Книговод

Холодный дом

Диккенс Чарльз


   

Чарльзъ Диккенсъ.

Холодный домъ.

Переводъ подъ редакціей М. А. Шишмаревой.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ
"Живописное обозрѣніе".

Типографія Спб. акц. общ. "Слово". Ул. Жуковскаго, 21.
1904.

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

   I. Въ Верховномъ судѣ
   П. Въ большомъ свѣтѣ
   III. Эсфирь
   IV. Заоблачная филантропія
   V. Утреннее приключеніе
   VI. Совсѣмъ дома
   VII. Дорожка привидѣнія
   VIII. Много грѣховъ
   IX. Знаки и намеки
   X. Переписчикъ
   XI. Нашъ дорогой братъ
   XII. На сторожѣ
   XIII. Разсказъ Эсфири
   XIV. Образецъ изящества
   XV. Белль-Ярдъ
   XVI. Томъ-Отшельникъ
   XVII. Разсказъ Эсфири
   XVIII. Леди Дэдлокъ
   XIX. Проходи!
   XX. Новый жилецъ
   XXI. Семейство Смольвидъ
   XXII. Мистеръ Беккетъ
   XXIII. Разсказъ Эсфири
   XXIV. Апелляція
   XXV. Мистеръ Снегсби все видитъ
   XXVI. Ловкіе стрѣлки
   XXVII. Еще одинъ старый служака
   XXVIII. Горнозаводчикъ
   XXIX. Молодой человѣкъ
   XXX. Разсказъ Эсфири
   XXXI. Сидѣлка и больная

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

   I. Назначенный часъ
   II. Конкурренты
   III. Винтъ нажатъ
   IV. Разсказъ Эсфири
   V. Чизни-Вудъ
   VI. Джерндайсъ съ Джерндайсомъ
   VII. Борьба
   VIII. Стряпчій и кліентъ
   IX. Національныя и домашнія дѣла
   X. Въ комнатѣ мистера Телькингорна
   XI. Въ кабинетѣ мистера Телькингорна
   XII. Разсказъ Эсфири
   XIII. Письмо и отвѣтъ
   XIV. Залогъ
   XV. Держите!
   XVI. Завѣщаніе Джо
   XVII. Развязка
   XVIII. По службѣ нѣтъ дружбы
   XIX. Разсказъ Эсфири
   XX. Разгадка
   XXI. Упрямство
   XXII. Слѣдъ
   XXIII. Взрывъ мины
   XXIV. Бѣгство
   XXV. Преслѣдованіе
   XXVI. Разсказъ Эсфири
   XXУП. Зимній день и зимняя ночь
   XXVIII. Разсказъ Эсфири
   XXIX. Перспектива
   XXX. Открытіе
   XXXI. Другое открытіе
   XXXII. Желѣзо и сталь
   XXXIII. Разсказъ Эсфири
   XXXIV. Заря новой жизни
   XXXV. Въ Линкольнширѣ
   XXXVI. Конецъ разсказа Эсфири
   

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.
Въ Верховномъ судѣ.

   Лондонъ. Осеннія судебныя сессіи недавно открылись, и лордъ-канцлеръ вновь засѣдаетъ въ Линкольнъ-Иннской палатѣ. Отвратительная ноябрьская погода. На улицахъ такъ грязно, какъ-будто воды потопа только что сошли съ земной поверхности, и появленіе на Гольборнскомъ холмѣ какого-нибудь гигантскаго ящера мегалозавра, футовъ сорокъ длиной, нисколько не удивило бы. Моросить. Дымъ изъ трубъ стелется низко по землѣ, примѣшивая черную копоть къ падающимъ снѣжнымъ хлопьямъ, точно одѣвая ихъ въ трауръ по солнцу.
   Собаки, выпачканныя грязью, совсѣмъ неузнаваемы; лошади забрызганы ею по самыя уши. Пѣшеходы въ сквернѣйшемъ настроеніи духа, толкаются, задѣваютъ другъ друга зонтиками, скользятъ и падаютъ на перекресткахъ, гдѣ скопились и наростають, какъ сложные проценты, цѣлые слои грязи, нанесенной ногами всѣхъ, прошедшихъ здѣсь съ начала дня (если только онъ дѣйствительно начинался сегодня).
   Туманъ повсюду: и вверхъ по рѣкѣ надъ зелеными островами и лугами, и при устьѣ, гдѣ онъ окутываетъ ряды коралей и напитывается зловоніемъ нечистотъ, извергаемыхъ въ рѣку громаднымъ и грязнымъ городомъ. Туманъ надъ Эссекскими болотами и надъ Кентскими высотами: туманъ застилаетъ глаза и забирается въ горло стараго гринвичскаго инвалида, покашливающаго у очага своей богадѣльни, заползаетъ въ трубку, которую курить послѣ обѣда сердитый шкиперъ въ своей каюгб, щиплетъ за пальцы маленькаго юнгу, дрожащаго на палубѣ.
   Мосты окутаны густой пеленой тумана, и если пѣшеходу, проходящему по мосту, случится заглянуть черезъ перила, ему кажется, что онъ виситъ въ воздушномъ шарѣ надъ густыми облаками.
   Тамъ и сямъ мерцаютъ газовые рожки, замѣняя солнце въ этотъ мрачный ноябрьскій день. Многія лавки освѣтились двумя часами раньше обыкновеннаго, но газъ свѣтить тускло, какъ будто недовольный, что его зажгли раньше времени.
   Сырой день кажется еще сырѣе, туманъ еще плотнѣе, грязныя улицы еще грязнѣе у крѣпкаго свинцоваго навѣса Темпльбара,-- достойнаго оплота крѣпкоголовой корпораціи. Близъ Темпльбара, въ Линкольнъ-Иннской палатѣ, въ самомъ центрѣ тумана, засѣдаетъ лордъ великій-канцлеръ.
   Какъ ни густъ сегодня туманъ, какъ ни глубока грязь -- они не могутъ сравниться съ тѣмъ мракомъ и грязью, въ которыхъ блуждаетъ и барахтается Верховный судъ, величайшій изъ всѣхъ нераскаянныхъ грѣшниковъ передъ лицомъ неба и земли.
   Если ужъ лорду-канцлеру необходимо здѣсь засѣдать, онъ долженъ засѣдать именно въ такой день, съ туманнымъ ореоломъ вокругъ головы, облеченный въ красную мантію, подъ сѣнью красныхъ драпировокъ. Пока толстый атторней съ внушительными бакенбардами тоненькимъ голосомъ читаетъ ему нескончаемый докладъ, взглядъ его устремленъ на подвѣшанную къ потолку лампу, свѣтъ которой теряется въ туманѣ.
   Въ такой именно день десятки членовъ Суда должны быть заняты однимъ изъ десяти тысячъ пунктовъ безконечнаго процесса, стараясь уличить другъ друга въ промахахъ и недосмотрахъ; въ такой именно день должны они вязнуть по уши въ юридическихъ изворотахъ, придавъ своимъ физіономіямъ видъ полнѣйшаго безстрастія, какъ подобаетъ опытнымъ актерамъ.
   Въ такой именно день прикосновенные къ процессу стряпчіе (двумъ-тремъ изъ нихъ процессъ перешелъ по наслѣдству отъ ихъ отцовъ, сколотившихъ на немъ капиталецъ) должны засѣдать въ этой загородкѣ, похожей на колодезь, (только не тотъ, откуда вышла истина), между краснымъ столомъ архиваріуса и шелковыми мантіями адвокатовъ, имѣя передъ собою груды протоколовъ, встрѣчныхъ исковъ, приговоровъ, заявленій, показаній, отношеній, рапортовъ и прочей чепухи, нелѣпой, но дорого оплачиваемой.
   Да наполнится мракомъ этотъ залъ съ мерцающими свѣчами! Да сгустится и никогда не разсѣется застилающій его туманъ! Да не пропустятъ въ него дневнаго свѣта потускнѣвшія стекла, чтобы, заглянувъ сюда сквозь стеклянныя двери, робкій новичекъ остерегся входить, проникшись ужасомъ передъ этимъ страшнымъ мѣстомъ и замогильными звуками, доносящимися изъ глубины святилища, гдѣ, подъ балдахиномъ, точно чудовищныя привидѣнія, засѣдаютъ парики во главѣ съ лордомъ-канцлеромъ, созерцающимъ тусклую лампу.
   Таковъ Канцлерскій судъ, тотъ самый, который въ каждомъ графствѣ владѣетъ развалинами и запущенными землями; имѣетъ своихъ помѣшанныхъ въ каждомъ сумасшедшемъ домѣ, своихъ покойниковъ на каждомъ кладбищѣ, тысячи разоренныхъ истцовъ въ стоптанныхъ башмакахъ и потертомъ платьѣ, просящихъ взаймы у перваго встрѣчнаго, или протягивающихъ руку за подаяніемъ,-- тотъ самый, который даетъ сильному средства уничтожать праваго, истощаетъ деньги и терпѣніе, убиваетъ мужество и надежду, помрачаетъ разсудокъ, разбиваетъ сердца. Всякій честный человѣкъ изъ засѣдающихъ здѣсь законниковъ долженъ бы предупреждать: "лучше вытерпите какую угодно несправедливость, но не приходите сюда"!
   Кто-же можетъ присутствовать въ залѣ суда въ этотъ ненастный вечеръ кромѣ канцлера, атторнеевъ по текущему дѣлу, двухъ-трехъ адвокатовъ безъ практики, да вышеупомянутыхъ стряпчихъ? Только архиваріусъ, засѣдающій пониже судьи въ мантіи и парикѣ, и должностныя лица, необходимыя для формальностей судопроизводства; да и тѣ всѣ зѣваютъ, не получая ни крошечки удовольствія отъ разбираемаго дѣла "Джерндайса съ Джерндайсомъ" -- многолѣтняго процесса, изъ котораго всякій интересъ давно выжать.
   Стенографы и газетные репортеры исчезаютъ вмѣстѣ съ остальными судебными завсегдатаями всякій разъ, какъ приходитъ чередъ этого дѣла; мѣста ихъ пусты.
   Маленькая помѣшанная старушонка, въ измятомъ чепцѣ, въ углу залы стоитъ на скамьѣ, чтобы лучше видѣть внутренность завѣшаннаго святилища; она всегда торчитъ въ палатѣ съ начала до конца засѣданія, питая смутную надежду на какое-то рѣшеніе въ свою пользу.
   Говорятъ, что старушонка дѣйствительно одно изъ многочисленныхъ, заинтересованныхъ въ процессѣ лицъ, но навѣрное никто не знаетъ, да никто объ этомъ и не заботится. Она носитъ съ собой въ ридикюлѣ маленькій свертокъ, который называетъ своими документами, но въ сверткѣ только клочки бумага, да высушенная лавандовая трава. Подъ стражею вводятъ блѣднаго изможденнаго арестанта (это уже въ шестой разъ), чтобы онъ могъ защищать себя лично. Его обвиняютъ въ томъ, что, будучи единственнымъ душеприказчикомъ, онъ запуталъ счеты, хотя и не доказано, имѣлъ ли онъ о нихъ какое нибудь понятіе. Весьма вѣроятно, что обвиняемый невиненъ; тѣмъ не менѣе будущность его разбита.
   Разоренный истецъ періодически наѣзжаетъ изъ Шропшира, тщетно добиваясь случая поговорить съ лордомъ-канцлеромъ по окончанія засѣданія и не желая понять, что тотъ даже не вѣдаетъ объ его существованіи, хотя и раззорялъ его впродолженіе двадцати пяти лѣтъ; шропширецъ занимаетъ одно изъ ближайшихъ къ святилищу мѣсто и не спускаетъ глазъ съ лорда-канцлера, готовясь обратиться къ нему съ воззваніемъ, какъ только встанетъ съ мѣста. Писцы знаютъ просителя въ лицо и ждутъ, что изъ этого выйдетъ, предвкушая: потѣху, которая хоть ненадолго разсѣетъ хандру, нагоняемую хмурой погодой.
   Тянется дѣло Джерндайсовъ. Эта, всѣмъ надоѣвшая, тяжба такъ усложнилась съ теченіемъ времени, что даже участники не знаютъ ея сути, а юристы, поговоривъ о ней минуть пять, приходятъ къ полнѣйшему разногласію по всѣмъ пунктамъ.
   Пока тянулся процессъ, народилось безчисленное множество дѣтей, молодежь переженилась, старики перемерли. Десятки лицъ оказались участниками въ этомъ дѣлѣ, сами не зная, какъ и почему; цѣлыя семейства наслѣдовали его съ незапамятныхъ временъ. Маленькій истецъ или отвѣтчикъ, которому обѣщали игрушечную лошадку, когда тяжба будетъ выиграна, успѣлъ вырости, обзавестись настоящими лошадьми и прогаллопировать на тотъ свѣтъ. Дѣвочки, состоявшія подъ опекой суда въ качествѣ малолѣтнихъ тяжущихся, сдѣлались матерями и бабушками. Длинный рядъ судей прошелъ, не оставивъ по себѣ и слѣда; длинный списокъ лицъ-участниковъ процесса превратился въ перечень покойниковъ; осталось не болѣе двухъ-трехъ современниковъ тому Тому Джерндайсу, который застрѣлился въ кофейнѣ Канцлерской улицы, доведенный до отчаянія безконечнымъ процессомъ, а тяжбѣ все еще не предвидѣлось конца.
   Дѣло Джерндайсовъ вошло въ поговорку,-- вотъ единственное добро, которое изъ него вышло; многимъ оно принесло смерть и несчастія, но за то позабавило юристовъ. Каждый служащій въ судѣ имѣлъ къ нему какое нибудь отношеніе; каждый канцлеръ, въ бытность свою адвокатомъ, участвовалъ въ немъ; старые сизоносые адвокаты за бутылкой послѣобѣденнаго портвейна отпускаютъ надъ нимъ премилыя шутки въ дружескомъ кругу; молодые клерки изощряютъ на немъ свое судейское остроуміе. Послѣдній лордъ-канцлеръ охарактеризовалъ его замѣчательно ловко: когда знаменитый адвокатъ Блоуэрсъ выразился однажды такъ: "это случится развѣ тогда, когда съ неба посыплется дождь изъ картофеля", канцлеръ поправилъ его: "или тогда, когда мы покончимъ дѣло Джерндайса съ Джерндайсомъ". Эта шутка особенно понравилась всей судейской братіи.
   Нерѣшенный вопросъ: на сколькихъ людей этотъ процессъ наложилъ свою руку, сколькихъ погубилъ и испортилъ въ конецъ. Начиная съ предсѣдателя, окруженнаго грудами запыленныхъ документовъ съ фигурирующими въ нихъ подъ разными соусами Джерндайсомъ съ Джерндайсомъ, и кончая простымъ клеркомъ, исписавшимъ десятки тысячъ листовъ съ этимъ вѣчнымъ заголовкомъ,-- ни одна душа не сдѣлалась лучше, благодаря этому процессу. Изъ хитростей, надувательствъ, хищеній и лганья во всѣхъ видахъ ничего хорошаго вырости не можетъ.
   Служащіе въ конторахъ стряпчихъ мальчики, которымъ приказано увѣрять приходящихъ истцовъ, что мистеръ Чизль или Мизль занятъ по горло до самаго вечера, пріучаются къ уверткамъ и обману; самъ стряпчій хотя и сколотилъ кругленькій капиталецъ на этомъ процессѣ, но лишился довѣрія даже родной матери и заслужилъ презрѣніе собственныхъ дѣтей. Разные Чизли и Мизли привыкли давать обѣщанія на вѣтеръ, вродѣ того, что они почтутъ своимъ долгомъ вникнуть въ дѣльце какого-нибудь бѣдняка Дризля и посмотрятъ, что можно для него сдѣлать -- вотъ какъ только освободятся отъ дѣла Джерндайсовъ.
   Проклятый процессъ щедрой рукой разсыпалъ сѣмена мошенничества и плутней; даже тѣ, кто слѣдилъ за ними издали, нечувствительно привыкли предоставлять злу полную свободу идти своимъ путемъ и научились думать, что въ мірѣ все дурно и лучше быть не можетъ.
   Итакъ, въ самомъ центрѣ тумана и грязи засѣдаетъ лордъ-канцлеръ въ Верховномъ судѣ.
   -- Мистеръ Тенгль! взываетъ онъ, утомленный неистощимымъ краснорѣчіемъ ученаго мужа.
   -- Милордъ! отзывается Тенгль; Тенгль прославился тѣмъ, что больше всякаго другого знаетъ о дѣлѣ Джерндайса съ Джерндайсомъ. Утверждаютъ, что, по выходѣ изъ школы, онъ не читалъ ничего, кромѣ этого дѣла.
   -- Скоро вы дадите заключеніе?
   -- Милордъ! Нѣкоторые пункты не выяснены, но моя обязанность повиноваться вашей милости, слѣдуетъ уклончивый отвѣтъ мистера Тенгля.
   -- Я думаю, мы должны выслушать адвокатовъ, заявляетъ канцлеръ съ легкой улыбкой.
   Восемнадцать ученыхъ собратовъ мистера Тенгля, каждый съ краткимъ конспектомъ въ тысячу восемьсоть листовъ, вскакиваютъ точно восемнадцать фортепьянныхъ молоточковъ, отвѣшиваютъ восемнадцать поклоновъ и опускаются на свои мѣста.
   -- Мы выслушаемъ васъ въ среду черезъ двѣ недѣли, заключаетъ лордъ-канцлеръ.
   Итакъ, разсматриваемый вопросъ разрѣшится на дняхъ, но этотъ вопросъ въ сравненіи со всѣмъ дѣломъ то-же, что маленькая почка на высокомъ лѣсномъ великанѣ.
   Канцлеръ и адвокаты приподымаются; арестанта торопливо толкаютъ въ спину; истецъ изъ Шропшира восклицаетъ:
   -- Милордъ! и мгновенно умолкаетъ, призываемый къ порядку грозными взглядами судебныхъ приставовъ.
   -- Относительно молодой дѣвицы, продолжаетъ канцлеръ все еще по дѣлу Джерндайсовъ,-- молодой дѣвицы...
   -- Прошу прощенья, молодого человѣка... выскакиваетъ вистсръ Тенгль.
   -- Относительно молодой дѣвицы, отчеканивая слова, продолжаетъ лордъ-канцлеръ,-- и молодого человѣка,-- двухъ молодыхъ людей,-- (Тенгль стушевывается) -- которыхъ я пригласилъ сюда сегодня, и которые ждутъ меня въ моемъ кабинетѣ, я долженъ замѣтить, что повидаюсь съ ними и удостовѣрюсь, можно-ли будетъ помѣстить ихъ у ихъ дяди.
   -- Прошу прощенья. Онъ умеръ... еще разъ выскакиваетъ мистеръ Тенгль.
   -- У ихъ,-- сквозь очки канцлеръ смотритъ въ бумагу, лежащую на пюпитрѣ,-- у ихъ дѣдушки.
   -- Прошу прощенья... Жертва отчаянія... Кончилъ дни самоубійствомъ.
   Въ этотъ моментъ маленькій адвокатъ съ громовымъ голосомъ, вынырнувшій изъ туманной бездны, обращается къ лорду-канцлеру:
   -- Соблаговолите выслушать меня, милордъ. Это мой довѣритель. Онъ дальній родственникъ. Я въ настоящую минуту не подготовленъ объяснить суду степень родства, но онъ приходится двоюроднымъ или троюроднымъ братомъ.
   Звуки этого замогильнаго голоса еще раздаются подъ сводами зданія, а маленькій адвокатъ уже нырнулъ въ бездну тумана, гдѣ его не сыщетъ самый зоркій глазъ.
   -- Я поговорю съ обоими молодыми людьми на счетъ ихъ пребыванія у ихъ родственника; результатъ переговоровъ я изложу суду завтра утромъ.
   Канцлеръ снова готовится откланяться, когда ему представляютъ арестанта. Но достаточныхъ уликъ для его обвиненія еще не накопилось, и несчастнаго отсылаютъ обратно въ тюрьму. Шропширецъ отваживается еще на одну попытку:-- Милордъ!-- взываетъ онъ, по канцлеръ, зная его, проворно исчезаетъ; за нимъ и всѣ остальные.
   Синіе мѣшки набиваются тяжелыми связками бумагъ и уносятся клерками. Сумасшедшая старушка уходить со своими документами. Пустая зала запирается.
   Еслибъ можно было собрать и запереть въ ней всѣ совершенныя здѣсь несправедливости, все причиненное горе, и все это поджечь! Какъ хорошо было бы для всѣхъ, особенно для лицъ, запутанныхъ въ тяжбу Джерндайса съ Джерндайсомъ!
   

ГЛАВА II.
Въ большомъ свѣтѣ.

   А теперь, въ тотъ же ненастный вечеръ, перенесемся изъ судейскаго міра въ другую область и бросимъ бѣглый взглядъ на большой свѣтъ. Разница между тѣмъ и другимъ не такъ велика, какъ можетъ сперва показаться. И тамъ, и здѣсь царство обычая и рутины: тамъ -- спящій непробуднымъ сномъ Рипъ-Ванъ-Винкль {Голландецъ въ сказкѣ Вашингтона Ирвинга, проспавшій все время войны на независимость. Примѣч. перев.}, который проснется развѣ только отъ громоваго удара; здѣсь -- спящія красавицы, которыхъ разбудитъ когда нибудь принцъ, и завертятся тогда остановившіеся вертела на кухнѣ, и проснется заколдованное царство!
   Узокъ этотъ "большой" свѣтъ. Тѣсны его предѣлы. Даже сравнительно съ нашимъ міркомъ онъ маленькая точка. Есть въ немъ и хорошее; есть честные, благородные люди. Безспорно: и большой свѣтъ имѣетъ свое значеніе. Но какъ драгоцѣнность, обернутая толстымъ, слоемъ ваты, онъ не можетъ ни слышать, ни видѣть жизни остального міра, не можетъ знать его стремленій и порывовъ. Въ этомъ великосвѣтскомъ кругу замираетъ все живое: недостатокъ воздуха мѣшаетъ всякому здоровому развитію.
   Миледи Дэдлокъ пріѣхала на нѣсколько дней въ свой городской домъ передъ отъѣздомъ въ Парижъ, гдѣ она рѣшила провести нѣсколько недѣль; дальнѣйшія ея намѣренія неизвѣстны. Она ѣдетъ въ Парижъ развлечься,-- такъ гласитъ свѣтская молва и другихъ объясненій не допускается, а свѣтская молва непогрѣшима во всемъ, что касается высшаго свѣта. Деревенская жизнь нагнала тоску на миледи Дэдлокъ, хотя она и зоветъ свое помѣстье своимъ Линкольнширскимъ "уголкомъ". Теперь весь Линкольнширъ подъ водой. Арка моста, ведущаго въ паркъ, размыта: вся окрестность на полъ-мили затоплена и превратилась въ огромную стоячую рѣку. Изъ воды точно острова торчатъ кое-гдѣ деревья, а дождевыя струи непрерывно бороздятъ ея поверхность.
   "Уголокъ миледи сталъ чрезвычайно печаленъ. Деревья такъ напитались водой, что вѣтки и сучья, срубленные при подчисткѣ парка, падали безъ малѣйшаго треска и шума. Промокшій насквозь олень вязнетъ въ просѣкѣ парка, превратившейся въ трясину. Раздавшійся выстрѣлъ теряетъ свою звучность во влажномъ воздухѣ; дымъ отъ него медленно тянется къ холмамъ, а безконечный дождь бороздитъ ихъ зеленые склоны. Сѣренькій пейзажъ, видимый изъ оконъ миледи, постепенно темнѣлъ и наконецъ принялъ цвѣтъ туши.
   На террасѣ, прозванной сыздавна "Дорожкой привидѣнія", дождевая вода наполнила всѣ вазы, и тяжелыя капли стучатъ, стучатъ всю ночь, падая на гладкія плиты. Стѣны маленькой церкви въ паркѣ покрылись плѣсенью, дубовая каѳедра пропиталась сыростью, и по воскресеньямъ, когда церковь отопрутъ, кажется, что въ ней пахнетъ прахомъ схороненныхъ Дэдлоковъ.
   Миледи бездѣтна Въ сумерки, сидя у окна въ своемъ будуарѣ, она видѣла домикъ привратника со свѣтомъ въ рѣшетчатомъ оконцѣ и подымающимся изъ трубы дымомъ, видѣла женщину и ребенка, который бѣжалъ впереди на встрѣчу радостно улыбающемуся отцу, и это выводило ее изъ себя.
   Миледи объявила, что готова умереть со скуки, и наконецъ покинула свое помѣстье, предоставивъ его дождю, воронамъ, кроликамъ, оленямъ, куропаткамъ и фазанамъ. Портреты умершихъ Дэдлоковъ смотрѣли со стѣнъ унылыми привидѣніями, пока дворецъ не заперъ ставенъ въ старинныхъ покояхъ. Когда они вновь увидятъ свѣтъ -- этого не скажетъ намъ свѣтская молва, которая, какъ сатана, знаетъ только прошедшее и настоящее, но не будущее.
   Сэръ Ленстеръ Дэдлокъ только баронетъ, но самый вліятельный изъ баронетовъ. Фамилія его такая же древняя, какъ холмы, окружающіе его помѣстье, но, конечно, заслуживаетъ большаго почтенія по крайней мѣрѣ, по мнѣнію самого баронета, земля могла бы обойтись безъ холмовъ, но никакъ не безъ Дэдлоковъ. Вообще онъ думаетъ, что только знатныя фамиліи имѣютъ право на значеніе въ природѣ.
   Сэръ Лейстеръ -- человѣкъ строгихъ правилъ, презирающій всякую низость, готовый скорѣе умереть, чѣмъ дать поводъ сомнѣваться въ своей чести, онъ благороденъ, настойчивъ, великодушенъ, но полонъ предразсудковъ и кастовой нетерпимости.
   Сэръ Лейстеръ двадцатью годами старше своей супруги, но онъ не старѣется и какъ будто замерзъ на шестьдесятъ пятомъ году. Но временамъ у него бываютъ припадки подагры, отчего его походка нѣсколько тяжела, но онъ сохранилъ благородную осанку. У него серебристые волосы и бакенбарды; онъ носитъ тонкое жабо, бѣлоснѣжный жилетъ, синій сюртукъ со свѣтлыми пуговицами. Онъ чопоренъ, величавъ, безукоризненно вѣжливъ, предупредителенъ къ женѣ и высоко цѣнить ея достоинства. Единственная романтичная черта его -- рыцарское обожаніе жены, нисколько не ослабѣвшее съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ женатъ. Онъ женился на ней по любви. Молва гласила, что у нея не было генеалогическаго дерева, но сэръ Лейстеръ имѣлъ столько знатныхъ предковъ, что въ этомъ не нуждался; за то у миледи былъ такой запасъ красоты, надменности, ума, котораго съ избыткомъ хватило бы на цѣлый легіонъ молодыхъ леди.
   Всѣ эти качества, въ соединеніи съ богатствомъ и высокимъ общественнымъ положеніемъ, сразу выдвинули ее впередъ и поставили во главѣ великосвѣтскаго общества. Александръ Македонскій плакалъ, что не осталось міровъ для завоеваній,-- такъ по крайней мѣрѣ говорится въ исторіи; не такъ было съ миледи: покоривъ свой міръ, она вполнѣ удовлетворилась. Она устала отъ своихъ успѣховъ, пресытилась ими. Невозмутимое равнодушіе, ледяное спокойствіе,-- таковы были трофеи ея побѣдъ. Она -- образецъ благовоспитанности. Ее ничто не можетъ возмутить; еслибы ее завтра перенесли на небо, она и къ этому отнеслась бы совершенно спокойно.
   Миледи очень хороша собой, и хотя находится уже не въ расцвѣтѣ красоты, но далека еще отъ заката; прежде ее можно было назвать скорѣе хорошенькой, чѣмъ красавицей, по съ годами лицо ей пріобрѣло выраженіе гордаго аристократическаго спокойствія и стало классически прекраснымъ.
   Ея изящная фигура кажется высокой отъ того, что она "прекрасно сложена по всѣмъ статьямъ" -- какъ выражается почтенный Бобъ Стебль. Тотъ же авторитетъ, превознося ея роскошные волосы, говорить, что она "самая выхоленная женщина во всемъ табунѣ".
   Обладающая всѣми этими совершенствами, миледи Дэдлокъ, за которой неустанно слѣдитъ вниманіе свѣта, прибыла въ Лондонъ на нѣсколько дней передъ отъѣздомъ въ Парижъ.
   Въ этотъ грязный и мрачный вечеръ въ городской домъ миледи вошелъ старомодно одѣтый пожилой господинъ, присяжный повѣренный и стряпчій судебной палаты, имѣющій честь быть ходатаемъ по дѣламъ Дэдлоковъ и хранящій въ своей конторѣ множество чугунныхъ ящиковъ, помѣченныхъ этой фамиліей.
   Изъ передней, по лѣстницѣ, черезъ многочисленныя галлереи и залы, блестящія во время сезона, теперь же холодныя и угрюмыя, кажущіяся посѣтителямъ волшебными чертогами, а хозяевамъ пустыней, напудренный Меркурій проводитъ пожилого господина къ миледи.
   Пожилой господинъ на видъ невзраченъ, однако утверждаютъ, что онъ составилъ себѣ хорошее состояніе отъ брачныхъ контрактовъ и духовныхъ завѣщаній своихъ аристократическихъ кліентовъ. Онъ считается надежнымъ хранителемъ семейныхъ тайнъ и окруженъ ихъ туманнымъ ореоломъ. Въ старыхъ, обросшихъ папоротниками мавзолеяхъ, украшающихъ собою уединенныя аллеи парковъ, погребено меньше фамильныхъ секретовъ, чѣмъ въ груди мистера Телькингорна. Онъ, что называется, человѣкъ старой школы и одѣвается старомодно: панталоны до колѣнъ, завязанные лентами, черные чулки или штиблеты. Все платье всегда черное; и замѣчательно, что изъ какой бы матеріи оно ни было сшито, хоть даже изъ шелковой, оно никогда не блеститъ, не отзывается на свѣтовые лучи, какъ и его молчаливый хозяинъ. Телькингорнъ принимаетъ участіе только въ дѣловыхъ разговорахъ и то тогда, когда его спрашиваютъ. Въ великосвѣтскихъ замкахъ, на углу обѣденныхъ столовъ или у дверей гостинной онъ какъ дома, его всякій знаетъ и половина пэровъ останавливается передъ нимъ съ любезнымъ обращеніемъ: "какъ поживаете, м-ръ Телькингорнъ?" Онъ степенно выслушиваетъ всѣ эти привѣтствія и пріобщаетъ ихъ къ почтенному запасу, который хранится въ его груди.
   Миледи не одна; въ комнатѣ присутствуетъ и сэръ Лейстеръ.
   Сэръ Лейстеръ привыкъ къ Тёлькингорну и весьма радъ его видѣть. Ему нравится, что этотъ почтенный джентльменъ, несмотря на свой представительный видъ, исполненъ почтительности, что баронетъ и принимаетъ какъ должную себѣ дань. Ему нравится, что даже нарядъ Телькингорна немножко смахиваетъ на костюмъ слуги; и въ самомъ дѣлѣ, вѣдь онъ слуга Дэдлоковъ, ключникъ ихъ юридическаго погреба, сторожъ ихъ тайнъ.
   Такъ ли думаетъ о себѣ мистеръ Телькингорнъ? Можетъ быть да, можетъ быть нѣтъ. Но здѣсь мы должны сдѣлать маленькое замѣчаніе, примѣнимое какъ къ Миледи Дэдлокъ, такъ и ко всему кругу, представительницей котораго она служитъ.
   Она считаетъ себя неразгаданнымъ существомъ, совершенно непроницаемымъ для остальныхъ смертныхъ, и когда она глядитъ на себя въ зеркало, ея образъ дѣйствительно смотритъ такимъ. Однако всѣ маленькіе спутники, вращающіеся вокругъ этой планеты, начиная со служанки и кончая директоромъ итальянской оперы, знаютъ въ совершенствѣ ея слабыя струны, предразсудки, капризы; изучили ея характеръ до такой степени, съ какою ея портниха изучила ея фигуру.
   Нужно-ли ввести въ моду новый покрой платья, новый уборъ, пѣвца, танцовщика, карлика или великана, словомъ, какую нибудь новинку,-- найдется множество людей, которыхъ миледи считаетъ раболѣпствующимъ ничтожествомъ, но которые укажутъ вамъ, какъ обойтись съ нею, чтобъ устроить дѣло. Подчиняясь ей, они ловко управляютъ ею; слѣдуя ея приказаніямъ, на самомъ дѣлѣ ведутъ ее за собою, а съ нею вмѣстѣ весь ея кругъ, какъ Гулливеръ, когда онъ зацѣпилъ и увлекъ за собою весь флотъ могущественныхъ Лиллипутовъ.
   -- Если вамъ надо обратиться къ нашимъ кліентамъ, говорятъ ювелиры Блезъ и Спаркль, подразумѣвая подъ словомъ "наши" леди Дэдлокъ и остальныхъ,-- то вы должны помнить, что имѣете дѣло не съ простой публикой, должны затронуть ихъ слабую струну, а она состоитъ вотъ въ томъ-то.
   -- Какъ пустить въ іодъ эту матерію, говорятъ по пріятельски купцы Шинъ и Глоссъ фабрикантамъ, -- спросите у насъ; мы знаемъ, какъ залучить новыхъ покупателей, и ввести ее въ моду.
   -- Если вамъ угодно, чтобъ эта гравюра попала на столы моихъ покупателей изъ высшаго круга говоритъ книгопродавецъ, мистеръ Следдери,-- если вы желаете, чтобъ въ ихъ салонахъ появился этотъ карликъ или великанъ, или ищете ихъ покровительства для такого-то предпріятія,-- предоставьте это мнѣ. Я изучилъ это общество въ совершенствѣ и верчу имъ, какъ хочу.-- И говоря это мистеръ Следдери, какъ честный человѣкъ, нисколько не преувеличиваетъ.
   Потому-то весьма возможно, что и мистеръ Телькингорнъ знаетъ, что происходитъ въ душѣ Дэдлоковъ.
   -- Докладывался ли канцлеру процессъ миледи, мистеръ Телькингорнъ?-- спросилъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.
   -- Да-съ. Вновь докладывался сегодня, отвѣчаетъ Тёлькингорнъ, отвѣшивая смиренный поклонъ миледи, которая сидитъ на софѣ у камина, закрываясь вѣеромъ отъ огня.
   -- Безполезно спрашивать, сдѣлано-ли что нибудь сегодня, говоритъ миледи все еще съ тѣмъ скучающимъ видомъ, съ какимъ она покинула помѣстье.
   -- Ничего такого, что-бы вы могли считать чѣмъ нибудь, сегодня не сдѣлано.
   -- И никогда не будетъ сдѣлано! говоритъ миледи.
   Сэръ Лейстеръ не выражаетъ негодованія на безконечность процесса: медленность, дорого оплачиваемое судопроизводство, безпорядокъ вещей, давно установившійся въ британской конституціи. Правда, сэръ Лейстеръ не заинтересованъ въ тяжбѣ лично; въ ней замѣшана небольшая сумма, принадлежащая собственно миледи,-- ея приданое; ему немножко дико и смѣшно, что имя Дэдлокъ стоить на первомъ планѣ въ процессѣ. Но если-бъ онъ самъ былъ запутанъ въ тяжбѣ, даже въ томъ случаѣ, несмотря на разныя задержки правосудія, на нѣкоторый ущербъ своему состоянію, онъ уважалъ-бы судъ, потому что считалъ его изобрѣтеніемъ человѣческой мудрости, долженствующимъ вмѣстѣ съ другими подобными учрежденіями устанавливать и поддерживать порядокъ въ мірѣ (разумѣется, человѣческомъ). И онъ держится того мнѣнія, что даже легкое сочувствіе жалобамъ на представителей правосудія равносильно поощренію нѣкоторыхъ лицъ низшихъ сословій къ возмущенію, по примѣру Уата Тайлора.
   -- Такъ какъ въ ряду документовъ прибавилось нѣсколько небольшихъ показаній, а у меня привычка, можетъ быть и несносная, знакомить моихъ довѣрителей со всѣми обстоятельствами дѣла -- (осторожный человѣкъ, мистеръ Телькингорнъ беретъ на себя отвѣтственности ровно на столько, на сколько надо), къ тому же вы отправляетесь въ Парижъ, то я и захватилъ бумаги съ собою.
   (Кстати: сэръ Лейстеръ тоже ѣдетъ въ Парижъ, но свѣтское общество интересуется только миледи).
   Телькингорнъ вынимаетъ бумаги, проситъ позволенія положить ихъ на столикъ, на который облокотилась миледи; вынимаетъ очки и начинаетъ читать при свѣтѣ лампы, осѣненной абажуромъ:
   -- Судебная палата. Между Джономъ Джерндайсомъ...
   Миледи прерываетъ его съ просьбой опустить по возможности юридическіе термины. Телькингорнъ взглядываетъ черезъ очки и, пропустивъ нѣсколько строкъ, продолжаетъ чтеніе. Миледи слушаетъ разсѣянно. Сэръ Лейстеръ, въ большомъ креслѣ, смотритъ въ огонь и кажется находитъ не малое удовольствіе въ безконечныхъ повтореніяхъ и многословіи судейской казуистики, видя въ ней одинъ изъ національныхъ оплотовъ. Огонь въ каминѣ разгорѣлся, а крошечный вѣеръ миледи хоть и красивъ, но безполезенъ, поэтому она. мѣняетъ положеніе и случайно бросаетъ взоръ на лежащія передъ ней бумаги; наклоняется ближе, вглядывается, и неожиданно спрашиваетъ:
   -- Кто переписывалъ это?
   Телькингорнъ умолкаетъ, удивленный оживленіемъ миледи и ея странной интонаціей.
   -- Это вы называете писарскимъ почеркомъ? спрашиваетъ она, смотря на него съ своимъ обычнымъ разсѣяннымъ видомъ и играя вѣеромъ.
   -- Не совсѣмъ.-- Вѣроятно, Тёлькингорнъ разсматриваетъ рукопись,-- этотъ почеркъ установился прежде, чѣмъ пріобрѣлъ писарскій оттѣнокъ. Отчего вы это спросили?
   -- Только затѣмъ, чтобъ нѣсколько нарушить это монотонное однообразіе. Пожалуйста продолжайте.
   Телькингорнъ снова принимается за чтеніе. Жара усиливается. Миледи закрыла лицо вѣеромъ. Сэръ Лейстеръ началъ дремать, но внезапно вскакиваетъ:
   -- Что вы сказали?
   -- Я боюсь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ поспѣшно вставая,-- я боюсь, что миледи дурно.
   -- Слабость, шепчетъ миледи поблѣднѣвшими губами, -- смертельная слабость. Позвоните, пусть меня проводятъ въ мою комнату.
   Мистеръ Тёлькингорнъ удаляется въ другую комнату, колокольчикъ звенитъ, раздается шарканье ногъ, тишина возстановляется.
   Наконецъ Меркурій проситъ мистера Телькингорна "пожаловать".
   -- Теперь лучше, говорить сэръ Лейстеръ, приглашая стряпчаго продолжать чтеніе ему одному,-- но я сильно встревоженъ. До сихъ поръ съ миледи никогда не бывало обмороковъ, но погода сегодня ужасная, къ тому же она до смерти соскучиласъ въ нашемъ Линкольнширскомъ помѣстьи.
   

ГЛАВА III.
Эсфирь.

   Съ чего начать мой разсказъ? Какъ приступить къ изложенію тѣхъ страницъ, которыя выпали на мою долю? Меня это очень затрудняетъ, такъ какъ знаю, что я далеко не умна. Помню, когда я была еще совсѣмъ маленькой дѣвочкой, я всегда говорила своей куклѣ, оставаясь съ ней наединѣ:
   -- Ты знаешь, милочка, какая я глупенькая: будь со мной терпѣлива.
   И она сидѣла, прислоненная къ спинкѣ кресла, со своими розовыми щечками и красными губками, уставившись глазами на меня, (или, вѣрнѣе, въ пространство), пока я, работая подлѣ, повѣряла ей свои секреты.
   Милая старая кукла! Я была такимъ застѣнчивымъ ребенкомъ, что кромѣ тебя ни передъ кѣмъ не открывала своего сердца, и рѣдко передъ кѣмъ рѣшалась открыть свои уста. Еще и теперь я чуть не плачу, когда вспомню, какимъ утѣшеніемъ она была для меня. Помню, какъ, бывало, вернувшись изъ школы, я взбѣгала наверхъ въ свою комнату и съ крикомъ: "О моя милая, вѣрная куколка! Я знала, что ты поджидаешь меня!" садилась на полъ, облокачивалась на ручку ея кресла и принималась разсказывать ей все, что видѣла и слышала за время нашей разлуки.
   Я всегда была наблюдательна, и хоть не такъ понятлива, какъ другіе но молча подмѣчаю все, что передо мной происходитъ и, обдумавъ послѣ про себя, о многомъ догадываюсь. Я не отличаюсь быстрымъ соображеніемъ, но если нѣжно люблю кого нибудь, то становлюсь проницательной; впрочемъ, можетъ быть, это только заблужденіе моего тщеславія.
   Какъ очарованная принцесса въ волшебныхъ сказкахъ, (но отнюдь не очаровательная) я, съ тѣхъ поръ какъ себя помню, жила и воспитывалась у своей крестной матери; по крайней мѣрѣ я такъ звала свою воспитательницу. Это была прекрасная женщина: по воскресеньямъ ходила въ церковь три раза, по четвергамъ и пятницамъ посѣщала утреннюю службу, и не пропускала ни одной проповѣди. Она была красива и, еслибъ ея лицо освѣщалось когда нибудь улыбкой, она была-бы хороша, какъ ангелъ. Но она никогда не. улыбалась и была всегда сурова и серьезна. Думаю, что она хмурилась всю свою жизнь отъ того, что сама была такъ совершенна въ сравненіи съ другими людьми. Я чувствовала такое громадное разстояніе между собою и ею (даже принявъ въ соображеніе разницу нашихъ лѣтъ), я казалась передъ ней такой ничтожной, жалкой, пустенькой, что не могла чувствовать себя свободно въ ея присутствіи и любить ее такъ, какъ бы хотѣла. Меня вѣчно мучила мысль, что она такъ хороша, а я ея недостойна. Я горячо надѣялась, что мое сердце станетъ добрѣе, и часто бесѣдовала объ этомъ съ своей милой, старой куклой, и все таки не любила своей крестной такъ, какъ должна бы была, какъ любила бы, еслибъ не была такой дурной дѣвочкой.
   Все это дѣлало меня болѣе сдержанной и скромной, чѣмъ я была отъ природы, и только съ куклой, съ моимъ единственнымъ другомъ, я чувствовала себя легко и свободно. Особенно помогъ этому одинъ случай, когда я была еще очень маленькой дѣвочкой. Я никогда не слышала о своей матери; я не слыхала и объ отцѣ, но больше интересовалась матерью. Не помню, чтобы когда нибудь я носила траурное платье; мнѣ не показывали могилы родителей, не говорили, гдѣ они похоронены. Меня учили молиться только за крестную, и ни за кого другого изъ родныхъ. Нѣсколько разъ я обращалась съ разспросами къ Рахили, нашей единственной служанкѣ (тоже прекрасной женщинѣ, но суровой ко мнѣ), когда она укладывала меня спать, но она отвѣчала: "Спокойной ночи, Эсфирь!" брала свѣчу и уходила.
   Во сосѣдней школѣ, гдѣ я была полупансіонеркой, меня звали: "маленькая Эсфирь Соммерсонъ", и хотя тамъ было семь дѣвочекъ, но я ни у одной не бывала. Правда, всѣ онѣ были много старше меня, умнѣе и развитѣе, но кромѣ того насъ раздѣляло и еще что-то. Я хорошо помню, какъ въ первую недѣлю моего поступленія въ школу одна изъ дѣвочекъ, къ величайшей моей радости, приглашала меня къ себѣ; но крестная послала письмо съ категорическимъ отказомъ, и я не пошла къ ней, да и къ другимъ не ходила. Былъ день моего рожденія. Всѣ ученицы праздновали такіе дни и послѣ разсказывали мнѣ, какъ у нихъ собирались гости, какъ онѣ веселились; для меня-же этотъ день былъ самымъ печальнымъ въ цѣломъ году.
   Я уже говорила о томъ, что, если мое тщеславіе не обманываетъ меня (я могу быть тщеславна, не сознавая это), я проницательна, когда дѣло касается и тѣхъ, кого я люблю. Я по натурѣ очень привязчива, вѣроятно и теперь страдала бы такъ же сильно, какъ въ тотъ достопамятный день (если только сердце человѣка можетъ два раза переживать такіе удары).
   Отобѣдавъ, мы съ крестной сидѣли у камина. Часы тикали, огонь трещалъ и долго не слышалось больше ни звука. Случайно я подняла глаза отъ работы и робко взглянула на крестную: она смотрѣла на меня суровымъ взглядомъ.
   -- Лучше бы, Эсфирь, не знать тебѣ дня своего рожденія!, Лучше бы тебѣ совсѣмъ не родиться!
   Я залилась слезами и рыдая проговорила:
   -- О, крестная! Дорогая, хорошая! Отчего? Ради Бога скажите! Можетъ быть мама умерла въ день моего рожденія?
   -- Нѣтъ. Не спрашивай меня, дитя.
   -- О, прошу васъ, разскажите что-нибудь о ней. Пожалуйста разскажите, голубушка крестная! Что я сдѣлала? Отчего она умерла? Почему я отличаюсь отъ другихъ дѣтей? Чѣмъ я виновата? О не уходите, крестная! поговорите со мною!
   Огорченная, перепуганная, я ухватилась за ея платье и бросилась передъ нею на колѣни, но она только говорила:
   -- Пусти меня!
   Вдругъ крестная встала. Ея суровое лицо имѣло такую власть надо мною, что я сразу прервала свою горячую рѣчь. Мои дрожащія рученки, которыя цѣплялись за нее, страстно умоляя о прощеніи, опустились подъ ея взглядомъ, и я прижала ихъ къ сильно бьющемуся сердцу. Она подняла меня, усадила и сѣла передо мною; какъ теперь вижу ея нахмуренныя брови и поднятый палецъ и слышу ровный, безстрастный голосъ.
   -- Твоя мать -- позоръ для тебя, а ты для нея. Наступитъ время, и скоро, когда ты поймешь это лучше, какъ можетъ понять только женщина! Я ей простила -- (но суровое лицо при этомъ нисколько не смягчилось) -- все зло, которое она мнѣ сдѣлала, и не стану больше объ этомъ говорить, хотя одинъ Богъ знаетъ, сколько я выстрадала. Тебѣ же, несчастное дитя, осиротѣвшее со дня рожденья, каждая изъ этихъ злополучныхъ годовщинъ напоминаетъ о твоемъ позорѣ и униженіи. Молись, чтобъ чужіе грѣхи не пали на твою голову, какъ сказано въ Писаніи. Забудь о своей матери, не напоминай о ней тѣмъ, которые, забывъ о ней, великодушны къ ея дочери. Ступай!
   Когда я, совершенно убитая, собиралась уже уйти, она прибавила:
   -- Смиреніе, самоотверженіе, прилежаніе -- вотъ чѣмъ ты должна приготовиться къ жизни, запятнанной съ самаго начала. Ты отличаешься отъ другихъ дѣтей тѣмъ, что кромѣ первороднаго грѣха надъ тобою тяготѣетъ еще другой!
   Я ушла въ свою комнату, дотащилась до постели и прижалась мокрой отъ слезъ щекой къ щекѣ своей куклы; прижимая къ груди этого единственнаго друга, я плакала, пока не уснула. Хотя я не вполнѣ понимала свое горе, однакожъ сознавала, что никому на землѣ я не принесла радости, ни для кого не была тѣмъ, чѣмъ Долли для меня.
   О, какъ дорога она мнѣ стала! Какъ часто потомъ, сидя съ нею вдвоемъ, повѣряла ей исторію моего рожденія; говорила, какъ я постараюсь загладить вину своего появленія на свѣтъ (которая мнѣ казалась безспорной, хотя я и чувствовала свою невиновность); какъ я буду, когда выросту, трудолюбива, безропотна, добра, и попытаюсь заслужить хоть чью-нибудь любовь,-- если это возможно для меня.
   При воспоминаніи объ этомъ у меня невольно навертываются слезы,-- надѣюсь, что это не дастъ повода обвинить меня въ чрезмѣрной снисходительности къ себѣ. Я не слезлива и веселаго права, но въ эту минуту не могу удержаться отъ слезъ. Ну, довольно, продолжаю.
   Пропасть, отдѣлявшая меня отъ крестной, послѣ этого случая еще увеличилась. Я чувствовала, что я лишняя въ ея домѣ, и мнѣ стало еще труднѣе подойти къ ней, хотя благодарность къ ней горѣла въ моемъ сердцѣ сильнѣе прежняго.
   То же я чувствовала по отношенію къ своимъ соученицамъ, къ Рахили и въ особенности къ ея дочери, которою она гордилась, и которая бывала у нея два раза въ мѣсяцъ. Я сдѣлалась еще сдержаннѣе, молчаливѣе, прилежнѣе. Однажды въ солнечный день я возвращалась изъ школы съ книгами и портфелемъ, слѣдя за длинною тѣнью, которую отбрасывала моя фигура; я хотѣла но обыкновенію незамѣтно проскользнуть наверхъ, но крестная, выглянувъ изъ гостиной, позвала меня. Съ нею сидѣлъ кто-то чужой, что было у насъ явленіемъ необычнымъ. Это былъ господинъ съ серьезнымъ лицомъ, одѣтый весь въ черное, въ бѣломъ галстукѣ и золотыхъ очкахъ; на его часовой цѣпочкѣ висѣли тяжелые брелоки, а на мизинцѣ былъ огромный перстень.
   -- Вотъ эта дѣвочка, сказала крестная шепотомъ и прибавила своимъ обыкновеннымъ, суровымъ голосомъ, -- вотъ Эсфирь, сэръ!
   Джентльменъ поправилъ очки, поглядѣлъ на меня и сказалъ: "Подойдите ближе, милочка!". Затѣмъ пожалъ мнѣ руку и попросилъ снять шляпку. "А!" сказалъ онъ, когда я исполнила его приказаніе, и прибавилъ: "Да!". Потомъ снялъ очки, уложилъ ихъ въ красный футляръ я принялся вертѣть его въ рукахъ. Откинувшись на спинку кресла, онъ кивнулъ крестной, и она сказала: "Можешь идти, Эсфирь!".
   Я сдѣлала реверансъ и ушла.
   Послѣ того прошло почти два года и мнѣ было уже четырнадцать лѣтъ. Въ одну страшную ночь мы съ крестной сидѣли у камина. Я по обыкновенію сошла къ ней въ девять часовъ, читать ей вслухъ библію. На этотъ разъ я читала евангеліе отъ Іоанна, о томъ, какъ привели къ Спасителю грѣшницу, и онъ наклонившись писалъ пальцемъ на пескѣ.-- "Когда же они продолжали спрашивать Его, Онъ восклонившись сказалъ имъ: кто изъ васъ безъ грѣха, первый брось въ нее камень".
   Я замолчала, потому что крестная быстро встала со стула и, сжавъ голову руками, страшнымъ голосомъ прокричала другое мѣсто изъ Писанія:
   -- "Бодрствуйте, чтобы Онъ, пришедши внезапно, не засталъ васъ спящими! И что вамъ говорю, говорю есѣмъ: бодрствуйте!" и съ этими словами она упала на полъ.
   Мнѣ не было надобности звать на помощь: ея страшный вопль, прозвучавшій по всему дому, былъ слышенъ даже на улицѣ. Ее несли въ постель. Она пролежала болѣе недѣли, но съ виду нисколько не измѣнилась. На ея нахмуренномъ лицѣ застыло выраженіе непреклонности, къ которому я привыкла. Я не отходила отъ нея ни днемъ, ни ночью и, опустивъ голову къ ней на подушку, чтобъ мой шепотъ былъ ей лучше слышенъ, осыпала ее поцѣлуями, благодарила, молилась за нее, умоляла простить и благословить меня, подать знакъ, что она меня слышитъ и понимаетъ. Но ея лицо осталось неподвижно и до самаго конца сохранило гнѣвное выраженіе, которое не измѣнила даже смерть.
   На другой день послѣ похоронъ снова явился джентльменъ въ черномъ платьѣ и бѣломъ галстукѣ. Мистрисъ Рахиль позвала меня, и я нашла его въ той же позѣ и на томъ же мѣстѣ, какъ будто онъ и не оставлялъ его.
   -- Мое имя Кенджъ, сказалъ онъ:-- можетъ быть вы припомните: Кенджъ и Карбой, Линкольнъ-Иннъ.
   Я отвѣчала, что помню его первое посѣщеніе.
   -- Пожалуйста, сядьте здѣсь, поближе ко мнѣ, и не сокрушайтесь -- это вѣдь не поможетъ. Я не имѣю надобности говорить вамъ, мистрисъ Рахиль,-- вы и такъ хорошо знакомы съ дѣлами покойной миссъ Бербери -- что ея доходъ былъ пожизненный, и что юная леди по смерти своей тетки...
   -- Моей тетки, сэръ?
   -- Безполезно продолжать обманъ теперь, когда для этого нѣтъ цѣли, проговорилъ дружелюбно мистеръ Кенджъ,-- ваша тетка de facto, но ne по закону. Не разстраивайтесь! Не плачьте, не дрожите!-- Мистрисъ Рахиль, безъ сомнѣнія, нашъ юный другъ слыхалъ о Джерндайсѣ съ Джерндайсомъ?
   -- Никогда, отвѣчала Рахиль.
   -- Возможно ли! воскликнулъ Кенджъ, поднимая очки,-- нашъ юный другъ (умоляю васъ не отчаиваться) никогда не слышалъ о Джерндайсѣ съ Джерндайсомъ?!
   Я покачала отрицательно головой, не понимая, о чемъ идетъ рѣчь.
   -- Не слыхать ничего о Джерндайсѣ! смотря на меня поверхъ стеколъ и вертя въ раздумьѣ футляръ, говорилъ мистеръ Кенджъ.-- Не знать ничего о величайшемъ процессѣ Верховнаго суда! Объ этомъ истинномъ памятникѣ юридической мудрости, въ которомъ каждая трудность, каждая случайность, всѣ самыя тонкія комбинаціи, всѣ формы судебной процедуры повторяются неоднократно. Такой процессъ могъ возникнуть только въ нашей великой, свободной странѣ. Сумма однѣхъ судебныхъ издержекъ въ этомъ дѣлѣ, могу сообщить вамъ, мистрисъ Рахиль, (я испугалась: не показалось ли ему, что я недостаточно внимательна, и потому онъ оборотился къ ней?) достигла въ настоящее время шестидесяти-семидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ!
   Проговоривъ это, мистеръ Кенджъ, откинулся на спинку кресла.
   Несмотря на все свое стараніе, я все-таки ничего не понимала, потому что была совершенно незнакома съ предметомъ разговора.
   -- Дѣйствительно, она объ этомъ никогда не слышала, удивительно! изумлялся мистеръ Кенджъ.
   -- Миссъ Бербери, которая теперь въ райской обители... начала Рахиль.
   -- Я надѣюсь. Я убѣжденъ въ этомъ! вѣжливо подтвердилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Она желала, чтобъ Эсфирь знала только то, что ей полезно. Она знаетъ только то, что ей преподавалось.
   -- Это очень похвально, сказалъ Кенджъ, и прибавилъ, обращаясь ко мнѣ:
   -- А теперь перейдемъ къ дѣлу. Миссъ Бербери, ваша единственная родственница (прибавляю de facto, такъ какъ по закону у васъ нѣтъ родственниковъ) умерла, и нельзя ожидать, чтобъ мистрисъ Рахиль...
   -- О, конечно нельзя, поспѣшила перебить его Рахиль.
   -- Совершенно вѣрно, подтвердилъ Кенджъ,-- нельзя ожидать, чтобъ мистриссъ Рахиль обременила себя вашимъ содержаніемъ и пропитаніемъ (прошу васъ не сокрушаться). Вы можете принять теперь предложеніе, которое мнѣ было поручено сдѣлать миссъ Бербери года два тому назадъ; тогда это предложеніе было отвергнуто, но съ тѣмъ, что я могу его возобновить въ случаѣ печальнаго событія, которое теперь и произошло. Если теперь я обнаружу, что я въ дѣлѣ Джерндайсовъ и во многихъ другихъ служу представителемъ одного человѣколюбиваго, немного страннаго джентльмена, преступлю ли я хоть сколько-нибудь осмотрительность, предписываемую моей профессіей?
   Проговоривъ это, Кенджъ вновь откинулся на спинку кресла и устремилъ взглядъ на насъ обѣихъ. Онъ, казалось, наслаждался каждымъ звукомъ своего голоса; я этому не удивлялась, такъ какъ въ самомъ дѣлѣ у него былъ сильный, сладкозвучный голосъ, сообщавшій большое значеніе каждому произнесенному имъ слову. Онъ слушалъ себя съ очевиднымъ удовольствіемъ и по временамъ качалъ въ тактъ головою и закруглялъ періоды жестомъ руки. Тогда все это производило на меня сильное впечатлѣніе. Впослѣдствіи я узнала, что онъ взялъ себѣ образцомъ одного своего кліента, важнаго лорда, и что его прозвали "краснорѣчивымъ Кенджемъ".
   -- Мистеръ Джерндайсъ, продолжалъ онъ,-- будучи увѣдомленъ о безпомощномъ (я долженъ такъ выразиться) положеніи нашего юнаго друга, предлагаетъ помѣстить ее въ перворазрядное заведеніе, гдѣ ея образованіе будетъ дополнено, гдѣ позаботятся объ ея удобствахъ, будутъ предупреждать ея желанія и надлежащимъ образомъ подготовятъ ее къ исполненію тѣхъ обязанностей, къ которымъ, если можно такъ выразиться, Провидѣнію было угодно призвать ее. Мистеръ Джерндайсъ, не ставитъ никакихъ условій. Онъ только надѣется, что нашъ юный другъ не оставитъ этого заведенія безъ его вѣдома и согласія, что она будетъ прилежна и постарается пріобрѣсти тѣ свѣдѣнія, которыя впослѣдствіи обезпечатъ ей существованіе, что она будетъ идти всегда по стезѣ добродѣтели, и такъ далѣе.
   Я теперь еще менѣе была способна говорить.
   -- Ну, что жъ на это скажетъ нашъ юный другъ? продолжалъ Кенджъ.-- Обдумайте, обдумайте. Я жду отвѣта. Но подумайте.
   Что отвѣчала безпомощная, несчастная дѣвочка на такое предложеніе,-- повторять не стану.
   Можно бы пересказать ея слова, но не съумѣю выразить, что она чувствовала тогда и что будетъ чувствовать всю свою жизнь.
   Это свиданіе происходило въ Виндзорѣ, гдѣ я жила съ тѣхъ поръ, какъ себя помню. Недѣля прошла въ приготовленіяхъ и, запасшись всѣмъ необходимымъ, я сѣла въ дилижансъ, отправляющійся въ Ридинѣ.
   Мистрисъ Рахиль, по величію своей души, не могла снизойти до того, чтобы расчувствоваться при разставаньи, но я не была такъ совершенна и горько плакала. Я думала, что должна была постараться узнать ее ближе за эти годы, заслужить ея любовь настолько, чтобъ разлука хоть сколько-нибудь ее огорчила. Когда она дала мнѣ холодный поцѣлуй, подобный тѣмъ каплямъ, что падали съ крышъ въ этотъ холодный зимній день, то совѣсть стала упрекать меня, я бросилась къ ней, говоря:
   -- Знаю, это моя вина, что вы разстаетесь со мной такъ холодно!
   -- Нѣтъ, Эсфирь, отвѣчала она,-- это ваше несчастье.
   Дилижансъ былъ уже у ворогъ, и я простилась съ ней съ тяжелымъ сердцемъ. Она ушла прежде, чѣмъ мой багажъ успѣли положить на верхъ кареты, и затворила за собою дверь. Пока я могла видѣть домъ, я сквозь слезы смотрѣла на него изъ окна. Крестная мать оставила Рахили все свое имущество, и оно было назначено въ продажу. Старый коверъ съ розами, лежавшій передъ каминомъ и казавшійся мнѣ самой драгоцѣнной на свѣчѣ вещью, былъ вывѣшенъ на заборѣ и покрылся снѣгомъ. За день или за два до отъѣзда я завернула въ шаль мою старую куколку и, почти стыжусь признаться, заботливо закопала ее въ саду подъ большимъ деревомъ, осѣнявшимъ мое старое окно. Я оставила себѣ единственнаго друга, птичку, которую везла въ клѣткѣ съ собою.
   Когда домъ скрылся изъ виду, я усѣлась на низкомъ сидѣньи передъ окномъ и смотрѣла на деревья, опушенныя инеемъ, на мягкую снѣжную пелену, покрывавшую поля, на красное солнце, которое совсѣмъ не грѣло, на ледъ, съ котораго коньки и полозья салазокъ катавшихся дѣтей счистили снѣгъ, и который блисталъ, какъ полоса расплавленнаго металла.
   Въ противоположномъ углу кареты сидѣлъ джентльменъ, закутанный въ безчисленныя одежды и казавшійся отъ этого очень толстымъ; онъ. смотрѣлъ въ другое окно и не обращалъ на меня ни малѣйшаго вниманія.
   Я думала объ умершей крестной, о той ночи, когда я ей читала, о томъ суровомъ нахмуренномъ выраженіи, которое упорно сохраняло ея лицо даже на смертномъ одрѣ, о незнакомомъ мѣстѣ, куда я ѣду, о тѣхъ, кого тамъ встрѣчу, какіе они будутъ, какъ отнесутся ко мнѣ...
   Вдругъ чей-то голосъ заставилъ меня вздрогнуть; онъ произнесъ:-- За какимъ чертомъ вы плачете?
   Я такъ испугалась, что могла только прошептать: "я, сэръ?" понявши, что голосъ принадлежалъ закутанному джентльмену, глядѣвшему въ другое окно кареты.
   -- Да, вы? сказалъ онъ, повернувшись ко мнѣ.
   -- Я не знала, сэръ, что плачу, заикнулась было я.
   -- Ну такъ знайте, сказалъ джентльменъ,-- посмотрите-ка.
   Онъ нѣжно провелъ по моимъ щекамъ мѣховымъ обшлагомъ своего рукава и показалъ мнѣ, что онъ сталъ влажнымъ.
   -- Ну, теперь знаете?
   -- Да, сэръ.
   -- О чемъ вы плачете? вы не хотите ѣхать туда?..
   -- Куда, сэръ?
   -- Туда, куда ѣдете.
   -- Я очень рада ѣхать туда.
   -- Такъ смотрите-жъ веселѣе.
   Онъ казался мнѣ очень страннымъ, или скорѣе та часть его лица, которую было видно, потому что весь онъ былъ закутанъ до подбородка, а лицо пряталось въ мѣховую шапку съ наушниками, но я уже не боялась его и совсѣмъ успокоилась. Поэтому я сообщила ему, что плакала должно быть оттого, что моя крестная умерла, а мистрисъ Рахиль нисколько не опечалена разлукой со мною.
   -- Проклятая мистрисъ Рахиль! Пусть она улетитъ къ чорту на помелѣ!
   Я чуть было опять не испугалась, съ изумленіемъ посмотрѣла на него, и должна была сознаться, что у него добрые глаза. Онъ продолжалъ сердито ворчать про себя, давая мистрисъ Рахиль разныя прозвища. Немного спустя онъ разстегнулъ свой плащъ, казавшійся мнѣ такимъ широкимъ, что могъ "бы покрыть всю карету, и засунувъ руку въ боковой карманъ, сказалъ:
   -- Смотрите сюда, въ этой бумагѣ -- (бумага была свернута очень аккуратно) -- кусочекъ пуддинга съ коринкой, чудеснаго, самаго лучшаго на свѣтѣ, снаружи слой сахару, толщиною въ дюймъ, точно сало на баранинѣ въ мясныхъ лавкахъ. Есть еще пирожокъ; такіе приготовляютъ только во Франціи. Какъ бы вы думали, съ какой начинкой? Изъ печенки самаго жирнаго гуся! Вотъ такъ пирогъ! Посмотрю, какъ вы его скушаете.
   -- Очень вамъ благодарна, сэръ. Надѣюсь, что вы не обидитесь, но я не могу ихъ съѣсть, мнѣ не позволяютъ ѣсть жирнаго.
   -- Снова срѣзался! вскричалъ джентльменъ.
   Я никакъ не могла понять, что бы это значило. Онъ выбросилъ пирогъ за окно.
   Больше онъ не проронилъ ни слова до тѣхъ поръ, пока не вышелъ изъ кареты, не доѣзжая Ридинга. Прощаясь, онъ пожалъ мнѣ руку и совѣтовалъ быть доброй и прилежной. Должна сознаться, что я почувствовала себя легче послѣ его ухода, но впослѣдствіи я часто ходила гулять къ тому верстовому столбу, у котораго онъ вышелъ, надѣясь съ нимъ встрѣтиться. Но этого не случилось и постепенно онъ исчезъ изъ моей памяти.
   Когда карета остановилась, въ окно заглянула какая-то дама въ чрезвычайно опрятномъ костюмѣ, и сказала:
   -- Миссъ Донни.
   -- Нѣтъ, сударыня: Эсфирь Семмерсонъ.
   -- Я знаю, сказала дама,-- миссъ Донни.
   Тогда я поняла, что это она сама рекомендуется мнѣ, и извинилась за свою ошибку.
   Служанка, такая-же опрятная, какъ ея барыня, снесла мой багажъ въ маленькую зеленую телѣжку, гдѣ мы и усѣлись втроемъ.
   -- Все готово для васъ, Эсфирь, говорила дорогой миссъ Донни, -- планъ вашего образованія составленъ сообразно съ желаніями вашего опекуна, мистера Джерндайса.
   -- Кого вы сказали, сударыня?
   -- Вашего опекуна, мистера Джерндайса, повторила она.
   Я стала втупикъ и глядѣла такъ разсѣянно, что миссъ Донни подумала, не сдѣлалось-ли мнѣ дурно отъ холода, и предложила понюхать свой флаконъ съ солями.
   -- Вы знаете моего опекуна, сударыня? рѣшилась я наконецъ выговорить.
   -- Не лично, Эсфирь, но черезъ его повѣренныхъ, Кенджа и Карбоя. Превосходный человѣкъ мистеръ Кенджъ, и какъ краснорѣчивъ! Нѣкоторые его періоды неподражаемы!
   Въ душѣ я была съ этимъ согласна, но отъ смущенія не рѣшалась подтвердить вслухъ. Вскорѣ мы прибыли на мѣсто, и мое смущеніе усилилось еще болѣе, потому что я не успѣла приготовиться и собраться съ духомъ. Никогда не забуду, какой неловкой и неувѣренной я себя чувствовала въ этотъ первый вечеръ въ Гринлифѣ, -- такъ назывался домъ миссъ Донни. Но скоро это прошло и я такъ къ нему привыкла, точно сто лѣтъ въ немъ прожила, и прежняя жизнь у крестной стала казаться мнѣ сномъ.
   Нигдѣ въ свѣтѣ не найдете вы такого порядка, чистоплотности и аккуратности, какіе царствовали въ Гринлифѣ.
   Занятія были распредѣлены по часамъ, и каждое дѣло исполнялось въ свое время. Насъ, пансіонерокъ, было двѣнадцать и двѣ учительницы: миссъ Донни и ея сестра. Такъ какъ меня готовили тоже въ учительницы, то кромѣ совмѣстнаго обученія съ другими, я понемногу стала помогать миссъ Донни въ занятіяхъ, въ этомъ была вся разница между мною и другими ученицами; во всемъ же остальномъ къ намъ относились совершенно одинаково. По мѣрѣ увеличенія своихъ познаній, я могла больше помогать своимъ наставницамъ, и занятія съ дѣтьми поглощали все мое время; это мнѣ доставляло удовольствіе, потому что дѣвочки очень меня любили.
   Когда поступала новенькая, всегда немножко скучавшая по родномъ домѣ, робкая и печальная, она была всегда заранѣе увѣрена (не знаю почему), что найдетъ во мнѣ друга; поэтому всѣ вновь поступающія сдавались на мои руки. Онѣ называли меня милой и сами были такъ милы ко мнѣ!
   Часто, вспоминая тотъ памятный день, когда я дала себѣ слово стараться быть трудолюбивой, услужливой, любящей, дѣлать добро каждому, чтобъ заслужить привязанность людей; я стыдилась, что сдѣлала такъ мало, а получила такъ много.
   Я провела въ Гринлифѣ шесть счастливыхъ, покойныхъ лѣтъ, никуда не выѣзжая, если не считать праздничныхъ поѣздокъ къ сосѣдямъ. За все это время, благодаря Бога, ни одна душа не дала мнѣ замѣтить въ день моего рожденія, что я напрасно родилась на свѣтъ; напротивъ, этотъ день приносилъ мнѣ отъ всѣхъ столько знаковъ вниманія, что моя комната бывала украшена ими до самаго Рождества.
   Въ концѣ перваго полугодія моего пребыванія въ пансіонѣ, я спросила миссъ Донни, не слѣдуетъ-ли мнѣ написать благодарственное письмо Кейджу, и съ ея разрѣшенія написала. О полученіи моего письма я была увѣдомлена слѣдующимъ оффиціальнымъ извѣстіемъ: "содержаніе вашего письма своевременно передано нашему кліенту".
   Отъ миссъ Донни я слыхала, что плата за мое обученіе вносится аккуратно. Два раза въ годъ я посылала письма того-же содержанія, и каждый разъ получала отвѣтъ въ тѣхъ же выраженіяхъ, написанный тѣмъ-же писарскимъ почеркомъ съ подписью другой рукой, принадлежащей, по всей вѣроятности, мистеру Кенджу.
   Мнѣ такъ странно, что я должна писать всѣ эти подробности, какъ будто весь этотъ разсказъ будетъ исторіей моей личной жизни; впрочемъ скоро уже моя незначительная особа отойдетъ на второй планъ картины. Итакъ повторяю, я провела шесть счастливыхъ лѣтъ въ Гринлифѣ, подростая, развиваясь и видя въ окружавшихъ меня подругахъ, какъ въ зеркалѣ, тѣ перемѣны, которыя совершались во мнѣ самой. Въ одно ноябрьское утро я получила слѣдующее письмо:

"Ольдъ-Скверъ. Линкольнъ-Иннъ.

Дѣло Джерндайса съ Джерндайсомъ.

   Милостивая Государыня!
   Нашъ кліентъ, мистеръ Джерндайсъ, принимая по распоряженію Верховнаго суда подъ свою опеку несовершеннолѣтнюю участницу въ процессѣ, желалъ бы дать ей достойную подругу и поручилъ намъ увѣдомить васъ, что онъ былъ бы радъ воспользоваться вашими услугами.
   Мы распорядились, чтобы въ будущій понедѣльникъ вамъ было взято мѣсто въ дилижансѣ, отходящемъ изъ Ридинга въ Лондонъ въ восемь часовъ утра. Васъ встрѣтитъ у гостинницы "Бѣлаго Коня" въ Пиккадилли одинъ изъ нашихъ клерковъ и будетъ имѣть честь проводить васъ въ нашу контору по вышеозначенному адресу.
   Имѣемъ честь быть вашими, милостивая государыня, покорными слугами

Кенджъ и Карбой.

Миссъ Эсфири Соммерсонъ".

   О, никогда не забыть мнѣ того впечатлѣнія, ког рое произвело это письмо у насъ въ Гринлифѣ! Какъ нѣжно всѣ онѣ привязались ко мнѣ! Милосердный Господь, сжалившись надъ моей сиротской долей, привлекъ ко мнѣ эти юныя сердца. Я едва могла перенести горесть разлуки не потому, что мнѣ хотѣлось ихъ видѣть болѣе равнодушными (этого, признаюсь, я не желала), но во мнѣ перемѣшалось удовольствіе и грусть, какое-то радостное самодовольство и сожалѣніе, такъ что мое сердце едва не разрывалось, переполненное умиленіемъ и восторгомъ.
   Мнѣ оставалось всего пять дней на сборы; каждую минуту я получала новые знаки любви и признательности отъ окружающихъ.
   Наступилъ понедѣльникъ. Меня повели по всѣмъ комнатамъ, чтобъ поглядѣть на нихъ въ послѣдній разъ. Дѣвочки нѣжно прощались со мной. Одна просила: "Дорогая Эсфирь, простись со мною у моей постели, тутъ, гдѣ въ первый разъ ты такъ ласково утѣшала меня", другая умоляла написать ей на память, что я ее буду любить; всѣ обнимали меня со слезами и съ восклицаніями: "что съ нами будетъ, когда голубушка Эсфирь насъ покинетъ?" Я старалась высказать имъ, какъ я тронута ихъ добротой ко мнѣ, какъ я благодарна каждой, какъ я ихъ люблю.
   Что сталось съ моимъ сердцемъ, когда я увидѣла, что объ миссъ Доннъ жалѣютъ обо мнѣ не менѣе ученицъ, когда служанки говорили: "Да хранитъ васъ Богъ, миссъ!", когда хромой старикъ-садовникъ, который, казалось, и не замѣчалъ меня эти годы, побѣжалъ задыхаясь за каретой, чтобы вручить мнѣ букетикъ герани, и сказалъ, что я была его свѣтомъ яснымъ (право, онъ такъ сказалъ). А когда, проѣзжая мимо школы для бѣдныхъ, я увидѣла дѣтей, махавшихъ шляпами и платками, а потомъ сѣдовласыхъ джентльмена и леди, которыхъ я иногда навѣщала, помогая ихъ дочерямъ въ занятіяхъ, и которые, хотя и считались первыми гордецами въ околоткѣ, теперь кричали мнѣ: "Эсфирь, прощайте, дай вамъ Богъ счастія!" -- что почувствовало тогда мое сердце! Я не могла удержаться отъ слезъ и, рыдая, повторяла: "какъ я благодарна, какъ я всѣмъ благодарна!"
   Вскорѣ у меня мелькнула мысль, что если я пріѣду заплаканная, причину моихъ слезъ могутъ истолковать дурно, и я старалась успокоиться, говоря себѣ: "ты должна это сдѣлать! Такъ надо, Эсфирь!" Наконецъ, мало-по-малу, мнѣ удалось овладѣть собою; я примочила глаза лавандовой водой, чтобъ изгладить слѣды слезъ, такъ какъ Лондонъ былъ уже близко.
   Я была совершенно увѣрена, что мы пріѣхали, когда оставалось еще десять миль, а когда мы дѣйствительно пріѣхали, мнѣ уже начинало казаться, что мы никогда не доѣдемъ. Однакожъ, когда карета запрыгала по камнямъ мостовой и чуть не раздавила какой-то экипажъ, а другой экипажъ чуть не раздавилъ насъ, я повѣрила, что мы дѣйствительно у цѣли нашего странствія, и не ошиблась. Мы остановились.
   На тротуарѣ стоялъ молодой человѣкъ, должно быть какъ нибудь случайно выпачкавшійся въ чернилахъ; онъ обратился ко мнѣ со словами:-- Отъ Кенджа и Карбоя, миссъ, изъ Линкольнъ-Инна.
   -- Очень рада, сэръ.
   Онъ чрезвычайно услужливо предложилъ мнѣ руку, довелъ до экипажа, присмотрѣлъ за переноской моего багажа. Я освѣдомилась у него, не было-ли гдѣ-нибудь по близости пожара, такъ улицы были полны густыми клубами дыма, и въ нѣсколькихъ шагахъ ничего нельзя было различить.
   -- О нѣтъ, миссъ, это лондонская особенность.
   -- Я никогда не слышала ни о чемъ подобномъ.
   -- Туманъ, миссъ.
   -- Неужели!
   Мы медленно покатили по такимъ грязнымъ и мрачнымъ улицамъ, какихъ, я думаю, нѣтъ больше нигдѣ въ свѣтѣ, среди такой сумятицы и безпорядка, что я удивлялась, какъ здѣсь люди не теряютъ головы.
   Потомъ, проѣхавъ подъ старыми воротами, мы вдругъ перенеслись въ тишину, и черезъ безмолвный скверъ подъѣхали къ углу страннаго зданія, къ подъѣзду съ крутой лѣстницей, напоминавшему церковную паперть; и здѣсь въ самомъ дѣлѣ было кладбище, потому что изъ окна, освѣщающаго лѣстницу, я увидѣла снаружи подъ навѣсомъ огромные памятники. Здѣсь была резиденція Кенджа и Карбоя. Молодой человѣкъ провелъ меня черезъ контору въ кабинетъ Кенджа; тамъ никого не было. Онъ услужливо пододвинулъ для меня кресло къ огню, потомъ обратилъ мое вниманіе на маленькое зеркальце, висѣвшее на гвоздѣ у камина:-- Вотъ -- въ случаѣ если бы вы пожелали передъ представленіемъ лорду-канцлеру взглянуть на себя, оправиться послѣ дороги. Впрочемъ, -- прибавилъ онъ любезно:-- въ этомъ нѣтъ надобности, увѣряю васъ.
   -- Я должна представиться лорду-канцлеру?-- спросила я съ совершеннымъ недоумѣніемъ.
   -- Только для формы, миссъ. Мистеръ Кенджъ теперь въ судѣ и поручилъ мнѣ передать вамъ его привѣтствіе и предложить освѣжиться.
   Онъ указалъ на маленькій столикъ съ бисквитами и графиномъ вина и пододвинулъ мнѣ газеты; потомъ поправилъ огонь въ каминѣ и удалился.
   Все мнѣ показалось страннымъ: и этотъ ночной сумракъ среди бѣла дня, и свѣчи, горѣвшія такимъ тусклымъ, блѣднымъ пламенемъ, что я не могла различать словъ въ газетѣ и должна была ее бросить. Поглядѣвшись въ зеркало и убѣдившись, что моя шляпа въ порядкѣ, я осмотрѣла комнату, полуосвѣщенную, съ пыльными ободранными столами, съ кучами бумагъ, со шкапами, полными книгъ, сулящихъ мало удовольствія читателю.
   Я стала прохаживаться, предавшись своимъ мыслямъ; въ каминѣ пылалъ огонь, свѣчи мерцали и оплывали; по временамъ являлся молодой человѣкъ и снималъ съ нихъ нагаръ грязными щипцами.
   Наконецъ, черезъ два часа, явился мистеръ Кенджъ. Самъ онъ нисколько не измѣнился, и былъ очень удивленъ, но кажется и доволенъ, перемѣною во мнѣ.
   -- Такъ какъ вы будете компаньонкой молодой леди, которая теперь въ кабинетѣ лорда-канцлера, то мы полагаемъ, слѣдуетъ, чтобъ и вы тамъ присутствовали, миссъ Соммерсовъ. Надѣюсь, вы не испугаетесь лорда-канцлера?
   -- Нѣтъ, сэръ,-- отвѣчала я, и дѣйствительно не видѣла причины, почему бы мнѣ его бояться.
   Мистеръ Кенджъ предложилъ мнѣ руку, и мы отправились. Завернувъ за уголъ, мы прошли подъ колоннадой въ боковую дверь и, пройдя коридоръ, очутились въ удобной комнатѣ, гдѣ застали дѣвушку и молодого человѣка. Они стояли, облокотясь о каминный экранъ и разговаривая между собою; при нашемъ появленіи они обернулись и я увидѣла прелестную дѣвушку съ роскошными золотистыми волосами, нѣжными голубыми глазами и цвѣтущимъ открытымъ личикомъ.
   -- Миссъ Ада, это миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ Кенджъ.
   Она пошла мнѣ навстрѣчу съ привѣтливой улыбкой и протянула было руку, но передумала и поцѣловала меня. Своимъ безыскусственнымъ, обворожительнымъ обращеніемъ она сразу плѣнила меня, и черезъ нѣсколько минуть мы сидѣли уже рядомъ въ оконной нишѣ, болтая такъ легко и свободно, какъ старые друзья. Такая доброта съ ея стороны совсѣмъ ободрила меня. Какая тяжесть спала съ моей души, какое счастье почувствовать, что она довѣрится мнѣ и полюбитъ меня!
   Молодой человѣкъ, Ричардъ Карстонъ, былъ ея дальній родственникъ; она подозвала его къ намъ. Это былъ красивый юноша съ умнымъ лицомъ и съ искреннимъ, заразительнымъ смѣхомъ; стоя передъ нами, освѣщенный каминнымъ огнемъ, онъ казался такимъ довольнымъ, веселымъ. Ему было не больше девятнадцати лѣтъ; онъ бы

ХОЛОДНЫЙ ДОМЪ.
РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

Часть первая.

ГЛАВА I.
Безконечный Процесъ.

   Лондонъ. Михайловъ-день прошелъ; лордъ-канцлеръ предсѣдательствуетъ въ Линкольнской Палатѣ. Ноябрь; немилосердо-гадкая погода; за улицахъ грязь. Дымъ изъ трубъ ловятся на мостовую, осыпая ее мелкой черной пылью, словно снѣгомъ, одѣтымъ въ трауръ по солнцѣ; собакъ не узнаешь: всѣ въ грязи; да и лошади не лучше: грязь покрываетъ ихъ во самыя шоры. Пѣшеходы, подъ вліяніемъ дурнаго времени, очень не въ-духѣ; задѣваютъ другъ друга зонтиками, скользятъ и падаютъ на поворотахъ улицъ, гдѣ тысячѣ другихъ пѣшеходовъ скользили ужъ и падали съ начала дня,-- если онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, начинался, прибавляя, но краямъ троттуара, новые слои грязи, какъ проценты на капиталъ.
   Туманъ повсюду, туманъ вверхъ по рѣкѣ, текущей среди зеленѣющихъ островковъ и лужаекъ; туманъ внизъ по рѣкѣ, пробирающейся среди безчисленныхъ рядовъ кораблей и омывающей грязные берега большаго и грязнаго города; туманъ надъ эссекскими болотами; туманъ надъ кентскими высотами; туманъ ползетъ по каютамъ угольныхъ судовъ, стелется по палубамъ, лѣзетъ вверхъ по снастямъ кораблей и смотрится въ люки бортовъ; туманъ ѣстъ глаза и щекочетъ гортани старыхъ гринвичскихъ инвалидовъ, сопящихъ у огонька въ своихъ комнаткахъ; туманъ норовитъ въ чубукъ и трубку гнѣвнаго шкипера, курящаго послѣ обѣда въ своей тѣсной каюткѣ; туманъ пощипываетъ пальцы рукъ и ногъ разбитнаго шкиперскаго юнги, торчащаго на палубѣ; прохожіе на мостахъ, окруженные туманнымъ сводомъ со всѣхъ сторонъ, какъ-будто плывутъ на воздушномъ шарѣ, въ сѣрыхъ облакахъ.
   Газъ мерцаетъ сквозь туманъ тамъ-и-сямъ по улицамъ, краснѣе солнца, освѣщающаго смокшее поле и плугъ землепашца; большая часть лавокъ засвѣтила огни двумя часами ранѣе обыкновеннаго; газъ, подумаешь, обидѣлся этимъ, потому-что свѣтитъ такимъ мутнымъ и неопредѣленнымъ свѣтомъ.
   Сырой вечеръ еще сырѣе, густой туманъ еще гуще и грязныя улицы еще грязнѣе близь стараго свинцоваго, навѣса, осѣняющаго съ незапамятнаго времени входъ въ старое, крытое свинцомъ строеніе Темпля; рядомъ съ Темплемъ, въ Линкольнской Палатѣ, въ самомъ сердцѣ тумана, предсѣдательствуетъ лордъ-канцлеръ въ своей канцеляріи.
   Въ такой ненастный день въ Обер-Канцеляріи долженъ присутствовать лордъ обер-канцлеръ: онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, и присутствуетъ, въ напудренномъ парикѣ, какъ-бы увѣнчанный туманною ореолою, въ мягкомъ креслѣ, обитомъ краснымъ сукномъ; къ нему обращена широкая фигура адвоката, съ густыми, какъ лѣсъ, бакенбардами, съ пискливымъ голоскомъ и съ безконечнымъ сверткомъ бумагъ подъ-мышкой; вниманіе ея, повидимому, устремлено на фонарь, укрѣпленный на крышѣ; но тамъ, кромѣ тумана, взоръ ея ничего не встрѣчаетъ. Въ такой скверный день въ Обер-Канцеляріи, должно находиться нѣсколько дюжинъ юристовъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, вотъ они, глубоко-погруженные въ одинъ изъ десяти тысячъ пунктовъ безконечнаго процеса, подставляютъ, ори всякомъ скользкомъ обстоятельствѣ; другъ другу ногу, путаются по горло въ судейскихъ крючковъ, готовятъ потоки рѣчей въ широкихъ головахъ своихъ, охраняемыхъ париками изъ козьей шерсти и конской гривы, и разъягрываютъ poли честности и справедливости съ такимъ невозмутимымъ тактомъ, какой нехудо имѣть самымъ искуснымъ актерамъ. Въ такой ненастный день, въ Обер-Канцеляріи, должны быть различные ходатаи по дѣламъ, изъ которыхъ двое или трое почили ихъ въ наслѣдство отъ разбогатѣвшихъ отцовъ своихъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, ходатаи стоятъ, выстроенные къ линію, въ устланномъ цыновками кладезѣ (на днѣ котораго вы тщетно цоискали бы истины), между краснымъ столомъ регистратора и шелковыми тогами, вооруженными билетами, актами, репликами, ордерами, декретами, свидѣтельствами, циркулярами, объясненіями.
   Что это за палата мрачная и темная? Бѣдно освѣщена она тусклыми свѣчками; какъ надъ болотомъ, стелется въ ней безвыходно густой туманъ; ея стекла едва пропускаютъ дневной свѣтъ; прохожій, непосвященный въ ея тайны, случайно заглянувъ сквозь дверное стекло, отпрыгнетъ отъ ея порога, испуганный гробовымъ голосомъ, раздающимся изъ глубины комнаты, гдѣ высокіе парики присутствующихъ утопаютъ въ туманномъ облакѣ -- это палата Обер-Канцеляріи.
   Кто въ такое ненастное время сидитъ въ Обер-Канцеляріи, кромѣ лорда-канцлера, адвоката на очереди, двухъ или трехъ адвокатовъ, небывающихъ никогда очередными и вышепоименованнаго кладезя съ ходатаями? Здѣсь сидятъ еще, пониже судьи, украшеннаго парикомъ и тогой, вопервыхъ, регистраторъ, потомъ два или три крючка, два ни три сутяги, одной съ нимъ масти. Всѣ они зѣваютъ, потому-что стравила скука отъ процеса по дѣлу о Жарндисахъ (дѣло за очереди), проведшаго сквозь огонь и воду. Стенографы, докладчики палаты и корреспонденты газетъ отчаливаютъ всякій разъ съ остальными мелкими членами правосудія, какъ-только процесъ Жарндисовъ появляется на сцену -- мѣста ихъ пусты, На боковой скамейкѣ стоитъ, прижавшись къ стѣнѣ, маленькая, сумасшедшая старушонка въ измятомъ чепцѣ; всякій разъ бываетъ она въ палатѣ отъ начала до конца засѣданія, всякій разъ ждетъ она какого-нибудь неяснаго приговора въ свою пользу. Говорятъ, что она или принадлежитъ, или, по-крайней-мѣрѣ, принадлежала къ числу просителей; но навѣрное никто не знаетъ -- кону какое до нея дѣло? Она носятъ съ собой въ ридикюлѣ маленькій сверточекъ, который называетъ своими документами и который преимущественно состоитъ изъ кусочковъ бумаги и сухой травы.
   Блѣднолицый и худощавый заключенный приходитъ, подъ стражею, съ полдюжины разъ, чтобъ лично защищать себя противъ возложеннаго за него обвиненія, яко-бы онъ, оставаясь единственнымъ душеприкащикомъ, запутался въ отчетахъ, о которыхъ никто не знаетъ, имѣлъ ли онъ какое-либо свѣдѣніе. Другой, разоренный истецъ, періодически является изъ Шропшайра и имѣетъ сильное поползновеніе обратиться къ лорду-канцлеру, по окончанія присутствія; никто не можетъ вразумить его, что лордъ-канцлеръ и не подозрѣваетъ О его существованіи. Шропшайрскій истецъ садится на выгодномъ мѣстѣ, не спускаетъ глазъ съ судья и норовитъ воскликнуть самымъ жалобнымъ басомъ: "милордъ!" какъ-только тотъ привстанетъ съ мѣста. Нѣсколько писцовъ и палатскихъ сторожей, видавшихъ этого господина, остаются въ канцеляріи, ожидая какой-нибудь забавной выходки съ его стороны, чтобъ развеселиться на зло нахмурившейся погодѣ.
   Дѣло о Жарндисахъ плетется нога за ногу. Этотъ пугающій процесъ, отъ времени сдѣлался такъ запутанъ и многосложенъ, что ни единая душа не понимаетъ его; всего менѣе понимаютъ его истцы. Безчисленное множество дѣтей родилось во время процеса, безчисленное множество молодыхъ людей переженилось, безчисленное множество стариковъ отправилось на тотъ свѣтъ; множество людей съ отчаяніемъ узнали, что они попались въ процесъ по дѣлу Жарндисовъ, сами не зная, какъ и зачѣмъ; цѣлыя семейства наслѣдовали баснословную ненависть къ этому дѣлу. Маленькій отвѣтчикъ, или истецъ, которому обѣщали купить хорошенькую картонную лошадку, если процесъ по дѣлу о Жарндисахъ кончится въ пользу его папеньки, не только сдѣлался совершенныхъ мужчиной и владѣлъ настоящими лошадьми, но ужъ успѣлъ умереть. Судейскія красавицы, изъ расцвѣтавшихъ дѣвушекъ, увяли бабушками и прабабушками; безчисленные списки именъ, запутанныхъ въ процесъ, сдѣлались истинными списками усопшихъ; на всемъ земномъ шарѣ не осталось, можетъ-быть, и трехъ Жарндисовъ съ-тѣхъ-поръ, какъ старому Тому Жарндису вздумалось наложить на себя руку, въ кофейной, находящейся въ Канцелярской Улицѣ; но все еще въ процесѣ по дѣлу Жарндисовъ не видать заповѣднаго конца.
   Процесъ по дѣлу о Жарндисахъ сдѣлался предметомъ юридической шутки -- вотъ лучшій плодъ его. Многимъ причинилъ онъ смерть; по-крайней-мѣрѣ, теперь, сталъ забавою для юристовъ. Во всѣхъ палатахъ Темпля нѣтъ канцеляриста, который бы не вклеилъ въ него собственноручнаго отношенія; нѣтъ канцлера, который бы не участвовалъ въ немъ, бывъ адвокатомъ. Много прекраснаго говорится о немъ старыми обер-адвокатами, за бутылкой портвейна, послѣ дружескаго обѣда; новички въ адвокатствѣ считаютъ законнымъ долгомъ поостриться надъ нимъ. Послѣдній лордъ-канцлеръ, ловко съострилъ однажды: какъ-то мистеръ Блоурсъ, самый затѣйливый изъ судейскихъ крючковъ, говоритъ, что это-де можетъ случиться только тогда, когда съ неба посыплется картофель; "или тогда, мистеръ Блоурсъ, поправляетъ его покойный, когда мы покончимъ дѣло о Жарндисахъ"; эта острота пришлась очень по-сердцу всѣмъ крючкодѣямъ и сутягамъ.
   Сколькихъ людей, непричастныхъ къ дѣлу, процесъ Жарндисовъ запуталъ и разорилъ -- этотъ вопросъ неисчерпаемъ. Начиная отъ главнаго судьи, на шкапахъ котораго запыленными грудами лежатъ бумаги но дѣлу о Жарндисахъ, до простаго писаря въ Палатѣ Шести Писарей, который переписалъ десять тысячъ листовъ въ этомъ безконечномъ дѣлѣ, ни одна человѣческая душа не сдѣлалась лучше. Даже мальчишки, служащіе на посылкахъ у прокурора, разсказывающіе просителямъ разныя небылицы, что, напримѣръ, мистеръ какой-нибудь Чизль, или Мизль, по горло заваленъ работой съ утра до вечера и разбираетъ ихъ дѣло, даже, говорю я, и эти мальчишки идутъ ужъ по кривой дорогѣ, всасывая въ себя все дурное изъ процеса по дѣду Жарндисовъ. Ходатай по дѣлу зашибъ, правду сказать, хорошую деньгу, зато вышелъ изъ вѣры и заклеймилъ все свое племя. Разнымъ Чизлямъ и Мизлямъ взошло въ привычку обѣщать попустому заглянуть въ дѣльцо и посмотрѣть, что выйдетъ для какого-нибудь Дризля, которому не очень-ловко чувствуется, когда окончится дѣло о Жарндисахъ. Даже тѣ, которые наблюдали за его ходомъ изъ очень-отдаленнаго круга, нечувствительно попали на ложную дорогу.
   Такъ, въ самомъ сердцѣ тумана, предсѣдательствуетъ обер-лордъ канцлеръ въ своей канцеляріи.
   -- Мистеръ Тенгль! взываетъ несовсѣмъ-смѣло лордъ-обер -канцлеръ, ошеломленный въ послѣднемъ засѣданія извѣстнымъ краснорѣчіемъ этого ученаго мужа.
   -- Милордъ (вмѣсто милордъ)! отвѣчаетъ мистеръ Тенгль.-- Мистеръ Тенгль знаетъ больше всякаго въ дѣлѣ о Жарндисахъ. Онъ славится своимъ знаніемъ, какъ-будто, кромѣ этого дѣла, онъ ничего не читаетъ съ-тѣхъ-поръ, какъ оставилъ школу.
   -- Скоро вы составите пояснительную записку?
   -- Млордъ, нѣтъ; бездна пунктовъ; мой долгъ повиноваться, млордъ! вотъ отвѣтъ, который вырывается изъ ученой груди мистера Тенгля.
   -- Я думаю, многіе изъ адвокатовъ хотѣли бы сегодня защищать своихъ кліентовъ? спрашиваетъ лорд-канцлеръ съ едва-замѣтной улыбкой.
   Восьмнадцать ученыхъ друзей мистера Тенгля, каждый съ небольшой тетрадкой въ восьмнадцать сотенъ листовъ, вскочили съ мѣстъ своихъ какъ восьмнадцать фортепьянныхъ молоточковъ, отвѣсили восьмнадцать поклоновъ и погрузились снова въ свои восьмнадцать мѣстъ мрака и неизвѣстности.
   -- Хорошо, въ среду на предбудущей недѣлѣ, говорятъ лорд-канцлеръ.-- Хотя сегодня рѣшили еще только одинъ пунктъ, разсмотрѣли одну только почку наслѣдственнаго древа, разросшагося въ цѣлый лѣсъ, однакожъ, когда-нибудь да прійдутъ же къ концу.
   Канцлеръ встаетъ, адвокаты встаютъ; заключеннаго уводятъ; шропшайрскій посѣтитель восклицаетъ: "Милордъ!" Крючки и сутяги презрительно требуютъ тишины и злобно мѣряютъ взоромъ шропшайрскаго посѣтителя.
   -- Относительно молодой дѣвушки... продолжаетъ канцлеръ, все-еще по дѣлу Жарндисовъ.
   -- Прошу прощенья, млордъ! мальчика... недослушавъ подсказалъ мистеръ Тенгль.
   -- Относительно, продолжаетъ канцлеръ, возвысивъ голосъ и съ особеннымъ выраженіемъ: -- молодой дѣвушки и мальчика... молодыхъ людей (мистеръ Тенгль срѣзался), которыхъ а представилъ сегодня суду и которые тонеръ находятся въ моей особенной комнатѣ, я объясню вамъ, что хочу ихъ видѣть и лично удостовѣриться, можно ли имъ дозволить жить у ихъ дяди. (Мистеръ Тенгль опять на ногахъ.)
   -- Прошу прощенья, милордъ! онъ на томъ свѣтѣ! восклицаетъ онъ.
   -- У ихъ... и канцлеръ начинаетъ разбирать, сквозь двойное стекло своихъ очковъ, бумаги, лежащія на его конторкѣ: -- дѣдушки...
   -- Прошу прощенья, млордъ! жертва отчаянія: наложилъ на себя руку.
   Въ такой критическій моментъ для лорда-канцлера, вдругъ изъ заднихъ слоевъ тумана является крошечный адвокатъ и восклицаетъ громовымъ басомъ:
   -- Ваша милость, милордъ, позвольте сказать: я за ихъ дѣдушку; онъ мнѣ родственникъ -- это всякій знаетъ; я не приготовился объяснить предъ вами, въ какомъ колѣнѣ наше родство; но онъ мнѣ родственникъ -- это всякій знаетъ!
   Выслушавъ эту сентенцію, какъ замогильное посланіе, раздавшееся отъ одного конца палаты до другаго, крошечный адвокатъ погрузился снова въ туманъ, и любопытный глазъ не отъищетъ его.
   -- Я хочу переговорить съ обоими молодыми людьми, снова говоритъ канцлеръ: -- и лично удостовѣриться, удобно ли имъ будетъ жить съ ихъ родственникомъ. Завтра, при началѣ засѣданія, мы опять займемся этимъ дѣломъ.
   Канцлеръ ужъ готовъ откланяться, какъ вдругъ шропшайрскій посѣтитель снова пытается крикнуть: "милордъ!" но канцлеръ, зная его привычку, мгновенно исчезаетъ; за нимъ исчезаютъ и всѣ. Батарея синихъ мѣшковъ заряжается усиленными зарядами штемпельныхъ бумагъ и уносится писарями; маленькая сумасшедшая старушка уходитъ съ своими документами; пустыя палаты запираются.
   

ГЛАВА II.
Леди Дедлокъ.

   Въ этотъ мрачный день намъ нужно бросить взглядъ на большой свѣтъ только вскользь.
   Миледи Дедлокъ возвратилась въ свой городской отель, за нѣсколько дней до отъѣзда въ Парижъ, гдѣ она проведетъ нѣсколько недѣль; дальнѣйшія желанія миледи неизвѣстны: такъ говоритъ великосвѣтская молва, на радость Парижу; а великосвѣтская молва знаетъ всѣ фешонэбльные пріемы; знать, кой-что другое -- фи! это было бы mauvais genre. Миледи Дедлокъ была до-сихъ-поръ, какъ она говоритъ, въ дружеской бесѣдѣ, въ своихъ владѣніяхъ въ Линкольншайрѣ; но воды въ Линкольншайрѣ разлились, размыли и затопили арки подъ мостомъ, ведущимъ въ паркъ; долина обратилась въ непроходимую рѣку, поникшія деревья -- въ острова, и дождикъ съ утра до ночи, рябилъ и колыхалъ поверхность вода. Владѣнія миледи Дедлокъ сдѣлались ужасными. Погода впродолженіе нѣсколькихъ недѣль была такъ сыра, что деревья, кажется, отсырѣли и разбухли, какъ кисель, такъ-что не рубились, а рѣзались топоровъ дровосѣка и падали на землю безъ всякаго шума. Промокнувшая лань вязла глубоко въ промокнувшемъ грунтѣ. Выстрѣлъ изъ ружья терялъ въ сыромъ воздухѣ свой острый звукъ и дымъ съ полей медленно плылъ сѣрымъ облачкомъ къ синевато-зеленѣющимъ вершинамъ холмовъ, составляющихъ задній планъ на картинѣ падающаго дождя. Видъ изъ оконъ будуара миледи Дедлокъ переходилъ поперемѣнно отъ грязно-сѣраго къ грязно-темному и впадалъ, наконецъ, совершенно въ китайскую тушь. Мраморныя вазы, украшающія каменныя террасы, обратилась въ дождевыя урны и тяжелыя капля дождя во всю ночь не переставали падать на мощеную аллею. Миледи Дедлокъ (она бездѣтна) взглянула изъ окна своей комнаты. Печальный видъ окончательно разстроилъ нервы ея и она призналась, что въ Линкольншайрѣ умираетъ съ тоски.
   Поэтому-то она и возвратилась изъ Линкольншайра, покинувъ его дождю, кроликамъ, дикимъ козамъ, куропаткамъ и фазанамъ. Портреты Дедлоковъ, давно-прошедшихъ временъ, еще долго казались мрачными привидѣніями на сырыхъ стѣнахъ замка, пока, наконецъ, управитель не обошелъ всѣ комнаты медленнымъ шагомъ и не спустилъ на всѣхъ окнахъ густыя сторы; и когда снова выглянутъ эти тѣни Дедлоковъ -- не скажетъ фешонэбльное соображеніе, которое до мелочей знаетъ все прошедшее и настоящее, но не знаетъ будущаго.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ полными двадцатью годами старше миледи; и вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ, какъ онъ не старѣется: ему постоянно шестьдесятъ-пять и никогда не будетъ щестидесяти-шести, а ужъ шестидесяти-семи -- и говорятъ нечего. Повременамъ мучитъ его подагра, отчего его поступь очень-нетверда. Свѣтлосѣдые волосы и бакенбарды, кружевныя брыжки, бѣлый, какъ свѣтъ, жилетъ, синій фракъ, вѣчно-застегнутый на всѣ блестящія пуговицы -- даютъ ему важную осанку. Съ миледи онъ во всѣхъ отношеніяхъ церемоненъ и безукоризненно-вѣжливъ, высоко цѣнитъ ея личныя достоинства. Любезность его къ миледи не измѣнилась ни на волосъ съ первой минуты ихъ знакомства.
   Онъ женился на ней по любви. Поговаривали, будто бы она не важнаго происхожденія; но что за бѣда, когда, въ замѣнъ-того, она обладаетъ такимъ запасомъ красоты, настойчивости и здраваго смысла, съ которыми можно пристроить, очень-выгодно, цѣлый легіонъ хорошенькихъ дѣвушекъ. Богатство и положеніе въ свѣтѣ, вмѣстѣ съ этими качествами, должны были несомнѣнно ее возвысить; и вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ миледи Дедлокъ была лучшею звѣздою и стояла въ апогеѣ фешонэбльнаго горизонта.
   Что Александръ горько плакалъ, когда не оставалось ни одного міра для его побѣдъ -- всякій это знаетъ, или по-крайней-мѣрѣ, долженъ знать, какъ обстоятельство, часто-повторяемое. Съ миледи Дедлокъ, завоевавшей весь фешонэбльный міръ, случилось иначе: въ ней температура понизилась не до точки таянія, а до точки замерзанія (хотя педагоги и утверждаютъ, что это все-равно; однакожъ мнѣ позволительно имѣть и свое убѣжденіе); какая-то холодность ко всему, инерція чувствъ, мыслей я желаній, невозмутимое спокойствіе -- вотъ трофеи ея побѣдъ.
   Она еще очень-хороша, и если не въ первомъ цвѣту своемъ, то все-таки далеко ей до осени; тонкія черты лица ея имѣютъ больше пріятной миловидности, чѣмъ правильной красоты.
   Миледи Дедлокъ, возвратилась изъ своихъ линкольншайрскихъ помѣстій (горячо слѣдимая фешонэбльной молвой) въ городской отель свой, чтобъ провести нѣсколько дней до отъѣзда въ Парижъ, гдѣ она пробудетъ нѣсколько недѣль; а что будетъ дальше -- неизвѣстно. Въ ея городской отель является, въ этотъ ненастный и грязный день, устарѣлый джентльменъ, прокуроръ и совѣтникъ въ Обер-Канцеляріи. Онъ имѣетъ честь быть повѣреннымъ въ дѣлахъ фамиліи Дедлоковъ и хранитъ въ своей конторѣ такое несметное множество желѣзныхъ сундуковъ, съ надписью Дедлокъ, какъ-будто бы баронетъ былъ законный штемпель на деньгахъ всего государства. Чрезъ дворы, по лѣстницамъ, сквозь коридоры, чрезъ амфиладу блестящихъ копать -- чрезъ волшебную страну для посѣтителя и грустную пустыню для обитателя -- ведетъ напудренный Меркурій стараго джентльмена на усмотрѣніе миледи.
   Старый джентльменъ невзраченъ на видъ, но, говорятъ, сколотилъ порядочную копейку, составляя аристократическіе брачные контракты и духовныя завѣщанія, такъ-что карманъ его тугонекъ. Онъ считается безмолвнымъ хранителемъ семейныхъ тайнъ, атмосфера которыхъ окружаетъ его со всѣхъ сторонъ. Замкнутое на всѣ пуговицы, безотвѣтное на каждый лучъ свѣта, платье его служатъ совершенной вывѣской его характера. Онъ никогда ни о чекъ не говоритъ, какъ только о дѣлахъ, а то, когда его спрашиваютъ; его иногда можно встрѣтить безмолвнаго, во совершенно какъ дома, на углу обѣденнаго стола, въ высшемъ обществѣ или близъ дверей салоновъ, гдѣ фешонэбльный кругъ очень-говорливъ; всѣ его знаютъ; половина пэровъ останавливается передъ нимъ и спрашиваетъ:-- ну, какъ вы можете, мистеръ Телькингорнъ? Онъ съ важностью принимаетъ ихъ привѣтствія и хоронитъ въ груди своей, гдѣ погребено все, что онъ знаетъ.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ въ покояхъ миледи и совершенно-счастливъ, что встрѣтилъ мистера Телькингорна: на немъ, изволите видѣть, какая-то печать обветшалости, которая очень по-сердцу сэру Лейстеру.
   Такихъ ли идей о себѣ мистеръ Телькингорнъ? Богъ знаетъ; можетъ-быть и такихъ, можетъ-быть и нѣтъ; но вотъ замѣчательное обстоятельство, которому подчиняется все, соприкасающееся съ миледи Дедлокъ, какъ путеводительницей и представительницей своего маленькаго міра. Она считаетъ себя неразгаданнымъ существомъ, внѣ ряда обыкновенныхъ смертныхъ; то же подтверждаетъ и зеркало, въ которое она смотрится очень-часто, между-тѣмъ, какъ всякая тусклая, маленькая звѣздочка, вращающаяся около нея, начиная отъ горничной до директора Итальянской Оперы, знаетъ какъ-нельзя-лучше ея слабости и капризы, и по нимъ составляетъ такой вѣрный, нравственный масштабъ миледи, какую вѣрную мѣрку стана имѣетъ ея портниха. Нужно ли ввести въ моду новую одежду, новый обычай, новаго пѣвца, новаго балетмейстера, новый уборъ, вообще что-нибудь новое -- найдется тысячи людей, тысячи цеховъ, которыхъ миледи Дедлокъ считаетъ распростертыми у ногъ своихъ, которые разскажутъ вамъ, какъ пять своихъ пальцевъ, весь ея характеръ и какъ надо приняться за дѣло. Они питаютъ всѣ ея мелочныя прихоти, притворяются ползущими за ея стонами, а въ самомъ-то дѣлѣ увлекаютъ ее за собою, а съ нею вмѣстѣ и ея поклонниковъ и поклонницъ, какъ Лемюель Гюливеръ увлекъ за собою могущественный флотъ могущественныхъ Лилипутовъ.
   Если вамъ хочется обратиться къ нашимъ покупателямъ, сударь, говорятъ ювелиры Блезъ и Сперкль -- подразумѣвая подъ словомъ свои покупатели никого другаго, какъ леди Дедлокъ и ея хвостъ -- такъ вы, сударь, имѣйте въ гаду, что это публика не какая-нибудь: на нее надо дѣйствовать умѣючи, нападать на слабую ея сторону; а слабая ея сторона вотъ въ томъ да въ этомъ... Чтобъ пустить въ ходъ эту матерію, господа -- говорятъ Шинъ и Глоссъ, купцы, друзьямъ своимъ фабрикантамъ -- такъ поклонитесь-ка намъ; мы знаемъ какъ выучатъ къ себѣ модныхъ покупателей, знаемъ какъ пустить въ ходъ свой товарецъ.
   Если вамъ, сударь, хочется, чтобъ эта картинка была на столахъ модныхъ моихъ посѣтителей, говоритъ мистеръ Следдери, библіотекарь, или если вамъ, сударь, хочется, чтобъ этотъ карло, или этотъ великанъ, были представлены моднымъ моимъ посѣтителямъ, или, можетъ, вамъ, сударь, хочется съискать покровительство фешонэбльныхъ моихъ посѣтителей, для такого-то или другаго заведенія, такъ вы, сударь, обратитесь ко мнѣ: я, сударь, изучилъ, какъ пять своихъ пальцевъ, фешонэбльный кругъ, и я вамъ, сударь, скажу по секрету, безъ всякаго хвастовства, что верчу имъ какъ хочу. И въ этомъ мистеръ Следдери, какъ честный человѣкъ, не солгалъ ни на волосъ.
   Между-тѣмъ мистеръ Телькингорнъ, быть-можетъ, знаетъ, а, быть-можетъ, и нѣтъ, что происходитъ сію минуту въ душѣ Дедлоковъ.
   -- Дѣло миледи было опять представлено канцлеру, мистеръ Телькингорнъ? спросилъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.
   -- Точно такъ-съ, и сегодня его представляли, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ, сдѣлавъ легкій поклонъ миледи, которая сидитъ на софѣ у огня, осѣняя лицо свое вѣеромъ.
   -- Я думаю, безполезно спрашивать, говоритъ миледи, все-таки подъ вліяніемъ скуки, нагнанной на нее въ линкольншейрскомъ помѣстьи: -- сдѣлано ли что-нибудь въ мою пользу?
   -- Ничего такого не сдѣлано, что могло бы назваться чѣмъ-нибудь, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- И никогда ничего не будетъ сдѣлано, говоритъ миледи.
   Сэръ Лейстеръ, безъ особеннаго негодованія, смотритъ на то, что дѣло тянется безконечно; онъ считаетъ эту привычку -- тянуть дѣло и брать за нихъ взятки, чѣмъ-то законнымъ, истинно-великобританскимъ; къ-тому же, процесъ шелъ не о жизни и смерти, а о той небольшой части приданаго, которую принесла ему съ собою леди, и онъ увѣренъ, что для его имени, для имени Дедлоковъ, забавная вещь стоить въ самомъ процесѣ, а не въ его заглавія.
   -- По вашему дѣлу, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- есть нѣсколько новыхъ показаній; и такъ-какъ они коротки и я имѣю, можетъ-быть, скучную привычку не упускать ни одного обстоятельства по ходу дѣла, не доведя его до свѣдѣнія моихъ кліентовъ (тонкая штука этотъ мистеръ Телькингорнъ! ни на волосъ не прійметъ на себя отвѣтственности больше, сколько надо), и такъ-какъ я вижу, что вы намѣрены отправиться въ Парижъ, то я и принесъ ихъ съ собою.
   Сэръ Лейстеръ также ѣхалъ въ Парижъ, но, это въ скобкахъ, фешенэбльная молва гласила только о миледи.
   Мистеръ Телькингорнъ вынимаетъ изъ кармана бумаги, проситъ позволенія положитъ ихъ на золотыя бездѣлушки, разбросанныя по столу миледи, вооружаетъ носъ свой очками и начинаетъ читать при свѣтѣ лампы съ колпакомъ.
   Въ Обер-Канцеляріи. Въ процесѣ по дѣлу Жона Жарндиса и...
   Миледи прерываетъ его и проситъ не мучить ея слухъ, если это возможно, варварскими судейскими терминами.
   Мистеръ Телькингорнъ, пропустивъ нѣсколько строкъ, продолжаетъ снова чтеніе; миледи совершеннѣйшимъ и умышленнѣйшимъ образомъ не слушаетъ его. Сэръ Лейстеръ, развалясь въ большихъ креслахъ, смотритъ на огонь въ каминѣ, и любуется изгибами и многоглагольствіемъ судейскаго краснорѣчія, термины котораго строются передъ нимъ въ ряды м слагаются ловко, въ какую-то національную крѣпость. Случаюсь, что огонь въ каминѣ очень запылалъ, миледи не могла укрыться своимъ опахаломъ, потому-что оно болѣе красиво, чѣмъ полезно; оно очень-много стоитъ денегъ, но имѣетъ очень-малую поверхность; миледи неренѣняла свое положеніе, отвернулась отъ огня я очутилась прямо противъ бумагъ; глядитъ на нихъ внимательно, наклонилась надъ ними и вдругъ, ни съ того, ни съ другаго, спросила:
   -- Кто ихъ переписывалъ?
   Мистеръ Телькингорнъ сталъ въ-тупикъ отъ такого неожиданнаго вниманія и необыкновенной интонаціи голоса.
   -- Это называется у васъ канцелярскимъ почеркомъ? спросила она, смотри на него съ обыкновеннымъ, свойственнымъ ей ласкающимъ выраженіемъ и играя вѣеромъ.
   -- Несовсѣмъ. Кажется (мистеръ Телькингорнъ во время отвѣта разсматриваетъ рукопись), кажется, канцелярскій почеркъ пріобрѣтенъ ужъ тогда, когда рука была сформирована. Впрочемъ, зачѣмъ это вы спрашиваете?
   -- Такъ, чтобъ сколько-нибудь прервать эту несносную монотонію. Пожалуйста, продолжайте!
   Мастеръ Телькингорнъ опять читаетъ. Жаръ становятся сильнѣе; миледи прикрываетъ лицо опахаломъ. Сэръ Лейстеръ начинаетъ дремать. Но вдругъ онъ вскакиваетъ.
   -- А? что такое? Что вы говорите? спрашиваетъ онъ съ изумленіемъ.
   -- Мнѣ кажется, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ: -- что, миледи дурно себя чувствуетъ.
   -- Слабость, лепечетъ миледи блѣдными губками; -- смертельная слабость... не заставляйте меня говорятъ... позвоните, и пусть снесутъ меня въ мою комнату.
   Мистеръ Телькингорнъ удаляется; колокольчики звенятъ, шаги раздаются и умолкаютъ, тишина возстановляется, и наконецъ, напудренный Меркурій просятъ мистера Телькингорна снова пожаловать.
   -- Теперь лучше, говоритъ сэръ Лейстеръ, прося адвоката присѣсть и продолжать чтеніе: -- я очень испугался. Съ миледи никогда не бывало обмороковъ; но такая спертая погода, и притомъ, въ нашихъ линкольншайрскихъ помѣстьяхъ, она, въ-самомъ-дѣлѣ, соскучилась до смерти.
   

ГЛАВА III.
Эсѳирь.

   Трудно, очень-трудно начать писать что-нибудь о себѣ-самой; чувствую, что голова моя пуста. Я это всегда знала. Помню, когда я еще была очень-маленькой дѣвочкой, говаривала я моей куклѣ, оставшись съ ней наединѣ: "ну, куколка, я глуповата -- ты это хорошо знаешь, куколка: будь же со иной терпѣлива душа моя! И она была снисходительна, сидѣла противъ меня въ большихъ креслахъ, съ своей размалеванной рожицей, съ своими карминными губками; смотрѣла на меня, или, лучше сказать, въ пространство, своими кобальтовыми глазками, а я шила возлѣ нея и болтала ей свои маленькіе секреты".
   Милая моя, старая моя куколка! я такъ была застѣнчива съ молоду, что рѣдко рѣшалась говорить съ кѣмъ-нибудь и ни съ кѣмъ не рѣшалась говорить отъ чистаго сердца, кромѣ тебя, безотвѣтная подруга моя. Слезы выступаютъ изъ глазъ моихъ, когда я вспомню, съ какимъ восторгомъ возвращаешься, бывало, домой изъ пансіона, взбѣжишь по лѣстницѣ въ свою горенку и увидишь тебя, моя вѣрная, моя милая куколка!-- Знаешь, угадываешь заранѣе, что ты ждешь меня, моя ненаглядная. Помню, какъ, бывало, сядешь на полъ возлѣ тебя, облокотившись на ручку твоихъ большихъ креселъ и начнешь лепетать тебѣ про все, что видѣла, что замѣтила во время нашей дневной разлуки. Да, я любила наблюдать -- не такъ пристально какъ другіе -- нѣтъ, я наблюдала по-своему, молча, и желала, желала отъ души, лучше понимать, что вижу; но воображеніе мое всегда было слабо и горизонтъ его расширялся только тогда, когда западалъ въ душу лучъ нѣжной любви къ кому-нибудь; но и это быть-можетъ только бредъ моего тщеславія.
   Сколько я могу запомнить, я воспитывалась въ домѣ женщины, которую называли моей воспріемницею. Что это было за доброе существо! Собой она была такъ прекрасна, что еслибъ улыбка осѣняла уста ея, то ее можно было бъ назвать олицетвореніемъ доброты; но она никогда не улыбалась, а всегда была важна и сурова. Мнѣ казалось, что она стоитъ высоко въ нравственномъ отношеніи, и что недостатки людей, ее окружающихъ, набрасываютъ на нее эту завѣсу суровости, подъ которой и ее всегда видала. Я была ничтожнѣе передъ нею, чѣмъ допускала разность лѣтъ нашихъ; я чувствовала себя такою жалкою, такою пустою сравнительно съ нею, что не могла бытъ при ней свободна такъ, какъ бы хотѣла. Сильно огорчало меня сознаніе, что я такъ недостойна ея; между-тѣмъ внутренній голосъ говорилъ мнѣ, что я могла бъ быть лучшаго сердца, и часто бесѣдовала я объ этомъ съ моей милой, старой куколкой; но никогда не любила я идей воспріемницы такъ, какъ бы слѣдовало, такъ, какъ я понимала, что мнѣ должно любить ее, и все потому, что я была дурная дѣвочка.
   Это, говорю откровенно, дѣлало меня еще больше робкой и отчужденной, чѣмъ я была отъ природы, и болѣе привязывало меня до моей куколкѣ, какъ къ единственному другу, съ которымъ я себя чувствовала совершенно-развязной. Еще одно обстоятельство..
   Я никогда не слыхала ни словечка о моей матери; ничего, никогда не слыхала о своемъ отцѣ. Не помню, чтобъ когда-нибудь носила траурное платье; никто никогда не показалъ мнѣ могилу матери моей, никто не сказалъ мнѣ, гдѣ она погребена. Не одинъ разъ заговаривала я объ этомъ предметѣ моихъ помышленій съ мистриссъ Рахилью, единственной служанкой въ нашемъ домѣ (другая прекрасная женщина, но всегда строгая со мною), которая обыкновенно уносила свѣчу изъ моей комнаты, когда я была въ постели, но она отвѣчала мнѣ только: "Эсѳирь, спокойной ночи!" и уходила оставляя меня одну.
   Въ сосѣднемъ пансіонѣ, гдѣ воспитывалась я, насъ было семь дѣвочекъ. Всѣ онѣ называли меня маленькая Эсѳирь Семерсонъ, но я ни съ одной изъ нихъ не была знакома. Всѣ онѣ, конечно, были старше меня (я была ихъ моложе нѣсколькими годами); но кромѣ лѣтъ, кромѣ лучшаго ихъ передо мною образованія и большихъ противъ меня свѣдѣній, еще что-то раздѣляло насъ. Одна изъ нихъ (я помню это очень-хорошо) въ первую пору моего посѣщенія пансіона, пригласила меня къ себѣ поиграть, къ крайнему моему удовольствію; но воспріемница моя, написала за меня отказъ -- и я осталась дома, и никуда не ходила и никогда.
   Однажды, возвращаясь вечеромъ домой съ книгами и портфелемъ изъ пансіона и наблюдая за длинною тѣнью, которая ложилась отъ меня, я ужъ хотѣла подняться на лѣстницу, въ свою горенку, какъ вдругъ моя воспріемница отворяла дверь изъ гостиной и позвала меня къ себѣ. Я нашла съ ней -- что случилось первый разъ въ жизни -- посторонняго мужчину; это былъ осанистый, высокй взирающій джентльменъ, одѣтый съ ногъ до головы въ черное платье; съ бѣлымъ галстухомъ, съ большими, золотыми печатями на часовой цѣпочкѣ, Съ золотыми очками на носу и съ огромнымъ, вензелевымъ перстнемъ на мизинцѣ.
   -- Вотъ она, сказала ему моя крестная шопотомъ я потомъ, произнесла своимъ обыкновеннымъ суровымъ голосомъ: -- сэръ, вотъ Эсѳирь!
   Господинъ поправилъ очки, посмотрѣлъ на меня и сказалъ: -- подойдите сюда, моя милая. Я подошла; онъ взялъ меня за-руку, просилъ снятъ шляпку и, пристально посмотрѣвъ на меня, сказалъ:-- гм! да! снялъ съ носа очки, свернулъ ихъ въ сафьянный футляръ, развалился въ своемъ креслѣ и, вертя сафьянный футлярчикъ между пальцами, кивнулъ утвердительно моей воспріемницѣ. Она обернулась ко мнѣ и сказала: -- ты пойдешь наверхъ, Эсѳирь. Я присѣла я оставила ихъ вдвоемъ.
   Прошло два года съ-тѣхъ-поръ; мнѣ было четырнадцать лѣтъ, когда случилось страшное обстоятельство, которое я никогда не забуду. Однажды вечеромъ въ девять часовъ сошла я внизъ, къ моей воспріемницѣ, чтобъ, по заведенному обычаю, читать ей вслухъ религіозныя книги. Мы, какъ обыкновенно, сѣли передъ каминомъ; я читала; крестная слушала.
   Вдругъ съ страшнымъ воплемъ и въ судорогахъ упада она. на полъ; стоны ея раздались не только по всему дому, но были слышны на улицѣ.
   Ее снесли въ постель. Цѣлую недѣлю страдала она, но наружность ея мало измѣнилась: тотъ же холодно-спокойный взглядъ, тѣ же столь-знакомыя мнѣ морщины, то же суровое выраженіе лица. Сколько разъ, и днемъ и ночью, приникала я къ ея изголовью, цаловала ее, благодарила ее, молилась за нее, умоляла о прощенья, просила благословить меня, просила сказать мнѣ, что она меня видитъ, что она меня слышитъ. Нѣтъ, не было мнѣ отвѣта на мои призывы!
   Въ самый день похоронъ моей бѣдной, доброй воспріемницы, явился господинъ въ черномъ платьѣ съ бѣлымъ галстухомъ. Мистриссъ Рахиль послала меня къ нему, и я его нашла въ тѣхъ же креслахъ, въ томъ же положеніи, какъ видѣла его въ первый разъ, какъ-будто онъ не вставалъ съ-тѣхъ-поръ съ мѣста.
   -- Меня зовутъ Кенджъ, сказалъ онъ: -- запомните это имя, дитя мое: Кенджъ и Корбай въ Линкольнской Палатѣ.
   Я сказала, что помню, какъ онъ былъ здѣсь въ первый разъ.
   -- Сядьте, пожалуйста, сюда, поближе ко мнѣ; не плачьте, это не нужно. Мнѣ нѣтъ надобности, мистриссъ Рахиль, говорить вамъ, которой извѣстны дѣла покойной миссъ Барбары, что средства ея, уперли вмѣстѣ съ нею и что эта молодая дѣвушка, послѣ кончины своей тётки...
   -- Тётки сэръ...
   -- Мнѣ кажется, нѣтъ надобности питать тщетную надежду, когда все кончено и выиграть ничего нельзя, сказалъ мистеръ Кенджъ съ разстановкой.-- Да, тётка хотя и незаконная... Не разстраивайтесь, дитя мое, не плачьте! Мистрисъ Рахиль, я думаю, нашъ молодой другъ, не разъ слыхала о дѣлѣ... о процесѣ по дѣлу Жарндисовъ.
   -- Никогда не слыхала, сказала мистриссъ Рахиль.
   -- Возможно ли... продолжалъ мистеръ Кенджъ, надѣвая очки: -- чтобъ нашъ молодой другъ... не плачьте, не огорчайтесь моя милая... никогда не слыхала о процесѣ по дѣлу Жарндисовъ?
   Я покачала головой, не понимая нисколько о чѣмъ идетъ рѣчь.
   -- Ничего не слыхать о дѣлѣ Жарндисовъ? сказалъ мистеръ Кенджъ, смотря на меня сквозь стекла своихъ очковъ и вертя потихоньку сафьянный футлярчикъ, какъ-бы въ раздумья: -- ничего не слыхать о самомъ запутаннѣйшемъ процесѣ въ Обер-Канцеляріи, о процесѣ, который, подобно мавзолею, хранитъ подъ спудомъ своимъ всѣ трудности, всѣ запутанности, всѣ фикціи, всѣ дѣловыя формы, созданныя изобрѣтательными умами огромныхъ палатъ Обер-Канцелярія, о процесѣ, который, по обширности своей, можетъ существовать только въ обширнѣйшемъ государствѣ? Я долженъ сказать, что протари и убытки по дѣлу Жарндисовъ, мистриссъ Рахиль (мнѣ кажется, онъ потому обратился въ ней, что я была недовольно-внимательна), составляютъ въ сложности отъ шестидесяти до семидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ! сказалъ мистеръ Кенджъ и прислонялся къ спинкѣ кресла.
   Я видѣла въ полномъ блескѣ свое невѣдѣніе, но что дѣлать! мнѣ никогда не говорили ни о какомъ процесѣ, я я ни полслова не понимала изъ всего того, что съ такимъ удивленіемъ и такъ торжественно произносилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Такъ она въ-самомъ-дѣлѣ никогда не слыхивала о дѣлѣ Жарндисовъ? сказалъ мистеръ Кенджъ: -- удивительно!
   -- Миссъ Барбара, сэръ, возразила мистриссъ Рахиль: -- которая нынѣ въ области блаженныхъ...
   -- Безъ-сомнѣнія, тамъ, безъ-сомнѣнія, сказалъ вѣжливымъ тономъ мистеръ Кенджъ...
   -- ...Желала, чтобъ Эсѳирь училась тому только, что ей можетъ быть полезно и пригодится въ жизни.
   -- Конечно! сказалъ мистеръ Кенджъ, и на повѣрку это справедливо.-- Теперь къ дѣлу, продолжалъ онъ, обратясь ко мнѣ.-- Миссъ Барбара, единственная родственница ваша, умерла; нѣтъ причины думать, чтобъ мистриссъ Рахиль...
   -- О, ни въ какомъ случаѣ, сказала мистриссъ Рахиль поспѣшно.
   -- Конечно, сказалъ утвердительно мистеръ Кенджъ: -- чтобъ мистриссъ Рахиль обязалась наблюдать и содержать васъ... пожалуйста, не плачьте моя милая... а потому положеніе ваше таково, что вы должны принять предложеніе, которое, года два тому назадъ, я дѣлилъ миссъ Барбарѣ, и которое, хотя она и отвергла, но нынѣ, во вниманіе плачевныхъ обстоятельствъ, васъ окружающихъ, должно быть принято. Заключу тѣмъ, что подобное предложеніе нисколько не противорѣчитъ тому достоинству, которое возлагаетъ на меня ходатайство какъ по дѣлу Жарндисовъ, такъ и по всякому другому дѣлу, какъ на представителя сколько высокой, столько иногда странной природы человѣка. Произнеся этотъ спичъ, мистеръ Кенджъ развалился снова въ креслахъ и спокойно вызывалъ насъ на отвѣть.
   На прежде всего онъ, кажется, любовался звуками своего голоса, который въ-самомъ-дѣлѣ былъ свѣжъ и полонъ и придавалъ большую важность каждому произносимому слову. Мистеръ Кенджъ съ невыразимымъ удовольствіемъ слушалъ самого себя; часто качалъ головою въ тактъ мѣрныхъ рѣчей своихъ, или описывалъ рукою круги въ воздухѣ, большей или меньшей величины, смотря по растянутости или сжатости его закругленныхъ періодовъ. Онъ производилъ на меня глубокое впечатлѣніе даже и тогда, когда я узнала, что онъ корчитъ знатнаго лорда, одного изъ своихъ кліентовъ, и что его обыкновенно называютъ Кенджъ-разсказчикъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- узнавъ о жалкомъ, скажу о безвыходномъ положеніи, юнаго друга нашего, предлагаетъ помѣстить ее въ заведеніе перваго класса, гдѣ наукою разовьютъ умъ ея, расширятъ горизонтъ ея пониманія, наблюдутъ за нравственными и физическими ея нуждами, ознакомятъ съ тѣми обязанностями и укрѣпятъ въ тѣхъ правилахъ, съ которыми она должна стремиться по пути жизни, указанномъ ей перстомъ Провидѣнія.
   Сердце мое было исполнено умиленіемъ какъ къ тому, что онъ говорилъ, такъ и къ плавной манерѣ его выражаться, до такой степени, что я, при всемъ желаніи, не могла произнести ни одного слова.
   -- Мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- далекъ отъ всякихъ условій; онъ выражаетъ только надежду, что нашъ молодой другъ никогда не рѣшится оставить упомянутое заведеніе, не сообщивъ ему своихъ намѣреній и безъ личнаго его содѣйствія. Что нашъ молодой другъ прилежно займется науками, ведущими въ храмъ образованія, и всѣми предметами, которые, впослѣдствіи, составятъ опору и средства ея въ жизни, что она смѣлою стопою пойдетъ по стезѣ добродѣтели и чести и что, и проч., и проч...
   Я еще менѣе способна была говорить, чѣмъ прежде.
   -- Теперь послушаемъ, что скажетъ намъ молодой другъ нашъ, продолжалъ мистеръ Кенджъ: -- соберитесь съ духомъ, подумайте! Я жду вашего отвѣта; но подумайте.
   Что хотѣла сказать я, существо столь отчужденное и заброшенное, за такое неожиданное предложеніе -- трудно передать; легче было бы повторить мой отвѣтъ, еслибъ онъ достоинъ былъ повторенія. Но нѣтъ силъ, нѣтъ чувствъ передать тѣ ощущенія, которыя наполняла и будутъ наполнять, до послѣдней минуты моей жизни, бѣдное сердце мое.
   Это свиданіе было въ Виндзорѣ, гдѣ, сколько я запомню, протекла вся молодость моя. Спустя недѣлю, роскошно-снабженная всѣмъ нужнымъ, оставила я это мѣсто и почтовая карета увезла меня въ Ридингъ.
   Мистриссъ Рахиль повидимому не огорчилась нашею разлукою; я же плакала горько. Мнѣ казалось, что, послѣ столькихъ лѣтъ жизни водъ срой кровлей, я бы должно была лучше изучить ее, я бы должна была заслужить ея любовь до такой степени, чтобъ ее огорчила разлука со мною. Когда губы ея коснулись моего лба, мнѣ показалось, что на меня упала крупная капля холодной воды съ черепичной крыши -- на дворѣ было холодно, я чувствовала себя такою ничтожною, такъ униженною, что не вытерпѣла, обняла ее и сказала: -- я знаю, это моя вина, что вы ее мной разстаетесь такъ холодно.
   -- Нѣтъ, Эсѳирь, отвѣтила она мнѣ: -- причиной этому твое несчастіе!
   Карета стоила передъ низенькой калиткой сада; мы вышли изъ дому, сейчасъ же, какъ услышали стукъ колесъ ея; итакъ я оставила мистриссъ Рахиль съ стѣсненнымъ сердцемъ. Она возвратилась въ домъ и затворяла за собой дверь, прежде чѣмъ успѣли втащить моя ящики въ наши кареты; а смотрѣла на знакомую крышу чрезъ каретное окно и сквозь слезы, до-тѣхъ-норъ, пока не потеряла ея изъ виду. Крестная мать моя оставила все свое маленькое состояніе мистриссъ Рахиль и въ домѣ назначенъ былъ аукціонъ. Старый шерстяной коверъ, на которомъ были вышиты розы и который казался мнѣ первою драгоцѣнностью въ мірѣ, былъ вывѣшенъ на дворѣ, на морозъ и снѣгъ. За два дня до моего отъѣзда, я завернула мою старую куколку въ ея шаль и -- совѣстно, право, вспомнить -- похоронила ее подъ деревомъ, осѣняющимъ окно моей бывшей горенки. Единственную подругу мою -- птичку, я увезла съ собою въ клѣткѣ.
   Когда домъ скрылся изъ виду, я поставила клѣтку въ ноги на солому, пересѣла на узкую переднюю скамейку, подъ большимъ окномъ, и стала любоваться на оледенѣлыя вѣтви деревьевъ, которыя блистали, какъ прекрасные кристаллы полеваго шпата, на поля, гладко-устланныя снѣгомъ; на солнце столь красное, и столь мало-грѣющее, на полосы льду, металлическаго цвѣта, гдѣ ободъ колеса или подрѣзъ коньковъ сняли съ нихъ пушистый снѣгъ. Въ каретѣ былъ господинъ, закутанный въ нѣсколько одеждъ; онъ сидѣлъ противъ меня, но на меня не обращалъ никакого вниманія, а смотрѣлъ въ противоположное окно.
   Я думала о покойной моей крестной матери, о ночи, въ которую послѣдній разъ читала ей о предсмертномъ выраженіи лица ея, холодномъ я суровомъ, о мѣстѣ моей поѣздки, о людяхъ, которыхъ тамъ встрѣчу, о томъ, на кого они похожи и что они будутъ говорить со мной, какъ вдругъ роздалось надъ моимъ ухомъ:
   -- Что это! вы все ревете...
   Я такъ испугалась, что едва могла произнести шопотомъ: я, сэръ? Я была увѣрена, что этотъ энергическій возгласъ выходилъ изъ устъ закутаннаго господина, хотя онъ и смотрѣлъ въ противоположное окно.
   -- Да, вы, сказалъ онъ, быстро ко мнѣ повернувшись.
   -- Мнѣ кажется, я не плачу, простонала я.
   -- Какъ, не плачете!..
   Онъ отеръ глаза мои одною изъ безчисленныхъ шалей, которыя его закутывали (однакожъ, очень-деликатно) и, показавъ мнѣ, что она мокра, сказалъ:
   -- А это что, не плачете?
   -- Плачу, сэръ, отвѣчала я.
   -- О чемъ же вы плачете? развѣ вы не хотите туда ѣхать?
   -- Куда, сэръ?
   -- Куда! Туда, куда вы ѣдете?
   -- Я очень-рада, что ѣду туда, сэръ.
   -- Ну, такъ что же, будьте веселы!
   Онъ мнѣ показался очень-страннымъ, или, лучше сказать, въ немъ было много страннаго: снизу до самаго подбородка онъ былъ закутанъ, завернуть во множество пальто, шинелей и шалей; на головѣ его была мѣховая шапка, глубокая, какъ котелъ, съ широкими наушниками; она нахлобучивала его до самыхъ глазъ. Нѣсколько ободренная послѣдними словами его, я оправилась и безъ боязни разсказала ему, что горюю о кончинѣ моей крестной матери и о томъ, что мистриссъ Рахиль разсталась со мною такъ холодно.
   -- Что вамъ до мистриссъ Рахиль! сказалъ господинъ: -- пусть она провалится сквозь землю!
   Я опять испугалась его и смотрѣла на него съ удивленіемъ. Но взоръ его былъ ласковъ, хотя онъ и ворчалъ про-себя разную брань на голову мистриссъ Рахили.
   Проѣхавъ немного, онъ разстегнулъ верхнюю оболочку свою, которая была такъ широка, что могла бы легко закутать всю карету, опустилъ руку въ глубочайшій боковой карманъ и сказалъ мнѣ:
   -- Посмотрите, въ этой бумажкѣ (которая была очень-красиво сложена) завернуть кусочекъ лучшаго, сладкаго пирожка, какой только можно купить; на немъ въ два пальца толщины слой сахару. А вотъ маленькій французскій паштетъ (игрушка по величинѣ и достоинствамъ), и какъ вы думаете, чѣмъ начиненъ онъ? Печонками самыхъ жирныхъ гусенятъ. Славный паштетъ! Посмотримъ, будетъ ли онъ вамъ по вкусу -- скушайте!
   -- Благодарю васъ, сэръ, сказала я: -- благодарю васъ отъ всего сердца. Я надѣюсь, что вы не разсердитесь за мой отказъ, но мнѣ не хочется.
   -- Опять прокатило, сказалъ господинъ (что значило это выраженіе -- я совершенно-не поняла) и выбросилъ и то и другое за окошко.
   Онъ больше со мной не разговаривалъ. Не доѣзжая немного до Ридинга, онъ вышелъ изъ кареты, простился со мной, пожалъ мнѣ руку, совѣтовалъ мнѣ быть доброй дѣвочкой и заниматься науками. Правду сказать, я была очень-рада, что осталась одна. Мы его выпустили у дорожнаго столба. Я долго впослѣдствіи не могла пройдти мимо этого мѣста, не вспомнивъ о немъ и не ожидая съ нимъ встрѣчи; однакожъ, никогда не встрѣчала его; такимъ-образомъ, время отъ времени, я его забывала и наконецъ забыла совершенно.
   Когда карета остановилась, очень-хорошенькая леди выглянула изъ окна и сказала:
   -- Миссъ Донни!
   -- Нѣтъ, сударыня, Эсеярь Семерсонъ.
   -- Да, знаю, сказала леди: -- миссъ Донни!
   Я тогда поняла, что миссъ Донни ея имя, и что она мнѣ рекомендуется. Я поспѣшила попроситъ у нея прощенія за мою ошибку и показала, по ея желанію, моя ящики. Очень-красивая служанка уложила всѣ мои вещи въ задній сундукъ маленькой зеленой каретки, потомъ ни всѣ втроемъ, помѣстились внутри этого экипажа и поѣхали.
   -- Для васъ все готово, Эсѳирь, сказала миссъ Донни: -- и распредѣленіе вашихъ занятій составлено совершенно- согласно желаніямъ вашего опекуна, мистера Жарндиса.
   -- Моего, сказали вы, сударыня?
   -- Вашего опекуна, мистера Жарндиса, повторила миссъ Донни.
   Миссъ Донни была ко мнѣ очень-внимательна: боясь, чтобъ я не озябла, она дала мнѣ понюхать сткляночку съ духами.
   -- Вы знаете моего опекуна, мистера Жарндиса, сударыня? рѣшилась я спросить миссъ Донни, послѣ большаго замѣшательство.
   -- Лично я его не знаю, Эсѳирь, а знаю чрезъ повѣренныхъ въ его дѣлахъ, господъ Кенджа я Корбойя, изъ Лондона. Какой прекраснѣйшій человѣкъ мистеръ Кенджъ! какой краснорѣчивый! нѣкоторые изъ его періодовъ истинно-величественны.
   Я была совершенно согласна съ этимъ; но замѣшательство, которое я чувствовала, не позволило мнѣ говорить. Быстрый, пріѣздъ нашъ къ мѣсту назначенія еще болѣе увеличилъ мое замѣшательство и не далъ мнѣ времени оправиться; я никогда не забуду того сомнительнаго и сказочнаго впечатлѣнія, которое, каждая вещь въ Гринлифѣ (жилищѣ миссъ Донни) производила на меня, въ день моего пріѣзда.
   Но я скоро привыкла ко всему. Я такъ быстро сроднилась съ заведеннымъ порядкомъ въ Гринлифѣ, какъ-будто вѣкъ прожила въ немъ, и мнѣ казалась, словно во снѣ, прошедшая жизнь моя въ Винзорѣ, у моей крестной матери. Ничто на свѣтѣ не могло быть подчинено такому строгому, точному и непреложному порядку, какъ жизнь въ Гринлифѣ. Тамъ все дѣлалось по указаніямъ часовыхъ стрѣлокъ: на все назначено было свое время и все совершалось въ назначенную заранѣе минуту.
   Насъ было двѣнадцать ученицъ и двѣ миссъ Донни-близнецы. Меня учили такъ, чтобъ современемъ я могла сдѣлаться гувернанткою, потому я не только изучала всѣ предметы, которые преподавались и Гринлифѣ, но скоро пособляла наставницамъ, при обученіи другихъ дѣтей. Вотъ одно различіе, которое дѣлали между мною и другими ученицами; во всѣхъ же другихъ отношеніяхъ, на насъ смотрѣли одинаковыми глазами. Чѣмъ больше я стала знать, тѣмъ больше могла учить; а потому занятія мои съ каждымъ днемъ увеличивались, чему я была ряда, потому-что это внушало ко мнѣ любовь другихъ дѣвочекъ. Наконецъ, если поступала къ намъ, въ заведеніе, новая ученица, грустная и несчастная, она была увѣрена -- не знаю ужъ почему, что найдетъ во мнѣ друга и покровительницу, и всѣ, вновь поступающіе, были отдаваемы мнѣ на руки. Онѣ говорили, что я очень-мила, между-тѣмъ, сами были очень-миленькія дѣвочки! Я часто думала о томъ словѣ, которое дала себѣ еще при жизни миссъ Барбары: стараться сдѣлаться ученой, довольной, добросердечной и сдѣлать кому-нибудь доброе дѣло, чтобъ заслужить чью-нибудь любовь... и клянусь, мнѣ совѣстно, что я, сдѣлавъ такъ мало, пріобрѣла такъ много.
   Я провела въ Гринлифѣ шесть спокойныхъ, счастливыхъ лѣтъ. Ни на одномъ лицѣ, благодаря Бога, не читала я тамъ, въ день моего рожденья, тяжелыхъ словъ, что я родилась напрасно. Напротивъ, каждый такой день приносилъ мнѣ столько знаковъ любви, привязанности и памяти, что ими я украшала свою комнату отъ новаго года до Рождества.
   Въ эти шесть лѣтъ я не оставляла Грилифа (кромѣ нѣсколькихъ визитовъ въ праздничные дня по сосѣдству). Спустя мѣсяцевъ около шести послѣ моего здѣсь помѣщенія, я, съ совѣта миссъ Донни, написала мистеру Кенджу письмо, въ которою высказала ему, какъ умѣла, мое счастіе и мою благодарность. Я получила форменный отвѣтъ, увѣдомлявшій меня въ полученіи моего письма и говорящій; "мы выписали его содержаніе, которое будетъ въ свое время представлено нашему кліенту". Послѣ этого я иногда слыхала отъ миссъ Донни и ея сестры, какъ аккуратно платятся за меня деньги и, спустя два года, я рѣшилась написать второе подобное письмо. Съ слѣдующей почтой я получила точно такой же отвѣтъ, писанный тѣмъ же форменнымъ, круглымъ почеркомъ съ подписью Кенджъ и Корбай, подписанною другою рукою, которую и приняла за руку мистера Кенджа.
   Мнѣ кажется удивительнымъ, что я все это должна писать о себѣ самой, какъ-будто этотъ разсказъ былъ разсказъ моей жизни; но скоро мое незамѣчательное я отойдетъ на задній планъ.
   Шесть счастливыхъ лѣтъ (я это говорю ужъ второй разъ) я провела въ Гринлифѣ, видя въ лицахъ, меня окружающихъ, какъ въ зеркалѣ, каждый шагъ моей жизни, каждую ступень моего возраста. Въ одно прекрасное утро, въ ноябрѣ, я получила слѣдующее письмо.
   ...года ..дня.

No.... по дѣлу Жарндисовъ.

   Старый Скверъ. Линкольнская Палата.
   Милостивая государыня!
   Нашъ кліентъ мистеръ Жарндисъ, согласно ордеру Палаты Высшей Канцеляріи, изъясненному въ §§... главы... тома... беретъ подъ свою опеку дѣвушку, состоящую по записи въ вышеупомянутой Палатѣ, и желаетъ, чтобъ вы оказали ваше пособіе и содѣйствіе въ ея образованіи.
   Прилипая во вниманіе просьбу мистера Жарндиса, мы имѣемъ честь увѣдомить васъ, что будущее воскресенье, въ восемь часовъ утра, васъ будетъ ожидать почтовая карета, въ которой вы имѣете отправиться изъ Ридинга въ Лондонъ въ гостинницу Бѣлаго Коня, гдѣ встрѣтитъ васъ одинъ изъ нашихъ писарей и будетъ имѣть честь препроводить васъ въ палату, вышерѣченной Обер-Канцеляріи {Форменныя бумаги въ англійскомъ судопроизводствѣ пишутся по-большей-части подъ титлами.}.

Примите увѣреніе и проч.
покорные слуги ваши
Кенджъ и Корбай.

   Миссъ
Эсѳири Сомерсонъ.
   
   О! никогда, никогда не забуду я того впечатлѣнія, которое произвело это письмо на всѣхъ насъ, обитательницъ Гринлифа. Сколько чувствъ, сколько нѣжныхъ попеченій видѣла я отъ подругъ моихъ; какъ я благодарила Бога, что Онъ не забылъ меня, круглую сироту, смягчилъ и изгладилъ путь моей жизни и привязалъ ко мнѣ столько нѣжныхъ, юныхъ сердецъ. Мнѣ тяжело было видѣть слезы ихъ, ихъ печаль при мысли о разлукѣ со мною. Не то, чтобъ мнѣ хотѣлось видѣть ихъ равнодушнѣе, спокойнѣе; я должна сознаться -- нѣтъ; но удовольствіе, грусть, самодовольствіе, радость, томительная печаль отъ выраженія глубокихъ чувствъ ихъ, были такъ перемѣшаны во мнѣ, что сердце разрывалось на части и въ то же время было исполнено восторгомъ.
   Письмо назначало мнѣ выѣздъ черезъ пять дней. Боже! какъ билось сердце мое, когда каждая минута въ эти пять дней служила новымъ доказательствомъ любви и привязанности моихъ подругъ; когда настало послѣднее утро и когда онѣ повели меня по всѣмъ комнатамъ, чтобъ я оглядѣла ихъ въ послѣдній разъ, и когда однѣ говорили мнѣ: "милая Эсѳирь, простись со мной около моей постели; вотъ здѣсь, гдѣ въ первый разъ ты такъ нѣжно заговорила со мною!" Другія просили написать имъ, въ знакъ памяти, что я буду ихъ вѣчно любить; и когда онѣ всѣ окружили меня, подносили свои прощальные подарки и со слезами говорили мнѣ: "что будетъ съ нами безъ нея, безъ вашей милой Эсѳири?" и когда я старалась высказать имъ, какъ онѣ были снисходительны и добры ко мнѣ, какъ я благословляю ихъ и благодарю каждую изъ нихъ... Боже! какъ билось сердце мое, когда обѣ миссъ Донни грустили о разлукѣ со мной не менѣе чѣмъ послѣдняя изъ подругъ моихъ; когда служанки говорили: "да будетъ надъ вами повсюду благословеніе Божіе, миссъ"; когда уродливый, хромоногій, старый привратникъ, который, мнѣ казалось, не обращалъ на меня никакого вниманія, заковылялъ за каретой, чтобъ поднести мнѣ, на прощанье, маленькій букетъ гераніума и сказалъ: "прощайте, миссъ, прощайте свѣтъ моихъ глазъ", право! "Богъ васъ не покинетъ!..."
   И могла ли и послѣ всего этого удержаться, чтобъ не воскликнуть нѣсколько разъ: "Боже, какъ я счастлива! Боже, какъ Ты милостивъ ко мнѣ!" Послѣ того, когда, проѣзжая приходское училище, я увидѣла бѣдныхъ дѣтей, махавшихъ мнѣ платками и шляпами, увидѣла сѣдовласыхъ джентльмена и леди, которымъ я пособляла въ образованіи ихъ дочери, которыхъ иногда посѣщала (они считались большими гордецами въ околоткѣ) и которые съ полнымъ простодушіемъ кричали мнѣ: "прощайте, Эсѳирь! Дай Богъ, чтобъ вы были счастливы!" могла ли я удержаться отъ слезъ и рыданій?
   Однакожъ, я скоро одумалась; мнѣ казалось, что, послѣ всего, что сдѣлано для меня, мнѣ грѣшно явиться въ слезахъ туда, куда я ѣхала. Я старалась успокоить себя; я твердила себѣ постоянно: "не плачь Эсѳирь, не годится", и такимъ-образомъ понемногу стала приходить въ себя (по правдѣ, не такъ скоро, какъ бы слѣдовало), и наконецъ, освѣживъ глаза лавандовой водой, я обратилась мысленно къ Лондону.
   Я была увѣрена, что мы ужъ въ Лондонѣ, когда отъѣхали не болѣе десяти миль отъ Гринлифа; а пріѣхавъ, въ-самомъ-дѣлѣ въ Лондонъ, я думала, что мы никогда туда не попадемъ. По правдѣ, когда карета наша запрыгала по каменной мостовой, когда мнѣ казалось, что или мы передавимъ нѣсколько экипажей, или насъ задавятъ чужія лошади, я начала догадываться о скоромъ концѣ нашего путешествія. Скоро послѣ этого мы остановились.
   Молодой господинъ, должно-быть, случайно-замаравшійся въ чернилахъ, увидѣвъ меня въ остановившемся экипажѣ, сказалъ:-- добраго дня, миссъ, я отъ Кенджа и Корбая, изъ Линкольнской Палаты.
   -- Очень-рада, сэръ, сказала я.
   Онъ былъ очень-любезенъ, отправилъ вещи мои по назначенію и предложилъ мнѣ сѣсть въ фіакръ.
   -- Скажите, сэръ, спросила я его испуганнымъ голосомъ: -- вблизи долженъ быть большой пожаръ? потому-что улицы покрыты были густымъ, сѣрымъ дымомъ, непозволяющимъ различать предметы даже въ нѣсколькихъ шагахъ.
   -- О нѣтъ, миссъ, это особенность Лондона.
   -- Я никогда объ этомъ не слыхала.
   -- Туманъ миссъ -- вотъ и все.
   -- Ужели!
   Мы тихо ѣхали по грязнѣйшимъ и темнѣйшимъ улицамъ, какія только можетъ создать воображеніе; посреди такого гвалта и шума, что я дивилась, какъ могъ уцѣлѣть у насъ разсудокъ; наконецъ, проѣхавъ подъ сводомъ старыхъ воротъ, мы очутились среди безмолвнаго сквера и приближались къ углу стараго зданія, входъ въ которое состоялъ, подобно церковному входу, изъ широкихъ каменныхъ ступеней. Въ-самомъ-дѣлѣ здѣсь было кладбище: я видѣла надгробные камни сквозь окна, освѣщающія лѣстницу.
   Это была контора Кенджа и Корбая. Молодой господинъ провелъ меня черезъ контору въ кабинетъ мистера Кенджа (тамъ никого не было), вѣжливо поставилъ мнѣ кресла передъ каминомъ и, указавъ на маленькое зеркально, висѣвшее на гвоздѣ, сказалъ:
   -- Въ случаѣ, миссъ, еслибъ вы пожелали оправиться послѣ столь долгаго пути, прежде чѣмъ вы будете представлены лорду-канцлеру... впрочемъ, кажется, въ этомъ нѣтъ никакой надобности...
   -- Я должна представиться канцлеру? сказала я, нѣсколько смутившись.
   -- Это такъ. Одна только форма, миссъ, возразилъ молодой человѣкъ.-- Мистеръ Кенджъ теперь въ судѣ. Онъ свидѣтельствуетъ вамъ свое почтеніе. Если вамъ угодно что-нибудь скушать, миссъ (на маленькомъ столикѣ стояла корзинка съ бисквитами и графинъ съ виномъ), или взглянуть въ газеты (онъ мнѣ подалъ нѣсколько листовъ); затѣмъ, онъ помѣшалъ въ каминѣ, раскланялся я оставилъ меня одну.
   Все мнѣ казалось очень-страннымъ; всего страннѣе были для меня сумерки среди дня, бѣлое пламя свѣчей, холодъ и сырость, несмотря на огонь въ каминѣ, такъ-что я читала газеты, не понимая ни одного слова и соскучившись повтореніемъ одного и того же, и положила листы на столъ, взглянула въ зеркало, осмотрѣла вполовину-освѣщенную комнату, грязные пыльные столы, кучи исписанной бумага, шкапъ съ книгами, безъ всякаго заглавія на корешкѣ, какъ-будто въ нихъ не было никакого содержанія; потомъ задумалась я думала, думая, думая... огонь въ каминѣ пылалъ, пылалъ и пылалъ; свѣчки трещали, оплывая и нагорая... щипцовъ не было... Наконецъ, спустя два часа времени, молодой человѣкъ вернулся и принесъ пару грязныхъ щипцовъ.
   Явился и мистеръ Кенджъ. Онъ нисколько не измѣнился, но былъ удивленъ перемѣною во мнѣ и, кажется, остался доволенъ.
   -- Такъ-какъ вы, миссъ Сомерсонъ, будете компаньйонкой молодой леди, которая теперь находятся въ отдѣльной комнатѣ лорда-канцлера, сказалъ мистеръ Кенджъ:-- то мы сочли за лучшее просить и васъ въ эту комнату, пока лордъ-канцлеръ не потребуетъ васъ къ себѣ. Я не думаю, миссъ, чтобъ вы боялись лорда-канцлера.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчала я: -- кажется, мнѣ нечего его бояться. И въ-самомъ-дѣлѣ, я это говорила отъ чистаго сердца.
   Мистеръ Кенджъ подалъ мнѣ руку, мы вышли изъ его комнаты, прошли подъ длинной колоннадой, потомъ длиннымъ корридоромъ обогнули уголъ зданія и взошли въ очень-комфортэбльную комнату. Въ большомъ каминѣ былъ разведенъ большой огонь; молоденькая дѣвушка и молодой человѣкъ, облокотись на экранъ, стояли передъ каминомъ и разговаривали между собой.
   Они взглянули на насъ и я увидѣла, при свѣтѣ камина, что молодая дѣвушка была очаровательной наружности, съ такими роскошными, золотистыми волосами, съ такими ясными, голубыми глазами, съ такимъ открытымъ, невиннымъ, утѣшительнымъ выраженіемъ лица!
   -- Массъ Ада, сказалъ мистеръ Кенджъ:-- рекомендую вамъ миссъ Семереонъ.
   Она пошла мнѣ на встрѣчу, съ самой дружеской улыбкой протянула-было руку, но вдругъ измѣнила свое намѣреніе, обняла и поцаловала меня. Словомъ, у нея была такая естественная, обворожительная манера, что не прошло пяти минуть, какъ мы ужь сидѣли вмѣстѣ у окна, освѣщенныя ярко пламенемъ камина, и разговаривали между собой такъ легко, съ тактъ завиднымъ удовольствіемъ, какъ нельзя больше.
   Какъ отлегло отъ сердца, когда я увидѣла, что она довѣрится мнѣ я полюбить меня! Сколько съ ея стороны было это великодушно, столько и утѣшительно для меня.
   Молодой человѣкъ, ея отдаленный родственникъ, сказала она мнѣ, и его зовутъ Ричардъ Карстонъ. Онъ очень-красивъ собою: такое развитое лицо, такой звонкій, увлекающій смѣхъ. Она его подозвала къ намъ, онъ сталъ противъ насъ и болталъ весело и откровенно. Онъ былъ очень-молодъ: больше девятнадцати лѣтъ никакъ нельзя было дать ему; однакожъ, сравнительно съ ней, онъ казался старше двумя годами. Они оба сироты и, что было для меня всего удивительнѣе и неожиданнѣе, никогда не видались между собою до сегодня. Встрѣча насъ троихъ въ первый разъ, въ такомъ необыкновенномъ мѣстѣ, достойна была разговора и мы говорили объ этомъ, а огонь пересталъ, между-тѣмъ, трещать и пылать, и только моргалъ на насъ красными глазами своими, подобно, какъ выразился Ричардъ -- засыпающему, старому льву Обер-Канцеляріи.
   Мы разговаривали между собою вполголоса, потому-что, какой-то господинъ, въ полной судейской формѣ, и въ стогообразномъ парикѣ, безпрестанно входилъ къ намъ и выходилъ изъ нашей комнаты; когда онъ отворялъ дверь, слышался вдали невнятный голосъ -- это рѣчь, какъ намъ сказали, докладчика лорду-канцлеру по нашему дѣлу. Господинъ въ парикѣ сказалъ мистеру Кенджу, что лордъ-канцлеръ окончитъ черезъ пять минутъ засѣданіе, и вскорѣ мы услышали шумъ, топотъ и шарканье ногами, и мистеръ Кенджъ сказалъ намъ, что палата распущена и высоки лордъ въ сосѣдней комнатѣ.
   Стогообразный парикъ отворилъ тотчасъ же дверь и попросилъ мистера Кенджа пожаловать. Мы всѣ пошли въ сосѣднюю комнату, впереди мистеръ Кенджъ съ моею милочкой -- это названіе пишется невольно, я такъ съ нимъ свыклась; тамъ, за столомъ, поставленнымъ передъ каминомъ, одѣтый съ ногъ до головы въ черное, сидѣлъ въ креслахъ высокій лордъ-канцлеръ, а тога его, съ золотымъ позументомъ, лежала на другихъ креслахъ. При входѣ нашемъ, лордъ бросилъ на насъ испытующій взглядъ, но манера его была вѣжлива и ласкова.
   Стогообразный парикъ положилъ на столъ, передъ лордомъ канцлеромъ, связку бумагъ; высокій лордъ, молча, выбралъ нѣсколько листовъ и сталъ разсматривать ихъ.
   -- Миссъ Клеръ, сказалъ онъ: -- миссъ Ада Клеръ?
   Мистеръ Кенджъ представилъ ее и высокій лордъ предложилъ ей сѣсть рядомъ съ собою. Я въ минуту замѣтила, что онъ былъ пораженъ и заинтересованъ ею. Мнѣ грустно было думать, что родительскій кровъ такого милаго существа былъ замѣненъ для нея чуждымъ и офиціальнымъ мѣстомъ. Высокій лордъ-канцлеръ, при всѣхъ достоинствахъ своихъ, казался неспособнымъ къ обнаруженію родительской нѣжности и любви.
   -- Жарндисъ, о которомъ идетъ дѣло, сказалъ лордъ-канцлеръ, перевернувъ страницу: -- это Жарндисъ изъ Холоднаго Дома?
   -- Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, милордъ, возразилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Печальное названіе! сказалъ лордъ-канцлеръ.
   -- Но не печальное мѣсто въ настоящую минуту, милордъ, сказалъ мистеръ Кенджъ.
   -- Холодный Домъ, сказалъ высокій лордъ: -- лежитъ?..
   -- Въ Гертфордшайрѣ, милордъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, изъ Холоднаго Дома, холостъ?
   -- Холостъ, милордъ.
   Молчаніе.
   -- Молодой мистеръ Ричардъ Карстонъ здѣсь? сказалъ высокій лордъ-канцлеръ, взглянувъ на него.
   Ричардъ поклонился и выступилъ впередъ.
   -- Гм! произнесъ лордъ и перевернулъ нѣсколько листовъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ изъ Холоднаго Дона, милордъ, сказалъ мистеръ Кенджъ тихимъ голосомъ: -- если я осмѣлюсь напомнить вашей милости, избралъ въ компаньйонки для...
   -- Для мистера Ричарда Карстона? Такъ по-крайней-мѣрѣ показалось мнѣ (однакожъ не выдаю за вѣрное), его милость говорилъ шопотомъ и съ улыбкой.
   -- Для миссъ Ады Клеръ. Вотъ молодая дѣвушка, миссъ Сомерсонъ.
   Его милость бросилъ на меня снисходительный взглядъ и отвѣтилъ весьма-ласково на мой поклонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, кажется, не принадлежитъ по родству ни къ одной изъ партій процеса?
   -- Не принадлежитъ, милордъ.
   Послѣ этого отвѣта мистеръ Кенджъ нагнулся къ уху лорда-канцлера и что-то шепнулъ ему. Милордъ, смотря въ бумагу, выслушалъ его, два или три раза кивнулъ головою, въ знакъ согласія, перевернулъ нѣсколько листовъ и больше не взглянулъ на меня ни разу, пока мы съ нимъ не распростились. Мистеръ Кенджъ отошелъ съ Ричардомъ въ сторону, ближе къ двери, гдѣ я стояла, оставивъ мою милочку (не могу иначе назвать ее) возлѣ лорда-канцлера; онъ говорилъ съ нею тихо, спрашивалъ ее, какъ она впослѣдствіи мнѣ разсказала, хорошо ли на обдумала предложеніе мистера Жарндиса изъ Холоднаго Дома, думаетъ ли она, что будетъ счастлива подъ его опекою, и почему такъ думаетъ? Послѣ этого разговора онъ всталъ, вѣжливо поклонился ей и обратился къ Ричарду Карстону; съ нимъ онъ говорилъ двѣ или три минуты стоя, а не сидя, и вообще съ большей свободой и меньшей церемоніей, какъ-будто онъ все еще помнилъ, хотя и возвысился до лорд-ванцдерскаго достоинства, что прямая дорога -- лучшій доступъ въ откровенному, юношескому сердцу.
   -- Очень-хорошо! сказалъ милордъ громко.-- Я отдамъ приказаніе. Мистеръ Жарндисъ, изъ Холоднаго Дома, избралъ, сколько я могу судить (это сопровождалось взглядомъ на меня), очень-достойную компаньйонку для молодой леди и все устроилось, согласно обстоятельствамъ, такъ хорошо, какъ только желать можно.
   Онъ отпустилъ насъ дружески и мы были исполнены благодарности за его ласку и вѣжливость, вмѣстѣ съ которыми онъ, конечно, не ронялъ своего достоинства, но, напротивъ, еще болѣе выигралъ въ вашихъ глазахъ.
   Взойдя подъ колоннаду, мистеръ Кенджъ вспомнилъ, что ему надо на минуту вернуться назадъ, чтобъ о чемъ-то спросить лорда-канцлера; онъ оставилъ насъ среди тумана, съ людьми и экипажемъ лорда, ожидавшими его выхода.
   -- Ну, слава Богу, сказалъ Ричардъ Карстонъ: -- это кончилось! Куда-то мы теперь пойдемъ, миссъ Сомерсонъ?
   -- Вы развѣ не знаете? сказала а.
   -- Ровно ничего не знаю.
   -- А вы знаете ли, моя душенька? спросила я Аду.
   -- Нѣтъ, отвѣчала она: -- а вы?
   -- И я не знаю! сказала я.
   Мы посмотрѣли другъ на друга и расхохотались; какъ дѣти, заплутавшіяся въ лѣсу, мы не знали куда идемъ. Вдругъ странная, маленькая старушонка, въ измятомъ чепцѣ, съ большимъ ридикюлемъ, подошла къ намъ, улыбаясь н.дѣлая книксены съ

   

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

КНИГА 14.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ къ журналу "ПРИРОДА И ЛЮДИ" 1909 г.

   

ХОЛОДНЫЙ ДОМЪ.

Переводъ "Современника", подъ редакціей
М. А. Орлова.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Книгоиздательство. П. П. Сойкина

Стремянная, собств. д. No. 12.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Глава I. Верховный Судъ
   Глава II. Модный міръ
   Глава III. Успѣхъ
   Глава IV. Телескопическая филатропія
   Глава V. Утреннее приключеніе
   Глава VI. Совершенно дома
   Глава VII. Площадка замогильнаго призрака
   Глава VIII. Прикрытіе множества прегрѣшеній
   Ілава IX. Признаки и предзнаменованія
   Глава X. Адвокатскій писецъ
   Глава XI. Нашъ любезный собратъ
   Глава XII. На стражѣ
   Глава XIII. Разсказъ Эсѳири
   Глава XIV. Гордая осанка и изящныя манеры
   Глава XV. Пелъ-ярдъ
   Глава XVI. Улица одинокаго Тома
   Глава XVII. Разсказъ Эсѳири
   Глава XVIII. Леди Дэдлокъ
   Глава XIX. Изгнаніе
   Глава ХX. Новый постоялецъ
   Глава XXI. Семейство Смолвидовъ
   Глава XXII. Мистеръ Бонкетъ
   Глава XXIII. Разсказъ Эсѳири
   Глава XXIV. Аппеляція
   Глава XXV. Мистриссъ Снатзби все видитъ
   Глава XXVI. Стрѣлки
   Глава XXVII. Еще старые служивые
   Глава XXVIII. Желѣзный заводчикъ
   Глава XXIX. Молодой человѣкъ
   Глава XXX. Разсказъ Эсѳири
   Глава XXXI. Больная и сидѣлка
   Глава ХХXIІ. Назначенное время
   Глава XXXIII. Незваные гости
   Глава XXXIV. Тиски
   Глава XXXV. Разсказъ Эсѳири
   Глава XXXVI. Чесни-Воулдъ
   Глава XXXVII. Джорндисъ и Джорндисъ
   Глава XXXVIII. Борьба
   Глава XXXIX. Повѣренный и кліентъ
   Глава XL. Отечественные и домашніе интересы
   Глава XLI. Въ комнатѣ мистера Толкинхорна
   Глава XLII. Въ квартирѣ мистера Толкинхорна
   Глава XLIII. Разсказъ Эсѳири
   Глава XLIV. Письмо и отвѣть
   Глава XLV. Довѣріе
   Глава XLVL Держи его!
   Глава XLVII. Завѣщаніе Джо
   Глава XLVIII. Рѣшеніе участи
   Глава XLIX. Дружба но службѣ
   Глава L. Разсказъ Эсѳири
   Глава LI. Открытіе
   Глава LII. Упорство
   Глава LIII. Слѣдъ
   Глава LIV. Взрывъ мины
   Глава LV. Побѣгъ
   Глава LVI. Преслѣдованіе
   Глава LVII. Разсказъ Эсѳири
   Глава LVIII. Зимній день и зимняя ночь
   Глава LIX. Разсказъ Эсѳири
   Глава LX. Перспектива
   Глава LXI. Открытіе
   Глава LXII. Еще открытіе
   Глава LXI1I. Сталь и желѣзо
   Глава LXIV. Разсказъ Эсѳири
   Глава LXV. Вступленіе въ свѣтъ
   Глава LXVI. Въ Линкольншэйрѣ
   Глава LXVII. Окончаніе разсказа Эсѳири
   

I. Верховный Судъ *).

   *) Chancery, или Court of Chancery -- Верховный Судъ въ Англіи,-- послѣ парламента высшее судебное мѣсто. Лордъ-канцлеръ (онъ же называется и великимъ канцлеромъ) имѣетъ право непосредственно рѣшать дѣла всякаго рода и утверждается въ этомъ достоинствѣ, когда его храненію вручится королевская печать. Судъ этотъ имѣетъ два отдѣленія: одно называется обыкновеннымъ судомъ, въ которомъ рѣшаются дѣла, подлежащія разбирательству низшихъ судебныхъ инстанцій (въ него рѣдко обращаются), а другое -- судомъ необыкновеннымъ, судомъ справедливости, въ которомъ разсматриваются и рѣшаются тяжбы по различнымъ обязательствамъ, разсматриваются и рѣшаются опорные раздѣлы имѣній, спорныя духовныя завѣщанія, отдаются приказанія шерифамъ объ исполненіи судебныхъ приговоровъ. Отсюда пз даются всѣ королевскіе указы: указы для выборовъ въ члены парламента, указы на назначеніе шерифовъ, на учрежденіе комиссій по дѣламъ несостоятельныхъ должниковъ, комиссій для учрежденія благотворительныхъ заведеній, для разбирательства возмущеній, случаевъ умалишенія, самоубійствъ и тому подобное. По приказанію Верховнаго Суда останавливается дальнѣйшее производство нѣкоторыхъ дѣлъ въ нижнихъ инстанціяхъ и пополняются или исправляются законныя постановленія, оказавшіяся, по существу и условіямъ времени, неудовлетворительными. Всѣ аппеляціопныя дѣла рѣшаются въ Верховномъ Судѣ, который въ этихъ случаяхъ, пополняя недостатки, не уничтожаетъ рѣшенія низшаго суда. Дѣла семейныя, дѣла несовершеннолѣтнихъ, всякаго рода обманъ, подлогъ и злоупотребленія, для обнаруженія которыхъ и должнаго наказанія недостаточно общаго закона,-- всѣ условія, въ которыя лица вовлечены были обманомъ или хитростью, или постуипли въ нихъ по опрометчивости, рѣшаются въ Верховномъ Судѣ.
   Великій канцлеръ можетъ быть смѣненъ во всякое время; но обыкновенно перемѣна эта случается при перемѣнѣ всего состава государственнаго совѣта. Во время парламентскихъ засѣданій (которыя бынаютъ четыре раза въ году: зимнее -- съ 1 и по 31 января, весеннее -- съ 15 апрѣля и по 8 мая, лѣтнее -- съ 22 мая и по 12 іюня, и осеннее -- съ 2 и по 25 ноября), лордъ-канцлеръ присутствуетъ въ парламентѣ, а остальное время года -- въ Линкольнинскомъ (Lincoln's Inn) Судѣ. Прим. перев.
   
   Лондонъ. Осеннее парламентское засѣданіе недавно кончилось, и лордъ-канцлеръ открылъ свое присутствіе въ Линкольнинскомъ судѣ. На дворѣ -- несносная ноябрьская погода; на улицахъ -- столько грязи, какъ будто всемірный потопъ только что сбѣжалъ съ лица земли, и нисколько не покажется удивительнымъ встрѣтить какого нибудь мегодазавра, футовъ въ сорокъ длины, ползущаго, какъ допотопная громадная ящерица, на возвышеніе улицы Голборнъ. Дымъ изъ домовыхъ трубъ, вмѣстѣ съ хлопьями сажи, огромными, какъ хлопья снѣга, разстилаясь по улицамъ, облекалъ -- другой подумаетъ -- воздушное пространство въ трауръ, по случаю смерти солнца. Собаки, облепленныя грязью, ничѣмъ не отличаются отъ самой грязи. Наружность лошадей едва ли лучше собакъ: та же грязь покрываетъ ихъ до самыхъ наглазниковъ. Пѣшеходы задѣваютъ другъ друга зонтиками и, подъ вліяніемъ общаго недовольнаго расположенія духа, теряютъ равновѣсіе на перекресткахъ улицъ, тамъ, гдѣ десятки тысячъ другихъ пѣшеходовъ уже скользили и падали съ самого начала дня (если только можно допустить, что день начинался), падаютъ въ свою очередь и прибавляютъ новые слои къ слоямъ грязи, упорно льнувшимъ именно къ этимъ пунктамъ тротуара и приращаюмся съ каждой секундой.
   Туманъ повсюду: туманъ въ верхнихъ истокахъ Темзы, гдѣ она, свѣтлая, скромно протекаетъ между пажитями и небольшими островами, туманъ въ нижнихъ предѣлахъ ея, гдѣ она катится, мутная уже и загрязненная, между рядами кораблей и прибрежными нечистотами огромнаго (и грязнаго) города; туманъ надъ болотами Эссекса, туманъ надъ возвышенностями Кента. Туманъ проникаетъ въ камбузы угольныхъ двухъ-мачтовыхъ судовъ; туманъ разстилается по реямъ и покрываетъ всю оснастку огромныхъ кораблей; туманъ виситъ надъ палубами баржей и другихъ рѣчныхъ судовъ; туманъ въ глазахъ и въ груди престарѣдыхъ гриничскихъ инвалидовъ, дремлющихъ подлѣ очаговъ въ госпитальныхъ отдѣленіяхъ; туманъ въ чубукѣ и трубкѣ сердитаго шкипера, который спитъ въ своей тѣсной и душной каюткѣ; туманъ немилосердно щиплетъ руки и ноги дрожащаго на палубѣ отъ холода маленькаго ученика этого шкипера. Случайно столпившіеся люди на мостахъ глядятъ черезъ перилы въ туманъ, который, какъ нижнее небо, разстилается подъ ними, и имъ, окруженнымъ туманомъ, кажется, какъ будто поднялись они на воздушномъ шарѣ и висятъ въ туманныхъ темныхъ облакахъ.
   Газовые огоньки въ различныхъ мѣстахъ улицы принимаютъ красновато-тусклый свѣтъ и-размѣры болѣе обыкновенныхъ, точь-въ-точь какъ солнце, когда земледѣльцы смотрятъ на него съ полей, пропитанныхъ влагою и вѣчно покрытыхъ испареніями. Большая часть магазиновъ освѣщена двумя часами ранѣе, и газъ какъ будто знаетъ это обстоятельство: онъ горитъ тускло и какъ бы нехотя.
   Подлѣ самыхъ Темпльскихъ воротъ {Temple-bar -- старинныя ворота, единственныя, которыя сохранились отъ стѣны, отдѣлявшей древній Лондонъ, или Сити, отъ новаго. Они построены въ XVII столѣтіи и находятся близъ Линкольнинскаго суда. Прим. пер.} -- этой древней массивной преграды -- подлѣ этого приличнаго украшенія преддверію стариннаго общества, суровый вечеръ кажется суровѣйшимъ, густой туманъ -- густѣйшимъ, и грязныя улицы -- грязнѣйшими. А подлѣ самыхъ Тампльскихъ воротъ, въ Линкольнинскомъ Судѣ, такъ сказать, въ самомъ сердцѣ тумана, засѣдаетъ великій лордъ-канцлеръ въ своемъ Верховномъ Судѣ.
   Но никакая густота тумана, никакая глубина грязи не можетъ вполнѣ согласоваться съ блуждающимъ въ потемкахъ, барахтающимся въ безднѣ недоразумѣній засѣданіемъ, которое великій канцлеръ, самый закоснѣлый изъ сѣдовласыхъ грѣшниковъ, держитъ въ этотъ день передъ лицомъ неба и земли.
   Вотъ въ такой-то вечеръ лорду-канцлеру и слѣдовало бы засѣдать въ судѣ -- да онъ и засѣдаетъ -- съ туманнымъ сіяніемъ вокругъ своей головы, съ малиновымъ сукномъ и занавѣсями вокругъ его особы. Передъ нимъ стоитъ рослый адвокатъ, съ огромными бакенбардами; онъ тихо прочитываетъ безконечную выписку изъ тяжебнаго дѣла, между тѣмъ какъ вниманіе и мысли канцлера сосредоточены въ потолочномъ фонарѣ. Въ подобный вечеръ десятка два членовъ Верховнаго Суда должны были бы -- какъ оно и есть на самомъ дѣлѣ -- заниматься десять-тысячь-первымъ приступомъ къ разсмотрѣнію нескончаемой тяжбы, спотыкаться на скользкихъ данныхъ для разрѣшенія этой тяжбы, вязнуть по колѣни въ техническихъ выраженіяхъ, разбивать свои головы, охраняемыя мягкими и жесткими париками, о стѣны словъ и, какъ актеры, съ серьезными лицами произносить свои замѣчанія на вѣрное изложеніе нѣкоторыхъ обстоятельствъ дѣла. Въ подобный вечеръ нѣсколько уполномоченныхъ ходатаевъ на тяжбѣ, изъ которыхъ двое или трое наслѣдовали полномочіе отъ своихъ отцовъ, разбогатѣвшихъ чрезъ это занятіе, должны были выстроиться въ линію въ продолговатомъ колодцѣ (хотя на днѣ этого колодца, какъ и всякаго другого, вы тщетно стали бы отыскивать истину!) {Колодцемъ (well) называется пространство, которое, по внутреннему расположенію нѣкоторыхъ судебныхъ мѣстъ въ Англіи, образуетъ углубленіе между присутствующими лицами, и въ которое обыкновенно приводятся подсудимые или истцы, для личныхъ объясненій. Прим. перев.} между краснымъ столомъ регистратора и судьями, передъ которыми и навалены цѣлыми грудами прошенія истцовъ, возраженія отвѣтчиковъ, допросы, отвѣты, приказы, отношенія, донесенія, слѣдствія, клятвенныя показанія и другіе въ тяжебныхъ дѣлахъ драгоцѣнные документы. Судебное мѣсто это мрачно и тускло освѣщается кое-гдѣ догорающими свѣчами; тяжелый туманъ разстилается по немъ, какъ будто онъ никогда не выходилъ оттуда; покрытыя живописью оконныя стекла, потерявъ свой прежній яркій колоритъ, сдѣлались тусклы, и дневной свѣтъ съ трудомъ проникаетъ въ нихъ; непосвященныя въ таинства этого судилища, заглянувъ съ улицы въ стеклянныя двери, стремглавъ бросаются прочь, устрашенные его совинымъ видомъ и протяжнымъ монотоннымъ чтеніемъ, печально раздающимся подъ сводами залы, гдѣ великій канцлеръ пристально смотритъ въ потолочный просвѣтъ, и гдѣ, въ туманѣ, торчатъ парики присутствующихъ членовъ.-- Вотъ это-то и есть Верховный Судъ Англіи,-- судъ великаго канцлера,-- судъ, у котораго въ каждомъ округѣ Британіи есть свои ветхія, полу-разрушенныя зданія, свои запустѣлыя выморочныя имѣнія, у котораго въ каждомъ домѣ умалишенныхъ есть свои сумасшедшіе и на каждомъ кладбищѣ свои покойники, у котораго есть свои доведенные до крайней нищеты челобитчики въ стоптанныхъ башмакахъ и истасканномъ платьѣ (они дѣлаютъ денежные займы и просятъ милостыню у своихъ знакомыхъ),-- судъ, который до такой степени истощаетъ всѣ денежные источники, истощаетъ терпѣніе, отнимаетъ бодрость духа, убиваетъ всякую надежду, до такой степени поражаетъ мозгъ и сокрушаетъ сердце, что между его опытными судьями нѣтъ такого почтеннаго человѣка, который бы не предложилъ, который бы не предлагалъ такъ часто слѣдующаго предостереженія: "переноси всякую обиду, всякую несправедливость, оказанную тебѣ, но не приходи сюда".
   Кто же еще въ этотъ мрачный вечеръ присутствовалъ въ Верховномъ Судѣ, кромѣ самого лорда-канцлера, адвоката-защитника тяжебнаго дѣла, двухъ-трехъ адвокатовъ, не защищающихъ никакого дѣла, и вышеприведенныхъ уполномоченныхъ ходатаевъ? Ступенью ниже отъ судьи находятся регистраторъ, въ парикѣ и мантіи, два-три булавоносца и нѣсколько приказныхъ служителей, въ указанной форменной одеждѣ. Всѣ эти особы зѣваютъ весьма непринужденно, потому что ни одной крошки удовольствія не упадало отъ Джорндисъ и Джорндисъ -- такъ именовалось тяжебное дѣло, которое черствѣло, сохло и сжималось въ теченіе многихъ предшествовавшихъ лѣтъ. Скоро писцы, стенографы Верховнаго Суда и стенографы публичныхъ газетъ немедленно снимаютъ свой лагерь, какъ только начнется засѣданіе по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ. Ихъ мѣста остаются пусты. Въ сторонѣ залы, чтобы лучше вглядываться въ святилище, окруженное малиновыми занавѣсями, сидитъ небольшого роста, въ изношенной, измятой шляпкѣ, полоумная старушка: она постоянно присутствуетъ въ каждомъ засѣданіи отъ самаго начала до самаго конца и постоянно ждетъ какого-то непостижимаго судебнаго рѣшенія въ ея пользу. Говорили, будто она участвуетъ или участвовала въ тяжебномъ дѣлѣ Джорндисъ и Джорндисъ, но на сколько истины заключалось въ этихъ словахъ, никто объ этомъ не заботился. Старушка всегда носитъ съ собой ридикюль, набитый всякой всячиной, состоящей большею частью изъ сухой лавенды и старыхъ лоскутковъ бумаги. годныхъ развѣ для раскурки трубокъ; но старушка величаетъ ихъ своими документами. Во время засѣданія разъ шесть вводятъ подсудимаго, чтобы онъ оправдалъ себя, сдѣлавъ лично требуемое показаніе, отъ котораго онъ будто бы умышленно уклоняется, а, слѣдовательно умышленно наноситъ оскорбленіе закону, тогда какъ этотъ несчастный, оставшись, по смерти другихъ, единственнымъ душеприказчикомъ, впалъ въ такое забвеніе касательно отчетовъ, лежавшихъ на его отвѣтственности, что по чистой совѣсти признавался въ томъ, что онъ никогда не зналъ о нихъ да и едва ли когда и узнаетъ. А между тѣмъ всѣ его виды, всѣ надежда въ жизни рушились. Другой раззорившійся челобитчикъ, который отъ времени до времени является въ судъ изъ Шропшэйра и употребляетъ всѣ свои усилія, чтобы хоть разъ въ концѣ засѣданія обратиться съ своими возраженіями къ самому лорду-канцлеру, и который, ни подъ какимъ видомъ не хочетъ убѣдиться, что лордъ-канцлерь законнымъ образомъ не знаетъ о существованіи шропшэйрскаго просителя, хотя и отравлялъ его существованіе въ теченіе четверти столѣтія,-- этотъ челобитчикъ помѣщается на выгодномъ мѣстѣ, устремляетъ пристальные взоры на великаго канцлера и приготовляется воскликнуть: "Милордъ!" голосомъ, выражающимъ громко-звучную жалобу, въ тотъ моментъ, когда милорду канцлеру угодно будетъ подняться съ своего почетнаго мѣста. Нѣкоторые изъ писцовъ и другихъ приказнослужителей, знакомыхъ уже съ этимъ страннымъ челобитчикомъ, остаются еще на нѣсколько минутъ, съ намѣреніемъ подтрунить надъ нимъ и тѣмъ немного оживить скучное засѣданіе.
   Медленно и тяжело тянется процессъ Джорндисъ и Джорндисъ. Это названіе тяжбы, это пугало среди другихъ тяжебныхъ дѣлъ сдѣлалось въ теченіе времени до такой степени сложно, что ни одно изъ живыхъ созданій не знаетъ настоящаго его значенія. Лица, участвующія въ немь, попимаютъ его еще менѣе; замѣчено даже, что никто изъ двухъ канцлерскихъ адвокатовъ не проговоритъ объ этомъ дѣлѣ въ теченіе пяти минутъ безъ того, чтобъ не придти въ совершенное несогласіе касательно предшествовавшихъ обстоятельствъ. Въ это дѣло введено безчисленное множество новорожденныхъ дѣтей, въ этомъ дѣлѣ безчисленное множество молодыхъ людей сочетались брачными узами, и въ этомъ дѣлѣ безчисленное множество людей отжили свой вѣкъ. Десятки лицъ съ изступленнымъ негодованіемъ открывали, что дѣлались соучастниками дѣла Джорндисъ и Джорндисъ, не постигая, какимъ образомъ они сдѣлались и зачѣмъ; цѣлыя семейства по преданію наслѣдовали вдіѣстѣ съ этой тяжбой и ненависть другъ къ другу. Маленькій истецъ или отвѣтчикъ, которому обѣщана была деревянная лошадка, лишь только выиграстся тяжба по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ, выросъ, возмужалъ, сдѣлался владѣтелемъ настоящаго коня и, наконецъ, умчался за предѣлы этого міра. Прекрасныя дѣвицы, находившіяся надъ опекой суда, сдѣлались матерями семейства, дождались внучатъ. Длинный рядъ великихъ канцлеровъ приступалъ къ рѣшенію этого дѣла и оставлялъ его нерѣшеннымъ. Нескончаемый списокъ лицъ, участвующихъ въ этой тяжбѣ, превратился въ обыкновенный списокъ лицъ умершихъ. Съ тѣхъ поръ, какъ старикъ Томъ Джорндисъ въ припадкѣ отчаянія размозжилъ себѣ голову въ кофейномъ домѣ, въ переулкѣ Чансри, быть можетъ, на всемъ земномъ шарѣ не существовало и трехъ человѣкъ изъ фамиліи Джорндисъ; а между тѣмъ дѣло Джорндисъ и Джорндисъ все влачитъ свое печальное существованіе передъ судомъ, не подавая въ теченіе безконечно долгихъ лѣтъ ни малѣйшей надежды къ отрадной перемѣнѣ.
   Тяжебное дѣло Джорндисъ и Джорндисъ обратилось въ шутку,-- единственное благо, которое было извлечено изъ него. Оно послужило смертью для многихъ; но для профессіи оно ни болѣе, ни менѣе, какъ шутка. Каждый судья Верховнаго Суда имѣлъ какую-нибудь выписку изъ дѣла: каждый канцлеръ участвовалъ въ немь еще въ ту пору, когда начиналъ свое судейское поприще. Старые, заслуженные, съ багровыми носами и въ луковицообразныхъ башмакахъ адвокаты много поговаривали забавнаго насчетъ этого дѣла ко время дружескихъ послѣ-обѣденныхъ бесѣдъ за бутылкой добраго портвейна. Присяжные писцы любили изощрятъ надъ нимъ свое остроуміе. Поправляя замѣчаніе знаменитаго адвоката мистера Бловерса, который однажды сказалъ: "это тогда можетъ случиться, когда вмѣсто дождя посыплется съ неба картофель", лордъ-канцлеръ замѣтилъ ему, съ явнымъ желаніемъ подшутить: "или тогда, мистеръ Бловерсъ, когда мы рѣшимъ тяжебное дѣло Джорндисъ и Джорндисъ",-- шутка, въ особенности показавшаяся пріятною для писцовъ и другихъ членовъ засѣданія, стоявшихъ отъ писцовъ одной ступенью ниже.
   Сколько именно испорчено прекрасныхъ людей, не участвующихъ въ тяжебномъ дѣлѣ Джорндись и Джорндисъ, это вопросъ неразрѣшимый. Начиная отъ судьи, въ громадныхъ архивахъ котораго цѣлыя книги судебныхъ, покрытыхъ слоями пыли документовъ по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ угрюмо свернулись въ самыя разнообразныя формы, до копіиста, который переписалъ уже десятки тысячъ огромныхъ канцлерскихъ страницъ изъ дѣла подъ тѣмъ же заголовкомъ,-- это дѣло ни подъ какимъ видомъ не послужило къ исправленію человѣческой натуры. Да и то нужно сказать: въ крючкотворствѣ, въ уверткахъ, въ откладываніяхъ, въ лихоимствѣ, въ ложныхъ предлогахъ всѣхъ возможныхъ видовъ всегда находятся побудительныя причины, которыя никогда не доводятъ до хорошаго. Даже малолѣтніе слуги стряпчихъ, встрѣчая у дверей несчастныхъ челобитчиковъ и увѣряя постоянно, что мистеръ Чизль, Мизль или кто нибудь другой въ этомъ родѣ быль чрезвычайно занятъ или ожидалъ къ себѣ посѣтителей,-- даже и эти мальчишки успѣли усвоить изъ тяжебнаго дѣла Джорндисъ и Джорндисъ особенные ужимки и пріемы, особую походку. Сборщикъ пошлины за дѣлопроизводство въ тяжбѣ Джорндисъ и Джорндисъ составилъ себѣ значительный капиталъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ лишился довѣрія своей родной матери и навлекъ на себя негодованіе и презрѣніе своихъ родныхъ. Чизль, Мизль и имъ подобные усвоили привычку обѣщать безсознательно, что онъ заглянетъ въ это затянувшейся дѣльце и увидитъ, что можетъ быть сдѣлано для Дризля, съ которымъ поступали въ этомъ дѣльцѣ не совсѣмъ-то хорошо,-- но увидятъ не ранѣе того, какъ дѣло Джорндисъ и Джорндисъ будетъ приведено къ совершенному окончанію. Зерна проволочекъ и обмана, во всѣхъ возможныхъ видоизмѣненіяхъ, сѣялись изъ этого несчастнаго процесса щедрой рукой. И даже тѣ, которые слѣдили за ходомъ этого дѣла отъ самыхъ отдаленнѣйшихъ его предѣловъ, незамѣтнымъ образомъ принуждены были допустить такое убѣжденіе, что все дурное должно имѣть свое дурное направленіе; они готовы были допустить, что если бы міръ принялъ неправильный обратный ходъ, если бы природа измѣнила своему назначенію, своимъ законамъ, то это потому, что ей никогда не предназначалось слѣдовать по прямому назначенію, по опредѣленнымъ законамъ.
   Итакъ, среди глубокой грязи и въ центрѣ непроницаемаго тумана, великій канцлеръ засѣдаетъ въ Верховномъ Судѣ.
   -- Мистеръ Тангль!-- сказалъ великій канцлеръ, начиная обнаруживать нѣкоторое безпокойство подъ вліяніемъ краснорѣчиваго чтенія этого ученаго джентльмена.
   -- Что угодно милорду?-- отвѣчаетъ мистеръ Тангль.
   Тяжба Джорндись и Джорндисъ знакома мистеру Танглю болѣе всѣхъ другихъ членовъ собраніи. Чрезъ эту тяжбу онъ сдѣлался извѣстнымъ. Полагали, что со времени его выхода изъ пансіона онъ ничего не читалъ кромѣ тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ.
   -- Приблизились ли вы къ концу вашего объясненія?
   -- Милордъ, нѣтъ еще... различныя обстоятельства... считаю долгомъ представить на усмотрѣніе милорда.-- Вотъ отвѣтъ, который, такъ сказать, выскользаетъ изъ устъ мистера Тангля.
   -- Мнѣ кажется, я долженъ выслушать еще нѣкоторыхъ членовъ засѣданія, замѣчаетъ канцлеръ, съ легкой улыбкой.
   Восемнадцать ученыхъ друзей мистера Тангля, изъ которыхъ каждый вооруженъ краткой докладной запиской въ тысячу восемьсотъ листовъ, вскакиваютъ съ мѣста, какъ восемнадцать фортепьянныхъ клавишей, дѣлаютъ восемнадцать поклоновъ и опускаются на восемнадцать мрачныхъ своихъ мѣстъ.
   -- Мы приступимъ къ разсмотрѣнію дѣла черезъ двѣ недѣли въ среду,-- замѣчаетъ канцлеръ.
   И дѣйствительно, къ чему торопиться? Дѣло, о которомъ идетъ рѣчь, трактуетъ еще объ однихъ только судебныхъ проторяхъ и убыткахъ. Это только одинъ бутонъ на огромномъ деревѣ, взятого изъ цѣлаго лѣса процесса; и само собою разумѣется, когда нибудь рѣшится и весь процессъ.
   Великій канцлеръ встаетъ; адвокаты также встаютъ. Предъ собраніе вводится обвиняемый чрезвычайно поспѣшно. Челобитчикъ изъ Шропшэйра восклицаетъ: "Милордъ!" Булавоносцы и другіе блюстители порядка съ негодованіемъ провозглашаютъ: "Молчаніе!", и бросаютъ на шропшэйрскаго челобитчика суровый взглядъ.
   -- Что касается,-- продолжаетъ канцлеръ, все еще не отрываясь отъ дѣла Джорндисъ и Джорндисъ:-- что касается дѣвочки...
   -- Беру смѣлость замѣтить милорду,-- возражаетъ мистеръ Тангль, прерывая канцлера:-- вѣроятно, вамъ угодно было сказать, что касается мальчика...
   -- Что касается,-- продолжаетъ канцлеръ, стараясь придать своимъ словамъ особенную ясность:-- что касается дѣвочки и мальчика, этихъ двухъ молодыхъ людей... (Мистеръ Тангль былъ пораженъ)... которымъ я приказалъ явиться сегодня, и которые находятся теперь въ моемъ кабинетѣ,-- я увижу ихъ и доставлю себѣ удовольствіе немедленнымъ распоряженіемъ о дозволеніи имъ жить вмѣстѣ съ своимъ дядей.
   Мистеръ Тангль снова приподнялся.
   -- Осмѣливаюсь доложить милорду, ихъ дядя умеръ.
   Канцлеръ сквозь двойные очки устремляетъ взоры на разложенныя передъ нимъ бумаги.
   -- ...о дозволеніи имъ жить вмѣстѣ съ своимъ дѣдомъ,-- говоритъ онъ.
   -- Прошу извиненія милорда... ихъ дѣдъ сдѣлался жертвой безумнаго поступка -- разбилъ себѣ голову.
   Въ эту минуту, въ заднихъ предѣлахъ тумана, поднимается маленькій адвокатъ и съ полной самоувѣренностью, густымъ басомъ говоритъ:
   -- Не угодно ли милорду выслушать меня? Я прибылъ сюда за джентльмена, о которомъ идетъ рѣчь. Онъ приходится мнѣ кузеномъ, въ отдаленномъ колѣнѣ. Въ настоящую минуту я не приготовилъ доказательства, въ какомъ именно колѣнѣ приходится онъ кузеномъ, но знаю, что онъ кузенъ.
   Предоставивъ этому обращенію (произнесенному какъ замогильное посланіе) прозвучать въ стропилахъ потолка, маленькій адвокатъ опускается на мѣсто, и туманъ уже не знаетъ его больше. Всѣ ищутъ его -- никто не видитъ его.
   -- Я поговорю съ обоими молодыми людьми,-- снова замѣчаетъ канцлеръ:-- и доставлю себѣ удовольствіе, дозволивъ имъ жить вмѣстѣ съ своимъ кузеномъ. Я напомню объ этомъ обстоятельствѣ завтра утромъ во время засѣданія.
   Уже канцлеръ намѣревался откланяться, когда вниманіе его обращено было на подсудимаго. Однако, изъ объясненій подсудимаго только и можно было сдѣлать заключеніе, что его слѣдуетъ обратно отправить въ тюрьму, что и сдѣлано было безъ дальнѣйшаго отлагательства. Шропшэйрскій челобитчикъ рѣшился еще разъ произнести убѣдительное: "Милордъ!", но канцлеръ, предвидѣвшій это обстоятельство, исчезъ весьма проворно. Вслѣдъ за нимъ и также проворно исчезли и прочіе члены. Баттарея синихъ мѣшковъ начиняется тяжелымъ грузомъ дѣловыхъ бумагъ и уносится писцами; маленькая полоумная старушка удалилась съ своими документами; опустѣлый судъ запирается тяжелыми замками. О, если бы вся несправедливость, совершенная въ судѣ, и всѣ бѣдствія, причиненныя этимъ судилищемъ, замкнулись тѣмъ же замкомъ и потомъ бы сожжены были на огромномъ погребальномъ кострѣ, быть можетъ, это было бы величайшимъ благомъ для другихъ лицъ, но не для лицъ, участвовавшихъ, въ тяжебномъ дѣлѣ Джорндисъ и Джорндисъ.
   

II. Модный міръ.

   Въ этотъ же самый грязный и сумрачный вечеръ намъ нужно мелькомъ заглянуть въ модный міръ. Этотъ міръ имѣетъ такое близкое сходство съ Верховнымъ Судомъ, что мы такъ же легко можемъ перенестись съ одной сцены на другую, какъ летаютъ вороны. Какъ модный міръ, такъ и Верховный Судъ -- вещи, освященныя временемъ и привычками; это все равно, что сказочные, погруженные въ непробудный сонъ Рипь-фанъ-Винкльсы, которые во время страшной грозы играли въ какія-то странныя игры,-- все равно, что двѣнадцать спящихъ дѣвъ, которыя рано или поздно, то пробудятся при появленіи рыцаря, и тогда всѣ вертелы на кухнѣ въ одинъ моментъ придутъ въ быстрое движеніе!
   Этотъ міръ не великъ. Относительно къ міру, въ которомъ мы обитаемъ и который имѣетъ также свои границы (въ чемъ нетрудно убѣдиться: стоитъ только сдѣлать маленькій туръ и достигнуть крайняго его предѣла),-- въ отношеніи къ нашему міру модный мірь представляетъ собою крошечное пятнышко. Въ немъ есть много хорошаго, въ немъ есть много добрыхъ, справедливыхъ и честныхъ людей, онъ имѣетъ свое предназначенное мѣсто. Зло, которое заключается въ немъ, состоитъ въ томъ, что этотъ міръ чрезмѣрно украшаетъ себя драгоцѣнными тканями и драгоцѣнными каменьями,-- въ томъ, что онъ не можетъ слышать стремленія большихъ міровъ, не можетъ видѣть, какъ эти міры обращаются вокругъ солнца. Этотъ міръ остается въ какомъ-то безчувственномъ, мертвенномъ состояніи; за недостаткомъ воздуха, его производительная сила бываетъ иногда зловредна.
   Миледи Дэдлокъ возвратилась въ свой столичный домъ на нѣсколько дней до отъѣзда въ Парижъ, гдѣ ея превосходительство намѣревается пробыть нѣсколько недѣль; а оттуда дальнѣйшія ея слѣдованія неизвѣстны. Такъ по крайней мѣрѣ сообщаютъ намъ фешенебельныя газеты, которымъ извѣстно все фешенебельное, и сообщаютъ въ отраду жителямъ Парижа. Говорить объ этомъ иначе, было бы не фешенебельно. Миледи Дэдлокъ находилась, (какъ она въ дружеской бесѣдѣ выражается) въ своей линкольншэйрской "резиденціи". Въ Линкольншэйрѣ сдѣлалось наводненіе. Сводъ каменнаго моста въ паркѣ сначала подмыло, а потомъ и совершенно размыло. Близлежащія низменныя поля, на полмилю въ ширину, покрылись водой. Печальныя деревья представляли въ этихъ огромныхъ лужахъ маленькіе островки, и гладкая поверхность воды въ теченіе цѣлаго дня испещрялась крупными каплями дождя. "Резиденція" миледи Дэдлокъ казалась чрезвычайно скучною. Погода, въ продолженіе многихъ дней и ночей, была такая дождливая, что деревья, повидимому, промокли насквозь; легкіе удары и надсѣчки топора лѣсничаго, подчищавшаго аллеи въ паркѣ, не производятъ рѣзкаго звука и срубленные сучья не трещатъ при ихъ паденіи. Мокрые олени покидаютъ топкія болота, служившія имъ пастбищемъ. Звукъ винтовочнаго выстрѣла теряетъ въ влажномъ воздухѣ свою пронзительность, и дымъ, въ видѣ маленькаго облачка, медленно стелется по зеленой, покрытой кустарникомъ отлогости, составляющей отдаленный планъ въ картинѣ падающаго дождя. Видъ изъ оконъ собственной комнаты миледи Дэдлокъ не представляетъ никакого разнообразія: онъ по очереди то измѣняется въ картину свинцоватаго цвѣта, то въ картину, нарисованную китайской тушью. Вазы, поставленныя на каменной террасѣ, въ теченіе цѣлаго дня собираютъ дождь, тяжелыя капли котораго надаютъ и въ безмолвіи ночи однообразно отдаются на широкой, каменной площадкѣ, называемой съ давнишнихъ временъ "Площадкой замогильнаго призрака". Небольшая церковь въ паркѣ въ воскресные дни кажется мрачною, покрытою темными, отсырѣлыми пятнами; изъ дубовой каѳедры выступаютъ капли холоднаго пота,-- и вообще по всей церкви распространяется удушливой, непріятный запахъ, какъ будто выходящій изъ могилъ покойныхъ Дэдлоковъ. Миледи Дэдлокъ (мимоходомъ сказать, бездѣтная), взглянувъ, при началѣ сумерекъ, изъ окна своего будуара на домикъ привратника, въ концѣ длинной аллеи, видитъ, какъ свѣтлый огонекъ играетъ въ рѣшетчатыхъ окнахъ этого домика, какъ сѣрый дымъ вылетаетъ изъ трубы его, видитъ ребенка, который, впереди какой-то женщины, бѣжитъ подъ дождемъ на встрѣчу мужчины, подходящаго къ воротамъ парка,-- видитъ это все и приходитъ въ самое непріятное расположеніе дула. Миледи Дэдлокъ говоритъ, что ей "скучно до смерти".
   Вслѣдствіе этой-то скуки, миледи Дэдлокъ покинула свою линкольншэйрскую резиденцію, оставивъ ее въ полное распоряженіе дождя, грачей, кроликовъ, оленей, куропатокъ и фазановъ. Въ то время, какъ управительница домомъ проходила по его стариннымъ комнатамъ и запирала ставни, казалось, что портреты Дэдлоковъ, изъ которыхъ одни навсегда оставили этотъ міръ, а другіе только на время покинули свое помѣстье,-- прятались въ отсырѣвшія стѣны, выражая на лицахъ своихъ упадокъ духа. Когда же Дэдлоки снова возвратятся въ Линкольншэйръ?-- фешенебельная газета, этотъ зловѣщій демонъ, которому извѣстно все настоящее и прошлое, кромѣ одного только будущаго, не можетъ сказать утвердительно.
   Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ все еще только баронетъ, но такой могущественный баронетъ, какихъ не отъищется во всей Британіи. Древность его фамиліи можетъ равняться только съ древностію горъ, окружающихъ его помѣстья, и безпредѣльно респектабельнѣе ихъ. Онъ держится такого мнѣнія, что міръ могъ бы существовать и безъ горъ, но совершенно бы погибъ безъ Дэдлоковъ. Онъ готовъ допустить, что природа -- весьма хорошее произведеніе (немного простовато, это правда, если не обнесено рѣшеткой), но произведеніе, котораго совершенство вполнѣ зависитъ отъ знаменитыхъ фамилій. Это -- джентльменъ самыхъ строгихъ правилъ,-- джентльменъ, чуждый всему мелочному и низкому и готовый скорѣе перенесть смерть, какую бы вамъ ни вздумалось назначить, но не подать малѣйшаго повода къ упреку касательно его честности и прямодушія. Короче сказать, это -- почтенный, твердый въ своихъ правилахъ, честный, справедливый, великодушный человѣкъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ человѣкъ, до высшей степени одаренный предразсудками и лишенный способности судить о предметахъ основательно.
   Сэръ Лэйстеръ ни больше, ни меньше, какъ двадцатью годами старше миледи. Къ нему уже не придетъ вторично шестьдесятъ-пятый, ни шестьдесятъ-шестой, ни даже шестьдесятъ-седьмой годъ. Отъ времени до времени къ нему являются припадки подагры. Походка его немного принужденна. Бѣлокурые волосы, съ замѣтной сѣдиной, сѣдые бакенбарды, тонкая сорочка съ пышными манжетами, безукоризненной бѣлизны жилетъ и синій фракъ, постоянно застегнутый золотыми пуговицами, придаютъ его наружности весьма почтенный видъ. Въ отношеніи къ миледи, при какомъ бы то ни было случаѣ, онъ соблюдаетъ крайнюю церемонность, выказываетъ величіе своей особы, соблюдаетъ особенную вѣжливость и личнымъ достоинствамъ миледи оказываетъ безпредѣльное уваженіе. Его рыцарское вниманіе къ миледи, нисколько не измѣнившееся съ тѣхъ поръ, какъ онъ старался ей понравиться, составляетъ въ немъ единственную и притомъ легкую черту романтичнаго настроенія души.
   И въ самомъ дѣлѣ, сэръ Лэйстеръ женился на миледи по любви. Въ фешенебельномъ мірѣ и теперь еще носится слухъ, что она происходила изъ неизвѣстной фамиліи; впрочемъ, кругъ фамиліи сэра Лэйстера былъ такъ обширенъ, что къ распространенію его онъ не предвидѣлъ особенной необходимости. Миледи одарена была красотой, гордостью, честолюбіемъ, необузданной рѣшимостью и здравымъ разсудкомъ въ такой степени, что этими качествами можно бы было одѣлить цѣлый легіонъ прекрасныхъ леди. При помощи этихъ качествъ, а также богатства и положенія въ обществѣ, миледи очень скоро взлетѣла наверхъ,-- такъ что въ теченіе весьма немногихъ лѣтъ миледи Дэдлокъ очутилась въ центрѣ фешенебельнаго міра и на самой вершинѣ фешенебельнаго древа.
   Каждому извѣстенъ историческій фактъ, какъ горько плакалъ Александръ Македонскій, когда убѣдился, что для его побѣдъ не было другихъ міровъ; по крайней мѣрѣ каждый хоть немного, но долженъ быть знакомъ съ этимъ замѣчательнымъ фактомъ, потому что о немъ упоминалось чрезвычайно часто. Миледи Дэдлокъ, завоевавъ свой міръ, впала въ такое расположеніе духа, которое не согрѣвало, но, вѣрнѣе, можно сказать, оледеняло все ее окружавшее; какое-то истощенное спокойствіе, изнуренное смиреніе, утомленное равнодушіе, не возмущаемыя ни участіемъ въ дѣлахъ свѣта, ни удовольствіемъ, составляютъ трофеи ея побѣды. Она можетъ назваться благовоспитанною, въ строгомъ смыслѣ этого слова. Если-бь на завтра ей пришлось взнестись за облака, то, право, она улетѣла бы туда, не ощутивъ въ душѣ ни малѣйшаго восторга.
   Миледи Дэдлокъ до сей поры не утратила своей красоты, и если эта красота перешла уже предѣлы пышной зрѣлости, зато не достигла еще степени увяданія. Лицо у нея прекрасное,-- лицо, которое въ лучшую пору жизни можно было бы назвать скорѣе хорошенькимъ, нежели прекраснымъ; но, вмѣстѣ съ выраженіемъ своего фешенебельнаго величія, оно усвоило въ нѣкоторой степени классичность. Ея станъ изященъ во всѣхъ отношеніяхъ, а высокій ростъ придастъ еще большій эффектъ -- не потому, чтобы она была дѣйствительно высока, но потому, что она "какъ нельзя правильнѣе сложена во всѣхъ своихъ статьяхъ", какъ неоднократно и клятвенно утверждалъ достопочтеннѣйшій Бобъ Стэблзъ, большой знатокъ и любитель лошадей. Этотъ же самый авторитетъ замѣчаетъ, что она сформировалась вполнѣ, и присовокупляетъ, въ особенности въ похвалу волосъ миледи, что по масти она изъ цѣлаго завода, по всей справедливости, можетъ называться отличнѣйшею.
   Увѣнчанная такими совершенствами, миледи Дэдлокъ оставила загородную резиденцію, благополучно прибыла (преслѣдуемая фешенебельной газетой по горячимъ слѣдамъ) въ Лондонъ, съ тѣмъ, чтобъ провести въ столичномъ своемъ домѣ нѣсколько дней до отъѣзда въ Парижъ, гдѣ миледи намѣрена пробыть нѣсколько недѣль, и затѣмъ дальнѣйшее ея слѣдованіе покрыто мракомъ неизвѣстности. Въ этотъ же самый грязный и мрачный вечеръ, о которомъ мы упомянули, въ столичный домъ миледи Дэдлокъ является старомодный, старолѣтній джентльменъ, присяжный стряпчій и въ добавокъ прокуроръ Верховнаго Суда,-- джентльменъ, имѣющй честь дѣйствовать въ качествѣ совѣтника фамиліи Дэдлоковъ и въ конторѣ котораго хранится множество желѣзныхъ сундуковъ, украшенныхъ снаружи этимъ именемъ, какъ будто нынѣшній баронетъ представлялъ собою очарованную монету фокусника, по прихоти котораго она невидимо переносилась по всему собранію этихъ сундуковъ. Съ помощію дворецкаго -- настоящаго Меркурія въ пудрѣ -- старый джентльменъ проведенъ былъ по отлогимъ лѣстницамъ, черезъ огромный залъ, вдоль длинныхъ коридоровъ, мимо множества комнатъ, которыя въ теченіе лѣтняго сезона бываютъ ослѣпительно-блестящи, а во все остальное время года невыразимо скучны, которыя покажутся волшебнымъ краемъ для кратковременнаго посѣщенія, но настоящей пустыней -- для постояннаго въ нихъ пребыванія, этотъ джентльменъ, говорю я, проведенъ, былъ Меркуріемъ въ верхніе аппартаменты и, наконецъ, представленъ предъ лицо миледи Дэдлокъ.
   На взглядъ старый джентльменъ кажется весьма обыкновеннымъ; но, занимаясь составленіемъ аристократическихъ брачныхъ договоровъ и аристократическихъ духовныхъ завѣщаній, онъ пріобрѣлъ извѣстность и прослылъ богачомъ. Онъ окруженъ таинственнымъ кругомъ фамильныхъ секретовъ и считается вѣрнымъ и безмолвнымъ хранителемъ врученныхъ ему тайнъ. Много есть великолѣпныхъ мавзолеевъ, которые въ теченіе столѣтій пускаютъ корни въ уединенныя прогалины парковъ, между высящимися деревьями и кустами папоротника, и въ которыхъ, быть можетъ, схоронено гораздо менѣе тайнъ въ сравненіи съ тѣмъ, что обращается въ народѣ, или съ тѣмъ, что заперто въ груди мистера Толкинхорна. Это человѣкъ, какъ говорится, старой школы -- выраженіе, обыкновенію означающее, всякую школу, которая, повидимому, никогда не была молодою. Онъ носитъ коротенькіе панталоны, поднизанный на колѣняхъ лентами, носитъ подвязки и чулки. Одна особенность его черной одежды и его черныхъ чулокъ -- будь они шелковые или шерстяные -- состоитъ въ томъ, что ни та, ни другіе не имѣютъ лоску. Безмолвный, скрытный, мрачный,-- и одежда его вполнѣ соотвѣтствуетъ ему. Онъ никогда не вступаетъ въ разговоръ, если предметъ разговора не касается его профессіи и если въ разговорѣ не требуютъ его совѣтовъ. Его нерѣдко можно найти, молчаливаго, но совершенно какъ въ своемъ собственномъ домѣ, за банкетами знаменитыхъ загородныхъ домовъ и вблизи дверей аристократическихъ гостиныхъ, относительно которыхъ фешенебельная газета всегда бываетъ особенно краснорѣчива. Здѣсь каждый знаетъ его, здѣсь половина англійскихъ перовъ останавливается передъ нимъ, чтобы сказать: "какъ вы поживаете, мистеръ Толкинхорнъ?" Мистеръ Толкинхорнъ принимаетъ эти привѣты съ серьезнымъ, важнымъ видомъ и погребаетъ ихъ въ груди своей, вмѣстѣ съ другими завѣтными тайнами.
   Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ находится въ одной комнатѣ съ миледи и, судя по словамъ его, очень счастливъ видѣть мистера Толкинхорна. Въ наружности, взглядахъ и пріемахъ мистера. Толкинхорна есть что-то особенное, освященное давностію, всегда пріятное для сэра Лэйстера,-- и сэръ Лэйстеръ принимаетъ это за выраженіе покорности къ своей особѣ, за дань въ своемъ родѣ. Сэру Лэнстеру нравится одежда мистера Толкинхорна, и въ этомъ также онъ видитъ что-то вродѣ дани своему высокому достоинству. И дѣйствительно, одежда мистера Толкинхорна въ высшей степени заслуживаетъ уваженія: она напоминаетъ собой вообще что-то ливрейное. Она выражаетъ метръ-д'отеля семейныхъ тайнъ и вмѣстѣ съ тѣмъ дворецкаго при погребѣ Дэдлоковъ.
   Думалъ ли хоть сколько нибудь объ этомъ самъ мистеръ Толкинхорнъ? Быть можетъ, да,-- быть можетъ, нѣтъ. Впрочемъ, это замѣчательное обстоятельство нетрудно объяснить всѣмъ тѣмъ, что только имѣетъ связь съ миледи Дэдлокъ, какъ съ первѣйшей женщиной изъ своего класса, какъ съ единственной предводительницей и представительницей своего маленькаго міра. Она считаетъ себя за существо неисповѣдимое, совершенно выступившее изъ сферы обыкновенныхъ смертныхъ: такою по крайней мѣрѣ она видитъ себя въ зеркалѣ,-- и, дѣйствительно, въ зеркалѣ она кажется именно такою. Но, несмотря на то, каждая тусклая маленькая звѣздочка, которая обращается вокругъ нея, начиная отъ горничной и до режиссера Итальянской Оперы, знаетъ всѣ еи слабости, всѣ предразсудки, всѣ недостатки, всѣ прихоти и всю надменность: каждый окружающій ее, сдѣлаетъ такое вѣрное опредѣленіе, сниметъ такую аккуратную мѣрку съ ея моральной натуры, какую снимаетъ портниха съ ея физическихъ размѣровъ; каждый изъ нихъ знаетъ, что отъ этой вѣрности и аккуратности зависитъ едва ли не самый важный источникъ ихъ существованія. Понадобятся ли ввести новую моду въ одеждѣ, особый костюмъ, потребуется ли дать ходъ новой пѣвицѣ, новой танцовщицѣ, новой формѣ брилліантовъ, новому гиганту или карлику, нужно ли будетъ открыть подписку на сооруженіе новаго храма или вообще сдѣлать что-нибудь новое,-- и, право, найдется премножество услужливыхъ людей изъ дюжины различныхъ сословій и профессій, которыхъ миледи Дэдлокъ считаетъ ни болѣе, ни менѣе, какъ за своихъ рабовъ, но которые вполнѣ изучили ее и, если угодно, научатъ васъ, какимъ образомъ должно поступить съ милэди, какъ будто она для нихъ все равно, что маленькій ребенокъ,-- которые въ теченіе всей своей жизни ничего больше не дѣлаютъ, какъ только нянчатъ ее, которые, показывая видъ, будто смиренно и со всею покорностію слѣдуютъ за ней, водятъ за собой ее и всю ея свиту,-- которые, поймавъ на крючокъ одного, на тотъ же крючекъ ловятъ всѣхъ и вытаскиваютъ ихъ, какъ Лемуель Гулливеръ вытащилъ вооруженный флотъ лилипутовъ.
   ...Если вы хотите, сэръ, обратиться къ нашимъ, говорятъ ювелиры Глэйзъ и Спаркль, подразумѣвая подъ словомъ наши -- миледи Дэдлокъ и другихъ: -- то не забудьте, что вамъ придется имѣть дѣло не съ обыкновенной публикой: вы должны прежде всего отъискать у нашихъ слабую сторону,-- а слабая сторона ихъ находится вотъ тамъ-то".-- "Чтобы пустить въ ходъ этотъ товаръ, джентльмены, говорятъ магазинщики Шинъ и Глось своимъ друзьямъ-фабрикатамъ: -- вы должны пожаловать къ намъ, потому что мы знаемъ, откуда можно взять людей фешенебельныхъ, и съумѣемъ сдѣлать вашъ товаръ фешенебельнымъ".-- "Если вы хотите, сэръ, чтобы эстампъ лежалъ на. столахъ высокихъ людей, съ которыми я нахожусь въ хорошихъ отношеніяхъ, говоритъ книгопродавецъ мистеръ Сладдери:-- или если вы хотите, сэръ, помѣстить этого карлика или этого великана въ домахъ моихъ высокихъ знакомыхъ, если вы хотите пріобрѣсти для этого увеселенія покровительство моихъ высокихъ знакомыхъ, то, сдѣлайте одолженіе, сэръ, предоставьте это мнѣ; потому что я привыкъ уже изучать колонновожатыхъ моихъ высокихъ знакомыхъ, и, смѣю сказать вамъ, безъ всякаго тщеславія, что могу повернуть ихъ вотъ такъ... "вокругъ пальца": и дѣйствительно, мистеръ Сладдери, какъ честный и прямой человѣкъ, говорилъ это безъ всякихъ преувеличеній.
   Изъ этого модно заключить, что хотя мистеръ Толкинхорнъ и показывалъ видъ, будто не знаетъ, что происходило въ настоящее время въ душѣ Дэдлока, но весьма вѣроятно, что онъ зналъ.
   -- Что скажете, мистеръ Толкинхорнъ? Вѣрно, дѣло миледи снова представлялось канцлеру?-- спросилъ сэръ Лэйстеръ, протягивая руку адвокату.
   -- Да, милордъ, представлялось, и не далѣе, какъ сегодня,-- отвѣчалъ мистеръ Толкинхорнъ, дѣлая одинъ изъ своихъ скромныхъ поклоновъ миледи, которая сидитъ на софѣ передъ каминомъ, прикрывая лицо свое вѣеромъ.
   -- Безполезно было бы спрашивать,-- говоритъ миледи, съ тѣмъ сухимъ, скучнымъ выраженіемъ въ лицѣ, которое она вывезла съ собой изъ загородной резиденціи,-- безполезно было бы спрашивать, сдѣлано по этому дѣлу что нибудь или нѣтъ.
   -- Да, миледи, сегодня ровно ничего не сдѣлано,-- отвѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- И никогда не будетъ сдѣлано,-- замѣчаетъ миледи.
   Сэръ Лэйстеръ не представляетъ ни малѣйшаго возраженія противъ нескончаемаго процесса, производимаго въ Верховномъ Судѣ, это быль медленный, сопряженный съ огромными издержками, британскій, конституціонный процессъ. Само собою разумѣется, что сэръ Лэйстеръ не принималъ живого участія въ тяжебномъ дѣлѣ, -- а роль, которую миледи разыгрывала въ этомъ дѣлѣ, составляла единственную собственность, принесенную ею въ приданое милорду. Сэръ Лэйстеръ имѣлъ неясное убѣжденіе, что для его имени, для имени Дэдлоковъ быть замѣшаннымъ въ какомъ нибудь тяжебномъ дѣлѣ и не находиться во главѣ того дѣла было бы самымъ забавнымъ обстоятельствомъ. Впрочемъ, онъ питаетъ къ Верховному Суду совершенное уваженіе, несмотря даже на то, что по временамъ замѣчались въ немъ медленность въ оказаніи правосудія и пустая, незаслуживающпи вниманія путаница; онъ уважалъ его какъ особенное нѣчто, которое, вмѣстѣ съ разнообразнымъ множествомъ другихъ нѣчто, изобрѣтено человѣческой мудростью для прочнаго благоустройства въ мірѣ всего вообще. И во всякомъ случаѣ сэръ Лэйстеръ былъ твердо убѣжденъ, что подтверждать выраженіемъ своего лица какія бы то ни было неудовольствія относительно суда было бы то же самое, что поощрять какое бы то ни было лицо изъ низшаго сословія къ возвышенію его на какомъ бы то ни было поприщѣ.
   -- Сегодня, миледи, ничего не было сдѣлано,-- говорить мистеръ Толкинхорнъ:-- но такъ какъ къ вашему дѣлу присоединились новыя показанія, такъ какъ эти показанія довольно кратки, такъ какъ я держусь многотруднаго правила передавать моимъ кліентамъ, съ ихъ позволенія, всѣ новости, какія будутъ открываться при дальнѣйшемъ производствѣ дѣла (мистеръ Толкинхорнъ, какъ видно, человѣкъ весьма осторожный: онъ не принимаетъ на себя отвѣтственности болѣе того чего требуетъ необходимость), и, наконецъ, такъ какъ я вижу, что вы отправляетесь въ Парижъ, поэтому я и принесъ въ карманѣ сегодняшнія показанія.
   (Мимоходомъ сказать, сэръ Лэйстеръ также отъѣзжалъ въ Парижъ; но фешенебельныя газеты восхищались отъѣздомъ одной только миледи).
   Мистеръ Толкинхорнъ вынимаетъ изъ кармана бумаги, проситъ позволенія положить ихъ на столъ на томъ мѣстѣ, подлѣ котораго покоился локоть миледи, надѣваетъ очки и, при свѣтѣ отѣненной лампы, начинаетъ читать:
   "-- Засѣданіе Верховнаго Суда. По тяжебному дѣлу между Джономъ Джорндисомъ..."
   На этомъ словѣ миледи прерываетъ чтеніе мистера Толкинхорна и просить избавить ее по возможности отъ всѣхъ ужасовъ приказныхъ формальностей.
   Мистеръ Толкинхорнъ бросаетъ взглядъ черезъ очки и начинавъ чтеніе нѣсколькими строками ниже; миледи безпечно и съ видомъ пренебреженія напрягаетъ свое вниманіе. Сэръ Лэйстеръ, въ огромномъ креслѣ, посматриваетъ на каминный огонь и, по видимому съ величайшимъ удовольствіемъ, вслушивается въ присяжныя выраженія, повторенія и многоглаголанія, составляющія въ своемъ родѣ національный оплотъ. Каминный огонь, на томъ мѣстѣ, гдѣ сидетъ миледи, разливаетъ теплоту чрезмѣрно сильно; вѣеръ прекрасенъ на видъ, но не слишкомъ полезенъ,-- драгоцѣненъ по своей работѣ, хотя и очень малъ. Миледи, перемѣнивъ свое мѣсто останавливаетъ взоръ на дѣловыхъ бумагахъ, наклоняется, чтобь взглянуть на нихъ поближе, смотритъ на нихъ еще ближе и, подъ вліяніемъ какой-то непонятной побудительной причины, дѣлаетъ неожиданный вопросъ;
   -- Кто писалъ эти бумаги?
   Мистеръ Толкинхорнъ, изумленный одушевленіемъ миледи и необыкновеннымъ тономъ ея голоса, внезапно прерываетъ чтеніе.
   -- Неужели это и есть тотъ почеркъ, который у васъ называется канцелярскимъ?-- спрашиваетъ миледи, пристально и съ прежней безпечностью взглянувъ въ лицо адвоката и играя вѣеромъ.
   -- Нѣтъ, миледи: было бы несправедливо съ моей стороны подтвердить вашъ вопросъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, разсматривая почеркъ.-- Вѣроятно, сколько я могу судить, что канцелярскій почеркъ этого письма образовался уже послѣ основательнаго изученіи калиграфіи. Но позвольте узнать, миледи, къ чему этотъ вопросъ?
   -- Ни для чего больше, какъ для разнообразія въ этой невыносимой скукѣ. Продолжайте, пожалуйста!
   И мистеръ Толкинхорнъ снова приступаетъ къ чтенію. Жаръ отъ каминнаго огни становится сильнѣе; миледи закрываетъ вѣеронъ лицо. Сэръ Лэйстеръ дремлетъ. Но вдругъ онъ вскакиваетъ съ мѣста и торопливо восклицаетъ:
   -- Э, что вы говорите?
   -- Я говорю,-- отвѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, въ свою очеродъ, вставая съ мѣста:-- я боюсь, что леди Дэдлокъ нездорова.
   -- Со мной только обморокъ, едва внятнымъ голосомъ произноситъ миледи Дэдлокъ,-- губы ея побѣлѣли:-- со мной необыкновенная слабость, очень похожая на слабость предсмертную. Не говорите со мной. Позвоните въ колокольчикъ и снесите меня въ мою комнату.
   Мистеръ Толкинхорнъ удаляется въ сосѣднюю комнату, звонитъ въ колокольчикъ; шарканье ногъ и топотъ шаговъ долетаютъ до него, и наконецъ водворяется безмолвіе. Спустя нѣсколько минутъ дворецкій приглашаетъ мистера Толкинхорна пожаловать въ прежнюю комнату.
   -- Миледи теперь лучше,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ, предлагая адвокату садиться и продолжать чтеніе для него одного.-- Я очень испугался. До этой минуты я не зналъ, чтобы съ миледи дѣлались обмороки. Впрочемъ, удивляться тутъ не чему: погода такая несносная, и притомъ же миледи, дѣйствительно, соскучилась до смерти въ нашемъ помѣстьи.
   

III. Успѣхъ.

   Мнѣ извѣстно, что я не большой руки умница, и потому не удивительно, что приступить къ началу писанія этихъ страницъ мнѣ стоило большого труда. Я всегда знала это. Помню, когда была еще очень маленькой дѣвочкой, какъ часто, оставаясь наединѣ съ моей куклой, я обращалась къ ней съ слѣдующими словами: "Послушай, миленькая моя Долли, моя ненаглядная куколка! Вѣдь ты знаешь, я не умна,-- ты знаешь это очень хорошо и потому должна быть терпѣлива со мной!" И послѣ этихъ словъ моя миленькая Долли обыкновенно помѣщалась въ огромное кресло и, прислонясь къ спинкѣ этого кресла, съ своимъ прекраснымъ личикомъ и розовыми губками, устремляла на меня взоры... впрочемъ, не столько на меня, я думаю, сколько вообще на ничто, между тѣмъ, какъ я дѣятельно занималась рукодѣльемъ и сообщала ей всѣ тайны души моей,-- всѣ до одной.
   Неоцѣненная моя старая куколка! Я была такое робкое маленькое созданіе, что кромѣ нея ни передъ кѣмъ другимъ не рѣшалась раскрыть свои губы, не смѣла открыть свое сердце. Я едва не плачу при одномъ воспоминаніи, какимъ утѣнгеніемъ, какой отрадой служила для меня эта куколка, когда, возвратясь изъ школы, я убѣгала наверхъ въ свою комнату и восклицала: "о, дорогая моя, вѣрная, преданная мнѣ Долли! я знаю, что ты ждешь меня!" И вслѣдъ за тѣмъ я опускалась на полъ, облокачивалась на ручку кресла, въ которомъ сидѣла моя Долли, и разсказывала ей все, что замѣтила съ минуты нашей разлуки. Я одарена была, въ нѣкоторой степени, наблюдательнымъ взглядомъ, не слишкомъ быстрымъ, о нѣтъ! я молча замѣчала всс, что происходило передъ моими глазами, и стиралась усвоить это все, понять его лучше. И понятія мои ни подъ какимъ видомъ не были быстрыя. Когда я люблю кого нибудь, и люблю очень нѣжно, только тогда, кажется, и проясняются и свѣтлѣютъ мои понятія. Но и въ этомъ предположеніи скрывается, быть можетъ, одно только мое тщеславіе.
   Основываясь на моихъ самыхъ раннихъ дѣтскихъ воспоминаніяхъ, я, какъ какая нибудь принцесса въ волшебныхъ сказкахъ,-- только принцесса не очарованная,-- получила первоначальное воспитаніе отъ крестной моей матери. По крайней мѣрѣ я не иначе звала мою благодѣтельницу, какъ только подъ этимъ названіемъ. Это была предобрая, добрая женщина! Она ходила въ церковь три раза въ каждый воскресный день, ходила на утреннія молитвы по средамъ и пятницамъ и не пропускала ни одной назидательной проповѣди, въ какомъ бы то ни было мѣстѣ. Она была очень хороша собой, и еслибъ только улыбнулась когда нибудь, то, право была бы похожа на ангела (по крайней мѣрѣ, я всегда была такого мнѣнія); но, къ сожалѣнію, моя крестная маменька никогда не улыбалась. Она постоянно носила на лицѣ своемъ угрюмый, грозный видъ. Въ душѣ своей она была до такой степени добра, какъ казалось мнѣ, что злоба, и порочность другихъ людей заставляли ее хмуриться въ теченіе всей своей жизни. Я замѣчала въ себѣ такое различіе отъ моей крестной маменьки, даже при всемъ различіи, какое только можно допустить для ребенка и женщины, я чувствовала себя такою жалкою, такою ничтожною, такою отчужденною, что никогда не могла быть откровенна съ ней... мало того: никогда не могла любить ее такъ, какъ бы хотѣлось мнѣ. Одна мысль объ ея прекрасныхъ качествахъ и моей недостойности сравнительно съ нею всегда пробуждала въ душѣ моей самыя горькія, печальныя чувства, и при этомъ случаѣ какъ пламенно желала бы я имѣть лучшее сердце, и часто, очень часто разсуждала объ этомъ съ моей неоцѣненной Долли! Но, несмотря на то, я никогда не любила моей крестной маменьки такъ, какъ мнѣ слѣдовало любить ее, и такъ, какъ я, судя по чувствамъ моимъ, должна бы полюбить ее, еслибъ даже была и лучшей дѣвочкой.
   Все это, смѣю сказать, какъ-то особенно располагало меня къ той робости и отчужденію, которыхъ не было во мнѣ отъ природы, и прилѣпляло меня къ моей Долли, какъ къ единственной подругѣ, передъ которой свободно могла я открывать свои чувства. Вѣроятно, этому чрезвычайно много способствовало одно обстоятельство, случившееся съ то время, когда я была еще очень маленькимъ созданіемъ.
   Я никогда и ничего не слышала о моей матери,-- ничего не слышала и объ отцѣ. Впрочемъ, душевное влеченіе къ моей матери было во мнѣ гораздо сильнѣе, чѣмъ къ отцу. Сколько припоминаю теперь, я никогда не носила траурнаго платьица, мнѣ никогда не показывали могилы моей матери, не говорили даже, гдѣ была эта, могила. Меня ни за кого больше изъ родныхъ не учили молиться, какъ за одну только крестную маменьку. Не разъ обращалась я за разрѣшеніемъ моихъ недоумѣній къ мистриссъ Рахель, нашей единственной въ домѣ служанкѣ (другой очень доброй женщинѣ, но чрезвычайно строгой во мнѣ); но каждый разъ, какъ я, ложась въ постель, заводила рѣчь объ этомъ предметѣ, мистриссъ Рахель брала мою свѣчку и, сказавъ мнѣ, холоднымъ тономъ; "Спокойной ночи, Эсѳирь!", уходила изъ комнаты и оставляла меня моимъ размышленіямъ.
   Хотя въ ближайшей школѣ, гдѣ я училась въ качествѣ вольноприходящей, находилось всего только семь дѣвочекъ, и хотя всѣ онѣ называли меня маленькой Эсѳирью Соммерсонъ, но ни съ одной изъ нихъ я не была въ дружескихь отношеніяхъ. Конечно, всѣ онѣ были старше меня я была моложе каждой изъ нихъ многими годами -- но кромѣ различія въ возрастѣ я отличалась отъ нихъ и тѣмъ, что всѣ онѣ были гораздо умнѣе, меня и знали обо всемъ гораздо больше моего. Одна, изъ нихъ, на первой недѣлѣ моего появленія въ школѣ -- я очень свѣжо сохранила это въ памяти -- пригласила, меня, къ безпредѣльной моей радости, къ себѣ въ домъ, на маленькій праздникъ. Но моя крестная маменька написала холодный отказъ на это приглашеніе и я осталась дома. Кромѣ классовъ я никуда не отлучалась изъ дому,-- никуда и никогда.
   Былъ день моего рожденія. Для другихъ въ школѣ этотъ день былъ праздничнымъ днемъ, но для меня -- никогда. Другія въ этотъ день, судя по разговорамъ монхь школьныхъ подругъ, веселились въ своемъ домѣ, но я -- никогда. День моего рожденія быль для меня самымъ печальнымъ днемъ изъ цѣлаго года.
   Я уже сказала, что, если только тщеславіе не вводятъ меня въ заблужденіе (а можетъ статься, что я очень тщеславна, вовсе не подозрѣвая того; да и дѣйствительно я не подозрѣваю), я уже сказала, что понятія мои оживлялись во мнѣ вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ къ душѣ моей пробуждалось чувство любви. Я имѣла очень нѣжный характеръ и, быть можетъ, все еще чувствовала бы боль въ душѣ моей, еслибъ эта боль повторялась нѣсколько разъ съ той язвительностію, какую ощущала я въ памятный день моего рожденія.
   Кончился обѣдъ; скатерть со стола была убрана. Крестная маменька и я сидѣли за столомъ, передъ каминомъ. Часовой маятникъ стучалъ, огонь въ каминѣ трещалъ; другихъ звуковъ не было слышно въ комнатѣ, даже въ цѣломъ домѣ,-- ужъ я и сама не помню, съ какой давней поры. Случайно я отвела взоры мои отъ рукодѣлья и, робко взглянувъ въ лицо крестной маменьки, увидѣла, что она угрюмо смотрѣла на меня.
   -- Гораздо было бы лучше, малютка Эсѳирь,-- сказала она;-- еслибъ ты никогда не знала дня своего рожденія; лучше было бы, еслибъ ты совсѣмъ не родилась на бѣлый свѣтъ.
   Для меня довольно было этихъ словъ. Я залилась горькими слезами.
   -- Дорогая моя крестная маменька!-- говорила я сквозь слезы:-- скажите, мнѣ, ради Бога, скажите мнѣ, неужели моя маменька скончалась въ день моего рожденія?
   -- Нѣтъ,-- возразила она:-- но, дитя, никогда не спрашивай меня объ этомъ!
   -- Нѣтъ, ради Бога, скажите мнѣ что нибудь о ней,-- скажите мнѣ теперь, моя добрая крестная маменька,-- пожалуйста скажите! Скажите, что такое я сдѣлала ей? Какимъ образомъ лишилась ея? Почему я такъ отличаюсь отъ другихъ дѣтей, и почему я виновата въ томъ? О, скажите, мнѣ! Нѣтъ, нѣтъ, не уходите отсюда, моя крестная маменька! Умоляю васъ, поговорите со мной!
   Въ эту минуту испугъ взялъ верхъ надъ горестью, и я вцѣпившись въ платье крестной маменьки, упала передъ ней на колѣни. До этой минуты она безпрерывно повторяла: "пусти меня, пусти!" но теперь стала какъ вкопанная.
   Мрачное лицо крестной маменьки имѣло такую власть надо мной, что въ одинъ моментъ остановило порывъ мой. Поднявъ кверху дрожащія ручонки, чтобъ сжать ея руки, или со всею горячностью души умолять ея прощенія, при встрѣчѣ съ ея взглядомъ я вдругъ опустила ихъ и прижала къ моему маленькому трепещущему сердцу. Она подняла меня, опустилась въ свое кресло, поставила меня передъ собой и какъ теперь вижу ея нахмуренныя брови и вытянутый ко мнѣ указательный палецъ -- протяжнымъ, тихимъ, навѣвающимъ на душу холодъ голосомъ сказала:
   -- Твоя мать, Эсѳирь, позоръ для тебя, а ты -- позоръ для нея. Наступитъ время, и наступитъ даже очень скоро, когда ты лучше поймешь мои слова и такъ почувствуешь всю силу ихъ, какъ никто, кромѣ женщины, не въ состояніи почувствовать. Я простила ее!-- А между тѣмъ суровое выраженіе лица крестной маменьки нисколько не смягчалось.-- Богъ съ ней! Я простила ей зло, которое она причинила мнѣ. Я уже не говорю о немъ ничего, хотя это зло такъ велико, что тебѣ никогда не понять его, никогда не пойметъ его кто нибудь другой, кромѣ меня, страдалицы. Что касается до тебя, несчастный ребенокъ, осиротѣвшій и обреченный поруганію съ самого перваго дня рожденія, тебѣ остается только ежедневно молиться, да не падутъ на главу твою чужія прегрѣшенія! Забудь свою мать и дай возможность всѣмъ другимъ людямъ забыть ее! Теперь отправляйся въ свою комнату.
   Когда я двинулась къ выходу изъ комнаты -- до этого я стояла какъ ледяная статуя -- крестная маменька остановила меня и прибавила:
   -- Покорность, самоотверженіе, прилежаніе и трудолюбіе -- вотъ что составляетъ приготовленія къ жизни, которая началась съ наброшенной на нее мрачной тѣнью. Правда твоя, Эсѳирь, ты совсѣмъ не похожа на другихъ дѣтей, потому что не родилась, подобно имъ въ общей всему человѣчеству грѣховности. Ты поставлена совершенно въ сторонѣ отъ прочихъ.
   Я ушла наверхъ въ мою комнату, вскарабкалась на постель и приложила щечку Долли къ моей щекѣ, облитой слезами, и потомъ, прижавъ эту одинокую подругу къ себѣ на грудь, я плакала до тѣхъ поръ, пока сонъ не сомкнулъ моихъ глазъ. Несмотря на всю неопредѣленность, неясность понятія о моей печали, я знаю, однако же, что я не служила отрадой для чьего бы то ни было сердца, и что ни для кого на свѣтѣ я не была тѣмъ, чѣмъ Долли была для меня.
   О, Боже мой! Какъ много времени проводили мы вмѣстѣ послѣ того вечера, и какъ часто повторяла я куклѣ слова крестной маменьки, сказанныя въ день моего рожденія,-- какъ часто довѣряла ей мое желаніе стараться, сколько позволятъ мои силы, исправить, загладить несчастіе, съ которымъ родилась и въ которомъ, при всей моей невинности, я чувствовала себя виновною,-- какъ часто обѣщала я вмѣстѣ съ моимъ возрастомъ быть трудолюбивою, довольною своего судьбой, преданной къ ближнему, обѣщала дѣлать добро ближнимъ, и если можно будетъ, то пріобрѣсти любовь тѣхъ, въ кругу которыхъ стану обращаться! При одномъ воспоминаніи объ этомъ я начинаю плакать, и полагаю, что подобныя слезы вовсе нельзя приписать моей излишней чувствительности. Мои душа полна признательности, я счастлива, я весела,-- но не могу удержаться, чтобы эти слезы не выступали на глаза.
   Но, вотъ, я отерла ихъ и снова, съ спокойнымъ духомъ, могу продолжать мой разсказъ.
   Послѣ этого памятнаго дня моего рожденія я чувствовала, что меня и крестную маменьку раздѣлило еще большее разстояніе. Я убѣждена была, что занимала мѣсто въ ея домѣ, которое бы должно быть пусто, и убѣждена была въ этомъ такъ сильно, что доступъ къ крестной маменькѣ казался для меня еще труднѣе, хотя въ душѣ я болѣе прежняго была признательна къ ней. То же самое я чувствовала въ отношеніи къ моимъ школьнымъ подругамъ, тоже самое чувствовала и къ мистриссъ Рахель, которая была вдова, и -- говорить ли мнѣ?-- къ ея дочери, которою она гордилась, и которая пріѣзжала однажды на цѣлыхъ двѣ недѣли! Я была все время въ отчужденіи, вела самую тихую, спокойную жизнь и старалась быть очень прилежною.
   Однажды, въ ясный, солнечный день, я возвратилась послѣ полдня изъ школы, съ книгами и портфелемъ, любуясь въ продолженіе всей дороги своей длинной тѣнью, провожавшей меня съ боку, и въ то время, какъ, по обыкновенію, легко поднималась по лѣстницѣ въ свою маленькую комнатку, крестная маменька выглянула изъ гостиной и велѣла мнѣ воротиться. Въ гостиной, вмѣстѣ съ крестной маменькой, сидѣлъ незнакомецъ -- явленіе весьма необыкновенное. Это былъ величественной наружности, съ многозначительнымъ выраженіемъ въ лицѣ джентльменъ, весь въ черномъ, съ бѣлымъ галстухомъ, огромной связкой золотыхъ печатей при часахъ, въ золотыхъ очкахъ и съ огромнымъ золотымъ перстнемъ на мизинцѣ.
   -- Вотъ это и есть тотъ самый ребенокъ, о которомъ мы говорили,-- въ полголоса сказала крестная маменька, и потомъ, снова принявъ обыкновенный суровый тонъ, прибавила:-- вотъ это-то и есть Эсѳирь.
   Джентльменъ поправилъ очки, чтобъ взглянуть на меня и сказалъ:
   -- Подойди сюда, дитя мое!
   Послѣ взаимнаго пожатія рукъ, онъ попросилъ меня снять шляпку, не спуская съ меня глазъ во все это время.
   Когда я исполнила его желаніе, онъ произнесъ сначала протяжное: "А-а!", а потомъ еще протяжнѣе: "Да-а!", и за тѣмъ, снявъ очки свои и уложивъ ихъ въ красный футляръ, откинулся на спинку креселъ, повертѣлъ футляръ между пальцами и въ заключеніе выразительно кивнулъ головой моей крестной маменькѣ.
   При этомъ сигналѣ крестная маменька обратилась ко мнѣ.
   -- Эсѳирь, ты можешь итти теперь въ свою комнату.
   Сдѣлавъ незнакомцу низкій реверансъ, я удалилась.
   Надобно полагать, что послѣ этого событія прошло болѣе двухъ лѣтъ, и уже мнѣ было около четырнадцати, когда, въ одинъ ужасный вечеръ, крестная маменька и я сидѣли подлѣ камина. Я читала вслухъ, а она внимательно слушала меня. Здѣсь слѣдуетъ замѣтить, что, по заведенному порядку, я должна была къ девяти часамъ каждаго вечера спускаться внизъ и читать для крестной маменьки главу изъ Новаго Завѣта. На этотъ разъ я читала евангеліе отъ Св. Іоанна -- о томъ, какъ Спаситель, нагнувшись надъ пескомъ, чертилъ пальцемъ слова, когда ученики представили предъ Него блудницу.
   "...И когда ученики продолжали вопрошать Его, Онъ приподнялся и сказалъ имъ: тотъ изъ васъ, кто не знаетъ за собой грѣха, пусть первый броситъ камень въ нее!"
   Дальнѣйшее чтеніе мое было остановлено на этомъ мѣстѣ моей крестной маменькой. Она быстро вскочила съ мѣста, приложила руку къ головѣ и страшнымъ голосомъ закричала слова, совершенно изъ другой части Библіи:
   "Бдите же, да не придетъ Онъ внезапно и не застанетъ васъ спящими. То, что говорю Я вамъ, Я говорю всѣмъ. Бдите!"
   Произнося эти слова, крестная маменька пристально глядѣла на меня, но едва только выговорила послѣднее слово, какъ всею тяжестью своей повалилась на полъ, мнѣ не нужно было призывать кого нибудь на помощь: ея крикъ не только раздался по всему дому, но слышенъ быль даже на улицѣ.
   Крестную маменьку уложили въ постель. Она пролежала больше недѣли. Въ теченіе этого времени наружность ея очень мало измѣнилась. Прекрасное хмуренье бровей, которое такъ хорошо мнѣ было знакомо, ни на минуту не покидало ея лица. Много и много разъ, днемъ и ночью, приклонясь къ самой подушкѣ, на которой лежала страдалица, чтобы шепотъ мой былъ внятнѣе, я цѣловала ее, благодарила ее, молилась за нее, просила ее благословить меня и простить, въ чемъ я виновата передъ ней,-- умоляла ее подать мнѣ хоть малѣйшій признакъ, что она узнаетъ или слышитъ меня. Но все было тщетно. Ея лицо упорно сохраняло свою неподвижность. До послѣдней минуты ея жизни, и даже нѣсколькими днями позже, ея нахмуренныя брови нисколько не смягчались.
   На другой день послѣ похоронъ моей доброй крестной маменьки, къ нашемъ домѣ снова появился джентльменъ въ черномъ платьѣ и въ бѣломъ шейномъ платкѣ. Мистриссъ Рахель предложила мнѣ спуститься внизъ, и я увидѣла чернаго незнакомца на томъ же самомъ мѣстѣ, въ томъ же самомъ положеніи, какъ будто послѣ перваго нашего свиданія онъ не трогался съ этого мѣста.
   -- Меня зовутъ Кэнджъ,-- сказалъ онъ.-- Вѣроятно, дитя мое, вы помните это имя,-- Кэнджъ и Карбой, изъ Линкольнинскаго Суда.
   Я отвѣчала, что помню его очень хорошо, и что уже имѣла удовольствіе видѣть его.
   -- Пожалуйста, садитесь... сюда, сюда... поближе ко мнѣ. Мистриссъ Рахель, кажется, мнѣ не зачѣмъ говорить вамъ, которая была вполнѣ знакома съ дѣлами покойной миссъ Барбари,-- мнѣ не зачѣмъ говорить, что вмѣстѣ съ кончиной этой особы кончились и средства къ ея матеріальному существованію, и что эта юная леди, послѣ кончины своей тетушки...
   -- Моей тетушки, сэръ!
   -- лъ старше кузины двумя годами. Оба были сироты и -- что меня крайне изумило -- до сихъ поръ никогда не встрѣчались. Всѣ мы трое впервые встрѣтились въ такомъ необычайномъ мѣстѣ,-- это было главной темой нашей бесѣды. Огонь въ каминѣ уже пересталъ трещать и только мигалъ своими красными глазами, точно старый дремлющій канцлерскій левъ,-- по сравненію Ричарда.
   Мы разговаривали вполголоса, потому что въ комнату часто входилъ джентльменъ въ полной судейской формѣ и въ парикѣ кошелькомъ, а въ растворенную дверь до насъ доносились издали протяжные звуки. По словамъ входившаго, это была рѣчь, которую держалъ адвокатъ по нашему дѣлу къ лорду-канцлеру, самъ же лордъ-канцлеръ выйдетъ къ намъ черезъ пять минутъ, какъ сообщилъ онъ Кенджу.
   Вскорѣ мы услышали суету, шарканье ногъ. Кенджъ сказалъ намъ, что судъ разошелся и канцлеръ въ сосѣдней комнатѣ.
   Джентльменъ въ парикѣ кошелькомъ широко распахнулъ дверь и пригласилъ насъ пожаловать. Кенджъ пошелъ первымъ, за нимъ моя милочка, иначе я не могу ее называть, такъ дорога она мнѣ стала. Тамъ въ креслѣ за столомъ сидѣлъ лордъ-канцлеръ, весь въ черномъ; его судейская мантія, обшитая золотымъ галуномъ, лежала на сосѣднемъ стулѣ. Онъ бросилъ на насъ пытливый, но ласковый, привѣтливый взглядъ.
   Джентльменъ въ парикѣ кошелькомъ положилъ связку бумагъ на сголъ и его лордство молча выбралъ одну и, перелистывая ее, спросилъ:
   -- Миссъ Клеръ, миссъ Ада Клеръ?
   Мистеръ Кенджъ представилъ ее, и лордъ-канцлеръ посадилъ ее возлѣ себя.
   Я сейчасъ же замѣтила, что лордъ-канцлеръ восхищенъ и заинтересованъ ею, что очень тронуло меня, потому что у юнаго, прелестнаго сознанія не было другого дома, кромѣ этого сухого оффиціальнаго мѣста, и вниманіе лорда великаго канцлера должно было замѣнять ей родительскія заботы и любовь.
   -- Джерндайсъ, о которомъ идетъ рѣчь,-- началъ верховный судья, все еще перелистывая бумаги, -- Джерндайсъ изъ Холоднаго дома?
   -- Точно такъ, сэръ,-- подтвердилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Печальное названіе,-- замѣтилъ лордъ-канцлеръ.
   -- Но мѣсто не печальное, по крайней мѣрѣ теперь,-- возразилъ на это мистеръ Кенджъ.
   -- Холодный домъ находится...
   -- Въ Гертфордширѣ, милордъ.
   -- Джерндайсъ изъ Холоднаго дома не женатъ?
   -- Холостъ, милордъ.
   Послѣ недолгаго молчанія канцлеръ спросилъ:
   -- Молодой мистеръ Ричардъ Карстонъ здѣсь?
   Ричардъ подошелъ и поклонился.
   -- Гм!-- произнесъ лордъ-канцлеръ и перевернулъ нѣсколько страницъ.
   -- Осмѣлюсь напомнить его милости, -- замѣтилъ вполголоса Кенджъ,-- мистеръ Джерндайсъ изъ Холоднаго дома озаботился пригласить подходящую компаньонку для...
   -- Для Ричарда Карстона?-- улыбаясь и тоже вполголоса спросилъ его лордство (какъ мнѣ послышалось).
   -- Для миссъ Ады Клеръ. Вотъ эта молодая леди, миссъ Соммерсовъ.
   Его лордство благосклонно посмотрѣлъ на меня и отвѣтилъ любезнымъ поклономъ на мой реверансъ.
   -- Кажется, миссъ Соммерсовъ не находится въ родствѣ ни съ кѣмъ изъ лицъ, участвующихъ въ процессѣ?
   -- Нѣтъ, милордъ! и нагнувшись къ нему, Кенджъ прибавилъ что-то шопотомъ.
   Его лордство, не отрывая глазъ отъ бумагъ, выслушалъ его, кивнулъ головою и больше не смотрѣлъ на меня до самаго нашего ухода. Кенджъ и Ричардъ стали со мною у двери, оставивъ милочку мою (какъ мнѣ вновь хочется назвать ее) бесѣдовать съ лордомъ-канцл еромъ. Она разсказала мнѣ послѣ, что онъ. разспрашивалъ ее, хорошо ли она обсудила сдѣланное предложеніе, надѣется ли быть счастливой подъ кровомъ мистера Джерндайса, и если надѣется, то почему. Потомъ онъ всталъ, любезно откланялся и, стоя минуты двѣ, говорилъ съ Ричардомъ такъ непринужденно, какъ будто и не былъ лордомъ-капцлеромъ; несмотря на свой высокій санъ, онъ понималъ, что чистосердечное, дружелюбное обращеніе лучшій доступъ къ юношескому сердцу.
   -- Очень хорошо!-- сказалъ лордъ громко, -- я отдамъ нужныя распоряженія. Мистеръ Джерндайсъ изъ Холоднаго дома выбралъ, насколько я могу судить (при этомъ онъ взглянулъ на меня), прекрасную компаньонку для молодой леди, и все устроилось наилучшимъ образомъ при данныхъ обстоятельствахъ.
   Онъ шутливо отпустилъ насъ, и мы вышли, восхищенные его привѣтливостью, благодаря которой онъ не только не потерялъ своего достоинства въ нашихъ глазахъ, а напротивъ, выигралъ.
   Доведя насъ до колоннады, мистеръ Кенджъ вспомнилъ, что ему надо еще о чемъ-то спросить и вернулся назадъ, покинувъ насъ среди тумана у кареты лорда-канцлера, ожидающей со слугами его выхода.
   -- Ну, кончено!-- вскричалъ Ричардъ.-- Куда же мы теперь отправимся, миссъ Соммерсонъ!
   -- А вы развѣ не знаете?
   -- Конечно нѣтъ.
   -- А вы, моя милочка?-- спросила я у Ады.
   -- Нѣтъ. Можетъ быть вы знаете?
   -- И я не знаю.
   Мы, смѣясь, смотрѣли другъ на друга, сравнивая себя съ дѣтьми, заблудившимися въ лѣсу, когда смѣшная старушка въ измятомъ чепчикѣ и съ толстымъ ридикюлемъ подошла къ намъ, улыбаясь и церемонно присѣдая.
   -- О! Несовершеннолѣтніе Джерндайсы! Очень счастлива, увѣряю васъ, что имѣю честь... Хорошее предзнаменованіе: юность, надежда и красота находятся здѣсь и не знаютъ, какъ выйти.
   -- Помѣшанная!-- неосторожно шепнулъ Ричардъ, не думая, что она услышитъ.
   -- Правда, помѣшанная, молодой человѣкъ, отвѣтила она такъ быстро, что онъ совсѣмъ смутился.-- Я тоже несовершеннолѣтней состояла подъ опекой суда. Въ то время я не была сумасшедшей, говорила она, низко присѣдая и улыбаясь за каждой фразой, -- я была молода, полна надеждъ и кажется была красива. Теперь все пропало. Ни то, ни другое, ни третье ни къ чему не послужило. Я имѣю честь аккуратно присутствовать на судебныхъ засѣданіяхъ. Со своими документами я жду рѣшенія. Теперь ждать недолго. День суда настанетъ. Я открыла, что шестая печать, о которой говорится въ Апокалипсисѣ,-- печать Верховнаго суда. Я давно уже это открыла. Примите мое благословеніе!
   Ада была испугана, и мнѣ пришлось отвѣтить старушкѣ. Чтобъ сдѣлать ей удовольствіе, я сказала, что мы ее благодаримъ и весьма ей обязаны.
   -- Да? сказала она жеманясь.-- Надѣюсь. А вотъ и краснорѣчивый Кенджъ, тоже съ документами. Какъ поживаете, ваше высокоблагородіе?
   -- Отлично, отлично. Не безпокойте насъ, добрая женщина, отвѣчалъ Кенджъ, уводя насъ.
   -- Я ничѣмъ не докучаю, -- продолжала старушка, идя слѣдомъ за Адой и мною.-- Я хотѣла обѣимъ пожелать счастія. Развѣ это значитъ безпокоить? Я жду рѣшенья... Очень скоро. День суда настанетъ. Это для васъ хорошее предзнаменованіе. Примите мое благословеніе!
   Она остановилась внизу лѣстницы. Оглянувшись назадъ, мы увидѣли, что она провожаетъ насъ глазами, бормоча:
   -- Молодость, надежда и кросота! Въ судѣ! И краснорѣчивый Кенджъ! А! Примите мое благословеніе!
   

ГЛАВА IV.
Заоблачная филантропія.

   Когда мы вернулись въ кабинетъ Кенджа, онъ сообщилъ намъ, что мы переночуемъ у мистрисъ Джеллиби, и добавилъ, обращаясь ко мнѣ:
   -- Полагаю, вы знаете, кто такая мистрисъ Джеллиби?
   -- Нѣтъ, не знаю, сэръ, можетъ быть мистеръ Карстонъ, или миссъ Клеръ...
   Но и они ничего не знали объ этой дамѣ.
   -- Возможно-ли! воскликнулъ мистеръ Кенджъ,-- мистрисъ Джеллиби замѣчательная женщина.
   Вставши спиной къ огню и устремивъ взоръ на пыльный предкаминный коверъ, какъ будто тамъ была написана біографія этой дамы, онъ продолжалъ:
   -- Она посвятила себя исключительно интересамъ ближнихъ. Въ разныя эпохи у нея были чрезвычайно разнообразныя увлеченія: въ настоящее время она вся поглощена Африкой и занята культурой кофейнаго дерева, воспитаніемъ туземцевъ и переселеніемъ на берега африканскихъ рѣкъ избытка англійскаго населенія. Я полагаю, что мистеръ Джерндайсъ, за которымъ ухаживаютъ всѣ филантропы, зная, какъ онъ любитъ помогать всякому хорошему дѣлу, очень высокаго мнѣнія о мистрисъ Джеллиби.
   Кенджъ поправилъ свой галстукъ и обвелъ насъ взглядомъ.
   -- А мистеръ Джеллиби? вставилъ Ричардъ.
   -- Мистеръ Джеллиби... Я думаю, что охарактеризую его всего лучше, сказавъ, что онъ мужъ мистрисъ Джеллиби.
   -- Ничтожество? подсмѣялся Ричардъ.
   -- Я не сказалъ этого, серьезно отвѣтилъ Кенджъ,-- я не могъ сказать этого, такъ какъ ничего не знаю о немъ. Я никогда не имѣлъ удовольствія его видѣть, можетъ быть онъ прекраснѣйшій человѣкъ, но вполнѣ затмѣвается блестящими достоинствами своей супруги!
   Затѣмъ онъ прибавилъ, что помѣстить насъ на ночь у Джеллиби -- распорядился самъ Джерндайсъ, чтобы избавить насъ, утомленныхъ утреннимъ путешествіемъ, отъ далекаго переѣзда въ Холодный домъ въ такую темную ночь. Завтра же поутру насъ будетъ ждать карета мистрисъ Джеллиби.
   Мистеръ Кенджъ позвонилъ, и въ кабинетъ вошелъ молодой человѣкъ. Назвавъ его мистеромъ Гуппи, Кенджъ спросилъ его, отосланъ ли мой багажъ. Мистеръ Гуппи отвѣтилъ, что багажъ отосланъ и карета готова къ вашимъ услугамъ.
   -- Мнѣ остается только, говорилъ мистеръ Кенджъ, пожимая намъ руки,-- выразить мое живѣйшее удовольствіе, (добрый вечеръ, миссъ Клеръ!), что дѣло устроилось, питаю (прощайте, миссъ Соммерсонъ!) надежду на то, что оно поведетъ къ счастію, благополучію (радъ, что имѣлъ честь съ вами познакомиться, мистеръ Карстонъ!) и будетъ выгодно всѣмъ участвующимъ во всѣхъ отношеніяхъ. Смотрите, Гуппи, доставьте ихъ туда благополучно.
   -- Куда это туда, мистеръ Гуппи? спросилъ Ричардъ, когда мы вышли.
   -- Въ Тевисъ-Иннъ, это недалеко, знаете, недалеко.
   -- Я не знаю, такъ какъ только что пріѣхалъ изъ Винчестера и никогда не бывалъ въ Лондонѣ.
   -- Это сейчасъ за угломъ. Мы обогнемъ Ченсери-Ленъ, минуемъ Гольборнъ и черезъ пять минутъ на мѣстѣ. Какъ видите, миссъ Соммерсонъ, кругомъ та же лондонская особенность. Не такъ ли?
   Моя ошибка, повидимому, его ужасно забавляла.
   -- Да, въ самомъ дѣлѣ, туманъ очень густой, сказала я.
   -- Я увѣренъ, что онъ на васъ не повліяетъ дурно, судя по вашему цвѣту лица; напротивъ, вы кажетесь еще лучше.
   Мнѣ самой было смѣшно, что я покраснѣла отъ этого комплимента, отъ котораго самъ мистеръ Гуппи былъ въ восторгѣ. Усадивъ насъ въ карету онъ сѣлъ на козлы. Мы весело билтали, смѣясь надъ своей неопытностью и незнакомствомъ съ Лондономъ. Проѣхавъ подъ аркой, мы свернули въ узкую улицу, загроможденную высокими домами -- настоящій резервуаръ для храненія тумана, и подъѣхали къ двери съ грязной мѣдной дощечкой съ надписью "Джеллиби". Множество народу, преимущественно дѣтей, толпилось подлѣ дома.
   -- Не пугайтесь, сказалъ намъ мистеръ Гуппи въ каретное окно,-- все дѣло въ томъ, что одинъ изъ маленькихъ Джеллиби застрялъ головой въ рѣшеткѣ ограды двора.
   -- Бѣдное дитя! Пожалуйста, выпустите меня поскорѣе!
   -- Не безпокойтесь, миссъ. Съ маленькими Джеллиби всегда что нибудь случается, успокопвалъ меня мистеръ Гуппи, но я бросилась къ бѣдняжкѣ.
   Это былъ самый грязный ребенокъ, какого только можно себѣ представить; застрявъ своей шеей между прутьями рѣшетки, испуганный, раскраснѣвшійся, онъ громко кричалъ. Разносчикъ молока и церковный сторожъ тянули его за ноги на улицу, надѣясь вѣроятно, что отъ этого средства онъ сожмется и пролѣзетъ. Успокоивая ребенка, я замѣтила, что у него чрезвычайно большая голова, и подумала, что тамъ, гдѣ прошла такая голова, пройдетъ и тѣло: поэтому я предложила толкать его впередъ. Мое мнѣніе было одобрено, и сторожъ съ разносчикомъ такъ энергично принялись выталкивать малютку, что немедленно бы выбросили его на дворъ, еслибъ я не придержала его за передникъ, пока Ричардъ и мистеръ Гуппи пробѣжали черезъ кухню и приняли его на свои руки. Все обошлось благополучно. Малютка остался цѣлъ и невредимъ и началъ неистово колотить мистера Гуппи палочкой отъ своего обруча.
   Изъ домашнихъ никто не показывался, кромѣ одной особы въ деревянныхъ башмакахъ, которая толкала ребенка снизу метелкой, не знаю зачѣмъ и не думаю, чтобы она сама это знала.
   Поэтому я предположила, что мистрисъ Джеллиби не было дома, но къ моему удивленію, когда та-же особа встрѣтила насъ въ коридорѣ (уже безъ деревянныхъ башмаковъ) и вошла въ комнату перваго этажа, она доложила:
   -- Вотъ двѣ молодыхъ леди, мистрисъ Джеллиби.
   На дорогѣ попадалось множество дѣтей, и намъ стоило большого труда не наступить на нихъ въ темнотѣ; когда же мы входили къ хозяйкѣ дома, какой-то ребенокъ свалился съ лѣстницы съ большимъ шумомъ, стукаясь головой о каждую ступеньку. (Послѣ Ричардъ говорилъ, что онъ насчиталъ ихъ семь). Но на лицѣ мистрисъ Джеллиби не отразилось и тѣни того безпокойства, которое было на нашихъ, -- она приняла насъ съ величайшимъ хладнокровіемъ. Это была красивая, полная женщина лѣтъ сорока или пятидесяти, очень маленькаго роста, съ прекрасными глазами, которые имѣли привычку смотрѣть куда-то вдаль, какъ будто бы (цитирую опять слова Ричарда) всматривались въ африканскій берегъ.
   -- Очень рада, что имѣю удовольствіе принять васъ у себя, сказала она пріятнымъ голосомъ.-- Я чрезвычайно уважаю мистера Джерндайса, и всѣ, кѣмъ онъ интересуется, могутъ разсчитывать на мое вниманіе.
   Поблагодаривъ ее, мы сѣли у двери на хромоногій увѣчный диванъ.
   У мистрисъ Джеллиби были прекрасные волосы, но, по несчастію, занятія Африкой мѣшали ей чесаться; ея шаль, когда она встала къ намъ на встрѣчу, осталась на стулѣ, и мы замѣтили, что ея платье не сходилось сзади и сквозь отверстіе видна была шнуровка корсета, что напоминало рѣшетку садовой бесѣдки. Комната, усѣянная бумагами и почти вся занятая огромнымъ письменнымъ столомъ, также забросаннымъ кучами бумагъ, была, должна сознаться, ужасно грязна. Разглядывая ее, мы продолжали прислушиваться къ рыданіямъ бѣднаго ребенка, упавшаго съ лѣстницы; кто-то въ задней кухнѣ старался унять его плачъ.
   Но больше всего поразила насъ дѣвушка съ измученнымъ, болѣзненнымъ, хотя и миловиднымъ личикомъ, сидѣвшая за письменнымъ столомъ. Поглядывая на насъ, она грызла ручку пера. Она вся была выпачкана въ чернилахъ, и начиная съ растрепанныхъ волосъ до крошечныхъ ножекъ въ разорванныхъ и стоптанныхъ атласныхъ туфляхъ, ни одна часть ея одежды не находилась въ порядкѣ и на своемъ мѣстѣ.
   -- Вы меня находите, дорогія мои, по обыкновенію погруженной въ занятія, сказала мистрисъ Джеллиби, снимая нагаръ съ двухъ свѣчей въ жестяныхъ подсвѣчникахъ, которыя распространяли по комнатѣ ужасный запахъ сала (другого огня въ комнатѣ не было, а въ каминѣ лежали угли, связка дровъ и кочерга).-- Но вы меня извините. Въ настоящее время я занята Африкой. Это вовлекло меня въ переписку съ должностными лицами и многими частными людьми, принимающими близко къ сердцу интересы человѣчества. Къ счастью, дѣло подвигается впередъ. На будущей недѣлѣ мы надѣемся имѣть отъ ста-пятидесяти до двухъ-сотъ семействъ, занятыхъ воздѣлываніемъ кофейнаго дерева и воспитаніемъ туземцевъ Борріобула-Га, на лѣвомъ берегу Нигера.
   Такъ какъ Ада молчала, то отвѣчать должна была я, и сказала, что, вѣроятно, такой результатъ будетъ ей пріятенъ.
   -- Мнѣ ужъ теперь пріятно, возразила мистрисъ Джеллиби.-- Я посвятила всю мою энергію, всю себя этому дѣлу. Но это пустяки, лишь бы только оно удалось! Я съ каждымъ днемъ больше вѣрую въ успѣхъ. Меня очень удивляетъ, миссъ Соммерсонъ, что вы никогда не обращали своихъ мыслей къ Африкѣ!
   Этотъ переходъ былъ такъ неожиданъ, что я совершенно растерялась и заикнулась только о климатъ...
   -- Климатъ прекраснѣйшій на свѣтѣ! воскликнула мистрисъ Джеллиби.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Конечно, необходима осторожность. Но она необходима всюду. Если вы не будете остерегаться на Гольборнѣ -- васъ переѣдутъ; этого никогда не случится, если вы примите предосторожности. Такъ и въ Африкѣ.
   -- Безъ сомнѣнія, отвѣтила я, думая о Гольборнѣ.
   -- Можетъ быть, вамъ будетъ интересно взглянуть, сказала мистрисъ Джеллиби, подвигая къ намъ кипу бумагъ, -- на нѣкоторыя изъ замѣтокъ, сдѣланныхъ по этому пункту и по главному вопросу, пока я кончу письмо, которое диктовала моей старшей дочери. Рекомендую -- она мой секретарь
   Дѣвушка перестала грызть перо и отвѣтила на нашъ поклонъ полузастѣпчиво, полунадменно.
   -- Я сейчасъ кончу, хотя, прибавила мистрисъ Джеллиби съ улыбкой,-- моя работа нескончаема. Гдѣ мы остановились, Кадди?
   -- Посылаю свой привѣтъ мистеру Своллоу и прошу... прочитала Кадди.
   -- Прошу позволенія увѣдомить, согласно его письму по вопросу объ африканскомъ проектѣ... Нѣтъ Пеппи. Нѣтъ, ни за что!
   Пеппи, прервавшій африканскую корреспонденцію, былъ тотъ самый ребенокъ, который упалъ съ лѣстницы. Съ пластыремъ на лбу, онъ пришелъ показать свои ушибленныя колѣни; покрывавшія ихъ ссадины и грязь возбудили наше состраданіе, но мистрисъ Джеллиби сказала ему съ невозмутимымъ спокойствіемъ:
   -- Пошелъ прочь, негодный мальчикъ! и устремила свои прекрасные глаза снова къ Африкѣ.
   Такъ какъ она погрузилась въ диктовку, то я осмѣлилась, когда бѣдный Пеппи проходилъ мимо меня, остановить его и посадить на колѣни. Ребенокъ очень удивился, особенно, когда Ада поцѣловала его. Онъ задремалъ и, всхлипывая все рѣже и рѣже, уснулъ на моихъ руказъ. Я такъ занялась имъ, что забыла слѣдить за подробностями письма, хотя и вынесла впечатлѣніе, что оно имѣло чрезвычайно важное значеніе для Африки, и стыжусь, что такъ мало думала о немъ.
   -- Шесть часовъ! воскликнула мистрисъ Джеллиби.-- А нашъ обѣденный часъ -- пять, хотя, впрочемъ, у насъ нѣтъ опредѣленнаго времени и мы обѣдаемъ, какъ случится. Кадди, укажи миссъ Клеръ и миссъ Соммерсонъ ихъ комнаты. Можетъ быть онѣ желаютъ поправить свои туалеты.-- Вы извините меня, конечно, что я такъ мало вами занималась. О, негодное дитя! Пожалуйста, спустите его съ рукъ, миссъ Соммерсонъ!
   Я попросила оставить его у меня, искренно увѣряя, что онъ нисколько мнѣ не мѣшаетъ, снесла его къ себѣ и уложила на свою постель.
   Адѣ и мнѣ отвели двѣ смежныя комнаты. Обѣ были почти совершенно пусты и, тѣмъ не менѣе, въ обѣихъ царствовалъ безпорядокъ; занавѣска надъ моимъ окномъ была прикрѣплена вилкой.
   -- Быть можетъ, вамъ нужна горячая вода? спросила миссъ Джеллиби, ища и не находя кувшина.
   -- Если это васъ не затруднитъ...
   -- О, нисколько, вопросъ въ томъ, есть ли она, возразила миссъ Джеллиби.
   Въ комнатахъ было холодно и сыро, и признаюсь, я чувствовала себя скверно, а Ада чуть не плакала. Однако же мы развеселились, занявшись распаковкой своихъ чемодановъ. Вернувшаяся миссъ Джеллиби заявила, что, къ несчастью, горячей воды нѣтъ, -- не могутъ найти котелка, а чайникъ распаялся.
   Мы просили ее не безпокоиться и поспѣшили переодѣться, чтобъ скорѣе сойти внизъ къ огню. Въ двери постоянно заглядывали дѣтскія головки, всѣмъ любопытно было видѣть необыкновенное явленіе -- Пеппи, спящаго на моей постели; и я все время была подъ страхомъ, какъ бы дѣтскіе носики и пальчики не прищемились въ дверяхъ.
   Намъ нельзя было запереться, такъ какъ у моей двери не было ручки, а въ комнатѣ Ады хотя и была, но вертѣлась во всѣ стороны, не запирая двери. Поэтому я предложила дѣтямъ войти и расположиться у моего стола, а сама, одѣваясь, стала имъ разсказывать исторію Красной шапочки. Они притихли, какъ притаившіяся мышки, со включеніемъ и Пеппи, который проснулся передъ появленіемъ волка. Когда мы сходили внизъ, лѣстница была освѣщена свѣтильней, плавающей въ кружкѣ съ надписью: "На память о Тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ". Въ гостиной, соединенной теперь съ рабочей комнатой мистрисъ Джеллиби открытыми дверями, молодая женщина съ распухшимъ лицомъ, подвязаннымъ фланелью, раздувала огонь и надымила такъ сильно, что мы начали кашлять и плакать, и должны были открыть окна на цѣлые полчаса.
   Все это время мистрисъ Джеллиби въ сосѣдней комнатѣ съ завиднымъ спокойствіемъ продолжала диктовать письма объ Африкѣ, что было для насъ большимъ счастьемъ, такъ какъ мы съ Адой громко хохотали, слушая разсказъ Ричарда о томъ, какъ онъ умывался въ пирожной формѣ и на своемъ туалетномъ столикѣ нашелъ котелокъ.
   Мы сошли къ обѣду послѣ семи часовъ, и предостереженія мистрисъ Джеллиби относительно осторожности оказались очень полезны, такъ какъ дырявый коверъ, покрывавшій лѣстницу и не укрѣпленный прутьями, представлялъ настоящія тенета.
   Намъ подана была рыба, ростбифъ, котлеты и пуддингъ,-- превосходный обѣдъ, если бы былъ приготовленъ, какъ слѣдуетъ, но все это было сырое. Молодая женщина, закутанная фланелью, сунула всѣ блюда на столъ, какъ попало, и на томъ успокоилась, а послѣ обѣда оставила всю посуду на ступеняхъ лѣстницы.
   Въ дверяхъ часто появлялась особа, которую мы видѣли въ деревянныхъ башмакахъ, по всей вѣроятности, кухарка; она появлялась по временамъ, ссорилась и бранилась съ первой за дверями; обѣ жили, должно быть, какъ кошка съ собакой.
   Обѣдъ тянулся долго, вслѣдствіе всякихъ неожиданныхъ случайностей, напримѣръ, блюдо съ картофелемъ опрокинулось въ угольный ящикъ, а ручка штопора оторвалась и ударила молодую женщину въ подбородокъ; но все время мистрисъ Джеллиби сохраняла полнѣйшее спокойствіе духа. Она сообщала намъ много интересныхъ подробностей о Барріобула-Га и тамошнихъ туземцахъ и получила въ продолженіе обѣда столько писемъ, что Ричардъ, сидѣвшій рядомъ съ нею, насчиталъ четыре конверта въ мясной подливкѣ на ея тарелкѣ. Это были письма отъ дамскихъ комитетовъ, отчеты и протоколы женскихъ митинговъ и запросы отъ людей, возбужденныхъ агитаціей филантроповъ, касательно культивированья кофе и туземцевъ. На нѣкоторыя письма требовались отвѣты, и хозяйка три или четыре раза высылала старшую дочь изъ-за обѣда писать ихъ. Какъ она была занята! Правду сказала она намъ, что принесла себя въ жертву дѣла.
   Мнѣ очень любопытно было знать, кто этотъ плѣшивый, смиреннаго вида господинъ въ очкахъ, который занялъ пустое мѣсто за столомъ уже послѣ того, какъ рыба была унесена. Повидимому, онъ тоже былъ причастенъ къ Барріобула-Га, только не какъ активный дѣятель, а какъ пассивный объекты по его безмолвію я приняла бы его за туземца, если бъ не бѣлый цвѣтъ колеи.
   Только когда мы вышли изъ-за стола, оставивъ его вдвоемъ съ Ричардомъ, у меня блеснула мысль: не это ли мистеръ Джеллиби? Да, это былъ онъ. Пришедшій вечеромъ молодой человѣкъ, по имени мистеръ Кволь, съ выпуклыми, лоснящимися висками, съ зачесанными назадъ волосами, отрекомендовавшійся Адѣ филантропомъ, сообщилъ ей, что онъ считаетъ супружескую чету Джеллиби -- союзомъ духа и плоти. Этотъ молодой человѣкъ иного говорилъ о своемъ значеніи въ африканскомъ вопросѣ, о своемъ проектѣ обучить колонистовъ Барріобула-Га вытачиванью фортепьянныхъ ножекъ и объяснялъ всѣ выгоды отъ осуществленія этого проекта. Онъ старался выставить передъ нами мистрисъ Джеллиби въ наилучшемъ свѣтѣ, и поминутно задавалъ ей такіе вопросы: "я думаю, вы ежедневно получаете отъ ста-пятидесяти до двухъ-сотъ писемъ по африканскому вопросу? Если моя память мнѣ не измѣняетъ, вы, кажется, однажды отослали съ одной почтой пять тысячъ циркуляровъ?". И повторялъ намъ всякій пазъ отвѣть мистрисъ Джеллиби, точно переводчикъ.
   Весь вечеръ мистеръ Джеллиби сидѣлъ въ углу, опершись головой о стѣнку въ глубокомъ уныніи. Ричардъ говорилъ, что, оставшись съ нимъ послѣ обѣда, мистеръ Джеллиби нѣсколько разъ открывалъ ротъ, какъ будто у него лежало что-то на душѣ, но сейчасъ же закрывалъ опять, чѣмъ приводилъ Ричарда въ великое смущеніе.
   Мистрисъ Джеллиби, уютно расположившаяся въ своемъ креслѣ, какъ въ гнѣздышкѣ, обложенномъ бумагами, весь вечеръ пила кофе и диктовала своей старшей дочери, а въ промежуткахъ вела диспутъ съ мистеромъ Кволемъ о всеобщемъ братствѣ людей, по поводу чего высказывала самыя высокія и прекрасныя чувства.
   Я не могла быть такой внимательной слушательницей, какъ мнѣ хотѣлось, потому что Пеппи и остальныя дѣти столпились вокругъ меня и Ады, въ углу гостиной, требуя новой сказки. Я шепотомъ разсказала имъ о Котѣ въ сапогахъ и хотѣла начать новую исторію, когда мистрисъ Джеллиби, случайно вспомнивъ о дѣтяхъ, приказала имъ идти спать. Пеп'хи потребовалъ, чтобъ уложила его въ постельку непремѣнно я, и мнѣ пришлось снести его наверхъ, гдѣ молодая женщина съ фланелевой повязкой бросилась на толпу дѣтей, какъ драгунъ на непріятеля, и упрятала ихъ въ постели. Послѣ этого я постаралась привести немного въ порядокъ наши комнаты и раздуть огонь, едва тлѣвшій въ каминѣ. "
   Входя въ гостиную, я почувствовала на себѣ взглядъ мистрисъ Джеллиби -- очевидно она презирала меня за суетность и пустоту, что меня очень огорчило, хотя я и сознавала, что не могу претендовать на высокій полетъ мыслей.
   Только около полуночи мы улучили удобную минуту и скрылись въ свои комнаты, оставивъ мистрисъ Джеллиби въ обществѣ бумагъ и неизсякаемой чашки кофе, а ея дочь ручкой пера въ зубахъ.
   -- Какой странный домъ! сказала мнѣ Ада, когда мы пришли наверхъ.-- Удивительно, что кузенъ Джонъ отослалъ насъ сюда!
   -- Я милочка, совсѣмъ смущена. Какъ ни стараюсь понять -- никакъ не могу.
   -- Чего? спросила Ада съ улыбкой.
   -- Всего. Можетъ быть и прекрасно намѣреніе мистрисъ Джеллиби облагодѣтельствовать африканскихъ туземцевъ, но Пеппи... хозяйство...
   Ада засмѣялась, обнявъ меня рукой за шею и увѣряя меня, что я кроткое, доброе, милое созданіе и совсѣмъ завладѣла ея сердцемъ.
   -- Вы никогда не унываете! Такъ заботитесь о всѣхъ, такъ беззаботно веселы и такъ скромны Вы съумѣлибы сдѣлать уютнымъ и пріятнымъ даже этотъ домъ?
   О, милочка! Въ простотѣ души она не сознавала, что, украшая меня небывалыми достоинствами, хвалитъ себя, обнаруживая всю доброту своего сердца.
   -- Могу ли я задать вамъ одинъ вопросъ? спросила я, когда мы усѣлись къ огню.
   -- Хоть тысячу!
   -- О вашемъ кузенѣ Джерндайсѣ, которому я столькимъ обязана. Опишите его мнѣ.
   Ада взглянула на меня изумленными глазами и, запрокинувъ свою золотистую головку, залилась такимъ очаровательнымъ смѣхомъ, что я не знала, чему больше удивляться: ея красотѣ, или ея неподдѣльному изумленію.
   -- Эсфирь, вы хотите, чтобы я описала вамъ кузена Джерндайса?
   -- Да, милочка, я никогда не видѣла его.
   -- Да вѣдь и я никогда его не видала!
   -- Можетъ ли быть?
   Ада разсказала мнѣ, что помнитъ съ дѣтства, какъ ея мать со слезами на глазахъ разсказывала о добротѣ и великодушіи мистера Джерндайса, и говорила, что ему можно довѣриться больше, чѣмъ кому-либо на свѣтѣ. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ смерти ея матери, онъ написалъ Адѣ такое простое, искреннее письмо, такъ чистосердечно предлагалъ поселиться у него, прибавляя, что со временемъ, исцѣлятся раны, нанесенныя злосчастнымъ процессомъ. Она съ благодарностью приняла его предложеніе. Ричардъ получилъ подобное же посланіе и далъ такой же отвѣтъ. Онъ видѣлъ Джерндайса, но только разъ, пять лѣтъ тому назадъ въ Винчестерской школѣ. Объ этомъ онъ разсказывалъ Адѣ какъ-разъ въ ту минуту, когда я ихъ увидѣла въ первый разъ. Все что онъ могъ вспомнить о Джерндайсѣ, это -- что онъ "толстый, румяный малый".
   Вотъ все, что она могла мнѣ сообщить. Я продолжала сидѣть передъ огнемъ, когда Ада уже улеглась, думала о Холодномъ домѣ и удивлялась, какимъ далекимъ кажется мнѣ вчерашній вечеръ. Не знаю, куда бы занеслись мои мысли, если бы легкій стукъ въ дверь не призвалъ меня къ дѣйствительности. Я тихонько отворила дверь и увидѣла миссъ Джеллиби со сломанной свѣчою въ кривомъ подсвѣчникѣ въ одной рукѣ и съ рюмкой для яицъ въ другой.
   -- Покойной ночи! сказала она сердитымъ голосомъ.
   -- Покойной ночи!
   -- Могу я войти! неожиданно спросила она меня все тѣмъ же сердитымъ, отрывистымъ тономъ.
   -- Конечно. Только не разбудите миссъ Клеръ.
   Она не захотѣла сѣсть, а стала у огня, обмакивая свой палецъ, выпачканный чернилами, въ рюмку съ уксусомъ и смачивая имъ чернильныя пятна на своемъ лицѣ. Долго стояла она безмолвно, мрачно нахмурившись,-- и вдругъ сказала:
   -- Ахъ, какъ бы я хотѣла, чтобы проклятая Африка провалилась къ чорту!
   Я было попробовала ее успокоить.
   -- Не говорите, миссъ Соммерсонъ! Я ее ненавижу! Отвратительная, мерзкая!
   Я сказала, что она вѣрно очень устала, приложила руку къ ея разгоряченному лбу и посовѣтовала ей лечь и успокоиться. Она продолжала стоять съ тѣмъ же угрюмымъ, нахмуреннымъ видомъ, потомъ неожиданно отставила рюмку и, обернувшись къ постели, на которой спала Ада, сказала:
   -- Какъ она хороша собой!
   Я съ улыбкой подтвердила это.
   -- Сирота?
   -- Да.
   -- Но, должно быть, училась многому? Танцамъ, музыкѣ, пѣнію? Можетъ говорить по французски, умѣетъ шить, знаетъ географію, исторію и все остальное?
   -- Конечно.
   -- А я не знаю. Я ничего не знаю! Умѣю только писать. Я всегда пишу для мамы. Какъ не стыдно было вамъ двумъ пріѣхать сегодня вечеромъ любоваться моимъ невѣжествомъ! Навѣрно, теперь вы мечтаете о себѣ Богъ знаетъ что?
   Я видѣла, что она едва удерживалась отъ слезъ, и молча глядѣла на нее. Надѣюсь, что она прочитала въ моемъ взглядѣ все участіе, которое я къ ней чувствовала.
   -- Это безобразіе!-- продолжала она.-- Вы и сами такъ думаете: весь домъ, дѣти, я -- всѣ гадки! Папа жалокъ -- и не удивительно! Присцилла пьяна -- она постоянно пьяна! Стыдно будетъ съ вашей стороны, если вы станете отрицать, что не замѣтили, когда она прислуживала за обѣдомъ, какъ отъ нея несло кабакомъ. Вы вѣдь замѣтили это?
   -- Милочка, увѣряю васъ, не замѣтила!
   -- Вы замѣтили, не отрекайтесь, вы замѣтили!
   -- О милочка! Дайте мнѣ сказать...
   -- Разсказывайте, вы вѣдь такъ умѣете разсказывать сказки, миссъ Соммерсонъ! Я не хочу васъ слушать.
   -- По вы выслушаете, если не хотите быть несправедливой. Повторяю, я не знала о томъ, что вы мнѣ сейчасъ сказали, потому что служанка не подходила ко мнѣ близко за обѣдомъ. Но разъ вы сказали, я, конечно, не сомнѣваюсь, и мнѣ очень прискорбно это слышать.
   -- И вы, конечно, ставите себѣ это въ заслугу?
   -- Нѣтъ, дорогая моя, это было бы очень глупо.
   Съ тѣмъ же недовольнымъ лицомъ она нагнулась надъ постелью и поцѣловала Аду, потомъ тихо подошла къ моему стулу. Ея грудь тяжело дышала, и мнѣ было ее безконечно жаль, но я думала, что лучше молчать.
   -- Я хотѣла бы умереть!-- вскричала она.-- Я хотѣла бы, чтобъ всѣ мы умерли, это было бы самое лучше...
   И она опустилась передо мной на колѣни, пряча свое лицо въ складкахъ моего платья, и, рыдая, стала умолять простить ее.
   Я утѣшала ее, какъ могла; хотѣла поднять, но она упиралась.
   -- Вы учите дѣвочекъ! О, если бы вы могли учить меня, какъ я стала бы у васъ учиться! Я такъ несчастна! Я такъ васъ люблю!
   Никакъ нельзя было уговорить ее сѣсть рядомъ со мною, она продолжала стоять на колѣняхъ на скамеечкѣ, уткнувшись въ мое платье. Мало по малу бѣдная измученная дѣвушка заснула; я приподняла ея голову, положила на-свое плечо и закуталась вмѣстѣ съ нею въ шаль, такъ какъ огонь потухъ и стало холодно. Сперва я напрасно старалась уснуть: передъ моими закрытыми глазами проносились образы, видѣнные втеченіе дня. Наконецъ, понемногу они стали сливаться, расплываться; мнѣ стало казаться, что на моемъ плечѣ спитъ то Ада, то одна изъ моихъ прежнихъ подругъ въ Гринлифѣ, съ которыми я какъ будто разсталась уже давно, то помѣшанная старушка. Потомъ мнѣ представился какой-то владѣлецъ Холоднаго дома, наконецъ я уже ничего не различала.
   Когда я открыла глаза, подслѣповатый день слабо боролся съ туманомъ и передо мною стоялъ маленькій грязный призракъ: это былъ Пеппи въ чепчикѣ и ночной рубашкѣ; онъ выползъ изъ своей кровати и перебрался ко мнѣ, отъ холода его зубы выбивали частую дробь.
   

ГЛАВА V.
Утреннее приключеніе.

   Хотя утро было очень сырое и густой туманъ казался непроницаемымъ (говорю: казался, ибо оконныя стекла были такъ грязны, что сквозь нихъ даже яркій лѣтній день глядѣлъ бы тускло), но я уже достаточно ознакомилась съ неудобствомъ спать при незапирающихся дверяхъ, къ тому же очень интересовалась Лондономъ, и потому одобрила предложеніе миссъ Джеллиби прогуляться.
   -- Мама не скоро еще сойдетъ внизъ, да и тогда придется ждать завтрака по крайней мѣрѣ часъ; папа закуситъ чѣмъ попало и уходитъ въ контору: онъ не знаетъ, что значитъ завтракать по-людски. Присцилла ставитъ ему съ вечера хлѣбъ и немножко молока, иногда случится, что молока не осталось, иногда ночью его выпьетъ кошка. Но я боюсь, что вы страшно устали и, можетъ быть, охотнѣе поспали бы?
   -- Я совсѣмъ не устала, душечка, и съ удовольствіемъ прогуляюсь.
   -- Ну, если такъ, то я схожу за своими вещами.
   Ада пожелала присоединиться къ намъ и черезъ десять минуть была готова. Я предложила Пеппи умыться, обѣщая за это положить его на свою постель. Онъ милостиво соизволилъ выразить свое согласіе и даже не расплакался, хотя во время операціи имѣлъ видъ угрюмый и вообще отнесся къ ней съ такимъ удивленіемъ, какъ будто видѣлъ ее въ первый разъ, а потомъ моментально заснулъ. Я сама было колебалась позволить себѣ такой самовольный поступокъ относительно чужого ребенка, но потомъ рѣшилась, подумавъ, что никто этого и не замѣтитъ.
   Окончивъ возню съ Пеппи, я помогла Адѣ одѣться, потомъ стала торопливо одѣваться сама и отъ всей этой суеты совсѣмъ разгорѣлась. Мы нашли миссъ Джеллиби за умываньемъ въ той комнатѣ, гдѣ она вчера занималась корреспонденціей.
   Присцилла, съ грязнымъ подсвѣчникомъ въ рукѣ, растапливала каминъ, бросая куски сала въ огонь, чтобъ онъ лучше разгорѣлся. Все было еще въ томъ видѣ, въ какомъ осталось со вчерашняго вечера: обѣденная скатерть не была снята, повсюду крошки, пыль, клочки бумаги. Наружная дверь стояла настежъ; на рѣшеткѣ двора висѣли оловянныя кружки и кувшинъ, а кухарку мы встрѣтити на улицѣ -- она выходила изъ кабака, утирая рукавомъ губы. Поравнявшись съ нами, она сообщила намъ, что заходила туда узнать, который часъ.
   Еще прежде мы встрѣтили Ричарда, онъ бѣгалъ взадъ и впередъ по тротуару, чтобъ согрѣться; онъ очень удивился, что мы такъ рано встали, и съ удовольствіемъ присоединился къ нашей компаніи. Я и миссъ Джиллиби шли впереди; въ ней явилась ея вчерашняя рѣзкость, и, не скажи она вчера, что любитъ меня, я бы никакъ этого не подумала по ея теперешнему виду.
   -- Куда же вы хотите идти?-- спросила она.
   -- Куда-нибудь,-- отвѣчала я.
   -- Куда-нибудь -- значитъ никуда,-- сказала миссъ Джеллиби, внезапно останавливаясь.
   -- Ведите насъ, куда хотите.
   Она зашагала большими шагами и потащила меня за собой.
   -- Мнѣ все равно!-- говорила она.-- Будьте свидѣтельницей миссъ Соммерсонъ, что я это сказала. Пусть онъ со своей противной лысиной ходитъ къ намъ хоть тысячу лѣтъ, я все-таки не стану съ нимъ говорить. Они съ мамой строятъ изъ себя настоящихъ ословъ!
   -- Дорогая моя, ваша дочерняя обязанность... попыталась было я возразить на этотъ эпитетъ, но миссъ Джеллиби стремительно перебила:
   -- Не говорите мнѣ о дочернихъ обязанностяхъ, миссъ Соммерсонъ! Гдѣ же материнскія обязанности? Отданы безъ остатка человѣчеству и Африкѣ. Такъ и спрашивайте у Африки въ чемъ должны состоять дочернія обязанности, это ея дѣло, а ужъ никакъ не мое! Вы возмущены? Ну, и я возмущена!
   Она тащила меня все быстрѣе и быстрѣе.
   -- Повторяю, онъ можетъ ходить къ намъ сколько угодно, а я ни слова съ нимъ не скажу. Я его не выношу! Ихъ разговоры съ мамой я ненавижу и презираю больше всего на свѣтѣ. Удивляюсь, какъ камни на мостовой у нашего дома не вышли изъ терпѣнья и остаются на мѣстахъ слушать всю эту галиматью и любоваться маминымъ хозяйствомъ!
   Я поняла, что она говоритъ о мистерѣ Кволѣ, котораго мы видѣли вчера вечеромъ.
   По счастію, насъ нагнали Ричардъ съ Адой и избавили меня отъ непріятной необходимости бесѣдовать на такую щекотливую тему.
   Они спросили насъ смѣясь, ужъ не условились ли мы бѣжать на перегонки. Нашъ разговоръ прервался. Миссъ Джеллиби молча шла рядомъ со мною съ грустнымъ лицомъ.
   Я разглядывала улицы, удивляясь ихъ безконечности и разнообразію; несмотря на ранній часъ, онѣ кишѣли народомъ; пѣшеходы и экипажи сновали по всѣмъ направленіямъ; въ лавкахъ хлопотали съ устройствомъ обычной ежедневной выставки въ окнахъ, чистили, мели; странныя созданія въ отрепьяхъ рылись въ выметенномъ сору, разыскивая булавки и всякіе отбросы.
   -- Кузина, мы какъ будто и не выходили изъ суда, -- говорилъ веселый голосъ Ричарда:-- смотрите, другой дорогой мы пришли къ мѣсту нашей вчерашней встрѣчи и... что это? Клянусь большой канцлерской печатью, вѣдь это опять вчерашняя старушка!
   И правда, вчерашняя старушка стояла передъ нами съ тѣми же улыбками и реверансами, и съ тѣмъ же покровительственнымъ видомъ говорила:
   -- А! Несовершеннолѣтніе Джерндайсы! Очень рада!
   -- Какъ вы рано вышли изъ дому, сударыня,-- сказала я въ отвѣтъ на ея реверансъ.
   -- Да. Я всегда рано гуляю. До засѣданія. Здѣсь мѣсто уединенное. Я собираюсь съ мыслями передъ началомъ дневныхъ занятій, -- говорила она жеманясь.-- Мои занятія требуютъ размышленій. Слѣдить за судопроизводствомъ ужасно трудно.
   -- Кто это?-- спросила у пеня потихоньку миссъ Джеллиби, крѣпко сжимая мою руку. Но у старушки былъ замѣчательно острый слухъ, -- она услыхала и обратилась прямо къ дѣвушкѣ.
   -- Истица, дитя мое. Къ вашимъ услугамъ. Имѣю честь аккуратно присутствовать на всѣхъ судебныхъ засѣданіяхъ. Со своими документами. Имѣю удовольствіе говорить съ другою юной участницей въ тяжбѣ Джерндайсъ?-- спросила она, низко присѣвъ и склонивъ голову на бокъ.
   Ричардъ, чтобъ загладить свою вчерашнюю оплошность, поспѣшилъ ласкою отвѣтить, что миссъ Джеллиби ничѣмъ не связана съ процессомъ.
   -- А, она не ожидаетъ рѣшенія? Но и она состарѣется. Только не такъ скоро. О нѣтъ! Это садъ Линкольнъ-Инна. Я зову его своимъ. Лѣтомъ это мое постоянное мѣстопребываніе. Птички здѣсь поютъ такъ мелодично! Я провожу здѣсь большую часть вакацій. Въ созерцаніи... Вы не находите, что вакаціи тянутся ужасно долго?
   Чтобъ не обмануть ея ожиданій, мы поспѣшили согласиться.
   -- Когда листья съ деревьевъ опадутъ и всѣ цвѣты завянутъ, такъ что не останется ни одного на букетъ лорду-канцлеру, тогда вакаціи кончаются,-- продолжала она:-- и шестая печать Апокалипсиса снова начинаетъ господствовать. Соблаговолите зайти ко мнѣ, посмотрѣть на мое жилище. Это будетъ для меня хорошимъ предзнаменованіемъ: юность, надежда, красота! Давно онѣ не посѣщали меня!
   Она взяла меня за руку и потащила за собой, кивая Ричарду и Адѣ, чтобъ они шли за нами. Я не знала, какъ отъ нея отдѣлаться, и взглядомъ просила Ричарда помочь мнѣ; но должно быть приглашеніе заинтересовало его, или, можетъ быть, онъ боялся оскорбить старушку, только онъ не обращалъ вниманія на мои знаки и шелъ за нами, а съ нимъ и Ада. Между тѣмъ, наша странная проводница посылала намъ самыя любезныя улыбки, повторяя, что живетъ неподалеку. Дѣйствительно, это было близко. Черезъ боковую калитку она провела насъ въ узкую улицу, примыкающую непосредственно къ заднему фасаду Линкольнъ-Инна и отдѣленную отъ зданія суда только дворами да переулками. Тутъ старушка вдругъ остановилась со словами:-- Вотъ моя квартира. Не угодно ли пожаловать!
   Мы стояли передъ жалкой лавчонкой, надъ дверьми которой было написано крупными буквами:

КРУКЪ. СКЛАДЪ ТРЯПЬЯ И БУТЫЛОКЪ.

   А внизу помельче

КРУКЪ.
ПОСТАВЩИКЪ КОРАБЕЛЬНЫХЪ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ.

   На окнѣ была изображена красная бумажная фабрика съ подъѣзжающими къ ней красными телѣгами, наложенными доверху красными мѣшками съ тряпьемъ. Тамъ и сямъ виднѣ лись надписи: "Покупаютъ кости". "Покупаютъ старое желѣзо, ломанную кухонную посуду". "Покупаютъ негодную бумагу". "Покупается подержанное платье мужское и женское".
   Казалось, что здѣсь покупаютъ все что угодно и ничего не продаютъ. На окнѣ стояло множество бутылокъ самыхъ разнообразныхъ сортовъ: отъ инбирнаго пива, отъ содовой воды, изъ подъ ваксы, аптекарскіе пузырьки, винныя бутылки, стклянки изъ подъ пикулей, изъ подъ чернилъ.
   Послѣднее слово мнѣ напомнило, что кромѣ множества пустыхъ чернильныхъ пузырьковъ еще много особенностей напоминало о близкомъ сосѣдствѣ этой лавки съ судебными учрежденіями: она казалась грязнымъ паразитомъ, непризнаннымъ родственникомъ судебной палаты. На улицѣ у дверей лавчонки стояла хромоногая скамья, а на ней лежала груда книгъ съ ярлыкомъ: "Судебные уставы, по 9 пенсовъ за томъ". Всѣ надписи были сдѣланы писарскимъ почеркомъ, какой я видѣла на бумагахъ въ конторѣ Кенджа и Карбоя и въ письмахъ, которыя получала отъ нихъ. Тѣмъ же почеркомъ было написано объявленіе, не имѣющее ничего общаго съ лавкой и гласившее:
   "Почтенный человѣкъ сорока пяти лѣтъ ищетъ переписки, исполняетъ заказы скоро и аккуратно. Адресоваться: Немо, квартира мистера Крука".
   По стѣнамъ лавки висѣли подержанные синіе и красные мѣшки, у двери лежали кучи старыхъ пергаментныхъ свертковъ и выцвѣтшихъ рваныхъ бумагъ. Мнѣ казалось, что всѣ ржавые ключи, которые сотнями валялись въ грудѣ стараго желѣза, когда-нибудь отворяли двери и ящики юристовъ; что всѣ лохмотья, лежавшіе на сломанныхъ деревянныхъ вѣсахъ и свѣшивавшіяся съ потолочной балки, нѣкогда были судейскими мантіями. "Для дополненія картины остается вообразить, что кости,-- вонъ тамъ, въ углу,-- и какъ чудесно онѣ вычищены! взгляните! это кости несчастныхъ кліентовъ", шепнулъ намъ Ричардъ.
   Въ это пасмурное утро въ лавкѣ, загороженной отъ свѣта стѣнами Линкольнъ-Инна, было совсѣмъ темно, и мы могли разсмотрѣть ея содержимое только благодаря фонарю, который держалъ старикъ въ очкахъ и мѣховой шапкѣ. Теперь онъ повернулся къ двери и замѣтилъ насъ.
   Это былъ маленькій сморщенный старикашка съ лицомъ, напоминающимъ лицо трупа; его голова ушла далеко въ плечи и дыханіе выходило густымъ паромъ, точно дымъ отъ горѣвшаго внутри огня. Брови и борода были совсѣмъ бѣлыя, кожа сплошь изрѣзана глубокими морщинами и толстыми вздутыми жилами, что дѣлало его похожимъ на старый древесный сукъ, осыпанный снѣгомъ.
   -- Хи-хи... Желаете что-нибудь продать? спросило старикъ, подходя къ двери.
   Мы поспѣшили ретироваться и обратились къ нашей проводницѣ, которая въ эту минуту тщетно пыталась отворить свою дверь. Ричардъ сталъ было убѣждать ее, что такъ какъ мы имѣемъ удовольствіе знать, гдѣ она живетъ, то можемъ уйти, и прибавилъ, что мы торопимся домой. Но отъ нея не такъ-то легко было отдѣлаться. Она такъ настойчиво просила насъ, особенно меня, войти хоть на минутку (для хорошаго предзнаменованія), что намъ оставалось только уступить. Къ тому же насъ разбирало любопытство, и когда старикъ сталъ въ свою очередь упрашивать: "Ну, ну, зайдите, сдѣлайте ей удовольствіе. Это займетъ не болѣе минутки. Заходите, заходите. Если та дверь не отворяется, пройдите черезъ лавку!" -- мы вошли, ободряемыя и поощряемыя Ричардомъ, и разсчитывая на его покровительство.
   -- Мой хозяинъ Крукъ, соблаговолила представить его намъ старушка:-- прозванъ сосѣдями лордомъ-канцлеромъ, а лавку зовутъ Верховнымъ судомъ. Очень эксцентричный человѣкъ. Большой чудакъ, страшный чудакъ, увѣряю васъ.
   Она покачала головой и постучала пальцемъ по лбу, давая понять, что мы должны быть къ нему снисходительны,-- потому что... вы понимаете? онъ немного... того! сказала она съ чрезвычайной важностью. Старикъ, услыхавъ это, засмѣялся.
   Положимъ, это правда, что меня зовутъ лордомъ "канцлеромъ, а лавку мою Верховнымъ судомъ, говорилъ онъ, идя впереди съ фонаремъ:-- А знаете ли, за что прозвали такъ меня и мою лавку?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Ричардъ довольно равнодушно.
   -- Видите-ли началъ было старикъ, останавливаясь и обернувшись къ намъ:-- А, хи-хи-хи! Какіе прекрасные волосы! У меня внизу три мѣшка женскихъ волосъ, но такихъ шелковистыхъ и тонкихъ нѣтъ. Что за цвѣтъ! какая тонина!
   -- Ну, любезный, довольно! крикнулъ Ричардъ, возмущенный тѣмъ, что старикъ своей желтой рукой дотронулся до волосъ Ады.-- Можете восхищаться про себя, какъ и мы, но вольностей себѣ не позволяйте!
   Старикъ бросилъ на него быстрый взглядъ, но Ада, раскраснѣвшаяся отъ смущенія и похорошѣвшая такъ, что поразила даже ко всему, кромѣ своего процесса, равнодушную старуху, поспѣшила вмѣшаться и сказала смѣясь, что гордится такимъ простодушнымъ комплиментомъ. Тогда мистеръ Крукъ вернулся къ начатому разсказу такъ же внезапно, какъ прервалъ его.
   -- Посмотрите, сколько у меня всякой всячины, говорилъ онъ приподнимая фонарь.-- Сосѣди ничего не понимаютъ и думаютъ, что все это никуда не годный хламъ, который здѣсь гніетъ и пропадаетъ, потому то и окрестили такъ это мѣсто. У меня масса пергамента и старыхъ бумагъ, я люблю ржавчину, плѣсень и паутину. Мнѣ все годится: доброму вору все въ пору. Что разъ попалось въ мои лапы, съ тѣмъ я ужъ не разстанусь (такъ думаютъ мои сосѣди, хоть толкомъ и не знаютъ). Я не люблю ничего переставлять, мести, вытирать, чистить или чинить. Вотъ почему они дали мнѣ это скверное прозвище. Я на нихъ плюю! Каждый день я хожу въ Иннъ смотрѣть, какъ засѣдаетъ мой высокоблагородный ученый собратъ. Онъ меня не замѣчаетъ, но я за нимъ наблюдаю: между нами разница небольшая, оба копаемся въ грязи, хи-хи!-- Леди Джэнъ!
   Большая сѣрая кошка спрыгнула съ ближайшей полки къ нему на плечо такъ неожиданно, что мы вздрогнули.
   -- Покажи имъ, какъ ты царапаешься. Ну, рви, леди Дженъ! говорилъ хозяинъ.
   Кошка соскочила на полъ, вонзила свои острые, какъ у тигра, когти въ кучу тряпья и стала его раздирать съ такимъ скрипомъ, что я почуствовала оскомину на зубахъ.
   -- Такъ она бросится на всякаго, на кого я ее науськаю! сказалъ старикъ.-- Я скупаю, между прочимъ, я кошачьи шкурки, эту также продали мнѣ на шкуру, видите, какая красота! Но я не содралъ ее. (Въ судѣ не такъ поступаютъ, не такъ ли?)
   Говоря это, онъ провелъ насъ черезъ лавку, отперъ заднюю дверь, которая вела внутрь дома, и остановился, положивъ руку на замокъ. Прежде чѣмъ пройти въ дверь, старушка любезно ему замѣтила:
   -- Будетъ, Крукъ! у васъ прекрасныя намѣренія, но вы надоѣли моимъ юнымъ друзьямъ. Они торопятся. Мнѣ самой пора идти въ судъ. Мои молодые друзья -- несовершеннолѣтніе участники въ тяжбѣ Джерндайсъ.
   -- Джерндайсъ? съ испугомъ воскликнулъ старикъ.
   -- Джерндайсъ съ Джерндайсомъ,-- громадный процессъ, пояснила она.
   -- Хи-хи! Кто бы подумалъ! проговорилъ онъ задумчиво и, видимо, чѣмъ то пораженный. Онъ смотрѣлъ на насъ съ такимъ любопытствомъ, и казался въ такомъ восторгѣ, что Ричардъ замѣтилъ:
   -- Вы, кажется, взяли на себя трудъ принимать участіе въ дѣлахъ, которыя разбираетъ вашъ достопочтенный ученый собратъ.
   -- Да, вы угадали, отвѣчалъ старикъ разсѣянно:-- ваше имя?..
   -- Ричардъ Карстонъ.
   -- Карстонъ, повторилъ онъ медленно загибая указательный палецъ и продолжая загибать слѣдующіе при дальнѣйшемъ перечисленіи:-- Да, тамъ есть эта фамилія и еще Бербери, Клеръ, Дэдлокъ.
   -- Онъ знаетъ о дѣлѣ столько же, сколько настоящій лордъ-канцлеръ, получающій за это жалованье, замѣтилъ Ричардъ.
   -- Э, пробормоталъ старикъ, выходя изъ задумчивости:-- Томъ Джерндайсъ... извините меня, что я такъ его называю, но въ судѣ его никогда не знали подъ другимъ именемъ, а было время, когда онъ былъ такъ же извѣстенъ тамъ, какъ теперь она (многозначительны!'! кивокъ въ сторону старухи). Томъ бывалъ здѣсь часто. Онъ пріобрѣлъ безпокойную привычку бродить около суда и разговаривать съ здѣшними лавочниками, заклиная ихъ избѣгать суда, какъ чумы, чтобы ни случилось. "Потому что, говорилъ Томъ, судиться -- это все равно, что жариться на медленномъ огнѣ, или чтобъ тебя растирали въ порошокъ между жерновами; судиться -- значитъ умирать подъ пчелиными жалами, захлебываться капля по каплѣ, сходить съума ежеминутно, изо дня въ день, изъ года въ годъ"... Онъ чуть-чуть не покончилъ съ собою вотъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ стоитъ молодая леди.
   Мы слушали съ ужасомъ.
   -- Онъ вошелъ въ эту дверь въ день своей смерти, продолжалъ. старикъ, указывая пальцемъ на полу воображаемый путь Тома Джерндайса.-- Весь околотокъ давно зналъ, что онъ покончить съ собой рано или поздно, и вѣроятно скоро. Такъ вотъ, въ этотъ день онъ вошелъ ко мнѣ, прошелся по лавкѣ, сѣлъ на скамью, вонъ эту, и попросилъ меня (вы конечно понимаете, что я тогда былъ помоложе) привести ему пинту вина, "потому что", говорилъ онъ: "я, Крукъ, совсѣмъ измучился,-- мой процессъ опять въ судѣ. Теперь, я думаю, рѣшеніе наконецъ близко". Мнѣ не хотѣлось оставлять его одного и я уговорилъ его сходить въ таверну, что по ту сторону улицы, проводилъ его туда и видѣлъ въ окно, какъ онъ усѣлся въ креслѣ у камина въ большой компаніи. Не успѣлъ я вернуться, какъ слышу выстрѣлъ,-- бѣгу въ въ таверну, и всѣ сосѣди бѣгутъ туда, и каждый кричитъ: это Томъ Джерндайсъ! і.
   Старикъ помолчалъ, поглядѣлъ на насъ, потомъ на фонарь, задулъ его и продолжалъ:
   -- Разумѣется мы не ошиблись. Хи-хи! Конечно вечеромъ, когда докладывалось дѣло, весь околотокъ собрался въ судѣ. Мой высокопоставленный ученый собратъ и компанія по обыкновенію копались въ грязи и притворялись, будто ничего не слыхали про случившееся, или, если и слыхали, то они тутъ не при чемъ. Охъ-хо-хо, Боже мой!
   Розовое личико Ады смертельно поблѣднѣло, Ричардъ выглядѣлъ не лучше; я понимала, что они должны чувствовать, если даже я, не участница въ процессѣ, такъ взволнована.
   Какое потрясеніе должны были испытать эти неопытныя молодыя сердца, узнавъ, что они наслѣдники цѣлаго ряда несчастій, оставившихъ по себѣ такія ужасныя воспоминанія. Я безпокоилась также о томъ, какъ подѣйствуетъ этотъ тяжелый разсказъ на бѣдную сумасшедшую, но, къ моему удивленію, старушка какъ будто и не слышала его и продолжала тащить насъ наверхъ, объясняя съ снисходительностью высшаго существа къ слабому смертному, что ея хозяинъ "немножко того... вы понимаете?"
   Она занимала большую комнату на чердакѣ, откуда открывался видъ на крыши Линкольнъ-Инна,-- что, казалось, и было главной причиной, побудившей ее занять эту комнату. Она говорила, что можетъ видѣть отсюда Линкольнъ-Иннъ даже ночью, особенно при лунномъ свѣтѣ. Комната была чистенькая, почти пустая, въ ней стояла только самая необходимая мебель; по стѣнамъ было прилѣплено нѣсколько старыхъ, вырванныхъ изъ книгъ гравюръ, изображающихъ адвокатовъ г канцлеровъ, и висѣло съ полдюжины ридикюлей и рабочихъ мѣшковъ "съ документами" -- какъ она намъ объяснила. Въ каминѣ не было ни топлива, ни золы, нигдѣ не видно ни принадлежностей одежды и ничего съѣстного. На полкѣ открытаго шкапа я замѣтила одну или двѣ пустыхъ тарелки, столько же чашекъ,-- и только; все это было чисто-пачисто вытерто и пусто. Осмотрѣвшись кругомъ, я начала понимать, какой трогательный смыслъ скрывался подъ жалкой внѣшностью старухи.
   -- Я чрезвычайно польщена, могу васъ увѣрить, визитомъ несовершеннолѣтнихъ Джерндайсовъ, привѣтливо говорила наша бѣдная хозяйка:-- очень обязана за хорошее предзнаменованіе. Мѣсто здѣсь уединенное. Удобно размышлять. Я очень ограничена въ выборѣ мѣста, такъ какъ мнѣ необходимо слѣдить за судопроизводствомъ. Я живу здѣсь много лѣтъ. Дни провожу въ судѣ, а вечера и ночи тутъ. Ночи мнѣ кажутся ужасно длинными, такъ какъ я мало сплю и много думаю. Иначе и нельзя, имѣя дѣло въ судѣ. Я въ отчаяніи, что не могу вамъ предложить шоколада. Вскорѣ выйдетъ рѣшеніе, и я заживу на широкую ногу. Въ настоящее же время (рѣшаюсь открыться въ этомъ несовершеннолѣтнимъ Джерндайсамъ, но только подъ условіемъ строжайшей тайны) я часто нахожусь въ затрудненіи, какъ сохранить приличную внѣшность. Я часто страдала здѣсь отъ холода; бывали непріятности и похуже холода. Но это ничего не значитъ. Простите, что завела разговоръ о такихъ пустякахъ.
   Она приподняла занавѣску, прикрывавшую узкое окно ея чердака и обратила наше вниманіе на висящія тамъ клѣтки съ птицами: жаворонками, коноплянками, щеглами; всѣхъ было по крайней мѣрѣ штукъ двадцать.
   -- Я начала покупать ихъ съ цѣлью, которую вы сейчасъ поймете. Я хотѣла выпустить ихъ на волю въ тотъ день, какъ выйдетъ рѣшеніе. Да-а. А они умираютъ въ неволѣ! Ихъ жизнь такъ коротка, а дѣло тянется такъ долго, что онѣ умираютъ одна за другой, и мою коллекцію я должна постоянно возобновлять. Это все молодыя птицы, но сомнѣваюсь, доживетъ ли до освобожденія хотъ одна. Неправда ли, это ужасно?
   Она не ждала отвѣтовъ на свои вопросы: должно быть она имѣла привычку задавать вопросы даже тогда, когда была одна.
   -- По временамъ, когда дѣло откладывается и большая печать снова господствуетъ, мнѣ приходитъ мысль, что, можетъ быть, когда нибудь и меня найдутъ бездыханной здѣсь, гдѣ я находила мертвыми столькихъ птичекъ!
   Отвѣчая на глубокую жалость, которую онъ прочелъ въ глазахъ Ады, Ричардъ нашелъ случай незамѣтно положить на каминъ нѣсколько монетъ, пока мы стояли передъ клѣтками, притворяясь, что разсматриваемъ птицъ.
   -- Я не могу позволить имъ много пѣть, говорила старушка,-- потому что (вамъ, быть можетъ, это покажется смѣшно) меня смущаетъ мысль, что они распѣваютъ здѣсь, пока я въ судѣ слѣжу за доказательствами. А мнѣ нужно, понимаете, полное спокойствіе. Въ другой разъ я скажу вамъ ихъ имена. Не теперь. Пусть ихъ поютъ на здоровье въ день такого хорошаго предзнаменованія. Въ честь юности, надежды и красоты! проговорила она, сопровождая каждое изъ послѣднихъ словъ улыбкой и реверансомъ. Ну, дадимъ имъ свѣту!
   И птички начали прыгать и щебетать.
   -- Я не могу впускать имъ свѣжаго воздуха, потому что кошка, леди Джэнъ,-- вы видѣли ее внизу -- точитъ на нихъ зубы. Она по цѣлымъ часамъ просиживаетъ за окномъ на перилахъ.-- Я открыла, продолжала она таинственнымъ шепотомъ:-- что ея врожденная кровожадность усилилась вслѣдствіе страха видѣть ихъ на свободѣ -- это потому, что скоро выйдетъ рѣшеніе. Она страшно хитра и лукава. Я почти увѣрена, что это не кошка, а волкъ сказочный, -- такъ трудно выгнать ее за дверь.
   Не знаю, скоро ли бы мы съумѣли найти предлогъ закончить нашъ визитъ, но весьма кстати на сосѣднихъ часахъ пробило половина десятаго. Она поспѣшно схватила со стола мѣшокъ съ документами и спросила, не пойдемъ ли мы съ ней въ судъ? Мы сказали, что не пойдемъ, прибавивъ, что не намѣрены ее задерживать.
   Отворяя дверь, она говорила:-- Съ такимъ чудеснымъ предзнаменованіемъ мнѣ сегодня болѣе, чѣмъ когда нибудь необходимо быть въ судѣ. Весьма возможно, что сегодня мое дѣло будетъ докладываться первымъ. У меня даже есть предчувствіе, что это непремѣнно такъ будетъ.
   Спускаясь, она говорила намъ шепотомъ, что весь домъ набитъ хламомъ, который хозяинъ все скупаетъ, а продавать не хочетъ -- потому что онъ немного... того, вы понимаете?
   Во второмъ этажѣ она остановилась передъ мрачнаго вида дверью.
   -- Здѣсь живетъ другой жилецъ, переписчикъ, объяснила она намъ.-- Уличные мальчишки говорятъ, что онъ продалъ душу чорту. Не знаю, что онъ сдѣлалъ съ полученными деньгами. Т-съ!
   Очевидно она подозрѣвала, что жилецъ можетъ услышать ее даже отсюда; повторяя: "т-съ" она отошла на ципочкахъ, какъ будто-бы звукъ ея шаговъ могъ передать ему, что она говорила.
   Когда мы проходили черезъ лавку, мы застали старика за довольно страннымъ занятіемъ: онъ опускалъ черезъ люкъ, продѣланный въ полу, свертки старыхъ бумагъ въ яму вродѣ колодца. Онъ работалъ такъ усердно, что съ него градомъ катился потъ. Опустивъ связку внизъ, онъ чертилъ мѣломъ на стѣнкѣ крестикъ. Ричардъ, Ада и миссъ Джеллиби прошли впередъ за старухой; когда же я, въ свою очередь, проходила мимо Крука, онъ остановилъ меня за руку и написалъ мѣломъ на стѣнѣ букву Д, выводя ее очень странно: онъ началъ букву съ конца и начертилъ ее наоборотъ. Это была заглавная буква, и не печатная, а совершенно такая, какую написалъ бы каждый клеркъ Кенджа и Карбоя.
   -- Можете вы это прочесть? спросилъ онъ, глядя на меня проницательнымъ взглядомъ.
   -- Конечно. Это не трудно.
   -- Что написано?
   -- Д.
   Взглянувъ еще разъ на меня, потомъ на дверь, онъ стеръ написанное и вывелъ на томъ же мѣстѣ "ж", только на этотъ разъ маленькое, не прописное, и опять спросилъ:
   -- Что это?
   Я отвѣтила.
   Онъ быстро стеръ и снова писалъ буквы тѣмъ же страннымъ способомъ, начиная съ конца и спрашивая каждый разъ, какая это буква, пока не вышло слова: Джерндайсъ. Ни разу онъ не оставилъ на стѣнкѣ двухъ буквъ вмѣстѣ. Когда я прочла все слово, онъ засмѣялся и сталъ снова тѣмъ же страннымъ способомъ и такъ же быстро чертить новыя буквы, изъ которыхъ составилось: Холодный домъ.
   Когда я съ удивленіемъ прочла эти два слова, онъ за смѣялся и спряталъ мѣлъ.
   -- Хи-хи. Я имѣю способность, миссъ, чертить на память буквы, хоть не умѣю ни читать, ни писать!
   Онъ казался мнѣ такимъ отвратительнымъ (и кошка его съ такой злостью смотрѣла на меня, какъ будто-бы я была сродни тѣмъ птицамъ наверху), что я вздохнула съ облегченіемъ, когда въ дверяхъ показался Ричардъ со словами: -- Надѣюсь, миссъ Соммерсонъ, что вы не заняты здѣсь продажей своихъ волосъ? Довольно съ мистера Крука и тѣхъ трехъ мѣшковъ!
   Я поспѣшила пожелать мистеру Круку добраго утра и присоединиться къ своимъ друзьямъ. Разставаясь съ нами, старушка торжественно насъ благословила и повторила свое вчерашнее обѣщаніе сдѣлать меня и Аду наслѣдницами своихъ будущихъ помѣстій. Поворачивая за уголъ, мы оглянулись назадъ и увидѣли въ дверяхъ лавки мистера Крука, смотрящаго намъ вслѣдъ. На его плечѣ сидѣла кошка и хвостъ ея торчалъ сбоку его мѣховой шапки, точно громадное перо.
   -- Вотъ наше первое лондонское приключеніе! сказалъ со вздохомъ Ричардъ.-- Ахъ, кузина, какое скверное слово: Канцелярскій судъ!
   -- И для меня, съ тѣхъ поръ, какъ себя помню, прибавила Ада.-- Какъ грустно, что я должна быть врагомъ столькихъ людей, да еще своихъ родственниковъ! А они, я увѣрена, со своей стороны питаютъ ко мнѣ враждебныя чувства, и всѣ мы разоряемъ другъ друга, не зная зачѣмъ и почему, и всю нашу жизнь проведемъ во враждѣ и недоразумѣніяхъ. Долженъ же кто нибудь изъ насъ быть правъ? Не странно-ли что ни одинъ честный судья, серьезно изучавшій это дѣло, не могъ открыть этого втеченіе столькихъ лѣтъ?
   -- Да, кузина, вы правы: въ этой разорительной нелѣпой игрѣ есть что-то дикое. Съ какимъ спокойствіемъ, съ какой безмятежностью занимались вчера судьи этимъ дѣломъ! а какъ подумаешь, сколько несчастій оно принесло,-- кружится голова и сжимается сердце! Когда я спрашиваю себя, какъ могло это случиться съ людьми, допустивъ, что это люди неглупые и порядочные, -- я теряю голову, а когда подумаю, что можетъ быть они дѣйствительно плуты,-- у меня сердце разрывается. Но во всякомъ случаѣ, Ада, -- вѣдь я могу звать васъ Адой?
   -- Конечно, кузенъ Ричардъ!
   -- Во всякомъ случаѣ, Ада, на насъ съ вами судъ не окажетъ дурного вліянія. Благодаря нашему доброму родственнику, мы столкнулись на жизненномъ пути и теперь насъ ничто не разлучитъ!
   -- Ничто, Ричардъ! тихо отвѣтила Ада.
   Миссъ Джеллиби значительно пожала мою руку и посмотрѣла на меня выразительнымъ взглядомъ. Я улыбнулась ей, мы весело продолжали свой путь, и наша прогулка закончилась весело.
   Спустя полчаса послѣ нашего возвращенія, явилась мистрисъ Джеллиби; затѣмъ втеченіе часа постепенно появлялись въ столовой разныя принадлежности завтрака.
   Не сомнѣваюсь, что мистрисъ Джеллиби укладывалась вечеромъ въ постель и, вставъ поутру, совершала свой туалетъ такъ же, какъ и всѣ смертные, но по ея наружному виду этого нельзя было сказать: костюмъ ея оставался въ томъ самомъ состояніи, въ какомъ былъ вчера.
   За завтракомъ она была очень занята, такъ какъ утренняя почта принесла ей кучу писемъ о Барріобула-Га; по ея словамъ, ей предстоялъ хлопотливый день. Дѣти вертѣлись вокругъ стола, безпрестанно падая и прибавляя новые синяки къ тѣмъ, которыми были испещрены ихъ ноги, представлявшія настоящую лѣтопись ихъ злоключеній. Маленькій Пеппи пропадалъ безъ вѣсти втеченіе полутора часа, пока наконецъ полисменъ принесъ его домой съ Ньюгетскаго рынка. Спокойствіе, съ которымъ мистрисъ Джеллиби перенесла это отсутствіе, а потомъ его возвращеніе въ нѣдра семьи, не мало насъ удивило. Все это время она продолжала неутомимо диктовать Каролинѣ, которая уже успѣла основательно выпачкаться въ чернилахъ.
   Въ часъ за нами пріѣхала открытая коляска и повозка за нашими вещами. Мистрисъ Джеллиби просила насъ передать ея привѣтъ ея доброму другу мистеру Джерндайсу. Каролина оставила свою конторку, чтобъ насъ проводить; она крѣпко поцѣловала меня въ коридорѣ и стала на крыльцѣ, кусая перо и горько плача. Пеппи, по счастію, спалъ и тѣмъ избавилъ себя отъ тяжелыхъ минутъ разставанія; (у меня было нѣкоторое подозрѣніе, что онъ очутился на Ньюгетскомъ рынкѣ, разыскивая меня). Остальныя дѣти окружили нашу коляску, влѣзали на запятки, безпрестанно падали, а когда мы тронулись, они пустились бѣжать за экипажемъ, рискуя попасть подъ колеса, чѣмъ привели насъ въ неописанный страхъ.
   

ГЛАВА VI.
Совсѣмъ дома.

   Мы покатили къ западу. День совершенно прояснился. Теперь, при яркомъ солнечномъ сіяніи, безконечныя улицы съ блестящими магазинами, кипучая дѣятельность, пестрая толпа народа, которую вызвала на воздухъ хорошая погода,-- поражали насъ гораздо больше.
   Но вотъ великолѣпный городъ остался позади, и мы поѣхали предмѣстьями, которыя, по моему, ничуть не уступали многимъ большимъ и красивымъ городамъ. Наконецъ мы очутились на настоящей проселочной дорогѣ, и на встрѣчу намъ стали попадаться вѣтряныя мельницы, стоги сѣна, верстовые столбы, фермерскія повозки, отъ которыхъ несся запахъ прѣлаго сѣна, качающіяся вывѣски постоялыхъ дворовъ, водопойныя колоды, деревья, изгороди, поля. Какъ хорошъ былъ этотъ окружающій зеленый пейзажъ впереди, и огромная столица въ отдаленіи! Подъ впечатлѣніемъ всего окружающаго мы такъ развеселились, что когда мимо проѣхала повозка, запряженная отличными лошадьми въ красной сбруѣ съ бубенчиками, мы готовы были запѣть подъ музыку мелодичнаго звона.
   -- Эта дорога приводитъ мнѣ на память моего тезку, Ричарда Виттингтона, особенно встрѣча съ этой повозкой... Однако, что бы это значило?
   Мы остановились, и повозка остановилась. Музыка прекратилась и лишь изрѣдка, когда лошадь трясла головою, раздавался слабый звонъ.
   -- Нашъ кучеръ оглядывается на того, что ѣдетъ въ повозкѣ. Тотъ идетъ къ намъ... продолжалъ Ричардъ: -- Здравствуй, любезный! Что за странность? посмотрите, Ада, у него на шляпѣ конвертъ съ вашимъ именемъ!
   Дѣйствительно, за ленту шляпы этого человѣка былъ засунутъ конвертъ, и не одинъ, а цѣлыхъ три, адресованные Адѣ, Ричарду и мнѣ. Онъ вручилъ ихъ каждому изъ насъ поочередно, при чемъ почтительно прочиталъ сперва вслухъ имя каждаго. На вопросъ Ричарда, отъ кого эти письма, онъ отвѣтилъ кратко: "Отъ хозяина, сэръ", надѣлъ шляпу, щелкнулъ бичомъ, и снова залились колокольчики.
   -- Это повозка мистера Джерндайса? спросилъ Ричардъ у нашего возницы.
   -- Да, сэръ, ѣдетъ въ Лондонъ.
   Мы развернули записки. Всѣ онѣ были одинаковаго содержанія; въ каждой твердымъ, четкимъ почеркомъ было написано слѣдующее:
   "Желаю, милый другъ, чтобы мы встрѣтились свободно и непринужденно, какъ старые друзья. Предадимъ прошлое забвенію, такъ будетъ удобнѣе для васъ и для меня.

Любящій васъ
Джонъ Джерндайсъ".

   Изъ всѣхъ троихъ я, быть можетъ, менѣе всѣхъ могла удивляться этой запискѣ, такъ какъ ни разу еще не имѣла случая поблагодарить того, кто столько лѣтъ былъ моимъ благодѣтелемъ и единственнымъ покровителемъ. Моя благодарность была такъ глубока, что до сихъ поръ я не думала о томъ, въ какихъ выраженіяхъ я ее выскажу; но теперь я почувствовала, что мнѣ будетъ очень трудно встрѣтиться съ нимъ, не промолвивъ ни слова о томъ, какъ я ему много обязана.
   Но въ Ричардѣ и Адѣ эти строки пробудили смутное воспоминаніе о томъ, что ихъ кузенъ Джерндайсъ всегда ненавидѣлъ всякія изъявленія благодарности и, чтобъ отъ нихъ избавиться, прибѣгалъ къ самымъ страннымъ способамъ, иногда же спасался бѣгствомъ. Ада припомнила, что она еще ребенкомъ слышала отъ матери, какъ однажды онъ оказалъ ей какую-то необыкновенно великодушную услугу, и какъ она отправилась его благодарить; увидавъ ее въ окно, онъ выскочилъ изъ дому черезъ черный ходъ, и цѣлыхъ три мѣсяца она о немъ не слыхала.
   За этимъ разсказомъ послѣдовали другіе на ту же тему, и цѣлый день мы почти ни о чемъ больше не говорили. Если случайно и затрогивали какую-нибудь постороннюю тему, то скоро опять возвращались къ прежней: строили догадки о домѣ,-- каковъ онъ съ виду, удобенъ ли; о томъ, когда мы пріѣдемъ, когда увидимъ мистера Джерндайса, -- сейчасъ же, или черезъ нѣсколько часовъ; что онъ намъ скажетъ, и что мы ему? и такъ безъ конца.
   Дорога была тяжела для лошадей, поэтому, когда встрѣтился китайскими церемоніями.
   -- Знаю! сказала она; -- знаю, Жарндисы! Очень-рада, имѣю честь рекомендоваться! Прекрасное предзнаменованіе: молодость, надежда и красота; попались сюда и не знаютъ какъ выйдти!
   -- Сумасшедшая! проговорилъ Ричардъ, забывъ, что она можетъ его слышать.
   -- Точно, сумасшедшая, молодой господинъ, сказала она съ такою поспѣшностью, что онъ весь вспыхнулъ: -- я также была здѣсь подъ опекой. Тогда я не была сумасшедшая; каждая фраза ея сопровождалась низкимъ книксеномъ и улыбкою.-- Я была молода! и имѣла надежду! даже была хороша собой -- теперь все пропало! и красота, ни молодость, ни надежда ни къ чему не послужили. Я имѣю честь быть всегда въ Палатѣ, съ документами: жду рѣшенія, да! Прошу, примите поздравленіе.
   Ада нѣсколько была испугана этимъ неожиданнымъ знакомствомъ. Желая успокоить ее и бѣдную старушку, я сказала ей, что мы ее благодаримъ и желаемъ ей здоровья.
   -- Ко-не-чно! сказала она.-- Я думаю! Вотъ и Кенджъ-разсказчикъ. При немъ его документы! Какъ здоровье вашей свѣтлости?
   -- Благодарю, благодарю; не безпокойтесь добрая женщина, сказалъ мистеръ Кенджъ отводя насъ въ сторону.
   -- Нисколько не безпокоюсь, сказала бѣдная старушка, разставаясь съ нами. Я пожелала имъ счастья -- вотъ и всё... Это не безпокойство! Жду рѣшенія... очень-скоро... Хорошее предзнаменованіе для васъ. Поздравляю васъ!
   Она остановилась у нижней ступени каменной лѣстницы, на которую мы взошли, и, провожая насъ глазами, дѣлала книксены, улыбалась и твердила:-- молодость, надежда, красота, канцелярія, Кенджъ-разсказчикъ! ха! ха! Прощайте, прощайте.
   

ГЛАВА IV.
МИКРОСКОПИЧЕСКАЯ ФИЛАНТРОПІЯ.

   -- Мы должны провести ночь, сказалъ намъ мистеръ Кенджъ, когда мы возвратились въ его комнату:-- въ домѣ мистриссъ Желлиби, и, обратясь ко мнѣ, прибавилъ, что онъ увѣренъ заранѣе, что а знаю, кто такая мистриссъ Желлиби?
   -- Я, впрочемъ, не знаю, сэръ, отвѣчала а:-- можетъ-быть, мистеръ Карстонъ или миссъ Клеръ не знаютъ ли?
   Однакожъ нѣтъ, никто изъ нихъ ничего не зналъ, касательно мистриссъ Желлиби.
   -- Не-уже-ли! Мистриссъ Желлиби... произнесъ мистеръ Кенджъ, ставъ спиною къ камину и устремивъ взоръ свой на пыльный коверъ, лежащій на полу, какъ-будто на немъ была біографія этой знаменитой леди: -- мистриссъ Желлиби, особа съ замѣчательною силою характера; она посвящаетъ себя совершенно-общему благу. Въ разные періоды жизни она занималась разнообразными общественными вопросами и нынѣ, пока что-нибудь другое не обратитъ на себя ея вниманіе, она поглощена совершенно Африкою, въ видахъ размноженія кофейныхъ плантацій -- туземцевъ и безопасныхъ колоній по берегамъ африканскихъ рѣкъ, для занятія сильно-развивающимся народонаселеніемъ нашего отечества. Мистеръ Жарндисъ, всегда готовый протянуть руку помощи всякому предпріятію, которое можетъ назваться благодѣтельнымъ и вызвать одобрительный отзывъ филантроповъ, цѣнитъ, я увѣренъ, очень-высоко замѣчательныя качества мистриссъ Желлиби.
   При послѣднемъ словѣ мистеръ Кенджъ поправилъ узелъ галстуха и посмотрѣлъ на насъ.
   -- А мистеръ Желлиби, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Мистеръ Желлиби, гм! сказалъ мистеръ Кенджъ:-- это... это; но я думаю, что отрекомендую его всего вѣрнѣе, если скажу, что онъ законный супругъ мистриссъ Желлиби.
   -- То-есть просто нуль, сэръ? сказалъ Ричардъ съ насмѣшливымъ взглядомъ.
   -- Я этого не говорю, возразилъ мистеръ Кенджъ серьёзнымъ тономъ: -- я не могу сказать этого, потому-что, по правдѣ, ничего не знаю касательно мистера Желлиби. Сколько помню, я никогда не имѣлъ удовольствія видѣть мистера Желлиби. Онъ, можетъ-быть, очень-замѣчательный человѣкъ, но онъ, такъ сказать, совершенно погруженъ, совершенно уничтожается въ блестящихъ качествахъ достойной супруги своей.
   Мистеръ Кенджъ объявилъ намъ, что до Холоднаго Дома далеко; что поѣздка туда, въ такой теплый вечеръ, тягостна и скучна, тѣмъ болѣе, что мы ужь утоплены путешествіемъ, и что мистеръ Жарндисъ самъ пожелалъ оставить насъ на ночь у мистриссъ Желлиби; а завтра, тотчасъ послѣ ранняго обѣда, будетъ готовъ экипажъ для отъѣзда нашего изъ города.
   Затѣмъ, онъ позвонилъ въ маленькій колокольчикъ; явился молодой джентльменъ. Называя его Гуппи, мистеръ Кенджъ спросилъ его отправлены ли наши вещи? Отправлены, отвѣчалъ мистеръ Гуппи и прибавилъ, что у подъѣзда дожидается карета, съ тѣмъ, чтобъ свезти и насъ за вещами, какъ скоро мы пожелаемъ ѣхать.
   -- Итакъ, мнѣ только остается, сказалъ мистеръ Кенджъ, пожимая намъ руки:-- выразить то живое удовольствіе (добраго дня, миссъ Клеръ), которое я чувствую, видя васъ вмѣстѣ (прощайте, миссъ Сомерсонъ!) и надежду, что вы не замедлите быть счастливыми (очень-радъ, что имѣлъ честь съ вами познакомиться, мистеръ Карстонъ) и пойдете по пути чести и справедливости! Гуппи, вы отправитесь туда же съ ними.
   -- Куда это туда, мистеръ Гуппи? спросилъ Ричардъ, когда мы спускались съ лѣстницы.
   -- Недалеко отсюда, сказалъ мистеръ Гуппи: -- близь Тевейской Гостинницы -- вы знаете?
   -- Ничего не знаю; я всегда жилъ въ Винчестерѣ и въ Лондонѣ первый день.
   -- Сейчасъ за угломъ, сказалъ мистеръ Гуппи.-- Пройдемъ Канцелярскій Переулокъ, пересѣчемъ Гольборнскую Улицу я черезъ двѣ минуты тутъ какъ тутъ. А что жъ, лондонская-то особенность миссъ, гм! пожаръ?.. И онъ кажется очень хотѣлъ поострить на мой счетъ.
   -- Да, въ-самомъ-дѣлѣ туманъ очень-густъ, сказала я.
   -- Кажется, онъ вамъ не во вредъ, сказалъ мистеръ Гуппи, откидывая подножки кареты: -- напротивъ, можно сказать, судя по вашей наружности, что онъ вамъ приноситъ пользу.
   Такой нѣжный комплиментъ разсмѣшилъ меня до слезъ; наконецъ дверцы кареты захлопнулись и мистеръ Гуппи помѣстился на козлахъ. Мы втроемъ говорили и смѣялись надъ нашею неопытностью, толковали о странностяхъ Лондона, пока не остановились у воротъ дома, къ которому ѣхали. Онъ находился въ ряду высочайшихъ домовъ узкой улицы очень-похожей на длинную систерну для тумана. У подъѣзда стояла толпа народа, преимущественно дѣтей, я надъ дверью была прибита довольно-грязная мѣдная дощечка съ надписью Желлиби.
   -- Не испугайтесь! сказалъ мистеръ Гуппи, взглянувъ къ намъ въ каретное окно: -- одинъ изъ маленькихъ Желлибятъ просунулъ голову между перилъ и не можетъ вытащить назадъ.
   -- О бѣдное дитя! сказала я: -- выпустите меня ради Бога.
   -- Будьте осторожны, миссъ: маленькіе Желлибята очень-злы, сказалъ мистеръ Гуппи.
   Я бросилась къ бѣдному ребенку, который былъ одинъ изъ самыхъ грязныхъ бѣдняковъ, какихъ когда-нибудь случалось мнѣ видѣть. Голова у него затекла; онъ былъ испуганъ и громко кричалъ, находясь между двумя толстыми желѣзными прутьями перилъ; между-тѣмъ продавецъ молока и хлѣбникъ съ самыми чистыми намѣреніями тащили его за ноги назадъ, будучи, я полагаю, убѣждены, что голова его сожмется подъ вліяніемъ ихъ усилія и маленькій Желлиби выйдетъ цѣлъ и невредимъ изъ своей засады, на радость своей родительницѣ. Я замѣтила, успокоивъ прежде ребенка, что голова его была отъ природы очень-велика и потому пришла къ естественному заключенію, что тамъ гдѣ просунулась голова его, непремѣнно пройдетъ и весь его корпусъ, а потому и посовѣтовала протолкнуть его впередъ. Мысль эта такъ понравилась продавцу молока и хлѣбнику, что, еслибъ я не удержала бѣднаго ребенка за платье, они въ одну минуту спустили бъ его на мостовую; между-тѣмъ Ричардъ и мистеръ Гуппи сошли внизъ, чтобъ, въ случаѣ неудачи, подхватить ребенка; наконецъ, всѣ препятствія были превозможены и мальчикъ освобожденъ; но, вмѣсто благодарности, онъ сталъ колотить палкою, отчаяннымъ образомъ, мистера Гуппи.
   Изъ принадлежащихъ къ дому никто не являлся, исключая одной особы въ патенахъ {Особеннаго рода калоши, употребляемыя въ Англія простолюдинами (patens).}, которую вытолкнули къ ребенку метлою изъ нижняго этажа, не знаю для какой цѣли, да и она, кажется, не знала зачѣмъ. Я поэтому полагала, что мистриссъ Желиби нѣтъ дома, и была удивлена, когда другая особа явилась въ корридорѣ и, идя впередъ насъ въ заднимъ комнатамъ нижняго втажа, произнесла громко: "вотъ двѣ молодыя леди миссисъ Желлиби!" Мы миновали нѣсколько дѣтей, которыхъ легко было задавить въ темнотѣ. Когда мы явились предъ очи мистриссъ Желлиби, одна изъ малютокъ упала съ лѣстницы и просчитала (что было слышно по шуму) головою всѣ ступени.
   Мистрисъ Желлиби, лицо которой ни одною чертою не выразило безпокойства насчетъ падающаго ребенка, между-тѣмъ, какъ мы не могли скрыть нашего испуга (послѣ Ричардъ говорилъ, что онъ счелъ до семи ударовъ), приняла насъ съ совершеннымъ спокойствіемъ. Она была хорошенькая собой, очень-маленькая, кругленькая женщина, между сорока и пятидесятые годами, съ красивыми глазами, которые имѣли странное свойство казаться смотрящими постоянно вдаль, какъ-будто (я опять приведу слова Ричарда) они ничего не были способны видѣть ближе Африки.
   -- Я очень-рада, сказала мистриссъ Желлиби пріятнымъ голосомъ: -- что имѣю удовольствіе видѣть васъ у себя въ домѣ. Я слишкомъ-много уважаю мистера Жарндиса, и никто изъ тѣхъ, въ комъ онъ принимаетъ участіе, не можетъ здѣсь встрѣтить равнодушіе.
   Мы выразили вашу благодарность и сѣли позади двери, гдѣ, на софѣ, былъ хромой инвалидъ. У мистриссъ Желлиби славные волосы; но, будучи занята слишкомъ-много африканскими обязанностями, она не имѣла времени причесываться. Шаль, прикрывавшая ея плечи, свалилась на кресло; когда она пошла намъ на встрѣчу я когда она повернулась къ намъ спиною, чтобъ снова сѣсть, мы не могли не замѣтить, что платье ея далеко не сходится и прорѣшка задѣлана плетнемъ изъ шнурка, подобно бесѣдкѣ.
   Комната, засоренная бумагами и почти вся занятая большимъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ также бумагами, содержалась не только очень-нечисто, но даже очень-грязно. Такъ убѣждалъ насъ нашъ органъ зрѣнія, какъ органъ слуха убѣдилъ насъ, что бѣдный ребенокъ просчиталъ головою всѣ ступени лѣстницы и плакалъ до-тѣхъ-поръ, пока кто-то, въ кухнѣ, не зажалъ ему рта.
   Но всего болѣе поразила насъ изнуренная и болѣзненная, но вовсе недурная собою, дѣвочка, которая сидѣла за письменнымъ столомъ, грызла перо и смотрѣла на насъ. Трудно вообразить себѣ, какъ она была испачкана чернилами; замѣчательно, что, начиная съ растрепанныхъ волосъ до красивой ножки, изуродованной гадкимъ, атласнымъ башмакомъ, стоптаннымъ на пяткѣ, ни одна вещь изъ ея костюма, не исключая даже булавокъ, не была тамъ, гдѣ нужно, то-есть на свойственномъ ей мѣстѣ.
   -- Вы застали меня, мои милыя... сказала мистриссъ Желлиби, и при этомъ сняла съ двухъ огромныхъ свѣчей, поставленныхъ въ свинцовыхъ подсвѣчникахъ, отчего распространился по комнатѣ сильный запахъ свѣчнаго сала (огонь въ каминѣ потухъ и кромѣ золы, кочерги и нѣсколькихъ полѣнъ, ничего не было на рѣшеткѣ): -- вы застали меня, мои милыя, какъ это всегда бываетъ, въ трудахъ; но вы, вѣрно, простите мнѣ. Проекты, касательно Африкя, поглощаютъ все мое время. Они вовлекли меня въ переписку со многими клубами человѣколюбивыхъ обществъ и со многими частными людьми, которые выше всего ставятъ пользу человѣчества. Теперь я съ гордостью могу сказать, что мы идемъ впередъ. Мы надѣемся, что, при нашемъ содѣйствіи, съ будущаго года отъ полутораста до двухъ-сотъ семействъ, цвѣтущихъ здоровьемъ и благосостояніемъ, займутся развитіемъ кофейныхъ плантацій и умовъ туземцевъ Борріобула-Гха, во лѣвому берегу Цитра.
   Такъ-какъ Ада молчала и только смотрѣла на меня, то я сочла долгомъ сказать мистриссъ Желлиби, что такіе успѣхи должны, безъ-сомнѣнія, радовать ея филантропическое сердце.
   -- Да, это меня очень радуетъ, сказала мистриссъ Желлиби: -- хотя ста труда требуютъ напряженія всѣхъ силъ моихъ; однако, это ничего, еслибъ только все шло къ-лучшему, и я съ каждымъ днемъ все болѣе-и-болѣе убѣждаюсь въ успѣхѣ. Знаете ли, миссъ Сомерсонъ, я часто удивляюсь, какъ вы не обратали вашихъ мыслей на Африку?
   Твой неожиданный оборотъ рѣчи такъ поразить меня, что, не успѣвъ ничего сообразить, я попробовала что-то намекнуть о климатѣ.
   -- Самый лучшій климатъ во всемъ мірѣ!.. сказала мистриссъ Желлиби.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, милледи?
   -- Конечно. Но во всемъ нужна предосторожность, сказала мистриссъ Желлиби: -- вы пойдете, напримѣръ, по Гольнборской Улицѣ, безъ осторожности и можете попасться подъ лошадь. Вы пойдете по Гольнборнской Улицѣ съ предосторожностью -- и никогда не попадете подъ лошадь. Точно такъ и съ Африкой.
   -- Безъ-сомнѣнія, сказала я, думая о Гольнборнской Улицѣ.
   -- Не хотите ли взглянуть, сказала мистриссъ Желлиби, подсунувъ намъ кучу бумагъ: -- на эту статью и замѣчанія, гдѣ, въ общихъ чертъ, вы найдете обозрѣніе того предмета, который такъ для меня важенъ; а я, между-тѣмъ, съ вашего позволенія, окончу письмо; моя старшая дочь, миссъ, она замѣняетъ мнѣ секретаря.
   Дѣвочка, замѣняющая секретаря, перестала грызть перо и отвѣтила на нашъ поклонъ полу-конфузливо, полу-сердито.
   Мы сейчасъ кончимъ, продолжала мистриссъ Желлиби съ пріятной улыбкой: -- хотя трудъ мой нескончаемъ. На чемъ мы остановились, Кадди?
   -- Приноситъ свое почтеніе мистеру Сваллоу и проситъ... сказала Кадди.
   -- И проситъ, продолжала мистриссъ Желлиби диктовать: -- разъяснять ему тѣ пункты, касательно африканскаго проекта, которые... Нѣтъ, Биби, нѣтъ! ни за что въ мірѣ.
   Биби (названный этимъ именемъ, вѣрно, по поводу африканскаго проекта) былъ тотъ несчастный мальчикъ, который свалился съ лѣстницы; голова его была обвязана тряпками и пластырями, и онъ прервалъ дипломатическую корреспонденцію, чтобъ показать израненныя ноги свои, глядя на которыя мы съ Адой не знали чему больше дивиться -- ранамъ или грязи. Мистриссъ Желлиби сказала ему холоднымъ и спокойнымъ томомъ, которымъ говорила обо всемъ, "ступай прочь дрянной Биби!" и устремила снова прекрасныя очи свои на Африку.
   Диктовка письма шла своимъ чередомъ; мы ее никакимъ образомъ не прерывали, сидѣли молча, и я рѣшилась потихоньку остановить бѣднаго Биби и взять его къ себѣ на руки. Ада начала его цаловать. Это такъ удивляло ребенка, что онъ смотрѣлъ на насъ во всѣ глазки и удерживалъ рыданія; наконецъ мало-по-малу онъ успокоился и заснулъ у меня на рукахъ. Я такъ была занята ребенкомъ, что не вникла въ детали письма, хотя общее впечатлѣніе, произведенное имъ на меня, было таково, что ярко выставилась передо мною вся важность Африки и вся ничтожность другихъ вещей и странъ сего міра, и мнѣ совѣстно вздумать, что я такъ мало обращала на него вниманія!
   -- Шесть часовъ! сказала мистриссъ Желлиби: -- а нашъ, такъ называемый часъ обѣда (потому-что мы обѣдаемъ во всѣ часы) -- пять. Кадди, сведи миссъ Клеръ и миссъ Сомерсонъ въ ихъ комнаты. Вамъ, можетъ-быть, угодно будетъ оправиться? Я увѣрена... вы извините меня, я такъ занята... О, это дурное дитя! оставьте его миссъ Сомерсонъ!
   Я просила позволенія удержать его, увѣряя, что онъ очень-тихій мальчикъ, унесла его съ собою наверхъ и положила къ себѣ на постель. Намъ съ Адою отведены были двѣ комнаты наверху, сообщавшіяся дверью; онѣ были почти безъ мебели и въ большомъ безпорядкѣ, такъ-что занавѣсы подъ окнами были прикрѣплены вилками.
   -- Можетъ-статься, вы хотѣли бы теплой' воды? спросила миссъ Желлиби, тщетно поискавъ глазами кружки съ ручкою.
   -- Если это не затруднитъ васъ, отвѣчали мы.
   -- Это еще ничего, возразила миссъ Желлиби:-- дѣло въ томъ, не знаю есть ли теплая вода.
   Вечеръ былъ холоденъ, комнаты наполнены какимъ-то смрадомъ, такъ-что, я должна признаться, положеніе наше было очень-непріятно. Ада, просто была готова плакать; однакожъ мы скоро пришли въ веселое расположеніе духа и только-что занялись разборкою своихъ вещей, какъ возвратилась къ намъ миссъ Желлиби и сообщила, что нигдѣ не могла отыскать теплой воды: котелъ куда-то засунулся: его не могли сыскать, а рукомойникъ и тазъ въ такомъ видѣ, что вовсе не годится къ употребленію.
   Мы просили ее ни о чемъ не безпокоиться и спѣшили одѣться, чтобъ поскорѣе сойдти внизъ въ теплую комнату. Но всѣ маленькія дѣти поднялись наверхъ и стояли за дверью, чтобъ посмотрѣть на непонятное для нихъ событіе, какимъ-образомъ Биби спалъ на моей кровати; наше вниманіе было развлечено постояннымъ явленіемъ носовъ и пальцевъ изъ опасной засады, между дверною щелью и петлями. Невозможно было затворять ни одной двери: у замка двери, ведущей въ мою комнату, не было рукоятки, и вообще замокъ былъ какъ-будто еще не совсѣмъ прилаженъ; рукоятка замка той двери, которая вела въ комнату Ады, вертѣлась очень-свободно, но ея язычокъ не задѣвалъ за щеколду и не удерживалъ двери. Между-тѣмъ, я предложила дѣтямъ войдти къ намъ и помѣститься вокругъ моего столика; они сидѣли очень-тихо; я одѣвалась и разсказывала имъ сказку о красной шапочкѣ; они слушали очень-внимательно, включая сюда и Биби, который проснулся во-время, чтобъ выслушать какъ пришелъ волкъ.
   Когда мы спустились внизъ, мы замѣтили на окнѣ горшокъ съ надписью: "Въ знакъ памяти о тумбриджскяхъ колодцахъ"; въ горшкѣ было масло и теплилась свѣтильня: вѣрно, что-нибудь въ родѣ африканской лампы. Въ парадной гостиной находилась молодая женщина, съ опухнувшимъ лицомъ, обвязаннымъ фланелью; она раздувая огонь въ каминѣ и давилась дымомъ и смрадомъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, густой дымъ наполнилъ комнату и такъ ѣлъ глаза и щипалъ горло, что мы, въ слезахъ и постоянно кашля, высунуясь въ открытое окно по-крайней-мѣрѣ на цѣлый часъ времени. Между-тѣмъ митриссъ Желиби, съ тѣмъ же спокойнымъ духомъ, какъ и всегда, невозмущаемымъ этими земными невзгодами, диктовала письмо въ Африку. Я радовалась отъ души, что африканскіе проекты занимали все ея вниманіе, потому-что Ричардъ разсказывалъ намъ, между-тѣмъ, что онъ умывался надъ кастрюлею, въ которой варятъ рыбу, а мѣдный чайникъ, для кипятку, нашли у него на туалетномъ столпѣ. Эти подробности смѣшили меня и Аду до невѣжливости относительно филантропической хозяйки.
   Вскорѣ послѣ семи часовъ, спустились мы въ столовую; мистриссъ Желимби, очень-кстати, посовѣтовала намъ сходитъ съ лѣстницы осторожнѣе, потому-что ковры, неприкрѣпленные прутьями на ступеняхъ, были такъ изорваны и перепутаны, что походили на тенета. Обѣдъ состоялъ изъ трески, ростбифа, котлетъ подъ соусомъ и пуддинга -- прекрасный обѣдъ, еслибъ только кушанья подаваясь не сырыми. Женщина, окутанная фланелью, поставила всѣ блюда вдругъ, какъ попало, и не снимала ихъ до-тѣхъ-воръ, пока мы не вышли; тогда она взяла всѣ остатки и сунула ихъ на ступени лѣстницы; другая женщина, которую я видѣла въ патенахъ, часто приходила браниться съ ней; кажется, обѣ женщины жили въ большой враждѣ между собою.
   Продолженіе всего обѣда, который былъ очень-дологъ, потому-что прерывался событіями въ родѣ слѣдующихъ: напримѣръ, блюдо съ картофелемъ свалилось въ ящикъ для угольевъ, ручка отъ штопора отскочила и ударила по носу, и безъ того распухнувшему, молодой женщины, и тому подобное -- мистриссъ Жиллиби, сохраняла ровность характера и непоколебимое спокойствіе. Она повѣдала намъ множество интересныхъ вещей о Борріобула-Гха и туземцахъ, и получила столько писемъ, что Ричардъ, сидѣвшій рядомъ съ ней, вынулъ по-крайней-мѣрѣ четыре куверта изъ ея соуса. Нѣкоторыя изъ писемъ состояли изъ протоколовъ женскихъ комитетовъ. Она намъ ихъ читала вслухъ; другія письма были отъ людей, соприкосновенныхъ, тѣмъ или другимъ образомъ, съ развитіемъ кофейныхъ плантацій и образованіемъ туземцевъ; нѣкоторыя изъ писемъ требовали отвѣта и потому она высылала свою дочь изъ-за обѣда нѣсколько разъ и диктовала ей. Она была очень-занята и, совершенно-справедливо, какъ она выражалась, предана своему дѣлу.
   Мнѣ хотѣлось знать, кто это былъ скромный и плѣшивый джентльменъ въ очкахъ; онъ сѣлъ на незанятое мѣсто, когда со стола взята была рыба, и, казалось, безропотно подвергался ученію о Борріобула-Гха, хоти не принималъ въ этомъ предметѣ никакого активные участіи. По безмолвію, можно было бъ принять его за туземца; но этому предположенію противорѣчилъ цвѣтъ кожи. Когда обѣдъ кончался и бѣлый туземецъ остался наединѣ съ Ричардомъ, мнѣ пришло въ голову: не это ли мистеръ Желлиби. Въ-самомъ-дѣлѣ это онъ и былъ. Болтливый молодой человѣкъ, мистеръ Квелъ, съ лоснящимися выпуклыми щеками, и волосами, зачесанными назадъ, пріѣхавъ вечеромъ, рекомендовался намъ филантропомъ.
   Этотъ молодой человѣкъ, кромѣ того, что много говорилъ о своемъ значеніи въ африканскомъ вопросѣ, о своемъ проектѣ заставить кофейныхъ плантаторовъ учить туземцевъ точить ножки для фортепьянъ и стульевъ и вычислялъ несметныя выгоды отъ осуществленія столь счастливой мысли, умѣлъ еще заставить говорить о себѣ и мистриссъ Желлиби, задавая ей подобные вопросы: "я думаю, мистриссъ Желлиби, вы получаете каждый день отъ полутораста до двухсотъ писемъ относительно Африки?" или, "если меня не обманываетъ память, то вы мистриссъ Желлиби говорили мнѣ, что отправили по почтѣ до пяти тысячь циркуляровъ?" и всякой разъ повторялъ намъ отвѣты мистриссъ Желлиби, какъ истолкователь. Впродолженіе цѣлаго вечера мистеръ Желлиби сидѣлъ въ углу, прислонясь головою къ стѣнѣ, какъ-будто страдалъ ипохондріей. Оставшись послѣ обѣда наединѣ съ Ричардомъ, онъ нѣсколько разъ открывалъ ротъ, желая, казалось, сообщить что-то, лежащее на душѣ, но, къ величайшему смущенію Ричарда, опять смыкалъ губы, не произнеся даже звука.
   Мистриссъ Желлиби сидѣла, какъ насѣдка въ гнѣздѣ, среди кучи бумагъ, пила кофе впродолженіе цѣлаго вечера и диктовала, между-прочимъ, своей старшей дочери. Она также имѣла разговоръ съ мистеромъ Квелемъ; предметомъ этого разговора, сколько я поняла, было Африканское Человѣчество, причемъ мистриссъ Желлиби высказала много восторженныхъ чувствъ и мыслей. Я не могла быть столь внимательной слушательницей, какъ бы хотѣлось, потому-что Биби и другія дѣти окружили насъ съ Адой въ углу гостиной и просили разсказать имъ другую сказочку; такимъ-образомъ мы сидѣли посреди ихъ и разсказывали имъ шопотомъ про кота въ сапожкахъ и кой-что еще другое, пока мистриссъ Желлиби вспомнила о нихъ какъ-то случайно и отправила ихъ спать. Биби хотѣлъ непремѣнно, чтобъ я сама снесла его въ постель; и пошла съ нимъ вмѣстѣ наверхъ, а служанка, съ фланелевой обвязкой, бросилась посреди остальныхъ дѣтей, какъ драконъ, и въ минуту уложила каждаго въ свою койку.
   Послѣ этого я прибрала нѣсколько наши комнаты и, раздувъ, сколько можно, огонь въ каминѣ, сошла внизъ. Мистриссъ Желлиби смѣрила меня съ ногъ до головы неочень-милостивымъ взглядомъ, что мнѣ было больно; впрочемъ, я не имѣю большихъ претензій.
   Едва только, около полуночи, мы улучили возможность идти въ свои комнаты, и все-таки оставили мистриссъ Желлиби среди бумагъ и пьющею кофе, а миссъ Желлиби, грызущею перо.
   -- Что за дикій домъ! сказала Ада, когда мы пришли наверхъ.-- Странно со стороны брата Жарндиса прислать насъ сюда.
   -- Душа моя! сказала я: -- все это смущаетъ меня, все это такъ странно, такъ непонятно для меня...
   -- Что непонятно? спросила Ада, съ своей милой улыбкой.
   -- Все, моя милая, отвѣчала я: -- все, быть-можетъ, очень-великодушно ее стороны мистриссъ Жиллиби запинаться улучшеніемъ и развитіемъ туземцевъ, но... Биби!.. хозяйство!..
   Ада разсмѣялась, обняла меня и, ставъ со мною передъ каминомъ, лепетала нѣжнымъ голоскомъ своимъ, что она считаетъ меня милымъ, добрымъ созданіемъ и что я вполнѣ пріобрѣла ея любовь.
   -- Вы обо всемъ думаете, Эсѳирь, сказала она мнѣ: -- а между-тѣмъ такъ беззаботно-веселы; вы такъ много дѣлаете и такъ невзыскательны. Мнѣ кажется, вы бы и изъ этого дома сдѣлали пріятный и радушный домъ.
   Доброе, простодушное дитя! Она не знала, что эти слова выражали только ея личныя качества; что она видѣла во мнѣ такъ много только потому, что была сама безконечно-добра и снисходительна.
   -- Могу ли я сдѣлать вамъ вопросъ? сказала я, сидя съ Адой передъ каминомъ.
   -- Хоть пятьсотъ, отвѣчала она.
   -- Вашего родственника, мистера Жарндиса -- я такъ много, много обязана ему -- можете ли вы описать мнѣ его?
   Откинувъ назадъ золотыя кудри свои, Ада обернулась ко мнѣ съ такимъ изумленнымъ смѣхомъ, что я была совершенно поражена сколько ея невыразимою красотою, столько и ея изумленіемъ.
   -- Эсѳирь... сказала она.
   -- Что, душа моя?
   -- Ты хочешь, чтобъ я тебѣ описала брата Жарндиса?
   -- Да, моя милая; я его никогда не видала.
   -- Да и я его никогда не видала, сказала Ада.
   -- Странно, ей-Богу странно.
   Да; она никогда его не видала. Хотя она лишилась матери своей, бывъ еще очень-маленькимъ ребенкомъ, однакожъ хорошо помнитъ, что та не могла говорить безъ слезъ о немъ, о великодушіи его благороднаго характера, на который можно положиться вполнѣ, и Ада въ немъ не сомнѣвалась. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, родственникъ ея, Жарндисъ, написалъ къ ней простое, доброе письмо (разсказывала Ада), въ которомъ увѣдомлялъ ее о настоящемъ намѣренія, и говорилъ ей, что "современемъ исцѣлятся тѣ раны, которыя нанесены несчастнымъ канцелярскимъ процесомъ". Она отвѣчала, что принимаетъ съ благодарностью его предложеніе. Ричардъ получилъ подобное письмо и далъ такой же отвѣтъ. Онъ видѣлъ мистера Жарндиса только однажды въ своей жизни, пять лѣтъ тому назадъ, въ Винчестерской Школѣ. Такъ онъ разсказывалъ Адѣ, когда я ихъ застала передъ каминомъ въ особенной комнатѣ лорда-канцлера; онъ помнитъ, что мистеръ Жарндисъ, полный, краснощекій мужчина -- вотъ все, что могла мнѣ сообщить Ада.
   Это заставило меня задуматься такъ, что Ада ужъ успѣла заснуть, а я все сидѣла передъ огнемъ, и думала; думала о Холодномъ Домѣ, думала я думала о томъ, какъ далеко мнѣ кажется вчерашнее утро, и Богъ знаетъ, куда бы унесясь моя мысли, еслибъ полетъ ихъ не былъ остановленъ легкимъ стукомъ въ дверь.
   Я отворила и увидѣла миссъ Желлиби, дрожащую отъ холода, съ изломанною свѣчою въ изломанномъ подсвѣчникѣ въ одной рукѣ и съ стаканомъ въ другой.
   -- Доброй ночи! сказала она брюзгливымъ тономъ.
   -- И вамъ доброй ночи! отвѣчала я.
   -- Можно войдти? спросила она скоро и неожиданно тѣмъ же брюзгливымъ тономъ.
   -- Безъ-сомнѣнія, отвѣчала я: -- только не разбудите миссъ Клеръ.
   Она вошла, не хотѣла сѣсть и стояла передъ огнемъ, помакивая свои исхудалые пальцы, замаранные въ чернилахъ, въ стаканчикъ, въ которомъ находился уксусъ, и помазывая уксусомъ чернильныя пятна на своемъ лицѣ; она стояла насупившись и смотрѣла изподлобья.
   -- Я бы хотѣла, чтобъ Африка издохла! сказала она вдругъ.
   Я думала-было возражать...
   -- Да, я бы хотѣла! сказала она.-- Не говорите ничего, миссъ Сомерсонъ. Я ненавижу и презираю ее.
   Я тронула ей голову, голова была горяча; я совѣтовала ей успокоиться, отдохнуть; говорила ей, что она утомлена и что мнѣ ея жалко; но она стояла передо мной насупившись и косилась на меня. Прошло нѣсколько секундъ. Она поставила на полъ стаканчикъ съ уксусомъ и, повернувшись къ кровати, на которой спала Ада, сказала мнѣ тѣмъ же брюзгливымъ тономъ:
   -- Очень-хороша собой!
   Я отвѣтила на это улыбкой.
   -- Сирота? Да?
   -- Да.
   -- Но знаетъ много, я думаю? Танцуетъ, играетъ, поетъ? Говоритъ, я думаю, пофранцузски, знаетъ географію, глобусы, умѣетъ работать иголкой и все умѣетъ?
   -- Конечно; сказала я.
   -- А я -- я ничего не умѣю; я только и знаю, что писать. Я только и дѣлаю, что пишу. Я дивлюсь, какъ вамъ не стыдно было видѣть, пріѣхавъ сегодня къ намъ, что я неспособна ничего дѣлать. Въ этомъ видѣнъ злой вашъ характеръ; а о себѣ, я чаю, мечтаете Богъ знаетъ что?
   Я видѣла, что бѣдная дѣвочка была готова заплакать; я сѣла передъ ней и смотрѣла на нее съ такимъ, кажется, нѣжнымъ выраженіемъ, такое сожалѣніе питала къ ней...
   -- Это срамъ, сказала она.-- Вы знаете какъ это гадко; весь домъ гадокъ, дѣти гадки, я гадка. Отецъ несчастливъ -- и немудрено! Присцила вѣчно въ нетрезвомъ видѣ. Стыдно съ вашей стороны, если вы скажете, что не замѣтили, какъ отъ нея пахло, когда мы сидѣли за обѣдомъ -- вы это знаете!
   -- Другъ мой, я ничего не знаю, сказала я.
   -- Знаете, сказала она отрывисто.-- Не говорите, что не знаете. Знаете!
   -- Милая моя! сказала я:-- если вы мнѣ не даете сказать...
   -- Развѣ вы не говорите. Вѣдь вы говорите сказки, миссъ Сомерсонъ!
   -- Душа моя, сказала я:-- до-тѣхъ-поръ пока вы не захотите меня выслушать...
   -- Я не хочу васъ выслушивать.
   -- Я этому не вѣрю, потому-что это было бы неразсудительно. Я не знаю о чемъ вы говорите; служанка не подходила ко мнѣ близко во время обѣда; но я вѣрю вамъ и мнѣ это очень-прискорбно слышать.
   -- Вамъ тутъ нечѣмъ гордиться.
   -- Я и не горжусь, другъ мой. Глупо было бы съ моей стороны гордиться.
   Она все-еще подъ вліяніемъ дурнаго расположенія духа, нагнулась надъ спящей Адой и поцаловала ее. Послѣ этого она тихо вернулась назадъ и стала возлѣ моего стула. Грудь ея сильно и болѣзненно подымалась; мнѣ было жаль ея, но я рѣшилась лучше молчать.
   -- Я бы желала умереть! сказала она.-- Я бы желала, чтобъ мы всѣ умерли. Это для насъ всѣхъ было бы полезнѣе.
   Спустя минуту, она стала возлѣ меня на колѣни, положила голову свою мнѣ на грудь, просила прощенья и горько плакала. Я утѣшала ее, хотѣла посадить ее на стулъ, но она говорила мнѣ: -- нѣтъ, нѣтъ, я хочу такъ остаться!
   -- Вы учите дѣвочекъ, сказала она.-- О, еслибъ вы могли поучить меня, какъ бы я училась у васъ! Я такъ несчастна и такъ много люблю васъ!
   Я насилу могла уговорить ее, взять изорванный стулъ (другаго не было въ комнатѣ) и сѣсть возлѣ меня. Мало-по-малу бѣдная, утомленная дѣвочка заснула; я тихо подняла ея голову до моего плеча и закуталась вмѣстѣ съ нею въ шаль. Огонь въ каминѣ потухъ и мы всю ночь дрогли отъ холода. Долго не могла я заснуть и напрасно старалась, закрывъ глаза, забыться подъ вліяніемъ дневныхъ событій. Наконецъ все начало мѣшаться. Дѣйствительность стала переходить въ мечту. То мнѣ казалась, что на моемъ плечѣ спитъ Ада, то одна изъ прежнихъ подругъ моихъ, съ которыми, мнѣ не вѣрилось, что и такъ недавно разсталась, то маленькая, сумасшедшая старушонка, утомленная отъ книксеновъ и улыбокъ, то кто-то изъ Холоднаго Дома; наконецъ, никто -- и все смѣшалось.
   Еще безсильный свѣтъ утра слабо боролся съ туманомъ, какъ и открыла глаза и они встрѣтились съ глазами маленькаго, грязнолицаго привидѣнія, стоящаго передо мною. Это былъ Биби; онъ сползъ съ постели своей въ халатцѣ и колпачкѣ, и такъ дрожалъ отъ холода, что зубы его били дробь.
   

ГЛАВА V.
Утреннія событія.

   Хотя утро было сыро, хотя туманъ казался еще очень-густымъ -- я говорю казался, потому-что стекла оконъ такъ были грязны, что врядъ ли могли пропускать самый яркій солнечный свѣтъ; но я приняла съ удовольствіемъ предложеніе миссъ Желлиби сдѣлать небольшую прогулку, тѣмъ-болѣе, что утро въ филантропическомъ домѣ не представляло для меня ничего привлекательнаго, а видъ лондонскихъ улицъ очень интересовалъ меня.
   -- Мама еще нескоро сойдетъ внизъ, сказала она: -- а завтракъ подадутъ Богъ-знаетъ когда; они все дѣлаютъ безъ толку. Папа закуситъ чѣмъ попало, да и пойдетъ въ контору. Онъ не знаетъ, что значитъ завтракать. Присцила съ вечера приготовитъ ему кусокъ хлѣба, да немножко молока, если есть. Иногда молока нѣтъ; иногда кошка ночью съѣстъ. Но вы, я думаю, устали, миссъ Сомерсонъ м, можетъ, хотите еще уснуть.
   -- Я вовсе не устала, моя милая, сказала я: -- я съ удовольствіемъ пойду прогуляться.
   -- Если такъ, сказала миссъ Желлиби: -- то я сейчасъ одѣнусь.
   Ада также пожелала съ нами идти и скоро была готова. Я ничего лучше не могла предложить Биби, какъ умыть его и положить спать снова на мою постель. Впродолженіе всей этой операціи онъ съ такимъ удавленіемъ смотрѣлъ на меня, какъ-будто первый и послѣдній разъ въ жизни подвергался такому испытанію; сначала, съ непривычки, оно показалось ему тяжело и онъ началъ-было хныкать; но скоро успокоился и еще скорѣе заснулъ. Я подумала, что, быть-можетъ, много беру на себя, распоряжаясь самовольно; но скоро успокоилась: никто въ домѣ не могъ ничего замѣтятъ.
   Умывая Биби, пособляя одѣваться Адѣ и одѣваясь сама, я успѣла согрѣться и сошла внизъ. Тамъ миссъ Желлиби старалась разогрѣть свои окоченѣлыя руки передъ каминомъ въ кабинетѣ,-- гдѣ Присцила, держа въ рукѣ сальную свѣчку, раздувала огонь и, желая развести его поскорѣе, бросила туда сальный огарокъ. Все, какъ было вчера вечеромъ, оставалось и теперь, въ томъ же порядкѣ, или, вѣрнѣе сказать, безпорядкѣ. Въ столовой скатерть послѣ обѣда была не убрана, а оставалась на столѣ для завтрака. Крошки, пыль, бумаги валялись по полу во всѣхъ комнатахъ. Два-три стакана и молочникъ висѣли на столбикахъ забора на дворѣ; дверь сѣнная была отворена и мы, выйдя на улицу, встрѣтили кухарку; она шла изъ сосѣдней таверны, утирая рукавомъ ротъ и, поровнявшись съ нами, сказала, что ходила смотрѣть, который часъ.
   Прежде кухарки мы повстрѣчали Ричарда; онъ выдѣлывалъ разные па около Тевейской Гостинницы, чтобъ согрѣть ноги; раннее появленіе наше изумило его самымъ пріятнымъ образомъ, и онъ тотчасъ же изъявилъ желаніе идти съ нами вмѣстѣ. Я съ миссъ Желлиби вошли впередъ, а онъ съ Адою позади насъ. Миссъ Желлиби была опять въ дурномъ расположеніи духа, и еслибъ она мнѣ не говорила, то я никакъ не подумала бы, что она меня любитъ.
   -- Куда вы хотите идти? спросила она.
   -- Куда-нибудь, моя милая, отвѣтила я.
   -- Куда-нибудь значитъ никуда, сказала миссъ Желлиби, остановясь вдругъ.
   -- Ну такъ пойдемъ туда, куда вы хотите, отвѣчала я.
   И миссъ Желлиби потащила меня впередъ быстрымъ шагомъ.
   -- Мнѣ все-равно! сказала она.-- Будьте свидѣтельницею, миссъ Сомерсонъ, я говорю, что мнѣ все-равно; но еслибъ этотъ лощеный лобъ, съ желваками на вискахъ, ѣздилъ къ намъ каждый вечеръ, цѣлые вѣка, то и тогда я не могла бы сказать ему ни одной буквы. Какого осла разъигрываетъ онъ у насъ съ своею Африкою!
   И она еще скорѣе повлекла меня впередъ.
   -- Но какъ бы тамъ и было, продолжала она: -- а я все-таки скажу: пусть онъ ѣздитъ, сколько угодно, а я не выговорю ему и одного слова. Я не выношу его. Если есть что для меня ненавистнаго, такъ это его разговоры. Я дивлюсь даже камнямъ мостовой, какъ у нихъ достаетъ терпѣнія лежать и одномъ мѣстѣ и быть свидѣтелями всей непослѣдовательности, всего противорѣчія, всѣхъ безсмыслицъ въ словахъ и поступкахъ его.
   Слова ея, безъ-сомнѣнія, относились къ мистеру Квелю, молодому джентльмену, посѣтившему вчера вечерокъ мистриссъ Желлиби. Тяжело мнѣ было ее слушать; но, къ-счастью, Ричардъ и Ада скоро нагнали васъ и избавили меня отъ непріятной необходимости продолжать разговоръ. Миссъ Желлиби смолкла и угрюмо шла рядокъ со мною; я удивлялась длинному ряду и разнообразію лондонскихъ улицъ, числу пѣшеходовъ, спѣшившихъ по разнымъ направленіямъ, множеству экипажей, стремящихся взадъ и впередъ, дѣятельности, съ которою мыли окна и чистили лавки, и особеннымъ существамъ въ лохмотьяхъ и тряпкахъ, скрытно искавшихъ въ кучахъ сору булавокъ, иголокъ и всякой дряни.
   -- Итогъ, кузина, раздался позади меня пріятный голосъ Ричарда, обращающагося къ Адѣ: -- мы никакъ не можемъ разстаться съ Обер-Канцеляріей Теперь мы другою дорогою вышли къ тому мѣсту, въ которомъ вчера встрѣтились; вотъ и знакомая старушка!
   Въ-самомъ-дѣлѣ, она стояла прямо противъ насъ и, присѣдая и улыбаясь, говорила съ тѣмъ же тономъ покровительства:
   -- А! Жарндисы! добро пожаловать, очень-рада, очень-рада!
   -- Вы очень-рано выходите со двора, сударыня, сказала я ей, когда она мнѣ присѣла.
   -- Да-съ! я сюда прихожу рано, до начала засѣданія; здѣсь спокойно. Я здѣсь обдумываю, что мнѣ дѣлать впродолженіе дня, говорила старушка.-- Дѣла требуютъ много осторожности. Тру-удно слѣдить за ходомъ дѣлъ Обер-Канцеляріи.
   -- Кто это, миссъ Сомерсонъ? шепнула мнѣ миссъ Желлиби, ближе прижавшись къ моей рукѣ.
   Слухъ маленькой старушки былъ тонокъ и, услышавъ вопросъ, она тотчасъ же отвѣчала за меня:
   -- Истецъ, дитя мое; къ вашимъ услугамъ. Я имѣю честь каждый день быть въ Палатѣ, съ документами. Съ кѣмъ имѣю удовольствіе говорить? Тоже изъ партіи Жарндисовъ? сказала старушка, сдѣлавъ нижайшій книксенъ и склонивъ голову нѣсколько на сторону.
   Ричардъ, желая загладить свой вчерашній промахъ, съ совершенною вѣжливостью объяснилъ ей, что миссъ Желлиби никакимъ образомъ не относится къ ихъ процесу.
   -- А! сказала старушка.-- Ей нечего ждать рѣшенія! но вѣдь и она состарѣется. Да! Ахъ, Боже мой! Вотъ садъ Линкольнской Палаты: я его зову своимъ садомъ. Это рай во время жары. Какъ тамъ поютъ птицы! Я въ немъ провожу большую часть судейскихъ вакацій, такъ, въ созерцаніи. Вамъ кажутся длинны вакаціи, не правда ли?
   Мы сказали да, потому-что, казалось, ей хотѣлось этого отвѣта.
   -- Когда листъ падаетъ съ дерева и нѣтъ больше цвѣтовъ на букеты лорду-канцлеру, сказала старая леди: -- то судейскія вакаціи кончены и шестая печать въ книгѣ судебъ; опять... Прошу ко мнѣ. Зайдите. Это будетъ для меня хорошее предзнаменованіе. Молодость, надежда, красота рѣдко меня посѣщаютъ. Ужъ давно, давно, давно я ихъ по видала.
   Она взяла меня за руку и повела насъ съ миссъ Желлиби впередъ, приглашая также Ричарда к Аду; я не знала, что мнѣ дѣлать я взглядомъ просила помощи у Ричарда; но онъ, отчасти увлекаемый любопытствомъ, отчасти забавляясь этою выходкою, шелъ съ Адою сзади насъ. Наша странная предводительница, расточая съ неимовѣрною щедротою улыбки и книксены, вела-себѣ насъ впередъ, постоянно твердя, что она живетъ въ двухъ шагахъ.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, она говорила правду: она жила такъ близко, что. еслибъ мы и хотѣли, то не имѣли бъ времени разсердиться на нее. Спустя двѣ, много три минуты, мы ужъ были у ея жилища: старуха провела насъ маленькою, боковою дверью въ переулокъ, примыкающій къ Линкольнской Палатѣ, остановилась тутъ неожиданно и сказала:
   -- Вотъ гдѣ я живу, пожалуйста, войдите.
   Она остановилась передъ лавкой, надъ которой было написано крупными буквами:

КРУКЪ.
ДЕПО ТРЯПЬЯ И БУТЫЛОКЪ.

   И подъ этой надписью тонкими длинными буквами:

КРУКЪ.
ПОСТАВЩИКЪ КОРАБЕЛЬНЫХЪ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ.

   Всѣ стекла оконъ была исписаны: на одномъ была нарисована красная мельница для бумажнаго тѣста, передъ ней телега, заваленная мѣшками съ старымъ тряпьемъ. На другихъ стеклахъ были слѣдующія надписи: "Покупаютъ кости". "Покупаютъ остатки съ кухни". "Покупаютъ старое желѣзо". "Покупаютъ обрѣзки бумагъ". "Покупаютъ принадлежности мужскаго и дамскаго туалетовъ". Здѣсь, казалось, все покупаютъ, но ничего не продаютъ. На всѣхъ частяхъ окна было множество грязныхъ бутылокъ: бутылки изъ-подъ ваксы, стклянки изъ-подъ лекарствъ, бутылки изъ-подъ пива и содовой воды, банки изъ-подъ пикуль, бутыли изъ-подъ чернилъ. Говоря о послѣднихъ, и припоминаю, что лавка въ нѣкоторыхъ мелкихъ частностяхъ напоминала о своемъ сосѣдствѣ съ Линкольской Палатой и была нѣкоторымъ образомъ какъ-бы подлипало, или дальній, непризнанный родственникъ канцеляріи -- такъ было много въ ней чернильныхъ стклянокъ. Около двери въ лавку была небольшая, шаткая скамья, на которой лежало нѣсколько старыхъ, истасканныхъ книгъ, съ надписью: "законы, по девяти пенсовъ томъ". Нѣкоторыя изъ надписей на стеклахъ, о которыхъ я говорила, были писаны канцелярскимъ почеркомъ, подобно тѣмъ бумагамъ, которыя я видѣла въ конторѣ Кенджа и Корбая и письмамъ, которыя я отъ нихъ получала. Среди этихъ надписей была одна, писанная тѣмъ же почеркомъ и ни въ какомъ отношенія не имѣющая ничего общаго съ дѣлами лавки; она увѣдомляла, что нѣкто, почтенный человѣкъ, сорока-пяти лѣтъ, желаетъ переписывать на-чисто бумаги, и исполняетъ эту обязанность совсевозможною акуратностью. Адресоваться къ г. Немо, въ лавкѣ мистера Крука. Нѣсколько писарскихъ мѣшковъ, синихъ и красныхъ, висѣло тамъ-и-сямъ. Неподалеку отъ двери лежало множество свертковъ пожелтѣвшаго пергамена и вылинявшихъ, оборванныхъ штемпельныхъ бумагъ. Можно было подумать, что всѣ ржавые ключи, которые лежали тысячами на полу, какъ старое желѣзо, принадлежали къ дверямъ палатъ или сохраннымъ ящикамъ конторъ.
   Такъ-какъ все еще было туманно и темно, и свѣтъ, падающій въ лавку, уменьшался близостью высокой стѣны Линкольнской Палаты, то мы ничего не могли бы разсмотрѣть, еслибъ старичокъ, въ очкахъ и мѣховой шапкѣ, не стоялъ у прилавка съ фонаремъ. Обернувшись къ двери, онъ взглянулъ на васъ. Это былъ коротенькій, блѣдный и тощій, какъ трупъ, человѣчекъ; голова его была накось всунута между плечьми и дыханіе его выходило паромъ наружу, какъ-будто бы внутри его былъ огонь. Подбородокъ, борода его и брови такъ были усѣяны бѣлыми волосами и такъ окружены морщинами и жилами, что, начиная съ груди, онъ походилъ болѣе на старый сукъ дерева, занесенный снѣгомъ, чѣмъ на живое существо.
   -- Хи, хи, хи! сказалъ старикъ, подходя къ двери:-- хотите что-нибудь продать?
   Мы конечно отступили назадъ и взглянули на нашу вожатую, которая старалась отпереть дверь, ведущую въ домъ, ключомъ, вынутымъ азъ кармана. Ричардъ сказалъ ей, что такъ-какъ мы имѣли удовольствіе видѣть, гдѣ она живетъ, то теперь поспѣшимъ домой, потому-что время не терпитъ. Но отъ нея нельзя было такъ легко отдѣлаться. Она такъ усердно и настойчиво просила насъ войдти и посмотрѣть ея комнату, такъ была убѣждена, что посѣщеніе наше должно принести ей счастіе, что я рѣшилась, во что бы ни стало, исполнить ея желаніе; къ-тому же, кажется, я любопытство подстрекало всѣхъ насъ. Наконецъ, когда старикъ, замѣтивъ, что трудъ ея отпереть дверь напрасенъ, сказалъ намъ: "войдите, войдите, доставьте ей удовольствіе, всего на одну минуту; пройдите черезъ лавку, если другія двери не слушаются". Мы всѣ взошли, ободренные веселымъ смѣхомъ Ричарда и разсчитывая на его помощь, въ случаѣ какой-нибудь невзгоды.
   -- Хозяинъ мой -- Крукъ, сказала маленькая старушка, представляя его намъ съ сознаніемъ своего достоинства.-- Сосѣди въ шутку зовутъ его лордомъ-канцлеромъ. Эксцентрикъ. Чудакъ. Большой руки чудакъ!
   Она нѣсколько разъ покачала головой, потомъ указательнымъ пальцемъ постучала по лбу, примигнула, съ тѣмъ, чтобъ мы были къ нему снисходительны, "потому-что онъ, понимаете, немножко того, то-есть несовсѣмъ тутъ ладно", сказала старуха, указывая на голову я тономъ величія.
   Старикъ слышалъ и только разсмѣялся.
   -- Это правда, сказалъ онъ, подойдя съ фонаремъ къ намъ: -- хи, хи, хи! какіе славные волосы! У меня внизу три мѣшка женскихъ волосъ, но нѣтъ ни одного локона, такого мягкаго и тонкаго -- какой цвѣтъ, какая прелесть!
   -- Хорошо, хорошо, любезный, сказалъ Ричардъ, разсерженный тѣмъ, что старикъ взялъ въ свою желтую руку локонъ Ады: -- ты можешь любоваться, сколько хочешь, но руками не трогать.
   Старикъ бросилъ на него такой быстрый взглядъ, что я невольно обратилась на Ричарда отъ Ады, которая, покраснѣвъ отъ испуга, была такъ поразительно-прекрасна, что, казалось, привлекла къ себѣ даже блуждающее вниманіе маленькой старой леди. Но такъ-какъ Ада вмѣшалась въ ихъ крупный разговоръ и сказала, смѣясь, что она только можетъ гордиться такою невынужденною похвалою, мистеръ Крукъ такъ же быстро пришелъ въ свою первоначальную роль, какъ быстро вышелъ изъ нея.
   -- Видите, у меня здѣсь такъ много вещей, продолжалъ онъ, освѣщая фонаремъ комнату: -- и всѣ, думаютъ сосѣди (а что они понимаютъ?), предназначены къ тому, чтобъ портиться и уничтожаться; у меня такъ много стараго пергамента и бумагъ. И у меня столько предметовъ для ржавчины, пыли и паутины. И все рыба, что попадетъ въ мои сѣти. И я не разстанусь ни съ одной вещью, которую я пріобрѣлъ (такъ думаютъ мои сосѣди, впрочемъ, что они понимаютъ?); нѣтъ у меня ни чистки, ни починки, ничего подобнаго... Хи! леди Жени, сюда!
   Огромная сѣрая кошка спрыгнула съ ближайшей полки къ нему на плечи иперепугала всѣхъ насъ.
   -- Хи! покажи-ко имъ, какъ ты царапаешься. Хи! Ну-тка, ну-тка миледи! сказалъ ея хозяинъ.
   Кошка спрыгнула внизъ и вцѣпилась своими тигровыми когтями въ пучки тряпья съ такимъ пронзительнымъ мяуканьемъ, что у меня заперло сердце.
   -- Она вцѣпится въ каждаго, кого я укажу ей, сказалъ старикъ.-- Я также торгую кошачьимъ мѣхомъ и ея шкура была мнѣ продана живьемъ; славный, пушистый мѣхъ -- посмотрите.
   Онъ между-тѣмъ, провелъ насъ по всей лавкѣ и отворилъ дверь въ задней стѣнѣ, примыкающей къ воротамъ. Маленькая старая леди, замѣтивъ, что онъ еще хочетъ продолжать разговоръ, сказала ему весьма-снисходительно:
   -- Хорошо, Крукъ, очень-хорошо, только вы говорите много. Молодымъ друзьямъ моимъ некогда; я сама спѣшу: скоро начнется засѣданіе. Молодые друзья мои, это -- Жарндисы.
   -- Жарндисы! сказалъ старикъ съ удивленіемъ.
   -- Да, Жарндисы, Крукъ. Большой процесъ.
   -- Хи! воскликнулъ старикъ, въ раздумья я смотря на насъ съ удивленіемъ: -- Жарндисы!.. кто бы подумалъ!..
   Онъ такъ былъ погруженъ въ раздумье, съ такимъ удивленіемъ смотрѣлъ на насъ, что Ричардъ невольно сказалъ:
   -- Кажется, что это дѣло очень тревожитъ васъ.
   -- Да, сказалъ старикъ разсѣянно: -- дѣйствительно; ваше имя?
   -- Ричардъ Карстонъ.
   -- Карстонъ, повторялъ онъ, загнувъ на рукѣ указательный палецъ: -- Карстонъ, есть также Барбара, да, Барбара... Клеръ... Дедлокъ, да... продолжалъ онъ, загибая остальные пальцы, поочередно.
   -- Онъ столько же знаетъ о процесѣ, сколько любой лордъ-канцлеръ, сказалъ нашъ удивленный Ричардъ.
   -- Гм! сказалъ старикъ, выходя изъ своей разсѣянности.-- Да! Томъ Жарндисъ -- извините, что я такъ называю его; но онъ подъ этимъ именемъ былъ извѣстенъ въ Палатѣ и подъ этимъ именемъ зная его здѣсь такъ же хорошо, какъ знаютъ ее; при этомъ онъ указалъ на свою жилицу; Томъ Жарндисъ часто бывалъ здѣсь. Во время пронеся своего, онъ пріобрѣлъ привычку шататься изъ угла въ уголъ, заходилъ часто въ лавку и говаривалъ намъ, чтобъ береглись когтей нашихъ адвокатовъ. Попасть въ нихъ, говорилъ онъ, это все-равно, что умирать медленной смертью, горѣть на тихомъ огнѣ, умирать подъ жалами пчелъ, утопать въ безднѣ, въ которой вода прибавляется по каплѣ, понемногу сходить съ ума.-- Онъ былъ отъ самоубійства на полвершка, когда стоялъ вотъ на этомъ мѣстѣ, гдѣ теперь стоятъ молодая леди.
   Мы съ ужасомъ слушали его.
   -- Онъ взошелъ въ эту дверь, продолжалъ старикъ, проводя тихо пальцемъ воображаемый путь Тома Жарндиса: -- было еще свѣтло (всѣ говорили, и ужъ давно говорили, что рано или поздно, онъ сдѣлаетъ надъ собою грѣхъ), да, такъ было еще свѣтло, когда онъ взошелъ въ эту дверь и прошелся по лавкѣ, сѣлъ на скамейку, вотъ здѣсь, и просилъ меня (вы понимаете, что я тогда былъ моложе) принести ему кружку вина. "Принеси, Крукъ, сказалъ онъ, на сердцѣ очень-тяжело, дѣло мое опять въ судѣ; но мнѣ кажется, я ближе къ другому суду". Я боялся оставить его одного, предложилъ ему идти въ трактиръ, въ мою улицу (то-есть въ Канцелярскую Улицу), и я слѣдилъ за нимъ изъ окна, и мнѣ казалось, что онъ спокойно усѣлся въ креслахъ, передъ каминомъ, въ веселомъ обществѣ. Я успокоился, отошелъ отъ окна... вдругъ раздался выстрѣлъ... Я выбѣжалъ на улицу... сосѣди выбѣжали на улицу, и всѣ мы вскрикнули въ одинъ голосъ: Томъ Жарндисъ!
   Старикъ замолчалъ, взглянулъ на насъ, взглянулъ на фонарь; задулъ свѣчку и закрылъ фонарь.
   Ада и Ричардъ были блѣднѣе воска. По тому впечатлѣнію, которое произвелъ на меня разсказъ старика, на меня, совершенно-чуждую этого дѣла, я живо понимала, какъ было тяжело этимъ двумъ юнымъ, неиспытаннымъ скорбью сердцамъ, служатъ повѣсть, сопряженную съ такими тяжкими воспоминаніями о тѣхъ несчастіяхъ, которыя достаются имъ въ удѣлъ. Я также боялась и за бѣдное, полубезумное созданіе, которое привело насъ сюда; мнѣ казалось, что слова старика возбудятъ въ душѣ ея тяжелую думу, я очень была удивлена, когда замѣтила, что она была спокойна, не сочувствовала ничему и равнодушно повела насъ наверхъ, говоря о своемъ хозяинѣ тономъ того снисхожденія, которое оказываютъ возвышенныя существа къ слабостямъ обыкновенныхъ смертныхъ: -- вы знаете, онъ вѣдь того, немножко не своемъ умѣ!
   Она жила наверху въ довольно-большой комнатѣ, изъ оконъ которой былъ видѣнъ конекъ крыши Линкольской Палаты, что, кажется, и было самою побудительною причиною къ найму этой квартиры. Старушка говорила, что ей тутъ хорошо, что она можетъ и по ночамъ смотрѣть на любимую крышу, въ-особенности при свѣтѣ луны. Комната была такъ-себѣ, чистенька, но очень-пуста. Изъ мебели я замѣтила только самонужнѣйшее: двѣ, три гравюрки, изображающія канцлера и адвокатовъ, были приклеены облатками къ стѣнѣ и полдюжины ридикюлей разной формы и величины, висѣли тамъ и сямъ, наполненные, какъ она говорила, ея документами.
   На каминной рѣшеткѣ не было видно не только угольевъ, даже золы, и ничто не напоминало, что мы въ жилой комнатѣ. Правда, на полкѣ стояли одна или двѣ тарелки, чашка съ выбитымъ бокомъ и еще что-то такое; но все это было негодно къ употребленію. Ея несчастное положеніе выставлялось теперь еще рѣзче и болѣе трогало пеня.
   -- Много чести, благодарю, твердила бѣдная старушонка самымъ сладенькимъ голосомъ: -- иного чести дѣлаетъ мнѣ визитъ вашъ, Жарндисы. Очень-благодарна. Хорошее предзнаменованіе для меня. Живу уединенно, въ нѣкоторомъ родѣ. Выборъ квартиры затруднителенъ. Должна непремѣнно жить близь Палаты. Давно здѣсь живу. Дни жъ Палатѣ, вечера и ночи здѣсь. Ночи для меня длинны; сплю мало; думаю много. Это такъ и должно быть: Обер-канцелярія! Жалко нечѣмъ угостить, нѣтъ шоколату. Жду скоро рѣшенія, тогда поправлюсь. Отдѣляю квартиру. Теперь, между нами, я въ дурныхъ обстоятельствахъ: ничего нѣтъ. Что дѣлать! Все переношу. Здѣсь я дрогла отъ холода; здѣсь я чувствовала кой-что похуже холода -- не бѣда. Прошу просить, что говорю о такихъ пустякахъ.
   Она немного отдернула занавѣсъ, прикрывавшій длинное, узкое слуховое окно, и обратила наше вниманіе на множество висѣвшихъ клѣтокъ; въ нѣкоторыхъ были птицы: жаворонки, коноплянки, щегленки, штукъ около двадцати.
   -- Я берегу этихъ пташекъ, сказала она: -- знаете дли чего? Видите ли, я хочу имъ дать свободу, когда кончится мое дѣло. Да -- а! Но онѣ умираютъ въ клѣткахъ. Жизнь этихъ бѣдняжекъ коротка; судопроизводство длинно. Не разъ вымиралъ весь выводокъ. Заводила снова -- понимаете? Эти хотя и молоды, но врядъ ли доживутъ до дня освобожденія -- убійственно! Не такъ ли?
   Хотя она иногда и говорила въ формѣ вопроса, однакожъ никогда не дожидалась отвѣта, а продолжала себѣ далѣе, какъ-будто, разговоръ шелъ не болѣе какъ со стѣнами.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, продолжала она: -- мнѣ иногда кажется, увѣрю васъ, что, рано или поздно, я меня найдутъ здѣсь на малу, бездыханную, холодную, какъ я нахожу этихъ бѣдныхъ пташекъ. А дѣло мое все еще не будетъ кончено. Шестая печать...
   Ричардъ, побуждаемый сострадательнымъ взглядомъ Ады, старался найдти возможность, незамѣтно положить на каминъ нѣсколько денегъ.
   Чтобъ мои маневръ удался, мы ближе подошли жъ окну, показывая видъ, будто разсматриваемъ птицъ.
   -- Я не позволяю имъ много пѣть, говорила старая леди: -- потому-что, вамъ это покажется снѣжно, боюсь, что онѣ поютъ въ то время, когда я бываю въ судѣ. Это кружитъ мнѣ голову. А мнѣ надо, чтобъ голова была свѣжа. Вы понимаете? Въ другое время, я вамъ перечту ихъ поименно; теперь некогда. Сегодня, въ счастливы! для меня день, пусть онѣ поютъ сколько душѣ угодно. Ну, въ честь молодости -- улыбка и книксенъ, въ честь надежда -- еще улыбка и еще книксенъ, въ честь красоты -- и еще улыбка и еще книксенъ. Ну, ну, пташки! покажите себя лицомъ.
   Птицы начали щебетать и чирикать.
   -- Я не могу освѣжать воздухъ, сказала маленькая старушка (между-тѣмъ очень не мѣшало бы открыть окно): -- потому-что кошка, вы видѣли ее въ низу, леди Жени, очень метитъ на моихъ птицъ. Она цѣлые часы проводитъ на крышѣ и только облизывается, поглядывая на нихъ. Я думаю, шептала она таинственно, что звѣрство ея усиливается завистливымъ опасеніемъ: боится, что скоро дамъ птичкамъ свободу. Рѣшеніе скоро прійдетъ. Она зла и хитра. Я почти увѣрена, что это не кошка, а волкъ, про котораго говорятъ въ сказкахъ. Трудно ее прогнать отъ двери.
   Гдѣ-то по, сосѣдству, пробило девять съ половиною чаемъ. Мы очень обрадовались: это давало намъ возможность, безъ особеннаго труда, окончить наше посѣщеніе. Въ самомъ-дѣлѣ, старая леди поспѣшно взяла свой мѣшокъ съ документами, который лежалъ на столѣ, спросила насъ не идемъ ли и мы въ Палату и, услышавъ, что мы въ Палату не идемъ и задерживать ее ни подъ какимъ видомъ не желаемъ, она отворила дверь и повела насъ внизъ.
   -- Сегодня, болѣе чѣмъ когда-нибудь, мнѣ необходимо прійдти раньше канцлера, знаете, сегодня счастливый для меня день, говорила старушка.-- Онъ начнетъ съ моего дѣла, да! я въ этомъ увѣрена.
   На лѣстницѣ она остановилась и шопотомъ говорила намъ, что весь домъ наполненъ разнымъ хламомъ, который скупалъ ея хозяинъ, и который ни за что не хотѣлъ продавать, "потому-что, знаете, онъ, того, немножко не въ своемъ умѣ".
   Потомъ молча указала она намъ на дверь, въ темномъ углу втораго этажа.
   -- Вотъ еще другой жилецъ; больше нѣтъ, шептала она.-- Онъ писарь изъ Линкольнской Палаты. Уличные мальчишки говорятъ, что онъ подружился съ нечистымъ и очень-богатъ. Не знаю, куда онъ могъ спустить деньги. Тс! Она, кажется, боялась, чтобъ ея не услышали и шла передъ тихо, на цыпочкахъ.
   Выходя изъ дома, опять черезъ лавку, за увидѣли, что старикъ укладываетъ множество мѣшковъ съ макулатурою въ подвалъ. Трудъ, казалось, ему былъ не подъ-силу, потому-что крупныя капли пота выступали у него на лбу. Старикъ держалъ въ рукѣ кусокъ мѣлу, которымъ отмѣчалъ на полу крючковатыми знаками число уложенныхъ въ подвалъ мѣшковъ.
   Ричардъ, Ада, миссъ Желлиби и маленькая старая леди, прошли мимо него; но мнѣ не удалось: онъ остановилъ меня за руку, намалевалъ на стѣнѣ букву Ж весьма-забавнымъ образомъ, началъ какъ-то снизу, придѣлывалъ крючки и наконецъ вышло И, не печатное, но совершенно похожее на то, какое пишутъ писцы мистеровъ Кенджа и Корбая.
   -- Разберете? спросилъ онъ меня, смотря испытующимъ взглядомъ.
   -- Конечно, отвѣчалъ я: -- это написано разборчиво.
   -- Что жъ это такое?
   -- Ж.
   Взглянувъ на меня и на дверь, онъ стеръ Ж и на мѣсто его написалъ а, ужъ не заглавное.
   -- А это что? спросилъ онъ.
   Я опять прочла. Онъ снова стеръ, написалъ вмѣсто а, р, и такъ далѣе, все продолжая спрашивать меня стиралъ и писалъ по одной буквѣ, пока изо всѣхъ написанныхъ имъ буквъ не составилось Жарндисъ.
   -- Какъ это прочесть? спросилъ онъ.
   Когда я прочла, онъ разсмѣялся. И опять, такимъ же страннымъ образомъ и съ такою же торопливостью, малюя по одной буквѣ и постоянно стирая, онъ написалъ Холодный Домъ. Я, съ тѣмъ же удивленіемъ, опять прочла, и онъ опять разсмѣялся.
   -- Хи! сказалъ онъ, бросивъ кусокъ мѣлу въ уголъ: -- вы видите и умѣю заучатъ эти фигурки, хотя совершенно безграмотенъ.
   Онъ смотрѣлъ такъ непріятно; кошка его такъ щетинилась на меня, какъ-будто я принадлежала къ породѣ птицъ, висѣвшихъ на чердакѣ, что меня морозъ подиралъ по кожѣ и можно понять, какъ я обрадовалась, когда Ричардъ вернулся изъ-за двери и сказалъ мнѣ шутливымъ тономъ:
   -- Миссъ Сомерсонъ, надѣюсь, вы не занимаетесь здѣсь продажею вашихъ волосъ. Сберегите ваши локоны. Съ мистера Крука достаточно и трехъ мѣшковъ, которые лежатъ у него въ подвалѣ!
   Я, не теряя времени, пожелала мистеру Круку здоровья и поспѣшила присоединиться къ нашеку обществу. Мы отправилась вмѣстѣ съ маленькой старой лэди; она съ большими церемоніями возобновила вчерашнее обѣщаніе: бытъ полезною, даже болѣе, бытъ покровительницею для меня и Ады. Простившись съ ней, мы повернулись назадъ, чтобъ идти къ дому мистриссъ Желлиби; мистеръ Крукъ стоялъ у входа въ домъ и смотрѣлъ на насъ сквозь свои очки; на плечахъ его сидѣла кошка и пушистый хвостъ ея торчалъ, какъ огромное перо, по одну сторону его мѣховой шапки.
   -- Вотъ вамъ и приключеніе въ Лондонѣ! сказалъ со вздохомъ Ричардъ.-- Ахъ, кузина, кузина! не могу подумать безъ страха объ этомъ процесѣ.
   -- Да, Ричардъ, говорила Ада: -- грустно становится, ихъ подумаешь, что я недругъ большаго числа своихъ ближнихъ и дальнихъ родственниковъ, и что они, я увѣрена, питаютъ ко мнѣ враждебныя чувства; тяжело подумать, что мы вредимъ всячески другъ другу, не зная, какъ и за чѣмъ, и проводимъ всю жизнь въ раздорѣ и недоразумѣніяхъ. Не поймаю, какимъ-образомъ не найдется судьи, который отыскалъ бы и чьей сторонѣ справедливость; вѣдь кто-нибудь, да долженъ же быть правъ.
   -- Да, кузина, сказалъ Ричардъ: -- дѣйствительно непонятно. Вся эта безполезная, безконечная игра, возмутительна. Но, во всякомъ случаѣ, Ада... могу я васъ такъ называть?
   -- Безъ сомнѣнія, милый Ричардъ!
   -- Во всякомъ случаѣ, Ада, Линкольнская Палата не будетъ тяготѣть надъ нами своимъ вліяніемъ. Благодаря добраго вашего родственника, который соединилъ насъ такъ счастливо, никто не разъединитъ насъ болѣе.
   -- Я такого же мнѣнія, милый Ричардъ, сказала Ада тихо.
   Миссъ Желлиби таинственно пожала мнѣ руку и бросила и меня многозначительный взглядъ. На это я отвѣтила ей улыбкою, и мы весело продолжали свой путъ.
   Спустя полчаса послѣ нашего прихода, явилась мистриссъ Желлиби. Еще черезъ часъ стали приноситься, по одиначкѣ, всѣ принадлежности въ завтраку. Я не сомнѣваюсь, при томъ глубокомъ уваженія, которое питаю къ особѣ мистриссъ Желлиби, что эта африканская леди утромъ, возставъ отъ сна, имѣла благую привычку совершать свой туалетъ, и потому не выдаю за истину, но мнѣ показалось, что платье и шаль не оставляли плечъ своей владѣтельницы со вчерашняго дня. Она была сильно озабочена впродолженіе завтрака, потому-что утренняя почта принесла ей съ собою кучу писемъ о Борріобула-Гха, которыя, судя по ея словамъ, заставятъ почтенную филантропку провести тяжелый день. Между-прочимъ, къ ней часто приходили дѣти и показывали синяки на лицѣ и ногахъ; въ-особенности ноги могли служить настоящимъ календаремъ ихъ несчастныхъ паденій. Биби пропадалъ часа полтора и наконецъ полисменъ привелъ его съ Ньюгетскаго Рынка. Твердость характера, съ которою мистриссъ Желлиби перенесла потерю сына и наконецъ его возвращеніе, чрезъ полицейскаго агента, поразили насъ.
   Между-тѣмъ она постоянно диктовала письма и циркуляры и Кади была ужъ доведена до той степени чернильной окраски, въ которой мы ее застали въ первый разъ. Въ часъ пополудни за нами явилась коляска и телега за нашимъ багажомъ. Мистриссъ Желлиби снабдила насъ огромнымъ запасомъ -- не съѣстныхъ вещей, а поклоновъ и почтеній доброму другу ея мистеру Желлиби. Кади сошла съ своего конторскаго стула, чтобъ простится съ нами, поцаловалась со мною и долго смотрѣла на насъ, грызя перо и рыдая. Биби спалъ и я очень радовалась, что не видалъ нашего отъѣзда. (Я подозрѣвала, что онъ ушелъ къ Ньюгетскому Рынку, отъискивая меня); остальныя дѣти вскарабкались за запятки коляски и, при первомъ движеніи экипажа, свалились на мостовую; у насъ замерло сердце, когда мы увидѣли, какъ они барахталась на камняхъ, близъ Тевейской Гостинницы.
   

Глава VI.
Совершенно дома.

   День все становился свѣтлѣе и ярче, по мѣрѣ того, какъ мы ѣхали по направленію къ востоку. Мы наслаждались солнцемъ и свѣжимъ воздухомъ и удивлялись все болѣе и болѣе безконечности и разнообразію улицъ, блеску и великолѣпію лавокъ, обширности рынковъ, пестрымъ толпамъ народа, которыхъ вызвало ясное время и усѣяло ими троттуары и улицы, словно цвѣтами. Мало-по-малу оставляли мы за собою чудный городъ и ѣхали по форштатамъ, которые сами-по-себѣ составляли, по моему мнѣнію, очень-обширные города, и наконецъ выѣхали въ поля, на дорогу, по сторонамъ которой виднѣлись вѣтряныя мельницы, скирды хлѣба и сѣна, верстовые столбы, крестьянскія телега, деревья, пашни, камня и заборы. Чудный видъ представлялъ и зеленый ландшафтъ впереди насъ и огромная метрополія позади; мы были подъ какимъ-то сладкихъ обаяніемъ, такъ-что, когда повстрѣчалась съ нами карета, запряженная красивыми лошадьми, въ блестящей сбруѣ, съ звонкими колокольчиками, мы, всѣ втроемъ, готовы были запѣть подъ музыку серебристаго, переливающагося звона.
   -- Вся дорога, напоминала мнѣ моего тёзку Уитингтона, сказалъ. Ричардъ:-- а эта карета заставляетъ меня окончательно о немъ думать.
   -- Ба! что случилось?
   Мы остановились и карета остановилась также. Колокольчики смолкли, я только по-временамъ, когда лошади встряхивались или вздергивали головой, разсыпался по воздуху быстрый переливъ тонкаго звона.
   -- Какъ извощикъ смотритъ на кучера кареты, сказалъ Ричардъ: -- вотъ кучеръ подходитъ къ намъ... Здорово, пріятель!.. Кучеръ стоитъ ужь у дверцы нашей коляски... Что за чудо!.. прибавилъ Ричардъ, смотря пристально на кучера:-- у него на шляпѣ ваше имя, Ада!
   У него на шляпѣ всѣ наши имена. За ленточкой, опоясывающей низъ его шляпы, были заткнуты три записочки; одна, адресованная на имя Ады, другая на имя Ричарда, третья, на мое имя. Кучеръ почтительно подалъ намъ эти записочки, прочтя предварительно вслухъ, адресъ на каждой изъ нихъ. На вопросъ Ричарда отъ кого посланъ, онъ отвѣчалъ коротко: "отъ господина, сэръ" нахлобучился шляпой, хлопнулъ кнутомъ и покатилъ впередъ. И снова залились колокольчики, оглашая воздухъ мелодическимъ звономъ.
   -- Это карета мистера Жарндиса? спросилъ Ричаръ нашего извозщика.
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ онъ:-- ѣдетъ въ Лондонъ.
   Мы развернули записки; всѣ онѣ были одного содержанія и заключались въ слѣдующихъ словахъ:
   "Я желаю, милый другъ, чтобъ мы встрѣтились попріятельски, безъ взаимныхъ недоразумѣній, а потому, предлагаю предать забвенію все прошедшее. Это будетъ утѣшеніемъ сколько для васъ, столько и для меня. Остаюсь любящій васъ".

"Джонъ Жарндисъ".

   Изъ всѣхъ насъ троихъ, я, быть-можетъ, менѣе могла удивляться лаконической запискѣ, потому-что мнѣ никогда не удавалось благодарить этого человѣка, который былъ моимъ благодѣтелемъ я единственнымъ защитникомъ моимъ впродолженіе столькихъ лѣтъ. Я никогда не думала, какъ выразить ему мои чувства за все добро, которое онъ мнѣ сдѣлалъ, потому-что благодарность моя была глубоко въ моемъ сердцѣ; но теперь я находила очень-затруднительнымъ не сказать ему ни слова, встрѣтясь съ нимъ, лицомъ къ лицу.
   По поводу этихъ записокъ, Ричардъ и Ада начали припоминать все, что слыхали въ дѣтствѣ о родственникѣ своемъ Жарндисѣ; они говорили, что это человѣкъ безконечно-добрый, но дѣлаетъ добро въ-тайнѣ и терпѣть не можетъ, чтобъ его благодарили. Чтобъ избѣгнуть благодарности, онъ рѣшается иногда на странныя выходки, сердится, бранится, убѣгаетъ изъ дома и скрывается по нѣсколькимъ мѣсяцамъ. Ада смутно припоминала, что, какъ-то давно, очень-давно, ей разсказывала покойная мать ея, что она была въ жалкомъ положеніи; мистеръ Жарндисъ узналъ объ этомъ, вывелъ ее изъ затрудненія, осыпалъ благодѣяніями, такъ-что она рѣшилась, во что бъ ни стало, прійдти къ своему благодѣтелю и благодарить его -- что жъ случилось? Мистеръ Жарндисъ увидавъ изъ окна, что она подходитъ къ его дому и догадавшись о цѣли ея посѣщенія, опрометью бросился къ задней калиткѣ и исчезъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Эти разсказы занимали насъ всю дорогу, и мы ни о чемъ другомъ не могли говорить, какъ только о мистерѣ Жарндисѣ и о Холодномъ Домѣ. Мы спрашивали другъ друга, когда мы пріѣдемъ, какъ мы пріѣдемъ, кого мы увидимъ, тотчасъ ли выйдетъ къ намъ мистеръ Жарндисъ, или спустя нѣсколько времени, и что онъ вамъ скажетъ и что мы ему скажемъ, и какъ остеречься отъ благодарности, а то, пожалуй, онъ разсердится, исчезнетъ и оставитъ насъ опять однихъ.
   Дорога была тяжелая для лошадей, но пѣшеходныя тропинки по сторонамъ были заманчивы; мы вышли изъ экипажа и стали подыматься въ гору пѣшкомъ. Прогулка такъ намъ понравилась, что, взойдя за гору, мы еще долго продолжали идти пѣшкомъ по равнинѣ. Въ Барнетѣ для насъ были готовы свѣжія лошади, но ихъ нельзя было тотчасъ закладывать въ экипажъ, потому-что ихъ выкормили только-что передъ вашимъ пріѣздомъ и надо было нѣсколько обождать; пользуясь этимъ временемъ мы пошли впередъ, опять пѣшкомъ, и успѣли перейдти два ноля, пока догнала насъ коляска. Эти остановки, такъ замедлили наше путешествіе, что короткій день смѣнился длинною ночью прежде, чѣмъ мы достигли Сент-Альбанса, поблизости котораго лежалъ Холодный Домъ.
   Въ это время мы были въ такомъ странномъ настроеніи духа, что даже Ричардъ сознавался, когда колеса нашего экипажа загремѣли по камнямъ старыхъ улицъ, что въ немъ преобладало сильное желаніе обратиться вспять; что жъ касается до меня съ Адою, то мы въ полномъ см Конечно, тетушки; теперь нѣтъ никакой необходимости оставлять васъ въ невѣдѣніи, особливо, когда въ этомъ не предвидится существенной выгоды,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, весьма протяжнымъ, мягкимъ голосомъ.-- Она ваша тетушка по факту, но не по закону. Не печальтесь, мой другъ, не плачьте, не дрожите! Мистриссъ Рахель, безъ всякаго сомнѣнія, наша юная подруга слышала что нибудь и... о... о тяжбѣ Джорндисъ и Джорндисъ.
   -- Никогда не слышала,-- отвѣчала мистриссъ Рахель.
   -- Возможно ли?-- продолжалъ мистеръ Кэнджъ, поддернувъ очки:-- возможно ли, чтобы наша юная подруга (прошу васъ не печалиться) никогда не слышала о тяжбѣ Джорндисъ и Джорндисъ!
   Я отрицательно покачала головой, вовсе не постигая, что бы такое могло означать это названіе.
   -- Не слышать о Джорндисъ и Джорндисъ?-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, взглянувъ на меня сквозь очки и тихо повертывая между пальцами красный футляръ, какъ будто онъ ласкалъ какой-то одушевленный предметъ.-- Не слышать объ одной изъ величайшихъ тяжебь Верховнаго Суда? Не слышать о Джорндисъ и Джорндисъ, объ этомъ... объ этомъ, такъ сказать, колоссѣ, воздвигнутомъ практикой Верховнаго Суда? Не слышать о тяжбѣ, въ которой, смѣю сказать, каждое затрудненіе, каждое случайное обстоятельство, каждая мастерская увертка, каждая форма судопроизводства разсмотрѣны и пересмотрѣны по нѣскольку тысячъ разъ? Это такая тяжба. которая, кромѣ нашего свободнаго и великаго государства, больше нигдѣ не можетъ существовать. Смѣю сказать, мистриссъ Рахель,-- я страшно испугалась внезапному обращенію его къ мистриссъ Рахель и приписывала это моей видимой невнимательности -- смѣю сказать, мистриссъ Рахель, что накопленіе судебныхъ издержекъ по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ простирается въ эту минуту на сумму отъ 60 до 70 тысячъ фунтовъ стерлинговъ!
   Сказавъ это, мистеръ Кэнджъ откинулся на спинку креселъ. Я чувствовала, себя совершенной невѣждой въ этомъ дѣлѣ. Да и что же стала бы я дѣлать? Для меня этотъ предметъ былъ такъ незнакомъ, что я рѣшительно ничего не понимала въ немъ.
   -- И она дѣйствительно никогда не слышала объ этой тяжбѣ?-- сказалъ мистеръ Кэнджъ.-- Удивительно, очень удивительно!
   -- Миссъ Барбари, сэръ,-- возразила мистриссъ Рахель:-- миссъ Барбари, которой душа витаетъ теперь между серафимами...
   -- Я надѣюсь, я увѣренъ въ томъ,-- весьма учтиво сказалъ мистеръ Кэнджъ.
   -- Миссъ Барбари, сэръ, желала, чтобы Эсѳирь знала только то, что могло быть полезно для нея. И изъ всего воспитанія, которое она получила, она больше ничего не знаетъ.
   -- И прекрасно!-- сказалъ мистеръ Кэнджъ.-- Судя по всему, это сдѣлано было весьма благоразумно. Теперь приступимте къ дѣлу (слова эти относились ко мнѣ). Миссъ Барбари, ваша единственная родственница (то есть родственница по факту, ибо я обязанъ замѣтить вамъ, что законныхъ родственниковъ вы не имѣете),-- миссъ Барбари скончалась, и какъ, по весьма натуральному порядку вещей, нельзя ожидать, чтобы мистриссъ Рахель...
   -- О, сохрани Богъ!-- сказала мистриссъ Рахель весьма поспѣшно.
   -- Конечно, конечно,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, подтверждая ея слога:-- нельзя ожидать, чтобы мистриссъ Рахель приняла на себя обязанность содержать васъ (прошу васъ не печалиться!), а потому вы находитесь въ такомъ положеніи, что, по необходимости, должны принять возобновленіе предложенія, которое, года два тому назадъ, поручено было сдѣлать миссъ Барбари, и которое, хоть и было тогда отвергнуто, но я тогда же видѣлъ, что этому предложенію суждено возобновиться при болѣе плачевныхъ обстоятельствахъ, которыя и случились весьма недавно. Конечно, я могу сказать съ полной увѣренностью, что въ дѣлѣ Джорндисъ и Джорндисъ я представляю человѣка въ высшей степени человѣколюбиваго и въ то же время весьма страннаго, но все же, мнѣ кажется, я нисколько не повредилъ себѣ, употребивъ тогда нѣкоторое напряженіе моей предусмотрительности,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, снова откинувшись на спинку креселъ и спокойно оглядывая насъ обѣихъ.
   Казалось, что мистеръ Кэнджъ находилъ безпредѣльное удовольствіе въ звукахъ своею собственнаго голоса. Я нисколько не удивлялась этому, потому что голосъ его бытъ очень пріятный и звучный и придавалъ особенную выразительность каждому произнесенному имъ слову. Мистеръ Кэнджъ прислушивался къ самому себѣ съ очевиднымъ удовольствіемъ и иногда покачиваньемъ головы выбивалъ тактъ своей собственной музыкѣ или округлялъ сентенціи легкими и плавными размахами руки. Онъ произвелъ на меня сильное впечатлѣніе, даже и въ ту пору, когда я еще не знала, что онъ образовалъ себя по образцу какого-то великаго лорда, своего кліента, и что его обыкновенно называли Сладкорѣчивымъ Кэнджемъ.
   -- Мистеръ Джорндисъ,-- продолжалъ мистеръ Кэнджъ:-- узнавъ о положеніи нашей юной подруги -- я хотѣлъ бы сказать даже: о самомъ жалкомъ положеніи -- предлагаетъ помѣстить ее въ одинъ изъ первоклассныхъ пансіоновъ, гдѣ ея воспитаніе дастъ ей всякій комфортъ, гдѣ предупреждены будутъ всѣ ея умѣренныя желанія, гдѣ она вполнѣ будетъ приготовлена къ исполненію своихъ обязанностей въ тамъ положеніи жизни, къ которому угодно будетъ Провидѣнію призвать ее.
   Мое сердце до такой степени было переполнено какъ словами мистера Кэнджа, такъ и неподдѣльнымъ чистосердечіемъ, съ которымъ произнесены были эти слова,-- до такой степени, что, при всемъ желаніи выразить чувства свои, я не могла произнести и одного слова.
   -- Мистеръ Джорндисъ,-- продолжалъ мистеръ Кэнджъ:-- не дѣлаетъ въ этомъ случаѣ никакихъ условій, кромѣ изъявленія своихъ ожиданій, что наша юная подруга ни въ какое время не рѣшится оставить помянутое заведеніе безъ его вѣдома и согласія, что она со всѣмъ усердіемъ посвятитъ себя пріобрѣтенію тѣхъ полезныхъ знаній, отъ примѣненія которыхъ къ дѣлу она вполнѣ обезпечитъ свою будущность, что она будетъ подвизаться по стезѣ добродѣтели и чести, и что... и что... и такъ далѣе.
   Въ эту минуту я сильнѣе прежняго чувствовала неспособность выражаться.
   -- Теперь посмотримъ, что скажетъ на это наша юная подруга,-- продолжалъ мистеръ Кэнджъ.-- Подумайте хорошенько, не торопитесь отвѣчать. Я могу подождать вашего отвѣта. Но главное -- не торопитесь.
   Что именно хотѣло отвѣчать осиротѣвшее созданіе на подобное предложеніе, мнѣ не нужно повторять. Что отвѣчало оно, я могла бы сказать безъ всякаго труда, еслибъ только это стоило того. Что оно чувствовало и что будетъ чувствовать до послѣдней минуты жизни, я никогда не могла бы выразить.
   Это свиданіе случилось въ Виндзорѣ, гдѣ, сколько мнѣ помнится, я провела ранніе дни моей жизни. Въ тотъ памятный день я оставила Виндзоръ и обильно снабженная всѣми необходимостями, отправилась, внутри почтовой кареты, въ Ридингъ.
   Мистриссь Рахель была слишкомъ добра, чтобы предаваться при разлукѣ излишнему волненію; но зато я была слишкомъ ужъ чувствительна и плакала горько. Я воображала, что послѣ столь многихъ лѣтъ, проведенныхъ въ одномъ домѣ, мнѣ бы слѣдовало знать мистриссъ Рахель гораздо лучше, и что въ эти годы я должна бы, кажется, пріобрѣсти ея любовь по крайней мѣрѣ на столько, чтобъ могла пробудить въ ея душѣ чувство сожалѣнія. Она только подарила меня однимъ холоднымъ прощальнымъ поцѣлуемъ, который упалъ мнѣ на лобъ, какъ талая капля съ каменнаго портика. День былъ очень морозный. Я чувствовала себя такою несчастною, такъ сильно упрекала себя, что послѣ этого поцѣлуя я прильнула къ ней и съ полнымъ убѣжденіемъ обвиняла себя въ томъ, что она прощалась со мной такъ хладнокровно.
   -- Нѣтъ, Эсѳирь!-- возражала она.-- Это не вина твоя, но твое несчастіе.
   Каретѣ слѣдовало подъѣхать къ маленькой калиткѣ нашего палисадника. Мы не выходили изъ дому, пока не услышали стука ея колесъ, и такимъ образомъ я простилась съ мистриссъ Рахель подъ вліяніемъ весьма прискорбнаго чувства. Она воротилась домой не дождавшись, когда уложатъ мой багажъ наверху кареты и заперла за собой дверь. До тѣхъ поръ, пока домъ нашъ не скрылся изъ виду, я сквозь слезы смотрѣла на него въ окно кареты. Крестная маменька оставила мистриссъ Рахель все богатство, которымъ она обладала. Все ея имущество назначено было къ аукціонной продажѣ,-- и каминный коверъ съ букетами розъ, который всегда казался мнѣ драгоцѣннѣйшею вещью въ мірѣ, былъ вывѣшенъ на дворъ на морозъ и снѣгъ. Дня за два до отъѣзда, я завернула мою неоцѣненную куклу въ ея собственную шаль и преспокойно уложила ее -- мнѣ стыдно даже признаться въ томъ -- въ землю подъ деревомъ, которое, въ лѣтнюю пору, бросало въ окно моей комнатки прохладную тѣнь. Кромѣ канарейки, которую я везла съ собой въ клѣткѣ, у меня не оставалось больше ни одной подруги въ цѣломъ свѣтѣ.
   Когда домъ нашъ совершенно скрылся изъ виду, я сѣла въ переднемъ мѣстѣ кареты, на подушкѣ, опущенной довольно низко. Въ ногахъ моихъ стояла птичья клѣтка, укутанная въ солому. Для развлеченія я стала поглядывать въ окно, которое для моего роста было поднято очень высоко. Я любовалась деревьями, покрытыми инеемъ, любовалась полями, сглаженными и убѣленными вчерашнимъ снѣгомъ, любовалась солнцемъ, которое казалось раскаленнымъ, но нисколько не грѣло, любовалась льдомъ, темнымъ какъ металлъ, съ котораго любители катанья усердно сметали выпавшій снѣгъ. На противоположномъ концѣ кареты сидѣлъ джентльменъ, укутанный въ безчисленное множество шарфовъ и платковъ и казавшійся мнѣ человѣкомъ огромнѣйшихъ размѣровъ; впрочемъ, онъ, такъ же, какъ и я, смотрѣлъ въ другое окно и вовсе не обращалъ на меня вниманія.
   Я вспоминала о моей покойной крестной маменькѣ, о страшномъ вечерѣ, когда я читала для нея главу изъ Новаго Завѣта, объ ея нахмуренныхъ бровяхъ и суровомъ неподвижномъ выраженіи лица, съ которымъ она лежала въ постели, размышляя о незнакомомъ мѣстѣ, въ которое отправлялась, о незнакомыхъ людяхъ, которыхъ встрѣчу въ этомъ мѣстѣ, представляла себѣ, на кого эти люди похожи, догадывалась, о чемъ они будутъ говорить со мной,-- какъ вдругъ незнакомый голосъ внутри кареты заставилъ меня вздрогнуть въ невыразимомъ ужасѣ.
   -- Кой чортъ! Вы плачете?-- произнесъ этотъ голосъ.
   Я до такой степени перепугалась, что совершенно потеряла голосъ и только шепотомъ могла спросить:
   -- Кто же плачетъ, сэръ?
   Безъ всякаго сомнѣнія, я догадалась, что этотъ голосъ принадлежалъ джентльмену въ безчисленномъ множествѣ шарфовъ и платковъ, хотя онъ все еще продолжалъ смотрѣть въ окно.
   -- Конечно, вы,-- отвѣчалъ онъ, обернувшись ко мнѣ.
   -- Мнѣ кажется, сэръ, я не плакала,-- произнесла я робкимъ голосомъ.
   -- Вы и теперь плачете,-- сказалъ джентльменъ.-- Взгляните сюда!
   И онъ придвинулся ко мнѣ съ противоположнаго конца кареты, провелъ мѣховымъ обшлагомъ по моимъ глазамъ и показалъ мнѣ, что обшлагъ былъ мокрый.
   -- Вотъ видите, вы плачете,-- сказалъ онъ;-- или опять скажете, что нѣтъ?
   -- Плачу, сэръ,-- отвѣчала я.
   -- О чемъ же вы плачете?-- спросилъ джентльменъ.-- Развѣ вы не хотите ѣхать туда?
   -- Куда, сэръ?
   -- Какъ куда? Разумѣется туда, куда ѣдете!
   -- О, нѣтъ, сэръ, я ѣду туда съ удовольствіемъ.
   -- Въ такомъ случаѣ и показывайте видъ, что ѣдете съ удовольствіемъ!-- сказалъ джентльменъ.
   Съ перваго раза онъ показался мнѣ весьма страннымъ, или по крайней мѣрѣ то, что я видѣла въ немъ, было для меня чрезвычайно странно. До самого носу онъ укутанъ былъ въ шарфы, но почти все лицо его скрывалось въ мѣховой шапкѣ, по сторонамъ которой опускались мѣховые наушники и застегивались надъ самымъ подбородкомъ. Спустя немного времени, я совершенно успокоилась, и уже больше не боялась его. Поэтому я призналась ему, что дѣйствительно я плакала,-- во-первыхъ, потому, что вспомнила о потерѣ крестной маменьки, а во-вторыхъ, потому, что мистриссъ Рахель, разлучаясь со мной, нисколько не печалилась.
   -- Проклятая мистриссъ Рахель!-- сказалъ джентльменъ.-- Пусть она улетитъ вмѣстѣ съ вихремъ, верхомъ на помелѣ!
   Теперь я не на шутку начинала бояться его и глядѣла на него съ величайшимъ изумленіемъ. Но въ то же время мнѣ казалось, что у него были пріятные глаза, хотя онъ и продолжалъ бормотать что-то про себя довольно сердито и вслухъ произносить проклятія на мистриссъ Рахель.
   Спустя нѣсколько минутъ, онъ распустилъ верхній свой шарфъ, который показался мнѣ такимъ длиннымъ, что можно было бы обернуть имъ всю карету, и потомъ опустилъ руку въ глубокій боковой карманъ.
   -- Взгляните сюда!-- сказалъ онъ.-- Въ этой бумажкѣ (которая, мимоходомъ сказать, была очень мило сложена),-- въ этой бумажкѣ завернуто прекрасное пирожное съ коринкою; одного салетѣ. Тутъ же завернутъ маленькій пирожокъ, испеченный во Франхару на цѣлый дюймъ, точь-въ-точь, какъ жиръ на бараньей котлетѣ (настоящая драгоцѣнность, какъ по величинѣ своей, такъ и по достоинству). И, какъ вы полагаете, изъ чего онъ приготовленъ? Изъ печонки откормленныхъ гусей. Вотъ такъ ужь пирогъ! Посмотримъ, какъ вы станете кушать ихъ!
   -- Благодарю васъ, сэръ,-- отвѣчала я:-- благодарю васъ, и надѣюсь, что вы не обидитесь моимъ отказомъ... Мнѣ кажется, что они слишкомъ жирны.
   -- Вотъ тебѣ разъ, срѣзала меня -- сказалъ джентльменъ.
   Но я рѣшительно не поняла, что онъ хотѣлъ сказать этими словами, съ окончаніемъ которыхъ пирогъ и пирожное полетѣли за окно.
   Послѣ этого онъ уже не говорилъ со мной до самаго выхода своего изъ кареты, въ весьма недальномъ разстояніи отъ Ридинга. Здѣсь онъ посовѣтовалъ мнѣ быть доброй дѣвочкой, учиться прилежно и на прощанье пожалъ мою руку. Должно сказать, что, вмѣстѣ съ его уходомъ, мнѣ стало легче на душѣ. Мы разстались съ нимъ у мильнаго столба. Вспослѣдствіи я часто гуляла около этого мѣста, и никогда безъ того, чтобы не вспомнить о странномъ джентльменѣ и не понадѣяться на встрѣчу съ нимъ. Однакожь, слабая надежда моя никогда не осуществлялась, а потомъ, съ теченіемъ времени, я наконецъ совершенно забыла о немъ.
   Когда карета остановилась окончательно, въ одно изъ оконъ ея взглянула какая-то леди, весьма опрятно и даже щегольски одѣтая, и сказала:
   -- Миссъ Донни.
   -- Извините, ма'амъ,-- меня зовутъ Эсѳирь Соммерсонъ.
   -- Совершенно справедливо,-- сказала леди:-- но меня зовутъ миссъ Донни.
   Только теперь я поняла, что подъ этимъ именемъ она рекомендовала мнѣ свою особу, и потому я немедленно попросила, извиненія миссъ Донни за мою ошибку и, по ея требованію, указала ей мои картонки. Подъ присмотромъ очень опрятной служанки весь мой багажъ переносенъ былъ въ небольшую карету зеленаго цвѣта, а за тѣмъ, миссъ Донни, служанка и я помѣстились въ ту же карету, и лошади помчались.
   -- Для васъ, Эсѳирь, все уже готово,-- сказала, миссъ Донни:-- и планъ вашихъ занятій составленъ согласно съ желаніями вашего опекуна, мистера Джорндиса.
   -- Согласно съ желаніями кого... вы изволили сказать, ма'амъ?
   -- Вашего опекуна, мистера Джорндиса,- повторила миссъ Донни.
   Это открытіе поставило меня въ такое замѣшательство, что миссъ Донни подумала, что, вѣроятно, холодъ дѣйствовалъ на меня слишкомъ жестоко, и потому дала мнѣ понюхать спирту изъ своего флакона.
   -- А вы знаете, сударыня, моего... моего опекуна, мистера Джорндиса?-- спросила я, послѣ долгаго колебанія.
   -- Лично я съ нимъ не знакома,-- отвѣчала миссъ Донни: но знаю его очень хорошо чрезъ стряпчихъ по его дѣламъ, мистера Кэнджа и мистера Карбоя. Мистеръ Кэнджъ -- человѣкъ превосходнѣйшій во всѣхъ отношеніяхъ,-- одаренъ необыкновеннымъ даромъ краснорѣчія; нѣкоторые изъ его періодовъ поражаютъ своимъ величіемъ!
   Я соглашалась, что слова миссъ Донни были весьма справедливы, но, при моемъ крайнемъ смущеніи, не могла обратить на нихъ особеннаго вниманія. Быстрое прибытіе къ мѣсту нашего назначенія,-- до того быстрое, что я не успѣла даже успокоиться,-- еще болѣе увеличивало мое замѣшательство; и я никогда не забуду того неопредѣленнаго вида, въ какомъ казался мнѣ въ тотъ вечеръ каждый предметъ въ Зеленолиственномъ (такъ назывался домъ миссъ Донни).
   Впрочемъ, я скоро привыкла къ этому. Въ короткое время я такъ примѣнилась къ рутинѣ Зеленолиственнаго, какъ будто жила къ немъ очень долго, какъ будто прежняя моя жизнь въ домѣ крестной мамоньки была для меня не дѣйствительностью, но минувшимъ, рѣзко напечатлѣннымъ въ моей памяти сновидѣніемъ. Ничто, кажется, не могло представлять собою такой точности, вѣрности и порядка, какіе установились въ Зеленолиственномъ. Тамъ каждая минута вокругъ всего часового цыферблата имѣла свое назначеніе, и все совершалось въ назначенный моментъ.
   Насъ было двѣнадцать пансіонерокъ и, кромѣ того, двѣ сестры миссъ Донни, близнецы между собой. Положено было, чтобы кругъ моего воспитанія ограничился пробрѣтеніемъ познаній, необходимыхъ для занятія должности гувернантки; и такимъ образомъ меня не только учили всему, что преподавалось въ пансіонѣ, но вскорѣ поручили мнѣ обучать другихъ пансіонерокъ. Хотя во всѣхъ другихъ отношеніяхъ со мной обходились точно такъ же, какъ и съ прочими, но это особенное отличіе уже было сдѣлано для меня самаго начала. Вмѣстѣ съ пріобрѣтеніемъ познаній мнѣ должно было передавать эти познанія другимъ въ той же степени; такъ что въ теченіе времени у меня явилось много занятій, но я всегда съ особеннымъ удовольствіемъ исполняла ихъ, тѣмъ болѣе, что это исполненіе съ каждымъ днемъ увеличивало любовь ко мнѣ моихъ маленькихъ подругъ. Эта любовь наконецъ до того усилились, что каждый разъ, какъ только поступала въ нашъ пансіонъ новая ученица, какой нибудь заброшенный, несчастный ребенокъ, она уже была увѣрена -- не знаю только почему -- найти во мнѣ преданную подругу, и потому всѣ новыя пансіонерки поручались моему попеченію. Всѣ онѣ старались увѣрить меня, что я была добра и нѣжна; но для меня, напротивъ того, казалось, что онѣ были добры и нѣжны. Я часто вспоминала о твердой рѣшимости, сдѣланной мною въ помянутый день моего рожденія, и именно: стараться быть трудолюбивой, преданной своей судьбѣ, довольной споимъ положеніемъ, быть чистосердечной, оказывать добро ближнему и всѣми силами снискивать любовь тѣхъ, въ кругу которыхъ буду находиться, и, право, мнѣ даже становилось стыдно при одной мысли, что я сдѣлала такъ мало, а снискала очень, очень много.
   Я провела въ Зеленолиственномъ шесть счастливыхъ лѣтъ,-- шесть лѣтъ невозмутимаго спокойствія. Здѣсь, благодаря Всевышняго, въ день моего рожденія я ни разу не встрѣчала на окружающихъ меня лицахъ того выраженія, которое говорило бы мнѣ, что лучше было бы, еслибъ я никогда не являлась на Божій свѣтъ. Съ каждымъ наступленіемъ этого дня передо мной являлось такое множество существенныхъ выраженій искренней и нѣжной преданности ко мнѣ, что моя комната плѣнительно украшалась ими отъ одного новаго года до другого.
   Въ теченіе этихъ шести лѣтъ я никуда не отлучалась изъ Зеленолиственнаго, исключая только на кратковременные визиты къ ближайшимъ сосѣдямъ, и то въ праздничные дни. Послѣ перваго полугодія обѣ миссъ Донни объявили мнѣ, что, по ихъ мнѣнію, было бы весьма прилично съ моей стороны написать къ мистеру Кэнджу и въ нѣсколькихъ строчкахъ выразить ему мою признательность и счастіе, которое я испытывала въ новомъ образѣ моей жизни. Я весьма охотно приняла совѣтъ моихъ наставницъ и подъ ихъ руководствомъ написала такое письмо. Слѣдующая почта принесла мнѣ на мое посланіе оффиціальный отвѣть, въ которомъ увѣдомляли меня о полученіи письма и въ заключеніе прибавляли: "мы обратили особенное вниманіе на ваше письмо и въ надлежащее время сообщишь его нашему кліенту". Послѣ этого мнѣ часто случалось слышать, какъ миссъ Донни и ея сестрица упоминали въ своемъ разговорѣ о весьма аккуратной уплатѣ денегъ за мое воспитаніе, и потому я поставила за правило писать подобныя письма два раза въ теченіе года. Съ возвращеніемъ почты я получала на мое письмо всегда одинъ и тотъ же отвѣтъ, написанный однимъ и тѣмъ же красивымъ, размашистымъ почеркомъ, отъ котораго весьма замѣтно отличался почеркъ словъ: "Кэнджъ и Карбой"; я полагала, что это была собственноручная подпись мистера Кэнджа.
   Для меня кажется довольно страннымъ и даже забавнымъ быть въ необходимости писать такъ много исключительно о себѣ:-- какъ будто это повѣствованіе должно служить моей біографіей! Впрочемъ, моей маленькой особѣ въ скоромъ времени суждено будетъ занять мѣсто на заднемъ планѣ картины.
   Прошло шесть счастливѣйшихъ лѣтъ въ Зеленолиственномъ (я повторяю это вторично), и въ теченіе этого времени я видѣла въ окружавшихъ себя, какъ въ зеркалѣ, каждый періодъ моего собственнаго возраста и всѣ перемѣны, неизбѣжно связанныя съ этимъ возрастомъ, когда, въ одно ноябрьское утро, я получила слѣдующее письмо. Я не упоминаю здѣсь числа и года этого письма.

Старый Сквэръ, близъ Линкольнинскаго Суда.

По дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ.

"Милостивая государыня!

   "Съ разрѣшенія Верховнаго Суда, нашъ кліентъ мистеръ Джорндисъ, имѣя намѣреніе принять къ себѣ въ домъ молодую леди, находившуюся до сего времени, какъ участница помянутаго дѣло, подъ опекой Верховнаго Суда, желаетъ доставить для нея образованную компаньонку и вслѣдствіе этого приказалъ увѣдомить васъ, что онъ съ удовольствіемъ готовъ принять ваши услуги въ качествѣ вышепомянутаго лица.
   "Сообщая вамъ объ этомъ, мы, съ своей стороны, сдѣлавъ надлежащія распоряженія, предлагаемъ вамъ прибыть въ понедѣльникъ поутру, въ восьми-часовомъ дилижансѣ, изъ Ридинга въ Лондонъ, на улицу Пикадилли, и остановиться у виннаго погреба подъ вывѣской "Бѣлая Лошадь", гдѣ одинъ изъ нашихъ клерковъ будетъ ожидать васъ и потомъ доставитъ васъ въ нашу контору.
   "Остаемся, милостивая государыня,

"Нашими покорнѣйшими слугами
"Кэнджъ и Карбой".

   Миссъ Эсѳирь Саммерсонъ.
   
   О, никогда, никогда и никогда не забуду и того душевнаго волненія, какое произвело это письмо во всѣхъ моихъ маленькихъ подругахъ, во всемъ пансіонѣ! Сколько трогательной нѣжности выражалось съ ихъ стороны въ участіи и сожалѣніи ко мнѣ! Сколько милосердія Небеснаго Отца, не позабывшаго меня, проявлялось въ томъ, что мой одинокій путь въ этой жизни,-- путь безпріютной сироты, былъ такъ гладокъ и легокъ, и въ томъ, что Онъ расположилъ ко мнѣ такое множество юныхъ, невинныхъ сердецъ! О, все это и я съ трудомъ могла перенести,-- не потому, чтобы мнѣ хотѣлось видѣть въ нихъ, при разлукѣ со мной, какъ можно меньше печали -- о, нѣтъ, я боюсь, что совсѣмъ не потому, но удовольствіе, которое я испытывала при этомъ, и скорбь, и гордость, и тайное грустное чувство, что сердце мое готово было разорваться и въ то же время было полно безпредѣльнаго восторга.
   Полученное письмо давало мнѣ всего только пять дней на приготовленіе къ отъѣзду. Можете представить себѣ, въ какомъ положеніи находилось мое сердце, когда съ каждой минутой, въ теченіе этихъ пяти дней, мнѣ представлялись новыя доказательства любви и преданности, когда, наконецъ, съ наступленіемъ рокового утра меня водили по всѣмъ комнатамъ пансіона, съ тѣмъ, чтобы я осмотрѣла ихъ въ послѣдній разъ, когда однѣ со слезами упрашивали меня: "Эсѳирь, милая, добрая наша Эсѳирь, проститесь со мной вотъ здѣсь, подлѣ моей кровати, гдѣ вы прежде такъ ласково, такъ нѣжно говорили со мной!", когда другія умоляли только написать ихъ имена моей рукой и прибавить къ нимъ выраженіе моей любви, и они всѣ окружили меня съ прощальными подарками и, заливаясь сломами, говорили: "что мы будемъ дѣлать, когда наша неоцѣненная Эсѳирь уѣдетъ отъ насъ?",-- когда я старалась высказать имъ; какъ кротки, какъ терпѣливы и какъ добры всѣ онѣ были ко мнѣ, и какъ благословляла и благодарила я каждую изъ нихъ!
   Можете представить, въ какомъ положеніи находилось мое бѣдное сердце, когда обѣ миссъ Донни столько же сокрушались при разлукѣ со мной, сколько и самая крошечная изъ всѣхъ пансіонерокъ, когда горничныя говорили мнѣ: "да благословитъ васъ Небо, Эсѳирь, куда бы вы ни уѣхали отъ насъ!", и когда безобразный, хромоногій, старый садовникъ, который, казалось мнѣ, въ теченіе всѣхъ шести лѣтъ вовсе не зналъ о моемъ существованіи, но теперь, едва переводя духъ, догналъ дилижансъ, вручилъ мнѣ маленькій букетъ гераній и сказалъ, что я всегда была свѣтъ его очей... да, да! дѣйствительно онъ сказалъ мнѣ эти самыя слова!
   Могла ли я, если ко всему этому прибавить обстоятельство, что когда, при проѣздѣ мимо маленькой приходской школы, меня поразило неожиданное зрѣлище бѣдныхъ малютокъ, которые нарочно выстроились подлѣ дома, чтобы послать мнѣ прощальный привѣтъ, когда старый, убѣленный сѣдинами джентльменъ и его почтенная супруга, которыхъ дочь пользовалась моими наставленіями, которыхъ домъ я часто посѣщала, и которые считались въ здѣшнемъ мѣстечкѣ самыми надменными людьми, когда и эти люди, забывъ всякое приличіе, кричали мнѣ вслѣдъ: "Прощайте, Эсѳирь, прощайте! Будьте счастливы, очень счастливы!",-- могла ли я послѣ этого не предаться молитвѣ въ каретѣ и въ немногихъ словахъ выразить всю благодарность, всю признательность моей души и повторить эти слова много и много разъ!
   Но, разумѣется, я вскорѣ подумала, что, послѣ всего сдѣланнаго для меня, мнѣ не слѣдовало привозить слезы туда, куда я отправлялась. Вслѣдствіе этого я подавила слезы и старалась успокоиться, безпрестанно повторяя: "Перестань, Эсѳирь, это очень, очень дурно!" Наконецъ я успѣла развеселиться, хотя и не такъ скоро, какъ бы этому должно быть, и когда я прохладила глаза мои лавандовой водой, то было уже время ожидать появленіе Лондона.
   Впрочемъ, я находилась въ такомъ положеніи, что не успѣли еще мы отъѣхать отъ Ридинга на десять миль, какъ я была убѣждена, что мы въѣзжали уже въ Лондонъ, а когда мы и въ самомъ дѣлѣ въѣхали, мнѣ казалось, что никогда не доѣдемъ до него. Какъ бы то ни было, когда, карета наша начала скакать по мостовой, и особливо, когда встрѣчные экипажи, повидимому, наѣзжали на насъ, и когда мы сами, повидимому, наѣзжали на встрѣчные экипажи, я начинала полагать, что мы приближались къ концу вашего путешествія. И дѣйствительно, вскорѣ послѣ этого дилижансъ остановился.
   На тротуарѣ стоялъ молодой джентльменъ, вѣроятно, нечаянно замазанный чернилами.
   -- Позвольте доложить, сударыня, что я изъ конторы Кэнджа и Карбоя, изъ Линкольнинскаго Суда,-- сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ.
   -- Очень пріятно, сэръ,-- отвѣчала я.
   Молодой джентльменъ былъ очень обязателенъ, и въ то время, какъ онъ, осмотрѣвъ сначала, весь ли багажъ мой быль снятъ съ дилижанса, помогалъ мнѣ сѣсть въ наемную карету, я спросила его, нѣтъ ли гдѣ нибудь сильнаго пожара; потому что улицы до такой степени были заполнены густымъ темнымъ дымомъ, что сквозь него почти ничего не было видно.
   -- О, нѣтъ, миссъ,-- отвѣчалъ онъ.-- Это лондонская особенность.
   Признаюсь, прежде я никогда не слыхала, объ этомъ.
   -- Это туманъ, миссъ,-- сказалъ молодой джентльменъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказала я.
   Мы подвигались впередъ медленно по самымъ грязнѣйшимъ и самымъ мрачнѣйшимъ улицамъ, какіи когда либо существовали въ мірѣ (такъ по крайней мѣрѣ я думала), и среди такой ужасной суматохи, что и не могла надивиться, какимъ образомъ здѣшнее народонаселеніе сохраняетъ свой здравый разсудокъ. Наконецъ, мы миновали арку какихъ-то старинныхъ воротъ, внезапно очутились въ тишинѣ, проѣхали мимо безмолвнаго сквэра и остановились мрачномъ углу, подлѣ крутой, каменной, съ широкими ступенями лѣстницы, похожей на церковную лѣстницу. Да и въ самомъ дѣлѣ, недалеко отсюда находилось кладбище, обнесенное длинной колонадой; поднимаясь по лѣстницѣ, я увидѣла изъ перваго окна множество надгробныхъ памятниковъ.
   Здѣсь находилась контора Кэнджа и Карбоя. Молодой джентльменъ провелъ меня мимо самой конторы въ комнату Кэнджа, гдѣ, мимоходомъ сказать, не было ни души, и весьма учтиво поставилъ для меня кресло подлѣ яркаго камина. Послѣ того онъ обратилъ мое вниманіе на маленькое зеркало, повѣшенное на гвоздѣ съ одной стороны камина.
   -- Быть можетъ, миссъ, вамъ угодно будетъ взглянуть на свой туалетъ послѣ дороги, тѣмъ болѣе, что вамъ предстоитъ явиться къ канцлеру. Впрочемъ, я не говорю, чтобы это было совершенно необходимо,-- учтиво сказалъ молодой джентльменъ.
   -- Мнѣ явиться къ канцлеру?-- спросила я, съ крайнимъ изумленіемъ, которое, однако, въ ту же минуту исчезло.
   -- Не безпокоитесь, миссъ,-- замѣтилъ молодой джентльменъ:-- вы явитесь для одной только формы. Мистеръ Кэнджъ теперь въ засѣданіи. Онъ приказалъ вамъ свидѣтельствовать свое почтеніе, а между прочимъ, не угодно ли вамъ подкрѣпить себя (показывая на маленькій столикъ, на которомъ стоялъ графинь съ виномъ и нѣсколько бисквитовъ) и для препровожденія времени взглянуть въ газету (вручая мнѣ ее)?
   Вслѣдъ за тѣмъ онъ поправилъ огонь въ каминѣ и вышелъ изъ комнаты.
   Въ комнатѣ мистера Кэнджа до такой степени было все странно, и тѣмъ страннѣе, что, несмотря на дневное время, она представляли изъ себя совершенную ночь,-- свѣчи горѣли блѣднымъ пламенемъ, и васъ окружали сырость и холодъ,-- до такой степени было все странно въ этой комнатѣ, что, читая слова въ газетѣ, я вовсе не понимала ихъ значенія и находила, что перечитывала тѣ же самыя мѣста по нѣскольку разъ. Безполезно было бы продолжать это занятіе, и потому, оставивъ газету, я заглянула въ зеркало, чтобъ удостовѣриться въ порядкѣ своего туалета, бросила взглядъ на комнату, вполовину освѣщенную, на истертые, покрытые пылью письменные столы, на кипы бумагъ на столахъ и на шкафы, полные книгъ неизъяснимой наружности, хотя каждая изъ нихъ во всякое время готова была сказать за себя что-нибудь дѣльное. Послѣ того я углубилась въ размышленія, думала, задумывалась, передумывала; уголь въ каминѣ горѣлъ, перегоралъ и потухалъ; свѣчи оплывали, горѣли тусклымъ, волнующимся огонькомъ, свѣтильня нагорала, а снять было нечѣмъ, до тѣхъ поръ, пока молодой джентльменъ не принесъ грязныхъ щипцовъ, и то уже спустя два часа послѣ нашего пріѣзда.
   Наконецъ, явился и мистеръ Кенджъ. Я не замѣтила въ немъ никакой перемѣны; но онъ съ своей стороны былъ очень изумленъ моей перемѣной и, повидимому, остался этимъ очень доволенъ.
   -- Такъ какъ вамъ, миссъ Соммерсонъ, предназначено нами занятъ мѣсто компаньонки при одной молодой леди, которая находится теперь въ кабинетѣ лорда-канцлера,-- сказалъ мистеръ Кенджъ,-- поэтому мы считаемъ не лишнимъ, если вы будете находиться теперь вмѣстѣ съ этой леди. Надѣюсь, вы не будете чувствовать безпокойства или затрудненія передъ лицомъ великаго канцлера.
   -- Нѣтъ, сэръ,-- отвѣчала я: -- мнѣ кажется, что это нисколько не должно безпокоить меня.
   И дѣйствительно, послѣ минутнаго размышленія, я не видѣла ни малѣйшей причины, которая бы могла потревожить меня.
   Вслѣдъ, за тѣмъ мистеръ Кенджъ подалъ мнѣ руку, и мы пошли по длинной колоннадѣ, обогнули уголъ и вошли въ боковую дверь. Длиннымъ коридоромъ мы пробрались, наконецъ, въ весьма комфортабельную комнату, гдѣ, передъ ярко пылающимъ, огромнымъ и громко-ревущимъ каминнымъ огнемъ, я увидѣла молодого джентльмена и молоденькую леди. Они стояли, облокотясь на экранъ, поставленный между ними и каминомъ, и о чемъ-то говорили.
   При нашемъ входѣ они взглянули на меня, и яркій свѣтъ камина, отражавшійся на молоденькой леди, показалъ мнѣ въ ней прелестную дѣвушку,-- дѣвушку съ такими роскошными золотистыми волосами, съ такими нѣжными маленькими губками и съ такимъ открытымъ, невиннымъ, внушающимъ довѣріе личикомъ.
   -- Миссъ Ада,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ:-- рекомендую вамъ миссъ Соммерсонъ.
   Миссъ Ада, чтобъ встрѣтить меня, выступила съ радушной улыбкой и протянутой рукой; но, повидимому, ея намѣреніе въ одинъ моментъ измѣнялось, и, вмѣсто обычнаго привѣта, она поцѣловалась со мной. Короче сказать, она имѣла такую милую, неподдѣльную, плѣнительную манеру, что черезъ нѣсколько минуть мы уже сидѣли въ углубленіи окна и, при каминномъ огнѣ, разливавшемъ розовый свѣтъ по всей комнатѣ, говорили другъ съ другомъ такъ свободно и были такъ счастливы, какъ только могли быть счастливы двѣ молоденькія дѣвушки въ первыя минуты ихъ знакомства.
   О, какое тяжкое бремя спало съ души моей! Я ощущала безпредѣльный восторгъ при одной мысли, что миссъ Ада была откровенна со мной и обнаруживала свое расположеніе ко мнѣ! Это было такъ мило, такъ великодушно съ ея стороны и какъ нельзя болѣе ободрило меня!
   Молодой джентльменъ, какъ говорила миссъ Ада, былъ ея отдаленный кузенъ, и его звали Ричардъ Карстонъ. Это былъ юноша пріятной наружности, съ умнымъ лицомъ и необыкновеннымъ расположеніемъ къ всегдашней веселости. Когда миссъ Ада подозвала ею къ тому мѣсту, гдѣ мы сидѣли, онъ сталъ подлѣ насъ и бесѣдовалъ съ нами какъ добрый, веселый и безпечный юноша. Онъ былъ очень молодъ, не болѣе девятнадцати лѣтъ; было ли еще и столько, во всякомъ случаѣ онъ казался двумя годами старше своей кузины. Какъ тотъ, такъ и другая были сироты, и, что всего неожиданнѣе и страннѣе было для меня, до этого дня они еще ни разу не встрѣчались. Наша тройственная встрѣча въ первый разъ и въ такомъ необыкновенномъ мѣстѣ служила предметомъ нашего разговора, и мы говорили объ этомъ безъ умолку, между тѣмъ какъ огонь, прекратившій свое глубокое завыванье, подмигивалъ намъ и щурилъ своими красными глазами, какъ бронзовый левъ -- по замѣчанію Ричарда поставленный передъ входомъ въ Верховный Судъ.
   Мы говорили вполголоса, потому что въ комнату, гдѣ мы находились, безпрестанно входилъ и выходилъ изъ нея джентльменъ въ полномъ адвокатскомъ облаченіи, въ парикѣ съ косичкой, и при каждомъ его выходѣ и входѣ до насъ долеталъ изъ отдаленія глухой протяжный звукъ, который, по словамъ джентльмена, принадлежалъ одному изъ адвокатовъ, читавшему объясненіе по нашей тяжбѣ передъ лордомъ-канцлеромъ. Наконецъ, онъ объявилъ мистеру Кэнджу, что канцлеръ будетъ въ кабинетѣ черезъ пять минуть, и въ скоромъ времени мы услышали необыкновенный шумъ отъ множества ногъ. Мистеръ Кэнджъ сказалъ намъ, что засѣданіе кончилось, и что лордъ-канцлеръ находится уже въ сосѣдней комнатѣ.
   Почти вслѣдъ за этимъ, джентльменъ въ парикѣ отворилъ дверь и попросилъ мистера. Кэнджа войти. При этомъ мы всѣ отправились въ сосѣднюю комнату. Мистеръ Кэнджъ шелъ впереди, вмѣстѣ съ любимицей моей души... Я до такой степени усвоила это названіе, такъ привыкла къ нему, что не могу удержаться, чтобъ не выразить его на бумагѣ. Въ комнатѣ, въ которую мы вошли, сидѣлъ лордъ-канцлеръ за столомъ подлѣ камина; онъ одѣтъ былъ очень просто; его черная мантія, обшитая прекраснымъ золотымъ галуномъ, небрежно лежала на ближайшемъ къ нему стулѣ. При нашемъ входѣ милордъ окинулъ насъ проницательнымъ взглядомъ, выражая въ то же время въ своихъ пріемахъ вѣжливость и благосклонность.
   Джентльменъ въ парикѣ разложилъ на столѣ милорда кипы бумагъ. Милордъ выбралъ одну изъ кипъ и началъ перелистывать.
   -- Миссъ Клэръ,-- сказалъ лордъ-канцлеръ.-- Миссъ Ада Клэръ?
   Мистеръ Кэнджъ представилъ ее, и милордъ предложилъ ей сѣсть рядомъ съ нимъ. Что онъ восхищался ею и принималъ въ ней участіе, это замѣтила я съ перваго раза. Мнѣ больно стало подумать, что родительскій кровъ такого прелестнаго юнаго созданія замѣнялся этимъ сухимъ оффиціальнымъ мѣстомъ. Великій канцлеръ, при всѣхъ его прекрасныхъ качествахъ, при всемъ его величіи, казался самой жалкой замѣной той любви и гордости, которыхъ можно ожидать отъ однихъ только кровныхъ родителей.
   -- Джорндисъ, котораго тяжба разсматривается въ нашемъ судѣ, сказалъ великій канцлеръ, продолжая перевертывать листы: кажется, тотъ самый, что называется Джорндисъ изъ Холоднаго Дома?
   -- Точно такъ, милордъ,-- отвѣчалъ мистеръ Кэнджъ.-- Онъ называется Джорндисъ изъ Холоднаго Дома.
   -- Какое скучное названіе!-- замѣтилъ канцлеръ.
   -- Но въ настоящее время это не скучное мѣсто,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ.
   -- И Холодный Домъ,-- спросилъ милордъ:-- находятся...
   -- Въ Гертфордшэйрѣ, милордъ.
   -- Мистеръ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома не. женатъ?
   -- Нѣтъ, милордъ,-- отвѣчалъ мистеръ Кэнджъ.
   Наступило молчаніе.
   -- Здѣсь ли молодой мистеръ Ричардъ Карстонъ?-- спросилъ великій канцлеръ, обращаясь къ молодому джентльмену.
   Ричардъ поклонился и выступилъ впередъ.
   -- Гм!-- произнесъ великій канцлеръ, перевернувъ еще нѣсколько листовъ.
   -- Если смѣю напомнить милорду,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, весьма тихимъ голосомъ:-- мистеръ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома желаетъ доставить умную и благовоспитанную компаньонку для...
   -- Для мистера Ричарда Карстона?
   Мнѣ послышались (впрочемъ, я не говорю навѣрное), мнѣ послышалось, что это сказалъ милордъ тоже тихимъ голосомъ и улыбнулся.
   -- Для миссъ Ады Клэръ, милордъ. И вотъ именно эту молодую леди:-- миссъ Соммерсонъ.
   Великій канцлеръ бросилъ на меня снисходительный взглядъ и отвѣтилъ на мой реверансъ весьма граціозно:
   -- Мнѣ кажется, что миссъ Соммерсонъ не находится въ родственныхъ связяхъ ни съ кѣмъ изъ тяжущихся лицъ?
   -- Ни съ кѣмъ, милордъ!
   Мистеръ Кэнджъ не договорилъ еще, этихъ словъ, наклонился къ милорду и началъ что-то шептать. Милордъ, устремивъ взоры свои на бумаги, внимательно слушалъ его, раза три кивнулъ головой, перевернулъ еще нѣсколько листовъ и уже больше ни разу не взглянулъ на меня до нашего ухода.
   Послѣ этого мистеръ Кэнджъ и Ричардъ Карстонъ подошли къ тому мѣсту, гдѣ я стояла, оставивъ любимицу души моей (замѣчаете, что я снова не могу удержаться, чтобъ не назвать ее этимъ именемъ!) сидѣть подлѣ великаго канцлера. Милордъ довольно тихо разговаривалъ съ ней, спрашивалъ ее -- какъ она мнѣ впослѣдствіи -- хорошо ли она обдумала предложенное распоряженіе, полагала ли она, что будетъ счастлива подъ кровлею Холоднаго Дома мистера Джорндиса, и почему именно она такъ полагала? Окончивъ это, онъ всталъ, величественно отпустилъ отъ себя миссъ Аду и въ теченіе двухъ-трехь минутъ занялся разговоромъ съ Ричардомъ Карстономь. Онъ говорилъ съ нимъ не сидя, но стоя, и уже съ большей свободой и меньшей церемоніей, какъ будто онъ хотя и былъ великій канцлеръ, но зналъ, какимъ образомъ вызвать чистосердечіе юноши.
   -- Очень хорошо! сказалъ великій канцлеръ вслухъ.-- Я отдамъ приказаніе. Сколько могу судить, мистеръ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома выбралъ очень хорошую компаньонку для молодой леди. Эти слова сопровождались взглядомъ, устремленнымъ за меня, и, сколько позволяютъ обстоятельства, всѣ вообще распоряженія сдѣланы превосходно.
   Онъ отпустилъ насъ съ видимымъ удовольствіемъ, и мы вышли изъ его кабинета какъ нельзя болѣе обязанные ему за его ласковый и вѣжливый пріемъ, чрезъ который, разумѣется, онъ нисколько не терялъ своего достоинства, но, напротивъ, намъ казалось, что онъ пріобрѣталъ его.
   Когда мы дошли до колоннады, мистеръ Кэнджъ вспомнилъ, что ему нужно воротиться на минуту и спросить у милорда нѣсколько словъ, и онъ оставилъ насъ въ густомъ туманѣ, вмѣстѣ cъ каретой великаго канцлера и лакеями, ожидавшими его выхода.
   -- Ну, слава Богу!-- сказалъ Ричардъ:-- одно дѣло кончено. Не скажете, миссъ Соммерсонъ, куда мы отправимся теперь?
   --А развѣ вы не знаете?-- спросила я.
   -- Рѣшительно не знаю.
   -- И вы тоже не знаете, душа моя?-- спросила я Аду.
   -- Вовсе не знаю. А вы?
   -- Столько же знаю, сколько и вы.
   Мы взглянули другъ на друга, едва удерживаясь отъ смѣха. Мы были похожи были въ эту минуту на сказочныхъ дѣтей въ дремучемъ лѣсу! Какъ вдругъ къ намъ подошла какая-то странная, небольшою роста старушка, въ измятой шляпкѣ и съ ридикюлемъ въ рукѣ. Она присѣла передъ нами и улыбнулась намъ какъ-то особенно церемонно.
   -- О!-- сказала она.-- Да тутъ вся опека мистера Джорндиса. Очень, очень счастлива имѣть эту честь! Признаюсь, для молодости, для надежды и для красоты это чудесный признакъ, когда онѣ очутятся въ здѣшнемъ мѣстѣ и потомъ не знаютъ, какъ выбраться изъ него.
   -- Сумасшедшая!-- прошепталъ Ричардъ, вовсе не подозрѣвая, что старушка услышитъ его.
   -- Правда, правда, молодой джентльменъ: сумасшедшая,-- подхватила она такъ быстро, что бѣдный Ричардъ сгорѣлъ отъ стыда:-- я сама находилась подъ опекой; а тогда я не была сумасшедшей,-- продолжала она, присѣдая низко и улыбаясь при концѣ каждой коротенькой сентенціи.-- У меня были и юность и надежда... я думаю, и красота. Теперь это все равно. Ни одно изъ этихъ трехъ прекрасныхъ качествъ не послужило мнѣ въ пользу, не спасло меня. Я имѣю честь присутствовать въ судѣ, не пропуская ни одного засѣданія... присутствую съ моими документами. Я ожидаю суда... то есть... дня Страшнаго Суда. Я сдѣлала открытіе, что шестая печать, о которой упоминается въ Апокалипсисѣ, это -- печать великаго канцлера. Она уже давнымь-давно открыта! Пожалуйста, примите мое благословеніе!
   Вх то время, какъ Ада начала обнаруживать страхь, я, чтобъ успокоить немного бѣдную старушку, сказала, что мы очень благодарны ей.
   -- Д-д-да-съ, благодарны-съ,-- отвѣчала она, весьма жеманно.-- Я воображаю, какъ вы благодарны. А вотъ и Сладкорѣчивый Кэнджъ. У него есть свои документы! Какъ поживаетъ ваше высокопочтеніе?
   -- Помаленьку, помаленьку. Пожалуйста, добрая душа моя, не безпокой молодыхъ людей, не будь имъ въ тягость,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, уводя насъ по направленію къ своей конторѣ.
   -- О, нѣтъ, ни подъ какимъ видомъ,-- сказала полоумная старуха, продолжая слѣдовать за нами около меня и Ады.-- Сохрани меня Богъ быть кому-нибудь въ тягость! А намѣрена передать имъ все мое имѣніе; а это, мнѣ кажется, не значитъ безпокоить ихъ! Я ожидаю суда... то есть... ожидаю дня Страшнаго Суда. А знаете ли, для васъ это чудный признакъ... Примите же мое благословеніе.
   Она остановилась внизу крутой, съ широкими ступенями, каменной лѣстницы. Поднявшись наверхъ этой лѣстницы, мы оглянулись назадъ и увидѣли, что старушка все еще стояла на томъ же мѣстѣ и продолжала говорить, присѣдая и улыбаясь при каждой коротенькой сентенціи.
   -- Юность, и надежда, и красота, и Верховный Судъ, и Сладкорѣчивый Кэнджъ... Ха, ха!.. Пожалуйста, примите же мое благословеніе!
   

IV. Телескопическая филантропія.

   Мистеръ Кэнджъ, когда мы прибыли въ его контору, объявилъ, что мы проведемъ ночь въ домѣ мистриссъ Джэллиби, и потомъ, обратясь ко мнѣ, сказалъ, что, по его мнѣнію, я непремѣнно должна знать, кто такая эта мистриссь Джэллиби.
   -- Совсѣмъ нѣтъ, сэръ, я ее не знаю,-- возразила я.-- Можетъ быть, мистеръ Карстонь... или миссъ Ада...
   Но нѣтъ, они рѣшительно ничего не знали объ этой леди.
   -- И въ самомъ дѣлѣ! Такъ, позвольте, я вотъ что скажу вамъ. Мистриссь Джэллиби,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, повернувшись къ камину спиной и устремивъ свои взоры въ пыльный, передкаминный коверъ, какъ будто въ узорахъ этаго ковра была начертана біографія мистриссъ Джэллиби:-- я долженъ вамъ сказать, что мистриссь Джэллиби весьма замѣчательная женщина, по необыкновенной силѣ своего характера и по тому еще, что она совершенно посвящаетъ себя публичнымъ предпріятіямъ. Она посвящала себя, въ разные періоды, безконечному разнообразію публичныхъ проектовъ и въ настоящее время (пока вниманіе ея не обратилось на какой нибудь другой предметъ) посвятила себя африканскому проекту, имѣющему цѣлью всеобщее разведеніе кофейнаго дерева и учрежденіе, изъ излишняго народонаселенія нашего отечества, счастливыхъ колоній на берегахъ африканскихъ рѣкъ. Мистеръ Джорндисъ, всегда готовый помогать всякому предпріятію, которое можно назвать добрымъ предпріятіемъ,-- мистеръ Джорндисъ, къ которому обращаются и котораго уважаютъ всѣ филантропы, имѣетъ, какъ мнѣ кажется, весьма высокое понятіе о мистриссъ Джэллиби.
   При этихъ словахъ мистеръ Кэнджъ поправилъ свой галстухъ и взглянулъ на насъ.
   -- А позвольте узнать, сэръ, что за особа мистеръ Джэллиби? спросилъ Ричардъ.
   -- А! о! Мистеръ Джэллиби,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ:-- мистеръ Джэллиби такая особа... такая особа... впрочемъ, мнѣ кажется, вѣрнѣе описанія его особы нельзя представить, какъ только сказать вамъ, что онъ мужъ мистриссъ Джэллиби.
   -- Это вѣрно какая-нибудь диковинка, сэръ, существо небывалое,-- сказалъ Ричардъ шутливымъ тономъ.
   -- Нѣтъ, я не говорю этого,-- возразилъ мистеръ Кэнджъ, весьма серьезно.-- Тѣмъ болѣе я не могу сказать этого, что вовсе не знаю мистера Джэллиби. Быть можетъ, онъ и превосходный человѣкъ; одно только, онъ ужасно, такъ сказать, углубленъ... погруженъ въ болѣе блестящія качества своей жены.
   Послѣ этого мистеръ Кэнджъ объяснилъ намъ, что такъ какъ дорога въ Холодный Домь показалась бы намъ въ такую ночь крайне длинною, мрачною и скучною, и такъ какъ мы и безъ того уже проѣхали сегодня очень много, то мистеръ Джорндисъ самъ предложилъ сдѣлать это распоряженіе, но что завтра до обѣда къ дверямъ дома мистера Джэллиби явится карета, которая и вывезетъ насъ изъ Лондона.
   Вслѣдъ за тѣмъ онъ позвонилъ въ колокольчикъ, и въ комнату вошелъ молодой джентльменъ. Мистеръ Кэнджъ, названъ этого джентльмена именемъ Гуппи, спросилъ его, отосланы ли вещи миссъ Соммерсонъ "по принадлежности". Мистеръ Гуппи отвѣчалъ утвердительно и прибавилъ, что у подъѣзда уже давно дожидается карета отвезти и насъ по принадлежности, если намъ угодно.
   -- Мнѣ остается только,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, прощаясь съ нами пожатіемъ руки:-- выразить мое искреннее удовольствіе (добрый день, миссъ Клэръ!), что распоряженія этого дня кончились (прощайте, миссъ Соммерсонъ!), и мою искреннюю надежду, что это распоряженіе непремѣнно поведетъ всѣхъ, до кого оно относится, къ счастію (очень радъ, что имѣлъ честь познакомиться съ вами, мистеръ Карстонъ!), поведетъ къ благополучію и къ тѣмъ существеннымъ выгодамъ, которыя ожидаютъ насъ впереди! Гуппи, смотри, чтобы дорогіе мои гости доѣхали туда благополучно.
   -- Гдѣ же это "туда", мистеръ Гуппи?-- спросилъ Ричардъ, въ то время, какъ мы спускались съ лѣстницы.
   -- Весьма недалеко отсюда,-- отвѣчалъ мистеръ Гуппи:-- это будетъ за домомъ Тавія; вы вѣдь знаете этотъ домъ?
   -- Напротивъ, я утвердительно могу сказать: не знаю, потому что пріѣхалъ сюда изъ Винчестра, и для Лондона -- совершенно чужой человѣкъ.
   -- Это будетъ сейчасъ за уголъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи.-- Мы сейчасъ завернемъ въ Канцлерскій переулокъ, проѣдемъ немного по улицѣ Голборнъ и минутъ черезъ пять будемъ на мѣстѣ; словомъ сказать, это отсюда какъ рукой подать.-- А вотъ и опять лондонская особенность,-- не правда ли, миссъ?
   Повидимому, онъ очень восхищался этимъ выраженіемъ и употребилъ его собственно затѣмъ, чтобъ подтрунить на мой счетъ.
   -- Да, туманъ все еще густой,-- сказала я.
   -- Надобно надѣяться, что онъ не тяжелъ для васъ,-- замѣтилъ мистеръ Гуппи, поднимая ступеньки кареты.-- Напротивъ того, мнѣ кажется, судя по вашей наружности, онъ производитъ на васъ благодѣтельное вліяніе.
   Я знала, что мистеръ Гуппи хотѣлъ этими словами выразить мнѣ комплиментъ, и потому, когда онъ захлопнулъ дверцы кареты и отправился на козлы, я отъ души посмѣялась надъ тѣмъ, что при его словахъ сильная краска выступила мнѣ на лицо. Мы всѣ трое смѣялись надъ этимъ, шутливо разсуждали о нашей неопытности и о Лондонѣ, какъ мѣстѣ, совершенно незнакомомъ намъ, до тѣхъ поръ, пока карета наша не подъѣхала подъ какую-то арку, въ узенькую улицу съ высокими домами, подобную продольной цистернѣ для храненія тумана, и, наконецъ, къ мѣсту нашего ночлега. Около дома, у котораго мы остановились, и на дверяхъ котораго красовалась полированная мѣдная дощечка съ надписью: Джеллиби,-- около этого дома собралась толпа народа, но преимущественно ребятишекъ.
   -- Не испугайтесь!-- сказалъ мистера Гуппи, заглянувъ въ окно кареты:-- одинъ изъ маленькихъ Джэллиби завязь головой въ желѣзной рѣшеткѣ.
   -- О, бѣдный ребенокъ!-- вскричала я:-- пожалуйста, мистерь Гуппи, выпустите меня поскорѣй!
   -- Сдѣлайте одолженіе, миссъ, будьте осторожнѣй, поберегите себя. Надобно вамъ сказать, что маленькіе Джэллиби ни на минуту безъ проказъ,-- замѣтилъ мистеръ Гуппи.
   Я отправилась прямо къ ребенку, который былъ одинъ изъ самыхъ грязныхъ маленькихъ несчастныхъ созданій, какихъ когда либо случилось мнѣ встрѣчать. Его лицо пылало; самъ онъ, стиснутый по шеѣ между двумя желѣзными стойками, былъ очень перепуганъ и громко ревѣлъ, между тѣмъ какъ продавецъ молока и полицейскій сторожъ, движимые чувствомъ состраданія, старались освободить его изъ этого положенія, тянули его за ноги, въ томъ убѣжденіи, что чрезъ это средство черепъ ребенка немного сожмется, и тогда успѣхъ ихъ будетъ несомнѣнный. Успокоивъ немного ребенка и увидѣвъ, что это былъ маленькій мальчикъ съ огромной головой, я подумала, что если въ отверстіе прошла голова, то непремѣнно должно пройти и туловище, а потому предложила, какъ самое лучшее средство для спасенія ребенка, протолкнуть его впередъ. Это предложеніе было такъ радушно принято продавцомъ молока и полицейскимъ, что несчастный мальчикъ непремѣнно полетѣлъ бы внизъ головой въ глубокую яму, еслибъ я не успѣла схватить его за рубашенку и еслибъ въ то же время Ричардъ и мистеръ Гуппи не успѣли пробѣжать черезъ кухню и подхватить его снизу. Наконецъ, ребенокъ благополучно былъ поставленъ на ноги; но, вмѣсто благодарности, несчастный шалунъ принялся съ изступленіемъ битъ мистера Гуппи палкой, которою до приключенія своего каталъ по улицѣ обручъ.
   Изъ всей толпы, окружавшей домъ, никто, повидимому, не принадлежалъ къ этому дому, исключая женщины въ деревянныхъ башмакахъ, которая, при видѣ ребенка въ опасномъ положеніи, совала въ него изъ кухни метлой. Не знаю, съ какой именно цѣлью она поступала такимь образомъ,-- думаю, однако, что и она не знала. Изъ всего этого я заключила, что мистриссъ Джэллиби не было дома, но можете представить мое положеніе, когда та же самая женщина явилась въ коридорѣ, безъ башмаковъ, и, поднявшись впереди меня и Ады въ заднюю комнату перваго этажа, доложила о нашемъ пріѣздѣ.
   -- Двѣ молодыя барышни пріѣхали, мистриссъ Джэллиби!
   Поднимаясь по лѣстницѣ, мы встрѣтили еще нѣсколько дѣтей, съ которыми въ потемкахъ трудно было не столкнуться; и въ то время, какъ мы представлялись мистриссъ Джэллиби, одинъ изъ бѣдныхъ маленькихъ созданій упалъ съ самаго верху лѣстницы и пролетѣлъ, какъ мнѣ послышалось, до самого низу, съ величайшимъ стукомъ и крикомъ.
   Мистриссъ Джэллиби, не обнаруживая ни легчайшей тѣни того безпокойства, котораго мы не могли скрыть на нашихъ лицахъ въ то время, какъ голова несчастнаго ребенка возвѣщала о своемъ полетѣ громкимъ стукомъ о каждую ступеньку -- а этикъ ступенекъ, какъ говорилъ впослѣдствіи Ричардъ, считалось всего семь, кромѣ площадки -- приняла насъ съ совершеннымъ равнодушіемъ. Она была недурна собой, невысокаго роста, довольно полная женщина, отъ сорока до пятидесяти лѣтъ, съ пріятными глазами, хотя они и имѣли странную привычку смотрѣть въ недосягаемою даль. Какъ будто -- я опять сошлюсь на выраженіе Ричарда -- какъ будто ближе Африки другого они ничего передо собой не видѣли.
   -- Очень рада, что имѣю честь принять васъ въ моемъ домѣ,-- сказала мистриссъ Джэллиби пріятнымъ голосомъ.-- При моемъ уваженіи къ мистеру Джорндису, я не могу оставаться равнодушной къ тѣмъ, въ комъ онъ принимаетъ живое участіе.
   Мы выразили нашу благодарность и сѣли подлѣ двери, на хромоногую, увѣчную софу. Мистриссъ Джэллиби имѣла прекрасные волосы; но, при обширнѣйшихъ занятіяхъ по африканскому проекту, она никогда не убирала ихъ. Шаль, слегка накинутая на плечи, упала на стулъ, когда мистриссъ Джэллиби встала, чтобы встрѣтить насъ; и когда она снова возвращалась къ стулу, мы не могли не замѣтить, что платье ея не сходилось сзади на нѣсколько дюймовъ, и что открытое пространство было задернуто рѣшеточкой изъ корсетныхъ шнурковъ, точно какъ окно въ лѣтней бесѣдкѣ.
   Комната, усыпанная различными бумагами и крайне стѣсненная огромнымъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ тѣмъ же самымъ матеріаломъ, который валялся на полу, была не только очень неопрятна, но и очень грязна. Все это по необходимости поражало органъ нашего зрѣнія, между тѣмъ какъ слухомъ мы провожали бѣднаго ребенка, слетѣвшаго съ лѣстницы, какъ кажется, на кухню, гдѣ кто-то старался если не задушить его, то заглушить его рыданія.
   Но что всего болѣе поразило насъ, такъ это изнуренная, болѣзненнаго вида, хотя ни подъ какимъ видомъ не простая дѣвушка которая сидѣла за письменнымъ столомъ, грызла перо и, выпуча глаза, смотрѣла на насъ. Мнѣ кажется, никто еще не бывалъ перебрызганъ и перепачканъ такъ чернилами, какъ эта дѣвушка и, начиная съ ея взъерошенныхъ волосъ до хорошенькихъ ножекъ, которыя уродовались истасканными, истертыми, изорванными и стоптанными на сторону атласными башмачками, ни одна вещь изъ ея наряда, до послѣдней булавки, не имѣла надлежащаго вида, не находилась въ надлежащемъ мѣстѣ.
   -- Мы застаете меня, мои милыя,-- сказала мистриссъ Джэллиби, снимая нагорѣвшую свѣтильню съ двухъ огромныхъ свѣчей въ жестяныхъ подсвѣчникахъ,-- свѣчей, отъ которыхъ разливался по комнатѣ сильный запахъ топленаго сала (огонь въ каминѣ давно уже потухъ и на рѣшеткѣ камина ничего больше не было, кромѣ холодной золы, вязки дровъ и маленькой кочерги):-- вы застаете меня, мои милыя, за всегдашними занятіями и, вѣроятно, извините меня, если стану продолжать ихъ. Африканскій проектъ поглощаетъ все мое время. Онъ вовлекаетъ меня въ огромную переписку съ различными обществами, торговыми домами и частными лицами, которыя пекутся о благоденствіи своихъ единоземцевъ, и, признаюсь, съ особеннымъ удовольствіемъ могу сказать, что это дѣло подвигается впередъ. Мы надѣемся, что на будущій годъ около этого времени отъ ста-пятидесяти до двухсотъ здоровыхъ семей будутъ воздѣлывать кофе и просвѣщать туземцевъ изъ племени Борріобула-Ха, на лѣвомъ берегу рѣки Нигера.
   Въ то время, какъ Ада ничего не говорила, но только смотрѣла на меня, я рѣшилась замѣтить, что это занятіе должно быть очень пріятно.
   -- И еще какъ пріятно, если-бъ вы знали!-- сказала мистриссъ Джэллиби. Оно поглощаетъ всю энергію моей души; но это ничего не значитъ, если я вижу впереди успѣхъ и если съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе удостовѣряюсь въ этомъ успѣхѣ. Знаете ли, миссъ Соммерсонъ, меня немного удивляетъ, почему вы сами не вздумали обратить ваше вниманіе на Африку, сосредоточить ваши мысли надъ этой частью свѣта...
   Этотъ быстрый вопросъ до такой степени былъ для меня неожиданъ, что я рѣшительно не знала, какъ мнѣ принять его. Я намекнула что-то на тамошній климатъ.
   -- Прекраснѣйшій климатъ во всемъ мірѣ!-- сказала мистриссъ Джэллиби.
   -- Въсамомъ дѣлѣ, сударыня?
   -- Могу насъ увѣрить. Конечно, и тамъ требуются маленькія предосторожности. Безъ предосторожности подите вы по Голборну, и черезъ васъ переѣдутъ. Съ предосторожностью идите вы по той же улицѣ Голборнъ, и васъ пальцемъ не задѣнутъ. Это же самое можно примѣнить и къ Африкѣ.
   -- Съ этимъ я совершенно согласна,-- сказала я.
   Но, само собою разумѣется, я соглашалась въ этомъ съ мнѣніемъ о предосторожностяхъ на улицѣ Голборнъ.
   -- Не угодно ли вамъ просмотрѣть нѣсколько замѣчаній собственно по этому предмету и вообще по всему африканскому дѣлу?-- сказала мистриссъ Джэллиби, подавая намъ кипу бумагъ.-- А я между тѣмъ кончу письмо, которое диктую теперь моей старшей дочери -- моему домашнему секретарю...
   Дѣвица, сидѣвшая за столомъ, перестала грызть перо и на нашъ поклонъ отвѣчала также поклономъ, съ полу-застѣнчивымъ, съ полу-угрюмымъ видомъ.
   -- ...и тѣмъ заключу на этотъ разъ мои занятія,-- продолжала мистриссъ Джэллиби съ сладенькой улыбкой: -- хотя мои занятія, можно сказать, безконечны... На чемъ остановились мы, Кадди?
   -- ...Свидѣтельствуетъ свое почтеніе мистеру Суолло и проситъ..." -- сказала Кадди.
   -- ...и проситъ,-- сказала мистриссъ Джэллиби, продолжая диктовать:-- увѣдомить ее касательно вопросительнаго письма по африканскому проекту.
   -- Ахъ, Пипи, ради Бога, не ходи сюда!
   Пипи былъ тотъ несчастный ребенокъ (добровольно принявшій на себя это названіе), который упалъ съ лѣстницы, и который прервалъ корреспонденцію появленіемъ своей особы съ разбитымъ лбомъ, залѣпленнымъ кусочкомъ пластыря, и съ очевиднымъ намѣреніемъ показать ушибы на ногахъ.
   Ада и я не знали, что больше всего заслуживало сожалѣнія -- ушибы ли ребенка, или грязь, которой днъ былъ покрытъ. Мистриссъ Джэллиби не обратила особеннаго вниманія на несчастнаго. Она только прибавила, съ невозмутимымъ спокойствіемъ, съ которымъ она говорила вообще обо всемъ: "уйди отсюда вонъ, негодный Пипи!", и снова устремила свои прекрасные глаза на Африку и снова приступила къ диктовкѣ. Въ это время, не думая прервать ея занятій, я рѣшилась остановить бѣднаго Пипи, выходившаго изъ комнаты, и взять его на руки. Казались, эта ласка и поцѣлуи Ады очень изумили ребенка. Продолжая всхлипывать рѣже и рѣже, окъ совершенно успокоился и, наконецъ, заснулъ у меня на рукахъ. Я до такой степени занялась маленькимъ Пипи, что совершенно упустила изъ виду подробное содержаніе африканскаго проекта, хотя общее впечатлѣніе этого проекта о громадной важности Африки и совершенной ничтожности всѣхъ другихъ мѣстъ и предметовъ было таково, что мнѣ стало стыдно за мое невниманіе.
   -- Скажите пожалуйста, ужъ шесть часовъ!-- сказала мистриссъ Джэллиби.-- А нашъ обѣденный часъ назначенъ въ пять. Я говорю только: назначенъ, потому, что мы обѣдаемъ въ какомъ часу придется... Кадди, покажи миссъ Клэръ и миссъ Соммерсонъ ихъ комнаты... Быть можетъ, вамъ угодно сдѣлать какія-нибудь перемѣны въ вашемъ туалетѣ? Я знаю, что при моихъ занятіяхъ вы извините меня... О, какой этотъ негодный мальчикъ! Сдѣлайте одолженіе, миссъ Соммерсонъ, пустите его на полъ!
   Я попросила позволенія держать его на рукахъ, чистосердечно увѣряя, что Пипи не дѣлаетъ мнѣ ни малѣйшаго безпокойства и труда, и вслѣдъ за тѣмъ снесла его наверхъ и положила на мою постель.
   Адѣ и мнѣ отведены были двѣ верхнія комнаты, между которыми находилась дверь. Обѣ онѣ были чрезвычайно пусты и неопрятны. Занавѣска у окна моей комнаты прикрѣплялась старой изломанной вилкой.
   -- Вамъ вѣроятно,-- нужно горячей воды?-- сказала миссъ Джэллиби, которой взоры старались встрѣтиться съ рукомойникомъ и старались тщетно.
   -- Не мѣшало бы, сказали мы:-- если только это не составитъ большого безпокойства.
   -- О ни малѣйшаго,-- возразила миссъ Джэллиби:-- но дѣло въ томѣ, найдется ли у насъ хоть сколько нибудь горячей воды.
   Вечеръ быль такой холодный и комната имѣла, такой сырой, болотный запахъ, что, должно признаться, мы находились въ весьма жалкомъ положеніи. Бѣдная Ада едва не плакала. Какъ бы то ни было, мы вскорѣ развеселились и дѣятельно занялись своимъ туалетомъ. Между тѣмъ возвратилась миссъ Джэллиби, съ извѣстіемъ, что, къ крайнему ея сожалѣнію, горячей воды не отъискалось ни капли, что нигдѣ не могутъ найти чайника, и что котелъ на плитѣ оказывается негоднымъ къ употребленію.
   Мы просили ее не безпокоиться и употребили всевозможную поспѣшность спуститься внизъ къ камину. Въ теченіе этого времени всѣ маленькія дѣти собрались на площадкѣ лѣстницы за дверями нашей комнаты, удивляясь небывалому феномену, по которому Пипи очутился на моей постели, и привлекали наше вниманіе къ своимъ носамъ и пальцамъ, которымъ безпрестанно угрожала опасность быть прищемленными между дверями. Затворить дверь которой либо комнаты не было возможности: на моемъ замкѣ не было ни ключа, ни рукоятки, а на замкѣ дверей, ведущихъ въ комнату Ады, хотя и была рукоятка, но она такъ гладко вертѣлась во всѣ стороны, что на самую дверь не производила желаемаго дѣйствія. Вслѣдствіе этого я предложила всѣмъ дѣтямъ войти въ мою комнату, расположиться около стола и слушать сказку про "Красную Шапочку", которую вызвалась разсказывать имъ во время моего туалета. Дѣти исполнили это и были такъ тихи, какъ мышки,-- въ томъ числѣ и Пипи, который проснулся какъ разъ къ тому времени, когда въ сказкѣ является на сцену сѣрый волкъ.
   Спускаясь внизъ, мы увидѣли на окнѣ лѣстницы глиняную кружку съ надписью: "Подарокъ съ Торнбриджскихъ минеральныхъ водъ"; въ этой кружкѣ плавала горящая свѣтильня и тускло освѣщала корридоръ. Въ гостиной (которая соединялась съ кабинетомъ мистриссъ Джэллиби посредствомъ открытой двери) мы застали молодую женщину съ распухшимъ и закутаннымъ въ фланель лицомъ. Она усердно раздувала огонь въ каминѣ и задыхалась отъ сильнаго дыма, который такъ свободно разгуливалъ по комнатѣ, что мы кашляли отъ него и плакали, и сидѣли съ полчаса при открытыхъ окнахъ, между тѣмъ какъ мистриссъ Джэллиби распоряжалась африканскими письмами съ невозмутимымъ спокойствіемъ духа. На этотъ разъ я отъ души радовалась ея многотруднымъ занятіямъ: они представляли Ричарду возможность разсказать намъ, какимъ образомъ онъ умывалъ себѣ руки въ паштетномъ блюдѣ, какимъ образомъ на его туалетномъ столикѣ очутился чайникъ вмѣсто умывальника,-- и Ричардъ представлялъ намъ это въ такомъ забавномъ видѣ, что Ада отъ души хохотала, увлекая и меня въ непринужденный смѣхъ.
   Вскорѣ послѣ семи часовъ мы отправились въ столовую къ обѣду и спускались, по совѣту самой мистриссъ Джэллиби, весьма осторожно, потому что ковры, кромѣ того, что имѣли большой недостатокъ въ проволокахъ, которыми они прикрѣплялись къ лѣстницѣ, были до такой степени изорваны, что на каждомъ шагу представляли опасную ловушку. Намъ подали прекрасную треску, кусокъ ростбифа, блюдо котлетъ и пуддингъ. Обѣдъ былъ бы превосходный, еслибъ все было приготовлено надлежащимъ образомъ; но, къ сожалѣнію, онъ поданъ былъ чуть-чуть не въ сыромъ видѣ. Молодая женщина въ фланелевой подвязкѣ прислуживала за столомъ, ставила на столъ каждое блюдо куда, и какъ ни попало и ничего не убирала до самого конца. Молодая женщина, которую я видѣла въ деревянныхъ башмакахъ, и которая, какъ я полагала, исполняла въ домѣ обязанность кухарки, часто подходила къ дверямъ столовой и бранилась съ женщиной въ фланелевой подвязкѣ; а изъ этого я заключила, что онѣ жили въ сильномъ раздорѣ.
   Въ теченіе всего обѣда, продолжительнаго вслѣдствіе неожиданныхъ казусовъ -- какъ, напримѣръ, блюдо картофелю опрокинулось въ угольный ящикъ, ручка отъ штопора нечаянно оторвалась и молодая женщина вовсе неумышленно нанесла себѣ сильный ударъ въ подбородокъ -- въ теченіе всего обѣда, повторяю я, мистриссъ Джэллиби сохраняла удивительную ровность своего характера. Она разсказывала намъ множество интересныхъ подробностей объ африканскомъ племени Борріобула-Ха и получала такое множество писемъ, что Ричардъ, сидѣвшій подлѣ нея, сразу увидѣлъ, что въ его тарелкѣ съ супомъ плавали четыре конверта. Нѣкоторыя изъ писемъ сообщали ей о совѣщаніяхъ дамскихъ комитетовъ или о слѣдствіяхъ дамскихъ митинговъ, о чемъ она немедленно прочитывая намъ; другія служили просьбами отъ частныхъ лицъ, принимавшихъ живѣйшее участіе во всемъ, что касалось воздѣлыванія кофе и распространенія просвѣщенія между дикими народами; третьи требовали немедленныхъ отвѣтовъ, для отправленіи которыхъ мистриссъ Джэллиби раза три или четыре высылала старшую дочь изъ за стола. Короче сказать, у мистриссъ Джэллиби были полныя руки дѣла, и, судя по ея словамъ, она неоспоримо была всей душой предана африканскому проекту.
   Меня подстрекало сильное любопытство узнать, кто такой былъ кроткій джентльменъ съ порядочной лысиной и въ очкахъ, который занялъ за столомъ пустой стулъ уже послѣ того, какъ мы кончили рыбу, и который, повидимому, разыгрывая страдательную роль по всемъ, что касалось Борріобула-Ха, не принималъ дѣятельнаго участіи въ этомъ громадномъ проэктѣ. Во время обѣда онъ не проговорилъ ни слова, а потому его легко можно было бы принять за африканскаго туземца, еслибъ этому предположенію не противорѣчилъ цвѣтъ его лица. До самого окончанія обѣда и до тѣхъ поръ, пока этотъ джентльменъ не остался съ Ричардомъ наединѣ за опустѣлымъ столомъ, мнѣ и въ голову не пришло подумать, что это былъ мистеръ Джэллиби. Но оказалось, что это дѣйствительно былъ самъ мистеръ Джэллиби; къ тому же, болтливый молодой человѣкъ, по имени мистеръ Квэйль, съ огромными лоснящимися выпуклостями вмѣсто висковъ, и съ волосами, зачесанными совершенію назадъ, который пришелъ къ намъ поздно вечеромъ, и который объявилъ Адѣ, что онъ филантропъ, объявилъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что супружескій союзъ мистриссъ Джэллиби съ мистеромъ Джэллиби онъ называетъ союзомъ души и тѣла.
   Этотъ молодой человѣкъ, кромѣ того, что имѣлъ очень много сказать съ своей стороны насчетъ Африки и насчетъ собственнаго своего проэкта инструкціи колонистамъ, какимъ образомъ имъ должно внѣдрить просвѣщеніе между туземцами и распространять внутреннюю и внѣшнюю торговлю,-- кромѣ этого, онъ находилъ особенное удовольствіе выставлять на видъ неутомимые труды мистриссъ Джэллиби.
   -- Я увѣренъ, мистриссъ Джэллиби,-- говорилъ онъ:-- что вы получили сегодня по крайней мѣрѣ отъ полутораста до двухсотъ писемъ насчетъ Африки,-- не правда ли? Или, если память не измѣняетъ мнѣ, мистриссъ Джэллиби, то, кажется, вы говорили когда-то, что послали съ одной почтой сразу пять подъемъ на гору, мы пошли пѣшкомъ, и это намъ такъ понравилось, что и потомъ, поднявшись на гору, мы не сѣли въ экипажъ, а продолжали идти. Въ Барнетѣ намъ были приготовлены другія лошади, но, такъ какъ имъ только что задали корму, и приходилось ждать, то мы рѣшили прогуляться и пошли осмотрѣть поле знаменитаго сраженія; экипажъ нагналъ насъ часа черезъ два. Все это такъ замедлило поѣздку, что наступала уже ночь, когда мы прибыли въ городъ С. Альбанъ; Холодный домъ, какъ мы знали, находился отсюда въ двухъ-трехъ миляхъ.
   Когда нашъ экипажъ запрыгалъ по камнямъ тряской мостовой, мы стали волноваться не на шутку; Ричардъ даже признался, что не прочь бы выскочить и убѣжать назадъ; а мы съ Адой дрожали съ головы до ногъ, несмотря на то, что, по случаю-холодной ночи, Ричардъ насъ старательно укуталъ. Когда мы выѣхали изъ города, Ричардъ сказалъ, что нашъ возница, принимавшій близко къ сердцу всѣ наши треволненія, обернулся и киваетъ намъ; мы съ Адой встали съ своихъ мѣстъ (Ричардъ ее заботливо поддерживалъ) и, вперивъ глаза въ темноту, старались при свѣтѣ звѣздъ разглядѣть что-нибудь впереди. Тамъ, на верхушкѣ холма, свѣтился огонекъ; нашъ возница, указавъ на него бичомъ, крикнулъ: "Вотъ и Холодный домъ!" и пустилъ лошадей въ гору такимъ галопомъ, что вѣтеръ и пыль пронеслись надъ нашими головами, точно струя воды надъ колесами мельницы. Свѣтъ то пропадалъ, то опять появлялся и вдругъ, когда мы повернули въ аллею, ярко блеснулъ намъ въ глаза; онъ выходилъ изъ окна стариннаго дома съ тремя шпицами на крышѣ.
   Когда мы подъѣхали, зазвонилъ колокольчикъ; этотъ звонъ среди ночной тишины, лай собакъ, потокъ свѣта, вырвавшійся изъ открытыхъ настежь дверей, фырканье усталыхъ лошадей,-- все это, вмѣстѣ съ учащеннымъ біеніемъ нашихъ сердецъ, привело насъ въ какое-то странное замѣшательство.
   -- Ада, милая моя, Эсфирь, дорогая, добро пожаловать! Какъ я радъ, что васъ вижу. Рикъ, если бъ у меня была еще рука, я бы протянулъ ее вамъ!
   Такъ говорилъ звучнымъ пріятнымъ голосомъ господинъ, обнимая одной рукой Аду, другой меня. Поцѣловавъ насъ съ отеческой нѣжностью, онъ повелъ насъ изъ сѣней въ маленькую комнатку, жарко натопленную и освѣщенную красноватымъ пламенемъ яркаго каминнаго огня. Здѣсь, поцѣловавъ насъ еще разъ, онъ усадилъ насъ рядомъ на диванъ противъ камина.
   Я чувствовала, что при первомъ нашемъ поползновеніи къ изъявленію нѣжныхъ чувствъ, онъ обратится въ бѣгство.
   -- Теперь, Рикъ, у меня руки свободны. Одно слово, сказанное кстати, лучше цѣлой рѣчи. Я отъ души радъ васъ видѣть. Вы дома. Грѣйтесь!
   Ричардъ почтительно, но по-товарищески пожалъ обѣими руками его руку и сказалъ, (такъ выразительно, что я было испугалась, какъ бы мистеръ Джерндайсъ не вздумалъ внезапно исчезнуть):
   -- Вы очень добры, сэръ! Мы вамъ очень обязаны! потомъ снялъ шляпу и пальто и усѣлся у камина.
   -- Какъ вамъ понравилась поѣздка? Какъ вамъ понравилась мистрисъ Джеллиби, моя милая? спрашивалъ мистеръ Джерндайсъ, обращаясь къ Адѣ.
   Пока Ада отвѣчала, я разсматривала его (нѣтъ надобности говорить, съ какимъ интересомъ). У него было красивое, выразительное, подвижное лицо; волосы серебристо стальнаго цвѣта. На мой взглядъ, ему было лѣтъ подъ-шестьдесятъ, но по онъ былъ крѣпокъ, свѣжъ и держался прямо. Съ перваго момента его голосъ показался мнѣ знакомымъ, теперь же, по его оригинальнымъ манерамъ и веселому выраженію глазъ, я сразу узнала джентльмена, который ѣхалъ со мной въ дилижансѣ шесть лѣтъ тому назадъ въ памятный день моей поѣздки въ Ридингъ. Да, безъ сомнѣнія, это онъ! Но какъ же я испугалась, когда, сдѣлавъ это открытіе, замѣтила его пристальный взглядъ: казалось, онъ прочелъ мои мысли и готовился обратиться въ бѣгство. Однако жъ, къ счастью, онъ остался и обратился ко мнѣ съ вопросомъ: что я думаю о мистриссъ Джеллиби?
   -- Она очень занята Африкой, сэръ.
   -- Благородно! сказалъ мистеръ Джерндайсъ и прибавилъ:-- но вы говорите то же, что сказала Ада (я не слыхала ея отвѣта), а, мнѣ кажется, думаете еще что-то другое?
   -- Мы думаемъ, начала я, взглянувъ на Аду и Ричарда, которые ободряли меня взглядомъ, -- что она, можетъ быть, слишкомъ мало заботится о своемъ домѣ.
   -- Пораженъ! вскричалъ мистеръ Джерндайсъ.
   Я снова встревожилась.
   -- Ну, дорогая моя, я желаю знать ваши настоящія мысли. Я, можетъ быть, нарочно послалъ васъ туда.
   Я продолжала все еще не совсѣмъ увѣренно:
   -- Мы думаемъ, что семейныя обязанности должны быть на первомъ планѣ, а разъ ими пренебрегаютъ, этого нельзя, вознаградить никакой Африкой.
   Тутъ Ричардъ пришелъ ко мнѣ на помощь:
   -- Я, можетъ быть, выражусь нѣсколько рѣзко, сэръ, но ея дѣти, по истинѣ, въ безобразномъ видѣ.
   -- У нея добрыя намѣренія, какъ-то торопливо возразилъ на это мистеръ Джерндайсъ.-- Фу, какой рѣзкій восточный вѣтеръ!
   -- Ревматизмъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Вѣроятно. Итакъ, маленькіе Джеллиби въ... Ахъ ты, Боже мой, проклятый восточный вѣтеръ!
   Выпаливая эти отрывистыя фразы, онъ два или три раза прошелся по комнатѣ, держа кочергу въ одной рукѣ и ероша волосы другой; онъ былъ такъ милъ въ своей добродушной досадѣ, что мы невольно любовались имъ.
   Онъ подалъ одну руку Адѣ, другую мнѣ и попросилъ Ричарда свѣтить намъ; когда мы хотѣли идти, онъ неожиданно удержалъ насъ и сказалъ:
   -- Это дѣти... Неужели вы ничего не сдѣлали... не могли... сладкихъ пирожковъ съ малиной, съ изюмомъ, или чего-нибудь въ этомъ родѣ?
   -- О, кузенъ! вырвалось у Ады.
   -- Хорошо, милочка. Я люблю это слово; зовите меня кузеномъ Джономъ, это будетъ еще лучше.
   -- Ну, такъ, кузенъ Джонъ, смѣясь начала опять Ада...
   -- Ха-ха-ха! Славно право! крикнулъ съ восторгомъ мистеръ Джерндайсъ.-- Звучитъ необыкновенно мило! Ну, такъ что же, дорогая моя?
   -- У нихъ было кое-что получше пирожковъ -- у нихъ была Эсфирь.
   -- А? Что же сдѣлала Эсфирь?
   -- Вотъ что, кузенъ Джонъ, продолжала Ада, сложивъ свои ручки на его рукѣ и отрицательно кивая головой на мои знаки:-- Эсфирь сразу съ ними подружилась. Она ихъ няньчила, укладывала спать, умывала, одѣвала, разсказывала имъ сказски, убаюкивала, покупала имъ игрушки. (О, моя добрая Ада! Я только всего и подарила маленькую оловянную лошадку Пеппи послѣ того, какъ его привели съ Ньюгетскаго рынка). А какъ она утѣшала бѣдную Каролину, старшую дочь мистрисъ Джеллиби, и какъ заботилась обо мнѣ, какъ была ко мнѣ предупредительна! Нѣтъ, Нѣтъ, Эсфирь, я не замолчу! Вы знаете, что я говорю правду!
   Добрая дѣвушка наклонилась къ мнѣ, поцѣловала меня и, взглянувъ на своего опекуна, храбро сказала:
   -- Ужъ какъ хотите, кузенъ Джонъ, а за подругу, которую вы мнѣ дали, я должна васъ благодарить, и благодарю!
   Я опять подумала, что это вызоветъ бѣгство мистера Джерндайса, но онъ остался и спросилъ Ричарда:
   -- Какой, вы говорили, былъ вѣтеръ, Рикъ?
   -- Сѣверный, сэръ.
   -- Вы правы. Вѣтеръ не восточный. Я ошибся. Идемъ, дѣвочки, я вамъ покажу вашъ домъ.
   Это былъ одинъ изъ тѣхъ восхитительно неправильныхъ домовъ съ несмѣтнымъ количествомъ сѣней, корридоровъ, лѣстницъ и лѣсенокъ, гдѣ вы идете то вверхъ, то внизъ, и, когда думаете, что обошли всѣ комнаты, неожиданно попадаете въ новыя; гдѣ вы до сихъ поръ найдете старинныя комнатки съ жалюзи на окнахъ, обвитыхъ снаружи плющомъ. Къ числу такихъ комнатъ принадлежала и моя,-- первая, въ которую мы вошли; потолокъ въ этой комнатѣ шелъ такими прихотливыми сводами, образовывалъ столько угловъ, что я никогда не могла ихъ пересчитать, а каминъ, гдѣ теперь пылалъ яркій огонь, былъ весь выложенъ бѣлыми изразцами, на гладкой поверхности которыхъ блестящими языками играло пламя.
   Спустившись по двумъ ступенькамъ, мы вошли въ прелестную маленькую гостиную, предназначенную для насъ, т. е. для меня и Ады, и выходящую прямо въ цвѣтникъ. Отсюда, поднявшись на три ступеньки, мы попадали въ комнату Ады съ огромнымъ окномъ, изъ котораго можно любоваться прекраснымъ видомъ (теперь въ него виднѣлось только темное пространство съ звѣзднымъ небомъ вверху); въ глубокой нишѣ окна могли помѣститься по крайней мѣрѣ три Ады. Изъ этой комнаты черезъ маленькую галлерею, къ которой примыкали двѣ парадныя комнаты, и лѣстницу съ нѣсколькими развѣтвленіями можно было пройти въ парадныя сѣни. Но если бъ изъ моей комнаты вы прошли не въ спальню Ады, а по другому направленію, то по лѣсенкѣ съ оригинально изогнутыми ступенями спустились-бы въ корридоръ, гдѣ стояли какіе-то трехугольные столики, настоящій индостанскій стулъ, привезенный изъ Индіи неизвѣстно кѣмъ и когда и отличавшійся той особенностью, что могъ быть превращенъ въ диванъ, ящикъ и кровать, и во всѣхъ видахъ его бамбуковый остовъ напоминалъ птичью клѣтку.
   Отсюда вы могли-пройти въ комнату Ричарда, служившую ему одновременно библіотекой, спальной и гостиной, и чрезвычайно удобную. Дальше, пройдя маленькій корридоръ, была спальня мистера Джерндайса, обставленная чрезвычайно просто; круглый годъ онъ спалъ съ открытымъ окномъ, и кровать его безъ занавѣсокъ стояла посреди комнаты для лучшаго доступа воздуха; рядомъ была маленькая уборная, гдѣ онъ ежедневно бралъ холодныя ванны. Изъ уборной шелъ другой коридоръ съ лѣстницей на дворъ, откуда можно было слышать, какъ конюхи чистятъ лошадей, покрикивая: "тпру! но!" и какъ стучатъ копыта по мощеному двору. Выйдя черезъ другую дверь изъ комнаты мистера Джерндайса (въ каждой комнатѣ было по крайней мѣрѣ по двѣ двери) и поднявшись на шесть ступенекъ, вы черезъ низкую арку входили въ первыя сѣни, удивляясь, какъ вы сюда попали, когда считали, что находитесь совсѣмъ въ другой сторонѣ дома.
   Обстановка, скорѣе старомодная, чѣмъ старая, соотвѣтствовала дому и, какъ и домъ, была чужда скучнаго однообразія.
   Комната Ады была настоящій цвѣтникъ,-- цвѣты всюду: на ситцѣ мебели, на обояхъ, на бархатѣ, вышивкахъ, на парчѣ двухъ креселъ съ высокими спинками, которыя, какъ два жеманныхъ придворныхъ, стояли по обѣ стороны камина въ обществѣ двухъ табуретовъ -- точно двухъ пажей.
   Наша гостиная была вся зеленая; по стѣнамъ висѣли въ рамкахъ лакированныя картины, изображавшія въ несмѣтномъ количествѣ удивительныхъ и удивленныхъ птицъ, которыя, казалось, съ изумленіемъ таращили глаза на все остальное: на форель въ стеклянной вазѣ, такую темную и блестящую, какъ будто ее полили соусомъ, на смерть капитана К/ка, на обработку чая въ Китаѣ, написанную природнымъ китайскимъ живописцемъ.
   Въ моей комнатѣ были овальныя гравюры съ изображеніемъ мѣсяцевъ: молодыядамы, съ короткими таліями, въ огромныхъ шляпкахъ, подвязанныхъ подъ подбородкомъ, ворошили сѣпо на лугу,-- представляя іюнь, а въ видѣ эмблемы октября тонконогіе джентльмены въ треугольныхъ шляпахъ указывали почему то на деревенскую колокольню.
   По всему дому было разсѣяно великое множество поясныхъ портретовъ карандашомъ, развѣшанныхъ безъ всякой симметріи, такъ что для молодого офицера, висѣвшаго въ моей комнатѣ, я нашла пару въ китайской комнатѣ, а для молодой дѣвушки съ цвѣткомъ на груди -- въ столовой. За то у меня висѣли еще двѣ картины: одна изображала господина съ привѣтливымъ лицомъ, въ костюмѣ временъ королевы Анны, котораго четыре ангела манили на небо гирляндами; на другой были вышиты шерстью плоды, котелокъ и всѣ буквы алфавита.
   Вся обстановка, начиная съ шкаповъ, столовъ, зеркалъ, занавѣсокъ, стульевъ и кончая флакончиками и подушечками для булавокъ на туалетныхъ столахъ, носила тотъ же отпечатокъ разнообразія. Но было во всемъ и нѣчто общее, -- это безукоризненная чистота; мебель покрывалась чехлами бѣлѣе снѣга, и во всѣхъ ящикахъ, вездѣ, гдѣ только было можно, были насыпаны розовые лепестки и душистая лавенда.
   Такимъ показался намъ Холодный домъ въ день нашего пріѣзда; таково было впечатлѣніе тепла, свѣта, уютности, которое онъ произвелъ на насъ своими ярко освѣщенными окнами, кое-гдѣ занавѣсами, гостепріимнымъ звономъ посуды гдѣ-то тамъ, въ отдаленіи, гдѣ шли приготовленія къ обѣду, наконецъ сіяющимъ лицомъ привѣтливаго хозяина и даже свистомъ вѣтра, акомпанировавшимъ всему, что мы слышали.
   -- Я очень радъ, что вамъ здѣсь нравится, сказалъ мистеръ Джерндайсъ, когда, обошедши весь домъ, мы вернулись въ нашу гостиную:-- у насъ безъ претензій, за то удобно. Домъ станетъ еще лучше, когда его освѣтятъ молодыя лица. Намъ остается всего полчаса до обѣда. Не будетъ никого, кромѣ самаго лучшаго созданія въ мірѣ -- ребенка.
   -- Эсѳирь, дѣти! воскликнула Ада.
   -- Я не въ буквальномъ смыслѣ сказалъ: ребенка, продолжалъ мистеръ Джерндайсъ.-- По годамъ это не ребенокъ, а такой же старикъ, какъ я; но по простодушію, свѣжести чувствъ, восторженности и совершенной неспособности къ житейскимъ дѣламъ, это настоящее дитя.
   Мы были очень заинтересованы.
   -- Онъ знаетъ мистрисъ Джеллиби, прибавилъ мистеръ Джерндайсъ:-- онъ музыкантъ, любитель, но могъ бы быть виртуозомъ; онъ также живописецъ -- дилетантъ, но могъ бы сдѣлаться настоящимъ художникомъ. Это человѣкъ необыкновенно одаренный и чрезвычайно привлекательный. Онъ неудачникъ во всемъ: въ денежныхъ дѣлахъ, въ стремленіяхъ, предпріятіяхъ, въ своей семьѣ, но не унываетъ. Совершенное дитя.
   -- Вы хотите сказать, что у него есть дѣти?-- спросилъ Ричардъ.
   -- Да, съ полдюжины. Какое! Около дюжины, я думаю. Но ему и горя мало. Развѣ онъ могъ заботиться о дѣтяхъ? Самъ онъ всегда нуждался въ уходѣ. Понимаете, это настоящее наивное дитя!
   -- И дѣти его должны были сами о себѣ заботиться? спросилъ Ричардъ.
   -- Совершенно вѣрно, и лицо мистера Джерндайса мгновенно омрачилось.-- Говорятъ, что дѣти бѣдняковъ выростаютъ и безъ всякаго ухода. Какъ бы то ни было, дѣти Гарольда Скимполя выросли. Боюсь, не перемѣнился ли опять вѣтеръ? Что-то я себя скверно чувствую.
   Ричардъ замѣтилъ, что мѣстность очень открыта.
   -- Да, открыта. Отъ этого то Холодный домъ необыкновенно чувствителенъ ко всякому порыву вѣтра. Идемте однако. Рикъ: намъ съ вами по дорогѣ.
   Нашъ багажъ давно ужъ прибылъ; имѣя все подъ рукой, я скоро одѣлась и занялась распаковкой вещей.
   Вошла служанка (не та что прислуживала Адѣ, а другая, которую я еще не видала) и подала мнѣ корзиночку съ двумя связками ключей; къ каждому ключу былъ привязанъ ярлычокъ.
   -- Это для васъ, миссъ, сказала она.
   -- Для меня?
   -- Хозяйственные ключи, миссъ.
   Мое изумленіе, кажется, удивило служанку и она прибавила: "Мнѣ приказали принести ихъ вамъ, какъ только вы останетесь однѣ. Вѣдь вы миссъ Соммерсонъ, если я не ошибаюсь?
   -- Да.
   -- Въ большой связкѣ ключи домашніе, а въ маленькой отъ погребовъ. Я покажу вамъ завтра, въ какое вамъ будетъ угодно время, шкапы и всѣ вещи.
   Я сказала, что буду готова въ половинѣ седьмого.
   Когда служанка ушла, я еще долго стояла съ ключами въ рукахъ, совершенно растерявшись передъ возложенной на меня отвѣтственностью. Ада такъ меня и застала. Я показала ей ключи и повѣдала свое смущеніе передъ новой обязанностью; она принялась ободрять меня съ такой восхитительной увѣренностію, что съ моей стороны было бы просто неблагодарно не почувствовать прилива бодрости.
   Конечно, я понимала, что она ставитъ меня такъ высоко лишь по добротѣ своей души, но мнѣ это все таки было пріятно.
   Когда мы сошли внизъ, намъ представили мистера Скимполя, который, стоя у камина, разсказывалъ Ричарду, какъ въ его время школьники играли въ мячъ.
   Мистеръ Скимполь былъ маленькій человѣчекъ съ очень большой головой; нѣжныя черты его лица, ясный взглядъ, пріятный голосъ были необыкновенно привлекательны. Онъ говорилъ такъ непринужденно, легко, съ такой заразительной веселостью, что мы слушали его, какъ очарованные. Онъ былъ на видъ далеко не такимъ сильнымъ и здоровымъ, какъ мистеръ Джерндайсъ, но цвѣтъ лица у него былъ лучше и въ волосахъ не было сѣдины, отчего онъ казался моложе; вообще по наружности онъ походилъ скорѣе на преждевременно состарѣвшагося молодого человѣка, чѣмъ на старика. Его манеры и костюмъ были нѣсколько небрежны, а прическа и слабо завязанный галстухъ, съ развѣвающимися концами были совершенно такіе, какъ бываютъ на портретахъ артистовъ, писанныхъ ими самими; все это соединялось въ моемъ умѣ съ представленіемъ о романтическомъ юношѣ, который опустился и полинялъ подъ бременемъ житейскихъ невзгодъ.
   Меня поражало, какъ могли сохраниться такія манеры и такая внѣшность у старика, прожившаго длинный рядъ годовъ, видѣвшаго и горе, и заботы.
   Я поняла изъ разговора, что мистеръ Скимполь изучалъ медицину и даже жилъ въ званіи домашняго врача при дворѣ какого-то нѣмецкаго принца. Но, по его словамъ, онъ былъ совершеннымъ ребенкомъ во всемъ, что касалось вѣса и мѣры; онъ зналъ о нихъ только, что они внушаютъ ему отвращеніе, и потому никогда не могъ прописать рецепта съ необходимой точностью. Вообще его голова не годилась для подобныхъ вещей, говорилъ онъ, и разсказалъ очень остроумно, какъ, когда за нимъ присылали, чтобъ пустить кровь принцу, или прописать рецептъ, его обыкновенно заставали въ постели за чтеніемъ газетъ или рисованіемъ фантастическихъ эскизовъ, и какъ онъ говорилъ въ такихъ случаяхъ, что не въ состояніи идти къ паціенту. Кончилось тѣмъ, что принцъ выразилъ свое неудовольствіе (въ чемъ, такъ откровенно сознавался самъ мистеръ Скимполь,-- онъ былъ совершенно правъ). Лейбъ медику было отказано и въ утѣшеніе ему осталась одна любовь (прибавилъ онъ съ заразительной веселостью), такъ какъ къ тому времени онъ влюбился, женился и "окружилъ себя розовыми личиками". Его добрый другъ мистеръ Джерндайсъ и другіе друзья помогли ему устроиться, доставляли разныя мѣста и занятія, но изъ этого толку не вышло, такъ какъ онъ долженъ признаться въ двухъ маленькихъ слабостяхъ:-- первая -- онъ не имѣетъ никакого представленія о времени, вторая: -- не понимаетъ цѣнности денегъ. Вслѣдствіе этого онъ никогда не могъ удержаться на службѣ, или вообще дѣлать какое-нибудь опредѣленное дѣло, никогда не могъ научиться знать цѣну чему-бы то ни было. Такъ онъ жилъ и такъ живетъ. Онъ любитъ читать газеты, дѣлать наброски карандашомъ, любитъ природу, искусство и требуетъ отъ людей одного: не мѣшать ему жить. Это, право, немного, его желанія очень ограниченны: дайте ему газету, собесѣдниковъ, музыку, баранину, кофе, красивый пейзажъ, немного бристольской бумаги, какихъ-нибудь фруктовъ (соотвѣтственно времени года), бутылочку кларету,-- и съ него довольно. Хоть онъ и дитя, но не проситъ, чтобъ ему достали съ неба луну. Онъ сказалъ людямъ: идите себѣ разными дорогами, носите красные или синіе мундиры, судейскія мантіи или докторскіе передники, гоняйтесь за славой и величіемъ, занимайтесь торговлей или ремесломъ, смотря по вкусу, и дайте жить Гарольду Скимполю.
   И еще много на ту же тему говорилъ мистеръ Скимполь съ увлекательной веселостью и полнымъ безпристрастіемъ, какъ будто все, что онъ говорилъ, нисколько его не касалось; какъ будто Скимполь третье лицо, у котораго есть свои слабости, но есть и права настолько солидныя, что общество не можетъ ими пренебрегать и чуть ли не должно считать ихъ своимъ главнымъ дѣломъ.
   Онъ насъ совсѣмъ очаровалъ, хотя я смутно чувствовала какую-то неловкость, не умѣя согласить его слова съ своимъ собственнымъ мнѣніемъ объ обязанностяхъ и долгѣ человѣка (которое я проводила въ своей жизни, конечно, далеко не совершенно). Кромѣ того меня смущала мысль: какимъ образомъ онъ съумѣлъ освободиться отъ этихъ обязанностей,-- а что онъ считалъ себя отъ нихъ свободнымъ, я уже не сомнѣвалась,-- такъ ясно онъ высказался.
   -- Я ничего не домогаюсь, продолжалъ мистеръ Скимполь съ той же свѣтлой улыбкой:-- Собственность для меня не существуетъ. У моего друга Джерндайса есть этотъ превосходный домъ, за что я ему безконечно обязанъ. Я могу здѣсь рисовать, заняться музыкой или чѣмъ-нибудь другимъ. Когда я здѣсь, я какъ будто бы владѣю этимъ домомъ, но безъ всякихъ хлопотъ, издержекъ, отвѣтственности. Короче: у меня есть управляющій, по имени Джерндайсъ, который никогда не обманетъ моего довѣрія. Вы упомянули о мистрисъ Джеллиби; это женщина съ свѣтлымъ умомъ, сильной волей и необыкновенной способностью къ дѣловымъ подробностямъ,-- женщина, способная предаться дѣлу съ изумительной энергіей, но я не сожалѣю, что у меня нѣтъ ея сильной воли, необычайной энергіи и способности къ дѣловымъ мелочамъ; я удивляюсь этой женщинѣ, но не завидую ей; я симпатизирую предмету ея заботъ, могу мечтать о немъ. Лежа на травкѣ въ прекрасную погоду, я могу перенестись къ берегамъ Африки, обнимать туземцевъ, наслаждаться окружающей тишиной и представить себѣ густую чащу тропической растительности такъ живо, какъ будто я тамъ былъ. Я не знаю, правильное-ли употребленіе дѣлаю изъ моихъ способностей, но другого я ничего не могу, а это исполняю превосходно. Васъ-же,-- практичныхъ людей съ дѣловыми привычками, признавшихъ Гарольда Скимполя старымъ ребенкомъ, -- прошу и умоляю объ одномъ: оставьте его жить, какъ ему нравится, восхищаться человѣческимъ родомъ, дѣлать то, или другое; будьте добры: позвольте ему ѣздить на своемъ конькѣ!
   Очевидно мистеръ Джерндайсъ не остался глухъ къ такимъ заклинаніямъ,-- доказательствомъ чему служило положеніе, занимаемое Скимполемъ въ его домѣ; однако мистеръ Скимполь счелъ нужнымъ пояснить это, обращаясь какъ-будто къ намъ, своимъ новымъ знакомымъ, но выражаясь безлично.
   -- Я завидую вамъ, великодушныя созданія, завидую вашей способности дѣлать то, что вы дѣлаете, -- я самъ ничего бы больше не желалъ,-- завидую, но и только. Я не чувствую къ вамъ пошлой благодарности, даже скорѣе чувствую, что вы должны быть мнѣ благодарны за то, что я Даю вамъ возможность и доставляю удовольствіе примѣнять свое великодушіе. Я знаю, что вы это любите. Быть можетъ, я для того и явился на свѣтъ, чтобъ увеличить количество получаемыхъ вами наслажденій; быть можетъ, я дѣлаю вамъ благодѣяніе, доставляя случай выводить меня изъ маленькихъ затрудненій. Зачѣмъ я буду сожалѣть о своей неспособности къ дѣламъ, къ житейскимъ мелочамъ, разъ она ведетъ за собою такія пріятныя послѣдствія? Я и не жалѣю!
   Изъ всѣхъ шутливыхъ (но полныхъ значенія) рѣчей мистера Скимполя послѣдняя, повидимому, пришлась наиболѣе по вкусу мистеру Джерндайсу. Часто впослѣдствіи я спрашивала себя, дѣйствительно ли это странно, или только кажется мнѣ страннымъ, какимъ образомъ этотъ человѣкъ, самый благодарный изъ всѣхъ людей, могъ такъ стыдиться чужой благодарности.
   Мы были въ восторгѣ. Я поняла, что мистеръ Скимполь отдалъ должную дань привлекательнымъ качествамъ Ады и Ричарда и, стараясь расположить ихъ къ себѣ, держалъ себя такъ откровенно въ первое же свиданіе. Ада и въ особенности Ричадъ были этимъ очень польщены и видимо оцѣнили довѣріе, съ которымъ этотъ привлекательный человѣкъ отнесся къ нимъ. Чѣмъ дальше, тѣмъ веселѣе лилась рѣчь мистера Скимполя. Онъ просто ослѣпилъ насъ своей увлекательной искренностію и оригинальной манерой касаться слегка всего, въ томъ числѣ и своихъ слабостей. Онъ какъ будто говорилъ: вы видите, я совершенно дитя, въ сравненіи со мною вы всѣ хитрецы (право меня онъ заставилъ видѣть себя въ такомъ свѣтѣ); я веселъ и невиненъ, какъ дитя; забудьте земные заботы и забавляйтесь со мною!
   Впрочемъ онъ былъ такъ чутокъ ко всему нѣжному и прекрасному, что уже этимъ однимъ покорялъ сердца. Вечеромъ, когда я приготовляла чай, а Ада въ сосѣдней комнатѣ, аккомпанируя себѣ на фортепіано, нѣжно напѣвала Ричарду романсъ, который ему хотѣлось припомнить, мистеръ Скимполь подсѣлъ ко мнѣ и заговорилъ объ Адѣ въ такомъ восторженномъ тонѣ, что я сразу его полюбила.
   -- Она точно утро со своими золотистыми волосами, голубыми глазами и свѣжимъ румянцемъ, говорилъ онъ:-- Ясное лѣтнее утро. Здѣшнія птицы будутъ ошибаться, принимая ее за цвѣтокъ. Развѣ можно звать сиротой это юное прелестное созданіе, одинъ видъ котораго наполняетъ васъ радостью? Она -- дитя вселенной!
   Мистеръ Джерндайсъ, стоявшій возлѣ насъ съ заложенными за спину руками, замѣтилъ съ улыбкой:
   -- Боюсь, не будетъ ли вселенная слишкомъ равнодушной матерью?
   -- Почемъ я знаю! крикнулъ беззаботно мистеръ Скимполь.
   -- Да я то знаю, сказалъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Ну, да, вы знаете общество, которое по вашему -- вселенная, я же о немъ ровно ничего не знаю, ну, и оставайтесь при своемъ мнѣніи. По моему же, на ихъ пути (онъ значительно взглянулъ на молодую пару) не можетъ, не должно быть терній суровой дѣйствительности; онъ будетъ усыпанъ розами, будетъ лежать въ такой долинѣ, гдѣ нѣтъ ни осени, ни зимы, ни весны, а вѣчное лѣто. Годы пройдутъ для нихъ безслѣдно, и отвратительное слово: деньги -- не коснется ихъ слуха.
   Мистеръ Джерндайсъ улыбнулся и ударилъ его легонько по головѣ, какъ будто и вправду онъ былъ малымъ ребенкомъ; потомъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, остановился и посмотрѣлъ на молодыхъ людей: въ его задумчивомъ взглядѣ было какое-то благословляющее выраженіе, которое потомъ я часто (о, какъ часто!) видѣла у него и которое на долго запечатлѣлось въ моемъ сердцѣ. Въ сосѣдней комнатѣ, озаренной мигающимъ пламенемъ камина, сидѣла Ада за фортепіано, а Ричардъ стоялъ наклонившись надъ ней; ихъ тѣни на стѣнѣ сливались, и при колеблющемся свѣтѣ всѣ окружающіе предметы принимали какія-то странныя, таинственныя очертанія. Ада играла такъ нѣжно и пѣла такъ тихо, что ея музыка слышалась не громче вѣтра, проносившагося вдали надъ холмами.
   На всей картинѣ лежалъ отпечатокъ тайны будущаго и легкій намекъ на него въ настоящемъ. Но не для того, чтобъ высказать эту мысль, которая блеснула тогда у меня въ головѣ, вызвала я воспоминаніе объ этой сценѣ. Я и тогда понимала разницу между намѣреніемъ и исполненіемъ, между безмолвнымъ взглядомъ моего опекуна и потокомъ рѣчей, который ему предшествовалъ; но, хотя этотъ взглядъ остановился на мнѣ только на минуту, я поняла его значеніе: мистеръ Джерндайсъ повѣрялъ мнѣ свою надежду на то, что можетъ быть со временемъ Ада и Ричардъ соединятся болѣе тѣсными узами.
   Такъ какъ мистеръ Скимполь игралъ на фортепіано и на віолончели, даже былъ немножко композиторомъ (онъ началъ было писать оперу, но ему скоро надоѣло и онъ довелъ ее только до половины) и исполнялъ свои сочиненія съ большимъ вкусомъ, то послѣ чая у насъ составился маленькій концертъ. Слушателями были: я, мистеръ Джерндайсъ и Ричардъ. Ричардъ былъ совершенно плѣненъ пѣніемъ Ады и объявилъ мнѣ, что она знаетъ, кажется, всѣ существующія пѣсни. Между тѣмъ мистеръ Скимполь какъ-то незамѣтно исчезъ, а за нимъ и Ричардъ. Пока я недоумѣвала, какъ могъ Ричардъ уйти и потерять случай слушать очаровавшее его пѣніе, изъ двери выглянула дѣвушка (та самая, что приносила мнѣ ключи) и спросила, не могу ли я выйти къ ней на минутку.
   Когда за нами затворилась дверь залы, она сказала мнѣ, всплеснувъ руками:
   -- О, миссъ, какое несчастіе! Пожалуйте наверхъ въ комнату мистера Скимполя, мистеръ Карстонъ очень васъ проситъ. Мистера Скимполя поразилъ ударъ, миссъ.
   -- Ударъ?
   -- Да, миссъ.
   Я очень испугалась за исходъ этой внезапной болѣзни, но не растерялась, успокоила, какъ могла, служанку, приказала ей никого не тревожить и, собравшись съ духомъ, послѣдовала за нею наверхъ, стараясь припомнить, какое средство годится въ данномъ случаѣ.
   Когда мы пришли наверхъ, служанка распахнула передо мной дверь и, къ своему неописанному удивленію, я увидѣла мистера Скимполя не въ постели и не распростертымъ на полу, а весело бесѣдующимъ съ Ричардомъ у камина. Ричардъ съ нѣсколько смущеннымъ видомъ поглядывалъ на господина въ бѣломъ сюртукѣ, который сидѣлъ на диванѣ и старательно приглаживалъ носовымъ платкомъ свои и безъ того до невозможности прилизанные волосы.
   -- Слава Богу, что вы пришли, миссъ Соммерсонъ! обратился ко мнѣ Ричардъ.-- Вы можете помочь намъ совѣтомъ. Нашъ другъ, мистеръ Скимполь, не пугайтесь!.. арестованъ за долгъ.
   -- Дѣйствительно, миссъ Соммерсонъ, началъ мистеръ Скимполь съ пріятной улыбкой и обычной безмятежностью:-- я попалъ въ такое положеніе, что болѣе чѣмъ когда нибудь нуждаюсь въ этомъ здравомъ смыслѣ, спокойствіи, привычкѣ къ послѣдовательности и разсудительности, которыми такъ богаты вы, какъ замѣтитъ всякій, имѣвшій счастіе пробыть четверть часа въ вашемъ обществѣ.
   Человѣкъ на диванѣ, страдавшій, повидимому, насморкомъ, фыркнулъ такъ громко, что я вздрогнула.
   -- Вашъ долгъ очень великъ, сэръ? спросила я мистера Скимполя.
   -- Дорогая миссъ Соммерсонъ, ничего не знаю: сколько-то фунтовъ, шиллинговъ, полупенсовъ, отвѣтилъ онъ, покачивая шутливо головой.
   -- Двадцать четыре фунта, шестнадцать шиллинговъ и семь съ половиною пенсовъ -- вотъ сколько замѣтилъ незнакомецъ.
   -- Сколько же это выходить: много, мало? А? спросилъ Скимполь.
   Незнакомецъ ничего не отвѣтилъ, но поднялъ такое богатырское сморканіе, что чуть не слетѣлъ съ дивана.
   -- Мистеръ Скимполь, сказалъ мнѣ Ричардъ,-- по своей деликатности не рѣшается обратиться къ кузену Джерндайсу, потому что недавно... такъ ли я понялъ, сэръ,-- недавно?
   -- Совершенно вѣрно, отвѣчалъ съ улыбкой мистеръ Скимполь.-- Впрочемъ я забылъ, когда это было и какая сумма... Джерндайсъ и теперь охотно бы заплатилъ, но я предпочитаю имѣть новаго покровителя. Я охотнѣе бы (и онъ посмотрѣлъ на меня и на Ричарда) развилъ великодушіе на новой почвѣ и посмотрѣлъ бы на его расцвѣтъ въ новой формѣ.
   -- Что вы присовѣтуете, миссъ Соммерсонъ? спросилъ тихонько Ричардъ.
   На это я сказала, что желала бы знать, какія послѣдствія ожидаютъ мистера Скимполя, если онъ не заплатитъ.
   -- Тюрьма или Коавинсъ {Долговое отдѣленіе для неисправныхъ должниковъ.}, отвѣчалъ незнакомецъ, бережно укладывая носовой платокъ въ стоявшую подлѣ на полу шляпу.
   -- Могу я спросить, сэръ, что такое Коавинсъ?
   -- Коавинсъ? переспросилъ незнакомецъ:-- домъ.
   Мы съ Ричардомъ переглянулись. Больше всего меня поражало то, что арестъ мистера Скимполя смущалъ гораздо больше насъ, чѣмъ его самого. Онъ наблюдалъ за нами съ величайшимъ интересомъ, но, повидимому, представившееся затрудненіе нисколько не относилъ къ себѣ: онъ вполнѣ умылъ руки въ этомъ дѣлѣ и считалъ его нашимъ.
   -- Я полагалъ, началъ онъ, добродушно приходя намъ на помощь:-- что мистеръ Ричардъ или его прелестная кузина, будучи участниками въ тяжбѣ объ огромномъ наслѣдствѣ, могутъ тотъ или другая, или оба вмѣстѣ, подписать что нибудь. выдать какую нибудь росписку, ручательство, обязательство, или какъ это тамъ называется? я думаю, они легко могли бы это устроить, навѣрное есть какой нибудь способъ?
   -- Никакого, отрѣзалъ незнакомецъ.
   -- Неужели? мнѣ -- впрочемъ я, конечно, не судья въ этихъ дѣлахъ,-- мнѣ это кажется очень страннымъ.
   -- Ужъ тамъ странно ли, нѣтъ ли, а говорятъ вамъ -- невозможно, сказалъ незнакомецъ грубо.
   -- Не горячитесь, не волнуйтесь, любезнѣйшій, ласково успокоивалъ его мистеръ Скимполь, набрасывая въ то же время очеркъ его головы на обложкѣ книги.-- Истерзайтесь дѣломъ, котораго вы являетесь лишь исполнителемъ. Мы съумѣемъ отличить человѣка отъ должности, которую онъ исполняетъ, личность отъ профессіи. Мы не пропитаны предразсудками и охотно допускаемъ, что въ частной жизни вы можете бытъ весьма почтеннымъ человѣкомъ и даже съ большимъ природнымъ призваніемъ къ поэзіи, чего вы, пожалуй, даже и не подозрѣваете.
   Незнакомецъ свирѣпо засопѣлъ. Не знаю ужъ, было ли это признаніемъ за собой поэтическихъ талантовъ, или негодующимъ отрицаніемъ.
   -- Ну, милая миссъ Соммерсонъ и милѣйшій мистеръ Ричардъ, какъ видите, я совершенно не способенъ помочь своему горю, сказалъ мистеръ Скимполь съ милой и довѣрчивой улыбкой, склонивъ голову на бокъ и разсматривая свой рисунокъ.-- Я въ вашихъ рукахъ и прошу только свободы. Бабочки свободны и человѣчество конечно не откажетъ Гарольду Скимполю въ томъ, что дозволяетъ бабочкамъ.
   -- Вотъ что, миссъ Соммерсонъ: я получилъ десять фунтовъ отъ мистера Кенджа. Попытаемся уладить дѣло этой суммой,-- шепнулъ мнѣ Ричардъ.
   У меня у самой было пятнадцать фунтовъ съ нѣсколькими пенсами, скопленныхъ за нѣсколько лѣтъ изъ моихъ карманныхъ денегъ. Я всегда боялась, что могу когда нибудь остаться безъ поддержки, одинокая, безъ родныхъ, безъ средствъ, и берегла эти деньги на черный день. Теперь я уже не нуждаюсь въ своемъ маленькомъ богатствѣ; я сказала о немъ Ричарду и попросила его, пока я схожу за деньгами, какъ нибудь деликатно сообщить мистеру Скимполю, что мы будемъ имѣть удовольствіе освободить его изъ подъ ареста.
   Когда я вернулась, мистеръ Скимполь, растроганный и сіяющій, поцѣловалъ мою руку: но радовался онъ опять таки не за себя, а за насъ (не могу не подчеркнуть еще разъ это удивительное явленіе): какъ будто лично у него не было никакихъ основаній радоваться, а наслаждался онъ единственно тѣмъ счастіемъ, которое доставило намъ. Ричардъ упросилъ меня принять на себя переговоры съ Коавинсомъ (такъ въ шутку прозвалъ незнакомца мистеръ Скимполь). Я отсчитала ему деньги и получила росписку.
   Мистеръ Скимполь пришелъ въ восторгъ. Свою благодарность онъ выразилъ такъ деликатно, что я сконфузилась гораздо меньше, чѣмъ можно было ожидать. Положивъ деньги въ карманъ, Коавинсъ буркнулъ въ мою сторону:
   -- Мое почтенье, миссъ!
   -- Любезный другъ, обратился къ нему мистеръ Скимполь, становясь спиной къ огню и отбросивъ въ сторону на половину оконченный эскизъ:-- я хотѣлъ бы спросить у васъ одну вещь, только не обижайте.
   Отвѣтъ былъ, какъ мнѣ послышалось: "Ну ладно" или что-то въ этомъ родѣ.
   -- Знали ли вы сегодня утромъ о порученіи, которое привело васъ сюда?
   -- Зналъ еще вчера вечеромъ.
   -- И это не испортило вамъ аппетита? Не разстроило васъ?
   -- Нисколько. Я зналъ, что если не захвачу васъ сегодня, то разыщу завтра утромъ. Одинъ день не дѣлаетъ большой разницы.
   -- Но когда вы шли сюда, былъ такой прелестный день: солнце сіяло, птицы пѣли, вѣтерокъ шелестѣлъ, свѣтъ я тѣни перебѣгали по полямъ.
   -- Ну, такъ что-жъ?
   -- О чемъ вы думали дорогой?
   -- О чемъ думалъ?-- проворчалъ Коавписъ съ обиженнымъ видомъ: -- у меня довольно дѣла и безъ думанья. Некогда мнѣ, сударь, думать.
   -- Неужели вамъ не пришла въ голову слѣдующая мысль: Гарольдъ Скимполь любитъ сіяніе солнца, дуновеніе вѣтерка, щебетаніе птицъ, этихъ артистовъ великаго храма природы, любитъ игру свѣта и тѣней -- и я долженъ лишить Гарольда Скимполя этого единственнаго наслѣдія, которымъ онъ владѣетъ отъ рожденія! Неужели вы объ этомъ не думали?
   -- Разумѣется -- не -- думалъ, -- проворчалъ Коавинсъ угрюмо, рѣшительно отрекаясь отъ навязываемыхъ ему нелѣпыхъ мыслей, что онъ съумѣлъ выразить только соотвѣтствующими удареніями и длинными паузами между словами, а при послѣднемъ словѣ такъ затрясъ головой, что она у него чуть не отвалилась.
   -- Поразительно страненъ процессъ мышленія у дѣловыхъ людей!-- произнесъ задумчиво мистеръ Скимполь.-- Благодарю васъ, любезный. Покойной ночи!
   Наше отсутствіе должно было удивить оставшихся внизу, поэтому я поспѣшила сойти къ нимъ и застала Аду за работой, бесѣдующую у камина со своимъ опекуномъ. За мною явился мистеръ Скимполь, а вскорѣ и Ричардъ.
   Остальной вечеръ прошелъ у меня въ томъ, что я брала первый урокъ игры въ триктракъ у мистера Джерндайса, который очень любилъ эту игру; я хотѣла поскорѣе ей научиться, чтобы играть съ нимъ, когда у него не будетъ лучшаго партнера.
   Мистеръ Скимполь исполнялъ на фортепіано отрывки изъ своей оперы, игралъ на віолончели, а въ промежуткахъ, обращаясь къ нашему столу, непринужденно сыпалъ искрами своего остроумія. Все это время въ головѣ у меня вертѣлся вопросъ, отчего это впечатлѣніе послѣобѣденнаго ареста передалось цѣликомъ намъ съ Ричардомъ, какъ будто арестованы были мы, а не онъ.
   Мы разошлись очень поздно. Ада хотѣла было уйти въ одиннадцать часовъ, но мистеръ Скимполь усѣлся за фортепіано, весело увѣряя ее, что самое лучшее средство продлить жизнь, это украсть нѣсколько часовъ у ночи. Только послѣ полуночи онъ взялся за подсвѣчникъ и скрылся, все съ тѣмъ же сіяющимъ лицомъ; я думаю, онъ удержалъ бы насъ до разсвѣта, еслибъ считалъ это приличнымъ.
   Ада съ Ричардомъ замѣшкалась, бесѣдуя о мистрисъ Джеллиби, строя догадки о томъ, кончила ли она теперь свою диктовку. Вдругъ мистеръ Джерндайсъ, удалившійся было къ себѣ, вернулся въ гостиную.
   -- Дорогіе мои, что это такое, что это такое?-- говорилъ онъ, ероша волосы и шагая взадъ и впередъ по комнатѣ съ добродушной досадой на лицѣ.-- Что мнѣ сказали? Рикъ, дитя мое, Эсфирь, дорогая, что вы надѣлали! Зачѣмъ? Съ какой стати? Сколько вы истратили? Ахъ, вѣтеръ опять перемѣнился, ужъ я чувствую!
   Мы молчали, не зная, что сказать.
   -- Ну, ну, Рикъ, говорите. Я долженъ сейчасъ же покончить съ этимъ дѣломъ, а то не усну. Сколько вы дали денегъ? Говорятъ, вы вдвоемъ заплатили? И зачѣмъ? Съ чего вамъ это въ голову взбрело? Богъ мой, какой жестокій восточный вѣтеръ!
   -- Я думаю, сэръ, что съ моей стороны будетъ не совсѣмъ честно, если я выдамъ мистера Скимполя. Онъ вполнѣ положился на насъ...
   -- Богъ съ вами, дитя мое! Да вѣдь онъ на каждаго полагается!-- воскликнулъ мистеръ Джерндайсъ, ударивъ себя по лбу и вцругъ останавливаясь передо мной.
   -- Неужели?
   -- На каждаго! Онъ завтра же попадетъ въ такіе же тиски! и мистеръ Джерндайсъ со свѣчой въ рукѣ опять зашагалъ по комнатѣ: -- Онъ въ тискахъ со дня своего рожденія, онъ вѣчно въ затруднительномъ положеніи! Я увѣренъ, что газетное объявленіе объ его рожденіи было напечатано въ такой редакціи: -- Въ прошлый вторникъ мистрисъ Скомпель, проживающая въ своемъ помѣстьи "Хлопотливая усадьба", разрѣшилась отъ бремени сыномъ въ затруднительномъ положеніи ",
   Ричардъ расхохотался, однако сказалъ: -- Какъ бы то ни было, сэръ, я не могу обмануть его довѣрія и сохраню его тайну. Конечно, если вы потребуете, чтобъ я сказалъ, я скажу, но думаю, что буду неправъ!
   -- Одобряю!-- крикнулъ мистеръ Джерндайсъ, внезапно останавливаясь и дѣлая тщетныя попытки запихать въ карманъ свой подсвѣчникъ.-- Фу ты, Господи! Что же это я? Возьмите его отъ меня, мой другъ; не знаю, что я хотѣлъ съ нимъ сдѣлать. А все этотъ вѣтеръ! Будь по вашему, Рикъ, я не стану допытываться, можетъ быть, вы и правы... Но... поймать двухъ юнцовъ и выжать изъ нихъ сокъ, какъ изъ пары свѣжихъ апельсиновъ! Нѣтъ, положительно, ночью будетъ буря!
   Онъ то старательно совалъ руки въ карманы, то изо всѣхъ силъ теръ ими голову.
   Я воспользовалась удобнымъ случаемъ и сказала, что въ такихъ вещахъ мистеръ Скимполь сущій ребенокъ.
   -- Какъ вы сказали, дорогая?-- обрадовался мистеръ Джерндайсъ.
   -- Сущій ребенокъ, сэръ, и при томъ совсѣмъ особенный...
   -- Именно, именно!-- подхватилъ онъ, мгновенно просіявъ.-- Вашъ женскій умъ попалъ прямо въ цѣль. Онъ совершенное дитя. Я сказалъ вамъ это,-- помните?-- въ первый же разъ, какъ заговорилъ о немъ.
   Мы сказали, что помнимъ.
   -- Онъ дитя. Развѣ не правда? и лицо мистера Джерндайса все болѣе и болѣе прояснялось.
   Мы согласились, что правда.
   -- Развѣ можно хоть на минуту принять его за взрослаго человѣка? Это было ребячество съ вашей стороны, то есть я хочу сказать -- съ моей стороны. Относиться къ нему, какъ къ взрослому, требовать отъ него отвѣтственности! Представить себѣ Гарольда Скимполя обдумывающимъ планы, послѣдствія, что нибудь смыслящимъ въ практическихъ дѣлахъ! Ха-ха-ха!
   Отрадно было видѣть, какъ темная туча сходитъ съ его яснаго лица, отрадно слышать, какъ онъ весело шутитъ, зная при томъ (этого невозможно было не знать), что источникъ этого веселья -- его неисчерпаемая доброта, благодаря которой онъ мучился тѣмъ, что долженъ обвинить, осудить человѣка. Въ глазахъ Ады стояли слезы, которыя она старалась замаскировать смѣхомъ, и я чувствовала, что я сама готова заплакать.
   -- Что за голова у меня на плечахъ, -- продолжалъ мистеръ Джерндайсъ:-- какъ я раньше не сообразилъ! Вѣдь все дѣло съ начала до конца показываетъ какой онъ ребенокъ. Никто, кромѣ ребенка, не подумалъ бы обратиться къ вамъ двоимъ? кому могло прійти въ голову, что у васъ есть деньги? Еслибъ дѣло шло о тысячѣ фунтовъ, вѣдь онъ и тогда поступилъ бы такъ же! И лицо мистера Джерндайса совсѣмъ просвѣтлѣло.
   Все, что мы видѣли за этотъ вечеръ, подтверждало послѣднее замѣчаніе мистера Джерндайса, что мы и поспѣшили засвидѣтельствовать.
   -- Да, да, это несомнѣнно! Однакожъ, Рикъ, Эсфирь и даже вы, Ада, потому что я неувѣренъ, пощадитъ ли его простодушіе вашъ маленькій кошелекъ -- вы всѣ должны мнѣ обѣщать, что больше это не повторится. Никакихъ пожертвованій, ни одного пенни!
   Мы обѣщали, причемъ Ричардъ весело подмигнулъ мнѣ на свой пустой карманъ, давая понять, что мы внѣ опасности нарушить данное слово.
   -- Что касается Скимполя, то все, что ему нужно, это кукольный домикъ съ хорошимъ столомъ и оловянными человѣчками, у которыхъ онъ могъ бы брать въ долгъ. Я думаю, онъ давно спитъ сладкимъ дѣтскимъ сномъ; пойду-ка и я успокою свою грѣшную голову на земномъ изголовьѣ. Покойной ночи, дорогіе мои, да храпитъ васъ Богъ!
   Пока мы зажигали свѣчи, онъ вернулся, заглянулъ въ дверь и сказалъ намъ съ улыбкой.
   -- Я смотрѣлъ на флюгеръ. Оказывается, напрасная тревога: вѣтеръ южный!
   И удалился напѣвая.
   Разговаривая у себя наверху, мы съ Адой рѣшили, что эти причуды съ восточнымъ вѣтромъ чистая выдумка, простой предлогъ, на который онъ сваливаетъ всѣ свои непріятности, чтобъ скрыть настоящую причину и какъ-нибудь не осудить или не оскорбить человѣка. Есть на свѣтѣ много докучливыхъ ворчуновъ, которые вѣчно брюзжатъ на погоду и вѣтеръ, стараясь этими придирками оправдать свой собственный сварливый нравъ. Какъ не похожъ на нихъ былъ этотъ эксцентричный человѣкъ! Къ чувству благодарности, которое я раньше питала къ нему, въ этотъ вечеръ прибавилась сердечная симпатія. Теперь я надѣялась, что скоро пойму его вполнѣ.
   Пока я была еще въ состояніи объяснять явныя противорѣчія въ характерѣ мистера Скимполя или мистрисъ Джеллиби: мнѣ не доставало опытности.
   Впрочемъ, я этого и не пробовала.
   Когда я осталась одна, мысли мои перенеслись къ Адѣ и Ричарду и къ тому, что довѣрилъ,-- какъ мнѣ показалось,-- относительно ихъ мистеръ Джерндайсъ. Мысли вихремъ кружились въ моей головѣ и, можетъ быть, благодаря все тому же гадкому вѣтру, постоянно обращались къ моей особѣ, занимаясь ею больше, чѣмъ бы слѣдовало. Я снова и снова переносилась въ домъ крестной матери, снова переживала дальнѣйшую эпоху моей жизни; туманные образы прошлаго вновь воскресали передо мною, вспоминались догадки, которыя я дѣлала тогда о томъ, знаетъ ли мистеръ Джерндайсъ мою исторію, не онъ ли мой отецъ?
   Но эти пустыя грезы давно уже разсѣялись.
   "Надо покончить и съ остальными",-- рѣшила я, вставая и отходя отъ камина.-- Не мнѣ мечтать о прошломъ; мнѣ нужно работать, трудиться съ бодрымъ духомъ и признательнымъ сердцемъ".
   "Долгъ, Эсфирь, прежде всего!" -- сказала я себѣ, встряхнувъ корзиночку съ ключами. Ключи зазвенѣли, какъ колокольчики, и подъ этотъ веселый звонъ я уснула, полная надеждъ.
   

ГЛАВА VII.
Дорожка привидѣнія.

   Спитъ Эсфирь, или бодрствуетъ, а въ Линкольнширѣ все идетъ дождь; день и ночь падаютъ дождевыя капли на широкія плиты террасы, называемой Дорожкой привидѣнія. Погода такая мерзкая, что врядъ ли самое живое воображеніе можетъ представить себѣ, что когда-нибудь прояснится. Впрочемъ, не только живое, но и никакое воображеніе здѣсь не работаетъ, потому что миледи и сэръ Лейстеръ (который, по правдѣ сказать, мало отличается игрой воображенія) находится въ Парижѣ, и тишина, какъ огромная птица съ тяжелыми крыльями, паритъ надъ Чизни-Вудомъ.
   Фантазія можетъ здѣсь разыгрываться развѣ только у животныхъ. Можетъ быть на заднемъ дворѣ за красной кирпичной оградой, въ длинномъ зданіи конюшенъ, увѣнчанномъ башенкой съ колоколомъ и часами съ огромнымъ циферблатомъ,-- сборнымъ пунктомъ сосѣднихъ голубей, которые, судя по ихъ глубокомысленному виду, наблюдаютъ время по движеніямъ часовой стрѣлки,-- можетъ быть, тамъ, на заднемъ дворѣ, лошади мечтаютъ о хорошей погодѣ и представляютъ ее себѣ лучше, чѣмъ конюхи. Можетъ быть старый рыжій (онъ слыветъ лучшимъ скакуномъ во всемъ округѣ), обращая свои большіе глаза къ рѣшетчатому окну надъ колодой съ сѣномъ, вспоминаетъ свѣжую яркую зелень на лугу (какъ она славно пахла!) рисуетъ въ своемъ воображеніи картину охоты и грезитъ, что несется съ собаками, пока конюхъ чиститъ сосѣднее стойло, поглощенный своей скребницей и щетками. Сѣрый (онъ помѣщается противъ двери) нетерпѣливо побрякиваетъ недоуздкомъ, настораживаетъ уши и поворачиваетъ голову, какъ только отворяется дверь, причемъ конюхъ каждый разъ говорить: "ну, сѣрый, смирно! Нѣтъ тебѣ сегодня работы", и очень можетъ быть, что сѣрый знаетъ это такъ же хорошо, какъ и конюхъ.
   Весьма возможно, что весь шестерикъ, который; повидимому, проводитъ такіе однообразные дни въ своихъ стойлахъ, находится въ живомъ общеніи между собою; весьма возможно, что какъ только затворится дверь, лошади вступаютъ въ оживленную бесѣду, гораздо болѣе интересную, чѣмъ та, которая идетъ въ ту минуту на кухнѣ или въ трактирѣ съ гербомъ Дэдлоковъ. Возможно и то, что онѣ проводятъ время въ назиданіи, а пожалуй и въ развращеніи маленькаго пони, того, что расхаживаетъ на свободѣ въ угловомъ стойлѣ.
   Дворовый песъ дремлетъ въ своей конурѣ, положивъ большую голову на переднія лапы; можетъ быть, онъ вспоминаетъ жаркій солнечный день, когда на всемъ дворѣ нѣтъ ни клочка тѣни, когда выведенный изъ терпѣнія, задыхаясь отъ жары, онъ рычитъ, грызетъ свою цѣпь и ищетъ, на комъ бы ему выместить свою досаду. Теперь сощуривъ глаза въ полудремотѣ, онъ грезитъ, что домъ полонъ гостей, что въ конюшняхъ и сараяхъ негдѣ повернуться отъ лошадей и экипажей, а въ надворныхъ строеніяхъ толкутся кучера и лакеи. Вотъ онъ даже вылѣзъ изъ конуры, какъ будто для того, чтобъ удостовѣриться своими глазами, но видимо разочарованный, навѣрное ворчитъ про себя: "Все дождь и дождь. И нигдѣ ни души!" возвращается домой и, грустно зѣвнувъ, ложится.
   Охотничьи собаки на псарнѣ за паркомъ тоже скучаютъ, ихъ заунывный вой доносится вѣтромъ до самаго дома: его слышно на всѣхъ лѣстницахъ, во всѣхъ этажахъ, даже въ комнатѣ миледи; можетъ быть собакамъ, въ то время, какъ кругомъ льются дождевые потоки, чудится, что онѣ охотятся по окрестностямъ. Рѣзвые кролики съ предательскими хвостами, сидятъ въ своихъ норкахъ у корней деревьевъ, помышляютъ вѣроятно о томъ счастливомъ времени, когда вѣтерокъ ласкалъ ихъ длинныя уши, когда они могли глодать сочные молодые побѣги.
   На птичьемъ дворѣ индѣйка, пребывающая подъ вѣчнымъ страхомъ передъ участью, грозящей о святкахъ ея потомству, вспоминаетъ о тѣхъ лѣтнихъ дняхъ, когда она водила дѣтей по просѣкѣ парка къ амбарамъ, полнымъ ячменя. Недовольный гусь тщетно пытается пролѣзть подъ высокую калитку и, еслибъ умѣлъ, конечно, выразилъ бы свое предпочтеніе тому времени, когда лучи солнца, падая на эту самую калитку, отбрасываютъ на песокъ ея длинную тѣнь.
   Но все-таки воображеніе мало работаетъ въ Чизни-Вудѣ, и еслибъ даже дѣятельность фантазіи проявилась здѣсь какъ-нибудь случайно, она, подобно всякому шуму въ этомъ старомъ пустомъ замкѣ, унеслась бы далеко, въ таинственную область привидѣній.
   Въ Линкольнширѣ дождь шелъ такъ долго и такъ упорно, что мистрисъ Роунсвель, старая ключница въ Чизни-Вудѣ, нѣсколько разъ снимала свои очки и протирала стекла, чтобъ удостовѣриться, нѣтъ ли на нихъ капель дождя. Мистрисъ Роунсвель не слышитъ шума дождевыхъ потоковъ, такъ какъ немножко глуховата, хотя и не сознается въ этомъ.
   Это красивая, очень чистоплотная старушка, толстая, но держится такъ прямо, что еслибъ послѣ ея смерти открылось, что вмѣсто корсета ей служила старая каминная рѣшотка,-- это никого бы не удивило. На мистрисъ Роунсвель погода мало дѣйствуетъ; было бы только цѣло господское добро,-- вотъ, по ея словамъ, единственная ея забота.
   Она сидитъ въ своей комнатѣ у полукруглаго окна. Ея комната въ нижнемъ этажѣ и выходитъ дверью въ корридоръ, а окномъ на гладкую квадратную площадку. Площадка обсажена кругомъ деревьями съ круглыми подстриженными верхушками, а между деревьями разставлены гладкіе круглые камни,-- все вмѣстѣ производитъ такое впечатлѣніе, какъ будто деревья собрались играть въ мячъ этими камнями.
   Весь домъ лежитъ на мистрисъ Роунсвель: она можетъ отпирать его и запирать, мыть, чистить и суетиться, сколько ея душѣ угодно. Но теперь домъ запертъ и, погруженный въ величественный сонъ, покоится на широкой, закованной въ желѣзо груди мистрисъ Роунсвель.
   Невозможно представить Чизни-Вудъ безъ мистрисъ Роунсвель, хотя она живетъ въ немъ всего пятьдесятъ лѣтъ. Еслибы мы спросили ее объ этомъ въ описанный дождливый день, она кы отвѣтила: "въ будущій вторникъ, если Богъ дастъ я до него доживу, минетъ ровно пятьдесятъ лѣтъ и три съ половиной мѣсяца". Мистеръ Роунсвель умеръ незадолго до выхода изъ моды пудреныхъ париковъ и скромно сложилъ свою косичку (если ее съ нимъ положили) въ углу парка, у старой заплесневѣлой церкви. И онъ, и жена были родомъ изъ сосѣдняго торговаго города. Ея значеніе въ Чизни-Вудѣ началось со временъ покойнаго сэра Дэдлока, когда она отличилась особеннымъ искусствомъ въ приготовленіи молочныхъ скоповъ.
   Настоящій представитель фамиліи Дэдлоковъ превосходный хозяинъ. На своихъ подчиненныхъ онъ смотритъ, какъ на людей, которые не могутъ имѣть ни своихъ отличительныхъ свойствъ, ни собственныхъ желаній и мнѣній; онъ убѣжденъ, что родился на свѣтъ съ цѣлью избавить ихъ отъ необходимости думать.
   Еслибъ какъ-нибудь случайно онъ убѣдился въ противномъ,-- это поразило бы его какъ ударъ грома, отъ котораго онъ не оправился бы до послѣдняго издыханія. Но онъ глубоко убѣжденъ, что общественное положеніе и слава отличнаго хозяина, которой онъ пользуется, обязываютъ его быть такимъ, каковъ онъ есть. Онъ очень цѣнитъ мистрисъ Роунсвелъ, считаетъ ее почтенной женщиной, вполнѣ достойной довѣрія; уѣзжая или возвращаясь въ Чизпи-Вудъ, онъ всегда подаетъ ей руку. Случись съ нимъ какое-нибудь несчастіе,-- болѣзнь, увѣчье или что нибудь въ этомъ родѣ,-- онъ скажетъ, если только будетъ въ состояніи говорить:
   "Оставьте меня всѣ и пришлите ко мнѣ мистрисъ Роунсвель", сознавая, что при ней не пострадаетъ его достоинство.
   Мистрисъ Роунсвель знала въ жизни горе. Старшій ея сынъ бѣжалъ изъ семьи, поступилъ въ солдаты и пропалъ безъ вѣсти. Даже и теперь, когда она о немъ заговоритъ, ея руки, обыкновенно спокойно сложенныя на животѣ, простираются впередъ и дрожатъ отъ волненія; даже и теперь она любитъ вспоминать, какой это былъ красивый, веселый, добрый и умный малый! Второй сынъ, по распоряженію баронета, долженъ былъ воспитываться при матери и со временемъ занять мѣсто управляющаго въ Чизни-Вудѣ. Но еще въ школѣ въ этомъ ребенкѣ проявились наклонности, не на шутку огорчавшія мистрисъ Роунсвель: мальчикъ устраивалъ паровыя машины изъ кастрюлекъ, придумывалъ разныя хитрыя приспособленія,-- вродѣ гидравлическаго насоса, который онъ изобрѣлъ, чтобъ его любимая канарейка могла сама себѣ накачивать воду,-- ей стоило только приложиться плечомъ къ колесу.
   Все это терзало материнское сердце мистрисъ Роунсвель. "Не поведетъ это къ добру", говорила она. Больше всего она боялась, чтобы сынъ не пошелъ по дорогѣ Уата Тайлора: она знала мнѣніе сэра Лейстера относительно профессій, съ которыми неразлучны дымъ и высокія трубы. Но обреченный гибели юный бунтовщикъ (очень кроткій и уступчивый въ другихъ отношеніяхъ) продолжалъ упорствовать въ своемъ призваніи, и кончилось тѣмъ, что онъ изобрѣлъ новую модель ткацкаго станка. Тогда мистрисъ Роунсвель. обливаясь слезами, открыла баронету отступничество своего сына. Серъ Лейстеръ сказалъ ей: "Любезная мистрисъ Роунсвель, я не охотникъ до словопреній. Лучше всего постарайтесь избавиться отъ этого малаго, опредѣлите его куда-нибудь на заводъ, гдѣ-нибудь подальше на сѣверѣ, гдѣ занимаются желѣзнымъ производствомъ въ большихъ размѣрахъ. Для мальчика съ подобными наклонностями это самая подходящая дорога".
   И младшій сынъ мистрисъ Роунсвель уѣхалъ на сѣверъ. Тамъ онъ и выросъ, и если впослѣдствіи сэръ Лейстеръ о немъ когда-нибудь думалъ, (онъ можетъ быть когда-нибудь даже встрѣчалъ его, когда тотъ гостилъ у матери въ Чизни-Вудѣ), то навѣрное представлялъ себѣ его загорѣлымъ человѣкомъ свирѣпаго вида, съ выпачканными сажей лицомъ и руками, однимъ изъ тѣхъ, которые имѣютъ привычку собираться по ночамъ при свѣтѣ факеловъ единственно затѣмъ, чтобы обсуждать преступные замыслы.
   Тѣмъ не менѣе сынъ мистрисъ Роунсвель выросъ, устроился, женился, подарилъ своей матери внука, который въ свою очередь уже выросъ и, окончивъ ученье, совершилъ поѣздку заграницу, чтобы расширить кругъ своихъ познаній и лучше приготовиться къ жизненной борьбѣ. Въ описанный ненастный день этотъ внукъ стоитъ передъ каминомъ въ комнатѣ мистрисъ Роунсвель въ Чизни-Вудѣ.
   -- Ахъ, какъ я рада видѣть тебя, Уаттъ, какъ я рада, какъ я рада! Ты красивый малый, вылитый дядя Джорджъ! Ахъ, Боже мой! и при воспоминаніи о пропавшемъ сынѣ руки мистрисъ Роунсвель по обыкновенію задрожали.
   -- Говорятъ, бабушка, что я похожъ на отца.
   -- И на него похожъ, дорогой мой, но больше на дядю Джорджа. Но, что отецъ твой, здоровъ? и мистрисъ Роунсвель опять сложила руки на животѣ.
   -- Благоденствуетъ, бабушка.
   -- Слава Богу.
   Мистрисъ Роунсвель любитъ и младшаго сына, но относится къ нему съ тяжелымъ чувствомъ, какъ къ человѣку, который, будучи честнымъ солдатомъ, измѣнилъ своему знамени и предался врагу.
   -- Такъ онъ совершенно счастливъ?
   -- Совершенно, бабушка.
   -- Ну, слава Богу. Такъ онъ и тебя пустилъ по своей дорогѣ, послалъ учиться въ чужія страны и все такое! Конечно, конечно, ему лучше знать. Нынче я перестала понимать то, что дѣлается на свѣтѣ за стѣнами Чизни-Куда, хоть я ужъ не молоденькая и видала на своемъ вѣку хорошихъ людей.
   -- Бабушка, кто эта хорошенькая дѣвушка, которую я встрѣтилъ у васъ? спрашиваетъ молодой человѣкъ, мѣняя предметъ разговора.-- Вы ее звали Розой?
   -- Она дочь одной бѣдной деревенской вдовы, въ нынѣшнія времена, дитя мое, трудно обучать служанокъ, вотъ я и взяла нарочно молоденькую. Она понятлива и способна, изъ нея выйдетъ прокъ. Она и теперь уже очень толково показываетъ домъ посѣтителямъ. Пока она живетъ у меня на моемъ столѣ.
   -- Надѣюсь, что я не прогналъ ее отсюда.
   -- Нѣтъ, вѣрно она подумала, что мы будемъ говорить о семейныхъ дѣлахъ. Она очень скромна, -- это хорошее качество въ молодой дѣвушяѣ и рѣдкость по нынѣшнимъ временамъ.
   Молодой человѣкъ наклоненіемъ головы одобряетъ эти безапелляціонные приговоры мудраго опыта. Вдругъ мистрисъ Роунсвель начинаетъ прислушиваться: "Стукъ колесъ!" вскрикиваетъ она. Да, ея молодой собесѣдникъ давно ужъ его слышитъ.
   -- Боже мой, кто бъ могъ пріѣхать въ такую погоду?
   Черезъ нѣсколько времени стучатъ въ дверь.
   -- Войдите!
   Входитъ черноглазая темноволосая деревенская красавица, свѣжая, какъ роза, такъ что капли дождя, сверкающія въ ея волосахъ, кажутся росой на только что сорванномъ цвѣткѣ.
   -- Кто это пріѣхалъ, Роза? спрашиваетъ мистрисъ Броунсвель.
   -- Два молодыхъ джентльмена въ кабріолетѣ, сударыня, они желаютъ видѣть домъ. Я имъ сказала, что это зависитъ отъ вашего разрѣшенія, быстро прибавила она въ отвѣтъ на отрицательный жестъ мистрисъ Роунсвель.-- Я вышла на подъѣздъ и сказала имъ, что теперь не время, но тотъ молодой джентльменъ, что правилъ экипажемъ, снялъ шляпу (несмотря на дождь) и просилъ передать вамъ эту карточку.
   -- Прочти, милый Уаттъ, говоритъ ключница.
   Роза такъ сконфузилась, подавая ему карточку, что уронила ее на полъ, оба бросились поднимать и стукнулись лбами. Роза еще больше сконфузилась.
   На карточкѣ всего два слова: мистеръ Гуппи.
   -- Гуппи! повторила мистрисъ Роунсвель:-- никогда не слыхала!
   -- Онъ говорилъ, что вы его не знаете, но оба они вчера ночью пріѣхали изъ Лондона на судебное засѣданіе въ десяти миляхъ отсюда, а засѣданіе рано кончилось. Онъ и говоритъ: "намъ, говоритъ, нечего было дѣлать, а такъ какъ мы много наслышаны о Чизни-Вудѣ, то и рѣшили съѣздить осмотрѣть его, несмотря на дурную погоду". Они оба клерки, и онъ говорить, что хоть не занимается въ конторѣ мистера Телькингорна, но въ случаѣ надобности можетъ воспользоваться его именемъ.
   Роза замолчала я тутъ только замѣтила, что произнесла цѣлую маленькую рѣчь, окончательно сконфузилась.
   Мистеръ Тёлькингорнъ считается принадлежащимъ къ дому Дэдлоковъ, къ тому же, какъ говорятъ, онъ составлялъ завѣщаніе мистрисъ Роунсвель, поэтому она сдается и, милостиво дозволивъ пріѣзжимъ осмотрѣть домъ, посылаетъ за ними Розу.
   Внукъ внезапно загорается страстнымъ желаніемъ видѣть домъ и присоединяется къ компаніи; бабушка въ восторгѣ, что онъ заинтересовался Чизни-Вудомъ, и выражаетъ желаніе сопровождать его, хотя, надо отдать ему справедливость, онъ усердно просить ее не безпокоиться.
   -- Весьма признателенъ вамъ, сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, совлекая съ себя, въ передней, насквозь промокшій дождевой плащъ.-- Мы, лондонскіе адвокаты, не часто выѣзжаемъ изъ города, и, разъ это случится, стараемся воспользоваться своимъ временемъ, какъ можно лучше.
   Старая ключница съ строгимъ лицомъ, но вѣжливо указываетъ рукой на широкую входную лѣстницу. Мистеръ Гуппи со своимъ спутникомъ слѣдуетъ за Розой; мистрисъ Роунсвель съ внукомъ идутъ за ними, а молодой садовникъ шествуетъ впереди и открываетъ ставни.
   Мистеръ Гуппи и его пріятель, какъ это всегда случается со всѣми обозрѣвателями, сначала страшно волнуются и суетятся: смотрятъ не туда, куда слѣдуетъ, не на тѣ вещи, которыя заслуживаютъ вниманія, а стоющія пропускаютъ, но вскорѣ начинаютъ зѣвать, высказываютъ глубокій упадокъ духа и совершенно выбиваются изъ силъ.
   Мистрисъ Роунсвель, величественная, какъ самъ Чизнивудскій замокъ, держится въ сторонѣ, гдѣ нибудь въ оконной нишѣ или въ другомъ укромномъ уголкѣ, и съ снисходительнымъ одобреніемъ прислушивается къ объясненіямъ Розы.
   Что же касается внука, то его вниманіе къ нимъ настолько бросается въ глаза, что Роза конфузится больше прежняго и становится еще прелестнѣе. Такимъ образомъ переходятъ изъ комнаты въ комнату. Молодой садовникъ впускаетъ свѣтъ въ мрачные покои, и портреты Дэдлоковъ выступаютъ передъ посѣтителями на нѣсколько мгновеній; ставни затворяются, и портреты снова погружаются въ могильный мракъ. Обезкураженные посѣтители въ отчаяніи: имъ начинаетъ казаться, что не будетъ конца этимъ Дэдлокамъ, фамильная гордость которыхъ состояла въ томъ, повидимому, чтобъ за всѣ семьсотъ лѣтъ своего существованія не сдѣлать ничего, что могло бы отличать ихъ другъ отъ друга.
   Даже большая гостиная не можетъ оживить упавшій духъ мистера Гуппи; онъ такъ усталъ, что чуть не падаетъ въ обморокъ у порога и едва можетъ собраться съ силами, чтобы войти. Но портретъ надъ каминомъ, произведеніе кисти моднаго современнаго живописца, производитъ на него волшебное дѣйствіе. Онъ моментально приходитъ въ себя, глядитъ на портретъ съ необычайнымъ интересомъ и отъ восхищенія какъ будто приростаетъ къ мѣсту.
   -- Боже мой, кто это?-- спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   -- Портретъ теперешней леди Дэдлокъ,-- поясняетъ Роза;-- необыкновенно похожъ и считается лучшимъ произведеніемъ художника.
   -- Что за чортъ! Я никогда не видалъ миледи, но я знаю это лицо!-- чуть не съ ужасомъ говоритъ мистеръ Гуппи своему товарищу.-- Есть ли копіи, гравюры съ этого портрета, миссъ?
   -- Портретъ никогда не былъ гравированъ. Сэръ Лей-стеръ не давалъ на это разрѣшенія.
   -- Какъ странно!-- шепчетъ мистеръ Гуппи:-- пусть меня зарѣжутъ, если я знаю почему мнѣ такъ знакомъ этотъ портретъ. Такъ это миледи Дэдлокъ!
   -- Портретъ направо изображаетъ теперешняго сэра Лейстера Дэдлока, а налѣво покойнаго сэра Лейстера.
   Но мистеръ Гуппи не удостаиваетъ вниманія этихъ вельможъ; онъ, не отрываясь, глядитъ на портретъ миледи.
   -- Просто необъяснимо, почему онъ мнѣ такъ знакомъ! Я совсѣмъ смущенъ, и оглянувшись на присутствующихъ, мистеръ Гуппи прибавляетъ:-- знаете, я думаю, что видѣлъ его во снѣ.
   Но никто не интересуется снами мистера Гуппи, и возможность его предположенія остается невыясненной. Онъ такъ поглощенъ созерцаніемъ портрета, что отходить отъ него только тогда, когда ставни затворяются; онъ идетъ къ какому то чаду, ничѣмъ больше не интересуется и проходитъ по остальнымъ комнатамъ съ такимъ видомъ, какъ будто и тутъ отыскиваетъ портретъ леди Дэдлокъ. Онъ осматриваетъ ея комнаты, которыя, какъ самыя изящныя, показываются подъ конецъ, глядитъ въ окна, откуда миледи недавно созерцала отвратительную погоду, которая чуть ее не уморила,-- но больше ни въ одной комнатѣ нѣтъ ея изображенія.
   Все на свѣтѣ имѣетъ свой конецъ, даже нескончаемый рядъ покоевъ Чезни-Вудскаго дома; деревенская красавица заканчиваетъ свое объясненіе, по обыкновенію, слѣдующимъ образомъ:
   -- Нижняя терраса весьма замѣчательна: вслѣдствіе одного фамильнаго преданія, она называется Дорожкой привидѣнія.
   -- Неужели?-- восклицаетъ мистеръ Гуппи съ жаднымъ любопытствомъ.-- Какое же преданіе? Что нибудь общее съ портретомъ?
   -- Пожалуйста разскажите эту исторію,-- проситъ вполголоса Уаттъ.
   -- Я не знаю ея, сэръ, и Роза краснѣетъ пуще прежняго.
   -- Она не разсказывается посѣтителямъ и почти уже забыта,-- говорить ключница, выступая впередъ.
   -- Извините меня, сударыня, но я опять таки позволяю себѣ спросить: не имѣетъ ли эта исторія какого нибудь отношенія къ тому портрету, потому что, увѣряю васъ, чѣмъ больше я о немъ думаю, тѣмъ больше убѣждаюсь, что онъ мнѣ знакомъ.
   Ключница ручается, что исторія нисколько не касается портрета. Мистеръ Гуппи весьма обязанъ ей за ея хлопоты и особенно за это сообщеніе. Подъ предводительствомъ садовника, они съ товарищемъ спускаются внизъ по другой лѣстницѣ, и слышно, какъ они уѣзжаютъ.
   Стемнѣло. Мистрисъ Роунсвель можетъ вполнѣ положиться на скромность своихъ двухъ юныхъ слушателей и разсказываетъ имъ, какъ получила терраса свое таинственное прозвище.
   Усѣвшись въ большое кресло передъ темнѣющимъ окномъ, она повѣствуетъ.-- Въ нечестивыя времена царствованія Карла I, дорогіе мои (я разумѣю то нечестивое время, когда мятежники возстали противъ этого прекраснаго короля) Чизни-Вудомъ владѣлъ сэръ Морбери Дэдлокъ. Существовалъ ли до тѣкъ поръ какой нибудь разсказъ о фамильномъ привидѣніи, я не знаю и утверждать не могу, но весьма вѣроятно, что существовалъ.
   Мистрисъ Роунсвель держится того мнѣнія, что такая древняя и знатная фамилія непремѣнно должна имѣть свое привидѣніе,-- это одна изъ привилегій высшихъ классовъ, отличіе благородныхъ фамилій, на которое не могутъ претендовать обыкновенные смертные.
   Мистрисъ Роунсвель продолжаетъ:
   -- Нѣтъ надобности говорить, что сэръ Мербери Дэдлокъ былъ на сторонѣ праведнаго мученика, но полагаютъ, жена его (въ ея жилахъ не было благородной крови) сочувствовала злоумышленникамъ; говорятъ, у нея были родственники между врагами короля и она находилась съ ними въ сношеніяхъ. Говорятъ, что когда сюда пріѣзжалъ на совѣтъ кто нибудь изъ джентльменовъ, сторонниковъ короля, защитниковъ праваго дѣла, она всегда подслушивала у дверей комнаты, гдѣ шли совѣщанія.-- Уаттъ, не слышишь ли шаговъ по терассѣ?
   Роза подвинулась къ ключницѣ.
   -- Я слышу, какъ дождь журчитъ по камнямъ и еще какіе то слабые звуки, точно эхо... Да, пожалуй, что шаги, только неровные, вродѣ того, какъ ходятъ хромые, отвѣчалъ молодой человѣкъ.
   Ключница величественно кивнула головой и продолжала: Частью вслѣдствіе разницы въ политическихъ мнѣніяхъ, частью отъ другихъ причинъ, сэръ Морбери и его жена жили не совсѣмъ ладно. Характеры у нихъ были разные; она была горда и гораздо моложе мужа; у нихъ не было дѣтей, которые могли бы ихъ сблизить. Послѣ смерти своего любимаго брата, убитаго въ междоусобную войну близкимъ родственникомъ сэра Морбери, она окончательно возненавидѣла весь родъ Дэдлоковъ. Говорятъ, что всякій разъ, какъ сэръ Морбери со своей свитой долженъ былъ ѣхать на защиту королевскаго дѣла, она прокрадывалась ночью въ конюшни и портила ноги лошадямъ, чтобъ онѣ хромали.
   Однажды мужъ подстерегъ, какъ она шла въ конюшню, и пошелъ за ней слѣдомъ. Когда она подошла къ лошади, онъ схватилъ ее за руку и между ними завязалась борьба; упала ли она, или ее лягнула лошадь, только она повредила себѣ бедро и съ тѣхъ поръ стала чахнуть.
   Мистрисъ Роунсвель продолжала едва слышнымъ шепотомъ:
   -- Прежде у миледи была прекрасная фигура и благородная поступь; несмотря на это, она ни разу не пожаловалась на свое увѣчье, на свои страданія. Цѣлые дни, во всякую погоду она или съ помощью палки, или держась за перила, ходила по терассѣ. Съ каждымъ д ыслѣ дрожали съ головы до ногъ. При выѣздѣ изъ города, извощикъ нашъ, которому мы, вѣрно, очень понравились, сказалъ Ричарду, что теперь Холодный Домъ видѣнъ, несмотря на то, что ужь порядочно смерклось; мы привстали въ коляскѣ (Ричардъ поддерживалъ Аду) и старались отыскать на обширномъ горизонтѣ, при свѣтѣ лунной ночи, мѣсто вашего назначенія. Передъ нами мерцалъ огонекъ, и кучеръ, указавъ на него кнутомъ, сказалъ: "вотъ Холодный Домъ, господа, посмотрите!" ударилъ по лошадямъ и, несмотря за то, что дорога шла въ гору, помчалъ насъ съ такой быстротою, что колеса вздымали песокъ и мелкіе камни, и то-и-дѣло посылали ихъ намъ въ головы. Завѣтный свѣтъ то терялся, то снова показывался и наконецъ, когда мы въѣхали въ широкую аллею, то увидѣли его ясно и больше не теряя изъ вида: онъ выходилъ изъ окна стариннаго дола, въ три этажа по переднему фасаду и съ полуциркульными подъѣздами. Когда мы подъѣхали къ дому, раздался звонъ колокольчика, и этотъ звонъ, среди ночной тишины и отдаленный лай собакъ и свѣтъ изъ отворенной двери, фырканье и паръ усталыхъ лошадей, учащенное біеніе нашихъ сердецъ -- все это вмѣстѣ производило на насъ странное впечатлѣніе: смѣсь страха, надежды, замѣшательства и радости.
   -- Ада, душа моя! Эсѳирь, моя милая! какъ я радъ, что васъ вижу! милый Рикъ; еслибъ я имѣлъ еще руку, я бы протянулъ ее вамъ!
   Джентльменъ, который говорилъ эти слова, звучнымъ пріятнымъ голосомъ, одною рукою обнималъ Аду, другою меня и цаловалъ насъ съ отеческою заботливостью. Онъ провелъ насъ изъ сѣней въ маленькую комнатку, согрѣтую и освѣщенную яркимъ огнемъ въ каминѣ. Здѣсь онъ еще поцаловалъ насъ, посадилъ рядомъ на диванъ, противъ камина, и мнѣ казалось, что еслибъ мы только произнесли одно слово благодарности, онъ исчезъ бы въ ту же минуту.
   -- Ну Рикъ! сказалъ онъ:-- теперь руки мои свободны. Доброе слово лучше цѣлой рѣчи. Я отъ души радъ, что вяжу васъ. Здѣсь вы дома. Обогрѣйтесь.
   Ричардъ пожалъ ему обѣ руки съ чувствомъ уваженія и откровенности я сказалъ (съ такимъ чистосердечіемъ, что я, по правдѣ сказать, испугалась: мнѣ такъ и казалось, что вотъ-вотъ, мистеръ Жарндисъ сейчасъ исчезнетъ): -- "вы очень-добры сэръ; мы очень, очень вамъ обязаны!" снялъ шляпу и пальто и подошелъ къ огню.
   -- Ну какъ вамъ понравилась дорога? какъ вамъ понравилась мистриссъ Желлиби мои милые? сказалъ мистеръ Жарндисъ обращаясь къ Адѣ.
   Пока Ада отвѣчала, я взглянула на него (нѣтъ надобности говорятъ съ какимъ любопытствомъ). Лицо его было красиво и оживлено быстрымъ, подвижнымъ взоромъ. Волосы его были серебристо-стальнаго цвѣта. На мой взглядъ ему было подъ шестьдесятъ лѣтъ, но онъ былъ свѣжъ, крѣпокъ и имѣлъ совершенно-прямой станъ. Съ первой минуты нашего свиданія, голосъ его и манера говорить, пробудили во мнѣ, какое-то смутное воспоминаніе, въ которомъ однакожь я не могла дать себѣ отчета; но, разсмотрѣвъ его теперь пристальнѣе, я замѣтила ту же странность обхожденія, тотъ же веселый, насмѣшливый взглядъ, который я встрѣтила въ джентльменѣ, шесть лѣтъ тому назадъ, ѣхавшемъ со мною въ Ридинтъ. Никогда въ жизни я не была такъ испугана, какъ теперь, когда мнѣ казалось, что онъ, угадавъ мои мысли, такъ и взглядываетъ на дверь, чтобъ ускользнуть.
   Однакожь, къ нашей радости, онъ никуда не ускользнулъ, но, оборотясь ко мнѣ, спросилъ, что я думаю о мистриссъ Желлиби?
   -- Она слишкомъ углублена въ Африку сэръ, сказала я.
   -- Благородно! очень-благородно! отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ:-- но вы говорите то же самое, что и Ада; нѣтъ ли у васъ какой задней мысли?
   -- Намъ казалось, возразила я, взглянувъ на Ричарда и Аду:-- что она, быть-можетъ, мало обращаетъ вниманія на семейную жизнь свою.
   -- Прокатило! воскликнулъ мистеръ Жарндисъ.
   Я опять очень испугалась.
   -- Хорошо, говорите; мнѣ надобно знать ваши истинныя мысли. Быть-можетъ, я съ цѣлью посылалъ васъ къ ней.
   -- Мы думали, говорила я несмѣло: -- что, быть-можетъ, должно прежде всего начать съ исполненія семейныхъ обязанностей, сэръ, и что если эти обязанности пренебрежены, то врядъ ли можно искупить этотъ недостатокъ исполненіемъ какихъ-либо другихъ обязанностей.
   -- Маленькіе Желлиби, сказалъ Ричардъ, поддерживая меня: -- извините сэръ, я не могу прибрать другаго выраженія, находятся въ скверномъ состояніи.
   -- Да, такъ вотъ что! сказалъ мистеръ Жарндисъ поспѣшно: -- вѣтеръ восточный?
   -- Во время пути нашего, замѣтилъ Ричардъ: -- вѣтеръ былъ сѣверный.
   -- Милый мой Рикъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, поправляя огонь въ камнѣ: -- я готовъ присягнуть, что вѣтеръ или восточный или сейчасъ повернетъ съ востока. Я всегда чувствую непріятную боль, то тамъ, то сямъ, когда дуетъ восточный вѣтеръ.
   -- Ревматизмъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, должно-быть, ревматизмъ. Итакъ маленькіе Желлиби -- я этого боялся -- находятся въ самомъ, о-о-охъ! Боже мой, этотъ восточный вѣтеръ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   Онъ сдѣлалъ два или три круга по комнатѣ, говоря эти отрывистыя разы. Въ одной рукѣ онъ держалъ кочергу, другою потиралъ себѣ голову, съ такою добродушною досадою и былъ въ одно и то же время столько забавенъ и столько любезенъ, что мы любовались имъ болѣе, чѣмъ это возможно выразить на словахъ. Оставя кочергу, онъ протянулъ одну руку Адѣ, другую мнѣ и, попросивъ Ричарда принести свѣчку, хотѣлъ вывести насъ въ другую комнату, но вдругъ повернувшись назадъ, сказалъ:
   -- Эти маленькіе Желлиби... Знаю, какъ бы хотѣлось, чтобъ на нихъ посыпались съ неба конфекты или пряники, или что-нибудь въ этомъ родѣ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ахъ братецъ!.. начала вдругъ Ада.
   -- Хорошо, милочка. Люблю слово: братецъ. Но, братецъ Джонъ, было бъ, можетъ, лучше.
   -- Пожалуй, братецъ Джонъ... смѣясь, начала опять Ада.
   -- Ха, ха, ха! Право, хорошо, сказалъ мистеръ Жарндисъ съ восторгомъ: -- звучитъ необыкновенно-натурально; ну, что жъ моя милая?
   -- Да то, что было лучше конфектъ.
   -- Имъ судьба послала Эсѳирь.
   -- А, а! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Что жъ вдѣлала Эсѳирь?
   -- Вотъ что, братецъ Джонъ... начала Ада, прижавшись къ его рукѣ и грози мнѣ пальчикомъ, потому-что я дѣлала ей знаки, чтобъ она молчала: -- Эсѳирь была ихъ истиннымъ другомъ. Эсѳирь нянчила ихъ, укладывала ихъ спать, мыла ихъ, одѣвала ихъ, разсказывала мнѣ сказки, убаюкивала ихъ, покупала имъ игрушки. (Добрая дѣвушка! я только купила Биби картонную лошадку послѣ того, какъ его отъискали на Ньюгетскомъ Рынкѣ). Она ободряла бѣдную Каролину, старшую дочь мистрисъ Желлиби; была такъ озабочена мною, такъ любезна ко мнѣ! Нечего, нечего Эсѳирь, не противорѣчь мнѣ! ты знаешь, что я говорю правду.
   Добрая дѣвушка наклонилась ко мнѣ черезъ своего брата Джона и поцаловала меня, а потомъ, взглянувъ на него смѣло, сказала:
   -- Во что бъ ни стало, но я хочу, братецъ Джонъ, поблагодарить васъ за такой прекрасный выборъ такой прекрасной подруги для меня.
   Мнѣ казалось, что мистеръ Жарндисъ сейчасъ же исчезнетъ; однакожъ онъ остался.
   -- Какой былъ вѣтеръ? говорили вы Рикъ, спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Сѣверный, когда мы подъѣзжали къ дому, сэръ.
   -- Вы правы. Восточнаго вѣтра нѣтъ. Это моя ошибка. Пойдемте, милыя дѣвушки, пойдемъ я посмотримъ вашъ домикъ.
   Это былъ одинъ изъ тѣхъ прелестныхъ, неправильно-расположенныхъ домовъ, въ которыхъ полы находятся въ разныхъ горизонтахъ и вы переходите изъ комнаты въ комнату по ступенямъ, или полагая, что ужъ осмотрѣли все, вдругъ, совершенно-неожиданно, встрѣчаете еще новый рядъ комнатъ, гдѣ множество переходовъ, коридорчиковъ, сѣней и пристроекъ; гдѣ вы находите множество комнатъ-бесѣдокъ съ жалюзи, обвитыми плющомъ и дикимъ виноградомъ. Моя комната, въ которую мы прежде всего вошли, принадлежала къ роду послѣднихъ; она была съ стрѣльчатымъ сводомъ, въ которомъ виднѣлось столько угловъ, что я никогда не могла перечесть ихъ за одинъ разъ; въ углу былъ каминъ (на рѣшеткѣ котораго горѣли сухія березовыя дрова), выложенный чистыми, бѣлыми изразцами, и въ каждомъ изъ нихъ отражался огонь. Изъ этой комнаты, спустись на двѣ ступени, вы входите въ очаровательный маленькій будуаръ, выходящій на цвѣтникъ; далѣе, поднявшись на три ступени, попадаете въ спальню Ады; въ этой комнатѣ широкое окно, изъ котораго взоръ вашъ любуется прекраснымъ видомъ днемъ, а ночью передъ вами огромное темное пространство и звѣздное небо. Углубленіе въ окнѣ было такъ велико, что по-крайней-мѣрѣ три Ады могли въ немъ потеряться. Отсюда небольшой галереей вы выйдете въ двѣ парадныя комнаты, пройдя которыя, маленькою лѣстницею спуститесь во дворъ. Если же изъ моей комнаты идти не въ спальню Ады, а вернуться назадъ, то, пройда нѣсколько шаговъ, вы встрѣчаете лѣсенку, съ странно-изогнутыми ступенями; спустись по ней, увидите безчисленное множество коридоровъ, гдѣ стоятъ катки для бѣлья, треугольные столы, настоящій индостанскій стулъ, который былъ вмѣстѣ и диваномъ, и сундукомъ, и кроватью, и былъ привезенъ изъ Индіи неизвѣстно кѣмъ я когда. Дальше вы попадаете въ комнату Ричарда, которая была и библіотекой я кабинетомъ, и спальней и казалась самой удобной и самой веселой. Отсюда прямо вы входите въ обширную комнату, въ которой мистеръ Жарндисъ круглый годъ спалъ съ открытымъ окномъ. Кровать его, безъ занавѣсъ, стояла посерединѣ, и, немного дальше, была небольшая каморка для ванны. Отсюда былъ выходъ прямо въ коридоръ изъ котораго шло нѣсколько надворныхъ лѣстницъ и можно было слышать, какъ конюхи чистятъ лошадей и разные тпру! и ну! которыми они ихъ ободряютъ. На этотъ же дворъ можно было выйдти и въ другую дверь (каждая комната имѣла по-крайней-мѣрѣ двѣ двери); стоило только спуститься шесть или семь ступенекъ.
   Отдѣлка дома также, какъ и самый домъ, была скорѣе старинная, чѣмъ старая, и не утомляла взора скучнымъ однообразіемъ. Спальня Ады -- это настоящій цвѣтникъ: цвѣты на ситцѣ, на шпалерахъ, на бархатѣ, на вышивкахъ; цвѣты на парчѣ, которою были обиты два кресла съ высокими спинками (близь нихъ, какъ два пажа, стояли два табурета, по обѣимъ сторонамъ камина). Гостиная наша была зеленая и по стѣнамъ ея висѣло множество картинъ въ рамахъ и подъ стекломъ; картины изображали множество удивительныхъ и удивленныхъ птицъ, которыя изъ-за стекла своихъ рамокъ, были, казалось, поражены истинною форелью въ стеклянномъ сосудѣ, такою темною и лоснящеюся, какъ-будто бы она была приготовлена съ говяжей подливкой; были онѣ поражены и смертью капитана Кука, и изображеніемъ полнаго процеса приготовленія чая въ Китаѣ, по образцу китайскихъ маэстро.
   Въ моей комнатѣ были эллиптической формы гравюры, представляющія эмблемы мѣсяцевъ: леди, занимающіяся уборкою сѣна, въ короткихъ шпензерахъ, и широкихъ шляпахъ, подвязанныхъ подъ подбородокъ -- для іюня; тонконогіе джентльмены въ треугольныхъ шляпахъ, идущіе на деревенскую колокольню -- для октября. Грудныхъ портретовъ, рисованныхъ карандашомъ, было многое-множество; но они были разбросаны въ такомъ безпорядкѣ, что я нашла портретъ брата (молодаго офицера, висящаго у меня въ комнатѣ, въ буфетной); а портретъ старика (отца хорошенькой молодой невѣсты, съ цвѣткомъ на груди) въ столовой. Зато въ моей комнатѣ, въ видѣ дополненія, висѣла большая картина, изображающая четырехъ купидоновъ, подымающихъ на воздухъ четырьмя гирляндами изъ розъ и незабудокъ, весьма-толстаго джентльмена въ костюмѣ вѣка королевы Анны; пониже ея висѣла другая картина -- вышивка; на ней были плоды, котелъ и азбука. Всѣ движимыя вещи, начиная отъ шкаповъ для платья, до креселъ и столовъ, занавѣсокъ и зеркалъ, даже до подушечекъ для булавокъ и сткляночекъ съ духами, стоящихъ на туалетѣ -- все было разнообразно. Вся мебель покрывалась бѣлыми чистыми чехлами, а ящики въ шкапахъ, какъ большіе такъ и малые, заключали въ себѣ значительный, запасъ сухихъ розановъ и лаванды.
   Пріятный видъ оконъ, съ богатыми тяжелыми занавясими, освѣщенныхъ съ одной стороны блѣдною луною, а съ другой яркимъ огнемъ камина; гостепріимное бряцанье тарелокъ и ножей; свѣжій ароматный воздухъ, пріятная теплота комнатъ, комфортъ, радостное лицо хозяина, одушевляющее все -- вотъ что представилось намъ въ Холодномъ Домѣ. Таковы и наши первыя впечатлѣнія.
   -- Я очень-радъ, что домикъ понравился вамъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, когда мы обошли комнаты и возвратились въ нашей гостиной: -- онъ, знаете, безъ претензій, но удобенъ и покоевъ, и будетъ даже красивъ, когда въ немъ засверкаютъ такіе миленькіе глазки, какъ ваши. Намъ еще остается съ полчаса до обѣда. У меня никого нѣтъ, кромѣ лучшаго на землѣ созданія -- дитяти.
   -- Дѣти -- Эсѳирь, радуйся! сказала Ада.
   -- Я не говорю, что это ребенокъ въ буквальномъ смыслѣ слова, Продолжалъ мистеръ Жарндисъ: -- по лѣтамъ, это не дитя; онъ не только въ лѣтамъ, но такой же старикъ, какъ и я; по простодушію же своему, по свѣжести чувствъ, по энтузіазму и по совершенной неспособности къ мірскимъ дѣламъ, онъ настоящій ребенокъ.
   -- Мы были увѣрены, что онъ намъ очень поправятся.
   -- Онъ знаетъ мистриссъ Желлиби, говорилъ мистеръ Жарндисъ: онъ музыкантъ, аматёръ, но могъ бы быть и виртуозомъ; онъ артистъ, дилеттантъ, но могъ бы быть и живописцемъ; онъ человѣкъ съ болтами свѣдѣніями, съ очаровательною манерою; онъ былъ несчастливъ въ своихъ дѣлахъ, несчастливъ въ своихъ предпріятіяхъ, несчастливъ въ своемъ семействѣ; но ему все равно -- онъ дитя!
   -- Стало-быть, онъ имѣлъ своихъ дѣтей, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, съ полдюжины, даже больше, почти съ дюжину, я думаю; но онъ за ними никогда не смотрѣлъ. И могъ ли онъ смотрѣть? ему нуженъ человѣкъ, который присматривалъ бы за нимъ. Онъ, вѣдь, и говорю вамъ, дитя!
   -- И дѣти его, должны были сами о себѣ заботиться, сэръ?
   -- Да, безъ всякаго сомнѣнія, сказалъ мистеръ Жарндисъ, и лицо его мгновенно вытянулось.-- О дѣтяхъ подобныхъ людей говорятъ, что она не воспитываются, а растутъ какъ сморчки. Словомъ, дѣти Гарольда Скимполя, такъ или иначе, выросли. О-о-охъ! вѣтеръ опять, кажется, мѣняется. Я начинаю чувствовать!
   Ричардъ замѣтилъ, что мѣстность была очень-открыта.
   -- Открыта! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- нечего и говорить; одно названіе. Холодный Домъ, ужъ показываетъ, что безъ вѣтра не обойдешься. Но намъ, Рикъ, по дорогѣ; идемъ!
   Вещи ваши были ужъ привезены и разложены. Я одѣлась въ одну минуту и занималась укладкою нашихъ платьевъ въ различные ящики и шкапы; въ это время служанка (не та, которая ожидала Аду, а другая) вошла въ мою комнату съ коробочкою и ключами въ рукахъ.
   -- Это дли васъ, миссъ, если позволите, сказала она мнѣ.
   -- Дли меня? спросила я.
   -- Хозяйственные ключи миссъ.
   Я не могла скрыть своего удивленія, такъ-что служанка, пораженная выраженіемъ моего лица, сказала мнѣ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ:
   -- Мнѣ было приказано вамъ отдать ихъ, когда вы будете однѣ, миссъ. Ваше имя миссъ Сомерсонъ, если я не ошибаюсь?
   -- Да, это мое имя.
   -- Большая связка -- это хозяйственные ключи, а маленькая -- это ключи отъ погреба, миссъ. Когда вамъ будетъ угодно осмотрѣть погребъ и всѣ вещи -- прикажите: я къ вашимъ услугамъ.
   Я обѣщалась осмотрѣть все въ половинѣ седьмаго на другой день, и когда она ушла, я задумалась о той отвѣтственности, которая лежитъ на мнѣ. Въ такомъ положеніи застала меня Ада. Она столько оказала мнѣ довѣрія, когда я ей показала ключи и заговорила съ нею о нмхъ, что дурно было бы съ моей стороны не ободриться: это было бы даже въ высшей степени неблагодарно и безчувственно. Хоти я знала, что ея слова слѣдствіе ея же доброты, однакожъ не могла не утѣшиться ими.
   Когда мы спустились внизъ, мистеръ Жарндисъ представилъ васъ мистеру Скимполю, который, стоя передъ огнемъ, разсказывалъ Ричарду, какой онъ былъ мастеръ, когда еще воспитывался въ школѣ, подкидывать мячикъ ногой.
   Мистеръ Скимполь былъ кроткое, веселое созданіе, съ очень-объёмистой головой, но съ нѣжными чертами лица, съ пріятнымъ голосомъ и вообще въ венъ было много очаровательнаго. Все, что онъ ни говорилъ, было прямо отъ сердца, безъ всякихъ натяжекъ и съ такою плѣнительною веселостью, что слушать его казалось наслажденіемъ. На видъ онъ былъ слабѣе мистера Жарндиса, но цвѣтъ лица его былъ лучше, волосы темнѣе и, вообще, казался моложе его. По наружности, онъ походилъ болѣе на преждевременно-состарѣвшагося молодаго человѣка, чѣмъ на сохранившагося старика. Въ манерахъ его, я даже въ одеждѣ, была какая-то непринужденная небрежность: волосы его были тщательно причесаны, а галстухъ слабо завязанъ, словомъ: онъ былъ одѣтъ точь-въ-точь такъ, какъ имѣютъ привычку одѣваться артисты, рисуя портреты съ самихъ-себя. Такую небрежность я привыкла въ умѣ своемъ всегда соединять съ какимъ-нибудь романтическимъ юношей, успѣвшимъ разочароваться умышленнымъ или неумышленнымъ образомъ. По моему мнѣнію, она мало шла къ старику, который ужъ прожилъ длинный рядъ годовъ, полный заботъ и опытности.
   Я узнала изъ разговора, что мистеръ Скимполь готовился къ медицинской карьерѣ и ужъ жилъ въ качествѣ доктора при дворѣ одного германскаго принца. Онъ, между-тѣмъ, разсказывалъ намъ, что, будучи совершеннымъ ребенкомъ во всемъ, что касалось мѣры и вѣса, и зная только то, что они ему страшно надоѣдали, онъ никогда не былъ въ состоянія прописать рецептъ съ надлежащею въ этомъ дѣлѣ точностью. Вообще, говорилъ онъ, что голова его не была устроена для мелочей; онъ также разсказывалъ съ большою веселостью, что когда надо было пустить кому-нибудь кровь, или дать лекарство, то его всегда находили въ постели, читающимъ газеты, или рисующимъ каррикатуры, и, слѣдовательно, не въ-состояніи идти къ паціенту. Принцъ, недовольный, наконецъ, этимъ, въ чемъ, говорилъ мистеръ Сккиполь съ полною откровенностью, онъ былъ совершенно-правъ -- отказалъ ему; и мистеръ Скимполь, какъ онъ самъ сознавался, остался ни съ чѣмъ; потомъ онъ влюбился, женился и окружилъ себя розовыми амурами. Добрый другъ его Жарндисъ и нѣкоторые другіе добрые друзья, желая устроить его въ матеріальномъ отношеніи, доставляли ему, болѣе или менѣе-скоро, различныя мѣста и должности; но все это ни къ чему ни вело, потому-что онъ долженъ сознаться въ двухъ очень-странныхъ недостаткахъ: вопервыхъ, онъ не имѣетъ понятія о времени; вовторыхъ, онъ не понимаетъ цѣнности денегъ. Потому-то онъ не могъ взяться ни я какую должность, не могъ окончить ни одного дѣла и не зналъ цѣны ни одной вещи. Такъ онъ жилъ, такъ ему и живется. Онъ очень любятъ читать газеты, очень любитъ рисовать карандашомъ каррикатуры, очень любитъ природу, очень любитъ искусство. Онъ требуетъ отъ людей только дать ему жить. Это немного. Что ему надо? Дайте ему газеты, общество, музыку, баранины, кофе, хорошій видъ, зелень, нѣсколько листовъ бристольской бумаги, стаканъ-другой бордо -- вотъ и все, что ему надо. Хотя онъ и ребенокъ, но не станетъ тянуться за мѣсяцемъ. Онъ сказалъ людямъ: -- Идите съ миромъ по вашимъ различнымъ дорогамъ. Носите красные кафтаны, синіе камзолы, батистовые рукава, засовывайте перья за уши, стремитесь за славой, торговлей, промышленностью, за всѣмъ, что вамъ вздумается, только дайте Гарольду Скимполю жить!
   Все это, и еще значительно-болѣе, онъ сообщилъ намъ не только съ большою живостью и самодовольствомъ, но даже какъ-бы съ нѣкоторымъ достоинствомъ. О себѣ онъ говорилъ, какъ о постороннемъ человѣкѣ, какъ-будто онъ зналъ какого-то Скимполя, который, имѣя свои особенности, также имѣетъ и свои права. Если мнѣ было странно въ то время согласить то, что онъ говорилъ, съ тѣмъ, что я составила въ моемъ умѣ объ обязанностяхъ и долгѣ человѣка, то еще страннѣе было для меня понять, какимъ-образомъ онъ считалъ себя въ-правѣ бытъ свободнымъ отъ этихъ обязанностей; а что онъ сбросилъ ихъ съ себя, какъ величайшій эгоистъ, тутъ не было никакого сомнѣнія; онъ такъ опредѣлительно и такъ отчетливо выражался.
   -- Я ничего не домогаюсь, говорилъ мистеръ Скимполь, съ своею обычною легкостью.-- Владѣнія для меня ничто. Для меня достаточно прекраснаго дома друга моего Жарндиса. Я обязавъ Жарндису за то, что онъ владѣетъ такимъ докомъ. Я могу снять его планъ и фасадъ и измѣнять сколько душѣ угодно. Могу положить его на ноты. Когда я здѣсь, я ужь имъ достаточно владѣю; но все это безъ непріятностей, расходовъ и отвѣтственности. Словомъ, управляющій мой Жарндисъ, и онъ меня никогда не надуетъ. Мы только-что говорили о мистриссъ Желлиби. Вотъ женщина, съ сильной волей, съ огромнымъ запасомъ дѣловыхъ мелочей, хватается за все съ изумительной энергіей. Я нисколько не ропщу на себя за то, что не имѣю ни столько твердой воли, ни такого запаса дѣловыхъ мелочей, чтобъ хвататься за все съ изумительной энергіей. Я могу ей удивляться безъ зависти; могу симпатизировать ея дѣлу; ногу бредить имъ за яву и во снѣ; могу лечь на траву (понимается -- въ хорошую погоду), переплыть африканскую рѣку, обнять всѣхъ туземцевъ, которые мнѣ повстрѣчаются, съ полнымъ сочувствіемъ къ глубокому ихъ молчанію; нарисовать махровыя головки роскошныхъ тропическихъ растеній, съ такою отчетливостью, какъ-будто я ихъ въ-самомъ-дѣлѣ видѣлъ. Не знаю, можетъ ли изъ этого выйдти что-нибудь полезное, но вотъ, однако, все, что я могу сдѣлать и что я дѣлаю. Итакъ, Гарольдъ Скимполь, сознавая, что онъ самое довѣрчивое дитя, заклинаетъ тебя, свѣтъ -- собраніе практическихъ людей съ дѣловыми привычками, дать ему жить и дозволить ему ѣздить верхомъ на своей палочкѣ.
   Ясно было, что мистеръ Жарндисъ не оставался равнодушенъ къ такому заклятію. Положеніе мистера Скимполя у него въ домѣ было, и безъ словъ послѣдняго, очевиднымъ въ томъ ручательствомъ.
   -- Только вамъ завидую я, великодушныя созданія! говорилъ мистеръ Скниполь, повернувшись къ намъ, новымъ друзьямъ своимъ, но не обращаясь ни къ кому лично.-- Я завидую вашей способности дѣлать то, что вы дѣлаете...
   Чѣмъ мы болѣе слушали, тѣмъ съ большею веселостью говорилъ загадочный мистеръ Скимполь. Вечеромъ, когда я готовилась дѣлать чай, а Ада въ сосѣдней комнатѣ играла на фортепьяпо, тихо напѣвая какую-то мелодію братцу своему, Ричарду, мистеръ Скимполь сѣлъ рядомъ со мной на диванъ и говорилъ объ Адѣ въ такихъ выраженіяхъ:
   -- Она похожа да утро, говорилъ онъ: -- съ этими золотистыми волосами, съ голубыми, глазами, съ свѣжимъ цвѣтомъ лица, она похожа на лѣтнее утро. Птицы здѣшніе будутъ ошибаться, будутъ принимать ее за цвѣтокъ. Такое нѣжное, милое существо -- утѣшеніе всему человѣческому роду. Мы не будемъ называть ее сиротою: она дитя вселенной.
   Мистеръ Жарндисъ, я замѣтила, стоялъ неподалеку отъ насъ, съ руками, заложенными за спину, съ значительной улыбкой на лицѣ.
   -- Еслибъ была моя воля (при этомъ мистеръ Скимполь взглянулъ на Ричарда и Аду), на пути ихъ не было бы терніевъ тягостной дѣйствительности; я его усѣялъ бы цвѣтами, я проложилъ бы его по долинамъ, которыхъ не только не посѣщаетъ зима, но на которыхъ не бываетъ ни весны, ни осени, а царствуетъ одно только лѣто; на который ни лѣта, ни перемѣны не имѣютъ вліянія. И пошлое слово "деньги" никогда бы не поразило ихъ слуха.
   Мистеръ Жарндисъ улыбнулся и слегка ударилъ рукою по головѣ мистера Скимполя, какъ-будто бы онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ дитя. Потомъ, сдѣлавъ шагъ или два впередъ, онъ остановился и взглянулъ на милую парочку. Взглядъ его былъ задумчивъ, во исполненъ добродушнаго выраженія, которое я часто, о, какъ часто! подмѣчала впослѣдствіи и которое глубоко врѣзалось въ мое сердце. Комната, гдѣ они сидѣли, была освѣщена только огнемъ камина. Ада сидѣла за роялемъ, Ричардъ стоялъ позади ея, нагнувшись надъ нею. На стѣнѣ тѣни ихъ сливались въ одну и дрожали въ таинственныхъ кругахъ, отъ колеблющагося пламени. Ада играла и пѣла такъ тихо, что такъ же ясно, какъ звуки ея голоса, былъ слышенъ шелестъ вѣтра по вершинамъ-отдаленныхъ холмовъ. Тайна будущаго и легкій намёкъ на него, выражаемый настоящимъ, обрисовывались вполнѣ въ этой картинѣ.
   Но не для того вызвала я эту сцену изъ проведшаго, чтобъ вспомнить мысль, которая мнѣ тогда запала въ голову -- нѣтъ; я ее помню очень-хорошо. Вопервыхъ, не скрылось отъ меня различіе понятій и намѣреній въ безмолвномъ взглядѣ, брошенномъ въ ту сторону и въ потокѣ словъ, ему предшествовавшемъ. Вовторыхъ, хотя мастеръ Жарндисъ остановилъ на мнѣ взглядъ только минуту, но я поняла, что онъ довѣрилъ мнѣ свою надежду, что Ада и Ричардъ соединятся болѣе близкими узами, и онъ видѣлъ, что я поняла его.
   Мистеръ Скимполь игралъ на фортепьяно и віолончелѣ; онъ былъ и композиторъ, началъ сочинять оперу, но на половинѣ соскучился и бросилъ. Свои сочиненія онъ разъигрывалъ съ большимъ вкусомъ. Послѣ, чая, мы составили совершенный концертъ, въ которомъ Ричардъ, обвороженный голосомъ Ады, говорилъ мнѣ, что она знаетъ всѣ существующія пѣсни, а мистеръ Жарндисъ и я составляли партеръ. Черезъ нѣсколько времени ушелъ мистеръ Скимполь, а за нимъ вскорѣ и Ричардъ, и пока я думала, какъ могъ Ричардъ уйдти и потерять такъ много, дѣвушка, которая принесла мнѣ ключи, выглянула изъ-за двери и сказала:
   -- Миссъ, если вамъ угодно, выйдите ко мнѣ на минутку!
   Когда мы съ ней осталась вдвоемъ, она всплеснула руками и вскрикнула:
   -- О, массъ, мистеръ Карстонъ проситъ васъ, ради-Бога, взойдти наверхъ, въ комнату мистера Скимполя. Его поразилъ сильный ударъ, миссъ!
   -- Ударъ? сказала я.
   -- Да, миссъ, внезапно, отвѣчала служанка.
   Я боялась, что болѣзнь его, можетъ-быть, серьёзна, однакожъ, просила служанку никого не безпокоить въ домѣ и, идя за ней по лѣстницѣ, придумывала, какое изъ средствъ, мнѣ извѣстныхъ, болѣе употребительно при ударѣ. Между-тѣмъ, служанка отворила дверь, я взошла въ комнату и, къ невыразимому удивленію, застала мастера Скимполя на распростертымъ на полу, на даже лежащимъ на постелѣ, а стоящимъ спокойно спиною къ камину и смотрящимъ съ улыбкою на Ричарда; между-тѣмъ, какъ Ричардъ, съ лицомъ, совершенно-разстроеннымъ, смотрѣлъ на господина въ длинномъ бѣломъ сюртукѣ, сидящаго на диванѣ. Волосы этого господина были рѣдки, висѣли прядями и онъ еще болѣе примазывалъ ихъ къ головѣ носовымъ платкомъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказать Ричардъ съ безпокойствомъ: -- я очень-радъ, что вы пришли. Вы будете такъ добры, выпутаете насъ изъ бѣды. Другъ нашъ мистеръ Скимполь -- не пугайтесь, арестованъ за долги.
   -- И въ-самомъ-дѣлѣ, милая миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Скимполь съ своимъ невозмутимымъ спокойствіемъ: -- я никогда не былъ въ такомъ положеніи, какъ теперь, въ которомъ мнѣ такъ нуженъ тотъ прямой смыслъ, та опытность, которую каждый, кто имѣлъ счастіе пробыть съ вами хоть четверть часа, можетъ подмѣтить въ васъ.
   Господинъ, сидящій на диванѣ, страдалъ, кажется, насморкомъ, потому-что онъ задалъ такое сморканье, что я невольно вздрогнула.
   -- Съ васъ требуютъ много денегъ, сэръ? спросила и мистера Скимполя.
   -- Милая моя миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ съ улыбкой и покачивая головою: -- не знаю. Нѣсколько фунтовъ стерлинговъ, нѣсколько шиллинговъ, нѣсколько пенсовъ -- вотъ, кажется, и все.
   -- Двадцать-четыре фунта, шестнадцать шиллинговъ и семнадцать съ половиною пенсовъ, проворчалъ незнакомецъ: -- вотъ сколько!
   -- И это звенитъ, а? звенитъ? говорилъ мистеръ Скимполь: -- маленькая сумма?
   Незнакомецъ ничего не сказалъ, но опять поднялъ сморканье такое сильное, что, кажется, еще бы немного, и у него отлетѣть бы носъ.
   -- Мистеръ Скимполь, сказалъ мнѣ Ричардъ: -- совѣстится обратиться къ брату Жарндису, потому-что онъ не такъ давно... кажется, сэръ, я такъ васъ понялъ, что онъ не такъ давно...
   -- О, да! возразилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь, хотя я забылъ, сколько это было, и гдѣ это было. Жарндисъ и теперь бы съ охотой за меня заплатилъ, но во мнѣ эпикурейскія чувства: я предпочитаю новизну и мнѣ бы хотѣлось (и онъ взглянулъ на Ричарда и на меня) развить великодушіе въ новой почвѣ.
   -- Что бы намъ сдѣлать, миссъ Сомерсонъ? тихо спросилъ меня Ричардъ.
   Прежде, чѣмъ отвѣтятъ, я рѣшилась сдѣлать вопросъ: что будетъ, если не найдутся деньги?
   -- Тюрьма... сказалъ незнакомецъ, и хладнокровно положилъ носовой платокъ въ свою шляпу, которая стояла на полу у ногъ его; -- или квартира у Коавинса... {Въ Англіи есть лица, которыя берутъ на свое попеченіе должниковъ, ручаются уплатить за нихъ кредиторамъ, конечно не безъ выгодъ для себя, и къ такимъ-то лицамъ принадлежитъ мистеръ Коавинсъ: фамилія, имѣющая нелестную извѣстность въ Лондонѣ.}
   -- Могу я опросятъ, сэръ, что это такое?..
   -- "Коавинсъ"? сказалъ незнакомецъ: -- домъ.
   Мы переглянулись съ Ричардомъ. Всего страннѣе было то, что арестъ безпокоилъ насъ, но не мистера Скимполя. Онъ наблюдалъ за нами съ такимъ участіемъ, которое показывало, что отъ этого затрудненіи онъ умывалъ руки и въ душѣ своей считалъ его совершенно-нашимъ.
   -- Я думалъ, говорилъ онъ, стараясь съ полнымъ добродушіемъ выпутать насъ къ затруднительнаго положенія: -- что, имѣя процесъ въ Обер-канцеляріи по огромному, какъ говорятъ, наслѣдству, мистеръ Ричардъ, или его прелестная кузина, или оба вмѣстѣ, могли бы подписать, или сдѣлать что-нибудь, или дать ручательство, или письмо, или билетъ -- право, не знаю, какъ это называется, но мнѣ кажется, что въ такихъ обстоятельствахъ какою-то бумагой можно отдѣлаться?
   -- Нѣтъ, дуяки! сказалъ незнакомецъ: -- ни подъ какимъ видомъ!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? возразилъ мистеръ Скимполь.-- Это кажется страннымъ для человѣка, который не можетъ быть судьей въ этихъ дѣлахъ.
   -- Странно или нѣтъ, сказалъ незнакомецъ грубо: -- говорятъ вамъ, деньги -- и больше ничего.
   -- Успокойтесь, не горячитесь, добрый товарищъ! разсуждалъ мистеръ Сипишь, набрасывая карандашомъ эскизъ его головы на заглавномъ листѣ какой-то книги.-- Пусть дѣла не разстраиваютъ васъ. Мы можемъ отдѣлить васъ отъ вашей обязанности; мы поймемъ разницу между человѣкомъ и дѣломъ; мы безъ предразсудковъ и знаемъ, что въ частной жизни вы человѣкъ достойный всякаго уваженія, съ большимъ призваніемъ къ поэзіи, быть-можетъ, неотгаданнымъ вами-самими.
   Незнакомецъ отвѣчалъ на это только страшнымъ сморканьемъ: было ли оно доказательствомъ сознанія поэтическихъ достоинствъ своихъ, или презрительнаго отвращенія отъ нихъ -- не знаю. На этотъ счетъ онъ не выразился.
   -- Итакъ, милая моя миссъ Сомерсонъ и милый мой мистеръ Ричардъ, сказалъ мистеръ Скимполь, весело, невинно и довѣрчиво, смотря съ боку на свой рисунокъ: -- вы видите, что я совершенно-неспособенъ пособить самому-себѣ и нахожусь вполнѣ въ вашихъ рукахъ! Я желаю одного только: быть свободнымъ. Бабочки свободны; человѣчество, я полагаю, не захочетъ препятствовать Гарольду Скимполю въ томъ, что оно дозволяетъ бабочкамъ?
   -- Милая миссъ Сомерсонъ, шепнулъ мнѣ Ричардъ: -- у меня есть десять фунтовъ стерлинговъ, которые мнѣ далъ мистеръ Кенджъ: нельзя ли ихъ употребить въ дѣло?
   У меня самой было денегъ около пятнадцати фунтовъ стерлинговъ и сколько-то шиллинговъ, которые я сберегала впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, какъ говорится, на черный день. Я сказала Ричарду, что имѣю маленькую сумму денегъ, не настоящемъ случаѣ не нуждаюсь въ ней, и просила его предупредить мистера Скимполя самымъ деликатнымъ образомъ, пока я схожу за деньгами, что мы уплатимъ его долгъ. Кода я вернулась, мистеръ Скимполь, поцаловалъ мою руку и, казалось былъ очень-обрадованъ, не за себя (я чувствовала опять это странное противорѣчіе), но за насъ; личное его положеніе не могло имѣть на него ни малѣйшаго вліянія, и онъ единственно наслаждался нашимъ счастіемъ. Ричардъ просилъ меня, чтобъ пріятнѣе покончить дѣло, какъ онъ выражался, раздѣлаться съ Коавинсомъ (такъ въ шутку называлъ незнакомца мистеръ Скимполь); я отсчитала ему деньги и получила отъ него квитанцію. Все это привело въ восторгъ мистера Скимполя.
   Похвала его мнѣ была выражена такъ нѣжно, что я покраснѣла менѣе, чѣмъ могла бы, и раздѣлалась съ незнакомцемъ въ бѣломъ сюртукѣ безъ всякой ошибки. Онъ сунулъ деньги въ карманъ и сказалъ отрывисто: "Добрый вечеръ, миссъ."
   -- Другъ! сказалъ мистеръ Скимполь, стоя спиною къ огню и отбросивъ эскизъ, вполовину неконченный; -- я бы хотѣлъ, не желая васъ оскорбить, сдѣлать вамъ одинъ вопросъ.
   Отвѣтъ, кажется, былъ такой: "ну, катай!"
   -- Предвидѣли ли вы сегодня утромъ, что получите требуемое? спросилъ мистеръ Скимполь.
   -- Зналъ еще вчера за ужиномъ, сказанъ Коавинсъ.
   -- И это не лишило васъ аппетита, не причинило вамъ безпокойствъ?
   -- Ни на мизинецъ, сказалъ Коавинсъ: -- кабы сегодня вамъ спустили, завтра бы не спустили: день небольшая штука.
   -- На когда вы шли сюда, продолжалъ мистеръ Скимполь: -- день былъ очаровательный: солнце сіяло, вѣтерокъ освѣжалъ воздухъ, свѣтъ и тѣнь перебѣгали по полямъ, птицы щебетали.
   -- Ну, такъ что жъ? не мнѣ же щебетать, возразилъ Коавинсъ.
   -- Конечно, нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- но что вы думали во время дороги?
   -- Что такое? проворчалъ незнакомецъ весьма-обиженнымъ тономъ.-- Думалъ!.. Мнѣ, сударь, и безъ того дѣла много, а получаю я очень-мало и безъ думанья.
   -- Такъ вамъ не приходило, вовсе въ голову, говорилъ мастеръ Скимполь: -- что Гарольдъ Скимполь любитъ наслаждаться солнечнымъ свѣтомъ, любитъ прислушиваться къ завыванію вѣтра, слѣдить за измѣненіемъ свѣта и тѣни; любитъ слушать пѣніе, птицъ, этихъ хористовъ природы, и что вы идете оторвать его отъ этихъ предметовъ, лишить его единственнаго наслажденія въ жизни -- вамъ вовсе не приходило этого въ голову?
   -- Мнѣ? такой вздоръ! нѣтъ, сказалъ Коавинсъ, съ такимъ чувствомъ негодованія и съ такимъ содроганіемъ въ голосѣ, что еслибъ онъ не дѣлалъ остановки послѣ каждаго слова, его нельзя было бы понять. Сказавъ послѣднее слово, онъ такъ потрясъ головой, что еслибъ еще немного, то, кажется, у него лопнули бы шейныя жилы.
   -- Страненъ, замѣчательно-страненъ, прочесъ, мышленія дѣловыхъ людей! сказалъ мистеръ Скимполь задумчиво,-- Благодарю васъ, добрый другъ. Покойной ночи!
   Наше отсутствіе было довольно-продолжительно, и чтобъ не подать повода къ безпокойству, я, какъ скоро могла, такъ и сошла внизъ. Я застала Аду за работой; она сидѣла передъ каминомъ и разговаривала съ братомъ своимъ, Джономъ. Вскорѣ за мною пришелъ мистеръ Скимполь, а спустя немного и Ричардъ. Въ остальную часть вечера и брали у мистера Жарндиса первый урокъ бекгемона; онъ очень любилъ эту игру, и мнѣ хотѣлось, сколько возможно-скорѣе понять ее, чтобъ иногда служить ему партнёромъ, если не найдется болѣе-занимательнаго противника. Но, несмотря на это, иногда мнѣ казалось, взглянувъ на мистера Скимполя, который такъ безпечно, въ такомъ непритворно-пріятномъ расположеніи духа, то игралъ отрывки своей композиціи на фортепьяно или віолончелѣ, то разсыпался въ веселыхъ разговорахъ, обращаясь къ нашему столу -- мнѣ казалось, что послѣобѣденное происшествіе совершенно перешло на меня и Ричарда, и что не кто иной, а мы съ нимъ подвергались аресту за долги.
   Мы разошлись очень поздно; Ада хотѣла было уйдти въ одиннадцать часовъ, но мистеръ Скимполь, желая остановить ее, сѣлъ за фортепьяно и запѣлъ весело какую-то пѣсенку.
   И, далеко ужъ за полночь, онъ взялъ свѣчку и ушелъ въ свою комнату; и внѣ кажется, еслибъ онъ захотѣлъ, то могъ бы удержать насъ до разсвѣта. Ада и Ричардъ стояли еще у камина и спрашивали, какъ я думаю, кончила ли въ эту минуту мистриссъ Желлиби свою диктовку, какъ вошелъ мистеръ Жарндисъ, который, незадолго передъ этимъ выходилъ изъ комнаты.
   -- Ахъ Боже мой, что это значитъ? воскликнулъ онъ, потирая свою голову и ходя взадъ и впередъ по комнатѣ съ добродушнымъ безпокойствомъ въ лицѣ: -- что я услышалъ? Рикъ, дитя мое, Эсѳирья, моя милая! что вы надѣлали? Зачѣмъ это вы сдѣлали? Какъ могли вы это сдѣлать? Сколько вы истратили? Ахъ Боже мой! вѣтеръ опять перемѣнился; я чувствую. Дуетъ, дуетъ...
   Мы оба не знали что отвѣчать.
   -- Говори, Рикъ, скажи Рикъ! это надо сейчасъ же покончить. Сколько вы дали денегъ? Вы оба, говоритъ, давали деньги. Зачѣмъ вы это дѣлали? Ахъ Боже мой! Какъ вы могли, Господи! Восточный вѣтеръ!
   -- Да, да!
   -- Сэръ, сказаль Ричардъ: -- я не знаю, будетъ я деликатно съ моей стороны, если я вамъ скажу, мистеръ Скимполь совершенно положился на насъ.
   -- Что съ вами, дитя мое! Да онъ на всѣхъ полагается! сказалъ мистеръ Жарндисъ, ударивъ себя по головѣ, и остановился.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ?
   -- На всѣхъ и на каждаго! Онъ вѣчно въ затруднительномъ положенія. Завтра то же, что сегодня! говорилъ мистеръ Жарндисъ, ходя по комнатѣ большая шагами и держа въ рукѣ подсвѣчникъ съ догорѣвшей свѣчкой.-- Онъ вѣчно въ затруднительномъ положенія. Онъ родился съ тѣмъ, чтобъ быть постоянно въ затруднительномъ положеніи. Я твердо увѣренъ, что даже объявленіе въ газетахъ о его рожденія было такъ написано: "Прошлый вторникъ мистриссъ Скимполь разрѣшилась отъ бремени сыномъ, находящимся въ затруднительномъ положеніи".
   Ричардъ отъ души смѣялся, но между-тѣмъ прибавилъ:
   -- Во всякомъ случаѣ, сэръ, я бы хотѣлъ сохранятъ его довѣренность и не измѣнять ему; я увѣренъ, что вы не будете болѣе принуждать меня разсказывать вамъ о томъ, въ чемъ я далъ слово молчать, тѣмъ больше, что передъ вами я готовъ буду сознаться.
   -- Хорошо, сказалъ мистеръ Жарндисъ, остановясь и стараясь, въ разсѣянности, всунуть подсвѣчникъ себѣ въ карманъ.-- Я, ахъ! возьмите его отъ меня мой милый; все суется подъ-руку. Это все вѣтеръ; да, я не хочу допытывать васъ, Рикъ; вы, можетъ-быть, правы. Но, Боже мой, напасть на васъ и на Эсѳирь и выжать васъ, какъ пару молодыхъ сентикельскихъ апельсиновъ; нѣтъ сегодня ночью готовятся буря! я чувствую!
   Онъ то совалъ руки въ карманъ, какъ-будто желая ихъ тамъ оставить, то вынималъ снова и сильно потиралъ въ голову.
   Я воспользовалась его молчаніемъ и сказала, что мистеръ Скимполь, будучи въ такихъ дѣлахъ совершеннымъ ребенкомъ...
   -- Ну моя милая? ну? сказалъ мистеръ Жарндисъ, ловя меня на этомъ словѣ.
   -- Совершеннымъ ребенкомъ, продолжала я: -- я вовсе непохожимъ за другихъ людей...
   -- Вы правы! сказалъ мистеръ Жарндисъ и лицо его прояснилось.-- Женскій умъ проницателенъ. Да, онъ дитя, совершенное дитя. Я это говорилъ вамъ съ самаго начала.
   -- Да, да, отвѣчали мы.
   -- Да, онъ дитя. Не правда ли? спросилъ мистеръ Жарндисъ, проясняясь болѣе и болѣе.
   -- Да, это правда, отвѣчали мы.
   -- Если сказать поистинѣ, то, право, это чистое ребячество съ вашей стороны, то-есть, я хочу сказать съ моей стороны, говорилъ мистеръ Жарндисъ: -- хоть минуту, считать его за совершеннолѣтняго человѣка. Гарольдъ Скимполь, строящій планы, предвидящій послѣдствія! ха, ха, ха!
   Такъ пріятно было видѣть, что лицо его прояснилось совершенно, и онъ сердечно доволенъ; пріятно было знать -- нельзя было этого не знать, что источникомъ этого удовольствія было доброе его сердце, которое терзалось тѣмъ, что онъ долженъ былъ осудить, бранить или тайно обвинить кого-нибудь.
   -- Какъ же я простъ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Забыть, что онъ дитя! Все говоритъ, что онъ дитя съ головы до ногъ. Кто, кромѣ ребенка, рѣшился бы васъ обоихъ сдѣлать участниками этого дѣла? Только ребенку могло прійдти въ голову, что у васъ есть деньги. И еслибъ дѣло шло о ста фунтахъ стерлинговъ, онъ поступилъ бы точно такъ же! говорилъ мистеръ Жарндисъ и лицо его сіяло радостью.
   Мы были совершенно съ нимъ согласны.
   -- Да, да, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Однакожъ Рикъ, Эсѳирь и вы, Ада, потому-что я не знаю, уцѣлѣлъ ли и вашъ маленькій кошелекъ отъ его неопытности, должны обѣщать мнѣ, что на чего подобнаго впредь не будетъ, никакихъ пожертвованій, ни даже помощи...
   Мы всѣ дали честное слово; Ричардъ хитро посматривалъ на меня, указывая пальцемъ на свой карманъ, какъ-будто хотѣлъ сказать, что ему не грозитъ никакой опасности въ непослушаніи.
   -- Что жъ касается до Скимполя, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- то онъ былъ бы совершенно счастливъ, еслибъ ему можно было отвести кукольный домъ, съ хорошимъ обѣдомъ и двумя куклами, у которыхъ онъ могъ бы безотвѣтственно занимать деньги. Теперь онъ, вѣрно, ужь покоится дѣтскимъ сномъ. Пора и мнѣ прилечь на изголовье своей усталой головой. Покойной ночи, мои дорогіе; да благословитъ васъ Богъ.
   И онъ нѣжно поглядѣлъ на насъ, пока мы зажигала свѣчи, и сказалъ намъ съ улыбкой:
   -- Я сейчасъ смотрѣлъ на флюгернаго пѣтуха: вѣтеръ не опасенъ. Я ошибался: онъ дуетъ съ юга.
   И ушелъ напѣвая про-себя пѣсенку.
   Прійдя наверхъ, въ свои комнаты, мы еще поболтали съ Адой и обѣ были того мнѣнія, что неудовольствія на вѣтеръ была чистая выдумка; что Жарндисъ пользовался этимъ предлогомъ только для того, чтобъ не высказать истинной причины своего неудовольствія, чтобъ не бранить, или не оскорбить кого-нибудь, и эта характеристическая черта его замѣчательной доброты ставила еще въ худшемъ свѣтѣ характеръ тѣхъ докучливыхъ людей, которые относятъ на погоду и вѣтеръ (въ-особенности на послѣдній) свой сварливой и желчный нравъ.
   Въ этотъ вечеръ сердце мое, кромѣ благодарности, исполнилось къ нему такою любовью, что я даже получала надежду понять его, руководствуясь этими двумя чувствами. Очевидную, поразительную несообразность въ мистерѣ Скимполѣ, или въ мистриссъ Желлиби, я не могла еще понять вполнѣ, по недостатку опытности въ практической жизни. Впрочемъ, я я не старалась объ этомъ. Мысли мои, когда я была одна, были заняты Адою, Ричардомъ и тѣлъ довѣріемъ, которое, мнѣ казалось, я получала отъ мистера Жарндиса, къ будущей судьбѣ ихъ. Но иногда, какъ-бы повинуясь какому-то шквалу эгоизма, уносилась онѣ и на мое прошедшее, какъ я на старалась обратить ихъ на посторонніе предметы. Мнѣ представлялся домъ моей крестной матери, разные образы изъ прошедшаго являлись передо мною; я старалась разгадать причину того участія, которое принималъ во мнѣ мастеръ Жарндисъ со дня моего рожденія; даже я думала, не отецъ ли онъ мой? Теперь эти пустые сны давно ужь разлетѣлись.
   Все прошло, подумала я, отходя отъ канала. Не мнѣ мечтать о прошедшемъ; мнѣ нужно трудиться съ веселымъ духомъ и благодарнымъ сердцемъ. И я сказала самой себѣ: Эсѳирь, Эсѳирь, долгъ выше всего! потрясла коробочку съ ключами и они прозвенѣли мнѣ, какъ колокольчики, счастливый путь въ постель.
   

Глава VII.
Путь Привидѣній.

   Спитъ ли Эсѳирь, бодрствуетъ ли она, а въ линкольншайрскомъ помѣстьѣ пока все еще стоитъ дурная погода. И днемъ и ночью падаетъ тяжелый дождь, дринъ, дринъ, дринъ, на широкія каменныя плиты, которыми вымощена аллея, прозываемая Путь Привидѣній. Погода такъ дурна въ Линкольншайрѣ, что врядъ-ли самое живое воображеніе въ состояніи представить себѣ, что она когда-нибудь да прояснится. Впрочемъ, не только живое, но и никакое, кажется воображеніе не разъигрывается здѣсь. Скука съ сумрачными крыльями сидитъ, какъ насѣдка, на Чизни-Вольдомъ.
   Быть-можетъ, есть кой-какая игра воображенія у животныхъ въ Чизни-Вольдѣ. Быть-можеть, лошади въ конюшняхъ... длинныя конюшни тянутся по пустому, обнесенному некрашеной кирпичной стѣной, двору, среди котораго висятъ въ башнѣ большой колоколъ " широколицые часы; голуби, гнѣздящіеся но сосѣдству, часто садятся на ихъ толстыя стрѣлки и, кажется, наблюдаютъ время... Тамъ, быть-можетъ, лошади, потягивая ноздрями воздухъ, мечтаютъ о хорошей погодѣ и лучше съумѣютъ почуять ее, чѣмъ конюхи. Старикъ саврасый, твердоногій скакунъ, смотря изъ-за рѣшетки окна, надъ своей колодой, вѣрно, воображаетъ себѣ сочную траву и душистыя поля, по которымъ не разъ носился онъ, въ заскочь, среди борзыхъ собакъ. Гнѣдой, котораго мѣсто прямо противъ двери, нетерпѣливо дергаетъ прівязь и прядетъ ушами, какъ только завидитъ входящаго конюха. "Ого-то, гнѣдко! говорятъ конюхъ: нѣтъ сегодня тебѣ работы!" Но гнѣдой знаетъ это такъ же хорошо, какъ и конюхъ.
   Огромный дворной песъ, сидя въ конурѣ своей, среди двора, и положивъ широкую морду на лапу, быть-можетъ, думаетъ о томъ, какъ въ жаркую пору выводитъ его изъ терпѣнія тѣнь надворныхъ строеній; перемѣняя постоянно положеніе свое, онъ покидаетъ его въ извѣстное время дня, жгучимъ лучамъ солнца и негдѣ укрыться ему, кромѣ тѣсной конуры, гдѣ, высунувъ языкъ и задыхаясь, онъ гремитъ своею тяжелою цѣпью. Теперь въ тяжелой полудремотѣ онъ, можетъ, думаетъ, что домъ полонъ гостей, сараи набиты экипажами, конюшни заняты лошадьми и въ флигеляхъ толпятся лакеи и конюхи, и вотъ потягиваясь, вылѣзаетъ онъ изъ конуры, встряхиваетъ косматую шерсть свою и идетъ посмотрѣть, все ли на своемъ мѣстѣ. И почуявъ носомъ, что нѣтъ никого, лѣниво возвращается въ свою конуру я слышно, какъ онъ ворчитъ ни дождикъ: рр... рр... рр... ложится мордой на лапу и сонная муха норовитъ ему въ глазъ.
   Борзыя и гончія собаки, на псарнѣ позади парка, скучаютъ и вторятъ завыванью вѣтра такимъ страшнымъ воемъ, который раздается по всему двору, слышенъ на лѣстницахъ замка и долетаетъ даже въ будуаръ миледи: онѣ, быть-можетъ вспоминаютъ, какъ порхали и атукали по полямъ, пока дождикъ не мѣшалъ и не смывалъ съ мягкой травы легкій слѣдъ зайца. Плутовскіе кролики сидятъ въ норахъ близь корней деревьевъ и, быть-можетъ, думаютъ о тѣхъ дняхъ, когда вѣтерокъ подувалъ на ихъ длинныя ушя и когда имъ можно было съ аппетитомъ поглодать сладкую кору молоденькаго орѣшника.
   Индѣйскій пѣтухъ, вѣчно-преслѣдуемый недостаткомъ своей пѣтушиной породы, можетъ-быть, жалѣетъ о тѣхъ лѣтнихъ дняхъ, когда онъ водилъ индюшекъ по мягкой травѣ и по сжатой нивѣ и собиралъ зерна ржи и ячменя. Недовольный гусь, лѣниво выгнулъ шею, чтобъ безопасно пройдти подъ воротами, по-крайней-мѣрѣ въ двадцать футовъ длинною, и былъ бы кажется, веселѣе, еслибъ на поверхность пруда падали лучи солнца, а не тяжелыя капли дождя.
   Какъ бы то ни было, а въ Чизни-Вольдѣ мало фантазіи; еслибъ, кажется, и мелькнула какая-нибудь мысль, то и она бы унеслась далеко, подобно звуку въ пустомъ домѣ, въ область духовъ и привидѣній.
   Такъ долго стояло ненастье въ Линкольншайрѣ, такъ сильно и такъ долго шелъ дождикъ, что мистриссъ Раунсвель, старая ключница въ Чизни-Вольдѣ, не разъ снимала съ своего носа очки, вытирала ихъ стекла платкомъ, чтобъ увѣриться, нѣтъ ли на нихъ капель дождя. Она, изволите видѣть, глуховата и подслѣповата, не видитъ и не слышитъ ливня, и никто ее въ этомъ увѣрить не можетъ. Мистриссъ Раунсвель, съ такою спиною и съ такимъ животомъ, что еслибъ она послѣ смерти вздумала оставить въ наслѣдство старинному камину свою шнуровку, вмѣсто чехла, то она пришлась бы впору, какъ-нельзя-лучше. Погода мало тревожитъ мистриссъ Раунсвель. Что ей дождь? Она говорить: -- былъ бы только домъ цѣлъ, а домъ при ней, какъ бѣльмо на глазу. Она сидитъ въ своей комнатѣ, въ нижнемъ этажѣ; круглое окно, въ которое она иногда смотритъ, выходитъ на гладкую площадку, обнесенную гладкими круглыми деревьями и гладкими, круглыми каменными столбами, стоящими другъ противъ друга въ такой симетріи, какъ-будто бы они желали играть въ мячъ. Весь домъ лежитъ на отвѣтственности мистриссъ Раунсвель. Она можетъ отпирать его, когда вздумаетъ, чистить и холить въ немъ все, что угодно; но теперь домъ запертъ кругомъ и покоится глубокимъ сномъ, на желѣзной груди мистриссъ Раунсвель.
   Никакъ невозможно представить себѣ Чизни-Вольдъ безъ мистриссъ Раунсвель, хотя она здѣсь только пятьдесятъ лѣтъ. Спросите ее теперь, въ этотъ дождливый день, давно ли она здѣсь, она отвѣтитъ вамъ: -- если Богъ дастъ, доживу до вторника, то будетъ ровно пятьдесятъ лѣтъ три мѣсяца и двѣ недѣли.-- Мистеръ Раунсвель умеръ нѣсколько раньше исчезновенія изъ моды косичекъ и скромно сложилъ свою, если только она уцѣлѣла подъ ударами времени, въ углу кладбища, въ паркѣ, близь старыхъ воротъ. Онъ родился, какъ и покинутая имъ дражайшая половина, въ торговомъ городѣ. Служеніе ихъ семейству Дедлоковъ, началось съ покойнаго сэра Лейстера, на поприщѣ молочныхъ скоповъ.
   Настоящій представитель Дедлоковъ, который теперь въ Парижѣ, очень любитъ мистриссъ Раунсвель. Всякій разъ, какъ пріѣдетъ въ Чизни-Вольдъ, или узѣжаетъ оттуда, онъ подаетъ ей руку.
   Мистриссъ Раунсвель прожила не безъ горя. У ней было два сына; младшій вздурился и неизвѣстно гдѣ сложилъ буйную головушку свою. Даже до сегодня пухлыя руки мистриссъ Раунсвель приходятъ въ судорожное движеніе, когда она примется разсказывать, что это былъ за милый мальчикъ, что это было за красивое, живое, веселое созданье! Старшій сынъ ея могъ бы быть воспитавъ при ней въ Чизни-Вольдѣ и занять современемъ мѣсто дворецкаго -- такъ нѣтъ; еще бывъ школьникомъ, сталъ дѣлать изъ жести паровыя машины и пріучать птицъ подымать колесомъ воду, такъ-что устроилъ однажды такой водяной прессъ, что, въ буквальномъ смыслѣ, канарейкѣ довольно было коснуться клювомъ, чтобъ пустить въ ходъ всѣ колеса. Такое направленіе много стоило слезъ мистриссъ Раунсвель. Материнское сердце предугадывало, что сынъ идетъ по дурной дорогѣ Ватъ-Тайлера и что такими же глазами смотритъ и патронъ ея, сэръ Лейстеръ, на всякое искусство, которое прибѣгаетъ за помощью къ пару и огню. Дурь и съ лѣтами не выбилась изъ головы безтолковаго мальчика (который, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ былъ скромный и послушный сынъ); напротивъ, онъ, кажется, укоренился въ своихъ привычкахъ, такъ-что, даже построилъ модель новой самопрялки. Дѣлать нечего; мистриссъ Раунсвель должна была, волей-неволей, открыть все передъ баронетомъ. "Любезная моя Раунсвель, сказалъ сэръ Лейстеръ: -- я не могу, какъ вы знаете, толковать объ этомъ. По моему мнѣнію, всего лучше, если вы его отправите куда-нибудь на фабрику. Желѣзные заводы, кажется, лежатъ дальше на сѣверъ: вотъ дорога мальчику съ такими тенденціями, какъ вашъ сынъ."
   И отправили его дальше на сѣверъ, и взросъ онъ на сѣверѣ.
   Между-тѣмъ сынъ мистриссъ Раунсвель, сдѣлался мужемъ во всѣхъ отношеніяхъ: устроился, женился и подарилъ матушку внукомъ. Внукъ учился, ѣздилъ въ дальнія страны, чтобъ усовершенствоваться въ искусствахъ и вотъ въ этотъ самый ненастный день, стоитъ теперь, передъ каминомъ, въ комнатѣ своей бабушки, въ Чизни-Вольдѣ.
   -- Ахъ, какъ я рада, что тебя вижу Ватъ! ахъ, какъ я рада, какъ я рада! говорила мистриссъ Раунсвель.-- Ты славный, красивый мальчикъ; вылитый дядя. Ааа-хъ, бѣдный мой Джоржъ! И при этомъ воспоминанія, руки мистриссъ Раунсвель пришли въ судорожное движеніе.
   -- Говорятъ, бабушка, я похожъ на батюшку.
   -- Похожъ, мой милый, похожъ, но больше похожъ на бѣднаго дядю твоего Джоржа!
   -- А что отецъ твой (мистриссъ Раунсвель, сложила опять руки), здоровъ?
   -- Здоровъ и счастливъ, бабушка, во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Слава-Богу.-- Мистриссъ Раунсвель любитъ своего сына, но вспоминаетъ о немъ съ какимъ-то тяжелымъ чувствомъ.
   -- Такъ онъ совершенно счастливъ? спрашиваетъ она.
   -- Совершенно.
   -- Слава Богу! Такъ онъ и тебя пустилъ во своей дорогѣ и отправлялъ въ дальнія страны, что-ли? Пусть такъ, ему лучше знать. Я вотъ и до старости лѣтъ дожила, да не слыхивала, что есть другія земля, кромѣ Чизни-Вольда, на бѣломъ свѣтѣ. А я на своемъ вѣку видала хорошихъ-то людей!
   -- Бабушка, сказалъ молодой человѣкъ, перемѣняя предметъ разговора: -- что это за хорошенькую дѣвочку и встрѣтилъ у васъ? Ее зовутъ, кажется, Розой.
   -- Да, дитятко. Это дочь вдовы по сосѣдству. Ныньче не тотъ вѣкъ, и дѣвки-то учатся плохо. Я ее взяла съ молодыхъ ногтей. Ничего, принимается; изъ нея выйдетъ прокъ. Посѣтителей водитъ по дому очень-ловко. Она живетъ со мной.
   -- Я думаю, что не ее выгналъ, бабушка?
   -- Нѣтъ, она думаетъ, что мы говоримъ о семейныхъ дѣлахъ. Она, видишь, скромница -- хорошее свойство въ женщинѣ; ныньче оно рѣдко, сказала мистрисъ Раунсвель, вытянувъ до послѣдней крайности свой нагрудникъ; не тотъ вѣкъ!
   Молодой человѣкъ склонялъ голову въ знакъ сознанія принциповъ мудрой опытности.
   Мистрисъ Раунсвель прислушивается.
   -- Ѣдутъ! воскликнула она. Молодой собесѣдникъ ея давно ужъ слышалъ стукъ колесъ! Господи, кто могъ бы ѣхать въ такую гадкую погоду?
   Черезъ нѣсколько минуть послышался стукъ въ дверь.
   -- Войдите!
   Черноглазая, черноволосая, застѣнчивая деревенская красавица вбѣжала въ комнату. Она была такъ свѣжа, съ такими розовыми и нѣжными щечками, что крупныя капля дождя, висѣвшія у нея на волосахъ, были какъ роса на только-что сорванномъ цвѣточкѣ.
   -- Кто это подъѣхалъ, Роза? спросила мистриссъ Раунсвель.
   -- Два молодые господина въ кабріолетѣ, сударыня. Они хотятъ осмотрѣть домъ -- пускай! Если вы позволите, сказала я имъ, прибавила она быстро, въ видѣ отвѣта на отрицательное мотанье головой ключницы. Я вышла къ сѣнной двери и говорила имъ, что теперь не время и погода не та; но господинъ, который правитъ лошадью, снялъ, подъ дождемъ шляпу и просилъ меня снести вамъ эту карточку.
   -- Прочти-ка, милый Ваттъ, что тутъ написано, сказала ключница.
   Роза такъ застѣнчива, что, подавая карточку, уронила ее; молодой человѣкъ бросился подымать, и они стукнулись лбами. Роза еще болѣе закраснѣлась.
   -- Мистеръ Гуппи, бабушка. Вотъ, что было написано на карточкѣ.
   -- Гуппи! повторила мистриссъ Раунсвель.-- М-и-с-т-е-ръ Г-у-п-п-и! Вретъ, я никогда о немъ не слыхивала!
   -- Онъ такъ мнѣ и сказалъ сударыня, отвѣчала Роза: -- онъ еще прибавилъ, что они, вмѣстѣ съ другимъ господиномъ, пріѣхали прошлую ночь по почтѣ изъ Лондона, по магистратскимъ дѣламъ, на митингъ за десять миль отсюда. Митингъ кончился, дѣлать имъ было нечего, а, они много слыхали о Чизни-Вольдѣ, вотъ, несмотря на дождь, я пріѣхали сюда посмотрѣть. Они адвокаты. Онъ говоритъ, что хотя и не служитъ у мистера Телькингорна, но знакомъ съ нимъ и можетъ воспользоваться, въ случаѣ надобности, его именемъ. Окончивъ рѣчь свою, такую длинную, Роза еще больше сконфузилась.
   Такъ-какъ мистеръ Телькингорнъ не чуждъ, въ нѣкоторомъ отношеніи, высокорожденной фамиліи Дедлоковъ; притомъ же, говорятъ, онъ составлялъ духовное завѣщаніе и самой мистриссъ Раунсвель: то старая леди смягчается, соглашается на милостивое допущеніе посѣтителей и откомандировываетъ Розу. Внукъ ея получаетъ внезапно сильное, желаніе и самъ осмотрѣть домъ и присоединиться къ обществу. Бабушка, обрадованная его предложеніемъ, спѣшитъ также накинуть на себя шаль, хотя внукъ, надо отдать ему справедливость, вовсе не желаетъ ее безпокоить.
   -- Очень благодарны вамъ, сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, снимая съ себя въ сѣняхъ непромокаемое пальто: -- какъ лондонскимъ адвокатамъ, намъ рѣдко удается выѣхать изъ города, а ужъ если выѣдемъ, такъ стараемся воспользоваться временемъ до послѣдней минуты.
   Старая ключница, съ подобающею важностью, указываетъ на парадную лѣстницу. Мистеръ Гуппи и товарищъ его идутъ за Розой. Мистриссъ Раунсвель и ея внучекъ замыкаютъ шествіе. Молодой садовникъ бѣжитъ передъ открывать ставни.
   У мистера Гуппи и его товарища разбѣжались глаза, какъ это всегда бываетъ съ посѣтителями, прежде тѣмъ они успѣли увидѣть что-нибудь. Они совались въ такія мѣста, смотрѣли такія вещи, которыя не заслуживаютъ никакого вниманія, и проходили мимо замѣчательныхъ предметовъ. Ахали, когда открывалась передъ ними, неожиданно, цѣлая анфилада комнатъ, дивились, суетились и наконецъ окончательно замучались. Въ каждой комнатѣ, которую они осматривали, встрѣчала ихъ мистриссъ Раунсвель; высокая и прямая, какъ самый домъ, становилась она или въ углубленіи окна, или въ какой-нибудь нишѣ и слушала съ снисходительнымъ одобреніемъ поясненія Розы. Внучекъ ея былъ такъ внимателенъ къ Розѣ, что та все конфузилась болѣе и болѣе и казалась все лучше и лучше. Такъ шли они изъ комнаты въ комнату, вызывая намалеванныхъ Дедлоковъ изъ темноты на нѣсколько минутъ, и продолженіе которыхъ молодой садовникъ открываетъ ставни, и снова оправляя ихъ въ мракъ, когда ставни закрывались. Измученному мистеру Гуппи и безутѣшному товарищу его приходитъ на мысль, что нѣтъ конца Дедлокамъ.
   Даже длинная гостиная Чизни-Вольда не можетъ оживить упадшаго духа мистера Гушіи. Онъ стоитъ на порогѣ и врядъ ли рѣшится войдти въ нее. Но портретъ, висящій надъ каминомъ, работы моднаго современнаго живописца, производитъ на него чарующее дѣйствіе. Онъ смотритъ на него съ необыкновеннымъ интересомъ; онъ, кажется, обвороженъ имъ.
   -- Боже! восклицаетъ мистеръ Гуппи: -- кто это?
   -- Картина надъ каминомъ, говоритъ Роза: -- портретъ теперешней леди Дедлокъ. Онъ считается лучшимъ произведеніемъ живописца, какъ ко сходству, такъ и по отдѣлкѣ.
   -- Клянусь! говоритъ мистеръ Гуппи, съ нѣкотораго рода смущеніемъ, своему товарищу:-- что я никогда ея не видывалъ, но портретъ знакомъ! Не было ли съ него дѣлано гравюръ, миссъ?
   -- Никогда не было дѣлано. Сэръ Лейстеръ никогда не позволилъ бы.
   -- Гм! сказалъ мистеръ Гуппи полушопотомъ:-- то-есть готовъ прострѣлить себѣ голову -- такъ хорошо я знаю портретъ!... Такъ это миледи Дедлокъ?
   -- Картина по правую руку -- портретъ нынѣшняго сэра Лейстера Дедлока; по лѣвую руку, портретъ его отца, покойнаго сэра Лейстера.
   Мистеръ Гуппи даже полувзглядомъ не удостоиваетъ этихъ портретовъ. Непонятно, говоритъ онъ, тараща глаза на портретъ леди:-- какимъ образомъ такъ ясно онъ сохранился у меня въ памяти. Провались я, прибавляетъ мистеръ Гуппи, озираясь вокругъ: -- если этотъ портретъ мнѣ не снился тысячи, тысячи разъ.
   Такъ-какъ никто изъ присутствующихъ не выказалъ спеціальнаго интереса къ сновидѣніямъ мистера Гуппи, то достовѣрность этого факта остается неизслѣдованною. Но мистеръ Гуппи тѣмъ не менѣе пораженъ портретомъ. Онъ даже стоитъ передъ нимъ неподвижно и теперь, когда садовникъ ужъ затворилъ ставни. Но пора оставить чарующую комнату, и мистеръ Гуппи тянется за другими въ другіе покои; вытаращенные глаза его все еще обращены къ тому мѣсту, гдѣ онъ видѣлъ волшебный портретъ, и все еще ищутъ встрѣчи съ неподвижными глазами нарисованной леди Дедлокъ.
   Но больше онъ ея не видитъ. Онъ осматриваетъ ея половину, которая, какъ лучшая часть дома, показывается послѣ всего. Онъ смотритъ въ окно, изъ котораго, незадолго передъ тѣмъ, смотрѣла она на скверную погоду, замучившую ее до смерти. Все на свѣтѣ имѣетъ конецъ; даже домы, при осмотрѣ которыхъ утомляются любопытствующіе, прежде, чѣмъ успѣютъ что-нибудь осмотрѣть. Мистеръ Гуппи достигъ конца замѣчательности, а свѣжая деревенская красавица -- конца объясненія, который обыкновенно слагался изъ слѣдующихъ словъ:
   "Вотъ и терраса, которой посѣтители много удивляются. Ее, по одной фамильной легендѣ, называютъ: путь привидѣній."
   -- Уже-ли! восклицаетъ мистеръ Гуппи, согрѣтый любопытствомъ.-- Что это за легенда, миссъ? Относится она какъ-нибудь къ портрету?
   -- Пожалуйста, разскажите намъ легенду, говорить Ваттъ полушепотомъ.
   -- Я не знаю ея, сэръ.
   Роза покраснѣла еще болѣе.
   -- Ея не разсказываютъ посѣтителямъ; да ужъ теперь о ней никто я не помнитъ, говоритъ старая ключница.
   -- Эта легенда больше ничего, какъ семейный анекдотъ.
   -- Извините, если и еще разъ сдѣлаю вамъ тотъ же вопросъ: имѣетъ ли легенда какую-нибудь связь съ портретомъ, сударыня? сказалъ мистеръ Гуппи: -- потому-что, увѣряю васъ честью, чѣмъ больше я о немъ думаю, тѣмъ больше увѣренъ, что онъ мнѣ очень-знакомъ, но не знаю какъ!
   Портретъ не имѣетъ ничего общаго съ легендой, за это можетъ поручиться старая ключница. Это извѣстіе возбуждаетъ въ взволнованной душѣ мистера Гуппи глубокую благодарность. Наконецъ благодарность развѣтвляется на всѣ предметы. Мистеръ Гуппи и товарищъ его надѣваютъ плащи и, сдѣлавшись непромокаемыми, спускаются за садовникомъ по черной лѣстницѣ внизъ и слышенъ стукъ колесъ ихъ таратайки.
   Сумерки. Мистриссъ Раунсвель можетъ положиться на скромность своихъ молодыхъ слушателей и можетъ спокойно разсказать имъ, какъ стяжала терраса свое названіе. Она садится въ широкое кресло, у очень-темнаго окна, и говоритъ:
   "Въ царствованіе короля Карла Перваго, друзья мои, сэръ Морбери Дедлокъ былъ единственный законный владѣтель Чизни -- Вольда. Являлись ли до того времени привидѣнія въ фамиліи, или нѣтъ -- не знаю; однакожъ, это очень могло быть."
   "Сэръ Морбери Дедлокъ (продолжала мистриссъ Раунсвель) и его супруга, жили очень-дурно между собою. Послѣдняя очень любила ходятъ по этой террасѣ. Однажды она встрѣтилась съ мужемъ и сказала ему: -- я хочу умереть здѣсь, гдѣ я ходила, и я буду ходить здѣсь, хотя буду въ могилѣ. Когда какое-нибудь несчастіе поразитъ этотъ домъ, Дедлоки услышатъ мои шаги".
   Ваттъ смотритъ на Розу. Роза смотритъ въ полъ, вполовину испуганная, вполовину сконфуженная.
   -- И тогда тутъ она и умерла. И съ этого дня, продолжаетъ мистриссъ Раунсвель: -- и прозвали эту террасу: Путь Привидѣній. И если эти шаги просто эхо, то это такое эхо, которое бываетъ только ночью и часто бываетъ вовсе неслышно, впродолженіе долгаго времени; но по-временамъ оно повторяется; и если въ семействѣ болѣзнь или смерть, то оно ужъ непремѣнно слышно... Вотъ и вся исторія. Если звукъ есть, то это страшный звукъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель, вставая съ своихъ креселъ, и въ немъ всего болѣе замѣчательно, что онъ насильно втирается въ ухо, и что тамъ себѣ ни дѣлай, а ужь непремѣнно его услышишь. Даже и миледи, которая ничего не боится, допускаетъ, что когда шаги слышны, то ужь они слышны. Вотъ посмотри Ваттъ, за тобою стоятъ большіе французскіе часы; они поставлены здѣсь нарочно; у нихъ звонкій бой и они наигрываютъ разныя штуки. Ты вѣдь знаешь, я думаю, какъ надо обращаться съ такими вещами.
   -- Какъ не знать, бабушка!
   -- Заведи-ка ихъ.
   Ваттъ завелъ; часы заиграли.
   -- Теперь поди сюда, говорила ключница: -- сюда, мой милый, къ изголовью миледи. Не знаю довольно ли стемнѣло; но послушай! слышны ли шаги на террасѣ и можетъ ли ихъ заглушить звонъ, музыка, или что-нибудь въ этомъ родѣ?
   -- Слышны, бабушка.
   -- Вотъ и миледи тоже говоритъ.
   

Часть вторая.

ГЛАВА VIII.
Скрываетъ много грѣшковъ.

   Утромъ, набросивъ бурнусъ еще до разсвѣта, я съ любопытствомъ глядѣла въ окно, въ неосвѣщенныхъ стеклахъ котораго, какъ два маяка, отражались двѣ мои свѣчки. Интересно было видѣть, какъ всѣ предметы, смѣшанные мракомъ ночи въ одну неопредѣленную, темную массу, отдѣлялись другъ отъ друга и принимали ясныя формы при первыхъ лучахъ восходящаго солнца. По мѣрѣ того, какъ горизонтъ яснѣлъ и открывался ландшафтъ, по которому, въ ночной темнотѣ, перебѣгалъ вѣтеръ, подобно памяти моей надъ моею прошедшею жизнью, я, съ возрастающимъ удовольствіемъ, открывала новые и новые предметы, окружавшіе меня во время сна. Сперва они казались блѣдными призраками въ полумракѣ, и надъ ними мерцала запоздалая звѣздочка; но полумракъ разсѣвался, картина наполнялась и расширялась, такъ-что съ каждымъ взглядомъ въ ту или другую сторону глазъ мой открывалъ такое множество разнообразныхъ предметовъ, что разсмотрѣть ихъ требовалось по-крайней-мѣрѣ съ часъ времени. Незамѣтно огонь свѣчей сталъ лишнимъ, слиняли темныя тѣни въ углахъ моей комнаты, день озарилъ ярко-красивый ландшафтъ, на которомъ, сродно съ мрачнымъ характеромъ своимъ, древній монастырь, съ массивными башнями, набрасывалъ легкую тѣнь. Но часто мрачное съ виду (помню я такъ училась) бываетъ источникомъ яснаго и свѣтлаго.
   Всякая часть въ домѣ была въ такомъ порядкѣ, каждый изъ слугъ былъ ко мнѣ такъ внимателенъ, что связи ключей моихъ не требовали много хлопотъ; но все-таки, пробуя, запомнить, что лежитъ въ каждомъ ящикѣ, что стоитъ въ каждомъ чуланѣ; стараясь переписать всѣ банки съ вареньемъ, пикулей, разными разностями; разставить хрусталь, фарфоръ, фаянсъ и многое множество разныхъ вещей, я такъ засуетилась, что не видѣла, какъ подоспѣло время завтрака и не вѣрила ушамъ своимъ, когда услышала звонъ сборнаго колокола. Однакожъ я тотчасъ сошла внизъ и сдѣлала чай; эта обязанность лежала на мнѣ; потомъ, такъ-какъ къ завтраку всѣ опоздали и никто не приходилъ еще къ чаю, я пошла взглянуть въ садъ, чтобъ ознакомиться съ нимъ. Что это за восхитительное мѣсто! Впереди роскошная аллея и дорога, по которой мы вчера подъѣхали къ дому, и которую, сказать мимоходомъ, такъ изрыли колесами, что я тутъ же попросила садовника заровнять колеи; позади цвѣтникъ, въ который выходило окно изъ комнаты моей милочки; она увидѣла меня, открыла окно и смотрѣла за меня съ такою привѣтною улыбкою, какъ-будто хотѣла поцаловать меня на этомъ разстояніи. Позади цвѣтника огородъ, далѣе выгонъ, небольшой сѣновалъ и красивенькій, маленькій птичникъ. Что же касается до самаго дома, то онъ съ своими тремя этажами, съ различной формы окнами, изъ которыхъ однѣ были очень-большія, другія очень-маленькія, и всѣ очень-красивыя, съ рѣшеткою, на полуденной сторонѣ, для розъ и каприфолій, съ своимъ радушнымъ, спокойнымъ, пригласительнымъ видомъ, былъ, какъ говорила Ада, прійдя ко мнѣ въ садъ подъ-руку съ добрымъ хозяиномъ нашимъ, достоинъ ея братца Джона -- смѣлое слово, за которое, впрочемъ, онъ только щипнуть слегка ея хорошенькую щечку.
   Мистеръ Ск тысячъ циркуляровъ?
   И, получивъ отвѣтъ отъ мистриссъ Джэллиби, молодой человѣкъ каждый разъ повторялъ его намъ, какъ будто онъ былъ для насъ переводчикомъ. Съ теченіе всего вечера мистеръ Джэллиби молча сидѣлъ въ углу, прислонясь къ стѣнѣ головой; намъ казалось, что онъ находился подъ вліяніемъ самаго непріятнаго расположенія духа. Я замѣчала, что мистеръ Джэллиби, оставшись послѣ обѣда наединѣ съ Ричардомъ, нѣсколько разъ открывалъ ротъ, какъ будто хотѣлъ признаться ему въ томъ, что именно тяготило его душу -- и, не сказавъ ни слова, закрывалъ ротъ, къ величайшему смущенію Ричарда.
   Мистриссъ Джэллиби сидѣла какъ въ гнѣздѣ, святомъ изъ негодныхъ бумагъ, пила безпрестанно кофе и отъ времени до времени диктовала старшей дочери. Изрѣдка она вступала съ мистеромъ Квэйлемъ въ горячія пренія, предметомъ которыхъ, сколько понимала я, было учрежденіе Человѣколюбиваго Братства, и между прочимъ выражала теплыя чувства и прекрасныя мысли. Не могу похвалиться, что я была такой внимательной слушательницей, какой бы мнѣ хотѣлось быть, потому что Пипи и другія дѣти цѣлой ватагой окружили Аду и меня въ углу гостиной и неотступно просили разсказать имъ новенькую сказку. Уступая ихъ желаніямъ мы сѣли между ними и шепотомъ говорили имъ сказку о "Котѣ въ сапогахъ",-- говорили множество подобныхъ пустяковъ, до тѣхъ поръ, пока мистриссъ Джэллиби случайно вспомнила о дѣтяхъ и приказала имъ отправиться спать. При этомъ Пипи такъ горько расплакался и такъ убѣдительно просилъ меня проводить его до постели, что я принуждена была снести его наверхъ. Здѣсь молодая женщина въ фланелевой подвязкѣ какъ драконъ налетѣла на толпу малютокъ и въ нѣсколько минутъ уложила ихъ въ постели.
   Послѣ этого я занялась нашей маленькой комнаткой,-- старалась, сколько отъ меня зависѣло, придать ей веселый видъ, старалась приласкать огонь въ каминѣ, который при моемъ приходѣ выглядывалъ оттуда весьма сердито, но вскорѣ запылалъ ярко и отрадно. По возвращеніи въ гостиную, я замѣтила, что мистриссъ Джэллиби поглядывала на меня весьма неблагосклонно, за мое ребячество. Я очень сожалѣла объ этомъ, но въ то же время была убѣждена, что имѣла на это ребячество полное право.
   Было уже около полночи, когда для насъ представился удобный случай отправиться наверхъ; но даже и тогда мы оставили мистриссъ Джэллиби за бумагами и за кофе, а миссъ Джэллиби -- за перомъ, которое она грызла безпрестанно.
   -- Какой странный, какой удивительный домъ!-- сказала Ада, когда мы очутились въ нашей комнатѣ.-- Я удивляюсь, почему вздумалось моему кузену Джорндису отправить насъ сюда!
   -- Душа моя,-- сказала я:-- это и меня крайне смущаетъ. Я всячески стараюсь разгадать, постичь -- и не могу, при всемъ моемъ желаніи.
   -- Чего же ты не можешь разгадать?-- спросила Ада, сопровождая вопросъ своей плѣнительной улыбкой.
   -- Всего, что относится до здѣшняго дома,-- отвѣчала я.-- Конечно, что и говорить -- со стороны мистриссъ Джэллиби весьма благородно, весьма великодушно принять на себя столько трудовъ и попеченія для блага и пользы дикихъ народовъ; но... но Пипи, но домашнее хозяйство!
   Ада громко засмѣялась, и, въ то время, какъ я задумчиво смотрѣла на пылающій огонь въ каминѣ, она обвила ручкой мою шею и говорила, что я тихое, прекрасное и доброе созданіе, и что я вполнѣ обворожила ее.
   -- Вы такъ задумчивы, Эсѳирь,-- говорила она:-- и вмѣстѣ съ чѣмъ такъ веселы.-- Вы дѣлаете такъ много, и дѣлаете все такъ мило, такъ чистосердечно! Мнѣ кажется, что при васъ и въ здѣшнемъ домѣ было бы отрадно!
   О, добренькая, простенькая любимица моей души! Она вовсе не знала, что этими слонами выражала похвалу самой себѣ, и что собственно по добротѣ своей души она видѣла во мнѣ такое множество прекрасныхъ качествъ!
   -- Могу ли я предложить вамъ одинъ вопросъ?-- сказала я, когда, спустя немного, мы обѣ сѣли передъ каминомъ.
   -- Не одинъ, а пятьсотъ, если угодно,-- сказала Ада.
   -- Этотъ вопросъ касается вашего кузена, мистера Джорндиса. Я ему очень, очень много обязана. Не можете ли вы описать мнѣ его наружность?
   Откинувъ назадъ золотистые локоны, Ада устремила на меня свои глазки съ такимъ смѣющимся удивленіемъ, что я сама невольно удивилась, частію ея красотѣ, а частію ея удивленію.
   -- Эсѳирь! вскричала она.
   -- Душа моя!
   -- Вы хотитѣ, чтобъ я описала вамъ наружность моего кузена Джорндиса?
   -- Да; вѣдь я никогда не видѣла его.
   -- Но вѣдь и я никогда не видѣла!-- возразила Ада.
   -- Неужели это и въ самомъ дѣлѣ правда?
   Да, да, она дѣйствительно еще ни разу не видѣла мистера Джорндиса. Какъ ни была молода Ада при кончинѣ своей матери, но очень хорошо помнила слезы, выступившія на глаза умирающей, когда она говорила о немъ, когда говорила о его благородномъ, великодушномъ характерѣ, которому должно ввѣряться болѣе всего земного,-- и Ада ввѣрялась ему. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ мистеръ Джорндисъ написалъ своей кузинѣ "безъискусственное, правдивое письмо", какъ выражалась Ада, въ которомъ извѣщалъ о распоряженіяхъ относительно насъ и упоминалъ, что "это распоряженіе излечитъ современемъ нѣкоторыя раны, нанесенныя несчастной тяжбой въ Верховномъ Судѣ". Ада отвѣчала на это выраженіемъ душевной признательности за его предложеніе. Ричардъ также получилъ подобное письмо и также послалъ на него подобный отвѣтъ. Онъ видѣлъ мистера Джорндиса разъ,-- но одинъ только разъ, пять лѣтъ тому назадъ, въ Винчестерской школѣ. Въ кабинетѣ канцлера, въ то время, когда Ада и Ричардъ стояли передъ каминомъ, облокотясь на экранъ, и когда я впервые встрѣтилась съ ними, Ричардъ говорилъ Адѣ, что въ его воспоминаніи мистеръ Джорндисъ сохранился, какъ "тучный, краснощекій мужчина". Вотъ все, что могла передать мнѣ Ада о личносты ея кузена.
   Это описаніе до такой степени углубило меня въ размышленіе, что Ада уже давно заснула, а я все еще оставалась передъ каминомъ, мечтая и уносясь воображеніемъ въ Холодный Домъ, снова мечтая и снова уносясь воображеніемъ такъ далеко, что всѣ событія минувшаго дня казалось мнѣ, какъ будто совершались когда-то очень, очень давно. Не знаю, гдѣ именно блуждали мои мысли въ то время, когда легкій ударъ въ дверь нашей комнатки снова привелъ ихъ въ надлежащій порядокъ.,
   Я тихо отворила дверь и увидѣла тамъ миссъ Джэллиби, которая, съ изломанной свѣчей, поставленной въ изломанный подсвѣчникь, въ одной рукѣ, и каменной чашечкой для варенаго яйца въ другой, дрожала отъ холода.
   -- Спокойной ночи!-- сказала она, чрезвычайно угрюмо.
   -- Спокойной ночи!-- отвѣчала я.
   -- Могу ли я войти къ вамъ?-- спросила она, весьма поспѣшно, совершенно неожиданно и съ прежней угрюмостью.
   -- Конечно, можете,-- сказала я.-- Но, пожалуйста, не разбудите миссъ Клэръ.
   Она не хотѣла присѣсть, но, ставъ подлѣ камина, безпрестанно обмакивала запачканный чернилами средній палецъ правой руки въ каменную чашечку, въ которой находился уксусъ, и натирала имъ чернильныя брызги и пятна на лицѣ, не переставая въ то же время хмуриться и казаться угрюмою.
   -- Я отъ души желаю этой Африкѣ провалиться!-- сказала она вовсе неожиданно.
   Я хотѣла сдѣлать какое-то возраженіе.
   -- Да, я желаю!-- продолжала она.-- Пожалуйста, миссъ Соммерсонъ, не возражайте. Я презираю, я ненавижу ее. Это какое-то страшное чудовище, отвратительное животное!
   Я сказала ей, что она очень устала, и что мнѣ очень жаль ее. Вслѣдъ за тѣмъ я приложила руку къ ея головѣ и замѣтила, что она очень горяча теперь, но что къ утру это пройдетъ. Миссъ Джэллиби все еще стояла у камина, продолжая хмуриться и бросать на меня сердитые взгляды; ко вдругъ она поставила на полъ каменную чашечку и тихо подошла къ постели, гдѣ лежала Ада.
   -- Она очень хороша!-- сказала миссъ Джэллиби, съ тѣмъ же мрачнымъ видомъ и съ тою же жесткой, непріятной манерой.
   Одной только улыбкой я выразила свое согласіе.
   -- Вѣдь она сирота,-- не правда ли?
   -- Правда.
   -- Однако, я полагаю, она знаетъ кое-что? Вѣроятно, умѣетъ и танцовать и играть на фортепьяно, и пѣть? Умѣетъ говорить по французски, знаетъ географію, и глобусы, и рукодѣлье и... и... рѣшительно все?
   -- Безъ сомнѣнія,-- отвѣчала я.
   -- А я такъ ничего не знаю,-- возразила она.-- Кромѣ одного письма, я ровно ничего не знаю. Я всегда пишу для моей мамы, удивляюсь, право, какъ вамъ не стыдно было войти въ нашъ кабинетъ сегодня и увидѣть, что, кромѣ письма, я ничего другого на смыслю. Какъ это мило съ вашей стороны! А поди-ка, еще считаете себя прекрасными дѣвицами!
   Я видѣла, что бѣдная дѣвушка съ трудомъ удерживала слезы. Не сказавъ ей ни слова, я опустилась на стулъ и стала смотрѣть на нее такъ кротко и съ такимъ участіемъ, какимъ только моя душа могла располагать.
   -- Стыдъ! позоръ!-- сказала она.-- Вы знаете, что это такъ. Позоръ всему дому. Позоръ для всѣхъ дѣтей. Позоръ для меня. Папа мой жалкій человѣкъ, и въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго! Присчилла пьетъ, она постоянно бываетъ пьяна. Большой стыдъ и большая ложь будетъ съ вашей стороны, если скажете, что вы не замѣтили, какъ страшно разило отъ нея виномъ. Когда она прислуживала за столомъ, это было все равно, что въ какомъ нибудь трактирѣ; вы сами знаете, что это правда... вы сами замѣтили это.
   -- Милая моя, я ничего не замѣтила,-- сказала я.
   -- Вы замѣтили,-- сказала миссъ Джэллиби, весьма откровенно вы не смѣете сказать, что не замѣтили. Вы замѣтили.
   -- О, другъ мой,-- сказала я:-- если вы хотите, чтобы я говорила...
   -- Да вѣдь вы же и говорите. Вы сами знаете, что говорите. Нѣтъ, миссъ Соммерсонъ, меня вы не обманете.
   -- Послушайте,-- сказала я: до тѣхъ поръ, пока вы не захотите выслушать меня...
   -- Я не хочу выслушивать васъ.
   -- А мнѣ кажется, что вы хотите выслушать,-- сказала я:-- въ противномъ случаѣ съ вашей стороны было бы весьма неблагоразумно. Я вовсе не знала о томъ, что вы разсказали мнѣ, потому что во время обѣда ваша служанка не подходила ко мнѣ близко; но, во всякомъ случаѣ, я нисколько не сомнѣваюсь въ вашихъ словахъ, и мнѣ очень непріятно слышать ихъ.
   -- Вѣроятно, вы не будете разсказывать объ этомъ другимъ,-- сказала она.
   -- Зачѣмъ же. душа моя? Это было бы очень глупо.
   Миссъ Джэллиби все еще стоила подлѣ кровати и съ тѣмъ же недовольнымъ видомъ нагнулась и поцѣловала Аду. Сдѣлавъ это, она тихо отошла отъ постели и стала подлѣ моего стула. Грудь ея поднималась необыкновенно тяжело, и мнѣ было очень жаль ее; но, несмотря на то, я разсудила за лучшее не говорить съ ней.
   -- Я желала бы лучше умереть!-- сказала она наконецъ.-- Я желаю, чтобы всѣ мы умерли; это было бы для насъ лучше всего.
   Спустя минуту, она упала подлѣ меня на колѣни и, спрятавъ лицо свое въ складкахъ моего платья, съ горячностью просила у меня прощенія и горько плакала. Я утѣшала ее, хотѣла поднять ее; но она сопротивлялась и непремѣнно хотѣла оставаться въ этомъ положеніи.
   -- Вы учили маленькихъ дѣвочекъ,-- сказала она.-- Если-бъ вы могли только выучить меня, я стала бы учиться у васъ! Я такая жалкая, несчастная, но я люблю васъ,-- очень очень люблю.
   Я никакъ не могла убѣдить ее сѣсть подлѣ меня или сдѣлать что нибудь для своего облегченія; наконецъ она рѣшилась только пододвинуть растрепанный стулъ къ тому мѣсту, гдѣ стояла на колѣняхь, сѣла на него и попрежнему скрыла лицо свое въ складкахъ моего платья. Мало по малу, блѣдная, утомленная дѣвушка, стала, засыпать. Я приподняла ея голову такъ, чтобы она могла покоиться на моихъ колѣняхъ, и потомъ прикрыла какъ ее, такъ и себя теплыми платками. Огонь въ каминѣ погасъ, а бѣдная миссъ Джэллиби проспала въ этомъ положеніи передъ каминомъ съ холодной золой въ теченіе всей ночи. Сначала я съ болѣзненными чувствомъ преодолѣвала сонъ и тщетно старалась съ сомкнутыми глазами забыться и потерять изъ виду сцены минувшаго дня. Наконецъ съ медленной постепенностью онѣ становились неясны, неопредѣленны, смутны. Я начинала терять сознаніе о томъ, чья голова покоилась на моихъ колѣняхъ. То казалось мнѣ, что это была Ада, то -- одна изъ моихъ пансіонерокъ, съ которыми я такъ недавно разлучилась, хотя никакъ не могла увѣрить себя, что эта разлука случилась недавно. То представлялось мнѣ, что это была маленькая безумная старушка, утомленная до крайности своими безпрерывными присѣданіями и улыбками, то -- кто нибудь изъ старѣйшихъ и властительныхъ членовъ Холоднаго Дома. Наконецъ ничего и никого не представлялось мнѣ болѣе, и я потеряла всякое сознаніе о своемъ существованіи.
   Близорукій, подслѣповатый день слабо боролся съ туманомъ, когда я открыла глаза мои, чтобы увидѣть наяву грязнолицое маленькое привидѣніе, котораго взоры пристально устремлены были на меня. Это былъ Пипи. Оставивъ свою маленькую кроватку, онъ пробрался въ нашу комнату, въ спальной сорочкѣ и шапочкѣ, и то такой степени перезябъ такъ продрогъ, что зубы его громко стучали.
   

V. Утреннее приключеніе.

   Хотя утро было холодное и сырое и хотя туманъ все казался густымъ и тяжелымъ -- я говорю: казался, потому, что окна нашей комнаты покрыты были такимъ толстымъ слоемъ грязи, что даже и яркое лѣтнее солнце проникало бы сквозь нихъ тусклыми лучами -- но я заранѣе предвидѣла то непріятное положеніе, которое привелось бы испытать намъ, оставаясь въ комнатѣ въ такое раннее время дня, и потому предложеніи, сдѣланное со стороны миссъ Джэллиби выйти изъ дому и прогуляться, показалось мнѣ прекраснымъ, тѣмъ болѣе, что любопытство видѣть Лондонъ сильно подстрекало меня.
   -- Мама нескоро еще встанетъ,-- говорила миссъ Джэллиби:-- и когда встанетъ, то придется ждать завтрака не менѣе часу -- у насъ всегда ужасно мѣшкаютъ. Что касается папа, онъ позавтракаетъ, чѣмъ Богъ пошлетъ и потомъ отправляется въ должность. Онъ даже и не знаетъ того, что по вашему называется настоящимъ завтракомъ. Присчилла съ вечера оставляетъ ему кусокъ хлѣба и немного молока, если только молоко найдется въ нашемъ домѣ. Иногда его совсѣмъ не бываетъ, а если и найдется, то случается, что кошка выпьетъ его ночью. Я только боюсь, что вы очень устали, миссъ Соммерсонъ, и вмѣсто прогулки для васъ, можетъ быть, лучше отдохнуть въ постели.
   -- Я вовсе не устала, душа моя,-- сказала я:-- и очень охотно иду прогуляться.
   -- Если вы увѣрены въ этомъ,-- возразила миссъ Джэллиби:-- такъ я пойду и одѣнусь.
   Ада тоже вызвалась идти вмѣстѣ съ нами и дѣятельно занялись своимъ туалетомь. Не предвидя никакой возможности сдѣлать что нибудь лучшее для Пипи, я предложила ему умыть его и снова уложить спать въ мою постель. Онъ согласился съ этимъ безъ малѣйшаго сопротивленія. Во время умыванья онъ глядѣлъ на меня выпуча глаза, какъ будто никогда онъ не былъ и никогда не будетъ въ теченіе всей своей жизни приведенъ въ такое крайнее изумленіе; въ то же время, онъ казался чрезвычайно жалкимъ, не произносилъ ни одной жалобы и весьма охотно отправился спать, лишь только кончилось умыванье. Сначала я находилась въ крайней нерѣшимости касательно нашей прогулки; я считала этотъ поступокъ за непростительную вольность -- но вскорѣ размыслила, что въ здѣшнемъ домѣ едва ли кто обратить на это вниманіе.
   Среди хлопотъ, которыя надѣлалъ мнѣ Пипи, среди приготовленій къ прогулкѣ и приведенія въ порядокъ туалета Ады, я вскорѣ оправилась отъ непріятнаго чувства, которое тяготило меня послѣ дурно проведенной ночи, и щеки мои покрылись яркимъ румянцемъ.
   Мы спустились въ кабинетъ и увидѣли, что миссъ Джэллиби старалась согрѣться передъ каминомъ, который Присчилла затопляла, съ запачканнымъ до нельзя комнатнымъ подсвѣчникомъ, выбросивъ изъ него сальный огарокъ, для лучшей и скорѣйшей растопки. Какъ въ кабинетѣ, такъ и въ столовой, каждый предметъ оставался въ томъ же самомъ видѣ, въ какомъ находился наканунѣ, и, повидимому, долженъ былъ сохранить этотъ видъ въ теченіе наступившаго дня. Скатерть со стола не снималась, но лежала приготовленною для завтрака. Крошки, пыль и черновыя бумаги встрѣчались на каждомъ шагу. Нѣсколько оловянныхъ кружекъ и молочный кувшинъ висѣли на той самой рѣшеткѣ, гдѣ завязла голова бѣднаго Пипи. Дверь на улицу стояла настежь. Завернувъ за ближайшій уголъ, мы встрѣтили кухарку, которая только что вышла изъ водочной лавочки и утирала себѣ ротъ. Проходя мимо насъ, она сказала, что заходила туда узнать который часъ.
   Еще до встрѣчи съ кухаркой, мы встрѣтили Ричарда, который, на небольшой площадкѣ усердно занимался пляской, стараясь отогрѣть себѣ ноги. Раннее появленіе наше на улицѣ пріятно изумило Ричарда, и онъ съ величайшимъ удовольствіемъ вызвался раздѣлить съ нами прогулку. Вслѣдствіе этого, онъ взялъ на свое попеченіе Аду, а миссъ Джэллиби и я пошли впереди. Здѣсь должно упомянуть, что миссъ Джэллиби снова углубилась въ мрачное расположеніе духа, и, право, я ни подъ какимъ видомъ не рѣшилась бы подумать, что она любитъ меня, еслибъ сама она не призналась въ томъ.
   -- Куда же вы хотите идти?-- спросила она.
   -- Куда нибудь, моя милая,-- отвѣчала я.
   -- Куда нибудь, по моему, все равно, что никуда,-- сказала миссъ Джэллиби и остановилась съ явнымъ выраженіемъ сильной досады.
   -- Во всякомъ случаѣ, надо же идти куда нибудь,-- сказала я.
   И она повела меня впередъ самымъ скорымъ шагомъ.
   -- Мнѣ все равно!-- говорила она -- Можете быть моей свидѣтельницей, миссъ Соммерсонъ. Я говорю вамъ теперь, что мнѣ все равно, что и ни о чемъ не забочусь, ни до чего мнѣ нѣтъ дѣла, но если онъ, съ своимъ лоснящимся костлявымъ лбомъ, будетъ ходить въ вашъ домъ, вечеръ за вечеромъ, до тѣхъ поръ, пока не достигнетъ маѳусаиловскихъ лѣтъ, я и тогда бы ничего ему не сказала. О, если бы вы знали, въ какихъ ословъ превращаютъ себя онъ и моя мама!
   -- Что ты это говорите!-- возразила я, съ видомъ упрека за внезапный эпитетъ и сильное удареніе, которое миссъ Джэллиби нарочно сдѣлала надъ нимъ.-- Не забудьте, вашъ долгъ, какъ дочери...
   -- Позвольте, позвольте, миссъ Соммерсонъ! Не говорите мнѣ о долгѣ дочери, а скажите прежде, исполняетъ ли мама долгъ матери? Мнѣ кажется, она душой и тѣломъ предана публикѣ и Африки. Въ такомъ случаѣ, пусть публика и Африка и оказываютъ ей долгъ дочери: это скорѣе касается до нихъ, это скорѣе ихъ дѣло, а отнюдь не мое. Для васъ это кажется ужасно, какъ я замѣчаю. И прекрасно, дли меня это тоже ужасенъ, для насъ обѣихъ ужасно, и потому мы кончимъ говорить объ этомъ.
   И вмѣстѣ съ этимъ миссъ Джэллиби повлекла меня впередъ быстрѣе прежняго.
   -- Но все же, я снова повторю, пусть онъ приходитъ къ намъ, приходитъ и приходитъ, а я не промолвлю съ нимъ ни слова, и терпѣть его не могу. Если есть въ мірѣ предметъ, который я презираю и ненавижу то это предметъ, о которомъ онъ и мама такъ горячо разсуждаютъ. Меня удивляетъ, какимъ образомъ у камней на мостовой противъ нашего дома достаетъ столько терпѣнія, чтобъ оставаться на мѣстѣ и быть свидѣтелями такихъ несообразностей и безразсудства, какія обнаруживаются во всей этой великолѣпно-звучной нелѣпости и въ распоряженіяхъ моей мама!
   Мнѣ нетрудно было понять, что слова миссъ Джэллиби относились къ мистеру Квэйлю, молодому джентльмену, который являлся вчера послѣ обѣда. Къ счастію, я была избавлена отъ непріятной необходимости продолжать этотъ разговоръ. Ричардъ и Ада, обогнавъ насъ, громко засмѣялись и спросили, не намѣрены ли мы начать правильный бѣгъ въ запуски. Прерванная такимъ образомъ миссъ Джэллиби сдѣлалась безмолвна и шла подлѣ меня съ весьма угрюмымъ видомъ, между тѣмъ какъ я любовалась нескончаемою послѣдовательностью и разнообразіемъ улицъ, множествомъ народа, снующаго взадъ и впередъ мимо насъ, множествомъ телѣгъ, тянувшихся по всѣмъ направленіямъ, любовалась дѣятельными приготовленіями въ магазинахъ, уборкою оконъ блестящими товарами и выметаньемъ на улицу сора, около котораго бродили какія-то странныя созданія въ лохмотьяхъ, стараясь проникнуть своими взорами, не скрывается ли въ немъ булавочекъ или другихъ цѣнныхъ вещицъ.
   -- Скажите на милость, кузина, раздался позади меня веселый голосъ Ричарда:-- кажется, намъ никогда не удалиться отъ Верховнаго Суда! Хотя и другой совершенно дорогой, но мы снова пришли къ мѣсту вчерашней нашей встрѣчи, и, клянусь печатью великаго канцлера, и старая леди здѣсь!
   И въ самомъ дѣлѣ, передъ нами очутилась вчерашняя полоумная старушка: она присѣдала, улыбалась и съ вчерашнимъ видомъ покровительства говорила:
   -- Ахъ, какое счастье! Я снова, вижу несовершеннолѣтнихъ по дѣлу Джорндисъ! Ужъ подлинно, что счастье!
   -- Вы очень рано выходите изъ дому, сударыня,-- сказала я, въ отвѣтъ на ея реверансъ.
   -- Д-д-да! Я обыкновенно гуляю здѣсь очень рано... гуляю передъ тѣмъ, какъ начнется засѣданіе. Это мѣсто довольно уединенное. Здѣсь я привожу въ порядокъ мои мысли для дневныхъ занятій,-- говорила старая леди, чрезвычайно жеманно. Знаете, дли моихъ дневныхъ занятій непремѣнно нужно имѣть огромнѣйшій запасъ здраваго смысла. За правосудіемъ Верховнаго Суда чрезвычайно трудно слѣдить.
   -- Скажите, миссъ Соммерсонъ, кто это?-- прошептала миссъ Джидлиби, прижимая мою руку крѣпче и крѣпче.
   Старушка-леди одарена была, какъ видно, весьма тонкимъ слухомъ. Она въ ту же минуту отвѣчала на шепотъ моей спутницы:
   -- Я, дитя мое, я челобитчица -- такъ называютъ меня въ судѣ. Я челобитчица, къ вашимъ услугамъ. Я имѣю честь регулярно присутствовать въ засѣданіяхъ Верховнаго Суда... такъ себѣ, знаете... съ моими документами. Не имѣю ли я удовольствія говорить еще съ одной изъ юныхъ особъ, участвующихъ въ дѣлѣ Джорндись?-- спросила старая леди, выправляясь отъ слишкомъ низкаго присѣданія и наклоняя голову на бакъ.
   Ричардъ, желая исправить вчерашнее легкомысліе, весьма учтиво объяснилъ, что миссъ Джэллиби не имѣла никакой связи съ нашимъ тяжебнымъ дѣломъ.
   -- Ха! вотъ какъ!-- сказала старая леди.-- Значитъ она не ждетъ суда? Все же она состарѣется... но не будетъ черезчуръ стара. О, нѣтъ, нѣтъ! А знаете ли, вѣдь это садъ Линкольнинскаго Суда. Я называю его своимъ садомъ. Въ лѣтнюю пору здѣсь столько тѣни, что не найдешь въ другой бесѣдкѣ. Птички здѣсь поютъ такъ сладко, сладко! Я провожу здѣсь большую часть лѣтнихъ вакацій. А вы знаете, что эти вакаціи бываютъ чрезвычайно длинны. Неужли вы не знаете?
   Мы отвѣтили, что не знаемъ, и, повидимому отвѣтили сообразно съ ея ожиданіями.
   -- Эти вакаціи тогда кончаются,-- продолжала старая леди:-- когда листья съ деревьевъ падаютъ, и когда не найдется уже больше ни цвѣточка, чтобы дѣлать букеты для великаго канцлера, и тогда шестая печать, о которой упоминается въ Апокалипсисѣ, снова открывается. Сдѣлайте одолженіе, загляните въ мою квартиру. Это послужитъ для меня превосходномъ признакомъ -- вѣрной примѣтой. Юность, надежда и красота очень рѣдко бываютъ у меня. Много прошло времени съ тѣхъ поръ, какъ онѣ не бывали у меня
   Старая леди взяла меня за руку и, уводя меня и миссъ Джэллиби съ собой, кивнула Ричарду и Адѣ, слѣдовать за ной. Я не знала, какъ отказаться отъ этого, и взглядомъ просила Ричарда помочь мнѣ. Но въ то время, какъ Ричардъ, вполовину изумленный и вполовину увлекаемый любопытствомъ и вообще находившійся въ крайнемъ недоумѣніи, обдумывая, какъ бы отдѣлаться отъ старой леди, не оскорбивъ ее, старая леди продолжала тащить насъ впередъ, а Ричардъ и Ада продолжали слѣдовать за нами. Но все это время наша странная путеводительница, съ улыбающейся снисходительностью, увѣряла насъ, что живетъ близехонько.
   Вскорѣ оказалось, что она говорила совершенную истину. Она жила такъ близко отъ мѣста нашей встрѣчи, что мы не успѣли еще привести ее въ пріятное расположеніе, хотя бы на нѣсколько секундъ, какъ она была уже дома. Припустивъ насъ чрезъ небольшія боковыя ворота, старая леди самымъ неожиданнымъ образомъ очутилась вмѣстѣ съ нами въ узкомъ переулкѣ, составляющемъ часть дворовъ и другихъ переулковъ, какъ разъ за стѣною Линкольнинскаго Суда.
   -- Вотъ и квартира моя,-- сказала она.-- Прошу покорно, войдите.
   Она остановилась передъ лавкой, надъ которой находилась вывѣска: Крукъ, складочное мѣсто тряпья и бутылокъ. Подъ этою надписью длинными и тоненькими буквами прибавлялось: Крукъ, продавецъ морскихъ принадлежностей. Съ одной стороны окна была выставлена картина, изображающая красную бумажную фабрику, подлѣ которой стояла телѣга, и изъ нея выгружали огромнѣйшій запасъ мѣшковъ съ старыми тряпками. Съ другой стороны выглядывалъ билетъ: здѣсь покупаются кости. Далѣе другой билетъ: здѣсь покупается кухонная старая посуда. Потомъ еще билетъ: здѣсь покупается старое желѣзо. Потомъ еще: здѣсь покупается старая бумага. Потомъ еще: здѣсь покупается старое платье мужское и дамское. Короче сказать, въ этой лавкѣ, повидимому, все покупалось, но ничего не продавалось. Все окно заставлено было безчисленнымъ множествомъ грязной стеклянной посуды, какъ-то винныхъ бутылокъ, бутылокъ изъ-подъ ваксы, аптекарскихъ стклянокъ, бутылокъ изъ подъ имбирнаго пива и содовой воды, банокъ изъ подъ пикулей и чернильныхь стклянокь. Упомянувъ о послѣднихъ, я должна сказать, что лавка Крука во множествѣ маленькихъ подробностей прямо показывала, что находится въ ближайшемъ сосѣдствѣ съ присутственнымъ мѣстомъ. Коллекція чернильныхъ стклянокъ была въ особенности велика. На наружной сторонѣ дверей висѣла небольшая, ежеминутно угрожающая паденіемъ полочка, загруженная истасканными, оборванными старинными томами, украшенными бумажными ярлычкомъ, съ надписью: Книги законовъ, каждая по девяти пенсовъ. Нѣкоторыя изъ надписей, замѣченныхъ мною, была написаны красивымъ приказнымъ почеркомъ, подобнымъ тому, какой я видѣла на бумагахъ въ конторѣ Канджа и Карбоя и письмахъ, которыя такъ долго получала отъ этой фирмы. Между ними одна, написанная тѣмъ же почеркомъ, въ особенности обращала на себя вниманіе: она не имѣла никакой связи съ торговыми оборотами лавки, но служила простымъ объявленіемъ, что почтенный человѣкъ сорока-пяти лѣтъ желаетъ заняться перепискою бумагъ и обѣщаетъ исполнить порученную ему работу красивымъ почеркомъ и съ возможною поспѣшностью: адресоваться въ магазинъ мистера Крука, на имя Немо. На другой половинкѣ двери развѣшено было множество подержанныхъ мѣшковъ, синихъ и красныхъ. Почти при самомъ входѣ въ лавку, лежали груды старыхъ хрупкихъ пергаментныхъ свитковъ, и полинялыхъ, съ загнутыми временемъ уголками, приказныхъ бумагъ. Мнѣ представлялось, что всѣ ржавые ключи, которые сотнями валялись въ грудахъ стараго желѣза, принадлежали нѣкогда къ замкамъ дверей или крѣпкихъ сундуковъ въ адвокатскихъ конторахъ. Связки ветошекъ, накиданныхъ на одну изъ чашекъ и около чашки деревянныхъ вѣсовъ, на концѣ рычага которыхъ не находилось ни малѣйшей тяжести, составляли, повидимому, изорванныя мантіи и другія принадлежности судейской одежды. Въ дополненіе всей картины, оставалось только представить себѣ, какъ прошепталъ Ричардъ Адѣ и мнѣ, когда мы стояли у самаго входа въ лавку, не рѣшаясь двинуться впередъ,-- оставалось только представить себѣ, что кости, сваленныя въ уголъ въ одну страшную груду и какъ нельзя лучше очищенныя отъ мясистыхъ частицъ, были кости кліентовъ! Погода все еще была туманная и совершенно затемнялась стѣной Линкольнинскаго Суда, перехватывающей свѣтъ дневной на разстояніи отъ окна лавки не болѣе трехъ ярдовъ, а потому мы бы ничего не увидѣли внутри лавки безъ помощи зажженнаго фонаря, который переносился съ одного мѣста на другое какимъ-то старикомъ въ очкахъ и въ мохнатой шапкѣ. Повернувшись случайно къ дверямъ, онъ увидѣлъ насъ. Это былъ старикъ невысокаго роста, съ синевато-мертвеннымъ морщинистымъ лицомъ; его голова утопала въ его плечахъ, и изъ груди его вылеталъ бѣлый паръ, какъ будто внутри ея происходилъ пожаръ. Его грудь, подбородокъ и брови до того покрывались бѣлыми, какъ будто подернутыми инеемъ волосами и морщиноватой кожей, что отъ пояса и до головы онъ казался старой каряжиной, прикрытой выпавшимъ снѣгомъ.
   -- Хе, хе!-- сказалъ старикъ, приближаясь къ дверямъ.-- Вы, вѣрно, продаете что нибудь?
   Весьма натурально мы отступили назадъ на нѣсколько шаговъ и взглянули на нашу проводницу, которая всячески старалась открыть наружную дверь дома ключомъ, вынутымъ ею изъ кармана, и мистеръ Ричардъ сказалъ теперь, что такъ какъ мы уже имѣли удовольствіе узнать, гдѣ она живетъ, то на этотъ разъ должны проститься съ ней, тѣмъ болѣе, что срокъ нашей прогулки кончился. Но не такъ легко было проститься съ ней, какъ мы предполагали. Она такъ причудливо и такъ убѣдительно умоляла насъ войти хоть на минуточку и взглянуть на ея квартиренку, и, убѣжденная въ томъ, что появленіе наше въ ея комнатѣ послужило бы вѣрнымъ признакомъ къ перемѣнѣ ея счастія, она такъ сильно влекла меня за собой, что мнѣ, да и всѣмъ другимъ, больше ничего не оставались, какъ только согласиться. Я полагаю, что всѣхъ насъ, болѣе или менѣе, подстрекало любопытство, и, наконецъ, когда старикъ лавочникъ присоединилъ свои просьбы къ просьбамъ старушки, говоря намъ: "Ну, что же, угодите старухѣ! Вѣдь это займетъ у васъ не больше минуты! Войдите, войдите! Пройдите черезъ лавку, ужь если уличная дверь не отпирается!",-- мы окончательно рѣшились войти, ободряемые откровеннымъ смѣхомъ Ричарда и вполнѣ полагаясь на его защиту.
   -- Это, извольте видѣть, Крукъ -- домовый хозяинъ,-- сказала старушка, представляя насъ владѣтелю дома и оказывая ему величайшую честь такимъ снисхожденіемъ.-- Между здѣшними сосѣдями онъ слыветъ подъ именемъ великаго канцлера, я его лавка называется Верховнымъ Судомъ. Я вамъ скажу, это человѣкъ весьма эксцентричный... чрезвычайно странный... о, увѣряю васъ, чрезвычайно странный!
   Вмѣстѣ съ этимъ она сильно потрясла головой и постучала пальцемъ по лбу, стараясь дать намъ понятъ, чтобы мы были добры и извинили его странности.
   -- Я вамъ скажу, вѣдь онъ того немного... ну, знаете, того... сумас...-- сказала старая леди, съ выраженіемъ сознанія въ собственномъ своемъ достоинствѣ.
   Старикъ подслушалъ эти слова и громко засмѣялся.
   -- Что правда, то правда!-- сказалъ онъ, освѣщая впереди нашу дорогу. Меня дѣйствительно зовутъ здѣсь великимъ канцлеромъ, а лавку мою Верховнымъ Судомъ! А какъ вы думаете, почему намъ дали эти названія?
   -- Вотъ ужь, право, не знаю!-- сказалъ Ричардъ весьма безпечно.
   -- Видите ли почему,-- возразилъ старикъ, внезапно остановившись и повернувшись къ намъ лицомъ:-- они... Хе, хе!.. Да какіе чудные волосы-то! Вотъ прелесть, такъ прелесть! У меня въ подвалѣ три мѣшка биткомъ набиты дамскими волосами; но между ними не найдется ни одного волоска такого прелестнаго, такого драгоцѣннаго! Какой цвѣтъ, какая густота, какая мягкость!
   -- Все это прекрасно, мой добрый другъ!-- сказалъ Ричардъ, крайне недовольный тѣнь, что старикъ, взявъ одинъ изъ локоновъ Ады, перепускалъ его въ своей желтой рукою.-- Вы можете восхищаться этимъ, какъ восхищается каждый изъ насъ, отнюдь не позволяя себѣ вольности.
   Старикъ бросилъ на Ричарда быстрый, проницательный взглядъ, отклонившій мое вниманіе отъ Ады, которая въ эту минуту, возбуждаемая страхомъ и стыдливымъ смущеніемъ, была, такъ прекрасна, что даже блуждающее вниманіе старой леди сосредоточилось на ней. Но когда Ада вступилась за старика и со смѣхомъ сказала, что нисколько не оскорблялась этимъ поступкомъ, а напротивъ, гордилась такимъ истиннымъ, неподдѣльнымъ восхищеніемъ, мистеръ Крукъ также внезапно спрятался въ самого себя и съежился, какъ за минуту передъ этимъ выскочилъ изъ себя и выпрямился.
   -- Вы видите, какое множество самыхъ разнообразныхъ предметовъ находится здѣсь,-- снова началъ старикъ, поднимай кверху фонарь, для лучшаго освѣщенія своего магазина:-- видите, какое ихъ множество! И всѣ они, какъ думаютъ мои сосѣди (которые, къ слову сказать, ровно ничего не знаютъ), обречены мною гніенію и разрушенію; вотъ поэтому-то и дали такое названіе мнѣ и моему магазину. У меня, какъ вы видите, огромнѣйшій запасъ старинныхъ пергаментныхъ свертковъ и бумагъ. Я, какъ видите, люблю таки и ржавчину, и плесень, и паутины. У меня все то рыба, что попадаетъ въ мои сѣти. Мнѣ трудно разстаться съ тѣмъ, что я уже однажды залучилъ къ себѣ (такъ по крайней мѣрѣ думаютъ мои сосѣди; да, впрочемъ, къ слову сказать, что смыслятъ эти сосѣди? ровно ничего!); что было разъ поставлено на мѣсто, того я и пальцемъ не трону... терпѣть не могу подметанья, убиранья, чищенья и холенья. Вотъ почему я получилъ такое названіе. Впрочемъ, мнѣ до этого и нужды нѣтъ. Пускай себѣ, что хотятъ, то и говорить. Когда мой благородный и ученый собратъ открываетъ засѣданіе въ Линкольнинискомъ Судѣ, я каждое засѣданіе хожу туда повидаться съ нимъ. Онъ не замѣчаеть меня; но я такъ его замѣчаю. Между нами нѣтъ большого различія. Мы оба роемся въ пыли, плѣсени и ржавчинѣ. Хе! Леди Джэнъ, поди сюда!
   При этомъ огромная сѣрая кошка спрыгнула съ ближайшей полки къ нему на плечо, и мы всѣ вздрогнули отъ внезапнаго испуга.
   -- Хе, хе! леди Джэнъ. Покажи-ка имъ, какъ ты умѣешь царапаться... Ха, хе! разорви, разорви это, миледи!-- сказалъ мистеръ Крукъ.
   Сѣрая кошка соскочила на полъ и вцѣпилась своими тигровыми когтями въ связку ветоши съ такимъ пронзительнымъ, ужаснымъ визгомъ, что при первыхъ звукахъ его, мнѣ показалось, что волосы на моей головѣ становятся дыбомъ.
   -- Она во всякое время готова сдѣлать это же самое съ каждымъ, на кого укажу,-- сказалъ старикъ.-- Надобно замѣтить вамъ, что, между прочими обыкновенными предметами, я собираю и кошачьи шкурки: по этому-то случаю Миледи и завелась въ моемъ домѣ. А у нея прекрасная шкурка, вы сами это видите; однакожъ, я не рѣшился содрать ее, хотя это и не совсѣмъ-то согласно съ моимъ обыкновеніемъ.
   Въ это время онъ провелъ насъ черезъ всю свою лавку и въ задней стѣнѣ ея отворилъ маленькую дверь, выходившую на общее крыльцо. Когда онъ стоялъ у этой двери, положивъ свою руку ни рукоятку замка, старушка-леди, до выхода изъ лавки, граціозно замѣтила ему:
   -- Благодарю васъ, Крукъ, благодарю. Вы поступили прекрасно, жаль только, что долго задержали насъ. Молодые мои друзья очень торопится; да и у меня нѣтъ лишняго времени: черезъ нѣсколько минутъ наступитъ пора, когда мнѣ должно отправляться въ судъ. А вы знаете, что дорогіе мои гости тоже участвуютъ въ судѣ: они находятся у него подъ опекой по дѣлу Джорндисъ.
   -- Джорндисъ!-- сказалъ старикъ, принимая изумленный видъ.
   -- Да, Джорндисъ и Джорндисъ. Самая огромнѣйшая тяжба, Крукъ!-- возразила его квартирантка.
   -- Хе, хе!-- воскликнулъ старикъ, тономъ, выражающимъ изумленіе, и въ то же время болѣе прежняго выпучилъ вой глаза.-- Вотъ оно что! Скажите на милость!
   Онъ до такой степени пораженъ былъ этимъ открытіемъ и съ такимъ любопытствомъ глядѣлъ на насъ, что Ричардъ рѣшился наконецъ сказать ему:
   -- По всему видно, мистеръ Крукъ, что тяжбы, которыми занимается вашъ благородный и ученый собратъ, другой великій канцлеръ, сильно безпокоятъ васъ.
   -- Да,-- отвѣчалъ старикъ весьма разсѣянно:-- по всему видно, что такъ! Поэтому... значитъ васъ зовутъ...
   -- Ричардъ Карстонъ.
   -- Карстонъ, повторилъ онъ, медленно откладывая какъ это имя на одинъ изъ своихъ костлявыхъ пальцевъ, такъ и другія, которыя онъ упоминалъ, на другіе пальцы:-- такъ, такъ. Въ этой тяжбѣ запутано имя и миссъ Барбари, и имя Клэръ, и имя Дэдлокъ... не такъ ли?
   -- Помилуйте!-- сказалъ Ричардъ, обращаясь къ Адѣ и ко мнѣ,-- да онъ знаетъ объ этой тяжбѣ чуть ли не больше настоящаго великаго канцлера!
   -- А что вы думаете!-- возразилъ старикъ, медленно оставляя свою разсѣянность.-- Конечно, знаю! Томъ Джорндисъ -- вы, вѣроятно, извините мою простоту; впрочемъ, надобно вамъ сказать, что въ Судѣ только и знали его подъ этимъ именемъ, и что онъ былъ извѣстенъ тамъ точь-въ-точь, какъ и она (слегка кивая при этихъ словахъ на свою постоялицу) -- Томъ Джорндись частенько захаживалъ сюда. Во время тяжбы своей онъ какъ-то свыкся съ безпокойной привычкой бродить по нашему кварталу, заходить къ нашему брату лавочникамъ. Онъ чуть-чуть было не наложилъ руки на себя, вотъ на самомъ томъ мѣстѣ, гдѣ стоитъ теперь молоденькая барышня,-- то есть рѣшительно чуть-чуть не наложилъ.
   Признаюсь, мы слушали старика съ неизъяснимымъ ужасомъ.
   -- Я намъ скажу, какъ это было. Онъ, извольте видѣть, вошелъ въ эту дверь,-- говорилъ старикъ, медленно показывая пальцемъ воображаемую дорогу, по которой проходилъ Томь Джорндисъ:-- а надобно вамъ сказать, что всѣ сосѣди задолго еще говорили, что рано или поздно, а онъ непремѣнно что нибудь да сдѣлаетъ надъ собой; ну, такъ извольте видѣть, въ тотъ самый день, какъ онъ убилъ себя, вошелъ онъ въ эту дверь, дошелъ до скамеечки, которая стояла вонъ на этомъ мѣстѣ, сѣлъ на нее и попросилъ меня принесть ему кружку вина... Конечно, вы можете представить себѣ, что въ ту пору я былъ человѣкомъ куда какъ моложе теперешняго. "Знаешь, Крукъ, сказалъ онъ мнѣ: -- сегодня я сильно разстроенъ: слѣдствіе по моей тяжбѣ снова началось, и мнѣ кажется, что дѣло мое рѣшится гораздо раньше, чѣмъ можно ожидать". Я себѣ на умѣ -- "нѣтъ ужъ, думаю, нельзя его оставить одного", и потому уговорилъ его отправиться въ таверну, а это было такъ близехонько, что стоило только перейти нашъ переулокъ. Онъ согласился. Я проводилъ его, заглянулъ въ окно и увидѣлъ, что онъ преспокойно усѣлся подлѣ камина, между многими другими джентльменами. Не успѣлъ я вернуться домой, какъ вдругъ раздался выстрѣлъ, и отголосокъ его загрохоталъ вонъ за этой стѣной Лникольнинскаго Суда. Я назадъ; сосѣди выбѣжали на улицу, и насъ человѣкъ двадцать въ одинъ голось прокричали, что это "Томъ Джорндисъ рѣшилъ свое дѣло!"
   Старикъ замолчалъ, пристально взглянувъ сначала на насъ, потомъ на фонарь, погасилъ въ нсмъ огонь и заперъ его.
   -- Кажется, не нужно досказывать моимъ слушателямъ, что догадка наша совершенно оправдалась... Зе, зе! Не нужно, я думаю, говорить о томъ, какъ въ тотъ же вечеръ всѣ сосѣди толпой ввалились въ судъ, въ которомъ производилось слѣдствіе по тяжбѣ Джорндиса! Не нужно говорить о томъ, какъ благородный и ученый собратъ мой и вся его собратія рылись, по обыкновенію, въ пыли и плесени и старались показывать видъ, какъ будто они вовсе и не слышали о несчастномъ событіи, какъ будто они... Ну да что тутъ толковать! Если они и слышали о немъ, такъ, право, пользы то въ томъ было бы ровно ничего!
   Румянецъ на щекахъ Ады совершенно исчезъ, да и Ричардъ былъ едва ли менѣе блѣденъ. Судя по своему собственному внутреннему волненію, хотя я не участвовала въ тяжбѣ Джорндисъ, я нисколько не удивлялась, что принять въ наслѣдство тяжбу со всѣми слѣдствіями,-- тяжбу, оставлявшую въ умахъ множества людей такія страшныя воспоминанія, служило сильнымъ ударомъ для сердецъ столь неопытныхъ и чуждыхъ еще житейскихъ треволненій. Кромѣ того, меня безпокоило и другое обстоятельство, что печальный разсказъ этотъ какъ нельзя болѣе примѣнялся къ положенію бѣднаго, полоумнаго созданія, которое завело насъ сюда. Однако, въ крайнему моему изумленію, старушка-леди, по видимому, оставалась совершенно равнодушною къ разсказу и снова сдѣлалась нашей путеводительницей по лѣстницѣ, стараясь, съ снисходительностью болѣе превосходнаго созданія къ слабостямъ обыкновеннаго смертнаго, убѣдить насъ окончательно, что хозяинъ дома, въ которомъ она квартировала, былъ "немного... знаете того... сумас..."
   Старушка-леди помѣщалась въ самыхъ верхнихъ предѣлахъ зданія, въ довольно просторной комнатѣ, изъ оконъ которой виднѣлась частъ кровли Линкольнинскаго Суда. Повидимому, эта-то кровля и послужила ей первоначально самой главной побудительной причиной избрать своей резиденціей такое высокое мѣсто. Ей, говорила старушка, представлялась возможность смотрѣть на это мѣсто даже ночью, а особливо при лунномъ свѣтѣ. Ея комната была опрятна; зато въ ней оказывался весьма, весьма большой недостатокъ въ мебели. Въ этомъ отношеніи я замѣтила однѣ только необходимыя принадлежности. На стѣнахъ налѣплено было нѣсколько картинокъ изъ книгъ, нѣсколько портретовъ какихъ-то канцлеровъ и адвокатовъ, между которыми висѣло съ полдюжины ридикюлей и мѣшковъ женскаго рукодѣлья; но въ нихъ, по словамъ старушки-леди, "хранились документы". Въ каминѣ не было видно ни угля, ни золы, и, кромѣ того, я нигдѣ не замѣтила ни одного предмета изъ женскаго костюма. ни малейшихъ признаковъ признаковъ какой нибудь пищи. На полкѣ открытаго шкафа стояло нѣсколько тарелокъ, нѣсколько чашекъ и т. п.; но всѣ онѣ были сухи и пусты. Окинувъ взоромъ всю комнату, мнѣ показалось, что угнетенная наружность владѣтельницы этой комнаты внушала къ себѣ состраданіе гораздо болѣе прежняго.
   -- Вы оказали мнѣ величайшую честь своимъ посѣщеніемъ,-- сказала наша бѣдная хозяйка, придавая словамъ своимъ особенную нѣжность.-- Очень, очень много обязана я за это доброе предзнаменованіе. Конечно, моя квартира весьма уединенная; но, принимая въ разсчетъ необходимость присутствовать въ Верховномъ Судѣ, я должна стѣснять себя. Я прожила здѣсь много лѣтъ. Дни мои я провожу въ судѣ, а вечера и ночи здѣсь. И, знаете ли, я нахожу, что ночи бываютъ какъ-то особенно длинны: сплю я мало, а думаю очень много. Такое состояніе, безъ всякаго сомнѣнія, неизбѣжно для того, кто имѣетъ дѣло. Мнѣ очень жаль, что не могу предложить вамъ шоколаду. Я ожидаю рѣшенія моего дѣла въ самомъ непродолжительномъ времени, и тогда, надѣюсь, хозяйство мое приметъ обширные размѣры. Въ настоящую пору я нисколько не стѣсняюсь, признаться наслѣдникамъ Джорндисъ (но по секрету), что иногда нахожусь въ большомъ затрудненіи поддерживать свою наружность прилично порядочной леди... Часто случалось мнѣ испытывать здѣсь холодъ, часто случалось испытывать состояніе несноснѣе холода. Но, впрочемъ, кому какая нужда до этого!.. Пожалуста извините меня, что я распространяюсь о такихъ ничтожныхъ предметахъ.
   Вмѣстѣ съ этимъ она отдернула часть занавѣски, скрывавшей длинное, низенькое окно, пробитое въ скатѣ кровли, и обратила наше вниманіе на множество птичьихъ клѣтокъ; а въ нѣкоторыхъ изъ нихъ сидѣло по нѣскольку птицъ. Это были жаворонки, коноплянки и щеглята,-- по крайней мѣрѣ штукъ двадцать.
   -- Я завела этихъ маленькихъ созданій,-- сказала она:-- съ цѣлью, которую наслѣдники Джорндиса весьма легко поймутъ -- съ цѣлью выпустить ихъ,-- но не раньше того, какъ состоится рѣшеніе моего дѣла. Да-а, не раньше! Знаете ли, я сомнѣваюсь, доживетъ ли хоть одна изъ нихъ до окончанія дѣла; а надобно вамъ сказать, они всѣ еще молоды. Это убійственно,-- не правда ли?
   Хотя старушка-леди отъ времени до времени обращалась къ намъ съ вопросами, но, повидимому, вовсе не ожидала на нихъ отвѣтовъ; она дѣлала это какъ будто по привычкѣ, какъ будто въ комнатѣ, кромѣ ея, никого больше не было.
   -- Въ самомъ дѣлѣ,-- продолжала она: -- я положительно сомнѣваюсь,-- увѣряю васъ, мнѣ не дождаться поры, когда дѣло мое приведется въ порядокъ и вскроется шестая, или великая печать.-- Я сомнѣваюсь, что доживу до той поры; мнѣ все думается, что наступитъ день, когда найдутъ въ этой комнатѣ мой окоченѣлый трупъ такъ точно, какъ я находила уже множество труповъ этихъ птичекъ!
   Ричардъ, отвѣчая на выраженіе сострадательныхъ взоровъ Ады, тихо и незамѣтно положилъ на каминъ нѣсколько денегъ, и вслѣдъ затѣмъ мы всѣ приблизились къ клѣткамъ, показывая видъ, что хочемь разсмотрѣть птичекъ.
   -- Я не могу позволить имъ нѣтъ слишкомъ много,-- сказала старушка-леди, потому что -- вамъ покажется страннымъ, но это такъ -- потому что умъ мой приходитъ въ какое-то смутное состояніе отъ одной мысли, что онѣ поютъ въ то время, какъ я должна слѣдить за ходомъ дѣла моего въ Судѣ. А вы знаете, что умъ мой постоянно долженъ быть свѣтелъ! Въ другое время я скажу вамъ, какъ онѣ зовутся у меня,-- въ другой разъ... не теперь... А сегодня, въ день такого счастливаго предзнаменованія, онѣ будутъ пѣть сколько имъ угодно... будутъ пѣть въ честь юности (улыбка и реверансъ), въ честь надежды (еще улыбка и реверансъ) и въ честь красоты (еще улыбка и реверансъ). Итакъ, мы дадимъ имъ полюбоваться свѣтомъ.
   Птички начали порхать и чиликать.
   -- Я не могу открыть окна для нихъ (комната была совершенно закупорена, и это шло къ ней какъ нельзя лучше),-- не могу потому, что кошка, которую вы видѣли внизу -- ее зовутъ леди Дженъ давно уже точитъ на нихъ свои зубки. Она по цѣлымъ часамъ караулитъ ихъ на самомъ краю парапета. Если бы вы знали, какъ трудно держать ее подальше отъ моихъ дверей.
   І'дѣ-то по сосѣдству раздался звонъ часовъ: онъ напомнилъ бѣдному созданію, чтѣ уже половина десятаго, и для приведенія къ концу нашего визита сдѣлалъ такъ много, что сами мы ни подъ какимь видомъ не могли бы сдѣлать того. Старушка-леди торопливо схватила свой мѣшокъ съ документами, который по приходѣ въ комнату былъ положенъ на столъ, и потомъ спросила, не отправляемся ли мы въ Судъ. Получивъ отъ насъ отрицательный отвѣтъ и увѣреніе въ томъ, что мы ни подъ какимъ видомъ не задерживаемъ ее, она отворила дверь, съ намѣреніемъ проводить насъ внизъ.
   -- Съ такимъ счастливымъ предзнаменованіемъ мнѣ необходимѣе обыкновеннаго должно явиться въ Судъ до прихода канцлера,-- сказала она: -- быть можетъ, онъ вспомнитъ о моемъ дѣлѣ прежде всего, у меня даже есть предчувствіе, что онъ непремѣнно напомнить о немъ прежде всѣхъ другихъ дѣлъ.
   Въ то время, какъ мы спускались съ лѣстницы, она вдругъ остановились, чтобы сказать намъ шопотомъ, что весь домъ этотъ наполненъ страннымъ хламомъ, который владѣтель дома покупалъ поштучно и ни за что теперь не хочетъ продавать,-- "но это происходитъ оттого, что онъ немного, знаете того... съумас..." Это было сказано въ верхнемъ этажѣ. Но она сдѣлала еще остановку въ среднемъ этажѣ и молча указала намъ на мрачную дверь.
   -- Здѣсь живетъ другой постоялецъ,-- произнесла она шопотомъ, въ поясненіе своего указанія: -- какой-то переписчикъ. Ребятишки изъ здѣшняго квартала говорятъ, что онъ продалъ себя нечистой силѣ. Я, право, не могу понять, къ чему онъ продавалъ себя: на что могли понадобиться ему деньги! Тс!
   Повидимому, она не довѣряла своему шепоту и полагала, что, при всей ея осторожности, постоялецъ могъ услышать ее. Повторивъ еще разъ "тс", она пошла впереди насъ на ципочкахъ, какъ будто опасаясь, что самые звуки ея шаговъ обнаружаютъ постояльцу то, что она говорила.
   Проходя мимо лавки къ выходу на улицу тѣмъ же самымъ путемъ, который служилъ намъ входомъ въ этотъ домъ, мы увидѣли, что старикъ стоялъ передъ отверстіемъ, сдѣланнымъ въ полу, и укладывалъ въ него множество свертковъ грязной бумаги. Онъ весьма усердно занимался этой работой, потому что потъ крупными каплями выступалъ у него на лбу. Въ рукѣ его находился кусокъ мѣлу, которымъ, при каждой отдѣльно спущенной внизъ пачкѣ или сверткѣ грязной бумаги, онъ ставилъ на деревянной панели крючковатые знаки.
   Ричардъ, Ада, миссъ Джэллиби и старушка-леди прошли мимо него безъ остановки. Но когда я только что сравнялась съ нимъ, онъ дотронулся до моей руки, сдѣлавъ знакъ, чтобы я остановилась, и мѣломъ написалъ на стѣнѣ букву Д. написалъ страннымъ образомъ, начавъ выводить ее съ правой стороны и нагнувъ ее на лѣвую. Буква заглавная и не печатная, но точь-въ-точь такая, какую палисадъ бы каждый изъ писцовъ конторы Кэнджа и Карбоя.
   -- Понимаете ли, что я написалъ?-- спросилъ онъ, бросивъ на меня проницательный взглядъ.
   -- Разумѣется,-- отвѣчала я,-- Ясно какъ день, что это буква.
   -- А какая именно?
   -- Буква Д.
   Бросивъ на меня еще взглядъ и взглядъ на уличную дверь, онъ стеръ эту букву, вмѣсто нея поставилъ ж (но на этотъ разъ не заглавное) и спросилъ.
   -- А это какая буква?
   Я отвѣчала ему. Онъ стеръ и эту, замѣнилъ ее буквой о и снова обратился ко мнѣ съ тѣмъ же вопросомъ. Перемѣна буквъ продолжалась быстро, до тѣхъ поръ, пока изъ всѣхъ ихъ вмѣстѣ составилось слово "Джорндисъ", хотя на стѣнѣ не оставалось и слѣдовъ писанныхъ буквъ.
   -- Ну, что я написалъ?-- спросилъ онъ.
   Я сказала ему, онъ расхохотался и потомъ съ такими же странными пріемами и съ той же быстротой, приступилъ писать по-одиночкѣ другія буквы, изъ которыхъ образовались слова: "Холодный Домь". Съ изумленіемъ я прочитала и эти слова; и старикъ снова разсмѣялся.
   -- Хе, хе!-- сказалъ онъ, положивъ въ сторону мѣлъ.-- Видите, миссъ, какъ я умѣю писать! Не забудьте, это писано на память: я отъ роду не учился ни читать, ни писать.
   Лицо его приняло такое непріятное выраженіе, и его кошка такъ злобно поглядывала на меня, какъ будто я была кровной родней пернатымъ затворницамъ, и мнѣ становилось такъ неловко, что когда Ричардъ появился въ дверяхъ лавки, то какъ будто камень отвалился отъ моего сердца.
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ Ричардъ: -- надѣюсь, что вы не трактуете о продажѣ вашихъ волосъ. Сохрани васъ Богъ отъ этого! Трехъ мѣшковъ весьма достаточно для мистера Крука.
   Я не теряла ни минуты пожелать мистеру Круку добраго утра и, присоединясь къ подругамъ, ожидавшимъ меня на улицѣ, вмѣстѣ съ ними простилась съ старушкой-лэди, которая съ величайшей церемоніей надѣляла насъ своими благословеніями и возобновила вчерашнія свои увѣренія отказать въ духовной всѣ свои помѣстья мнѣ и Адѣ. До окончательнаго нашего выхода изъ этого квартала, мы оглянулись назадъ и увидѣли, что мистеръ Крукъ стоилъ на порогѣ своей лавки и сквозь очки глядѣлъ на насъ; на плечѣ его сидѣла кошка, пушистый хвостъ которой торчалъ на сторонѣ его мохнатой шапки какъ высокій султанъ.
   -- Это настоящее утреннее приключеніе въ Лондонѣ!-- сказалъ Ричардъ, со вздохомъ.-- Ахъ, кузина, кузина, если бы вы знали, какое тяжелое, какое непріятное чувство пробуждаетъ во мнѣ слово Судъ!
   -- И для меня это слово также непріятно и всегда было непріятно, съ тѣхъ поръ, какъ я начинаю его помнить, возразила Ада.-- Меня очень печалитъ мысль, что мнѣ суждено быть врагомъ, какимъ я не считаю себя,-- врагомъ множества родственниковъ и другихъ лицъ, и что они, въ свою очередь, должны быть моими врагами, за которыхъ я не считаю ихъ, и что всѣ мы должны губить другъ друга, не зная вовсе, какимъ образомъ и зачѣмъ,-- и, наконецъ, въ теченіе всей нашей жизни находиться другъ у друга къ постоянномъ подозрѣніи и въ постоянномъ раздорѣ. Вѣдь справедливость должна же гдѣ нибудь существовать, а между тѣмъ не страннымъ ли это покажется, что ни одинъ еще честный и правдивый судья, при всемъ своемъ желаніи, не могъ отыскать ея въ теченіе всѣхъ этихъ лѣтъ.
   -- Да, кузина, очень странно!-- сказалъ Ричардъ.-- Вся эта разорительная, медленная шахматная игра кажется, чрезвычайно странною. Видѣть этотъ судъ, какъ мы видѣли его вчера,-- видѣть его спокойствіе въ неправильной игрѣ и подумать о жалкой участи пѣшекъ на шахматной доскѣ -- право, моей головѣ и сердцу моему становится и тяжело и больно. Голова болитъ отъ удивленія почему это творится такимъ образомъ, если люди не глупцы и не бездѣльники; а сердцу тяжело отъ одной мысли, что эти же самые люди легко могутъ сдѣлаться тѣми и другими. Но во всякомъ случаѣ, Ада... могу ли я называть васъ Адой?
   -- Безъ всякаго сомнѣнія можете, кузенъ Ричардъ!
   -- Во всякомъ случаѣ, Ада, Судъ не произведетъ на насъ своего дурного вліянія. Благодаря нашему доброму родственнику, мы, къ счастью, встрѣтились другъ съ другомъ, и теперь этотъ судъ не въ силахъ разлучить насъ.
   -- Надѣюсь, ничто не разлучитъ насъ, кузенъ Ричардъ,-- тихо произнесла Ада.
   Миссъ Джэллиби сжала мою руку и въ то же время бросила на меня выразительный взглядъ. Я отвѣчала ей улыбкой, и остальная часть прогулки прошла какъ нельзя пріятнѣе.
   Спустя полчаса послѣ нашего прибытія появилась мистриссъ Джэллиби, а въ теченіе слѣдующаго часа въ столовую появлялись одинъ за другимъ предметы, составляющіе необходимую принадлежность всякаго завтрака. Я нисколько не сомнѣвалась, что мистриссъ Джэллиби ложилась на ночь спать, и что въ свое время оставила ночное ложе, но по наружнымъ признакамъ нельзя было замѣтить, чтобы она снимала свое платье. Во время завтрака она была очень занята: утренняя почта доставила ей тяжелую корреспонденцію касательно Борріобула-Ха, а это обстоятельство предвѣщало. по ея словамъ, хлопоты на цѣлый день. Дѣти рѣзвились и на оборванныхъ ножонкахъ своихъ, которыя и безъ того уже служили аттестатомъ ихъ шалостей, клали новыя замѣтки своихъ подвиговъ. Пипи пропадалъ цѣлыхъ полтора часа и былъ приведенъ, наконецъ, съ Ньюгетскаго рынка полицейскимъ стражемъ. Равнодушіе, которое мистриссъ Джэллиби сохраняла какъ во время его отсутствія, такъ и при его возвращеніи въ семейный кружокъ, изумило насъ всѣхъ.
   Завтракъ кончился и мистриссъ Джэллиби дѣятельно принялась диктовать своей Кадди, а Кадди быстро погружаться въ то чернильное состояніе, въ которомъ мы застали ее наканунѣ. Въ часъ пополудни за нами пріѣхала открытая коляска и телѣга за нашимъ багажомъ. Мистриссъ Джэллиби обременила насъ множествомъ напоминаній о себѣ своему доброму другу мистеру Джорндису; Кадди оставила свою работу. Въ коридорѣ она поцѣловала меня и, утирая слезы и кусая перо, смотрѣла съ лѣстницы за нашимъ отъѣздомъ. Пипи -- я съ удовольствіемъ могу сказать -- спалъ въ это время и избавилъ насъ отъ лишнихъ ощущеній горести, неизбѣжной при разлукѣ (предположенія мои, что онъ убѣжалъ къ Ньюгетскому рынку отыскивать меня, имѣли свою основательность); прочія дѣти вѣшались позади нашего экипажа. Проѣзжая мимо двора Тавія, мы съ состраданіемъ и безпокойствомъ увидѣли, какъ всѣ они разсыпались по поверхности этого двора.
   

VI. Совершенно дома.

   День значительно прояснился и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ коляска паша двигалась къ западу, все еще продолжалъ выяснивать. Мы проѣхали, озаренные солнечнымъ свѣтомъ, по свѣжему воздуху, удивляясь болѣе и болѣе протяженію улицъ, великолѣпію магазиновъ, обширной торговлѣ и толпамъ народа, которыхъ прекрасная погода, по видимому, вызвала на улицу, какъ собраніе пестрыхъ цвѣтовъ. Но вотъ мы начали оставлять удивительный городъ и проѣзжать по его предмѣстьямъ, которыя, на мой взглядъ, сами по себѣ могли бы составить довольно обширный городъ; наконецъ снова выбрались на настоящую загородную дорогу, съ ея вѣтряными мельницами, съ ея скирдами сѣна, съ мильными столбами, съ вагонами фермеровъ, съ запахомъ сѣна, съ вывѣсками, качающимися отъ вѣтра, и колодами для водопоя,-- съ ея деревьями, полями и живыми изгородами. Для насъ было восхитительно видѣть впереди зеленѣющій ландшафтъ, а назади -- огромную столицу; и когда вагонъ, запряженный парой прекрасныхъ лошадей, въ красныхъ сѣточкахъ на головахъ и съ звучными колокольчиками на шеяхъ, прошелъ мимо насъ съ своей музыкой, мнѣ кажется, что въ ту минуту мы всѣ трое готовы были вторить звукамъ этихъ колокольчиковъ: такое отрадное вліяніе производило на насъ все окружающее,
   -- Вся эта дорога живо напоминаетъ мнѣ моего тёзку Виттингтона, сказалъ Ричардъ: -- и этотъ вагонъ составляетъ окончательный штрихъ въ картинѣ. Ало! что это значитъ?
   Мы остановились; въ тоже время остановился и вагонъ. Вмѣстѣ съ этой остановкой и музыка вагона измѣнилась и перешла въ нѣжное брянчанье, разсыпавшееся отъ времени до времени дробью серебристыхъ звуковъ колокольчика, когда которая нибудь изъ лошадей махала головой или отряжалась.
   -- Нашъ ямщикъ все время поджидалъ этого вагонщика, сказалъ Ричардъ: -- и вотъ вагонщикъ подходитъ теперь къ намъ.... Добрый день, пріятель!
   Вагонщикъ стоялъ у дверецъ нашей коляски.
   -- Что за странная вещь! прибавилъ Ричардъ, внимательно осматривая человѣка.-- Посмотрите, Ада, у него на шляпѣ выставлено ваше имя!
   На его шляпѣ находились имена всѣхъ насъ. За ленточкой были заткнуты три небольшія записки: одна -- на имя Ады, другая -- на имя Ричарда, и третья -- на мое. Вагонщикъ, прочитавъ сначала надпись, передалъ каждую записку прямо по адресу. На вопросъ Ричарда, отъ кого онѣ посланы, вагонщикъ отвѣчалъ отрывисто: "отъ господина, сэръ", и, надѣвъ шляпу, которая была похожа на мягкій тазъ, хлопнулъ бичемъ, пробудилъ свою музыку, и мелодическіе звуки ея стали долетать до насъ слабѣе и слабѣе.
   -- Чей это вагонъ? не мистера ли Джорндиса? спросилъ Ричардъ нашего ямщика.
   -- Точно такъ, сэръ, отвѣчалъ ямщикъ.-- Отправляется въ Лондонъ.
   Мы распечатали записки. Каждая изъ нихъ была дупликатомъ другой и заключала въ себѣ слѣдующія слова, написанныя четкимъ и красивымъ почеркомъ:
   "Я ожидаю, мои милые, нашей встрѣчи весьма спокойно, и при этомъ случаѣ не желалъ бы видѣть принужденія ни съ той, ни съ другой стороны. Вслѣдствіе такого желанія, предъувѣдомляю васъ, что мы встрѣтимся какъ старые друзья, и о прошедшемъ не должно быть помину. Для васъ это будетъ служить весьма вѣроятнымъ, а для меня -- совершеннымъ облегченіемъ, и потому съ любовью къ вамъ остаюсь
   "Джонъ Джорндисъ."
   Быть можетъ, я болѣе моихъ спутниковъ имѣла причины изумляться такому посланію, потому что мнѣ до сихъ поръ не представлялось случая выразить свою благодарность тому, кто въ теченіе столь многихъ лѣтъ былъ моимъ благодѣтелемъ и моей единственной въ мірѣ опорой. Мнѣ никогда еще не приводилось подумать о томъ, буду ли я въ состояніи выразить всю мою признательность, которая слишкомъ глубоко лежала въ моемъ сердцѣ. Только теперь я начала думать и обдумывать о томъ, какимъ образомъ я встрѣчусь съ нимъ не поблагодаривъ его, и чувствовала, что исполнить это будетъ чрезвычайно трудно.
   Въ душѣ Ричарда и Ады полученныя записки пробудили одинаковое ощущеніе. Сами не зная почему, они убѣждены были, что выраженіе благодарности за какое бы то ни было благодѣяніе будетъ непріятно для ихъ кузена Джорндиса, и что, во избѣжаніе подобныхъ объясненій, онъ согласится прибѣгнуть къ самымъ страннымъ средствамъ и уверткамъ,-- онъ даже готовъ будетъ убѣжать отъ нихъ. Ада слабо припоминала слова своей матери, переданныя ей во время ранняго ея дѣтства, что когда, при одномъ необыкновенно великодушномъ и щедромъ съ его стороны поступкѣ, Ада отправилась къ нему на домъ поблагодарить его, онъ случайно увидѣлъ изъ окна, какъ она подходила къ дверямъ, въ ту же минуту вышелъ черезъ заднее крыльцо и въ теченіе трехъ мѣсяцевъ никто не зналъ, куда онъ дѣвался. Разговоръ нашъ на одну и ту же тему развивался болѣе и болѣе; онъ занималъ насъ въ теченіе цѣлаго дня, и о другомъ мы почти ни о чемъ не говорили, а если и случалось переходить на другой предметъ, то очень скоро возвращались къ прежнему. Мы старались отгадать, какую наружность имѣлъ домъ мистера Джорндиса; доѣхавъ до него, увидимъ ли мы мистера Джорндиса сейчасъ же послѣ нашего пріѣзда, или спустя нѣкоторое время, о чемъ онъ будетъ говорить съ нами, и что будемъ мы отвѣчать ему. Обо всемъ этомъ мы судили, догадывались, дѣлали свои заключенія и повторяли это снова и снова.
   Дорога была очень тяжела для лошадей, но тропинка для пѣшеходовъ находилась въ самомъ хорошемъ состояніи; и потому мы выходили изъ коляски и пѣшкомъ поднимались на вершины горъ. Намъ такъ нравилась эта прогулка, что мы продолжали ее достигнувъ возвышенія, гдѣ дорога снова становилась ровною и гладкою. Въ Бэрнетѣ насъ ожидала новая смѣна лошадей. Лошадей этихъ только что передъ нами накормили, и намъ нужно было подождать; вслѣдствіе этого мы снова сдѣлали прогулку, и довольно длинную, по широкому полю, ознаменованному какой-то кровопролитной битвой, и гуляли до тѣхъ поръ, пока коляска не догнала насъ. Эти прогулки до такой степени замедляли нашу поѣздку, что коротенькій день совершенно прошелъ, и длинная ночь наступила задолго передъ тѣмъ, какъ намъ пріѣхать въ Сентъ-Альфансъ, близъ котораго, какъ намъ извѣстно было, находился Холодный Домъ.
   Въ это время мы испытывали такое нетерпѣніе, такое душевное волненіе, что когда коляска наша прыгала и стучала но каменной мостовой старинной улицы, Ричардъ признался, что чувствовалъ безразсудное желаніе воротиться назадъ. Съ наступленіемъ ночи задулъ рѣзкій вѣтеръ и сдѣлался морозъ, такъ что Ада, которую Ричардъ съ величайшей заботливостью укуталъ, и я дрожали съ головы до ногъ. Когда, обогнувъ уголъ, коляска наша выѣхала за городъ, и когда Ричардъ сказалъ намъ, что ямщикъ, который обнаруживалъ состраданіе къ нашему такъ высоко настроенному нетерпѣнію, оглядывается и киваетъ головой, мы приподнялись въ коляскѣ на ноги (Ричардъ поддерживалъ Аду, изъ опасенія, чтобъ она не упала) и старались открыть взорами, на открытомъ пространствѣ, освѣщенномъ сіяніемъ звѣздъ, мѣсто нашего назначенія. На вершинѣ холма, возвышавшагося впереди, мерцалъ огонекъ. Указавъ бичемъ на этотъ огонекъ и воскликнувъ: "Вонъ Холодный Домъ!", ямщикъ, несмотря, что дорога шла въ гору, пустилъ лошадей въ галопъ, и онѣ помчали насъ съ такой быстротой, что изъ подъ колесъ поднималось облако страшной пыли, которое осыпало насъ будто брызгами изъ подъ колесъ водяной мельницы. Огонекъ то скрывался отъ нашихъ взоровъ и опять открывался, то снова прятался и снова появлялся; наконецъ мы повернули въ аллею и вскорѣ примчали къ тому мѣсту, гдѣ тотъ же самый огонекъ свѣтилъ уже довольно ярко. Онъ находился въ окнѣ -- такъ по крайней мѣрѣ казалось намъ въ темнотѣ ночи -- стариннаго дома, съ тремя шпицами на кровлѣ лицевого фасада и съ полу-циркульнымъ подъѣздомъ, ведущимъ къ порталу. Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ мы остановились, раздался звонъ колокольчика, и среди звуковъ его, звонко разливавшихся по тихому воздуху, среди отдаленнаго лая нѣсколькихъ собакъ, среди яркой полосы свѣта, вырывавшагося изъ открытыхъ дверей, среди клубовъ пару, поднимавшагося съ усталыхъ лошадей, и при усиленномъ біеніи нашихъ сердецъ, мы вышли изъ коляски въ сильномъ смущеніи.
   -- Ада, душа моя! Эсѳирь, моя милая! здравствуйте, здравствуйте! Какъ я радъ, что вижу васъ!... Рикъ, еслибъ въ эту минуту у меня была еще рука, я подалъ бы ее тебѣ!
   Джентльменъ, произносившій эти слова, чистымъ, звучнымъ гостепріимнымъ голосомъ, одной рукой обнялъ станъ Ады, а другой -- мой, цаловалъ насъ съ отеческой нѣжностью и наконецъ провелъ черезъ залу въ уютную комнатку, озаренную яркимъ, красноватымъ свѣтомъ пылающаго камина. Здѣсь онъ снова поцаловалъ насъ и, освободивъ свои руки, посадилъ меня и Аду другъ подлѣ друга на софу, нарочно придвинутую поближе къ камину. Я чувствовала, что если бы въ эту минуту мы стали стѣснять себя, онъ въ одну секунду убѣжалъ бы отъ насъ.
   -- Теперь, Рикъ, твоя очередь, сказалъ онъ: -- моя рука свободна теперь. Одно слово отъ чистаго сердца замѣняетъ хорошую рѣчь. Я отъ души, отъ всей души радъ видѣть тебя. Будь здѣсь совершенно какъ дома и прежде всего обогрѣйся.
   Ричардъ съ чувствомъ уваженія и искренности, явно выражавшимся на его лицѣ, сжалъ его руку обѣими руками и сказалъ (хотя и съ нѣкоторою горячностью, которая сильно тревожила меня: я одного только и боялась теперь, что, при малѣйшей съ нашей стороны опрометчивости, мистеръ Джорндисъ внезапно исчезнетъ):
   -- Вы очень добры, сэръ! Мы чрезвычайно много обязаны вамъ.
   Вмѣстѣ съ этимъ Ричардъ положилъ свою шляпу и пальто и подсѣлъ къ камину.
   -- Теперь скажите, понравилась ли вамъ эта поѣздка и понравилась ли вамъ мистриссъ Джэллиби? сказалъ мистеръ Джорндисъ, обращаясь къ Адѣ.
   Въ то время, какъ Ада отвѣчала на этотъ вопросъ, я взглянула (не считаю за нужное говорить, съ какимъ любопытствомъ взглянула я) на лицо мистера Джорндиса. Это было пріятное, умное, одушевленное лицо, быстро отражающее на себѣ всѣ малѣйшія движенія души; въ волосахъ его просвѣчивала серебристая просѣдь. По моему мнѣнію, лѣта его скорѣе приближались къ шестидесяти, а не къ пятидесяти; но, несмотря на то, онъ имѣлъ прямой станъ, мужественную осанку и крѣпкое тѣлосложеніе. Съ самой той минуты, какъ онъ заговорилъ съ нами, его голосъ отзывался въ душѣ моей знакомыми звуками, которыхъ я не могла опредѣлить; но вслѣдъ за тѣмъ что-то особенное, выразительное въ его манерѣ, какое-то особенно пріятное выраженіе въ его глазахъ въ ту же минуту напомнили мнѣ джентльмена, съ которымъ, шесть лѣтъ тому назадъ, въ незабвенный день моего отъѣзда въ Ридингъ, я встрѣтилась въ дилижансѣ. Я была увѣрена, что это былъ тотъ самый джентльменъ. Вовсю жизнь мою я неиспытывала такого страха, какъ при этомъ открытіи, потому что мистеръ Джорндисъ уловилъ мой взоръ и, по видимому, читая въ немъ мои сокровенныя мысли, бросилъ на дверь такой выразительный взглядъ, что я невольнымъ образомъ подумала, что мы тотчасъ лишимся его.
   Какъ бы то ни было, мнѣ пріятно сказать, что онъ остался на мѣстѣ и спросилъ мое мнѣніе о мистриссъ Джэллиби.
   -- Она слишкомъ занята африканскимъ дѣломъ, сэръ, отвѣчала я.
   -- Благородно! возразилъ мистеръ Джорндисъ.-- Но вы отвѣчаете мнѣ словами Ады. (Мимоходомъ сказать, я вовсе не слышала, что отвѣчала ему Ада.) У васъ у всѣхъ какъ я вижу, на умѣ совсѣмъ другое.
   -- Ваша правда, сэръ, сказала я, взглянувъ на Ричарда и Аду, которые взорами умоляли меня отвѣчать за нихъ.-- Мы думали, что мистриссъ Джэллиби, при своихъ занятіяхъ, сдѣлалась немного безпечна къ своему семейству.
   -- Ну, опять срѣзала! вскричалъ мистеръ Джорндисъ.
   Это восклицаніе снова встревожило меня.
   -- Однако, я опять вамъ скажу, что мнѣ хотѣлось бы знат немъ ей становилось хуже; наконецъ въ одинъ вечеръ ея мужъ (съ которымъ она не сказала ни слова съ той достопамятной ночи), увидѣлъ въ окно, что она со всѣхъ ногъ упала на каменныя плиты террасы, и бросился къ ней на помощь. Она оттолкнула его, злобно на него взглянула и сказала: я хочу умереть здѣсь, на этой террасѣ, и буду гулять здѣсь и тогда, когда меня похоронятъ, до тѣхъ поръ, пока не сокрушится гордость этого дома. И всякій разъ, когда несчастіе и позоръ будетъ грозить Дэдлокамъ, здѣсь будутъ слышаться мои шаги".
   Уаттъ смотритъ на Розу, та конфузится, хотя въ комнатѣ почти темно, и не то отъ смущеній, не то отъ испуга, опускаетъ глаза.
   Мистрисъ Роунсвель продолжаетъ:
   -- Выговоривъ свою угрозу, миледи умерла тутъ же на террассѣ, и съ той поры она носитъ названіе Дорожки привидѣнія. Если шумъ, который ты сейчасъ слышалъ, Уаттъ, только эхо, то странно, отчего онъ слышится именно по ночамъ и притомъ не всегда; часто его не бываетъ слышно по цѣлымъ мѣсяцамъ, но разъ его услышали, можно быть увѣреннымъ, что смерть или болѣзнь угрожаетъ фамиліи.
   -- А позоръ, бабушка?
   -- Позоръ никогда не касался Чизни-Куда, гордо возражаетъ ключница, и внукъ поспѣшно съ ней соглашается.
   -- Такъ вотъ, дѣтки, что гласитъ преданіе, но такъ это или нѣтъ, и отчего бы тамъ ни происходилъ этотъ звукъ,-- онъ очень непріятенъ, говоритъ мистрисъ Роунсвель, вставая со стула.
   -- И замѣчательно, что нельзя его не слышать,-- сама миледи говоритъ, а она ничего не боится. Никуда отъ него не спрячешься. Уаттъ, сзади тебя стоитъ большіе французскіе часы съ музыкой. Ихъ сюда нарочно поставили: когда они заведены, то ходятъ очень громко. Умѣешь ты обращаться съ такими вещами, Уаттъ?
   -- Кажется умѣю, бабушка.
   -- Такъ заведи ихъ.
   Уаттъ заводитъ часы и музыку!
   Теперь подойди сюда, говоритъ ключница.-- Сюда, дружокъ, къ постели миледи, къ изголовью. Кажется еще не совсѣмъ стемнѣло, но все равно, прислушайся. Слышишь шаги на террасѣ? Ихъ не заглушаетъ ни музыка, ни стукъ маятника, правда?
   -- Правда.
   -- То же и миледи говорить.
   

ГЛАВА VIII.
Много грp3;ховъ.

   Еще не разсвѣло, а я была ужъ на ногахъ. Зажженныя мною свѣчи отражались въ темныхъ стеклахъ окна, точно два маяка. Я съ интересомъ наблюдала, какъ, по мѣрѣ наступленія дня, все мѣняетъ свой видъ и окружающіе предметы постепенно выступаютъ изъ мрака. Все рѣзче и рѣзче вырисовывался лежащій передо мною ландшафтъ, по которому свободно гулялъ вѣтеръ, точно мысли, уносившія меня наканунѣ въ далекую область минувшаго. Мнѣ открывались незнакомые предметы сначала въ неясныхъ очертаніяхъ сквозь туманную дымку разсвѣта; кое гдѣ сверкали еще послѣднія звѣзды. Но съ каждой минутой рамки картины раздвигались, вотъ тусклый сумракъ исчезъ, прояснѣло, и глазамъ моимъ представился поразительный по своей новости пейзажъ. Сочетанія предметовъ и красокъ были до такой степени разнообразны и незнакомы, что для того, чтобъ разсмотрѣть все въ подробности, понадобилось бы не менѣе часа времени.
   Пламя моихъ свѣчей поблѣднѣло и какъ-то незамѣтно слилось со свѣтомъ дня; самые темные углы моей комнаты освѣтились, и яркій солнечный день засіялъ надъ веселымъ пейзажемъ; только высокая башня аббатства бросала на него легкую тѣнь, соотвѣтствующую суровому характеру зданія. Но я ужъ часто замѣчала, какъ подъ суровой внѣшностью скрывается кротость и нѣжность.
   Домъ былъ въ такомъ порядкѣ, а домочадцы такъ внимательны ко мнѣ, что я безъ большого труда освоилась со своими ключами. Тѣмъ не менѣе первая попытка ознакомиться съ содержимымъ всѣхъ ящиковъ въ кладовыхъ и буфетахъ, записать количество вареній, соленій и консервовъ, стекла, фарфора и множества другихъ вещей (что я дѣлала довольно медленно, по смѣшной привычкѣ старыхъ дѣвъ къ методичности) заняла у меня столько времени, что, услышавъ звонъ колокола, я просто не захотѣла вѣрить, чтобъ это звонили къ завтраку.
   Я поскорѣе приготовила чай, такъ какъ это тоже была моя обязанность, но, несмотря на поздній часъ, никто еще не сходилъ внизъ. Въ ожиданіи я рѣшила обойти садъ; это было прелестное мѣстечко. Къ лицевому фасаду дома вела красивая полукруглая аллея (та самая, по которой мы вчера подъѣхали), на пескѣ до сихъ поръ оставались глубокія колеи, и я попросила садовника заровнять ихъ. За домомъ былъ хорошенькій цвѣтникъ, откуда я увидала Аду; она стояла у своего окна и посылала мнѣ воздушные поцѣлуи. За цвѣтникомъ шелъ огородъ, дальше, за особой загородкой, стояли стоги сѣна и на конецъ хорошенькая, точно игрушечка, мыза.
   Весь Холодный домъ со своими тремя шпицами на крышѣ, съ разнокалиберными, то большими, то маленькими, но необыкновенно красивыми окнами, съ увитымъ розами и жимолостью трельяжемъ на южной стѣнѣ, со своимъ уютнымъ, простымъ и привѣтливымъ видомъ, былъ вполнѣ достоинъ своего хозяина.-- Такъ выразилась Ада, вышедшая ко мнѣ на встрѣчу подъ руку съ кузеномъ Джономъ, за что кузенъ Джонъ щипнулъ ея хорошенькую щещку.
   Мистеръ Скимполь былъ такъ же обворожителенъ за завтракомъ, какъ и наканунѣ. Къ столу былъ поданъ медъ, и это дало ему поводъ произнести цѣлую рѣчь о пчелахъ.
   -- Я не имѣю ничего противъ меда, говорилъ онъ (еще бы: онъ съ такимъ удовольствіемъ уплеталъ его!),-- но протестую противъ пчелъ, которыя имъ кичатся.
   Онъ никакъ не могъ понять, почему пчелъ ставятъ въ образецъ людямъ? Вѣроятно пчелѣ нравится дѣлать медъ,-- вѣдь никто не принуждаетъ, и смѣшно ставить ей въ заслугу ея вкусы.
   -- Еслибы каждый кондитеръ сталъ жужжать о себѣ по свѣту и накидываться на всякаго встрѣчнаго, требуя, чтобъ тотъ оцѣнилъ и похвалилъ его работу,-- вѣдь этакъ и жить бы нельзя! И наконецъ, развѣ не смѣшно: не успѣлъ человѣкъ сколотить капиталецъ и обзавестись домомъ, и вдругъ его безъ церемоніи выкуриваютъ сѣрой. Какого бы вы были мнѣнія о манчестерскомъ фабрикантѣ, еслибъ онъ занимался пряжей хлопчатой бумаги единственно съ цѣлью этимъ чваниться?
   По мнѣнію мистера Скимполя, шмель есть олицетвореніе болѣе веселой и остроумной мысли Шмель говоритъ просто,-- извините меня, мнѣ некогда заниматься сотами: на свѣтѣ столько интереснаго, а моя жизнь такъ коротка. Дайте мнѣ на свободѣ любоваться Божьимъ міромъ и пусть тѣ, кого это не нимаетъ, позаботятся обо мнѣ! Такова, по мнѣнію мистера Скимполя, философія шмеля, и онъ находить ее превосходной, И навѣрное шмель, уживчивый малый (судя во всему, что о немъ знаютъ), желалъ бы находиться въ добромъ согласіи съ пчелами, еслибъ эти напыщенныя созданія не кичились такъ своимъ медомъ!
   И онъ такъ остроумно распространялъ это разсужденіе на множество самыхъ разнообразныхъ предметовъ, что разсмѣшилъ насъ до слезъ, хотя и говорилъ со всею серьезностью, на какую былъ способенъ. Но меня ожидали мои обязанности и, оставивъ мистера Джерндайса, Ричарда и Аду внимать краснорѣчію мистера Скимполя, я удалилась.
   Покончивъ съ хозяйственными хлопотами, я возвращалась по корридору со связкою ключей въ рукѣ и услышала, что меня зоветъ мистеръ Джерндайсъ. Онъ былъ въ маленькой комнаткѣ, рядомъ со своей спальней; множество книгъ и бумагъ придавало этой комнаткѣ видъ библіотеки, а цѣлая коллекція сапогъ, башмаковъ и шляпныхъ картонокъ превращала ее въ какой-то музей.
   -- Садитесь, дорогая, сказалъ мнѣ мистеръ Джерндайсъ:-- Вы въ моей Ворчальнѣ. Когда я не въ духѣ, я прихожу сюда ворчать.
   -- Значитъ, вы рѣдко здѣсь бываете, сэръ, замѣтила я.
   -- О, вы меня не знаете! Когда я разочарованъ или обманутъ.. т. е. когда дуетъ восточный вѣтеръ, я удаляюсь сюда. Изъ всѣхъ комнатъ свою Ворчальню я посѣщаю всего чаще. Вы еще не знаете моего ужаснаго характера. Что съ вами, дорогая? Отчего вы такъ дрожите?
   Я не могла сдержаться. Я старалась быть твердой, но наединѣ къ нимъ, встрѣчая ласковый взглядъ его добрыхъ глазъ, я была такъ счастлива, такъ тронута, что мое сердце переполнилось и... я поцѣловала ему руку. Не помню, что я ему сказала, и даже говорила ли что нибудь. Онъ страшно смутился и отошелъ къ окну, я было подумала, что онъ сейчасъ выскочитъ въ окно, но успокоилась, когда онъ обернулся, и по его глазамъ я догадалась, отчего онъ ихъ пряталъ отъ меня.
   Онъ прикоснулся къ моей головѣ, говоря:
   -- Ну, ну, довольно. Не надо быть такой глупенькой!
   -- Больше этого не случится, сэръ, но на первый разъ мнѣ было трудно удержаться... промолвила я.
   -- Вздоръ! Ничуть не трудно! И почему бы не такъ? Дѣло самое простое: я слышу о славной маленькой дѣвочкѣ, сироткѣ, у которой нѣтъ никого на свѣтѣ, и забираю себѣ въ голову сдѣлаться ея покровителемъ. Она выростаетъ, болѣе чѣмъ оправдываетъ мое хорошее мнѣніе, и я остаюсь ея опекуномъ и другомъ. Что же тутъ удивительнаго? Ничего не можетъ быть проще! А теперь, кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ. Ну-ка, покажи мнѣ твое милое, довѣрчивое открытое личико.
   Я сказала себѣ: "Эсфирь, другъ мой, ты меня удивляешь, развѣ этого ждутъ отъ тебя?" и, сложивъ руки на корзинкѣ съ ключами, призвала на помощь все свое хладнокровіе.
   На лицѣ мистера Джерндайса выразилось полное одобреніе. Онъ началъ говорить со мною такъ довѣрчиво и просто, какъ будто мы бесѣдовали съ нимъ каждое утро съ незапамятныхъ временъ. Мнѣ даже казалось, что такъ оно и было.
   -- Значитъ, Эсфирь, ты не имѣешь никакого понятія объ этомъ судебномъ процессѣ? спросилъ онъ меня.
   Я отрицательно качнула головой.
   -- Сомнѣваюсь, есть-ли на свѣтѣ человѣкъ, который бы въ немъ хоть что нибудь понималъ. Судейскіе крючки такъ дьявольски его запутали, что первоначальная причина тяжбы давно потонула въ рѣкѣ временъ. Когда то дѣло шло о завѣщаніи, объ опекѣ по завѣщанію, но теперь весь вопросъ вертится на судебныхъ издержкахъ. Мы являемся въ судъ, исчезаемъ, присягаемъ, допрашиваемся, передопрашиваемся, аргументируемъ, прикладываемъ печати, апеллируемъ, взводимъ обвиненія, вносимъ предложенія, вертимся вокругъ лорда-канцлера и его свиты, тратимся въ пухъ и прахъ, пока не разсыплемся въ прахъ сами. Теперь весь вопросъ въ судебныхъ издержкахъ, все остальное давно исчезло, аки дымъ.
   Я замѣтила, что онъ началъ ерошить свои волосы, и, чтобъ отвлечь его вниманіе отъ непріятныхъ мыслей, спросила:
   -- Такъ все дѣло было въ завѣщаніи?
   -- Да, насколько можно добраться, дѣло было такъ: въ одинъ злосчастный день одинъ изъ Джерндайсовъ составилъ себѣ громадное состояніе и написалъ очень сложное завѣщаніе. Явился вопросъ, какъ устроить охранительную опеку надъ имуществомъ, и кончилось тѣмъ, что все имущество растаяло въ этомъ вопросѣ. Тѣ, кто долженъ былъ получить по завѣщанію цѣлое богатство, доведены до такого ужаснаго состоянія, до такой нищеты, что, окажись они виновными въ похищеніи этихъ денегъ, и тогда постигшая ихъ кара была бы не больше Что касается самаго завѣщанія, то оно давно уже обратилось въ мертвую букву. Съ самаго начала этого злосчастнаго иска каждому участнику сообщается то, что уже извѣстно всѣмъ прочимъ; каждый долженъ имѣть копіи со всѣхъ вновь выходящихъ бумагъ, которыхъ накопляются цѣлые возы, долженъ платить за копіи, хоть и не получаетъ ихъ, и хоть никто въ нихъ не нуждается. И вы обязаны вертѣться въ этомъ бѣлкиномъ колесѣ, принимать участіе въ адской пляскѣ издержекъ, взятокъ, и такой безсмыслицы, какая не снилась и вѣдьмамъ на шабашѣ. Правосудіе ставитъ вопросы закону, законъ возвращаетъ ихъ открытыми; законъ находитъ, что они неразрѣшимы, правосудіе говоритъ, что законъ ошибается. И оба не могутъ ничего рѣшить безъ такихъ-то ходатаевъ, адвокатовъ со стороны А и такихъ-то со стороны В, и такъ далѣе до конца азбуки, точно сказка о бѣломъ бычкѣ. И такъ идетъ дѣло изъ года въ годъ, изъ поколѣнія въ поколѣніе, и тяжба возобновляется вновь и вновь, никогда не кончаясь. И вы никакимъ способомъ не можете выйти изъ числа тяжущихся, потому что вы участникъ и должны оставаться участникомъ, нравится это вамъ, или нѣтъ. Но главное: не надо думать. Бѣдный Томъ Джерндайсъ, мой дѣдушка, началъ думать и дошелъ до самоубійства.
   -- Тотъ мистеръ Джерндайсъ, чью исторію я слышала? спросила я.
   Онъ тихо наклонилъ голову.
   -- Да, Эсфирь, я его наслѣдникъ и это его домъ. Когда я сюда пріѣхалъ, это былъ настоящій Холодный домъ, на немъ отразилась нищета его хозяина.
   -- Какъ онъ измѣнился!
   -- Прежде онъ назывался: Домъ со шипцами, но дѣдушка далъ ему теперешнее названіе и поселился въ немъ затворникомъ. Съ утра до ночи корпѣлъ онъ надъ грудами тяжебныхъ бумагъ, въ тщетной надеждѣ распутать всю эту мистификацію и привести дѣло къ концу. Между чѣмъ домъ началъ разрушаться, вѣтеръ свисталъ въ щеляхъ стѣнъ, дождь протекалъ сквозь дырявую крышу, двери отказывались служить, дорожки заросли сорною травою. Когда я впервые увидѣлъ то, что оставалось отъ этого дома, мнѣ показалось, что и онъ посягнулъ на свою жизнь, за одно со своимъ несчастнымъ владѣльцемъ.
   Къ концу разсказа мистеръ Джерндайсъ весь дрожалъ. Онъ всталъ, прошелся по комнатѣ и мало по малу успокоился; лицо его прояснилось, онъ взглянулъ на меня, заложилъ руки въ карманы и сѣлъ.
   -- Я вѣдь говорилъ тебѣ, душечка, что здѣсь Ворчальня. Теперь сама видишь. Да, на чемъ, бишь, я остановился?
   -- На счастливой перемѣнѣ, произведенной вами въ Холодномъ домѣ.
   -- Да, правда, на Холодномъ домѣ. Въ Лондонѣ много нашихъ домовъ, и всѣ они и до сего дня въ такомъ же точно состояніи, въ какомъ былъ тогда Холодный домъ. Я сказалъ: нашихъ, подразумѣвая участвующихъ въ процессѣ, но я долженъ бы сказать, что вся эта недвижимость принадлежитъ судебнымъ издержкамъ: только судебнымъ издержкамъ достанется когда-нибудь то, что уцѣлѣетъ, только онѣ могутъ получить что-нибудь для всѣхъ же другихъ процессъ былъ бѣльмомъ на глазу и не принесъ ничего, кромѣ боли разочарованія. Въ Лондонѣ цѣлая улица такихъ домовъ; они стоятъ точно слѣпые калѣки со своими окнами, заложенными камнемъ, съ выбитыми стеклами и рамами, съ оторванными, печально повисшими на одной петлѣ ставнями, съ обломанными, заржавленными желѣзными рѣшетками; печи въ нихъ развалились, лѣстницы и двери обросли мохомъ и плѣсенью и угрожаютъ входящему смертью, балки подгнили и обвалились. Холодный домъ не былъ во владѣніи Верховнаго суда, но его хозяинъ былъ достояніемъ суда, и Холодный домъ былъ запечатанъ той же печатью, какъ и всѣ дома, состоящіе въ судебной опекѣ: большою печатью Верховнаго суда. Кто ее не знаетъ въ Англіи? Дѣти, и тѣ знаютъ!
   -- Но какъ измѣнился онъ теперь! опять сказала я.
   -- Да, отвѣчалъ онъ, повеселѣвъ:-- очень умно съ твоей стороны обращать мое вниманіе на лицевую сторону медали! (Какой незаслуженный комплиментъ моему уму!) Да, все это такія вещи, что я позволяю себѣ думать о нихъ только въ своей Ворчальнѣ. Впрочемъ, можешь разсказать Рику и Адѣ, если хочешь,-- предоставляю это твоему усмотрѣнію и полагаюсь на твою разсудительность, прибавилъ онъ серьезнымъ тономъ.
   -- Мнѣ кажется, сэръ... начала я.
   -- Душенька, зови меня лучше опекуномъ.
   Онъ сказалъ это такъ небрежно, точно это былъ простой капризъ, но подъ этой небрежностью скрывалась глубокая нѣжность. Я опять почувствовала, что задыхаюсь отъ волненія, и сказала себѣ: "Эсфирь, возьми себя въ руки! Понимаешь,-- ты должна!" И чтобы окончательно прійти въ себя, я легонько встряхнула корзиночку съ ключами, крѣпко ее стиснула и спокойно отвѣтила:
   -- Мнѣ кажется, опекунъ, что вы, полагаясь на мою разсудительность, слишкомъ высоко меня цѣните. Боюсь, что вы скоро во мнѣ разочаруетесь: я далеко не умна. Вы и сами, конечно, скоро бы это замѣтили, еслибъ даже у меня не хватило мужества сознаться самой.
   Но онъ ничѣмъ не обнаружилъ своего разочарованія; напротивъ! съ веселой улыбкой онъ сказалъ, что знаетъ меня отлично, и что для него я достаточно умна.
   -- Можетъ быть я сдѣлаюсь такой современенъ, но пока...
   -- Ты настолько умна, что можешь быть премилой хозяюшкой для всѣхъ насъ, дорогая моя, возразилъ онъ шутливо,-- маленькой старушкой, про которую въ дѣтской пѣсенкѣ поется, какъ она въ своемъ усердіи хочетъ смести паутину даже съ неба. А ты будешь сметать съ нашего неба не только паутину, но всякое облачко, и твое хозяйничанье, Эсфирь, должно кончиться тѣмъ, что мы въ одинъ прекрасный день наглухо заколотимъ Ворчальню.
   Съ этого дня у насъ вошло въ привычку давать мнѣ разныя прозвища; звали меня старушкой, хозяюшкой, мистрисъ Шиптонъ, тетушкой Гоббардъ, матушкой Дурденъ и множествомъ подобныхъ именъ, за которыми мое собственное имя совершенно затерялось.
   -- Однакожъ вернемся къ серьезному разговору, продолжалъ мистеръ Джерндайсъ:-- Ричардъ красивый, много обѣщающій юноша. Что съ нимъ дѣлать?
   Милосердый Боже! что за мысль спрашивать моего совѣта по такому важному вопросу!
   -- Онъ долженъ избрать себѣ профессію, продолжалъ мистеръ Джерндайсъ, заложивъ руки въ карманы и комфортабельно вытянувъ ноги,-- Онъ долженъ самъ сдѣлать выборъ. Само собой, что какъ только мы подымемъ этотъ вопросъ, все скопище париковъ закопошится, но такъ или иначе это должно быть сдѣлано.
   -- Скопище чего, опекунъ? переспросила я.
   -- Скопище париковъ,-- это, по моему, единственное подходящее для нихъ имя. Ричардъ несовершеннолѣтній и состоитъ подъ опекой суда, и по вопросу о выборѣ для него профессіи всѣ они должны высказать свое мнѣніе: Кенджъ и Карбой скажутъ свое мнѣніе и какой-нибудь мистеръ Нѣкто, состоящій въ должности могильщика, погребающаго законныя основанія исковъ въ задней комнатѣ Верховнаго суда, тоже скажетъ что нибудь по этому поводу, канцлеръ со всей своей свитой тоже изречетъ вѣское слово. Всѣ они получатъ за это прекрасное вознагражденіе, и вся процедура будетъ совершаться напыщенно, многословно, безтолково и дьявольски дорого; вотъ это я и называю болтовней париковъ. За что человѣчество наказано этою язвой? За чьи грѣхи столько юныхъ созданій попало въ эту яму?-- не знаю, но дѣло обстоитъ такъ.
   И мистеръ Джерндайсъ опять взъерошилъ свои волосы и намекнулъ на восточный вѣтеръ. Но лучшимъ доказательствомъ его доброты было то, что, несмотря на сильное волненіе, при взглядѣ на меня лицо его приняло свое обычное кроткое выраженіе.
   -- Мнѣ кажется, лучше всего спросить самого Ричарда, къ чему онъ чувствуетъ призваніе, замѣтила я.
   -- Я самъ то же думалъ. Знаешь, ты такъ умѣешь все улаживать, у тебя столько такта и хладнокровія,-- поговори съ нимъ и съ Адой, и посмотримъ, что у тебя выйдетъ. Я увѣренъ, что молоденькая старушка отлично устроитъ это дѣло.
   Я совсѣмъ растерялась передъ важностью возложеннаго на меня порученія. Я думала, что онъ самъ поговоритъ съ Ричардомъ, и никакъ не ожидала, что онъ поручитъ это мнѣ. Я сказала, что постараюсь исполнить его просьбу, хотя и боюсь (я чувствовала, что необходимо повторить это),-- что вовсе не такъ умна, какъ онъ воображаетъ; по опекунъ только разсмѣялся на это своимъ милымъ задушевнымъ смѣхомъ.
   -- Однако пойдемъ; на сегодня довольно съ насъ Ворчальни, сказалъ онъ вставая и отталкивая стулъ:-- постой, одно послѣднее слово: нѣтъ ли у тебя на душѣ чего нибудь, о чемъ ты хотѣла бы спросить меня, дорогая Эсфирь?
   Онъ такъ пристально смотрѣлъ на меня, что и я въ свою очередь внимательно на него взглянула и, понявъ его мысль, спросила:
   -- О себѣ, сэръ?
   -- Да.
   Я осмѣлилась положить свою руку (она дрожала гораздо сильнѣе, чѣмъ бы мнѣ хотѣлось) на его и сказала:
   -- Я ни о чемъ не спрошу, опекунъ. Я увѣрена, что еслибъ должна была что нибудь знать, еслибъ это кому нибудь было нужно, вы сказали бы мнѣ и безъ моей просьбы. Какое бы у меня было черствое сердце, еслибъ я не вполнѣ вамъ довѣряла. Мнѣ не о чемъ васъ спрашивать, рѣшительно не о чемъ!
   Онъ взялъ меня подъ руку, и мы пошли къ Адѣ. Съ той минуты я чувствовала себя съ нимъ совершенно легко и непринужденно, но желала больше узнавать о себѣ и была вполнѣ счастлива.
   Первое время мы вели въ Холодномъ домѣ очень дѣятельную и суетливую жизнь, такъ какъ должны были перезнакомиться со всѣми, ближними и дальними сосѣдями, знакомыми мистера Джерндайса. Во всѣхъ, знавшихъ мистера Джерндайса, мы съ Адой подмѣтили любопытную черту: всѣ они нуждались въ деньгахъ.
   Сидя съ нимъ по утрамъ въ Ворчальнѣ и помогая ему разбирать письма и отвѣчать на нихъ, мы изумлялись тому, что почти всѣ его знакомые, повидимому, поставили себѣ задачей жизни устраивать комитеты, привлекать къ нимъ членовъ и занимать деньги на свои предпріятія. Дамы не уступали въ этомъ отношеніи мужчинамъ и, по моему, были даже назойливѣе. Онѣ страстно кидались въ эти комитеты и съ необычайной стремительностью вербовали жертвователей на подписные листы; казалось, вся ихъ жизнь проходитъ въ раздачѣ и разсылкѣ по почтѣ всюду, гдѣ есть почтовыя конторы, подписныхъ листовъ всякаго рода со взносами отъ гинеи до пенса. Онѣ нуждались во всемъ: въ старыхъ платьяхъ, изношенномъ бѣльѣ, въ деньгахъ, углѣ, супѣ, кредитѣ, автографахъ, фланели; онѣ нуждались во всемъ томъ, что было и чего даже не было у мистера Джерндайса.
   Предложенія не уступали въ разнообразіи просьбамъ,-- предлагали выстроить новый домъ, выкупить изъ залога старый, возвести художественное зданіе (къ письму приложена гравюра), учредить по образцу средневѣковыхъ братствъ общину сестеръ Маріи, выразить благодарность мистрисъ Джеллиби, заказать портретъ масляными красками секретаря комитета для поднесенія его тещѣ, глубокая привязанность которой къ зятю всѣмъ извѣстна,-- словомъ, предлагалось рѣшительно все, начиная съ полумилліонной ренты и кончая мраморнымъ монументомъ и серебрянымъ чайникомъ. Подписывались тоже весьма разнообразно; тутъ были и англійскія женщины, и дщери Великобританіи, сестры Вѣры, сестры Надежды, короче, сестры всѣхъ основныхъ добродѣтелей, были уроженки Америки и множество другихъ псевдонимовъ. Казалось, всѣ онѣ только и дѣлаютъ, что выбираютъ, баллотируютъ, вербуютъ членовъ десятками тысячъ, подаютъ голоса и представляютъ куда-то кандидатовъ.
   Наши слабыя головы кружились при мысли о той лихорарадочной жизни, которую должны вести эти неутомимыя дамы. Изъ всѣхъ наиболѣе отличалась своей грабительской благотворительностью (если можно такъ выразиться) нѣкая мистрисъ Нардигль, которая, судя по числу писемъ, полученныхъ отъ нея мистеромъ Джерндайсомъ, имѣла почти такой же талантъ къ корреспонденціи, какъ и мистрисъ Джеллиби. Мы замѣтили, что вѣтеръ постоянно мѣнялся, какъ только упоминалось имя мистрисъ Пардигль. Рѣчь мистера Джерндайса въ такихъ случаяхъ рѣзко прерывалась, и онъ заговаривалъ о томъ, что есть два рода благотворителей: одни мало дѣлаютъ и много объ этомъ шумятъ, другіе потихоньку и безъ шума дѣлаютъ много. Подозрѣвая, что мистрисъ Пардигль принадлежитъ къ первымъ, мы очень желали ее видѣть и очень обрадовались, когда въ одинъ прекрасный день она явилась къ намъ со своими пятью сыновьями.
   Это была дама внушительныхъ размѣровъ, съ крупнымъ носомъ, осѣдланнымъ очками, и такимъ громовымъ голосомъ, что ему было тѣсно въ обыкновенной комнатѣ и онъ постоянно какъ будто рвался на просторъ. Вообще мистрисъ Пардигль несомнѣнно нуждалась въ просторѣ, ибо не успѣла она войти въ комнату, какъ опрокинула нѣсколько (довольно далеко разставленныхъ) стульевъ подоломъ своего необъятнаго платья.
   Только я и Ада оказались дома; мы приняли ее робко, охваченныя принесеннымъ ею съ собою холодомъ, отъ котораго совсѣмъ посинѣли (такъ по крайней мѣрѣ намъ показалось) слѣдовавшіе за ней по пятамъ маленькіе Пардигли.
   -- Молодыя дѣвицы, затараторила мистрисъ Пардигль послѣ первыхъ привѣтствій:-- рекомендую, мои пять сыновей. Вамъ, можетъ быть, случалось встрѣчать ихъ имена (вѣроятно и не разъ) на подписныхъ листахъ, которые имѣются у моего многоуважаемаго друга, мистера Джерндайса. Эгбертъ; мой первенецъ, двѣнадцати лѣтъ, послалъ всѣ свои карманныя деньги (пять шиллинговъ и три пенса) Токагупскимъ индѣйцамъ; Освальдъ, мой второй сынъ, десяти съ половиною лѣтъ, тотъ самый ребенокъ, который пожертвовалъ два шиллинга и девять пенсовъ на великую національную манифестацію кузнецовъ; для той же цѣли мой третій сынъ девяти-лѣтній Френсисъ, далъ одинъ шиллингъ и шесть съ половиною пенсовъ; Феликсъ, четвертый, семи лѣтъ, послалъ восемь пенсовъ Обществу престарѣлыхъ вдовицъ; Альфредъ, младшій, пяти лѣтъ, добровольно вступилъ въ Союзъ Дѣтей Радости и обязался не употреблять во всю свою жизнь табаку ни въ какомъ видѣ.
   Я никогда не видѣла дѣтей съ такими недовольными, сердитыми лицами, какъ у маленькихъ Пардиглей: это не была обыкновенная дѣтская досада, выражающаяся смѣшными гримасами, а дикое озлобленіе. При упоминаніи о Токагунскихъ индѣйцахъ Эгбертъ скроилъ такую свирѣпую дикарскую физіономію, что. его можно было смѣло принять за одного изъ самыхъ чистокровныхъ членовъ этого племени. Да и у остальныхъ дѣтей лица искажались при обозначеніи пожертвованныхъ ими суммъ; одинъ только маленькій новобранецъ въ Союзъ Дѣтей Радости продолжалъ стоять разинувъ ротъ съ прежнимъ тупоумнымъ видомъ.
   -- Вы посѣтили мистрисъ Джеллиби, если я не ошибаюсь? продолжала мистрисъ Пардигль.
   Мы отвѣтили, что даже ночевали тамъ.
   -- Мистрисъ Джеллиби -- истинная благодѣтельница человѣческаго рода и вполнѣ заслуживаетъ, чтобъ ей подали руку помощи, возгласила гостья своимъ громовымъ басомъ, (кстати, мнѣ все казалось, что въ горлѣ у нея сидить инструментъ, усиливающій ея голосъ; мнѣ казалось, что и очки, въ качествѣ орудія, помогающаго зрѣнію, излишняя роскошь для ея выпученныхъ глазъ).-- Мои мальчики тоже выказали свое сочувствіе африканскому вопросу, продолжала мистрисъ Пардигль: -- Эгбертъ пожертвовялъ шиллингъ и шесть пенсовъ, т. е., всѣ свои карманныя деньги за девять недѣль: тоже сдѣлали Освальдъ и остальные по мѣрѣ своихъ маленькихъ средствъ. Однако я не во всемъ согласна съ мистрисъ Джеллиби и не одобряю ея отношенія къ дѣтямъ. На какомъ основаніи они исключены изъ участія въ дѣлѣ, которому она себя посвятила? Не знаю, кто изъ насъ правъ, можетъ быть я и заблуждаюсь, но у меня другой образъ мыслей и я всюду вожу за собою своихъ дѣтей.
   При этихъ словахъ изъ устъ старшаго мальчика вылетѣлъ болѣзненный звукъ, который онъ постарался замаскировать зѣвотой, но мы съ Адой остались при томъ убѣжденіи, что это былъ стонъ.
   -- Каждый день аккуратно они посѣщаютъ со мною утреннюю службу, для чего встаютъ въ шесть часовъ утра круглый годъ, даже зимой; и затѣмъ, втеченіе дня, ходятъ за мною всюду, куда призываетъ меня долгъ. Я состою попечительницей школъ и членомъ благотворительнаго общества, засѣдаю въ комитетѣ народныхъ чтеній, въ комитетѣ раздачи пожертвованій, въ мѣстномъ комитетѣ о новорожденныхъ и во многихъ другихъ. Однѣ баллотировки отнимаютъ у меня массу времени; я думаю, нѣтъ человѣка, который былъ бы заваленъ работой, какъ я. По дѣти всюду мнѣ сопутствуютъ и поучаются: знакомятся съ бѣднымъ классомъ, пріобрѣтаютъ навыкъ къ благотворительнымъ занятіямъ, короче, получаютъ вкусъ ко всѣмъ этимъ вещамъ, что впослѣдствіи сдѣлаетъ ихъ полезными слугами ближнихъ и доставитъ удовлетвореніе имъ самимъ. Мои дѣти не легкомысленны -- всѣ свои карманныя деньги они тратятъ подъ моимъ руководствомъ на пожертвованія съ благотворительною цѣлью; они посѣщаютъ такъ много публичныхъ митинговъ, выслушиваютъ столько лекцій, рѣчей, проповѣдей, собесѣдованій, какъ рѣдко удается молодому поколѣнію. Мой пятилѣтній Альфредъ, который, какъ я вамъ говорила, поступилъ въ Союзъ Дѣтей Радости, былъ въ числѣ немногихъ дѣтей, доказавшихъ, что они поступили въ этомъ случаѣ вполнѣ сознательно: въ достопамятный вечеръ своего вступленія въ Союзъ эти дѣти (въ томъ числѣ и мой Альфредъ) выслушали горячую рѣчь предсѣдателя, продолжавшуюся ровно два часа.
   Альфредъ посмотрѣлъ на мать такими сердитыми глазами, какъ будто хотѣлъ сказать^ что онъ и до сихъ поръ не забылъ этого злосчастнаго вечера.
   -- Вы можетъ быть замѣтили на подписныхъ, листахъ, которые я присылала нашему уважаемому другу, мистеру Джерндайсу, что послѣ именъ моихъ птенцовъ въ концѣ всегда стоитъ: 0. А. Пардигль, чл. кор. общ., пожертвовалъ фунтъ стерлинговъ,-- это ихъ отецъ. Мы обыкновенно наблюдаемъ одинъ и тотъ же порядокъ: я вношу свою лепту первая, затѣмъ слѣдуютъ дѣтскіе взносы, сообразно съ возрастомъ и средствами каждаго, а мистеръ Пардигль составляетъ арьерградъ. Онъ счастливъ, что можетъ подъ моимъ руководствомъ дѣлать свои скромныя приношенія, и мы увѣрены, что, поступая такимъ образомъ, не только доставляемъ себѣ удовольствіе, но и показываемъ хорошій примѣръ нашимъ ближнимъ.
   Пока я выслушивала эту тираду, у меня все время вертѣлся вопросъ: что если бы мистеръ Джеллиби сошелся гдѣ-нибудь на обѣдѣ съ мистеромъ Пардиглемъ и, оставшись послѣ обѣда съ нимъ наединѣ, вздумалъ бы открыть ему свою душу, услышалъ ли бы и онъ въ свою очередь такое же интимное признаніе отъ мистера Пардигля? Я покраснѣла, поймавъ себя на такой мысли, но не могла прогнать ее изъ головы.
   -- У васъ здѣсь отличное мѣстоположеніе, сказала мистрисъ Пардигль, подойдя къ окну.
   Мы очень обрадовались возможности перемѣнись разговоръ и принялись расписывать красоты ландшафта, но очки на кругломъ носѣ отнеслись къ нимъ съ самымъ обиднымъ равнодушіемъ.
   -- Знаете вы мистера Гошера? спросила мистрисъ Пардигль.
   Мы должны были сознаться, что не имѣемъ этого удовольствія.
   -- Большая потеря для васъ, заявила гостья убѣжденнымъ тономъ:-- Гошеръ -- страстный, пылкій ораторъ, полный огня. Вонъ та полянка какъ будто самой природой предназначена для публичнаго митинга; взобравшись здѣсь на повозку, мистеръ Гошеръ могъ бы при удобномъ случаѣ говорить передъ вами цѣлые часы. Ну-съ, молодыя дѣвицы, продолжала она, вставъ и отодвигая свой стулъ отъ окна, при чемъ какая-то невидимая сила опрокинула своявшій на порядочномъ разстояніи круглый столикъ съ моей рабочей корзиной:-- теперь, я полагаю, вы достаточно меня знаете?
   При этомъ щекотливомъ вопросѣ Ада посмотрѣла на меня съ самымъ откровеннымъ ужасомъ, а на моихъ щекахъ вспыхнулъ румянецъ, обнаружившій преступный характеръ моихъ мыслей.
   -- Полагаю, вамъ ясны наиболѣе выдающіяся стороны моего характера. Онѣ такъ рѣзко бросаются въ глаза, что ихъ нельзя не замѣтить, да я ихъ и не скрываю. Скажу прямо: я человѣкъ труда; я люблю тяжелую работу, наслаждаюсь ею. Возбужденіе мнѣ полезно, я такъ привыкла къ тяжелому труду, что не знаю усталости.
   По долгу вѣжливости мы пробормотали, что такая черта большая рѣдкость и достойна всякой похвалы, или что-то въ этомъ родѣ,-- хорошенько не помню.
   Я очень люблю дѣтей и всегда рада быть съ ними, но на этотъ разъ дѣтское общество доставило мнѣ мало удовольствія. Какъ только мы вышли изъ дому, Эгбертъ, точно уличный попрошайка, сталъ канючить у меня шиллингъ на томъ основаніи, что его карманные деньги у него "зажилили". На мое замѣчаніе, что такое выраженіе совершенно неприлично особенно по отношенію къ матери, онъ только пробурчалъ: "Подѣломъ ей"! и ущипнулъ меня за руку съ любезнымъ комментаріемъ. "Что? Не нравится"? Затѣмъ онъ продолжалъ уже но адресу матери: "Ну, не срамъ ли то, что она дѣлаетъ? Увѣряетъ, что даетъ мнѣ деньги, а потомъ сама отнимаетъ. И зачѣмъ она ихъ называетъ мопми, когда я не могу ихъ тратить, куда хочу"? Эти дерзкіе вопросы возбудили воинственный духъ въ Освальдѣ и Френсисѣ, и всѣ трое принялись щипать мои руки, такъ больно закручивая кожу, что я едва не кричала. Тѣмъ временемъ Феликсъ отдавилъ мнѣ ноги, а членъ Союза Радости, который жертвовалъ цѣликомъ свои карманныя деньги и потому долженъ былъ воздерживаться не только отъ табаку, но и отъ сладкаго, такъ побагровѣлъ отъ огорченія и злости, когда мы проходили мимо лавки пирожника, что я чуть не умерла отъ испуга.
   Никогда я такъ не страдала тѣломъ и душой, какъ во время этой прогулки съ милыми малютками, такъ безчеловѣчно отплатившими мнѣ за то, что я отнеслась къ нимъ по человѣчески.
   Я вздохнула съ облегченіемъ, когда мы наконецъ достигли цѣли нашего похода, хотя это было очень печальное мѣсто. Кирпичникъ жилъ въ одной изъ убогихъ лачугъ, разбросанныхъ вокругъ кирпичнаго завода; у разбитыхъ окопъ лачугъ лѣпились свиные хлѣва, въ садахъ передъ дверьми не было ничего кромѣ лужъ стоячей водѣ; мѣстами вдоль стѣнъ стояли старыя кадки для стока дождевой воды, мѣстами для той же цѣли были покрыты ямы, превратившіяся въ колодцы съ жидкой грязью.
   Кое-гдѣ шатались или зѣвали у дверей и оконъ мужчины и женщины. Когда мы проходили мимо, они стали подсмѣиваться надъ господами, которые суютъ носъ не въ свое дѣло и лучше бы сидѣли по домамъ, чѣмъ надоѣдать добрымъ людямъ, да не пачкали бы башмачки, шляясь сюда смотрѣть, какъ живетъ простой народъ.
   Мистрисъ Пардигль храбро открывала шествіе, громогласно порицая грубость и неопрятность этихъ людей (я думаю, каждый изъ насъ былъ бы не чище, живя въ подобномъ мѣстѣ). Она привела насъ въ самую дальнюю лачугу, гдѣ мы всѣ съ трудомъ помѣстилась, когда вошли.
   Въ сырой и вонючей конурѣ кромѣ насъ были еще люди: женщина съ подбитымъ глазомъ няньчила у огня тяжело дышавшаго ребенка; мужчина съ страшно истощеннымъ лицомъ, весь выпачканный въ глинѣ, лежалъ на полу и курилъ трубку; сильный, здоровый парень примѣрялъ собакѣ ошейникъ, разбитная дѣвушка стирала что-то въ грязной водѣ.
   Когда мы вошли, всѣ взглянули на насъ, но никто не промолвилъ привѣтствія; женщина отвернулась, чтобы скрыть подбитый глазъ.
   -- Ну, друзья мои, какъ поживаете? произнесла мистрисъ Пардигль, но мнѣ показалось, что сухой тонъ ея голоса не совсѣмъ соотвѣтствовалъ этому ласковому привѣтствію.-- Вотъ я и опять у васъ. Помните, я говорила, что не знаю усталости. Я люблю тяжелый трудъ и вѣрна своему слову.
   -- Я не понимаю, что значитъ усталость,-- этого слова для меня не существуетъ. Попробуйте меня утомить, и вы увидите, что это невозможно, говорила мистрисъ Пардигль:-- многочисленность препятствій, которыя я преодолѣваю, размѣры моей дѣятельности (хотя я я считаю ее бездѣлицею) меня самое часто поражаютъ. Бывало такъ, что мои птенцы и мистеръ Пардигль изнемогали отъ усталости только присутствуя при моей работѣ, я же оставалась свѣжа, какъ жаворонокъ.
   Если сердитое лицо старшаго птенца могло стать еще сердитѣе, то это случилось теперь. Я замѣтила, какъ онъ сжалъ руку въ кулакъ и какъ будто нечаянно стукнулъ ею въ дно своей шляпы.
   -- Моя неутомимость оказываетъ мнѣ большія услуги, когда я дѣлаю свои визиты бѣднякамъ. Если я встрѣчаю человѣка, который не желаетъ меня слушать, я ему прямо говорю: любезный, я не знаю усталости, я ни передъ чѣмъ не уступаю, начатое всегда довожу до конца. Это производитъ изумительное дѣйствіе. Какъ разъ сегодня я должна навѣстить нѣсколькихъ бѣдняковъ здѣсь по близости; надѣюсь, что вы, миссъ Соммерсонъ, и вы, миссъ Клеръ, будете мнѣ сопутствовать.
   Я попробовала было увильнуть, сославшись на неотложныя дѣла, но эта отговорка не была принята. Тогда я сказала, что не увѣрена въ своихъ силахъ: тутъ нужно умѣнье обращаться съ людьми, столь отличными отъ меня по своему положенію, нужно знаніе человѣческаго сердца,-- въ чемъ я была совершенно неопытна. Прежде чѣмъ учить другихъ, я должна сама поучиться; я не могу повѣрить, что для того, чтобъ что нибудь сдѣлать, достаточно однихъ добрыхъ намѣреній. По всѣмъ этимъ причинамъ я считаю, что лучше всего будетъ, если я постараюсь быть полезной окружающимъ, буду оказывать имъ услуги по мѣрѣ моихъ силъ, постепенно расширяя кругъ моихъ обязанностей. Все это я высказала только потому, что мистрисъ Пардигль была гораздо старше и опытнѣе меня, къ тому же отличалась почти военной отвагой.
   -- Вы говорите такъ, вѣроятно, потому, миссъ Соммерсонъ, что неспособны къ тяжелой работѣ, къ тому напряженіе силъ, котораго она требуетъ, а въ этомъ вся суть. Но если вы не прочь посмотрѣть на меня въ дѣлѣ (я сейчасъ со всѣмъ семействомъ отправляюсь къ сосѣднему кирпичнику, большому негодяю), я буду очень рада взять васъ съ собою, и миссъ Клеръ также, если она окажетъ мнѣ честь.
   Мы съ Лдой переглянулись, и такъ какъ все равно собирались итти гулять, то и приняли предложеніе. Сходивъ за шляпками, мы вернулись въ гостиную и застали, что дѣти толкутся въ углу, а мистрисъ Пардигль ходить по комнатѣ, опрокидывая всю наличную легкую мебель.
   Мистрисъ Пардигль завладѣла Адой, а я пошла съ дѣтьми. Ада говорила потомъ, что мистрисъ Пардигль всю дорогу разсказывала ей своимъ басомъ о кровопролитной борьбѣ, которую она цѣлыхъ три года вела съ другой дамой. Весь вопросъ былъ въ томъ, чья кандидатка попадетъ въ пріютъ, и сколько ей пришлось подать просьбъ, предложеній, сколько разъ дѣло баллотировалось!
   Повидимому, это состязаніе доставило удовольствіе всѣмъ участвующимъ, кромѣ кандидатокъ, которыя и до сихъ поръ еще никуда не попали.
   -- Всѣ вы тутъ, или еще кого Богъ дастъ? проворчалъ лежащій на полу и, облокотившись на руку, принялся насъ разглядывать.
   -- Нѣтъ, мой другъ, мы всѣ здѣсь, отвѣчала мистрисъ Пардигль, усаживаясь на стулъ и опрокидывая другой.
   -- Потому что, видите ли, мнѣ сдается, не мало ли васъ притащилось, проговорилъ мужчина, не выпуская изо рта трубки и продолжая насъ разсматривать.
   Парень и дѣвушка захохотали, къ нимъ присоединились и два молодца, которые зашли посмотрѣть на насъ и стояли у порога, заложивъ руки въ карманы.
   -- Вы не можете утомить меня, добрые люди, отвѣчала мистрисъ Пардигль.-- Я люблю преодолѣвать препятствія, и чѣмъ больше вы затрудните мою работу, тѣмъ больше она доставитъ мнѣ удовольствія.
   -- Облегчимъ ей работу, проворчалъ человѣкъ съ трубкой.-- Я хочу, слышите ли, чтобъ это кончилось. Я не допущу, чтобъ вы распоряжались въ моемъ домѣ, выгоняли меня, какъ барсука изъ поры. Вы опять влѣзли сюда и по обыкновенію станете разспрашивать,-- такъ и быть, я избавлю васъ отъ этого труда. Чѣмъ занята моя дочь? Отираетъ. Посмотрите, что это за вода, понюхайте ее,-- каково пахнетъ? а вѣдь мы ее пьемъ! Какъ бы вамъ понравилось, если бы вамъ пришлось пить такую воду, небось подумали бы о джипѣ! Моя лачуга грязна? Да, грязна и нездорова; у насъ пятеро дѣтей грязныхъ и больныхъ и, если они умрутъ въ дѣтствѣ, тѣмъ лучше для нихъ и для насъ. Читалъ ли я книжонку, что вы оставили? Нѣтъ, не читалъ, здѣсь никто не умѣетъ читать, да если бы кто и умѣлъ, она намъ не годится. Эта книжка для ребятъ, а я не ребенокъ; можетъ быть вамъ вздумается оставить куклу, такъ мнѣ ее няньчить? Какъ я себя велъ? Пьянствовалъ три дня, пропьянствовалъ бы и четвертый, кабы денегъ хватило. Ходилъ ли въ церковь? Нѣтъ, и не думалъ, да меня тамъ и не ждутъ,-- для меня и церковный сторожъ слишкомъ важная персона. Почему у моей жены синякъ подъ глазомъ? Я подбилъ ей глазъ; если она скажетъ, что не я, то совретъ.
   Онъ сунулъ въ ротъ трубку, которую вынулъ изо рта въ началѣ своей рѣчи, повернулся на другой бокъ и продолжалъ курить. Все это время мистрисъ Пардигль, не спуская глазъ, смотрѣла на него черезъ очки съ самымъ невозмутимымъ видомъ, точно нарочно разсчитаннымъ, чтобъ усилить его раздраженіе.
   Она развернула назидательную книгу такимъ образомъ, какъ будто это палочка констебля, а она неумолимый стражъ, который отводить преступниковъ въ полицейскій участокъ.
   Я и Ада въ качествѣ незванныхъ гостей чувствовали себя крайне неловко и намъ казалось, что мистрисъ Пардигль поступила бы несравненно лучше, прибѣгнувъ къ какому нибудь иному способу для уловленія душъ этого народа.
   Дѣти угрюмо глазѣли по сторонамъ; хозяева не обращали на насъ никакого вниманія за исключеніемъ парня, который заставлялъ собаку лаять въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ мистрисъ Пардигль читала особенно восторженно. Мы обѣ болѣзненно чувствовали, что ей не удастся поколебать преграду между этими людьми и нами. Намъ казалось даже, что, какъ и ея напыщенныя рѣчи, книга дурно выбрана и не годилась бы для такихъ слушателей даже и въ томъ случаѣ, еслибъ было предложена съ большимъ тактомъ и скромностью. Что же касается той книжки, о которой такъ презрительно отозвался кирпичникъ, то мистеръ Джерндайсъ отзывался о ней такъ: "сомнѣваюсь, чтобъ самъ Робинзонъ Крузе прочелъ ее даже въ томъ случаѣ, еслибъ у него на островѣ не было никакихъ другихъ книгъ".
   Когда мистрисъ Пардигль стала собираться домой, мы почувствовали большое облегченіе.
   Кирпичникъ повернулся къ ней въ полъ-оборота и проворчалъ сквозь зубы:
   -- Кончили вы?
   -- На сегодня довольно, любезный другъ. Но я никогда не утомляюсь и приду къ вамъ опять, когда наступитъ ваша очередь, отвѣчала мистрисъ Пардигль, какъ ни въ чемъ не бывало.
   -- Прежде всего убирайтесь и оставьте насъ въ покоѣ, а тамъ чудите себѣ, сколько влѣзетъ, и прибавивъ крѣпкое ругательство, кирпичникъ скрестилъ руки и закрылъ глаза.
   Мистрисъ Пардигль встала, причемъ окружающіе предметы завертѣлись и попадали точно отъ порыва вихря, отъ котораго едва спаслась трубка хозяина. Взявъ за руки двоихъ дѣтей и приказавъ остальнымъ слѣдовать за собою, она выразила надежду, что закоснѣлые грѣшники выкажутъ признаки раскаянія къ слѣдующему ея визиту, и направилась въ сосѣднюю лачугу.
   Вѣроятно и тамъ (надѣюсь, это не будетъ слишкомъ смѣлымъ замѣчаніемъ съ моей стороны) она такъ же блистательно доказала, что не была тѣмъ истиннымъ миротворцемъ, который творитъ дѣла милосердія отъ полноты души, а дѣлала это единственно для расширенія поприща своей благотворительности.
   Она думала, что мы послѣдуемъ за нею; но, когда мѣсто очистилось, мы подошли къ сидящей у камина женщинѣ и спросили, чѣмъ боленъ ребенокъ, котораго она держала на рукахъ. Она ничего не сказала, только взглянула на него. Еще прежде мы замѣтили, что она старалась прикрывать рукой подбитый глазъ, какъ-будто желая устранить всякую мысль о чьемъ-либо буйствѣ, насиліи и жестокомъ обращеніи съ ребенкомъ.
   Ада наклонилась надъ малюткой и хотѣла прикоснуться къ его личику, но я потянула ее назадъ, замѣтивъ, что случилось: ребенокъ былъ мертвъ.
   -- О, Эсфирь! вскричала Ада, опускаясь передъ нимъ на колѣни:-- Голубушка, Эсфирь, взгляни на крошку! какъ онъ покоенъ! Бѣдный маленькій страдалецъ! Какъ мнѣ его жалко... и его, и мать. Никогда еще мнѣ не было такъ жалко! Бѣдняжечка моя!
   Нѣжное состраданіе, съ которымъ она горько плача склонилась надъ ребенкомъ, положивъ свою руку на руку матери, тронуло бы всякое материнское сердце. Бѣдная женщина сперва съ изумленіемъ взглянула на нее, потомъ залилась слезами. Я сняла съ ея колѣнъ легкую ношу, положила на столъ, потомъ постаралась украсить, чѣмъ могла, и прикрыла своимъ носовымъ платкомъ. Мы пробовали утѣшить бѣдную женщину, прошептавъ ей то, что сказалъ Спаситель о дѣтяхъ.
   Она не вымолвила ни слова и зарыдала пуще прежняго.
   Обернувшись я увидѣла, что парень увелъ собаку и стоялъ у дверей, глядя на насъ во всѣ глаза,-- въ нихъ не было слезъ, но не было и прежняго дерзскаго выраженія, та же перемѣна произошла и съ дѣвушкой; она сидѣла теперь въ углу, уставивъ глаза въ полъ.
   Кирпичникъ всталъ; онъ продолжалъ курить трубку съ прежнимъ недовѣрчивымъ видомъ, но молчалъ.
   Въ эту минуту въ комнату вбѣжала женщина, очень некрасивая и дурно одѣтая.
   Она бросилась къ бѣдной матери съ крикомъ: Дженни, Дженни!
   Услыхавъ этотъ голосъ, мать встала съ мѣста и бросилась на шею пришедшей. Та была далеко непривлекательна на видъ; ея лицо и руки носили слѣды побоевъ;-- но когда она стала утѣшать бѣдную мать, смѣшивая свои слезы съ ея слезами, она не нуждалась въ красотѣ. Все ея сочувствіе выражалось словами: "Дженни, Дженни!" Но надо было слышать тонъ голоса, какимъ она произносила эти простыя слова.
   Какъ трогательно было видѣть этихъ двухъ женщинъ, оборванныхъ, грубыхъ, избитыхъ, прижавшихся такъ тѣсно другъ къ другу, соединенныхъ такою сердечною привязанностью.
   Я чувствовалъ, какъ много они значутъ другъ для друга, какъ общее жизненное горе сблизило ихъ сердца. "Лучшія стороны этихъ людей скрыты отъ насъ,-- подумала я;-- и мы даже неспособны ихъ понять. Что значитъ бѣднякъ для бѣдняка,-- знаютъ только они сами, да Богъ".
   Мы сочли за лучшее потихоньку удалиться. Одинъ кирпичникъ, стоявшій у самой двери, замѣтилъ, что мы уходимъ, и посторонился, чтобы пропустить насъ, но сдѣлалъ видъ, будто, посторонился вовсе не для насъ, а случайно,-- и когда мы поблагодарили его, даже не отвѣтилъ.
   Всю дорогу домой Ада такъ горько плакала, что Ричардъ пришелъ въ отчаяніе (хотя и говорилъ мнѣ потомъ, что слезы удивительно къ ней идутъ), и мы рѣшили сходить вечеромъ въ коттеджъ кирпичника и снести туда кое-что для ребенка.
   Мы разсказали вкратцѣ мистеру Джерндайсу обо всемъ видѣнномъ, и вѣтеръ тотчасъ же перемѣнился.
   Вечеромъ и Ричардъ сопровождалъ насъ къ мѣсту нашего утренняго путешествія.
   Намъ пришлось идти мимо кабака; оттуда несся невообразимый гамъ, и въ числѣ людей, столпившихся у двери, мы замѣтили отца умершаго малютки; онъ кричалъ и шумѣлъ больше всѣхъ. Пройдя нѣсколько шаговъ, мы встрѣтили парня, неразлучнаго съ собакой, и его сестру; дѣвушка смѣялась и болтала на углу съ другими молодыми женщинами, но, увидѣвъ насъ сконфузилась, и когда мы проходили мимо, отвернулась.
   Дойдя до лачуги, мы оставили Ричарда у дверей и вошли однѣ. Женщина, такъ сердечно утѣшавшая бѣдную осиротѣлую мать, была еще здѣсь; она съ безпокойствомъ выглянула въ дверь, услышавъ наши шаги.
   -- Ахъ, это вы, барышни! произнесла она испуганнымъ шепотомъ,-- а я сторожу, не придетъ ли мой хозяинъ. У меня сердце не на мѣстѣ. Если не застанетъ меня дома, убьетъ.
   -- Вы говорите про своего мужа? спросила я.
   -- Да, миссъ, про хозяина. Джени заснула. Она совсѣмъ измучилась. Семь сутокъ не спускала съ рукъ бѣднаго малютку; отдохнетъ, бывало, только тогда, когда я улучу свободную минутку и прибѣгу, подержать его.
   Впустивъ насъ, она тихонько подошла къ постели, на которой спала Дженни, и положила подлѣ нея то, что мы принесли. Не замѣтно было никакихъ попытокъ прибрать комнату (да едва ли это было и возможно), но маленькое восковое личико придавало ей какую то трогательную торжественность.
   Ребенокъ былъ обмытъ, прибранъ, завернутъ въ чистый кусокъ холста и покрытъ моимъ платкомъ, на который тѣ же самыя мозолистыя израненныя руки нѣжно положили пучекъ душистыхъ травъ.
   -- Богъ наградить васъ за доброе дѣло. Вы славная женщина, сказали мы ей.
   -- Я, барышня? переспросила она съ удивленіемъ:-- т-ссъ! Дженни, Дженни!
   Джени было заворочалась и простонала во снѣ, но звукъ знакомаго голоса успокоилъ ее, и она опять уснула.
   Я приподняла платокъ, прикрывавшій свинцово-блѣдное личико ребенка; Ада наклонилась надъ нимъ и ея золотистые волосы окружили его блестящимъ ореоломъ. Какъ далека я тогда была отъ мысли, что этотъ платокъ послѣ недвижной, исполненной небеснаго мира груди младенца будетъ покоиться на сердцѣ, полномъ тревогъ!
   Стоя съ Адой у изголовья маленькаго мертвеца, я думала: "навѣрное ангелъ-хранитель этого малютки не забудетъ женщину, чья сострадательная рука позаботилась о маленькомъ мертвецѣ". И потомъ, когда мы уходили, мнѣ казалось, что онъ взираетъ на нее, какъ она стоитъ у двери, провожая насъ, боязливо прислушиваясь и оглядываясь по сторономъ, вся трепеща отъ страха за себя, но все-таки повторяя ласковымъ успокоительнымъ шепотомъ: "Дженни, Дженни!"
   

ГЛАВА IX.
Знаки и намеки.

   Не знаю, какъ это случается, что я пишу только о себѣ. Я все собираюсь писать о другихъ и стараюсь какъ можно меньше думать о себѣ, сержусь, когда мнѣ приходится опять и опять выступать въ этомъ разсказѣ, повторяю себѣ: "ты пренесносное созданіе, моя милая, я не хочу, чтобъ ты всѣмъ надоѣдала!"--но все напрасно. Надѣюсь, что тотъ, кому случится прочесть то, что я пишу, пойметъ, что на этихъ страницахъ такъ много говорится о моей особѣ лишь потому, что я вмѣстѣ съ другими принимала участіе въ описываемыхъ событіяхъ и нельзя было выключить меня изъ числа дѣйствующихъ лицъ.
   Вмѣстѣ съ моей милочкой мы читали, работали, занимались музыкой, и среди этихъ занятій незамѣтно пролетали зимніе дни, точно яркокрылыя птички, Ричардъ, несмотря на то, что былъ большой непосѣда, проводилъ съ нами всѣ вечера и большую часть послѣобѣденнаго времени,-- такъ наше общество ему нравилось. Я думаю, лучше сразу сказать, что онъ глубоко любилъ Аду; я сейчасъ же догадалась объ этомъ, хоть раньше никогда не видѣла влюбленныхъ. Само собою разумѣется, что я не говорила объ этомъ и даже виду не подавала, что я знаю что нибудь; напротивъ, я была такъ сдержана, такъ привыкла притворяться ничего не замѣчающей, что иногда мнѣ приходило въ голову, не сдѣлалась ли я лицемѣркой. Но дѣлать было нечего, оставалось только молчать, и я притаилась, какъ мышь; они были тоже сдержанны и скромны, какъ робкія мышки. Но они до такой степени простодушно не стѣснялись меня, ихъ взаимная любовь была такъ очаровательно папина, что по временамъ мнѣ бывало очень трудно выдержать и не обнаружить, съ какимъ участіемъ я къ ней отношусь.
   -- Наша старушка такая превосходнѣйшая женщина, что я буквально не могу безъ нея жить, говорилъ Ричардъ, выходя рано утромъ въ садъ мнѣ на встрѣчу, съ шутливымъ смѣхомъ и краснѣя.-- Прежде чѣмъ начать свой безтолковый день, прежде чѣмъ засѣсть за книги и инструменты или отправиться подобно бандиту рыскать по окрестнымъ горамъ и доламъ, я ощущаю неопреодолимую потребность зайти сюда и солидно, степенно погулять съ нашимъ общимъ покладистымъ другомъ. И вотъ я опять здѣсь.
   -- Знаешь, матушка Дурденъ, говорила мнѣ вечеромъ Ада, прислонясь головкой къ моему плечу и глядя въ огонь, пламя котораго отражалось въ ея задумчивыхъ глазкахъ:-- мнѣ не хочется говорить, а только посидѣть возлѣ тебя и помечтать. Мнѣ хочется смотрѣть на твое милое лицо, прислушиваться къ вою вѣтра и думать о бѣдныхъ морякахъ, которые теперь въ морѣ...
   -- Да, Ричардъ вѣроятно будетъ морякомъ: онъ съ дѣтство чувствовалъ склонность къ морю; мы часто говорили объ этомъ. Мистеръ Джерндайсъ писалъ къ одному изъ высокопоставленныхъ родственниковъ Ричарда, сэру Лейстеру Дэдлоку, прося его принять участіе въ молодомъ человѣкѣ. Сэръ Лейстеръ соизволилъ отвѣтить, что "онъ будетъ счастливъ содѣйствовать планамъ молодого человѣка, если это окажется въ его власти, на что, къ сожалѣнію, мало вѣроятности". Онъ прибавлялъ, что "миледи посылаетъ привѣтъ молодому человѣку, она помнить, что связана съ нимъ узами дальняго родства, и вполнѣ увѣрена, что онъ окажется на высотѣ своего долга во всякой приличной профессіи, какую пожелаетъ избрать".
   -- Изъ чего слѣдуетъ, что я долженъ самъ себѣ проложить дорогу, сказалъ мнѣ Ричардъ, прочтя это письмо.-- Ну, такъ что-жъ! Многимъ это удавалось, не я первый, мнѣ только хотѣлось бы для начала имѣть подъ своей командой каперское судно, чтобъ захватить лорда-канцлера и посадить его на голодный паекъ, пока онъ не произнесетъ рѣшенія по нашему дѣлу. Отъ діэты онъ бы похудѣлъ и можетъ сталъ бы быстрѣе ворочать умомъ.
   Этотъ милый юноша по навалъ большія надежды, но съ неистощимой веселостью и живымъ умомъ въ немъ соединялась поразительная беззаботность, которая заставляла меня иногда не на шутку задумываться главнымъ образомъ потому, что онъ величалъ ее мудрымъ благоразуміемъ. Эта безпечность особенно ярко бросалась въ глаза въ его денежныхъ разсчетахъ; чтобъ охарактеризовать странный способъ его вычисленій -- ничего не могу лучше придумать, какъ разсказать о деньгахъ, которыя мы съ нимъ ссудили мистеру Скимполю.
   Не знаю, отъ самого-ли мистера Скимполя, или отъ Коавинса, только мистеръ Джерндайсъ узналъ цифру уплаченнаго долга и отдалъ деньги мнѣ съ тѣмъ, чтобъ, удержавъ свою долю, я передалъ остальныя Ричарду. Сколько безполезныхъ издержекъ оправдывалъ онъ потомъ этой нежданной получкой! Онъ такъ говорилъ объ этихъ десяти фунтахъ, точно они были его новымъ сбереженіемъ, пріятной прибавкой къ его доходамъ. Если бы сложить всѣ издержки, которыя онъ ставилъ на счетъ этихъ несчастныхъ десяти фунтовъ, вышлабы весьма круглая сумма.
   -- О, благоразумная тетушка Гоббардъ, вѣдь я выигралъ десять фунтовъ по дѣлу Коавннса, почему же не пожертвовать часть? говорилъ онъ мнѣ, когда, нимало незадумываясь, рѣшилъ подарить пять фунтовъ кирпичнику.
   -- Какъ такъ выиграли? переспросила я.
   -- Почему мнѣ не отдать эти десять фунтовъ, которые я разъ ужъ отдалъ съ удовольствіемъ, не надѣясь когда нибудь получить обратно. Вѣдь вы не станете отрицать, что на это не было никакой надежды?
   -- Нѣтъ, не стану.
   -- Ну, вотъ, значитъ я и выигралъ десять фунтовъ!
   -- Да вѣдь это тѣ же самые, попыталась было я возразить.
   -- Это не мѣняетъ дѣла. У меня оказалось десятью фунтами больше, чѣмъ я разсчитывалъ, слѣдовательно я могу позволить себѣ истратить ихъ безъ угрызеній совѣсти.
   Когда мы отговорили его отъ этой траты, убѣдивъ, что изъ нея не выйдетъ ничего хорошаго, онъ такимъ же точно способомъ счелъ эти пять фунтовъ въ приходѣ.
   -- Позвольте, говорилъ онъ:-- значитъ я съэкояомилъ пять фунтовъ на дѣлѣ кирпичника, и если я прокачусь въ Лондонъ и истрачу на это четыре фунта, то у меня все-таки останется въ сбереженіи цѣлый фунтъ. А бережливость -- прекрасная вещь: сберегъ пенни, пріобрѣлъ пенни.
   Едва ли есть на свѣтѣ другой такой же великодушный и откровенный человѣкъ какимъ былъ Ричардъ. Я очень скоро узнала его такъ коротко, точно онъ былъ мнѣ роднымъ братомъ: пылкій, смѣлый, неугомонный, онъ въ то же время былъ чрезвычайно мягокъ и нѣженъ отъ природы; подъ вліяніемъ Ады послѣднее качество въ немъ замѣтно усилилось, и онъ сталъ самымъ очаровательнымъ собесѣдникомъ, -- веселымъ, добродушнымъ, готовымъ отнестись къ каждому съ участіемъ и довѣріемъ.
   Гуляя, болтая, просиживая съ ними цѣлые вечера, замѣчая ихъ возраставшую любовь, которую каждый изъ нихъ застѣнчиво скрывалъ отъ другого, какъ величайшую тайну, еще даже не подозрѣвая взаимности, я, право, не менѣе ихъ наслаждалась этими чудными грезами.
   Такъ мы жили, когда однажды за завтракомъ мистеръ Джерндайсъ получилъ письмо.
   Взглянувъ на адресъ, онъ воскликнулъ: "А! отъ Бойторна!" и сталъ читать съ видимымъ удовольствіемъ. Прочитавъ нѣсколько строкъ, онъ мимоходомъ замѣтилъ, что Бойторнъ пріѣдетъ къ намъ. Кто такой Бойторнъ?-- этотъ вопросъ интересовалъ насъ всѣхъ, и кромѣ того, -- не знаю, какъ другихъ,-- а меня занимала мысль, не помѣшаетъ ли ожидаемый гость установившемуся строю нашей жизни?
   Болѣе сорока пяти лѣтъ тому назадъ мы съ этимъ малымъ были вмѣстѣ въ школѣ, сказалъ мистеръ Джерндайсъ, хлопнувъ по письму, которое онъ положилъ на столъ. Въ тѣ времена Лаврентій Бойторнъ былъ самый буйный, самый громогласный, самый искренній, смѣлый и рѣшительный мальчикъ и остался такимъ на всю жизнь. А что это за страшилище, еслибъ вы знали!
   -- Видомъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, и видомъ и всѣмъ. Онъ десятью годами старше меня, но гораздо молодцоватѣе: на два дюйма выше и держится прямо, какъ старый солдатъ. Руки, какъ у кузнеца, грудь на выкатѣ, и какое рыцарское сердце бьется въ этой груди! а легкихъ... другихъ такихъ легкихъ, пожалуй и не сыскать. Заговоритъ или засмѣется, или вздохнетъ -- такъ домъ дрожитъ!
   Рисуя намъ портретъ своего друга, мистеръ Джерндайсъ опять развеселился, и мы замѣтили хорошій знакъ: не было ни малѣйшаго указанія на перемѣну вѣтра. Онъ продолжалъ:
   -- Что навѣрно привлечетъ ваши сердца, друзья мои, и что я самъ особенно цѣню въ этомъ человѣкѣ,-- это его внутреннія качества: теплота сердца, состраданіе, энтузіазмъ. Рѣчь Войторна поражаетъ не менѣе его голоса: онъ любитъ парадоксы, рѣзкости преувеличенія, вообще, всѣмъ степенямъ предпочитаетъ превосходную; въ качествѣ судьи и обличителя, онъ бываетъ свирѣпъ. Послушать его, такъ это какой-то дикарь, людоѣдъ; я думаю, что у многихъ онъ и пользуется такой репутаціей. Но довольно о немъ, сами увидите. Васъ навѣрно удивитъ его покровительственный тонъ со мной: онъ не можетъ забыть, что въ школѣ я былъ въ младшихъ классахъ, а онъ въ старшихъ, и наша дружба началась съ того, что онъ вышибъ два зуба (онъ говорить -- цѣлыхъ шесть) моему обидчику.
   И обратясь ко мнѣ, мистеръ Джердидайсъ прибавилъ:
   -- Дорогая моя, мистеръ Бойторнъ и его слуга будутъ здѣсь сегодня послѣ полудня.
   Я сдѣлала всѣ нужныя распоряженія для пріема мистера Бойторна, и мы съ любопытствомъ стали ждать его пріѣзда. Назначенное время прошло, но мистеръ Бойторнъ не показывался; наступилъ обѣденный часъ, а его все не было. Обѣдъ былъ отложенъ на часъ; мы сидѣли у камина, не зажигая свѣчей. Вдругъ входная дверь съ трескомъ распахнулась, и зала огласилась гнѣвными раскатами громоваго голоса:
   -- Джерндайсъ, насъ обманулъ какой-то разбойникъ, увѣрилъ, что надо взять вправо, а надо было влѣво. Этакій негодяй! Должно быть отецъ его совершенный подлецъ, что у него такой сынъ. Съ наслажденіемъ убилъ бы его, мерзавца!
   -- Развѣ онъ нарочно? спросилъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Да онъ всю жизнь проводитъ въ томъ, что сбиваетъ съ пути путешественниковъ,-- я совершенно въ этомъ убѣжденъ. Клянусь душой, когда онъ совѣтовалъ взять вправо, я тогда еще подумалъ, что мнѣ никогда не случалось видѣть такой разбойничьей рожи. И я стоялъ съ нимъ лицомъ къ лицу и не свернулъ ему башки!
   -- Ты хочешь сказать -- не вышибъ зубовъ? коварно замѣтилъ мистеръ Джерндайсъ/
   Ха-ха-ха! разсмѣялся гость, и въ самомъ дѣлѣ весь домъ задрожалъ отъ его смѣха.-- Такъ ты еще не забылъ? Ха-ха-ха! Ну, да, тотъ мальчишка былъ тоже отъявленный негодяй. Помнишь ты его рожу? Клянусь душой, это было какое-то воплощеніе самаго чернаго вѣроломства, коварства и жестокости. Я увѣренъ, что такая рожа была бы пугаломъ даже въ шайкѣ разбойниковъ по ремеслу. Встрѣть я его завтра на улицѣ, я свалю его, какъ подгнившій пень, клянусь честью!
   Я въ этомъ не сомнѣваюсь, сказалъ со смѣхомъ мистеръ Джерндайсъ:-- а пока судъ да дѣло, не хочешь ли пройти къ себѣ!
   -- Клянусь душой, Джерндайсъ, продолжалъ гость должно быть взглянувъ на часы:-- будь ты женатъ, то, право, скорѣе, чѣмъ позволить себѣ явиться въ такой поздній часъ, я выпрыгнулъ бы въ окно и забрался бы на высочайшую вершину Гималайскихъ горъ!
   -- А можетъ быть чуточку пониже? замѣтилъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Клянусь жизнью на Гималаи -- ни аршиномъ ниже! Ни за что въ мірѣ не позволилъ бы и себѣ такой непростительной дерзости, какъ заставить хозяйку дома ждать меня столько времени, да я скорѣе уничтожилъ, раздавилъ бы себя, какъ гадину!
   Съ этими словами онъ взошелъ на лѣстницу. Громовые раскаты его хохота неслись теперь сверху, и слабое эхо вторило имъ изъ сосѣднихъ комнатъ, какъ вторили и мы, заражаясь его весельемъ.
   Всѣ мы были расположены въ его пользу; въ его смѣхѣ было столько чистосердечія, его сильный, звучный голосъ былъ до такой степени привлекателенъ, каждое слово такъ искренне, что неистовыя преувеличенія его рѣчи казались холостыми пушечными выстрѣлами, которые никого не убиваютъ. Но мы все-таки не ожидали, чтобъ составленное нами представленіе о немъ до такой степени подтвердилось его наружностью.
   Мистеръ Джерндайсъ представилъ намъ красиваго старика крѣпкаго, высокаго, съ огромной сѣдой головой; когда онъ молчалъ, его прекрасное лицо было совершенно спокойно; онъ имѣлъ наклонность къ полнотѣ и, еслибъ не замѣчательная подвижность, не дававшая ему ни минуты покоя, его подбородокъ непремѣнно превратился бы въ двойной.
   По манерамъ онъ былъ вполнѣ джентльменъ, настоящій рыцарь; нѣжная ласковая улыбка, освѣщавшая его лицо, когда онъ говорилъ, не оставляла никакого сомнѣнія въ томъ, что этому человѣку нечего таить, что онъ является передъ вами такимъ, каковъ онъ есть, со всѣми своими достоинствами и недостатками. Видно было, что онъ, какъ выразился Ричардъ, не способенъ ограничиваться тѣсными рамками и стрѣлять изъ мелкаго оружія, потому и оглушаетъ пушеуными залпами холостыхъ выстрѣловъ.
   За обѣдомъ я все время смотрѣла на него, и смотрѣла съ одинаковымъ удовольствіемъ и тогда, когда онъ, улыбаясь, разговаривалъ со мной и Адой, и тогда, когда, подстрекаемый мистеромъ Джерндайсомъ, разражался взрывомъ энергичныхъ выраженій, и тогда, когда, закинувъ голову назадъ, точно породистая собака, оглушалъ насъ своимъ раскатистымъ хохотомъ.
   -- Надѣюсь, ты привезъ свою птичку? спросилъ его мистеръ Джерндайсъ.
   -- Удивительная птица въ Европѣ, клянусь небомъ! отозвался тотъ:-- Необыкновенное созданіе. Давайте мнѣ за нее десять тысячъ гиней -- не возьму, какъ честный человѣкъ. Я назначилъ ей пожизненную пенсію, на случай, если она меня переживетъ. Ея умъ и привязанность ко мнѣ -- феноменальны! Отецъ ея тоже выросъ на моихъ рукахъ и тоже, я вамъ скажу, необыкновенная была птица!
   Предметъ всѣхъ этихъ похвалъ была крошечная канарейка, до того ручная, что слуга мистера Бойторна принесъ ее на пальцѣ; облетѣвъ вокругъ комнаты она усѣлась на головѣ своего хозяина. При видѣ этого хрупкаго созданія, спокойно сидѣвшаго на огромной головѣ, изрыгавшей такія неукротимыя рѣчи, я подумала, что эта картина -- лучшая иллюстрація характера мистера Бойторна.
   -- Клянусь душою, Джерндайсъ, гремѣлъ мистеръ Бойторнъ, нѣжно поднося хлѣбную крошку къ клюву канарейки:-- на твоемъ мѣстѣ я схватилъ бы за шиворотъ всѣхъ этихъ крючкотворовъ и трясъ, пока не вытрясъ бы всѣхъ денегъ изъ ихъ кармановъ, или хоть костей изъ ихъ шкуры. Я добился бы рѣшенія, пробралъ бы ихъ не мытьемъ, такъ катаньемъ. Уполномочь меня, я обдѣлаю это для тебя съ величайшимъ удовольствіемъ.
   Впродолженіе этой рѣчи канарейка спокойно клевала изъ его рукъ.
   -- Спасибо, Лаврентій, отвѣчалъ со смѣхомъ мистеръ Джерндайсъ,-- но ты опоздалъ: дѣло въ такомъ положеніи, что никакая встряска всѣмъ судьямъ и адвокатамъ въ мірѣ не подвинетъ его ни на іоту.
   -- На всей землѣ никогда не было и не будетъ такой адской трущобы, какъ эта канцелярія! Одно средство: подвести подъ нее хорошую мину (не жалѣя пороху), выбрать удобный денекъ, когда всѣ крысы будутъ въ сборѣ, и взорвать со всѣми протоколами, уставами, копіями, чтобъ не спаслась ни одна чернильная душа, начиная съ превосходительныхъ и кончая мелкою сошкой, начиная съ сынка главнаго казначея и кончая папенькой -- сатаной!
   Невозможно было удержаться отъ смѣха при видѣ выраженія непреклонной рѣшимости, съ какимъ онъ рекомендовалъ эту энергичную реформу. Видя, что мы смѣемся, онъ закинулъ назадъ голову, широкая грудь его такъ и заходила отъ хохота, и всѣмъ почудилось, что этотъ хохотъ разносится эхомъ по всей окрестности.
   Но на птичку онъ не произвелъ ни малѣйшаго впечатлѣнія; она нисколько не испугалась; она чувствовала себя въ полнѣйшей безопасности и преспокойно клевала крошки со стола, повертывая головку то вправо, то влѣво и глядя ясными глазками на своего хозяина, точно и онъ былъ маленькой безобидною птичкой.
   -- Ну, а какъ твое дѣло съ сосѣдомъ о правѣ проѣзда по дорогамъ? спросилъ мистеръ Джерндайсъ:-- Вѣдь и ты не избавленъ отъ возни съ канцелярской паутиной.
   -- Онъ подалъ на меня искъ за нарушеніе недвижимой собственности, я съ своей стороны обвинилъ его въ томъ же, отвѣчалъ мистеръ Бойторнъ:-- Клянусь небомъ, онъ чертовски гордъ и простая нравственность не допускаетъ, чтобъ его имя было сэръ Лейстеръ; сэръ Люциферъ онъ -- вотъ онъ кто!
   -- Весьма лестный комплиментъ нашему дальнему родственнику, сказалъ смѣясь мистеръ Джерндайсъ Адѣ и Ричарду.
   -- Я попросилъ бы прощенія у миссъ Клеръ и у мистера Карстона, но по выраженію прелестнаго личика молодой дѣвицы и по улыбкѣ юнаго ждентльмена заключаю, что въ этомъ нѣтъ надобности, ибо ясно, что они держатъ своего дальняго родственника на почтительномъ разстояніи.
   -- Скажите лучше,-- онъ насъ держитъ, ввернулъ Ричардъ.
   -- Клянусь душою! я не видывалъ человѣка глупѣе, упрямѣе и надменнѣе этого Дэдлока; такой точно былъ его отецъ, да и дѣдъ не лучше! вырвался новый залпъ у мистера Войторна:-- Это надутый головастикъ, болванъ, который по необъяснимой ошибкѣ природы попалъ въ положеніе человѣка, а настоящее его значеніе -- служить палкой для прогулокъ. Всѣ члены этой семьи воображаютъ о себѣ нивѣсть что, а на самомъ дѣлѣ совершенные чурбаны. Но такъ или иначе, а ему но удастся запереть мою дорожку, сиди въ немъ хоть пятьдесятъ баронетовъ и живи они въ сотнѣ Чизни-Вудовъ, вставленныхъ одинъ въ другой, какъ рѣзные шарики изъ слоновой кости китайской работы. Онъ пишетъ мнѣ черезъ своего секретаря или не знаю тамъ какого агента: "Сэръ Лейстръ Дэдлокъ, баронетъ, свидѣтельствуетъ свое почтеніе мистеру Лаврентію Бойторну и позволяетъ себѣ обратить его вниманіе на то обстоятельство, что право проѣзда по дорогѣ, которая ведетъ къ старому церковному дому, нынѣ принадлежащему мистеру Бойторну, и составляетъ часть Чизни Вудскаго парка, принадлежитъ исключительно сэру Лейстеру, на основаніи чего сэръ Лейстеръ считаетъ нужнымъ запретить проѣздъ по упомянутой дорогѣ". Я отвѣчаю:-- "Мистеръ Лаврентій Бойторнъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе сэру Лейстеру Дэдлоку, баронету, и позволяетъ себѣ обратить его вниманіе на то обстоятельство, что никакихъ притязаній сэра Лейстера онъ не признаетъ; что же имполь былъ за завтракомъ такъ же милъ, какъ и вчера вечеромъ. На столѣ былъ медъ, и это навело его на разговоръ о пчелахъ. Онъ ничего не имѣетъ противъ меда, сказалъ онъ (и въ-самомъ-дѣлѣ ничего не имѣлъ, потому-что кушалъ его съ большимъ аппетитомъ); но пчелы -- другое дѣло; онъ протестуетъ противъ въ самонадѣянной надменности. Онъ вовсе не понимаетъ, почему ставятъ ему въ примѣръ трудолюбивую пчелку; онъ предполагаетъ, что пчелы любятъ заниматься добываніемъ меда, и еслибъ не любили этого ремесла, то никому бы не пришло въ голову требовать отъ нихъ сотъ -- вотъ и все; а потому нѣтъ никакой надобности пчеламъ выставлять на видъ свои вкусы. Еслибъ каждый конфетчикъ, ворча подъ-носъ встрѣчному и поперечному, пробѣгалъ изъ конца въ конецъ міръ, поражая все, что встрѣчаетъ на пути и требуя эгоистически, чтобъ всякій видѣлъ и зналъ, что онъ идетъ сѣсть за свою работу и нестерпитъ никакой остановки, то міръ былъ бы невыносимо-жалкое мѣсто въ природѣ. Вотъ трутень -- другое дѣло: трутень -- это олицетвореніе болѣе пріятной идеи. Трутень говоритъ непритворно, безъ обиняковъ: ужъ вы меня извините, а къ труду душа не лежитъ! Я въ мірѣ, гдѣ столько предметовъ для обзора, а времени для разбора такъ мало; и я осмѣливаюсь отложить трудъ въ сторону и предаюсь наблюденію, прося, чтобъ заботился обо мнѣ тотъ, кто считаетъ наблюденіе лишнимъ и любитъ трудъ.
   Таковою кажется мистеру Скимполю философія трутня, и онъ считаетъ ее славною философіей, допуская, во всякомъ случаѣ, необходимость дружественныхъ отношеній трутня съ пчелою, что, какъ ему извѣстно, всегда и бываетъ, если только работящее насѣкомое не-очень-надменно смотритъ на свое произведеніе.
   Онъ развивалъ эту мысль съ свойственною ему легкостью по всѣмъ направленіямъ и привелъ насъ въ веселое расположеніе духа, хотя, казалось, онъ такъ серьезно вѣрилъ въ дѣльность словъ своихъ, какъ только былъ способенъ. Я, однакожъ, скоро оставила ихъ веселую бесѣду и пошла распорядиться по хозяйству. Новыя обязанности моя заняли меня на нѣсколько времени; возвращаясь назадъ, съ связкою ключей въ рукѣ, я повстрѣчалась въ коридорѣ съ мистеромъ Жарндисомъ; онъ пригласилъ меня въ маленькую комнату, рядомъ съ его спальней. Это была, частью, маленькая библіотека, съ книгами и бумагами, частью, маленькій музеумъ сапоговъ, туфлей и шляпныхъ картонокъ.
   -- Сядьте, моя милая! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Эта комната, вы должны знать, называется Воркотня. Когда я не въ духѣ, я прихожу сюда и ворчу.
   -- Вы, навѣрно, рѣдко бываете здѣсь, сэръ, сказала я.
   -- О, вы меня не знаете! возразилъ онъ.-- Когда я встревоженъ, или сбитъ съ толку этимъ восточнымъ вѣтромъ, я всегда убѣгаю сюда. Воркотня -- это наиболѣе посѣщаемая комната изо всего дома. Вы половину не знаете, каковъ я... Что съ вами, моя милая, вы дрожите!...
   Я дрожала и не могла удержаться, какъ ни старалась: бывъ наединѣ съ этимъ добродѣтельнымъ человѣкомъ, читая любовь въ глазахъ его, а чувствовала себя такою счастливою, такою гордою, сердце мое было такъ полно... Я поцаловала его руку. Я не знаю, что я сказала, не знаю, говорила ли даже что-нибудь... Онъ былъ смущенъ и отошелъ къ окну. Пока онъ не повернулся и я не прочла на лицѣ его того, что онъ желалъ скрыть, мнѣ все казалось, что онъ, того-и-гляди, ускользнетъ. Однакожь онъ подошелъ ко мнѣ и нѣжно погладилъ меня по головѣ. Я сѣла.
   -- Гм! Гм! сказалъ онъ: -- поотлегло. Тфу! Не дѣлайте глупостей!...
   -- Больше этого не случится, сэръ, возразила я: -- но на первый разъ я не могла удержаться.
   -- Вздоръ! отчего не удержаться? Ну, что тутъ особеннаго? Слышу о доброй, маленькой дѣвочкѣ, сиротѣ, безъ покровителя, я забралъ себѣ въ голову быть ея покровителемъ. Она выростаетъ, и болѣе чѣмъ оправдываетъ мое хорошее о ней мнѣніе, и я остаюсь ея защитникомъ и ея другомъ. Ну что тутъ такого?... Ничего, ровно ничего! Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ! Будемъ теперь любоваться твоимъ откровеннымъ, веселымъ и утѣшительнымъ личикомъ.
   Я сказала себѣ: "Эсѳирь, что ты дѣлаешь? Ты поражаешь меня. Ей-Богу, я не ожидала отъ тебя подобнаго вздора!" Эти слова произвели доброе впечатлѣніе; я сложила руки надъ ключами и собралась съ духомъ. Лицо мистера Жарндиса выразило одобреніе, и онъ мчалъ говорить со мною съ такою довѣренностью, какъ-будто каждое утро мы имѣли обыкновеніе бесѣдовать другъ съ другомъ, Богъ знаетъ, какъ по долгу. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ казалось.
   -- Такъ, въ-самомъ-дѣлѣ, Эсѳирь, сказалъ онъ мнѣ: -- ты не имѣешь никакого понятія объ этомъ оберканцелярскомъ процесѣ?
   Я, безъ-сомнѣнія, покачала головой.
   -- Чортъ знаетъ, кто его понимаетъ! возразилъ онъ.-- Адвокаты запутали его въ такую дьявольщину, что первоначальныя пружины этого процеса сгладились давнымъ-давно съ лица земли. Дѣло, видите ли, въ духовномъ завѣщаніи и въ наслѣдствѣ по этому завѣщанію, или по-крайней-мѣрѣ, дѣло было въ этомъ, а теперь оно только въ издержкахъ. Насъ постоянно требуютъ, приводятъ къ присягѣ; мы то и дѣлаемъ, что являемся, клянемся, присягаемъ, отвѣчаемъ на допроси, допрашиваемъ сами, становимся на очныя ставки, свидѣтельствуемъ, подписываемъ, расписываемся, вращаемся и кружимся около лорда-канцлера и его знаменитыхъ спутниковъ, и тратимся въ пухъ и врать. Вотъ въ чемъ вопросъ! Все же остальное исчезло до-чиста какою-то сверхъестественною силой.
   -- Такъ дѣло было въ духовномъ завѣщанія, сэръ? сказала я ему, желая отвлечь его отъ этихъ размышленій, потому-что онъ началъ ужъ сильно потирать себѣ голову.
   -- Да, началось съ духовнаго завѣщанія, если только оно съ чего-нибудь начиналось, возразилъ онъ. -- Нѣкто Жарндисъ составилъ себѣ большой капиталъ и въ одинъ скверный день оставилъ большое наслѣдство. Вопросъ: какъ распредѣлить наслѣдство? Капиталъ, оставленный по духовному завѣщанію, весь извѣялся; наслѣдники доведены до такого жалкаго состоянія, что еслибъ, наслѣдуя деньги, они совершая тяжкое преступленіе, то большаго наказанія нельзя было бы имъ придумать, и самое духовное завѣщаніе обратилось въ мертвую букву. Все, что въ этомъ несчастномъ дѣлѣ извѣстно каждому, неизвѣстно только тому, къ кому оно относятся. Чтобъ слѣдить за ходомъ этого дѣла, каждый изъ наслѣдниковъ обязанъ имѣть множество копій, въ нѣсколькихъ экземплярахъ каждой бумаги, которая увеличиваетъ собою и безъ того ужъ огромную кучу бумагъ; или, по-крайней-мѣрѣ, долженъ за эти копіи заплатить деньги, не получая ихъ, какъ это обыкновенно и бываетъ, и долженъ пройдти, прямо, посреди такой демонской кутерьмы издержекъ, взятокъ, безсмыслицъ и сумасшествій, которая не снилась самой страшной вѣдьмѣ въ канунъ чортова шабаша. Судъ задаетъ вопросы Правосудію, Правосудіе отсылаетъ ихъ въ Судъ. Судъ находитъ, что онъ не можетъ рѣшить безъ Правосудіе; Правосудіе находитъ, что оно не можетъ рѣшить безъ Суда, и оба не могутъ сказать за одинъ разъ, что они этого рѣшить не могутъ безъ ходатая и адвоката за A, безъ ходатая и адвоката за B, и такъ далѣе, нова не переберутъ всей азбуки, какъ въ сказкѣ про Бѣлаго Быка. Такимъ-образомъ проходятъ годы, проходятъ десятки лѣтъ, проходятъ жизнь, проходятъ жизни -- и дѣло все тянется и никогда не можетъ прійдти къ концу. И мы ни подъ какимъ видомъ не можемъ выпутаться изъ него, потому-что принадлежимъ къ нему; должны принадлежать къ нему волей или неволей. Но не стоитъ думать о немъ! Когда мой дѣдъ, бѣдный Томъ Жарндисъ, началъ о немъ думать, то кончилъ жизнь при самомъ же началѣ своихъ размышленій.
   -- Я знаю его исторію, сэръ.
   Онъ печально покачалъ головою и продолжалъ:
   -- Я его наслѣдникъ; этотъ домъ, Эсѳирь, достался мнѣ послѣ него. Это былъ дѣйствительно Холодный Домъ. На немъ видимо отразились тѣ бѣдствія, жертвою которыхъ былъ его владѣлецъ.
   -- Какъ же онъ, съ-тѣхъ-поръ, измѣнился! сказала я.
   -- Прежде его называли Нагорный Домъ. Дѣдъ далъ ему его настоящее названіе и жилъ въ немъ затворникомъ: денно и нощно корпѣлъ онъ надъ кучами этихъ злосчастныхъ бумагъ процеса, въ тщетной надеждѣ вывести истину на чистую воду. Между-тѣмъ, домъ разрушался, вѣтеръ свисталъ сквозь разщелившіяся стѣны, дождь протѣкалъ сквозь прогнившую крышу, дикая осока прорвалась по всѣмъ тропинкамъ, до развалившейся двери. Когда я привезъ сюда бренные останки дѣда, мнѣ казалось, что и домъ разможженъ, какъ черепъ владѣльца -- такъ все было запущено и разрушено.
   Онъ прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ по комнатѣ, говоря послѣднія слова съ замѣтнымъ трепетомъ, потомъ взглянулъ на меня; лицо его прояснилось, и онъ опять сѣлъ, опустивъ руки въ карманъ.
   -- Не говорилъ ли я, что эта комната воркотня, моя милая... а? На чемъ я остановился?
   -- Вы хотѣли сказать о тѣхъ благодѣтельныхъ перемѣнахъ, которыя вы сдѣлали въ Холодномъ Домѣ.
   -- Въ Холодномъ Домѣ... да. Здѣсь, въ округѣ, близь Лондона, есть у насъ еще помѣстье, которое теперь въ такомъ же видѣ, въ какомъ я засталъ Холодный Домъ; я говорю: у насъ, подразумѣвая подъ этимъ процесъ. Это помѣстье не для людей, а для денегъ: только деньги, и деньги могутъ сдѣлать изъ этихъ остатковъ что-нибудь невозмущающее сердца, неогорчающее души. Вообрази себѣ улицу полуразвалившихся подслѣпыхъ домовъ, безъ стеколъ, безъ рамъ, съ голыми ставнями, висящими на заржавыхъ петляхъ; стропила подгниваютъ, крыши рушатся; каменныя ступени поросли зеленымъ мхомъ, полусгнившія двери покрыты слизистыми червями и мокрицами -- вотъ каково помѣстье! Холодный Домъ не былъ въ когтяхъ адвокатовъ, но владѣлецъ его имѣлъ процесъ, а потому и надъ Холоднымъ Домомъ тяготѣла та же печать разрушенія. Да, моя милая, и надъ всей Англіей тяготѣетъ та же печать: это знаетъ каждый ребенокъ.
   -- Но за-то, какъ онъ измѣнился! сказала я опять.
   -- Такъ вотъ какъ! продолжалъ онъ болѣе веселымъ тономъ: -- умно, очень-умно съ твоей стороны, обращать меня постоянно къ яркой сторонѣ медали (какое понятіе о моемъ умѣ!). Да, это вещи, о которыхъ я позволяю себѣ говорить и думать только въ этой комнатѣ. Если ты находишь справедливымъ передать что ты слышала, Рику и Адѣ, ты можешь, продолжалъ онъ серьёзнымъ тономъ: -- я полагаюсь вполнѣ на твое благоразуміе, Эсѳирь.
   -- Надѣюсь, сэръ, сказала я.
   -- Что за сэръ, душенька! называй меня просто своимъ опекуномъ.
   Сердце мое опять забилось сильнѣе обыкновеннаго; слезы готовы были закапать; но я скрѣпилась, я сказала себѣ: Эсѳирь, Эсѳирь, помни обѣщанье! Предложеніе его, полное обдуманной нѣжности, было сдѣлано такъ; просто-какъ-будто это былъ пустой капризъ съ его стороны. Какъ удержаться отъ волненія! Но я чуть-чуть брякнула ключами, этотъ звукъ напомнилъ мнѣ мои обязанности; я плотнѣе скрестила руки на груди моей и спокойно взглянула на своего собесѣдника.
   -- Надѣюсь, добрый опекунъ мой, сказала я: -- что вы неочень разсчитываете на мое благоразуміе. Не обманывайтесь во мнѣ. Боюсь огорчить васъ, но, что дѣлать, надо сказать правду: я неочень-умна; вы сами бы скоро это замѣтили, еслибъ даже не достало и мнѣ духа сознаться прямо передъ вами.
   Онъ, казалось, вовсе не огорчился этимъ открытіемъ, напротивъ, онъ обернулся ко мнѣ съ улыбкой, сіявшей на всемъ лицѣ его, и сказалъ, что онъ меня хорошо знаетъ и что я для него совершенно умна.
   -- Въ такомъ случаѣ я буду надѣяться, что это такъ, сказала я: -- но все-таки, добрый опекунъ мой, я боюсь...
   -- Ты совершенно-умна, чтобъ быть у насъ доброй маленькой хозяйкой, милая Эсѳирь, продолжалъ отъ добродушно, шутливымъ томомъ: -- "маленькой старушенькой" изъ дѣтской пѣсенки, разумѣется, не изъ пѣсенки Скимполя, нѣтъ, изъ той пѣсенки, которая говоритъ:
   
   Милушка-старушенька,
   Куда такъ высоко?
   Для милаго ребенка
   Снять съ неба облачко.
   
   И я увѣренъ, что, впродолженіе твоего хозяйства, ты очистишь горизонтъ нашъ отъ мрачныхъ облаковъ, такъ-что, въ одно прекрасное утро, мы запремъ и заколотимъ на-глухо дверь въ воркотню.
   Съ этого времени мнѣ надавали множество различныхъ нѣжныхъ прозвищъ, между которыми, настоящее ими мое терялось окончательно: меня звали и старушонкой, и маленькой старушонкой, и хозяюшкой, и мамашей, и мистриссъ Шиптонъ, и матушкой Гебберть, и тётушкой Дерденъ и проч. и проч., всѣми именами, какія только можно было выбрать изъ колыбельныхъ пѣсенъ.
   -- Однако, къ дѣлу, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Вотъ Рикъ, славный малый, обѣщающій много. Какъ ты думаешь, что съ нимъ дѣлать?
   -- О, Боже мой, спрашивать мое мнѣніе о такомъ предметѣ!
   -- Вѣдь, Эсѳирь, продолжалъ мистеръ Жарндисъ, засунувъ руки въ карманы и вытянувъ комфортэбльно ноги: -- Рикъ въ такихъ лѣтахъ, что долженъ на что-нибудь рѣшиться; долженъ избрать себѣ карьеру. Знаю, что зашевелятся парики; но что дѣлать, этого не обойдешь.
   -- Чего не обойдешь, мой добрый опекунъ? спросила я.
   -- Шевеленья париковъ; имъ нѣтъ отъ меня другаго названія. Онъ вѣдь, въ канцелярской опекѣ, моя милая. Такъ, видишь ли, Кенджу и Корбаю понадобится поговорить объ этомъ. Этотъ господинъ -- смѣшная пародія гробовщика, готовящій въ задней комнатѣ Оберканцеляріи гробъ для честности и справедливости, тоже не утерпитъ, чтобъ не поговорить объ этомъ. Да мало ли! и у ассессоровъ, и у адвокатовъ, и у канцлера, у всѣхъ зачешутся языки; всѣмъ захочется знать такъ или иначе, такую ли ему дать дорогу или другую, потому-что за это имъ платятъ деньги; и разсмотрятъ вопросъ обширно, важно, церемонно, словоохотно и безъ всякаго толка, такъ-что, наконецъ-концовъ, и выйдетъ, что деньги возьмутъ, дѣла не сдѣлаютъ, а только будутъ переливать изъ пустаго въ порожнее. Это-то я, моя милая, и называю шевеленье париковъ. Какимъ-образомъ люди сдѣлались жертвою этихъ париковъ, за чьи грѣхи дѣти падаютъ въ эту ловушку -- не знаю; только это такъ.
   Онъ опять началъ потирать себѣ голову и морщиться, какъ-бы почуя вѣтеръ. Но потиралъ ли онъ себѣ голову, ходилъ ли большой шагами по комнатѣ, морщился, побранивая вѣтеръ или, хоть даже все это продѣлывалъ вмѣстѣ, стоило только ему взглянуть на меня -- и лицо его прояснялось, принимало снова свое добродушное выраженіе, и онѣ комфортэбльно разваливался въ креслахъ, протягивалъ ноги и погружалъ руки въ свои глубочайшіе карманы. Такова была его любовь ко мнѣ.
   -- Быть можетъ, всего лучше, сказала я: -- спросить мистера Ричарда, къ чему онъ самъ чувствуетъ наклонность.
   -- Конечно, конечно! отвѣчалъ онъ: -- и я того же мнѣнія. Знаешь, что я думаю! Что еслибъ ты, съ твоимъ талантомъ и съ свойственнымъ тебѣ благоразуміемъ, разъ-другой попробовала завести разговоръ объ этомъ предметѣ съ Адой и съ нимъ, и вывѣдала бы его настоящее мнѣніе -- а? Это было бы очень-хорошо! Я думаю, молоденькая старушонка, что дѣло разъяснится только при твоей помощи. Да; на тебя на это благословляю.
   Я не шутя трусила при одной мысли о такомъ важномъ порученіи и о такой довѣренности, какую оказывалъ мнѣ мой добрый опекунъ. Я этого никакъ не ожидала; я думала, что онъ самъ будетъ говорятъ съ Ричардомъ -- не тутъ-то было! Однакожъ, я не сдѣлала никакого возраженія, обѣщала исполнить его желаніе, такъ, какъ только достанетъ силъ, прибавивъ, на всякій случай, что не ошибается ли онъ, приписывая мнѣ столько благоразумія, между-тѣмъ, какъ я вовсе не умна. На это добрый опекунъ мой разсмѣялся самымъ веселымъ смѣхомъ, какой только удавалось мнѣ слышать.
   -- Полно, полно! сказалъ онъ, вставъ съ креселъ и отодвинувъ ихъ назадъ.-- На сегодня довольно сидѣть въ Воркотнѣ! Только еще одно слово въ заключеніе: не хочешь ли ты мнѣ сдѣлать какой-нибудь вопросъ, милая Эсѳирь?
   Онъ смотрѣлъ на меня такъ внимательно, что и я невольно смотрѣла за него во всѣ глаза, и чувствовала, что я его понимаю.
   -- О себѣ, сэръ? спросила я.
   -- Да.
   -- Нѣтъ, добрый опекунъ мой, говорила я, стараясь обнять его своими руками, которыя, къ-сожалѣнію, дрожали и были холоднѣе, чѣмъ я желала. Ничего! я вполнѣ увѣрена, что все, что мнѣ слѣдуетъ знать, все, что только касается до меня, вы мнѣ сказали бы сами, безъ всякихъ со моей стороны разспросовъ. Да; надо имѣть очень-грубое сердце, чтобъ не надѣяться на васъ и не довѣряться вамъ вполнѣ. Такъ, добрый геній мой, мнѣ не о чемъ, совершенно не о чемъ у тебя спрашивать.
   Онъ взялъ меня подъ-руку и мы пошли съ нимъ къ Адѣ. Съ этой минуты мнѣ было какъ-то легко въ его присутствіи; я чувствовала себя счастливой, что ничего не узнала отъ него болѣе.
   Мы вели сначала очень-дѣятельную жизнь въ Холодномъ Домѣ. Надо было познакомиться со всѣми сосѣдями, знавшими мистера Жарндиса и жившими въ близкомъ и въ дальнемъ разстояніи отъ Холоднаго Дома. Намъ съ Адой казалось, что всякій, кому была нужда въ чемъ-нибудь, въ-особенности въ деньгахъ, зналъ мистера Жарндиса. Разбирая, рано утромъ, въ Воркотнѣ письма, адресованныя на его имя и отвѣчая на нѣкоторыя изъ нихъ вмѣсто него, мы поражались, что почти всѣ изъ его корреспондентовъ имѣли сильное поползновеніе составлять комитеты для выдачи и сбора денегъ. Рвеніе барынь, къ этой благой цѣли было также сильно, какъ я рвеніе мужчинъ; даже, казалось, барыни первенствовали: съ такою страстью бросались онѣ въ комитеты, съ такимъ неутомимымъ мужествомъ собирали подписки! Мнѣ казалось, что жизнь многихъ изъ нихъ была посвящена вполнѣ только на то, чтобъ разсылать во всѣ часы и по всѣмъ отдѣленіямъ почтъ, разноцѣнные лотерейные билеты въ пользу пріютовъ; это были билеты и въ шилингъ цѣною и въ полкроны, и въ полсоверена и даже въ одинъ пенни. Чего имъ не было нужно?.. Онѣ просили платья, просили бѣлья, просили денегъ, угольевъ, супу; просили автографовъ, процентовъ, хлѣба, фланели; просили всего, что могло быть и чего, не могло быть у мистера Жарндиса. Цѣли ихъ были также различны, какъ и просьбы. То онѣ хотѣли воздвигнуть новое зданіе, то уплатить долги за старое, то желали помѣстить сестеръ милосердія въ новый красивый домъ, котораго фасадъ прилагался тутъ же, при письмѣ; то онѣ хотѣли подвести какой-нибудь кувшинъ мистриссъ Желлиби, въ знакъ привязанности къ ней; то имъ нужно было снять портретъ съ ихъ секретаря, чтобъ угодить его тещѣ, питавшей несомнѣнное почтеніе къ его изумляющимъ достоинствамъ. Чего, чего не было имъ нужно! Право, мнѣ кажется, онѣ просили, по-крайней-мѣрѣ, пятьсотъ тысячъ различныхъ вещей, начиная отъ гвоздя, до пожизненнаго дохода, отъ мраморнаго памятника, до серебрянаго чайника. И какіе титулы принимали онѣ въ письмахъ! То были жены Англіи, дщери Великобританіи, сестры всѣхъ добродѣтелей, воспріемницы Америки, крестницы правды, словомъ: барыни тысячи замысловатыхъ названій. По нашему бѣдному соображенію и по ихъ письмамъ, намъ казалось, что онѣ вербовали сотнями тысячъ членовъ въ свои комитеты съ тѣмъ, чтобъ ни одного не выбалотироватъ. Голова наша шла кругомъ, когда мы думали о той судорожной жизни, какую должны были вести эти неутомимыя вѣщательницы о пользѣ человѣчества.
   Посреди барынь, наиболѣе-отличавшихся своею, если такъ можно выразиться, добродѣтелью на чужой счетъ, занимала первое мѣсто мистриссъ Пардигль; она, сколько я могла судить по числу ея писемъ, адресованныхъ на имя мистера Жарндиса, была такая же крѣпко-неистощимая писательница, какъ и сама знаменитая мистриссъ Желлиби. Мы замѣчали, что вѣтеръ тотчасъ же мѣнялъ свое направленіе, какъ только заходила рѣчь о мистриссъ Пардигль. Мистеръ Жарндисъ кряхтѣлъ, потиралъ себѣ голову, морщился и, выразивъ, что люди бываютъ двухъ родовъ: одни дѣлаютъ очень-мало, но кричатъ очень-много, другіе же дѣлаютъ очень-много, но не шумятъ объ этомъ нисколько, лишался возможности продолжать разговоръ далѣе. Однакожь, во всякомъ случаѣ, мы интересовались очень повидать мистриссъ Пардигль, подозрѣвая найдти въ ней типъ перваго сорта, и были очень-рады, когда, въ одинъ прекрасный день, она пожаловала въ Холодный Донъ, съ пятернею своихъ малолѣтнихъ сыновей.
   Это была леди сильной руки, какъ говорится, женщина-козырь; съ очками, очень-крупнымъ носомъ, съ громкимъ, басистымъ голосокъ, выражающимъ вообще потребность въ широкомъ пространствѣ, такъ-что при своемъ появленіи, знаменитая леди тотчасъ же опрокинула подоломъ своей юбки нѣсколько стульевъ, стоявшихъ отъ нея, впрочемъ, за довольно-большомъ разстояніи. Такъ-какъ дома мы были съ Адою вдвоемъ, то ее приняли очень-робко, тѣмъ болѣе, что она принесла съ собою какой-то холодъ, даже и маленькіе Пардигли шли за нею, съ засинѣвшимися носами.
   -- Добраго дня, молодые леди, говорила мистриссъ Пардигль громкимъ голосомъ, послѣ обычныхъ поклоновъ: -- рекомендую, пятъ моихъ сыновей. Вы, я думаю, должны были видѣть ихъ имена на печатной подпискѣ (быть-можетъ, не на одной), находящейся въ рукахъ нашего достопочтеннаго друга, мистера Жарндиса. Эгбертъ, моя старшая отрасль; двѣнадцатый годъ; этотъ мальчикъ ассигновалъ изъ своихъ карманныхъ денегъ, единовременное пособіе въ пять шиллинговъ и три пенса токкогунскимъ индійцамъ. Освальдъ, моя вторая отрасль; десять лѣтъ, шесть мѣсяцовъ. Этотъ ребенокъ, пожертвовалъ на богатый подарокъ, поднесенный по случаю торжественнаго національнаго праздника знаменитому Смитису, два шиллинга и девять пенсовъ. Францисъ, мой третій отпрыскъ; девяти лѣтъ. Это дитя, увлеченное примѣромъ брата, поднесло свой шиллингъ и шесть съ половиною пенсовъ. Феликсъ, мой четвертый отпрыскъ, семь лѣтъ; пожертвовалъ восемь пенсовъ престарѣлымъ вдовицамъ. Альфредъ, моя послѣдняя вѣтвь, только пяти лѣтъ; записался, по собственному своему влеченію, въ клубъ Дѣтей Радости и ужъ съ этихъ ногтей, поклялся никогда во всю жизнь не употреблять табаку ни въ какомъ видѣ.
   Мы никогда въ жизни не гадали такихъ непріятныхъ дѣтей; не въ томъ дѣло, что они были всѣ и слабы и вялы въ значительной степени -- нѣтъ; они казались какими-то хищными звѣрьками. Когда рѣчь коснулась до тонкагунскихъ индійцевъ, я едва могла разувѣрить себя, что Эгбертъ никакимъ образомъ не принадлежитъ къ этану несчастному племени -- такъ казался онъ мнѣ дикъ. Когда мистриссъ Пардигль высчитывала ихъ приношенія на пользу человѣчества, лицо каждаго ребенка выражало какую-то мрачную злобу, въ-особенности лицо Эгберта. Впрочемъ, я должна исключить маленькаго члена клуба Дѣтей Радости: онъ выслушалъ о геройскомъ отреченіи своемъ отъ соблазна употреблять табакъ, съ выраженіемъ совершеннѣйшей и пошлѣйшей глупости.
   -- Я слышала, вы навѣщали мистриссъ Желлиби? сказала мистриссъ Пардигль. Мы отвѣчали утвердительно, прибавивъ, что провели у нея одну ночь.
   -- Мистриссъ Желлиби, продолжала мистриссъ Пардигль: -- все-таки своимъ многозначительнымъ, громкимъ, грубымъ голосомъ (звуки этого голоса, такъ странно поражали мой слухъ, что мнѣ все мерещилось, будто и на голосѣ у нея надѣты очки въ видѣ рупора -- право! Кстати объ очкахъ; врядъ ли они были не лишнею мебелью на ея носу; кажется въ нихъ не нуждались ея глаза, которые, по выраженію Ады, торчали, какъ плошки); мистриссъ Желлиби -- это благодѣтельница человѣчества и заслуживаетъ руку помощи. Лѣта мои содѣйствовали ей въ африканскихъ проектахъ: Эгбертъ пожертвовалъ одинъ шиллингъ и шесть пенсовъ -- всю сумму, которую получаетъ впродолженіе девяти недѣль за расходы; Освальдъ, одинъ шиллингъ и полтора пенса -- также свой девятинедѣльный доходъ: словомъ, каждый изъ нихъ, сдѣлалъ что-нибудь въ пользу туземцевъ, сообразно съ своими маленькими средствами. Но, несмотря на это, мы не во всемъ сходимся съ мистриссъ Желлиби. Мы расходимся съ ней въ понятіяхъ о семейномъ долгѣ -- это всякій знаетъ. Всѣмъ извѣстно, что мистриссъ Желлиби отстраняетъ совершенно свое семейство отъ всякаго участія въ тѣхъ проектахъ, которымъ сама предана. Хорошо ли это, худо ли -- но только это не въ моихъ правилахъ. По мнѣ, гдѣ я, тутъ и дѣти; они всюду со иною. Кто изъ насъ правъ, кто виноватъ, пусть рѣшатъ другіе.
   Это правило товарищества вызвало изъ груди болѣзненной, старшей отрасли мистриссъ Пардигль, пронзительный вой, который она скрыла подъ зѣвотой; но мы были убѣждены съ Адой впослѣдствіи, что зѣвота началась воемъ.
   -- Круглый годъ, каждый день ходятъ они со мной въ пріюты въ шесть съ половиною часовъ утра, несмотря ни на какую погоду, какъ лѣтомъ, такъ и зимой, продолжала мистриссъ Пардигль скороговоркою:-- и цѣлый день присутствуютъ при всѣхъ моихъ разнообразныхъ обязанностяхъ. Я въ комитетѣ школъ, я въ ученомъ комитетѣ, я въ комитетѣ раздачи пожертвованій, я въ отдѣленіи комитета ткачей, я во многихъ другихъ комитетахъ и, быть-можетъ, никто такъ не заваленъ дѣломъ, какъ я; но они всегда со мной, всегда мои спутники. Такимъ-образомъ, при самомъ развитіи своемъ, они пріобрѣтаютъ познаніе бѣднаго класса людей и способность дѣлать вообще добрыя дѣла; словомъ: пріобрѣтаютъ вкусъ къ такимъ вещамъ, которыя со-временемъ сдѣлаютъ ихъ полезными для ближняго и исполнятъ съ самодовольствіемъ ихъ сердца. Дѣти мои нерасточительны: они употребляютъ всѣ свои карманныя деньги на подписки, по моему указанію, для благотворительныхъ цѣлей; они были на столькихъ публичныхъ митингахъ, слушали столько отчетовъ, рѣчей, споровъ, что дай Богъ любому взрослому. Альфредъ, ему только шестой годокъ вначалѣ, какъ я ужь говорила вамъ, самъ просился въ комитетъ Дѣтей Радости, и былъ одинъ изъ того небольшаго числа дѣтей, которыя оказали сочувствіе ко всему тому, что съ такимъ жаромъ внушалъ имъ предсѣдатель комитета въ день балотировки, впродолженіе битыхъ двухъ часовъ.
   Альфредъ посмотрѣлъ на васъ такъ злобно, какъ-будто бы говорилъ, что онъ никогда не забудетъ, не хочетъ забыть тѣ бѣдствія, которымъ подвергался въ этотъ злосчастный день.
   -- Вы должны были замѣтить, миссъ Сомерсонъ, продолжала мистриссъ Пардигль: -- въ тѣхъ печатныхъ мѣстахъ подписокъ, о которыхъ я говорила и которыя находятся въ рукахъ нашего достопочтеннаго друга, мистера Жарндиса, что имена дѣтей моихъ сопровождались именемъ О. А. Пардигль. Ч. К. О. (членъ королевскаго общества). Фунтъ стерлинговъ. Это ихъ родитель. Мы всегда идемъ этой дорогой. Сначала я кладу мою лепту на алтарь человѣколюбія; потомъ юныя отрасли мои спѣшатъ пронести свои посильныя подаянія и приписываются тутъ же, по порядку своего происхожденія на свѣтъ, и наконецъ мистеръ Пардигль скрѣпляетъ все своею подписью и своимъ приношеніемъ. Мистеръ Пардигль считаетъ себя совершенно-счастливымъ, что можетъ принести и свое малое подаяніе по моему назначенію. Такимъ-образомъ все, что мы дѣлаемъ, не только служитъ утѣшеніемъ для насъ, но, я надѣюсь, можетъ быть поучительно и для другихъ.
   Слушая этотъ потокъ рѣчей, я, должна сознаться, невольно пришла на такую мысль: что если мистеръ Пардигль обѣдаетъ у мистера Желлиби, и мистеръ Желлиби откроетъ свою душу передъ мистеромъ Пардигль, захочетъ ли мистеръ Пардигль, въ свою очередь, исповѣдать передъ мистеромъ Желлиби съ полною откровенностью свои обыденныя ощущенія?
   -- У васъ домъ на хорошемъ мѣстѣ, сказала мистриссъ Пардигль.
   Мы были очень-рады перемѣнить разговоръ, подвели ее къ окну и стали показывать прекрасные виды; но очки оставались ко всему замѣчательно-равнодушны.
   -- Знаете ли вы мистера Гешера? спросила она опять.
   Мы должны были сознаться, что не имѣли еще удовольствія познакомиться съ мистеромъ Гешеромъ.
   -- Тѣмъ хуже для васъ, я васъ увѣряю, продолжала мистриссъ Пардигль, своимъ повелительнымъ тономъ: -- это истинно-пылкій, убѣдительный характеръ, полный теплаго чувства! Видите ли этотъ лужокъ? Онъ какъ-будто самою природою назначенъ для общественныхъ митинговъ. Что жъ бы вы думали? Мистеръ Гешеръ не проѣхалъ бы его мимо, онъ бы на немъ остановился, всталъ бы на свою телегу и проговорилъ бы нѣсколько часовъ сряду на какую хотите тэму. Вотъ каковъ это человѣкъ! Ну-съ, теперь мои красавицы, продолжала мистриссъ Пардигль, возвращаясь къ своему стулу и опрокинувъ по дорогѣ, какою-то невидимою силою, маленькій круглой столикъ, на которомъ лежало мое рукодѣлье, хотя отъ находился отъ нея на порядочною разстояніи: -- теперь, мои красавицы, хотите ли знать меня на-распашку?
   Это была такая смущающая задача, что Ада смотрѣла на меня въ совершенномъ недоумѣніи. Что жъ касается до моей несчастной натуры, то все, что мнѣ пришло въ голову при этомъ неожиданною вопросѣ, выразилось сальнымъ приливомъ крови къ моимъ щекамъ.
   -- То-есть, знать меня вдоль и поперегъ, говорила мистриссъ Пардигль: -- уловить выдающіяся стороны моего характера? Смѣю сказать, что у меня очень-выпуклый характеръ, бросающійся прямо въ глаза. Это значитъ, что на умѣ, то и на языкѣ. Да, скажу прямо, безъ обиняковъ: я женщина работящая. Я люблю тяжелую работу; я въ восторгѣ отъ тяжелой работы. Усилія мнѣ полезны. Я такъ закалена въ трудѣ, такъ свыклась съ тяжелой работой, что не знаю, что значитъ усталость.
   Мы пробормотали, что это очень-изумительно и очень-добродѣтельно, или что-то въ этомъ родѣ, изъ вѣжливости только, потому-что, сказать по правдѣ, вовсе не знали, почему это изумительно и добродѣтельно.
   -- Я не знаю, что значитъ утомиться, этого слова нѣтъ въ ноемъ лексиконѣ, говорила мистриссъ Пардигль.-- Вы ни за что въ свѣтѣ не утомите меня, какъ ни старайтесь! Это множество усилій (которыя для меня пустякъ), это множество дѣлъ (которыя для меня, такъ -- пфу!) иногда поражаютъ и меня своимъ несметнымъ количествомъ и разнообразіемъ; но это ничего. Дѣти мои и мистеръ Пардигль выбиваются изъ силъ, только глядя на меня; а мнѣ не почемъ: всѣ дѣла передѣлаю, какъ лутошки переломаю и, могу похваляться, выйду свѣжа, какъ жаворонокъ.
   Сравненіе ли съ жаворонкомъ, воспоминаніе ли о выбиваніи изъ силъ -- не знаю, произвело такое впечатлѣніе на мрачнолицаго, старшаго сына мистриссъ Пардигль, что глаза его искривились самымъ непріятнымъ образомъ. Я замѣтила, что правая рука его сжалась судорожно въ кулакъ и нанесла ударъ въ тулью фуражки, торчавшей у него подъ-мышкой лѣвой руки.
   -- Это даетъ мнѣ важныя преимущества при моихъ обыденныхъ дозорахъ, трещала мистриссъ Пардигль.-- Если я иду дозоромъ, какъ членъ благотворительныхъ комитетовъ, и встрѣчаю человѣка, который не хочетъ слушать того, что я должна ему сказать, тогда и ему говорю прямо: "я, мой дружище, не устану; ужъ ты тамъ какъ хочешь, а а не устану; говорю тебѣ, что я не устану и не отвяжусь отъ тебя до-тѣхъ-поръ, пока не выскажу что хочу. И такъ или сякъ, а ужъ достигну своей цѣли! Надѣюсь, миссъ Сомерсонъ, вы не откажете мнѣ въ вашемъ содѣйствіи при сегодняшнихъ моихъ дозорахъ. Миссъ Клеръ также? Идемъ сейчасъ же!
   Я попробовала сначала отдѣлаться отъ этого воинственнаго предложенія, опираясь, какъ это обыкновенно водится, на занятія по хозяйству, которыя я не могла оставить. Не тутъ-то было! протестъ этотъ оказался совершенно-ничтожнымъ. Я перемѣнила планъ отказа: начала говорятъ, что сомнѣваюсь въ своихъ способностяхъ; что я слишкомъ-неопытна въ искусствѣ примѣнятъ свой характеръ къ характерамъ другихъ людей и не умѣю выставлять на видъ необходимыхъ качествъ человѣка; что я не имѣю того тонкаго знанія человѣческаго сердца, которое такъ необходимо для такого важнаго дѣла -- ходятъ дозоромъ; что мнѣ еще надобно многому поучиться самой, прежде чѣмъ позволить себѣ учить другихъ; что для этого мало только одного добраго намѣренія; что, по этимъ причинамъ, я считаю болѣе полезнымъ употреблять время въ тонъ ограниченномъ кругу дѣятельности, который очерченъ вокругъ меня; что боюсь насильно расширять этотъ кругъ, а предоставляю времени раздвинуть его предѣлъ. Все это я говорила съ чистымъ убѣжденіемъ въ томъ, что мистриссъ Пардигль " старше меня, и опытнѣе, и имѣетъ въ существѣ своемъ много марсовскаго.
   -- Вы неправы, миссъ Сомерсонъ, сказала она: -- быть-можетъ, вы не такъ способны къ тяжелой работѣ; можетъ-быть, не пробовали дѣлать усилія -- такъ это другая вещь. Вы посмотрите, какова я въ дѣлѣ, я сейчасъ иду съ дѣтьми тутъ, по сосѣдству, къ кирпичнику -- скверный характеръ -- очень буду рада видѣть васъ вмѣстѣ со мною. Также и миссъ Клеръ, если ей угодно сдѣлать мнѣ честь.
   Мы переглянулись съ Адой и, дѣлать было нечего, рѣшились принять предложеніе. Поэтому мы отправились въ своя комнаты надѣть шляпы и, вернувшись черезъ нѣсколько минутъ назадъ, застали истомленныхъ дѣтей въ углу, а героическую мистриссъ Пардигль, снующею взадъ и впередъ по комнатѣ и опрокидывающею всѣ легкія вещи на полъ. Мистриссъ Пардигль завладѣла Адою и пошла впередъ, а я слѣдовала за ними сзади, съ дѣтьми.
   Ада разсказывала мнѣ впослѣдствіи, что мистриссъ Пардигль говорила съ ней, своимъ крикливымъ голосомъ, что я и сама слышала, впродолженіе всего пути къ кирпичнику; она повѣдала, какъ, два или три года тому назадъ, она пересилила въ спорѣ какую-то другую, должно-быть, тоже замѣчательную леди. Дѣло, изволите видѣть, шло о выборѣ одного изъ двухъ конкурентовъ, не знаю куда-то. Онѣ, изволите видѣть, шумѣли, кричали, грозились, бранились и вообще всѣ проводили время пріятно и полезно, кромѣ несчастныхъ конкурентовъ, которые, помнится, я по это время не были никуда избраны.
   Я люблю, если на мою долю достанется быть съ дѣтьми, и, вообще говоря, я счастлива въ дѣтяхъ: они какъ-то скоро привязываются ко мнѣ; но съ Пардиглями, признаться сказать, было несносно. Едва мы успѣли выйдти изъ дверей, какъ Эгбертъ, съ манерами уличнаго мальчишки, вытаскивающаго изъ кармановъ платки, сталъ просить у меня шилингъ, на томъ основаніи, что у него нѣтъ и никогда не бываетъ денегъ. У нея руки проворны, она все оберетъ, говорилъ онъ, указывая на мистриссъ Пардигль. Я попробовала сдѣлать ему замѣчаніе, что такъ относиться о матери нейдетъ. Онъ за это ущипнулъ мнѣ руку и закричалъ: -- а, да! знаемъ мы вашего брата! Вамъ это, небойсь, нравится! Покажетъ деньги, да и спрячетъ себѣ въ карманъ! А тамъ говоритъ, что это мои деньги. Хороши мои! Я не могу истратить полфарсинга! Эти отчаянныя восклицанія такъ воспламенили его, а за нимъ и Освальда и Франциса, что я не знала куда дѣваться; они, какъ піявки, вцѣпились въ ною руку и давай ее щипать самымъ страшнымъ образомъ: захватятъ когтями, маленькій кусочекъ тѣла, да такъ и вертятъ. Я едва-едва удерживалась отъ крика. Къ-тому же Феликсъ наступалъ постоянно мнѣ на ноги, и этотъ юный членъ клуба Дѣтей Радости, давшій клятву въ будущемъ никогда не употреблять табакъ ни въ какихъ видахъ, кажется, въ настоящемъ, никогда не употреблялъ пироговъ, потому-что, когда мы проходили мимо пирожника, онъ такъ задрожалъ и замахалъ руками, что я боялась, не сдѣлалось ли съ нимъ припадка. Я никогда въ жизни не страдала такъ сильно духовно и тѣлесно, какъ въ этотъ памятный день, съ этими ненатурально ограниченными дѣтьми, которыя, впрочемъ, доказали мнѣ, что они очень-натуральны.
   Я была рада, когда мы наконецъ добрались до жилища кирпичника, хотя оно находилось въ ряду несчастныхъ лачугъ, расположенныхъ на краю глинистой ямы, вмѣстѣ съ свиными хлѣвами, прижавшимися плотно къ разбитымъ окнамъ, съ жалкими палисадниками, въ которыхъ ничего не было, кромѣ стоячихъ лужъ. Тамъ-и-сямъ были поставлены старые ушаты и лоханки для пріема съ крышъ дождевой воды; мѣстами были вырыты ямы для той цѣли и образовали какъ-бы колодцы жидкой грязи. Въ дверяхъ и окнахъ нѣсколько мужчинъ и женщинъ зѣвали по сторонамъ, мало обращая вниманія на насъ; повременамъ, впрочемъ, они пересмѣивались или говорили что-то въ родѣ того, что филантропы, много думаютъ о нихъ, да мало дѣлаютъ; боятся замарать сапожки, прійдя посмотрѣть на ихъ житье-бытье, и тому подобное.
   Мистриссъ Пардигль во всю дорогу выказывала огромный запасъ нравственной рѣшительности и, охуждая торжественнымъ тономъ грязныя привычки людей низшаго класса (хотя я очень сомнѣвалась, чтобъ она сама въ такомъ грязномъ мѣстѣ могла сохранять свою чистоту), привела насъ въ лачугу, находящуюся въ самомъ отдаленномъ углу. Кромѣ насъ, въ этой сырой, дымной комнатѣ была женщина съ подбитымъ глазомъ, держащая на рукахъ передъ огнемъ издыхающаго ребенка; мужчина, весь въ сажѣ и глинѣ, очень-истощенный, лежалъ, растянувшись на полу и курилъ трубку; дюжій молодой парень, привязывающій ошейникъ на собаку и разбитная дѣвка, стиравшая что-то въ грязной водѣ. Они взглянули на насъ молча; женщина, казалось, отвернулась въ сторону, чтобъ скрыть свой подбитый глазъ. Никто, однако же, насъ не- привѣтствовалъ.
   -- Ну, друзья мои, сказала мистриссъ Пардигль, только голосъ ея, какъ мнѣ показалось, вовсе не имѣлъ дружескаго выраженія; въ немъ слышалось что-то дѣловое, систематическое: -- ну, какъ вы поживаете? Я, вотъ, опять пришла къ вамъ. Я вѣдь говорила вамъ, что женя ничто на свѣтѣ не утомитъ. Люблю трудную работу, очень люблю, и, какъ видите, держу свое слово.
   -- Опять тутъ васъ принесло! проворчалъ человѣкъ, лежащій на полу, повернувъ къ намъ голову и опершись на руку: -- всѣ, что ли, привалили?
   -- Не безпокойся, другъ мой, сказала мистриссъ Пардигль: -- садясь на одинъ стулъ и опрокинувъ другой на полъ:-- мы всѣ здѣсь, всѣ.
   -- Всѣ! Что больно мало? вишь тутъ изъ-за васъ и пошевелиться негдѣ! сказалъ кирпичникъ, держа въ зубахъ трубку и посматривая на насъ.
   Молодой парень и дѣвка разсмѣялись. Два пріятеля молодаго парня, которыхъ приходъ нашъ привлекъ къ дверямъ этой хижины, стояли позади насъ, опустивъ руки въ карманы, и также расхохотались во все горло.
   -- Вы меня не утомите, добрые люди, говорила мистриссъ Пардигль, обращаясь къ послѣднимъ: -- люблю тяжелый трудъ, и чѣмъ вы больше оказываете препятствій, тѣмъ мнѣ пріятнѣе трудиться.
   -- Экъ ее носитъ! проворчалъ кирпичникъ, лежащій на полу.-- Не уймется! Ну, отзванивай, отзванивай, да и съ колокольни долой! Что, въ самомъ дѣлѣ пристала ко мнѣ! Спрашивать, да развѣдывать, да языкъ мозолить!.. Знаю! Ну, что, стираетъ ли дѣвка? Вонъ стираетъ... Пoсмотри на воду... Понюхай! Хорошо пахнетъ?.. Что, нравится?.. Такъ, небойсь, хороша, что и о водкѣ не вздумаешь!.. Грязна ли изба?.. да, грязна, смрадный духъ... нездоровый духъ... всѣ дѣти больны; всѣ пятеро ходятъ какъ мертвые... Да и лучше бы того... концы въ воду... и для нихъ и для насъ. Ну, что еще?.. Читалъ ли книжонку, которую оставила здѣсь?.. Нѣтъ, не читалъ... Здѣсь никто читать не умѣетъ. Да еслибъ и завелся какой грамотѣй, такъ я бы слушать не сталъ... да... читай груднымъ дѣтямъ... а я не дитя. Еще бы ты мнѣ оставила куклу... а я бы съ ней няньчиться сталъ... какъ я велъ себя, да? Вотъ какъ: три дня бражничалъ... пилъ бы и четвертый день... да денегъ не хватало... Отчего у жены глазъ подбитъ? Я подбилъ, далъ въ сердцахъ тумака -- вотъ и все. А если скажетъ, что упала, да ушиблась -- совретъ... не вѣрь!
   Онъ оставилъ трубку, чтобъ произнести залпомъ эти вопросы и отвѣты и, окончивъ послѣднее слово, повернулся на другой бокъ и снова началъ куритъ.
   Мистриссъ Пардигль, которая впродолженіе всей выходки хозяина смотрѣла на него сквозь очки, съ притворнымъ спокойствіемъ и, какъ мнѣ казалось, старался всячески возбудить въ немъ негодованіе, достала изъ кармана какую-то книгу а начала читать.
   Чтеніе ея разбудило дѣтей я они смотрѣла на насъ вытараща глаза; старшіе члены семейства не обращала на насъ никакого вниманія, кромѣ молодаго парня, который всякій разъ заставлялъ лаять собаку, когда мистриссъ Пардигль приходила въ паѳосъ. Мы, къ сожалѣнію, понимали ясно, что между нами и этими людьми лежитъ тяжелая, желѣзная преграда, которую не отодвинетъ наша новая пріятельница. Все, что она читала и говорила, казалось намъ, очень-дурно выбраннымъ для слушателей такого рода. Что жъ касается до маленькой книжки, о которой говорилъ кирпичникъ, лежащій на полу, то мы съ ней познакомились впослѣдствіи, и мистеръ Жарндисъ говорилъ намъ, что эта книжка такая, которую, онъ полагаетъ, не рѣшился бы взятъ въ руки даже Робинзонъ Крузо, хотя онъ былъ вовсе безъ книгъ на пустынномъ островѣ своемъ.
   Понятно, какъ мы обрадовались, когда мистриссъ Пардигль окончила свое чтеніе. Человѣкъ, лежащій на волу, повернулъ къ не! свою голову я сказалъ брюзгливо:
   -- Ну, отзвонила?
   -- На сегодня довольно, мой другъ. Но я никогда не устану. Я буду навѣщать васъ послѣдовательно, возразила мистриссъ Пардигль съ педагогическою важностью.
   -- Отчаливай! проворчалъ хозяинъ сквозь зубы.-- Что тамъ себѣ хочешь дѣлай, только отчаливай!
   Мистриссъ Пардигль, въ-самомъ-дѣлѣ, встала не безъ того, конечно, чтобъ не поднять вихря подоломъ своихъ юбокъ, отъ котораго едва спаслась трубка. Взявши двухъ дѣтей своихъ за руки и приказавъ другимъ слѣдовать за собою, она выразила надежду, что кирпичникъ и вся семья его исправятся къ слѣдующему ея приходу и направила стопы свои въ другую лачужку.
   Я думаю, что будетъ несправедливо съ моей стороны, если я не прибавлю, что мистриссъ Пардигль, какъ въ этомъ, такъ и въ другихъ дѣлахъ, давала примирительный видъ своимъ поступкамъ, какъ-бы дѣлая добро гуртомь и въ большомъ размѣрѣ.
   Она думала, что мы слѣдуемъ также за ней. Между-тѣмъ, какъ только она ушла, мы тотчасъ же подошли къ женщинѣ, сидящей у огня, чтобъ спросятъ не больно ли дитя ея.
   Она смотрѣла на него, какъ мы замѣтили, прикрывая рукою свой обезображенный глазъ, какъ-будто хотѣла скрыть отъ бѣднаго ребенка, слѣды насилія, шума и дурнаго съ собою обхожденія его отца.
   Ада, которой нѣжное сердце было очень-чувствительно, стала на колѣни и открыла лоскутъ, прикрывавшій лицо ребенка. Тогда я увидѣла нее и отвела ее въ сторону... Малютка умиралъ.
   -- О, Эсѳирь! вскричала Ада: -- взгляни сюда, Эсѳирь, душа моя, бѣдняжка... Бѣдный мученикъ, бѣдный страдалецъ... Мнѣ такъ жалко его... такъ жалко ату женщину... Ахъ, Эсѳирь! я никогда не видала ничего подобнаго!.. Дитя, милое дитя, что съ тобою?..
   Такое состраданіе, такая нѣжность чувствъ, съ которыми, ставъ на колѣни возлѣ матери, оплакивала Ада страданія ребенка, могли смягчить всякое грубое сердце, если только оно еще бьется въ груди. Бѣдная женщина посмотрѣла на нее сначала съ удивленіемъ, а потовъ залилась горькими слезами.
   Я взяла съ колѣнъ ея легкое бремя, сдѣлала все, что могла, чтобъ холодѣющій трупъ ребенка казался спокойнѣе, положила его на доску и прикрыла своимъ носовымъ платкомъ. Потомъ мы пробовали утѣшить несчастную мать, говорили ей слова Спасителя о дѣтяхъ. Она молчала, но плакала, плакала горько.
   Обернувшись, я замѣтила, что молодой парень выгналъ собаку и стоялъ у двери, глядя на насъ. На глазахъ его не было видно слезъ, но не было въ нихъ и непріятнаго выраженія. Дѣвушка была также спокойна и сидѣла въ углу, устремивъ глаза въ полъ. Кирпичникъ всталъ: онъ все еще курилъ трубку и смотрѣлъ на насъ съ недовѣріемъ, но молчалъ.
   Какая-то старуха, одѣтая и лохмотья, вбѣжала въ лачужку, бросилась прямо къ бѣдной матери и вскрикнула: "Женни! Женни!" Бѣдная мать встала съ своего мѣста и повисла на шеѣ старухи.
   Старуха была вовсе непривлекательна, но эта симпатія, съ которой она утѣшала бѣдную женщину, эти слезы, которыя мѣшались съ слезами осиротѣвшей матери, придавали ей характеристическую красоту. Утѣшенія ея состояли только въ словахъ: "Женни! Женни!"; но эти слова были произносимы такимъ тономъ, въ которомъ выражалось много, много неподдѣльнаго чувства.
   Мнѣ казалось поразительно, какъ эти двѣ женщины, грубыя, одѣтыя въ лохмотья, были такъ близки другъ къ другу; какъ вязало ихъ взаимное чувство истинной любви, какъ дѣлили онѣ горе и близко принимая его къ сердцу, загрубѣлому въ тяжелыхъ испытаніяхъ жизни. Я думаю, что лучшая сторона этихъ людей для насъ закрыта. Что нищій чувствуетъ къ нищему, знаетъ только Богъ, да они сами.
   Мы сочли за лучшее уйдти, чтобъ не возмущать своимъ присутствіемъ ихъ скорби. Мы вышли такъ тихо, что никто не обратилъ на насъ вниманія, кромѣ молодаго парня: онъ стоялъ прислонясь въ стѣнѣ и такъ близко около двери, что намъ трудно было пройдти. Замѣтя это, онъ отошелъ въ сторону, не показывая нисколько, что безпокоится для насъ; но мы, на всякій случай, его поблагодарили очень-ласково. Онъ ничего намъ не отвѣтилъ.
   Съ стѣсненнымъ сердцемъ возвращалась Ада назадъ, и Ричардъ, котораго мы застали дома, очень былъ огорченъ ея слезами (хотя успѣлъ мнѣ шепнуть потихоньку, что она прекрасна и подъ вліяніемъ грусти). Мы условились вечеромъ взять съ собой нѣсколько припасовъ и сходить опять къ кирпичнику. Мистеру Жарндису мы сказали въ очень-короткихъ словахъ о случившемся, но, несмотря на это, вѣтеръ тотчасъ же перемѣнялся.
   Насталъ вечеръ и мы отправились въ-сопровожденія Ричарда.
   Мы оставили его въ нѣкоторомъ отдаленіи и однѣ пошли въ жилище кирпичника; когда мы подошли къ двери, мы увидѣли ту женщину, которая принесла столько утѣшенія бѣдной Женни. Она стояла у порога и выглядывала боязливо.
   -- Это вы, барышни? сказала она со вздохомъ.-- Я поджидаю старшину. Сердце не на мѣстѣ! Что, какъ выгонитъ меня, старуху, изъ дома? Нѣтъ, лучше пусть убьетъ на этомъ мѣстѣ!
   -- Ты говоришь, добрая старушка, про мужа? спросила я.
   -- Да, миссъ, про старшину. Женни забылась сномъ, бѣдняжка изъ силъ выбилась. Шутка-ли, ровно недѣлю и день и ночь все возилась съ ребенкомъ. Развѣ когда мнѣ удастся на минутку ли на двѣ перехватить его.
   Она дала намъ дорогу; мы тихо вошли и положили, что принесли съ собой, около бѣдной постели, на которой спала мать. Та же грязь, какую мы видѣли утромъ, была вездѣ, и казалось, что неопрятность составляла непремѣнную принадлежность этой лачужки. Но трупъ ребенка былъ омыть, обернутъ въ чистыя тряпки и на платкѣ моемъ, который все-таки прикрывалъ его личико, лежалъ букетъ душистой травы, положенный такъ нѣжно, такъ красиво... такими грубыми, высохшими руками!
   -- Да благословитъ тебя Богъ! сказали мы ей.-- Ты добрая женщина.
   -- Я, барышня? возразила она съ удивленіемъ.-- Тс!.. Женни! Женни!..
   Мать простонала во снѣ и открыла глаза; звуки знакомаго голоса, казалось, успокоили ее. Она заснула снова.
   Какъ мало думала я, когда, приподнявъ платокъ, чтобъ взглянуть на крошечнаго ребенка, уснувшаго вѣчнымъ сномъ -- какъ мало думала я на какой безпокойной груди будетъ лежать этотъ платокъ послѣ того, какъ онъ покрывалъ такую безмятежную, такую безгрѣшную грудь! Я только думала, что, быть-можетъ, ангелъ-хранитель этого ребенка обратитъ взоръ свой на ту женщину, которая одѣла трупъ его въ чистый лоскутъ полотна, на ту женщину, которая, простясь съ нами, осталась у двери озираясь и прислушиваясь робко и твердила своимъ грубымъ, но идущимъ къ сердцу голосомъ: Женни! Женни!
   

ГЛАВА IX.
Примѣты и намеки.

   Не знаю, какъ это случается, но мнѣ кажется, я пишу только про себя. Я все хочу писать про другихъ, стараясь какъ можно меньше думать о себѣ и ей-Богу сержусь, какъ только имя мое попадетъ подъ перо; говорю себѣ: убирайся пожалуйста, несносное созданіе, куда-нибудь; и не хочу говорятъ о тебѣ. Не тутъ-то было! Надѣюсь, впрочемъ, что снисходительный читатель, найдя много обо мнѣ на этихъ страницахъ, предположить, что я я играла въ описываемыхъ происшествіяхъ какую-нибудь роль и что нельзя было вычеркнуть меня изъ хода описываемыхъ событій.
   Моя милочка и я занимались вмѣстѣ чтеніемъ, работой, музыкой и не видали, какъ бѣжало время; скучные зимніе дни пролетѣли мимо насъ, какъ легкокрылыя пташки. Обыкновенно, послѣ обѣда и вечеромъ, Ричардъ бесѣдовалъ съ нами. Хотя онъ былъ самое безпокойное въ мірѣ существо, но безъ него намъ бывало скучно.
   Онъ очень, очень, очень любилъ Аду, я знаю это и считаю лучшимъ высказать сразу. Мнѣ никогда не случалось прежде видѣть влюбленныхъ, однакожъ я безъ затрудненія поняла ихъ чувства. Я, безъ-сомнѣнія, ничего имъ не говорила; даже не показала виду, что знаю въ чемъ дѣло; напротивъ, я старалась казаться такою слѣпою, такою непонятливою, что право иногда мнѣ приходило въ голову, когда я сиживала одна за работой -- уже ли я въ-самомъ-дѣлѣ могу такъ притворяться, могу такъ обманывать?
   Но дѣлать было нечего. Мнѣ осталось только молчать и быть тише воды, ниже травы. Да они и сами были на словахъ такъ скромны, какъ мышки. Они высказываясь мнѣ такъ мило, такъ осторожно хитрили, такъ неумышленно, такъ безуспѣшно, что, право, мнѣ было очень-трудно скрывать отъ нихъ, какъ они меня интересовали.
   -- Наша маленькая хозяюшка, такая славная хозяюшка -- скажетъ, бывало, Ричардъ, встрѣчая меня въ саду рано утромъ, съ веселымъ смѣхомъ и, быть-можетъ, слегка закраснѣвшись:-- что я не могу жить безъ нея. Прежде, чѣмъ начинается возня моя съ книгами и инструментами, или скачка, сломя-голову, по холмамъ и оврагамъ, я такъ люблю прійдти сюда въ садикъ, погулять съ нашимъ добрымъ другомъ, что вотъ я и опять налицо.
   -- Ты знаешь, милая тетушка Дердонъ -- скажетъ, бывало, вечеромъ Ада, положивъ головку ко мнѣ на плечо (и пламя свѣчей играетъ въ ея задумчивомъ взорѣ): -- я не люблю болтать, прійдя въ свою комнату. Но какъ-то пріятно посидѣть немного смотря на тебя, задуматься на плечѣ твоемъ, прислушиваясь къ завыванью вѣтра и вспоминая о бѣдныхъ морякахъ, носящихся по волнамъ океана.
   Ахъ, можетъ-быть, Ричардъ вступитъ въ морскую службу! Мы часто поговаривали о его карьерѣ. Была рѣчь и о томъ, что онъ любитъ море и склоненъ къ матросской жизни. Мистеръ Жарндисъ писалъ къ одному изъ родственниковъ, высокорожденному сэру Лейстеру Дедлокъ, просилъ его содѣйствія въ устройствѣ судьбы Ричарда, на что сэръ Леістеръ отвѣчалъ очень-ласковымъ письмомъ; говорилъ, что онъ сочтетъ себя очень-счастливымъ, если можетъ споспѣшествовать ко благу юнаго джентльмена, и что онъ готовъ все сдѣлать, что только въ его власти; но что власть его во многихъ отношеніяхъ ограниченна, что миледи посыдаетъ поклонъ молодому джентльмену (она очень-хорошо помнитъ, что связана съ нимъ родствомъ въ отдаленномъ колѣнѣ), я увѣрена, что онъ во всякомъ родѣ службы пройдетъ поприще свое съ ревностью и съ честью.
   -- Это ясно, говоритъ мнѣ Ричардъ: -- я самъ долженъ прокладывать себѣ дорогу. Что за бѣда! Сколько людей трудомъ проложили себѣ путь! Ничего, и мы пойдемъ! Я бы только желалъ, чтобъ на первый разъ меня сдѣлали командиромъ какого-нибудь капера; я бы взялъ съ собой лорда-канцлера и держалъ бы его на самомъ маленькомъ жалованьи до-тѣхъ-поръ, пока онъ не кончилъ бы нашего процеса. Жиру бы съ него очень поспало, еслибъ онъ у меня не скоро поворачивался!
   Въ характерѣ Ричарда, рядомъ съ прекрасными качествами -- съ чувствительностью, добротою и неистощимою веселостью -- была какая-то безпечность, нерасчитанность, которая пугала меня, главное, потому, что онъ, по какой-то странной ошибкѣ, принималъ ее за благоразуміе. Во всѣхъ его денежныхъ разсчетахъ не было нисколько основательности; вспомните, только, его продѣлку съ мистеромъ Скимполемъ.
   Мистеръ Жарндисъ узналъ объ уплаченной нами суммѣ или отъ мистера Скимполя, или отъ Коавинса -- не знаю; только онъ отдалъ деньги мнѣ сполна, съ тѣмъ, чтобъ я удержала мнѣ принадлежащую часть, а остальное возвратила Ричарду. Боже! что хотѣлъ сдѣлать Ричардъ съ этими деньгами! Вопервыхъ, онъ считалъ ихъ находкою; вовторыхъ, еслибъ только высчитать всѣ тѣ расходы, какіе онъ предполагалъ и о которыхъ говорилъ такъ часто со мною, то право это составило бы большую сумму денегъ.
   -- Да почему же нѣтъ, тетушка Геббертъ? говорилъ онъ мнѣ, желая безъ всякой надобности отдать пять фунтовъ стерлинговъ кирпичнику.
   -- Вѣдь я чистоганомъ, выигралъ въ этомъ дѣлѣ съ Коавннсонъ, десять фунтовъ!
   -- Какимъ же это образомъ? спрашивала я.
   -- Какъ, какимъ-образомъ? Я отдалъ десять фунтовъ стерлинговъ и очень былъ радъ развязаться съ ними, не ожидая никогда найдти ихъ опять въ карманѣ. Что, не правда?
   -- Правда; отвѣчала я.
   -- Хорошо! Теперь я опять владѣю десятью фунтами...
   -- Тѣми же десятые.
   -- Совсѣмъ не тѣми же. Я получилъ больше десятью фунтами чѣмъ ожидалъ, слѣдовательно могу истратить ихъ безъ всякаго зазрѣнія совѣсти.
   Точно такимъ же образомъ, убѣдясь въ безполезности отдать кирпичнику пять фунтовъ стерлинговъ, онъ считалъ эти деньги пріобрѣтенными и полагалъ, что ихъ можно такъ же легко истратить, какъ онѣ легко пріобрѣтены.
   -- Позвольте-ка, говорилъ онъ: -- я пріобрѣлъ неожиданно пять фунтовъ стерлинговъ по дѣлу кирпичника, стало -- быть, еслибъ я позволилъ себѣ скакать въ почтовой коляскѣ въ Лондонъ и обратно, что стоитъ только четыре фунта, такъ я все-таки выигралъ бы одинъ фунтъ. А это не шутка! Не такъ ли?
   Ричардъ былъ такъ откровененъ и великодушенъ, какъ только можно быть. Онъ былъ пылокъ, храбръ и, несмотря на живость своего характера, былъ такъ скроменъ, что я въ нѣсколько недѣль полюбила его какъ брата. Эта скромность, свойство души его, обнаруживалась и безъ вліянія Ады; но, подъ ея благотворнымъ вліяніемъ, онъ становился, самымъ занимательнымъ, веселымъ, любезнымъ и чистосердечнымъ собесѣдникомъ. Сознаюсь откровенно, что, сидя съ ними, говоря съ ними, гуля съ ними, замѣчая, какъ они болѣе-и-болѣе влюбляются другъ въ друга, какъ скрываютъ любовь свою и считаютъ ее глубочайшимъ секретомъ, сознаюсь откровенно, что я не менѣе ихъ была очарована я предавалась этимъ упоительнымъ грёзамъ.
   Такъ поживали мы день за день, какъ вдругъ однажды утромъ, за завтракомъ, мистеръ Жарндисъ получилъ письмо, взглянулъ на конвертъ и сказалъ:-- А, а! отъ Бойтсорна!-- распечаталъ письмо и началъ читать его съ видимымъ удовольствіемъ; прочтя до половины, онъ сказалъ вамъ, между прочимъ, что Бойтсорнъ ѣдетъ къ вамъ въ гости. Кто же бы это былъ Бойтсорнъ? думая мы всѣ. И я увѣрена, мы всѣ думали, по-крайней-мѣрѣ я за себя ручаюсь, прійметъ ли этотъ Бойтсорнъ участіе въ томъ, что у насъ теперь происходитъ?
   -- Съ Лаврентіемъ Бойтсорномъ, лѣтъ сорокъ-пять тому назадъ, мы хаживали вмѣстѣ въ школу, сказалъ мистеръ Жарндисъ, хлопнувъ по письму, которое онъ положилъ на столъ.-- Тогда онъ былъ пылкій, громогласный, добросердечный и смѣлый мальчикъ; теперь сталъ пылкій, громогласный, добросердечный и смѣлый мужъ. Что это за страшный дѣтина!
   -- Ростомъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, ростомъ; отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ: -- будучи старше меня десятью годами и выше меня вершками двумя, онъ держитъ голову прямо, какъ старый солдатъ; грудь на-выкатѣ; руки -- что твои кузнечные молоты, а горло -- не знаю съ чѣмъ и сравнить; заговоритъ ли онъ, засмѣется ли, просто ли чихнетъ -- такъ задрожатъ потолочныя балки!
   Мастеръ Жарндисъ съ такимъ восторгомъ описывалъ портретъ друга своего Бойтсорна, что вѣтеръ и разу не измѣнялъ направленія.
   -- А теперь друзья моя, Рикъ, Ада и ты, маленькая старушка, говорилъ мистеръ Жарндисъ: -- а хочу описать вамъ внутреннія достоинства этого человѣка: его теплое сердце, его пылкую душу; языкъ его такъ же звученъ, какъ и его голосъ, то-есть, онъ во всемъ и всегда въ превосходной степени. Когда бранится -- это настоящій звѣрь, многіе его и считаютъ, я думаю, за звѣря. Впрочемъ, баста! больше про него ни слова! Увидите сами. Только вотъ еще что: не удивляйтесь, что онъ говорить со иной съ видомъ покровительства; онъ не можетъ забыть до-сихъ-поръ, что я былъ самый маленькій мальчикъ въ школѣ и что наша дружба началась съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ, однажды, вступясь за меня, вышибъ моему обидчику два зуба (онъ говоритъ шесть). Бойтсорнъ и его человѣкъ, милая старушонка, продолжалъ мистеръ Жарндисъ, обратясь ко мнѣ: -- будутъ у насъ сегодня къ обѣду.
   Я распорядилась, чтобъ все было готово къ принятію мистера Бойтсорна, и мы съ любопытствомъ ожидали его пріѣзда.
   Начало ужъ темнѣть, а онъ не пріѣзжалъ. Насталъ часъ обѣда, его все-таки не было; отложили обѣдъ еще на часъ времени, и мы сидѣли возлѣ камина, освѣщенные пламенемъ; вдругъ сѣнная дверь отворялась настежь и раздался въ сѣняхъ голосъ, произносившій очень-громко и съ живостью слѣдующія слова:
   -- Насъ надулъ этотъ каналья проводникъ, Жарндисъ. Поѣзжай, говоритъ, направо, тогда, когда надо было ѣхать налѣво. Такой бестіи не сыщешь на всемъ земномъ шарѣ; вѣрно и отецъ его былъ порядочный негодяй, что воспиталъ такого сына-мерзавца. Я жалѣю, что не убилъ его собственными руками.
   -- Развѣ ты думаешь, что онъ съ умысломъ завелъ васъ въ другую сторону? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Еще бы нѣтъ! Да я увѣренъ, что этотъ мошенникъ ободралъ не одного бѣдняка, заведя чортъ знаетъ куда! Клянусь, онъ показался внѣ такой подозрительной собакой, когда говорилъ мнѣ: навернуть направо. Жалѣю, что я тутъ же не выколотилъ ему всѣхъ костей!...
   -- То-есть зубовъ, ты хочешь сказать, возразилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ха, ха, ха! расхохотался мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, и въ-самомъ-дѣлѣ такъ громко, что задрожали стекла.-- Ха, ха, ха! Ты еще не забылъ прошлыя проказы! Я тебѣ говорю по правдѣ, что рожа этого мошенника, выражала плутовство, подлость и разбой. Такъ бы и поставилъ его на большой дорогѣ пугаломъ для плутовъ. Если я встрѣчу завтра этого разбойника, такъ ужъ не пеняй на себя, я сверну ему голову, какъ гнилой сукъ.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь ни на волосъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- А пока пойдемъ въ комнаты.
   -- Клянусь тебѣ, Жарндисъ, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, взглянувъ, должно-быть, на часы: -- еслибъ ты былъ женатъ, я бы вернулся назадъ отъ твоего порога и лучше бы забрался на самыя отдаленныя вершины Гималайскаго Хребта, чѣмъ позволить себѣ представиться женѣ твоей въ такой безтолковый часъ.
   -- Зачѣмъ такъ далеко? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Клянусь тебѣ жизнью и честью! воскликнулъ мистеръ Бойтсорнъ: -- ни за что бъ въ мірѣ я не рѣшился быть столь нахальнымъ, чтобъ заставить хозяйку дома ожидать себя до этого часа. Я бы лучше позволялъ застрѣлить себя, ей-Богу!
   Говоря такимъ образомъ, подымались они по лѣстницѣ, и мы скоро услышали, какъ гремѣли въ комнатѣ, для него назначенной, его полнозвучные ха, ха, ха! и ха, ха, ха! такъ-что сосѣднее эхо, кажется, заражалось веселостью и такъ же хохотало отъ чистаго сердца, какъ онъ, или какъ мы, увлеченные его смѣхомъ.
   Мы всѣ получили предубѣжденіе въ его пользу, потому-что въ смѣхѣ его слышалось какое-то прочное достоинство, равно какъ и въ его сильномъ, здоровомъ голосѣ, въ этой округленности и полнозвучности, съ которыми онъ произносилъ каждое слово, и даже въ гнѣвѣ его, доходящемъ до превосходной степени, который гремѣлъ, какъ выстрѣлъ изъ пушки, но холостой, никого не поражая. Когда мистеръ Жарндисъ представилъ его намъ, мы увидѣли, что наружность его вполнѣ соотвѣтствуетъ нашему предубѣжденію. Онъ былъ не только красивый старикъ, высокій, широкогрудый, какъ его описывалъ намъ опекунъ мой, съ огромной сѣдой головою, съ пріятнымъ спокойствіемъ на лицѣ, когда онъ молчалъ, съ наклонностью къ толстотѣ, умѣряемой строгою и мыслящею жизнью, съ подбородкомъ, готовымъ тотчасъ же удвоиться, если дать ему поблажку; но еще манеры его были истинно-джентльменскія; онъ былъ такъ рыцарски вѣжливъ; ляда его сіяло такою нѣжною и пріятною улыбкой, было-такъ ясно и откровенно, что онъ выражался на немъ именно такимъ, какимъ былъ, то-есть неспособнымъ, какъ говоритъ Ричардъ, къ чему-нибудь, въ маленькомъ масштабѣ. Я смотрѣла на него съ одинакимъ удовольствіемъ и тогда, когда, сидя за обѣдомъ и весело улыбаясь, онъ разговаривалъ со мной и Адой, и тогда, когда мастеръ Жарндисъ возводилъ его въ превосходную степень и онъ выстрѣливалъ холостыми зарядами изъ пушекъ -- мелкаго огнестрѣльнаго оружія онъ не любилъ; и тогда, когда, закинувъ голову, онъ раздражался своимъ громоноснымъ ха, ха, ха!
   -- Я думаю, ты привезъ съ собою свою птичку? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Клянусь, это самая удивительная птичка на всемъ земномъ шарѣ, говорилъ, воспламеняясь, мистеръ Бойтсорнъ: -- что за удивительное созданіе! Я не возьму за нея десять тысячъ гиней! Я завѣщалъ ей пожизненную пенсію, если она переживетъ меня. Это феноменъ, дивный феноменъ, по понятливости и по привязанности. Да и отецъ ея былъ самый-удивительный изъ всѣхъ самцовъ!
   Предметомъ этихъ похвалъ была маленькая канарейка, такая ручная, что человѣкъ мистера Бойтсорна принесъ ее на указательномъ пальцѣ въ комнату, и она, облетѣвъ ее слегка, усѣлась спокойно на голову своего хозяина. Видѣть это крошечное, слабое созданіе, сидящее такъ спокойно на головѣ мистера Бойтсорна въ то время, какъ онъ сыпалъ своими крупными, энергическими словами, значило, видѣть самую вѣрную картину характера этого замѣчательнаго человѣка.
   -- Клянусь тебѣ, Жарндисъ, говорилъ онъ, отщипнувъ маленькій кусочекъ хлѣбца и подавая его нѣжно своей канарейкѣ: -- еслибъ я былъ на твоемъ мѣстѣ, я завтра же схватилъ бы за шиворотъ любаго адвоката, такъ-что затрещали бы кости, и трясъ бы его до-тѣхъ-поръ, пока деньги не высылались бы изъ всѣхъ его кармановъ. Я добился бы своего тѣмъ или другимъ способомъ! Поручи, братецъ, мнѣ пощупать бока твоего стряпчаго; я исполню съ большимъ удовольствіемъ!
   Впродолженіе всего этого времени маленькая канарейка клевала изъ рукъ его.
   -- Благодарю тебя, Лаврентій; но дѣло теперь въ такомъ ужъ положенія, возразилъ, смѣясь, мистеръ Жарндисъ: -- что достаточно и законнаго сотрясенія Палаты и всей Оберканцеляріи, чтобъ подвинуть его впередъ.
   -- Никогда на свѣтѣ не было такой дьявольской трущобы, какъ Оберканцелярія! сказалъ мистеръ Бойтсорнъ.
   Когда мы разсмѣялись и онъ, въ свою очередь, забросилъ голову взадъ, и окрестное эхо начало вторить его громогласное ха, ха, ха, ха! Но эти залпы вовсе не нарушали спокойствія птички, которая такъ была увѣрена въ своей безопасности, что прыгала по столу своего своего господина, поворачивая голову и вправо и влѣво и, казалось, смотрѣла на него своими веселыми глазками такъ, какъ-будто и онъ самъ былъ не кто другой, какъ птичка.
   -- Ну, а какъ идутъ твои дѣла съ сосѣдомъ? За кѣмъ осталось право пользоваться прогономъ? спросилъ мистеръ Жарндисъ.-- Вѣдь ты тожъ несовсѣмъ свободенъ отъ судовъ!
   -- Онъ, братецъ, подалъ на меня прошеніе, что я владѣю чужою землею; а я подалъ на него прошеніе, что онъ владѣетъ чужою землею, отвѣчалъ мистеръ Бойтсорнъ: -- это, я тебѣ скажу, гордѣйшее существо! Нравственно невозможно, чтобъ его звали сэръ Лейстеръ. Я увѣренъ, что его зовутъ сэръ Люциферъ.
   -- Благодарите за комплиментъ нашему родственнику! смѣясь, сказалъ мой опекунъ Адѣ и Ричарду.
   -- Я готовъ былъ бы просить прощенія у миссъ Клеръ и у мистера Картстона, возразилъ нашъ гость: -- еслибъ я не прочелъ на открытыхъ и веселыхъ лицахъ ихъ, что они отъ своего дальняго родственника на очень-далекой дистанціи.
   -- А можетъ и онъ отъ насъ! возразилъ Ричардъ.
   -- Клянусь! воскликну ль мистеръ Бойтсорнъ, разразившись вдругъ новымъ залпомъ: -- этотъ Дедлокъ, да и отецъ его, да и дѣдъ въ придачу, просто, тупоголовый, безсмысленный, заносчивый чурбанъ. Пишетъ ко мнѣ черезъ своего агента или черезъ, чортъ знаетъ, кого -- не знаю: "Сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, принося свое совершеннѣйшее почтеніе мистеру Лаврентію Бойтсорну, просить его обратить вниманіе на то обстоятельство, что прогонъ, примыкающій къ старому церковному дому и находящійся нынѣ во владѣніи мистера Лаврентія Бойтсорна, принадлежитъ по праву ему, сэру Лейстеру баронету, потому-что составляетъ часть парка при Чизни-Вольдѣ, и что нынѣ сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, находитъ приличнымъ присоединить его къ своимъ владѣніямъ". Я написалъ ему такой отвѣтъ: "Мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, принося самое совершеннѣйшее почтеніе сэру Лейстеру Дедлоку баронету, проситъ его обратить вниманіе на то обстоятельство, что онъ, мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ никакихъ правъ сэра Лейстера Дедлока баронета ни на какой предметъ не признаетъ; а что касается до пріобщенія вышепоминаемаго прогона, къ владѣніямъ сэра Лейстера Дедлока баронета, долгомъ считаетъ присовокупить, что онъ, мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, посмотрѣлъ бы, кто осмѣлятся взять на себя трудъ пожаловать для подобнаго пріобщенія". Онъ посылаетъ какого-то одноглазаго мерзавца прорубить и навѣсить калитку. Я отдѣлываю этого циклопа такъ ловко пожарною трубою, что онъ едва уноситъ ноги. Онъ строить калитку ночью! Утромъ я калитку срываю и сжигаю. Онъ посылаетъ своихъ клевретовъ перенести заборъ и мять траву. Я строю имъ западни, стрѣляю толченнымъ горохомъ имъ въ ноги, обливаю ихъ пожарной трубой и рѣшаюсь освободить окончательно человѣческій родъ отъ бремени, то-есть отъ существованія этихъ отчаянныхъ мерзавцевъ. Онъ опять подаетъ просьбу о завладѣніи чужою собственностью. Я также опять подаю просьбу о завладѣніи чужою собственностью. Онъ подаетъ просьбу о самоуправствѣ. Я самоуправляюсь! Ха, ха, ха, ха!
   Слушая, какъ все это онъ говорилъ съ невыразимою энергіею, можно было бы подумать, что онъ злѣйшій человѣкъ изъ всѣхъ людей. Смотра, какъ онъ въ то же время любуется птичкой, которая сидитъ у него на рукѣ, и какъ онъ нѣжно разглаживаетъ ея перышки, можно было подумать, что онъ самый кроткій изъ всѣхъ людей. Слыша смѣхъ его и наблюдая при этомъ добродушное выраженіе его лица, можно было подумать, что у него нѣтъ на свѣтѣ никакой заботы, никакого спора, никакого горя, а что жизнь его проходитъ какъ ясное лѣтнее утро.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! говорилъ онъ: -- не отымутъ моего прогона никакіе Дедлоки! Хоть я чистосердечно признаюсь (тутъ голосъ его смягчился въ одну минуту), что леди Дедлокъ, совершеннѣйшая леди во всемъ свѣтѣ, которой я готовъ отдать всякое почтеніе, какъ джентльменъ, а не какъ баронетъ, съ головою, набит ь ваше настоящее мнѣніе, моя милая. Почемъ вы знаете, быть можетъ, я отправилъ васъ туда именно съ этой цѣлью.
   -- Мы полагаемъ, сэръ, сказала я, съ замѣтной нерѣшимостью: -- мы полагали, сэръ, что всего справедливѣе начать съ семейныхъ обязанностей, и что если на эти обязанности смотрятъ сквозь пальцы и пренебрегаютъ ими, то другія и подавно не будутъ служить для нихъ замѣной.
   -- Маленькіе Джэллиби, сказалъ Ричардъ, являясь мнѣ на помощь:-- находятся.... извините, сэръ, но я долженъ употребить болѣе сильное выраженіе.... они находятся въ самомъ жалкомъ положеніи.
   -- Ну, такъ и есть! она правду говоритъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, весьма торопливо.-- Вѣтеръ дуетъ восточный.
   -- Вѣтеръ былъ сѣверный, когда мы ѣхали сюда, замѣтилъ Ричардъ.
   -- Любезный мой Рикъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, поправляя въ каминѣ огонь: -- я готовъ побожиться, что вѣтеръ или уже сдѣлался, или хочетъ сдѣлаться восточнымъ. Я всегда испытываю непріятное ощущеніе, лишь только вѣтеръ начинаетъ задувать съ востока.
   -- Вѣроятно, это слѣдствіе ревматизма, сэръ? сказалъ Ричардъ.
   -- Я самъ то же думаю, Рикъ. Я даже увѣренъ, что это ревматизмъ. Итакъ, маленькіе Джэллиби.... да нѣтъ, насчетъ вѣтра мнѣ что-то не вѣрится.... такъ маленькіе Джэллиби находятся въ самомъ.... ахъ, Боже мой! такъ и есть: непремѣнно восточный вѣтеръ! сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   Произнося эти слова, онъ раза три и, но видимому, безъ всякой цѣли прошелся по комнатѣ. Въ одной рукѣ держалъ онъ маленькую кочергу, а другой приглаживалъ волосы, выражая на кроткомъ лицѣ своемъ досаду въ одно и то же время такую странную и такую милую, что, мнѣ кажется, при этомъ мы уже не пугались, но приходили въ восторгъ, котораго не выразить никакими словами. Онъ подалъ одну руку Адѣ, а другую мнѣ, и, приказавъ Ричарду взять свѣчу, приготовился вывести насъ изъ этой комнаты, какъ вдругъ повернулся назадъ, и мы снова остались на своихъ мѣстахъ".
   -- Такъ эти маленькіе Джэллиби... Развѣ вы не могли... развѣ... ну, какъ вы думаете, еслибъ вдругъ на нихъ посыпался дождь въ видѣ конфектъ или треугольныхъ пирожковъ съ малиновымъ вареньемъ, или что нибудь въ этомъ родѣ! сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- О, кузенъ!... начала было Ада, довольно поспѣшно.
   -- Ну, вотъ это такъ, моя милочка. Я люблю, когда зовутъ меня кузеномъ. Еще бы лучше было, еслибъ ты сказала: кузенъ Джонъ.
   -- Я вамъ вотъ что скажу, кузенъ Джонъ!... снова начала было Ада и громко разсмѣялась.
   -- Ха, ха! Вотъ это мило, прекрасно! сказалъ мистеръ Джорндисъ, съ величайшимъ удовольствіемъ.-- Это звучитъ необыкновенно какъ натурально. Ну, что же ты скажешь, душа моя?
   -- А то, что для нихъ выпалъ дождь гораздо лучше этого: для нихъ сахарный дождь замѣнялся самой Эсѳирью."
   -- Это какъ такъ? сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Что же сдѣлала для нихъ Эсѳирь?
   -- Вотъ что... я сейчасъ разскажу вамъ все, кузенъ Джонъ, сказала Ада, сложивъ свои ручки на его рукѣ и кивая мнѣ головкой, потому что въ это время я сдѣлала ей знакъ, чтобы она не говорила обо мнѣ.-- Эсѳирь съ перваго разу подружилась съ ними. Эсѳирь няньчила ихъ, убаюкивала, умывала и одѣвала, разсказывала имъ сказки, удерживала ихъ отъ шалостей, покупала имъ игрушки (Моя милая, добрая Ада! послѣ того, какъ отъискался бѣдный Пипи, я прогулялась съ нимъ и купила для него одну только оловянную лошадку!).... и вотъ еще что, кузенъ Джонъ: она утѣшала бѣдную Каролину, старшую дочь мистриссъ Джэллиби...и еслибъ вы знали, какъ она заботлива была ко мнѣ, какъ мила и какъ любезна!... Нѣтъ, нѣтъ, пожалуста, Эсѳирь, не возражай! ты сама знаешь, что это правда!
   Признательная любимица души моей нагнулась ко мнѣ, поцаловала меня и потомъ, взглянувъ въ лицо кузена, смѣло сказала ему:
   -- Во всякомъ случаѣ, кузенъ Джонъ, я хочу, я должна благодарить васъ за подругу, которую вы подарили мнѣ.
   При этихъ словахъ я чувствовала, будто Ада нарочно возбуждала желаніе въ своемъ кузенѣ убѣжать отъ насъ. Однакожь, онъ не убѣгалъ.
   -- Какъ ты давича сказалъ, Рикъ, откуда дуетъ вѣтеръ? спросилъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Съ сѣвера; но это было, когда мы ѣхали сюда.
   -- Ты сказалъ правду. Восточнаго вѣтра совсѣмъ теперь нѣтъ. Это моя ошибка. Пойдемте же мои милые, пойдемте: посмотрите ваше новое жилище, вашъ домъ.
   Это былъ одинъ изъ тѣхъ очаровательно-неправильныхъ домовъ, гдѣ вы поднимаетесь и спускаетесь по ступенькамъ изъ одной комнаты въ другую, гдѣ передъ вами являются еще комнаты, въ то время, какъ вы полагали, что уже больше не увидите ихъ; гдѣ встрѣчаете еще обильный запасъ маленькихъ гостиныхъ и коридоровъ, между которыми неожиданно встрѣчаете еще маленькія сельскія комнатки, съ жалюзями въ окнахъ, сквозь которыя пробиваются плющъ и яркая зелень. Моя комната, первая изъ предстоящихъ для нашего осмотра, имѣла именно вотъ эту наружность, съ прибавленіемъ къ ней потолка изъ стрѣльчатаго свода, отъ котораго являлось такое множество угловъ, какого впослѣдствіи я никакимъ образомъ не могла насчитать, и камина, вымощеннаго вокругъ чистыми бѣлыми изразцами, въ каждомъ изъ которыхъ пылающій въ каминѣ огонекъ отражался въ миніатюрномъ видѣ. Изъ этой комнаты вы спускаетесь по двумъ ступенькамъ и входите въ очаровательную маленькую гостиную, выходившую въ цвѣточный садъ. Этой комнатѣ предназначено было принадлежать отнынѣ мнѣ и Адѣ. Изъ этой гостиной, по тремъ ступенькамъ, вы поднимаетесь въ спальню Ады, съ прекраснымъ венеціанскимъ окномъ, изъ котораго представлялся плѣнительный видъ (впрочемъ, во время нашего осмотра за окнами представлялся одинъ только непроницаемый мракъ, подъ сводомъ темно-голубого, усѣяннаго звѣздами неба). Въ просвѣтѣ окна находилось углубленіе, и въ немъ устроено было мѣсто для сидѣнья; но это мѣсто замѣчательно тѣмъ, что, не вставая съ него, посредствомъ пружины, не одна, но три прелестныхъ Ады, въ одинъ моментъ, могли бы исчезнуть изъ этой комнаты и очутиться въ самомъ миніатюрномъ кабинетѣ, Изъ спальни Ады вы вступаете въ небольшую галлерею, съ которой соединялись другія парадныя комнаты (между прочимъ, всего только двѣ), и чрезъ нее, по маленькой лѣстницѣ, съ отлогими ступенями, вы входите въ пріемную залу. Но еслибъ, вмѣсто того, чтобъ выйти изъ комнаты Ады въ коридоръ, вы вздумали вернуться въ мою комнату и изъ нея подняться на нѣсколько ступенекъ по извилистой лѣстницѣ, которая совершенно неожиданно отдѣлялась отъ главной лѣстницы, вы заблудились бы въ коридорахъ, между катками и шкафами, треугольными столиками и настоящимъ индѣйскимъ стуломъ, который вмѣстѣ съ тѣмъ служилъ и софой, и сундукомъ, и кроватью.... короче сказать, стулъ этотъ имѣлъ сходство съ чѣмъ-то среднимъ между бамбуковымъ остовомъ крошечнаго зданія и огромнѣйшей птичьей клѣткой, и который привезенъ былъ изъ Индіи неизвѣстно кѣмъ и когда. Изъ этихъ коридоровъ вы входите въ комнату Ричарда, которая частію была библіотека, частію гостиная и частію спальня; вообще, можно сказать, что она имѣла видъ комфортабельнаго соединенія множества комнатъ. Изъ комнаты Ричарда, перейдя еще одинъ коридоръ, вы вступали въ простую комнату, гдѣ почивалъ мистеръ Джорндисъ круглый годъ съ открытымъ окномъ. Кромѣ кровати, въ ней не было никакой другой мебели; да и самая кровать стояла на самой серединѣ, для того, чтобы, въ строгомъ смыслѣ слова, спать на чистомъ воздухѣ. Въ небольшой комнаткѣ, примыкавшей къ этой спальнѣ, была устроена холодная ванна, изъ которой вы еще разъ входите въ коридоръ, гдѣ находились заднія лѣстницы, и гдѣ звуки скребницы, которою чистили лошадей, крики: "стой! сюда! вотъ такъ!" и стукъ лошадиныхъ копытъ о булыжную мостовую долетали до васъ изъ конюшенъ, вѣроятно, находившихся въ весьма близкомъ разстояніи. А еслибъ изъ той же спальни мистера Джорндиса вы вышли въ другую дверь (надобно замѣтить, что въ каждой комнатѣ находилось по крайней мѣрѣ двое дверей) и спустились бы по какимъ нибудь шести-семи ступенькамъ, то снова явились бы въ пріемной залѣ и стали бы изумляться тому, какимъ образомъ вы снова очутились въ немъ или въ какія двери выходили изъ него.
   Мебель, скорѣе старинная, чѣмъ старая, какъ и самый домъ, отличалась пріятной иррегулярностью. Спальня Ады была вся въ цвѣтахъ: цвѣты на ситцахъ и шпалерахъ, на бархатѣ, на гарусномъ шитьѣ и на парчѣ двухъ массивныхъ, жосткихъ, нѣкогда парадныхъ стульевъ, поставленныхъ, вмѣстѣ съ двумя другими маленькими стульями, по обѣ стороны камина. Наша гостиная была зеленая. По стѣнамъ ея, въ рамкахъ за стекломъ и безъ стеколъ, развѣшено было множество удивительныхъ и удивленныхъ птицъ, которыя, выпуча глаза, смотрѣли изъ своихъ рамокъ,-- однѣ -- на настоящую форель подъ стекляннымъ колпакомъ, такую коричневую и блестящую, какъ будто она была облита соусомъ, другія -- на смерть капитана Кука, а самая большая часть изъ нихъ -- на весь процессъ приготовленія въ Китаѣ чаю, изображенный китайскими артистами. Въ моей комнатѣ находились гравюры овальной формы, изображающія эмблемы мѣсяцевъ,-- какъ, напримѣръ, іюнь изображался дамами, собирающими сѣно, въ платьяхъ съ коротенькими таліями и огромныхъ шляпкахъ, туго подвязанныхъ подъ самымъ подбородкомъ, а октябрь -- нобльменами въ штиблетахъ, указывающими треугольными шляпами на церковный шпицъ отдаленной деревни. Портреты, въ половину роста, рисованные карандашемъ, наполняли весь домъ; но они въ токомъ безпорядкѣ были разсѣяны по комнатамъ, что брата молодого офицера, висѣвшаго въ моей спальнѣ, я нашла въ китайскомъ кабинетѣ, а убѣленная сѣдинами старушка -- повтореніе премиленькой молоденькой невѣсты, съ цвѣткомъ на груди, висѣвшей тоже въ моей комнатѣ, находилась въ столовой. Вмѣсто того повѣшены были: старинная гравюра временъ королевы Анны, изображающая четырехъ ангеловъ, въ вѣнкахъ, съ нѣкоторымъ затрудненіемъ поднимающихъ на небо какого-то джентльмена, и шитье но канвѣ, представлявшее какое-то смѣшеніе плодовъ и заглавныхъ буквъ всей азбуки. Вся прочая движимость, начиная отъ гардеробныхъ шкафовъ до стульевъ, столовъ, занавѣсей, зеркалъ, даже до булавочныхъ подушекъ и хрустальныхъ флакончиковъ, представляла то же самое разнообразіе. Всѣ комнаты ни въ чемъ больше не согласовались между собой, какъ въ одной только удивительной опрятности и чистотѣ и въ значительномъ запасѣ розовыхъ листьевъ и душистой лавепды, и въ особенности въ ящикахъ комодовъ, гдѣ всего удобнѣе помѣщался этотъ запасъ. Таковы были первыя впечатлѣнія, произведенныя на насъ Холоднымъ Домомъ, съ его окнами, изъ которыхъ вырывался яркій свѣтъ, смягчаемый въ нѣкоторыхъ мѣстахъ занавѣсями, съ его пылающимъ каминомъ, отрадной теплотой и комфортомъ, съ его гостепріимными звуками, долетавшими до насъ изъ отдаленныхъ комнатъ и говорившими о приготовленіяхъ къ обѣду, съ лицомъ его великодушнаго хозяина,-- лицомъ, озареннымъ неподдѣльной радостью и отражавшимъ это чувство на все, съ чѣмъ встрѣчались наши взоры, и, наконецъ, легкимъ гуломъ только что задувшаго вѣтра, уныло, но вмѣстѣ съ тѣмъ пріятно вторившимъ всему, что мы слышали.
   -- Я очень радъ, что мой домъ понравился вамъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, по возвращеніи нашемъ въ комнату Ады.-- Въ немъ нѣтъ лишняго, правда; но, надѣюсь, что этотъ уголокъ довольно комфортабеленъ и будетъ еще комфортабельнѣе подъ вліяніемъ такихъ свѣтлыхъ, юношескихъ взоровъ. Однако, вамъ остается всего полчаса до обѣда. Здѣсь вы никого не увидите, кромѣ одного прекраснѣйшаго созданія въ свѣтѣ -- одного ребенка.
   -- Радуйся, Эсѳирь! и здѣсь есть дѣти! сказала Ада.
   -- Пожалуйста вы не сочтите этого созданія въ буквальномъ смыслѣ за ребенка, продолжалъ мистеръ Джорндисъ.-- Относительно возраста его нельзя назвать ребенкомъ: онъ уже взрослый мужчина и лѣтами своими едва ли не старше меня; но, по простотѣ своей, по свѣжести чувствъ своихъ, по энтузіазму и вполнѣ непритворной неспособности ко всѣмъ мірскимъ дѣламъ, онъ настоящій ребенокъ.
   Мы чувствовали, что это лицо должно быть очень интересно.
   -- Онъ знакомъ съ мистриссъ Джэллиби, сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Онъ музыкантъ, то есть музыкантъ въ душѣ, хотя и могъ бы быть музыкантомъ на самомъ дѣлѣ; онъ артистъ, и тоже въ душѣ, хотя могъ бы быть артистомъ на самомъ дѣлѣ. Вообще онъ человѣкъ съ большими дарованіями и плѣнительными манерами. Онъ былъ несчастливъ въ своихъ дѣлахъ, несчастливъ въ своемъ призваніи и, наконецъ, несчастливъ въ своемъ семействѣ; но его нисколько не тревожитъ это: онъ настоящій ребенокъ!
   -- Вы, кажется, сказали, что онъ имѣлъ своихъ дѣтей? спросилъ Ричардъ.!
   -- Да, Рикъ, имѣлъ, съ полдюжины и даже больше.... почти дюжину, такъ по крайней мѣрѣ я долженъ полагать. Но онъ нисколько не заботился о нихъ,-- да и могъ ли онъ? Нужно было, что бы кто нибудь о немъ позаботился. Вѣдь я сказалъ вамъ, что онъ самъ ребенокъ! отвѣчалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Но, позвольте спросить, заботились ли о себѣ хоть сколько нибудь его дѣти? спросилъ Ричардъ.
   -- Въ этомъ отношеніи я предоставляю тебѣ самому сдѣлать заключеніе, сказалъ мистеръ Джорндисъ, и выраженіе лица его вдругъ приняло недовольный видъ.-- Дѣти Гарольда Скимполя, какъ и всякаго бѣднаго человѣка, не получили приличнаго образованія, а между тѣмъ, такъ или иначе, успѣли, однако же, шагнуть нѣсколько впередъ.... Что это, неужели вѣтеръ снова повернулъ къ востоку? да, да, я чувствую, что повернулъ.
   Ричардъ сдѣлалъ замѣчаніе, что Холодный Домъ построенъ на такомъ мѣстѣ, которое совершенно открыто для сѣвернаго вѣтра.
   -- Да, дѣйствительно открыто, сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Безъ всякаго сомнѣнія, это и есть главная причина моего безпокойства насчетъ вѣтра, сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Ужь одно названіе "Холодный Домъ" ясно говоритъ, что онъ открытъ для сѣвернаго вѣтра.... Однако, намъ, кажется, съ тобой по пути: такъ пойдемъ же вмѣстѣ!
   Наше имущество, заранѣе отправленное изъ Лондона, прибыло сюда до нашего пріѣзда, и мнѣ предстояло посвятить моему туалету всего нѣсколько минутъ. Окончивъ его, я занялась приведеніемъ въ порядокъ моего мірского достоянія, какъ вдругъ въ комнату мою вошла служанка (не та, которой назначено было находиться при Адѣ, но которой я еще не видѣла) и въ небольшой коробочкѣ принесла двѣ связки ключей, съ маленькими ярлычками на каждомъ.
   -- Это для васъ, миссъ, сказала она.
   -- Для меня? спросила я.
   -- Точно такъ, миссъ.-- Это ключи отъ домашняго хозяйства.
   Вмѣсто отвѣта на лицѣ моемъ выразилось крайнее изумленіе, тѣмъ болѣе, что служанка, едва ли не съ такимъ же изумленіемъ прибавила:
   -- Мнѣ приказано принести ихъ къ вамъ, миссъ, какъ только останетесь вы наединѣ. Кажется, если не ошибаюсь, я имѣю удовольствіе говорить съ миссъ Соммерсонъ?
   -- Да, отвѣчала я: -- это мое имя.
   -- Въ большой связкѣ находятся ключи отъ замковъ, которые вы увидите въ комнатахъ, а въ маленькой -- отъ погребовъ. Не угодно ли вамъ назначить время на завтрашнее утро, и я покажу вамъ, къ какимъ именно замкамъ они принадлежатъ и что подъ тѣми замками находится.
   Я отвѣчала, что буду готова въ половинѣ седьмого, и, по уходѣ служанки, устремила взоры на ключи, совершенно теряясь въ громадности возлагаемаго на меня порученія. Ада застала меня въ этомъ положеніи, и когда я показала ей ключи и разсказала, почему они очутились въ моей комнатѣ, она выразила такую очаровательную увѣренность въ мое умѣнье вести хозяйство, что съ моей стороны было бы верхъ безчувственности и неблагодарности не видѣть въ словахъ ея одобренія. Разумѣется, я знала, что Ада не была увѣрена въ своихъ словахъ: она высказала ихъ по свойственному ей добродушію; но мнѣ пріятно было показывать видъ, что я совершенно не замѣчаю ея милаго заблужденія.
   Когда мы спустились въ столовую, насъ представили мистеру Скимполю, который стоялъ передъ каминомъ и разсказывалъ Ричарду, какъ любилъ онъ, въ бытность свою въ школѣ, играть въ мячъ. Это было небольшое созданіе, съ довольно большой головой, но пріятнымъ лицомъ, нѣжнымъ голосомъ и какой-то особенной прелестью, которая обнаруживалась во всей его особѣ. Все, что говорилось имъ, было до такой степени чуждо всякой натяжки и произносилось съ такой плѣнительной откровенностью, съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа, что слушать его служило для насъ настоящимъ очарованіемъ. При болѣе стройномъ, въ сравненіи съ мистеромъ Джорндисомъ, станѣ, при болѣе свѣжемъ, румяномъ лицѣ и темныхъ волосахъ, онъ казался гораздо моложе. Вѣрнѣе можно сказать, что онъ, во всѣхъ отношеніяхъ, имѣлъ наружность молодого человѣка, утратившаго свою молодость, нежели на пожилыхъ лѣтъ мужчину, сохранившаго физическія силы. Въ его обращеніи, въ его манерѣ замѣтна была какая-то легкая небрежность; то же самое замѣчалось и въ одеждѣ (не говоря уже про безпечную прическу волосъ и свободную, небрежную повязку шейнаго платка, съ которыми, сколько я замѣчала, художники пишутъ свои собственные портреты),-- все это вмѣстѣ сливалось въ одну идею о романтическомъ юношѣ, испытавшемъ на себѣ необыкновенный процессъ уничиженія своего достоинства. Меня поражало то обстоятельство, что, но наружности своей и по манерѣ, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго сходства съ человѣкомъ, который подвинулся въ жизни по обыкновенной дорогѣ, проложенной лѣтами, заботами и испытаніями.
   Я узнала изъ разговора, что мистеръ Скимполь воспитывался и приготовлялъ себя къ медицинской профессіи и нѣкоторое время принадлежалъ къ свитѣ какого-то германскаго принца, въ качествѣ медика. Онъ сказывалъ, что, касательно значенія аптекарскаго вѣса и мѣры, онъ постоянно былъ ребенкомъ, что онъ ровно ничего не зналъ о нихъ (за исключеніемъ развѣ того, что они внушали къ себѣ сильное отвращеніе), а вслѣдствіе того онъ никогда не могъ прописывать рецепты съ тою аккуратностью и съ тѣми мельчайшими подробностями, какихъ требовали наука и состояніе паціентовъ. Судя по его словамъ, его голова была не такъ устроена, чтобы вмѣщать въ себѣ подробности. Онъ съ величайшимъ юморомъ разсказывалъ намъ, что когда его приглашали пустить кровь принцу или подать помощь кому нибудь изъ домашнихъ, то, но обыкновенію, его заставали или въ постелѣ, гдѣ онъ любовался потолкомъ, или за чтеніемъ газеты, или за какимъ нибудь фантастическимъ рисункомъ,-- и, само собою разумѣется, не могъ же онъ оторваться отъ подобныхъ занятій. Принцу крайне не нравилось это. Сначала онъ дѣлалъ замѣчанія, и дѣлалъ ихъ совершенно справедливо, какъ говорилъ мистеръ Скимполь съ неподражаемымъ простосердечіемъ, и, наконецъ, уничтожилъ условіе. Скимполь, не имѣя никакихъ средствъ, кромѣ любви, къ своему существованію (это было сказано съ очаровательной наивностью), влюбился, женился и окружилъ себя розовыми купидончиками. Его добрый другъ Джорндисъ и нѣкоторые другія изъ его добрыхъ друзей старались, въ болѣе быстрой или медленной послѣдовательности, открывать для него различныя дороги въ жизни; но старанія ихъ остались безъуспѣшны, и неудивительно, если принять въ соображеніе два самые странные недостатка, въ которыхъ онъ чистосердечно признавался, и именно: одинъ изъ нихъ состоялъ въ томъ, что мистеръ Скимполь не имѣлъ никакого понятія о времени, а другой]-- въ томъ, что онъ не имѣлъ никакого понятія о деньгахъ. Вслѣдствіе этихъ недостатковъ, мистеръ Скимполь всегда забывалъ о назначенныхъ свиданіяхъ, никогда не могъ вести дѣла надлежащими образомъ и никогда не зналъ надлежащей цѣны всякаго рода предметамъ. Что станете дѣлать! Онъ дѣлалъ успѣхи въ жизни по своему и, подвигаясь по своей дорогѣ, очутился съ нами въ одномъ и томъ же мѣстѣ. Онъ очень любилъ читать газеты, любилъ рисовать фантастическіе этюды, любилъ природу, любилъ искусство. Отъ общества онъ просилъ только одного, чтобъ ему позволено было жить на свободѣ. Кажется, это немного! Его нужды были весьма немногія. Дайте ему газеты, представьте ему случай побесѣдовать, дайте ему музыку, баранины, кофе, ландшафтъ, свѣжіе плоды въ лѣтній сезонъ, нѣсколько листовъ бристольской бумаги, немного краснаго вина,-- и, право, онъ больше ничего не сталъ бы просить. Въ кругу людей онъ былъ настоящій ребенокъ,-- но не такой ребенокъ, который бы расплакался, не получивъ желаемой игрушки. Разъ и навсегда онъ сказалъ всѣмъ людямъ: "идите съ миромъ каждый по своей дорогѣ! носите красные мундиры, синіе фраки, батистовые нарукавники, носите перья за ушами, носите фартуки; ищите славы и стремитесь за ней, слѣдите за торговлей, занимайтесь ремесломъ, дѣлайте что вамъ угодно, но только дайте Гарольду Скимполю жить на свободѣ!"
   Все это и многое другое онъ разсказывалъ намъ не только съ безпредѣльнымъ юморомъ и наслажденіемъ, но и въ нѣкоторой степени съ одушевленіемъ и чистосердечіемъ. Онъ говорилъ о своихъ дѣяніяхъ и подвигахъ, какъ будто никогда не принималъ въ нихъ участія, какъ будто Скимполь былъ третье лицо, какъ будто онъ зналъ, что Скимполь имѣлъ свои странности, свои особенности, но вмѣстѣ съ тѣмъ имѣлъ и свои права, которыми пользовались другіе люди, и потому ни подъ какимъ видомъ не должны быть нарушены. Онъ былъ очарователенъ, въ строгомъ смыслѣ этого слова. Если идеи мои въ ту раннюю пору моей жизни были еще довольно смутны, то, стараясь примирить все сказанное имъ съ тѣмъ, что я считала обязанностью и отвѣтственностью въ жизни, я находилась еще въ большемъ недоумѣніи, не постигая вполнѣ, почему онъ освобождался отъ нихъ. Что онъ былъ свободенъ отъ нихъ, въ этомъ я почти не сомнѣвалась; да онъ и самъ былъ увѣренъ въ этомъ.
   -- Я ничего не ищу, ничего не домогаюсь, сказалъ мистеръ Скимполь, съ прежней безпечностью и безъ принужденія.-- Быть владѣтелемъ чего нибудь, дѣлать пріобрѣтенія не имѣетъ для меня ни малѣйшей привлекательности. Напримѣръ, вотъ этотъ прекраснѣйшій домъ принадлежитъ моему другу Джорндису. Я чувствую себя вполнѣ обязаннымъ ему за то, что онъ владѣетъ этимъ домомъ. Я могу срисовывать этотъ домъ, могу дѣлать въ своемъ рисункѣ различныя измѣненія, я могу огласить его музыкой. Бывая здѣсь, я достаточно владѣю этимъ домомъ и, къ тому же, не знаю ни хлопотъ, ни заботъ, ни издержекъ, ни отвѣтственности. Короче вамъ сказать, имя моего домоправителя Джорндисъ,-- и ужъ онъ, повѣрьте, не обманетъ меня.... Мы заговорили было о мистриссъ Джэллиби. Надобно вамъ сказать, эта женщина одарена свѣтлымъ взглядомъ, силою воли и безпредѣльной способностью заниматься дѣлами и вникать во всѣ ихъ подробности,-- женщина, которая бросается въ предпріятія съ изумительнымъ рвеніемъ! Съ своей стороны я не сожалѣю, что природа не надѣлила меня силой воли и необыкновенной способностью заниматься дѣлами, чтобы бросаться въ предпріятія съ изумительнымъ рвеніемъ. Я могу восхищаться способностями этой женщины безъ всякой зависти. Я могу сочувствовать ея предпріятіямъ. Я могу мечтать о нихъ. Я могу лежать на травѣ -- само собою разумѣется, въ хорошую погоду -- и, въ то же время, плавать по африканской рѣкѣ, обнимать каждаго встрѣчнаго туземца, ощущать и цѣнить глубокое безмолвіе африканской природы, рисовать пышную, роскошную растительность тропическаго климата такъ вѣрно, такъ аккуратно, какъ будто въ минуты моихъ созерцаній я находился тамъ. Не знаю, можно ли изъ этого извлечь какую нибудь существенную пользу,-- но это все, что я въ состояніи сдѣлать, и сдѣлать отчетливо, совершенно. Поэтому, ради Бога, предоставьте Гарольду Скимполю, этому довѣрчивому ребенку, умолять васъ, умолять весь міръ, умолять все сословіе практическихъ людей, сдѣлавшихъ похвальную привычку заниматься дѣломъ,-- да позволено будетъ ему существовать между ними и любоваться человѣческимъ семействомъ! Сдѣлайте это такъ или иначе, по внушенію вашего добраго сердца, и предоставьте ему полную свободу кататься на своемъ конькѣ!
   Ясно было, что мистеръ Джорндисъ не оставлялъ безъ вниманія подобную мольбу. Мистеръ Скимполь находился въ такомъ положеніи, что нельзя было оставить этого безъ вниманія, даже еслибъ онъ и не прибавилъ слѣдующихъ словъ:
   -- Только вамъ, великодушныя созданія,-- вамъ однимъ я завидую, сказалъ мистеръ Скимполь, обращаясь къ намъ, новымъ знакомымъ:-- завидую вашей способности дѣлать то, что выдѣлаете. Имѣя эту способность, я приходилъ бы въ восторгъ отъ самого себя. Я не чувствую простой, грубой признательности къ вамъ. Напротивъ того, мнѣ кажется, вамъ бы слѣдовало быть благодарными мнѣ, за то, что я доставляю вамъ случай наслаждаться пріятнымъ сознаніемъ своего великодушія. Я знаю, это вамъ нравится. Смѣло и утвердительно могу сказать, что я явился въ этотъ свѣтъ собственно затѣмъ, чтобъ увеличить запасъ вашего счастія. Почему знать, быть можетъ, я затѣмъ и родился, чтобы быть вашимъ благодѣтелемъ, предоставляя вамъ отъ времени до времени случай помогать мнѣ въ моихъ маленькихъ затрудненіяхъ Стоитъ ли сожалѣть, что я не способенъ къ общественнымъ занятіямъ, если эта неспособность доставляетъ такія пріятныя послѣдствія? И поэтому я не сожалѣю.
   Изъ всѣхъ игривыхъ рѣченіи (игривыхъ, но всегда выражавшихъ какой нибудь смыслъ ) ни одно, по видимому, не нравилось такъ мистеру Джорндису, какъ это. Впослѣдствіи я очень часто удивлялась, дѣйствительно ли было замѣчательнымъ или замѣчательнымъ только для меня, что человѣкъ, который, по всей вѣроятности, былъ признательнѣйшимъ существомъ и изъявлялъ свою признательность при малѣйшемъ случаѣ, долженъ до такой степени чуждаться благодарности другихъ людей.
   Мы всѣ были очарованы. Откровенность мистера Скимполя, его въ высшей степени пріятное описаніе своей особы я считала за должную дань плѣнительнымъ качествамъ Ады и Ричарда, тѣмъ болѣе, что мистеръ Скимполь видѣлся съ ними въ первый разъ. Весьма натурально, что они, особливо Ричардъ, оставались довольны по тѣмъ же самымъ причинамъ и считали за особенную честь, что такой привлекательный человѣкъ открывался передъ ними, ввѣрялся имъ такъ непринужденно. Чѣмъ далѣе мы слушали, тѣмъ свободнѣе говорилъ мистеръ Скимполь. И сколько прелести заключалось въ его безпечной радости и одушевленіи, въ его плѣнительной горячности, въ его безъискусственномъ умѣньи игриво обнаруживать свои недостатки, какъ будто онъ говорилъ въ это время: "вѣдь я ребенокъ, вы это знаете! Въ сравненіи со мной, вы -- люди, полные коварныхъ умысловъ (на меня, дѣйствительно, смотрѣлъ онъ именно съ этой точки зрѣнія); а я между тѣмъ безпеченъ, веселъ и невиненъ. Забудьте всѣ ваши свѣтскія ухищренія и играйте со мной!"
   Короче сказать, эффектъ, производимый мистеромъ Скимполемъ, былъ ослѣпителенъ.
   Онъ до такой степени былъ чувствителенъ, душа его была до такой степени воспріимчива ко всему прекрасному и нѣжному, что только однимъ этимъ онъ могъ бы пріобрѣсть расположеніе. Вечеромъ, когда я приготовляла чай, а Ада въ сосѣдней комнатѣ тихо играла на фортепьяно и въ полголоса напѣвала кузену Ричарду романсъ, который случайно пришелъ имъ на память, мистеръ Скимполь явился въ столовую и, расположившись на софѣ, недалеко отъ меня, началъ говорить объ Адѣ такъ мило, что я почти полюбила его.
   -- Она похожа на ясное утро, говорилъ онъ.-- Съ этими золотистыми волосами, съ этими голубыми глазами и этимъ свѣжимъ румянцемъ на ея ланитахъ, она удивительно похожа на свѣтлое майское утро. Вотъ посмотрите, здѣшнія птички непремѣнно сочтутъ ее за утро. Мы не будемъ называть сироткой такое очаровательное юное созданіе, которое служитъ отрадой всему человѣчеству. Она, по моему, дитя вселенной.
   Я замѣтила, что мистеръ Джорндисъ стоялъ позади Скимполя; его руки были откинуты назадъ, и на лицѣ его играла выразительная улыбка.
   -- Я боюсь, сказалъ онъ: -- что свѣтъ -- довольно равнодушенъ.
   -- Неужели! Не знаю! вскричалъ мистеръ Скимполь протяжно.
   -- А мнѣ кажется, я знаю, сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Конечно, конечно! вскричалъ Скимполь:-- вы знаете свѣтъ, (это, по вашимъ понятіямъ, то же, что вселенная), а я о вашемъ свѣтѣ ровно ничего не знаю; поэтому вы должны итти своей дорогой. Но еслибъ я имѣлъ свою дорогу (при этомъ мистеръ Скимполь взглянулъ на Аду и Ричарда), на ней бы не было колючихъ терній суровой дѣйствительности, конѣ какъ на той тропинкѣ. Она была бы усыпана розами, пролегала бы подъ тѣнью цвѣтущихъ садовъ, гдѣ нѣтъ ни весны, ни осени и ни зимы, но вѣчное лѣто. Она бы не знала никакихъ перемѣнъ, ни вліянія времени. Пошлое слово "деньги" никогда бы не раздавалось вблизи ея.
   Мистеръ Джорндисъ погладилъ мистера Скимполя по головѣ, какъ будто Скимполь и въ самомъ дѣлѣ былъ ребенокъ, и, сдѣлавъ шага два по комнатѣ, остановился на нѣсколько секундъ и бросилъ взглядъ на молодыхъ кузиновъ. Этотъ взглядъ былъ задумчивъ, по въ тоже время имѣлъ кроткое, ласковое выраженіе, выраженіе, которое я часто (о, какъ часто!) замѣчала впослѣдствіи, и которое навсегда запечатлѣлось въ моемъ сердцѣ. Комната, въ которой сидѣли молодые люди, сообщаясь съ комнатой, въ которой стоялъ мистеръ Джорндисъ, освѣщалась однимъ только каминнымъ огнёмъ. Ада сидѣла за фортепьяно; Ричардъ, наклонясь, стоялъ подлѣ нея. Тѣни ихъ сливались на стѣнѣ въ одну тѣнь и представляли какія-то странныя формы, не лишенныя, впрочемъ, еще болѣе страннаго движенія, сообщаемаго колебавшимся пламенемъ въ каминѣ, хотя и отражались онѣ отъ предметовъ неподвижныхъ. Ада такъ нѣжно и легко прикасалась къ клавишамъ и пѣла такъ тихо, что вѣтеръ, улетая къ отдаленнымъ вершинамъ холмовъ, былъ такъ же слышенъ, какъ и звуки фортепьяно. Непроницаемая тайна будущаго и слабый намекъ на него, сообщаемый голосомъ настоящаго, по видимому, выражались во всей этой картинѣ.
   Но не для того я припоминаю эту сцену -- о, какъ свѣжо сохранилась она въ моей памяти!-- чтобы припомнить мысль, которая родилась въ моей головѣ во время этой сцены; нѣтъ I во первыхъ, для меня не совсѣмъ непонятнымъ осталось различіе между безмолвнымъ взглядомъ, направленнымъ на эту сцену, и потокомъ словъ, предшествовавшихъ взгляду. Во вторыхъ, хотя взглядъ мистера Джорндиса, отведенный отъ Ады и Ричарда, остановился на мнѣ на одну только секунду, но я чувствовала, какъ будто въ эту секунду мистеръ Джорндисъ довѣрялъ мнѣ (и зналъ, что довѣряетъ, и что я принимала это довѣріе) свою надежду, что Ада и Ричардъ соединятся современенъ болѣе крѣпкими и нѣжными узами родства.
   Мистеръ Скимполь умѣлъ играть на фортепьяно и віолончели. Онъ былъ композиторъ -- написалъ однажды половину оперы; но она страшно наскучила ему, и осталась неконченною. Его сочиненіи отличались вкусомъ, и онъ разъигрывалъ ихъ съ чувствомъ. Послѣ чаю у насъ образовался маленькій концертъ, въ которомъ Ричардъ, мистеръ Джорндисъ и я были слушателями. Ричардъ былъ въ восторгѣ отъ пѣнія Ады и говорилъ мнѣ, что она знала всѣ романсы, которые когда либо были написаны. Спустя нѣсколько времени я замѣтила, что въ комнатѣ недоставало сначала мистера Скимполя, а потомъ и Ричарда, и въ то время, какъ я старалась догадаться, почему Ричардъ не возвращался такъ долго и терялъ такъ много, въ дверь столовой заглянула служанка,-- та самая, которая вручила мнѣ ключи.
   -- Сдѣлайте одолженіе, миссъ, сказала она: -- нельзя ли вамъ отлучиться на минутку?
   Когда я вышла и затворила дверь, служанка, поднявъ руки, сказала:
   -- Мистеръ Карстонъ приказалъ сказать, нельзя ли вамъ пожаловать] наверхъ, въ комнату мистера Скимполя. Его постигъ какой-то ударъ.
   -- Ударъ?
   -- Точно такъ, миссъ,-- и совсѣмъ неожиданный, отвѣчала служанка.
   Въ душѣ моей въ эту минуту родилось опасеніе, что недугъ мистера Скимполя могъ оказаться опаснаго рода; но, несмотря на то, я попросила ее никого больше не тревожить. Собравшись съ духомъ, я быстро пошла за служанкой по лѣстницѣ, стараясь въ то же время сообразить, какія употребить лучше средства, если окажется, что съ мистеромъ Скимполемъ сдѣлался обыкновенный обморокъ. Служанка отворила дверь, и я вошла въ комнату, гдѣ, къ моему невыразимому удивленію, вмѣсто того, чтобы застать мистера Скимполя въ постели или распростертымъ на полу, я увидѣла, что онъ стоялъ передъ каминомъ и улыбался Ричарду, между тѣмъ какъ Ричардъ, съ лицомъ, выражавшимъ крайнее замѣшательство, смотрѣлъ на диванъ, гдѣ сидѣлъ незнакомый мужчина, въ бѣломъ пальто, съ гладкими и рѣдкими волосами на головѣ, которую онъ приглаживалъ носовымъ платкомъ, вслѣдствіе чего количество волосъ казалось еще меньшимъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ, торопливо сказалъ Ричардъ: -- я очень радъ, что вы пришли сюда. Вы въ состояніи будете подать намъ совѣтъ. Нашъ другъ мистеръ Скимполь.... не пугайтесь пожалуете!... арестованъ за долги.
   -- И въ самомъ дѣлѣ, неоцѣненная миссъ Соммерсонъ, сказалъ мистеръ Скимполь, съ своимъ обворожительнымъ чистосердечіемъ: -- я никогда еще не находился въ такомъ положеніи, въ какомъ болѣе всего требуются тотъ здравый разсудокъ, та спокойная привычка оказывать пользу и то умѣнье приводитъ дѣла въ надлежащій порядокъ, которые долженъ замѣтить въ васъ всякій, кто только имѣлъ счастіе находиться въ вашемъ обшествѣ не болѣе четверти часа.
   Незнакомецъ на диванѣ, страдавшій, по видимому, сильнымъ насморкомъ, такъ громко сморкнулся, что этотъ звукъ не на шутку испугалъ меня.
   -- Какъ великъ долгъ, за который арестуютъ васъ? спросила я мистера Скимполя.
   -- Не знаю, неоцѣненная миссъ Соммерсонъ, отвѣчалъ онъ, такъ мило качая головой: -- рѣшительно не знаю. Говорятъ, сколько-то фунтовъ, сколько-то шиллинговъ и полпенса.
   -- Двадцать-четыре фунта, шестнадцать шиллинговъ и семь съ половиною пенсовъ. Вотъ и весь тутъ долгъ, замѣтилъ незнакомецъ.
   -- А это отзывается.... это отзывается, сказалъ мистеръ Скимполь: -- это составляетъ, по вашему, весьма незначительную сумму?
   Незнакомецъ не сдѣлалъ на это возраженія, но вмѣсто того еще разъ сморкнулся и сморкнулся такъ сильно, что, по видимому, усиліе, съ которымъ производилась эта операція надъ носомъ, заставила его приподняться.
   -- Мистеръ Скимполь, сказалъ Ричардъ, обращаясь ко мнѣ: -- мистеръ Скимполь совѣстится обратиться къ нашему кузену Джорндису, потому что онъ недавно.... мнѣ кажется, сэръ, я понялъ васъ, что онъ недавно помогъ вамъ
   -- О, да! возразилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь: -- хотя я совершенно позабылъ, какъ велика сумма и когда это было. Джорндисъ съ удовольствіемъ готовъ повторить это. Но, знаете, въ этомъ отношеніи я имѣю чувства эпикурейца: въ помощи, которую оказываютъ мнѣ, я бы хотѣлъ видѣть перемѣну, въ нѣкоторой степени, новинку; мнѣ бы хотѣлось -- и онъ взглянулъ на Ричарда и на меня -- мнѣ бы хотѣлось открыть великодушіе на новой почвѣ и въ цвѣткѣ, имѣющемъ новую форму.
   Прежде, чѣмъ отвѣтить на это, я рѣшилась узнать, какія могутъ быть послѣдствія, если долгъ не будетъ уплаченъ..
   -- Тюрьма, сказалъ незнакомецъ, хладнокровно укладывая носовой платокъ въ шляпу, стоявшую на полу у его ногъ: -- тюрьма или Коавинсесъ.
   -- Могу ли я спросить, что это такое?
   -- Что такое Коавинсесъ? повторилъ незнакомецъ.-- Это -- домъ. {Въ Англіи есть особые лома, пула, не прибѣгая къ мѣрамъ правосудія, забираютъ должниковъ такого рода, на уплату долговъ которыхъ есть какая нибудь надежда. Дома эти содержатся частными людьми, получившими на это право отъ правительства и извлекающими изъ спекуляціи подобнаго рода значительныя выгоды. Прим. перевод.}
   Ричардъ и я обмѣнялись взорами. Весьма замѣчательно обстоятельство, что арестъ приводилъ въ затруднительное положеніе не мистера Скимполя, какъ должно было ожидать, а насъ. Онъ наблюдалъ за нами съ неподдѣльнымъ вниманіемъ; но въ его наблюденіяхъ, если можно допустить подобное противорѣчіе, не скрывалось эгоизма. Онъ совершенно умывалъ свои руки отъ затруднительнаго положенія, въ которомъ находился, и оно сдѣлалось нашей принадлежностью.
   -- Я полагаю, замѣтилъ мистеръ Скимполь, какъ будто отъ души желая вывести насъ изъ затрудненія: -- я полагаю, что мистеръ Ричардъ, или его прекрасная кузина, или оба они вмѣстѣ, какъ участники въ тяжбѣ, производимой въ Верховномъ Судѣ, касательно раздѣла (какъ говорятъ другіе) какого-то огромнаго наслѣдства,-- я полагаю, что они при этомъ случаѣ могутъ дать или подписку, или что нибудь другое, что нибудь въ родѣ поручительства или обязательства. Не знаю, какъ это называется у дѣловыхъ людей, но полагаю, что въ ихъ распоряженіи есть же какое нибудь орудіе, которымъ можно бы устроить это дѣло
   -- Какъ бы не такъ! это дудки-съ! сказалъ незнакомецъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? возразилъ мистеръ Скимполь.-- Это начинаетъ казаться чрезвычайно страннымъ, особливо для того, кто не можетъ назвать себя судьей и знатокомъ этихъ дѣлъ.
   -- Странно или нѣтъ, довольно рѣзко замѣтилъ незнакомецъ:-- но я вамъ говорю, что этимъ отъ меня не отдѣлаться.
   -- Успокойтесь; любезный мой! будьте похладнокровнѣе! сказалъ мистеръ Скимполь, стараясь въ самомъ дѣлѣ успокоить его и въ то же время рисуя его голову на пустомъ листкѣ какой-то книги.-- Не разстроивайте себя своимъ занятіемъ. Мы умѣемъ отличить васъ отъ вашей обязанности, мы умѣемъ отличить какое бы то ни было лицо отъ его профессіи. Но, повѣрьте, мы еще не до такой степени предубѣждены противъ людей; мы готовы допустить предположеніе, что въ частной жизни вы весьма почтенный человѣкъ, съ большимъ запасомъ поэзіи въ вашей натурѣ, о чемъ, быть можетъ, вы не имѣете и малѣйшаго сознанія.
   Незнакомецъ отвѣчалъ сильнымъ сморканьемъ, въ знакъ ли того, что онъ принимаетъ поэтическую дань, или съ пренебреженіемъ отвергаетъ ее; онъ не принялъ на себя труда объяснить намъ это.
   -- Теперь., неоцѣненная миссъ Соммерсонъ и любезнѣйшій мистеръ Ричардъ, сказалъ мистеръ Скимполь весело, невинно и довѣрчиво, и въ то же время любуясь рисункомъ, наклонивъ для этого голову нѣсколько на бокъ: -- теперь вы видите, что я рѣшительно не могу помочь себѣ и нахожусь совершенно въ вашихъ рукахъ. Я прошу одной только свободы. Если бабочки порхаютъ на свободѣ, то согласитесь, что люди, вѣроятно, не откажутъ Гарольду Скимполю въ томъ, что они предоставляютъ бабочкамъ.
   -- Знаете ли что, миссъ Соммерсонъ, прошепталъ мнѣ Ричардъ: -- у меня есть десять фунтовъ, которые я получилъ отъ мистера Кэнджа. Нельзя ли употребить ихъ въ дѣло?
   Въ моемъ распоряженіи было тоже пятнадцать фунтовъ и нѣсколько шиллинговъ, сбереженныхъ мною въ теченіе многихъ лѣтѣ изъ денегъ, высылаемыхъ мистеромъ Кэнджемъ въ пансіонъ на мои потребности. Я всегда полагала, что, быть можетъ, по какимъ нибудь не предвидѣннымъ обстоятельствамъ, я буду неожиданно брошена въ міръ безъ друзей, безъ родныхъ, безъ всякихъ средствъ къ существованію, и потому всегда старалась сберечь немного денегъ и имѣть ихъ при себѣ, чтобы не быть совершенно безъ гроша. Я сказала Ричарду, что имѣю небольшой капиталъ и въ настоящее время не нуждаюсь въ немъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ просила его, пока я буду ходить за деньгами, сообщить, какъ можно деликатнѣе, мистеру Скимполю, что мы бы желали имѣть удовольствіе заплатить его долгъ.
   Когда я возвратилась, мистеръ Скимполь поцаловалъ мнѣ руку и, но видимому, былъ тронутъ нашимъ поступкомъ. Онъ былъ тронутъ не за себя, но за насъ (и я еще разъ убѣдилась въ странномъ и необыкновенномъ противорѣчіи, которое обнаруживалось въ положеніи мистера Скимполя и въ его словахъ), какъ будто вниманіе къ собственному своему положенію было совершенно чуждо для него, и что, въ настоящую минуту, онъ весь углубленъ былъ въ одно только созерцаніе нашего счастія. Для лучшаго эффекта этой сдѣлки, я, но просьбѣ Ричарда, приняла на себя трудъ разсчитаться съ незнакомцемъ, котораго мистеръ Скимполь въ шутку назвалъ Коавинсесомъ. Я отсчитала требуемую сумму и въ замѣнъ ея получила надлежащій документъ. Это также немало послужило къ пробужденію восторга въ душѣ мистера Скимполя.
   Онъ такъ деликатно выражалъ свою признательность, что румянецъ выступалъ мнѣ на щеки не такъ сильно, какъ я ожидала, и разсчиталась съ незнакомцемъ въ бѣломъ пальто не сдѣлавъ ни одной ошибки.
   Незнакомецъ положилъ деньги въ карманъ и потомъ, обратясь ко мнѣ, отрывисто сказалъ:
   -- Теперь дѣло кончено, миссъ; желаю вамъ добраго вечера.
   -- Любезный другъ, сказалъ мистеръ Скимполь, оставивъ свой рисунокъ вполовину неконченнымъ и расположившись у камина такъ, чтобы пріятное вліяніе пылающаго огня сосредоточивалось на его спинѣ: -- я хотѣлъ бы спросить васъ кое о чемъ, если только это не оскорбитъ вашего достоинства.
   -- Ну, такъ катайте проворнѣй!
   Мнѣ послышалось, что отвѣть незнакомца состоялъ изъ этихъ словъ.
   -- Скажите, знали ли вы сегодня поутру, что вамъ придется выѣхать изъ дому съ этимъ порученіемъ? спросилъ мистеръ Скимполь.
   -- Я зналъ объ этомъ вчера вечеромъ, за чаемъ, отвѣчалъ Коавинсесъ.
   -- И это не испортило вашего аппетита, не причинило вамъ безпокойства?
   -- Нисколько! отвѣчалъ Коавинсесъ.-- Я зналъ, что если не схвачу васъ сегодня, то непремѣнно поймаю завтра. Одинъ день не составляетъ большой разницы.
   -- Но согласитесь, продолжалъ мистеръ Скимполь: -- когда вы ѣхали сюда, вѣдь день былъ чудный. Солнце ярко сіяло, вѣтеръ навѣвалъ прохладу, свѣтъ и тѣнь игриво носились по полямъ, птички распѣвали.
   -- Вамъ никто и не думаетъ говорить, что этого не было, возразилъ Коавинсесъ.
   -- Да, дѣйствительно никто, замѣтилъ мистеръ Скимполь.-- Но скажите, о чемъ вы думали, о чемъ вы размышляли во время дороги?
   -- Что вы хотите, сэръ, сказать этимъ? грубо и съ видомъ крайняго нерасположенія продолжать бесѣду, спросилъ Коавинсесъ.-- Гм! о чемъ я думалъ, о чемъ размышлялъ? У меня слишкомъ много дѣла и очень мало выгодъ отъ него, чтобы пускаться въ размышленія. Вотъ еще вздумали -- скажи имъ, о чемъ я размышлялъ!
   Послѣднія слова произнесены были съ видомъ глубокаго пренебреженія.
   -- Значитъ вы вовсе не думали о слѣдующемъ обстоятельствѣ: Гарольдъ Скимполь любитъ восхищаться сіяніемъ солнца, любитъ слушать дуновеніе вѣтра, любитъ смотрѣть, какъ свѣтъ и тѣни летаютъ по полямъ, любитъ слушать пернатыхъ, этихъ пѣвчихъ въ громадномъ храмѣ природы. Зачѣмъ же мнѣ ѣхать изъ дому? неужели затѣмъ, чтобы лишить Гарольда Скимполя этихъ удовольствій, этой доли, которая составляетъ его единственное, фамильное наслѣдство? Скажите откровенно, вы не думали объ этомъ?
   -- Я -- конечно.... да я не думалъ, сказалъ Коавинсесъ, для черствыхъ понятій котораго эта идея заключала въ себѣ столько глубокаго смысла, что, для равносильнаго отвѣта, онъ разсудилъ за лучшее сдѣлать между каждымъ словомъ длинный промежутокъ и заключить послѣднее такимъ быстрымъ и сильнымъ сотрясеніемъ всего тѣла, что шея его подвергалась опасному вывиху.
   -- Умственный процессъ у васъ, дѣловыхъ людей, весьма странный и весьма забавный! сказалъ мистеръ Скимполь съ задумчивымъ видомъ.-- Благодарю васъ, любезный другъ! доброй ночи!
   Отсутствіе наше было довольно продолжительно и могло показаться страннымъ Адѣ и мистеру Джорндису, а потому я немедленно спустилась внизъ и застала Аду подлѣ камина за рукодѣльемъ и въ разговорѣ съ кузеномъ Джономъ. Вскорѣ появился въ гостиной мистеръ Скимполь, а почти вслѣдъ за нимъ и Ричардъ. Въ теченіе вечера я была очень занята: я брала первый урокъ игры въ баггэмонъ, и брала его отъ мистера Джорндиса, который очень любилъ эту игру, и отъ котораго, разумѣется, я желала научиться какъ можно скорѣе, съ тою цѣлью, чтобы, изучивъ игру, быть хоть сколько нибудь полезной для него, когда онъ не имѣлъ лучшаго противника. Въ то время, какъ мистеръ Скимполь игралъ отрывки своихъ сочиненій, когда онъ сидѣлъ за фортепьяно или за віолончелью, или за вашимъ столомъ и сохранялъ, безъ всякаго напряженія, свое обворожительное расположеніе духа и поддерживалъ легкій разговоръ,-- въ это время я думала, что Ричардъ и я находились подъ вліяніемъ непріятнаго впечатлѣнія, производимаго на насъ сознаніемъ, что послѣ обѣда мы совершенно неожиданно и какъ-то странно очутились подъ арестомъ, и что вообще это было очень забавно.
   Мы разошлись очень поздно, а это случилось оттого, что, когда пробило одиннадцать и Ада собралась уйти, мистеръ Скимполь сѣлъ за фортепьяно, шумно забрянчалъ на нихъ и потомъ старался доказать намъ, что самое лучшее средство продлить наши дни заключается въ томъ, чтобы похищать у ночи по нѣскольку часовъ. Было уже далеко за полночь, когда онъ унесъ изъ гостиной свѣчу и свое лучезарное лицо, и мнѣ кажется, что онъ продержалъ бы насъ до самого разсвѣта, еслибъ представилась къ тому малѣйшая возможность. Ада и Ричардъ промедлили у камина еще нѣсколько секундъ, стараясь угадать, кончила ли мистриссъ Джэллиби свою диктовку на этотъ день, какъ вдругъ мистеръ Джорндисъ, отлучавшійся передъ этимъ, вошелъ въ гостиную.
   -- Ахъ, Боже мой, что это значитъ, на что это похоже! говорилъ онъ, потирая голову и расхаживая по комнатѣ, съ выраженіемъ досады, имѣвшей въ глазахъ нашихъ особенную прелесть.-- Что это значитъ? Рикъ, мой милый, Эсѳирь, душа моя, что вы сдѣлали? зачѣмъ вы сдѣлали это? какъ могли вы сдѣлать это? Сколько каждый изъ васъ заплатилъ за него? Ну, такъ и есть -- вѣтеръ опять повернулъ. Я чувствую, какъ онъ продуваетъ меня!
   Мы всѣ рѣшительно не знали, что отвѣчать.
   -- Ну, Рикъ, изволь говорить! Прежде, чѣмъ я лягу спать, мнѣ должно рѣшить это дѣло. Сколько же вы заплатили изъ вашего кармана? Вѣдь вы знаете, что эти деньги были сбережены вами! Зачѣмъ же вы отдали ихъ? какимъ образомъ рѣшились вы отдать ихъ? О, Боже мой! такъ и" есть, восточный вѣтеръ задуваетъ, непремѣнно дуетъ!
   -- Извините, сэръ, сказалъ Ричардъ: -- но мнѣ кажется, что съ моей стороны было бы неблагородно сказать вамъ. Мистеръ Скимполь положился на насъ....
   -- Господь съ тобой, мой милый! Да онъ полагается на всякаго! сказалъ мистеръ Джорндисъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ вдругъ остановился и сильно потеръ себѣ голову.
   -- Неужели, сэръ?
   -- Рѣшительно на всякаго! и, повѣрьте, черезъ недѣлю онъ будетъ точно въ такомъ же затрудненіи, сказалъ мистеръ Джорндисъ, снова начиная ходить по комнатѣ съ удвоенной скоростью и съ догоравшей свѣчой.-- Онъ постоянно бываетъ въ затруднительномъ положеніи. Онъ родился въ этомъ положеніи. Я вполнѣ увѣренъ, что газетное объявленіе, когда мать родила его, было такого содержанія: "Въ минувшій вторникъ, мистриссъ Скимполь, въ своей резиденціи "Скучныя Зданія", разрѣшилась отъ бремени сыномъ, въ затруднительномъ положеніи."
   Ричардъ отъ души захохоталъ.
   -- Все же, сэръ, прибавилъ онъ: -- я не хочу поколебать, не хочу употребить во зло его довѣрія, и если я еще разъ предоставляю вашему лучшему разумѣнію, что мнѣ должно сохранить его тайну, то надѣюсь, вы не станете принуждать меня открыть ее. Само собою разумѣется, если вы станете принуждать, я долженъ буду признаться, что поступилъ нехорошо, и долженъ буду сказать вамъ все.
   -- Прекрасно! вскричалъ мистеръ Джорндисъ, снова остановясь и, въ совершенной разсѣянности, стараясь засунуть подсвѣчникъ въ карманъ своего пальто.-- Я -- пожалуйста, Рикъ, возьми этотъ подсвѣчникъ. Не знаю, право, что я хотѣлъ дѣлать съ нимъ -- Всему причиной этотъ вѣтеръ: подъ его вліяніемъ постоянно случаются подобныя вещи -- Я не намѣренъ, Рикъ, принуждать тебя: почемъ знать, быть можетъ, ты поступилъ совершенно справедливо. Однако, какъ вамъ угодно, уцѣпиться за тебя и за Эсѳирь и общипать васъ, какъ пару самыхъ нѣжныхъ, самыхъ свѣжихъ апельсиновъ! О, я увѣренъ, что въ теченіе ночи восточный вѣтеръ превратится въ бурю.
   Послѣ этихъ словъ мистеръ Джорндисъ попеременно засовывалъ руки то въ одни карманы, то въ другіе, съ такимъ видомъ, какъ будто намѣренъ былъ продержать ихъ тамъ долгое время, и потомъ снова вынималъ и сильно потиралъ ихъ надъ своей, головой.
   Я осмѣлилась воспользоваться этимъ случаемъ и намекнуть ему, что мистеръ Скимполь, въ дѣлахъ подобнаго рода, кажется настоящимъ ребенкомъ.
   -- Что такое, душа моя? спросилъ мистеръ Джорндисъ, въ свою очередь пользуясь случаемъ придраться ко мнѣ.
   -- Что мистеръ Скимполь кажется совершеннымъ ребенкомъ, и что онъ такъ не похожъ на другихъ людей....
   -- Вы правы! сказалъ Джорндисъ, и лицо его стало проясняться.-- Женскій умъ быстрѣе нашего постигаетъ, въ чемъ дѣло. Да, дѣйствительно онъ ребенокъ, совершенный ребенокъ. Вѣдь я, кажется, сказалъ вамъ съ самого начала, что онъ ребенокъ.
   -- Конечно, конечно! отвѣчали мы.
   -- Такъ значитъ онъ ребенокъ. Не правда ли? спросилъ мистеръ Джорндисъ, между тѣмъ какъ лицо его становилось свѣтлѣе и свѣтлѣе.
   Мы отвѣчали утвердительно.
   -- Съ вашей стороны то есть, я хочу сказать: съ моей стороны.... было бы верхъ ребячества считать мистера Скимполя хотя бы на одну секунду за взрослаго мужчину. Можно ли ожидать отъ него, чтобы онъ въ состояніи былъ дать отчетъ въ своихъ поступкахъ?. Подумать только, что Гарольдъ Скимполь имѣетъ свои замыслы, свои планы и знаетъ заранѣе послѣдствія этихъ замысловъ и плановъ!... ха, ха, ха!
   Видѣть, какъ нависшія тучи на свѣтломъ лицѣ мистера Джорндиса начинали разгоняться, видѣть его столь искреннее удовольствіе и знать -- да и не было возможности не знать -- что источникомъ его удовольствія было неподдѣльное добросердечіе, терзаемое иногда осужденіемъ, недовѣрчивостью или тайнымъ обвиненіемъ кого бы то ни было,-- видѣть это, говорю я, и знать было до такой степени восхитительно, что Ада, вторя смѣху мистера Джорндиса, плакала да и сама я чувствовала, какъ слезы плавали въ моихъ глазахъ.
   -- И къ чему я вздумалъ говорить объ этомъ? какъ послѣ этого не назвать себя теленкомъ? сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Во всей этой продѣлкѣ, съ начала до самого конца, видѣнъ ребенокъ. Никто, кромѣ ребенка, не подумалъ бы сдѣлать васъ участниками въ этомъ дѣлѣ. Кромѣ ребенка, никто бы не подумалъ, что у васъ водятся деньги! Еслибъ дѣло шло о тысячѣ фунтовъ, то и тогда было бы то же самое! сказалъ мистеръ Джорндисъ, и лицо его вполнѣ прояснилось.
   Мы подтвердили слова его и опытомъ убѣждены были въ ихъ справедливости.
   -- Совершенно такъ, совершенно справедливо! сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Но во всякомъ случаѣ, Рикъ, Эсѳирь и вы, Ада, тоже, потому что я еще не знаю, находится ли вашъ кошелекъ внѣ всякой опасности отъ неопытности и дѣтскаго невѣдѣнія мистера Скимполя,-- во всякомъ случаѣ, вы всѣ должны обѣщать мнѣ, что на будущее время ничего подобнаго не можетъ случиться.... никакихъ денежныхъ выдачъ не будетъ! даже, если эти выдачи должны ограничиться монетой въ шесть пенсовъ!
   Мы всѣ дали вѣрное обѣщаніе. При этомъ Ричардъ, ударивъ по карману, бросилъ на меня веселый взглядъ, какъ будто хотѣлъ напомнить мнѣ, что къ нарушенію нашего обѣщанія не предвидится возможности.
   -- Что касается Скимполя, сказалъ мистеръ Джорндисъ:-- то, по моему мнѣнію, кукольный домикъ, чтобы можно было жить въ немъ, хорошій столъ, нѣсколько оловянныхъ человѣчковъ, у которыхъ можно занимать деньги и быть у нихъ въ долгу,-- и его можно назвать совершенно устроеннымъ въ жизни. Я думаю, онъ спитъ теперь невиннымъ дѣтскимъ сномъ; да пора, кажется, и мнѣ склонить свою голову, полную коварныхъ замысловъ, и заснуть сномъ положительнымъ Спокойной ночи, мои милые! Да благословитъ васъ небо!
   Не успѣли мы зажечь своихъ свѣчей, когда онъ еще разъ, съ улыбающимся лицомъ, заглянулъ въ гостиную и сказалъ:
   -- Знаете ли что? я сейчасъ взглянулъ на флюгеръ и убѣдился, что насчетъ перемѣны вѣтра была одна только фальшивая тревога. Флюгеръ указывалъ къ югу!
   И вмѣстѣ съ этимъ онъ удалился, напѣвая что-то вполголоса.
   Ада и я, поговоривъ немного въ своихъ комнатахъ, рѣшили, что безпокойство мистера Джорндиса касательно вѣтра было не что иное, какъ его капризъ, и что онъ прибѣгалъ къ этому капризу въ тѣхъ случаяхъ, когда хотѣлъ выставить на видъ какую нибудь неудачу или обманутое ожиданіе, которыхъ не могъ скрыть; для него легче было прибѣгнуть къ этому средству, нежели выставлять съ дурной стороны дѣйствительную причину обманутыхъ ожиданій или, что еще хуже, рѣшаться повредить кому нибудь во мнѣніи другихъ или унизить чье нибудь достоинство. Мы считали это за настоящую характеристику его эксцентричнаго великодушія, за настоящую характеристику различія между нимъ и тѣми несносными, брюзгливыми людьми, которые унылое и мрачное расположеніе духа приписываютъ вліянію погоды или вѣтра, особливо того несчастнаго вѣтра, который они избрали въ извиненіе своей несносности.
   Въ теченіе этого перваго вечера признательность моя къ мистеру Джорндису до такой степени увеличилась искреннимъ расположеніемъ къ нему, что мнѣ казалось, будто я уже начинала понимать его, руководствуясь этими чувствами. Не могла я только объяснить себѣ нѣкоторыхъ несообразностей въ мистерѣ Скимполѣ или въ мистриссъ Джэллиби; и не удивительно: я такъ еще мало имѣла опытности и практическихъ познаній. Впрочемъ, я особенно и не вникала въ это. Когда я осталась одна, мои мысли заняты были Адой и Ричардомъ и надеждой насчетъ ихъ будущности,-- надеждой, которую я, казалось, читала въ тотъ вечеръ во взглядѣ мистера Джорндиса. Мое воображеніе, сдѣлавшееся -- быть можетъ, по прихоти вѣтра -- въ нѣкоторой степени причудливымъ, противъ моего желанія, бушевало вмѣстѣ съ моимъ самолюбіемъ. Оно уносило меня въ домъ моей крестной маменьки, влекло меня по стезѣ, прерываемой во многихъ мѣстахъ событіями моей ранней жизни, представляло мнѣ неясные, неопредѣленные образы и заставляло разгадывать причину того участія, которое мистеръ Джорндисъ принималъ во мнѣ съ самыхъ раннихъ дней моей жизни; я думала даже, ужь не отецъ ли онъ мой... Но все это было пустая мечта и какъ мечта оно совершенно разсѣялось.
   Отходя отъ камина, я еще разъ подумала, что это была пустая мечта. Мнѣ предстояло теперь не увлекаться мечтаніями о минувшемъ, но дѣйствовать съ веселымъ духомъ и признательнымъ сердцемъ. Вслѣдствіе этого я сказала самой себѣ: "Эсѳирь, Эсѳирь, Эсѳирь! обязанность, душа моя, прежде всего!" и вмѣстѣ съ этимъ такъ сильно потрясла коробочку съ ключами, что они зазвенѣли какъ маленькіе колокольчики и звуками своими проводили меня, исполненную отрадныхъ надеждъ, до самой постели.
   

VII. Площадка замогильнаго призрака.

   Находится ли Эсѳирь подъ вліяніемъ сна, бодрствуетъ ли она за своими домашними хлопотами, а погода въ Линкольншэйрской резиденціи по прежнему стоитъ дождливая. Дождевыя капли въ теченіе дня и ночи однообразно падаютъ на широкую террасу изъ гладкой плиты, на такъ называемую Площадку Замогильнаго Призрака. Погода въ Линкольншэйрѣ такъ дурна, что самое живое воображеніе съ трудомъ представляетъ себѣ возможность на лучшую ея перемѣну. Впрочемъ, въ резиденціи во время этой погоды нельзя сказать, чтобы живого воображенія было въ избыткѣ: сэръ Лэйстеръ выѣхалъ оттуда (да если бы онъ и былъ тамъ, то, право, къ исправленію погоды и къ оживленію воображенія не сдѣлалъ бы многаго) и находится въ Парижѣ вмѣстѣ съ милэди. Какое-то уныніе, какое-то отсутствіе всего живого опустило мрачныя крылья надъ пространствомъ, занимаемымъ помѣстьемъ Чесни-Воулдъ.
   Между животными въ Чесни-Воулдъ, быть можетъ, еще есть кой-какая игра воображенія. Быть можетъ, лошади въ конюшняхъ,-- весьма длинныхъ конюшняхъ, на этомъ пустынномъ дворѣ, обнесенномъ кирпичной стѣной, гдѣ, между прочимъ, находится большой колоколъ въ верхнихъ предѣлахъ большой башни и часы съ огромнымъ цыферблатомъ, съ которыми голуби, проживавшіе въ ближайшемъ сосѣдствѣ, и любившіе отдыхать на его металлической окраинѣ, по видимому, находились въ постоянномъ совѣщаніи,-- быть можетъ, лошади, говорю, я, наслаждались, отъ времени до времени, созерцаніемъ картинъ прекрасной погоды и, можетъ статься, сравнительно съ своими грумами, были лучшими знатоками этихъ картинъ. Старушка рыже-чалая, столь знаменитая своими путешествіями по всему околотку, устремляя свои огромные зрачки къ рѣшетчатому окну близъ своихъ яслей, быть можетъ, вспоминаетъ о свѣжей зелени, которая въ иную пору разстилалась передъ этимъ окномъ; быть можетъ, вспоминаетъ она ароматическій запахъ, залетавшій иногда въ это окно, вспоминаетъ о стаѣ гончихъ, съ которыми носилась по окрестнымъ полямъ, между тѣмъ какъ помощникъ грума, единственное во всей конюшнѣ человѣческое созданіе, очищая ближайшее стойло, не движется далѣе того мѣста, гдѣ стоятъ вилы и метла.-- Быть можетъ, борзая собака, которой мѣсто находится противъ самыхъ дверей, и которая, нетерпѣливо побрякивая цѣпью, выпрямляетъ уши и такъ быстро поворачиваетъ голову, когда дверь отворяется, и когда ей въ то же время говорятъ: "смирно, Грэй! сегодня никто въ тебѣ не нуждается!" -- быть можетъ, эта борзая точно такъ же знаетъ о томъ, что никто въ ней не нуждается, какъ и самъ служитель. Все это скучное и несообщительное собраніе четвероногихъ проводитъ долгіе дождливые часы въ бесѣдѣ совершенно одушевленной; можетъ статься, они проводятъ время, развлекаютъ себя, стараясь общими силами улучшить (а можетъ быть, и испортить) маленькую рѣзвую лошадку, которой отведено открытое стойло въ углу конюшни.
   Такъ точно огромный бульдогъ, который дремлетъ въ своей конурѣ, положивъ на лапы огромную голову,-- быть можетъ, онъ вспоминаетъ о знойномъ сіяніи солнца, когда тѣни отъ надворныхъ службъ своей перемѣной выводили его изъ терпѣнія, и оставляли ему, въ эту же самую пору дня, убѣжище, заключавшееся въ предѣлахъ тѣни, бросаемой его будкой, гдѣ онъ, томимый жаждой, сидѣлъ на заднихъ лапахъ и изрѣдка ворчалъ, испытывая непреодолимое желаніе потрепать кромѣ себя и своей тяжелой цѣпи еще кого нибудь. Такъ точно и теперь, въ полу-просоньи и безпрестанно моргая глазами, быть можетъ, онъ представляетъ себѣ домъ, полный гостей, каретный сарай, полный различныхъ экипажей, конюшни, полныя лошадей, и различныя пристройки къ дому, полныя различныхъ слугъ,-- представляетъ себѣ это все и до того углубляется въ свои созерцанія, что теряетъ сознаніе о погодѣ и рѣшается наконецъ выйти изъ своего логовища и посмотрѣть, въ какомъ она состояніи. Онъ съ гнѣвомъ отряхается и громкимъ лаемъ какъ будто произноситъ: "Дождь, дождь, дождь! нескончаемый дождь! и, въ добавокъ, въ домѣ нѣтъ ни души изъ Дэдлоковъ!" потомъ снова входитъ въ будку и протяжно зѣваетъ, снова опускается и кладетъ голову на переднія лапы.
   То же самое, быть можетъ, творится и съ стаями гончихъ, помѣщенныхъ въ отдаленномъ краю парка. Быть можетъ, и у нихъ есть свои припадки безпокойства; ихъ плачевный вой, сливаясь съ пронзительнымъ завываніемъ вѣтра, раздается по всему господскому дому: вверху и внизу и даже въ собственныхъ покояхъ милэди. Быть можетъ, и онѣ представляютъ себѣ отъѣзжее поле, со всѣми подробностями и въ обширныхъ размѣрахъ, между тѣмъ какъ вокругъ ихъ раздаются однѣ только дождевыя капли. Точно такъ и кролики, съ своими игривыми хвостиками, выпрыгивая и впрыгивая въ древесныя дупла, быть можетъ, живо вспоминаютъ о бурныхъ дняхъ, когда ихъ уши развеваются по прихоти вѣтра, или о той интересной порѣ года, когда представляется возможность поглодать молодыя, сочныя растенія. Индѣйскій пѣтухъ на птичномъ дворѣ, всегда тревожимый мрачнымъ предчувствіемъ (вѣроятно, по поводу приближающихся Святокъ), быть можетъ, вспоминаетъ о лѣтнемъ утрѣ, такъ безжалостно и несправедливо похищенномъ у него, когда онъ забрелъ на прогалину между срубленными деревьями, гдѣ находились и большая житница и вкусный ячмень. Недовольный гусь, который наклоняется, чтобы пройти подъ старинными, футовъ въ двадцать вышины, воротами, быть можетъ, гоготаньемъ своимъ отдаетъ преимущество той погодѣ, когда ворота отбрасываютъ отъ себя прохладную тѣнь.
   Такъ или иначе, но въ эту дождливую погоду воображеніе въ помѣстьи Чесни-Воулдъ не можетъ отличаться особенною игривостью. Если въ иныя минуты оно и оживаетъ, то, какъ малѣйшій звукъ въ этомъ опустѣломъ домѣ, улетаетъ далеко, далеко, въ область привидѣній и неразгаданныхъ тайнъ.
   Ненастье въ Линкольншэйрѣ такъ сильно и такъ продолжительно, что мистриссъ Ронсвелъ, старая ключница въ Чесни-Воулдъ, уже нѣсколько разъ снимала очки и вытирала ихъ, какъ будто желая увѣриться, нѣтъ ли на нихъ капель дождя. Мистриссъ Ронсвелъ въ достаточной степени могла бы удостовѣриться въ томъ, вслушавшись въ однообразное паденіе дождя; но, къ сожалѣнію, она была немного глуховата -- недостатокъ, въ которомъ ничто на свѣтѣ не принудитъ ее сознаться. Мистриссъ Ронсвелъ -- прекрасная старушка, недурна собой, величава, удивительно опрятна и имѣетъ такой бюстъ и такую талію, что еслибъ ея корсетъ обратился послѣ ея смерти въ огромный колосникъ для огромнаго камина, то никто изъ ея знакомыхъ не имѣлъ бы ни малѣйшей причины изумляться такому превращенію. Погода очень мало, или, лучше сказать, совсѣмъ не производитъ вліянія на мистриссъ Ронсвелъ. Ей ли заботиться о погодѣ, когда на ея отвѣтственности лежитъ господскій домъ и составляетъ всѣ ея заботы! Она сидитъ въ своей комнатѣ (въ боковомъ коридорѣ нижняго этажа, съ полу-круглымъ окномъ, передъ которымъ разстилается гладкая четырехъ-угольная площадка, окруженная гладко-остриженными круглыми деревьями, въ равномъ разстояніи другъ отъ друга, и гладкими круглыми глыбами мрамора, какъ будто деревья выстроились въ рядъ нарочно затѣмъ, чтобъ начать съ мраморомъ игру въ мячъ); весь домъ находится въ покойномъ состояніи: онъ покоится, если можно такъ выразиться; на душѣ мистриссъ Ронсвелъ. Случайно она отпираетъ его и бываетъ въ высшей степени дѣятельна и хлопотлива; но теперь онъ крѣпко-на-крѣпко запертъ и почиваетъ торжественнымъ сномъ на всей ширинѣ женской груди мистриссъ Ронсвелъ.
   Представить себѣ Чесни-Воулдъ безъ мистриссъ Ронсвелъ составляетъ другую несообразность съ обыкновеннымъ порядкомъ вещей, несмотря даже на то обстоятельство, что эта почтенная старушка прожила въ Чесни-Воулдъ уже полсотни лѣтъ. Спросите ее въ этотъ дождливый день, давно ли она поселилась тутъ, и вы непремѣнно получите слѣдующій отвѣтъ: "если Господь продлитъ вѣку до будущаго вторника, такъ будетъ ровно пятьдесятъ лѣтъ, три мѣсяца и двѣ недѣли." -- Мистеръ Ронсвелъ скончался за нѣсколько времени передъ тѣмъ, какъ кончилась миленькая мода носить косички, и, безъ сомнѣнія, скромно схоронилъ свою собственную косичку (если только допустить, что онъ взялъ ее съ собой) въ какомъ нибудь уголкѣ расположеннаго въ паркѣ кладбища, вблизи церкви, избитой бурями и непогодами. Онъ родился въ одномъ изъ торговыхъ городовъ Британіи,-- въ томъ же самомъ городѣ родилась и его суженая. Ея успѣхъ въ фамиліи Дэдлоковъ получилъ свое начало во время покойнаго сэра Лэйстера и въ той же самой комнатѣ, гдѣ она обретается въ минуты текущаго разсказа.
   Нынѣшняго представителя Дэдлоковъ можно, по всей справедливости, назвать отличнымъ господиномъ, и быть такимъ господиномъ считаетъ онъ за часть своего величія. Къ мистриссъ Ронсвелъ онъ имѣетъ величайшее расположеніе: онъ говоритъ, что это въ высшей степени почтенная и заслуживающая довѣрія женщина. Пріѣзжая въ Чесни-Воулдъ и отъѣзжая изъ него, онъ всегда беретъ ее за руку; и если бы онъ вдругъ опасно занемогъ, еслибъ какимъ нибудь несчастнымъ случаемъ сшибли его съ ногъ, еслибы черезъ него переѣхалъ экипажъ, и вообще, если бы онъ поставленъ былъ въ положеніе весьма непріятное для всякаго Дэдлока,-- то бы непремѣнно сказалъ,-- разумѣется, въ такомъ, случаѣ, еслибъ не лишился способности говорить,-- онъ бы непремѣнно сказалъ: "оставьте меня и позовите сюда мистриссъ Ронсвелъ!" Онъ бы вполнѣ былъ убѣжденъ, что, отдавъ подобное приказаніе, его высокое достоинство было бы гораздо безопаснѣе при его ключницѣ, нежели при какой нибудь другой особѣ.
   Но и мистриссъ Ронсвелъ провела свой вѣкъ не безъ горестей. У ней было два сына. Изъ нихъ младшій пошелъ въ солдаты и съ тѣхъ поръ не возвращался подъ родительскій кровъ. Даже до сего часа неподвижныя полныя руки мистриссъ Ронсвелъ теряютъ свое спокойствіе и, освободясь изъ подъ теплаго платка, начинаютъ размашисто гулять около нея, лишь только она вспомнитъ и вмѣстѣ съ тѣмъ заговоритъ о своемъ любимомъ дѣтищѣ. Какой любезный юноша, какой красавецъ, какой весельчакъ, какой добрякъ, какой умница онъ былъ! Второй сынъ мистриссъ Ронсвелъ получилъ воспитаніе, необходимое для занятія какой нибудь должности въ Чесни-Воулдъ, и, само собою разумѣется, въ надлежащее время былъ бы сдѣланъ дворецкимъ; но, къ несчастію, а можетъ быть и къ счастію, еще во время школьническихъ дней своихъ, онъ возъимѣлъ безпредѣльное расположеніе къ сооруженію паровыхъ машинъ изъ соусныхъ кострюль и къ изобрѣтенію новаго способа для пѣвчихъ птицъ поднимать безъ малѣйшаго труда воду для собственнаго своего употребленія; онъ изобрѣлъ для нихъ такую удивительную машинку, но, между прочимъ, машинку въ родѣ гидравлическаго пресса, что канарейкѣ, томимой жаждой, стоило только, въ буквальномъ смыслѣ слова, дотронуться носикомъ до колеса -- и дѣло кончено: питье готово. Эта необыкновенная способность ума юноши сильно тревожила мистриссъ Ронсвелъ. Съ чувствомъ материнскаго опасенія за любимое дѣтище, она предвидѣла въ этомъ что-то въ родѣ необузданнаго желанія выдвинуться далеко впередъ изъ сферы своего дѣйствія, и опасеніе ея тѣмъ быстрѣе развивалось въ ней, что сэръ Лэйстеръ имѣлъ отъ природы довольно сильное предубѣжденіе противъ всякаго искусства, противъ всякой науки, въ которыхъ дымъ и высокія трубы составляли существенную принадлежность. Между тѣмъ какъ, приговоренный судьбой своей совершенно къ другому поприщу, молодой возмутитель семейнаго спокойствія (хотя во всѣхъ другихъ отношеніяхъ весьма кроткій и весьма прилежный юноша) не оказывалъ вмѣстѣ съ возрастомъ ни малѣйшаго расположенія угодить своей маменькѣ, а напротивъ того, сооруди касается закрытія дороги, то онъ считаетъ нужнымъ прибавить, что будетъ очень радъ увидѣть человѣка, который осмѣлится ее закрыть".
   -- Онъ посылаетъ, какого то одноглазаго негодяя, загородить въѣздъ на дорогу. Я отдѣлываю этого мерзавца пожарной трубой такъ, что отъ страху душа у него уходить въ пятки и онъ едва уноситъ ноги. Ночью они таки ставятъ загородку. Утромъ я ее ломаю и сжигаю. Онъ подкупаетъ новыхъ негодяевъ: тѣ перелѣзаютъ ночью черезъ мою ограду и разгуливаютъ по моей землѣ. Я разставляю имъ западни, стрѣляю по ногамъ горохомъ, окачиваю изъ пожарнаго насоса, твердо рѣшившись освободить человѣчество отъ наглости этихъ разбойниковъ.-- Онъ приноситъ на меня жалобу въ нарушеніи права собственности, я подаю на него такую же, онъ обвиняетъ меня въ самоуправствѣ и оскорбленіи дѣйствіемъ, я защищаюсь отъ этихъ обвиненій и продолжаю свое. Ха-ха-ха!
   Слушая его, можно было подумать, что это не человѣкъ, а звѣрь лютый,-- съ такой свирѣпой энергіей онъ говорилъ. Но стоило вамъ заглянуть въ эти добрые глаза, такъ любовно смотрѣвшіе на птичку, которую онъ держалъ у себя на пальцѣ, нѣжно расправляя ея перышки, и вы ни на минуту не усумнились бы, что передъ вами самый кроткій человѣкъ въ мірѣ.
   И кто бы, услышавъ этотъ заразительный смѣхъ, увидѣвъ это лицо, дышавшее такимъ широкимъ добродушіемъ, повѣрилъ, что у этого человѣка есть свои невзгоды, ссоры, непріятности и жизнь его не вся проходитъ, какъ улыбающійся лѣтній день.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, говорилъ онъ:-- никакимъ Дэдлокамъ не удастся отрѣзать мнѣ дорогу! О миледи Дэдлокъ! я не говорю, (тутъ голосъ его на мгновеніе смягчился) -- она настоящая леди, и я, какъ подобаетъ истинному джентльмену, отношусь къ ней съ глубокимъ почтеніемъ, но баронету не уступлю, хоть голова его и набита его семисотлѣтнимъ дворянствомъ. Человѣкъ, который поступивъ въ полкъ двадцатилѣтнимъ юношей черезъ недѣлю вызвалъ на дуэль и проучилъ своего старшаго офицера, самаго надменнаго и самоувѣреннаго франтика, какой когда либо носилъ мундиръ, такой человѣкъ не позволитъ водить себя за носъ какому нибудь сэру Люциферу изъ мертвыхъ и живыхъ!
   -- Надѣюсь, этотъ человѣкъ заступится и за своего младшаго товарища? спросилъ опекунъ.
   -- Еще бы! Ужъ конечно не дастъ его въ обиду! воскликнулъ мистеръ Бойторнъ, ударивъ его по влечу съ покровительственнымъ видомъ,-- тонъ его былъ вполнѣ серьезенъ, хотя онъ и улыбался.-- Джерндайсъ, ты можешь вполнѣ на него положиться! Ло чтобъ покончить съ этимъ дѣломъ о дорогѣ (прошу извиненія у миссъ Клеръ и миссъ Соммерсонъ, что такъ долго занималъ ихъ такимъ сухимъ предметомъ), -- нѣтъ ли чего-нибудь на мое имя отъ Кенджа и Карбоя?
   -- Кажется нѣтъ, Эсфирь? спросилъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Ничего нѣтъ, опекунъ.
   -- Весьма признателенъ за вниманіе, поблагодарилъ меня мистеръ Бойторнъ:-- Мнѣ не было надобности и разспрашивать,-- достаточно недолгаго знакомства съ миссъ Соммерсонъ, чтобъ убѣдиться, какъ она внимательна ко всѣмъ, какъ все предупреждаетъ и предусматриваетъ.
   Кажется всѣ они рѣшились окончательно меня захвалить.
   -- Я спросилъ потому, что еще не былъ въ городѣ, такъ какъ пріѣхалъ сюда прямо изъ Линкольншира. Письма должны быть отосланы сюда; полагаю, что завтра получу извѣстіе о ходѣ моего дѣла.
   Впродолженіе вечера, который мы провели очень весело, я часто ловила его взглядъ, устремленный на Аду и Ричарда съ такимъ участіемъ и удовольствіемъ, отъ которыхъ его лицо казалось еще пріятнѣе. Когда онъ расположился неподалеку отъ фортепіано слушать музыку, которую, какъ признался намъ, страстно любилъ (что, впрочемъ, и замѣтно было по его восхищенію), а мы съ опекуномъ усѣлись играть въ триктракъ, я спросила мистера Джерндайса, женатъ ли его другъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ.
   -- Такъ навѣрное когда нибудь имѣлъ намѣреніе жениться!
   -- Почему ты такъ думать? спросилъ онъ, улыбаясь.
   Немножко покраснѣвъ отъ того, что выдала свою мысль, я стала объяснять:
   -- Потому, что во всей его манерѣ есть что-то до такой степенно мягкое и нѣжное, онъ такъ ласковъ съ нами, что...
   Я замолчала.
   Мистеръ Джерндайсъ посмотрѣлъ на своего друга и сказалъ:
   -- Ты права, малютка, разъ онъ готовъ былъ жениться. Давно это было. Только разъ.
   -- Она умерла?
   -- Нѣтъ... умерла для него. Это отразилось на всей его послѣдующей жизни. Повѣришь ли, у него еще до сихъ поръ сердце и голова полны юношескаго романтизма.
   -- Знаете, опекунъ, я это сама почти угадала. Впрочемъ, теперь, послѣ того, какъ вы сказали, мнѣ не мудрено это утверждать.
   -- Съ тѣхъ поръ онъ уже не въ силахъ былъ стать тѣмъ, чѣмъ мои" бы быть, продолжалъ мистеръ Джерндайсъ,-- и теперь, подъ старость, у него нѣтъ ни одной близкой души кромѣ слуги да желтенькой птички. Твой ходъ, душа моя.
   По тону опекуна я поняла, что больше нельзя продолжать разговора, такъ какъ угрожаетъ перемѣна вѣтра. Поэтому я прекратила дальнѣйшіе разспросы, хотя была очень заинтересована.
   Ночью меня разбудилъ громкій храпъ мистера Бойторна, и я опять раздумалась о старой исторіи его любви, пытаясь -- почти невозможная вещь,-- представить себѣ этихъ стариковъ молодыми, вернуть имъ прелесть юности. Я задремала, прежде чѣмъ въ этомъ успѣла, и мнѣ приснилось, что я еще дѣвочка и живу еще въ домѣ моей крестной. Почему снятся тѣ или другіе сны, я не могу объяснить, ибо недостаточно знакома съ этимъ предметовъ, но замѣтно, что мнѣ всегда снился этотъ періодъ моей жизни.
   На слѣдующее утро мистеръ Бойторнъ получилъ письмо отъ Кенджа и Карбоя съ извѣщеніемъ, что въ полдень къ нему явится ихъ клеркъ. Это былъ какъ разъ тотъ день въ недѣлѣ, когда я расплачивалась по счетамъ, подводила итоги расходамъ и вообще приводила въ порядокъ хозяйственныя дѣла, поэтому я осталась дома, а мистеръ Джерндайсъ съ Адой и Ричардомъ поѣхали кататься; мистеръ Бойторнъ хотѣлъ, покончивъ дѣла съ клеркомъ, выйти имъ навстрѣчу.
   Я сидѣла за работой, просматривая книжки поставщиковъ, складывая огромные столбцы цифръ, выдавая деньги и собирая росписки, когда мнѣ доложили о мистерѣ Гуппи.
   Раньше мнѣ почему-то, казалось что посланный отъ Кейджа и Карбоя окажется тѣмъ самымъ молодымъ человѣкомъ, который встрѣтилъ меня въ конторѣ дилижансовъ. Я рада была его видѣть, такъ какъ представленіе о немъ соединялось въ моемъ воспоминаніи съ началомъ моего теперешняго счастія.
   Я едва узнала мистера Гуппи, таинмъ франтомъ онъ явился. Платье на немъ было съ иголочки, шляпа блестящая, сиреневыя перчатки, пестрый галстукъ, отливавшій всѣми цвѣтами радуги; въ петлицѣ торчалъ огромный оранжерейный цвѣтокъ, а на мизинцѣ красовалось толстое золотое кольцо. На всю столовую отъ него распространялся запахъ медвѣжьей помады и еще какихъ-то другихъ благовоній. Я просила его присѣсть, и пока мы сидѣли вдвоемъ, въ ожиданіи возвращенія слуги, онъ такъ пристально смотрѣлъ на меня, что мнѣ стало неловко.
   Онъ складывалъ и перекладывалъ свои ноги и все смотрѣлъ на меня какимъ-то особеннымъ, не то испытующимъ, не то любопытнымъ взглядомъ, такъ что, задавая ему обычные въ такихъ случаяхъ вопросы,-- вродѣ того, что доволенъ ли онъ сегодняшней поѣздкой, и въ добромъ ли здоровьѣ находится мистеръ Кенджъ,-- я не рѣшалась поднять на него глазъ.
   Когда слуга доложилъ, что мистера Гуппи просятъ пожаловать наверхъ, въ комнату мистера Бойторна, я сказала ему, что когда онъ переговорить съ мистеромъ Бойторномъ, то выйдетъ въ этой комнатѣ готовый завтракъ, такъ какъ мистеръ Джерндайсъ надѣется, что онъ не откажется подкрѣпить свои силы.
   Взявшись за ручку двери, онъ спросилъ съ непонятнымъ смущеніемъ: "А буду ли имѣть честь застать здѣсь васъ, миссъ?" Когда я отвѣтила, что вѣроятно буду здѣсь, онъ поклонился и вышелъ, еще разъ взглянувъ на меня.
   Я объяснила его странное поведеніе природной застенчивостью и рѣшила дождаться его, присмотрѣть, чтобы все было подано, какъ слѣдуетъ, а потомъ уйти.
   Завтракъ былъ поданъ и долго стоялъ на столѣ; свиданіе мистера Бойторна съ мистеромъ Гуппи что-то затянулось; оно, повидимому, было бурное, такъ какъ, несмотря на то, что происходило за нѣсколько комнатъ, до меня по временамъ до. носился рыкающій басъ нашего гостя, должно быть въ тѣ минуты, когда онъ разражался особенно сильными залпами угрозъ.
   Наконецъ мистеръ Гуппи вернулся. Теперь послѣ совѣщанія съ мистеромъ Бойторномъ, онъ какъ-то еще присмирѣлъ и замѣтилъ мнѣ чуть не шепотомъ:
   -- По моему, миссъ, это настоящій татаринъ!
   -- Не угодно ли закусить, сэръ, сказала я.
   Онъ сѣлъ за столъ и принялся какъ-то порывисто точить ножъ объ вилку, продолжая глядѣть на меня прежнимъ упорнымъ взглядомъ (это я чувствовала, хоть и не поднимала на него глазъ). Точеніе продолжалось такъ долго, что я наконецъ рѣшилась взглянуть на него, чтобъ нарушить оцѣпенѣніе, въ которомъ онъ находился, и отъ котораго, очевидно, не могъ отдѣлаться. Мой маневръ удался: онъ перевелъ глаза на стоявшее передъ нимъ кушанье и сталъ его разрѣзывать.
   -- Не угодно ли и вамъ чего-нибудь скушать? Не возьмете ли кусочекъ, миссъ?
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, не хочу.
   -- Такъ-таки рѣшительно ничего не скушаете? спросилъ онъ еще разъ и при этомъ выпилъ залпомъ стаканъ вина.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ. Я только затѣмъ ждала васъ, чтобъ узнать, не нужно ли вамъ чего-нибудь еще? Я прикажу.
   -- Очень вамъ обязанъ, миссъ. Передо мной все, чего я могу желать... то есть., по крайней мѣрѣ... у меня всегда будетъ желаніе... бормоталъ мистеръ Гуппи и выпилъ еще два стакана вина одинъ за другимъ.
   Я подумала, что лучше мнѣ уйти, но какъ только я встала, онъ вскочилъ и сказалъ умоляющимъ голосомъ:
   -- Прошу прощенія, миссъ. Будьте великодушны, подарите мнѣ одну минутку... для разговора по частному дѣлу!
   Не зная, что сказать, я опять сѣла.
   -- Прежде всего, миссъ, позволю себѣ выразить надежду, что то, о чемъ будутъ слѣдовать пункты, не поведетъ къ моему вреду, миссъ? началъ мистеръ Гуппи съ замѣтной тревогой, придвигая стулъ къ моему письменному столу.
   -- Не понимаю, что вы хотите сказать? отвѣчала я въ полномъ недоумѣніи.-- Юридическій терминъ, миссъ. Я "хочу сказать, что, если нашъ разговоръ ни къ чему не приведетъ, то я надѣюсь, вы не употребите его мнѣ во вредъ ни у Кенджа и Карбоя, ни въ другомъ мѣстѣ, и я останусь тѣмъ, чѣмъ былъ, т. е. мое положеніе и мои виды на будущее не потерпятъ ущерба. Короче, дѣльце вполнѣ конфиденціальное, и я надѣюсь, что все останется между нами.
   -- Я въ полномъ недоумѣнія, сэръ. Что можете вы конфиденціально сообщить мнѣ, которую видите второй разъ въ жизни? Но, разумѣется, я не имѣю никакого желанія вредить вамъ.
   -- Благодарю васъ, миссъ. Этого совершенно достаточно, я вамъ вѣрю.
   Все это время мистеръ Гуппи то полировалъ себѣ лобъ носовымъ платкомъ, то крѣпко потиралъ руки одну о другую.
   -- Разрѣшите мнѣ, миссъ, еще стаканъ вина; я думаю, это будетъ способствовать свободному теченію моей рѣчи и удалить задержки, равно тягостныя намъ обоимъ.
   Съ этими словами онъ отошелъ отъ меня. Я воспользовалась удобнымъ случаемъ и помѣстилась такъ, что столъ меня загораживалъ.
   -- Не позволите ли мнѣ предложить вамъ вина? не угодно ли, миссъ? спросилъ мистеръ Гуппи, видимо ободрившійся послѣ новаго стаканчика.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ.
   -- Ни даже полстаканчика? ни четверть? Нѣтъ, не желаете? Въ такомъ случаѣ станемъ продолжать. Въ настоящее время, миссъ Соммерсонъ, мое жалованье у Кенджа и Карбоя два фунта стерлинговъ въ недѣлю. Когда я впервые имѣлъ счастье увидѣть васъ, оно достигало только одного фунта пятнадцати шиллинговъ и стояло на этомъ уровнѣ долгое время. Теперь мнѣ прибавили пять шиллинговъ, и эта прибавка обезпечена до истеченія срока, не превышающаго двѣнадцати мѣсяцевъ отъ настоящаго дня. У моей матери есть маленькая недвижимая собственность, приносящая ей небольшой ежегодный доходъ, на которой она живетъ, хоть и скромно, но вполнѣ независимо въ Ольдъ-Стритъ-Родѣ. Она обладаетъ всѣми свойствами, чтобы быть превосходной свекровью: ни во что не вмѣшивается, не сварлива, уживчиваго нрава. У нея есть свои слабости, но у кого ихъ нѣтъ? Во всякомъ случаѣ она не выказываетъ ихъ при постороннихъ и когда бываютъ гости, вы свободно можете довѣрить ей вино и пиво, вообще спиртные напитки. Я живу въ Пентонъ-Плэсѣ, Пентонвиль; мѣсто, правда, низменное, но открытое, воздухъ свѣжій и мѣстность считается одною изъ самыхъ здоровыхъ. Миссъ Соммерсонъ! Я васъ обожаю! Это слово слабо выражаетъ мои чувства! Соблаговолите принять мое признаніе и дозвольте, если можно такъ выразиться, приложить къ нему предложеніе руки и сердца!
   Мистеръ Гуппи опустился на колѣни.
   Меня загораживалъ столъ, поэтому я не очень испугалась и сказала:
   -- Встаньте, сейчасъ же встаньте, сэръ, и кончите эту смѣшную сцену, иначе вы заставите меня нарушить данное слово и позвонить.
   -- Выслушайте меня, миссъ! взывалъ мистеръ Гуппи, простирая руки.
   -- Я не стану ничего слушать, пока вы не встанете съ ковра и не сядете на прежнее мѣсто у стола. Вы сдѣлаете это, если у васъ осталась хоть капля здраваго смысла.
   Онъ жалобно посмотрѣлъ на меня, однако поднялся и сѣлъ.
   -- Какая насмѣшка, миссъ, говорилъ онъ, приложивъ руку къ сердцу и печально покачивая головой надъ подносомъ съ закуской:-- Какая насмѣшка сидѣть за завтракомъ въ такую минуту, когда душа съ отвращеніемъ отвергаетъ всякую мысль о пищѣ!
   -- Прошу васъ кончить. Я васъ выслушала по вашей просьбѣ и теперь въ свою очередь прошу васъ прекратить эту сцену.
   -- Извольте, миссъ. Моя любовь и почтеніе равняются моему повиновенію. О, если бъ я могъ поклясться вамъ въ нихъ передъ алтаремъ!
   -- Это совершенно невозможно. Не поднимайте этого вопроса.
   -- Я знаю, миссъ, продолжалъ мистеръ Гуппи, склоняясь надъ подносомъ и глядя на меня прежнимъ упорнымъ взглядомъ который я чувствовала, хоть и посмотрѣла въ другую сторону;-- я знаю, что со свѣтской точки зрѣнія предложеніе ничтожнаго бѣдняка... Миссъ Соммерсонъ, ангелъ, не звоните!.. Я воспитанъ въ суровой школѣ и привыкъ къ разнообразнымъ случайностямъ жизненнаго поприща. Хотя я и молодъ, но пріобрѣлъ житейскую опытность и научился быть проницательнымъ: мнѣ часто удавалось выигрывать дѣла, доискиваться доказательствъ тамъ, гдѣ это казалось почти невозможнымъ. Благословенный вашей рукой, чего бы не сдѣлалъ я ради вашей выгоды! Я нашелъ бы средства обогатить васъ! Узналъ бы все, что васъ близко касается! Теперь, конечно, я ничего не знаю, но чего не открылъ бы, если бъ вы удостоили меня вашего довѣрія и вашего руководства!
   Я отвѣтила ему, что его воззваніе къ моимъ выгодамъ (или къ тому, что онъ считалъ для меня выгодой) будетъ такъ же безуспѣшно, какъ и обращеніе къ моимъ чувствамъ. Теперь онъ наконецъ понялъ, что я хочу одного, чтобъ онъ поскорѣе ушелъ.
   -- Жестокая! воскликнулъ онъ: -- Еще, еще лишь одно слово! О, ты не могла не замѣтить, какъ я былъ пораженъ твоей красотой еще въ тотъ день, когда впервые узрѣлъ тебя на дворѣ Бѣлой Лошади; конечно, ты замѣтила, что я не могъ не отдать должной дани твоимъ прелестямъ! Помнишь, какъ я откинулъ для тебя подножку экипажа? Правда, это была слабая дань, но я сдѣлалъ это единственно изъ уваженія къ твоей красотѣ! Съ тѣхъ поръ твой образъ запечатлѣлся въ моемъ сердцѣ. Вечеромъ я ходилъ передъ домомъ Джеллиби, чтобы только взглянуть на стѣны, которыя тебя скрывали. Сегодняшняя поѣздка сюда, въ такую даль, совершенно не нужная -- я нарочно придумалъ предлогъ для нея -- была устроена единственно ради тебя. Если я заговорилъ о выгодахъ, то только для того, чтобы почтительно предложить себя и мои ничтожныя услуги въ твое распоряженіе. Любовь въ моемъ сердцѣ была и всегда будетъ на первомъ мѣстѣ.
   -- Мнѣ было бы крайне прискорбно, мистеръ Гуппи, сказала я вставая и протягивая руку къ звонку, отнестись съ пренебреженіемъ ко всякому истинному чувству какого бы то ни было человѣка, хотя бы его признаніе было мнѣ и непріятно. Если вы дѣйствительно думали дать мнѣ доказательство своего хорошаго мнѣнія обо мнѣ, хотя для этого вы дурно выбрали мѣсто и время, я чувствую, что должна васъ благодарить. У меня мало основаній гордиться, и я вовсе не горда. Надѣюсь, прибавила я, мало думая о томъ, что говорю,-- что вы уйдете, какъ будто и не было этихъ дурачествъ, и займетесь дѣлами господъ Кенджа и Карбоя.
   -- Полминутки, миссъ, вскричалъ миссъ Гуппи, удерживая руку, которую я протянула къ звонку:-- Этотъ разговоръ не поведетъ къ вреднымъ послѣдствіямъ?
   -- Я никогда не вспомню о немъ, пока вы сами не подадите къ этому повода.
   -- Четверть минутки, миссъ! Въ случаѣ, если бы обдумавъ сказанное мною,-- когда бы это ни случилось, хоть черезъ десять лѣтъ: время не имѣетъ для меня значенія, ибо чувства мои неизмѣнны -- вы отмѣнили бы ваше рѣшеніе, особенно относительно той услуги, которую я могъ бы вамъ оказать, то мистеръ Вилльямъ Гуппи жительствуетъ въ ПептонъПлзсѣ, нумеръ восемьдесятъ седьмой, а если переѣхалъ или умеръ, вслѣдствіе разбитыхъ надеждъ, или чего-нибудь подобнаго, то мистрисъ Гуппи -- Ольдъ-Стритъ-Родъ, нумеръ триста второй.
   Я позвонила. Вошелъ слуга, и мистеръ Гуппи, положивъ на столъ свою карточку, удалился съ печальнымъ поклономъ. Я подняла глаза и увидѣла, что въ дверяхъ онъ еще разъ остановился взглянуть на меня.
   Я просидѣла за работой еще больше часу, заканчивая счеты и платежи. Когда я привела все въ порядокъ и убрала конторку, то встала такой спокойной и веселой, что, казалось, совсѣмъ забыла объ утреннемъ приключеніи.
   Но когда я пришла наверхъ въ свою комнату, я стала смѣяться, вспомнивъ о немъ, и вдругъ заплакала къ величайшему своему удивленію. Однимъ словомъ, я несомнѣнно волновалась. Я почувствовала, что въ моемъ сердцѣ грубо затронули старую струну, которая не звучала съ того далекаго дня, когда я похоронила въ саду свою дорогую старую куклу.
   

ГЛАВА X.
Переписчикъ.

   На восточномъ краю Ченсери-Лэна, или точнѣе говоря въ Куксъ-Кортѣ на Канцелярской улицѣ, ведетъ свою торговлю мистеръ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   Подъ тѣнью Куксъ-Корта, въ самомъ темномъ углу улицы, мистеръ Снегсби продаетъ всевозможные бланки для судебныхъ дѣлъ, свитки и листы пергамента, бумагу разнаго формата: для векселей, для судебныхъ предписаній, бурую, бѣлую, сѣрую, протечную, гербовую; перья гусиныя и стальныя, чернила, резину, растушовки, штифтики, карандаши, сургучъ и облатки, красныя тесемки, зеленыя ленты, карманныя книжки, альманахи, счетныя книги, адресъ-календари, шнурки, линейки, письменные приборы, стеклянные и свинцовые, перочинные яожи, ножницы, шнуровальныя пглы и другія мелкія канцелярскія принадлежности.
   Короче, мистеръ Снегсби продаетъ такое множество предметовъ, что перечислить ихъ всѣ нѣтъ никакой возможности. Торгуетъ онъ съ тѣхъ поръ, какъ по окончаніи ученья вступилъ въ компанію съ Пефферомъ. Тогда въ Куксъ-Кортѣ совершился переворотъ: появилась новая, свѣженькая вывѣска съ надписью "Пефферъ и Снегсби", замѣнившая стараго, почтенныхъ лѣтъ ветерана подъ скромнымъ именемъ: "Пефферъ", которое почти нельзя было разобрать,-- такъ обвился вокругъ него дымъ, этотъ лондонскій паразитъ; дымъ разъѣлъ его, какъ разъѣдаетъ плющъ, вскормившее его растеніе.
   Въ Куксъ-Кортѣ давно не видно Пеффера, да никто и не ожидаетъ его увидѣть, потому что ужъ двадцать пять лѣтъ, какъ онъ отдыхаетъ на кладбищѣ у церкви Св. Андрея въ Гольборнѣ подъ грохотъ телѣгъ и экипажей, неумолкаюшій цѣлый день и половину ночи, точно ревъ дракона.
   Очень можетъ быть, что, когда смолкнетъ этотъ ревъ, онъ является въ Куксъ-Кортъ украдкой, но никто этого не знаетъ. Можетъ быть онъ прогуливается на свѣжемъ воздухѣ, пока голосъ безжалостнаго пѣтуха въ подвалѣ маленькой молочной, что на Канцелярской улицѣ, не возвѣститъ ему минуту возвращенія въ могилу.
   Можетъ быть, ему любопытно бы изучить способность пѣтуха угадывать появленіе дневного свѣта, можетъ быть, онъ завидуетъ этой способности съ тѣхъ поръ, какъ самъ не можетъ наслаждаться дневнымъ свѣтомъ.
   Если когда нибудь Пефферъ и посѣщаетъ Куксъ-Кортъ при блѣдномъ свѣтѣ луны,-- чего не можетъ положительно отрицать никакой торговецъ канцелярскими принадлежностями,-- то онъ является невидимкой, и отъ этого никому ни тепло, ни холодно
   Когда Пефферъ былъ еще живъ, а мистеръ Снегсби, впродолженіе семи долгихъ лѣтъ, состоялъ у него въ ученикахъ, въ томъ же помѣщеніи при Пефферѣ жила его племянница, приземистая сварливая дѣвица съ чрезвычайно туго перетянутой таліей и чрезвычайно острымъ носомъ, который, подобно рѣзкому осеннему вечеру, становился къ концу еще острѣе.
   Куксъ-Кортская молва гласила, что мать этой племянницы, когда та была еще ребенкомъ, очень заботилась о томъ, чтобъ талія ея достигла совершенства, и каждое утро собственноручно зашнуровывала ее, упершись ногой въ ножку кровати, для лучшей опоры. Говорили, что, кромѣ наружныхъ средствъ, для той же цѣли употреблялись и внутреннія: она вливала ей въ горло цѣлыя пинты уксуса и лимоннаго соку; эти кислоты въѣлись въ паціентку, отразились на ея характерѣ и заострили ея носъ.
   Кто первый пустилъ этотъ слухъ -- неизвѣстно, но должно быть онъ не достигъ ушей молодого Снегсби. или не имѣлъ на него вліянія; по крайней мѣрѣ молодой человѣкѣ настойчиво ухаживалъ за племянницей, одержалъ побѣду надъ ея сердцемъ и, достигнувъ совершеннолѣтія, взялъ себѣ разомъ двухъ компаньоновъ.
   И такъ, въ настоящее время въ Куксъ-Кортѣ на Канцелярской улицѣ мистеръ Снегсби и племянница составляютъ одно цѣлое, и послѣдняя до сихъ поръ заботится о своей таліи, которая если и не всѣмъ правится, то безспорно имѣетъ цѣнность рѣдкости.
   Мистеръ и мистрисъ Снегсби составляютъ не только единую плоть, но, какъ утверждаютъ сосѣди, имѣютъ вдвоемъ одинъ голосъ, и голосъ этотъ, принадлежащій повидимому мистрисъ Снегсби, часто слышится въ Куксъ Кортѣ; мистеръ Снегсби изъясняется обыкновенно не иначе, какъ устами своей дражайшей половины.
   Мистеръ Снегсби кроткій, плѣшивый, робкій человѣчекъ съ блестящей лысиной и маленькимъ клочкомъ черныхъ волосъ на затылкѣ; онъ имѣетъ наклонность къ тучности и покорности, Когда въ сѣромъ рабочемъ камзолѣ и черныхъ коленкоровыхъ нарукавникахъ, стоя на порогѣ своей двери, онъ созерцаетъ облака, или за конторкой въ темной лавкѣ, съ тяжелой плоской линейкой въ рукахъ, кромсаетъ пергаментъ въ сообществѣ своихъ двухъ учениковъ, онъ производитъ впечатлѣніе застѣнчиваго, вполнѣ безпритязательнаго существа.
   Изъ подъ его ногъ въ эти часы часто слышится пронзительный голосъ, точно голосъ безпокойнаго духа, который не можетъ угомониться въ своемъ гробу,-- вырываются жалобы и вопли; случается при этомъ, что, когда крикъ подымется до самыхъ высокихъ нотъ, мистеръ Снегсби замѣтитъ своимъ ученикамъ:
   -- Это моя женушка задаетъ нахлобучку Осѣ!
   Имя, которое назвалъ мистеръ Снегсби, должно бы по удачному выраженію одного мѣстнаго остряка, принадлежать самой мистрисъ Снегсби, какъ необыкновенно мѣтко опредѣляющее ея наружность и ядовитый характеръ, по оно принадлежитъ не ей, а худенькой дѣвушкѣ изъ пріюта для бѣдныхъ. Это прозвище единственная ея собственность, за исключеніемъ маленькаго сундучка съ ея гардеробомъ и пятидесяти шиллинговъ годового жалованья.
   Нѣкоторые утверждаютъ, что при крещеніи Оса получила имя Августы; выросла она въ Тутингѣ и была отдана по контракту одному изъ благодѣтелей, и хотя, по мнѣнію всего прихода, развивалась тамъ при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ, по почему-то по временамъ ее "встряхивали припадки", -- происхожденія этой болѣзни никто изъ благотворительныхъ членовъ прихода не могъ объяснить.
   Осѣ двадцать три или двадцать четыре года, но на видъ она десятью годами старше; благодаря своимъ страннымъ припадкамъ, она получаетъ такую несоразмѣрно дешевую плату. Оса такъ боится, чтобъ ее не отослали назадъ къ благодѣтелю, что работаетъ за семерыхъ, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда ее схватитъ припадокъ и ее находятъ распростертой,-- съ головой въ ушатѣ, въ помойной ямѣ, въ кастрюлѣ съ кушаньемъ, или вообще въ такомъ мѣстѣ, около котораго се застигъ припадокъ.
   Для родственниковъ и опекуновъ двухъ молодыхъ учениковъ мистера Снегсби Оса служить большимъ утѣшеніемъ, такъ какъ рѣшительно нельзя опасаться, чтобъ она приворожила ихъ юныя сердца. Требованіямъ своей хозяйки она тоже вполнѣ удовлетворяетъ, ибо мистрисъ Снегсби можетъ ѣсть и пилить ее, ничѣмъ не рискуя, и, наконецъ, доставляетъ много пріятныхъ минуть мистеру Снегсби, который увѣренъ, что дѣлаетъ благодѣяніе тѣмъ, что держитъ се у себя.
   Въ глазахъ Осы жилище поставщика канцелярскихъ принадлежностей есть храмъ, полный великолѣпія; маленькая гостиная верхняго этажа, вся закутанная чехлами, точно старая дѣва въ передничкѣ и папильоткахъ, кажется ей самой изящной комнатой во всемъ христіанскомъ мірѣ. Видъ изъ оконъ,-- съ одной стороны на Куксъ-Кортъ, наискось Канцелярской улицы, а съ другой -- на задній дворъ тюрьмы Коавинсъ,-- кажется ей ландшафтомъ неподражаемой красоты. Два портрета масляными красками (на которые очевидно живописецъ не пожалѣлъ масла), изображающіе любовно переглядывающихся мистера и мистрисъ Снегсби,--для нея произведенія кисти Рафаэля или Тиціана.
   И такъ, за многія непріятности Оса имѣетъ и нѣкоторое вознагражденіе.
   Мистеръ Снегсби, за исключеніемъ тайнъ своего ремесла, всѣ дѣла передалъ женѣ: она распоряжается деньгами, бранится со сборщиками податей, назначаетъ время и мѣсто воскресныхъ моленій, выдаетъ мистеру Снегсби разрѣшенія на прогулки или другія увеселенія, не признаетъ за собой никакой отвѣтственности относительно обѣда и подаетъ къ столу, что ей вздумается.
   Такимъ образомъ мистрисъ Снегсби служить предметомъ зависти для всѣхъ женъ въ околоткѣ, не только по обѣ стороны Ченсери-Лэна, но даже въ Гольборнѣ; въ домашнихъ стычкахъ съ мужьями всѣ мѣстныя дамы обращаютъ ихъ вниманіе на разницу въ положеніи ихъ (т. е. женъ) и мистрисъ Снегсби, и въ поведеніи ихъ (т. е. мужей) и мистера Снегсби.
   Сплетни и слухи подъ сѣнью Куксъ-Корта носятся, какъ летучія мыши и толкаются во всѣ окна, и слухи эти гласятъ, что мистрисъ Снегсби ревнива и подозрительна, и по временамъ доводитъ мужа до того, что онъ убѣгаетъ изъ дому; слышно также, что мистеръ Снегсби сноситъ такое обращеніе только потому, что онъ трусливъ какъ заяцъ. Но замѣчено, что тѣ самыя жены, которыя ставятъ его въ примѣръ своимъ своевольнымъ мужьямъ, въ дѣйствительности смотрятъ на него съ пренебреженіемъ. Особенно презираетъ его одна дама, мужъ которой подозрѣвается -- и не безъ основанія -- въ томъ, что въ супружескихъ стычкахъ частенько пускаетъ въ ходъ свой зонтикъ, въ видѣ исправительнаго средства.
   Но всѣ эти неопредѣленные слухи насчетъ четы Снегсби возникли, быть можетъ, изъ того, что мистеръ Снегсби имѣетъ склонность къ созерцанію и поэзіи, любитъ, прогуливаясь лѣтокъ по Степль-Инну, наблюдать, какъ чирикаютъ воробьи и шелестятъ листья. Прохаживаясь по двору архива по воскресеньямъ послѣ полудня, любитъ разсказывать о добромъ старомъ времени, о томъ, что подъ угловой часовней можно открыть нѣсколько старыхъ каменныхъ гробницъ. Любитъ онъ также услаждать свое воображеніе воспоминаніями о многочисленныхъ канцлерахъ, вице-канцлерахъ и архиваріусахъ, которые сошли уже въ могилу. Разсказывая своимъ ученикамъ о томъ, какъ нѣкогда съ Гольборнскаго холма сбѣгалъ ручей, "чистый какъ хрусталь", а на мѣстѣ тротуаровъ были тропинки и вели онѣ въ зеленые луга, онъ такъ одушевляется, такъ проникается пламенной страстью къ сельской природѣ, что не имѣетъ даже надобности отправляться за городъ.
   День склоняется къ вечеру, газъ уже зажженъ, но свѣтитъ еще слабо, потому что не вполнѣ стемнѣло.
   Стоя у порога своей лавки, мистеръ Снегсби слѣдитъ за облаками и усматриваетъ на свинцовомъ небѣ, нависшемъ надъ Куксъ-Кортомъ, запоздавшую ворону, которая летитъ къ западу; пролетаетъ она надъ Канцелярскимъ переулкомъ, Линкольнъ Иннскимъ садомъ и направляется къ ЛинкольнъИнну.
   Здѣсь, въ огромномъ домѣ, принадлежавшемъ нѣкогда знатному вельможѣ, а нынѣ раздѣленномъ на нѣсколько квартиръ, сдающихся въ наемъ, живетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Этотъ домъ -- излюбленное мѣсто юристовъ; они гнѣздятся въ этихъ бренныхъ останкахъ былого величія, какъ черви въ орѣхѣ.
   Въ бывшихъ чертогахъ до сихъ поръ уцѣлѣли широкія лѣстницы, просторные коридоры, высокія сѣни, уцѣлѣли даже расписные плафоны съ Аллегоріей въ римскомъ шлемѣ и небесно-голубой тогѣ, возлежащей на такой неприступной вышинѣ среди баллюстрадъ, колоннъ, цвѣтовъ, облаковъ и толстоногихъ мальчугановъ, что у каждаго, кто на нее смотритъ, начинаетъ кружиться голова -- впрочемъ, кажется, это общая участь всѣхъ аллегорій.
   Здѣсь, среди ящиковъ съ именами знатнѣйшихъ фамилій, пребываетъ мистеръ Телькингорнъ въ тѣ часы, когда его безмолвная фигура не присутствуетъ въ загородныхъ замкахъ, гдѣ великіе міра сего умираютъ со скуки. Сегодня онъ здѣсь и сидитъ за столомъ такъ смирно, какъ старая устрица, которую нѣтъ возможности открыть.
   На сколько можно различить въ сумракѣ сегодняшняго вечера, жилище мистера Телькингорна по виду похоже на него самого: нелюдимое, старомодное, съ отпечаткомъ какой-то холодной сдержанности, оно какъ будто старается ускользнуть отъ наблюденій.
   Неуклюжія, допотопныя, съ широкими спинками кресла краснаго дерева, обитыя волосяной матеріей, такія тяжелыя, что ихъ не сдвинешь съ мѣста; покрытые банковыми скатертями, старинные на тонкихъ ножкахъ столы; гравированные портреты извѣстныхъ лицъ знатнѣйшихъ фамилій послѣдняго и предпослѣдняго поколѣнія,-- вотъ что его окружаетъ.
   На полу, у его ногъ, разостланъ толстый темный турецкій коверъ; на столѣ, въ серебряныхъ старомодныхъ подсвѣчникахъ, стоятъ двѣ свѣчи, которыя не въ состояніи достаточно освѣтить обширную комнату.
   Заглавія на корешкахъ книгъ скрыты обертками; все, что можно запереть,-- подъ замкомъ и нигдѣ ни одного ключа; двѣ-три бумаги избѣгли обшей участи и лежатъ на столѣ.
   Мистеръ Телькингорнъ не обращаетъ вниманія на лежащіе передъ нимъ документы, а занятъ тѣмъ, что молча и медленно перекладываетъ съ мѣста на мѣсто круглую крышку отъ чернильницы и два обломка сургуча,-- эта работа помогаетъ его размышленіямъ. Онъ, видимо, не можетъ прійти къ какому-то рѣшенію: то крышка оказывается по серединѣ, то палочка краснаго сургуча, то чернаго. Но это все не то. Мистеръ Телькингорнъ смѣшиваетъ все и начинаетъ сызнова.
   Здѣсь, подъ расписнымъ плафономъ, съ котораго Аллегорія взираетъ на вторженіе мистера Телькингорна съ такимъ строгимъ видомъ, какъ будто угрожаетъ слетѣть на него и отрубить ему голову, здѣсь и жилище, и контора мистера Телькингорна.
   Онъ не держитъ большого штата прислуги: у него только одинъ слуга -- человѣкъ среднихъ лѣтъ, который почти не бываетъ подлѣ него, а сидитъ обыкновенно на скамьѣ въ передней и рѣдко обремененъ занятіями. Мистеръ Телькингорнъ не держится общепринятаго порядка и не нуждается въ клеркахъ, какъ другіе: великое хранилище тайнъ не можетъ довѣрять ихъ чужимъ рукамъ. Его кліенты нуждаются въ немъ самомъ, и онъ самолично выполняетъ все, что имъ нужно. Стряпчіе Темпля составляютъ всѣ бумаги, какія только могутъ понадобиться, по его таинственнымъ инструкціямъ; снимать съ нихъ копіи онъ отдаетъ поставщикамъ и за платой не стоитъ никогда. Человѣкъ среднихъ лѣтъ, сидящій на скамьѣ въ передней, знаетъ о дѣлахъ пэровъ не больше, чѣмъ первый встрѣчный подметальщикъ на Гольборнской улицѣ.
   Красный сургучъ, черный, крышка отъ чернильницы, другая крышка, песочница... Такъ! Эту по серединѣ, ту направо, эту налѣво. Колебаніе должно наконецъ прекратиться, теперь или никогда -- это ясно.
   Мистеръ Телькингорнъ встаетъ, поправляетъ очки, надѣваетъ шляпу, кладетъ въ карманъ рукопись и выходитъ, сказавъ человѣку въ передней:
   -- Я скоро вернусь.
   Очень рѣдко скажетъ онъ ему что нибудь болѣе опредѣленное.
   Путь мистера Телькингорна тотъ же, какимъ летѣла ворона, только короче: онъ направляется въ Куксъ-Кортъ, въ Канцелярскую улицу, къ Снегсби, спеціальному поставщику канцелярскихъ принадлежностей для суда, къ Снегсби, который беретъ на коммисію переписку бумагъ, снимаетъ копіи, перебѣливаетъ всевозможные судейскіе акты и проч. и проч.
   Обыкновенно около шести часовъ пополудни надъ КексъКортомъ носится благоуханіе горячаго чаю; вырывается оно изъ дверей мистера Снегсби,-- здѣсь день начинается рано: обѣдаютъ въ половинѣ второго, ужинаютъ въ половинѣ десятаго. Мистеръ Снегсби готовился уже спуститься въ подземные апартаменты для чаепитія, когда, выглянувъ въ дверь, увидѣлъ запоздалую ворону.
   -- Хозяинъ дома?
   Пока ученики пьютъ чай на кухнѣ въ обществѣ мистера и мистрисъ Снегсби, за лавкой присматриваетъ Оса, и слѣдовательно двѣ дочери портного, расчесывающія свои локоны передъ зеркаломъ во второмъ этажѣ противоположнаго дома, напрасно лелѣютъ надежду плѣнить ими сердца учениковъ и возбуждаютъ только никому ненужное удивленіе Осы, у которой волосы не хотятъ рости и, какъ всѣмъ извѣстно, никогда не выростутъ.
   -- Хозяинъ дома? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Да, онъ дома.
   И Оса отправляется за нимъ; она рада предлогу исчезнуть изъ лавки, на которую смотритъ со смѣшаннымъ чувствомъ благоговѣнія и ужаса, какъ на складъ страшныхъ орудій судебныхъ пытокъ, какъ на мѣсто, куда опасно входить, когда газъ погашенъ.
   Является мистеръ Снегсби, вспотѣвшій, съ лицомъ, лоснящимся отъ горячаго чаю и отъ масла; онъ торопливо проглатываетъ кусокъ хлѣба съ масломъ и говоритъ:
   -- Боже мой, мистеръ Телькингорнъ!
   -- Я къ вамъ на одно слово, мистеръ Снегсби.
   Снегсби моментально расцвѣтаетъ.
   -- Къ вашимъ услугамъ, сэръ. Но отчего вы не прислали за мной своего слугу? Пожалуйте въ комнату за лавкой, сэръ.
   Въ сосѣдней комнатѣ стоитъ запахъ пергамента; она служить одновременно кладовой и конторой; тутъ же занимаются перепиской бумагъ.
   Мистеръ Телькингоръ садится на стулъ передъ конторкой, противъ мистера Снегсби.
   -- Дѣло Джерндайса съ Джерндайсомъ, Снегсби.
   -- Слушаю, сэръ.
   Снегсби прибавляетъ свѣта, повернувъ газовый рожокъ, и скромно кашляетъ въ кулакъ, предчувствуя поживу; какъ робкій человѣкъ, онъ привыкъ покашливать на разные манеры, что избавляетъ его отъ труда говорить.
   -- Недавно вы снимали для меня копіи съ нѣкоторыхъ бумагъ по этому дѣлу.
   -- Такъ точно, сэръ.
   -- Одна изъ нихъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, ощупывая карманы и роясь не въ томъ, гдѣ нужно (плотно закрытая устрица старой школы!),-- написана особеннымъ почеркомъ который мнѣ понравился. Случайно проходя мимо и думая, что я захватилъ эту рукопись съ собою, я зашелъ спросить васъ.. Но я не взялъ ее. Ничего, дѣло не важное, какъ нибудь въ другой разъ. Ахъ, вотъ она!.. Я зашелъ спросить васъ, кто это переписывалъ?
   -- Кто переписывалъ, сэръ? говоритъ Снегсби и, взявъ рукопись, кладетъ ее на конторку, повертывая и перелистывая лѣвой рукой, какъ умѣютъ дѣлать только торговцы бумагой.-- Мы сдавали ее на сторону, сэръ, у насъ тогда накопилось очень много работы. Сейчасъ я не могу вамъ сказать, кто ее переписывалъ. Справлюсь въ книгѣ, сэръ.
   Снегсби вынимаетъ изъ шкапа и дѣлаетъ новую попытку проглотить кусокъ хлѣба съ масломъ, застрявшій у него въ горлѣ, взглянувъ на копію, онъ начинаетъ водить указательнымъ пальцемъ по страницѣ:
   -- Джьюби, Покеръ... Джерндайсъ... Здѣсь, сэръ. Такъ. Какъ я это забылъ!.. Мы сдавали ее, сэръ, переписчику, который живетъ на той сторонѣ улицы.
   Мистеръ Телькнигорнъ увидѣлъ запись въ книгѣ гораздо раньше Снегсби и успѣлъ прочесть ее прежде чѣмъ палецъ Снегсби остановился на ней.
   -- Какъ вы его зовете? Немо? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Немо, сэръ. Здѣсь обозначено: сорокъ два листа сданы въ среду въ восемь часовъ вечера, принесены въ четвергъ въ половинѣ девятаго утра.
   -- Немо! повторяетъ мистеръ Телькингорнъ,-- по латыни nemo значитъ никто.
   -- А по англійски нѣкто, сэръ, предлагаетъ свое мнѣніе Снегсби, почтительно покашливая.-- Это имя человѣческое. Оно стоитъ здѣсь, какъ видите. Сорокъ два листа сданы въ среду въ восемь часовъ вечера, принесены въ четвергъ въ половинѣ девятаго утра.
   Уголкомъ глаза мистеръ Снегсби начинаетъ слѣдить за головой своей супруги, которая выглядываетъ изъ двери лавки, чтобъ узнать, по какой причинѣ мужъ оставилъ свой чай недопитымъ. Мистеръ Снегсби выразительно покашливаетъ, желая ей сказать: милая, это заказчикъ.
   -- Въ половинѣ девятаго, сэръ, повторяетъ мистеръ Снегсби.-- Наши переписчики, живущіе поденной работой, часто имѣютъ странную судьбу. Можетъ быть это не настоящее его имя, а прозвище, которое онъ себѣ присвоилъ. Я припоминаю теперь, сэръ, что онъ назвалъ себя этимъ именемъ въ объявленіяхъ, которыя выставилъ въ главномъ правленіи, въ королевскомъ судѣ, въ судебныхъ палатахъ. Всѣ эти объявленія въ одномъ родѣ, знаете: "такой-то ищетъ занятій и проч."
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ въ маленькое окно, выходящее на задній дворъ тюрьмы Коавинсъ, въ окнахъ которой появляется свѣтъ; кофейная Коавинса выходитъ сюда же, на шторахъ ея отражаются туманные силуэты нѣсколькихъ фигуръ. Мистеръ Снегсби пользуется удобнымъ случаемъ, поворачиваетъ слегка голову къ двери и, взглянувъ черезъ плечо на свою жену, начинаетъ беззвучно шевелить губами, произнося въ видѣ оправданія:-- Тёль-кин-горнъ, бо-га-тый, влі-ятель-ный.
   -- Давали вы раньше работу этому человѣку? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Сколько разъ, сэръ! Даже для васъ!
   -- Я задумался о вещахъ болѣе важныхъ и позабылъ, гдѣ онъ живетъ.
   -- На той сторонѣ улицы, сэръ; тамъ, гдѣ... мистеръ Снегсби въ третій разъ старается проглотить хлѣбъ съ масломъ, который заупрямился и никакъ не проходитъ:-- гдѣ лавка тряпья и бутылокъ.
   -- Не можете ли указать мнѣ?
   -- Съ величайшимъ удовольствіемъ, сэръ.
   Мистеръ Снегсби снимаетъ нарукавники и сѣрый камзолъ, надѣваетъ черный сюртукъ, беретъ шляпу съ гвоздя.
   -- А вотъ и моя женушка! говоритъ онъ громко:-- дорогая моя, будь такъ добра, скажи которому нибудь изъ молодыхъ людей, чтобъ пришелъ присмотрѣть за лавкой, пока я пройдусь недалеко съ мистеромъ Телькингорномъ. Мистрисъ Снегсби, сэръ. Черезъ двѣ минуты я вернусь, дружочекъ.
   Мистрисъ Снегсби кланяется юристу, удаляется за прилавокъ, слѣдитъ за ними черезъ оконную штору, прокрадывается въ заднюю комнату и бросается къ записной книгѣ, которая до сихъ поръ лежитъ открытой: очевидно она любопытна.
   -- Боюсь, сэръ, что и звѣрь, и берлога покажутся вамъ не особенно презентабельными, говоритъ мистеръ Снегсби, шествуя по улицѣ и почтительно предоставляя узкій тротуаръ въ распоряженіе мистера Телькингорна:-- это ихъ общій жребій, сэръ. Особенность этого человѣка та, что онъ, кажется, никогда не спитъ. Если вамъ понадобится, онъ будетъ писать безъ конца, сколько назначите.
   Теперь уже совсѣмъ смерклось и газовые рожки ярко свѣтятъ. Они идутъ натыкаясь на клерковъ, которые несутъ на почту сегодняшнія письма, на спѣшащихъ къ обѣду адвокатовъ и атторнеевъ, на просителей и отвѣтчиковъ, истцовъ и вообще на людей, которымъ вѣковая мудрость приказныхъ поставила милліоны препятствій, мѣшающихъ имъ отправлять житейскія дѣла, подобно прочимъ смертнымъ.
   Вотъ они проходятъ то вмѣстилище всяческой грязи,-- то мѣсто, гдѣ лавируютъ въ невидимой грязи между закономъ и правосудіемъ, и ныряютъ въ видимой грязи улицы; какъ и откуда берется вся эта грязь -- неизвѣстно, извѣстно только, что когда ея скопится слишкомъ много, ее надо счистить.
   Судейскій крючекъ и судебный коммисіонеръ достигли наконецъ лавки тряпья и бутылокъ, громаднаго склада самыхъ отвратительныхъ товаровъ, пріютившейся подъ сѣнью Линкольнъ-Иннской стѣны и принадлежавшей, какъ гласила надпись, нѣкоему Круку.
   -- Вотъ гдѣ онъ живетъ, сэръ, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- А, такъ это здѣсь, говоритъ безучастно мистеръ Тёлькигорнъ.-- Благодарствуйте.
   -- Развѣ вы но зайдете, сэръ?
   -- Нѣтъ. Я въ настоящую минуту направляюсь въ Линкольнъ-Иннскій скверъ. Добрый вечеръ. Благодарю васъ.
   Мистеръ Снегсби приподымаетъ шляпу и возвращается къ своей женушкѣ и недопитому чаю.
   Но мистеръ Телькингорнъ раздумалъ идти въ Линкольнъ-Инскій скверъ: пройдя немного, онъ повернулъ назадъ и вошелъ въ лавку мистера Крука.
   Тутъ довольно темно, но при свѣтѣ нагорѣвшей свѣчи можно различить старика и кошку, сидящихъ у камина въ глубинѣ лавки.
   Старикъ встаетъ и, взявъ въ руку свѣчу, идетъ навстрѣчу посѣтителю.
   -- Дома жилецъ?
   -- Жилецъ или жилица, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Крукъ.
   -- Жилецъ. Тотъ, что беретъ переписку.
   Старикъ пристально разглядываетъ мистера Телькингорна, онъ знаетъ его въ лицо и имѣетъ смутное представленіе объ его извѣстности между аристократами.
   -- Вамъ угодно видѣть его, сэръ?
   -- Да.
   -- Мнѣ и самому это рѣдко удается, усмѣхается мистеръ Крукъ:-- позвать его сюда? Только мало, надежды, чтобъ онъ пришелъ, сэръ!
   -- Такъ я пойду къ нему самъ, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Второй этажъ, сэръ. Возьмите свѣчу. Сюда, наверхъ!
   Мистеръ Крукъ въ сопровожденіи кошки становится у подножія лѣстницы и смотритъ вслѣдъ мистеру Телькингорну. Только что тотъ скрылся, старикъ смѣется:-- Хи-хи!
   Стряпчій глядитъ внизъ черезъ перила, кошка оскаливаетъ зубы и шипить на него.
   -- Смирно, леди Джэнъ! Будьте вѣжливы съ гостями милэди.
   Мистеръ Крукъ догоняетъ посѣтителя и говоритъ ему на ухо:-- Знаете, что говорятъ о моемъ жильцѣ?
   -- Что-жъ о немъ говорятъ?
   -- Говорятъ, что онъ продалъ душу чорту. Конечно, мы съ вами знаемъ, что чортъ не покупаетъ душъ, по могу сказать одно: я убѣжденъ, что мой жилецъ вступилъ бы въ эту сдѣлку скорѣе всякаго другого,-- такой онъ мрачный и угрюмый. Не выводите его изъ терпѣнія, сэръ,-- вотъ мой совѣтъ.
   Кивнувъ головой, мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ свой путь. Онъ подходитъ къ грязной двери во второмъ этажѣ, стучится и не получаетъ отвѣта. Онъ отворяетъ дверь и при этомъ нечаянно тушить свѣчу. Въ комнатѣ, куда онъ вошелъ, воздухъ такъ спертъ, что свѣча и сама бы погасла. Маленькая комната совсѣмъ черна отъ сажи сала и грязи. На ржавой каминной рѣшеткѣ, такой помятой, какъ будто сама нищета сдавила ее своими острыми когтями, слабо тлѣетъ нѣсколько угольковъ. Въ углу у камина, на некрашеномъ сосновомъ столѣ, сплошь испещренномъ чернильными пятнами стоитъ изломанный пюпитръ. Въ другомъ углу покоится на стулѣ старый рваный чемоданъ, замѣняющій комодъ и шкапъ; какъ видно, въ немъ не очень нуждаются, ибо обѣ его крышки ввалились, какъ щеки умирающаго съ голоду бѣдняка.
   Полъ ничѣмъ не прикрытъ только передъ каминомъ валяются истоптанные лохмотья веревочнаго мата. Нѣтъ занавѣсокъ, которые скрывали, бы ночную тьму но старыя выцвѣтшіе ставни притворены и сквозь ихъ щели голодъ можетъ бросить свой призрачный взглядъ на человѣка, лежащаго на кровати.
   Противъ огня, на жалкой постели, представляющей какую-то смѣсь грязныхъ заплатъ, тощаго тюфяка и грубой парусины, стряпчій, остановившійся въ нерѣшимости въ дверяхъ, видитъ распростертую человѣческую фигуру.
   Весь костюмъ этого человѣка состоитъ изъ рубахи и панталонъ; ноги его босы, лицо кажется желтымъ при тускломъ свѣтѣ свѣчи, совершенно оплывшей и превратившейся въ кучу сала.
   Растрепанные волосы, сливаясь съ всклокоченной бородой и бакенбардами, окружаютъ лицо точно туманной пѣной.
   Грязная и вонючая комната, сырой и затхлый воздухъ; трудно сразу рѣшить, какой запахъ болѣе всего поражаетъ обоняніе и чуть не доводитъ до обморока, но, сквозь общую затхлую, пропитанную табакомъ атмосферу, до стряпчаго доносится горькій непріятный запахъ опіума.
   -- Эй, пріятель! кричитъ стряпчій, стуча въ дверь желѣзнымъ подсвѣчникомъ.
   Онъ думаетъ, что разбудилъ пріятеля, такъ какъ, хотя тотъ лежитъ немного отвернувшись, видно, что глаза его открыты.
   -- Ну, пріятель! Эй вы! снова кричитъ мистеръ Телькингорнъ.
   Онъ повторяетъ свой стукъ, и свѣча, которая давно уже начала тухнуть, наконецъ гаснетъ и оставляетъ его въ потемкахъ, только узкіе глаза ставень блестятъ надъ постелью.
   

ГЛАВА XI.
Нашъ дорогой братъ.

   Стряпчій остановился въ нерѣшимости среди темной комнаты.
   Вдругъ онъ почувствовалъ чье-то прикосновеніе къ своей рукѣ. Онъ вздрогнулъ и спросилъ:
   -- Кто тутъ?
   -- Это я, произнесъ надъ самымъ его ухомъ голосъ хозяина дома:-- вы, кажется, не могли его разбудить?
   -- Да.
   -- Гдѣ ваша свѣча?
   -- Погасла. Вотъ она.
   Крукъ беретъ ее, идетъ къ камину, нагибается къ золѣ и пробуетъ зажечь свѣчу, но его усилія тщетны, такъ какъ угли потухли.
   Онъ кричитъ жильцу, чтобъ тотъ сходилъ зажечь свѣчу въ лавку -- безполезно.
   Старикъ отправляется самъ.
   По какой-то причинѣ мистеръ Телькингорнъ не остается ждать его въ комнатѣ, а выходитъ на лѣстницу. Вскорѣ стѣна озаряется свѣтомъ: старикъ медленно всходитъ по ступенькамъ, зеленоглазая кошка слѣдуетъ за нимъ по пятамъ.
   -- Онъ всегда такъ крѣпко спитъ? тихо спрашиваетъ стряпчій.
   -- Гм, не знаю, отвѣчаетъ старикъ, тряся головой и приподымая брови:-- я почти ничего не знаю ни о немъ, ни объ его привычкахъ, кромѣ того, что онъ рѣдко показывается на свѣтъ Божій.
   Продолжая шептаться, оба разомъ входятъ въ комнату.
   Когда внесли свѣчу, щели въ окнахъ пропадаютъ, какъ будто ихъ глаза закрылись, но глаза человѣка, лежащаго на постели, остаются открытыми.
   -- Боже милостивый! Онъ умеръ! восклицаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Мистеръ Крукъ взялъ было свѣсившуюся руку человѣка, но мгновенно выпускаетъ се и рука тяжело раскачивается.
   Съ минуту оба безмолвно смотрятъ другъ на друга.
   -- Надо послать за докторомъ. Выйдите на лѣстницу, сэръ, и позовите миссъ Флайть. Вонъ у кровати ядъ. Покричите Флайтъ, говоритъ Крукъ, распростирая надъ постелью свои костлявыя руки, точно крылья летучей мыши.
   Мистеръ Телькингорнъ спѣшитъ на площадку и кричитъ:-- Миссъ Флайтъ! Миссъ Флайтъ! Идите сюда! Скорѣй! Миссъ Флайтъ!
   Крукъ слѣдитъ за нимъ глазами и, пока тотъ кричитъ на площадкѣ, успѣваетъ прокрасться къ чемодану и вернуться назадъ.
   -- Бѣгите, Флайтъ, бѣгите за ближайшимъ докторомъ. Торопитесь!
   Такъ говоритъ Крукъ своей жилицѣ, слабоумной старушкѣ.
   Она исчезаетъ въ одно мгновеніе ока и вскорѣ возвращается въ сопровожденіи доктора съ густо обсыпанной табакомъ широкой верхней губой и густо уснащеннымъ шотландскими оборотами говоромъ. Докторъ ворчливо брюжжитъ, такъ какъ его оторвали отъ обѣда.
   -- Мертвъ, какъ фараонъ, клянусь моими предками, говорить онъ послѣ короткаго осмотра.
   Мистеръ Телькингорнъ, стоя подлѣ стула съ чемоданомъ, спрашиваетъ, давно ли онъ умеръ?
   -- Давно ли, сэръ? Да часа три тому назадъ, отвѣчаетъ докторъ.
   -- Да, около, того, отзывается съ другой стороны кровати смуглый молодой человѣкъ.
   -- Вы тоже медикъ, сэръ? спрашиваетъ первый.
   Молодой человѣкъ даетъ утвердительный отвѣтъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я могу уйти, такъ какъ мнѣ здѣсь нечего дѣлать, говоритъ докторъ, этимъ замѣчаніемъ онъ заканчиваетъ свой краткій визитъ и идетъ кончать свой обѣдъ.
   Смуглый молодой лѣкарь подноситъ подсвѣчникъ къ лицу умершаго переписчика, который оправдалъ теперь свое странное имя, потому что превратился въ ничто.
   -- Я его знаю въ лицо; онъ послѣдніе полтора года покупалъ у меня опіумъ. Кто нибудь изъ присутствующихъ ему родня? спрашиваетъ лѣкарь, обводя ихъ взглядомъ.
   -- Я его домохозяинъ, отвѣчаетъ съ гримасой Крукъ, взявъ свѣчу изъ протянутой руки доктора, -- Какъ-то разъ онъ сказалъ мнѣ, что я самый близкій изъ что родственниковъ.
   -- Онъ умеръ отъ слишкомъ большой дозы опіума, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Комната сильно пропахла опіемъ, говоритъ врачъ и, взявъ старый чайникъ, который ему подалъ Крукъ, прибавляетъ: -- этого хватитъ, чтобъ убить дюжину людей.
   -- Какъ вы думаете, онъ сдѣлалъ это нарочно? спрашиваетъ Крукъ.
   -- Принялъ большую дозу?
   -- Да?
   Крукъ причмокиваетъ губами, чуя, что въ воздухѣ пахнетъ чѣмъ-то интереснымъ.
   -- Не могу вамъ сказать. Думаю, что это мало вѣроятно, такъ какъ онъ привыкъ къ большимъ пріемамъ опія. Но навѣрное утверждать никто не можетъ. Кажется, онъ былъ очень бѣденъ.
   -- Да, повидимому, говорить старикъ, бросая кругомъ такой острый взглядъ, что кажется, будто онъ занялъ глаза у своей кошки:-- эта комната выглядитъ не роскошно. Но я, съ тѣхъ поръ, какъ онъ тутъ поселился, ни разу у него не былъ, а онъ былъ слишкомъ скрытенъ, чтобъ посвящать кого нибудь въ свои дѣла.
   -- Онъ остался вамъ долженъ?
   -- За шесть недѣль.
   -- Теперь онъ не заплатитъ, говоритъ молодой человѣкъ, еще разъ осмотрѣвъ трупъ.-- Нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ мертвъ, какъ египетская мумія; судя по его виду и обстановкѣ, смерть была для него счастливымъ походомъ. Въ молодости, навѣрное, онъ былъ красивъ.
   Съ этими словами молодой человѣкъ, видимо взволнованный, садится на край постели и, вглядываясь въ лицо покойника, кладетъ руку ему на сердце.
   -- Въ его манерахъ, помню, было что-то такое, что невольно наводило на мысль, не принадлежалъ ли онъ прежде къ хорошему обществу и уже впослѣдствіи палъ такъ низко. Такъ это или нѣтъ? продолжалъ докторъ, взглядывая на остальныхъ.
   -- Я могу сказать о немъ столько же, сколько о тѣхъ женщинахъ, чьи волосы лежатъ въ моихъ мѣшкахъ тамъ внизу, отвѣчалъ Крукъ.-- Все, что я могу сказать о немъ, это -- что онъ прожилъ у меня полтора года и все это время жилъ, ужъ тамъ кормился-ли, нѣтъ-ли,-- этого не знаю, а жилъ перепиской бумагъ.
   Впродолженіе этого разговора мистеръ Телькингорнъ, заложивъ руки за спину, стоялъ въ сторонѣ возлѣ стараго чемодана, повидимому безучастно и совершенно чуждый тѣхъ чувствъ, которыя волновали остальныхъ трехъ: любопытства мистера Крука, ужаса помѣшанной старушки и научнаго интереса, замѣтнаго въ молодомъ докторѣ, помимо его участія къ мертвецу, какъ къ человѣку.
   Непроницаемое лицо мистера Телькингорна такъ же мало выражаетъ чувства, какъ его черное платье отражаетъ солнечные лучи. Глядя на него, никто не сказалъ бы, что онъ думаетъ что нибудь въ эту минуту: онъ не обнаруживаетъ ни терпѣнія, ни нетерпѣнія, ни вниманія, ни разсѣянности. Онъ весь ушелъ въ свою скорлупу; объ его ощущеніяхъ также трудно судить, какъ о звукѣ дорогого инструмента, спрятаннаго въ футляръ.
   Однако теперь и онъ вмѣшивается въ разговоръ, обращаясь къ молодому доктору своимъ безстрастнымъ дѣловымъ тономъ:
   -- Незадолго до васъ я пришелъ сюда съ намѣреніемъ дать переписку покойному, котораго до сихъ поръ никогда не видалъ, слышалъ только о немъ отъ своего поставщика Снегсби, торговца бумагой въ. Куксъ-Кортѣ. Если здѣсь ничего не знаютъ о немъ, можетъ быть лучше послать за Снегсби?
   Помѣшанная старушка, которую онъ часто встрѣчалъ въ судѣ, знаками изъявляетъ готовность сходить за Снегсби.
   -- А! пожалуйста сходите! говоритъ ей стряпчій;
   Пока она ходитъ, докторъ оставляетъ безполезный осмотръ, накрываетъ мертвеца одѣяломъ и обмѣнивается нѣсколькими словами съ мистеромъ Крукомъ. Телькингорнъ все молчитъ, не покидая своего сторожевого поста у стараго чемодана.
   Мистеръ Снегсби поспѣшно прибѣгаетъ, не успѣвъ даже спять сѣраго камзола и черныхъ нарукавниковъ, приговаривая:
   -- Боже милостивый, до чего дошло! Боже мой, что случилось!
   -- Не можете ли, Снегсби, дать домохозяину нѣкоторыя свѣдѣнія объ этомъ несчастномъ человѣкѣ? обращается къ нему мистеръ Телькингорнъ:-- онъ, кажется, остался ему что-то долженъ; кромѣ того, разумѣется, его надо хоронить.
   Мистеръ Снегсби, откашлявшись почтительно, говоритъ въ руку:
   -- Но знаю, сэръ, что вамъ сказать; я могу только посовѣтовать послать за церковнымъ сторожемъ.
   -- Я не спрашивалъ у васъ совѣта, и самъ знаю, что посовѣтовать, возражаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Конечно, сэръ, никто не дастъ лучшаго совѣта, чѣмъ ваша милость, говоритъ мистеръ Снегсби, почтительно кашлянувъ.
   -- Я спрашивалъ у васъ какихъ нибудь указаній относительно его родныхъ, его прежняго мѣстожительства, вообще всего, что вы о немъ знаете.
   Мистеръ Снегсби старается покашливаніемъ умилостивить мистера Телькингорна и отвѣчаетъ:
   -- Увѣряю васъ, сэръ, что я столько же знаю о немъ, откуда онъ явился, какъ о томъ...
   -- Куда онъ теперь отправился, подсказываетъ докторъ.
   Молчаніе. Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на мистера Снегсби. Крукъ съ полуоткрытымъ ртомъ ожидаетъ, кто заговоритъ первый.
   -- Относительно его родныхъ, сэръ, я могу сказать вамъ вотъ что. Еслибъ кто-нибудь предложилъ мнѣ, Снегсби, что въ англійскомъ банкѣ готовы для васъ двадцать тысячъ фунтовъ, если вы назовете хоть одного родственника этого человѣка,-- я и тогда ничего не сказалъ бы. Поселился онъ здѣсь, въ этой лавкѣ, полтора года тому назадъ, если я не ошибаюсь...
   Крукъ утвердительно киваетъ головой:
   -- Да -- ровно полтора года.
   Послѣ этого подтвержденія мистеръ Снегсби продолжаетъ:
   -- Полтора года тому назадъ онъ пришелъ въ нашъ магазинъ и, заставъ тамъ мою женушку, такъ я привыкъ звать мистрисъ Снегсби, вручилъ ей образчикъ своего почерка, сказалъ, что нуждается въ перепискѣ, и далъ понять, что -- будемъ говорить прямо -- (это любимое выраженіе мистера Снегсби, которое онъ употребляетъ безпрестанно, какъ бы извиняясь за свою простодушную откровенность), что находится въ очень стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Моя жена вообще не благоволить къ незнакомцамъ, особенно когда,-- будемъ говорить прямо,-- когда они являются съ какими-нибудь просьбами, но, этотъ или расположилъ ее въ свою пользу -- не могу вамъ объяснить, чѣмъ именно: небрежной ли прической и небритой бородой, -- или по какимъ-нибудь другимъ женскимъ соображеніямъ, только она взяла образчикъ и записала адресъ.
   Значительно откашлявшись, мистеръ Снегсби продолжаетъ:
   -- Моя женушка часто путаетъ имена и вмѣсто Немо ей послышалось Немвродъ. Вотъ она стала напоминать мнѣ каждый день за обѣдомъ: "мистеръ Снегсби, вы не дали еще работы Немвроду. Отчего вы не дадите ему переписать тридцатъ восемь листовъ по процессу Джерндайсовъ!" и тому подобное. Такимъ образомъ, онъ сталъ постепенно получать заказы отъ нашей фирмы. Вотъ все, что я о немъ знаю. Онъ работалъ очень скоро и могъ писать цѣлыя ночи напролетъ; если вы дадите ему, скажемъ, сорокъ пять листовъ въ среду вечеромъ, онъ принесетъ ихъ въ четвергъ утромъ. Все это,-- заключаетъ свою рѣчь мистеръ Снегсби, вѣжливо указывая шляпой на постель,-- уважаемый -джентльменъ, безъ сомнѣнія, подтвердилъ бы вамъ, еслибъ могъ.
   -- Не лучше ли будетъ взглянуть вамъ -- нѣтъ ли у него бумагъ, которыя могли бы пролить нѣкоторый свѣтъ на это дѣло, говоритъ Телькингорнъ Круку.-- Назначатъ слѣдствіе и васъ будутъ допрашивать. Вы умѣете читать?
   -- Нѣтъ, не умѣю, отвѣчаетъ съ гримасой старикъ.
   -- Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ,-- осмотрите за него комнату; этимъ вы избавите старика отъ большихъ затрудненій. Такъ какъ я уже здѣсь, то пожалуй подожду, если вы поторопитесь, и впослѣдствіи, когда потребуется, могу засвидѣтельствовать, что все было выполнено, какъ должно.-- Посвѣтите мистеру Снегсби, мы сейчасъ увидимъ, нѣтъ ли тутъ чего для васъ.
   -- Во-первыхъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби:-- здѣсь старый чемоданъ.
   -- Да, правда, вотъ чемоданъ.
   Мистеръ Телькингорнъ теперь только его замѣчаетъ, хотя стоялъ бокъ о бокъ съ нимъ, а въ комнатѣ было очень мало вещей.
   Старикъ-лавочникъ свѣтитъ и писчебумажный торговецъ начинаетъ обыскъ; лѣкарь прислонился къ углу камина; миссъ Флайтъ дрожитъ у двери и бросаетъ на всѣхъ боязливые взгляды. Старый воробей старой школы стоитъ на томъ же мѣстѣ, въ той же позѣ, въ своемъ наглухо застегнутомъ черномъ платьѣ и широкомъ бѣломъ галстукѣ, завязанномъ бантомъ, который такъ хорошо знакомъ всѣмъ пэрамъ.
   Въ старомъ чемоданѣ оказывается нѣсколько поношенныхъ принадлежностей одежды, связка долговыхъ росписокъ ростовщика -- этихъ входныхъ билетовъ на дорогу нищеты, смятый клочокъ пропахнувшей опіумомъ бумаги, на которомъ нацарапано: принято столько-то гранъ въ такой-то день, при чемъ дозы идутъ все возрастая: очевидно эта запись была начата съ намѣреніемъ правильно ее продолжать, но впослѣдствіи брошена.
   Находятъ еще нѣсколько грязныхъ клочковъ,-- вырѣзокъ изъ газетъ, судебными дознаніями о скоропостижно умершихъ. Больше въ чемоданѣ нѣтъ ничего. Обыскиваютъ шкапчикъ съ посудой, ящикъ забрызганнаго чернилами стола, но нигдѣ не оказывается ни старыхъ писемъ, ни другихъ бумагъ.
   Молодой врачъ осматриваетъ платье переписчика и находитъ только перочинный ножикъ да нѣсколько пенсовъ.-- Совѣтъ мистера Снегсби относительно церковнаго сторожа оказывается единственнымъ раціональнымъ. Помѣшанная старушка идетъ за сторожемъ, остальные выходятъ изъ комнаты.
   -- Не оставляйте здѣсь кошки, уведите ее, говоритъ врачъ.
   Крукъ выгоняетъ кошку, и она бѣжитъ внизъ, махая своимъ гибкимъ хвостомъ и облизываясь.
   -- Доброй ночи! говоритъ мистеръ Телькингорнъ и возвращается домой къ Аллегоріи и размышленіямъ.
   Новость успѣла уже облетѣть весь околотокъ; обыватели собираются въ группы потолковать о происшествіи. Уличные мальчишки, составляющіе авангардъ любопытныхъ, тѣсно обступаютъ окна мистера Крука. Полисменъ, побывавшій уже наверху, становится у дверей, какъ столпъ благочинія и порядка, и хотя по временамъ снисходительно допускаетъ мальчишекъ приблизиться, по иной разъ взглянетъ такъ грозно, что они такъ и разсыпятся во всѣ стороны, какъ горохъ.
   Мистрисъ Перкинсъ, которая ужъ нѣсколько недѣль не говоритъ съ мистрисъ Ппперъ вслѣдствіе непріятнаго недоразумѣнія, происшедшаго изъ-за того, что юные Перкинсы "потрепали" юныхъ Пиперовъ, теперь пользуется случаемъ возобновить дружескія сношенія съ бывшей пріятельницей.
   Мальчикъ, разносящій напитки въ угловой кофейнѣ, которому часто приходится имѣть дѣло съ пьяными людьми и полицейской частью, спѣшитъ воспользоваться своимъ положеніемъ привилегированнаго лица и вступаетъ въ конфиденціальную бесѣду съ полисменомъ, послѣ чего напускаетъ на себя видъ полнѣйшей неприступности, какъ будто участокъ и жезлъ полисмена ему нипочемъ.
   Обыватели высовываются изъ оконъ и переговариваются черезъ улицу; изъ Ченсери-Лэна прибѣгаютъ развѣдчики узнать, что случилось; второпяхъ они не успѣли захватить шапокъ, но, поглощенные любознательностію, относятся къ этому обстоятельству съ большимъ хладнокровіемъ. Вообще преобладаетъ чувство удовольствія по поводу того, что покойникъ, прежде чѣмъ покончить съ собою, не отправилъ на тотъ свѣтъ мистера Крука, но къ этому удовольствію примѣшивается капелька столь свойственнаго человѣческой природѣ разочарованія, что этого не случилось.
   Среди всѣхъ этихъ треволненій на сцену является приходскій сторожъ.
   Хотя мѣстное населеніе относится вообще съ насмѣшкой къ церковному сторожу, но въ данную минуту онъ пользуется большой популярностью и уваженіемъ, какъ человѣкъ, который увидитъ трупъ.
   Полисменъ считаетъ эту должность нелѣпостью, глупымъ остаткомъ тѣхъ варварскихъ временъ, когда еще существовали ночные сторожа, но пропускаетъ его, какъ неизбѣжное зло, которое надо терпѣть, пока правительство его не уничтожило.
   Напряженіе умовъ достигаетъ высшей степени, изъ устъ въ уста и передается новость, что сторожъ явился и вошелъ къ покойнику.
   Когда сторожъ выходитъ, волненіе, улегшееся было во время его отсутствія, снова растетъ.
   Оказывается, что сторожъ не могъ добиться никакихъ свѣдѣній объ умершемъ для завтрашняго дознанія, не нашелъ никого, кто бы зналъ покойника. Немедленно указываютъ на нѣсколькихъ лицъ, но никто изъ указанныхъ не можетъ сказать ничего новаго.
   Сторожъ сбивается съ толку и окончательно глупѣетъ, когда ему начинаютъ твердить что-нибудь вродѣ того, что вотъ сынъ мистрисъ Гринъ, тоже переписчикъ, отлично зналъ, покойнаго;-- подать его сюда!-- оказывается, что сынъ мистрисъ Гринъ находится на кораблѣ, который три мѣсяца тому назадъ отплылъ въ Китай, и сторожу предлагаютъ отнестись съ нимъ. по телеграфу черезъ лордовъ Адмиралтейства.
   Сторожъ заходитъ въ сосѣднія лавки и квартиры, чтобъ разспросить жильцовъ, и всякій разъ запираетъ за собой двери; это выводитъ изъ себя преслѣдующую его по пятамъ толпу, раздраженную, кромѣ того, его медленностью и глупостью.
   Полисменъ улыбается мальчику изъ кофейной. Въ публикѣ начинаетъ ослабѣвать интересъ и наступаетъ реакція. Тоненькіе дѣтскіе голоса дразнятъ сторожа тѣмъ, что онъ сварилъ, пріютскаго мальчика; пополняются хоромъ отрывки изъ народной пѣсни на этотъ сюжетъ, подтверждающіе, что именно изъ этого мальчика, и ни изъ чего другого, былъ сваренъ бульонъ для Приходскаго Дома Призрѣнія Бѣдныхъ.
   Полисменъ находитъ наконецъ нужнымъ поддержать уваженіе къ властямъ и хватаетъ за шиворотъ запѣвалу, хоръ обращается въ бѣгство; плѣнникъ отпускается на свободу лишь подъ условіемъ, что всѣ они немедленно уберутся и безпорядокъ прекратится. Условіе выполняется добросовѣстно.
   Возбужденіе толпы замираетъ. Безстрастный полисменъ (и въ самомъ дѣлѣ: что ему этотъ случай, эти нѣсколько лишнихъ капель опіума?), безстрастный полисменъ, со своей лоснящейся шляпой, въ несгибаемомъ камзолѣ съ кожаной перевязью" и всѣми остальными атрибутами, тяжелымъ шагомъ продолжаетъ свой обходъ, похлопывая одна о другую ладонями своихъ бѣлыхъ перчатокъ и пріостанавливается на перекресткахъ посмотрѣть, не наклюнулось ли чего-нибудь, вродѣ заблудившагося ребенка или смертоубійства.
   Подъ покровомъ ночи слабоумный сторожъ обходитъ съ повѣстками весь Чевсери-Лэнъ, но въ этихъ повѣсткахъ фамиліи присяжныхъ совершенно перевраны и можно разобрать только фамилію самого сторожа, которая никому не нужна.
   Повѣстки разнесены, свидѣтели увѣдомлены.
   Сторожъ возвращается къ мистеру Круку, куда онъ назначилъ сойтись нѣсколькимъ бѣднякамъ; всѣ они уже въ сборѣ и проведены наверхъ. И теперь здѣсь, въ бѣдномъ жилищѣ труженика, узкіе глаза ставенъ равнодушно смотрятъ, какъ жители здѣшняго міра убираютъ покойника, придаютъ ему послѣдній земной образъ, который принялъ никто, и который кто изъ насъ не приметъ?
   Всю ночь гробъ стоитъ рядомъ со старымъ чемоданомъ, а на кровати лежитъ одинокая фигура человѣка, прожившаго на свѣтѣ сорокъ пять лѣтъ и оставившаго послѣ себя такъ же мало слѣдовъ, какъ заблудившееся дитя.
   На слѣдующій день на дворѣ необыкновенное оживленіе: настоящая ярмарка, какъ выражается мистрисъ Перкинсъ въ дружеской бесѣдѣ съ мистрисъ Пиперъ, превосходнѣйшей женщиной, съ которой она вполнѣ примирилась.
   Коронеръ будетъ производить дознаніе въ залѣ "Солнечнаго Герба", въ той самой, гдѣ два раза въ недѣлю происходятъ музыкальныя собранія; всякій знаетъ, что этими собраніями дирижируетъ "извѣстная знаменитость" и что въ нихъ принимаетъ участіе комическій пѣвецъ, маленькій Свайльсъ, который, какъ гласитъ афиша, надѣется, что друзья соберутся поддержать его первоклассный талантъ.
   Нынче утромъ дѣла "Солнечнаго Герба" идутъ блестящимъ образомъ; даже дѣти, подъ вліяніемъ всеобщаго возбужденія, ощущаютъ какую-то сверхъ-естественную потребность въ подкрѣпленіи силъ, и пирожникъ, примостившійся на этотъ случай на углу улицы, не можетъ не сознаться, что сегодня его пирожки исчезаютъ аки дымъ.
   Сторожъ носится между лавкой мистера Крука и "Солнечнымъ Гербомъ", показывая находящійся въ его распоряженіи предметъ всеобщаго любопытства немногимъ избраннымъ, на чью скромность онъ можетъ положиться, и получая въ видѣ благодарности стаканъ элю или какого-нибудь другого горячительнаго напитка.
   Въ назначенный часъ прибываетъ коронеръ, котораго присяжные давно ждутъ; онъ встрѣченъ стукомъ кеглей, несущимся съ плотно убитой площадки кегельбана, смежной съ залой "Солнечнаго Герба".
   Коронеръ на своемъ вѣку посѣтить больше кабаковъ, чѣмъ послѣдній пьяница; запахъ опилокъ, табачнаго дыма, спирта и пива неразлученъ для него со смертью въ самыхъ ужасныхъ ея видахъ. Сторожъ и хозяинъ трактира вводятъ его въ залу, гдѣ онъ, положивъ шляпу на фортепіано, занимаетъ мѣсто во главѣ длиннаго стола, который составили изъ маленькихъ столиковъ, обильно изукрашенныхъ клейкими кружками отъ безчисленнаго множества перебывавшихъ на нихъ стакановъ и кружекъ.
   За столомъ садится столько присяжныхъ, сколько можетъ помѣститься, остальные стоятъ прислонившись къ фортепіано, или же размѣщаются вокругъ плевальницъ и трубокъ. Надъ головой коронера виситъ желѣзное кольцо -- ручка отъ колокольчика, что придаетъ этому величественному джентльмену такой видъ, какъ будто его сейчасъ повѣсятъ.
   Присяжные вызываются по очереди и пр ою стародавностью своего рада... Человѣкъ, который на двадцатомъ году своей жизни былъ ужъ въ полку офицеромъ, не позволитъ никакимъ сэрамъ Люциферамъ, будь они живые или умершіе, щелкать себя по носу.
   -- И не позволятъ никому щелкать по носу и младшихъ своихъ товарищей -- такъ ли? сказалъ опекунъ мой.
   -- Безъ-сомнѣнія, безъ-сомнѣнія! сказалъ мистеръ Бойтсорнъ, ударивъ его по плечу съ видомъ покровительства, въ которомъ просвѣчивалось что-то серьёзное, хоть онъ и смѣялся.-- Лаврентій Бойтсорнъ всегда за друга горой! Жарндисъ, ты можешь положиться на него. Но кстати о завладѣніи чужою собственностью. Миссъ Клеръ и миссъ Сомерсонъ, я увѣренъ, простятъ меня, что я такъ долго распространялся о такомъ сухомъ предметѣ; нѣтъ ли ко мнѣ, чего-нибудь отъ вашихъ повѣренныхъ, Кенджа и Корбая?
   -- Кажется, ничего нѣтъ, Эсѳирь? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Ничего нѣтъ, добрый опекунъ мой.
   -- Благодарю васъ, возразилъ мастеръ Бойтсорнъ.-- Впрочемъ, мнѣ не было нужды спрашивать у миссъ Сомерсонъ, потому-что при поверхностномъ взглядѣ на нее, каждый можетъ замѣтить ея вниманіе и предусмотрительность. (Они всѣ хотѣли ободрить меня и всѣ ободрили.) Но вотъ причина, по которой я сдѣлалъ этотъ вопросъ: я теперь изъ Линкольншайра и, конечно, не былъ еще въ Лондонѣ, но думалъ, что нѣсколько писемъ на мое имя должны быть присланы сюда. Впрочемъ, вѣроятно, она придутъ завтра.
   Я часто подмѣчала впродолженіе вечера, который прошелъ очень пріятно, что мистеръ Бойтсорнъ съ особеннымъ участіемъ и удовольствіемъ наблюдалъ за Ричардомъ и Адою. Пріятныя черты лица его выражали какую-то нѣжность, когда, сидя около фортепьяно, онъ слушалъ ихъ игру и пѣніе съ напряженнымъ вниманіемъ; ему не было надобности говорить, что онъ любитъ музыку: это выражалось въ каждой чертѣ лица его; наблюдая за нимъ, и не могла удержаться, чтобъ не спросить добраго опекуна моего, съ которымъ мы въ углу, на маленькомъ столикѣ играли въ бекгемонъ, былъ ли мистеръ Ботсорнъ женатъ или нѣтъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- не былъ.
   -- Странно, а онъ похожъ на женатаго.
   -- На чемъ же ты основываешь свое мнѣніе? спросилъ онъ меня съ улыбкой.
   -- Вотъ на чемъ, добрый опекунъ ной, сказала я, не безъ того, чтобъ не покраснѣть немного отъ моего смѣлаго предположенія: -- въ взорахъ его столько нѣжнаго, онъ такъ внимательно-ласковъ къ намъ, и...
   Мастеръ Жарндисъ взглянулъ въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ его старый другъ.
   Я больше не сказала ни слова.
   -- Ты угадала молоденькая старушка, отвѣтилъ онъ: -- однажды, онъ чуть-чуть не женился. Это было давно, очень-давно, и только однажды.
   -- Что жъ, невѣста его умерла?
   -- Нѣтъ... то-есть, да; она умерла для него. Это обстоятельство сдѣлало большое вліяніе на всю его жизнь. Можешь ли ты повѣрить, что его голова и сердце были полны романической страсти?
   -- Могу, добрый опекунъ мой, и легко могу, послѣ того, что вы мнѣ сказали.
   -- Съ-тѣхъ-поръ онъ никогда не былъ тѣмъ, чѣмъ могъ бытъ, говорилъ задумчиво мистеръ Жарндисъ: -- теперь, въ эти преклонныя лѣта, никого нѣтъ возлѣ него, кромѣ его слуги и маленькой желтенькой подруги... Кажется, твой ходъ, душа моя!
   По выраженію лица добраго опекуна моего, я тотчасъ замѣтила, что продолжать разговоръ за этотъ предѣлъ, значитъ поднять вѣтеръ съ востока. Я замолчала. Во мнѣ было возбуждено участіе, но не любопытство. Я немного подумала объ этой старой исторіи ночью, когда будило меня сильное всхрапыванье мистера Бойтсорна, даже пробовала рѣшить трудную задачу: вообразить себѣ старое время и облечь стариковъ въ красоты юности, но всегда засыпала прежде рѣшенія. И мнѣ снились дни моего дѣтства, проведенные въ домѣ моей крестной матери. Не знаю, что это значитъ, только этотъ періодъ моей жизни всего чаще являлся мнѣ во снѣ.
   Съ утренней почтой пришло къ мистеру Бойтсорну письмо отъ мистеровъ Кенджа и Корбая. Они увѣдомляли его, что къ обѣду явится къ нему одинъ изъ ихъ клерковъ. Это было въ самый для меня хлопотливый день, въ который я обыкновенно сводила всѣ счеты, за недѣлю очищала книги и приводила въ возможный порядокъ все свое хозяйство. Мистеръ Жарндисъ, Ричардъ и Ада, желая воспользоваться хорошей погодой, отправились на отдаленную прогулку; я, по причинѣ занятій, осталась дома. Мистеръ Бойтсорнъ поджидалъ клерка изъ конторы Кенджа и Корбая и далъ слово мистеру Жарндису, прійдти къ нимъ на встрѣчу, какъ-только окончитъ дѣла.
   Я была очень-занята: разсматривала книги, подводила итоги, платила и получала деньги, выдавала квитанція и, какъ говорится, сбилась съ ногъ, когда доложили о пріѣздѣ мистера Гуппи. Мнѣ казалось, что это былъ тотъ самый мистеръ Гуппи, который провожалъ меня до почтовой кареты, когда я первый разъ пріѣхала въ Лондонъ, и я очень обрадовалась повидать его, потому-что онъ былъ не чуждъ моему настоящему счастью.
   Когда онъ явился, я едва могла узнать его -- такъ онъ былъ щегольски разодѣтъ. На немъ было совершенно-новое, брусничнаго цвѣта съ искрой, платье; блестящая шляпа, фіолетовыя, лайковыя перчатки, пестрѣйшій галстухъ, цѣлая клумба цвѣтовъ въ петличкѣ и толстое золотое кольцо на мизинцѣ. Ко всему этому отъ него распространялся сильный запахъ медвѣжьяго жира и разныхъ душистыхъ снадобій. Онъ разсматривалъ меня съ такимъ вниманіемъ, которымъ, сказать по правдѣ, я была сконфужена. Я просила его сѣсть. Онъ сѣлъ въ углу, поминутно протягивая и сжимая ноги. Я спрашивала его о дорогѣ, о здоровьи мистера Кенджа и тому подобное, и хоть говорила съ нимъ, несмотря на него, но чувствовала, что взоръ его тяготѣлъ надо мною съ испытующимъ любопытствомъ.
   Привелъ человѣкъ, пригласить его наверхъ къ мистеру Бойтсорну. Мистеръ Гуппи всталъ и раскланялся со мною. Я сказала ему, что къ его возвращенію будетъ здѣсь приготовленъ завтракъ и что мистеръ Жарндисъ просилъ его закусить.
   -- Буду ли я имѣть честь найдти васъ опять здѣсь, миссъ? спросилъ меня мистеръ Гуппи, съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ и держась за дверную ручку.
   На мой утвердительный отвѣтъ онъ пріятно улыбнулся и, раскланявшись еще разъ, пошелъ наверхъ. Находя мистера Гуппи очень-неловкимъ и робкимъ, потому-что онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ сконфуженъ, я думала, что всего лучше дождаться его прихода, снабдить его всѣмъ нужнымъ и оставить самому себѣ. Завтракъ былъ поданъ; но мистеръ Гуппи не являлся. Свиданіе его съ мистеромъ Бойтсорномъ было продолжительное и бурное, какъ мнѣ показалось, потому-что, хоть комната, въ которой они совѣщались, была далеко отъ столовой, но я слышала, какъ повременамъ грозный голосъ Бойтсорна возвышался подобно порывамъ вихря, и разражался взрывами и залпами.
   Наконецъ вернулся и мистеръ Гуппи; онъ, казалось, былъ очень недоволенъ конференціей.
   -- Клянусь, миссъ! сказалъ онъ мнѣ шопотомъ: -- онъ чистый татаринъ!
   -- Пожалуйста, закусите чего-нибудь, сэръ, сказала я.
   Мистеръ Гуппи сѣлъ за столъ и началъ судорожнымъ образомъ натачивать ножикъ на вилкѣ, между-тѣмъ, продолжалъ смотрѣть на меня (что я чувствовала, не подымая глазъ) съ тѣмъ же страннымъ настойчивымъ любопытствомъ. Точенье продолжалось такъ долго, что я, наконецъ, сочла своею обязанностью взглянуть на него, чтобъ по-крайней-мѣрѣ, снять съ него тотъ заговоръ, подъ вліяніемъ котораго натачиваніе ножа никогда не кончилось бы.
   Только-что я подвала глаза, онъ тотчасъ же обернулся къ ростбифу и началъ его рѣзать.
   -- Позвольте отрѣзать, миссъ? Вы, вѣрно, скушаете кусочекъ?
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчала я.
   -- Ужели вы ничего не хотите, миссъ? сказалъ мистеръ Гуппи, выпивъ залпомъ стаканъ вина.
   -- Ничего не хочу, благодарю васъ, сказала я: -- я поджидала васъ для-того только, чтобъ узнать, не нужно ли вамъ чего-нибудь. Скажите, можетъ-быть, вамъ еще чего-нибудь угодно?
   -- Нѣтъ-съ, вы слишкомъ-внимательны миссъ. Мнѣ ничего не надо. Здѣсь все, что нужно; да, все... впрочемъ, я... я... конечно я не смѣю... я... я никогда... и онъ выпилъ два стакана вина, одинъ за другимъ.
   Я подумала, что лучше сдѣлаю, если уйду.
   -- Прошу прощенья, миссъ? сказалъ мистеръ Гуппи, вставъ съ мѣста, когда замѣтилъ, что я встала и иду въ другую комнату.-- Прошу прощенья. Позвольте мнѣ имѣть счастіе... еще одну минуту... мнѣ нужно сообщить вамъ секретно.
   Не зная, что отвѣчать, я сѣла снова.
   -- Не пугайтесь, миссъ... тутъ нѣтъ ничего... ей-Богу, нѣтъ ничего... говорилъ мистеръ Гуппи, придвинувъ боязливо кресло къ тому столику, за которымъ я сидѣла.-- Одно прошеніе... а о чемъ, тому слѣдуютъ пункты:
   -- Я, право, не понимаю, что вы говорите? спросила я съ удивленіемъ.
   -- Такъ, ничего... Это судейскій терминъ, миссъ. Вы вѣдь не осмѣете меня, не погубите меня, не только въ глазахъ Кенджа и Корбая, но ни въ чьихъ глазахъ? Если разговоръ нашъ кончится ничѣмъ, я остаюсь тѣмъ же, чѣмъ былъ: я не поврежу ни карьерѣ своей, ни своимъ предначертаніямъ, словомъ: все останется только между нами?
   -- Это ставитъ меня въ-тупикъ, сэръ, сказала я: -- я никакъ не могу вообразить себѣ, что вы можете сообщить мнѣ въ тайнѣ, мнѣ, которую вы видѣли только однажды въ жизни; но во всякомъ случаѣ, я не соглашусь ни подъ какимъ видомъ сдѣлать вамъ вредъ или зло.
   -- Благодарю васъ, миссъ. Я вамъ вѣрю -- съ меня этого достаточно.
   Впродолженіе этого времени мистеръ Гуппи то полировалъ лобъ свой носовымъ платкомъ, то сильно натиралъ ладони одну о другую.
   -- Позвольте, миссъ... выпью еще стаканъ вина... это, я думаю, поможетъ... а то, знаете ли, въ горлѣ колъ-коломъ... все буду останавливаться... Это будетъ обоимъ намъ непріятно.
   Онъ выпилъ стаканъ и вернулся опять. Я, пользуясь этимъ временемъ, отодвинулась какъ можно дальше за свой столикъ.
   -- Не позволите ли, миссъ, предложить вамъ стаканчикъ вина? сказалъ мистеръ Гуппи, замѣтно-освѣженный.
   -- Нѣтъ, благодарю, отвѣчала я.
   -- Ни даже полстакана? говорилъ мистеръ Гуппи: -- ни четверть стакана? Нѣтъ! Такъ къ дѣлу: мое настоящее жалованье, миссъ Сомерсонъ, въ конторѣ Кенджа и Корбая, два фунта стерлинговъ въ недѣлю. Когда я первый разъ имѣлъ счастіе видѣть васъ, оно, то-есть мое жалованье простиралось только до одного фунта стерлинговъ и пятнадцати шиллинговъ и стояло на этой точкѣ долгое время. Потомъ оно увеличилось пятью шиллингами, и мнѣ обѣщано увеличить его еще пятью шиллингами по истеченіи, отъ нынѣшняго числа, двѣнадцати мѣсяцевъ, то-есть года. Родительница моя имѣетъ небольшую собственность, и видѣ пожизненнаго дохода, которымъ живетъ, хотя безъ большихъ претензій, но независимо, въ Старой Причальной Улицѣ. Она обладаетъ и высшей степени свойствомъ быть свекровью. Она ни во что не вмѣшивается, любитъ тишину и спокойствіе и кроткаго нрава. Правда, она имѣетъ нѣкоторыя слабости -- да кто же ихъ я не имѣетъ? Однако жъ, никогда не выказываетъ ихъ при гостяхъ: когда бываютъ гости, вы можете смѣло оставятъ у нея на рукахъ все вино, водку, настойки -- ничего не тронетъ. Ну, безъ гостей, другое дѣло -- опять скажу: кто Богу не грѣшенъ?
   Мой собственный уголокъ, миссъ, на Пентонской Площади, въ Пейтанвильскомъ Переулкѣ. Глухо, очень-глухо; но весело. Открытое поле. Воздухъ чистъ и здоровъ... Миссъ Сомерсонъ!... миссъ Сомерсонъ!.. Я... я обожаю васъ. Будьте такъ милостивы, позвольте мнѣ (какъ мы обыкновенно говоримъ) сдѣлать поясненія... предложить вамъ себя... то-есть руку и сердце!
   Мистеръ Гуппи въ-заключеніе упалъ на колѣни; я была въ безопасности за столомъ но все-таки очень испугалась.
   -- Встаньте, сэръ, сейчасъ же, сказала я: -- и покончите эту каррикатурную сцену, иначе я измѣню данному обѣщанію и позвоню.
   -- Выслушайте меня, миссъ! говорилъ мистеръ Гуппи, подыми ко мнѣ руки.
   -- Я не могу больше слушать ни одного слова, сэръ, отвѣчала и: -- если вы тотчасъ же не встанете и не сядете за столъ.
   Онъ жалобно посмотрѣлъ на меня, но послушался: всталъ съ колѣнъ и сѣлъ на свое мѣсто.
   -- Какая злая насмѣшка! сказалъ онъ, положа руку на сердце и меланхолически кивая мнѣ черезъ столъ головою. Въ такую минуту сидѣть за говядиной! Нѣтъ, миссъ, съ души мутитъ смотрѣть на говядину въ такую минуту!
   -- Кончайте, говорила я: -- я дала слово васъ выслушать. Извольте же кончать.
   -- Я кончу, миссъ, сейчасъ же кончу; какъ сильно уваженіе и чувство любви къ вамъ, такъ велико и мое послушаніе. Вотъ конецъ; я бы желалъ тебя, сокровище коего сердца, назвать своею, передъ алтаремъ Предвѣчнаго!...
   -- Это совершенно-невозможно, шагала я: -- нечего и говорить!
   -- Я знаю, говорю мистеръ Гуппи, наклоняясь надъ соусомъ и смотря на меня тѣмъ же испытующимъ взглядомъ, какъ прежде; я чувствовала, что онъ на меня смотрѣлъ, хотя сама не смотрѣла на него: -- я знаю, что, смотря съ свѣтской точки зрѣнія, предложеніе мое во всѣхъ отношеніяхъ -- ничтожное предложеніе. Но, миссъ Сомерсонъ! ангелъ!.. Ахъ, нѣтъ, ради Бога не звоните! Я былъ воспитанъ въ жесткой школѣ, изучалъ людей съ различнымъ характеромъ. Хотя еще я молодъ, во я извѣдалъ жизнь, видалъ коловратность счастія. Благословляемый вашею рукою, сколько бы я нашелъ силъ упрочить ваше благосостояніе, усладить вашу жизнь. Чему бы я не выучился, ободряемый вами. Конечно, я теперь ничего не знаю; но сколько бы я могъ знать подъ вліяніемъ вашей довѣренности, вашей любви.
   Я сказала ему, что всякое упрочиваніе моего благосостоянія такъ же нелѣпо, какъ его собственное упрочиваніе въ моемъ сердце, и что онъ долженъ вонять, что ему слѣдуетъ теперь удалиться, куда онъ только захочетъ.
   -- Жестокая дѣвушка! сказалъ мистеръ Гуппи: -- еще одно слово... Я думаю, ты замѣтила, какъ я былъ пораженъ твоею красотою ужъ въ тотъ день, когда ожидалъ тебя близь гостинницы Случайнаго Продавца! Я думаю, ты могла замѣтить, что только уваженіе къ твоей красотѣ заставило меня откинуть передъ тобой ступеньки извощичьей кареты! Съ-тѣхъ-поръ, жестокая, образъ твой навѣки врѣзался въ груди моей! Какъ часто вечеромъ ходилъ я взадъ и впередъ, подъ окнами дома мистриссъ Желлиби, съ тѣмъ только, чтобъ взглянуть на кирпичныя стѣны, защищавшія тебя отъ ночной прохлады. Если я говорилъ о желанія упрочить твое благосостояніе, такъ помни, что въ основѣ чувствъ моихъ, въ основѣ моихъ помышленій, была одна, только одна любовь къ тебѣ.
   -- Мнѣ бы очень было прискорбно, мистеръ Гуппи, сказала я, привставъ и взявъ за шнурокъ звонка: -- причинить вамъ или кому бы то ни было, негодованіе за благородное чувство, выраженное хотя и грубо, но откровенно. Если вы въ-самомъ-дѣлѣ, хотя дурно я неумѣстно, желали высказать мнѣ то доброе мнѣніе, которое вы имѣете обо мнѣ, то я, во всякомъ случаѣ, считаю своимъ долгомъ благодарить васъ. Знайте, что нѣтъ причины мнѣ быть тщеславной и я вовсе не тщеславна. Я надѣюсь, прибавила я (право, не знаю зачѣмъ), что вы теперь отправитесь въ Лондонъ я займетесь такъ же прилежно дѣлами конторы Кенджа и Корбая, какъ-будто на васъ и не находило такого безумнаго припадка.
   -- Еще полминуты, миссъ! воскликнулъ мистеръ Гуппи, умоляя меня не звонить: -- все, что было, не будетъ имѣть огласи?
   -- Я никому не скажу ни слова, если вы сами не вынудите меня впослѣдствіи.
   -- Еще четверть минуты массъ! Если, а случаѣ, выбудете смотрѣть благосклоннѣе: когда бы это на было, куда бы я ни былъ заброшенъ судьбою -- это все-равно -- чувства мои не измѣнятся, въ-отношеніи того, что я для васъ готовъ сдѣлать. Помните: мистеръ Гуппи, нумеръ восемьдесятъ-седьмое, Пентонская Площадь; если же переѣхалъ, или умеръ, или что-нибудь въ этомъ родѣ, мистриссъ Гуппи, нумеръ триста-второй, Старая Причальная улица!
   Я позвонила, вошелъ слуга, мистеръ Гуппи положилъ карточку свою на столъ, и сдѣлавъ отчаянный поклонъ, удалился. Поднявъ глаза на него, я встрѣтила его взоръ, печальный и грустный.
   Я еще съ часъ, или болѣе, провозилась съ записными книгами и повѣркою счетовъ. Наконецъ, покончивъ дѣла, я прибрала свой письменный столъ, и была такъ спокойна и весела, и думала, что забыла утреннее приключеніе. Но, придя наверхъ, въ свою комнату, я, къ удивленію моему, начала смѣяться противъ воли, еще и большему удивленію, начала потомъ плакать. Словомъ: я пришла въ такое раздражительное состояніе, въ какомъ не была и тогда, когда повѣряла свои тайны доброй, старой куколкѣ, зарытой давно ужъ подъ деревомъ, въ саду.
   

ГЛАВА X.
Адвокатскій писецъ.

   На восточномъ углу Канцлерскаго Переулка или, лучше сказать, на Стряпномъ Подворьѣ въ Канцелярской Улицѣ, мистеръ Снегсби, продавецъ канцелярскихъ принадлежностей, ведетъ свой торгъ на законномъ основанія. Подъ сѣнью Стряпнаго Подворья, гдѣ во всякое время тѣнь, мистеръ Снегсби развиваетъ свою дѣятельность во всѣхъ родахъ и формахъ, составляющихъ матеріальную и, слѣдовательно, невинную часть судейскихъ дѣлъ и процесовъ. Тутъ у него кожи и свертки пергамена; бумага разнаго формата, цвѣта и достоинства: стопы въ листъ, въ поллиста, въ четвертку, осьмушку; однѣ бѣлыя, другія сѣрыя, синія, сѣрожелтыя; гладкія, шероховатыя, проникающія; тутъ у него и гербовая бумага и палочки для перьевъ, и перья стальныя и гусиныя; чернила, песокъ, резина, карандаши, сургучъ и облатки; тутъ у него и красныя тесемки, и зеленый шелкъ, и карманныя книжки, альманахи, дневники и адресъ-календари, ящички, линейки, чернильницы и стеклянныя и свинцовыя; ножи, ножечки, ножницы и множество канцелярскихъ инструментовъ -- всего не перескажешь! Словомъ: мистеръ Снегсби, окончивъ курсъ своей науки, то-есть, переставъ быть подмастерьемъ, сталъ торговать подъ одною фирмою съ хозяиномъ своимъ, мистеромъ Пифферомъ. По этому поводу на Стряпномъ Подворьѣ совершился нѣкотораго рода переворотъ. Масляной краской свѣжо было написано: "Пифферъ и Снегсби", на томъ мѣстѣ, гдѣ прежде плохо виднѣлось единственное, давно-извѣстное имя Пифферъ, которое едва можно было разобрать, потому-что дымъ, народный лондонскій плющъ, густо обвился не только около вывѣски Пиффера, но и вокругъ всей его лавки, и закрывалъ ея родословное древо.
   Но не видать Пиффера на Стряпномъ Подворьѣ. Никто здѣсь не ожидаетъ его прихода. Ужъ съ четверть вѣка лежитъ онъ на кладбищѣ, въ Гольборнской Улицѣ, и цѣлый день и полъ-ночи рыщетъ надъ его головою сотня вагоновъ и каретъ, какъ страшный драконъ. И не вѣдаетъ никто, пользуется ли когда онъ дремотою этого дракона, чтобъ выйдти изъ преисподней и подышать свѣжимъ воздухомъ Стряпнаго Подворья, пока пронзительный голосъ безжалостнаго пѣтуха, засѣдающаго въ подвалѣ маленькой молочной лавки, въ Канцелярской Улицѣ (интересно бы знать понятіе пѣтуха о разсвѣтѣ! не думаю, чтобъ онъ могъ изучить что-нибудь своимъ опытомъ и наблюденіемъ), не прокричатъ ему обратнаго марша. И если въ-самомъ-дѣлѣ приходитъ Пифферъ взглянуть на Стряпное Подворье подъ сумракомъ ночи, чего не можетъ, конечно, отрицать ни одинъ изъ торговцевъ канцелярскими принадлежностями, то онъ приходитъ невидимо и никому отъ прихода его ни жарко, ни холодно.
   При жизни его и во время ученья Снегсби, продолжавшагося цѣлыя семь лѣтъ, съ Пифферомъ, совершенствуясь на томъ же торговомъ поприщѣ, жила племянница, короткорослая, крикливая племянница, немного поджарая въ груди, неловко сплюснутая, съ птичьимъ носомъ, такъ заостреннымъ на концѣ, какъ веретено. Кумушки Страннаго Потери поговаривали, что покойная мать этой племянницы, ослѣпленная родительскою любовью, желала довести до совершенства неуклюжій станъ своей дочки, и съ этой цѣлью, уперевшись материнскими ногами въ кроватныя ножки, для большой устойчивости, затягивала ее ежедневно въ шнуровку съ силою, способною внушить привычку держаться прямо и величественно. Кромѣ наружныхъ средствъ, употреблялись и внутреннія, съ такою же энергіей: она вливала съ въ горло цѣлыми стаканами уксусъ и лимонный сокъ, и эти соединенныя кислоты, какъ говорили кумушки, утонили и заострили носъ и окислили ея характеръ. Хотя эта молва и была всеобщая, но она или не достигала до ушей молодые Снегсби, или не производила на него никакого впечатлѣнія, такъ-что онъ, достигнувъ мужскаго возраста, завладѣлъ драгоцѣннымъ предметомъ этой молвы, и такимъ образомъ за разъ вступилъ съ мистеромъ Пифферомъ въ двойственныя связи: родства и товарищества. Теперь, на Странномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ, мистеръ Снегсби и племянница соединены брачными узами, и племянница до-сихъ-поръ гордится своимъ станомъ, который, хотя о вкусахъ спорить нельзя, но надо сказать правду, такъ тонокъ, какъ спичка.
   Эта парочка составляетъ, какъ думаютъ сосѣди, единъ голосъ. Этотъ голосъ, который единственно выходитъ устами мистриссъ Снегсби, частенько раздается по Стряпному Подворью. И если мистеръ Снегсби не выражается въ этихъ сладкозвучныхъ тонахъ, издающихся изъ груди мистриссъ Снегсби, значить, онъ не выражается никогда. Онъ больше ничего, какъ смиренный, плѣшивый, боязливый человѣчекъ, съ лоснящейся головой и щетиновиднымъ клочкомъ черныхъ волосъ на затылкѣ. Имѣетъ сильное поползновеніе къ спокойствію и тучности. Когда онъ стоитъ у двери на Странномъ Подворьѣ, въ темъ сѣромъ рабочемъ сюртукѣ, съ нарукавниками изъ чернаго каленкора и смотритъ на облака, или стоятъ позади своей конторки, въ своей темной лавкѣ, съ тяжелою линейкою, размѣривая и обрѣзая овечьи шкурки, съ пособіемъ своихъ двухъ подмастерьевъ, онъ кажется совершенно-спокойнымъ и смиреннымъ человѣкомъ. Изъ-подъ его ногъ, въ такое время, вырываются часто стоны и жалобы, какъ изъ преисподней неспокойнаго духа, и можетъ-битъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, когда эти стоны достигаютъ самыхъ высокихъ нотъ, мистеръ Снегсби рѣшается сказать своимъ подмастерьямъ:
   -- Кажется, жена моя моетъ голову Криксѣ!
   Это прозвище, которое произнесъ мистеръ Снегсби, служило поводомъ поострить краснобаямъ Страннаго Подворья: они говорили, что Крикса настоящее имя для мистриссъ Снегсби: оно бы выразило совершенно-правильно ея характеръ, бурный и крикливый. Это прозвище -- собственность, и притомъ единственная собственность, за исключеніемъ пятидесяти шиллинговъ годоваго дохода и очень-маленькаго, плохо-наполненнаго сундучка плохимъ платьемъ сухопарой дѣвки, взятой изъ благотворительнаго пріюта (думаютъ, что ея настоящее имя Августа).
   Крикса хотя была воспитана въ Тутингѣ благотворительною рукою и, слѣдовательно, развивалась при благопріятныхъ обстоятельствахъ, однакожъ страдала припадками, происхожденіе которыхъ благотворительный пріютъ не могъ объяснить.
   Крикса дѣвка, собственно говоря, лѣтъ двадцати-трехъ, много, четырехъ, но на лицо кажется по-крайней-мѣрѣ десятью годами старше. Она, вслѣдствіе необъяснимыхъ припадковъ, ходить въ наймы по дешевой цѣнѣ, и такъ боится, чтобъ ее снова не отправили въ благотворительный пріютъ, что, кромѣ того времени, въ которое ее находятъ головою или въ ведрѣ, или въ ушатѣ, или въ лоханкѣ, или подъ столомъ, или вообще въ какомъ-нибудь мѣстѣ, близь котораго она находилась во время припадка -- она всегда за работой. Она служитъ утѣшеніемъ родителямъ и опекунамъ подмастерьевъ: они видятъ ясно, что Крикса не подаетъ надежды на внушеніе нѣжныхъ чувствъ въ неопытныя сердца юношей. Съ утѣшеніемъ смотритъ на нее мистриссъ Снегсби: она можетъ всегда и за все къ ней придраться, всегда и за все ее выбранить. Съ утѣшеніемъ смотритъ на нее и мистеръ Снегсби, который думаетъ, что держать ее, значитъ дѣлать доброе дѣло. Въ глазахъ Криксы помѣщеніе продавца канцелярскихъ принадлежностей есть храмъ красоты и роскоши. Она считаетъ маленькую гостиную наверху, которая, такъ сказать, всегда въ папильйоткахъ и въ фартукѣ, то-есть всѣ украшающія ее бронзовыя вещицы завернуты въ бумажки, а мебель подъ чехлами, за самый фешонэбльный будуаръ во всей подлунной. Видъ изъ оковъ съ одной стороны на Стряпное Подворье (а если высунуться немножко изъ окна, то и на Канцелярскую Улицу), съ другой -- на задній дворъ помощника шерифа Коавинса, казался ей картиной неподражаемой красоты. Множество портретовъ, сдѣланныхъ масляною краскою, портретовъ, изображающихъ мистера Снегсби, смотрящимъ на мистриссъ Снегсби, И мистриссъ Снегсби, смотрящею на мистера Снегсби, были въ глазахъ ея произведеніемъ кисти Рафаэля, или Тиціана.
   Мистеръ Снегсби предоставляетъ все, что не входитъ въ техническія мистерія его занятій, мистриссъ Снегсби. Она распоряжается деньгами, бранится съ сборщиками податей, слѣдитъ за мыслями мистера Снегсби и, безъ всякой отвѣтственности, подаетъ къ столу только то, что ей вздувается. Потому-то всѣ женщины, по той и по другой сторонѣ Канцелярскаго Переулка, даже дальше, по всей Гольборнской Улицѣ, смотрятъ на нее вообще, какъ на спасительный штандартъ, такъ-что, если гдѣ-нибудь у нихъ случается крупная семейная размолвка, или вооруженные переговоры, то онѣ говорятъ мужьямъ, чтобъ тѣ сравнили положеніе ихъ, то-есть женъ, съ положеніемъ мистриссъ Снегсби, и буйность ихъ, то-есть мужей, съ кротостью мистера Снегсби. Молва, которая, подобно летучей мьши, летаетъ постоянно около Стряпнаго Подворья и садится на окно каждаго-дома, говорятъ, что мистриссъ Снегсби ревнива, имѣетъ пылкій характеръ, и что мистеръ Снегсби часто подвергается ея инквизиторской власти. Въ эти моменты онъ убѣгаетъ изъ дома, иногда безъ шляпы, и оказываетъ, вообще говоря, храбрость мыши. Странно, но замѣчено, что женщины, которыя ставятъ мистера Снегсби какъ блистательный примѣръ заносчивымъ мужьямъ своимъ, смотрятъ на вето, въ-дѣйствительности, съ нѣкотораго рода презрѣніемъ. Въ-особенности одна дама, мужа которой сильно подозрѣваютъ въ томъ, что онъ пробовалъ не разъ на ея спинѣ употреблять свой дождевой зонтикъ, въ качествѣ исправительнаго орудія, считаетъ его самымъ ничтожнымъ существомъ.
   Впрочемъ, быть-можетъ, эти неясные слухи происходятъ оттого, что мистеръ Снегсби человѣкъ, въ нѣкоторомъ родѣ, мечтательной и поэтической натуры. Онъ любитъ, напримѣръ, въ лѣтнее время прогуляться къ гостинницѣ Желѣзная Скоба и наблюдать, какъ порхаютъ воробьи и какъ шелестятъ листья деревьевъ. Любятъ въ воскресный день послѣ обѣда пройдтись на Архивный Дворъ и раздумать (когда онъ въ хорошемъ расположеніи духа), что было нѣкогда доброе, старое время, но что теперь, онъ готовъ поклясться, можно найдти одинъ или два каменные гроба подъ этой часовней, если только разрыть землю. Онъ баловалъ свое воображеніе, размышляя о многихъ канцлерахъ, вицеканцлерахъ, ассесорахъ и архиваріусахъ, находящихся на томъ свѣтѣ, и получалъ такой смакъ къ сельской жизни, разсказывая своимъ двумъ подмастерьямъ, какъ онъ слыхивалъ, что въ-старину вмѣсто Гольборнской Улицы протекалъ ручей, свѣтлый, какъ кристаллъ, и что на мѣстѣ троттуаровъ были прямыя тропинки, ведущія въ зеленые луга -- получалъ такой смакъ къ сельской жизни, что не хотѣлъ оставаться здѣсь.
   День клонятся къ концу; газъ засвѣщается, но свѣтитъ еще невполнѣ-ярко, потому-что невполнѣ-темно. Мистеръ Снегсби стоитъ у двери своей лавки и наблюдаетъ за облаками. Смотритъ, какъ запоздалая ворона летитъ на западъ, черезъ Странное Подворье. Она перелетаетъ Канцелярскій Переулокъ, Садъ Линкольнской Палаты и направляетъ полетъ свой въ ея полямъ.
   Здѣсь, въ огромномъ домѣ, который былъ прежде дворцомъ, живетъ мистеръ Телькингорнъ. Покои раздѣлены и отдаются въ наемъ, и въ этихъ остаткахъ прежняго величія гнѣздятся теперь адвокаты, какъ черви въ зернѣ орѣха; но обширныя лѣстницы, корридоры и переднія остались еще и понынѣ, остались даже разрисованные плафоны, гдѣ аллегорія, въ римскомъ шлемѣ и въ лазуревыхъ покровахъ, лежитъ посреди цвѣтовъ, облаковъ и толстоногихъ мальчиковъ, и причиняетъ зрителю головную боль, какъ это, кажется, бываетъ со всѣми аллегоріями, болѣе или менѣе. Здѣсь, посреди множества сундуковъ съ надписью древнихъ фамилій, сидитъ мистеръ Телькингорнъ, если не находится безмолвно въ какомъ-нибудь сельскомъ домѣ, гдѣ свѣтскіе люди умираютъ съ тоски. Сегодня онъ дома: сидитъ за своимъ столомъ. Старой школы, старая устрица, которую никто не можетъ открыть.
   Какимъ кажется онъ, такимъ кажется и кабинетъ его, при сумракѣ сегодняшняго вечера: ржавымъ, устарѣлымъ, ускользающимъ отъ наблюденія, молчаливымъ. Тяжелые на подъемъ, широкоспинные, старинные краснаго дерева стулья, съ подушками, набитыми конскимъ волосомъ, старые тонконогіе столы, покрытые пыльнымъ сукномъ, гравюры, изображающія портреты лордовъ послѣдней или предпослѣдней генераціи, окружаютъ его. Темнаго цвѣта, толстый турецкій коверъ покрываетъ полъ кабинета, и двѣ свѣчки, въ старинныхъ, серебряныхъ подсвѣчникахъ, мало освѣщаютъ обширную комнату. Заглавія книгъ глубоко вдавлены въ переплетъ корешка; на всемъ, гдѣ только можно, виситъ замокъ; нигдѣ не видать ключа. Мало бумагъ видно на столѣ. Около него лежитъ нѣсколько рукописей, но онъ не обращаетъ на нихъ вниманія. Онъ тихо и медленно выработываетъ какую-то несозрѣвшую идею въ мозгу, вертя чернильницу и два обломка сургуча. Вотъ красный сургучъ, вотъ черный. Нѣтъ, все это не то! мистеръ Телькингорнъ, опять ихъ мѣшаетъ и начинаетъ снова работу.
   Здѣсь, подъ расписными плафонами, гдѣ карапузая аллегорія таращитъ глаза на его хитросплетенія, какъ-будто желая броситься на него, а онъ, между-тѣмъ, не обращаетъ на нее никакого вниманія, мистеръ Телькингорнъ имѣетъ за-разъ и квартиру и контору. Онъ не держитъ большой прислуги; при немъ находится только одинъ человѣкъ, среднихъ лѣтъ, обыкновенно съ потертыми локтями; онъ всегда сидитъ за высокой перегородкой въ сѣняхъ и рѣдко заваленъ работой. Мистеръ Телькингорнъ идетъ не простой дорогой. Писарей ему ненужно. Онъ большой резервуаръ тайнъ и не позволитъ открыть въ себѣ крана. Кліенты его нуждаются въ немъ: онъ для нихъ все и во всемъ. Бумаги, которыя онъ хочетъ, чтобъ были написаны, пишутся спеціальнымъ адвокатомъ Темпля по таинственнымъ наставленіямъ; чистыя копіи, которыя онъ требуетъ, пишутся лучшими писцами, и онъ не заботится о платѣ. Человѣкъ среднихъ лѣтъ, сидящій за перегородкой, едва-ли знаетъ столько о дѣлахъ палатъ, сколько можетъ знать мусорщикъ Гольборнской Улицы.
   Кусокъ краснаго сургуча, кусокъ чернаго сургуча, крышечка съ чернильницы, крышечка съ другой чернильницы, маленькій ящикъ для песку... Такъ! Ты въ середину, ты справа, ты слѣва. Эта мысль должна быть выработана или сегодня, или никогда... Сегодня! Мистеръ Телькингорнъ встаетъ, поправляетъ очки, надѣваетъ шляпу, кладетъ рукописи въ карманъ, выходитъ, говоритъ человѣку среднихъ лѣтъ, съ проношенными локтями: "Я скоро буду назадъ". Рѣдко говоритъ онъ ему что-нибудь яснѣе.
   Мистеръ Телькингорнъ идетъ туда, откуда летѣла ворона, несовсѣмъ, можетъ-быть, туда, но почти туда, на Стряпное Подворье въ Канцелярскую Улицу, гдѣ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, исполняетъ всѣ заказы по письменной части съ надлежащею акуратностью; принимаетъ для копій и переписки акты, бумаги и проч., и проч., и проч.
   Часовъ пять или шесть пополудни -- и пары теплаго чая наполняютъ воздухъ Стряпнаго Подворья бальзамическимъ благоуханіемъ. Они клубятся и около двери въ лавку мистера Снегсби. Здѣсь время идетъ не такъ, какъ въ другомъ мѣстѣ: здѣсь обѣдаютъ въ началѣ втораго; а въ половинѣ десятаго ужинаютъ. Мистеръ Снегсби былъ ужъ на походѣ въ подземельныя области для воспріятія чаю, когда, выглянувъ изъ двери, увидѣлъ запоздалую ворону.
   -- Хозяинъ дома?
   Крикса наблюдаетъ за лавкой, потому-что подмастерья пьютъ въ кухнѣ чай съ мистеромъ и съ мистриссъ Снегсби, а слѣдовательно, двѣ дочки портнаго, причесывающіяся передъ двумя зеркалами, поставленными на два окна втораго этажа противоположнаго дома, тщетно думаютъ возбудить разсѣянность въ молодыхъ подмастерьяхъ; онѣ пробуждаютъ только безкорыстное удивленіе Криксы, которой волосы не расли, не растутъ и, сказать по правдѣ, никогда расти не будутъ -- возбуждаютъ удивленіе къ густымъ кудрямъ своимъ.
   -- Хозяинъ дома? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Хозяинъ дома, и Крикса хочетъ позвать его. Она исчезаетъ быстро, потому-что рада уйдти изъ лавки, на которую, хотя и смотритъ съ уваженіемъ, однако не безъ примѣси страха; она видитъ въ ней депо страшныхъ орудій юриспруденческихъ пытокъ -- мѣсто, въ которое не слѣдуетъ, собственно говоря, входитъ, когда зажженъ газъ.
   Является мистеръ Снегсби, жирный, согрѣтый чаемъ, лоснящійся и жующій. Онъ кладетъ на прилавокъ кусокъ хлѣба съ масломъ и говоритъ:
   -- Статочное ли дѣло! мастеръ Телькингорнъ!
   -- Пару словъ, Снегсби!
   -- Къ вашимъ услугамъ, сэръ! Зачѣмъ это вы безпокоились сами? Вамъ бы прислать за мною вашего слугу. Покорно прошу войдите сюда, за прилавокъ!
   Снегсби просіялъ въ одну минуту.
   Комната за прилавкомъ, сильно пропитанная запахомъ пергамена, была вмѣстѣ и складомъ товаровъ, и конторой, и бюро.
   Мистеръ Телькингорнъ сѣлъ на стулъ, спиною къ письменному столу.
   -- Дѣло Жарндисовъ? Снегсби.
   -- Слушаю, сэръ.
   Мистеръ Снегсби, отвернулъ рожокъ газа и кашлянулъ въ руку, въ знакъ скромной надежды на награду. Мистеръ Снегсби, будучи робкимъ человѣчкомъ, мастеръ кашлять на всѣ тоны и такимъ образомъ замѣнять слова.
   -- Вы переписывали для меня, въ послѣднее время, нѣсколько объясненій по этому дѣлу?
   -- Да, сэръ, мы переписывали.
   -- Копія одного изъ нихъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, опустивъ беззаботно руку (о тонкая, невскрываемая устрица старой школы!) въ фальшивый карманъ своего сюртука:-- писана особеннымъ почеркомъ, который мнѣ нравится. Такъ вотъ, проходя случайно мимо и имѣя эту копію при себѣ, я я хотѣлъ спросить васъ... ахъ, ошибся! ее со мной нѣтъ... впрочемъ, ничего... когда-нибудь въ другое время... А, вотъ она! Такъ я хотѣлъ спросить васъ, кто это переписывалъ?
   -- Кто это переписывалъ, сэръ? сказалъ мистеръ Снегсби, взявъ рукопись и положивъ ее на столъ, причемъ онъ перебиралъ листы съ такимъ крученьемъ и сученьемъ лѣвою рукою, какое только свойственно поставщикамъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Это писано на сторонѣ, сэръ, говорилъ мистеръ Снегсби: -- мы тогда много заказали на сторонѣ работы. Дайте только взглянутъ въ книгу и я тотчасъ же скажу вамъ, сэръ, кто это переписывалъ.
   Мистеръ Снегсби снимаетъ книгу со шкапа, по дорогѣ кусаетъ хлѣбъ съ масломъ, который, кажется, нейдетъ ужъ въ горло, осматриваетъ рукопись съ одной стороны, ведетъ указательнымъ пальцемъ правой руки по открытой страницѣ книги и читаетъ:
   "Жьюби, Пеккеръ, Жарндисъ..."
   -- Жарндисъ! Вотъ оно, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби.-- Такъ и есть! я теперь вспомнилъ. Мы точно отдавали на сторону, сэръ, писцу, который живетъ какъ-разъ тутъ, по той сторонѣ переулка.
   Мистеръ Телькингорнъ видѣлъ запись въ книгѣ, и прежде продавца канцелярскихъ принадлежностей успѣлъ прочесть и имя Жарндиса, и имя писца.
   -- Какъ! его зовутъ Немо? сказалъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Неио, сэръ. Вотъ онъ. Сорокъ-два листа. Отданы въ среду въ восемь часовъ вечера. Принесены въ четверкъ, утромъ, въ десять часовъ.
   -- Немо! повторилъ мистрисъ Телькингорнъ: -- nemo значитъ полатыни -- никто.
   -- Вѣрно, поанглійски, немо значитъ кто-нибудь, сэръ, прибавилъ мистеръ Снегсби и прокашлялся своимъ смиреннымъ кашлемъ.-- Вѣрно, это ужъ такое имя. Вотъ посмотрите, сэръ: сорокъ-два листа. Выданы въ среду въ восемь часовъ вечера. Возвращены въ четверкъ, въ девять съ половиною часовъ утра.
   Зрачокъ мистера Снегсби замѣчаетъ голову мистриссъ Снегсби, которая высовывается изъ-за двери съ тѣмъ, чтобъ провѣдать, что значитъ бѣгство ея мужа отъ чая. Мистеръ Снегсби производитъ пояснительное кашлянье въ видѣ сигнала: -- не безпокойся, моя милая, тутъ дѣльцо!
   -- Въ девять съ половиною часовъ, сэръ, повторяетъ мистеръ Снегсби.-- Наши канцелярскіе писаря, которые живутъ работою поштучно, странный народъ. Можетъ-быть, это и не его имя, только онъ извѣстенъ подъ этимъ именемъ. Помнится, сэръ, что онъ, даже печатно, объявлялъ себя подъ этимъ именемъ и въ Правленіи, и въ Королевскомъ Судѣ, и въ Палатѣ Судей. Вѣдь вы знаете, сэръ, какого рода тамъ письмо? Работы много!
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ сквозь маленькое окно, черезъ дворъ Коавинса, помощника шерифа, на его окна, освѣщенныя огнемъ. Комната, гдѣ Коавинсъ вкушаетъ кофе, выходитъ на дворъ и тѣни нѣсколькихъ джентльменовъ волнуются и вытягиваются на сторахъ. Мистеръ Снегсби, пользуясь удобнымъ случаенъ, чуть-чуть поворачиваетъ голову черезъ плечо, глядятъ на свою дражайшую воловину и старается выразить et кривляньемъ рта и шевеленьемъ губъ: Тель...кин...горнъ, бо...гатъ, боль...шое, влі...я...ніе.
   -- Давали ли вы, прежде, какую-нибудь работу этому писарю? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Какъ же, какъ же! Онъ работалъ для васъ.
   -- Думая о важныхъ дѣлахъ, я забылъ, какъ вы мнѣ сказали его адресъ?
   -- Черезъ улицу, сэръ. Именно... мистеръ Снегсби дѣлаетъ еще усиленный глотокъ, какъ-будто кусокъ хлѣба съ масломъ все еще стоятъ у него въ горлѣ.-- Именно, у продавца тряпья и бутылокъ.
   -- Вы мнѣ укажете этотъ домъ?
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, сэръ!
   Мастеръ Снегсби снимаетъ каленкоровые нарукавники, снимаетъ сѣрый сюртукъ, надѣваетъ черный, снимаетъ шляпу съ крючка и говорятъ вслухъ:
   -- А, вотъ и жена моя! Будь такъ добра, моя милая, и скажи одному изъ подмастерьевъ, чтобъ онъ присмотрѣлъ за лавкой, пока я перейду черезъ улицу съ мастеромъ Телькингорнонъ. Мистриссъ Снегсби, сэръ! Черезъ двѣ минуты я буду дома, другъ мой!
   Мистриссъ Снегсби присѣдаетъ адвокату, удаляется за прилавокъ, наблюдаетъ за ними изъ-за оконной занавѣски, тихонько удаляется въ заднюю комнату и смотритъ въ книгу, которая осталась открытою. Мистриссъ Снегсби очевидно любопытна.
   -- Вамъ это мѣсто покажется страннымъ, сэръ, говорятъ мистеръ Снегсби, идя по мостовой и уступая почтительно узенькій троттуаръ адвокату: -- да и писецъ тоже такой странный. Этотъ народъ -- очень-дикій народъ, сэръ. Преимущество этого Немо состоитъ въ тонъ, что онъ можетъ не спать сколько угодно. Дайте ему работу, и онъ несомкнетъ глазъ пока не кончитъ.
   Совершенно-темно, и газовые фонари въ полномъ блескѣ.
   Посреди псарей, несущихъ на почту обыденныя письма, посреди совѣтниковъ и стряпчихъ, идущихъ домой обѣдать, посреди истцовъ и просителей, посреди тяжущихся во всѣхъ родахъ, посреди толпы, на жизненномъ пути которой юридическая мудрость съ давняго времени настроила мильйоны баррикадъ, ныряя сквозь уличную грязь, которая, никто не знаетъ изъ чего составлена, и никто не знаетъ, какъ и зачѣмъ собирается около насъ; мы знаемъ только то, что когда ее соберется много, то необходимо надо оскребать ее лопатами.-- Идетъ адвокатъ Телькингорнъ съ поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей Снегсби къ лавкѣ тряпья и бутылокъ, гдѣ, кромѣ, этого добра, можно найти цѣлый складъ всякаго хлама; къ лавкѣ, лежащей за тѣнью стѣны Линкольнской Палаты, и въ которой, судя по ея вывѣскѣ, предлагаетъ что кому нужно, нѣкто Крукъ.
   -- Вотъ тутъ онъ живетъ, сэръ, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Такъ вотъ гдѣ онъ живетъ! говоритъ разсѣянно адвокатъ. Благодарю васъ.
   -- Развѣ вы не зайдете къ нему, сэръ?
   -- Нѣтъ, благодарю. Я теперь пойду домой. Прощайте. Благодарю васъ!
   Мистеръ Снегсби сникаетъ шляпу, отвѣшиваетъ подобающій поклонъ и возвращается къ своей дражайшей половинѣ и къ чаю.
   Но мистеръ Телькингорнъ не тотчасъ идетъ домой; онъ прошелъ нѣсколько шаговъ впередъ, вернулся назадъ въ лавкѣ Крука и взошелъ въ нее.
   Довольно-темно въ лавкѣ. Сальная свѣча, стоящая на окнѣ, нагорѣла. Старикъ, и возлѣ него кошка, сидятъ въ заднемъ углу у камина. Старикъ встаетъ и идетъ на встрѣчу мистеру Телькингорну, держа въ рукахъ другую нагорѣвшую свѣчку.
   -- Дома ли вашъ постоялецъ?
   -- Мужчина или женщина, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Крукъ.
   -- Мужчина. Писарь, который занимается перепискою бумагъ.
   Мистеръ Крукъ пристально осмотрѣлъ посѣтителя. Онъ знаетъ его.
   Имѣетъ неясное предчувствіе о его аристократической важности.
   -- Вы хотите видѣть его, сэръ?
   -- Да.
   -- Это и мнѣ рѣдко удается, говоритъ мистеръ Крукъ съ гримасою, въ замѣнъ улыбки: -- позвать его къ вамъ, сэръ? Впрочемъ, надо надежды, чтобъ онъ сюда пришелъ.
   -- Такъ я къ нему пойду, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Во второй этажъ, сэръ. Возьмите свѣчку. Вотъ здѣсь!
   Мистеръ Крукъ, рядомъ съ своею кошкою, стоятъ у первой ступени лѣстницы и смотритъ на мистера Телькингорна.
   -- Хи, хи! говоритъ онъ, когда мистеръ Телькингорнъ почти скрылся.
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ внизъ черезъ перила. Кошка оскаливаетъ зубы, щетинится и шипитъ на него.
   -- Смирно, леди Женни! Будь почтительна къ гостямъ, миледи!.. Знаете ли, что говорятъ про моего жильца? шепчетъ мистеръ Крукъ, подымаясь на одну или двѣ ступени.
   -- Что говорятъ про него?
   -- Говорятъ, что онъ продалъ душу свою врагу; мы съ вами, конечно, этому не вѣримъ; но все же я вамъ скажу, что жилецъ мой такого желчнаго и мрачнаго характера, что не отказался бы отъ сдѣлки съ нечистымъ. Не раздражайте его, сэръ -- вотъ мой совѣтъ.
   Мистеръ Телькингорнъ кивнулъ головой и идетъ дальше. Онъ подходить къ темному углу во второмъ этажѣ, стучится въ дверь -- отвѣта не получаетъ. Отворяетъ дверь -- дверь распахивается и задуваетъ свѣчку.
   А можетъ, свѣчка потухла и сама; воздухъ въ комнатѣ такъ гадокъ, что горѣніе врядъ ли возможно. Комнатка маленькая, грязная, закопченая. На ржавомъ подобіи каминной рѣшетки, согнутой посерединѣ, какъ-будто бы бѣдность ударила и ее, тлѣетъ нѣсколько угольевъ. Въ углу, передъ каминомъ, стоитъ трехногій, изломанны столъ, испещренный дождемъ чернилъ. Въ другомъ углу, на одномъ изъ двухъ стульевъ, лежитъ старый чемоданъ, замѣняющій шкапъ для платья. Большаго шкапа не надо: бока чемодана и такъ ввалились во внутрь, какъ щеки умирающаго съ голоду. Вездѣ голый полъ; только передъ каминомъ лежитъ старый, ободраный матъ. Нѣтъ на окнахъ занавѣсъ, выгорожающихъ темноту ночи; но полинялыя ставни закрыты плотно, и сквозь ихъ сердцевидныя отверстія могъ бы увидать голодъ жертву свою на одрѣ.
   На кучѣ стараго, грязнаго тряпья, покрытаго толстымъ, грубымъ, изорваннымъ полотномъ, видитъ, съ содроганіемъ, адвокатъ, стоящій въ дверяхъ, лежащаго человѣка. Онъ лежитъ въ рубашкѣ, панталонахъ и съ голыми ногами. При пугающемъ мракѣ догарающей свѣчи, лицо его кажется желтымъ. Растрепанные волосы головы, всклочась съ растрепанною бородою и усами, обрамляютъ его голову. Отвратительно-грязна комната; отвратительно-гадокъ воздухъ ея; какъ зловредный міазмъ, ложится онъ на лёгкія адвоката.
   -- Эй, дружище! вскрикиваетъ адвокатъ, стуча желѣзнымъ подсвѣчникомъ о дверь.
   Отвѣта нѣтъ, хотя дружище лежитъ, повернувшись немного въ сторону и съ открытыми глазами.
   -- Эй, дружище! восклицаетъ адвокатъ снова, встань, проснись!
   И пока онъ стучитъ о дверь, свѣчка совершенно потухаетъ. Кругомъ темнота и только два черные глаза, прорѣзанные въ ставняхъ, смотрятъ на кровать.
   

ГЛАВА XI.
Братъ.

   Чье-то прикосновеніе къ морщинистой рукѣ адвоката, въ темной комнатѣ, гдѣ онъ стоитъ въ нерѣшимости, заставляетъ его вздрогнуть и вскрикнуть:
   -- Кто это?
   -- Это я, говорятъ ему въ самое ухо старый хозяевъ лавки.-- Не можете разбудить его?
   -- Нѣтъ.
   -- Гдѣ же ваша свѣчка?
   -- Потухла. Возьмите ее.
   Крукъ беретъ свѣчку, идетъ къ огню, наклоняется надъ каминной рѣшеткой и пробуетъ раздуть уголья. Но нѣтъ ни одной искры подъ пепломъ и усилія его тщетны. Сдѣлавъ еще безотвѣтный призывъ своему жильцу, онъ шепнулъ адвокату, что хочетъ сойдти внизъ и привести свѣчку изъ лавки, и удалялся. Мистеръ Телькингорнъ, по причинамъ, ему извѣстнымъ, дожидается мистера Крука не въ комнатѣ, но на лѣстницѣ, за дверью.
   Ожидаемый свѣтъ скоро является на стѣнѣ и Крукъ, въ сопровожденія зеленоглазой кошки, показывается со свѣчей.
   -- Онъ всегда такъ спитъ? спрашиваетъ адвокатъ шопотомъ.
   -- Хи!.. не знаю, отвѣчаетъ Крукъ, мотая головой и насупивъ брови.-- Я, изъ его привычекъ знаю только одну, что онъ рѣдко показывается.
   Такъ, разговаривая, входятъ они вмѣстѣ въ комнату. И когда онъ освѣтилъ ея стѣны, глаза въ ставняхъ какъ-будто закрылись. Но глаза лежащаго на постели были все-таки открыты.
   -- Господи спаси насъ! восклицаетъ мистеръ Телькингорнъ.-- Онъ умеръ!
   Крукъ такъ быстро опустилъ тяжелую руку, которую было приподнялъ, что она свѣсилась съ кровати.
   Съ минуту смотрятъ они молча другъ на друга.
   -- Пошлите скорѣе за докторомъ, сэръ! Позовите миссъ Флайтъ, закричите ей съ лѣстницы! Вотъ здѣсь, у кровати, сткляночка съ ядомъ! Зовите скорѣе миссъ Флайтъ. Кричите, сэръ, говоритъ Крукъ, растопыривъ надъ трупомъ свои искривленныя руки, какъ крылья вампира.
   Мистеръ Телькингорнъ выбѣгаетъ на лѣстницу и кричитъ:
   -- Миссъ Флайтъ! Флайтъ! Скорѣе, сюда, гдѣ вы, Флайтъ?
   Крукъ слѣдитъ за нимъ глазами и пока тотъ зоветъ миссъ Флайтъ, онъ считаетъ нужнымъ подойти къ старому чемодану и отойдти назадъ.
   -- Скорѣй Флайтъ! скорѣй ближайшаго доктора! такъ говоритъ Крукъ съумасшедшей, маленькой старушонкѣ, своей жилицѣ. Она выходитъ изъ своей конурки, въ минуту исчезаетъ и скоро возвращается въ сопровожденіи оторваннаго отъ обѣда, раздраженнаго врача, съ порядочнымъ запасомъ табаку на верхней губѣ и съ сильнымъ шотландскимъ произношеніемъ.
   -- А! перекреститесь хорошенько, говоритъ Эскулапъ, взглянувъ на нихъ, послѣ минутнаго обзора трупа: -- онъ, мертвъ, какъ фараонъ!
   Мистеръ Телькингорнъ, стоя у стараго чемодана, спрашиваетъ: давно ли онъ умеръ?
   -- Давно ли, сэръ? говорятъ Эскулапъ: -- надо полагать, что онъ умеръ часа три назадъ.
   -- Да, такъ должно быть, замѣчаетъ темнолицый молодой человѣкъ, стоящій по другую сторону кровати.
   -- Принадлежите вы къ медицинской профессіи, сэръ? спрашиваетъ Эскулапъ.
   -- Принадлежу, отвѣчаетъ темнолицый молодой человѣкъ.
   -- Ну, такъ я ухожу, говоритъ Эскулапъ: пособить здѣсь нельзя, и этимъ замѣчаніемъ окончилъ онъ свой коротенькой визитъ и возвратился дообѣдывать.
   Темнолицый молодой человѣкъ освѣщаетъ постель и съ той и съ другой стороны, и тщательно осматриваетъ писца, который доказалъ достовѣрность своего имени -- сдѣлался никѣмъ.
   -- Я часто видалъ его, говоритъ чернолицый врачъ: -- онъ покупалъ у меня опіумъ года съ полтора. Что, изъ васъ кто-нибудь родня ему? спрашиваетъ онъ, взглянувъ на трехъ присутствующихъ.
   -- Онъ нанималъ этотъ уголъ отъ меня, отвѣчаетъ угрюмо Крукъ и беретъ свѣчку изъ протянутой руки чернолицаго врача: -- онъ говорилъ мнѣ однажды, что я его ближайшій родственникъ.
   -- Онъ умеръ, говоритъ врачъ, отъ сильнаго пріема опіума -- тутъ нѣтъ сомнѣнія. Вся комната пропитана опіумомъ. Тутъ его будетъ достаточно, продолжаетъ онъ, взявъ изъ рукъ Крука старый чайничекъ: -- чтобъ положить на мѣстѣ цѣлую дюжину людей.
   -- Вы думаете, что онъ это сдѣлалъ съ умысломъ? спрашиваетъ Крукъ.
   -- Принялъ-то усиленный пріемъ?
   -- Да!
   (Крукъ чавкаетъ губами, ожидая отвѣта съ невыразимымъ любопытствомъ).
   -- Не знаю. Я думаю, что безъ умысла, потому-что онъ привыкъ къ большимъ пріемамъ; а впрочемъ, кто его знаетъ? Онъ, я думаю, былъ очень-бѣденъ?
   -- Я думаю, что такъ. Каморка его не изъ роскошныхъ, говоритъ Крукъ, глаза котораго сверкали, не хуже кошачьихъ, по всѣмъ угламъ каморки.-- Но я въ ней съ-тѣхъ-поръ не былъ, какъ онъ помѣстился, а самъ онъ былъ скрытенъ: не говорилъ мнѣ о своихъ обстоятельствахъ.
   -- Онъ вамъ долженъ за постой?
   -- За шесть недѣль.
   -- Онъ не отдастъ никогда! говоритъ чернолицый молодой человѣкъ, продолжая свои наблюденія: -- нѣтъ сомнѣнія, что онъ мертвъ, какъ фараонъ, и, судя по его наружности и обстоятельствамъ, я думаю, что смерть для него -- счастье. Однакожъ онъ хорошо сложенъ и съмолоду, надо полагать, былъ красивъ. Онъ это произнесъ не безъ чувства и, смотря на лицо трупа, щупалъ небьющееся сердце.-- Я помню, что однажды я замѣтилъ въ немъ что-то такое, похожее на человѣка лучшаго происхожденія. Ошибаюсь я, или нѣтъ? продолжалъ онъ, озираясь вокругъ.
   -- Вы бы еще спросили біографію всѣхъ тѣхъ леди, которыхъ волосы хранятся у меня въ мѣшкахъ, въ подвалѣ, отвѣчалъ Крукъ:-- онъ жилъ у меня полтора года, занимался, а можетъ-быть и не занимался перепискою бумагъ -- вотъ все, что я о немъ знаю.
   Во время этого разговора, мистеръ Телькингорнъ съ руками, заложенными за спину, стоялъ у стараго чемодана и казался совершенно-чуждымъ всѣмъ тремъ родамъ интересовъ, возбужденныхъ смертью писца: онъ былъ чуждъ и участію, съ которымъ молодой врачъ смотрѣлъ на трупъ, какъ на субъектъ своей профессіи, очевидно, отличнымъ отъ того участія, съ которымъ онъ смотрѣлъ на него, съ филантропической точки зрѣнія; онъ былъ чуждъ и тому наслажденію, съ которымъ уродливый старикъ чавкалъ губами при видѣ смертнаго одра; и, наконецъ, тому ужасу, который эта картина производила на сумасшедшую старушонку. Его невозмутимое лицо было такъ же невыразительно, какъ и его черное платье. Нельзя было даже понять, думалъ онъ въ это время о чемъ-нибудь, или нѣтъ: ни въ одной чертѣ его не выражалось ни терпѣніе, ни нетерпѣніе, ни вниманіе, ни разсѣянность: ничего не было видно въ немъ, кромѣ внѣшней шелуха его.
   Вотъ онъ вмѣшивается въ разговоръ, обращаясь къ молодому врачу съ своей неподвижной, дѣловой манерою.
   -- Я зашелъ сюда, говоритъ онъ: -- только-что передъ вами; въ намѣреніи отдать покойнику, котораго я никогда не видывалъ прежде, нѣсколько бумагъ для переписки. Я слышалъ о немъ отъ моего поставщика канцелярскихъ принадлежностей, Снегсби, съ Стряпнаго Подворья. Такъ-какъ никто изъ здѣшнихъ не имѣетъ о немъ никакихъ свѣдѣній, то не худо было бы послать за Снегсби -- а? продолжалъ онъ, обратившись къ сумасшедшей старушонкѣ, которая часто видала его въ Палатѣ, и которую онъ часто видалъ тамъ, и которая теперь судорожными знаками вызывалась сбѣгать за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей.-- Сходите-ка, въ-самомъ-дѣлѣ!
   Старушонка ушла; чернолицый врачъ оставляетъ своя безплодныя наблюденія я прикрываетъ предметъ ихъ, штопанымъ, перештопанымъ подобіемъ одѣяла. Мистеръ Крукъ перемолвилъ съ нимъ слова два. Мистеръ Телькингорнъ хранитъ молчаніе и все-таки продолжаетъ стоять у стула съ старымъ чемоданомъ.
   Мистеръ Снегсби поспѣшно является, въ своемъ сѣромъ сюртукѣ и въ черныхъ нарукавникахъ.
   -- Боже мой! Боже мой! восклицаетъ онъ: -- таки свернулся, бѣдняга! Съ нами крестная сила!
   -- Можете ли вы, Снегсби, дать хозяину этой лавки нѣкоторыя свѣдѣнія объ этомъ несчастномъ созданія? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.-- Онъ, кажется, долженъ за постой я притонъ, вы знаете, его надо похоронить.
   -- Слушаю, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, производи оправдательное откашливанье въ кулакъ: -- я, право, не знаю, какой дать совѣтъ... развѣ только посовѣтовать послать за священной особой.
   -- Васъ не спрашиваютъ о совѣтѣ, возражаетъ мистеръ Телькингорнъ: -- ни безъ васъ бы могъ дать совѣтъ.
   (-- Безъ-сомнѣнія, никто лучше васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, съ почтительнымъ откашливаніемъ въ кулакъ).
   -- Но мнѣ хотѣлось только, чтобъ вы дали свѣдѣнія или о его родныхъ, или о его происхожденіи, или о чемъ-нибудь, до него касающемся.
   -- Увѣряю васъ, сэръ, говорятъ мистеръ Снегсби, предпославъ отвѣту своему просительный кашель: -- что я столько же знаю откуда онъ пришелъ, какъ и то...
   -- Куда онъ отправился! дополнялъ врачъ, чтобъ вывести его изъ затруднительнаго положенія.
   Молчаніе.
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей. Мистеръ Крукъ съ разинутымъ ртомъ ожидаетъ, кто первый начнетъ говорить.
   -- Что жъ касается до его родныхъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби: -- то еслибъ нашелся человѣкъ, который бы мнѣ сказалъ: "послушай, Снегсби, вотъ тебѣ двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, балетами англійскаго Банка, только назови мнѣ хоть одного изъ его родныхъ", такъ я не хоть бы этого сдѣлать, сэръ! Помнится, что, года полтора тому назадъ, или около этого, когда онъ переѣхалъ въ эту лавку тряпья и бутылокъ...
   -- Да, полтора года, сказалъ Крукъ, кивнувъ головою.
   -- Года полтора тому назадъ, или около этого, говоритъ мистеръ Снегсби, очевидно, ободрясь -- онъ пошелъ въ нашу улицу, однажды утромъ, послѣ завтрака, и, заставъ жену мою (которую я называю мистриссъ Снегсби, когда требуютъ обстоятельства) въ нашей лавкѣ, произвелъ въ ея присутствіи пробу своему почерку и далъ замѣтить, что онъ нуждается въ работѣ, и что онъ -- отъ слова не станется -- (любимая поговорка мистера Снегсби, которую онъ произносилъ съ суевѣрною откровенностью, слишкомъ зарапортовавшись) -- въ очень-критическихъ обстоятельствахъ! Жена моя, вообще говоря, небольшая охотница до незнакомыхъ, въ-особенности "отъ слова не станется", когда они въ чемъ-нибудь нуждаются; но къ нему она какъ-то была снисходительна, потому ли, что онъ былъ небритъ, потому ли, что голова его не была причесана, или по какой другой, свойственной женщинамъ, причинѣ, предоставляю обсудить вамъ, только она приняла пробу его почерка, а также и его адресъ. Жена моя неочень-понятлива на имена, продолжаетъ мистеръ Снегсби, не безъ того, чтобъ не произвести въ кулакъ почтительнаго кашля -- и ей казалось, что Немо все равно, что Нимвродъ, поэтому она и взяла въ привычку говорить мнѣ за обѣдомъ: "Мистеръ Снегсби, вы еще не дали Нимвроду работы?" или "Мистеръ Снегсби, зачѣмъ не отдали вы Нимвроду эти тридцать-восемь листовъ по дѣлу Жарндиса?" и тому подобное. Тактъ-то образомъ, онъ и сталъ заниматься отъ насъ работою поштучно, и вотъ все, что я о немъ знаю; могу еще одно только прибавить, что онъ писалъ быстро и не спать ночи ему ни почемъ, и что, примѣромъ будучи сказать, если вы ему дадите переписать сорокъ-пять листовъ въ середу вечеромъ, то онъ вамъ принесетъ ихъ утромъ въ четверкъ обратно. Все это... мистеръ Снегсби смолкъ, и вѣжливо махнулъ шляпой на постель покойника, какъ-будто хотѣлъ выразить: Все это, я не сомнѣваюсь, подтвердилъ бы и мой почтенный другъ, еслибъ -- отъ слова нестанется -- былъ не мертвъ.
   -- Не лучше ли для васъ будетъ, говорятъ мистеръ Телькингорнъ Круку: -- поискать у него бумагъ, которыя могли бы что-нибудь пояснить? Завтра долженъ быть обыскъ, и васъ поведутъ къ допросу. Умѣете вы читать?
   -- Не умѣю, возражаетъ старикъ съ отвратительной гримасой.
   -- Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- сдѣлайте за него осмотръ. Онъ, пожалуй, можетъ попасться въ какія-нибудь непріятности. Находясь здѣсь, я подожду, если вы поторопитесь, и, въ случаѣ надобности, могу засвидѣтельствовать, что все было произведено въ законномъ порядкѣ. Принесите-ка, пріятель, свѣчку для мистера Снегсби: отъ тотчасъ все сдѣлаетъ что нужно, для вашего спокойствія.
   -- Вопервыхъ, здѣсь есть старый чемоданъ, сэръ, говорятъ Снегсби.
   -- Да, есть; мистеръ Телькингорнъ прежде, кажется, его не замѣтиль, хотя стоялъ такъ близко отъ него и хотя въ комнатѣ больше ничего не было!
   Продавецъ тряпья приносятъ свѣчку и поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей производить обыскъ. Молодой врачъ облокотился на уголъ наняла. Миссъ Флайтъ дрожитъ и выглядываетъ изъ-за двери. Старый, способный ученикъ старой школы, съ матовыми черными штанами, завязанными лентами на колѣняхъ, въ широкомъ черномъ жилетѣ, въ длиннополомъ черномъ "ракѣ, въ широкомъ, незатянутомъ бѣломъ галстухѣ, съ бантикомъ, который такъ знакомъ въ Палатѣ Перовъ, стоитъ на томъ же самомъ мѣстѣ и въ томъ же положенія.
   Въ старомъ чемоданѣ кой-какое платьишко, связка билетовъ Заемнаго Банка, этихъ подорожныхъ къ бѣдности, измятая бумажка, пропахнувшая опіумомъ, на которой нацарапано для памяти: "въ такой-то и такой-то день, принялъ столько-то грановъ, въ такой-то день, столькими-то гранами больше", и такъ далѣе; замѣчанія эти начаты писать съ давняго времени, какъ-будто съ тѣмъ, чтобъ продолжать ихъ регулярно, но потомъ брошены. Нѣсколько грязныхъ лоскутковъ, разрозненныхъ газетъ, заключающихъ слѣдствія о мертвыхъ тѣлахъ -- и больше ничего. Снегсби ищетъ и въ стѣнномъ шкапѣ и въ ящикѣ опрысканнаго чернилами стола. Но нѣтъ ни въ томъ, ни въ другомъ ни клочка отъ какого-нибудь письма, ничего подобнаго. Молодой врачъ осматриваетъ одежду адвокатскаго писаря и находитъ только перочинный ножикъ и двѣ-три мелкія монеты. Совѣтъ мистера Снегсби становился самымъ благоразумнымъ: надо послать за священной особой.
   Маленькая сумасшедшая старушонка бѣжитъ за приходскимъ сторожемъ; остальное общество выходитъ изъ комнаты.
   -- Не оставляйте здѣсь кошки, говоритъ врачъ: -- это не годятся!
   Мистеръ Крукъ выгоняетъ ее впередъ себя; она крадется по лѣстницѣ, опустивъ свой пушистый хвостъ и облизывая рыло.
   -- Доброй ночи, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и уходитъ къ своей аллегорія и мечтамъ.
   Въ это время слухъ разнесся по улицѣ. Толпы обывателей собираются обсудить дѣло, и авангардъ наблюдательнаго корпуса (преимущественно мальчики) протискиваются къ самымъ стекламъ лавки мистера Крука. Полисменъ, входившій не разъ въ лавку и выходившій изъ нея, стоитъ теперь у ея порога такъ же величественно, какъ башня, позволяя себѣ иногда взглянуть на мальчишекъ, толпящихся у его ногъ, которые, при взглядѣ его, отступаютъ и падаютъ. Мистриссъ Перкинсъ, находящаяся ужъ нѣсколько недѣль во враждебномъ безмолвіи съ мистриссъ Пайперъ, по поводу непріятной ссоры, приключившейся за то, что маленькій Перкинсъ пробилъ голову маленькому Пайперу, въ этотъ день, столько замѣчательный, вступаетъ опять въ дружественныя отношенія. Цаловальникъ шинка на углу, привелегированный дилеттантъ, какъ имѣющій точныя свѣдѣнія о жизни человѣческой вообще, и въ-частности близкія сношенія съ нализавшимся до-пьяна, сообщаетъ свои замѣчанія полисмену съ видомъ неприступнаго головорѣза, нестрашащагося ни полицейскаго жезла, ни будки. Народъ толкуетъ изъ оконъ, черезъ улицу и отдѣльными толпами бѣжитъ съ непокрытою головою изъ Канцелярской Улицы, узнать въ чемъ дѣло. Общее чувство, кажется, въ пользу, мистера Крука: радуются, что смерть не его захватила, конечно, не безъ примѣси нѣкотораго естественнаго смущенія въ погрѣшительности своихъ предположеній. Наконецъ, посреди всей этой суматохи, является и приходскій сторожъ.
   На него смотрятъ не безъ популярности, хотя его обязанность состоитъ собственно въ томъ, чтобъ прійдти и только взглянуть на трупъ. Ощущеніе возрастаетъ, когда изъ устъ въ уста переходитъ молва, что приходскій стражъ на лѣстницѣ. Приходскій сторожъ взошелъ.
   Приходскій сторожъ, между-тѣмъ, выходить, и ощущеніе, нѣсколько-ослабнувшее во время его отсутствія, снова возвышается. Слышно, что онъ ищетъ свидѣтелей въ завтрашнему обыску, которые могли бы сообщить нѣкоторыя свѣдѣнія осмотрщику мертвыхъ тѣлъ и суду присяжныхъ объ умершемъ. Онъ тутъ же обращается къ безчисленному множеству людей, которые ему ровно ничего сказать не могутъ. Онъ еще болѣе одурѣваетъ отъ постоянныхъ толковъ, что вотъ-де сынъ мистриссъ Гринъ былъ самъ писцомъ и зналъ его лучше чѣмъ кто-нибудь. Подать сюда сына мистриссъ Гринъ! Наводятъ справки и узнаютъ, что, кажется, сынъ мистриссъ Гринъ находится въ настоящую минуту на кораблѣ, идущемъ въ Китай, и отправился туда ужъ три мѣсяца тому назадъ; но что, однакожъ, можно переговорить съ нимъ по телеграфу, если члены Адмиралтейства дадутъ разрѣшеніе. Приходскій сторожъ заходитъ въ различныя лавки и комнаты, разспрашиваетъ жильцовъ, заперевъ, на всякій случай, двери и этимъ затворничествомъ, медлительностью и общимъ невѣдѣніемъ приходить въ отчаяніе публику. Полисменъ подмигиваетъ цаловальнику. Интересъ публики теряется и переходитъ и реакцію. Уличные мальчишки начинаютъ поддразнивать приходскаго сторожа, напѣвая ему подъ-носъ тоненькими, писклявыми голосами уличную пѣсню, съ припѣвами, въ которыхъ говорится, что будто бы онъ сварилъ мальчишку и кормитъ этимъ супомъ пріютъ бѣдныхъ. Полисменъ находятъ наконецъ нужнымъ поддержать законъ, и хватаетъ за шиворотъ одного пѣвца; остальные хористы убѣгаютъ и заложникъ ихъ усмиренія отпускается, подъ условіемъ сейчасъ же спрятаться туда откуда вылѣзъ, и съ краткой, но назидательной рѣчью: берегись! Условіе тотчасъ же выполняется. Такъ замираетъ ощущеніе на-время и непоколебимый полисменъ (для котораго опіума нѣсколько больше, нѣсколько меньше, нипочемъ) съ своею лоснящеюся шляпой съ своимъ тугонакрахмаленнымъ ошейникомъ, въ своемъ несгибаемомъ сюртукѣ, съ кожаной перевязью и поручнями и со всею своею принадлежностью, идетъ своею дорогою однообразными тяжелыми шагами, постукиваетъ ладонями, обтянутыми въ бѣлыя перчатки и останавливается тамъ и сямъ по угламъ улицъ, и озирается вокругъ, чтобъ убѣдиться, нѣтъ ли чего-нибудь... отъ затерявшагося ребенка до убійства.
   Подъ покровомъ ночи полоумный приходскій сторожъ плетется по Канцелярской Улицѣ съ своимъ спискомъ присяжныхъ, на которомъ имя каждаго присяжнаго написано невѣрно, я все написано невѣрно, исключая его собственнаго имени, которое прочесть никто или не съумѣетъ мы не захочетъ. Списки составлены, свидѣтельства готовы; приходскій сторожъ заходить къ Круку, чтобъ дождаться нѣсколькихъ бѣднякомъ, которымъ онъ назначилъ свиданіе; они скоро являются и онъ ведетъ ихъ наверхъ, гдѣ они оставляютъ, подъ наблюденіемъ большихъ глазъ ставень, что-то для нихъ новое, что составляетъ послѣднее жилище ни для кого, и для каждаго.
   И всю ночь простоялъ гробъ у стараго чемодана, и всю ночь пролежалъ на постели трупъ того человѣка, который, странствуя сорокъ-пять лѣтъ по жизненному пути, оставилъ такой же невидимый по себѣ слѣдъ, какъ трехдневный ребенокъ.
   На слѣдующее утро улица ожила снова, снова затолпился народъ, какъ на ярмаркѣ. Мистриссъ Перкинсъ, болѣе чѣмъ помирившаяся съ мистриссъ Пайперъ, тараторитъ съ этою превосходнѣйшею женщиною безъ умолку. Осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ засѣдаетъ въ залѣ гостинницы Солнечный Гербъ, гдѣ два раза въ недѣлю собирается гармоническій митингъ, подъ предсѣдательствомъ особы первоклассной знаменитости, противъ которой торчитъ на стулѣ маленькій Свидьсъ, комическій баритонъ, надѣющійся (судя по билету, прилѣпленному на стеклѣ окна), что друзья соберутся окрестъ его и поддержатъ талантъ первой руки. Солнечный Гербъ трещитъ въ занятіяхъ въ это утро. Даже дѣти, подъ вліяніемъ общаго возбужденія, требуютъ такого подкрѣпленія силъ, что пирожникъ, пристроившійся на углу улицы по случаю такихъ замѣчательныхъ обстоятельствъ, разсказывалъ, что его пирожки разлетѣлись какъ дымъ. Между-тѣмъ, какъ приходскій сторожъ снуетъ въ это время между дверью лавки Крука и дверью Солнечнаго Герба и показываетъ любопытный субъектъ, довѣренный его наблюдательности, двумъ-тремъ своимъ наперсникамъ, за что тѣ воздаютъ ему свое благодареніе, въ видѣ стакана эля, или пунша.
   Въ назначенный часъ является осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ; ожидаемый ужъ собравшимися присяжными. Приходъ его привѣтствуется сильнымъ ударомъ кеглей, раздавшимся изъ-за стѣнъ сухаго жедепома, принадлежащаго къ залѣ Солнечнаго Герба. Осмотрщикъ любитъ болѣе посѣщать питейные домы, чѣмъ кого-нибудь изъ знакомыхъ, то-есть онъ человѣкъ соціальный. Сильный запахъ сырыхъ опилокъ, пива и табачнаго дыма вмѣстѣ съ образомъ смерти, во всѣхъ ея ужасахъ, составляетъ какъ-бы непремѣнное условіе его призванія. Приходскій сторожъ и хозяинъ ведутъ его въ залу гармоническаго митинга, гдѣ онъ кладетъ свою шляпу на фортепьяно, беретъ кресло и помѣщается во главѣ длиннаго стола, сдвинутаго изъ нѣсколькихъ маленькихъ столиковъ и обрамленнаго безконечною цѣпью липкихъ стакановъ и кружекъ. Всѣ изъ присяжныхъ, которые могутъ протиснуться, садятся также за столомъ; остальные жмутся между плевальницъ и чубуковъ, или прислоняются къ фортепьяно. Надъ головою осмотрщика виситъ шнуръ съ рукояткой звонка, что съ одной стороны даетъ ему важный видъ, а съ другой, напоминаетъ висилицу.
   Отбирать и приводить къ клятвѣ присяжныхъ!
   Пока церемонія идетъ своимъ порядкомъ, вниманіе общества возбуждается приходомъ кубической формы коротконогаго человѣчка, съ широкими воротничками, съ влажными глазами и съ сильно-закраснѣвшимся носомъ. Онъ скромно становятся около двери, какъ вообще ничтожный смертный; но видно, что онъ очень-близокъ обществу вокальнаго митинга. Всѣ переглянулись к пробѣжалъ вокругъ стола шопотъ: маленькій Свильсъ. Общество считаетъ за непреложное, что вечеромъ во время гармоническаго собранія, маленькій Свильсъ распотѣшитъ всю публику, корча осмотрщика мертвыхъ тѣлъ.
   -- Итакъ, джентльмены! начинаетъ осмотрщикъ.
   -- Мол-ча-ать! Слышите ли! взываетъ приходскій сторожъ.-- Это волненіе относится, однакожъ, не къ осмотрщику, какъ можно бы подумать, потому-что стражъ смотритъ на него во всѣ глаза.
   -- Итакъ, джентльмены, продолжаетъ осмотрщикъ: -- вы собраны здѣсь, чтобъ изслѣдовать родъ смерти нѣкоторой особы. Вамъ разскажутъ обстоятельства, сопровождавшія кончину, и вы должны будете произнести вашъ приговоръ смотря на... (кегли!-- Приходскій сторожъ, унять ихъ!) -- смотря на эти обстоятельства по долгу и совѣсти. Во-первыхъ, мы начнемъ съ того, что осмотримъ трупъ.
   лъ модель механическаго ткацкаго станка, мистриссъ Ронсвелъ увидѣла себя въ необходимости сообщить о законопреступныхъ дѣяніяхъ баронету. "Мистриссъ Ронсвелъ -- сказалъ сэръ Лэйстеръ -- вы знаете, что я всегда противъ этого. Прекрасная вещь выйдетъ, если сбудете съ рукъ этого мальчишку и превосходно сдѣлаете, если отдадите его куда нибудь на фабрику. Чугунные заводы на сѣверѣ нашего отечества, по моему мнѣнію, прямое назначеніе для мальчика съ такими наклонностями." И молодой Ронсвелъ дѣйствительно отправился на сѣверъ,-- и выросъ на сѣверѣ, и если баронету Лэйстеру случалось видѣть мальчика, вовремя пріѣздовъ его въ Чесни-Воулдъ для свиданія съ матерью, то само собою разумѣется, онъ не иначе считалъ его, какъ за одного изъ шайки возмутителей съ закаленной наружностью и съ закаленнымъ сердцемъ,-- возмутителей, сдѣлавшихъ привычку являться въ кругу мирныхъ жителей, два-три раза въ недѣлю, по ночамъ, съ зажженными факелами, и являться съ какими нибудь преступными замыслами.
   Несмотря на все это, сынокъ мистриссъ Ронсвелъ, съ помощію природы и съ теченіемъ времени, выросъ, завелся своимъ хозяйствомъ, женился и подарилъ свою маменьку внукомъ. Этотъ-то внукъ, слѣдуя призванію своего отца и возвращаясь домой изъ путешествія въ чужіе краи, куда посылали его распространить кругъ познаній и усовершенствовать себя вполнѣ къ вступленію на поприще родителя, стоитъ, въ минуты нашего разсказа, облокотясь на каминъ, въ комнатѣ мистриссъ Ронсвелъ, въ Чесни-Воулдъ.
   -- Еще разъ и еще-таки скажу, что я очень, очень рада видѣть тебя, Ваттъ!... Право, отъ души рада видѣть тебя! говоритъ мистриссъ Ронсвелъ.-- Ты сдѣлался прекраснымъ молодцомъ. Вотъ ни дать, ни взять, какъ твой дядюшка Джоржъ! А-ахъ! ахъ-ахъ!
   И руки мистриссъ Ронсвелъ, при этомъ воспоминаніи, по обыкновенію, оставляли свое спокойное, неподвижное положеніе.
   -- Говорятъ, бабушка, я очень похожъ на отца.
   -- Похожъ, мой милый, похожъ, что и говорить.... Но все же ты больше имѣешь сходства съ твоимъ несчастнымъ дядюшкой Джоржемъ. Похожъ и на отца, что и говорить! сказала мистриссъ Ронсвелъ, и руки ея снова успокоились.-- А что твой отецъ, какъ онъ поживаетъ?
   -- Слава Богу, бабушка, успѣваетъ во всемъ.
   -- Ну, и слава Богу, слава Богу!
   Мистриссъ Ронсвелъ любитъ и этого сына, но въ ея любви къ нему скрывается какое-то болѣзненное чувство, какъ будто этотъ сынъ былъ заслуженнымъ воиномъ и вдругъ, ни съ того, ни съ другого, перешелъ на сторону непріятеля.
   -- И онъ совершенно счастливъ?
   -- Совершенно.
   -- Ну, и слава Богу!... Значитъ, онъ пустилъ тебя, мой милый, по своей дорогѣ, посылалъ тебя въ чужіе краи и тому подобное? Ну, да это его дѣло, онъ знаетъ лучше. Значитъ, есть свѣтъ и за Чесни-Воулдъ, о которомъ я ничего не вѣдала; а ужь, кажется, я не молода и видала на своемъ вѣку многое, очень многое!
   -- Скажите, бабушка, говоритъ молодой человѣкъ, перемѣняя разговоръ: -- кто эта такая хорошенькая дѣвочка, которая съ минуту тому назадъ сидѣла съ вами? Еще вы называли ее Розой.
   -- Да, да, дитя мое. Это дочь одной вдовы изъ здѣшней деревни. Въ нынѣшнее время такъ трудно учить молоденькихъ дѣвушекъ, поэтому-то я и приняла ее къ себѣ, пока молода она и неизбалована. Она имѣетъ способности, и современемъ изъ нея выйдетъ дѣльная женщина. Вотъ ужь и теперь она умѣетъ, и даже очень хорошо, показывать пріѣзжающимъ господскій домъ. Она живетъ у меня и пользуется моимъ столомъ.
   -- Надѣюсь, что я не выгналъ ее отсюда.
   -- Вѣроятно, она полагала, что мы станемъ говорить о семейныхъ дѣлахъ. Она у меня очень скромна, а это въ молодой дѣвицѣ превосходнѣйшее качество... превосходнѣйшее качество! а въ нынѣшнія времена, смѣю сказать, и очень рѣдкое, сказала мистриссъ Ронсвелъ, распахивая платокъ во всю длину своихъ рукъ.
   Молодой человѣкъ, въ знакъ подтвержденія словъ своей бабушки, основанныхъ на долговременной опытности, киваетъ головой. Мистриссъ Ронсвелъ внимательно вслушивается въ отдаленные звуки.
   -- Это кто нибудь ѣдетъ сюда! это стукъ колесъ, говоритъ она.
   Стукъ колесъ уже давно долеталъ до слуха молодого собесѣдника мистриссъ Ронсвелъ.
   -- Господи Боже мой! кто бы это могъ быть въ такую погоду?
   Спустя нѣсколько минутъ въ дверь комнаты раздается стукъ.
   -- Войдите! говоритъ мистриссъ Ронсвелъ.
   И въ комнату входитъ черноглазая, черноволосая деревенская красавица, входитъ дѣвушка съ такимъ свѣжимъ и нѣжнымъ румянцемъ, что дождевыя капли, упавшія на ея волосы, казались каплями утренней росы на только что распустившемся цвѣткѣ.
   -- Кто это пріѣхалъ, Роза? спрашиваетъ мистриссъ Ронсвелъ.
   -- Двое молодыхъ людей въ кабріолетѣ, ма'мъ; они желаютъ осмотрѣть домъ.... Точно такъ, ма'мъ, я сама сказала имъ то же самое, присовокупляетъ дѣвушка, быстро отвѣчая на жестъ несогласія со стороны домоправительницы.-- Я вышла въ парадныя двери и сказала имъ, что сегодня очень дурной день, и что они пріѣхали совершенно не вовремя. Но молодой человѣкъ, который правилъ, снялъ шляпу подъ дождемъ и просилъ меня передать вамъ эту карточку.
   -- Прочитай пожалуста, Ваттъ, что тутъ написано.
   Роза до такой степени становится застѣнчива, что, передавая карточку молодому человѣку, роняетъ ее на полъ, и молодые люди, поднимая ее, чуть-чуть не стукаются лбами. Роза становится застѣнчивѣе прежняго.
   -- "Мистеръ Гуппи." Тутъ все, что написано на карточкѣ.
   -- Гуппи! повторяетъ мистриссъ Ронсвель. Вотъ еще новость! да я впервые слышу это имя.
   -- Точно такъ, ма'мъ; онъ самъ сказалъ мнѣ объ этомъ! возражаетъ Роза.-- Онъ самъ сказалъ мнѣ и при этомъ замѣтилъ, что онъ и другой молодой джентльменъ только вчера пріѣхали изъ Лондона, на какое-то судебное слѣдствіе миляхъ въ десяти отсюда, и что пріѣхали на почтовыхъ, а такъ какъ слѣдствіе скоро окончилось, къ тому же они очень многое слышали о Чеспи-Воулдъ, и совершенно не знаютъ, что дѣлать въ ожиданіи обратнаго отъѣзда, то, несмотря на погоду, рѣшились пріѣхать сюда и осмотрѣть весь домъ. Они, кажется, адвокаты. Хотя молодой джентльменъ и говоритъ, что служитъ не подъ начальствомъ мистера Толкинхорна, но увѣренъ въ томъ, что можетъ воспользоваться именемъ мистера Толкинхорна, если это окажется необходимымъ.
   Роза, замѣтивъ при этихъ словахъ, что сдѣлала черезчуръ длинное объясненіе, становится еще застѣнчивѣе.
   Такъ какъ мистеръ Толкинхорнъ нѣкоторымъ образомъ составляетъ неразрывную связь съ господскимъ домомъ и къ тому же, какъ полагаютъ нѣкоторые, составлялъ духовное завѣщаніе для мистриссъ Ронсвелъ, поэтому почтенная старушка, въ видѣ особеннаго снисхожденія, изъявляетъ согласіе на впускъ посѣтителей и отпускаетъ Розу. Во внукѣ является внезапное и сильное желаніе съ своей стороны осмотрѣть господскій домъ, и потому онъ проситъ позволенія присоединиться къ посѣтителямъ. Бабушка, которой въ высшей степени пріятно видѣть въ своемъ внукѣ такое вниманіе къ господскому дому, провожаетъ его, хотя, надобно отдать ему справедливость, онъ не имѣетъ ни малѣйшаго расположенія утруждать ее.
   -- Чрезвычайно много обязанъ вамъ, сударыня! говоритъ мистеръ Гуппи, сбрасывая съ себя въ пріемной мокрый непромокаемый плащь.-- Мы, лондонскіе адвокаты, рѣдко выѣзжаемъ изъ столицы, но ужь зато когда выѣдемъ, то всячески стараемся воспользоваться поѣздкой.
   Старушка-домоправительница весьма вѣжливо, но въ то же время и довольно холодно, указываетъ на парадную лѣстницу. Мистеръ Гуппи и его пріятель слѣдуютъ за Розой. Мистриссъ Ронсвелъ и ея внукъ поднимаются за ними; молодой садовникъ идетъ впереди всѣхъ -- открывать комнатныя ставни.
   Какъ обыкновенно случается съ людьми, осматривающими господскіе дома, у мистера Гуппи и его пріятеля разбѣгаются глаза еще до начала осмотра. Они бросаются, какъ угорѣлые, совсѣмъ не туда, куда слѣдуетъ, смотрятъ совсѣмъ не на то, что имъ показываютъ, не обращаютъ надлежащаго вниманія на предметы интересные, изумляются, когда открываютъ имъ другія комнаты, вскорѣ утомляются, обнаруживаютъ въ высшей степени скуку и, наконецъ, начинаютъ сожалѣть о цѣли своего посѣщенія. Въ каждой комнатѣ, въ которую входятъ посѣтители, мистриссъ Ронсвелъ, стройная какъ самый домъ, на нѣсколько секундъ садится въ углубленіи окна или въ другомъ уютномъ уголкѣ и съ видомъ величайшаго одобренія вслушивается въ объясненія Розы. Внукъ мистриссъ Ронсвелъ до такой степени внимателенъ къ этимъ объясненіямъ, что Роза становится еще застѣнчивѣе и, слѣдовательно, еще милѣе. Такимъ образомъ вся партія переходитъ изъ одной комнаты въ другую, пробуждая нарисованныхъ Дэдлоковъ на нѣсколько коротенькихъ минутъ, въ то время, какъ садовникъ открываетъ ставни, и снова обрекая ихъ могильной тишинѣ, вмѣстѣ съ закрытіемъ ставней. Опечаленному мистеру Гуппи и его унылому другу кажется, что не будетъ конца Дэдлокамъ, которыхъ фамильное величіе, по видимому, въ томъ и состояло, что въ теченіе семи столѣтій они ровно ничего не сдѣлали для своего отличія. Даже длинная гостиная въ Чесни-Воулдъ не въ состояніи разсѣять уныніе мистера Гуппи. До такой степени онъ упадаетъ духомъ, что останавливается на порогѣ этой комнаты и съ величайшимъ трудомъ рѣшается войти въ нее, какъ вдругъ портретъ надъ каминомъ, написанный фешенебльнымъ современнымъ артистомъ, дѣйствуетъ на него какъ чарующая сила. Въ одинъ моментъ къ нему является все присутствіе духа. Съ необычайнымъ вниманіемъ онъ устремляетъ взоры на портретъ; по видимому, онъ очарованъ имъ, прикованъ къ нему.
   -- Скажите на милость, говоритъ мистеръ Гуппи: -- кто это?
   -- Портретъ надъ каминомъ, отвѣчаетъ Роза: -- изображаетъ нынѣшнюю лэди Дэдлокъ. Всѣ находятъ въ немъ удивительное сходство и считаютъ лучшимъ произведеніемъ художника.
   -- Скажите на милость, говоритъ мистеръ Гуппи, съ недоумѣніемъ взглянувъ на своего пріятеля: -- неужели я видѣлъ ее гдѣ нибудь?... А, право, я знаю ее!... Скажите, миссъ, была ли сдѣлана гравюра съ этого портрета?
   -- Портретъ этотъ никогда не являлся въ гравюрѣ. Сэръ Лэйстеръ не изъявлялъ на это своего согласія.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, въ полголоса говоритъ мистеръ Гуппи: -- престранная вещь! удивительное дѣло! но будь я застрѣленъ на мѣстѣ, если это лицо не знакомо мнѣ!... Такъ это-то и есть портретъ милэди Дэдлокъ?
   -- Портретъ по правую сторону изображаетъ нынѣшняго сэра Лэйстера, а портретъ налѣво -- покойнаго сэра Лэйстера, продолжаетъ Роза, не обращая вниманія на вопросъ мистера Гуппи, а мистеръ Гуппи, въ свою очередь, не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія на этихъ магнатовъ.
   -- Для меня непостижимо, говоритъ онъ, не отводя глазъ отъ портрета милэди: -- я не могу объяснить себѣ, гдѣ я видѣлъ это лицо! я рѣшительно нахожусь въ недоумѣніи, прибавляетъ мистеръ Гуппи, оглядываясь вокругъ.-- Скажите на милость, неужели я видѣлъ во снѣ этотъ портретъ?
   Но, къ сожалѣнію, никто изъ предстоящихъ не принимаетъ особеннаго участія въ сновидѣніяхъ мистера Гуппи, а потому его предположеніе остается неподтвержденнымъ. Между тѣмъ вниманіе мистера Гуппи до такой степени приковано къ портрету, что онъ стоитъ передъ нимъ какъ вкопанный, до тѣхъ поръ, пока садовникъ не закрываетъ послѣдняго ставня. Мистеръ Гуппи выходитъ оттуда въ какомъ-то помраченіи и съ величайшимъ разсѣяніемъ осматриваетъ другіе покои, какъ будто онъ всюду ищетъ еще разъ встрѣтиться съ милэди Дэдлокъ.
   Но онъ не видитъ ее болѣе. Онъ осматриваетъ ея собственныя комнаты, которыя, но своей изящной отдѣлкѣ, показываются послѣдними, смотритъ въ окна, изъ которыхъ милэди еще не такъ давно любовалась погодой, наскучившей ей до смерти. Но всему на свѣтѣ есть конецъ, даже барскимъ домамъ, которые люди принимаютъ на себя безконечный трудъ осматривать, и скучаютъ прежде, чѣмъ начнется осмотръ. Мистеръ Гуппи доходитъ до конца осмотра, а свѣженькая деревенская красавица -- до конца своихъ объясненій, которыя неизмѣнно заключались слѣдующими словами:
   -- Террасой внизу многіе любуются. По старинному фамильному преданію, она называется "Площадкой Замогильнаго Призрака".
   -- Неужели? говоритъ мистеръ Гуппи, съ жаднымъ любопытствомъ.-- Скажите, миссъ, въ чемъ же состоитъ это преданіе? не говорится ли въ немъ чего нибудь о портретѣ?
   -- Сдѣлайте милость, разскажите намъ это преданіе, почти шопотомъ произноситъ Ваттъ.
   -- Я не знаю его, сэръ.
   И Роза становится еще застѣнчивѣе и стыдливѣе.
   -- Оно не разсказывается посѣтителямъ, да оно уже почти забыто, говоритъ домоправительница, приближаясь къ гостямъ.-- Это ни больше, ни меньше, какъ фамильный анекдотъ.
   -- Надѣюсь, вы извините меня, ма`мъ, если я еще разъ спрошу, не имѣетъ ли это преданіе какой нибудь связи съ портретомъ милэди? замѣчаетъ мистеръ Гуппи.-- Увѣряю васъ, чѣмъ больше я думаю объ этомъ портретѣ, тѣмъ знакомѣе онъ становится для меня, хотя я совершенно не могу понять, когда и какимъ образомъ я познакомился съ нимъ.
   Но преданіе не имѣетъ никакой связи съ портретомъ,-- домоправительница ручается за это. Мистеръ Гуппи выражаетъ свою признательность за это извѣстіе и вообще считаетъ себя крайне обязаннымъ. вмѣстѣ съ пріятелемъ онъ спускается по другой лѣстницѣ, и вскорѣ раздается звукъ отъѣзжающаго экипажа. Начинаетъ смеркать. Мистриссъ Ронсвелъ вполнѣ можетъ положиться на скромность двухъ молодыхъ слушателей и полагаетъ, что можно будетъ разсказать преданіе, почему терраса получила такое странное названіе. Она садится въ покойное кресло подлѣ окна, въ которомъ свѣтъ дневной начинаетъ быстро потухать, и говоритъ имъ:
   -- Въ тяжелыя времена царствованія Карла Перваго -- я называю это тяжелыми временами вслѣдствіе тогдашнихъ политическихъ событій -- сэръ Морбири Дэдлокъ былъ единственнымъ владѣльцемъ Чесни-Воулдъ. Существовало ли въ ту пору какое нибудь преданіе о Замогильномъ Призракѣ, я не умѣю сказать, но полагаю, оно существовало.
   Мистриссъ Ронсвелъ придерживается этого мнѣнія, потому что такая стариннная и важная фамилія имѣла полное право на существованіе въ своемъ домѣ призрака. Она считаетъ это за одно изъ преимуществъ, предоставленныхъ высшему классу, за особенное, въ нѣкоторой степени джентильное отличіе, которымъ обыкновенный классъ народа не смѣетъ пользоваться.
   -- Сэръ Морбири Дэдлокъ, говоритъ мистриссъ Ронсвелъ: -- былъ, мнѣ и не нужно, кажется, говорить объ этомъ, на сторонѣ короля. Но полагаютъ, что его супруга, не имѣвшая въ своихъ жилахъ и капли крови Дэдлоковъ, сильно содѣйствовала сторонѣ въ высшей степени неблагонамѣренной. Извѣстно было, что она имѣла родственниковъ между врагами короля, и что отъ времени до времени передавала имъ важныя извѣстія. Когда какой нибудь джентльменъ изъ графства, приверженецъ партіи короля являлся сюда за совѣтомъ, то говорятъ, что милэди всегда, находилась у дверей совѣщательной комнаты гораздо ближе, чѣмъ полагали совѣщатели.... Ваттъ! ты слышишь звуки, какъ будто кто ходитъ по площадкѣ?
   Роза придвигается поближе къ домоправительницѣ.
   -- Я слышу одно паденіе дождя на террасу, отвѣчаетъ молодой человѣкъ: -- впрочемъ, позвольте: я слышу еще какое-то странное эхо -- я думаю, что это эхо, которое похоже на человѣческіе неровные шаги.
   Домоправительница съ серьёзнымъ видомъ киваетъ головой и продолжаетъ:
   -- Частію по поводу различія въ политическихъ мнѣніяхъ, а частію по различію въ характерѣ, сэръ Морбири и его лэди вели незавидную жизнь. Они не были парой другъ другу ни по лѣтамъ, ни по наклонностямъ; къ тому же у нихъ не было дѣтей, которыя бы поддерживали между ними супружеское согласіе. Послѣ того, какъ любимый ея братъ, молодой джентльменъ, былъ убитъ въ междоусобной войнѣ (близкимъ родственникомъ сэра Морбири), ея чувство до того ожесточилось, что она возненавидѣла весь родъ своего супруга. Когда Дэдлоки, защищая сторону короля, намѣревались уѣзжать изъ Чесни-Воулдъ на ратное поле, она не разъ, подъ прикрытіемъ глубокой ночи, тайкомъ пробиралась въ конюшни и портила ноги ихъ скакунамъ. Преданіе гласитъ, что однажды, въ подобную ночь, ея мужъ, замѣтивъ, какъ она украдкой спускалась съ лѣстницы, пошелъ за ней въ конюшню, гдѣ стояла его любимая лошадь. Въ то время, какъ милэди хотѣла нанести ударъ лошади, сэръ Морбири схватилъ ее за руку, и, во время борьбы, или отъ паденія, или оттого, что испуганная лошадь сильно лягнула, милэди охромѣла и съ того часа начала тосковать и чахнуть.
   Домоправительница понижаетъ голосъ почти до шопота:
   -- Милэди имѣла прекрасную наружность и во всѣхъ отношеніяхъ благородную осанку. Она никогда не жаловалась на перемѣну въ своей наружности, никому не говорила, что хромаетъ и страдаетъ душой, но, изо дня въ день, отправлялась гулять на террасу и, съ помощію костыля или съ помощію каменной балюстрады, ходила взадъ и впередъ, въ хорошую погоду и въ ненастную; но прогулка для нея съ каждымъ днемъ становилась труднѣе и труднѣе. Наконецъ, однажды вечеромъ, мужъ милэди (съ которымъ она, несмотря ни на какія убѣжденія, ни разу не промолвила слова послѣ роковой для нея ночи),-- мужъ милэди, стоявшій у большого южнаго окна, увидѣлъ, что жена его упала на площадку. Онъ побѣжалъ поднять ее, но милэди оттолкнула его въ то время, какъ онъ наклонился надъ ней, и, бросивъ на него пристальный холодный взглядъ, сказала: "Я умру здѣсь, гдѣ я гуляла, и стану гулять здѣсь, хотя и буду въ могилѣ, Я стану гулять здѣсь, пока гордость этого дома не будетъ уничтожена. И когда предстоять будутъ позоръ или несчастіе этому дому, пусть Дэдлоки слушаютъ мои шаги."
   Ваттъ смотритъ на Розу. Роза въ быстро наступавшихъ потемкахъ потупляетъ взоры, полу-испуганная, полу-застѣнчивая.
   -- И дѣйствительно, на томъ самомъ мѣстѣ и тогда же милэди скончалась. И съ той поры, говоритъ мистриссъ Ронсвелъ: -- терраса получила названіе "Площадки Замогильнаго Призрака". Если шаги милэди можно назвать отголоскомъ, то отголосокъ этотъ бываетъ слышенъ только послѣ сумерекъ; а иногда случается, что его вовсе не слыхать въ теченіе долгаго времени. Отъ времени до времени онъ снова возвращается и непремѣнно бываетъ слышенъ, когда кому нибудь въ семействѣ Дэдлоковъ угрожаетъ тяжкая болѣзнь или смерть....
   -- Или позоръ, бабушка, прибавилъ Ваттъ.
   -- Позоръ -- вещь неслыханная въ Чесни-Воулдъ! возражаетъ домоправительница.
   Ея внукъ старается извинить нескромность своего замѣчанія словами: "правда, бабушка, правда."
   -- Вотъ вамъ и конецъ преданію. Какой бы ни былъ этотъ звукъ, но звукъ этотъ невыносимый, говоритъ мистриссъ Ронсвелъ, поднимаясь съ кресла: -- и, что всего замѣчательнѣе, онъ непремѣнно долженъ быть слышимъ. Наша нынѣшняя милэди, которая, мимоходомъ сказать, ничего не боится, соглашается, что звукъ этотъ не выдумка, что онъ раздается отъ времени до времени, и что непремѣнно долженъ быть слышимъ: его ничѣмъ не заглушить. Да вотъ что, Ваттъ: позади тебя стоятъ высокіе французскіе часы (ихъ нарочно поставили тутъ); у нихъ громкій бой, и они играютъ музыку. Вѣдь ты понимаешь, какъ нужно завести ихъ?
   -- Какъ не понимать, бабушка! я очень хорошо понимаю.
   -- Возьми-ка, пусти ихъ.
   Ваттъ пускаетъ въ ходъ часы -- музыку и бой.
   -- Теперь поди сюда, говоритъ бабушка: -- сюда, сюда, дитя мое! Наклонись къ подушкѣ милэди. Не знаю, довольно ли темно теперь -- кажется, еще раненько; впрочемъ, послушай.... Что? вѣдь слышны на террасѣ чьи-то шаги, несмотря на музыку, на бой часовъ, на все рѣшительно?
   -- Да, бабушка, слышны.
   -- То же самое говоритъ и милэди.
   

VIII. Прикрытіе множества прегрѣшеній.

   Интересно было, когда я одѣлась до разсвѣта, взглянуть въ окно, на темныхъ стеклахъ котораго мои свѣчи отражались какъ два маяка,-- интересно было взглянуть въ окно и, увидѣвъ, что все еще покрывалось непроницаемымъ мракомъ минувшей ночи, наблюдать, какой представится видъ съ наступленіемъ дня. Въ то время, какъ темная даль постепенно прояснялась и открывала сцену, надъ которой вѣтеръ свободно разгуливалъ во мракѣ, подобно моимъ воспоминаніямъ надъ протекшими днями ранней моей жизни,-- я испытывала безпредѣльное удовольствіе, усматривая незнакомые предметы, окружавшіе меня во время ночи. Сначала они, облеченные утреннимъ туманомъ, тускло были видны, и подъ ними все еще сверкали запоздалыя звѣзды. Но миновалъ этотъ промежутокъ блѣдно-тусклаго начала дня, и картина стала шириться и наполняться предметами такъ быстро, что съ каждымъ минутнымъ взглядомъ мнѣ представлялось такъ много новаго, что можно было любоваться имъ въ теченіе часа. Мои свѣчи незамѣтнымъ образомъ сдѣлались вовсе не соотвѣтствующими принадлежностями наступившаго утра; темныя мѣста въ моей комнатѣ исчезали, и дневной свѣтъ ярко засіялъ надъ веселымъ ландшафтомъ, въ которомъ рельефно высилась церковь стариннаго аббатства, и своей массивной башней бросала болѣе мягкую тѣнь на всю сцену, нежели можно было ожидать, судя по ея грубой, нахмуренной наружности. Такъ точно грубыя, шероховатыя наружности (кажется, эту мысль я гдѣ-то заучила) часто производятъ на насъ мягкое, отрадное впечатлѣніе.
   Каждая часть въ домѣ была въ такомъ порядкѣ и всѣ живущіе въ немъ до такой степени были внимательны ко мнѣ, что двѣ связки ключей нисколько меня не безпокоили. Стараясь запомнить содержаніе шкафовъ и ящиковъ въ каждомъ небольшомъ чуланѣ, дѣлая замѣтки на аспидной доскѣ о количествѣ различнаго варенья, соленья и сушеныхъ плодовъ, о числѣ графиновъ, рюмокъ, чайной посуды и множества другихъ подобныхъ вещей и, по обыкновенію, представляя изъ себя родъ аккуратной, устарѣлой дѣвы, а на самомъ-то дѣлѣ -- глупенькую маленькую особу, я до такой степени была занята своимъ дѣломъ, что когда прозвонилъ утренній звонокъ, то не хотѣла вѣрить, что наступило время завтрака. Какъ бы то ни было, я побѣжала въ столовую и приготовила чай: эта обязанность лежала вполнѣ на моей отвѣтственности. Сдѣлавъ надлежащія распоряженія касательно завтрака и замѣтивъ, что всѣ опоздали встать и никто еще не спустился внизъ, я подумала, что успѣю заглянуть въ садъ и составить о немъ должное понятіе. Я нашла его очаровательнымъ. Передъ лицевымъ фасадомъ дома находился подъѣздъ, по которому мы наканунѣ подъѣхали къ дому (и на которомъ, мимоходомъ сказать, колеса нашего экипажа такъ страшно врѣзались въ песокъ, что я попросила садовника заровнять наши слѣды); передъ заднимъ фасадомъ расположенъ былъ цвѣтникъ, и въ него выходило окно изъ комнаты Ады, которая отворила его, чтобъ улыбнуться мнѣ, и улыбнулась такъ мило, какъ будто хотѣла поцаловать меня, несмотря на разстояніе, насъ отдѣлявшее. За цвѣтникомъ находился огородъ, далѣе -- птичный дворъ, потомъ -- небольшая рига, и, наконецъ, премиленькая ферма. Что касается до самого дома, съ его тремя отдѣльными шпицами, съ его разнообразными окнами, или слишкомъ большими, или черезчуръ маленькими, но вообще премиленькими, съ его трельяжной рѣшеткой, на южномъ фасадѣ, для розъ и каприфолій, и, наконецъ, съ его незатѣйливой, комфортабельной, привѣтливой наружностью,-- этотъ домъ, по словамъ Ады, вышедшей встрѣтить меня подъ руку съ домовладѣтелемъ, былъ вполнѣ достоинъ ея кузена Джона. Со стороны Ады это сказано было довольно смѣло; но кузенъ Джонъ только потрепалъ за это ея миленькую щечку.
   Мистеръ Скимполь былъ такъ же пріятенъ за завтракомъ, какъ и наканунѣ вечеромъ. На столѣ, между прочимъ, стоялъ медъ, и это послужило для него поводомъ къ разговору о пчелахъ. Онъ не имѣлъ ничего сказать противъ меду (и дѣйствительно не имѣлъ, потому что, какъ казалось мнѣ, онъ очень любилъ его), но сильно возставалъ противъ высокаго мнѣнія пчелъ о своихъ слишкомъ преувеличенныхъ достоинствахъ. Онъ вовсе не видѣлъ причины, почему пчелъ представляютъ ему за образецъ трудолюбія. Почемъ еще знать, любитъ ли пчела собирать медъ, или не любитъ: никто ее не спрашивалъ объ этомъ. Пчелѣ вовсе не слѣдуетъ основывать своего достоинства на своемъ расположеніи трудиться. Если каждый кандитеръ станетъ жужжать по бѣлому свѣту, станетъ сбивать съ ногъ каждаго встрѣчнаго и, побуждаемый чувствомъ эгоизма, станетъ принуждать всякаго обратить вниманіе на то, что онъ намѣренъ приняться за работу и долженъ продолжать ее безъ остановки со стороны посторонняго,-- право, тогда міръ сдѣлался бы самымъ несноснѣйшимъ мѣстомъ! Въ добавокъ къ тому, едва только узнаете вы, что пчела собрала свое богатство, какъ немедленно начнете ѣдкимъ дымомъ выкуривать ее изъ ея владѣній и сами овладѣете всѣмъ ея достояніемъ -- положеніе слишкомъ незавидное! Вы бы имѣли очень дурное понятіе о манчестерскомъ работникѣ, еслибъ стали полагать, что онъ работаетъ безъ всякой другой цѣли. Мистеръ Скимполь говорилъ, что, по его мнѣнію, трутень есть олицетвореніе болѣе пріятной и болѣе умной идеи. Всякій трутень непринужденно обращается къ своей трудолюбивой собратіи съ слѣдующими словами: "Вы извините меня, но я, право, не могу трудиться надъ вашимъ магазиномъ. Я летаю на свободѣ, по обширному міру, гдѣ такъ много есть предметовъ, которыми нужно любоваться, и такъ мало времени, чтобы вполнѣ налюбоваться ими, что я вынужденнымъ нахожусь взять смѣлость поглядѣть вокругъ себя и попросить заняться дѣломъ другихъ, которые не желаютъ любоваться тѣмъ, что окружаетъ ихъ." Это, какъ думалъ мистеръ Скимполь, была философія трутня, и онъ считалъ ее весьма умной философіей: она всегда допускала, что трутень имѣлъ расположеніе находиться въ дружескихъ отношеніяхъ съ трудолюбивой пчелой; да онъ, сколько извѣстно мистеру Скимполю, всегда бы и былъ въ тѣхъ отношеніяхъ, еслибъ только высокомѣрное созданіе позволило ему это и не воображало бы черезчуръ много о своемъ медѣ.
   Мистеръ Скимполь безъ всякаго принужденія развивалъ эту идею и всячески разнообразилъ ее; онъ, какъ говорится, безъ оглядки и легко гнался за ней по весьма неровной, разнообразной поверхности, и какъ нельзя болѣе забавлялъ насъ; но и при этомъ случаѣ, по видимому, старался придать такое серьёзное значеніе словамъ своимъ, какимъ онъ могъ располагать. Отвлекаемая необходимостью исполнять свои обязанности, я оставила мистера Джорндиса, Ричарда и Аду слушать философію мистера Скимполя. Распоряженія по хозяйству отняли у меня немного времени, и уже я возвращалась по коридору въ столовую, весело побрякивая ключами, которые въ коробочкѣ висѣли на рукѣ моей, когда мистеръ Джорндисъ попросилъ меня въ небольшую комнатку, подлѣ его спальни,-- комнатку, которая, по собранію книгъ и бумагъ, показалась мнѣ маленькой библіотекой, а по собранію сапоговъ, башмаковъ и шляпныхъ картонокъ -- маленькимъ музеемъ.
   -- Присядьте, душа моя, сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Прежде всего нужно вамъ сказать, что эта комната называется Ворчальной. Когда я теряю пріятное расположеніе духа, то обыкновенно прихожу сюда ворчать.
   -- Вамъ слѣдуетъ, сэръ, какъ можно рѣже являться сюда, сказала я.
   -- О, вы еще не знаете меня! возразилъ мистеръ Джорндисъ.-- Когда я обманусь, или ожиданія мои будутъ обмануты насчетъ.... насчетъ вѣтра, и обыкновенно восточнаго вѣтра... я всегда ищу убѣжища въ этой комнаткѣ. Ворчальная для меня самая лучшая комната изъ цѣлаго дома. Вы еще и въ половину не знаете моего прихотливаго нрава.... Что съ вами, милая моя? отчего вы дрожите такъ?
   Дѣйствительно, я дрожала всѣмъ тѣломъ, но дрожала противъ своего желанія. Я всѣми силами старалась успокоитъ себя,-- но тщетно. Да и могла ли я располагать спокойствіемъ, находясь передъ лицомъ моего великодушнаго благодѣтеля, встрѣчая взорами его кроткіе, ласковые, добрые взоры, испытывая въ душѣ своей такое безпредѣльное счастіе, сознавая довѣріе къ себѣ? Мое сердце было такъ переполнено....
   Я поцаловала его руку. Не знаю, что я сказала, не знаю, даже говорила ли я что нибудь. Знаю только, что мистеръ Джорндисъ, разстроенный, отошелъ къ окну. Я почти была убѣждена, что онъ выпрыгнетъ въ него; но вскорѣ онъ воротился на прежнее мѣсто, и я совершенно разувѣрилась, увидѣвъ въ глазахъ его слѣды слезъ, чтобы скрыть которыя онъ нарочно отходилъ къ окну. Онъ нѣжно погладилъ меня по головѣ.
   -- Ну, полно, полно! сказалъ онъ.-- Теперь все кончилось! Оставь же! надо быть умницей.
   -- Въ другое время этого не будетъ, сэръ, возразила я: -- но при первомъ разѣ это такъ трудно
   -- Какой вздоръ! напротивъ, очень, очень легко. Да и почему же трудно? Я услышалъ о доброй маленькой сироткѣ безъ всякаго защитника и вздумалъ сдѣлаться ея защитникомъ. Она выростаетъ и болѣе чѣмъ оправдываетъ мои ожиданія, а я остаюсь ея опекуномъ и ея другомъ. Что же слѣдуетъ изъ всего этого? Кажется, ничего!... Ну вотъ такъ, такъ! мы квитъ теперь,-- теперь я снова вижу передъ собой твое милое, внушающее къ себѣ довѣріе лицо.,
   Я сказала самой себѣ: "Эсѳирь, моя милая, ты удивляешь меня! Это совсѣмъ не то, чегъ я ожидала отъ тебя!" И слова эти произвели на меня такое благодѣтельное дѣйствіе, что, сложивъ руки на коробочку съ ключами, я совершенно успокоилась. Мистеръ Джорндисъ, выразивъ на лицѣ своемъ одобреніе, началъ говорить со мной такъ откровенно, такъ довѣрчиво, какъ будто я привыкла бесѣдовать съ нимъ каждое утро, Богъ знаетъ съ какого давняго времени. Я начинала даже убѣждаться въ этомъ несбыточномъ предположеніи.
   -- Безъ сомнѣнія, Эсѳирь, сказалъ онъ;-- вы не понимаете этой тяжбы въ Верховномъ Судѣ?
   И, безъ сомнѣнія, я отрицательно покачала головой.
   -- Да я и не знаю, кто понимаетъ ее, возразилъ мистеръ Джорндисъ.-- Сами судья и адвокаты обратили его въ такую страшную путаницу, что первоначальныя основы тяжбы давнымъ-давно исчезли съ лица земли. Оно производится, или, вѣрнѣе сказать, производилась нѣкогда объ одномъ духовномъ завѣщаніи и о лицахъ, къ которымъ оно относилось, а теперь -- ни о чемъ больше, какъ объ однихъ только судебныхъ проторяхъ и убыткахъ, о взысканіяхъ за дѣлопроизводство. По поводу этихъ взысканій, мы постоянно являемся въ судъ и исчезаемъ изъ него, даемъ клятвенныя показанія и дѣлаемъ запросы, выступаемъ впередъ и отступаемъ, приводимъ все въ порядокъ и въ безпорядокъ, дѣлаемъ различныя донесенія и объясненія, вертимся около канцлера и всѣхъ его спутниковъ и, точно какъ въ вальсѣ, уносимся въ вѣчность. Вотъ это-то и есть главный вопросъ во всемъ дѣлѣ. Все прочее, по какимъ-то страннымъ, неизъяснимымъ случаямъ, исчезло такъ, что и слѣдовъ не осталось.
   -- Однако, сэръ, вѣдь вы сказали, что дѣло началось по поводу духовнаго завѣщанія? спросила я, замѣтивъ, что мистеръ Джорндисъ начиналъ потирать себѣ голову.
   -- Да, конечно; когда нужно было начать дѣло по поводу чего нибудь, такъ его начали но поводу завѣщанія. Одинъ изъ Джорндисовъ, въ недобрый часъ, составилъ громадное богатство и сдѣлалъ огромное завѣщаніе. Пока производились разбирательства и совѣщанія о томъ, какимъ образомъ распредѣлить между наслѣдниками завѣщанное богатство, оказалось что наслѣдство уже все растрачено. Лица, которымъ ввѣрено было храненіе духовной, доводятся до такого жалкаго положенія, что оно уже само собой служило весьма достаточнымъ наказаніемъ, еслибъ они и дѣйствительно учинили страшное преступленіе, утаивъ и растративъ завѣщанныя деньги; наконецъ и самое завѣщаніе сдѣлалось документомъ по одному только преданію. Въ теченіе всей этой плачевной тяжбы, каждый изъ участвующихъ въ ней долженъ имѣть простыя копіи и копіи съ копій о всемъ накопившемся по дѣлопроизводству и въ сложности составлявшемъ огромныя телѣги, нагруженныя бумагой! Кто не хотѣлъ имѣть этихъ копій, тотъ долженъ былъ платить за нихъ; а это случалось чаще всего, потому что кому какая нужда была въ грязной бумагѣ! Каждый долженъ былъ выдѣлывать всѣ туры какого-то адскаго танца подъ музыку судебныхъ издержекъ, взысканій, взятокъ и тому подобнаго,-- такого танца, какого воображеніе человѣка никогда еще не представляло, рисуя дикую картину шабаша какой нибудь вѣдьмы. Верховный Судъ посылаетъ запросы въ судъ низшей инстанціи, который въ свою очередь обращается съ тѣми же запросами въ Верховный Судъ; судъ низшей инстанціи находитъ, что онъ не можетъ сдѣлать этого,-- Верховный Судъ дѣлаетъ то же самое открытіе. Ни тотъ, ни другой не смѣетъ сказать, что онъ можетъ сдѣлать что нибудь безъ увѣдомленія о томъ вотъ этого ходатая и безъ личнаго присутствія вотъ этого адвоката, защищающихъ сторону А, или безъ увѣдомленія ходатая и личнаго присутствія адвоката, защищающихъ сторону Б, и такъ далѣе, до конца всей азбуки, тотъ-въ-точь, какъ дѣтская сказка о яблочномъ пирожномъ. И такимъ образомъ, въ теченіе многихъ и долгихъ лѣтъ, съ истеченіемъ многихъ и многихъ человѣческихъ жизней,-- все, по видимому, идетъ своимъ чередомъ, все постоянно начинается снова и снова и никогда не достигаетъ желаннаго конца. Ко всему этому мы ни подъ какимъ видомъ, ни на какихъ условіяхъ не смѣемъ отказаться отъ этой тяжбы, потому что мы прикосновенны къ ней и должны участвовать въ ней, несмотря на то, нравится ли намъ она, или нѣтъ. Впрочемъ, не стоитъ и думать объ этомъ! Когда мой двоюродный дѣдъ, несчастный Томъ Джорндисъ, началъ думать о ней, такъ это начало сдѣлалось концемъ его жизни!
   -- Неужели это тотъ самый мистеръ Джорндисъ, съ исторіей котораго я случайно познакомилась?
   Мистеръ Джорндисъ, съ весьма серьёзнымъ видомъ, утвердительно кивнулъ головой.
   -- Я былъ его наслѣдникомъ, Эсѳирь; и этотъ домъ принадлежалъ ему. Когда я пріѣхалъ сюда, это былъ дѣйствительно холодный, безпріютный домъ. Мой дѣдъ оставилъ на каждомъ предметѣ этого дома признаки своего несчастія.
   -- Это названіе слѣдовало бы теперь перемѣнить, сказала я.
   -- До дѣдушки Тома-домъ этотъ назывался Шпицами. Нынѣшнее названіе далъ ему дѣдушка Томъ и жилъ въ немъ настоящимъ затворникомъ: день и ночь просиживалъ онъ надъ кипами злосчастныхъ тяжебныхъ бумагъ и, вопреки всякой надеждѣ, надѣялся распутать эту страшно запутанную тяжбу и привести ее къ концу. Между тѣмъ домъ незамѣтнымъ образомъ ветшалъ и ветшалъ, вѣтеръ свисталъ въ разсѣлины стѣнъ, дождь лилъ какъ въ рѣшето въ полу-разрушенную кровлю, коридоръ покрылся мхомъ и травой до полу-согнившей двери. Когда я привезъ сюда бренные останки дѣда, мнѣ казалось, что и изъ дома его, точно такъ же, какъ изъ него самого, вылетѣли мозги: до такой степени все было ветхо и пусто.
   Сказавъ эти слова какъ будто про себя, мистеръ Джорндисъ нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ, потомъ взглянулъ на меня, и лицо его прояснилось: онъ снова сѣлъ на прежнее мѣсто, не вынимая рукъ изъ кармановъ.
   -- Вѣдь я сказалъ тебѣ, душа моя, что эта комната называется Ворчальной. На чемъ бишь я остановился?
   Я напомнила ему, что на отрадной перемѣнѣ, произведенной имъ въ Холодномъ Домѣ.
   -- Да, дѣйствительно, я остановился на Холодномъ Домѣ. Надобно сказать, что въ Лондонѣ существуетъ также наше недвижимое имущество, или, вѣрнѣе, домъ, который въ настоящее время находится точно въ такомъ же положеніи, въ какомъ Холодный Домъ находился во времена дѣдушки Тома. Я говорю объ этомъ домѣ, какъ о нашей собственности, но вѣрнѣе можно назвать его собственностью тяжбы, а еще вѣрнѣе -- собственностью тяжебныхъ издержекъ, ибо издержки по тяжбѣ, по моему мнѣнію, единственная сила на землѣ, которая можетъ еще что нибудь сдѣлать изъ этого дома, или, по крайней мѣрѣ, можетъ убѣдиться, что этотъ домъ ни для чего больше не годенъ, какъ только служить бѣльмомъ на глазу или кручиной въ сердцѣ. Собственность тяжебныхъ издержекъ!-- я не иначе представляю ее себѣ, какъ въ родѣ цѣлой улицы погибающихъ слѣпыхъ домовъ, у которыхъ глаза выбиты каменьями. Въ нихъ нѣтъ ни одного стеклышка, нѣтъ даже рамъ; остались однѣ только оконницы, съ обнаженными, полинялыми ставнями, которые уныло скрипятъ на петляхъ и чуть-чуть не падаютъ; съ желѣзныхъ рѣшетокъ слоями лупится ржавчина; дымовыя трубы осѣли; каменныя ступеньки у каждой двери (а каждую дверь смѣло можно назвать преддверіемъ смерти) покрылись плесенью, зеленѣющимъ мхомъ; самые устои, на которые опираются руины, измѣняютъ своему назначенію. Хотя Холодный Домъ и не былъ въ Верховномъ Судѣ, зато владѣтель его былъ, и та же самая печать сдѣлала свой оттискъ и на домѣ. Эти оттиски канцлерской печати, моя милая, находятся въ Англіи повсюду; они знакомы даже ребятишкамъ!
   -- О, какъ удивительно перемѣнился Холодный Домъ! сказала я еще разъ.
   -- Да, конечно, онъ перемѣнился, отвѣчалъ мистеръ Джорндисъ въ замѣтно веселомъ расположеніи духа: -- и съ вашей стороны будетъ весьма благоразумно поддерживать меня въ свѣтлой сторонѣ картины. (Представить себѣ, что у меня есть благоразуміе!) Объ этихъ вещахъ я никогда по говорю, даже никогда не думаю, развѣ только, когда бываю здѣсь -- въ Ворчальной. Если вы находите нужнымъ разсказать объ этомъ Рику или Адѣ (при этомъ мистеръ Джорндисъ бросилъ на меня серьёзный взглядъ), вы можете. Я вполнѣ предоставляю это на вашъ произволъ.
   -- Надѣюсь, сэръ....
   -- Мнѣ кажется, душа моя,-- лучше будетъ, если станете говорить со мной, не употребляя этого холоднаго эпитета.
   Въ то время, какъ онъ показывалъ видъ, что говоритъ это такъ, слегка, какъ будто это была съ его стороны прихоть, а не разсчитанная нѣжность, я еще разъ почувствовала справедливый упрекъ и въ свою очередь мысленно упрекнула себя: "Эсѳирь, вѣдь ты знаешь, что это очень, очень дурно!" Впрочемъ, чтобъ еще сильнѣе напомнить себѣ объ этомъ, я слегка потрясла ключами и, рѣшительнѣе прежняго сложивъ руки на коробку, спокойно взглянула на него.
   -- Надѣюсь, сказала я: -- вы не станете черезчуръ много оставлять на мой произволъ. Не ошибаетесь ли вы во мнѣ? Я боюсь, что ожиданія ваши будутъ обмануты, когда вы убѣдитесь, что я не очень умна; а что я не умна, такъ это истина: вы бы сами у видѣли это въ непродолжительномъ времени, еслибъ я не имѣла столько прямодушія признаться вамъ въ своемъ недостаткѣ.
   По видимому, слова мои не разочаровали его: напротивъ, онъ какъ нельзя болѣе остался ими доволенъ. Съ улыбкой, разливавшейся по всему лицу его, онъ сказалъ мнѣ, что знаетъ меня весьма хорошо, и что ума моего для него весьма достаточно.
   -- Надѣюсь, быть можетъ и будетъ по вашему, сказала я:-- но все же не ручаюсь за себя.
   -- Вашего ума, душа моя, весьма довольно, чтобы быть доброй хозяйкой въ нашей семьѣ, возразилъ онъ: -- быть Старушкой изъ дѣтскаго стихотворенія (я не разумѣю тутъ стихотворенія мистера Скимполя):
   
   "Старушка, Старушка! куда ты спѣшишь?
   -- Паутину смѣсти со свѣтлаго неба."
   
   Вы, Эсѳирь, во время вашего домохозяйства, будете такъ чисто смѣтать паутину съ нашего неба, что мы забросимъ эту Ворчальную и гвоздями заколотимъ дверь въ нее.
   Это было началомъ того, что меня стали называть старухой, старушкой, паутинкой, милашей-хозяюшкой, матушкой Гоббардъ, хозяюшкой Дорденъ и такимъ множествомъ другихъ подобныхъ именъ, что между ними мое собственное имя въ скоромъ времени совершенно потерялось.
   -- Однако, сказалъ мистеръ Джорндисъ: -- возвратимтесь къ нашей болтовнѣ. Съ нами живетъ теперь Рикъ, прекрасный и, какъ кажется, много обѣщающій юноша. Что бы съ нимъ сдѣлать, напримѣръ?
   О, Боже мой! у меня спрашиваютъ совѣта по такому щекотливому предмету! одна мысль объ этомъ удивляетъ меня!
   -- Да, Эсѳирь, онъ живетъ съ нами, повторилъ мистеръ Джорндисъ, покойно укладывая руки въ карманы и протягивая ноги.-- Онъ долженъ имѣть какую нибудь профессію; онъ долженъ выбрать для себя какую нибудь дорогу. Я полагаю, что при этомъ случаѣ начнется страшная система путаницы; но дѣлать нечего!
   -- Система.... чего вы сказали? спросила я.
   -- Система путаницы! Другого названія я не придумаю для подобнаго обстоятельства. Вѣдь вы знаете, душа моя, что онъ находится подъ опекой Верховнаго Суда: поэтому, вѣроятно, Кэнджъ и Карбой найдутъ что нибудь сказать насчетъ его выбора; адвокатъ его тоже найдетъ что нибудь сказать; найдетъ сказать что нибудь и лордъ-канцлеръ; скажутъ что нибудь и его спутники. Они всѣ найдутъ какую нибудь основательную причину вникнуть въ этотъ выборъ; изъ нихъ каждому порознь и всѣмъ вообще придется заплатить и заплатить за это. Весь этотъ процессъ будетъ черезчуръ церемонный, многословный, безтолковый и чувствительный для кармана,-- процессъ, который я вообще называю системой приказныхъ проволочекъ, системой путаницы. Какимъ образомъ приходится людямъ испытывать тяжкія огорченія отъ этой системы или за чьи грѣхи приходится молодымъ людямъ сталкиваться съ ней, я рѣшительно не понимаю; а между тѣмъ это совершенно такъ.
   Тутъ онъ началъ тереть себѣ голову и дѣлать намеки, что чувствуетъ перемѣну вѣтра. Нельзя было не принять за восхитительный примѣръ великодушія и снисхожденія къ моей маленькой особѣ того обстоятельства, что когда потиралъ онъ себѣ голову, или ходилъ по комнатѣ, или дѣлалъ то и другое вмѣстѣ, его лицо тотчасъ же принимало пріятное выраженіе при одномъ взглядѣ на мое. И обыкновенно послѣ этого онъ снова спокойно располагался на стулѣ, засовывалъ руки въ карманы и протягивалъ ноги.
   -- Можетъ статься, будетъ лучше всего, сказала я: -- если я спрошу мистера Ричарда, къ чему онъ имѣетъ особенную наклонность?
   -- Совершенно такъ, отвѣчалъ онъ.-- Вотъ объ этомъ-то я и думалъ! Пожалуста, постарайтесь переговорить объ этомъ съ Ричардомъ и Адой, употребите вашъ тактъ и ваше спокойствіе, которые вы съ особеннымъ умѣньемъ примѣняете ко всему, и посмотрите, что изъ этого можно сдѣлать. Черезъ ваше посредничество, милая хозяюшка, мы, безъ всякаго сомнѣнія, вникнемъ въ самую сущность дѣла.
   Я не на шутку начинала бояться мысли о своемъ важномъ значеніи, которое пріобрѣтала въ глазахъ мистера Джорндиса, и о множествѣ серьезныхъ предметовъ, которые довѣрялись мнѣ. Я вовсе не ожидала этого; я думала, по настоящему, ему бы самому слѣдовало ггереговорить съ Ричардомъ. Но, само собою разумѣется, я не сказала въ отвѣтъ ничего особеннаго, кромѣ того, что постараюсь съ своей стороны сдѣлать все, что только будетъ можно, хотя и боялась (мнѣ кажется, вовсе бы не нужно и повторять этого), что его понятія касательно моего ума и дальновидности черезчуръ преувеличены.-- При этомъ покровитель мой засмѣялся такимъ чистосердечнымъ и пріятнымъ смѣхомъ, какого, мнѣ кажется, я не слыхала во всю свою жизнь.
   -- Уйдемте же отсюда! сказалъ онъ, вставая, и вмѣстѣ съ тѣмъ сильно оттолкнулъ отъ себя кресло.-- На этотъ день, кажется, можно проститься съ Ворчальной! Въ заключеніе скажу еще одно слово. Эсѳирь, душа, моя, не имѣете ли вы спросить меня о чемъ нибудь?
   Онъ бросилъ на меня такой проницательный взоръ, что и я въ свою очередь пристально поглядѣла на него и, какъ кажется, поняла смыслъ его вопроса.
   -- Собственно о себѣ? спросила я.
   -- Да.
   -- Мой покровитель, ничего! сказала я, осмѣливаясь положить мою руку (которая совсѣмъ неожиданно сдѣлалась холоднѣе, чѣмъ мнѣ бы хотѣлось) въ его руку: -- рѣшительно не имѣю ничего! Я увѣрена, что еслибъ мнѣ нужно было узнать что нибудь, то и тогда бы я не должна просить васъ исправить мое невѣдѣніе. У меня было бы весьма дурное сердце, еслибъ вся моя надежда, вся моя увѣренность не были возложены на васъ.... Нѣтъ, я ничего не имѣю спросить у васъ,-- ничего въ мірѣ!
   Онъ взялъ меня подъ руку, и мы вышли отъискивать Аду. Съ этого часа въ его присутствіи я не чувствовала ни малѣйшаго стѣсненія: я была откровенна съ нимъ,-- была совершенно довольна своимъ положеніемъ, не имѣла никакого расположенія узнать о себѣ что нибудь болѣе,-- словомъ сказать, была совершенно счастлива.
   На первыхъ порахъ наша жизнь въ Холодномъ Домѣ отличалась необычайной дѣятельностью: намъ предстояло знакомиться со многими резидентами, жившими въ предѣлахъ и за предѣлами ближайшаго сосѣдства и коротко знавшими мистера Джорндиса. Адѣ и мнѣ казалось, что всѣ его знакомые отличались тѣмъ, что каждый изъ нихъ имѣлъ расположеніе дѣлать какіе нибудь обороты чужими капиталами. Когда мы начинали разсматривать письма на имя мистера Джорндиса и на нѣкоторыя изъ этихъ писемъ отвѣчать за него -- а это обыкновенно дѣлалось по утрамъ, въ Ворчальной -- для насъ удивительнымъ казалось, что главная цѣль существованія почти всѣхъ его корреспондентовъ, по видимому, состояла въ томъ, чтобъ учредить изъ себя комитеты для пріобрѣтенія капиталовъ и потомъ для распредѣленія ихъ по своему усмотрѣнію. Дамы такъ же усердно стремились къ этой цѣли, какъ и мужчины -- даже, мнѣ кажется, гораздо усерднѣе. Онѣ бросались въ комитеты съ самымъ необузданнымъ рвеніемъ и собирали подписки съ необыкновенной горячностью. Намъ казалось, что нѣкоторыя изъ нихъ проводили всю свою жизнь въ раздачѣ и разсылкѣ подписокъ по всему почтовому вѣдомству -- подписокъ на шиллингъ, подписокъ на полкроны, на полсоверена, на пенни. Онѣ нуждались рѣшительно во всемъ. Имъ нужно было готовое платье, нужны были полотняныя тряпки, нужны деньги, нуженъ каменный уголь и горячій супъ, нужны участіе и вліяніе, нужны были автографы, нужна байка,-- словомъ сказать, нужно было все, что только имѣлъ мистеръ Джорндисъ и чего не имѣлъ. Ихъ цѣли были такъ же многоразличны, какъ и требованія. Онѣ намѣревались соорудить новое зданіе, намѣревались очистить отъ долговъ старыя зданія, намѣревались возвести живописное зданіе (при чемъ прилагался и видъ западнаго фасада предполагаемаго зданія), намѣревались учредить въ этомъ зданіи что нибудь въ родѣ общины средневѣковыхъ сестеръ милосердія, намѣревались выдать мистриссъ Джэллиби похвальный аттестатъ, намѣревались списать портретъ съ секретаря ихъ комитета и подарить его тещѣ секретаря, которой глубокая преданность къ нему хорошо извѣстна каждому; короче сказать, по моимъ понятіямъ, онѣ намѣревались совершить все, что только можно представить себѣ,-- отъ изданія пятисотъ тысячъ какихъ нибудь назидательныхъ трактатовъ до назначенія пожизненной пенсіи,-- отъ сооруженія мраморнаго памятника до серебрянаго чайника. Онѣ принимали на себя множество звучныхъ названій; это были: Благотворительницы Англіи, Дщери Британіи, Сестры всѣхъ главныхъ добродѣтей отдѣльно, Покровительницы Америки,-- дамы сотни многоразличныхъ наименованій. По видимому, онѣ принимали живѣйшее участіе въ составленіи партій для выборовъ и въ самыхъ выборахъ. Для нашихъ неопытныхъ умовъ, и согласно съ ихъ собственными объясненіями, онѣ, казалось, выбирали людей десятками тысячь, а не выбрали и одного кандидата для чего нибудь дѣльнаго. Мы испытывали болѣзненное чувство отъ одной мысли, что онѣ должны были добровольно вести какую-то лихорадочную жизнь.
   Между дамами, болѣе всего отличавшимися благотворительностью на чужой счетъ (если можно употребить такое выраженіе), была какая-то мистриссъ Пардигль, которая, по видимому, сколько могла я судить по множеству писемъ ея къ мистеру Джорндису, точно такъ же неутомимо занималась перепиской, какъ и мистриссъ Джэллиби. Мы сдѣлали открытіе, что вѣтеръ каждый разъ перемѣнялся, какъ только предметомъ разговора становилась мистриссъ Пардигль. При этихъ случаяхъ мистеръ Джорндисъ замѣчалъ, что благотворительные люди раздѣлялись на два класса: одинъ состоялъ изъ людей, которые дѣлаютъ очень мало пользы и черезчуръ много шуму, а другой -- изъ людей, которые безъ малѣйшаго шума оказывали величайшую пользу,-- и, обыкновенно, замѣчаніемъ этимъ мистеръ Джорндисъ заключалъ свою бесѣду и, при всемъ желаніи, возобновить ее не могъ. Вслѣдствіе этого любопытство наше увидѣть мистриссъ Пардигль было возбуждено въ высшей степени; мы считали ее типомъ благотворительницы, принадлежащей къ первому классу, и весьма обрадовались, когда она пожаловала къ намъ однажды, съ пятью младшими сыновьями.
   Это былъ образецъ громадной женщины, въ очкахъ, съ носомъ, выдававшимся впередъ на огромное пространство, и одаренной такимъ громкимъ голосомъ, при звукахъ котораго наша гостиная оказывалась крайне тѣсною. И дѣйствительно, она была тѣсна, потому что мистриссъ Пардигль роняла стулья полами своего платья, которыя свободно и широко размахивались во время ея движеній. Такъ какъ дома находились только Ада и я, то не удивительно, что мы приняли ее довольно боязливо; она, но видимому, вошла въ нашъ домъ какъ олицетворенная стужа, что подтверждалось, между прочимъ, слѣдовавшими за ней посинѣвшими маленькими Пардиглями.
   -- Рекомендую вамъ, молодыя барышни, это мои дѣтушки -- пять сынковъ, весьма бѣгло сказала мистриссъ Пардигль, послѣ первыхъ взаимныхъ привѣтствій.-- Весьма вѣроятно, вы видѣли, и видѣли, быть можетъ, не разъ, имена ихъ на печатномъ спискѣ подписчиковъ, которымъ владѣетъ нашъ много уважаемый другъ мистеръ Джорндисъ. Эгбертъ, старшій изъ нихъ, двѣнадцати лѣтъ, тотъ самый мальчикъ, который выслалъ изъ своихъ собственныхъ карманныхъ денегъ пять шиллинговъ и три пенса къ индѣйцамъ изъ племени Токкахупо. Освальдъ, второй сынокъ, десяти съ половиной лѣтъ,-- то самое дитя, которое пожертвовало два шиллинга и девять пенсовъ Великому Обществу Ковалей. Францисъ, третій изъ нихъ, девяти лѣтъ, подписалъ одинъ шиллингъ и шесть съ половиною пенсовъ, а Феликсъ, четвертый мой сынокъ, семи годковъ, пожертвовалъ восемь пенсовъ на престарѣлыхъ вдовъ; Альфредъ, мой младшій, по пятому годочку, добровольно записался въ "Общество дѣтскихъ обязательствъ наслаждаться радостью" и далъ клятву никогда въ теченіе всей своей жизни не употреблять табаку, въ какомъ бы то ни было видѣ.
   Такихъ недовольныхъ дѣтей мы еще никогда не видѣли. Неудовольствіе на ихъ лицахъ не потому отражалось сильно, что они были тощія и сморщенныя, хотя они дѣйствительно были въ высшей степени тощи и сморщенны, но потому, что оно придавало ихъ лицамъ какое-то свирѣпое выраженіе. Когда мистриссъ Пардигль упомянула объ индѣйцахъ изъ племени Токкахупо, я невольнымъ образомъ подумала, что Эгбертъ принадлежалъ къ числу самыхъ несчастнѣйшихъ изъ этого племени: такъ дико, такъ свирѣпо взглянулъ онъ на меня. Лицо каждаго ребенка, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ упоминалась сумма его пожертвованія, помрачалось какою-то злобою,-- въ особенности лицо Эгберта, которое злобнымъ выраженіемъ своимъ сильнѣе отличалось отъ всѣхъ другихъ. Впрочемъ, я должна сдѣлать исключеніе для маленькаго новобранца "Общества дѣтскихъ обязательствъ наслаждаться радостью", представлявшаго собою глупое и неизмѣнно жалкое созданіе.
   -- Я слышала, сказала мистриссъ Пардигль: -- вы посѣщали домъ мистриссъ Джэллиби?
   Мы сказали "да" и прибавили, что ночевали въ немъ.
   -- Мистриссъ Джэллиби, продолжала лэди, употребляя тотъ же самый убѣдительный, громкій, рѣзкій тонъ, такъ что голосъ ея производилъ на меня впечатлѣніе такого рода, какъ будто и на немъ надѣты были очки (при этомъ случаѣ я могу замѣтить, что очки не придавали лицу ея ни красоты, ни выразительности и теряли всю свою привлекательность потому, что глаза ея были слишкомъ на выкатѣ, или, какъ выражалась Ада, мистриссъ Пардигль была слишкомъ "пучеглаза"): -- мистриссъ Джэллиби, по всей справедливости, можно назвать общественной благотворительницей, и она вполнѣ заслуживаетъ того, чтобы подать ей руку помощи. Мои дѣти тоже принесли свою лепту на африканское дѣло: Эгбертъ пожертвовалъ полтора шиллинга, а это, замѣтьте, составляетъ весь источникъ его денежныхъ пріобрѣтеній въ теченіе цѣлыхъ девяти недѣль; Освальдъ подписалъ одинъ шиллингъ и полтора пенса изъ такого же точно источника; остальныя -- соразмѣрно съ своими маленькими средствами. Несмотря на то, я не во всемъ поступаю одинаково съ мистриссъ Джэллиби. Касательно обхожденія съ семействомъ, я поступаю совсѣмъ не такъ, какъ мистриссъ Джэллиби. Это уже замѣчено всѣми. Замѣчено, что ея молодое семейство совершенно чуждо участія въ тѣхъ предпріятіяхъ, которымъ она себя посвящаетъ. Быть можетъ, она поступаетъ справедливо, быть можетъ -- нѣтъ; справедливо или нѣтъ, но у меня не въ характерѣ поступать подобнымъ образомъ съ моимъ юнымъ семействомъ. Я беру ихъ съ собой во всѣ мѣста.
   Впослѣдствіи я убѣдилась (точно также убѣждена была и Ада), что послѣднія слова мистриссъ Пардигль вынудили изъ ея несчастнаго дѣтища пронзительный прерванный возгласъ, или, лучше сказать, вопль, который въ ту же минуту превратился въ зѣвокъ; но начало этого зѣвка было, неоспоримо, начало вопля.
   -- Они бываютъ со мной на заутреняхъ (а если бы вы знали, какая служба во время этихъ заутрень!). Мы отправляемся туда въ половинѣ седьмого, каждое утро, въ теченіе круглаго года, не выключая даже и глубокой зимы (эти слова произнесены были необыкновенно быстро). Они ни на шагъ не отступаютъ отъ меня въ теченіе моихъ многотрудныхъ разнообразныхъ дневныхъ обязанностей. Надобно вамъ сказать, что я исполняю обязанности покровительницы учебныхъ заведеній, посѣтительницы бѣдныхъ, распорядительницы заведеній для безграмотныхъ и наблюдательницы за раздачею пищи бѣднымъ, я присутствую въ комитетѣ снабженія бѣдныхъ одеждою и во многихъ другихъ комитетахъ. Это мои неизмѣнные спутники, и чрезъ это они пріобрѣтаютъ то вѣрное свѣдѣніе о бѣдныхъ и страждущихъ, ту способность оказывать благодѣяніе,-- короче сказать, тотъ вкусъ въ этомъ родѣ занятій, который въ послѣдующіе годы ихъ жизни доставитъ имъ возможность оказывать пользу ближнему и наслаждаться безпредѣльнымъ удовольствіемъ. Мои дѣточки, смѣю сказать, не имѣютъ въ себѣ пагубной наклонности къ мотовству: все, что получаютъ, они употребляютъ, подъ моимъ присмотромъ и руководствомъ, на благотворительныя подписки. Они присутствовали на такомъ множествѣ публичныхъ митинговъ и выслушали такое множество назидательныхъ поученій, глубокомысленныхъ рѣчей и трогательныхъ увѣщаній, какое обыкновенно выпадаетъ на долю весьма немногихъ взрослыхъ людей. Альфредъ, пятилѣтній птенецъ мой, который, какъ я уже сказала, по своему собственному убѣжденію и расположенію присоединился къ "Обществу дѣтскихъ обязательствъ наслаждаться радостью", былъ однимъ изъ немногихъ дѣтей, которыя, несмотря на позднюю пору, внимательно и съ чувствомъ самосознанія выслушали убѣдительную рѣчь президента того Общества, длившуюся цѣлыхъ два часа.
   При этомъ Альфредъ такъ угрюмо и такъ косо взглянулъ на насъ, какъ будто онъ не могъ или не хотѣлъ забыть наказанія, испытаннаго имъ въ тотъ вечеръ.
   -- Можетъ статься, миссъ Соммерсонъ, сказала мистриссъ Пардигль:-- можетъ статься, вы замѣтили въ одномъ изъ списковъ, о которыхъ уже я упоминала, и которыми владѣетъ нашъ многоуважаемый другъ мистеръ Джорндисъ, что имена моихъ юношей заключаются подпискою на одинъ фунтъ стерлинговъ именемъ О. А. Пардигля, члена Королевскаго Общества. Это ихъ отецъ. Мы, по обыкновенію, слѣдуемъ по одной и той же рутинѣ. Я первая кладу мою лепту; потомъ юное.мое семейство приноситъ свою дань, согласно съ ихъ возрастомъ и слабыми средствами, и, наконецъ, мистеръ Пардигль заключаетъ приношеніе. Мистеръ Пардигль вмѣняетъ себѣ въ особенное счастіе совершить, подъ моимъ руководствомъ, скудное подаяніе; такое обыкновеніе, такой порядокъ вещей не только доставляетъ намъ самимъ безпредѣльное удовольствіе, но, мы полагаемъ, оно служитъ назидательнымъ примѣромъ для другихъ.
   Ну что, если бы мистеру Пардиглю привелось пообѣдать съ мистеромъ Джэллиби, и если бы мистеръ Джэллиби вздумалъ послѣ обѣда облегчить свою душу откровенной бесѣдой съ мистеромъ Пардиглемъ, неужели бы и мистеръ Пардигль, въ свою очередь, не сообщилъ нѣсколько откровенныхъ признаній мистеру Джэллиби? Я совершенно сконфузилась, когда подумала объ этомъ,-- а все-таки подумала.
   -- А вѣдь здѣсь весьма пріятное мѣстоположеніе, сказала мистриссъ Пардигль.
   Мы были рады перемѣнить разговоръ и, подойдя къ окну, указали на прекрасныя мѣста въ картинѣ, на которыхъ очки мистриссъ Пардигль, какъ казалось мнѣ, останавливались съ изысканнымъ равнодушіемъ.
   -- А вы знаете мистера Гошера? спросила наша гостья.
   Мы были обязаны сказать, что не имѣли еще удовольствія познакомиться съ этимъ джентльменомъ.
   -- Это съ вашей стороны большая потеря, смѣю увѣрить васъ, сказала мистриссъ Пардигль, принимая величавую осанку.-- Надобно вамъ сказать, что мистеръ Гошеръ -- самый ревностный ораторъ: его рѣчи потрясаютъ душу, его душа самая пылкая! Поставьте его, положимъ, хоть на вагонъ, вонъ на этомъ лугу, который, по своему расположенію, какъ нельзя болѣе соотвѣтствуетъ публичнымъ митингамъ, и онъ готовъ бесѣдовать съ народомъ о какихъ угодно предметахъ! Теперь, молодыя барышни, сказала мистриссъ Пардигль, отодвигаясь къ своему стулу и опрокидывая, какъ будто невидимой силой, круглый маленькій столикъ, который, вмѣстѣ съ моей рабочей корзинкой, откатился въ сторону на значительное разстояніе: -- теперь, смѣю сказать, вы вполнѣ узнали меня?
   Вопросъ этотъ былъ до такой степени щекотливъ, что Ада взглянула на меня въ крайнемъ смущеніи. Что касается до преступнаго свойства моихъ собственныхъ ощущеній, оно по необходимости должно было выразиться яркимъ румянцемъ моихъ щекъ.
   -- То есть, сказала мистриссъ Пардигль: -- вы узнали, вы изобличили замѣтный пунктъ моего характера. Я сама знаю, этотъ пунктъ до такой степени замѣтенъ, что самъ собою бросается въ глаза. Я сама знаю, что, для полнаго обнаруженія, выставляю себя всю наружу. Нисколько не стѣсняясь, могу сказать вамъ, что я женщина дѣловая. Я люблю тяжелый трудъ: тяжелый трудъ доставляетъ мнѣ неизъяснимое удовольствіе. Всякое возбужденіе служитъ мнѣ въ пользу. Я такъ привыкла, такъ пріучила себя къ тяжелому труду, что слово "усталость" мнѣ совсѣмъ неизвѣстно.
   Мы пробормотали, что это очень удивительно и очень пріятно, или вообще сказали что-то въ этомъ родѣ. Было ли это и въ самомъ дѣлѣ удивительно и пріятно, мы, кажется, сами не знали: мы сказали эти слова изъ одной учтивости.
   -- Я не понимаю, что значитъ испытывать усталость; при всемъ вашемъ желаніи, вамъ ни за что не утомить меня, сказала мистриссъ Пардигль.-- Несмѣтное множество усилій (впрочемъ, для меня это вовсе не усилія), множество хлопотъ (впрочемъ, я вовсе не считаю ихъ за хлопоты), которыя я переношу, иногда изумляютъ меня. Я видѣла мое юное семейство, видѣла мистера Пардигля, какъ они совершенно утомлялись, свидѣтельствуя мои подвиги, а я, между тѣмъ, была свѣжа какъ жаворонокъ!
   Еслибъ старшему юношѣ, съ его мрачнымъ взглядомъ, представилась возможность глядѣть еще мрачнѣе и еще злобнѣе, то это была самая лучшая пора. Я замѣтила, что онъ сжималъ правый кулакъ и опустилъ тайкомъ ударъ на донышко фуражки, торчавшей изъ подъ лѣвой мышки.
   -- Во время моихъ визитацій эта способность даетъ мнѣ большое преимущество, продолжала мистриссъ Пардигль.-- Если я увижу, что кто нибудь не имѣетъ расположенія выслушать до конца то, что я намѣрена сказать, я наотрѣзъ скажу тому: "вы знаете, мой добрый другъ, я не способна къ усталости, я никогда не устаю и потому намѣрена продолжать начатое до самого конца." И, повѣрите ли, это удивительно какъ идетъ къ дѣлу! Миссъ Соммерсонъ, надѣюсь, вы не откажетесь немедленно оказать мнѣ помощь въ моихъ визитаціяхъ, надѣюсь и миссъ Клэръ присоединится къ намъ въ непродолжительномъ времени?
   Сначала я хотѣла отдѣлаться обыкновеннымъ извиненіемъ, что въ настоящее время имѣю занятіе, которое невозможно оставить. Но такъ какъ этотъ предлогъ оказался недѣйствительнымъ, поэтому уже съ большею точностію сказала ей, что я не совсѣмъ еще увѣрена въ своихъ способностяхъ на дѣла подобнаго рода; что я еще такъ неопытна въ примѣненіи своего ума къ умамъ, быть можетъ, совершенно противоположнымъ, и вслѣдствіе этого не могу подѣйствовать на нихъ надлежащимъ образомъ; что я еще не пріобрѣла того тонкаго знанія человѣческаго сердца, которое, при подобныхъ подвигахъ, должно оказываться существеннымъ; что мнѣ самой нужно учиться еще весьма многому, чтобы имѣть возможность съ пользою учить другихъ, и что я не смѣю еще положиться на одни только добрыя наклонности моего сердца, чтобъ сдѣлать доброе дѣло. По этимъ причинамъ, я считаю за лучшее быть полезной по мѣрѣ возможности и по возможности оказывать всякаго рода услуги тѣмъ, которые непосредственно окружаютъ меня, и стараться постепенно и натурально расширять кругъ моихъ обязанностей въ отношеніи къ ближнему. Само собою разумѣется, что все это было высказано съ моей стороны съ замѣтнымъ смущеніемъ и робостью; ибо мистриссъ Пардигль была гораздо старше меня, имѣла не въ примѣръ больше моего опытности и была воинственна въ своихъ манерахъ.
   -- Вы ошибаетесь, миссъ Соммерсонъ, сказала она.-- Впрочемъ и то можетъ быть, что вы не вполнѣ способны къ тяжкому труду и къ сильнымъ ощущеніямъ, проистекающимъ изъ этого труда; а это дѣлаетъ огромную разницу. Не угодно ли вамъ посмотрѣть, какъ я совершаю свой трудъ? Вотъ и теперь я отправляюсь, съ моимъ юнымъ семействомъ, навѣстить одного кирпичника (весьма дурного человѣка); это близехонько отсюда, и я съ величайшимъ удовольствіемъ взяла бы васъ съ собой.... И васъ, миссъ Клэръ, тоже взяла бы, еслибъ вы согласились оказать мнѣ честь вашимъ согласіемъ.
   Ада и я обмѣнялись взорами. Мы и безъ того намѣревались прогуляться, поэтому приняли предложеніе. Надѣвъ шляпки и возвратясь въ гостиную со всевозможной поспѣшностью, мы увидѣли, что юное семейство столпилось въ углу въ томительномъ ожиданіи, а мистриссъ Пардигль плавно расхаживала по комнатѣ, роняя на полъ всѣ болѣе легкіе предметы, имѣвшіе счастіе прикоснуться къ ея платью. Мистриссъ Пардигль завладѣла Адой, а я пошла за ними, взявъ на свое попеченіе юное семейство.
   Ада разсказала мнѣ впослѣдствіи, что мистриссъ Пардигль сообщала ей во время всей дороги къ кирпичнику, громкозвучнымъ своимъ голосомъ (который со всѣми оттѣнками долеталъ до меня), объ удивительной борьбѣ, которую привелось имѣть ей, въ теченіе двухъ-трехъ лѣтъ, съ другой лэди, по поводу назначенія какой-то пенсіи ихъ избраннымъ кандидатамъ. Во время этой борьбы столько было переписки, столько обѣщаній, столько увертокъ и крючковъ, неизбѣжныхъ съ выборами всякаго рода, что и представить себѣ невозможно; по видимому, эта борьба сообщила величайшее одушевленіе всѣмъ соприкосновеннымъ къ ней, кромѣ избираемыхъ пенсіонеровъ, оставшихся, несмотря на всѣ усилія борющихся сторонъ, безъ пенсіи.
   Я всегда любила видѣть довѣрчивое ко мнѣ расположеніе маленькихъ дѣтей, и въ этомъ отношеніи могу назвать себя счастливою; но при теперешнемъ случаѣ дѣтское общество причиняло мнѣ величайшее стѣсненіе. Лишь только мы вышли изъ дверей, какъ Эгбертъ, съ пріемами разбойника, началъ требовать отъ меня нѣсколько шиллинговъ, подъ тѣмъ благовиднымъ предлогомъ, что всѣ его карманныя деньги безсовѣстнымъ образомъ "вытягиваютъ изъ его души". Когда я хотѣла поставить ему на видъ всю непристойность подобнаго выраженія, особливо, когда это выраженіе относилось до его родителей, онъ щипнулъ меня и сказалъ: "Ну, что, каково? Ага! вамъ не нравится это? Къ чему же мама обманываетъ всѣхъ и выдаетъ мнѣ деньги съ тѣмъ, чтобы снова отнять ихъ?" Эти раздражительные вопросы до такой степени воспламеняли его и его братьевъ Освальда и Франсиса, что они соединенными силами начали щипать меня, и щипать со всею ловкостью опытнѣйшихъ школьниковъ, причиняя мнѣ, въ особенности моимъ рукамъ, такую страшную боль, что я съ трудомъ удерживалась отъ слезъ. Между тѣмъ, какъ старшіе братья дѣлали это нападеніе, Феликсъ, всей своей тяжестью, наступалъ мнѣ на ноги. А маленькій членъ Общества наслажденія радостью, который, вслѣдствіе того, что всѣ его маленькіе доходы имѣли уже заранѣе свое назначеніе, по необходимости долженъ былъ дать обязательство воздерживаться не только отъ табаку, но и отъ всякаго рода лакомства,-- этотъ милый ребенокъ до такой степени предавался горести и гнѣву, когда мы проходили мимо кондитерской, что я боялась, что лицо его останется багровымъ на всю его жизнь. Во всю свою жизнь, во время прогулокъ съ молодыми людьми, я столько не вытерпѣла тѣлесно и душевно, какъ отъ этихъ ненатурально скромныхъ дѣтей, такъ натурально выражавшихъ мнѣ всю свою вѣжливость.
   Я порадовалась отъ души, когда мы пришли къ дому кирпичника; впрочемъ, это не былъ домъ, а одна изъ группы жалкихъ хижинъ на пустынномъ опредѣленномъ выдѣлкѣ кирпича клочкѣ земли; это была хижина съ свинарнями подлѣ разбитыхъ оконъ и небольшими палисадниками, въ которыхъ ничего не прозябало кромѣ лужъ гнилой стоячей воды. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ стояли деревянныя кадушки для стока съ крышъ дождевой воды; такія же кадушки, наполненныя грязью по самые края, стояли, какъ квашенки съ грязью вмѣсто тѣста, при окраинѣ небольшого пруда. У дверей и оконъ стояло нѣсколько мужчинъ, говорившихъ о чемъ-то и очень мало обращавшихъ на насъ вниманіе, а если и обращавшихъ, то собственно затѣмъ, чтобъ посмѣяться другъ съ другомъ.
   Мистриссъ Пардигль, шествуя впереди съ выраженіемъ моральной рѣшимости и бѣгло разсуждая о неопрятныхъ жилищахъ окружавшаго народа (хотя я очень сомнѣвалась, чтобы кто нибудь изъ насъ могъ вести опрятную жизнь въ подобныхъ жилищахъ), привела насъ въ самую отдаленную хижину, въ нижнемъ этажѣ которой мы съ величайшимъ трудомъ помѣстились. Въ этой удушливой, наполненной зловредными испареніями хижинѣ находилась какая-то женщина съ подбитымъ глазомъ, нянчившая передъ очагомъ жалкаго, едва дышавшаго, грудного ребенка,-- мужчина, съ головы до ногъ запачканный глиной и грязью и съ весьма безпечнымъ видомъ лежавшій на полу и курившій изъ глиняной трубки,-- видный и здоровый молодой человѣкъ, надѣвавшій ошейникъ на собаку, и очень бойкая дѣвушка, стиравшая что-то въ весьма грязной водѣ. При нашемъ входѣ они всѣ взглянули на насъ, а женщина немедленно отвернулась къ камину, какъ будто затѣмъ, чтобъ скрыть подбитый иводятся къ присягѣ.
   Пока идетъ эта церемонія, волненіе въ публикѣ возобновляется вслѣдствіе того, что въ залу вошелъ низенькій человѣчекъ въ широкихъ отложныхъ воротничкахъ, съ огромной, какъ пивной котелъ, головой, съ влажными глазами и краснымъ носомъ. Человѣчекъ сталъ скромно у двери, какъ и прочая публика, по видно, что зала ему хорошо знакома. Кругомъ перешептываются, называютъ его знаменитымъ Свайльсомъ и высказываютъ весьма правдоподобное предположеніе, что онъ явился сюда съ цѣлью изучить пріемы коронера и потомъ представить его передъ публикой; навѣрное это будетъ главный номеръ сегодняго концерта.
   -- И такъ, джентльмены, начинаетъ коронеръ.
   -- Молчать! кричитъ сторожъ (не подумайте однако, чтобъ это приказаніе относилось къ коронеру, хотя оно и можетъ такъ показаться съ перваго взгляда).
   -- И такъ, джентльмены, вы собрались сюда, чтобъ произвести дознаніе о смерти человѣка. Вамъ будутъ представлены свидѣтельскія показанія объ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ эту смерть, и вы должны будете вынести...-- Кегли! Какъ онѣ мѣшаютъ!-- Сторожъ, вы должны бы распорядиться прекратить игру!-- вынести свой вердиктъ согласно этимъ показаніямъ, не руководствуясь никакими посторонними соображеніями. Прежде всего надо осмотрѣть трупъ.
   -- Дайте дорогу!-- взываетъ сторожъ.
   И длинная, нестройная процессія, напоминающая отчасти отсталыхъ провожатыхъ въ похоронномъ шествіи, тянется къ дверямъ мистера Крука; послѣ осмотра нѣкоторые присяжные выходятъ торопливо совсѣмъ блѣдные. Сторожъ особенно заботятся о двухъ джентльменахъ, въ довольно грязныхъ манжетахъ съ оторванными пуговицами, и прилагаетъ всѣ старанія, чтобъ они какъ можно лучше видѣли все, что нужно видѣть. Онъ заботился о нихъ и раньше въ залѣ "Солнечнаго Герба", и поставилъ для нихъ особый столикъ, рядомъ съ коронеромъ, потому что это газетные хроникеры всѣхъ подобныхъ происшествій. Стороясъ, не чуждый нѣкоторыхъ человѣческихъ слабостей, хочетъ прочитать въ печати: "Муни, дѣятельный и расторопный сторожъ округа, сказалъ то-то подѣлалъ то-то", и ласкаетъ себя надеждой, что фамилія Муни будетъ упомянута съ такой же фамильярностью и благосклонностью, какъ имя палача въ послѣдней статьѣ.
   Знаменитый Свайльсъ ожидаетъ возвращенія коропера и присяжныхъ въ залу "Солнечнаго Герба", мистеръ Телькингорнъ также. Послѣдній былъ принятъ съ особеннымъ почтеніемъ и посаженъ между коронеромъ, угольнымъ ящикомъ и бильярдомъ.
   Слѣдствіе продолжается.
   Присяжные узнаютъ, какъ умеръ человѣкъ, о которомъ производится дознаніе, но и только.
   -- Джентльмены, присутствующій между нами знаменитый юристъ,-- говоритъ коронеръ:-- находился случайно при открытіи трупа умершаго, но онъ можетъ только повторить показанія, которыя мы уже слышали отъ доктора, хозяина, жилицы и писчебумажнаго торговца, и безполезно безпокоить его. Не найдется ли кого-нибудь въ числѣ присутствующихъ, кто бы могъ сообщить намъ, что-нибудь новое?
   Мистрисъ Перкинсъ выталкиваетъ впередъ мистрисъ Пиперъ. Та приноситъ присягу.
   -- Анастасія Пиперъ, джентльмены. Замужняя женщина.
   -- Ну, мистрисъ Ппнеръ, что вы имѣете сказать по настоящему дѣлу?
   О, мистрисъ Пиперъ можетъ наговорить съ три короба и говорить безъ всякихъ знаковъ препинанія и преимущественно вводными предложеніями, но сказала мало новаго. Живетъ она въ Куксъ-Кортъ (гдѣ ея мужъ имѣетъ столярную мастерскую), и давно уже въ сосѣдствѣ извѣстно (какъ разъ за два дня передъ тѣмъ, какъ былъ крещенъ Александръ Джемсъ Пиперъ, а его крестили восемнадцати мѣсяцевъ и четырехъ дней, потому что до тѣхъ поръ было мало надежды, джентльмены, что онъ останется живъ: это дитя страдало зубами); давно извѣстно, что этотъ горемыка -- какъ называлъ покойника мистрисъ Пиперъ -- продалъ свою душу. Можетъ быть этотъ слухъ пошелъ отъ того; что у горемыки былъ страшный видъ. Видѣла я его часто, и такъ какъ отъ природы робка, то, боясь его свирѣпой наружности, остерегалась подпускать къ нему дѣтей (если сомнѣваются, она надѣется, что ее поддержитъ мистрисъ Перкинсъ, которая присутствуетъ здѣсь и заслуживаетъ полнаго довѣрія, такъ же, какъ ея мужъ и вся семья). Видѣла часто, какъ преслѣдовали дѣти съ крикомъ горемыку (потому что дѣти всегда останутся дѣтьми, и вы не можете требовать, чтобъ они были Соломонами, потому что въ свое время и вы сами ими не были). Вслѣдствіе всѣхъ этихъ толковъ и свирѣпаго выраженія лица, какое тогда было у горемыки, ей часто снилось, что онъ выхватываетъ изъ кармана острый ломъ и пробиваетъ голову Джонни (этотъ ребенокъ не знаетъ страха и постоянно бѣгалъ за нимъ по пятамъ и дразнилъ его). Но она никогда не видала, чтобъ горемыка на самомъ дѣлѣ хватался за ломъ, или за другое острое орудіе; видѣла часто, какъ онъ молча уходилъ, когда за нимъ бѣжали дѣти; вѣроятно, онъ не питалъ особенной склонности къ дѣтямъ, никогда не разговаривалъ съ ними, да и со взрослыми не разговаривалъ, по крайней мѣрѣ ей не случалось видѣть. (Ахъ, да! она забыла! есть одинъ человѣкъ, съ которымъ онъ иногда говорилъ: это мальчикъ, что подметаетъ улицу на перекресткѣ; еслибъ этотъ мальчикъ былъ здѣсь, онъ подтвердилъ бы ея слова).
   Коронеръ спрашиваетъ, здѣсь ли мальчикъ?
   Сторожъ отвѣчаетъ отрицательно. Коронеръ приказываетъ отыскать и привести его. Въ отсутствіе "дѣятельнаго и расторопнаго" сторожа, коронеръ бесѣдуетъ съ мистеромъ Тёлькингорномъ.
   Джентльмены, вотъ мальчикъ!
   Да, вотъ онъ: грязный, охрипшій, въ отрепьяхъ. Разсказывайте, мальчикъ! Впрочемъ, позвольте: сперва необходимо выполнить нѣкоторыя предварительныя формальности;
   Имя? Джо. Другого онъ не знаетъ: не знаетъ, что у каждаго человѣка должно быть еще второе имя, никогда не слыхивалъ объ этомъ. Не знаетъ, что Джо уменьшительное имя отъ другого, болѣе длиннаго; для него и это имя достаточно длинно и вполнѣ удовлетворяетъ его. Умѣетъ ли подписать свое имя? Нѣтъ, не умѣетъ, никогда не былъ въ школѣ. Нѣтъ ни отца, ни матери, ни братьевъ, ни друзей, ни родного дома. Знаетъ, что такое метла и что лгать нехорошо, но кто ему сказалъ,-- не помнитъ. Не умѣетъ сказать въ точности, что будетъ съ нимъ послѣ смерти, если онъ теперь солжетъ "господамъ", но знаетъ, что за это его накажутъ, и подѣломъ; но этому будетъ говорить правду.
   -- Онъ не годится, джентльмены, -- говоритъ коронеръ, грустно качая головой.
   -- Вы полагаете, что нельзя принять его показанія, сэръ?-- спрашиваетъ одинъ добросовѣстный присяжный.
   -- Безъ всякаго сомнѣнія,-- говоритъ коронеръ:-- вы слышали,-- онъ не можетъ сказать въ точности, что съ нимъ будетъ на томъ свѣтѣ. Мы въ судѣ, джентльмены, и не можемъ этого допустить. Ужасная безнравственность! Уведите мальчика.
   Мальчика уводятъ къ великому назиданію присутствующихъ, главнымъ образомъ маленькаго Свайльса, комическаго пѣвца.
   Есть другіе свидѣтели? Нѣтъ никого.
   Очень хорошо. Джентльмены! Нѣкто найденъ мертвымъ вслѣдствіе пріема слишкомъ большой дозы опіума. Доказано, что втеченіе полутора года онъ пріобрѣлъ привычку употреблять опіумъ въ огромномъ количествѣ. Если вы полагаете, что изъ свидѣтельскихъ показаній слѣдуетъ прійти къ заключенію, что онъ совершилъ самоубійство,-- постановите соотвѣтствующее опредѣленіе; если думаете, что смерть послѣдовала случайно,-- произнесите согласный съ этимъ вердиктъ.
   Вердиктъ произнесенъ: случайная смерть, внѣ всякихъ сомнѣній.
   -- Джентльмены, вы свободны. Прощайте!
   Коронеръ, застегивая пальто, допрашиваетъ частнымъ образомъ, съ помощью мистера Телькингорна, отвергнутаго свидѣтеля.
   Порочное созданіе знаетъ только, что покойный, онъ призналъ его по чернымъ волосамъ и желтому лицу, подвергался иногда преслѣдованію отъ дѣтей, которыя гонялись за нимъ съ гиканьемъ; что въ одну зимнюю холодную ночь, когда онъ, мальчикъ, дрожалъ на порогѣ одной двери возлѣ своего перекрестка, этотъ человѣкъ, проходя мимо, взглянулъ на него, подошелъ и сталъ разспрашивать. Узнавъ, что у мальчика никого нѣтъ на бѣломъ свѣтѣ, онъ сказалъ: "и у меня нѣтъ никого!" и далъ ему столько, чтобъ заплатить и за ужинъ, и за ночлегъ. Съ тѣхъ поръ этотъ человѣкъ часто съ нимъ разговаривалъ, спрашивалъ: крѣпко ли онъ спитъ, какъ онъ переноситъ холодъ и голодъ, желалъ ли бы онъ умереть и многое въ этомъ родѣ. Когда у него не было денегъ, то, проходя мимо мальчика, онъ говорилъ: "сегодня я такъ же бѣденъ, какъ ты", но когда деньги были, онъ всегда давалъ ему что нибудь.
   -- Онъ былъ очень добръ ко мнѣ, -- говоритъ мальчикъ, утирая глаза рванымъ рукавомъ: -- я хотѣлъ бы, чтобъ онъ могъ слышать, какъ я это говорю, теперь, когда онъ лежитъ тамъ вытянувшись. Онъ очень былъ добръ ко мнѣ!
   Выходя мальчикъ встрѣчаетъ мистера Снегсби, который ждалъ его на лѣстницѣ. Мистеръ Снегсби суетъ ему въ руку полкроны и, приложивъ паленъ къ носу, шепчетъ внушительно: "смотри, не напоминай мнѣ объ этомъ когда-нибудь, если увидишь меня съ женою, т. е. съ дамой, на своемъ перекресткѣ".
   Присяжные проводятъ еще нѣсколько времени въ "Солнечномъ Гербѣ" за частной бесѣдой; но подъ конецъ, среди облаковъ, наполняющаго залу, табачнаго дыма, остается не болѣе шести человѣкъ,-- двое ушли въ Гэмистедъ, остальные четверо устроили складчину, чтобъ пойти по уменьшенной платѣ въ вечерній спектакль и завершить это ужиномъ съ устрицами.
   Маленькаго Свайльса угощаютъ со всѣхъ сторонъ; когда его спрашиваютъ, что онъ думаетъ о коронерскомъ слѣдствіи, онъ, по своей склонности къ простонароднымъ выраженіямъ, характеризуетъ его такъ: "пишетъ мыслете". Замѣтивъ, какой популярностью пользуется маленькій Свайльсъ, хозяинъ "Солнечнаго Герба" разсыпается въ похвалахъ ему передъ присяжными и остальной публикой, утверждаетъ, что въ исполненіи характерныхъ пѣсенъ у него нѣтъ соперниковъ, а комическихъ костюмовъ у него столько, что его гардеробъ займетъ цѣлую повозку.
   Но вотъ "Солнечный Гербъ" окутался ночною мглою и вдругъ засверкалъ блескомъ газа. Наступаетъ часъ музыкальнаго собранія.
   "Знаменитость" занимаетъ свое мѣсто, противъ нея -- маленькій Свайльсъ; друзья собрались поддержать первоклассный талантъ. Въ разгарѣ вечера маленькій Свайльсъ подымается съ мѣста.
   -- Джентльмены, съ вашего позволенія я попробую представить сцену изъ дѣйствительной жизни, происходившую здѣсь сегодня утромъ.
   Его поощряютъ аплодисментами и онъ уходитъ.
   Возвращается онъ уже не маленькимъ Свайльсомъ, а коронеромъ, или, по крайней мѣрѣ, человѣкомъ, похожимъ на коронера, какъ двѣ капли воды, и начинаетъ свой разсказъ о слѣдствіи, разнообразя его веселымъ припѣвомъ подъ акомпаниментъ фортепіано:
   
   Ты не повѣришь,
   Какъ ты хорошъ!
   Бимъ, бамъ, бумъ,
   Бимъ, бамъ, бумъ!
   
   Наконецъ фортепіано умолкаетъ. Концертъ кончился. Посѣтители музыкальнаго собранія давно храпятъ на своихъ постеляхъ. Вокругъ одинокой фигуры, которая отдыхаетъ теперь въ своемъ послѣднемъ земномъ жилищѣ, покой и безмолвіе -- только продолговатые глаза ставенъ караулятъ ее въ ночной тиши.
   Если бы мать покинутаго человѣка, лелѣя его на своихъ рукахъ, прижимая къ своей груди, когда онъ малюткой подымалъ глаза къ ея любящему лицу и нѣжной рученкой обнималъ ея шею, могла бы провидѣть, что его ждетъ, какъ онъ, всѣми оставленный, будетъ лежать здѣсь одинъ,-- какимъ невѣроятнымъ показалось бы ей это видѣніе! Или, если въ его лучшіе дни въ сердцѣ его пылала страсть къ женщинѣ, гдѣ теперь эта женщина, которую онъ прижималъ къ своей груди, гдѣ она въ эту минуту, когда здѣсь, въ убогой комнатѣ -- печальномъ пріютѣ бѣдняка, лежитъ его одинокій трупъ, этотъ пепелъ потухшаго огня?
   Непокойно прошла ночь въ заведеніи мистера Снегсби въ Куксъ-Кортѣ, гдѣ Оса разогнала сонъ у всѣхъ домочадцевъ своими припадками, которыхъ мистеръ Снегсби насчиталъ около двадцати за ночь.
   Причина того, что она заболѣла именно сегодня, заключается въ томъ, что у нея отъ природы нѣжное сердце и такая впечатлительность, которая могла бы развиться въ фантазію, еслибъ не благотворительное вліяніе пріюта.
   Какъ бы то ни было, разсказъ мистера Снегсби объ утреннемъ слѣдствіи, на которомъ онъ присутствовалъ, произвелъ на нее ужасное впечатлѣніе: за ужиномъ она свалилась на полъ въ кухнѣ, выронивъ изъ рукъ голландскій сыръ, и съ ней сдѣлался припадокъ, за нимъ послѣдовалъ второй, третій и т. д.
   Когда она приходитъ въ себя послѣ припадка, то начинаетъ терзаться страхомъ, какъ бы мистрисъ Снегсби не отказала ей отъ мѣста, и умоляетъ всѣхъ идти спать и оставить се лежать на каменномъ полу, надѣясь этимъ умилостивить хозяйку. Такими мольбами и заклинаніями бываютъ обыкновенно наполнены короткіе промежутки между ея припадками, въ такихъ заклинаніяхъ прошла и эта ночь.
   Поэтому, несмотря на то, что мистеръ Снегсби самый терпеливый человѣкъ, но когда онъ услыхалъ, наконецъ, какъ пѣтухъ на молочной фермѣ Канцелярской улицы выражаетъ свой безкорыстный восторгъ по случаю разсвѣта, онъ глубоко вздохнулъ, промолвивъ:-- А я ужъ думалъ, что и ты умеръ!
   Въ самомъ дѣлѣ, любопытно, что имѣетъ въ виду эта птица, когда такъ неистово надрываетъ себѣ горло? какую задачу думаетъ она разрѣшить? почему она кричитъ такъ яростно по поводу того, что ея нисколько не касается и до чего, по настоящему, ей не должно быть никакого дѣла? Впрочемъ, вѣдь и съ людьми бываетъ то же: развѣ не кричатъ они такъ же яростно по поводу самыхъ ничтожныхъ обстоятельствъ!
   Но для насъ теперь дѣло не въ этихъ людяхъ, и не въ пѣтухѣ, а въ томъ, что наконецъ показался дневной свѣтъ, наступило утро, а затѣмъ и полдень.
   Ровно въ полдень дѣятельный и расторонный сторожъ (въ утреннихъ газетахъ его таки наградили этими качествами) является къ мистеру Кругу со своими помощниками. Они берутъ тѣло нашего дорогого брата, покинувшаго земную юдоль, и несутъ на отвратительное, зараженное кладбище.
   Кладбище расположено среди города, и заразныя болѣзни безпрепятственно распространяются на живущихъ возлѣ братьевъ и сестеръ, пока другіе братья и сестры сгибаются въ три погибели у заднихъ дверей офиціальныхъ лицъ и чувствуютъ себя прекрасно во всѣхъ отношеніяхъ.
   Вотъ пришли на кладбище, и здѣсь, на этомъ клочкѣ земли, до такой степени загрязненномъ, что даже нецивилизованный турокъ отвергъ бы его съ отвращеніемъ и неприхотливый кафръ содрогнулся бы при видѣ его, предаютъ христіанскому погребенію тѣло нашего возлюбленнаго брата.
   Дома обступили это мѣсто со всѣхъ сторонъ, и только узкій грязный проходъ ведетъ къ окружающей его желѣзной рѣшоткѣ, у которой жизнь въ самыхъ жалкихъ своихъ формахъ сталкивается со смертью и ядовитое дыханіе смерти отравляетъ жизнь.
   Здѣсь нашего возлюбленнаго брата опускаютъ на глубину одного или двухъ футовъ, зарываютъ его среди этой гнили, и когда онъ воскреснетъ, онъ встанетъ, какъ укоряющій призракъ-многимъ, съ такого смертнаго ложа -- постыднаго свидѣтельства будущимъ вѣкамъ о томъ, какъ цивилизація и варварство уживались рядомъ на этомъ надменномъ островѣ.
   Приди, ночная тьма! Для этого мѣста ты никогда не приходишь слишкомъ рано и не остаешься слишкомъ долго. Припте, блуждающіе огоньки, и освѣтите окна убогихъ лачугъ, вы, которые совершаете тамъ беззаконія, творите ихъ по крайней мѣрѣ не въ виду этой сцены смерти!
   Пусть ярче разгорится пламя газоваго рожка, такъ пасмурно мерцающаго надъ этой желѣзной рѣшоткой, которую окутываетъ отравленный липкій воздухъ! Пусть онъ зоветъ сюда каждаго прохожаго и кричитъ ему: взгляни сюда!..
   Вмѣстѣ съ ночною темнотою приходитъ сюда какая-то фигура съ опущенной головой. Она неловко пробирается по узкому проходу къ рѣшоткѣ, останавливается передъ нею, берется руками за желѣзные прутья и долго смотритъ сквозь ихъ.
   Потомъ пришедшій берется за метлу, принесенную съ собою, подметаетъ ступеньки и усердно прочищаетъ грязный проходъ. Съ какой нѣжностью старается онъ хоть немного красить этотъ грязный входъ! Кончивъ свою работу, онъ бросаетъ послѣдній взглядъ за рѣшотку и уходитъ.
   Это ты, Джо? Свидѣтель, отвергнутый по той причинѣ, что не могъ сказать въ точности какъ поступитъ съ тобою Тотъ, Кто сильнѣе рукъ человѣческихъ. Ты еще не вполнѣ погрязъ во тьмѣ, что-то, напоминающее далекій яркій лучъ свѣта, блеснуло въ тѣхъ словахъ, которыя-ты бормоталъ подметая ступеньки: "Онъ былъ очень добръ ко мнѣ, очень добръ!"
   

ГЛАВА XII.
На сторожѣ.

   Дождь въ Линкольнширѣ наконецъ пересталъ и Чизни-Будъ ожилъ.
   Мистрисъ Роунсвель погружена въ хозяйственныя хлопоты: сэръ Лейстеръ и миледи возвращаются изъ Парижа.
   Свѣтская молва провѣдала объ этомъ и спѣшитъ обрадовать счастливою вѣстью стосковавшуюся Англію; та же молва гласитъ, что пріѣзжіе будутъ принимать блестящій кругъ избраннаго beau mond'а (молва слаба въ англійскомъ языкѣ и легче выражается на французскомъ) въ своемъ родовомъ Линкольнширскомъ замкѣ, который съ древнихъ временъ славится гостепріимствомъ. Въ честь ожидаемыхъ гостей въ Чизни-Вудѣ починили сломанную арку моста, и воды, возвращенныя въ надлежащія границы, текутъ мирно и составляютъ одно изъ лучшихъ украшеній вида, открывающагося изъ оконъ дома.
   Солнце обливаетъ холоднымъ яснымъ свѣтомъ обнаженныя вѣтви деревъ и одобрительно посматриваетъ, какъ рѣзкій вѣтеръ развѣваетъ листья и высохшій мохъ. Солнечные лучи скользятъ по парку, преслѣдуя тѣни бѣгущихъ отъ нихъ облаковъ, гонятся за ними, но схватить не могутъ, заглядываютъ въ окна и бросаютъ на портреты предковъ такія прихотливыя свѣтлыя пскры и полосы, какія и не спились живописцамъ. На портретъ миледи, висящій надъ большимъ каминомъ, падаетъ снопъ косыхъ лучей, и въ направленіи этихъ лучей есть что-то зловѣщее: кажется, будто они поражаютъ ее въ самое сердце, какъ ударъ кинжала.
   Подъ этимъ холоднымъ солнечнымъ свѣтомъ, въ этотъ рѣзкій вѣтренный день миледи и сэръ Лейстеръ садятся въ свою дорожную карету; позади кареты на особомъ сидѣніи помѣщаются горничная миледи и преданный слуга сэра Лейстера.
   Со звономъ и щелканьемъ бича выѣзжать они со двора Бристольскаго отеля на Вандомской площади; лошади, на которыхъ сидятъ верхомъ два центавра въ ботфортахъ и лакированныхъ шляпахъ, пробуютъ бросаться въ стороны и становиться на дыбы, вѣтеръ развиваетъ ихъ гривы и хвосты.
   Они ѣдутъ галопомъ между полуосвѣщенной колоннадой улицы Риволи и садомъ злополучнаго дворца обезглавленнаго короля, проѣзжаютъ площадь Согласія и Елисейскія поля и черезъ заставу Звѣзды выѣзжаютъ изъ Парижа.
   Правду сказать, путники ѣдутъ не такъ быстро, какъ хотѣлось бы миледи, ибо и здѣсь она смертельно скучала: концерты, собранія, опера, театръ, катанья -- все ей надоѣло, ей опостылѣлъ весь подлунный міръ.
   Въ послѣднее воскресенье парижскій бѣдный людъ веселился, играя съ дѣтьми между статуями и подстриженными деревьями Тюльери, прогуливаясь по двадцати человѣкъ въ рядъ въ Елисейскихъ поляхъ, забавляясь деревянными лошадками и собачьей комедіей; нѣкоторые въ мрачномъ соборѣ Богоматери болтали у подножія колоннъ при блескѣ колеблющагося пламени множества маленькихъ свѣчей въ заржавленныхъ люстрахъ. За стѣнами Парижа, въ окрестностяхъ, танцовали, любезничали, курили и пили, прогуливаясь по кладбищамъ, играли въ карты, домино, на бильярдѣ, слушали кваканье лягушекъ, смотрѣли фокусы оборванныхъ шарлатановъ.
   А миледи въ этотъ день терзалась: мрачное жестокое отчаяніе обхватило ее своими острыми когтями, какъ клещъ впилось въ ея сердце; она возненавидѣла свою служанку за ея веселое -настроеніе.
   Понятно поэтому, отчего ей все кажется, что они не достаточно скоро покидаютъ Парижъ.
   Она такъ устала душой, что не видитъ ничего свѣтлаго ни впереди, ни позади себя. Ея тоска окутала ее такими крѣпкими сѣтями, которыя она не въ силахъ разорвать; для нея осталось одно средство, правда не радикальное, но способное хоть на время утишить ее боль, это средство -- бѣжать отъ того послѣдняго мѣста, гдѣ она пробовала успокоиться.
   Вотъ покидаемый Парижъ уже вдали; пошли перекрещиваться безконечныя дороги, обставленныя деревьями въ зимнемъ уборѣ.
   Когда миледи оглядывается въ послѣдній разъ, Парижъ уже на нѣсколько миль позади, застава Звѣзды превратилась въ блестящую на солнцѣ бѣлую точку, а городъ кажется маленькимъ холмикомъ на равнинѣ, надъ которымъ возвышаются двѣ темныя четырехугольныя башни, и лучи свѣта наклонно спускаются по нимъ, какъ ангелы во снѣ Іакова.
   Сэръ Лейстеръ всегда доволенъ и рѣдко скучаетъ; когда ему нечего дѣлать, онъ можетъ заниматься созерцаніемъ своего величія; имѣть такой неистощимый предметъ для размышленій -- большое преимущество для человѣка.
   Прочитавъ письма, онъ откидывается въ уголъ экипажа и начинаетъ размышлять о томъ, какое важное значеніе имѣетъ для общества такой человѣкъ, какъ онъ.
   -- Сегодня вы получили необыкновенно много писемъ, говоритъ миледи послѣ долгаго молчанія. Она очень утомлена, потому что прочитала уже цѣлую страницу за то время, какъ проѣхали двадцать миль.
   -- Въ нихъ нѣтъ ничего новаго. Ничего рѣшительно.
   -- Мнѣ показалось, что длинное посланіе, то, что вы прочли первымъ,-- отъ мистера Телькингорна?
   -- Вы все замѣчаете! говоритъ съ восхищеніемъ сэръ Лейстеръ.
   -- Ахъ, этотъ Телькингорнъ! Несноснѣйшій человѣкъ! издыхаетъ миледи.
   -- Да, я долженъ еще извиниться передъ вами: онъ проситъ передать вамъ что-то, говоритъ сэръ Лейстеръ, отыскивая и развертывая письмо:-- я совершенно забылъ объ этомъ, потому что мы остановились для смѣны лошадей, какъ разъ когда я дочиталъ до этой приписки, онъ пишетъ... Сэръ Лейстеръ такъ медленно надѣваеть и такъ долго поправляетъ свои очки, что миледи начинаетъ немножко волноваться.-- Онъ пишетъ: "относительно права на дорогу"... ахъ! это не то мѣсто,-- простите! Онъ пишетъ... гм!.. а, вотъ оно: "покорнѣйше прошу передать мое нижайшее почтеніе миледи, которой, я надѣюсь, перемѣна мѣста принесетъ пользу. Сдѣлайте мнѣ честь передать ей, если только это будетъ ей интересно, что по ея возвращеніи я могу сообщить ей нѣчто относительно человѣка, который переписывалъ показаніе, возбудившее ея любопытство. Я видѣлъ его".
   Миледи наклоняется впередъ и высовывается изъ окна.
   -- Вотъ что онъ поручаетъ передать вамъ, оканчиваетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Мнѣ хотѣлось бы немного пройтись! говоритъ миледи, не отымая головы отъ окна.
   -- Пройтись? въ умиленіи переспрашиваетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Мнѣ хотѣлось бы немного пройтись, повторяетъ миледи такъ явственно, что ошибиться невозможно:-- пожалуйста, прикажите остановить экипажъ!
   Карету остановили. Преданный слуга соскакиваетъ съ запятокъ, распахиваетъ дверцу, откидываетъ подножку, повинуясь нетерпѣливому движенію руки миледи.
   Миледи выходитъ изъ экипажа такъ быстро и идетъ такъ скоро, что сэръ Лейстеръ, несмотря на свою крайнюю вѣжливость, не успѣваетъ ее догнать и остается позади. Однако черезъ двѣ-три минуты онъ ее нагоняетъ; она улыбается, отчего кажется еще прекраснѣе; взявъ его подъ руку, она идетъ съ нимъ впередъ, по черезъ четверть мили объявляетъ, что прогулка ей наскучила, и оба опять садятся въ карету.
   Шумъ колесъ и стукъ копытъ продолжаются еще около трехъ дней, сопровождаемые хлопаньемъ бича, звономъ колокольчиковъ и подскакиваньемъ центавровъ.
   Въ отеляхъ, гдѣ останавливаются сэръ Лейстеръ и миледи, ихъ взаимная предупредительность и вѣжливость служатъ предметомъ всеобщаго восхищенія.
   Содержательница "Золотой Обезьяны" говоритъ:-- не смотря на то, что милордъ гораздо старше миледи и могъ бы быть ея отцомъ, съ перваго взгляда видно, что они любятъ другъ друга.
   Одинъ замѣчаетъ, какъ милордъ, обнаживъ свою почтенную серебристую голову и держа шляпу въ рукѣ, подсаживаетъ миледи въ экипажъ; другой обращаетъ вниманіе на то, какъ миледи отвѣтила на любезность мужа, наклонивъ, въ знакъ благодарности, свою граціозную головку и нѣжно прикоснувшись къ его рукѣ своими пальчиками.
   Восхитительная картина!
   Только море, какъ безстрастная стихія, нисколько не цѣнитъ великихъ міра сего и обходится съ ними совершенно такъ, |;жъ и съ простыми смертными.
   Къ сэру Лейстеру оно вообще неблагосклонно: стоитъ ему ступить на палубу парохода и лицо его мгновенно покрывается зелеными пятнами на манеръ рокфорскаго сыра, и вся его аристократическая натура испытываетъ ужасныя потрясенія: море обходится съ нимъ, какъ крайній радикалъ. Впрочемъ, какъ только онъ сходитъ на землю, достоинство его возстановляется.
   Переночевавъ въ Лондонѣ, они ѣдутъ въ Чизни-Вудъ. Они въѣзжаютъ въ паркъ, когда день склоняется къ вечеру. Холодный воздухъ становится еще холоднѣе, рѣзкій вѣтеръ еще пронзительнѣе, по мѣрѣ того, какъ тѣни оголенныхъ деревьевъ въ лѣсу сливаются въ одну черную массу, по мѣрѣ того, какъ темнѣетъ даже на Дорожкѣ привидѣній, примыкающей къ западному фасаду дома и дольше освѣщаемой огненнымъ пламенемъ вечерней зари.
   Грачи, качаясь въ своихъ высокихъ жилищахъ на сучьяхъ вязовъ, кажется, заняты обсужденіемъ вопроса: кто сидитъ въ каретѣ, которая проѣзжаетъ подъ ними? Часть ихъ утверждаетъ, что это возвращаются хозяева Чизни-Куда, и оспариваютъ всѣхъ несогласныхъ съ такимъ предположеніемъ; затѣмъ всѣ смолкаютъ, какъ будто покончили съ этимъ вопросомъ, и вдругъ споръ опять разгорается, возбужденный одной упрямой птицей, которая съ соннымъ, по настойчивымъ видомъ противорѣчитъ всѣмъ своимъ карканьемъ.
   Оставивъ грачей качаться и каркать, карета приближается къ дому, гдѣ привѣтливо свѣтятся огоньки въ нѣсколькихъ окнахъ. Множество неосвѣщенныхъ оконъ придаетъ необитаемый видъ мрачному фасаду; съ прибытіемъ блестящаго общества, это вскорѣ измѣнится.
   Мистрисъ Роунсвель встрѣчаетъ пріѣзжихъ и съ глубокимъ реверансомъ принимаетъ пожатіе руки, которымъ по своему обычаю удостоилъ ее сэръ Лейстеръ.
   -- Какъ поживаете, мистрисъ Роунсвель, очень радъ васъ видѣть?
   -- Имѣю честь привѣтствовать васъ, сэръ Лейстеръ, и надѣюсь, что вы въ добромъ здоровья?
   -- Превосходно себя чувствую, мистрисъ Роунсвель.
   -- По восхитительному виду миледи надо полагать, что и онѣ въ добромъ здоровьи? продолжаетъ мистрисъ Роунсвель съ другимъ глубокимъ реверансомъ.
   Миледи, не тратя лишнихъ словъ, заявляетъ, что она очень устала, въ чемъ была увѣрена заранѣе; Роза стоить въ отдаленіи позади домоправительницы; миледи, несмотря ни на что, сохранила свою обычную наблюдательность и спрашиваетъ:
   -- Кто эта дѣвушка?
   -- Я взяла ее, чтобъ понемногу пріучить къ дѣлу, миледи. Ее зовувъ Роза.
   -- Роза, подойдите сюда.
   Миледи знакомъ подзываетъ дѣвушку и повидимому очень заинтересовалась ею.
   -- Знаете-ли, дитя мое, что вы очень хороши собою? говоритъ миледи, прикоснувшись къ ея плечу двумя пальчиками.
   Роза отвѣчаетъ:-- Нѣтъ, милэди.
   Она не знаетъ, что ей дѣлать, куда смотрѣть, и отъ смущенія она кажется еще прелестнѣе.
   -- Сколько вамъ лѣтъ?
   -- Девятнадцать, миледи.
   -- Девятнадцать задумчиво повторяетъ миледи.-- Берегитесь, чтобъ васъ не испортили лестью.
   -- Слушаю, миледи.
   Миледи своими нѣжными пальчиками въ перчаткѣ дотрогивается до ямочки на щекѣ дѣвушки и идетъ къ дубовой лѣстницѣ, гдѣ сэръ Лейстеръ поджидаетъ ее, какъ вѣрный рыцарь. Дэдлокъ-предокъ, изображенный на панели такимъ же толстымъ и глупымъ, какимъ былъ при жизни, смотритъ на эту сцену съ такимъ видомъ, какъ-будто ничего въ ней не понимаетъ; вѣроятно такое состояніе духа было ему болѣе всего свойственно въ дни королевы Елизаветы.
   Весь этотъ вечеръ Роза проводитъ въ комнатѣ ключницы и только и дѣлаетъ, что превозносятъ до небесъ леди Дэдлокъ: какъ она привѣтлива, граціозна, красива, изящна! Какой у нея нѣжный голосъ, какъ она деликатна! Роза едва почувствовала прикосновеніе ея пальчиковъ. Все это мистрисъ Роунсвель подтверждаетъ съ самодовольной гордостью, нѣсколько, впрочемъ, сдержанно выражаясь насчетъ привѣтливости миледи: она не вполнѣ увѣрена въ томъ, что миледи привѣтлива. Боже сохрани, чтобъ она позволила себѣ сказать неодобрительное слово о какомъ-нибудь изъ членовъ этой превосходной фамиліи, особенно о миледи, которою восхищается весь свѣтъ; но мистрисъ Роунсвель думаетъ, что еслибъ миледи была не такъ холодна и надменна, а держала бы себя немножко доступнѣе -- ее можно было бы назвать привѣтливой.
   -- Я почти готова пожалѣть, что у миледи нѣтъ дѣтей (мистрисъ Роунсвель прибавляетъ "почти", ибо положительно высказаться въ такомъ смыслѣ, что что нибудь въ семьѣ Дэдлоковъ могло быть лучше, чѣмъ оно есть,-- граничило бы въ ея глазахъ чуть что не съ богохульствомъ). Если бы у миледи была теперь взрослая дочь, у ноя былъ бы интересъ въ жизни, и это придало бы ей ту послѣднюю степень совершенства, которой ей только и не достаетъ.
   -- Пожалуй, бабушка, отъ этого бы она еще больше загордилась? спрашиваетъ Уаттъ. (Съѣздивши домой, онъ, какъ добрый внукъ, пріѣхалъ опять навѣстить бабушку).
   -- Другъ мой, я не привыкла употреблять и даже выслушивать слова: болѣе, еще и тому подобное, когда ихъ прилагаютъ къ миледи въ смыслѣ порицанія.
   -- Простите, бабушка. Но вѣдь миледи горда; развѣ это не правда.
   -- Еслибъ и правда, такъ у нея есть на то основанія: фамилія Дэдлоковъ всегда имѣла основаніе гордиться.
   -- Должно быть въ ихъ молитвенникахъ выпущено то мѣсто, гдѣ говорится о гордости и тщеславіи; должно быть эти страницы есть только въ молитвенникахъ обыкновенныхъ смертныхъ, говоритъ Уаттъ и спѣшитъ прибавить:-- Простите, бабушка! Я пошутилъ!
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ не могутъ быть предметомъ шутокъ, другъ мой.
   -- Сэръ Лейстеръ ни въ какомъ отношеніи не можетъ быть предметомъ шутки, и я почтительно прошу его прощенія. Бабушка, я думаю, что прибытіе хозяевъ и ожидаемые гости не могутъ препятствовать мнѣ, какъ и всякому другому путешетвеннику, пробыть еще денька два въ "Дэдлокскомъ Гербѣ?"
   -- Разумѣется, дитя мое.
   -- Я очень радъ, потому что... потому что страстно желаю поближе познакомиться съ прекрасными здѣшними окрестностями.
   Онъ бросаетъ взглядъ на Розу, которая опустила глаза и покраснѣла, но, согласно старой примѣтѣ, у нея должны бы горѣть уши, а не щеки, потому что въ эту минуту камеристка миледи говоритъ о ней съ величайшей запальчивостью.
   Этой дѣвушкѣ тридцать два года; она француженка откуда-то съ юга, изъ Авиньона или Марселя; черноволосая, съ большими темными глазами; ее можно бы назвать красивой, еслибы ея ротъ не напоминалъ кошку, еслибъ сна не морщила такъ сердито свое лицо съ рѣзко выдающимися челюстями и еслибъ ея черепъ не былъ такимъ выпуклымъ.
   Въ ея блѣдномъ лицѣ есть что-то язвительное и злобное; сверхъ того у нея удивительная способность видѣть углами глазъ, не поворачивая головы, отъ чего каждому пріятнѣе находиться подальше отъ нея, особенно, когда она не въ духѣ. Несмотря на то, что одѣвается она съ большимъ вкусомъ и носитъ много украшеній, она кажется прирученной волчицей.
   Она въ совершенствѣ пзучила всѣ свои обязанности и ознакомилась съ англійскимъ языкомъ настолько, что говорить, какъ англичанка. Слѣдовательно теперь она не лѣзетъ за словомъ въ карманъ и выливаетъ на Розу цѣлый ушатъ бранныхъ словъ за то, что та приглянулась миледи, презрительный смѣхъ, которымъ она сопровождаетъ свои рѣчи, такъ непріятенъ, что преданный слуга, обѣдающій съ ней въ эту минуту, почувствуетъ большое облегченіе, когда она наконецъ замолчитъ.
   -- Ха-ха-ха! Она, Гортензія, пять лѣтъ служитъ миледи, и всегда ее держали на почтительномъ разстояніи, а эту куклу миледи, какъ только вошла въ домъ, приласкала и какъ еще нѣжно! Ха-ха-ха! "Знаете ли вы, что вы очень хороши, дитя мое?-- Нѣтъ, миледи (хорошо, по крайней мѣрѣ, что сама дѣвчонка не заблуждается). Сколько вамъ лѣтъ, дитя мое? Берегитесь, чтобъ васъ не испортили лестью, дитя!-- Вотъ потѣха!
   Короче, мадемуазель Гортензія такъ поражена несправедливостью миледи, что но монетъ о ней забыть и повторяетъ свой ядовитый разсказъ всѣ слѣдующіе дни, когда за обѣдомъ собираются ея соотечественницы и другія дѣвушки, состоящія при пріѣзжихъ гостяхъ въ такомъ же званіи, какъ она сама при миледи; повторяетъ съ невыразимымъ наслажденіемъ, гримасничая, кидая свои косые взгляды углами глазъ и поджимая тонкія губы. Это выраженіе, обличающее дурное расположеніе духа, часто отражается и въ зеркалѣ миледи, разумѣется тогда" когда сама миледи не смотрятъ въ него.
   Теперь въ Чизни-Вудѣ заняты всѣ зеркала, многіе послѣ долговременнаго отдыха; они отражаютъ всякія лица: красивыя, глупыя, молодыя, старыя, но желающія казаться молодыми; цѣлую коллекцію лицъ, пріѣхавшихъ въ Чизни-Вудъ въ январѣ погостить на одну или на двѣ недѣли,-- лицъ, неустанно подстерегаемыхъ великосвѣтской молвой: этотъ могучій ловецъ передъ Господомъ начинаетъ свою охоту за ними съ перваго же дня ихъ появленія при С. Джемскомъ дворѣ и травѣ ихъ, какъ гончая съ острымъ чутьемъ, до тѣхъ поръ, пока смерть не загонитъ ихъ въ могилу.
   "Линкольнширскій уголокъ" ожилъ. Днемъ его лѣса оглашаются звуками выстрѣловъ и человѣческими голосами, всадники и экипажи оживляютъ аллеи парка, лакеи и слуги всякаго рода толкутся въ деревнѣ и въ трактирѣ съ гербомъ Дэдлоковъ; ночью можно видѣть издалека, какъ между деревьями, точно нитка драгоцѣнныхъ камней въ темной оправѣ, сверкаетъ рядъ освѣщенныхъ окопъ большой гостиной, той, гдѣ надъ каминомъ виситъ портретъ миледи. По воскресеньямъ холодная маленькая церковь нагрѣвается почти до тепла изящною толпой; господствующій тамъ обыкновенно запахъ тлѣнія отъ праха погребенныхъ Дэдлоковъ заглушается тончайшими духами.
   Собравшійся здѣсь блестящій кругъ избранныхъ совмѣщаетъ въ себѣ много ума, образованія, мужества, чести, красоты, добродѣтели, но со всѣми этими достоинствами есть въ немъ маленькій недостатокъ.
   Какой же?-- Дэндизмъ.
   Нѣтъ больше Георга W, чтобъ предписывать моды современнымъ дэнди. Жаль! Исчезли туго накрахмаленные шейные платки, величиною съ полотенце, исчезли сюртуки съ короткими таліями, фальшивыя икры, корсеты; нѣтъ женоподобныхъ, изнѣженныхъ, каррикатурныхъ щеголей, которые въ оперѣ падали въ обморокъ отъ восторга, такъ что ихъ надо было приводить въ чувство, поднося къ ихъ носу флаконъ съ нюхательными солями,-- нѣтъ тѣхъ франтовъ, которые могли натягивать на себя лосиные панталоны только при помощи четырехъ человѣкъ, ходили смотрѣть на казни и мучились угрызеніями совѣсти отъ того, что раздавили букашку. Нѣтъ старинныхъ дэнди, но дэндизмъ еще существуетъ въ этомъ избранномъ кругу, и дэндизмъ болѣе вреднаго сорта, выражающійся въ вещахъ несравненно болѣе опасныхъ, чѣмъ полотенца вмѣсто галстуковъ, или пояса, препятствующіе пищеваренію, безсмысленность которыхъ была очевидна для всякаго разумнаго человѣка. Да, дэндизмъ несомнѣнно существуетъ.
   Въ обществѣ, которое собралось въ Чизни-Вудѣ, присутствуетъ нѣсколько лицъ, дамъ и мужчинъ, зараженныхъ дэндизмомъ самой новѣйшей моды, напримѣръ, дэндизмомъ религіи. Эти господа изъ какой-то сантиментальной потребности въ возбужденіи нервовъ условились плакаться на недостатокъ вѣры въ народѣ, разумѣя вѣру въ такія вещи, которыя были испытаны и найдены заслуживающими вѣры. Выходитъ такъ, какъ-будто простолюдинъ какимъ-то чудомъ вдругъ потерялъ вѣру въ фальшивый шиллингъ, когда увидѣлъ, что его нигдѣ но берутъ. Эти господа, только для того, чтобъ сдѣлать народъ болѣе вѣрнымъ старинѣ и придать ему живописность, охотно остановили бы теченіе времени и вычеркнули бы изъ исторіи нѣсколько вѣковъ.
   Есть дамы и мужчины, которые держатся другой моды, не менѣе изящной, хотя и не новой; эти дамы и мужчины покрываютъ весь міръ густымъ слоемъ лака; они отвергаютъ грубую дѣйствительность; для нихъ все должно быть безжизненно, во красиво. Они обрѣли прочный душевный покой: никогда и ни отъ чего не приходятъ въ восторгъ, никогда и ничѣмъ не огорчаются, не волнуются никакими идеями. По ихъ мнѣнію, даже изящныя искусства должны пудриться и пятиться съ поклонами назадъ, не хуже лорда-камергера, должны наряжаться (руками портныхъ и модистокъ) по выкройкамъ модъ прошлыхъ поколѣніи и особенную заботу прилагать къ тому, чтобы не только не идти впереди вѣка, но и ни въ чемъ даже не подчиниться его вліянію.
   Есть здѣсь и милордъ Будль; онъ пользуется въ своей партіи большой извѣстностью и въ совершенствѣ знаетъ, что такое служебный постъ. Сидя съ сэромъ Дэдлокомъ за послѣобѣденной бутылкой вина, онъ съ большой важностью сообщаетъ ему, что положительно не видитъ, къ чему стремится нынѣшній вѣкъ; пренія не такія, какъ въ былое время. Палата не такая, даже Кабинетъ составляется не такъ, какъ прежде.
   Онъ рѣшительно недоумѣваетъ, что будетъ, если падетъ настоящее министерство: верховной власти будетъ очень трудно составить новое министерство, -- придется выбрать или лорда Кудля, или сэра Томаса Дудля, потому что герцогъ Фудль вѣроятно сочтетъ для себя невозможнымъ войти въ составъ министерства, если тамъ будетъ Гудль, такъ какъ они поссорились послѣ дѣла Худля. Итакъ, министерство внутреннихъ дѣлъ и предсѣдательство въ Палатѣ Общинъ придется отдать Джудлю, финансы Кудлю, колоніи Лудлю, вручить Мудлю портфель министра иностранныхъ дѣлъ, а что же дать Нудлю? Предложить предсѣдательство въ Совѣтѣ? Невозможно: это готовятъ для Пудля. Отдать Лѣсной департаментъ тоже нельзя, потому что это мѣсто годится развѣ только для Кудля. Что же изъ этого слѣдуетъ? А то, что государство въ опасности, на краю гибели и непремѣнно погибнетъ, ибо не можетъ дать соотвѣтствующаго мѣста Нудлю,-- и это вполнѣ очевидно и ясно для патріотизма сэра Лейстера Дэдлока.
   На противоположномъ концѣ стола достопочтенный Вильямъ Вуффи, членъ парламента, оспариваетъ это мнѣніе. Конечно, онъ не сомнѣвается, что государство идетъ къ гибели,-- въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія,-- но причину этого онъ приписываетъ Куффи. Еслибы еще въ то время, какъ Куффи впервые вступилъ въ парламентъ, вы обошлись съ нимъ какъ слѣдуетъ, воспрепятствовали бы ему перейти на сторону Дуффи и заставили бы соединиться съ Хуффи, вы привлекли бы такого значительнаго сторонника, такого ядовитаго оратора, какъ Гуффи, васъ поддерживалъ бы при выборахъ такой богачъ, какъ Хуффи, вы избавились бы отъ такихъ трехъ противниковъ, какъ Джуффи, Куффи и Луффи и могли бы опереться на Муффи, его блестящія способности и знаніе дѣла придали бы силу вашему управленію, теперь же вы зависите отъ простого каприза какого нибудь Пуффля!
   Мнѣнія дѣлятся по этому пункту и по другимъ не столь важнымъ, но для всего блестящаго общества избранныхъ вполнѣ очевидно, что страна не можетъ имѣть другихъ интересовъ, кромѣ Будля и его партіи, и Вуффи и его партіи.
   Есть и другіе актеры для этой сцены, во они пока въ резервѣ. Есть огромное число сверхштатныхъ, къ которымъ можно, при случаѣ, обратиться, на которыхъ можно разсчитывать для аплодисментовъ и шиканья (какъ на театральной сценѣ), но Будль, Вуффи, ихъ преемники, семейства, наслѣдники, исполнители, администраторы и агенты,-- вотъ первостепенные актеры, вотъ природные руководители и вожаки, и другихъ не появится на сценѣ во вѣки вѣковъ.
   Какъ бы то ни было, Чизни-Вудъ биткомъ набитъ гостями: изящнымъ камеристкамъ знатныхъ леди приходится тѣсниться, и сердца ихъ полны жгучаго недовольства; но помѣстить ихъ лучше нельзя, такъ какъ все полнымъ-полно. Во всемъ замкѣ свободна только одна комната,-- комната въ башнѣ. Она не принадлежитъ къ числу самыхъ лучшихъ; обстановка въ ней хотя и удобная, но простая, старомодная и носитъ какой-то дѣловой характеръ,-- это комната мистера Телькингорна. Ее не отдадутъ никому другому, такъ какъ мистеръ Телькингорнъ можетъ прибыть съ минуты на минуту. Но.пока его нѣтъ. Онъ обыкновенно появляется такъ: въ одно прекрасное утро приходитъ въ паркъ пѣшкомъ изъ деревни, проходитъ прямо въ свою комнату, какъ-будто никогда ее и не покидалъ, черезъ служанку увѣдомляетъ сэра Лейстера о своемъ прибытіи, на случай, еслибъ онъ понадобился, и за десять минутъ до обѣда появляется у дверей библіотеки. Ночью онъ засыпаетъ въ своей башенкѣ подъ жалобный скрипъ флюгера, который вертится какъ-разъ надъ его головой, а по утрамъ, передъ завтракомъ, если погода хороша, можно видѣть, какъ его высокая черная фигура шагаетъ по террасѣ, напоминая грамаднаго прогуливающагося ворона.
   Каждый день передъ обѣдомъ миледи ищетъ его глазами во мракѣ библіотеки, но его все нѣтъ. Каждый день во время обѣда она бросаетъ взглядъ на тотъ конецъ стола, гдѣ былъ бы поставленъ ему приборъ, еслибы онъ пріѣхалъ, но нѣтъ лишняго прибора. Каждый вечеръ миледи спрашиваетъ у своей горничной: мистеръ Телькингорнъ пріѣхалъ?
   Отвѣть всегда одинъ и тотъ же:-- нѣтъ еще, миледи.
   Однажды, выслушавъ этотъ отвѣтъ, миледи, которой тогда расчесывали волосы, погрузилась въ глубокую задумчивость. Вдругъ она увидѣла въ зеркалѣ, что черные глаза ея служанки слѣдятъ за ней съ жаднымъ любопытствомъ.
   -- Потрудитесь заняться своимъ дѣломъ, замѣтила она мадемуазель Гортензіи: -- вы можете выбрать другое время, чтобъ любоваться своей красотой.
   -- Прошу прощенья. Я любуюсь красотой миледи.
   -- И въ такомъ случаѣ это совершенно лишнее.
   Разъ послѣ обѣда, незадолго до солнечнаго заката, когда яркія группы гостей, оживлявшія послѣдніе два часа Дорожку привидѣній, уже разошлись и на террасѣ оставались только сэръ Лейстеръ и миледи, явился, наконецъ, мистеръ Телькингорнъ. Онъ подошелъ своимъ обычнымъ размѣреннымъ шагомъ, который никогда не ускорялъ и не замедлялъ. На лицѣ его была обычная маска непроницаемости -- если только это была маска -- и казалось, что въ каждой складкѣ его платья сидятъ фамильные секреты. Но искренно ли онъ преданъ великимъ міра сего, или только отдаетъ имъ за извѣстную плату свои услуги,-- это остается тайной, и онъ хранитъ эту тайну такъ же крѣпко, какъ и тайны своихъ довѣрителей. Въ этомъ отношеніи онъ самъ себѣ повѣренный, который никогда не обманетъ.
   -- Какъ поживаете, мистеръ Телькингорнъ? спрашиваетъ баронетъ, подавая ему руку.
   Мистеръ Телькингорнъ совершенно здоровъ и сэръ Лейстеръ тоже совершенно здоровъ, и всѣ трое чрезвычайно этимъ довольны.
   Законникъ, заложивъ руки за сппну, прогуливается по террасѣ рядомъ съ баронетомъ; миледи идетъ рядомъ съ мужемъ по другую сторону.
   -- Мы давно вабъ поджидали, любезно замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.-- Это должно означать: мы помнимъ о вашемъ существованіи, мистеръ Телькингорнъ, даже тогда, когда васъ нѣтъ на лицо, чтобъ напоминать объ этомъ своимъ присутствіемъ; мы оставляемъ уголокъ въ своей памяти для васъ, сэръ,-- замѣтьте это!
   Мистеръ Телькингорнъ отлично понимаетъ; онъ почтительно склоняетъ голову, говоритъ, что весьма обязанъ и добавляетъ:
   -- Я прибылъ бы сюда гораздо раньше, еслибъ меня но задержали нѣкоторыя справки по вашему процессу съ Бойторномъ.
   -- Совершенно недисциплинированный человѣкъ, личность въ высшей степени опасная во всякомъ обществѣ, съ самымъ дурнымъ направленіемъ, внушительно замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Онъ упрямъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Меня это ничуть не удивляетъ, упрямство свойственно такому человѣку, говоритъ сэръ Лейстеръ, хотя самъ производитъ впечатлѣніе самаго упрямаго изъ смертныхъ.
   -- Вопросъ въ томъ, согласитесь ли вы пойти на какія-нибудь уступки? продолжаетъ юристъ.
   -- Ни на какія, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ:-- Мнѣ уступать?!
   -- Я не имѣлъ въ виду какихъ-либо важныхъ уступокъ. Я знаю, что вы не откажетесь отъ своихъ правъ. Я разумѣлъ второстепенные пункты.
   -- Мистеръ Телькингорнъ, отчеканиваетъ сэръ Лейстеръ:-- въ моемъ дѣлѣ съ мистеромъ Бойторномъ не можетъ быть рѣчи о второстепенныхъ пунктахъ. Я пойду дальше и замѣчу, что никакъ не могу согласиться съ тѣмъ, чтобъ какое бы то ни было мое право можно было признать второстепеннымъ. Говоря такъ, я отношу это не столько къ себѣ, какъ къ личности, сколько къ моимъ фамильнымъ правамъ, которыя я обязанъ поддерживать,
   Мистеръ Телькингорпъ еще разъ почтительно склоняетъ свою голову и говоритъ:
   -- Теперь у меня есть инструкціи. Мистеръ Бойторнъ задастъ намъ много хлопотъ.
   -- Это ужъ такой безпокойный характеръ, прерываетъ его сэръ Лейстеръ:-- онъ кажется на то и созданъ, чтобъ надоѣдать порядочнымъ людямъ! У него отвратительный характеръ; пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ его бы судили и пытали въ лондонской тюрьмѣ, какъ соучастника въ какомъ-нибудь процессѣ демагоговъ, и навѣрное подвергли бы строгому наказанію.
   Послѣ минутной паузы сэръ Лейстеръ добавляетъ:
   -- Повѣсили бы, колесовали или четвертовали.
   И, произнеся этотъ смертный приговоръ своему противнику, сэръ Лейстеръ видимо снялъ съ своей благородной груди огромную тяжесть и успокоился, какъ-будто приговоръ былъ узко приведенъ въ исполненіе.
   -- Однако наступаетъ уже ночь, становится холодно и миледи можетъ простудиться, говорить онъ:-- войдемъ въ комнаты, мой другъ.
   Они поворачиваютъ къ входной двери, и тутъ миледи въ первый разъ обращается къ мистеру Телькингорну.
   -- Вы поручали передать мнѣ что-то относительно того лица, о почеркѣ котораго я какъ-то васъ спросила. Съ вашей стороны очень любезно помнить такое ничтожное обстоятельство, я сама совсѣмъ о немъ забыла, и ваша приписка въ письмѣ къ сэру Лейстеру напомнила мнѣ о немъ. Не могу представить себѣ, что могъ напомнить мнѣ такой почеркъ, по, несомнѣнно, что-то напомнилъ.
   -- Что-то напомнилъ? повторяетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Да, должно быть, что-нибудь напомнилъ, если я его тогда замѣтила, беззаботно отвѣчаетъ миледи:-- и вы, въ самомъ дѣлѣ, взяли на себя трудъ разыскать писавшаго эту бумагу, какъ вы ее называли?.. показаніе?
   -- Да.
   -- Странное названіе!
   Они проходятъ въ эту минуту мрачную столовую нижняго этажа, освѣщаемую днемъ двумя большими окнами. Теперь здѣсь полумракъ. Огонь бросаетъ яркій свѣтъ на панели стѣнъ и слабо отражается въ оконныхъ стеклахъ; при блѣдномъ и холодномъ освѣщеніи осенняго заката виднѣется окружающій ландшафтъ, по которому, подъ свистъ холоднаго вѣтра, медленно стелется сѣрый туманъ, единственный путникъ, кромѣ громады тучъ.
   Миледи опускается въ большое кресло по одну сторону камина, сэръ Лейстеръ помѣщается въ другомъ креслѣ -- напротивъ; стряпчій становится передъ огнемъ и защищаетъ отъ него лицо ладонью лѣвой руки; такимъ образомъ, ему удобнѣй слѣдить за миледи.
   -- Да, я навелъ справки объ этомъ человѣкѣ и разыскалъ его, говоритъ мистеръ Телькингорнъ,-- но страннѣе всего то, что я нашелъ его...
   -- Не совсѣмъ приличнымъ? подсказываетъ миледи томнымъ голосомъ.
   -- Я нашелъ его мертвымъ.
   -- Богъ мой! восклицаетъ сэръ Лейстеръ, пораженный не столько самимъ фактомъ, сколько нелѣпостью выбранной для разговора темы.
   -- Я пришелъ въ его квартиру -- жалкое гнѣздо нищеты,-- и нашелъ его мертвымъ.
   Сэръ Лейстеръ вмѣшивается:
   -- Извините меня, мистеръ Телькингорнъ, но я думаю, чѣмъ меньше говорить о такихъ вещахъ...
   -- Пожалуйста, сэръ Лейстеръ, дайте мнѣ выслушать до конца, это какъ разъ подходящій разсказъ для сумерекъ, перебиваетъ миледи:-- Такъ вы нашли его мертвымъ? Это ужасно.
   Мистеръ Телькингорнъ утвердительно киваетъ головой и продолжаетъ:
   -- Отъ своей ли руки...
   Сэръ Лейстеръ опять пытается что-то возразить:
   -- По чести... по истинѣ...
   -- Пожалуйста, дайте мнѣ дослушать, останавливаетъ его миледи.
   -- Ваша воля -- законъ, моя милая, но я долженъ сказать...
   -- Вамъ нечего сказать! Продолжайте мистеръ Телькингорнъ.
   Сэръ Лейстеръ изъ любезности уступаетъ женѣ, но про себя все-таки думаетъ, что говорить о подобныхъ вещахъ, о такой грязи особамъ высшаго общества -- это по истинѣ... по истинѣ...
   Мистеръ Телькингорнъ возобновляетъ свой разсказъ съ возмутительнымъ спокойствіемъ:
   -- Я остановился на томъ, что нельзя сказать утвердительно, было ли это самоубійство, или нѣтъ, но во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что онъ умеръ отъ своей собственной руки, хотя осталось неизвѣстнымъ, послѣдовала ли смерть случайно, или самоубійство было совершено съ заранѣе обдуманнымъ измѣреніемъ. Присяжные на коронерскомъ слѣдствіи рѣшили, что онъ отравился случайно.
   -- Что за человѣкъ былъ этотъ несчастный? спрашиваетъ миледи.
   Стряпчій качаетъ головой.
   -- Трудно сказать. Онъ жилъ въ страшной нищетѣ и грязи; лицо у него было какъ у цыгана, волосы и борода нестрижены, нечесаны; судя по всему, я отнесъ бы его къ подонкамъ человѣческаго общества, но докторъ убѣжденъ, что когда-нибудь онъ занималъ лучшее положеніе въ свѣтѣ и видомъ былъ не таковъ.
   -- Какъ же звали это жалкое созданіе?
   -- Его звали такъ, какъ онъ самъ себя назвалъ, настоящаго имени никто не зналъ.
   -- Даже и тѣ, кто ухаживалъ за нимъ передъ смертью?
   -- За нимъ никто не ухаживалъ: его нашли уже мертвымъ, я его и нашелъ.
   -- И не нашлось никакого указанія...
   -- Никакого.
   Послѣ нѣкотораго размышленія стряпчій прибавляетъ:
   -- Въ квартирѣ былъ старый чемоданъ, но тамъ не оказалось никакихъ бумагъ.
   Впродолженіе этого короткаго разговора миледи и мистеръ Телькингорнъ держатъ себя совершенно такъ же, какъ всегда; правда, они пристально глядятъ другъ на друга, что, впрочемъ, весьма понятно при разговорѣ на такую необычную тему. Сэръ Лейстеръ все время упорно смотритъ въ огонь съ выраженіемъ лица точь въ точь такимъ, какъ у того Дэдлока, портретъ котораго украшаетъ входную лѣстницу. Но вотъ разсказъ оконченъ, и онъ съ надменнымъ видомъ возобновляетъ свой протестъ:
   -- Немыслимо, чтобы какое-нибудь сцѣпленіе идей могло напомнить миледи этого несчастнаго,-- можетъ быть, впрочемъ, что въ качествѣ писца онъ писалъ просьбы о вспомоществованіи, какія получаетъ миледи. Во всякомъ случаѣ, онъ, сэръ Лейстеръ, надѣется, что больше ничего не услышитъ о предметѣ, столь далекомъ отъ того положенія, какое миледи занимаетъ въ свѣтѣ.
   -- Конечно, эти вещи ужасны, но на минуту онѣ могутъ заинтересовать, говоритъ миледи, кутаясь въ свою пушистую мантилью:-- Будьте такъ добры, мистеръ Телькингорнъ, отворите мнѣ дверь!
   Мистеръ Телькингорнъ распахиваетъ и придерживаетъ дверь съ выраженіемъ глубокаго почтенія, и пропускаетъ миледи; она проходитъ мимо него съ обычнымъ усталымъ видомъ, но походка ея по обыкновенію исполнена смѣлой граціи.
   Мистеръ Телькингорнъ и миледи встрѣчаются въ тотъ же день за обѣдомъ, встрѣчаются и на слѣдующій день, встрѣчаются ежедневно впродолженіе многихъ дней. Леди Дэдлокъ, какъ и всегда -- божество томное, окруженное поклоненіемъ; но несмотря на фиміамъ, который ей воскуряютъ со всѣхъ сторонъ, она по прежнему смертельно скучаетъ на своемъ алтарѣ. Мистеръ Телькингорнъ, какъ и всегда, изображаетъ собою безмолвное хранилище благородныхъ тайнъ и удивительно умѣетъ быть совсѣмъ какъ дома въ совершенно чуждой для него сферѣ. Оба они удѣляютъ другъ другу такъ мало вниманія, какъ только возможно для людей, живущихъ подъ одною крышею.
   Очень можетъ быть, что мистеръ Телькингорнъ неутомимо подстерегаетъ миледи и не перестаетъ подозрѣвать ее, не довѣряя ея сдержанности; очень можетъ быть, что чѣмъ меньше вниманія, повидимому, обращаетъ онъ на нее, тѣмъ больше она на сторожѣ; очень можетъ быть, что каждый изъ нихъ готовъ дать многое, чтобъ только узнать, что знаетъ другой.
   Но до поры до времени все это скрыто въ глубокихъ тайникахъ ихъ душъ.
   

ГЛАВА XIII.
Разсказъ Эсфири.

   Много разъ мы держали совѣтъ о томъ, какую профессію избрать Ричарду; сперва, по желанію мистера Джерндайса, мы обсуждали этотъ вопросъ безъ него, потомъ и онъ принялъ участіе въ нашихъ совѣщаніяхъ, но долго мы не могли прійти ни къ какому рѣшенію: Ричардъ говорилъ, что онъ на все согласенъ. Когда мистеръ Джерндайсъ высказывалъ опасеніе, не поздно ли уже Ричарду по годамъ поступать во флотъ, оказалось, что Ричардъ думаетъ, что пожалуй и поздно; когда мистеръ Джерндайсъ спрашивалъ его мнѣнія относительно военной службы,-- Ричардъ отвѣчалъ: мысль недурна. Когда мистеръ Джерндайсъ совѣтывалъ ему хорошенько обдумать -- было ли его прежнее влеченіе къ морю обыкновенной мальчишеской фантазіей или серьезной склонностью, Ричардъ отвѣчалъ:-- Очень часто я самъ задавалъ себѣ этотъ вопросъ, но рѣшить не могъ.
   По этому поводу мистеръ Джерндайсъ говорилъ мнѣ:
   -- Не могу утверждать, чтобы въ нерѣшительности его характера была виновата исключительно та, сотканная изъ проволочекъ и неопредѣленности, юридическая паутина, которая опутываетъ этого мальчика со дня его рожденія, но не сомнѣваюсь, что, въ числѣ другихъ своихъ грѣховъ, судъ повиненъ и въ этомъ. Онъ зародилъ или по крайней мѣрѣ развилъ въ Ричардѣ привычку откладывать всякое рѣшеніе, разсчитывать на какую нибудь счастливую случайность, относиться ко всему на свѣтѣ нерѣшительно и неопредѣленно. Подъ вліяніемъ окружающихъ обстоятельствъ часто мѣняется характеръ людей пожилыхъ и уже установившихся, и странно было бы ожидать, что на этомъ мальчикѣ не отразятся вредныя вліянія его дѣтства.
   Я соглашалась съ этимъ, но находила, что надо было отчасти винить и воспитаніе Ричарда за то, что оно не противодѣйствовало этимъ вреднымъ вліяніямъ и не дисциплинировало его характеръ. Онъ пробылъ восемь лѣтъ въ училищѣ, гдѣ, насколько я помню, упражнялся лишь въ искусствѣ сочинять латинскіе стихи, и научился писать ихъ въ совершенствѣ и всякими размѣрами, но я никогда не слыхала, чтобъ тамъ хоть сколько нибудь позаботились изучить его склонности, подмѣтить недостатки и приспособить къ нимъ его воспитаніе. Напротивъ, онъ долженъ былъ приспособляться къ латинскимъ стихамъ; правда, что этотъ предметъ изучался такъ тщательно, что, еслибъ Ричардъ пробылъ въ училищѣ до глубокой старости, онъ и тогда постоянно совершенствовался бы въ латинскомъ стихосложеніи, пока для расширенія образованія не постарался бы забыть, какъ пишутся стихи.
   Конечно, латинскіе стихи прекрасны, они удивительно содѣйствуютъ развитію юношества, въ высшей степени пригодны для разныхъ случаевъ и остаются въ памяти на всю жизнь, по вопросъ:не полезнѣе было бы для Ричарда, еслибъ въ школѣ онъ изучилъ ихъ поменьше, а его самого изучили бы побольше.
   Я настолько невѣжественна, что не знаю даже, писали ли юные классики древней Греціи и Рима столько стиховъ, сколько ихъ пишутъ по гречески и по латыни наши школьники; я не знаю, есть ли еще кромѣ Англіи страна, гдѣ былъ бы введенъ такой обычай?
   Ричардъ задумчиво говорилъ вамъ:
   -- Я не имѣю ни малѣйшаго представленія о томъ, кѣмъ я желалъ бы быть; только знаю навѣрное, что не поступлю въ духовное званіе, въ остальномъ же это для меня почти то же, что игра въ орелъ и рѣшетку.
   -- Нѣтъ ли у тебя склонности къ профессіи Кенджа? спросилъ его мистеръ Джерндайсъ.
   -- Право не знаю... Я очень люблю греблю, а молодые клерки проводятъ много времени въ катаньяхъ на шлюпкѣ. Это отличная профессія!
   -- Медицина... предложилъ было мистеръ Джерндайсъ.
   -- Вотъ это дѣло! вскричалъ Ричардъ.
   (Я почти увѣрена, что никогда прежде онъ онъ не думалъ о медицинѣ).
   -- Вотъ это дѣло! повторялъ Ричардъ съ величайшимъ энтузіазмомъ.-- Положительно медицина мое призваніе: Ричардъ Карстонъ Д. М.!
   Онъ не шутилъ, хотя и заливался самымъ искреннимъ смѣхомъ; онъ объявилъ, что профессія избрана, и чѣмъ болѣе онъ о ней думалъ, тѣмъ она для него привлекательнѣе,-- "что можетъ быть выше искусства исцѣлять людей?" Ему казалось, что онъ самъ пришелъ къ этому заключенію,-- счастливое заблужденіе!-- самъ онъ никогда не могъ бы рѣшить, къ чему онъ болѣе всего склоненъ: онъ радостно ухватился за новую мысль, чтобъ только избавиться отъ тягостныхъ размышленій.
   Желала бы я знать, всегда ли латинскіе стихи приводятъ къ такому результату, или же Ричардъ представляетъ единич ный случай?
   Мистеру Джерндайсу стоило большого труда завести съ нимъ серьезный разговоръ, обратить его вниманіе на то, какъ важно здраво обсудить принимаемое рѣшеніе, чтобы не ошибиться. Послѣ такихъ разговоровъ Ричардъ становился чуточку серьезнѣе, но неизмѣнно кончалъ тѣмъ, что увѣрялъ меня и Аду,-- что "все обстоитъ благополучно", и сейчасъ же заговаривалъ о другомъ.
   -- Клянусь небомъ! восклицалъ мистеръ Бойторнъ (нужно ли говорить, какъ горячо интересовался онъ этимъ вопросомъ, какое живое участіе принялъ въ обсужденіи его? Думаю, что нѣтъ, ибо онъ ничего не дѣлалъ въ половину). Я чертовски радъ, что встрѣчаю молодого человѣка, пылко и благородно освящающаго себя этому высокому призванію. Чѣмъ больше пылкости онъ вложитъ въ это святое дѣло, тѣмъ лучше для человѣчества и тѣмъ хуже для корыстолюбивыхъ заправилъ, презрѣнныхъ плутовъ, которые постарались сдѣлать это славно искусство самымъ невыгоднымъ. Низко и подло назначать такое мизерное вознагражденіе корабельнымъ врачамъ! Будь моя воля, я бы сказалъ господамъ членамъ Совѣта Адмиралтейства: вотъ вамъ двадцать четыре часа сроку, или измѣните эту систему, или я подвергаю васъ сложному перелому обѣихъ ногъ и запрещаю врачамъ подавать вамъ помощь подъ страхомъ каторжныхъ работъ!
   -- Дай имъ хоть недѣлю сроку, попросилъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Ни подъ какимъ видомъ! Двадцать четыре часа, ни секунды больше! кричалъ мистеръ Бойторнъ.-- Что-же касается всѣхъ этихъ корпорацій, приходскихъ общинъ и тому подобныхъ собраній олуховъ и болвановъ, болтающихъ пустяки объ этомъ предметѣ,-- ихъ всѣхъ надо сослать на ртутные рудники и на всю жизнь, хотя бы только для того, чтобы не допустить ихъ осквернять англійскій языкъ,-- языкъ, на которомъ говорятъ во всемъ подлунномъ мірѣ. А этимъ господамъ, которые низко эксплуатируютъ благородныхъ юношей, отдавшихъ свои лучшіе годы наукѣ, вознаграждая ихъ за долголѣтнее и дорого стоющее обученіе, за ихъ неоцѣненныя услуги такъ, что этой подачкой не удовлетворился бы ни одинъ жалкій писарь,-- этимъ господамъ я свернулъ бы шеи и для назиданія выставилъ бы ихъ головы въ медицинской академіи, чтобъ всѣ члены медицинской корпораціи, молодые въ особенности, могли во-очію убѣдиться, до какой степени толщины можетъ достигнуть человѣческій черепъ.
   Закончивъ эту грозную тираду, онъ обернулся къ намъ съ пріятнѣйшей улыбкой и внезапно залился такимъ неудержимымъ хохотомъ, что, будь это не онъ, а кто-нибудь другой, можно было подумать, что онъ лопнетъ отъ напряженія.
   Когда истекъ срокъ, данный Ричарду мистеромъ Джерндайсомъ на размышленіе, онъ продолжалъ утверждать, что его выборъ сдѣланъ, и успокопвать меня и Аду, что "все обстоитъ прекрасно". Было рѣшено пригласить на совѣтъ мистера Кенджа. Мистеръ Кенджъ пожаловалъ къ обѣду; онъ развалился въ креслѣ, вертѣлъ свои очки, говорилъ своимъ сладкозвучнымъ голосомъ,-- словомъ, продѣлалъ буквально все то, что запечатлѣлось въ моей памяти еще съ тѣхъ поръ, какъ я видѣла его, когда была ребенкомъ.
   -- Да-а, это хорошая профессія, мистеръ Джерндайсъ, очень, очень хорошая, говорилъ Кенджъ.
   Опекунъ замѣтилъ, взглянувъ на Ричарда:
   -- Да, но подготовительныя занятія требуютъ большого прилежанія.
   -- О, безъ сомнѣнія, требуютъ большого прилежанія, подтвердилъ Кенджъ.
   -- Впрочемъ, въ большей или меньшей степени, прилежаніе необходимо при всякихъ серьезныхъ занятіяхъ; труда не избѣжать, какую не выбрать карьеру, продолжалъ опекунъ.
   -- Конечно, опять подтвердилъ Кенджъ.-- И безъ сомнѣнія, мистеръ Ричардъ Карстонъ, столь блестящимъ образомъ зарекомендовавшій себя -- если можно такъ выразиться,-- подъ сѣнью классическаго дерева, гдѣ протекли его юные годы, примѣнитъ на томъ славномъ поприщѣ, куда поступаетъ, принципы и знанія, пріобрѣтенныя версификаціей стиховъ на томъ языкѣ, на которомъ одинъ поэтъ сказалъ, если не ошибаюсь, такъ: "поэтомъ нельзя сдѣлаться, а надо родиться".
   -- Можете быть увѣрены, я сдѣлаю все, что могу, чтобъ добиться цѣли, сказалъ Ричардъ со всѣмъ свойственнымъ ему чистосердечіемъ.
   Мистеръ Кенджъ учтиво склонилъ голову.
   -- Превосходно. Теперь, когда мистеръ Ричардъ завѣрилъ насъ, что онъ разсчитываетъ добиться цѣли и сдѣлаетъ для этого все, что въ его власти (легкіе кивки мистера Кенджа осторожно, но явственно подчеркиваютъ послѣднія слова), теперь, мистеръ Джерндайсъ, намъ остается только изыскать лучшій способъ для достиженія цѣли его стремленій. Теперь вопросъ въ томъ, куда помѣстить въ настоящее время мистера Ричарда? Имѣется ли въ виду какой-нибудь врачъ-практикъ, пользующійся достаточной извѣстностью?
   -- Кажется, Рикъ, у тебя никого еще нѣтъ въ виду? спросилъ опекунъ.
   -- Никого, сэръ.
   -- Такъ съ. Теперь относительно мѣстопребыванія. Составили ли вы какой-нибудь опредѣленный планъ на этотъ счетъ? спросилъ Кейджъ.
   -- Н-нѣтъ, отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Такъ-съ, еще разъ отмѣтилъ Кенджъ.
   -- Я желалъ бы нѣкотораго разнообразія, то есть, поправился Ричардъ,-- по возможности обширнаго круга для наблюденій.
   -- Вполнѣ основательное желаніе, одобрилъ мистеръ Кенджъ.-- Я полагаю, мистеръ Джерндайсъ, что не можетъ быть ничего легче, какъ устроить это дѣло. Прежде всего намъ надо найти подходящаго врача-практика, въ чемъ затрудненія не встрѣтится, какъ только станетъ извѣстно наше желаніе и,-- надо ли добавить?-- предлагаемое нами денежное вознагражденіе; трудность будетъ заключаться лишь въ выборѣ. Во-вторыхъ, намъ надо выполнить кое-какія формальности, которыя въ наше время требуются отъ тѣхъ, кто состоитъ подъ опекой суда. Въ скорости мы будемъ вполнѣ удовлетворены и добьемся цѣли, говоря словами мистера Ричарда. Замѣчательное совпаденіе! вдругъ воскликнулъ мистеръ Кенджъ и добавилъ съ оттѣнкомъ меланхолія въ голосѣ и улыбкѣ:-- Одно изъ тѣхъ, которыя не можетъ объяснить нашъ слабый умъ при современномъ ограниченномъ кругѣ нашихъ знаній!-- Не странно ли: у меня есть двоюродный братъ, медикъ, который, мнѣ кажется, какъ разъ подходитъ къ вашимъ требованіямъ, и, какъ мнѣ кажется, согласился бы на ваше предложеніе,-- я, конечно, не могу поручиться за его согласіе, такъ же, какъ и за ваше, но мнѣ кажется, онъ взялъ бы мистера Ричарда.
   Это предложеніе пришлось очень кстати, и было рѣшено, что мистеръ Кенджъ повидается со своимъ двоюроднымъ братомъ.
   Мистеръ Джерндайсъ еще прежде обѣщалъ свозить насъ на мѣсяцъ или на два въ Лондонъ; теперь мы рѣшили, что поѣдемъ вмѣстѣ съ Ричардомъ и заодно устроимъ его.
   Спустя недѣлю уѣхалъ отъ насъ мистеръ Бойторнъ; мы покинули Холодный домъ и поселились въ Лондонѣ, въ веселенькой квартирѣ въ Оксфордъ-Стритѣ, надъ лавкою обойщика.
   Все въ Лондонѣ насъ поражало; мы цѣлые дни проводили внѣ дома, осматривая достопримѣчательности, которымъ, казалось. конца не будетъ; съ восторгомъ посѣщали мы театры и видѣли всѣ пьесы, какія стоило смотрѣть. Упоминаю объ этомъ потому, что въ театрѣ я опять встрѣтилась съ мистеромъ Гуппи и съ этого времени онъ опять сталъ мнѣ надоѣдать.
   Въ одинъ прекрасный вечеръ мы съ Адой сидѣли въ ложѣ, Ричардъ занималъ свое любимое мѣсто позади кресла Ады; случайно взглянувъ въ партеръ, я увидѣла мистера Гуппи съ невозможно прилизанными волосами; онъ смотрѣлъ на меня въ упоръ, придавъ своему лицу выраженіе мрачнаго отчаянія. За все представленіе онъ ни разу не взглянулъ на актеровъ, а магнетизировалъ меня своимъ жалобнымъ взоромъ, и все время съ лица его не сходило заученное выраженіе глубокой скорби и безпредѣльнаго унынія.
   Хотя все это было и смѣшно, но страшно меня стѣсняло и отравило мнѣ удовольствіе на весь вечеръ. Съ этого времени, когда бы мы ни пришли въ театръ, всякій разъ я имѣла удовольствіе видѣть въ партерѣ эту фигуру съ устремленнымъ на меня умоляющимъ взоромъ, съ тѣмъ же унылымъ видомъ, съ прилизанными волосами и въ невѣроятныхъ размѣровъ отложныхъ воротничкахъ.
   Случалось, что мы пріѣзжали въ театръ и его еще не было; я начинала надѣяться, что онъ вовсе не придетъ; но когда я, заинтересовавшись спектаклемъ, совершенно забывала про мистера Гуппи, я вдругъ встрѣчала его томный взиръ и могла быть увѣрена, что до конца вечера онъ ужъ не оставитъ меня въ покоѣ.
   Не могу выразить, какъ это мнѣ было несносно: если бы онъ хоть причесалъ иначе волоса, хоть спряталъ бы свои воротнички, а то вѣчно лицезрѣть ту же глупую фигуру съ вытаращенными глазами, съ тѣмъ же глупымъ видомъ, долженствующимъ изображать мрачную меланхолію!
   Меня такъ стѣсняло вѣчно чувствовать на себѣ его взглядъ, что я не могла ни смѣяться, ни плакать во время спектакля, ни шевельнуться, ни говорить,-- мнѣ казалось, будто я связана и двигаюсь не такъ, какъ всегда.
   Я не могла уйти, въ аванъ-ложу, потому что Ада и Ричардъ привыкли, что я всегда была подлѣ нихъ, и если бъ меня замѣнилъ кто-нибудь другой, они не могли бы разговаривать такъ свободно. И я оставалась въ ложѣ, сама не своя, не зная, куда глаза дѣвать, потому что чувствовала, какъ меня преслѣдуютъ эти влюбленные взоры; меня мучило и то, что ради меня этотъ молодой человѣкъ тратитъ такъ безразсудно свое скромное жалованье.
   Я думала было разсказать обо всемъ мистеру Джерндайсу, но б  -- Дорогу, дорогу! закричалъ приходскій сторожъ.
   И потянулись они длинной процесіей, нѣкоторымъ образомъ напоминающей похоронную процесію, въ маленькую каморку, находящуюся во второмъ этажѣ лавки мистера Крука, откуда нѣсколько присяжныхъ выбѣгаютъ назадъ блѣдные, какъ полотно. Приходскій сторожъ очень старается, чтобъ два джентльмена, неочень-чистоплотные относительно обшлаговъ и пуговицъ, видѣли все, что только видѣть можно. Для этой цѣли онъ пристраиваетъ къ мѣсту, занимаемому осмотрщикомъ мертвыхъ тѣлъ, особенный маленькій столикъ и готовитъ за нимъ мѣста дли грязныхъ джентльменовъ, которые, какъ ему извѣстно, пользуются популярностью и служатъ въ родѣ ходячихъ газетъ. Слаба человѣческая природа, и приходскій стражъ не выше людскихъ слабостей! Онъ надѣется прочесть въ печати, что Муни дѣятельный и предусмотрительный приходскій сторожъ, сказалъ или сдѣлалъ то и то, и даже надѣется, что имя его станетъ на ряду съ именами великихъ мужей, которыми такъ богаты новѣйшія лѣтописи.
   Маленькій Свильсъ ожидаетъ возвращенія осмотрщика и присяжныхъ. Тѣмъ же дѣломъ занимается и мистеръ Телькингорнъ. Мистера Телькингорна принимаютъ съ большимъ уваженіемъ и сажаютъ между осмотрщикомъ, этимъ важнымъ лицомъ, и ящикомъ для угольевъ. Допросъ идетъ своимъ чередомъ. Присяжные узнаютъ, какъ умеръ предметъ ихъ приговора, и больше ничего не узнаютъ о немъ.
   -- Одинъ очень-важный адвокатъ присутствуетъ здѣсь, джентльмены, говорятъ осмотрщикъ: -- онъ, какъ мнѣ извѣстно, былъ случайно въ то время, когда узнали о смерти, слѣдовательно, можетъ повторять только то, что вы ужь слышали отъ врача, отъ хозяина лавки, отъ жильца и отъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей, а потому нѣтъ надобности безпокоить его. Нѣтъ ли здѣсь кого-нибудь, кто можетъ что-нибудь сказать больше?
   Мистриссъ Перкинсъ выталкиваетъ впередъ мистриссъ Пайперъ.
   Мистриссъ Пайперъ тутъ же приводится къ присягѣ.
   -- Анастасія Пайперъ, джентльмены, замужняя женщина. Ну-съ, мистриссъ Пайперъ, что вы имѣете сказать?
   Мистриссъ Пайперъ можетъ наговорить много и безостановочно, въ-особенности въ скобкахъ; но врядъ да что-нибудь можетъ сказать. Мистриссъ Пайперъ, изволите видѣть, живетъ на дворѣ (гдѣ мужъ ея имѣетъ столярную вывѣску), и ужъ давнымъ-давно извѣстно между сосѣдями (именно ужъ и тогда говорили, когда Богъ далъ ей ребенка Александра, Джемса Пайпера, такого хилаго и пискляваго, что они съ мужемъ рѣшились позволить бабкѣ окрестить его, не надѣясь, чтобъ онъ прожилъ и десять минутъ -- бѣдный страдалецъ! Джентльмены! Богъ благословилъ: теперь ужъ ребенку годъ шесть мѣсяцевъ и четыре дня, и онъ ползаетъ на четверенькахъ). Такъ еще и тогда говорили, что покойный истецъ запродалъ себя врагу. Она думаетъ, что причиною такой молвы былъ видъ покойника. Она часто видала его и находила, что видъ его страшенъ и дикъ, и что дѣти боялись его какъ буки, въ-особенности дѣти робкія (что можетъ также подтвердить и мистриссъ Перкинсъ, потому-что она здѣсь, и вѣрно постоитъ за свою честь, равно-какъ и за честь мужа и дѣтей), что она часто видала, какъ покойнаго писца дразнили и сердили мальчишки (потому-что лѣта, всегда лѣта, въ-особенности, когда они живаго и веселаго характера, и напрасно было бы требовать отъ нихъ, джентльмены, чтобъ они были какими-нибудь мофузоилами, потому-что и вы сами мофузоилами никогда не были), что, по случаю этихъ толковъ и его мрачнаго выраженія, ей всегда казалось, что онъ, того и гляди, вытащитъ изъ своего кармана какую-нибудь мотыгу и размозжитъ голову Дженяи (этотъ мальчишка не имѣетъ страха, такъ бывало и липнетъ къ его ногамъ). Что, однакожъ, она никогда не видала, чтобъ покойный писецъ вынималъ изъ своего кармана мотыгу, или какое другое страшное орудіе. Что она часто замѣчала, какъ онъ бѣжалъ отъ дѣтей, какъ-будто ненавистникъ дѣтскій, и никогда съ ними не останавливался и никогда не говорилъ ни съ однимъ изъ.нихъ, и никогда не говорилъ ни съ однимъ взрослымъ человѣкомъ (выключая только одного мальчика, который таскается изъ угла въ уголъ и который, еслибъ былъ на-лицо, могъ бы разсказать вамъ, что онъ его видалъ и говорилъ съ нимъ часто).
   -- Здѣсь ли этотъ мальчикъ? спрашиваетъ осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ.
   -- Его здѣсь нѣтъ, отвѣчаетъ приходскій сторожъ.
   -- Подать его сюда! говоритъ осмотрщикъ, и пока дѣятельный и предусмотрительный Мунни идетъ отыскивать мальчика, осмотрщикъ ведетъ разговоръ съ мистеромъ Телькингорномъ.
   -- А! вотъ и мальчикъ, джентльмены.
   Вотъ онъ, грязный, нечесаный, въ лохмотьяхъ.-- Ну, мальчикъ!-- Позвольте, позвольте!... Предосторожность! Мальчику надо сдѣлать нѣсколько предварительныхъ вопросовъ.
   Имя? Джо. Другаго имени не знаетъ. Не знаетъ, что каждый человѣкъ имѣетъ два имени; никогда объ этомъ не слыхивалъ. Имя Джо ему правится. Не имѣетъ онъ ни отца, ни матери, ни родственниковъ. Никогда не былъ въ школѣ. Что значитъ родительскій донъ -- не знаетъ. Знаетъ, что метла -- метла. Что лгать нехорошо. Не помнитъ, кто ему сказалъ, что метла -- метла, что лгать нехорошо, но знаетъ и то и другое, а потому онъ будетъ говорить правду.
   -- Отъ него мы толку не добьемся, джентльмены! говоритъ осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ, меланхолически качая головой.
   -- Полагаете ли вы, сэръ, что намъ ненадо слушать его показаній? говоритъ одинъ, очень-внимательный присяжный.
   -- Безъ-сомнѣнія, говорить осмотрщикъ.-- Вы слышали мальчика: онъ ничего не можетъ сказать. Можемъ ли мы выслушивать вздоръ предъ лицомъ суда? Конечно, нѣтъ: было бы злоупотребленіе. Возьмите мальчика прочь!
   Мальчика отводятъ прочь, къ совершенному назиданію слушателей, преимущественно маленькаго Свильса, комическаго баритона.
   -- Ну, нѣтъ ли еще свидѣтелей? Болѣе свидѣтелей не открывается.
   Итакъ, джентльмены! Вотъ неизвѣстный человѣкъ; доказано, что онъ имѣлъ привычку употреблять опіумъ въ большихъ пріемахъ. Онъ умеръ отъ слишкомъ-большаго пріема опіума. Если вы имѣете причины думать, что онъ совершилъ надъ собой самоубійство, то вы и пріѣдете къ этому заключенію. Если же вы думаете, что онъ умеръ отъ несчастнаго случая, то и рѣшеніе ваше будетъ сообразно съ вашимъ мнѣніемъ.
   Рѣшеніе сообразно съ мнѣніемъ: случайная смерть.
   -- Безъ-сомнѣнія, безъ-сомнѣнія, джентльмены! дѣло кончено. Прощайте.
   Осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ застегиваетъ свой сюртукъ, и съ мистеромъ Телькингорномъ разспрашиваютъ тихонько въ углу непринятаго свидѣтеля.
   Это несчастное созданіе знаетъ только то, что покойникъ (котораго онъ признаетъ но желтому цвѣту лица и по чернымъ волосамъ) бывалъ иногда преслѣдуемъ на улицѣ. Что, однакожъ, въ холодный, зимній вечеръ, когда онъ, мальчишка, дрожалъ отъ холода подъ воротами, недалеко отъ того мѣста, гдѣ жилъ покойникъ, покойникъ, пройдя мимо его вернулся назадъ, поговорилъ съ нимъ и, узнавъ, что онъ не имѣетъ ни родителей, ни родныхъ, сказалъ:
   -- И я никого не имѣю на бѣломъ свѣтѣ!
   И далъ ему денегъ на обѣдъ и на наемъ ночлега. Что съ-тѣхъ-поръ онъ съ нимъ часто говаривалъ и спрашивалъ, хорошо ли онъ спитъ по ночамъ, и какъ онъ переноситъ холодъ и голодъ, и не желаетъ ли онъ умереть, и дѣлалъ много подобныхъ странныхъ вопросовъ, что когда у него не было денегъ, онъ говорилъ проходя мимо:
   -- Я также бѣденъ сегодня, какъ ты, Джо!
   Но когда у него были деньги, онъ всегда былъ радъ (чему мальчикъ вѣрилъ отъ чистаго сердца), подѣлиться съ нимъ.
   -- Онъ былъ очень-добръ до меня, говорилъ мальчикъ, утирая глаза оборванными рукавами рубашки: -- смотря теперь на него, какъ онъ тутъ, бѣдняга, лежитъ, я желалъ бы, чтобъ онъ услышалъ меня. Онъ былъ очень-добръ до меня, очень-добръ!...
   Когда оборванный мальчикъ сбѣгалъ съ лѣстницы, мистеръ Снегсби, очевидно дожидавшійся его, сунулъ ему въ руку полкроны и прибавилъ, приложивъ указательный палецъ къ носу:
   -- Когда ты увидишь меня съ женою, то-есть съ леди, хочу я сказать, такъ ни гу-гу! ни слова!
   Присяжные остаются еще на нѣсколько времени въ залѣ Солнечнаго Герба и разговариваютъ. Спустя нѣсколько минутъ, полдюжиной исчезаютъ въ облакѣ табачнаго дыма, которымъ пропитывается вся гостиная Солнечнаго Герба. Двое бредутъ въ Гамстидъ, четверо сговариваются сходитъ на шарамыгу въ вечерній спектакль и повершить дѣло устрицами. Маленькаго Свильса подчуютъ со всѣхъ сторонъ. Спрашиваютъ его млѣнія о случившихся происшествіяхъ; онъ представляетъ ихъ въ лицахъ и ломаетъ комедію (это конекъ маленькаго Свильса). Хозяинъ Солнечнаго Герба, считая Свильса популярнымъ, горячо представляетъ его присяжнымъ и публикѣ, замѣчая, что, для характеристическихъ пѣсенъ, онъ не знаетъ подобнаго молодца и, что для костюмовъ его мало цѣлаго обоза.
   Мало-по-малу Солнечный Гербъ погружается въ мракъ ночи и наконецъ начинаетъ блистать газовыми лучами. Настаетъ время гармоническаго митинга. Джентльменъ, въ званіи знаменитости, садится въ кресло, противъ него маленькій Свильсъ съ раскраснѣвшимся лицомъ. Друзья ихъ соединяются окрестъ и готовы поддержать талантъ первой руки. Когда вечеръ пришелъ только-что въ разгаръ, маленькій Свильсъ говоритъ: джентльмены, если вы мнѣ позволите, я постараюсь представить вамъ краткое описаніе сцены изъ дѣйствительной жизни, вторая сегодня происходила здѣсь. Общество въ восторгѣ и аплодируетъ его предложенію. Онъ уходитъ изъ комнаты Свильсомъ и возвращается ужъ осмотрщикомъ мертвыхъ тѣлъ (то-есть ни капли на него непохожимъ), отсыхаетъ обыскъ, прибѣгая иногда къ фортепьяно, и акомпанируетъ припѣвъ типпи-толь-ли-доль... типпи-толь-до-доль... типпи-толь-ли-доль... Дилли!...
   Бренчащее фортепьяно наконецъ смолкло и гармоническіе друзья не гармонически храпятъ на своихъ изгодовьяхъ. Тишина вокругъ одинокаго трупа, покоющагося въ своемъ послѣднемъ земномъ жилищѣ и два глаза, прорѣзанные въ ставняхъ, сторожатъ его, среди нѣсколькихъ часовъ ночнаго спокойствія. Еслибъ въ то время, когда этотъ несчастный, покинувшій свѣтъ, человѣкъ, былъ еще груднымъ ребенкомъ, мать его, къ груди которой онъ приникалъ и которую онъ обнималъ своею маленькою ручкою, могла прозрѣть въ будущее, и тогда, когда она съ нѣжною любовью смотрѣла на него, увидать его лежащимъ здѣсь, на смертномъ одрѣ и въ такомъ положенія, какъ бы невѣроятно показалось ей это видѣніе. О! если были дни, когда онъ былъ нѣжно лелѣянъ женщиной, носившей его у своего сердца: гдѣ же теперь эта женщина, теперь, когда трупъ его еще на землѣ?
   Въ квартирѣ мистера Снегсби на Стряпномъ Подворьи, ни больше ни меньше какъ спокойная ночь. Крикса спитъ убитымъ сномъ, потому-то, какъ говорилъ самъ мистеръ Снегсби, "отъ слова не станется", она кувыркалась изъ одного припадка въ другой. Причина этихъ припадковъ состоитъ въ томъ, что Крикса имѣла отъ природы нѣжное сердце и нѣчто впечатлительное, что, при другихъ обстоятельствахъ, развилось бы, но, подъ благотворнымъ вліяніемъ тутнгскаго заведенія для бѣдныхъ, замѣнилось припадками. Впрочемъ, какая бы ни была причина, только за чаемъ она такъ была взволнована разсказомъ мистера Снегсби объ обыскѣ, при которомъ онъ присутствовалъ, что за ужиномъ, опрокинувъ предварительно кусокъ голландскаго сыра, она растянулась въ кухнѣ на полу во всю длину свою, пробыла въ обморокѣ необыкновенно-долго, и только-что было очнулась, какъ опять пришибло ее снова, такъ-что она прошла сквозь цѣлую цѣпь припадковъ, одинъ за другимъ, съ самыми короткими промежутками, которые она употребляла для того, чтобъ слезно просить мистриссъ Снегсби не отказать ей отъ мѣста, когда она совершенно прійдетъ въ себя, и также упрашивала оставить ее на каменномъ полу и идти спать. Даже мистеръ Снегсби, человѣкъ вообще очень-терпѣливый, утромъ, услыхавъ, какъ въ маленькой молочной лавкѣ пѣтухъ приходилъ въ безкорыстный восторгъ, по случаю разсвѣта!-- сказалъ Криксѣ: Пфууу... ты! А вѣдь я думалъ, ты ужъ совсѣмъ умерла!
   Какіе вопросы рѣшаетъ эта восторженная птица при первыхъ лучахъ солнца, или зачѣмъ она кричитъ изъ всѣхъ силъ (впрочемъ, и люди кричатъ иногда, по поводу различныхъ обстоятельствъ) на то, что кажется ни въ какомъ случаѣ къ ней не относятся -- это ея дѣло. Довольно, что приходитъ разсвѣтъ, приходитъ утро, приходятъ полденъ.
   Дѣятельный и предусмотрительный стражъ -- такъ въ-самомъ-дѣлѣ, было напечатано въ утреннемъ листкѣ -- приходитъ съ своими бѣдный помощниками къ мистеру Круку и уноситъ тѣло брата, здѣсь умершаго, на кладбище, окруженное домами, гдѣ, быть-можетъ, безпечно веселятся другіе наши братья и сестры, а смерть ожидаетъ и ихъ изъ-за угла, и приходскій сторожъ отведетъ и имъ мѣсто на томъ же кладбищѣ.
   Призадумаешься!...
   Настала ночь; темно. Мальчишка, съ метлой на плечѣ, подходятъ тихо и боязливо къ кладбищу.
   Джо, это ты? Да, ты, ты, отвергнутый свидѣтель, отъ котораго ничего не добьешься.-- Онъ былъ добръ до тебя, очень-добръ! говорилъ ты; но не видитъ устрица старой школы въ словахъ твоихъ, того радостнаго луча, которымъ озарится будущая жизнь брата.
   

ГЛАВА XII.
На часахъ.

   Дождь наконецъ пересталъ въ Линкольншайрѣ и прояснялся горизонтъ въ Чизни-Вольдѣ. Мистриссъ Раунсвель вся въ хлопотахъ: сэръ Лейстеръ и миледи возвращаются изъ Парижа. Фешонэбльная молва разнесла эти радости вѣсти по полуночной Англіи, и прибавила, что l'élite du bean monde (она, изволите видѣть, слаба въ англійскомъ нарѣчіи и чертовски-сильна во французскомъ) найдетъ блестящій пріемъ въ древнемъ и гостепріимномъ замкѣ въ Ликольншайрѣ.
   Для пущей важности, на случай пріѣзду блистательнаго и фэшонэбльнаго круга гостей, а такъ же и для Чизни-Вольда на всякій случай починена арка подъ мостомъ, ведущимъ въ паркъ, и вода, взойдя въ свои обыкновенные предѣлы, картинно льется передъ окнами замка и не мѣшаетъ переправѣ. Ясные, но негрѣющіе лучи солнца пробѣгаютъ по хрупкому лѣсу, ободрительно смотрятъ на рѣзкій вѣтеръ, раздувающій листья и осушающій мохъ; скользятъ по парку за подвижной тѣнью облаковъ; смотрятся въ окна замка, бросаютъ на фамильные портреты такія пятна и полосы свѣта, какія никогда не приходили въ голову живописцамъ. Во всю длину портрета миледи, стоящаго надъ каминомъ, сливаются они въ одинъ широкій мечъ, который, нисходя, кажется, дробитъ каминъ въ мелкіе куски.
   Подъ этими негрѣющими лучами и при этомъ рѣзкомъ вѣтрѣ, миледи и сэръ Лейстеръ возвращаются въ свои владѣнія въ своемъ дормезѣ (позади котораго въ маленькой колясочкѣ сидятъ, въ пріятной бесѣдѣ: горничная миледи и камердинеръ сэра Лейстера). Съ значительнымъ запасомъ треска, звона и щелканья кнутомъ и съ храбрыми демонстраціями со стороны двухъ безсѣдельныхъ коней и двухъ центавровъ съ лощеными шляпами, съ ботфортами и раздѣвающимися гривами и хвостами, выѣзжаютъ они со двора бристольской гостинницы на Вандомской Площади и галопируютъ между колоннадою, то дающею тѣнь, то пропускающею свѣтъ, по Риволійской Улицѣ къ Площади Согласія, къ Елисейскимъ Полямъ, къ заставѣ Звѣзды, вонъ изъ Парижа.
   По правдѣ, они не могутъ ѣхать такъ скоро, какъ бы хотѣлось, потому-что и здѣсь, въ Парижѣ, миледи умирала съ тоски. Концерты, собранія, опера, театры, гульбища -- ничто не ново для миледи подъ луною. Даже и въ послѣднее воскресенье, когда бѣдняки веселились, играя съ дѣтьми посреди подстриженныхъ деревьевъ и статуй въ дворцовомъ саду, или гуляли по Елисейскимъ Полянъ -- сборному пункту ученыхъ собакъ и деревянныхъ лошадей, или за городомъ, окружая Парижъ плясками, любезничаньемъ, пьянствомъ, куреньемъ, игрою въ бильярдъ, карты и домино, даже въ послѣднее воскресенье, миледи въ тоскливомъ отчаяніи, и въ скукѣ въ гигантскихъ размѣрахъ, почти возненавидѣла свою горничную за то, что та была весела.
   Потому-то, какъ лошади ни скачутъ, а ей все кажется тихо. Томительная скука гонится за ней, окружаетъ ее и свинцомъ лежитъ на душѣ. Одно, и то слабое средство отъ скуки, это бѣжать, бѣжать безъ оглядки, отъ одного мѣста къ другому. Исчезай Парижъ, смѣняйся длинными, продольными и поперечными аллеями, изъ обнаженныхъ зимою деревьевъ! И когда взглянутъ на тебя, покажись темною, неопредѣленною массою; съ Заставою Звѣзды въ видѣ бѣлой точки, блестящей на солнцѣ и съ двумя высокими башнями, въ видѣ двухъ мрачныхъ тѣней на горизонтѣ!
   Сэръ Лейстеръ, по обыкновенію, въ хорошемъ расположеніи духа. Тоска никогда его не гложетъ. Когда ему нечего дѣлать, онъ можетъ погрузиться въ созерцаніе своего величія. Для человѣка важное преимущество имѣть предметъ такой неисчерпаемой огромности. Прочтя письма, адресованныя на его имя, онъ завалился въ уголъ кареты и всѣмъ существомъ своимъ предался мышленію о той важности, которая сосредоточивается въ его особѣ, для всего человѣчества вообще.
   -- У васъ много писемъ сегодня? говоритъ миледи, спустя много времени послѣ отъѣзда. Она утомилась отъ чтенія: прочла цѣлую страницу, на пространствѣ двадцати миль.
   -- Да, но все пустыя. Ничего особеннаго.
   -- Мнѣ показалось, что вы читали обыкновенно-безконечное посланіе мистера Телькингорна.
   -- Вы все замѣчаете! говоритъ сэръ Лейстеръ съ удивленіемъ.
   -- Хааа!.. вздыхаетъ миледи. Онъ скучнѣйшій человѣкъ!
   -- Онъ проситъ,-- извините, я забылъ передать -- онъ просить, говоритъ сэръ Лейстеръ, вынимая письмо изъ конверта и развертывая его:-- передать вамъ нѣсколько словъ. Съ этой остановкой для смѣны лошадей, я совсѣмъ забылъ объ его приписочкѣ. Извините меня. Онъ пишетъ... Сэръ Лейстеръ такъ мѣшкотно вынимаетъ очки, такъ мѣшкотно надѣваетъ ихъ на носъ, что нервы миледи начинаютъ раздражаться; онъ пишетъ: "что касается до права на прогонъ." Ахъ, извините, это не то.-- Онъ пишетъ: да, да! Вотъ оно! Онъ пишетъ: "приношу мое совершеннѣйшее почтеніе миледи, надѣюсь, что перемѣна мѣста, сдѣлала и въ ихъ здоровья благодѣтельную перемѣну. Будьте такъ милостивы, сэръ, передайте миледи (это, можетъ-быть, ихъ интересуетъ), что я имѣю кой-что сообщить имъ, по ихъ возвращеніи, относительно лица, переписывавшаго по канцелярскому процесу бумаги, почеркъ которыхъ такъ возбудилъ ихъ любопытство. Я его видѣлъ".
   Миледи обернулась къ окну и смотритъ на дорогу.
   -- Вотъ его постскриптумъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я бы хотѣла пройдтись немного, говоритъ миледи, продолжая смотрѣть изъ окна.
   -- Пройдтись? повторилъ сэръ Лейстеръ съ удивленіемъ.
   -- Я бы хотѣла пройдтись немного, говоритъ миледи тономъ, недопускающимъ недоразумѣнія.-- Велите остановиться!
   Карету велѣно остановить; слуга соскакиваетъ съ запятокъ, отворяетъ дверцы, откидываетъ ступеньки, повинуясь нетерпѣливому мановенію ручки миледи. Миледи быстро вылетаетъ изъ кареты, идетъ такъ скоро, что сэръ Лейстеръ, при всей своей пунктуальной вѣжливости, не въ-состояніи предложить ей руку и остается далеко позади. Спустя двѣ-три минуты, онъ ее нагоняетъ. Она улыбается; съ виду она такая хорошенькая; опирается на его руку, идетъ въ сопровожденіи его съ четверть версты, утомляется, соскучивается и снова садится въ карету.
   Шумъ и трескъ продолжаются въ большую часть трехъ дней, съ большимъ или меньшимъ брянчаньемъ звонковъ, хлопаньемъ бичей и большими или меньшими демонстраціями храбрости, со стороны центавровъ и голоспинныхъ коней. Взаимная, любезная вѣжливость супруговъ возбуждаетъ общее удивленіе въ тѣхъ гостинницахъ, гдѣ они останавливаются.
   -- Хотя милордъ немножко старенекъ для миледи, говорятъ содержательница гостинницы Золотой Обезьяны: -- и годятся ей въ нѣжные отцы, но нельзя не сказать, что они страстно любятъ другъ друга. Посмотрите какъ милордъ, съ посѣдѣвшей головою, стоятъ у кареты, шляпа подъ-мышкой, и пособляетъ миледи взойдти или выйдти по ступенькамъ экипажа. Посмотрите какъ миледи, благодарная за его вниманіе, склоняетъ къ нему свою прелестную головку и подаетъ ему свои пальчики. Восхитительно!
   Море вообще неочень-почтительно къ великимъ людямъ и выводитъ на лицо сэра Лейстера такія пятна, какъ на лимбургскомъ еырѣ; и выворачиваетъ наизнанку всю его систему. Но несмотря на это, достоинство его все превозмогаетъ: онъ ѣдетъ съ миледи въ Чизни-Вольдъ, въ Линкольншайръ, отдохнувъ отъ морскаго пути только одну ночь въ Лондонѣ.
   Подъ этими негрѣющими лучами солнца, еще менѣе-теплыми по мѣрѣ приближенія вечера, при этомъ рѣзкомъ вѣтрѣ, еще болѣе-рѣзкомъ въ то время, когда отдѣльныя тѣни обнаженныхъ деревьевъ сливаются въ одну длинную тѣнь и когда Аллея Привидѣній, готовясь покрыться темнотою ночи, освѣщается съ восточнаго угла красноватымъ отблескомъ солнца, въѣзжаетъ великолѣпная чета въ паркъ. Грачи, качаясь въ своихъ висячихъ домахъ, свитыхъ на сучьяхъ вязовой аллеи, кажется, рѣшаютъ вопросъ о томъ, кто сидитъ въ каретѣ, проѣзжающей водъ ниши; иные какъ-будто каркаютъ, что сэръ Лейстеръ и миледи ѣдутъ домой; другіе кричать, утверждая противное млѣніе; вотъ смолкли, какъ-будто рѣшили вопросъ окончательно; но вотъ опять, снова, поднялось карканье какъ жаркій споръ, возбужденный однимъ соннымъ грачомъ, должно-быть, склоннымъ къ противорѣчію. Не обращая вниманіе- ни изъ качанье и карканье, катитъ карета къ дому, сквозь окна котораго, тамъ и сямъ, мерцаютъ гостепріимные огоньки не въ такомъ количествѣ, чтобъ датъ обитаемый видъ черной массѣ лицеваго фасада. Но блистательный и аристократическій кругъ пріѣздомъ своимъ скоро обратить замокъ въ самое разнообразно-пріятное мѣсто.
   Мистриссъ Раунсвель ожидаетъ гостей на порогѣ и съ подобающимъ почтеніемъ чувствуетъ обычное пожатіе лѣвой руки сэра Лейстера.
   -- Какъ ваше здоровье, мистриссъ Раунсвель? Очень-радъ, что вижу васъ.
   -- Надѣюсь, что имѣю счастье встрѣчать васъ въ добромъ здоровье, сэръ Лейстеръ?
   -- Въ очень-добромъ, мистриссъ Раунсвель.
   -- Миледи, смѣю надѣяться, также... говоритъ мистриссъ Раунсвелъ и прибавляетъ низкій поклонъ.
   Миледи безъ словъ даетъ замѣтить, что она такъ-себѣ, сколько позволяетъ ея томительное состояніе.
   Роза въ отдаленіи стоятъ позади ключницы и миледи, которая еще не подчинила равнодушію быстроту своей наблюдательности, хотя надъ всѣми ея чувствами ужъ тяготѣла печать апатіи, спрашиваетъ:
   -- Что это за дѣвочка?
   -- Ученица моя, миледи. Роза.
   -- Подойди ко мнѣ, Роза! говорятъ миледи Дедлокъ съ видомъ какого-то участія.-- Знаешь ли, дитя мое, какъ ты хороша собою? продолжаетъ она, касаясь ея плеча кончиками двухъ пальцевъ.
   Роза, очень сконфузясь, отвѣчаетъ:
   -- Не знаю, миледи, и подымаетъ глаза, и опускаетъ ихъ внизъ, и не знаетъ куда глядѣть и краснѣетъ все болѣе-и-болѣе, и все болѣе-и-болѣе кажется хорошенькой.
   -- Сколько тебѣ лѣтъ?
   -- Девятнадцать, миледи.
   -- Девятнадцать! повторяетъ миледи, задумчиво.-- Берегись, дитя мое, не поддавайся лести.
   -- Слушаю, миледи!
   Миледи слегка прикасается своимъ нѣжнымъ, загнутымъ въ перчатку, пальчикомъ къ пухленькой, съ ямочкою, щечкѣ Розы, и идетъ на площадку дубовой лѣстницы, гдѣ сэръ Лейстеръ, принявъ рыцарскую позу, ожидаетъ ее. Старый Дедлокъ, нарисованный во весь ростъ, таращитъ на нихъ глаза, съ видомъ человѣка, незнающаго, что дѣлать (надо полагать, что въ такомъ состояніи онъ находился постоянно въ дни королевы Елисаветы).
   Въ этотъ вечеръ, въ комнатѣ ключницы, Роза то-и-дѣло дѣлаетъ, что твердитъ похвалы миледи. Она такъ добра, такъ снисходительна, такъ хороша собою, такъ блистательна, прикосновеніе ея такъ горячо, что Роза до-сихъ-поръ его чувствуетъ! Мистриссъ Раунсвель подтверждаетъ все это, не безъ собственнаго достоинства: она можетъ только замѣтить... Избави Боже, чтобъ она могла говорить, хотя полслова, въ хулу котораго-нибудь изъ членовъ этой фамиліи, въ-особенности въ хулу миледи, которой удивляется весь свѣтъ; но она позволяетъ себѣ замѣтить только одно, что еслибъ миледи была немножко пообходительнѣе, не такъ холодна, мистриссъ Раунсвель думаетъ, что она тогда была бы еще любезнѣе.
   -- Почти жалко, прибавляетъ петримъ Раунсвель: -- и все-таки почти, потому-что всякое даже предположеніе въ перемѣнѣ обстоятельствъ такой фамиліи, какъ Дедлоки, походитъ на хулу, почти жалко, что миледи не имѣетъ дѣтей. Еслибъ, кажется, была у нея дочь, взрослая дѣвушка, къ которой миледи питала бы привязанность, то нѣтъ сомнѣнія, что тогда миледи обладала бы всѣми совершенствами.
   -- А можетъ-бытъ это сдѣлало бы ее еще болѣе-надменною, говоритъ Ваттъ, который побывалъ ужъ дома, у своихъ родителей, и опять вернулся къ бабушкѣ; такой славный внучекъ!
   -- Болѣе и менѣе, мой другъ, отвѣчаетъ ключница съ достоинствомъ:-- это такія слова, которыя я не смѣю не только произносить, но и слушать, когда ихъ произносятъ, говоря о чемъ-нибудь до миледи касающемся.
   -- Виноватъ, бабушка; но развѣ она не надменна?
   -- Если она надменна, стало-быть, такъ и должно. Фамилія Дедлоковъ на все имѣетъ права.
   -- Ну да, я знаю бабушка, не сердись на меня я такъ пошутилъ! говоритъ Ваттъ.
   -- Сэръ Лейстеръ и миледи Дедлокъ, мой милый, не могутъ быть предметомъ шутки, это негодится.
   -- Сэръ Лейстеръ ни въ какомъ случаѣ не шутка, говоритъ Ваттъ: -- Я всенижайше прошу у него прощенія. Надѣюсь, бабушка, что вѣдь, несмотря на ихъ присутствіе и на съѣздъ гостей, я могу еще здѣсь пробыть денька два, какъ путешественникъ?
   -- Безъ-сомнѣнія, можешь, мой другъ.
   -- Я очень-радъ, потому-что... видите ли, я имѣю невыразимое желаніе ближе ознакомиться съ этими прекрасными окрестностями.
   Случилось, что онъ при этомъ взглянулъ на Розу; Роза потупила глазки и очень, очень закраснѣлась, право. Но, по старой примѣтѣ, должны бы, кажется, разгорѣться ея ушки, а не щечки, потому-что горничная миледи говорятъ въ это время о ней съ большой энергіей.
   Горничная миледи, француженка, лѣтъ тридцати-двухъ, родомъ изъ провинцій, лежащихъ между Авиньйономъ и Марселемъ, большеглазая, смуглолицая, съ черными волосами. Она была бы хороша собой, еслибъ не этотъ кошачій ротикъ и какая-то неловкая сжатость лица, отъ которой скулы и лобъ казались очень выступающими. Во всемъ ея анатомическомъ развитіи было что-то заостренное и съуженное; у нея была особенная способность смотрѣть въ стороны не поворачивая головы, что избавляло отъ непріятной картины, въ-особенности, когда она была не въ духѣ и стояла по близости ножей. Несмотря на вкусъ, съ которымъ она одѣвалась, на разнообразіе всѣхъ ея туалетныхъ принадлежностей, эти особенности придавали ей видъ волчицы. Кромѣ совершенныхъ свѣдѣній въ косметическихъ тонкостяхъ, приличныхъ ея званію, она, какъ природная англичанка, говорила поанглійски, слѣдовательно, она не лѣзетъ въ карманъ за словами, сидя теперь за обѣдомъ съ пріятнымъ сопутникомъ своимъ, камердинеромъ сэра Лейстера, и осыпая бѣдную Розу такимъ наборомъ брани и колкостей за то, что та обратила на себя вниманіе миледи, что пріятный собесѣдникъ вздыхаетъ свободнѣе, когда она принимается за ложку.
   -- Ха, ха, ха, ха! она, Гортензія, будучи въ услуженія у миледи почти пять лѣтъ, всегда была на далекой дистанціи, а эту дѣвчонку, эту куклу ласкаютъ -- и когда же ласкаютъ!-- когда миледи только-что успѣла пріѣхать.-- Ха, ха, ха! Знаешь ли, какъ ты хороша собою, дитя мое? Изволите видѣть, дитя мое! Нѣтъ миледи... Это нехорошо... Сколько тебѣ лѣтъ, дитя мое? Берегись, чтобъ тебѣ не вскружили голову!.. слышите!.. ха, ха, ха! Что можетъ быть смѣшнѣе этого!.. Отлично!
   Словомъ, это такая замѣчательная вещь, которую мадемоазель Гортензія никогда не забудетъ. Вотъ ужъ нѣсколько дней, и за обѣдомъ, и посреди своихъ соотечественницъ, и посреди другихъ горничныхъ, пріѣхавшихъ съ гостями, она предается молча удовольствію насмѣшки, удовольствію, которое выражается съуживаніемъ лица, надуваніемъ губъ, боковыми взглядами изъ угловъ глазъ и часто отражается въ въ зеркалахъ миледи, разумѣется, тогда, когда сана миледи въ нихъ не глядятся.
   Всѣ зеркала въ домѣ приведены въ дѣйствіе: иныя изъ нихъ послѣ долгаго отдыха. Они отражаютъ хорошенькія личики, улыбающіяся лица, молоденькія личики, старческія лица, которыя ни за что не хотятъ быть старыми; словомъ: цѣлую коллекцію лицъ, прибывшихъ провести двѣ или три недѣли января, въ Чизни-Вольдѣ, лицъ, за которыми слѣдитъ фешонэбльная молва, эта гончая собака съ тонкимъ чутьемъ, отъ дня ихъ рожденія, въ Сент-Джемскомъ Предмѣстьи, до того времени, пока не поглотитъ ихъ смерть. Линкольншайрское помѣстье ежило. Днемъ слышны выстрѣлы и голоса въ лѣсахъ; кавалькады наѣздниковъ и экипажей оживляютъ аллеи парка; прислуга въ ливреяхъ и безъ ливрей наполняетъ надворныя строенія. Ночью, сквозь просѣки лѣса, рядъ оконъ зала, въ которомъ виситъ портретъ миледи, кажется рядомъ блестящихъ камней, обдѣланныхъ въ черную эмаль.
   Блистательный и избранный кругъ заключаетъ въ себѣ немаловажный запасъ образованія, ума, красоты и добродѣтели; но посреди всего этого въ немъ есть маленькій недостатокъ.
   -- Что жъ это такое?
   -- Дендизмъ!
   Теперь ужъ нѣтъ фешонэбльныхъ денди, нѣтъ тугонакрахмаленныхъ бѣлыхъ галстуховъ, нѣтъ фраковъ съ тальями на затылкѣ, нѣтъ фальшивыхъ икръ, нѣтъ шнуровокъ; нѣтъ болѣе этихъ каррикатуръ обабившейся изнѣженности, которыя цѣлымъ гуртомъ падали въ обморокъ отъ избытка восторга въ театральныхъ ложахъ и приводились въ чувство другими сладенькими существами, подносившими имъ подъ носъ длинногордыя сткляночки со спиртомъ; нѣтъ этихъ beaux, которымъ надо четырехъ лакеевъ для натяжки на нихъ лосинъ, которые идутъ смотрѣть на всѣ экзекуціи, которыхъ мучитъ совѣсть за то, что они случайно проглотили горошину. Да, этого ничего нѣтъ! Но, можетъ-быть, есть другой дендизмъ въ избранномъ и блистательномъ кругу? дендизмъ, занимающійся менѣе невинными вещами, чѣмъ тугонакрахмаленные галстухи?
   Да, этого не скроешь. Въ эти январскія недѣля въ Чизни-Вольдѣ нѣкоторыя леди и джентльмены новѣйшаго фешонэбльнаго тона выказала рѣшительный дендизмъ въ сужденіяхъ своихъ о разныхъ предметахъ.
   Вотъ, напримѣръ, милордъ Будль, человѣкъ съ огромнымъ вѣсомъ въ своей партіи, знаетъ, что значитъ офиціальный постъ и говоритъ сэру Лейстеру Дедлоку, послѣ обѣда, съ большою важностью, что пренія не то, чѣмъ пренія должны быть; Парламентъ не то, чѣмъ Парламентъ долженъ бытъ, даже и кабинетъ не то, чѣмъ былъ прежде. Онъ предвидитъ съ боязнью, что если предположить, что настоящее министерство падетъ, то правительство не имѣетъ никого въ виду, кромѣ лорда Судьи сэра Томаса Дудля, потому-что герцогъ Фудль не можетъ засѣдать въ одной и той же палатѣ съ Гудлемъ, какъ показала размолвка по этому дѣлу съ Жудлемъ; такъ-что, отдавая портфёль Министерства Внутреннихъ Дѣлъ и управленіе Нижнею Палатою Зудлю, сдѣлавъ министромъ финансовъ Кудля, назначивъ управлять колоніями Будля и Министерствомъ Иностранныхъ Дѣлъ Нудля; что вы тогда сдѣлаете съ Чудлемъ? Положимъ, вы его назначите предсѣдателемъ въ Совѣтѣ; но на это мѣсто готовятъ Рудля. Сдѣлаете его директоромъ Департамента Лѣсовъ, но это мѣсто впору и Тудлю. Что жъ изъ этого выходитъ? Выходятъ, что отечество падаетъ, разсыпается (что совершенно-ясно для патріотизма сэра Лейстера Дедлока), потому-что нельзя отъискатъ поста, соотвѣтствующаго Чудлю!
   По другую сторону высокопочтенный Вильямъ Буффи, членъ Парламента, доказываетъ черезъ столъ сидящей противъ него особѣ, что паденіе отечества -- въ чемъ нѣтъ ужъ никакого сомнѣнія -- должно быть приписано Куффи. Еслибъ поступили съ Куффи такъ, какъ бы слѣдовало поступить съ нимъ, когда онъ вступилъ въ Парламентъ, поудержали бы его отъ присоединеніи къ Дуффи, тогда бы вы его направили къ партіи Фуффти и имѣли бы въ немъ надежнаго оратора противъ Гуффи, и при выборахъ -- сильную руку въ Нуффи, и представители трехъ графствъ, Жуффи, Руффи и Суффи, въ соединеніи съ дѣятельнымъ Муффи, упрочили бы дѣла государства. Между-тѣмъ, какъ теперь, вамъ извѣстно, мы всѣ зависимъ отъ каприза какого-нибудь Пуффи!
   Касательно этого предмета и предметовъ менѣе-важныхъ, слышится много различныхъ мнѣній и толковъ, но блестящему и образованному кругу, безъ исключенія, совершенно-ясно, что дѣло идетъ единственно о Будлѣ и его партіи, и о Буффи и его партіи. Они-то разъигрываютъ роль большихъ актёровъ на великосвѣтской сценѣ. Рѣчь была и о другихъ, во только какъ-то случайно, какъ о сверхъ-комплектныхъ, которымъ предназначена роль хоровъ, или переносчиковъ декорацій; но Будль и Буффи, ихъ партіи, семейства, наслѣдники, душеприкащики, распорядители, управляющіе, и проч., и проч., и проч., занимали первыя роли на жизненной сценѣ.
   Во всякомъ случаѣ, Чизни-Вольдъ набитъ биткомъ, такъ набитъ, что горничныя пріѣзжихъ леди, дурно и тѣсно помѣщенныя, горятъ неугасаемымъ желаніемъ вернуться обратно. Одна только комната пуста; это комната наверху, въ павильйонѣ; она средняго достоинства, но комфортабльно меблирована и имѣетъ какой-то старинный, дѣловой видъ. Эта комната предназначена мистеру Телькингорну и никѣмъ не займутъ ее, потому-что мистеръ Телькингорнъ когда-нибудь да пріѣдетъ. Теперь его еще нѣтъ. У него скромная привычка пройдти пѣшкомъ паркомъ, если погода хорошая, тихо пробраться въ эту комнату, расположиться въ ней такъ, какъ-будто бы онъ никогда изъ ней не выходилъ; сказать человѣку, чтобъ онъ доложилъ о его пріѣздѣ сэру Лейстеру, полагая, что, быть-можетъ, желаютъ его видѣть, явиться за десять минутъ до обѣда и стать въ тѣни двери библіотеки. Онъ спитъ въ своемъ павильйонѣ съ скрипучимъ флюгеромъ надъ головою, передъ окномъ у широкая свинцовая крыша, на которой въ ясное утро можно увидѣть черную фигуру мистера Телькингорна, какъ какого-нибудь ворона крупной породы.
   Каждый день миледи, приходя къ обѣду, взглянетъ на дверь библіотеки и убѣдится, что мистера Телькингорна еще нѣтъ.
   За обѣдомъ миледи взглянетъ, нѣтъ ли свободнаго стула за столомъ, ожидающаго прихода мистера Телькингорна; но нѣтъ свободнаго стула. Каждый вечеръ миледи, какъ-то случайно, спроситъ служанку свою:
   -- Мастеръ Телькингорнъ здѣсь?
   И всякій вечеръ одинъ и тотъ же отвѣтъ:
   -- Нѣтъ, миледи, его еще нѣтъ.
   Однажды вечеромъ, распустивъ свои волосы, миледи погрузилась въ глубокія мысли, по поводу отрицательнаго отвѣта горничной, пока не увидѣла въ зеркалѣ свое недовольное личико и пару постороннихъ черныхъ глазъ, слѣдящихъ за нею съ любопытствомъ.
   -- Потрудись, пожалуйста, говорить миледи, обрати теперь мысли свои на Гортензію: -- заниматься своимъ дѣломъ. Ты можешь любоваться своей красотой въ другое время.
   -- Извините, миледи, я любуюсь вашей красотою.
   -- Напрасно, говоритъ миледи: -- это вовсе не твое дѣло.
   Наконецъ, какъ-то, послѣ обѣда, передъ солнечнымъ закатомъ, когда пестрыя толпы фигуръ, оживлявшихъ Террасу Привидѣній, разошлись и на террасѣ остались только сэръ Лейстеръ и миледи, является мистеръ Телькингорнъ. Онъ подходитъ къ нимъ своимъ привычнымъ методическимъ шагомъ, который не бываетъ ни скорѣе, ни медленнѣе. На немъ его обыкновенная выразительная маска -- если это только маска; онъ носитъ фамильные секреты въ каждомъ членѣ своего тѣла, въ каждой складкѣ своего платья. Преданъ ли онъ душой своимъ кліентамъ, или онъ предаетъ имъ только свои услуги -- это его секретъ, который онъ таитъ точно такъ же, какъ секреты своихъ кліентовъ. Его я, тоже его кліентъ, котораго онъ не обманетъ.
   -- Какъ ваше здоровье, мистеръ Телькингорнъ? говоритъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.
   Оказывается, что мистеръ Телькингорнъ совершенно-здоровъ. Сэръ Лейстеръ также совершенно-здоровъ и миледи также здорова, чѣмъ всѣ совершенно-довольны.
   Адвокатъ, заложа руки за спину, ходитъ по одной сторонѣ сэра Лейстера на террасѣ; миледи идетъ по другой сторонѣ.
   -- Мы ожидали васъ раньше, говоритъ сэръ Лейстеръ.
   Милостивое замѣчаніе! Это все-равно, что сказать: "Мистеръ Телькингорнъ, мы помнимъ васъ и заочно, замѣтьте это, сэръ, что и заочно, частичка мысли нашей направлена къ вамъ!"
   Мистеръ Телькингорнъ, уразумѣвъ это, кланяется и говоритъ, что онъ очень-обязанъ.
   -- Я бы раньше пріѣхалъ, продолжаетъ онъ: -- но былъ задержанъ разными дѣлами по вашему процесу съ Бойтсорномъ.
   -- Человѣкъ, съ дурно-направленнымъ характеромъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ съ строгостью: -- очень-опасный человѣкъ въ сосѣдствѣ. Человѣкъ съ низкими наклонностями...
   -- Онъ очень-настойчивъ, замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Люди такого сорта всегда настойчивы, говорить сэръ Лейстеръ, глубоко-настойчивымъ тономъ.-- Я не удивляюсь, что вы о немъ такого мнѣнія.
   -- Теперь дѣло только въ томъ, продолжаетъ адвокатъ: -- не будете ли вы согласны на какую-нибудь уступку?
   -- Нѣтъ, сэръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- ни на грошъ, и и ноготь!
   -- Я не говорю о чемъ-нибудь важномъ; безъ сомнѣнія, не мы уступимъ; но сдѣлать уступку, такъ, въ бездѣлицѣ...
   -- Мистеръ Телькингорнъ, возражаетъ сэръ Лейстеръ: -- бездѣльникъ не можетъ быть между мной и мистеромъ Бойтсорномъ. Скажу болѣе, что я не могу допустить, чтобъ какое-нибудь изъ моихъ правъ могло быть бездѣлицей: я это говорю не столько относительно своего лица, сколько относительно значенія того имени, которое я ношу и честь котораго я долженъ поддерживать.
   Мистеръ Телькингорнъ снова наклоняетъ голову и говоритъ:
   -- Я буду руководиться вашимъ желаніемъ; но знаю, что мистеръ Бойтсорнъ надѣлаетъ вамъ много хлопотъ...
   -- Такіе люди, мистеръ Телькингорнъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- только и способны на то, чтобъ дѣлать непріятности. Скверный, негодный онъ человѣкъ!
   Сэръ Лейстеръ, произнося такую сентенцію, кажется, облегчилъ нѣсколько свою гордую грудь.
   -- Однако вечерѣетъ, прибавилъ онъ: -- миледи, пожалуй, простудится. Войдемъ въ комнаты.
   Они подходятъ къ сѣнной двери, и леди Дедлокъ обращается въ первый разъ къ мистеру Телькингорну.
   -- Вы въ вашемъ письмѣ поручали сэру Лейстеру передать мнѣ, относительно того лица, котораго почеркъ обратилъ на себя мое вниманіе. Это только вы имѣете такую прекрасную нами. Я совсѣмъ объ этомъ забыла. Письмо ваше напомнило мнѣ опять. Я не могу понять, почему мнѣ знакомъ этотъ почеркь. Только, какъ хотите, знакомъ.
   -- Вамъ знакомъ? повторяетъ мистеръ Тельхингорнъ.
   -- Да, говоритъ миледи разсѣянно: -- кажется, знакомъ. И уже-ли вы взяли трудъ отыскать того, кто писалъ это... какъ оно называется... клятвенное показаніе?
   -- Да.
   -- Какъ странно!
   Они входятъ въ мрачную столовую залу, расположенную въ нижнемъ этажѣ, освѣщающуюся днемъ двумя глубокими окнами. Теперь сумерки. Огонь камина рѣзко отражается на выстланной плитами стѣнѣ и слабо на стеклахъ оконъ, сквозь которыя видно, какъ ползетъ сѣрый туманъ, собратъ сѣрымъ, густымъ облакамъ, клубящимся по небу.
   Миледи лѣниво опускается въ кресло, стоящее близь угла камина; сэръ Лейстеръ садится также въ креслахъ противъ нея. Адвокатъ становится противъ камина, осѣняя глаза рукою, и изъ-за руки наблюдаетъ за миледи.
   -- Да, говоритъ онъ: -- я спрашивалъ объ этомъ человѣкѣ и нашелъ его. Но, что всего страннѣе, я его нашелъ...
   -- Самымъ необыкновеннымъ человѣкомъ, говоритъ лѣниво леди Дедлокъ.
   -- Я его нашелъ мертвымъ.
   -- О, Боже мой! восклицаетъ сэръ Лейстеръ, пораженный не обстоятельствомъ, но тѣмъ, что объ этомъ обстоятельствѣ, говорятъ въ его присутствіи.
   -- Мнѣ указали его жилище, бѣдное, грязное, и я нашелъ его мертвымъ.
   -- Извините меня, мистеръ Телькингорнъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.-- Я полагаю, что чѣмъ меньше говорить объ этомъ...
   -- Пожалуйста, сэръ Лейстеръ, дайте мнѣ выслушать исторію до конца, говоритъ миледи: -- это совершенно-сумрачная исторія. Какъ страшно! мертвецъ!
   Мистеръ Телькингорнъ сознаетъ справедливость замѣчанія наклоненіемъ головы и продолжаетъ:
   -- Или самъ онъ поднялъ на себя руки...
   -- Клянусь честью! восклицаетъ сэръ Лейстеръ.-- Это въ самомъ дѣлѣ!..
   -- Дайте выслушать мнѣ исторію, говорить миледи.
   -- Какъ тебѣ угодно, моя милая, но я долженъ сказать...
   -- Нѣтъ, вамъ не должно говорятъ. Продолжайте, мистеръ Телькингорнъ.
   Любезность заставляетъ сэра Лейстера уступить; но онъ все-таки чувствуетъ, что разсказывать такіе ужасы при такихъ особахъ, право... право...
   -- Такъ я говорю, продолжаетъ адвокатъ съ неколебимымъ спокойствіемъ: -- что я не знаю, умеръ ли онъ, поднявъ самъ на себя руки; только мнѣ непреложно извѣстно, что причиною его смерти собственно онъ самъ; но только неизвѣстно, умышленно или неумышено. Судъ нашелъ, что онъ принялъ ядъ случайно.
   -- Какого же сорта человѣкъ, спрашиваетъ миледи: -- былъ этотъ несчастный?
   -- Очень-трудно опредѣлить, отвѣчаетъ адвокатъ, мотая головой.-- Онъ жилъ въ той бѣдности, въ томъ безпорядкѣ были его всклоченные волосы и борода, онъ былъ такъ грязенъ, что я счелъ бы его самымъ ничтожнымъ изъ ничтожныхъ. Случившійся тутъ докторъ говорилъ, однако, что онъ его видалъ нѣсколько разъ, и что онъ имѣетъ поводъ думать, что нѣкогда обстоятельства его были лучше.
   -- Какъ звали этого несчастнаго?
   -- Его звали такъ, какъ онъ самъ себя прозвалъ; но настоящаго имени его никто не зналъ.
   -- Даже и никто изъ тѣхъ, которые находились при немъ во время его болѣзни?
   -- При немъ никого не было. Его нашли мертвымъ, или, лучше сказать, я его нашелъ мертвымъ.
   -- Безъ всякой надежды что-нибудь узнать о немъ?
   -- Безъ всякой. При немъ былъ... говоритъ адвокатъ, припоминая: -- старый чемоданъ; но въ немъ не нашли никакихъ бумагъ.
   Впродолженіе этого короткаго разговора леди Дедлокъ и мистеръ Телькингорнъ, безъ всякаго измѣненія въ своихъ обычныхъ манерахъ, пристально смотрѣли другъ на друга, что, быть-можетъ, очень-натурально при разсказѣ о такихъ необыкновенныхъ обстоятельствахъ. Сэръ Лейстеръ во все это время смотрѣлъ на огонь съ тѣмъ же выраженіемъ, съ какимъ одинъ изъ его предковъ смотритъ на лѣстницу. Когда исторія была разсказана, онъ возобновилъ снова протестъ свой, говоря, что для него совершенно-ясно, что миледи никакимъ образомъ не могла знать этого бѣдняка (развѣ не получала ли отъ него просительныхъ писемъ), и онъ очень-радъ, что не услышитъ болѣе о предметѣ, столь ничтожномъ для миледи.
   -- Конечно, это такой ужасъ, говорятъ миледи, накидывая на себя свою мантилью, подбитую горностаемъ; -- но, однако, это можетъ заинтересовать на минуту!... Будьте такъ добры, мистеръ Телькингорнъ, отворите мнѣ дверь.
   Мистеръ Телькингорнъ почтительно повинуется. Она проходятъ мимо него, усталая, лѣнивая и надменно-прекрасная. Потомъ они опять встрѣчаются, встрѣчаются за обѣдомъ и такъ далѣе, нѣсколько дней сряду. Леди Дедлокъ, все та же высокомѣрная богиня, окруженная ѳиміамомъ, и безконечно способная, несмотря на все это, умереть со скуки. Мастеръ Телькингорнъ все та же безмолвная сокровищница благородныхъ тайнъ, замѣтно не на своемъ мѣстѣ, но совершенно какъ у себя дома. Они такъ мало, повидимому, обращаютъ другъ на друга вниманія, какъ только могутъ два человѣка подъ одною крышею. И глубоко скрыто въ ихъ сердцахъ, какъ они слѣдятъ другъ за другомъ, какъ они не вѣрятъ другъ другу, изъ остерегаются, чтобъ не попасть на удочку, одинъ другаго, и сколько бы далъ каждый, чтобъ узнать тайны, гнѣздящіяся въ душѣ и мозгу своего противника.
   

ГЛАВА XIII.
Разсказъ Эсѳири.

   Много толковали мы о будущей судьбѣ Ричарда, сначала между собою, какъ этого желалъ мистеръ Жарндисъ, а потомъ и въ его присутствія; но всѣ разговоры мало подвигали насъ впередъ. Ричардъ говорилъ, что онъ готовъ на все. Когда мистеръ Жарндисъ замѣчалъ, что, но его мнѣнію, не поздно ли теперь ему вступить въ морскую службу, къ которой надо пріучаться съ очень-молодыхъ лѣтъ; Ричардъ говорилъ, что онъ и самъ этого побаивается, и очень-легко можетъ быть, что лѣта его ушли. Когда мастеръ Жарндисъ спрашивалъ его мнѣнія о военной службѣ, Ричардъ отвѣчалъ, что онъ и объ этомъ думалъ, и полагаетъ военную службу недурною вещью. Когда мистеръ Жарндисъ совѣтовалъ ему серьезно поразмыслить о вопросѣ, что его прежнее пристрастіе къ морю -- истинное влеченіе, или только малость, обыкновенная дѣтская любовь покататься на лодкѣ; Ричардъ отвѣчалъ безостановочно, что онъ ужъ думалъ и передумалъ объ этомъ вопросѣ, но разрѣшить его никакъ не можетъ отчетливо.
   -- Сколько, быть-можетъ, говорилъ мистеръ Жарндисъ:-- онъ обязанъ за эту нерѣшительность своему характеру, то-есть сколько эта нерѣшительность ему врожденное чувство, столько же я вполнѣ увѣренъ и Оберканцелярія грѣшна въ этомъ. Она привила ему привычку не останавливаться на одной цѣли, не доканчивая оставлять дѣло; думать, не выработавъ окончательно мысли, и бросаться и ту на другую сторону, не зная навѣрное, чего держаться. Если характеръ и болѣе взрослыхъ людей мѣняется подъ вліяніемъ обстоятельствъ, то можно я требовать, чтобъ характеръ юноши подвергаясь въ развитіи своемъ такому сильному вліянію, могъ устоять и бороться съ нимъ?
   Я чувствовала, что слова его справедливы; но еще, если позволю себѣ сказать откровенно, мнѣ казалось, что образованіе его не споспѣшествовало къ развитію характера, къ развитію въ немъ самостоятельности. Онъ цѣлыя восемь лѣтъ провелъ въ школѣ и, какъ я слыхала, училъ и сочинялъ латинскіе стихи всѣхъ родовъ и размѣровъ и поражалъ своими успѣхами; но я никогда не слыхала, чтобъ кому-нибудь изъ сподвижниковъ его образованія пришло въ голову испытать, въ чемъ заключаются его естественныя наклонности, въ чемъ состоятъ его слабости и какой дорогой лучше вести его на поприще науки? Онъ такъ изострился въ стихосложеніи, что еслибъ остался до совершеннолѣтія въ школѣ, то только бы и занимался, что латинскими стихами. Хотя я не сомнѣваюсь, что они очень-звучны, очень-хороши, очень-полезны для различныхъ жизненныхъ цѣлей, и такъ прочно укладываются въ память, что не забываются цѣлую жизнь; но мнѣ все-таки кажется, что было бы для Ричарда полезнѣе заняться чѣмъ-нибудь другимъ съ такимъ же прилежаніемъ, съ которымъ онъ такъ совершенствовался въ латинской версификаціи.
   Во всякомъ случаѣ, я мало понимала толку въ этомъ, да и теперь неясно знаю, занимались ли молодые люди классическаго Рима или классической Греціи стихосложеніемъ въ такихъ огромныхъ размѣрахъ?
   -- Я никакъ не могу придумать, какую бы мнѣ избрать карьеру,-- говорилъ задумчиво Ричардъ.-- Я знаю только, что, кромѣ духовнаго званія, мнѣ всѣ карьеры одинаковы.
   -- Не имѣешь ли ты склонности къ занятіямъ мистера Кенджа?-- спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Не могу сказать вамъ опредѣлительно, сэръ! отвѣчалъ Ричардъ.-- Я гребу веслами охотно; адвокатскіе ученики часто отправляются водою. Славныя занятія!
   -- Докторское поприще!.. говорить мистеръ Жарндисъ.
   -- Недурно, сэръ! отвѣчать Ричардъ.
   Я крѣпко сомнѣваюсь, чтобъ онъ когда-нибудь объ этомъ думалъ.
   -- Вотъ истинная дорога, сэръ! повторилъ Ричардъ, съ большимъ воодушевленіемъ.-- Вотъ онъ, наконецъ, Ч. М. К. О! (членъ Медицинскаго Королевскаго Общества).
   Хотя онъ самъ смѣялся надъ словами своими отъ всего сердца, но между-тѣмъ говорилъ, что судьба его рѣшена; выборъ сдѣланъ; и чѣмъ больше онъ о немъ думаетъ, тѣмъ болѣе чувствуетъ, что эта дорога совершенно по немъ: "быть врачемъ" -- его призваніе! Мнѣ все казалось, что онъ пришелъ къ такому заключенію только потому, что звалъ, что, ухватись съ жаромъ за эту мысль, онъ не имѣлъ болѣе надобности трудиться надъ выборомъ своей карьеры. Я невольно спрашивала себя: всегда ли латинскіе стихи имѣютъ такое медицинское окончаніе, или это только единственный случай съ Ричардомъ?
   Мистеръ Жарндисъ много употребилъ труда, чтобъ обсудить съ нимъ это дѣло серьёзно и внушить ему, что, сдѣлавъ однажды выборъ, трудно вернуться назадъ. Послѣ разговора съ мистеромъ Жарндисомъ, Ричардъ сталъ серьёзнѣе обыкновеннаго, однакожъ, сказавъ намъ съ Адою, что все обстоитъ благополучно, онъ началъ говорить о другомъ.
   -- Клянусь Небомъ... воскликнулъ мистеръ Бойтсорнъ, принимавшій живѣйшее участіе въ этикъ дѣлахъ; впрочемъ, онъ ни о чемъ не могъ говоритъ безъ увлеченія: -- клянусь Небомъ, я въ восторгѣ, что молодой человѣкъ, съ теплымъ сердцемъ и мягкимъ характеромъ, посвящаетъ себя такому благородному назначенію. Чѣмъ съ большимъ чувствомъ будетъ онъ исполнять свои обязанности, тѣмъ спасительнѣе для человѣчества и тѣмъ губительнѣе для тѣхъ сребролюбивыхъ пачкуновъ, которые выставляютъ это лучшее искусство въ самомъ-дурномъ свѣтѣ. И наконецъ, что скверно, гремѣлъ мистеръ Бойтсорнъ: -- такъ это -- обращеніе съ хирургами на нашихъ судахъ; оно требуетъ непремѣннаго и немедленнаго измѣненія. А что касается до этихъ корпорацій, приходскихъ общинъ и разныхъ другихъ сходовъ толстоголовыхъ олуховъ, которые соединяются для одной только пустой болтовни, то, клянусь! ихъ бы надо было присудить на весь остатокъ ихъ жизни и заточенію въ ртутныхъ рудникахъ, хоти бы только для того, чтобъ лишить возможности смотрѣть на свѣтъ Божій.
   Послѣ такого объясненія оглядѣлъ онъ всѣхъ насъ съ пріятной улыбкой и загремѣлъ своими раскатами: ха, ха, ха!-- гремѣлъ до-тѣхъ-поръ, пока всѣ, единогласно, не были увлечены его смѣхомъ.
   Такъ-какъ Ричардъ окончательно рѣшился вступитъ на медицинское поприще и твердо стоялъ въ своемъ намѣреніи, даже по истеченіи сроковъ, назначенныхъ ему для испытанія мастеромъ Жарндисомъ, и говаривалъ намъ съ Адою, что все обстоитъ благополучно, то надобно было посовѣтоваться съ мистеромъ Кенджемъ. Мистеръ Кенджъ явился, въ одинъ прекрасный день, къ обѣду, развалился въ креслахъ, вертѣлъ, на всѣ манеры свои очки, говорилъ звучными періодами и продѣлывалъ всѣ тѣ манеры, какія я ужъ видала, бывши еще маленькой дѣвочкой.
   -- А! а! говорилъ мистеръ Кенджъ.-- Да, очень-хорошо, прекрасная карьера, мистеръ Жарндисъ, прекрасная карьера!
   -- Курсъ наукъ, говорилъ опекунъ мой, глядя на Ричарда: -- требуетъ большаго прилежанія и добросовѣстнаго труда.
   -- О, безъ-сомнѣнія! говорилъ мистеръ Кенджъ, безъ-сомнѣнія!
   -- Впрочемъ, прилежаніе и добросовѣстный трудъ нераздѣльны ни съ какимъ занятіемъ, достойнымъ человѣческаго назначенія, говорилъ мистеръ Жарндисъ:-- слѣдовательно, на какое бы поприще человѣкъ ни желалъ вступить, всегда и вездѣ эти качества должны бытъ соединены съ доброю волей.
   -- Безъ-сомнѣнія! говорилъ мистеръ Кенджъ, и мистеръ Ричардъ Карстонъ -- который выказалъ себя достойнымъ воздѣлывателемъ науки, скажу болѣе, воспріялъ все, что только можно было воспріять подъ благодѣтельною классическою тѣнью, гдѣ проструилось его младенчество, подобно, такъ-сказать, тихому ручью -- примѣнитъ, нѣтъ никакого сомнѣнія, привычки, скажу даже принципы и рутину версификаціи того языка, на которомъ, если я не ошибаюсь, сказано, что поэты не образуются, а родятся -- къ воздѣлыванію болѣе обширнаго поля дѣятельности, на которое онъ вступаетъ.
   -- Вы можете положиться на меня, сказалъ Ричардъ, съ свойственнымъ ему легкомысліемъ: -- я употреблю всѣ усилія, всѣ старанія.
   -- Очень-хорошо, прекрасно, мистеръ Жарндисъ! говорилъ мистеръ Кенджъ, плавно кивая головою: -- въ-самомъ-дѣлѣ, если мистеръ Ричардъ Карстонъ увѣряетъ насъ, что онъ употребить всѣ усилія, всѣ старанія, то мнѣ, кажется намъ, остается только открыть ему пути въ храмъь искусства, полезнѣйшаго человѣческому роду и помѣстить его на первый разъ къ опытному, мудрому и пользующемуся довѣріемъ врачу. Есть ли у васъ кто-нибудь въ виду?
   -- Кажется, еще никого нѣтъ, Рикъ? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Никого, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Очень-хорошо! замѣтилъ мистеръ Кенджъ. -- Теперь къ дѣлу. Нѣтъ ли какого еще у васъ желанія?
   -- Н... нѣтъ... отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Очень-хорошо! замѣтилъ опять мистеръ Кенджъ.
   -- Я бы желалъ, сказалъ Ричардъ: -- побольше разнообразія, больше опытовъ, больше практическаго изученія...
   -- Похвально, очень-похвально! отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- я думаю, мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: -- все это легко можетъ быть устроено. Вопервыхъ, надо начать съ того, чтобъ употребить все силы, скажу болѣе, всѣ душевныя способности, эти неоцѣненныя сокровища, вложенныя въ насъ Всевышнею рукою, къ отѣисканію врачей, вполнѣ-соотвѣтствующихъ нашей цѣли, и тогда я думаю, даже могу сказать навѣрное, останется только выбрать одного изъ нихъ, болѣе-достойнаго. Вовторыхъ, намъ надо будетъ соблюсти тѣ небольшія формальности, необходимыя по нашему возрасту и по положенію нашему относительно опеки, и тогда передъ нами откроется ровная, прямая дорога, на которой, скажу словами мистера Ричарда Карстона, намъ остаются употребить всѣ силы и всѣ старанія къ общему удовольствію. Странное стеченіе обстоятельствъ, продолжалъ мистеръ Кенджъ, меланхолически улыбаясь: -- стеченіе обстоятельствъ, которое едва-ли въ состояніи объяснить ограниченный умъ человѣка: это то, что одинъ изъ моихъ родственниковъ находится дѣйствительно на медицинской дорогѣ. Онъ, можетъ-быть, способенъ исполнить наше желаніе, можетъ-быть, согласится на наше предложеніе и, быть-можетъ, оправдаетъ наши надежды; говорю: быть-можетъ, потому-что такъ же мало могу отвѣчать за него, какъ мало могу отвѣчать за васъ.
   Затѣмъ предложено было мистеру Кенджу переговорить съ своимъ родственникомъ. И такъ-какъ мистеръ Жарндисъ обѣщалъ свезти насъ, недѣльки на двѣ, въ Лондонъ, то поѣздка была назначена на другой день, чтобъ за-разъ и покончить дѣла и повеселиться.
   Мистеръ Бойтсорнъ уѣхалъ отъ насъ черезъ недѣлю; мы наняли квартеру въ красивенькомъ домѣ близь Оксфордской Улицы, надъ лавкой обойщика. Лондонъ казался намъ дивомъ, и мы цѣлые часы проводили любуясь его разнообразными видами и диковинками, которыя, казалось, неистощимы. Мы посѣщали лучшіе театры и съ большимъ наслажденіемъ видѣли тѣ пьесы, которыя стоило видѣть. Я упоминаю объ этомъ потому, что въ театрѣ мистеръ Гуппи началъ снова меня преслѣдовать.
   Однажды вечеромъ, въ театрѣ, я сидѣла съ Адою впереди ложи, а Ричардъ занялъ свое любимое мѣсто позади Ады; вдругъ взглянувъ случайно въ партеръ, я увидѣла мистера Гуппи съ растрепанными волосами и смотрѣвшаго на меня отчаянныхъ взоромъ. Я чувствовала, въ-продолженіе всего представленія, что онъ не обращалъ вниманія на актеровъ, а что глаза его устремлены были прямо на нашу ложу, съ заранѣе придуманнымъ отчаяніемъ и глубокою грустью.
   Это обстоятельство лишило меня удовольствія, потому-что мнѣ какъ-то было непріятно, неловко, подъ его взглядомъ, во всякомъ случаѣ смѣшнымъ до глупости.
   Съ этого времени, всякій разъ, когда мнѣ приходилось быть въ театрѣ, я непремѣнно встрѣчала въ партерѣ мастера Гуппи, съ волосами, спущенными на лобъ, съ отчаяньемъ на лицѣ, глупо-смотрящимъ на меня и семенящимъ на своемъ стулѣ. Когда, бывало, пріѣдешь въ театръ и не встрѣтишься съ нимъ, съ какимъ удовольствіемъ наслаждаешься игрою актеровъ, или слушаешь музыку; но вдругъ почувствуешь дѣйствіе двухъ глазъ, взглянешь невольно внизъ и видишь отвороченные воротнички, тоскливо-глупый взоръ, семененье, и тогда знаешь ужь навѣрное, что эти два несносные глаза не отвернутся во весь вечеръ.
   Право, я не могу выразятъ, какъ мнѣ это было непріятно. Хоть бы онъ, по-крайней-мѣрѣ, причесывалъ свои волосы, или завязывалъ галстухъ какъ слѣдуетъ, было бы гадко, но все-таки нѣсколько лучше; а то, вообразите себѣ, сидѣть подъ надзоромъ смѣшной фигуры, чувствовать, что она слѣдитъ за каждымъ моимъ движеніемъ -- это, право, несносно! На меня это производило такое впечатлѣніе, что я не могла увлекаться пьесой, не могла смѣяться, когда мнѣ было смѣшно; не могла чувствовать, не могла говорить... словомъ, не могла быть естественною, бытъ такъ, какъ бы хотѣлось. Конечно, я могла бы избѣжать наблюденій невыносимаго мистера Гуппи: стоило только сѣсть въ глубинѣ ложи за Ричардомъ и Адою; но вотъ бѣда: я знала, что Ричардъ съ Адой не могли быть такъ откровенны другъ съ другомъ, такъ весело проводить время, если рядомъ съ ними сидѣла не я; а кто-нибудь другой. Такимъ-образомъ я оставалась на своемъ мѣстѣ, не зная куда глядѣть, потому-что куда бы я ни глядѣла, я чувствовала, что отчаянный мистеръ Гуппи слѣдитъ за мною.
   Иногда мнѣ приходило въ голову пожаловаться на него мистеру Жарндису; но я боялась, что молодой человѣкъ можетъ потерять свое мѣсто, и я буду причиной его несчастія. Думала иногда сказать Ричарду; но онъ, пожалуй, поколотилъ бы мистера Гуппи. Иногда думала взглянуть на него строго, или покачать на него головой -- не могла! Хотѣла написать къ его матери, но боялась, что это будетъ хуже. Такъ-что я наконецъ пришла къ-заключенію, что я ничего не могу сдѣлать. Мистеръ Гуппи не только былъ постоянно во всѣхъ театрахъ, въ которыхъ были мы, но всегда встрѣчалъ насъ при выходѣ, и даже вставалъ на запятки нашего экипажа, гдѣ я, право, видала его нѣсколько разъ, претерпѣвающимъ пораженія отъ гвоздей, вбиваемыхъ для предупрежденія охотниковъ покататься на чужой счетъ. Когда мы пріѣзжали домой, онъ прислонялся къ столбу передъ нашей квартирой.
   Домъ обойщика, въ которомъ мы жили, выходилъ на двѣ улицы и прямо противъ оконъ моей спальни былъ фонарный столбъ; вечеромъ я боялась подойти къ окну: я была увѣрена, что увижу мистера Гуппи (какъ однажды и случилось въ одну лунную ночь), прислонившагося къ столбу съ рискомъ простудиться. Еслибъ мистеръ Гуппи не былъ, къ полному моему несчастію, занятъ дѣлами цѣлый день, я бы рѣшительно не имѣла отъ него спокойствія.
   Пока мы занимались этими удовольствіями, въ которыхъ такъ странно участвовалъ мистеръ Гуппи, дѣлались и дѣла, приведшія насъ въ Лондонъ. Родственникъ мистера Кенджа былъ нѣкто мистеръ Бейгамъ Беджоръ; онъ имѣлъ хорошую практику въ Чельзи, и къ-тому же, содержалъ большую лечебницу для приходящихъ. Онъ былъ согласенъ принять Ричарда въ свой домъ и слѣдить за его науками; и такъ-какъ казалось, что науки пойдутъ своимъ порядкомъ, подъ надзоромъ мистера Бейгажа Беджора, что мистеръ Бейгамъ полюбилъ Ричарда и самъ нравился ему достаточно, то контрактъ былъ заключенъ и взято согласіе отъ лорда-канцлера.
   Въ тотъ день, когда дѣло сладилось, мы всѣ были приглашены къ мистеру Беджору на обѣдъ. Это былъ только обѣдъ, въ своей семьѣ, какъ говорила пригласительная записка мистера Беджора, и мы, въ-самомъ-дѣлѣ, не встрѣтили ни одной леди, кромѣ мистриссъ Беджоръ. Она сидѣла въ будуарѣ, посреди различныхъ предметовъ, показывающихъ, что она немножко рисуетъ, немножко играетъ на фортепіано, немножко играетъ на гитарѣ, немножко играетъ на арфѣ, немножко поетъ, немножко работаетъ иголкою, немножко читаетъ, немножко занимается поэзіей и немножко занимается ботаникой.
   По моему мнѣнію, она была женщина лѣтъ пятидесяти, дѣвственно-одѣвающаяся и очень-нѣжной комплекціи. И если ко всѣмъ ея достоинствамъ я прибавлю, что она немножко румянилась, то думаю, что не согрѣшу.
   Самъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ былъ красненькій, свѣжелицый хрупковатый джентльменъ, съ слабымъ голоскомъ, бѣлыми зубками, свѣтлвми волосами и удивленнымъ взоромъ, нѣсколькими годами помоложе своей дражайшей супруги. Онъ удивлялся исключительно ей и въ-особенности по той причинѣ (какъ намъ казалось), что она имѣетъ въ немъ ужъ третьяго супруга. Мы едва успѣли сѣсть, какъ онъ торжественно сказалъ мистеру Жарндису:
   -- Вы, можетъ-быть, не повѣрите, но я ужъ третій супругъ мистриссъ Бейтамъ Беджоръ!
   -- Не-уже-ли? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Да, третій! мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, миссъ Сомерсонъ, конечно, непохожа на женщину, пережившую двухъ супруговъ?
   -- Безъ-сомнѣнія, непохожа, отвѣчала я.
   -- И какихъ замѣчательныхъ супруговъ! сказалъ мистеръ Беджоръ, тономъ довѣренности: -- мистера Своссера, капитана корабля королевской службы; это былъ первый супругъ мистриссъ Беджоръ, знаменитѣйшій офицеръ! Потомъ, профессора Динго, моего непосредственнаго предшественника -- это, скажу вамъ, европейская знаменитость!
   Мистриссъ Беджоръ пріятно улыбнулась.
   -- Да, моя милая! отозвался мистеръ Беджоръ на ея улыбку: -- я пояснилъ мистеру Жарндису и миссъ Сомерсонъ, что ты ужъ была за двумя, очень-замѣчательными мужьями, и они, какъ это случается съ каждымъ, кому я объ этомъ говорю, съ трудомъ вѣрятъ мнѣ.
   -- Мнѣ едва-было двадцать лѣтъ, сказала мистриссъ Беджоръ: -- когда я вышла за мистера Своссера, капитана королевскаго флота. Я была съ нимъ въ Средиземномъ Морѣ, проводила время, какъ настоящій матросъ. Ровно черезъ двѣнадцать лѣтъ послѣ нашего бракосочетанія, я сдѣлалась женою профессора Динго.
   -- Европейская знаменитость! прибавилъ мистеръ Беджоръ, въ видѣ постскриптумъ.
   -- И, продолжала мистриссъ Беджоръ: -- насъ вѣнчали съ мастеромъ Беджоромъ опять точно въ тотъ же день, въ который я выходила за другихъ мужей. Къ-этому дню я чувствую особенное уваженіе
   -- Итакъ, мистриссъ Беджоръ, теперь ужъ вступила въ третій бракъ за третьяго мужа: первые двое были въ высшей степени замѣчательные люди, сказалъ мистеръ Беджоръ, выражая такимъ образомъ сумму событій, пересказанныхъ ею, тоже въ своемъ родѣ, очень-замѣчательною супругою. И всякій разъ бракосочетаніе совершалось двадцать-перваго марта, въ одиннадцать часовъ до полудня.
   Мы всѣ вообще выразили удавленіе.
   -- Но, несмотря на скромность мистера Беджора, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- я позволю себѣ исправить неточность его выраженія: по моему мнѣнію, мистриссъ Беджоръ выходила замужъ за трехъ замѣчательнѣйшихъ мужей.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ! Я то же самое всегда говорю, замѣтила мистрисъ Беджоръ.
   -- А что я тебѣ всегда говорю, моя милая? сказалъ мистеръ Беджоръ:-- что безъ всякаго притворства, безъ всякаго униженія той маленькой извѣстности, которою я пользуюсь (что другъ нашъ, мистеръ Карстонъ, будетъ имѣть случай замѣтить не разъ), я не такъ малодушенъ, говоритъ мистеръ Беджоръ, обращаясь ко всѣмъ намъ: -- не такъ безразсуденъ, чтобъ осмѣлиться поставить имя свое на ряду съ такими замѣчательными людьми, какъ капитанъ Своссеръ и профессоръ Динго, съ этими знаменитостями первой руки.
   -- Можетъ-быть, вамъ доставитъ удовольствіе взглянуть, продолжалъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ, провожая насъ въ залу: -- вотъ портретъ каштана Своссера. Онъ былъ снятъ съ него, по его возвращеніи изъ Африки, гдѣ онъ подвергся мѣстной лихорадкѣ. Мистриссъ Беджоръ полагаетъ, что онъ нѣсколько желтъ. Но славное лицо! Не правда ли, славное лицо?
   Мы единогласно повторили: -- славное лицо!
   -- Я всегда чувствую, когда смотрю на портретъ, говорилъ мистеръ Беджоръ: -- что желаніе видѣть такого человѣка, можетъ-быть очень-сильно! Это ужъ одно показываетъ, что капитанъ Своссеръ человѣкъ первой руки! По другую сторону, профессоръ Динго. Я зналъ этого человѣка хороню, былъ при немъ во время его послѣдней болѣзни -- большое сходство: только-что не говорить! Надъ роялью мистриссъ Бейтамъ Беджоръ, бывшая мистриссъ Своссеръ. Надъ софою мистриссъ Бейтамъ Беджоръ, бывшая мистриссъ Динго. Что жъ касается до мистриссъ Бейгамъ Беджоръ in esse, я обладаю оригиналомъ и не имѣю копіи.
   Обѣдъ былъ поданъ, и мы спустились внизъ. Кушанья были хороши и приготовлены со вкусомъ. Но капитанъ и профессоръ, такъ вертѣлись въ головѣ мистера Беджора, что я съ Адою, пользуясь особеннымъ его расположеніемъ, были посвящены во всѣ тайны европейскихъ знаменитостей.
   -- Вамъ угодно воды, миссъ Сомерсонъ? Позвольте, позвольте! не въ этотъ стаканъ. Джемсъ, принеси кубокъ профессора!
   Ада очень удивлялась искусственнымъ цвѣтамъ, находящимся подъ стекляннымъ колпакомъ.
   -- Удивительное произведеніе! говорилъ мистеръ Беджоръ.-- Этотъ букетъ былъ подаренъ мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, когда она была въ Средиземномъ Морѣ.
   Прося мистера Жарндиса выпить стаканъ бордо, мистеръ Беджоръ говорилъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не этого бордо! позвольте, позвольте! Сегодня радостный день и, по случаю радостнаго дня, мы выпьемъ особеннаго бордо! Джемсъ! бутылку капитана Своссера! Мистеръ Жарндисъ, рекомендую это, сударь мой, винцо было привезено капитаномъ Богъ-знаетъ какъ давно. Попробуйте: что за вкусъ! Душа моя, выпьемъ вмѣстѣ, чокнемся! Джемсъ, подай барынѣ бутылку капитана Своссера! Душа моя, за твое здоровье!
   Послѣ обѣда мы, дамы, удалились въ другую комнату и все-таки не безъ того, чтобъ не захватить съ собою первыхъ двухъ мужей мистриссъ Беджоръ. Мистриссъ Беджоръ въ будуарѣ своемъ дала намъ біографическій очеркъ жизни и службы капитана Своссера до вступленія его въ бракъ; съ большими подробностями сообщила она намъ его біографію съ того времени, когда онъ почувствовалъ къ ней первый зародышъ любви, на кораблѣ Криплеръ, во время бала, даннаго въ честь господъ офицеровъ въ Плимутскомъ Портѣ.
   -- Милый старикъ Криплеръ! говорила мистриссъ Беджоръ, качая головой: -- это былъ благородный корабль. Славный ходокъ, стрѣла, когда паруса обрасоплены, какъ говорилъ капитанъ Своссеръ. Извините, если я привожу морскіе термины. Я была настоящій матросъ. Капитанъ Своссеръ любилъ его, потому-что на немъ увидѣлъ меня въ первый разъ. Онъ часто говаривалъ, бывало, что еслибъ былъ богатъ, то непремѣнно купилъ бы старикашку Крипля и велѣлъ бы сдѣлать надпись на томъ мѣстѣ палубы, гдѣ мы стояли съ нимъ въ катильйонѣ и гдѣ онъ постоянно терялъ курсъ (какъ онъ самъ говорилъ) подъ вліяніемъ моихъ маяковъ -- такъ, въ морскомъ духѣ, называлъ онъ мои глаза.
   Мистриссъ Беджоръ пока глазъ. Никто не сказалъ намъ привѣтливаго слова.
   -- Ну, что, друзья мои, сказала мистриссъ Пардигль (но ея голосъ не звучалъ дружелюбіемъ: это скорѣе былъ голосъ повелительный и систематическій): -- какъ вы поживаете? А я опять къ вамъ. Вѣдь я сказала, что вамъ не утомить меня. Я люблю тяжелый трудъ и всегда вѣрна своему слову.
   -- А что, сударыня, проворчалъ мужчина на полу, голова котораго покоилась на рукѣ, въ то время, какъ онъ, выпуча глаза, осматривалъ насъ: -- изъ вашей братьи никто больше не придетъ сюда?
   -- Нѣтъ, мой другъ, отвѣчала мистриссъ Пардигль, садясь на грубый деревянный стулъ и въ то же время роняя другой.-- Мы всѣ тутъ.
   -- То-то; а я думалъ, что васъ тутъ мало собралось, сказалъ мужчина, не выпуская трубки изъ зубовъ и продолжая осматривать насъ съ головы до ногъ.
   Молодой человѣкъ и дѣвушка захохотали. Два друга молодого человѣка, привлеченные нашимъ приходомъ и стоявшіе у входа въ хижину, съ руками, засунутыми въ карманы, дружно и шумно подхватили хохотъ.
   -- Не безпокойтесь, друзья мои, сказала мистриссъ Пардигль, обращаясь къ двумъ юношамъ.-- Этимъ вы меня не удивите; я не устану дѣлать свое дѣло. Я люблю тяжелый трудъ, тяжелую работу, и чѣмъ работа эта тяжелѣе, тѣмъ для меня пріятнѣе.
   -- Въ такомъ случаѣ, нужно бы дать ей полегче работу! сказалъ мужчина.-- Въ самомъ дѣлѣ, нужно же когда нибудь положить конецъ всему этому. Надобно положить конецъ этимъ вольностямъ въ моемъ домѣ. Я не хочу, чтобъ меня дразнили здѣсь какъ злую собаку. Я знаю, зачѣмъ вы шляетесь сюда, и -- чортъ возьми!-- постараюсь избавить васъ отъ этого труда. Вы ходите сюда подслушивать, что говорятъ здѣсь, да подсматривать, что дѣлаютъ. Ну, смотрите!-- Вы видите, что дочь моя стираетъ? Ну да, она стираетъ бѣлье, а не дѣлаетъ что нибудь другое. Взгляните, въ какой водѣ она стираетъ. Понюхайте ее! Вотъ такую-то воду мы пьемъ. Ну, какъ вамъ нравится она? и что вы скажете насчетъ джину, если бы пить его вмѣсто этой водицы! Э! э! то-то и есть! Поди-ка вы скажете, что у насъ здѣсь больно грязно? Ну да, грязно -- здѣсь отъ природы грязно и нездорово; у насъ было пятеро грязныхъ и больныхъ дѣтей,-- и всѣ они умерли маленькими ребятишками -- тѣмъ лучше для нихъ, да и для насъ-то нисколько не хуже. Поди-ка спросите, читалъ ли я книжонку, оставленную вами? Нѣтъ, я не читалъ вашей книжонки. У насъ здѣсь никто не умѣетъ читать,-- а если и умѣлъ бы кто, такъ я не сталъ бы ее слушать: она мнѣ больно не по вкусу. Эта книжонка годится ребятишкамъ на игрушки, а я вѣдь не ребенокъ. Еще бы вздумали оставить мнѣ куклу да сказали бы мнѣ: няньчись съ ней! Какъ бы не такъ! Поди-ка вы спросите, хорошо ли я веду себя? Да, порядочно: три дня сряду я пилъ,-- пилъ бы и четвертый день, да денегъ нѣтъ. Поди-ка спросите, намѣренъ ли я ходить въ церковь? Нѣтъ, не намѣренъ ходить въ церковь. Тамъ и безъ меня дѣло обойдется, да къ тому же и староста церковный намъ вовсе не съ руки. Поди-ка еще спросите, почему у жены моей глаза подбиты? а потому, что мнѣ вздумалось подбить ей; а если скажетъ она, что я не подбивалъ ей глазъ, такъ она лжетъ!
   Чтобъ высказать все это, онъ вынулъ трубку изъ зубовъ, и, высказавъ, повернулся на другой бокъ и снова закурилъ. Мистриссъ Пардигль, наблюдавшая его сквозь очки съ натянутымъ спокойствіемъ, съ окончаніемъ его словъ, вынула изъ кармана Библію, какъ будто она была самой строгой блюстительницей моральнаго порядка.
   Ада и я были очень встревожены. Обѣ мы чувствовали какую-то тягость и желали какъ можно скорѣе выйти изъ этого мѣста. Мы обѣ думали, что мистриссъ Пардигль поступила бы несравненно лучше, еслибъ не прибѣгнула къ такому механическому средству завладѣть этимъ народомъ. Ея дѣти хмурили и пучили глаза; семейство кирпичника не обращало на насъ ни малѣйшаго вниманія, исключая только той поры, когда молодой человѣкъ заставлялъ лаять собаку,-- а это онъ дѣлалъ каждый разъ, какъ только энергія мистриссъ Пардигль достигала высшей степени. Съ болѣзненнымъ чувствомъ видѣли мы, что насъ отдѣляла отъ этихъ людей желѣзная преграда, которая ни подъ какимъ видомъ не могла быть устранена нашей новой подругой. Кѣмъ именно и какимъ образомъ можно было устранить эту преграду, мы рѣшительно не знали, хотя и знали, что ее можно устранить. Даже все то, что читала мистриссъ Пардигль или говорила, казалось намъ дурно выбраннымъ для такихъ слушателей, несмотря даже на то, еслибъ оно и передано было имъ съ приличною скромностью и надлежащимъ тактомъ. Что касается до книжонки, на которую ссылался мужчина, лежавшій на полу, мы получили о ней кой-какія свѣдѣнія уже впослѣдствіи; самъ мистеръ Джорндисъ выразилъ свое сомнѣніе въ томъ, что сталъ ли бы читать ее и Робинзонъ Крузо, хотя на его необитаемомъ островѣ совершенно не было книгъ.
   При этихъ обстоятельствахъ мы почувствовали величайшее облегченіе, когда мистриссъ Пардигль кончила свое засѣданіе.
   -- Ну, что, кончили ли вы свою исторію? весьма угрюмо спросилъ кирпичникъ, еще разъ повернувъ свою голову.
   -- На этотъ день я кончила, мой другъ! Но я никогда не устану. Исполняя твое приказаніе, я опять побываю у тебя, возразила мистриссъ Пардигль, въ веселомъ расположеніи духа, подтверждавшемъ несомнѣнность ея словъ.
   -- Прежде всего вы уберитесь отсюда, сказалъ кирпичникъ, съ грубой бранью, сложивъ на груди руки и зажмуривъ глаза: -- а потомъ дѣлайте себѣ что хотите!
   Вслѣдствіе этого мистриссъ Пардигль встала и при этомъ случаѣ произвела въ комнатѣ маленькое разрушеніе, отъ котораго, между прочимъ, едва уцѣлѣла глиняная трубка. Взявъ въ каждую руку по одному изъ своей юной фамиліи, приказавъ другимъ держаться отъ нея въ ближайшемъ разстояніи, и на прощанье выразивъ надежду, что сердца кирпичника и всей его семьи къ будущему свиданію замѣтно смягчатся, она отправилась въ сосѣднюю хижину. Полагаю, никто не припишетъ этого моей нескромности, если скажу, что мистриссъ Пардигль, какъ въ этомъ, такъ и во всякомъ другомъ случаѣ, желая оказать благотворительность, какъ говорится, оптомъ и въ большихъ размѣрахъ, принимала видъ, вовсе не располагавшій къ ней сердца ближнихъ.
   Мистриссъ Пардигль воображала, что и мы тоже пошли по ея слѣдамъ; но лишь только комната получила просторъ, мы приблизились къ женщинѣ, сидѣвшей подлѣ очага, и спросили о здоровьи младенца.
   Безмолвный взглядъ, брошенный на младенца, былъ, съ ея стороны, единственнымъ отвѣтомъ. Мы еще до этого замѣтили, что когда она глядѣла на него, то прикрывала рукой посинѣвшій глазъ, какъ будто ей хотѣлось устранить отъ несчастнаго малюткц все, что только напоминало собою шумъ, буйство и побои.
   Ада, нѣжное сердце которой было тронуто положеніемъ ребенка, хотѣла прикоснуться къ его маленькому личику. Въ то время, какъ она наклонялась исполнить свое желаніе, я увидѣла въ чемъ дѣло и въ тотъ же моментъ остановила движеніе Ады. Ребенокъ скончался.
   -- О, Эсѳирь! взгляни сюда! вскричала Ада, опускаясь на колѣни подлѣ маленькаго покойника.-- О, Эсѳирь! посмотри, какая крошка. Безмолвно страдающее, милое, невинное созданіе! О, какъ мнѣ жаль его! Какъ жаль его несчастную мать! Я никогда еще не видѣла сцены печальнѣе этой! О, малютка, малютка!
   Такое состраданіе, такая чувствительность, съ которыми Ада на колѣняхъ оплакивала младенца и держала руку бѣдной матери, смягчило бы, кажется, какое угодно сердце, бившееся въ груди матери. Женщина посмотрѣла сначала на Аду съ удивленіемъ и потомъ залилась слезами.
   Въ эту минуту я сняла съ ея колѣнъ легкое бремя, сдѣлала все, что только можно было сдѣлать для лучшаго и спокойнаго положенія малютки, положила его на прилавокъ и накрыла моимъ бѣлымъ батистовымъ платкомъ. Мы старались утѣшить несчастную мать и передать ей слова нашего Спасителя о дѣтяхъ. Она ничего не отвѣчала, но продолжала сидѣть, и плакала, горько, горько!
   Оглянувшись назадъ, я увидѣла, что молодой человѣкъ вывелъ собаку и изъ дверей смотрѣлъ на насъ глазами сухими, правда, но спокойными. Дѣвушка приняла тоже спокойное выраженіе въ лицѣ и сидѣла въ углу съ потупленными взорами. Кирпичникъ всталъ съ полу. Съ полупрезрительнымъ видомъ онъ все еще сосалъ свою трубку, но былъ безмолвенъ.
   Въ то время, какъ бѣглымъ взглядомъ я осматривала ихъ, въ комнату вошла какая-то безобразная, весьма бѣдно одѣтая женщина. Она прямо подошла къ матери и сказала:
   -- Дженни! Дженни!
   При этомъ призывѣ несчастная мать встала и бросилась на шею безобразной гостьи.
   На лицѣ и рукахъ этой женщины также обнаруживались слѣды побоевъ. Въ ней не было ничего привлекательнаго, кромѣ одной симпатичности, кромѣ неподдѣльнаго сочувствія къ горести ближняго, и когда она выражала свое соболѣзнованіе, когда слезы потокомъ лились изъ ея глазъ, безобразіе ея совершенно исчезало. Я говорю, она выражала соболѣзнованіе; но ея единственными словами для этого выраженія были слова:
   -- Дженни! Дженни!
   Для меня трогательно было видѣть этихъ двухъ женщинъ, грубыхъ, оборванныхъ, избитыхъ,-- видѣть, какимъ утѣшеніемъ, какой отрадой онѣ служили другъ другу, и убѣждаться, до какой степени смягчались чувства ихъ тяжкими испытаніями ихъ жизни. Мнѣ кажется, что лучшая сторона этихъ несчастныхъ созданій совершенно скрыта отъ насъ. Какъ высоко несчастные понимаютъ и цѣнятъ чувства подобныхъ себѣ, это извѣстно однимъ только имъ да Богу!
   Мы разсудили за лучшее удалиться въ это время и оставить ихъ предаваться горести и утѣшать другъ друга безъ постороннихъ свидѣтелей. Мы начали отступать потихоньку и незамѣтно отъ всѣхъ другихъ, кромѣ кирпичника. Онъ стоялъ у самого выхода, прислонясь къ стѣнѣ, и, замѣтивъ, что въ тѣснотѣ намъ трудно выбраться изъ комнаты, пошелъ впереди насъ. Казалось, онъ хотѣлъ скрыть отъ насъ, что дѣлаетъ это изъ угожденія къ намъ, однако же мы замѣтили его расположеніе и при выходѣ поблагодарили его. На нашу благодарность онъ не отвѣтилъ намъ даже однимъ словомъ.
   Возвращаясь домой, Ада такъ горевала, и Ричардъ, который былъ уже дома, былъ такъ опечаленъ ея слезами (хотя онъ и признавался мнѣ, во время отсутствія Ады изъ комнаты, что въ слезахъ она еще прекраснѣе), что мы условились еще разъ сходить въ хижину кирпичника съ слабыми утѣшеніями и повторить это посѣщеніе еще нѣсколько разъ. Мистеру Джорндису мы разсказали объ этомъ происшествіи въ весьма немногихъ словахъ и имѣли несчастіе быть свидѣтелями, какое пагубное вліяніе производила на него перемѣна вѣтра.
   Вечеромъ Ричардъ проводилъ насъ къ сценѣ утренняго посѣщенія. Идучи туда, намъ привелось проходить мимо питейнаго дома, около дверей котораго толпились рабочіе. Между ними, въ жаркомъ спорѣ, находился отецъ умершаго младенца. Пройдя еще немного, намъ встрѣтился молодой человѣкъ, въ неразлучномъ обществѣ съ собакой. Его сестра смѣялась и тараторила съ другими молодыми женщинами на углу длиннаго ряда однообразныхъ хижинъ. Замѣтивъ насъ, она, какъ видно было, сконфузилась и отвернулась въ сторону, когда мы проходили мимо.
   Оставивъ нашего провожатаго въ виду жилища кирпичника, мы отправились туда однѣ. Подходя къ двери, мы увидѣли подлѣ нея женщину, которая явилась утромъ съ утѣшеніемъ, и которая съ безпокойствомъ смотрѣла на дорогу.
   -- Ахъ, это вы, барышни? сказала она шоптомъ.-- А я все смотрю, не идетъ ли мой хозяинъ. Вѣдь у меня что на сердцѣ, то и на языкѣ. Если онъ узнаетъ, что я ушла изъ дому, то приколотитъ меня до смерти.
   -- Твой хозяинъ? ты вѣрно хочешь сказать -- твой мужъ? спросила я.
   -- Ну, да, миссъ, то есть мой хозяинъ. Дженни спитъ теперь; бѣдняжка, она совсѣмъ истомилась. Сряду семь дней и ночей съ рукъ не спускала ребенка, развѣ только когда мнѣ удавалось взять отъ нея, и то минуточки на двѣ.
   Она пропустила насъ въ комнату; мы тихо вошли и положили принесенное нами подлѣ жалкой постели, на которой спала жалкая мать. Во время нашего отсутствія ничего не было предпринято, чтобы очистить комнату: оставаться грязною было для нея, по видимому, весьма естественнымъ. Впрочемъ, маленькій покойникъ, сообщавшій всему окружавшему его такъ много торжественности, былъ уже обмытъ, переложенъ на другое мѣсто и опрятно одѣтъ въ обрывки бѣлаго полотна. На платкѣ моемъ, все еще покрывавшемъ бѣднаго малютку, находился букетъ ароматическихъ травъ, сорванный и такъ легко и съ такою нѣжностью положенный тѣми же самыми избитыми руками.
   -- Да наградитъ тебя небо! сказали мы.-- По всему видно, ты добрая женщина.
   -- Кто? я, барышни? возразила она, съ крайнимъ изумленіемъ.-- Тс! Дженни, Дженни!
   Усталая, изнуренная мать простонала что-то сквозь сонъ и сдѣлала легкое движеніе. Звуки знакомаго голоса, по видимому, успокоили ее. Она снова заснула крѣпкимъ сномъ.
   Какъ мало думала я, приподнимая платокъ, чтобы взглянуть на холодный, крошечный трупъ и сквозь распустившіеся волосы Ады; когда она съ чувствомъ безпредѣльнаго сожалѣнія склонила голову, увидѣть свѣтлый ореолъ, окружавшій младенца,-- о, какъ мало думала я, на чьей груди суждено было лежать этому платку, послѣ того, какъ онъ служилъ покровомъ охладѣвшей и бездыханной груди малютки! Я думала объ одномъ только, что, быть можетъ, ангелъ-хранитель младенца осѣнитъ крыломъ своимъ добрую женщину, которая, съ чувствомъ материнской горести, снова прикрыла младенца тѣмъ же самымъ платкомъ; быть можетъ, уже онъ осѣнялъ ее въ тѣ минуты, когда мы, простясь съ ней, оставили ее у дверей то посматривать на дорогу, то трепетать за отсутствіе изъ дому, то прризносить соболѣзнующимъ голосомъ: "Дженни, Дженни!"
   

IX. Признаки и предзнаменованія.

   Не знаю, почему я пишу, какъ мнѣ кажется, исключительно о себѣ. Я постоянно только и думаю, чтобы писать о другихъ лицахъ, постоянно стараюсь думать о себѣ какъ можно меньше, и, конечно, когда замѣчаю, что снова ввожу свою особу въ число дѣйствующихъ лицъ, я не на шутку досадую на себя и говорю себѣ: "Ахъ! Боже мой, какое ты скучное, безотвязное созданіе! это не годится, Эсѳирь, это очень дурно", а между тѣмъ все это оказывается безполезнымъ. Надѣюсь, впрочемъ, всякій, кому приведется прочитать написанное мною, пойметъ, что если предъидущія страницы заключаютъ въ себѣ слишкомъ много обо мнѣ, то это потому, что мнѣ не было никакой возможности поступить иначе, и слѣдовательно исключить себя изъ ихъ содержанія.
   Любимица моей души и я читали вмѣстѣ, занимались вмѣстѣ рукодѣльемъ, вмѣстѣ учились чему нибудь и вообще находили такое множество разнообразныхъ занятій, что зимніе дни пролетѣли мимо насъ какъ перелетныя пташки. Обыкновенно послѣ обѣда и постоянно вечеромъ къ намъ присоединялся Ричардъ. Хотя онъ былъ однимъ изъ самыхъ неусидчивыхъ созданіи въ мірѣ, но наше общество ему нравилось.
   Онъ очень, очень, очень любилъ Аду. По крайней мѣрѣ, я такого мнѣнія, и считаю за лучшее высказать свое мнѣніе безъ дальнѣйшаго отлагательства.-- До этого я еще не видала, какъ влюбляются молодые люди, но въ Ричардѣ и Адѣ я вполнѣ видѣла развитіе этого нѣжнаго чувства. Разумѣется, я не могла сказать имъ своихъ замѣчаній, не могла показать имъ виду, что мнѣ извѣстны взаимныя ихъ чувства; напротивъ, я до такой степени была скромна и до такой степени любила показывать видъ, что ничего не знаю, ничего не замѣчаю, что иногда, оставаясь въ сторонѣ отъ нихъ, за какимъ нибудь рукодѣльемъ, мысленно спрашивала себя, ужь не становлюсь ли я настоящей обманщицей.
   Но пользы изъ этого было очень немного. Все, что оставалось мнѣ дѣлать, это -- вести себя какъ можно скромнѣе, и я была скромна какъ мышка. Въ свою очередь, и они были скромны какъ мышки,-- если не въ поступкахъ своихъ, то въ словахъ; впрочемъ, невинность, съ которой они болѣе и болѣе полагались на меня, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ они сильнѣе и сильнѣе привязывались другъ къ другу, была такъ плѣнительна, что скрывать отъ нихъ то, что интересовало меня, становилось въ высшей степени затруднительнымъ.
   -- Наша милая старушка такая славная старушка, говаривалъ Ричардъ, встрѣчаясь со мной при началѣ дня въ саду и сопровождая слова свои такимъ чистымъ, плѣнительнымъ смѣхомъ, между тѣмъ какъ лицо его покрывалось яркимъ румянцемъ: -- наша старушка такая милая, такая славная старушка, что безъ нея у меня ничего не клеится. Прежде чѣмъ начну я мой взбалмошный день, прежде чѣмъ начну долбить свои книги, а потомъ скакать сломя голову по окрестностямъ, какъ разбойникъ на большой дорогѣ, я поставляю себѣ въ особенное удовольствіе выйти въ садъ и погулять съ спокойнымъ нашимъ другомъ; вотъ и теперь являюсь къ вамъ именно съ этой цѣлью.
   -- Ты знаешь, милаша хозяюшка, говаривала Ада вечеромъ,-- и обыкновенно въ это время головка ея склонялась ко мнѣ на плечо и задумчивые глазки ея загорались яркимъ огнемъ: -- ты знаешь, я не люблю говорить въ этой комнатѣ. Мнѣ пріятно посидѣть здѣсь немного, помечтать, полюбоваться твоимъ милымъ личикомъ, послушать, какъ вѣтеръ гуляетъ на просторѣ, подумать о бѣдныхъ морякахъ.
   А! догадываюсь! Быть можетъ, Ричардъ намѣренъ сдѣлаться морякомъ. Мы очень часто говорили объ этомъ, часто говорили о томъ, что Ричардъ имѣлъ въ дѣтствѣ удовлетворительную склонность къ морской службѣ. Мистеръ Джорндисъ писалъ къ одному родственнику, какому-то знаменитому баронету Лэйстеру Дэдлоку, и просилъ его принять въ Ричардѣ участіе. Сэръ Лэйстеръ отвѣчалъ весьма снисходительно, что "онъ поставитъ себѣ въ особенное счастіе споспѣшествовать видамъ молодого человѣка и сдѣлать для него все, что будетъ въ предѣлахъ его власти -- на это, впрочемъ, милордъ не подавалъ большихъ надеждъ -- и что милэди свидѣтельствуетъ свое почтеніе молодому джентльмену; она совершенно помнитъ, что находится съ нимъ въ родствѣ по весьма отдаленному колѣну, и надѣется, что молодой джентльменъ исполнитъ свой долгъ на всякомъ благородномъ поприщѣ, которому посвятитъ себя".
   -- Понимаю, все понимаю, сказалъ мнѣ Ричардъ: -- ясно какъ день, что мнѣ самому предстоитъ прокладывать себѣ дорогу. Ничего! Мало ли было до меня людей, которымъ предстояло совершить этотъ трудъ, и они совершили. Я хочу только одного, чтобы на первый случай сдѣлали меня командиромъ хорошенькаго клиппера: это по крайней мѣрѣ доставило бы мнѣ возможности увезти отсюда канцлера и продержать его на полъ-раціонѣ до тѣхъ поръ, пока онъ не кончитъ нашего процесса. Средство это отличное: если онъ не сдѣлается дальновиднѣе, то непремѣнно спадетъ немного съ тѣла и будетъ поприлежнѣе.
   Съ легкомысліемъ, самонадѣянностью и веселостью, ни на минуту не измѣнявшимися, Ричардъ соединялъ въ своемъ характерѣ какую-то безпечность, за которую я сильно опасалась, тѣмъ болѣе, что онъ ошибочно принималъ ее за благоразуміе. Эта безпечность проглядывала во всѣхъ его денежныхъ разсчетахъ, и проглядывала замѣчательнымъ образомъ, такъ что, мнѣ кажется, я лучше всего объясню это обстоятельство, если обращусь на минуту къ денежной ссудѣ, сдѣланной нами мистеру Скимполю.
   Мистеръ Джорндисъ узналъ, или отъ самого мистера Скимполя, или отъ Коавинсеса, какую сумму заплатили мы за Скимполя, и вручилъ мнѣ деньги, съ приказаніемъ удержать изъ нихъ часть, принадлежавшую мнѣ, а другую часть передать Ричарду. Число поступковъ, обнаруживавшихъ безразсудную расточительность, которую Ричардъ оправдывалъ неожиданнымъ полученіемъ своихъ десяти фунтовъ, и число разъ, которое онъ употребилъ для того, чтобы высказать мнѣ эту неожиданность, какъ будто онъ спасъ эти деньги отъ невозвратной потери, образовало бы добрую сумму для задачи изъ правила простого сложенія.
   -- Почему же нѣтъ, моя умница матушка Гоббардъ? сказалъ онъ мнѣ, когда хотѣлъ, ни сколько не подумавъ, пожертвовать пять фунтовъ кирпичнику. Вѣдь эти деньги достались мнѣ по дѣлу Коавинсеса, какъ говорится, ни за что, ни про что.
   -- Какъ же это такъ? спросила я.
   -- Очень просто: я истратилъ, или, лучше сказать, бросилъ десять фунтовъ, которые хотѣлось мнѣ бросить, безъ всякой надежды увидѣться съ ними еще разъ. Согласны вы съ этимъ?
   -- Согласна.
   -- Прекрасно! И вдругъ я получаю еще десять фунтовъ....
   -- Тѣ же самые десять фунтовъ, намекнула я.
   -- Какое дѣло до этого! возразилъ Ричардъ: -- я получилъ десять фунтовъ, которыхъ не думалъ получить, и слѣдственно могу истратить ихъ куда мнѣ угодно.
   Когда убѣдили его, что пожертвованіе его не принесетъ желаемой пользы, онъ точно также, съ тою же безпечностью относилъ эти пять фунтовъ къ себѣ на приходъ и расходовалъ ихъ по своему усмотрѣнію.
   -- Позвольте! Что же я стану теперь дѣлать съ ними? говорилъ онъ.-- По дѣлу кирпичника въ моемъ карманѣ все-таки остается пять фунтовъ; поэтому, если я прокачусь на почтовыхъ въ Лондонъ и обратно, эта прогулка будетъ стоить всего четыре фунта, и за тѣмъ у меня останется еще одинъ фунтъ. Что ни говорите, а сберечь одинъ фунтъ -- дѣло великое; вѣдь вы знаете пословицу: сбережешь пенни, выиграешь шиллингъ.
   Я увѣрена, что Ричардъ былъ такъ чистосердеченъ и щедръ, какъ только можно быть. Онъ имѣлъ большой запасъ усердія и отваги и, несмотря на всю свою вѣтренность и легкомысліе, одаренъ былъ такимъ нѣжнымъ сердцемъ, что въ теченіе нѣсколькихъ недѣль я полюбила его какъ брата. Его нѣжность такъ шла къ нему и весьма замѣтно бы обнаруживалась сама собою даже безъ непосредственнаго вліянія Ады; впрочемъ, при этомъ вліяніи, онъ становился самымъ очаровательнымъ собесѣдникомъ, всегда готовый быть внимательнымъ, всегда такимъ счастливымъ, самоувѣреннымъ и веселымъ. Мнѣ кажется, что я, оставаясь съ ними въ комнатѣ, гуляя съ ними, разговаривая съ ними, наблюдая за ними, замѣчая, какъ они съ каждымъ днемъ сильнѣе и сильнѣе влюблялись другъ въ друга, не говоря имъ слова о своихъ замѣчаніяхъ, и открывая, какъ каждый изъ нихъ воображалъ, что ихъ любовь есть величайшая тайна въ мірѣ,-- тайна, быть можетъ, не подмѣченная ни тѣмъ, ни другой,-- мнѣ кажется, что едва ли я сама менѣе ихъ была очарована и менѣе ихъ находила удовольствія въ упоительныхъ мечтахъ о счастіи.

-----

   Дѣла наши шли такимъ чередомъ, когда, однажды утромъ, за завтракомъ, мистеръ Джорндисъ получилъ письмо и, взглянувъ на адресъ, "сказалъ: отъ Бойторна? прекрасно! чудесно!" распечаталъ его, читалъ съ очевиднымъ удовольствіемъ и на срединѣ письма объявилъ намъ, въ видѣ парентеза, что Бойторнъ "ѣдетъ къ намъ" погостить. "Кто былъ этотъ Бойторнъ?-- мы всѣ призадумались. Смѣю сказать, что мы всѣ призадумались также о томъ -- по крайней мѣрѣ про себя скажу, что я призадумалась -- не станетъ ли Бойторнъ вмѣшиваться въ наши дѣла.
   -- Лѣтъ сорокъ-пять тому назадъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, положивъ письмо и постукивая по немъ пальцемъ: -- лѣтъ сорокъ-пять тому назадъ и даже больше я поступилъ въ школу вмѣстѣ съ этимъ молодцомъ, Лоренсомъ Бойторномъ. Въ ту пору это былъ самый буйный мальчикъ въ мірѣ, а теперь -- это самый буйный мужчина. Въ ту пору это былъ самый шумный мальчикъ въ мірѣ, а теперь -- это самый шумный мужчина. Въ ту пору это былъ самый здоровый, самый крѣпкій мальчикъ въ мірѣ, а теперь -- это здоровенный и крѣпчайшій мужчина. Это -- громадный человѣкъ.
   -- Громадный по росту? спросилъ Ричардъ.
   -- Да, Рикъ, пожалуй хоть и по росту, отвѣчалъ мистеръ Джорндисъ.-- Въ этомъ отношеніи онъ какимъ нибудь десяткомъ лѣтъ старше и, можетъ статься, дюймами двумя выше меня; голова у него откинута назадъ, какъ у стараго солдата; могучая грудь, какъ добрая площадка; руки, какъ у самаго дюжаго кузнеца, а лёгкія у него -- ужь я и не знаю, съ чѣмъ сравнить его лёгкія. Заговоритъ ли онъ, захохочетъ ли, захрапитъ ли, ну, право, во всемъ домѣ потолки дрожатъ.
   Въ то время, какъ мистеръ Джорндисъ наслаждался описаніемъ своего друга Бойторна, мы видѣли въ этомъ благопріятный и самый вѣрный признакъ, что къ перемѣнѣ вѣтра не было ни малѣйшаго предзнаменованія.
   -- Но не то совсѣмъ хотѣлъ я сказать тебѣ, Рикъ, и вамъ, Ада, и тебѣ, маленькая Паутинка -- я знаю, вы всѣ интересуетесь этимъ дорогимъ гостемъ -- я хотѣлъ сказать о внутреннихъ достоинствахъ этого человѣка, о тепломъ сердцѣ этого человѣка, о горячей любви и свѣжести чувствъ этого человѣка. Его языкъ звученъ какъ его голосъ. Онъ всегда доходитъ до крайностей, и очень часто даже въ высшей степени крайностей. Въ своихъ приговорахъ, онъ -- олицетворенная свирѣпость. По его словамъ, вы непремѣнно примете его за Огра, этого чудовища въ "Арабскихъ Сказкахъ"; и мнѣ кажется, что въ понятіяхъ нѣкоторыхъ людей онъ давно уже пользуется этой репутаціей.-- Впрочемъ, довольно! раньше времени я не стану говорить о немъ. Вы не должны удивляться, если увидите, что онъ приметъ меня подъ свое покровительство: онъ до сихъ поръ не забылъ, что я былъ тщедушный мальчишка въ школѣ, и что дружба наша началась съ того времени, какъ онъ однажды натощакъ вышибъ два зуба (а по его словамъ, полдюжины зубовъ) изъ челюсти моего обидчика.-- Бойторнъ, прибавилъ мистеръ Джорндисъ, обращаясь ко мнѣ: -- и его человѣкъ будутъ сюда сегодня къ обѣду.
   Сдѣлавъ необходимыя распоряженія къ пріему мистера Бойторна, мы начали ожидать его прибытія съ нѣкоторымъ любопытствомъ. Наступилъ полдень, наступило и время обѣда, а мистеръ Бойторнъ не являлся. Обѣдъ былъ отложенъ на нѣкоторое время, и мы сидѣли у камина, въ которомъ свѣтилъ потухавшій огонекъ, какъ вдругъ дверь въ пріемную залу распахнулась и зала огласилась слѣдующими словами, произнесенными запальчиво и громко:
   -- Представь, Джорндисъ, какой-то отъявленный разбойникъ указалъ намъ совсѣмъ не ту дорогу: вмѣсто того, чтобъ повернуть налѣво, онъ велѣлъ намъ ѣхать направо. Да это просто самый закоснѣлый бездѣльникъ, какого не найдешь на бѣломъ свѣтѣ! Да и отецъ-то его, имѣя этакаго сына, должно быть, отчаянный плутъ. Ну вѣришь ли ты, у меня бы не дрогнула рука застрѣлить этого мошенника!
   -- Да неужели онъ сдѣлалъ это съ умысломъ? спросилъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Я не имѣю ни малѣйшаго сомнѣнія, что эта бестія во всю свою жизнь больше ничего не дѣлалъ, какъ только сбивалъ проѣзжихъ съ прямого пути. Клянусь жизнью, когда онъ сказалъ мнѣ, что нужно повернуть направо, я принялъ его за бѣшеную собаку. Подумать только, что я стоялъ лицомъ къ лицу съ этимъ канальей -- и не разможжилъ ему головы!
   -- Ты хочешь сказать, что не вышибъ ему зубовъ? сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Ха, ха, ха! захохоталъ мистеръ Лоренсъ Бойторнъ, и такъ громко, что намъ казалось, будто домъ дѣйствительно дрожалъ.-- Ты, я вижу, не забылъ еще этой исторіи!... Ха, ха, ха!... А это былъ другой въ своемъ родѣ отъявленный бездѣльникъ! Клянусь жизнью, лицо этого негодяя, когда онъ былъ еще мальчишкой, служило грязнѣйшимъ изображеніемъ низости, трусости и жестокосердія,-- лицо, которое когда либо выставлялось вмѣсто вороньяго пугала въ полѣ негодяевъ. Привелись мнѣ встрѣтить эту дрянь на улицѣ,-- право, я бы свалилъ его какъ гнилое дерево.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь, сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Однако, не хочешь ли ты заглянуть наверхъ, въ свою комнату?
   -- Клянусь честью, Джорндисъ, возразилъ гость, взглянувшій въ эту минуту, какъ намъ казалось, на часы: -- еслибъ ты былъ женатъ, я скорѣе шмыгнулъ бы въ садовую калитку и убѣжалъ бы на вершины Гималайскихъ горъ, чѣмъ рѣшился бы явиться сюда въ такое неумѣстное время.
   -- Зачѣмъ такъ далеко? сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Клянусь жизнью и честью, убѣжалъ бы! вскричалъ посѣтитель.-- Я ни за что на свѣтѣ не захотѣлъ бы поставить въ вину себѣ дерзкое нахальство, заставивъ хозяйку дома ждать себя до этой поры. Я бы скорѣе согласился уничтожить себя.-- Клянусь, это для меня было бы въ тысячу разъ легче.
   Разговаривая такимъ образомъ, они поднялись наверхъ; и вслѣдъ за тѣмъ мы услышали, какъ комната мистера Бойторна оглашалась снова и снова громкимъ: "ха, ха, ха!". Звукамъ этимъ вторило спавшее окрестное эхо и съ такимъ же удовольствіемъ смѣялось, какъ смѣялся мистеръ Бойторнъ, или какъ смѣялись мы, когда смѣхъ его долеталъ до нашего слуха.
   Мы уже были всею душою расположены къ гостю мистера Джорндиса. Въ этомъ чистосердечномъ хохотѣ, въ этомъ мужественнозвучномъ голосѣ, въ этой круглотѣ и полновѣсности, съ которыми произносимо было каждое слово, и даже въ его изступленной побранкѣ, которая, по видимому, вылетала изъ него какъ холостые заряды изъ пушки и никому не вредила,-- во всемъ этомъ мы открывали прекрасныя качества. Но мы еще не успѣли вполнѣ приготовить себя къ подтвержденію нашихъ догадокъ появленіемъ самой особы мистера Бойторна, какъ мистеръ Джорндисъ представилъ его намъ. Это былъ не только очень не дурной собой, пожилыхъ лѣтъ джентльменъ, съ прекрасной осанкой и крѣпкимъ сложеніемъ, съ объемистой головой, покрытой волосами съ просѣдью, и удивительнымъ спокойствіемъ въ лицѣ, когда онъ молчалъ, съ такимъ бюстомъ, который, быть можетъ, показался бы нѣсколько дороднымъ, еслибъ привычка поддерживать разговоръ съ особенной горячностью оставляла его въ неподвижномъ положеніи, и подбородкомъ, который легко бы могъ обвиснуть и раздѣлиться надвое, еслибъ не требовалась постоянная его помощь въ привычкѣ дѣлать сильныя ударенія на нѣкоторыхъ словахъ,-- это былъ, говорю я, не только джентльменъ по внѣшнимъ своимъ признакамъ, но и истый джентльменъ въ своихъ манерахъ: до такой степени онъ былъ рыцарски внимателенъ, его лицо озарялось такой пріятной и нѣжной улыбкой и, по видимому, такъ ясно говорило, что мистеру Бойторну нечего было скрывать отъ другихъ, и выказывало его точно такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ (выказывало его, какъ выражался Ричардъ, человѣкомъ, который вовсе не способенъ былъ на малыя дѣла, и который стрѣлялъ холостыми зарядами изъ огромныхъ пушекъ потому, что не носилъ при себѣ орудій меньшаго калибра),-- до такой степени все это обнаруживалось въ немъ, что во время обѣда, говорилъ ли онъ непрерывно улыбаясь съ Адой и мной, или разряжалъ страшный залпъ побранокъ, вызванный на это мистеромъ Джорндисомъ, или, закинувъ голову назадъ, оглушалъ насъ своимъ потрясающимъ хохотомъ,-- я любовалась имъ съ одинаковымъ удовольствіемъ.
   -- А привезъ ли ты съ собой свою пташку? спросилъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Клянусь небомъ, это удивительнѣйшая птица въ цѣлой Европѣ! отвѣчалъ нашъ гость.-- Преудивительное созданіе! За эту птичку я бы не взялъ десяти тысячь гиней. Я уже назначилъ ей пенсію, въ случаѣ, если умру раньше ея. По уму и привязанности, это -- настоящій феноменъ. Отецъ ея былъ точно такой же умница!
   Предметомъ этихъ похвалъ была крошечная канарейка, до такой степени ручная, что человѣкъ мистера Бойторна принесъ ее въ комнату на пальцѣ, и она, покружившись по комнатѣ, спустилась на голову своего господина. Мнѣ кажется, что нѣсколько самыхъ неукротимыхъ и вспыльчивыхъ выраженій со стороны мистера Бойторна, въ то время, какъ это слабое созданіе сидѣло на его головѣ, послужатъ превосходнымъ поясненіемъ его характера.
   -- Клянусь жизнью, Джорндисъ! сказалъ онъ, весьма нѣжно поднося къ носику канарейки кусочекъ булки: -- будь я на твоемъ мѣстѣ, то не далѣе, какъ завтра утромъ схватилъ бы канцлера за горло и началъ бы трясти его до тѣхъ поръ, пока изъ кармановъ его не посыпались бы деньги, пока бы его кости не забрянчали въ его кожѣ. Позволительными или непозволительными средствами, но я непремѣнно бы покончилъ дѣло. Вздумай ты уполномочить меня на этотъ подвигъ, и повѣрь, что я бы совершилъ его къ полному твоему удовольствію!
   Во все это время канарейка преспокойно клевала изъ его руки кусочекъ булки.
   -- Благодарю тебя, Лоренсъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, въ свою очередь захохотавъ:-- но въ настоящее время тяжба находится въ такомъ положеніи, что едва ли можно разсчитывать на ея дальнѣйшій ходъ, даже и въ такомъ случаѣ, если весь составъ юриспруденціи будетъ законнымъ образомъ поколебленъ въ самомъ основаніи.
   -- На всемъ земномъ шарѣ не было еще такого Суда! сказалъ мистеръ Бойторнъ.-- Мнѣ кажется, подвести хорошую мину вовремя дѣятельнаго засѣданія и съ помощью десяти тысячь пудовъ пороху взорвать на воздухъ это судилище, со всѣми его дѣлами и продѣлками, со всѣми новыми и старыми постановленіями, со всѣми служащими, отъ мала до велика, отъ креселъ до скамеекъ,-- послужило бы для него чудеснѣйшей реформой!
   Невозможно было удержаться отъ смѣха при видѣ этой, такъ сказать, энергической серьёзности, съ которой онъ предлагалъ такую усиленную мѣру реформы. Лишь только начинали мы смѣяться, какъ онъ, откинувъ голову назадъ, потрясалъ хохотомъ свою широкую, могучую грудь, и снова окрестности, казалось, вторили его громогласному, оглушительному "ха, ха, ха!" Его смѣхъ нисколько не пугалъ канарейки, которая вполнѣ была увѣрена въ свою безопасность и прыгала по скатерти, повертывая головкой съ одной стороны на другую и отъ времени до времени бросая моментальный свѣтлый взглядъ на своего господина, какъ будто передъ ней сидѣла другая канарейка.
   -- А какъ идутъ у тебя дѣла съ твоимъ сосѣдомъ насчетъ спорной тропинки? спросилъ мистеръ Джорндисъ.-- Вѣдь и ты не можешь похвастать, что тяжебные труды незнакомы тебѣ?
   -- Чего, братецъ! подалъ на меня прошеніе за нарушеніе чужихъ предѣловъ; а я подалъ на него прошеніе за то же самое, возразилъ мистеръ Бойторнъ.-- Клянусь небомъ, это такое надменное созданіе, какое когда либо дышало на бѣломъ свѣтѣ. По моему мнѣнію, морально не возможно допустить, что его зовутъ сэръ Лэйстеръ: его имя должно быть не Лэйстеръ, а Люциферъ.
   -- Каковъ комплиментъ нашему дальнему родственнику! сказалъ мистеръ Джорндисъ, обращаясь къ Адѣ и Ричарду.
   -- Я поставилъ бы себѣ въ непремѣнную обязанность попросить извиненія миссъ Клэръ и мистера Карстона, отвѣчалъ нашъ гость: -- еслибъ, судя по прекрасному личику лэди и улыбкѣ джентльмена, я не былъ увѣренъ, что это совершенно не нужно, и что они сами держатся отъ дальняго своего родственника на благородной дистанціи.
   -- Или онъ отъ насъ держится, возразилъ Ричардъ.
   -- Клянусь жизнью, воскликнулъ мистеръ Бойторнъ, дѣлая новый залпъ изъ своей баттареи: -- вся эта фамилія по своей надменности невыносима для меня! Впрочемъ, дѣло не въ томъ: ему не запереть мнѣ дороги, даже еслибъ онъ состоялъ изъ пяти десятковъ баронетовъ, слитыхъ воедино, живущихъ въ десяти десяткахъ такихъ помѣстій, какъ Чесни-Воулдъ, и заключающихся другъ въ другѣ какъ китайскіе рѣзные шарики изъ слоновой кости. Этотъ человѣкъ, черезъ агента своего, черезъ секретаря, или черезъ кого вамъ угодно, пишетъ мнѣ слѣдующее: "Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, свидѣтельствуетъ свое почтеніе мистеру Лоренсу Бойторну и предлагаетъ ему обратить особенное вниманіе на то обстоятельство, что тропинка близъ стараго пасторскаго дома, поступившаго нынѣ въ собственность мистера Бойторна, принадлежитъ, по всѣмъ правамъ, баронету Лэйстеру, какъ часть парка Чесни-Воулдъ, и что сэръ Лэйстеръ считаетъ удобнѣйшимъ немедленно загородить эту тропинку." -- Въ отвѣтъ на это посланіе я посылаю такой отзывъ: "Мистеръ Лоренсъ Бойторнъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе баронету Лэйстеру Дэдлоку и покорнѣйше проситъ обратить свое вниманіе на обстоятельство слѣдующаго рода: что онъ вполнѣ отвергаетъ всѣ претензіи сэра Лэйстера Дэдлока касательно закрытія тропинки, и къ тому имѣетъ честь присовокупить, что онъ отъ души будетъ радъ увидѣть того человѣка, который рѣшится принять на себя подобный подвигъ." Несмотря на такое, кажется, убѣдительное посланіе, сосѣдъ мой посылаетъ какого-то безглазаго бездѣльника поставить загородку. Я навожу на этого отъявленнаго плута пожарную трубу и задаю ему такую острастку, что у нею еле-еле душа въ тѣлѣ. Сосѣдъ мой ставитъ загородку ночью, а поутру я срубаю ее и сожигаю до основанія. Онъ нарочно посылаетъ своихъ тунеядцевъ шататься по моей тропинкѣ взадъ и впередъ. Я ловлю ихъ въ капканы, стрѣляю имъ въ ноги моченымъ горохомъ, заливаю ихъ пожарной трубой,-- словомъ сказать, рѣшаюсь освободить человѣчество отъ невыносимаго бремени, сообщаемаго существованіемъ этихъ полу-ночныхъ разбойниковъ. Онъ подаетъ жалобу на нарушеніе чужихъ предѣловъ, я тоже подаю точно такую же жалобу. Онъ подаетъ жалобы на мои нападенія и побои,-- я оправдываюсь и продолжаю нападать и колотить.... Ха, ха, ха!
   Слушая, какъ онъ выражалъ все это съ необыкновенной энергіей, другой бы принялъ его за самаго свирѣпаго изъ всего человѣчества. Глядя на него и въ то же время на его канарейку, сидѣвшую у него на пальцѣ, и перышки которой онъ слегка поглаживалъ, другой бы подумалъ, что это самый нѣжный, самый кроткій, добродушный человѣкъ. Слушая его чистосердечный хохотъ и усматривая, какъ на лицѣ его отражалась вся его добрая душа, другой непремѣнно бы подумалъ, что это самый беззаботный человѣкъ, что всякаго рода споры и неудовольствія невѣдомы ему, и что всѣ событія его жизни составляли безпрерывную цѣпь свѣтлой радости.
   -- Нѣтъ, ужь извините, говорилъ онъ: -- Дэдлокамъ не удастся заслонить мнѣ дорогу, хотя надобно признаться (при этомъ тонъ его нѣсколько смягчился), и я охотно признаюсь, что лэди Дэдлокъ образованнѣйшая женщина въ мірѣ, и готовъ оказывать ей почтеніе, какимъ только можетъ располагать обыкновенный джентльменъ, и какого не въ состояніи оказать ни одинъ баронетъ съ головой въ семь столѣтій не дюймовъ и не футовъ, а въ семь столѣтій толщиной.... ха, ха, ха! Человѣкъ, поступившій въ военную службу на двадцатомъ году и спустя недѣлю вызвавшій на дуэль самаго заносчиваго и надменнаго фата и отставленный за это отъ службы -- ужь извините!-- не позволитъ ступить себѣ на ногу, клянусь всѣми Люциферами, живыми и мертвыми, замкнутыми и отпертыми -- {Авторъ играетъ здѣсь словами "Лэйстеръ Дэдлокъ" (Leicester Deadlock): Лэйстеръ онъ превращаетъ въ Lucifer, которое произносится Люсиферъ; дедъ dead) въ переводѣ значитъ мертвый, а локъ (lock) -- замокъ. Прим. перев.} Ха, ха, ха!
   -- Однако, я думаю, не всякій и тебѣ позволитъ сдѣлать это, сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Ну, разумѣется! что и говорить объ этомъ! отвѣчалъ мистеръ Бойторнъ, съ видомъ покровительства ударивъ мистера Джорндиса по плечу; въ этомъ поступкѣ проглядывало что-то серьёзное, хотя и сопровождался онъ непринужденнымъ смѣхомъ.-- Разумѣется, не всякій позволитъ. Однако, заговоривъ о нарушеніи чужихъ предѣловъ и извинясь прежде всего передъ вами, миссъ Клэръ и миссъ Соммерсомъ, за развитіе такой сухой матеріи, я долженъ спросить тебя, Джорндисъ, нѣтъ ли ко мнѣ писемъ отъ твоихъ пріятелей Кэнджа и Карбоя?
   -- Кажется, что нѣтъ ничего, Эсѳирь? спросилъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Ничего, сказала я.
   -- Премного обязанъ вамъ, миссъ, сказалъ мистеръ Бойторнъ.-- Мнѣ не слѣдовало бы и спрашивать объ этомъ послѣ моего непродолжительнаго знакомства съ предусмотрительностію миссъ Соммерсонъ. (Странно, право! всѣ находили во мнѣ прекрасныя качества, которыхъ я сама не замѣчала; всѣ ободряли меня, всѣ какъ будто рѣшились, какъ будто сговорились дѣлать это!) -- Я спросилъ потому, что, выѣхавъ изъ Линкольншэйра, разумѣется, не заѣзжалъ въ столицу, и полагалъ, что, можетъ статься, нѣкоторыя письма присланы сюда. Надѣюсь, что завтра утромъ они отрапортуютъ мнѣ о ходѣ дѣла.
   Въ теченіе вечера, проведеннаго пріятнѣйшимъ образомъ, я замѣчала очень часто, что онъ съ особеннымъ участіемъ и удовольствіемъ любовался Ричардомъ и Адой, слушая музыку въ недальномъ отъ нихъ разстояніи. Ему не нужно было признаваться, что онъ страстно любилъ музыку: эта любовь ясно выражалась на его лицѣ. Мои наблюденія, въ то время, какъ я и мистеръ Джорндисъ играли въ бэггемонъ, невольнымъ образомъ возбудили во мнѣ желаніе узнать, не былъ ли женатъ мистеръ Бойторнъ, и я спросила объ этомъ моего партнёра.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- нѣтъ, не былъ.
   -- А какъ будто онъ былъ женатъ? сказала я.
   -- Почему ты это заключаешь? съ улыбкой спросилъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Потому, отвѣчала я, покраснѣвъ немного отъ одной мысли, что такъ смѣло рѣшилась высказать свое предположеніе: -- потому, что въ его манерѣ есть что-то особенно нѣжное, что, къ тому же, онъ такъ учтивъ, ласковъ и внимателенъ къ намъ, и что....
   Только что я высказала это, какъ мистеръ Джорндисъ устремилъ свои взоры туда, гдѣ сидѣлъ мистеръ Бойторнъ.
   Я больше не сказала и слова.
   -- Ты правду говоришь, милая хозяюшка, сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Разъ какъ-то онъ задумалъ жениться и совсѣмъ было женился. Но это было давнымъ-давно и только разъ.
   -- Неужели жь умерла его невѣста?
   -- Нѣтъ.... впрочемъ, пожалуй, для него она умерла. Это событіе, или, лучше сказать, та минувшая пора имѣла вліяніе на всю его послѣдующую жизнь. Неужели ты думаешь, что голова его и сердце и теперь еще полны романтичности?
   -- Да; почему же и не думать? Впрочемъ, теперь мнѣ нетрудно отвѣчать вамъ, когда вы разъяснили мнѣ такъ много.
   -- Послѣ той поры онъ никогда не былъ тѣмъ, чѣмъ бы могъ быть, отвѣчалъ мистеръ Джорндисъ: -- теперь онъ въ лѣтахъ и совершенно одинокій: при немъ нѣтъ ни души, кромѣ слуги и этой капарейки.... Тебѣ бросать кости, душа моя.
   Соображаясь съ манерами мистера Джорндиса, я понимала, что нельзя было продолжать этого разговора, не подвергаясь опасности произвесть перемѣну вѣтра. Вслѣдствіе этого я удержалась отъ дальнѣйшихъ вопросовъ. Я принимала участіе въ мистерѣ Бойторнѣ, но не любопытствовала узнать о немъ особенныхъ подробностей. Впрочемъ, я принималась мечтать объ этой старинной любовной исторіи; но громкое храпѣнье мистера Бойторна прогоняло отъ меня всѣ мои мечты. Я старалась совершить весьма трудное дѣло -- представить себѣ старыхъ людей молодыми и облачить ихъ красотою юности. Но прежде, чѣмъ успѣла въ этомъ, я уже спала крѣпкимъ сномъ, и мнѣ снились дни, проведенные мною въ домѣ моей крестной маменьки. Не знаю, заслуживаетъ ли вниманія обстоятельство, по которому я почти всегда мечтала объ этомъ періодѣ моей жизни: я еще такъ мало знакома съ дѣлами подобнаго рода.
   Поутру пришло къ мистеру Бойторну письмо отъ Кэнджа и Карбоя, которымъ увѣдомляли, что въ полдень явится къ нему одинъ изъ конторскихъ писцовъ. Такъ какъ наступившій день былъ днемъ, въ который я обыкновенно очищала недѣльные счеты, заключала расходныя книги и вообще приводила въ порядокъ всѣ дѣла по хозяйственной части, и потому я осталась дома въ то время, какъ мистеръ Джорндисъ, Ада и Ричардъ, пользуясь прекрасной погодой, поѣхали прогуляться. Мистеръ Бойторнъ остался подождать писца изъ конторы Кэнджа и Карбоя и потомъ обѣщался выйти на встрѣчу гулявшимъ.
   Я была очень занята, разсматривая долговыя книги, подводя итоги, выплачивая деньги, принимая квитанціи и, вообще, дѣлая необыкновенно много суеты и шуму, когда пришли сказать мнѣ о пріѣздѣ мистера Гуппи, который вслѣдъ за тѣмъ и явился въ комнату. Я уже нѣсколько догадывалась, что писецъ, командированный Кэнджемъ и Карбоемъ къ мистеру Бойторну, долженъ быть тотъ самый молодой джентльменъ, который встрѣтилъ меня при первомъ моемъ появленіи въ Лондонѣ, и, разумѣется, мнѣ пріятно было увидѣть его, потому что и онъ имѣлъ нѣкоторую связь съ моимъ благополучіемъ, которымъ наслаждалась я въ настоящее время.
   Я едва узнала его: такимъ удивительнымъ щеголемъ показался онъ мнѣ. На немъ была новая глянцовитая пара платья, лиловаго цвѣта перчатки, шейный платокъ, отличавшійся пестротою колеровъ, лоснистая шляпа, огромный оранжерейный цвѣтокъ и толстый золотой перстень на мизинцѣ. Ко всему этому, отъ него по всей комнатѣ разливался запахъ медвѣжьяго жиру и другихъ благовоній. Въ то время, какъ я попросила его присѣсть, пока воротится лакей, онъ взглянулъ на меня такъ пристально, что я совершенно сконфузилась, и когда онъ сѣлъ и началъ прибирать болѣе эффектное положеніе своимъ ногамъ, и когда я въ свою очередь начала распрашивать его, доставила ли ему поѣздка въ нашъ край удовольствіе, и выразила надежду на доброе здоровье мистера Кэнджа, я ни разу не взглянула на него, но замѣчала, какъ онъ продолжалъ осматривать меня тѣмъ же испытующимъ и любопытнымъ взоромъ.
   Когда лакей возвратился и попросилъ мистера Гуппи наверхъ, въ комнату мистера Бойторна, я намекнула, что внизу будетъ его ждать завтракъ, отъ котораго, какъ надѣялся мистеръ Джорндисъ, онъ, вѣроятно, не откажется.
   -- Буду ли я имѣть честь видѣть васъ за этимъ завтракомъ? спросилъ онъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, держась за ручку дверей.
   Я отвѣчала утвердительно, и онъ вышелъ, сдѣлавъ передъ уходомъ вѣжливый поклонъ и еще разъ бросивъ на меня прежній испытующій взглядъ.
   Мистеръ Гуппи очевидно находился въ крайнемъ замѣшательствѣ; но я приписывала это единственно его неловкости и застѣнчивости и разсудила за лучшее подождать его возвращенія, посмотрѣть, исправно ли будетъ поданъ завтракъ, всего ли будетъ довольно, и потомъ удалиться. Завтракъ былъ поданъ и долго стоялъ на столѣ. Свиданіе съ мистеромъ Бойторномъ было довольно продолжительно и, какъ казалось мнѣ, довольно шумно, потому что хотя комната мистера Бойторна и находилась отъ столовой въ значительномъ разстояніи, но я слышала, отъ времени до времени, какъ голосъ его бушевалъ наверху подобно отдаленному урагану, порывы котораго разряжались залпами страшныхъ угрозъ и побранокъ.
   Наконецъ мистеръ Гуппи воротился и казался вовсе неспособнымъ для пріятной бесѣды.
   -- Клянусь честью, миссъ, сказалъ онъ въ полголоса: -- это настоящій вандалъ.
   -- Пожалуста, покушайте чего нибудь, сказала я.
   Мистеръ Гуппи подсѣлъ къ столу и началъ натачивать разрѣзной ножъ о разрѣзную вилку, продолжая осматривать меня (мнѣ казалось такъ, хотя сама я вовсе не глядѣла на него) тѣмъ же страннымъ, необыкновеннымъ взглядомъ. Натачиванье ножа длилось такъ долго, что наконецъ я вынужденной нашлась приподнять свои взоры, полагая этимъ разсѣять чарующую силу, подъ вліяніемъ которой находился мистеръ Гуппи, и отъ которой онъ не могъ освободиться.
   И въ самомъ дѣлѣ, взглядъ мой произвелъ желаемое дѣйствіе: мистеръ Гуппи взглянулъ на блюдо и началъ рѣзать.
   -- А что же вы, миссъ? не прикажете ли чего нибудь?
   -- Нѣтъ, благодарю, отвѣчала я.
   -- Не прикажете ли, миссъ, маленькій кусочекъ чего нибудь? сказалъ онъ, однимъ глоткомъ выпивая рюмку вина.
   -- Рѣшительно нѣтъ, отвѣчала я: -- я осталась здѣсь удостовѣриться, что вы ни въ чемъ не нуждаетесь. Не прикажете ли подать еще чего нибудь?
   -- О, нѣтъ, миссъ, я крайне обязанъ вамъ. Здѣсь есть все, что нужно для моего аппетита, для моего спокойствія и счастія.... по крайней мѣрѣ.... то есть, не то, чтобы совершеннаго спокойствія и счастія.... мнѣ еще незнакомо это блаженство.
   И мистеръ Гуппи выпилъ еще двѣ рюмки вина, одну за другою.
   Я разсудила за лучшее уйти.
   -- Ахъ, миссъ, помилуйте, сказалъ онъ, увидѣвъ, что я встала, и въ свою очередь всталъ.-- Неужели вы не удостоите меня позволеніемъ объясниться съ вами наединѣ?
   Не зная, что отвѣчать, я снова сѣла.
   -- Надѣюсь, миссъ, разговоръ этотъ не будетъ имѣть для меня дурныхъ послѣдствій? сказалъ мистеръ Гуппи, съ лихорадочнымъ безпокойствомъ придвигая стулъ къ моему столу.
   -- Я не понимаю, что вы хотите сказать, сказала я, болѣе и болѣе удивляясь.
   -- Я хочу сказать, миссъ, что вы не воспользуетесь этимъ объясненіемъ повредить мнѣ въ конторѣ Кэнджа и Карбоя или вообще гдѣ бы то ни было. Если разговоръ нашъ не приведетъ насъ къ желаемой цѣли, надѣюсь, я по прежнему останусь мистеромъ Гуппи, мое положеніе въ конторѣ или вообще всѣ мои виды на будущее не пострадаютъ отъ него. Короче сказать, я долженъ объясниться съ вами по секрету.
   -- Я теряюсь, сэръ, въ догадкахъ, сказала я:-- не могу представить себѣ, что бы такое могли вы сказать мнѣ по секрету,-- мнѣ, которую вы видѣли всего только разъ; во всякомъ случаѣ, мнѣ самой было бы очень прискорбно повредить вамъ.
   -- Благодарю васъ, миссъ. Я увѣренъ въ этомъ.... для меня этого совершенно достаточно.
   Во все это время мистеръ Гуппи то приглаживалъ носовымъ платкомъ переднюю часть головы, то сильно потиралъ ладонь лѣвой руки ладонью правой.
   -- Съ вашего позволенія, миссъ, я выпью еще рюмку; это доставитъ мнѣ возможность приступить къ объясненію безъ дальнѣйшаго отлагательства и продолжать его безъ всякаго замѣшательства, для насъ взаимно непріятнаго.
   Онъ выпилъ рюмку вина и снова подошелъ ко мнѣ. Я воспользовалась этимъ случаемъ -- отодвинуться за столъ.
   -- Не прикажете ли, миссъ, и вамъ налить рюмку? спросилъ мистеръ Гуппи, по видимому, совершенно ободренный.
   -- Нѣтъ, отвѣчала я.
   -- Хоть полъ-рюмочки? сказалъ мистеръ Гуппи: -- ну хоть четверть рюмочки? Не угодно? Въ такомъ случаѣ можно начать. Въ настоящее время, миссъ Соммерсонъ, я получаю жалованья въ конторѣ Кэйджа и Карбоя два фунта въ недѣлю. Когда я имѣлъ счастіе впервые увидѣть васъ, это жалованье ограничивалось только однимъ фунтомъ и пятнадцатью шиллингами и оставалось на этой цыфрѣ довольно продолжительное время. Прибавка къ жалованью сдѣлана недавно, и надѣюсь, что точно такая же прибавка будетъ сдѣлана не далѣе, какъ по истеченіи годичнаго срока, считая отъ сегодня. Моя матушка имѣетъ маленькое состояніе, въ видѣ небольшой пожизненной пенсіи; на этой пенсіи она живетъ независимо, хотя и черезчуръ неприхотливо, въ Старой Стритъ-Роадъ. Она въ высшей степени имѣетъ качества доброй свекрови. Она ни во что не вмѣшивается; это олицетворенная тишина съ самымъ нѣжнымъ характеромъ. Правда, и она имѣетъ свои недостатки -- дай кто ихъ не имѣетъ?-- но я еще не знаю, чтобы она когда нибудь обнаруживала ихъ при собраніи гостей: въ подобномъ случаѣ вы смѣло можете довѣрить ей распоряженіе всѣми винами, всѣми спиртуозными и другими напитками. Самъ я проживаю въ Пентонвилѣ. Это, конечно, простенькое, но веселое и, какъ находятъ другіе, самое здоровое мѣстечко.... Миссъ Соммерсонъ! позвольте мнѣ съ самымъ нѣжнымъ и самымъ пламеннымъ чувствомъ выразить вамъ, что я обожаю васъ! Будьте такъ великодушпы и позвольте мнѣ, такъ сказать, заключить мое объясненіе, позвольте предложить вамъ вмѣстѣ съ сердцемъ мою руку!
   Мистеръ Гуппи упалъ на колѣни. Насъ раздѣлялъ мой столъ, и потому движеніе мистера Гуппи нисколько меня не испугало.
   -- Оставьте сію минуту это смѣшное положеніе, сказала я: -- въ противномъ случаѣ, я принуждена буду нарушить свое обѣщаніе и позвонить въ колокольчикъ.
   -- Выслушайте меня, миссъ! сказалъ мистеръ Гуппи, скрестивъ руки на груди.
   -- Я не хочу и не могу слушать васъ, возразила я: -- пока вы не встанете немедленно съ ковра и не сядете за столъ, гдѣ бы и слѣдовало вамъ сидѣть, если только вы имѣете хоть сколько ни будь благоразумія.
   Мистеръ Гуппи плачевно взглянулъ на меня, медленно всталъ съ колѣней и подошелъ къ столу.
   -- Не смѣшно ли, миссъ, сказалъ онъ, приложивъ руку къ сердцу и печально кивая головой надъ подносомъ съ завтракомъ: -- не смѣшно ли, миссъ, думать о пищѣ и смотрѣть на нее въ то время, когда душа полна любви!
   -- Вы просили меня выслушать, сказала я: -- неугодно ли говорить? я слушаю васъ.
   -- Извольте, миссъ, сказалъ мистеръ Гуппи.-- Сколько люблю и васъ и почитаю, столько же и повинуюсь вамъ. О, если бы ты, прекрасное созданіе, была предметомъ священнаго обѣта, въ которомъ предъ брачнымъ алтаремъ произносятся эти слова!
   -- Это невозможно, сказала я: -- объ этомъ не стоитъ говорить.
   -- Я знаю, сказалъ мистеръ Гуппи, высунувъ впередъ лицо свое и всматриваясь въ меня (какъ я еще разъ ощущала, хотя глаза мои вовсе не смотрѣли на него) своимъ внимательнымъ, испытующимъ взоромъ: -- я знаю, что въ отношеніи къ моему положенію въ свѣтѣ, и принимая въ соображеніе всѣ обстоятельства, я знаю, что мое предложеніе самое жалкое. Но, миссъ Соммерсонъ, душа моя! мой ангелъ! не звоните! я воспитывался въ дѣльной школѣ и пріобрѣлъ уже значительный запасъ опытности. При всей молодости, я уже на многое наглядѣлся, многое узналъ, многое испыталъ. Осчастливленный вашей рукой, о! накихъ бы средствъ не отъискалъ я къ увеличенію вашего благополучія! чего бы только не узналъ я, что такъ близко касается собственно васъ! Разумѣется, теперь я ничего не знаю; но чего бы только не могъ узнать я, пользуясь вашимъ довѣріемъ и поощреніемъ на подвиги!
   Я сказала, что онъ разсчитывалъ на мои интересы, или на то, что, по его мнѣнію, составляло мои интересы, такъ же неудачно, какъ и на мое къ нему расположеніе, и что я прошу его немедленно уѣхать отсюда.
   -- Жестокая миссъ Соммерсонъ! продолжалъ мистеръ Гуппи: -- выслушайте отъ меня еще одно слово. Я полагаю, вы замѣтили, до какой степени поразили меня ваши прелести въ тотъ незабвенный день, когда я встрѣтилъ васъ въ Лондонѣ. Я думаю, вы должны замѣтить, что я не могъ не отдать должной справедливости тѣмъ прелестямъ, когда захлопывалъ дверцы наемной кареты. Это была слабая дань тебѣ, о несравненная, но дань отъ чистаго сердца, отъ души, сгараемой чувствомъ безпредѣльной любви. Твой образъ впечатлѣлся въ этой душѣ навсегда. Сколько вечеровъ проведено было мною въ прогулкѣ мимо оконъ Джэллиби, собственно затѣмъ, чтобъ посмотрѣть на стѣны, которыя нѣкогда служили для тебя пріютомъ! Сегодняшняя поѣздка, въ сущности не нужная, была придумана мною однимъ и для тебя одной! Если я говорю объ интересахъ, то для того, чтобъ выказать всю мою готовность быть полезнымъ и все мое злополучіе. Любовь,-- одна любовь, управляла и управляетъ моими словами и поступками.
   -- Мнѣ было бы очень прискорбно, мистеръ Гуппи, сказала я, вставъ съ мѣста и взявъ въ руку снурокъ колокольчика: -- мнѣ было бы очень прискорбно оказать вамъ или кому бы то ни было несправедливость пренебреженіемъ такого благороднаго чувства, хотя бы оно было высказано еще непріятнѣе. Если вы намѣрены были только представить доказательство вашего прекраснаго мнѣнія обо мнѣ, хотя это было сдѣлано и не вовремя и неумѣстно, то, конечно, мнѣ слѣдуетъ поблагодарить васъ. Я очень мало имѣю причины гордиться своими достоинствами, и я не горжусь. Надѣюсь, сэръ, (кажется я прибавила эти слова, сама не зная, что говорила), надѣюсь, сэръ, вы уѣдете отсюда съ полнымъ убѣжденіемъ, что никогда еще не были до такой степени малодушны, и займетесь дѣлами Кэнджа и Карбоя.
   -- Позвольте, миссъ, еще полъ-минуточки! вскричалъ мистеръ Гуппи, останавливая мое намѣреніе позвонить въ колокольчикъ.-- Все, что было сказано, останется между нами? это не повредитъ мнѣ?
   -- Я буду молчать объ этомъ до тѣхъ поръ, пока вы сами не подадите повода къ нарушенію моей скромности.
   -- Миссъ Соммерсонъ, еще четверть минуточки! Въ случаѣ, если вы подумаете -- когда бы то ни было, спустя сколько вамъ угодно времени -- это рѣшительно все равно, ибо чувства мои никогда не измѣнятся -- если вы обдумаете все, что я сказалъ вамъ, дайте знать мистеру Вильяму Гуппи, въ Пентонвилѣ, No 87; а если я переѣду, или умру, или скроюсь куда нибудь съ своими поблекшими надеждами, или вообще случится со мной что нибудь въ этомъ родѣ, достаточно будетъ вѣсточки къ мистриссъ Гуппи, въ Старую Стритъ -- Роадъ, 302.
   Я позвонила; на звонокъ явилась служанка. Мистеръ Гуппи, положивъ на столъ визитную карточку, съ собственноручной надписью, и сдѣлавъ унылый поклонъ, удалился. Я смѣлѣе взглянула теперь и еще разъ увидѣла, какъ онъ; затворяя двери за собой, остановилъ на мнѣ свой прежній пристальный взглядъ.
   Я просидѣла въ столовой еще съ часъ или болѣе, заключила книги и разсчеты и вообще сдѣлала очень много,-- послѣ того привела въ порядокъ всѣ свои бумаги, спрятала ихъ и была такъ спокойна и весела, какъ будто вовсе не происходило этого неожиданнаго случая. Но когда я очутилась въ моей комнатѣ, мнѣ стало удивительно, почему я начала смѣяться надъ этимъ, а еще удивительнѣе -- почему я расплакалась. Короче сказать, на нѣкоторое время я находилась въ какомъ-то нервическомъ состояніи; я чувствовала, какъ будто до струны моего сердца, остававшейся такъ долго безмолвною, дотронулись грубѣе, чѣмъ дотрогивались до нея съ тѣхъ поръ, какъ единственной моей подругой въ жизни была моя ненаглядная куколка, давнымъ-давно зарытая подъ деревомъ въ саду крестной маменьки.
   

X. Адвокатскій писецъ.

   На восточномъ углу переулка Чансри, или, вѣрнѣе сказать, на Подворьи Кука, близъ улицы Курситоръ, мистеръ Снагзби, присяжный коммиссіонеръ канцелярскихъ принадлежностей, торгуетъ принадлежностями, нераздѣльными отъ его профессіи. Осѣняемый тѣнью присутственныхъ мѣстъ, образующихъ, такъ называемое, "Подворье Кука", почти во всякую пору года самое тѣнистое и даже мрачное мѣсто, мистеръ Снагзби занимается продажею всякаго рода бланкетныхъ бумагъ; онъ продаетъ пергаменъ, въ его различныхъ размѣрахъ и видоизмѣненіяхъ; продаетъ всякаго рода бумагу, какъ-то: картонную, оберточную, рисовальную, писчую сѣрую, писчую бѣлую, полубѣлую и пропускную; продаетъ эстампы; продаетъ перья чиненыя и нечиненыя, рѣзину, сандараковый порошокъ, иголки, нитки, карандаши, сургучъ и облатки; продаетъ красный шолкъ и зеленую тесьму, бумажники, календари, памятныя книжки, судейскіе списки, линейки, чернилицы -- стеклянныя и оловянныя, перочинные ножи, ножницы и другія канцелярскія орудія,-- короче сказать, продаетъ неисчислимое множество предметовъ, и продастъ ихъ съ тѣхъ поръ, какъ кончился срокъ его ученическаго состоянія, съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлался самъ хозяиномъ и вступилъ въ товарищество съ мистеромъ Пефферомъ. При этомъ случаѣ на Подворьѣ Кука совершился нѣкотораго рода переворотъ. Надъ магазиномъ канцелярскихъ принадлежностей появилась новая и свѣжими красками надпись: Пефферъ и Снагзби, замѣнивъ освященную временемъ и нелегко позволявшую изгладить себя надпись изъ единственнаго слова Пефферъ. Дымъ, который въ этомъ случай можно назвать лондонскимъ плющомъ, до такой степени обвивался вокругъ имени Пеффера и ластился къ мѣсту его жительства, что преданное чужеядное растеніе, увиваясь около плодороднаго дерева, довело его до совершеннаго изнеможенія.
   Самого Пеффера уже давно не видно въ этихъ предѣлахъ. Вотъ уже четверть столѣтія, какъ онъ покоится на кладбищѣ церкви Сентъ-Андрю, на улицѣ Голборнъ гдѣ цѣлый день и половину ночи съ шумомъ и трескомъ рыщутъ мимо его загруженные вагоны и легкіе экипажи, какъ какой нибудь громадный, баснословный драконъ. Если Пефферу и вздумается когда нибудь прокатиться изъ своего заточенія и прогуляться по знакомому подворью -- эта прогулка обыкновенно начинается съ той минуты, какъ громадный драконъ усталый уляжется спать, и длится до тѣхъ поръ, пока бойкій пѣтухъ (понятіе котораго о наступленіи дня интересно было бы узнать, тѣмъ болѣе, что, судя по его личнымъ наблюденіямъ, онъ, кажется, ровно ничего не знаетъ объ этомъ), принадлежавшій къ курятнику на улицѣ Курситоръ, не пропоетъ своей утренней пѣсенки, не подастъ сигнала къ ретирадѣ -- если Пефферъ и вздумаетъ иногда посѣтить предѣлы Подворья Кука, покрытые неопредѣлимымъ свѣтомъ ночи, и взглянуть на тусклые очерки зданій этого мѣста (а этого факта ни одинъ еще присяжный коммиссіонеръ канцелярскихъ принадлежностей не рѣшался опровергнуть), онъ являлся невидимкой, и отъ этого никому не было ни хуже, ни лучше.
   Въ бытность свою, а равнымъ образомъ въ періодъ ученичества мистера Снагзби,-- ученичества, длившагося семь скучныхъ, тяжелыхъ лѣтъ, вмѣстѣ съ Пефферомъ, и въ предѣлахъ, опредѣленныхъ для помѣщенія присяжнаго коммиссіонсрства, проживала племянница, невысокаго роста,-- лукавая племянница, которой станъ какъ-то особенно былъ сплюснутъ въ таліи, и острый носъ которой удивительно напоминалъ собою о рѣзкомъ, остромъ, пронзительномъ осеннемъ вечерѣ, предвѣщавшемъ къ ночи сильную стужу. Между обитателями Подворья Кука носилась молва, будто бы мать этой племянницы, въ дѣтскомъ возрастѣ своей дочери, побуждаемая слишкомъ ревностнымъ чувствомъ материнской заботливости о томъ, что наружныя формы ея дѣтища должны быть доведены до совершенства, шнуровала ее каждое утро, упираясь материнской ногой въ ножку кровати, для пущей ловкости и болѣе твердой точки опоры, и что въ душѣ этой маменьки, судя по выраженію ея лица, заключался значительный запасть уксусу и лимоннаго соку -- жидкости, освѣжавшія но временамъ обоняніе дочери и окислявшія ея характеръ. Но какимъ бы множествомъ языковъ ни обладала эта молва, она не долетала до слуха молодого Снагзби, а если и долетала, то не производила на него никакого вліянія. Вступивъ въ права зрѣлаго возраста, Снагзби сначала ухаживалъ за предметомъ своего обожанія, потомъ пріобрѣлъ ея расположеніе и наконецъ сразу вступилъ въ два товарищества: въ одно -- по части коммиссіонерской, а въ другое -- по части супружеской; такъ что въ настоящее время мистеръ Снагзби и племянница представляютъ собою одно и то же лицо; племянница по прежнему продолжаетъ заниматься своей таліей, которая, хотя о вкусахъ спорить нельзя, безспорно, такъ тонка, такъ тонка, какъ шпилька.
   Мистеръ и мистриссъ Снагзби не только представляютъ собою едино тѣло и единъ духъ, но, по мнѣнію сосѣдей, и единъ гласъ. Этотъ гласъ, или голосъ, вылетающій, по видимому, исключительно изъ устъ мистриссъ Снагзби, частенько раздается по всему Подворью Кука. Мистера Снагзби рѣдко слышно, а если и бываетъ онъ Слышенъ, то чрезъ посредство сладкозвучныхъ тоновъ своей супруги. Это больше ничего, какъ тихій, плѣшивый, боязливый человѣкъ, съ лоснящейся головой и взъерошеннымъ клочкомъ темныхъ волосъ, торчавшихъ на затылкѣ какъ щетина. Онъ имѣетъ наклонность къ смиренію и тучности. Когда онъ стоитъ у дверей своего дома, въ своемъ сѣренькомъ рабочемъ сюртукѣ съ нарукавниками изъ чернаго каленкора и смотритъ на облака, или когда стоитъ за прилавкомъ своего грязнаго магазина, съ тяжелой линейкой въ рукѣ, размѣривая, разрѣзывая и раскладывая куски пергамена, съ пособіемъ двухъ своихъ прикащиковъ,-- въ это время онъ смѣло можетъ назваться самымъ одинокимъ и незатѣйливымъ человѣкомъ. Въ подобныя минуты, изъ подъ самыхъ ногъ его, какъ будто изъ могилы какого нибудь безпокойнаго покойника, зачастую раздаются плачъ и рыданіе вышепомянутаго голоса, и случается иногда, что тоны этихъ рыданій достигаютъ самыхъ высокихъ нотъ,-- и тогда мистеръ Снагзби дѣлаетъ своимъ прикащикамъ слѣдующій намекъ: "это вѣрно моя хозяюшка задаетъ трезвону Густеръ!" {Густеръ (отъ слова gust -- порывъ вѣтра); авторъ употребляетъ это названіе сокрашенно вмѣсто Августы -- Augusta. Прим. пер.}
   Это прозвище, употребляемое мистеромъ Снагзби, долгое время служило поводомъ къ изощренію ума молодыхъ людей на Подворьѣ Кука, и по замѣчанію которыхъ должно бы составлять неотъемлемую принадлежность мистриссъ Снагзби, потому что, въ знакъ особеннаго предпочтенія бурливому характеру, мистриссъ Снагзби съ большею силою и выразительностію могла бы носить имя Густеръ. Но, какъ бы то ни было, это прозвище составляло собственность, и притомъ единственную (кромѣ пятидесяти шиллинговъ годового жалованья и очень небольшого, плохо наполненнаго сундучка съ разными пожитками), худощавой, молодой женщины изъ призрительнаго дома, получившей, по предположеніямъ нѣкоторыхъ людей, при святомъ крещеніи имя Августы. Эта женщина, несмотря, что во время своего дѣтскаго возраста находилась подъ особеннымъ покровительствомъ какого-то благотворителя и пользовалась, или всѣхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, всѣми средствами и способами къ развитію своихъ тѣлесныхъ качествъ и душевныхъ способностей, имѣла припадки, о которыхъ приходъ, содержавшій помянутый призрительный домъ, ничего не вѣдалъ.
   Густеръ, имѣвшая отъ роду двадцать-три-двадцать-четыре года, но на лицо цѣлыми десятью годами старше, по милости этихъ неизвѣданныхъ припадковъ, получаетъ самую незавидную плату и до такой степени боится поступить обратно подъ покровительство своего патрона, что работаетъ неусыпно, безостановочно, исключая только тѣхъ случаевъ, когда уткнется головой въ ведро, въ котелъ, въ кострюлю или въ какой нибудь тому подобный предметъ, который случится поблизости въ моментъ ея припадка. Она служитъ источникомъ удовольствія для родителей и содержателей прикащиковъ, которые вполнѣ убѣждены, что къ пробужденію нѣжныхъ ощущеній въ сердцахъ молодыхъ людей не предвидится съ этой стороны ни малѣйшей опасности; она служитъ источникомъ удовольствія для мистриссъ Снагзби, которая во всякое время находитъ въ ней недостатки и замѣчаетъ ошибки въ исполненіи ея обязанностей; она служитъ источникомъ удовольствія для мистера Снагзби, который содержаніе ее въ своемъ домѣ считаетъ за величайшій подвигъ благотворительности. Магазинъ присяжнаго коммиссіонера, въ глазахъ Густеръ, есть не что другое, какъ храмъ изобилія и роскоши. По ея мнѣнію, маленькая гостиная вверху, постоянно содержимая, какъ другой бы выразился, въ папильоткахъ и передничкѣ, есть самая элегантная комната изъ цѣлаго міра. Видъ, который открывается изъ оконъ ея, и именно Подворье Кука съ одной стороны (не принимая въ разсчетъ частички улицы Курситоръ, видимой по косвенному направленію), и съ другой -- видъ задняго двора долгового отдѣленія Коавинсеса,-- Густеръ считаетъ за картину неподражаемой красоты. Портреты масляными красками, и въ большомъ количествѣ,-- портреты мистера Снагзби, любующагося своей мистриссъ Снагзби, и обратно,-- въ глазахъ Густеръ -- верхъ совершенства мастерскихъ произведеній Рафаэля и Тиціана. Изъ всего этого можно заключить, что Густеръ, подвергаясь множеству лишеній, имѣетъ нѣкоторыя въ своемъ родѣ вознагражденія.
   Все, что не относится до тайн оялась, что пожалуй опекунъ приметъ это слишкомъ горячо и молодой человѣкъ лишится своего мѣста въ конторѣ, а я вовсе не хотѣла ему повредить. Мнѣ приходила также мысль довѣриться Ричарду, но потомъ подумала, что Ричардъ по всей вѣроятности воспылаетъ желаніемъ поставить мистеру Гуппи фонари подъ глазами, и ничего не сказала. Одно время мнѣ казалось, что слѣдуетъ чѣмъ-нибудь выразить свое неудовольствіе мистеру Гуппи, напр., нахмурить брови или неодобрительно покачать головой,-- по я чувствовала, что никогда на это не рѣшусь: хотѣла было написать его матери, но меня остановила мысль, что, завязавъ переписку, я пожалуй еще больше испорчу дѣло,-- къ тому же заключенію приводили меня и всѣ остальныя предположенія, и въ концѣ концовъ я убѣдилась, что рѣшительно ничего не могу подѣлать.
   Постоянство мистера Гуппи выражалось не только тѣмъ, что онъ аккуратно появлялся на каждомъ представленіи и въ каждомъ театрѣ, гдѣ были мы, но и тѣмъ, что мы непремѣнно встрѣчали его всюду, какъ только выходили изъ дому; два или три раза я видѣла даже, какъ онъ прицѣпился къ запяткамъ нашего экипажа, несмотря на гвозди, которые были тамъ натыканы. Если мы оставались дома, онъ помѣщался у фонарнаго столба противъ нашихъ оконъ. Квартира, которую мы занимали, была угловая и выходила на двѣ улицы, и фонарь приходился какъ разъ противъ оконъ моей спальни, такъ что по вечерамъ я остерегалась подходить къ окнамъ, и мои опасенія были основательны, ибо въ одну холодную лунную ночь я увидѣла мистера Гуппи, прислонившагося къ фонарному столбу и рискующаго схватить себѣ насморкъ.
   Счастье еще, что онъ былъ занятъ въ теченіе дня, иначе я не имѣла бы ни минуты покоя.
   Пока мы кружились въ вихрѣ удовольствій, въ которомъ принималъ такое необычайное участіе и мистеръ Гуппи, дѣло, которое привело насъ въ городъ, подвигалось своимъ чередомъ. Двоюродный братъ мистера Кенджа, мистеръ Байгемъ Беджеръ, имѣлъ въ Чельзи обширную практику и кромѣ того завѣдывалъ большой городской больницей. Онъ согласился зяниматься съ Ричардомъ и помѣстить его въ своемъ домѣ; повидимому, подъ руководствомъ мистера Беджера занятія Ричарда обѣщали идти успѣшно; они понравились другъ другу, условіе между ними было заключено, согласіе лорда канцлера получено, и дѣло покончено. Въ тотъ день, когда контрактъ былъ ^подписанъ, мы всѣ были приглашены къ мистеру Веджеру, "отобѣдать въ тѣсномъ семейномъ кругу",-- какъ значилось въ пригласительной запискѣ мистрисъ Беджеръ; и дѣйствительно, кромѣ хозяйки и насъ съ Адой, дамъ не было. Въ гостиной хозяйку окружали самые разнообразные предметы, по которымъ можно было заключить, что она занималась всѣмъ понемножку; рисовала, играла на фортепіано, на арфѣ, на гитарѣ, рукодѣльничала, читала, сочиняла стихи, ботанизировала. На мой взглядъ, мистрисъ Беджеръ было лѣтъ пятьдесятъ, одѣта она была очень моложаво и обладала такимъ яркимъ цвѣтомъ лица, что къ числу другихъ ея талантовъ надо прибавитъ еще одинъ: она немножко румянилась, не въ укоръ ей будь сказано.
   Мистеръ Беджеръ былъ бѣлокурый румяный господинъ съ ослѣпительно бѣлыми зубами, курчавыми волосами, нѣжнымъ голосомъ и глазами на выкатѣ, -- точно вѣчно чему-то удивлялся. Онъ былъ нѣсколькими годами моложе жены и ужасно ею восхищался; это восхищеніе основывалось на довольно курьезномъ фактѣ,-- на томъ, что онъ былъ ея третій мужъ. Не успѣли мы войти и усѣсться, какъ онъ съ торжественнымъ ни домъ обратился къ мистеру Джерндайсу:
   -- Едва ли вы повѣрите, что я третій мужъ мистрисъ Вайгемъ Беджеръ.
   -- Неужели?
   -- Да, третій. Не правда ли, миссъ Соммерсонъ, по виду мистрисъ Беджеръ нельзя подумать, чтобъ она была уже третій разъ замужемъ?
   -- Никакъ нельзя, поспѣшила подтвердить я.
   -- И оба были замѣчательные люди! продолжалъ мистеръ Беджеръ конфиденціальнымъ тономъ:-- капитанъ королевскаго флота Своссеръ,-- первый ея мужъ, былъ превосходнѣйшій морякъ, одинъ изъ лучшихъ офицеровъ своего времени. Имя же профессора Динго, моего достойнаго предшественника,-- пользуется европейской извѣстностью.
   Мистрисъ Беджеръ гордо улыбнулась, услышавъ эти слова, и въ отвѣтъ на ея улыбку супругъ продолжалъ:
   -- Да, душенька. Я только что сообщилъ нашимъ гостямъ, что до меня вы имѣли двухъ мужей, людей весьма замѣчательныхъ, чему мистеръ Джерндайсъ и миссъ Соммерсонъ вѣрятъ съ трудомъ, какъ и всѣ.
   -- Мнѣ не было и двадцати лѣтъ, когда я вышла за Своссера, капитана королевскаго флота, начала мистрисъ Беджеръ.-- Я плавала съ нимъ въ Средиземномъ морѣ и сдѣлалась настоящимъ морякомъ. Въ день двѣнадцатой годовщины моей первой свадьбы я сдѣлалась женою профессора Динго.
   -- Европейской знаменитости! вставилъ шепотомъ мистеръ Беджеръ.
   -- Наша свадьба съ мистеромъ Беджеромъ была отпразднована въ тотъ же самый день года,-- я привязалась къ этому дню.
   -- Такъ что, прервалъ мистеръ Беджеръ, подводя итогъ сказанному;-- мистрисъ Беджеръ вѣнчалась три раза, причемъ два первые мужа были замѣчательные люди, и свадьба каждый разъ происходила въ одинъ и тотъ же день и часъ: двадцать перваго марта, въ одиннадцать часовъ утра.
   Мы поспѣшили выразить приличное случаю изумленіе.
   -- Мистеръ Беджеръ, я боюсь оскорбить вашу скромность, но позвольте мнѣ поправить васъ и сказать: три замѣчательныхъ человѣка, замѣтилъ м-ръ Джерндайсъ.
   -- Благодарю, мистеръ Джерндайсъ, я всегда говорю ему то же, сказала мистрисъ Беджеръ;
   -- А что я всегда отвѣчаю вамъ, дорогая моя? Не стану изъ жеманства принижать себя, умалять извѣстность по своей спеціальности, которой я достигъ,-- нашъ другъ мистеръ Карстонъ будетъ имѣть много случаевъ судить объ этомъ. Но я не выжилъ еще изъ ума и не настолько самонадѣянъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ намъ,-- чтобъ приравнивать свою скромную репутацію къ той славной стезѣ, которою шествовали такіе выдающіеся люди, какими были капитанъ Своссеръ и профессоръ Динго.
   И отворивъ дверь въ смежную комнату, докторъ добавилъ:
   -- Можетъ быть, мистрисъ Джерндайсъ, вамъ будетъ интересно взглянуть: вотъ на этомъ портретѣ капитанъ Своссеръ, снятый по возвращеніи на родину послѣ стоянки у африканскихъ береговъ. Мистрисъ Беджеръ говоритъ, что у него на портретѣ такой желтый цвѣтъ лица отъ того, что онъ долго страдалъ отъ тамошней лихорадки. Но какая прекрасная голова!
   Мы подтвердили хоромъ:-- Прекрасная голова!
   -- Когда я на нее смотрю, я думаю -- вотъ этого человѣка я счелъ бы за счастье знать лично, продолжалъ мистеръ Беджеръ.-- Это лицо поражаетъ съ перваго взгляда и ясно говоритъ, что капитанъ Своссеръ былъ замѣчательный, изъ ряду вонъ выдающійся человѣкъ. По другую сторону портретъ профессора Динго, того я хорошо зналъ, я лѣчилъ его во время послѣдней болѣзни,-- сходство удивительное! Надъ фортепіано портретъ моей жены, когда она была мистрисъ Своссеръ, надъ диваномъ моя жена, когда она была мистрисъ Динго. Портрета теперешней мистрисъ Беджеръ у меня нѣтъ, -- я владѣю оригиналомъ и мнѣ не нужно копій.
   Доложили, что обѣдъ поданъ, и мы сошли въ столовую. Обѣдъ былъ отличный и превосходно сервированъ, но капитанъ и профессоръ не выходили изъ головы мистера Беджера и онъ ежеминутно угощалъ ими меня и Аду, которыя имѣли честь быть его сосѣдками и состоять подъ его исключительнымъ попеченіемъ.
   -- Вамъ угодно воды, миссъ Соммерсонъ? Позвольте, не нойте изъ этого стакана!-- Джемсъ, принесите профессорскій кубокъ!
   Ада похвалила искусственные цвѣты.
   -- Удивительно, какъ сохранились! Мистрисъ Байгемъ Беджеръ получила ихъ въ подарокъ во время своего путешествія по Средиземному морю.
   Предлагая мистеру Джерндайсу стаканъ кларету, онъ сказалъ:-- Только не этого. При такомъ торжественномъ случаѣ я угощу васъ особеннымъ кларетомъ.-- Джемсъ! капитанскаго вина!-- Мистеръ Джерндайсъ, это вино привезено капитаномъ Своссеромъ, ужъ не могу сказать, сколько лѣтъ тому назадъ. Неправда ли, превосходное винцо, мистеръ Джерндайсъ? Дорогая моя, сдѣлайте мнѣ удовольствіе, отвѣдайте этого вина.-- Джемсъ, капитанскаго вина барынѣ.-- Ваше здоровье, душа моя!
   Даже послѣ обѣда, когда мы, дамы, удалились въ гостиную, первый и второй мужья мистрисъ Беджеръ продолжали насъ преслѣдовать.
   Мистрисъ Беджеръ сначала преподнесла намъ краткій очеркъ жизни и заслугъ капитана Своссера до его женитьбы, а затѣмъ перешла къ болѣе подробному изложенію, начиная съ того вечера, когда капитанъ влюбился въ нее на офицерскомъ балу, происходившемъ на палубѣ корабля "Крнилеръ" во время стоянки въ Плимутской гавани.
   -- Милый старикъ "Криплеръ!" говорила мистрисъ Беджеръ, мечтательно качая головой.-- Это былъ благородный корабль; въ немъ ни сучка ни задоринки, говаривалъ бывало капитанъ Своссеръ, и дѣйствительно, онъ былъ удиферентованъ, какъ настоящее морское судно, имѣлъ отличный рангоутъ... извините, что я употребляю морскіе термины: въ тѣ времена я была настоящимъ матросомъ. Въ память той блаженной минуты капитанъ Своссеръ еще болѣе полюбилъ этотъ бригъ и часто говаривалъ, когда тотъ сталъ уже негоденъ къ плаванію, что, будь онъ богатъ, непремѣнно купилъ бы старый остовъ "Криплера" и велѣлъ бы вырѣшатъ надпись на шканцахъ, гдѣ мы съ нимъ танцовали, чтобъ отмѣтить то мѣсто, гдѣ онъ причалилъ и спустилъ флагъ передъ огнями моихъ марсовыхъ фонарей -- этимъ морскимъ выраженіемъ онъ обозначалъ мои глаза.
   Мистрисъ Беджеръ грустно покачала головой, взглянувъ въ зеркало, и вздохнула.
   -- Между капитаномъ Своссеромъ и профессоромъ Динго большая разница, продолжала она съ грустной улыбкой.-- Въ началѣ я долго ее чувствовала: въ моемъ образѣ жизни произошелъ цѣлый переворотъ. Но привычка въ соединеніи съ наукой примирили меня съ моей участью, -- наука, главнымъ образомъ. Я была единственнымъ спутникомъ профессора въ его ботаническихъ экскурсіяхъ; мало по малу я стала забывать, что была когда-то морякомъ, и превратилась въ ученаго.
   Не странно ли, что профессоръ былъ совершенная противоположность капитану Своссеру, а мистеръ Беджеръ нисколько не похожъ на нихъ обоихъ!
   Затѣмъ мы перешли къ повѣствованію о болѣзненной кончинѣ капитана и профессора.
   Мистрисъ Беджеръ дала намъ понять, что она только разъ въ жизни любила безумно и что капитанъ Своссеръ былъ предметомъ этой пылкой страсти, полной юношескаго энтузіазма, который послѣ никогда ужъ не возвращался. Разсказывая о предсмертныхъ страданіяхъ профессора, мистрисъ Беджеръ подражала его слабому голосу, говорила зловѣщимъ шепотомъ: "Гдѣ Лаура? Лаура, дай мнѣ воды съ сухарикомъ!" и профессоръ мало по малу испускалъ духъ, когда неожиданный приходъ мужчинъ сразу уложилъ его въ могилу.
   Въ этотъ вечеръ, да и во всѣ послѣдніе дни, я замѣчала, что Ада и Ричардъ старались какъ можно больше быть вмѣстѣ; конечно это было вполнѣ естественно, такъ какъ вскорѣ имъ грозила долгая разлука. Поэтому, когда мы вернулись домой и пришли въ свои комнаты, я не была особенно удивлена необыкновенной молчаливостью Ады, но я никакъ не ожидала того, что послѣдовало: она бросилась въ мои объятія, спрятала свое личико на моемъ плечѣ и шепнула мнѣ:
   -- Эсфирь, я хочу тебѣ сказать большой, секретъ!
   Воображаю, какой у нея можетъ быть секретъ!
   -- Что такое Ада?
   -- Ахъ, Эсфирь, ты ни за что не угадаешь.
   -- Хочешь, попробую?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не надо! закричала Ада, испугавшись, что я въ самомъ дѣлѣ угадаю.
   -- О чемъ же бы этотъ секретъ? спросила я, притворяясь, что пробую догадаться.
   -- Это о... Ричардѣ, прошептала Ада.
   -- Ну, моя родная, что же съ нимъ такое? спросила я, цѣлуя ея свѣтлые волосы, такъ какъ лицо свое она прятала.
   -- Ты никогда не угадаешь, Эсфирь!
   Мнѣ доставляло такое удовольствіе чувствовать, какъ она тѣсно прижималась ко мнѣ, пряча свою головку на моемъ плечѣ, что я не хотѣла ей помочь, зная къ тому же, что ея слезы вызваны не печалью, а смѣшаннымъ чувствомъ радости, гордости и надежды.
   -- Ричардъ говоритъ... я знаю, это глупо, потому что мы оба такъ молоды... но онъ говоритъ... (потокъ горючихъ слезъ)... что онъ любитъ меня, Эсфирь!
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Слыхано ли что нибудь подобное!.. сказала я.-- Но, говоря правду, моя кошечка, я могла бы сказать тебѣ это уже давнымъ-давно.
   Въ радостномъ изумленіи Ада приподняла свое раскраснѣвшееся личико, обвилась вокругъ моей шеи и засмѣялась сквозь слезы. Весело было видѣть ея смущеніе и слышать ея радостный смѣхъ.
   -- Неужели, милочка, вы считали меня такой простофилей, что я ничего не замѣчаю? Кузенъ Ричардъ любить тебя всѣмъ сердцемъ, не знаю ужъ какъ давно!
   -- А мнѣ ты никогда ни словомъ не заикнулась объ этомъ, упрекнула меня Ада, крѣпко цѣлуя.
   -- Я ждала, чтобъ мнѣ сказали.
   -- А теперь, когда ты узнала, скажи, ты не думаешь, что это дурно?
   Она смотрѣла такими умоляющими глазами, что подкупила бы меня, будь я даже самой старой и самой строгой дуэньей, но пока я еще далеко не была такой и потому поспѣшила отвѣтитъ отрицательно.
   -- Ну, милочка, начала было я:-- теперь я знаю самое ужасное.
   -- Ахъ, Эсфирь, это еще не самое ужасное! воскрикнула Ада, крѣпче обвивая мою шею и пряча лицо у меня на груди.
   -- Неужели еще не все?
   -- Не все! тяжело вздохнула она.
   Я продолжала шутить: -- Не хочешь ли ты сказать, что и ты...
   -- Да, Эсфирь, да! ты знаешь, что я люблю его, говорила она сквозь слезы и вдругъ громко зарыдала:-- Всѣмъ сердцемъ, всей душой люблю!
   Опять я не могла удержаться отъ смѣха и сказала ей, что и это давнымъ-давно знаю.
   Мы усѣлись передъ огнемъ и я говорила одна, пока Ада не успокоилась и не развеселилась; впрочемъ, говорить пришлось не долго.
   -- Какъ ты думаешь, тетушка Дурденъ, знаетъ кузенъ Джонъ? вдругъ спросила Ада.
   -- Если только онъ не слѣпъ, кошечка моя, то долженъ знать.
   -- Надо переговорить съ нимъ до отъѣзда Ричарда, сказала она и робко прибавила:-- Надо намъ съ тобой посовѣтоваться, можетъ быть ты скажешь опекуну? Ты не разсердишься, дорогая старушка, если Ричардъ войдетъ сюда?
   -- Такъ значитъ Ричардъ ждетъ за дверьми, плутовка?
   -- Навѣрное не знаю; думаю, что ждетъ, отвѣтила она застѣнчиво,-- одной этой восхитительной наивностью она могла бы совершенно побѣдить меня, еслибъ давно уже не владѣла моимъ сердцемъ.
   Конечно онъ былъ тутъ. Оба принесли себѣ по стулу и усѣлись такъ, что я была въ серединѣ, они по бокамъ; казалось, будто оба влюблены не другъ въ друга, а въ меня, -- такъ нѣжно, довѣрчиво и ласково они ко мнѣ относились.
   Сначала велись самыя безтолковыя рѣчи,-- я не пробовала прерывать ихъ, такъ какъ и сама находила въ нихъ удовольствіе; потомъ мы начали степенно разсуждать о томъ, какъ они молоды, какъ долго имъ надо ждать. Конечно, они не сомнѣвались, что будутъ счастливы: истинная прочная любовь преодолѣетъ всѣ препятствія, вдохнетъ въ нихъ твердую рѣшимость исполнять свой долгъ, дастъ имъ мужество, постоянство... Они готовы на все другъ для друга: Ричардъ говорилъ, что будетъ работать для Ады, не покладая рукъ; Ада обѣщала то же со своей стороны... Мы просидѣли половину ночи за такими разговорами; они спрашивали моихъ совѣтовъ, называли меня самыми нѣжными именами, и когда мы разставались, я дала имъ обѣщаніе, что завтра же переговорю съ кузеномъ Джономъ.
   На другой день послѣ, завтрака я сошла въ комнату, которая въ нашей лондонской квартирѣ исполняла должность ворчальни, и сказала опекуну, что мнѣ поручили передать ему кое-что.
   Захлопнувъ книгу, которую читалъ, онъ ласково сказалъ мнѣ:
   -- Ужъ если старушка взяла на себя порученіе, то это навѣрное что нибудь хорошее.
   -- Надѣюсь, что да. Я даже увѣрена, что для васъ это ужъ не тайна, хоть и случилось только вчера.
   -- Вотъ какъ! Что же это такое, Эсфирь?
   -- Дорогой опекунъ, вы конечно помните тотъ счастливый вечеръ, когда мы впервые явились въ Холодный домъ. Помните, какъ Ада пѣла въ темной комнатѣ?
   Я хотѣла вызвать въ немъ воспоминаніе о томъ взглядѣ, которымъ мы при этомъ обмѣнялись, и достигла цѣли.
   Послѣ нѣкотораго колебанія я продолжала:
   -- Потому что...
   -- Что же, голубушка? Не волнуйся такъ!
   -- Потому что Ада и Ричардъ полюбили другъ друга и объяснились.
   -- Какъ! уже? воскликнулъ опекунъ въ совершенномъ изумленіи.
   -- Да, уже. Правду сказать, опекунъ, я давно этого ожидала.
   -- Вотъ такъ штука!
   Минуту или двѣ онъ сидѣлъ погруженный въ раздумье; на его выразительномъ лицѣ блуждала его всегдашняя добрая, прекрасная улыбка.
   Потомъ онъ попросилъ меня передать имъ, что желаетъ ихъ видѣть. Когда они вошли, онъ отечески обнялъ Аду одною рукою и обратился къ Ричарду серьезно, но привѣтливо:
   -- Я счастливъ, что заслужилъ ваше довѣріе, мои милые, и надѣюсь, что сохраню его навсегда. Часто, когда я думалъ о тѣхъ отношеніяхъ, которыя установились между нами четверыми и такъ освѣтили и украсили мою жизнь, часто мнѣ представлялась въ далекомъ будущемъ возможность болѣе тѣсныхъ узъ между тобой, Рикъ, и твоей хорошенькой кузиной... не конфузься, Ада, дорогая моя. По многимъ причинамъ я желалъ и желаю этого союза, но не теперь, Рикъ -- въ далекомъ будущемъ.
   -- Отлично! благоразумно!-- Но выслушайте меня, дорогіе мои. Пожалуй я долженъ бы сказать вамъ, что вы не знаете еще себя, я долженъ бы сказать: можетъ случиться многое, что измѣнитъ ваши отношенія и разлучитъ васъ; цѣпи, которыя вы на себя надѣваете,-- конечно цѣпи изъ розъ и, по счастью, легко рвутся, но могутъ превратиться и въ свинцовыя.-- Но я не стану вамъ предлагать этихъ правилъ мудрой осторожности: кому суждено узнать ихъ по опыту, тотъ узнаетъ и такъ слишкомъ скоро. Вѣроятно по прошествіи многихъ лѣтъ ваше чувство не измѣнится, вы останетесь другъ для друга тѣмъ же, чѣмъ и теперь,-- предположимъ, что такъ и будетъ... но прежде, чѣмъ говорить дальше, я долженъ все-таки сказать слѣдующее: Если ваши чувства измѣнятся, если вы убѣдитесь, что лучше вамъ оставаться братомъ и сестрой, что вы заблуждались, разсуждая иначе въ ту пору, когда едва вышли изъ дѣтства,-- извини меня, пожалуйста, Рикъ,-- если вы въ этомъ убѣдитесь,-- то не стыдитесь признаться мнѣ: тутъ нѣтъ ничего ужаснаго, вещь самая обыкновенная.-- Конечно, я не имѣю никакихъ правъ надъ вами, я только вашъ другъ и дальній родственникъ, но я хотѣлъ бы имѣть ваше довѣріе и, надѣюсь, не сдѣлаю ничего такого, чтобы лишиться его.
   -- Скажу за себя и за Аду: знаю, что и она думаетъ то же, что я. Сэръ! вы пріобрѣли права надъ нами обоими, эти права укрѣпляются съ каждымъ днемъ, ихъ источникъ -- наше глубокое уваженіе, любовь, благодарность къ вамъ!
   -- Дорогой кузенъ Джонъ! сказала Ада, прильнувши къ его плечу:вы заняли въ моемъ сердцѣ мѣсто моего отца, я перенесла на васъ ту любовь и уваженіе, которыя питала къ нему, и готова повиноваться вамъ, какъ отцу.
   -- Ну, довольно. Перейдемъ къ нашему предположенію, сказалъ мистеръ Джерндайсъ.-- Бодро, полные надеждъ, взглянемъ на далекое будущее. Рикъ, ты вступаешь теперь въ свѣтъ, тебя примутъ тамъ, смотря по тому, каковъ ты самъ будешь. Вѣрь въ Провидѣніе, но и въ свои силы, и не раздѣляй этихъ двухъ вѣръ, какъ дѣлали древніе язычники. Постоянство въ любви -- вещь хорошая, но само по себѣ ничего не стоитъ, когда человѣкъ не обнаруживаетъ постоянства во всемъ, за что берется. Если ты не будешь твердо убѣжденъ въ этомъ, или не съумѣешь это убѣжденіе приложить къ дѣлу, то, будь въ тебѣ таланты хоть всѣхъ великихъ людей, прошлыхъ и настоящихъ,-- ты ничего не добьешься. Если ты держишься той нелѣпой идеи, будто успѣхъ, всякій настоящій успѣхъ въ чемъ бы то ни было, въ великомъ или маломъ, можно вырвать у судьбы смаху,-- разстанься съ этой мыслью, или разстанься съ Адой.
   -- Съ мыслью я охотно разстанусь, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ улыбаясь:-- тѣмъ болѣе, что уже давно отъ нея отказался, и стану терпѣливо пробивать себѣ дорогу, надѣясь заслужить въ будущемъ кузину Аду.
   -- Отлично! потому что, если ты сдѣлаешь Аду несчастной, тебѣ не зачѣмъ было ея и домогаться! сказалъ мистеръ Джерндайсъ,
   -- Сдѣлать ее несчастной? Сохрани Богъ! Я готовъ скорѣе отказаться отъ ея любви! гордо отвѣтилъ Ричардъ.
   -- Хорошо сказано! Вотъ это хорошо сказано! вскричалъ мистеръ Джерндайсъ.-- Ада останется дома со мною. Все пойдетъ хорошо, Рикъ, если мысль объ Адѣ будетъ всегда съ тобою, среди предстоящихъ тебѣ трудовъ, и ты будешь ее любить столько же въ ея отсутствіи, какъ и тогда, когда увидишь ее, навѣщая насъ. Въ противномъ случаѣ, худо будетъ.-- Моя проповѣдь кончена. Я думаю, теперь вамъ съ Адой лучше всего пойти погулять.
   Ада нѣжно поцѣловала опекуна, Ричардъ отъ всего сердца пожалъ ему руку; выходя изъ комнаты, оба обернулись и взглянули на меня, давая мнѣ понять, что будутъ меня ждать.
   Дверь стояла отворенной и мы невольно слѣдили глазами, какъ они проходили по смежной комнатѣ, освѣщенной въ это мгновеніе яркимъ свѣтомъ солнца. Они шли подъ руку; Ричардъ, склонясь къ Адѣ, съ жаромъ говорилъ ей что-то; она слушала и смотрѣла на него такъ, какъ будто бы на свѣтѣ кромѣ него ничего не существовало.
   Юные, красивые, полные радужныхъ надеждъ, они шли легкими шагами, облитые яркими солнечными лучами; ихъ радостныя мысли, навѣрное, переносились къ будущему, которое сулило имъ столько счастія, и освѣщали грядущіе годы такимъ же яркимъ свѣтомъ, какимъ солнце освѣщало теперь ихъ путь.
   Но яркій потокъ солнечныхъ лучей прорвался лишь на минуту: какъ только Ричардъ и Ада скрылись изъ виду, и въ комнатѣ сразу потемнѣло.
   -- Правъ ли я, Эсфирь? спросилъ меня опекунъ. (Онъ -- воплощенная доброта и мудрость -- спрашиваетъ меня, правъ ли онъ?!) и потомъ прибавилъ, задумчиво качая головой: -- Рикъ можетъ пріобрѣсти тѣ качества, которыхъ ему не достаетъ. Адѣ я не давалъ накакихъ совѣтовъ, Эсфирь. Ея другъ и совѣтникъ всегда подлѣ нея.
   И онъ ласково положилъ руку мнѣ на голову.
   Я была растрогана и, какъ ни старалась, не могла этого скрыть.
   -- Полно, полно! сказалъ онъ.-- Мы позаботимся и о нашей маленькой хозяюшкѣ, чтобъ не вся ея жизнь прошла въ заботахъ о другихъ.
   -- Заботахъ? Дорогой опекунъ, повѣрьте, я самое счастливое созданіе въ мірѣ!
   -- Я-то повѣрю, но пожалуй встрѣтится человѣкъ, который найдетъ то, чего не находитъ сама Эсфирь, -- найдетъ, что наша старушка заслуживаетъ большаго, заслуживаетъ, чтобъ о ней думали больше, чѣмъ обо всѣхъ другихъ.
   Я забыла упомянуть, что на обѣдѣ "въ тѣсномъ семейномъ кругу" было еще одно лицо. Это была не дама, а мужчина, очень смуглый молодой человѣкъ,-- докторъ. Онъ держался очень сдержанно, но показался мнѣ добрымъ и симпатичнымъ, по крайней мѣрѣ таково было мнѣніе Ады и, когда она спросила меня, я съ ней согласилась.
   

ГЛАВА XIV.
Образецъ изящества.

   На слѣдующій день Ричардъ отправился къ своимъ новымъ занятіямъ; разставаясь съ нами, онъ поручалъ Аду мнѣ съ такой вѣрой въ меня, съ такой любовью къ ней, что совершенно меня растрогалъ. Даже и теперь я умиляюсь при воспоминаніи о томъ, сколько привязанности ко мнѣ выказали они оба даже въ описываемую эпоху, когда совершенно были поглощены другъ другомъ. Я была посвящена во всѣ ихъ дѣла, а когда они строили планы относительно своего будущаго, я непремѣнно въ нихъ фигурировала.
   Я должна была писать Ричарду разъ въ недѣлю, посылая самый подробный отчетъ объ Адѣ (Ада обѣщала ему писать черезъ день), а онъ долженъ былъ извѣщать меня о своихъ занятіяхъ и успѣхахъ, чтобъ я могла слѣдить, съ какой настойчивостью и усердіемъ онъ будетъ трудиться.
   На свадьбѣ я буду подругой невѣсты, а потомъ поселюсь съ ними и буду завѣдывать ихъ хозяйствомъ,-- они же постараются устроить мою жизнь такъ, чтобъ я была всегда счастлива.
   -- А если въ довершеніе всего мы разбогатѣемъ, вскричалъ Ричардъ,-- выиграемъ свой процессъ -- вѣдь это возможно, Эсфирь!..
   На ясное личико Ады набѣжала тѣнь.
   -- Ада, голубушка, почему жъ бы и не такъ? спросилъ онъ.
   -- Лучше бъ они сразу объявили насъ бѣдными, промолвила Ада.
   -- Не знаю... но во всякомъ случаѣ они такъ привыкли тянуть, что сразу не рѣшатъ. Вѣдь Богъ знаетъ, сколько лѣтъ прошло, а они не пришли ни къ какому рѣшенію.
   -- Это правда, согласилась Ада, но по взгляду ея было видно, что она не отказывается отъ своей мысли.
   Ричардъ продолжалъ настаивать:
   -- Вѣдь чѣмъ дальше, тѣмъ ближе къ окончанію, развѣ неправда, Ада?
   -- Ты знаешь лучше, Ричардъ. Но я боюсь, что мы сдѣлаемся несчастны, какъ только станемъ разсчитывать на этотъ злополучный процессъ.
   -- Развѣ мы станемъ надѣяться на него? Мы его знаемъ слишкомъ хорошо! сказалъ Ричардъ весело.-- Я только говорю, что если этотъ процессъ сдѣлаетъ насъ богачами,-- то я противъ этого ничего но имѣю. По торжественному постановленію, судъ, отвратительный судъ, состоитъ нашимъ опекуномъ, отсюда слѣдуетъ, что все, что онъ намъ дастъ,-- если только дастъ что-нибудь,-- будетъ принадлежать намъ законнымъ порядкомъ по праву, противъ этого никто не станетъ спорить.
   -- Но все-таки лучше забыть объ этомъ, отвѣтила Ада.
   -- Слушаю-съ. Предадимъ все это забвенію. Рѣшено и подписано. Хозяюшка, покажите свою одобряющую мордочку въ знакъ того, что вы скрѣпляете этотъ приговоръ.
   Я въ эту минуту занималась укладкой книгъ и отозвалась изъ глубины сундука:
   -- Вы ее не увидите, такъ какъ называете такимъ сквернымъ словомъ, но хозяюшка одобряетъ и утверждаетъ ваше мудрое рѣшеніе.
   Рѣшивъ разъ навсегда покончить съ этимъ дѣломъ и перестать мечтать о богатствѣ, Ричардъ сейчасъ же сталъ строить такіе воздушные замки, какіе подъ стать развѣ какому-нибудь индійскому раджѣ.
   Онъ уѣхалъ бодрымъ и веселымъ; мы съ Адой скоро почувствовали его отсутствіе, безъ него намъ предстояла тихая и монотонная жизнь.
   По пріѣздѣ въ Лондонъ мы съ мистеромъ Джерндайсомъ сдѣлали визитъ мистрисъ Джеллиби, но не застали ее дома: она была куда-то отозвана на чашку чая и увела дочь съ собою. Такъ какъ предполагалось, что на этомъ вечерѣ, кромѣ чаю будутъ проливаться потоки краснорѣчія по вопросу объ ускореніи устройства европейскихъ колоній въ Барріобула-Га (для болѣе успѣшной культуры кофейнаго дерева и для просвѣщенія туземцевъ, погруженныхъ во мракъ невѣжества), то предвидѣлась необходимость написать нѣсколько писемъ; изъ чего слѣдовало, что миссъ Джеллиби предстоитъ очень много дѣла и очень мало удовольствія на этомъ праздникѣ.
   Такъ какъ мы не могли дождаться возвращенія мистрисъ Джеллиби, то зашли вторично, но опять не застали ее,-- она сейчасъ послѣ завтрака отправилась въ Миль-Эндъ хлопотать, чтобъ Общество подаванія помощи лондонскимъ бѣднякамъ распространило свою дѣятельность на колонію Барріобула-Га.
   Въ прошлый разъ я не видѣла Пеппи, такъ какъ его нигдѣ не могли найти, и кухарка склонялась къ предположенію, не укатилъ-ли онъ на телѣгѣ мусорщика; теперь я опять о немъ освѣдомилась. Въ коридорѣ валялись еще устричныя раковины, изъ которыхъ онъ строилъ домикъ, но самого Пеппи не было видно; послѣ усердныхъ поисковъ кухарка объявила, что онъ "опять удралъ за баранами".
   -- За баранами? переспросили мы съ нѣкоторымъ изумленіемъ.
   -- Да, по базарнымъ днямъ онъ ихъ провожаетъ иной разъ до конца города, и въ какомъ видѣ возвращается... нельзя себѣ представить!
   На слѣдующее утро я и опекунъ сидѣли у окна, а Ада писала письмо (разумѣется къ Ричарду), когда доложили о приходѣ миссъ Джеллиби. За нею шелъ Пеппи собственной персоной; сестра приложила всѣ усилія, чтобъ сдѣлать его хоть сколько-нибудь благообразнѣе: умыла ему лицо и руки, смочила волосы и завила ихъ локонами.
   Все, что было надѣто на этомъ ребенкѣ, было или слишкомъ коротко, или слишкомъ длинно. Его голову украшала огромная шляпа вродѣ епископской митры, а на рукахъ были напялены перчатки, которыя были бы впору развѣ новорожденному. Сапоги его годились бы любому пахарю, а изъ клѣтчатыхъ панталонъ, слишкомъ короткихъ, хотя и надставленныхъ у колѣнъ оборками (совершенно другого рисунка) выглядывали голыя ноги, испещренныя царапинами въ такомъ количествѣ, что представляли нѣкоторое подобіе географическихъ картъ. Огромныя бронзовыя пуговицы, которыя прежде вѣроятно украшали фракъ мистера Джеллиби, замѣняли недостающія пуговицы на его шотландской курточкѣ. На всѣхъ частяхъ его одежды виднѣлись штопки и заплаты, шитыя наскоро и такимъ непостижимо страннымъ образомъ, что могли принадлежать только неопытной рукѣ миссъ Джеллиби.
   Сама же миссъ Джеллиби была неузнаваема,-- такъ измѣнился къ лучшему весь ея внѣшній видъ; она казалась теперь очень хорошенькой.
   Но взгляду, который она бросила на брата и потомъ на насъ, можно было заключить, что она отлично понимаетъ, сколько недостатковъ въ его костюмѣ, несмотря на всѣ ея усилія.
   -- Богъ мой, какой восточный вѣтеръ, воскликнулъ мистеръ Джерндайсъ, увидѣвъ входящихъ.
   Мы съ Адой ласково приняли гостью и представили ее мистеру Джерндайсу. Садясь, она сказала ему:
   -- Мама просила вамъ кланяться и извиниться, что не могла прійти,-- она очень занята корректурой своего проекта. Она только что разослала пять тысячъ новыхъ циркуляровъ и, зная, какъ вы этимъ интересуетесь, поручила сообщить вамъ объ этомъ и передать одинъ экземпляръ.
   И миссъ Джеллиби съ мрачнымъ видомъ вручила ему этотъ подарокъ.
   -- Покорно благодарю. Весьма обязанъ мистрисъ Джеллиби. О Боже мой, какой ужасный вѣтеръ!
   Тѣмъ временемъ мы снимали съ Пеппи епископскую митру и спрашивали его, помнитъ ли онъ насъ. Сперва онъ дичился и прятался, но смягчился при видѣ сладкаго торта, милостиво соизволилъ сѣсть ко мнѣ на колѣни и сидѣлъ, кушая тортъ, очень смирно. Когда мистеръ Джерндайсъ удалился въ свою временную ворчальню, миссъ Джеллиби начала со своей обычной стремительностью:
   У насъ въ Тевисъ-Иннѣ еще хуже прежняго. У меня нѣтъ ни минуты покоя отъ Африки. Лучше-бъ я была кѣмъ угодно...
   Я попробовала сказать ей что нибудь въ утѣшеніе, но она но дала мнѣ договорить:
   -- Это безполезно, миссъ Соммерсонъ; очень благодарна вамъ за доброе намѣреніе, но это безполезно,-- со мною такъ ужасно обращаются!.. Еслибъ съ вами такъ обращались, и вы бы не выносили утѣшеній. Пеппи, отправляйся подъ фортепіано и играй, будто ты дикій звѣрь!
   -- Не хочу -- отвѣтилъ Пеппи.
   -- Такъ ты такъ-то! неблагодарный, скверный, злой мальчишка! Никогда больше не стану заботиться о твоемъ костюмѣ!-- воскликнула со слезами миссъ Джеллиби.
   -- Ну, я пойду, Кадди, послушно сказалъ Пеппи, который въ сущности былъ очень добрый ребенокъ, и, чтобъ не огорчать сестру, сейчасъ же полѣзъ подъ фортепіано.
   -- Кажется вѣдь, что о такихъ пустякахъ не стоитъ плакать, но я такъ измучена, сказала намъ въ свое оправданіе бѣдная миссъ Джеллиби:-- я до двухъ часовъ ночи писала подъ мамину диктовку новые циркуляры. Я такъ ненавижу Африку, что ужъ отъ одного этого у меня разбаливается голова до того, что я ничего не вижу и не понимаю; Взгляните вы на этого несчастнаго ребенка. Видали вы что нибудь ужаснѣе?
   Пеппи, сидѣвшій подъ фортепіано, пребывалъ въ счастливомъ невѣдѣніи недостотковъ своего костюма и, посматривая на насъ изъ своей берлоги, спокойно уплеталъ тортъ.
   Миссъ Джеллиби придвинулась ближе къ намъ и продолжала:
   -- Я отослала его на другой конецъ комнаты, чтобъ онъ не слышалъ нашего разговора: дѣти такъ понятливы! Я сказала вамъ, что у насъ, хуже прежняго,-- папѣ вскорѣ придется объявить себя банкротомъ; тогда мама будетъ довольна! Ее надо за это благодарить, никого больше!
   Мы выразили надежду, что дѣла мистера Джеллиби не въ такомъ ужъ отчаянномъ положеніи.
   -- Безполезно на это надѣяться... Вы говорите такъ по своей добротѣ,-- сказала миссъ Джеллиби, качая головой:-- папа говорилъ мнѣ вчера утромъ (какой онъ былъ несчастный, еслибъ вы знали!), что онъ выбился изъ силъ. Я удивляюсь, какъ онъ до сихъ поръ выдержалъ: поставщики съѣстныхъ припасовъ присылаютъ намъ то, что имъ заблагоразсудится, служанки дѣлаютъ все, что хотятъ, у меня нѣтъ времени, еслибъ даже я умѣла, за всѣмъ присмотрѣть, а мама ни о чемъ не заботится. Не понимаю, какъ папа раньше не выбился изъ силъ: на его мѣстѣ, я бы давно убѣжала изъ дому!
   -- Вѣроятно вашего отца удерживала отъ этого мысль о семьѣ,-- сказала я улыбнувшись.
   -- Прекрасная семья, нечего сказать! Какую отраду онъ въ ней находитъ? Счеты поставщиковъ, грязь, шумъ, безпорядокъ, дѣти безъ призора, вѣчно чего нибудь не хватаетъ! Въ этомъ безобразномъ домѣ всегда такой погромъ, точно происходитъ мытье половъ или стирка, а между тѣмъ ничего никогда не моютъ.
   Миссъ Джеллиби топнула ногой и отерла слезы.
   -- Я не нахожу словъ, чтобъ выразить, до какой степени мнѣ жаль папу и какъ я сержусь на маму! Больше я не могу выносить,-- я рѣшилась. Я не хочу всю жизнь быть рабой и подчиняться тому, что меня назначаютъ въ жены мистеру Кволю. Выйти замужъ за филантропа: пріятная перспектива! Довольно ужъ съ меня, говорила бѣдная миссъ Джеллиби.
   Признаюсь, что я сама почувствовала раздраженіе противъ мистрисъ Джеллиби, слушая все это, видя эту заброшенную дѣвушку и зная, какъ много горькой правды было въ ея язвительныхъ словахъ.
   -- Я рѣшилась прійти къ вамъ только потому, что мы такъ подружились, когда вы у насъ останавливались: иначе мнѣ было бы совѣстно прійти, потому что я знаю, какой я должна казаться въ вашихъ глазахъ. Я пришла еще потому, что по всей вѣроятности не увижу васъ, когда вы въ слѣдующій разъ пріѣдете въ Лондонъ.
   Она такъ выразительно произнесла послѣднія слова, что мы съ Адой переглянулись, предвидя что-то новое.
   Миссъ Джеллиби продолжала, покачавъ головой:
   -- Да, по всей вѣроятности мы больше не увидимся! Я знаю, что могу положиться на васъ: вы меня не выдадите. Я помолвлена.
   -- И дома объ этомъ не знаютъ?-- спросила я.
   -- Боже мой, миссъ Соммерсонъ, да развѣ можетъ быть иначе? стала оправдываться она, немного взволнованная, но нисколько не сердясь:-- вы знаете маму, а папѣ я ничего не сказала, его же жалѣя; это сдѣлало бы его еще несчастнѣе.
   -- А развѣ онъ не сдѣлается несчастнѣе, когда вы выйдете замужъ безъ его ведома и согласія, душенька?
   Миссъ Джеллиби стала понемногу успокаиваться.
   -- О нѣтъ, нѣтъ. Я постараюсь, чтобъ папа сталь счастливѣе, чтобъ онъ могъ отдохнуть, приходя ко мнѣ. Я буду брать къ себѣ гостить Пеппи и остальныхъ по очереди, и буду о нихъ больше заботиться.
   Въ бѣдной Каролинѣ таилось много нѣжности: повѣряя намъ свои планы, она совсѣмъ расчувствовалась, а когда ей представилась незнакомая дотолѣ квартира семейнаго счастья, она пришла въ такое умиленіе, что даже расплакалась.
   Увидя это изъ своей пещеры, Пеппи растрогался въ свою очередь и опрокинулся навзничь съ громкимъ воплемъ. Его душевный миръ удалось возстановить только тогда, когда я, взявъ его на руки, поднесла поцѣловать сестру, водворила на прежнемъ мѣстѣ -- у себя на колѣняхъ -- и доказала ему, что Кадди уже смѣется (она нарочно для этого засмѣялась). Ему было дозволено взять каждую изъ насъ за подбородокъ и погладить рученкой по щекѣ; но боясь, что онъ не настолько еще успокоился, чтобъ выдержать заточеніе подъ фортепіано, мы поставили его на стулъ и позволили смотрѣть въ окно. Придерживая его за ногу, миссъ Джеллиби продолжала свою исповѣдь.
   -- Это началось съ вашего пріѣзда къ намъ.
   Весьма естественно, что мы освѣдомились, какимъ образомъ могло это случиться?
   -- Глядя на васъ, я почувствовала себя такой неуклюжей, что рѣшила во что бы то ни стало исправиться въ этомъ отношеніи и придумала учиться танцовать. Я сказала мамѣ, что мнѣ за себя стыдно и я хочу брать уроки танцевъ; въ отвѣтъ она только посмотрѣла на меня своимъ всегдашнимъ обиднымъ взглядомъ, какъ будто она меня не замѣчаетъ. Но я твердо рѣшилась и отправилась въ Ньюменъ-Стритъ въ классы мистера Тервейдропа.
   -- Такъ это тамъ... начала я.
   -- Да, тамъ. И помолвена я съ мистеромъ Тервейдропомъ. Ихъ два: отецъ и сынъ; мой мистеръ Тервейдропъ, разумѣется, сынъ. Жаль только, что я такъ дурно воспитана, но все-таки я навѣрно буду ему хорошей женой, потому что очень люблю его.
   -- Признаюсь, мнѣ очень грустно это слышать,-- сказала я.
   -- Не знаю, почему вамъ грустно,-- отвѣтила она съ нѣкоторой тревогой.-- Но такъ или иначе, я дала слово мистеру Тервейдропу, и онъ очень любитъ меня. Пока это тайна даже и для его отца, потому что старый мистеръ Тервейдропъ имѣетъ свою долю въ доходахъ отъ танцовальныхъ классовъ, и если сказать ему внезапно, что сынъ женится, это можетъ нанести ему тяжелое потрясеніе и разбить его сердце. Онъ очень благовоспитанъ, вполнѣ джентльменъ.
   -- А жена его знаетъ объ этомъ?-- спросила Ада.
   -- Жена старика? Ее на свѣтѣ нѣтъ, онъ вдовецъ.
   Здѣсь насъ прервали. Въ своемъ одушевленіи миссъ Джеллиби совершенно безсознательно дергала ногу Пенни, точно веревку отъ колокольчика; бѣдный мальчикъ, доведенный наконецъ до отчаянія, выразилъ свои страданія жалобнымъ воплемъ, а такъ какъ я была только слушательницей, то и взяла на свою отвѣтственность держать его. Испросивъ прощеніе Пеппи нѣжнымъ поцѣлуемъ и увѣривъ его, что она не хотѣла сдѣлать ему больно, Каролина продолжала:
   -- Вотъ положеніе вещей! Если я и заслуживаю порицанія, то виновата въ этомъ мама. Мы обвѣнчаемся, когда будетъ возможно, тогда я скажу папѣ и напишу мамѣ, она не очень огорчится: вѣдь я для ней только пишущая машина.
   И, подавивъ невольныя слезы, Кадди продолжала:
   -- Одно ужъ то хорошо, что, выйдя замужъ, я не буду больше слышать объ Африкѣ; молодой мистеръ Тервейдропъ ненавидитъ ее ради меня, и еслибъ старикъ зналъ, что это за отвратительное мѣсто, онъ тоже возненавидѣлъ бы.
   -- Тотъ, который такъ благовоспитанъ -- спросила я.
   -- Да, очень благовоспитанъ: онъ всюду прославился своими манерамя.
   -- Это онъ учить танцамъ?-- спросила Ада.
   -- Нѣтъ, самъ онъ ничему не учитъ, но манеры у него удивительны!
   Запинаясь, полная смущенія, Кадди сказала, что хочетъ сообщить намъ еще одну вещь и надѣется, что мы не разсердимся, когда узнаемъ: она воспользовалась знакомствомъ съ миссъ Флайтъ, маленькой помѣшанной старушкой, чтобъ по утрамъ, до завтрака, видѣться на нѣсколько минутъ со своимъ возлюбленнымъ,-- только на нѣсколько минуть
   -- Я захожу къ ней и въ другое время, но Принцъ бываетъ тамъ только утромъ; молодого Тервейдропа зовутъ Принцъ,-- я предпочла бы другое имя, потому что это звучитъ точно собачья кличка, но, конечно, онъ не самъ себя крестилъ. Старый мистеръ Тервейдропъ далъ ему это имя въ честь Принца Регента, которому онъ поклоняется за его изящныя манеры. Не думайте обо мнѣ дурно потому, что я устраиваю эти свиданія у миссъ Флайтъ (въ первый разъ я была у нея вмѣстѣ съ вами, помните?). Я хожу туда и ради ея самой: я очень ее полюбила и знаю, что и она меня любитъ. Если вы увидите молодого мистера Тервейдропа, я увѣрена, что онъ вамъ понравится, или по крайней мѣрѣ вы не станете думать о немъ худо. Теперь я иду туда на урокъ; не смѣю просить насъ, миссъ Соммерсонъ, пойти со мною, но если вы пойдете... я... буду рада, очень рада, зокончила она дрожащимъ, умоляющимъ голосомъ.
   Какъ разъ въ этотъ день мы съ опекуномъ уговорились отправиться къ миссъ Флайтъ; нашъ разсказъ о первомъ визигѣ очень заинтересовалъ его, по до сихъ поръ намъ всегда что нибудь мѣшало навѣстить старушку. Такъ какъ я знала, что имѣю вліяніе на миссъ Джеллиби и съумѣю удержать ее отъ всякаго слишкомъ опрометчиваго шага, если не оттолкну той довѣрчивости, съ которою бѣдняжка ко мнѣ относилась, то я предложила такой планъ: мы втроемъ (она, я и Пенни) отправимся въ танцевальные классы, а потомъ встрѣтимся съ Адой и опекуномъ у миссъ Флайтъ (я теперь только узнала имя помѣшанной старушки). Я поставила непремѣннымъ условіемъ, чтобъ оттуда Каролина и Пеппи вернулись къ намъ обѣдать,-- этотъ пунктъ договора былъ принятъ съ удовольствіемъ обоими. Приведя Пеппи въ приличный видъ съ помощью мыла, воды, нѣсколькихъ булавокъ и головной щетки, мы вышли изъ дому и направили паши стопы къ Ньюменъ-Стриту, который лежалъ неподалеку.
   Мы вошли въ ворота грязнаго дома: въ глубинѣ ихъ помѣщался входъ въ танцовальные классы; тутъ же, какъ можно было заключить по дощечкамъ, прибитымъ надъ входной дверью, жили: учитель рисованія, торговецъ углемъ (конечно, уголь его былъ сложенъ гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ) и литографъ. На самой большой дощечкѣ, прибитой на самомъ видномъ мѣстѣ, я прочла имя мистера Тервейдропа. Дверь была открыта настежь и переднюю загромождали: фортепіано, арфа и множество другихъ музыкальныхъ инструментовъ въ футлярахъ; при дневномъ свѣтѣ видно было, что всѣ эти вещи сильно подержаны и потерты; ихъ вынесли изъ комнаты потому, какъ объяснила мнѣ миссъ Джеллиби, что прошлый вечеръ танцовальную залу нанимали для концерта.
   Мы взошли наверхъ; окна лѣстницы были украшены бюстами и все показывало, что домъ былъ очень хорошъ въ былое время, когда его держали въ чистотѣ и порядкѣ, и когда онъ не былъ еще проконченъ насквозь дымомъ. Танцовальная зала помѣщалась надъ конюшнями задняго двора и освѣщалась черезъ потолочныя окна: это была большая пустая комната съ прекраснымъ резонансомъ и съ запахомъ конюшенъ. Вдоль стѣнъ стояли тростниковыя скамьи. Стѣны были украшены живописными изображеніями лиръ, чередовавшихся со стеклянными старомодными канделябрами, которыя отъ старости растеряли свои грушевидныя надвѣски, какъ осенью древесныя вѣтви теряютъ свои листья. Въ залѣ было нѣсколько дѣвицъ отъ тринадцати до двадцатитрехлѣтняго возраста; я отыскивала взглядомъ между ними учителя, когда Кадди, ущипнувъ меня за руку, произнесла обычную формулу представленія.
   -- Миссъ Соммерсонъ, мистеръ Принцъ Тервейдропъ.
   Я поклонилась маленькому голубоглазому человѣку, онъ былъ недуренъ собою и казался очень молодъ: льняные волосы, раздѣленные проборомъ по серединѣ, вились на концахъ; въ лѣвой рукѣ онъ держалъ смычекъ, а подъ мышкой маленькую скрипочку, одну изъ тѣхъ, которыя въ нашей школѣ мы звали карманными. Его ноги въ бальныхъ башмакахъ казались необыкновенно маленькими, и вообще во всей его наружности было что то женственое, наивное, что очень расположило меня въ его пользу; онъ произвелъ на меня странное впечатлѣніе: мнѣ показалось, что онъ долженъ быть непремѣнно похожъ на свою мать, и что его мать при жизни не пользовалась ни особымъ вниманіемъ, ни особымъ хорошимъ обращеніемъ.
   -- Счастливъ познакомиться съ подругой миссъ Джеллиби, сказалъ онъ, низко поклонившись мнѣ, и прибавилъ съ робкой нѣжностью:-- Я начиналъ уже бояться, что миссъ Джеллиби сегодня не придетъ, такъ какъ обыкновенно она приходитъ раньше.
   -- Это моя вина, сэръ: я задержала ее; пожалуйста извините меня, сказала я.
   -- О, миссъ, ради Бога!..
   Я прервала его:
   Продолжайте свои занятія, прошу васъ, я не хочу быть причиной новой задержки.
   Я отошла и усѣлась между Пеппи (онъ, какъ старый знакомый, вскарабкался уже на угловую скамью) и пожилой дамой грознаго вида, которая явилась сюда со своими двумя племянницами; видно было, что сапожищи. Пеппи зажгли въ ея груди страшное негодованіе.
   Между тѣмъ Принцъ Тервейдропъ настроилъ свою скрипочку и дѣвицы готовились начать танцы, какъ вдругъ въ боковыхъ дверяхъ появился мистеръ Тервейдропъ-старшій во всемъ блескѣ своего изящества.
   Это былъ толстый старикъ въ парикѣ и фальшивыхъ бакенбардахъ, съ фальшивыми зубами и фальшивымъ цвѣтомъ лица; онъ весь былъ на ватѣ, а на груди была подложена такая толстая подушка, что для полноты впечатлѣнія не хватало только звѣзды или широкой орденской ленты черезъ плечо. Онъ былъ надутъ и размалеванъ, подтянутъ и перетянутъ до послѣдней возможности. Его подбородокъ и даже уши тонули въ высокомъ галстукѣ, затянутомъ до того, что глаза вылѣзали изъ орбитъ; казалось, стоитъ распустить этотъ галстукъ, и объемъ мистера Тервейдропа сразу удвоится. Тяжелую и необычайныхъ размѣровъ шляпу онъ держалъ въ рукѣ какъ-то на отлетѣ, полями вверхъ, и похлопывалъ по ней парой бѣлыхъ перчатокъ; поза его была верхомъ изящества: онъ слегка осѣлъ на одну ногу, вздернулъ плечи, округлилъ локти; у него былъ лорнетъ, трость, табакерка, перстни, манжеты,-- все, что угодно, за исключеніемъ естественности. Онъ не былъ похожъ ни на молодого человѣка, ни на старика: это былъ не человѣкъ, а вывѣска,-- образецъ изящества.
   -- Отецъ! Гостья,-- подруга миссъ Джеллиби, миссъ Соммерсонъ.
   -- Польщенъ присутствіемъ миссъ Соммерсонъ, сказалъ мистеръ Тервейдропъ-старшій, и когда онъ поклонился, я увидѣла, какъ бѣлки его глазъ наливались кровью.
   -- Мой отецъ замѣчательный человѣкъ, онъ всюду возбуждаетъ восхищеніе, сказалъ мнѣ потихоньку сынъ съ такимъ глубокимъ убѣжденіемъ, что я была тронута.
   Мистеръ Тервейдропъ старшій сталъ спиною и, махнувъ сыну перчатками, съ видомъ величайшей снисходительности проговорилъ:
   -- Продолжай, Принцъ, продолжай, мой сынъ.
   Послѣ этого благосклоннаго дозволенія или, лучше сказать, приказанія, урокъ продолжался. Принцъ то игралъ на скрипочкѣ, танцуя, то на фортепіано, стоя, то напѣвалъ тактъ своимъ слабымъ голоскомъ, поправляя ошибку какой-нибудь ученицы; онъ добросовѣстно занимался съ наименѣе способными, поправлялъ каждый шагъ, каждое движеніе и ни на минуту не оставался въ покоѣ. Между тѣмъ его великолѣпный папенька стоялъ у огня, являя собою образецъ безукоризненной осанки.
   -- Вотъ онъ всегда такъ! сказала мнѣ дама грознаго вида.-- Спрашивается, съ какой стати онъ выставилъ на дверяхъ свою фамилію?
   -- У его сына та же фамилія.
   -- Онъ отнялъ бы у него и имя, если-бы только могъ, отозвалась она:-- Взгляните, какъ одѣть сынъ! (Дѣйствительно, костюмъ молодого человѣка былъ потертъ почти до неприличія), а отецъ разукрасился, какъ кукла, по случаю своихъ изящныхъ манеръ. Задала бы я ему эти манеры!
   Мнѣ захотѣлось узнать побольше объ этомъ господинѣ, и я спросила свою сосѣдку:
   -- Должно быть теперь онъ даетъ только уроки хорошихъ манеръ.
   -- Ни теперь, ни прежде, кратко отвѣтила та.
   Послѣ минутнаго размышленія я освѣдомилась, не преподаетъ ли онъ фехтованія?
   -- Я увѣренна, что онъ вовсе не умѣетъ фехтовать, сказала грозная дама и въ отвѣть на мой вопросительный любопытный взглядъ сообщила нѣсколько подробностей изъ жизни мистера Тервейдропа старшаго, раздражаясь все болѣе и болѣе по мѣрѣ развитія сюжета и завѣряя честнымъ словомъ, что все сущая правда.
   Мистеръ Тервейдропъ былъ женатъ на маленькой болѣзненной женщинѣ, учительницѣ танцевъ, имѣвшей много уроковъ (самъ же онъ всю жизнь только и дѣлалъ, что любовался собою), и заставилъ ее работать, или по крайней мѣрѣ допустилъ ее заработаться до смерти, чтобъ доставлять все, что ему было необходимо для поддержанія славы благовоспитаннаго джентльмена. Ему было необходимо показывать свои манеры лучшимъ знатокамъ, ему было необходимо постоянно имѣть передъ глазами лучшіе образцы, и для этого онъ долженъ былъ посѣщать всякія сборища фешенебельной публики, ѣздить въ Брайтонъ и другія модныя мѣста, когда это требовалось по хорошему тону,-- онъ прекрасно одѣвался и велъ праздную жизнь. Чтобъ доставить ему все это, бѣдная танцмейстерша трудилась до изнеможенія и продолжала бы трудиться и до сего времени, если бы у нея хватило силъ, потому что, несмотря на непомѣрный эгоизмъ этого человѣка, его жена, покоренная его изяществомъ, вѣрила въ него до послѣдней минуты. На смертномъ одрѣ она, въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, поручила его сыну, какъ человѣка, который всегда будетъ имѣть право на сыновнюю преданность, какъ человѣка, которымъ долженъ гордиться и котораго долженъ уважать. Сынъ наслѣдовалъ отъ матери благоговѣніе передъ изяществомъ отцовскихъ манеръ, возросъ въ этихъ чувствахъ и до сихъ поръ сохранилъ вѣру въ отца; теперь, тридцати лѣтъ отъ роду, онъ работаетъ на отца по двѣнадцати часовъ въ сутки и продолжаетъ преклоняться передъ нимъ, какъ передъ божествомъ.
   -- Посмотрите, какъ онъ важничаетъ! продолжала моя собесѣдница, указывая съ негодованіемъ на мистера Тервейдропа, который натягивалъ узкія перчатки, не вѣдая о расточаемыхъ ему похвалахъ.-- Вѣдь онъ мнить себя аристократомъ! А съ какой снисходительностью относится онъ къ сыну, какъ мастерски прикидывается любящимъ отцомъ! И обращаясь къ нему съ безконечной злобой, моя сердитая сосѣдка произнесла сквозь зубы:-- О, попадись ты только мнѣ!
   Хотя услышанный мною разсказъ былъ далеко не веселаго свойства, но тутъ я не могла не улыбнуться. Нельзя было не вѣрить, видя передъ собою отца и сына; не знаю, какъ-бы я отнеслась къ словамъ моей сосѣдки, не видя этой пары; не могу сказать, что бы я подумала о каждомъ изъ нихъ, если-бъ ничего о нихъ не слышала,-- но одно до такой степени дополняло другое, что не оставляло никакихъ сомнѣній въ правдивости разсказа. Мои глаза переходили отъ сына, который такъ усердно трудился, къ отцу, который такъ великолѣпно позировалъ; вдругъ мистеръ Тервейдропъ старшій подошелъ ко мнѣ, сѣменя ногами, и вступилъ со мной въ разговоръ.
   Онъ началъ съ того, что спросилъ меня: всегда ли я дарю Лондонъ счастьемъ моего присутствія, или онъ удостоился этой чести только на время? Конечно, я не стала ему высказываться, что я думаю на счетъ счастья моего присутствія, и отвѣтила только, гдѣ я живу.
   -- Отнесется ли снисходительно столь изящная и совершенная особа къ недостаткамъ, которыхъ не можетъ не замѣчать въ этомъ скромномъ убѣжищѣ? спросилъ онъ, поцѣловавъ пальцы своей правой перчатки, и, протянувъ ее по на правленію къ ученицамъ, прибавилъ:-- мы дѣлаемъ все, что можемъ; не жалѣя никакихъ усилій, чтобы шлифовать, шлифовать и шлифовать!
   Онъ сѣлъ подлѣ меня и приложилъ всѣ старанія, чтобы придать себѣ ту позу, въ которой былъ изображенъ на портретѣ, висѣвшемъ надъ софою,-- знаменитый образецъ, который онъ выбралъ себѣ для подражанія.
   -- Шлифовать, шлифовать и шлифовать, повторилъ онъ, взявъ понюшку табаку граціозно изогнутыми пальцами.-- Въ отношеніи манеръ теперь уже не то, что прежде, если смѣю такъ выразиться предъ особой, которую и природа и искусство одарили несравненной граціей, прибавилъ онъ съ поклономъ въ мою сторону, при чемъ высоко поднялъ брови, закрылъ глаза и вздернулъ плечи.
   -- Не то, сэръ?
   -- Мы выродились, продолжалъ онъ, качая головой, насколько это позволялъ его галстукъ.-- Вѣкъ всеобщаго равенства не благопріятствуетъ процвѣтанію изящныхъ манеръ и развиваетъ вульгарность. Можетъ быть я не вполнѣ безпристрастенъ, и, конечно, не мнѣ бы объ этомъ говорить, но много ужъ лѣтъ тому назадъ я прозванъ "Тервейдропъ-джентльменъ", и его королевское высочество Принцъ Регентъ сдѣлалъ мнѣ честь спросить обо мнѣ, когда я поклонился ему въ Брайтонѣ при его выходѣ изъ павильона (чрезвычайно элегантной архитектуры). Его королевское высочество изволилъ спросить:-- Кто это? Почему я его не знаю? Отчего у него нѣтъ тридцати тысячъ годового дохода?-- Этотъ маленькій анекдотъ сдѣлался общимъ достояніемъ, сударыня, и теперь еще повторяется между лицами высшихъ классовъ общества.
   -- Неужели?
   Онъ снова отвѣсилъ мнѣ поклонъ.
   -- Да, въ высшихъ классахъ, гдѣ еще влачитъ свое существованіе все, что осталось изящнаго въ Англіи. Увы, родная страна! ты выродилась и вырождаешься съ каждымъ днемъ. Немного осталось насъ, настоящихъ джентльменовъ, и я не вижу нашихъ преемниковъ -- за нами идетъ поколѣніе ремесленниковъ.
   -- Можно надѣяться, что здѣсь поколѣніе джентльменовъ не исчезнетъ, сказала я.
   -- Вы очень добры, отвѣтилъ онъ и опять вздернулъ плечи, поклонился и улыбнулся.-- Вы мнѣ льстите. Нѣтъ! сколько я ни старался, я не могъ развить въ бѣдномъ моемъ мальчикѣ эту отрасль искусства; я не хочу унижать моего дорогого сына, сохрани Боже! но у него нѣтъ... манеръ.
   -- Кажется, онъ превосходный учитель, замѣтила я.
   -- Поймите меня, милостивая государыня, онъ превосходный учитель; все, что можно пріобрѣсть, онъ пріобрѣлъ, все, что можно передать, онъ передаетъ, но есть вещи... и онъ взялъ новую понюшку табаку и отвѣсилъ новый поклонъ, какъ бы добавляя: вотъ это, напримѣръ!
   Я бросила взглядъ на середину комнаты, гдѣ поклонникъ Каролины, окруженный теперь лучшими ученицами, трудился еще усерднѣе прежняго.
   -- Возлюбленное дитя! прошепталъ, поправляя галстукъ, мистеръ Тервейдропъ.
   -- Вашъ сынъ неутомимъ.
   -- Все, что я слышу изъ вашихъ устъ, вознаграждаетъ меня за несбывшіяся надежды. Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ мой сынъ идетъ по стопамъ своей матери, которая теперь въ лучшемъ мірѣ; она была преданное созданье. О, женщина, любящая женщина... Какъ прекрасенъ вашъ слабый полъ! сказалъ мистеръ Тервейдропъ съ какой-то приторной слащавостью въ голосѣ.
   Я встала и присоединилась къ миссъ Джеллиби, которая надѣвала свою шляпку; урокъ кончился, всѣ одѣвались и собирались уходить. Я не могла понять, когда миссъ Джеллиби и несчастный Принцъ нашли время объясниться, но на этотъ этотъ разъ имъ не было возможности обмѣняться и дюжиной словъ.
   -- Дорогой мой, знаешь ли, который часъ? милостиво спросилъ сына мистеръ Тервейдропъ.
   -- Нѣтъ, папенька.
   У сына часовъ не было; отецъ вынулъ прекрасные золотые часы съ такимъ видомъ, какъ будто подавалъ примѣръ человѣчеству, какъ слѣдуетъ совершать эту процедуру.
   -- Сынъ мой, теперь два часа. Помни, что въ три у тебя урокъ въ Кенсингтонской школѣ.
   -- У меня еще достаточно времени, папенька. Я перекушу чего-нибудь на скоро и отправлюсь.
   -- Торопись, дорогой мой мальчикъ. Ты найдешь на столѣ холодную баранину.
   -- Благодарствуйте. А вы, папенька, скоро уходите?
   -- Да, мой милый. Полагаю, тутъ мистеръ Тервейдропъ вздернулъ плечи и закрылъ глала въ скромномъ сознаніи своего достоинства:-- полагаю, что я долженъ по обыкновенію показаться въ городѣ.
   -- Пообѣдали бы вы гдѣ-нибудь получше.
   -- Я такъ и намѣреваюсь, милое дитя. Спрошу себѣ скромный обѣдъ во французскомъ ресторанѣ подъ Оперной Колонадой.
   -- Ну, и чудесно. Прощайте, папенька, сказалъ Принцъ, пожимая ему руку.
   -- Прощай, сынъ мой. Да благословитъ тебя Богъ! благоговѣйно произнесъ мистеръ Тервейдропъ.
   Казалось, эти слова доставили сыну большое удовольствіе. Видя, какъ онъ восхищается и гордится своимъ отцомъ, какъ преданъ ему,-- я почувствовала себя какъ будто виноватой передъ молодымъ человѣкомъ въ томъ, что не раздѣляю его слѣпой вѣры въ мистера Тервейдропа старшаго. За тѣ нѣсколько мгновеній, когда онъ прощался съ нами (особенно съ одной изъ насъ), хорошее впечатлѣніе, которое произвелъ на меня Принцъ, еще болѣе усилилось. Какое состраданіе, какое участіе къ нему я почувствовала, когда увидѣла, что, несмотря на все свое желаніе побыть еще немного съ Кадди, онъ положилъ въ карманъ свою скрипочку и покорно отправился къ своему холодному жаркому и своимъ кенсингтонскимъ урокамъ. Я едва не болѣе сердитой дамы злилась въ эту минуту на его отца.
   Когда мы выходили изъ дому, мистеръ Тервейдропъ-старшій отворилъ намъ дверь съ такимъ изящнымъ поклономъ, что оказался вполнѣ достойнымъ своего знаменитаго образца (на сколько, конечно, я могу судить); съ той-же граціей онъ перевелъ насъ на другую сторону улицы и отправился въ городъ, показывать себя между немногихъ уцѣлѣвшихъ джентльменовъ.
   На нѣсколько минутъ я такъ задумалась о томъ, что видѣла и слышала въ Ньюменъ-Стритѣ, что не была въ состояніи не только разговаривать съ Кадди, но даже сосредоточить вниманіе на томъ, что она мнѣ говорила. Я думала, есть ли или были ли еще на свѣтѣ джентльмены въ другихъ слояхъ общества, которые бы пріобрѣли свою репутацію исключительно своимъ внѣшнимъ видомъ?
   Но такое предположеніе показалось мнѣ дикимъ: невозможно, чтобъ на свѣтѣ существовало много мистеровъ Тервейдроповъ,-- и я рѣшила, что слѣдуетъ отдѣлаться отъ этой мысли и отдать свое вниманіе Кадди. Я такъ и сдѣлала. Мы проболтали съ ней всю дорогу до Линкольнъ-Инна; Кадди разсказала мнѣ, что воспитаніе ея возлюбленнаго было очень запущено, его записки можно было прочесть съ большимъ трудомъ. Еслибъ еще онъ меньше заботился о своемъ правописаніи, а то онъ изъ усердія ставилъ столько лишнихъ буквъ въ самыхъ короткихъ словахъ, что казалось, будто они написаны на какомъ угодно языкѣ, только не на англійскомъ.
   -- Конечно, бѣдняжка дѣлаетъ это съ самыми лучшими намѣреніями, но результатъ выходитъ совсѣмъ не тотъ, какого онъ ожидаетъ! Но можно ли требовать, чтобъ онъ былъ образованъ, когда всю жизнь провелъ на танцовальныхъ урокахъ, играя на скрипкѣ, или выдѣлывая на съ утра до ночи!?
   Что-жъ такое, что онъ не умѣетъ писать: она можетъ писать письма за двухъ, вѣдь это ея ремесло. На что ей его ученость? Пусть онъ лучше будетъ добръ къ ней.
   -- Кромѣ того, вѣдь и я не имѣю права быть слишкомъ требовательной,-- я и сама мало образована, по милости мамы! Я почти ничего не знаю, говорила Кадди.
   -- Теперь мы съ вами однѣ, продолжала она,-- и я должна вамъ сказать еще кое-что; мнѣ не хотѣлось упоминать объ этомъ раньше, когда вы еще не видѣли Принца. Вы знаете, каковъ нашъ домъ,-- тамъ я не могу научиться ничему, что необходимо знать женѣ Принца. У насъ хозяйство въ такомъ положеніи, что еслибъ я попробовала дома учиться хозяйничать, у меня опустились бы руки. Вотъ я и хожу практиковаться, къ кому, какъ вы думаете? Къ бѣдной миссъ Флайтъ! Рано утромъ я помогаю ей убирать комнату, чистить клѣтки, варю ей кофе -- конечно, она показала мнѣ, какъ это дѣлается -- и научилась приготовлять его очень хорошо -- Принцъ говоритъ, что никогда не пилъ такого вкуснаго кофе и что я навѣрное угожу даже его отцу, который очень разборчивъ въ этомъ отношеніи. Кромѣ того, я умѣю дѣлать пуддингъ, знаю, какъ надо выбиралъ баранину, какъ покупать чай, сахаръ, масло и множество другихъ самыхъ необходимыхъ въ хозяйствѣ вещей. Правда, я еще не научилась хорошо шить, продолжала Кадди, бросивъ взглядъ на косномъ Пеппи:-- но я думаю, что со временемъ научусь. Съ тѣхъ поръ, какъ я дала слово Принцу и начала учиться хозяйству, я чувствую, какъ исправился мой характеръ; я даже стала гораздо снисходительнѣе къ мамѣ. Правда, сегодня утромъ у васъ я опять вышла изъ себя, но это отъ того, что я увидѣла васъ и миссъ Клеръ такими изящными, красивыми; мнѣ стало стыдно за себя и за Пеппи,-- но мнѣ все-таки кажется, что мой характеръ сталъ лучше, чѣмъ прежде, и что я меньше злюсь на маму.
   Бѣдная дѣвушка говорила съ такой искренностью, ея разсказъ такъ тронулъ меня, что я сказала ей:
   -- Голубушка Кадди, я очень полюбила васъ, надѣюсь, мы сдѣлаемся друзьями.
   -- Ахъ, какъ я тогда буду счастлива! воскликнула она.
   -- Такъ станемъ-же друзьями съ этой минуты! будемъ почаще бесѣдовать о вашихъ затрудненіяхъ и стараться, какъ бы лучше все устроить.
   Кадди пришла въ восторгъ. Я сказала ей со своей обычной старосвѣтской манерой все, что умѣла, чтобъ ободрить ее и вдохнуть въ нее мужество.
   Я готова была все простить мистеру Тервейдропу, если только онъ хорошо приметъ свою невѣстку.
   Тѣмъ временемъ мы подошли къ дому мистера Крука. Дверь въ квартиры жильцовъ стояла отворенной и на косякѣ былъ прибитъ билетикъ объ отдачѣ въ наймы комнаты во-второмъ этажѣ. Увидѣвъ билетикъ, Кадди разсказала мнѣ, пока мы взбирались наверхъ, что въ этой комнатѣ кто-то скоропостижно умеръ и по этому поводу производилось слѣдствіе, а бѣдная старушка съ испугу захворала. Дверь этой комнаты теперь была растворена настежь, та самая мрачная дверь, на которую миссъ Флайтъ обратила мое вниманіе въ первое наше посѣщеніе.
   Печальна была эта опустѣлая комната,-- мрачная, унылая, она навела на меня тяжелое чувство, не только грусти, но какого-то страха.
   -- Вы блѣдны и дрожите! сказала мнѣ Кадди, и я чувствовала, что комната навела на меня леденящій ужасъ.
   Опекунъ съ Адой опередили насъ,-- за разговорами мы съ Кадди шли очень тихо,-- и мы застали ихъ уже на чердачкѣ миссъ Флайтъ; они занимались разглядываньемъ птицъ, а у камина разговаривалъ съ хозяйкой молодой докторъ. Этотъ докторъ съ большой заботливостью и состраданіемъ ходилъ за ней во время ея болѣзни.
   -- Въ качествѣ врача я больше не нуженъ миссъ Флайтъ, ей гораздо лучше и завтра она опять можетъ явиться въ судѣ, куда стремится душою и гдѣ ея отсутствіе, навѣрное, чувствуется всѣми, сказалъ докторъ.
   Миссъ Флайтъ съ удовольствіемъ выслушала этотъ комплиментъ, а насъ привѣтствовала реверансомъ.
   -- Считаю за честь вторичное посѣщеніе несовершенно лѣтнихъ Джерндайсовъ! Счастлива принять подъ своей скромной кровлей Джерндайса изъ Холоднаго дома! (съ особымъ реверансомъ въ его сторону). Еще разъ здравствуйте, дорогая Фицъ-Джерндайсъ! (этимъ именемъ она окрестила Кадди и всегда ее такъ называла).
   -- Она была опасно больна? спросилъ доктора опекунъ.
   Вопросъ былъ сдѣланъ шепотомъ, но она услыхала и сейчасъ же отвѣтила:
   -- Конечно больна, очень больна. Но не тѣлесныя муки -- душевныя. Тѣло не такъ страдало, какъ нервы. Да, нервы... видите ли (тутъ она понизила голосъ и продолжала, вся дрожа): въ этомъ домѣ случилась смерть. Отъ яду. Я очень чувствительна къ такимъ ужасамъ. Это меня сильно напугало,-- только одинъ мистеръ Вудкортъ знаетъ, какъ сильно.
   И она представила съ большою торжественностью:
   -- Мистеръ Вудкортъ, мой врачъ,-- несовершеннолѣтнія Джерндайсъ, Джерндайсъ изъ Холоднаго дома, Фицъ-Джерндайсъ.
   -- Миссъ Флайтъ, началъ докторъ серьезнымъ тономъ, нѣжно взявъ ее за руку:-- миссъ Флайтъ описываетъ свою болѣзнь со своей обычной точностью. Она была встревожена печальнымъ происшедствіемъ, которое могло бы взволновать и болѣе крѣпкаго человѣка; отъ волненія и огорченія она захворала. За мной прислали, какъ только прискорбный случай былъ открытъ; къ сожалѣнію, для несчастнаго было слишкомъ поздно, но съ тѣхъ поръ я постоянно навѣщалъ миссъ Флайтъ и вознагражденъ тѣмъ, что могъ быть ей полезенъ.
   -- Самый добрѣйшій изъ всѣхъ докторовъ! сказала по секрету мнѣ миссъ Флайтъ.-- Я жду рѣшенія. Какъ только настанетъ этотъ день, я подарю ему богатое помѣстье.
   Взглянувъ на нее съ доброй улыбкой, мистеръ Вудкортъ сказалъ:
   -- Черезъ два, три дня она будетъ такъ же здорова, какъ прежде; другими словами, -- совершенно здорова. Слыхали вы объ ея счастьи?
   -- Необыкновенная, неслыханная вещь! воскликнула миссъ Флайтъ съ сіяющимъ лицомъ:-- Каждую субботу краснорѣчивый Кенджъ или Гуппи, клеркъ краснорѣчиваго Кенджа, вручаетъ мнѣ пакетъ съ банковымъ билетомъ. Всегда на одну и ту же сумму -- представьте себѣ!-- по одному шиллингу на день. Понимаете, какъ это пришлось кстати! Да-а! А откуда идутъ эти банковые билеты? Вотъ въ чемъ вопросъ. Сказать ли вамъ, что я думаю?-- и миссъ Флайтъ отступила назадъ, придала своему лицу проницательное выраженіе и многозначительно потрясла указательнымъ пальцемъ правой руки: Я думаю, что ихъ присылаетъ лордъ великій канцлеръ, зная, какъ долго уже бездѣйствуетъ Большая печать. Охъ, какъ давно она бездѣйствуетъ! И онъ будетъ присылать ихъ до дня рѣшенія, котораго я жду. Понимаете, какъ это обязательно съ его стороны? Такимъ образомъ онъ самъ сознается въ своемъ промедленіи. Какъ деликатно! Когда я пришла въ судъ,-- я со своими документами аккуратно посѣщаю судебныя засѣданія -- я почти заставила его сознаться: я улыбнулась ему со своей скамьи, и онъ отвѣтилъ отвѣтилъ мнѣ улыбкой. Не правда ли это большое счастье? Теперь, когда я больна, Фицъ-Джерндайсъ распоряжается моими деньгами и тратитъ очень расчетливо, много выгадываетъ для меня, очень много.
   Я (такъ какъ она все время обращалась ко мнѣ) поздравила ее съ счастливымъ приращеніемъ ея доходовъ и пожелала, чтобъ оно никогда не прекращалось. Мнѣ не надо было долго ломать голову, чтобъ угадать источникъ этихъ денегъ и понять, кто былъ такъ внимателенъ къ бѣдной старушкѣ, мнѣ не надо было для этого даже глядѣть на моего опекуна, который въ это время весь погрузился въ разсматриваніе птицъ.
   -- Какъ вы зовете этихъ малютокъ, сударыня? есть у нихъ имена? спросилъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало.
   -- Я могу отвѣтить за миссъ Флайтъ, что у ея прачекъ есть имена, она обѣщала намъ сказать ихъ.-- Помнишь, Ада?
   Ада хорошо это помнила.
   -- Развѣ я обѣщала? спросила миссъ Флайтъ:-- Ахъ, кто это? Зачѣмъ вы, Крукъ, подслушиваете у моей двери?
   Дверя распахнулась и на порогѣ появился старикъ, хозяинъ дома, съ мѣховой шапкой въ рукахъ, за нимъ стояла кошка.
   -- Я не подслушивалъ, миссъ Флайтъ. Я только что хотѣлъ постучаться. Йо вы такая скорая!
   -- Выгоните свою кошку на лѣстницу! прогоните ее! кричала сильно встревоженная старушка.
   -- Ба, ба! Нѣтъ никакой опасности, когда я тутъ, благородные леди и джентльмены, медленно проговорилъ мистеръ Крукъ, разглядывая насъ каждаго по одиночкѣ своими хитрыми глазами:-- Она ни за что не бросится на птицъ, если я ей. не прикажу.
   -- Извините моего хозяина, сказала съ многозначительнымъ видомъ старушка:-- онъ.... того! совершенно!-- Что вамъ надо, Крукъ? Вы видите, у меня теперь гости.
   -- Хи-хи! Вы вѣдь чала головой, вздохнула и взглянула въ зеркало.
   -- Большая разница была между капитаномъ Своссеромъ и профессоромъ Динго, сказала она съ болѣзненною улыбкою.-- Я это очень-хорошо чувствовала сначала. Въ жизни моей была настоящая революція; но привычка въ связи съ наукою, въ-особенности съ наукою, сроднила меня съ нимъ. Будучи единственною спутницей въ ботаническихъ изслѣдованіяхъ профессора, я почти забыла, что нѣкогда странствовала по морямъ и сдѣлалась почти ученою. Странно то, что профессоръ былъ діаметрально-противоположенъ капитану Своссеру, а мистеръ Беджоръ нисколько не похожъ ни на одного изъ нихъ!
   Потомъ мы перешли къ кончинѣ капитана Своссера и профессора Динго, которая какъ у того, такъ и у другаго сопровождалась значительными мученіями. Во время этого разговора, мистриссъ Беджоръ дала намъ замѣтить, что она только однажды въ жизни любила съ бѣшеной страстью, и предметомъ этой бѣшеной страсти, которая никогда не могла и не можетъ воротиться, былъ капитанъ Своссеръ. Профессоръ умиралъ у насъ постепенно, съ большими и большими муками, и мистриссъ Беджоръ слабымъ голосомъ, подражая умирающему, начала-было говорить: "гдѣ моя Лаура?.. Лаура дай... мнѣ воды... и... тостовъ..." но приходъ мужчинъ положилъ конецъ этому разсказу, и профессоръ Динго -- европейская знаменитость, былъ заживо похороненъ.
   Я замѣтила въ этотъ вечеръ, что Ада и Ричардъ старались какъ можно больше быть вмѣстѣ. И неудивительно: имъ предстояла скорая разлука. Пріѣхавъ домой и взойдя наверхъ въ свою комнату, Ада, какъ это очень-натурально, была молчаливѣе и скучнѣе обыкновеннаго. Такъ просидѣли мы нѣсколько времени; вдругъ она бросилась въ мои объятія и начала говорить дрожащимъ голосомъ:
   -- Милая моя Эсѳирь! я хочу открыть тебѣ большую тайну! (Важная тайна, моя милочка, безъ-сомнѣнія!)
   -- Въ чемъ дѣло, Ада?
   -- О Эсѳирь, ты этого никогда не угадаешь!
   -- Развѣ попробовать? спросила я.
   -- Ахъ нѣтъ! ненадо! ради Бога, ненадо! говорила Ада, очевидно испуганная моимъ намѣреніемъ.
   -- Ну однако, что же такое? говорила я, притворяясь задумчивою.
   -- Я хотѣла... шептала Ада:-- сказать тебѣ... о... Ричардѣ.
   -- Ну что же, моя милочка! сказала я, цалуя ея золотистую головку: -- что хотѣла ты сказать о немъ?
   -- О Эсѳирь, ты никогда этого не угадаешь!
   Такъ была она мила въ эту минуту, что я не хотѣла вывести ее изъ затруднительнаго положенія.
   -- Онъ говорить... я знаю, что это глупо... я знаю, что мы еще очень-молоды... но онъ говоритъ, говорила она со слезами:-- что онъ страстно любятъ меня, Эсѳирь!
   -- Н-е-у-ж-е-л-и? сказала я: -- мнѣ бы это и въ голову никогда не пришло! Но я бы могла тебѣ объ этомъ сказать нѣсколько недѣль тому назадъ, моя милочка.
   Ада бросилась ко мнѣ въ восторгѣ; личико ея сіяло; она обнимала меня, смѣялась, плакала, краснѣла -- просто чудо!
   -- Да, моя милочка, вотъ я какая колдунья! Твой Ричардъ любитъ тебя такъ пылко, какъ только можетъ, ужъ Богъ знаетъ, сколько времени!
   -- И ты мнѣ никогда объ этомъ не говорила! сказала Ада, поцаловавъ меня.
   -- Нѣтъ, душа моя, а ждала, чтобъ ты мнѣ открылась сама.
   -- Ну, я открылась тебѣ. Что же ты скажешь, дурно это съ моей стороны, или нѣтъ?
   Еслибъ я была самая жестокая изъ женщинъ, я бы и тогда не могла произнести дурно; но теперь, видя радостное волненіе этой милочки, нѣтъ, невольно слетѣло съ языка моего.
   -- Ну-съ, такъ теперь я знаю все? сказала я.
   -- Ахъ нѣтъ, еще не все, милая Эсѳирь! воскликнула Ада, плотнѣе прижавшись ко мнѣ и склонивъ свою головку на мою грудь.
   -- Нѣтъ? сказала я.-- Такъ есть еще что-нибудь?
   -- Да, это не все, говорила Ада, качая головкою.
   -- Какъ?.. Не-уже-ли и ты... начала я шутя.
   Но Ада, взглянувъ на меня и, улыбаясь сквозь слезы, не дала мнѣ кончить:
   -- Да, дА! ты угадала, ты угадала! говорила она, заливаясь слезами: -- да, я люблю его отъ всего сердца, отъ всей души!
   Я, смѣясь, сказала ей, что ея тайна мнѣ была также давно извѣстна, какъ и тайна Ричарда. Потомъ я ее старалась успокоить, что заняло, впрочемъ, неслишкомь-много времени. Она успокоилась и была совершенно-счастлива
   -- А что, тётушка Дерденъ, какъ ты думаешь, братецъ Джонъ подозрѣваетъ нашу любовь или нѣтъ? спросила она.
   -- Если онъ не слѣпъ и не глухъ, моя пташка, говорила я: -- то можно надѣяться, что онъ знаетъ вашу тайну не хуже насъ съ тобою.
   -- Мы должны разсказать ему обо всемъ до отъѣзда Ричарда, говорила Ада робкимъ голосомъ: -- пособи намъ, душенька: переговори съ нимъ за насъ... Ты не разсердишься, если Ричардъ войдетъ къ намъ сюда?
   -- Ричардъ? Да вѣдь его нѣтъ дома, милочка?
   -- Не... знаю, возразила Ада съ такимъ наивнымъ плутовствомъ, что я сама готова была бы въ нее влюбиться.-- Онъ... можетъ-бытъ... дожидается здѣсь... за дверью.
   Онъ въ-самомъ-дѣлѣ стоялъ за дверью и тотчасъ же вошелъ къ намъ. Они оба сѣли по сторонамъ меня и, казалось, были влюблены въ вена, а не другъ въ друга -- такъ были они ко мнѣ нѣжны, ласковы я довѣрчивы. Я любовалась ихъ нѣжностями и мало-по-малу разговоръ нашъ принялъ болѣе-серьезное направленіе. Мы говорили о томъ, какъ они молоды, сколько должно пройдти лѣтъ, пока осуществится любовь ихъ, сколько они должны трудиться, образовываться, чтобъ впослѣдствіи быть достойными другъ друга. Ричардъ давалъ слово работать до упаду для Ады; Ада давала слово работать до упаду для Ричарда. Наконецъ, я обѣщала завтра сообщить обо всемъ мистеру Жарндису, и мы разошлись далеко за полночь.
   Настало и завтра. Послѣ чая, я пошла къ моему опекуну къ комнату, которая замѣняла намъ Воркотню Холоднаго Дома, и сказала ему, что мнѣ надо поговорить съ нимъ по секрету.
   -- Хорошо, маленькая старушонка, сказалъ онъ, закрывъ книгу: -- если ты знаешь этотъ секретъ, стало-быть, тутъ нѣтъ ничего дурнаго.
   -- Я думаю, что ничего нѣтъ, добрый опекунъ мой сказала я.-- Это случилось только вчера.
   -- Вчера? Что же это такое, Эсѳирь?
   -- Добрый опекунъ мой, помните ли вы тотъ счастливый вечеръ, когда мы въ первый разъ пріѣхали въ Холодный Домъ? когда Ада пѣла въ темной комнатѣ?
   Мнѣ хотѣлось ему напомнить тотъ взглядъ, который тогда онъ бросилъ на меня. И, если не ошибаюсь, я достигла цѣли.
   -- Потому-что... сказала я съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
   -- Помню, душа моя. Ну, что жъ?
   -- Потому-что Ада и Ричардъ влюблены другъ въ друга и признались другъ другу.
   -- Не-уже-ли? воскликнулъ мой опекунъ, съ изумленіемъ.
   -- Да; и, сказать вамъ правду: я этого ожидала.
   -- Маленькая плутовка!
   Минуты двѣ просидѣлъ онъ молча, съ своею доброю, пріятною улыбкою, и потомъ сказалъ мнѣ, что онъ желаетъ ихъ видѣть. Когда они пришли, онъ обнялъ Аду съ отеческою нѣжностью и началъ говорить съ Ричардомъ.
   -- Рикъ, сказалъ онъ:-- я радъ, что заслужилъ твою довѣренность. Благодарю тебя. Судьба, соединяя насъ всѣхъ четверыхъ вмѣстѣ, проясняла мою жизнь, придала ей новые интересы и новыя радости. Увидавъ васъ въ первый разъ, я, конечно, думалъ, что впослѣдствіи, можетъ-быть, ты съ твоей красоточкой-кузиной (не краснѣй Ада, не конфузься милочка) пойдешь въ болѣе-близкомъ союзѣ по жизненному пути. Но все это впослѣдствіи, впослѣдствіи!
   -- Мы и говоримъ о будущемъ, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Дѣльно! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- благоразумно! Теперь, выслушайте меня, мои друзья. Я могъ бы сказать вамъ, что вы теперь не знаете самихъ-себя; что могутъ быть тысячи обстоятельствъ, которыя отдѣлятъ васъ другъ отъ друга; что эта цѣпь цвѣтовъ, легко рвется и легко обращается въ свинцовую цѣпь; но я этого не сдѣлаю. Это мудрствованіе впереди. Я увѣренъ, что чувства ваши не перемѣнятся другъ къ другу черезъ нѣсколько лѣтъ. Я вамъ хочу сказать только одно, что если когда-нибудь вы почувствуете, что въ васъ слабнетъ любовь, что между вами не можетъ существовать другаго чувства, кромѣ родственной дружбы, то не стыдитесь признаться мнѣ въ этомъ; не думайте, чтобъ это взаимное охлажденіе было ужасно или необыкновенно. Я вамъ только другъ и дальнѣйшій родственникъ. Я не имѣю надъ вами никакой власти, но я желаю и надѣюсь пользоваться до-тѣхъ-поръ вашимъ довѣріемъ, пока буду заслуживать вашу любовь.
   -- Я убѣжденъ, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ: -- что если я говорю, что вы имѣете на насъ обоихъ сильное вліяніе, которому мы тѣмъ охотнѣе покоряемся, что питаемъ къ вамъ глубокое уваженіе, полную благодарность и безконечную привязанность -- я убѣжденъ, что и Ада раздѣляетъ совершенно мое мнѣніе.
   -- Милый, несравненный, братецъ Джонъ! сказала Ада, склонившись головкою на его плечо: -- вы замѣнили мнѣ вполнѣ моего отца -- и вся любовь, все послушаніе мое принадлежатъ единственно вамъ.
   -- Хорошо! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Перейдемъ теперь къ нашему предположенію. Откроемъ съ надеждою глаза и взглянемъ въ будущее. Рикъ, свѣтъ передъ тобою, и очень-натурально, что онъ прійметъ тебя такъ, какъ ты въ него вступишь. Надѣйся только на Провидѣніе и на свои силы. Постоянство въ любви -- хорошее качество, но оно не имѣетъ смысла, не имѣетъ значенія безъ постоянства во всемъ. Еслибъ въ тебѣ были сокрыты таланты всѣхъ великихъ людей настоящаго и прошедшихъ вѣковъ, то ты могъ бы быть полезенъ только тогда, еслибъ разработывалъ ихъ съ полною энергіей я постоянствомъ. Если жъ ты думаешь, что несомнѣнный успѣхъ, въ большихъ или малыхъ вещахъ, зависѣлъ, или можетъ зависѣть, или будетъ зависѣть только отъ слѣпаго случая, отъ фортуны, то ты оставь эту жалкую мысль, или оставь свою кузину Аду.
   -- Я выбросилъ бы эту мысль изъ головы, сэръ, возразилъ Ричардъ съ улыбкою: -- еслибъ она гнѣздилась въ умѣ моемъ. Нѣтъ; я пойду своей дорогой, буду трудиться вдалекѣ отъ Ады, подкрѣпленный Провидѣніемъ и ея любовью.
   -- Справедливо! сказалъ мистеръ Жарндисъ.-- Если ты не можешь сдѣлать ее счастливой: къ-чему же преслѣдовать ее?
   -- Сдѣлать Аду несчастной! нѣтъ; лучше мнѣ не надо ея, гордо говорилъ Ричардъ.
   -- Хорошо сказано, очень-хорошо! воскликнулъ мистеръ Жарндисъ.-- Она остаются здѣсь, въ своемъ домѣ, со мною. Люби ее, Рикъ, въ своей рабочей жизни такъ же много, какъ ты ее любишь теперь -- и все пойдетъ хорошо; въ противномъ случаѣ, все пойдетъ гадко. Вотъ и конецъ моей проповѣди! Я думаю, что вамъ съ Адою не мѣшаетъ прогуляться.
   Ада поцаловала его нѣжно. Ричардъ съ чувствомъ пожалъ ему руку и потомъ влюбленные вышли изъ комнаты, озираясь назадъ, чтобъ дать мнѣ почувствовать, что они меня поджидаютъ.
   Дверь осталась отворенною и мы смотрѣли на нихъ, какъ они прошли по сосѣдней комнатѣ, освѣщенной солнцемъ, къ двери въ задней стѣнѣ ея. Ричардъ, склонивъ голову къ Адѣ, говорилъ ей съ большимъ жаромъ; она смотрѣла ему прямо въ глаза, слушала его и, кажется, была неспособна видѣть что-нибудь, кромѣ Ричарда. Такъ молоды, такъ прекрасны, такъ полны надежды, такъ полны обѣтовъ, или они рука-объ-руку сквозь солнечные лучи, падавшіе черезъ окно въ комнату! Подобно этимъ лучамъ, можетъ-быть, и мысли ихъ протекли сквозь длинный рядъ годовъ, облекая ихъ въ пышные, свѣтлые образы. Они прошли, скрылись въ тѣни другой комнаты, облако заволокло солнце, которое такъ ярко привѣтствовало лучомъ своимъ счастливую парочку.
   -- Правъ ли я, Эсѳирь? сказалъ мнѣ опекунъ мой, когда мы съ нимъ остались вдвоемъ.
   Тотъ, который такъ добръ, такъ мудръ, спрашиваетъ меня, справедливъ онъ или нѣтъ!
   -- Рику надо пріобрѣсти много хорошаго. Онъ это можетъ, говорилъ мистеръ Жарндисъ задумчиво.-- Я ничего не сказалъ Адѣ, Эсѳирь. Другъ и совѣтникъ ея всегда къ ней близокъ.
   И онъ положилъ руку мнѣ на голову, смотря на меня съ отеческою любовью.
   Я плохо могла скрыть то волненіе, въ которомъ находилась.
   -- Tсс! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- теперь мы должны заботиться, чтобъ жизнь нашей маленькой старушки текла не все въ хлопотахъ о другихъ.
   -- Въ хлопотахъ? Нѣтъ, добрый опекунъ мой, я считаю себя счастливѣйшимъ существомъ!..
   -- Вѣрю, вѣрю, сказалъ онъ: -- но, быть-можетъ, кто-нибудь найдетъ, чего никогда не найдетъ Эсѳирь... что весь міръ долженъ думать только о молоденькой старушонкѣ!..
   Я забыла сказать въ своемъ мѣстѣ, что за обѣдомъ былъ у насъ гость, джентльменъ, смуглолицый молодой врачъ. Онъ былъ молчаливъ, но видно, что онъ уменъ и пріятенъ въ обществѣ. Ада спрашивала меня, какъ я его нахожу; я сказала, что онъ мнѣ нравится.
   

Часть третья.

ГЛАВА XIV.
Тонъ и Манеры.

   На слѣдующій день, вечеромъ, Ричардъ оставилъ насъ и вступилъ въ новую карьеру. Исполненный любви къ Адѣ, онъ поручилъ ее моимъ попеченіямъ, считая меня истиннымъ другомъ, на котораго могъ твердо положиться. Меня трогало до слезъ, и теперь до слезъ трогаетъ, когда я вспомню, какъ они оба были внимательны ко мнѣ, даже въ грустныя минуты разлуки. Я составляла необходимое лицо во всѣхъ ихъ планахъ, настоящихъ и будущихъ. Мнѣ поручалось еженедѣльно писать Ричарду, подробно рапортуя объ Адѣ (Ада должна была писать черезъ день). Самъ онъ обязался собственноручно увѣдомлять меня о своихъ занятіяхъ и успѣхахъ, съ тѣмъ, чтобъ я могла слѣдить за его постепенностью и терпѣніемъ въ трудѣ. Я впослѣдствіи должна была Аду одѣвать къ вѣнцу, жить съ ними вмѣстѣ, послѣ ихъ свадьбы, заниматься всѣмъ хозяйствомъ въ ихъ домѣ, и они брались осчастливить меня на всю жизнь.
   -- И если мы выиграемъ процесъ -- разбогатѣемъ! сказалъ Ричардъ, чтобъ повершить дѣло.
   Лицо Ады омрачилось грустнымъ выраженіемъ.
   -- Что же, милая Ада, отчего эта грусть? спросилъ Ричардъ послѣ короткой паузы.
   -- Ахъ, Ричардъ! пусть мы проиграемъ, только бы дѣло скорѣе кончилось, сказала Ада.
   -- Это еще неизвѣстно, возразилъ Ричардъ: -- рано или поздно, а дѣло кончится; оно ужъ тянется, Богъ знаетъ, сколько времени.
   -- Да, Богъ знаетъ, сколько времени! сказала Ада со вздохомъ.
   -- Правда; но... прибавлялъ Ричардъ, отвѣчая на взглядъ Ады, выражавшій мысль ея безъ помощи словъ: -- чѣмъ дольше оно тянется, тѣмъ ближе должно быть къ концу. Развѣ это не такъ?
   -- Ты лучше меня знаешь, Ричардъ. Но мнѣ кажется, что если мы будемъ надѣяться на выигрышъ процеса, мы будемъ несчастны.
   -- Зачѣмъ же надѣяться, милая Ада! весело сказалъ Ричардъ.-- Мы на столько понимаемъ его, что не имѣемъ никакой надежды. Я только говорю, что если мы выиграемъ процесъ, то будемъ законнымъ образомъ богаты. Оберканцелярія въ нѣкоторомъ видѣ, нашъ старый, воркливый опекунъ и все, что она намъ дастъ (если она дастъ что-нибудь), будетъ наше законное достояніе. Зачѣмъ намъ пренебрегать своими правами?
   -- Зачѣмъ пренебрегать? сказала Ада: -- но мнѣ кажется, самое лучшее -- позабыть объ этомъ процесѣ.
   -- Ну, пожалуй, пожалуй! вскричалъ Ричардъ: -- позабудемъ процесъ; выбросимъ его окончательно изъ нашей памяти. Тётушка Дердонъ улыбается, стало-быть, я концы въ воду!
   -- Тётушка Дердонъ пока еще не улыбалась, сказала я, взглянувъ на Ричарда изъ-за крышки сундука, въ который я укладывала его книги: -- но теперь улыбнется, потому-что выбросить процесъ изъ головы -- самое-лучшее дѣло.
   -- Ну, не станемъ объ этомъ толковать, сказалъ Ричардъ, и тутъ же началъ строить мильйоны воздушныхъ замковъ, одинъ шатче другаго. Онъ уѣхалъ въ хорошемъ расположеніи духа, и мы, оставшись Съ Адой однѣ, повели тихую жизнь.
   При нашемъ пріѣздѣ въ Лондонъ, мы, съ мистеромъ Жарндисомъ, сдѣлали визитъ мистриссъ Желлиби; но, къ-несчастью, не застали ея дома: она была за городомъ, куда-то ѣздила пить чай, и взяла съ собою миссъ Желлиби. Кромѣ испиванія чаю, въ этотъ вечеръ произносилось множество спичей, писалось множество писемъ, относительно благотворительныхъ проектовъ разведенія кофейныхъ плантацій, совмѣстно съ туземцами благословеннаго края Барріобула-Гха. Все это, безъ-сомнѣнія, требовало дѣятельнаго участія пера и чернилъ и было достаточнымъ поводомъ къ тому, чтобъ бѣдная миссъ Желлиби считала первый выѣздъ свой настоящимъ праздникомъ.
   Спустя нѣсколько времени, мы сдѣлали еще визитъ мистриссъ Желлиби. Она была въ городѣ, но только не дома; тотчасъ же послѣ завтрака, отправилась она въ этотъ день въ Майль-Эндъ, по какимъ-то барріобульскимъ дѣламъ, истекающимъ изъ благотворительнаго общества, извѣстнаго подъ названіемъ Восточно-Лондонская Отрасль Раввѣаленіл Пособій. Я не видала Биби въ первый визитъ нашъ (его нигдѣ не могли отыскать, и кухарка крѣпко была увѣрена въ тонъ, что онъ удралъ за тележкою мусорщика) и, прійдя къ мистриссъ Желлиби во второй разъ, я опять о немъ освѣдомилась. На полу еще валялись устричныя раковины, изъ которыхъ онъ строилъ себѣ домъ, а его не было. Кухарка предполагала, что онъ убѣжалъ за овцами.-- "Какъ, за овцами?" спросили мы съ удивленіемъ.-- "Да, за овцами, отвѣчала она: -- въ торговые дни онъ убѣгаетъ за ними, иногда даже за городъ, и возвращается оттуда грязь-грязью".
   На слѣдующее утро, послѣ этого визита, я сидѣла съ опекуномъ моимъ у окна; Ада дѣятельно писала, я думаю, къ Ричарду, какъ вдругъ доложили намъ о пріѣздѣ миссъ Желлиби. Она взошла, ведя за собою ловца козлищъ, Биби, отчищеннаго и отмытаго до такой степени, что нѣкоторымъ образомъ не стыдно было ввести его въ общество постороннихъ людей: въ углахъ лица и рукъ его не было грязи и смоченные черезчуръ волосы лежали на лбу и вискахъ кружками, въ видѣ бараньей шерсти, послѣ дождя. Все, что было надѣто на бѣдномъ ребенкѣ, было или узко или широко для него. Его разнохарактерный костюмъ состоялъ изъ китайской шапки, мѣховыхъ рукавицъ и сапоговъ, по образцу крестьянскихъ; ноги его, исцарапанныя вдоль и поперегъ и походившія на географическія карты, были прикрыты коротенькими клѣтчатыми панталонцами, оканчивающимися снизу различными узорами на каждой ногѣ. Несовсѣмъ-полный комплектъ пуговицъ на бортахъ его пестрой куртки, очевидно, былъ частью составленъ изъ старыхъ пуговицъ съ фраковъ мистера Желлиби. Замѣчательные опыты заплатъ и штопанья были видны на тѣхъ частяхъ его одежды, которыя способны къ протиранію. Та же искусная игла была замѣтна и въ костюмѣ миссъ Желлиби. Но, несмотря на все это, наружность ея была презентабельна и она казалась даже хорошенькою, хотя и конфузилась при взглядѣ на внѣшнія несовершенства своего спутника.
   -- О, Боже мой! сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- проклятый восточный вѣтеръ!
   Ада и я, мы поздоровались съ миссъ Желлиби радушно и представили ее мистеру Жарндису. Поклонясь и сѣвъ на стулъ, она обратилась къ моему опекуну и сказала:
   -- Ma {Ma -- вмѣсто Maman; Ра -- вмѣсто Papa -- такъ обыкновенно дѣти называютъ скопъ родителей въ англійскихъ семействахъ.}, приноситъ почтеніе; надѣется, что вы ее извините: она занята корректурою. Ей надо отправить сегодня пять тысячъ новыхъ циркуляровъ. Она знаетъ, какъ васъ это интересуетъ. Одинъ экземпляръ она посылаетъ вамъ -- и она сердито подала бумагу мистеру Жарндису.
   -- Благодарю васъ, сказалъ опекунъ мой.-- Я очень-обязанъ мистриссъ Желлиби... О, Боже мой!... Ууу!... этотъ восточный вѣтеръ!
   Мы возились съ Биби; сняли съ него его забавную шапку, спрашивали, помнитъ ли онъ насъ, и тому подобное. Сначала онъ козырился на насъ, смотрѣлъ изподлобья, но, при видѣ сладкаго пирога, сдѣлался доступнѣе, сѣлъ ко мнѣ на колѣни и спокойно пожевывалъ. Мистеръ Жарндисъ удалился во временную Воркотню, а миссъ Желлиби повела съ нами разговоръ обычными отрывистыми фразами.
   -- У насъ гадко, попрежнему, сказала она: -- ни минуты покою. Африка... туземцы... письма!...
   Я попробовала сказать ей что-то въ утѣшеніе.
   -- Не говорите, миссъ Сомерсонъ, что тратить слова! Я знаю, какъ со мной обращаются; никто меня не переувѣрятъ. О, васъ бы никто не переувѣрилъ, еслибъ съ вами такъ обращались. Биби, пошелъ, сядь подъ фортепьяно и играй тамъ!
   -- Н-е х-о-ч-у! промычалъ Биби.
   -- Хорошо же, неблагодарный, гадкій, злой мальчишка! возразила миссъ Желлиби, съ слезами на глазахъ: -- теперь я никогда не буду заниматься твоимъ туалетомъ!
   -- И-д-у, К-а-д-д-и, и-д-у! сказалъ Биби, тронутый ея слезами, и тотчасъ же отправился подъ фортепьяно. Онъ былъ доброе дитя.
   -- Обь этомъ не стоитъ плакать, конечно, говорила миссъ Желлиби: -- но я выбилась изъ силъ. Я до двухъ часовъ ночи писала адресы на циркулярахъ. Я ихъ ненавижу до такой степени, что, при видѣ ихъ, у меня трещитъ голова. Взгляните на этого несчастнаго ребенка: видали ли когда-нибудь такое пугало?
   Биби, не понимая, къ-счастью, какъ онъ смѣшонъ въ своемъ пестромъ костюмѣ, сидѣлъ на коврѣ между ножками фортепьяно и спокойно грызъ пирогъ.
   -- Я услала его туда, въ уголъ, замѣтила миссъ Желлиби, придвинувъ стулъ свой ближе къ нашимъ: -- ненадо слышать ему, что я говорю. Дѣти очень-понятливы! Да, такъ у насъ, говорю я, гадко, даже гаже, чѣмъ было. Отецъ скоро обанкрутится: то-то будетъ довольна та, которая всему причиной!
   Мы выразили надежду на поправленіе дѣлъ мистера Желлиби.
   -- Благодарю; только надежды тутъ ни на волосъ! говорила миссъ Желлиби, мотая головою.-- Отецъ говорилъ мнѣ еще вчера утромъ (онъ страшно несчастливъ), что ему не устоять. Это будетъ чудо, если онъ устоитъ. Если изъ лавокъ намъ присылаютъ все, что хотятъ, служанки распоряжаются припасами, какъ имъ вздумается; я, еслибъ я знала хозяйничать, не могла бы: не имѣю времени ни минуты. Ma ничѣмъ не хочетъ заниматься -- какъ же тутъ отцу устоять? Еслибъ я была на его мѣстѣ, я убѣжала бы вонъ изъ дома!
   -- Душа моя! сказала я съ улыбкой:-- вашъ батюшка думаетъ, безъ-сомнѣнія, о своемъ семействѣ.
   -- О, xа, у него славная семья, миссъ Сомерсонъ! возразила миссъ Желлиби.-- Спросите лучше, какое онъ имѣетъ утѣшеніе отъ своей семьи!.. да!.. семья!.. семья его: письма, грязь, хаосъ, безпорядокъ, Вѣчная, безконечная стирка... въ которой ничего не стирается!..
   Миссъ Желлиби топнула ногой и утерла глаза.
   -- Я такъ жалѣю отца, продолжала она: -- что нѣтъ словъ высказать! Но будетъ. Я больше терпѣть не могу! Я уже рѣшилась. Не вѣкъ быть невольницей, не вѣкъ слушать предложенія мистера Квеля! Славная вещь, какъ же! выйдти замужъ за филантропа! Нѣтъ, я уже сыта по горло! говорила бѣдная миссъ Желлиби.
   Сознаюсь, мнѣ трудно было помочь горю: я сама чувствовала сильную ненависть къ мистриссъ Желлиби, видя я слыша эту заброшенную дѣвочку и зная сколько горькой и насмѣшливой истины въ ея словахъ.
   -- Еслибъ мы съ вами не были знакомы прежде, говорила миссъ Желлиби: -- я бы постыдилась прійдти сегодня къ вамъ: я знаю, какою смѣшною должна я вамъ казаться. Но вамъ все извѣстно, и я хотѣла васъ видѣть. Богъ знаетъ, увижусь ли съ вами еще разъ, когда вы пріѣдете въ Лондонъ!
   Она произнесла эти слова съ такимъ многозначительнымъ выраженіемъ, что мы переглянулись съ Адою, ожидая еще большаго открытія.
   -- Нѣтъ! сказала миссъ Желлиби, качая головою:-- не то, что вы, думаете! На васъ и могу положиться, вы меня не выдадите... Я обручена!
   -- Безъ вѣдома родителей? спросила я.
   -- Ахъ, Боже милостивый, миссъ Сомерсонъ! возразила она, болѣе тоскливымъ, чѣмъ сердитымъ тономъ: -- да съ кѣмъ же мнѣ совѣтоваться? Вы, вѣдь, знаете, что ма семейными дѣлами не занимается; а сказать бѣдному отцу я боюсь: это его убьетъ.
   -- Но мнѣ кажется, мой другъ, онъ больше будетъ огорченъ тѣмъ, что вы выйдете замужъ, не предупредя его, не испросивъ его благословенія.
   -- Нѣтъ, сказала миссъ Желлиби: -- не думаю... Я всячески буду стараться покоить его, когда онъ навѣститъ меня. Биби и другія дѣти могутъ поочереди гостить у меня иногда; по-крайней мѣрѣ, будетъ кто-нибудь о нихъ заботиться.
   Много было добрыхъ чувствъ въ бѣдной Кадди. Голосъ ея все болѣе и болѣе смягчался, по-мѣрѣ-того, какъ она разсказывала намъ картину семейной жизни, которой никогда не испытала; она плакала такъ горько, что Биби, сидѣвшій между ножками фортепьяно, не могъ удержаться отъ громкихъ рыданій, видя слезы сестры. Я взяла его изъ засады, посадила къ себѣ на колѣни, заставила его поцаловаться съ Кадди, показала, что она смѣется (она въ-самомъ-дѣлѣ улыбалась, чтобъ подтвердить слова мои), позволила ему мазать насъ всѣхъ ручонками по лицу и такимъ-образомъ насилу могла его успокоить. Такъ-какъ засѣданіе между ножками фортепьяно мало могло развлекать его, то мы поставили его на стулъ передъ окномъ на улицу, миссъ Желлиби поддерживала его за ноги и продолжала свой разсказъ.
   -- Это началось съ того времени, какъ вы въ первый разъ пріѣхали къ вамъ, говорила она.
   -- Какимъ же образомъ? спросили мы.
   -- Я поняла, какъ я необразована, отвѣчала она: -- и рѣшилась, во что бы ни стало, выучиться танцовать. Я сказала ма, что я стыжусь самой себя, что мнѣ надо учиться танцамъ. Она посмотрѣла на меня своимъ дальнозоркимъ взглядомъ, какъ-будто я была на берегу Африки, и ничего не сказала; но я уже рѣшилась выучиться танцамъ и потому отправилась въ Ньюманскую Улицу, въ танцовальный классъ мистера Тервейдропа.
   -- Такъ это тамъ, моя милая? начала я.
   -- Да, тамъ, сказала Кадди: -- и я помолвлена съ мистеромъ Тервейдропомъ. Тамъ два мистера Тервейдропа: мистеръ Тервейдропъ отецъ и мистеръ Тервейдропъ сынъ. Мой мистеръ Тервейдропъ -- сынъ. Я жалѣю только объ одномъ, что я дурно образована: мнѣ бы хотѣлось принести ему счастіе, потому-что я люблю его очень.
   -- Я должна сознаться, что это меня очень огорчаетъ, сказала я.
   -- Не знаю, что васъ огорчаетъ, отвѣчала она боязливо, но такъ, или иначе, а я дала слово мистеру Тервейдропу, и онъ меня очень любитъ. До-сихъ-поръ и мистеръ Тервейдропъ-отецъ ничего не знаетъ, потому-что старикъ такой тонный, и если ему сказать, такъ, вдругъ, пожалуй, съ нимъ сдѣлается ударъ, идя какой-нибудь обморокъ. Онъ истинный джентльменъ, право, истинный джентльменъ.
   -- А жена его знаетъ? спросила Ада.
   -- Жена старика Тервейдропа, миссъ Клеръ? спросила миссъ Желлиби, раскрывъ глаза.-- До у него нѣтъ жены; онъ вдовецъ.
   Здѣсь мы были прерваны Биби. Миссъ Желлиби, держа его за ноги, управлялась съ ними безъ церемоніи и дергала ихъ какъ рукоятку звонка при всѣхъ патетическихъ мѣстахъ своей рѣчи, такъ-что бѣдный ребенокъ заревѣлъ наконецъ громкимъ голосомъ и просилъ меня о помощи; я замѣнила ему Кадди, и начала сама придерживать его за ноги, а она, поцаловавъ его и сказавъ, что нечаянно сдѣлала ему больно, продолжала разсказъ:
   -- Такъ вотъ въ какомъ положеніи дѣла! сказала миссъ Желлиби.-- Мы обвѣнчаемся, какъ только можно будетъ, и потомъ я пойду въ контору къ отцу, откуда напишу къ ма. Она иного не будетъ обо мнѣ тревожиться: что я для нея? перо и чернила. Главное счастіе мое въ томъ, говорила Кадди, что за мужемъ я никогда не буду слышать объ Африкѣ. Молодой мистеръ Тервейдропъ, изъ любви ко мнѣ, ненавидитъ Африку; а что касается до старика Тервейдропа, то если онъ знаетъ, что есть на свѣтѣ такая страна, такъ и будетъ съ него.
   -- Это истинный джентльменъ-то? спросилъ я.
   -- Да онъ истинный джентльменъ, говорила Кадди: -- онъ вообще извѣстенъ по своимъ манерамъ.
   -- Онъ учитъ чему нибудь? спросила Ада.
   -- Нѣтъ онъ ничему не учитъ, отвѣчала Кадди: -- но манеры его восхитительны.
   Потомъ Кадди начала говорить, съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ и какъ бы конфузясь, что ей нужно еще сообщить намъ одно обстоятельство я что она надѣется на наше снисхожденіе. Дѣло въ томъ, что она связала знакомство съ миссъ Флайтъ, маленькой сумасшедшей старушкой, и что она рано по утрамъ ходитъ къ ней и встрѣчается тамъ съ молодымъ мистеромъ Тервейдропомъ на нѣсколько минутъ, передъ завтракомъ, только на нѣсколько минутъ.-- Я хожу къ ней и въ другое время, говорила миссъ Желлиби: -- но Принцъ не*приходитъ. (Имя молодаго мистера Тервейдропа: Принцъ.) Мнѣ направится это имя, но что дѣлать, онъ вѣдь не самъ далъ себѣ имя. Старый мистеръ Тервейдропъ назвалъ его Принцемъ въ честь принца регента, котораго онъ любилъ до безумія за его блистательныя манеры. Я думаю, тутъ нѣтъ ничего дурнаго, что я бываю у миссъ Флайтъ; я люблю эту бѣдняжку да, кажется, и она меня любятъ. Еслибъ вы могли видѣть молодаго мистера Тервейдропа, то вѣрно онъ бы вамъ понравился; но, во всякомъ случаѣ, я надѣюсь, вы не имѣете о немъ дурнаго понятія. Я теперь иду въ танцовальный классъ. Еслибы вы мнѣ позволила пригласить васъ съ собою, миссъ Сомерсонъ, говорила Кадди дрожащимъ голосомъ:-- то это бы меня очень, очень обрадовало.
   Мы въ-самомъ-дѣлѣ какъ-то хотѣли съ мистеромъ Жарндисомъ сходить къ миссъ Флайтъ въ этотъ день; но утромъ намъ не удалось. Мистеръ Жарндисъ очень былъ заинтересованъ разсказомъ объ этой странной старушонкѣ, съ которой мы познакомились въ первый пріѣздъ нашъ въ Лондонъ. Будучи увѣрена, что я имѣла большее вліяніе на миссъ Желлиби и что могу ее остановить отъ всякой неблагоразумной рѣшимости, я предложила ей, взявъ съ собою Биби, идти вмѣстѣ въ танцевальный классъ, а оттуда сойдтись съ мистеромъ Жарндисомъ у миссъ Флайтъ, и покончить день обѣдомъ у насъ въ домѣ. Послѣдній пунктъ предложенія пришелся очень по вкусу какъ брату, такъ и сестрѣ. Съ помощью булавокъ, воды, мыла и щетокъ, мы отчистили, какъ было можно, бѣднаго Биби и отправились въ Ньюманскую Улицу, лежащую отъ насъ очень-близко.
   Танцовальная школа находилась въ достаточно-грязномъ домѣ, на углу переулка. По всѣмъ окнамъ лѣстницы стояли бюсты. Въ томъ же домѣ, какъ значилось на вывѣскахъ, находились: учитель рисованія, продавецъ каменнаго угля и литографія. На вывѣскѣ, замѣчательной по своему положенію и огромности, я прочла Мистеръ Тервейдропъ. Дверь была отворена и передняя завалена различными музыкальными инструментами въ ящикахъ; въ числѣ инструментовъ находились фортепьяно и арфа. Миссъ Желлиби сообщила мнѣ, что вчера вечеромъ зала танцевальной школы была нанята для концерта.
   Мы взошли на лѣстницу. Видно было, что домъ былъ прежде красивъ, когда на конъ-нибудь лежала обязанность обметать и чистить его и ни на комъ не лежало обязанности курить въ немъ съ утра до вечера. Прямо съ лѣстницы вступили мы въ большую танцовальную залу мистера Тервейдропа, которая примыкала задней стѣной къ стойламъ и освѣщалась сверху. Это была почти пустая комната, съ большимъ резонансомъ, съ сильнымъ запахомъ конюшни, съ камышевыми скамейками вокругъ стѣнъ, которыя были украшены въ симетрическомъ породѣ изображеніемъ лиръ и маленькими стеклянными бра для свѣчей. Нѣсколько молодыхъ леди, отъ тринадцати или четырнадцати лѣтъ до двадцати-двухъ или трехъ включительно, находились уже налицо и и искала глазами танцмейстера, какъ вдругъ Кадди толкнула меня въ руку и произнесла обычное представленіе: -- Миссъ Сомерсонъ, мистеръ Принцъ Тервейдропъ!
   Я раскланялась маленькому, голубоглазенькому человѣчку, ребяческой наружности, съ волосами, разобранными посрединѣ и завитыми вокругъ головы. Онъ держалъ въ лѣвой рукѣ смычокъ, а подъ-мышкою маленькую скрипочку, какую я, бывало, часто видала въ школѣ, гдѣ мы ее называли карманной скрипочкой. Бальные башмачки его были особенно-малы; въ манерахъ его, мягкихъ, женоподобныхъ, возбуждающихъ Сочувствіе въ сердцѣ, проглядывало какъ-то очень-выразительно, что онъ похожъ на мать и что съ матерью обращались вообще не очень-внимательно и не очень-нѣжно.
   -- Я очень-счастливъ, что имѣю честь видѣть друга миссъ Желлиби, сказалъ онъ, кланяясь мнѣ низко.-- А я уже начиналъ бояться, прибавилъ онъ съ робкою нѣжностью; такъ-какъ теперь довольно-поздно, и полагалъ, что миссъ Желлиби измѣнитъ своему обѣщанію и не прійдетъ.
   -- Прошу васъ, сэръ, припишите эту неакуратность мнѣ: и удержала миссъ Желлиби и прошу у васъ прощенья, сказала я.
   -- Смѣю ли я!.. началъ-было онъ.
   -- И теперь, продолжала я: -- вы мнѣ позволите больше не мѣшать вашей ученицѣ.
   Съ этими словами и удалилась къ скамейкѣ и сѣла между Биби, который, по привычкѣ, давно уже вползъ въ уголъ, и старою леди съ критическою наружностью, которой двѣ внучки готовились танцевать и которая была очень-недовольна сапогами Биби. Принцъ Тервейдропъ ударилъ пальцами по струнамъ своей карманной скрипочки и пары стали становиться въ кадриль. Въ эту минуту, изъ боковой двери явился старый мистеръ Тервейдропъ во всемъ блескѣ своего величіи.
   Это былъ жирный, старый джентльменъ, съ фальшивымъ цвѣтомъ лица, фальшивыми зубами, наклейными бакенбардами и въ парикѣ. Начиненный ватой лифъ его фрака, нуждался только въ извѣстнаго рода украшенивъ, чтобъ быть вполнѣ-совершеннымъ. Онъ былъ подбить, набитъ, подтянуть, подмазанъ, какъ только можно. Галстухъ его, въ который погружались его подбородокъ и даже уши, такъ подтягивалъ его лицо, что глаза выходили изъ своихъ орбитъ, и намъ казалось, что оно неминуемо должно развалиться, какъ только снимется галстухъ. Онъ держалъ подъ-мышкой большую и тяжелую шляпу съ широкими полями, а въ рукахъ пару бѣлыхъ перчатокъ, которыми чистилъ шляпу, позируя на одной ногѣ, съ видомъ человѣка, котораго никто не можетъ превзойдти въ величіи и подыманіи носа и плечъ. У него была трость, былъ лорнетъ, была табакерка, были кольца, были манжеты, было все, кромѣ природы. Онъ былъ ни молодъ, ни старъ, онъ былъ ничто; онъ былъ только истинная модель высокаго тона.
   -- Батюшка, вотъ миссъ Сомерсонъ, пріятельница миссъ Желлиби.
   -- Много чести, отвѣчалъ старый мистеръ Тервейдропъ: -- дѣлаетъ намъ вашъ визитъ миссъ Сомерсонъ. И когда онъ наклонился, чтобъ отвѣсить мнѣ поклонъ, мнѣ показалось, что у него складки даже на бѣлкахъ глазъ.
   -- Батюшка, говорилъ мнѣ сынъ, съ совершеннѣйшимъ убѣжденіемъ: -- замѣчательный человѣкъ! моему батюшкѣ всѣ удивляются.
   -- Продолжай Принцъ! продолжай! сказалъ мистеръ Тервейдропъ, стоя спиною къ камину и снисходительно махая перчаткою.-- Продолжай, дитя мое!
   Вслѣдствіе этого приказа, или вслѣдствіе этого милостиваго разрѣшенія начался урокъ. Принцъ Тервейдропъ то игралъ на своей карманной скрипочкѣ, танцуя, то стоя игралъ на фортепьяно, то напѣвалъ тактъ, чтобъ навести на путь истинный свихнувшуюся пару; выдѣлывалъ съ добросовѣстною отчетливостью каждый прыжокъ, каждое на и не отдыхалъ ни минуты. Знаменитый отецъ его ничего не дѣлалъ, грѣлъ спину передъ каминомъ и позировалъ модель отличныхъ манеръ.
   -- Вотъ только и дѣла ему, что спину грѣетъ, сказала старая леди съ критическою наружностью: -- а надъ дверью выставилъ, небойсь, свое имя.
   -- Вѣдь и сынъ его носитъ ту же фамилію, сударыня, сказала я.
   -- Да, ту же... Онъ, я вамъ скажу, не далъ бы сыну никакого имени, еслибъ могъ, возразила критическая леди. Посмотрите на одежду сына... Фракъ его, въ-самомъ-дѣлѣ, былъ очень-обыкновенный, очень-поношенный, словомъ: очень-скудный. А отецъ-то, видишь, какъ выпялился и вымазался!.. продолжала старая леди: -- а все, изволите видѣть, тонныя манеры. Я бы ему задала манеры! Я бъ его такъ отманерила, что своихъ бы не узналъ!
   Любопытство подстрекнуло меня узнать побольше о старомъ джентльменѣ и я спросила критическую леди:
   -- Скажите, сударыня, что же онъ теперь: учитъ хорошимъ манерамъ?
   -- Какимъ тутъ манерамъ! отрывисто отвѣчала леди.
   Послѣ минутнаго размышленія, я спросила ее еще, что, быть-можетъ, его спеціальный предметъ фехтованье?
   -- Куда ему фехтовать, сударыня! отвѣчала старая леди.
   Я взглянула на нее вопросительно. Старая леди, разгорячаясь все болѣе и болѣе при мысли о представителѣ прекрасныхъ манеръ, разсказала мнѣ его исторію, увѣряя въ истинѣ своихъ словъ.
   Онъ женился на кроткой, маленькой учительницѣ танцованія, съ посредственнымъ образованіемъ (самъ же во всю свою жизнь только и дѣлалъ, что манерился) и замучилъ ее до смерти, то-есть, лучше сказать, заставилъ ее трудиться и работать до смерти для-того, чтобъ содержать себя на такую ногу, какъ то человѣку съ великими манерами подобаетъ. Словомъ: чтобъ имѣть передъ собою образцы хорошаго тона, чтобъ корчить ихъ сколько возможно самому, онъ считалъ необходимымъ посѣщать всѣ публичные митинги, гдѣ собирается праздный фешонэбльный кругъ, показываться въ Брайтонѣ и другихъ мѣстахъ въ извѣстное время и тунеядничать въ роскошномъ костюмѣ. Чтобъ доставить ему средства къ такой жизни, слабая, маленькая танцмейстерша мучилась и трудилась, и теперь бы продолжала мучиться и трудиться, еслибъ только выдержали ея силы, и она могла бы прожить до сего часа. Онъ имѣлъ такую сильную власть надъ бѣдной женой своей, что она вѣрила въ него до послѣдней минуты своей жизни. Сынъ наслѣдовалъ довѣріе матери и, видя всегда передъ собою блистательныя манеры своего отца, работаетъ для него двѣнадцать часовъ въ день.
   -- Посмотрите, какіе тоны онъ задаетъ О говорила критическая леди, кивая съ негодованіемъ головою на стараго мистера Тервейдропа, который въ эту минуту натягивалъ бѣлыя перчатки и совершенно былъ далекъ отъ подозрѣнія, какія чувства онъ теперь внушаетъ.-- Онъ право мечтаетъ, что онъ какой-нибудь лордъ!.. Видишь ты, какимъ прикидывается снисходительнымъ отцомъ къ сыну, который выбивается для него изъ силъ! право, сочтешь его за самаго нѣжнаго и добродѣтельнаго родителя. О! продолжала старая леди, глядя на него съ озлобленнымъ видомъ: -- я бъ тебя искусала! я-бы тебя!..
   Эта сцена казалась мнѣ очень-забавною, хотя я выслушала разсказъ старой леди съ чувствомъ истиннаго участія. Трудно было усомниться въ справедливости словъ ея, видя отца и сына передъ собою. Не знаю, что бъ я могла подумать о нихъ безъ разсказа старой леди; не знаю, какъ бы я вообразила ихъ себѣ, еслибъ не видѣла ихъ, а слышала бы одинъ только разсказъ.
   Глаза мои перебѣгали отъ молодаго мистера Тервейдропа, такъ горячо-работающаго, къ старому мистеру Тервейдропу, принимающему живописныя позы хорошаго тона, какъ вдругъ послѣдній гордо подошелъ ко мнѣ и вступилъ въ разговоръ.
   Онъ прежде всего спросилъ меня: доставляю ли я честь я счастье Лондону постояннымъ въ немъ жительствомъ? Я не сочла нужнымъ отвѣтить ему, что я ни въ каковъ случаѣ ничего Лондону не доставляю, но просто сказала ему, гдѣ я живу обыкновенно.
   -- Столь прелестная и столь совершенная леди, какъ вы, сказалъ онъ, цалуя свою правую перчатку и указывая на ученицъ:-- будетъ глядѣть снисходительнымъ оковъ на наши несовершенства. Мы дѣлаемъ все, что можемъ: полируемъ, полируемъ, полируемъ!
   Онъ сѣлъ возлѣ меня, принимая не безъ труда позу тѣлъ великихъ образцовъ, изображенія которыхъ висѣла надъ дивановъ. И въ-самому дѣлѣ онъ былъ похожъ на нихъ.
   -- Полируемъ., полируемъ... полируемъ! повторилъ онъ, взявъ щепотку табаку и нѣжно отряхая пальцы: -- но мы не въ томъ вѣкѣ, ясли я осмѣлюсь сказать, передъ особою, столь-щедро надѣленною природою и искусствомъ. Слова эти сопровождались высокомѣрнымъ наклоненіемъ головы -- операціи для него весьма-трудной, требовавшей закрытія глазъ и поднятія бровей: -- но мы не въ томъ вѣкѣ, въ которомъ хорошій тонъ и манеры считаются достоинствомъ!
   -- Не въ томъ, сэръ? спросила и.
   -- Мы переродились, отвѣчалъ онъ, качая головою: -- поколѣнія настоящаго вѣка неспособны къ хорошему тону. Въ нихъ развивается вульгарность. Быть-можетъ, я говорю пристрастно, быть-можетъ, мнѣ не слѣдуетъ сказать вамъ, что вотъ ужъ нѣсколько лѣтъ меня называютъ джентльменъ Тервейдропъ, или что его королевское высочество принцъ регентъ сдѣлалъ мнѣ честь: спросилъ обо мнѣ, когда я снялъ передъ нимъ шляпу въ воротахъ брайтонскаго павильйона (что за чудное зданіе!): кто это такой? кто это такой? отчего я его не знаю? отчего нѣтъ у него тридцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода? Но это такъ... небольшіе анекдотцы, сударыня, общественное достояніе, и теперь еще повторяютъ кхъ въ фешонэбльномъ кругу.
   -- Серьёзно? спросила я.
   Онъ отвѣтилъ высокомѣрнымъ поклономъ.-- Все, что осталось отъ хорошаго тона, прибавилъ онъ: -- чахнетъ. Англія, отечество мое -- увы!.. очень переродилась и перерождается съ каждымъ днемъ. Мало осталось у нея джентльменовъ, да, насъ мало и насъ смѣняетъ поколѣніе.... ткачей!
   -- При взглядѣ на васъ, я думала, что джентльменство упрочивается здѣсь съ каждымъ днемъ, сказала я.
   -- Вы слишкомъ-добры, произнесъ онъ опять съ высокомѣрнымъ поклономъ.-- Вы льстите мнѣ. Но нѣтъ... нѣтъ! Я никогда не былъ въ-состояніи родитъ въ моемъ бѣдномъ сынѣ эту существенную часть его искусства. Избави Боже, чтобъ я желалъ повредятъ моему милому дѣтищу, но... я долженъ сказать правду, въ немъ нѣтъ хорошихъ манеръ.
   -- Онъ, кажется, прекрасный учитель, замѣтила я.
   -- Поймите меня, милостивая государыня: онъ прекрасный учитель, это правда. Все, что можетъ быть пріобрѣтено, онъ пріобрѣлъ; все, что можетъ быть передано, онъ получилъ... но есть вещи... онъ взялъ еще щепотку табаку и еще поклонился, какъ-бы желая этимъ выразить: -- хоть, напримѣръ, такого рода...
   Я взглянула на середину залы, гдѣ обожатель миссъ Желлиби, занимаясь отдѣльно съ каждой ученицей, трудился еще болѣе прежняго.
   -- Милое дитя мое! проворчалъ мистеръ Тервейдропъ, поправляя свой галстухъ.
   -- Вашъ сынъ неутомимъ, сказала я.
   -- Мнѣ очень-утѣшительно, отвѣчалъ мистеръ Тервейдропъ: -- слышать отъ васъ такой отзывъ. Да, въ нѣкоторомъ отношеніи онъ идетъ по слѣдамъ доброй матери своей: она была преданное созданіе; но женщины, дивныя женщины, сказалъ мистеръ Тервейдропъ, съ противной любезностью: -- что вы за чудный полъ!
   Я встала и присоединилась къ миссъ Желлиби, которая въ это время надѣвала свою шляпку. Время, назначенное для урока, кончилось и нотой) надѣваніе шляпъ было общимъ занятіемъ. Когда миссъ Жедлиби и несчастный Принцъ успѣли влюбиться другъ въ друга, не знаю, по-крайней-мѣрѣ, теперь, я увѣрена, они не имѣли времени обмѣняться нѣсколькими словами.
   -- Мой милый, сказалъ мистеръ Тервейдропъ благосклонно своему сыну: -- не знаешь ли, который часъ?
   -- Нѣтъ, батюшка, не знаю.
   У сына не было часовъ, за-то у отца были прекрасные золотые часы, которые онъ вынулъ изъ кармана жилетки съ образцовыми манерами.
   -- Дитя мое, сказалъ онъ: -- теперь два часа. Не забудь, что въ три часа ты долженъ быть на урокѣ въ Кенсингтонѣ.
   -- Времени еще много, успѣю, батюшка, отвѣчалъ Принцъ: -- проглочу куска два да и въ дорогу.
   -- Малый другъ мой, сказалъ отецъ: -- ты долженъ спѣшить. Тамъ, въ столовой, найдешь кусокъ холодной баранины.
   -- Благодарю васъ, батюшка. А вы сами теперь пойдете?
   -- Да, мой милый. Я хочу, сказалъ мистеръ Тервейдропъ, прищуривая глаза и подымая плечи, съ видомъ скромнаго сознанія своихъ преимуществъ; -- пройдтись, какъ обыкновенно, по городу.
   -- Вамъ бы гдѣ-нибудь хорошенько пообѣдать, батюшка, сказалъ сынъ.
   -- Да, мой другъ, я объ этомъ думалъ; я закушу во французскомъ отелѣ въ Оперной Колоннадѣ.
   -- И дѣльно, батюшка. Прощайте, сказалъ Принцъ, пожавъ ему руку.
   -- Прощай, другъ мой. Да благословитъ тебя Богъ!
   Мистеръ Тервейдропъ произнесъ эти слова съ видомъ благочестія и они, казалось, сдѣлали на сына доброе впечатлѣніе -- столько, прощаясь съ отцомъ, выказалъ онъ чувства любви, привязанности и почтенія къ нему. Пять-шесть минутъ, употребленныхъ Принцомъ на поклоны намъ, и въ-особенности одной изъ насъ, выказали мнѣ дѣтскій характеръ его съ прекрасной стороны. Я почувствовала къ нему любовь и состраданіе, смотря, какъ онъ, засунувъ въ карманъ свою маленькую скрипочку, а вмѣстѣ съ ней и желаніе побыть съ Кадди, и въ добромъ настроеніи духа, отправился закусить холодной бараниной, чтобъ потомъ побѣжать на урокъ въ Кенсингтонъ; все это, врядъ ли не больше заставило меня сердиться на отца, чѣмъ разсказъ критической леди.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ отворилъ для насъ дверь и откланялся намъ съ манерами, истинно-достойными великихъ образцовъ, которыхъ онъ корчилъ. Съ тою же тонною важностью перешелъ онъ на другую сторону улицы, чтобъ прогуляться въ фешонэбльныхъ частяхъ города, между малымъ числомъ оставшихся джентльменовъ въ перерождающейся Англіи. Оставаясь одна съ Кадди, я нѣсколько времени терялась подъ впечатлѣніемъ всего слышаннаго и видѣннаго въ Ньюманской Улицѣ, такъ-что, не только не могла говорить съ Кади, но и не понимала, что она говоритъ мнѣ. Я все думала, иного ли на свѣтѣ такихъ индивидуальностей, которыя, ничего не дѣлая, счастливо поживаютъ на чужой счетъ, трудами другихъ, и пользуются еще вниманіемъ, какъ образцы хорошаго тона, хорошихъ манеръ; и чѣмъ больше я думала, тѣмъ больше казалось мнѣ, что много въ Англіи мистеровъ Тервейдроповъ, такъ-что, наконецъ, я рѣшилась бросить эту мысль, обратилась къ Кадди и болтала съ ней во всю дорогу къ Линкольнской Палатѣ.
   Кади разсказывала мнѣ, что предметъ ея любви такъ мало образованъ, что она съ трудомъ только можетъ разбирать его записки; что онъ лучше бы дѣлалъ, еслибъ меньше думалъ о своей орѳографіи, а то онъ, для большой ясности, лѣпитъ въ каждое слово столько буквъ, что оно утрачиваетъ, наконецъ, свой законный великобританскій характеръ.
   -- Онъ это дѣлаетъ, конечно, съ добрымъ намѣреніемъ, замѣчала Кадди: -- но, бѣдняжка, онъ не знаетъ, какъ этимъ все портитъ!
   Потомъ Кадди начала разсуждать о томъ, что Принцу некогда было сдѣлаться грамотѣемъ: онъ всю жизнь свою проводилъ въ танцахъ и только и дѣлалъ съ утра до ночи, что прыгалъ, училъ прыгать и скрипѣлъ на своей скрипчонкѣ! Впрочемъ, что же тутъ такого? Онъ, слава Богу, можетъ писать за двоихъ.
   -- Не бѣда, что онъ неученъ! говорила Кадди: -- пусть только любитъ меня; и я тоже не учена, знаю, этому виною Африка!
   -- Еще я должна вамъ сообщить кой-что, миссъ Сомерсонъ, сказала Кадди: -- теперь мы однѣ, моего Принца вы видѣли, все знаете, такъ выслушайте же и остальное. Вамъ извѣстно, какой у насъ въ домѣ порядокъ. Я ничего не могу перенять такого, что бъ было полезно для жены Принца. У насъ все, какъ говорится, вверхъ дномъ: тутъ ничему не выучишься, потому я начала заниматься хозяйствомъ -- какъ вы думаете, подъ чьимъ надзоромъ?... Подъ надзоромъ миссъ Флайтъ! Рано утромъ я прихожу къ ней, пособляю ей прибрать комнату, снарядить птицъ и сварить для нея чашку кофе (она меня, конечно, научила) и такъ навострилась въ этомъ, что Принцъ не разъ говорилъ, что онъ никогда не пивалъ такого прекраснаго кофе и что даже и старый мистеръ Тервейдропъ, большой знатокъ въ кофе, вѣрно остался бы совершенно-доволенъ моею варкою. Могу также состряпать пуддингь, выбрать телячьи котлеты, купить чаю, сахару и масла о много хозяйственныхъ припасовъ.
   -- Я плохо умѣю шить пока, сказала Кадди, взглянувъ на заплаты, сдѣланныя на курткѣ Биби: -- но, быть-можетъ, я и этому выучусь. Да, миссъ Сомерсонъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ я помолвлена за Принца и занимаюсь, подъ руководствомъ миссъ Флайтъ, хозяйствомъ, у меня какъ-то на душѣ легче и я смотрю на ма, съ большею любовью, меньше ропщу на ея холодность ко мнѣ. Сегодня, увидавъ за.съ и миссъ Клеръ, и сравнивъ васъ съ собою, мнѣ стадо стыдно, право, за себя и за Биби, такъ сердце и перевернулось, что дѣлать; однако, скоро прошло; вообще съ этихъ поръ, я вамъ говорю, мнѣ какъ-то отраднѣе и я меньше ропщу на судьбу свою.
   Бѣдная дѣвушка! она говорила отъ чистаго сердца я мнѣ стало жаль ее.
   -- Кадди, душа моя, сказала я ей: -- я начинаю очень любить тебя; будемъ друзьями!
   -- Вы говорите правду, миссъ Сомерсонъ? воскликнула Кадди: -- о, какъ я буду счастлива!
   -- Да, милая Кадди, будемъ друзьями съ этого времени, сказала я: -- будемъ говорить о твоей судьбѣ и придумывать все, что можетъ быть тебѣ полезно.
   Кадди, была въ восторгѣ. Я наговорила ей все, что говорится къ утѣшеніе и ободреніе; между-тѣмъ, мы подходили къ лавкѣ мистера Крука, дверь въ которую была отворена. Надъ дверью виднѣлся билетикъ, сообщающій прохожимъ, что во второмъ этажѣ отдается въ наемъ комната. По поводу этого билетика, Кадди разсказала мнѣ, когда мы входили на лѣстницу, что въ лавкѣ мистера Крука, въ отдаваемой въ наемъ комнатѣ жилъ писецъ, который умеръ скоропостижно, что, по этому случаю, былъ обыскъ и что все это причинило смертельный, страхъ нашей бѣдной старушонкѣ. Дверь и окно въ этой комнатѣ были открыты и мы взглянули въ нее. Что за мрачное, грустное мѣсто! Мнѣ въ одно время было и горестно и страшно и какимъ-то сырымъ холодомъ вѣяло на меня.
   -- Что съ вами, миссъ Сомерсонъ? вы ужасно блѣдны! сказала Кадди.
   Мы, тихо разговаривая, взошли въ чердачокъ миссъ Флайтъ. Мистеръ Жарндисъ и Ада были ужь тамъ и смотрѣли на птицъ, висящихъ въ окнѣ; между-тѣмъ, какъ врачъ, стоя у камина, внимательно говорилъ съ миссъ Флайтъ.
   -- Мой визитъ конченъ, сказалъ онъ, выходя впередъ: -- миссъ Флайтъ чувствуетъ себя значительно-лучше, и завтра, такъ-какъ ей очень хочется, можетъ идти въ Палату.
   Миссъ Флайтъ, благосклонно поблагодаривъ его, сдѣлала и намъ общій книксенъ.
   -- Много чести, ей-Богу, много чести, говорила она: -- другой визитъ отъ Жарндисовъ! Очень-рада... очень-счастлива! Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, здѣсь... подъ моей скромной крышей! и обратясь къ Кадди, она сдѣлала ей особенный книксенъ.-- А! Фицъ-Жарндисъ!... сказала она, называя этимъ именемъ Кадди: -- вдвойнѣ рада! вдвойнѣ рада!
   -- Была она больна? спросилъ мистеръ Жарндисъ врача, который такъ внимательно говорилъ съ миссъ Флайтъ и теперь не спускалъ съ нея глазъ. Хоть мистеръ Жарндисъ сдѣлалъ вопросъ шопотомъ, но тонкій слухъ миссъ Флайтъ не пропустилъ его и она отвѣчала за доктора.
   -- О, очень-больна! тяжело-больна! Не болѣзнь?.. знаете... испугъ! Дрожало, сердце... нервы!... Сказать правду, продолжала она глухимъ и боязливымъ голосомъ: -- смерть! Въ домѣ былъ ядъ!.. ядъ!.. страшныя вещи! я была испугана... Мистеръ Вудкауртъ знаетъ, какъ я была испугана... мой докторъ, мистеръ Вудкауртъ! прибавила она твердымъ голосомъ: -- Жарндисы... Жарндисъ изъ Холоднаго Дома... Фицъ-Жарндисъ!...
   -- Массъ Флайтъ, сказалъ мастеръ Вудкауртъ, ласковымъ голосомъ и взявъ ее нѣжно за руку: -- массъ Флайтъ описываетъ болѣзнь свою съ свойственною ей точностью. Она была разстроена происшествіемъ здѣсь, въ домѣ, которое могло бы разстроить и человѣка съ болѣе сильнымъ здоровьемъ, чѣмъ ея; разстройство ея перешло въ болѣзнь. Въ первую минуту, когда узнали о смерти, она прибѣжала за мной, но ужь было поздно и я не могъ сдѣлать никакой пользы несчастному; теперь я вознаграждаю себя тѣмъ, что иногда прихожу сюда я, можетъ-быть, приношу какую-нибудь пользу ей.
   -- Добрѣйшій человѣкъ изъ всѣхъ врачей на. свѣтѣ, шепнула мнѣ миссъ Флайтъ: -- жду рѣшенія... Въ день суда... тогда вознагражу его...
   -- Дня черезъ два она оправится совершенно, сказалъ мистеръ Вудкауртъ, смотри на нее съ наблюдательною улыбкою: -- то-есть будетъ такъ здорова, какъ только можетъ. Знаете ли, вѣдь ей улыбнулось счастіе...
   -- Совсѣмъ неожиданно! сказала миссъ Флайтъ, весело улыбаясь: -- неслыханное дѣло, мой другъ!... Всякую субботу... Кенджъ-разсказчикъ, или Гуппи (писарь изъ конторы Кенджа-разсказчика) приносятъ мнѣ конвертъ съ шиллингами... да, съ шиллингами... ей-Богу, правда!.. И всякій разъ равное число шиллинговъ... Семь шиллинговъ... шиллингъ на каждый день... И какъ теперь кстати... Вы знаете, откуда эти деньги?... Да, откуда?... вотъ вопросъ... Очень-натурально... Сказать, что я думаю?... Вотъ что!-- сказала миссъ Флайтъ съ лукавымъ взглядомъ и, отступивъ назадъ, значительно мотала указательнымъ пальцемъ правой руки:-- лордъ канцлеръ!.. понимаете... государственная печать снята... ужь давно снята... Вотъ, онъ и присылаетъ... Пока не кончится дѣло... Рѣшеніе... это очень-вѣроятно... Онъ нѣсколько мѣшкаетъ... жизнь коротка... Но добръ!.. Прошлый разъ въ судѣ... я каждый день бываю въ судѣ... съ документами... я намекнула ему... онъ сознался... то-есть, я улыбнулась ему съ моей скамейки... Онъ улыбнулся мнѣ съ своей скамейки... Но это большое счастіе -- не правда ли?.. И Фицъ-Жарндисъ распоряжается деньгами очень-хозяйственно... очень-хозяйственно... увѣряю васъ!..
   Я поздравила ее, потому-что она обращалась ко мнѣ съ этимъ разсказомъ, съ счастливымъ прибавленіемъ ея доходовъ, и желала такого же счастливаго продолженія на долгое время. Мнѣ не было надобности ломать себѣ голову, отъискивая источникъ такого человѣколюбиваго поступка: опекунъ мой стоялъ передо мною, внимательно разсматривая птицъ и добрая душа его была мнѣ извѣстна.
   -- А что, сударыня, спросилъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ: -- какъ зовутъ вашихъ пестренькихъ затворницъ? Не имѣютъ ли онѣ у васъ особенныхъ названій?
   -- Я могу отвѣчать утвердительно за миссъ Флайтъ, сказала я: -- и она дала намъ обѣщаніе -- помнишь, Ада?.. разсказать всѣ ихъ названія.
   Ада помнила очень-хорошо.
   -- Развѣ я обѣщалась? сказала миссъ Флайтъ.-- Кто здѣсь за дверью? Зачѣмъ вы здѣсь, Крукъ, что вы здѣсь подслушиваете?
   Старикъ, хозяинъ лавки, отворилъ дверь настежь и остановился на порогѣ, держа въ рукѣ свою мѣховую шапку и на плечахъ кошку.
   -- Хи!.. я не подслушиваю, миссъ Флайтъ, сказалъ онъ: -- я было хотѣлъ постучаться, да вишь вы, какая быстроглазая... хи!
   -- Прочь кошку! выгоньте ее вонъ! закричала сердито старая леди.
   -- Хи, хи!.. не безпокойтесь милостивые государи, никакой нѣтъ опасности, сказалъ мистеръ Крукъ, осматривая съ головы до ногъ каждаго изъ насъ: -- она не бросится на нихъ, пока я тутъ.
   -- Вы извините моего хозяина, сказала старая леди съ видомъ достоинства: -- онъ того... не въ своемъ умѣ! Что вамъ надо, Крукъ? у меня здѣсь гости.
   -- Хи! сказалъ старикъ: -- вы знаете, что я лордъ-канцлеръ.
   Хорошо, хорошо! отвѣчала миссъ Флайтъ: -- но что жь изъ этого?
   -- А то, отвѣчалъ старикъ: -- что лорду-канцлеру смѣшно не познакомиться съ Жарндисомъ; хи! не правда ли, миссъ Флайтъ, смѣшно?.. Смѣю ли представиться, сэръ?.. Покорнѣйшій слуга. Я съ дѣломъ Жарндисовъ такъ же хорошо знакомъ, какъ и вы, сэръ. Я зналъ и покойнаго сквайра Тома, сэръ. А васъ я никогда не видалъ, даже не встрѣчалъ васъ въ Палатѣ. Хи, а я-таки, частенько туда пошатываюсь! хи!
   -- Я никогда тамъ не бываю, сказалъ мистеръ Жарндисъ (и въ-самомъ-дѣлѣ, онъ ни за что не хотѣлъ присутствовать въ Палатѣ). Я бы лучше сходилъ... куда угодно, только не въ Палату.
   -- Ей-Богу? возразилъ Крукъ, корча губы для улыбки:-- вы-таки порядкомъ честите моего благороднаго и ученаго брата, сэръ... Хи!.. Впрочемъ, это, быть-можетъ, свойственно Желлиби... Хи!.. что вы такъ пристально смотрите, мистеръ Жарндисъ, на птицъ моей жилицы?
   Старикъ все болѣе-и-болѣе подавался впередъ и теперь стоялъ ужъ радонъ съ мистеровъ Жарндисомъ, толкая его слегка локтемъ и пристальво смотря ему въ лицо сквозь свои тяжелые очки.
   -- Это одна изъ ея странностей; она всячески избѣгаетъ сказать имена своихъ птицъ, а у нихъ у каждой есть свое имя, шепталъ онъ моему опекуну.
   -- А что, Флайтъ, задать имъ перекличку?.. Хи!.. сказалъ онъ громко, подмигивая намъ и показывая на нее. Старушонка отвернулась и обратилась къ камину.
   -- Задавайте, если у васъ такая страсть... мистеръ Крукъ, сказала она сердито.
   Старикъ посмотрѣлъ на клѣтки, взглянулъ на насъ и началъ перекличку -- Надежда, Радость, Молодость, Міръ, Покой, Жизнь, Пыль, Пепелъ, Истощеніе, Недостатокъ, Отчаяніе, Сумасшествіе, Смерть, Хитрость, Глупость, Слова, Парики, Лохмотья, Пергаментъ, Грабежъ, Первенство, Триктракъ, Шпинатъ, Салатъ, говорилъ старикъ: -- приготовленный рукою моего благороднаго и ученаго брата. Вотъ и всѣ... Хи!..
   -- Подымается вѣтеръ! шепталъ мой опекунъ.
   -- Когда мой благородный и ученый братъ рѣшитъ дѣло, имъ дадутъ свободу, говорилъ Крукъ подмигивая намъ: -- и тогда, прибавилъ онъ шопотомъ и дѣлая гримасы, если (на что, хи!.. нѣтъ никакой надежды) освободятъ ихъ изъ клѣточекъ, то другія, которыя никогда въ клѣткахъ не бывали, заключаютъ ихъ на мѣстѣ.
   -- Дуетъ, дуетъ съ востока, говорилъ опекунъ мой, глядя изъ окна на флюгернаго пѣтуха: -- такого вѣтра не запомню!
   Съ трудомъ выбрались мы изъ этого дома; но не миссъ Флайтъ удерживала насъ, нѣтъ, она была очень-разсудительное маленькое созданіе во всемъ, что касалось спокойствія другихъ; насъ задержалъ мистеръ Крукъ. Онъ никакъ не могъ отвязаться отъ мистера Жарндиса, прилипъ къ нему, какъ желѣзо къ магниту. Онъ предложилъ показать намъ палату своей* Оберканцеляріи и всю странную рухлядь, весь вздорный хламъ свой, который лежалъ кучами по угламъ и окошкамъ. Во время обзора этихъ рѣдкостей, онъ старался быть какъ можно ближе къ мистеру Жарндису, удерживалъ его иногда, пропустивъ васъ впередъ; вообще въ немъ замѣтно было сильное поползновеніе вступить съ мистеромъ Жарндисомъ въ какое-то тайное объясненіе, которое мучило его и которымъ онъ никакъ не могъ разродиться. Трудно вообразить себѣ ужимки и кривлянье, которыя дѣлалъ въ это время мистеръ Крукъ, и которыя такъ странно и такъ вѣрно выражали его кошачью осторожность и нерѣшительность и вмѣстѣ-съ-тѣмъ желаніе что-то высказать, или что-то сдѣлать. Онъ неотступно слѣдилъ за моимъ опекуномъ, рѣдко отводилъ глаза отъ его лица. Если онъ шелъ рядомъ съ Жарндисомъ, онъ наблюдалъ за нимъ съ хитростью старой бѣлой лисицы; если онъ шелъ впереди, онъ постоянно оборачивался; если мы стояли, онъ занималъ мѣсто передъ нимъ, подымалъ глаза кверху,-- хмурилъ свои сѣдыя брови, такъ-что онѣ сливалясь вмѣстѣ, приставлялъ то тотъ, то другой палецъ искривленной руки своей къ открытому рту и, казалось, слѣдилъ за каждой чертою лица Жарндиса.
   Наконецъ, осмотрѣвъ все въ домѣ (кошка, безъ-сомнѣнія, сопровождала своего хозяина), разобравъ всѣ лохмотья этого хлама, который, конечно, былъ очень-любопытенъ, мы достигли задней части лавки. Здѣсь, на пустой бочкѣ, поставленной на дно, была стклянка съ чернилами, нѣсколько грязныхъ перьевъ, испачканныхъ афишъ, а на стѣнѣ было наклеено множество крупныхъ печатныхъ буквъ, разной формы.
   -- Чѣмъ же вы тутъ занимаетесь? спросилъ опекунъ мой.
   -- Пробую учиться читать и писать, сказалъ мистеръ Крукъ
   -- Хорошо ли идетъ?
   -- Медленно, гадко, отвѣчалъ старикъ нетерпѣливо: -- тяжело учиться въ мои лѣта.
   -- Вамъ бы заняться съ кѣмъ-нибудь, сказалъ опекунъ мой..
   -- Да, заняться; хи!.. пожалуй бы, научили меня навыворотъ! сказалъ старикъ съ злобнымъ и недовѣрчивымъ взглядомъ:-- довольно и того, что прежде не выучился; а то выучиться шиворотъ навыворотъ... хи!.. слуга покорный!
   -- Какъ, навыворотъ? спросилъ опекунъ мой съ своей обычной, доброжелательной улыбкой: -- уже-ли вы думаете, что найдется такой человѣкъ, который захотѣлъ бы выучить васъ неправильно?
   -- Найдется или нѣтъ, мистеръ Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, не знаю, сказалъ старикъ, вздернувъ очки на лобъ и потирая руки:-- я, востеръ Жаркимъ, знаю навѣрное только то, что на чужой ковровой ротъ не разѣвай... хи!... и вѣрю только самому себѣ... хи!.. меньше ошибешься!
   Странные отвѣты, дикія манеры мистера Крука служили очевиднымъ поводомъ опекуну моему освѣдомиться у мистера Вудкаурта, на сколько справедливы слова бѣдной Флайтъ относительно мозгового разстройства мистера Крука. Молодой врачъ отвѣчалъ отрицательно", ему казалось, что мозгъ мистера Крука неприкосновененъ, а что самъ мистеръ Крукъ, какъ всѣ невѣжды, подозрителенъ и недовѣрчивъ и находится часто подъ вліяніемъ освѣжающихъ паровъ джина. Этотъ напитокъ очень былъ по-сердцу мистеру Круку: онъ выпивалъ его алопатаческими пріемами и такъ часто, что весь онъ и вся лавка его была пропитаны сильнымъ запахомъ джина.
   На возвратномъ пути отъ миссъ Флайтъ, я купила Биби вѣтряную мельницу и два мучные мѣшка; это такъ привязало его ко мнѣ, что онъ никому не позволялъ снять съ себя шапку и перчатки, кромѣ меня, и ни съ кѣмъ не хотѣлъ сидѣть рядомъ за обѣдомъ, какъ только со мной. Кадди сидѣла по другую сторону меня, рядомъ съ Адой, которой мы тотчасъ же сообщили всю повѣсть любви, какъ только-что вернулись домой. Мы такъ занимались съ Кадди и съ Биби, что Кадди развеселиласъ и опекунъ мой былъ въ самомъ пріятномъ расположеніи дута, словомъ: мы всѣ были веселы и счастливы; наконецъ вечеромъ Кадди въ наемной каретѣ отправилась домой, Биби почти спалъ у ней на колѣняхъ, но все-таки держалъ въ своей лапенкѣ вѣтряную мельницу.
   Я забыла сказать... то-есть... ну, словомъ, я еще до-сихъ-поръ не сказала, что мистеръ Вудкауртъ былъ тотъ самый молодой врачъ, съ которымъ мы познакомились у мистера Беджора, что мистеръ Жарндисъ пригласилъ его въ этотъ день обѣдать. Онъ у насъ обѣдалъ и, когда всѣ разошлись и мы остались однѣ, я сказала Адѣ:
   -- Ну, душечка, поболтаемъ что-нибудь о нашемъ Ричардѣ!
   Ада разсмѣялась и сказала мнѣ, грозя пальтовомъ:
   -- То ли у тебя, душа моя, за умѣ?
   

ГЛАВА XV.
Бель -- Ярдъ.

   Во время пребыванія нашего въ Лондонѣ, мистеръ Жарндисъ быть постоянно осаждаемъ толпою чувствительныхъ леди и джентльменовъ, дѣла которыхъ рѣшительно поражали насъ. Мистеръ Квелъ, который представился къ намъ тотчасъ же послѣ нашего пріѣзда, былъ не только посвященъ во всѣ человѣколюбивые подвиги, но и, казалось, разъигрывалъ непослѣднюю роль на этомъ поприщѣ. Лоснящіеся желваки на вискахъ его багровѣли и желтѣли въ филантропическихъ трудахъ; волосы зачесывались съ такою яростью назадъ, что корни ихъ, тревожимые идеей о братствѣ, готовы были выскочить изъ законной почвы и переселиться въ Африку, на красную кожу туземцовъ Баріобула-Гха. Для него всѣ предметы, всѣ виды, всѣ роды благотворительности были равны; но въ-особенности онъ отличался въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло шло о поднесенія кому бы то ни было подарка на память. Высокій духъ его, казалось, черпалъ силу свою въ безкорыстномъ удивленія великомъ двигателямъ филантропическаго міра. Онъ могъ сидѣть сколько угодно времени и въ наисладчайшемъ удовольствіи лощить рукою желваки висковъ своихъ въ присутствіи какого бы то ни было свѣтила. Увидавъ его въ первый разъ окончательно погруженнымъ въ созерцаніе великихъ достоинствъ мистриссъ Желлиби, я, въ простотѣ души, считала эту знаменитую леди главнымъ предметомъ, поглощающимъ всѣ его способности; во мнѣ скоро удалось убѣдиться въ противномъ. Мистеръ Квелъ былъ панигиристомъ, хлопальщикомъ и проч. цѣлаго ряда замѣчательныхъ субъектовъ, въ родѣ мистриссъ Желлиби.
   Мистриссъ Пардигль въ одинъ прекрасный день пріѣхала также съ подпискою на какой-то предметъ; мистеръ Квель былъ съ нею. Все, что говорила мистриссъ Пардигль, мистеръ Квель передавалъ намъ и точно также излагалъ передъ нами внутреннее достоинство мистриссъ Пардигль, какъ онъ излагалъ внутреннее достоинство мистриссъ Желлиби въ первыя минуты нашего съ нею знакомства. Мистриссъ Пардигль написала своему краснорѣчивому другу, мистеру Гёшеру, рекомендательное письмо къ моему опекуну. Съ мистеромъ Гёшеромъ явился также и мистеръ Квель. Мистеръ Гёшеръ на первый взглядъ обѣщалъ немного: слабенькій, щедушный джентльменъ съ такимъ широкимъ и плоскимъ лицомъ, что глаза его на его тарелко-видной физіономіи казались двумя коринками на большомъ пряникѣ и были такъ малы, что право можно было подумать, будто бы природа назначила ихъ на другую физіономію. Едва только мистеръ Гёшеръ сѣлъ, какъ мистеръ Квель, обратясь къ намъ съ Адой, спрашивалъ насъ шопотомъ: какъ мы находимъ великаго оратора и не кажется ли онъ намъ сверхъестественнымъ существомъ. Мистеръ Квель подразумѣвалъ въ вопросѣ своемъ нравственныя качества. Онъ спрашивалъ также, глубоко ли поражаетъ насъ сильное развитіе чела великаго оратора? Коротко сказать, мы наслушались отъ этихъ людей о миссіяхъ разнаго сорта, до всего яснѣе для васъ было то, что миссія мистера Квеля состояла исключительно въ экстазахъ и въ удивленіи великимъ миссіонерамъ на поприщѣ филантропіи, и что эта миссія была самая популярная.
   Мистеръ Жарндисъ, какъ человѣкъ мягкаго сердца, какъ человѣкъ, готовый всегда подать руку помощи каждому и сдѣлать все, что можетъ, не чуждался этого общества; но онъ часто говаривалъ намъ, что это общество самое неудовлетворительное, самое непослѣдовательное, въ которомъ добродѣтель выражается въ спазматическихъ формахъ, въ которомъ милосердіе служитъ ливреей для прикрытія громогласныхъ пустозвоновъ и спекулаторовъ, пылкихъ на словахъ и холодныхъ и ничтожныхъ на самомъ дѣлѣ, ползущихъ въ рабствѣ передъ сильными лордами и невыносимыхъ для обыкновенныхъ смертныхъ, которые предпочитаютъ, въ своей смиренной долѣ, протянуть руку падающему слѣпцу молча, чѣмъ съ крикомъ, шумомъ, гвалтомъ и самохвальствомъ приподнять упавшаго не больше какъ на одинъ дюймъ и потомъ оставить его на собственный призывъ.
   Когда мистеръ Гёшеръ предложилъ поднести подарокъ мистеру Квелю, а мистеръ Квель, въ свою очередь, предложилъ поднести подарокъ мистеру Гёшеру, и когда мистеръ Гёшеръ битыхъ полтора часа говорилъ объ этомъ предметѣ на митингѣ при двухъ благотворительныхъ школахъ маленькихъ мальчиковъ и дѣвочекъ, преимущественно дѣтей вдовъ и вдовцовъ, и убѣждалъ ихъ выступить впередъ съ своими пейсами и полупенсами на великое жертвоприношеніе, вѣтеръ, я думаю, зарядилъ на цѣлыя три недѣля съ востока.
   Я припоминаю объ этомъ обстоятельствѣ потому, что перехожу къ мистеру Скимполю. Мнѣ казалось, что его дѣтскій, безпечный характеръ, его безыск ъ практическаго дѣлопроизводства по части присяжнаго коммиссіонерства, мистеръ Снагзби препоручаетъ мистриссъ Снагзби. Она распоряжается деньгами, бранится съ сборщиками городскихъ повинностей, назначаетъ мѣсто и время для воскресныхъ митинговъ, дозволяетъ мистеру Снагзби задавать себѣ пирушки и никому не отдаетъ отчета въ своихъ хозяйственныхъ распоряженіяхъ; короче сказать, мистриссъ Снагзби, вдоль всего переулка Чансри, на той и на другой сторонѣ, и даже частію на улицѣ Голборнъ, служитъ образцомъ сравненія для сосѣднихъ женъ, которыя, въ случаѣ домашнихъ несогласій, обыкновенно предлагаютъ своимъ мужьямъ обратить вниманіе на различіе между ихъ (то есть женъ) положеніемъ и положеніемъ мистриссъ Снагзби и ихъ (то есть мужей) поведеніемъ и поведеніемъ мистера Снагзби. Правда, молва, безпрестанно и невидимо порхающая по Подворью Кука, какъ летучая мышь влетая въ окна каждаго дома и вылетая, жужжитъ, будто бы мистриссъ Снагзби ревнива и любознательна, и что мистеру Снагзби до такой степени надоѣдаетъ домъ и все домашнее, что еслибъ онъ имѣлъ хоть сколько нибудь твердости духа, то не вынесъ бы этого положенія. Замѣчено даже, что жоны, представлявшія мистера Снагзби блестящимъ примѣромъ для своихъ заносчивыхъ мужей, на самомъ-то дѣлѣ смотрѣли на него съ нѣкотораго рода презрѣніемъ, и что ни одна изъ нихъ не смотрѣла на него съ такою надменностью, какъ въ своемъ родѣ замѣчательная лэди, которой мужа сильно подозрѣваютъ въ томъ, что онъ не разъ употреблялъ на ея спинѣ свой дождевой зонтикъ, въ видѣ исправительной мѣры. Впрочемъ, эти неосновательные слухи, быть можетъ, проистекали изъ того, что мистеръ Снагзби былъ въ нѣкоторомъ родѣ человѣкъ съ созерцательными и поэтическими наклонностями: въ лѣтнюю пору онъ любилъ прогуляться въ Стапль-Иннъ и наблюдать, какое близкое имѣли сходство тамошніе воробьи и листья съ сельскими воробьями и листьями; любилъ въ воскресные дни бродить по Архивному Двору и замѣчать (если только былъ въ хорошемъ расположеніи духа), что и на этомъ мѣстѣ старина оставила слѣды свои, и что здѣсь можно бы отъискать подъ самой церковью нѣсколько каменныхъ гробницъ, въ чемъ онъ совершенно ручался, и для удостовѣренія стоило бы только порыться въ землѣ. Онъ лелѣетъ свое воображеніе воспоминаніемъ о множествѣ усопшихъ канцлеровъ, вице-канцлеровъ и прокуроровъ; разсказывая двумъ своимъ прикащикамъ о томъ, что въ старину, какъ говорили дѣды, на самой серединѣ улицы Голборнъ гfpoтeкaлъ ручеекъ, "прозрачный какъ кристаллъ", когда Торнстэйль {Turnstile (рогатка) -- такъ называется восточный конецъ улицы Голборнъ, гдѣ она раздѣляется на три другія улицы. Прим. перевод.} была на самомъ дѣлѣ рогаткой для тропинокъ, идущихъ по полямъ,-- разсказывая это, мистеръ Снагзби испытывалъ такое наслажденіе отъ созерцанія картинъ сельской природы, что желаніе прогуляться за городъ совершенно исчезало въ немъ.
   День склоняется къ вечеру. Во многихъ мѣстахъ появляется зажженный газъ; но дѣйствіе его очень слабо, потому что не совсѣмъ еще стемнѣло. Мистеръ Снагзби стоитъ у дверей своего магазина, поглядываетъ на темныя облака и видитъ запоздалую ворону, летящую къ западу подъ свинцовымъ клочкомъ неба, прикрывающаго Подворье Кука. Ворона летитъ прямехонько черезъ переулокъ Чансри и Линкольнинскій Садъ въ Линкольнинскія Поля. {Такъ называется огромнѣйшая площадь близъ Линкольнинскаго Суда. Прим. перевод.}
   Здѣсь, въ огромномъ домѣ, принадлежащемъ нѣкогда какому-то вельможѣ, проживаетъ мистеръ Толкинхорнъ. Въ настоящее время домъ этотъ раздѣляется на множество отдѣльныхъ комнатъ, и въ этихъ тѣсныхъ обломкахъ отъ величавыхъ барскихъ хоромъ живутъ присяжные адвокаты и стряпчіе, какъ червяки въ гнилыхъ орѣхахъ. Впрочемъ, отъ прежняго величія хоромъ уцѣлѣли и по сіе время широкія лѣстницы, обширные коридоры и прихожія; уцѣлѣли также росписные плафоны, гдѣ Аллегорія, въ римскомъ шлемѣ и въ одѣяніи небожителей, барахтается между балюстрадами, колоннами, цвѣтами, облаками и пухленькими купидонами, глядя на которыхъ, дѣлается головная боль, какъ это, кажется, бываетъ со всѣми аллегоріями болѣе или менѣе. Вотъ здѣсь-то, между множествомъ сундуковъ, съ надписанными на нихъ и переходчивыми именами, проживаетъ мистеръ Толкинхорнъ,-- само собою разумѣется, проживаетъ въ то время, когда не находится въ загородныхъ домахъ, гдѣ британскіе вельможи проводятъ дни въ неисходной скукѣ. Вотъ здѣсь-то и находится сегодня мистеръ Толкинхорнъ; безмолвно и спокойно сидитъ онъ за столомъ, какъ какая нибудь устрица старинной школы, которую никто не въ состояніи открыть.
   Какимъ кажется онъ, такимъ кажется и его кабинетъ при сумракѣ сегодняшняго вечера: ржавымъ, устарѣлымъ, закрытымъ для. взора любопытныхъ. Массивные, тяжеловѣсные, съ высокими спинками, краснаго дерева и обитые волосяной матеріей стулья, старинные ветхіе столы на тоненькихъ точеныхъ ножкахъ, покрытые шерстяными салфетками и слоями пыли; гравюры, изображающія портреты лордовъ послѣдняго или предпослѣдняго поколѣнія, окружаютъ его. Мягкій и грязный турецкій коверъ окутываетъ полъ на томъ мѣстѣ, гдѣ сидитъ мистеръ Толкинхорнъ; двѣ свѣчки въ старинныхъ серебряныхъ подсвѣчникахъ разливаютъ весьма слабый свѣтъ сравнительно съ огромной комнатой. Заглавія книгъ отъ времени истерлись и какъ будто спрятались въ сафьянные корешки. Все, что можно было замереть, находилось подъ замкомъ; но ключей отъ этихъ замковъ никогда не видать. Кое-гдѣ лежитъ на свободѣ нѣсколько бумагъ. Передъ мистеромъ Толкинхорномъ лежитъ какая-то рукопись; но онъ не смотритъ на нее. Круглой крышечкой отъ чернилицы и двумя кусочками сургуча онъ молча и медленно гадаетъ ими и довѣряетъ случаю разсѣять свою нерѣшительность. Онъ бросаетъ на столъ этихъ оракуловъ, и въ середину выпадаетъ крышечка; бросаетъ еще разъ, и выпадаетъ кусочекъ краснаго сургуча, еще разъ -- и въ серединѣ является черный сургучъ. Нѣтъ, не выходитъ! Мистеръ Толкинхорнъ снова и снова собираетъ гадательныя кости и бросаетъ.
   Здѣсь, подъ росписнымъ плафономъ, откуда укороченная, по правиламъ перспективы, Аллегорія съ изумленіемъ смотритъ на вторженіе мистера Толкинхорна и какъ будто хочетъ слетѣть на него, между тѣмъ какъ мистеръ Толкинхорнъ и не думаетъ о ней,-- здѣсь, говорю я, мистеръ Толкинхорнъ имѣетъ свой домъ и свою контору. Онъ не держитъ у себя канцелярскихъ служителей; одинъ только пожилыхъ лѣтъ мужчина, обыкновенно съ истертыми локтями, составляетъ всю его прислугу: онъ сидитъ въ это время въ пріемной на высокомъ стулѣ и не можетъ сказать, что обязанность его обременительна. Мистеръ Толкинхорнъ ведетъ свои дѣла не какъ другіе. Онъ не нуждается въ письмахъ. Онъ представляетъ собою громадный резервуаръ семейныхъ тайнъ и довѣрій и потому живетъ въ счастливомъ одиночествѣ. Онъ не нуждается въ своихъ кліентахъ, но они нуждаются въ немъ; онъ весь и все для всѣхъ. Нужно ли составить документъ для кого нибудь изъ кліентовъ, онъ составляется адвокатами, спеціально занимающимися этимъ предметомъ, и составляется подъ руководствомъ таинственныхъ наставленій; нужно ли снять чистенькую копію съ какой нибудь бумаги, она снимается по заказу въ магазинѣ присяжнаго коммиссіонера, нещадя при этомъ случаѣ издержекъ. Пожилой лакей на высокомъ стулѣ знаетъ о дѣлахъ аристократіи едва ли болѣе подметальщика на улицѣ Голборнъ.
   Но вотъ мистеръ Толкинхорнъ снова беретъ кусочекъ краснаго сургуча, кусочекъ чернаго сургуча, крышечку съ одной чернилицы, крышечку съ другой и маленькую песочницу. Готово! Это должно упасть на середину, это направо, это налѣво. Надобно же когда и и будь отдѣлаться отъ этой нерѣшимости,-- когда нибудь или никогда. Кончено! вышло! Мистеръ Толкинхорнъ встаетъ, поправляетъ очки, надѣваетъ шляпу, кладетъ въ карманъ рукопись, выходитъ изъ комнаты, говоритъ пожилому мужчинѣ съ оборванными локтями: "я скоро ворочусь." Очень рѣдко случается, когда онъ говоритъ ему что нибудь больше.
   Мистеръ Толкинхорнъ идетъ туда, откуда летѣла ворона... не совсѣмъ, можетъ быть, туда, по почти туда, къ Подворью Кука, близъ улицы Курситоръ. Онъ идетъ въ долину, украшенную вывѣской мистера Снагзби, присяжнаго коммиссіонера канцелярскихъ принадлежностей, у котораго принимаютъ заказы на переписку бумагъ, на снимку копій, на чистое письмо канцелярскихъ бумагъ по всѣмъ ихъ отраслямъ и проч., и проч., и проч.
   Время приближается къ шести часамъ вечера и по всему Подворью Кука разносится ароматическое благоуханіе чаю. Благоуханіе это дѣйствуетъ на обоняніе и у дверей магазина мистера Снагзби. День въ этомъ домѣ имѣетъ раннее распредѣленіе: обѣдаютъ въ немъ въ половинѣ второго, ужинаютъ въ половинѣ десятаго. Мистеръ Снагзби только что намѣревается спуститься въ подземные регіоны напиться чаю, но передъ этимъ выглядываетъ за двери своего магазина и видитъ запоздалую ворону.
   -- Дома ли хозяинъ?
   Присмотръ за магазиномъ поручается служанкѣ Густеръ, потому что оба прикащика отправляются пить чай на кухню вмѣстѣ съ мистеромъ и мистриссъ Снагзби; вслѣдствіе этого двѣ дочери дамскаго портного, расчесывая свои кудри передъ двумя зеркалами въ двухъ окнахъ второго этажа сосѣдняго дома, не сведутъ съ ума своими прелестями двухъ прикащиковъ мистера Снагзби: онѣ пробуждаютъ только безкорыстное удивленіе въ душѣ Густеръ, у которой волоса не ростутъ, никогда не росли и, утвердительно можно сказать, никогда не будутъ рости.
   -- Дома ли хозяинъ? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   Хозяинъ дома, и Густеръ сію минуту позоветъ его. Густеръ исчезаетъ, весьма довольная случаемъ отдѣлаться отъ магазина, на который она смотритъ съ чувствомъ страха и уваженія, смотритъ какъ на складочное мѣсто страшныхъ орудій страшной пытки законнаго дѣлопроизводства, считаетъ его за мѣсто, въ которое нельзя входить послѣ того, какъ потушатъ газъ.
   Мистеръ Снагзби является, засаленный, разгоряченный, пропитанный запахомъ душистой травы, жующій. Съ трудомъ проглатываетъ онъ кусокъ хлѣба съ масломъ и говоритъ:
   -- Боже мой! кого я вижу? Мистеръ Толкинхорнъ!
   -- Пару словъ, Снагзби!
   -- Помилуйте, сэръ! зачѣмъ вы не послали за мной? Сдѣлайте одолженіе, сэръ, войдите въ заднее отдѣленіе нашего магазина.
   Лицо мистера Снагзби въ одну секунду просвѣтлѣло.
   Тѣсная комнатка, сильно пропитанная запахомъ пергаментнаго жира, въ одно время служитъ и кладовой, и конторой, и комнатой для переписки бумагъ. Мистеръ Толкинхорнъ озирается кругомъ и садится на стулъ подлѣ конторки.
   -- Я пришелъ къ вамъ, Снагзби, по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ.
   -- Слушаю, сэръ.
   Мистеръ Снагзби повертываетъ кранъ въ газовомъ рожкѣ и кашляетъ въ горсточку, скромно предусматривая выгодный заказъ. Мистеръ Снагзби, какъ робкій человѣкъ, сдѣлалъ привычку кашлять различнымъ образомъ для различныхъ выраженій своихъ понятій и ощущеній и такимъ образомъ сохранять слова.
   -- У васъ недавно переписывали для меня нѣсколько объясненій по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ.
   -- Точно такъ, сэръ, у насъ переписывали.
   -- Вотъ одно изъ нихъ, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, безпечно обшаривая совсѣмъ не тотъ карманъ, который бы слѣдовало.-- О тонкая, непроницаемая, нераскрываемая устрица старинной школы!-- Почеркъ этого письма отличается отъ другихъ почерковъ и очень нравится мнѣ. Проходя случайно мимо васъ, я вспомнилъ, что эта рукопись при мнѣ, и зашелъ сюда спросить васъ.... впрочемъ, нѣтъ, я ошибся: ея нѣтъ при мнѣ. Но ничего: можно и въ другой разъ.... Ахъ, позвольте, вотъ она здѣсь!... я зашелъ сюда спросить васъ, кто переписывалъ эту бумагу?
   -- Кто переписывалъ эту бумагу, сэръ? повторяетъ мистеръ Снагзби, беретъ рукопись въ руки, раскладываетъ ее на конторку и начинаетъ перелистывать ее лѣвой рукой съ такой быстротой, которой обладаютъ только одни присяжные коммиссіонеры.-- Это мы отдавали переписывать. Я помню, вмѣстѣ съ этой бумагой мы отдавали очень много другихъ работъ. Сію минуту, сэръ, я справлюсь по книгѣ и скажу, кто переписывалъ.
   Мистеръ Снагзби снимаетъ книгу съ полки, еще разъ старается проглотить кусокъ хлѣба съ масломъ, который, по видимому, остановился въ горлѣ, поглядываетъ искоса на бумагу и указательнымъ пальцемъ правой руки проводитъ по оглавленію книги и читаетъ: "Джюби, Паккеръ, Джорндисъ."
   -- А вотъ и Джорндисъ! Сію минуту, сэръ, говорятъ мистеръ Снагзби.-- Ну, такъ и есть! Странно, что я не запомнилъ. Мы отдавали это, сэръ, переписчику, который квартируетъ какъ разъ на другой сторонѣ переулка.
   Мистеръ Толкинхорнъ заглянулъ тоже въ книгу, отъискалъ запись коммиссіонера, и, пока тотъ водилъ пальцемъ по страницѣ, онъ уже прочиталъ имя переписчика.
   -- Какъ вы называете его? Немо? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- Точно такъ, сэръ, Немо. Вотъ онъ здѣсь.-- Сорокъ-два листа большого формата. Отдано въ среду вечеромъ, въ восемь часовъ; возращено въ четвергъ утромъ, въ половинѣ десятаго.
   -- Немо! повторяетъ мистеръ Толкинхорнъ.-- Немо по латыни значитъ никто.
   -- А по англійски, сэръ, это, вѣроятно, означаетъ кого нибудь, почтительно замѣчаетъ мистеръ Снагзби, употребляя при этомъ случаѣ приличный кашель.-- Этого господина именно такъ зовутъ. Не угодно ли, сэръ, взглянуть сюда? Извольте видѣть: сорокъ-два листа большого формата. Отдано въ среду вечеромъ, въ восемь часовъ, возвращено въ четвергъ, въ девять съ половиной часовъ утра.
   Мистеръ Снагзби маленькой частичкой своего зрачка усматриваетъ голову мистриссъ Снагзби, вполовину просунутую въ дверь магазина, съ цѣлію узнать, что за причины принудили его покинуть чайный столъ. Мистеръ Снагзби посылаетъ къ мистриссъ Снагзби объяснительный кашель, какъ будто говоря ей: "душа моя, явился покупатель! "
   -- Въ половинѣ десятаго, сэръ, повторяетъ мистеръ Снагзби.
   -- Наши переписчики, сэръ, которые живутъ только заказной работой, народъ весьма странный; можетъ статься, что это не настоящее его имя, но что онъ только выдаетъ себя подъ этимъ именемъ. Теперь я вспомнилъ, сэръ, что онъ подписывается этимъ именемъ на письменныхъ объявленіяхъ, которыя онъ выставляетъ во всѣхъ почти присутственныхъ мѣстахъ, вѣроятно, вамъ извѣстно это объявленіе о предложеніи услугъ на переписку бумагъ?
   Мистеръ Толкинхорнъ бросаетъ взглядъ въ небольшое окно на задній фасадъ дома Коавинсеса, въ окнахъ котораго свѣтятся огни. Кофейная комната у Коавинсеса находится въ задней половинѣ, и тѣни нѣсколькихъ джентльменовъ, окруженныхъ облаками табачнаго дыма, тускло и въ увеличенномъ видѣ отражаются на сторахъ. Мистеръ Снагзби пользуется случаемъ слегка обернуться назадъ и взглянуть черезъ плечо на свою хозяюшку и сдѣлать, въ видѣ извиненія, движеніе губами, мысленно произнося слова: "Тол-кинхорнъ, бо-гачъ съ боль-шимъ влі-я-ні-емъ!"
   -- А что, давали вы работу этому человѣку и прежде? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- О, какже, сэръ! мы отдавали ему ваши бумаги.
   -- Думая о болѣе важныхъ дѣлахъ, я совсѣмъ забылъ, гдѣ онъ живетъ.
   -- Перейдя переулокъ, сэръ. Онъ живетъ.... мистеръ Снагзби дѣлаетъ еще усиленный глотокъ, какъ будто кусокъ хлѣба съ масломъ превратился въ горлѣ въ кусокъ камня.... онъ живетъ въ магазинѣ стараго тряпья и разнаго хламу.
   -- Я иду теперь домой: не можете ли вы указать мнѣ этотъ домъ?
   Мистеръ Снагзби скидаетъ съ себя сѣренькій сюртукъ, надѣваетъ черный, снимаетъ шляпу съ гвоздика.
   -- А вотъ и моя хозяюшка! говоритъ онъ вслухъ.-- Душа моя, будь такъ добра, пошли кого нибудь изъ молодцовъ поглядѣть за магазиномъ, а я провожу мистера Толкинхорна черезъ переулокъ.... Рекомендую вамъ, сэръ, это мистриссъ Снагзби... я отлучусь минутки на двѣ, душа моя.
   Мистриссъ Снагзби дѣлаетъ поклонъ адвокату, уходитъ за конторку, наблюдаетъ за ними изъ подъ сторы, потихоньку уходитъ въ заднюю половину магазина и смотритъ въ книгу, которая осталась открытою. По всему видно, что любопытство сильно овладѣло ею.
   -- Вамъ это мѣсто покажется, сэръ, весьма угрюмымъ, говоритъ мистеръ Снагзби, почтительно шествуя по мостовой и предоставляя узенькій тротуаръ въ полное распоряженіе адвоката: -- ну да ужъ и люди-то тамъ крайне угрюмые. Вообще это какой-то дикій народъ, сэръ. Преимущество господина, къ которому идемъ, состоитъ въ томъ, что онъ никогда не спитъ. Дайте ему работу, и онъ не сомкнетъ глазъ, пока не кончитъ.
   На дворѣ уже совершенно стемнѣло и газовые фонари производятъ полный эффектъ. Сталкиваясь съ писцами, торопившимися на почту съ заготовленными въ теченіе дня письмами, встрѣчаясь съ стряпчими и прокурорами, идущими домой къ обѣду, со всякаго рода челобитчиками, истцами и отвѣтчиками, и вообще съ толпами народа, на пути котораго вѣковая мудрость юриспруденціи поставила милліоны преградъ къ совершенію самыхъ обыкновеннѣйшихъ занятій въ жизни, пробираясь по уличной грязи (изъ чего составляется эта грязь, никло не знаетъ, откуда и зачѣмъ она собирается вокругъ насъ, также никто не знаетъ,-- знаемъ только, что когда ея соберется слишкомъ много, мы находимся въ необходимости счистить ее),-- пробираясь по такому пути, адвокатъ и присяжный коммиссіонеръ подходятъ къ магазину тряпья и всякаго хламу, къ складочному мѣсту никуда негоднаго товара, расположенному подъ тѣнію стѣны Линкольнинскаго Суда и содержимому, какъ возвѣщаетъ вывѣска всѣмъ, до кого это можетъ касаться, нѣкіимъ мистеромъ Крукомъ.
   -- Вотъ тутъ живетъ вашъ переписчикъ, говоритъ присяжный коммиссіонеръ.
   -- А! такъ вотъ онъ гдѣ живетъ! безпечнымъ тономъ произноситъ адвокатъ.-- Благодарю васъ, Снагзби.
   -- Вамъ не угодно ли зайти къ нему?
   -- Нѣтъ, благодарю васъ; теперь я не имѣю надобности въ немъ.... я тороплюсь теперь домой. Добрый вечеръ, Снагзби! благодарю васъ.
   Мистеръ Снагзби приподнимаетъ шляпу и возвращается къ своей хозяюшкѣ и къ чаю.
   Но мистеръ Толкинхорнъ вовсе не торопится домой. Онъ отходитъ на небольшое разстояніе, ворочается назадъ, снова подходитъ къ магазину мистера Крука и прямо входитъ къ нему. Въ магазинѣ темно; въ окнѣ стоитъ свѣча или что-то въ родѣ свѣчи съ нагорѣвшей свѣтильней; въ самой отдаленной части магазина передъ каминомъ сидитъ старикъ и подлѣ него кошка. Старикъ встаетъ и съ другой нагорѣвшей свѣчой идетъ навстрѣчу адвокату.
   -- Скажи пожалуста, дома твой постоялецъ?
   -- Который изъ нихъ, сэръ? мужчина или женщина? спрашиваетъ мистеръ Крукъ.
   -- Мужчина,-- тотъ самый, который занимается перепиской бумагъ.
   Мистеръ Крукъ внимательно осматриваетъ незнакомца, узнаетъ его съ перваго взгляда, получаетъ инстинктивное убѣжденіе въ его аристократической извѣстности.
   -- Угодно вамъ видѣть его?
   -- Да.
   -- Это мнѣ самому рѣдко удается, говоритъ мистеръ Крукъ, оскаливъ зубы.-- Не прикажете ли позвать его сюда? Впрочемъ, сэръ, едва ли можно надѣяться, что онъ спустится сюда.
   -- Въ такомъ случаѣ я самъ поднимусь къ нему, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- Такъ не угодно ли подняться во второй этажъ? Возьмите свѣчку. Пожалуйте сюда.
   Мистеръ Крукъ и рядомъ съ нимъ кошка останавливаются у лѣстницы и взорами провожаютъ мистера Толкинхорна.
   -- Хи, хи! произноситъ мистеръ Крукъ, когда мистеръ Толкинхорнъ почти совсѣмъ скрылся изъ виду.
   Адвокатъ смотритъ внизъ черезъ перилы. Кошка раскрываетъ пасть и начинаетъ шипѣть.
   -- Смирно, лзди Джэнъ! Будь скромна передъ гостями! Вѣдь ты знаешь, что поговариваютъ о моемъ постояльцѣ, шопотомъ произноситъ Крукъ, поднимаясь по лѣстницѣ на двѣ ступеньки.
   -- Что же о немъ поговариваютъ?
   -- Да говорятъ, что продался нечистой силѣ; но вѣдь мы съ вами лучше знаемъ объ этомъ... нечистый не купитъ его. Но смѣю доложить вамъ, что мой постоялецъ такой нелюдимъ, такой угрюмый, что не отказался бы отъ сдѣлки съ нечистымъ. Пожалуста, сэръ, не разсердите его: вотъ мой совѣтъ.
   Мистеръ Толкинхорнъ киваетъ головой и продолжаетъ итти дальше. Онъ подходитъ къ мрачной двери во второмъ этажѣ, стучитъ въ эту дверь, не получаетъ отвѣта, отворяетъ ее и въ это время нечаянно загашаетъ свѣчку.
   Воздухъ въ комнатѣ до такой степени спертъ, что свѣча потухла бы сама собой, даже если бы мистеръ Толкинхорнъ не затушилъ ея. Комната эта очень небольшая, почти черная отъ копоти, сала и грязи. На ржавой, перегорѣлой рѣшоткѣ камина, согнутой на серединѣ, какъ будто нищета сжимала ее въ своихъ желѣзныхъ когтяхъ, краснѣетъ потухающій огонь обожженнаго каменнаго угля. Въ углу, подлѣ камина, стоятъ простой досчатый столъ и ломаная конторка, которыхъ поверхность окроплена чернильнымъ дождемъ. Въ другомъ углу, на одномъ изъ пары стульевъ, лежитъ оборванный старый чемоданъ, замѣняющій платяной шкафъ; болѣе обширнаго помѣщенія для гардероба и не требовалось, потому что бока чемодана ввалились во внутрь, какъ щоки голоднаго человѣка. Полъ ничѣмъ не прикрытъ,-- только подлѣ камина тлѣетъ веревочный матъ, истертый до самой основы. Ни одна занавѣсь не прикрываетъ ночной темноты; вмѣсто ихъ окна задвинуты ставнями неопредѣленнаго цвѣта, и сквозь два узкія отверстія въ этихъ ставняхъ голодъ могъ бы увидѣть свою жертву на одрѣ.
   Противъ камина, на низенькой кровати, адвокатъ, нерѣшавшійся сдѣлать шагу отъ дверей, видитъ лежащаго человѣка. Цвѣтъ лица его жолтый. Его длинные, взъерошенные волосы сливаются съ его бакенбардами и бородой, точно также взъерошенными и длинными.
   -- Ало, мой другъ! восклицаетъ мистеръ Толкинхорнъ и въ то же время стучитъ въ дверь желѣзнымъ подсвѣчникомъ.
   Ему кажется, что онъ разбудилъ своего друга. Но другъ между тѣмъ, отвернувшись немного въ сторону, лежитъ неподвижно, хотя глаза его совершенно открыты.
   -- Ало, мой другъ! еще разъ кричитъ мистеръ Толкинхорнъ.-- Ало, ало!
   Свѣча, которой свѣтильня такъ долго тлѣла, окончательно потухаетъ въ подсвѣчникѣ, которымъ вмѣстѣ съ возгласами повторялись удары въ дверь, и мистеръ Толкинхорнъ остается въ непроницаемомъ мракѣ, и только два узенькихъ глаза въ ставняхъ пристально смотрятъ на грязную кровать.
   

XI. Нашъ любезный собратъ.

   Легкое прикосновеніе къ морщинистой рукѣ адвоката, въ то время, какъ онъ въ крайней нерѣшимости стоитъ въ мрачной комнатѣ, заставляетъ его вздрогнуть и вскрикнуть:
   -- Это кто?
   -- Это я, возражаетъ старикъ, хозяинъ дома, котораго тяжелое дыханіе отзывается въ ушахъ адвоката.-- Неужели вы не можете разбудить его?
   -- Не могу.
   -- Что сдѣлали вы съ вашей свѣчей?
   -- Она погасла. Вотъ она; возьми ее.
   Крукъ беретъ свѣчку, подходитъ къ камину, наклоняется надъ потухающей золой и старается выдуть изъ нея огонь. Но въ потухающей золѣ не оказывается и искры огня, и старанія Крука остаются тщетными. Сдѣлавъ нѣсколько безотвѣтныхъ возгласовъ къ своему постояльцу и проворчавъ, что спустится внизъ и принесетъ огня изъ магазина, старикъ уходитъ. Мистеръ Толкинхорнъ, по причинамъ, ему одному извѣстнымъ, не рѣшается ждать возвращенія Крука внутри комнаты, но выходитъ на площадку лѣстницы.
   Желанный свѣтъ вскорѣ разливается по закоптѣлымъ стѣнамъ лѣстницы, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ Крукъ медленно поднимается наверхъ, въ сопровожденіи зеленоглазой кошки, слѣдующей за нимъ по слѣдамъ.
   -- Скажи, неужели твой постоялецъ спитъ всегда такъ крѣпко? въ полголоса спрашиваетъ адвокатъ.
   -- Хи, хи! не знаю, сэръ! отвѣчаетъ Крукъ, тряся головой и вздергивая кверху свои махнатыя брови.-- Я почти ровно ничего не знаю о его привычкахъ; знаю только, что онъ держитъ себя назаперти.
   Перешептывяясь такимъ образомъ, они вмѣстѣ входятъ въ комнату, и когда огонь озаряетъ ее, два огромные глаза въ ставняхъ, по видимому, плотно смыкаются. Но не смыкаются глаза спящаго на жалкой постели.
   -- Господи помилуй насъ! восклицаетъ мистеръ Толкинхорнъ.-- Онъ умеръ!
   Крукъ опускаетъ оледенѣвшую руку, которую приподнялъ было, и опускаетъ ее такъ внезапно, что она какъ камень свѣшивается съ кровати.
   Крукъ и Толкинхорнъ бросаютъ другъ на друга моментальный взглядъ.
   -- Пошлите за докторомъ! Кликните сверху миссъ Фляйтъ! Я вижу ядъ подлѣ кровати! Кликните скорѣе миссъ Фляйтъ! произноситъ Крукъ, раскидывая, какъ крылья вампира, свои костлявыя руки надъ трупомъ постояльца.
   Мистеръ Толкинхорнъ выбѣгаетъ на лѣстницу.
   -- Миссъ Фляйтъ! кричитъ онъ.-- Кто бы вы ни были, миссъ Фляйтъ! Фляйтъ! скорѣе сюда! Торопитесь, миссъ Фляйтъ!
   Крукъ глазами провожаетъ Толкинхорна, и въ то время, какъ послѣдній кличетъ миссъ Фляйтъ, онъ находитъ случай подкрасться къ старому чемодану и крадучи удалиться отъ него на прежнее мѣсто.
   -- Бѣгите, Фляйтъ, бѣгите! къ ближайшему доктору! бѣгомъ бѣгите, Фляйтъ!
   Этими словами Крукъ обращается къ дряхлой, полоумной старушонкѣ, своей квартиранткѣ. Миссъ Фляйтъ вбѣгаетъ, въ мгновеніе ока исчезаетъ и вскорѣ приводитъ угрюмаго, по видимому, весьма недовольнаго, оторваннаго отъ обѣда врача, съ толстой верхней губой, покрытой слоемъ табаку, и съ грубымъ шотландскимъ произношеніемъ.
   -- Эге, друзья мои! утѣшьтесь! говоритъ угрюмый докторъ, окинувъ, послѣ минутнаго молчанія, окружающихъ внимательнымъ взоромъ.-- Утѣшьтесь, друзья мои! онъ мертвъ, какъ мертвый человѣкъ!
   Мистеръ Толкинхорнъ, стоя подлѣ стараго чемодана, спрашиваетъ, давно ли онъ умеръ.
   -- Давно ли онъ умеръ? повторяетъ медикъ.-- Разумѣется, недавно! Да такъ себѣ часа три тому назадъ!
   -- Да-съ, смѣю сказать-съ, не дальше этого времени, замѣчаетъ темнолицый молодой человѣкъ.
   Какъ и когда явился онъ по другую сторону кровати, никто не знаетъ.
   -- А вы, должно быть, тоже по нашей части, сэръ? спрашиваетъ первый докторъ.
   Темнолицый молодой человѣкъ отвѣчаетъ утвердительно.
   -- Въ такомъ случаѣ я могу уйти отсюда, замѣчаетъ первый докторъ: -- мнѣ нечего здѣсь дѣлать.
   Вмѣстѣ съ этимъ кратковременный визитъ кончается, и докторъ спѣшитъ окончить начатый обѣдъ.
   Темнолицый молодой человѣкъ нѣсколько разъ подноситъ свѣчку къ лицу покойника, тщательно осматриваетъ адвокатскаго писца, который, сдѣлавшись рѣшительно никѣмъ, окончательно подтверждаетъ права свои на принятую имъ на себя, но никѣмъ не признанную фамилію.
   -- Я очень хорошо припоминаю этого человѣка, говоритъ молодой врачъ.-- Года полтора тому назадъ онъ купилъ у меня опію. Скажите, есть кто побудь изъ васъ сродни ему? заключаетъ медикъ, окинувъ взглядомъ предстоящихъ.
   -- Я здѣшній домохозяинъ, угрюмо отвѣчаетъ Крукъ, принимая свѣчку изъ протянутой руки молодого доктора.-- Впрочемъ, когда-то онъ сказывалъ мнѣ, что я ближайшій ему родственникъ.
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ умеръ отъ излишней дозы опія, продолжаетъ медикъ.-- Вы замѣчаете, какой сильный запахъ разливается по всей комнатѣ. Да вотъ и тутъ (принимая чайникъ изъ костлявой руки Крука) положено этого яду такое количество, какого весьма довольно для отравы цѣлой полъ-дюжины людей.
   -- Неужели вы думаете, что онъ сдѣлалъ это съ умысломъ?
   -- То есть что вы хотите сказать? съ умысломъ ли онъ принялъ лишнюю дозу?
   -- Ну да! отвѣчаетъ Крукъ, облизывая губы подъ вліяніемъ любопытства, сообщающаго невыразимый ужасъ.
   -- Не умѣю сказать вамъ, но долженъ считать такое предположеніе невѣроятнымъ, потому что онъ привыкъ принимать большія дозы. Впрочемъ, никто не можетъ сказать вамъ утвердительно. Я полагаю, онъ былъ очень бѣденъ?
   -- Полагаю, что былъ. По крайней мѣрѣ его комната не показываетъ, что онъ былъ богатъ, говоритъ Крукъ, окидывая комнату своими зелеными, сверкающими глазами.-- Надобно вамъ сказать между прочимъ, что съ тѣхъ поръ, какъ онъ поселился здѣсь, я ни разу не заглядывалъ къ нему; а онъ былъ слишкомъ молчаливъ, чтобъ открывать передо мной свои обстоятельства.
   -- А что, онъ остался вамъ долженъ за квартиру?
   -- За шесть недѣль только.
   -- Ну такъ можно смѣло сказать, что онъ вамъ не заплатитъ, говоритъ молодой человѣкъ, снова приступая къ разсмотрѣнію трупа.-- Нечего и сомнѣваться, онъ мертвъ какъ фараонъ. Судя по его наружности я положенію, смерть послужила ему отрадой. А должно быть въ молодости онъ былъ красавецъ, былъ мужчиной благовиднымъ.
   И докторъ, помѣстясь на концѣ постели, съ лицомъ, обращеннымъ къ лицу покойника, и рукой, положенной на охладѣвшее сердце, произноситъ эти, слова не безъ чувства.
   -- Я припоминаю, что въ его манерѣ, несмотря на всю его небрежность къ своей наружности, было что-то особенное, обличающее его паденіе въ жизни. Скажите, правда ли это? продолжаетъ онъ, еще разъ окидывая взоромъ предстоящихъ.
   -- Пожалуй вы захотите, чтобы я разсказалъ вамъ біографію тѣхъ барынь, волосами которыхъ у меня внизу биткомъ набиты мѣшки? говоритъ Крукъ.-- Кромѣ того, что онъ былъ моимъ постояльцемъ въ теченіе осьмнадцати мѣсяцевъ и жилъ, или, пожалуй, не жилъ, одной только перепиской бумагъ, я больше ничего не знаю о немъ.
   Во время этого разговора, мистеръ Толкирхорнъ, закинувъ руки назадъ, стоялъ въ сторонѣ отъ прочихъ, подлѣ стараго чемодана, совершенно чуждый всякаго рода чувствъ, обнаруживаемыхъ у кровати,-- чуждый профессивнаго вниманія молодого доктора къ покойнику,-- вниманія, тѣмъ болѣе замѣчательнаго, что оно, по видимому, вовсе не имѣло никакой связи съ его замѣчаніями касательно личности покойника,-- чуждый какого-то неизъяснимаго удовольствія, которое, противъ всякаго желанія, обнаруживалось на лицѣ Крука,-- чуждый благоговѣйнаго страха, подъ вліяніемъ котораго находилась полоумная старушка. Его невозмутимое лицо было такъ же невыразительно, какъ и его платье, не имѣющее на себѣ нисколько лоску. Взглянувъ на него, другой бы сказалъ, что въ эти минуты онъ вовсе ни о чемъ не думалъ. Онъ не обнаруживалъ ни терпѣнія, ни нетерпѣнія, ни вниманія, ни разсѣянія. Онъ ровно ничего не обнаруживалъ, кромѣ своей холодной скорлупы. Легче бы, кажется, можно было извлечь музыкальный тонъ изъ футляра какого нибудь нѣжнаго инструмента, чѣмъ самый слабый тонъ души мистера Толкинхорна -- изъ его оболочки.
   Но вотъ наконецъ и онъ вступаетъ въ разговоръ: онъ обращается къ молодому медику съ своей холодной манерой, какъ нельзя болѣе соотвѣтствующей его профессіи.
   -- Я только что передъ вами заглянулъ сюда, замѣчаетъ онъ: -- и заглянулъ съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы дать этому уже умершему человѣку, котораго, мимоходомъ сказать, я никогда не видѣлъ въ живыхъ, нѣсколько бумагъ для переписки. Я узналъ о немъ отъ нашего коммиссіонера -- Снагзби, живущаго на Подворьѣ Кука. Здѣсь, какъ кажется, никто ничего не знаетъ объ этомъ человѣкѣ: такъ недурно, я думаю, послать за Снагзби. Да вотъ кстати: не сходите ли вы?
   Послѣднія слова относились къ полоумной старушкѣ, которая часто видала его въ Верховномъ Судѣ, которую онъ тоже часто видалъ, и которая охотно вызывается сходить за коммиссіонеромъ.
   Между тѣмъ какъ миссъ Фляйтъ исполняетъ порученія, медикъ прекращаетъ дальнѣйшія, безплодныя изслѣдованія и накидываетъ на предметъ ихъ стеганое одѣяло, покрытое безчисленнымъ множествомъ заплатъ. Послѣ этого докторъ мѣняется съ мистеромъ Крукомъ парой словъ. Мистеръ Толкинхорнъ соблюдаетъ безмолвіе и, по прежнему, остается подлѣ стараго чемодана.
   Въ комнату торопливо вбѣгаетъ мистеръ Снагзби, въ сѣренькомъ сюртучкѣ и въ черныхъ нарукавникахъ.
   -- О, Боже мой, Боже мой! говоритъ онъ.-- Неужли это правда? Господи помилуй! какъ это удивительно!
   -- Снагзби, не можете ли вы сообщить хозяину здѣшняго дома какія нибудь свѣдѣнія объ этомъ несчастномъ созданіи? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.-- Кажется, на немъ остался долгъ за квартиру; да къ тому же, вы знаете, его нужно похоронить.
   -- Я, право, ничего не знаю, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снагзби и въ знакъ оправданія кашляетъ въ кулакъ: -- я рѣшительно не знаю, что посовѣтовать вамъ,-- развѣ только одно -- послать за приходскимъ старостой.
   -- Я не прошу вашего совѣта, возражаетъ мистеръ Толкинхоръ.-- Я бы и самъ могъ посовѣтовать....
   (Я увѣренъ, сэръ, лучше вашего никто не посовѣтуетъ, говоритъ мистеръ Снагзби, не словами, но своимъ почтительнымъ кашлемъ.)
   -- Я спрашиваю васъ о томъ, не можете ли вы указать на кого нибудь изъ его родственниковъ, не можете ли сказать, откуда онъ прибылъ сюда, или вообще что касается его.
   -- Увѣряю васъ, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снагзби, предваривъ отвѣтъ свой кашлемъ, выражающимъ глубокое смиреніе: -- увѣряю васъ, сэръ, что мнѣ столько же извѣстно, откуда онъ прибылъ сюда, сколько извѣстно....
   -- Сколько извѣстно вамъ, куда онъ отправился отсюда, дополняетъ докторъ, чтобъ вывести мистера Снагзби изъ затруднительнаго положенія.
   Наступаетъ молчаніе.
   Мистеръ Толкинхорнъ устремляетъ взоры на присяжнаго коммиссіонера.
   Мистеръ Крукъ, съ разинутымъ ртомъ, ожидаетъ, кто первый нарушитъ молчаніе.
   -- Что касается до родственниковъ покойнаго, говоритъ мистеръ Снагзби: -- то скажи мнѣ теперь кто нибудь: "Снагзби, вотъ тебѣ двадцать тысячь фунтовъ билетами англійскаго банка,-- только скажи, кто родственники этого человѣка", и клянусь вамъ, сэръ, я и тогда не умѣлъ бы сказать! Года полтора тому назадъ, если только память не измѣняетъ мнѣ,-- года полтора тому назадъ, онъ впервые явился жильцомъ въ домѣ владѣльца нынѣшняго магазина тряпья и всякаго хламу....
   -- Именно такъ: это было въ ту самую пору, замѣчаетъ Крукъ, утвердительно кивая косматой головой.
   -- Такъ года полтора тому назадъ, продолжаетъ мистеръ Снагзби, замѣтно ободренный словами Крука: -- однажды утромъ, сейчасъ послѣ завтрака, этотъ человѣкъ явился ко мнѣ въ лавку и, встрѣтивъ мою хозяюшку (употребляя это названіе, я подразумѣваю мистриссъ Снагзби), представилъ образецъ своего почерка и далъ ей понять, что желаетъ заняться перепиской бумагъ, и находился -- не придавая этому слишкомъ важнаго значенія (любимая поговорка мистера Снагзби во время чистосердечныхъ объясненій, къ которой онъ постоянно прибѣгалъ, для большей выразительности своего чистосердечія) -- этотъ человѣкъ находился въ затруднительномъ положеніи. Моя хозяюшка, надо вамъ замѣтить, не имѣетъ обыкновенія оказывать излишней благосклонности къ незнакомымъ людямъ, особливо къ такимъ -- не придавая этому слишкомъ важнаго значенія -- которые въ чемъ нибудь нуждаются. Впрочемъ, этотъ человѣкъ понравился моей женѣ,-- не знаю, потому ли, что борода его была не брита, потому ли, что волоса его требовалй нѣкотораго попеченія, или просто по одной только женской прихоти -- и предоставляю вамъ самимъ рѣшить это обстоятельство; знаю только, что она взяла образчикъ почерка и спросила его адресъ. Нужно вамъ сказать, что моя хозяюшка немного туговата на ухо насчетъ собственныхъ именъ, продолжаетъ мистеръ Снагзби, посовѣтуясь сначала съ многозначительнымъ кашлемъ въ кулакъ: -- и потому имя Немо она безъ всякаго различія смѣшивала съ именемъ Нимрода. Вслѣдствіе этого она взяла себѣ въ привычку дѣлать мнѣ за нашей трапезой такого рода вопросы: мистеръ Снагзби, неужли вы не достали работы для Нимрода?-- или мистеръ Снагзби, почему вы не дадите Нимроду громадныхъ тетрадей по дѣлу Джорндиса? или что нибудь въ этомъ родѣ. Такимъ-то образомъ онъ и началъ получать отъ насъ заказы; и въ этомъ заключается все, что я знаю о немъ; могу еще одно только прибавить, что онъ писалъ бойко и не гнался за отдыхомъ, до того не гнался, что если бы вы, напримѣръ, отдали ему въ среду вечеромъ тридцать-пять канцлерскихъ листовъ, онъ возвратилъ бы въ совершенной исправности на другое утро въ четвергъ. Все это, заключаетъ мистеръ Снагзби, дѣлая весьма джентильное движеніе шляпой къ постели: -- я нисколько не сомнѣваюсь, подтвердилъ бы мой почтенный другъ, еслибъ находился въ состояніи исполнить это.
   -- Не лучше ли разсмотрѣть бумаги покойника? говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, обращаясь къ Круку.-- Можетъ статься, онѣ наведутъ на слѣдъ. По случаю скоропостижной смерти твоего постояльца, тебя, безъ всякаго сомнѣнія, призовутъ къ слѣдствію. Умѣешь ты читать?
   -- Нѣтъ, не умѣю, возражаетъ старикъ, оскаливъ зубы.
   -- Снагзби! говоритъ мистеръ Толкинхорнъ: -- осмотрите съ нимъ комнату. Иначе онъ наживетъ себѣ хлопотъ. Поторопитесь, Снагзби; я подожду здѣсь; если окажется нужнымъ, я пожалуй засвидѣтельствую, что всѣ ваши показанія справедливы. Если ты подержишь, мой другъ, свѣчу для мистера Снагзби, онъ увидитъ, чѣмъ можетъ быть полезенъ для тебя.
   -- Во первыхъ, здѣсь есть старый чемоданъ, говоритъ мистеръ Снагзби.
   Ахъ, да! и въ самомъ дѣлѣ тутъ старый чемоданъ! А мистеръ Толкинхорнъ, по видимому, и не замѣчалъ его, хотя и стоялъ подлѣ него и хотя въ комнатѣ кромѣ чемодана ничего больше не было!
   Продавецъ морскихъ принадлежностей держитъ свѣчу, а присяжный коммиссіонеръ канцелярскихъ принадлежностей производитъ обыскъ. Медикъ облокачивается на уголъ камина; миссъ Фляйтъ дрожитъ отъ страха и отъ времени до времени выглядываетъ изъ за дверей. Даровитый послѣдователь старинной школы, въ тусклыхъ, черныхъ панталонахъ, перевязанныхъ на колѣняхъ черными лентами, въ своемъ огромномъ черномъ жилетѣ и длиннополомъ черномъ пальто, съ своимъ бантомъ шейнаго платка, такъ коротко знакомымъ англійской аристократіи, стоитъ аккуратно на прежнемъ мѣстѣ и въ прежнемъ положеніи.
   Въ старомъ чемоданѣ оказываются нѣсколько старыхъ, ни куда негодныхъ, ничего не стоющихъ платьевъ; въ немъ отъискивается пачка билетовъ на заложенныя вещи -- пачка этихъ паспортовъ чрезъ шоссейныя заставы по дорогѣ нищеты; тамъ же находится измятая, истертая бумага, издающая сильный запахъ опія; на ней нацарапано нѣсколько словъ, какъ видно для памяти: принялъ тогда-то, столько-то грановъ; принялъ вторично тогда-то; число грановъ увеличилъ на столько-то; видно было, что эти пріемы длились довольно долго, какъ будто съ намѣреніемъ регулярно продолжать ихъ, и потомъ вдругъ прекратились. Тутъ же находилось нѣсколько грязныхъ обрывковъ отъ газетъ, съ описаніемъ судебныхъ слѣдствій надъ мертвыми тѣлами, и больше ничего. Снагзби и Крукъ осматриваютъ маленькій буфетъ и ящикъ окропленнаго чернилами стола. Но и тамъ не отъискивается ни клочка отъ писемъ, ни отъ какой нибудь рукописи. Молодой медикъ осматриваетъ платье адвокатскаго писца. Перочинный ножикъ и нѣсколько мѣдныхъ монетъ -- вотъ все, что онъ находитъ. Наконецъ всѣ убѣждаются, что совѣтъ мистера Снагзби принадлежалъ къ числу практическихъ совѣтовъ, и приглашеніе приходскаго старосты оказывается необходимымъ.
   Вслѣдствіе этого маленькая полоумная квартирантка отправляется за старостой, а прочіе выходятъ изъ комнаты.
   -- Пожалуйста, не оставляйте кошку здѣсь, замѣчаетъ докторъ: -- это не годится.
   Мистеръ Крукъ выгоняетъ кошку, и она крадучи спускается по лѣстницѣ, размахивая гибкимъ, пушистымъ хвостомъ и облизывая морду.
   -- Доброй ночи! говоритъ мистеръ Толкинхорнъ и уходитъ домой бесѣдовать съ Аллегоріей и углубляться въ созерцанія.
   Между тѣмъ новость о скоропостижной смерти распространилась по всему кварталу. Группы сосѣдей толпами разсуждаютъ о происшествіи. Передовые посты обсерваціоннаго корпуса (преимущественно ребятишки) выдвигаются впередъ къ самымъ окнамъ мистера Крука, въ которыхъ они совершаютъ тщательную рекогносцировку. Полицейскій стражъ уже поднялся въ комнату покойника и снова спустился къ уличной двери, гдѣ онъ стоитъ, какъ неприступная крѣпость, случайно удостоивая своимъ взглядомъ ребятишекъ, собравшихся у его подножія; но при этихъ взглядахъ атакующіе окна мистера Крука колеблются и отступаютъ. Мистриссъ Перкинсъ, которая вотъ уже нѣсколько недѣль находится въ разрывѣ съ мистриссъ Пайперъ, вслѣдствіе неудовольствія, возникшаго по поводу сильной потасовки, претерпѣнной молодымъ Пайперомъ отъ молодого Перкинса, возобновляетъ при этой благопріятной оказіи дружескія отношенія. Прикащикъ изъ ближайшаго углового погребка, обладая оффиціальными свѣдѣніями о жизни человѣческой вообще и въ частности близкими сношеніями съ пьяными людьми, обмѣнивается съ полицейскимъ нѣсколькими сентенціями, обличающими взаимную другъ къ другу довѣрчивость; онъ имѣетъ видъ неприступнаго юноши, недосягаемаго для руки констебля, незаточаемаго въ съѣзжихъ домахъ. Разговоръ ведется изъ оконъ одной стороны Подворья въ окна противоположной стороны. Изъ переулка Чансри являются курьеры съ открытыми головами; они спѣшатъ узнать въ чемъ дѣло. Общее чувство, кажется, выражаетъ радость, что смерть похитила не мистера Крука, но его постояльца, хотя къ этой радости и примѣшивалось чувство обманутыхъ ожиданій насчетъ своихъ предположеній. Среди этихъ ощущеній является приходскій староста.
   Приходскій староста хотя въ обыкновенное время и не пользовался особеннымъ расположеніемъ сосѣдей, но въ настоящую минуту становится популярнымъ, какъ единственный человѣкъ, которому предоставлено право осматривать мертвыя тѣла. Полицейскій стражъ хотя и считаетъ его за существо безсильное, бездѣйственное, слабоумное, за останки отъ варварскихъ временъ, когда существовали сторожевыя будки въ Лондонѣ, но въ настоящую минуту пропускаетъ его въ двери, какъ особенное нѣчто, терпимое въ народѣ до тѣхъ поръ, пока правительству угодно будетъ стереть его съ лица земли. Любопытство усиливается, когда изъ устъ въ уста переходитъ молва, что староста уже явился и дѣлаетъ осмотръ.
   Но вотъ староста выходитъ и еще болѣе усиливаетъ любопытство, находившееся въ теченіе осмотра въ невыносимо-томительномъ состояніи. Оказывается, что для завтрашняго слѣдствія староста не имѣетъ въ виду свидѣтеля, которой могъ бы сказать что нибудь судьѣ и слѣдственному приставу объ умершемъ. Вслѣдствіе этого онъ немедленно обращается къ безчисленному собранію людей, которые ровно ничего не знаютъ. Со всѣхъ сторонъ раздаются восклицанія, что сынъ мистриссъ Гринъ былъ тоже адвокатскимъ писцомъ и, вѣроятно, зналъ покойника лучше другихъ. Это обстоятельство ставитъ старосту втупикъ, тѣмъ болѣе, что по наведеннымъ справкамъ оказалось, что сынъ мистриссъ Гринъ въ настоящее время находится на кораблѣ, мѣсяца три тому назадъ отплывшемъ въ Китай, и что, конечно, можно получить отъ него необходимыя свѣдѣнія посредствомъ телеграфа: стоитъ только получить на это позволеніе лордовъ Адмиралтейства. Послѣ этого староста заходитъ въ нѣкоторые магазины, собираетъ тамъ различныя свѣдѣнія и при этомъ случаѣ, затворяя за собою дверь, мѣшкая и вообще обнаруживая въ дѣйствіяхъ своихъ недостаточность соображеній, выводитъ изъ терпѣнія любознательную публику. Полицейскій стражъ мѣняется улыбками съ прикащикомъ изъ погребка. Любопытство и вниманіе народа ослабѣваютъ и уступаютъ мѣсто реакціи. Пронзительный голосъ ребятишекъ осыпаетъ старосту такимъ сильнымъ градомъ насмѣшекъ, что полицейскій стражъ считаетъ необходимымъ привести въ дѣйствіе свою неограниченную власть: онъ схватываетъ перваго дерзкаго и, разумѣется, освобождаетъ его при побѣгѣ прочихъ, но освобождаетъ съ условіемъ -- сію минуту замолчать и убраться прочь въ одну минуту! условіе это выполняется буквально. Такимъ образомъ общее ощущеніе и любопытство замираютъ на нѣкоторое время, и неподвижный полицейскій стражъ (на котораго пріемъ опіума, въ большемъ или меньшемъ количествѣ, не произведетъ особеннаго дѣйствія), съ его лакированной шляпой, съ его жесткимъ, накрахмаленнымъ воротникомъ, съ его несгибающимся сюртукомъ, крѣпкой перевязью и вообще всей аммуниціей, медленно подвигается по тротуару, постукиваетъ ладонями своихъ бѣлыхъ перчатокъ одной о другую и останавливается отъ времени до времени на перекресткѣ улицы, чтобъ убѣдиться, нѣтъ ли чего нибудь въ родѣ затерявшагося ребенка или убійцы.
   Подъ прикрытіемъ ночи, слабодушный староста какъ призракъ летаетъ по переулку Чансри съ своими повѣстками, въ которыхъ имя каждаго судьи жалкимъ образомъ искажено; даже самыя повѣстки написаны совершенно непонятно. Одно только имя старшины написано вѣрно и ясно; но его никто не читаетъ и никто не хочетъ его знать. Повѣстки наконецъ разнесены, свидѣтели приглашены, и старшина отправляется въ магазинъ мистера Крука, гдѣ онъ назначилъ свиданіе нѣсколькимъ бѣднякамъ. Бѣдняки эти сбираются, и ихъ проводятъ во второй этажъ, въ комнату покойника, гдѣ они предоставляютъ огромнымъ глазамъ въ ставняхъ случай посмотрѣть на что-то новенькое, что составляетъ послѣднее жилище для никого и для каждаго.
   И вотъ, въ теченіе всей той ночи, готовый гробъ стоитъ подлѣ стараго чемодана. На постели лежитъ одинокій трупъ, котораго стезя въ жизни прокладывалась въ теченіе сорока-пяти лѣтъ, но на этой стезѣ столько же осталось замѣтныхъ слѣдовъ, сколько остается ихъ отъ младенца, заброшеннаго и заблудившагося въ лабиринтѣ улицъ многолюднаго города.
   На другой день дворъ Крука оживился; такъ по крайней мѣрѣ мистриссъ Перкинсъ, болѣе, чѣмъ примирившаяся съ мистриссъ Пайперъ, замѣчаетъ въ дружеской бесѣдѣ съ этой превосходной женщиной. Слѣдственный судья долженъ держать засѣданіе въ гостинницѣ Солнца, гдѣ гармоническіе митинги собираются два раза въ недѣлю, и гдѣ стулъ президента бываетъ занятъ джентльменомъ, ознаменовавшимъ себя своей профессіей, а противоположный стулъ -- маленькимъ мистеромъ Свильзомъ, комическимъ пѣвцомъ, который питаетъ необъятныя надежды (согласно съ билетомъ, выставленнымъ въ окнѣ), что друзья соберутся вокругъ него и поддержатъ его первоклассный талантъ. Въ теченіе наступившаго утра гостинница Солнца ведетъ бойкую торговлю. Даже ребятишки, подъ вліяніемъ общаго волненія, до такой степени нуждаются въ подкрѣпленіи силъ, что пирожникъ, расположившійся на этотъ случай въ одномъ изъ угловъ Подворья, замѣчаетъ, что его пышки исчезаютъ какъ дымъ,-- между тѣмъ какъ приходскій староста, переваливаясь съ боку на бокъ во время прогулки своей между заведеніемъ мистера Крука и гостинницей Солнца, показываетъ нѣкоторымъ скромнымъ особамъ предметъ, ввѣренный его храненію, и въ замѣнъ того получаетъ приглашеніе выпить стаканчикъ элю или чего нибудь въ этомъ родѣ.
   Въ назначенный часъ пріѣзжаетъ слѣдственный судья, котораго присяжные ждутъ съ минуты на минуту, и пріѣздъ котораго привѣтствуетъ стукъ кеглей, принадлежащихъ гостинницѣ Солнца. Слѣдственный судья чаще всѣхъ другихъ смертныхъ посѣщаетъ общественныя заведенія. Запахъ опилокъ, пива, табачнаго дыма и спиртуозныхъ напитковъ составляетъ неразрывную связь его призванія съ смертію, во всѣхъ ея самыхъ страшныхъ видоизмѣненіяхъ. Приходскій староста и содержатель гостинницы провожаютъ его въ комнату гармоническихъ митинговъ, гдѣ онъ кладетъ свою шляпу на фортепьяно, и занимаетъ виндзорское кресло въ главѣ длиннаго стола, составленнаго изъ нѣсколькихъ различнаго рода столовъ, поверхность которыхъ украшена безконечно разнообразнымъ сцѣпленіемъ липкихъ колецъ, отпечатанныхъ донышками кружекъ и стакановъ. За столомъ размѣщается такое множество присяжныхъ, какое могутъ только допустить его размѣры. Всѣ прочіе располагаются между плевальницами и трубками или прислоняются къ фортепьяно. Надъ головой судьи виситъ шнуръ съ рукояткой для звонка и напоминаетъ собою висѣлицу.
   Начинается перекличка присяжныхъ и произносится клятвенное обѣщаніе. Въ то время, какъ происходитъ эта церемонія, между присутствующими производится нѣкоторое волненіе маленькимъ человѣкомъ съ влажными глазами и воспламененнымъ носомъ, пухлыя щеки котораго прикрываются огромными воротничками, и который смиренно занимаетъ мѣсто у самаго входа, какъ одинъ изъ прочихъ зрителей, но, по видимому, коротко знакомый съ гармонической комнатой. Быстро пролетѣвшій шопотъ говоритъ намъ, что эта особа -- маленькій Свильзъ. Полагаютъ, не безъ нѣкотораго основанія, что вечеромъ, во время гармоническаго митинга, этотъ мистеръ Свильзъ представитъ слѣдственнаго судью въ каррикатурномъ видѣ и доставитъ безпредѣльное удовольствіе всему собранію.
   -- Итакъ, джентльмены.... начинаетъ слѣдственный судья.
   -- Молчать! восклицаетъ приходскій староста.
   Разумѣется, это восклицаніе не относится къ судьѣ, хотя другіе и могли бы допустить подобное предположеніе.
   -- Итакъ, джентльмены, снова начинаетъ судья: -- вы приглашены сюда на слѣдствіе, по поводу скоропостижной смерти нѣкоторой особы. Что онъ дѣйствительно умеръ, это будетъ вамъ показано; касательно же обстоятельствъ, предшествовавшихъ кончинѣ, и рѣшенія, какое вамъ угодно будетъ положить, смотря на.... (кегли, опять кегли! господинъ староста! это нужно прекратить!) ...смотря на эти обстоятельства, а не на что нибудь другое. Первымъ дѣломъ намъ слѣдуетъ осмотрѣть мертвое тѣло...
   -- Эй, вы! разступитесь! восклицаетъ старшина.
   И сонмъ присяжныхъ выходитъ изъ гармонической комнаты, въ весьма неправильномъ порядкѣ, какъ разстроенное погребальное шествіе, и дѣлаетъ судебный осмотръ во второмъ этажѣ дома мистера Крука, откуда нѣкоторые изъ присяжныхъ выходятъ блѣдные и черезчуръ торопливо. Приходскій староста весьма заботится о томъ, чтобъ два джентльмена, съ замѣтно обтертыми обшлагами и съ замѣтнымъ недостаткомъ въ числѣ пуговицъ, видѣли все, что нужно было видѣть. Для вящшаго удобства, онъ нарочно приставляетъ маленькій столикъ въ комнатѣ гармоническихъ митинговъ, не вдалекѣ отъ почетнаго мѣста слѣдственнаго судьи. Эти джентльмены, по образу жизни и по призванію -- лѣтописцы городскихъ происшествій; а приходскій старшина не нуждъ человѣческихъ слабостей и питаетъ надежды прочитать въ печати о томъ, что говорилъ и дѣлалъ "Муни, этотъ дѣятельный, умный староста такого-то прихода"; онъ даже желаетъ увидѣть имя Муни упомянутымъ такъ же свободно и въ такомъ же покровительственномъ тонѣ, какъ упоминались въ предшествовавшихъ примѣрахъ имена великихъ людей!
   Маленькій Свильзъ ожидаетъ возвращенія судьи и присяжнаго суда. Ждетъ того же самаго и мистеръ Толкинхорнъ. Мистера Толкинхорна принимаютъ съ особеннымъ отличіемъ и сажаютъ подлѣ судьи; его сажаютъ между этимъ высокимъ блюстителемъ закона, между миніатюрнымъ столикомъ, поставленнымъ для лѣтописцевъ, и ящикомъ для каменнаго угля. Слѣдствіе ведется своимъ чередомъ. Судъ присяжныхъ узнаетъ, какимъ образомъ умеръ предметъ судебнаго слѣдствія, и больше ничего не узнаютъ!
   -- Джентльмены! говоритъ судья: -- съ нами присутствуетъ знаменитый адвокатъ, который, какъ мнѣ извѣстно, случайно находился въ домѣ Крука, когда сдѣлали открытіе смертнаго случая; но такъ какъ онъ, къ пополненію нашего слѣдствія, можетъ повторить только показанія медика, домовладѣльца и его квартирантки, поэтому я не считаю за нужное безпокоить его. Не знаетъ ли кто нибудь изъ сосѣдей что нибудь о покойникѣ?
   Мистриссъ Перкинсъ выталкиваетъ впередъ мистриссъ Пайперъ. Мистриссъ Пайперъ, для соблюденія дѣлопроизводства, произноситъ клятву въ справедливости своихъ показаній.
   -- Джентльмены! да будетъ вамъ извѣстно, это Анастасія Пайперъ, замужняя женщина.... Ну, что же мистриссъ Пайперъ, что вы нахмѣрены сказать намъ по этому предмету?
   Мистриссъ Пайперъ намѣрена и можетъ сказать очень многое, сказать большею частію въ скобкахъ и безъ соблюденія знаковъ препинанія, но высказать очень мало дѣльнаго. Мистриссъ Пайперъ живетъ на Подворьѣ (мужъ ея занимается столярнымъ ремесломъ), и уже между сосѣдями сдѣлалось давнымъ-давно извѣстно (и мменно дни за два передъ тѣмъ, какъ Александръ-Джемсъ Пайперъ, умеръ на восемьнадцати мѣсяцахъ и четырехъ дняхъ отъ роду; впрочемъ, никто и не ждалъ, что онъ будетъ долговѣченъ: во время прорѣзанія зубовъ этотъ младенецъ, джентльмены, перенесъ страшныя страданія!)... такъ вотъ, изволите видѣть, между сосѣдями давнымъ-давно распространились слухи, что подсудимый (мистриссъ Пайперъ непремѣнно хотѣла называть покойника подсудимымъ) продалъ себя дьяволу. Вѣроятно, угрюмая наружность подсудимаго послужила главнымъ поводомъ къ распространенію подобной молвы. Мистриссъ Пайперъ часто видала подсудимаго и находила, что видъ его былъ дѣйствительно свирѣпый, и, чтобъ не пугать дѣтей, ему бы не слѣдовало позволять показываться между ними (а если сомнѣваются въ ея показаніяхъ, то не угодно ли спросить у мистриссъ Перкинсъ: она тоже здѣсь и во всякое время готова доказать, что дѣлаетъ честь ея супругу, самой себѣ и своему семейству). Она видѣла, какъ дѣти сердили подсудимаго и выводили его изъ терпѣнія (вѣдь дѣти всегда останутся дѣтьми -- нельзя же требовать, чтобъ при ихъ живомъ, рѣзвомъ характерѣ они были такими-же солидными людьми, какими и вы, джентльмены, никогда не бывали). Но поводу всего этого и по поводу его мрачнаго вида, ей часто снилось во снѣ, будто бы онъ вынималъ мотыгу изъ кармана и разсѣкалъ голову маленькому Джонни (а этотъ ребенокъ не зналъ что такое страхъ и безпрестанно бѣгалъ за нимъ такъ близко, что чуть-чуть не наступалъ на пятки). Впрочемъ, она никогда не видѣла, чтобы подсудимый и въ самомъ дѣлѣ употреблялъ мотыгу или какое нибудь другое орудіе. Она видѣла, какъ онъ бѣгалъ отъ дѣтей, какъ будто не имѣлъ къ нимъ ни малѣйшаго расположенія; она не замѣчала, чтобы покойникъ когда нибудь разговаривалъ не только съ ребятами, но и взрослыми людьми (исключая, впрочемъ, мальчишки, который подметаетъ весь переулокъ до самого угла; и еслибъ этотъ мальчишка былъ здѣсь, онъ непремѣнно бы сказалъ вамъ, что подсудимый часто съ нимъ разговаривалъ).
   "Здѣсь ли этотъ мальчикъ?" вопрошаетъ судья. "Его здѣсь нѣтъ", отвѣчаетъ староста. "Привести его сюда!" говоритъ судья. Во время отсутствія дѣятельнаго и умнаго старосты судья разговариваетъ съ мистеромъ Толкинхорномъ.
   -- Ага! вотъ, джентльмены, и мальчикъ на лицо.
   Дѣйствительно, мальчикъ на лицо, весьма грязный, весьма оборванный и съ весьма хриплымъ голосомъ. Ну, мой милый! Впрочемъ, остановитесь на минуту. Предосторожность всегда не лишнее. Мальчику надо сдѣлать нѣсколько предварительныхъ вопросовъ.
   Зовутъ этого мальчика Джо. О своемъ имени онъ ничего больше не знаетъ. Ему вовсе неизвѣстно, что каждый человѣкъ имѣетъ по крайней мѣрѣ два имени. Онъ ничего подобнаго не слышалъ. Для него имя Джо лучше всякаго длиннаго названія. Джо полагаетъ, что и это имя слишкомъ длинно для него. Онъ не считаетъ себя виновнымъ въ этомъ. Можетъ ли онъ написать его? Нѣтъ. Онъ не умѣетъ писать. У него нѣтъ ни отца, ни матери, ни друзей. Въ школѣ не бывалъ. Родительскаго крова не знавалъ. Знаетъ, что метла есть метла, и знаетъ, что лгать -- грѣшно. Не помнитъ, кто ему сообщилъ понятіе о метлѣ и о лжи, но знаетъ то и другое. Не можетъ съ точностію сказать, что будетъ ему послѣ смерти, если скажетъ ложь джентльменамъ, но увѣренъ, что ему сдѣлаютъ что нибудь не хорошее, что его накажутъ за это, и накажутъ по-дѣломъ, а поэтому онъ будемъ говорить истину.
   -- Все это ни къ чему не ведетъ, джентльмены; это не идетъ къ нашему дѣлу! замѣчаетъ судья, печально покачавъ головой.
   -- Какъ вы думаете, сэръ, можно ли принять это за показаніе? спрашиваетъ одинъ изъ внимательныхъ присяжныхъ.
   -- Помилуйте, зачѣмъ? это, я вамъ говорю, не идетъ къ дѣлу! замѣчаетъ судья. Вѣдь вы слышали мальчика? слышали, какъ онъ сказалъ: "я не могу съ точностью сказать вамъ", а, согласитесь сами, это ни къ чему не ведетъ. Намъ нельзя слушать вздоръ передъ лицомъ правосудія. Это было бы ужасное злоупотребленіе. Отведите мальчика прочь.
   Мальчика отводятъ прочь, къ величайшему назиданію постороннихъ лицъ, особливо маленькаго Свильза, комическаго пѣвца.
   Ну, что же теперь дѣлать. Нѣтъ ли еще свидѣтелей? Но другихъ свидѣтелей не является.
   Очень хорошо, джентльмены! По произведенному слѣдствію оказывается, что неизвѣстный человѣкъ, сдѣлавшій, въ теченіе полутора года, привычку принимать опіумъ большими дозами, найденъ мертвымъ отъ излишняго пріема. Если вы имѣете причины думать, что онъ учинилъ самоубійство, вы можете сдѣлать это заключеніе. Если же вы приписываете смерть этого человѣка несчастному случаю, то согласно съ этимъ мнѣніемъ будетъ сдѣланъ приговоръ.
   Приговоръ дѣлается согласно съ этимъ мнѣніемъ. Смерть неизвѣстнаго человѣка приписывается несчастному случаю. Въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Джентльмены, засѣданіе кончилось. Прощайте!
   Слѣдственный судья застегиваетъ свой длиннополый сюртукъ и съ мистеромъ Толкинхорномъ даетъ въ углу частную аудіенцію непринятому свидѣтелю.
   Это несчастное, отталкивающее отъ себя созданіе только и знаетъ, что сосѣдніе ребятишки часто съ крикомъ и бранью гонялись за покойнымъ, котораго онъ узналъ по желтому лицу и чернымъ волосамъ; что однажды, въ холодную зимнюю ночь, когда онъ, то есть мальчикъ, дрожалъ отъ стужи на своемъ перекресткѣ, покойный, пройдя мимо, оглянулся назадъ, потомъ вернулся къ нему, сдѣлалъ мальчику нѣсколько вопросовъ и, узнавъ, что у него въ цѣломъ мірѣ не было друга, сказалъ: "у меня тоже нѣтъ друзей,-- нѣтъ ни души!" и подалъ ему денегъ на ужинъ и ночлегъ. Съ тѣхъ поръ этотъ человѣкъ часто разговаривалъ съ нимъ, часто спрашивалъ, каково онъ спалъ въ прошедшую ночь, какъ онъ переноситъ холодъ и голодъ, не желаетъ ли онъ скорѣе умереть, и тому подобные странные вопросы; что когда у этого человѣка не было денегъ, то, проходя мимо мальчика, онъ обыкновенно говорилъ: "сегодня., Джо, я такъ же бѣденъ, какъ и ты!"; при деньгахъ же онъ всегда былъ радъ подѣлиться съ нимъ (чему несчастный мальчикъ вѣрилъ отъ чистаго сердца).
   -- Онъ былъ очень добръ до меня, говоритъ мальчикъ, отирая глаза лохмотьями своего рукава.-- Я бы желалъ, чтобъ въ эту минуту онъ услышалъ меня. Онъ былъ очень добръ до меня, очень, очень добръ.
   Въ то время, какъ мальчикъ боязливо спускался съ лѣстницы, мистеръ Снагзби, дожидавшійся внизу, всовываетъ ему въ руку полкроны. "Если увидишь меня, когда я, съ своей хозяюшкой, то есть съ женой моей, буду проходить мимо твоего перекрестка, говоритъ мистеръ Снагзби, приложивъ указательный палецъ къ кончику носа, то, смотри, объ этомъ ни гу-гу!"
   Присяжные на нѣсколько минутъ остаются въ гостинницѣ Солнца въ дружеской бесѣдѣ. Спустя немного, шестеро изъ нихъ окружаются облаками табачнаго дыму, который неисходно господствуетъ въ помянутой гостинницѣ; двое отправляются въ Гамстетъ, а остальные четверо соглашаются итти вечеромъ за полцѣны въ театръ и заключить дневныя занятія устрицами. Маленькаго Свильза подчуютъ со всѣхъ сторонъ,-- спрашиваютъ его мнѣнія насчетъ утренняго засѣданія, и онъ выражаетъ его двусмысленными словами (его любимый способъ объясняться). Содержатель гостинницы, сдѣлавъ открытіе, что маленькій Свильзъ пользуется необыкновенной популярностью, въ изысканныхъ выраженіяхъ рекомендуетъ его присяжнымъ и всему собранію, и при этомъ замѣчаетъ, что въ характеристическихъ аріяхъ онъ неподражаемъ, и что гардероба его для драматическихъ лицъ не свезти на двухъ телѣгахъ.
   Такимъ образомъ гостинница Солнца постепенно покрывается темнотою ночи и наконецъ ярко освѣщается газовыми лучами. Часъ гармоническаго митинга наступаетъ. Джентльменъ, знаменитый по своей профессіи, занимаетъ почетное кресло; обращается лицомъ (краснолицымъ) къ крошечному Свильзу; друзья окружаютъ ихъ и поддерживаютъ первоклассный талантъ. Въ самомъ разгарѣ вечера, крошечный Свильзъ обращается къ собранію цѣнителей таланта съ слѣдующею рѣчью: "Джентльмены, если позволите, я попробую представить вамъ сцену изъ дѣйствительной жизни,-- сцену, которой я былъ свидѣтелемъ не далѣе, какъ сегодня." Громкія рукоплесканія сопровождаютъ рѣчь и весьма ободряютъ крошечнаго Свильза. Онъ выходитъ изъ комнаты Свильзомъ, а возвращается слѣдственнымъ судьей (не имѣющимъ ни малѣйшаго сходства съ дѣйствительнымъ судьей), описываетъ слѣдствіе, съ аккомпаниментомъ фортепьяно, для разнообразія и съ припѣвомъ (слѣдственнаго судьи) типпи-дол-ли-долъ, типпи-дол-ло-долъ, типпи-ли!
   Дребезжащее фортепьяно замолкаетъ наконецъ и гармоническіе друзья собираются вокругъ своихъ подушекъ. Одинокаго покойника, помѣщеннаго теперь въ его послѣднее земное обиталище, окружаютъ торжественный покой и безмолвіе. Въ теченіе немногихъ часовъ безмятежной ночи на него взираютъ только два огромные глаза, прорѣзанные въ ставняхъ. Еслибъ мать этого одинокаго, заброшеннаго человѣка, къ груди которой онъ, будучи младенцемъ, ластился, поднималъ глаза на ея лицо, озаренное чувствомъ материнской любви, и не зная какимъ образомъ нѣжной рученкой обнять шею, къ которой карабкался, если бы мать этого отшедшаго человѣка могла прозрѣть въ будущее,-- о, до какой степени это зрѣлище показалось бы ей невѣроятнымъ! О, если въ болѣе свѣтлые дни отлетѣвшей жизни въ душѣ этого человѣка пылалъ огонь къ любимой женщинѣ, навсегда потухшій теперь, то гдѣ же она въ эти минуты, когда бренные останки любимаго ею существа не преданы еще землѣ!
   Хотя ночь и наступила, но въ домѣ мистера Снагзби нѣтъ покоя; тамъ Густеръ убиваетъ сонъ, переходя, какъ выражается самъ мистеръ Снагзби -- не придавая этому слишкомъ важнаго значенія -- отъ одного припадка къ двадцати. Причина этихъ припадковъ состоитъ въ томъ, что Густеръ имѣетъ отъ природы нѣжное сердце, и что-то пылкое, весьма вѣроятно, пылкое воображеніе, которое, быть можетъ, развилось бы въ ней, еслибъ постоянный страхъ возвратиться въ благотворительное заведеніе не служилъ препятствіемъ къ этому развитію. Какъ бы то ни было, но только разсказъ мистера Снагзби, за чаемъ, о судебномъ слѣдствіи, при которомъ онъ лично присутствовалъ, до такой степени подѣйствовалъ на чувствительную Густеръ, что за ужиномъ она спустилась въ кухню, предшествуемая кускомъ голландскаго сыра, и упала въ обморокъ необыкновенно продолжительный; отъ этого припадка она оправилась только затѣмъ, чтобы упасть въ другой, въ третій и такъ далѣе, въ цѣлый рядъ припадковъ, отдѣляемыхъ одинъ отъ другого небольшими промежутками, которые она употребляла на убѣдительныя просьбы къ мистриссъ Снагзби не прогонять ее, "когда она очнется", и упрашивала всѣхъ вообще въ домѣ мистера Снагзби положить ее на каменный полъ и отправляться спать. Не смыкая глазъ въ теченіе ночи и услышавъ наконецъ, что пѣтухъ на ближайшемъ птичномъ дворѣ начинаетъ приходить въ искренній восторгъ по случаю наступавшаго разсвѣта, мистеръ Снагзби, этотъ тери еливѣйшій изъ людей, вдохнувъ въ себя длинный глотокъ воздуха, говоритъ: "наконецъ-то, любезный мой! а я ужь думалъ, не умеръ ли ты."
   Какой вопросъ разрѣшаетъ эта восторженная птица, распѣвая во все горло, или зачѣмъ она должна пѣть такимъ образомъ при наступленіи утренняго свѣта,-- обстоятельство, которое ни подъ какимъ видомъ не можетъ быть важнымъ для нея, мы не беремся объяснить: это ея дѣло (люди -- дѣло другое: они кричатъ громогласно, при различныхъ торжественныхъ оказіяхъ). Достаточно сказать, что вмѣстѣ съ крикомъ пѣтуха, наступаетъ разсвѣтъ, за разсвѣтомъ -- утро, за утромъ -- полдень.
   Дѣятельный и умный приходскій староста, имя котораго появилось въ утренней газетѣ, приходитъ съ отрядомъ бѣдняковъ въ домъ мистера Крука и уноситъ тѣло нашего отшедшаго любезнаго собрата на тѣсное, чумное грязное кладбище, откуда заразительныя болѣзни часто сообщаются тѣламъ нашихъ собратій и сестеръ, еще не отшедшихъ изъ этого міра. Они разрываютъ клочокъ смердящей земли, отъ которой турокъ отвернулся бы съ презрѣніемъ и затрепеталъ бы кафръ, и опускаютъ туда нашего любезнаго собрата, исполняя обрядъ христіанскаго погребенія.
   Тамъ, гдѣ дома окружили небольшое пространство земли плотной стѣной, прерываемой въ одномъ только мѣстѣ отверстіемъ, служащимъ входомъ,-- тамъ, гдѣ всѣ пороки жизни дѣйствуютъ прямо на смерть, и Гдѣ всякое заразительное дыханіе смерти, всѣ элементы тлѣнія дѣйствуютъ прямо на жизнь,-- тамъ предаютъ землѣ нашего любезнаго собрата, тамъ обрекаютъ его тлѣнію.
   Наступи скорѣе, ночь, наступи, непроницаемая темнота! впрочемъ, вы не можете явиться слишкомъ скоро или оставаться слишкомъ долго подлѣ такого мѣста! Явитесь скорѣе, блуждающіе огоньки, въ окнахъ этихъ безобразныхъ домовъ, и вы, которые совершаете пороки внутри этихъ домовъ, совершайте ихъ по крайней мѣрѣ опустивъ занавѣсъ на эту страшную сцену! Покажись скорѣе, газовое пламя, такъ угрюмо пылающее надъ желѣзными воротами, на которыхъ ядовитый воздухъ ложится какими-то скользкими слоями! О, какъ бы хорошо было, еслибъ эти слои говорили каждому прохожему: "Взгляни сюда!"
   Съ наступленіемъ ночи, сквозь арку воротъ проходитъ изогнутая фигура и приближается къ желѣзной оградѣ. Руками она придерживается за ворота, посматриваетъ сквозь рѣшетку и въ этомъ положеніи остается на нѣкоторое время.
   Послѣ этого фигура слегка обметаетъ ступеньки, ведущія на кладбище, очищаетъ проѣздъ подъ воротами. Она исполняетъ все это дѣятельно и аккуратно, потомъ снова смотритъ за рѣшетку и уходитъ.
   -- Джо! ты ли это? Да, ты!
   Хотя и отверженный свидѣтель, который "не умѣетъ сказать", что будетъ сдѣлано предмету его попеченій руками болѣе сильными, чѣмъ людскія руки, ты еще не совсѣмъ обрѣтаешься во тьмѣ. Въ твоихъ несвязныхъ словахъ: "онъ былъ добръ до меня, очень добръ!", является отдаленный и радостный лучъ свѣта!
   

XII. На стражѣ.

   Ненастье въ Линкольншэйрѣ прекратилось наконецъ и Чесни-Воулдъ какъ будто нѣсколько ожилъ. Мистриссъ Ронсвелъ обременена гостепріимными заботами: сэръ Лэйстеръ и миледи должны на дняхъ возвратиться изъ Парижа. Фешенебельная газета уже узнала объ этомъ и сообщаетъ радостныя вѣсти омраченной Англіи. Она узнала также, что сэръ Лэйстеръ и миледи соберутъ въ своей древней, гостепріимной фамильной линкольншэйрской резиденціи блистательный и отличный кругъ élite изъ beau monde (фешенебельная газета, какъ всѣмъ извѣстно, весьма слаба въ англ знаете, я канцлеръ.
   -- Ну, такъ-чтожъ изъ этого? спросила миссъ Флайтъ.
   -- Странно было бы канцлеру не знать кого-нибудь изъ Джерндайсовъ, не правда ли, миссъ Флайтъ? отвѣтилъ хихикая старикъ:-- Я и позволилъ себѣ... Вашъ покойный слуга, сэръ. Я знаю дѣло Джерндайсовъ почти такъ-же хорошо, какъ и вы, сэръ. Знавалъ и стараго сквайра Тома, а васъ никогда еще не видывалъ, сэръ, даже въ судѣ, хотя бываю тамъ чуть не каждый день въ году.
   -- Я никогда не хожу туда, сказалъ мистеръ Джерндайсъ (и сказалъ правду: онъ положилъ себѣ за правило не показывайся въ судѣ ни при какихъ обстоятельствахъ).-- Вы могли бы встрѣтить меня гдѣ угодно, только не тамъ.
   -- Вотъ какъ! Строгоньки вы, сэръ, къ моему достопочтенному ученому собрату, хотя въ Джерндайсѣ это и не удивительно: обжегшись на молокѣ, будешь дуть и на воду. Вы разсматривали птичекъ моей жилицы, мистеръ Джерндайсъ? Старикъ мало-по-малу подвигался впередъ, теперь онъ стоялъ возлѣ опекуна и, дотронувшись до него локтемъ, уставился въ его лицо своими очками:-- Миссъ Флайтъ ни за что не скажетъ именъ своихъ птицъ, если есть хоть малѣйшая возможностъ этого избѣжать,-- это одна изъ ея странностей,-- но имена есть у всѣхъ, она сама и придумала. Это онъ сказалъ опекуну шепотомъ, послѣ чего громко спросилъ:-- Флайтъ, могу я ихъ перечесть?
   При этомъ онъ подмигнулъ намъ и указалъ пальцемъ на старушку, которая отвернулась и притворилась, что занята чисткой клѣтокъ.
   -- Какъ хотите, пробормотала она суетливо.
   Бросивъ еще разъ взглядъ на насъ, старикъ обернулся къ клѣткамъ и сталъ перечислять:
   -- Надежда, Радость, Юность, Миръ, Покой, жизнь, Прахъ, Пепелъ, Порча, Нужда, Гибель, Отчаяніе, Ярость, Смерть, Лукавство, Безуміе, Слова, Парики, Лохмотья, Пергаментъ, Прецедентъ, Грабежъ, Краснорѣчіе, Обманъ,-- вотъ сколько ихъ тутъ собрано, и всѣхъ держитъ въ неволѣ мой высокородный ученый собратъ.
   -- Какой рѣзкій вѣтеръ! пробормоталъ опекунъ.
   -- Въ тотъ день, когда мой высокородный и ученый собратъ постановитъ рѣшеніе, онѣ получатъ свободу, продолжалъ мистеръ Крукъ, опять подмигнувъ намъ.-- И тогда,-- если это когда нибудь случится -- добавилъ онъ шепотомъ и со страшной гримасой,-- онѣ попадутся въ лапы такимъ птицамъ, которыя никогда не знали клѣтки.
   -- Никогда еще не было такого восточнаго вѣтра, какъ сегодня! сказалъ опекунъ, притворяясь, что изъ окна ищетъ глазами флюгеръ.
   Съ большимъ трудомъ удалось намъ уйти, и не миссъ Флайтъ насъ удерживала,-- когда дѣло касалось удобствъ другихъ людей, она была очень понятлива,-- а мистеръ Крукъ. Опекунъ никакъ не могъ отдѣлаться отъ старика, который слѣдовалъ за нимъ по пятамъ, точно пришитый. Старикъ предложилъ показать свой Канцелярскій судъ, т. е. свою лавку и весь странный винигретъ, который тамъ хранился: онъ старался какъ можно долѣе протянуть этотъ осмотръ, и все время ни на шагъ не отставалъ отъ мистера Джерндайса. Нѣсколько разъ онъ задерживалъ его подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, пока мы проходили дальше; его какъ будто мучило желаніе поговорить съ мистеромъ Джерндайсомъ о чемъ-то по секрету, но онъ никакъ не рѣшался начать. Я не могу себѣ представить физіономіи, на которой яснѣе бы, чѣмъ на лицѣ м-ра Крука въ тотъ день, отражались опасеніе, нерѣшительность, мучительное желаніе сдѣлать что-то, на что у него не хватало смѣлости. Онъ неотступно слѣдилъ за мистеромъ Джерндайсомъ, не сводилъ глазъ съ его лица; идя сзади, наблюдалъ за нимъ такъ бдительно, какъ лукавая старая лиса за добычей, и безпрестанно оглядывался на него, если шелъ впереди.
   Когда мы останавливались, онъ помѣщался противъ мистера Джерндайса, проводилъ рукою по своимъ полуоткрытымъ губамъ со страннымъ выраженіемъ сознанія своей власти, вращалъ глазами, хмурилъ свои сѣдыя брови такъ, что онѣ совсѣмъ закрывали глаза, и, казалось, изучалъ каждую черту лица мистера Джерндайса.
   Кошка сопутствовала намъ все время; наконецъ мы обошли весь домъ, осмотрѣли все рѣдкостное собраніе разнороднаго хлама и пришли въ комнату за лавкой. Тутъ на опрокинутомъ вверхъ дномъ пустомъ боченкѣ, стоялъ пузырекъ съ чернилами и лежало нѣсколько обломанныхъ перьевъ и грязныхъ обрывковъ театральныхъ афишъ; вся стѣна было оклеена крупными печатными буквами различныхъ шрифтовъ.
   -- Что вы дѣлаете въ этой комнатѣ? спросилъ опекунъ.
   -- Пробую выучиться безъ чужой помощи читать и писать.
   -- Что жъ, подвигается?
   -- Мало. Плохо, отвѣтилъ съ раздраженіемъ мистеръ Крукъ:-- Трудно учиться въ мои годы.
   -- Если бы у васъ былъ учитель, вамъ было бы легче.
   -- А можетъ быть онъ училъ бы меня не такъ, какъ надо, отвѣчалъ мистеръ Крукъ, и въ глазахъ его блеснула подозрительность.-- Я Богъ знаетъ сколько потерялъ оттого, что не умѣлъ читать и писать, и не хочу потерять еще, если меня выучатъ навыворотъ.
   -- Навыворотъ? Кто же, по вашему мнѣнію, способенъ на такую вещь? спросилъ опекунъ со своей добродушной улыбкой.
   -- Не знаю, мистеръ Джерндайсъ изъ Холоднаго дома отвѣтилъ старикъ, приподнявъ очки на лобъ и потирая руки.-- Не знаю кто, но лучше полагаться на себя, чѣмъ на другихъ.
   Эти отвѣты, эти странныя манеры побудили мистера Джерпіайса спросить у молодого доктора, когда мы вмѣстѣ возвращались назадъ, дѣйствительно ли Крукъ помѣшанъ, какъ утверждала его жилица? Мистеръ Вудкортъ отвѣтилъ, что нѣтъ никакихъ основаній это думать.-- Крукъ, какъ и всѣ невѣжественные люди, очень недовѣрчивъ и всегда болѣе или менѣе находится подъ вліяніемъ джина, который истребляетъ въ огромномъ количествѣ и въ чистомъ видѣ; навѣрное и мы замѣтили, какъ отъ старика несетъ водкой, и какъ пропахла ею комната за лавкой. Но до сихъ поръ онъ не обнаружилъ никакихъ признаковъ помѣшательства.
   Дорогою я купила Пеппи вѣтряную мельницу съ мѣшками муки, чѣмъ заслужила его расположеніе до такой степени, что онъ, когда мы вернулись домой, никому кромѣ меня не позволилъ спять съ себя шляпу и перчатки, а за обѣдомъ пожелалъ сидѣть непремѣнно рядомъ со мною; сестра его сѣла съ другой стороны, рядомъ съ Адой, которой мы конечно уже разсказали со всѣми подробностями все, относительно помолвки Кадди. Мы изо всѣхъ силъ ухаживали за Пенни и его сестрою; она сіяла отъ восторга; мистеръ Джерндайсъ былъ въ такомъ-же веселомъ настроеніи, какъ и мы, и всѣ были довольны и счастливы.
   Вечеромъ Кадди отправилась домой въ наемной каретѣ вмѣстѣ съ Пеппи, который спалъ глубокимъ сномъ, но все-таки крѣпко держалъ мельницу въ рукахъ.
   Я забыла упомянуть, или по крайней мѣрѣ не упомянула о томъ, что м-ръ Вудкортъ -- тотъ самый смуглый молодой, врачъ, съ которымъ мы познакомились у мистера Беджера, и о томъ, что опекунъ пригласилъ его обѣдать, а онъ обѣдалъ у насъ. А когда всѣ разошлись, и я сказала Адѣ: "Ну, милочка, поговоримъ о Ричардѣ", она засмѣялась и сказала...
   Но стоитъ ли повторять, что она сказала: она всегда любила пошутить:
   

ГЛАВА XV.
Белль-Ярдъ.

   Пока мы были въ Лондонѣ, мистера Джерндайса постоянно осаждала толпа филантроповъ,-- дамъ и мужчинъ,-- пріемы которыхъ крайне насъ изумляли. Въ числѣ самыхъ ярыхъ былъ мистеръ Кволь, явившійся вскорѣ послѣ нашего пріѣзда. Казалось, онъ погрузился въ филантропію весь, со своими блестящими висками, до самыхъ корней волосъ, которые въ неукротимомъ пылу филантропическаго азарта какъ будто готовились слетѣть съ его головы. Всякое дѣло было ему ни почемъ, но особенно искусенъ онъ былъ въ умѣньи курить фиміамы; онъ обладалъ замѣчательною способностью приходить въ восторгъ по всякому поводу и могъ купаться съ величайшимъ наслажденіемъ въ лучахъ любого свѣтила.
   Когда мы его видѣли въ первый разъ, онъ былъ совершенно поглощенъ изумленіемъ передъ мистрисъ Джеллиби, и я тогда подумала, что онъ благоговѣетъ только передъ нею; вскорѣ мнѣ пришлось убѣдиться въ своей ошибкѣ и открыть, что онъ былъ прихвостнемъ и трубачомъ всей клики.
   Въ одинъ прекрасный день къ намъ явилась мистрисъ Пардигль съ какимъ-то подписнымъ листомъ, и съ ней мистеръ Кволь; все, что ни говорила мистрисъ Пардигль, мистеръ Кволь повторялъ за нею: онъ старался теперь превознести ее, какъ прежде превозносилъ мистрисъ Джеллиби.
   Мистрисъ Пардигль прислала къ моему опекуну съ рекомендательной запиской своего краснорѣчиваго друга, мистера Гошера; съ мистеромъ Гошеромъ пришелъ и мистеръ Кволь. Мистеръ Гошеръ былъ господинъ золотушной комплекціи, съ влажной, потной кожей и огромнымъ, круглымъ, какъ луна, лицомъ, на которомъ сидѣли такіе крошечные глазки, что казалось, они перескочили сюда съ другого лица. Съ перваго взгляда въ немъ не было ничего привлекательнаго, но не успѣлъ онъ сѣсть, какъ мистеръ Кволь спросилъ потихоньку у меня и Ады, не находимъ ли мы, что величественное чело мистера Гошера сіяетъ духовной красотой, и не поражаемся ли мы изумительными очертаніями его лба? Короче сказать, изъ всѣхъ разнообразныхъ миссій, которыми задавались эти люди, ни одна не была намъ и вполовину такъ ясна, какъ миссія мистера Кволя: впадать въ экстазъ передъ миссіями всѣхъ другихъ, и ни одна не была такъ популярна въ ихъ средѣ.
   Мистеръ Джерндайсъ попалъ въ это общество по своему мягкосердечію и по стремленію дѣлать посильное добро, но вскорѣ онъ понялъ всю несостоятельность этой компаніи, гдѣ благотворительность являлась припадками, гдѣ горластые заправилы, спекуляторы на дешевую популярность, облекались въ милосердіе, какъ въ мундиръ. Онъ понялъ этихъ людей, пылкихъ на словахъ, а на дѣлѣ нетерпѣливыхъ и тщеславныхъ, раболѣпствующихъ до послѣдней степени низости передъ сильными міра сего, льстящихъ другъ другу. Онъ говорилъ намъ, что они невыносимы для тѣхъ, кто безъ шума и треска стремится помочь слабымъ подняться, вмѣсто того, чтобъ подымать ихъ понемножку при трубномъ звукѣ и подъ гулъ самовосхваленій.
   Помнится, когда былъ собранъ митингъ мистеромъ Гошеромъ для торжественнаго признанія заслугъ мистера Кволя (который передъ тѣмъ устроилъ такое же торжество мистеру Гошеру), то послѣ того, какъ послѣдній впродолженіе полутора часа говорилъ о предметѣ митинга и заклиналъ присутствовавшихъ учениковъ и ученицъ двухъ благотворительныхъ школъ, пожертвовать свои полупенсы, напомнивъ имъ о лептѣ вдовицы,-- восточный вѣтеръ дулъ цѣлыхъ три недѣли.
   Я упомянула объ этихъ господахъ потому, что возвращаюсь опять къ мистеру Скимполю. Мнѣ казалось, что характерная черта его натуры -- ребяческая беззаботность, доставляла большое утѣшеніе моему опекуну именно своимъ контрастомъ съ пріемами этихъ людей; ему не могло не доставлять удовольствія, что онъ встрѣтилъ хоть одного безхитростнаго, искренняго человѣка среди множества другихъ съ совершенно противоположными свойствами. Меня бы очень огорчило, еслибъ оказалось, что мистеръ Скимполь отгадалъ это и держитъ себя такъ съ разсчетомъ; я никогда хорошенько не понимала его и не мору утверждать положительно, являлся ли онъ для другихъ такимъ же, какимъ для моего опекуна.
   Хотя мы и давно жили въ Лондонѣ, но до сихъ поръ еще не видѣли мистера Скимполя,-- онъ хворалъ и сидѣлъ дома; наконецъ, однажды утромъ онъ явился, милый и любезный по обыкновенію и веселѣе чѣмъ когда либо.
   Вотъ и онъ! у него было разлитіе желчи,-- болѣзнь богачей; на этомъ основаніи и онъ можетъ считать себя богачомъ,-- такъ болталъ мистеръ Скимполь. Съ извѣстной, точки зрѣнія, судя по его расточительнымъ проектамъ, онъ и былъ богачомъ; своего доктора, напримѣръ, онъ награждалъ удивительно щедро: удвоивалъ и даже учетверялъ плату за его визиты. Онъ говорилъ доктору: "Вы заблуждаетесь, если думаете, что лечите меня даромъ; если бъ вы только знали, какъ я осыпаю васъ деньгами!" -- и ему такъ ясно представлялось, какъ онъ его осыпаетъ, какъ будто это такъ и было на самомъ дѣлѣ. Вѣдь еслибъ у него были тѣ тонкія бумажки, или, куски металла, которымъ люди придаютъ такое огромное значеніе, онъ съ радостью отдалъ бы ихъ доктору,-- но ихъ не было и намѣреніе замѣняло исполненіе; а такъ какъ намѣреніе было вполнѣ искреннее, то ему казалось, что деньги отданы и счеты покончены.-- Мистеръ Скимполь говорилъ:
   -- Потому ли, что я не знаю цѣнности денегъ, только я часто испытываю это ощущеніе,-- вѣдь это такъ естественно! Является, напримѣръ, мясникъ со своимъ счетцомъ,-- онъ всегда выражается такъ нѣжно: "счетецъ", чтобъ уплата показалась легче намъ обоимъ,-- въ чемъ безсознательно проявляется поэтическая черта человѣческой природы. Я отвѣчаю мяснику: любезный другъ, представьте себѣ, что вы получили, и вы не станете ужъ безпокоиться приходить со своимъ счетцемъ. Я намѣреваюсь вамъ заплатить; предположите же, что вамъ уже заплачено.
   Опекунъ разсмѣялся и сказалъ:
   -- А вдругъ мясникъ, вмѣсто того, чтобы поставлять вамъ говядину, ограничится однимъ намѣреніемъ?
   -- Поразительно! Дорогой Джерндайсъ, вы сказали какъ разъ то, что мнѣ отвѣтилъ мясникъ, -- онъ представилъ точь въ точь такое же возраженіе. "Позвольте васъ спросить, сэръ, зачѣмъ вы кушаете молодого барашка по восемнадцати пенсовъ фунтъ?" Весьма естественно, что, удивленный этимъ вопросомъ, я отвѣтилъ: потому, почтенный, что я люблю молодого барашка.-- Кажется, убѣдительно? На это онъ сказалъ: "А вы представляйте себѣ, что кушаете молодого барашка, точно такъ же, какъ совѣтуете мнѣ представить, что вы расплатились со мною". Обсудимъ хорошенько эти логическія положенія, любезный,-- сказалъ я; то, что вы мнѣ совѣтуете, невозможно: баранина у васъ есть, а денегъ у меня нѣтъ, такъ что, пока вы не отошлете баранину, вы ясно представить себѣ этого не можете; я же такъ живо представляю себѣ, что по счету уплачено, какъ будто въ самомъ дѣлѣ ужъ уплатилъ. А почему? потому что ничего больше сдѣлать не могу.-- Онъ ни слова не сказалъ въ отвѣтъ. Тѣмъ разговоръ и кончился.
   -- И онъ не принялъ законныхъ мѣръ?-- спросилъ опекунъ.
   -- Законныя мѣры онъ принялъ, по тутъ онъ дѣйствовалъ уже подъ вліяніемъ страсти, а не разсудка. Слово "страсть" напомнило мнѣ о Войторнѣ, -- онъ пишетъ, что вы съ дѣвицами обѣщали пріѣхать къ нему въ Линкольнширъ погостить въ его одинокомъ жилищѣ?
   -- Онъ очень подружился съ моими дѣвочками, и я обѣщалъ ему привести ихъ,-- отвѣтилъ м-ръ Джерндайсъ.
   Мистеръ Скимполь сказалъ, обращаясь къ намъ съ Адой.
   -- Природа поскупилась для Бойторна на мягкіе оттѣнки; слишкомъ ужъ онъ грозенъ, -- точно бурное море, слишкомъ запальчивъ, -- точно быкъ, которому всякій цвѣтъ кажется краснымъ. По надо отдать справедливость и признать за нимъ достоинства хорошаго кузнечнаго молота!
   Я бы удивилась, еслибъ эти два человѣка были другъ о другѣ высокаго мнѣнія: мистеръ Бойторнъ придавалъ многому слишкомъ большое значеніе, мистеръ Скимполь слишкомъ мало значенія придавалъ всему. Къ тому же, я помню, нѣсколько разъ, когда рѣчь заходила о Скимполѣ, мистеръ Бойторнъ разражался очень суровыми отзывами; поэтому теперь я ограничилась тѣмъ, что повторила за Адой, какіе мы съ Войторномъ большіе друзья.
   -- Онъ и меня приглашалъ,-- продолжалъ мистеръ Скимполь:-- но можетъ ли ребенокъ довѣриться такому чудовищу? Впрочемъ, теперь, подъ нѣжной охраной двухъ ангеловъ, я рѣшаюсь ѣхать. Онъ предлагаетъ заплатить за дорогу туда и обратно. Я думаю, это будетъ стоить нѣсколько шиллинговъ или фунтовъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ... шиллинги и фунты... Кстати, помните ли, миссъ Соммерсонъ, нашего друга, Коавинса?
   Онъ задалъ этотъ вопросъ съ веселой и пріятной улыбкой, нисколько не смущаясь воспоминаніемъ о непріятномъ происшествіи.
   -- Да, помню,-- отвѣтила я.
   -- Онъ арестованъ Великимъ судебнымъ приставомъ и никогда ужъ больше никого не арестуетъ.
   То, что я услышала, меня поразило: въ моемъ умѣ какъ-то не соединялось никакое серьезное представленіе съ образомъ того человѣка, который въ тотъ памятный вечеръ пыхтѣлъ на софѣ и прилизывалъ свои волосы.
   Мистеръ Скимполь продолжалъ:
   -- Вчера меня увѣдомилъ объ его смерти его преемникъ, который въ настоящую минуту сидитъ въ моей квартирѣ и, какъ онъ выражается, "вступаетъ во владѣніе". Онъ явился вчера, какъ разъ въ день рожденія моей голубоглазой дочурки, и я поставилъ ему на видъ все неприличіе и нелѣпость его поступка: "будь у васъ голубоглазая дочка, вамъ не понравилось бы, еслибъ я пришелъ незваный въ день ея рожденья?" Но онъ все-таки остался.
   Мистеръ Скимполь весело разсмѣялся надъ этимъ забавнымъ эпизодомъ, легко коснулся клавишъ фортепіано, у котораго сидѣлъ, и продолжалъ, прерывая свой разсказъ нѣжными аккордами (въ тѣхъ мѣстахъ я поставлю точки):
   -- И онъ разсказалъ мнѣ... что Коавинсъ оставилъ... троихъ дѣтей... мать умерла раньше... профессія Коавинса... не совсѣмъ популярна... малютки Коавинса... въ жалкомъ положеніи...
   Мистеръ Джерндайсъ вскочилъ, потеръ себѣ голову и началъ бѣгать по комнатѣ; мистеръ Скимполь наигрывалъ любимую пѣсню Ады; я глядѣла на мистера Джерндайса и понимала, что происходитъ въ его душѣ; Ада, кажется, тоже догадывалась.
   М-ръ Джерндайсъ ходилъ, останавливался, потиралъ себѣ голову; наконецъ остановился передъ мистеромъ Скимполемъ и, положивъ руку на клавиши, сказалъ въ раздумьи:
   -- Мнѣ это не нравится, Скимполь?
   Мистеръ Скимполь, совершенно забывшій о чемъ шла рѣчь, посмотрѣлъ на него съ глубокимъ изумленіемъ. Мистеръ Джерндайсъ продолжалъ, прогуливаясь на небольшомъ пространствѣ между фортепіано и угломъ комнаты и ероша свои волосы такъ, какъ будто бы дулъ страшный восточный вѣтеръ.
   -- Этотъ. человѣкъ былъ необходимъ. Необходимость такихъ профессій вызывается нашими собственными ошибками, глупостями, незнаніемъ законовъ или нашими несчастіями, и мы не должны вымещать на нихъ свои вины. Своимъ ремесломъ онъ не вредилъ людямъ, а содержалъ дѣтей. Желательно было бы хорошенько разузнать объ этомъ.
   -- О Коавинсѣ?!!-- вскричалъ мистеръ Скимполь, понявшій наконецъ въ чемъ дѣло.-- Нѣтъ ничего легче! Стоитъ только пойти на главную квартиру Коавинсовъ, тамъ узнаемъ все, что намъ будетъ угодно.
   Мистеръ Джерндайсъ кивнулъ намъ,-- мы только и ждали сигнала.
   -- Прогуляемся туда, дорогія дѣвочки, эта прогулка ничѣмъ не хуже другихъ.
   Мы не заставили себя ждать.
   Мистеръ Скимполь отправился съ нами, радуясь предстоящей экспедиціи: это такъ ново для него, -- отыскивать Коавинса, вмѣсто того, чтобы Коавинсъ разыскивалъ его!
   Сперва онъ повелъ насъ въ Ченсери-Лэнъ и, указавъ на домъ съ желѣзными рѣшетками на окнахъ, назвалъ его замкомъ Коавинса. На нашъ звонокъ вышелъ изъ чего-то вродѣ привратницкой довольно непрезентабельный малый. Взглянувъ на насъ сквозь желѣзные прутья калитки, онъ спросилъ: "что вамъ надо?" и оперся подбородкомъ на острые наконечники прутьевъ.
   -- Здѣсь служилъ сыщикъ или полицейскій, или что-то въ этомъ родѣ, который недавно умеръ?-- спросилъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Служилъ. Ну?
   -- Мнѣ надо узнать его фамилію. Не можете ли сказать
   -- Его фамилія Неккетъ.
   -- А адресъ?
   -- Вель-Ярдъ, въ мелочной лавкѣ, по лѣвую руку, спросите Блиндеръ.
   -- Былъ ли онъ... не знаю, какъ выразиться... былъ ли онъ трудолюбивъ?-- пробормоталъ опекунъ.
   -- Неккетъ? О да! Выслѣживая дичь, онъ не зналъ усталости. Ужъ если онъ брался кого выслѣдитъ, просиживалъ, бывало, по восьми, по десяти часовъ на сторожевомъ посту гдѣ-нибудь на углу улицы, не сходя съ мѣста.
   -- Могло быть и хуже: можно взяться и не исполнить,-- сказалъ опекунъ, разговаривая самъ съ собою.-- Благодарствуйте. Больше намъ ничего не нужно.
   Мы ушли, а парень, склонивъ голову на бокъ, остался стоять у рѣшотки, облокотясь на нее руками, посасывая и поглаживая прутья.
   У Линкольнъ-Инна насъ поджидалъ мистеръ Скимполь, который не хотѣлъ подходить близко къ Коавинсу, и мы всѣ вмѣстѣ отправились въ Бель-Ярдъ, -- узкій переулокъ, лежавшій неподалеку.
   Скоро мы нашли мелочную лавочку, а въ ней добродушную пожилую женщину, которая страдала удушьемъ или водянкой, иди и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ. На мой вопросъ она сказала:
   -- Дѣти Неккета? Да, здѣсь, миссъ. Пожалуйте въ третій этажъ. Дверь какъ разъ противъ лѣстницы, и она подала ключъ черезъ прилавокъ.
   Я поглядѣла на ключъ, потомъ на нее, -- она очевидно считала, что я знаю, какъ поступить дальше.
   Ключъ могъ быть только отъ комнаты дѣтей; поэтому, не распрашивая ее больше, я стала подниматься по темной лѣстницѣ; остальные послѣдовали за мною. Старыя доеки трещали подъ нашими ногами, хотя мы и старались ступать осторожно; во второмъ этажѣ одинъ жилецъ, обезпокоенный шумомъ нашихъ шаговъ, высунулся изъ двери и спросилъ, бросивъ нэ меня сердитый взглядъ:
   -- Вамъ нужно Гридли?
   -- Нѣтъ, сэръ, мы идемъ въ верхній этажъ,-- сказала я.
   Такъ же сердито посмотрѣлъ онъ и на остальныхъ, когда тѣ проходили мимо, и довольно грубо отвѣтилъ на привѣтствіе моего опекуна. Это былъ высокій блѣдный человѣкъ съ выпуклыми глазами и черепомъ, почти совершенно лишеннымъ волосъ; глубокія морщины бороздили его преждевременно состарѣвшееся лицо; задорный взглядъ, рѣзкія грубыя манеры въ соединеніи съ высокой, не по лѣтамъ могучей фигурой почти испугали меня. Онъ держалъ перо въ рукахъ и, проходя мимо его комнаты, я замѣтила, что она вся усѣяна обрывками бумаги. Онъ не трогался съ мѣста, а мы стали взбираться выше.
   Когда я постучала въ дверь противъ лѣстницы, мнѣ отвѣтилъ тоненькій голосокъ изнутри:
   -- Мы заперты. Ключъ у мистрисъ Блиндеръ.
   Я вложила ключъ въ замочную скважину и дверь отворилась. Мы увидѣли бѣдную съ покатымъ потолкомъ комнату, въ которой не было почти никакой мебели: маленькій пяти или шестилѣтій клопъ няньчилъ и баюкаль толстаго полуторагодовалаго ребенка. Несмотря на холодную погоду, въ каминѣ не было огня; дѣти были закутаны въ старые платки и какія-то накидки, но все-таки ихъ маленькія фигурки ежились, а носы совсѣмъ покраснѣли отъ холода; мальчикъ ходилъ изъ угла въ уголъ, укачивая ребенка, котораго держалъ на рукахъ, положивъ его голову къ себѣ на плечо.
   -- Кто заперъ васъ здѣсь однихъ?
   -- Чарли,-- отвѣчалъ мальчикъ, останавливаясь и глядя на насъ.
   -- Чарли, вашъ братъ?
   -- Нѣтъ, это сестра Шарлотта; папаша звалъ ее Чарли.
   -- Есть у васъ еще кто-нибудь, кромѣ Чарли.
   -- Я и Эмма,-- отвѣтилъ мальчикъ и принялся опять расхаживать по комнатѣ, стараясь смотрѣть на насъ, отчего тискалъ нанковый чепчикъ кажется слишкомъ крѣпко.
   Мы смотрѣли на этихъ дѣтей и молча перегдядывались.
   Вдругъ въ комнату вошла дѣвочка небольшого роста; ея хорошенькое личико смотрѣло не по лѣтамъ серьезно, одѣта она была какъ большая, чепчикъ былъ ей очень великъ, такъ же какъ и рабочій передникъ, о который она вытирала свои голыя руки. Не смотря на то, что ея пальцы побѣлѣли и сморщились отъ стирки и кое-гдѣ на нихъ остались слѣды мыльной пѣны, ее можно было принять за ребенка, занятаго игрой въ прачки и представляющаго взрослую работницу очень правдоподобно и схоже.
   Должно быть она была гдѣ нибудь неподалеку и бѣжала во всю мочь, потому что еле переводила духъ, не могла выговорить ни слова и только молча вытирала передникомъ свои руки и смотрѣла на насъ.
   Мальчикъ крикнулъ: "Вотъ и Чарли!" Ребенокъ, котораго онъ нянчилъ, протянулъ къ ней свои рученки и сталъ съ крикомъ проситься къ ней на руки; она взяла его такъ ловко, какъ умѣютъ брать только женщины, и дитя съ любовью прильнуло къ ней; она смотрѣла на насъ изъ-за плеча.
   Мы усадили ее на стулъ вмѣстѣ съ ея ношей; мальчикъ держался за ея передникъ.
   Опекунъ шепнулъ намъ:-- Возможно-ли, чтобъ это дитя могло своей работой содержать остальныхъ! Посмотрите на нихъ, ради Бога посмотрите!
   Дѣйствительно, стоило посмотрѣть, какъ эти трое дѣтей прижимались другъ къ другу, съ какой вѣрой двое изъ нихъ полагались на третью, а эта третья, сама еще ребенокъ, сидѣла степенно и солидно, что совсѣмъ не вязалось съ ея дѣтской фигуркой.
   -- Чарли, который тебѣ годъ? спросилъ опекунъ.
   -- Четырнадцатый.
   -- О, какой почтенный возрастъ! преклонный возрастъ, Чарли!
   Не умѣю выразить съ какой нѣжностью произнесъ это мой опекунъ, сколько грусти и состраданія было въ этихъ шутливыхъ словахъ!
   -- Ты одна живешь съ этими малютками? продолжалъ онъ.
   -- Да, сэръ, съ тѣхъ поръ, какъ папаша умеръ, отвѣтила дѣвочка, глядя на него съ полнымъ довѣріемъ.
   -- Какъ же вы живете, Чарли, чѣмъ вы живете? О! и опекунъ на минуту отвернулся.
   -- Послѣ смерти папаши я хожу на поденную работу; сегодня я стирала, сэръ.
   -- Господи помилуй! Да вѣдь ты такъ мала, что не достанешь до лохани!
   Она быстро отвѣтила:
   -- О, нѣтъ сэръ, достаю: я надѣваю высокіе сапоги, которые прежде носила мамаша.
   -- А когда умерла твоя бѣдная мать?
   -- Мамаша умерла, когда родилась Эмма, сказала дѣвочка, бросивъ взглядъ на ребенка, покоившагося на ея груди:-- Тогда папаша сказалъ мнѣ, что я должна замѣнить ей мать. Я и старалась. Такъ, что прежде еще, чѣмъ я начала ходить на работу, я работала дома: убирала, няньчила, стирала,-- такъ понемножку и научилась, понимаете, сэръ.
   -- И часто ты ходишь на работу?
   -- Какъ только берутъ, отвѣчала съ улыбкой дѣвочка:-- вѣдь за это платятъ шестипенсовики и шиллинги...
   -- И уходя, ты всегда запираешь дѣтей?
   -- Видите, сэръ, такъ безопаснѣе. Иногда къ нимъ заходитъ мистрисъ Блиндеръ, иногда мистеръ Гридли, а то и я прибѣгу на минутку. Они тутъ играютъ и Томъ нисколько не боится, что его запираютъ. Вѣдь не боишься, Томъ?
   -- Не боюсь, Чарли, мужественно отвѣтилъ Томъ.
   -- Когда наступитъ вечеръ и на дворѣ зажгутъ фонари, въ комнатѣ становится совсѣмъ свѣтло. Неправда ли, Томъ, почти свѣтло?
   -- Да, Чарли, почти свѣтло.
   -- Онъ у меня золото! сказала дѣвочка съ материнской нѣжностью.-- Когда Эмма устанетъ, онъ кладетъ ее на кровать, и самъ ложится, если усталъ. А когда я возвращаюсь, я приношу чего нибудь на ужинъ, тогда мы зажигаемъ свѣчу, и Томъ встаетъ и ужинаетъ со мною. Такъ вѣдь, Томъ?
   -- Да Чарли! и Томъ уткнулся лицомъ въ складки юбки и засмѣялся, а потомъ заплакалъ. Богъ знаетъ, чѣмъ были вызваны эти слезы: воспоминаніемъ ли объ ужинѣ, самомъ великомъ удовольствіи въ его жизни, или любовью и благодарностью къ сестрѣ, но это были первыя слезы, которыя мы здѣсь видѣли со времени нашего прихода. Маленькая сиротка разсказывала о смерти матери и отца такъ спокойно, какъ будто необходимость сохранить мужество, дѣятельная жизнь, полная заботъ, дѣтская гордость отъ сознанія, что она способна работать, какъ будто все это заглушило ея горе. Но теперь, когда заплакалъ Томъ, изъ ея глазъ выкатились двѣ тихія слезы, сама же она продолжала спокойно смотрѣть на насъ и не пошевельнулась, чтобъ не потревожить ни малѣйшимъ движеніемъ приникшихъ къ ней дѣтскихъ головокъ.
   Мы съ Адой стояли у окна, притворялся, что разсматриваемъ крыши домовъ, черныя отъ копоти печныя трубы, чахлыя растеньица и клѣтки съ птицами, украшавшія окна у сосѣднихъ домовъ.
   Вдругъ мы услышали голосъ мистрисъ Блиндеръ. Она поднялась изъ своей лавки (вѣроятно употребивъ на восхожденіе по лѣстницѣ все время, что мы здѣсь были) и теперь разговаривала съ опекуномъ.
   -- Немного я имъ дѣлаю, что не беру съ нихъ платы за квартиру; у кого, сэръ, хватитъ духу брать съ нихъ! говорила хозяйка.
   Опекунъ сказалъ намъ:
   -- Настанетъ время, когда эта добрая женщина узнаетъ, что дѣлала много, ибо все, что сдѣлано одному изъ малыхъ сихъ... и, обратясь къ ней спросилъ: -- Можетъ-ли работать это дитя?
   Думаю, сэръ, что можетъ, отвѣтила мистрисъ Блиндеръ, съ трудомъ переводя духъ,-- Она очень проворна. Надо было видѣть, какъ она ходила за дѣтьми послѣ смерти матери, весь околотокъ говорилъ объ этомъ. А какъ удивительно смотрѣла за отцомъ во время его болѣзни! "Мистрисъ Блиндеръ, говорилъ онъ мнѣ передъ кончиной,-- онъ лежалъ вонъ въ томъ углу,-- мистрисъ Блиндеръ, плохое было мое ремесло, но прошлую ночь я видѣлъ ангела подлѣ своей дочери и я ввѣряю ее Небесному Отцу!"
   -- Онъ не занимался никакимъ другимъ ремесломъ?
   -- Нѣтъ, сэръ, онъ былъ только сыщикъ; сперва, какъ только онъ поселился у меня, я не знала объ этомъ и, признаюсь, когда узнала, отказала ему отъ квартиры. Въ околоткѣ косо смотрѣли на его занятіе, да и жильцы мои не одобряли,-- вѣдь не особенно пріятно это ремесло; очень многіе требовали, чтобъ я прогнала Неккета, особенно мистеръ Гридли. а онъ хорошій жилецъ, хотя и вспыльчиваго нрава.
   -- И такъ вы ему отказали?
   -- Отказала. Но когда пришелъ срокъ, меня взяло сомнѣніе: я не замѣтила за нимъ ничего худого, онъ былъ аккуратенъ, трудолюбивъ, добросовѣстно исполнялъ дѣло, за которое взялся, а это много значитъ. Тутъ мистрисъ Блиндеръ, конечно безъ всякаго умысла взглянула на мистера Скимполя.
   -- Такъ, что вы оставили его?
   -- Я сказала ему, что если онъ уговоритъ мистера Гридли, я берусь поладить съ остальными и не стану обращать вниманія, нравится или не нравится это сосѣдямъ. Мистеръ Гридли согласился, правда неохотно: онъ всегда сурово относился къ Неккету, но къ дѣтямъ его былъ очень добръ послѣ его смерти; ужъ подлинно: не суди о человѣкѣ, пока не увидишь его поступковъ!
   -- И многіе добры къ дѣтямъ?
   -- Нельзя сказать, чтобъ къ нимъ были недобры, но, конечно, не то было бы, если бъ отецъ занимался другимъ ремесломъ. Мистеръ Коавинсъ далъ гинею, сыщики сдѣлали складчину и нѣкоторые сосѣди устроили подписку, именно тѣ, кто больше всѣхъ подтрунивалъ надъ бѣднымъ Неккетомъ; вообще не такъ ужъ худо. То же самое и съ Шарлоттой, иные не хотятъ нанимать ее потому, что она дочь сыщика: другіе берутъ, но попрекаютъ отцовскимъ ремесломъ; есть и такіе, которые ставятъ себѣ въ заслугу, что даютъ ей работу; все сбавляютъ ей плату и, вѣроятно, требовательнѣе къ ней, чѣмъ къ другимъ. Но она терпѣлива, понятлива и работаетъ изо всѣхъ силъ, такъ что къ ней относятся недурно, хотя могло бы быть и лучше!
   Мистрисъ Блиндеръ присѣла, чтобъ отдохнуть послѣ такой длинной рѣчи.
   Мистеръ Джерндайсъ повернулся къ намъ и хотѣлъ что-то сказать, но не успѣлъ, такъ какъ вошелъ въ комнату Гридли, о которомъ только что говорила мистрисъ Блиндеръ, тотъ самый человѣкъ, котораго мы встрѣтили на лѣстницѣ. Онъ обратился къ намъ такъ, какъ будто наше присутствіе въ этой комнатѣ выводило его изъ себя.
   -- Не знаю, леди и джентльмены, что вы здѣсь дѣлаете, но вы должны извинить мое появленіе: я прихожу сюда не за тѣмъ, чтобъ глазѣть по сторонамъ. Здорово, Чарли. Ну, Томъ и малютка, какъ мы сегодня поживаемъ?
   Дѣти смотрѣли на него, какъ на стараго знакомаго. Онъ ласково наклонился къ нимъ, хотя лицо его сохранило свое суровое выраженіе и манеры были грубы по прежнему. Замѣтивъ, какъ нѣженъ онъ съ дѣтьми, мистеръ Джерендайсъ простилъ ему грубость и отвѣтилъ кротко:
   -- Конечно никто сюда не придетъ глазѣть по сторонамъ.
   -- Можетъ быть, сэръ, можетъ быть, пробурчалъ тотъ, махнувъ терпѣливо рукою и сажая Тома къ себѣ на колѣни,-- у меня нѣтъ охоты вступать въ препирательства съ леди и джентльменами. Я столько ужъ велъ споровъ на своемъ вѣку, что съ меня довольно на всю жизнь.
   -- Вѣроятно, у васъ есть достаточныя причины быть вспыльчивымъ и раздраженнымъ... началъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Еще что? у меня вздорный нравъ, я вспыльчивъ, невѣжливъ!
   -- Да, немножко.
   Гридли спустилъ ребенка съ колѣнъ и подступилъ къ опекуну съ такимъ видомъ, какъ будто хотѣлъ его побить.
   -- Сэръ, знаете ли вы что-нибудь о Верховномъ судѣ?
   -- Къ своему несчастію, знаю.
   -- Къ несчастію? переспросилъ Гридли. Гнѣвъ его мгновенно утихъ.-- Въ такомъ случаѣ прошу прощенья, сэръ; я знаю, я не учтивъ и прошу у васъ извиненія! Сэръ!-- тутъ онъ опять заговорилъ съ прежней запальчивостью -- меня двадцать пять лѣтъ волочили по каленому желѣзу и я отвыкъ ступать по бархату, подите въ судъ и спросите, какими шутками услаждаются тамъ отъ скучныхъ занятій,-- вамъ отвѣтятъ, что лучшая шутка сложена про шропширца. Этотъ шропширецъ -- я! воскликнулъ онъ ударивъ себя кулакомъ въ грудь.
   -- Я и моя фамилія тоже многимъ доставили развлеченія въ этомъ присутственномъ мѣстѣ, спокойно отвѣтилъ опекунъ:-- навѣрное вы слышали мою фамилію -- Джерндайсъ.
   Гридли отвѣсилъ ему низкій поклонъ.
   Мистеръ Джерндайсъ, я вижу, вы гораздо спокойнѣе меня переносите нанесенныя вамъ несправедливости. Скажу больше,-- эти леди и джентльменъ, конечно, ваши друзья, и я могу говорить въ ихъ присутствіи,-- я бы рехнулся, если бъ иначе относился къ наносимымъ мнѣ оскорбленіямъ, только тѣмъ и сохраняю свой разсудокъ, что злюсь на этихъ господъ, придумываю какъ бы имъ отомстить, и неотступно требую правосудія, въ которомъ мнѣ отказываютъ. Только этимъ я и спасаюсь отъ сумасшествія! говорилъ онъ съ какой-то4 грубой простотой.-- Вы, можетъ быть, скажете, что я слишкомъ раздражаюсь; что дѣлать,-- такая натура ужъ: неправда меня возмущаетъ, и я выхожу изъ себя! Если я не буду тѣмъ, что есть, мнѣ остается замереть въ вѣчной улыбкѣ, какъ та помѣшанная, что вѣчно торчитъ въ судѣ. Если я сдамся и уступлю, значитъ я началъ выживать изъ ума.
   Тяжело было видѣть страстное возбужденіе, въ которомъ онъ находился, его искаженное лицо, запальчивые жесты, какими онъ сопровождалъ свою рѣчь.
   -- Вникните въ мое дѣло,-- мистеръ Джерндайсъ, -- оно ясно, какъ Божій день. Насъ было два брата. Отецъ, фермеръ, оставилъ матери ферму, инвентарь и все прочее по завѣщанію въ пожизненное владѣніе; по смерти матери все должно было перейти ко мнѣ съ тѣмъ, чтобъ я выплатилъ брату триста фунтовъ. Мать умираетъ. Спустя нѣкоторое время брать требуетъ завѣщанную сумму. Я и нѣкоторые родственники говоримъ, что часть своего наслѣдства онъ уже получилъ, живя у меня, пользуясь готовой квартирой, столомъ и прочимъ. Замѣтьте, вопросъ былъ только въ томъ, уплачена ли уже нѣкоторая часть трехсотъ фунтовъ? завѣщанія никто и не думалъ оспаривать. Братъ подаетъ на меня искъ, я обязанъ явиться въ этотъ проклятый Канцлерскій судъ, законъ принуждаетъ меня явиться, я долженъ дать отвѣтъ именно въ этомъ мѣстѣ. Семнадцать человѣкъ свидѣтелей требуется для такого простого дѣла! Оно назначается къ слушанію черезъ два года, но когда наступаетъ срокъ, откладывается еще на два, пока судья (провалиться бы ему на томъ свѣтѣ!) наведетъ справки дѣйствительно ли я сынъ своего отца,-- чего не оспаривалъ ни одинъ смертный! Потомъ находятъ, что мало свидѣтелей (припомните: ихъ было семнадцать!), что пропустили еще одного, и дѣло пересматривается сначала. Къ тому времени судебныя издержки (хотя процессъ еще не докладывался въ судѣ) были уже втрое больше, чѣмъ"сумма, изъ-за которой завязалась тяжба. Мой братъ съ радостью отказался бы отъ своей претензіи, чтобъ только не платить больше судебныхъ издержекъ, на нихъ ушло все состояніе, завѣшанное мнѣ отцомъ. Тяжба не рѣшена до сихъ поръ, она измучила меня, раззорила, довела до отчаянія, до того, что я сталъ такимъ, какъ видите! Конечно, мистеръ Джерндайсъ. въ вашемъ процессѣ замѣшаны тысячи, а въ моемъ, дѣло идетъ лишь о сотняхъ, по легче ли отъ того? Вся моя жизнь ушла на тяжбу, проклятая высосала изъ меня все до-чиста!
   Опекунъ сказалъ, что отъ всего сердца сочувствуетъ его горю и вовсе не намѣренъ утверждать, чтобъ одинъ только онъ, Джерндайсъ, страдалъ отъ несправедливостей этой чудовищной системы.
   Гнѣвъ мистера Гридли вспыхнулъ съ прежней силой.
   -- Системы! Со всѣхъ сторонъ я слышу это слово! Говорятъ, я не долженъ винить отдѣльныхъ лицъ,-- виновата система. Приходишь въ судъ и говоришь: "Милордъ, скажите пожалуйста, гдѣ же справедливость? Неужели вы осмѣлитесь сказать, что мнѣ было оказано правосудіе, что я отпущенъ изъ суда удовлетвореннымъ?". Милордъ ничего объ этомъ не вѣдаетъ, онъ поставленъ управлять системой. Являюсь въ Линкольнскій скверъ къ мистеру Телькингорну, судебному ходатаю,-- этотъ человѣкъ приводитъ меня въ бѣшенство своимъ самодовольнымъ видомъ, да и какъ ему не быть довольнымъ! у нихъ у всѣхъ довольный видъ: вѣдь къ нимъ пошло все, что потерялъ я,-- говорю ему, что ужъ отъ кого бы тамъ ни пришлось, а я добьюсь вознагражденія за мои убытки, добьюсь, чего бы это мнѣ не стоило. Онъ не подлежитъ отвѣту: отвѣчать должна система! Не я буду, если не приму съ ними энергичныхъ мѣръ; не знаю, что я сдѣлаю, если окончательно выйду изъ себя! Я буду лицомъ къ лицу обвинять всѣхъ приспѣшниковъ этой системы передъ Вѣчнымъ Судіей!
   Онъ былъ страшенъ. Еслибъ не видѣла своими глазами, я бы не повѣрила, что можно дойти до такого состоянія.
   -- И я ужъ началъ! сказалъ онъ, садясь и отирая потъ со лба.-- Мистеръ Држеридайсъ, я уже началъ! Я буйствовалъ, знаю это, но я долженъ былъ такъ поступить. Я побывалъ уже въ тюрьмѣ за оскорбленіе суда, я сидѣлъ въ тюрьмѣ за угрозы стряпчему, и опять попаду туда за то и за другое. Шропширецъ, надъ которымъ они потѣшаются, часто обманывалъ ихъ ожиданія, хотя они потѣшались надо мною даже тогда, когда меня заключали подъ стражу и вели въ тюрьму. Они мнѣ говорятъ, что я долженъ сдерживаться для своей же пользы; я отвѣчаю, что если стану сдерживаться, я рехнусь. Когда-то у меня былъ недурной характеръ, мои земляки помнятъ еще меня такимъ, но теперь я долженъ давать выходъ своимъ оскорбленнымъ чувствамъ: это только и держитъ мой мозгъ въ порядкѣ. На прошлой недѣлѣ лордъ-канцлеръ сказалъ мнѣ: "Гридли, для васъ самихъ было бы лучше, если вы не тратили бы здѣсь по пусту свое время, а вернулись въ Шропширъ и занялись тамъ дѣломъ." -- Милордъ, знаю, что для меня это лучше, а еще лучше было бы никогда не слышать самаго слова Верховный судъ, но, къ несчастію, я не могу отдѣлаться отъ прошлаго, а прошлое гонитъ меня сюда!-- И онъ прибавилъ въ бѣшенствѣ:-- Кромѣ того я хочу пристыдить ихъ, я буду являться въ судъ и стыдить ихъ до послѣдняго издыханія. Когда я буду знать, что мой конецъ близокъ, я притащусь въ судъ и тамъ умру, говоря имъ, пока хватитъ голоса: "вы вызывали меня сюда и отсылали назадъ много разъ, теперь вамъ придется отправить меня ногами впередъ!"
   Онъ такъ сжился со своей злобой, копившейся втеченіи многихъ лѣтъ, что даже теперь, когда успокоился, его лицо не утратило злобнаго выраженія.
   -- Я пришелъ.сюда, чтобы взять дѣтей къ себѣ въ комнату: я люблю, когда они у меня играютъ; я никакъ не думалъ, что столько наговорю, но все равно. Ты не боишься меня, Томъ?
   -- Нѣтъ, вы вѣдь разсердились не на меня.
   -- Правда, дитя мое. Ты ужъ уходишь, Чарли, да? Ну, пойдемъ, крошка! Онъ взялъ младшую дѣвочку на руки, она пошла къ нему очень охотно.-- Знаешь я не удивлюсь, если мы найдемъ внизу пряничнаго солдатика. Побѣжимъ-ка взглянуть на него, ну, живо!
   Онъ поклонился мистеру Джерндайсу, по прежнему неловко, но съ нѣкоторымъ почтеніемъ, слегка кивнулъ намъ и отправился въ свою комнату.
   Тутъ въ первый разъ заговорилъ мистеръ Скимполь. Онъ началъ своимъ обычнымъ веселымъ тономъ:
   -- По истинѣ, большое удовольствіе наблюдать, какъ все на свѣтѣ приспособляется одно къ другому. Вотъ, напримѣръ, мистеръ Гридли, человѣкъ съ твердой волей, несокрушимой энергіей, котораго, выражаясь фигурально, можно уподобить свирѣпому кузнецу; мнѣ такъ и представляется, какъ, много лѣтъ тому назадъ, этотъ Гридли вступалъ въ жизнь, точно влюбленный юноша, терзаемый невѣдомыми желаніями. И вотъ на его дорогѣ является Канцлерскій судъ, доставляетъ ему все, въ чемъ онъ нуждался -- и они связаны навѣки! Пожалуй, не случись этой встрѣчи, онъ былъ бы великимъ полководцемъ, разрушалъ бы города, или громилъ парламентъ, въ качествѣ политическаго дѣятеля. Теперь же Канцлерскій судъ и Гридли столкнулись, презабавно набросились другъ на друга и никому отъ этого не хуже; а Гридли, если можно такъ выразиться, получилъ занятіе на всю жизнь. Теперь обратимся къ Коавинсу, отцу этихъ прелестныхъ малютокъ. Коавинсъ можетъ служить восхитительной иллюстраціей высказаннаго положенія. Случилось, что даже онъ, мистеръ Скимполь, ропталъ на существованіе Коавинса, котораго встрѣтилъ на своей дорогѣ,-- и, конечно, онъ могъ прожитьи безъ Коавинса! Было время, когда, будь мистеръ Скимполь султаномъ и явись къ нему великій визирь съ ежедневнымъ вопросомъ: чего пожелаетъ повелитель правовѣрныхъ отъ своего раба? онъ могъ бы отвѣтить: голову Коавинса! Однако что же оказывается? Все это время онъ доставлялъ заработокъ самому достойному человѣку, былъ его благодѣтелемъ, далъ ему возможность такъ чудесно воспитать этихъ прелестныхъ дѣтей, развить въ нихъ гражданскія добродѣтели. Такъ что теперь, оглядывая эту комнату, онъ умиляется сердцемъ, слезы навертываются ему на глаза и онъ думаетъ: "Я былъ покровителемъ Коавинса, всѣ его маленькія радости дѣло моихъ рукъ!"
   Было что-то до такой степени плѣнительное въ его манерѣ слегка касаться этихъ фантастическихъ струнъ, онъ казался такимъ жизнерадостнымъ ребенкомъ рядомъ съ этой серьезной дѣтворой, которую мы здѣсь видѣли, что даже опекунъ чуть-чуть улыбнулся, когда подошелъ къ намъ послѣ интимной бесѣды съ мистрисъ Блиндеръ.
   Мы поцѣловали Чарли и вмѣстѣ съ нею спустились съ лѣстницы. Передъ домомъ мы остановились, чтобъ посмотрѣть, какъ она пойдетъ на работу; не знаю, куда она шла, но мы видѣли, какъ это крошечное созданіе въ огромномъ чепцѣ и передникѣ взрослой работницы перебѣжало дворъ, исчезло подъ воротами и потонуло въ сутолокѣ и шумѣ огромнаго города, какъ капля росы въ океанѣ.
   

ГЛАВА XVI.
Томъ-Отшельникъ.

   Миледи Дэдлокъ не сидится на мѣстѣ. Великосвѣтская молва въ полномъ недоумѣніи и едва успѣваетъ слѣдить за нею: сегодня она въ Чизни-Вудѣ, вчера была въ своемъ городскомъ домѣ, завтра можетъ быть окажется въ чужихъ краяхъ,-- ничего нельзя сказать навѣрное. Даже сэръ Ленстеръ, несмотря на всю любезность, нѣсколько затрудняется поспѣвать за миледи; на помощь ему является его вѣрный, неизмѣнный другъ -- подагра и, вцѣпившись въ его ноги, приковываетъ его къ старинной дубовой опочивальнѣ Чизпивуда.
   Сэръ Лейстеръ принимаетъ подагру, какъ навожденіе злого духа аристократическаго происхожденія. Всѣ Дэдлоки по прямой мужской линіи съ незапамятныхъ временъ страдали подагрой; противъ этого нечего возразить, это можетъ быть доказано, сэръ.
   Предки другихъ людей могутъ умирать отъ ревматизма, ихъ простая кровь можетъ заражаться пошлыми болѣзнями, но фамилія Дэдлоковъ выговорила себѣ исключительное право даже у смерти, этой всеобщей управительницы, и всѣ Дэдлоки умираютъ отъ своей собственной фамильной подагры.
   Она передается членами этой генеалогической линіи отъ одного къ другому, вмѣстѣ съ серебряной посудой, картинами и Линкольнширскимъ помѣстьемъ,-- она составляетъ часть ихъ привилегій.
   Хотя, конечно, сэръ Лейстеръ никогда не формулируетъ словами, по ему не чуждо такое представленіе, что ангелъ смерти, отправляя свои служебныя обязанности, сообщаетъ тѣнямъ аристократовъ: "Милорды и джентльмены, имѣю честь представить вамъ еще одного Дэдлока, прибывшаго сюда, какъ это удостовѣрено, вслѣдствіе фамильной подагры".
   Посему сэръ Лейстеръ предоставляетъ свои благородныя ноги въ распоряженіе этой благородной болѣзни, какъ бы отдавая этимъ должную дань своему имени и состоянію, вродѣ того, какъ феодалы платили за свои лены. Правда, онъ находитъ, что подагра позволяетъ себѣ слишкомъ большую вольность, когда опрокидываетъ Дэдлока на спину, дергаетъ и колетъ его конечности, но онъ думаетъ: "всѣ мы подвергались этому, подагра наша собственность; сотни лѣтъ ужъ постановлено, что мы не скомпроментируемъ фамильный склепъ кончиной отъ какой нибудь простонародной болѣзни, и я долженъ подчиниться этому постановленію".
   Величественное зрѣлище представляетъ сэръ Лейстеръ, лежа съ пурпурно-золотистымъ лицомъ среди большой гостинной на любимомъ своемъ мѣстѣ -- передъ портретомъ миледи; сквозь длинный рядъ оконъ комнату озаряютъ широкія полосы свѣта, чередуясь съ нѣжными переливами тѣней. Баронету свидѣтельствуютъ о его величіи и древніе дубы, обступившіе замокъ и вѣками укоренившіеся въ почвѣ, которая никогда не знала плуга и осталась до сихъ, поръ въ томъ видѣ, въ какомъ была, когда короли носились здѣсь со щитами и мечами или съ лукомъ и стрѣлами,-- и предки, окружающіе его въ комнатѣ; смотря на него со стѣнъ, они какъ будто говорятъ: "каждый изъ насъ на время здѣсь былъ дѣйствительностью и оставилъ свое живописное изображеніе и воспоминаніе, туманное, какъ греза, слабое, какъ тѣ отдаленные голоса грачей, которые тебя усыпляютъ".
   И въ эти минуты баронетъ чувствуетъ себя великимъ. Горе Бойторну и всякому другому нахалу, который осмѣлится оспаривать хоть пядень его земли!
   Теперь при сэрѣ Лейстерѣ находится только портретъ миледи, сама же она упорхнула въ Лондонъ, впрочемъ не намѣрена оставаться тамъ долго и скоро вернется, къ великому смущенію фешенебельныхъ умовъ. Городской домъ не приготовленъ къ принятію миледи, онъ угрюмъ и закутанъ въ чехлы; одинъ напудренный Меркурій безнадежно зѣваетъ у окна передней,-- еще вчера вечеромъ въ дружеской бѣсѣдѣ со своимъ знакомымъ, другимъ Меркуріемъ, такъ же, какъ и онъ, привыкшимъ къ хорошему обществу, онъ признавался, что если такой порядокъ вещей продлится, то для человѣка съ его принципами, съ его положеніемъ въ свѣтѣ, остается одно -- перерѣзать себѣ глотку.
   Какая можетъ быть связь между Линкольнширскимъ замкомъ, лондонскимъ домомъ, напудреннымъ Меркуріемъ и мѣстопребываніемъ подметальщика Джо, непризнаннаго закономъ Джо, на котораго упалъ слабый лучъ свѣта, когда онъ мелъ ступеньки кладбищенскихъ воротъ? А какая связь между множествомъ людей, участвующихъ въ безчисленныхъ житейскихъ драмахъ, непостижимымъ образомъ сведенныхъ вмѣстѣ несмотря на то, что ихъ раздѣляла огромная пропасть?
   Джо ничего не вѣдаетъ о звеньяхъ той цѣни, которая сковываетъ его съ другими людьми, онъ мететъ себѣ цѣлый день, и еслибъ его спросили, онъ резюмировалъ бы свое міросозерцаніе: "Ничего я не знаю"!
   Въ грязную погоду тяжело очищать перекрестокъ отъ грязи и еще тяжело жить этимъ заработкомъ,-- это онъ знаетъ, хотя никто его этому не училъ: самъ догадался.
   Джо проживаетъ или, вѣрнѣе, влачитъ свое существованіе въ развалинахъ, которыя между ему подобными извѣстны подъ именемъ улицы Тома-Отшельника. Всѣ порядочные люди обѣгаютъ эту мрачную улицу развалившихся домовъ; ею завладѣли разные предпріимчивые проходимцы, которые съумѣли воспользоваться ветхими строеніями, близкими къ полному разрушенію, устроились въ нихъ сами и стали отдавать въ наемъ. Теперь по ночамъ въ этихъ обвалившихся постройкахъ ютится нищета.
   Грязная толпа кишитъ въ этихъ убогихъ развалинахъ, какъ паразиты въ разлагающемся тѣлѣ; сюда, точно черви, пролѣзаютъ сквозь трещины стѣнъ и щели досокъ, засыпаютъ, свернувшись на полу, на который каплетъ дождь, и, расходясь, разносятъ съ собою повсюду заразу, сѣя на каждомъ шагу столько зла, что ни лорду Будлю, ни сэру Томасу Вудлю, ни герцогу Гудлю и ни одному изъ администраторовъ, кончая Фудлемъ, не исправить его и въ пятьсотъ лѣтъ, хотя они на то и рождены. s
   Подавно въ Томѣ-Отшельникѣ ужъ два раза слышался трескъ и вслѣдъ за тѣмъ поднималось густое облако пыли, точно отъ взрыва мины: это обрушивался какой-нибудь домъ. Послѣ такого происшествія въ газетахъ появлялась замѣтка, а въ сосѣдней больницѣ были заняты двѣ или три лишнихъ койки. Провалы остались въ полной неприкосновенности, они тоже даютъ пріютъ трущобнымъ обитателямъ и даже пользуются большой популярностью въ ихъ средѣ. Здѣсь много домовъ, близкихъ къ паденію, и очень можетъ быть, что въ Томѣ-Отшельникѣ ждутъ слѣдующаго обвала, какъ величайшаго благополучія.
   Само собою разумѣется, что эта пріятная недвижимость принадлежитъ Канцлерскому суду; всякій, у кого есть хоть полъ-глаза во-лбу, сочтетъ обидой для своей проницательности, если вы предположите, что ему надо это объяснять.
   Почему этому мѣсту дано названіе Тома-Отшельника? Потому ли, что оно служитъ нагляднымъ изображеніемъ перваго человѣка, запутаннаго въ процессъ Джерндайсовъ? потому ли, что Томъ жилъ здѣсь одинъ оденешенекъ послѣ того, какъ запрещеніе, наложенное судомъ, обратило эту улицу въ пустыню, а теперешніе жильцы еще не населили ее? потому ли дано это легендарное названіе, что его сочли достаточно выразительнымъ и подходящимъ для пристанища, откуда изгнанъ даже блѣдный призракъ надежды, которое навѣки отрѣзано отъ общества честныхъ людей?
   Никто этого достовѣрно не знаетъ. Разумѣется, не знаетъ и Джо; "я ничего не знаю", отвѣтилъ бы онъ, если-бъ его спросили.
   Какъ удивительно, должно быть, чувствовать себя въ положеніи Джо! Бродить по улицѣ среди незнакомыхъ образовъ, пребывать въ совершенномъ невѣдѣніи смысла таинственныхъ значковъ, которые въ такомъ множествѣ попадаются на углахъ, улицъ, въ окнахъ, надъ лавками, надъ дверьми. Видѣть, какъ одни читаютъ, а другіе пишутъ, видѣть разносящихъ письма почтальоновъ и не имѣть ни малѣйшаго представленія о томъ, что все это значитъ, не понимать ни одной буквы этого языка, уподобляясь безгласному слѣпому камню.
   Какъ должно быть странно становиться втупикъ, видя по воскресеньямъ людей съ молитвенниками въ рукахъ, направляющихся въ церковь, и думать, потому что вѣдь и Джо кое-когда думаетъ: "что все это значитъ? отчего это имѣетъ значеніе для другихъ, а для меня никакого?"
   Когда на улицѣ тебя гоняютъ съ мѣста на мѣсто, толкаютъ, даютъ подзатыльники, потому что другимъ кажется, что у тебя нѣтъ дѣла, которое требуетъ твоего присутствія тутъ, тамъ или гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ; какъ должно быть странно чувствовать, что это дѣйствительно правда, и сознавать при томъ, что очутился же я какъ-нибудь здѣсь на землѣ, дожилъ я до извѣстныхъ лѣтъ и сталъ тѣмъ, что я есть, оттого, что всѣ пренебрегаютъ мною.
   Какъ должно быть странно не только услышать, что тебя не считаютъ за человѣка, какъ тогда, когда позвали въ свидѣтели, но и чувствовать это всѣмъ существомъ всю свою жизнь; сознавать когда мимо тебя проходятъ лошади, собаки, рогатый скотъ, что ты по своему невѣжеству принадлежишь скорѣе къ нимъ, чѣмъ къ тѣмъ высшимъ существамъ, изысканныя чувства которыхъ оскорбляешь своимъ видомъ.
   Какъ должны быть странны представленія Джо о судебномъ разбирательствѣ, о судьѣ, епископѣ, государствѣ, о самомъ благодѣтельномъ для него учрежденіи -- конституціи, если только онъ знаетъ о ней.
   Необыкновенно странная вещь вся жизнь Джо и духовная и матеріальная, а смерть еще страннѣе!
   На встрѣчу утру, которое всегда запаздываетъ заглянуть въ эти края, выходитъ Джо изъ Тома-Отшельника, грызя на ходу грязную корку хлѣба. Много улицъ проходитъ онъ, но дома вездѣ еще заперты; чтобъ удобнѣе позавтракать, онъ присаживается на ступенькѣ подъѣзда Общества распространенія Евангелія въ языческихъ странахъ. Окончивъ свой завтракъ, Джо подметаетъ крыльцо въ знакъ признательности за пристанище и думаетъ про себя: "что это за зданіе такихъ огромныхъ размѣровъ?"
   Бѣдный оборвышъ не имѣетъ ни малѣйшаго представленія о духовномъ мракѣ, въ который погружены коралловые рифы Тихаго Океана, и не вѣдаетъ, чего стоитъ обращеніе драгоцѣнныхъ душъ, проживающихъ подъ кокосовыми пальмами и хлѣбными деревьями.
   Джо отправляется къ своему перекрестку и начинаетъ прибирать его къ наступающему дню.
   Городъ пробудился: огромный волчокъ спущенъ, завертѣлся и зажужжалъ. Зачѣмъ-то читаютъ, пишутъ... возобновляется обычная суетливая жизнь послѣ ночного отдыха... Джо, какъ умѣетъ, подвигается впередъ въ этой сутолокѣ, въ которой онъ понимаетъ не больше безсловесныхъ животныхъ. Сегодня базарный день. Быки, ослѣпленные, одурѣлые, раздраженные ударами, которые на нихъ сыплятся, мечутся, съ налитыми кровью глазами и съ пѣной у рта бросаются на каменныя стѣны, сшибаютъ съ ногъ ни въ чемъ неповинныхъ прохожихъ, ранятъ другъ друга. Какое сходство съ состояніемъ Джо! Огромное сходство!
   Приходитъ оркестръ музыкантовъ и начинаетъ играть. Джо слушаетъ музыку. Слушаетъ ее и собака гуртовщика, которая поджидаетъ своего хозяина у дверей мясной лавки; должно быть она размышляетъ о баранахъ, которые были на ея попеченіи, но уже благополучно доставлены на мѣсто. Но вотъ она начинаетъ безпокоиться относительно трехъ или четырехъ: никакъ не можетъ вспомнить, гдѣ она ихъ оставила, не сбились ли они съ дороги? и она оглядывается по сторонамъ, какъ будто ожидая ихъ увидѣть. Вдругъ она навостряетъ уши, прислушивается и вспоминаетъ все.
   Эта овчарка настоящій бродяга: она привыкла къ кабакамъ и дурному обществу; она страшно зла и по первому свистку готова броситься на барана и рвать въ клочки его шерсть; но вмѣстѣ съ тѣмъ она знаетъ свои обязанности, умѣетъ исполнять ихъ; люди позаботились воспитать ее, обучить, развить ея способности. Можно сказать почти навѣрное, что она и Джо слушаютъ музыку съ одинаковымъ животнымъ удовольствіемъ; что же касается до мыслей, желаній, веселыхъ или грустныхъ воспоминаній, стремленій къ чему-то высшему, которыя будитъ въ душѣ музыка, то въ этомъ отношеніи, вѣроятно, оба они, и собака и человѣкъ, стоятъ на одномъ уровнѣ.
   Но во всѣхъ другихъ отношеніяхъ собака стоитъ гораздо выше маленькаго слушателя въ человѣческомъ образѣ. Предоставьте потомковъ собаки самимъ себѣ, они одичаютъ (подобно Джо) и по прошествіи нѣкотораго времени такъ выродятся, что забудутъ даже лаять, но не разучатся кусать.
   Погода испортилась, стало пасмурно, накрапываетъ изморозь. Джо выбивается изъ силъ на своемъ перекресткѣ, среди грязи, колесъ, лошадей, ударовъ бичей и зонтиковъ пѣшеходовъ, и за всю эту муку ему только-только удается добыть жалкіе гроши, которыми онъ заплатитъ за вонючій ночлегъ въ Томѣ-Отшельникѣ.
   Смеркается. Въ лавкахъ зажгли газъ, по тротуарамъ забѣгалъ фонарщикъ со своей лѣстницей,-- наступаетъ унылый вечеръ.
   Мистеръ Телькингорнъ въ своемъ кабинетѣ занятъ сочиненіемъ заявленія, съ которымъ завтра утромъ обратится въ ближайшій полицейскій участокъ, требуя задержанія опасной личности. Гридли, истецъ обманутый въ своихъ надеждахъ, являлся къ нему сегодня и былъ чрезвычайно дерзокъ; такихъ оскорбленій нельзя допустить и слѣдуетъ опять засадить Гридли въ тюрьму. Съ потолка Аллегорія, въ видѣ какого-то римлянина въ невозможной позѣ: ногами вверхъ, головой внизъ, съ вывихнутой рукой, которая по размѣрамъ годилась бы только Самсону, упорно указываетъ мистеру Телькингорну перстомъ на него; почему бы мистеру Телькингорну не обратить туда своихъ взоровъ? Но вѣдь римлянинъ вѣчно указываетъ на улицу, зачѣмъ же мистеру Телькингорну смотрѣть туда? А еслибъ онъ посмотрѣлъ и увидѣлъ проходящую мимо женщину что жъ изъ того? Вѣдь на свѣтѣ столько женщинъ! Мистеръ Телькингорнъ думаетъ даже, что черезчуръ много: женщины -- корень всякаго зла, хотя онѣ-то и доставляютъ работу юристамъ.
   Что жъ изъ того, что онъ увидѣлъ бы женщину, если даже она и старается пробраться незамѣтно? У всѣхъ женщинъ есть тайны-мистеръ Телькингорнъ превосходно это знаетъ.
   Но немногія женщины похожи на ту, что прошла теперь мимо оконъ мистера Телькингорна; какъ не вяжутся ея изящныя манеры съ простымъ платьемъ: по костюму -- это служанка изъ хорошаго дома, а по походкѣ и по манерѣ держаться -- знатная дама. Она спѣшитъ; видно, что ноги ея не привыкли ступать по грязной мостовой, какъ она не старается подражать чужой походкѣ. Ея лицо скрыто вуалью, но манеры такъ выдаютъ ее, что не одинъ прохожій бросаетъ на нее любопытный взглядъ.
   Она идетъ не оборачиваясь, знатная дама или горничная, но она идетъ съ какой-то опредѣленной цѣлью и навѣрное съумѣетъ ея достигнуть. Она не оборачивается ни разу, пока не приходитъ на перекрестокъ, гдѣ пребываетъ обыкновенно Джо со своей метлой; онъ подходитъ къ ней, прося милостыни; она все не оборачивается, переходитъ на другую сторону улицы и киваетъ ему, чтобъ онъ слѣдовалъ за нею.
   Джо идетъ на разстояніи двухъ шаговъ отъ нея, пока они по входятъ въ какой-то пустынный дворъ.
   -- Ты тотъ мальчикъ, о которомъ я прочла въ газетахъ? спрашиваетъ она, не подымая вуаля.
   -- Я ничего не знаю про газеты, угрюмо говоритъ Джо, бросая взглядъ на вуаль,-- я про нихъ и слыхомъ не слыхалъ.
   -- Тебя спрашивали на слѣдствіи?
   -- Ничего я не знаю про... а, вы говорите, про то, куда меня водилъ сторожъ? Тотъ ли я Джо, что былъ на разслѣдованіи?
   -- Да.
   -- Тотъ самый.
   -- Пойдемъ.
   Джо слѣдуетъ за нею и говоритъ:
   -- Вы хотите знать про человѣка, про того, который умеръ?
   -- Тс! Говори шепотомъ! Да, про него. При жизни онѣ былъ въ нуждѣ, въ бѣдности?
   -- О, да!
   -- Неужели онъ былъ такой, какъ ты? съ отвращеніемъ спрашиваетъ женщина.
   -- Куда мнѣ до него! Я простой бродяга. А вы знали его?
   -- Какъ ты смѣешь спрашивать меня объ этомъ?
   Джо отвѣчаетъ съ величайшей почтительностью:
   -- Не обижайтесь, леди! (Даже и онъ рѣшилъ, что она должна быть знатная дама).
   -- Я вовсе не леди, а простая служанка.
   -- Вы хорошенькая, говоритъ Джо, далекій отъ всякаго намѣренія оскорбить, отдавая только должную дань восхищенію.
   -- Помолчи и слушай. Не разспрашивай меня и стань подальше. Можешь ты указать мнѣ всѣ мѣста, о которыхъ говорилось въ газетномъ отчетѣ: откуда онъ бралъ переписку, гдѣ умеръ, куда тебя приводилъ сторожъ, гдѣ его похоронили? Ты знаешь, гдѣ его похоронили?
   Джо киваетъ утвердительно головой, онъ кивалъ такъ и тогда, когда она перечисляла всѣ остальныя мѣста.
   -- Ступай и покажи мнѣ эти страшныя мѣста. Когда подойдемъ, остановись и молчи, пока я не спрошу, и не оглядывайся назадъ. Если исполнишь все какъ слѣдуетъ, я тебѣ хорошо заплачу.
   Джо внимательно слушаетъ, но понимаетъ съ трудомъ и для лучшаго уразумѣнія отмѣчаетъ рукояткой метлы каждое слово. Онъ долго молча обдумываетъ то, что она сказала, наконецъ киваетъ своей лохматой головой и говоритъ:
   -- Меня не проведешь, не таковскій! Смотрите, не вздумайте задать тягу!
   Служанка отступаетъ на шагъ съ восклицаніемъ:
   -- Что хочетъ сказать этотъ ужасный мальчишка?
   -- Понимаете, не удерете послѣ.
   -- Не понимаю. Ступай впередъ! Я дамъ тебѣ столько Денегъ, сколько у тебя никогда не было.
   Джо почесываетъ голову и посвистываетъ. Потомъ, взявъ метлу подъ мышку, отправляется въ путь, ловко ступая босыми ногами по камнямъ и грязнымъ лужамъ.
   Куксъ-Кортъ. Джо останавливается. Молчаніе.
   -- Что здѣсь такое?
   -- Тутъ живетъ, кто давалъ ему работу, а мнѣ далъ полъкропы, отвѣчаетъ Джо шопотомъ и не оглядываясь.
   -- Ступай дальше.
   -- Лавка Крука. Джо опять останавливается. Долгое молчаніе.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- Здѣсь онъ жилъ, по прежнему тихо отвѣчаетъ Джо.
   Молчаніе. Его спрашиваютъ, наконецъ:
   -- Въ которой комнатѣ?
   -- Въ задней комнатѣ, наверху. Съ угла улицы вы можете видѣть окно. Вонъ тамъ, вверху! Я видѣлъ его тамъ, когда онъ лежалъ вытянувшись, какъ палка. А вонъ на той сторонѣ кабакъ, куда меня привелъ сторожъ.
   -- Ступай дальше.
   На этотъ разъ ихъ путь не близокъ, но Джо отдѣлался отъ своего первоначальнаго подозрѣнія, точно выполняетъ уговоръ и идетъ, не оглядываясь. По извилистымъ вонючимъ переулкамъ добираются они, наконецъ, до узкаго перехода, запертаго желѣзной рѣшеткой и освѣщеннаго теперь газовыйь рожкомъ. Джо берется рукою за прутья и, взглянувъ за рѣшетку, говоритъ:
   -- Вотъ тутъ его положили.
   -- Здѣсь, въ этомъ ужасномъ мѣстѣ?
   -- Тамъ, за рѣшеткой. Вонъ за той кучей костей у сорной ямы. Онъ лежитъ неглубоко: насилу впихнули, пришлось стать на гробъ, чтобъ вошелъ на мѣсто. Коли бъ дверца была отворена, я могъ бы метлой разрыть землю и показать вамъ его, только дверь-то всегда заперта. Джо трясетъ дверь и прибавляетъ:-- Вѣрно потому ее и запираютъ. Смотрите: крыса! Какъ разъ тамъ!
   Джо гикаетъ на крысу и восклицаетъ:
   -- Смотрите, куда убѣжала,-- въ землю!
   Служанка стремительно кидается прочь отъ этой ужасной рѣшетки и прислоняется къ углу зловоннаго прохода, гдѣ платье ея пачкается въ липкой грязи. Она отгоняетъ отъ себя Джо, машетъ ему руками, кричитъ, чтобъ онъ отошелъ подальше, что онъ внушаетъ ей отвращеніе. Джо стоятъ, вытаращивъ глаза. Она наконецъ приходитъ въ себя.
   -- Освящено это ужасное мѣсто?
   -- Чѣмъ, газомъ? спрашиваетъ Джо недоумѣвая.
   -- Кропили его святой водой?
   Джо въ полномъ изумленіи.
   -- Я спрашиваю, кропили ли тутъ святой водой?
   -- Убей меня Богъ, если я знаю! Должно быть кропили. А хоть себѣ и кропили, такъ развѣ мѣсто отъ этого лучше? Ишь ты, нашла, что спросить.. кропили ли водой. Сказано: ничего я этого не знаю.
   Служанка почти не слушаетъ то, что онъ говоритъ, и, кажется, мало думаетъ о томъ, что говоритъ сама.
   Она снимаетъ перчатку, чтобъ вынуть деньги изъ кошелька. Джо безмолвствуетъ и замѣчаетъ про себя, какъ мала и бѣла эта рука и какія блестящія кольца носитъ хорошенькая служанка.
   Она суетъ монету въ его руку, стараясь не дотронуться до него, и вздрагиваетъ, когда ихъ руки сталкиваются.
   -- Теперь покажи мнѣ опять могилу, говоритъ она.
   Джо просовываетъ рукоятку метлы между прутьями рѣшетки и съ величайшимъ усердіемъ указываетъ ей мѣсто. Онъ оглядывается, чтобъ узнать, поняла ли она, но оказывается, что ея ужъ нѣтъ.
   Первымъ дѣломъ онъ подноситъ полученную монету къ газовому рожку: монета желтая,-- Джо замираетъ отъ восторга; потомъ пробуетъ ее на зубахъ, чтобъ удостовѣриться, не фальшивая ли она, и наконецъ, прячетъ для большей сохранности за щеку. Затѣмъ онъ тщательно подметаетъ ступеньки и проходъ къ рѣшеткѣ, и отправляется на ночлегъ къ Тому-Отшельнику. По дорогѣ онъ останавливается чуть не у всѣхъ газовыхъ фонарей, чтобъ полюбоваться на монету, попробовать ее на зубахъ и еще разъ увѣриться въ томъ, что это настоящее золото.
   Въ этотъ вечеръ напудренный Меркурій не можетъ пожаловаться на недостатокъ общества: миледи отправляется на званый обѣдъ, а послѣ посѣтить два-три бала.
   Сэръ Лейстеръ сидитъ на мѣстѣ, въ Линкольнширскомъ замкѣ, одинъ на одинъ со своей подагрой и жалуется мистрисъ Роунсвель на дождь, который такъ шумитъ на террасѣ, что мѣшаетъ ему читать газету у камина уютной уборной.
   -- Лучше бы сэръ Лейстеръ помѣстился въ другой половинѣ дома, говоритъ м-съ Роунсвель Розѣ:-- его уборная, какъ и комнаты миледи, выходитъ окнами на террасу, а я никогда еще не слышала шаговъ привидѣнія такъ ясно, какъ въ эту ночь.
   

ГЛАВА XVII.
Разсказъ Эсфири.

   Нечего и говорить, что Ричардъ скоро забылъ о своемъ обѣщаніи аккуратно писать, но за то онъ очень часто пріѣзжалъ къ намъ, пока мы оставались въ Лондонѣ. Онъ по прежнему восхищалъ всѣхъ своимъ блестящимъ умомъ, прекраснымъ расположеніемъ духа, не поддѣльной искренностью и заразительной веселостью; чѣмъ больше я его узнавала, тѣмъ больше любила. Какъ жаль, что воспитаніе не развило въ немъ настойчивости въ трудѣ и умѣнья сосредоточивать свои силы! Система, которую практиковали надъ нимъ, какъ и надъ сотнями другихъ мальчиковъ, совсѣмъ не похожихъ другъ на друга ни характерами, ни способностями, пріучила его заниматься, какъ разъ настолько, чтобъ благополучно сдавать экзамены. Онъ то стремительно набрасывался на уроки, отвѣчалъ блистательно и получалъ самые лестные отзывы, то по недѣлямъ не заглядывалъ въ книгу; онъ привыкъ полагаться на свои силы и не научился управлять ими. Онъ былъ одаренъ отъ природы блестящими качествами, съ которыми могъ бы достойно занимать высокое положеніе на всякомъ поприщѣ, по, какъ вода и огонь -- хорошіе слуги человѣка -- становятся плохими господами, такъ вышло и съ этими качествами: если бъ Ричардъ съумѣлъ ихъ подчинить, они были бы его вѣрными союзниками, теперь же, господствуя надъ нимъ, они сдѣлались его врагами.
   Я высказываю здѣсь свои мнѣнія не потому, чтобъ считала ихъ непреложной истиной, а лишь потому, что таковы дѣйствительно были мои мысли, а я хочу съ полной откровенностью изложить здѣсь все, что думала и чувствовала.
   Опекунъ былъ совершенно правъ,-- я часто имѣла случай наблюдать, что несчастная тяжба имѣла на характеръ Ричарда не меньшее, если не большее вліяніе, чѣмъ само воспитаніе: неопредѣленность положенія и постоянное ожиданіе богатыхъ милостей въ будущемъ придали ему беззаботность игрока, замѣшаннаго въ крупную игру.
   Какъ-то разъ, когда опекуна не было дома, насъ посѣтили мистеръ и мистрисъ Байгемъ Беджеръ. Понятно, что очень скоро разговоръ перешелъ на Ричарда. На мой вопросъ о немъ, мистрисъ Байгемъ Беджеръ сказала:
   -- Ахъ, мистеръ Карстонъ прекрасный молодой человѣкъ, истинное пріобрѣтеніе для нашего общества. Капитанъ Своссеръ говаривалъ бывало, что мое присутствіе за обѣдомъ въ каютъ-кампаніи пріятнѣе, чѣмъ земля въ виду при попутномъ вѣтрѣ, даже тогда, когда солонина становилась жестка, какъ ноки на форъ-марсѣ. Этими морскими терминами онъ выражалъ, какъ высоко цѣнилъ мое общество. То же самое могу сказать о мистерѣ Карстонѣ. Но вы не обвините меня въ чрезмѣрной поспѣшности заключеній, если я выскажу свою мысль до конца?
   Я дала надлежащій отвѣтъ, въ которомъ мистрисъ Бед усственность, въ противоположность хитросплетеніямъ мистера Кве ля, мистера Гёшера и другихъ, были значительнымъ утѣшеніемъ для добраго моего опекуна. Я увѣрена, что посреди этого натянутаго, жеманнаго, ложнаго общества, чистосердечный разсказъ, простыя манеры мистера Скимполя должны были облегчать измученную душу мистера Жарндиса. Не думаю, чтобъ мистеръ Скимполь угадывалъ это и не думаю, хотя не вполнѣ его изучила, чтобъ онъ старался именно такъ дѣйствовать, по разсчету. Мнѣ кажется, чѣмъ онъ былъ для опекуна моего, тѣмъ онъ былъ для каждаго въ мірѣ.
   Онъ былъ не такъ здоровъ, и хотя также находился въ Лондонѣ, но мы съ нимъ не видались до-сихъ-поръ. Однажды утромъ онъ явился къ намъ, въ своемъ обычномъ веселомъ расположеніи духа.
   -- Вотъ и я съ вами! сказалъ онъ. Онъ страдалъ разлитіемъ желчи. Ну что же такое! богатые люди часто страдаютъ разлитіемъ желчи, поэтому онъ можетъ себя считать человѣкомъ съ состояніемъ. И почему же не такъ? онъ дѣйствительно человѣкъ съ средствами, судя по его намѣреніямъ, исполненіе которыхъ требуетъ иногда большихъ расходовъ. Онъ роскошно отблагодарилъ врача, который его пользовалъ: удвоилъ, учетверилъ его доходы. Онъ сказалъ своему доктору: -- ну, любезный и милый докторъ, вы жестоко ошибаетесь, если думаете, что лечите меня даромъ: я вамъ скажу, что я обсыпаю васъ въ моихъ мысляхъ грудою золота. Знаете ли вы это? И мистеръ Скимполь былъ совершенно увѣренъ, что говорить и дѣлать -- все-равно. Въ-самомъ-дѣлѣ, еслибъ онъ имѣлъ эти кругленькіе кусочки металла, или эти тоненькія бумажки, съ которыми человѣчество соединяетъ столько важности, то онъ непремѣнно вложилъ бы ихъ въ руку своего доктора. Не имѣя этихъ кусочковъ я бумажекъ, онъ замѣнилъ дѣло желаніемъ. Ну что же? прекрасно! если онъ въ-самомъ-дѣлѣ такъ думалъ, если желаніе его было искренно и чисто, какъ въ-самомъ-дѣлѣ оно и было, то ему казалось ясно, что оно вполнѣ замѣняло деньги и выражало его благодарность. Такъ ли думалъ объ этомъ докторъ?-- Ну это другое дѣло.
   -- Это, быть-можетъ, частью и потому, говорилъ мистеръ Скимполь: -- что и ничего не смыслю въ цѣнности денегъ, по-крайней-мѣрѣ, я тагъ думаю. Мнѣ это кажется совершенно-правильнымъ.-- Мясникъ мой приходитъ ко мнѣ и говоритъ, что у него есть на меня маленькій счетецъ и онъ желаетъ, чтобъ я его уплатилъ. Тутъ, видите ли, въ душѣ мясника кроется нѣкоторый запасъ поэтическаго настроенія: онъ называетъ долгъ или счетъ маленькимъ счетцомъ, чтобъ сдѣлать уплату не такъ тягостной для насъ обоихъ. Я говорю мяснику: другъ мой, повѣрь, что я тебѣ давно уплатилъ. Ты, дружище, напрасно безпокоишься и приходишь ко мнѣ толковать о маленькомъ счетцѣ. Я знаю, что я его уплатилъ.
   -- Ну, а если предположить, сказалъ шутя опекунъ мой:-- что мясникъ ставилъ бы говядину только въ-счетъ, а не приносилъ бы на хвою кухню?
   -- Милый мой Жарндисъ, возразилъ мистеръ Скнуполь, ты удивляешь меня: ты берешь только сторону мясника, съ которымъ я имѣлъ дѣло, который говорилъ точно также. Онъ сказалъ мнѣ: -- Сэръ, зачѣмь же вы кушали молодаго барашка по восьмнадцати пенсовъ фунтъ? Зачѣмъ я ѣлъ молодаго барашка по восьмнадцати пенсовъ фунтъ, дружище мой? сказалъ я, изумленный, безъ-сомнѣнія, его вопросомъ.-- Я, пріятель, люблю молодаго барашка -- вотъ и все. Кажется, это ясно.-- Очень-хорошо, сэръ, сказалъ онъ, а еслибъ я вмѣсто молодаго барашка приносилъ вамъ ничего, какъ вы, вмѣсто денегъ, даете мнѣ ничего, что бъ тогда вы сказали?-- Другъ мой, будемъ же разсуждать не такъ, какъ дѣти, а какъ разумные дѣловые люди! Предположеніе твое невѣрно; но моему мнѣнію, оно даже невозможно. Барашекъ у тебя былъ, слѣдовательно принести его ты могъ, если только хотѣлъ принести, а принести ничего или ничего не принести для тебя также было невозможно, какъ идти и не пройдти ни одного шага. Денегъ у меня нѣтъ -- вотъ это другое дѣло, слѣдовательно а только могу желать заплатить тебѣ, а исполнить своего желанія не могу. Еслибъ у меня были деньги и я имѣлъ бы желаніе отдать ихъ тебѣ, то нѣтъ никакой причины думать, чтобъ я ихъ тебѣ не отдалъ. Ну, и что-же,-- вы думаете? На это онъ не могъ отвѣчать маѣ ни полслова! И дѣло между нами было кончено.
   -- И онъ не обратился на тебя съ жалобой? спросилъ опекунъ мой.
   -- Какъ же, онъ жаловался, сказалъ мистеръ Скимполь -- но въ этомъ случаѣ онъ находился подъ вліяніемъ страстей, а не разсудка. Кстати о страстяхъ. Воспоминаніе о нихъ наводитъ меня на мысль о Бойтсорнѣ. Онъ пишетъ ко мнѣ, что ты съ дамами обѣщался пріѣхать на короткое время къ нему на хуторъ, въ Линкольншайръ.
   -- Мои дамы отъ него безъ ума, сказалъ мистеръ Жарндисъ, и я дѣйствительно далъ слово за себя и за нихъ.
   -- Природа забыла, кажется, уравновѣсить его, замѣтилъ мистеръ Скимполь, обратясь къ намъ съ Адою. Онъ немножко бурливъ, какъ море; немножко яростно-дикъ, какъ быкъ, который забрать себѣ въ голову, что всякой цвѣтъ -- красный цвѣтъ! Но, во всякомъ случаѣ, я отдаю справедливость его кулачнымъ, такъ сказать, марсовскимъ достоинствамъ.
   Было-бы странно ожидать, чтобъ эти два человѣка, такой различной натуры, имѣли другъ о другѣ высокое понятіе: мастеръ Бойтсорнъ придавалъ много важности множеству различныхъ вещей; мистеръ Скимполь ровно ни о чемъ и нисколько не безпокоился, такъ-что мнѣ часто приходилось замѣчать готовность въ мистерѣ Бойтсорнѣ выразитъ очень-крутое мнѣніе, когда дѣло касалось до мистера Скимполя. Какъ бы то ни было, мы съ Адою сказали мистеру Скимполю, что очень любимъ мистера Бойтсорна и считаемъ бесѣду съ нимъ очень-пріятною.
   -- Онъ приглашаетъ и меня, сказалъ мистеръ Скимполь: -- и если дитя можетъ быть поручено на такія руки... впрочемъ, въ настоящемъ случаѣ это возможно, потому-что около этого дитяти будутъ два ангела-хранителя и осѣнятъ его своею нѣжностью -- такъ я пойду. Онъ предлагаетъ заплатить за меня все, что будетъ стоить дорога взадъ и впередъ. Я думаю, что это будетъ стоить денегъ. Можетъ-быть нѣсколько шиллинговъ, или фунтовъ-стерлинговъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Кстати о деньгахъ. Коавинсъ-то!.. каковъ? Вы помните, миссъ Сомерсонъ, друга нашего Коавинса?
   Мистеръ Скимполь сдѣлалъ мнѣ этотъ вопросъ, конечно, въ ту самую минуту, какъ воображенію его представился Коавинсъ. Онъ спрашивалъ меня своимъ обычнымъ веселымъ токомъ и безъ всякаго замѣшательства.
   -- О помню! сказала я,
   -- Знаете ли, что онъ попалъ въ безвыходную тюрьму, сказалъ мистеръ Скимполь: -- я ужь больше не оскорбитъ дневной свѣтъ своимъ присутствіемъ.
   Эта новость, правду сказать, подѣйствовала на меня непріятно. Когда рѣчь зашла о немъ, я не ожидала такого серьёзнаго конца и вообразила себѣ этого несчастнаго въ томъ смѣшномъ видѣ, въ которомъ онъ сидѣлъ на софѣ передъ безпечнымъ мистеромъ Скимполемъ и, тов-дѣло, утиралъ себѣ голову платкомъ.
   -- Преемникъ его сообщилъ мнѣ эту новость, продолжалъ мистеръ Скимполь:-- этотъ преемникъ въ моемъ домѣ считаетъ себя чѣмъ-то въ родѣ хозяина, какъ мнѣ кажется. Вчера онъ приходитъ ко мнѣ въ минуту рожденія моей голубоокой и единственной дочери, то-есть при первыхъ лучахъ утренней зари. Я это замѣтилъ ему: я сказалъ, что поступокъ его неразуменъ и неприличенъ. Еслибъ, говорю я, у васъ была голубоокая дочь и я бы явился въ ея рожденье такъ нахально, безъ всякаго приглашенія, понравилось ли бы вамъ это?-- Чудакъ, онъ все-таки остался.
   Мистеръ Скимполь разсмѣялся этой забавной глупости и взялъ тихо нѣсколько аккордовъ на фортепьяно, за которымъ сидѣлъ.
   -- И онъ сказалъ мнѣ, продолжалъ мистеръ Скимполь, ударяя каждый разъ по клавишамъ, во всѣхъ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ я ставлю точки. И онъ сказалъ мнѣ... что Коавинсъ... приказалъ долго жить... что онъ оставилъ... трехъ дѣтей... сиротъ... безъ матери... что должность Коавинса... неприбыльна... что дѣти его... маленькіе Коавинсы... въ жалкомъ... состояніи...
   Мистеръ Жарндисъ не вытерпѣлъ, всталъ при концѣ этого инструментальнаго разсказа и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, потирая себѣ голову. Мистеръ Скимполь наигрывалъ акомпанимнятъ любимой пѣсни Ады. Мы съ Адой обѣ посматривали на мистера Жарндиса, понимая совершенно пронесъ его настоящаго мышленія.
   Послѣ нѣсколькихъ турокъ взадъ и впередъ по комнатѣ, послѣ различныхъ потираній головы и чуянья восточнаго вѣтра, опекунъ мой положилъ руку на клавиши фортетьяно и остановилъ игру мистера. Скимполя.
   -- Мнѣ это очень не нравится Скимполь! сказалъ задумчиво мистеръ Жарндисъ.
   Мистеръ Скимполь забылъ совершенно разсказъ свой и изумленными глазами смотрѣлъ на мистера Жарндиса.
   -- Онъ былъ въ нуждѣ, продолжалъ опекунъ мой, шагая взадъ и впередъ на небольшемъ пространствѣ между фортепьяно и стѣною, и трепля волосы свои съ затылка за лобъ, какъ-будто бы раздувалъ ихъ сильный восточный вѣтеръ. Если мы такихъ людей будемъ лишать средствъ нашими ошибками, или неловкостями, или недостаткомъ свѣдѣній въ практической жизни, или нашими несчастіями, то намъ не слѣдуетъ радоваться впослѣдствіи ихъ горю. Въ ремеслѣ его не было дурнаго. Онъ содержалъ дѣтей своихъ. Не мѣшало бы навести о немъ болѣе вѣрныя справки.
   -- Ахъ, о Коавинсѣ? сказалъ мистеръ Скимполь, догадавшись наконецъ въ чѣмъ дѣло.-- Нѣтъ ничего легче. Прогулка до главной квартиры Коавинса, и можно узнать все, что захочешь.
   Мистеръ Жарндисъ кивнулъ намъ головой; мы давно ужь ожидали итого знака. Пойдемъ, друзья мои, сказалъ онъ намъ, отчего же намъ нейдти? и туда лежитъ хорошая дорога. Мы были готовы въ одну минуту и тотчасъ же пошли. Мистеръ Скимполь не отставалъ отъ насъ и всю дорогу восхищался предпринятою прогулкою -- такъ это ново, такъ это пріятно для него, говорилъ онъ, что не Коавинсъ идетъ его отыскивать, а онъ Коавинса.
   Онъ повелъ насъ сначала въ Канцелярскую Улицу, въ Канцелярскій Переулокъ, къ дому съ желѣзными рѣшетками въ окнахъ; онъ называлъ этотъ домъ замкомъ Коавинса. Мы подошли къ подъѣзду и позвонили; на призывъ нашъ изъ комнаты, въ родѣ конторы, выползъ безобразный мальчикъ и сталъ осматривать насъ сквозь рѣшетчатую дверцу.
   -- Вамъ тутъ кого надо? спросилъ мальчикъ, уперевъ въ подбородокъ два острея, которыми оканчивались рѣшетки дверцы.
   -- Здѣсь былъ, какъ бишь его, какой-то чиновникъ, или приставъ, или что-то въ этомъ родѣ, сказала мистеръ Жарндисъ: -- онъ недавно умеръ.
   -- Ну, сказалъ мальчикъ: -- что же?
   -- Мнѣ хочется знать его имя.
   -- Имя? Неккетъ, сказалъ мальчикъ.
   -- А гдѣ жилъ онъ?
   -- Гдѣ жилъ? Въ Бель-Ярдѣ, по лѣвой рукѣ, въ свѣчной лавкѣ. На вывѣскѣ написано "Бляйндеръ".
   -- Былъ онъ... не знаю какъ бы спросить его, ворчалъ мой опекунъ: -- былъ онъ... рачителенъ?
   -- Кто? Неккетъ-то? отвѣчалъ мальчикъ:-- да, очень-рачителенъ. Сторожа ему нипочемъ. Станетъ, бывало, на углу, или тамъ гдѣ-нибудь ы, не переводя духу, отстоитъ часовъ восемь или десять сряду. Ужь коли возьмется за дѣло, такъ сдѣлаетъ.
   -- Ну да, ну да, ворчалъ про себя опекунъ мой: онъ могъ бы быть и хуже; онъ могъ бы- взяться за дѣло и ничего не дѣвать. Спасибо, любезный. Больше мнѣ ничего не надо.
   Мы отправились назадъ къ Линкольской Палатѣ, оставивъ мальчика у рѣшетчатой двери. Онъ еще нѣсколько минутъ прослѣдилъ за нами, держа голову на бекъ и трепля и поглаживая рукою веретенья рѣшетки. Мистеръ Скимполь ожидалъ несъ на углу улицы: онъ не рѣшался ближе подходить къ тому мѣсту, гдѣ нѣкогда бывалъ Коавинсъ. Соединясь всѣ вмѣстѣ, мы отправились въ Бель-Ярдъ, узкій переулокъ, въ довольно-близкомъ разстояніи отъ Линкольнской Палаты. Мы очень-скоро отъискали свѣчную лавку. Тамъ предсѣдательствовала старушка очень-добрая на видъ, страдающая водяною, а, можетъ, удушьемъ, а можетъ, и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ.
   -- Дѣти Неккета? сказала она на мой вопросъ:-- Да, миссъ, здѣсь, въ четвертомъ этажѣ, миссъ. Подымитесь наверхъ, на правой рукѣ, дверь прямо противъ лѣстницы. И она передала мнѣ ключъ черезъ прилавокъ.
   Я посмотрѣла на ключъ, посмотрѣла на нее, не зная, что дѣлать съ ключомъ. Старушка же между-тѣмъ продолжала заниматься своимъ дѣломъ, будучи увѣрена, въ простотѣ сердечной, что передача ключа объясняетъ все, какъ нельзя лучше. Пораздумавъ немного, я убѣдилась, что ключъ этотъ могъ только быть отъ двери той комнаты, въ которой сидѣли несчастныя дѣти Неккета, а потому, не затрудняя болѣе старушку никакимъ вопросомъ, я вышла изъ лавки и пошла на верхъ по темной лѣстницѣ. Хоти мы подымались наверхъ такъ тихо, какъ только могли, но все-таки четыре пары ногъ, бродящихъ въ темнотѣ по старымъ деревяннымъ ступенямъ, должны были невольно произвести нѣкоторый шумъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, поднявшись во второй этажъ, мы замѣтили, что нарушаемъ спокойствіе какого-то человѣка, который, пріотворивъ дверь своей комнатки, старался узнать сквозь темноту, кто идетъ около его владѣній.
   -- Вамъ что? Гредли, что ли нужно? сказалъ онъ, взглянувъ на меня сердитымъ и недовольнымъ взглядомъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, сказала я: я иду выше.
   Онъ осмотрѣлъ Аду, осмотрѣлъ мистера Жарндиса и мистера Скимполя тѣмъ же сердитымъ взглядомъ, какой бросилъ ни меня. Мистеръ Жарндисъ пожелалъ ему добраго дня.-- Добраго дня! сказалъ онъ отрывисто и грубо. Это былъ длиннорослый, блѣднолицый господинъ съ озабоченнымъ видомъ, съ малымъ остаткомъ волосъ, крупными чертами лица и глазами на-выкатѣ. Вся наружность его имѣла нѣчто воинственное, готовое поставить его тотчасъ же въ боевую позицію, и въ манерѣ его видно было поползновеніе къ кулачному бою, раздражительный темпераментъ. Все это вмѣстѣ съ его станомъ, еще массивнымъ и крѣпкимъ, хотя клонящимся очевидно къ упадку, сказать по правдѣ, испугало меня. Въ рукахъ у него было перо и, взглянувъ чрезъ отворенную дверь въ его комнату, я замѣтила, что она была завалена бумагами.
   Оставивъ его въ покоѣ, мы пошли дальше и, постучавшись въ верхнемъ этажѣ, въ дверь прямо противъ лѣстницы, я услышала тоненькій дѣтскій голосокъ:-- мы заперты, ключъ у мисстрисъ Бляйндеръ.
   Услышавъ это воззваніе, я вставила ключъ въ замочную скважину и отперла дверь. Въ бѣдной, грязной комнаткѣ, съ косымъ потолкомъ и почти безъ всякой мебели мы нашли истощеннаго, маленькаго мальчика, такъ, лѣтъ пяти или шести; онъ укачивалъ и убаюкивалъ на рукахъ ребенка мѣсяцевъ восемьнадцати, сыраго тѣлосложенія. Въ каминѣ не было огня, хотя на дворѣ было холодно, а дѣти были закутаны въ какія-то старыя лохмотья платковъ и воротниковъ. Костюмъ ихъ былъ такого свойства, что вовсе, кажется, не согрѣвалъ ихъ, потому-что лицо мальчика было сине и носъ закраснѣлся съ кончика.
   -- Кто васъ здѣсь заперъ однихъ? спросили мы прежде всего.
   -- Черли, отвѣчалъ мальчикъ, оставивъ свое занятіе и вытаращивъ на насъ глазёнки.
   -- Кто же это Черли? братъ вашъ, что ли?
   -- Нѣтъ, это сестра наша, ее зовутъ Шарлотта; батюшка называлъ ее Черли.
   -- Съ вами болѣе никого нѣтъ кромѣ Черли?
   -- Я, сказалъ мальчикъ: -- и еще Эмма, и онъ поправилъ изорванный чепчикъ на ребенкѣ, котораго укачивалъ: -- и еще Черли.
   -- А гдѣ же теперь Черли?
   -- Пошла стирать, сказалъ мальчикъ, и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, укачивая ребенка. Любопытство подстрекало его и онъ, стараясь глядѣть на насъ, чуть-чуть не задѣлъ нѣсколько разъ нанковый чепчикъ за спинку кровати.
   Мы посматривали другъ на друга и на этихъ бѣдныхъ ребятишекъ, какъ вдругъ отворилась дверь къ нимъ въ комнату и вошла очень-маленькая дѣвочка, сущій ребенокъ по росту, но съ лица такая серьёзная, какъ бы взрослая; впрочемъ, очень-хорошенькая собой; на мой было надѣто что-то въ родѣ старушечьяго капора, сдѣланнаго не по головѣ, и она отирала руки о какое-то подобіе передника. Кожа на рукахъ ея сморщилась и побѣлѣла отъ стирки, пальцы скорчились и мыльная пѣна, которую она обтирала съ нихъ передникомъ, обращалась въ клубы пара. Безъ этихъ признаковъ усиленнаго труда можно было бы счесть ее за ребенка, пошедшаго постирать изъ забавы, или изъ желанія покорчить бѣдную прачку, добывающую себѣ насущный хлѣбъ трудною работой.
   Она занималась стиркою гдѣ-то по сосѣдству и очень спѣшила вернуться назадъ, потому-то, несмотря на свою легкость, она очень запыхалась, и не прежде могла говорить съ нами и смотрѣть на насъ покойно, какъ вытерла руки и перевела духъ.
   -- А вотъ и Черли! сказалъ мальчикъ.
   Ребенокъ, котораго убаюкивалъ мальчикъ, протянулъ къ ней ручонки и требовалъ, чтобъ она его взяла. Маленькая дѣвочка взяла его на руки, съ опытностью старой няньки, напоминавшей очень ея капоръ и передникъ. Ребенокъ ласкался къ ней, прижимался къ ней ближе, а она смотрѣла на насъ изъ-за своей ноши.
   -- Уже-ли, шепталъ опекунъ мой намъ, послѣ того какъ мы поставили маленькому созданію стулъ и просили ее сѣсть: -- ужели этотъ ребенокъ содержитъ трудами своими этихъ дѣтей? Между-тѣмъ маленькій мальчикъ прижался къ ней и закутался въ ея передникъ.
   -- Боже мой, Боже! посмотрите на нихъ, говорилъ опекунъ мой:-- посмотрите на нихъ!
   Да, эта картина была достойна того, чтобъ на нее посмотрѣть внимательно. Вообразите себѣ трехъ дѣтей, въ одной группѣ и двое изъ нихъ смотрятъ съ полной надеждой на третью, которая сама такъ еще мала, а между-тѣмъ обѣщаетъ такъ много любви и покровительства.
   -- Черли, милая Черли! сказалъ опекунъ мой: -- сколько лѣтъ тебѣ?
   -- Лѣтъ тринадцать будетъ, сэръ, отвѣчало дитя.
   -- О какія большія лѣта, Черли! сказалъ опекунъ мой: -- какая же ты старушка, моя милая!
   Я не могу выразить ту нѣжность съ которою онъ произносилъ эти слова: въ голосѣ его слышалось столько симпатіи, столько грустнаго участія, столько сожалѣнія!
   -- И ты живешь здѣсь одна съ этими дѣтьми? сказалъ онъ.
   -- Да сэръ, возразила дѣвочка, смотря прямо ему въ лицо съ полнымъ довѣріемъ: -- одна послѣ смерти батюшки.
   -- И чѣмъ же ты живешь, Черли? О Черли, сказалъ опекунъ мой, отвернувшись отъ нея на минуту: -- чѣмъ же живешь ты, дитя мое?
   -- Послѣ смерти батюшки, сэръ, я хожу на работу. Сегодня была на стиркѣ.
   -- Пособи тебѣ Богъ, Черли! сказалъ опекунъ мой: -- а думаю, что тебѣ трудно справляться съ котломъ: не достать до него.
   -- Въ патенахъ, сэръ, отвѣчала она быстро: -- я выше, у меня, сэръ, высокія патены, точно такія, какія были у покойницы матушки.
   -- А давно ли умерла матушка твоя? Бѣдная мать!
   -- Матушка умерла тотчасъ же послѣ рожденія Эммы, сказала дѣвочка, взглянувъ на лицо ребенка, прижимавшагося къ ея груди: -- тогда батюшка сказалъ мнѣ: "Будь, Черли, такой доброй матерью, какой ты только можешь", я и старалась изо всѣхъ силъ. Работала дома, чистила, мыла и холила ребенка; а теперь надо работать на сторонѣ -- видите ли что, сэръ!
   -- А часто ли ты ходишь на работу?
   -- Такъ часто, какъ только могу, сказала Черли, смотря во всѣ глазки и улыбаясь: -- надо, сэръ, заработывать пенсы и шиллинги.
   -- И ты всякій разъ запираешь дѣтей, когда уходишь на работу?
   -- Да, сэръ, чтобъ были покойны. Мистриссъ Бляйндеръ раза два зайдетъ взглянуть на нихъ; мистеръ Гредли понавѣдается, иногда и мнѣ удастся прибѣжать съ работы, а они могутъ, знаете ли, играть тутъ между собой и маленькій Томъ не боится, когда я его запру. Правда, Томъ, вѣдь ты не боишься?
   -- Нѣ-ѣ-тъ, сказалъ Томъ рѣшительнымъ тономъ.
   -- А когда стемнѣетъ, на дворѣ зажгутъ фонари, отъ нихъ и въ комнатѣ у насъ свѣтло, очень-свѣтло, не правда ли, Томъ?
   -- Да-а, Че-е-рли, сказалъ Томъ: -- о-чень свѣ-ѣтло.
   -- И онъ у меня сущій кладъ, сказала маленькая дѣвочка. И Боже, съ какимъ это материнскимъ, теплымъ чувствомъ было сказано!-- И когда Эмма утомится, онъ ее убаюкаетъ и уложитъ въ постель, а когда самъ утомится, пойдетъ и ляжетъ. Когда я возвращаюсь домой, засвѣчу свѣчку и съищу какой-нибудь кусочекъ для ужина, онъ вскакиваетъ съ постели, садится со мной и мы закусимъ вмѣстѣ. Правда, Томъ?
   -- О, да-а, Че-е-рли, сказалъ Томъ: -- праа-вда!
   И въ радости ли отъ такого удовольствія въ жизни, или въ чувствахъ благодарности за любовь Черли, которая для него была все и во всемъ, онъ закрылъ лицо въ складкахъ ея платья и отъ смѣха перешелъ къ слезамъ.
   Послѣ нашего прихода это были первыя слезы въ глазахъ дѣтей. Бѣдная осиротѣвшая дѣвушка, говорила о своемъ отцѣ, говорила о своей матери и ни разу не навернулась слеза на ея глазахъ, какъ-будто она пошагала всю необходимость присутствія духа, чтобъ не унывать подъ бременемъ труда и заботъ. Но теперь, когда заплакалъ Томъ, хотя она все-таки сидѣла спокойно, кажется, смотрѣла на насъ, но двѣ крупныя слезы скатились съ ея рѣсницъ и текли по щекамъ.
   Я стояла съ Адой у окна, показывая видъ, будто разсматриваю крыши сосѣднихъ домовъ, закопченыя трубы, увядающіе цвѣты, птицъ въ маленькихъ клѣткахъ; между-тѣмъ мистриссъ Бляйндеръ, поднялась наверхъ (я думаю, что она употребила по-крайней-мѣрѣ часъ времени на то, чтобъ взойдти на лѣстницу) говорила съ опекуномъ моимъ.
   -- Неважное дѣло, сэръ, не брать съ нихъ за квартиру, сказала она: -- душа не подыметъ обидѣть дѣтей!
   -- Ну друзья мои, сказалъ мистеръ Жарндисъ, обратясь къ намъ:-- прійдетъ время и эта добрая женщина узнаетъ, что она дѣлала для нихъ много, и за все, что она сдѣлала для каждаго изъ этихъ... это бѣдное дитя прибавилъ онъ, послѣ минутной паузы: -- можетъ ли она долго вынести такой тяжелый трудъ?
   -- Богъ пособитъ, такъ сможетъ, сказала мистриссъ Бляйндеръ, отдуваясь на каждой буквѣ: -- она такъ ловка, какъ только можно былъ. Знаете ли, сэръ? у насъ на дворѣ всѣ, только и дѣло, что толковали, какъ онъ обращалась съ дѣтьми послѣ кончины ихъ матери. Посмотрѣли бы вы на нее, сэръ, какъ она ходила за своимъ умирающимъ отцомъ: это просто чудо. Покойникъ-свѣтъ, онъ лежалъ вотъ здѣсь, говорилъ мнѣ при послѣднемъ издыханіи: "Мистриссъ Бляйндеръ, что бы ни случилось, а я вамъ скажу, что въ эту ночь я видѣлъ ангела-хранителя рядомъ съ моей дочкой, и я оставляю ее на волю всемогущаго Отца!" вотъ что говорилъ онъ мнѣ, сэръ.
   -- Больше ничего не завѣщалъ онъ вамъ? сказалъ опекунъ мой.
   -- Нѣтъ, сэръ, сказала мистриссъ Бляйндеръ:-- когда онъ только что пріѣхалъ ко мнѣ, я не знала, что это за человѣкъ, и я скажу вамъ откровенно, что когда дошли до меня слуха, кто онъ такой, такъ я думала выпроводить его отсюда вонъ. На дворѣ у насъ стали на меня коситься, да и всѣ жильцы наши небольно радовались такому сосѣдству. Ужь какъ хотите, продолжала мистриссъ Бляйндеръ: -- а всѣ говоритъ, что профессія нехорошая. Мистеръ Гредли былъ очень-недоволенъ такимъ сосѣдствомъ, а мистеръ Гредли славный жилецъ, хотъ и тугаго характера.
   -- Такъ вы хотѣли отдѣлаться отъ него, сказалъ опекунъ мой.
   -- Да, а хотѣла отказать ему, сказала мистриссъ Бляйндеръ: -- но срокъ подоспѣлъ, дурнаго я за нимъ ничего не замѣтила и, правду сказать, поколебалась: жалко стало. Онъ же платилъ аккуратно, отъ работы не отгуливалъ, дѣлалъ свое дѣло, продолжала мистриссъ Бляйндеръ, остановивъ случайно свой взоръ на мистерѣ Скимполѣ: -- а ужъ это хорошо, если человѣкъ дѣлаетъ свое дѣло.
   -- И поэтому вы его оставили у себя въ домѣ?
   -- Оставила. Я сказала ему, что если онъ поладитъ съ мистерамъ Гредли, то ужъ я обдѣлаю за него дѣло съ другими жильцами и много не посмотрю, нравится ли его сосѣдство на дворѣ или лѣтъ. Мистеръ Гредли хоть не вдругъ, однако согласился. Онъ и всегда былъ съ нимъ грубенекъ, за то дѣтямъ его оказывалъ постоянно ласку. Чтобъ узнать, сударь, человѣка, надо, говорить пословица, съѣсть съ надъ три пуда соли; такъ и вышло: пока не испытаешь такъ не узнаешь.
   -- А другіе жильцы были ласковы къ дѣтямъ? спросилъ мастеръ Жарндисъ.
   -- Такъ-себѣ, ничего, сэръ, сказала мистриссъ Бляйндеръ:-- оно, конечно, не то, чтобъ очень-многіе, все же, знаете, должность-то его... Мастеръ Коавинсъ далъ для дѣтей гинею, тамъ и другіе сдѣлала кой-какія пожертвованія и составилась маленькая сумма. Нѣкоторые изъ сосѣдей на дворѣ, которые, бывало, надъ покойникомъ подсмѣивались, или хлопали его по плечу, когда онъ проходилъ мимо, не оставляютъ ихъ. Вотъ и съ Шарлоттой также. Другіе даютъ ей работу, да за-то попрекамъ нѣтъ конца; другіе хвалятся тѣмъ, что она у нихъ работаетъ и, можетъ-быть, платятъ ей меньше, а требуютъ больше чѣмъ слѣдуетъ; но она терпѣлива и все переноситъ, за работой не дремлетъ и бьется изо всѣхъ силъ. Конечно, не то, чтобъ было имъ очень-дурно, но все-таки могло бы быть лучше, сэръ!
   Мистриссъ Бляйндеръ сѣла на стулъ, чтобъ облегчить грудь свою дыханіемъ, которое очень стѣснилось отъ такого длиннаго разсказа. Мистеръ Жарндисъ обернулся къ намъ и началъ съ нами разговаривать; вдругъ дверь съ шумомъ растворилась и мистеръ Гредли, о которомъ только-что говорили, и котораго мы видѣли на лѣстницѣ, вошелъ въ комнату.
   -- Не знаю, что вы тутъ дѣлаете, милостивые государи и государыня, сказалъ онъ, какъ-бы недовольный нашимъ присутствіемъ: -- прошу прощенія за мой приходъ: я сюда прихожу не съ тѣмъ, чтобъ себя показать. Здравствуй, Черли! здравствуй, Томъ! здравствуй, мелюзга! какъ вы себя чувствуете?
   Онъ нѣжно склонился надъ группою дѣтей, и они смотрѣли на него какъ на друга. Лицо его было все-таки мрачно, и взгляды, которыми онъ подчивалъ насъ, выражали злобное негодованіе. Мистеръ Жарндисъ видѣлъ это и, обратясь къ нему, сказалъ самымъ смиреннымъ голосамъ:
   -- Я думаю, никто не приходитъ сюда, руководясь однимъ только лобопытствомъ.
   -- Можетъ-быть, сэръ, можетъ-быть, возразилъ мистеръ Гредли, схвативъ на руки маленькаго Тома и потрясывая его въ сильномъ нетерпѣніи: -- избави Богъ спорить съ леди и съ джентльменами! Будетъ съ меня: мнѣ привелось поспорить столько, что иному во всю жизнь не удастся.
   -- Вѣрно есть причины, которыя заставляютъ васъ выходить изъ себя, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Нѣтъ-таки, не отвязывается (проворчалъ мистеръ Гредли, начиная сердиться.-- Я, сударь, бранчиваго десятка, я сударь, раздражителенъ, я... я, сударь, невѣжливъ!
   -- И, кажется, очень.
   -- Сэръ, зарычалъ мистеръ Гредли, быстро сбросивъ Тома съ колѣнъ своихъ и подходя къ мистеру Жарндису съ очевиднымъ намѣреніемъ вступить въ кулачной бой: -- Знаете ли вы, сэръ, что значитъ Оберканцелярія?
   -- Быть-можетъ, къ-сожалѣнію...
   -- Къ-сожалѣнію? сказалъ удивленный мистеръ Гредли и гнѣвъ его утихъ.-- Если такъ, сэръ, прошу прощенія. Я невѣжливъ -- знаю. Прошу прощенія, сэръ! Я вамъ скажу, сэръ, продолжалъ онъ, горячась снова: -- двадцать-пять лѣтъ таскаютъ меня по раскаленному желѣзу и я не умѣю ходить по мягкимъ коврамъ. Ступайте въ палату Оберканцеляріи и спросите-ка ихъ: кто тутъ изъ ихъ истцовъ поворачиваетъ ими иногда такъ, что ни тпру... ни ну... и они скажутъ вамъ: шропшайрскій истецъ. Да, сэръ, говорилъ онъ сильно поколачивая одну руку о другую: -- и они скажутъ вамъ: шропшайрскій истецъ; а шропшайрскій истецъ, это -- я!
   -- Вѣрю, очень вѣрю. Я и семейство мое имѣли честь доставлять нѣкотораго рода пищу въ это снисходительное Присутствіе, сказалъ опекунъ мой спокойно.-- Я думаю, вы слыхали обо мнѣ, имя мое -- Жарндисъ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, сказалъ мистеръ Гредли, раскланиваясь почтительно-неловкимъ образомъ:-- вы, мистеръ Жарндисъ, переносите ваши непріятности спокойнѣе, чѣмъ я переношу свои. Скажу болѣе, скажу при этомъ джентльменѣ и этихъ молодыхъ леди, если онѣ принадлежатъ къ вашимъ друзьямъ, что еслибъ я попробовалъ переносить ихъ иначе, то я давно бы сошелъ съ ума! Только, презирая ихъ, мстя за нихъ, сердясь, гнѣвно требуя справедливости, которой никогда не добьюсь, только, повторяю я, такимъ путемъ, могу я удержать отъ разброда пять моихъ чувствъ -- да только такимъ путемъ! Вы, пожалуй, скажете мнѣ, что я безъ толку горячусь; а я вамъ скажу, что ужъ у меня такая натура: не стерплю неправды, и горячусь очертя голову. По-мнѣ одно: или дѣйствовать, какъ я, или шататься въ палату, улыбаться да дѣлать книксены, какъ эта бѣдная, маленькая сумасшедшая старушонка. Середины тутъ для меня нѣтъ. Если я только поддамся, то непремѣнно выживу изъ ума.
   Состояніе, въ которомъ онъ находился, гримасы, въ которыя ёжилось лицо его и эти сильные жесты, которыми онъ сопровождалъ каждое слово, производили самое грустное впечатлѣніе на зрителя.
   -- Мистеръ Жарндисъ, говорилъ онъ: -- выслушайте мое дѣло, оно также вѣрно, какъ вѣрно то, что мы съ вами стоимъ на этомъ мѣстѣ. Насъ, сударь, два брата. Отецъ нашъ (онъ былъ фермеромъ) завѣщалъ все, что онъ имѣлъ: капиталъ, ферму и прочее -- матери, по ея жизнь. Послѣ смерти матери все должно было перейдти, по духовному завѣщанію, ко мнѣ, кромѣ суммы въ триста фунтовъ стерлинговъ, которую я обязывался выплатить младшему брату. Мать умерла. Спустя нѣсколько времени, братъ сталъ требовать своихъ денегъ. Я и другіе родственники говорили, что часть ихъ уплачивается ужъ тѣмъ, что онъ имѣетъ содержаніе и помѣщеніе -- вотъ и только. Посмотрите же, что изъ этого вышло! Больше этого не сказано было ни слова; никто не опровергалъ духовнаго завѣщанія; никто объ уплатѣ не заикнулся. Братъ, чтобъ разъяснить это дѣло, подалъ прошеніе; я долженъ былъ идти въ эту... Оберканцелярію; я долженъ былъ, потому-что требовалъ законъ, и не позволялъ мнѣ идти ни въ какое другое присутственное мѣсто. Семнадцать человѣкъ было насъ опутано въ этомъ процесѣ. Дѣло началось спустя два года послѣ поданія просьбы, потомъ его отложили еще на два года, и тогда этотъ лорд-оберканцлеръ -- чтобъ ему ни дна, ни покрышки -- вдругъ спрашиваетъ меня: дѣйствительно ли я сынъ моего отца? Каково? да въ этомъ никто никогда и сомнѣваться не думалъ! Потомъ, можете себѣ вообразить, говоритъ, что насъ, подсудимыхъ, очень-мало: ему изводите видѣть, мало семнадцати человѣкъ! Вы, говоритъ, упустили другія лица; подайте-ка, говоритъ, всѣхъ ихъ сюда! Дѣло должно, говоритъ, начаться съ начала; а между-тѣмъ протори и убытки по дѣлу были уже втрое больше того, что слѣдовало получить младшему брату. Братъ бы съ удовольствіемъ отказался отъ своего наслѣдія, съ тѣмъ только, чтобъ избѣжать новыхъ расходовъ. Я просудилъ все, что мнѣ осталось послѣ отца по духовному завѣщанію, а дѣло все тянется, да тянется и не видать конца. И вотъ, посмотрите, на кого я теперь похожъ? Да, мистеръ Жарндисъ, у васъ идетъ дѣло о тысячахъ, да о десяткахъ тысячъ, а у меня только о сотняхъ фунтовъ; но все-таки, мнѣ такъ же тяжело переносить неправду, какъ и вамъ, потому-что отъ этихъ сотенъ фунтовъ зависитъ вся моя жизнь, все мое благосостояніе, и все это сдѣлалось пухъ и прахъ!
   Мистеръ Жарндисъ сказалъ, что онъ сочувствуетъ ему отъ всего сердца я что самъ вполнѣ ненавидятъ уродливую систему дѣлопроизводства Оберканцеляріи.
   -- Вотъ опять! сказалъ мистеръ Гридли, съ тѣмъ же взрывомъ гнѣва: -- система! всѣ мнѣ говорятъ, что это система! Я не долженъ ни къ кому обращаться -- это система; я не могу прійдти въ Палату и сказать: милордъ, я хочу знать отъ васъ, справедливо это, или несправедливо?.. Достанетъ ли у васъ духа, милордъ, сказать мнѣ, что И правъ и потому дѣло тянется?.. Милордъ ничего объ этомъ не знаетъ. Онъ предсѣдательствуетъ затѣмъ только, чтобъ приводить въ движеніе эту проклятую систему! Я не могу прійдти къ мистеру Телькингорну, совѣтнику въ Линкольнской Палатѣ, я сказать ему, когда онъ меня выводитъ изъ терпѣнья своею холодностью и само довольствіемъ, какъ и вообще всѣ они -- не могу сказать ему: "я хочу отъ кого-нибудь получить возмездіе! онъ, изволите видѣть, не отвѣтчикъ. Вотъ система!
   Гнѣвъ его доходилъ до ярости.
   -- Да, я пришелъ въ отчаяніе отъ этой системы, сказалъ онъ, присѣвъ на стулъ и утирая лицо: -- да, мистеръ Жарндисъ, и бѣшенъ -- я это знаю; я долженъ это знать. Я сидѣлъ въ тюрьмѣ, я куралесилъ тамъ и сямъ. Для нихъ я просто шропшайрскій истецъ; иногда даже они забавляются на мой счетъ. Для нихъ, видите ли, забавно, когда я вспылю и когда меня поведутъ подъ стражей въ тюрьму. Оли говорятъ мнѣ, что лучше еслибъ я удерживался; а я говорю имъ, что, еслибъ я удерживался, я давно бы съ ума сошелъ! Я былъ нѣкогда человѣкъ тихаго характера; всѣ мои земляки помнятъ меня за добраго малаго; а теперь я на кого похожъ? и все это тяжба въ Оберканцеляріи. "Вамъ было бы полезнѣе, мистеръ Гредли", говорятъ мнѣ на прошедшей недѣлѣ лорд-канцлеръ: "чѣмъ болтаться здѣсь попустому, идти въ Шропшайръ и тамъ употреблять время на дѣло". Милордъ, милордъ! говорю я ему, я знаю, что для меня лучше и полезнѣе никогда бы не слыхать имени вашего судилища; не я не могу передѣлать прошедшаго, а прошедшее тянетъ меня сюда. Да, еслибъ я зналъ, что приходитъ время смерти, я бы пришелъ въ Оберканцелярію, легъ бы на ея порогѣ и сказалъ бы имъ: вы выгоняли меня живаго, выгоните теперь мертваго!..
   Лицо его такъ привыкло принимать гнѣвное выраженіе, что даже тогда, когда онъ успокаивался, оно не измѣнялось.
   -- Я пришелъ сюда съ-тѣмъ, чтобъ взять этихъ дѣтей къ себѣ на часокъ-другой, сказалъ онъ, подходя къ нимъ опять: -- пусть они поиграютъ у меня. Я избѣгаю говорить при нихъ объ этихъ вещахъ; впрочемъ, они много не поймутъ. Ты, вѣдь не боишься меня, Томъ -- а?
   -- Ни-иск-оль-ко, сказалъ Томъ: -- ты вѣдь на ме-еня не сеерди-ишься!
   -- Не сержусь, не сержусь, дитя мое. Ты Черли, уходишь на работу? Да! Ну, а вы, дѣти, пойдемте ко мнѣ! Онъ взялъ маленькую дѣвочку къ себѣ на руки и понесъ въ свою комнату; она казалась очень-довольною. Посмотримъ, нѣтъ ли тамъ у насъ пряничнаго солдатика, говорилъ мистеръ Гредли, лаская ребенка.
   Онъ попрежнему сдѣлалъ неловко-вѣжливый поклонъ мистеру Жарндису, слегка поклонялся намъ и пошелъ внизъ по лѣстницѣ.
   Послѣ его ухода, мистеръ Скимполь пустился въ свой обычно-веселый разговоръ. Онъ говорилъ, что пріятно видѣть, какъ все на свѣтѣ устроивается къ-лучшему. Вотъ, напримѣръ, говоритъ онъ, мистеръ Гредли, человѣкъ съ крѣпкой волей и поражающей энергіей, нѣчто въ родѣ разумнаго кузнеца; вотъ этотъ мистеръ Гредли, понятно, что продолженіе многихъ лѣтъ искалъ въ жизни какого-нибудь препятствія, чтобъ удовлетворить своимъ марсовскимъ наклонностямъ, преисполняющимъ его сердце; словомъ: который впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ былъ, какъ на иголкахъ; вдругъ ему, откуда не возьмись, Оберканцелярія, и она-то послужила ему именно тѣмъ предметомъ, котораго онъ искалъ. Съ этого времени они соединились законными узами. Еслибъ не Оберканцелярія, то онъ, мистеръ Скимполь, увѣренъ, что судьба обратила бы мистера Гредли въ баснословнаго героя, который взрывалъ бы и громилъ всѣ роды городовъ, а можетъ, онъ бы сдѣлался великимъ политикомъ и проглотилъ бы, такъ-сказать, всю дипломатическую риторику, какъ устрицу. Но судьба послала ему Оберканцелярію, и онъ вѣрно доволенъ ею, а она довольна имъ. Съ этого времени карьера его кончена. Возьмемъ хоть Коавинса! Какъ онъ, бѣдняга, горячился, бывало, изъ любви къ искусству! Даже онъ, самъ мистеръ Скимполь, не разъ посылалъ этого Коавинса (отца этихъ бѣдныхъ дѣтей) въ душѣ своей туда, куда воронъ костей не носитъ. Да, Коавинсъ мучилъ его и даже, если сознаться откровенно, то было время, въ которое, еслибъ мистеръ Скимполь былъ султаномъ я его бы спросилъ въ одно прекрасное утро его великій визирь: что прикажетъ властелинъ вѣрныхъ своему рабу, то мистеръ Скимполь, пошелъ бы такъ далеко, что отвѣтилъ бы ему напрямки: -- голову Коависа! Но чѣмъ же все дѣло кончилось? Мистеръ Скимполь, вмѣсто того, чтобъ снять голову съ Коавинса, былъ впродолженіе всего времени его благодѣтелемъ, далъ ему средства воспитать этихъ милыхъ дѣтей и направить ихъ по стезѣ добродѣтели. Эти воспоминанія такъ глубоко тронули душу мистера Скимполя, что слезы навернулись на глазахъ его, когда онъ смотрѣлъ вокругъ комнаты и думалъ: "я былъ истинный благодѣтель Коавинса, благосостояніе дѣтей его -- это мое дѣло!"
   Способность его поэтизировать всѣ стороны жизни была такъ занимательна, что опекунъ мой не могъ удержаться отъ улыбки, взглянувъ на насъ послѣ тихаго разговора съ мистриссъ Бляйндеръ. Мы поцаловали Черли и сошли съ ней вмѣстѣ внизъ Она пошла на работу; мы смотрѣли вслѣдъ ей и видѣли, какъ это крошечное, миленькое созданіе, одѣтое въ шапку и фартукъ совершеннолѣтней работницы, пробѣжала подъ арку воротъ и скрылась въ толпѣ, шумѣ и трескѣ безконечной улицы, какъ росинка въ волнахъ океана.
   

ГЛАВА XVI.
Улица одинокаго Тома.

   Миледи Дедлокъ неугомонна, очень-неугомонна: не сидится ей на одномъ мѣстѣ. Изумленное, фешонэбльное соображеніе едва успѣваетъ слѣдить за ней. Сегодня она въ Чизни-Вольдѣ, вчера была въ своемъ отелѣ, въ Лондонѣ; завтра унесется, быть-можетъ, за границу; послѣзавтра... но фешонэбельное соображеніе плохо предсказываетъ будущее. Даже любезность самого сэра Лейстера колеблется: онъ не въ-состояніи сопровождать миледи повсюду. Другой вѣрный другъ его въ злые и добрые дни -- подагра -- гнѣздится въ отдѣланной дубомъ спальнѣ Чизни-Вольда и обнимаетъ его за обѣ ноги.
   Сэръ Лейстеръ смотритъ, конечно, на подагру, какъ на алаго духа; однакожъ понимаетъ ея патриціанское достоинство. Всѣ Дедлоки по прямой мужской линіи, съ незапамятныхъ временъ и понынѣ, были жертвами подагры. Фактъ этотъ не требуетъ доказательства. Есть люди, которые умираютъ отъ ревматизма, отъ насморка, или отъ прилипчивыхъ болѣзней, бродящихъ посреди различныхъ слоевъ общества; но въ фамиліи Дедлоковъ другихъ болѣзней, кромѣ подагры, не бывало; рука смерти ведетъ ихъ въ гробъ одною наслѣдственною, патриціанскою болѣзнью-подагрою. Игра случая, скажете вы. А можетъ, такъ и быть должно! Подагра въ знаменитомъ родѣ Дедлоковъ переходитъ отъ отца къ сыну, какъ старииная парча, или какъ древнія картины, или какъ богатое линкольншайрское помѣстье, словомъ: какъ что-то родовое. Сэръ Лейстеръ, конечно, несовсѣмъ-чуждъ мысли (впрочемъ, объ этомъ онъ не выражался), что смерть, дѣлая свое дѣло, не забываетъ своихъ обязанностей передъ фэшонэбльными тѣнями и рекомендуетъ имъ каждаго, вновь-приводимаго Дедлока, слѣдующею фразою: "милорды и джентльмены, честь имѣю представить вамъ еще одного Дедлока, приведшаго сюда чрезъ наслѣдственную подагру ".
   Сэръ Лейстеръ очень-терпѣливъ. Онъ протянулъ свои родовыя ноги родовой болѣзни. Онъ чувствуетъ, что, быть-можетъ, для такого человѣка, какъ онъ, лежать на спинѣ и подвергаться спазматическому пощипыванью въ оконечностяхъ, весьма-непріятно; но, съ другой стороны, онъ думаетъ: -- мы всѣ страдали подагрой; она принадлежитъ намъ, какъ принадлежитъ паркъ и то мѣсто, на которое мы вотъ ужь нѣсколько сотенъ лѣтъ, нисходимъ единственно только подагрою и я, думаетъ онъ, долженъ подвергаться этому неловкому положенію.
   И картинно лежитъ онъ подъ малиновыми бархатными покровами, затканными золотомъ, въ большой залѣ, передъ любимой картиной своей -- портретомъ миледи, и яркій лучъ солнца блеститъ по длинной перспективѣ оконъ, пересѣкаясь съ нѣжными отливами тѣней. И въ паркѣ столѣтніе дубы, сося корнями плодотворную влагу полей, поверхность которыхъ никогда не оскорблялась прикосновеніемъ плуга или заступа, а всегда была или полемъ битвы, на которое стекались герои съ мечомъ и щитомъ, или полемъ охоты, на которое съѣзжались Дедлоки съ псами, стрѣлами и луками -- свидѣтельствуютъ о его величіи. И въ комнатахъ предки его, перейдя изъ дѣйствительности въ нарисованныя тѣни, уносясь изъ воспоминанія также, какъ уносится карканье грачей, которое убаюкиваетъ паціента, также свидѣтельствуютъ о его величія! И онъ очень-величественъ! И горе Бойтсорну или всякой дерзновенной твари, которая осмѣлится самонадѣянно спорить съ нимъ?
   Въ настоящую минуту портретъ миледи замѣняетъ ее у изголовья страждущаго супруга. Сама же она упорхнула въ городъ, безъ намѣренія тамъ остаться. И скоро вернется назадъ и быстротою движеній своихъ смутитъ фэшонэбльное соображеніе. Городской отель не готовъ къ ея привитію; онъ подъ чехлами и пустыненъ. Одинъ только напудренный Меркурій смотритъ съ отчаніемъ изъ окна прихожей. Онъ говорилъ вчера вечеромъ другому Меркурію, своему знакомцу, также привыкшему къ хорошему обществу, что если это все будетъ такъ, какъ идетъ до-сихъ-поръ, то онъ клянется честью, что этого не перенесетъ, что такому человѣку, какъ онъ, остается одно только средство: веревку на шею -- вотъ и все.
   Какая можетъ быть связь между линкольншайрскимъ помѣстьемъ, городскимъ отелемъ, напудреннымъ Меркуріемъ и бѣднягою Джо, который метётъ ступеньки кладбища подъ лучами холоднаго солнца? Какая можетъ быть связь между тожествомъ людей различныхъ слоевъ общества, которыхъ случай сближаетъ тогда одного съ другимъ?
   Джо цѣлый день мететъ улицу вдоль и поперегъ, не зная ни о какой существующей связи. О нравственномъ состояніи своемъ онъ ничего но говоритъ и ничего не знаетъ. Онъ знаетъ только одно, и то, быть-можетъ, ненавѣрно, что чистить грязь и мести улицу очень-тяжело, и что еще тяжело жить такою работою. Никто ничему не училъ его, и все, что онъ знаетъ, изучилъ самъ-собою.
   Джо живетъ -- это значитъ, Джо еще до-сихъ-поръ не умеръ -- въ грязномъ мѣстѣ, извѣстномъ ему и его подобнымъ, подъ названіемъ Улицы Одинокаго Тома. Это -- грязная, немощеная улица, заселенная грязнымъ классомъ людей, гнѣздящихся въ развалившихся, подслѣпыхъ домикахъ. Ночью эти домики представляютъ собою цѣлыя муравейныя кучи бѣдняковъ, которые копышутся, какъ черви, по щелямъ, подъ крышкой и подъ поломъ. Дождь и вѣтеръ приносятъ имъ болѣзни и лихорадки, къ тысячу разъ худшія, чѣмъ рѣчи лорда Кудля, сэра Томаса Дудля, сэра Фудля и вообще всѣхъ фэшонэбельныхъ джентльменовъ, даже до Зудля, рожденныхъ исключительно для такой цѣли.
   Раза два недавно слышался трескъ и подымалось облако пыля, подобно, какъ при взрывѣ мины, въ улицѣ Одинокаго Тома, и каждый разъ разрушался и разсыпался какой-нибудь домъ, доставляя цѣлый параграфъ новостей газетамъ, и двухъ или трехъ паціентовъ въ сосѣдній госпиталь. Но норы все-таки остаются занятыми и некогда не бываютъ пусты. И теперь много еще домовъ грозятъ разрушеніемъ въ улицѣ Одинокаго Тома и много доставятъ новостей газетахъ.
   Такое прекрасное владѣніе находится, конечно, подъ опекой Оберканцеляріи. Каждый британецъ, будь онъ слѣпой, знаетъ это очень хорошо. Но почему такъ называется улица? Составляетъ ли Томъ народнаго представителя истцовъ или отвѣтчиковъ по дѣлу Жарндисовъ? или Томъ жилъ здѣсь тогда, когда процесъ опустошилъ улицу, одинъ-одинёхонекъ, пока не присоединились къ нему другіе жильцы? или это названіе означаетъ только мѣсто, гдѣ присутствуетъ бѣдность и гдѣ нѣтъ никакой надежды? Этого, быть-можетъ, никто не знаетъ. Джо, конечно, не знаетъ!
   -- Я не знаю, говоритъ Джо: -- я ничего же знаю.
   Странное состояніе, въ которомъ находится Джо! мести улицу, шататься по ней и не понимать значенія этихъ мистическихъ символовъ, такъ плодовито-разбросанныхъ на лавкахъ, на углахъ, на дверяхъ и на окнахъ! Видѣть пишущихъ людей, видѣть читающихъ людей, видѣть почтальоновъ, разносящихъ письма -- и не имѣть ни о чемъ ни малѣйшей идеи, быть слѣпу и глуху ко всему, какъ камень, должно-быть очень-странно. Видѣть множество людей, идущихъ въ церковь по воскресеньямъ, съ молитвенниками въ рукахъ, и думать (потому-что Джо, бытъ-можетъ, по-временамъ думаетъ), что все это значитъ? и если это что-нибудь да значитъ для другихъ, отчего же для меня же имѣетъ никакого значенія? Да, странное состояніе Джо!
   Джо выходитъ изъ улицы Одинокаго Тома рано утромъ и жуетъ грязный кусокъ черстваго хлѣба. Дорога его лежитъ черезъ нѣсколько улицъ; домы еще не отперты и вотъ онъ садится завтракать на ворогъ дома Общества Благотворителей, и окончивъ завтракъ свой, благодаритъ за доставленное ему спокойствіе. Онъ удивляется величію зданія, думаетъ, зачѣмъ оно тутъ поставлено? Онъ не имѣетъ никакой идеи, бѣдняга, о высокомъ значенія того мѣста, на порогѣ котораго вкушалъ свои крохи.
   Онъ идетъ къ тому переулку, который долженъ чистить впродолженіе дня. Городъ пробуждается и начинаетъ свое обыденное круженіе и верченіе, свое непонятное читаніе и писаніе, прерванное на нѣсколько часовъ спокойствіемъ ночи. Джо не понимаетъ, что дѣлается окрестъ его. Сегодня торговый день. Слѣпые быки забѣгаютъ не туда, куда слѣдуетъ, ихъ выгоняютъ кнутомъ и выбѣгаютъ они съ глазами, налитыми кровью, на мостовую я поражаютъ все, что имъ встрѣчается на пути.
   Идутъ музыканты и наигрываютъ пѣсни. Джо прислушивается. То же дѣлаетъ и собака, собака при стадѣ, которая ожидаетъ своего пастуха у мясной лавки, и думаетъ объ овцахъ, съ которыми, наконецъ, развязалась на нѣсколько часовъ. Нѣкоторыя изъ нихъ такъ кружили бѣдную собаку, что она не можетъ запомнить, гдѣ ихъ оставила. Она смотрятъ по улицѣ взадъ и впередъ и вдругъ, словно что-то припомнивъ, подымаетъ уши и виляетъ хвостомъ. Блудливая собака, привыкшая къ низкому обществу и питейнымъ домамъ, опасна для овецъ: она готова по первому свисту вскочить имъ на спину и клочками вырывать ихъ волнистую шерсть; но эта собака не такая, эта собака ученая, развитая собака; она знаетъ свою обязанность, знаетъ, какъ созывать овецъ; знаетъ, какъ разгонять ихъ. Эта собака и Джо прислушиваются къ музыкѣ, очевидно, съ тою же степенью животнаго наслажденія; очевидно, тотъ и другой совершенно-похожи между собою относительно возбужденныхъ музыкою воспоминаній, меланхолическихъ или радостныхъ чувствъ.
   Оставьте маленькихъ собачекъ, подобно бѣдному Джо, безъ всякаго присмотра, и вы увидите, что черезъ нѣсколько лѣтъ онѣ позабудутъ лаять, но не кусаться.
   День къ вечеру становятся грязнѣе и темнѣе. Джо пробирается посреди грязи, колесъ, лошадей, кнутовъ и зонтиковъ, и плетется съ ничтожной, выслуженной платой въ улицу Одинокаго Тома, чтобъ заплатить хозяину за ночлегъ. Настаютъ сумерки. Газовые рожки зажжены въ лавкахъ; фонарщикъ, съ своей лѣстницей, обходитъ троттуары по улицѣ. Все болѣе-и-болѣе вечерѣетъ.
   Въ своихъ комнатахъ мистеръ Телькингорнъ сидитъ, обдумывая жалобу въ Магистратъ. Гредли, отчаянный шроптайрскій истецъ, былъ сегодня у него и велъ себя буйно; насъ, конечно, не испугаешь; но этотъ злоумышленный негодяй долженъ посидѣть въ тюрьмѣ. Кургузая аллегорія, въ небываломъ римскомъ шеломѣ, смотритъ съ потолка внизъ и указываетъ перстомъ своимъ на окно. У же-ли потому и самъ мистеръ Телькингорнъ смотритъ въ окно? Не можетъ быть. Кургузая аллегорія постоянно сохраняетъ одинаковую позу; однако же мистеръ Телькингорнъ непостоянно смотритъ изъ окна.
   Онъ смотритъ въ окна на проходящую мимо женщину. Что ему за дѣло до этой женщины? Мистеръ Телькингорнъ думаетъ, что на свѣтѣ много женщинъ -- даже очень-много; что онѣ лежатъ въ основаніи всего того, что идетъ неправильно, хотя, собственно говоря, онѣ-то и даютъ работу адвокатамъ. Что жь тутъ такого для мистера Телькингорна? Его ли дѣло, что мимо окна идетъ женщина, хотя она и идетъ таинственно? Онѣ всѣ таинственны, мистеръ Телькингорнъ знаетъ это очень-хорошо.
   Да, онѣ всѣ таинственны, но не всѣ похожи на ту женщину, которая оставила теперь за собой и мистера Телькингорна и его домъ. Между ея одеждой и ея манерой есть какая-то рѣзкая непослѣдовательность. Судя по одеждѣ, это, должна быть горничная; но, судя по движеніямъ и по походкѣ, хотя она идетъ скрытно и поспѣшно, такъ поспѣшно, какъ только непривычная нога можетъ идти по грязной улицѣ -- она леди. Лицо ея закрыто вуалью, но сквозь вуаль еще видны пріятныя черты лица; такъ-что ни одинъ прохожій не пропуститъ случая обернуться и поглядѣть на нее.
   Она идетъ прямо, не поворачивая головы. Служанка ли это, или леди, во всякомъ случаѣ она идетъ за своимъ дѣломъ. Вотъ она на перекресткѣ, гдѣ стоитъ Джо съ своей метлой.
   Онъ встрѣчается съ ней и проситъ милостыню. Она, не поворачивая головы, переходитъ по ту сторону улицы. Останавливается. Едва замѣтно киваетъ ему и говоритъ тихо: "поди сюда!"
   Джо идетъ за ней, и послѣ двухъ-трехъ шаговъ останавливаются у пустаго двора.
   -- Тотъ ли ты мальчикъ, о которомъ я читала въ газетахъ? спрашиваетъ она его изъ-подъ вуали.
   -- Не знаю, отвѣчаетъ Джо, смотря съ удивленіемъ на вуаль: -- какія газеты, я ни о чемъ ничего не знаю!
   -- Тебя допрашивали при обыскѣ?
   -- Не знаю. Вы, можетъ-быть, говорите про то, какъ меня потребовалъ приходскій сторожъ, говоритъ Джо: -- развѣ въ газетахъ было написано Джо?
   -- Да.
   -- Это мое имя.
   -- Поди сюда поближе.
   -- Вы о томъ хотите знать, говорятъ Джо, слѣдуя за ней: -- о томъ, который умеръ?
   -- Тише, говори шопотомъ! Да, я хочу знать о немъ.
   -- Ну, что жь?
   -- Что онъ, былъ бѣденъ и такъ же... грязенъ?
   -- Да, отвѣчаетъ Джо.
   -- Что же, онъ былъ похожъ... нѣтъ, онъ не былъ похожъ на тебя? говоритъ женщина съ отвращеніемъ.
   -- О, нѣтъ, не такъ гадокъ, какъ я, говоритъ Джо:-- развѣ вы его не знали?
   -- Какъ ты смѣешь меня объ этомъ спрашивать?
   -- Виноватъ, миледи, говоритъ Джо съ совершенной покорностью.
   -- Я не леди, я горничная.
   -- Такъ вы хорошенькая горничная! говоритъ Джо, оскаливъ зубы безъ всякой идеи о томъ, что онъ говоритъ.
   -- Молчи и слушай. Не говори со мной и стой отъ меня дальше. Можешь ли ты мнѣ указать всѣ тѣ мѣста, о которыхъ я читала въ газетахъ: мѣсто, гдѣ онъ писалъ, мѣсто, гдѣ онъ умеръ, мѣсто, гдѣ тебя допрашивали и мѣсто, гдѣ онъ погребенъ? Ты вѣдь знаешь, гдѣ онъ погребенъ?
   Джо отвѣчаетъ киваньемъ головы.
   -- Ступай впереди меня и покажи мнѣ всѣ эти страшныя мѣста. Остановись передъ каждымъ изъ нихъ и не говори со мной ни слова, пока я сама тебя не заставлю. Не оборачивайся. Дѣлай то, что я тебѣ велю. Я тебѣ заплачу хорошо.
   Джо останавливается, старается вслушаться въ то, что ему говорятъ, отмѣчаетъ слова на своей метлѣ, какъ-будто призадумывается; понимаетъ только то, что ему хотятъ заплатить, находитъ, что это хорошо и киваетъ своей всклокоченной головой.
   -- А! говоритъ Джо: маху не далъ, смекнулъ!
   -- Что бормочетъ это гнусное созданіе? вскрикиваетъ съ судорожнымъ движеніемъ служанка и пятится отъ оскалившаго зубы мальчишки.
   -- Не бойсь, не бойсь не промахнусь! говорятъ Джо.
   -- Я не понимаю, что ты говорятъ. Ступай впередъ! Я тебѣ дамъ столько денегъ, сколько ты никогда не видывалъ въ жизни.
   Джо скривилъ губы для свиста, встряхнулъ всклокоченной головой, схватилъ метлу подъ-мышку и пошелъ впередъ. Легко и быстро идетъ онъ голыми ногами по кремнистому камню, по кучамъ сора и гризя.
   Стряпное Подворье. Джо останавливается. Молчаніе.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- А тотъ, кто бумаги ему давалъ и мнѣ далъ полкроны; ни гугу говоритъ! отвѣчаетъ Джо полушопотомъ и не поворачиваясь назадъ.
   -- Впередъ!
   Лавка Крука. Джо опять останавливается.
   Продолжительное молчаніе.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- Онъ здѣсь жилъ, отвѣчаетъ Джо, какъ и прежде.
   Молчаніе.
   -- Въ которой комнатѣ?
   -- Здѣсь наверху. Вотъ тамъ окно; сматривалъ иногда оттуда. Вотъ гостинница, куда меня требовали
   -- Впередъ!
   Впередъ идти далеко, но Джо, подстрекаемый обѣщаніемъ, идетъ смѣло и не оборачивается назадъ. Идетъ по кривымъ грязнымъ переулкамъ, среди самыхъ смрадныхъ испареній. Вотъ маленькій дворъ, вотъ газовый фонарь (теперь газъ зажженъ), вотъ и желѣзная рѣшетка.
   -- Онъ лежитъ здѣсь! говоритъ Джо, смотря черезъ запертую калитку.
   -- Гдѣ? Какое страшное мѣсто!
   -- Здѣсь! говоритъ Джо, указывая пальцемъ: -- неглубоко, можно метлой отрыть. Вѣдь для того и калитку запираютъ! Всегда на замкѣ... А, посмотрите, посмотрите, крыса-то... Вонъ бѣжитъ, вонъ бѣжитъ.... Хи! прямо въ нору!
   Служанка затрепетала и прячется въ уголъ -- въ уголъ, отъ ужасающаго мѣста; руки судорожно вытянулись впередъ.
   -- Дальше, дальше! говоритъ она ему и Джо таращитъ на нее глаза свои, дивится и не понимаетъ.
   Служанка приходитъ въ себя.
   -- Это ужасное мѣсто -- древнее кладбище? спрашиваетъ она.
   -- Какъ деревянное? спрашиваетъ удивленный Джо.
   -- Это настоящее кладбище?
   -- Какъ настоящее? бормочетъ, все болѣе-и-болѣе теряясь, Джо: -- настоящее? какое настоящее?.. лежитъ -- вотъ и все тутъ!.. Настоящее!.. тутъ, чай, я не онъ одинъ -- вотъ-те и настоящее!
   Служанка также мало обращаетъ вниманіе на его безсмысленное бормотанье, какъ мало думаетъ о томъ, что говоритъ сама. Она снимаетъ перчатку съ руки съ тѣмъ, чтобъ достать изъ кошелька нѣсколько денегъ. Джо молчитъ, но онъ намѣчаетъ ея маленькую и бѣленькую ручку и думаетъ, что служанка-то, должно-быть, очень пригожа, у нея вишь сколько перстней на рукѣ!
   Она бросаетъ ему на ладонь монету, не касаясь его руки.
   -- Теперь, говоритъ она: -- покажи мнѣ опять его могилу.
   Джо протягиваетъ рукоятку метлы между желѣзными прутьями рѣшетки и старается наивѣрнѣйшимъ образомъ указать могилу. Наконецъ онъ оглядывается назадъ, чтобъ убѣдиться, на сколько онъ вразумителенъ, но ни кого не видитъ сзади себя, онъ остался одинъ.
   Первымъ долгомъ онъ считаетъ поднести монету къ рожку фонаря и видитъ, что это золото. Потомъ онъ бросаетъ ее о камень, чтобъ убѣдиться въ ея достоинствѣ. Наконецъ кладетъ ее въ ротъ для большей сохранности и быстро убѣгаетъ. Минутъ сорокъ или часъ -- и онъ въ улицѣ Одинокаго Тома, и подвергаетъ опять свою гинею цѣлому процесу опытовъ, чтобъ убѣдиться въ ея несомнѣнномъ достоинствѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Напудренный Меркурій не можетъ пожаловаться на недостатокъ общества сегодня. Миледи ѣдетъ на большой званный обѣдъ и на три или четыре бала. Сэръ Лейстеръ скучаетъ въ Чизни-Вольдѣ, скучаетъ потому, что у него всего только одинъ гость -- подагра. Невеселый собесѣдникъ! Онъ жалуется мистриссъ Раунсвель на дождикъ, который такъ стучитъ по террасѣ, что мѣшаетъ читать газеты, даже передъ каминомъ, въ собственной спальнѣ.
   -- Лучше было бы, говоритъ мистриссъ Раунсвель Розѣ:-- еслибъ сэръ Лейстеръ перешелъ въ другую половину дома. Собственная его спальня радонъ съ половиною миледи; а нынѣшній годъ, что ты тамъ себѣ ни дѣлай, а шаги такъ и раздаются на Террасѣ Привидѣній.
   

ГЛАВА XVII.
Разсказъ Эсѳири.

   Ричардъ часто навѣшалъ насъ, пока мы были въ Лондонѣ (хотя онъ очень-скоро соскучился корреспонденціей) и своей ловкостью, своимъ хорошимъ расположеніемъ духа, своею веселостью и свѣжестью своего характера былъ всячески для насъ любезенъ. Но хотя я привязывалась къ нему всякій день все болѣе-и-болѣе, любила его все съ большею и съ новою силою, узнавая его, но я не могла не сожалѣть, что образованіе его исключало совершенно примѣнимость, практичность и концентрированность. Система, по которой онъ воспитывался, также точно, какъ и тысячи другихъ молодыхъ людей, съ различнымъ характеромъ и способностями, поставила его въ такое положеніе, въ которомъ онъ могъ исполнять возложенныя на него обязанности удовлетворительно и даже съ честью; но по-большей-части легкомысленно и неосновательно. Въ немъ, если хотите, была энергія и предпріимчивость -- качества, безъ которыхъ нельзя, конечно, достигнуть ни одной высокой цѣли, но, подобно водѣ и огню, онѣ прекрасны только какъ двигатели.
   Я высказываю эти мнѣнія не потому, чтобъ хотѣла выставить ихъ справедливость -- нѣтъ; я хочу только вѣрно описать свои мысли о Ричардѣ. Опекунъ мой говорилъ правду. Оберканцелярія дѣйствительно дала ему несчастное направленіе; она привязала къ его природѣ какую-то безпечность игрока, который ставитъ карту, разсчитывая единственно на случай.
   Когда, однажды вечеромъ, пріѣхали къ намъ мистеръ и мистриссъ Бейгамъ Беджоръ и опекуна моего не было дома, то, во время разговора, я, безъ-сомнѣнія, спросила о Ричардѣ.
   -- Мистеръ Ричардъ Карстонъ, говорила мистриссъ Беджоръ: -- слава Богу здоровъ и, я увѣряю васъ, онъ составляетъ великое пріобрѣтеніе для нашего общества. Покойный капитанъ Своссеръ говорилъ, бывало, что я лучше чарки водки, лучше попутнаго вѣтра, когда сгніетъ солонина, или нѣтъ въ трюмѣ прѣсной воды. Это была его привычка выражаться поморскому, изъ любви къ искусству; этимъ онъ хотѣлъ сказать, что считаетъ меня прекраснымъ пріобрѣтеніемъ для каждаго общества. Я убѣждена, что я то же самое могу сказать про мистера Ричарда Карстона. Но я... вы не сочтете меня слишкомъ-торопливой?
   -- Нѣтъ, отвѣчала я: -- потому-что вкрадчивый тонъ вопроса мистриссъ Беджоръ требовалъ, казалось мнѣ, такого отвѣта.
   -- И миссъ Клеръ, тоже не сочтетъ? сказала мистриссъ Беджоръ нѣжнымъ голосомъ.
   Ада тоже отвѣчала нѣтъ, но смотрѣла очень-безпокойно.
   -- Такъ вотъ что, мои дорогія барышня, говорила мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- извините, что я васъ называю такъ, попросту?
   Мы просили почтенную мистриссъ Беджоръ не безпокоиться я называть насъ такъ, какъ ей угодно.
   -- Такъ-какъ вы, въ-самомъ-дѣлѣ, если я смѣю говорить прямо, продолжала мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- вполнѣ-очаровательны, вы видите, мои милыя, что хотя я еще и молода... или, по-крайней-мѣрѣ, такъ, можетъ-быть, изъ вѣжливости, говоритъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ...
   -- Нѣтъ, не изъ вѣжливости! взвизгнулъ тонкимъ голосомъ мистеръ Боджоръ, какъ-будто онъ былъ не въ маленькой комнатѣ, а на публичномъ митингѣ.
   -- Пусть такъ, пусть такъ! возразила, улыбаясь, мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- мы будемъ говорить безъ коментаріевъ: такъ, вы видите, что я еще молода.
   -- Еще бы нѣтъ! взвизгнулъ опять мистеръ Бейгамъ Беджоръ.
   -- Да, такъ, хоть я еще молода, но имѣла много случаевъ наблюдать за юношами. Много ихъ перебывало на палубѣ дорогаго старикашки Криплера, увѣряю васъ. Послѣ этого, когда мы съ покойнымъ капитаномъ Своссеромъ были въ Средиземномъ Морѣ, я не упускала ни одного случая сблизиться и изучить молодыхъ людей, находящихся подъ его командою. Вамъ, конечно, никогда не случалось видать такихъ молодыхъ людей, и потому вы не поймете, еслибъ я вамъ разсказала про ихъ проказы, про ихъ продѣлки съ недѣльными счетами. Я, другое дѣло, море для меня родной домъ; я вамъ говорю: я настоящій матросъ. Также съ покойнымъ профессоромъ Динго...
   -- Европейская знаменитость! проворчалъ мистеръ Беджоръ.
   -- Послѣ потери моего дорогаго перваго и сдѣлавшись женою моего дорогаго втораго, продолжала мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, говоря о пережитыхъ своихъ супругахъ, какъ о частяхъ шарады: -- я все-таки не упускала случая слѣдить за молодыми людьми. Аудиторія профессора Динго была обширна и разнообразна и я считала себѣ за особенную честь -- какъ жена замѣчательно-ученаго человѣка, которая и сама ищетъ въ наукѣ все то утѣшеніе, которое наука дать можетъ -- отворить двери нашего дома молодымъ студентамъ, какъ нѣчто въ родѣ ученой мѣняльной лавки. Каждый вторникъ вечеромъ былъ готовъ у насъ лимонадъ и бисквиты для всѣхъ, кто желалъ освѣжиться. И сколько тугъ было ума, сколько было науки!
   -- Замѣчательно-пріятныя собраніи, миссъ Сомерсонъ, сказалъ почтительно мистеръ Бейтамъ Беджоръ: -- на этихъ собраніяхъ, подъ ученымъ вліяніемъ европейски-великаго мужа, сколько, я думаю, было интеллектуальной эрекціи!
   -- И теперь, продолжала мистриссъ Бейтамъ Беджоръ: -- сдѣлавшись женою моего дорогаго третьяго, мистера Беджора, я не оставила привычки, образовавшейся въ замужествѣ съ капитаномъ Своссеромъ, укоренившейся и развившейся весьма-благопріятно, при жизни покойнаго профессора Динго; а потому я начала наблюдать за мистеромъ Ричардомъ Карстономъ, съ полнымъ пониманіемъ дѣла, а не какъ неофитъ. И я крѣпко увѣрена, что мистеръ Ричардъ Карстонъ пошелъ не по своей дорогѣ.
   Ада смотрѣла такимъ испуганнымъ взглядомъ, что я сочла за долгъ спросить мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: на чемъ она основываетъ свое мнѣніе?
   -- Милая моя миссъ Сомерсонъ, говорила она: -- на характерѣ и поведеніи мистера Ричарда Карстона -- вотъ на чемъ! Онъ, какъ бы вамъ сказать, смотритъ на все такъ легко, что даже не потрудится подумать и вникнуть въ настоящія свои чувствованія; но я увѣрена, что карьера, которую онъ избралъ, ему не во натурѣ. Онъ не имѣетъ тѣхъ положительныхъ интересовъ, которые заставляютъ взяться за это дѣло. Если у него есть какое-нибудь опредѣленное мнѣніе, такъ, я думаю, это только одно, что медицина ему очень надоѣла. Ну, а это многаго не обѣщаетъ. Молодью люди, какъ, напримѣръ, мистеръ Аланъ Вудкауртъ, который видитъ въ этомъ дѣлѣ свои интересы, могутъ сквозь большіе труды, пренебрегая недостатками, преодолѣвая всѣ препятствія, добиться своей цѣли; но съ мистеромъ Ричардомъ Карстономъ этого не будетъ, и въ этомъ увѣрена.
   -- Раздѣлаетъ я это мнѣніе и мистеръ Беджоръ? робко спросила Ада.
   -- Да, сказалъ мистеръ Беджоръ: -- сказать правду, миссъ Клеръ; а до-сихъ-поръ не понималъ этого обстоятельства такъ ясно; но когда мистриссъ Беджоръ бросила на него такой свѣтъ, я, нѣтъ никакого сомнѣнія, уразумѣлъ истину. Надо замѣтить намъ, миссъ Клеръ, что проницательный умъ мистриссъ Беджоръ, въ придачу ко всѣмъ ея физическихъ преимуществамъ, имѣетъ еще то рѣдкое достоинство, что онъ былъ сформированъ двумя столь замѣчательными... я хочу сказать, столь славными воздѣлывателями, какъ капитанъ королевскаго флота мистеръ Своссеръ и профессоръ Динго. Заключеніе, къ которому я прихожу касательно мистера Карстона, Ричарда, есть... короче сказать, я думаю то же самое, что и мистриссъ Бейгамъ Беджоръ.
   -- Покойный капитанъ Своссеръ, продолжала мистриссъ Бейтамъ Беджоръ: -- говорилъ, что онъ считаетъ непреложнымъ правиломъ: коли тебѣ дано варить смолу, такъ ты вари сколько хочешь -- не переваришь, а коли тебѣ надо швабрить палубу, такъ ты рукава засучи, да и валяй, какъ-будто тебя кто за руки хватаетъ -- вотъ какъ говаривалъ всегда капитанъ Своссеръ, и я думаю, что этотъ аѳоризмъ, какъ говаривалъ профессоръ Динго, можетъ точно также относиться и къ медицинской карьерѣ, какъ онъ относится къ флотской.
   -- Ко всѣмъ карьерамъ, ко всѣмъ профессіямъ! восклицалъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ, пораженный мудростью такихъ принциповъ: -- прекрасно сказано капитаномъ Своссеромъ, прекрасно сказано!
   -- Когда мы, послѣ свадьбы, жили съ профессоромъ Динго въ Сѣверномъ Девоншайрѣ, говорила мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: -- то многіе изъ жителей упрекали его за то, что онъ портилъ ихъ домы и публичныя зданія, обламывая уголки своимъ геологическимъ молоточкомъ: "Я, говорилъ профессоръ Динго, признаю только одно зданіе: Храмъ Науки!" въ этихъ словахъ я также вижу принципъ каштана Своссера.
   -- Непремѣнно тотъ же самый принципъ, непремѣнно, говорилъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ: -- и какъ краснорѣчиво высказавъ! Профессоръ Динго, миссъ Сомерсонъ, сдѣлалъ тоже замѣчаніе во время своей послѣдней болѣзни. Онъ непремѣнно хотѣлъ (память ему ужъ измѣняла), чтобъ ему достали его геологическій молоточекъ изъ-подъ подушки и чтобъ онъ могъ изслѣдовать физіономіи его окружающихъ, какъ горныя формаціи. Вотъ какова страсть къ наукѣ! преобладающая страсть!
   Хотя, конечно, мистеръ и мистриссъ Беджоръ могли избавить насъ отъ итого близкаго знакомства съ великими принципами великихъ людей, однакожь, тѣмъ не менѣе мы съ Адой чувствовали, что ихъ мнѣніе о Ричардѣ безкорыстно-справедливо, что они его поняли и оцѣнили правильно. Мы, однакожь, рѣшились ничего не говорить мистеру Жарндису прежде, пока не переговоримъ съ Ричардомъ; и такъ-какъ мы его ждали на этой недѣлѣ, то мы и условились имѣть съ нимъ очень-серьезный разговоръ.
   Случая долго не пришлось ждать. Онъ былъ съ нами за другой день.
   Давъ имъ съ Адой немного побесѣдовать, и вошла въ ту комнату, въ которой они сидѣли, и застала мою милочку (въ чемъ, къ-сожалѣнію, я я не сомнѣвалась) готовою принимать все за чистыя деньги, что онъ ни говорилъ.
   -- Ну, какъ идутъ дѣла ваши, Ричардъ? спросила я, сѣвъ по другую сторону (онъ смотрѣлъ на меня какъ на родную сестру).
   -- О, довольно-хорошо! отвѣчалъ онъ.
   -- Что жъ лучше можетъ быть этого, Эсѳирь? говорила моя милочка торжественно.
   Я попробовала-было взглянуть на нее серьёзно, но, право, не могла.
   -- Довольно-хорошо? говорила я.
   -- 4а, говорилъ Ричардъ:-- довольно-хорошо. По правдѣ сказать, скучненько: все одно и тоже; но все-таки такъ хорошо, какъ только можно.
   -- Ахъ, милы! Ричардъ!.. сказала я.
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ Ричардъ.
   -- Такъ хорошо, какъ только можно?
   -- Ну, чтожь такое, тётушка Дердонъ? сказала Ада, смотря на меня черезъ плечо Ричарда: -- если онъ говоритъ, что хорошо, стало-быть, хорошо -- вотъ и все.
   -- О, безъ-сомнѣнія О возразилъ Ричардъ, поправляя беззаботно свои волосы: -- притомъ же, это вѣдь только одинъ опытъ, пока не кончится нашъ процесъ... Ахъ, я забылъ! Не въ томъ дѣло, что тутъ процесъ!.. все идетъ хорошо, вотъ и только.-- Бросимъ этотъ вздоръ и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
   Ада была въ-самомъ-дѣлѣ готова бросить этотъ вздоръ, будучи совершенно увѣрена, что разговоръ достигъ желанно! цѣли; но я подумала, что дѣло надо кончить и потому сказала опять.
   -- Нѣтъ, Ричардъ, нѣтъ моя милая Ада, говорила я: -- вы знаете, какъ важно для васъ обоихъ, вы знаете, какъ это необходимо для вашего брата, мистера Жарндиса, чтобъ мы подумали серьёзно объ этомъ дѣлѣ. Нѣтъ, Ада, я думаю, что мы теперь же должны выска ійскомъ діалектѣ, но зато гигантски сильна во французскомъ).
   Для оказанія большей чести блистательному и отличнѣйшему кругу, а равнымъ образомъ и самому помѣстью Чесни-Воулдъ, разрушенный мостъ въ паркѣ исправленъ, и вода, вступившая теперь въ надлежащіе предѣлы, картинно въ нихъ колышется и придаетъ особенную прелесть всему ландшафту, видимому изъ оконъ господскаго дома. Свѣтлые, но холодные лучи солнца проглядываютъ сквозь чащу хрупкаго лѣса и награждаютъ улыбкой одобренія рѣзкій вѣтерокъ, развѣвающій поблекшія листья и осыпающій мохъ. Они скользятъ по всему парку, гоняясь за тѣнью облаковъ, какъ будто ловятъ ихъ и никогда не настигаютъ. Они заглядываютъ въ окна господскаго дома, бросая на дѣдовскіе портреты темныя полосы и пятна яркаго свѣта, о которыхъ живописцы и не помышляли. На портретъ миледи они бросаютъ ломанную полосу свѣта, которая какъ молнія спускается въ каминъ и, повидимому, хочетъ раздробить его въ дребезги.
   Подъ тѣми же свѣтлыми, но негрѣющими лучами солнца и при томъ же рѣзкомъ вѣтеркѣ миледи и сэръ Лэйстеръ возвращаются въ отечество въ своей дорожной возницѣ (позади которой въ пріятной бесѣдѣ сидятъ горничная миледи и камердинеръ милорда). Съ весьма значительнымъ запасомъ брянчанья, хлопанья бичемъ и множества другихъ побудительныхъ мѣръ и увѣщаній со стороны двухъ безсѣдельныхъ коней съ развѣвающимися гривами и хвостами, и двухъ центавровъ въ лакированныхъ шляпахъ и въ ботфортахъ, путешественники выѣзжаютъ изъ Отеля Бристоля на Вандомской площади, мчатся между колоннами улицы де-Риволи, испещренной полосами свѣта и тѣни, къ площади Конкордъ, въ Елисейскія Поля, къ воротамъ Звѣзды и наконецъ за шлагбаумъ Парижа.
   Правду надобно сказать, путешественники наши не могутъ ѣхать слишкомъ быстро, потому что миледи Дэдлокъ даже и здѣсь соскучилась до смерти. Концерты, собранія, опера, театры, поѣздки -- ничто не ново для миледи подъ этимъ устарѣлымъ небомъ. Не далѣе, какъ въ прошлое воскресенье, когда бѣдняки въ Парижѣ веселились, играя съ дѣтьми между подстриженными деревьями и мраморными статуями Дворцоваго Сада, или гуляли въ Елисейскихъ Поляхъ и извлекали элизіумъ изъ фокусовъ ученыхъ собакъ и качелей на деревянныхъ лошадкахъ, или за городомъ, окружа Парижъ танцами, влюблялись, пили вино, курили табакъ, бродили по кладбищамъ, играли на бильярдѣ, въ карты, въ домино, поддавались обману шарлатановъ и другимъ соблазнительнымъ приманкамъ. одушевленнымъ и неодушевленнымъ,-- не далѣе, какъ въ прошедшее воскресенье, миледи, подъ вліяніемъ неисходной скуки и въ когтяхъ гиганта отчаянія, почти возненавидѣла свою горничную, за то, что она находилась въ веселомъ расположеніи духа.
   Миледи, слѣдовательно, невозможно слишкомъ быстро удалиться отъ Парижа. Неисходная скука ожидаетъ ее впереди, точно такъ же, какъ остается позади. Одно только, и то невѣрное, средство избавиться отъ скуки: это -- бѣжать отъ того мѣста, гдѣ привелось испыталъ ее. Такъ исчезай же Парижъ въ туманной дали и пусть новыя сцены, новыя и безконечныя аллеи, пересѣкаемыя другими аллеями обнаженныхъ деревьевъ, заступятъ твое мѣсто! И когда придется еще разъ взглянуть на тебя, то откройся за нѣсколько миль, пусть ворота Звѣзды покажутся бѣленькимъ пятнышкомъ, озареннымъ яркими лучами солнца, пусть самый городъ представится безконечной стѣной на безпредѣльной равнинѣ и двѣ темныя четырехугольныя башни пусть высятся надъ нимъ какъ нѣкіе гиганты.
   Сэръ Лэйстеръ почти постоянно находится въ пріятномъ расположеніи духа; онъ не знаетъ, что такое скука. Когда нѣтъ у него другого занятія, онъ занимается созерцаніемъ своего собственнаго величія. Имѣть такой неизсякаемый источникъ для своего развлеченія -- это весьма важная выгода для человѣка. Прочитавъ полученныя письма, онъ разваливается въ уголъ кареты и, по обыкновенію, начинаетъ соображать, какую важную роль суждено ему разыгрывать въ обществѣ.
   -- У васъ сегодня необыкновенно много писемъ,-- говоритъ миледи послѣ продолжительнаго молчанія.
   Чтеніе утомило ее. На пространствѣ двадцати миль она съ трудомъ прочитала страницу.
   -- Да, очень много, но ни одного интереснаго.
   -- Въ числѣ ихъ, кажется, есть одно изъ предлинныхъ посланій мистера Толкинхорна?
   -- Отъ васъ ничто не можетъ скрыться,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ съ нѣкоторымъ восхищеніемъ.
   Миледи вздыхаетъ.
   -- Это несноснѣйшій изъ людей,-- замѣчаетъ она
   -- Онъ посылаетъ... извините, миледи, я совсѣмъ было забылъ... онъ посылаетъ и вамъ нѣсколько словъ,-- говорить сэръ Лэйстеръ, выбирая письмо и раскрывая его.-- Съ этими смѣнами лошадей я совсѣмъ было забылъ о его припискѣ. Извините, миледи. Онъ пишетъ (сэръ Лэйстеръ такъ медленно вынимаетъ очки, такъ медленно надѣваетъ ихъ, что миледи начинаетъ обнаруживать раздражительность) ...онъ пишетъ... "касательно спорнаго дѣла о тропинкѣ"'... Ахъ, извините, миледи, я совсѣмъ не то читаю. Онъ пишетъ... да! вотъ оно! Онъ пишетъ: "свидѣтельствую глубочайшее почтеніе миледи; надѣюсь, что перемѣна мѣста благодѣтельно подѣйствовала на ихъ здоровье. Сдѣлайте одолженіе, сэръ, передайте миледи (быть можетъ, это ихъ интересуетъ), что, по возвращеніи вашемъ, я имѣю нѣчто сообщить имъ касательно лица, переписывавшаго объясненія по извѣстному вамъ процессу, почеркъ котораго такъ сильно возбудилъ любопытство миледи. На дняхъ я видѣлъ его".
   Миледи, нагнувшись нѣсколько впередъ, смотритъ въ окно.
   -- Приписка мистера Толкинхорна этимъ и кончается,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ.
   -- Я бы хотѣла пройтись немного,-- говоритъ миледи, продолжая смотрѣть въ окно.
   -- Пройтись?-- повторяетъ сэръ Лэйстеръ съ удивленіемъ.
   -- Я бы хотѣла пройтись немного,-- говоритъ миледи съ большею опредѣленностью:-- велите остановиться.
   Карета останавливается; услужливый камердинеръ соскакиваетъ съ запятокъ, отворяетъ дверцы и откидываетъ ступеньки, повинуясь нетерпѣливому движенію руки миледи. Миледи такъ быстро выпрыгиваетъ изъ кареты и такъ бистро идетъ но дорогѣ, что сэръ Лэйстеръ, при всей своей вѣжливости, не успѣваетъ предложитъ ей услуги и остается позади. Однакожъ, спустя минуты двѣ, онъ ее нагоняетъ. Миледи улыбается, кажется такой хорошенькой, беретъ руку милорда, идетъ съ нимъ вмѣстѣ съ четверть мили, скучаетъ и, наконецъ, снова садится въ карету.
   Стукъ и трескъ продолжаются большую часть трехъ дней, съ большимъ или меньшимъ брянчаньемъ звонковъ, хлопаньемъ бичей и съ большими или меньшими увѣщаніями и проявленіями бодрости со стороны центавровъ и безсѣдельныхъ лошадей. Любезная вѣжливость со стороны супруговъ, въ гостиницахъ, гдѣ они останавливаются, служитъ предметомъ всеобщаго восхищенія. "Хотя милордъ немножко и старенекъ для миледи -- говорить содержательница гостиницы "Золотая Обезьяна" -- и хотя на видъ онъ годится ей въ отцы, ью нельзя не замѣтить съ перваго взгляда, что они нѣжно любятъ другъ друга. Посмотрите, какъ милордъ, съ сѣдой какъ лунь и непокрытой головой, помогаетъ миледи выйти изъ кареты и войти въ нее. Посмотрите, какъ миледи признаетъ всю вѣжливость милорда, отвѣчая ему легкимъ наклоненіемъ своей премиленькой головки и пожатіемъ своими нѣжными пальчиками. Ну, право, это восхитительно!"
   Одно только море не умѣетъ цѣнить вполнѣ великихъ людей и безъ зазрѣнія совѣсти распоряжается ими по своему. Сэръ Лэйстеръ не привыкъ бороться съ капризами этой стихіи, а вслѣдствіе этого она покрываетъ лицо его, на манеръ шалфейскаго сыра, зелеными пятнами и во всей его аристократической системѣ производить удивительно жалкій переворотъ. Но, несмотря на то, со вступленіемъ на берегъ достоинство милорда одерживаетъ совершенную надъ моремъ побѣду, и онъ, торжествующій, спѣшитъ съ миледи въ Чесни-Воулдъ отдохнувъ одну только ночь въ Лондонѣ, и то потому, что это случилось по дорогѣ въ Линкольншэйръ.
   Подъ тѣми же свѣтлыми, но холодными лучами солнца, тѣмъ болѣе холодными, что день уже вечерѣетъ, при томъ же рѣзкомъ вѣтеркѣ, и тѣмъ болѣе рѣзкомъ, что отдѣльныя тѣни обнаженныхъ деревьевъ сливаются въ одну длинную тѣнь, и когда Площадка Замогильнаго Призрака, озаренная съ западнаго угла огненнымъ заревомъ отъ заходящаго солнца, прикрывается ночной темнотой, миледи и сэръ Лэйстеръ въѣзжаютъ въ паркъ. Грачи, качаясь въ своихъ висячихъ домахъ, свитыхъ на верхушкахъ вязовой аллеи, повидимому, рѣшаютъ вопросъ о томъ, кто сидитъ въ каретѣ, проѣзжающей подъ ними. Нѣкоторые утверждаютъ, что сэръ Лэйстеръ и миледи возвращаются изъ заграничнаго путешествія, другіе отрицаютъ это; то вдругъ всѣ они замолчатъ, какъ будто несогласіе между ними устранилось и вопросъ окончательно рѣшенъ, то вдругъ всѣ закаркаютъ, какъ будто снова вступая въ жаркій споръ, возбужденный однимъ упорнымъ и соннымъ грачемъ, который ни на шагъ не хочетъ отступить отъ своего мнѣнія. Предоставляя имъ качаться и каркать, карета между тѣмъ катится впередъ къ подъѣзду господскаго дома, изъ немногихъ оконъ котораго вырывается свѣтъ зажженныхъ огоньковъ,-- не такой, однако же, яркій, чтобы придать обитаемый видъ мрачной массѣ лицевого фасада. Впрочемъ, блистательный и отличный крутъ избранныхъ гостей въ скоромъ времени пріѣздомъ своимъ совершенно оживитъ это унылое мѣсто.
   Мистриссъ Ронсвелъ встрѣчаетъ пріѣзжихъ и съ чувствомъ глубокаго уваженія и весьма низкимъ книксеномъ принимаетъ обычное пожатіе руки сэра Лэйстера.
   -- Ну, что, какъ вы поживаете, мистриссъ Ронсвелъ? Я очень радъ, что вижу васъ.
   -- Надѣюсь, сэръ Лэйстеръ, что я имѣю счастіе встрѣчать васъ въ добромъ здорокьи?
   -- Въ отличномъ здоровьѣ, мистриссъ Ронсвелъ.
   -- Миледи кажется очаровательно прекрасною,-- говоритъ мистриссъ Ронсвелъ, дѣлая другой реверансъ.
   Миледи безъ значительной растраты словъ замѣчаетъ, что здоровье ея въ такомъ томительномъ состояніи, какое, по ея мнѣнію, останется навсегда.
   Между тѣмъ Роза въ отдаленіи стоитъ позади ключницы; и миледи, не подчинившая еще быстроту своей наблюдательности, вмѣстѣ съ другими способностями души холодному равнодушію, спрашиваетъ:
   -- Что это за дѣвочка?
   -- Это моя ученица, миледи. Зовутъ ее Роза.
   -- Поди сюда, Роза!-- говоритъ леди Дэдлокъ, съ видомъ нѣкотораго участія.-- Знаешь ли, дитя мое, какъ ты хороша?-- говоритъ она, слегка касаясь ея плеча двумя пальчиками.
   -- Нѣтъ, миледи, не знаю,-- отвѣчаетъ Роза и, въ крайней застѣнчивости, смотритъ внизъ, смотритъ вверхъ, наконецъ совершенно не знаетъ, куда ей смотрѣть, и болѣе прежняго кажется хорошенькой.
   -- Сколько тебѣ лѣтъ?
   -- Девятнадцать, миледи.
   -- Девятнадцать?-- повторяетъ леди Дэдлокъ съ задумчивымъ сидомъ.-- Берегись, дитя мое, чтобы лесть не испортила тебя.
   -- Слушаю, миледи.
   Миледи слегка прикасается своими нѣжными, затянутыми въ перчатку, пальчиками къ пухленькой, съ ямочкою, щечкѣ Розы и идетъ на площадку широкой дубовой лѣстницы, гдѣ сэръ Лэйстеръ съ рыцарскою вѣжливостью ожидаетъ ее. Старый Дэдлокъ, нарисованный во весь ростъ, смотритъ на нихъ, выпуча глаза, какъ будто онъ не знаетъ, что ему дѣлать. Надобно полагать, что это состояніе было для него весьма обыкновеннымъ во времена королевы Елисаветы.
   Въ этотъ вечеръ, въ комнатѣ ключницы, Роза ничего больше не дѣлаетъ, какъ только твердитъ похвалы миледи. Миледи такъ ласкова, такъ прекрасна, такъ добра, такъ деликатна; у нея такой нѣжный голосъ, и такъ горячо ея прикосновеніе, что Роза до сихъ поръ чествуетъ его! Мистриссъ Ронсвелъ подтверждаетъ все это, не безъ нѣкотораго сознанія собственнаго своего достоинства, не соглашаясь съ Розой только въ одномъ, что миледи ласкова. Въ этомъ мистриссъ Ронсвелъ не совсѣмъ убѣждена. Впрочемъ, избави ее Боже сказать хоть слово въ порицаніе кого-нибудь изъ членовъ такой превосходной фамиліи, особливо въ порицаніе миледи, прекрасными качествами которой восхищается весь свѣтъ; но если-бъ миледи была немножко посвободнѣе, не такъ холодна и недоступна, то мистриссъ Ронсвелъ готова допустить, что миледи была бы еще прекраснѣе.
   -- Почти жалко,-- прибавляетъ мистриссъ Ронсвелъ (только почти, потому что сказать утвердительно насчетъ желанія видѣть лучшую перемѣну въ поступкахъ и дѣяніяхъ Дэдлоковъ было бы въ высшей степени предосудительно):-- почти жалко, что миледи не имѣетъ дѣтей. Если-бъ у нея была дочь, взрослая барышня, которая бы интересовала ее, мнѣ кажется, что недостатокъ, замѣчаемый въ миледи, совершенно бы исчезъ.
   -- Почемъ вы знаете, бабушка, можетъ статься, тогда миледи стала бы болѣе надменна?-- замѣчаетъ Ватъ, который побывалъ уже дома и снова пріѣхалъ къ бабушкѣ -- вѣдь онъ такой добрый, почтительный внучекъ!
   -- Болѣе и наиболѣе, мой милый,-- возражаетъ бабушка, съ чувствомъ оскорбленнаго достоинства:-- это такія слова, употреблять которыя и слушать не въ моемъ обыкновеніи, если они служатъ къ порицанію достоинства миледи.
   -- Извините, бабушка. Но развѣ она не надменна?
   -- Если надменна, стало быть имѣетъ на это свои причины. Фамилія Дэдлоковъ на все имѣетъ свои уважительныя причины.
   -- Конечно, конечно, бабушка,-- говоритъ Ватъ:-- вѣроятно, и они знаютъ изъ св. писанія, что гордость и тщеславіе -- смертный грѣхъ. Простите меня, бабушка. Вѣдь я сказалъ это въ шутку.
   -- Ну, ужъ извини, мой другъ, а надо сказать тебѣ, что сэръ Лэйстеръ и миледи не такіе люди, чтобы шутить надъ ними.
   -- Сэръ Лэйстеръ, конечно, такой человѣкъ, что шутить надъ нимъ было бы смѣшно,-- говоритъ Ватъ:-- и я со всею покорностію прошу его прощенія. Однако, знаете ли, бабушка, я полагаю, что пріѣздъ его сюда и съѣздъ его гостей не помѣшаютъ мнѣ пробыть денька два въ здѣшней гостиницѣ? Вѣдь это дозволяется всякому путешественнику.
   -- Безъ сомнѣнія, не помѣшаютъ, мой другъ.
   -- Я очень радъ,-- говоритъ Ватъ:-- потому что... потому что я имѣю невыразимое желаніе короче ознакомиться съ здѣшними прекрасными окрестностями.
   Взоры Вата случайно встрѣчаются съ Розой; Роза потупляетъ свои глазки и при этомъ очень раскраснѣлась. Но, по старинному повѣрью, должны бы, кажется, разгорѣться ея ушки, а не свѣженькія пухленькія щечки, потому что въ эту минуту горничная миледи говорить о ней съ величайшей энергіей.
   Горничная миледи француженка, тридцати-двухъ лѣтъ, родомъ изъ южныхъ провинцій, лежащихъ между Авиньономъ и Марселемъ, большеглазая, смуглолицая женщина, съ чорными волосами. Она была бы хороша собой, если-бъ не этотъ кошачій ротикъ и всегдашняя непріятная натянутость лица, отъ которой челюсти очерчивались слишкомъ рѣзко и лобъ казался слишкомъ выступающимъ. Во всемъ ея анатомическомъ составѣ было что-то неопредѣленно острое и болѣзненное; она имѣла замѣчательную способность смотрѣть во всѣ стороны, не поворачивая головы, а это придавало ея наружности еще болѣе непріятный видъ, особливо когда была она не въ духѣ и поблизости ножей. Несмотря на вкусъ въ ея одеждѣ и во всѣхъ ея скромныхъ украшеніяхъ, эти особенности придавали ея наружности такое выраженіе, что ее можно бы назвать очень чистенькой, но не совсѣмъ еще ручной волчицей. Кромѣ совершенства во всѣхъ свѣдѣніяхъ, приличныхъ ея званію, она, обладая совершеннымъ знаніемъ англійскаго языка, была настоящая англичанка и вслѣдствіе этого нисколько не затруднялась въ выборѣ словъ для описанія Розы, обратившей на себя вниманіе миледи. Она произноситъ эти слова, сидя за обѣдомъ, съ такой быстротой и съ такой язвительностью, что ея собесѣдникъ, преданный камердинеръ милорда, чувствуетъ нѣкоторое облегченіе, когда она подноситъ ложку ко рту.
   Ха, ха, ха! Ее, Гортензію, которая служитъ миледи болѣе пяти лѣтъ, всегда держали въ отдаленіи, а эту куклу, эту дрянь ласкаютъ... рѣшительно ласкаютъ! и когда еще? едва только миледи воротилась домой!.. Ха, ха, ха! Ей говорятъ: "Знаешь ли, дитя мое, что ты очень хороша собою?" "Нѣтъ, миледи".-- Ну, конечно, гдѣ ей знать!-- "Сколько тебѣ лѣтъ, дитя мое? Берегись, чтобъ лесть не испортила тебя!" О, какъ это забавно, это отлично хорошо.
   Короче сказать, это такъ отлично хорошо, что мадемуазель Гортензія не можетъ позабыть. Это до такой степени забавно, что нѣсколько дней сряду, за обѣдомъ, даже въ присутствіи своихъ соотечественницъ и прочихъ лицъ, занимающихъ одинаковую съ ней должность у собравшихся гостей, она безмолвно предастся удовольствію насмѣшки,-- удовольствію, которое выражается еще большею натянутостью лица, растянутостью тонкихъ сжатыхъ губъ и косвенными взглядами. Это неподражаемое расположеніе духа часто отражается въ зеркалахъ миледи,-- разумѣется, когда сама миледи не смотрится въ нихъ.
   Всѣ зеркала въ домѣ приведены въ дѣйствіе,-- многія изъ нихъ даже послѣ продолжительнаго отдыха. Они отражаютъ хорошенькія лица, улыбающіяся лица, молоденькія лица и лица старческія, которыя ни подъ какимъ видомъ не хотятъ покориться старости. Словомъ, во всѣхъ зеркалахъ отражается полная коллекція различныхъ лицъ, прибывшихъ провести недѣлю или двѣ января въ Чесни-Воулдѣ, и за которыми фешенебельная газета слѣдитъ, какъ гончая собака съ хорошимъ чутьемъ; она слѣдитъ за ними отъ представленія ихъ къ Сентъ-Джемскому Двору до перехода въ вѣчность. Линкольншэйрское помѣстье ожило. Днемъ раздаются въ лѣсахъ ружейные выстрѣлы и громкіе голоса; наѣздники и экипажи оживляютъ аллеи парка; лакеи и всякаго рода челядь наполняютъ деревню и деревенскую гостиницу. Ночью, сквозь длинныя просѣки, виднѣется рядъ оконъ длинной гостиной (гдѣ надъ каминомъ виситъ портретъ миледи); онъ кажется рядомъ алмазовъ въ черной оправѣ.
   Блистательный и избранный кругъ заключаетъ въ себѣ неограниченный запасъ образованія, ума, храбрости, благородства, красоты и добродѣтели. Но, несмотря на всѣ эти преимущества, въ немъ есть и маленькій недостатокъ. Какой же этотъ недостатокъ?
   Неужели дэндизмъ? Теперь уже нѣтъ болѣе (и о, какая жалость!) знаменитаго Джоржа, этого колонновожатаго всѣхъ дэнди; нѣтъ уже болѣе бѣлыхъ, какъ снѣгъ, и накрахмаленныхъ, какъ камень, галстуховъ, нѣтъ фраковъ съ коротенькими таліями, нѣтъ фальшивыхъ икръ, нѣтъ шнуровокъ. Теперь уже нѣтъ тѣхъ изнѣженныхъ дэнди, того или другого вида, которые въ театральныхъ ложахъ падали въ обморокъ отъ избытка восторга, и которыхъ другія, точно такія же нѣжныя созданія приводили въ чувство, подсовывая подъ носъ длинногорлые флаконы со спиртомъ. Нѣтъ тѣхъ щеголей, которые употребляютъ четверыхъ лакеевъ, для того, чтобъ натянуть лосину,-- которые съ удовольствіемъ смотрятъ на казнь, но переносятъ угрызеніе совѣсти за то, что проглотили горошину. Неужели въ этомъ блистательномъ и избранномъ кругу существуетъ дэндизмъ,-- дэндизмъ, имѣющій болѣе зловредное направленіе,-- дэндизмъ, который опустился ниже своего уровня, который занимается болѣе невинными предметами, чѣмъ крахмаленье галстуховъ и перетяжка талій, препятствующая свободному пищеваренію,-- дэндизмъ, который въ большей или меньшей степени прививается къ людямъ здравомыслящимъ?
   Да, существуетъ. Его невозможно скрыть. Въ теченіе этой январьской недѣли въ Чесни-Воулдъ нѣкоторые леди и джентльмены новѣйшаго фешенебельнаго тона обнаружили рѣшительный дэндизмъ, въ различныхъ случаяхъ. Эти джентльмены и леди, по свойственной имъ неспособности находить пріятныя развлеченія, рѣшились открыть маленькую бесѣду о томъ, что простой классъ народа не имѣетъ своего собственнаго убѣжденія, не имѣетъ вѣры въ обширномъ значеніи этого слова, какъ будто на убѣжденіе простолюдина непремѣнно должны дѣйствовать одни только внѣшнія чувства, какъ будто простолюдинъ тогда только убѣдится въ фальшивой монетѣ, когда изъ подъ верхней ея оболочки будетъ проглядывать грубый металлъ!
   Въ Чесни-Воулдъ находятся леди и джентльмены другого фешенебельнаго тона, не столь новаго, но очень элегантнаго, которые рѣшились придавать блескъ всему міру и держать подъ спудомъ всѣ его грубыя существенности, для которыхъ каждый предметъ долженъ имѣть одну только прекрасную сторону, которые открыли не вѣчное движеніе, но вѣчную остановку къ развитію всего прекраснаго, которые сами не знаютъ, чему нужно радоваться и о чемъ сокрушаться, которые не утруждаютъ себя размышленіями, для которыхъ все изящное должно прикрываться костюмами прошедшихъ поколѣній, должно поставить себѣ въ непремѣнную обязанность оставаться неподвижно на одномъ мѣстѣ и отнюдь не принимать впечатлѣній текущаго столѣтія.
   Тамъ, напримѣръ, находится милордъ Будль, человѣкъ съ значительнымъ вѣсомъ въ своей партіи, человѣкъ, которому извѣстно, что значитъ оффиціальная должность, и который съ большою важностію сообщаетъ сэру Лэйстеру Дэдлоку, послѣ обѣда, что онъ рѣшительно не можетъ постичь, къ чему стремится нынѣшній вѣкъ. Парламентскія пренія въ нынѣшнія времена не то, что бывало встарину; Нижній Парламентъ со всѣмъ не то, что прежде, и даже самый Кабинетъ совсѣмъ не то, чѣмъ бы ему слѣдовало быть. Съ крайнимъ изумленіемъ онъ замѣчаетъ, что, допустивъ паденіе нывѣшняго министерства, выборъ правительства падетъ непремѣнно или на лорда Кудля, или на сэра Томаса Дудля, но падетъ, конечно, въ такомъ случаѣ, если герцогъ Фудль не будетъ дѣйствовать за одно съ Гудлемъ; а такое предположеніе можно допустить вслѣдствіе разрыва между этими джентльменами по поводу несчастнаго происшествія съ Джудлемъ. Съ другой стороны, поручивъ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ и Управленіе Нижнимъ Парламентомъ Джудлю, Министерство Финансовъ Нудлю, управленіе колоніями Лудлю, а иностранными Мудлю, что вы станете дѣлать тогда съ Нудлемъ? Нельзя же вамъ будетъ предложить ему мѣсто предсѣдателя въ Совѣтѣ: это мѣсто приготовлено уже для Нудля. Нельзя его назначить управляющимъ государственными лѣсами: эта обязанность болѣе всего прилична Будлю. Что же изъ этого слѣдуетъ? Изъ этого слѣдуетъ, что отечество наше претерпѣваетъ крушеніе, гибнетъ, распадается на части (что совершенно очевидно для патріотизма сэра Лэйстера Дэдлока), потому что никто не можетъ предоставить значительнаго мѣста Нудлю!
   .Между тѣмъ высокопочтеннѣйшій членъ Парламента Вильямъ Буффи держитъ черезъ столъ горячее преніе съ другимъ высокопочтеннѣйшимъ джентльменомъ, что совершенное паденіе отечества -- въ чемъ уже нѣтъ никакого сомнѣнія, хотя еще объ этомъ только говорятъ -- должно приписать распоряженіямъ Куффи. Еслибъ поступили съ Куффи, какъ бы слѣдовало поступить съ нимъ при самомъ его вступленіи въ Парламентъ, еслибъ не позволили ему перейти на сторону Дуффи, тогда бы невольнымъ образомъ принудили его соединиться съ Фуффи, имѣли бы въ всмъ сильнаго оратора въ защиту Гуффи, пріобрѣли бы при выборахъ вліяніе богатства Джуффи и завлекли бы въ эти выборы представителей трехъ графствъ -- Куффи, Луффи и Муффи; въ добавокъ къ этому вы бы упрочили административную часть государства оффиціальными свѣдѣніями и дѣятельностію Пуффи. И все это зависитъ, какъ намъ извѣстно, отъ одного только каприза Пуффи!
   Различіе мнѣній обнаруживается не только въ этомъ, но и въ другихъ, менѣе важныхъ предметахъ; а между тѣмъ для блистательнаго и образованнаго круга совершенно ясно, что это различіе мнѣній проистекаетъ единственно изъ защиты Будля и его партіи, изъ нападенія на Буффи и его партію. Эти два лица представлютъ собою двухъ великихъ актеровъ, которымъ предоставлена обширная сцена. Безъ сомнѣнія, кромѣ нихъ были и другія особы, но о нихъ упоминалось случайно, какъ о лицахъ замѣчательныхъ, но сверхъ-комплектныхъ, которымъ суждено было разыгрывать роли второстепенныя, закулисныя; на сценѣ же кромѣ Будля и Буффи съ ихъ послѣдователями, семействами, наслѣдниками, душеприкащиками, распорядителями и учредителями, кромѣ этихъ первоклассныхъ актеровъ, этихъ колонновожатыхъ своихъ партій, отнюдь никто не смѣлъ появляться.
   Вотъ въ этомъ-то, быть можетъ, находится столько дэндизма въ Чесни-Воулдъ, сколько блистательный и просвѣщенный кругъ не отыщетъ на всемъ своемъ протяженіи. За предѣлами самыхъ тихихъ и самыхъ деликатныхъ кружковъ, точь-въ-точь, какъ за кругомъ некроманта, которымъ онъ очерчиваетъ себя, являются въ быстрой послѣдовательности фантастическія видѣнія,-- съ тою только разницею, что здѣсь являются не призраки, но дѣйствительность, и потому можно опасаться за нарушеніе предѣловъ круга.
   Какъ бы то ни было, Чесни-Воулдъ биткомъ набитъ, такъ набитъ, что въ груди каждой изъ пріѣхавшихъ горничныхъ вспыхиваетъ пламя оскорбленнаго самолюбія, потушить которое нѣтъ никакой возможности. Одна только комната пуста. Эта комната, изъ третьеклассныхъ впрочемъ, устроена на башнѣ, просто, не комфортабельно меблирована и имѣетъ какой-то старинный дѣловой видъ. Эта комната принадлежитъ мистеру Толкинхорну; никто другой не смѣетъ занять ее, потому что мистеръ Толкинхорнъ можетъ пріѣхать совершенно неожиданно и имѣетъ право пріѣзжать во всякое время. Однако, онъ еще не пріѣхалъ. У него скромная привычка пройти, разумѣется, въ хорошую погоду пѣшкомъ отъ самой деревни по всему парку, и такъ тихо пробраться въ эту комнату, какъ будто онъ никогда не выходилъ изъ нея, попросить человѣка, чтобы онъ доложилъ сэру Лэйстеру о его пріѣздѣ, на тотъ конецъ, что, быть можетъ, его желаютъ уже видѣть, и наконецъ явиться за десять минутъ до обѣда въ тѣни дверей библіотеки. Мистеръ Толкинхорнъ спитъ въ своей башенкѣ, съ скрипучимъ флюгеромъ надъ головой; вокругъ башни разстилается свинцовая крыша, на которой, въ ясное утро, можно видѣть его гуляющимъ передъ завтракомъ, какъ какого нибудь ворона крупной породы.
   Каждый день передъ обѣдомъ миледи поглядываетъ въ дверь библіотеки, покрытую вечернимъ сумракомъ, и не видитъ тамъ мистера Толкинхорна. Каждый день за обѣдомъ миледи поглядываетъ, нѣтъ ли пустого мѣста за столомъ, которое мистеръ Толкинхорнъ могъ бы занять немедленно по своемъ пріѣздѣ; но пустого мѣста не видать. Каждый вечеръ миледи какъ будто случайно спрашиваетъ горничную:
   -- Не пріѣхалъ ли мистеръ Толкинхорнъ?
   И каждый вечеръ миледи получаетъ неизмѣнный отвѣтъ:
   -- Нѣтъ еще, миледи, не пріѣхалъ.
   Однажды вечеромъ, распустивъ свои волосы, миледи, послѣ обычнаго отвѣта своей горничной, углубляется въ размышленія,-- какъ вдругъ, въ противоположномъ зеркалѣ, видитъ свое задумчивое личико и подлѣ него пару черныхъ глазъ, наблюдающихъ за ней со вниманіемъ и любопытствомъ.
   -- Будь такъ добра,-- говоритъ миледи, обращаясь къ отраженію лица Гортензіи:-- займись своимъ дѣломъ. Ты можешь любоваться своей красотой въ другое время.
   -- Простите, миледи! Я любовалась вашей красотой.
   -- Напрасно,-- говоритъ миледи:-- это вовсе не твое дѣло.
   Наконецъ, однажды вечеромъ, не задолго до захожденія солнца, когда яркія группы фигуръ, часа два оживлявшія Площадку Замогильнаго Призрака, разсѣялись и на террасѣ остались только сэръ Лэйстеръ и миледи, мистеръ Толкинхорнъ является. Онъ подходитъ къ нимъ своимъ обычнымъ методическимъ шагомъ, который не бываетъ у него ни скорѣе, ни медленнѣе. На немъ надѣта его обыкновенная, ничего не выражающая маска -- если только это маска -- и въ каждомъ членѣ его тѣла, въ каждой складкѣ его платья онъ носитъ фамильныя тайны. Преданъ ли онъ всей душой своимъ великимъ кліентамъ, или только считаетъ ихъ за людей, которымъ продаетъ свои услуги, это его собственная тайна. Онъ хранитъ ее, какъ хранитъ тайны своихъ кліентовъ; въ этомъ отношеніи онъ считаетъ и себя своимъ кліентомъ и ужъ, разъѣстся, ни подъ какимь видомъ не измѣнитъ себѣ.
   -- Какъ ваше здоровье, мистеръ Толкинхорнъ?-- говоритъ сэръ Лэйстеръ, протягивая ему руку.
   Мистеръ Толкинхорнъ совершенно здоровъ. Сэръ Лэйстеръ тоже совершенно здоровъ и миледи также совершенно здорова. Всѣ остаются какъ нельзя болѣе довольны. Адвокатъ, закинувъ руки назадъ, прогуливается по террасѣ подлѣ сэра Лэйстера съ одной стороны; миледи идетъ съ другой.
   -- Мы ждали васъ раньше,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ.
   Замѣчаніе въ высшей степени милостивое. Другими словами, это значитъ: "Мы помнимъ, мистеръ Толкинхорнъ, о вашемъ существованіи даже и въ то время, когда вы не напоминаете о немъ своимъ присутствіемъ. Замѣтьте, сэръ, мы и на это удѣляемъ частичку нашихъ мыслей".
   Мистеръ Толкинхорнъ, вполнѣ понимая это, дѣлаетъ низкій поклонъ и говоритъ, что онъ премного обязанъ.
   -- Я бы раньше пріѣхалъ,-- объясняетъ онъ:-- еслибъ меня не задержали разныя дѣла по вашей тяжбѣ съ Бойторномъ.
   -- Это человѣкъ съ весьма дурно направленнымъ умомъ, съ съ нѣкоторою суровостію замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ:-- въ высшей степени опасный человѣкъ для всякаго общества... человѣкъ съ весьма низкимъ характеромъ.
   -- Онъ ученъ упрямъ,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- Въ такомъ человѣкѣ эта черта весьма натуральна,-- возражаетъ сэръ Дэдлокъ,-- а между тѣмъ самъ оказывается упрямѣйшимъ человѣкомъ.-- Слышать такой отзывъ о немъ для меня вовсе не удивительно.
   -- Дѣло остановилось на томъ теперь,-- продолжаетъ адвокатъ:-- согласны ли вы сдѣлать какую нибудь уступку?
   -- Нѣтъ, сэръ,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ:-- ни на волосъ. Чтобы я сдѣлалъ уступку?
   -- Я не говорю какую нибудь важную уступку... этого, безъ сомнѣнія, вы не позволите себѣ. Я подразумѣваю подъ этимъ совершенную бездѣлицу.
   -- Позвольте вамъ сказать, мистеръ Толкинхорнъ,-- возражаетъ сэръ Лэистеръ:-- между мной и мистеромъ Бойторномъ не можетъ быть бездѣлицъ. Мало этого: я долженъ замѣтить вамъ, что мнѣ трудно представить себѣ, какимъ образомъ какое нибудь изъ моихъ правь можно считать за бездѣлицу. Я говорю это не столько относительно моей личности, сколько относительно той фамиліи, поддерживать и охранять достоинство которой лежитъ исключительно на мнѣ.
   Мистеръ Толкинхорнъ вторично дѣлаетъ низкій поклонъ.
   -- Теперь я имѣю по крайней мѣрѣ руководство къ дальнѣйшему дѣйствію,-- говоритъ онъ.-- Боюсь, однако, что мистеръ Бойторнъ надѣлаетъ намъ много хлопотъ...
   -- Дѣлать хлопоты, мистеръ Толкинхорнъ, въ характерѣ такихъ людей,-- прерываетъ сэръ Лэйстеръ.-- Я уже сказалъ вамъ, что это въ высшей стенени безнравственный, низкій человѣкъ,-- человѣкъ, котораго, лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ, непремѣнно бы посадили въ тюрьму уголовныхъ преступниковъ за какое нибудь разбойничье дѣло и показали бы жестокимъ образомъ... еслибъ,-- прибавляетъ сэръ Лэйстеръ послѣ минутнаго молчанія:-- еслибъ только не повѣсили, не колесовали, не четвертовали его.
   Сэръ Лэйстеръ, высказавъ такой жестокій приговоръ, повидимому, сбросилъ съ груди своей тяжелый камень; казалось, ему было бы еще легче и пріятнѣе, еслибъ приговоръ этотъ можно было привести въ исполненіе.
   -- Однако, начинаетъ темнѣть,-- говоритъ онъ:-- и миледи, пожалуй, простудится. Душа моя, войдемъ въ комнаты.
   Въ то время, какъ они подходятъ къ двери пріемной залы, леди Дэдлокъ въ первый разъ обращается къ своему адвокату.
   -- Вы писали мнѣ нѣсколько строчекъ касательно лица, о почеркѣ котораго я когда-то спрашивала васъ. Только вы одни могли припомнить это обстоятельство; сама я совершенно забыла объ этомъ. Ваше письмо напомнило мнѣ снова. Не могу представить сбоѣ причины, по которой обратила вниманіе на этотъ почеркъ, но увѣрена, что тутъ должна скрываться какая нибудь причина.
   -- Вы увѣрены, миледи?-- повторяетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- О, да!-- разсѣянно повторяетъ миледи.-- Я думаю, что это случились не безъ причины. И вы приняли на себя трудъ отыскать человѣка, который переписывалъ эту бумагу... позвольте, какъ она называется по вашему... клятвенное показаніе?
   -- Точно такъ, миледи.
   -- Какъ это странно!
   Они входятъ въ мрачную столовую въ нижнемъ этажѣ, освѣщаемую днемъ двумя глубокими окнами. Наступили сумерки. Каминный огонь ярко играетъ на дубовой стѣнѣ и блѣдно отражается въ окнахъ, за которыми, сквозь холодное отраженіе пламени, видно, какъ вся окрестность будто дрожитъ, объятая холоднымъ вѣтромъ, и сѣрый туманъ, какъ одинокій путникъ, за исключеніемъ несущихся по небу облаковъ, ползетъ по полямъ и прогалинамъ парка.
   Миледи опускается въ кресло, стоящее въ сторонѣ отъ камина; сэръ Лэйстеръ занимаетъ другое кресло, противъ миледи. Адвокатъ становится противъ камина, прикрывая лицо рукой, протянутой во всю длину. Изъ за руки онъ наблюдаетъ за миледи.
   -- Да,-- говоритъ онъ:-- я спрашивалъ объ этомъ человѣкѣ и наконецъ нашелъ его. И какъ странно я нашелъ его...
   -- Неужели человѣкомъ, съ которымъ бы непріятно было встрѣтиться?-- разсѣянно и лѣниво замѣчаетъ миледи.
   -- Я нашелъ его мертвымъ.
   -- О, Боже мой!-- воскликнулъ сэръ Лэйстеръ.
   Его не столько изумило открытіе мистера Толкинхорна, сколько обстоятельство, что объ этомъ открытіи говорятъ въ его присутствіи.
   -- Мнѣ указали его квартиру -- жалкое мѣсто, гдѣ каждый предметъ носилъ отпечатокъ нищеты; въ этой квартирѣ я нашелъ его мертвымъ.
   -- Вы извините меня, мистеръ Толкинхорнъ,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ:-- но чѣмъ меньше будетъ сказано объ этомъ...
   -- Ахъ, нѣтъ, сэръ Лэйстеръ, дайте мнѣ до конца выслушать эту исторію,-- говоритъ миледи:-- она какъ нельзя лучше соотвѣтствуетъ сумеркамъ. О, какъ ужасно! И вы нашли его мертвымъ?
   Мистеръ Толкинхорнъ подтверждаетъ слова миледи низкимъ поклономъ и говоритъ:
   -- Умеръ ли онъ отъ своей собственной руки...
   -- Клянусь честью!-- восклицаетъ сэръ Лэйстеръ.-- Въ самомъ дѣлѣ, но...
   -- Позвольте мнѣ выслушать исторію,-- возражаетъ миледи.
   -- Если ты желаешь, душа моя. Но все же я долженъ сказать...
   -- Вамъ ничего не должно говорить!.. Продолжайте, мистеръ Толкинхорнъ.
   Сэръ Лэйстеръ, какъ учтивый кавалеръ, долженъ уступить, хотя онъ все еще чувствуетъ, что говорить такую нелѣпость въ кругу людей высокаго сословія, какъ вамъ угодно...
   -- Я хотѣлъ сказать,-- продолжаетъ адвокатъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:-- умеръ ли онъ отъ своей руки, или нѣтъ, этого я не въ силахъ объяснить,-- но, во всякомъ случаѣ, могу утвердительно сказать, что причиной смерти былъ собственный его поступокъ; умышленный ли былъ его поступокъ, или нѣтъ, это не только мнѣ, но и никому неизвѣстно. Слѣдственный судья рѣшилъ, однако, что ядъ былъ принятъ случайно.
   -- Какого же рода человѣкъ былъ это несчастное созданіе?-- спрашиваетъ миледи.
   -- Весьма трудно сказать,-- отвѣчаетъ адвокатъ, мотая головой:-- онъ жилъ въ такой бѣдности, въ такой небрежности, цвѣтъ лица его былъ до такой степени цыганскій, волосы и борода его были такъ всклокочены, что, право, я долженъ считать его изъ самыхъ послѣднихъ простолюдиновъ за самаго послѣдняго. Докторъ говорилъ, однако, что нѣкогда онъ похожъ былъ на порядочнаго человѣка, какъ по манерамъ, такъ и по платью.
   -- Какъ звали этого несчастнаго?
   -- Его звали такъ, какъ онъ прозвалъ себя; но никто не зналъ его настоящаго имени.
   -- Неужели не знали и тѣ, кто находился при немъ во время болѣзни?
   -- При немъ никого не находилось. Онъ найденъ былъ мертвымъ. Вѣрнѣе сказать, я нашелъ его мертвымъ...
   -- Безъ всякаго слѣда узнать что нибудь больше?
   -- Безъ всякаго. Былъ тамъ старый чемоданъ,-- говоритъ адвокатъ задумчиво:-- но... нѣтъ, въ немъ не было никакихъ бумагъ.
   Произнося каждое слово этого короткаго разговора, леди Дэдлокъ и мистеръ Толкинхорнъ, безъ малѣйшаго измѣненія въ своей наружности, пристально смотрѣли другъ на друга. Быть можетъ это было весьма натурально при разсказѣ о такомъ необыкновенномъ происшествіи. Сэръ Лэйстеръ смотрѣлъ на огонь съ выраженіемъ одного изъ Дэдлоковъ, котораго портретъ стоялъ на лѣстницѣ. Съ окончаніемъ разсказа, онъ возобновляетъ свой протестъ говоря, что для него совершенно ясно, что миледи не имѣетъ никакой причины знать этого несчастнаго (развѣ потому только, что онъ писалъ просительныя письма), и надѣется не слышать болѣе о предметѣ, ни подъ какимъ видомъ не соотвѣтствующемъ положенію миледи.
   -- Конечно, это можно назвать стеченіемъ ужасовъ,-- говоритъ миледи, подбирая полы своего платья:-- но они могутъ заинтересовать на минуту. Сдѣлайте одолженіе, мистеръ Толкинхорнъ, отворите мнѣ дверь.
   Мистерь Толкинхорнъ исполняетъ это съ почтительностью и держитъ дисрь открытою, пока проходитъ миледи. Она проходить мимо него съ обычной усталостью во всѣхъ ея движеніяхъ и съ выраженіемъ холодной благодарности. Они снова встрѣчаются за обѣдомъ, встрѣчаются снова на дрлгой день, встрѣчаются снова въ теченіе многихъ послѣдовательныхъ дней. Леди Дэдлокъ попрежнему все та же истомленная богиня, окруженная поклонниками, ужасно склонная умереть отъ скуки, несмотря на блескъ, который окружаетъ ее. Мистеръ Толкинхорнъ попрежному все тотъ же безмолвный хранитель благородныхъ тайнъ. Очень замѣтно, что онъ не на своемъ мѣстѣ, но въ то же время совершенно какъ у себя дома. Они, повидимому, такъ мало обращаютъ вниманія другъ на друга, какъ всякія другія два лица, встрѣтившіяся изъ разныхъ мѣстъ въ одномъ и томъ же домѣ. Но наблюдаютъ ли они другъ за другомъ, подозрѣваютъ ли они другъ въ другѣ какую нибудь тайну, приготовились ли они сдѣлать нападеніе другъ на друга и никогда не допустить нападенія врасплохъ, и сколько бы далъ каждый изъ нихъ, чтобы узнать сокровенныя тайны своего противника,-- все это скрыто на нѣкоторое время въ глубинѣ ихъ сердецъ.
   

XIII. Разсказъ Эсѳири.

   Мы уже держали множество совѣщаній насчетъ будущей карьеры Ричарда, сначала одни, безъ мистера Джорндиса, какъ Ричардъ желалъ, а впослѣдствіи съ нимъ вмѣстѣ; но всѣ наши совѣщанія долгое время не подвигались впередъ. Ричардъ говорилъ, что онъ готовъ на все. Когда мистеръ Джорндисъ выражалъ свои сомнѣнія насчетъ того, не прошли ли лѣта Ричарда для поступленія его въ морскую службу, Ричардъ говорилъ, что онъ самъ думалъ объ этомъ и полагалъ, что было уже поздно пуститься на это поприще. Когда мистеръ Джорндисъ спрашивалъ его мнѣнія насчетъ военной службы, Ричардъ говорилъ, что онъ думалъ также и объ этомъ, и что эта идея очень недурна. Когда мистеръ Джорндисъ совѣтовалъ ему подумать и рѣшить безъ постороннихъ, было, ли въ немъ пристрастіе къ морю одною только обыкновенною ребяческою склонностію, или сильнымъ влеченіемъ, Ричардъ отвѣчалъ, что онъ уже не разъ серьезно раздумывалъ объ этомъ, но рѣшительно ничего же придумалъ.
   -- Не умѣю сказать,-- говорилъ мнѣ мистеръ Джорндисъ:-- до какой степени эта нерѣшительность въ характерѣ обязана какой-то неизвѣстности и отлагательству, которымъ обреченъ онъ былъ съ самаго рожденія. Я могу утвердительно сказать, что Верховный Судъ, при множествѣ своихъ грѣховъ, долженъ отвѣчать и за этотъ. Онъ развилъ въ немъ привычку откладывать всякое дѣло и надѣяться на рѣшеніе его при болѣе удобномъ случаѣ, вовсе не зная, когда и какой представится случай, и такимъ образомъ оставлять все начатое неконченнымъ, неопредѣленнымъ, затемненнымъ. Характеры болѣе взрослыхъ и степенныхъ людей часто мѣняются окружающими обстоятельствами. Невозможно же было ожидать, чтобы характеръ мальчика, подвергаясь въ развитіи своемъ такому сильному вліянію, не измѣнился къ худшему.
   Я чувствовала всю справедливость этихъ словъ, хотя, если позволено мнѣ будетъ выразить свое мнѣніе, мнѣ казалось, что надо было много сожалѣть о томъ, что воспитаніе Ричарда нисколько не противодѣйствовало вліянію обстоятельствъ и не служило къ правильному развитію характера. Ричардъ восемь лѣтъ провелъ въ школѣ и учился, сколько я понимаю, писать латинскіе стихи всѣхъ родовъ и размѣровъ и старался достичь въ этомъ искусствѣ совершенства. Но я никогда не слышала, чтобы кому либо изъ его наставниковъ вздумалось узнать, въ чемъ заключается его врожденныя наклонности, въ чемъ состоятъ его недостатки и какого рода лучше всего сообщить ему познанія. Онъ съ такимъ прилежаніемъ занимался стихосложеніемъ и достигъ этого искусства до такого совершенства, что если бы остался въ школѣ до совершеннолѣтія, то, мнѣ кажется, только бы и занимался стихами и въ заключеніе кончилъ бы свое воспитаніе забвеніемъ всѣхъ правилъ стихотворства. Хотя я не сомнѣваюсь, что его стихи были прекрасные, поучительные, очень полезные для множества жизненныхъ цѣлей и легко сохраняемые въ памяти въ теченіе всей жизни; но все же, мнѣ кажется, было бы гораздо полезнѣе для Ричарда заняться немного чѣмъ нибудь дѣльнымъ, нежели слишкомъ много одними латинскими стихами.
   Впрочемъ, я очень мало понимала въ этомъ предметѣ и даже теперь не знаю, занимались ли молодые люди классическаго Рима или Греціи стихосложеніемъ въ такихъ огромныхъ размѣрахъ, въ какихъ занимаются этимъ молодые люди нынѣшняго вѣка.
   -- Рѣшительно не могу придумать, за что мнѣ приняться,-- говорилъ Ричардъ, задумчиво.-- Въ одномъ только я увѣренъ, что къ духовному званію я совершенно не способенъ.
   -- Не имѣешь ли ты склонности къ занятіямъ мистера Кэнджа?-- намекнулъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Не знаю, сэръ,-- отвѣчалъ Ричардъ.-- Впрочемъ, катаніе на лодкахъ мнѣ очень нравится, а присяжные писцы очень часто проводятъ время на водѣ. Это славная профессія!
   -- А насчетъ докторскаго поприща?-- намекнулъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Вотъ это такъ дѣло !-- вскричалъ Ричардъ.
   Мнѣ кажется, что Ричардъ еще ни разу не подумалъ объ этомъ.
   -- Вотъ это дѣло!-- повторилъ Ричардъ, съ величашимъ энтузіазмомъ,-- Наконецъ-то мы добились дѣла! Какъ это чудесно! Я стану называться членомъ Королевскаго Медицинскаго Общества!
   Надъ его восклицаніями никто не смѣялся, хотя онъ самъ хохоталъ надъ ними отъ всего сердца. Онъ говорилъ, что выбралъ наконецъ профессію, и чѣмъ болѣе думалъ о ней, тѣмъ болѣе убѣждалея, что судьба еро рѣшена: наука врачеванія была въ его понятіи наукой всѣхъ другихъ наукъ. Я полагала, что онъ пришелъ къ такому заключенію потому только, что никогда не имѣлъ случая подумать хорошенько, къ чему именно способенъ онъ, и что, ухватясь за эту самую новенькую для него идею, онъ радовался, что навсегда отдѣлается отъ необходимости думать и раздумывать о выборѣ карьеры. Я старалась угадать, послужили ли такому выбору латинскіе стихи, или это уже само собой должно было случиться.
   Мистеръ Джорндисъ употребилъ много труда, чтобы серьезно переговорить съ Ричардомъ объ этомъ и убѣдиться, не обманывается ли Ричардъ въ такомъ важномъ предпріятіи. Обыкновенно послѣ этихъ совѣщаній Ричардъ становился нѣсколько серьезнѣе, но, сказавъ Адѣ и мнѣ, что "дѣло устроено чудесно", начиналъ говорить о чемъ нибудь другомъ.
   -- Клянусь небомъ!-- вскричалъ мистеръ Бойторнъ, сильно заинтересованный этимъ предметомъ. (Впрочемъ, мнѣ бы не слѣдовало и говорить объ этомъ, потому что мистеръ Бойторнъ ни въ какія дѣла не вмѣшивался слабо):-- клянусь небомъ, я въ восторгѣ, что молодой человѣкъ съ такимъ рвеніемъ посвящаетъ себя этому благородному призванію! А что касается до корпорацій, приходскихъ и другихъ общинъ, этихъ сходбищъ пустоголовыхъ олуховъ, которые собираются нарочно затѣмъ, чтобъ размѣняться такими спичами, за которые -- клянусь небомъ!-- ихъ всѣхъ поголовно слѣдовало бы присудить къ ссылкѣ на весь остатокъ ихъ ничтожной жизни въ ртутные рудники, и тѣмъ отвратить заразу, которую прививаютъ они къ нашему родному нарѣчію; въ вознагражденіе же тѣхъ неоцѣненныхъ услугъ, которыя молодые люди оказываютъ намъ, употребляя лучшую часть своей жизни на близкое изученіе предмета, на продолжительныя занятія, подвергая себя всевозможнымъ лишеніямъ, получая скудное содержаніе, котораго бы недостаточно было къ существованію какого нибудь адвокатскаго писца, я бы поставилъ за правило приготовлять изъ каждаго члена корпораціи анатомическіе препараты, собственно для того, чтобы молодые люди изучали на практикѣ, до какой степени можетъ растолстѣть пустая голова.
   Въ заключеніе такого пылкаго объясненія, мистеръ Бойторнъ окинулъ насъ взглядомъ съ пріятной улыбкой и потомъ вдругъ загремѣлъ своимъ оглушительнымъ "ха, ха, ха!" раскаты котораго продолжалось, конечно, съ умысломъ, до тѣхъ поръ, пока мы сами не присоединились къ этому чистосердечному смѣху.
   Такъ какъ Ричардъ послѣ неоднократныхъ отсрочекъ, даваемыхъ ему мистеромъ Джорндисомъ на размышленіе, все еще продолжалъ говорить, что онъ рѣшительно выбралъ для себя карьеру, и такъ какъ онъ все еще продолжалъ увѣрять Аду и меня, что "дѣло устроено чудесно", то рѣшено было пригласить на общее и окончательное совѣщаніе мистера Кэнджа. Вслѣдствіе этого, мистеръ Кэнджъ прибылъ въ одинъ прекрасный день къ обѣду, усѣлся въ покойное кресло, вертѣлъ футляръ изъ подъ очковъ между пальцами, говорилъ звучнымъ голосомъ и вообще дѣйствовалъ совершенно такъ, какъ дѣйствовалъ, сколько мнѣ помнится, въ то время, когда я впервые увидѣла его, будучи еще маленькой дѣвочкой.
   -- Конечно, конечно!-- говорилъ мистеръ Кэнджъ.-- Да, прекрасно! Весьма хорошая профессія, мистеръ Джорндисъ, отличная профессія!
   -- Курсъ наукъ и практическія приготовленія требуютъ прилежныхъ занятій,-- замѣчалъ мой опекунъ, бросая взглядъ на Ричарда.
   -- Безъ сомнѣнія,-- говорилъ мистеръ Кэнджъ: -- это требуетъ большого прилежанія.
   -- Впрочемъ, это болѣе или менѣе составляетъ главное условіе при избраніи всякаго рода профессіи,-- говорилъ мистеръ Джорндисъ.-- Я не знаю до какой степени можно уклониться отъ этого условія при всякомъ другомъ выборѣ.
   -- Совершенно справедливо,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ:-- и мистеръ Ричардъ Карстонъ, который такъ достохвально выказалъ себя на поприщѣ, если можно такъ выразиться, классическихъ наукъ, подъ сѣнію которыхъ протекла его счастливая юность, безъ сомнѣнія, примѣнитъ привычки, если не самыя правила и практическія упражненія стихосложенія того языка, на которомъ, гдѣ было сказано, если я не ошибаюсь, поэты не образуютсяя, но родятся,-- безъ сомнѣнія, онъ примѣнитъ все это къ воздѣлыванію въ высшей степени практическаго поля дѣйствія, на которое вступаетъ.
   -- Вы вполнѣ можете положиться, сэръ,-- сказалъ Ричардъ, съ всегдашнею безпечностью:-- что я охотно вступаю въ это поприще и готовъ употребить на немъ всѣ свои старанія и усилія.
   -- Очень хорошо, мистеръ Джорндисъ!-- сказалъ мистеръ Кэнджъ, плавно кивая головой.-- Если мистеръ Ричардъ Карстонъ увѣряетъ насъ, что вступаетъ на это поприще охотно и съ готовностью употребить на немъ всѣ свои старанія и усилія (еще плавнѣе кивая головой и сопровождая каждое слово плавными размахами руки), я долженъ представить вамъ на видъ, что намъ остается только разсмотрѣть, какимъ образомъ лучше всего достичь желаемой цѣли. И, во первыхъ, намъ слѣдуетъ принятъ въ соображеніе порученіе мистера Ричарда руководству свѣдующаго и опытнаго врача. Есть ли у васъ въ настоящее время кто нибудь въ виду?
   -- Кажется, никого нѣтъ, Рикъ?-- сказалъ опекунъ.
   -- Никого, сэръ,-- отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Совершенно такъ!-- замѣтилъ мистеръ Кэнджъ.-- Во вторыхъ, касательно содержанія молодого человѣка -- не встрѣчается ли съ этой стороны ощутительнаго препятствія?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!-- отвѣчалъ Ричардъ.
   -- Совершенно такъ!-- повторилъ мистеръ Кэнджъ.
   -- Я бы желалъ имѣть нѣкоторое разнообразіе,-- сказалъ Ричардъ:-- желалъ бы пріобрѣсть нѣкоторую опытность и въ другихъ отношеніяхъ...
   -- Безъ сомнѣнія, это весьма, необходимо,-- возразилъ мистеръ Кэнджъ.-- Я думаю, мистеръ Джорндисъ, все это намъ нетрудно устроить? Намъ остается только, во первыхъ, отыскать въ достаточной степени искуснаго врача, и какъ скоро мы успѣемъ въ этомъ, смѣю прибавить, какъ скоро будемъ мы въ состояніи заплатитъ извѣстное вознагражденіе, единственное затрудненіе будетъ заключаться въ выборѣ именно одного врача изъ множества. Во вторыхъ, намъ слѣдуетъ соблюсти тѣ небольшія формальности, которыя окажутся необходимыми какъ въ отношеніи къ нашему возрасту, такъ и въ отношеніи къ опекѣ Верховнаго Суда; и тогда мы въ непродолжительномъ времени -- позвольте здѣсь употребить чистосердечное выраженіе мистера Ричарда -- "вступимъ на поприще" къ общему нашему удовольствію. Должно приписать стеченію обстоятельствъ,-- сказалъ мистеръ Кэнджъ съ оттѣнкомъ меланхоліи въ улыбкѣ,-- одному изъ тѣхъ стеченій обстоятельствъ, которыя пожалуй и не требуютъ особенныхъ объясненій, принимая въ разсчстъ ограниченность умственныхъ дарованій человѣка,-- должно приписать стеченію особенныхъ обстоятельствъ, что у меня есть кузенъ, который занимается искусствомъ врачеванія. Можетъ статься, вы примете его за искуснаго и опытнаго врача; можетъ и то статься, что онъ какъ нельзя лучше будетъ соотвѣтствовать этому предположенію. Я также мало могу ручаться за него, какъ и за васъ, но все же скажу -- можетъ статься!
   Такъ какъ это совѣщаніе было первымъ приступомъ къ открытію карьеры, то рѣшено было, что мистеръ Кэнджъ повидается и поговоритъ съ своимъ кузеномъ. А такъ какъ мистеръ Джорндисъ давно уже обѣщалъ свезти насъ въ Лондонъ на нѣсколько недѣль, то на другой же день положено было предпринять эту поѣздку и вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшить дѣло Ричарда.
   Мистеръ Бойторнъ уѣхалъ отъ насъ черезъ недѣлю. Мы совершили путь и расположились въ хорошенькой квартиркѣ близъ Оксфордской улицы надъ лавкой обойщика. Лондонъ былъ для насъ великимъ чудомъ, и мы проводили цѣлые часы, любуясь его диковинками, которыхъ было такъ много, что онѣ казались намъ неистощимыми. Мы посѣщали главные театры и съ наслажденіемъ смотрѣли всѣ тѣ пьесы, которыя стоило смотрѣть. Я упоминаю объ этомъ потому, что въ театрѣ мистеръ Гуппи снова началъ безпокоить меня.
   Однажды вечеромъ я и Ада сидѣли впереди ложи, а Ричардъ занималъ любимое свое мѣсто -- за стуломъ Ады. Взглянувъ случайно въ партеръ, я увидѣла, что мистеръ Гуппи, съ растрепанными волосами и съ выраженіемъ глубокой горести на лицѣ, смотрѣлъ на меня. Въ продолженіе всего представленія, я чувствовала., что онъ смотрѣлъ не на сцену и актеровъ, а на нашу ложу и меня, и смотрѣлъ съ разсчитаннымъ выраженіемъ глубокой грусти и глубочайшаго отчаянія.
   Эта обстоятельство совершенно испортило мое удовольствіе въ тотъ вечеръ; оно приводило меня въ замѣшательство и было очень, очень забавно. Съ этого раза мы никогда не пріѣзжали въ театръ безъ того, чтобы не увидѣть въ партерѣ мистера Гуппи, съ растрепанными волосами, съ отложенными воротничками и съ уныніемъ въ лицѣ. Во время нашего прихода въ ложу, если его не оказывалось въ партерѣ, я начинала уже надѣяться, что онъ не придетъ, и заранѣе восхищалась на нѣкоторое время представленіемъ, но, взглянувъ въ сторону, совершенно неожиданно встрѣчалась съ его унылыми до глупости взорами, и съ той минуты была увѣрена, что эти взоры слѣдили за мной въ продолженіе всего вечера.
   Я не могу выразить, до какой степени меня это безпокоило. Еслибъ онъ причесалъ волосы и поднялъ бы кверху свои воротнички, это было бы только смѣшно; но полная увѣренность, что это глупое созданіе не спускаетъ съ меня глазъ, ни на минуту не измѣняетъ своего безсмысленнаго выраженія въ лицѣ, производила на меня такое непріятное впечатлѣніе, что я не могла смѣяться при самыхъ комическихъ сценахъ, не могла плакать при самыхъ трогательныхъ, не могла пошевелиться, не могла говорить; словомъ сказать, я была морально связана. Избѣгнуть наблюденій мистера Гуппи, перемѣнивъ мѣсто и удалясь въ глубину ложи -- я не могла этого сдѣлать: я знала, что Ричардъ и Ада были увѣрены, что я стану сидѣть подлѣ нихъ, и что они не могли бы такъ свободно бесѣдовать другъ съ другомъ, еслибь подлѣ нихъ сидѣла не я, а кто нибудь другой. Поэтому я оставалась на своемъ мѣстѣ, рѣшительно не зная, куда мнѣ смотрѣть, потому что куда бы я ни взглянула, я знала, что взоръ мистера Гуппи слѣдитъ за мной; да къ тому же мнѣ больно было подумать, что этотъ молодой человѣкъ собственно для меня, а не для удовольствія, обрекалъ себя страшнымъ издержкамъ.
   Иногда я думала сказать объ этомъ мистеру Джорндису и въ то же время боялась, что молодой человѣкъ потеряетъ мѣсто, и что я буду причиной его несчастія; иногда думала довѣрить это Ричарду, но боялась, что онъ раздерется и подобьетъ глаза мистеру Гуппи; иногда думала сердито посмотрѣть на него или строго покачать головой, но чувствовала, что этого мнѣ не сдѣлать; иногда я намѣревалась написать его матери, но это обыкновенно кончалось убѣжденіемъ, что начать переписку было бы гораздо хуже: такъ что я всегда приходила къ заключенію, что ничего не могу сдѣлать. Настойчивость мистера Гуппи заставляла его не только слѣдить за нами когда мы отправлялись въ театръ, но встрѣчать насъ въ толпѣ народа, при нашемъ выходѣ, и даже становиться на запятки нашей кареты; и я дѣйствительно видѣла его раза два или три, какъ онъ претерпѣвалъ тамъ мученія отъ ужасныхъ гвоздей. Когда мы пріѣзжали домой, онъ прислонялся къ фонарному столбу противъ нашего дома. Домъ обойщика, гдѣ мы квартировали, расположенъ былъ на углу, и окно моей спальни приходилось какъ разъ противъ фонарнаго столба. Вечеромъ я не рѣшалась подходить къ этому окну, опасаясь увидѣть мистера Гуппи (какъ это и случилось въ одну лунную ночь), прислонившагося къ столбу и подвергавшаго себя опасности схватить сильную простуду. Еслибъ мистеръ Гуппи, къ моему несчастію, не имѣлъ въ теченіе дня занятій, я бы рѣшительно не имѣла отъ него покоя.
   Пока мы предавались удовольствіямъ, въ которыхъ мистеръ Гуппи такъ странно участвовалъ, дѣло, которое привлекло насъ въ Лондонъ, подвигалось впередъ своимъ чередомъ. Кузенъ мистера Кэнджа былъ нѣкто мистеръ Бэйхамъ Баджеръ, имѣвшій хорошую практику въ Чельзи и, кромѣ того, въ одномъ изъ большихъ городскихъ лазаретовъ. Онъ изъявилъ совершенную готовность принять Ричарда въ свой домъ и слѣдить за его занятіями; а такъ какъ казалось, что занятія эти подъ руководствомъ мистера Баджера пойдутъ не безъ успѣха, что мистеръ Баджеръ полюбилъ Ричарда, а Ричардъ полюбилъ мистера Баджера, то заключено было условіе, получено согласіе лорда-канцлера, и дѣло совершенно кончилось.
   Въ тотъ день, когда Ричарду слѣдовало явиться къ мистеру Баджеру, мы всѣ приглашены были къ послѣднему на обѣдъ. Въ пригласительной запискѣ мистриссъ Баджеръ было сказано, что обѣдъ будетъ въ строгомъ смыслѣ семейный,-- и дѣйствительно: мы не встрѣтили ни одной леди, кромѣ самой мистриссъ Баджеръ. Она окружена была въ своей гостиной различными предметами, изобличающими, что мистриссъ Баджеръ немножко рисуетъ, немножко играетъ на фортепьяно, немножко играетъ на гитарѣ, немножко играетъ на арфѣ, немножко поетъ, немножко занимается рукодѣльемъ, немножко пишетъ стихи и немножко занимается ботаникой. Я должна думать, что ей было лѣтъ пятьдесятъ, но одѣта она была какъ молоденькая дѣвочка и имѣла нѣжный цвѣтъ лица. Если къ маленькому списку всѣхъ ея достоинствъ я прибавлю, что она румянилась немножко, то, мнѣ кажется, это нисколько не повредитъ дѣлу.
   Самъ мистеръ Бэйхамъ Баджеръ былъ краснощекій, свѣжелицый, хрупкій на взглядъ джентльменъ, съ слабымъ голосомъ, бѣлыми зубами, бѣлокурыми волосами, удивляющимися взорами и, въ заключеніе, нѣсколькими годами моложе мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ. Онъ чрезвычайно восхищался ею, и по весьма забавному поводу (такъ по крайней мѣрѣ намъ казалось) -- что она имѣла уже третьяго мужа. Когда мы заняли мѣста, какъ мистеръ Баджеръ торжественно сказалъ мистеру Джорндису:
   -- Быть можетъ, вы не повѣрите, что я уже третій супругъ мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ.
   -- Неужели?-- сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Да, третій! А вѣдь по наружности мистриссъ Баджеръ нельзя повѣрить, миссъ Соммерсонъ, чтобы эта леди имѣла уже двухъ супруговъ.
   Я отвѣчала, что дѣйствительно нельзя повѣрить.
   -- И еслибъ вы знали, какіе это были замѣчательные люди!-- сказалъ мистеръ Баджеръ сообщительнымъ тономъ.-- Капитанъ королевскаго флота, смѣю сказать, знаменитый офицеръ. Имя профессора Динго, моего непосредственнаго предмѣстника, стяжало европейскую извѣстность.
   Мистриссъ Баджеръ услышала это и улыбнулась.
   -- Да, душа моя!-- сказалъ мистеръ Баджеръ, въ отвѣтъ на эту улыбку:-- я сообщилъ мистеру Джорндису и миссъ Соммерсонъ, что ты уже была за двумя мужьями, и что оба мужа были люди знаменитые. Они находятъ, какъ и вообще всѣ, кому я говорю объ этомъ, что трудно повѣритъ мнѣ.
   -- Мнѣ едва было двадцать лѣтъ,-- сказала мистриссъ Баджеръ:-- когда я вышла за Своссера, капитана королевскаго флота. Я ходила съ нимъ въ Средиземное море, и теперь вы видите во мнѣ настоящаго моряка. Спустя двѣнадцать лѣтъ послѣ дня нашего бракосочетанія, я сдѣлалась женой профессора Динго.
   (...стяжавшаго европейскую извѣстность!-- прибавилъ мистеръ Баджерь въ полголоса.)
   -- День, въ который вѣнчали меня съ мистеромъ Баджеромъ,-- продолжала мистриссь Баджеръ:-- былъ днемъ моихъ предыдущихъ вступленій въ замужество. Къ этому дню я питаю особенную привязанность...
   -- Такъ что мистриссъ Баджеръ вѣнчалась съ тремя супругами -- двое изъ нихъ люди знаменитые,-- сказалъ мистеръ Баджеръ, подтверждая факты:-- аккуратно двадцать перваго марта, въ одиннадцать часовъ по полудни.
   Мы всѣ выразили удивленіе.
   -- Хотя я вполнѣ уважаю скромность мистера Баджера,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ:-- я рѣшаюсь, однако же, поправить его выраженіе и сказать, что мистриссъ Баджеръ выходила замужъ не за двухъ, но за трехъ знаменитыхъ людей.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Джорндисъ! Я сама всегда говорю ему объ этомъ,-- замѣтила мистриссъ Баджеръ.
   -- Что же я говорю тебѣ на это, душа моя?-- сказалъ мистеръ Баджеръ.-- Нисколько не унижая этой извѣстности, которую пріобрѣлъ на медицинскомъ поприщѣ, и которую нашъ другъ мистеръ Карстонъ будетъ имѣть множество случаевъ оцѣнить, я еще не до такой степени слабоуменъ (эти слова относились ко всѣмъ намъ вообще), я еще не до такой степени безразсуденъ, чтобы ставить свою извѣстность на одну параллель съ извѣстностью такихъ знаменитыхъ людей, какъ капитанъ Своссеръ и профессоръ Динго. Быть можетъ, вамъ интересно будетъ, мистеръ Джорндисъ,-- продолжалъ мистеръ Бенхамъ Баджеръ, провожая насъ въ гостиную:-- взглянуть на портретъ капитана Своссера. Портретъ этотъ былъ написанъ, когда капитанъ возвратился въ отечество послѣ крейсерства у африканскихъ береговъ, гдѣ онъ страдалъ отъ туземной лихорадки. Мистриссъ Баджеръ находитъ, что онъ очень желтъ. Но, несмотря на то, черты лица его очень правильныя,-- очень правильныя.
   Мы всѣ въ одинъ голосъ отвѣчали: "да, очень правильныя!"
   -- Когда я смотрю на этотъ портретъ,-- сказалъ мистеръ Баджеръ:-- то всегда говорю про себя: "вотъ человѣкъ, на котораго бы я желалъ постоянно смотрѣть." Это желаніе ясно показываетъ, какой знаменитый человѣкъ былъ этотъ капитанъ. Но другую сторону,-- портретъ профессора Динго. Я зналъ его очень хорошо, я находился при немъ въ послѣднія минуты его жизни: похожъ, какъ двѣ капли воды, совершенно живой,-- только что по говорить! Надъ фортепьяно вы видите портретъ мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ, когда была она мистриссъ Своссеръ. Надъ софою -- мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ, когда называлась она мистриссъ Динго. Обладая оригиналомъ мистриссъ Баджеръ in esse, я не считаю за нужное имѣть съ нея копію.
   Когда провозгласили, что обѣдъ на столѣ, мы спустились внизъ. Это былъ въ своемъ родѣ маленькій, но во всѣхъ отношеніяхъ прекрасный банкетъ, въ теченіе котораго капитанъ и профессоръ упорно оставались въ головѣ мистера Баджера; а такъ какъ Ада и я находились подъ особеннымъ его покровительствомъ, то неизбѣжно должны были выслушивать всѣ похвалы, щедро расточаемыя на этихъ знаменитѣйшихъ людей.
   -- Вамъ угодно воды, миссъ Соммерсонъ? Позвольте, позвольте! Пожалуйста, не пейте изъ этого стакана. Джемсъ, принеси мнѣ кубокъ профессора.
   Ада очень восхищалась искусственными цвѣтами подъ стекляннымъ колпакомъ.
   -- Удивительно, какъ долго они сохраняются!-- сказалъ мистеръ Баджерь.-- Они подарены были мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ еще въ ту пору, когда она плавала въ Средиземномъ морѣ.
   Мистеръ Баджеръ предложилъ мистеру Джорндису выпить стаканъ кларета.
   -- Но только не этого кларета!-- говорилъ онъ.-- Нѣть, ужъ извините! Сегодня день особенный, а на всякій особенный случай я имѣю обыкновеніе подчинять гостей особеннымъ винцомъ. (Джемсъ, подай кларетъ Своссера.) Вотъ это вино, мистеръ Джорндисъ, привезено изъ за границы капитаномъ Своссеромъ,-- ужъ и не умѣю вамъ сказать, какъ давно! Вы увидите, это чудо -- не вино. Душа моя, мнѣ пріятно отвѣдать этого винца съ тобой вмѣстѣ... (Джемсъ, подай кларетъ Своссера мистриссъ Баджеръ.) За твое здоровье, душа моя!
   Послѣ обѣда, когда мы, дамы, удалились въ гостиную, то взяли съ собой и первыхъ двухъ мужей мистриссъ Баджеръ. Мистриссъ Баджеръ представила намъ біографическій очеркъ жизни и службы капитана Своссера до его женитьбы и болѣе подробную его исторію съ того дня, какъ онъ влюбился въ нее во время бала на кораблѣ "Криплеръ", даннаго офицерамъ того корабля на Плимутскомъ рейдѣ.
   -- Неоцѣненный мой старикъ "Криплеръ"!-- говорила мистриссъ Баджеръ, качая головой.-- Это былъ благородный корабль. Чистенькій, боевой, весь рангоутъ, какъ говаривалъ капитанъ Своссеръ, вытянутъ въ струночку. Вы извините меня, если я употреблю морскія выраженія: вѣдь я была когда-то настоящимъ морякомъ. Капитанъ Своссерь любилъ этотъ корабль собственно изъ-за меня. Когда его сдали къ порту, покойникъ мой часто говаривалъ, что еслибъ былъ богатъ, то непремѣнно бы купилъ дряхлый его остовъ и велѣлъ бы сдѣлать надпись на тѣхъ шканечныхъ планкахъ, гдѣ мы стояли съ нимъ въ парѣ контрданса, и гдѣ онъ чувствовалъ, какъ пролетали сквозь него продольные выстрѣлы изъ обоихъ бортовъ моей артиллеріи: такъ онъ называлъ, по своему, мои глаза.
   Мистриссъ Баджеръ покачала головой, вздохнула и взглянула въ зеркало.
   -- Большая перемѣна была при переходѣ отъ капитана Своссера къ профессору Динго,-- продолжала мистриссъ Баджеръ съ плачевной улыбкой.-- При самомъ началѣ я сильно ощущала эту перемѣну. Въ образѣ моей жизни это была настоящая революція. Но привычка въ связи съ наукой -- въ особенности съ наукою,-- принудила меня забыть эту перемѣну. Будучи единственнымъ товарищемъ профессора въ его ботаническихъ изслѣдованіяхъ, я почти совсѣмъ забыла, что плавала когда-то по морямъ, и сдѣлалась сама настоящая ученая. Замѣчательно, что профессоръ во всѣхъ отношеніяхъ точно такъ же не имѣлъ ни малѣйшаго сходства съ капитаномъ, какъ и мистеръ Баджеръ не имѣетъ его съ обоими ими.
   Потомъ намъ слѣдовало выслушать печальное описаніе кончины капитана Своссера и кончины профессора Динго: оба они, какъ оказалось, одержимы были неизлечимыми недугами. Во время этого описанія мистриссъ Баджеръ замѣтила намъ, что въ жизни своей она была влюблена до безумія одинъ только разъ и что предметъ этой бѣшеной страсти, которой никогда не возвратиться къ ней со всей ея силой и пылкостью, былъ капитанъ Своссеръ. Въ то время, какъ профессоръ медленно умиралъ у насъ подъ вліяніемъ самыхъ ужасныхъ мученій, и когда мистриссъ Баджеръ, подражая умирающему, съ большимъ усиліемъ произнесла: "Гдѣ же Лаура? Пусть Лаура подастъ мнѣ тостъ и воды", изъ столовой вошли джентльмены, и -- профессоръ скончался.
   Я замѣтила въ этотъ вечеръ -- впрочемъ, я замѣтила это въ теченіе многихъ предшествовавшихъ дней -- что Ада и Ричардъ болѣе, чѣмъ когда-либо находились другъ подлѣ друга; конечно, это было весьма естественно, если взять въ разсчетъ близкую разлуку. И потому, когда мы пріѣхали домой и когда Ада и я удалились въ свою спальню, мнѣ нисколько не удивительно было увидѣть Аду молчаливѣе обыкновеннаго, и хотя я вовсе не была подготовлена, но меня нисколько не удивило, когда Ада бросилась въ мои объятія и, спрятавъ на груди моей свое печальное, личико, сказала:
   -- Моя милая Эсѳирь! Я хочу открыть тебѣ большую тайну,-- безъ сомнѣнія, моя милочка, самую большую завѣтную тайну!
   -- Какую тайну, ангелъ мой?
   -- О, Эсѳирь, тебѣ не отгадать ея!
   -- А если я попробую отгадать?
   -- О, нѣтъ! Нѣтъ! Ради Бога, не отгадывай!-- воскликнула Ада, крайне испуганная одной мыслью, что я и въ самомъ дѣлѣ отгадаю.
   -- По крайней мѣрѣ, до кого же касается эта тайна?-- спросила я, притворяясь задумчивою.
   -- Это касается,-- сказала Ада шепотомъ:-- это касается... до кузена Ричарда.
   -- Въ чемъ же дѣло, моя душечка?-- спросила я, цѣлуя ея золотистые волосы.-- Сквозь слезы я ничего не видѣла, кромѣ этихъ волосъ.-- Скажи же, что такое?
   -- О, Эсѳирь, тебѣ никогда не отгадать!
   До такой степени было для меня пріятно ощущеніе, когда Ада льнула ко мнѣ и скрывала на груди моей свое личико,-- до такой степени отрадно было для меня убѣжденіе, что она плакала не отъ горести, но отъ избытка радости, счастья и надежды, что мнѣ не хотѣлось помочь ей выйти такъ скоро изъ итого положенія.
   -- Онъ говоритъ... впрочемъ, я знаю, это покажется тебѣ смѣшнымъ: мы еще оба такъ молоды... но онъ говоритъ,-- и Ада залилась слезами... онъ говоритъ, что пламенно любитъ меня.
   -- Неужели?-- сказала я.-- Я ничего подобнаго не слышала, но, моя душечка, я бы могла сказать тебѣ объ этомъ недѣли четыре тому назадъ.
   Какъ плѣнительно было смотрѣть на Аду, когда лицо ея въ пріятномъ изумленіи покрывалось яркимъ румянцемъ, когда она крѣпко сжимала меня въ своихъ объятіяхъ и смѣялась, и плакала, и блѣднѣла, и вспыхивала, и снова смѣялась, и снова плакала!
   -- Я не знаю, право, за кого ты, моя милочка, считала меня,-- сказала я:-- вѣрно, за какую нибудь глупенькую. А эта глупенькая знала, что Ричардъ любитъ тебя такъ пламенно, какъ только можно, ужъ я и не знаю, съ которыхъ поръ.
   -- И ты ни слова не сказала мнѣ!-- вскричала Ада, цѣлуя меня.
   -- жеръ, судя по тону ея вопроса, нисколько, не сомнѣвалась.
   -- А миссъ Клеръ? спросила она медовымъ голосомъ.
   Ада поспѣшила отвѣтить то же, что и я, но этотъ приступъ замѣтно ее встревожилъ.
   -- Видите, мои милыя... вы извините меня, что я такъ васъ называю?
   Мы дали требуемое согласіе.
   -- Потому что вѣдь и въ самомъ дѣлѣ вы такъ милы; вы, позволю Себѣ сказать, такъ очаровательно прелестны. И такъ, мои милыя, хотя я еще молода, по крайней мѣрѣ мистеръ Байгемъ Беджеръ сдѣлалъ мнѣ этотъ комплиментъ.
   -- Протестую! воскликнулъ мистеръ Беджеръ точно на публичномъ митингѣ:-- это вовсе не комплиментъ!
   -- Хорошо, скажемъ такъ, хотя я молода еще...
   -- Внѣ всякаго сомнѣнія! воскликнулъ мистеръ Беджеръ.
   -- Хотя я молода, но въ своей жизни имѣла множество случаевъ наблюдать молодыхъ людей,-- сколько ихъ было на миломъ старомъ "Криплерѣ!". И послѣ, когда я съ капитаномъ Своссеромъ ходила въ Средиземное море, я пользовалась всякимъ случаемъ познакомиться съ мичманами, находившимися подъ командой капитана; у меня было много друзей между ними. Вы, мои милыя, не знаете людей этой профессіи и не поймете того, что можно было бы сказать по поводу отношенія мичмановъ къ денежнымъ счетамъ. Вы не то, что я; въ то время морская вода была моей стихіей, а я была настоящимъ матросомъ. Потомъ съ профессоромъ Дппго...
   -- Европейской знаменитостью, вставилъ шепотомъ мистеръ Беджеръ.
   -- Потерявъ перваго и выйдя замужъ за второго, продолжала мистрисъ Беджеръ, говоря о своихъ умершихъ мужьяхъ, какъ о слогахъ шарады:-- я опять была такъ счастлива, что имѣла возможность дѣлать наблюденія надъ молодежью: на лекціяхъ профессора Динго была всегда масса слушателей, и я, какъ жена знаменитаго ученаго, сама искавшая въ наукѣ утѣшенія, поставила себѣ въ обязанность открыть свой домъ студентамъ, для болѣе широкаго обмѣна научныхъ мыслей. По вторникамъ бисквиты и лимонадъ были къ услугамъ тѣхъ изъ гостей, кто желалъ освѣжиться, и наука неограниченно царила на этихъ вечерахъ.
   -- Какъ должно быть замѣчательны были эти собранія, благоговѣйно прошепталъ мистеръ Беджеръ: -- къ какимъ великимъ результатамъ должно было повести умственное общеніе съ такой выдающейся личностью!
   -- Теперь, будучи женою третьяго, мистера Беджера, я пополняю тотъ запасъ наблюденій, который накопился у меня при жизни капитана Своссера и расширился при профессорѣ Динго; поэтому, приступая къ сужденію о мистерѣ Карстонѣ, я отнюдь не новичокъ. И такъ, мои милыя, мое мнѣніе такое, что онъ поторопился выборомъ профессіи и недостаточно обдумалъ этотъ выборъ.
   Ада казалась очень встревоженной, и я спросила мистрисъ Беджеръ, на чемъ она основываетъ свое предположеніе.
   -- На характерѣ и поведеніи мистера Карстона, дорогая миссъ Соммерсонъ! У него такой счастливый характеръ, что, вѣроятно, ему не придетъ въ голову разобраться въ своихъ чувствахъ, но онъ томится избранной профессіей и ничѣмъ не выказываетъ того интереса, по которому можно узнать истинное призваніе. Медицина не внушаетъ ему ничего, кромѣ скуки,-- это мало обѣщаетъ въ будущемъ. Молодые люди, которые дѣйствительно любятъ медицину, въ родѣ, напримѣръ, Аллана Вудкорта, чувствуютъ себя вполнѣ вознагражденными за долгіе годы труда и лишеній уже тѣмъ, что пріобрѣтаютъ познанія, хотя трудъ ихъ въ денежномъ отношеніи оплачивается очень скудно. Но я вполнѣ убѣждена, что съ мистеромъ Карстовомъ этого не будетъ.
   Ада робко спросила: -- И мистеръ Беджеръ того же мнѣнія?
   -- Сказать правду, миссъ Клеръ, мнѣ не приходило въ голову разсматривать предметъ съ этой точки зрѣнія, пока ее не указала мистрисъ Беджеръ. Когда же она представила дѣло въ такомъ свѣтѣ, я разумѣется отнесся къ нему съ величайшимъ вниманіемъ, ибо, помимо того, что природа щедро одарила мистрисъ Беджеръ, она имѣла рѣдкое счастье развить свой умъ подъ вліяніемъ двухъ такихъ замѣчательныхъ,-- скажу болѣе,-- такихъ удивительныхъ людей, какъ капитанъ королевскаго флота Своссеръ и профессоръ Динго. Короче, я пришелъ къ тому же заключенію, что и мистрисъ Беджеръ.
   -- У капитана Своссера были два правила, выраженныя имъ по обыкновенію фигурально: не жалѣй огня, когда грѣешь смолу, и -- любишь чистоту, люби и швабру. Мнѣ кажется, что эти морскія правила приложимы и къ медицинской профессіи.
   -- Ко всѣмъ профессіямъ! Поразительное умѣнье выразить мысль кратко и ясно!
   -- Когда мы съ профессоромъ Динго, во время нашей свадебной поѣздки, были въ Сѣверномъ Дэвонширѣ, многіе замѣчали ему, что онъ обезображиваетъ архитектурныя зданія, отбивая своимъ геологическимъ молоткомъ куски камней отъ домовъ и другихъ построекъ. Профессоръ отвѣчалъ, что для него не существуетъ никакихъ зданій, кромѣ храма науки. Принципъ, какъ мнѣ кажется, тотъ же?
   -- Совершенно тотъ же! Прекрасно сказано! То же самое замѣчаніе, миссъ Соммерсонъ, профессоръ сдѣлалъ во время своей послѣдней болѣзни; уже ничего не сознавая, въ бреду онъ держалъ геологическій молотокъ у себя подъ подушкой, какъ бы вы думаете, зачѣмъ? а чтобы отсѣкать куски отъ тѣхъ, кто къ нему подходилъ. Вотъ, что значитъ руководящая страсть! Несмотря на несносныя отступленія, которыми они уснащали свою рѣчь, чувствовалось, что мнѣніе высказано ими безпристрастно и вполнѣ основательно. Мы рѣшили ничего не говорить мистеру Джерндайсу и серьезно потолковать съ Ричардомъ въ первый же разъ, какъ онъ пріѣдетъ.
   Онъ пріѣхалъ на другой день. Когда я вошла въ комнату, гдѣ они сидѣли съ Адой, то сейчасъ же я поняла по виду моей милочки, что она готова найти прекраснымъ все, что бы онъ ни сказалъ. Занявъ свое обычное мѣсто по другую сторону Ричарда, я освѣдомилась, какъ подвигаются его занятія?
   -- Хорошо.
   -- Видишь, Эсфирь! Можно ли отвѣтить лучше? вскричала торжествующимъ голосомъ наша баловница.
   Я попробовала было взглянуть на нее съ подобающей строгостью, но это мнѣ, конечно, не удалось.
   -- Хорошо? переспросила я.
   -- Да, довольно хорошо. Скучновато подъ часъ, по бываетъ и хуже.
   -- О, Ричардъ!
   -- Въ чемъ дѣло, Эсфирь?
   -- Бываетъ и хуже!
   -- Что жъ онъ такое сказалъ, госпожа ворчунья? и Ада убѣдительно взглянула на меня черезъ его плечо:-- Бываетъ хуже, значитъ хорошо.
   -- Разумѣется! Ричардъ беззаботно тряхнулъ головою, чтобъ откинуть волосы со лба.-- Къ тому же этотъ искусъ только на время, пока процессъ... Забылъ! запрещенная область! И такъ, все обстоитъ благополучно, поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
   Ада выразила на это полную готовность,-- она была увѣрена, что вопросъ рѣшенъ, какъ нельзя болѣе удовлетворительно. Но мнѣ казалось, что на этомъ нельзя остановиться, и я вернулась къ прежнему.
   -- Дорогіе мои, подумайте, какъ важно для васъ обоихъ, чтобъ Ричардъ высказался серьезно и безъ всякихъ оговорокъ; вѣдь этотъ вопросъ -- вопросъ чести по отношенію къ вашему опекуну. Потолкуемъ лучше объ этомъ теперь, послѣ, пожалуй, будетъ поздно.
   -- Ну, поговоримъ, только я думаю, что Ричардъ правъ! сказала Ада.
   Я опять сдѣлала попытку взглянуть на нее строго, но толку вышло мало: она была такъ обворожительно мила, такъ любила его!
   -- Вчера у насъ были мистеръ и мистрисъ Беджеръ, и кажется они думаютъ, что медицина не нравится вамъ, Ричардъ.
   -- Они такъ думаютъ? О, это мѣняетъ дѣло! Я не имѣлъ ни малѣйшаго представленія о томъ, что они уже пришли къ этой мысли, и не хотѣлъ ихъ огорчать. Правда, медицина мало меня прельщаетъ, но что жъ изъ этого, вѣдь занятія идутъ сносно?
   -- Слышишь, Ада?
   Ричардъ продолжалъ полусерьезно, полушутя:
   -- Это правда, медицина не мое призваніе. Я мало изъ нея извлекаю, за то много узнаю о первомъ и второмъ мужѣ мистрисъ Беджеръ.
   -- Еще бы! вскричала Ада въ полномъ восторгѣ:-- Эсфирь, мы вѣдь вчера говорили то же самое!
   -- Ужасно однообразно. Сегодня тоже, что вчера, завтра то же, что сегодня, продолжалъ Ричардъ.
   -- Такой упрекъ можно сдѣлать всякимъ занятіямъ, возразила я,-- сама жизнь, кромѣ нѣкоторыхъ исключительныхъ случаевъ, страшно однообразна.
   -- Вы такъ думаете? Можетъ быть вы и правы, сказалъ Ричардъ съ прежнимъ задумчивымъ видомъ, но вдругъ развеселился и прибавилъ:-- Ну, мы описали кругъ и вернулись къ тому, съ чего начали. Медицина скучна, но бываетъ и хуже -- значитъ все обстоитъ благополучно, и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
   Тутъ даже Ада покачала головой и взглянула на него съ серьезнымъ упрекомъ, хотя лицо ея дышало любовью къ нему, лицо, которое показалось мнѣ такимъ довѣрчивымъ и простодушнымъ еще тогда, въ памятный вечеръ нашей прежней встрѣчи, когда я не могла знать, какое у нея довѣрчивое, безхитростное сердце.
   Мнѣ показалось, что теперь самый удобный случай. Я намекнула Ричарду, что, хотя онъ и бываетъ иногда черезчуръ беззаботенъ въ своихъ личныхъ дѣлахъ, но навѣрное не намѣренъ быть такимъ по отношенію къ Адѣ, что изъ любви къ ней онъ долженъ постараться отнестись серьезно къ важному шагу, который будетъ имѣть вліяніе на всю ихъ жизнь.
   Онъ выслушалъ меня съ полной серьезностью и отвѣтилъ:
   -- Дорогая матушка, я самъ много разъ думалъ объ этомъ и сердился на себя за то, что, при самомъ искреннемъ намѣреніи быть серьезнымъ, то или другое всегда мнѣ мѣшало. Самъ я не знаю, какъ это случается; должно быть мнѣ чего-то не хватаетъ. Даже и вы не знаете, какъ крѣпко а люблю Аду, но больше ни въ чемъ у меня нѣтъ постоянства.-- И онъ прибавилъ съ досадой:-- Медицина такая трудная вещь и столько отнимаетъ времени!
   -- Можетъ быть вы просто ее не любите, оттого она и кажется вамъ трудной?
   -- Бѣдняжка! Я нисколько не удивляюсь, что онъ не любитъ медицины, сказала Ада.
   Нѣтъ! рѣшительно всѣ мои попытки внушить ей благоразуміе ни къ чему не вели! Я опять хотѣла взглянуть на нее строго, и опять не могла, а еслибъ и могла, какой бы вышелъ изъ этого толкъ, когда она смотрѣла на Ричарда, сложивъ свои ручки на его плечѣ, а онъ не отводилъ взора отъ ея голубыхъ глазъ? Нѣжно проводя рукою по ея золотистымъ локонамъ, онъ говорилъ:
   -- Видишь ли, мое сокровище, я можетъ быть нѣсколько поторопился, или не понялъ своихъ склонностей, кажется онѣ дѣйствительно не къ тому направлены, но вѣдь я и не могъ ничего сказать, не испытавъ себя. Вопросъ теперь въ томъ, стоитъ ли передѣлывать то, что ужъ сдѣлано; какъ бы не вышло много шуму изъ пустяковъ.
   -- Ричардъ, голубчикъ, какъ можете вы называть это пустяками!
   -- Я сказалъ пустяки въ томъ смыслѣ, что не вижу никакой необходимости мѣнять то, что уже сдѣлано.
   Тутъ ужъ мы обѣ стали доказывать ему, что не только стоитъ, но непремѣнно нужно исправить то, что сдѣлано. Я спросила его, думалъ ли онъ о томъ, къ какимъ занятіямь онъ всего болѣе склоненъ.
   -- На этотъ вопросъ, дорогая старушка, я могу отвѣчать утвердительно. Да, я думалъ и нахожу, что мнѣ всего больше по душѣ юриспруденція.
   -- Юриспруденція? повторила Ада, точно пугаясь этого слова.
   Ричардъ продолжалъ:
   -- Когда я буду въ конторѣ Кенджа, предполагая, что я попаду въ ученики, именно, къ нему, я стану наблюдать за... гм! за запретной областью и, зная, что дѣло не заброшено, а направлено надлежащимъ образомъ, буду спокоенъ. Такимъ образомъ я буду имѣть возможность слѣдить за интересами Ады и за своими собственными, что одно и тоже.
   Я никакъ не могла повѣрить прочности этого рѣшенія и видѣла по лицу Ады, какъ ее огорчали эти несбыточныя ожиданія и это влеченіе къ какому-то миражу. Но по моему мнѣнію надо было поддержать въ немъ благое намѣреніе проявить хоть въ чемъ-нибудь постоянство, и поэтому я ограничилась совѣтомъ -- хорошенько увѣриться въ томъ, что на этотъ разъ его рѣшеніе твердо.
   -- Дорогая моя Минерва, могу васъ увѣрить, что у меня много постоянства, не меньше, чѣмъ у васъ. Я ошибся, но мы всѣ подвержены ошибкамъ; въ другой разъ со мной этого ужъ не случится. Изъ меня выйдетъ такой юристъ, что на рѣдкость, если только стоитъ, по вашему, затѣвать столько шуму изъ пустяковъ.
   Нерѣшительность, сквозившая въ его послѣднихъ словахъ, заставила насъ еще разъ и еще серьезнѣе повторить то, что мы уже высказали. Мы посовѣтовали ему разсказать обо всемъ мистеру Джерндайсу; Ричардъ отъ природы не былъ склоненъ къ скрытности и немедленно согласился. Мы сейчасъ же всей компаніей отправились къ опекуну и Ричардъ признался ему во всемъ. Тотъ выслушалъ очень внимательно и сказалъ:
   -- Рикъ, мы можемъ честно ретироваться, да такъ и сдѣлаемъ. Нужно только остерегаться,-- ради твоей кузины, Рикъ, ради твоей кузины,-- чтобъ не ошибиться вторично. Поэтому, относительно юридической карьеры, мы сдѣлаемъ маленькое испытаніе, положимъ нѣкоторое время на размышленіе, прежде чѣмъ окончательно рѣшиться: знаешь, семь разъ примѣрь, одинъ разъ отрѣжь.
   Ричардъ почувствовалъ вдругъ такой приливъ энергіи, что горѣлъ нетерпѣніемъ сію минуту отправиться въ контору мистера Кенджа и поступить къ нему въ ученье; впрочемъ, когда мы ему доказали, что въ такихъ дѣлахъ нельзя спѣшить, онъ безпрекословно подчинился и удовольствовался тѣмъ, что, усѣвшись подлѣ насъ, заговорилъ въ такомъ духѣ, какъ будто съ дѣтства у него было одно неизмѣнное желаніе, именно то, которое теперь овладѣло имъ. Опекунъ былъ съ нимъ добръ и ласковъ, но серьезенъ, такъ что, когда Ричардъ ушелъ и мы собрались расходиться по своимъ комнатамъ, Ада спросила его:
   -- Кузенъ Джонъ, вы не думаете дурно о Ричардѣ?
   -- Нѣтъ, душа моя.
   -- Такъ естественно, что онъ могъ ошибаться въ такомъ трудномъ вопросѣ, это могло случиться со всякимъ.
   -- Да, да, душа моя. Не смотри такъ печально.
   -- Я вовсе не печальна, кузенъ Джонъ, отвѣтила Ада съ веселой улыбкой; и, не снимая своей руки, которую прощаясь положила ему на плечо, продолжала:-- Я опечалилась бы лишь только въ томъ случаѣ, если бъ вы стали дурно думать о Ричардѣ.
   -- Я буду дурно думать о немъ, если черезъ него ты будешь несчастна, но и тогда виноватъ буду я, а не онъ, потому что я васъ свелъ. Но не стоитъ объ этомъ говорить: у него въ запасѣ много времени и цѣлая жизнь впереди. Я о немъ дурно думаю? Нѣтъ, дорогая моя! Готовъ поклясться, что и ты не думаешь.
   -- Конечно нѣтъ, кузенъ Джонъ! я не могу и не могла бы ни въ какомъ случаѣ думать о немъ дурно, если бы весь свѣтъ ополчился на него,-- я только сильнѣе бы его любила.
   Положивъ руки ему на плечи и глядя ему прямо въ лицо, она произнесла эти слова съ такой спокойной увѣренностью, что казалась олицетвореніемъ правды. Опекунъ посмотрѣлъ на нее задумчивымъ взглядомъ и сказалъ:
   -- Вѣроятно предопредѣлено, чтобъ добродѣтели матерей засчитывались иногда дѣтямъ такъ же, какъ и грѣхи отцовъ! Спокойной ночи, крошка! Спокойной ночи, хозяюшка! Сладко почивайте, пріятныхъ сновъ!
   Когда онъ провожалъ глазами уходящую Аду, я въ первый разъ замѣтила на его добромъ лицѣ какую-то тѣнь; это былъ уже не тотъ взглядъ, какимъ онъ смотрѣлъ на нее и на Ричарда, когда она пѣла при свѣтѣ камина, и не тотъ, какимъ онъ еще недавно слѣдилъ за ними обоими, когда они проходили по комнатѣ, озаренной солнечнымъ свѣтомъ. Даже тотъ взглядъ, который онъ бросилъ на меня послѣ ухода Ады, хотя и говорилъ мнѣ по прежнему безъ словъ о многомъ, но не былъ уже такимъ спокойнымъ и полнымъ надеждъ, какъ прежде.
   Ада никогда еще не расхваливала такъ Ричарда, какъ въ этотъ вечеръ. Она легла спать, не снявши браслета, который онъ ей подарилъ, и навѣрное видѣла его во снѣ, потому что, когда она заснула и я наклонилась, чтобы поцѣловать ее, у нея было такое счастливое и спокойное лицо.
   Мнѣ же совсѣмъ не хотѣлось спать, и чувствуя, что не засну, я сѣла работать; (само по себѣ, это, конечно, такой пустякъ, о которомъ не стоило бы и упоминать); я была какъ-то грустно настроена, сама не знаю, отчего, то есть думаю, что не знаю, а можетъ быть и знаю, но думаю, что не стоитъ объ этомъ говорить... Какъ бы то ни было, я рѣшилась усердно работать, чтобъ не дать себѣ унывать ни минуты. "Тебѣ ли грустить, Эсфирь? развѣ ты несчастна? чего тебѣ не достаетъ? Какое у тебя неблагодарное сердце!" сказала я себѣ, и какъ разъ во время, потому что, взглянувъ на себя въ зеркало, увидѣла, что готова расплакаться. Если бъ я могла спать, то тотчасъ легка бы въ постель, но я чувствовала, что рѣшительно не способна уснуть, поэтому, вынувъ изъ рабочей корзины вышивку, которую готовила для Холоднаго дома, я принялась за нее съ твердой рѣшимостью не выпускать изъ рукъ до тѣхъ поръ, пока глаза не закроются сами собою, и тогда только лечь въ постель. Въ моей вышивкѣ нужно было считать каждый крестикъ, такъ, что вскорѣ работа поглотила все мое вниманіе. но мнѣ не хватило шелка, я оставила его на рабочемъ столѣ въ той комнатѣ, которая временно замѣняла ворчальню; взявъ свѣчу, я потихоньку спустилась по лѣстницѣ въ нижній этажъ.
   Войдя въ комнату, я къ великому своему изумленію увидѣла, что опекунъ до сихъ поръ тамъ; онъ сидѣлъ передъ потухшимъ каминомъ, погруженный въ свои мысли, возлѣ него валялась неразвернутая книга; сѣдые волосы въ безпорядкѣ свѣшивались ему на лобъ, и лицо его казалось постарѣвшимъ на десять лѣтъ. Я сама испугалась неожиданности своего появленія и, послѣ минутной нерѣшимости, хотѣла незамѣтно уйти, но въ это мгновеніе онъ разсѣянно откинулъ рукой волосы, увидѣлъ меня и вздрогнулъ.
   -- Эсѳирь!
   Я объяснила ему, зачѣмъ пришла.
   -- За работой въ такой поздній часъ, дорогая моя!
   -- Я не могла уснуть и сѣла за работу нарочно, чтобъ утомить себя. Но и вы, дорогой опекунъ, такъ долго не ложитесь и кажетесь такимъ измученнымъ. Надѣюсь, у васъ нѣтъ горя, которое не давало бы вамъ спать?
   -- Ничего такого, хозяюшка, чтобы ты въ состояніи была понять.
   Грустный тонъ, какимъ онъ произнесъ эти слова, былъ такъ новъ для меня, что я повторила ихъ про себя, чтобъ лучше вникнуть въ ихъ смыслъ: "ничего такого, чтобы я въ состояніи была понять"!
   -- Я думалъ о тебѣ, Эсепрь, останься на минутку.
   -- Надѣюсь, не я причина вашего огорченія?
   Онъ махнулъ рукою въ видѣ отрицанія и принялъ свой обычный видъ. Эта перемѣна была такъ изумительна и обнаруживала такое самообладаніе, что я опять повторила про себя въ недоумѣніи: "ничего такого, чтобы я въ состояніи была понять".
   -- Сидя здѣсь, я думалъ о томъ, что ты должна узнать о себѣ все, что знаю я. Правда, это очень немного, почти что ничего.
   -- Дорогой опекунъ, когда вы объ этомъ заговорили со мною въ первый разъ...
   Онъ перебилъ меня, предвидя заранѣе, что я хочу сказать:
   -- Съ тѣхъ поръ я подумалъ, что твое нежеланіе разспрашивать и моя готовность сказать тебѣ то, что мнѣ извѣстно,-- двѣ совершенно разныя вещи. Можетъ быть, я даже обязанъ сообщить тебѣ то немногое, что знаю изъ твоей исторіи.
   -- Разъ вы такъ думаете, опекунъ, значитъ такъ оно и есть.
   -- Да, моя милая, я теперь такъ думаю, сказалъ онъ ласково, со своей доброй улыбкой, и продолжалъ, отчеканивая слова:-- Если твое положеніе въ свѣтѣ предубѣдитъ противъ тебя кого нибудь, мужчину или женщину, изъ такихъ людей, мнѣніемъ которыхъ стоитъ дорожить, надо, чтобъ хоть ты сама имѣла о немъ болѣе опредѣленное представленіе и не преувеличивала бы значенія ихъ мнѣнія.
   Я сѣла и, сдѣлавъ надъ собою нѣкоторое усиліе, постаралась успокоиться.
   -- Вотъ одно изъ моихъ раннихъ воспоминаній, опекунъ, -- мнѣ было сказано: твоя мать, Эсфирь, позоръ для тебя, а ты для нея. Наступитъ время, и скоро, когда ты поймешь это лучше, какъ можетъ понять только женщина.
   Повторяя эти слова, я закрыла лицо руками, но потомъ отняла ихъ и сказала ему, что я вѣчно благословляю его за то, что съ дѣтства до нынѣшняго часа не почувствовала того позора, который тяготѣетъ надо мною.
   Онъ протянулъ руку, чтобъ остановить меня. Зная, что онъ не выноситъ благодарности, я замолчала.
   Мистеръ Джерндайсъ началъ:
   -- Девять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я получилъ письмо отъ одной дамы; такихъ писемъ я никогда еще не читалъ: оно дышало суровой страстностью и несокрушимой энергіей. Ко мнѣ она обратилась можетъ быть потому, что была предубѣждена въ мою пользу по своимъ личнымъ соображеніямъ, а можетъ быть и въ самомъ дѣлѣ мои качества заслужили ея довѣріе. Она писала мнѣ о сиротѣ, дѣвочкѣ двѣнадцати лѣтъ, въ тѣхъ самыхъ жестокихъ выраженіяхъ, которыя сохранились въ твоей памяти; она писала, что воспитываетъ ее со дня рожденія въ тайнѣ, скрывая всякій слѣдъ ея существованія. Меня спрашивали, возьмусь ли я докончить воспитаніе ребенка въ томъ случаѣ, если писавшая умретъ прежде, чѣмъ дѣвочка выростетъ, и оставитъ ее на свѣтѣ одну безъ имени, безъ друзей, безъ родныхъ.
   Я слушала молча и внимательно смотрѣла на него.
   -- Твои воспоминанія дѣтства дополнятъ тебѣ, дорогая Эсфирь, мрачное міросозерцаніе писавшей; ложно понятыя сю религіозныя заповѣди омрачили ея душу; она была убѣждена, что дитя должно искупить грѣхъ, въ которомъ неповинно. Я пришелъ въ ужасъ при мысли о той мрачной жизни, которую должно влачить бѣдное маленькое созданьице, и отвѣтилъ на письмо.
   Я взяла его руку и поцѣловала.
   -- Мнѣ было поставлено требованіе, чтобъ я никогда не пытался увидѣть писавшую, которая давно уже чуждалась всякихъ сношеній съ людьми, но была согласна увидѣться съ довѣреннымъ лицомъ, которое я укажу. Я уполномочилъ Кенджа. Безъ всякой просьбы съ его стороны, совершенно добровольно, эта дама созналась, что живетъ подъ вымышленнымъ именемъ и приходится дѣвочкѣ теткой, если только можно признать родственныя узы при такихъ обстоятельствахъ. Она прибавила, чтобъ больше не ждали отъ нея никакихъ сообщеній (мой уполномоченный убѣдился, что это рѣшеніе непоколебимо), что она ни за что въ мірѣ ничего больше не откроетъ. Милая Эсфирь, я сказалъ тебѣ все.
   Я держала его руку въ своей.
   -- Я видалъ свою питомицу чаще, чѣмъ она меня, прибавилъ онъ просто, не придавая никакого значенія этой нѣжной заботливости обо мнѣ.-- Я зналъ, что ее всѣ любятъ, что она счастлива и научилась быть полезной другимъ. Она заплатила мнѣ сторицей за мои заботы, и платитъ каждый день, каждый часъ,
   -- А еще чаще благословляетъ своего опекуна, заступившаго ей мѣсто отца!
   При словѣ "отецъ" на его лицѣ появилось прежнее грустное выраженіе; онъ скоро справился съ собой, оно промелькнуло лишь на мгновеніе и непосредственно за моими словами,-- это я хорошо замѣтила.
   Значитъ мои слова огорчили его! И вновь я повторила про себя: "Я не въ состояніи понять, чего-то я не въ состояніи понять".
   Да, правда, я не поняла въ ту минуту и долго еще не понимала!
   -- Прими же отцовскій прощальный поцѣлуй и или спать, сказалъ онъ, цѣлуя меня въ лобъ.-- Для работъ и думъ часъ слишкомъ поздній. Ты достаточно работаешь для всѣхъ насъ впродолженіе дня, дорогая хозяюшка.
   Въ эту ночь я больше ужъ не работала и не предавалась грустнымъ мыслямъ, а раскрыла передъ Богомъ свое благодарное сердце и заснула сладкимъ сномъ.
   На слѣдующій день у насъ былъ гость, мистеръ Алланъ Вудкортъ. Онъ пришелъ проститься; мы знали заранѣе объ этомъ визитѣ: онъ уѣзжалъ въ Китай и Индію въ качествѣ корабельнаго врача и долженъ былъ пробыть тамъ долго, долго.
   Я знала, что онъ очень небогатъ. Его мать, вдова, издержала всѣ сбереженія на его воспитаніе. У молодого врача, который еще мало извѣстенъ, не можетъ быть прибыльной практики въ Лондонѣ; мистеръ Вудкортъ зарабатывалъ очень мало, хотя былъ занятъ цѣлые дни, а часто и ночи, подавая помощь сотнямъ бѣдныхъ людей, которые высоко цѣнили его искусство и благородную душу.
   Онъ былъ семью годами старше меня. Впрочемъ, объ этомъ нѣтъ никакой надобности упоминать, наврядъ ли это къ чему-нибудь пригодится.
   Онъ говорилъ намъ, что занимался медицинской практикой уже три или четыре года, и еслибъ у него хватило средствъ остаться въ Лондонѣ еще на столько-же, онъ могъ бы и не ѣхать въ такую даль. Но у него не было ни состоянія, ни доходовъ отъ практики, и онъ уѣзжалъ. За послѣднее время онъ часто бывалъ у насъ, и мы съ грустью думали объ его отъѣздѣ, потому что онъ считался однимъ изъ лучшихъ врачей; даже знаменитые доктора ставили его высоко.
   Теперь, пріѣхавъ къ намъ проститься, онъ въ первый разъ привезъ съ собою свою мать, красивую пожилую даму, съ блестящими черными глазами, очень гордую на видъ. Она была родомъ изъ Валлиса; въ числѣ ея предковъ былъ знаменитый Морганъ-онъ-Керригъ, происходившій изъ мѣстности, которая,-- насколько я разслышала,-- называлась Джимлетъ или какъ-то въ этомъ родѣ; доблестный Морганъ-онъ-Керригъ былъ самымъ славнымъ изъ всѣхъ прославленныхъ героевъ и по знатности своего рода не уступалъ королямъ. Всю жизнь онъ бродилъ по горамъ и вѣчно съ кѣмъ-нибудь сражался; знаменитый бардъ, имя котораго звучало какъ-то вродѣ Крумлинуоллинвэръ, воспѣлъ его подвиги въ балладѣ, которая, помнится, называлась Мьюлиннупллинвудъ.
   Повѣдавъ намъ о славѣ своего знаменитаго родственника, мистрисъ Вудкортъ выразила надежду, что ея сынъ Алланъ, куда бы ни забросила его судьба, будетъ всегда помнить о своемъ родословномъ древѣ и не уронитъ себя союзомъ съ особой низкаго происхожденія. Въ Индіи онъ навѣрное встрѣтитъ много хорошенькихъ англичанокъ, которыя являются туда съ разсчетомъ подцѣпить мужа; между ними найдутся дѣвушки съ хорошимъ состояніемъ, но для потомка такого знаменитаго рода ни богатство, ни привлекательность женщины не должны имѣть никакого значенія безъ знатности происхожденія, послѣднее должно для него стоять на первомъ мѣстѣ. Она столько толковала о происхожденіи, что одну минуту я было подумала съ нѣкоторой болью, не имѣетъ-ли она въ виду мое происхожденіе; но что за нелѣпая мысль,-- какое ей до этого дѣло!
   Казалось, мистеру Вудкорту краснорѣчіе его матушки было не особенно пріятно, но онъ настолько уважалъ ее, что не далъ ей этого замѣтить, а незамѣтно перемѣнилъ разговоръ, поблагодаривъ моего опекуна за гостепріимство и за тѣ счастливые часы -- онъ такъ именно и сказалъ: счастливые часы,-- которые онъ провелъ съ нами. Воспоминаніе о нихъ, говорилъ онъ, будетъ сопровождать его всюду, куда бы ни занесла его судьба; онъ будетъ беречь его, какъ величайшее сокровище. Потомъ онъ всталъ, простился съ опекуномъ, поцѣловалъ руку Ады, потомъ мою и уѣхалъ въ свое далекое, далекое странствованіе!
   Въ тотъ день я была очень занята: писала въ Холодный домъ инструкціи слугамъ, написала нѣсколько записокъ за опекуна, вытерла пыль съ его книгъ и бумагъ; ключамъ моимъ досталось тоже много работы, они звенѣли безъ умолку. Смеркалось, а я все еще не кончила и сидѣла съ работой у окна, напѣвая про себя что-то, какъ вдругъ нежданно входитъ Кадди.
   -- Какіе прелестные цвѣты у васъ, Кадди! она держала въ рукѣ маленькій, но восхитительный букетъ.
   -- Да, Эсфирь, я никогда не видѣла ничего подобнаго.
   -- Принцъ? шепнула я ей.
   Кадди покачала головой, поднесла ихъ мнѣ понюхать и отвѣчала;
   -- Нѣтъ, не Принцъ.
   -- Кадди, такъ у васъ два поклонника?
   -- Какъ, развѣ букетъ похожъ на что нибудь въ этомъ родѣ? спросила Кадди.
   Ущипнувъ ее за щеку, я повторила ея же вопросъ. Кадди вмѣсто отвѣта только засмѣялась. Потомъ сказала, что зашла ненадолго: черезъ полчаса Принцъ будетъ поджидать ее на перекресткѣ. Усѣвшись у окна, она весело болтала съ Адой и со мною, и по временамъ протягивала мнѣ букетъ или прикладывала его къ моимъ волосамъ, чтобъ посмотрѣть, идутъ ли мнѣ эти цвѣты. Уходя, она увела меня въ мою комнату и приколола цвѣты мнѣ на платье.
   -- Мнѣ! съ удивленіемъ вскричала я.
   Она поцѣловала меня и отвѣтила:
   -- Да, вамъ. Кто-то оставилъ ихъ для васъ.
   -- Гдѣ оставилъ?
   -- У бѣдной миссъ Флайтъ. Нѣкто, кто былъ очень добръ къ ней, уѣзжая и спѣша на свой корабль, оставилъ у нея эти цвѣты часъ тому назадъ. Нѣтъ, не снимайте! Оставьте ихъ у себя! и Кадди заботливо поправила букетъ.-- Нѣкто былъ тамъ при мнѣ, и я убѣждена, что онъ оставилъ ихъ нарочно!
   Ада подкралась сзади, обняла меня за талію и со смѣхомъ спросила:
   -- Развѣ букетъ похожъ на что нибудь въ этомъ родѣ? О да, старушка ворчунья, конечно похожъ! Очень, очень похожъ на что-то въ этомъ родѣ, дорогая моя!
   

ГЛАВА XVIII.
Леди Дэдлокъ.

   Помѣстить Ричарда въ контору Кенджа оказалось не такъ легко, какъ думали сначала; главнымъ препятствіемъ былъ самъ Ричардъ. Какъ только онъ получилъ возможность оставить мистера Беджера во всякую минуту, въ него закралось сомнѣніе -- слѣдуетъ ли бросать медицину? Онъ въ этомъ совсѣмъ не увѣренъ: профессія хорошая, онъ не можетъ утверждать, чтобы она внушала ему отвращеніе; не подождать-ли еще немного,-- можетъ быть окажется, что медицина и есть его призваніе?
   На этомъ основаніи онъ заперся въ своей комнатѣ съ книгами и костями и въ небольшой срокъ прошелъ очень много; но черезъ мѣсяцъ его рвеніе начало остывать, потомъ совсѣмъ погасло, потомъ возгорѣлось съ прежней силой, и такъ далѣе. Его колебанія между юриспруденціей и медициной продолжались такъ долго, что прошла половина лѣта, прежде чѣмъ онъ рѣшился наконецъ разстаться съ мистеромъ Беджеромъ и поступить на испытаніе къ Кенджу и Карбою.
   Послѣ всѣхъ этихъ капризовъ,-- какъ это ни странно,-- онъ преисполнился уваженіемъ къ себѣ за то, что на сей разъ рѣшился серьезно. Трудно было на него сердиться: такъ добродушно и весело онъ разсуждалъ, такъ горячо любилъ Аду.
   -- Что касается до мистераДжерндайса, говорилъ мнѣ Ричардъ (къ слову сказать, м-ръ Джерндайсъ все это время находилъ, что восточный вѣтеръ дуетъ съ ужаснымъ упорствомъ),-- что касается до мистера Джерндайса, Эсфирь, это лучшій изъ людей! Я долженъ работать ужъ ради того только, чтобъ доставить ему удовольствіе, и вы увидите, какъ я буду работать, съ головой погружусь въ юриспруденцію.
   Я не могла представить себѣ Ричарда серьезно работающимъ, это какъ-то совсѣмъ не вязалось съ его безпечно смѣющимся лицомъ, съ его склонностью ловить все на-лету и совершеннымъ неумѣньемъ что либо удержать. Тѣмъ не менѣе въ свои посѣщенія къ намъ онъ говорилъ, что удивляется, какъ еще не посѣдѣлъ за это время,-- столько онъ работаетъ. Его "погруженіе въ науку" началось, какъ я уже упомянула, въ серединѣ лѣта, когда онъ поступилъ къ Кенджу попробовать. понравится-ли ему новая профессія.
   Въ денежныхъ дѣлахъ онъ остался такимъ же, какъ и былъ: щедрымъ, расточительнымъ, необыкновенно безпечнымъ; по самъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что онъ чрезвычайно разсчетливъ и бережливъ.
   Какъ-то разъ при Адѣ я сказала ему полушутя, полусерьезно, что по его манерѣ обращаться съ деньгами ему нуженъ заколдованный Фортунатовъ кошелекъ.
   -- Ада, мое сокровище, слышишь ли, что говоритъ старушка, и знаешь ли почему она это говоритъ? Потому что я недавно заплатилъ восемь фунтовъ съ чѣмъ-то за новый костюмъ. Но, оставшись у Беджера, я долженъ бы выложить сразу двѣнадцать фунтовъ за скучнѣйшія лекціи; теперь въ результатѣ у меня четыре фунта экономіи.
   Опекунъ долго обсуждалъ вопросъ объ устройствѣ Ричарда въ Лондонѣ на то время, пока продлится его предварительное испытаніе; ему нельзя было жить съ нами въ Холодномъ домѣ, откуда было слишкомъ далеко до Лондона.
   -- Если Ричардъ рѣшитъ окончательно поступить къ Кенджу, онъ можетъ нанять такую квартиру, гдѣ и мы могли бы останавливаться во время пріѣздовъ въ Лондонъ, но, хозяюшка,-- тутъ опекунъ многозначительно потеръ себѣ голову:-- онъ все еще не рѣшилъ окончательно.
   Кончилось тѣмъ, что ему наняли на мѣсяцъ чистенькую квартирку съ мебелью въ старинномъ домѣ, вблизи Сквера Королевы. Ричардъ сейчасъ же истратилъ всѣ свои наличныя деньги на покупку разныхъ ненужныхъ бездѣлушекъ для украшенія своего жилища; если мнѣ съ Адой удавалось отговорить его отъ какой нибудь слишкомъ дорогой и слишкомъ безполезной покупки, которую онъ имѣлъ въ виду, Ричардъ запоминалъ ея стоимость, покупалъ что нибудь подешевле и разницу относилъ къ чистой прибыли.
   За всѣми этими хлопотами нашъ визитъ къ Бойторну все откладывался; наконецъ Ричардъ водворенъ въ покой квартирѣ и ничто не мѣшало нашей поѣздкѣ. Въ эту пору года Ричардъ могъ совершенно свободно уѣхать изъ Лондона, но, поглощенный новизною своего положенія и своими попытками распутать тайны злополучнаго процесса, онъ отказался сопровождать насъ и тѣмъ далъ поводъ Адѣ разсыпаться въ похвалахъ его трудолюбію.
   Мы отправились въ Линкольнширъ въ дилижансѣ; поѣздка была очень веселая: мистеръ Скимполь усердно развлекалъ насъ всю дорогу. Вся его мебель была отобрана за долгъ тѣмъ человѣкомъ, который такъ неожиданно явился къ нему въ день рожденья его голубоглазой дочки, но, повидимому, мысль объ этой утратѣ доставляла ему большое облегченіе.
   -- Прескучная вещь видѣть вокругъ себя всегда одни и тѣ же стулья и столы, ихъ однообразіе дѣйствуетъ на душу угнетающимъ образомъ. Вы чувствуете, точно они смотрятъ на васъ неподвижнымъ, ничего не выражающимъ взглядомъ, и сами смотрите на нихъ до того, что начинаете дурѣть. Гораздо пріятнѣе, когда ничто не привязываетъ васъ именно къ этому стулу или столу, а берете вы мебель на прокатъ и, какъ мотылекъ, перепархиваете съ розоваго дерева на красное, съ краснаго на орѣховое, отъ одного фасона къ другому, смотря по настроенію духа. Самое забавное въ этомъ происшествіи то, что за мебель до сихъ поръ не было заплачено въ магазинъ, а мой домохозяинъ преспокойно взялъ ее себѣ. Ну, развѣ это не смѣшно? Это верхъ комизма. Вѣдь мебельщикъ не давалъ моему хозяину обязательства платить за мою квартиру, зачѣмъ же хозяинъ хочетъ вынудить его къ этому? Если-бы у меня на носу былъ прыщикъ, который не нравился бы моему хозяину, не согласуясь съ его представленіями о красотѣ, неужели же онъ ободралъ бы носъ мебельщика, на которомъ нѣтъ никакого прыщика? Неправильность такого силлогизма очевидна!
   Мистеръ Джерндайсъ добродушно замѣтилъ:
   -- Изъ сего слѣдуетъ, что за столы и стулья долженъ заплатить тотъ, кто взялъ ихъ подъ арестъ? это очень мило.
   -- Разумѣется! Въ этомъ-то вся соль. Я говорилъ хозяину: за вещи, которыя вы такъ неделикатно у меня отобрали, заплатитъ мой превосходный другъ, мистеръ Джерндайсъ; отчего же вы не примете въ соображеніе его имущества? Но онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на мои слова.
   -- И не согласился ни на одно предложеніе?
   -- Ни на одно, хотя предложенія были самаго практическаго свойства. Я его увелъ въ свою комнату и сказалъ: послушайте, вы вѣдь человѣкъ дѣловой, такъ и будемъ разсуждать, какъ подобаетъ дѣловымъ людямъ. Вотъ чернила, перо, бумага и печать. Что вы желаете? Я жилъ въ вашемъ домѣ нѣкоторое время, надѣюсь, къ нашему обоюдному удовольствію, по крайней мѣрѣ до этого непріятнаго недоразумѣнія,-- останемся же и на будущее время друзьями. Чего вамъ отъ меня нужно?-- Онъ отвѣтилъ мнѣ метафорой въ восточномъ вкусѣ,-- что онъ никогда не видѣлъ цвѣта моихъ денегъ.-- Потому что ихъ у меня не бывало, любезный другъ, и я самъ не знаю, каковы они.-- А что предложите вы мнѣ, сэръ, если я вамъ дамъ отсрочку?-- Я не имѣю никакого представленія, что такое отсрочка, мой добрый другъ, но вы, какъ человѣкъ дѣловой, знаете, что въ такомъ случаѣ прибѣгаютъ къ помощи чернилъ, перьевъ, бумаги и печати, и я готовъ поступить по вашимъ указаніямъ. Не возмещайте же свои убытки на другомъ лицѣ: это чрезвычайно глупо, а дѣйствуйте, какъ человѣкъ дѣловой. Однако онъ не внялъ голосу благоразумія.
   Если младенческая наивность мистера Скимполя имѣла свои неудобства, за то несомнѣнно имѣла и свои преимущества. Во время путешествія у него былъ отличный аппетитъ, онъ не пренебрегалъ ни однимъ случаемъ чѣмъ нибудь подкрѣпиться (между прочимъ скушалъ цѣлую корзину отборныхъ оранжерейныхъ персиковъ) и ни разу не подумалъ о расплатѣ. Точно такъ же, когда кучеръ отбиралъ отъ пассажировъ деньги за мѣста, мистеръ Скимполь спросилъ его, сколько ему дать, чтобъ онъ остался вполнѣ доволенъ? И когда кучеръ отвѣтилъ великодушному и простоватому барину, что готовъ удовлетвориться полукроной, м-ръ Скимполь, замѣтивъ, что это требованіе довольно умѣренное, предоставилъ мистеру Джерндайсу уплатить эту сумму.
   Погода была чудная. Зеленѣющіе хлѣба волновались, жаворонки заливались звонкими пѣснями, живыя изгороди были сплошь покрыты цвѣтами, густая листва одѣвала деревья; съ полей, засаженныхъ бобами, доносилось восхитительное благоуханіе. Подъ вечеръ мы добрались до городка, гдѣ должны были высадиться изъ дилижанса, до тихаго глухого городка съ высокимъ церковнымъ шпицемъ, съ крестомъ на базарной площади, съ единственной улицей, залитой солнечнымъ свѣтомъ, съ прудомъ, въ которомъ бродила старая лошадь. Кое-гдѣ въ тѣнистыхъ уголкахъ виднѣлись представители мѣстнаго населенія, предававшіеся сладкой дремотѣ, лежа на травкѣ. Послѣ шелеста листьевъ и колосьевъ, который сопровождалъ васъ всю дорогу, этотъ городокъ казался такимъ неподвижнымъ, жаркимъ, безмолвнымъ, какимъ бываетъ маленькій городокъ только въ Англіи.
   У гостинницы насъ поджидалъ мистеръ Бойторнъ верхомъ на лошади; открытая коляска была готова, чтобъ доставить насъ въ его владѣнія, лежавшія въ нѣсколькихъ миляхъ отъ городка. Мистеръ Бойторнъ очень обрадовался намъ, проворно соскочилъ съ коня и отвѣсилъ намъ самый привѣтливый поклонъ.
   -- Что за отвратительный дилижансъ! Клянусь небомъ, это самая ужасная колымага, какая когда либо тащилась по землѣ! Опоздала на цѣлыхъ двадцать пять минутъ. Кучера надо повѣсить! Съ этими словами онъ по ошибкѣ накинулся на мистера Скимполя.
   -- Неужели опоздалъ? Я вѣдь въ этомъ мало смыслю! отвѣтилъ ему м-ръ Скимполь.
   -- На цѣлыхъ двадцать пять минутъ, какое! на двадцать шесть минутъ! сказалъ Бойторнъ, доставая часы.-- Въ экипажѣ ѣдутъ двѣ дамы, а этотъ бездѣльникъ умышленно опаздываетъ на двадцать шесть минуть. Разумѣется умышленно, тутъ нельзя предположить случайной задержки: и отецъ его, и дядя были величайшіе негодяи, какіе когда либо сидѣли на козлахъ.
   Выпаливая эти негодующія слова, онъ въ то же время съ самой изысканной любезностью подсаживалъ насъ въ коляску и весь сіялъ восторгомъ. Устроивъ насъ, онъ остановился съ непокрытой головою у дверцы и сказалъ:
   -- Милостивыя государыни, я въ отчаяніи, что вамъ придется проѣхать двѣ лишнихъ мили, но прямая дорога проходитъ черезъ паркъ сэра Дэдлока, а я поклялся, что при нашихъ настоящихъ отношеніяхъ ни моя нога, ни нога моей лошади не ступятъ на землю этого господина до послѣдняго моего издыханія!
   И встрѣтивъ взглядъ мистера Джерндайса, онъ залился своимъ оглушительнымъ хохотомъ, отъ котораго кажется задрожалъ даже этотъ оцѣпенѣлый городишка.
   -- Лаврентій, всѣ Дэдлоки теперь здѣсь? спросилъ опекунъ, когда мы катили по дорогѣ, а мистеръ Бойторнъ скакалъ подлѣ экипажа по зеленому дерну.
   -- Деревянный идолъ здѣсь, ха-ха-ха! и къ величайшему моему удовольствію лежитъ безъ ногъ, а миледи (тутъ мистеръ Бойторнъ по обыкновенію далъ понять почтительнымъ жестомъ, что совершенно исключаетъ ее изъ числа своихъ враговъ) ожидаютъ на дняхъ. Я нисколько не удивляюсь, что она оттягиваетъ свой пріѣздъ елико возможно. Какъ могло случиться, что это неземное существо вышло замужъ за такого крѣпколобаго истукана, какъ этотъ баронетъ? Неразрѣшимая, непостижимая тайна! Ха-ха-ха!
   -- А наши ноги могутъ ступать на землю Дэдлоковъ, пока мы будемъ жить у тебя, или ты и намъ запретишь? спросилъ опекунъ.
   -- Я запрещаю своимъ гостямъ только одну вещь: упоминать объ ихъ отъѣздѣ, -- отвѣчалъ мистеръ Бойторнъ, любезно склоняя голову передъ нами и улыбаясь своей милой улыбкой.-- Къ величайшему огорченію, я лишенъ счастья сопровождать ихъ въ Чизни-Вудъ, гдѣ мѣсто очень красивое. Но, клянусь свѣтомъ этого дня, Джерндайсъ, если вы, мои гости, явитесь съ визитомъ къ владѣльцу замка, можно сказать навѣрняка, что пріемъ будетъ не изъ горячихъ. Онъ и всегда облеченъ въ броню своего величія, вродѣ тѣхъ старинныхъ часовъ въ великолѣпныхъ футлярахъ, которые никогда не заводятся и никогда не ходятъ. Ха-ха-ха! Но, помяните мое слово, что принимая друзей своего сосѣда и друга Бойторна, онъ напуститъ на себя всю неприступность, какая только у него имѣется въ запасѣ.
   -- Я не поставлю его въ необходимость доказать это на дѣлѣ. Полагаю, что онъ такъ же равнодушенъ къ чести познакомиться со мной, какъ и я съ нимъ. Я удовольствуюсь прогулкой по его владѣніямъ, можетъ быть осмотрю замокъ, какъ это дѣлаютъ и другіе туристы.
   -- Отлично, очень радъ. Это будетъ болѣе соотвѣтствовать моему положенію въ здѣшнемъ обществѣ. Здѣсь на меня смотрятъ, какъ на второго Аякса, осмѣлившагося оскорбить Громовержца. Ха-ха-ха! Когда по воскресеньямъ я вхожу въ нашу маленькую церковь, почти всѣ прихожане пялятъ на меня глаза съ такимъ видомъ, какъ будто ожидаютъ, что я паду на землю, сраженный гнѣвомъ Дэдлока, и прахъ мой развѣетъ вѣтеръ. Ха-ха-ха! Я увѣренъ, что и самъ онъ удивляется, какъ я остаюсь цѣлъ, потому что, клянусь небомъ, онъ самый тупой, самодовольный, нахальный, безмозглый изъ ословъ.
   Тутъ вниманіе мистера Бойторна было отвлечено отъ владѣльца Чизни-Вуда, ибо мы выѣхали на вершину холма и нашъ другъ указалъ на самое помѣстье.
   Живописный старинный домъ стоялъ посреди роскошнаго парка: за деревьями, неподалеку отъ замка, виднѣлся шпицъ церкви, о которой упоминалъ мистеръ Бойторнъ. Прекрасны были величественныя деревья, съ быстро смѣняющимися на ихъ листвѣ трепетными, то свѣтлыми, то темными тѣнями, какъ будто отъ крыльевъ небожителей, парящихъ въ воздушной высотѣ; прекрасны были мягкіе, зеленые склоны, сверкающіе серебромъ воды; садъ, гдѣ пестрѣли правильно разбитыя, эффектныя клумбы самыхъ роскошныхъ цвѣтовъ. Несмотря на огромные размѣры, замокъ со своими щипцами, трубами, башнями, башенками, мрачнымъ подъѣздомъ, широкой террасой съ перилами и вазами, залитыми цѣлыми каскадами розъ, рисовался въ такихъ легкихъ очертаніяхъ, такое мирное, безмятежное спокойствіе царило вокругъ, что все вмѣстѣ казалось фантастическимъ видѣніемъ. Домъ, садъ, террасы, зеленѣющіе склоны, древніе дубы, свѣтлыя воды, мхи и папоротники, деревья, виднѣвшіяся повсюду, куда проникалъ глазъ, даль, широко раскинувшаяся передъ нами и утопающая въ пурпурномъ сіяніи, -- все производило впечатлѣніе ненарушимаго покоя, по крайней мѣрѣ такъ казалось мнѣ и Адѣ.
   Мы въѣхали въ маленькую деревню съ трактиромъ, надъ которымъ качался гербъ Дэдлоковъ; мистеръ Бойторнъ обмѣнялся поклономъ съ молодымъ человѣкомъ, сидѣвшимъ у дверей трактира; на скамьѣ, возлѣ него, лежали рыболовныя снасти.
   -- Это внукъ ключницы, мистеръ Роунсвель; онъ влюбленъ въ одну хорошенькую дѣвушку изъ замка. Леди Дэдлокъ приблизила эту дѣвушку къ своей особѣ, -- честь, которую мой юный другъ вовсе не цѣнитъ. Теперь онъ не могъ бы жениться, еслибъ даже Розочка была согласна, и вынужденъ пока утѣшаться, чѣмъ можетъ,-- вотъ онъ отъ времени до времени и является сюДа на день, либо на два... ловить рыбу. Ха-ха-ха!
   -- Они уже обручены, мистеръ Бойторнъ?-- спросила Ада.
   -- Не знаю, но кажется отлично понимаютъ другъ друга, дорогая миссъ Клеръ; впрочемъ, вы вѣроятно сами ихъ увидите, не вамъ меня спрашивать: вы компетентнѣе меня въ этомъ дѣлѣ.
   Ада покраснѣла.
   Мистеръ Бойторнъ на своемъ прекрасномъ сѣромъ конѣ легко опередилъ насъ, и когда мы подъѣхали къ дому, стоялъ въ дверяхъ съ непокрытой головой, гостепріимно протягивая руки намъ навстрѣчу. Мистеръ Бойторнъ жилъ въ хорошенькомъ домикѣ, который прежде принадлежалъ приходу; къ дому примыкалъ красивый цвѣтникъ, передъ домомъ была гладкая лужайка, а за домомъ огородъ и фруктовый садъ. Кругомъ было изобиліе плодовъ земныхъ; все здѣсь зрѣло, наливалось... даже почтенная кирпичная стѣна, окружавшая садъ, и та, казалось, краснѣла и спѣла на солнцѣ. Роскошно развилась здѣсь всякая растительность: липовыя аллеи превратились въ зеленые коридоры, яблони и вишни были усыпаны плодами, вѣтви крыжовника гнулись подъ тяжестью ягодъ чуть не до земли, такое же обиліе было малины и клубники, а персики покрывали шпалеры цѣлыми сотнями. Подъ натянутыми сѣтками и подъ ослѣпительно сверкавшими на солнцѣ стеклянными рамами произростало цѣлое богатство стручковъ, гороху, огурцовъ и прочихъ овощей; на каждомъ шагу встрѣчались новыя сокровища растительнаго царства. Съ сосѣднихъ луговъ, гдѣ убирали сѣно, доносился запахъ скошенной травы; къ аромату цвѣтовъ примѣшивался пряный запахъ огородныхъ растеній, и воздухъ былъ напоенъ такимъ благоуханіемъ, что казалось, возлѣ дома раскинутъ гигантскій букетъ.
   Въ пространствѣ, ограниченномъ кирпичной стѣной, царила такая безмятежная тишина, что развѣшенные, въ качествѣ птичьихъ пугалъ, пучки перьевъ едва шевелились.
   Въ сравненіи съ садомъ домъ содержался въ меньшемъ порядкѣ; это былъ одинъ изъ тѣхъ домовъ, гдѣ еще сохранились старинныя печи въ кухнѣ, вымощенной краснымъ кирпичомъ, и толстые брусья на потолкахъ. Съ одной стороны къ дому прилегалъ спорный кусокъ земли, на которомъ днемъ и ночью дежурилъ поставленный мистеромъ Бойторномъ часовой; въ случаѣ нападенія этотъ стражъ былъ обязанъ затрезвонить въ нарочито повѣшенный набатный колоколъ, спустить съ цѣпи огромнаго бульдога, конура котораго была поставлена возлѣ сторожевого поста, и вообще привести въ разстройство непріятельскія силы. Не довольствуясь этими предосторожностями, мистеръ Бойторнъ разставилъ доски, на которыхъ огромными цвѣтными буквами были изображены предостереженія его собственнаго сочиненія:
   "Остерегайтесь бульдога, онъ очень золъ. Лаврентій Бойторнъ".
   "Мушкеты заряжены крупной дробью. Лаврентій Бойторнъ".
   "Волчьи западни и ружья со взведенными курками стоятъ здѣсь днемъ и ночью. Лаврентій Бойторнъ".
   "Обратите вниманіе: всякій, кто осмѣлится безъ дозволенія ступить на эту землю, будетъ наказанъ самымъ жестокимъ образомъ всѣми средствами, какія могутъ имѣться въ распоряженіи частнаго лица, а затѣмъ подвергнется преслѣдованію по всей строгости законовъ. Лаврентій Бойторнъ".
   Когда нашъ хозяинъ показывалъ намъ эти зловѣщія надписи изъ окна гостиной, канарейка весело прыгала у него на головѣ, а самъ онъ заливался такимъ оглушительнымъ хохоt томъ, что я серьезно боялась, какъ бы онъ не повредилъ себѣ чего-нибудь.
   -- Отчего вы такъ безпокоитесь о томъ, чему не придаете серьезнаго значенія?-- легкомысленно сболтнулъ мистеръ Скимполь.
   -- Не придаю серьезнаго значенія!-- съ несказанной горячностью воскликнулъ мистеръ Бойторнъ.-- Я не придаю серьезнаго значенія? Да я бы купилъ льва, вмѣсто собаки, еслибы умѣлъ съ нимъ обращаться, и выпустилъ бы на перваго разбойника, который осмѣлится нарушить мои права. Пусть сэръ Лейстеръ согласится рѣшить этотъ вопросъ поединкомъ, я готовъ выйти и сразиться съ нимъ на какомъ угодно оружіи. Вотъ какъ серьезно отношусь я къ этому вопросу. Какъ нельзя болѣе серьезно!
   Мы пріѣхали къ мистеру Бойторну въ субботу и на другой день утромъ отправились въ маленькую церковь, находившуюся въ паркѣ; насъ привела туда тропинка, прилегавшая къ спорной землѣ и красиво извивавшаяся между деревьями и зелеными лужайками. Въ церкви собралось немного прихожанъ, почти исключительно крестьянъ; были также слуги изъ замка; нѣкоторыхъ мы уже застали, другіе пришли послѣ; въ числѣ ихъ было много величественныхъ лакеевъ и типичный старый кучеръ, смотрѣвшій такъ торжественно-важно, какъ будто былъ оффиціальнымъ представителемъ того великолѣпія, которое возилъ въ каретахъ. Было много. молодыхъ и хорошенькихъ служанокъ; между ними рѣзко выдѣлялось старое, во все еще красивое лицо ключницы и ея полная, представительная фигура; красивая дѣвушка, о которой разсказывалъ Бойторнъ, сидѣла возлѣ ключницы; она была такъ хороша собою, что еслибы даже я не замѣтила, какъ краснѣла она, встрѣчаясь глазами съ юнымъ рыболовомъ, я узнала бы ее по красотѣ. Рыболова я тоже узнала,-- онъ сидѣлъ очень близко отъ красавицы; за ними наблюдала, и весьма недоброжелательно, какъ мнѣ показалось, красивая, но непріятная дѣвушка, француженка; она, впрочемъ, не выпускала изъ виду никого изъ присутствующихъ.
   Колоколъ все звонилъ, такъ какъ важныя особы еще не прибыли, и у меня было время разсмотрѣть церковь. Это была старинная, темная, внушающая почтеніе церковь, съ какимъ-то землистымъ, могильнымъ запахомъ; густо затѣненныя древесными вѣтками окна пропускали скудный свѣтъ, при которомъ всѣ лица казались блѣдными, а мѣдныя плиты на полу и надгробные памятники, пострадавшіе отъ времени и сырости,-- совсѣмъ темными.
   Послѣ сумрака, наполнявшаго церковь, солнечный свѣтъ, заливавшій маленькую паперть, откуда продолжалъ доноситься монотонный звонъ колокола, казался ослѣпительно яркимъ. Но вотъ со стороны паперти слышится какое-то движеніе, на лицахъ крестьянъ появляется выраженіе подобострастной почтительности, съ мистеромъ Бойторномъ происходитъ мгновенное превращеніе: онъ напускаетъ на себя самую мрачную свирѣпость и рѣшительно не хочетъ знать о существованіи кого-то,-- по всѣмъ этимъ признакамъ я догадываюсь, что высокія особы прибыли, и что служба сейчасъ начнется.
   -- Господи! не вниди въ судъ съ рабомъ Твоимъ, яко да не оправдится предъ Тобою всякъ живый!
   Забуду-ли я когда-нибудь, какъ забилось мое сердце отъ взгляда, который я встрѣтила, когда вставала съ мѣста! Забуду-ли я, какъ оживились прекрасные гордые глаза, встрѣтясь съ моими! Это было только мгновеніе,-- я опустила свои глаза на молитвенникъ (какъ будто могла тамъ что-нибудь прочесть!), но прекрасное лицо навѣки запечатлѣлось въ моей памяти.
   Удивительно странно, что лицо этой дамы (хотя прежде я никогда его не видѣла, въ этомъ я была вполнѣ увѣрена) пробудило во мнѣ какое-то воспоминаніе, относящееся къ той эпохѣ, когда я жила у своей крестной; мнѣ вспомнились тѣ дни, когда я, одѣвъ свою куклу, начинала наряжаться сама и становилась на цыпочки передъ своимъ маленькимъ зеркаломъ.
   Не трудно было догадаться, что сѣдовласый джентльменъ со слабыми ногами, державшійся по всѣмъ правиламъ этикета и занимавшій вдвоемъ съ дамой всю огромную скамью, былъ сэръ Ленстеръ Дэдлокъ, а дама -- леди Дэдлокъ; но я не могла понять, почему лицо ея явилось для меня какъ бы осколкомъ зеркала, въ которомъ отражались отрывки моихъ дѣтскихъ воспоминаній, почему, встрѣтивъ ея взглядъ, я такъ смутилась и встревожилась.
   Я рѣшилась преодолѣть эту непонятную слабость и попробовала какъ можно внимательнѣе вслушиваться въ слова проповѣди, но странно: мнѣ чудилось, что въ моихъ ушахъ раздается не голосъ проповѣдника, а голосъ крестной матери, который я хорошо, помнила. Это навело меня на мысли, нѣтъ ли случайнаго сходства между моей крестной и леди Дэдлокъ,-- и я украдкой взглянула на нее.
   Пожалуй, нѣкоторое сходство было, но выраженіе совсѣмъ другое,-- въ лицѣ, которое я видѣла теперь передъ собою, совершенно отсутствовала та непреклонная суровость, которая была такъ же неразлучна съ лицомъ моей крестной, какъ морскія бури съ скалами. Нѣтъ, сходство было не такъ велико, чтобъ могло поразить, но я встрѣчала другихъ лицъ, которыя походили бы на величественное и надменное лицо лэди Дэдлокъ, и, тѣмъ, не менѣе, образъ этой аристократки, которую я никакъ не могла видѣть раньше и знала навѣрное, что вижу въ первый разъ, какой-то непонятной силой вызвалъ изъ прошедшаго мой собственный образъ, воскрешалъ передо мною маленькую Эсфирь Соммерсонъ, которая жила такимъ одинокимъ, заброшеннымъ ребенкомъ и день рожденія которой никому не приносилъ радости.
   Мое безотчетное волненіе было такъ сильно, что я вся дрожала; меня смущалъ даже устремленный на меня наблюдательный взглядъ француженки, хотя эта особа одинаково бдительно слѣдила за всѣми съ минуты своего появленія въ церкви. Мало-по-малу однако я побѣдила свое странное волненіе. Когда передъ проповѣдью готовились пѣть, я опять взглянула на миледи, но она не обращала на меня вниманія, и біеніе моего сердца стихло.
   Служба кончилась; сэръ Лейстеръ величественно, но съ чрезвычайной любезностью предложилъ руку супругѣ (хотя самъ могъ двигаться только при помощи толстой трости) и довелъ ее до маленькой запряженной пони коляски, въ которой они пріѣхали. Слуги разошлись, разошлись и прочіе прихожане, на которыхъ сэръ Лейстеръ впродолженіе службы взиралъ съ такимъ покровительственнымъ видомъ, какъ будто владѣлъ помѣстьями и въ небесныхъ обителяхъ,-- какъ замѣтилъ мистеръ Скимполь къ полному восторгу мистера Бойторна.
   -- Онъ вѣритъ въ это, твердо вѣритъ, сказалъ мистеръ Бойторнъ:-- въ это вѣрили и отецъ его, и дѣдъ и прадѣдъ.
   Тутъ м-ръ Скимполь совершенно неожиданно замѣтилъ:
   -- А все-таки, чрезвычайно пріятно видѣть такого человѣка.
   -- Не можетъ быть! воскликнулъ Бойторнъ.
   -- Отчего-же? Онъ хочетъ относиться ко мнѣ покровительственно? Отлично! Я подчиняюсь
   -- А я нѣтъ!
   -- Но вѣдь это влечетъ за собой многія неудобства, возразилъ мистеръ Скимполь своимъ легкомысленнымъ тономъ.-- Зачѣмъ же причинять себѣ неудобства? Вотъ я, напримѣръ: я принимаю вещи, не мудрствуя лукаво, по дѣтски, и никогда не навлеку на себя хлопотъ. Являюсь я, положимъ, сюда и встрѣчаю могущественнаго магната; магнатъ требуетъ, чтобы ему воздавали почести; я говорю: "могучій владыка! ты хочешь почестей? вотъ онѣ! Для меня удобнѣе оказать ихъ, чѣмъ отказать въ нихъ,-- вотъ онѣ! Соблаговолишь ты показать мнѣ что нибудь хорошенькое, я съ удовольствіемъ взгляну, соизволишь дать мнѣ что нибудь,-- я съ удовольствіемъ приму". И могучій владыка безъ сомнѣнія отвѣтитъ: "Вотъ умный малый,-- онъ ничѣмъ не нарушитъ моего пищеваренія и не причинитъ мнѣ разлитія желчи; онъ избавляетъ меня отъ необходимости выставлять, подобно ежу, колючія иглы". И вамъ обоимъ пріятно. Вотъ мой взглядъ на вещи, выраженный по-просту, безъ затѣй.
   -- Но предположимъ, что на другой день вы являетесь въ другое мѣсто и попадаете къ человѣку противнаго лагеря. Какъ вы тогда поступите?
   Мистеръ Скимполь отвѣтилъ съ величайшимъ чистосердечіемъ:
   -- Тогда я поступлю совершенно такъ-же: я скажу: "многоуважаемый Бойторнъ,-- предположимъ, что вы этотъ воображаемый человѣкъ,-- многоуважаемый Бойторнъ, вы противитесь могучему магнату? Превосходно, я также. Я считаю, что мое назначеніе въ человѣческомъ обществѣ -- быть пріятнымъ; по моему мнѣнію, таково назначеніе каждаго члена соціальной системы. Короче говоря, отъ этого зависитъ всеобщая гармонія. Поэтому, если вы протестуете, и я протестую." А теперь, превосходнѣйшій Бойторнъ, не пойдемъ ли мы обѣдать?
   -- На это превосходнѣйшій Бойторнъ можетъ сказать, началъ нашъ хозяинъ и лицо его покраснѣло отъ гнѣва:-- Я бы...
   -- Понимаю, онъ съ удовольствіемъ соглашается.
   -- Пойти обѣдать! М-ръ Бойторнъ пріостановился: ударилъ палкой въ землю и разразился гнѣвнымъ крикомъ:-- Да, но онъ прибавилъ бы, вѣроятно: "а гдѣ же принципы, мистеръ Гарольдъ Скимполь? гдѣ же принципы?"
   -- На это Гарольдъ Скимполь держалъ бы такой отвѣтъ: "Какъ вамъ не безъизвѣстно, я не имѣю никакого представленія о томъ, что такое принципы, не понимаю, что подразумѣваютъ подъ этимъ словомъ, не знаю, гдѣ они, кто ихъ имѣетъ. Если У васъ они есть, и вы находите это для себя удобнымъ, я сердечно радъ, и отъ души васъ поздравляю. Но я ничего не знаю о принципахъ, увѣряю васъ; нисколько на нихъ не претендую и обхожусь безъ нихъ, потому что я простъ, какъ дитя".
   Все это м-ръ Скимполь высказалъ съ самой веселой и невинной улыбкой.
   -- Какъ видите, превосходнѣйшій Бойторнъ, я во всѣхъ случаяхъ останусь съ обѣдомъ.
   Таковъ былъ одинъ изъ безчисленныхъ споровъ между ними. Я всегда со страхомъ ждала конца этихъ споровъ и увѣрена, что при другихъ обстоятельствахъ они могли бы закончиться бурнымъ взрывомъ со стороны нашего хозяина. Но онъ былъ высокаго понятія о долгѣ гостепріимства, о своихъ обязанностяхъ, какъ хозяина, по отношенію къ намъ, гостямъ; къ тому же опекунъ обезоруживалъ его своимъ искреннимъ смѣхомъ, да и мистеръ Скимполь, какъ ребенокъ, надувающій мыльные пузыри, которые у него сейчасъ лопаются, никогда не доводилъ спора до крайнихъ предѣловъ. Мистеръ Скимполь, повидимому, совершенно не сознавалъ, на какой опасной почвѣ онъ стоитъ, и обыкновенно послѣ такихъ бурныхъ преній принимался преспокойно набрасывать одинъ изъ тѣхъ эскизовъ парка, которыхъ онъ началъ множество и ни одного не кончилъ, или наигрывать на фортепіано отрывки разныхъ пьесъ, или напѣвать какой-нибудь мотивъ, или просто ложился на спину подъ деревомъ и смотрѣлъ на небо; послѣднее занятіе, по его словамъ, было навѣрное предназначено ему отъ природы, потому что въ высшей степени соотвѣтствовало его склонностямъ.
   -- Меня приводятъ въ восторгъ предпріятія, требующія крайняго напряженія силъ, говорилъ онъ, растянувшись на травѣ.-- Въ этомъ отношеніи я истинный космополитъ, потому что отношусь съ глубокимъ сочувствіемъ ко всѣмъ великимъ предпріятіямъ, какой бы странѣ они ни принадлежали. Лежа въ тѣни, вотъ какъ теперь, я съ восхищеніемъ думаю о смѣльчакахъ, которые отправляются на поиски сѣвернаго полюса или проникаютъ въ глубь тропическихъ странъ. Люди корыстолюбивые спрашиваютъ: "Что пользы человѣку ѣхать къ сѣверному полюсу? какая ему отъ этого прибыль?" -- Не знаю, отвѣтить на это не берусь, по, можетъ быть, путешественникъ, самъ того не сознавая, отправился туда съ цѣлью занимать мои мысли, пока я лежу здѣсь. Возьмемъ самый крайній примѣръ: негра-невольника на американскихъ плантаціяхъ. Полагаю, что его работа очень тяжела, что онъ не любитъ ее, что его существованіе очень печально, но для меня онъ оживляетъ пейзажъ, придаетъ ему извѣстную долю поэзіи; можетъ быть, для того онъ и существуетъ на свѣтѣ? Отчего не допустить такую догадку для объясненія существованія невольниковъ? Меня по крайней мѣрѣ она очень трогаетъ, и я нисколько не удивился бы, если бъ она оказалась вѣрна.
   Въ такихъ случаяхъ я обыкновенно задавала себѣ вопросъ, думаетъ ли онъ когда нибудь о мистрисъ Скимполь и о своихъ дѣтяхъ? и съ какой точки зрѣнія представляются они уму этого космополита? По моему разумѣнію, эти лица, въ какомъ бы то ни было видѣ, вообще очень рѣдко представлялись его уму.
   Прошла недѣля съ того памятнаго дня, когда такъ сильно забилось мое сердце при видѣ совершенно чужой мнѣ женщины. Дни стояли теплые, ясные; мы съ наслажденіемъ бродили по лѣсамъ, любуясь солнечными лучами, которые, пробившись сквозь прозрачную листву, такъ красиво разсыпались по стволамъ, перемѣшиваясь съ тѣнью отъ вѣтвей. Птицы заливались веселыми пѣснями, воздухъ дремалъ, точно убаюканный жужжаньемъ насѣкомыхъ.
   У насъ былъ любимый уголокъ, устланный мохомъ и прошлогодними листьями; тутъ лежало нѣсколько упавшихъ деревьевъ, уже почти совсѣмъ обнаженныхъ; присѣвъ на нихъ, мы любили смотрѣть на зеленые своды, поддерживаемые безчисленнымъ множествомъ естественныхъ колоннъ., Стволы самыхъ дальныхъ деревьевъ, замыкавшихъ прогалины, были освѣщены такъ ярко, что казались блестящими въ сравненіи съ нашимъ тѣнистымъ уголкомъ; контрастъ былъ поразительный и видъ отсюда на зеленыя аллеи былъ такъ хорошъ, что, казалось, все это мѣсто перенесено на землю изъ лучшаго міра.
   Въ субботу, черезъ недѣлю послѣ нашего пріѣзда, мы сидѣли втроемъ, -- мистеръ Джерндайсъ, Ада и я, въ своемъ любимомъ уголкѣ; вдругъ послышались вдали раскаты грома и по листьямъ зашумѣли дождевыя капли. Всю недѣлю воздухъ былъ душенъ и тяжелъ, но гроза разразилась такъ внезапно, что застала насъ врасплохъ; прежде чѣмъ мы успѣли выбраться на окраину парка, громъ усилился, молнія сверкала безпрерывно и дождь стучалъ по листьямъ такъ сильно, какъ будто капли были свинцовыя. Оставаться подъ деревьями было опасно; добѣжавъ до ограды парка, мы перелѣзли черезъ нее по обросшимъ мохомъ уступамъ и бросились въ сторожку, стоявшую неподалеку. И прежде мы часто любовались мрачной красотой этой сторожки: вся увитая плющемъ, она пріютилась въ древесномъ сумракѣ надъ крутымъ оврагомъ, густо заросшимъ папоротниками; мы видѣли разъ, какъ собака сторожа нырнула въ эти папоротники, точно въ воду. Теперь, когда небо заволоклась тучами, въ домикѣ было такъ темно, что войдя мы даже не замѣтили сторожа, пока онъ не подошелъ къ намъ съ двумя стульями въ рукахъ, -- для меня и Ады.
   Мы рѣшили переждать грозу въ сторожкѣ; ея рѣшетчатыя двери были раскрыты настежь и мы сѣли у порога. Какое величественное зрѣлище было передъ нашими глазами! Вѣтеръ трепалъ и гнулъ деревья, гналъ по небу дождевыя тучи, точно клубы дыма; сверкала ослѣпительная молнія, громъ гремѣлъ почти безъ промежутковъ. Сердце сжималось благоговѣйнымъ страхомъ передъ этими таинственными силами, во власти которыхъ наша жизнь, и въ то же время невольно думалось, какъ благодѣтельны эти силы: самый крошечный цвѣтокъ, самая ничтожная былинка освѣжены этой грозной бурей: она обновила все живущее.
   -- Не опасно ли сидѣть на такомъ открытомъ мѣстѣ во время грозы?
   -- Нѣтъ, Эсфирь, отвѣтила Ада.
   Но не я задала этотъ вопросъ.
   Сердце мое забилось опять такъ же тревожно, какъ недѣлю назадъ. Я не слыхала раньше этого голоса, отчего же онъ такъ взволновалъ меня? отчего при звукахъ его, какъ и при видѣ лица этой женщины, передо мною вновь воскресала я сама въ безчисленныхъ образахъ?
   Леди Дэдлокъ укрылась въ сторожкѣ еще до нашего прихода и теперь вышла изъ темнаго угла. Она стояла за мною, положивъ руку на спинку моего стула. Когда я обернулась, то увидѣла надъ собой ея лицо, а ея руку возлѣ своего плеча.
   -- Я васъ испугала?
   -- Нѣтъ, нисколько. И отчего бы мнѣ пугаться?
   -- Я имѣю удовольствіе говорить съ мистеромъ Джерндайсомъ.
   Узнавъ меня, вы мнѣ оказываете больше чести, чѣмъ я могъ надѣяться, леди Дэдлокъ.
   -- Я узнала васъ въ воскресенье въ церкви. Крайне сожалѣю, что нѣкоторыя обстоятельства, въ которыхъ, впрочемъ, сэръ Лейстеръ отнюдь не виноватъ, дѣлаютъ для меня невозможными болѣе близкія отношенія съ вами, пока вы живете здѣсь.
   Опекунъ отвѣтилъ съ улыбкой:
   -- Я знаю, какія это обстоятельства. Очень благодаренъ вамъ за вниманіе.
   Она подала ему руку съ какой-то своеобразной, видимо привычной ей, небрежной граціей и равнодушно продолжала разговоръ. Голосъ у нея былъ очень пріятный; граціозная, красивая, она въ совершенствѣ владѣла собой; глядя на нее, я думала: "она можетъ привлечь къ себѣ всякаго, разъ найдетъ, что это стоитъ труда". Она сѣла рядомъ съ нами на стулъ, который поставилъ для нея сторожъ.
   -- Пристроился ли тотъ молодой человѣкъ, о которомъ вы писали сэру Лейстеру? Сэръ Лейстеръ очень сожалѣлъ, что не имѣлъ возможности содѣйствовать желаніямъ этого юноши, сказала она мистеру Джерндайсу, почти не поворачивая головы въ его сторону.
   -- Надѣюсь, что да.
   Повидимому она уважала мистера Джерндайса и хотѣла пріобрѣсти его расположеніе. Въ ея высокомѣрномъ обращеніи было что-то необыкновенно, привлекательное, и самое это обращеніе стало мало по малу проще, (я сказала бы свободнѣе, но едва ли можно было держаться болѣе не принужденно, чѣмъ держалась она).
   -- Подъ вашей опекой состоитъ, кажется, еще одна молодая особа, миссъ Клеръ; вѣроятно это она?
   Опекунъ представилъ ей Аду по всѣмъ правиламъ этикета.
   -- Вы лишитесь славы безкорыстнаго Донъ-Кихота, которою пользуетесь, если будете принимать подъ свое покровительство такихъ красавицъ, сказала ему леди Дэдлокъ черезъ плечо; потомъ, повернувшись ко мнѣ, прибавила:-- Представьте же мнѣ и эту молодую особу.
   -- Миссъ Соммерсонъ фактически тоже состоитъ подъ моей опекой, но за нее я не отвѣчаю ни передъ какимъ лордомъ канцлеромъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ потеряла родителей?
   -- Да.
   -- Она очень счастлива, имѣя такого опекуна.-- И леди Дэдлокъ посмотрѣла на меня.
   Я подтвердила, что для меня это большое счастье, и тоже взглянула на нее. Вдругъ по лицу ея пробѣжала тѣнь, она рѣзко отвернулась съ неудовольствіемъ и опять заговорила съ опекуномъ.
   -- Вѣка прошли съ тѣхъ поръ, какъ мы встрѣчались, мистеръ Джерндайсъ.
   -- Да, много времени. По крайней мѣрѣ я такъ думалъ, пока не увидѣлъ васъ въ прошлую субботу.
   -- Какъ? и вы говорите комплименты, или вы считаете, что они необходимы при разговорѣ со мною? Вѣроятно я пріобрѣла ужъ такую репутацію.
   -- Вы пріобрѣли такъ много, что должны нести за это маленькое возмездіе. Но я сказалъ правду.
   -- Такъ много!-- повторила она и засмѣялась.-- Да!
   Ея обаяніе было такъ могущественно, она смотрѣла на меня и Аду съ видомъ такого превосходства, какъ будто мы были дѣтьми. Теперь, заглядѣвшись на дождь, она, казалось, совершенно забыла о нашемъ присутствіи и погрузилась въ свои мысли такъ свободно, точно была совершенно одна.
   -- Кажется, когда мы вмѣстѣ были за границей, вы были ближе знакомы съ моей сестрою, чѣмъ со мною,-- сказала наконецъ леди Дэдлокъ, взглянувъ на м-ра Джерндайса.
   -- Да, намъ съ нею приходилось чаще встрѣчаться, отвѣтилъ онъ.
   -- Наши дороги съ нею разошлись. Да и прежде между нами было мало общаго, наши характеры ни въ чемъ не сходились. Объ этомъ можно было жалѣть, но помочь, я думаю, было нельзя.
   Леди Дэдлокъ опять заглядѣлась на дождь. Буря начала понемножку стихать. Ливень прекратился, не стало видно молній, громъ грохоталъ уже въ дальнихъ холмахъ, солн заться, чтобъ послѣ не было поздно.
   -- Да, да, намъ надо поговорить о многомъ, сказала Ада: -- но я думаю, что Ричардъ совершенно правъ.
   Какъ мнѣ было корчить изъ себя степенную гувернантку, когда она была такъ прекрасна, когда она смотрѣла на него съ такимъ довѣріемъ я съ такою любовью!
   Мистеръ и мистриссъ Бейгамъ-Беджоръ, сказала я: -- были вчера у насъ и они, кажется, думаютъ, что вы неохотно свыкаетесь съ обязанностями врача.
   -- Уже-ли они такъ думаютъ? сказалъ Ричардъ: -- такъ это совсѣмъ другое дѣло, это намѣняетъ обстоятельства. Мнѣ я въ голову не приходило, чтобъ они составили такое мнѣніе; я бы очень не хотѣлъ быть имъ въ тягость; во, впрочемъ, что за бѣда! Пока все идетъ такъ хорошо, какъ только можно.
   -- Слышишь, Ада, что онъ говоритъ? сказала я.
   -- Дѣло въ томъ, продолжалъ Ричардъ, полузадумчиво, полушутя: -- сказать по правдѣ, мнѣ эта дорога не по вкусу и у нихъ въ домѣ мнѣ ужасно-скучно. Всѣ эти капитаны, Своссеры и профессору Динго надоѣли мнѣ, какъ горькая рѣдька!
   -- Это я вполнѣ понимаю! воскликнула Ада, радостно: -- не то ли самое мы говорили съ тобою, Эсѳирь, вчера вечеромъ?
   -- Притомъ же, продолжалъ Ричардъ: -- такъ все монотонно, сегодня, какъ вчера, завтра, какъ сегодня я т. д.
   -- Но мнѣ кажется, говорила я: -- что подобное замѣчаніе относится ко всѣмъ родамъ занятіи, такова жизнь вообще, исключая развѣ только особенные случаи.
   -- Вы такого мнѣнія? сказалъ Ричардъ, все-таки задумчиво: -- быть-можетъ, оно и такъ! Гм! но откуда же вы это знаете? прибавилъ онъ, быстро развеселяясь: -- Да, мы бродимъ по кругу и говорятъ нечего, что ни толкуй, а все придемъ къ тому же: все идетъ довольно-хорошо -- вотъ и все! но бросимъ это, поговоримъ о другомъ!
   Но тутъ даже и Ада, съ своимъ влюбленнымъ личикомъ, хотя оно было совершенно-невинно и утѣшительно, именно такъ, какъ я его видѣла среди ноябрскаго тумана, даже и Ада, говорю я, покачала головой на это предложеніе и взглянула серьёзно. Я обрадовалась этому случаю, чтобъ дать почувствовать Ричарду, какъ можетъ быть вредно для его будущаго и въ-особенности для будущаго Ады, шутливый взглядъ на всѣ вещи и его безпечность. Къ-счастью, замѣчаніе мое сдѣлало его серьёзнымъ.
   -- Милая тётушка Геббертъ, сказалъ онъ: -- это правда, я объ этомъ думалъ нѣсколько разъ я сердился на себя нѣсколько разъ, но что дѣлать, такова натура! а вѣдь по правдѣ, я постояненъ; посмотрите, какъ я люблю Аду (милая Ада, какъ я тебя люблю!), да по-крайней-мѣрѣ въ любви! Въ другихъ вещахъ?.. но вѣдь это ужасная тоска! требуетъ столько времени; скука -- да я только!
   -- Быть можетъ, это потому, прибавила я: -- что вамъ не нравится избранная вами карьера.
   -- Бѣдняжка! сказала Ада: -- я не удивляюсь, что она ему не нравится!
   Нѣтъ. Я была не въ силахъ прикидываться благоразумной. Я-было и попробовала опять, но не выдержала своей роли. Надо было посмотрѣть на эту миленькую парочку, чтобъ понять мое положеніе: Ада скрестила свои ручонки на его плечѣ, а онъ любуется ея голубыми глазами, которые устремлены на него. Это выше всякихъ силъ!
   -- Ты видишь, моя очаровательница, говорилъ Ричардъ, играя ея золотистыми кудрями: -- я, быть-можетъ, немного поторопился выборомъ, или можетъ, я не понялъ своихъ наклонностей; но, впрочемъ, какъ понять не попробовавъ? Вопросъ теперь въ томъ: отказаться или нѣтъ? Впрочемъ, кажется, мы шумимъ изъ ничего.
   -- Какъ изъ ничего, милый Ричардъ, сказала я: -- какъ можно сказать изъ ничего!
   -- То-есть, по-крайней-мѣрѣ, не изъ многаго, прибавилъ онъ: -- я хочу этимъ сказать только то, что я никогда не считалъ необходимымъ для себя вступить на докторскую карьеру.
   Тутъ мы обѣ съ Адой принялись увѣрять его въ одинъ голосъ, что если онъ находитъ докторскія занятія не по своему вкусу, то есть еще время отказаться отъ нихъ и стать на другую дорогу.
   -- Что дѣльно, то дѣльно, тётушка, сказалъ Ричардъ. Я объ этомъ ужъ думалъ; и мнѣ кажется, что адвокатское званіе, мнѣ какъ нельзя больше прійдется по вкусу.
   -- Адвокатъ! повторила Ада, голосомъ, въ которомъ выражался испугъ, соединенный съ этимъ словомъ.
   -- Еслибъ я поступилъ въ контору мистера Кенджа, говорилъ Ричардъ: я бы тогда навострилъ ухо и поглядывалъ бы пристально на... гм!.. запрещенный-то плодъ, и бы тогда могъ слѣдить за дѣломъ и зналъ бы, какъ оно ведется, правильно или неправильно. Я былъ бы въ состояніи наблюдать за интересами Ады и, слѣдовательно, за своими интересами (потому-что это одно и тоже).
   Я, конечно, далеко не могла убѣдиться въ справедливости словъ его и замѣтила, что стремленіе его за воздушными замками, за этимъ мнимымъ богатствомъ, запертымъ въ Оберканцеляріи, набросило легкую тѣнь на личико Ады. Однакожь, я сочла за лучшее ободрить его и сказала ему, что онъ долженъ серьёзно подумать, способенъ ли онъ къ адвокатству.
   -- Милая моя Минерва, сказалъ Ричардъ: -- я такъ же рѣшителенъ, какъ и вы сами. Правда, я ошибся; но ошибаться въ природѣ человѣка... Посмотрите, я буду такимъ адвокатомъ, какого еще свѣтъ не создавалъ. По этому-то я говорю, что мы теперь переливаемъ изъ пустаго въ порожнее.
   Эта фраза заставила насъ снять принять серьёзный тонъ и мы начали его убѣждать признаться, съ полной откровенностью и ничуть не медля, во всемъ мистеру Жарндису. Характеръ Ричарда былъ таковъ, что для него, что сказано, то и сдѣлано; онъ тотчасъ же взялъ насъ подъ-руки, отправился отъискивать моего опекуна и разсказалъ ему все совершенно-подробно.
   -- Рикъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, выслушавъ его внимательно:-- не безпокойся, мы отступимъ съ честью; но, во всякомъ случаѣ, мы должны быть осторожны для нашей кузины, Рикъ; да, для нашей хорошенькой кузины, Рякъ, чтобъ опять не сдѣлать ошибки. А потому прежде, чѣмъ мы вступимъ на адвокатное поприще, мы серьезно обдумаемъ и не будемъ торопиться.
   Энергія Ричарда была такого нетерпѣливаго рода, что ему казалось всего лучше сейчасъ же, сію же минуту отправиться къ мистеру Кенджу я занять мѣсто въ его конторѣ. Однакожъ, онъ сейчасъ же согласился на требуемую отъ него отстройку, смирялъ свое нетерпѣніе, сѣлъ между нами и сталъ толковать о будущемъ назначена своемъ, какъ-будто онъ только к думалъ отъ самой колыбели, чтобъ быть адвокатомъ. Мистеръ Жарндисъ былъ очень-ласковъ и любезенъ съ нимъ, во совершенно-серьёзенъ; довольно сказать, что когда онъ ярощался съ нами, уходя спать, Ада спросила его своимъ нѣжненькимъ голоскомъ:
   -- Братецъ Джонъ, я надѣюсь, вы не стали хуже думать о Ричардѣ.
   -- Нѣтъ, моя милая, сказалъ онъ.
   -- Потому-что... вѣдь, видите ли, братецъ Джонъ, ему немудрено было ошибиться въ такомъ трудномъ дѣлѣ... Это вѣдь очень-тяжелая вещь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, душа моя, сказалъ онъ: -- не безпокойся.
   -- О, нѣтъ, не безпокоюсь, милый братецъ! говорила Ада, улыбаясь самой сладкой улыбкой и обнимая его своей маленькой ручонкой: -- во я... я буду несчастна, если вы перемѣните о немъ ваше мнѣніе!
   -- Другъ мой, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- я бы составилъ дурное мнѣніе о немъ только тогда, когда бъ онъ чрезъ свою вѣтренность сдѣлалъ тебя несчастной; но и тогда бы я былъ расположенъ бранятъ скорѣй себя, чѣмъ его, твоего бѣднаго Рика, потому-что я я валъ соединилъ; но, тс! все это пустяки! Времени передъ шить моего и средствъ у него много. Я о немъ дурно думаю? Нѣтъ, влюбленная моя сестрица, я о немъ дурно не думаю, да и готовъ держать пари, что и ты о немъ дурно не думаешь.
   -- Ахъ, братецъ Джонъ! говорила Ада: -- я бы не могла, я бы не съумѣла; въ этомъ я совершенно увѣрена, я тогда дурно думать о Ричардѣ, когда бы о немъ думалъ дурно цѣлый свѣтъ. Мнѣ кажется, чѣмъ хуже бы стали думать о немъ другіе, тѣмъ лучше бы стала думать я.
   -- Помнится, сказалъ опекунъ мой, глядя на нея задумчиво: -- помнится, что гдѣ-то сказано, что добрыя качества матери отражаются всегда въ дѣтяхъ. Прощай, дитя мое, прощай моя милочка, пріятныхъ сновъ! счастливыхъ сновъ!
   Въ первый разъ я замѣтила, что во взорѣ его, которымъ онъ провожалъ Аду, была легкая тѣнь безпокойства. Я очень-хорошо помнила ту мягкость, ту надежду, съ которыми онъ наблюдалъ за ними, когда они сидѣли за роялемъ и когда тѣни ихъ сливались въ одну и дрожали на стѣнѣ. Я помню и тотъ взоръ, которымъ онъ сопровождалъ милую парочку, когда она проходила подъ лучами солнца я скрылась наконецъ въ тѣни; но какая разница съ теперь брошеннымъ взоромъ! тѣ были такъ исполнены надежды, довѣрія, спокойствія!
   Ада никогда не говорила про Ричарда съ такимъ чувствомъ, какъ сегодня вечеромъ. Она легла спать, не снимая съ руки своей браслета, который ей подарилъ Ричардъ, и какъ она была прекрасна! какъ она была спокойна! и она видѣла во снѣ его, я въ этомъ увѣрена, когда, часа черезъ полтора, я склонилась надъ ней я поцаловала ее тихонько въ пухленькую щечку.
   Самой мнѣ что-то дурно спалось въ эту ночь и я сидѣла за работой. Объ этомъ, конечно, не стоитъ говорить, я я право не умѣю сказать, почему я была въ такомъ неловкомъ состояніи духа.
   Какъ бы то ни было, я рѣшилась во что бы ни стало, не давать развиваться дурному расположенію духа и сѣла за работу. Безъ-сомнѣнія, я ужъ не разъ сказала себѣ: -- ты, Эсѳирь, ты смѣешь быть въ дурномъ расположеніи духа! помни, какъ ты должна быть благодарна за все, что для тебя сдѣлано!
   Если бъ я могла заснуть, то я тотчасъ же бы легла въ постель; но сонъ былъ далеко отъ меня; я взяла свой рукодѣльный ящикъ, достала оттуда вышивку и рѣшилась крѣпко заняться работой. Надо-было считать по канвѣ всѣ крестики и я не хотѣла оставлять работы до-тѣхъ-поръ, пока не сомкнутся глаза.
   Я занялась прилежно: одинъ стежокъ, два, цѣлый рядъ крестиковъ; наконецъ готовъ уголокъ, наконецъ недостало шелку, я взяла свѣчку и пошла внизъ за шелкомъ въ временную Воркотню и, къ удивленію, Застала тамъ опекуна моего. Онъ сидѣлъ задумавшись передъ каминомъ и смотрѣлъ на уголья. Серебристые волосы его въ безпорядкѣ лежали на головѣ, какъ-будто въ раздумьѣ своемъ, онъ постоянно потиралъ ее руки. Во всякомъ случаѣ эта неожиданная встрѣча испугала меня, я остановилась на-минуту и непремѣнно ушла бы назадъ, не нарушая его спокойствія, но онъ случайно увидѣлъ меня и я должна была остаться.
   -- Эсѳирь! сказалъ онъ съ удивленіемъ.
   Я сказала ему зачѣмъ я пришла.
   -- Какъ, за работой до-сихъ-поръ, моя милая?
   -- Да, добрый опекунъ мой, сегодня я заработалась, сказала я; что-то не спится и мнѣ бы хотѣлось кончить вышивку. Но, добрый опекунъ мой, вы отчего до-сихъ-поръ не отдыхаете и отчего такъ грустны? Надѣюсь, что нѣтъ никакой причины вамъ тревожиться.
   -- Никакой, маленькая хозяйка, отвѣчалъ онъ:-- по-крайней-мѣрѣ такой, которую бы ты могла понять.
   Онъ говорилъ такимъ страннымъ, такимъ грустнымъ тономъ, что я невольно повторила его слова:
   -- Которую бы я могла понять?
   -- Останься на минуту Эсѳирь, сказалъ онъ: я думалъ о тебѣ.
   -- Надѣюсь, что не мысль обо мнѣ привела васъ къ такому грустному размышленію?
   Онъ тихо провелъ рукою по лицу и снова глаза его выразили доброе и спокойное выраженіе. Перемѣна эта совершилась подъ вліяніемъ такой сильной воли, что я опять невольно повторила:
   -- Никакой, которую бъ я могла понять?
   -- Маленькая хозяйка, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- я думалъ, то-есть я только что-теперь задумался о томъ, что ты должна быть посвящена во всѣ тайны своей исторіи, то-есть знать все, что и я знаю. Впрочемъ, это немного, очень-немного, Эсѳирь!
   -- Дорогой опекунъ мой, сказала я: -- когда въ первый разъ вы объ этомъ сами заговорили...
   -- Но съ-тѣхъ-поръ, сказалъ онъ серьёзно, перебивъ меня и догадываясь о чемъ я хотѣла сказать: -- съ-тѣхъ-поръ, Эсѳирь, я думалъ, что есть большая разница между вопросомъ съ твоей стороны и объясненіемъ съ моей. Быть можетъ, это моя обязанность расказать тебѣ все то, что я знаю.
   -- Если вы такъ думаете, дорогой опекунъ мой, сказала я: -- стало-быть, это справедливо.
   -- Я такъ думаю, возразилъ онъ, очень-нѣжно, очень-добродушно, но рѣшительно.-- Да, милая моя, теперь я такъ думаю. Если твое положеніе въ глазахъ кого бы-то ни было можетъ казаться неловкимъ, то по-крайней-мѣрѣ ты прежде другихъ должна знать всю истину, чтобъ смотрѣть на себя совершенно-правильно.
   Я сѣла и, не безъ нѣкотораго усилія бытъ спокойной, сказала ему: -- первыя воспоминанія мои грустны -- вы ихъ знаете, добрый опекунъ мой, и руки невольно поднялись къ лицу моему. Я закрылась, повторяя эти печальныя слова.
   -- Прошло девять лѣтъ, душа моя, сказалъ онъ, помолчавъ немного: -- прошло девять лѣтъ съ-тѣхъ-поръ, какъ я получилъ письмо отъ одной женщины, живущей въ уединеніи, письмо, исполненное такой страсти и такой силы, какихъ мнѣ никогда не случалось видѣть въ письмахъ. Оно было писано на мое имя, быть можетъ, съ безумнымъ ко мнѣ довѣріемъ, быть можетъ, съ тѣмъ, что была моя обязанность оправдать это довѣріе. Въ письмѣ говорилось о ребенкѣ, о сиротѣ, двѣнадцати лѣтъ отъ-роду, и именно въ тѣхъ словахъ, которыя остались у тебя въ памяти. Эта женщина писала ко мнѣ, что она воспитывала ребенка въ тайнѣ, скрывая его происхожденіе, и что, со смертью ея, ребенокъ останется безъ друзей, безъ опоры, безъ имени. Дальше, она спрашивала меня согласенъ ли я продолжать воспитаніе такъ, какъ она начала?
   Я слушала молча я внимательно смотрѣла на него.
   -- Тѣ слова, которыя ты помнишь, показываютъ съ какой точки зрѣнія смотрѣли на ребенка, безъ сомнѣнія, невиннаго. Сердце мое забилось въ пользу малютки и я отвѣчалъ на письмо.
   Я взяла его руку и поцаловала.
   Письмо заклинало меня не стараться видѣть пишущую; она давно была чужда свѣту и соглашалась только принять отъ меня довѣренное лицо. Я довѣрилъ мистеру Кенджу. Леди сказала ему, что она въ нѣкоторомъ отношеніи тетка бѣднаго ребенка и что больше она никому на свѣтѣ ничего не скажетъ. Вотъ все что я знаю, другъ мой.
   Я нѣсколько времени держала руку его въ своихъ рукахъ.
   -- Я чаще видалъ мою воспитанницу нежели она меня, сказалъ онъ, нѣжно глядя на меня: -- и всегда зналъ, что она любима и счастлива.
   -- О, какъ я должна благословлять васъ, добрый опекунъ мой, васъ, моего настоящаго отца.
   При словѣ отецъ, я опять замѣтила безпокойство на лицѣ его; но онъ превозмогъ себя и черезъ минуту былъ совершенно покоенъ; но все-таки слова мои произвели на него непріятное впечатлѣніе, такъ что я невольно опять повторяла:
   -- Которую я не могу понять, которую я не могу понять!
   -- Да, это било справедливо, и надолго, надолго справедливо...
   -- Прощай, же душа ноя, сталъ онъ, поцаловавъ меня въ лобъ: -- и ступай спать теперь поздно и думать и работать. Ты и безъ того цѣлый день думаешь за насъ, милая хозяюшка.
   Я не только не работала, но и не думала больше ничего. Съ благодарностью помолилась я Богу за столько незаслуженныхъ милостей и заснула спокойно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   На слѣдующій день у насъ были гости. Пріѣхалъ мистеръ Алланъ Вудкауртъ. Онъ пріѣхалъ проститься, потому-что уѣзжалъ надолго въ Китай и Индію, въ качествѣ врача на кораблѣ.
   Я думаю, впрочемъ, и знаю навѣрное, что онъ небогатъ. Все, что бѣдная мать могла сохранить для него, было истрачено на образованіе. Для молодого врача, неимѣющаго никакого знакомства въ Лондонѣ, жизнь трудна; и хотя онъ занимался цѣлый день, лечилъ множество бѣдныхъ, но мало имѣлъ денегъ.
   Онъ былъ старше меня семью годами; впрочемъ, это въ скобкахъ: не знаю зачѣмъ я объ этомъ сказала.
   Я думаю, то-есть, помнится, онъ говорилъ намъ, что практиковаль три или четыре года, и еслибъ могъ надѣяться еще практиковать столько же времени, то онъ не предпринялъ бы такого дальняго вояжа. Онъ часто бывалъ у насъ и мы, сказать правду, грустили о его отъѣздѣ, потому-что онъ былъ замѣчательно-искусный врачъ и на очень хорошемъ счету.
   Когда онъ пріѣхалъ къ намъ прощаться, онъ привезъ свою матушку въ первый разъ. Это была очень-хорошенькая старушка съ большими черными глазами; но она казалась немного-надменною. Она была родомъ изъ Валлиса и считала свое происхожденіе отъ какого-то знаменитаго предка, по имени что-то въ родѣ Морган-ап-Керригъ, урожденца какого-то знаменитаго графства Джаймльтъ. Предокъ, кажется, всю свою жизнь провелъ въ нагорныхъ битвахъ и какой-то бардъ, въ родѣ Кремляйнвашиворъ воспѣлъ дѣянія его въ пѣсни подъ заглавіемъ Міюлинвилкиводъ.
   Мистриссъ Вудкауртъ, повѣдавъ намъ знаменитость своей высокой родни, сказала, что она вполнѣ убѣждена, что сынъ ея, мистеръ Аланъ Вудкауртъ, куда бы не былъ заброшенъ судьбою, никогда не долженъ забыть, какая кровь течетъ въ его жилахъ и никогда не долженъ вступать въ бракъ, несоотвѣтствующій его общественному положенію; она внушала ему, что въ Остиндіи, куда онъ отправляется, много прекрасныхъ англичанокъ-спекулянтокъ, которыя, хотя имѣютъ и независимую собственность, но богатство ничего не значитъ безъ знаменитаго происхожденія, которое должно играть роль во всѣхъ случайностяхъ въ мірѣ. Она такъ много говорила о родственномъ достоинствѣ, что мнѣ невольно пришла въ голову очень-глупая мысль, будто она намѣрена спросить меня о моемъ происхожденіи.
   Мистеръ Аланъ Вудкауртъ, казалось, мало сочувствовалъ плодовитости ея разсказовъ и очень-нѣжно, очень-тонко свелъ разговоръ, не давая ей повода замѣтить свое неудовольствіе, на благодарность къ доброму опекуну моему, за его гостепріимство и за тѣ счастливые часы -- онъ называлъ ихъ счастливыми часами -- которые онъ провелъ посреди насъ, воспоминанія о которыхъ, говорилъ онъ, будутъ всегда неизгладимы въ его сердцѣ и будутъ всегда его лучшею мечтою. Онъ пожалъ намъ руки, и я протянула ему свою, потому-что всѣ протягивали. Онъ поцаловалъ руку Ады, потомъ мою и потомъ уѣхалъ далеко, далеко! надолго, надолго!
   Я была занята цѣлый день, писала письмо домой, приказы въ Холодный Домъ, писала замѣтки моего добраго опекуна, стирала пыль съ книгъ и бумагъ и гремѣла ключами неумолкаемо. Я была занята до самыхъ сумерокъ. Когда солнце закатилось, я сѣла у окна припѣвая и работая. Вдругъ дверь отворилась и, сверхъ моего ожиданія, вошла Кадди.
   -- Ахъ Кадди, моя милая, сказала я:-- какіе прелестные цвѣты!
   Y нея въ рукахъ былъ прекрасный букетъ цвѣтовъ.
   -- Конечно прекрасные, Эсѳирь, сказала Кадди: -- лучше ихъ трудно съискать.
   -- Принцъ, моя милая? сказала я шопотомъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Кадди, качая головой и поднося ихъ къ моему носу: -- нѣтъ не Принцъ.
   -- Ахъ, Кадди! такъ вотъ въ чемъ дѣло: у тебя два обожателя?
   -- Что? такъ ты думаешь, что у меня два обожателя?
   -- Да, два обожателя, сказала я, ущипнувъ ее тихонько за щечку.
   Кадди разсмѣялась и сѣла подъ окномъ со мной и съ Адой, чтобъ поболтать немного. Она сказала намъ, что пробудетъ съ нами съ полчаса, пока не прійдетъ за ней Принцъ. Между-тѣмъ она безпрестанно любовалась букетомъ, то прикладывая его ко мнѣ на грудь, то вплетая его въ мои волосы. Наконецъ, уходя отъ насъ, она отвела меня въ сторону и прикрѣпила букетъ къ моей груди.
   -- Это для меня? сказала я съ удивленьемъ.
   -- Для васъ, отвѣчала Кадди и поцаловала меня.-- Кто-то оставить этотъ букетъ для васъ.
   -- Для меня?
   -- Да, для васъ, въ квартирѣ бѣдной Миссъ Флайтъ. Кто-то уѣзжаетъ ныньче далеко, далеко, на кораблѣ, и проситъ передать это вамъ. Нѣтъ, нѣтъ, не снимайте ихъ: это было его желаніе, я свидѣтель.
   -- Это на что-то похоже, Эсѳирь! сказала Ада смѣясь и обнимая меня: -- это на что-то похоже, тётушка Дерденъ, на что-то похоже!
   

ГЛАВА XVIII.
Леди Дедлокъ.

   Не такъ-то было легко Ричарду, какъ казалось, поступить на испытаніе въ контору къ мистеру Кенджу. Главною помѣхой въ этомъ дѣлѣ былъ самъ Ричардъ. Какъ только настало время оставить мистера Беджора, онъ началъ ужъ сомнѣваться въ успѣхѣ своихъ новыхъ предпріятій.
   -- Право, говорилъ онъ: -- вѣдь медицинская карьера -- хорошая карьера, она мнѣ не хуже нравится другихъ. Попробовать развѣ еще немножко?
   Вслѣдствіе этого онъ заперся въ своей комнатѣ, обложилъ себя книгами и костями и въ это короткое время, казалось, завоевалъ порядочный запасъ свѣдѣній. Стремленіе его къ медицинскимъ занятіямъ было неравномѣрно: сначала онъ принялся за нихъ горячо, но потомъ понемногу сталъ охлаждаться, а, охладившись совершенно, опять бросился на нихъ съ новою энергіею. Это колебаніе между юриспруденціей и медициною продолжалось такъ долго, что наступилъ Ивановъ-день, а мистеръ Ричардъ находился все-еще у мистера Беджора. Наконецъ, спустя еще нѣсколько времени, поступилъ онъ въ контору мистеровъ Кенджа и Корбая. При всѣхъ этихъ толкахъ и перетолкахъ, въ немъ сформировался такой запасъ самонадѣянности, что онъ вполнѣ былъ убѣжденъ въ прекрасномъ выборѣ своей карьеры; онъ былъ такъ веселъ, счастливъ и такъ влюбленъ въ Аду, что, право, трудно было вообразить себѣ въ немъ другое чувство, кромѣ любви.
   -- Да, говорилъ Ричардъ: -- что касается до мистера Жарндиса, который, сказать мимоходомъ, частенько жаловался все это время на порывы восточнаго вѣтра, такъ, что касается до мистера Жарндиса, онъ, Эсѳирь, по моему мнѣнію, славный-малый и ужъ изъ одного этого я долженъ стараться взяться за дѣло какъ можно прилежнѣе.
   Мысль, что Ричардъ можетъ взяться за дѣло, высказанная въ-особенности съ такимъ безпечнымъ и веселымъ лицомъ, не внушала большаго довѣрія. Однакожь, онъ часто говаривалъ намъ, что работы у него по горло, что онъ дивится, какъ еще до-сихъ-перъ не посѣдѣлъ какъ лунь.
   Все это время въ денежныхъ дѣлахъ своихъ онъ не оказалъ никакого усовершенствованія и оставался все тѣмъ же великодушнымъ, расточительнымъ, безпечно-мотоватымъ и совершенно-убѣжденнымъ, что онъ глубоко разсчетливъ и благоразуменъ, какъ и описывала его прежде. Какъ-то я сказала при немъ Адѣ, что у него деньги сыплются, вѣроятно, съ неба, потому-что онъ не обращаетъ на нихъ никакого вниманія.
   -- Не слушай ея, моя милочка-кузина, говорилъ на это Ричардъ: -- знаешь ли ты, мои звѣздочка, за что ворчитъ тётушка Дерденъ? Вотъ видишь: какъ-то на-дняхъ я заплатилъ восемь фунтовъ стерлинговъ, или девять, кажется, не помню хорошенько, за жилетъ и за пуговки -- какія хорошенькія пуговки! Вотъ она и подсмѣивается надо мною, а между-тѣмъ, оставаясь у этого Беджора, я бы долженъ былъ заразъ выложить двѣнадцать фунтовъ стерлинговъ за какія-нибудь противныя лекціи о костяхъ или печени, и она не хочетъ понять, что, перемѣнивъ карьеру и купивъ жилетъ, я все-таки остаюсь въ барышахъ: четыре фунта стерлинговъ, это, сударыня моя, не шутка -- такъ ли?
   Много судили и рядили, какъ устроить Ричарда въ Лондонѣ. Намъ пора было возвратиться въ Холодный Домъ и, по отдаленности нашего мѣста жительства отъ столицы, болѣе раза въ недѣлю мы не могли навѣшать нашего друга, испытывающаго себя въ юриспруденція.
   -- Еслибъ онъ, говорилъ опекунъ мой: -- поступилъ дѣйствительно въ контору мистеровъ Корбая и Кенджа, я нанялъ бы ему квартиру пообширнѣе, такъ-что, пріѣхавъ въ Лондонъ, и мы втроемъ могли бы у него останавливаться; во вотъ бѣда, прибавлялъ онъ всякій разъ, потирая значительно себѣ голову: -- вотъ бѣда, нельзя сказать навѣрное, что рвеніе его къ юриспруденціи не охладится.
   Какъ бы то ни было, разговоры наши кончились тѣмъ, что мы ему наняли помѣсячно хорошенькую меблированную квартиру въ большомъ, спокойномъ домѣ, близь Королевскаго Сквера. Только-что онъ помѣстился, какъ накупилъ себѣ множество бездѣлушекъ, и нужныхъ и ненужныхъ, для комфорта. Когда мы съ Адой удерживали его отъ покупки какой-нибудь вещи и онъ убѣждался въ справедливости вашихъ словъ, то сбереженныя такимъ образомъ деньги считалъ непремѣнно бариномъ. Я, говоритъ, могу истратитъ эти пять фунтовъ стерлинговъ, которые выигралъ по дѣлу какихъ-нибудь пуговокъ -- не такъ ли, тётушка Дерденъ?
   Всѣ эта хлопоты удерживали насъ отъ визита къ мистеру Бойтсорну. Наконецъ дѣла были приведены къ концу. Ричардъ переѣхалъ на свою новую квартиру и мы рѣшились отправиться на хуторъ, гдѣ мистеръ Бойтсорнъ жилъ на холостую ногу.
   Ричардъ въ это время года, въ которое обыкновенно бываютъ судейскія вакаціи, могъ бы ѣхать съ нами къ мистеру Бойтсорну, во ревность его къ труду, энергическое желаніе изучить всѣ пружины несчастнаго процеса приковали его къ Лондону, и мы поѣхали одни; и милочка моя, Ада, постоянно толковала о трудолюбія своего братца Ричарда.
   Мы весело катились въ дилижансѣ въ Линкольншайръ въ сопровожденіи мистера Скимполя. Онъ разсказалъ намъ, что господинъ, имѣвшій дурную привычку приходить къ нему незванымъ гостемъ въ день рожденія его голубоокой дочери, очистилъ всю его квартиру отъ мебели; это обстоятельство, конечно, плачевное для каждаго, было какъ нельзя больше по сердцу мистеру Скимполю.
   -- Столы и стулья, говорилъ онъ: -- очень-скучныя вещи; если ихъ не мѣняешь, все одни и тѣ же, просто скука; смотришь на нихъ, они стоятъ передъ тобой -- и никакого разнообразія! это выводитъ изъ всякаго терпѣнія Какъ пріятно, когда нѣтъ постоянныхъ столовъ и стульевъ, право! Брать мебель напрокатъ всего пріятнѣе: перелетаешь какъ бабочка отъ краснаго дерева къ черному, отъ чернаго къ орѣховому -- наслажденье да и только! выбираешь фасонъ какой угодно, и однообразіе не утомляетъ.
   -- Всего страннѣе, однакожъ, то, продолжалъ мистеръ Скимполь въ веселомъ настроенія духа: -- что мои столы и стулья взяты были у мастеровъ въ домъ; а хозяинъ квартиры отнялъ ихъ у меня за долгъ, я совершенно спокоенъ. Воля ваша, а это смѣшно! Этого я никакъ и никогда не пойму! Вѣдь мебельные мастера не брались уплачивать за меня квартирные долги? За что же хозяинъ обобралъ ихъ мебель? Мнѣ кажется, это все-равно, еслибъ у меня была на переносицѣ бородавка и хозяинъ мой, неохотно смотрящій на бородавки, ухватился бы за носы моихъ мебельщиковъ и давай цапать ихъ, несмотря на то, есть ли на ихъ переносицахъ бородавки или нѣтъ? Какъ хотите, а логика его погрѣшительна!
   -- По-крайней-мѣрѣ ясно и непогрѣшительно то, говорилъ, улыбаясь, мистеръ Жаридисъ: -- что тотъ, кто обязался платить за столы и стулья, долженъ заплатить за нихъ.
   -- Безъ сомнѣнія, возразилъ мистеръ Скимполь: -- это-то и главное дѣло! Я говорю своему хозяину: -- дружище! знаете ли вы, что вѣдь за мебель, которую вы такъ смѣло берете къ себѣ, долженъ заплатить превосходнѣйшій изъ людей, мистеръ Жарндисъ. Развѣ вы имѣете какія-нибудь права на его собственность?-- А онъ все свое: тащитъ да и только! что ни говори -- какъ съ гуся вода!
   -- И не хочетъ ничего слушать? сказалъ опекунъ мой.
   -- Ничего! отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- я предлагалъ ему разныя серьёзныя сдѣлки. Я пригласилъ его къ себѣ въ комнату. Я сказалъ ему: вы, вѣдь, дѣловой человѣкъ -- я это знаю? Да, отвѣчалъ онъ.Хорошо, сказалъ я:-- будемъ же толковать дѣльно. Вотъ чернильница, перья, бумага, облатки. Ну что вамъ нужно? Я занималъ у васъ въ домѣ квартиру и жилъ, къ общему нашему удовольствію, совершенно-спокойно. Теперь начались у насъ недоразумѣнія. Будемъ же заразъ и друзьями и дѣловыми людьми. Что вамъ нужно? И что же? на все на это онъ отвѣтилъ лишь фигурой въ восточномъ вкусѣ: -- я, говоритъ, никогда не видалъ цвѣта вашихъ денегъ! Другъ мой, сказалъ я: -- да у меня денегъ никогда не бываетъ; я не знаю, что значитъ имѣть деньги. Хорошо, говоритъ онъ: -- ну если я потерплю нѣсколько времени, что же вы на это скажете?-- Другъ мой, говорю я: -- я не имѣю никакого понятія о времени. Вы говорите, что вы дѣловой человѣкъ, такъ и распорядитесь дѣловымъ образомъ, какъ только можно распорядиться посредствомъ чернилъ, перьевъ, бумаги и облатокъ, я все готовъ исполнить! Но не заставляйте же платить себѣ вещами, принадлежащими другимъ, а не мнѣ -- это безсмысленно! Будемъ дѣловыми людьми -- вотъ и все! Ну, и что же вышло: онъ дѣловымъ образомъ распорядиться не хотѣлъ -- вотъ и все!
   Нѣтъ сомнѣнія, что такое ребячество мистера Скимполя имѣло, вообще говоря, свои неудобства, но въ нѣкоторомъ отношеніи не было лишено и комизма. Во время дороги онъ чувствовалъ всегда хорошій аппетитъ и не отказывался раздѣлять всѣ закуски и лакомства, которыя предлагали намъ въ гостинницахъ; только никогда не платилъ за нихъ денегъ. Когда извощикъ, обходя всѣхъ пассажировъ вокругъ, попросилъ себѣ на водку, мистеръ Скимполь спросилъ его, весело-добродушнымъ тономъ: какую награду считаетъ онъ для себя наибольшей, и на отвѣтъ его: полкроны, онъ улыбнулся, сказалъ, что желаніе вообще довольно-умѣренное и предоставилъ заплатить за себя мистеру Жарндису.
   Погода была прекрасная. Зелень полей колыхалась крупными волнами; птички чирикали такъ радостно; кустарники были полны дикихъ ягодъ; деревья густо драпированы зеленью; луга благоухали душистыми цвѣтами. Часу въ третьемъ за полдень пріѣхали мы въ торговый городъ, гдѣ останавливается дилижансъ.-- Маленькій городишко, съ церковью посрединѣ, съ площадью, съ рынкомъ, съ узенькой душной улицей, съ тинистымъ прудомъ, въ которомъ сонная, поджарая лошадь оевѣжала своя грязныя ноги. Въ небольшой полосѣ тѣни нѣсколько человѣкъ лежали и Стояли въ полудремотѣ. Послѣ шелеста листьевъ, тряски и шума экипажа, тихій городъ намъ показался такимъ ничтожнымъ, такимъ неподвижнымъ.
   Въ гостинницѣ мы застали мистера Бойтсорна. Онъ пріѣхалъ верхомъ и съ нимъ была коляска, въ которой намъ надо было отправиться на его хуторъ, миль за пять отъ города. Онъ очень обрадовался, увидавъ насъ, и быстро соскочилъ съ лошади.
   -- Клянусь честью! сказалъ онъ, радушно поздоровавшись съ нами:-- вы попали на самый проклятый дилижансъ; такой скверной колесницы не сыщешь во всемъ свѣтѣ! Онъ, изволите видѣть, опоздалъ двадцать-пять минутъ: за это слѣдуетъ его повѣсить на первой осинѣ!
   -- Будто онъ опоздалъ? сказалъ мистеръ Скимполь, къ которому относилась рѣчь мистера Бойтсорна.-- Вотъ оно что; впрочемъ, я тутъ ничего не понимаю.
   -- Двадцать-пять минутъ! двадцать-шесть минутъ, гремѣлъ мистеръ Бойтсорнъ, смотря на свои часы: -- да это ни на что не похоже! Опоздать двадцать-шесть минутъ, когда въ каретѣ сидятъ дамы; нѣтъ, это не можетъ быть безъ умысла! Да что тутъ толковать! и отецъ его и дѣдъ въ придачу, были записные плуты, которыхъ когда-либо приходилось видать на козлахъ!
   Говоря это съ чувствомъ сильнаго негодованія, онъ въ то же время сажалъ насъ нѣжно въ коляску и лицо его сіяло радостью я удовольствіемъ.
   -- Мнѣ очень-совѣстно, милостивыя мои государыни, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, стоя съ непокрытой головой у дверецъ коляски: --" мнѣ очень совѣстно и досадно, что я долженъ васъ вести въ обходъ и сдѣлать мили двѣ крюку. Но что же дѣлать! прямая дорога лежитъ черезъ паркъ сэра Лейстера Дедлока, и я поклялся: до-тѣхъ-поръ, пока останется у меня хоть капля крови, не вступать во владѣнія этого супостата ни своею ногою, ни лошадиною! И подмѣтивъ взоръ опекуна моего, онъ разразился своимъ гремучимъ смѣхомъ, который, казалось, расшевелилъ и этотъ сонный и дрянной городишко.
   -- Развѣ Дедлоки здѣсь, Лаврентій? спросятъ опекунъ мой, когда мы двинулись впередъ и мистеръ Бойтсорнъ галопировалъ рядомъ съ нами по зеленому дугу.
   -- Сэръ Фарнесъ, возразилъ мистеръ Бойтсорнъ:-- ха, ха, ха! сэръ Фарнесъ здѣсь и, къ моему удовольствію, подагра душить его на порядкахъ. Миледи -- при этомъ имени лицо его приняло самое нѣжное выраженіе -- также скоро будетъ; ее ожидаютъ на-дняхъ. Я не удивляюсь, что она не очень спѣшитъ въ объятіи своего супруга. Не понимаю, да я думаю никто не понимаетъ, какая тайна заставила такую превосходную женщину выйди за такого мозгляка. Ха, ха, ха, ха!
   -- Я думаю, говорилъ опекунъ мой, смѣясь:-- твое заклятіе не простирается на насъ и мы можемъ иногда погулять въ паркѣ?
   -- Я никакихъ не кладу запрещеній на моихъ гостей, говорятъ мистеръ Бойтсорнъ, наклонясь къ намъ съ Адой, съ своей милой улыбкой, которая такъ шла къ нему: -- развѣ только въ случаѣ отъѣзда) Но во всякомъ случаѣ, мнѣ очень-прискорбно, что я не могу имѣть счастія сопровождать васъ въ вашихъ прогулкахъ въ Чизни-Вольдъ, потому-что это прекрасное мѣсто; но, Жарндисъ, я тебя предупреждаю, что ты, какъ мой гость, встрѣтишь тамъ холодный пріемъ. Баронетъ ходитъ тамъ, какъ недѣльные часы, то-есть такіе недѣльные часы, которые никогда не заводятся и, слѣдовательно, стоятъ... ха, ха, ха, ха! Я увѣренъ, съ нимъ сдѣлается новый припадокъ подагры, когда онъ увидитъ друзей своего друга и сосѣда... ха, ха, ха!
   -- Мы не будемъ дѣлать опытовъ надъ его подагрою, говорилъ опекунъ мой: -- смѣю надѣяться, что мы оба далеки отъ мысли имѣть честь познакомиться между собою; а погулять въ паркѣ, оглядѣть разъ-другой домъ, это позволяется каждому любопытствующему, и мнѣ больше ничего ненадо.
   Хорошо, сказалъ мистеръ Бойтсорнъ: -- все это очень-хорошо и всѣмъ этимъ я очень-доволенъ! Здѣсь смотрятъ на меня какъ на втораго Аякса, вызывающаго громовое пораженіе. Ха, ха, ха, ха! когда, въ воскресенье, прохожу я въ нашу маленькую церковь, значительная часть нашего незначительнаго общества такъ и ожидаетъ, что я повалюсь, для ихъ потѣхи, подъ ударами молній дедлоковскаго негодованія. Ха, ха, ха, ха! онъ и самъ такъ же думаетъ, потому-что онъ, клянусь вамъ, пошлѣйшій, глупѣйшій и самый... полновѣсный оселъ!
   Мы въѣхали на вершину холма и увидѣли Чизни-Вольдъ.
   Это былъ живописный старый замокъ, обнесенный роскошнымъ паркомъ. Посреди деревьевъ и недалеко отъ замка виднѣлся крестъ и куполъ церкви, о которой говорилъ мистеръ Бойтсорнъ. Что это за восхитительное мѣсто! безконечный боръ, по которому скользили лучи солнца, перемѣшивая полутоны свѣта и тѣни, широкіе ковры зеленѣющихъ луговъ, искристыя голубыя ленты воды, роскошный садъ, пестрыя клумбы самыхъ разнообразныхъ цвѣтовъ, домъ съ его крышей, трубами, башнями, павильйонами, галереями, широкими террасами, обнесенный баллюстрадой, около которой вились розы и каприфоліи, казался чѣмъ-то сверхъестественнымъ. Все, и домъ, и садъ, а террасы, и зеленые луга, и воды, и старые дубы, к корни, и нихъ, и лѣсъ, освѣщенные золотистыми лучами садящагося солнца, разстилались передъ нами волшебною панорамой.
   Подъѣзжая къ деревнѣ, мы увидѣли маленькую гостинницу, украшенную гербомъ Дедлоковъ; на скамейкѣ, передъ дверью, сидѣлъ молодой человѣкъ и справлялъ удочку; мистеръ Бойтсорнъ раскланялся съ нимъ.
   -- Это сынъ управительницы домомъ, мистеръ Раунсвель, сказалъ онъ намъ: -- онъ страстно влюбленъ въ одну молодую дѣвушку. Эта дѣвушка понравилась и леди Дедлокъ, и она взяла ее къ себѣ въ услуженіе; такая честь очень не по-сердцу молодому человѣку. Однакожъ теперь онъ на ней жениться не можетъ, хотя бъ и розанчикъ былъ на это согласенъ, вотъ потому-то онъ и заходитъ сюда иногда денька на два, чтобъ... удить рыбу. Ха, ха, ха, ха!
   -- Что же они, обручены, мистеръ Бойтсорнъ? спросила Ада.
   -- Не знаю, не знаю, миссъ Клеръ, отвѣчалъ онъ: -- вы ахъ увидите скоро вмѣстѣ и потому сами рѣшите вашъ вопросъ. Такимъ вещамъ надо учиться мнѣ у васъ, а не вамъ у меня.
   -- Пока Ада закраснѣлась, мистеръ Бойтсорнъ ударилъ по своему сѣрому коню, подскакалъ къ двери своего хутора, соскочилъ на ноги, снялъ шляпу и ожидалъ насъ съ распростертыми объятіями.
   Онъ жилъ въ очень-красивомъ домикѣ, впереди котораго разстилался зеленый лужокъ; съ одной стороны былъ разведенъ большой цвѣтникъ и фруктовый садъ, оканчивающійся обильнымъ огородомъ, и все было обнесено надежной стѣной, въ защиту отъ похитителей. Старая липовая аллея сплеталась въ зеленый сводъ; вишневыя деревья и яблони гнулись подъ тяжестью плодовъ. Вѣтви кустарниковъ, крыжовника и смородины пригибались къ землѣ; земляника и клубника краснѣлись вездѣ въ такомъ же изобилія, и персики цѣлыми сотнями спѣли на солнцѣ. Подъ сѣтками и стеклами рамъ блистали свѣжіе огурцы, арбузы и дыни и наполняли грунтъ такъ изобильно, что, кажется, каждый дюймъ земли былъ цѣлымъ погребомъ съ запасомъ на долгое время. Между-тѣмъ пріятный запахъ свѣжей травы и различнаго рода растеній, не говоря ужъ о сосѣднихъ стогахъ душистаго сѣна, обращали весь хуторъ въ роскошный букетъ. За старою кирпичною стѣною царствовала такая тишина и такое спокойствіе, что даже круги перьевъ, разставленные для пуганья птицъ, едва колебались на воздухѣ.
   Хотя донъ вообще не въ такомъ порядкѣ, какъ садъ, но, во всякомъ случаѣ, это былъ настоящій старинный домъ, съ боровами на чердакѣ, съ кухней, выстланной камнемъ, съ каминами изъ расписныхъ изразцовъ и съ большими балками, переложенными черезъ весь потолокъ. Передъ окнами съ одной стороны простирался спорный пунктъ земли; на немъ мистеръ Бейтсорнъ и день и ночь держалъ бдительнаго стража, котораго обязанность состояла единственно въ томъ, чтобъ, въ случаѣ нечаяннаго нападенія, тотчасъ же поднять трезвонъ въ огромный колоколъ, повѣшенный здѣсь для этой цѣли; отвязать огромнаго и злаго бульдога, своего союзника, который сидѣлъ на тяжелой цѣпи въ своей конурѣ, и вообще разить, какъ только можно, смѣлаго непріятеля. Недовольный этими физическими предостереженіями, мистеръ Бойтсорнъ выставилъ и свое имя на нѣсколькихъ деревянныхъ щитахъ, на которыхъ сказано: "Собака кусается. Страшно зла. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Мушкетоны заряжены крупной дробью. Берегись. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Не ходи здѣсь: попадешь въ волчью яму. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Капканы здѣсь стоятъ и денно и нощно. Лаврентій Бойтсорнъ.-- Предостереженіе: всякій, кто осмѣлится безъ дозволенія явиться на сей собственности, будетъ наказанъ силою длани владѣльца, со всевозможною строгостью и подвергнется законному преслѣдованію. Лаврентій Бойтсорнъ". Эти лаконическія, но сильныя надписи, онъ показывалъ намъ изъ окна своей парадной гостиной, заливаясь отчаянными залпами смѣха: ха, ха, ха, ха, ха, ха! а птичка между-тѣмъ безпечно прыгала у него по головѣ и плечамъ.
   -- По моему мнѣнію, это ужасно скучная возня, сказалъ мистеръ Скимполь, съ обыкновенною своею безпечностью: -- если только все это не шутка?
   -- Шутка! ха! возразилъ мистеръ Бойтсорнъ съ невыразимымъ жаромъ: -- нѣтъ, сударь мой, это не шутка! Я готовъ вмѣсто собаки посадить льва, вездѣ подвести подкопы, гдѣ только станетъ нога нечестиваго сэра Фарнеса; я готовъ... ха, ха, ха, ха!.. Нѣтъ, это, сударь, не шутка!
   Мы пріѣхали къ нему въ субботу. Въ воскресенье утромъ пошли мы всѣ въ маленькую церковь, въ паркѣ, по веселой.тропинкѣ, проходящей непосредственно черезъ поле битвы.
   Въ церкви было мало народу: по большей-части земледѣльцы, рабочіе, прислуга джентльменовъ въ околоткѣ. Между ними красовались статные лакеи; въ-особенности понравился мнѣ заштатный -старый кучеръ: въ немъ такъ я отражалась вся знаменитость лордовъ, которыхъ онъ возилъ въ своей каретѣ. Хорошенькія, молоденькія дѣвочки цѣлой гирляндой сидѣли на своихъ мѣстахъ и мистриссъ Раунсвель, управительница замка Чизни-Вольдъ, отличавшаяся прямизною стана и плотностью стараго, но красиваго еще лица. Прелестная дѣвочка, о которой говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, стояла рядомъ съ ней. Я бы, кажется, ее тотчасъ узнала по первому взгляду -- такой была она обворожительной красоты; щечки ея пылали, блестящіе глазки то потуплялись внизъ, то подымались кверху, подъ вліяніемъ глазъ молодаго рыбака-аматёра, который, должно-быть, случайно, стоялъ неподалеку отъ нея. Одно лицо и непріятное лицо, хотя и красивое, недоброжелательно слѣдило за хорошенькой дѣвочкой; впрочемъ, оно также недоброжелательно смотрѣло и на всѣхъ: это было лицо француженки.
   Пока колоколъ еще гудѣлъ и знаменитые лорды не являлись, я успѣла оглядѣть церковь. Густыя деревья заслоняли окна и пропускали въ церковь мало воздуха и какой-то зеленоватый свѣтъ, отъ котораго лица окружающихъ казались очень-блѣдными. Небольшой лучъ свѣта, проникающій въ маленькую дверь, освѣщалъ неясно изображенія на стѣнахъ и сторожа, работавшаго прилежно около колокола. Но вотъ толпа зашевелилась по извѣстному направленію, пробѣжалъ почтительный шопотъ, и я догадалась, что является лордъ съ миледи.
   Могу ли я когда-нибудь позабыть, какъ затрепетало мое сердце подъ вліяніемъ брошеннаго на меня взгляда? могу ли я когда-нибудь позабыть выраженіе тѣхъ глазъ, которые впились въ меня и, казалось, готовы были выскочить изъ своихъ орбитъ? Это была минута, одна только минута, но лицо, на которое я взглянула и съ котораго тотчасъ же опустила глаза своя на молитвенникъ, было мнѣ знакомо.
   И странно, предо мной явилась длинная перспектива дней, проведшихъ мною у моей крестной матери, даже и то время, когда, одѣвши, бивало, мою куколку, я становилась на цыпочки, чтобъ посмотрѣться въ зеркало и причесать себѣ, голову. Безспорно, что я никогда не видала леди; безспорно также, что лицо ея было, какъ двѣ капли воды, знакомо мнѣ.
   Легко было догадаться, что церемонный, сѣдовласый подагрикъ-джентльменъ, былъ не кто другой, какъ сэръ Лейстеръ Дедлокъ, а леди -- была леди Дедлокъ. Но почему лицо ея было нѣкоторымъ образомъ похоже на разбитое зеркало, въ обломкахъ котораго являлись мои воспоминанія, и почему я такъ была встревожена, такъ дрожала, встрѣчая нечаянно взглядъ миледи -- въ этомъ я не могу дать отчета.
   Я приписала это непростительной слабости нервъ; но, при всемъ усиліи, не могли превозмочь себя. Проведшее время моей жизни и покойная крестная мать моя не выходили изъ моего воображенія; это заставило меня думать, что, можетъ-быть, миледи Дедлокъ похожа лицомъ на миссъ Барбару. Быть-можетъ, и было какое-нибудь сходство, но выраженія этихъ двухъ лицъ были такъ различны, какъ небо и земля. Эта суровость, которая сверкала въ каждой чертѣ моей крестной матери, подобно бурѣ между горами, была совершенно-далека отъ лица, стоящаго предо мною, такъ-что, еслибъ и было ничтожное сходство между ними, то это сходство не могло бы поразить меня. Къ-тому же, я не запомню ни въ чьемъ лицѣ такого величія и такой гордости которыя были въ лицѣ леди Дедлокъ. и все-таки я, я -- ничтожная Эсѳирь Сомерсонъ, дитя, живущее отдѣльною жизнью, дитя, рожденіе котораго не принесло никому никакой радости -- явилась передъ моими глазами, съ какой-то сверхъестественной силой изъ давно-прошедшаго, и эта фантастическая сила исходила изъ фешонэбльной леди, которую я никогда не видала и которая мнѣ никогда не снилась во снѣ.
   Это обстоятельство бросило меня въ такое волненіе, что я готова была не слушать всѣхъ замѣчаній француженки, которая, сколько я замѣтила, пришла въ церковь для своихъ личныхъ наблюденій. Наконецъ, весьма-медленно я успокоилась и, спустя нѣсколько времени, взглянула на леди Дедлокъ, и взглянула безъ волненія.
   По окончаніи службы, сэръ Лейстеръ очень-осанисто и любезно подалъ свою руку миледи, хотя онъ могъ передвигать ноги только съ помощью толстой палки, и проводилъ ее до двумѣстной кареты, въ которой онѣ пріѣхали.
   Дорогою мистеръ Скимполь замѣтилъ мистеру Бойтсорну, что баронетъ свысока взиралъ на окружающую его толпу.
   -- Онъ таковъ, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ.-- И отецъ его и дѣдъ и прадѣдъ въ придачу, всѣ они таковы!
   -- Знаете ли, продолжалъ мистеръ Скимполь, совершенно-неожиданно дли мистера Бойтсорна: -- знаете ли, я очень люблю видѣть людей подобнаго сорта!
   -- Быть не можетъ! завопилъ мистеръ Бойтсорнъ.
   -- Нѣтъ, это такъ, продолжалъ мистеръ Скимполь.-- Видите ли, онъ хочетъ дать почувствовать, что можетъ мнѣ покровительствовать -- очень-радъ! сдѣлай одолженіе!
   -- А я-такъ не радъ, кричалъ мистеръ Бойтсорнъ въ большомъ волненіи.
   -- Не-уже-ли? возразилъ мистеръ Скимполь съ своимъ обычнымъ легкомысліемъ: -- да вѣдь это значитъ самому себѣ досаждать. Какая же въ этомъ надобность? Я совершенно-доволенъ, доволенъ, какъ дитя, всѣмъ, что дѣлается вокругъ меня, и досаждать себѣ ничѣмъ въ мірѣ не стану. Вотъ, напримѣръ: я прихожу сюда, встрѣчаю великолѣпнаго лорда, требующаго высокопочтенія къ своей особѣ. Прекрасно! Вотъ тебѣ, говорю я, великолѣпный лордъ, мое высокопочтеніе -- прими его; если ты мнѣ можешь показать что-нибудь пріятное, я буду очень-счастливъ; если ты хочешь дать что-нибудь пріятное, я буду очень-радъ и возьму. Великолѣпный лордъ, безъ-сомнѣнія, отвѣтитъ мнѣ: "Ты, братъ, славный дѣтина: ни жолчи моей не волнуешь, ни пищеваренія моего не портишь и нечего мнѣ передъ тобой быть ежомъ". И право, для насъ обоихъ это будетъ недурно! Вотъ съ какой точки зрѣнія смотрю я на вещи. Впрочемъ, можетъ-быть, это дѣтскій взглядъ.
   -- Ну, а если на другой день, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ:-- вы увидите человѣка, совершенно ему противоположнаго, тогда что?
   -- Какъ что? говорилъ мистеръ Скимлоль съ полною простотою и скромностью: -- и тогда то же самое -- вотъ и все. Я бы, напримѣръ, сказалъ: "достопочтенный мой Бойтсорнъ, ты не хочешь видѣть великолѣпнаго лорда? Очень-хорошо! и я не хочу его видѣть! Я думаю, что мои обязанность состоитъ въ томъ, чтобъ каждому угодить, и думаю, что въ этомъ же состоитъ обязанность каждаго; словомъ, должна быть связь и гармонія, слѣдовательно, если ты не хочешь его знать, и и не хочу его знать. А теперь, дружище, пойдемъ обѣдать."
   -- А еслибъ дружище-то, заревѣлъ мистеръ Бойтсорнъ: -- еслибъ дружище-то сказалъ, что я тебѣ...
   -- Понимаю, понимаю, отвѣчалъ мистеръ Скимлоль: -- конечно, онъ такъ бы и сказалъ.
   -- Что, я тебѣ поднесу такой обѣдъ!... заревѣлъ мистеръ Бойтсорнъ, и къ этому, вѣрно, прибавилъ бы: "Если хочешь говорить, мистеръ Гарольдъ Скимлоль, такъ говори дѣло!"
   -- На это Гарольдъ Скимлоль, какъ вамъ извѣстно, отвѣтитъ, говорилъ онъ самымъ-веселымъ тономъ и съ самой наивной улыбкою: -- что онъ, право, не знаетъ, что значитъ дѣло; о дѣлѣ не имѣетъ ни кали идеи и не знаетъ, кто занимается дѣломъ или чѣмъ занимается дѣло. Если вы занимаетесь дѣломъ и если это вамъ по-сердцу -- прекрасно, поздравляю васъ отъ всей моей души -- вотъ и все. До меня же это не касается, увѣряю васъ, потому-что я настоящее дитя, я дѣло во мнѣ, а я въ дѣлѣ -- никакой нужды не имѣемъ. Такъ видите ли, несравненнѣйшій Бойтсорнъ, не самое ли лучшее идти обѣдать?
   Это вотъ одинъ очеркъ разговора изъ числа многихъ между мистеромъ Бойтсорномъ и мистеромъ Скимполемъ. Я всегда боялась, чтобъ эти разговоры не кончились плачевнымъ взрывомъ со стороны нашего хозяина, въ чемъ не было бы никакого сомнѣнія, еслибъ обстоятельства были другія. Вопервыхъ, мистеръ Бойтсорнъ свято хранилъ обязанности гостепріимнаго хозяина; вовторыхъ, опекунъ мой смѣялся отъ чистаго сердца съ мистеромъ Скимполемъ и надъ мистеромъ Скимполемъ, какъ надъ ребенкомъ, который цѣлый день тѣшится мыльными пузырями. Между-тѣмъ мистеръ Скимполь, не подозрѣвая, какія живыя струны онъ затрогиваетъ и какой можетъ подвергнуться опасности, набрасывалъ карандашомъ ландшафтъ въ паркѣ, которому, конечно, никогда не было суждено быть конченнымъ; или садился за фортепьяно я разъигрывалъ отрывки какихъ-нибудь оперъ, или пѣлъ какія-нибудь пѣсенки, или ложился на спину подъ тѣнь дерева и наблюдалъ за движеніемъ облаковъ; вообще былъ, какъ-нельзя-болѣе, доволенъ самъ-собою.
   -- Предпріятія и усилія, говаривалъ онъ намъ, лежа на спинѣ въ тѣни: -- для меня истинное наслажденіе. Я думаю, что я истинный космополитъ. Я имъ сочувствую глубочайшимъ образомъ. Лежа, хоть напримѣръ здѣсь, я съ почтительнымъ удивленіемъ думаю объ этихъ предпріимчивыхъ умахъ, которые проникаютъ до сѣвернаго полюса, или въ самое сердце тропиковъ. Матеріалисты спрашиваютъ: "Зачѣмъ носитъ нелегкая къ сѣверному полюсу? Какая отъ этого польза?" Не знаю я, есть отъ этого польза или нѣтъ; но по-крайней-мѣрѣ я могу сказать навѣрное, что они, идя можетъ-быть безъ особеннаго умысла, однакожь, по-крайней-мѣрѣ, занимаютъ мои мысли. Возьмемъ хоть, наконецъ, крайность; возьмемъ туземцевъ съ американскихъ плантацій: конечно, они работаютъ сильно; конечно, эта работа имъ неочень по вкусу, и даже, быть-можетъ, ихъ существованіе несовсѣмъ-весело; но они оживляютъ для меня ландшафтъ; они придаютъ мѣстности поэтической колоритъ, и я увѣренъ, что это одна изъ пріятнѣйшихъ цѣлей ихъ существованія. И я очень благодаренъ имъ за это!
   Мнѣ часто приходило въ голову, по поводу его рѣчей: порождаютъ ли въ немъ какую-нибудь мысль мистриссъ Скимполь и дѣти, и съ какой точки зрѣнія представляются они его космополитическому уму?
   Быстро прошла недѣля. Погода стояла прекрасная; дни были теплы я ясны и пріятно было проводить ихъ въ широкомъ паркѣ, любуясь раскидистыми деревьями, пробивающимся лучомъ солнца сквозь густые листья зелени, перебѣгающею тѣнью, между-тѣмъ, какъ птицы цѣли и слышалось въ воздухѣ тихое жужжанье насѣкомыхъ. У насъ въ паркѣ было одно любимое мѣсто; густо было оно покрыто мягкимъ мохомъ и свѣжей зеленой муравой; на немъ лежало нѣсколько срубленныхъ и очищенныхъ отъ коры деревьевъ. Сидѣвшему на этомъ мѣстѣ, сквозь просѣку, открывалась богатая перспектива. Въ эту субботу сидѣли мы съ мистеромъ Жарндисомъ и съ Адой и любовались на яркоосвѣщенный планъ картины. Вдругъ вдалекѣ послышались сильные раскаты грома и крупныя капли дождя зашелестили по листьямъ деревьевъ.
   Всю недѣлю воздухъ былъ наполненъ электричествомъ до удушливости; но гроза разразилась внезапно и съ такою силой, что прежде, чѣмъ мы успѣли достигнуть забора, громъ и сверканіе молніи было постоянное и тяжелыя капли дождя били по листьямъ, какъ свинцовыя пули. Въ такую грозу, сосѣдство съ деревьями опасно, и мы поспѣшили по мшистымъ пригоркамъ въ сторожевую избушку лѣсничаго, находящуюся вблизи. Мы часто любовались мрачной красотою этой избушки, стоящей посреди густой зелени деревьевъ.
   Въ избушкѣ было такъ темно, въ-особенности при небѣ, густо покрытомъ черными облаками, что мы съ трудомъ замѣтили человѣка, который, поклонясь намъ при входѣ, подалъ мнѣ и Адѣ по стулу. Ставни были открыты и мы любовались грозой.
   Картина была величественна: вѣтеръ ревѣлъ, качалъ и гнулъ деревья; дождь лилъ, какъ изъ ведра; раскаты грома сливались одинъ съ другимъ и красновато-яркая молнія рѣзала небо въ разныхъ направленіяхъ.
   -- Однако, не опасно ли сидѣть у открытаго окна?
   -- О нѣтъ, милая Эсѳирь, сказала Ада, спокойно обращаясь ко мнѣ.
   Вопросъ, однакожъ, былъ предложенъ не мной.
   Сердце затрепетало снова во мнѣ. Я никогда не слыхала этого голоса, какъ никогда не видала этого лица. Но голосъ этотъ дѣлалъ на меня странное впечатлѣніе; онъ вызывалъ во мнѣ панораму всей моей прошедшей жизни.
   Леди Дедлокъ прежде насъ искала убѣжища отъ грозы въ сторожевой избушкѣ лѣсничаго.
   Она тихо подошла къ моему стулу и облокотилась на его спинку. Повернувшись назадъ черезъ плечо, я увидѣла ее совершенно рядомъ со мною.
   -- Я испугала васъ? сказала она.
   Нѣтъ, это былъ не испугъ. И чего мнѣ было бояться?
   -- Я думаю, сказала леди Дедлокъ, обращаясь къ моему опекуну: -- что я имѣю удовольствіе говорить съ мистеромъ Жарндисомъ?
   -- Ваше вниманіе дѣлаетъ мнѣ больше чести, чѣмъ я могъ ожидать, миледи, сказалъ опекунъ мой.
   -- Я узнала васъ прошлое воскресенье въ церкви. Мнѣ очень-прискорбно, что какой-то поземельный споръ сэра Лейстера -- вовсе безъ его желанія, я увѣрена -- можетъ нѣкоторымъ образомъ послужить къ недоразумѣніямъ между нами.
   -- Я знаю это обстоятельство, сказалъ, улыбаясь, опекунъ мой: -- и считаю себя совершенно-обязаннымъ не безпокоить васъ моимъ знакомствомъ.
   Она протянула къ нему руку съ какимъ-то непринужденно-холоднымъ видомъ, и говорила съ полнымъ равнодушіемъ; но въ голосѣ ея звучало много пріятности. Въ ней было столько же граціозности, сколько и красоты; но это была холодная красота: при взглядѣ на нее всякій легко замѣтилъ бы, что она имѣетъ сильную власть привлекатъ къ себѣ, если только захочетъ. Лѣсовщикъ подалъ ей стулъ и она сѣла въ дверяхъ между нами.
   -- Пристроили ли вы молодаго человѣка, о которомъ писали сэру Лейстеру и для котораго сэръ Лейстеръ, къ-сожалѣнію своему, не могъ ничего сдѣлать? сказала она, повернувъ головку свою черезъ плечо къ мистеру Жарндису.
   -- Пристроилъ, сказалъ онъ.
   Она, казалось, уважала мистера Жарндиса и хотѣла съ нимъ сблизиться. Въ гордой манерѣ ея было много привлекательнаго.
   -- Я думаю, это ваша воспитанница, миссъ Клеръ?
   Онъ представилъ ей Аду.
   -- Вы утратите часть вашего безкорыстнаго, донкихотскаго характера, сказала леди Дедлокъ мистеру Жарндису, опять черезъ плечо: -- если вы будете воспитывать подъ вашею опекою такихъ красавицъ. Но представьте меня также, сказала она, повернувшись ко мнѣ совершенно: -- и этой молодой леди.
   -- Миссъ Сомерсонъ также моя воспитанница, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- съ тою только разницею, что и за нее не отвѣчаю ни предъ какимъ лордомъ-канцеромъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, лишилась своихъ родителей? сказала миледи.
   -- Да.
   -- Надѣюсь, что она совершенно-счастлива въ своемъ опекунѣ.
   Леди Дедлокъ смотрѣла на меня; я смотрѣла на нее и отвѣчала ей утвердительно. Вдругъ она отвернулась отъ меня поспѣшно, даже съ какимъ-то примѣтнымъ неудовольствіемъ, и опять заговорила съ моимъ опекуномъ.
   -- Много прошло съ-тѣхъ-поръ, когда мы перестали съ вами встрѣчаться, мистеръ Жарндисъ...
   -- Да, много. Для меня и эта недѣля тянулась очень-долго, отвѣчалъ онъ.
   -- Какъ! и вы даже льстите, или, быть-можетъ, думаете, что лесть мнѣ необходима? сказала она съ легкимъ презрѣніемъ.-- Я думаю, я пріобрѣла такое мнѣніе!
   -- Вы пріобрѣли такъ много, леди Дедлокъ, сказалъ опекунъ мой:-- что по-неволѣ должны немного платиться... впрочемъ, не передо мною.
   -- Такъ много! повторила она, тихо смѣясь: -- да!
   Въ ея манерахъ было столько возвышеннаго, столько силы, столько уничтожающаго... и ужъ я не знаю чего. На насъ съ Адой она смотрѣла какъ на дѣтей, такъ-что, тихо смѣясь и глядя на падающій дождь, она не обращала на насъ никакого вниманія и занималась спокойно своими мыслями, какъ-будто была одна.
   -- Я думаю, что, когда мы встрѣчались за границей, вы лучше знали мою сестру, чѣмъ меня, сказала она, взглянувъ на мистера Жарндиса.
   -- Да, мы прежде чаще встрѣчались, отвѣчалъ онъ.
   -- Мы пошли съ ней по разнымъ дорогамъ, сказала леди Дедлокъ:-- и между нами всегда было мало общаго. Хоть это и грустно, но пособить этому нельзя.
   Леди Дедлокъ опять стала глядѣть на дождь. Гроза стихла. Дождь ослабъ; молнія больше не сверкала; раскаты грома слышались только вдалекѣ; солнце начало ужъ золотить мокрые листья и отражаться въ падающихъ капляхъ дождя.
   Пока мы сидѣли молча, маленькій фаэтонъ, запряженный парою лошадей, быстро подъѣзжалъ къ крылечку сторожевой избушки.
   -- Посланный возвращается назадъ, миледи, съ экипажемъ, сказалъ лѣсовщикъ.
   Въ фаэтонѣ сидѣли двѣ женщины. Когда онъ остановился, изъ него вышли: француженка, которую я видѣла въ церкви, а за ней красивая дѣвушка. Въ рукахъ у нихъ было нѣсколько шалей и бурнусовъ, француженка, смѣлая и самонадѣянная; красивая дѣвушка, сконфуженная и робкая.
   -- Что это значитъ? Двѣ! сказала леди Дедлокъ.
   -- Я пока считаюсь вашей горничной, миледи, сказала француженка: посланный требовалъ горничную.
   -- Я думала, что я вамъ понадоблюсь, миледи, сказала хорошенькая дѣвочка.
   -- Ты мнѣ понадобишься, дитя мое, отвѣчала леди Дедлокъ спокойно: -- надѣнь на меня эту шаль.
   Миледи повернулась къ ней и та слегка набросила шаль на ея плечи. Француженка стояла незамѣченною, сверкала изъ угловъ глазъ своихъ и шевелила блѣдными губами.
   -- Мнѣ очень прискорбно, сказала леди Дедлокъ мистеру Жарндису: -- что мы не можемъ возобновить прежняго нашего знакомства. Вы мнѣ позволите прислать сюда экипажъ мой, къ услугамъ вашигь молодыхъ дѣвушекъ. Онъ сейчасъ же сюда вернется.
   Мистеръ Жарндисъ ни за что не хотѣлъ согласиться на это предложеніе. Миледи Дедлокъ снисходительно простилась съ Адой, но не со мной, и, опираясь на руку мистера Жарндиса, сѣла въ фаэтонъ.-- Это былъ красивенькій, низенькій садовый экипажецъ съ верхомъ.
   -- Садись со мной, дитя мое, сказала она хорошенькой дѣвушкѣ: -- ты мнѣ нужна. Пошелъ!
   Фаэтонъ покатился и француженка, держа на рукѣ своей всѣ привезенныя шали, ошеломленная, осталась на своемъ мѣстѣ.
   Я думаю, что для гордости сильное наказаніе -- гордость. Гнѣвъ француженки былъ самый странный, какой мнѣ когда-либо случалось видѣть. Она стояла неподвижно, покамѣстъ фаэтонъ не повернулъ въ боковую аллею и потомъ, безъ малѣйшей перемѣны въ лицѣ, сняла башмаки, оставила ихъ на полу и пошла пѣшкомъ за фаэтономъ, по самымъ мокрымъ мѣстамъ парка.
   -- Это сумасшедшая? спросилъ мой опекунъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ лѣсовщикъ, который вмѣстѣ съ женой своей слѣдилъ за ней изъ окна: -- нѣтъ, нѣтъ, сударь. Гортензія не безумная: она знаетъ что дѣлаетъ; она, изволите видѣть, очень-высокомѣрна и сердита. Да, сударь, очень-высокомѣрна и сердита; за это и хотятъ смѣнить ее и взять на ея мѣсто другую.-- Вотъ это, сударь, ей несовсѣмъ-то нравится.
   -- Да зачѣмъ же она идетъ безъ башмаковъ по мокрой травѣ? сказалъ опекунъ мой.
   -- А можетъ, ей, сударь, хочется поостынуть немного, сказалъ лѣсовщикъ...
   -- Или она думаетъ, что топчетъ бѣдную розу, сказала жена его.
   Спустя нѣсколько минутъ, мы прошли неподалеку отъ замка. При первомъ взглядѣ на него, онъ намъ показался волшебно-прекраснымъ, а теперь былъ еще прекраснѣе. Свѣжій вѣтеръ несъ пріятную прохладу; птицы громко пѣли; серебристыя капли дождя, какъ брильянты, висѣли на стеклахъ; вся природа какъ-будто ожила снова, и маленькій фаэтонъ, какъ волшебная колесница, серебрился подъ лучами заходящаго солнца; но, несмотря ни эту картину, такъ же хладнокровно, такимъ же медленнымъ шагомъ шла m-lle Гортензія, босоногая, по мокрой травѣ.
   

ГЛАВА XIX.
Впередъ!

   Настали вакаціи. Въ Канцелярской Улицѣ штиль. Славные корабли Lex и Justicia, обшитые мѣдью, связанные желѣзомъ, съ чугунными жерлами, стоятъ въ гавани безъ рей и парусовъ. Летучій голландецъ, котораго экипажъ составляютъ кліенты, просящіе каждаго встрѣчнаго заглянуть въ ихъ бумаги, поставилъ паруса и улетѣлъ, Богъ-вѣсть, куда. Всѣ суды заперты; публичныя конторы томятся сномъ; даже сама Вестминстерская Палата обратилась въ тѣнистую долину, гдѣ бы съ удовольствіемъ готовы были запѣть соловьи и гдѣ теперь можно встрѣтитъ истцовъ болѣе нѣжнаго класса.
   Темилъ, Канцелярская Улица, Палата Сержантовъ и Линкольская Палата, даже и съ полями, включительно, словно гавани во время отлива. Неконченные и нескончаемые процесы сидятъ на мели, облѣнившіеся писаря качаются на стульяхъ и ждутъ судейскаго термина.
   Наружныя двери экспедицій заперты на-глухо и всѣ посланія и письма оставляются въ коморкѣ дворника. Цѣлый сѣнокосъ травы пробился бы между камней мостовой по сторонамъ двора Линкольнской Палаты, еслибъ разнощики писемъ не сидѣли, отъ нечего дѣлать, тутъ, въ тѣни и не занимались, въ раздумьи, грызеньемъ и жеваньемъ травы.
   Во всемъ городѣ одинъ только судья, да и онъ засѣдаетъ въ палатахъ не чаще двухъ разъ въ недѣлю. Еслибъ жители ассизныхъ городовъ могли на него бросить взглядъ въ эту минуту: нѣтъ глубочайшаго парика, нѣтъ красной тоги, нѣтъ бѣлаго мѣха, нѣтъ палатской стражи, не видать бѣлыхъ палочекъ! Сидитъ только чисто-выбритый джентльменъ въ бѣлыхъ панталонахъ и въ бѣлой шляпѣ; судейская физіономія его загорѣла поматросски; загорѣлъ и кончикъ судейскаго носа и судейскій вкусъ направляетъ ноги преимущественно въ лавки за устрицами или за стаканомъ инбирнаго пива со льдомъ. Адвокаты Англіи разсѣялись по всему лицу земному. Какъ можетъ Англія обойдтись безъ своихъ адвокатовъ впродолженіе четырехъ длинныхъ лѣтнихъ мѣсяцевъ, безъ этого, оправданнаго давностью вѣковъ, убѣжища при несчастій и единственнаго законнаго тріумфа въ счастіи?-- этотъ вопросъ до насъ не касается. Мы только можемъ увѣрить, что Альбіонъ теперь совершенно свободенъ отъ меча и щита, и что этотъ ученый мужъ, страдающій сильною раздражительностью(нервовъ, при видѣ своего кліента, подъ вліяніемъ противной партіи, теперь значительно поправляется, дыша нагорнымъ воздухомъ Швейцаріи. И этотъ знаменитый мужъ, который занимается дѣлами уничтоженія и разитъ всѣхъ опонентовъ своихъ грознымъ сарказмомъ, веселъ, какъ птичка, невиненъ какъ бабочка, и купается въ ваннахъ франціи. И тотъ ученый мужъ, который слезно плачетъ при всякомъ патетическомъ обстоятельствѣ, не пролилъ ни одной слезинки впродолженіе двухъ недѣль. И этотъ очень-ученый мужъ, который остудилъ жаръ своего кипучаго темперамента въ потокахъ и фонтанахъ юриспруденціи, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ, во время судейскаго термина, явить великую развитость въ судейскихъ крючкахъ, недоступныхъ уму непосвященныхъ и очень-мало доступныхъ уму посвященныхъ, бродить теперь съ характеристическимъ наслажденіемъ по засухѣ и пыли окрестъ Константинополя. Другіе разбросанные осколки этого великаго палладіума находятся на каналахъ Венеціи, у истоковъ Нила, въ купальняхъ Германіи и далеко на песчаныхъ берегахъ всей Англіи. Едва можно съискать только одного адвоката въ опустѣлой Канцелярской Улицѣ. И если этотъ единственный членъ правосудія, проходя по пустынной области Оберканцеляріи, сойдется случайно съ докучливымъ просителемъ, неспособнымъ оставить мѣсто страха и надежды, то они оба испугаются другъ друга и оба бросятся въ разные закоулки.
   Такого жаркаго лѣта давно не запомнятъ. Всѣ молодые писцы влюблены до безумія и, сообразно съ различными степенями своего соціальнаго значенія, отправляются, для свиданія съ предметомъ своей страсти, или въ Маргетъ, или въ Рамсгетъ, или въ Гревзендъ. Всѣ писцы среднихъ лѣтъ -- женатые люди; они скучаютъ и находятъ, что ихъ семейства слишкомъ-велики. Покинутыя хозяевами собаки, бродятъ но пустымъ дворамъ судовъ, томятся жаждою, ищутъ воды, преимущественно во всѣхъ сухихъ мѣстахъ коротко дышатъ и высовываютъ языкъ. Собаки слѣпыхъ приводятъ своихъ хозяевъ къ фонтанахъ, или къ ушатамъ съ водой. Лавка, окна которой прикрыты маркизами, троттуаръ политъ водой и сквозь стекла видны сосуды съ золотыми и серебряными рыбками -- считается эдемомъ. Темплъ такъ раскаленъ, что служитъ для Береговой и флотской Улицъ, какъ-бы утюжною плиткой, я утюжитъ ихъ всю ночь.
   Но въ палатахъ Темпла есть еще конторы, въ которыхъ можно прохладиться, если стоитъ искать прохлады, искупая ее такою невыносимою скукой; но въ маленькихъ переулкахъ, непосредственно за этими уединенными мѣстами, совершенная духота.
   Въ палатахъ мистера Крука такъ жарко, что жители выворотили домы наизнанку: вынесли столы и стулья на улицы и сидятъ на троттуарахъ. Мастеръ Крукъ также на улицѣ; рядомъ съ намъ кошка, которой съ нимъ никогда нежарко!
   Гостинница Солнечнаго Герба закрыла навремя свои гармоническія митинги и маленькій Свильсъ ангажированъ на Пасторальные Сады, по ту сторону Темзы, гдѣ онъ разъигрываетъ роль угнетенной невинности, поетъ комическія пѣсенки самаго дѣвственнаго содержанія и такимъ голосомъ, который не можетъ оскорбить наинѣжнѣйшаго слуха.
   На всемъ юридическомъ сословіи лежитъ, какъ тяжелое облако, ржавчина и паутина бездѣйствія и праздности длинныхъ вакацій.
   Мистеръ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, на Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ, покоряется общему вліянію сонливости не только въ душѣ своей, какъ симпатичный и созерцательный человѣкъ, но и тѣлесно, то-есть въ дѣлахъ своихъ, какъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей. Въ эти длинныя вакаціи ему больше свободы баловать себя прогулками къ гостинницѣ Скобы и на Плющильный Дворъ, чѣмъ въ другое время года, и онъ говоритъ своимъ двумъ подмастерьямъ: "славная вещь, ребята, воображать себя въ такую жару на какомъ-нибудь островѣ; кругомъ вода, море бушуетъ, вѣтромъ подуваетъ и листья трепещутъ".
   Крикса страшно суетится въ парадной гостиной въ этотъ день, одинъ изъ дней данныхъ вакацій. Мистеръ и мистриссъ Снегсби имѣютъ въ предметѣ задать пирушку и принимать гостей. Ожидаемая компанія болѣе-избранная, чѣмъ многочисленная; она состоитъ только изъ мистера и мистриссъ Чедбандъ и больше не изъ кого. Хотя мистеръ Чедбандъ говоритъ о себѣ и письменно и изустно, что онъ не что иное, какъ корабль, такъ-что иногда посторонніе принимаютъ его за господина, знакомаго съ мореплаваніемъ, однакожъ онъ, ни больше ни меньше, вамъ членъ Клуба Умѣренности и неистощимый ораторъ. Какъ всѣ великіе люди, такъ и мистеръ Чедбандъ не принадлежитъ ни къ канавой особенной профессіи и имѣетъ враговъ. Враги его утверждаютъ, что онъ о самомъ замѣчательномъ изъ всѣхъ предметовъ не можетъ ничего сказать замѣчательнаго, хотя будетъ говорить очень-много и очень-долго, и что положительныя блага міра сего дѣйствуютъ силъ но на порывы его совѣсти. Впрочемъ, онъ имѣетъ и своихъ послѣдователей, въ числѣ которыхъ яркою звѣздою горитъ мистриссъ Снегсби. Она недавно записалась въ число пассажировъ кораб Я ждала, когда мнѣ самой скажутъ объ этомъ.
   -- Но теперь я сказала тебѣ, и какъ ты думаешь: дурно это съ моей стороны или нѣтъ?-- возразила Ада.
   Еслибъ я была самая жестокая женщина изъ цѣлаго міра, то, быть можетъ, нѣжными ласками своими она бы принудила меня сказать нѣтъ. Но, слава Богу, я не была жестокой, и потому безъ всякаго принужденія сказала нѣтъ.
   -- Теперь, значить, я все знаю,-- сказала я.
   -- О, нѣтъ, милая моя Эсѳирь, это еще не все!-- сказала Ада, обнимая меня крѣпче и снова скрывая свое личико у меня на груди.
   -- Еще не все?-- сказала я.-- Даже и это еще не все?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не все!-- отвѣчала Ада, качая головкой.
   -- И ты не хотѣла открыть...-- начала я въ шутку.-- Но Ада взглянула на меня и, улыбаясь сквозь слезы, сказала:
   -- Ахъ, нѣтъ, Эсѳирь, я хотѣла открыть тебѣ все! Ты вѣдь знаешь, что я хотѣла! Я хотѣла открыть передъ тобой всю мою душу!
   Я, смѣясь, сказала ей, что знала это точно такъ же, какъ знала и все другое. Потомъ мы сѣли къ камину, и я предоставила себѣ право говорить одной; хотя съ моей стороны сказано было очень немного, но я вскорѣ успокоила Аду и нѣсколько развеселила.
   -- А какъ ты думаешь, хозяюшка Дорденъ, знаетъ объ этомъ кузенъ Джонъ или нѣтъ?-- спросила Ада.
   -- Если кузенъ Джонъ не слѣпъ,-- сказала я:-- то должно полагать, что онъ знаетъ объ этомъ не меньше нашего.
   -- Намъ надо переговорить съ нимъ до разлуки съ Ричардомъ,-- сказала Ада робкимъ голосомъ.-- Посовѣтуй намъ, душечка, какъ лучше сдѣлать это. Ты не разсердишься, если Ричардъ войдетъ сюда?
   -- Неужели Ричардъ здѣсь... за дверями?-- спросила я.
   -- Право, не знаю,-- возразила Ада съ наивнымъ простодушіемъ, которое одно бы плѣнило мое сердце, еслибъ оно уже давнымъ-давно не было плѣнено.-- А можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ, онъ не за дверями ли.
   И, въ самомъ дѣлѣ, онъ былъ за дверями. Ада и Ричардъ сѣли по обѣ стороны отъ меня и, повидимому, были влюблены не другъ въ друга, но въ меня: такъ были они довѣрчивы, внимательны и нѣжны ко мнѣ. Сначала они вели себя по принятому между ними обыкновенію. Я, впрочемъ, не останавливала ихъ: я отъ чистаго сердца любовалась ими и приходила въ восторгъ; но мало по малу мы углубились въ размышленіе и разсужденіе, о томъ, какъ молоды были они, сколько лѣтъ должно пройти, прежде чѣмъ осуществится ихъ любовь, какими путями приведетъ она ихъ къ счастію, и станетъ ли она одушевлять ихъ непоколебимою рѣшимостью исполнять обязанности другъ къ другу, станетъ ли она одушевлять ихъ постоянствомъ, твердостью и терпѣніемъ. Ричардъ говорилъ, что онъ готовъ для Ады избить пальцы до костей, Ада обѣщала сдѣлать то же самое для Ричарда. Они ласкали меня, называли меня самыми нѣжными именами, и, разсуждая и совѣтуясь, мы просидѣли такимъ образомъ почти до самаго разсвѣта. Наконецъ я обѣщала имъ въ то же утро сообщить обо всемъ кузену Джону.
   Съ наступившимъ утромъ я отправилась послѣ завтрака къ моему опекуну, въ комнату, которая въ Лондонѣ замѣняла для насъ Ворчальную Холоднаго Дома, и сказала ему, что хочу поговорить съ нимъ по секрету.
   -- Я увѣренъ, наша хозяюшка,-- сказалъ онъ, закрывъ книгу:-- я увѣренъ, если ты намѣрена говорить со мной по секрету, то въ этомъ нѣтъ ничего опаснаго?
   -- Я полагаю, что нѣтъ,-- отвѣчала я:-- и могу поручиться даже, что въ моемъ секретѣ ничего нѣтъ секретнаго. Это случилось не дальше, какъ вчера.
   -- Вчера? Говори же скорѣе, Эсѳирь, что это такое?
   -- Вы помните,-- сказала я:-- счастливый вечеръ, когда мы впервые явились въ Холодный Домъ? Помните, когда Ада пѣла въ темной комнатѣ?
   Мнѣ хотѣлось напомнить ему взглядъ, который онъ тогда бросилъ на меня; и если не ошибаюсь, то желаніе мое исполнилось.
   -- Помните, еще когда...-- сказала я, съ небольшимъ замѣшательствомъ.
   -- Да, да, помню, душа моя,-- сказалъ онъ.-- Пожалуйста, но торопись; говори спокойнѣе.
   -- Ну такъ я вамъ скажу, что Ада и Ричардъ влюблены другъ въ друга. Мало того: они уже признались въ этомъ другъ другу.
   -- Уже?-- воскликнулъ опекунъ мой, сильно изумленный.
   -- Да, признались,-- сказала я.-- И -- сказать ли вамъ правду, мой добрый опекунъ?-- я этого давно ждала.
   -- Какая же польза изъ твоихъ ожиданій?-- сказалъ онъ.
   Минуты двѣ онъ просидѣлъ задумавшись. На лицѣ его безпрестанно играла его всегдашняя добрая и пріятная улыбка. Потомъ онъ сказалъ, что желаетъ видѣть Ричарда и Аду. Когда они пришли, онъ одной рукой обнялъ Аду съ отеческой нѣжностью и обратился къ Ричарду серьезнымъ и въ то же время ласковымъ тономъ.
   -- Рикъ,-- сказалъ онъ:-- я радъ, что пріобрѣлъ твое довѣріе. Я надѣюсь сохранить его. Представляя себѣ наши отношенія, которыя такъ прояснили мою жизнь и надѣлили ее новыми интересами и радостями, я въ то же время представлялъ себѣ, заглядывая въ будущее, возможность, что ты и твоя милая кузина (не пугайся, Ада, не конфузься, душа моя!) пойдете вмѣстѣ по одной дорогѣ въ жизни. Я видѣлъ и вижу многія причины, по которымъ должно желать вашего союза. Но не забудь, Рикъ, я представлялъ себѣ это, заглядывая въ будущее.
   -- Мы тоже, сэръ, основываемъ наше счастье на будущемъ,-- возразилъ Рикъ.
   -- Прекрасно!-- сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Это весьма благоразумно! Теперь, друзья мои, выслушайте меня. Я бы могъ вамъ сказать, что вы еще не умѣете вполнѣ цѣнить своихъ душевныхъ наклонностей; что, быть можетъ, встрѣтится множество обстоятельствъ, которыя разлучатъ васъ на вѣки; что цѣпь, сплетенная вами изъ цвѣтовъ, можетъ разорваться или обратиться въ цѣпь свинцовую. Но я этого не сдѣлаю. Если суждено этому случиться, то оно само собой случится очень скоро. Я хочу оставаться въ томъ убѣжденіи, что, спустя нѣсколько лѣтъ, любовь ваша другъ къ другу не измѣнится. Все, что я, руководимый этимъ убѣжденіемъ, хочу сказать вамъ, заключается въ томъ, что если чувства ваши перемѣнятся, если вы откроете, что и въ зрѣломъ возрастѣ вы другъ для друга точно такіе же кузены (особенно въ твоей возмужалости, Рикъ! ужъ ты извини меня!), какими были въ ребячествѣ, не стыдитесь быть откровенными со мной: въ этомъ ничего не будетъ необычайнаго или чудовищнаго. Помните, что я для васъ не больше, какъ добрый другъ и дальній родственникъ. Помните, что я не имѣю надъ вами ни малѣйшей власти. Если я не извлекаю изъ нашихъ отношеній никакой пользы, то по крайней мѣрѣ имѣю право желать и надѣяться удержать за собой ваше расположеніе.
   -- Я убѣжденъ, сэръ, за себя,-- сказалъ Ричардъ:-- убѣжденъ и за Аду, что вы имѣете надъ нами обоими весьма сильную власть, укрѣпившую наше уваженіе, признательность и преданность къ вамъ, и что эта власть усиливается съ каждымъ днемъ.
   -- Неоцѣненный кузенъ!-- сказала Ада, склонясь къ нему на плечо:-- я чувствую, что вы замѣнили мнѣ мѣсто отца. Вся любовь, все послушаніе, которыя бы я должна питать къ отцу, вполнѣ передаются вамъ.
   -- Ну, хорошо, хорошо!-- сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Займемтесь теперь нашими предположеніями. Откроемъ глаза и съ надеждою заглянемъ въ даль. Рикъ, свѣтъ передъ тобою. Какъ ты вступишь въ него, такъ онъ и приметъ тебя это вѣрно, какъ дважды-два -- четыре. Надѣйся на одно только Провидѣніе и на свои усилія. Никогда не раздѣляй ихъ другъ отъ друга. Постоянство въ любви -- вещь превосходная; но она ровно ничего не значитъ безъ постоянства во всякаго рода трудахъ. Еслибъ ты имѣлъ дарованіе всѣхъ великихъ людей прошедшаго и нынѣшняго вѣка, ты ничего не сдѣлаешь путнаго безъ надлежащаго размышленія о предпринятомъ дѣлѣ и безъ особеннаго прилежанія. Если ты увлечешься убѣжденіемъ, что совершенный успѣхъ, въ большихъ дѣлахъ или малыхъ, зависѣлъ или могъ зависѣть, будетъ или можетъ зависѣть отъ фортуны, то разстанься съ этой ложной идеей, или разстанься съ кузиной своей Адой.
   -- Нѣтъ, ужъ я лучше разстанусь съ этой идеей, сэръ,-- сказалъ Ричардъ, съ улыбкой:-- я разстаюсь съ нею, если только принесъ ее сюда (надѣюсь, впрочемъ, что со мной этого не могло и не можетъ быть), и буду пробивать себѣ дорогу къ Адѣ съ надеждою на Провидѣніе и на свои усилія.
   -- Справедливо!-- сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Если тебѣ не суждено сдѣлать ее счастливой, то зачѣмъ бы ты сталъ преслѣдовать ее?
   -- Я не хотѣлъ бы сдѣлать ее несчастною, даже еслибъ она и не любила меня,-- гордо возразилъ Ричардъ.
   -- Славно сказано!-- воскликнулъ мистеръ Джорндисъ:-- славпо сказано! Итакъ, Ада останется здѣсь, въ своемъ домѣ, со мною. Люби ее, Рикъ, въ своей дѣятельной жизни, столько же, сколько и въ ея домѣ, когда ты посѣтишь его, и все пойдетъ хорошо. Въ противномъ случаѣ все пойдетъ дурно. Вотъ и конецъ моей проповѣди. Я думаю, недурно будетъ, если ты прогуляешься съ Адой.
   Ада съ нѣжностью обняла его. Ричардъ отъ души пожалъ ему руку и вмѣстѣ съ Адой вышелъ изъ комнаты, предварительно бросивъ взглядъ на меня, какъ будто давая этимъ знать, что они будутъ ждать меня. Дверь оставалась отворенною, и мы взорами слѣдили за ними въ то время, какъ они проходили по смежной комнатѣ, ярко освѣщенной лучами полуденнаго солнца, и скрылись въ двери въ отдаленной стѣнѣ ея. Ричардъ, склонивъ голову къ Адѣ, склонившейся къ нему на руку, что-то говорилъ ей съ большимъ жаромъ. Ада смотрѣла ему въ лицо, слушала и кромѣ Ричарда ничего не видѣла. Такъ молоды, такъ прекрасны, такъ полны надежды и блестящихъ ожиданій, они безпечно шли, озаряемые яркими лучами солнца; быть можетъ, въ это же самое времи въ ихь мысляхъ пролетали грядущіе годы, озаренные лучами безпредѣльнаго счастья. Яркій свѣтъ солнца, озарявшій ихъ, былъ случайный. Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ скрылись они въ тѣни отдаленныхъ дверей, помрачилась и комната, и солнце скрылось за облака.
   -- Правъ ли я, Эсѳирь?-- спросилъ мой опекунъ, когда Ада и Ричардъ совершенно скрылись.
   Тотъ, который былъ такъ добръ, такъ мудръ, спрашиваетъ меня, правъ ли онъ!
   -- Быть можетъ, это обстоятельство доставитъ Рику качество, котораго не достаетъ въ немъ,-- не достаетъ въ сердцѣ, въ которомъ такъ много прекраснаго!-- сказалъ мистеръ Джорндисъ, кивая головой. Я ничего не сказалъ Адѣ, Эсѳирь,-- не сказалъ потому, что она во всякое время имѣетъ при себѣ добраго друга и прекраснаго совѣтника.
   И онъ положилъ руку мнѣ на голову, смотря на меня съ любовью.
   Я не могла скрыть маленькаго волненія, хотя употребила все съ своей стороны, чтобы скрыть его.
   -- Успокойся, мой другъ!-- сказалъ онъ.-- Намъ надо тоже позаботиться, чтобы жизнь нашей маленькой хозяюшки не протекла въ заботахъ за другихъ.
   -- Въ заботахъ? Неоцѣненный опекунъ мой, я считаю себя счастливѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ!
   -- Вѣрю этому,-- сказалъ онъ.-- Но, быть можетъ, кто нибудь найдетъ -- о чемъ Эсѳирь никогда и не подумала -- что о маленькой хозяюшкѣ должно помнить болѣе всего на свѣтѣ.
   Я забыла сказать въ своемъ мѣстѣ, что за семейнымъ обѣдомъ въ домѣ мистера Бэджера сидѣлъ джентльменъ. Джентльменъ этотъ былъ врачъ, съ смуглымъ лицомъ. Онъ былъ очень скроменъ, но я находила его очень умнымъ и любезнымъ. По крайней мѣрѣ такъ отозвалась о немъ я Адѣ.
   

XIV. Гордая осанка и изящныя манеры.

   На другой день вечеромъ, Ричардъ разстался съ нами, чтобъ начать новое свое поприще, и, съ чувствомъ безпредѣльной любви къ Адѣ и безпредѣльнаго довѣрія ко мнѣ, поручилъ Аду моему попеченію. Мнѣ трогательно было подумать тогда, а еще трогательнее вспоминать теперь (особливо зная всѣ послѣдующія обстоятельства, которыя мнѣ нужно описать), до какой степени ихъ мысли были заняты мною, даже въ грустныя минуты разлуки. Я входила во всѣ планы ихъ въ настоящемъ и будущемъ. Я должна была писать къ Ричарду разъ въ недѣлю и сообщать ему вѣрныя извѣстія объ Адѣ, которая въ свою очередь должна была писать черезъ день. Я должна получать собственноручныя донесенія Ричарда о его занятіяхъ и успѣхахъ; я должна наблюдать, до какой степени будутъ сохраняться въ немъ рѣшительность и постоянство; мнѣ слѣдовало быть ближайшей подругой Ады въ день ея свадьбы, жить вмѣстѣ съ ними послѣ свадьбы, принять на себя ихъ домохозяйство,-- словомъ, мнѣ предстояло быть счастливой отъ этого дня и навсегда.
   -- А если, выигравъ процессъ, мы разбогатѣемъ, Эсѳирь... Вѣдь мы выиграемъ непремѣнно!-- сказалъ Ричардъ въ заключеніе.
   При этихъ словахъ по лицу Ады пробѣжала легкая тѣнь.
   -- Неоцѣненная Ада,-- сказалъ Ричардъ, послѣ минутнаго молчанія:-- почему же намъ не выиграть?
   -- Было бы лучше, еслибъ тяжба кончилась сейчасъ же, хотя бы мы остались бѣдными,-- сказала Ада.
   -- Ужъ не знаю, право,-- возразилъ Ричардъ:-- можетъ ли она рѣшиться такъ скоро. Она еще ничѣмъ не рѣшилась въ теченіе Богъ знаетъ какого множества лѣтъ.
   -- Къ несчастью, это слишкомъ справедливо,-- сказала Ада.
   -- Во всякомъ случаѣ,-- продолжалъ Ричардъ, отвѣчая скорѣе на взоры Ады, чѣмъ на ея слова:-- во всякомъ случаѣ, милая моя кузина, чѣмъ дольше она тянется, тѣмъ скорѣе должно ждать рѣшенія, какого бы рода оно ни было. Не правду ли я говорю?
   -- Ты знаешь лучше, Ричардъ. Но если мы станемъ надѣяться, я боюсь, что эта надежда сдѣлаетъ насъ несчастными.
   -- Но, моя Ада, вѣдь мы и не надѣемся на это!-- вскричалъ Ричардъ, весело.-- Мы вовсе не знаемъ, въ какой мѣрѣ можно полагаться на нее. Мы только говоримъ, что если тяжба обогатитъ насъ, то намъ не будетъ предстоять законнаго препятствія сдѣлаться богатыми. Верховный Судъ, по торжественному опредѣленію закона, нашъ угрюмый старикъ-опекунъ, и мы вправѣ полагать, что все, чѣмъ онъ награждаетъ насъ, составляетъ наше неотъемлемое достояніе. А согласись, что нѣтъ никакой необходимости находиться въ разладѣ съ нашими нравами.
   -- Конечно, нѣтъ,-- сказала Ада:-- но, мнѣ кажется, лучше было бы забыть все это.
   -- И прекрасно!-- вскричалъ Ричардъ.-- Дѣйствительно, лучше забыть все это. Мы предаемъ все это дѣло совершенному забвенію. Хозяюшка Дорденъ принимаетъ на себя одобряющее личико -- и дѣлу конецъ!
   -- Одобряющее личико хозяюшки Дорденъ,-- сказала я, выглянувъ изъ за сундука, въ который укладывала его книги:-- не было видно, когда вы дали ему это названіе... Впрочемъ, оно дѣйствительно одобряетъ это, и хозяюшка Дорденъ полагаетъ, что лучше этого нельзя поступить.
   Вслѣдствіе этого, Ричардъ еще разъ сказалъ, что дѣлу конецъ, и немедленно началъ, на точно такихъ же шаткихъ основаніяхъ, строить такое множество воздушныхъ замковъ, какого весьма было бы достаточно, чтобы вооружить великую китайскую стѣну. Онъ разстался съ нами въ самомъ пріятномъ расположеніи духа Ада и мы, приготовленныя въ сильной степени ощущать его отсутствіе, повели самую тихую жизнь.
   По пріѣздѣ въ Лондонъ, мы заходили съ мистеромъ Джорндисомъ къ мистриссъ Джеллиби, но, къ нашему несчастью, не застали ея дома. Оказалось, что она уѣзжала куда-то пить чай и брала съ собой миссъ Джеллиби. Кромѣ чаю ихъ ожидалъ значительный запасъ краснорѣчивыхъ спичей и убѣдительныхъ писемъ по предмету воздѣлыванія кофейныхъ плантацій и просвѣщенія туземцевъ колоніи Борріобула-Ха. Само собою разумѣется, все это требовало усиленной дѣятельности съ перомъ и чернилами, и, слѣдственно роль, которую миссъ Джеллиби разыгрывала въ этихъ совѣщаніяхъ, была весьма незавидная.
   Спустя нѣсколько времени, и именно, когда мистриссъ Джеллиби слѣдовало возвратиться въ городъ, мы еще разъ посѣтили ее. Она была въ городѣ, но только не дома. Немедленно послѣ завтрака она отправилась въ отдаленную часть Лондона по африканскому вопросу, возникшему изъ Общества подъ названіемъ Восточно-Лондонской Отрасли Развѣтвленія Пособій. Такъ какъ я не видѣла Пипи въ послѣднее наше посѣщеніе (въ тотъ разъ, когда нигдѣ не могли отыскать его, и когда, по мнѣнію кухарки, онъ, должно быть, бѣгалъ за телѣгой мусорщика),-- я освѣдомилась о немъ и теперь. Устричныя раковины, изъ которыхъ Пипи строилъ домики, находились въ корридорѣ; но его нигдѣ не усматривалось, и, вѣроятно, какъ полагала та же самая кухарка, "онъ убѣжалъ за баранами".
   -- За баранами?-- повторили мы съ нѣкоторымъ изумленіемъ
   -- О, да!-- отвѣчала кухарка.-- Въ торговые дни онъ часто провожаетъ ихъ за городъ и возвращается оттуда въ такомъ положеніи, что и представить невозможно!
   На слѣдующее утро, я сидѣла съ моимъ опекуномъ у окна, а Ада усердно занималась письмомъ,-- безъ сомнѣнія, къ Ричарду,-- когда намъ доложили о приходѣ миссъ Джеллиби. Вслѣдъ за тѣмъ она вошла къ намъ, ведя съ собой Пипи, сдѣлать котораго презентабельнымъ, она употребила большія съ своей стороны усилія. Онъ уже не былъ такимъ замарашкой, хотя грязь слоями лежала въ углахъ его лица и рукъ; его волосы были сильно намочены и не вычесаны щеткой, но приглажены ладонью. Все платье на этомъ миломъ ребенкѣ было или черезчуръ велико для него, или слишкомъ мало. Между прочими изъ его несоотвѣтствующихъ другъ другу украшеній, на немъ была надѣта шляпа съ широкими полями и крошечныя перчатки. Его сапоги пригодились бы, безъ всякаго преувеличенія, пахарю, между тѣмъ какъ ноги его, до такой степени испещренныя царапинами, что представляли собою географическія карты, были обнажены ниже того мѣста, гдѣ очень коротенькіе, толстые панталоны оканчивались двумя наставками совершенно изъ другой матеріи. Недостающее число пуговицъ на его неуклюжей курточкѣ очевидно было заимствовано отъ фракъ мистера Джеллиби. Самые разнообразные образчики швейнаго искусства выглядывали въ тѣхъ мѣстахъ его одежды, гдѣ требовалась необходимая и частая починка. Искусство штопанья я замѣчала и въ костюмѣ миссъ Джеллиби; но, несмотря на то, она удивительно какъ улучшилась въ своей наружности и казалась очень хорошенькою. Она убѣждена была, что маленькій Пипи былъ весьма неудачнымъ предметомъ всѣхъ ея трудовъ, и обнаружила свое убѣжденіе, взглянувъ сначала на него, потомъ на насъ.
   -- О, Боже мой!-- сказалъ мой опекунъ.-- Вѣтеръ дуетъ прямехонько съ востока.
   Ада и я радушно приняли миссъ Джеллиби и представили ее мистеру Джорндису. Сѣвъ на стулъ, она сказала:
   -- Ma свидѣтельствуетъ вамъ почтеніе и надѣется, что вы извините ее: она занимается теперь корректурою плана. На дняхъ она намѣрена выпустить въ свѣтъ пять тысячъ новыхъ циркуляровъ и знаетъ заранѣе, что для васъ интересно слышать это. Одинъ экземпляръ я принесла съ собой. Не угодно ли?
   И вмѣстѣ съ этимъ она довольно угрюмо вручила циркуляръ.
   -- Благодарю васъ,-- сказалъ мой опекунъ:-- премного обязанъ мистриссъ Джеллиби. Ахъ, Боже мой, какой это несноснѣйшій, мучительнѣйшій вѣтеръ!
   Мы занялись маленькимъ Пипи, сняли съ него шляпу, спрашивали его, помнитъ ли онъ насъ, и тому подобное. Сначала Пипи смотрѣлъ исподлобья, но при видѣ пирожнаго сдѣлался развязнѣе и позволилъ себѣ сѣсть ко мнѣ на колѣни, гдѣ онъ спокойно занимался лакомствомъ. Когда мистеръ Джорндисъ удалился во временную Ворчальную, миссъ Джеллиби открыла обычный свой отрывистый разговоръ.
   -- Мы живемъ попрежнему гадко,-- говорила она:-- я не имѣю покоя въ жизни. Разговоръ объ Африкѣ безконеченъ. Мнѣ бы нисколько не было хуже, еслибъ я была чѣмъ нибудь другимъ... пожалуй, хоть, какъ они называютъ человѣкомъ и собратомъ!
   Я хотѣла было сказать ей что-то въ утѣшеніе
   -- О, миссъ Соммерсонъ, это безполезно!-- воскликнула миссъ Джеллиби:-- хотя за ваше доброе вниманіе я отъ души благодарю васъ. Я знаю, какъ со мной обходятся, и потому ваши слова меня не разувѣрятъ. Васъ бы тоже никто не разувѣрилъ, еслибъ съ вами обходились такимъ образомъ. Пипи, поди прочь, поди подъ фортепьяно, играй тамъ въ кошку и мышку.
   -- Не пойду!-- сказалъ Пнпп.
   -- Хорошо же ты, неблагодарный, негодный, жестокій мальчишка!-- возразила миссъ Джеллиби, съ слезами на глазахъ.-- Больше я тебя никогда не стану одѣвать.
   -- Пойду, Кадди, сейчасъ пойду!-- вскричалъ Пипи.
   Дѣйствительно, это былъ такой милый и добрый ребенокъ и до такой степени былъ тронутъ огорченіемъ сестры своей, что тотчасъ же отправился по назначенію.
   -- Кажется, и словъ не стоитъ все это пустое дѣло,-- сказала бѣдная миссъ Джеллиби, въ видѣ извиненія:-- а оно между тѣмъ совсѣмъ утомило меня. Я занималась циркулярами до двухъ часовъ утра. Я до такой степени ненавижу это занятіе, что только отъ одного этого у меня болитъ голова, болитъ такъ сильно, что я рѣшительно ничего не вижу. Взгляните на этого жалкаго, несчастнаго ребенка. Видали ли когда нибудь такое пугало?
   Пипи, къ счастью, не сознававшій недостатковъ въ своей наружности, сидѣлъ на коврѣ позади ножки фортепьяно и спокойно выглядывалъ изъ своей конурки, продолжая ѣсть пирожное.
   -- Я затѣмъ послала его въ другой конецъ комнаты, чтобы онъ не слушалъ нашего разговора. Я этого не хочу,-- замѣтила миссъ Джеллиби, придвигая свой стулъ ближе къ нашимъ.-- Эти шалуны очень понятливы! Я хотѣла сказать вамъ, что дѣла наши идутъ хуже прежняго. Па скоро дѣлается банкротомъ, и тогда ма, я надѣюсь, будетъ совершенно довольна. За это никого больше не слѣдуетъ благодарить, какъ одну только ма.
   Мы выразили надежду, что дѣла мистера Джеллиби не въ такомъ дурномъ положеніи, какъ она полагаетъ.
   -- Безполезная надежда, хотя съ вашей стороны это весьма великодушно,-- возразила миссъ Джеллиби, качая головой.-- Па сказалъ мнѣ, не дальше, какъ вчера поутру (ахъ, онъ ужасно несчастливъ!), что ему не выдержать этого шторма. Да и въ самомъ дѣлѣ удивительно будетъ, если онъ выдержитъ. Когда всѣ наши лавочники присылаютъ къ намъ такую дрянь, какую вздумается имъ, когда прислуга наша дѣлаетъ съ этой дрянью, что хочетъ, когда у меня нѣтъ времени привести все это въ надлежащій порядокъ, когда ма рѣшительно ни о чемъ не заботится, такъ ужъ, право, я не знаю, удастся ли моему на выдержать ужасный штормъ... Признаюсь, будь я на его мѣстѣ, я бы давно убѣжала изъ дому!
   -- Душа моя!-- сказала я, улыбаясь,-- Вашъ папа безъ сомнѣнья, заботится о своемъ семействѣ?
   -- О, да, миссъ Соммерсонъ, у него славное семейство; но доставляетъ ли ему оно утѣшеніе? Его семейство! Это все равно, что векселя, грязь, опустошеніе, шумъ, полеты съ лѣстницы внизъ головой, суматоха и злополучіе! Его безалаберный домъ отъ конца одной недѣли до конца другой представляетъ собою какую-то прачешную, хотя въ ней ничего не стирается.
   Миссъ Джеллиби топнула ногой и утерла глаза.
   -- Консчпо, я сожалѣю на только въ этой мѣрѣ -- сказала она:-- но на ма я такъ сердита, такъ сердита, что не нахожу словъ выразить свой гнѣвъ! Нѣтъ, ужъ я не намѣрена переносить это,-- я рѣшилась. Я не хочу быть рабой во всю мою жизнь, но хочу дождаться поры, когда какой нибудь мистеръ Квэйль предложитъ мнѣ руку. Чудесная вещь, право, быть женой филантропа! Нѣтъ, ужъ извините: я и безъ того вдоволь насмотрѣлась на нихъ!
   Надобно признаться, что и я съ своей стороны не могла удержаться отъ гнѣва на мистриссъ Джеллиби, видя и слыша эту заброшенную дѣвочку и убѣждаясь, какъ много горькой и насмѣшливой истины заключалось въ ея словахъ.
   -- Еслибъ мы не полюбили другъ друга, когда вы останавливались въ нашемъ домѣ,-- продолжала миссъ Джеллиби:-- мнѣ бы стыдно было придти сюда сегодня: я знаю, какой бы смѣшной фигурой показалась я вамъ. Но, пользуясь вашимъ расположеніемъ, я рѣшилась навѣстить васъ, особливо, когда я не надѣюсь увидѣться съ вами при будущемъ пріѣздѣ вашемъ въ Лондонъ.
   Она сказала это такимъ многозначительнымъ тономъ, что Ада и я взглянули другъ на друга, ожидая отъ нея чего-то болѣе.
   -- О, нѣтъ, совсѣмъ не то, что вы думаете!-- сказала миссъ Джеллиби, кивая головкой.-- Впрочемъ, мнѣ кажется, я могу положиться на васъ. Я увѣрена, вы не измѣните мнѣ. Я сговорена.
   -- И неужели въ домѣ никто объ этомъ не знаетъ?-- спросила я.
   -- Ахъ, Боже мой!-- возразила она, скорѣе съ упрекомъ, нежели съ гнѣвомъ.-- Миссъ Соммерсонъ, можетъ ли и быть это иначе? Вы знаете, что такое моя ма; а что касается па, я не хотѣла сказать ему, боясь еще болѣе разсердить его.
   -- Но, душа моя, выйти замужъ безъ его вѣдома и согласія -- развѣ это не можетъ увеличить его несчастіе?-- спросила я.
   -- Нѣтъ,-- сказала миссъ Джеллиби, смягчаясь.-- Надѣюсь, надѣюсь, что нѣтъ. Замужемъ я бы всячески старалась успокоить его и развлечь, когда онъ вздумаетъ навѣстить меня. Ко мнѣ приходилъ бы намъ погостить, приходили бы и другіе,-- словомъ сказать, о нихъ кто нибудь сталъ бы заботиться!
   Въ Кадди было много нѣжнаго чувства. Говоря эти слова она смягчалась болѣе и болѣе и такъ много плакала надъ этой невѣдомой для нея картиной семейнаго счастія, что Пипи въ своемъ уголкѣ подъ фортепьяно былъ сильно растроганъ и опрокинулся на спинку съ горькими слезами. Только тогда могли мы совершенно успокоить его, когда я привела его поцѣловать свою сестру и показала ему, что Кадди смѣется (и дѣйствительно, чтобъ подтвердить мои слова, она смѣялась отъ чистаго сердца). Мы принуждены были позволить ему поочереди ласкать наши подбородки и гладить грязной рученкой наши лица. Наконецъ, когда онъ затихь, мы посадили его на стулъ смотрѣть въ окно, и миссъ Джеллиби, придерживая его за ногу, продолжала свою исповѣдь.
   -- Это началось съ перваго пріѣзда вашего къ намъ въ домъ -- сказала она.
   Весьма натурально, мы спросили ее: какимъ образомъ началось это?
   -- Я чувствовала, что была слишкомъ необразована,-- отвѣчала она:-- и потому рѣшилась, во что бы то ни стало, образовать себя и начала учиться танцовать. Я сказала ма, что мнѣ стыдно за себя, и что я должна учиться танцамъ. Ма взглянула на меня страннымъ своимъ взглядомъ, какъ будто я была внѣ предѣловъ ея зрѣнія; но я уже рѣшилась выучиться танцамъ, и потому отправилась въ танцевальную школу мистера Торвидропъ, на улицѣ Ньюманъ.
   -- И случилось тамъ, душа моя, что...-- начала я.
   -- Да, это случилось тамъ,-- прервала Кадди:-- я сговорена за мистера Торвидропъ. Впрочемъ, надо вамъ сказать, тамъ два мистера Торвидропа: отецъ и сынъ, и сынъ, безъ сомнѣнія, мой Торвидропъ. Я бы ничего не желала больше, какъ только быть получше воспитанной и сдѣлаться для него лучшею женой... я очень, очень люблю его.
   -- Надобно признаться,-- сказала я:-- мнѣ жаль слышать объ этомъ.
   -- Я не знаю, право, почему вамъ должно сожалѣть,-- возразила она съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.-- Впрочемъ, какъ хотите, сожалѣйте или нѣтъ, но только я сговорена за мистера Торвидропъ, и онъ меня очень любитъ. Это еще тайна даже съ его стороны, потому что старикъ мистеръ Торвидропъ очень привязанъ къ своему сыну, и впезапное объявленіе о нашей помолвкѣ крайне огорчило бы его и даже причинило бы ему ударъ. Старикъ мистеръ Торвидропъ очень учтивый, очень благородный человѣкъ.
   -- Знаетъ ли объ этомъ его жена?-- спросила Ад
   -- Жена стараго Торвидропа?-- сказала миссъ Джеллиби, выпучивъ глаза.-- У него нѣтъ жены. Онъ вдовецъ.
   Мы были прерваны на этомъ мѣстѣ маленькимъ Пипи. Миссъ Джеллиби, увлеченная предметомъ своего разговора, безпрестанно дергала его за ногу, какъ за снурокъ отъ колокольчика, и притомъ такъ сильно, что страданія бѣднаго ребенка обличились, наконецъ глухимъ, но выразительнымъ стономъ. Пипи обратился ко мнѣ съ умоляющимъ взглядомъ; а такъ какъ я была только слушательницей въ разговорѣ, то взяла на себя трудъ подержать его. Миссъ Джеллиби, поцѣловавъ Пипи и увѣривъ его, что сдѣлала это безъ всякаго умысла, продолжала свое чистосердечное признаніе.
   -- Такъ вотъ въ какомъ положеніи находится дѣло!-- говорила Кадди.-- Если я должна краснѣть за это, то все же думаю, что виновата въ этомъ моя ма. Мы обвѣнчаемся при первой возможности, и тогда я пойду къ отцу въ контору и оттуда напишу объ этомъ къ ма. Это не слишкомъ огорчитъ ее: я вѣдь для нея не больше, какъ перо и чернила. Величайшее утѣшеніе мое заключается въ томъ, что послѣ свадьбы я не услышу больше объ Африкѣ,-- сказала Кадди, со слезами.-- Молодой мистеръ Торвидропъ ненавидитъ ее изъ любви ко мнѣ; а если старый мистерь Торвидропь и знаетъ, что существуетъ такая страна, то этимъ и ограничивается все его знаніе.
   -- Это тотъ самый человѣкъ, который такъ учтивъ и благороденъ?-- сказала я.
   -- Очень благороденъ,-- отвѣчала Кадди.-- Въ этомъ отношеніи онъ настоящій джентльменъ. Онъ извѣстенъ почти всюду за свою прекрасную осанку и изящныя манеры!
   -- Онъ тоже чему нибудь учитъ?-- спросила Ада.
   -- Нѣтъ, особенному онъ ничему не учитъ,-- отвѣчала Кадди.-- Но его осанка -- это просто прелесть!
   Кадди говорила потомъ, съ замѣтной нерѣшимостью, что осталась еще одна вещь, которую бы она хотѣла сообщить намъ, которую мы бы должны знать, и которая, она надѣялась, не могла показаться намъ непріятною. Дѣло въ томъ, что она упрочила знакомство съ миссъ Фляйтъ, съ маленькой, полоумной старушкой; что она часто ходитъ къ ней рано по утрамъ и встрѣчается тамъ съ своимъ возлюбленнымъ, но встрѣчается только на нѣсколько секундъ.
   -- Я хожу туда и въ другое время дня,-- говорила Кадди:-- но Принца тамъ не бываетъ. Молодого мистера Торвидропь зовутъ Принцемъ; мнѣ очень не нравится это имя, но что дѣлать! вѣроятно, онъ не самъ себя назвалъ этимъ именемъ. Старый мистеръ Торвидропъ назвалъ его Принцемъ, въ честь припца-рогента. за осанку и изящныя манеры. Надѣюсь, вы не станете думать обо мнѣ дурно за наши невинныя свиданія въ домѣ миссъ Фляйтъ. Я отъ души люблю бѣдную старушку, да, кажется, и она меня любитъ. Еслибъ вы увидѣли молодого мистера Торвидропа, то, я увѣрена, вы бы стали имѣть о немъ хорошее понятіе; по крайней мѣрѣ, я увѣрена, вы бы не подумали о немъ чего нибудь дурного. Я иду теперь на урокъ. Я не смѣю просить васъ прогуляться со мной, миссъ Соммерсонъ; но если хотите,-- говорила Кадди, дрожащими голосомъ:-- я была бы очень рада, очень рада.
   Случилось такъ, что мы условились съ опекуномъ сходить въ тотъ день къ миссъ Фляйтъ. Мы разсказали ему о нашемъ первомъ визитѣ, и нашъ разсказъ очень заинтересовалъ его; но всегда встрѣчалось какое нибудь обстоятельство, которое мѣшало намъ отправиться туда въ другой разъ. Если я вполнѣ принимала довѣріе, которое, миссъ Джеллиби такъ охотно возлагала на меня, то въ то же время я надѣялась на свое вліяніе, посредствомъ котораго разсчитывала отклонить ее отъ опрометчиваго шага, и потому рѣшила, что Пипи, я и она отправимся въ танцъ-классъ, и послѣ класса встрѣтимъ мистера Джорндиса и Аду въ домѣ миссъ Фляйтъ, имя которой я только теперь впервые узнала. Распоряженіе это сдѣлано было на томъ условіи, что миссъ Джеллиби и Пипи воротятся къ намъ обѣдать. Это условіе, было принято охотно какъ братомъ, такъ и сестрой. Съ помощью булавокъ, мыла, воды и головной щетки, мы принарядили Пипи, и вышли изъ дома, направивъ шаги къ улицѣ Ньюманъ, находившейся въ весьма недальнемъ разстояніи.
   Я нашла, что танцовальная школа была учреждена въ довольно мрачномъ домѣ, въ которомъ окна, освѣщающія лѣстницу, украшены были различными бюстами. Въ томъ же домѣ помѣщались, какъ я узнала по дощечкамъ на дверяхъ, рисовальный учитель, продавецъ каменнаго угля (хотя для помѣщенія его угля во всемъ домѣ не было свободнаго угла) и литографъ. На дощечкѣ, величиной и положеніемъ отличавшейся отъ всѣхъ прочихъ, я прочитала имя: "мистеръ Торвидропъ". Дверь была отворена и зала заставлена большимъ роялемъ, арфой и множествомъ другихъ музыкальныхъ инструментовъ въ футлярахъ; все это передвигаясь съ мѣста на мѣсто и при дневномъ свѣтѣ казалось какимъ-то хламомъ. Миссъ Джеллиби сообщила мнѣ, что школа отдавалась наканунѣ для концерта.
   Мы пошли выше. Это былъ домъ красивый нѣкогда, и именно въ то время, когда на комъ нибудь лежала обязанность поддерживать въ немъ чистоту и свѣжесть, и когда ни на комъ не лежало обязанности курить въ немъ въ теченіе цѣлаго дня. Наконецъ мы вошли въ большую комнату мистера Торвидропа, которая въ отдаленномъ концѣ раздѣлялась на нѣсколько клѣтушекъ и освѣщалась сверху. Это была пустая комната, съ большимъ резонансомъ и съ запахомъ конюшни; вдоль стѣны стояло нѣсколько камышовыхъ стульевъ; самыя стѣны украшались въ симметрическомъ порядкѣ изображеніемъ лиръ, съ небольшими вѣтвями для свѣчей, отъ которыхъ, повидимому, точно такъ же сыпались сальныя капли, какъ сыплются съ другихъ вѣтвей осеннія листья. Нѣсколько дѣвочекъ и дѣвицъ, отъ тринадцати и четырнадцати-лѣтняго до двадцати-двухъ и трехъ-лѣтняго возраста, составляли посреди комнаты неправильную группу. И въ то время, какъ я старалась отыскать между ними ихъ наставника, Кадди сжала мнѣ руку и сказала, съ соблюденіемъ всѣхъ правилъ свѣтскаго этикета:
   -- Миссъ Соммерсонъ, рекомендую вамъ мистера Принца Торвидропъ.
   Я сдѣлала реверансъ маленькому человѣчку ребяческой наружности, съ голубыми глазами, бѣлокурыми, шелковистыми волосами, которые раздѣлялись посрединѣ головы правильнымъ проборомъ и оканчивались кудрями. Подъ лѣвой мышкой онъ держалъ маленькую скрипку, какую я, бывало, видала въ школѣ, гдѣ мы называли ее карманнымъ инструментомъ; въ лѣвой же рукѣ его находился миніатюрный смычокъ. Бальные башмаки его отличались особенно малыми размѣрами. Его манеры до такой степени были невинны, даже, можно сказать, женоподобны, что онѣ не только понравились мнѣ, но произвели на меня въ своемь родѣ замѣчательное впечатлѣніе,-- до такой степени замѣчательное, что я невольнымъ образомъ подумала, что онъ имѣлъ большое сходство съ его матерью, и что его мать или оставалась въ небреженіи, или съ ней обходились очень дурно.
   -- Я считаю за счастье видѣть подругу миссъ Джеллиби,-- сказалъ онъ, дѣлая мнѣ низкій поклонъ.-- Теперь уже прошло назначенное время для начала класса,-- продолжала, онъ съ робкой нѣжностью;-- и я началъ бояться, что миссъ Джеллиби не пожалуетъ сегодня.
   -- Будьте такъ добры, прошу васъ, сэръ,-- сказала я;-- припишите мнѣ эту вину: я задержала мою подругу и за то извиняюсь передъ вами.
   -- О, помилуйте!-- сказалъ мистеръ Торвидропъ.
   -- Пожалуйста,-- продолжала я;-- не позволяйте мнѣ быть виновницей дальнѣйшей остановки.
   Вмѣстѣ съ этимъ извиненіемъ я отошла и сѣла на стулъ между Пипи и старушкой леди, съ угрюмымъ лицомъ, которая присутствовала въ классѣ съ двумя племянницами и крайне была недовольна сапогами Пипи. Принцъ Торвидропъ пробѣжалъ пальцами по струнамъ карманнаго инструмента, и ученицы его заняли свои мѣста. Въ это самое время изъ боковыхъ дверей появился старый мистеръ Торвидропъ въ полномъ блескѣ своего величія.
   Это былъ довольно тучный, пожилыхъ лѣтъ джентльменъ, съ искусственнымъ румянцемъ, искусственными зубами, искусственными бакенбардами и въ парикѣ. Онъ былъ перетянутъ, подбитъ ватой, натянутъ на штрипки, приглаженъ, примазанъ. Шейный платокъ его былъ такъ густо затянутъ (отчего и самые глаза его теряли свой натуральный видъ), его подбородокъ и даже уши до такой степени углублялись въ него, что, казалось, если бы не тугая повязка шеи, то голова его непремѣнно бы упала на грудь или на спину, какъ увядшій цвѣтокъ. Подъ мышкой у него находилась шляпа огромныхъ размѣровъ, которая отъ верхушки къ полямъ замѣтно суживалась; въ рукѣ онъ держалъ пару бѣлыхъ перчатокъ, которыми похлопывалъ по шляпѣ. Онъ остановился въ классѣ и, сосредоточивъ всю свою тяжесть на одной ногѣ и приподнявъ одно плечо, принялъ неподражаемо величавую позу. При немъ находилась трость, находилась лорнетка, находилась табакерка, находились кольца,-- словомъ, при немъ находилось все искусственное, но ничего натуральнаго; онъ не былъ похожъ на юношу, не имѣлъ сходства и съ почтеннымъ старцемъ; онъ не имѣлъ сходства ни съ чѣмъ въ мірѣ, какъ только съ образцомъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ.
   -- Батюшка, у насъ гости -- миссъ Джеллиби и ея подруга миссъ Соммерсонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ,-- сказалъ мистеръ Торвидропъ:-- сдѣлала мнѣ честь своимъ посѣщеніемъ.
   И въ то время, какъ онъ кланялся, сохраняя свое натянутое положеніе, мнѣ показалось, что на бѣлкахъ его глазъ образовались складки.
   -- Мой батюшка,-- сказалъ сынъ, обращаясь ко мнѣ, съ сыновнимъ убѣжденіемъ въ достоинствахъ своего родителя;-- мой батюшка -- человѣкъ весьма замѣчательный. Всѣ восхищаются моимъ родителемъ.
   -- Продолжай, Принцъ, продолжай свои занятія!-- сказалъ мистеръ Торвидропъ, стоя спиной къ камину и съ видомъ нѣжнаго покровительства махая перчаткой.-- Продолжай, дитя мое!
   При этомъ повелѣніи, или, вѣрнѣе, при этомъ милостивомъ разрѣшеніи, урокъ пошелъ своимъ чередомъ. Принцъ Торвидропъ, выплясывая различныя па, отъ времени до времени наигрывалъ на своемъ карманномъ инструментѣ; иногда, стоя, игралъ на фортепьяно; иногда, поправляя учениковъ, напѣвалъ вполголоса мотивы танца; безпрестанно и добросовѣстно выдѣлывалъ съ неповоротливыми каждый прыжокъ и каждую часть фигуры,-- словомъ, онъ минуты не оставался въ покоѣ. Блистательный родитель его во все это время ничего больше не дѣлалъ, какъ только грѣлся у камина, и представлялъ собою образецъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ.
   -- Да онъ ничего больше и не дѣлаетъ,-- сказала старушка леди съ угрюмымъ лицомъ.-- И послѣ этого неужли вы повѣрите, что на дверяхъ выставлено его имя, а не кого нибудь другого?
   -- Но вѣдь и сынъ его носитъ то же самое имя,-- сказала я.
   -- Помилуйте, да еслибъ только можно было, онъ бы вовсе не позволилъ сыну носить какое нибудь имя!-- возразила старушка.-- Взгляните на платье сына. (И дѣйствительно, оно было очень незатѣйливо -- мѣстами изношено, мѣстами даже оборвано) и взгляните вы на отца: вѣдь на немъ совершенно все съ иголочки; а почему? потому, что у него, видите, прекрасная осанка! Я бы ему показала осанку! Я бы его сослала съ этой осанкой въ Ботани-Бей.
   Любопытство подстрекало меня узнать что нибудь болѣе объ этой особѣ.
   Я спросила:
   -- Не даетъ ли онъ теперь уроковъ прекрасной осанки?
   -- Куда ему!-- рѣзко отвѣчала старушка.
   Послѣ минутнаго размышленія, я намекнула, что, быть можетъ, онъ даетъ уроки фехтовальнаго искусства?
   -- Да онъ самъ ровно ничего не смыслитъ въ этомъ,-- отвѣчала старушка.
   Я посмотрѣла съ удивленіемъ и любопытствомъ узнать еще болѣе. Старушка, болѣе и болѣе воспламеняясь гнѣвомъ противъ образца прекрасной осанки, распространилась по поводу этого предмета и сообщила мнѣ нѣсколько подробностей о карьерѣ мистера Торвидропа-старшаго, съ горячими увѣреніями, что съ ея стороны все это высказано было въ самой умѣренной степени, безъ всякаго преувеличенія.
   Не занимаясь въ жизни рѣвштельно ничѣмъ, кромѣ усовершенствованія своей прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, онъ женился на кроткой учительницѣ танцованья съ посредственнымъ образованіемъ и, для поддержанія тѣхъ расходовъ, которые неизбѣжны были при его положони въ обществѣ, замучилъ несчастную жену свою до смерти, или, вѣрнѣе сказать, принуждалъ ее заниматься своей профессіей до такой степени, что, изнуренная, она сошла въ могилу. Чтобы обнаружить свою осанку передъ лучшими образцами и постоянно имѣть передъ собой лучшіе образцы, онъ считалъ необходимымъ посѣщать всѣ публичныя мѣста, куда собирается фешенебельный и праздный кругъ; считалъ за нужное въ фешенебельные сезоны показываться въ Брайтонѣ и другихъ мѣстахъ и вообще вести самую безпечную жизнь, въ платьѣ, сшитомъ по послѣднему фасону. Чтобъ доставить ему средства исполнять всѣ свои прихоти, преданная жена-танцмейстерша трудилась и работала и, быть можетъ, трудилось бы и работала теперь, еслибъ только достало силъ ея на столь долгое время.
   Сущность этого разсказа состояла въ томъ, что, несмотря на самолюбіе мужа, поглощавшее всѣ другія чувства, его жена, находясь подъ обаяніемъ его прекрасной осанки, до послѣдней минуты своей жизни вѣрила въ его прекрасныя качества и на смертномъ одрѣ, въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, поручила его сыну, какъ существу, имѣвшему полное право на родительскую любовь, и на котораго родитель, въ свою очередь, никогда не могъ бы смотрѣть съ излишней гордостію и равнодушіемъ. Сынъ, наслѣдовалъ убѣжденіе и довѣріе своей матери и имѣя всегда передъ собой образецъ прекрасной осанки, дожилъ до тридцатилѣтняго возраста, работалъ за отца по двѣнадцати часовъ въ день и съ особеннымъ подобострастіемъ смотрѣлъ на него, какъ на существо, выходившее изъ разряда обыкновенныхъ смертныхъ.
   -- И посмотрите, какъ онъ важничаетъ!-- говорила моя сосѣдка, съ безмолвнымъ негодованіемъ кивая головой на стараго мистера Торвидропа, который въ эту минуту натягивалъ узкія перчатки и, разумѣется, вовсе не подозрѣвалъ, какія чувства онъ внушалъ почтенной леди.-- Воображаетъ себѣ, что онъ рѣшительно аристократъ! Онъ такъ снисходительно ласковъ къ своему сыну, котораго такъ отлично надуваетъ, что, право, другой сочтетъ его за отличнаго отца! Гм! я бы сейчасъ укусила его!-- сказала старушка, осматривая его съ ногъ до головы, съ видомъ безпредѣльнаго негодованія.
   Въ душѣ я не могла удержаться отъ смѣха, хотя и слушала разсказъ старой леди съ чувствомъ искренняго участія. Имѣя передъ глазами отца и сына, трудно было сомнѣваться въ справедливости ея словъ. Какое бы могла я сдѣлать заключеніе о нихъ безъ разсказа сосѣдки, или какое бы могла я сдѣлать заключеніе о разсказѣ сосѣдки безъ нихъ,-- право, я не умѣю сказать. Во всемъ, что заставляло меня убѣждаться, не проглядывало ни малѣйшей несообразности.
   Мои глаза все еще перебѣгали отъ молодого мистера Торвидропа, такъ усердно работавшаго, на стараго мистера Торвидропа, такъ прекрасно державшаго себя, когда послѣдній величаво подошелъ ко мнѣ и вступилъ въ разговоръ.
   Онъ прежде всего спросилъ меня, сообщаю ли я очарованіе и блескъ столицѣ Британіи, проживая въ ней? Разумѣется, я не сочла нужнымъ высказать ему совершенное свое убѣжденіе въ противномъ, но просто отвѣчала ему, гдѣ находилась наша квартира.
   -- Такая прекрасная и образованная леди,-- сказалъ онъ, цѣлуя свою правую перчатку и потомъ указавъ на собраніе учащихся:-- вѣроятно будетъ смотрѣть снисходительнымъ окомъ на здѣшніе недостатки. Съ своей стороны, мы дѣлаемъ все, чтобы полировать молодыхъ людей,-- полировать и полировать!
   Онъ сѣлъ подлѣ меня, употребивъ нѣкоторыя усилія для сохраненія позы величаваго образца, изображеніе котораго висѣло надъ диваномъ. И дѣйствительно, онъ какъ нельзя болѣе былъ похожъ на него.
   -- Полировать молодыхъ людей,-- полировать и полировать!-- повторилъ онъ, взявъ щепотку табаку и нѣжно отряхая пальцы. Но въ настоящее время мы... если позволено мнѣ будетъ выразиться такъ передъ особой, которая одарена всѣми совершенствами отъ природы и искусства,-- и при этомъ мистеръ Торвидропъ, приподнявъ плечо, поклонился, чего, повидимому, не могъ исполнить безъ того, чтобъ не вздернуть бровей кверху и не прищуритъ глазъ... въ настоящее время мы совсѣмъ не то, чѣмъ бы слѣдовало быть намъ въ отношеніи къ прекрасной осанкѣ и изящнымъ манерамъ.
   -- Неужели, сэръ?-- сказала я.
   -- Мы совсѣмъ переродились,-- возразилъ онъ, кивая головой, но это киванье въ его галсухѣ не могло быть слишкомъ размашисто.-- Прозаическій вѣкъ неблагопріятенъ для прекрасной осанки. Онъ развиваетъ вульгарность. Можетъ статься, я говорю это съ маленькимъ пристрастіемъ. Мнѣ бы, можетъ быть, но слѣдовало говорить, что вотъ уже нѣсколько лѣтъ меня называли джентльменомъ Торвидропъ, не слѣдовало бы говорить, что Его Высочество Принцъ-Регентъ, возвращаясь изъ Брайтонскаго павильона (о какое чудное зданіе!) и замѣтивъ, съ какой граціей приподнималъ я шляпу, удостоилъ меня величайшей почести, спросивъ обо мнѣ: "Кто это такой? Почему я не знаю его? Почему не имѣетъ онъ доходу въ тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ?" Впрочемъ, это маленькое событіе, обратившееся въ анекдотъ -- обыкновенная участь, сударыня, всѣхъ подобныхъ событій -- и теперь еще повторяется, при нѣкоторыхъ случаяхъ, между людьми высокаго сословія.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказала я.-- И мистеръ Торвидропъ подтвердилъ слова свои величавымъ поклономъ съ приподыманіемъ плеча.
   -- Вотъ только между этими людьми и сохранилось въ нѣкоторой степени то, что называемъ мы прекрасной осанкой и изящными манерами,-- прибавилъ онъ.-- Англія -- увы! бѣдное мое отечество! весьма замѣтно переродилась; она перерождается съ каждымъ днемъ. Въ ней уже очень, очень немного осталось джентльменовъ. Да, насъ очень немного. Я предвижу, что насъ смѣнитъ поколѣніе... ткачей!
   -- Надобно полагать, однако, что здѣсь, въ вашемъ домѣ, поколѣніе джентльменовъ останется непрерываемымъ,-- сказала я.
   -- Вы слишкомъ добры, сударыня,-- отвѣчалъ образецъ джентльменовъ, съ поклономъ, сопровождаемымъ улыбкой и приподнятіемъ плеча.-- Вы льстите мнѣ, сударыня. Но нѣтъ... нѣтъ! Я еще до сихъ поръ не могъ внушить моему сыну этой прекрасной частицы его искусства. Избави небо, чтобы я рѣшился унизить достоинства моего любезнаго сына, но все же скажу вамъ по правдѣ, у него нѣтъ прекрасной осанки, въ немъ нѣтъ изящныхъ манеръ!
   -- Однако, онъ, кажется, превосходный учитель,-- замѣтила я.
   -- Такъ точно, сударыня: онъ учитель превосходный. Все, что можно пріобрѣсть, онъ пріобрѣлъ. Все, что можно передать, онъ можетъ передать. Но есть вещи... при этомъ онъ взялъ другую щепотку табаку и сдѣлалъ поклонъ, какъ будто желая сказать, напримѣръ: вотъ какъ эта вещь!
   Я устремила свой взоръ къ срединѣ комнаты, гдѣ обожатель миссъ Джеллиби, занимаясь въ это время отдѣльно съ каждой ученицей, трудился сильнѣе прежняго.
   -- Мой милый сынъ,-- произнесъ мистеръ Торвидропъ, поправляя галстухъ.
   -- Вашъ сынъ неутомимъ,-- сказала я.
   -- Такой отзывъ для меня награда,-- сказалъ мистеръ Торвидропъ.-- Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, онъ, дѣйствительно, пошелъ по стопамъ покойной матери. Это было преданное созданіе. Но женщины,-- дивныя женщины!-- прибавилъ мистеръ Торвидропъ, съ такой вычурностью, которая мнѣ крайне не понравилась: -- вы созданія непостижимыя!
   Я встала и подошла къ миссъ Джеллиби, которая въ то время падѣвала шляпку. Время, опредѣленное для урока, миновало, и миновало давно, а потому началось общее надѣваніе шляпокъ. Когда, миссъ Джеллиби и ея нареченный находили случай объясняться другъ съ другомъ и влюбляться другъ въ друга, я не знаю. Знаю только, что при этомъ случаѣ имъ не удалось обмѣняться словомъ.
   -- Милый мой, знаешь ли, который часъ?-- благосклоннымъ тономъ спросилъ мистеръ Торвидропъ своего сына.
   -- Нѣтъ, батюшка, не знаю.-- У сына не было часовъ, а у отца были хорошенькіе золотые. Онъ вынулъ ихъ изъ кармана съ такимъ видомъ, который бы послужилъ примѣромъ человѣческому роду -- Два часа, мой сынъ; не забудь, что въ три тебѣ предстоитъ урокъ въ Кенсингтонѣ.
   -- Не безпокойтесь, батюшка, я еще успѣю,-- сказалъ Принцъ.-- Я пообѣдаю на скорую руку и отправлюсь.
   -- Все же, мой сынъ, не мѣшаетъ поторопиться. На столѣ стоитъ холодная баранина -- покушай на здоровье.
   -- Благодарю васъ, батюшка..-- Вы уже уходите?
   -- Да, мой другъ. Я полагаю, что мнѣ, по обыкновенію, должно показаться въ городѣ,-- сказалъ мистеръ Торвидропъ, прищуривъ глаза и приподнявъ плечи, въ знакъ скромнаго сознанія своего достоинства.
   -- Я бы совѣтовалъ вамъ съ комфортомъ пообѣдать гдѣ нибудь.
   -- Я и самъ думаю объ этомъ. Я полагаю, что отобѣдаю во французскомъ ресторанѣ -- Оперной Колоннадѣ...
   -- Вотъ это прекрасно! До свиданія, батюшка!
   -- До свиданія, мой сынъ, Господь надъ тобой!
   Мистеръ Торвидропъ сказалъ это съ отеческою нѣжностью и благочестіемъ, повидимому, какъ нельзя сильнѣе подѣйствовавшими на сына, который, разлучаясь съ отцомъ, до такой степени былъ доволенъ имъ, до такой степени почтителенъ къ нему, до такой степени гордился имъ, что въ эту минуту я была почти убѣждена, что безусловная преданность и почтительность къ старшимъ должны стоять въ главѣ всѣхъ обязанностей молодого человѣка. Нѣсколько минутъ, употребленныхъ Принцемъ на прощанье съ нами (и въ особенности съ одной изъ насъ), еще сильнѣе увеличило во мнѣ пріятное впечатлѣніе въ пользу его, можно сказать, дѣтскаго характера. Въ то время, какъ онъ укладывалъ въ карманъ свою миніатюрную скрипку, а вмѣстѣ съ ней и громадное желаніе остаться съ Кадди еще на нѣсколько секундъ, я чувствовала къ нему искреннее расположеніе и состраданіе. Въ пріятномъ настроеніи духа онъ отправился сначала къ холодной баранинѣ, а потомъ на урокъ въ Кенсингтонъ, тогда какъ все это едва ли не болѣе заставляло меня сердиться на отца, чѣмъ на угрюмую леди.
   Отецъ отворилъ намъ дверь и поклонился такъ величаво, что, признаюсь, онъ вполнѣ оправдывалъ собственное свое мнѣніе о своемъ высокомъ достоинствѣ и значеніи въ свѣтѣ, и въ то же время доказалъ, что онъ вполнѣ заимствовалъ и усвоилъ всѣ изящныя манеры отъ своего блестящаго патрона. Точно съ тою же ловкостью и вѣжливостью онъ проводилъ насъ черезъ улицу, отправляясь въ аристократическую часть города, гдѣ намѣренъ былъ показаться между весьма ограниченнымъ числомъ оставшихся джентльменовъ. Съ теченіе нѣсколькихъ минутъ я до такой степени углубилась въ размышленія о видѣнномъ мною въ улицѣ Ньюманъ, что совершенно не могла разговаривать съ Кадди, не могла даже сосредоточить своего вниманія надъ тѣмъ, о чемъ она говорила со мной. А думала и передумывала о томъ, неужли есть и въ самомъ дѣлѣ или бывали когда нибудь джентльмены, которые, не имѣя даже танцовальной профессіи, жили чужими трудами и пріобрѣли нѣкоторую извѣстность собственно за свою прекрасную осанку и изящныя манеры? Это размышленіе сдѣлалось, наконецъ, такъ запутанно и допускало возможность существованія такого множества джентльменовъ, подобныхъ мистеру Торвидропъ, что я сказала самой себѣ: "Эсѳирь, выкинь это изъ головы и будь внимательна къ Кадди". Я такъ и сдѣлала, и мы до самаго Линкольнъ-Ина безъ умолку говорили другъ съ другомъ.
   Кадди между прочимъ сообщила мнѣ, что воспитаніе ея возлюбленнаго оставлено было въ такомъ небреженіи, что не всегда легко можно прочитывать его записки. Она говорила, что было бы гораздо лучше, еслибъ онъ заботился больше о правописаніи и меньше употреблялъ старанія на наружную отдѣлку своихъ писемъ, что онъ вставлялъ въ слова такое множество буквъ, что иногда онѣ совершенно теряли свою національную наружность. "Конечно, я увѣрена, онъ дѣлаетъ это съ добрымъ намѣреніемъ -- замѣчала Кадди -- но бѣдняжка совсѣмъ не замѣчаетъ, какъ мало пользы отъ того!" Кадди послѣ того старалась доказать мнѣ, что нельзя ожидать отъ него образованія, когда онъ всю свою жизнь провелъ въ танцклассѣ и ничего больше не дѣлалъ, какъ только учился и трудился, трудился и училъ, и утромъ, и въ полдень, и вечеромъ! Да, впрочемъ, бѣда не велика! Она ручается, что сумѣетъ писать письма и за себя и за него, и что для него гораздо лучше быть любезнымъ, нежели ученымъ. "Да къ тому же и сама я не такъ образована, чтобы быть черезчуръ взыскательной,-- говорила Кадди.-- Я увѣрена, что сама ровно ничего не знаю, и за это, конечно, должна благодарить мою мама!"
   -- Есть еще одна вещь, которую мнѣ бы хотѣлось сообщить вамъ, пока мы однѣ,-- продолжала Кадди.-- Я не хотѣла сказать вамъ объ этомъ, миссъ Соммерсонъ, прежде, чѣмъ вы сами не увидите Принца. Вы вѣдь знаете, что такое нашъ домъ и наше хозяйство. Въ нашемъ домѣ безполезно было бы заняться пріобрѣтеніемъ свѣдѣній, которыя очень не мѣшаетъ имѣть женѣ Принца. Мы живемъ въ такой суматохѣ, что подобное предпріятіе совершенно невозможно, и я, принимаясь за него, каждый разъ упадала духомъ болѣе и болѣе. Поэтому я пріобрѣтаю маленькій навыкъ къ хозяйству -- какъ вы думаете отъ кого?-- отъ бѣдной миссъ Фляйтъ. Рано по утрамъ, я помогаю ей прибирать ее комнату, чистить клѣтки для ея птичекъ, приготовлять ей чашку кофе (до этого я, право, не умѣла и взяться за это), и я научилась приготовлять его такъ отлично, что Принцъ говоритъ, будто бы лучше этого кофе онъ никогда не пивалъ, и что такимъ кофе остался бы доволенъ даже и отецъ его, который въ этомъ отношеніи весьма разборчивъ. Я умѣю теперь приготовлять незатѣйливые пуддинги, умѣю купить кусокъ баранины, чаю, сахару, масла, и сдѣлать нѣкоторыя другія хозяйственныя распоряженія. Я не умѣю иголки взять въ руки, сказала Кадди, бросивъ взглядъ на заплатки курточки Пипи:-- но со временемъ надѣюсь усовершенствовать себя въ этомъ. Замѣчательно, что съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлалась я нареченной Принца, съ тѣхъ поръ, какъ стала заниматься всѣмъ этимъ, я чувствую себя въ лучшемъ расположеніи духа и какъ-то охотнѣе прощаю моей ма. Сегодня утромъ мнѣ стало немного досадно и обидно, когда увидѣла васъ и миссъ Клэръ такими нарядными и такими хорошенькими,-- мнѣ стало стыдно и за Пипи и за себя; но при всемъ томъ, мнѣ кажется, что нравъ мой сдѣлался лучше прежняго, и что я болѣе прежняго готова прощать моей ма.
   Бѣдная дѣвочка, такъ много употреблявшая усилій для своего образованія, говорила это отъ чистаго сердца и трогала мое сердце.
   -- Милая Кадди,-- сказала я:-- я начинаю любить тебя, и, надѣюсь, современемъ мы будемъ друзьями.
   -- О, неужели?-- воскликнула Кадди:-- это было бы для меня величайшимъ счастіемъ!
   -- Кадди, душа моя,-- сказала я:-- будемъ друзьями съ этой минуты, станемъ говорить какъ можно чаще объ этихъ вещахъ и прокладывать прямую дорогу къ твоему благополучію.
   Кадди была въ восторгѣ. Чтобъ утѣшить и ободрить ее, я высказала ей по своему все, что могла,-- и въ тотъ день, мнѣ кажется, я не сдѣлала бы ни одного возраженія мистеру Торвидропу, изъ одного только искренняго желанія счастія его будущей невѣсткѣ.
   Между тѣмъ мы подошли къ дому мистера Крука, котораго парадная дверь была отворена. Надъ дверью приклеснь былъ билеть, объявлявшій объ отдачѣ въ наемъ комнаты во второмъ этажѣ. Это обстоятельство побудило Кадди сообщить мнѣ о скоропостижной смерти въ домѣ Крука и о слѣдствіи по поводу такого происшествія, и что миссъ Фляйтъ была больна при этомъ случаѣ отъ сильнаго испуга. Дверь и окно опустѣлой комнаты были открыты, и мы заглянули въ нее. Это была комната съ тѣмъ мрачнымъ входомъ, на который миссъ Фляйтъ обратила мое вниманіе при первомъ нашемъ посѣщеніи. Уныло и пустынно было это мѣсто! Мрачное, печальное мѣсто, производившее, во мнѣ какое-то странное ощущеніе унынія и даже ужаса.
   -- Вы поблѣднѣли,-- сказала Кадди, когда мы вышли изъ нея:-- вы озябли!
   И дѣйствительно, я чувствовала, что въ этой комнатѣ меня овѣвало могильнымъ холодомъ.
   Разговаривая по дорогѣ, мы шли медленно, и потому опекунъ мой и Ада пришли сюда ранѣе насъ и уже давно сидѣли въ комнаткѣ миссъ Фляйтъ. Они любовались птичками, между тѣмъ какъ медикъ, который взялъ трудъ на себя со вссю заботливостью и состраданіемъ лечить миссъ Фляйтъ, весело разговаривалъ съ ней подлѣ камина.
   -- Я кончилъ свой визитъ,-- сказалъ онъ, отходя отъ камина.-- Миссъ Фляйтъ гораздо лучше, и завтра ей можно будетъ отправиться въ присутствіе, если ей непремѣнно того хочется.-- Я понимаю, черезъ болѣзнь свою она многое теряетъ тамъ.
   Миссъ Фляйтъ приняла этотъ комплиментъ съ удовольствіемъ и сдѣлала намъ общій книксенъ.
   -- Второе посѣщеніе отъ всей опеки мистера Джорндиса приноситъ мнѣ болтшую честь,-- сказала она.-- За особенное счастіе вмѣняю себѣ принять Джорндиса изъ Холоднаго Дома въ моемъ смиренномъ пріютѣ (при этомъ особенный книксенъ мистеру Джорндису). Фицъ-Джорндисъ, душа моя, еще разъ здравствуйте!
   Это имя относилось къ Кадди, и миссъ Фляйтъ, кажется, иначе не звала ее.
   -- А что, она была очень нездорова?-- спросилъ мистеръ Джорндись джентльмена, котораго мы застали въ совѣщаніи съ миссъ Фляйтъ.
   -- Рѣшительно больна, очень, очень нездорова!-- сказала она, серьезнымъ тономъ и съ нѣкоторою таинственностію.-- Особенной боли не чувствовала, но, знаете, этакое безпокойство! Я страдала не столько тѣломъ, сколько нервами... да, нервами! Знаете ли,-- продолжала она, понизивъ голосъ и дрожа всѣмъ тѣломъ:-- вѣдь здѣсь была смерть. Въ этомъ домѣ былъ ядъ. А такія ужасныя вещи сильно дѣйствуютъ на весь мой организмъ. Это испугало меня. Одинъ только мистеръ Вудкортъ знаетъ, какъ сильно была я перепугана. Рекомендую вамъ, это мой врачъ, мистеръ Вудкортъ (съ особенной важностью)! Это опека Джорндиса, это самъ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома, а это Фицъ-Джорндисъ!
   -- Миссъ Фляйтъ,-- сказалъ мистеръ Вудкортъ, такимъ серьезнымъ тономъ, какъ будто онъ говорилъ прямо ей, хотя слова его и относились къ намъ, и въ тоже время нѣжно взялъ ее за руку:-- миссъ Фляйтъ описываетъ свой недугъ съ свойственною ей аккуратностію. Она была разстроена происшествіемъ въ здѣшнемъ домѣ,-- происшествіемъ, которое бы встревожило и болѣе твердую особу; разстройство ея перешло въ довольно опасную болѣзнь. Она привела меня сюда при первой тревогѣ въ домѣ; но уже было слишкомъ поздно, чтобъ оказать съ моей стороны какую-нибудь пользу несчастному. За эту неудачу я вознаградилъ себя тѣмъ, что былъ хоть немного, но полезенъ ей.
   -- Это великодушнѣйшій медикъ изъ всѣхъ медиковъ,-- прошептала мнѣ миссъ Фллйтъ.-- Я ожидаю рѣшенія суда, то есть я жду дня страшнаго суда, и тогда передамъ ему все мое достояніе.
   -- Дня черезъ два,-- сказалъ мистеръ Вудкортъ, посматривая на старушку съ наблюдательной улыбкой:-- дня черезъ два, безъ сомнѣнія, она будетъ по прежнему здорова. Слышали вы объ ея особенномъ счастіи?
   -- О моемъ самомъ необыкновенномъ счастіи!-- подхватила, миссъ Фляйть, и лицо ея озарилось самодовольной улыбкой.-- Я увѣрена, душа моя, вы никогда и ничего подобнаго не слышали. Каждую субботу, сладкорѣчивый Кэнджъ, или Гуппи, писецъ сладкорѣчиваго Кэнджа, кладетъ мнѣ въ руку сверточекъ шиллинговъ. Да, шиллинговъ, увѣряю васъ! И каждый разъ въ этомъ сверточкѣ оказывается одно и то же число шиллинговъ. Всякій разъ приходится по шиллингу на каждый день въ недѣлѣ. Теперь вы знаете! И какъ кстати, не правда ли? очень кстати! А что вы скажете, откуда являются эти сверточки? Это весьма важный вопросъ. Очень естественно. Сказать ли вамъ, что я думаю объ этомъ? Я думаю,-- говорила миссъ Фляйтъ, отступивъ назадъ, съ весьма проницательнымъ взглядомъ и грозя пальцемъ весьма выразительно: -- я думаю, что ихъ посылаетъ великій канцлеръ, который убѣдился наконецъ въ медленномъ вскрытіи великой печати (а она давно-давно уже вскрывается). Это будетъ продолжаться, пока не кончится мое дѣло. Вѣдь, не правда ли, что это весьма правдоподобно? Однако, какъ хотите, но онъ черезчуръ ужъ тянетъ человѣческую жизнь -- это верхъ деликатности! Присутствуя въ Верховномъ Судѣ... а я присутствую тамъ, съ моими документами, очень аккуратно... я обвиняла его въ томъ, и онъ почти признался. Я это заключаю потому, что когда улыбнусь ему съ своей скамейки, онъ мнѣ тоже улыбнется. Однако, какъ вамъ угодно, а это ужъ мое особенное счастье, не правда ли? Фицъ-Джорндисъ откладываетъ эти денежки съ величайшей для меня выгодой. О, увѣряю васъ, съ величайшей выгодой!
   Я поздравляла ее съ этимъ счастливымъ приращеніемъ ея доходовъ и пожелала, чтобъ оно надолго продолжалось. Я не старалась отгадать, откуда проистекалъ этотъ источникъ, не удивлялась такому замѣчательному великодушію. Опекунъ мой стоялъ передо мной, разсматривая птичекъ, и я знала, о чемъ онъ думалъ въ это время.
   -- Скажите, ма'мъ, какъ вы называете своихъ птичекъ?-- спросилъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ.-- Не имѣютъ ли онѣ какихъ-нибудь особенныхъ названій?
   -- Въ этомъ случаѣ я могу отвѣчать за миссъ Фляйтъ, что у каждой изъ нихъ есть свое имя,-- сказала я.-- Миссъ Фляйтъ обѣщала намъ сказать эти имена. Ада, вѣроятно, помнить это обѣщаніе?
   Ада помнила очень хорошо.
   -- Неужели я и въ самомъ дѣлѣ обѣщала?-- сказала миссъ Фляйтъ.-- Однако, кто это стоитъ у моихъ дверей? Крукъ, зачѣмъ вы подслушиваете у дверей?
   Старикъ Крукъ, хозяинъ дома, распахнувъ дверь, очутился въ комнатѣ съ мѣховой своей шапкой въ рукѣ и своей кошкой позади, у самыхъ ногъ.
   -- Я вовсе не подслушивалъ, миссъ Фляйтъ,-- сказалъ Крукъ.-- Я только что хотѣлъ стукнуть въ вашу дверь, вотъ этимя косточками, а вы и крикнули.
   -- Прогоните вашу кошку. Вонъ ее отсюда!-- сердито воскликнула старушка.
   -- Ба! ба! Тутъ нѣтъ никакой опасности, господа,-- сказалъ мистеръ Крукъ, медленно и проницательно останавливая взглядъ свой на каждомъ изъ насъ поодиночкѣ:-- моя кошка не тронетъ птичекъ, если я не прикажу.
   -- Пожалуйста, извините вы моего домовладѣльца,-- сказала старушка, обнаруживая свое достоинство.-- Онъ, вѣдь, того... сумасшедшій.-- Чего же вы хотите, Крукъ, когда у меня гости?
   -- Ха, ха! Вѣдь вы знаете, что я лордъ-канцлеръ.
   -- Знаю,-- возразила миссъ Фляйтъ.-- Что же изъ этого слѣдуетъ?
   -- Какъ что?-- сказалъ старикъ, съ какимъ-то клокотаньемъ въ горлѣ.-- Для лорда-канцлера не быть знакомымъ съ Джорндисомъ было бы очень странно и смѣшно... не правда ли, миссъ Фляйтъ? Неужели я не смѣлъ позволить себѣ маленькую вольность? Вашъ покорнѣйшій слуга, сэръ. Я не хуже вашего, сэръ, знаю тяжбу Джорндисъ и Джорндисъ. Я знавалъ, сэръ, стараго сквайра Тома, но васъ ни разу не видалъ, не встрѣчалъ даже и въ судѣ, хотя, въ теченіе года, я таки частенько тамъ бываю.
   -- Я никогда не бываю тамъ,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ (и дѣйствительно, онъ ни подъ какимъ видомъ не заглядывалъ туда):-- я скорѣе соглашусь ходить куда-нибудь въ другое мѣсто.
   -- Неужели?-- возразилъ Крукъ, оскаливъ зубы.-- Вы, кажется, черезчуръ ужъ строги къ моему благородному и ученому собрату; впрочемъ, и то надобно и сказать, въ каждомъ Джорндисѣ это чувство весьма натурально. Пуганая ворона куста боится, сэръ! Вы любуетесь, мистеръ Джорндисъ, птичками моей постоялицы?
   Старикъ мало-по-малу входилъ въ комнату, пока не прикоснулся къ локтю моего опекуна, и пристально взглянулъ въ глаза его въ свои очки.
   -- Странная вещь, сэръ: она никому не говоритъ, какъ зовутъ этихъ птичекъ, а между тѣмъ каждая изъ нихъ имѣетъ свое имя.
   Эти слова были сказапы шопотомъ.
   -- Фляйтъ, можно сдѣлать перекличку имъ?-- спросилъ онъ вслухъ, подмигивая намъ и указывая на нее, въ то время, какъ она отвернулась отъ насъ, какъ будто затѣмъ, чтобъ поправить огонь въ каминѣ.
   -- Какъ хочешь,-- отвѣчала она сердито.
   Старикъ, бросивъ на насъ другой проницательный взглядъ, взглянулъ на клѣтки и прочиталъ слѣдующій списокъ:
   "Надежда, Радость, Юность, Тишина, Покой, Жизнь, Пыль, Прахъ, Расточительность, Нужда, Раззореніе, Отчаяніе, Сумасшествіе, Смерть, Хитрость, Глупость, Слова, Парики, Лохмотья, Пергаментъ, Грабежъ, Первенство, Жаргонъ, Окорокъ, и Шпинатъ".
   -- Вотъ вамъ и вся коллекція,-- сказалъ старикъ.-- Всѣ онѣ заперты по клѣткамъ моимъ благороднымъ и ученымъ собратомъ.
   -- Какой рѣзкій вѣтеръ!-- произнесъ мой опекунъ.
   -- Когда мой благородный и ученый собратъ рѣшитъ дѣло миссъ Фляйтъ, ихъ всѣхъ выпустятъ на волю,-- сказалъ Крукъ, снова подмигивая намъ.-- И тогда,-- прибавилъ онъ шопотомъ:-- и тогда, если только это случится когда-нибудь -- чего ожидать невозможно -- тогда птички, которыя не бывали взаперти, заклюютъ ихъ.
   -- Неужели и въ самомъ дѣлѣ восточный вѣтеръ?-- сказалъ мой опекунъ, показывая видъ, что смотритъ въ окно на флюгарку.-- Я думаю, что восточный!
   Мы увидѣли, какъ трудно было намъ выбраться изъ дому. Насъ задерживала не миссъ Фляйтъ: она вела себя весьма благоразумно, нисколько не стѣсняя другихъ,-- но мистеръ Крукь. Повидимому, онъ не могъ оторваться отъ мистера Джорндиса. Если-бъ онъ былъ прикованъ къ нему, то и тогда, кажется, не могъ бы держаться подлѣ него такъ безотвязно. Онъ вызвался показать намъ свой Верховный Судъ и странный хламъ, заключавшійся въ немъ. Во время обзора нашего (который умышленно былъ растянутъ), онъ держался подлѣ мистера Джорндиса и отъ времени до времени останавливалъ его подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, Какъ будто его мучило желаніе начать какое-то таинственное объясненіе, приступить къ которому, однако, онъ никакъ не рѣшался. Я не могу представить выраженіе лица и манеры мистера Крука, такъ сильно выражавшія и осторожность, и нерѣшительность, и безпрестанное побужденіе высказать или сдѣлать что-то особенное. Его наблюденія за моимъ опекуномъ были безпрерывны. Онъ не сводилъ глазъ съ его лица. Идучи подлѣ него, онъ наблюдалъ за нимъ съ хитростью старой лисицы. Если онъ шелъ впереди, то безпрестанно оборачивался. Когда мы останавливались, онъ обращался къ нему лицомъ и, потирая рукой открытый ротъ свой, съ какимъ-то страннымъ сознаніемъ своей власти надъ нами, выворачивая глаза кверху и хмуря сѣдыя брови свои до такой степени, что онѣ почти закрывали его глаза, казалось, слѣдилъ за каждою чертою лица мистера Джорндиса.
   Наконецъ, осмотрѣвъ весь домъ (кошка не отставала ни на шагъ отъ Крука) и весь запасъ разнообразнаго хламу, который, дѣйствительно, былъ очень интересенъ, мы вошли въ заднюю часть лавки. Здѣсь, на днѣ пустой бочки, находились стклянка съ чернилами, нѣсколько обгрызковъ перьевъ и нѣсколько грязныхъ театральныхъ афишъ; а противъ бочки, на стѣнѣ, наклеено было нѣсколько различныхъ прописей, съ различнымъ шрифтомъ.
   -- Что вы дѣлаете здѣсь?-- спросилъ мой опекунъ.
   -- Учусь читать и писать,-- отвѣчалъ Крукъ.
   -- И успѣшно?
   -- Медленно, дурно,-- возразилъ старикъ, съ недовольнымъ видомъ.-- Въ мои лѣта это дается не легко.
   -- Легче было бы, если-бъ васъ училъ кто-нибудь,-- сказалъ мой опекунъ.
   -- Конечно; но пожалуй еще выучатъ не т це засверкало на влажныхъ листьяхъ и въ дождевыхъ капляхъ. Мы сидѣли молча. Вдругъ на дорогѣ показался маленькій фаэтонъ, который рѣзвыя пони везли прямо къ намъ.
   -- Возвращается посланный миледи съ экипажемъ, сказалъ сторожъ.
   Когда фаэтонъ остановился, мы увидѣли, что тамъ сидѣло двое; первая вышла француженка, которую я видѣла въ церкви, а за нею та хорошенькая дѣвушка, о которой говорилъ мистеръ Бойторнъ; обѣ были нагружены шалями и мантильями; француженка подошла смѣло и самоувѣренно, другая -- робко и нерѣшительно.
   -- Я ваша камеристка, миледи. Порученіе относилось къ вашей служанкѣ,-- сказала француженка.
   -- Мнѣ показалось, миледи, что оно относится ко мнѣ, сказала молоденькая дѣвушка.
   -- Я послала за вами, дитя, спокойно отвѣтила леди Дэдлокъ.-- Накиньте на меня эту шаль.
   Молодая дѣвушка ловко набросила шаль ей на плечи; француженка, на которую не обращали ни малѣйшаго вниманія, смотрѣла на это, крѣпко стиснувъ зубы.
   -- Мнѣ очень жаль, что теперь неудобно возобновить наше прежнее знакомство, сказала леди Дэдлокъ мистеру Джерндайсу.-- Позвольте мнѣ прислать фаэтонъ назадъ для вашихъ дѣвицъ, онъ можетъ вернуться сюда очень скоро.
   Когда это предложеніе было отклонено, она ласково простилась съ Адой, мнѣ же не сказала никакого привѣтствія и, опираясь на руку Джерндайса, сѣла въ экипажъ, легкій дачный фаэтонъ съ верхомъ.
   -- Сядьте со мною, дитя, вы понадобитесь мнѣ. Ступай.
   Экипажъ покатился; француженка съ привезенными мантильями въ рукахъ осталась на томъ мѣстѣ, гдѣ вышла изъ фаэтона.
   Я думаю, что гордому человѣку всего труднѣе выносить гордость другихъ. Месть француженки выразилась самымъ неожиданнымъ образомъ; она стояла неподвижно, пока фаэтонъ не скрылся изъ вида, потомъ, съ совершенно спокойнымъ лицомъ, сняла свои башмаки, бросила, ихъ на землю и пошла босикомъ по мокрой травѣ въ ту сторону, гдѣ скрылся экипажъ.
   -- Эта дѣвушка помѣшанная? спросилъ сторожа опекунъ.
   -- О нѣтъ, сэръ. Гортензія умомъ еще почище другихъ, отвѣчалъ тотъ, (онъ вмѣстѣ со своей женой провожалъ глазами уходившую).-- Но она страшно горда и вспыльчива, горда и вспыльчива какъ чортъ! Она злится, потому что видитъ, что ей даютъ отставку, а возвышаютъ надъ нею другую.
   -- Но зачѣмъ же она пошла босикомъ по мокрой землѣ? спросилъ опекунъ.
   -- Не знаю ужъ,-- вѣрно затѣмъ, чтобъ прохладиться.
   -- А можетъ быть она приняла воду за кровь, прибавила жена сторожа:-- когда ея кровь разгорится, она способна идти по лужамъ крови такъ же, какъ теперь по водѣ.
   Нѣсколько минуть спустя, мы шли мимо замка. Такъ же, какъ и тогда мы увидѣли его въ первый разъ, онъ производилъ впечатлѣніе безмятежнаго мира; дождевыя капли сверкали вокругъ, какъ алмазы, дулъ легкій вѣтерокъ, птицы звонко щебетали, все ожило послѣ дождя; маленькій экипажъ, стоявшій у подъѣзда, блисталъ на солнцѣ, точно сказочная серебряная колесница. Къ замку подвигалась медленно, но твердымъ, увѣреннымъ шагомъ фигура, такая же спокойная, какъ и окружающій ландшафтъ,-- это шла мадемуазель Гортензія босикомъ но мокрой травѣ.
   

ГЛАВА XIX.
Проходи!

   Въ окрестностяхъ Ченсери-Лэна настали каникулы.
   Два прекрасныхъ корабля, Законъ и Правосудіе, выстроенные изъ тиковаго дерева, обшитые мѣдью, скрѣпленные желѣзомъ, облицованные бронзой, по которые, по какому-то необъяснимому случаю, никакъ не могутъ поднять парусовъ -- разоружились, а Летучій Голландецъ съ толпой страшныхъ призраковъ, въ образѣ истцовъ, умоляющихъ всякаго встрѣчнаго разобрать ихъ документы, унесся неизвѣстно куда.
   Судебныя палаты заперты, конторы стряпчихъ погружены въ крѣпкій сонъ, а въ Вестмпистеръ-Голлѣ такъ пустынно, что могли бы безпрепятственно распѣвать соловьи и прогуливаться влюбленные,-- которые тоже принадлежатъ къ классу просителей, но просителей нѣжныхъ, не похожихъ на тѣхъ, какіе встрѣчаются въ Вестминстеръ-Голлѣ въ обыкновенное время.
   Темпль, Ченсери-Йэнъ, Серджентъ-Иннъ, Линкольнъ-Иннъ со своими скверами похожи теперь на приморскія гавани во время отлива: судопроизводство, канцелярская волокита бросили якорь и сидятъ на меня; праздные клерки отъ нечего дѣлать катаются на своихъ табуретахъ, которымъ суждено принять перпендикулярное положеніе только тогда, когда, съ наотупленіемъ сессіи, нахлынетъ приливъ и унесетъ съ собою всю тину, что накопилась за этотъ промежутокъ. Наружныя двери судебныхъ палатъ на запорѣ; въ каморкѣ привратника прошенія и пакеты скопились цѣлыми четвериками. Можно бы получить хорошій урожай травы, выросшей по щелямъ каменной мостовой передъ Линкольнъ-Иннской палатой, еслибъ не разсыльные, которые, за неимѣніемъ другого занятія, посиживаютъ въ тѣнистыхъ уголкахъ, накинувъ на голову свои бѣлые передники въ защиту отъ мухъ, и выщипывая ее, пожевываютъ съ меланхолическимъ видомъ.
   На весь Лондонъ остался только одинъ судья, да и тотъ навѣдывается въ свою камеру не болѣе двухъ разъ въ недѣлю. Еслибъ его могли видѣть теперь обитатели провинціальныхъ городовъ и мѣстечекъ его округа!
   Ни пышнаго парика, ни красной мантіи, ни мѣховъ, ни жезлоносцевъ, ни копьеносцовъ,-- въ камерѣ засѣдаетъ коротко обстриженный, скромный джентльменъ самаго обыкновеннаго вида, въ бѣлыхъ панталонахъ и свѣтлой шляпѣ. Физіономія у судьи теперь такая же загорѣлая, какъ у моряка, а съ судейскаго носа подъ палящими лучами лѣтняго солнца облупилась кожа; возвращаясь домой, онъ обязательно заходить въ устричную лавку освѣжиться стаканомъ замороженнаго инбирнаго пива.
   Представители англійской адвокатуры разсѣялись по лицу земли. Какъ можетъ Англія обходиться впродолженіе четырехъ долгихъ лѣтнихъ мѣсяцевъ безъ адвокатскаго сословія,-- своего испытаннаго прибѣжища въ несчастій, своей законной славы и гордости въ красные дни? Какъ она безъ нихъ обходится,-- это вопросъ особый, но достовѣрно, что въ настоящее каникулярное время Великобританія лишена своего щита.
   Ученый джентльменъ, который негодовалъ на неслыханное оскорбленіе, нанесенное противною стороною самымъ нѣжнымъ чувствомъ его кліента,-- негодовалъ такъ страшно, что, казалось, никогда не могъ успокоиться; теперь, проживая въ Швейцаріи, чувствуетъ себя гораздо лучше, чѣмъ можно было ожидать.
   Ученый джентльменъ, который безпощадно разилъ своихъ противниковъ мрачными сарказмами, теперь во Франціи на Минеральныхъ водахъ и чувствуетъ себя такъ хорошо, какъ рыба въ водѣ.
   Ученый джентльменъ, проливающій потоки слезъ надъ угнетенной невинностью по самому ничтожному поводу, за послѣднія шесть недѣль не выронилъ ни одной слезинки.
   Сугубо ученый джентльменъ, холерическаго темперамента, пылкій по натурѣ, но охладившій свой природный жаръ, купаясь въ водоемахъ и прудахъ юриспруденціи, и изощрившійся въ самыхъ хитрыхъ аргументахъ до такой степени, что "закорючки", которыя онъ преподноситъ во время сессій судьямъ, ошеломляютъ не только всѣхъ непосвященныхъ, но и большинство посвященныхъ въ тайны юридическихъ изворотовъ; теперь этотъ ученый мужъ съ особеннымъ наслажденіемъ странствуетъ по жаркимъ и пыльнымъ окрестностямъ Константинополя.
   Остальныхъ членовъ этого великаго національнаго палладіума вы найдете и на Венеціанскихъ лагунахъ, и на Нильскихъ водопадахъ, и на Германскихъ купаньяхъ; разсыпаны они и по всему песчанному берегу Англіи, но въ опустѣлыхъ окрестностяхъ Ченсери-Лэна наврядъ-ли встрѣтите хоть одного изъ нихъ. Если же и мелькнетъ въ этой пустынѣ одинокій представитель адвокатскаго сословія и наскочитъ на какого-нибудь истца, который бродитъ здѣсь по привычкѣ, будучи не въ силахъ разстаться съ мѣстомъ своей пытки,-- то оба такъ пугаются другъ друга, что, какъ сумасшедшіе, разбѣгаются въ разныя стороны.
   Такихъ жаркихъ каникулъ давно ужъ не запомнятъ.
   Молодые клерки влюблены до безумія и утопаютъ въ блаженствѣ возлѣ предмета своей страсти, кто въ Маргстѣ, кто въ Рамсгетѣ, кто въ Гревзендѣ, сообразно съ тѣмъ, кто какую ступень занимаетъ въ служебной іерархіи.
   Всѣ клерки среднихъ лѣтъ начинаютъ думать о томъ, что по настоящему пора бы ихъ семьямъ перестать рости.
   Бродячія собаки скитаются въ аллеяхъ Линкольнъ-Ипна и вокругъ сада, задыхаясь отъ жары, и въ тщетныхъ поискахъ за водой забираются подъ лѣстницы и жалобно воютъ.
   Собаки,-- вожатые слѣпцовъ, тащатъ своихъ хозяевъ къ водопроводнымъ кранамъ или къ ушатамъ съ водой. Жалкая лавчонка, гдѣ на окнѣ красуется ваза съ золотыми рыбками, и гдѣ у дверей полито водой и привѣшенъ навѣсъ отъ солнца, кажется раемъ.
   Темпль-Баръ такъ раскалился, что всю ночь подогрѣваетъ смежныя улицы Страндъ и Флитстритъ, вродѣ того какъ внутренняя труба въ самоварѣ.
   Можно бы укрыться въ прохладныхъ конторахъ стряпчихъ, которыя раскинуты но близости Суда, но даже прохлада не стоитъ, чтобъ ее покупали такой дорогой цѣной,-- цѣной мертвящей скуки, хотя въ прилегающихъ къ этимъ убѣжищамъ узкихъ переулкахъ такъ жарко, какъ въ печи. Въ околоткѣ мистера Крука обыватели, задыхаясь въ комнатахъ, выносятъ стулья на улицу и располагаются у дверей; мистеръ Крукъ, покончивъ съ занятіями, тоже выходитъ на свѣжій воздухъ, въ сопровожденіи кошки, которой никогда не бываетъ жарко. Въ "Солнечномъ Гербѣ" на время лѣтняго сезона прекращены музыкальныя собранія, и маленькій Свайльсъ ангажированъ въ "Пастораль-Гарденъ", что на Темзѣ, онъ распѣваетъ тамъ подъ музыку самые невинные комическіе куплеты, совершенно идиллическаго содержанія, которые, какъ гласитъ афиша, ничѣмъ не оскорбятъ самаго изысканнаго вкуса.
   На время каникулъ надъ всей мѣстностью, гдѣ гнѣздятся юристы, праздность и меланхолія нависли, подобно громадному заплеснѣвѣлому покрывалу или гигантской паутинѣ. Мистеръ Снегсби, поставщикъ писчебумажныхъ принадлежностей въ Куксъ-Кортѣ, чувствуетъ на себѣ это вліяніе, не только душою, въ качествѣ человѣка съ созерцательной и чувствительной натурой, но и карманомъ, въ качествѣ вышеупомянутаго поставщика. Во время судебныхъ каникулъ у мистера Снегсби гораздо больше досуга для размышленій въ Степль-Иннѣ и во дворѣ Архивовъ; онъ говоритъ своимъ приказчикамъ, что стоитъ пораздумать надъ тѣмъ, какъ это у васъ стоитъ такая жаркая погода, когда море катить свои волны вокругъ нашего острова.
   Сегодня Оса съ утра хлопочетъ надъ уборкой маленькой гости иной, потому что мистеръ и мистрисъ Снегсби ждутъ гостей; общество соберется немногочисленное, но за то самое избранное: мистеръ и мистрисъ Чедбендъ, и никого больше. Люди, мало знакомые съ мистеромъ Чедбендомъ, принимаютъ его обыкновенно за бывшаго моряка, ибо онъ имѣетъ привычку и на словахъ и въ письмахъ сравнивать себя съ кораблемъ; но они ошибаются: мистеръ Чедбендъ, по его собственному признанію, принадлежитъ "къ церкви". Мистеръ Чедбендъ, не носитъ никакого духовнаго сана, и его гонители утверждаютъ, что онъ не имѣетъ сказать ничего такого, что бы оправдывало его добровольное зачисленіе себя въ ряды проповѣдниковъ, но у него есть свои послѣдователи, и мистрисъ Снегсби въ числѣ ихъ. Она прицѣпилась къ этому кораблю только недавно, когда жаркая погода разогрѣла ее религіозный пылъ.
   -- Моя женушка взялась за религію немножко круто, говоритъ мистеръ Снегсби воробьямъ Степль-Инна.
   Итакъ Оса, на которую производитъ сильное впечатлѣніе то, что ей суждено прислуживать хоть временно такому человѣку, какъ мистеръ Чедбендъ, обладающему, какъ ей извѣстно, даромъ говорить впродолженіе четырехъ часовъ безъ перерыва, убираемъ маленькую гостиную и накрываетъ столъ для чая.
   Мебель обтерта и выколочена, портреты мистера и мистрисъ Снегсби тронуты мокрой тряпкой, вынутъ лучшій чайный сервизъ и приготовлено великолѣпное угощеніе: аппетитный мягкій хлѣбъ, румяныя булочки, свѣжее масло, окорокъ, языкъ, нѣмецкія колбасы, нарѣзанныя тонкими ломтиками, анчоусы, изящно уложенные рядами и убранные петрушкой; будутъ еще и свѣжія яйца, которыя подадутся въ салфеткѣ, и горячія гренки, поджаренные въ маслѣ.
   Мистеръ Снегсби въ своемъ лучшемъ сюртукѣ; окинувъ взглядомъ всѣ приготовленія и многозначительно кашлянувъ въ руку, спрашиваетъ мистрисъ Снегсби:
   -- Въ которомъ часу, душенька, ты ожидаешь гостей?
   -- Въ шесть, отвѣчаетъ жена.
   Мистеръ Снегсби замѣчаетъ вскользь самымъ кроткимъ голосомъ, что уже пробило шесть.
   -- Можетъ быть вамъ угодно сѣсть за столъ не дожидаясь ихъ? слѣдуетъ негодующій отвѣтъ мистрисъ Снегсби.
   Кажется мистеръ Снегсби очень не прочь отъ этого, но онъ кашляетъ самымъ умиротворяющимъ образомъ и отвѣчаетъ:
   -- Нѣтъ, душенька, я просто сказалъ, что назначенное время...
   -- Что значитъ время въ сравненіи съ вѣчностью!
   -- Совершенная правда, моя милая, но когда ожидаютъ гостей къ чаю и дѣлаютъ всѣ приготовленія... можетъ быть... позже чѣмъ... И когда часъ назначенъ, не лучше-ли явиться во время.
   -- Явиться во время! Назначенный часъ! Вы говорите такъ, какъ будто мистера Чедбенда вызвали на дуэль и онъ просрочилъ явиться.
   -- Совсѣмъ нѣтъ, совсѣмъ пѣть, душенька, бормочетъ мистеръ Снегсби.
   Тутъ Оса, которая все это время стояла на стражѣ у окна спальни, съ шумомъ и громомъ, точно домовой, слетаетъ съ лѣстницы, врывается въ гостиную и объявляетъ, что мистеръ и мистрисъ Чедбендъ показались на горизонтѣ.
   Вслѣдъ затѣмъ раздается звонокъ у наружной двери, и Осѣ, подъ страхомъ немедленнаго возвращенія въ нѣдра благотворительнаго учрежденія, гдѣ она воспитывалась, внушается, какъ должно доложить о гостяхъ. Страшная угроза совершенно разстраиваетъ Осу, она съ испугу теряется и докладываетъ: "мистеръ и мистрисъ Чизмингъ, которая... который... церковникъ... или какъ это..." и поспѣшно удаляется, терзаемая укорами совѣсти.
   Мистеръ Чедбендъ -- тучный господинъ съ масляной улыбкой, съ жирнымъ желтымъ лицомъ, производящій такое впечатлѣніе, какъ будто онъ весь пропитанъ ворванью; мистрисъ Чедбендъ -- сумрачная, молчаливая женщина, суровая на видъ. Мистеръ Чедбендъ движется медленно и неуклюже, точно ученый медвѣдь; онъ не знаетъ, куда дѣть свои большія руки: онѣ какъ будто мѣшаютъ ему, и кажется, не будь у него рукъ, онъ сталъ бы на четвереньки. Его голова всегда покрыта обильнымъ потомъ; когда онъ говоритъ, онъ простираетъ впередъ свою огромную лапищу, какъ бы предваряя слушателей, что будетъ назидать ихъ.
   -- Друзья мои! возглашаетъ мистеръ Чедбендъ:-- Миръ дому сему! Хозяину его, хозяйкѣ его, юной дѣвѣ, отрокамъ,-- миръ всѣмъ! А почему преподаю миръ вамъ, друзья мои? Что такое миръ, въ чемъ онъ: во враждѣ-ли? Нѣтъ. Въ распряхъ-ли? Нѣтъ. Есть-ли миръ любовь и милость? Есть-ли миръ прекрасенъ и пріятенъ, ясенъ и радостенъ? О, да! Вотъ почему, Друзья мои, я желаю мира вамъ и домочадцамъ вашимъ.
   Мистрисъ Снегсби глубоко растрогана, поэтому мистеръ Снегсби полагаетъ, что отвѣтить "аминь" будетъ вполнѣ умѣстно. Его "аминь" принятъ хорошо.
   Мистеръ Чедбендъ продолжаетъ:
   -- Теперь, друзья мои, такъ какъ эта тема предо мною...
   Въ дверяхъ показывается Оса. Мистрисъ Снегсби, не сводя глазъ съ мистера Чедбенда, шепчетъ зловѣщимъ, гробовымъ голосомъ:-- Убирайся!
   -- Теперь, друзья мои, такъ какъ эта тема предо мною, на моей смиренной стезѣ, то я воспользуюсь ею...
   Слышно, какъ Оса шепчетъ:-- Тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй... Гробовой голосъ повторяетъ зловѣщимъ шепотомъ:-- Убирайся!
   -- Теперь, друзья мои, спросимъ себя въ духѣ любви...
   Оса все твердитъ про себя:-- Тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй...
   Мистеръ Чедбендъ умолкаетъ съ видомъ человѣка, привыкшаго къ гоненіямъ и покоряющагося судьбѣ, складываетъ свои жирныя уста въ томную улыбку и изрекаетъ:
   -- Выслушаемъ дѣву. Говорите, юная дѣва!
   -- Тысяча семьсотъ восемьдесять второй, сэръ, желаетъ знать, когда же шиллингъ. За проѣздъ, задыхаясь выпаливаетъ Оса.
   -- За... за проѣздъ? переспрашиваетъ мистрисъ Чедбендъ, Оса повторяетъ:-- Онъ требуетъ шиллингъ и восемь пенсовъ, или будетъ жаловаться въ судъ.
   Дамы испускаютъ вопль негодованія, но мистеръ Чедбендъ, приподнявъ руку вверхъ, успокаиваетъ ихъ смятеніе.
   -- Друзья мои! Я вспомнилъ объ одномъ долгѣ, который вчера забылъ вымолвить. Справедливость требуетъ, чтобъ я понесъ какое нибудь возмездіе, посему я не ронщу. Рахиль, дай ему восемь пенсовъ.
   Мистрисъ Снегсби глубоко вздыхаетъ и упорно смотритъ на мужа, какъ бы говоря: "слышишь этого апостола?" Ликъ мистера Чедбенда, лоснящійся отъ жира, сіяеть кротостью. Мистрисъ Чедбендъ отсчитываетъ деньги.
   Его привычка, основное правило его дѣйствій -- сводить такимъ образомъ свои счеты съ небомъ по самому ничтожному поводу и выставлять ихъ на показъ при всякомъ удобномъ случаѣ.
   -- Друзья мои, восемь пенсовъ -- небольшая сумма. Могло быть шиллингъ и четыре пенса, могло быть полкроны. Возрадуемся же и возвеселимся!
   Съ этимъ замѣчаніемъ, которое онъ возглашаетъ точно стихъ изъ псалма, мистеръ Чедбендъ направляется къ столу, но, прежде чѣмъ сѣсть, воздымаетъ руку и обращается къ публикѣ съ такимъ назиданіемъ:
   -- Друзья мои! Что разставлено здѣсь передъ нами? Подкрѣпительная пища. Нуждаемся-ли мы въ ней, друзья мои? Да, нуждаемся. А почему мы нуждаемся въ подкрѣпленіи? Потому что мы смертны, потому что мы заражены грѣхомъ, потому что мы живемъ на землѣ, а не въ воздухѣ. Можемъ-ли мы летать, друзья мои? Нѣтъ, не можемъ. А почему мы не можемъ летать?
   Тутъ мистеръ Снегсби, ободренный успѣхомъ своего "аминя", осмѣливается отвѣтить болѣе увѣреннымъ и твердымъ голосомъ, чѣмъ въ первый разъ:
   -- Потому что у васъ нѣтъ крыльевъ.
   Мистрисъ Снегсби грозно хмурится.
   Мистеръ Чедбендъ игнорируетъ замѣчаніе мистера Снегсби и разбиваеть въ прахъ его скромную догадку.
   -- Я говорю, друзья мои, почему мы не можемъ летать? Потому-ли, что намъ назначено ходить? Да, потому. Можемъ ли мы ходить, не имѣя силъ? Нѣтъ, не можемъ. А что бываетъ съ нами, когда мы лишаемся силъ? Ноги отказываются носить наше тѣло, колѣни подгибаются, лодыжки Подворачиваются, и мы падаемъ. Откуда же. друзья мои, извлекаемъ мы силу, потребную нашимъ членамъ? Можетъ быть изъ хлѣба въ разныхъ его формахъ, продолжаетъ онъ, обводя взглядомъ столъ,-- можетъ быть изъ масла, которое сбивается изъ молока, продукта, доставляемаго коровой? Можетъ быть изъ яицъ, которыя несутъ куры? Можетъ быть изъ ветчины, языка, колбасъ и тому подобнаго? Да, друзья мои. Приступимъ же къ земнымъ благамъ, которыя видимъ перецъ собою!
   Гонители мистера Чедбенда не хотятъ признать особенный даръ краснорѣчія въ его, способности нанизывать слова одно на другое. Ужъ одно это можетъ служить доказательствомъ ихъ пристрастнаго отношенія къ нему, ибо каждый знаетъ по опыту, что ораторскій стиль мистера Чедбенда имѣетъ широкое распространеніе и массу почитателей.
   Однако жъ на этотъ разъ мистеръ Чедбендъ умолкаетъ, усаживается за столъ и усердно налегаетъ на земныя блага, этотъ образцовый корабль построенъ такимъ образомъ, что кажется ему присуща способность превращать всякаго рода пищу въ тотъ составъ, которымъ пропитана вся его массивная фигура; когда онъ ѣстъ, его можно сравнить съ маслобойней, гдѣ фабрикація масла производится въ обширныхъ размѣрахъ. Въ описываемый лѣтній вечеръ эта способность широко примѣняется къ дѣлу.
   Въ это время, то есть въ самомъ разгарѣ вечера, Оса, которая все еще не пришла въ себя и нѣсколько разъ приводила въ разстройство и себя, и пирующихъ разными неожиданными выходками; разъ, напримѣръ, она исполнила воинственную музыку на головѣ мистера Чедбенда, брякнувъ объ нее тарелки и увѣнчавъ этого джентльмена булочками,-- итакъ, въ самомъ разгарѣ вечера, Оса шепчетъ мистеру Снегсби, что его зовутъ.
   -- Меня зовутъ, будемъ говорить прямо: меня зовутъ въ лавку, говоритъ мистеръ. Снегсби вставая.-- Прошу почтенное общество извинить меня; я отлучусь на минуту.
   Сойдя внизъ, мистеръ Снегсби находитъ, что его приказчики погружены въ созерцаніе констэбля, который держитъ за руку маленькаго оборвыша.
   -- Боже мой! Въ чемъ дѣло? воскликнулъ Снегсби.
   Констэбль отвѣчаетъ:
   -- Этотъ малый не слушаетъ приказаній и не уходитъ съ мѣста, хоть ему и говорено много разъ.
   -- Я никогда не остаюсь на одномъ мѣстѣ, сэръ, отвѣчаетъ мальчикъ, размазывая рукой слезы по грязному лицу.-- Я хожу, все хожу, съ тѣхъ поръ, какъ себя помню. Развѣ можно ходить больше моего?
   -- Онъ не хочетъ уходить, флегматично повторяетъ констэбль, ворочая головой, чтобъ придать шеѣ болѣе удобное положеніе въ жесткомъ форменномъ воротникѣ,-- онъ не хочетъ уходить, несмотря на многократныя предупрежденія, поэтому я былъ принужденъ арестовать его. Это самый упрямый бродяга, какого я знаю. Онъ не хочетъ уходить.
   -- Лопни мои глаза, мнѣ некуда уйти! и мальчикъ въ полномъ отчаяніи вцѣпляется руками въ волосы и топаетъ босою ногою объ полъ.
   -- Чтобъ не было ничего подобнаго! Слышалъ? У меня расправа коротка, говоритъ констэбль, встряхнувъ оборвыша съ самымъ равнодушнымъ видомъ.-- Въ моихъ инструкціяхъ сказано, чтобъ ты уходилъ, и я твердилъ тебѣ это пятьсотъ разъ.
   -- Куда-же? восклицаетъ малый.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, констэбль, вѣдь это вопросъ: куда? скажите пожалуйста, задумчиво вопрошаетъ мистеръ Снегсби, покашливая въ руку самымъ тревожнымъ и нерѣшительнымъ своимъ кашлемъ.-- Куда-же?
   -- Мои инструкціи не касаются этого. Въ моихъ инструкціяхъ сказано, чтобъ малый шелъ прочь. Слышишь, Джо? Что-жъ такого, что самыя крупныя свѣтила парламентскаго неба, несмотря на массу неотложной работы, втеченіе многихъ лѣтъ пребываютъ неподвижными, -- ты и тебѣ подобные не должны ссылаться на ихъ примѣръ, для васъ начертано одно полное глубокаго философскаго значенія правило, въ которомъ весь смыслъ вашего страннаго существованія на землѣ,-- проходи! Скрыться со свѣта ты не можешь, Джо, ибо этого не допустятъ парламентскія свѣтила, по -- проходи!
   Мистеръ Снегсби ничего не можетъ возразить на это и ничего не возражаетъ, а только покашливаетъ самымъ безнадежнымъ образомъ, желая этимъ выразить, что не находить выхода изъ положенія Джо. Тѣмъ временемъ на лѣстницѣ показываются мистеръ и мистрисъ Чедбендъ и мистрисъ Снегсби, привлеченные шумомъ голосовъ; Оса какъ привела мистера Снегсби, не трогалась съ мѣста, такъ что теперь въ сборѣ все населеніе дома.
   -- Вопросъ въ томъ, сэръ, знаете ли вы этого малаго. Увѣряетъ, что вы его знаете, говоритъ констэбль мистеру Снегсби.
   -- Онъ вовсе его не знаетъ, рѣшительно отвѣчаетъ мистрисъ Снегсби съ своего возвышенія.
   -- Милая женушка! и мистеръ Снегсби возводитъ глаза на мистрисъ Снегсби.-- Душенька, позвольте, потерпите минуточку. Я немного знаю этого юношу, и, на сколько знаю, не могу сказать о немъ ничего дурного, даже скорѣе напротивъ, и обратившись къ констэблю, онъ разсказываетъ грустную исторію своего знакомства съ Джо, умолчавъ, однако, о поваренной тому полукронѣ
   -- Ну, кажется до сихъ поръ все, что онъ разсказывалъ, правда. Когда я его арестовалъ на Гольборнѣ, онъ сказалъ, что вы его знаете. Тогда одинъ молодой человѣкъ, находившійся у.ъ толпѣ, заявилъ, что онъ васъ знаетъ, что вы почтенный коммерсантъ и что онъ явится самъ, въ случаѣ если я сдѣлаю у васъ дознаніе. Впрочемъ, повидимому молодой человѣкъ не намѣренъ сдержать свое слово. Ахъ, вотъ и онъ!
   Входитъ мистеръ Гуппи, киваетъ мистеру Снегсби, а передъ леди, стоящими на лѣстницѣ, снимаетъ шляпу со всей подобающей вѣжливостью.
   -- Я шелъ изъ конторы, когда попалъ на эту уличную сцену, и, услышавъ ваше имя, подумалъ, что не мѣшаетъ изслѣдовать это дѣло.
   -- Это очень любезно съ вашей стороны, сэръ. Я вамъ очень обязанъ, говоритъ Снегсби и пересказываетъ во второй разъ все, что знаетъ о Джо, опять-таки умалчивая о случаѣ съ полукроной.
   -- Теперь я знаю, гдѣ ты живешь, говоритъ констэбль Джо.-- Ты живешь въ Томѣ-Отшельникѣ. Невинное и пріятное мѣсто для жизни, неправда-ли?
   -- Я не могу уйти оттуда и жить въ лучшемъ мѣстѣ, сэръ, отвѣчаетъ Джо.-- Если бы я пошелъ нанимать квартиру въ хорошихъ домахъ, хозяева со мною и говорить бы не стали. Кто согласился бы пустить въ хорошую квартиру такого нищаго, какъ я?
   -- Такъ ты очень бѣденъ? спрашиваетъ констэбль.
   -- Очень... всегда.
   -- Прошу васъ судите сами: обшаривъ его карманы, я нашелъ эти двѣ. полукроны, говоритъ констэбль и показываетъ деньги всему обществу.
   -- Мистеръ Снегсби! Это все, что осталось у меня отъ соверена, который мнѣ дала дама подъ вуалью; она говорила, что она служанка. Приходитъ она разъ вечеромъ ко мнѣ на перекрестокъ и проситъ, чтобъ я показалъ ей этотъ домъ, и домъ того, кому вы давали писать, который вотъ умеръ, и кладбище, гдѣ его похоронили. Она говоритъ: ты тотъ мальчикъ, что былъ на разслѣдованіи? Я говорю: да, я она говоритъ: можешь ты показать всѣ эти мѣста? Я говорю -- могу. Она говорить: покажи. Я показалъ; она дала мнѣ соверенъ, и Джо утираетъ грязныя слезы,-- пять шиллинговъ я заплатилъ въ Томѣ-Отшельникѣ, за размѣнъ тоже пришлось дать, да одинъ парень укралъ у меня еще пять, пока я спалъ, а еще мальчикъ укралъ девять пенсовъ, да хозяинъ слизнулъ еще больше.
   -- Неужели ты думаешь, что кто нибудь повѣритъ тому, что ты наплелъ про соверенъ и про даму? Неужели ты на это надѣешься? спрашиваетъ констэбль, скосивъ на мальчика глаза съ неизрѣченнымъ презрѣніемъ.
   -- Ничего я не думаю и ни на что не надѣюсь, сэръ, все это сущая правда.
   -- Каковъ! замѣчаетъ констэбль, обращаясь къ собранію.-- Если я выпущу его теперь, поручитесь-ли вы, мистеръ Снегсби, что онъ не будетъ стоять на мѣстѣ?
   -- Нѣтъ, не поручится! кричитъ, съ лѣстницы мистрисъ Снегсби.
   -- Женушка, милая! взываетъ супругъ.-- Констэбль, я увѣренъ, что онъ не будетъ стоять на мѣстѣ. Понимаешь, Джо, это необходимо.
   -- Я буду стараться, сэръ, говоритъ несчастный Джо.
   -- То-то же! Ты знаешь, какъ тебѣ надо поступать, такъ и дѣлай, говоритъ констэбль,-- и помни, что въ слѣдующій разъ такъ легко не отдѣлаешься. Возьми свои деньги. Теперь, чѣмъ скорѣе ты очутишься за пять миль отсюда, тѣмъ лучше для всѣхъ.
   Сдѣлавъ это послѣднее предостереженіе и указавъ рукою на западъ, какъ на сторону, куда Джо можетъ безпрепятственно удалиться, констэбль желаетъ всей компаніи добраго вечера и вскорѣ Куксъ-Кортъ оглашается звуками его мѣрныхъ шаговъ; онъ идетъ по тѣнистой сторонѣ улицы, снявъ свою форменную шляпу съ жолтымъ обручемъ, чтобъ хоть немного прохладиться.
   Невѣроятная исторія, разсказанная Джо о дамѣ и соверенѣ, пробудила любопытство во всѣхъ присутствующихъ. Пытливый духъ мистера Гуппи имѣетъ особенную склонность къ свидѣтельскимъ показаніямъ, къ тому же мистеръ Гуппи жестоко соскучился отъ каникулярнаго бездѣйствія, поэтому онъ заинтересовывается этимъ случаемъ до такой степени, что производить прекрасный допросъ свидѣтелю по всей формѣ. Молодой юристъ такъ заинтересовываетъ дамъ, что мистрисъ Снегсби любезно приглашаетъ его наверхъ, въ гостинную, выпить чашку чая, если онъ извинитъ за безпорядокъ на чайномъ столѣ, такъ какъ они уже отпили чай.
   Мистеръ Гуппи изъявляетъ согласіе. Джо отдается приказаніе слѣдовать за всѣми, и мистеръ Гуппи принимается за него со всѣмъ усердіемъ молодого юриста, вертитъ имъ на всѣ лады, точно это кусокъ масла, который можно скомкать и придать ему какую угодно форму; Джо терзаютъ по всѣмъ правиламъ юридической науки; допросъ выходитъ вполнѣ образцовый какъ по ничтожности добытыхъ результатовъ, такъ и по своей продолжитсньпости. Мистеръ Гуппи упивается своимъ талантомъ; мистрисъ Снегсби чувствуетъ, что не только удовлетворена за любознательность, но и поднято достоинство торговаго заведенія ея мужа. Во все время, пока длится жаркая схватка мистера Гуппи съ безтолковымъ свидѣтелемъ, корабль мистера Чедбенда запасается матеріалами для производства жира и сидитъ на мели, ожидая удобнаго времени, чтобъ спуститься на воду.
   -- Ну, говоритъ наконецъ мистеръ Гупии:-- или этотъ малый цѣпляется за свой разсказъ изъ упрямства, или тутъ есть что-то особенное, непохожее на все, что я до сихъ поръ встрѣчалъ въ моей практикѣ у Кенджа и Карбоя!
   Мистрисъ Чедбендъ шепчетъ что-то на ухо мистрисъ Снегсби; мистрисъ Снегсби восклицаетъ:-- Не можетъ быть!
   -- Ужъ много лѣтъ! говоритъ на это мистрисъ Чедбендъ. Мистрисъ Снегсби поясняетъ клерку:-- Мистрисъ Чедбендъ много лѣтъ знаетъ контору Кенджа и Карбоя. Мистрисъ Чедбендъ -- супруга этого джентльмена -- достопочтеннаго мистера Чедбенда.
   -- Неужели! восклицаетъ мистеръ Гуппи.
   -- Я знала контору Кенджа до моего брака, прибавляетъ мистрисъ Чедбендъ.
   Мистеръ Гуппи переноситъ допросъ на нее.
   -- Вы участвовали въ какой-нибудь тяжбѣ, сударыня?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ вѣрно были прикосновенны къ какой нибудь, тяжбѣ.
   Мистрисъ Чедбендъ отрицательно качаетъ головой.
   -- Можетъ быть вы имѣли сношенія съ кѣмъ нибудь изъ тяжущихся, сударыня? продолжаетъ мистеръ Гуппи, который любитъ въ постройкѣ своей рѣчи руководствоваться принципами, выработанными юридической практикой.
   -- Не совсѣмъ, отвѣчаетъ мистрисъ Чедбендъ, принимая его вопросъ за шутку и угловато улыбаясь.
   -- Не совсѣмъ, повторяетъ мистеръ Гуппи.-- Превосходно. По имѣла ли какая-нибудь изъ знакомыхъ вамъ дамъ сношеній съ конторой Кенджа и Карбоя? Пока мы оставимъ въ сторонѣ вопросъ о томъ, какого рода были сношенія. Или это былъ кто-нибудь изъ знакомыхъ вамъ мужчинъ? Не спѣшите, сударыня... Такъ скажите, мужчина или дама?
   -- Ни то, ни другое, отвѣчаетъ съ прежней улыбкой мистрисъ Чедбендъ.
   -- А! Такъ ребенокъ! восклицаетъ мистеръ Гуппи и бросаетъ на изумленную мистрисъ Снегсби проницательный взглядъ, какими судьи мѣряютъ присяжныхъ.-- Теперь, сударыня, не будете-ли такъ добры сказать, кто былъ этотъ ребенокъ.
   -- Наконецъ-то вы угадали, сэръ, отвѣчаетъ мистрисъ Чедбендъ съ новой улыбкой:-- Ну такъ, сэръ, судя по вашей наружности, это было навѣрное до вашего поступленія въ контору. Мнѣ была поручена дѣвочка по имени Эсфирь Соммерсонъ, о которой должна была позаботиться контора Кенджа и Карбоя.
   -- Миссъ Соммерсонъ! восклицаетъ мистеръ Гуппи въ сильномъ волненіи.
   -- Я говорю -- Эсфирь Соммерсонъ, сурово отвѣчаетъ мистрисъ Чедбендъ.-- Въ то время и помину не было о томъ, Чтобъ ее величать миссъ. Она была просто Эсфирь.-- Эсфирь, поди туда, Эсфирь, сдѣлай то! И она должна была слушаться.
   -- Милостивая государыня! и мистеръ Гуппи направляется къ ней черезъ всю комнату: -- Вашъ покорный слуга встрѣчалъ эту молодую дѣвицу въ Лондонѣ, когда она впервые появилась въ немъ по выходѣ изъ учебнаго заведенія. Дозвольте мнѣ имѣть удовольствіе пожать вашу руку.
   Мистеръ Чедбендъ усматриваетъ въ этомъ обстоятельствѣ удобный случай, чтобъ пойти полнымъ ходомъ, встаетъ, дѣлаетъ обычный знакъ и отираетъ носовымъ платкомъ свою голову, съ которой струится потъ. Мистрисъ Снегсби шепчетъ:-- Тс!
   -- Друзья мои! Всѣми благами, которыя были здѣсь пріуготованы для насъ, мы воспользовались съ надлежащей умѣренностью (конечно, говоря объ умѣренности, мистеръ Чедбендъ исключаетъ свою особу). Да наполнится этотъ домъ плодами земными! Да умножатся въ немъ хлѣбъ и вино! Преуспѣянія изобилія, благоденствія дому сему! Благопоспѣшенія, совершенствованія и благополучія дому сему! Но, друзья мои, не воспользовались ли мы здѣсь и другимъ чѣмъ нибудь кромѣ земныхъ даровъ? Да, воспользовались. Чѣмъ же? Духовными благами? Да. Откуда же извлекли мы духовную пищу? Мой юный другъ, приблизься!
   Джо, къ которому относится это обращеніе, топчется на мѣстѣ, оглядывается по сторонамъ и подступаетъ къ краснорѣчивому проповѣднику, очевидно не вполнѣ довѣряя его намѣреніямъ.
   -- Мой юный другъ, ты для насъ перлъ, ты для насъ алмазъ, ты для насъ драгоцѣнный камень, ты для насъ сокровище. И знаешь ли почему мой юный другъ?
   -- Не знаю, ничего я не знаю.
   -- Именно потому, что ты ничего не знаешь, ты для насъ неоцѣненное сокровище! Кто ты такой, мой юный другъ? Звѣрь лѣсной? Нѣтъ. Птица небесная? Нѣтъ. Морская или рѣчная рыба? Опять-таки нѣтъ: ты отрокъ, ты человѣческое существо, мой юный другъ. О, какая славная участь быть человѣческимъ существомъ! А почему это славная участь, мой другъ? Потому что ты способенъ воспринимать уроки мудрости, потому что ты способенъ извлечь пользу изъ этого поученія, которое я для твоего блага преподаю тебѣ, потому что не столбъ, не бревно, не жердь, не чурбанъ, не палка, не камень.
   
   О неизсякаемый источникъ живительной радости --
   Обладать человѣческой душой, парящей къ небесамъ!
   
   Купаешься ли ты нынѣ въ этомъ источникѣ, мой юный другъ? Нѣтъ, не купаешься. А почему? Потому что ты пребываешь во тьмѣ, потому что ты пребываешь во мракѣ, потому что ты въ грѣхѣ, потому что ты въ рабствѣ. А что такое рабство, мой юный другъ? Спросимъ себя объ этомъ въ духѣ любви!
   При этой громоносной тирадѣ, Джо, который постепенно одурѣвалъ, подноситъ правую руку къ лицу и зѣваетъ на всю комнату.
   Мистрисъ Снегсби въ полномъ негодованіи и выражаетъ увѣренность, что этотъ мальчикъ одинъ изъ приспѣшниковъ дьявола.
   -- Друзья мои! и мистеръ Чедбендъ оглядывается вокругъ съ масляной улыбкой, отъ которой его жирный подбородокъ собирается въ складки:-- Я долженъ перенести посрамленіе, я долженъ перенести испытаніе, по всей справедливости я заслужилъ униженіе, я заслужилъ наказаніе, ибо прошлое воскресенье погрѣшилъ: я думалъ съ гордостью о томъ поученіи, которое впродолженіе трехъ часовъ преподавалъ слушателямъ. Къ моему счастью, счеты теперь сведены, мой кредиторъ удовлетворенъ этимъ вознагражденіемъ. Возрадуемся же и возвеселимся!
   Мистрисъ Снегсби совершенно потрясена.
   -- Друзья мои! говоритъ въ заключеніе мистеръ Чедбендъ, оглядывая свою аудиторію.-- Довольно на сей день для нашего юнаго друга. Придешь ли ты завтра, мой юный другъ, узнать у этой доброй дамы, гдѣ можешь найти меня, всегда готоваго поучать, и явишься ли ты ко мнѣ, подобно жаждущей ласточкѣ, на другой день, на третій и въ послѣдующій, и будешь ли ты являться втеченіе многихъ дней слушать мои поученія?
   Послѣдняя фраза сказана съ игривостью, напоминающей грацію коровы.
   Джо, у котораго на умѣ одно: какъ можно скорѣе ускользнуть, киваетъ уклончиво головой. Мистеръ Гуппи бросаетъ ему пенни, мистрисъ Снегсби кличетъ Осу и поручаетъ ей выпроводить его по-добру по-здорову; но на лѣстницѣ его настигаетъ мистеръ Снегсби и нагружаетъ разными остатками отъ закуски. Джо удаляется, прижимая добычу къ груди обѣими руками.
   Удаляется и мистеръ Чедбендъ (какъ утверждаютъ его гонители, надо удивляться не тому, что онъ неопредѣленно долгое время можетъ извергать самую ужасную чепуху, а тому, какъ онъ, разъ начавши, когда-нибудь замолкаетъ) и скрывается въ нѣдра своего семейнаго очага, до той минуты, пока не представится новый удобный случай помѣстить легкій ужинъ въ его маслобойню для перегонки на масло.
   Джо идетъ по улицамъ, пустыннымъ въ эту пору года, доходитъ до Блакфрайерскаго моста и присаживается на раскаленные солнцемъ камни, чтобы поѣсть.
   Онъ сидитъ, пережевывая свой ужинъ, и смотритъ на большой крестъ надъ соборомъ Св. Павла, сіяющій въ красновато-фіолетовыхъ облакахъ дыма.
   По лицу мальчика можно предположить, что священная эмблема такъ же смутно представляется его уму, какъ и громадный непонятный городъ, который она увѣнчиваетъ; эта золотая эмблема сіяетъ въ такой недоступной для него вышинѣ! И онъ сидитъ такъ до солнечнаго заката; рѣка быстро катитъ свои волны, двойной потокъ человѣческой толпы несется мимо него, все движется съ извѣстной цѣлью и въ извѣстномъ направленіи,-- а онъ сидитъ, пока его не прогонятъ и не скажутъ ему: проходи!
   

ГЛАВА XX.
Новый жилецъ.

   Судебныя вакаціи тянутся и съ убійственной медленностью приближаются къ концу, точно тихая рѣка, лѣниво пробирающаяся къ морю но плоской равнинѣ. Мистеръ Гуппи совсѣмъ изнылъ за это время; онъ иступилъ свой перочинный ножикъ и даже сломалъ его кончикъ, втыкая этотъ инструментъ во всѣхъ направленіяхъ въ свой пюпитръ; дѣлалъ онъ это не потому, чтобъ хотѣлъ зла своему пюпитру; а потому, что надо же что нибудь дѣлать. Притомъ надо придумать занятіе не слишкомъ возбуждающаго свойства, дабы не нарушать покоя физическихъ и умственныхъ силъ, и мистеръ Гуппи находитъ, что самыя подходящія для этого занятія -- раскачивать табуретъ на одной ножкѣ, ковырять ножомъ пюпитръ и зѣвать.
   Кенджъ и Карбой въ отлучкѣ, главный клеркъ взялъ продолжительный отпускъ и гоститъ у отца, вольнонаемные писцы отпущены и вся контора покоится на мистерѣ Гуппи и мистерѣ Карстонѣ. Мистеръ Карстонъ по цѣлымъ днямъ запирается въ кабинетѣ мистера Кенджа, что выводитъ изъ себя мистера Гуппи. Въ откровенныя минуты, когда онъ ужинаетъ салатомъ изъ омара у своей матушки въ Ольдъ-Стритъ-Родѣ, онъ высказываетъ ей съ горькимъ сарказмомъ свои опасенія, что контора слишкомъ невзрачное мѣсто для такихъ франтовъ, и знай онъ, что тамъ будетъ засѣдать такая персона, онъ приказалъ бы выкрасить за-ново полы и стѣны.
   Каждаго, поступающаго въ контору Кенджа и Карбоя, мистеръ Гуппи подозрѣваетъ въ томъ, что тотъ питаетъ коварные замыслы противъ него, мистера Гуппи. Ясно, что каждый изъ этихъ новичковъ только о томъ и думаетъ, чтобъ выжить его, мистера Гуппи; если бъ его спросили: какъ, когда и почему,-- онъ только бы прищурилъ бы глаза и покачалъ головой съ многозначительнымъ видомъ. Въ силу такихъ глубокомысленныхъ соображеній онъ самымъ искреннимъ образомъ хлопочетъ о томъ, чтобы разрушить заговоръ, котораго никогда не существовало, и обдумываетъ ходы въ игрѣ, въ которой у него нѣтъ противника.
   Новичекъ погруженъ въ разсматриваніе документовъ по дѣлу Джерндайса съ Джерндайсомъ, и это доставляетъ неизреченное удовольствіе мистеру Гуппи, ибо онъ знаетъ напередъ, что изъ такого занятія не можетъ выйти ничего кромѣ неудачи и огорченій; его удовольствіе раздѣляетъ третій его товарищъ по службѣ, вмѣстѣ съ нимъ коротающій скучное каникулярное время въ конторѣ Кенджа и Карбоя, молодой Смольвидъ, подающій большія надежды.
   Линкольнъ-Иннъ сильно сомнѣвается, былъ ли когда нибудь ребенкомъ молодой Смольвидъ, хотя его обыкновенно зовутъ Смолемъ или Птенцомъ, потому что онъ совсѣмъ еще юноша. Ему немногимъ больше шестнадцати лѣтъ, но онъ большой дока въ юриспруденціи, съ успѣхомъ ухаживаетъ за продавщицей въ табачной лавочкѣ по близости Ченсери-Лэна и ради этой леди порвалъ узы, которыя втеченіе многихъ лѣтъ связывали его съ другой. Смольвидъ -- истинное порожденіе города,-- хилое созданіе, съ слабыми членами, крошечнаго роста, но замѣтенъ издали по своей высочайшей шляпѣ. Предметъ его честолюбивыхъ мечтаній -- быть похожимъ на мистера Гуппи, который относится къ нему нѣсколько свысока; онъ одѣвается, какъ мистеръ Гуппи, подражаетъ его походкѣ и голосу, копируетъ его во всемъ. Онъ имѣетъ честь пользоваться особымъ довѣріемъ мистера Гуппи и при разныхъ затруднительныхъ случаяхъ частной жизни этого джентльмена даетъ ему полезные совѣты, почерпнутые изъ глубины собственной житейской опытности.
   Сегодня мистеръ Гуппи все утро виситъ на подоконникѣ, высунувшись изъ окна; онъ перепробовалъ всѣ стулья и не нашелъ себѣ нигдѣ удобнаго мѣста; онъ даже прикладывалъ голову къ желѣзной кассѣ, чтобы прохладиться. Два раза мистеръ Смольвидъ былъ командируемъ за прохладительными напитками и разводилъ ихъ въ конторскихъ кружкахъ, размѣшивая линейкой. Мистеръ Гуппи предлагаетъ на разсмотрѣніе молодого Смольвида такой парадоксъ: "Чѣмъ больше пьешь, тѣмъ больше хочется пить", и безнадежно опускаетъ истомленную голову на подоконникъ.
   Взглядъ мистера Гуппи скользитъ разсѣянно по тѣнистымъ аллеямъ Линкольнъ-Ивискаго сквера, по грудамъ кирпичей и бочкамъ съ известковымъ растворомъ; вдругъ онъ усматриваетъ внизу, въ уединенной аллеѣ, пару роскошныхъ бакенбардъ, которыя направляются прямо къ нему; вслѣдъ за тѣмъ раздается тихій свистъ, и голосъ, который, очевидно, стараются сдержать, кричитъ:
   -- Эй, Гуппи!
   -- Смоль! Что бы вы думали,-- вѣдь это Джоблингъ! говоритъ Гуппи, выведенный изъ дремоты.
   Смоль тоже высовываетъ голову въ окошко и киваетъ Джоблингу.
   -- Откуда вы вынырнули? вопрошаетъ мистеръ Гуппи.
   -- Съ огородовъ, что подъ Дептфордомъ. Но дольше я тамъ не останусь. Я поступаю въ солдаты, это рѣшено. Ссудите мнѣ полъ-кроны, я чертовски голоденъ!
   Своимъ отощалымъ видомъ Джоблингъ и самъ напоминаетъ запущенное на сѣмена огородное растеніе на грядкахъ подъ Дептфордомъ.
   -- Рѣшено -- я солдатъ! Если есть полукрона, бросьте мнѣ. Я пойду пообѣдаю.
   -- Хотите, пойдемъ вмѣстѣ? предлагаетъ мистеръ Гуппи, бросая монету, которую Джоблингъ ловко подхватываетъ.
   А долго придется васъ ждать?
   -- Не больше получаса. Я жду отступленія врага, отвѣчаетъ Гуппи, кивая головой на внутреннія комнаты.
   -- Какого врага?
   -- Новичка. Недавно поступилъ. Такъ подождете?
   -- Не можете ли дать мнѣ чего-нибудь почитать тѣмъ временемъ? спрашиваетъ Джоблингъ.
   Смольвидъ предлагаетъ "Юридическій Листокъ", по Джоблингъ рѣзко отвергаетъ предложеніе, потому что "не выноситъ этой канители".
   -- Я дамъ вамъ газету, говоритъ мистеръ Гуппи,-- Смоль снесетъ вамъ, но лучше, еслибъ вы не показывались здѣсь. Сядьте на лѣстницѣ и читайте. Мѣсто спокойное.
   Джоблингъ знакомъ изъявляетъ согласіе. Расторопный Смольвидъ снабжаетъ его газетами и отъ времени до времени выходитъ провѣдать его на площадку, изъ опасенія, что тому надоѣстъ ждать и онъ улизнетъ раньше времени.
   Наконецъ, врагъ удалился, и Смольвидъ приглашаетъ Джоблинга наверхъ.
   -- Ну, какъ же вы поживаете? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, пожимая ему руку.
   -- Такъ себѣ. А вы?
   Мистеръ Гуппи отвѣчаетъ, что похвастать нечѣмъ, и мистеръ Джоблингъ отваживается спросить:
   -- А что подѣлываетъ она?
   Мистеръ Гуппи принимаетъ это за непозволительную вольность и укоризненно замѣчаетъ:
   -- Джоблингъ, въ человѣческомъ сердцѣ есть струны...
   Мистеръ Джоблингъ извиняется.
   -- Только не объ этомъ, говоритъ мистеръ Гуппи, и видно, что онъ находитъ мрачное наслажденіе въ своихъ терзаніяхъ,-- потому, что есть струны, Джоблингъ...
   Джоблингъ опять извиняется.
   Во время этого краткаго діалога дѣятельный Смольвидъ, который также приметъ участіе въ обѣдѣ, написалъ на лоскуткѣ бумаги канцелярскимъ почеркомъ: "Не замедлятъ вернуться". Онъ привѣшиваетъ это заявленіе на ящикъ для писемъ, надѣваетъ свою высокую шляпу нѣсколько на бокъ, какъ носитъ свою мистеръ Гуппи, и объявляетъ патрону, что теперь ихъ больше ничто не удерживаетъ.
   Съ общаго согласія отправляются обѣдать въ сосѣднюю харчевню, извѣстную между посѣтителями подъ именемъ "Молніи-; тамъ прислуживаетъ толстуха лѣтъ сорока, которая, какъ утверждаютъ, произвела нѣкоторое впечатлѣніе на пылкаго Смольвида. Про него говорятъ, что онъ чародѣй, для котораго годы не имѣютъ никакого значенія; онъ развитъ не по лѣтамъ и обладаетъ мудростью столѣтней совы; если онъ лежалъ когда-нибудь въ колыбели, то надо думать, что и тогда былъ уже во фракѣ. У молодого Смольвида тонкій, опытный глазъ, онъ пьетъ и куритъ, съ видомъ ученой обезьяны, и носитъ такіе твердые воротнички, что не ворочаетъ шеей; его не проведешь, онъ -- старый воробей. Короче, отъ младыхъ ногтей онъ вскормленъ Закономъ и Правосудіемъ и превратился во что-то вродѣ чертенка въ человѣческомъ образѣ; чтобъ объяснить его земное происхожденіе, про него сложено въ конторахъ, будто его отецъ былъ Джонъ До, а мать -- единственная женская отрасль фамиліи Po {Сокращенія въ дѣловыхъ бумагахъ очень употребительны въ Англіи; напримѣръ, вмѣсто повторенія именъ истца и отвѣтчика, въ адвокатской практикѣ принято иногда обозначать ихъ терминами До и Ро. Прим. перев.}, такъ что его первое дѣтское платьице было сшито изъ синяго мѣшка {Юридическіе документы прячутся обыкновенно въ синіе мѣшки. Прим. перев.}.
   Въ харчевнѣ мистеръ Смольвидъ направляется прямо къ своему мѣсту, не удостоивъ ни малѣйшаго вниманія артистически разложенныхъ на окнѣ бѣлоснѣжныхъ птицъ, цвѣтную капусту, корзинъ съ зеленымъ горошкомъ, свѣжіе, блестящіе огурцы и мясныя туши, ожидающія вертела. Мистера Смольвида здѣсь знаютъ и цѣнятъ; у него есть свой излюбленный столикъ, онъ требуетъ себѣ всѣ газеты, и если ихъ удержатъ дольше десяти минутъ послѣ того, какъ онъ потребовалъ, то крѣпко достается отъ него старымъ, лысымъ завсегдатаямъ. Здѣсь ему не осмѣлятся подать начатый хлѣбъ и не подадутъ жаркого отъ плохого куска, а относительно подливки онъ неумолимъ. Зная объ его чародѣйственной силѣ и полагаясь на его испытанную опытность, мистеръ Гуппи держитъ съ нимъ совѣщаніе, составляя меню сегодняшняго пиршества; послѣ того, какъ служанка перечла имъ все, что имѣется въ буфетѣ по части мясныхъ блюдъ, мистеръ Гуппи обращаетъ на него вопросительный взглядъ и говоритъ:
   -- Что вы выберете, Птенецъ?
   Полный сознанія своего значенія, Птенецъ отдаетъ предпочтеніе телятинѣ съ ветчиной и французскими бобами.
   -- Не забудьте фарша, Полли,-- прибавляетъ онъ, выразительно прищуривъ свой опытный глазъ.
   Гуппи и Джоблингъ требуютъ себѣ то же; къ этому прибавлено три пинты пива пополамъ съ портеромъ.
   Служанка возвращается, неся въ рукахъ что-то вродѣ Вавилонской башни; по при ближайшемъ изслѣдованіи оказывается, что это гора тарелокъ и блюдъ съ оловянными крышками, которая ставится передъ мистеромъ Смольвидомъ; онъ одобряетъ благосклоннымъ взглядомъ и подмигиваетъ служанкѣ.
   Затѣмъ почтенный тріумвиратъ удовлетворяетъ свой аппетитъ среди постоянной суеты, хлопанья дверей, звона посуды, грохота машины, которая подаетъ блюда изъ кухни, среди громкихъ выкрикивапій въ рупоръ новыхъ порцій и разсчетовъ за поданныя, въ жаркой атмосферѣ, пропитанной запахомъ дымящихся кушаньевъ, въ которой ножи и скатерти точно какимъ-то волшебствомъ покрываются саломъ и обливаются потоками пива и грязи.
   Мистеръ Джоблингъ застегнутъ гораздо плотнѣе, чѣмъ это обыкновенно принято, поля его шляпы лоснятся такъ, какъ будто по нимъ ползалъ слизнякъ, такое же явленіе наблюдается на разныхъ частяхъ его одежды, особенно на швахъ; вообще вся его наружность имѣетъ нѣсколько поблекшій видъ джентльмена въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, даже его пышныя бакенбарды повисли какъ-то уныло. Его аппетитъ таковъ, что повидимому онъ довольно долгое время воздерживался отъ употребленія пищи; онъ такъ скоро расправляется со своей порціей телятины, что уничтожаетъ ее безъ остатка, тогда какъ его компаньоны только что принялись за своп. Мистеръ Гуппи предлагаетъ ему потребовать вторую.
   -- Благодарствуйте, Гуппи, право не знаю, пожалуй я не прочь.
   И когда ему подаютъ вторую порцію, онъ нападаетъ на нее съ прежнимъ усердіемъ. Мистеръ Гуппи молча наблюдаетъ, какъ онъ, справившись наполовину со второй порціей телятины, потягиваетъ изъ кружки вторую порцію пива съ портеромъ, потомъ вытягиваетъ ноги и потираетъ руки. Мистеръ Гуппи смотритъ на него съ видимымъ удовольствіемъ и говоритъ:
   -- Вотъ вы опять сдѣлались человѣкомъ, Тони!
   -- Не совсѣмъ еще! Я чувствую себя такъ, точно вновь родился на свѣтъ.
   -- Не хотите-ли спросить себѣ какой-нибудь зелени? Латука, горошку, капусты?
   -- Благодарствуйте, Гуппи, право не знаю... пожалуй я не прочь отъ капусты.
   Приказаніе отдано при саркастическомъ поясненіи мистера Смольвида: "Только, пожалуйста, безъ улитокъ, Полли!" Капуста появляется.
   -- Я чувствую, какъ росту, Гуппи, говоритъ Джоблингъ, аппетитно работая ножомъ и вилкой.
   -- Очень радъ это слышать.
   -- Право! Я чувствую, будто мнѣ шестнадцать лѣтъ.
   Онъ не произноситъ больше ни слова, пока не очищаетъ всей тарелки, и работаетъ съ такимъ похвальнымъ усердіемъ, что кончаетъ въ одно время со своими пріятелями, обогнавъ ихъ такимъ образомъ на порцію телятины съ ветчиной и на порцію капусты.
   -- Ну, Смоль, что вы намъ присовѣтуете на сладкое?
   -- Мозговой пуддингъ, не задумываясь отвѣчаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Гм, недурно! восклицаетъ Джоблингъ, приподнявъ брови:-- Благодарствуйте, Гуппи, право не знаю, кажется я не прочь отъ мозгового пуддинга.
   Поданы три порціи пуддинга, и Джоблингъ шутливо замѣчаетъ, что онъ уже достигъ цвѣтущаго возраста. За симъ слѣдуютъ по командѣ Смольвида три порціи честеру, три порціи рому и банкетъ достигаетъ своего зенита.
   Мистеръ Джоблингъ кладетъ ноги на обитую ковромъ скамейку, на которой сидитъ, прислонившись сппной къ стѣнѣ, и удобно разваливается.
   -- Я уже выросъ, Гуппи, и достигъ зрѣлыхъ лѣтъ.
   -- Скажите, что вы теперь думаете о... васъ не стѣсняетъ присутствіе Смольвида? спрашиваетъ Гуппи.
   -- Нисколько. Съ удовольствіемъ пью за его здоровье!
   -- И за ваше! отвѣчаетъ Смольвидъ.
   -- Я хотѣлъ спросить, что вы теперь думаете насчетъ поступленія въ солдаты?
   -- Что я могу сказать объ этомъ послѣ обѣда, милѣйшій Гуппи? Что думаешь до обѣда -- одно, а думаешь послѣ обѣда -- другое! Но всё-же и послѣ обѣда я задаю себѣ вопросъ: что мнѣ дѣлать, какъ я проживу? Знаете: Иль фо манже, какъ говорятъ французы, а для меня ѣда необходима; какъ для француза, или даже болѣе.
   Мистеръ Смольвидъ совершенно того-же мнѣнія.
   -- Еслибъ кто-нибудь сказалъ мнѣ даже въ то время, когда я скакалъ съ вами, Гуппи, въ Линкольнширъ осматривать замокъ Кестъ-Вудъ...
   -- Чизни-Вудъ, поправляетъ Смольвидъ.
   -- Чизни-Вудъ,-- благодарю уважаемаго друга за эту поправку,-- еслибы кто-нибудь сказалъ мнѣ тогда, что мнѣ придется такъ круто, я бы подрался съ нимъ, право, говоритъ Джоблингъ, съ видомъ отчаянія и покорности судьбѣ прихлебывая ромъ, разбавленный водой,-- я пустилъ бы ему пулю въ голову.
   -- Но, Тони, вы вѣдь и тогда были въ отчаянномъ положеніи, возражаетъ Гуппи, вы только о томъ и говорили, когда мы ѣхали.
   -- Гуппи, я этого и не отрицаю, я былъ въ ужасныхъ обстоятельствахъ, но я думалъ, что они поправятся.
   Какъ обыкновенна такая надежда: не на то разсчитываютъ люди, что поправятъ свои обстоятельства, а именно на то, что обстоятельства сами поправятся.
   -- Я твердо надѣялся на то, что обстоятельства поправятся и все устроится, продолжаетъ мистеръ Джоблингъ въ нѣсколько неопредѣленныхъ выраженіяхъ, вѣроятно, имѣя и самъ весьма смутное представленіе о томъ, какъ это могло бы случиться,-- однако мнѣ пришлось разочароваться, вышло не такъ. Но когда кредиторы стали осаждать контору и приносить на меня жалобы по всякимъ пустяковымъ, мерзкимъ счетамъ, мнѣ отказали отъ мѣста; то же было и во всѣхъ мѣстахъ, куда я обращался: наводили обо мнѣ справки, мое положеніе обнаруживалось, и меня выпроваживали. Что-же мнѣ оставалось дѣлать?-- Скрываться и стараться жить какъ можно дешевле на Дептфордскихъ огородахъ. Но легко сказать: жить какъ можно дешевле. Извольте экономничать, когда вовсе нѣтъ денегъ! Эта такая же задача, какъ мотать деньги, когда ихъ нѣтъ.
   Послѣднее легче, какъ полагаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Разумѣется! Послѣднее принято въ самомъ фешенебельномъ обществѣ, а у меня, сознаюсь, были всегда двѣ слабости: фешенебельность и бакенбарды. Но это благородныя слабости, чортъ возьми! прибавляетъ мистеръ Джоблингъ вызывающимъ тономъ послѣ того, какъ навѣдался въ свой стаканъ съ ромомъ.-- Что-же остается дѣлать молодому человѣку при такихъ обстоятельствахъ, какъ не обратиться къ вербовщику?
   Теперь наступаетъ чередъ мистера Гуппи высказать свое мнѣніе по вопросу о томъ, что остается дѣлать молодому человѣку.
   Мистеръ Гуппи исполненъ величественной серьезности и имѣетъ видъ человѣка, который всю свою жизнь былъ жертвою глубокаго сердечнаго горя.
   -- Джоблингъ! Я и нашъ общій другъ Смольвидъ... (Мистеръ Смольвидъ скромно добавляетъ: "оба джентльмены",-- и отпиваетъ изъ стакана), много разъ имѣли разговоръ объ этомъ предметѣ съ тѣхъ поръ, какъ васъ...
   -- Выгнали,-- говорите прямо, Гуппи! вѣдь вы это хотѣли сказать! съ горечью восклицаетъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Нѣтъ,-- какъ вы оставили Иннъ, деликатно подсказываетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ вы оставили Иннъ, Джоблингъ. И я сообщилъ нашему общему другу планъ, который думаю вамъ предложить. Знаете вы Снегсби, поставщика канцелярскихъ принадлежностей?
   -- Знаю, что есть такой, но онъ не былъ нашимъ поставщикомъ, поэтому я не знакомъ съ нимъ.
   -- Онъ нашъ и я знакомъ съ нимъ, возражаетъ мистеръ Гуппи.-- Недавно я ближе познакомился съ нимъ вслѣдствіе нѣкоторыхъ случайныхъ обстоятельствъ и былъ у него частнымъ образомъ, въ гостяхъ. Объ этихъ обстоятельствахъ нѣтъ надобности распространяться: они могутъ имѣть нѣкоторое отношеніе къ предмету, который омрачилъ мое существованіе, впрочемъ могутъ и не имѣть.
   Мистеръ Смольвидъ и мистеръ Джоблингъ знаютъ коварную привычку мистера Гуппи возбуждать любопытство намеками на свои сердечныя невзгоды и затѣмъ остановить всякіе разспросы, деликатно, но строго напомнивъ объ извѣстныхъ струнахъ въ человѣческомъ сердцѣ: поэтому ни тотъ, ни другой не попадаются въ ловушку и хранятъ молчаніе.
   -- Это можетъ быть, а можетъ и не быть, -- повторяетъ мистеръ Гуппи.-- Но это не идетъ къ дѣлу. Достаточно упомянуть, что оба они, и мистеръ, и мистрисъ Снегсби съ удовольствіемъ окажутъ мнѣ услугу, и что у Снегсби въ горячее время бываетъ много работы по перепискѣ бумагъ. Онъ исполняетъ всѣ заказы Телькингорна и имѣетъ кромѣ того превосходную практику. Нашъ общій другъ Смольвидъ можетъ подтвердить это, если захочетъ.
   Мистеръ Смольвидъ киваетъ утвердительно и повидимому готовъ присягнуть.
   -- Господа судьи и господа присяжные,-- я подразумѣваю васъ, Джоблингъ,-- на мое предложеніе вы можете возразить, что это печальная перспестива для жизни. Согласенъ. Но лучше что-нибудь, чѣмъ ничего;.во всякомъ случаѣ это лучше, чѣмъ рекрутчина. Вамъ нужно выждать, нужно, чтобъ время изгладило воспоминаніе о вашихъ послѣднихъ приключеніяхъ. Вы можете кончить чѣмъ-нибудь худшимъ, чѣмъ переписка бумагъ для Снегсби.
   Джоблингъ готовъ возразить, но предусмотрительный Смольвидъ останавливаетъ его, строго кашлянувъ, и сказавъ: -- Вспомните Шекспира!
   -- Это одна сторона вопроса, но есть и другая, перейдемъ къ ней. Знаете вы Крука, извѣстнаго по всему Лэну подъ именемъ лорда-канцлера? Ну же, Джоблингъ, вѣдь вы знаете Крука?-- прибавляетъ мистеръ Гуппи тѣмъ самымъ тономъ, какимъ онъ ободряетъ свидѣтелей при допросахъ.
   -- Знаю въ лицо.
   -- Знаете въ лицо?-- чудесно. А знаете старушку Флайтъ?
   -- Кто-же не знаетъ?
   -- Кто-жъ ее не знаетъ,-- превосходно. Ну, слушайте. За послѣднее время въ мои обязанности входитъ передавать еженедѣльно этой Флайтъ извѣстную сумму за вычетомъ платы за квартиру, которую, согласно полученнымъ инструкціямъ, я вручаю аккуратно самому Круку въ ея присутствіи. Это повело къ тому, что у меня завязались сношенія съ Крукомъ и я познакомился съ его домомъ и съ его привычками. Я знаю, что у него отдается внаймы комната; вы можете нанять ее за самую ничтожную плату, поселиться тамъ подъ какимъ-нибудь чужимъ именемъ и жить такъ спокойно, какъ будто вы за сто миль отсюда. Онъ васъ ни о чемъ не будетъ раопрашивать и приметъ хоть сейчасъ по одному моему слову. Скажу вамъ, Джоблингъ, еще вотъ что (тутъ голосъ мистера Гуппи сразу понизился и сталъ дружески фамильярнымъ) -- старикъ необыкновенный чудакъ, вѣчно роется въ старыхъ бумагахъ и старается самоучкой выучиться читать и писать, но по моему ни на волосъ не подвигается впередъ. Это необыкновенный чудакъ, и мнѣ кажется, что можетъ быть стоитъ обратить на него вниманіе.
   -- Вы хотите сказать... начинаетъ Джоблингъ.
   Мистеръ Гуппи пожимаетъ плечами и становится по прежнему сдержаннымъ.
   -- Я хочу сказать, что не могу понять. Обращаюсь къ нашему общему другу Смольвиду, пусть онъ подтвердитъ, слышалъ ли отъ меня, и но разъ, что я по могу понять этого старика.
   Мистеръ Смольвидъ лаконически подтверждаетъ:
   -- Еще бы!
   -- Я многое видѣлъ въ своей дѣловой практикѣ и въ жизни; для меня большая рѣдкость встрѣтить человѣка, котораго я не разгадалъ бы болѣе или менѣе, но мнѣ никогда не попадался старый плутъ до такой степени хитрый и скрытный, несмотря на то, что почти никогда не бываетъ трезвъ; понимаете, это замѣчательный субъектъ. Около него нѣтъ ни души, а говорятъ, что онъ страшно богатъ; можетъ быть онъ занимается контрабандой, или утайкой краденаго, или потихоньку промышляетъ закладами и ростовщичествомъ,-- всѣ эти предположенія уже явились у меня,-- во всякомъ случаѣ, стоитъ узнать его поближе, и я не вижу, почему бы вамъ не заняться этимъ, если всѣ остальныя условія вамъ подходилъ.
   Мистеръ Джоблингъ, мистеръ Группи и мистеръ Смольвидъ сидятъ облокотившись подбородкомъ на руки и уставивъ глаза въ потолокъ. По прошествіи нѣкотораго времени они прихлебываютъ изъ стакановъ, откидываются назадъ, закладываютъ руки въ карманы и смотрятъ другъ на друга.
   Будь у меня та энергія, какой я обладалъ прежде, Топи, начинаетъ со вздохомъ мистеръ Гуппи, -- но есть струны въ человѣческомъ сердцѣ...
   Мистеръ Гуппи топитъ свои разстроенныя чувства въ ромѣ съ водой и заключаетъ рѣчь тѣмъ, что онъ уступаетъ этотъ интересный случай Джоблингу, предувѣдомляя его, что впродолженіе вакацій и вообще до тѣхъ поръ, пока дѣла его не пойдутъ на ладъ, кошелекъ мистера Гуппи, "въ размѣрѣ трехъ, четырехъ и даже пяти фунтовъ", къ его услугамъ. "Ибо никто не скажетъ, что Вильямъ Гуппи отвернулся отъ друга въ несчастій", заключаетъ онъ высокопарно. Послѣдняя часть предложенія приходится до такой степени кстати, что Джоблингъ говоритъ растроганнымъ голосомъ.
   Гуппи! вы славный малый; вашу руку!
   -- Вотъ она, Джоблингъ!
   Гуппи, мы теперь друзья навѣки!
   -- Да, Джоблингъ!
   Они пожимаюгь другъ другу руки и Джоблингъ прибавляетъ съ большимъ чувствомъ:
   -- Благодарю васъ, Гуппи. Пожалуй я не прочь выпить еще стаканчикъ за нашу дружбу.
   Послѣдній жилецъ Крука умеръ въ этой комнатѣ, замѣчаетъ вскользь мистеръ Гуппи.
   -- Умеръ! Однако!
   -- Было слѣдствіе: рѣшили, что смерть случайная. Вы не придаете этому значенія?
   -- Я не цридаю значенія, но онъ могъ бы выбрать другое мѣсто. Чортъ знаетъ, какъ странно, что онъ взялъ да и умеръ въ моей комнатѣ!
   Мистеръ Джоблингъ принимаетъ близко къ сердцу такое неслыханное самовольство, и нѣсколько разъ возвращается къ этому предмету, восклицая:-- "развѣ нѣтъ другихъ мѣстъ! или: "вѣдь ему было бы непріятно, если-бъ я умеръ въ его комнатѣ?"
   Тѣмъ не менѣе, такъ какъ само собой разумѣется, что договоръ заключенъ, мистеръ Гуппи предлагаетъ отправить вѣрнаго Смольвида развѣдать, дома ли Крукъ, и если да, то покончить дѣло немедля. Джоблингъ одобряетъ, Смольвидъ скрывается подъ высочайшей шляпой и выходитъ изъ комнаты походкой мистера Гуппи. Вскорѣ онъ возвращается съ извѣстіемъ, что Крукъ дома: онъ видѣлъ въ дверь, какъ тотъ сидѣлъ въ комнатѣ за лавкой и должно быть спалъ, какъ убитый.
   -- Въ такомъ случаѣ я расплачусь, и пойдемъ. Смоль, сочтите, сколько за все?
   Мистеръ Смольвидъ подзываетъ служанку и, моргнувъ ей глазомъ, начинаетъ:
   -- Четыре порціи телятины съ ветчиной -- это три; четыре порціи картофеля -- три и четыре {Пенса.}; порція капусты -- три и шесть, три пуддинга -- четыре и шесть, шесть хлѣбовъ -- пять, три порціи сыра -- пять и три, четыре пинты пива съ портеромъ -- шесть и три, четыре порціи рому -- восемь и три, да три Полли, итого восемь и шесть. Изъ этого полсоверена Полли получить восемь и шесть, и сдачи восемнадцать пенсовъ.
   Это изумительное вычисленіе нисколько не утомило молодого Смольвида; онъ отпускаетъ друзей, хладнокровно кивнувъ имъ головою, а самъ остается, чтобъ отдать дань восхищенію Полли, если позволятъ обстоятельства, и прочесть сегодняшнія газеты.
   Газетные листы такъ велики въ сравненіи съ его фигурой безъ шляпы, что когда онъ развернулъ Таймсъ, чтобъ пробѣжать городскую хронику, кажется, будто онъ собрался спать и завернулся въ простыню.
   Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ направляются къ лавкѣ тряпья и старыхъ бутылокъ, гдѣ находятъ Крука все еще спящимъ.
   Онъ громко храпитъ, опустивъ голову на грудь, и не только не слышитъ, когда его окликаютъ, но даже не чувствуетъ, когда начинаютъ тормошить; около него, на столѣ, среди всякаго хлама стоитъ пустая бутылка отъ джипа и стаканъ. Воздухъ комнаты до такой степени пропитанъ спиртными парами, что даже зеленые глаза кошки, которая сидитъ на полкѣ и смотритъ на посѣтителей, щурятся и закрываются точно у пьяной.
   -- Вставайте! Мистеръ Крукъ! Эй, сэръ! кричитъ мистеръ Гуппи, встряхивая безчувственное тѣло старика.
   Но съ такой же легкостью можно бы разбудить узелъ пропитаннаго спиртомъ стараго тряпья.
   -- Видали ли вы когда-нибудь, чтобъ пьяные, засыпая, впадали въ такое оцѣпенѣніе? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   Если онъ всегда такъ спитъ, то я думаю, скоро этакъ заснетъ навѣки.
   -- Это скорѣе припадокъ, чѣмъ обыкновенный сонъ, говоритъ мистеръ Гуппи и опять толкаетъ старика: -- Эй, ваше лордство.
   -- Его можно пятьдесятъ разъ обокрасть!
   -- Проснитесь!
   Послѣ долгихъ хлопотъ старикъ открываетъ глаза, но кажется не видитъ ни посѣтителей и ничего вокругъ. Хотя онъ переложилъ одну ногу на другую, скрестилъ руки и нѣсколько разъ раскрылъ и закрылъ свои пересохшія губы, но по прежнему не способенъ ничего понять.
   -- Во всякомъ случаѣ онъ живъ, говоритъ мистеръ Гуппи.-- Какъ поживаете, лордъ-канцлеръ? Я привелъ къ вамъ своего отца по маленькому дѣлу.
   Старикъ все еще сидитъ безъ сознанія, нѣсколько разъ чмокаетъ сухими губами и наконецъ дѣлаетъ попытку встать; они помогаютъ ему, онъ прислоняется къ стѣнѣ и смотритъ на нихъ во всѣ глаза.
   -- Какъ поживаете, мистеръ Крукъ? говоритъ мистеръ Гуппи, который нѣсколько опѣшилъ.-- Какъ поживаете, сэръ? Вы смотрите молодцомъ, поэтому надѣюсь, что вы въ полномъ здравіи.
   Вмѣсто отвѣта старикъ замахнулся рукою; неизвѣстно, на мистера Гуппи или безъ всякой цѣли -- и покачнулся на мѣстѣ; отвернувшись лицомъ къ стѣнѣ и опершись о нее лбомъ, онъ стоитъ нѣсколько минутъ неподвижно, потомъ шатаясь идетъ ко входной двери. Отъ воздуха-ли, отъ движенія-ли на улицѣ, отъ времени ли, которое прошло, или отъ всѣхъ этихъ причинъ, только онъ приходитъ въ себя и возвращается назадъ довольно твердымъ шагомъ; поправивъ на головѣ свою мѣховую шапку, онъ устремляетъ проницательный взглядъ на пришедшихъ.
   -- Вашъ слуга, джентльмены. Я вздремнулъ немножко. Иногда меня трудно бываетъ разбудить.
   -- Да, трудновато, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи.
   -- А вы пробовали, а? подозрительно спрашиваетъ Крукъ.
   -- Да, немножко, объясняетъ Гуппи.
   Взглядъ старика останавливается на бутылкѣ; онъ беретъ се, разсматриваетъ, медленно наклоняетъ и опрокидываетъ кверху дномъ.
   -- Ну, да; кто-то ее опорожнилъ! воскликнулъ онъ.
   -- Увѣряю васъ, что мы ее нашли въ такомъ видѣ. Не позволите ли мнѣ наполнить ее для васъ?
   -- Конечно, позволю, восклицаетъ въ восторгѣ Крукъ.-- Еще бы, объ этомъ не стоитъ и спрашивать. Вы ее можете наполнить вонъ тамъ, напротивъ, въ "Солнечномъ Гербѣ", спросите четырнадцатипенсовый Канцлерскій, тамъ ужъ знаютъ!
   Онъ суетъ пустую бутылку мистеру Гуппи и такъ торопитъ его, что тотъ, кивнувъ своему другу, бросается бѣгомъ исполнять порученіе и очень скоро возвращается съ полной бутылкой; старикъ бережно беретъ ее въ руки, точно любимаго внука и нѣжно похлопываетъ. Отвѣдавъ изъ нея, онъ прищуриваетъ глаза и шепчетъ:
   -- А это не четырнадцатипенсовый Канцлерскій, нѣтъ! Это восемнадцатипенсовый!
   -- Я думалъ, что этотъ вамъ больше понравится, говорить мистеръ Гуппи.
   -- Вы, истинный джентльменъ, сэръ, отвѣчаетъ Крукъ и опять прихлебываетъ изъ бутылки, при чемъ его дыханіе обдастъ ихъ точно пламенемъ.
   -- Вы высокоблагородный баронъ!
   Пользуясь этимъ благопріятнымъ моментомъ, мистеръ Гупик представляетъ своего друга, придумавъ ему экспромтомъ фамилію Уивль, и излагаетъ причину посѣщенія. Мистеръ Крукъ, по выпуская бутылку изъ рукъ, дѣлаетъ, не торопясь, осмотръ гостю, и повидимому, остается доволенъ.
   -- Угодно посмотрѣть комнату, молодой человѣкъ? Прекрасная комната. Выбѣлена заново, вымыта мыломъ и содой. Гм! За нее надо бы взять вдвое дороже, чѣмъ я назначаю, она стоитъ того, не считая моего общества, когда вы пожелаете имъ воспользоваться, и удивительной кошки, которая уничтожитъ вамъ всѣхъ мышей.
   Отрекомендовавъ такимъ образомъ свою комнату, старикъ ведетъ ихъ наверхъ; въ самомъ дѣлѣ комната гораздо чище прежняго и въ ней разставлена кое-какая старая мебель, которую старикъ вытащилъ изъ своихъ неисчерпаемыхъ складовъ.
   Дѣло скоро улаживается, потому что мистеръ Крукъ радъ одолжить мистера Гуппи, который связанъ съ Кенджемъ и Карбоемъ, съ процессомъ Джерндайсовъ и съ другими извѣстными тяжбами, пользующимися его расположеніемъ; рѣшено, что мистеръ Уивль водворится въ квартирѣ съ завтрашн ля Чедбандъ, имѣющихъ поползновеніе дешево и пріятно доѣхать до Эмпирей.
   -- Жена моя, говоритъ мистеръ Снегсби чижамъ, прыгающимъ по двору гостинницы Скобы (и то тогда, когда воображеніе его ужь смягчилось сладостными представленіями ручейковъ и зеленыхъ рощицъ): -- жена моя любитъ крѣпко держаться своихъ правилъ!
   Вотъ потому-то Крикса, гордясь., что по-крайней-мѣрѣ временно будетъ прислуживать семейству Чедбандъ -- про старшаго члена котораго она знаетъ навѣрное, что онѣ способенъ горланить, не переставая по-крайней-мѣрѣ битыхъ четыре часа съ ряду о какомъ угодно предметѣ -- суетится и хлопочетъ за приготовленіемъ чая въ маленькой парадной гостиной. Гостиная блеститъ и горитъ (папильйотки и фартукъ сняты), портреты мистера и мистриссъ Снегсби протерты мокрой тряпкой; лучшій чайный сервизъ поставленъ на столъ и около него сгрупирована вкусная, манящая носъ закуска: мягкій душистый хлѣбъ, янтарнаго цвѣта сливочное масло, тоненькіе ломтики ветчинки, копченые и вареные языки, колбасы и сосиски и, въ-заключеніе, нѣжные анчоусы въ петрушкѣ. Нечего говорить, что свѣжія яйца, свареныя въсмятку, лежатъ тоже, какъ обыкновенная принадлежность всѣхъ закусокъ, на столѣ, въ салфеткѣ, и рядомъ съ ними стоятъ поджаренные въ маслѣ тосты. Чедбандъ, изволите видѣть, очень-вмѣстительный корабль и съ такими земными орудіями, какъ вилка и ножикъ, управляется замѣчательно-искусно.
   Мистеръ Снегсби, въ лучшемъ сюртукѣ своемъ, посматриваетъ на заманчивую закуску и облизывается, ходятъ нерѣшительнымъ шагомъ взадъ и впередъ, прокашливаетъ въ кулакъ свой почтительный кашель и наконецъ не удерживается и говоритъ:
   -- Къ которому часу, душа моя, ожидаешь ты достопочтенныхъ мистера и мистриссъ Чедбандъ?
   -- Въ шесть, сухо отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби.
   Мистеръ Снегсби жмется и самымъ нѣжнымъ голоскомъ и какъ-бы случайно рѣшается сказать, что ужъ седьмаго десять.
   -- Вамъ, можетъ-быть, хотѣлось бы начать и безъ нихъ? говоритъ мистриссъ Снегсби довольно-строго и поправляетъ чайникъ.
   Очень-похоже на то, что мистеръ Снегсби далеко непрочь приступить къ копченому языку, не дожидаясь достопочтенной компаніи; но замѣчаніе мистриссъ Снегсби его тотчасъ отрезвляетъ: онъ прокашливается почтительно и почтительно говоритъ:
   -- Нѣтъ душа моя, я только посмотрѣлъ на часы.
   -- Что значитъ часъ въ сравненіи съ вѣчностью? говоритъ мистриссъ Снегсби.
   -- Совершенно-справедливо, душа моя, говоритъ мистеръ Снегсби: -- но я только хочу сказать, что, быть-можетъ, относительно закуски... Конечно, ты права, душа моя, часъ передъ вѣчностью -- ничто... что, относительно закуски, позволительно обращать на время больше вниманія. И если часъ для чая насталъ, то нехудо и приступить.
   -- Приступить! повторила мистриссъ Снегсби съ значительною строгостью: -- приступить!.. какъ-будто мистриссъ Чедбандъ, ни больше ни меньше, какъ тараканъ!
   -- Нѣтъ, вовсе не тараканъ, душа моя: -- спѣшитъ отвѣчать мистеръ Снегсби.
   Въ это время Криса, караулившая изъ окна спальни, лептъ сломя голову по ступенямъ лѣстницы и врывается, въ сильномъ волненьи (какъ бы ручное привидѣніе), въ парадную гостиную и восклицаетъ съ неистовствомъ:
   -- Мистеръ и мистриссъ... какъ-бишь ихъ? показались на дворѣ!
   Вскорѣ за этимъ слышится звонъ колокольчика. Мистриссъ Снегсби, спѣшитъ внушить Крисѣ, какъ слѣдуетъ доложить о гостяхъ и толкуетъ ей, что неисполненіе какихъ-либо приличій повлечетъ за собою немедленное отправленіе ея особы въ благотворительный пріютъ. Нервная система Крисы, подъ вліяніемъ воспоминанія о благотворительномъ убѣжищѣ, приходитъ въ разстройство: она путается, заговаривается и докладываетъ: -- мистриссъ и мистеръ, мистриссъ, мистриссъ... какъ-бишь ихъ?.. ахъ ты, Господи!.. Чизбинчи, Чиз... Чиз... что ли?.. и удаляется съ отягченною совѣстью.
   Мистеръ Чедбандъ крупный, желтаго цвѣта джентльменъ, съ жирной улыбкою и имѣющій вообще, такъ-сказать, много масла въ своей системѣ.
   Мистриссъ Чедбандъ мрачная, сурово-взирающая, молчаливая женщина.
   Мистеръ Чедбандъ двигается тяжело, медленно и вообще нельзя сказалъ, чтобъ онъ не былъ похожъ на медвѣдя, который выучился ходитъ на заднихъ лапахъ. Онъ нѣкоторымъ образомъ затрудняется удобнымъ размѣщеніемъ рукъ, какъ-будто онѣ были не на мѣстѣ; съ головы часто потѣетъ и никогда не начинаетъ говорить не поднявъ прежде вверхъ свою широкую лапу -- знакъ, что онъ хочетъ наставлять своихъ слушателей.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- тишина дому сему и да здравствуетъ хозяинъ его, да благоденствуетъ хозяйка его и вся челядь ихъ въ мужскомъ и женскомъ поколѣнія. Други мои! зачѣмъ я желаю тишины и спокойствія? Что такое тишина? Драка это? Нѣтъ это не драка. Брань это, или нѣтъ? Нѣтъ это не брань. Что жъ это такое? Это дивное, сладостное, спокойное, ласкающее чувство? О, безъ-сомнѣнія!.. Вотъ потому-то, други и братья мои, желаю я тишины и мира между вами.
   Мистриссъ Снегсби съ первыхъ уже словъ начала таять; теперь Снегсби, замѣтивъ масляность глазъ ея, думаетъ позволительнымъ, вообще говоря,-- сказать, баста! и говорить.
   Смѣлость города беретъ и баста, прошло благополучно.
   -- Теперь, други мои, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ: благо я сталъ уже на ту дорогу...
   Въ эту минуту внезапно является Крикса. Мистриссъ Снегсби, гробовымъ басомъ и не сводя замаслимся глазъ съ жирнаго лица мистера Чедбанда, кричитъ совершенно-ясно:
   -- Прочь!
   -- Теперь, други мои, говоритъ несмутимый мистеръ Чедбандъ:-- благо я сталъ уже на эту дорогу...
   Крикса все-таки шумитъ и ворчитъ смущеннымъ голосомъ: -- Тысяча семьсотъ-восьмьдесять-второй нумеръ...
   Гробовый басъ восклицаетъ громче и торжественнѣе прежняго:
   -- П-р-о-чь!
   -- Теперь, други моя, говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- мы будемъ въ духѣ умѣренности тишины и спокойствія...
   Крикса не умолкаетъ и шепчетъ дрожащимъ голосомъ: -- тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ...
   Мистеръ Чедбандъ останавливается съ покорностью человѣка, сильно-обстрѣленнаго преслѣдователями, спускаетъ медленно въ галстухъ складки своего подбородка, улыбается задумчиво, но все-таки жирной улыбкою, и говорятъ: -- послушаемъ эту дѣвственницу. Что скажешь ты вамъ дѣвственница?
   -- Тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ, сэръ. Онъ хочетъ знать за что ему дали шиллингъ, говоритъ Крикса, едва переводя духъ.
   -- За что? возражаетъ мистриссъ Чедбандъ: -- За ѣзду -- это очень-просто.
   Крюса отвѣчаетъ, что тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ требуетъ за ѣзду шиллингъ и восемь пенсовъ, въ противномъ случаѣ, грозитъ полисменомъ.
   Вслѣдствіе подобнаго доноса, мистриссъ Снегсби и мистриссъ Чедбандъ готовы разразиться страшнымъ приливомъ негодованія, но поднятіе руки мистера Чедбанда усмиряетъ бурю.
   -- Други мои! говоритъ онъ: -- я помню, что я вчера не исполнилъ своего долга. Совершенно-справедливо быть за это наказаннымъ сегодня. Я не долженъ роптать Рахиль, заплати восемь пенсовъ!
   Пока мистриссъ Снегсби тяжело переводитъ духъ и значительно смотритъ на мистера Снегсби, какъ-будто говоритъ: "Учись!" и пока мистеръ Чедбандъ сіяетъ благочестіемъ и масломъ, мистриссъ Чедбандъ выплачивалъ восемь пенсовъ.
   Такова привычка мистера Чедбанда: онъ съ умысломъ остается должнымъ, будто по ошибкѣ, и сводить публично итоги и счеты, чтобъ выказать свою справедливость.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- восемь пенсовъ небольшая важность; могло быть хуже, могло быть цѣлый шиллингъ и четыре пенса; могло бы даже быть полкроны. Такъ будемъ же радоваться, будемъ же веселиться, други мои!
   Съ этимъ замѣчаніемъ, навлеченнымъ, должно-быть, изъ какой-нибудь народной пѣсни, мистеръ Чедбандъ быстро подошелъ къ столу, и прежде чѣмъ взялся за стулъ, указательно поднялъ руку кверху:
   -- Други мои! говоритъ онъ: -- что сіе распростертое предъ нами? Закуска. Нуждаемся ли вы въ закускѣ, други мои? Да, мы нуждаемся. А почему мы нуждаемся въ закускѣ, други мои? Потому мы нуждаемся, что мы смертны, что мы не изъ воздуха. Можемъ ли мы летать, други мои? мы не можемъ. Почему мы не можемъ летать, други мои?
   Мистеръ Снегсби, ободренный благополучнымъ пропускомъ баста, рѣшается сказать хотя самымъ нѣжнымъ голосомъ, но очень-внятно: -- нѣтъ крыльевъ?
   Мистриссъ Снегсби говоритъ: гм!.. и морщитъ лобъ; мистеръ Снегсби мгновенно упадаетъ духомъ.
   -- Такъ я говорю, други моя, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ, не обращая ея малѣйшаго вниманія на глупое замѣчаніе мистера Снегсби: -- почему мы не можемъ летать? Не потому ля, что мы созданы ходятъ? конечно потому. Могли ли бы мы, други мои, ходятъ безъ силъ? конечно нѣтъ. Что бы сталось съ нами безъ силъ, други мои? ноги бъ наши подкосились, колѣни бъ наши согнулись, пятки бы вывернулись и мы бы упали на землю. Гдѣ же, смотря съ физической точки зрѣнія, источникъ, у котораго мы можемъ почерпать силы для нашихъ членовъ? Не состоитъ ли онъ, говоритъ мистеръ Чедбандъ, смотря на столъ: -- изъ хлѣба различной формы, изъ масла, добываемаго изъ молока, доимаго отъ коровъ, изъ яицъ, снесенныхъ птицами, изъ ветчины, изъ языковъ, изъ сосисекъ и изъ другихъ подобныхъ вещей? Дѣйствительно такъ. Такъ сядемъ за столъ и займемся этимъ произведеніемъ природы!
   Преслѣдователи почтеннаго мистера Чедбанда нахально утверждаютъ, что онъ обладаетъ особеннымъ даромъ пустословія; легко понять, что это клевета -- гнусная клевета, выражающая ихъ настойчивый и упрямый характеръ; всякому извѣстно, что ораторскій слогъ мистера Чедбанда достоинъ удивленія и слушается съ жадностью. Мистеръ Чедбандъ, между-прочимъ, замолкъ, присѣлъ къ столу мистриссъ Снегсби и энергически налегъ на съѣстное. Превращеніе всякаго рода пищи въ масло, такъ нераздѣльно съ корпораціей вмѣстительнаго корабля, что, начиная пить или ѣсть, онъ становятся похожъ на обширную маслобойню. Въ этотъ періодъ препровожденія времени, Крикса, еще ошеломленная своими предварительными погрѣнностями, не оставила ни одного изъ своихъ дѣйствительныхъ средствъ, чтобъ надѣлать глупостей. Мы упомянемъ только о двухъ ея выходкахъ; вопервыхъ, она прогремѣла по лысинѣ достопочтеннаго мистера Чедбанда тарелками военный маршъ, вовторыхъ, увѣнчала его голову ломтиками хлѣба, намазанными яичнымъ желткомъ. Такъ въ этотъ-то періодъ препровожденія времени Крккса шепчетъ на ухо мистеру Снегсби, что его кто-то спрашиваетъ.
   -- Внизу -- отъ слова не станется -- что-то случилось, говоритъ мистеръ Снегсби.-- Я надѣюсь, что честная компанія позволитъ мнѣ удаляться на полминутки.
   Мистеръ Снегсби спускается и находитъ двухъ подмастерьевъ, созерцающихъ полицейскаго констэбля, который держитъ за руку ободраннаго мальчишку.
   -- Съ нами крестная сила! говоритъ мистеръ Снегсби: -- что случилось?
   -- Вотъ мальчикъ, говоритъ констебль: -- сколько ему ни говорю, чтобъ онъ шелъ, а онъ все не йдетъ.
   -- Какъ я не йду, сэръ, говоритъ мальчикъ, утирая грязнымъ рукавомъ грязныя слёзы: -- я и такъ хожу, всю жизнь хожу съ-тѣхъ-поръ, какъ родился. Куда же мнѣ еще идти? я право не знаю куда мнѣ идти.
   -- Онъ все-таки не йдетъ, говоритъ констебль, спокойно поворачивая голову въ своемъ кожаномъ ошейникѣ: -- что ему ни говори, а онъ все свое. Настойчивъ какъ лошакъ, потому я и долженъ его взять подъ стражу.
   -- Ахъ, Боже мой! куда же мнѣ еще идти? кричитъ мальчикъ, теребя, съ отчаянія, свои волосы.
   -- Ты такъ не кричи, а не то я съ тобой скоро расправлюсь, говорятъ констебль, заключая слово выразительнымъ тумакомъ. Мое дѣло сказать тебѣ, чтобъ ты шелъ.
   -- Да куда же? вопитъ мальчикъ.
   -- Гм! констебль, понимаете, говоритъ мистеръ Снегсби задумчиво я съ робкимъ и сомнительнымъ кашлемъ въ кулакъ: -- въ-самомъ-дѣлѣ вѣдь это вопросъ: куда же?
   -- Я этого не знаю, возражаетъ констебль:-- мое дѣло сказать ему только, чтобъ онъ шелъ. Мистеръ Снегсби смолкъ и на такой аргументъ только прокашлялся раза два своимъ сомнительнымъ кашлемъ.
   -- Да, Джо, ты долженъ идти передъ, передъ, передъ и передъ! Въ этомъ словѣ все твое глубоко-философское начало. Пошелъ же Джо, пошелъ!
   Между-тѣмъ мистеръ и мистриссъ Чедбандъ и мистриссъ Снегсби, любопытство которыхъ возбуждено было крикомъ, явились на лѣстницъ. Крикса стояла позади ихъ и такимъ образомъ весь домъ былъ въ сборѣ.
   -- Дѣло, сударь, въ томъ, говоритъ констебль, обращаясь къ мистеру Снегсби: -- этотъ мальчикъ увѣряетъ, что вы его знаете.
   -- Мистриссъ Снегсби кричитъ сверху: -- нѣтъ, нѣтъ, онъ его не знаетъ!
   -- Милая моя, говоритъ мистеръ Снегсби, взирая на лѣстницу: -- милая моя, позволь немного, прошу, имѣй минуту терпѣнья. Я нѣсколько знаю этого мальчика и знаю съ хорошей стороны, констебль; и тутъ же поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей разсказалъ все, что зналъ о Джо, выпустивъ обстоятельство о полкронѣ.
   -- Хорошо, говоритъ констебль: -- какъ кажется, онъ правъ. Когда я его взялъ подъ стражу въ Гольнборской Улицѣ, онъ сказалъ мнѣ, что вы его знаете. Тутъ также молодой человѣкъ, стоящій въ толпѣ, подтвердилъ, что вы его знаете и что вы честный торговецъ, и что если я пойду къ вамъ за разспросами, такъ и онъ пріѣдетъ. Да вотъ его еще не видать, должно быть, не очень-крѣпко держитъ свое слово... Ахъ вотъ я онъ! легокъ на поминѣ!-- Входитъ мистеръ Гуппи, кланяется мистеру Снегсби и съ извѣстнымъ поднятіемъ ноги, свойственнымъ клеркамъ, прикладывается пальцами къ шляпѣ въ честь дамъ, стоящихъ на лѣстницѣ.
   -- Только-что я выходилъ изъ конторы, я увидѣлъ этихъ людей, говоритъ мистеръ Гуппи поставщику канцелярскихъ принадлежностей: -- и такъ-какъ я услышалъ ваше имя, то и подумалъ, что не худо вмѣшаться.
   -- Это очень-хорошо съ вашей стороны сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби: -- и я вамъ очень обязанъ.
   И мистеръ Снегсби опять начинаетъ разсказывать все, что знаетъ о Джо; и опять-таки о полкронѣ проходитъ молчаніемъ.
   -- А, такъ я знаю, гдѣ ты живешь, говоритъ констэбль мальчишкѣ:-- ты живешь тамъ, въ Улицѣ Одинокаго Тома. Славная, чистая улица, нечего-сказать!
   -- Я не могу думать о болѣе-приличномъ мѣстѣ, сэръ, отвѣчалъ Джо: -- куда мнѣ!
   -- Ты нищій, что ли? говоритъ констебль.
   -- Да, отвѣчалъ Джо.
   -- Ну, такъ посудите же сами, говоритъ констабль, обращаясь къ честной компаніи: -- такъ посудите же сами, что это за негодяй; я собственными своими руками вытрясъ изъ него вотъ эти двѣ полукроны!
   -- Это сдача съ соверина, мистеръ Снегсби, говорятъ Джо: -- да-съ, съ соверина, который тѣ дала одна дама; она была подъ вуалью; я, говорятъ, дѣвка, служанка, пришла ко мнѣ, гдѣ я улицу чищу и говоритъ: покажи, говоритъ, вотъ этотъ... вашъ-то домъ, покажи, говоритъ, гдѣ жилъ тотъ-то, которому вы бумаги давали списывать; покажи еще, говоритъ, и погостъ, гдѣ онъ лежитъ. Ты, говорятъ, тотъ, о которомъ газета, что ли, была. Тотъ, говорю я; ты можешь, говоритъ, показалъ эти мѣста; могу, говорю я, и показалъ; она дала мнѣ соверинъ, да и была такова! А отъ соверина осталось у меня очень-немного, продолжаетъ Джо, обливаясь слезами:-- я долженъ былъ заплатить въ своей улицѣ пять шиллинговъ за промѣнъ, да мальчикъ какой-то утянулъ у меня пять шиллинговъ, а другой девять пенсовъ, да и хозяинъ руку тоже приложилъ, такъ-что мнѣ осталось немного!
   -- Стараго воробья на мякинѣ не надуешь, братъ, говоритъ констебль, смотря на него съ отвращеніемъ:-- вишь выдумалъ какія басни!
   -- Я не выдумалъ сэръ, отвѣчаетъ Джо: -- это вѣрно, совершенно-вѣрно.
   -- Видите, каковъ гусь! говоритъ констебль пріятному обществу:-- сегодня я ему пожалуй опущу, если вы за него поручитесь, мистеръ Снегсби.
   -- Нѣтъ! закричала мистриссъ Снегсби съ лѣстницы: -- онъ не поручится!
   -- Душа моя! несмѣло сказалъ мистеръ Снегсбы и еще робче прибавилъ: -- я увѣренъ, констабль, что онъ теперь пойдетъ въ свое мѣсто. Ступай, Джо, ступай!
   -- Я пойду сэръ, пойду, говоритъ несчастный Джо.
   -- Ну такъ и убирайся, замѣчаетъ констебль: -- ты теперь знаешь, чего отъ тебя требуютъ. Убирайся. Вотъ твои деньги и помни, что другой разъ такъ легко не отдѣлаешься.
   Окончивъ эту прощальную сентенцію, констэбль, какъ это обыкновенно водится, указываетъ бѣдному мальчишкѣ путь по направленію заходящаго солнца, желаетъ добраго дня честной компаніи и отправляется бродить по тѣнистой сторонѣ Стряпнаго Подворья, снявъ свой кованный шеломъ, для большей вентиляціи.
   Между-тѣмъ невѣроятная исторія касательно Джо, леди и соверина возбуждаетъ до нѣкоторой степени любопытство всего общества.
   Мистеръ Гуппи, одаренный отъ природы, такъ-сказать, слѣдственнымъ умомъ, въ обстоятельствахъ очевидной явности, и притомъ утомленный бездѣйствіемъ во время безконечныхъ вакацій, по всѣмъ правиламъ искусства приступаетъ къ допросу; дамы изумлены ловкостью его ума и любопытство ихъ достигаетъ такого развитіи, что мистриссъ Снегсби очень-ласково приглашаетъ оратора наверхъ выкушать чашку чаю и заранѣе извиняется за нѣкотораго рода опустошеніе, произведенное за чайнымъ столомъ.
   Мистеръ Гуппи принимаетъ предложеніе. Джо вытребованъ наверхъ и ставится у дверей. Мистеръ Гуппи начинаетъ снова допросъ то такъ, то сякъ, то иначе, и такъ прижимаетъ бѣднаго мальчика, какъ масленики жмутъ кусочекъ масла, растягиваетъ и разсучиваетъ его по всѣмъ направленіямъ.
   Допросъ вообще идетъ совершенно-нормально, какъ въ отношеніи безуспѣшности, такъ и въ отношенія продолжительности, однакожъ мистеръ Гуппи сознаетъ свой талантъ въ слѣдственныхъ дѣлахъ, а мистриссъ Снегсбы не только видитъ въ немъ удовлетвореніе своего инквизитивнаго расположенія, но думаетъ даже, что подобная вещь можетъ нѣкоторымъ образомъ возвысить ея мужа въ глазахъ поставщиковъ канцелярскихъ принадлежностей.
   Между тѣмъ, при изобиліи столькихъ тонкостей, корабль Чедбандъ, замаслился окончательно и сидитъ у моря и ждетъ погоды.
   -- Одно изъ двухъ, говоритъ мистеръ Гуппи:-- или этотъ мальчишка вретъ, тогда исторія его вздоръ; или онъ говоритъ правду, тогда это такой случай, который никогда не встрѣчался мнѣ во всю мою службу въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая.
   Мистриссъ Чедбандъ шепчетъ что-то на ухо мистриссъ Снегсби.
   -- Чего вамъ не пріѣдетъ въ голову! восклицаетъ мистриссъ Снегсби: -- быть не можетъ!
   -- Я васъ увѣряю, возражаетъ мистриссъ Чедбандъ.
   -- Мистриссъ Снегсбы, убѣдясь въ непреложности факта, съ торжествующимъ видомъ доводитъ до свѣдѣнія мистера Гуппи, вопервыхъ, что мистриссъ Чедбандъ законная жена достопочтеннаго мистера Чедбанда, а вовторыхъ, что она, какъ нельзя лучше знаетъ контору господъ Кенджа и Корбая.
   -- Ей-Богу! говорятъ мистеръ Гуппи.
   -- Прежде моего перваго замужства... говоритъ мистриссъ Чедбандъ.
   -- Вы принадлежали къ какой-нибудь партіи? сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, перенося свой слѣдственный умъ на новую почву.
   -- Нѣтъ.
   -- Вы не имѣли никакого дѣла, сударыни?
   Мистриссъ Чедбандъ мотаетъ годовой.
   -- Быть-можетъ, сударыня, вы были знакомы съ кѣмъ-нибудь, имѣвшимъ какое-нибудь дѣло? говоритъ мастеръ Гуппи, которому очень нравится разговоръ въ формѣ допроса.
   -- Нѣтъ, несовсѣмъ угадали, говоритъ мистриссъ Чедбандъ, приправляя эту шутку кисленькой улыбкой.
   -- Несовсѣмъ угадалъ! повторяетъ мистеръ Гуппи: -- очень-хорошо. Слѣдовательно, сударыня, можетъ-быть, какая-нибудь особа изъ вашихъ знакомыхъ имѣла дѣла (мы теперь не войдемъ въ сущность этихъ дѣлъ) съ самою конторою мистеровъ Кенджа и Корбая. Изволите ли видѣть! Что жъ эта особа, мужчина ни женщина?
   -- Ни то, ни другое, говоритъ мистриссъ Чедбандъ съ тою же приправою.
   -- Ни то, ни другое! А, слѣдовательно, это было дитя? говорить мистеръ Гуппи, бросая на удивленную мистриссъ Снегсби одинъ изъ тѣхъ адвокатскихъ взоровъ, которыми обыкновенно потчуютъ британскихъ присяжныхъ.-- Теперь, сударыня, можетъ-быть, вы скажете нашъ, что это былъ за ребенокъ?
   -- Наконецъ, вы попали, сэръ, говоритъ мистриссъ Чедбандъ, опять кисло улыбаясь.-- Изволите видѣть въ чемъ дѣло: это было, судя по вашей наружности, до вашего поступленія въ контору. У меня была на воспитаніи дѣвочка, по имени Эсѳирь Сомерсонъ, а потомъ я ее передала господамъ Кенджу и Корбаю.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сударыня! вскрикиваетъ мистеръ Гуппи въ волненіи.
   -- Я зову ее просто Эсѳирь Сомерсонъ, говоритъ мистриссъ Чедбандъ сурово.-- Въ мое, сударь, время никакихъ миссъ къ ней не прибавляли. Просто, Эсѳирь. Бывало, скажешь: Эсѳирь, поди туда! Эсѳирь подай платокъ! Вотъ и все.
   -- Милостивая государыня, говоритъ мистеръ Гуппи, ходя изъ угла въ уголъ по маленькой комнатѣ: -- милостивая государыня, то скромное и ничтожное существо, которое имѣетъ честь сію минуту говорить съ вами, принималъ эту молодую леди, когда она первый разъ прибыла въ Лондонъ изъ мѣста, въ которомъ воспитывалась. Позвольте же мнѣ, милостивая государыня, пожать вамъ руку.
   Мистеръ Чедбандъ, находя, наконецъ, совершенно-приличнымъ выкинуть свой обычный артикулъ, подымается съ-мѣста; голова его, покрытая испариной, отирается носовымъ платкомъ. Мистриссъ Снегсби шепчетъ: "тсс!"
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- мы насладились съ умѣренностью (врядъ ли слово было кстати относительно его особы) этими благами природы, которыхъ остатки зримъ еще передъ собою. Да будетъ изобиліе въ домѣ семъ, да будетъ пшено и сокъ винограда множиться и плодиться подъ крышею сей. Но, други мои, не наслаждались я мы и еще чѣмъ-нибудь другимъ? Наслаждались! Чѣмъ же другимъ наслаждались мы, други мои? Интеллектуальною нищею. Да. Кто же снабдилъ насъ этою пищею? Другъ мой, впередъ!
   Джо повернулся направо, повернулся налѣво, отступилъ назадъ, сдѣлалъ шагъ впередъ и, наконецъ, сталъ лицомъ-къ-лицу съ краснорѣчивымъ мастеромъ Чедбандомъ, очевидно, сомнѣваясь въ его миролюбивыхъ намѣреніяхъ.
   -- Молодой другъ мой, говорятъ мистеръ Чедбандъ: -- ты лучше намъ жемчужины, ты лучше намъ брильянта, ты лучше намъ золота. Отчего жь ты лучше намъ всѣхъ драгоцѣнностей?
   -- Не знаю, говоритъ Джо: -- почемъ мнѣ знать?
   -- Такъ ты не знаешь, другъ мой, говоритъ мистеръ Чедбандъ почему ты краше золота и камней? Что жь ты такое, другъ мой? Звѣрь ли ты, пресмыкающійся среди полей? Нѣтъ, ты не звѣрь. Птица ли ты, летающая по воздуху? Нѣтъ, ты не птица. Рыба ли ты, ныряющая въ водахъ? Нѣтъ, ты не рыба; ты, другъ мой, человѣкъ. О, великое дѣло быть человѣкомъ! А почему великое дѣло, другъ мой? Потому-что ты способенъ слушать совѣты мудрости, потому-что ты способенъ понимать ихъ, потому, наконецъ, что ты не пѣшка, не пробка, не столбъ, не дерево, не кленъ. О рѣка мудрости! Купаешься ли ты въ этой рѣкѣ, другъ мой? Нѣтъ ты не купаешься. Отчего жь ты не купаешься въ этой рѣкѣ, другъ? Потому-что ты ходишь ощупью, потому-что ты ходишь въ повязкѣ. Что такое повязка, другъ мой? Отвѣчай мнѣ въ духѣ тишины и спокойствія.
   При этомъ энергическомъ пунктѣ вопросно-отвѣтнаго спича, Джо, который, вообще говоря, кажется, совершенно потерялъ разсудокъ, накладываетъ грязный рукавъ рубашки себѣ на ротъ и издаетъ страшную зѣвоту.
   Мистрисъ Снегсби съ негодованіемъ выражаетъ свое убѣжденіе, что Джо, ни больше, ни меньше, какъ лошакъ.
   -- Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ, засовывая за галстухъ свой жирный подбородокъ, какъ-будто постороннюю вещь: -- други мои, будемъ радоваться, будемъ веселиться!
   Почтительное одобреніе со стороны мистриссъ Снегсби.
   -- Други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, озираясь послѣдовательно вокругъ: -- дѣло мое сегодня сдѣлано. Молодой другъ мой, прійди ко мнѣ завтра; спроси у моей достопочтенной леди, гдѣ я, прійди ко мнѣ послѣзавтра, прійди ко мнѣ на четвертый день поучиться ораторскому искусству. И кончимъ рѣчь взмахомъ руки и движеніемъ наподобіе быка.
   Джо, которому больше ничего не остается, какъ идти вонъ, уходитъ. Мистеръ Гуппи бросаетъ ему пенни и мистриссъ Снегсби приказываетъ Криксѣ вывести его на улицу. Но пока Джо сходятъ съ лѣстницы, мистеръ Снегсби нагружаетъ его нѣкоторыми остатками съѣстнаго и смотритъ на свою дрожащую половину, какъ-будто ни въ чемъ не бывало.
   Мистеръ Чедбандъ -- о которомъ говорятъ враги, что это еще не диво, если онъ можетъ безъ умолку городить всякую околесицу, а диво въ томъ, что онъ иногда въ-состояніи перестать болтать вздоръ -- удаляется) подъ свой кровъ, гдѣ не замедлитъ предаться сладкому покою.
   Джо идетъ къ Блакфрайерскому Мосту, садится на нагрѣтый солнцемъ камень и начинаетъ закусывать.
   И сидитъ онъ на камнѣ, грызетъ и жуетъ и посматриваетъ на большой крестъ на куполѣ Собора св. Павла, блистающій сквозь краснолиловое облако дыма.
   Солнце садится, рѣка быстро уноситъ волны свои, народъ стремится двумя потоками впередъ, впередъ, впередъ!
   

Часть четвертая.

ГЛАВА XX.
Новый жилецъ.

   Дивныя судейскія вакація клонятся къ концу такъ медленно и лѣниво, какъ медленно и лѣниво катятъ волны своя мутная рѣка но плоской странѣ, къ устью своему, въ морѣ: такъ же лѣниво и мистеръ Гуппи стряхаетъ съ вѣждъ своихъ дремоту бездѣйствія. Онъ ужь иступилъ лезвее своего перочиннаго ножика, сломилъ у него кончикъ, вертя дыры и тыкая по всѣмъ направленіямъ верхнюю доску своей конторки: не то, чтобъ онъ сердился на конторку, или на ея верхнюю доску -- нѣтъ! ни чуть не бывало! Ему, изволите видѣть, надо же чѣмъ-нибудь заниматься, но заниматься такъ, чтобъ ни физическая, ни интеллектуальная натуры его не подверглись особенному напряженію, и онъ нашелъ, что всего спокойнѣе повертываться на ножкѣ своего табурета, втыкать ножикъ въ конторку свою и зѣвать.
   Кенджъ и Корбай за городомъ. Главный клеркъ пристрастился къ охотѣ и отбылъ на законныя владѣнія своего родителя. Два товарища мистера Гуппи находится въ отпуску. Мистеръ Гуппи и мистеръ Ричардъ Карстонъ имѣютъ честь быть одни въ конторѣ. Мистеръ Ричардъ Карстонъ помѣщенъ на-время въ комнатѣ самого мастера Кенджа; мистеръ Гуппи за это сердится, и крѣпко сердится. Вотъ сидитъ онъ въ старой Матросской Улицѣ съ своей достопочтенной матерью за ужиномъ, закусываетъ морскимъ ракомъ съ салатомъ и говоритъ съ убійственнымъ сарказмомъ:
   "Да, матушка, я думаю, что для этихъ бѣлоручекъ грязна наша контора. Еслибъ я зналъ, что къ намъ поступятъ такой бѣлоручка, такъ я велѣлъ бы всѣ стѣны вновь перекрасить".
   Мистеръ Гуппи косится на каждаго, кто занимаетъ какое бы то ни было мѣсто въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая; ему такъ и мерещится, что затѣваютъ недобрые планы надъ его головой. Каждаго изъ новобранцевъ подозрѣваетъ онъ въ умышленной къ себѣ ненависти. Спросите его: съ чего это онъ взялъ, гдѣ онъ слышалъ, гдѣ онъ видѣлъ; онъ сощуритъ лѣвый глазъ и замотаетъ головой вправо и влѣво.
   Въ силу такихъ глубокихъ соображеній онъ начинаетъ интриговать самымъ тонкимъ, самымъ гибкимъ образомъ тогда, когда нѣтъ никакой интриги; начинаетъ смѣло и рѣшительно задавать шахъ-и-матъ, когда передъ намъ нѣтъ никакого партнера.
   Вотъ потому-то видитъ мистеръ Гущи, не безъ особеннаго удовольствія, что новобранецъ глубоко погруженъ въ безконечныя бумаги процеса по дѣлу Жарндисовъ: мистеръ Гуппи знаетъ основательно, что въ этомъ процесѣ, кромѣ путаницъ, крючковъ и натяжекъ, ничего нѣтъ, и что въ немъ даже и самъ бѣсъ ногу переломитъ. Мистеръ Гуппи раздѣляетъ свое удовольствіе, по этому поводу, съ третьимъ лицомъ въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая, съ извѣстнымъ острякомъ, именно молодымъ Смольвидомъ, съ которымъ онъ часто бесѣдуетъ въ длинные дни судейскихъ вакацій.
   Въ Линкольнской Палатѣ крѣпко сомнѣваются, былъ ли когда молодой Смольвидъ (котораго иногда называютъ щенкомъ, выражая такою метафорой его невзрослость) ребенкомъ, или прямо явился на свѣтъ такимъ, какъ есть. Теперь ему около пятнадцати лѣтъ, а ужъ онъ успѣлъ проглотить всю юриспруденцію и пріобрѣсти извѣстность, какъ глубокій знатокъ оберканцелярскихъ процесовъ и какъ старый членъ судейскихъ палатъ. Говорятъ, подсмѣиваясь надъ нимъ, что онъ питаетъ сильную страсть къ леди, ведущей сигарную торговлю по сосѣдству Канцелярскаго Переулка и, изъ любви къ ней, отказался отъ руки другой леди, которой давно ужь сдѣлалъ предложеніе. Онъ замѣчательно малъ ростомъ, черты лица его замѣчательно истасканы и издали его можно замѣтить по очень-высокой шляпѣ. Сдѣлаться мистеромъ Гуппи -- вотъ его честолюбивые замыслы. Онъ одѣвается по образцу итого великосвѣтскаго джентльмена (который ему въ нѣкоторомъ родѣ покровительствуетъ): говорятъ какъ онъ, ходитъ какъ онъ, вообще перенимаетъ его манеры вездѣ и во всемъ. Онъ почтенъ особеннымъ довѣріемъ мастера Гуппи и по-временамъ, при нѣкоторыхъ житейскихъ недоразумѣніяхъ, предлагаетъ ему мудрые совѣты, черпая ихъ изъ кладезей своей долголѣтней опытности.
   Мистеръ Гуппи цѣлое утро не зналъ за что взяться. Онъ перепробывалъ посидѣть на каждомъ стулѣ и нашелъ всѣ ихъ неловкими; онъ совалъ раза три, четыре свою разгоряченную голову, съ намѣреніемъ остудить ее, въ желѣзный шкапъ для храненія важныхъ бумагъ, я наконецъ убѣдился, что всего удобнѣе развалиться на подоконникѣ и глазѣть на улицу. Мистеръ Смольвидъ, по приказанію мистера Гуппи, два раза сбѣгалъ за пѣнистымъ напиткомъ, дважды наливалъ конторскіе стаканы и, боясь, чтобъ напитокъ не ушелъ, прикладывалъ всякій разъ линейку на ребро стакановъ. Но все это не разогнало скуки. Мистеръ Гуппи изрекаетъ парадоксъ какъ-бы въ назиданіе мистера Смольвида: чѣмъ больше пьешь, тѣмъ больше пить хочется, и склоняется головою на наличникъ окна, въ безнадежномъ томленіи.
   И пока сидитъ мистеръ Гуппи въ такомъ положеніи и смотритъ на тѣнь стараго Сквера Линкольнской Палаты, на невыносимые кирпичи и известку, замѣчаетъ онъ пару человѣческихъ бакенбардъ, выходящихъ изъ крытаго сводомъ двора и направляющихся прямо къ нему. Въ то же время раздается свистъ и громкій крикъ: "Хфююю!.. Гуппи!"
   -- Прошу покорно! говоритъ мистеръ Гуппи, приподнявшись и обращаясь къ мистеру Смольвиду: -- прошу покорно! Смоль! посмотри: Джоблингъ!
   Голова Смоля высовывается изъ окна и киваетъ Джоблингу.
   -- Откуда тебя нелегкая принесла? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   -- Съ Торговыхъ Садовъ, изъ Дептфорда. Ну, братъ, концы въ воду, иду въ солдаты. Одолжи, братъ, полкроны: голодъ мучитъ.
   Джоблингъ имѣетъ, въ-самомъ-дѣлѣ, голодный видъ, и вообще замѣтно, что на дептфордскихъ Торговыхъ Садахъ ему очень не везло.
   -- Выбрось, братъ, полкроны изъ окна, если есть у тебя залишняя. Ей-Богу голоденъ какъ собака.
   -- Пойдемъ вмѣстѣ обѣдать, говоритъ мистеръ Гуппи, бросая монету на мостовую.
   Мистеръ Джоблингъ ловитъ на-лету очень-удачно.
   -- А долго ли прійдется ждать тебя? говоритъ Джоблингъ.
   -- Мигомъ. Я только поджидаю, пока уйдетъ злодѣй, говорить мистеръ Гуппи, кивая головой во внутреннія комнаты.
   -- Какой злодѣй?
   -- Да тутъ одинъ новичекъ. Получаетъ мѣсто. Ну что жъ ты, подождешь?
   -- Идетъ! Нѣтъ ли чего пока почитать? говоритъ Джоблингъ.
   Смольвидъ предлагаетъ ему Адрес-календарь, но Джоблингъ рѣшительно отказывается отъ этой книги и говоритъ: "убирайся!"
   -- Хочешь газеты? говоритъ мистеръ Гуппи: -- Смоль принеси-ка нѣсколько нумеровъ! Но знаешь, братъ, лучше здѣсь не оставайся. Сядь пока у насъ на лѣстницѣ и читай. Тамъ покойно.
   Джоблингъ соглашается и выражаетъ вообще своей физіономіей, что онъ-де смекаетъ въ чемъ дѣло. Остроумный Смольвидъ снабжаетъ его газетами, многозначительно бросаетъ взглядъ на лѣстницу, въ родѣ предостереженія, чтобъ гость, соскучившись долгимъ ожиданіемъ, не вылѣзъ изъ своего спокойнаго мѣста преждевременно.
   Злодѣй наконецъ уходитъ и Смольвидъ тотчасъ же соединяетъ Джоблинга и Гуппи.
   -- Ну, какъ же ты можешь? говоритъ мистеръ Гуппи, пожиная руку мистера Джоблинга.
   -- Такъ-себѣ. А ты какъ?
   Мистеръ Гуппи отвѣчаетъ тоже: "такъ-себѣ, ничего особеннаго. На это мистеръ Джоблингъ предлагаетъ тотъ же вопросъ въ другомъ родѣ: "а она какъ?" Мистеръ Гуппи считаетъ такой вопросъ за неприличную вольность и оскорбленіе и отвѣчаетъ: "Джоблингъ, въ душѣ человѣка есть струны..." Джоблингъ проситъ прощенія.
   -- Спрашивай о чемъ хочешь, только не объ этомъ, говоритъ мистеръ Гуппи съ мрачной улыбкой: -- потому-что есть струны, Джоблингъ...
   Мистеръ Джоблингъ считаетъ долгомъ опять извиниться.
   Во время этого короткаго разговора, дѣятельный Смольвидъ, какъ непремѣнный членъ дружескаго обѣда, написалъ круглымъ писарскимъ почеркомъ на маленькомъ лоскуткѣ бумаги: "Сейчасъ вернемся". Это увѣдомленіе для всѣхъ тѣхъ, до кого оно касается, кладетъ онъ на письменный ящикъ, беретъ свою высочайшую шляпу, надѣваетъ ее подъ тѣмъ же угломъ наклоненія, подъ которымъ мистеръ Гуппи имѣетъ привычку надѣвать свою, и докладываетъ своему патрону, что пора идти.
   Вотъ и пошли они въ сосѣднюю гостинницу, изъ рода тѣхъ, который обыкновенно прозываются, "зубочистки", потому-что, послѣ извѣстнаго числа порцій джину въ такихъ гостинницахъ, потребители имѣютъ дурную привычку чистить другъ другу зубы такъ старательно, что иногда не остается ни одного налицо. Содержательница этой гостинницу, вертлявая молодая женщина, лѣтъ сорока, говорятъ, имѣла вліяніе на впечатлительнаго Смольвида, о которомъ можно сказать мимоходомъ, что онъ колдунъ-оборотень, потому-что года на него не имѣютъ никакого вліянія. Онъ словно прожилъ много вѣковъ и запасся всею совиною мудростью. Если онъ когда и лежалъ въ лодкѣ, то надо думать, что и тогда ужь былъ во фракѣ. Тонкій у него, опытный взглядъ у этого Смольвида; пьетъ онъ и куритъ, что твоя обезьяна; подыметъ ли бровь, вздернетъ ли носомъ -- все знаетъ тонкая бестія, знаетъ всю подноготную! Словомъ сказать: воспитанный юриспруденціей, онъ сдѣлался чѣмъ-то въ родѣ ископаемаго чертёнка, котораго земное происхожденіе объяснялось въ публичныхъ конторахъ палатъ тѣмъ, что онъ былъ сынъ Джона До отъ единственной женской отрасли изъ породы Ро {Въ англійскомъ судопроизводствѣ принято было замѣнять во всѣхъ бумагахъ процесовъ собственныя имена тяжущихся, которыя выставлены были въ заглавіи дѣловой бумаги, сокращенными именами До и Ро; одно изъ нихъ употреблялось вмѣсто имени истца, другое вмѣсто имени отвѣтчика. Нынѣ это вывелось изъ употребленія.} и что первая сорочка его была сшита изъ синяго, адвокатскаго мѣшка.
   Невозмущаемый соблазнительнымъ видомъ цвѣтной капусты и живности, коробокъ съ зелеными стручками гороха, свѣжими, чистыми огурчиками, жирными частями говядины, готовыми для вертела, выставленными за окнами, указываетъ мистеръ Смольвидъ дорогу къ знакомой гостинницѣ. Тамъ знаютъ его коротко и боятся его. Тамъ у него есть любимый уголъ; тамъ говоритъ онъ, какія нужно выписывать газеты, тамъ онъ грубъ, если газеты удерживаютъ свыше десяти минутъ. Тамъ не проведутъ его на плохой столъ: ужь не подадутъ ему какой-нибудь, этакой кусочекъ говядины, а непремѣнно филе. А въ соусахъ онъ такой дока, что просто бѣда!
   Сознавая его слоновую силу и покоряясь его ужасающей опытности, мистеръ Гуппи совѣтуется съ нимъ въ выборѣ блюдъ для сегодняшняго обѣда. Обращая на него вопросительный взглядъ, пока хозяйка повторяетъ каталогъ всѣхъ блюдъ, онъ говоритъ:-- что выберешь, Смоль, а? Смоль въ глубинѣ своей премудрости избираетъ телятину, ветчину и французскіе бобы: -- и не забыть у меня фарша, Полли! прибавляетъ онъ съ выразительнымъ взглядомъ изъ достопочтеннаго ока. Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ заказываютъ то же самое. Къ этому прибавляются три стакана того-и-сего пополамъ. Хозяйка быстро возвращается назадъ, неся въ рукахъ что-то, въ родѣ модели вавилонской башня, что на-самомъ-дѣлѣ выходитъ, ни больше ни меньше, какъ дюжины двѣ жестяныхъ тарелокъ и колпаковъ. Мастеръ Смольвидъ доволенъ тѣмъ, что ему подано; опытный глазъ его смотритъ благосклонно и благосклонно подмигиваетъ хозяйкѣ.
   И вотъ, посреди всевозможной кутерьмы, хожденія взадъ и впередъ, постоянной суетни, треска и визга цѣпей и колесъ машины, подымающей изъ кухня свѣжія кушанья, посреди рѣзкаго крика, вызывающаго новыя порціи чрезъ домашній рупоръ, звона и стука тарелокъ и оловянныхъ блюдъ, смрада и запаха варенымъ и жаренымъ мясомъ, посреди довольно-высокой температуры, при которой грязные ножи и скатерти, кажется, сами-по-себѣ испускаютъ жиръ и пивныя пятна, такъ посреди всего этого юридическій тріумвиратъ усмиряетъ свой аппетитъ.
   Мистеръ Джоблингъ плотнѣе застегнутъ, чѣмъ требуютъ уставы моды. Поля шляпы его какой-то особенной натуры: онѣ блестятъ и лоснятся, какъ-будто служатъ любимымъ мѣстомъ прогулки для улитокъ. Тотъ же феноменъ замѣчается и на нѣкоторыхъ частяхъ его одежды, въ-особенности при швахъ. У него такое вялое лицо, какое бываетъ у джентльмена въ затруднительныхъ обстоятельствахъ; даже и русыя бакенбарды его отвисли какъ-то сомнительно.
   Аппетитъ его въ такомъ развитіи, что нѣкоторымъ образомъ кажется, будто-бы, нѣсколько дней тому назадъ, онъ изощрялся строгою умѣренностью. Онъ такъ быстро распоряжается своими порціями телятины и ветчины, что справился съ ними ужъ окончательно, пока юридическіе друзья его были только на половинѣ. Мистеръ Гуппи, убѣдясь въ справедливости этого явленія, предлагаетъ ему возобновить требованія.
   -- Спасибо, Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- кажется, я и еще съѣмъ.
   Приносятся новыя порціи и съ тою же быстротою отправляются въ желудокъ мистера Джоблинга.
   Мистеръ Гуппи молча поглядываетъ на него повременамъ, какъ онъ, вполовину обработавъ новый кусокъ телятины, останавливается перевести духъ и потянуть изъ стакана (также возобновленнаго ужъ другой разъ) того-и-сего пополамъ, протягиваетъ ноги и потираетъ себѣ руки.
   Подмѣтя въ немъ этакого рода усладительное состояніе, мистеръ Гуппи говоритъ:
   -- Ну, что Топни, опять сталъ человѣкомъ?
   -- Да, еще пока несовсѣмъ, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ:-- пока только новорожденный.
   -- Не хочешь ли еще зелени? спаржи, горошку, цвѣтной капустки -- а?
   -- Спасибо Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- кажется, я бы съѣлъ цвѣтной капустки.
   Приказъ отдается не безъ саркастическаго прибавленія со стороны мистера Смольвида: -- смотря жъ Полли, безъ червяковъ! и являетея капуста.
   -- Росту, росту, Гуппи, говорятъ мистеръ Джоблингъ, работая ножомъ и вилкой съ изумительнымъ наслажденіемъ.
   -- Ну, очень-радъ.
   -- Право теперь ужъ порядочный мальчикъ, такъ, лѣтъ семнадцати, говорятъ мистеръ Джоблингъ.
   Больше онъ не произнесъ ни одного слова, пока не окончилъ возложенную на него обязанность относительно капусты, единовременно съ мистеромъ Гуппи и мистеромъ Смольвидомъ, оканчивающими свои первыя порціи, такъ-что, совершенно-легко и быстро онъ опередилъ своихъ товарищей на порцію телятины, порцію ветчины и порцію капусты.
   -- Ну, Смоль, говоритъ мистеръ Гуппи: -- выдумывай пирожное!
   -- Пуддингъ изъ мозговъ, говоритъ мистеръ Смольвидъ не заикаясь.
   -- Прекрасно, прекрасно! кричитъ мистеръ Джоблингъ, сверкнувъ глазами: -- его-то и нужно. Спасибо Гуппи. Кажется, я съ большимъ удовольствіемъ съѣмъ пуддингъ изъ мозговъ.
   Три пуддинга изъ мозговъ приносятся и мистеръ Джоблингъ, находясь въ пріятномъ расположеніи духа, говоритъ, что ему ужъ лѣтъ около двадцати. За пуддингомъ, по командѣ мистера Смольвида, являются три ломтика честера и три маленькія рюмочки рому.
   Достигнувъ благополучно этого сладостнаго окончанія обѣда, мистеръ Джоблингъ вытягиваетъ ноги на обитый ковромъ стулъ (онъ самъ занималъ почти полстола) -- прислоняется къ стѣнѣ и говоритъ: Ну, братъ Гуппи, выросъ; просто, человѣкъ совершенныхъ лѣтъ!
   -- Какого ты теперь мнѣнія, говоритъ мистеръ Гуппи: -- насчетъ того... а? Смольвидъ! понимаешь!
   -- То-есть ровно ничего! Я теперь имѣю удовольствіе пить за его здоровье.
   -- Сэръ, ваше здоровье! говоритъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Нѣтъ, я хочу, братецъ, сказать, какого ты мнѣнія насчетъ того... продолжаетъ мистеръ Гута: -- насчетъ рекрутства?
   -- Гм! мнѣніе мое послѣ обѣда, отвѣчаетъ мистеръ Джоблинггъ: -- само-по-себѣ; а мнѣніе мое до обѣда тоже само-по-себѣ, дружище Гуппи. Это, братъ, двѣ вещи совершенно-разныя. Но даже и послѣ обѣда я задаю себѣ вопросъ, что мнѣ дѣлать, чѣмъ жить? Иль фо мандже, понимаешь, говоритъ мистеръ Джоблингъ, произнося эти французскія слова на англійскій манеръ:-- Иль фо мандже, говоритъ французъ, а мандже также необходимо и мнѣ, какъ и французу. А, можетъ, и еще необходимѣе.
   Мистеръ Смольвидъ совершенно того же мнѣнія, что мандже для Джоблинга еще необходимѣе.
   -- Еслибъ мнѣ кто-нибудь сказалъ, продолжаетъ Джоблингь: -- еще тогда, когда мы съ тобой, Гуппи, ѣздили въ Линкольншайръ и осматривали Кестль-Вольдъ...
   -- Чизни-Вольдъ, поправляетъ его мистеръ Смольвидъ.
   -- ...Чизни-Вольдъ. (Я благодарю моего почтеннаго друга за доставленное удовольствіе). Еслибъ кто мнѣ тогда сказалъ, что я буду въ такомъ скверномъ положеніи, въ которомъ нахожусь теперь, и бы его... я бы его поколотилъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ, прихлебнувъ грогу съ видомъ отчаянной рѣшимости: -- я бы ему свернулъ голову?
   -- Ну вѣдь и тогда, Тонни, обстоятельства твои были тонки, замѣчаетъ мистеръ Гуппи: -- ты помнишь, только объ этомъ и толковалъ, сидя въ таратайкѣ.
   -- Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ:-- правда твоя, и тогда дѣла мои были плохи, но я думалъ, авось повезетъ.
   -- Авось, авось! много въ тебѣ надежды; но лучше было бы замѣнить тебя, болѣе-вѣрнымъ словомъ.
   -- У меня былъ, братецъ, положительный поводъ думать, что все перемелется -- и будетъ мука, говоритъ мистеръ Джоблингъ съ какою-то неопредѣленностью выраженія, а можетъ, и мысли:-- да нѣтъ, не тутъ-то было. Все лопнуло. Какъ начались продѣлки въ конторахъ; какъ этотъ глупый народъ, съ которымъ конторы имѣютъ дѣло началъ приставать къ горлу съ самыми пустыми должишками, такъ и съ мѣстомъ надо было проститься; да и новаго нельзя было получить: еслибъ я взялся за что, тотчасъ бы подкузьмили. Ну, что жъ человѣку было дѣлать? выбили изъ колеи, пришлось жить, чѣмъ Богъ послалъ. Ну, вотъ я и жилъ скрытно на Торговыхъ-Садахъ и тамъ дешево жить. Да, что жь тутъ, что дешево, когда у человѣка нѣтъ и полфарсинга? Тамъ можно было бы также хорошо жить и съ деньгами.
   -- Лучше, замѣчаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Конечно. И это было бы фешнэбэльно; а фешнебэльная жизнь и бакенбарды -- это мои слабости, пусть всякій знаетъ, мнѣ все-равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ:-- да, это мои слабости, сэръ, мои слабости. Хорошо? продолжаетъ мистеръ Джоблингъ, приложившись снова къ своему грогу:-- что жъ дѣлать человѣку, спрашиваю я? Идти въ солдаты -- вотъ и все?
   Мистеръ Гуппи серьёзнѣе вдается въ разговоръ, съ намѣреніемъ выразить, что остается, по его понятіямъ, дѣлать человѣку въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ. Голосъ и манеры его глубоко-убѣдительны, какъ вообще индивидуума, который во всю жизнь свою не сдѣлалъ ничего глупаго, кромѣ того развѣ, что запутался въ нѣжныхъ сѣтяхъ любви.
   -- Джоблингь, говоритъ мистеръ Гуппи: -- я самъ, и нашъ общій другъ Смольвидъ...
   (Мистеръ Смольвидъ скромно замѣчаетъ: "оба джентльмены!" и прихлебываетъ изъ стакана).
   -- ...Не разъ поговаривали объ этихъ вещахъ съ-тѣхъ-поръ...
   -- Какъ меня выгнали, съ горестью восклицаетъ мистеръ Джоблингь:-- договаривай Гуппи, договаривай. Я знаю, что ты думаешь.
   -- Нѣ-ѣтъ! съ-тѣхъ-поръ, какъ ты оставилъ Палату... нѣжно прибавляетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- ...Да, съ-тѣхъ-поръ, какъ ты оставилъ Палату, Джоблингь, говорить мистеръ Гуппи: -- я сообщилъ нашему общему другу Смольвиду планъ, который хочу предложить тебѣ. Знаешь ты Снегсби, поставщика канцелярскихъ принадлежностей?
   -- Слыхалъ это имя, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ:-- но намъ онъ не поставлялъ и потому я его не знаю.
   -- Онъ изъ нашихъ, Джоблингь, и я съ имъ знакомъ, говорятъ мистеръ Гуппи:-- да, сударь, я его знаю, и въ послѣднее время были нѣкоторыя обстоятельства, которыя свели меня съ нимъ ближе. Объ этихъ обстоятельствахъ нечего распространяться: они въ нѣкоторомъ отношеніи, быть-можетъ, имѣютъ, а можетъ, и не имѣютъ связи съ предметомъ, который, быть-можетъ, набросилъ, а можетъ и ее набросить, такъ сказать, нѣкоторую тѣнь на мое существованіе.
   Такъ-какъ у мистера Гуппи есть смущающая привычка завлекать своихъ искренихъ друзей на этотъ нѣжный предметъ, набрасывающій, быть-можетъ, тѣнь на его существованія, и какъ только они коснутся его, ошеломить ихъ своей рѣзкой строгостью касательно струнъ человѣческаго сердца, то мистеръ Джоблингь и мистеръ Смольвидъ не поддаются на эту удочку и безмолвствуютъ.
   -- Можетъ-быть, такъ, а можетъ и нѣтъ, повторяетъ мистеръ Гуппи: -- во во всякомъ случаѣ это къ дѣлу не относится. Довольно сказать, что мистеръ и мистриссъ Снегсби готовы всегда обязать меня; и что Снегсби во время судейскаго термина имѣетъ много бумагъ для переписки. Кромѣ дѣлъ Телькингорна, у него славные заказы и на сторонѣ. Я увѣренъ, что еслибъ нашъ общій другъ Смольвидъ сидѣлъ теперь на скамьѣ присяжныхъ, онъ былъ бы готовъ въ этомъ поклясться.
   Мистеръ Смольвидъ соглашается и въ этомъ согласіи видно непреоборимое желаніе произнести клятву.
   -- Итакъ, господа присяжные, говоритъ мистеръ Гуппи: то-есть сэръ Джоблингъ, ты скажешь, что это плохое средство къ жизни. Хорошо. Согласенъ. Но все же лучше, чѣмъ ничего. Тебѣ надо время, и надо довольно времени, чтобы старое забылось. Чѣмъ такъ болтаться, безъ куска хлѣба, лучше время протянуть въ перепискѣ мистеру Снегсби.
   Мистеръ Джоблингъ готовъ возражать, но мудрый Смольвидъ удерживаетъ его легонькимъ кашлемъ и словами: гм! Шекспиръ!
   -- Предметъ этотъ имѣетъ двѣ вѣтви Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи:-- одну я тебѣ сказалъ; теперь перейдемъ къ другой. Ты знаешь Крука, канцлера, чрезъ улицу. Что ты, Джоблингъ, продолжаетъ мистеръ Гуппи, слѣдственно-ободрительнымъ тономъ: Крука, канцлера, черезъ улицу?
   -- Видалъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Видалъ. Прекрасно. А знаешь маленькую Флайтъ?
   -- Всѣ ее знаютъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Всѣ ее знаютъ. Прекрасно. Въ послѣднее время возложена на меня обязанность выплачивать ей еженедѣльно нѣкоторую сумму денегъ, за вычетомъ недѣльнаго квартирнаго долга; этотъ долгъ, сообразно даннымъ мнѣ инструкціямъ, я выплачиваю при ея глазахъ мистеру Круку. Эти дѣла свели меня съ мистеромъ Крукомъ и познакомили съ его домомъ и съ его привычками. Я знаю, что у него отдается комната. Ты можешь жить въ ней очень-дешево и подъ какимъ хочешь именемъ, такъ же спокойно, какъ будто-бы ты былъ отсюда за тридевять земель. Онъ ни о чемъ не спрашиваетъ и по одному моему слову, отдастъ тебѣ комнату въ наемъ. И вотъ что и еще хочу сказать тебѣ, Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи, понизивъ вдругъ голосъ и довольно фамиліярнымъ тономъ:-- это, братецъ, предикое чучело, копошется въ какихъ-то старыхъ бумагахъ, забралъ себѣ въ голову выучиться самоучкою читать и писать, въ чемъ, кажется мнѣ, ни капли нѣтъ успѣха. Да ужасно дикое чучело, и я думаю, не худо бы приглядѣться къ нему поближе.
   -- Ты вѣдь однако не предполагаешь?.. началъ-было мистеръ Джоблингъ.
   -- Я предполагаю, возражаетъ мистеръ Гуппи, поднявъ плечи съ свойственною скромностью: -- что я его никакъ понять не могу. Сошлюсь на общаго нашего друга, Смольвида: онъ, быть-можетъ слышалъ, а можетъ и не слышалъ мое всегдашнее замѣчаніе, что я этого Крука никакъ понять не могу.
   Мастеръ Смольвидъ произноситъ лаконическій отвѣтъ въ формѣ: -- да!
   -- Я кой-что смекаю въ дѣлахъ и въ жизни, Тонни, говорилъ мистеръ Гуппи: -- и рѣдко бываетъ со мной, чтобъ я кого-нибудь болѣе или менѣе не понялъ. Но такой старой рыси, какъ Крукъ, такого скрытнаго, такого тайнаго животнаго (хотя я не знаю, бываетъ ли онъ когда трезвъ) я никогда не видывалъ. Онъ страшно-старъ и душонки за нимъ не водится. Говорятъ, что онъ чертовски-богатъ. Контрабандистъ ли онъ, мошенникъ ли онъ, ростовщикъ ли онъ, дѣлатель ли фальшивой монеты -- чортъ его знаетъ, только я думаю, что тебѣ не мѣшаетъ поразнюхать о немъ поподробнѣе. Мнѣ кажется, что тутъ надо по рукамъ -- и дѣло въ шляпѣ.
   Мистеръ Джоблингь, мистеръ Гуппи и мистеръ Смольвидъ кладутъ локти на столъ, упираютъ подбородки на руки и взираютъ на потолокъ. Спустя нѣсколько времени, они пьютъ, тихо прислоняются къ спинкамъ стульевъ, засовываютъ руки въ карманы и смотрятъ другъ на друга.
   -- Еслибъ у меня было столько энергія, сколько бывало прежде, Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи со вздохомъ: -- не есть струны въ нечеловѣческомъ сердцѣ...
   Пока мистеръ Гуппи топитъ остатокъ горестныхъ мыслей въ ромѣ съ холодной водою, онъ говоритъ, что Тонни Джоблингъ впродолженіе всѣхъ вакацій даже до того времени, пока не начнутся адвокатскія продѣлки, можетъ черпать въ его кошелькѣ отъ трехъ даже до пяти, пожалуй, хоть до шести фунтовъ стерлинговъ. Пусть никто не осмѣлится сказать, прибавляетъ мистеръ Гуппи, съ особеннымъ удареніемъ: -- чтобъ Вильямъ Гуппи повернулъ къ нуждающемуся другу спину.
   Послѣдняя часть предложеніи идетъ такъ прямо къ дѣлу, что мистеръ Джоблингъ говоритъ съ чувствомъ: -- Другъ, Гуппи, руку!
   Мистеръ Гуппи протягиваетъ руку и говоритъ:-- другъ, Джоблингъ, вотъ она!
   Мистеръ Джоблингъ отвѣчаетъ: -- другъ, Гуппи, мы истинные братья!
   -- Братья, говорятъ мистеръ Гуппи.
   Послѣ этого они крѣпко пожимаютъ другъ другу руки и мистеръ Джоблингъ, прибавляетъ расчувствовавшись до слезъ: -- спасибо Гуппи, спасибо; кажется я-бъ выпилъ еще стаканчикъ въ честь нашего знакомства.
   -- Послѣдній жилецъ Крука умеръ тамъ, замѣчаетъ мистеръ Гуппи, какъ-то случайно.
   -- Умеръ! говоритъ мистеръ Джоблингь.
   -- Былъ обыскъ. Внезапная смерть. Тебѣ, вѣдь, это все-равно?
   -- Мнѣ все-равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- умеръ такъ умеръ; вѣдь надо же гдѣ-нибудь умереть. Чертовски-странно, что ему непремѣнно понадобилась умереть въ квартирѣ.
   Мистеру Джоблингу, однакожь, подобная вольность со стороны умершаго писца не нравится, и онъ дѣлаетъ замѣтки въ родѣ слѣдующихъ: "мало ли мѣстъ, гдѣ можно протянуть ноги... гм! изволь подумать, умеръ!" или: "ему бы, чай, не понравилось еслибъ мнѣ вздумалось умереть на его мѣстѣ".
   Такъ-какъ условія законнымъ образомъ повершены, мистеръ Гуппи предлагаетъ откомандировать вѣрнаго Смольвида, для удостовѣренія: дома ли Крукъ, и если этотъ мистеръ дома, тотчасъ же приступать къ рѣшительнымъ переговорамъ. Мистеръ Джоблингь находитъ предложеніе мистера Гуппи совершенно основательнымъ и мистеръ Смольвидъ, увѣнчавшись необычайною шляпою, выноситъ ее, по образцу своего патрона, вонъ изъ гостиницы, и скоро возвращается съ вѣстью, что мистеръ Крукъ дома, что онъ его видѣлъ сквозь дверную щель, за прилавкомъ, гдѣ онъ спятъ какъ убитый.
   -- Такъ надо расплатиться, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и идти. Смольвидъ, сколько съ насъ слѣдуетъ?
   Мистеръ Смольвидъ поднятіемъ брови даетъ знать хозяйкѣ, чтобъ она явилась, и говоритъ безостановочно: -- четыре порціи телятины, четыре порціи ветчины -- три. Четыре порціи картофелю -- три и четыре. Одна порція, цвѣтной капусты -- три и шесть. Три пуддинга съ мозгами -- четыре и шесть. Шесть бутылокъ -- пять. Три честера -- пять и три, Четыре стакана того-и-сего пополамъ -- шесть и три. Четыре порціи рому -- восемь и три и восемь и шесть хозяйкѣ. Восемь и шесть Полли -- полсоверина, восьмнадцать пенсовъ сдачи!
   Не истощивъ силъ своихъ подъ вліяніемъ такихъ сильныхъ вычисленій, Смольвидъ отпускаетъ друзей съ холоднымъ поклономъ, а самъ остается позади для любезныхъ наблюденій за Полли, если поблагопріятствуютъ обстоятельства, и для чтенія газетныхъ новостей. Газетные листы, сравнительно съ нимъ (исключая шляпы), такъ велики, что, когда онъ беретъ въ руки "Таймсъ" и перебѣгаетъ глазами по столбцамъ, приходитъ въ голову, что онъ лежитъ на кровати и кутается въ одѣяло.
   Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ плетутся къ лавкѣ тряпья и бутылокъ и находятъ мистера Крука все еще спящимъ, какъ убитый, то-есть храпящимъ громко и непробудимымъ ни внѣшнимъ шумомъ, ни даже легкими толчками. На столѣ около него, посреди обычнаго хлама, стоитъ вмѣстительная бутылка джину и стаканъ. Воздухъ такъ пропитанъ запахомъ этого цѣлительнаго напитка, что даже глаза кошки, сидящей на полатяхъ, когда она ихъ открываетъ и смотритъ на приходящихъ, кажутся въ полпьяна.
   -- Вставайте, проснитесь! говоритъ мистеръ Гуппи, сотрясая довольно-сильно съёжившуюся фигуру мистера Крука:-- эй, сэръ Крукъ, вставайте!
   Но разбудить мистера Крука такъ же трудно, какъ заставить двигаться старое тряпье, пропитанное виннымъ запахомъ.
   -- Случалось ли тебѣ видать такое состояніе между опьяненіемъ и сномъ? говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Если это его обыкновенный сонъ, замѣчаетъ мистеръ Джоблингъ, нѣсколько безпокойнымъ тономъ:-- такъ я думаю, что когда-нибудь, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, онъ продлится очень-долго.
   -- У него всегда больше обморокъ, чѣмъ сонъ, говоритъ мистеръ Гуппи и трясетъ его еще разъ: -- Эй, лордъ, вставайте! Его легче обокрасть сто разъ, чѣмъ разбудить! Откройте глаза!
   Послѣ всего шума, крика и трясенья онъ открываетъ глаза, но замѣтно, что онъ не видитъ посѣтителей, не сознаетъ и не видитъ ничего. Хотя онъ сгибаетъ ногу на ногу, разводитъ руками, раздвигаетъ и сдвигаетъ свои сморщенныя губы, однакожъ въ немъ не видно, какъ и прежде, никакого сознанія.
   -- Во всякомъ случаѣ, онъ живъ, говоритъ мистеръ Гуппи.-- Какъ ваше здоровье, лордъ-канцлеръ? Я привелъ къ вамъ друга. Есть дѣло.
   Старикъ все еще сидитъ, чавкая изсохшими губами и не видать въ немъ никакого сознанія. Спустя нѣсколько минутъ, онъ сидится привстать. Они его подымаютъ; онъ прислоняется къ стѣнѣ и таращитъ на нихъ глаза.
   -- Какъ ваше здоровье, мастеръ Крукъ? говоритъ ошеломленный мистеръ Гуппи: -- какъ ваше здоровье, сэръ? Вы какъ-будто околдованы, мистеръ Крукъ. Надѣюсь, что вы здоровы?
   Старикъ, нацѣливъ ложный ударъ или на мистера Гуппи, или просто въ пространство, самопроизвольно поворачивается и прямо носомъ упирается въ стѣну. Въ такомъ глупомъ положеніи онъ остается минуту, или двѣ, потомъ, шатаясь, переходитъ лавку и отворяетъ дверь на улицу. Свѣжій воздухъ, шумъ и движеніе ни улицѣ, время, или, быть-можетъ, всѣ эти соединенныя силы вмѣстѣ приводятъ его въ чувства. Онъ возвращается назадъ довольно-твердымъ шагомъ, поправляетъ на головѣ свою мѣховую шапку и смѣло смотритъ на своихъ посѣтителей.
   -- Покорный слуга, джентльмены; я вздремнулъ; крѣпко сплю, что дѣлать!
   -- Очень-крѣпко, говорятъ мистеръ Гуппи.
   -- Развѣ вы пытались меня будить? говоритъ подозрительный Крукъ?
   -- Такъ, немножко, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи.
   Взоръ старика упадаетъ на пустую бутылку; онъ изслѣдуетъ ее, беретъ ее въ руки и нѣжно поворачиваетъ внизъ горлышкомъ.
   -- Хи, хи! вскрикиваетъ онъ, какъ нечистый духъ въ сказкахъ:-- тутъ кто-то прикладывалъ рыло: бутылка пуста.
   -- Увѣряю васъ, мы нашли ее такъ, какъ она есть, говоритъ мистеръ Гуппи. Коли хотите, я велю ее налить для васъ навзрѣзъ?
   -- Конечно, хочу, говорилъ мистеръ Крукъ, съ большою радостью: -- конечно хочу, объ этомъ и толковать нечего. Вотъ тутъ, за угломъ, въ гостинницѣ Солнечнаго Герба. Скажите: лорду-канцдеру, на четырнадцать пенсовъ. Они меня знаютъ!
   Онъ такъ ласково передаетъ пустую бутылку мистеру Гуппи, что этотъ джентльменъ, кивнувъ головой своему другу, спѣшитъ за уголъ и поспѣшно возвращается съ полною бутылкою. Старикъ беретъ бутылку, какъ любимаго внучка и, какъ нѣжный дѣдушка, ласкаетъ и треплетъ ее.
   -- А! хи! шепчетъ онъ съ полузакрытыми глазами и пробуя изъ бутылки: -- это не лордканцлерское въ четырнадцать пенни; это въ восьмнадцать пенни!
   -- Я хотѣлъ вамъ угодить, говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Вы настоящій вельможа, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Крукъ, прихлебнувъ еще изъ бутылки, и горячее дыханіе его кажется пламенемъ, способнымъ зажечь спиртъ: -- вы, сэръ, просто великобританскій баронетъ.
   Пользуясь этимъ благопріятнымъ случаемъ, мистеръ Гуппи представляетъ своего друга подъ импровизированнымъ именемъ мистера Вивля и объясняетъ цѣль ихъ прихода. Крукъ ласково держитъ бутылку въ рукахъ, но больше не пьетъ (онъ никогда не переходитъ извѣстнаго предѣла опьяненія, или трезвости), и мѣряетъ съ ногъ до головы новаго жильца своего и остается доволенъ.
   -- Вы не хотите ли взглянуть на комнату, молодой человѣкъ? говоритъ онъ: -- славная комната! Чисто вымыта. Мыломъ и поташемъ! Хи, хи! Ее надо пускать вдвое дороже, неговоря ужъ объ обществѣ со мной и о такой прекрасной кошкѣ для мышей.
   Нахваливая такимъ-образомъ комнату, старикъ ведетъ ихъ наверхъ и они въ-самомъ-дѣлѣ находятъ, что тамъ чище, чѣмъ было прежде и что даже въ комнатѣ стоитъ кой-какая старая мебель, которую хозяинъ вычерпалъ изъ своего хламнаго подземелья. Дѣло сладилось легко, потому-что лордъ-канцлеръ не можетъ быть тугъ предъ лицомъ мистера Гуппи, товарища по дѣламъ съ Кенджемъ и Корбаемъ, знатока въ процесѣ Жарндисовъ и во многихъ другихъ достославныхъ произведеніяхъ великобританской юстиціи. Рѣшено было такъ, что мистеръ Вивль займетъ съ завтрашняго дня свою комнату. Затѣмъ, мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи отправляются на Странное Подворье въ Канцелярскую Улицу, гдѣ первый представляется мистеру Снегсби и, что всего важнѣе, заслуживаетъ вниманіе со стороны мистриссъ Снегсби. Потомъ направляются они, для сообщенія успѣховъ своихъ къ знаменитому Смольвиду, который, въ своей оригинальной шляпѣ, ожидаетъ ихъ въ конторѣ и наконецъ, разстаются послѣ того, какъ мистеръ Гуппи выяснилъ передъ ними свое желаніе повершить день радостно и свести ихъ всѣхъ въ театръ:-- но есть струны въ человѣческомъ сердцѣ, прибавилъ онъ: -- которыя заставляютъ меня смотрѣть на это удовольствіе, какъ на злую насмѣшку.
   На слѣдующій день, подъ скромнымъ покровомъ вечерняго мрака, смиренно является мистеръ Вивль въ канцелярію Крука; нестѣсняемый нисколько своимъ багажемъ, онъ помѣщается въ своей новой квартирѣ и два глаза ставень, смотрятъ на него во время сна съ особеннымъ удивленіемъ. Утромъ на другой день мистеръ Вивль, сказать мимоходомъ, самый безтолковѣйшій пустозвонъ, занимаетъ иголку и нитокъ у мистриссъ Флайтъ, молотокъ у своего хозяина и принимается за работу. Онъ вколачиваетъ различные предохранительные снаряды для оконныхъ занавѣсокъ, и для посуды и развѣшиваетъ на дрянные крючки двѣ свои чашки, молочникъ и другія замѣчательныя произведенія глины, и распоряжается вообще съ предпріимчивостью матроса.
   Но что всего болѣе цѣнитъ мистеръ Вивль (исключая своихъ свѣтлорусыхъ бакенбардъ, къ которымъ онъ питаетъ такую привязанность, какую только могутъ возбудить бакенбарды въ душѣ смертнаго), это коллекція гравюръ въ истинно-національномъ вкусѣ, изображающихъ богинь Альбіона, или Блистательную Галерею Британскихъ Красавицъ, то-есть леди высшаго фешонабельнаго круга во всѣхъ разнообразныхъ видоизмѣненіяхъ, къ которымъ способны соединенныя силы искусства и капитала. Этими великолѣпными портретами, хранившимися непочтительно въ шляпной картонкѣ, во время заточенія ихъ владѣльца на Торговыхъ Садахъ, украшаетъ онъ свою комнату. И такъ-какъ Блистательная Галерея Британскихъ Красавицъ облечена въ разнообразные идеальные костюмы, играетъ на разнообразныхъ инструментахъ, ласкаетъ разнаго рода собакъ, корчитъ разнаго рода физіономіи, оплетена разнообразными гирляндами цвѣтовъ, обнесена разнохарактерными балюстрадами, то видъ вообще выходитъ торжественный.
   Но фешонэбльный свѣтъ такая же слабость и мистера Вивля, какъ и мистера Тони Джоблинга. Запасшись вчерашними нумерами газетъ изъ гостинницы Солнечнаго Герба и вечеркомъ почитать о блистательныхъ и изумительныхъ метеорахъ, крейсирующихъ по фешонэбльному небу во всѣхъ направленіяхъ, составляетъ для него немаловажное наслажденіе. Свѣдѣніе, какой членъ, какого блистательнаго и изумительнаго круга, совершилъ изумительный и блистательный подвигъ вчера, или обдумываетъ блистательный и изумительный подвигъ на завтрашній день, даетъ ему огромный запасъ радости. Знать, на чемъ остановилась Блистательная Галерея Британскихъ Красавицъ, или на чемъ думаетъ остановиться, знать, какіе блистательные браки имѣютъ совершиться, какая блистательная молва ходитъ по блистательному обществу, значитъ, знакомиться съ наиславнѣйшими судьбами человѣческаго рода. Мистеръ Вивль обращаетъ услажденный взоръ свой съ газетныхъ новостей на усладительные портреты Блистательной Галереи и проч. и ему мнится, что онъ знаетъ оригиналовъ и оригиналы знаютъ его.
   Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, онъ спокойный жилецъ, расторопный, угодливый малый, способный заняться и стряпней и стиркой съ такимъ же успѣхомъ, съ какимъ занимается драпировкой своей комнаты и выказывающій большія соціальныя наклонности, когда вечернія тѣни ложатся на дворъ. Въ это время дня, если его не посѣтитъ мистеръ Гуппи, или образъ и подобіе мистера Гуппи, маленькій Смоль, теряющійся въ своей наивысочайшей шляпѣ, оставляетъ онъ свою мрачную комнату, гдѣ онъ наслѣдовалъ большую конторку, опрысканную чернильнымъ дождемъ, и занимается разговорами съ Крукомъ, или съ кѣмъ бы то ни было на дворѣ, гдѣ такъ много любителей хорошаго общества, потому-что мистриссъ Пайперъ, первая особа на дворѣ, находитъ современнымъ сдѣлать два замѣчанія мистриссъ Перкинсъ: вопервыхъ, она говоритъ, что еслибъ у ея Джонни были бакенбарды, то она бы очень хотѣла, чтобъ онѣ были похожи на бакенбарды этого молодаго человѣка, и вовторыхъ: помяните мое слово, мистриссъ Перкинсъ, что, рано или поздно, а этотъ молодой человѣкъ подберетъ къ своимъ рукамъ всѣ денежки Крука.
   

ГЛАВА XXI.
Семейство Смольвидовъ.

   Въ очень дурно-устроенной, въ очень дурно-испаряющейся части города (хотя одна изъ ея улицъ и называется Красная Горка), чертёнокъ Смольвидъ, названный именемъ Бартоломея и извѣстный, подъ родительской кровлей, подъ болѣе-краткимъ именемъ Барта, проводятъ маленькую частичку своего времени, на которое контора и соприкосновенныя съ нею дѣла, наложили свой тяжелыя руки. Онъ живетъ въ маленькомъ, узкомъ переулкѣ, всегда тихомъ, мрачномъ и скучномъ, обнесенномъ, какъ могила, со всѣхъ сторонъ кирпичными стѣнами, но гдѣ еще и до-сихъ-поръ гніетъ отъ стараго дерева пень, распространяя такой свѣжій и натуральный запахъ, какой свѣжій и натуральный видъ молодости имѣетъ Смольвидъ.
   Въ семействѣ Смольвидовъ, былъ всего-на-все одинъ только ребенокъ. Маленькихъ старичковъ и старушекъ было много, но дѣтей не было до-тѣхъ-поръ, пока бабушка Смольвида (она еще жива) не ослабла духомъ и не впала въ совершенное ребячество. Обладая полнымъ отсутствіемъ наблюденія, памяти, разсудка, соображенія и вѣчнымъ поползновеніемъ спать въ растопленномъ каминѣ, бабушка мистера Смольвида, безспорно, могла быть утѣхою знаменитой фамиліи.
   Дѣдушка мистера Смольвида также живъ. Онъ совершенно въ безпомощномъ состояніи относительно своихъ дряхлыхъ членовъ; но умъ его неприкосновененъ. Онъ до-сихъ-поръ удерживаетъ, такъ же хорошо, какъ удерживалъ и прежде, первыя четыре правила арифметики и небольшой запасъ самыхъ-рѣзкихъ историческихъ фактовъ. Что жь касается до идеализма восторговъ, восхищенія и другихъ френологическихъ аттрибутовъ, то онъ нисколько не слабѣе, относительно ихъ, чѣмъ былъ въ дни своей молодости. Все, что дѣдъ мистера Смольвида почерпнулъ духомъ своимъ на первыхъ годахъ жизни, было не больше куколки и осталось куколкою, которой не суждено было развиться даже въ простую бабочку.
   Отецъ этого забавнаго дѣдушки, по сосѣдству съ Красной Горкой, былъ что-то въ родѣ крѣпкокожаго, двуногаго, зашибающаго деньгу паука, который тчетъ свою паутину, чтобъ словить неопытныхъ мухъ, и удаляется въ тѣсные уголки своего гнѣзда, пока онѣ не запутаются въ паутинѣ. Божество, которому онъ покланялся -- это сложные проценты. Онъ жилъ для нихъ, женился на нихъ и умеръ отъ нихъ. Онъ потерпѣлъ какой-то значительный убытокъ въ одномъ честномъ предпріятіи, между-тѣмъ, какъ всѣ убытка должны были, повидимому, пасть и противную сторону; это обстоятельство нанесло ударъ, конечно, не сердцу, потому-что присутствіе его оставалось тайной, а чему-то особенному въ его существованіи и положило конецъ его жизни. Такъ-какъ характеръ его былъ несовсѣмъ-красивъ, а онъ прошелъ курсъ наукъ въ благотворительной школѣ по всѣмъ вопросамъ и отвѣтахъ о древнихъ народахъ, въ родѣ аморитовъ и хеттитовъ, то его часто выставляли на видъ, какъ образецъ вреда образованія.
   Духъ его проникъ и въ сердцѣ юнаго его сына, которому онъ постоянно твердилъ: "чѣмъ раньше за дѣло, тѣмъ лучше", и отдалъ его на тринадцатомъ году жизни въ контору денежнаго маклера, человѣка тонкаго свойства. На этомъ поприщѣ молодой джентльменъ исправилъ свой плохой и боязливый характеръ и, развивая въ себѣ родовые дары, усвоилъ окончательно способность учета. Вступя рано въ жизнь и женясь поздно, подобно отцу своему, онъ имѣлъ сына, также вялаго и акъ, какъ слѣдуетъ!-- возразилъ старикъ, и въ глазахъ его блеснуло подозрѣніе.-- Не знаю, право, сколько я потерялъ, не выучившись грамотѣ прежде, и потому не хочу потерять еще что-нибудь, если выучатъ меня навыворотъ.
   -- Навыворотъ?-- сказалъ мой опекунъ, съ своей добродушной улыбкой.-- Кто же, но вашему мнѣнію, станетъ учитъ васъ навыворотъ?
   -- Не знаю, мистеръ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома!-- отвѣчалъ старикъ, приподнимая очки на лобъ и потирая руки.-- Не думаю, что сталъ бы кто-нибудь... Но все-таки я лучше довѣряю себя самому себѣ, нежели кому другому.
   Эти отвѣты и поведеніе мистера Крука заставили моего опекуна, въ то время, какъ мы проходили мимо Линкольнинскаго Суда, спроситъ мистера Вудкорта, дѣйствительно ли Крукъ помѣшанъ, какъ представляла его миссъ Фляйтъ. Молодой врачъ отвѣчалъ отрицательно и прибавилъ, что онъ не видѣлъ причины, на которой бы можно было основать подобное предположеніе. По своему невѣжеству, Крукъ былъ крайне недовѣрчивъ и къ тому же постоянно находился подъ вліяніемъ джина, котораго онъ употреблялъ огромное количество, которымъ не только онъ, но и вся его лавка, какъ мы и сами замѣтили, были пропитаны; во всякомъ случаѣ, мистеръ Вудкортъ не считалъ его за сумасшедшаго.
   Возвращаясь домой, я такъ примирилась съ маленькимъ Пипи, купивъ ему вѣтряную мельницу и два мѣшечка для муки, что онъ кромѣ меня никому не позволялъ снять шляпы съ себя и ни съ кѣмъ не соглашался сѣсть за столъ, какъ только со мной. Кадди сидѣла подлѣ меня, съ другой стороны, и подлѣ Ады, которой мы тотчасъ сообщили всю повѣсть любви, какъ только что пришли домой. За обѣдомъ мы больше всего занимались маленькимъ Пипи. и его сестрицей Кадди. Мой опекунъ былъ веселъ, какъ и всѣ мы. Вообще мы всѣ были веселы и счастливы. Наконецъ, Кадди, уже поздно вечеромъ, отправилась домой, въ наемной каретѣ, вмѣстѣ съ Пипи, который спалъ крѣпкимъ сномъ и въ то же время крѣпко держался за вѣтряную мельницу.
   Я забыла сказать -- по крайней мѣрѣ я не говорила до сихъ поръ что мистеръ Вудкортъ былъ тотъ самый смуглый врачъ, съ которымъ мы встрѣтились въ домѣ мистера Баджера; забыла сказать, что мистеръ Джорндисъ пригласилъ его обѣдать, и что онъ обѣдалъ съ нами; забыла сказать, что когда мы разошлись и когда я сказала Адѣ: "Ну, моя милочка, поговоримъ теперь о Ричардѣ!" Ада засмѣялась и сказала... Впрочемъ, не знаю, нужно ли говорить, что именно сказала Ада. Она всегда любила и любитъ шутить!
   

XV. Белъ-ярдъ.

   Во время пребыванія нашего въ Лонтонѣ, мистера Джорндиса безпрестанно осаждали толпы человѣколюбивыхъ леди и джентльменовъ, дѣйствія которыхъ такъ сильно изумляли насъ. Мистеръ Квэйлъ, который явился къ намъ вскорѣ послѣ нашего пріѣзда, былъ человѣколюбивѣе всѣхъ другихъ. Повидимому, его лоснящіяся выпуклости на вискахъ сдѣлались еще лоснистѣе, и онъ зачесывалъ свои волосы назадъ такъ сильно, что корни ихъ готовы были выскочить изъ головы и основаться въ благотворной почвѣ филантропіи. Главнѣйшая его способность состояла, кажется, къ способности восхищаться всѣмъ вообще, безъ всякаго различія. Онъ готовъ сидѣть сколько угодно часовъ сряду и, съ безпредѣльнымъ наслажденіемъ, освѣщать и согрѣвать свои виски лучами свѣта, истекающими отъ какого бы то ни было свѣтила. Увидавъ его въ первый разъ совершенно погруженнымъ въ созерцаніе достоинствъ мистриссъ Джеллиби, я считала ее всепоглощающимъ предметомъ его обожанія. Вскорѣ, однакожъ, я замѣтила свою ошибку и убѣдилась, что это былъ не болѣе, какъ прихвостень въ великой процессіи человѣческаго рода.
   Однажды явилась къ намъ мистриссъ Пардигль съ какой-то благотворительной подпиской, а вмѣстѣ съ ней и мистеръ Квэйлъ. Все, что говорила мистриссъ Пардигль, мистеръ Квэйлъ повторялъ намъ, и точно такъ же выхвалялъ достоинства мистриссъ Пардигль, какъ выхвалялъ до этого достоинства мистриссъ Джеллиби. Мистриссъ Пардигль написала рекомендательное письмо къ моему опекуну, въ которомъ превозносила до небесъ своего краснорѣчиваго друга мистера Гушерь. Съ мистеромъ Гушеръ явился также и мистеръ Квэйлъ. Мистеръ Гушеръ, будучи тщедушнымъ джентльменомъ, съ лоснящейся наружностью и глазами до такой степени маленькими для его огромнаго, луноподобнаго лица, что они, повидимому, сдѣланы были первоначально для чего-нибудь другого,-- съ перваго взгляда не располагалъ къ себѣ. Но едва только усѣлся онъ, какъ мистеръ Квэйлъ спросилъ Аду и меня: не правда ли, что это великое созданіе (дѣйствительно, правда, говоря относительно вялости; но мистеръ Квэйлъ подразумѣвалъ въ вопросѣ своемъ качества душевныя), и не поразила ли насъ массивная величина его лица? Короче сказать, намъ пришлось выслушать отъ этихъ людей о безчисленномъ множествѣ миссій различныхъ родовъ; но для насъ всего яснѣе было то обстоятельство, что миссіи мистера Квэйла суждено быть въ восторгѣ отъ миссіи каждаго другого человѣка, и что это была самая популярная изъ всѣхъ миссій.
   Мистеръ Джорндисъ попалъ въ это общество, побуждаемый своимъ мягкосердечіемъ и ревностнымъ желаніемъ оказывать съ своей стороны добро ближнему на сколько было въ его власти; но, несмотря на то, онъ откровенно признавался намъ, что это общество должно очень часто оказываться неудовлетворительнымъ, и именно тамъ, гдѣ благотворительность принимала судорожные формы, гдѣ милосердіе служило только блестящимъ прикрытіемъ для громогласныхъ самолюбцевъ и спекулянтовъ, имѣющихъ весьма слабую репутацію, ничтожныхъ въ своей профессіи, шумныхъ и тщеславныхъ въ своихъ поступкахъ, раболѣпныхъ и даже до нельзя унижающихъ себя въ глазахъ людей сильныхъ, льстецовъ другъ передъ другомъ и несносныхъ для тѣхъ, кто стремится спокойно и молча поддержать безсильнаго отъ паденія, но не ищетъ случая приподнять кого-нибудь на волосъ съ оглушительнымъ шумомъ и самохвальствомъ. Когда мистеръ Гушеръ предложилъ поднести подарокъ мистеру Квэйлу (мистеръ Гушеръ уже получилъ для себя подарокъ, по ходатайству мистера Квэйла), и когда онъ часа полтора проговорилъ объ этомъ предметѣ на митингѣ, въ которомъ участвовали двѣ школы для бѣдныхъ сиротъ мужескаго и женскаго пола, и убѣждалъ ихъ жертвовать на это предпріятіе своими пенсами и полу пенсами,-- вѣтеръ, я думаю, задувалъ тогда съ востока цѣлыхъ три недѣли.
   Я упоминаю объ этомъ потому, что перехожу къ мистеру Скимполю. Мнѣ казалось, что, въ противоположность подобнаго рода вещамъ, его безъискусственность, совершенно дѣтскій характеръ и безпечность служили для моего опекуна величайшимъ утѣшеніемъ; я увѣрена, что человѣкъ въ строгомъ значеніи слова прямодушный и честный, между множествомъ людей, совершенно противоположныхъ ему во всѣхъ отношеніяхъ, долженъ неизбѣжно служить для мистера Джорндиса источникомъ удовольствія. Мнѣ было бы прискорбно сказать, что мистеръ Скимполь угадывалъ это и вслѣдствіе того старался угождать моему опекуну; впрочемъ, и то сказать, я никогда не понимала его въ такой степени, чтобы сдѣлать о немъ вѣрное заключеніе. Мнѣ кажется, чѣмъ онъ былъ для моего опекуна, тѣмъ же самымъ былъ и для цѣлаго міра.
   Онъ былъ нездоровъ, и потому, хотя и жилъ въ Лондонѣ, но мы не видали его до настоящей поры. Онъ явился однажды утромъ, былъ очень любезенъ и попрежнему находился въ весьма пріятномъ расположеніи духа.
   "Вотъ и я -- говорилъ онъ -- къ вашимъ услугамъ!" Онъ страдалъ разлитіемъ желчи. Впрочемъ, всѣ богатые люди не изъяты отъ этого недуга, и, на этомъ основаніи, мистеръ Скимполь старался убѣдить себя, что онъ человѣкъ съ весьма значительнымъ достаткомъ. И дѣйствительно, онъ былъ богатъ желаніями и намѣреніями, не имѣвшими предѣлогъ. Самой щедрой рукой надѣлялъ онъ своего врача. Онъ постоянно удвоивалъ, а иногда учетверялъ плату за визиты. Онъ говорилъ доктору: "Послушайте, любезный докторъ, вы очень ослѣплены, если полагаете, что лечите меня безъ всякаго возмездія. Если-бъ вы знали, такъ я готовъ осыпать васъ золотомъ,-- конечно, въ моихъ желаніяхъ, не имѣющихъ предѣловъ".-- И въ самомъ дѣлѣ (говорилъ онъ), желаніе въ немъ было такъ безпредѣльно, что, по его понятіямъ, оно имѣло равносильное значеніе съ существеннымъ исполненіемъ. Если-бъ онъ имѣлъ кругленькіе кусочки этого металла или клочки этой тоненькой бумажки, которымъ родъ человѣческій приписываетъ такъ много важности, и если-бъ онъ имѣлъ возможность вручать ихъ доктору, то, конечно, вручилъ бы ихъ съ особеннымъ удовольствіемъ. Но, не имѣя ихъ, онъ, вмѣсто исполненія, предлагалъ свое желаніе. И превосходно! Если желаніе его было чистосердечно, если онъ дѣйствительно хотѣлъ отплатитъ за визиты доктора щедрой рукой, то чего же больше? Въ его понятіяхъ это замѣняло монету и вполнѣ выражало его благодарность.
   -- Это, можетъ статься, частію происходитъ оттого, что я не имѣю ни малѣйшаго понятія о цѣнности денегъ. Это такъ основательно, такъ благоразумно! Напримѣръ: мясникъ мой говоритъ, что у него есть на меня маленькій счетецъ, и что онъ хочетъ очистить его. Замѣчаете ли, какъ милая поэтическая наклонность души этого человѣка обнаруживается въ его собственныхъ словахъ? Желая, чтобы расплата не показалась затруднительной для обѣихъ сторонъ, онъ длинный счетъ свой постоянно называетъ маленькимъ счетцемъ. Я отвѣчаю мяснику: любезный другъ, если ты зналъ, что счетецъ нашъ маленькій, такъ я квитъ съ тобой. Право, тебѣ не стоило трудиться приходить съ своимъ маленькимъ счетцемъ. Мы съ тобой квитъ. По крайней мѣрѣ я такого мнѣнія, что мы квитъ съ тобой.
   -- Но что бы вы сказали, если-бъ мясникъ вмѣсто мяса ставилъ бы на счетъ вамъ однѣ только цифры?-- сказалъ мой опекунъ съ искреннимъ смѣхомъ.
   -- Любезный Джорндисъ, вы удивляете меня,-- сказалъ мистеръ Скимполь.-- Въ этомъ случаѣ вы занимаете мѣсто мясника. Мясникъ, съ которымъ однажды имѣлъ я дѣло, разсуждалъ совершенно по вашему.-- "Сэръ,-- говоритъ онъ,-- зачѣмъ вы кушаете весеннюю баранину, которой фунтъ стоитъ восемьнадцать пенсовъ?" -- "Зачѣмъ я ѣмъ весеннюю баранину?" -- повторилъ я, и, разумѣется, подобный вопросъ показался мнѣ крайне забавнымъ. "Затѣмъ, что я люблю ее!" -- Кажется, этотъ отвѣтъ весьма убѣдителенъ. "Прекрасно, сэръ,-- говоритъ мясникъ,-- но если-бъ я такъ же точно разсуждалъ о своей баранинѣ, какъ вы разсуждаете о своихъ деньгахъ!" -- "Любезный мой,-- сказалъ и,-- пожалуйста, будемъ разсуждать объ этомъ предметѣ, какъ подобаетъ разумнымъ существамъ. Какимъ же образомъ могло это быть? Это совершенно невозможно. У тебя была баранина, а у меня не было денегъ. Ты бы никакъ не могъ прислать ко мнѣ баранины, если-бъ у тебя ея не было: вѣдь это невозможно; между тѣмъ какъ со мной дѣло совсѣмъ другое: у меня нѣтъ денегъ, но я могу думать и думаю о нихъ, не имѣя возможности уплатить ихъ". Онъ не сказалъ на это слова, и тѣмъ дѣло кончилось.
   -- И онъ не принялъ законныхъ мѣръ ко взысканію?-- спросилъ мой опекунъ.
   -- Да, онъ принялъ,-- отвѣчалъ мистеръ Скимполь.-- Но уже въ этомъ случаѣ онъ дѣйствовалъ но внушенію не разсудка, но гнѣва. Гнѣвъ напомнилъ о Бойторнѣ, который пишетъ мнѣ, что вы и ваши барышни обѣщали пріѣхать на короткое время въ его холостой домъ въ Линкольншэйрѣ.
   -- Онъ большой фаворитъ моихъ питомицъ,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ:-- и я дѣйствительно обѣщалъ за себя и за нихъ.
   -- Да, жалко: природа какъ будто забыла защитить-его,-- замѣтилъ мистеръ Скимполь, обращаясь къ Адѣ и мнѣ.-- Не правда ли, что онъ немножко бурливъ, какъ море? Онъ немножко горячъ, какъ бѣшеный быкъ, который забралъ себѣ въ голову, что всякій цвѣтъ -- малиновый цвѣтъ! Впрочемъ, я съ своей стороны отдаю справедливость нѣкоторымъ его достоинствамъ.
   Мнѣ удивительно было, что эти два созданія такъ высоко цѣнили другъ друга: мистеръ Бойторнь придавалъ особенную важность весьма многимъ предметамъ, между тѣмъ какъ мистеръ Скимполь рѣшительно ни о чемъ но заботился. Кромѣ того, я замѣтила, что мистеръ Бойторнъ не разъ готовъ былъ выразить довольно сильно свое мнѣніе насчетъ мистера Скимполя, когда, но какому-нибудь случаю, въ разговорѣ, ссылались на послѣдняго изъ нихъ. Безъ сомнѣнія, я подтвердила слова Ады, когда она сказала, что мы какъ нельзя болѣе остались довольны посѣщеніемъ мистера Бойторна.
   -- Вѣдь онъ приглашалъ и меня,-- сказалъ мистеръ Скимполь:-- и если ребенокъ можетъ довѣрить себя подобнымъ рукамъ... Впрочемъ, предстоящаго ребенка, вѣроятно, будутъ охранять попеченія такихъ нѣжныхъ созданій, какъ вы, напримѣръ... Въ такомь только случаѣ я поѣду къ нему. Онъ предлагаетъ заплатить за меня все, что будетъ стоить дорога туда и обратно. Я полагаю, что это будетъ стоить денегъ,-- быть можетъ, шиллинговъ, даже фунтовъ или чего-нибудь въ этомъ родѣ? Ахъ, кстати: я вспомнилъ Коавинсеса. Миссъ Соммерсонъ, помните вы Коавинссса?
   Онъ спросилъ меня объ этомъ самымъ простосердечнымъ, веселымъ тономъ и безъ всякаго замѣшательства.
   -- О, какъ не помнить!-- сказала я.
   -- Представьте, Коавинсеса арестовала смерть. Теперь смѣло можно сказать, что онъ не отниметъ отъ другихъ свободы любоваться Божьимъ свѣтомъ.
   Эта новость непріятно изумила меня, тѣмъ болѣе, что, при началѣ разговора, я успѣла вспомнить этого человѣка и представляла себѣ его смѣшную фигуру, на софѣ въ Холодномъ Домѣ, безпрестанно утиравшагося платкомъ.
   -- Мнѣ только что вчера сообщилъ объ этомъ его преемникъ,-- сказалъ мистеръ Скимполь: -- его преемникъ теперь у меня въ домѣ; онъ овладѣлъ моимъ домомъ, судя по его выраженію. Онъ пришелъ вчера, въ день рожденія моей дочери съ голубыми глазами. Я доказывалъ ему, что это весьма безразсудно и неприлично. "Если-бъ, говорю я, у васъ была дочь съ голубыми глазами, вамъ бы непріятно было, если-бъ я пришелъ къ вамъ безъ всякаго приглашенія, въ день ея рожденія". Однако, онъ все-таки остался.
   Мистеръ Скимполь разсмѣялся этой пріятной нелѣпости и слегка пробѣжалъ по клавишамъ рояля, за которымъ сидѣлъ.
   -- Въ добавокъ онъ сказалъ мнѣ,-- говорилъ мистеръ Скимполь,-- продолжая брать аккорды, которые мѣнялись послѣ каждыхъ двухъ-трехъ словъ:-- въ добавокъ онъ сказалъ, что Коавинсесъ оставилъ... трехъ дѣтей... безъ матери... что профессія Коавинсеса... была непопулярна... и молодое поколѣніе Коавинсеса... находится въ пренепріятномъ положеніи.
   Мистеръ Джорндисъ всталъ и, потирая голову, началъ ходить по комнатѣ. Мистеръ Скимполь игралъ мелодическіе аккорды одной изъ любимыхъ пѣсенъ Ады. Ада и я глядѣли на мистера Джорндиса, угадывая, что происходило въ эти минуты въ его душѣ.
   Прохаживаясь по комнатѣ, останавливаясь, оставляя потирать себѣ голову и снова начиная, опекунъ мой положилъ руку на клавиши и тѣмъ остановилъ игру мистера Скимполя.
   -- Мнѣ не нравится это, Скимполь!-- сказалъ онъ съ задумчивымъ видомъ.
   Мистеръ Скимполь, совсѣмъ забывшій о чемъ говорилъ, взглянулъ на него съ изумленіемъ.
   -- Этотъ человѣкъ былъ необходимъ,-- продолжалъ мой опекунъ, прохаживаясь взадъ и впередъ по весьма ограниченному пространству между роялемъ и концемъ комнаты и въ то же время взъерошивая кверху волосы на затылкѣ, какъ будто раздувалъ ихъ сильный восточный вѣтеръ.-- Если мы чрезъ наши ошибки и заблужденія, чрезъ нашу недостаточность въ знаніи свѣта или чрезъ наши несчастія дѣлаемъ такихъ людей необходимыми, мы не должны изливать на нихъ свое мщеніе. Въ его ремеслѣ ничего не было зловреднаго. Онъ поддерживалъ свое семейство. Не мѣшало бы, право, разузнать объ этомъ побольше.
   -- О, о комъ? о Коавинсесѣ?-- вскричалъ мистеръ Скимполь, уразумѣвъ наконецъ значеніе словъ мистера Джорндиса.-- Ничего не можетъ быть легче. Прогуляйтесь въ главную квартиру Коавинсеса, и вы узнаете все, что угодно.
   Мистеръ Джорндисъ кивнулъ намъ головой; мы только и ждали этого сигнала.
   -- Пойдемте! Пойдемте по этой дорогѣ, друзья мои; да и почему же не идти по этой? Развѣ она хуже другихъ?
   Мы приготовились въ нѣсколько секундъ и вышли изъ дому. Мистеръ Скимполь шелъ съ нами и былъ въ восторгѣ отъ этой экспедиціи. Искать Коавинсеса,-- говорилъ онъ,-- вмѣсто того, чтобъ Коавинсесъ искалъ Скимполя, такъ ново для него и такъ отрадно для души.
   Прежде всего онъ провелъ насъ въ улицу Курситоръ, гдѣ находился домъ съ желтыми рѣшетками въ окнахъ, который онъ называлъ замкомъ Коавинсесь. На нашъ звонокъ у входа въ этотъ домъ, изъ рѣшетчатаго окна, сдѣланнаго въ воротахъ, показался мальчикъ отвратительной наружности.
   -- Кого вамъ тутъ нужно?-- спросилъ мальчикъ, опершись подбородкомъ на двѣ желѣзныя рѣшитины.
   -- Здѣсь служилъ одинъ человѣкъ,-- сказалъ мистеръ Джоридисъ:-- онъ недавно умеръ.
   -- Ну, такъ чтожъ?-- сказалъ мальчикъ.
   -- Мнѣ хочется знать, какъ его звали.
   -- Его звали Пеккетъ.
   -- А его адресъ?
   -- Въ кварталѣ Пеллъ-Ярдъ,-- сказалъ мальчикъ:-- на лѣвой рукѣ надь свѣчной лавкой, которую содержитъ Бляйндеръ.
   -- Скажи пожалуйста... не знаю, право, какъ бы спросить это получше,-- ворчалъ мой опекунъ:-- былъ этотъ человѣкъ трудолюбивъ?
   -- Былъ ли Пеккетъ трудолюбивъ?-- повторилъ мальчикъ.-- Да, онъ былъ весьма трудолюбивъ. Онъ никогда не уставалъ слѣдить за должниками. Бывало, ужь если возьмется за дѣло, такъ простоитъ на мѣстѣ битыхъ часовъ десять.
   -- Онъ могъ поступить и хуже,-- говорилъ про себя мой опекунъ,-- Онъ могъ бы взяться за дѣло и не сдѣлать его. Благодарю тебя, мой милый. Мнѣ ничего больше не нужно.
   Мы оставили мальчика, который, склонивъ голову на бокъ и облокотись рукой на ворота, ласкалъ и сосалъ концы желѣзныхъ рѣшетокъ, и пошли обратно къ Линкольнъ-Ину, гдѣ ждалъ насъ мистеръ Скимполь: онъ не имѣлъ расположенія подходить близко къ дому Коавинсеса. Соединясь вмѣстѣ, мы отправились въ Беллъ-Ярдъ, очень узкую улицу въ недалекомъ разстояніи. Мы скоро отыскали свѣчную лавку. Въ ней находилась добрая на взглядъ старушка, страдавшая водяною или удушьемъ, а можетъ быть и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ.
   -- Гдѣ дѣти Пеккета?
   -- Пеккета?-- отвѣчала старушка на мой вопросъ.-- Да, конечно, миссъ. Вѣдь трое осталось. Первая дверь, миссъ, на самомъ верху лѣстницы.
   И вмѣстѣ съ этимъ черезъ прилавокъ она подала мнѣ ключъ.
   Я взглянула на ключъ и потомъ взглянула на нее; она слова не сказала мнѣ, какъ будто увѣренная, что я знала, что должно дѣлать съ нимъ. Полагая, что этотъ ключъ былъ отъ дверей, за которыми сидѣли дѣти, я вышла изъ лавки безъ дальнихъ разспросовъ и повела всѣхъ на лѣстницу. Мы шли такъ тихо, какъ только можно; но, несмотря на то, невольнымъ образомъ произвели шумъ, поднимаясь всѣ четверо по старой лѣстницѣ, такъ что поднявшись во второй этажъ, мы увидѣли, что шумомъ своимъ обезпокоили мужчину, который стоялъ тамъ, выглядывая изъ комнаты.
   -- Кого вамъ нужно, не Гридли ли?-- сказалъ онъ, устремивъ на меня пристальный, сердитый взглядъ.
   -- Нѣтъ, сэръ,-- сказала я -- я иду выше.
   Онъ осмотрѣлъ Аду, мистера Джорндиса и мистера Скимполя тѣмъ же сердитымъ взглядомъ, въ то время, какъ они шли за мной по лѣстницѣ. Мистеръ Джорндисъ пожелалъ ему добраго дня.
   -- Добрый день!-- отвѣчалъ онъ сердито и отрывисто.
   Это былъ мужчина высокаго роста, съ желто-блѣднымъ лицомъ, съ головой, на которой заботы оставили слѣды свои и на которой оставалось очень немного волосъ, съ глубокими морщинами на лицѣ и глазами на выкатѣ. Онъ имѣлъ воинственную наружность; его гнѣвная и раздражительная манера, въ соединеніи съ его фигурой, все еще громадной и могучей, хотя очевидно клонившейся къ упадку, наводила ужасъ на меня. Въ рукѣ держалъ онъ перо, и, сквозь растворенную дверь, я увидѣла, что вся комната была завалена кипами бумагъ.
   Оставивъ его у дверей, мы поднялись на самый верхъ. Я постучалась въ дверь, и въ комнатѣ раздался тоненькій, звонкій голосокъ.
   -- Мы заперты! Ключъ у мистриссъ Бляйндеръ!
   Услышавъ это, я приложила ключъ и отворила дверь. Въ бѣдной комнаткѣ, съ косымъ потолкомъ и съ весьма замѣтнымъ недостаткомъ въ мебели, находился крошечный мальчикъ -- лѣтъ пяти-шести; онъ нянчилъ и убаюкивалъ довольно тяжелаго ребенка мѣсяцевъ восемнадцати. Въ каминѣ не искрилось огня, хотя погода была холодная; оба ребенка были укутаны въ какіе-то лохмотья платковъ. Однакожъ эта одежда не грѣла ихъ, потому что носики ихъ покраснѣли и маленькія фигуры ихъ скорчились. Чтобы согрѣться, мальчикъ ходилъ по комнатѣ, убаюкивая ребенка, головка котораго лежала у него на плечѣ.
   -- Кто васъ заперъ здѣсь?-- это былъ нашъ первый и весьма натуральный вопросъ.
   -- Чарли,-- сказалъ мальчикъ,-- остававшійся на мѣстѣ съ самаго нашего прихода и съ любопытствомъ смотрѣвшій на насъ.
   -- Кто же это Чарли? Твой братъ?
   -- Нѣтъ. Это моя сестра Шарлотта. Батюшка всегда звалъ ее Чарли.
   -- Сколько же васъ всѣхъ, кромѣ Чарли?
   -- Только я,-- сказалъ мальчикъ:-- и Эмма (при этомъ онъ поправилъ чепчикъ на головѣ ребенка, котораго няньчилъ), да еще Чарли.
   -- Гдѣ же теперь Чарли?
   -- Ушла стирать,-- сказалъ мальчикъ и началъ ходить по комнатѣ.-- Стараясь въ то же время глядѣть на насъ, онъ чуть-чуть не задѣлъ головой ребенка объ уголъ кровати.
   Мы посматривали другъ на друга и на этихъ дѣтей, когда въ комнату вошла дѣвочка, дитя по наружнымъ формамъ, но взрослая и умная по выраженію въ личикѣ,-- очень маленькомъ личикѣ. На ней надѣта была шляпка, слишкомъ большая для нея, и передникъ, о который она вытирала руки. Ея пальцы были бѣлые, и кожа на нихъ сморщилась отъ стирки; на нихъ оставалась еще мыльная пѣна, которую она вытирала передникомъ. Безъ этихъ признаковъ, ее бы можно было принять за ребенка, который забавлялся стиркой бѣлья, подражая, съ бѣглою наблюдательностію и отчетливостью, всѣмъ дѣйствіямъ при этомъ занятіи опытной прачкѣ.
   Она прибѣжала откуда-то по сосѣдству и, какъ видно, торопилась, потому что, несмотря на свою легкость, она запыхалась, нѣсколько минутъ не могла говорить съ нами, и вмѣсто того переводила духъ, вытирала руки и спокойно глядѣла на насъ.
   -- А вотъ и Чарли!-- сказалъ мальчикъ.
   Ребенокъ, котораго онъ няньчилъ, протянулъ рученки и слезами просилъ Чарли взять его къ себѣ. Маленькая дѣвочка взяла ее и съ манерой взрослой женщины стала смотрѣть на насъ черезъ ношу, крѣпко прильнувшую къ ней.
   -- Возможно ли подумать, что этотъ ребенокъ трудится для цѣлаго семейства?-- прошепталъ мой опекунъ, когда мы придвинули стулъ для Чарли и усадили ее вмѣстѣ съ ребенкомъ, между тѣмъ какъ мальчикъ прижался къ ней и держался за передникъ.-- Посмотрите на нихъ, ради Бога, взгляните на нихъ!
   Дѣйствительно, было на что посмотрѣть: передъ нами находились три ребенка другъ подлѣ друга, и двое изъ нихъ съ надеждой смотрятъ на третьяго, который самъ такъ еще молодъ, а уже на дѣтскомъ лицѣ его и во всей фигурѣ отражалось такъ много и молодости, и взрослаго возраста, и степенности!
   -- Чарли, Чарли!-- сказалъ мой опекунъ:-- сколько тебѣ лѣтъ?
   -- Да ужъ побольше тринадцати, сэръ,-- отвѣчала Чарли.
   -- Неужели? О, какая ты большая!-- сказалъ мой опекунъ:-- Какая ты большая, Чарли.
   Не могу описать той нѣжности, съ которой опекунъ мой произносилъ эти слова: въ нихъ отзывались и ласка, и грусть, и состраданіе.
   -- И ты живешь здѣсь одна, съ этими малютками?
   -- Да, одна, съ тѣхъ поръ, какъ умеръ мой отецъ,-- отвѣчала Чарли, взглянувъ съ совершеннымъ довѣріемъ въ лицо моего опекуна.
   -- Какъ же ты живешь, Чарли?-- спросилъ онъ, отвернувшись отъ нея на нѣсколько секундъ.-- Скажи мнѣ, Чарли, какъ же ты живешь съ ними?
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ умеръ мой отецъ, я хожу работать. Вотъ и сегодня я уходила на стирку.
   -- Помоги тебѣ Господи, Чарли!-- сказалъ мой опекунъ.-- Но, кажется, ты такъ еще мала, что едва ли достаешь до лоханки.
   -- Въ деревянныхъ башмакахъ я достаю, сэръ,-- быстро сказала она. Послѣ маменьки остались мнѣ очень высокіе башмаки.
   -- А давно ли умерла твоя маменька? Бѣдная мать!
   -- Маменька моя скончалась тотчасъ послѣ рожденія Эммы,-- сказала Чарли, взглянувъ на личико, прильнувшее къ ея груди.-- Батюшка сказалъ мнѣ тогда, чтобъ я была такой доброй матерью для Эммы, какъ только можно. И я старалась быть такою: я работала дома, я няньчила ее, мыла и холила, пока не. пришла пора работать на сторонѣ. Вотъ видите, сэръ, почему я могу и умѣю стирать.
   -- И часто ты выходишь на работу?
   -- Такъ часто, какъ только могу,-- сказала Чарли, смотря во всѣ глаза и улыбаясь:-- вѣдь надо же заработывать полу-шиллинги и шиллинги.
   -- И когда уходишь, такъ всегда запираешь ихъ?
   -- Да, чтобъ были цѣлы, сэръ,-- сказала Чарли.-- Иногда заглянетъ къ нимъ мистриссъ Бляйндеръ, иногда подымется сюда и мистеръ Гридли, иногда и я забѣгу,-- вѣдь они могутъ играть безъ меня. И Томъ совсѣмъ не боится, когда его запрутъ... Ты не боишься, Томъ?
   -- Нѣ-тъ!-- сказалъ Томъ протяжно, но рѣшительно.
   -- Когда стемнѣетъ и когда на дворѣ зажгутъ фонари, такъ здѣсь бываетъ свѣтло, почти совсѣмъ свѣтло. Не правда ли, Томъ?
   -- Да, Чарли,-- сказалъ Томъ:-- почти совсѣмъ свѣтло.
   -- Онъ у меня такой славный, настоящее золото!-- сказала Чарли,-- и о сколько материнской нѣжности, сколько зрѣлаго возраста отзывалось въ ея словахъ!-- Устанетъ Эмма, онъ уложитъ ее спать, устанетъ онъ -- и самъ ляжетъ отдохнуть; а когда я приду домой, зажгу свѣчку и накрою ужинъ, онъ встанетъ, сядетъ подлѣ меня, и мы вмѣстѣ поужинаемъ. Не правда ли, Томъ?
   -- О, да, Чарли!-- сказалъ Томъ:-- мы вмѣстѣ ужинаемъ.
   И, при этомъ ли отблескѣ величайшаго наслажденія въ жизни, или изъ признательности и любви къ Чарли, которая была для него всѣмъ на свѣтѣ, онъ спряталъ лицо свое въ складкахъ ея изношеннаго платья и перешелъ отъ искренняго смѣха къ горькимъ слезамъ.
   Съ минуты нашего прихода это были первыя слезы, пролитыя между этими дѣтьми. Маленькая осиротѣвшая дѣвочка говорила объ отцѣ своемъ и матери, какъ будто вся скорбь въ ея душѣ была подавлена необходимостью вооружиться бодростью, ея ребяческимъ сознаніемъ собственныхъ своихъ силъ и ея дѣятельностію для пріобрѣтенія насущнаго хлѣба. Но теперь, когда заплакалъ Томъ, хотя она смирнехонько сидѣла, спокойно глядѣла на насъ и ни малѣйшимъ движеніемъ не дотронулась до волоска на головѣ каждаго изъ двухъ маленькихъ своихъ питомцевъ, но я видѣла, какъ двѣ безмолвныя слезы катились по ея лицу.
   Я стояла вмѣстѣ съ Адой у окна, показывая видъ, будто любуюсь вершинами зданій, закоптѣлыми трубами, жалкими цвѣтами и птичками въ маленькихъ клѣткахъ, принадлежавшими ближайшимъ сосѣдямъ, когда въ комнату вошла мистриссъ Бляйндеръ (быть можетъ, она все это время взбиралась на лѣстницу) и заговорила съ моимъ опекуномъ.
   -- Ну что значитъ, сэръ, простить имъ деньги за квартиру!-- говорила она.-- Много ли это? Да и кто бы рѣшился взять отъ нихъ деньги?
   -- Прекрасно, прскрасно!-- сказалъ мой опекунъ, обращаясь къ намъ.-- Наступитъ время, когда эта добрая женщина увидитъ, что она сдѣлала очень много, и что, сдѣлавъ единому изъ малыхъ сихъ... Но этотъ ребенокъ,-- прибавилъ онъ, послѣ минутнаго молчанія:-- долго ли онъ можетъ поддерживать такимъ образомъ цѣлое семейство?
   -- Конечно, сэръ; я думаю, Чарли долго можетъ,-- сказала мистриссъ Бляйндеръ, съ трудомъ переводя дыханіе.-- Она такъ трудолюбива и проворна, какъ только можно быть въ ея лѣта.-- Да знаете ли, сэръ, послѣ смерти матери она такъ нѣжно берегла дѣтей, что сдѣлалась предметомъ разговора въ цѣломъ кварталѣ. Посмотрѣли бы вы, какъ она распоряжалась, когда захворалъ ея отецъ: это было просто чудо, да и только! "Мистриссъ Бляйндеръ,-- сказалъ онъ мнѣ, и эти слова были для мсня послѣдними его словами -- мистриссъ Бляйндеръ, каково бы ни было мое призваніе въ этой жизни, но вчера, въ этой самой комнатѣ, я видѣлъ, какъ ангелъ сидѣлъ подлѣ моей малютки, и я поручаю ее нашему Отцу Небесному!"
   -- У него не было другого занятія?-- спросилъ опекунъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, не было,-- возразила мистриссъ Бляйндеръ.-- Когда онъ явился сюда и нанялъ квартиру, я не знала, кто и что онъ такой, и, признаюсь, когда узнала, чѣмъ онъ занимается, то въ ту же минуту назначила срокъ очистить квартиру. Знаете, это ремесло не слишкомъ уважается въ нашемъ кварталѣ, его не жаловали мои другіе постояльцы, вообще это призваніе нельзя назвать благороднымъ, и порядочные люди гнушаются имъ. Мистеръ Гридли сильнѣе всѣхъ другихъ гнушался имъ; а онъ, надо вамъ сказать, постоялецъ славный, хотя характеръ его куда какъ суровъ.
   -- Итакъ, вы назначили срокъ очистить квартиру?-- сказалъ мой опекунъ.
   -- Да, что дѣлать, назначила! Но когда наступилъ этотъ срокъ, и когда дурного за нимъ ничего не замѣтила, я, знаете, поусомнилась. Онъ былъ очень аккуратенъ и прилеженъ; онъ дѣлалъ то, что обязанъ былъ дѣлать,-- сказала мистриссъ Бляйндеръ, безъ всякаго умысла пристально устремивъ свои взоры на мистера Скимполя:-- а согласитесь, дѣлать что нибудь ужъ и то въ здѣшнемъ мірѣ много значитъ.
   -- Значитъ вы-таки оставили его въ покоѣ?
   -- Я сказала ему, что если онъ поладитъ съ мистеромъ Гридли, такъ я уладила бы съ прочими жильцами, и не стала бы обращать вниманія на то, что нравится здѣшнему кварталу и что ему не нравится. Мистеръ Гридли поворчалъ на это, однако согласился. Онъ всегда ворчалъ на покойника, зато къ дѣтямъ всегда былъ очень ласковъ. Вѣдь, право, не узнаешь человѣка, пока самъ не скажется.
   -- Ну, а другіе сосѣди были ласковы къ дѣтямъ?-- спросилъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Вообще, нельзя сказать, сэръ, чтобы не всѣ были ласковы Конечно, не такъ многіе, какъ можно ожидать, еслибъ ремесло отца было другое. Нѣкоторые сосѣди, бывало, трунили и постукивали другъ друга по плечамъ, когда старикъ проходилъ мимо ихъ, но когда онъ умеръ, то сейчасъ же сдѣлали подписку... Вообще, нельзя сказать, чтобы было дурно. Точно также и съ Шарлоттой. Нѣкоторые не хотѣли нанимать ее потому, что была дочь полицейскаго сыщика; другіе нанимали ее, и упрекали бѣдненькую ремесломъ отца; другіе давали ей груду работы, а плотили бездѣлицу, впрочемъ, она терпѣливѣе, чѣмъ были бы другія въ ея положеніи; къ тому же она очень умна, всегда охотно берется за работу и работаетъ безъ устали. Вообще, я должна сказать, не совсѣмъ дурно, сэръ... конечно, оно бы могло быть и лучше.
   Мистриссъ Бляйндеръ сѣла на стулъ съ тѣмъ, чтобъ предоставить себѣ благопріятный случай перевести дыханіе, крайне стѣненное такой длинной рѣчью. Въ то время, какъ мистеръ Джорндисъ повернулся къ намъ, съ намѣреніемъ сказать что-то, его вниманіе было отвлечено отъ насъ совершенно неожиданнымъ появленіемъ мистера Гридли, о которомъ только что говорили и котораго мы видѣли во время нашего подъема по лѣстницѣ.
   -- Я рѣшительно не знаю, леди и джентльмены, что вы дѣлаете здѣсь,-- сказалъ онъ, какъ будто недовольный нашимъ присутствіемъ:-- но во всякомъ случаѣ вы извините за мой приходъ. Я не затѣмъ хожу сюда, чтобъ на меня таращили глаза. Ну что Чарли? Что мой Томъ? Каково у васъ дѣла идутъ сегодня?
   Онъ нагнулся надъ группой весьма ласково и нѣжно: ясно было, что дѣти считали его за друга, хотя лицо его сохраняло суровое выраженіе, и хотя обращеніе его было такъ грубо, какъ только можно.
   -- Разумѣется, никто не осмѣлится сдѣлать это,-- кротко замѣтилъ мой опекунъ.
   -- Положимъ, что такъ, сэръ, положимъ,-- возразилъ постоялецъ, посадивъ Тома на колѣни и качая его съ какимъ-то раздраженіемъ.-- Я не хочу спорить съ леди и джентльменами. Я столько проспорилъ на своемъ вѣку, что, право, другому бы не достало на это человѣческаго вѣка.
   -- Весьма быть можетъ, что ваша вспыльчивость и раздражительность оправдываются основательными причинами,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Все вздоръ!-- воскликнулъ незнакомецъ, становясь съ каждой минутой буйно раздражительнымъ.-- Я человѣкъ вздорнаго характера. Я вспыльчивъ. Я невѣжа.
   -- Ну не совсѣмъ, я думаю.
   -- Послушайте!-- воскликнулъ мистеръ Гридли, спуская съ колѣнъ мальчика и подходя къ моему опекуну, повидимому, съ намѣреніемъ ударить его.-- Знаете ли вы что нибудь о Верховномъ Судѣ?
   -- Можетъ статься, и знаю, къ моему крайнему сожалѣнію.
   -- Къ вашему сожалѣнію?-- сказалъ мистеръ Гридли, останавливая порывъ своего гнѣва.-- Если такъ, то я прошу у васъ прощенія. Я знаю, что я невѣжа. Простите меня, сэръ! (съ возрастающимъ изступленіемъ) Меня тянули по раскаленному желѣзу почти четверть столѣтія, и потому не удивительно что я отвыкъ отъ бархата. Сходите въ Верховный Судъ и спросите, что въ настоящее время больше всего ихъ забавляетъ, и они непремѣнно скажутъ вамъ, что никто не доставляетъ имъ такого удовольствія, какъ шропшэйрскій челобитчикъ! Я-то и есть,-- сказалъ онъ, гнѣвно ударяя одной рукой о другую:-- тотъ самый шропшейрскій челобитчикъ, который служитъ имъ предметомъ самыхъ язвительныхъ насмѣшекъ.
   -- Я вѣрю, вѣрю. Я и семейство мое имѣли честь доставлять удовольствіе этому серьезному мѣсту,-- сказалъ мой опекунъ спокойно.-- Можетъ статься, вы слышали обо мнѣ. Мое имя Джорндлсъ.
   -- Мистеръ Джорндисъ!-- сказалъ Гридли, дѣлая неловкій поклонъ:-- вы, мистеръ Джорндисъ, переносите свои притѣсненія и обиды спокойнѣе, чѣмъ я переношу. Я вамъ говорю: гораздо спокойнѣе, чѣмъ я. Пусть будутъ свидѣтелями вотъ этотъ джентльменъ и эти леди, что еслибъ я переносилъ свои обиды какъ нибудь иначе, то даннымъ бы давно сошелъ съ ума. Презирать и въ душѣ своей отмщать имъ и настойчиво требовать отъ нихъ правосудія -- вотъ единственное средство, которое доставляетъ мнѣ возможность сохранять разсудокъ свой съ здравомъ состояніи. Это только и есть единственное средство!-- сказалъ онъ грубо, невѣжливо и съ нѣкоторой запальчивостію.-- Пожалуй вы скажете, что я теряю терпѣніе, выхожу изъ себя; но я вамъ скажу, что это въ моей натурѣ, что я, какъ человѣкъ оскорбленный, долженъ выйти изъ себя. Лучше или сохранять это положеніе, или сидѣть и улыбаться, какъ полоумная женщина, которая является въ каждомъ засѣданіи Суда. Прими я на себя другую роль, и меня непремѣнно свели бы съ ума.
   Непріятно, даже больно было видѣть и этотъ гнѣвъ, и это изступленіе, въ которомъ находился онъ, и перемѣны въ выраженіи его лица, и буйные жесты, которыми сопровождалъ онъ каждое слово.
   -- Мистеръ Джорндисъ,-- говорилъ онъ:-- вы только разберите мое дѣло. Оно такъ ясно, какъ ясно небо, покрывающее насъ. Насъ было два брата. Отецъ мой, фермеръ, сдѣлалъ духовное завѣщаніе, которымъ отказалъ и ферму и все хозяйство въ пожизненное владѣніе, нашей матери. По смерти матери, все это достояніе законнымъ образомъ должно остаться мнѣ,-- рѣшительно все, кромѣ трехсотъ фунтовъ стерлинговъ, которые я, по волѣ покойнаго, обязанъ былъ выдать моему родному брату. Мать умерла. Спустя нѣсколько времени братъ потребовалъ свою долю. Я и нѣкоторые изъ моихъ родственниковъ говорили ему, что онъ, получая квартиру и кушанье и многое другое, получалъ уже съ избыткомъ то, что завѣщалъ отецъ. Теперь посмотрите, какой оборотъ приняло дѣло. Никто не опровергалъ духовнаго завѣщанія, ни о чемъ не было спору, кромѣ того только, выплачена ли была часть завѣщанныхъ трехсотъ фунтовъ, или нѣтъ. Чтобы рѣшить этотъ споръ, я принужденъ былъ обратиться въ Верховный Судъ. И, представьте себѣ, семнадцать человѣкъ сдѣлались отвѣтчиками въ этой пустой тяжбѣ! Въ первый разъ приступили къ ней спустя два года послѣ поданія просьбы. Послѣ того остановили еще на два года, въ теченіе которыхъ наводили справки о томъ (чтобы у нихъ руки отсохли!), дѣйствительно ли я сынъ моего отца? Да въ этомъ никто и не думалъ сомнѣваться. Потомъ оказались, что число отвѣтчиковъ недостаточно, что мы должны были принятть еще кого нибудь и потомъ снова начать всю исторію. Судебныя издержки, прежде чѣмъ приступлено было къ дѣлу надлежащимъ образомъ, превышали уже духовное завѣщаніе втрое! Мой братъ съ радостію отказался бы отъ наслѣдства, лишь бы избавиться только отъ дальнѣйшихъ издержекъ. Все мое достояніе, оставленное мнѣ духовнымъ завѣщаніемъ отца, превратилось въ издержки. Самая тяжба, до сихъ поръ еще не конченная, сдѣлалась для меня пыткой, гибелью; она довела меня до совершеннаго отчаянія, и вотъ видите, въ какомъ положеніи я нахожусь теперь! Въ вашей тяжбѣ, мистеръ Джорндисъ, дѣло идетъ о тысячахъ и тысячахъ, а въ моей только о сотняхъ. Но легче мнѣ выносить ее или тяжелѣе -- рѣшить нетрудно: стоитъ только представить, что въ этихъ сотняхъ заключались всѣ средства къ моему существованію, и всѣ они высосаны изъ меня самымъ низкимъ образомъ!
   Мистеръ Джорндисъ сказалъ, что онъ отъ души сожалѣетъ его, и что самъ вполнѣ испыталъ на себѣ всю несправедливость отъ этой чудовищной системы.
   -- Ну вотъ опять!-- возразилъ мистеръ Гридли, нисколько не смягчая своего гнѣвнаго тона.-- Система! Со всѣхъ сторонъ говорятъ мнѣ, что это система! Говорятъ, что я не долженъ никуда обращаться, потому что это такая ужъ система! Да, хороша система! Я не долженъ являться въ Судъ, не смѣй сказать тамъ: "милордъ, объясните мнѣ, справедливо это или нѣтъ? Есть ли у васъ на столько совѣсти, чтобы сказать мнѣ, что я получилъ правосудіе и потому долженъ удалиться?" Милордъ ровно ничего не знаетъ объ этомъ. Онъ засѣдаетъ тамъ, чтобъ поддерживать эту систему! Я не долженъ обращаться къ мистеру Толкинхорну, когда онъ приводитъ меня въ бѣшенство своимъ хладнокровіемъ и самодовольствіемъ; они всѣ бѣсятъ меня, ибо, я знаю, они пріобрѣтаютъ чрезъ это, между тѣмъ, какъ я теряю. Я не смѣй сказать ему, что хочу тѣми или другими средствами вытянуть что нибудь изъ одного изъ нихъ за мое раззореніе! На немъ, извольте видѣть, не лежитъ отвѣтственности. Это система виновата! Я не прибѣгаю къ насильственнымъ мѣрамъ въ отношеніи къ нимъ, но не знаю, что могло бы случиться со мной, еслибъ меня окончательно вывели изъ терпѣнія! Я стану судиться съ учредителями и представителями этой системы, лицомъ къ лицу, передъ Великимъ Всевѣчнымъ Судомъ!
   Гнѣвъ мистера Гридли былъ ужасенъ. Я бы не повѣрила, что бѣшенство можетъ доходить до такой степени, еслибъ не видѣла этого своими глазами.
   -- Я кончилъ!-- сказалъ онъ, опускаясь на стулъ и утирая лицо.-- Мистеръ Джорндисъ, я кончилъ! Я знаю, у меня буйный характеръ. Я долженъ знать это: я сидѣлъ въ тюрьмѣ за нарушеніе порядка въ Верховномъ Судѣ. Я сидѣлъ въ тюрьмѣ за угрозы адвакату. Я находился въ различныхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ и снова буду находиться. Я, извольте видѣть, шропшэйрскій челобитчикъ и отъ времени до времени являюсь въ судъ, не для того, чтобы забавлять ихъ, хотя они и находили забавнымъ, когда меня вводили въ судъ и выводили подъ стражей. Было бы лучше, говорятъ они, еслибъ я удерживалъ себя; а я имъ говорю, что еслибъ я удерживалъ себя, то по милости ихъ, давнымъ бы давно сошелъ съ ума. Вѣдь я когда-то былъ очень кроткій человѣкъ. Земляки мои говорятъ, что они помнятъ, до какой степени я быль кротокь и спокоенъ; но теперь, подъ вліяніемъ оскорбленія, нанесеннаго мнѣ, я по необходимости долженъ дать полную свободу такому направленію духа: иначе ничто не могло бы сохранить разсудокъ мой въ цѣлости. "Было бы гораздо лучше для васъ, мистеръ Гридли,-- сказалъ мнѣ лордъ-канцлеръ на прошлой недѣлѣ -- еслибъ вы не тратили здѣсь вашего времени, а оставались бы при полезныхъ занятіяхъ въ Шропшэйрѣ".-- "Милордъ, милордъ, я знаю, что это такъ -- отвѣчалъ я ему -- но было бы еще лучше для меня, еслибъ я никогда не слышалъ о вашемъ Верховномъ Судѣ; но, къ несчастію, я не могу передѣлать прошедшаго, а прошедшее тянетъ меня сюда!" Къ тому же,-- прибавилъ Гридли, снова приходя въ бѣшенство:-- я непремѣнно хочу пристыдить ихъ. До послѣдней минуты моей жизни я буду показываться въ Судѣ къ стыду его. Еслибъ я зналъ заранѣе минуту моей смерти, еслибъ въ эту минуту я могъ находиться тамъ, могъ владѣть языкомъ, я бы умеръ тамъ, сказавъ: "вы тянули меня сюда и выгоняли отсюда многое множество разъ. Теперь выгоните меня отсюда, вынесите меня отсюда ногами впередъ".
   Его лицо, быть можетъ, вслѣдствіе тяжелыхъ испытаній въ теченіе многихъ лѣтъ, до такой степени усвоило суровое выраженіе, но даже и теперь, когда, повидимому, ничто не возмущало души его, оно нисколько не смягчалось.
   -- Я пришелъ сюда, чтобы взять къ себѣ этихъ малютокъ,-- сказалъ онъ, снова подходя къ нимъ:-- пусть они поиграютъ у меня. Вѣдь я вовсе не намѣренъ былъ высказать вамъ это; впрочемъ, бѣда не велика, если и высказалъ... Томъ, ты не боишься меня? Да, не боишься?
   -- Нѣтъ!-- сказалъ Томъ.-- Зачѣмъ я стану бояться? Вѣдь вы не сердиты на меня?
   -- Правда, правда, дитя мое... Ты идешь назадъ, Чарли? Да?... Пойдемте же ко мнѣ, малютки!
   И Гридли взялъ на руки младенца, который охотно перешелъ къ нему съ рукъ Чарли.
   -- Не найдется ли у насъ внизу пряничнаго солдатика? Пойдемте-ка, поищемъ!
   Онъ сдѣлалъ мистеру Джорндису прежній холодный и даже грубый поклонъ, не лишенный, впрочемъ, нѣкотораго достоинства, слегка поклонился намъ и ушелъ въ свою комнату.
   Послѣ этого мистеръ Скимполь, въ первый разъ по нашемъ приходѣ сюда, заговорилъ съ прежнимъ веселымъ и безпечнымъ настроеніемъ духа.
   -- Въ самомъ дѣлѣ,-- говорилъ онъ:-- очень пріятно и назидательно видѣть, какъ все въ мірѣ, иногда даже противъ нашего желанія, устраивается къ лучшему. Вотъ, напримѣръ, хоть этотъ мистеръ Гридли, человѣкъ съ необьятной силою воли и удивительной энергіей,-- говоря яснѣе, человѣкъ въ родѣ необтесаннаго кузнеца, нѣсколько лѣтъ, быть можетъ, скитался въ жизни, отъискивая предметъ, надъ которымъ бы можно было развернуть свою избыточную наклонность къ упорной борьбѣ, какъ вдругь на дорогѣ встрѣтился ему Верховный Судъ и представилъ собою тотъ самый предметъ, который онъ отыскивалъ. Съ этой минуты они неразрывно соединились другъ съ другомъ. Въ противномь случаѣ онъ могъ бы сдѣлаться великимъ полководцемъ, взрывающимъ на воздухъ укрѣпленные и неукрѣпленные города, могъ бы сдѣлаться великимъ человѣкомъ въ политическомъ мірѣ, трактующимъ о судьбѣ народовъ съ соблюденіемъ всѣхъ правилъ парламентской риторики, но, какъ уже было сказано, онъ и Верховный Судъ столкнулись другъ съ другомъ пріятнѣйшимъ образомъ; никому отъ этого столкновенія не сдѣлалось хуже, и Гридли съ той минуты пристроился къ жизни. Обратимся теперь къ Коавинсесу! Бѣдный Коавинсесъ! (отецъ этихъ очаровательныхъ дѣтей!) какъ восхитительно поясняетъ онъ тотъ же самый принципъ! Мистеръ Скимполь самъ очень часто сѣтовалъ на существованіе Коавинсеса. Онъ встрѣтилъ Коавинсеса на своей дорогѣ. Онъ могъ бы обойтись и безъ него. Бывали времена, когда онъ, еслибъ былъ султаномъ и еслибъ великій визирь сказалъ ему въ одно прекрасное утро: чего желаетъ повелитель правовѣрныхъ отъ рукъ своего раба? онъ рѣшился бы отвѣтить ему: головы Коавинсеса!.. Но какой же оборотъ приняло все дѣло? Въ теченіе всего этого времени онъ доставлялъ занятіе достойнѣйшему человѣку; онъ былъ благодѣтель Коавинсеса, онъ непосредственно доставлялъ Коавинсесу возможность поднять на ноги этихъ плѣнительныхъ дѣтей и развить въ нихъ общественныя добродѣтели! И дѣйствительно, въ эту минуту сердце мистера Скимполя такъ было полно и слезы такъ замѣтно выступали на глаза его, что, окидывая взоромъ комнату, онъ какъ будто думалъ: "Я одинъ былъ сильнымъ покровителемъ Коавинсеса, и небольшой комфортъ, которымъ наслаждался онъ въ семейномъ быту -- это твореніе моихъ рукъ!"
   Въ его легкомъ прикосновеніи къ этимъ фантастическимъ струнамъ было столько очаровательнаго, это былъ такой милый, веселый, безпечный ребенокъ, сравнительно съ другимъ ребенкомъ, возмужалымъ не по лѣтамъ, который стоялъ подлѣ него, что онъ невольнымъ образомъ заставилъ моего опекуна улыбнуться, прервать разговора съ мистриссъ Бляйндеръ и взглянуть на насъ. Мы поцѣловали Чарли, спустились вмѣстѣ съ ней съ лѣстницы и остановились передъ домомъ посмотрѣть, какъ побѣжитъ она къ своей работѣ. Не знаю, гдѣ она работала, но мы видѣли, какъ это маленькое милое созданіе, въ женской шляпкѣ и передникѣ, побѣжало чрезъ крытую галлерею въ концѣ двора и вскорѣ слилось съ борьбой и шумомъ многолюднаго города, какъ капли росы съ волнами океана.
   

XVI. Улица одинокаго Тома.

   Миледи Дэдлокъ безпокойна, очень безпокойна; она не можетъ долго оставаться на одномъ и томъ же мѣстѣ. Изумленная такимъ событіемъ, фешенебельная газета не успѣваетъ слѣдить за ней, не знаетъ иногда, гдѣ ее найти. Сегодня она въ своемъ помѣстьи Чесни-Воулдъ, вчера была въ своемъ столичномъ домѣ, завтра, быть можетъ, умчится за границу: фешенебельная газета не можетъ сказать ничего положительнаго. Даже сэръ Лэйстеръ, при всей своей любезности и при всемъ желаніи, не можетъ безотлучно находиться при миледи. Его вѣрная и неразрывная подруга -- подагра, насильственнымъ образомъ пробирается въ старинную дубовую спальню въ Чесни-Воулдъ и сжимаетъ въ своихъ объятіяхъ его обѣ ноги.
   Сэръ Лэйстеръ принимаетъ подагру, какъ непріятную гостью, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ гостью въ нѣкоторомъ родѣ изъ высшаго аристократическаго круга. Всѣ Дэдлоки, по прямой мужской линіи, со временъ незапамятныхъ, имѣли подагру. Это не требуетъ даже доказательства. Отцы другихъ людей могли умирать отъ ревматизма или отъ сообщенія въ ихъ организацію зараженной какимъ нибудь другимъ недугомъ крови простолюдина, но фамилія Дэдлоковъ представляла собою что-то исключительное даже въ общемъ для всѣхъ смертныхъ процессѣ умиранія. Причиной смерти всѣхъ Дэдлоковъ была ихъ собственная, фамильная подагра! Она составляла фамильное наслѣдство блистательной линіи Дэдлоковъ и переходила изъ рода въ родъ, какъ серебро, какъ помѣстье въ Линкольншэйрѣ. Она принадлежала къ числу главнѣйшихъ достоинствъ и почестей этой линіи. Быть можетъ, сэръ Лэйстеръ имѣетъ нѣкоторое убѣжденіе, хотя и никогда не рѣшался высказать его, что ангелъ смерти, исполняя свои обязанности, явится въ извѣстный день въ царство аристократическихъ тѣней со слѣдующимъ донесеніемъ: "милорды и джентльмены, имѣю честь представить вамъ еще Дэдлока: онъ присоединяется къ вашему обществу чрезъ фамильную подагру".
   Вслѣдствіе этого, сэръ Лэйстеръ спокойно предоставляетъ свои фамильныя ноги фамильному недугу, какъ-будто имя его и богатство много поддерживаются этимъ феодальнымъ правомъ. Онъ считаетъ, что лежать въ постели и испытывать судорожпое сжатіе и язвительную боль въ ногахъ -- принадлежитъ исключительно однимъ Дэдлокамъ; объ этомъ онъ такого мнѣнія:
   "Мы всѣ обрекали себя этому недугу; онъ принадлежитъ намъ, какъ наша неотъемлимая собственность; въ теченіе многихъ столѣтій мы нисходили въ фамильные склепы не иначе, какъ пострадавъ сначала отъ этого недуга, и поэтому я съ готовностью покоряюсь тому, чему покорялись мои предки".
   И какое величественное зрѣлище представляетъ онъ собою, окруженный малиновымъ бархатомъ, съ золотыми бахромами, по срединѣ великолѣпной гостиной, передъ любимымъ портретомъ миледи! Широкія полосы яркаго солнечнаго свѣта врываются сквозь длинный рядъ оконъ, пересѣкаясь нѣжными отливами тѣней. Снаружи, величавые дубы, пускавшіе въ теченіе вѣковъ корни свои въ почву, покрытую бархатистой зеленью,-- почву, которая никогда не знала плуга, которая служила сборнымъ пунктомъ для героевъ, когда они съ мечомъ и щитомъ отправлялись на бранное поле, или когда съ лукомъ и стрѣлой спѣшили на шумную звѣриную охоту,-- все это безмолвно свидѣтельствуетъ о величіи Дэдлока. Внутри -- его предки, глядя на него съ высокихъ стѣнъ, какъ будто говорятъ: "Каждый изъ насъ провелъ здѣсь свой вѣкъ и оставилъ по себѣ намалеванную тѣнь, уносясь изъ воспоминанія точно такъ, какъ уносится отдаленное карканье грачей, которые теперь убаюкиваютъ тебя!" Эти предки безмолвно свидѣтельствуютъ о его величіи. И дѣйствительно, въ этотъ день Дэдлокъ очень величественъ! И горе Бойторну или всякой дерзновенной твари, которая, въ безумствѣ своемъ, рѣшится оспаривать его величіе.
   Въ настоящую минуту присутствіе миледи подлѣ сэра Лэйстера Дэдлока замѣняется ея портретомъ. Она умчалась въ столицу, безъ намѣренія, впрочемъ, остаться тамъ, и скоро примчится сюда снова, къ крайнему недоумѣнію фешенебельныхъ листковъ. Столичный домъ не приготовленъ надлежащимъ образомъ къ ея пріему. Онъ весь подъ чехломъ и полонъ мрачнаго унынія. Одинъ только Меркурій въ пудрѣ безутѣшно зѣваетъ у окна пріемной залы; не дальше, какъ вчера онъ сообщалъ другому Меркурію, своему знакомцу, привыкшему къ порядочному обществу, что если продолжится эта скука еще дольше (невыносимая скука, потому что человѣкъ съ его душой не могъ бы вынести ея),-- если продолжится эта скука, для него, по чести говоря, останется одно только средство -- перерѣзать себѣ горло!
   Какая можетъ быть связь между помѣстьемъ въ Линкольншейрѣ, столичнымъ домомъ, Меркуріемъ въ пудрѣ и какимъ-то Джо, отверженнымъ свидѣтелемъ, на которомъ отражался отдаленный лучъ отраднаго свѣта, въ то время какъ онъ подметалъ ступеньки кладбища? Какая можетъ быть связь между многими людьми, которые съ противоположныхъ береговъ огромной бездны, ихъ раздѣляющей, какъ-то странно сталкиваются другъ съ другомъ?
   Джо въ теченіе цѣлаго дня подметаетъ свой перекрестокъ, совсѣмъ не помышляя объ этомъ звенѣ, если только есть тутъ какое нибудь звено. Умственное его состояніе всего вѣрнѣе опредѣляется собственными его словами: "я ничего не знаю". Онъ знаетъ, впрочемъ, что въ ненастную погоду тяжело счищать грязь съ перекрестка, и что еще тяжелѣе, жить такой работой. Никто не училъ его даже и этому: онъ самъ доискался того. Джо живетъ, или, вѣрнѣе сказать, Джо до сихъ поръ еще не умеръ, въ грязномъ мѣстѣ, извѣстномъ подобнымъ ему бѣднякамъ, подъ названіемъ Улицы Одинокаго Тома. Это самая грязная улица въ Лондонѣ, которую обѣгаютъ порядочные люди,-- улица, гдѣ ветхія зданія, весьма близкія къ своему паденію, заселены отважными бродягами, которые, вступивъ во владѣніе руинами, отдаютъ ихъ въ наемъ отдѣльными квартирами. Ночью, эти жалкія, падающія обиталища заключаютъ въ себѣ цѣлый рой нищеты. Какъ на тлѣющемъ трупѣ человѣческомъ появляются плотоядные черви, такъ и эти изгнившіе пріюты питаютъ толпу отверженныхъ созданій, которыя вползаютъ сюда и выползаютъ, свертываются въ груду и спятъ въ мѣстахъ, гдѣ дождевая вода обливаетъ ихъ, куда они приходятъ и уходятъ, принося и унося съ собой заразительныя болѣзни и разсѣвая на каждомъ шагу столько зла и разврата, что искоренить то и другое мало было бы пятисотъ лѣтъ для лорда Кудля и сэра Томаса Дудля и герцога Зудля, хотя они и рождены на свѣтъ исключительно для этой цѣли.
   Еще не такъ давно въ этой улицѣ два раза произошелъ ужасный трескъ и въ то же время поднялось облако пыли, какъ будто отъ взрыва мины, и каждый разъ разрушался какой нибудь домъ. Эти происшествія доставляли матеріалъ для газетной статейки и наполняли больными ближайшіе госпитали. Несмотря на то, щели остаются незаткнутыми, и въ этомъ хламѣ нѣтъ одной квартиры, которая не была бы биткомъ набита жалкимъ народомъ. Такъ какъ нѣкоторые дома уже готовы къ паденію, то ожидаютъ, что слѣдующій взрывъ будетъ весьма замѣчательный.
   Безъ всякаго сомнѣнія, эта пріятная недвижимость составляетъ собственность или опеку Верховнаго Суда. Каждый слѣпецъ знаетъ это очень хорошо. Почему эта улица носитъ такое странное названіе -- никто не знаетъ. Потому ли, что "Томъ" считается народнымъ представителемъ челобитчика или отвѣтчика въ тяжбѣ Джорндисъ и Джорндисъ; потому ли, что Томъ жилъ здѣсь одинъ въ то время, когда тяжба опустошила всю улицу, и жилъ до тѣхъ поръ, пока не поселились другіе сосѣди,-- или потому, что титулъ этотъ, основанный на преданіи, служитъ общимъ названіемъ убѣжища совершенно отрѣзаннаго отъ общества честныхъ людей и лишеннаго всякой надежды? Никому не извѣстно. Разумѣется, и Джо ничего не знаетъ объ этомъ.
   -- Я,-- говоритъ Джо:-- ничего не знаю.
   Должно быть, весьма странно находиться въ такомъ положеніи, въ какомъ находится Джо! Шататься по улицамъ и оставаться въ совершенномъ мракѣ касательно значенія таинственныхъ символовъ, въ такомъ изобиліи вывѣшенныхъ надъ лавками, по угламъ улицъ, надъ дверьми и въ окнахъ! Видѣть, какъ люди читаютъ, видѣть, какъ люди пишутъ, видѣть, какъ почтальоны вручаютъ письма -- и не имѣть ни малѣйшаго понятія о томъ, какимъ образомъ это дѣлается,-- оставаться глухимъ и нѣмымъ, оставаться камнемъ для всякой каракульки, которую видѣлъ въ письменахъ родного языка! Должно быть, очень, очень странно видѣть, какъ добрые люди, съ книжками въ рукахъ, отправляются по воскреснымъ днямъ въ храмъ Божій -- и подумать (быть можетъ, Джо и думаетъ иногда), что все это значитъ, и если это что-нибудь да значитъ, то почему же для меня оно не имѣетъ никакого значенія? Подвергаться давкѣ, толкотнѣ, уноситься вмѣстѣ съ толпами народа и, нѣкоторымъ образомъ, убѣждаться въ истинѣ, что я не имѣю никакого дѣльнаго занятія ни здѣсь, ни тамъ, нигдѣ, и между тѣмъ приходить въ замѣшательство при одной мысли, что вѣдь я попалъ же сюда какъ-нибудь и зачѣмъ нибудь, и невольнымъ образомъ спросить себя: что же такое я! Должно быть, странное положеніе не только слушать отъ другихъ, что я почти не имѣю сходства съ другими людьми (какъ, напримѣръ, при случаѣ, когда я предлагалъ себя въ свидѣтели), но и чувствовать это по убѣжденію въ теченіе всей своей жизни! Видѣть, какъ проходятъ мимо меня лошади, собаки и всякій скотъ -- и сознаваться, что, по невѣжеству, я принадлежу къ нимъ, а отнюдь не къ превосходнымъ созданіямъ, благородное и высокое назначеніе которыхъ я оскорбляю! До какой степени должны быть странны понятія Джо (если только онъ имѣетъ ихъ) о всѣхъ государственныхъ учрежденіяхъ. Вся его матеріальная и нематеріальная жизнь удивительно странна; а еще страннѣе его смерть.
   Джо выходитъ изъ Улицы Одинокаго Тома, встрѣчая запоздалое утро, которое въ этой части Лондона занимается еще позже, и, пробираясь по ней, жуетъ грязный кусокъ хлѣба. Его путь пролегаетъ по множеству улицъ, гдѣ дома еще не отперты.
   Онъ идетъ на свой перекрестокъ и начинаетъ очищать его на предстоящій день. Городъ пробуждается; громадная машина заводится на цѣлый день; непостижимое чтеніе и писаніе, прекращавшіяся на нѣсколько часовъ, снова начинаются. Джо и другіе вступаютъ въ общій хаосъ, кто какъ умѣетъ. Сегодня торговый день. Быки съ завязанными глазами, не вмѣру загнанные, не вмѣру покупаемые, никѣмъ не руководимые, забѣгаютъ въ мѣста, куда имъ не слѣдуетъ вбѣгать и откуда выгоняютъ ихъ сильными побоями. Съ глазами, налитыми кровью и съ пѣной у рта, они бросаются на каменныя стѣны и часто наносятъ сильный вредъ невиннымъ, часто наносятъ сильный вредъ себѣ. Точь-въ-точь, какъ Джо и ему подобные,-- точь-въ-точь!
   Вотъ подходитъ труппа странствующихъ музыкантовъ и начинаетъ играть. Джо слушаетъ музыку. Ту же музыку слушаетъ и собака,-- собака гуртовщика, которая ждетъ своего хозяина у дверей мясника и, очевидно, думаетъ о трехъ баранахъ, которые въ теченіе нѣсколькихъ часовъ составляли предметъ ея заботъ, и отъ которыхъ, къ счастью, она отдѣлалась. Повидимому, она находится въ недоумѣніи касательно трехъ-четырехъ другихъ барановъ, не можетъ припомнить, гдѣ оставила ихъ, посматриваеть вдоль улицы то въ одну, то въ другую сторону, какъ-будто думаетъ, не заблудились-ли они, и все еще надѣется ихъ увидѣть,-- но вдругъ приподнимаетъ уши, виляетъ хвостомъ и вспоминаетъ все, что сдѣлалось съ ними. Совершенно бездомная собака, привыкшая къ низкимъ обществамъ и питейнымъ домамъ,-- страшная собака для барановъ, готовая по первому свистку вскочить на спину каждаго изъ нихъ и вырвать клокъ шерсти; но, при всемъ томъ, это воспитанная, ученая, съ развитыми способностями собака, которую научили исполнять свою обязанность, и она умѣетъ ее исполнять. Она и Джо слушаютъ музыку, вѣроятно, съ тою же степенью животнаго удовольствія: вѣроятно, они стоятъ на одной параллели въ отношеніи къ тѣмъ душевнымъ ощущеніямъ, которыя производятъ на нихъ окружающіе, предметы, одушевленные и неодушевленные.
   Обратите потомковъ этой собаки въ дикое состояніе,-- состояніе, въ которомъ находится Джо, и черезъ нѣсколько лѣтъ они такъ переродятся, что потеряютъ способность лаять,-- но не потеряютъ способности кусаться.
   День, вмѣстѣ съ исходомъ своимъ, измѣняется и, отъ мелкаго дождя, становится мрачнымъ. Джо, послѣ тяжелой борьбы на своемъ перекресткѣ съ грязью, колесами, лошадьми, бичами и зонтиками, заключаетъ его и собираетъ сумму, едва достаточную для того, чтобъ заплатить за отвратительный уголокъ въ улицѣ Одинокаго Тома. Наступаютъ сумерки; газъ яркими полосами свѣта начинаетъ вырываться изъ окопъ магазиновъ; фонарщикъ, съ своей лѣсенкой, перебѣгаетъ по окраинѣ тротуара отъ одного столба къ другому. Несносные сумерки замѣняются несноснѣйшимъ вечеромъ.
   Мистеръ Толкинхорнъ сидитъ въ своей комнатѣ и замышляетъ о полученіи, на другое утро, отъ ближайшаго судьи приказанія на чей-то арестъ. Гридли, этотъ несчастный, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ челобитчикъ, являлся сюда сегодня и былъ ужасенъ. Согласитесь, намъ не слѣдуетъ подвергать себя страху, и этого полоумнаго человѣка, ожесточеннаго противъ цѣлаго міра, непремѣнно нужно снова посадить въ тюрьму. Съ плафона, приплюснутая Аллегорія, въ лицѣ небывалаго римлянина, неизмѣнно указываетъ рукой Самсона (вывихнутой и нѣсколько странной) за окно. Неужели мистеръ Толкинхорнъ станетъ для такихъ пустяковъ смотрѣть за окно? Развѣ рука не указываетъ туда постоянно? Вслѣдствіе этого онъ и не смотритъ за окно.
   А еслибъ онъ и взглянулъ, то что вышло бы изъ того, еслибъ увидѣлъ женщину, проходящую мимо его оконъ? По мнѣнію мистера Толкинхорна, въ мірѣ есть много женщинъ,-- даже очень много; онѣ болѣе всего встрѣчаются тамъ, гдѣ въ обыкновенномъ порядкѣ вещей происходятъ безпорядки, хотя, чрезъ это самое, онѣ доставляютъ занятія адвокатамъ. Что бы вышло изъ того, еслибъ увидѣлъ онъ проходящую женщину,-- проходящую даже скрытнымъ, таинственнымъ образомъ? Всѣ женщины скрытны: это извѣстно всякому, а мистеру Толкинхорну больше всѣхъ другихъ.
   Впрочемъ, не всѣ женщины имѣютъ сходство съ той, которая въ эту минуту оставляетъ за собой и мистера Толкинхорна и его домъ. Между ея простой одеждой и ея изящными манерами есть что-то чрезвычайно несообразное. По платью она должна быть служанка высшаго разряда, а по осанкѣ и походкѣ -- это настоящая леди. Ея лицо закрыто вуалью, а все же изъ-подъ вуали хорошо видно прекрасное лицо, которое невольно заставляетъ многихъ проходящихъ останавливаться и бросать на нее быстрые и проницательные взгляды.
   Она не смотритъ ни въ ту, ни въ другую сторону. Леди это или служанка, но, вѣроятно, она имѣетъ свою цѣль, и стремится къ ней. Она не смотритъ ни въ которую сторону, до самаго перекрестка, гдѣ Джо занимается своей метлой. Джо переходитъ съ ней на другую сторону и проситъ за труды. Она по прежнему не повертываетъ своей головы ни въ ту, ни въ другую сторону. Наконецъ, она останавливается и слегка киваетъ Джо и говоритъ ему: "поди сюда!"
   Джо идетъ за ней; они дѣлаютъ нѣсколько шаговъ и входятъ въ безлюдный дворъ.
   -- Ты-ли тотъ мальчикъ, о которомъ я читала въ газетахъ?-- спрашиваетъ она изъ-подъ вуали.
   -- Не знаю,-- отвѣчаетъ Джо, угрюмо и пристально вглядываясь въ вуаль:-- я ничего не знаю о газетахъ. Я вовсе ничего и ни о чемъ не знаю.
   -- Но вѣдь тебя приводили къ какому-нибудь слѣдствію и допрашивали тамъ?
   -- Я ничего не знаю... Ахъ, да! Не то ли вы хотите спросить, куда приводилъ меня староста?-- говорилъ Джо.-- Въ газетахъ-то какъ зовутъ мальчика? Джо?
   -- Да.
   -- Ну, такъ это я!-- говоритъ Джо.
   -- Пойдемъ со мной дальше.
   -- Мы, вѣрно, насчетъ того... насчетъ человѣка, который умеръ?-- говоритъ Джо, слѣдуя за женщиной.-- Хотите знать, какъ онъ умеръ?
   -- Тс! Говори шепотомъ! Слышишь! Скажи, какимъ онъ казался при жизни? Очень больнымъ и бѣднымъ?
   -- Онъ былъ похожъ...
   -- На кого похожъ... не на тебя-ли?-- спрашиваетъ женщина съ отвращеніемъ.
   -- Не то, чтобъ на меня,-- говоритъ Джо:-- онъ былъ лучше меня! Вы, вѣрно, знали его?
   -- Какъ ты смѣешь объ этомъ спрашивать меня?
   -- Не сердитесь, миледи,-- говоритъ Джо, съ величайшимх уничиженіемъ: даже онъ подозрѣваетъ, что передъ нимъ стоитъ леди.
   -- Я не леди, я служанка.
   -- Значитъ, вы такая славная служанка!-- говоритъ Джо. безъ малѣйшаго умысла сказать что-нибудь оскорбительное: онъ выражаетъ только свой восторгъ.
   -- Слушай и молчи. Не говори со мной и держись отъ меня поодаль. Можешь-ли ты указать мнѣ всѣ тѣ мѣста, о которыхъ я читала въ газетахъ, указать мнѣ мѣсто, гдѣ онъ писалъ, гдѣ онъ умеръ, гдѣ происходили слѣдствія и гдѣ его похоронили? Знаешь-ли ты мѣсто, гдѣ его похоронили?
   Джо утвердительно киваетъ головой. Онъ кивалъ точно такъ же послѣ каждаго ея вопроса.
   -- Иди впередъ и укажи мнѣ всѣ эти ужасныя мѣста. Останавливайся противъ каждаго изъ нихъ и не говори со мной, пока не спрошу тебя. Не оглядывайся. Дѣлай, что я хочу, и я заплачу тебѣ хорошо.
   Джо внимательно выслушиваетъ каждое слово, повторяетъ ихъ надъ палкой своей метлы, находитъ, что трудно ихъ запомнить, старается угадать ихъ значеніе, угадываетъ и еще разъ утвердительно киваетъ своей всклокоченной головой.
   -- Я готовъ,-- говоритъ Джо:-- но, знаете, тутъ есть того... чтобъ насъ не поймали на крючокъ.
   -- Что хочетъ сказать это странное созданіе!-- восклицаетъ служанка, отвернувшись отъ него.
   -- Чтобъ намъ не подрѣзали крыльевъ,-- говоритъ Джо.
   -- Я не понимаю тебя. Иди впередъ! Я дамъ тебѣ столько денегъ, сколько ты не видывалъ въ жизни!
   Джо складываетъ губы, чтобы свистнуть, почесываетъ свою всклокоченную голову, беретъ подъ мышку метлу и отправляется указывать дорогу, ловко пробираясь босыми ногами по камнямъ черезъ лужи и грязь.
   Вотъ подворье Кука. Джо останавливается. Минутное молчаніе.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- Тотъ, кто давалъ ему работу и подарилъ мнѣ полъ-кроны,-- шепотомъ говоритъ Джо, не оглядываясь даже черезъ плечо.
   -- Ступай дальше.
   Вотъ домъ Крука. Джо опять останавливается. Молчаніе продолжительнѣе прежняго.
   -- Кто здѣсь живетъ?
   -- Онъ здѣсь жилъ,-- отвѣчаетъ Джо, какъ и прежде.
   Послѣ минутнаго молчанія его спрашиваютъ: "въ которой комнатѣ?"
   -- Въ задней комнатѣ... вонъ тамъ. Съ этого угла вы можете увидѣть ее. Вонъ тамъ... Тамъ я видѣлъ его мертваго. А вотъ это гостиница, въ которую приводили меня.
   Слѣдующій переходъ длиннѣе первыхъ; но Джо, откинувъ свои опасенія, строго соблюдаетъ условія, возложенныя на него, и не оглядывается назадъ. Разными улицами и переулками, встрѣчая множество непріятностей, они приходятъ къ небольшому проѣзду подъ зданіемъ, ведущему во дворъ, подходятъ къ газовому фонарю (зажженному теперь) и къ желѣзнымъ воротамъ.
   -- Вонъ его тамъ положили,-- говоритъ Джо, держась за рѣшетки и вглядываясь въ даль.
   -- Гдѣ?.. О, какая ужасная сцена!
   -- Да вонъ тамъ,-- говоритъ Джо, указывая пальцемъ:-- вонъ, вонъ тамъ,-- между грудами костей и какъ разъ подъ окномъ вонъ этой кухни. Они зарыли его неглубоко, такъ неглубоко, что нужно было притоптать ногами. Я, пожалуй, своей метлой открылъ бы его вамъ, еслибъ ворота были отворены. Вотъ почему, я думаю, и запираютъ ихъ (при этомъ Джо сильно потрясъ ворота). Они всегда на-заперти. Взгляните-ка! Крыса, крыса!-- восклицаетъ Джо съ нѣкоторымъ восхищеніемъ.-- Ха, ха!.. Взгляните, вонъ она идетъ! Вонъ, вонъ! Ушла! О, вѣрно, въ чью-нибудь могилу.
   Служанка прижимается въ уголъ, и влажныя испаренія отъ мертвецовъ заражаютъ ея платье.. Она протягиваетъ руки и упрашиваетъ провожатаго уйти отъ нея. Онъ становится для нея невыносимо-тяжелымъ. Джо стоитъ, выпуча глаза. Служанка оправилась, наконецъ, отъ страшнаго впечатлѣнія.
   -- Неужели это страшное, отвратительное мѣсто отведено для кладбища?
   -- Я ничего не знаю,-- говоритъ Джо, выпуча глаза.
   -- Освящено-ли оно?
   -- Что-о?-- говоритъ Джо, въ высшей степени изумленный.
   -- Освящено-ли оно?
   -- Не знаю ничего,-- говоритъ Джо, выпуча глаза сильнѣе прежняго:-- ничего не знаю.
   Служанка не обращетъ вниманія на слова Джо и, по видимому, не обращаетъ вниманія на свои слова. Она снимаетъ перчатку, чтобы достать изъ кошелька нѣсколько денегъ. Джо, молча замѣчаетъ бѣленькую маленькую ручку и представляетъ себѣ, какая должна быть она славная служанка, если носитъ такія блестящія кольца.
   Она опускаетъ монету ему въ руку, не касаясь къ ней и содрогаясь отъ одного сближенія ихъ рукъ.
   -- Теперь,-- прибавляетъ она:-- покажи мнѣ еще разъ могилу.
   Джо просовываетъ сквозь рѣшетку палку отъ метлы и съ аккуратностью, какою только могъ располагать, указываетъ на могилу. Наконецъ, взглянувъ въ сторону, чтобъ удостовѣриться, понимаютъ-ли его, онъ видитъ, что подлѣ него нѣтъ ни души.
   Первымъ дѣломъ онъ считаетъ поднести монету къ газовому фонарю, и испугаться при видѣ ея желтаго цвѣта, при видѣ золота. Потомъ для удостовѣренія въ достоинствѣ монеты, онъ кусаетъ ея ребро; потомъ, для безопасности, кладетъ ее въ ротъ, подметаетъ съ особеннымъ тщаніемъ ступеньки кладбища и проѣздъ. Дѣло его кончено, и онъ отправляется въ улицу Одинокаго Тома, останавливаясь у безчисленнаго множества фонарей, чтобъ вынуть изо рта золотую монету, попробовать ее на зубахъ и убѣдиться, что она не фальшивая.
   Меркурій въ пудрѣ не жалуется въ э яго дня. Затѣмъ мистеръ Уивль съ мистеромъ Гуппи отправляются въ Курзиторъ-Стритъ, въ Куксъ-Кортѣ, гдѣ совершается представленіе перваго джентльмена мистеру Снегсби и, что всего важнѣе, обезпечивается голосъ и расположеніе мистрисъ Снегсби. Затѣмъ подробный отчетъ обо всемъ происшедшемъ сообщаете? знаменитому Смольвиду, который ожидаетъ ихъ въ конторѣ, облеченный для такого случая въ свою огромную шляпу.
   Мистеръ Гуппи замѣчаетъ, что хорошо бы закончить этой день театромъ, но есть такія струны въ человѣческомъ сердцѣ, которыя превратили бы это удовольствіе въ горькую насмѣшку.
   На другой день въ сумерки мистеръ Уивль скромно является къ Круку; его багажъ не таковъ, чтобъ причинить кому-либо хлопоты или затрудненія, -- мистеръ Уивль приноси гь его самъ въ новую квартиру; когда онъ засыпаетъ, узкіе глаза ставенъ смотрятъ на него съ удивленіемъ. Мистеръ Уивль весьма искусный человѣкъ на малыя дѣла, и на слѣдующій день, попросивъ иголку у миссъ Флайтъ и молотокъ у хозяина, устраиваетъ приспособленіе, замѣняющее драпри, а вмѣсто полокъ вбиваетъ нѣсколько крючковъ, на которые вѣшаетъ свои двѣ чайныхъ чашки, кувшинъ, и всякую-всячппу, точно морякъ, потерпѣвшій крушеніе и умѣющій извлечь пользу изъ всего.
   Изъ всѣхъ немногочисленныхъ вещей, составляющихъ собственность мистера Уивля, онъ цѣнитъ болѣе всего,-- конечно послѣ своихъ роскошныхъ бакенбардъ, къ которымъ онъ питаетъ всю ту любовь, какую только могутъ бакенбарды пробудить въ мужскомъ сердцѣ, -- послѣ бакенбардъ онъ цѣнитъ выше всего коллекцію избранныхъ гравюръ, извлеченную изъ истинно національнаго сочиненія: "Богини Альбіона или великолѣпная галлерея британскихъ красавицъ", На этихъ гравюрахъ всѣ титулованныя леди и модныя львицы изображены съ самыми разнообразными улыбками, какія только можетъ произвести искусство въ соединеніи съ деньгами.
   Онъ украшаетъ свою квартиру этими чудными портретами, которые, во время его пребыванія на Дептфордскихъ огородахъ, хранились въ картонкѣ, помѣщеніи далеко ихъ не достойномъ. Теперь же, такъ какъ великолѣпныя британскія красавицы разодѣты во всѣ туалеты, какіе только можетъ выдумать человѣческое воображеніе, -- такъ какъ онѣ играютъ на всевозможныхъ музыкальныхъ инструментахъ, ласкаютъ собакъ всякихъ породъ, созерцаютъ ландшафты самаго разнообразнаго характера, окружены самыми фантастическими вазами и баллюстрадами, то впечатлѣніе получается поразительное.
   У мистера Уивля такая же слабость къ модному свѣту, какая была у Тони Джоблинга; онъ достаетъ по вечерамъ газеты въ "Солнечномъ Гербѣ" и, читая-о блестящихъ метеорахъ, которые въ разныхъ направленіяхъ носятся по великосвѣтскому небу, получаетъ невыразимое удовлетвореніе. Онъ таетъ отъ удовольствія, узнавъ, что такой-то членъ блестящаго избраннаго общества вчера имѣлъ честь собрать это общество у себя, или что другой такой же блестящій членъ этого общества завтра будетъ имѣть честь его покинуть.
   Знать, что дѣлаютъ и будутъ дѣлать британскія красавцы, какіе предполагаются браки въ средѣ британскихъ красавицъ, какіе въ обращеніи слухи на счетъ ихъ, знать объ этомъ -- значитъ знать судьбы человѣчества; прочитавъ великосвѣтскія новости, мистеръ Уивль переносить свой взоръ на портреты и ему кажется, что онъ знакомъ съ оригиналами и хорошо ихъ знаетъ.
   Говоря вообще, мистеръ Уивль жилецъ очень покойный, ловкій на всѣ руки и хитрый на выдумки, какъ уже было упомянуто; онъ умѣетъ стряпать и стирать, недурной плотникъ, а когда лягутъ вечернія тѣни, онъ пускаетъ въ ходъ свою наклонность къ общительности. Въ эту пору дня, если только онъ не принимаетъ у себя мистера Гуппи или его маленькаго двойника въ большой шляпѣ, онъ выходитъ изъ своей мрачной комнаты и разговариваетъ съ Крукомъ или болтаетъ "очень свободно", какъ выражаются Куксъ-Кортцы, желая его похвалить) со всякимъ, кто расположенъ къ бесѣдѣ. Вслѣдствіе этого мистрисъ Пиперъ, которая признается въ околоткѣ" законодательницей общественнаго мнѣнія, высказываетъ мистрисъ Перкинсъ два замѣчанія: Первое, что если ея Джонни будетъ носить когда-нибудь бакенбарды, она желаетъ, чтобъ они были точно такія, какъ у этого молодого человѣка; второе,-- помяните мое слово, мистрисъ Перкинсъ,-- этотъ молодой человѣкъ заполучитъ когда-нибудь всѣ деньжищи стараго Крука!
   

ГЛАВА XXI.
Семейство Смольвидъ.

   Въ зловонной мѣстности, во всѣхъ отношеніяхъ обиженной природой, не смотря на то, что одинъ изъ возвышенныхъ ея пунктовъ носитъ названіе Веселой горы, молодой Смольвидъ, нареченный при крещеніи Варфоломеемъ, а въ домашнемъ кругу извѣстный подъ именемъ Барта, проводитъ то недолгое время, которое у него остается свободнымъ отъ конторскихъ занятіи. Онъ живетъ въ глухой улицѣ, узкой, темной, всегда пустынной и печальной, похожей на склепъ; какимъ-то чудомъ уцѣлѣлъ на этой улицѣ толстый пень стараго дерева, въ которомъ столько же жизненныхъ соковъ, сколько въ молодомъ Смольвидѣ юношеской свѣжести.
   Втеченіе многихъ поколѣній только одно дитя было въ фамиліи Смольвидъ,-- были маленькіе старички и старушки, но
   дѣтей не было, пока бабка молодого Смольвида, живущая еще понынѣ, не впала въ состояніе дѣтства, лишившись разсудка; она ничего не замѣчаетъ, ничѣмъ не интересуется, потеряла память и соображеніе, и постоянно надо слѣдить, чтобъ она, сонная, не свалилась въ каминъ; ея дѣтскія выходки, вѣроятно, нѣсколько оживляютъ семейную жизнь Смольвидовъ.
   Дѣдъ Варфоломея Смольвида тоже живъ, по лишился употребленія ногъ и почти не владѣетъ руками, хотя разсудокъ его здравъ и невредимъ, и въ его памяти держатся такъ же хорошо, какъ и прежде, четыре правила арифметики и небольшой запасъ свѣдѣніи, который онъ считаетъ пригоднымъ для жизни. Въ другихъ отношеніяхъ въ немъ незамѣтно никакой перемѣны; идеализмъ, восторженность, пониманіе прекраснаго и другія душевныя свойства, которыя считаются принадлежностью человѣческаго существа, какъ были въ зародышѣ въ его душѣ, такъ и остались въ видѣ личинокъ, никогда не развившись въ бабочекъ.
   Отецъ этого милаго старичка изъ окрестностей Веселой горы принадлежалъ къ классу тѣхъ толстокожихъ двуногихъ пауковъ съ тугонабитой мошной, которые, растянувъ паутину, стерегутъ въ своихъ норахъ, когда попадутся неосторожныя мухи. Богъ, которому поклонялся этотъ старый язычникъ, назывался сложнымъ процентомъ; для него онъ жилъ, ради него женился, отъ него умеръ, когда въ одномъ маленькомъ, но честномъ дѣльцѣ, -- разсчитанномъ впрочемъ такъ, что весь убытокъ долженъ былъ пасть на долю другихъ,-- онъ понесъ тяжелую потерю, въ немъ порвалось что-то, какой-то нервъ, необходимый для существованія, -- ибо ни въ какомъ случаѣ это не могло быть сердце,-- и его карьера кончилась!
   Такъ какъ онъ не пользовался хорошей репутаціей, то его часто приводили въ примѣръ несостоятельности воспитанія, ибо учась въ Безплатной школѣ, онъ прошелъ въ вопросахъ и отвѣтахъ полный курсъ исторіи такихъ древнихъ народовъ, какъ Аммореи и Хеттеяне. Его нравственныя свойства унаслѣдовалъ сынъ, которому съ раннихъ лѣтъ внушалось, какъ надо преуспѣвать въ жизни и котораго по двѣнадцатому году отецъ опредѣлилъ клеркомъ къ одному нотаріусу, ловкому дѣльцу, гдѣ юноша жадный отъ природы, развилъ свои наслѣдственные таланты и оказалъ быстрые успѣхи въ наукѣ учета векселей. Рано вступивъ въ жизнь и поздно женившись, по примѣру отца, онъ произвелъ въ свою очередь себѣ подобнаго сына, съ душой алчной и ненасытной, который тоже рано началъ свою дѣловую карьеру, поздно женился и сдѣлался отцомъ двухъ близнецовъ: сына Варфоломея и дочери Юдифи.
   Все время, пока медленно росло фамильное древо Смольвидовъ, всѣ они очень рано начинали заниматься дѣлами и очень поздно женились, развивали въ себѣ дѣловыя способности, удалялись отъ развлеченій и изгоняли изъ своего обихода романы, волшебныя сказки, басни и вымыслы, -- все, что носитъ на себѣ отпечатокъ легкомыслія. Отсюда воспослѣдовало то, что въ этой фамиміи не бывало дѣтей, а тѣ маленькія созданьица, которыя появлялись, маленькіе старички и старушонки, походили на старыхъ обезьянъ, только съ душевными способностями болѣе низкаго качества.
   Въ настоящую минуту вышеупомянутые дѣдъ и бабка Смольвидъ сидятъ въ двухъ черныхъ волосяныхъ креслахъ на колесахъ, по обѣимъ сторонамъ камина, въ темной маленькой гостиной, которая на нѣсколько футовъ ниже поверхности улицы. Тутъ они проводятъ долгіе блаженные часы; мрачна, неуютна и негостепріимна эта комната: единственныя ея украшенія -- грубыя банковыя скатерти на столахъ и чайный подносъ изъ желѣзнаго листа; по отсутствію всякихъ украшеній она служитъ недурнымъ аллегорическимъ изображеніемъ души старика Смольвида.
   На каминномъ очагѣ два треножника для горшковъ и кастрюль,-- присмотръ за ними лежитъ на дѣдушкѣ Смольвидъ; мѣдный выступъ между треножниками исполняетъ роль подставки для жаренья мяса,-- за этимъ тоже наблюдаетъ старикъ. Въ креслѣ почтеннаго старца, подъ сидѣньемъ, устроенъ ящикъ, и въ немъ, подъ защитой его скрюченныхъ ногъ, помѣщено все его состояніе, достигающее, какъ говорятъ баснословной цифры. За спиной Смольвида старая подушка: она у него всегда подъ рукой, чтобы было чѣмъ бросить въ подругу дней, когда та сдѣлаетъ неделикатный намекъ на деньги самый щекотливый предметъ для старика.
   -- Гдѣ Бартъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ Юдифь, сестру молодого Смольвида.
   -- Онъ еще не возвращался.
   -- Что, пора уже пить чай или нѣтъ?
   -- Нѣтъ еще.
   -- А много ли еще осталось времени?
   -- Десять минутъ.
   -- А?
   -- Десять минутъ! повторяетъ Юдифь громче.
   -- Э, десять минутъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ. Бабушка, которая что-то бормочетъ, кивая треножникамъ головой, слышитъ слово "десять" и, вообразивъ, что дѣло идетъ о деньгахъ, начинаетъ выкрикивать точно старый вылинявшій попугай:
   -- Десять билетовъ! Десять десяти фунтовыхъ билетовъ!
   -- Замолчи, глупая башка, кричитъ почтенный старецъ и запускаетъ въ нее подушкой.
   Результататъ этого метательнаго упражненія двоякій: голова старухи въ большемъ чепцѣ пригвождается къ спинкѣ кресла, такъ что, когда внучка извлекла ее на свѣтъ Божій, чепчикъ принялъ самый удивительный фасонъ, а усиліе, которое потребовалось отъ старика, отозвалось и на немъ самомъ; онъ опрокинулся назадъ, точно сломанная маріонетка. Въ такомъ видѣ почтенный джентльменъ кажется какой-то горой платья съ чернымъ колпакомъ наверху, и совсѣмъ не похожъ на одушевленное существо, пока руками внучки не производятся надъ нимъ двѣ операціи: сперва встряхиваютъ его, точно большую бутыль, потомъ взбиваютъ, какъ подушку. Послѣ примѣненія этихъ средствъ, подъ колпакомъ появляется какой-то намекъ на шею, и вотъ старикъ и спутница заката его жизни опять сидятъ другъ противъ друга, точно два часовыхъ, которыхъ забылъ смѣнить черный сержантъ -- смерть.
   Юдифь -- особа, вполнѣ подходящая къ этой четѣ; невозможно усомниться въ томъ, что она сестра мистера Смольвида-младшаго, такъ они похожи; если сложить обоихъ, то едва ли выйдетъ одинъ человѣкъ среднихъ размѣровъ. Въ Юдифи такъ рѣзко обозначилось вышеупомянутое сходство фамиліи Смольвидъ съ объезьянами, что, одѣтая въ шапочку и юбочку съ блестками, она могла бы плясать вмѣсто мартышки на крышкѣ шарманки, не возбудивъ ни малѣйшаго подозрѣнія. Впрочемъ, теперь на ней самое обыкновенное, довольно неопрятное платье изъ какой-то темной матеріи.
   У Юдифи никогда не было куколъ, она никогда не слыхала о Сандрильонѣ, не знала никакихъ игръ. Разъ или два, когда ей было лѣтъ десять, ей случилось попасть въ дѣтское общество, но дѣти не умѣли играть съ Юдифью, и она не умѣла играть съ ними; она казалась существомъ иной породы, и съ обѣихъ сторонъ возникло инстинктивное отвращеніе.
   Сомнительно, смѣется ли когда нибудь Юдифь; ей такъ рѣдко случалось видѣть смѣющихся людей, что по всей вѣроятности она и сама не умѣетъ смѣяться; безъ сомнѣнія она не имѣетъ никакого понятія о томъ, что такое веселый юношескій хохотъ; ея лицо имѣетъ такой старческій видъ, такъ застыло въ одномъ выраженіи, что совершенно не поддается другимъ.
   Такова Юдифь
   А братъ ея никогда въ жизни не гонялъ кубарей и знаетъ о Мальчикѣ-съ-пальчикъ и о Синдбадѣ-мореходѣ столько же, сколько о жителяхъ луны; ему также трудно было бы играть въ зайчика или въ крикетъ, какъ самому превратиться въ зайца или въ мячъ. Но все же онъ выше сестры; въ его узкомъ мірѣ фактовъ есть маленькій просвѣтъ въ болѣе широкую область понятій мистера Гуппи, чѣмъ и объясняется его благоговѣніе передъ этимъ свѣтиломъ.
   Юдифь ставитъ на столъ желѣзный подносъ и разставляетъ чашки и блюдечки съ такимъ звономъ, точно бьетъ въ гонгъ; она кладетъ хлѣбъ въ желѣзную корзину, а масло, въ очень умѣренномъ количествѣ, на оловянное блюдце. Дѣдушка Смольвидъ жадно смотритъ на приготовленія къ чаю и спрашиваетъ, гдѣ дѣвушка.
   -- Вы говорите о Чарли?
   -- А?
   -- Вы говорите о Чарли?
   Послѣднее слово задѣваетъ въ бабушкѣ какую-то пружину, она заливается хохотомъ и, кивая треножникамъ, начинаетъ нѣтъ: "Чарли на водѣ, Чарли по водѣ, Чарли на водѣ, Чарли по водѣ"! Старуха поетъ все съ большимъ и большимъ одушевленіемъ, дѣдушка бросаетъ взглядъ на подушку, но онъ не достаточно еще оправился отъ послѣдняго упражненія; наконецъ тишина возстановляется и онъ говоритъ:
   -- А! Такъ это ее зовутъ Чарли! она много ѣстъ: лучше бы нанимать ее на своихъ харчахъ.
   Юдифь прищуривается совершенно такъ, какъ братъ, качаетъ головой и складываетъ губы, чтобъ сказать нѣтъ, но не произноситъ этого вслухъ.
   -- Нѣтъ? Почему?
   -- Придется давать шесть пенсовъ въ день, а она обходится дешевле.
   -- Правда?
   Юдифь киваетъ съ глубокимъ пониманіемъ дѣла и принимается рѣзать хлѣбъ тоненькими ломтиками и скупо намазывать его масломъ. "Чарли, гдѣ ты?" кричитъ она. На этотъ зовъ робко появляется дѣвочка въ грубомъ передникѣ, въ огромномъ чепчикѣ и со щеткой въ рукахъ, которыя носятъ слѣды мыльной пѣны.
   -- Что ты тамъ дѣлаешь? набрасывается на нее Юдифь съ видомъ старой вѣдьмы.
   -- Я прибирала заднюю комнату наверху, миссъ.
   -- Работай хорошенько и не болтай зря. У меня нельзя зѣвать. Ступай, кончай поскорѣй! кричитъ Юдифь, топая ногой.-- Съ вами, дѣвчонками, больше возни, чѣмъ вы сами стоите!
   Суровая матрона возвращается къ намазыванію тартинокъ; тѣнь ея брата, заглянувшаго въ окно, падаетъ на нее, и она съ ножомъ и хлѣбомъ въ рукахъ идетъ отворять дверь.
   -- Это ты, Барть? спрашиваетъ дѣвушка.
   -- Я, отвѣчаетъ Бартъ.
   -- Ты проводилъ время со своимъ другомъ, а?
   Бартъ утвердительно киваетъ головой.
   -- Обѣдалъ на его счетъ?
   Бартъ опять киваетъ.
   -- Это хорошо. По возможности старайся жить на его счетъ, по остерегайся слѣдовать такому глупому примѣру. Это единственная польза, какую можно извлечь изъ этого друга! говоритъ мудрый старецъ.
   Нельзя сказать, чтобы внукъ безусловно раздѣлялъ это мнѣніе, однако онъ удостоиваетъ его одобренія, слегка кивнувъ головой и прищуривъ глазъ; взявъ стулъ, онъ садится къ чайному столу. Надъ чашками наклоняются четыре старческихъ лица, похожихъ на зловѣщіе призраки; мистрисъ Смольвидъ отъ времени до времени приходитъ въ такое состояніе, что его надо встряхивать, точно черную стклянку аптекарской микстуры.
   Почтенный старикъ продолжаетъ преподавать внуку уроки житейской мудрости:
   Да, да! этотъ совѣтъ далъ бы тебѣ и твой отецъ, еслибъ былъ живъ. Ты не помнишь своего отца, жаль, что не помнишь, онъ былъ весь въ меня, (изъ чего отнюдь не слѣдуетъ, чтобы у покойнаго джентльмена была особенно пріятная наружность).
   Положивъ тартинку на колѣно, старикъ продолжаетъ:
   -- Да, онъ былъ истинный сынъ мой. А ужъ какъ считалъ! Пятнадцать лѣтъ, какъ онъ умеръ.
   При этихъ словахъ мистрисъ Смольвидъ разражается по своему обыкновенію:
   Пятнадцать сотенъ фунтовъ! Пятнадцать сотенъ фунтовъ въ черномъ ящикѣ! Пятнадцать сотенъ фунтовъ заперто! Пятнадцать сотенъ фунтовъ припрятано!
   Достойный супругъ, отложивъ въ сторону хлѣбъ съ масломъ, запускаетъ въ нее подушкой, голова старухи придавливается къ стѣнкѣ кресла, а самъ старикъ въ изнеможеніи опрокидывается назадъ. Зрѣлище, которое онъ представляетъ послѣ такихъ увѣщаній, оригинально, но далеко не пріятнаго свойства; во первыхъ, потому, что отъ толчка черный колпакъ сползаетъ и закрываетъ ему одинъ глазъ, что придаетъ ему видъ подкутившаго чорта; во вторыхъ, потому, что при этомъ онъ осыпаетъ самой ужасной бранью свою супругу; въ третьихъ, потому, что контрастъ между такими энергичными дѣйствіями и безпомощной фигурой невольно наводитъ на мысль, какое это должно быть гадкое, злое существо и сколько вреда онъ принесъ бы, если бы могъ. Впрочемъ въ семьѣ Смольвидъ подобныя сцены такъ часты, что проходятъ незамѣтно. Старика встряхиваютъ, подушка водворяется на свое обычное мѣсто, старую леди сажаютъ прямо, причемъ поправляютъ ей чепчикъ, если не забудутъ, и она сидитъ, готовая опять свалиться, какъ кегля
   На этотъ разъ проходитъ довольно много времени, прежде чѣмъ старый джентльменъ оправляется на столько, что можетъ возобновить свою рѣчь, но и тогда онъ обильно уснащаетъ ее ласкательными эпитетами по адресу своей подруги жизни, равнодушной ко всему на свѣтѣ, кромѣ двухъ треножниковъ.
   -- Будь живъ твой отецъ, Бартъ, онъ нажилъ бы много денегъ,-- ахъ болтливая старая корга! но только что онъ началъ возводить зданіе, на основаніе котораго., потратилъ столько лѣтъ,-- замолчи старая сорока, ощипанная ворона, безмозглый попугай!-- какъ заболѣлъ изнурительной лихорадкой и умеръ, не переставая до послѣдней минуты заботиться о дѣлахъ, потому что былъ разсчетливый и бережливый человѣкъ. Старая хрычовка! Запустить бы въ тебя дохлой кошкой, вмѣсто подушки, да и запущу, если не перестанешь корчить дуру! Твоя мать была тоже экономная и умѣла беречь свое добро; какъ родила она тебя и Юдифь, такъ и сгорѣла, точно березовый трутъ. Ахъ поросячья голова, свиное рыло, старая чертовка!
   Юдифь не интересуется разсказомъ старика, ибо слышитъ его уже не въ первый разъ. Она сливаетъ въ полоскательницу остатки чаю изъ чашекъ и блюдцевъ и выливаетъ туда же то, что осталось въ чайникѣ,-- это готовится вечерняя трапеза для поденщицы. Для нея же собраны въ желѣзную корзинку тѣ немногочисленные огрызки хлѣба, которые все-таки остались, не смотря на строгую экономію, царствующую въ домѣ:
   -- Твой отецъ, Бартъ, былъ компаньономъ въ моихъ дѣлахъ, и когда я умру, ты и Юдифь получите все. Рѣдкое счастье, что вы оба съ малолѣтства привыкли къ дѣлу: Юдифь умѣетъ дѣлать цвѣты, а ты изучилъ законы. Вамъ не надо будетъ тратить своихъ денегъ, и безъ нихъ проживете, а капиталъ вашъ будетъ рости. Когда я умру, Юдифь опять примется за цвѣты, а ты будешь продолжать занятія къ конторѣ.
   По виду Юдифи скорѣе можно предположить, что ея спеціальность приготовлять шипы, а по цвѣты, но на самомъ дѣлѣ она изучила въ совершенствѣ всѣ тайны цвѣточнаго мастерства. Когда старикъ заговорилъ о своей смерти, внимательный наблюдатель могъ бы подмѣтить въ глазахъ брата и сестры нѣкоторое нетерпѣніе узнать, -- когда же настанетъ наконецъ это желанное событіе, и довольно опредѣленную увѣренность въ томъ, что ему давно пора совершиться.
   Окончивъ свои приготовленія, Юдифь говоритъ:
   -- Я позову дѣвушку пить чай сюда. Если ей дать въ кухнѣ, она никогда не кончитъ.
   Вслѣдствіе этого рѣшенія въ комнатѣ появляется Чарли и подъ перекрестнымъ огнемъ четырехъ паръ глазъ принимается за полоскательницу съ чаемъ и за бренные останки хлѣба съ масломъ. Юдифь рядомъ съ этой свѣжей дѣвочкой, за которой она бдительно надзираетъ, кажется существомъ, принадлежащимъ къ одной изъ отдаленнѣйшихъ геологическихъ эпохъ и прожившимъ несмѣтное число лѣтъ. Изумительно, съ какою внимательностью накидывается она на дѣвочку и придирается къ ней по всякому ничтожному иди и безъ всякаго повода; она выказываетъ такое совершенство въ искусствѣ муштровать прислугу, какого рѣдко достигаютъ даже старыя практичныя хозяйки. Когда ей показалось, что Чарли бросила вопросительный взглядъ на полоскательницу съ чаемъ, она топаетъ ногами, трясетъ головой и кричитъ:
   -- Ну, еще будешь зѣвать по сторонамъ цѣлый часъ! Ѣшь поскорѣе и принимайся за работу.
   -- Слушаю, миссъ.
   -- Не болтай попусту, знаю я васъ. Дѣлай свое дѣло молча, тогда повѣрю.
   Чарли послушно отхлебываетъ большой глотокъ помоевъ и такъ спѣшитъ покончить съ обгрызками хлѣба, что миссъ Смольвидъ начинаетъ обвинять ее въ обжорствѣ, которое "въ васъ, дѣвушкахъ, отвратительно".
   Чарли трудно что-нибудь возразить противъ этого. Слышится стукъ въ дверь, Юдифь кричитъ:
   -- Посмотри, кто тамъ, да не жуй, какъ станешь отворять дверь.
   Когда предметъ ея неусыпныхъ попеченій отправляется по этому приказу, Юдифь пользуется случаемъ, чтобъ сгрести остатки хлѣба и поставить въ полоскательницу грязныя чашки въ знакъ того, что считаетъ чаепитіе оконченнымъ.
   -- Ну, кто тамъ! что надо? рычитъ Юдифь.
   Пришелъ какой-то мистеръ Джоржъ. Онъ входитъ въ комнату безъ доклада и безъ всякихъ лишнихъ церемоній.
   -- Ухъ, какъ у васъ жарко. Всегда у огонька, а? Впрочемъ, пожалуй, вы поступаете благоразумно, что привыкаете жариться.
   Послѣднее замѣчаніе мистеръ Джоржъ дѣлаетъ à parte, кланяясь старику Смольвиду.
   -- А, это вы... Какъ поживаете? привѣтствуетъ его старикъ.
   -- Такъ себѣ, отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ и берется за стулъ.-- Съ вашей внучкой я имѣлъ уже честь познакомиться. Мое почтеніе миссъ!
   -- А это мой внукъ, его вы еще не видали, онъ занимается въ конторѣ и рѣдко бываетъ дома.
   -- Честь имѣю кланяться. Очень похожъ на сестру, чертовски похожъ на сестру! говоритъ мистеръ Джоржъ, дѣлая сильное, но нельзя сказать чтобы лестное удареніе на словѣ "чертовски".
   -- Какъ ваши дѣла, мистеръ Джоржъ?
   -- Какъ по маслу.
   Мистеръ Джоржъ смуглый человѣкъ лѣтъ пятидесяти, хорошо сложенный, съ добрымъ лицомъ, вьющимися черными волосами, ясными глазами и широкой грудью. Его сильныя, мускулистыя руки загорѣли такъ же, какъ и лицо, и повидимому привыкли къ тяжелой работѣ. Любопытна"его манера садиться: садясь онъ оставляетъ между своей спиною и спинкой стула промежутокъ, какъ будто для ранца или походной шинели; шагаетъ онъ тоже тяжелымъ размѣреннымъ шагомъ, къ которому очень шелъ бы звонъ шпоръ и бряцаніе сабли; теперь онъ гладко выбритъ, по по складу его рта можно заключить, что онъ много лѣтъ украшался длинными усами,-- это предположеніе подтверждается и его привычкой подносить по временамъ смуглую руку къ верхней губѣ. Словомъ, по всему можно догадаться, что мистеръ Джоржъ былъ нѣкогда въ военной службѣ.
   Удивительный контрастъ представляетъ мистеръ Джоржъ съ семействомъ Смольвидовъ! Навѣрное никогда солдату но случалось стоять постоемъ у хозяевъ, которые бы меньше подходили къ нему, чѣмъ эта семья къ мистеру Джоржу. Между ними столько же сходства, какъ между широкимъ палашомъ и ножемъ, которымъ открываютъ устрицы: такое же глубокое, поразительное различіе между его размашистыми манерами и ихъ скаредными привычками, между его звучнымъ басомъ и ихъ пронзительными жидкими голосами. Когда онъ сидитъ въ этой невзрачной гостиной, всегда нагнувшись впередъ, уперевъ руки въ колѣни и разставивъ локти, то кажется, что онъ могъ бы проглотить все семейство вмѣстѣ съ четырьмя комнатами и кухней. Помолчавъ и оглянувъ комнату, мистеръ Джоржъ спрашиваетъ дѣдушку Смольвида:
   -- Зачѣмъ вы трете себѣ ноги? Чтобъ возбудить въ нихъ жизнь?
   -- Частью по привычкѣ, мистеръ Джоржъ, а частью, правда, помогаетъ кровообращенію.
   -- Кро-во-обра-ще-нію... я не думаю, чтобъ изъ этого выходило много толку, говоритъ мистеръ Джоржъ, складывая руки на груди, отъ чего она кажется еще шире.
   -- Конечно, мистеръ Джоржъ, я старъ, но я еще бодръ, а посмотрите на нее,-- говоритъ старикъ, кивая на жену,-- а вѣдь я старше! Ахъ ты, старая чертовка! бормочетъ онъ, внезапно загораясь прежней злобой противъ старухи.
   -- Несчастная! говоритъ мистеръ Джоржъ, оборачиваясь къ ней.-- Не браните ее, взгляните какая она жалкая. И чепчикъ съѣхалъ на бокъ! Приподымитесь, сударыня, вотъ такъ, такъ вамъ будетъ удобнѣе.
   Мистеръ Джоржъ поправляетъ чепчикъ, усаживаетъ старуху и, возвращаясь на свое мѣсто, говоритъ мистеру Смольвиду:
   -- Вспомните о своей матери, если не уважаете ее какъ, жену.
   -- Вы должно быть были превосходнымъ сыномъ, мистеръ Джоржъ! говоритъ старикъ, взглянувъ на него искоса.
   -- Лицо мистера Джоржа темнѣетъ, когда отвѣчаетъ:-- Ну, нѣтъ!
   -- Меня это очень удивляетъ!
   -- Однакожъ это правда. Я долженъ бы быть хорошимъ сыномъ, и думалъ, что буду, но вышло не такъ. Я былъ очень дурнымъ сыномъ, мистеръ Смольвидъ; сказать короче:, никогда никому не принесъ радости.
   -- Быть не можетъ! восклицаетъ старикъ.
   -- Впрочемъ, чѣмъ меньше объ этомъ говорить, тѣмъ лучше. Къ дѣлу! Вы помните условія договора: трубка табаку за двухмѣсячные проценты. Ну-съ, все въ исправности. Вы можете, не опасаясь, приказать подать мнѣ трубку;, вотъ новый вексель, а вотъ проценты за два мѣсяца. Чортъ побери, трудненько было ихъ наскрести!
   Говоря это атлетическій мистеръ Джоржъ сидитъ по прежнему со скрещенными руками, какъ будто готовясь проглотить все семейство, вмѣстѣ съ квартирой. Тѣмъ временемъ дѣдушка Смольвидъ при помощи Юдифи достаетъ изъ запертаго бюро два черныхъ кожаныхъ портфеля, укладываетъ въ первый портфель только что полученный документъ, достаетъ изъ второго другой такой-же документъ и вручаетъ его мистеру Джоржу, который комкаетъ и скручиваетъ его такъ, чтобъ удобно было закурить трубку. Такъ какъ, прежде чѣмъ выпустить одинъ вексель изъ кожаной темницы, старикъ разглядываетъ въ очки и сличаетъ каждую букву обоихъ, -- такъ какъ онъ трижды пересчитываетъ деньги и два раза требуетъ, чтобы Юдифь пересчитала ихъ вслухъ,-- такъ какъ онъ весь дрожитъ, а потому двигается и говоритъ до невозможности медленно, то на совершеніе всей процедуры требуется не мало времени. Только тогда, когда все это покончено, онъ отрываетъ свои алчные глаза и пальцы отъ бумагъ, и отвѣчаетъ на замѣчаніе мистера Джоржа:
   -- Опасаюсь подать вамъ трубку? Мы не скареды, сэръ. Юдифь, распорядись подать трубку и стаканъ водки съ водой мистеру Джоржу.
   Близнецы, до смѣшного похожіе другъ на друга, одинаково презрительно относятся къ гостю, упорно отводятъ глаза въ сторону, за исключеніемъ того времени, когда ихъ вниманіе было привлечено кожаными бумажниками, и теперь оба разомъ удаляются, предоставивъ гостя старику, точно два медвѣжонка, уступающіе путника медвѣдицѣ.
   -- Вѣроятно вы цѣлый день проводите въ этой комнатѣ? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, продолжая сидѣть со скрещенными руками.
   -- Да, да.
   -- И ровно ничѣмъ не занимаетесь?
   -- Присматриваю за огнемъ, за варевомъ и за жаркимъ...
   -- Когда оно есть, выразительно добавляетъ мистеръ Джоржъ.
   -- Ну да, разумѣется, когда есть жаркое.
   -- Читаете вы что нибудь, или можетъ быть заставляете читать себѣ вслухъ?
   Старикъ торжественно качаетъ головой.
   -- О нѣтъ! въ нашей семьѣ никогда не было охотниковъ до чтенія. Дорогая забава! Глупость, праздная трата времени, безуміе! Нѣтъ, нѣтъ!
   Переводя взглядъ съ жены на мужа, посѣтитель говоритъ голосомъ, слишкомъ тихимъ, для тугого на ухо старика: "Васъ пара пятокъ, какъ я вижу!" и добавляетъ громче:
   -- Я говорю...
   -- Слышу!
   -- Я говорю, что опоздай я на одинъ день, вѣдь вы бы продали мое имущество съ молотка?
   -- Что вы, другъ мой, никогда! восклицаетъ дѣдушка Смольвидъ, простирая къ нему руки, какъ бы съ тѣмъ, чтобъ его обнять.-- Никогда я не поступилъ бы такъ, другъ мой! На мой пріятель изъ Сити, который далъ вамъ въ долгъ по моей просьбѣ, тотъ, пожалуй, могъ бы...
   -- А! Такъ за него вы не поручитесь? продолжаетъ допрашивать мистеръ Джорджъ, прибавивъ потихоньку:-- Ахъ ты старая лиса!
   -- На него нельзя положиться, другъ мой, за него я не могу ручаться, онъ будетъ требовать соблюденія договора въ точности.
   -- Чортъ бы его побралъ! говорить мистеръ Джоржъ.
   Появляется Чарли съ подносомъ; на которомъ лежатъ трубка и маленькій свертокъ табаку и стоитъ стаканъ съ водкой; мистеръ Джоржъ обращается къ ней:
   -- Какъ ты здѣсь очутилась, дѣвочка? У тебя нѣтъ фамильнаго сходства съ ними?
   -- Я работаю у нихъ, сэръ.
   Кавалеристъ, если только мистеръ Джоржъ кавалеристъ или былъ имъ, снимаетъ большой чепчикъ съ ея головы прикосновеніемъ удивительно легкимъ для такой сильной руки и гладитъ ее по волосамъ:
   -- Ты немножко оживляешь этотъ печальный домъ: здѣсь такой же недостатокъ молодости, какъ и свѣжаго воздуху.
   Отпустивъ ее, онъ закуриваетъ трубку и пьетъ за здоровье пріятеля изъ Сити, -- единственнаго продукта фантазіи мистера Смольвида-старшаго.
   -- Такъ вы думаете, что онъ былъ бы неумолимъ а?
   -- Пологаго, что такъ; опасаюсь, что онъ принялъ бы рѣшительныя мѣры. Я знаю, онъ приступалъ къ продажѣ съ молотка имущества уже разъ двадцать, неосторожно прибавляетъ дѣдушка Смольвидъ. Неосторожно, потому, что его прекрасная половина, которая успѣла было задремать, внезапно просыпается отъ слова двадцать и начинаетъ бормотать:
   -- Двадцать тысячъ фунтовъ, двадцать тысяча-фунтовыхъ билетовъ въ ящикѣ, двадцать гиней, двадцать милльоновъ, по двадцати процентовъ...
   Подушка летитъ и прерываетъ ея бормотанье. Посѣтитель, который видитъ этотъ странный экспериментъ въ первый разъ, спѣшитъ снять подушку, освободить и поправить голову старухи.
   -- Старая хрычовка, идіотка, скорпіонъ, дохлая жаба! Вѣдьма на памелѣ, болтливая колдунья! Сжечь бы тебя на кострѣ! рычитъ распростертый въ креслѣ старикъ.-- Охъ, встряхните меня немножко, другъ мой!
   Ошеломленный этой сценой, мистеръ Джоржъ смотритъ то на одного, то на другую, но согласно полученной инструкціи, беретъ почтеннаго старца за шиворотъ и приподнявъ его какъ куклу, кажется раздумываетъ, не встряхнуть ли его такъ, чтобъ на будущее время онъ лишился возможности бросаться подушками и отдалъ бы Богу душу. Однако онъ побѣждаетъ это искушеніе; встряхнувъ старика такъ сильно, что его голова подскакиваетъ, какъ у арлекина, онъ ловко сажаетъ его въ кресло и такъ энергично третъ, что тотъ не можетъ прійти въ себя цѣлую минуту, и только глазами моргаетъ.
   -- О Боже! взываетъ онъ наконецъ:-- Довольно, довольно, другъ мой. О ради Бога! Я задыхаюсь, Боже мой!
   Правду сказать, мистеръ Смольвидъ имѣетъ нѣкоторое подозрѣніе противъ своего дорогого друга, который кажется ему теперь еще громаднѣе, чѣмъ прежде. Но страшилище спокойно усаживается на свое мѣсто и окружаетъ себя густыми клубами дыму, утѣшаясь про себя слѣдующимъ философскимъ разсужденіемъ:-- Имя твоего пріятеля изъ Сити начинается съ буквы Ч и ты, любезный, совершенно правъ, придавая такую важность договору съ нимъ.
   -- Вы что-то говорите, мистеръ Джоржъ?
   Кавалеристъ отрицательно качаетъ головой, продолжаетъ курить, опершись руками въ колѣни и разставивъ локти съ воинственнымъ видомъ, и съ большимъ вниманіемъ разглядываетъ мистера Смольвида, отмахивая по временамъ рукою клубы дыма, чтобъ лучше видѣть. Не измѣняя своей позы, онъ подноситъ къ губамъ стаканъ и говоритъ:
   -- Бьюсь объ закладъ, что я единственный человѣкъ между живыми и мертвыми, который попользовался отъ васъ трубкой табаку?
   -- Да, правда, мистеръ Джоржъ, я никого не принимаю у себя и не угощаю: я не имѣю на это средствъ. Но такъ какъ вы, по своей привычкѣ шутить, поставили трубку въ число условій...
   -- Конечно, трубка табаку стоитъ сущіе пустяки, но мнѣ пришла фантазія потребовать ее, чтобъ урвать у васъ хоть что нибудь взамѣнъ своихъ денегъ.
   -- О, вы человѣкъ весьма благоразумный, сэръ, весьма благоразумный, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, потирая себѣ ноги.
   Мистеръ Джоржъ, спокойно покуривая, отвѣчаетъ:
   -- О, я всегда былъ благоразумнымъ.-- Пуфъ!-- Прекрасное тому доказательство, что я попалъ сюда,-- Пуфъ! И что я сталъ, тѣмъ, что есть.-- Пуфъ!-- Мое благоразуміе всѣмъ извѣстно.-- Пуфъ!-- Благодаря ему, я и имѣлъ такой успѣхъ въ жизни.
   -- Не унывайте, сэръ, вы можете еще понравиться.
   Мистеръ Джоржъ смѣется и отпиваетъ изъ стакана.
   -- Развѣ у васъ нѣтъ родственниковъ, которые могли бы уплатить эту маленькую сумму? спрашиваетъ мистеръ Смольвидъ и глаза его загораются.-- Или поручились бы за васъ, чтобъ я могъ уговорить своего пріятеля изъ Сити дать вамъ еще? Двухъ надежныхъ поручителей было бы достаточно для моего пріятеля. Нѣтъ ли у васъ такихъ, мистеръ Джоржъ?
   Мистеръ Джоржъ хладнокровно продолжаетъ курить и отвѣчаетъ:,
   -- Если бъ и были, я не сталъ бы ихъ безпокоить. У нихъ и безъ того было довольно хлопотъ изъ за меня. Конечно, для бродяги, который растратилъ попусту лучшіе годы, было бы очень удобно явиться съ повинною къ тѣмъ почтеннымъ людямъ, которые никогда не видѣли отъ него радости, и жить на ихъ. счетъ. Но, по моему, это не годится: ужъ разъ ушелъ, такъ живи за свой счетъ и страхъ. Вотъ мое мнѣніе.
   Дѣдушка Смольвидъ пытается намекнуть;
   -- Но, мистеръ Джоржъ, весьма естественная родственная привязанность...
   -- Къ двумъ надежнымъ поручителямъ? подсказываетъ мистеръ Джоржъ, продолжая спокойно покуривать свою трубочку, и качаетъ отрицательно головой.-- Нѣтъ. Это не по мнѣ.
   Съ тѣхъ поръ какъ мистеръ Джоржъ усадилъ старика, тотъ понемножку все сползалъ съ кресла и теперь опять представляетъ изъ себя безформенную кучу тряпья. На этотъ разъ призывается Юдифь, и послѣ того какъ операція встряхиванья совершена, старый джентльменъ проситъ эту гурію остаться подлѣ него; повидимому онъ остерегается затруднять мистера Джоржа вторичнымъ требованіемъ его услугъ.
   Послѣ того, какъ все приведено въ порядокъ, старикъ говоритъ:
   -- Ахъ, мистеръ Джоржъ, какъ хорошо было бы для васъ, если бъ вы открыли слѣдъ капитана. Когда вы въ первый разъ явились сюда, прочитавъ въ газетахъ наше объявленіе,-- говоря "наше", я разумѣю своего пріятеля изъ Сити и еще двухъ, трехъ друзей, которые помѣщаютъ свои капиталы въ подобныя предпріятія и на столько привязаны ко мнѣ, что часто оказываютъ мнѣ вспомоществованіе въ моихъ стѣсненныхъ обстоятельствахъ, -- еслибъ тогда вы помогли намъ въ розыскахъ, это припасло бы вамъ немалую выгоду.
   -- Хоть я и хотѣлъ бы разбогатѣть, но на сей разъ радуюсь, что этого не случилось, отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ, который куритъ теперь далеко не съ прежней безмятеяспостью: съ тѣхъ поръ какъ вошла Юдифь, онъ, точно заколдованный, не можетъ оторвать отъ нея глазъ, хотя восхищенія въ нихъ незамѣтно.
   -- Почему же, мистеръ Джоржъ? спрашиваетъ раздраженно старикъ.-- Почему же во имя... ахъ, ракалія! (Послѣднее относится, очевидно, къ дремлющей мистрисъ Смольвидъ).
   -- По двумъ причинамъ, товарищъ.
   -- А какія эти причины, мистеръ Джоржъ, во имя...
   -- Во имя вашего пріятеля изъ Сити?
   -- Да хоть его, если хотите! Такъ какія же это причины, мистеръ Джоржъ?
   Отвѣчая ему, мистеръ Джоржъ не спускаетъ глазъ съ Юдифи: ея старообразное лицо такъ похоже на лицо дѣда, что онъ какъ будто не замѣчаетъ, къ кому изъ нихъ обращается.
   -- Во первыхъ, вы, господа, меня надули. Въ объявленіи было напечатано, что если явится мистеръ Гаудонъ, или капитанъ Гаудопъ, какъ вамъ больше нравится, то услышитъ нѣчто пріятное для себя.
   -- Ну? пронзительнымъ голосомъ поощряетъ его старикъ.
   -- Ну, не очень-то было бы ему пріятно, ему очутиться въ тюрьмѣ.
   -- Почемъ знать? Кто нибудь изъ его богатыхъ родственниковъ могъ уплатить его долги или прійти къ соглашенію съ кредиторами. Кромѣ того, вѣдь и онъ насъ обманулъ: онъ остался долженъ огромную сумму. Знай я это раньше, я задушилъ бы его своими руками. Когда я думаю о немъ, шипитъ старикъ, растопыривая безсильные пальцы,-- я кажется и теперь задушилъ бы его, если бъ могъ!-- И съ внезапнымъ порывомъ ярости онъ бросаетъ подушкой въ неповинную мистрисъ Смольвидъ, но на этотъ разъ подушка пролетаетъ мимо, безъ всякаго вреда для старухи.
   Кавалеристъ, прослѣдивъ, куда упала подушка, обращаетъ свой взоръ на потухающую трубку, которую вынулъ изо рта, и говорить:
   -- Не вамъ толковать мнѣ о томъ, какъ онъ прожигалъ жизнь и разорялся. Я былъ его правой рукой въ болѣзни и въ счастіи, въ богатствѣ и бѣдности, и тогда, когда онъ былъ на пути къ полному разоренію. Я отвелъ его руку, когда для него все было потеряно и онъ хотѣлъ застрѣлиться.
   -- Жаль, что онъ не успѣлъ спустить курокъ,-- говоритъ добрый старичекъ,-- и не разбилъ себѣ головы на столько кусковъ, сколько долженъ фунтовъ.
   -- Въ такомъ случаѣ она должна бы разлетѣться въ мелкіе дребезги,-- хладнокровно замѣчаетъ кавалеристъ.-- Все-таки въ былые дни онъ былъ молодъ, красивъ, полонъ надеждъ, и я радъ, что не зналъ, гдѣ его найти, и не указалъ ему на ту пріятную перспективу, которую ему готовили. Вотъ причина нумеръ первый.
   -- А нумеръ второй еще лучше?-- шипитъ старикашка?
   -- Пожалуй. Я изъ эгоистическихъ видовъ не хотѣлъ бы встрѣчаться съ нимъ, потому что за этимъ мнѣ пришлось бы отправляться на тотъ свѣтъ.
   -- Почему же на тотъ свѣтъ?
   -- Потому что его нѣтъ на этомъ.
   -- Отчего вы такъ думаете?
   -- Не теряйте спокойствія духа, какъ вы потеряли свои деньги,-- невозмутимо замѣчаетъ мистеръ Джоржъ, вытряхивая пепелъ изъ трубки.-- Онъ давно утонулъ, я въ этомъ убѣжденъ. Онъ упалъ за бортъ корабля, случайно или нарочно -- ужъ не знаю, можетъ быть вашъ пріятель изъ Сити знаетъ... Знакомъ ли вамъ этотъ мотивъ, мистеръ Смольвидъ?-- прибавляетъ онъ, принимаясь насвистывать и акомпанируя себѣ ударами пустой трубки по столу.
   -- Нѣтъ, не знакомь. Мы не занимаемся подобными вещами.
   -- Это похоронный мартъ, который играютъ, когда хоронятъ военныхъ, самый подходящій конецъ къ этой исторіи. Теперь, если ваша прелестная внучка,-- надѣюсь, вы меня извините, миссъ,-- соблаговолитъ позаботиться объ этой трубкѣ втеченіе двухъ мѣсяцевъ, вы избѣжите лишнихъ расходовъ по покупкѣ покой къ слѣдующему разу. Добрый вечеръ, мистеръ Смольвидъ!
   -- Дорогой другъ мой! и старикъ протягиваетъ ему обѣ руки.
   -- Итакъ, вы думаете, что вашъ пріятель изъ Сити будетъ неумолимъ, если я не внесу денегъ въ надлежащій срокъ?-- спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, глядя на него съ высоты своего огромнаго роста, точно великанъ на пигмея.
   -- Боюсь, что такъ, милый другъ мой.
   Мистеръ Джоржъ смѣется.
   Посмотрѣвъ еще разъ на мистера Смольвида и отвѣсивъ поклонъ Юдифи, которая презрительно отвертывается, онъ выходитъ изъ комнаты, гремя воображаемой саблей и другими металлическими атрибутами военной формы. Когда дверь за нимъ затворилась, старикъ дѣлаетъ отвратительную гримасу и посылаетъ ему вслѣдъ слѣдующее милое напутствіе:
   -- Проклятый мошенникъ! Изловлю-жъ я тебя, попадешься ты мнѣ въ лапы, песъ!
   Затѣмъ онъ переносится мысленно въ тѣ восхитительныя области, которыя воспитаніе и жизнь открыли его уму; и дѣдушка съ бабушкой опять блаженствуютъ у камина, какъ два часовыхъ, которыхъ забылъ смѣнить вышеназванный черный сержантъ.
   А пока эта чета вѣрно на своемъ посту, мистеръ Джоржъ идетъ по улицамъ своей тяжелой походкой, съ развязнымъ видомъ, но съ серьезнымъ лицомъ. Восемь часовъ. Уже совсѣмъ смерклось. У Ватерлооскаго моста онъ останавливается пробѣжать афиши и рѣшаетъ идти въ Астлейскій театръ. Тамъ онъ восхищается лошадьми и гимнастическими штуками, критически относится къ оружію, неодобрительно къ битвамъ, въ которыхъ съ поразительною ясностью обнаружилось невѣжество актеровъ въ фехтованіи. Въ чувствительныхъ мѣстахъ пьесы онъ совершенно растроганъ, а въ послѣдней сценѣ, когда влюбленные наконецъ соединяются и императоръ Татаріи благословляетъ ихъ со своей колесницы, развертывая надъ ними англійскій флагъ, глаза мистера Джоржа увлажняются слезой.
   Выйдя изъ театра, онъ опять переходитъ мостъ и держитъ къ Гей-Маркету и Лейчестеръ-Скверу, въ ту любопытную мѣстность, гдѣ сгруппированы разныя приманки для привлеченія иностранцевъ: залы для игры въ мячъ, боксеры, учителя фехтованія, магазины стараго фарфора, игорные дома, выставки, и ютится пестрая смѣсь всякой голи.
   Очутившись въ самомъ центрѣ этой мѣстности и пройдя черезъ дворъ и чисто выбѣленныя сводчатыя ворота, мистеръ Джоржъ подходитъ къ большому кирпичному зданію, состоящему изъ голыхъ стѣнъ, пола и крыши на стропилахъ, въ которой продѣланы окна; на переднемъ фасадѣ этого зданія, если тутъ есть фасадъ, написано: "Галлерея для стрѣльбы въ цѣль и проч. Джоржа". Онъ входитъ въ галлерею для стрѣльбы въ цѣль и проч., освѣщенную газовыми рожками, теперь частью уже потушенными: кромѣ двухъ бѣлыхъ мишеней тутъ находятся приспособленія для стрѣльбы изъ лука и разныя принадлежности для фехтованія и для національнаго искусства -- бокса. Такъ какъ ночью никто не занимается подобными упражненіями, то въ. галлереѣ нѣтъ посѣтителей, и она находится въ распоряженіи маленькаго уродца съ огромной головой, который спитъ на полу. Этотъ человѣкъ одѣтъ такъ, какъ одѣваются оружейники: въ зеленый банковый передникъ и колпакъ; его руки и лицо почернѣли отъ пороха; онъ лежитъ подъ ярко освѣщенной газовымъ рожкомъ бѣлой мишенью и рядомъ съ ней кажется еще чернѣе. Недалеко отъ него стоитъ столъ самой первобытной работы съ клещами и другими инструментами, которыми онъ работаетъ. Лицо его въ шрамахъ и рубцахъ, одна щека вся въ синеватыхъ пятнахъ, должно быть онъ не разъ былъ опаленъ порохомъ при исправленіи своихъ обязанностей.
   -- Филь! тихо окликаетъ мистеръ Джоржъ.
   Филь мгновенно вскакиваетъ и отвѣчаетъ:-- Есть!
   -- Что сдѣлано?
   -- Плохо. Пять дюжинъ изъ винтовки и дюжина изъ пистолета. И всѣ въ цѣль! говоритъ со вздохомъ Филь.
   Когда Филь отправляется исполнять приказаніе, оказывается, что онъ сильно хромаетъ, хотя, не смотря на это, движется очень быстро. У него нѣтъ одной брови съ той стороны лица, гдѣ щека опалена порохомъ, за то съ другой густая черная бровь,-- это придаетъ ему какой-то странный зловѣщій видъ; кажется, съ его руками случались всевозможныя несчастія, судя по многочисленнымъ знакамъ, которые они по себѣ оставили; его пальцы искалѣчены на всѣ лады, скрючены, согнуты, покрыты шрамами. Повидимому, онъ очень силенъ, ибо ворочаетъ тяжелыя скамьи, какъ перышко; у него странная привычка: вмѣсто того, чтобъ прямо подойти къ вещи, которую нужно взять, онъ направляется къ ней обходомъ вокругъ галлереи, прихрамывая и шмыгая плечомъ по стѣнамъ, отъ чего на нихъ остался слѣдъ, который извѣстенъ въ галлереѣ подъ названіемъ "полосы Филя".
   Заперевъ большую входную дверь и завернувъ газовые рожки, кромѣ одного, охранитель галлереи мистера Джоржа завершаетъ свои дневные обязанности, притащивъ изъ деревяннаго чулана, пристроеннаго къ углу зданія, два матраца со всѣми остальными спальными принадлежностями. Онъ кладетъ ихъ въ противоположныхъ концахъ галлеріи, послѣ чего мистеръ Джоржъ устраиваетъ свою постель, а Филь свою.
   Теперь, когда хозяинъ галлереи снялъ съ себя сюртукъ и жилетъ, въ немъ еще замѣтнѣе солдатская выправка.
   -- Филь! говоритъ онъ, подходя къ уродцу:-- вѣдь тебя, кажется, нашли на порогѣ?
   -- Въ канавѣ. Сторожъ споткнулся на меня.
   -- Значитъ, съ самаго ранняго дѣтства тебѣ суждено быть бродягой?
   -- Стало быть такъ.
   -- Спокойной ночи, Филь!
   -- Спокойной ночи, старшина.
   И въ постель Филь не можетъ отправиться прямымъ путемъ, а находитъ нужнымъ шмыгнуть плечомъ по двумъ стѣнамъ и только тогда укладывается спать. Кавалеристъ, пройдясь раза три по пространству, отдѣляющему мишень отъ прицѣла, и насмотрѣвшись на луну, которая свѣтитъ сквозь потолочныя окна, направляется къ своему ложу болѣе короткой дорогой и тоже ложится.
   

ГЛАВА XXII.
Мистеръ Беккетъ.

   Вечеръ жаркій, но Аллегорія Линкольнъ-Иннъ-Фильдса зябнетъ отъ холода, такъ какъ оба окна въ кабинетѣ мистера Телькингорна растворены настежь, а комната высока, темна и въ ней всегда откуда нибудь дуетъ; эти качества не особенно желательны, когда наступаетъ ноябрь съ туманами и дождями, или январь со льдомъ и снѣгомъ, но имѣютъ свои достоинства въ знойную лѣтнюю пору. Потому-то въ сегодняшній вечеръ Аллегорія, несмотря на свои персикообразныя щеки, несмотря на колѣни, представляющія подобіе цвѣточныхъ букетовъ, несмотря на розовыя опухоли вмѣсто мускуловъ на икрахъ и на рукахъ, имѣетъ такой видъ, будто дрожитъ отъ холода.
   Тучи пыли влетаютъ въ окна мистера Телькингорна, цѣлые запасы пыли скопились между бумагами и въ мебели. На всемъ лежитъ толстый слой пыли. Когда свѣжій вѣтерокъ полей по ошибкѣ залетитъ сюда и испуганный спѣшитъ поскорѣе выбраться въ глаза Аллегоріи попадаетъ столько-же пыли, сколько сословіе господъ юристовъ, или одинъ изъ его истинныхъ представителей, м-ръ Телькингорнъ, пускаетъ при случаѣ въ глаза простыхъ смертныхъ.
   Въ дѣловомъ кабинетѣ мистера Телькингорна, наполненномъ пылью,-- матеріаломъ, въ который когда-нибудь превратятся и его бумаги, и самъ онъ, и его кліенты, въ который суждено превратиться всѣмъ земнымъ предметамъ, одушевленнымъ и неодушевленнымъ, сидитъ въ, настоящую минуту у открытаго окна м-ръ Телькингорнъ собственной персоной и благодушествуетъ за бутылкой стараго портвейна.
   При всей своей черствости, замкнутости и молчаливости, м-ръ Телькингорнъ знаетъ толкъ въ старомъ винѣ. Въ таинственномъ подвалѣ, составляющемъ одинъ изъ многочисленныхъ его секретовъ, храпитъ онъ свой портвейнъ, которому нѣтъ цѣны. Въ такіе дни, какъ напримѣръ сегодня, когда онъ обѣдаетъ въ своей квартирѣ однимъ кускомъ рыбы, говядины или цыпленкомъ изъ сосѣдняго ресторана, послѣ обѣда онъ спускается со свѣчой въ рукѣ въ пустынныя области, которыя находятся подъ уединеннымъ чертогомъ; возвращеніе его возвѣщается отдаленнымъ громыханьемъ запирающихся замковъ;, съ драгоцѣнной бутылкой въ рукахъ, принося съ собою землистый запахъ погреба, онъ торжественно входитъ въ кабинетъ. Пятьдесятъ лѣтъ насчитывается лучезарному нектару, который льется изъ бутылки, онъ краснѣетъ въ стаканѣ отъ скромнаго сознанія своего высокаго достоинства и наполняетъ комнату восхитительнымъ благоуханіемъ южныхъ гроздій.
   Сидя при свѣтѣ сумерекъ у открытаго окна, м-ръ Телькингорнъ смакуетъ свое винцо; этотъ нектаръ какъ будто нашептываетъ ему о своемъ пятидесятилѣтнемъ молчаніи и дѣлаетъ его еще сдержаннѣе. Болѣе непроницаемый, чѣмъ когда либо, сидитъ м-ръ Телькингорнъ, попивая винцо; случается ли ему при этомъ быть навеселѣ,-- покрыто мракомъ неизвѣстности. Въ эти часы сумерекъ онъ передумываетъ о всѣхъ извѣстныхъ ему тайнахъ, связанныхъ съ темными лѣсами и парками, съ пустынными запертыми чертогами, можетъ быть одну-двѣ мысли онъ удѣляетъ и самому себѣ: своей фамильной исторіи, своимъ капиталамъ, своему завѣщанію, которое остается для всѣхъ тайной. Быть можетъ въ эти часы вспоминаетъ онъ одного изъ своихъ друзей, стараго холостяка, тоже юриста, человѣка такого же закала, какъ онъ самъ, который до семидесяти пяти лѣтъ велъ такой же образъ жизни, но вдругъ, въ одинъ прекрасный лѣтній вечеръ, вѣроятно найдя такую жизнь слишкомъ монотонной, подарилъ свои золотые часы парикмахеру, не спѣша отправился домой, въ Темпль, и повѣсился.
   Но сегодня вечеромъ мистеръ Телькингорнъ не одинъ и не предается своимъ обычнымъ мыслямъ: за тѣмъ же столомъ, но скромно отодвинувшись отъ него и неудобно примостившись на своемъ стулѣ, сидитъ робкій человѣчекъ съ блестящей лысиной, почтительно покашливающій въ руку, когда, стряпчій угощаетъ его виномъ.
   -- Ну, Снегсби, разскажите-ка еще разъ эту странную исторію.
   -- Извольте, сэръ.
   -- Вы сказали мнѣ, когда были такъ добры, зашли сюда вчера вечеромъ...
   -- За эту смѣлость я долженъ просить у васъ извиненія, сэръ; но вспомнивъ, что вы, повидимому, заинтересовались этимъ лицомъ, я подумалъ, что можетъ быть вы... именно... пожелаете...
   Не таковскій человѣкъ мистеръ Телькингорнъ, чтобъ помочь мистеру Снегсби справиться съ его фразой или выяснить, какое могло быть у него желаніе, поэтому мистеръ Снегсби кончаетъ свою рѣчь смущеннымъ кашлемъ, повторивъ:-- Я знаю, сэръ, что долженъ просить у васъ извиненія за эту смѣлость.
   -- Нисколько! Вы говорили, Снегсби, что отправились ко мнѣ, не сообщивъ о своемъ намѣреніи вашей супругѣ. По моему мнѣнію, вы поступили очень благоразумно, такъ какъ дѣло не такого рода, чтобъ можно было о немъ болтать.
   -- Видите ли, сэръ, моя женушка, -- будемъ говорить прямо, -- немного любопытна. Да, сэръ, она любопытна. Бѣдняжка подвержена спазмамъ и для нея полезно, чтобъ ея умъ былъ чѣмъ нибудь занятъ, вслѣдствіе этого ее занимаетъ рѣшительно все, касающееся и не касающееся ея, особенно послѣднее. У моей жены очень дѣятельный характеръ, сэръ.
   Мистеръ Снегсби отпиваетъ изъ стакана и, кашлянувъ въ знакъ изумленія, бормочетъ:
   -- Боже мой, какое прекрасное вино!
   -- Поэтому вы промолчали о вчерашнемъ визитѣ, и о сегодняшнемъ тоже?
   -- Да, сэръ. Въ настоящее время моя женушка,-- будемъ говорить прямо,-- въ набожномъ настроеніи, или по крайней мѣрѣ такъ ей кажется; она посѣщаетъ вечернія размышленія, какъ это у нихъ называется, одного благочестиваго мужа, по фамиліи Чедбенда. Везъ сомнѣнія, его проповѣди очень краснорѣчивы,-- хотя я не вполнѣ одобряю его стиль, впрочемъ, это не идетъ къ дѣлу. Такимъ образомъ моя женушка занята, и потому теперь для меня легче уходить, не возбуждая подозрѣній.
   Мистеръ Телькингорнъ одобрительно киваетъ.
   -- Снегсби, налейте себѣ вина.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Необыкновенное вино, сэръ.
   -- Нынче рѣдкость такое вино. Ему болѣе пятидесяти лѣтъ.
   -- Неужели? Впрочемъ меня это не удивляетъ,-- ему можно дать сколько угодно лѣтъ.
   Воздавъ такимъ образомъ должную дань портвейну, мистеръ Снегсби скромно кашляетъ въ руку, какъ будто въ знакъ извиненія за то, что пьетъ это драгоцѣнное вино.
   -- Не потрудитесь ли вы еще разъ повторить то, что разсказалъ мальчикъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, заложивъ руки въ карманы панталонъ и опрокидываясь на спинку стула.
   -- Съ величайшимъ удовольствіемъ, сэръ.
   Съ большою точностью, хотя и очень многословно, мистеръ Снегсби повторяетъ то, что слышали отъ Джо гости, собравшіеся въ его домѣ; когда разсказчикъ уже у конца своего повѣствованія, онъ вдругъ испуганно вздрагиваетъ и восклицаетъ:
   -- Господи помилуй! Я и не зналъ, что здѣсь есть еще одинъ джентльменъ!
   Мистеръ Снегсби испугался, потому что увидѣлъ между собою и мистеромъ Телькингорномъ какого-то господина въ шляпѣ и съ палкой въ рукахъ, который стоитъ у стола и внимательно слушаетъ; этого господина раньше не было въ комнатѣ, онъ не входилъ въ дверь и не могъ войти въ окно. Въ комнатѣ есть шкапъ, по петли его не скрипѣли, да и шаговъ не было слышно; тѣмъ не менѣе въ комнатѣ очутился третій человѣкъ и спокойно стоитъ здѣсь, заложивъ руки за спину, со шляпой на головѣ и съ палкой въ рукахъ, въ позѣ внимательнаго. Это человѣкъ среднихъ лѣтъ, крѣпкаго сложенія, съ проницательнымъ взглядомъ, одѣтый въ черное, на видъ рѣшительный и спокойный. Онъ съ такимъ вниманіемъ разглядываетъ мистера Снегсби, точно хочетъ снять съ него портретъ; за исключеніемъ этого, да таинственности его появленія, въ немъ нѣтъ ничего замѣчательнаго, по крайней мѣрѣ на первый взглядъ.
   -- Не обращайте вниманія на этого джентльмена,-- говоритъ мистеръ Телькингорнъ самымъ невозмутимымъ тономъ:-- это мистеръ Беккетъ.
   -- Неужели, сэръ?-- отзывается мистеръ Снегсби, пробуя выразить кашлемъ, что онъ находится въ полномъ невѣдѣніи, кто такой мистеръ Беккетъ.
   -- Мнѣ нужно было, чтобъ онъ слышалъ вашъ разсказъ; по нѣкоторымъ причинамъ я желалъ бы больше разузнать объ этомъ дѣлѣ, а онъ очень ловокъ въ такихъ вещахъ. Ваше мнѣніе, мистеръ Беккетъ?
   -- Дѣло просто, сэръ. Наши люди запретили молодцу стоять на мѣстѣ, и на прежнемъ мѣстѣ его нѣтъ, поэтому если мистеръ Снегсби согласится пойти со мной въ улицу Тома-Отшельника и указать мнѣ парня, мы приведемъ его сюда часа черезъ два, даже скорѣе. Конечно, я могъ бы сдѣлать это и безъ мистера Снегсби, но этотъ путь кратчайшій.
   -- Мистеръ Беккетъ -- одинъ изъ высшихъ агентовъ сыскной полиціи,-- поясняетъ своему гостю мистеръ Телькингорнъ.
   -- Неужели, сэръ?
   И жалкій клочокъ волосъ на головѣ мистера Снегсби имѣетъ поползновеніе стать дыбомъ.
   -- Если вы ничего не имѣете возразить противъ того, чтобъ отправиться вмѣстѣ съ мистеромъ Беккетомъ въ вышеупомянутое мѣсто, и потрудитесь сдѣлать это, я буду очень вамъ обязанъ.
   Мистеръ Снегсби съ минуту колеблется; мистеръ Беккетъ проникаетъ въ самую суть его помысловъ.
   -- Не бойтесь повредить мальчику, будьте увѣрены, что вы не сдѣлаете ему ничего худого: мы только приведемъ его сюда, зададимъ ему нѣсколько нужныхъ вопросовъ и, заплативъ за безпокойство, отпустимъ во-свояси. Это будетъ для него очень выгодное дѣльце. Обѣщаю вамъ, какъ честный человѣкъ, что вы увидите, какъ мальчикъ уйдетъ отсюда вполнѣ довольный. Не бойтесь же, вы не можете ему повредить.
   Вполнѣ успокоенный мистеръ Снегсби говоритъ веселымъ голосомъ:
   -- Отлично, въ такомъ случаѣ, мистеръ Телькингорнъ...
   -- Идите-ка сюда, мистеръ Снегсби.
   И м-ръ Беккетъ беретъ мистера Снегсби за руку и отводитъ въ сторону; потомъ, ткнувъ его по пріятельски пальцемъ въ грудь, говоритъ конфиденціальнымъ тономъ:
   -- Вы, разумѣется, знаете свѣтъ, какъ человѣкъ дѣловой -и умный...
   Кашлянувъ изъ скромности, коммисіонеръ отвѣчаетъ:
   -- Благодарствуйте, очень обязанъ за лестное мнѣніе, но...
   -- Вы человѣкъ дѣловой и умный, -- повторяетъ Беккоть,-- и такому человѣку, да еще занятому такимъ дѣломъ, какъ ваше, которое основывается на довѣріи къ честному слову, для котораго необходимъ человѣкъ съ головой на плечахъ, человѣкъ сметливый и проницательный, -- у меня былъ дядя поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей,-- нѣтъ надобности говорить, какого образа дѣйствія слѣдуетъ держаться въ данномъ случаѣ. Вы сами лучше всякаго другого понимаете, что самое благоразумное хранить тайну такъ вѣдь,-- хранить тайну?
   -- Конечно, еще бы!
   -- Вамъ, я не опасаясь могу сказать, -- продолжаетъ Беккетъ невольно располагающимъ къ себѣ тономъ дружеской откровенности,-- что дѣло идетъ, на сколько я понимаю, о небольшомъ состояніи, на которое имѣлъ право покойникъ, а женщина эта пустилась въ разные поиски относительно этой собственности, понимаете?
   -- А!-- восклицаетъ мистеръ Снегсби, хотя понимаетъ повидимому довольно смутно.
   -- А вы желаете, конечно, чтобъ каждое лицо пользовалось тѣмъ, что ему принадлежитъ по закону, вы вѣдь желаете этого?-- продолжаетъ мистеръ Беккетъ и любезно тыкаетъ его легонько пальцемъ въ грудь.
   -- Конечно!
   И мистеръ Снегсби киваетъ головой. е
   -- Чтобы содѣйствовать этому и вмѣстѣ съ тѣмъ сдѣлать одолженіе, -- какъ вы называете на своемъ дѣловомъ языкѣ: кліентъ или заказчикъ, я забылъ какое выраженіе употреблялъ обыкновенно мой дядя?
   -- Я обыкновенно говорю: заказчикъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Снегсби.
   -- Именно такъ!
   И мистеръ Беккетъ съ большимъ чувствомъ пожимаетъ ему руку.
   -- Чтобы содѣйствовать этому и вмѣстѣ съ тѣмъ сдѣлать одолженіе выгодному заказчику, вы хотите отправиться со мною къ Тому-Отшельнику и затѣмъ держать это путешествіе въ строгомъ секретѣ, и даже послѣ никому никогда не обмолвиться ни словомъ. Сколько я понялъ, таково ваше намѣреніе?
   -- Именно, сэръ, вы меня поняли, -- отвѣчаетъ мистеръ Снегсби.
   -- Такъ вотъ ваша шляпа.
   Мистеръ Беккетъ распоряжается шляпой такъ, какъ будто это его собственная.
   -- Вы кажется готовы, я тоже.
   Они уходятъ. Мистеръ Телькингорнъ остается допивать старый портвейнъ: ни малѣйшаго волненія не замѣтно на поверхности непроницаемыхъ глубокихъ тайниковъ его души.
   -- Не знаете ли вы одного очень хорошаго человѣчка, по имени Гридли?-- дружески обращается мистеръ Беккетъ къ мистеру Снегсби, когда они спускаются съ лѣстницы.
   Мистеръ Снегсби подумавши отвѣчаетъ:
   -- Нѣтъ, не знаю никого съ такой фамиліей. Зачѣмъ вы объ этомъ спросили?
   -- Просто такъ. Этотъ человѣчекъ, поддавшись порыву раздраженія, позволилъ себѣ оскорбить нѣкоторыхъ почтенныхъ особъ, а послѣ того, какъ я получилъ приказъ арестовать его, скрылся. Очень жаль, когда умный человѣкъ поступаетъ необдуманно.
   По дорогѣ мистеръ Снегсби замѣчаетъ, что его спутникъ, не смотря на то, что идетъ скорымъ шагомъ и повидимому съ самымъ беззаботнымъ видомъ успѣваетъ высмотрѣть все, что дѣлается вокругъ, и манера ходить у него совсѣмъ особая: когда надо повернуть направо или налѣво, онъ притворяется, что намѣренъ идти прямо и только въ самый послѣдній моментъ сворачиваетъ, куда надо.
   Встрѣчается констэбль, обходящій дозоромъ улицы, оба: констэбль и вожатый мистера Снегсби принимаютъ разсѣянный видъ и, устремивъ взоры въ пространство, расходятся въ разныя стороны, совсѣмъ не замѣчая другъ друга. Идетъ впереди приличный молодой человѣкъ, небольшого роста въ блестящей шляпѣ, съ лоснящимися волосами, лежащими гладкими прядями по обѣимъ сторонамъ головы; мистеръ Беккетъ, не обращая на него повидимому никакого вниманія, мимоходомъ прикасается къ нему палкой, молодой человѣкъ оглядывается,-- и немедленно куда-то испаряется.
   Вообще мистеръ Беккетъ ничѣмъ не выдаетъ своихъ впечатлѣній, и лицо его измѣняется такъ же мало, какъ и траурное кольцо на его мизинцѣ или та булавка въ очень широкой оправѣ, съ очень маленькими брильянтиками, которая украшаетъ его рубашку.
   Наконецъ приходятъ къ Тому-Отшельнику. Мистеръ Беккетъ останавливается на углу и беретъ потайной фонарь у констэбля, стоящаго на этомъ посту; констэбль идетъ ихъ провожать, прикрѣпивъ себѣ къ поясу другой такой же фонарь. Шествуя между двумя проводниками, мистеръ Снегсби вступаетъ въ отвратительную улицу, которая никогда не просыхаетъ и не провѣтривается. Въ настоящее время въ другихъ мѣстахъ вездѣ сухо, здѣсь же глубокая черная грязь и лужи стоячей воды. Зловонныя испаренія и видъ этой улицы такъ поражаютъ мистера Снегсби, что хотя онъ и прожилъ всю жизнь въ Лондонѣ, онъ отказывается вѣрить своимъ чувствамъ. Къ этой улицѣ съ грудами развалинъ примыкаютъ такіе ужасные переулки, что мистеръ Снегсби страдаетъ тѣлесно и душевно, чувствуя себя такъ, какъ будто съ каждымъ шагомъ все глубже погружается въ какую-то адскую бездну.
   -- Посторонитесь, мистеръ Снегсби, говоритъ Беккетъ, когда имъ встрѣчаются жалкія носилки, за которыми слѣдуетъ шумная толпа,-- теперь здѣсь свирѣпствуетъ горячка.
   Толпа оставляетъ прежній предметъ своего любопытства и обступаетъ трехъ прохожихъ; ужасныя лица мелькаютъ передъ ними, точно рой зловѣщихъ сновидѣній, потомъ разсыпаются по переулкамъ, прячутся въ развалинахъ, укрываются за стѣнами и преслѣдуютъ путниковъ криками и пронзительными свистками все время, пока тѣ остаются въ этомъ мѣстѣ.
   -- И въ этихъ домахъ горячка, Дэрби? хладнокровно спрашиваетъ мистеръ Беккетъ, направляя свой фонарь на кучу смрадныхъ развалинъ.
   Дэрби отвѣчаетъ:-- Она здѣсь въ каждомъ домѣ, и прибавляетъ, что уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ горячка коситъ народъ цѣлыми десятками, едва успѣваютъ уносить: -- мрутъ какъ овцы отъ паршей.
   Продолжая путь, мистеръ Беккетъ дѣлаетъ замѣчаніе, что мистеръ Снегсби дурно выглядитъ; тотъ отвѣчаетъ, что задыхается въ этомъ ужасномъ воздухѣ.
   Наводятъ справки въ разныхъ домахъ о мальчикѣ по имени Джо, но въ Томѣ-Отшельникѣ рѣдко кто зовется христіанскимъ именемъ, даннымъ при крещеніи, и мистера Снегсби спрашиваютъ, можетъ быть ему нуженъ Морковка, Полковникъ, Висѣльникъ, Долото, Залай-завой, Верзила или Кирпичъ? Каждый разъ мистеръ Снегсби вновь повторяетъ описаніе наружности мальчика, котораго они ищутъ; мнѣніе раздѣляется относительно того, какая личность соотвѣтствуетъ этому портрету; одни утверждаютъ, что это Морковка, другіе полагаютъ, что рѣчь идетъ о Кирпичѣ. Приводятъ Полковника, но онъ ничуть не похожъ на того, кого они ищутъ.
   Всякій разъ, какъ мистеръ Снегсби со спутниками останавливаются, ихъ обступаютъ со всѣхъ сторонъ и изъ глубины грязной толпы раздаются любезные совѣты по адресу мистера Беккета, а какъ только они тронутся въ путь и опдть заблестятъ фонари, толпа разсыпается и слѣдуетъ заппми по прежнему, укрываясь въ переулкахъ и за стѣнами развалинъ.
   Наконецъ находятъ лачугу, куда, говорятъ, приходитъ каждую ночь на ночлегъ парень по имени Голышъ, по всей вѣроятности это и есть тотъ Джо, котораго отыскиваютъ,-- къ этому заключенію приходятъ послѣ того, какъ мистеръ Снегсби обмѣнивается нѣсколькими словами съ владѣлицей логовища, пьяной фигурой, укутанной въ какія-то черные лохмотья, которая поднялась навстрѣчу посѣтителямъ съ кучи тряпья, набросаннаго на полу собачьей конуры, -- собственнаго апартамента хозяйки. Голышъ пошелъ къ доктору за лекарствомъ для одной больной, но скоро вернется.
   -- А кто ночуетъ у васъ сегодня? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ, открывая дверь въ другое помѣщеніе и освѣщая его фонаремъ.-- Двое пьяныхъ мужчинъ и двѣ женщины. Нарвите здоровые, говоритъ онъ, разглядывая пьяныхъ и отводя руки, которыми они во снѣ закрыли лица.-- Это ваши мужья, голубушки?
   -- Да, сэръ, наши мужья, отвѣчаетъ одна изъ женщинъ.
   -- Кирпичники?
   -- Да, сэръ.
   -- Что вы здѣсь дѣлаете? Вы не лондонскіе?
   -- Нѣтъ, сэръ. Мы изъ Гертфордшира.
   -- Откуда именно?
   -- Изъ Сентъ-Альбана.
   -- Вы пришли пѣшкомъ?
   -- Вчера, сэръ. Теперь въ нашихъ мѣстахъ нѣтъ работы, .да кажется и здѣсь нечего ждать хорошаго, врядъ ли мы добьемся здѣсь чего нибудь!
   -- Мудрено чего нибудь добиться такимъ способомъ, киваетъ мистеръ Беккетъ на фигуры, распростертыя на полу.
   Правда ваша: мы съ Джеппи хорошо это знаемъ, со вздоромъ отвѣчаетъ женщина.
   Хотя и нѣсколько выше, чѣмъ предыдущая, эта комната все таки настолько низка, что если бы самый высокій изъ вошедшихъ захотѣлъ выпрямиться, то задѣлъ бы головою закопченый потолокъ; она непріятно поражаетъ всѣ пять чувствъ; воздухъ тутъ такъ испорченъ, что толстая свѣча горитъ блѣднымъ, тусклымъ свѣтомъ. По стѣнамъ стоятъ двѣ скамьи, третья, повыше, замѣняетъ столъ; мужчины лежатъ тамъ, гдѣ свалились, женщины сидятъ у свѣчи; та, которая говорила съ мистеромъ Беккетомъ, держитъ на рукахъ грудного ребенка.
   -- Сколько времени малюткѣ? На видъ онъ такой, будто вчера родился, спрашиваетъ мистеръ Беккетъ далеко не грубымъ голосомъ; когда свѣтъ фонаря падаетъ на ребенка, мистеру Снегсби почему то вспоминается другой младенецъ, котораго рисуютъ на картинахъ окруженнаго свѣтлымъ сіяніемъ.
   -- Ему еще нѣтъ трехъ недѣль, сэръ.
   -- Это вашъ ребенокъ?
   -- Мой.
   Другая женщина, которая и раньше склонялась надъ ребенкомъ, теперь опять нагибается и цѣлуетъ его.
   -- Кажется, вы любите его не меньше матери, говоритъ мистеръ Беккетъ.
   -- У меня былъ такой же, да умеръ.
   -- Ахъ, Дженни, Дженни, это лучше! Гораздо лучше думать о мертвомъ, чѣмъ о живомъ, право лучше!
   -- Кажется вы не такая испорченная женщина, чтобъ желать смерти своему ребенку, строго говорить мистеръ Беккетъ.
   -- О Боже мой! ваша правда, сэръ, я не такая. Я могла бы жизнь за него отдать не хуже всякой благородной леди.
   -- Такъ не говорите же такихъ вещей. Зачѣмъ вы это. говорили? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ мягче.
   Съ глазами, полными слезъ, женщина отвѣчаетъ:
   -- Мнѣ это невольно пришло въ голову; посмотрѣла я, какъ онъ лежитъ вотъ этакъ, сонный, и подумала: зачѣмъ ему жить? Если-бъ онъ никогда больше не проснулся, знаю, я такъ горевала бы, что вы подумали бы. я рехнулась съ горя, отлично это знаю! Я была съ Дженни, когда она потеряла своего ребенка,-- вѣдь я была съ тобою, Дженни, -- и видѣла, какъ она убивалась. Но посмотрите вокругъ, взгляните на нихъ! и она указала на спящихъ, -- посмотрите на мальчика, котораго ждете,-- онъ вызвался сходить мнѣ за лекарствомъ,-- вспомните всѣхъ тѣхъ дѣтей, съ которыми по вашей должности вамъ часто приходится сталкиваться: они и выростаютъ подъ вашимъ присмотромъ.
   -- Ну, вы воспитаете своего такъ, что онъ будетъ хорошимъ человѣкомъ; выростетъ, вамъ помогать станетъ, будетъ присматривать за вами, когда состарѣетесь.
   -- Постараюсь, отвѣчаетъ женщина, утирая глаза, -- прошлою ночью, когда я не могла заснуть отъ усталости и меня мучила лихорадка, я передумывала обо всемъ, что встрѣтится ему въ жизни. Мой хозяинъ, можетъ, станетъ перечить мнѣ, не захочетъ вести его по моему; выростетъ онъ подъ колотушками, увидитъ не разъ меня битой, опротивѣетъ ему дома, сдѣлается можетъ быть бродягой. Буду я изъ силъ выбиваться, и не буду въ состояніи ничѣмъ помочь, и, пожалуй, несмотря на всѣ мои заботы, онъ выростетъ дурнымъ человѣкомъ, и, можетъ, когда нибудь, сидя возлѣ него, спящаго ужъ не та ничтожнаго характера, который, также вступя рано въ жизнь и женясь поздно, сдѣлался отцомъ близнецовъ Бартоломея и Юдиѳи Смольвидовъ. Впродолженіе всего времени, въ которое развивалось семейное древо Смольвидовъ, вступающихъ въ жизнь рано и женящихся поздно, они укрѣплялись въ твердости практическаго характера; имъ запрещалась всѣ удовольствія, не позволялось читать повѣстей, сказокъ, романовъ, басенъ, и изгонялись всѣ роды и виды игръ.
   Въ настоящую минуту, въ темномъ маленькомъ подвалѣ, нѣсколькими футами ниже горизонта мостовой... Что за грязная, мрачная, непріятная комната! ничего въ ней не видно, кромѣ скорблой, грубой, байковой скатерти, грубаго, изогнутаго жестянаго подноса, на которомъ виднѣлось довольно-правильное изображеніе духа Смольвидова дѣдушки... Такъ въ настоящую минуту, въ этомъ подвалѣ, въ двухъ обитыхъ черной волосяной матеріей креслахъ, сидятъ, по обѣимъ сторонамъ камина, отягченные годами мистеръ и мистриссъ Смольвидъ и проводятъ счастливые часы. На каминномъ очагѣ стоятъ два треногіе таганчика, для горшковъ и кострюль, за которыми дѣдушка Смольвидъ считаетъ непреложнымъ долгомъ наблюдать строго; посреди нихъ торчитъ что-то въ родѣ мѣдной висѣлицы, назначенной, впрочемъ, для жаренья; дѣдушка Смольвидъ не спускаетъ и съ нея наблюдательныхъ своихъ глазъ. Въ подушкѣ стула достопочтеннаго мистера Смольвида, охраняемой его паутинными ногами, находится выдвижной ящикъ, въ которомъ, идетъ молва, погребено несметное богатство. Возлѣ него лежитъ лишняя подушка, въ которой онъ постоянно нуждается, для киданія въ голову дражайшей спутницы своихъ преклонныхъ лѣтъ, если она вздумаетъ сдѣлать нападеніе на его деньги -- пунктъ, въ которомъ онъ особенныхъ образомъ чувствителенъ.
   -- А гдѣ Бартъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ у Юдиѳи, сестры Бартоломея.
   -- Онъ еще не приходилъ, отвѣчаетъ Юдиѳь.
   -- Онъ въ это время чай пьетъ?
   -- Нѣтъ, еще рано!
   -- Сколько же остается?
   -- Десять минутъ.
   -- А?
   -- Десять минутъ! громко вскрикиваетъ Юдиѳь.
   -- Гм! говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- десять минутъ!
   Бабушка Смольвидъ, почавкала губами, потрясла головой, смотря на треногій таганчикъ; она слышитъ, что говорятъ: въ умѣ ея представляются деньги и она вскрикиваетъ, какъ отвратительный, старый безперый попугай: десять фунтовъ стерлинговъ! десять фунтовъ стерлинговъ!
   Дѣдушка Смольвидъ тотчасъ же посылаетъ ей въ голову подушку.
   -- Молчи! кричитъ добрый старичокъ.
   Подушка оказываетъ двойное дѣйствіе: она лаетъ затылку мистриссъ Смольвидъ порядочный ударъ о спинку креселъ, приводитъ чепчикъ ея въ самое отчаянное состояніе и производитъ реакцію на мистера Смольвида, который опрокидывается отъ усилія на спинку своихъ креселъ, какъ разбитая кукла. Отличнѣйшій старичокъ-джентльменъ бываетъ въ такія минуты болѣе-похожъ на связку платья съ черною тряпкою наверху, чѣмъ на человѣка, а потому не приходитъ въ себя, пока внучка не произведетъ надъ нимъ двухъ операцій: вопервыхъ, не взболтаетъ его, какъ какую-нибудь большую бутыль, и вовторыхъ, не обколотитъ и не обомнетъ его, какъ матрацъ. И опять сидятъ они другъ противъ друга, съ спутницею своихъ послѣднихъ дней, какъ два стража, забытые черною смѣною -- смертью.
   Юдиѳь, достойная собесѣдница этого общества. Она такъ безсомнѣнно сестра мистера Смольвида младшаго, что еслибъ на этой парочкѣ замѣсить опару, то врядъ ли бы испеклось что-нибудь среднее пропорціональное. Она такъ удостовѣряетъ, по-крайней-мѣрѣ, въ наружномъ сходствѣ съ породою обезьянъ, что еслибъ одѣть ее въ мишурное платье съ шапочкой на головѣ, она могла бъ смѣло исходить весь материкъ и плясать водъ звуки органа и никто бъ не обратилъ на нее вниманія, какъ на что-нибудь особенное. Впрочемъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, она одѣта въ обыкновенное старое платье темненькаго цвѣта.
   Юдиѳь никогда не имѣла куклы, никогда не слыхала о сказкахъ, никогда не играла ни въ какую игру. Раза два-три случалось ей попадать въ общество дѣтей, когда ей было лѣтъ около десяти, но ни она не знала, что дѣлать съ дѣтьми, ни дѣти не знали, что дѣлая съ ней. Очень-сомнительно, умѣла ли Юдиѳь смѣяться. Она такъ рѣдко видала смѣхъ, что достовѣрность остается на сторонѣ противнаго мнѣнія. О чемъ-нибудь, въ-родѣ невиннаго, веселаго смѣха, она, очевидно, не имѣла никакого понятія. Еслибъ она попробовала посмѣяться, то, вѣрно, ей помѣшали бы зубы, потому-что она стала бы подражать, такъ, какъ она во всемъ подражала, своему достопочтенному дѣдушкѣ. Вотъ какова Юдиѳь!
   А братецъ ея не съумѣетъ спустить волчка ни за что въ мірѣ. О Джакѣ-Великанѣ, или о Синбадѣ-Матросѣ онъ столько же знаетъ, сколько о жителяхъ звѣздъ. Онъ скорѣе будетъ согласенъ самъ обратиться въ кошку, или мышь, чѣмъ станетъ играть въ кошку-и-мышку; но онъ выше сестры своей въ томъ отношенія, что изъ мрачнаго круга своихъ потемокъ выступилъ въ обширную полосу свѣта, бросаемаго мистеромъ Гуппи. Потому и велико его удивленіе и подражаніе эту блестящему чарователю.
   Съ шумомъ, подобнымъ грому, ставятъ Юдиѳь одинъ изъ жестяныхъ подносовъ на скорблую скатерть и собираетъ на немъ чашки и блюдечки. Хлѣбъ кладетъ она въ жестяную корзинку, а масло (очень-маленькій кусочекъ) на небольшую свинцовую тарелочку. Дѣдушка Смольвидъ, косо смотритъ на приготовленіе къ чаю и спрашиваетъ Юдиѳь.
   -- Гдѣ дѣвка?
   -- Черли? говоритъ Юдиѳь.
   -- А? вылетаетъ изъ устъ дѣдушки Смольвида.
   -- Черли? кричитъ Юдиѳь.
   Это имя затрогиваетъ бабушку Смольвидъ и она, не спуская глазъ, какъ обыкновенно, съ треногаго таганчяка, кричитъ:
   -- На водѣ! Черли, на водѣ! На водѣ, на водѣ, Черли на водѣ! и воспламеняется до энергіи.
   Дѣдушка посматриваетъ на подушку, но силы его еще не возобновились послѣ бывшаго напряженія.
   -- Ха! говоритъ онъ, когда все смолкло: -- она, я думаю, ѣстъ много. Лучше бы ей платить деньгами за работу, чѣмъ кормятъ ее.
   Юдиѳь, съ хитрымъ взглядомъ своего брата, качаетъ головой и корчитъ ротъ, чтобъ сказать: нѣтъ; однакожъ не говорятъ.
   -- Нѣтъ? отвѣчаетъ старицъ: -- отчего не нѣтъ?
   -- Ей надо шесть пенсовъ въ день; а мы можемъ обойтись дешевле, говоритъ Юдиѳь.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   Юдиѳь отвѣчаетъ глубоко-значущимъ киваньемъ головы; намазываетъ масло такъ тонко на хлѣбъ, что его вовсе и не видать, боится обронятъ каждую крошку и разрѣзываетъ хлѣбъ на маленькіе кусочки.
   -- Эй ты, Черли! куда запропастилась? кричитъ она.
   Робко повинуясь этому воззванію, маленькая дѣвочка, въ грубомъ передникѣ, въ большомъ капорѣ, съ влажными, мыльными руками и съ половой щеткой, является и присѣдаетъ.
   -- Чѣмъ ты теперь занимаешься? говоритъ Юдиѳь, взглянувъ на нее какъ старая вѣдьма.
   -- Чищу заднюю комнату наверху, миссъ, отвѣчаетъ Черли.
   -- У меня дѣлать хорошо и не мѣшкать. Ну, пошла? Скорѣй! говоритъ Юдиѳь, топнувъ ногою -- ты больше дѣлаешь хлопотъ, чѣмъ дѣла.
   Отдавъ это приказаніе, строгая вѣдьма возвращается за свою работу, снова начинаетъ ковырять масло и рѣзать хлѣбъ; на нее падаетъ черезъ окно тѣнь отъ ея брата, и она бѣжитъ, съ хлѣбомъ и ножомъ въ рукахъ, отпереть для него сѣнную дверь.
   -- А, Бартъ! пришелъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ.
   -- Пришелъ, отвѣчаетъ Бартъ.
   -- Опять былъ съ своимъ другомъ Бартъ?
   Смольвидъ кивнулъ головой.
   -- Очень-хорошо. Живи на его счетъ сколько можно и берегись его глупыхъ замашекъ. Надо съ него сорвать сколько можно. въ этомъ должна быть вся дружба, говоритъ почтенный мудрецъ.
   Бартъ не принимаетъ добраго совѣта съ такимъ подобострастіемъ, съ какимъ могъ; онъ удостоиваетъ старичка только тѣмъ вниманіемъ, которое выражается миганьемъ глаза и киваньемъ головы, беретъ стулъ и садится за чай. И четыре старыя лица наклонились надъ чашками чаю, какъ хоръ злыхъ духовъ. Мистриссъ Смольвидъ чавкаетъ губами и смотритъ на таганъ, а мистеръ Смольвидъ требуетъ часто, чтобъ его встряхивали, какъ большую стклянку съ лекарствомъ чернаго цвѣта.
   -- Да, да, говоритъ добрый старичокъ, обращаясь опять къ своимъ урокамъ практической мудрости: -- это такое правило, которое далъ бы тебѣ и твой отецъ, Бартъ. Ты никогда не видалъ своего отца -- тѣмъ хуже. Это былъ мой истинный сынъ.
   Хотѣлъ ли онъ этимъ выразить достоинства своего сына или нѣтъ -- неизвѣстно.
   -- Онъ былъ мой истинный сынъ, повторяетъ старикъ, положивъ свой кусокъ хлѣба съ масломъ на колѣни: -- славный счетчикъ, умеръ, тому назадъ лѣтъ пятнадцать.
   Мистриссъ Смольвидъ, руководимая своимъ инстинктомъ, кричитъ: -- Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ. Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ въ черномъ ящикѣ, пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ! Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ заперты!
   Достойный супругъ ея, отложивъ въ сторону свой кусокъ хлѣба съ масломъ, немедленно отправляетъ подушку въ голову своей дражайшей половины такъ сильно, что она ударяется затылкомъ о спинку креселъ и упадаетъ самъ на-взничь, обезсилѣвъ. Наружность его, послѣ исправительныхъ демонстрацій противъ мистриссъ Смоль видъ, особенно-выразительна и совершенно-непріятна: вопервыхъ, потому, что подобнаго рода экзерциціи обыкновенно надвигаютъ его черную ермолку на одинъ его глазъ и даютъ ему дьявольски-развращенный видъ; вовторыхъ, потому-что онъ произносятъ страшную брань противъ мистриссъ Смольвидъ, и втретьихъ, потому-что контрастъ между этими сильными выраженіями и его безсиліемъ, въ которое онъ впадаетъ, даетъ ему видъ злодѣя, который сдѣлалъ бы много зла, еслибъ могъ. Все это такъ часто повторяется въ семействѣ Смольвидовъ, что не производитъ никакого впечатлѣнія на зрителей. Старикъ только вытрясывается и выколачивается; полушка снова кладется за свое обыкновенное мѣсто, возлѣ него, и старая мистриссъ Смольвидъ, которой, быть-можетъ, поправятъ чепчикъ, а быть-можетъ и нѣтъ, сидитъ опять въ своемъ стулѣ, готовая быть опрокинута, какъ мячъ.
   Проходитъ нѣсколько времени въ настоящую минуту, пока старый джентльменъ охладился до такой степени, что можетъ продолжать свой разговоръ; но, несмотря на достаточную степень охлажденія, онъ все-таки примѣшиваетъ къ своей рѣчи нѣкотораго рода крѣпкія словца, которыми подчуетъ дражайшую свою половину, могущую только сообщаться съ треногимъ таганомъ. Онъ говоритъ въ слѣдующихъ словахъ:
   -- Еслибъ твой отецъ, Бартъ, прожилъ дольше, то, вѣрно, наколотилъ бы порядочную деньгу... Ты дьявольская трещотка!.. но только-что онъ началъ воздвигать зданіе, фундаментъ, подъ которое работалъ столько лѣтъ... ты проклятая сорока, козій смѣхъ, демонская утроба, что тебѣ надо?.. Заболѣлъ онъ и умеръ изнурительной лихорадкой, онъ всегда былъ человѣкъ бережливый, скопи-домокъ, человѣкъ трудолюбивый... Я тебѣ бросилъ бы въ голову ободранную кошку, замѣсто подушки, я тебѣ бы, чортова перечница!.. и мать твоя, женщина разсудительная, сухая, какъ дрань, канула, какъ топоръ въ воду, родивъ тебя я Юдвбь... Ты старая стрекоза, ты демонская трещотка, ты свиная башка!..
   Юдиѳь, не интересуясь нисколько тѣмъ, что она слыхивала ужь не одинъ разъ, сливаетъ въ полоскательную чашку и сбираетъ остатки съ подноса, съ дна чайника, съ чашекъ и съ блюдечекъ для ужина маленькой поденьщицѣ. Точно также собираетъ она въ жестяной коробкѣ всѣ корки и крошки хлѣба, оставленныя строгою бережливостью умѣренныхъ хозяевъ.
   -- Мы съ твоимъ отцомъ были товарищи, Бартъ, говоритъ старый джентльменъ: -- и когда я умру, все останется вамъ съ Юдиѳью. Для васъ большое счастье, что вы во-время вступили въ ученье: Юдиѳь къ цвѣточной мастерицѣ, а ты въ адвокатство. Вы не должны тратить деньги; вы должны трудиться для насущнаго хлѣба и увеличивать капиталъ. Когда я умру, Юдиѳь пойдетъ опять къ цвѣточной мастерицѣ, а ты въ свою контору.
   Судя по наружности Юднеи, можно было бы подумать, что она способнѣе заниматься терніемъ чѣмъ цвѣтами, но она дѣйствительно въ свое время была посвящена въ искусство и тайны дѣланія розъ и лилій. Тонкій наблюдатель, можетъ-быть, открылъ бы въ глазахъ сестры и брата въ то время, когда ихъ достопочтенный прародитель говорилъ о своей смерти, нѣкотораго рода нетерпѣніе и даже, можетъ-быть, нѣкотораго рода желаніе, чтобъ онъ отправился бы туда поскорѣе.
   -- Ну, если всѣ отпили, говоритъ Юдиѳь, оканчивая свои распоряженія: -- такъ я позову дѣвчонку сюда: пусть она здѣсь напьется чаю. А коли дашь ей пить въ кухнѣ, такъ она и вѣкъ не кончитъ.
   Согласно этому, вводится Черли и, подъ сильной перестрѣлкой глазъ, берется за полоскательную чашку и за бѣдные остатки хлѣба и масла. При усиленномъ наблюденіи за утоленіемъ голода молодой поденьщицы Юдиѳь Смольвидъ, кажется, достигаетъ геологическаго возраста и какъ-будто происходитъ съ незапамятныхъ временъ. Ея систематическое направленіе всегда выбранить или оборвать, хоть и безъ всякаго повода, въ полномъ смыслѣ замѣчательно; оно развилось до такихъ размѣровъ, до которыхъ рѣдко достигаетъ въ самыхъ взрослыхъ спеціалистахъ.
   -- У меня смотри, не шататься цѣлое послѣ-обѣда изъ угла въ въ уголъ, кричитъ Юдиѳь, мотая головой и топая ногами (потому-что она замѣтила, что глаза поденьщицы несвоевременно обращены на полоскательную чашку): -- набьешь глотку да и за работу!
   -- Слушаю, миссъ, отвѣчаетъ Черли.
   -- Молчи, негодная, возражаетъ миссъ Смольвидъ: -- я знаю, что вы за птицы: на словахъ все готовы, а на дѣлѣ ничего нѣтъ. Скорѣй, скорѣй!
   Черли дѣлаетъ огромный глотокъ чаю, въ знакъ повиновенія, и такъ быстро уничтожаетъ бѣдные остатки съѣстнаго, что миссъ Смольвадъ даетъ ей наставленіе не быть жадной, что въ вашемъ братѣ, замѣчаетъ она, отвратительно. Черли пришлось бы, можетъ-быть, много выслушивать общихъ мѣстъ о томъ, что прилично и неприлично ихъ брату, еслибъ не раздался стукъ въ дверь.
   -- Посмотри, кто тамъ, только, чуръ, не жевать, какъ отворимъ дверь! кричитъ Юдиѳь.
   Предметъ ея наблюденій убѣгаетъ отворять дверь; сама миссъ Смольвидъ спѣшитъ, пользуясь временемъ, спрятать остатки хлѣба и масла и опрокидываетъ двѣ-три грязныя чашки на дно подноса, желая этихъ выразить, что всякое потребленіе чая и хлѣба считается совершенно-оконченнымъ.
   -- Ну, кто тамъ, что ему нужно? говоритъ огрызливая Юдиѳь.
   Оказывается, что это, ни больше ни меньше, какъ мистеръ Джорджъ.
   Мистеръ Джорджъ входитъ въ комнату безъ всякихъ предварительныхъ докладовъ и церемоній.
   -- Хфююю! говоритъ мистеръ Джорджъ: -- у васъ тепленько. Постоянный огонь. Вамъ, можетъ-быть, хорошо къ этому пріучаться. Мистеръ Джорджъ дѣлаетъ послѣднее замѣчаніе про себя и кланяется дѣдушкѣ Смольвиду.
   -- Гм! Это вы, говорятъ старикъ.-- Какъ поживаете? какъ можете?
   -- Понемножку, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ и беретъ стулъ.-- Ваша внучка? и имѣлъ честь видать ихъ прежде. Мое почтеніе, миссъ.
   -- А это мой внукъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- вы его прежде не видывали. Онъ служитъ въ конторѣ адвокатовъ и мало бываетъ дома.
   -- Мое почтеніе! Онъ очень-похожъ на сестру, намъ двѣ капли воды. Чертовское сходство, говорятъ мистеръ Джорджъ, ударяй выразительно, но можетъ быть несовсѣмъ-вѣжливо, на послѣднее прилагательное.
   -- Ну, а какъ дѣла, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ, потирая легонько ногу.
   -- Что дѣла, дѣла, какъ сажа бѣла!
   Это закоптѣлый, загорѣлый джентльменъ лѣтъ пятидесяти, хорошо сложенный и недурной наружности; съ черными, курчавыми волосами, съ свѣтлыми глазами и съ широкой грудью. Его мускулистыя, сильныя руки, также загорѣвшія, какъ и лицо, имѣли, очевидно, тяжелое употребленіе въ жизни. Всего замѣчательнѣе въ немъ то, что онъ всегда садится на кончикъ стула, какъ-будто съ незапамятныхъ поръ имѣетъ привычку оставлять позади себя пустое пространство для платья или для какого-нибудь другаго снаряда. Походка его, мѣрная и тяжелая очень шла бы къ шуму и звону шпоръ. Теперь онъ гладко выбритъ; но какое-то подергиваніе рта свидѣтельствуетъ о знакомствѣ верхней губы съ огромными усищами; въ томъ же фактѣ удостовѣряетъ частое самопроизвольное положеніе руки и пальцевъ на уста. Вообще, посмотрѣвъ на мистера Джорджа, непремѣнно приходитъ въ голову, что онъ нѣкогда служилъ въ тяжелой кавалерія.
   Между мистеромъ Джорджемъ и семействомъ Смольвидовъ, поразительный контрастъ. Никогда, я думаю, не приходилось ни одному кавалеристу стоять на такой несовмѣстной квартирѣ. Онъ и семейство Смольвидовъ все-равно, что тяжелый рыцарскій мечъ и ножичекъ для скрытія устрицъ. Его развитый станъ и крупныя формы, его свободныя манеры, выражающія потребность въ большомъ пространствѣ и ихъ поджарость и подщипанность; его звучный, громкій голосъ и ихъ острая непріятная пискотня, составляли двѣ рѣзкія и противоположныя крайности.
   Смотря на него, какъ онъ тутъ сидитъ посреди этой грязной и мрачной комнатки, немножко согнувшись, опершись руками на колѣни, выворотивъ локти въ стороны, такъ смотря на него, приходитъ въ голову, что онъ, того-и-гляди, проглотитъ все семейство Смольвидовъ за-разъ и съ ихъ четырьмя комнатами и съ кухней на придачу.
   -- Что хочется жизни, что-ли, втереть въ ноги-то? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ дѣдушку Смольвида, осмотрѣвшись въ комнатѣ.
   -- Ха! мистеръ Джорджъ, это, знаете, частью привычка, а частью, конечно, пособляетъ я циркуляція крови, отвѣчаетъ старикъ.
   -- Ц-и-р-к-у-л-я-ц-і-я! повторяетъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на своей широкой груди и ставъ еще вдвое толще: -- было бы чему циркулировать.
   -- Конечно, я старъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- но силы у меня, по лѣтамъ моимъ, довольно. Я старше ея, говорить онъ указывая на жену: -- однако, досмотрите, что это за тряпка... Ты дьявольская трещотка!... прибавляетъ онъ, возобновляя свое враждебное расположеніе духа.
   -- Бѣдняга! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачивая голову въ ту сторону, гдѣ сидитъ бабушка Смольвидъ: -- не браните старушку. Посмотрите на нее: чепецъ на сторону, сама еле-дышетъ. Поправьтесь, сударыня, поправьтесь. Вотъ такъ, дайте вашу руку! Не сердитесь за нее, мистеръ Смольвидъ, вспомните свою мать, продолжалъ мастеръ Джорджъ, возвращаясь опять къ своему стулу: -- вѣдь и та, чай, была такая же старуха, какъ ваша жена.
   Старикъ ворчитъ что-то подъ-носъ себѣ.
   -- А условіе помните? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ.-- Трубку за двухмѣсячные проценты! Да! Все вѣрно. Не бойтесь велѣть подать трубку. Вотъ новый билетъ, вотъ и двухмѣсячные проценты и ни одинъ дьяволъ не смѣй путаться въ дѣла мои!
   Мистеръ Джорджъ сидитъ скрестивъ руки и пожираетъ глазами все семейство Смольвидовъ и всю комнату, пока дѣдушка Смольвидъ, при помощи Юдиѳи, достаетъ изъ запертаго бюро два кожаные ящика; въ одинъ изъ нихъ онъ погружаетъ только-что полученный документъ, а изъ другаго достаетъ точно такую же бумажку и передаетъ ее мистеру Джорджу. Мистеръ Джорджъ свертываетъ ее такъ, какъ должно для закурки трубки. Старикъ разсматриваетъ оба документа вдоль и поперегъ, прежде чѣмъ рѣшается освободить ихъ изъ кожаной тюрьмы, раза три или четыре перещитываетъ деньги, заставляетъ Юдиѳъ по нѣскольку разъ повторять каждое слово, и такъ дрожитъ при ленкомъ движеніи и при всякомъ словѣ, что дѣло тянется продолжительно Когда, наконецъ, все кончилось и онъ оторвалъ отъ запертаго бюро хищные пальцы и глаза, принялся онъ отвѣчать мистеру Джорджу за послѣднее его замѣчаніе.
   -- Не бойтесь велѣть подать трубку! Мы не такъ жадны, сэръ. Юдиѳь, посмотри-ка, гдѣ тамъ трубка, да подай стаканчикъ водки и воды мистеру Джорджу!
   Забавные близнецы, переглядывавшіеся во все это время между собою, выключая того момента, когда кожаные ящики приковывали ихъ вниманіе, теперь удаляются въ другую комнату, будучи, вообще говоря, весьма-недовольны посѣтителемъ, котораго оставляютъ своему дѣду, какъ оставляютъ молодые медвѣжата путешественника въ пользу стараго медвѣдя.
   -- Тутъ вы, я думаю, проводите цѣлый день? говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Конечно, конечно, отвѣчаетъ старикъ.
   -- И вы ничѣмъ не занимаетесь?
   -- Наблюдаю за огнемъ... когда что-нибудь варится или жарится...
   -- Вѣдь это невсегда бываетъ, говоритъ мистеръ Джорджъ съ большимъ выраженіемъ.
   -- Конечно невсегда, конечно.
   -- И вы ничего не знаете и не заставляете читать себѣ?
   Старикъ мотаетъ головою съ какимъ-то особеннымъ торжествомъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! У насъ чтецовъ въ семействѣ не бывало. Богъ избавилъ. Чтеніе прибыли не даетъ. Это такъ, глупость, лѣность, сумасшествіе. Нѣтъ, нѣтъ!
   -- Ну вы другъ друга стоите, говоритъ посѣтитель такъ тихо, что старикъ не можетъ его слышать, и осматриваетъ дорогую чету.
   -- Я думаю... говоритъ онъ теперь громко.
   -- Что?
   -- Я думаю, что вы меня какъ-разъ засадите, если я не соберу денегъ къ сроку?
   -- Нѣтъ, мой другъ! восклицаетъ старикъ, протянувъ обѣ руки для объятій: -- никогда не засажу. Вотъ пріятель мой въ Сити, которому я посовѣтовалъ вамъ дать денегъ... тотъ засадитъ.
   -- А почему же вы знаете? говорятъ мистеръ Джорджъ, и закрѣпляетъ вопросъ восклицаніемъ вполголоса: -- ахъ ты подлая скотина!
   -- На него, мой другъ, нельзя положиться. Я ему ни на волосъ не вѣрю. У него подай деньги -- вотъ и все.
   -- Чортъ съ нимъ! говоритъ мистеръ Джорджъ.
   Въ это время Черли является съ подносомъ, на которомъ лежитъ трубка, маленькой сверточекъ табаку, стаканчикъ водки и кеда.
   Мистеръ Джорджъ, увидавъ ее, спрашиваетъ откуда она: -- въ тебѣ пѣть семейнаго сходства, говоритъ онъ.
   -- Я поденьщица, сэръ, отвѣчаетъ Черли.
   Тяжелый кавалеристъ (если только онъ въ-самомъ-дѣлѣ кавалеристъ, или былъ кавалеристомъ) снимаетъ съ нея капоръ и слегка, въ-особенности для такой тяжелой руки, какъ его, гладитъ ее по головѣ.
   -- Ты оживляешь весь домъ, говоритъ онъ ей: -- все семейство нуждается въ такомъ личикѣ, какъ твое, и также сильно, какъ нуждается къ чистомъ воздухѣ. Черли удаляется. Мистеръ Джорджъ закуриваетъ трубку, пьетъ грогъ за здоровье пріятеля, дѣдушки Смольвида.
   -- Такъ вы думаете, что онъ меня засадитъ?
   -- Я думаю, что засадитъ, я боюсь, что засадитъ. Онъ, я знаю, говоритъ несовсѣмъ-осторожно дѣдушка Смольвида: -- упекалъ разъ двадцать своихъ должниковъ.
   Это было сказано несовсѣмъ-осторожно потому, что, при словѣ двадцать, лучшая и дражайшая половина его, которая до-сихъ-поръ смотрѣла на огонь, пробуждается и начиняетъ бормотать: -- двадцать, тысячъ фунтовъ стерлинговъ и двадцать банковыхъ билетовъ въ въ шкатулкѣ; двадцать сотенъ тысячъ, двадцать мильйоновъ, двадцать... но въ эту минуту подушка прерываетъ перечень всѣхъ сортовъ двадцати и опрокидываетъ и контузитъ старую леди. Мистеръ Джорджъ смотритъ на этотъ экспромтъ, какъ на новость, и освобождаетъ бабушку Смольвидъ изъ-подъ гнета.
   -- Ты дьявольская трескотня, ты скорпіонъ, ты адская змѣя, ты вѣдьма, кошачья утроба, которую надо сжечь на кострѣ! рычалъ старикъ, распростертый въ своихъ креслахъ.
   -- Потрясите меня немного, другъ мой!
   Мистеръ Джорджъ смотрѣлъ на обоихъ стариковъ такими глазами, какъ-будто онъ чувствовалъ себя не въ своемъ умѣ. Понявъ просьбу дѣдушки Смольвида, онъ беретъ его за шиворотъ, приподымаетъ кверху съ креселъ такъ легко, какъ куклу, и кажется думаетъ, не вытрясти ли изъ него дальнѣйшія поползновенія къ метательной силѣ подушекъ. Но впрочемъ, мысли этой въ исполненіе не рѣшается приводить, однако же потрясаетъ его довольно-сильно, такъ-что голова у старика вертится какъ у арлекина, сажаетъ его прямо въ креслахъ, такъ энергически напяливаетъ на него ермолку, что старикъ минуты двѣ не можетъ отмигаться, какъ слѣдуетъ.
   -- О Боже! вздыхаетъ мистеръ Смольвидъ: -- Спасибо, спасибо, другъ! Пфууу... духъ захватило! Хоо, хоо! и мистеръ Смольвидъ твердятъ это не безъ откровеннаго ужаса къ своему дорогому другу, который все-таки стоитъ надъ нимъ, какъ какая-нибудь массивная каланча.
   Ужасающее привидѣніе между-тѣмъ ниспускается постепенно до своего стула, начинаетъ затягиваться большими глотками дыма и утѣшать себя философскими размышленіями.-- Имя твоего пріятеля, живущаго въ Сити, начинается съ буквы Д; знаю я тебя, дружище, тебѣ только съ чертями и возиться и ты правъ: онъ меня засадитъ.
   -- Что вы говорите, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ старикъ.
   Кавалеристъ отрицательно трясетъ головою и, опершись на колѣно локтемъ правой руки, въ которой держитъ трубку т, вывернувъ воинственно локоть лѣвой руки, продолжаетъ курить. По-временамъ онъ посматриваетъ на мистера Смольвида съ глубокимъ вниманіемъ, и чтобъ яснѣе всматриваться въ черты старика, размахиваетъ рукою клубы табачнаго дыма.
   -- Я увѣренъ, говоритъ онъ, и измѣняетъ на столько свое положеніе, на сколько надо, чтобъ, согнувшись, касаться губами краевъ стакана съ грогомъ: -- что я единственный человѣкъ изъ всѣхъ живыхъ, а можетъ-быть, и изъ мертвыхъ, который съумѣлъ выжатъ ихъ васъ хоть трубку табаку?
   -- Это правда, отвѣчаетъ старикъ: -- гостей у меня не бываетъ и угощать я не люблю: это не въ моемъ характерѣ. Не вы, такой весельчакъ, поставили трубку въ условіе...
   -- Что трубка, пустяки! Но главное, чтобъ выжать изъ васъ что-нибудь за свои деньги.
   -- Ха! какой вы тонкій мудрецъ, сэръ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, потирая себѣ ноги.
   -- Большой мудрецъ. Да. Пфу. Прогулки сюда вѣрное доказательство въ моей мудрости. Пфу. Да и мое состояніе тоже. Пфу. Всѣ знаютъ, что я мудрецъ, говоритъ мистеръ Джорджъ спокойно покуривая:
   -- Я на пути мудрости.
   -- Не упадайте духомъ, сэръ. Дѣла опять понравятся.
   Мистеръ Джорджъ смѣется и пьетъ.
   -- У васъ нѣтъ родственниковъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ, съ особеннымъ блистаньемъ глазъ: -- которые бы отсчитали за васъ капиталецъ, или бы по-крайней-мѣрѣ поручились за васъ моему пріятелю въ Сити: порука двухъ лицъ ему достаточно, онъ согласится еще дать въ долгъ. У васъ нѣтъ такихъ родственниковъ, мистеръ Джорджъ?
   Мистеръ Джорджъ продолжаетъ спокойно курить и отвѣчаетъ:
   -- Если бъ у меня я была такіе родственника, то а не сталъ бы ихъ безпокоить. Я своимъ надѣлалъ и безъ того много хлопотъ въ жизни. Можетъ-быть, самое лучшее покаяніе для бродяги состоятъ въ томъ, чтобъ прійдти къ порядочнымъ людямъ, которыхъ прежде знать не хотѣлъ и съ которыми жить не хотѣлъ. Но я бродяга не такого сорта. По мнѣ, коли ушелъ, такъ и не приходи.
   -- Но врожденныя чувства, мистеръ Джорджъ, замѣчаетъ дѣдушка Смолвидъ.
   -- Къ двумъ первымъ порукамъ... Гм, говорить мистеръ Джорджъ, качая головою и куря спокойно: -- Нѣтъ, я тоже же изъ такого сорта.
   Дѣдушка Смольвидь, послѣ послѣдняго оттрясыванья, все спускался и спускался въ своихъ кресламъ, такъ-что теперь онъ, на больше ни меньше, какъ связка платьевъ съ голосомъ внутри, требующемъ Юдиѳь. Является эта гурія, оттрясываетъ старика по своему способу и онъ велитъ ей остаться при себѣ. Какъ кажется, онъ боится утруждать своего посѣтителя, готоваго, по первому призыву, подать ему помощь очень-энергически.
   -- А! замѣчаетъ онъ, прійдя опять въ свое нормальное состояніе: -- если бы вы, мистеръ Джорджъ, пришпорили капкана, вамъ было бы очень-нехудо. Еслибъ тогда, когда вы пришли въ первый разъ сюда, вслѣдствіе нашихъ объявленій, то-есть, я подразумѣваю объявленія моего пріятеля въ Сити и нѣкоторыхъ другихъ, которые отдали свои капиталы подъ залоги и мнѣ позволяютъ также упомянуть о моемъ ничтожномъ капиталишкѣ, такъ, еслибъ тогда вы намъ пособили, вы бы, мистеръ Джорджъ, маху не дали.
   -- Я бы очень хотѣлъ не дать маху, какъ вы говорите, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, куря уже не такъ спокойно, какъ прежде, потому-что присутствіе Юдиѳи наложило на него очарованіе -- только не любовнаго рода, подъ вліяніемъ котораго онъ постоянно смотрѣлъ въ ту сторону, гдѣ стояла она: -- но вообще-то я очень-доволенъ, говоритъ мистеръ Джорджъ -- что ничего не вышло.
   -- Отчего же, мистеръ Джорджъ? отчего же, чортъ возьми! говоритъ дѣдушка Смольвидъ съ полнымъ выраженіемъ отчаянія.
   -- По двумъ причинамъ, товарищъ.
   -- По какимъ же это причинамъ, мистеръ Джорджъ, по какимъ причинамъ, чортъ возьми?
   -- Нашего друга въ Сити? насмѣшливо говоритъ мистеръ Джорджъ и спокойно прихлебываетъ изъ стакана.
   -- Пожалуй хоть его. По какимъ же это причинамъ-то?
   -- Первое дѣло, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ и смотритъ на Юдиѳь, какъ-будто бъ разительное сходство, которое существуетъ между старикомъ и ею, заставляетъ его думать, что совершенно все-равно, кто бъ его ни слушалъ, она или онъ: -- вы, джентльмены, хотѣли меня одурачить. Вы печатали въ объявленіи, что мистеръ Гаудонъ (пожалуй, хоть капитанъ Гаудонъ, если это вамъ лучше нравится) имѣетъ узнать нѣчто въ свою пользу.
   -- Ну, что жъ? говоритъ старикъ сухо и отвратительно.
   -- А то, говоритъ мистеръ Джорджъ, продолжая курить:-- что ему не очень было бы полезно сидѣть въ тюрьмѣ по милости цѣлой стаи лондонскихъ ростовщиковъ.
   -- А почемъ знать? Можетъ-быть, нѣкоторые изъ его богатыхъ родственниковъ уплатили бы за него деньги, или по-крайней-мѣрѣ поручились бы за него, и внесли бы проценты. А между-тѣмъ онъ оставилъ насъ въ дуракахъ. Онъ задолжалъ вамъ всѣмъ большія суммы денегъ. Я бы лучше согласился удавить его собственными руками, чѣмъ выпустить его изъ рукъ. Когда я сижу здѣсь и думаю о немъ, говоритъ старикъ, подымая кверху свои безсильные десять пальцевъ: -- такъ мнѣ приходитъ сильное желаніе его удавить... и, въ быстромъ порывѣ гнѣва, онъ мечетъ подушку въ голову безотвѣтной мистриссъ Смольвидъ; но подушка счастливо минуетъ бѣднягу и пролетаетъ мимо.
   -- Нечего мнѣ говорить, начинаетъ снова кавалеристъ, вынувъ на минуту трубку изо рта и обращая опять взоръ свой отъ полета подушки къ трубкѣ, которая почти вся докурилась:-- нечего мнѣ говорятъ, что онъ жилъ шибко и разорялся въ-пухъ. Я нѣсколько дней былъ рядомъ съ нимъ и видѣлъ, какъ онъ летѣлъ сломя голову въ пропасть. Я былъ при немъ, когда онъ былъ боленъ и здоровъ, богатъ и бѣденъ. Я не разъ останавливалъ его руку, когда прійдя, въ бѣдственное состояніе, онъ прикладывалъ пистолетъ къ своему виску.
   -- Я бы далъ дорого, чтобъ онъ спустилъ курокъ! говоритъ доброжелательный старичокъ: -- и чтобъ голова его разлетѣлась на столько же частей, сколько онъ долженъ фунтовъ стерлинговъ.
   -- Да, частей было бы много, отвѣчаетъ хладнокровно кавалеристъ: -- во всякомъ случаѣ было время, когда онъ былъ молодъ, полонъ надеждъ и красивъ; и я радуюсь, что въ дурные дни я не далъ ему возможности прибѣгнуть къ отчаянному поступку. Вотъ первая причина.
   -- И вторая причина, я чай, не лучше этой? ворчитъ старикъ.
   -- Не знаю. По-крайней-мѣрѣ она положительнѣе. Еслибъ я хотѣлъ его найдти, то я долженъ былъ бы отправиться на другой свѣтъ. Онъ былъ тамъ.
   -- Почему вы это знаете?
   -- Его не было здѣсь.
   -- Почему вы знаете, что его не было здѣсь?
   -- Не теряйте хладнокровія, какъ потеряли деньги, говоритъ мистеръ Джорджъ, спокойно выколачивая трубку. Онъ ужъ давно передъ этимъ утонулъ -- я въ этомъ увѣренъ. Онъ бросился за бортъ, умышленно или неумышленно -- не знаю. Можетъ-быть, другъ вашъ въ Сити знаетъ. Знаете ли мистеръ Смольвидъ, что эта за пѣсенка? прибавилъ онъ, насвистывая и настукивая тактъ по столу пустой трубкой.
   -- Пѣсенка? отвѣчаетъ старикъ: -- у васъ здѣсь нѣтъ пѣсенокъ!
   -- Это погребальный маршъ. Подъ его звуки хоронятъ солдатъ. Вотъ и конецъ. Теперь если ваша прелестная внучка -- извините миссъ -- будетъ такъ добра и спрячетъ трубку на два мѣсяца, то за слѣдующій разъ намъ не прійдется покупать новой. Прощайте мистеръ Смольвидъ.
   -- Прощайте, другъ мой! говорятъ старикъ, протягивая обѣ руки.
   -- Такъ вы думаете, что вашъ другъ въ Сити засадитъ меня, если я не уплачу въ срокъ? говоритъ кавалеристъ, смотря на мистера Смольвида сверху внизъ, какъ великанъ.
   -- Да, другъ мой, отъ него все станется, отвѣчаетъ старикъ, смотря на него какъ пигмей.
   Мистеръ Джорджъ смѣется и, взглянувъ на мистера Смольвида и поклонившись сморщенной Юдиѳи, выходитъ изъ двери, гремя воображаемыми саблею и шпорами.
   -- Чтобъ тебя проклятаго!... говорятъ старикъ, гримасясь на затворящуюся дверь: -- я тебя, пса, скручу. Попадешься ты мнѣ подъ-руку.
   Послѣ этого любезнаго замѣчанія, погружается онъ снова духомъ своякъ въ чарующія области мышленія, которыя отведены ему образованіемъ и образокъ жизни, и опять онъ и мистриссъ Смольвидъ проводятъ счастливые часы гименея какъ два забытые стража черной смѣной.
   Пока два вѣрные сожителя дежурятъ на своемъ посту, мистеръ Джорджъ идетъ по улицамъ тяжелымъ и крупнымъ шагомъ, съ очень нахмуреннымъ лицомъ. Восемь часовъ и день быстро клонятся къ концу. Онъ останавливается у Ватерлооскаго Моста, читаетъ афишу и рѣшается зайдти въ Астлискій Театръ. Въ театрѣ онъ очень восхищается прыжками лошадей, ловкостью и силою наѣздниковъ. Критическимъ взоромъ смотритъ на оружіе; недоволенъ сраженіями, изобличающими вполнѣ-плохое знаніе фехтовальнаго искусства, но глубоко сочувствуетъ поэму. Въ послѣдней сценѣ, когда король сицилійскій становится на колесницу и, соглашаясь благословятъ двухъ влюбленныхъ, распростираетъ надъ ними знамя любви, вѣки его глазъ умасляются слезою.
   По окончаніи пьесы, мистеръ Джорджъ опять переходитъ рѣку и направляетъ стопы свои къ той замѣчательной части города, которая примыкаетъ къ Сѣнному Рынку и Лейстерскому Скверу и служитъ притягательнымъ фокусомъ двусмысленныхъ иностранныхъ отелей и двусмысленныхъ иностранцевъ, боксеровъ, учителей фехтованія, скороходовъ, стараго фарфору игорныхъ домовъ, выставокъ и огромнаго запаса лохмотьевъ и существъ, невидимыхъ днемъ. Проникнувъ въ самое сердцѣ этой части города, онъ достигаетъ, черезъ дворъ и выбѣленный ходъ, до большаго кирпичнаго зданія, состоящаго изъ голыхъ стѣнъ, пола, потолочныхъ балокъ и потолочныхъ окошекъ. На лицевомъ фасадѣ, если только это зданіе имѣло лицевой засадъ, написано крупными буквами:

ДЖОРДЖЪ
ГАЛЕРЕЯ ДЛЯ СТРѢЛЬБЫ ВЪ ЦѢЛЬ И ПРОЧ.

   Онъ идетъ въ галерею для стрѣльбы и проч.; тамъ горитъ газъ, стоятъ два-три бѣлые, расчерченные щита для стрѣльбы въ цѣль, принадлежности для стрѣльбы изъ лука, рапиры и эспадроны для фехтованія и все, что необходимо для истинно-великобританскаго боксерства.
   Сегодня вечеромъ, однакожь, ни одно изъ этихъ упражненій не приводится въ дѣйствіе въ галереѣ для стрѣльбы въ цѣль и прочее. Въ ней такъ мало посѣтителей, что видѣнъ всего одинъ только малорослый, грубый человѣчекъ съ широкой головой. Онъ лежитъ на полу и спитъ.
   Маленькій человѣчекъ одѣтъ, какъ оружейный мастеръ, въ фартукѣ и фуражкѣ изъ зеленой шерсти; руки его закопчены пороховымъ дымомъ и грязны. Неподалеку отъ него стоитъ грубой работы столъ съ клещами и винтомъ, гдѣ онъ работалъ. Онъ очень-малорослый человѣкъ съ скомканнымъ лицомъ и, судя по испещренной, посинѣлой щекѣ его можно полагать, что ему достался разъ-другой выстрѣлъ испытаннаго стрѣлка.
   -- Филь! говоритъ кавалеристъ спокойнымъ Голосомъ.
   -- Все въ порядкѣ! отвѣчаетъ Филь, ползя къ его ногамъ.
   -- Что было сдѣлано?
   -- Шестьдесятъ выстрѣловъ изъ ружья и двѣнадцать изъ пистолета. И цѣль! Филь испускаетъ стонъ при воспоминанія.
   -- Запирай, Филь!
   Филь идетъ исполнить приказъ. Судя по его походкѣ, видно, что онъ хромоногъ, однакожъ, можетъ двигаться быстро.
   На обезображенной сторонѣ лица у него нѣтъ брови, а на другой сторонѣ видна густая черная бровь. Это разнообразіе и несиметричность даютъ ему какой-то особенный и таинственный видъ. Кажется, все, что только могло, коснулось рукъ его; и если не оторвало и не обломало его жальцевъ, по-крайней-мѣрѣ скрючило, покрыло норой и скривило замѣчательнымъ образомъ. Видно было, что онъ очень-силенъ и ворочалъ тяжелыя скамейки, такъ, какъ-будто не имѣлъ никакого понятія о значеніи вѣса. У него есть странная привычка: ходить не прямо по галереѣ и подходить къ тѣмъ предметамъ, въ которыхъ нуждался, не такъ, какъ обыкновенно это дѣлается; напротивъ, онъ прихрамывалъ и лавировалъ, шмыгая спиною по стѣнамъ; такимъ-образомъ на всѣхъ четырехъ стѣнахъ видна была сальная полоса, которая называлась въ просторѣчіи: Филькинъ путъ.
   Этотъ блюститель джорджевой галереи, въ отсутствіи Джорджа, заперевъ дверь, оканчиваетъ свои обязанности тѣмъ, что, вопервыхъ, завертываетъ всѣ газовые рожки, кромѣ одного и, вовторыхъ, вытаскиваетъ изъ деревяннаго ларя, помѣщеннаго въ углу, два матраца и все нужное для постелей. Стащивъ все въ противоположный конецъ галереи, какъ кавалеристъ такъ и Филь устроиваютъ себѣ ночныя логовища.
   -- Филь! говоритъ хозяинъ, подходя къ нему безъ сюртука и жилетки и имѣя самый воинственный видъ: -- тебя, говорятъ, нашли подъ воротами, а?
   -- Въ канавѣ, говоритъ Филь: -- ночной караульщикъ споткнулся на меня.
   -- Такъ страсть къ бродяжничеству приходитъ къ тебѣ, какъ слѣдуетъ, по порядку.
   -- Совершенно какъ слѣдуетъ, говоритъ Филь.
   -- Спокойной ночи!
   -- Спокойной ночи, хозяинъ!
   Филь даже и до постели не можетъ дойдти прямо: онъ находитъ необходимымъ ошмыгать спиною двѣ продольныя стѣны галереи и потомъ ужъ нырнуть въ свой матрацъ. Кавалеристъ, пройдясь два и три раза на разстояніи ружейнаго выстрѣла, поглядѣвъ на мѣсяцъ, сквозь потолочное окно, прямою дорогою отправляется въ матрацу и ложится спать.
   

ГЛАВА XXII.
Мистеръ Бёккетъ.

   Свѣжо смотритъ аллегорія на поля Линкольнской Палаты, на то, что вечеръ душенъ. Но комната мистера Телькингорна высока; оба окна открыты настежь и вѣтеръ гуляетъ въ ней свободно, охлаждая предметы. Невыгодно открыть окна, когда на дворѣ ноябрь съ туманомъ и ливнемъ; еще менѣе заманчиво открыть ихъ въ январѣ, когда является онъ со снѣгомъ и льдомъ; но свѣжій воздухъ пріятенъ и утомительные дни длинныхъ судейскихъ вакацій: онъ даетъ возможность смотрѣть аллегоріи такъ свѣжо, что ея, и безъ того пухла щечки, въ видѣ персиковъ, колѣнки въ видѣ букетовъ цвѣтовъ и розовенькія жилки и мускулы на рукахъ, еще болѣе кажутся яркой.
   Столбы пыли вздымаются въ окна мистера Телькингорна и крѣпко засѣдаютъ въ подушкахъ его мебели и бумагахъ. Вездѣ ложится она тяжелымъ слоемъ. Если случайный вихрь подымется съ полей и, словно испугавшись, бросается то въ ту, то въ другую сторону, онъ вертится суетится и бросаетъ столько пыли въ глаза аллегоріи, сколько Ѳемида, или самъ мистеръ Телькингорнъ, одинъ изъ ея вѣрнѣйшихъ предстоятелей, бросаютъ пыли, при удобномъ случаѣ, въ глаза мірянъ.
   Въ этомъ складочномъ депо пыли, въ которомъ вращаются его бумаги и самъ онъ, и всѣ его кліенты, и всѣ вещи міра сего, одушевленныя и неодушевленныя, сидитъ мистеръ Телькингорнъ у одного изъ открытыхъ оконъ и наслаждается бутылочкой стараго портвейна. Хотя онъ человѣкъ крутаго нрава, сухой, сжатый, молчаливой, но отчего не не наслаждаться ему старымъ портвейномъ? У него тутъ въ поляхъ Линкольнской Палаты есть тайный погребъ съ безцѣннымъ выборомъ стараго портвейна, и этотъ погребъ также одинъ изъ его секретовъ.
   Когда онъ обѣдаетъ одинъ въ своихъ комнатахъ, какъ обѣдалъ сегодня, когда подадутъ ему кусокъ рыбы и кусокъ бифштексу, или цыпленка, принесенныхъ изъ сосѣдней гостинницы, онъ спускается со свѣчкой въ нижнія области опустѣлаго дома, въ которыхъ громко раздаются шаги его, и возращается, сопровождаемый отдаленнымъ гуломъ гремящихъ дверей, окруженный подземною атмосферой, и выноситъ бутылку, изъ которой онъ извлекаетъ дивный пятидесятилѣтній нектаръ, который краснѣетъ въ стаканѣ, сознавая свое достоинство и наполняетъ комнату душистымъ ароматомъ южныхъ гроздъ.
   Сумерки. Мистеръ Телькингорнъ наслаждается у открытаго окна своимъ портвейномъ. Портвейнъ какъ-будто нашептываетъ ему о своемъ пятидесятилѣтнемъ заключеніи и безмолвіи. Мистеръ Телькингорнъ застегивается плотнѣе. Болѣе непроницаемъ, чѣмъ когда-нибудь, сидитъ онъ и пьетъ, и углубляется въ тайны. И думаетъ онъ въ этотъ сумрачный часъ о всѣхъ извѣстныхъ ему секретахъ, связанныхъ съ темными лѣсами Великобританіи, съ большими, пустыми заколоченными домами Лондона, и, быть-можетъ, оставляетъ мысля двѣ для себя, своей семейной исторіи, своему капиталу, своему духовному завѣщанію -- что, безъ-сомнѣнія, скрыто для каждаго непроницаемымъ покровомъ -- и своему другу юности, человѣку такой же масти, какъ онъ самъ и также адвокату, который жилъ такою же жизнью, и достигнувъ до семидесятипяти-лѣтняго возраста, вдругъ замѣтилъ -- по-крайней-мѣрѣ такъ говорятъ -- что такая жизнь однообразно-скучна, отдалъ свои золотые часы парикмахеру и въ одинъ прекрасный лѣтній вечеръ отправился спокойно домой въ Темпль и -- повѣсился.
   Но мистеръ Телькингорнъ не одинъ сегодня вечеромъ и не можетъ предаваться размышленію такъ безконечно-длинно, какъ обыкновенно предается. За тѣмъ же столикомъ, хотя на нѣкоторомъ почтительномъ удаленіи, сидитъ плѣшивый, сладенькій, лоснящійся человѣчекъ. Онъ почтительно покашливаетъ себѣ въ кулакъ, когда адвокатъ угощаетъ его еще виномъ.
   -- Ну, Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- начнемъ опять эту странную исторію.
   -- Если прикажите, сэръ.
   -- Вы говорили мнѣ тотъ разъ, когда были такъ добры и пришли ко мнѣ...
   -- Прошу прощенія, если это съ моей стороны была смѣлость, сэръ; но я помню, что вы заинтересовались этой особой и я думалъ, что, быть-можетъ... вы бы... теперь... пожелали... то-есть...
   Мистеръ Телькингорнъ не промахъ, онъ не выкупитъ изъ затрудненія, не подскажетъ никакого конца.
   Мистеръ Снегсби теряется въ словахъ, производитъ почтительный кашель и говоритъ:
   -- Я долженъ у васъ просить прощенья, сэръ, за эту вольность, я знаю что я долженъ...
   -- Вовсе нѣтъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.-- Вы говорили мнѣ, Снегсби, что вы надѣли шляпу и пошли ко мнѣ, не сказавшись женѣ. Это было съ вашей стороны, я думаю, разсудительно, потому-что дѣло такого рода не требуетъ никакой огласки. Такъ, пустое дѣло.
   -- Вы знаете, сэръ, возражаетъ мистеръ Снегсби: -- моя жёнка -- отъ слова не станется, имѣетъ очень-инквизиторскій характеръ. Она очень инквизитивна. И, бѣдняжка, она подвержена спазмамъ; для нея очень-полезно, когда духъ ея чѣмъ-нибудь занятъ. Потому она и направляетъ силы своего духа, можно сказать, на каждый предметъ, какой ей попадется подъ-руку, касается ли онъ до нея, или нѣтъ, въ особенности, если онъ до нея не касается. У жены моей очень-дѣятельный духъ, сэръ.
   Мистеръ Снегсби пьетъ и ворчитъ съ почтительно-удивительнымъ кашлемъ въ кулакъ:
   -- Славное винцо, ей-Богу, славное!
   -- Поэтому-то вы и удержали въ секретѣ вашъ прошлый визитъ? говоритъ мастеръ Телькингорнъ: -- и вѣрно не скажете и про сегодняшній?
   -- Да сэръ, и сегодняшній. Жена моя -- отъ слова не станется -- въ настоящее время находится въ умѣренномъ настроеніи, или по-крайней-мѣрѣ она такъ думаетъ и намѣрена посѣщать Вечернія Упражненія (такъ они называютъ почтенный Клубъ Умѣренности, подъ предсѣдательствомъ мистера Чедбанда). Онъ, изволите видѣть, владѣетъ огромнымъ запасомъ краснорѣчія -- въ этомъ спору нѣтъ, но мнѣ стиль его какъ-то не по нутру. Впрочемъ, это сюда не относится. Дѣло въ томъ, что такъ-какъ жена моя занята теперь умѣреннымъ настроеніемъ, то мнѣ очень-удобно посѣщать васъ, не говоря ей объ этомъ ни слова.
   Мистеръ Телькингорнъ киваетъ въ знакъ согласія.
   -- Налейте-ка, еще стаканчикъ, Снегсби, говорятъ онъ.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Я увѣренъ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, производя въ кулакъ почтительный кашель:-- я увѣренъ, что это славное винцо, сэръ!
   -- Да теперь такого не съищешь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:-- ему, Снегсби, слишкомъ пятьдесятъ лѣтъ.
   -- Вотъ что сэръ! Это меня не удивляетъ, то-есть это такое винцо, которому можетъ быть столько лѣтъ, сколько угодно.
   Отдавъ эту хвалу, въ общихъ чертахъ, портвейну, мистеръ Снегсби, въ простотѣ души своей, прокашливаетъ въ свой кулакъ удивленіе къ такому драгоцѣнному напитку.
   -- Повторите-ка опять ту исторію, которую разсказывалъ мальчикъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, опустивъ руки въ карманы своихъ ржавыхъ панталонъ и развалившись спокойно въ креслахъ.
   -- Съ удовольствіемъ, сэръ.
   И съ совершенною вѣрностью, хотя, быть-можетъ, очень-плодовито, повторяетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей все, что разсказывалъ Джо при блистательномъ обществѣ, собравшемся у него въ домѣ. Приходя къ концу своего повѣствованія, мистеръ Снегсби вдругъ останавливается и вскрикиваетъ испуганнымъ голосомъ:
   -- Боже! мы здѣсь не одни, сэръ!
   Мистеръ Снегсби съ удивленіемъ и съ испугомъ видитъ, что между нимъ и адвокатомъ, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ стола, за которымъ они сидятъ, стоятъ человѣкъ съ шляпой и съ палкой въ рукахъ. Онъ смотритъ на нихъ съ внимательнымъ любопытствомъ. Мистеръ Снегсби помнитъ очень-хорошо, что этого человѣка не было, когда онъ входилъ самъ къ мистеру Телькингорну и что онъ не входилъ при немъ ни въ дверь ни въ окно. Въ комнатѣ есть шкапъ, но петли его не скрипѣли и за полу не слышно было шаговъ, между-тѣмъ посреди ихъ стоялъ третій человѣкъ, внимательно и спокойно слушалъ; въ одной рукѣ держалъ онъ шляпу и палку, другая рука была загнута за спину. Это былъ коротко-рослый, крѣпко-сложенный джентльменъ, очень-плотный на видъ, одѣтый весь въ черное платье съ быстрыми глазами и среднихъ лѣтъ. Кромѣ того, что онъ смотрѣлъ на мистера Снегсби такъ внимательно, какъ-будто хотѣлъ снять съ него портретъ, въ немъ ничего не было замѣчательнаго, развѣ только его сверхъестественное явленіе.
   -- Не обращайте вниманія на этого джентльмена, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ спокойнымъ голосомъ: -- это только мастеръ Бёккетъ.
   -- Гм! въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ? отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, выражая своимъ кашлемъ, что онъ, какъ виъ потьмахъ, относительно особы мистера Бёккета.
   -- Я хотѣлъ, чтобъ онъ выслушалъ эту исторію, Снегсби, говоритъ адвокатъ: -- потому-что мнѣ вздумалось (по извѣстной причинѣ) разбрать это дѣло подробнѣе. Онъ на эти вещи мастеръ. Ну чтожъ вы думаете, мистеръ Бёккетъ?
   -- Это очень-просто, сэръ. Такъ-какъ наши его протурили отсюда, то вѣрно онъ тамъ; и если мистеръ Снегсби согласится сходить со мною въ улицу Одинокаго Тома, то часа черезъ два, не больше, мы этого мальчика представимъ вамъ. Я бы конечно могъ сходить и одинъ, но съ мистеромъ Снегсби это короче.
   -- Мистеръ Бёккетъ -- полицейскій агентъ, Снегсби, говоритъ адвокатъ пояснительнымъ тономъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ? говоритъ мистеръ Снегсби, и волосы его имѣютъ сильное поползновеніе стать дыбомъ.
   -- И если вы не находите никакой положительной причины къ отміу сопутствовать мистеру Бёккету въ вышеупомянутую улицу, продолжаетъ адвокатъ: -- то я буду вамъ очень-обязанъ.
   Въ минуту нерѣшительнаго размышленія со стороны мистера Снегсби, мистеръ Бёккетъ успѣлъ прослѣдить и проникнуть своимъ опытныхъ взоромъ самыя сокровенныя мысли его.
   -- Вамъ нечего бояться, творитъ онъ ему: -- мальчику ничего и достанется. Насчетъ этого вы можете быть спокойны. Онъ, по моему мнѣнію, совершенно правъ. Мы приведемъ его сюда только затѣмъ, чтобъ предложить ему вопросъ другой -- вотъ и все. Ему за это заплатятъ и отправятъ опять назадъ. Для него, я вамъ скажу, это будетъ выгодно. Я вамъ даю слово, какъ честный человѣкъ, что мы его отпустимъ въ совершенной безопасности. Не бойтесь: никакого вреда ему не будетъ.
   -- Очень-хорошо, согласенъ, мистеръ Телькингорнъ! восклицаетъ мистеръ Снегсби, успокоенный и разувѣренный: -- если только я могу быть увѣренъ...
   -- Безъ-сомнѣнія! Да послушайте мистеръ Снегсби, продолжаетъ Бёккетъ довѣрительнымъ тономъ и, отведя его въ сторону, похлопываетъ легонько по груди: -- послушайте, вы человѣкъ свѣтскій, человѣкъ дѣловой, человѣкъ съ прямымъ смысломъ -- вотъ вы каковъ, по моему мнѣнію.
   -- Я долженъ благодарить васъ за столь лестное для меня мнѣніе ваше, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, скромно откашливаясь въ кулакъ: -- но...
   -- Да, да, вы точно таковы, мистеръ Снегсби, говорятъ мистеръ Бёккетъ: -- слѣдовательно нѣтъ надобности говорить такому человѣку вамъ, вы, занятому такими важными дѣлами, которыя требуютъ человѣка съ быстрымъ соображеніемъ, съ изумительною дѣятельностью и съ твердою головою (я знаю, у меня дядя былъ на вашей дорогѣ)... такъ нѣтъ надобности говорить такому человѣку какъ вы, что самое благоразумное, самое полезное дѣло то, чтобъ о такихъ мелочахъ, какъ эта, молчать. Понимаете? молчать!
   -- Конечно, конечно, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Вамъ я скажу по секрету, говорятъ мистеръ Бёккетъ съ самою наивною откровенностью: -- что сколько я могу понимать это дѣло, мнѣ кажется, что покойникъ долженъ былъ бы имѣть нѣкоторую часть наслѣдства, и что эта мнимая горничная съиграла съ нимъ какую-нибудь штуку -- понимаете?
   -- Гм! говоритъ мистеръ Снегсби. Однакожъ по лицу незамѣтно, чтобъ онъ понималъ ясно.
   -- А вамъ, конечно, хочется, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, всетаки поколачивая самымъ дружескимъ образомъ мягкую грудь мистера Снегсби: -- а вамъ, конечно, хочется, чтобъ всякій имѣлъ свою законную часть, то-есть вамъ хочется справедливости -- такъ ли?
   -- Безъ-сомнѣнія, отвѣчаетъ утвердительно мистеръ Снегсби.
   -- Такъ вотъ, согласно желанію вашему, и съ тѣмъ, чтобъ обязать вашего... какъ бишь называете вы ихъ... кліента, или постояннаго покупателя?.. Я забылъ, какъ называлъ ихъ мой дядя.
   -- Я обыкновенно называю ихъ постоянными покупателями, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби.
   -- Такъ и должно, такъ и слѣдуетъ! отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ, дружески пожимая ему руку: -- такъ вотъ, согласно желанію вашему и съ тѣмъ, чтобъ обязать вашего постояннаго покупателя, вы имѣете въ воду идти со мною тайно въ улицу Одинокаго Тома и держать все дѣло въ совершеннѣйшемъ секретѣ. Таковы ваши намѣренія, сколько я понимаю?
   -- Вы совершенно-правильно понимаете, сэръ; совершенно-правильно! говоритъ мистеръ Снегсби.
   -- Въ такомъ случаѣ, вотъ ваша шляпа, отвѣчаетъ его новый другъ, который такъ ловко обходится съ шляпой, какъ-будто онъ былъ шляпный фабрикантъ: -- и вели вы готовы, я совершенно къ вашимъ услугамъ.
   Они оставляютъ мистера Телькингорна и уходятъ на улицу. Почтенный адвокатъ безъ всякаго измѣненія въ лицѣ, этой поверхности, неисчерпаемой бездны, продолжаетъ наслаждаться своимъ пятидесяти-лѣтнимъ портвейномъ.
   -- Вамъ не случалась видать малаго перваго сорта, по имени Гредли -- а? говорятъ Бёккетъ въ дружескомъ разговорѣ съ мистеромъ Снегсби, когда они оба спускались съ лѣстницы. А что?
   -- Нѣтъ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби, послѣ нѣкотораго размышленія: -- не случалось.
   -- Такъ, ничего особеннаго, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- онъ, изволите видѣть, немножко-горячаго свойства, набурлилъ, грозилъ нѣкоторымъ важнымъ особамъ, за это велѣно его посадить, а онъ гдѣ-то укрывается, чего, конечно, благоразумному человѣку дѣлать не слѣдуетъ.
   По мѣрѣ того, какъ они идутъ по улицамъ, мистеръ Снегсби замѣчаетъ, какъ новость, что хотя путь ихъ совершается ускореннымъ шагомъ, однакожъ спутникъ его находитъ время какимъ-то особеннымъ образомъ нырять и подглядывать; также замѣчаетъ онъ, что когда надо повернуть вправо, или влѣво, онъ, какъ-будто ошеломленный темъ, идетъ все прямо и вдругъ повернетъ круто въ ту, или другую сторону. Повременамъ, встрѣчаясь съ полисменомъ, мистеръ Снегсби замѣчаетъ, что оба, и констэбль и его вожатый, впадаютъ въ глубокую метафизику, подходя другъ къ другу, кажется, какъ-будто обозрѣвая другъ друга, а между-тѣмъ смотрятъ въ пространство. Иногда мистеръ Бёккетъ, встрѣтясь съ какимъ-нибудь малорослымъ молодымъ человѣкомъ, въ лощеной шляпѣ и съ гладко-причесанными волосами, завернутыми локонами за ухомъ, касается его слегка палкой, какъ-будто, не смотря на него: молодой человѣкъ оборачивается и тутъ же стушевывается. По-большей-части мистеръ Бёккетъ замѣчалъ вещи, вообще съ такимъ же малымъ измѣненіемъ въ лицѣ, какъ было мало измѣненія въ траурномъ кольцѣ, надѣтомъ на его мизинцѣ, или въ булавкѣ, съ очень-малымъ числомъ брильянтовъ и съ большимъ числомъ листковъ, застегивавшей его галстухъ.
   Когда они наконецъ пришли въ улицу Одинокаго Тома, мистеръ Бёккетъ остановился на минуту за углу, взялъ зажженный фонарь изъ рукъ сторожеваго полисмена, который, также съ другомъ фонаремъ, прикрѣпленнымъ къ его поясу, началъ сопровождать ихъ. Посреди этихъ двухъ вожатыхъ идетъ мистеръ Снегсби по отвратительной улицѣ, безъ канавъ на сторонамъ, безъ всякой вентиляціи, покрытой толстымъ слоемъ грязи и вонючей воды (хотя во всѣхъ другихъ частяхъ города улицы сухи и чисты), издающей смрадную вонь и являющей грязныя сцены, такъ-что онъ, постоянный житель Лондона, едва можетъ вѣрить своимъ ощущеніямъ. Изъ этой улицы и ея грязныхъ развалинъ тянутся вѣтви другихъ улицъ и дворовъ, такъ отвратительно-грязныхъ и гадкихъ, что мистеръ Снегсби упадаетъ тѣломъ и духомъ и ему кажется, что онъ съ каждой минутой, погружается все глубже-и-глубже въ адскую пропасть.
   -- Отойдемъ немножко въ сторону, мистеръ Снегсби, говоритъ мистеръ Бёккетъ, встрѣчаясь съ чѣмъ-то, въ родѣ грязнаго паланкина, окруженнаго шумною толпою.-- Отойдемъ въ сторону!
   Когда бѣднякъ проносится мимо, толпа, бросивъ этотъ привлекательный предметъ любопытства, собирается около трехъ посѣтителей, какъ хоръ привидѣній, и, осмотрѣвъ ихъ, разбѣгается въ стороны, прячется за углы, въ подворотни, съ бранными криками и свистомъ, продолжающимися до-тѣхъ-поръ, пока они не уходятъ отъ этого мѣста.
   -- Это лихорадочные домы, Дерби? холодно спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ, обращая огонь своего потаеннаго фонаря на рядъ вонючихъ развалинъ.
   Дерби говоритъ: -- Да, это лихорадочные домы, и разсказываетъ, что, вотъ ужь нѣсколько мѣсяцевъ сряду, народъ вальмя-валитъ туда и выносится оттуда мертвыми и полуумирающими, какъ паршивыя овцы.
   Мистеръ Бёккетъ, идя далѣе, замѣчаетъ мистеру Снегсби, что онъ кажется очень-убитымъ; на это мистеръ Снегсби отвѣчаетъ, что онъ не можетъ дышать этимъ зловреднымъ воздухомъ.
   Въ разныхъ домахъ разспрашивается, гдѣ живетъ мальчикъ, по имени Джо. Такъ-какъ въ улицѣ Одинокаго Тома знаютъ людей не но ихъ имени, а по даннымъ имъ прозвищамъ, или кличкамъ, то мистера Снегсби постоянно спрашиваютъ: какой это Джо: Морковь или Пугало, или Долото, или Такса, или Тощій, или Кирпичъ. Мистеръ Снегсби, не зная навѣрное его прозвища, описываетъ его наружность съ большими-и-большими подробностями. Много смутныхъ мнѣній относительно оригинала его описаній. Иные думаютъ, что это Морковь, другіе, что это Кирпичъ. Приводятъ Таксу; оказывается, что это не тотъ и даже близко къ нему не подходитъ. Когда мистеръ Снегсби и его вожатые останавливаются, около нихъ стекается густая толпа, изъ грязной глуби которой вырываются угодливые совѣты въ пользу мистера Бёккета. Когда они двигаются впередъ и освѣщаютъ путь свой потайными фонарями, толпа разбѣгается и слѣдитъ за ними издали, изъ-за переулковъ, разваливъ и угловъ, какъ и прежде.
   Наконецъ находятъ лачужку, гдѣ Заскорблышъ имѣетъ уголъ для ночлега. Полагаютъ, что Заскорблышъ, не кто другой, какъ Джо. Начинаются переговоры между мистеромъ Снегсби и хозяйкою дома, окутанной черной тряпкой; голова ея торчитъ изъ собачьей конуры, гдѣ сама она лежитъ на связкѣ грязныхъ лохмотьевъ -- эти переговоры наводятъ на мысль, что Заскорблышъ не кто другой, какъ Джо. Заскорблшъ пошелъ теперь къ доктору, чтобъ для какой-то больной женщины принести лекарства, и скоро вернется назадъ.
   -- А кто сегодня здѣсь ночуетъ? говорятъ мистеръ Бёккетъ, отворяя другую дверь и освѣщая внутренность открытой комнаты потайнымъ фонаремъ: -- а? Ребята, кажется, нализались порядкомъ, прибавляетъ онъ, приподымая руки двухъ сонныхъ мужчинъ съ изъ лица.-- Что это, ваши мужья, что ли? спрашиваетъ онъ двухъ женщинъ.
   -- Да, сэръ, отвѣчаютъ женщины: -- это наши мужья.
   -- Кирпичники, что ли?
   -- Кирпичники, сэръ.
   -- А вы зачѣмъ здѣсь, вы вѣдь не лондонскія?
   -- Нѣтъ, сэръ, мы изъ Гертфордшайра.
   -- Откуда? изъ Гертфордшайра?
   -- Изъ Сент-Альбанса.
   -- Пришли сюда, чтобъ здѣсь бродяжничать?
   -- Мы пришли сюда, сэръ, вчера. Тамъ у насъ нѣтъ теперь работы. Да я сами не рады, что пришли: добра кажется, не будетъ.
   -- Да, начали хорошо работать, нечего сказать, говоритъ мистеръ Бёккетъ, кивая головою на безсознательно-пьяныхъ кирпичниковъ, лежащихъ на полу.
   -- Да, сударь, плохо, возражаетъ женщина со вздохомъ: -- Женни и я, мы не разъ ужъ каялись, что зашли сюда.
   Комната, несмотря на то, что футами тремя выше двери, была такъ низка, что каждый изъ ея посѣтителей могъ бы задѣть головой за закопченый потолокъ, еслибъ держался прямо. Она поражаетъ во всѣхъ отношеніяхъ: даже сальный огарокъ, горитъ блѣднымъ, мутнымъ огнемъ въ зловредномъ воздухѣ. Въ ней находятся двѣ скамейки для сидѣнья и высокая скамья вмѣсто стола. Мужчины заснули тамъ, гдѣ стояли, а женщины сидѣли за свѣчкой. Въ рукахъ той женщины, которая говорила, лежалъ очень-маленькій ребенокъ.
   -- А сколько лѣтъ маленькому? говоритъ мистеръ Бёккетъ:-- по виду, кажется, ему не больше двухъ дней: еще головку не держитъ, и когда онъ осторожно освѣщаетъ ребенка лучомъ своего потайнаго фонаря, мистеру Снегсби приходить въ голову, что онъ гдѣ-то увидѣлъ этого ребенка.
   -- Ему нѣтъ еще трехъ недѣль, сэръ, говорятъ женщина.
   -- Это твое дитя?
   -- Мое.
   Другая женщина, которая прикрывала ребенка, когда они вошли, нагнулась теперь надъ нимъ и поцаловала его соннаго.
   -- Ты, кажется, его любишь-таки, какъ своего роднаго, говоритъ мастеръ Бёккетъ.
   -- У меня былъ точно такой же маленькой, да Богъ взялъ, сударь.
   -- Ахъ, Дженни, Дженни! говорила другая женщина: -- и слава-Богу: жилъ бы, такъ маялся; и хорошо, что Богъ прибралъ.
   -- Ужели ты такая жестокосердая, говоритъ ей мистеръ Бёккетъ, строго: -- ужели ты желаешь смерти своему дѣтищу?
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчаетъ она: -- Богъ видитъ, что я бы не хуже другой леди съумѣла пожертвовать своей жизнью за ребенка.
   -- Такъ зачѣмъ же ты говоришь такія вещи? говоритъ мистеръ Бёккетъ, смягчившись: -- это нехорошо.
   -- Да такъ, сударь, приходятъ черныя мысли въ голову, когда я смотрю на ребенка, говоритъ женщина съ глазами, полными слёзъ: -- а еслибъ онъ скончался, такъ право я бы сошла съ ума -- я это знаю. Я видѣла, какъ мучилась бѣдная Дженни, когда лишилась своего ребенка -- помнишь, Дженни?.. А вотъ посмотрите на нихъ, продолжаетъ она, указывая на спящихъ мужчинъ:-- посмотрите на мальчика, котораго вы ждете и который пошелъ принести мнѣ лекарство. Посмотрите на тѣхъ дѣтей, съ которыми вамъ часто приходится имѣть дѣло и которыя выростаютъ подъ вашими глазами.
   -- Полно, полно, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- ты воспитаешь его честно и онъ будетъ для тебя утѣшеніемъ и твоей опорой въ преклонныхъ лѣтахъ.
   -- Да ужъ я употреблю всѣ силы, отвѣчаетъ она, утирая глаза: -- но сегодня вечеромъ я такъ измучилась; еще же, привязалась ко мнѣ эта лихорадка, на душѣ словно камень, такъ и замираетъ сердце, какъ подумаю, что съ нимъ будетъ: мужъ какъ взбѣсится и его будетъ колотить и меня бить, пожалуй, родительскій домъ ему опротивѣетъ, уйдетъ куда-нибудь бродяжничать. Я теперь одна-одинёхонька, изъ силъ для него выбиваюсь; а какъ онъ, за всѣ-то труды мои да сдѣлается послѣ негодяемъ! какъ, право, надумаешься такихъ мыслей, такъ и пріѣдетъ въ голову, что лучше, кабы Богъ его теперь прибралъ, какъ ребенка, Дженни, право!
   -- Ну полно, полно Лиза, говоритъ Дженни: -- ты устала, да и больна; дай-ка мнѣ его на руки.
   Принимая ребенка, она приводитъ одежду матери въ безпорядокъ, но тотчасъ же прикрываетъ грудь ея, у которой лежалъ малютка.
   -- Мой покойный свѣтикъ заставляетъ меня любить такъ сильно этого малютку, говорятъ Дженни; укачивая его на рукахъ стоятъ: -- и онъ же, мой ангелочекъ, заставляетъ и Лизу такъ сильно любить своего ребенка, что она желаетъ ему смерти. Пока она такъ думаетъ, я думаю, что я бы все отдала, только бы вернуть моего ненагляднаго. А все-таки мы, одно и то же думаемъ обѣ, только вы сказать-то не умѣемъ, а тутъ-то, внутри, у обѣихъ одно и тоже!
   Пока мистеръ Снегсби сморкаетъ носъ и производитъ въ кулакъ симпатическій кашель, слышны шаги. Мистеръ Бёккетъ направляетъ лучъ свѣта къ двери и говоритъ Мистеру Снегсби: -- вотъ, кажется, Заскорблышъ. Онъ это, или нѣтъ?
   -- Это Джо! говоритъ мистеръ Снегсби.
   Джо, пораженный стоитъ подъ лучомъ свѣта, какъ фигура волшебнаго фонаря; онъ дрожатъ отъ страха: ему кажется, что онъ оскорбилъ законъ, не убравшись еще далѣе Улицы Одинокаго Тома. Между-тѣмъ мистеръ Снегсби успокоиваетъ его: -- Ничего, говоритъ онъ ему: -- не бойся Джо, ты только войдешь съ нами и тебѣ заплатитъ. Джо приходятъ въ себя и, будучи отведенъ въ сторону мистеромъ Бёккетомъ для частныхъ сообщеній, объясняется съ нимъ удовлетворительно, хотя все-таки запыхавшись.
   -- Я поговорилъ съ нимъ, говоритъ, возвращаясь мистеръ Бёккетъ -- все вѣрно. Теперь, мистеръ Снегсби, мы совершенно-готовы.
   Вопервыхъ, Джо исполняетъ свою добродушную послугу, подавая лекарство, которое онъ принесъ, съ слѣдующимъ лаконическимъ наставленіемъ: -- выпить все за-разъ. Вовторыхъ мистеръ Снегсби кладетъ на столъ полкроны -- свою обычную ленту въ пользу безчисленно-разнообразныхъ невзгодъ человѣчества. Въ третьихъ мистеръ Бёккетъ беретъ Джо за руку, нѣсколько повыше локтя и ведетъ его предъ собою: безъ этихъ предосторожностей не только Заскорблышъ, но и никто въ міръ не можетъ быть классически доставленъ къ полямъ Линкольнской Палаты. По совершеніи всѣхъ этихъ формальностей, желаютъ они, совокупно, доброй ночи бѣднымъ женщинамъ и выступаютъ снова на горизонтъ смрадной и грязной Улицы Одинокаго Тома.
   По шумному пути, которымъ они спустились въ эту нечистую яму, возвращаются они опять изъ нея. Толпа окружаетъ жъ со свистомъ, визгомъ и крикомъ до того самаго мѣста, гдѣ снова реставрируется фонарь во владѣніяхъ Дерби. Толпа здѣсь исчезаетъ, какъ шабашъ вѣдьмъ и становится больше невидимой.
   Сквозь болѣе-чистыя и свѣжіе улицы, которыя теперь кажутся мистеру Снегсби еще болѣе чистыми и еще болѣе свѣжими, идутъ они до воротъ дома, въ которомъ помѣщается мистеръ Телькингорнъ.
   Достигнувъ половины освѣщенной лѣстницы (комнаты мистера Телькингорна находятся въ первомъ этажѣ), мистеръ Бёккетъ говоритъ, что, ключъ отъ пріемной залы у него въ карманѣ и звонить ненадо. Для человѣка, столь опытнаго, какъ мистеръ Бёккетъ, въ разнообразныхъ дѣлахъ подобнаго рода, онъ отпираетъ дверь недовольно-скоро и не безъ нѣкотораго шума. Впрочемъ, можетъ-быть, это условный знакъ.
   Наконецъ они входятъ въ освѣщенную лампой переднюю и въ кабинетъ мистера Тёлькингорна, въ ту комнату, гдѣ онъ только-что наслаждался своимъ старимъ портвейномъ. Самого его нѣтъ; но свѣчи въ старомодныхъ подсвѣчникахъ зажжены и въ комнатѣ довольно-свѣтло.
   Мистеръ Бёккетъ все еще держитъ Джо классическимъ образомъ; мистеръ Снегсби не понимаетъ, почему ему кажется, что у мистера Ббккета безчисленное множество глазъ. Въ этомъ порядкѣ дѣлаютъ они нѣсколько шаговъ въ комнатѣ; вдругъ Джо вскрикиваетъ и останавливается.
   -- Въ чемъ дѣло? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ шопотомъ.
   -- Вотъ она! кричитъ Джо: -- вотъ она!
   -- Кто?
   -- Леди!
   Женская фигура, плотно-закрытая вуалью, стоитъ посреди комнаты, освѣщенная огнемъ свѣчъ. Она неподвижна и безмолвна. Лицомъ она обращена къ нимъ, но не обращаетъ никакого на нихъ вниманія я стоитъ макъ статуя.
   -- Ну, скажи мнѣ, говоритъ мистеръ Бёккетъ громко: -- почемъ ты знаешь, что это та самая леди?
   -- У нея та же вуаль, отвѣчаетъ Джо, смотря на нее: -- и шляпка та же, и платье то же.
   -- Точно ли такъ, Заскорблышъ? отвѣчаетъ Бёккетъ, пристально наблюдая за нимъ: -- посмотри хорошенько!
   -- Я и такъ смотрю хорошо, говоритъ Джо, вытаращивъ глаза: -- та же вуаль, та же шляпа, то же платье.
   -- Ну, а перстни -- помнишь? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Какъ же, помню; такъ и блестѣли на пальцахъ, говоритъ Джо, потирая свои пальцы и не спуская глазъ со статуи.
   Статуя снимаетъ перчатку и выставляетъ правую руку.
   -- Ну что же ты скажешь?
   Джо мотаетъ головой; -- Нѣтъ, перстни не тѣ, говорятъ онъ: -- и рука не та.
   -- Что ты говоришь такое? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ, очевидно-обрадованный и очень-довольный.
   -- Ручка была и бѣлѣе, и меньше, и красивѣе, отвѣчаетъ Джо.
   -- Постой же, говорятъ мастеръ Бёккетъ: -- а помнишь ты ея голосъ, или нѣтъ?
   -- Я думаю, что помню.
   Статуя, говоритъ:-- я буду говорить такъ долго, какъ тебѣ угодно. Ну что, узнаешь? Похожъ былъ тотъ голосъ на мой?
   Джо, смотрятъ испуганнымъ взглядомъ на мистера Бёккета и говоритъ: -- ни капли не похожъ!
   -- Зачѣмъ же ты, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- сказалъ, что это была та самая леди? тотъ вечеръ на недостатокъ въ обществѣ. Миледи отправляется на великолѣпный обѣдъ и на три или четыре бала. Сэръ Лэйстеръ скучаетъ въ Чесни-Воулдъ. Онъ бесѣдуетъ съ своей подагрой. Онъ жалуется мистриссъ Ронсвелъ, что дождь такъ монотонно стучитъ на террасѣ, что невозможно читать газеты даже подлѣ камина въ его спальнѣ.
   -- Сэръ Лэйстеръ лучше бы сдѣлалъ, еслибъ перебрался въ другую половину дома,-- говоритъ мистриссъ Ронсвелъ, обращаясь къ Розѣ.-- Его спальня подлѣ спальни миледи; а въ теченіе этихъ лѣтъ я еще ни разу не слышала шаговъ на Площадкѣ Замогильнаго Призрака такъ ясно, какъ сегодня вечеромъ.
   

XVII. Разсказъ Эсѳири.

   Ричардъ очень часто навѣщалъ насъ, пока мы оставались въ Лондонѣ, зато условленная переписка между нами совершенно прекратилась. Съ своимъ умомъ, своимъ одушевленіемъ, добрымъ характеромъ, веселостью и свѣжестью чувствъ, онъ былъ для насъ всегда очарователенъ. Узнавая его лучше съ каждымъ днемъ, я болѣе и болѣе привязывалась къ нему и вмѣстѣ съ тѣмъ очень сожалѣла, что воспитаніе не сообщило ему привычекъ примѣнять къ дѣлу или сосредоточивать на чемъ-нибудь свои способности. Система, но которой онъ воспитывался точно такъ же, какъ воспитывались и сотни другихъ мальчиковъ, отличающихся другъ отъ друга и характеромъ и способностями, доставляла ему возможность исполнять свои обязанности съ честью, часто съ отличіемъ, но всегда такъ быстро и ослѣпительно, что это еще болѣе укрѣпляло въ немъ увѣренность въ собственныхъ своихъ способностяхъ, которыя требовали правильнаго направленія. Способности Ричарда были, безспорно, обширныя; какъ огонь и вода, онѣ были прекрасными слугами, но весьма дурными господами. Если-бъ управленіе ими зависѣло отъ Ричарда, то онѣ были бы его друзьями; но когда Ричардъ находился въ зависимости отъ нихъ, онѣ дѣлались его врагами.
   Я высказываю эти мнѣнія не потому, что они и въ самомъ дѣлѣ справедливы, но потому, что они казались мнѣ справедливыми, и потому, что я хочу быть откровенна во всѣхъ своихъ мнѣніяхъ и поступкахъ. Ко всему этому, по моимъ наблюденіямъ, я убѣждалась, до какой степени опекунъ мой справедливъ былъ въ своихъ предположеніяхъ. Онъ говорилъ истину, что неопредѣлительность и медленность дѣйствій Верховнаго Суда сообщили природѣ Ричарда какую-то безпечность игрока,-- Ричардъ чувствовалъ, что онъ принадлежалъ къ какой-то обширной игорной системѣ.
   Однажды вечеромъ, когда опекуна моего не было дома, къ намъ пріѣхали мистеръ и мистриссъ Баджеръ. Въ разговорѣ съ ними я, безъ сомнѣнія, спросила о Ричардѣ.
   -- Мистеръ Ричардъ Карстонъ,-- сказала мистриссъ Баджеръ:-- слава Богу, здоровъ и, увѣряю васъ, составляетъ большое, пріобрѣтеніе для нашего общества. Капитанъ Своссеръ часто бывало отзывался обо мнѣ, что появленіе мое въ мичманской каютъ-компаніи лучше всякаго постнаго вѣтра, который песетъ къ роднымъ берегамъ. Къ этимъ словамъ онъ обыкновенно прибавлялъ свое замѣчаніе, что я служила пріобрѣтеніемъ для каждаго общества. Я увѣрена, что съ своей стороны могу оказать ту же самую честь и мистеру Карстону. Но я... вы не сочтете меня слишкомъ опрометчивой, если упоминаю объ этомъ?
   Я отвѣчала отрицательно, тѣмъ болѣе, что вкрадчивый тонъ мистриссъ Баджеръ, повидимому, требовалъ такого отвѣта.
   -- И миссъ Клэръ тоже не сочтетъ?-- сказала мистриссъ Баджеръ нѣжнымъ голосомъ.
   Ада тоже отвѣчала нѣтъ и казалась очень безпокойною.
   -- Такъ вотъ что, мои милыя,-- сказала мистриссъ Баджеръ... вѣдь вы извините меня, если я называю васъ милыми?
   Мы просили мистриссъ Баджеръ не безпокоиться объ этомъ.
   -- Потому что вы и въ самомъ дѣлѣ такія милыя,-- продолжала мистриссъ Баджеръ:-- вы такія очаровательныя. Такъ вотъ что, мои милыя, хотя я еще и молода... по крайней мѣрѣ такъ говоритъ мистеръ Баджеръ, вѣроятно изъ вѣжливости...
   -- О, нѣтъ,-- воскликнулъ мистеръ Баджеръ такимъ голосомъ, какъ будто онъ дѣлалъ возраженіе въ публичномъ митингѣ.-- Совсѣмъ нѣтъ!
   -- Очень хорошо,-- сказала мистриссъ Баджеръ, улыбаясь:-- положимъ, что я все еще молода.
   (-- Безъ сомнѣнія!-- произнесъ мистеръ Баджеръ).
   -- Итакъ, мои милыя, хотя я еще и молода, но, несмотря на то, уже имѣла множество случаевъ наблюдать за молодыми людьми. Такихъ людей много перебывало на палубѣ дорогого старичка Крипіера, увѣряю васъ. Будучи спутницей капитана Своссера въ Средиземномъ морѣ, я не упускала ни одного случая узнать и обласкать молодыхъ мичмановъ, находившихся подъ командою капитана Своссера. Вы, вѣроятно, никогда не слышали объ этихъ молодыхъ джентльменахъ и, вѣроятно, не поймете тѣхъ выраженій, которыми бы я вздумала описать ихъ; для меня это дѣло другое: я, можно сказать, сроднилась съ моремъ; я была нѣкогда настоящимъ матросомъ. То же самое скажу и о профессорѣ Динго.
   (-- Человѣкъ европейской извѣстности!-- проворчалъ мистеръ Баджеръ).
   -- Когда я лишилась моего дорогого перваго и сдѣлалась женою дорогого второго,-- продолжала мистриссъ Баджеръ, отзываясь о первыхъ своихъ супругахъ, какъ о частяхъ какой нибудь шарады:-- я продолжала пользоваться случаями наблюдать за юношами. Число слушателей лекцій профессора Динго было весьма обширно, и, какъ жена замѣчательно-ученаго человѣка, сама ищущая въ наукѣ то высокое наслажденіе, которое наука можетъ сообщить я поставлила себѣ въ особенную честь открывать домъ молодымъ студентамъ, какъ складочное мѣсто, какъ коммерческій банкъ, въ которомъ вмѣсто капиталловъ хранились полезныя свѣдѣнія. Каждый вторникъ вечеромъ у насъ готовъ былъ лимонадъ и бисквиты для тѣхъ, кто хотѣлъ освѣжиться. Но что касается до науки, то запасъ ея былъ необъятный.
   (-- Да, миссъ Соммерсонъ; это были въ своемъ родѣ замѣчательныя собранія,-- сказалъ мистеръ Баджеръ съ почтительностью.-- На этихъ собраніяхъ, подъ непосредственнымъ присмотромъ такого ученаго чслонѣка, происходило величайшее развитіе у мовъ).
   -- И теперь,-- продолжала мистриссъ Баджеръ:-- сдѣлавшись женою моего дорогого, третьяго, мистера Баджера, я все еще слѣдую привычкамъ, образовавшимся при жизни капитана Своссера и примѣненнымъ къ новымъ и неожиданнымъ цѣлямъ въ теченіе жизни профессора Динго. Поэтому я рѣшаюсь дѣлать заключеніе о мистерѣ Карстонѣ не опрометчиво, не какъ новичокъ въ этомъ дѣлѣ, и съ увѣренностью могу сказать, мои милыя, что онъ выбралъ профессію, не подумавъ о ней основательно.
   Ада взглянула теперь съ такимъ безпокойствомъ, что и поспѣшила спросить мистриссъ Баджеръ: на чемъ она основывала свое предположеніе?
   -- Милая моя миссъ Соммерсонъ,-- отвѣчала она:-- ни на чемъ больше, какъ на характерѣ мистера Карстона и его поведеніи. У него такой вѣтреный характеръ, что, вѣроятно, онъ никогда не считалъ за нужное выразить свои чувствованія; а я знаю, что эта профессія ему не понутру. Онъ не имѣетъ того положительнаго интереса, который служитъ основой его призванію. Если у него есть какое нибудь опредѣленное мнѣніе касательно этого призванія, такъ только одно, что медицина есть самая скучная наука. А это, позвольте вамъ сказать, многаго не обѣщаетъ. Молодые люди, какъ напримѣръ, мистеръ Алланъ Вудкортъ, занимаясь этой наукой изъ сильнаго интереса, обрекая себя величайшему прилежанію за самую маленькую плату, и терпѣнію, въ теченіе многихъ лѣтъ, словомъ сказать, преодолѣвая всѣ трудности, получитъ современемъ надлежащее вознагражденіе. Но я совершенно увѣрена, что съ мистеромъ Карстономъ этого никогда не будетъ.
   -- Раздѣляетъ ли и мистеръ Баджеръ это мнѣніе?-- робко спросила Ада.
   -- Да,-- сказалъ мистеръ Баджеръ:-- сказать правду, миссъ Клэръ, до сихъ поръ я еще не обращалъ на этотъ предметъ должнаго вниманія. Но когда мистриссъ Баджеръ изложила его въ такомъ свѣтѣ, я, весьма естественно, придаю ему весьма важное значеніе, особливо, когда я знаю, что мистриссъ Баджеръ въ придачу ко всѣмъ ея врожденнымъ дарованіямъ имѣетъ то неоцѣненное преимущество, что дарованія ея сформировались такими замѣчательными, смѣю сказать, знаменитыми людьми, какъ капитанъ Своссеръ королевскаго флота и профессоръ Динго. Заключеніе, къ которому я прихожу, есть... есть... короче сказать, я совершенно одного мнѣнія съ мистриссъ Баджеръ.
   -- У капитана Своссера было непреложное правило,-- сказала мистриссъ Баджеръ:-- что если, говоря его фигуральнымъ морскимъ языкомъ, если дано тебѣ кипятить смолу, то кипяти ее до нельзя, если заставятъ тереть палубу, то три ее такъ, какъ будто сзади тебя стоятъ десять линьковъ. Мнѣ кажется, что это правило такъ же примѣнимо къ медицинской, какъ и къ морской профессіи.
   -- Рѣшительно ко всѣмъ профессіямъ,-- замѣтилъ мистеръ Баджеръ:-- это превосходно было сказано капитаномъ Своссеромъ.
   -- Когда мы, послѣ свадьбы, жили съ профессоромъ Динго на сѣверѣ Девоншэйра,-- продолжала мистриссъ Баджеръ -- тамошніе жители выражали профессору свое неудовольствіе за то, что онъ портилъ ихъ дома и публичныя зданія, откалывая отъ нихъ кусочки своимъ маленькимъ геологическимъ молоткомъ. На это профессоръ обыкновенно отвѣчалъ имъ, что ему извѣстно только одно зданіе -- храмъ науки. Мнѣ кажется, что въ этихъ словахъ заключается одинъ и тотъ же принципъ.
   -- Рѣшительно одинъ и тотъ же!-- сказалъ мистеръ Баджеръ.-- Отлично выражено! Во время своей послѣдней болѣзни, профессоръ сдѣлалъ тоже самое замѣчаніе. Когда разсудокъ начиналъ уже измѣнять ему, онъ непремѣнно хотѣлъ, чтобы достали изъ подъ подушки его миніатюрный молотокъ, и чтобы съ помощію его онъ могъ сколотить угловатости физіономій его окружающихъ. Это ясно обнаруживаетъ господствующую страсть.
   Хотя мы могли бы обойтись безъ подробностей разговора мистера и мистриссъ Баджеръ, однакожъ, я и Ада чувствовали, что, безъ помощи этихъ подробностей, мнѣніе нашихъ гостей лишено было бы въ глазахъ ихъ существеннаго интереса, и что, во всякомъ случаѣ, въ словахъ ихъ заключалось много истины. Мы, однакожъ, условились ничего не говорить мистеру Джорндису, пока не переговоримъ съ Ричардомъ; а такъ какъ ему слѣдовало явиться къ намъ на другой день вечеромъ, то мы рѣшились имѣть съ нимъ весьма серьезный разговоръ.
   Такимъ образомъ, послѣ небольшого промежутка, проведеннаго Ричардомъ съ Адой, я вошла въ комнату и застала мою милочку (впрочемъ, этого мнѣ нужно было ждать заранѣе) готовою считать слова Ричарда совершенно справедливыми.
   -- Ну, Ричардъ, какъ идутъ ваши дѣла?-- спросила я.
   Я всегда садилась подлѣ него. Я привязалась къ исму какъ къ родному брату
   -- Ничего, довольно хорошо!-- сказалъ Ричардъ.
   -- Что же можетъ сказать онъ лучше этого, Эсѳирь?-- воскликнула моя милочка торжественно.
   Я попробовала бросить на нее серьезный взглядъ, но, безъ сомнѣнія, не могла.
   -- Довольно хорошо?-- повторила я.
   -- Да.-- сказалъ Ричардъ:-- довольно хорошо, хотя немного медленно и скучно. Однимъ словомъ, мои дѣла идутъ такъ, какъ и все другое!
   -- О, милый Ричардъ!-- возразила я съ нѣкоторымъ упрекомъ.
   -- А что же такое?-- сказалъ Ричардъ.
   -- Ваши занятія идутъ, какъ и все другое!
   -- Что же ты находишь дурного въ этомъ, хозяюшка Дордонъ,-- сказала Ада, бросая на меня черезъ плечо Ричарда взглядъ, полный увѣренности.-- Если его занятія идутъ такъ, какъ и все другое, то я полагаю, что они идутъ превосходно.
   -- О, да, я самъ полагаю, что прекрасно,-- возразилъ Ричардъ, безпечно поправляя своя волосы.-- Вѣдь все это, мнѣ кажется, одно только испытаніе, пока наша тяжба... ахъ! я совсѣмъ было забылъ, что мнѣ запрещено упоминать объ ней. Да, да, все идетъ прекрасно. Поговоримъ-те лучше о чемъ нибудь другомъ.
   Ада охотно соглашалась на это и была вполнѣ убѣждена, что цѣль нашего разговора была достигнута весьма удовлетворительно. Съ своей стороны я считала безполезнымъ останавливаться на этомъ и потому снова начала.
   -- Нѣтъ, Ричардъ,-- сказала я:-- нѣтъ, милая Ада, по моему не такъ. Подумайте вы сами, какъ важно для васъ обоихъ, какъ справедливо въ отношеніи къ нашему кузену, поговорить объ этомъ серьезно, безъ всякаго отлагательства. Я думаю, намъ теперь же слѣдуетъ посовѣтоваться объ этомъ; спустя немного будетъ, пожалуй, слишкомъ поздно.
   -- Конечно, конечно, намъ надо поговорить объ этомъ!-- сказала Ада.-- Но все же, я думаю, что Ричардъ совершенно правъ.
   Какая была польза изъ моего желанія казаться умницей, когда Ада была такъ мила, такъ плѣнительна и смотрѣла на Ричарда съ такою любовію!
   -- Вчера были у насъ мистеръ я мистриссь Баджеръ,-- сказала я:-- и они, кажется, думаютъ, что вы не имѣете большого расположенія къ медицинѣ.
   -- Неужели они такъ думаютъ?-- сказалъ Ричардъ.-- Это обстоятельство совершенно измѣняетъ дѣло. Мнѣ и въ голову не приходило, что они такъ думаютъ, и мнѣ бы не хотѣлось обманывать ихъ ожиданія или поставить ихъ въ непріятное положеніе. Въ самомъ дѣлѣ, я не слишкомъ забочусь объ этомъ, да и что за бѣда! Дѣла мои идутъ такъ хорошо, какъ и все другое!
   -- Слышишь, Ада, что онъ говоритъ!-- сказала я.
   -- Дѣло въ томъ,-- продолжалъ Ричардъ полузадумчиво, полушутя:-- что эта профессія мнѣ совсѣмъ не по душѣ, поэтому я и не привязываюсь къ ней; да къ тому же мнѣ крайне надоѣли первый и второй супруги мистриссъ Бэйсамъ Баджеръ.
   -- Я увѣрена, что это весьма натурально!-- съ восторгомъ воскликнула Ада.-- Вѣдь мы то же самое говорили съ тобою, Эсѳирь, вчера вечеромъ.
   -- И потомъ,-- продолжалъ Ричардъ:-- все такъ монотонно, сегодня какъ вчера, и завтра какъ сегодня.
   -- Но мнѣ кажется,-- сказала я: это есть главное затрудненіе во всякаго рода занятіямъ, даже въ самой жизни, исключая только изъ нея какія нибудь весьма необыкновенныя обстоятельства.
   -- Вы такъ думаете?-- возразилъ Ричардъ, все еще задумчиво.-- Весьма быть можетъ! Ха, ха! Значитъ,-- прибавилъ онъ, внезапно принимая свой веселый, беззаботный видь:-- вы тоже нѣкоторымъ образомъ убѣждены въ справедливости моихъ словъ. Мнѣ нравится это занятіе, какъ и всякое другое. Однимъ словомъ, все идетъ превосходно! Поговоримъ-те же о чемъ нибудь другомъ.
   При этомъ даже Ада, съ своимь личикомъ, на которомъ отражалась ея любящая душа,-- и если это личико казалось мнѣ невиннымъ и довѣрчивымъ, когда я впервые увидѣла его во время памятнаго для меня ноябрьскаго тумана, то тѣмъ болѣе оно должно показаться мнѣ точно такимъ же теперь, когда я вполнѣ узнала ея невинное и довѣрчивое сердце,-- даже Ада. говорю я, покачала при этомъ своей маленькой головкой и приняла серьезный видъ. Я находила это прекраснымъ случаемъ намекнуть Ричарду, что если онъ и оказывался иногда немного безпечнымъ къ самому себѣ, то нельзя допустить мысли, что онъ будетъ точно также безпеченъ въ отношеніи къ Адѣ, и что приписывать высокое значеніе той карьерѣ, которая будетъ имѣть вліяніе какъ на его жизнь, такъ и на жизнь Ады, должно составлять часть его нѣжныхъ попеченій о его подругѣ. Это замѣчаніе сдѣлало его серьезнымъ.
   -- Это совершенно справедливо, моя милая матушка Гоббардъ,-- сказалъ онъ.-- Я самъ думалъ объ этомъ нѣсколько разъ и очень часто сердился на себя, что во мнѣ недостаетъ постоянства. И право, не знаю почему это мнѣ кажется, что всѣми моими поступками долженъ управлять кто нибудь другой. Вы не можете представить себѣ какъ я люблю Аду (милая кузина, я обожаю тебя!), а между тѣмъ не знаю, какимъ образомъ усвоить постоянство для другихъ вещей. Мое занятіе такое трудное и такъ много отнимаетъ времени!
   Послѣднія слова Ричардъ произнесъ съ видимой досадой.
   -- Это, можетъ быть, потому,-- намекнула я:-- что вамъ не нравится избранная вами карьера!
   -- Бѣдняжка!-- сказала Ада.-- Я увѣрена въ томъ, и не удивляюсь!
   Нѣтъ, совершенно было невозможно съ моей стороны казаться умницей! Я еще разъ дѣлала эту попытку; но могла ли я успѣть въ этомъ, а еслибъ и успѣла, то могло ли это имѣть благопріятное дѣйствіе, когда Ада скрестила свои руки на плечѣ Ричарда, и когда Ричардъ смотрѣлъ въ ея нѣжные, голубые глазки, устремленные на него.
   -- Дѣло въ томъ, моя ненаглядная Ада,-- сказалъ Ричардъ, пропуская сквозь пальцы ея золотистые локоны:-- я, быть можетъ, немного поторопился, или, быть можетъ, я не понялъ моихъ наклонностей. Мнѣ кажется, онѣ имѣютъ совсѣмъ другое направленіе, но я не могъ сказать, какое именно, не попробовавъ. Вопросъ теперь въ томъ стоитъ ли снова передѣлать все то, что было сдѣлано? Это очень похоже на поговорку: дѣлать много шуму изъ ничего.
   -- Ахъ, Ричардъ,-- сказала я:-- возможно ли говорить подобнымъ образомъ?
   -- А не думаю, чтобы совсѣмъ изъ ничего,-- возразилъ онъ.-- Я хочу сказать этимъ, что эта карьера мнѣ не нравится.
   Въ отвѣтъ на это, Ада и я старались увѣрить его, что не только стоитъ передѣлать то, что было сдѣлано, но и должно передѣлать это немедленно. Послѣ того я спросила Ричарда: подумалъ ли онъ и другой карьерѣ, болѣе сообразной съ его наклонностями?
   -- Вотъ это дѣло, моя милая мистриссъ Шинтонъ,-- сказала Ричардъ:-- вы какъ разъ отгадали мои мысли. Да, я думалъ. Я думалъ, что быть адвокатомъ лучше всего соотвѣтствуетъ мнѣ.
   -- Быть адвокатомъ!-- повторила Ада, съ такимъ изумленіеы какъ будто одно названіе страшило ее.
   -- Еслибъ я поступилъ въ контору Кэнджа,-- сказалъ Ричардъ:-- и еслибъ я находился подъ руководствомъ этого джентльмена, я бы сталъ слѣдить за... гм!.. за нашей запрещенной тяжбой, имѣлъ бы возможность изучать ее, приводить въ порядокъ и находить удовольствіе въ увѣренности, что она не остается въ небрежности, но ведется правильно. Я бы имѣлъ возможность наблюдать за интересами Ады и за своими собственными интересами -- вѣдь это одно и то же!
   Я, разумѣется, ни подъ какимъ видомъ не была увѣрена въ справедливости его словъ и видѣла, какъ его стремленіе за неясными, неопредѣленными призраками, возникавшими изъ безконечно длившихся надеждъ и ожиданій, набросило тѣнь на личико Ады. Но во всякомъ случаѣ, я считала за лучшее ободрять его въ какомъ бы то ни было предпріятіи и при этотъ только посовѣтовала ему убѣдиться въ томъ, что намѣреніе его вступить на новое поприще есть рѣшительное и окончательное.
   -- Милая моя Минерва,-- сказалъ Ричардъ:-- я такъ же рѣшителенъ, какъ и вы. Я сдѣлалъ ошибку, но мы всѣ подвержены ошибкамъ; впередъ этого со мной не будетъ, и я сдѣлаюсь такомъ адвокатомъ, какого, быть можетъ, никогда не видали. Такъ правду ли я говорилъ,-- сказалъ Ричардъ, впадая вновь въ сомнѣніе:-- что не стоило дѣлать столько шуму изъ ничего!
   Это замѣчаніе принудило насъ съ большею важностію повторить все сказанное и сдѣлать то же самое заключеніе. Мы такъ убѣдительно совѣтовали Ричарду откровенно и нисколько немедля признаться во всемъ мистеру Джорндису, да къ тому же въ его характерѣ такъ мало было скрытности, что онъ немедленно отыскалъ своего кузена (взявъ насъ съ собою) и сдѣлалъ ему полное признаніе.
   -- Рикъ,-- сказалъ мой опекунъ, выслушавъ его внимательно:-- мы еще можемъ отступить съ честью -- и отступимъ. Но надобно стараться -- ради насъ, Рикъ, и ради нашей кузины -- не дѣлать въ другой разъ подобныхъ ошибокъ. Поэтому, прежде, чѣмъ сдѣлать прыжокъ на другую карьеру, мы подумаемъ о ней серьезнѣе и не торопясь.
   Энергія Ричарда была такого нетерпѣливаго и пылкаго рода, что онъ въ ту же минуту готовь быль отправиться къ мистеру Кэнджу и поступить къ нему въ контору. Покоряясь, однакожъ, со всею готовностію предосторожностямъ, необходимость которыхъ такъ ясно была выказана нами, онъ ограничился тѣмъ, что сѣлъ между нами въ самомъ пріятномъ расположеніи духа и сталъ говорить, какъ будто его неизмѣнная цѣль въ жизни отъ самаго дѣтства была та самая, которая такъ сильно занимала его въ эту минуту. Мой опеку въ былъ очень ласковъ и любезенъ съ нимъ, но нѣсколько серьезенъ, впрочемъ, до такой степени серьезенъ, что это заставило Аду, когда мы отправились спать, спросить его:
   -- Кузенъ Джонъ, я надѣюсь, вы не думаете хуже о Ричардѣ?
   -- Нѣтъ, душа моя,-- сказалъ онъ.
   -- Мнѣ кажется весьма естественнымъ, что Ричардъ долженъ былъ ошибиться въ такомъ трудному дѣлѣ. Я не вижу въ этомъ ничего необыкновеннаго.
   -- Да и нѣтъ ничего,-- сказалъ мой опекунъ.-- Ты не печалься, моя милая.
   -- Я не печалюсь, кузенъ Джонъ,-- сказала Ада, съ безпечной улыбкой положивъ руку на плечо кузена.-- Но мнѣ было бы прискорбно, еслибъ вы стали хуже думать о Ричардѣ.
   -- Милая моя,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ,-- я сталъ бы думать о немъ хуже только тогда, когда замѣтилъ бы, что чрезъ него ты несчастлива. Но и тогда бы я былъ расположенъ бранить скорѣе самого себя, нежели бѣднаго Рика, потому что я доставилъ намъ случай сблизиться другъ съ другомъ. Но оставимъ объ этомъ, все это, по моему, вздоръ! Ричарду дано время подумать, и ему открыта новая дорога. Чтобы я сталъ дурно думать о немъ? Нѣтъ, моя влюбленная кузина! Я увѣренъ, и отъ тебя этого не можетъ статься!
   -- О, нѣтъ, мой добрый кузенъ,-- сказала Ада:-- я убѣждена, что не могла бы... убѣждена, что не сумѣла бы думать о Ричардѣ дурно, даже и тогда, еслибъ весь міръ былъ другого мнѣнія о немъ. Тогда бы я стала еще лучше думать о немъ, нежели во всякое другое время.
   Ада говорила это такъ спокойно и такъ откровенно, что сложивъ руки на плечо мистера Джорндиса и глядя ему въ лицо, она представляла собою олицетворенную истину.
   -- Помнится,-- сказалъ мой опекунъ, задумчиво глядя на нее:-- помнится мнѣ, гдѣ-то было написано, что добродѣтели матерей часто переходятъ къ ихъ дѣтямъ, точно такъ же, какъ и пороки имъ отцовъ... Спокойной ночи, мой цвѣточекъ! Спокойной ночи, милая хозяюшка! Пріятныхъ сновъ вамъ желаю! Счастливыхъ сновъ!
   Въ первый разъ я увидѣла, что онъ провожалъ Аду взорами, въ кроткомъ выраженіи которыхъ замѣтна была легкая тѣнь. Я очень хорошо помнила тотъ взглядъ, которымъ онъ наблюдалъ за Адой и Ричардомъ, когда Ада пѣла въ комнатѣ, освѣщенной потухавшимъ пламенемъ камина; я не забыла и тотъ взоръ, которымъ онъ провожалъ ихъ, когда они шли по комнатѣ, озаренной яркими лучами солнца, и скрылись въ тѣни; но теперешній взглядъ -- о, какъ онъ перемѣнился! Даже безмолвное довѣріе ко мнѣ, сопровождавшее этотъ взглядъ, не имѣло уже той надежды и спокойствія, которыя такъ вѣрно и такъ ясно обличались въ немъ въ первые разы.
   Въ этотъ вечеръ Ада выхваляла мнѣ Ричарда болѣе, чѣмъ когда нибудь. Она легла спать съ браслетомъ на рукѣ, который Ричардъ ей подарилъ. Мнѣ казалось, что она видѣла его во снѣ, когда я поцѣловала ее спящую, и сколько спокойствія, сколько счастія отражалось на ея лицѣ!
   Сама я въ тотъ вечеръ такъ мало имѣла расположенія ко сну, что для развлеченіи сѣла за работу. Собственно объ этомъ не стоило бы и говорить; но безсонница какъ-то странно овладѣла мною, и я находилась въ крайне-непріятномъ расположеніи духа. Почему это было со мной -- не знаю. По крайней мѣрѣ мнѣ кажется, что я не знаю. А если и знаю, то не считаю за нужное разъяснять это обстоятельство.
   Во всякомъ случаѣ, я рѣшилась сѣсть за рукодѣлье и такимъ образомъ не позволять себѣ ни минуты оставаться въ дурномъ расположеніи духа. Я не разъ говорила самой себѣ: "Эсѳирь! Ну, идетъ ли тебѣ быть въ дурномъ расположеніи духа!" И дѣйствительно нужно было напомнить себѣ объ этомъ: зеркало показывало мнѣ, что я чуть не плакала. "Какая ты неблагодарная, Эсѳирь,-- сказала я.-- Вмѣсто того, чтобъ радоваться всему и радовать все, что окружаетъ тебя, ты кажешься такой сердитой!"
   Еслибъ я могла принудить себя заснуть, я бы тотчасъ легла въ постель; но не имѣя возможности сдѣлать это, я вынула изъ рабочаго ящика вышиванье, предназначенное къ украшенію Холоднаго Дома, и сѣла за него съ величайшей рѣшимостью. При этой работѣ необходимо было считать по канвѣ всѣ крестики, и я увѣрена была, что это утомить меня, и тогда сонъ сомкнетъ мои глаза.
   Работа моя быстро подвигалась впередъ, и подвигалась бы долго, но, къ сожалѣнію, я оставила въ нашей временной Ворчальной мотокъ шелку. Мнѣ слѣдовало, по необходимости, оставить свое занятіе, но сонъ все еще далекъ былъ отъ меня, и потому я взяла свѣчку и спустилась внизъ. При входѣ въ Ворчальную, я, къ величайшему моему удивленію, застала тамъ моего опекуна, сидѣвшаго передъ каминомъ. Онъ углубленъ быль въ размышленія, подлѣ него лежала книга, въ которую, казалось, онъ не заглянулъ ни разу; его серебристые волосы въ безпорядкѣ лежали на головѣ, какъ будто въ глубокомъ раздумьи онъ безпрестанно сбивалъ ихъ рукой; его лицо казалось сильно озабоченнымъ. Испуганная своимъ внезапнымъ приходомъ, я съ минуту стояла неподвижно, и, быть можетъ, не сказавъ ни слова, ушла бы назадъ; но онъ, еще разъ сбивая рукой свои волосы, увидѣлъ меня и съ изумленіемъ взглянулъ на меня.
   -- Эсѳирь!-- сказалъ онъ.
   Я сказала ему зачѣмъ я пришла.
   -- Сидѣть за работой такъ поздно, моя милая?
   -- А нарочно сѣла за нее, сказала я.-- Я не могла заснуть и хотѣла утомить себя. Но, дорогой опекунъ мой, вы тоже не спите и кажетесь такимъ грустнымъ. Надѣюсь, у насъ нѣтъ безпокойства, которое бы отнимало у васъ сонъ?
   -- Да, моя милая хозяюшка, нѣтъ такого безпокойства, которое бы ты легко могла понять.
   Онъ сказалъ это такимъ грустнымъ и такимъ новымъ для меня тономъ, что я мысленно повторила слова его, какъ будто этимь хотѣла постичь ихъ значеніе.
   -- Останься на минуту здѣсь, Эсѳирь,-- сказалъ онъ.-- Я думалъ о тебѣ.
   -- Надѣюсь, однако, что не я причиной вашего безпокойства?
   Онъ тихо махнулъ рукой и принялъ на себя свой обычный видъ.
   Перемѣна эта была такъ замѣтна и, повидимому, совершилась посредствомъ такого усилія воли, что я еще разъ повторила про себя:
   -- Нѣтъ такого безпокойства, которое бы я легко могла понять!
   -- Милая хозяюшка,-- сказалъ мой опекунъ:-- оставаясь здѣсь одинъ, я думалъ о томъ, что ты должна узнать о своей исторіи все, что я знаю. Впрочемъ, это очень немного. Такъ немного, что почти ничего!
   -- Дорогой опекунъ мой,-- сказала я:-- помните, когда вы заговорили со мной объ этомъ...
   -- Но съ тѣхъ поръ,-- прервалъ онъ серьезно, догадываясь, что хотѣла я сказать... съ тѣхъ поръ, я всегда былъ такого мнѣнія, Эсѳирь, что вопросы съ твоей стороны и отвѣты по этому предмету съ моей вещи совершенно разныя. Быть можетъ, это мой долгъ сообщить тебѣ все, что я знаю.
   -- Если вы такъ думаете, то я не смѣю сказать слова противъ этого.
   -- Да, я такъ думаю,-- сказалъ онъ очень нѣжно, очень ласково и очень опредѣлительно.-- Да, моя милая, теперь я такъ думаю. Если твое положеніе въ глазахъ какого бы то ни было мужчины или женщины, заслуживающихъ вниманія, можетъ показаться существенно невыгоднымъ, то по крайней мѣрѣ ты одна изъ цѣлаго міра не должна увеличивать его въ собственныхъ своихъ глазахъ, имѣя о немъ неопредѣленное понятіе.
   Я сѣла и, съ нѣкоторымъ усиліемъ успокоивъ себя, сказала:
   -- Одно изъ самыхъ раннихъ моихъ воспоминаніи заключается въ слѣдующихъ слонахъ: "Твоя мать, Эсѳирь, позоръ для тебя, а ты позоръ для нея. Настанетъ время и настанетъ скоро, когда ты лучше это поймешь и оцѣнишь такъ, какъ можетъ оцѣнить только женщина".
   Я закрыла лицо мое обѣими руками и еще разъ повторила эти слова. Подъ вліяніемъ непонятнаго для меня стыда, я открыла лицо и сказала, что ему одному я обязана тѣмъ счастіемъ, которымъ наслаждалась съ дѣтскаго возраста до настоящей минуты. Опекунъ мой приподнялъ руку, какъ будто за тѣмъ, чтобъ я остановилась. Я очень хорошо знала, что онъ вообще не любилъ благодарностей, и потому замолчала.
   -- Прошло девять лѣтъ, моя милая,-- сказалъ онъ послѣ минутнаго размышленія:-- прошло девять лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ я получилъ письмо отъ одной леди, жившей въ уединеніи, письмо, написанное съ такимъ гнѣвомъ и силой, что оно не имѣло никакого сходства со всѣми письмами, которыя мнѣ когда либо случалось читать. Оно было написано ко мнѣ, быть можетъ, потому, что со стороны леди было безуміе довѣряться мнѣ, быть можетъ потому, что съ моей стороны было безуміе оправдать это довѣріе. Въ письмѣ говорилось о ребенкѣ, сиротѣ-дѣвочкѣ, двѣнадцати лѣтъ отъ роду и говорилось въ тѣхъ жестокихъ словахъ, которыя сохранились въ твоей памяти. Въ немъ говорилось, что пишущая ко мнѣ не только скрыла отъ ребенка ея происхожденіе, но даже изгладила всякіе слѣды къ открытію его, такъ что съ ея смертію ребенокъ останется совершенно безъ друзей, безъ имени. Леди спрашивала меня: согласенъ ли я, въ случаѣ ея смерти, окончить то, что она начала?
   Я слушала молча и внимательно смотрѣла на него.
   -- Твои раннія воспоминанія, моя милая, объяснятъ тебѣ то мрачное расположеніе духа, подъ вліяніемъ котораго леди выражалась такъ жестоко и приняла такія мѣры къ твоему воспитанію; они объяснятъ тебѣ то ложное понятіе о приличіи, которое омрачало ея умъ и утверждало ее въ мысли, что ребенокъ долженъ загладить преступленіе, въ которомъ былъ совершенно невиненъ. Я принялъ живое участіе въ малюткѣ и отвѣчалъ на письмо.
   Я взяла его руку и поцѣловала.
   -- Письмо налагало на меня запрещеніе видѣться съ пишущей, которая уже давно отстранила себя отъ всѣхъ сношеній съ міромъ, но, несмотря на то, она соглашалась принять отъ меня довѣренное лицо, если я назначу его. Я довѣрилъ мистеру Кэнджу. Леди, собственно по своему желанію, но не по убѣжденію его, призналась ему, что она носитъ не настоящую свою фамилію, что, если должны существовать родственныя узы въ отношеніи къ бѣдному ребенку, то она называла себя его теткой, что больше этого, несмотря ни на какія убѣжденія, она ни чего не согласится открыть. Я сказалъ тебѣ все, моя милая.
   Я нѣсколько времени держала его руку въ моей рукѣ.
   -- Я видалъ мою питомицу чаще, нежели она меня,-- прибавилъ онъ, принимая на себя веселый видъ:-- и всегда зналъ, что она любима, полезна для другихъ и счастлива сама въ себѣ. Она отплатила мнѣ въ двадцать тысячъ разъ и продолжаетъ отплачивать въ двадцать разъ болѣе того на каждомъ часу въ теченіе каждаго дня.
   -- И еще чаще,-- сказала я: -- продолжаетъ благословлять своего опекуна, который замѣнилъ ей отца.
   При словѣ отецъ, я замѣтила прежнее безпокойство на его лицѣ. Однако, онъ тотчасъ превозмогъ себя, но все же я видѣла его безпокойство и была увѣрена, что причиной его были мои слова. Изумленная, я опять повторила про себя:
   -- Нѣтъ такого безпокойства, которое бы я легко могла понятъ.
   Да, дѣйствительно я не могла понять. Не могла понять этого въ теченіе многихъ и многихъ дней.
   -- Такъ успокойся же, моя милая,-- сказалъ онъ, поцѣловавъ меня въ лобъ:-- и иди отдохнуть. Теперь поздно и работать и думать. Ты, маленькая хозяюшка, и безъ того хлопочешь за всѣхъ насъ съ утра и до вечера.
   Въ эту ночь я не только не работала, но и не думала. Я открыла мое сердце передъ Богомъ и въ теплой молитвѣ принесла всю благодарность за Его милости и попеченія о мнѣ, и спокойно заснула.
   На другой день у насъ былъ гость. Мистеръ Алланъ Вудкортъ пріѣхалъ къ намъ проститься. Въ качествѣ врача, онъ отправлялся на какомъ-то кораблѣ въ Китая и Индію. Ему предстояла долгая, долгая отлучка.
   Я думаю, я знаю почти навѣрное, что онъ не богатъ. Все, что имѣла его мать, было издержано на его воспитаніе. Занятія молодого врача, не имѣющаго еще никакого вѣса въ Лондонѣ, не доставляютъ существенныхъ выгодъ. Хотя мистеръ Вудкортъ готовъ былъ, во всякое время дня и ночи, къ услугамъ безчисленнаго множества бѣдныхъ людей, и хотя онъ оказывалъ чудеса своего искусства и своего великодушія, но денегъ чрезъ это не пріобрѣталъ. Онъ быль семью годами старше меня. Мнѣ не слѣдовало бы говорить объ этомъ, потому что оно ни къ чему не ведетъ.
   Онъ говорилъ намъ, что онъ занимался практикой три, или четыре года, и если бы надѣялся, что останется довольнымъ своей практикой еще года на три, на четыре, то не предпринялъ бы такого дальняго вояжа. Счастіе не хотѣло улыбнуться ему въ отечествѣ, и потому онъ рѣшился отправиться въ другую часть свѣта. Въ послѣднее время онъ бывалъ у насъ довольно часто, и мы всѣ сожалѣли о его отъѣздѣ,-- тѣмъ болѣе, что онъ быль искусный врачъ, и нѣкоторые изъ замѣчательныхъ людей его сословія всегда отзывались объ немъ съ отличной стороны.
   Пріѣхавъ къ намъ проститься, онъ въ первый разъ привезъ съ собой свою матушку. Это была хорошенькая старушка, съ черными глазами, полными еще жизни и огня; но она казалась немного надменною. Она была родомъ изъ Валлиса. Въ числѣ весьма отдаленныхъ предковъ она имѣла знаменитаго человѣка, по имени Морганъ ан-Керригъ, изъ какого-то мѣстечка, названіе котораго звучало что-то въ родѣ Джимлетъ. Слава этого предка гремѣла нѣкогда повсюду, и всѣ родственники его были въ родственныхъ связяхъ съ королями Британіи. Повидимому, онъ провелъ всю свою жизнь въ битвахъ съ горными шотландцами; и какой-то бардъ, по имени что-то въ родѣ Крумлинволлинваръ, воспѣлъ его доблѣсти въ пѣсни подъ названіемъ, сколько было оно уловимо для меня, Мьюлинвиллинводъ.
   Мистриссъ Вудкортъ, сообщивъ намъ прежде всего о славѣ своего знаменитаго предка, сказала, что сынъ ея, Алланъ, куда бы ни быль заброшенъ судьбой никогда не забудетъ своего происхожденія и ни подъ какимъ видомъ не вступитъ въ бракъ, не соотвѣтствующій его положенію въ обществѣ. Она говорила ему, что въ Индіи онъ встрѣтитъ много хорошенькихъ леди, которыя съ богатствомъ своимъ отправляются туда для брачныхъ спекуляцій; но никакія прелести, никакое богатство, безъ знаменитаго происхожденія, не могутъ обольстить потомка такой достославной линіи. Она такъ много говорила о знаменитомъ пронсхожденіи, что мнѣ невольно пришла въ голову мысль -- впрочемъ, какая глупая мысль!..-- будто бы она вела свой разговоръ къ тому, чтобы узнать о моемъ происхожденіи!
   Мистеръ Вудкортъ, повидимому, былъ крайне недоволенъ ея многословіемъ, но считалъ за лучшее не показывать ей виду и старался деликатнымъ образомъ свести разговоръ на признательность свою къ моему опекуну за его гостепріимство и за самые счастливые часы, проведенные въ нашемъ кругу. Воспоминаніе объ этихъ часахъ -- самыхъ счастливыхъ, по его словамъ, онъ обѣщался носить въ душѣ своей повсюду, какъ величайшее сокровище. И такимъ образомъ, въ минуту прощанья мы пожали ему руку другъ подлѣ друга; онъ поцѣловалъ руку Ады, потомъ мою,-- и потомъ отправился въ дальній, очень дальній вояжъ!
   Во весь этотъ день я была необыкновенно дѣятельна: писала въ Холодный домъ нѣкоторыя приказанія, писала записки для моего опекуна, сметала пыль съ его книгъ и почти безъ умолку гремѣла ключами. Даже и въ сумерки я не хотѣла оставаться безъ дѣла; я пѣла у окна за своимъ рукодѣльемъ, какъ вдругъ отворилась дверь, и совершенно неожиданно вошла Кадди.
   -- Ахъ, милая Кадди,-- сказала я:-- какіе прелестные цвѣты!
   Въ рукахъ у нея былъ премиленькій букетъ.
   -- Да, Эсѳирь, прелестные цвѣты,-- сказала Кадди:-- прелестнѣе ихъ я никогда не видѣла.
   -- Вѣрно отъ Принца -- да?-- сказала я шепотомъ.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала Кадди, кивая головой и давая мнѣ понюхать пхь.-- Нѣтъ, не отъ Принца.
   -- Какъ же это, Кадди!-- сказала я.-- Значитъ, у тебя два обожателя?
   -- Какъ? что? Развѣ эти цвѣты говорятъ, что у меня два обожателя? сказала Кадди.
   -- Развѣ они говорятъ, что у меня два обожателя!-- повторила я, ущипнувъ ее за щечку.
   Въ отвѣтъ на это Кадди только разсмѣялась и, объявивъ мнѣ, что она зашла всего на полчаса, потому что Принцъ будетъ ждать ее на ближайшемъ углу, сѣла къ окну, подлѣ меня и Ады, и безпрестанно то обращала вниманіе мое на букетъ, то прикладывала его къ моимъ волосамъ и любовалась имъ. Наконецъ, съ приближеніемъ срока, она увела меня въ мою спальню и прикрѣпила букетъ на моей груди.
   -- Развѣ это для меня?-- спросила я съ удивленіемъ.
   -- Для васъ, сказала Кадди и въ добавокъ поцѣловала меня.-- Ихъ забылъ взять съ собой одинъ джентльменъ.
   -- Забылъ взять?
   -- Да, одинъ джентльменъ въ домѣ миссъ Фляйтъ,-- сказала Кадди.-- Джентльмень, который былъ очень, очень добръ къ этой старушкѣ. Съ часъ тому назадъ, онъ торопился на корабль и забылъ эти цвѣты. Нѣтъ, Эсѳирь, не бросай ихъ! Такіе прелестные цвѣты пускай тутъ будутъ!-- сказала Кадди, бережно поправляя ихъ.-- Пускай они побудутъ тутъ, на твоей груди, потому что я не думаю, чтобъ джентльменъ забылъ ихъ безъ умысла!
   -- Вотъ теперь ужъ они не скажутъ Эсѳири, что у тебя два обожателя!-- сказала Ада, смѣясь позади меня и обнимая меня.-- Я ручаюсь, милая Эсѳирь, что они не скажутъ!
   

XVIII. Леди Дэдлокъ.

   Не такъ легко было для Ричарда, какъ казалось съ самаго начала, поступить на испытаніе въ контору мистера Кэнджа. Главной помѣхой въ этомъ дѣлѣ былъ самъ Ричардъ. Какъ только онъ узналъ, что имѣетъ полную свободу оставить мистера Баджера, онъ началъ сомнѣваться въ томъ, дѣйствительно ли нужно было оставить его. Ричардъ говорилъ, что онъ не имѣлъ повода къ тому; вѣдь медицинская профессія -- хорошая профессія; онъ не могъ утвердительно сказать, что она ему не нравится; можетъ статься, она нравилась ему какъ и всякая другая; нѣтъ, надобно еще попробовать! При этомъ онъ запирался на нѣсколько недѣль съ своими книгами и костями и, казалось, пріобрѣталъ съ величайшею быстротой значительный запасъ свѣдѣній. По прошествіи мѣсяца, это прилежаніе начинало охлаждаться; а охладившись совершенно, начинало снова возгораться. Колебаніе Ричарда между юриспруденціею и медициною продолжалось такъ долго, что наступила середина лѣта прежде, чѣмъ онъ окончательно отсталъ отъ мистера Баджера и поступилъ на испытаніе въ контору Кэнджа и Карбоя. Во всемъ этомъ Ричардъ винилъ себя одного и, чтобъ загладить свой проступокъ, онъ рѣшился на "этотъ разъ" заняться дѣломъ серьезно и основательно. Онъ былъ такъ веселъ, такъ одушевленъ, такъ нѣжно и страстно любилъ Аду, что сердиться на него было весьма трудно.
   Что касается до мистера Джорндиса, который, мимоходомъ сказать, въ теченіе этого промежутка находилъ, что вѣтеръ часто задувалъ съ востока,-- что касается до мистера Джорндиса, говорилъ мнѣ Ричардъ:-- такъ это, Эсѳирь, прекраснѣйшій въ мірѣ человѣкъ. Даже для того только, чтобы доставить ему удовольствіе, я долженъ прилежно заняться сбоямъ дѣломъ и извлечь изъ занятій существенную выгоду!
   Мысль Ричарда прилежно заняться своимъ дѣломъ, высказанная съ его беззаботно смѣющимся лицомъ, съ его мечтой, которая могла бы, кажется, поймать все на свѣтѣ и ничего не удержать, эта мысль была забавно невѣроятна. Какъ бы то ни было, отъ времени до времени онъ говаривалъ намъ, что онъ такъ прилежно занимается, и занятія его приняли такіе огромные размѣры, что онъ удивляется, какъ еще до сихъ поръ не посѣдѣла его голова.
   Все это время въ денежныхъ отношеніяхъ, онъ былъ тѣмъ же самымъ Ричардомъ, какимъ я описывала его прежде: онъ оставался все тѣмъ же великодушнымъ, расточительнымъ, безумно безпечнымъ и совершенно убѣжденнымъ, что онъ былъ разсчетливъ и благоразуменъ. Однажды, около того времени, какъ онъ поступилъ въ контору Кэнджа, я полу-шутя, полу-серьезно сказала Адѣ, въ его присутствіи, что ему необходимо имѣть богатства Креза: до такой степени онъ безпеченъ къ своимъ деньгамъ.
   -- Слышишь, моя милая, неоцѣненная кузина,-- отвѣчалъ на это Ричардъ: -- слышишь, что говоритъ наша старушка! Знаешь ли, почему она говоритъ это? Потому, что нѣсколько дней тому назадъ я заплатилъ какихъ нибудь восемь фунтовъ стерлинговъ за бѣлый атласный жилетъ и за пуговки! Я не вижу въ этомъ ничего дурного. Оставайся я въ домѣ Баджера, я тогда по необходимости бы долженъ былъ истратить сразу двѣнадцать фунтовъ за какія нибудь сердце раздирающія лекціи. Изъ этого слѣдуетъ, что, купивъ жилетъ и пуговки, я остался въ барышахъ на четыре фунта!
   Мой опекунъ нѣсколько разъ совѣщался съ Ричардомъ о томъ, какимъ образомъ устроить его въ Лондонѣ на время его испытанія въ юриспруденціи. Намъ давно уже слѣдовало воротиться въ Холодный Докъ, отдаленность котораго не позволяла Ричарду являться къ намъ болѣе раза въ недѣлю. Мой опекунъ говорилъ мнѣ, что если-бь Ричардъ поступилъ совсѣмъ въ контору мистера Кэнджа, то нанялъ бы нѣсколько комнатъ, гдѣ мы, по пріѣздѣ въ Лондонъ, могли бы останавливаться на нѣсколько дней; "но, моя хозяюшка, прибавилъ онъ, потирая себѣ голову значительно -- онъ еще не поступалъ туда, и Богъ знаетъ поступитъ ли!" Совѣщанія эти кончились тѣмъ, что для Ричарда наняли помѣсячно маленькую, чистенькую, меблированную квартиру въ спокойномъ старомъ домѣ, близъ Квинъ-Сквера. Ричардъ немедленно приступилъ къ растратѣ своихъ денегъ на покупку разныхъ украшеній и бездѣлушекъ для своей квартиры. Несмотря, что Ада и я отговаривали его отъ задуманныхъ покупокъ, совершенно лишнихъ и слишкомъ цѣнныхъ, онъ соглашался съ нами, что это будетъ стоить денегъ, и доказывалъ, что покупки эти необходимы, но, что купить ихъ подешевле значитъ остаться непремѣнно въ барышѣ.
   Пока устраивались эти дѣла, поѣздка наша къ мистеру Бойторну откладывалась отъ одного дня до другого. Наконецъ Ричардъ вступилъ во владѣніе своей квартирой, и нашему отъѣзду ничто болѣе не мѣшало. Ричардъ въ это время года, охотно бы поѣхалъ съ нами, но его удерживали въ Лондонѣ и новизна его положенія и энергическія старанія разъяснить всѣ мистеріи роковой тяжбы. Поэтому мы поѣхали одни, и моя милочка была въ восторгѣ, выхваливая Ричарда за его безпримѣрную дѣятельность и трудолюбіе.
   Мы совершили пріятную поѣздку въ Линкольншэйръ въ дилижансѣ и въ очаровательномъ обществѣ мистера Скимпиля. Человѣкъ, завладѣвшій домомъ мистера Скимполя въ день рожденія его дочери съ голубыми глазками, очистилъ весь домъ отъ мебели,-- но мистеръ Скимполь, повидимому, былъ весьма доволенъ этимъ происшествіемъ.
   -- Столы и стулья,-- говорилъ онъ:-- весьма тягостныя вещи: они не сообщаютъ вамъ новыхъ идей, не имѣютъ способности измѣнять наружный свой видъ, надоѣдаютъ своимъ однообразіемъ, и вамъ становится скучно отъ нихъ. Какъ пріятно по этому не имѣть въ домѣ постоянно одни и тѣ же столы и стулья! Брать мебель на прокатъ гораздо лучше: перелетаешь, какъ бабочка, изъ одной лавки въ другую, отъ розоваго дерева къ красному, отъ краснаго къ орѣховому, отъ одного фасона къ другому, смотря къ чему имѣешь болѣе расположенія!
   -- Странно, право,-- продолжалъ мистеръ Скимполь: -- я ни гроша не заплатилъ за свои стулья и столы, а между тѣмъ хозяинъ дома уноситъ ихъ отъ меня съ невозмутимымъ спокойствіемъ. Это презабавно, пресмѣшно! Вѣдь мебельный мастеръ не обязался платить за меня квартирныя деньги. Къ чему же хозяинъ мой затѣваетъ съ нимъ ссору? Это все равно, мнѣ кажется, еслибъ росла у меня бородавка на носу, которая, по понятіямъ о красотѣ моего домовладѣльца, была бы непріятна для него, и онъ, ни съ того ни съ другого, бросился бы царапать носъ мебельному мастеру, на которомъ нѣтъ вовсе бородавки! Какъ хотите, а это ясно доказываетъ недостатокъ здраваго смысла!
   -- Тутъ очень ясно,-- сказалъ мой опекунъ, въ веселомъ расположеніи духа: -- что кто обязался заплатить за тѣ столы и стулья, тотъ и долженъ заплатить за нихъ.
   -- Разумѣется!-- возразилъ мистеръ Скимполь.-- Это обстоятельство рѣшаетъ все дѣло. Я сказалъ моему хозяину: "любезный мой, если ты уносишь такъ неделикатно всю мою мебель, то вѣрно не знаешь, что за нее заплатитъ мой превосходный другъ, Джорндисъ. Неужели ты не хочешь принять во вниманіе права его собственности?" А онъ и подумать не хотѣлъ о нихъ.
   -- И отказался отъ всякихъ предложеніи?-- сказалъ мой опекунъ.
   -- Совсѣмъ отказался,-- возразилъ мистеръ Скимполь.-- Я дѣлалъ ему весьма дѣльныя предложенія. Я привелъ его къ себѣ въ кабинетъ и сказалъ: "надѣюсь, любезный мой, ты человѣкъ дѣловой?" -- Да, отвѣчалъ онъ.-- "И прекрасно -- сказалъ я -- будемъ же говорить, какъ дѣловые люди. Вотъ тутъ чернильница, перья, бумага и облатки. Что ты хочешь отъ меня? Я жилъ въ твоемъ домѣ весьма значительное время, и жилъ къ общему нашему спокойствію и удовольствію, пока не возникло между нами это непріятное недоразумѣніе. Будемъ же по прежнему въ одно и то же время и друзьями и дѣловыми людьми. Скажи, чего ты хочешь отъ меня?" Въ отвѣтъ на это онъ употребилъ фигуральное выраженіе -- одно изъ тѣхъ, которыя такъ употребительны у восточныхъ народовъ, что будто бы онъ ни разу еще не видѣлъ, какой цвѣтъ имѣютъ мои деньги. "Это потому, любезный мой другъ,-- сказалъ я -- что у меня никогда не бываетъ денегъ. Я о нихъ не имѣю никакого понятія".-- Очень хорошо,-- сказалъ онъ,-- что же вы мнѣ предложите, если я отсрочу вашъ долгъ на нѣкоторое время?-- "Любезный мой,-- отвѣчалъ я -- да я точно также не имѣю никакого понятія о времени. Ты сказалъ мнѣ, что ты человѣкъ дѣловой, въ такомъ случаѣ все, что ты предложишь мнѣ дѣловое, вотъ съ помощью пера, чернилъ, бумаги и, пожалуй, облатокъ -- я готовъ исполнять безъ всякихъ разговоровъ. Пожалуйста, брось правило (довольно глупое) получать долгъ не съ должника своего, но совсѣмъ съ другого человѣка; будь, пожалуйста, дѣловымъ человѣкомъ!" Однако, онъ не послушался меня, и дѣло тѣмъ кончилось.
   Если это можно назвать нѣкоторыми несообразностями въ ребячествѣ мистера Скимполя, то нѣтъ никакого сомнѣнія, что оно не лишено было своихъ особенныхъ выгодъ. Во время дороги, онъ имѣлъ весьма хорошій аппетитъ къ тѣмъ кушаньямъ и лакомствамъ, какія встрѣчались намъ по дорогѣ (въ томъ числѣ къ корзиночкѣ отборныхъ персиковъ), но никогда не помышлялъ платить за нихъ. Точно также, когда извозчикъ, обходя всѣхъ пассажировъ, просилъ себѣ на водку, мистеръ Скимполь ласково спросилъ его: какую плату для себя считаетъ онъ самой щедрой?-- и на отвѣтъ его: не больше полу-кроны,-- сказать, что это весьма немного, и предоставилъ мистеру Джорндису заплатить ему.
   Погода была очаровательная. Поля, засѣянныя хлѣбомъ, роскошно волновались, жаворонки плавали въ воздухѣ и весело пѣли, живыя изгороди были покрыты дикими цвѣтами, а деревья густой зеленью; легкій вѣтерокъ разносилъ по воздуху сладкое благоуханіе съ полей, покрытыхъ бобами и горохомъ! Уже было далеко за полдень, когда дилижансъ нашъ остановился въ небольшомъ городкѣ, очень скучномъ городкѣ, съ церковнымъ шпицемъ, съ рынкомъ, съ площадью, съ улицей, совершенно открытой для солнечныхъ лучей, и съ прудомъ, въ которомъ старая лошадь освѣжала свои ноги. Въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ узкія полосы тѣни доставляли небольшое прохладу, стояли нѣсколько человѣкъ, или лежали въ полу-дремотѣ. Послѣ шелеста древесныхъ листьевъ и волненія полей, окаймлявшихъ дорогу, этотъ городокъ казался такимъ тихимъ, знойнымъ и бездѣятельнымъ, какой въ состояніи произвести одна только Англія.
   У самой гостиницы мы увидѣли мистера Бойторна. Онъ сидѣлъ верхомъ на лошади и поджидалъ насъ съ открытой коляской, въ которой предстояло намъ отправиться въ его домъ, за нѣсколько миль отъ города. Увидавъ насъ, онъ очень обрадовался и быстро соскочилъ съ лошади.
   -- Клянусь честью!-- сказалъ онъ, послѣ радушныхъ привѣтствій:-- это самый безславный дилижансъ! Онъ можетъ служить отличнымъ примѣромъ отвратительныхъ публичныхъ возницъ, которыя когда-либо отягощали землю! Представьте себѣ, онъ опоздалъ сегодня двадцать-пять минутъ! Извозчика слѣдовало бы повѣсить за это!
   -- Неужели онъ опоздалъ?-- сказалъ мистеръ Скимполь, къ которому относились слова мистера Бойторна.-- Вы вѣдь знаете мои слабость: я никакого понятія не имѣю о времени.
   -- Да, да, двадцать-пять... нѣтъ, позвольте, двадцать-шесть минутъ!-- отвѣчалъ Бойторнъ, справляясь съ часами.-- Опоздать съ двумя барышнями въ дилижансѣ; да этотъ бездѣльникъ съ умысломъ опоздалъ двадцать-шесть минутъ! Рѣшительно съ умысломъ! Это нельзя приписать случаю! Да и отецъ его и дядя были самыми отъявленными плутами, которыхъ когда-либо видали на козлахъ!
   Говоря это съ чувствомъ глубокаго негодованія, онъ сажалъ насъ нѣжно въ коляску и быль весь улыбка и удовольствіе.
   -- Мнѣ очень жаль,-- сказалъ онъ, стоя съ непокрытой головой подлѣ коляски:-- мнѣ очень жаль, что я долженъ сдѣлать мили двѣ крюку. Дѣло въ томъ, что прямая дорога ко мнѣ пролегаетъ черезъ паркъ сэра Дэдлока, а я далъ клятву, пока живу на бѣломъ свѣтѣ и пока будутъ продолжаться нынѣшнія наши отношенія другъ къ другу, ни моя нога, ни лошадиная не вступятъ во владѣнія этого надменнаго человѣка!
   И при этомъ, подмѣтивъ выразительный взглядъ моего опекуна, онъ разразился своимъ страшно громкимъ смѣхомъ, который, казалось, пробудилъ даже сонный городокъ.
   -- А что, Лоренсъ, Дэдлоки здѣсь?-- сказалъ мой опекунъ, когда мы тронулись съ мѣста, и мистеръ Бойторнъ поскакалъ подлѣ кареты по зеленому лугу.
   -- Да, сэръ Гордецъ здѣсь,-- отвѣчалъ мистеръ Бойторнъ.-- Ха, ха, ха! Сэръ Дэдлокъ здѣсь, и я съ удовольствіемъ могу сказать, что подагра прижала ему хвостъ. Миледи,-- при этомъ имени онъ всегда перемѣнялъ тонъ и манеры, какъ будто она была совсѣмъ неприкосновенна къ его ссорѣ съ милордомъ: -- миледи ожидаютъ сюда ежедневно. Я нисколько не удивляюсь, что она откладываетъ свое прибытіе сюда по возможности на дальнѣйшее время. Что могло принудить эту превосходную женщину выйти замужъ за такое чучело; право, по моему, это одна изъ тѣхъ тайнъ, которыя остаются и останутся неразрѣшимыми для человѣческаго разума. Ха, ха, ха, ха!
   -- Я полагаю, однако,-- сказалъ мой опекунъ, смѣясь: -- иногда мы можемъ погулять въ паркѣ? Запрещеніе твое, вѣроятно, не распространяется на насъ?
   -- Я не смѣю налагать никакихъ запрещеній на моихъ гостей,-- сказалъ онъ, кланяясь Адѣ и мнѣ, съ той милой вѣжливостью, которая такъ шла къ нему:-- кромѣ только одного, и именно, на счетъ ихъ отъѣзда. Мнѣ очень жаль, что лишаюсь удовольствія быть вашимъ провожатымъ по Чесни-Воулда; это, я вамъ скажу, прекраснѣйшее мѣсто! Но, Джорндисъ, если ты вздумаешь зайти къ владѣтелю помѣстья, во время своего пребыванія въ моемъ домѣ, то, клянусь свѣтомъ лѣтняго дня, ты встрѣтишь тамъ весьма холодный пріемъ. Онъ держитъ себя какъ недѣльные часы, то есть такіе часы, которые вставлены въ великолѣпный футляръ, но никогда не ходятъ и никогда не ходили. Ха, ха, ха! Для друзей же его друга и сосѣда, Бойторна, у него всегда бываетъ лишній запасъ невыносимаго высокомѣрія, въ этомъ я могу ручаться.
   -- Не безпокойся, я не предоставлю ему случай подтвердить справедливость твоихъ словъ,-- сказалъ мой опекунъ.-- Смѣю сказать, что ни онъ, ни я не имѣемъ расположенія познакомиться другъ съ другомъ. Погулять въ паркѣ, полюбоваться пріятнымъ мѣстоположеніемъ, осмотрѣть господскій домъ, я думаю, позволено каждому, а для меня этого совершенно довольно.
   -- И прекрасно!-- сказалъ мистеръ Бойторнъ,-- Я очень радъ такому скромному желанію! На меня смотрятъ здѣсь какъ на Аякса, вызывающаго на бой громъ и молнію! Ха, ха, ха! Когда, въ воскресенье, я прихожу въ нашу маленькую церковь, значительная часть нашего незначительнаго общества такъ и ожидаетъ, что я повалюсь опаленный и обезображенный подъ молніями негодованія Дэдлока. Ха, ха, ха, ха! Я не сомнѣваюсь, что онъ одинаковаго мнѣнія съ нашимъ обществомъ, потому что такого надменнаго человѣка я никогда еще не видывалъ!
   При въѣздѣ на вершину холма нашему другу представился случай показать намъ самый Чесни-Воулдъ и отвлечь свое вниманіе отъ его владѣтеля.
   Это было живописное старинное зданіе, внутри роскошнаго парка. Между деревьями и не въ дальнемъ разстояніи отъ господскаго дома возвышался шпицъ небольшой церкви, о которой говорилъ мистеръ Бойторнъ. Какими восхитительными казались и торжественное безмолвіе парка, надъ которымъ свѣтъ и тѣни перелетали, какъ будто крылья, разносившія по лѣтнему воздуху, полному упоительнаго аромата, небесную благодать, и бархатная зелень косогоровъ, и искристыя воды, и садъ, гдѣ въ симметрическихъ клумбахъ красовались яркіе цвѣты. Домъ, съ его величавымъ фронтономъ, башней, павильонами, широкой террасой и балюстрадой, около которой вились пышныя розы, казался чѣмъ-то сверхъестественнымъ, среди глубокаго безмолвія, окружавшаго его со всѣхъ сторонъ. И домъ, и садъ, и терраса, и зеленые косогоры, и пруды, и вѣковые дубы, и желтый папоротникъ, и мохъ, и паркъ, съ его длинными аллеями, въ концѣ которыхъ виднѣлся пурпуръ горизонта,-- все, все носило на себѣ отпечатокъ невозмутимаго спокойствія!
   Когда мы въѣхали въ небольшое селеніе и поравнялись съ маленькой гостиницей, подъ вывѣской "Гербъ Дэдлоковъ", мистеръ Бойторнъ раскланялся съ молодымъ, сидѣвшимъ на скамейкѣ, подлѣ дверей, джентльменомъ, подлѣ котораго лежалъ рыболовный снарядъ.
   -- Это внукъ управительницы дома Дэдлоковъ, молодой мистеръ Ронсвелъ,-- сказалъ мистеръ Бойторнъ:-- онъ страстно влюбленъ въ одну миленькую дѣвушку. Леди Дэдлокъ полюбила эту дѣвушку и намѣрена взять ее къ себѣ въ услуженіе -- честь, которую молодой мой другъ не умѣетъ вовсе оцѣнивать. Какъ бы то ни было, но онъ не можетъ теперь жениться на ней, хотя бы розанчикъ и былъ согласенъ на это; потому-то онъ и ищетъ теперь развлеченій и частенько пріѣзжаетъ сюда денька на два, на три, чтобъ... чтобъ удить рыбу. Ха, ха, ха, ха!
   -- А вы не знаете, мистеръ Бойторнъ, они уже обручены!-- спросила Ада.
   -- Я знаю только одно, моя милая миссъ Клэръ,-- возразилъ онъ: что они совершенно понимаютъ чувства другъ друга; впрочемъ, вы сами скоро увидите ихъ, и увидите въ какомъ отношеніи они находятся другъ къ другу; такимъ вещамъ надо учиться мнѣ у васъ, а не вамъ у меня.
   Ада закраснѣлась; а мистеръ Бойторнъ далъ шпоры своему старому коню, соскочилъ съ него у дверей своего дома и стоялъ, готовый встрѣтить насъ, съ распростертыми объятіями и непокрытой головой.
   Онъ жилъ въ хорошенькомъ домикѣ, впереди котораго разстилался зеленый лужокъ, съ боку премиленькій цвѣтникъ и позади прекрасный фруктовый садъ и обильный огородъ. Все это обнесено было плотной стѣной, красноватый цвѣтъ которой напоминалъ собою цвѣтъ зрѣлаго плода. Впрочемъ, все въ этомъ мѣстѣ носило отпечатокъ зрѣлости и обилія. Старая липовая аллея представляла зеленую стѣну; густыя вишни и яблони была обременены плодами, вѣтви крыжовника гнулись подъ тяжестью ягодъ и верхушками своими лежали на землѣ; земляника и клубника росли въ изобиліи, и персики сотнями спѣли на солнцѣ. Подъ растянутыми сѣтками и стеклянными рамами блистали и дрожали подъ лучами солнца зеленый горохъ, бобы и огурцы въ такомъ изобиліи, что каждый футъ земли казался прозябаемымъ сокровищемъ. Между тѣмъ пріятный запахъ душистыхъ травъ и другихъ лекарственныхъ растеній, не говоря уже о сосѣднихъ лугахъ, гдѣ сушилось свѣжее сѣно, обращали весь воздухъ въ огромный букетъ. Въ предѣлахъ старинной красной стѣны царствовали такая тишина и такое спокойствіе, что даже гирлянды перьевъ, развѣшенныя для пуганья птицъ, едва колебались въ воздухѣ.
   Домъ, хотя и не въ такомъ порядкѣ, въ какомъ находился садъ, былъ настоящій старинный домъ, съ простымъ очагомъ на кухнѣ, выстланной кирпичомъ, и съ большими балками подъ потолками. Въ одной стороны его находился страшный пунктъ спорной земли, гдѣ мистеръ Бойторнъ держалъ день и ночь часового въ синей блузѣ, котораго обязанность состояла въ томъ, чтобъ, въ случаѣ нападенія, немедленно ударить набатъ въ огромный колоколъ, повѣшенный для этой цѣли, спустить съ цѣпи огромнаго бульдога и съ помощью его разить непріятеля. Недовольный этими предостереженіями, мистеръ Бойторнъ выставилъ тамъ своего собственнаго сочиненія столбы съ черными досками, на которыхъ крупными буквами: написаны были слѣдующія угрозы; "Берегись бульдога. Онъ страшно золъ. Лоренсъ Бойторнъ". "Ружье заряжено картечью. Лоренсъ Бойторнъ". "Капканы и ловушки стоятъ здѣсь во всякое время дня и ночи. Лоренсъ Бойторнь". "Предостереженіе: всякій, кто осмѣлится войти на эту собственность безъ дозволенія владѣльца, будетъ жестоко наказанъ частнымъ образомъ и, кромѣ того, подвергнется всей строгости законовъ. Лоренсъ Бойторнъ".
   Показывая намъ эти надписи изъ окна гостиной, мистеръ Бойторнъ заливался громкимъ смѣхомъ, между тѣмъ какъ его канарейка спокойно распѣвала у него на головѣ.
   -- Но вѣдь вся эта продѣлка требуетъ страшныхъ хлопотъ,-- сказалъ мистеръ Скимполь, съ обыкновенной своею безпечностью;-- а вы, какъ кажется, принимаете ее за шутку!
   -- За шутку!-- возразилъ мистеръ Бойторнъ, съ невыразимымъ жаромъ.-- За шутку! Нѣтъ, извините, сэръ! Я готовъ купить льва вмѣсто собаки, если-бъ только могъ сдѣлать его ручнымъ, и спустилъ бы его съ цѣпи на перваго безумца, который бы осмѣлился посягнуть на нарушеніе предѣловъ моей собственности. Пусть сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ согласится рѣшить этотъ споръ дуэлью, и я готовъ встрѣтиться съ нимъ съ оружіемъ какихъ угодно временъ и какихъ угодно народовъ. Вотъ до какой степени я принимаю это за шутку! Ни больше, ни меньше!
   Мы пріѣхали къ мистеру Бойторну въ субботу. Въ воскресенье утромъ мы всѣ отправились пѣшкомъ въ маленькую церковь, въ паркѣ. При входѣ въ паркъ, почти тотчасъ за чертой спорнаго участка земли, мы вступили на веселую тропинку, которая, извиваясь между деревьями и по роскошнымъ лугамъ, оканчивалась у самой церкви.
   Собраніе въ церкви было весьма небольшое: оно состояло почти изъ однихъ крестьянъ, за исключеніемъ только барской прислуги. Въ числѣ послѣдней находились статные лакеи и настоящій образецъ стариннаго кучера, до такой степени надменнаго, что онъ казался мнѣ оффиціальнымъ представителемъ всей пышности и тщеславія, которыя возилъ на своемъ вѣку въ каретахъ. Очень миленькія молодыя женщины сидѣли на своихъ мѣстахъ, и между ними прекрасное лицо и статная почтенная фигура домоправительницы обращали на себя вниманіе больше всѣхъ другихъ. Хорошенькая дѣвочка, о которой говорилъ мистеръ Бойторнъ, сидѣла рядомъ съ ней. Она была такъ мила, такъ хороша, что, мнѣ кажется, я бы узнала ее по ея красотѣ, даже и тогда, если-бъ не видѣла ея стыдливаго румянца, выступавшаго на ея пухленькія щечки подъ вліяніемъ глазъ молодого рыбака, который сидѣлъ не подалеку отъ нея. Одно лицо и довольно непріятное, хотя и красивое, повидимому, злобно слѣдило за каждымъ движеніемъ хорошенькой дѣвочки, слѣдило за всѣми и за всѣмъ. Это было лицо француженки.
   Пока колоколъ еще гудѣлъ въ ожиданіи Дэдлоковъ, я осматривала церковь, которая имѣла довольно мрачный, старинный, торжественный видъ. Окна, густо отѣненныя деревьями, пропускали весьма слабый свѣтъ, отъ котораго лица, окружавшія меня, казались необыкновенно блѣдными, монументы и мѣдныя доски надъ могилами потемнѣвшими болѣе обыкновеннаго, между тѣмъ какъ паперть освѣщалась ослѣпительно ярко. Но вскорѣ движеніе въ народѣ, почтительное благоговѣніе на лицахъ крестьянъ, свирѣпая надменность на лицѣ мистера Бойторна отвлекли мое вниманіе отъ дальнѣйшихъ наблюденій: я догадалась, что Дэдлоки пріѣхали, и что служба скоро начнется.
   Забуду ли я когда-нибудь, какъ затрепетало мое сердце подъ вліяніемъ брошеннаго на меня взгляда! Забуду ли я когда-нибудь выраженіе тѣхъ прекрасныхъ, томныхъ глазъ, которыя какъ будто приковали къ себѣ мои глаза! Былъ одинъ только моментъ, въ теченіе котораго я успѣла приподнять свои взоры и снова опустить ихъ на молитвенникъ, но и въ такой краткій промежутокъ времени я совершенно запомнила черты этого прекраснаго лица.
   И странно, послѣ этой встрѣчи нашихъ взглядовъ, въ душѣ моей пробудилось какое-то новое чувство, непонятное для меня, но вмѣстѣ съ тѣмъ имѣвшее тѣсную связь съ воспоминаніями о раннихъ дняхъ моей жизни,-- дняхъ, проведенныхъ въ домѣ моей крестной матери, съ воспоминаніями даже о тѣхъ дняхъ, когда я бывало, одѣвъ свою куклу, становилась на цыпочки, чтобъ посмотрѣться въ зеркало и поправить свой нарядъ. Я никогда до сихъ поръ не видала лица этой леди, никогда! А между тѣмъ я была убѣждена, что она мнѣ знакома давно-давно!
   Не трудно было догадаться, что церемонный подагрикъ, сѣдой джентльменъ, былъ не кто другой, какъ сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, и что леди была леди Дэдлокъ. Но почему лицо ея служило для меня, подъ вліяніемъ какого-то непонятнаго чувства, въ нѣкоторомъ родѣ разбитымъ зеркаломъ, въ которомъ отражались отрывки моихъ воспоминаній, почему лицо мое загоралось яркимъ румянцемъ, и я трепетала всѣмъ тѣломъ, когда взоры наши случайно встрѣчались? Этого я не могла въ ту пору объяснять себѣ.
   Я считала это за ничего не значущую слабость свою и старалась превозмочь ее, внимательно слушая церковное богослуженіе. И какъ странно! Мнѣ казалось, что въ звукахъ его голоса я слышу голосъ моей покойной крестной матери. Это обстоятельство заставило меня подумать, не имѣетъ ли лицо леди Дэдлокъ сходства съ лицомъ моей крестной? Быть можетъ оно и имѣло небольшое сходство, но выраженія этихъ лицъ были такъ различны, и суровая рѣшимость въ чертахъ лица моей крестной была такъ рѣзка, какъ буря въ ущельяхъ скалъ, и такъ не согласовалась съ чертами лица, стоявшаго передо мною, что это, ни подъ какимъ видомъ, не могло быть тѣмъ сходствомъ, которое поразило меня. Я не видала ни въ одномъ лицѣ такого величія и гордости, какія замѣчала въ лицѣ леди Дэдлокъ. А между тѣмъ я... я, маленькая Эсѳирь Соммерсонъ, дитя, живущее отдѣльною жизнію, не знавшее радостей въ день моего рожденія, повидимому, являлась передъ моими собственными глазами, вызванная изъ давно-прошедшаго какою-то сверхъестественною силою въ этой фешенебельной леди, которую я никогда не видѣла, которую никогда не думала увидѣть!
   Все это до такой степени волновало меня, что я не чувствовала ни малѣйшаго стѣсненія отъ наблюденій француженки, которая, какъ я уже сказала, слѣдила за всѣми и за всѣмъ, съ самаго прихода въ церковь. Наконецъ, постепенно я превозмогла это странное волненіе. Послѣ долгаго промежутка, я еще разъ взглянула на леди Дэдлокъ и именно въ ту минуту, когда приготовлялась пѣть передъ началомъ проповѣди. Миледи не замѣтила моего взгляда; біеніе сердца моего прекратилось, но возобновлялось еще раза два, когда миледи бросала сквозь лорнетку взоръ на Аду, или на меня.
   По окончаніи службы, сэръ Лэйстеръ величаво и любезно подалъ руку леди Дэдлокъ (хотя онъ и принужденъ быль идти съ помощію толстой палки) и проводилъ ее къ каретѣ, въ которой они пріѣхали.-- Церковь опустѣла.
   -- Сэръ Лэйстеръ,-- сказалъ мистеръ Скимполь, къ безпредѣльному восторгу мистера Бойторна:-- сэръ Лэйстеръ взиралъ на всю конгрегацію высокомѣрнымъ окомъ.
   -- Таковъ быль и отецъ его, и дѣдъ его и прадѣдъ!-- сказалъ мистеръ Бойторнь.
   -- А знаете ли,-- продолжалъ мистеръ Скимполь, совершенно неожиданно для мистера Бойторна:-- знаете ли, мнѣ очень пріятно видѣть человѣка подобнаго рода.
   -- Неужели?-- сказалъ мистеръ Бойторнъ.
   -- Мнѣ сдается, что онъ хочетъ покровительствовать мнѣ,-- продолжалъ мистеръ Скимполь.-- И прекрасно! Я не стану противиться его желанію!
   -- А я такъ стану!-- сказалъ мистеръ Бойторнъ, съ сильнымъ негодованіемъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- возразилъ Скимполь, съ своимъ обычнымъ легкомысліемъ.-- Но вѣдь это значить безпокоить себя по пустому. А зачѣмъ же вы гонитесь за этимъ? Я такъ совсѣмъ иначе думаю объ этомъ; я, какъ ребенокъ, готовъ принимать вещи такъ, какъ они кажутся, и черезъ это избѣгаю всякихъ хлопотъ! Вотъ, напримѣръ: я пріѣзжаю сюда и встрѣчаю могучаго вельможу, требующаго безусловной покорности. Прекрасно! Я отвѣчаю такъ: "Могучій лордъ, примите всю мою покорность! Легче отдать ее, чѣмъ удержать за собой. Примите ее, лордъ, примите. Если вы можете оказать мнѣ что-нибудь пріятное, я буду счастливъ; если вы хотите дать мнѣ что-нибудь пріятное, я тоже буду счастливъ и возьму". Могущественный лордь отвѣчаетъ слѣдующимъ образомъ: "Это очень умный малый. Онъ не волнуетъ моей желчи и не портитъ моего пищеваренія. Онъ не налагаетъ на меня необходимости казаться ежомъ". А что же можетъ быть лучше этого для насъ обоихъ? Вотъ мой взглядъ на подобныя вещи, то есть мой дѣтскій взглядъ!
   -- Но положимъ, что завтра вы переѣхали въ другое мѣсто,-- сказалъ мистеръ Бойторнъ:-- и встрѣтили бы тамъ человѣка, который не хочетъ и не думаетъ покориться этому человѣку. Что тогда вы скажете?
   -- Что я скажу тогда?-- отвѣчалъ мистеръ Скимполь, съ величайшей простотой и откровенностью:-- я скажу то же самое, что говорю теперь! Я бы сказалъ: "Мой достопочтеннѣйшій Бойторнъ", положимъ, что вы представляете собою нашего воображаемаго друга; "мой достопочтеннѣйшій Бойторнъ, вы не хотите покориться этому могущественному лорду? Очень хорошо. Я тоже не хочу ему покориться. Моя обязанность въ образованномъ обществѣ состоитъ въ томъ, чтобы угождать; я думаю, что это обязанность каждаго человѣка. Словомъ сказать, на этой обязанности основывается связь общества и его гармонія! Слѣдовательно, если вы не покоряетесь, то и я не покоряюсь. Итакъ, любезнѣйшій Бойторнъ, пойдемте обѣдать!"
   -- Но если на это любезнѣйшій Бойторнъ скажетъ намъ,-- возразилъ нашъ другъ, вспыхнувъ отъ гнѣва:-- если онъ скажетъ...
   -- Понимаю, понимаю!-- сказалъ мистеръ Скимполь.-- Весьма вѣроятно, онъ скажетъ...
   -- ...что я не хочу съ вами обѣдать!-- вскричалъ мистеръ Бойторнъ, разражая гнѣвъ свой сильнымъ ударомъ тростью о землю.-- И если къ этому прибавитъ онъ: "Мистеръ Гарольдъ Скимполь, скажите, существуетъ ли въ порядочномъ обществѣ приличіе?"
   -- На это Гарольдъ Скимполь отвѣтилъ бы вамъ извѣстно что,-- сказалъ онъ самымъ веселымъ тономъ и съ самой наивной улыбкой.-- Клянусь жизнью, я не имѣю о приличіи н кимъ спокойнымъ сномъ, какъ теперь, и вспоминая, какъ онъ лежалъ у меня на груди, я пожалѣю, что онъ не умеръ въ дѣтствѣ, какъ ребенокъ Дженни.
   -- Полно, перестань Лиза! Ты устала и нездорова, дай-ка мнѣ его, сказала Дженни; принимая отъ нея ребенка, она распахнула было на ней платье, но сейчасъ же поправила, прикрывъ чахлую, высохшую грудь, около которой покоился малютка. Баюкая его, Дженни принялась ходить по комнатѣ, говоря:
   -- Изъ за моего добраго ребеночка я такъ люблю этого, изъ за него же и Лиза крѣпче его любитъ, хоть и приходятъ ей въ голову эти мысли. Когда она говоритъ о томъ, что лучше бы ему умереть, я думаю, что отдала бы какое угодно богатство, чтобъ вернуть своего милочку; но чувствуемъ мы одно и то же, сказать только вотъ не умѣемъ, а материнское сердце чувствуетъ одинаково.
   Мистеръ Снегсби сморкается и сочувственно кашляетъ; въ это время слышится шумъ шаговъ, Беккетъ направляетъ свѣтъ фонаря на дверь и спрашиваетъ мистера Снегсби: -- Ну, что скажете о Голышѣ,-- онъ?
   -- Да, это Джо, отвѣчаетъ Снегсби.
   Въ кругѣ свѣта, который падаетъ на двери, появилась, точно колеблющееся изображеніе волшебнаго фонаря, фигура Джо, дрожащаго отъ мысли, что должно быть онъ провинился противъ требованіи закона, уйдя не достаточно далеко.
   Однако послѣ того, какъ мистеръ Снегсби завѣряетъ его успокоительнымъ тономъ:-- Это по одному выгодному для тебя дѣльцу, тебѣ заплатятъ,-- Джо приходитъ въ себя, и когда м-ръ Беккетъ уводитъ его изъ комнаты, чтобъ перемолвить два-три слова съ нимъ наединѣ, онъ повторяетъ свой разсказъ хотя и задыхаяясь, но вполнѣ удовлетворительно.
   -- Мы съ парнемъ столковались, все отлично, говорить вернувшись мистеръ Беккетъ.-- А теперь, мистеръ Снегсби, можно и въ путь отправляться.
   Но, во первыхъ, Джо долженъ докончить то, что по добротѣ души взялся исполнить,-- онъ передаетъ принесенное лекарство съ лаконическимъ наставленіемъ:-- "примешь все, какъ есть"; во вторыхъ, мистеръ Снегсби долженъ положить на столъ полукрону, -- панацею, которою онъ обыкновенно думаетъ исцѣлить всѣ скорби; въ третьихъ, мистеръ Беккетъ долженъ взять Джо за руку повыше локтя и подталкивать передъ собою,-- профессіональный пріемъ, безъ котораго онъ не можетъ обойтись, когда ведетъ подобнаго субъекта.
   Когда все это выполнено, выходятъ, пожелавъ женщинамъ покойной ночи, и еще разъ погружаются въ мракъ и зловоніе Тома-Отшельника. Идутъ опять такъ же, какъ добрались до этой норы; опять темныя личности, укрывающіяся въ развалинахъ, преслѣдуютъ ихъ свистками до самыхъ границъ Тома-Отшельника, гдѣ фонари вручаются Дэрби, и преслѣдователи, точно черти, обреченные на заточеніе въ предѣлахъ этой мѣстности, съ воемъ возвращаются вспять и исчезаютъ изъ вида. Скорымъ шагомъ идутъ по другимъ улицамъ, болѣе свѣтлымъ и чистымъ (никогда не казались онѣ мистеру Снегсби такими свѣтлыми и чистыми, какъ теперь), и наконецъ добираются до квартиры мистера Телькингорна.
   Взойдя на темное крыльцо (квартира мистера Телькингорна въ первомъ этажѣ), мистеръ Беккетъ вспоминаетъ, что ключъ отъ двери у него въ карманѣ и потому нѣтъ надобности звонить, но съ замкомъ онъ возится очень долго для человѣка опытнаго въ такого рода дѣлахъ, и отворяетъ дверь съ большимъ шумомъ. Можетъ быть онъ стучитъ нарочно, чтобъ дать знать кому слѣдуетъ о своемъ возвращеніи.
   Какъ бы то ни было, дверь наконецъ отперта.
   Входятъ въ переднюю, тамъ горитъ лампа, мистера Телькингорна нѣтъ въ той комнатѣ, гдѣ онъ вечеромъ распивалъ свое винцо, гдѣ онъ обыкновенно сидитъ, но свѣчи въ старомодныхъ серебряныхъ подсвѣчникахъ зажжены и ярко освѣщаютъ комнату. Мистеръ Беккетъ по прежнему крѣпко держитъ Джо повыше локтя и такъ пристально слѣдитъ за нимъ, что Снегсби кажется, будто у этого человѣка несмѣтное количество глазъ. Какъ только они вошли въ кабинетъ, Джо вздрагиваетъ и останавливается.
   -- Что съ тобой? спрашиваетъ его шепотомъ Беккетъ.
   -- Она!
   -- Кто?
   -- Дама.
   -- Посреди комнаты на самомъ освѣщенномъ мѣстѣ стоитъ женская фигура, закутанная вуалемъ, стоитъ молча и не двигаясь; она обращена лицомъ къ двери, но какъ будто не замѣчаетъ входящихъ и неподвижна, какъ статуя.
   -- Почемъ ты узналъ, что это та самая дама? громко спрашиваетъ сыщикъ.
   Пристально разглядывая незнакомку, Джо отвѣчаетъ:
   -- Я узналъ вуаль, шляпу и платье.
   -- Увѣренъ ли ты въ томъ? Взгляни еще разъ, говоритъ Беккетъ, наблюдая за нимъ съ величайшимъ вниманіемъ.
   -- Я и такъ гляжу во всѣ глаза. Это ея вуаль, шляпа и платье, отвѣчаетъ Джо.
   -- Ты мнѣ толковалъ что-то про кольца?
   -- Тутъ у нея такъ и сверкало, говоритъ Джо, проводя пальцами лѣвой руки по суставамъ правой и не спуская глазъ съ закутанной фигуры.
   Она снимаетъ перчатку и показываетъ ему правую руку.
   -- Что скажешь? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ.
   Джо качаетъ головой:-- Кольца другія, да и рука не та.
   -- Что ты толкуешь! говорить Беккетъ, хотя очевидно онъ доволенъ, даже очень доволенъ.
   -- У той рука была бѣлѣе, нѣжнѣе и меньше.
   -- Ты скоро пожелаешь меня увѣрить, что я самъ себѣ маменька, отвѣчаетъ мистеръ Беккетъ.-- Помнишь ли голосъ той дамы?
   -- Кажется помню.
   Закутанная фигура говоритъ: -- Похожъ онъ на этотъ? Я буду говорить, сколько угодно, если ты не увѣренъ, тотъ ли это голосъ; похожъ?
   -- Совсѣмъ не похожъ, съ ужасомъ говоритъ Беккету Джо.
   -- Какъ же ты сказалъ, что это та самая дама?
   Джо въ полномъ недоумѣніи, хотя продолжаетъ твердить съ прежней увѣренностію свои запутанныя объясненія:
   -- Потому что вуаль, шляпа и платье, это все ея, а сама не она; не ея рука, кольца, голосъ, а вуаль, шляпа и платье ея, и на ней все сидѣло точно также, и ростъ такой же, какъ у той, что дала мнѣ соверенъ и улизнула.
   -- Ну, не много же отъ тебя толку! пренебрежительно говоритъ мистеръ Беккетъ: -- Все таки вотъ тебѣ пять шиллинговъ; придумай, какъ бы получше ихъ истратить, а о прочемъ не безпокойся.
   И Беккетъ, почти не двигая пальцами, перебрасываетъ монеты изъ одноніруки въ другую, точно фокусникъ -- это искусство ему тоже знакомо, но онъ употребляетъ его только, когда желаетъ щегольнуть ловкостью; потомъ онъ кладетъ деньги столбикомъ на ладонь мальчика и выводитъ его за дверь. Мистеръ Снегсби, который среди этой таинственности чувствуетъ себя далеко не въ своей тарелкѣ, остается одинъ съ закутанной фигурой, но черезъ секунду въ комнату входитъ мистеръ Телькингорнъ, вуаль подымается и дама оказывается француженкой съ довольно красивымъ лицомъ, іхотя въ выраженіи его есть что-то непріятное.
   -- Благодарю васъ, mademoiselle Гортензія, съ своимъ обычнымъ хладнокровіемъ говоритъ мистеръ Телькингорнъ -- больше я не стану васъ безпокоить по случаю этого пари.
   -- Вы будете настолько добры, сэръ, чтобъ помнить, что я теперь безъ мѣста? спрашиваетъ mademoiselle Гортензія.
   -- Конечно, конечно!
   -- И удостоите меня чести вашей личной рекомендаціи?
   -- Все, что могу, mademoiselle Гортензія.
   -- Одно слово мистера Телькингорна имѣетъ такую силу!
   -- Къ вашимъ услугамъ, mademoiselle.
   -- Примите увѣреніе въ моей глубокой благодарности, сэръ.
   -- Спокойной ночи.
   Mademoiselle Гортензія кланяется и выходитъ со свойственной француженкамъ граціей; мистеръ Беккетъ принимаетъ на себя обязанности церемоніймейстера, причемъ обнаруживаетъ такую-же ловкость и знаніе дѣла, какъ и во всемъ, за что онъ берется, и не безъ галантности провожаетъ ее по лѣстницѣ.
   -- Ну, Беккетъ? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, когда тотъ возвращается.
   -- Все вышло именно такъ, сэръ, какъ я предполагалъ. Несомнѣнно, что другая была въ этомъ платьѣ,-- мальчикъ съ большой точностью запомнилъ цвѣтъ платья и все прочее. Мистеръ Снегсби! Я далъ вамъ честное слово, что мальчикъ будетъ отпущенъ по добру по здорову. Такъ ли вышло?
   -- Да, сэръ, вы сдержали свое слово. И если я больше не нуженъ мистеру Телькингорну, то я думаю... такъ какъ женушка станетъ безпокоиться...
   -- Благодарю васъ, Снегсби, вы больше не нужны. Очень обязанъ вамъ за ваши хлопоты.
   -- Не за что, сэръ. Позвольте пожелать вамъ покойной ночи.
   Мистеръ Беккетъ провожаетъ его до дверей, нѣсколько разъ пожимаетъ ему руку и говоритъ:
   -- Мистеръ Снегсби, мнѣ особенно въ васъ нравится то, что отъ васъ трудно что нибудь вывѣдать. Вы не такой человѣкъ, сэръ. Разъ вы сознали, что поступили правильно, что не сдѣлали ничего дурного, вы перестаете думать о совершившемся, какъ будто ничего и не было, и дѣлу конецъ. Вотъ какъ вы поступаете.-- То есть, конечно, я долженъ такъ поступить, сэръ.
   -- Ахъ, вы несправедливы къ себѣ! Вы именно такъ и поступаете, какъ слѣдуетъ, какъ должны поступить, говоритъ мистеръ Беккетъ и опять жметъ ему руку съ особенной нѣжностью.-- Вотъ это-то и цѣнятъ въ человѣкѣ вашей профессіи.
   Мистеръ Снегсби бормочетъ какой-то подходящій отвѣтъ и отправляется домой, до такой степени смущенный событіями этого вечера, что не можетъ рѣшить, во снѣ или на яву онъ все это видѣлъ, во снѣ или на яву видитъ онъ теперь эти улицы, по которымъ идетъ, и этотъ мѣсяцъ, освѣщающій ему путь. Но вскорѣ передъ нимъ доказательство того, что все это дѣйствительность,-- несомнѣнное доказательство въ образѣ мистрисъ Снегсби, бодрствующей въ папильоткахъ и ночномъ чепцѣ. Она посылала уже Осу въ полицейскій участокъ съ офиціальнымъ заявленіемъ объ исчезновеніи мужа и втеченіе послѣднихъ двухъ часовъ съ величайшимъ совершенствомъ прошла черезъ всѣ степени обморока.
   И,-- какъ говоритъ съ большимъ чувствомъ маленькая женщина,-- вотъ ваша благодарность!
   

ГЛАВА XXIII.
Разсказъ Эсфири.

   Шесть пріятныхъ недѣль провели мы у мистера Бойторна и тогда только вернулись домой. За это время намъ часто случалось бывать въ паркѣ, гулять по лѣсу, не разъ, если было по пути, заходили мы въ домикъ, гдѣ укрывались отъ грозы, поболтать съ женою сторожа, но нигдѣ не встрѣчали леди Дэдлокъ; лишь по воскресеньямъ видѣли ее въ церкви. Много гостей перебывало за это время въ Чизни-Вудѣ. по, несмотря на прекрасныя лица, окружавшія миледи, ея лицо всегда производило на меня то же впечатлѣніе, какъ и въ первый разъ. Даже теперь я не могу отдать себѣ отчета,-- было ли это впечатлѣніе пріятное или тягостное, влекло ли меня къ ней, или отталкивало отъ нея, кажется, къ моему восхищенію примѣшивалась боязнь,-- знаю только, что въ ея присутствіи мои мысли всегда переносились назадъ, къ ранней порѣ моей жизни.
   Не разъ мнѣ казалось, что и она также интересуется мною, что мое присутствіе, хотя можетъ быть нѣсколько иначе, но тоже волнуетъ ее; когда же я взглядывала нѣ нее и видѣла се такой невозмутимой и неприступной, такой далекой отъ пеня, я чувствовала, что мое предположеніе нелѣпо. Мнѣ казалось непростительной слабостью поддаваться странному впечатлѣнію, которое она на меня производила, и я изо всѣхъ силъ старалась не поддаваться.
   Кажется, здѣсь умѣстно будетъ упомянуть объ одномъ случаѣ. происшедшемъ незадолго до того, какъ мы оставили домъ мистера Бойторна.
   Мы съ Адой гуляли въ саду, когда намъ сказали, что кто-то желаетъ говорить со мною; войдя въ маленькую столовую, я увидѣла горничную миледи, ту самую француженку, которая въ тотъ день, когда насъ застигла гроза, сняла башмаки и отправились въ замокъ босикомъ по мокрой травѣ.
   -- Mademoiselle!-- начала она, пронизывая меня своимъ колючимъ взглядомъ: впрочемъ, видъ ея былъ самый любезный и въ манерѣ не было ни подобострастія, ни дерзости.-- Являясь сюда, я позволила себѣ слишкомъ большую смѣлость, но вы такъ добры, mademoiselle, что навѣрное извините меня.
   -- Вамъ не въ чемъ извиняться: мнѣ передали, что вы желаете говорить со мною?
   -- Да, mademoiselle. Тысячу разъ благодарю за согласіе. Вы позволите мнѣ говорить, не такъ-ли?
   Она говорила быстро, самымъ непринужденнымъ тономъ.
   -- Разумѣется, сдѣлайте милость,-- отвѣтила я.
   -- Вы такъ любезны, mademoiselle! Выслушайте же меня пожалуйста. Я оставила миледи, мы съ ней не могли поладить: миледи такъ горда, такъ высокомѣрна. Pardon! Вы совершенно правы, mademoiselle,-- быстро прибавила она, угадавъ, что я хочу сказать, лишь только я успѣла подумать,-- конечно, я не должна бы являться къ вамъ съ жалобами на миледи. Но больше я не скажу ни слова, кромѣ того, что миледи горда и высокомѣрна. Это всему свѣту извѣстно.
   -- Пожалуйста къ дѣлу.
   -- Сію минуту. Я такъ благодарна вамъ, mademoiselle, за вашу любезность. Mademoiselle, я невыразимо желаю поступить въ услуженіе къ молодой леди, такой же доброй, прекрасной, благовоспитанной, какъ вы. Вы настоящій ангелъ! Ахъ, если бъ я имѣла честь служить вамъ!
   -- Очень сожалѣю... начала было я.
   -- Не отказывайте мнѣ впередъ, mademoiselle! И ея тонкія черныя брови нахмурились.-- Не отнимайте у меня надежды. Я знаю, что мѣсто у васъ будетъ болѣе скромное, чѣмъ оставленное мною: придется жить въ деревнѣ, ничего не значитъ,-- именно этого я и желаю. Я знаю, что буду получать меньше жалованья, но я удовольствуюсь и малымъ.
   -- Увѣряю васъ, я не держу горничной, -- отвѣтила я, смутясь при одной мысли имѣть при себѣ такую служанку.
   -- Ахъ, mademoiselle, почему же? Вы имѣли бы вполнѣ преданную вамъ женщину, которая съ восторгомъ служила бы вамъ, честную, старательную, вѣрную. Mademoiselle, я всѣмъ сердцемъ желаю поступить къ вамъ; о деньгахъ не будемъ говорить, берите меня такъ, даромъ.
   Она говорила съ такимъ необыкновеннымъ пыломъ, что просто пугала меня; я невольно отступила назадъ, но она въ своемъ увлеченіи, казалось, этого не замѣчала и продолжала приставать ко мнѣ, говоря быстро, хотя и сдержаннымъ голосомъ, держась изящно и вполнѣ прилично.
   -- Mademoiselle! Я родомъ съ юга; мы народъ горячій, умѣемъ сильно любить и страстно ненавидѣть. Миледи была слишкомъ горда для меня, а я для нея, -- теперь это дѣло прошлое, конченное. Примите меня въ услуженіе, и я буду служить вамъ вѣрой и правдой. Я сдѣлаю для васъ больше, чѣмъ вы можете себѣ представить. Но все еще молчаніе! Mademoiselle, я сдѣлаю все, что только возможно. Если вы примете мои услуги, вы не раскаетесь, я буду служить вамъ хорошо. Вы даже не знаете, какъ я буду служить вамъ!
   Пока я объясняла, почему мнѣ невозможно взять ее,-- при чемъ я не сочла нужнымъ прибавить, какъ мало желала этого,-- она упорно смотрѣла на меня съ такимъ выраженіемъ, что мнѣ казалось, я вижу передъ собою одну изъ тѣхъ женщинъ, которыя встрѣчались на Парижскихъ улицахъ въ эпоху террора. Она выслушала меня, ни словомъ не прерывая, и потомъ сказала своимъ пріятнымъ акцентомъ и самымъ кроткимъ голосомъ:
   -- Кончено! Вы не дадите мнѣ иного отвѣта! Очень жаль; я должна отправиться въ другое мѣсто искать того, чего не нашла здѣсь. Позвольте мнѣ поцѣловать вашу руку.
   Коснувшись моей руки, она кажется успѣла въ одно мгновеніе разглядѣть на ней каждую жилку и посмотрѣла на меня еще внимательнѣе прежняго. Сдѣлавъ послѣдній реверансъ, она спросила:
   -- Кажется, я удивила васъ, mademoiselle, въ тотъ день, когда была гроза?|
   -- Признаюсь, всѣ мы были изумлены.
   -- Я дала себѣ тогда обѣтъ, отвѣтила она, улыбаясь,-- и хотѣла запечатлѣть въ своей памяти, что должна его сдержать. И я сдержу его. Adieu, mademoiselle!
   Такъ кончилось наше свиданіе, и какъ я была рада, что оно кончилось!
   Должно быть она вскорѣ удалилась изъ тѣхъ мѣстъ, потому что больше я ее не встрѣчала. Теперь ничто не нарушало спокойствія этихъ пріятныхъ лѣтнихъ дней; какъ я уже говорила, когда шесть недѣль прошли, мы вернулись въ Холодный домъ.
   Ричардъ пріѣзжалъ къ намъ аккуратно каждую недѣлю въ субботу или воскресенье и оставался до понедѣльника; кромѣ того, иногда совершенно неожиданно среди недѣли онъ пріѣзжалъ верхомъ и, проведя вечеръ съ нами, уѣзжалъ рано утромъ на слѣдующій день. Онъ былъ такой же оживленный, какъ всегда, говорилъ, что занимается усердно, но въ глубинѣ души я не совсѣмъ была довольна имъ: мнѣ казалось, что его рвеніе направлено не туда, куда слѣдуетъ; я была убѣждена, что ни къ чему, кромѣ призрачныхъ надеждъ, не приведутъ его занятія роковымъ процессомъ, причинившимъ уже столько горя и несчастій. Теперь, по словамъ Ричарда, онъ постигъ самую суть этой загадки,-- ничего нѣтъ проще, какъ устроить, чтобъ завѣщаніе, по которому ему и Адѣ достается не знаю ужъ сколько именно тысячъ фунтовъ, наконецъ было утверждено, если только въ Канцлерскомъ судѣ есть хоть капля здраваго смысла и справедливости (о, какъ страшно звучало въ моихъ ушахъ это слово "если"!), и счастливая развязка не замедлитъ послѣдовать въ самомъ непродолжительномъ времени. Въ доказательство онъ приводилъ всѣ аргументы, вычитанные имъ по этому вопросу, и каждый изъ нихъ укрѣплялъ его въ этомъ ослѣпленіи. Ричардъ сдѣлался завсегдатаемъ въ Канцлерскомъ судѣ, онъ говорилъ, что каждый день встрѣчаетъ тамъ миссъ Флайтъ и бесѣдуетъ съ ней,-- что ему удалось заслужить ея благосклонность, и хотя онъ посмѣивается надъ нею, по жалѣетъ ее всѣмъ сердцемъ. Но ни разу не подумалъ онъ, что роковая цѣпь соединяетъ его цвѣтущую молодость съ ея увядшей старостью,-- его надежды, свободныя, какъ вѣтеръ, съ ея птицами, запертыми въ клѣтки, съ ея холоднымъ и голоднымъ чердакомъ, съ ея разстроеннымъ умомъ.
   Ада любила Ричарда такъ сильно, что у нея не могло явиться никакихъ сомнѣній по поводу того, что онъ говорилъ или дѣлалъ; опекунъ хотя и часто жаловался на восточный вѣтеръ, хотя чаще обыкновеннаго бывалъ въ ворчальнѣ, но хранилъ строгое молчаніе по этому предмету; поэтому, когда по просьбѣ Кадди и Джеллиби я должна была отправиться въ Лондонъ, я написала Ричарду, чтобъ онъ встрѣтилъ меня въ конторѣ дилижансовъ, думая, что мы можемъ поговорить на свободѣ.
   Когда я пріѣхала, онъ ужъ ждалъ меня; мы вышли, взявшись подъ руку, и при первой возможности заговорить съ нимъ серьезно, я спрашивала:
   -- Ну, Ричардъ, какъ вамъ кажется, на этотъ разъ ваше рѣшеніе прочно?
   -- О да, голубушка, все идетъ прекрасно.
   -- Но рѣшеніе ваше прочно?
   -- Что вы подъ этимъ подразумѣваете? спросилъ Ричардъ, весело засмѣявшись.
   -- Я спрашиваю относительно юриспруденціи.
   -- О все идетъ отлично.
   -- Вѣдь и раньше вы говорили то же, милый Ричардъ.
   -- По вашему такой отвѣтъ не годится, а? Ну, пожалуй, это и правда. Вы хотите узнать, окончательно ли я остановился на юриспруденціи?
   Да -- Какъ же я могу окончательно остановиться на этомъ?-- И, желая показать трудность рѣшенія такого вопроса, Ричардъ сдѣлалъ выразительное удареніе на словѣ "окончательно".-- Можно ли что нибудь рѣшать окончательно, пока не рѣшено дѣло,-- подъ этимъ словомъ я подразумеваю запрещенный предметъ.
   -- А вы думаете, что оно когда нибудь рѣшится?
   -- По крайней мѣрѣ мнѣ такъ сдается.
   Нѣкоторое время мы шли молча, наконецъ Ричардъ заговорилъ съ той откровенностью, которая такъ къ нему располагала:
   -- Дорогая Есфирь, я понимаю васъ и отъ всего сердца желалъ бы быть болѣе постояннымъ,-- разумѣется не относикльно Ады, которую люблю съ каждымъ днемъ все больше и больше,-- но по отношенію къ самому себѣ; я не умѣю ясно выразить свою мысль, но вы понимаете, что я хочу сказать. Ужь я человѣкъ болѣе постоянный, я уцѣпился бы изо всѣхъ силъ за Беждера или за Кенджа и Карбоя, занимался бы ровно и систематически, не надѣлалъ бы долговъ...
   -- У васъ есть долги, Ричардъ?
   -- Да, небольшіе... Я сталъ немного играть на бильярдѣ, ну и многое тому подобное... теперь, когда вы узнали, вы презираете меня, Эсфпрь, не правда ли?
   -- Вы отлично знаете, что нѣтъ.
   -- Вы лучше относитесь ко мнѣ, чѣмъ я самъ. Меня страшно мучитъ, что у меня нѣтъ постоянства, но, дорогая Эсфирь, откуда же мнѣ его взять? Если бъ вы поселились въ недостроенномъ домѣ, вы не могли бы прочно располагать въ немъ; если бъ вы были осуждены оставлять неоконченнымъ все, за что ни возьметесь, вамъ было бы трудно взяться за что бы то ни было,--такъ и со мною. Я родился и выросъ среди превратностей этого безконечнаго процесса; вліяніе его на меня началось еще съ той поры, когда я не зналъ хорошенько, что значитъ слово судъ, и продолжается до сихъ поръ. Вотъ я и вышелъ такимъ, какъ есть,-- человѣкомъ, который по временамъ сознаетъ, что онъ вовсе недостоинъ любви та кого преданнаго существа, какъ кузина Ада.
   Мѣсто, гдѣ мы находились, было уединенное; закрывъ глаза руками, онъ зарыдалъ при послѣднихъ словахъ.
   -- О, Ричардъ, не горюйте! У васъ благородная натура, любовь Ады придастъ вамъ силъ на борьбу съ собою.
   -- Знаю, дорогая Эсфирь, знаю все это, проговорилъ онъ, сжимая мою руку.-- Не обращайте вниманія на мою слабость. Давно ужъ у меня это лежитъ на душѣ много разъ хотѣлъ я поговорить съ вами, но или случая не было или мужества не хватало. Я знаю, что мысль объ Адѣ должна поддерживать меня, а выходитъ не такъ,--даже и тутъ мнѣ не хватаетъ твердости. Я люблю Аду, готовъ за нее жизнь отдать, а дѣлаю зло и ей и себѣ каждый день, каждый часъ. Но такъ не можетъ продолжатся вѣчно: дѣло будетъ слушаться послѣдній разъ и рѣшится въ нашу пользу, тогда вы и Ада увидите, какимъ я могу быть!
   Мнѣ было мучительно слышать его рыданія и видѣть его слезы, но оживленіе, съ которымъ онъ произнесъ послѣднія слова, надежда, звучавшая въ нихъ, опечалили меня еще больше.
   -- Эсфирь, я хорошо разсмотрѣлъ всѣ бумаги, я рылся въ нихъ цѣлые мѣсяцы, продолжалъ онъ и обычная веселость опять вернулась къ нему,--можете быть увѣрены, что ми выйдемъ изъ процесса побѣдителями. Правда, процессъ тянулся долгіе годы, но тѣмъ больше вѣроятности, что мы вскорѣ дождемся его окончанія. Теперь наше дѣло опять стоитъ на очереди, скоро наконецъ послѣдуетъ благополучная развязка, и тогда увидите!
   Вспомнивъ, что, говоря о Кенджѣ и Карбоѣ, онъ включилъ ихъ въ одну категорію съ мистеромъ Беджеромъ, я спросила, когда онъ намѣренъ зачислиться въ Линкольнъ-Иннъ.
   -- Опять! Я совсѣмъ не думаю зачисляться въ эту корпорацію отвѣчалъ онъ съ видимымъ усиліемъ,-- довольно съ меня! Поработавши, какъ каторжный, надъ процессомъ Джерндайсовъ, я по горло насытился юриспруденціей и убѣдился, что не могу полюбить ее; кромѣ того я становлюсь еще болѣе нерѣшительнымъ оттого, что постоянно присутствую на мѣстѣ дѣйствія!.. и къ нему вернулся прежній, самоувѣренный тонъ.-- И такъ, весьма естественно, что теперь мои помыслы устремились... куда, какъ вы думаете?
   -- Не могу себѣ представить!
   -- Не смотрите такъ серьезно, дорогая Эсфирь. Я увѣренъ, что придумалъ самое лучшее, что могу сдѣлать. Такъ какъ я не нуждаюсь въ профессіи, которая давала бы средства къ жизни, потому что, когда процессъ кончится, я буду обезпеченъ, то и считаю эту карьеру, которая по характеру своему тоже болѣе или менѣе непостоянна, соотвѣтствующей тѣмъ условіямъ, въ какихъ я временно нахожусь, -- какъ нельзя болѣе соотвѣтствующей могу сказать. Такъ куда же всего естественнѣе было обратиться моимъ помысламъ?
   Я взглянула на него съ недоумѣніемъ и отрицательно покачала головой.
   -- Какъ, а военная служба! отвѣтилъ Ричардъ съ глубокимъ убѣжденіемъ.
   -- Военная служба? переспросила я.
   -- Разумѣется, военная служба! Для этого надо только выправить патентъ, вотъ и все.
   И онъ пустился въ объясненія, подтверждая ихъ вычисленіями, приготовленными заранѣе въ его записной книжкѣ; предположимъ, что онъ сдѣлаетъ въ шесть мѣсяцевъ, скажемъ, двѣсти фунтовъ долгу; въ такой же періодъ времени, служа въ арміи, онъ не задолжаетъ ни копейки, если твердо на это рѣшится; такимъ образомъ, поступивъ въ военную службу, онъ сберегаетъ четыреста фунтовъ въ годъ, т. е. въ пять лѣтъ двѣ тысячи фунтовъ,-- сумму значительную. Потомъ онъ заговорилъ о жертвѣ, которую приноситъ, разлучаясь на время съ Адой, о своей твердой рѣшимости вознаградить ея любовь, упрочить ея счастіе, побѣдить свои недостатки, пріобрѣсти устойчивость, которой ему не достаетъ; заговорилъ съ такой искренностью и простодушіемъ, что я почувствовала, какъ мучительно больно сжимается мое сердце. Я думала о томъ, чѣмъ это кончится, если такъ быстро, такъ безповоротно отразилась на лучшихъ свойствахъ его души роковая зараза, которая губила все, къ чему прикасалась.
   Со всей пылкостью, на которую была способна, съ послѣдней искрой надежды, которая у меня еще сохранилась, я заговорила съ Ричардомъ; ради Ады я умоляла его не возлагать никакихъ упованій на Канцлерскій судъ. Ричардъ охотно соглашался со всѣмъ, что я говорила, краснорѣчиво громилъ Палату и все съ ней связанное, рисовалъ въ блестящихъ краскахъ, какимъ онъ станетъ... увы! тогда, когда злополучный процессъ выпуститъ его изъ своихъ когтей. Нашъ разворь продолжался долго, но въ сущности мы все топтались на одномъ мѣстѣ.
   Нуконецъ мы пошли къ Сого-Скверу, гдѣ должна была ждать меня Каролина, назначившая это мѣсто потому, что тутъ мы могли поговорить спокойно, и потому еще, что оно неподалеку отъ Ньюменъ-Стрита. Кадди была въ томъ садикѣ, что въ центрѣ сквера,.и, увидавъ меня, поспѣшила къ намъ на встрѣчу. Перекинувшись съ нею нѣсколькими шутливыми фразами, Ричардъ оставилъ насъ вдвоемъ.
   -- У Принца есть ученикъ, черезъ котораго онъ досталъ ключъ отъ сада; если вы не прочь погулять тутъ со мною, мы запремъ калитку изнутри, и я могу на свободѣ разсказать вамъ то, для чего мнѣ понадобилось выписать сюда мою милую голубушку.
   -- И прекрасно, душечка, вы не могли сдѣлать ничего лучше.
   Кадди нѣжно поцѣловала меня, заперла калитку и, взявшись за руки мы стали расхаживать по саду; Кадди была въ полномъ восторгѣ отъ нашего таинственнаго свиданія.
   -- Видите-ли Эсфирь: послѣ того, какъ вы сказали, что я сдѣлаю дурно, выйдя замужъ безъ вѣдома мамы, и что нехорошо, тоже оставлять ее въ полномъ невѣдѣніи относительно нашей помолвки,-- хотя, должна признаться, я не вѣрю, чтобъ мамаша много думала обо мнѣ,-- я рѣшила, что слѣдуетъ сообщить ваше мнѣніе Принцу. Во первыхъ потому, что я стараюсь примѣнять къ дѣлу все, что вы мнѣ совѣтуете; во вторыхъ, потому, что у меня нѣтъ секретовъ отъ Принца.
   -- Ну, чтожъ Кадди, онъ одобрилъ?
   -- О, голубушка моя! Увѣряю васъ, онъ одобритъ все, что бы вы ни сказали. Вы не имѣете ни малѣйшаго представленія о томъ, какого онъ о васъ мнѣнія!
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Право! Другая на моемъ мѣстѣ стала бы ревновать его къ вамъ, засмѣялась Кадди, лукаво покачавъ головой,-- но меня это только радуетъ, потому что вы -- первый другъ, который встрѣтился мнѣ въ жизни, и лучшій другъ, какой когда-нибудь у меня будетъ; по моему никто не можетъ уважать и любить васъ слишкомъ много.
   -- Честное слово, Кадди, это какой-то общій заговоръ противъ меня; вы всѣ поставили себѣ цѣлью захвалить меня! Но что же дальше?
   -- Сейчасъ скажу, и Кадди довѣрчиво скрестила свои руки на моей шеѣ.-- Ну, долго мы говорили объ этомъ, и я сказала: Принцъ, такъ какъ миссъ Соммерсонъ...
   -- Неужели вы такъ и назвали меня: миссъ Соммерсонъ.
   Нѣтъ, конечно! я сказала Эсфирь, вскричала Кадди съ просіявшимъ лицомъ.-- Я сказала Принцу: такъ какъ Эсфирь такого мнѣнія, Принцъ, и постоянно продолжаетъ намекать на то же въ тѣхъ милыхъ записочкахъ, которыя вы такъ любите слушать, когда я читаю ихъ вамъ, то я рѣшила открыть всю правду мамѣ, когда вы найдете удобнымъ. И мнѣ кажется, Принцъ, Эсфирь думаетъ, что лучше, честнѣе и благороднѣе будетъ сказать вамъ обо всемъ своему отцу.
   -- Да, душечка, конечно, Эсфирь такъ думаетъ.
   -- Вотъ видите ли, я была права! воскликнула Кадди.-- Ну, это очень встревожило Принца,-- не потому, чтобъ онъ сомнѣвался въ себѣ,-- а потому, что онъ питаетъ такое глубокое уваженіе къ старому мистеру Тервейдропу и боится, что при этой вѣсти у отца можетъ сдѣлаться разрывъ сердца, или онъ упадетъ безъ чувствъ и вообще будетъ страшно пораженъ. Принцъ боится, что отецъ сочтетъ это непочтительностью въ себѣ и испытаетъ сильное потрясеніе, потому что, понимаете-ли, по своей утонченной натурѣ старый мистеръ Тервейдропъ крайне чувствителенъ и впечатлителенъ.
   -- Будто?
   -- Ужасно впечатлителенъ!-- Принцъ мнѣ говорилъ. Такъ вотъ всѣ эти соображенія заставили мое милое дитя,-- я не хотѣла сказать этого при васъ, Эсфирь, я часто называю Принца мое милое дитя... оправдывалась Кадди, сильно покраснѣвъ.
   Я засмѣялась. Она тоже смѣялась и краснѣла, потомъ продолжала:
   -- Эти соображенія заставили его...
   -- Заставили кого?
   -- О, какая вы злая! упрекнула меня Кадди, и лицо ея запылало пуще прежняго,-- милое дитя, если ужъ вамъ такъ хочется! Эти соображенія заставили его мучиться цѣлыя недѣли и откладывать объясненіе со дня на день. Наконецъ онъ сказалъ мнѣ: "Кадди, мнѣ кажется, будетъ легче начать разговоръ, если миссъ Соммерсонъ, которая пользуется расположеніемъ моего отца, согласится при этомъ присутствовать", и я пообѣщала ему, что попрошу васъ..." И посмотрѣвъ на меня робкимъ, по полнымъ надежды взглядомъ, она прибавила:-- Кромѣ того, я положила себѣ,-- въ случаѣ, если вы согласитесь,-- просить васъ отправиться послѣ со мною къ мамѣ. Вотъ что я подразумѣвала въ своей запискѣ, когда писала, что собираюсь просить у васъ большого одолженія и помощи. Если вы, Эсфирь, согласитесь оказать мнѣ эту услугу, мы оба вамъ будемъ ужасно благодарны.
   -- Дайте подумать, Кадди, отвѣчала я, притворившись, что мнѣ надо обсудить этотъ вопросъ.-- Правду сказать, я думаю, что, еслибъ понадобилось, я согласилась бы сдѣлать для васъ и побольше этого. Я готова къ услугамъ вашимъ и вашего милаго дитяти всегда, когда вамъ угодно.
   Этотъ отвѣтъ привелъ Каролину въ совершенный восторгъ,-- я думаю, никто въ мірѣ не умѣлъ цѣнить такъ, какъ она, всякой незначительной услуги, самаго ничтожнаго одолженія. Мы прошлись раза два по саду, пока Кадди надѣвала новенькія перчатки и оправляла свой туалетъ, чтобы быть достойною "образца изящества" и не потерять въ его мнѣніи; затѣмъ мы отправились прямо въ Ньюменъ-Стритъ. Разумѣется, Принцъ былъ по обыкновенію занять урокомъ. Когда мы вошли, онъ занимался съ дѣвочкой, подающей очень мало надеждъ, неуклюжей какъ чурбанъ, съ надутымъ лицомъ и глухимъ голосомъ; при ней состояла чопорная мамаша, у которой былъ такой видъ, точно она чѣмъ-то недовольна. Смущеніе, въ которое нашъ приходъ повергъ учителя, конечно не содѣйствовало успѣшности преподаванія, и хотя урокъ продолжался, но толку выходило очень мало; наконецъ дѣвочка перемѣнила башмаки, накинула шаль, чтобъ закрыть бѣлое кисейное платье, и ушла вмѣстѣ со своей мамашей.
   Обмѣнявшись предварительно нѣсколькими словами, мы пошли разыскивать старика, и нашли въ единственной удобной комнатѣ во всемъ домѣ,-- его собственной. Онъ сидѣлъ на софѣ съ атрибутами своего изящества, шляпою и перчатками, и, подкрѣпляя себя легкой закуской, должно быть въ антрактахъ не торопясь совершалъ свой туалетъ, потому-что передъ нимъ стоялъ нессесеръ и лежали щетки и прочія туалетныя принадлежности,-- все самаго изящнаго разбора.
   -- Отецъ! Миссъ Соммерсонъ, миссъ Джеллиби.
   Польщенъ! Очарованъ! произнесъ мистеръ Тервейдропъ, вставая съ мѣста, и, приподнявъ плечи, отвѣсилъ намъ свой обычный поклонъ.-- Прошу! (онъ подвинулъ намъ стулья). Садитесь! (Онъ поцѣловалъ кончики пальцевъ лѣвой перчатки). Я въ полномъ восторгѣ. (И закативъ глаза, онъ сталъ ворочать бѣлками)!-- Мой скромный пріютъ превратился въ Эдемъ! (И онъ усѣлся на софу такъ, какъ кромѣ него не могъ бы сдѣлать ни одинъ джентльменъ во всей Европѣ).
   -- Опять застаете вы насъ, миссъ Соммерсонъ, среди тѣхъ же скромныхъ занятій: шлифуемъ, шлифуемъ! Опять прекрасный полъ поощряетъ и награждаетъ насъ, благосклонно удостоивая счастьемъ своего присутствія. Въ такія времена, какъ нынѣшнія, когда замѣчается страшный упадокъ въ отношеніи граціи со временъ Его Королевскаго Высочества принца Регента, моего патрона, смѣю сказать, особенно пріятно бываетъ узнать, что изящество еще не вполнѣ попрано ногами жалкихъ ремесленниковъ и есть нѣкоторая надежда, что оно можетъ ожить, согрѣтое улыбкой красоты.
   Я промолчала, не найдя ничего подходящаго для отвѣта; онъ граціозно взялъ щепотку табаку.
   -- Дорогой сынъ мой, послѣ полудня у тебя четыре урока. Совѣтую тебѣ закусить сандвичами и спѣшить.
   -- Благодарю васъ, папенька, я поспѣю. Милый папенька, могу ли просить васъ выслушать хладнокровно то, что я сейчасъ вамъ скажу?
   -- Праведное небо! воскликнулъ образецъ изящества, блѣднѣя отъ ужаса, потому что Принцъ и Кадди, взявшись за руки, опустились передъ нимъ на колѣни.
   -- Что такое? Въ здравомъ ли вы умѣ? Что это значитъ?
   -- Папенька! кротко отвѣтилъ Принцъ:-- я люблю ее, мы обручены.
   -- Обручены! пролепеталъ мистеръ Тервейдропъ и, прислонившись къ спинкѣ дивана, прикрылъ глаза рукою.-- Мое сердце пронзено стрѣлой, пущенной рукой родного сына!
   Принцъ продолжалъ, путаясь на каждомъ словѣ:
   -- Мы обручены уже давно... миссъ Соммерсонъ, узнавъ объ этомъ, посовѣтовала объявить обо всемъ вамъ, и была такъ добра, что согласилась присутствовать при этомъ. Папенька! Миссъ Джеллиби питаетъ къ вамъ глубокое уваженіе....
   Мистеръ Тервейдропъ застоналъ.
   -- О, умоляю васъ, умоляю васъ, успокойтесь, папенька! И Принцъ торопливо прибавилъ:-- Миссъ Джеллиби питаетъ къ вамъ глубочайшее уваженіе, забота о вашемъ спокойствіи будетъ всегда первой нашей обязанностью.
   Мистеръ Тервейдропъ зарыдалъ.
   -- Успокойтесь, папенька, умоляю васъ! восклицалъ Принцъ.
   -- Сынъ мой! счастлива твоя святая мать, что ей не пришлось испытать этого удара. Разите глубже, не щадите! Убивайте на-повалъ!
   -- О, не говорите такъ, папенька! умолялъ Принцъ, заливаясь слезами.-- Вы разбиваете мнѣ сердце. Увѣряю васъ, что первое, чего мы желаемъ и къ чему будемъ стремиться -- вашъ комфортъ. Каролина и я никогда не забудемъ своихъ обязанностей, она считаетъ своимъ долгомъ то, что я считаю своимъ,-- мы часто объ этомъ бесѣдовали. Съ вашего одобренія и согласія, папенька, мы дадимъ обѣтъ сдѣлать вашу жизнь пріятной и счастливой.
   -- Рази глубже, рази на-повалъ, продолжалъ бормотать мистеръ Тервейдропъ, но, мнѣ казалось, внимательно прислушивался къ словамъ сына.
   -- Милый, дорогой папенька, мы хорошо понимаемъ, что вы привыкли къ маленькимъ удобствамъ и имѣете на нихъ право; первой нашей заботой будетъ доставить вамъ эти удобства; мы поставимъ себѣ за честь, чтобы вы ни въ чемъ не нуждались. Если вы осчастливите насъ своимъ согласіемъ и дадите свое благословеніе, мы будемъ ждать со свадьбой, сколько вы назначите, и когда женимся, то, разумѣется, ваше благополучіе будетъ для насъ всегда на первомъ планѣ. Вы всегда будете главой дома и хозяиномъ здѣсь; мы хорошо сознаемъ, что съ нашей стороны было бы преступленіемъ, еслибъ мы, забывъ свои обязанности, не стали изо всѣхъ силъ стараться сдѣлать вашу жизнь пріятной.
   Мистеръ Тервейдропъ переживалъ жестокія внутреннія терзанія.
   Наконецъ, пыхтя и отдуваясь въ своемъ тѣсномъ галстухѣ, онъ выпрямился, принялъ подобающую позу на софѣ, предъ нами предстало безукоризненное воплощеніе благороднаго отца.
   -- Сынъ мой! Дѣти мои! Не могу противиться вашимъ просьбамъ, будьте счастливы! произнесъ онъ.
   Никогда не видѣла я ничего подобнаго той картинѣ, которую представлялъ этотъ старикъ, когда благосклонно помогалъ встать своей будущей невѣсткѣ и протягивалъ руку сыну, который почтительно и съ трогательной благодарностью поднесъ ее къ губамъ.
   -- Дѣти мои! началъ мистеръ Тервейдропъ, усадивъ Каролину подлѣ себя и отечески обнявъ ее лѣвой рукой, а правой упершись въ бокъ.-- Сынъ мой, дочь моя! ваше счастье будемъ моей главной заботой, я буду стоять на стражѣ его. Вы всегда будете жить у меня (вѣроятно онъ подразумѣвалъ: я всегда буду жить у васъ). Отнынѣ этотъ домъ вашъ столько же, сколько и мой, считайте его своимъ. Дай Богъ, чтобъ еще много лѣтъ вы раздѣляли его со мной!
   Дѣйствіе его изящныхъ пріемовъ было такъ могущественно, что Принцъ и Кадди были совершенно подавлены благодарностью, какъ будто онъ совершалъ въ ихъ пользу величайшее самопожертвованіе, а не пристраивался къ нимъ на хлѣба на всю жизнь.
   -- Что касается меня, дѣти, я въ той порѣ, когда листья блекнуть и желтѣютъ, и нельзя сказать, долго ли будутъ влачить жизнь эти послѣдніе останки истиннаго джентльменства въ нашъ вѣкъ ткачей и прядильщиковъ. Но пока продлятся дни мои, я долженъ отдавать свой долгъ обществу и буду по обыкновенію появляться въ городѣ. Мои потребности ограничены и просты: вотъ эта скромная комнатка, необходимые предметы для моего туалета, легкій завтракъ и скромный обѣдъ -- съ меня и достаточно. Разсчитывая на вашу привязанность въ соединеніи съ чувствомъ долга, я возлагаю на васъ удовлетвореніе этихъ потребностей, а объ остальномъ позабочусь самъ.
   Они были буквально подавлены такимъ необкновеннымъ великодушіемъ.
   -- Сыпь мой, въ отношеніи того, чего тебѣ не достаетъ,-- изящества, съ которымъ надо родиться, которое можно развить воспитаніемъ, но нельзя пріобрѣсти, разъ его нѣтъ,-- ты можешь положиться на меня. Я вѣренъ своему призванію со временъ блаженной памяти Его Королевскаго Высочества принца Регента, и не покину его! Нѣтъ мой сынъ! Если ты хоть-сколько нибудь гордишься скромнымъ положеніемъ, которое занимаетъ твой отецъ, будь увѣренъ, что оно никогда не затмится. У^тебя, Принцъ, качества совсѣмъ другія -- не можемъ же мы всѣ быть одинаковы, желать этого было бы неблагоразумно,-- работай будь, трудолюбивъ, добывай деньги и старайся расширить, на сколько возможно, кругъ своихъ учениковъ
   -- Расчитывайте на меня, милый папенька, я сдѣлаю все, что отъ меня будетъ зависѣть.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь: у тебя нѣтъ блестящихъ качествъ, сынъ мой, но ты трудолюбивъ и терпѣливъ. И такъ, дѣти мои, по примѣру святой женщины, на жизненномъ пути которой я имѣлъ счастье зажечь нѣсколько свѣтлыхъ лучей, заботьтесь о процвѣтаніи нашихъ классовъ, старайтесь удовлетворять мои скромныя потребности, и да благословитъ васъ Богъ!
   Въ честь необыкновеннаго событія, мистеръ Тервейдропъ сдѣлался до того любезенъ, что я спросила Каролину, не пора ли намъ отправляться въ Тевисъ-Иннъ, если мы собираемся туда сегодня. Мы наконецъ ушли, разумѣется послѣ того, какъ помолвленные нѣжно простились другъ съ другомъ; Каролина была на верху блаженства и всю дорогу разсыпалась въ такихъ горячихъ похвалахъ старому мистеру Тервейдропу, что я ни за что не рѣшилась бы сказать ей ни одного слова ему въ осужденіе.
   На окнахъ дома въ Тевисъ-Ипнѣ были наклеены билетики съ извѣщеніемъ, что онъ отдается внаймы; самъ домъ казался еще грязнѣе, мрачнѣе, еще непрезентабельнѣе прежняго. Дня за два передъ этимъ имя мистера Джеллиби появилось въ спискѣ банкротовъ. Онъ былъ въ столовой съ двумя какими-то джентльменами, которые съ помощью счетныхъ книгъ, синихъ мѣшковъ и бумагъ, наваленныхъ цѣлыми грудами, дѣлали отчаянныя усилія распутать его дѣла, самъ онъ, какъ мнѣ показалось, когда Кадди по ошибкѣ ввела меня въ эту комнату, совершенно отказывался понимать въ нихъ хоть что нибудь и сидѣлъ безмолвно и безучастно на углу большого обѣденнаго стола.
   Дѣти шумѣли въ кухнѣ совершенно однѣ; поднявшись наверхъ, въ комнату хозяйки дома, мы застали ее занятой обширной корреспонденціей: она распечатывала, прочитывала и сортировала письма, весь полъ вокругъ былъ усѣянъ лоскутками бумаги. Она была такъ погружена въ свои занятія, что хоть и посмотрѣла на меня тѣмъ страннымъ взглядомъ своихъ блестящихъ глазъ, который какъ будто виталъ гдѣ-то въ другомъ мірѣ, но не сразу узнала меня.
   -- А! миссъ Соммерсонъ! сказала она наконецъ.-- А я думала совсѣмъ о другомъ. Надѣюсь, вы здоровы? Очень рада васъ видѣть. Какъ поживаетъ мистеръ Джерндайсъ и миссъ Клеръ?
   Я съ своей стороны выразила надежду, что мистеръ Джеллиби хорошо себя чувствуетъ.
   -- Не совсѣмъ, отвѣтила мистриссъ Джеллиби самымъ спокойнымъ тономъ.-- Въ его дѣлахъ случилось разстройство, и онъ немножко не въ духѣ. По счастью для меня, мнѣ некогда думать объ этомъ, -- я такъ занята: въ настоящую минуту, миссъ Соммерсонъ, у насъ уже сто семьдесятъ семействъ, по пяти человѣкъ среднимъ числомъ въ каждомъ, частью уѣхали, частью уѣзжаютъ на лѣвый берегъ Нигера.
   Я подумала объ одномъ близкомъ ей семействѣ, которое не уѣхало и не уѣзжало на лѣвый берегъ Нигера, и удивилась, какъ можетъ она быть столь спокойной.
   -- Я вижу, вы привели Кадди домой, замѣтила мистрисъ Джеллиби, бросивъ взглядъ на дочь.-- Теперь для насъ большая рѣдкость видѣть ее дома; она почти совсѣмъ забросила свои прежнія занятія, такъ что я была принуждена нанять на ея мѣсто одного юношу.
   -- Я увѣрена, мамаша... начала Кадди.
   -- Ты вѣдь знаешь, Кадди, что я наняла себѣ въ помощники юношу,-- онъ теперь обѣдаетъ,-- зачѣмъ же ты противорѣчишь? возражала мистрисъ Джеллиби съ величайшей кротостью.
   -- Я не противорѣчу, мамаша, а только хотѣла сказать, что навѣрное вы не думали закабалить меня на всю жизнь въ черную работу.
   Мистрисъ Джеллиби все это время продолжала распечатывать и сортировать письма; теперь она обвела ихъ выразительнымъ взглядомъ и отвѣчала съ ясной улыбкой:
   -- Я полагаю, милая моя, что твоя мать подаетъ тебѣ примѣръ любви къ труду; кромѣ того, что значитъ "закабалить въ черную работу?" Если бы ты хоть сколько-нибудь сочувствовала судьбамъ человѣчества, ты была бы выше подобной идеи! Но у тебя, Кадди, нѣтъ ни малѣйшаго сочувствія,-- я часто тебѣ это говорила,-- ни малѣйшаго сочувствія.
   -- Къ Африкѣ, мама? Да, ни малѣйшаго.
   -- Разумѣется. Еслибъ по счастію я не была такъ занята, миссъ Соммерсонъ, -- продолжала мистрисъ Джеллиби, благосклонно переводя на меня взглядъ, пока обдумывала, куда положить только что распечатанное письмо, -- это бы огорчало и мучило меня. Но я должна думать о Барріубула-Га, мнѣ необходимо сосредоточиваться, и въ этомъ одномъ мое спасеніе.
   Каролина бросила на меня умоляющій взглядъ, и такъ какъ въ это время мистрисъ Джеллиби сидѣла обратившись ко мнѣ лицомъ и созерцая далекіе берега Африки поверхъ моей шляпки, то я воспользовалась этимъ случаемъ, чтобъ коснуться предмета моего посѣщенія и привлечь къ нему вниманіе мистрисъ Джеллиби.
   -- Можетъ быть васъ удивляетъ, что я явилась сюда и прервала ваши занятія?-- начала я.
   -- Я всегда рада васъ видѣть, -- отвѣчала она, продолжая заниматься своимъ дѣломъ.
   И прибавила съ кроткой улыбкой:
   -- Хоть и желала бы, чтобъ вы больше интересовались Барріубульскимъ проектомъ.
   -- Я пришла сюда съ Кадди, такъ какъ она думаетъ, что не должна имѣть секретовъ отъ своей матери, и находитъ, что мое присутствіе придастъ ей мужества и поможетъ сообщить вамъ одну ея тайну.
   Мистрисъ Джеллиби на секунду оторвалась отъ своего занятія, покачала головой и безмятежно принялась за работу, сказавъ:
   -- Кадди, ты навѣрное собираешься сказать какую-нибудь глупость.
   Кадди горько заплакала. Шляпка, у которой она развязала завязки, свалилась съ ея головы и тащилась за ней по полу.
   -- Мама! я помолвлена.
   -- Ахъ, Кадди, глупая дѣвочка, какая ты простушка,-- отвѣтила разсѣянно мистрисъ Джеллиби, глядя въ письмо, которое только что распечатала.
   -- Я помолвлена, мамаша, съ молодымъ мистеромъ Тервейдропомъ, который учитъ въ классахъ Ньюменъ-Стрита и мистеръ Тервейдропъ-старшій -- онъ, мама, настоящій джентльменъ -- далъ намъ свое согласіе, и я прошу вашего согласія, мамаша, потому что безъ него я не буду счастлива, никогда, никогда!-- рыдала Каролина, которая забыла свои обычныя жалобы и все, кромѣ своей привязанности къ матери.
   -- Видите, миссъ Соммерсонъ, какое счастье, что у меня столько занятій и что я принуждена постоянно сосредоточивать на нихъ свои мысли. Вотъ моя дочь помолвлена съ сыномъ танцмейстера, сама не симпатизируетъ судьбамъ человѣчества, хочетъ вступить въ среду, гдѣ онѣ не пользуются ни малѣйшимъ сочувствіемъ, тогда какъ одинъ изъ первыхъ филантроповъ нашего времени, мистеръ Кволь, говорилъ мнѣ, что интересуется ею!
   -- Мама, я всегда ненавидѣла мистера Кволя, онъ внушаетъ мнѣ отвращеніе!-- со слезами отвѣчала Кадди.
   -- Кадди, Кадди!-- съ величайшей снисходительностью вымолвила мистрисъ Джеллиби, распечатывая новый пакетъ.-- Я не сомнѣваюсь, что ты его ненавидишь, и какъ же можетъ быть иначе: ты совершенно лишена гуманныхъ симпатій, которыми онъ переполненъ! Еслибы общественныя обязанности не были моимъ любимѣйшимъ чадомъ, еслибъ я не была занята дѣятельностію въ обширныхъ размѣрахъ и на широкомъ поприщѣ, тогда, миссъ Соммерсонъ, эти ничтожныя мелочи огорчали бы меня. Но позволю ли я, чтобъ глупыя выходки моей дочери, со стороны которой я не ожидала ничего другого, стала преградой между мной и огромнымъ африканскимъ континентомъ? Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ!-- повторила мистрисъ Джеллиби самымъ спокойнымъ голосомъ и съ ясной улыбкой, продолжая распечатывать новые пакеты.
   Я не знала, что сказать, потому что хотя и могла ожидать чего-нибудь подобнаго, но все-таки не была подготовлена къ полнѣйшему равнодушію, съ которымъ было принято извѣстіе; Кадди тоже, казалось, совершенно растерялась. Мистрисъ Джеллиби продолжала спокойно вскрывать и сортировать письма, повторяя по временамъ самымъ сладкимъ голосомъ:-- нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ!
   -- Мама, надѣюсь, вы не сердитесь на меня?-- вымолвила, наконецъ, Каролина.
   -- Но истинѣ, Кадди, ты неразумное дитя,-- задавать такіе вопросы послѣ всего, что я высказала о томъ, какіе интересы наполняютъ мою душу!
   -- И я могу надѣяться, мама, что вы дадите свое согласіе и пожелаете намъ счастья?-- спросила Кадди.
   -- Ты поступила, какъ глупая сумасбродная дѣвочка, вмѣсто того, чтобъ посвятить себя на высокое служеніе обществу... но шагъ сдѣланъ: я взяла себѣ помощника, и больше объ этомъ не стоитъ говорить. Пожалуйста не надо, Кадди!-- сказала она, когда дочь подошла поцѣловать ее, -- ты мѣшаешь мнѣ работать, а я должна покончить съ этой грудой писемъ до полученія вечерней почты.
   Я подумывала было уйти, по меня остановили слѣдующія слова Каролины:
   -- Мама, вы позволите мнѣ привести его къ вамъ?
   Мистрисъ Джеллиби, которая уже погрузилась въ созерцаніе дальнихъ странъ, воскликнула:
   -- Бога ради, Каролина! Ты опять начинаешь! Кого привести?
   -- Его, мама.
   -- Кадди, Кадди!-- укоризненно произнесла мистрисъ Джеллиби, недовольная тѣмъ, что ей надоѣдаютъ такими пустяками, и прибавила съ видомъ мученицы:-- Ты должна выбрать такой вечеръ, когда нѣтъ засѣданій Главнаго общества, собраній отдѣльныхъ секцій и вспомогательныхъ комиссій, ты должна сообразовать этотъ визитъ съ распредѣленіемъ моего времени. Вы очень добры, миссъ Соммерсонъ, что пришли сюда помочь этой дурочкѣ. До свиданія! Мнѣ не будетъ надобности извиняться передъ вами въ томъ, что у меня мало свободнаго времени, когда я скажу, что нынче утромъ я получила пятьдесятъ восемь писемъ отъ семействъ разныхъ фабричныхъ рабочихъ, желающихъ получить подробныя свѣдѣніи о природныхъ условіяхъ страны и о воздѣлываніи кофейныхъ плантацій.
   Меня нисколько не удивило, что Кадди была печальна, когда мы спускались внизъ, что она разрыдалась, обнявъ меня за шею и повторяя, что лучше бы мать накричала на нее, разбранила ее, только бы не отнеслась къ ней съ такимъ обиднымъ равнодушіемъ; не удивилась я и тогда, когда Кадди сообщила мнѣ, что ея гардеробъ такъ бѣденъ, что она не знаетъ даже, какъ ей прилично одѣться къ вѣнцу. Мало-помалу мнѣ удалось развеселить ее, распространившись о томъ, сколько можетъ она сдѣлать для своего несчастнаго отца и для Пеппи, когда у нея будетъ свой собственный домъ. Потомъ мы сошли внизъ, въ сырую темную кухню, гдѣ Пеппи и его младшіе братья и сестры барахтались на каменномъ полу. Мы затѣяли съ ними такую возню, что я испугалась, какъ бы мое платье не разлетѣлось въ клочки, и во избѣжаніе этого прибѣгла къ волшебнымъ сказкамъ.
   Время отъ времени изъ столовой слышались громкіе голоса, иногда раздавался стукъ упавшей мебели, и въ послѣднихъ случаяхъ мнѣ всякій разъ чудилось, что это бѣдный мистеръ Джеллиби, послѣ тщетныхъ попытокъ разобраться въ своихъ дѣлахъ, выскочилъ изъ-за обѣденнаго стола и бросился къ окну съ намѣреніемъ выпрыгнуть на мостовую.
   Возвращаясь поздно вечеромъ домой, послѣ этого хлопотливаго дня, я на досугѣ много передумала о замужествѣ Кадди и пришла къ тому заключенію, что, несмотря на старика Тервейдропа, ея положеніе улучшится, и она станетъ счастливѣе. Хотя, повидимому, мало было шансовъ на то, чтобъ оба они когда нибудь поняли, что такое въ дѣйствительности образецъ изящества, но для нихъ такъ было пожалуй и лучше, да и кто пожелалъ бы имъ большей мудрости въ этомъ отношеніи? Что касается меня, я не желала имъ этого и почти стыдилась, что сама не могу вѣрить въ него такъ, какъ они. Взглянувъ вверхъ на звѣзды, я вспомнила о тѣхъ, кто теперь плаваетъ въ далекихъ моряхъ, думала о томъ, какія-то звѣзды они теперь видятъ, и молилась, чтобъ мнѣ всегда было даровано счастье быть полезной, на сколько могу, хоть кому-нибудь;
   Когда я вернулась въ Холодный домъ, всѣ по обыкновенію такъ метъ обрадовались, что, еслибъ я не боялась ихъ огорчить, я бы заплакала отъ умиленія. Всѣ въ домѣ, отъ высшихъ до низшихъ, привѣтствовали меня съ такими веселыми лицами, такъ были счастливы услужить мнѣ хоть чѣмъ нибудь, что я почувствовала себя самымъ счастливымъ созданіемъ въ мірѣ.
   Мы очень заболтались въ этотъ вечеръ; опекунъ и Лда заставили меня разсказать имъ все о Кадди, и я говорила, говорила безъ умолку, такъ что, придя къ себѣ въ комнату, я чуть не покраснѣла, вспомнивъ, сколько наболтала. Вдругъ послышался легкій стукъ въ дверь, и послѣ того, какъ я сказала: "войдите!" въ комнатѣ появилась хорошенькая дѣвочка въ траурѣ и, сдѣлавъ мнѣ реверансъ сказала топкимъ голосомъ:
   -- Къ вашимъ услугамъ, миссъ. Я Чарли.
   -- Ты Чарли?-- съ удивленіемъ спросила я, наклоняясь къ ней, и, поцѣловавъ ее, прибавила: -- Очень рада видѣть тебя, Чарли.
   -- Къ вашимъ услугамъ, миссъ. Я ваша служанка,-- проговорила она своимъ нѣжнымъ голосомъ -- Что такое?
   -- Мистеръ Джерндайсъ сдѣлалъ вамъ сюрпризъ, -- я къ вашимъ услугамъ.
   Обнявъ Чарли, я сѣла и молча смотрѣла на нее.
   -- О, миссъ!
   Чарли захлопала рученками и по ея щекамъ съ ямочками покатились слезы.
   -- Представьте себѣ: Томъ въ школѣ, и учится такъ хорошо! А малютка Эмма у мистрисъ Блиндеръ, и та очень о ней заботится. Томъ бы и раньше поступилъ въ школу, Эмма и раньше бы перешла къ мистрисъ Блиндеръ, а я сюда, но мистеръ Джерндайсъ думалъ, что лучше намъ привыкнуть къ разлукѣ по немножку, потому что мы такіе маленькіе. Отчего же вы плачете, миссъ? Не плачьте пожалуйста!
   -- Я не могу удержаться, Чарли.
   -- И я не могу удержаться, миссъ. Я къ вашимъ услугамъ, миссъ. Мистеръ Джерндайсъ думаетъ, что вы иногда будете меня учить. А съ Томомъ и Эммой мы будемъ видѣться разъ въ мѣсяцъ. Я такъ счастлива, такъ благодарна, миссъ!
   И Чарли заплакала горючими слезами.
   -- Я такъ буду стараться быть вамъ хорошей служанкой!
   -- О, Чарли, не забывай никогда того, кто сдѣлалъ все это для васъ!
   -- Нѣтъ, миссъ, я никогда не забуду. И Томъ, и Эмма не забудутъ,-- это сдѣлали вы, миссъ.
   -- Я ничего и не знала объ этомъ. Это все сдѣлалъ мистеръ Джерндайсъ, Чарли.
   -- Да, миссъ. Но онъ сдѣлалъ это ради васъ, чтобъ вы могли взять меня къ себѣ. Я -- маленькій подарокъ вамъ отъ него, и все сдѣлано изъ любви къ вамъ. Будьте увѣрены, что и я, и Томъ всегда будемъ помнить это.
   И, отеревъ глаза, Чарли вступила въ отправленіе своихъ обязанностей, принялась съ серьезнымъ видомъ взрослой расхаживать по комнатѣ, прибирая все, что попадалось подъ руку, но вскорѣ подошла ко мнѣ неслышными шагами и опять стала просить:
   -- О, пожалуйста, не плачьте, миссъ!
   -- Не могу удержаться,-- опять отвѣтила я.
   -- И я, миссъ, тоже не могу удержаться, -- повторила Чарли.
   Впрочемъ я плакала отъ радости, да и она также.
   

ГЛАВА XXIV.
Апелляція.

   Вскорѣ послѣ того разговора со мною, о которомъ я дала здѣсь подробный отчетъ, Ричардъ повѣдалъ свои колебанія мистеру Джерндайсу. Хотя вѣсть эта очень огорчила и разочаровала опекуна, но, какъ мнѣ показалось, не была для него полнѣйшей неожиданностію.
   Начались у нихъ долгія совѣщанія; часто они сидѣли вдвоемъ запершись до поздней ночи или все утро напролетъ, часто уѣзжали на цѣлые дни въ Лондонъ; шли безконечные переговоры съ мистеромъ Кенджемъ. Опекунъ имѣлъ множество непріятныхъ хлопотъ; все это время онъ сильно страдалъ отъ перемѣнъ вѣтра, безпрестанно ерошилъ свою гриву, такъ что кажется ни одного волоса не оставилъ на мѣстѣ, по со мною и Адой былъ такъ же милъ, какъ всегда, хотя упорно обходилъ молчаніемъ то, что насъ интересовало. Отъ Ричарда, несмотря на всѣ наши старанія, мы не могли выпытать ничего, кромѣ общихъ увѣреній, что все идетъ какъ нельзя лучше и кончится отлично, но это мало облегчало нашу тревогу.
   Впрочемъ, потомъ мы узнали, что къ лорду-канцлеру обратились съ новымъ ходатайствомъ, гдѣ въ защиту Ричарда указывалось на то, что онъ сирота и несовершеннолѣтній, и не знаю ужъ еще на что; въ судѣ было много преній по этому вопросу, лордъ-канцлеръ высказался публично въ томъ смыслѣ, что Ричардъ непостоянный и взбалмошный юноша. Дѣло нѣсколько разъ откладывалось, отсрочивалось, выслушивалось, проходило разныя инстанціи; подавались новыя прошенія, наконецъ Ричардъ сталъ говорить намъ, что, вѣроятно, ему удастся поступить на службу не иначе какъ въ качествѣ семидесяти или восьмидесяти-лѣтняго ветерана. Ричардъ былъ вторично приглашенъ въ собственный лордъ-канцлера кабинетъ, гдѣ его лордство весьма серьезно выговаривалъ ему за то, что онъ тратитъ по пусту время и не можетъ принять окончательнаго рѣшенія.
   -- Неправда ли, миленькая шутка эти упреки въ устахъ приказныхъ крючковъ? замѣтилъ намъ Рмчардъ, разсказывая объ этомъ.
   Наконецъ было объявлено, что просьба уважена, фамилія Ричарда была занесена въ списки гвардейской кавалеріи, какъ кандидата на вакансію прапорщика, агенту была внесена нужная сумма на патентъ. Ричардъ по своему обыкновенію съ жаромъ набросился на изученіе предметовъ, необходимыхъ въ военной службѣ, и началъ вставать въ пять часовъ утра, чтобъ упражняться въ фехтованіи. Въ этихъ событіяхъ прошла судебная сессія, прошли вакаціи; иногда до насъ доходили слухи, что дѣло Джерндайсовъ вновь назначено къ слушанію или вновь отложено, что о немъ упоминалось или что оно докладывалось, что оно выступало на сцену или опять исчезало. Ричардъ жилъ теперь въ Лондонѣ, у новаго учителя, и не могъ бывать у насъ такъ часто, какъ прежде; опекунъ по прежнему хранилъ строгое молчаніе; такъ прошло нѣсколько времени, пока Ричардъ получилъ чинъ прапорщика и предписаніе присоединиться къ своему полку, который стоялъ въ Ирландіи.
   Съ этой вѣстью онъ прискакалъ къ намъ вечеромъ на почтовыхъ; опекунъ имѣлъ съ нимъ долгій разговоръ, наконецъ, высунувъ голову въ дверь той комнаты, гдѣ сидѣли мы съ Адой, закричалъ:
   -- Дѣвочки, идите сюда!
   Когда мы вошли, Ричардъ, который послѣднее время всегда бывалъ въ прекрасномъ настроеніи духа, стоялъ у камина пасмурный и сердитый.
   -- Ада! Рикъ и я несогласны во мнѣніяхъ. Полно, полно, Рикъ, смотри повеселѣе.
   -- Вы очень жестоки ко мнѣ, сэръ, отвѣтилъ Ричардъ.-- Это для меня тѣмъ чувствительнѣе, что вы всегда были добры и внимательны ко мнѣ. Я никогда не съумѣю отблагодарить васъ за все, что вы для меня сдѣлали. Безъ васъ я никакъ не могъ бы устроить теперь свое поступленіе въ полкъ.
   -- Пусть такъ, но мнѣ хотѣлось бы сдѣлать для тебя нѣчто большее,-- примирить тебя съ самимъ собою.
   -- Надѣюсь, вы извините меня, сэръ, если я скажу вамъ, что, по моему мнѣнію, я лучшій судья во всемъ, что касается меня лично, отвѣтилъ Ричардъ надменно, хотя все еще сохраняя почтительный тонъ.
   Мистеръ Джерндайсъ нисколько не потерялъ хорошаго расположенія духа послѣ такого отвѣта и шутливо замѣтилъ:
   -- Надѣюсь, ты извинишь меня, дорогой Ричардъ, если я скажу, что хотя съ твоей стороны совершенно понятенъ такой образъ мыслей, но я думаю иначе. Я долженъ исполнить свой долгъ, въ противномъ случаѣ ты же самъ осудишь меня впослѣдствіи, когда будешь въ состояніи хладнокровно отнестись къ дѣлу, а я хочу сохранить твое уваженіе.
   Ада такъ поблѣднѣла, что опекунъ поспѣшилъ усадить ее въ свое большое кресло и самъ сѣлъ подлѣ.
   -- Это сущіе пустяки, дорогая моя, не волнуйся. Простая размолвка между друзьями, которую мы сочли нужнымъ сообщить тебѣ, потому что ты причиной ея. Пожалуйста же не пугайся.
   -- Разъ я знаю, что это исходитъ отъ васъ, кузенъ Джонъ, я не пугаюсь, отвѣтила Ада, улыбаясь ему.
   -- Благодарю, душенька. Удѣли мнѣ минуту вниманія, и старайся не смотрѣть на Рика; прошу и твоего вниманія, хозяюшка. И, взявъ въ свою руку ручку Ады, свѣсившуюся съ кресла, онъ продолжалъ:-- Помнишь ли ты, дорогая дѣвочка, нашъ разговоръ послѣ того, какъ маленькая старушка сообщила мнѣ о вашей любви?
   -- Возможно ли, кузенъ Джонъ, чтобъ мы съ Ричардомъ могли когда нибудь забыть, съ какой добротой вы отнеслись къ намъ въ тотъ памятный вечеръ!
   -- Я никогда не забуду, сказалъ Ричардъ.
   -- Я тоже, повторила Ада.
   -- Тѣмъ легче, мнѣ будетъ высказаться, тѣмъ легче намъ будетъ прійти къ соглашенію, сказалъ мистеръ Джерндайсъ съ просіявшимъ лицомъ.-- Ада, птичка моя, ты знаешь, что теперь Рикъ избралъ себѣ профессію въ послѣдній разъ; чтобъ устроить его поступленіе на службу и снабдить всемъ нужнымъ, понадобится все, что осталось отъ его состоянія: оно все истрачено, и отнынѣ онъ навѣки привязанъ къ тому пути, который избралъ.
   -- Совершенно вѣрно: истрачено все, что у меня было,-- я очень радъ, что узналъ объ этомъ,-- но это далеко не все, что мнѣ принадлежитъ, сэръ...
   -- Рикъ, Рикъ! въ ужасѣ крикнулъ мистеръ Джерндайсѣ измѣнившимся голосомъ, поднимая руки, какъ будто для того, чтобъ зажать себѣ уши,-- ради Господа Бога не ожидай ничего отъ судебнаго рѣшенія, не возлагай никакихъ упованій на это проклятіе, которое тяготѣетъ надъ нашей семьею! Что бы ни выпало тебѣ на долю въ этой жизни, никогда не обращай своихъ взоровъ къ ужасному призраку, который преслѣдуетъ насъ столько лѣтъ. Лучше жить въ долгъ, лучше просить милостыню, лучше умереть.
   Горячность, съ которой было произнесено это воззваніе, напугала насъ; Ричардъ закусилъ губы и взглянулъ на меня, чувствуя, что я также думаю о томъ, какъ необходимо ему теперь сдержаться и не сказать того, что готовилось слетѣть съ его языка.
   -- Ада, голубушка моя, я говорю рѣзко, по вѣдь я живу въ Холодномъ домѣ и видѣлъ здѣсь во-очію послѣдствія того, отъ чего васъ предостерегаю, заговорилъ мистеръ Джерндайсъ своимъ прежнимъ тономъ.-- Но довольно объ этомъ. Вступая теперь на новое поприще, Ричардъ рискуетъ всѣмъ, что имѣетъ. Послѣднее его имущество поставлено на карту. Поэтому я совѣтую и ему и тебѣ, ради васъ обоихъ, разстаться чужими, съ сознаніемъ, что васъ ничто не связываетъ. Я долженъ пойти даже дальше. Выскажусь откровенно,-- вы сами, по своей доброй волѣ, довѣрились мнѣ, и я также свободно довѣрюсь вамъ; я попрошу васъ съ этого дня отказаться другъ отъ друга и сохранить только родственныя отношенія.
   -- Лучше сразу сказать, что вы потеряли ко мнѣ всякое довѣріе, сэръ, и совѣтуете Адѣ сдѣлать то же.
   -- Лучше не говорить ничего подобнаго, Рикъ, потому что я этого не думалъ.
   -- Вы думаете, что я началъ дурно, сэръ, и это правда.
   -- Я высказалъ во время нашего послѣдняго разговора свое мнѣніе относительно тебя и свои надежды, отвѣтилъ мистеръ Джерндайсъ самымъ сердечнымъ и ободряющимъ тономъ:-- ты вовсе еще и не начиналъ; твое время еще не прошло; наступаетъ минута серьезно отнестись къ жизни, начни же хорошо. Вы оба еще очень молоды, милые мои, будьте только братомъ и сестрой и ничѣмъ больше,-- болѣе тѣсныя узы будутъ возможны, Рикъ, тогда, когда трудомъ ты пробьешь себѣ дорогу къ жизни, не раньше.
   -- Вы очень жестоки ко мнѣ, сэръ,-- я не могъ предположить, чтобъ вы были такъ жестоки.
   -- Мой дорогой мальчикъ, я жестокъ и къ самому себѣ, оттого что принужденъ огорчить васъ. Но отъ васъ самихъ зависитъ помочь горю. Ада! для него будетъ лучше, если онъ будетъ чувствовать себя свободнымъ, не связаннымъ юношеской клятвой. Рикъ! для нея это будетъ лучше, гораздо лучше, ты обязанъ сдѣлать это для нея. Ну, каждый изъ васъ и сдѣлаетъ то, что лучше для другого, и вамъ обоимъ будетъ лучше.
   -- Почему это будетъ лучше, сэръ? поспѣшно возразилъ Ричардъ.-- Не то было, когда мы открыли вамъ свои сердца. Вы тогда говорили не то.
   -- Съ тѣхъ поръ мое мнѣніе измѣнилось; я не виню тебя, Рикъ, но мое мнѣніе измѣнилось.
   -- Относительно меня, сэръ?
   -- Относительно васъ обоихъ. Вы еще слишкомъ молоды, чтобъ поручиться другъ за друга, этого не слѣдуетъ допускать, и я не могу на это согласиться. Полно, милые мои, начнемъ сначала! Что прошло, то быльемъ поросло, перевернемъ страницу и начнемъ писать на чистомъ листѣ.
   Ричардъ съ безпокойствомъ взглянулъ на Аду, но не скасказалъ ни слова.
   -- До сихъ поръ я избѣгалъ толковать объ этомъ съ вами и съ Эсфирью, чтобъ обсудить вопросъ всѣмъ вмѣстѣ и чтобъ каждый могъ отнестись къ нему безъ предвзятаго мнѣнія. Теперь же, высказавъ все это, искренне вамъ совѣтую, всѣмъ сердцемъ умоляю васъ отказаться другъ отъ друга. Предоставьте все времени, совѣсти, постоянству. Поступивъ иначе, вы раскаетесь и заставите меня каяться въ томъ, что я васъ сблизилъ.
   За этимъ послѣдовало долгое молчаніе.
   -- Кузенъ Ричардъ! начала наконецъ Ада, поднявъ на его лицо нѣжный взглядъ ясныхъ голубыхъ глазъ,-- по моему, послѣ всего, что намъ сказалъ кузенъ Джонъ, намъ не остается выбора. Относительно меня ты можешь быть совершенно спокоенъ, оставляя меня на попеченіи кузена Джона; будь увѣренъ, что мнѣ не останется ничего желать, если я во всемъ буду слѣдовать его совѣтамъ... Я не сомнѣваюсь въ тебѣ, кузенъ Ричардъ... (тутъ Ада немножко смутилась), я не думаю, чтобъ ты полюбилъ другую, но, что бы ни случилось, я никогда тебя не осужу и всегда буду желать тебѣ счастія. Мнѣ ты можешь вѣрить, кузенъ Ричардъ, я не измѣнчива, но и не безразсудна... Вѣдь и для брата и для сестры можетъ быть тяжелая разлука, и мнѣ очень тяжело, Ричардъ, но вѣдь это для твоего же счастія. Я всегда буду вспоминать о тебѣ съ Эсфирью и... и можетъ быть ты будешь думать иногда обо мнѣ, кузенъ Ричардъ. И такъ, теперь мы опять только братъ и сестра, Ричардъ; сказала она, вставая и протягивая ему дрожащую ручку,-- можетъ быть навсегда, но я буду вѣчно молиться за своего дорого брата, чтобъ Богъ благословилъ его, гдѣ бы онъ ни былъ.
   Мнѣ казалось, странно, что Ричардъ не можетъ простить опекуну высказаннаго имъ мнѣнія, хотя самъ Ричардъ говорилъ мнѣ то же и даже въ болѣе рѣзкихъ выраженіяхъ. Однако жъ дѣло было такъ. Съ грустью стала я замѣчать, что съ этой минуты Ричардъ никогда уже не былъ такъ откровененъ и простъ съ мистеромъ Джерндайсомъ, какъ прежде; тотъ же, хотя и имѣлъ уважительные поводы, нисколько но измѣнился по отношенію къ Ричарду, поэтому исключительно одинъ Ричардъ былъ причиной того отчужденія, которое возникло между ними.
   Приготовленія къ отъѣзду и хлопоты объ экипировкѣ скоро развлекли и даже утѣшили Ричарда въ разлукѣ съ Адой, которая оставалась въ Гертфордширѣ, пока онъ со мною и съ мистеромъ Джерндайсомъ уѣзжалъ на недѣлю въ Лондонъ. Онъ вспоминалъ о ней какъ-то порывами, и въ такія минуты проливалъ потоки слезъ и осыпалъ себя самыми тяжелыми упреками, но спустя нѣсколько минуть уже составлялъ несбыточные планы, толковалъ о томъ, какъ они оба вскорѣ разбогатѣютъ, будутъ счастливы на вѣки, и опять становился такимъ же веселымъ, какъ всегда. Это было очень хлопотливое время; мы съ Ричардомъ бѣгали цѣлые дни по магазинамъ, покупая самыя разнообразныя вещи, которыя, по его мнѣнію, были для него необходимы; не знаю ужъ, чего бы онъ не накупилъ, еслибъ его предоставить самому себѣ. Мнѣ Ричардъ довѣрялъ безусловно; часто очень трогательно и съ большимъ чувствомъ каялся мнѣ въ своихъ ошибкахъ и говорилъ о своемъ твердомъ намѣреніи исправиться; онъ столько твердилъ о томъ, какъ эти разговоры со мною ободряютъ его, что я не уставала съ нимъ бесѣдовать.
   Всю эту недѣлю къ намъ ежедневно являлся фехтовать съ Ричардомъ одинъ бывшій кавалерійскій солдатъ, красивый, высокій человѣкъ съ открытымъ лицомъ и смѣлымъ видомъ; уже нѣсколько мѣсяцевъ Ричардъ бралъ у него уроки фехтованія. Я столько слышала про него и отъ Ричарда, и отъ опекуна, что однажды пошла съ работой въ ту комнату, куда онъ долженъ прійти.
   -- Доброе утро, мистеръ Джоржъ! сказалъ ему опекунъ, съ которымъ мы только вдвоемъ были дома въ то утро.-- Мистеръ Карстонъ скоро вернется, а пока миссъ Соммерсонъ будетъ пріятно съ вами познакомиться. Садитесь.
   Онъ сѣлъ, не взглянувъ на d>   -- Потому, говорятъ Джо несмѣло, но нисколько не сбиваясь въ своихъ показаніяхъ: -- потому, что вуаль и чепецъ и платье тѣ же самые. И на этой и на той то же самое. А перстни не тѣ и голосъ не тотъ; а вуаль, чепецъ и платье тѣ же и надѣты такъ же, и ростомъ онѣ равны между собою, и она дала мнѣ соверинъ и улизнула.
   -- Ну, говоритъ мистеръ Бёккетъ тихо:-- отъ тебя толку не добьешься. Во всякомъ случаѣ, вотъ тебѣ пять шиллинговъ, не тратъ ихъ за пустяки и не дѣлай глупостей. Бёккетъ воровски отсчитываетъ деньги, какъ марки, изъ одной руки въ другую -- это его особенность, какъ человѣка, постоянно-играющаго во всѣ случайности, потомъ кладетъ ихъ небольшой кучкой на руку мальчика и уводитъ его за дверь, оставляя мистера Снегсби, очень-взволнованнаго при такихъ таинственныхъ обстоятельствахъ, съ женщиною, закрытою вуалью. Но при появленіи въ комнатѣ мистера Телькингорна, вуаль приподымается и взоръ его видитъ очень недурную собой француженку, но не въ нормальномъ расположеніи духа.
   -- Благодарю васъ mademoiselle Гортензія, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, съ своимъ обычнымъ равнодушіемъ: -- больше я не желаю васъ безпокоить.
   -- Я увѣрена, что вы такъ милостивы, сиръ, не забудете, что я до-сихъ-поръ безъ мѣста, говоритъ mademoiselle.
   -- Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія!
   -- И будете такъ добры, не оставите меня вашей рекомендаціей?
   -- Ни подъ какимъ видомъ, mademoiselle Гортензія.
   Одно слово мистера Телькингорна... сколько оно значитъ! какъ оно могущественно!
   -- Для васъ все будетъ, mademoiselle Гортензія, не безпокойтесь!
   -- Примите увѣреніе въ моей преданности, сэръ!
   -- Покойной ночи, mademoiselle Гортензія!
   Mademoiselle Гортензія уходитъ съ свойственною француженкамъ любезностью.
   Мистеръ Бёккетъ, которому нечужды всѣ роли, провожаетъ ее до лѣстницы съ ловкостью церемоніймейстера.
   -- Ну, Бёккетъ? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, по его возвращеніи.
   -- Не правду ли я вамъ говорилъ, сэръ; нѣтъ сомнѣнія, что это была другая въ ея одеждѣ. Мальчикъ опредѣлительно объяснилъ всѣ обстоятельства. Ну, видите ли мистеръ Снегсби, говоритъ мистеръ Беккегь, обращаясь къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей:-- я мамъ сказалъ, что вашъ Джо уйдетъ отсюда безо всякой обиды -- не правда ли?
   -- Вы сдержали ваше слово, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби: -- и если мистеръ Телькингорнъ не имѣетъ во мнѣ больше надобности, то... и думаю, что жена моя очень безпокоится...
   -- Благодарю васъ, Снегсби, вы мнѣ больше ненужны, говоритъ мастеръ Телькингорнъ: -- я вамъ очень-обязанъ; я вамъ причинилъ много хлопотъ сегодня...
   -- О! нисколько, сэръ. Желаю вамъ покойной ночи.
   -- Вы видите, мистеръ Снегсби, говорить мистеръ Бёккетъ, провожая его до двери и пожимая ему самымъ дружескимъ образецъ руку: -- вы видите, что я люблю васъ за то, что вы человѣкъ, въ нѣкоторомъ отношеніи такой... которому нечего льстить. Вотъ вы каковы. Когда вы исполнили свой долгъ, вы это знаете -- и дѣло въ шляпѣ. Вотъ оно что! Да, и дѣло въ шляпѣ и концы въ воду. Такъ ли?
   -- Я стараюсь этого достигать, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби.
   -- Нѣтъ, мистеръ Снегсби, вы къ себѣ несправедливы. Вамъ нечего объ этомъ хлопотать, говоритъ мистеръ Бёккетъ, пожимая ему руку самымъ нѣжнымъ образомъ: -- вы таковы -- и кончено. Это-то и достойно уваженія въ человѣкѣ вашего ремесла. Повѣрьте мнѣ.
   Мистеръ Снегсби дѣлаетъ соотвѣтственный отвѣтъ и идетъ домой, такъ взволнованный всѣми происшествіями, что онъ сомнѣвается, во снѣ ли все это ему кажется, или наяву; сомнѣвается, по улицамъ онъ идетъ, или по воздуху; сомнѣвается, мѣсяцъ ли смотритъ на него изъ облаковъ или нѣтъ, и проч. Сомнѣнія его, впрочемъ, скоро разсѣкаются положительнымъ явленіемъ дражайшей супруги его, которая, въ полномъ комплектѣ папильйотокъ и ночномъ чепцѣ, сидитъ на софѣ. Она разсылала Криксу къ сосѣднимъ полицейскимъ карауламъ предупредить ихъ о внезапной пропажѣ своего законнаго супруга, продѣлала всѣ періоды обмороковъ съ полнотою древнихъ трагедій. И что-же? за все это ожидаетъ ее весьма-слабая благодарность!
   

ГЛАВА XXIII.
Разсказъ Эсѳири.

   Мы возвратилась дамой, проведя пасть веселыхъ недѣль у мистера Бойтсорна. Въ эти шесть недѣль мы часто бродили по парку и по лѣсамъ, и рѣдко проходили мимо сторожевой избушки полѣсовщика, въ которой укрывались отъ грозы, чтобъ не сказать нѣсколько словъ съ хозяйкою избушки. Леди Дедлокъ мы больше тамъ не встрѣчали, а видали ее только по воскресеньямъ въ церкви. Въ Чизни-Вольдѣ были гости; и хотя миледи была окружена многими хорошенькими личиками, однакоже ея лицо производило на меня все то же вліяніе, которому я подвергалась въ первый разъ. Я и теперь еще невполнѣ понимаю, было ли это тягостное вліяніе, или пріятное; привлекало оно меня къ ней, или отталкивало. Я думаю, что я удивлялась ей и смотрѣла на нее съ какимъ-то страхомъ, и знаю навѣрное, что присутствіе ея обращало мысли мои назадъ, къ старому времени моей жизни.
   Не разъ приходило мнѣ въ голову по воскресеньямъ, что я также нечужда ея вниманію, что я также занимала ея мысли, какъ она занимала мои; хотя, быть-можетъ, въ другомъ отношеніи. Но когда мнѣ случалось бросить украдкой взглядъ на нее и замѣтить, какъ она спокойна, недоступна, холодна, я понимала, что догадки мои безсмысленны. Сравнительно съ ней, я находила себя слабою, неразсудительною и часто думала я объ этомъ, оставшись одна.
   Разскажу теперь одно обстоятельство, которое случилось незадолго передъ нашимъ отъѣздомъ отъ мистера Бойтсорна.
   Я прогуливалась съ Адой въ саду; ко мнѣ подошла горничная и доложила, что кто-то меня спрашиваетъ. Войдя въ столовую, я увидѣла тамъ француженку, которая шла босикомъ по мокрой травѣ во время грозы.
   -- Mademoiselle Esther, начала она, смотря на меня пристально-услужливымъ взглядомъ, хотя вообще манера ея была пріятна и она говорила безъ бойкости и безъ униженія: -- Я осмѣлилась придти сюда безъ вашего позволенія; но я увѣрена, что вы мнѣ простите, потому-что вы такъ добры.
   -- Вамъ нѣтъ надобности извиняться, если вы пришли поговорить со мной, отвѣчала я.
   -- Все мое желаніе въ этомъ. Тысячу разъ благодарю васъ за позволеніе. Вы вѣдь мнѣ позволите говорить съ вами, не правда ли? говорила она, съ свойственной француженкѣ быстротою.
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Вы такъ любезны! Выслушайте меня. Я оставила миледи. Мы съ ней не сошлись. Миледи такъ горда, такъ ужасно горда!.. Виновата! Вы совершенно-правы: -- она быстро поняла то, что я хотѣла ей сказать и просила заранѣе прощенья. Я знаю, что я не должна, прійдя сюда, жаловаться на миледи. Я только говорю, что она надменна, очень надменна, больше я не скажу ни слова!
   -- Продолжайте, сказала я.
   -- Благодарю васъ за ваше вниманіе. Я имѣю невыразимое желаніе служить молодой леди, которая добра, совершенна и прекрасна. Вы добры, совершенны и прекрасны какъ ангелъ. Ахъ, еслибъ я могла имѣть честь служить вамъ горничной!
   -- Я очень жалѣю... начала я.
   -- Не отказывайте мнѣ такъ скоро! сказала она съ невольнымъ содроганіемъ своихъ тонкихъ, черныхъ бровей: -- дайте мнѣ надѣяться хоть одну минуту! Я знаю, что служба при васъ будетъ уединеннѣе: я этого и желаю. Я знаю, что эта служба сдѣлаетъ меня менѣе-извѣстной. Прекрасно, я этого и желаю! Я знаю, что я получу меньше жалованья -- ничего: съ меня будетъ достаточно.
   -- Увѣряю васъ, сказала и, встревоженная уже одною мыслью имѣть при себѣ такую спутницу: -- увѣряю васъ, что я не имѣла нужды въ горничной...
   -- Отчего же нѣтъ? отчего же вамъ не имѣть такую преданную, какъ я буду? Я бы сочла себя счастливой, еслибъ могла служить вамъ; я бы была такъ ревностна, такъ предана, такъ вѣрна вамъ. Позвольте мнѣ служить вамъ. Не говорите о деньгахъ. Возьмите только меня; возьмите меня безъ жалованья!
   Она была въ такомъ странномъ состояніи, что я право боялась ее и отступила назадъ. Въ пылу своемъ, она не замѣчала моего испуга и все-таки продолжала упрашивать меня, говоря быстро, самымъ преданнымъ голосомъ, въ которомъ, однакожь, слышались пріятность и какое-то благородство.
   -- Mademoiselle Esther, мы урожденки Юга, пылки, и любовь и ненависть можемъ чувствовать глубоко. Миледи была надменна со мною; я была надменна съ ней. Это было, прошло, кончилось! Возьмите меня къ себѣ въ услуженіе, и буду стараться угождать вамъ. Я больше буду дѣлать для васъ, чѣмъ вы теперь можете себѣ вообразить. Если вы возьмете меня, вы не будете раскаиваться, нѣтъ, вы не будете раскаиваться, и я вамъ буду служить отъ всего сердца. О, вы не знаете, какъ я вамъ буду служить!
   Въ лицѣ ея выражалась какая-то грозящая энергія, когда она стояла передъ мною и слушала мои объясненія о невозможности воспользоваться ея предложеніемъ (считая, безъ-сомнѣнія, лившимъ говорить ей, какъ мало я этого желала); она въ эти минуты походила на женщину, съ улицъ Парижа во времена терроризма. Несмотря на все это, она выслушала меня, не прерывая моихъ словъ, и когда я кончила, она связала мнѣ своимъ звучнымъ языкомъ и очень-нѣжнымъ голосомъ:
   -- Mademoiselle Esther, я понимаю васъ. Вамъ не угодно моей службы. Мнѣ это очень-грустно. Прощайте. Позвольте мнѣ поцаловать вашу ручку.
   Она смотрѣла на меня теперь еще внимательнѣе прежняго, я когда я протянула ей свою руку и она коснулась ея на-лету, мнѣ показалось, что она перечла всѣ жилы въ моихъ пальцахъ.
   -- Мнѣ кажется, я изумила васъ, mademoiselle Esther, въ тотъ день, когда была буря? сказала она, присѣдая мнѣ въ послѣдній разъ.
   Я созналась, что она удивила всѣхъ насъ.
   -- Я дала клятву, mademoiselle Esther, сказала она, улыбаясь: -- я мнѣ хотѣлось затвердить эту клятву крѣпче, чтобъ вѣрнѣе исполнить, и я затвердила ее и исполню ее вѣрно! Прощайте, mademoiselle Esther.
   Такъ, къ моему удовольствію, кончились наши переговоры. Я думаю, что она удалилась послѣ этого изъ деревни, потому-что больше я ея не видывала и больше не случалось ничего такого, что бъ нарушило наши удовольствія впродолженіе шести лѣтнихъ недѣль, по истеченіи которыхъ мы возвратились домой. Этимъ я и начала мой разсказъ.
   Въ это время и спустя еще нѣсколько недѣль, Ричардъ часто посѣщалъ насъ. Кромѣ-того, что онъ пріѣзжалъ къ намъ каждую субботу, или воскресенье, и оставался до утра понедѣльника, онъ еще иногда совершенно-неожиданно пріѣзжалъ къ намъ верхомъ, бесѣдовалъ съ нами вечеромъ и на другой день, рано утромъ, уѣзжалъ въ Лондонъ. Онъ также былъ живаго характера, какъ и прежде и считалъ себя очень-прилежнымъ; но, право, мнѣ что-то не вѣрилось его словамъ. Мнѣ казалось, что все прилежаніе его было ложно направлено; что онъ съ рвеніемъ занимался изученіемъ этого несчастнаго дѣла, на которое напрасно было разсчитывать. Онъ говорилъ намъ, что онъ окончательно вникъ въ это дѣло, изучилъ всѣ его тайны и находитъ, что завѣщаніе, по которому онъ съ Адой должны наслѣдовать несметныя богатства, составлено совершенно-правильно и должно было бы имѣть свою силу, еслибъ въ Оберканцеляріи была хотя капля здраваго смысла, или справедливости... (О, какъ это еслибъ звучало тяжело въ моемъ ухѣ...) я что въ скоромъ времени должно ожидать рѣшенія этого дѣла. Онъ успокоивалъ себя различными аргументами, которые, одинъ за другимъ, погружали его все болѣе-и-болѣе въ эту путаницу. Онъ даже нашъ посѣщать Оберканцелярію. Онъ говорилъ намъ, какъ онъ встрѣчалъ типъ ежедневно миссъ Флайтъ; какъ они тамъ поговаривали, и хотя онъ надъ ней смѣялся, однакожь сожалѣлъ ее отъ чистаго сердца. Но онъ никогда не думалъ о томъ... да онъ никогда не думалъ, мой бѣдный, родной Ричардъ, будучи столько счастливъ и имѣя передъ собою столько надеждъ... что между нимъ, такъ свѣжо-молодымъ и ею, старухою преклонныхъ лѣтъ, что между его надеждами и ея запертыми въ клѣткахъ птицами, ея бѣднымъ чердакомъ и безумнымъ настроеніемъ, видно несчастное сходство.
   Ада любила его такъ сильно, что не была въ-состояніи не вѣрить всему тому, что онъ говорилъ; а мой опекунъ, хотя часто жаловался за восточный вѣтеръ и чаще обыкновеннаго читалъ въ своей Воркотнѣ, хранилъ, относительно этого предмета, глубокое молчаніе. Однажды, отправляясь въ Лондонъ повидаться съ Кадди Желлиби по ея настоятельной просьбѣ, я просила Ричарда встрѣтить меня около конторы почтовыхъ дилижансовъ съ тѣмъ, чтобъ поговорить съ нимъ кое-о-чемъ. Я застала его на условленномъ мѣстѣ, и мы пошли съ нимъ рука-объ-руку
   -- Ну, Ричардъ, сказала я ему, какъ только могла принять серьёзный видъ: -- чувствуете ли вы теперь себя основательнѣе?
   -- О, безъ-сомнѣнія, моя милая, отвѣчалъ Ричардъ: -- теперь все обстоитъ благополучно.
   -- Но основательно ли? сказала я.
   -- Что вы подразумѣваете подъ этимъ словомъ? спросилъ Ричардъ съ веселымъ смѣхомъ.
   -- Основательно ли вы изучаете законы? сказала я.
   -- О, безъ-сомнѣнія, отвѣчалъ Ричардъ: -- все идетъ какъ нельзя лучше.
   -- Вы такъ я прежде говаривали, дорогой Ричардъ!
   -- Развѣ вы не довольствуетесь такимъ отвѣтомъ? Ну хорошо, положимъ это не отвѣтъ. Основательнѣе? что же вы подразумѣваете подъ этимъ словомъ? Основался ли я на законномъ фундаментѣ?
   -- Да.
   -- Конечно, я не могу сказать, чтобъ я вполнѣ основательно вникъ въ законы, говорилъ Ричардъ, упирая особенно на слово вполнѣ, какъ-будто въ немъ заключалась вся трудность.-- Какъ же можно вникнуть основательно, когда эти дѣла идутъ такъ неосновательно. Подъ словомъ эти дѣла, я разумѣю, конечно, запрещенный предметъ.
   -- Не-уже-ли вы думаете, что этотъ процесъ когда-нибудь кончится въ вашу пользу? сказала я.
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, сказалъ Ричардъ.
   Мы прошли нѣсколько шаговъ молча. Вдругъ Ричардъ остановился и сказалъ мнѣ съ полнымъ чувствомъ и глубокой откровенностью:
   -- Милая Эсѳиръ, я понимаю васъ и, клянусь небомъ, я желаю быть болѣе постояннымъ человѣкомъ. Я не говорю относительно къ Адѣ; я ее люблю страстно, и съ каждымъ днемъ все болѣе-и-болѣе, но постояннымъ относительно другихъ предметовъ. Еслибъ я былъ человѣкъ солидный, я ужился бы у мистера Беджора, ужился бы у мистеровъ Кенджа и Корбая, велъ бы дѣла свои въ систематическомъ порядкѣ и не былъ бы въ долгахъ.
   -- Развѣ вы въ долгахъ? Ричардъ.
   -- Да, отвѣчалъ Ричардъ: -- у меня есть нѣсколько живомъ, мая милая. Сказать во правдѣ: я привязался къ бильярду и къ другимъ глупостямъ. Ну, теперь камень съ души долой: я высказалъ все. Ни меня не презираете за это, Эсѳирь?
   -- Вы знаете, какъ я васъ люблю, сказала я.
   -- Вы снисходительнѣе по мнѣ, чѣмъ я самъ къ себѣ, отмѣчалъ онъ.-- Малая Эсѳирь, я считаю себя несчастнымъ, что не могу бытъ основательнымъ, и какъ же мнѣ быть? Еслибъ вы жили въ недостроенномъ домѣ, могла ли бы вы спокойно расположиться? Еслибъ вамъ было суждено бросать все, за что только вы приметесь, оставлять все недоконченнымъ, тяжело было бы вамъ браться за что-нибудь -- вотъ таково мое несчастное положеніе. Я родился подъ этимъ безконечнымъ сцѣпленіемъ въ которомъ играютъ главную роль случайности и перемѣны, и это сдѣлало меня непослѣдовательнымъ и безтолковымъ такъ, что мнѣ часто приходитъ въ голову, что я недостоинъ любить свою кузину Аду.
   Мы были въ уединенномъ мѣстѣ. Ричардъ закрылъ лицо руками и горько плакалъ, произнося послѣднія слова.
   -- О, Ричардъ! сказала я: -- успокойтесь: у васъ доброе сердце и любовь Ады съ каждымъ днемъ будетъ направлять васъ на лучшую дорогу.
   -- Я знаю, моя милая, отвѣчалъ онъ, пожимая мнѣ руку: -- я знаю все это. Я нѣсколько разъ сбирался вамъ высказать то, что высказалъ сегодня, но или не имѣлъ случая или просто недоставало духа. Я знаю, какое могутъ имѣть на меня вліяніе слова Ады, но я никогда этого не испыталъ. Я даже недостаточно-основателенъ и для этого. Я люблю ее страстно, между-тѣмъ, дѣлаю ей вредъ, дѣлая вредъ себѣ каждой день, каждый часъ. Но это же не можетъ, наконецъ, продолжаться. Дѣло наше кончится и вы увидите къ чему я способенъ.
   Мнѣ грустно было видѣть его слезы, слышать его рыданія; но, право, грустнѣе было слышать съ какимъ воодушевленіемъ говорилъ онъ о своихъ воздушныхъ замкахъ.
   -- Я внимательно разбиралъ бумаги, Эсѳирь, я погружался въ нихъ по цѣлымъ мѣсяцамъ, продолжалъ онъ, прійдя опять въ веселое расположеніе духа: -- и увѣряю васъ, что мы выйдемъ побѣдителями. Что же касается до годовыхъ отсрочекъ, то ихъ бываетъ безчисленное множество -- и это не бѣда. Все кончится благополучно, это вы увидите.
   Замѣтивъ, что онъ ставятъ подъ одну и ту же категорію мистеровъ Кенджа и Корбая и мистера Беджора, я спросила его: скоро ли онъ надѣется получить мѣсто въ Линкольнской Палатѣ?
   -- Я думаю, что никогда, отвѣчалъ онъ съ усиліемъ.-- Мнѣ кажется, что съ меня ужъ достаточно. Работая по дѣлу Жарндисовъ, какъ невольникъ, я по горло сытъ законами, и врядъ ли могу полюбить свое занятіе. Теперь, продолжалъ онъ:-- я право не знаю, долженъ ли я обращать на законы все мое вниманіе?
   -- Не знаю, сказала я.
   -- Не смотрите такъ серьёзно, отвѣчалъ Ричардъ: -- право, лучше этого я ничего не съумѣю сдѣлать, милая Эсѳирь. Мнѣ нѣтъ надобности искать постояннаго мѣста. Процесъ, какъ хотите, а когда-нибудь да кончится; до-тѣхъ-поръ, конечно, мнѣ надобно имѣть занятія, но замятія такія, которыя была бы согласны съ моимъ вкусомъ.
   Я посмотрѣла на него и покачала головою.
   -- Да, милая моя, Эсѳирь, и я думаю, что мнѣ надо поступить въ военную службу, говорилъ Ричардъ тономъ полнаго убѣжденія.
   -- Въ военную службу? сказала я.
   -- Непремѣнно. Мнѣ надо только получить назначеніе... и тогда вы увидите!
   И, въ доказательство обдуманности своихъ намѣреній, онъ показалъ мнѣ памятную книжку, въ которой сдѣланы были подробныя вычисленія: что вотъ, впродолженіе шести мѣсяцевъ, онъ, положимъ, задолжалъ двѣсти фунтовъ стерлинговъ, не бывъ въ военной службѣ; а сдѣлавшись офицеромъ онъ даетъ слово не входить, ни подъ какимъ видомъ, въ долги, слѣдовательно, каждый годъ черезъ это сохранится четыреста фунтовъ стерлинговъ, что черезъ нѣсколько лѣтъ составитъ значительную сумму денегъ. Потомъ онъ краснорѣчію и чистосердечно говорилъ мнѣ, какъ, изъ любви къ Адѣ, которую дѣйствительно онъ любилъ страстно и постоянно, онъ готовъ принести всѣ жертвы, а тѣмъ только, чтобъ исправить недостатки своего характера, сдѣлаться самостоятельнымъ и пріобрѣсти энергію. Слова его произвели на меня грустное впечатлѣніе. Мнѣ тяжело было думать, что всѣ старанія его напрасны, что характеръ, формировавшійся при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, врядъ-ли можетъ когда-нибудь запастись силою и мужествомъ.
   Я говорила съ Ричардомъ съ полною откровенностью; просила его, изъ любви къ Адѣ, не думать объ этомъ несчастномъ процесѣ Оберканцеляріи. Онъ соглашался со мною въ истинѣ моихъ желаній, но -- увы! постоянно обращался къ своему любимому предмету.
   Наконецъ мы достигли Сохоскаго Сквера, гдѣ Кадди назначая свиданіе со мною, это очень-спокойное мѣсто поблизости Ньюманской Улицы. Кадди была въ серединѣ сада, и какъ-только увидѣла меня, бросилась ко мнѣ на встрѣчу со всѣхъ ногъ. Послѣ обыкновенныхъ вѣжливостей, Ричардъ оставилъ насъ вдвоемъ.
   -- Тутъ, поблизости, у Принца урокъ, Эсѳирь, сказала Кадди: -- онъ оставилъ мнѣ ключъ отъ сада. И если вы хотите со мною погулять, то мы здѣсь запремся и можемъ переговорить спокойно oбо всемъ, зачѣмъ я желала видѣть ваше утѣшительное личико.
   -- Прекрасно, моя милая! сказала я: -- лучше этого ничего нельзя придумать. Обнявъ и расцаловавъ утѣшительное личико, Кадди взяла меня подъ-руку, мы взошли въ садъ и заперлись.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, Эсѳирь, говорила Кадди, понимая, какъ слѣдуетъ употребить съ пользою часъ дружеской бесѣды: -- когда вы мнѣ сказали, что я дурно дѣлаю, что не прошу позволенія на бракъ у матушки, хоть ей некогда мной заниматься, я сочла это долгомъ передать Принцу, вопервыхъ, потому, что я всегда дорожу вши мнѣніемъ, а вовторыхъ, потому, что отъ Принца нѣтъ у меня никакихъ секретовъ.
   -- Я думаю, Кадди, онъ согласился со мною?
   -- О, моя милая, съ вами онъ согласится во всемъ. Вы не можете себѣ представить, какъ онъ васъ уважаетъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   -- Во всякой другой дѣвушкѣ это возбудило бы ревность, говорила Кадди, смѣясь и потряхивая головою: -- но меня это радуетъ, потому что вы мой первый и мой единственный другъ; и какъ бы васъ ни любили, мнѣ все кажется мало.
   -- Клянусь тебѣ, Кадди, сказала я: -- ты просто дала слово привести меня въ хорошее расположеніе духа. Ну, моя милая?
   -- Да, такъ я начала-было, отвѣчаетъ Кадди, скрестивъ свои руки около моей: -- разсказывать, что мы объ этомъ долго говорили съ Принцемъ; я и говорю: "Принцъ, такъ-какъ миссъ Сомерсонъ..."
   -- Я надѣюсь, что ты не сказала миссъ Сомерсонъ?
   -- Нѣтъ, право я не сказала! отвѣчала быстро Кадди, очень обрадовались и съ лицомъ, сіяющимъ удовольствіемъ: -- я просто сказала: Эсѳирь.-- "Такъ-какъ, говорю я Принцу, Эсѳирь такого мнѣнія и объ этомъ пишетъ ко мнѣ въ своихъ милыхъ письмахъ, которыя ты слушаешь съ такимъ удовольствіемъ, то я думаю, что мнѣ надо во всемъ сознаться, ма, тогда, когда ты хочешь. И я думаю, Принцъ, говорю я, что Эсѳирь думаетъ, что и тебѣ нужно сообщить обо всемъ твоему отцу: это будетъ лучше и основательнѣе."
   -- Да, моя милая Кадди, сказала я: -- ты не ошиблась: Эсѳирь, точно такого мнѣнія.
   -- Видишь, стало-быть, я была нрава! Это порядкомъ взволновало Принца, не потому, чтобъ онъ имѣлъ какое нибудь сомнѣніе, но потому, что онъ боится испугать чувствительное сердце старика. Вѣдь старикъ мистеръ Тервейдропъ такой нѣжный; онъ, пожалуй, подумаетъ, что такое признаніе со стороны сына -- непочтительный поступокъ, и это убьетъ его. А вѣдь ты знаешь, какія у него прекрасныя манеры, прибавила Кадди: -- и сердце у него очень-чувствительное.
   -- Будто бы, душа моя?
   -- Ахъ, да. И Принцъ то же говоритъ. Такъ вотъ, милое дитя мое -- это названіе я не къ тебѣ отношу, Эсѳирь -- прибавила Кадди покраснѣмъ: -- но я обыкновенно называю Принца милымъ дитятею.
   Я засмѣялась и Кадди засмѣялась, покраснѣла еще болѣе и продолжай:
   -- Такъ это очень его взволновало, Эсѳирь...
   -- Кого взволновало? моя милая.
   -- О, ты злодѣйка! сказала Кадди, смѣясь и покраснѣвъ до ушей: -- мое милое дитя, если тебѣ хочется слышать! Онъ былъ боленъ нѣсколько недѣль и все откладывалъ объясненіе со дня ни день; наконецъ онъ сказалъ мнѣ: -- Кадди, если миссъ Сомерсонъ, которую такъ уважаетъ батюшка, согласится присутствовать при моемъ объясненіи, бы рѣшился. Я дала слово спросить тебя. И думаю себѣ, продолжала она, смотря на меня съ надеждою, но робко: -- что если вы согласитесь, то послѣ я буду васъ просить идти со мною къ ма. Вотъ о чемъ я думала, когда писала къ вамъ, что мнѣ надо просить васъ о милости и о пособія. И еслибъ вы согласилась исполнить нашу просьбу, мы была бы, Эсѳирь, вамъ совершенно обязаны.
   -- Посмотримъ, Кадди, сказала я, притворяясь размышляющей.-- Мнѣ право, кажется, что я могла бы для васъ исполнять и кой-что потруднѣе этого. Я совершенно къ услугамъ твоимъ и милаго дитяти.
   Кадди была въ восторгѣ отъ моего отвѣта, тѣмъ болѣе, что она такъ впечатлительна, какъ только можетъ быть самое доброе, самое нѣжное сердце. Пройдясь еще нѣсколько по саду, она надѣла чистыя перчатки, оправилась, чтобъ не уронить себя въ глазахъ представителя изысканныхъ манеръ.
   Принцъ въ-самомъ-дѣлѣ давалъ урокъ. Мы застали его за трудной работою: онъ бился съ очень-тугою ученицею, сухощавой, маленькой цѣпочкой, съ узкимъ лбомъ, грубымъ голосомъ и съ неодушевленной, недовольной мама. Урокъ наконецъ кончился послѣ всѣхъ неудачъ и замѣшательствъ; и когда маленькая дѣвочка перемѣнила башмаки и закуталась въ шаль, ее увели домой.
   Послѣ нѣсколькихъ словъ приготовленія, мы отправились отъискивать стараго мистера Тервейдропа. Его мы застали съ перчатками и шляпою къ рукѣ, какъ совершенный образецъ высокихъ манеръ на софѣ, въ своей отдѣльной комнатѣ -- единственномъ спокойномъ углу во всемъ домѣ.
   -- Батюшка, миссъ Сомерсонъ, миссъ Желлиби!
   -- Очарованъ! восхищенъ! говорилъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ, кланяясь съ важностью. Позвольте мнѣ! И онъ подалъ намъ стулья.-- Обрадованъ! И онъ поцаловалъ кончики пальцевъ своей лѣвой руки.-- Мое маленькое убѣжище вы превратили въ рай. И онъ развалился на софѣ, какъ первый джентльменъ Лондона.
   -- Вы опятъ находите насъ, миссъ Сомерсонъ, за тѣмъ же занятіемъ, сказалъ онъ: -- полируемъ, полируемъ, полируемъ! Опять нѣжный полъ доставляетъ намъ честь и счастіе своимъ присутствіемъ. Для нашего времени и то ужъ много (а мы страшно переродились со времени его королевскаго высочества принца-регента, моего благодѣтеля, если мнѣ позволено будетъ такъ выразиться), что благородныя манеры и тонъ, несовсѣмъ втоптаны въ грязь ногами ремесленниковъ. Нѣтъ, еще на нихъ ниспосылаются лучи улыбки красоты, сударыня.
   Я ничего не нашла нужнымъ отвѣчать ему и онъ взялъ щетку табаку.
   -- Любезный сынъ мой, у тебя, говорилъ мистеръ Тервейдропу.-- сегодня четыре урока: я тебѣ совѣтую закусить слегка и спѣшить.
   -- Благодарю васъ, папенька, отвѣчалъ Принцъ: -- я буду акуратенъ. Папенька, прошу васъ, выслушайте спокойно, что я вамъ хочу сказать.
   -- Боже милостивый! воскликнулъ образцовый джентльменъ, поблѣднѣвъ и съ видимымъ испугомъ, когда Принцъ и Кадди, рука-объ-руку, склонились передъ нимъ на колѣни. Что это значитъ? Припадокъ съумасшествія? или что-нибудь другое?
   -- Папенька, отвѣчалъ Принцъ: -- я люблю эту молодую дѣвушку и далъ слово на ней жениться.
   -- Далъ слово на ней жениться! воскликнулъ мистеръ Тервейдропъ, склоняясь на софу и закрывая лицо руками: -- Боже, родной сынъ мой поражаетъ меня въ самое сердце!
   -- Мы ужь влюблены другъ въ друга давно, папенька, лепеталъ Принцъ: -- и миссъ Сомерсонъ, узнавъ объ этомъ, посовѣтовала намъ сознаться во всемъ передъ вами и была такъ добра, согласилась присутствовать въ настоящую минуту. Миссъ Желлиби, молодая дѣвушка, она, папенька, питаетъ къ вамъ глубокое уваженіе.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ, стонетъ отъ горя.
   -- О, переставьте, пожалуйста, перестаньте папенька! со слезами говорилъ Принцъ.-- миссъ Желлиби молодая дѣвушка и питаетъ къ вашъ глубокое уваженіе; главная цѣль нашей жизни будетъ упрочимъ ваше благосостояніе.
   Мистеръ Тервейдропъ-старикъ рыдаетъ.
   -- Перестаньте, папенька, перестаньте, говорилъ со слезами сынъ.
   -- Сынъ, сынъ! восклицалъ мистеръ Тервейдропъ: -- очень-хорошо, что этого удара не испытаетъ твоя несравненная мать. Не щади же, сынъ, твоего отца, не щади его! Поражай сынъ... поражай въ самое сердце!..
   -- Я умоляю васъ, папенька, не говорите такихъ вещей, говорилъ Принцъ съ горькими слезами: -- это убиваетъ меня. Я увѣряю васъ, папенька, наше первое желаніе, цѣль всей нашей жизни будетъ состоять въ томъ, чтобъ упрочить ваше благосостояніе. Каролина и я, мы не забудемъ своихъ обязанностей -- мои обязанности будутъ и ея обязанностями, мы объ этомъ не разъ говорили между собою, и при вашемъ надзорѣ, руководясь вашими совѣтами, папенька, мы принесемъ все въ жертву, только чтобъ доставить вамъ спокойствіе и удовольствіе.
   -- Рази сынъ, рази! говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- рази въ самое сердце!
   Но мнѣ все-таки казалось, что онъ внимательно вникаетъ въ слова
   -- Милый папенька, продолжалъ Принцъ: -- мы знаемъ очень-хорошо, что вы привыкли къ нѣкоторому комфорту, и имѣете на то полное право; повѣрьте, что мы сочтемъ себѣ за честь, за счастіе доставлять вамъ этотъ комфортъ. Если вы согласитесь на нашъ бракъ и оправдаете мой выборъ, то будьте увѣрены, что первою нашею мыслью будетъ ваше спокойствіе. Вы всегда будете надъ нами главой и хозяиномъ и мы понимаемъ вполнѣ, какое бы мы заслужили презрѣніе, еслибъ на первомъ мѣстѣ были не вы, еслибъ мы не старались всячески угождать вамъ.
   Тяжела была внутренняя борьба мистеру Тервейдропу; онъ выпрямился на софѣ; жирныя щеки его висѣли черезъ галстухъ -- истинная модель фешонэбльнаго отца!
   -- Сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- дѣти мои! я не могу противостоять вашимъ просьбамъ: будьте счастливы!
   Благосклонность, съ которою онъ обнималъ свою будущую дочь и протягивалъ руку къ сыну (сынъ покрылъ ее самыми нѣжными и почтительными поцалуями) не мало меня удивляли.
   -- Дѣти мои, говорилъ мистеръ Тервейдропъ, обнимая Кадди съ отеческою нѣжностью и съ разсчетливою элегантностью: -- милыя дѣти мои, ваше счастіе будетъ первою моею заботою. Я буду слѣдить за вами. Вы будете жить всегда со мною (то-есть, вѣрнѣе бы сказать: я всегда буду жить съ вами). Домъ этотъ, съ-этихъ-поръ, также ваша собственность, какъ и моя. Считайте его вашимъ домомъ и будьте счастливы.
   Такова была магическая сила въ его ловкости и тонныхъ манерахъ, что Принцъ и Каролина были преисполнены благодарностью, какъ-будто онъ принесъ въ ихъ пользу какую-нибудь огромную жертву, а не согласился помѣститься съ ними жить на всѣ остальные дни свои.
   -- Что касается до меня, дѣти моя, сказалъ мистеръ Тервейдропъ: -- то я клонюсь ужъ къ желтѣющей тяжелой осени моей жизни, и мѣть возможности опредѣлить, какъ долго въ этомъ вѣкѣ ткачей и пряхъ останутся слѣды истиннаго и высокаго джентльменства. Но какъ бы то ни было, а все-таки буду исполнять обязанности относительно общества и, по обыкновенію, буду показывать себя въ городѣ. Желанія мои скромны и умѣренны. Мнѣ больше ничего не нужно, кромѣ маленькаго кабинетика, нѣсколькихъ необходимыхъ вещей для туалета, скромнаго завтрака и умѣреннаго обѣда. Отъ васъ я буду только требовать исполненія этихъ мелочей, все же остальное будетъ на моемъ попеченіи.
   Они глубоко были поражены такимъ великодушіемъ.
   -- Сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- относительно этихъ небольшихъ недостатковъ въ тебѣ -- я хочу сказать о тонѣ и о манерахъ, которые могутъ бытъ только усовершенствованы образованіемъ, но которыхъ привить нельзя, если они не врожденны -- ты можешь совершенно положиться на меня. Я былъ всегда вѣренъ своему дѣлу въ дня его королевскаго высочества принца-регента и не сойду съ своего поста. Нѣтъ, сынъ мой, если ты когда-нибудь смотрѣлъ съ гордостью на положеніе твоего отца, то ты можешь быть увѣренъ, что ни одинъ это поступокъ въ будущемъ не запятнаетъ прошедшаго. Что же касается до тебя, Принцъ, до тебя, у котораго характеръ другой (всѣ мы не можемъ и не должны быть похожи одинъ на другаго), ты долженъ работать, трудиться, пріобрѣтать деньги и съ каждымъ днемъ увеличивать число твоихъ занятій.
   -- Вы можете въ этомъ положиться на меня, папенька: я буду стараться отъ всего моего сердца, отвѣчалъ Принцъ.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- знаю, что твои качества не блестящи, милое дитя мое, но они прочны и полезны -- объ этомъ и говорить нечего; я только скажу вамъ обоимъ, дорогія дѣти мои, словами несравненной, покойной жены моей, на жизненный путь которой я имѣлъ счастье проливать нѣкоторый лучъ свѣта: наблюдайте за институтомъ; наблюдайте за моими небольшими нуждами -- и да благословитъ васъ Богъ!
   Послѣ этого старый мистеръ Тервейдропъ сдѣлался такъ любезенъ, что я сочла за лучшее немедленно отправиться къ Тавіевой Гостинницъ. Кадди разсталась съ женихомъ своимъ такъ нѣжно и такъ дружелюбно, была въ такомъ восторгѣ отъ родственныхъ чувствъ мистера Тервейдропа-отца, что я ни за что на свѣтѣ не хотѣла произнести хотя полслова въ его порицаніе.
   Въ окнахъ дома, поблизости Тавіевой Гостинницы, были приклеены билеты, извѣщающіе о пустыхъ квартирахъ, и онъ казался грязнѣе и мрачнѣе, тѣмъ когда-нибудь. Имя несчастнаго мистера Желлиби, было, дня два тому назадъ, въ спискѣ банкротовъ, и онъ сидѣлъ запершись въ столовой съ двумя джентльменами, посреди кучи бумагъ, счетныхъ книгъ и нѣсколькихъ сутягъ, и дѣлалъ тщетныя попытки уразумѣть мистеріи своихъ дѣлъ. Онѣ, казалось, были выше его пониманія, такъ-что когда Кадди, по ошибкѣ, завела меня въ столовую, я увидѣла, что мистерѣ Желлиби, въ своихъ очкахъ, убитымъ сидѣлъ на концѣ обѣденнаго стола и былъ только безчувственнымъ, безмолвнымъ наблюдателемъ, между-тѣмъ, какъ два джентльмена, посреди которыхъ онъ сидѣлъ, разбирали его бумаги.
   Взбираясь наверхъ, на половину мистриссъ Желлиби, мы замѣтили, что всѣ дѣти сползли въ кухню и дурачились тамъ безъ всякаго за ними надзора. Мы застали знаменитую леди въ самомъ жару сильной корреспонденціи: она вскрывала письма, сортировала ихъ, читала, писала и, въ полномъ смыслѣ слова, завалена была конвертами. Она такъ была углублена въ свои занятія, что сначала не узнала меня, хотя смотрѣла на меня прямо своимъ дальнозоркимъ взглядомъ.
   -- Ахъ! миссъ Сомерсонъ! сказала она наконецъ: -- я васъ совсѣмъ-было не узнала! Надѣюсь, что вы здоровы и что мистеръ Жарндисъ и миссъ Клеръ также здоровы!
   Я, въ отвѣтъ, выразила надежду на здоровье мистера Желлиби.
   -- Нѣтъ, несовсѣмъ, моя милая, сказала мистриссъ Желлиби, совершенно-спокойно: -- дѣла его въ дурномъ положеніи и онъ убить духомъ. Къ-счастью, я такъ занята, что не имѣю времени думать объ этомъ. Въ настоящую минуту у насъ сто-семьдесятъ семействъ, миссъ Сомерсонъ, считая по пяти членовъ въ каждомъ изъ нихъ, готовыхъ, отправиться, если ужь не отправились, на лѣвый берегъ Нигра.
   Я подумала о ея собственномъ семействѣ, которое не только не отправилось, но и не думало отправляться на лѣвый берегъ Нигра, и удивилась, какъ она можетъ быть такъ спокойна.
   -- Вы, какъ я вижу, привели съ собою Кадди, замѣтила мистриссъ Желлиби, взглянувъ на свою дочь: -- это рѣдкость теперь здѣсь ее видѣть: она совершенно покинула свои прежнія занятія и заставила меня употреблять въ настоящее время для переписки мальчика.
   -- Но, повѣрьте ма... начала-было Кадди.
   -- Ты знаешь, Кадди, перебила ее мать, тихимъ, но рѣшительнымъ тономъ: -- что теперь я должна употреблять секретаремъ мальчика; онъ въ эту минуту обѣдаетъ. Слѣдовательно, къ-чему же ведутъ твои противорѣчія?
   -- Я не хотѣла противорѣчить вамъ, ма, отвѣчала Кадди: -- я только хотѣла сказать, что вы, вѣрно, не пожелали бы сами, чтобъ я всю жизнь свою была чурбаномъ.
   -- Я желала, моя милая, говорила мистриссъ Желлиби, распечатывая письма и смотря на нихъ съ нѣжностью: -- чтобъ ты имѣла передъ глазами всегда примѣръ своей матери въ энергіи, дѣятельности и филантропіи. Чурбанъ! прошу покорно! Еслибъ въ душѣ твоей было хоть сколько-нибудь симпатіи къ судьбамъ туземцевъ и человѣчества, ты бы высоко стояла въ нравственномъ отношеніи я тебѣ бы не приходили въ голову такія идеи. Да, въ тебѣ нѣтъ симпатіи, Кадди, нѣтъ. Я это тебѣ давно и нѣсколько разъ говаривала.
   -- Да, ма, правда, если дѣло идетъ объ Африкѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ въ тебѣ симпатіи. Это могло бы убить меня, миссъ Сомерсонъ, еслибъ, къ-счастью моему, я не была такъ много занята, сказала мистрассъ Желлиби, пріятно взглянувъ на меня и откладывая, куда слѣдуетъ, только-что распечатанное письмо: -- это разстроило бы и огорчило бы меня. Но у меня голова такъ полна мыслями о Барріобула-Гха и я дѣлаю столько пользы своею спеціальностью, что Африка для меня истинное лекарство противъ всѣхъ огорченій. Вы это, я думаю, видите, миссъ Сомерсонъ?
   Кадди мигала мнѣ, чтобъ дать знать о времени начать разговоръ въ ея пользу, и я, уловивъ минуту, когда прекрасные очи мистриссъ Желлиби были направлены на Африку, сказала ей:
   -- Быть-можетъ, мистриссъ Желлиби, вы удивитесь, если узнаете, что привело меня сюда нарушить ваши занятія.
   -- Я всегда очень-рада видѣть васъ, миссъ Сомерсонъ, говорила мистриссъ Желлиби, не отводя глазъ отъ занимательныхъ писемъ и сладко улыбаясь: -- хотя бы я, я она покачала головою: -- очень бы желала, чтобъ дочь моя чувствовала болѣе интереса къ борріобульскямъ проектамъ.
   -- Я пришла сюда съ Кадди, сказала я: -- потому-что Кадди считаетъ дурнымъ скрывать отъ своей матери все, что до нея касается, и теперь пришла сообщить вамъ, очень для нея важную тайну.
   -- Кадди, сказала мистриссъ Желлиби, остановивъ на минуту свои занятія и потомъ, покачавъ головой, снова принялась за нихъ: -- ты, вѣрно, хочешь сказать мнѣ какую-нибудь глупость!
   Кадди развязала свою шляпку, бросила ее на полъ и, заливаясь елезаи, сказала:
   -- Ма, я влюблена!
   -- Какой вздоръ! замѣтила мистриссъ Желлиби разсѣянно, смотря на какую-то депешу: -- я такъ и знала, что глупость!
   -- Я влюблена, ма... и дала слово выйдти замужъ, говорила, рыдая, Кадди: -- за молодаго мистера Тервейдропа, танцмейстера, и старый мистеръ Тервейдропъ, истинный джентльменъ, далъ свое согласіе... Ма, и я прошу васъ... благословите и вы насъ... я знаю, безъ вашего благословенія мнѣ не будетъ счастья, твердила Кадди въ сильныхъ рыданіяхъ. Доброе созданіе! въ эти минуты она единственно руководилась чувствомъ дочерниной привязанности.
   -- Вы опять свидѣтельница, миссъ Сомерсонъ, замѣтила мистриссъ Желлиби спокойно: -- какое для меня счастіе быть такъ занятой и имѣть необходимость въ концентрированности. Вотъ Кадди дала слово выйдти за-мужъ за сына танцмейстера -- соединяется съ народомъ, въ которомъ нѣтъ ни капли симпатіи къ судьбамъ человѣческихъ поколѣній! Между-тѣмъ, какъ мистеръ Гёшеръ, одинъ изъ первыхъ филантроповъ нашего времени, говорилъ мнѣ не разъ, что онъ къ Камш неравнодушенъ.
   -- Ma... я... всегда ненавидѣла... и презирала мистера Гёшера... говорила, всхлипывая, Кадди.
   -- Кадди, Кадди! возразила мистриссъ Желлиби, вскрывая, съ совершеннымъ спокойствіемъ духа, конвертъ другаго письма:-- я въ этомъ никогда не сомнѣвалась. Да и могло ли быть иначе, когда ты совершенно лишена тѣхъ симпатій, которыя въ немъ преобладаютъ! И еслибъ мои общественныя обязанности не были моимъ любимымъ дитятею, еслибъ я не была занята въ огромныхъ размѣрахъ огромными проектами, то эти мелочи мучили бы меня, миссъ Сомерсонъ. Не могу ли я дозволять, чтобъ глупый поступокъ Кадди (отъ которой и ничего другаго и не ожидаю) заградилъ отъ моего вниманія великій африканскій континентъ? Никогда, никогда, повторяла мистриссъ Желлиби рѣзкимъ, спокойнымъ голосомъ и съ пріятной улыбкой и продолжала сортировку писемъ: -- нѣтъ никогда!
   Я такъ не была подготовлена къ столь холодному пріему, хотя бы и должна была ожидать его, что, право, не знала, что сказать. Кадди совершенно выплакалась и выговорилась. Мистриссъ Желлиби продолжала свои почтенныя занятія, раскрывала и сортировала письма съ самой пріятной и веселой улыбкой к только по временамъ говорила: -- о нѣтъ, никогда, никогда!
   -- Я надѣюсь, ма, выговорила наконецъ бѣдная Кадди: -- что ни на меня не сердитесь?
   -- О Кадди, ты совершенно-глупая дѣвочка, отвѣтила мистриссъ Желлиби: -- какъ спрашивать такой вздоръ, послѣ того, что я сказала о моемъ умственномъ направленіи.
   -- И я надѣюсь, ма, вы даете намъ ваше согласіе и желаете вамъ всего хорошаго? сказала Кадди.
   -- Ты безсмысленный ребёнокъ ужъ потому, что сдѣлала такой безразсудный шагъ, сказала мистриссъ Желлиби: -- ты непослушный ребёнокъ, потому-что ты должна была бы посвятить всю свою жизнь великому дѣлу филантропіи. Но шагъ ужъ сдѣланъ, я ужъ наняла мальчика, слѣдовательно, и говорить нечего. Пожалуйста Кадди, говорила мистриссъ Желлиби, своей дочери, которая ее обнимала и цаловала: -- пожалуйста не мѣшай мнѣ, и очень-занята: всѣ эти письма надо разобрать до прихода вечерней почты.
   Я думала, что теперь всего лучше уйдти и хотѣла-было начать прощаться, но была задержана словами Кадди.
   -- Вы ее будете противъ того ма, чтобъ я его представила вамъ? сказала Кадди.
   -- О Боже мой, Каддиа! воскликнула мистриссъ Джеллиби, погруженная ужъ въ созерцаніе туземцевъ Барріобула-Гха: -- ты опять, Кадди, свое. Кого ты хочешь еще представить?
   -- Его, ма.
   -- Кадди, Кадди! сказала мистриссъ Желлиби, утомленная этими мелочами: -- въ этомъ случаѣ ты должна привести его въ такой день, когда нѣтъ "общественнаго комитета", или "комитета развѣтвленія пособій", или какого-нибудь другаго комитета. Словомъ сказать: ты должна соображаться съ моимъ свободнымъ временемъ. Моя милая миссъ Сомерсонъ, съ вашей стороны очень-любезно, что вы пришли замолвить словцо за эту глупенькую дѣвочку. Прощайте. Если я вамъ скажу, что у меня пятьдесятъ-восемь новыхъ писемъ получено сегодня утромъ отъ фабрикантовъ, которые желаютъ привести къ единству туземцевъ и развитіе кофейныхъ плантацій, то вѣрно вы не разсердитесь, если я вамъ скажу, что я занята по горло.
   Я не могла удивляться, что Кадди была въ грустномъ расположеніи духа, что, обнявъ меня, она рыдала на моей груди; она говорила, что жестокая брань была бы для нея легче, чѣмъ это совершенное равнодушіе къ ея судьбѣ; она говорила мнѣ, что у нея нѣтъ почти ни одного платья, сколько-нибудь годнаго подъ вѣнецъ. Я утѣшала ее, выставляя, сколько она можетъ сдѣлать добра для своего бѣднаго отца и для Биби. Въ такихъ разговорахъ мы сошли внизъ и добралась до кухни, гдѣ бѣдныя дѣти ползали на каменномъ полу, въ грязи, и я не иначе могла избѣжать совершеннаго уничтоженія моего костюма, какъ только прибѣгнувъ къ сказкамъ. По-временамъ слышались наверху крики, которые пугали насъ, потому-что мистеръ Желлиби подходилъ къ окну и, для большаго уразумѣнія дѣлъ своихъ, хотѣлъ выброситься изъ третьяго этажа на мостовую.
   Возвратясь домой, послѣ столькихъ хлопотъ, я много я долго думала о Кадди и находила, право, что она будетъ счастлива. Тихая ночь, звѣздное небо напоминали мнѣ дальнихъ путниковъ, которые, быть-можетъ, тоже любуются этими созвѣздіями, которыми любовалась я.
   Дома приняли меня съ такою радостью, что я, право, готова была плакать отъ восторга, еслибъ не боялась, что это глупо. Разспрашивали меня про Кадди и такъ ласкали меня, что я считала себя самымъ счастливымъ существомъ въ мірѣ.
   Цѣлый вечеръ провели мы въ самой родственной болтовнѣ съ мистеромъ Жарндисомъ и съ Адой, такъ-что прійдя въ свою комнату, я увидѣа, что лицо мое горѣло отъ чрезмѣрныхъ разговоровъ. Вдругъ кто-то тихо постучался въ дверь. Войдите сказала я. Хорошенькая, маленькая дѣвочка, въ траурномъ платьѣ, вошла въ комнату.
   -- Честь имѣю представиться, миссъ, сказала она тихимъ голосомъ:-- я Черли.
   -- Какъ я рада, что вижу тебя, Черли! сказала я, поцаловавъ ее нѣжно.
   -- Я ваша горничная, сказала Черли.
   -- Серьёзно, Черли?
   -- Да-съ, мистеру Жарндису угодно было позволить мнѣ эту честь.
   Я сѣла, положила руку на плечо Черли и смотрѣла на нее.
   -- Миссъ, сказала Черли, скрестивъ руки, и слезы текли по ямкамъ ея щекъ.-- Томъ въ школѣ, миссъ, и учится хорошо; Эмма осталась у мистриссъ Блайндеръ... и какой за ней присмотръ? Что съ вами миссъ, не плачьте пожалуйста!
   -- Я не могу удержаться, Черли.
   -- И я, миссъ, не могу удержаться, говоритъ Черли:-- мистеръ Жарндисъ такъ добръ: онъ говорилъ, что вы будете такъ добры, поучите иногда меня чему-нибудь. Мы съ Томомъ и съ Эммой будемъ видѣться каждый мѣсяцъ, и я такъ благодарна, миссъ; я постараюсь заслужить валу любовь?
   -- О, милая Черли! не забудь того, кто все это для тебя сдѣлалъ.
   -- Нѣтъ, миссъ, ни я, ни Томъ, ни Эмма, мы этого не забудемъ. Вы, вы все для насъ сдѣлали.
   -- Нѣтъ, Черли, я первый разъ объ этомъ слышу; для васъ все сдѣлалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Да, миссъ; но все это сдѣлано изъ любви къ вамъ и мы этого никогда не забудемъ.
   И Черли бѣгала и суетилась вокругъ меня, приводя въ порядокъ всѣ вещи, которыя только могла достать своей ручонкой.
   -- Не плачьте, пожалуйста, не плачьте, миссъ, сказала она мнѣ опять.
   -- Я никакъ не могу удержаться, Черли, повторяла я ей.
   И Черли также не могла удержаться, и мы обѣ плакала отъ радости.
   

Часть пятая.

ГЛАВА XXIV.
Апелляція.

   Послѣ разговора моего съ Ричардомъ, о которомъ и ужъ упоминала, онъ сообщилъ мистеру Жарндису состояніе своей души. Хоть я думаю, что это признаніе было несовершенно сюрпризомъ моему опекуну, однакожъ оно стоило ему большаго нездоровья и непріятностей. Онъ часто запирался съ Ричардомъ во Временной Воркотнѣ и проводилъ съ нимъ цѣлые дни отъ ранняго утра до глубокой полуночи; толковалъ съ мистеромъ Кенджемъ и передѣлалъ въ Лондонѣ кучу непріятныхъ дѣлъ. Во все это время онъ былъ съ нами и съ Адой совершенно-ласковъ, хотя очень-часто жаловался на восточный вѣтеръ и такъ потиралъ себѣ голову, что ни одинъ волосокъ не оставался на своемъ мѣстѣ. Относительно Ричарда онъ хранилъ строгое молчаніе. Нѣкоторыя свѣдѣнія мы получали отъ самого Ричарда; и такъ-какъ они ограничивались только словами: все обстоитъ благополучно, все идетъ къ-лучшему, все прекрасно, то наши опасенія на его счетъ нисколько не уменьшались.
   Однакожь, въ этомъ промежуткѣ времени мы узнали, что отъ имени Ричарда подавалось лорду-канцлеру, новое прошеніе о поступленіи въ военную службу. Дѣло объ этомъ тянулось, откладывалось и опять откладывалось, и опять тянулось, такъ-что Ричардъ говорилъ намъ шутя, что надѣется поступить въ военную службу развѣ только тогда, когда будетъ старымъ ветераномъ, лѣтъ семидесяти. Наконецъ, лордъ-канцлеръ пригласилъ его въ свою канцелярію, говорилъ ему серьёзно и строго, что онъ теряетъ попустому время -- справедливая насмѣшка надъ ихъ проволочками, говорилъ смѣясь, Ричардъ, и наконецъ прошеніе его было принято. Имя его было внесено въ списокъ кавалерйскаго полка, деньги заплачены и Ричардъ, съ свойственнымъ ему жаромъ принялся заниматься изученіемъ военнаго искусства, вставалъ въ пять часовъ утра, фехтовалъ, стрѣлялъ въ цѣль и проч. и проч.
   Вакаціи смѣнились судейскимъ терминомъ, судейскій термитъ вакаціями. Мы иногда слыхали о процесѣ Жарндиса, что этотъ процесъ былъ на очереди, или не былъ на очереди и т. п. Ричардъ, занятый своими экзерциціями, посѣщалъ насъ рѣже; опекунъ мой молчалъ, время проходило и, наконецъ, Ричардъ получилъ назначеніе отправиться къ своему полку въ Ирландію.
   Онъ очень-поспѣшно пріѣхалъ съ этою новостью и имѣлъ продолжительный разговоръ съ опекуномъ моимъ. Спустя часъ времени, опекунъ мой выглянулъ въ дверь той комнаты, гдѣ мы сидѣли съ Адою, и сказалъ намъ: -- войдите сюда, моя милочки! Мы вошли и замѣтили, что Ричардъ, который былъ прежде въ веселомъ расположеніи духа, былъ грустенъ и разсерженъ.
   -- Рикъ и я, Ада, сказалъ мистеръ Жарндисъ; -- расходимся въ нашихъ мнѣніяхъ. Ну. Рикъ, сбрось съ себя эту угрюмость!
   -- Вы очень-жестоки ко мнѣ, сэръ, сказалъ Ричардъ:-- и тѣмъ болѣе я это чувствую, что всегда вы были ко мнѣ такъ милостивы, сдѣлали для меня такъ-много, что я не могъ бы забыть всѣхъ вишь благодѣяній, еслибъ прожилъ двадцать жизней.
   -- Все это, положимъ такъ, Рикъ; но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ ты понялъ мои желанія, чтобъ ты примирялся самъ съ собою.
   -- Я надѣюсь, что вы извините мнѣ, говорилъ Ричардъ, хоть горячо, однакожь почтительно: -- если я скажу, что о себѣ всего вѣрнѣе могу судить я самъ.
   -- Я надѣюсь, что вы извините мнѣ, любезный Рикъ, замѣтилъ мистеръ Жарндисъ съ совершенною вѣжливостью и весело: -- если и скажу, что вамъ очень-естественно думать такъ, а мнѣ очень-естественно думать иначе. Я долженъ исполнять свой долгъ, Рикъ, иначе и самъ ты, хладнокровно размысливъ, будешь обо мнѣ дурнаго мнѣнія. А пока, я надѣюсь, что ты сохранишь любовь, ко мнѣ, въ какомъ бы ты ни былъ расположеніи духа.
   Ада такъ поблѣднѣла, что мастеръ Жарндисъ подалъ ей кресла и самъ сѣлъ рядомъ съ ней.
   -- Не безпокойся, милый другъ мой, сказалъ онъ ей: -- тутъ ровно нѣтъ ничего; мы съ Рикомъ очень-дружелюбно поспорили между собою. Ты была предметомъ этого спора и потому будь судьей между нами: растрепаться нечего, моя милая.
   -- Я не разстроиваюсь, братецъ Джонъ, сказала Ада съ улыбкой: -- вы никого не можете обидѣть.
   -- Благодарю, душа моя. Теперь будь внимательна и съ минутку посмотри на Рика. И ты, милая старушка, тоже. Припомни, другъ мой, началъ мастеръ Жарндисъ, положивъ руку свою на ея хорошенькую ручку: припомни разговоръ между нами четырьмя, когда тетушка Дердонъ разсказывала маленькую любовную исторійку.
   -- Ни Ричардъ, ни я, мы никогда не забудемъ, что вы для насъ сдѣлали, братецъ Джонъ.
   -- Я никогда этого не забуду сказалъ Ричардъ.
   -- И я никогда не забуду, сказала опять Ада.
   -- Тѣмъ легче мнѣ высказать вамъ, тѣмъ легче вамъ выслушать меня, отвѣчалъ опекунъ мой, и все благородство души и вся доброта выразились въ чертахъ лица его.-- Милый другъ, Ада, ты должна знать, что Ричардъ избираетъ новую карьеру ужь послѣдній разъ. Все что въ имѣлъ, все истрачено, всѣ источники исчерпаны. Отступать назадъ невозможно.
   -- Совершенно-справедливо; все, что я имѣлъ до-сихъ-поръ, истрачено; но, сэръ, я имѣлъ не все, что я буду имѣть впослѣдствіи.
   -- Рикъ, Рикъ! вскричалъ опекунъ мой испуганнымъ голосомъ: -- ради всего, что тебѣ дорого, не гонись за этимъ призракомъ семейнаго наслѣдства; берегись этой несчастной, этой губительной надежды. Повѣрь мнѣ, что лучше трудиться всю жизнь, лучше просить милостыню, лучше умереть!
   Мы всѣ были испуганы этими словами. Ричардъ закусилъ губы и, притаивъ дыханіе, посматривалъ на меня, вполнѣ чувствуя всю справедливость сказаннаго.
   -- Милая Ада, сказалъ мистеръ Жарндисъ, успокоившись и съ своею обычною нѣжностью: -- это жесткія, тяжелыя слова, но что дѣлать, я живу въ Холодномъ Домѣ и многое видѣлъ на своемъ вѣку. Но довольно объ этомъ. Все благосостояніе Ричарда зависитъ отъ его труда. И я считаю необходимостью, для вашей взаимной пользы, разорвать всѣ узы, связывающія васъ, кромѣ родственныхъ узъ.
   -- Скажите лучше все съ разу, сэръ; ни не имѣете ко мнѣ довѣрія и хотите, чтобъ Ада слѣдовала вашему примѣру.
   -- Подобныхъ вещей лучше не говорить, Рикъ, потому-что я этого вовсе не думаю.
   -- Вы знаете, что я дурно началъ, отвѣчалъ Ричардъ: -- да, я дурно началъ, это правда.
   -- Какъ ты началъ, мы объ этомъ говорили съ гобою послѣдній разъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ дружески-одобрительнымъ тономъ:-- я тебѣ сказалъ, что начало еще не ушло, что оно только теперь приходить, а потому теперь-то и надо начать хорошенько -- вотъ и все. Вы между собою двоюродные братъ и сестра -- и только. Другія же узы должны быть подготовлены работою, Рикъ, и трудомъ.
   -- Вы очень-жестоки ко мнѣ, сэръ, сказалъ Ричардѣ: -- болѣе жестоки, чѣмъ я могъ вообразить себѣ.
   -- Милый другъ мой, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- я всего строже къ самому себѣ. Повѣрь мнѣ, Ада, что лучше для него, если онъ будетъ свободенъ и, Рикъ, лучше для Ады, если она будетъ свободна.
   -- Почему же это лучше, сэръ? поспѣшно отвѣтилъ Ричардъ: -- когда мы открывали передъ вами наши сердца, вы не такъ говорили, но тѣмъ языкомъ.
   -- Съ того времени много утекло воды, Рикъ... Я не виню тебя: но я самъ сдѣлался опытнѣе.
   -- Вы говорите на мой счетъ, сэръ!
   -- Нѣтъ, и думаю о васъ обоихъ: вы еще молоды и вамъ еще рано вступить въ бракъ. Прошедшее пусть останется безъ почину и пусть начнется для васъ новая страница жизни.
   Ричардъ боязливо поглядывалъ на Аду и молчалъ.
   -- До-сихъ-поръ я не говорилъ ни слова никому изъ васъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ:-- теперь и былъ вполнѣ-откровененъ. Я умоляю васъ, я заклинаю васъ предать прошедшее забвенію. Время, справедливость, самостоятельность -- вотъ что должно занимать насъ въ настоящемъ. Въ противномъ случаѣ, вы сдѣлаете вредъ себѣ и глубоко оскорбите меня, меня, который съ такимъ теплымъ чувствомъ, съ такою любовью свелъ васъ вмѣстѣ.
   Длинное, томительное молчаніе.
   -- Братецъ Ричардъ, сказала Ада, нѣжно глядя ему въ лицо: -- послѣ того, что сказалъ мистеръ Жарндисъ, мнѣ кажется, вамъ нечего выбирать. Ты можешь быть совершенно спокоенъ насчетъ меня, поточу-что ты оставляешь меня подъ надзоромъ этого добраго друга. Я... я Ричардъ, прибавила Ада немного конфузясь: -- и не буду сомнѣваться въ твоей любви я... буду всегда увѣрена, что ты мнѣ не измѣнишь. Мнѣ грустно, мнѣ тяжело разстаться съ тобою, Ричардъ, но это... это для твоей пользы. Я часто... очень-часто буду думать о тебѣ... буду говорить о тебѣ съ Эсѳирью и, можетъ быть, ты когда-нибудь... вздумаешь о своей сестрѣ. Она встала, подошла къ нему, подала ему дрожащую руку и сказала:-- мы теперь съ тобою, Ричардъ... братъ и сестра, быть-можетъ, надолго... Будь счастливъ, Ричардъ, гдѣ бы ни былъ ты... люби сестру свою!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Мнѣ было странно, что Ричардъ не хотѣлъ простить опекуну этого разговора, хотя самъ говорилъ мнѣ о своихъ недостаткахъ въ болѣе-рѣзкихъ выраженіяхъ. Я, къ-сожалѣнію моему, замѣчала, что съ этого времени онъ не былъ такъ откровененъ, какъ прежде съ мистеромъ Жарндисомъ, и между ними водворилась какая-то холодность.
   Въ хлопотахъ, при обмундировкѣ, онъ скоро разсѣялся и даже грусть по Адѣ, которая осталась въ Гертфордшайрѣ, значительно поослабла. (Я, Ричардъ и мистеръ Жарндисъ втроемъ отправились на недѣлю въ Лондонъ). Хоти повременамъ онъ вспоминалъ о ней, плакалъ, осыпалъ себя жестокими упреками, потомъ вдругъ придумывалъ какія-нибудь неестественныя средства сдѣлаться безъ труда богатымъ и осчастливить се.
   Время настало хлопотливое; и исходила всѣ лавки для покупки разныхъ вещей, въ которыхъ онъ нуждался. Онъ былъ со мной совершенно-откровененъ и я, сказать по правдѣ, пріятно проводила съ нимъ послѣдніе дни.
   Въ эту недѣлю, насъ ежедневно посѣщалъ одинъ господинъ, который прежде служилъ въ кавалеріи, а теперь былъ въ отставкѣ и училъ Ричарда фехтованью. Я такъ много о немъ слышали отъ Ричарда и даже отъ моего опекуна, что однажды осталась нарочно за завтракомъ, чтобъ дождаться его визита.
   -- Здравствуйте мистеръ Джорджъ, сказалъ опекунъ мой:-- мистеръ Карстонъ сейчасъ придетъ; а пока, я знаю, миссъ Сомерсонъ будетъ пріятно съ вами познакомиться. Сядьте, пожалуйста.
   Онъ сѣлъ, чувствуя себя нѣсколько-неловко въ моемъ присутствіи, такъ, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ казалось, постоянно поводилъ своею широкою, загрубѣлою рукою по верхней губѣ и избѣгалъ смотрѣть на меня.
   -- Вы акуратны, какъ солнце, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Военное время, сэръ, отвѣчалъ онъ -- Дѣло привычки; а собственно говоря, и не очень-то акуратенъ.
   -- Однакожъ, я слышалъ, что у васъ большое заведеніе, сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Не то, чтобъ очень, сэръ; я содержу тиръ.
   -- А хорошъ ли выйдетъ стрѣлокъ изъ мистера Карстона? спросилъ опекунъ мой.
   -- Довольно-хорошій, сэръ, отвѣчалъ онъ, скрестивъ руки на груди своей и казался такимъ большимъ: -- онъ бы, сэръ, былъ стрѣлокъ первой руки, еслибъ употребилъ все свое стараніе.
   -- Я думаю, что онъ не очень старается? сказалъ опекунъ мой
   -- Сначала онъ принялся-было горячо, сэръ, а потомъ поостылъ. Можетъ, у него, знаете, того, на сердце что-нибудь есть... какая-нибудь зазнобушка. И онъ взглянулъ на меня въ первый разъ, но своемъ приходѣ, своими огромными черными глазами.
   -- Только по-крайней-мѣрѣ не я у него на умѣ, я въ этомъ ручаюсь, мистеръ Джорджъ, сказала я. смѣясь: -- хотя, кажется, вы на меня смотрите съ подозрѣніемъ.
   Онъ слегка покраснѣлъ и отвѣсилъ мнѣ военный поклонъ.
   -- Не хотѣлъ обидѣть васъ, миссъ. Извините, и человѣкъ простой, сказалъ онъ мнѣ.
   -- Нѣтъ, я нисколько не обижаюсь, напротивъ, ваше подозрѣніе и считаю за комплиментъ себѣ.
   Если онъ прежде избѣгалъ смотрѣть на меня, за-то теперь вдругъ пристально устремилъ на меня свои глаза.
   -- Извините меня, сэръ, сказалъ онъ, обращаясь къ моему опекуну: -- я не имѣлъ чести разслышать имя, миссъ...
   -- Миссъ Сомерсонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ! повторилъ онъ и взглянулъ опять на меня.
   -- Знакомо вамъ мое имя? спросила я
   -- Нѣтъ, миссъ, я никогда не слыхалъ этого имени. Мнѣ казалось, что я васъ гдѣ-то видѣлъ.
   -- Я думаю, что вы ошибаетесь, отвѣчала и, поднявъ голову отъ работы: -- и очень-памятлива на лица.
   -- И я тоже, миссъ, отвѣчалъ онъ, смотря на меня во всѣ свои черные глаза: -- Гм! не знаю, но только мнѣ кажется, что я васъ гдѣ-то видѣлъ.
   И онъ еще болѣе покраснѣлъ подъ загаромъ своей кожи и былъ сбитъ съ толку тѣмъ, что не можетъ припомнить и сообразить. Опекунъ мой вывелъ его изъ затруднительнаго положенія.
   -- Много у васъ учениковъ, мистеръ Джорджъ? спросилъ онъ его.
   -- Число ихъ мѣняется, сэръ; но во всякомъ случаѣ выигрышъ не достаетъ на жизнь.
   -- А какого сорта люди посѣщаютъ вашъ тиръ?
   -- Всѣхъ сортовъ, сэръ, и англичане и чужестранцы, отъ джентльмена до подмастерья. Недавно были француженки, и чтожь? мастерски стрѣляли изъ пистолета! Много ходитъ и такихъ, которымъ лишь бы зайдти куда-нибудь.
   -- Однако жъ, и не думаю, чтобъ приходили съ какими-нибудь таинственными намѣреніями? спросилъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Случается, сэръ, хотя рѣдко, но-большей-части ходятъ для упражненій или отъ скуки.-- Извините, сэръ, продолжалъ мистеръ Джорджъ: -- и слыхалъ, что у васъ есть процесъ въ Оберканцеляріи?
   -- Къ-сожалѣнію, это совершенная правда.
   -- Ко мнѣ хаживалъ одинъ господинъ, имѣвшій тоже процесъ въ Оберканцеляріи.
   -- Зачѣмъ же?
   -- Да для развлеченія, а думаю. Пріидетъ, заплатитъ за пятьдесятъ выстрѣловъ и садитъ пулю въ пулю, какъ-будто передъ нимъ была непріятельская армія. А разъ не вытерпѣлъ, сказалъ ему прямо, что имъ тратить время попустому; онъ ничего... не обидѣлся и съ-тѣхъ-поръ мы друзья.
   -- А кто онъ такой? спросилъ опекунъ мой съ любопытствомъ,
   -- Онъ былъ фермеромъ въ Шропшайрѣ до того времени, пока не запутался въ процесъ.
   -- Гредли?
   -- Да, сэръ.
   Мистеръ Джорджъ опять началъ вглядываться въ меня, иска мы обмѣнялись нѣсколькими словами съ опекуномъ моимъ, но поводу такого неожиданнаго столкновенія обстоятельствъ. Я разсказала потомъ ему, какъ мы познакомились съ мистеромъ Гредли. За это мистеръ Джорджъ отвѣсилъ внѣ еще поклонъ.
   -- Не понимаю, говорилъ онъ, смотря на меня: -- да, и знаю... и нѣтъ... и онъ устремилъ глаза свои на полъ, водилъ рукой по своимъ коротко-остриженнымъ курчавымъ волосамъ, какъ-будто бы желая поймать ускользающую отъ вниманіи мысль.
   -- Мнѣ очень-непріятно было узнать, говорилъ опекунъ мой: -- что это дурное расположеніе духа, въ которомъ постоянно находится мистеръ Гредли, подвергло его преслѣдованію и онъ, говорятъ, теперь долженъ скрываться.
   -- И я тоже слышалъ, сэръ, говорилъ разсѣянно мистеръ Джорджъ е все-таки наблюдая половицы: -- и я также слышалъ.
   -- Не знаете ли, гдѣ онъ теперь?
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ кавалеристъ, поднявъ глаза съ полу и выходя изъ своей разсѣянности: -- не знаю. Я думаю, что онъ скоро свернется. Какъ ни силенъ, какъ ни крѣпокъ, а всѣхъ пытокъ судейскихъ не выдержишь.
   Приходъ Ричарда прервалъ разговоръ. Мистеръ Джорджъ всталъ, отвѣсилъ мнѣ еще военный поклонъ, пожелалъ добраго дня опекуну моему и, тяжело топая, вышелъ изъ комнаты.
   Это было утромъ, въ день, назначенный для отъѣзда Ричарда. Всѣ вещи его а уложила еще наканунѣ, и мы были свободны до самой той минуты, когда ему слѣдовало выѣхать въ Холихэдъ, близь Ливерпуля. Процесъ по дѣлу Жарндисовъ долженъ былъ въ этотъ день быть на очереди и Ричардъ предложилъ мнѣ идти въ Палату Оберканцеляріи. Такъ-какъ это былъ послѣдній день его пребыванія въ Лондонѣ, мнѣ хотѣлось повозможности разогнать грусть, то я согласилась, и мы пошли въ Вестминстерскую Палату, гдѣ въ то время было засѣданіе. Дорогой мы говорили съ нимъ о письмахъ, условливались, какъ часто писать другъ къ другу и о чемъ писать. Опекунъ мой звалъ, куда мы идемъ и потому не хотѣлъ раздѣлить съ пали прогулку.
   Когда мы пришли въ Палату, и увидѣла лорда-канцлера, того же самаго, котораго я видѣла въ Линкольнской Палатѣ; онъ сидѣлъ съ важною осанкой и серьёзно, на скамьѣ, ниже его стоялъ столъ, покрытый краснымъ сукномъ, на которомъ лежали государственныя печати и красовался огромный букетъ цвѣтовъ, наполняющій ароматомъ всю Палату. Ниже стола тянулся длинный рядъ ходатаевъ. Они держали подъ-мышками большія связки бумагъ, а подъ ногами, разстилались у нихъ веревочный маты. Далѣе виднѣлась длинная вереница членовъ присутствія, въ парикахъ и тогахъ; половина изъ нихъ спала, половина бодрствовала; и если говорилъ одинъ, то другіе не обращали никакого вниманія на потоки рѣчей его. Лордъ-канцлеръ сидѣлъ, развалясь въ своемъ покойномъ креслѣ; локоть его лежалъ на мягко-обитой ручкѣ, а чело опиралось на ладонь руки. Нѣкоторые изъ присутствующихъ дремали, нѣкоторые занимались чтеніемъ газетъ, или отдѣльными кружками вели шопотомъ разговоръ; всѣ вообще казались очень-спокойными; никакой торопливости, никакихъ приготовленій не было замѣтно ни на одномъ лицѣ, какъ-будто бы они собрались не для дѣлъ, а просто посидѣть, каждый въ своемъ кабинетѣ.
   У меня сжалось сердце, когда я сравнила это невозмутимое спокойствіе, съ тяжкою жизнью, съ горестною смертью истцовъ; эти церемоніи, эту обстановку, съ недостатками, лишеніями, нищенствомъ тѣхъ несчастныхъ, которыхъ нрава защищала Вестминстерская Палата. Грустно было подумать, какъ сильно, какъ неровно бились сердца тяжущихся и какъ плавно, какъ медленно приступали къ разбору ихъ справедливыхъ исковъ. Весь этотъ театръ, начиная съ лорда-канцлера и до послѣднего изъ его окружающихъ, не знаетъ и не хочетъ знать, что ихъ лѣность, нерадѣніе, несправедливость, лихоимство производитъ ужасъ и заслуживаютъ всеобщее презрѣніе. Я сидѣла на той скамьѣ, на которую посадилъ меня Ричардъ, старалась вслушаться, вглядѣться; но во всей сценѣ, во всемъ этомъ театральномъ представленіи я не находила дѣйствительности, кромѣ бѣдной мисъ Флайтъ, этой сумасшедшей старушонки, которая стояла на скамьѣ, прислонясь къ стѣнѣ, подмигивала и кивала головой при каждомъ словѣ.
   Миссъ Флайтъ скоро замѣтила наше присутствіе и подошла къ намъ. Она отъ чистаго сердца благодарила меня за посѣщеніе ея палаты и указала мнѣ самыя замѣчательныя личности. Мистеръ Кейджъ, также подошелъ къ намъ и обращалъ вниманіе наше на знаменитѣйшихъ собратовъ своихъ, съ любезностью хозяина.
   -- Вы выбрали неудачный день, сказалъ намъ мистеръ Кенджъ: -- всего интереснѣе открытіе судейскаго термина; но и сегодня будутъ серьёзныя дѣла, очень-серьёзныя.
   Спустя полчаса послѣ нашего прихода, дѣло, которое разбиралось, умерло, кажется, въ своемъ ничтожествѣ, не принеся не только утѣшительнаго, но и никакого результата. Лордъ-канцлеръ, сбросилъ со стола своего кину бумагъ къ джентльменамъ, сидящимъ внизу, и затѣмъ какой-то голосъ произнесъ громко-.-- "Дѣло Жарндисовъ". Тутъ послышалось шушуканье, смѣхъ; слушатели удалились и огромный кучи синихъ мѣшковъ, начиненныхъ бумагами, явились на сцену.
   Сколько я могла понять (голова моя кругомъ шла отъ этихъ продѣлокъ), дальнѣйшія изслѣдованія дѣла Жарндисовъ клонились только къ опредѣленію проторей и убытковъ; хотя двадцать джентльменовъ, въ парикахъ, имѣли видъ людей, изучившихъ это дѣло, однакожь и готова была держать пари, что они небольше моего понимали его сущность. Они говорили о немъ съ лордомъ-канцлеромъ, спорили, возражали, толковали между собою; одни говорили, что это такъ, другіе говорили, что это иначе, третьи предлагали, въ насмѣшку, перечитать неисчерпаемые фоліанты клятвенныхъ показаній, смѣялись, шушукали и, кажется, весь процесъ служилъ дѣломъ забавы, а не предметомъ изслѣдованія и уясненія. Спустя часъ времени, и множество рѣчей и pro и conlra, начатыхъ и неконченныхъ. Дѣло было отложено, какъ намъ сообщилъ мистеръ Кенджъ, до слѣдующаго засѣданія, по недостатку нужныхъ показаній. И бумаги вынеслись назадъ прежде, чѣмъ писаря успѣли всѣ ихъ внести.
   Я взглянула на Ричарда послѣ этихъ безнадежныхъ проволочекъ и была испугана блѣдностью и утомленіемъ его хорошенькаго личина.
   -- Вѣдь не вѣкъ же такъ продлится, тётушка; слѣдующій разъ будетъ лучше, сказалъ онъ мнѣ, опустивъ голову.
   Я видѣла мистера Гуппи: онъ приносилъ бумаги въ палату и раскладывалъ ихъ на столѣ передъ мистеромъ Кенджемъ; онъ, въ свою очередь, увидѣлъ меня, сдѣлалъ мнѣ смущенный поклонъ и внушилъ мнѣ непремѣнное желаніе тотчасъ же удаляться домой. Я подала руку Ричарду и мы было пошли уже къ выходу, какъ мистеръ Гуппи поймалъ насъ и успѣлъ къ намъ подойти.
   -- Извините мистеръ Карстонъ, сказалъ онъ шопотомъ;-- простите великодушно, миссъ Сомерсонъ, но здѣсь есть дама, одна изъ моихъ пріятельницъ; она знаетъ васъ, милостивая государыня, и очень желаетъ имѣть честь подойти къ вамъ.
   Пока онъ говорилъ, я взглянула впередъ и увидѣла передъ собою воплощеніе моихъ воспоминаній, мистриссъ Рахиль, жившую нѣкогда въ дамѣ моей крестной матери.
   -- Какъ твое здоровье, Эсѳирь? сказала она: -- узнаёшь меня?
   Я протянула ей руку и сказала ей, что она, на мои глаза, вовсе не измѣнилась.
   -- Я удивляюсь, что ты, Эсѳирь, помнишь старое вр и малѣйшаго понятія? Я не знаю, что вы разумѣете подъ этимъ названіемъ, гдѣ это находится и кто этимъ владѣетъ. Если вы сами владѣете этимъ приличіемъ и находите его пріятнымъ, я въ восторгѣ отъ этого и отъ души васъ поздравляю. Увѣряю васъ я рѣшительно ничего не знаю объ этомъ; вѣдь вы знаете, я настоящее дитя; я не имѣю претензій на ваше приличіе и не нуждаюсь въ немъ.
   Это былъ одинъ изъ числа многихъ между ними маленькихъ разговоровъ. Я всегда ожидала, что они кончатся и, весьма вѣроятно, кончились бы при другихъ обстоятельствахъ самымъ жестокимъ взрывомъ гнѣва со стороны мистера Бойторна. Впрочемъ, онъ имѣлъ такое высокое понятіе о своей гостепріимной и отвѣтственной обязанности въ качествѣ хозяина дома и мой опекунъ смѣялся такъ чистосердечно надъ мистеромъ Скимполемъ, надъ этимъ ребенкомъ, который, по его словамъ, цѣлый день забавляется мыльными пузырями, что споръ ихъ никогда не принималъ серьезнаго характера. Съ своей стороны мистеръ Скимполь, вовсе не подозрѣвая, въ какое положеніе ставилъ онъ себя при подобныхъ разговорахъ, принимался набрасывать ландшафты въ паркѣ, разыгрывалъ на фортепьяно отрывки изъ какой-нибудь пьесы, цѣль отрывки романсовъ, или ложился на спину подъ тѣнь дерева и любовался небомъ и вообще былъ какъ нельзя болѣе доволенъ.
   -- Предпріятія и усилія,-- говаривалъ онъ намъ (лежа на спинѣ),-- составляютъ для меня истинное наслажденіе. Я думаю, что я истинный космополитъ. Я питаю къ нимъ глубочайшее сочувствіе. Я лежу подъ тѣнью этого дерева и съ восторгомъ представляю себѣ тѣхъ предпріимчивыхъ людей, которые пробираются къ сѣверному полюсу или проникаютъ въ самое сердце тропическихъ странъ. Корыстолюбцы спрашиваютъ: "Къ чему человѣкъ бросается къ сѣверному полюсу? Какая польза изъ этого?" Какая польза, я не знаю: я могу сказать только одно, что они отправляются туда съ тою цѣлію, хотя они сами вовсе не подозрѣваютъ ея, чтобы доставить пищу моимъ мыслямъ, когда я ложусь подъ тѣнь какого-нибудь дерева.
   При этихъ случаяхъ мнѣ всегда приходило въ голову: думалъ ли онъ когда-нибудь о мистриссъ Скимполь и своихъ дѣтяхъ и съ какой точки зрѣнія представлялись они его космополитическому уму? Сколько я могла понимать, они не представлялись ему вовсе.
   Прошла недѣля послѣ нашего пріѣзда къ мистеру Бойторну и наступила суббота. Каждый день этой недѣли былъ такой ясный, что гулять въ паркѣ и любоваться, какъ лучи солнца пробивались между прозрачными листьями и играли на свѣтлыхъ пятнахъ между тѣнями, падающими отъ деревьевъ, слышать пѣніе птицъ и тихое усыпляющее жужжанье насѣкомыхъ, служило для насъ наслажденіемъ. У насъ было одно любимое мѣсто, покрытое густымъ мохомъ и прошлогодними листьями, гдѣ лежало нѣсколько срубленныхъ деревьевъ, съ которыхъ кора была очищена. Расположившись на этихъ деревьяхъ, мы, сквозь зеленую арку, поддерживаемую тысячью натуральныхъ бѣлыхъ древесныхъ колоннъ, смотрѣли на отдаленный ярко освѣщенный ландшафтъ, столь роскошный черезъ контрастъ свой съ тѣнію, въ которой мы сидѣли, и становившійся еще роскошнѣе черезъ длинную перспективу, по которой мы смотрѣли на него, до такой степени роскошный, что онъ представлялся намъ какой-то волшебной панорамой. Въ эту субботу мистеръ Джорндисъ, Ада и я сидѣли здѣсь и любовались этой картиной, какъ вдругъ послышались отдаленные раскаты грома, и вскорѣ крупныя капли дождя зашелестили по листьямъ деревьевъ.
   Правда, погода въ теченіе всей недѣли была чрезвычайно знойная; но гроза разразилась такъ внезапно, по крайней мѣрѣ надъ нами въ этомъ укромномъ уголку, что мы не успѣли еще дойти до окраины парка, какъ громъ и молнія сдѣлались безпрерывными и дождь такъ сильно пробивался сквозь листья, какъ будто каждая капля была свинцовая. Оставаться подъ деревьями въ такую грозу было опасно, а потому мы выбѣжали изъ парка и около мшистаго вала старались добраться до ближайшаго домика лѣсничаго. Мы часто любовались мрачной красотой этого домика, стоящаго въ глубокой зелени деревьевъ, любовались плющомъ, вившимся вокругъ него, и глубокой ямой, служившей конурой для собаки лѣсничаго, куда она однажды на нашихъ глазахъ нырнула какъ будто въ воду.
   Въ домикѣ лѣсничаго было такъ темно, особливо теперь, когда небо все покрылось черными тучами, что мы только и могли увидѣть въ немъ человѣка, который при нашемъ входѣ подошелъ къ дверямъ и подалъ два стула: для меня и Ады. Рѣшетчатыя ставни были всѣ открыты, и мы сидѣли почти въ самыхъ дверяхъ и наблюдали за грозой. Картина была величественна: вѣтеръ ревѣлъ, гнулъ деревья и гналъ передъ собою дождь, какъ облако дыму; громъ гремѣлъ и молнія сверкала безпрерывно. О, съ какимъ благоговѣніемъ мы думали объ ужасныхъ силахъ, окружавшихъ насъ, до какой степени мы сознавали благотворное вліяніе ихъ на природу! Казалось, что каждый ударъ этой грозы сообщалъ свѣжія силы всякому маленькому цвѣточку и листику; вся природа какъ будто обновлялась.
   -- Не опасно ли сидѣть на такомъ открытомъ мѣстѣ?
   -- О, нѣтъ, милая моя Эсѳирь,-- отвѣчала Ада спокойно.
   Ада отвѣчала мнѣ, но не на мой вопросъ.
   Сердце забилось во мнѣ снова. Я никогда не слышала этого голоса, какъ никогда не видѣла этого лица, но онъ производилъ на меня странное впечатлѣніе. Снова, въ одинъ моментъ, мнѣ представлялось, одна за другой, безчисленное множество картинъ моей минувшей жизни.
   За нѣсколько минутъ до нашего пріюта леди Дэдлокъ избрала этотъ домикъ убѣжищемъ отъ страшной грозы. Она стояла позади моего стула. Обернувшись, я увидѣла, что ея рука была почти у самаго моего плеча.
   -- Я испугала васъ?-- сказала она.
   -- Нѣтъ. Я не испугалась. Да и чего мнѣ было бояться?
   -- Мнѣ кажется,-- сказала леди Дэдлокъ, обращаясь къ моему опекуну: -- я имѣю удовольствіе говорить съ мистеромъ Джорндисомъ?
   -- Ваше вниманіе, леди Дэдлокъ, дѣлаетъ мнѣ больше чести, чѣмъ я ожидалъ.
   -- Я узнала васъ въ церкви въ прошлое воскресенье. Мнѣ очень жаль, что какіе-то поземельные споры, которыхъ мой мужъ вовсе не желалъ, послужатъ непріятнымъ затрудненіемъ оказать вамъ вниманіе въ нашемъ домѣ.
   -- Я знаю эти обстоятельства,-- сказалъ мой опекунъ, улыбаясь:-- и считаю себя совершенно обязаннымъ.
   Она протянула къ нему руку съ какимъ-то равнодушіемъ, повидимому, весьма обычнымъ для нея; говорила съ нимъ съ такимъ же точно равнодушіемъ, хотя и весьма пріятнымъ голосомъ. Она была сколько прекрасна, столько же и граціозна, умѣла въ совершенствѣ владѣть своими чувствами, и вообще казалось, что она одарена была способностью привлечь къ себѣ всякаго, еслибъ только захотѣла. Лѣсничій принесъ стулъ для нея, и она сѣла въ дверяхъ между нами.
   -- Скажите пожалуйста, пристроенъ ли молодой джентльменъ, о которомъ вы писали къ сэру Лэйстеру, и котораго желаніе, къ сожалѣнію своему, онъ не имѣлъ возможности исполнить?-- сказала она, обернувшись черезъ плечо къ моему опекуну.
   -- Полагаю, что пристроенъ,-- сказалъ онъ.
   Казалось она уважала мистера Джорндиса и хотѣла пріобрѣсть его расположеніе. Въ ея гордой манерѣ было что-то очень привлекательное; она даже становилась фамильярною въ то время, какъ она разговаривала съ мистеромъ Джорндисомъ черезъ плечо.
   -- Я полагаю это ваша воспитанница, миссъ Клэръ?
   Опекунъ мой по всѣмъ правиламъ отрекомендовалъ ей Аду.
   -- Вы утратите часть безкорыстія вашего характера,-- сказала леди Дэдлокъ мистеру Джорндису, опять черезъ плечо:-- если только станете защищать отъ обидъ и оскорбленій такихъ хорошенькихъ питомицъ. Но отрекомендуйте меня также (и леди Дэдлокъ повернулась прямо ко мнѣ) и этой молодой леди.
   -- Миссъ Соммерсонь также моя воспитанница,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ.-- Я ее опекунъ, но въ ея опекѣ я не отвѣчаю за нее ни предъ какимъ лордомъ канцлеромъ.
   -- Развѣ миссъ Соммерсонъ лишилась своихъ родителей?-- сказала она.
   -- Да.
   -- Она очень счастлива въ своемъ опекунѣ.
   Леди Дэдлокъ взглянула на меня, въ тоже время и я взглянула на нее и отвѣтила ей утвердительно. Но вдругъ она поспѣшно и даже съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ отвернулась отъ меня и снова начала говорить съ опекуномъ моимъ черезъ плечо.
   -- Прошли, кажется, вѣка съ тѣхъ поръ, какъ мы встрѣчались съ вами, мистеръ Джорндисъ.
   -- Да, много прошло времени. Такъ по крайней мѣрѣ мнѣ казалось, пока я не увидѣлъ васъ въ прошедшее воскресенье,-- сказалъ онъ.
   -- Что, неужели и вы сдѣлались льстецомъ, или, быть можетъ, считаете необходимымъ казаться льстецомъ передо мной?-- сказала леди Дэдлокъ, съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ.-- Вы правы, впрочемъ; я пріобрѣла на это право.
   -- Вы пріобрѣли, леди Дэдлокъ, такъ много,-- сказалъ мой опекунъ:-- что должны поплатиться за это. Впрочемъ, поплатиться не мнѣ.
   -- Такъ много!-- сказала она съ легкимъ смѣхомъ.
   -- Да!
   При сознаніи своего превосходства, своей силы очаровывать другихъ, она, казалось, считала насъ не болѣе, какъ за дѣтей. Сказавъ это, она еще разъ слегка засмѣялась, взглянула на дождь, успокоилась и такъ свободно и спокойно углубилась въ свои мысли, какъ будто она была одна.
   -- Я думаю, вы знали мою сестру, когда мы были за границей, лучше, чѣмъ меня?-- сказала она, снова взглянувъ на моего опекуна.
   -- Да, мы встрѣчались чаще,-- отвѣчалъ онъ
   -- Мы пошли съ ней по разнымъ дорогамъ,-- сказала леди Дэдлокъ:-- впрочемъ, мы имѣли очень мало общаго другъ съ другомъ. Хотя и жаль, что такъ случилось, но помочь этому нельзя.
   Леди Дэдлокъ еще, разь посмотрѣла на дождь. Гроза начала утихать. Дождь замѣтно уменьшился, молнія перестала сверкать, раскаты грома слышались за отдаленными горами; наконецъ выглянуло солнышко и заблистало на мокрыхъ листьяхъ и въ капляхъ падавшаго еще дождя. Наблюдая молча за постепеннымъ прекращеніемъ грозы, мы увидѣли, что къ намъ быстро подъѣзжалъ маленькій фаэтонъ.
   -- Наконецъ посланный мой возвращается,-- сказала миледи, обращаясь къ лѣсничему:-- и вмѣстѣ съ фаэтономъ.
   Между тѣмъ фаэтонъ подъѣхалъ, и мы увидѣли въ немъ двухъ женщинъ. Они вышли съ бурнусами и платками, сначала француженка, которую я видѣла въ церкви, а потомъ хорошенькая дѣвочка съ смущеніемъ и нерѣшительностію.
   -- Это что значитъ?-- сказала леди Дэдлокъ.-- Зачѣмъ васъ двѣ?
   -- Я ваша горничная, миледи,-- сказала француженка.-- Вы изволили послать за служанкой.
   -- Я думала, что вы требовали меня, миледи,-- сказала хорошенькая дѣвочка.
   -- Да, моя милая, я требовала именно тебя,-- спокойно отвѣчала миледи.-- Надѣнь на меня эту шаль.
   Она слегка нагнулась, и хорошенькая дѣвочка слегка набросила шаль на ея плечи. Француженка стояла незамѣченною; она смотрѣла на это, крѣпко сжавъ свои блѣдныя губы.
   -- Мнѣ очень жаль,-- сказала леди Дэдлокъ, обращаясь къ мистеру Джорндису:-- мнѣ очень жаль, что мы не можемъ возобновить нашего прежняго знакомства. Надѣюсь, вы позволите прислать этотъ экипажъ для вашихъ воспитанницъ. Онъ будетъ сюда черезъ минуту.
   Но опекунъ мой рѣшительно отказался отъ этого предложенія. Леди Дэдлокъ весьма ласково простилась съ Адой, мнѣ не сказала ни слова и, опираясь на руку мистера Джорндиса, сѣла въ фаэтонъ; это былъ маленькій, низенькій, садовый экипажъ съ верхомъ.
   -- Садись и ты, дитя мое,-- сказала миледи хорошенькой дѣвочкѣ:-- ты мнѣ будешь нужна. Пошелъ!
   Фаэтонъ покатился, и француженка съ привезенными бурнусами и шалями стояла неподвижно на томъ мѣстѣ, гдѣ вышла изъ фаэтона.
   Я думаю, что для гордости ничего нѣтъ несноснѣе, какъ самая гордость. Француженка въ эту минуту испытывала жестокое наказаніе за свое высокомѣріе. Она оставалась совершенно неподвижно, пока фаэтонъ не повернулъ въ ближайшую аллею, и потомъ, безъ малѣйшихъ признаковъ душевнаго волненія, сбросила башмаки, оставила ихъ на землѣ и пошла весьма свободно по самой мокрой травѣ.
   -- Да эта женщина должно быть сумасшедшая?-- сказалъ мой опекунъ.
   -- О, нѣтъ, сэръ!-- отвѣчалъ лѣсничій, который, вмѣстѣ съ женой своей, смотрѣлъ за удалившейся француженкой.-- Гортензія не изъ того разряда. У нея такая голова, какой лучше требовать нельзя. Одно только худо: она очень горда и сердита, то есть черезчуръ горда и сердита. И ужъ если оставятъ ее безъ вниманія и вздумаютъ оказать предпочтеніе другимъ, такъ и Боже упаси!
   -- Но зачѣмъ же она пошла безъ башмаковъ по мокрой травѣ?
   -- Быть можетъ, сэръ, затѣмъ, чтобъ поостынуть!-- сказалъ лѣсничій.
   Спустя нѣсколько минутъ мы проходили уже мимо господскаго дома. Прекрасный и безмолвный, какимъ онъ показался съ перваго раза, такимъ казался и теперь. Капли дождя сверкали вокругъ его какъ брильянты, легкій вѣтерокъ чуть-чуть шелестилъ листья деревьевъ, птицы громко пѣли, каждый листокъ, каждая травка и цвѣточекъ получили отъ дождя свѣжій, привлекательный видъ, и маленькій фаэтонъ стоялъ у нодьѣзда и казался серебряной волшебной колесницей. Въ этой отрадной картинѣ все гармонировало одно другому, только одна мамзель Гортензія ровнымъ шагомъ и спокойно приближалась къ дому, безъ башмаковъ, по мокрой травѣ.
   

XIX. Изгнаніе.

   Въ предѣлахъ переулка Чансри настали вакаціи. Добрые корабли "Юстиція" и "Юриспруденція", выстроенные, изъ дуба, обшитые мѣдью, скрѣпленные желѣзными болтами, украшенные бронзовыми статуйками, и ни подъ какимъ видомъ не скороходы, втянулись въ гавань и наслаждаются отдыхомъ. Летучій Голландецъ, съ своей командой изъ призраковъ-кліентовъ, умоляющихь всякаго встрѣчнаго разсмотрѣть ихъ документы, отнесло на это время Богъ вѣсть куда. Суды всѣ заперты, публичныя конторы предаются сладкой дремотѣ. Даже сама Вестминстерская Палата представляетъ собою тѣнистый безлюдный уголокъ, гдѣ могли бы, кажется, пѣть соловьи и гулять челобитчики болѣе нѣжнаго класса въ сравненіи съ тѣми челобитчиками, которые обыкновенно встрѣчаются тамъ.
   Темпль, переулокъ Чансри, Линкольнинскій Судъ и даже самыя Лникольнинскія Поля какъ будто обратились въ гавани, куда корабли входятъ только во время отливовъ, гдѣ обмелѣвшее судопроизводство, конторы на якоряхъ, лѣнивые писцы на стульяхъ, согнувшихся на бокъ и имѣющихъ придти въ вертикальное положеніе съ наступленіемъ прилива, стоять обнаженные отъ киля до верхней окраины бортовъ и сушатся во время длинныхъ вакацій. Наружныя комнаты судейскихъ приказовъ заперты, и всѣ письма и посылки собираются въ одну груду, въ комнатѣ привратника. Между щелями мостовой вокругъ Линкольнинскаго Суда выросъ бы цѣлый сѣнокосъ травы, еслибъ разсыльные не сидѣли тутъ въ прохладной тѣни и, отъ нечего дѣлать, прикрывъ голову передникомъ, не гоняли бы мухъ, не рвали бы этой травы и не жевали бы ее съ задумчивымъ видомъ.
   Во всемъ городѣ одинъ только судья, но и онъ является въ судъ по два раза въ недѣлю. Если бы провинціалы ассизныхъ городовъ, подлежащихъ его вѣдомству, могли только взглянуть на него теперь! Нѣтъ напудреннаго парика, нѣтъ стражи въ красныхъ курткахъ, съ длинными копьями, нѣтъ бѣлыхъ палочекъ. Сидитъ одинъ только чисто выбритый джентльменъ въ бѣлыхъ панталонахъ и въ бѣлой шляпѣ, судейское лицо его приняло бронзовый цвѣтъ, солнечные лучи слупили съ судейскаго носа его кусочки бѣлой кожицы; отправляясь въ судъ, онъ заходитъ въ лавки съ устрицами и пьетъ инбирное пиво со льдомъ.
   Адвокаты Англіи разсѣялись по всему лицу земному. Какимъ образомъ можетъ Англія обойтись безъ адвокатовъ въ теченіе четырехъ длинныхъ лѣтнихъ мѣсяцевъ, безъ своего убѣжища въ несчастіи и единственнаго законнаго тріумфа въ счастіи? Это до насъ не касается; вѣроятно, Британія въ теченіе этого времени не очень нуждается въ своемъ вѣрномъ оплотѣ. Одинъ ученый джентльменъ, страдавшій страшнымъ негодованіемъ отъ неслыханныхъ, ожесточенныхъ нападеній на чувства своего кліента со стороны противной партіи, теперь значительно понравился въ Швейцаріи. Другой ученый джентльменъ, на отвѣтственности котораго лежитъ самая тяжкая обязанность, и который поражаетъ своихъ противниковъ самыми грозными сарказмами, проводитъ самую безпечную и веселую жизнь въ приморскихъ мѣстахъ Франціи. Еще одинъ ученый мужъ, который заливался слезами при малѣйшемъ къ тому поводѣ, въ теченіе шести недѣль не пролилъ еще ни одной слезинки. Еще одинъ ученый джентльменъ, который охлаждалъ натуральный жаръ своего инбирнаго темперамента въ потокахъ и фонтанахъ юриспруденціи, пока накопить не сдѣлался великимъ въ судейскомъ крючкотворствѣ, непостижимомъ для умовъ непосвященныхъ въ эту тайну и для большей части посвященныхъ, бродить, съ характеристическимъ наслажденіемъ, по засухѣ и пыли въ окрестностяхъ Стамбула. Другіе разбросанные обломки отъ этого великаго палладіума находятся на каналахъ Венеціи, у вторыхъ пороговъ рѣки Нила, въ купальняхъ Германіи, и разсыпались по всему протяженно песчаныхъ береговъ Англіи. Едва-едва можно встрѣтиться съ однимъ изъ нихъ въ опустѣлыхъ предѣлахъ переулка Чансри. И если этотъ одинокій членъ общества британскихъ адвокатовъ встрѣтитъ здѣсь случайно докучливаго просителя, который не. въ силахъ разстаться съ мѣстами, служившими, быть можетъ, въ теченіе лучшихъ лѣтъ его жизни, свидѣтелями его душевныхъ истязаній, они испугаются другъ друга и спрячутся по разнымъ угламъ.
   Такихъ жаркихъ, длинныхъ вакаціи не запомнятъ въ теченіе многихъ лѣтъ. Всѣ молодые писцы, сообразно съ различными степенями своего положенія въ конторахъ, влюблены до безумія и томятся по обожаемымъ предметамъ въ Маргэтѣ, Гамсгэтѣ или І'рэвзендѣ. Всѣ пожилые писцы находятъ, что ихъ семейства слишкомъ велики. Всѣ бездомныя собаки, которыя привыкли бродить по подворьямъ Линкольнинскаго Суда, томятся жаждою на лѣстницахъ и другихъ безводныхъ мѣстахъ и отъ времени до времени издаютъ жалобные стоны. Всѣ собаки слѣпыхъ приводятъ своихъ хозяевъ къ помпамъ и заставляютъ ихъ спотыкаться объ ушаты съ водой. Магазинъ, надъ окнами котораго спущены маркизы, тротуаръ котораго полить водою и въ окнахъ котораго стоятъ вазы съ серебряными и золотыми рыбками, считается эдемомъ. Темпль-Баръ такъ раскаленъ, что для прилегающихъ къ нему улицъ, Страндъ и Флитъ, служитъ какъ бы трубой въ самоварѣ и заставляетъ ихъ кипѣть въ теченіе всей ночи.
   Въ подворьяхъ Линкольнинскаго Суда есть еще конторы, въ которыхъ можно прохладиться, если только стоить покупать прохладу цѣной такой невыносимой скуки; впрочемъ, въ маленькихъ переулкахъ, тотчасъ за этими уединенными мѣстами, жарко какъ въ раскаленномъ котлѣ. Во дворѣ мистера Крука такъ знойно, что жители выворотили свои дома наизнанку и сидятъ на тротуарахъ, включая въ число жителей и мистера Крука; рядомъ съ своей кошкой (которой никогда не жарко) онъ на улицѣ продолжаетъ свои ученыя занятія. Гостинница Солнца прекратила гармоническіе митинги, и маленькій Свильзъ ангажированъ въ Пасторальные Сады, лежащіе на Темзѣ близко ея устья, гдѣ онъ поетъ комическія пѣсенки самаго невиннаго содержанія, съ тою цѣлью (какъ говорится въ афишѣ), чтобы не оскорбить чувства самыхъ разнообразныхъ людей.
   Надъ всѣмъ приказнымъ околоткомъ виситъ, подобно облаку ржавчины или гигантской паутины, бездѣйствіе и сонливость длинныхъ вакацій. Мистеръ Снагзби испытываетъ на себѣ это вліяніе, не только въ душѣ своей, какъ симпатичный и созерцательный человѣкъ, но также и въ своемъ занятіи, какъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей. Въ эти длинныя вакаціи онъ имѣетъ болѣе свободнаго времени предаваться созерцаніямъ на архивномъ дворѣ и въ любимой своей загородной гостиницѣ, нежели во всякое другое время года. Онъ часто говоритъ своимъ двумъ прикащикамъ:-- "Какая славная вещь воображать въ такіе знойные дни, что живешь на какомъ нибудь островѣ, гдѣ со всѣхъ сторонъ море катитъ свои волны и вѣтерокъ приносить отрадную прохладу!"
   Въ одинъ изъ такихъ знойныхъ дней, мистеръ и мистриссъ Снагзби имѣютъ въ виду принять къ себѣ гостей, и по этому поводу Густеръ хлопочетъ около маленькой гостиной. Ожидаемые гости скорѣе избранные, нежели многочисленные: они состоять только изъ мистера и мистриссъ Чадбандъ. Мистеръ Чадбандъ неоднократно въ описаніяхъ своей особы, какъ изустныхъ такъ и письменныхъ, сравниваетъ себя съ кораблемъ, а потому люди, незнакомые съ нимъ лично, иногда ошибочно считали его за джентльмена, посвятившаго себя мореплаванію; между тѣмъ на самомъ дѣлѣ онъ, употребляя его собственное выраженіе: "человѣкъ духовный". Вообще же мистеръ Чадбандъ не имѣетъ особаго наименованія, а враги его утверждаютъ, будто бы онъ, при всемъ своемъ желаніи выказать себя краснорѣчивымъ ораторомъ, не сказалъ еще ничего замѣчательнаго при самыхъ важныхъ случаяхъ и что нерѣдко погрѣшалъ противъ своей совѣсти; но несмотря на то, онъ имѣетъ своихъ послѣдователей, и къ числу ихъ принадлежитъ мистриссъ Снагзби. Ей до такой степени нравились правила мистера Чадбанда, что она во что бы то ни стало рѣшилась усвоить ихъ и для этого считала необходимымъ свести съ нимъ болѣе короткое знакомство.
   Итакъ, Густеръ, убѣжденная въ томъ, что хотя на время будетъ прислуживать Чадбанду, одаренному способностію проговорить безъ отдыха часа четыре сряду, дѣятельно занимается приготовленіемъ маленькой гостиной къ чаю. Пыль съ мебели обметена, портреты мистера мистриссъ Снагзби обтерты мокрымъ полотенцемъ; на столѣ выставленъ лучшій чайный сервизъ, и около него расположена чайная провизія, какъ-то: мягкій хлѣбъ и сдобные сухари, свѣжее сливочное масло, тоненькіе ломтики ветчины, копченаго языка и колбасы и нѣжный рядъ анчоусовъ на петрушкѣ, не говоря уже о свѣжихъ яицахъ, которыя имѣли быть принесены прямо изъ кастрюли въ салфеткѣ, и вмѣстѣ съ поджаренными на маслѣ тостами. Мистеръ Чадбандъ, надобно замѣтить, корабль, уничтожающій провизію -- враги говорятъ, что это даже обжорливый корабль -- и замѣчательно искусно умѣетъ управлять такими абордажными орудіями, какъ напримѣръ вилы и ножикъ.
   Мистеръ Снагзби, въ лучшемъ сюртукѣ своемъ, смотритъ на всѣ эти приготовленія и, прокашлянувь въ кулакъ свой значительный кашель, спрашиваетъ мистриссь Снагзби:
   -- Въ которомъ часу, душа моя, ты ожидаешь мистера и мистриссъ Чадбандъ?
   -- Въ шестъ,-- отвѣчаетъ мистриссъ Снагзби.
   Мистеръ Снагзби кротко и какъ будто мимоходомъ замѣчаетъ, что шесть часовъ давно уже пробило.
   -- Такъ не думаешь ли ты начать безъ нихъ?-- говоритъ мистрисъ Снагзби съ гнѣвнымъ упрекомъ.
   Повидимому, мистеръ Снагзби не прочь отъ этого; но, прокашлявшись кротко и почтительно, онъ говоритъ:
   -- О, нѣтъ, душа моя, какъ это можно! Я только хотѣлъ спросить: въ которомъ часу обѣщались они бытъ?
   -- Что значитъ часъ въ сравненіи съ вѣчностью?-- замѣчаетъ мистриссъ Снагзби.
   -- Совершенно справедливо,-- отвѣчаетъ мистеръ Снагзби.-- Но я хочу только сказать, что если кто приготовляетъ для кого нибудь закуску къ чаю, тотъ долженъ назначить время. И если часъ для чаю назначенъ, то слѣдовало бы явиться аккуратно въ этотъ часъ и приступить къ чаю.
   -- Приступить!-- восклицаетъ мистриссъ Снагзби, съ замѣтнымъ неудовольствіемъ.-- Приступить! Какъ будто мистеръ Чадбандъ какой нибудь кулачный боецъ!
   -- Совсѣмъ нѣтъ, душа моя; я этого во говорю,-- отвѣчаетъ мистеръ Снагзби.
   Въ это время, Густеръ, смотрѣвшая въ спальнѣ изъ окна, съ шумомъ и трескомъ сбѣгаетъ съ маленькой лѣстницы и восклицаетъ, что мистеръ и мистриссъ Чадбандъ показались на дворѣ. Пслѣдь за тѣмъ раздался звонокъ въ парадную дверь. Густеръ получаетъ приказаніе от отъ мистриссъ Снагзби принять гостей въ корридорѣ и доложить о нихъ съ надлежащимъ приличіемъ,-- въ противномъ же, случаѣ мистриссъ Снагзби немедленно отправитъ ее въ благотворительное заведеніе. Сильно встревоженная этой угрозой, Густеръ, при докладѣ, совершенно сбивается съ толку и страшно искажаетъ фамилію гостей:
   -- Мистеръ и мистриссъ Чизмингъ... мистеръ... мистеръ... какъ бишь его зовутъ?-- говоритъ она и съ отягченною совѣстью удаляется.
   Мистеръ Чадбандъ огромный жолтаго цвѣта человѣкъ, съ жирной улыбкой, и вообще, судя по наружности, имѣющій въ своей системѣ большое количество масла. Мистриссъ Чадбандъ угрюмая, грозновзирающая, молчаливая женщина. Мистеръ Чадбандъ двигается тихо и неповоротливо, совершенно какъ медвѣдь, выученный ходить на заднихъ лапахъ. Онъ очень затрудняется насчетъ своихъ рукъ, какъ будто онѣ мѣшаютъ ему, или какъ будто хотѣлъ онъ стать на четвереньки; голова его безпрестанно потѣетъ, и когда онъ начинаетъ говорить, то прежде всего поднимаетъ свою огромную руку въ знакъ того, что намѣренъ наставлять своихъ слушателей.
   -- Друзья мои!-- говоритъ мистеръ Чадбандъ.-- Миръ дому сему! Миръ и согласіе хозяину сего дома и его хозяйкѣ и молодымъ служанкамъ и молодымъ приказчикамъ! На чѣмъ я желаю мира друзья мои? Что такое миръ? Война ли это? Нѣтъ не война. Вражда ли это? Нѣтъ не вражда. Что же это такое? Это нѣжное, сладостное, прекрасное, умилительное, свѣтлое, отрадное чувство! По этому-то, друзья мои, я и желаю вамъ мира.
   Вслѣдствіе этого мистриссъ Снагзби кажется глубоко тронутою; мистеръ Снагзби считаетъ приличнымъ произнести аминь! и очень кстати произноситъ.
   -- Теперь, друзья мои,-- продолжаетъ мистеръ Чадбандъ:-- избравъ эту тему...
   Въ эту минуту является Густеръ. Мистриссъ Снагзби, не сводя глазъ съ Чадбанда, вполголоса, но совершенно внятно говоритъ:-- поди вонъ!
   Густеръ не уходитъ, но что-то ворчитъ себѣ подъ носъ.
   -- Поди вонъ!-- повторяетъ мистриссъ Снагзби еще внятнѣе.
   -- Теперь, друзья мои,-- говорить мистеръ Чадбандъ:-- одушевляемые чувствомъ любви къ ближнему, мы спросимъ...
   Густеръ собирается съ духомъ и плачевнымъ голосомъ прерываетъ:
   -- Тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй нумеръ...
   Мистеръ Чадбандъ останавливается съ рѣшимостію человѣка, привыкшаго страдать отъ преслѣдователей, и, задумчиво сложивъ свои губы для выраженія жирной улыбки, говоритъ:
   -- Позвольте намъ выслушать дѣвственницу! Говори, дѣвственница, что тебѣ нужно?
   -- Тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй нумеръ желаетъ знать, сэръ, за что вы дали ему шиллингъ?-- говоритъ Густеръ, едва переводя духъ.
   -- За что?-- возражаетъ мистриссъ Чадбандъ.-- Разумѣется за ѣзду!
   Густеръ отвѣчаетъ, что "тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй нумеръ требуетъ за ѣзду шиллингъ и восемь пенсовъ, въ противномъ случаѣ грозитъ полиціей".
   Мистриссъ Снагзби и мистриссъ Чадбандъ готовы разразиться негодованіемъ, но мистеръ Чадбандъ поднятіемъ своей руки усмиряетъ бурю.
   -- Друзья мои, говоритъ онъ; -- я помню, что вчера не исполнилъ свой долгъ и потому, по всей справедливости, долженъ сегодня поплатиться. Мнѣ не слѣдуетъ роптать на это. Рахиль, заплати восемь пенсовъ!
   Пока мистриссъ Снагзби, переводя духъ, бросаетъ суровый взглядъ на мистера Снагзби, какъ будто говоритъ: -- вотъ какъ нужно поступать! и пока мистеръ Чадбандъ сіяетъ смиреніемъ и масломъ,-- мистриссъ Чадбандъ отсчитываетъ восемь пенсовъ. Мистеръ Чадбандъ имѣетъ привычку,-- хотя немного странную привычку, оставаться въ долгу и потомъ расчитываться при свидѣтеляхъ,-- вѣроятно, это дѣлалъ онъ въ назиданіе своимъ слушателямъ,
   -- Друзья мои, говоритъ мистеръ Чадбандъ:-- восемь пенсовъ еще немного, могло быть шиллингъ и четыре пенса, могло быть даже полкроны. О, будемъ же радоваться! будемъ веселиться!
   Вмѣстѣ съ этимъ замѣчаніемъ, заимствованнымъ, безъ сомнѣнія, изъ какой нибудь пѣсенки, мистеръ Чадбандъ тихо подходитъ къ столу, и прежде, чѣмъ взялся за стулъ, поднялъ свою увѣщательную руку.
   -- Друзья мои, говоритъ онъ: -- что мы видимъ распростертымъ передъ нами? Мы видимъ закуску. Нуждаемся ли мы въ закускѣ, друзья мои? Да, мы нуждаемся. А почему мы нуждаемся въ ней, друзья мои? Потому, что мы смертны, потому что мы грѣховны, потому что мы созданы изъ земли, потому что мы не изъ воздуха. Можемъ ли мы летать, друзья мои? мы не можемъ летать. Почему мы не можемъ летать, друзья мои?
   Мистеръ Снагзби, ободренный успѣхомъ своего прежняго замѣчанія, рѣшается вторично замѣтить и на этотъ разъ веселымъ и утвердительнымъ тономъ говоритъ:
   -- Потому что не имѣемъ крыльевъ.
   Мистриссъ Снагзби хмуритъ лицо и бросаетъ на мистера Свагзби суровый взглядъ.
   -- Я спрашиваю васъ, друзья мои, продолжаетъ мистеръ Чадбандъ, совершенно отвергая и уничтожая замѣчаніе мистера Снагэби: -- почему мы не можемъ летать? Не потому ли, что намъ назначено ходить? Да, именно потому. Могли ли бы мы, друзья мои, ходить безъ силъ? Конечно не могли бы. Чтобы мы стали, друзья мои, дѣлать, не имѣя силъ? Наши ноги отказались бы влачить насъ, колѣни бы подгибались, ступни бы вывернулись, и мы какъ снопъ повалились бы за землю. И такъ друзья мои, откуда же мы должны почерпать силы, необходимыя для нашихъ членовъ? Откуда? При этомъ мистеръ Чадбандъ окинулъ взглядомъ накрытый чайный столъ: -- откуда, какъ не изъ хлѣба въ различныхъ его формахъ, изъ масла, сбиваемаго изъ сливокъ, доставляемыхъ намъ коровами, изъ яицъ, снесенныхъ птицами, изъ ветчины, изъ колбасы, изъ языка и тому подобнаго? Такъ раздѣлимте же трапезу, которая накрыта передъ нами!
   Преслѣдователи мистера Чадбанда утверждали, что онъ обладаетъ даромъ дѣлать-наборъ словъ, по представленному нами образцу; но это утвержденіе можно принять за доказательство ихъ настойчивости, съ которой они преслѣдуютъ его. Всякому извѣстно, что ораторскій слогъ мистера Чадбанда пріобрѣлъ уже обширную извѣстность, и всѣ имъ восхищаются.
   Какъ бы то ни было, мистеръ Чадбандъ, заключивъ свою спичь, садится за столъ и начинаетъ дѣйствовать за нимъ съ неподражаемымъ усердіемъ. Превращеніе пищи всякаго рода въ масло, составляетъ, по видимому, процессъ до того не раздѣльный съ устройствомъ этого примѣрнаго корабля, что, начиная пить и ѣсть, онъ становится похожъ на огромную маслобойню или на обширный заводъ, устроенный въ обширныхъ размѣрахъ для производства этого продукта.
   Въ этотъ періодъ угощенія, Густеръ, несовсѣмъ еще оправившаяся отъ перваго промаха, не упустила изъ виду ни одного позволительнаго и непозволительнаго средства, чтобъ навлечь на себя негодованіе. Изъ числа всѣхъ ея неловкихъ подвиговъ, мы, для сокращенія, упомянемъ только о двухъ: военный маршъ, который она тарелками проиграла на головѣ мистера Чадбанда, и сдобные пирожки, которые она просыпала на мистера Чадбанда. Въ этотъ періодъ угощенія, Густеръ шепчетъ мистеру Снагзби, что его требуютъ въ лавку.
   -- Меня требуютъ, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, меня требуютъ въ лавку! говоритъ мистеръ Снагзби, вставая.-- Надѣюсь, что почтенная компанія извинитъ меня, если я отлучусь на полминуты.
   Мистеръ Снагзби спускается въ лавку и видитъ, что его прикащики внимательно осматриваютъ полицейскаго констэбля, который держитъ за руку оборваннаго мальчишку.
   -- Ахъ, Боже мой! говорить мистеръ Снагзби: -- что это значитъ!
   -- Вотъ этотъ мальчишка, говоритъ констэбль: -- несмотря на многократныя повторенія, не хочетъ идти....
   -- Я всегда хожу, сэръ, возглашаетъ мальчикъ, утирая рукавомъ свои жалкія слезы. Съ тѣхъ поръ какъ родился, я постоянно только и знаю, что хожу. Куда же мнѣ еще идти, сэръ, и какъ еще идти мнѣ?
   -- Не хочетъ идти да и только, спокойно говорить констэбль и слегка подергиваетъ шеей, чтобъ доставить ей болѣе покойное положеніе въ туго затянутомъ галстухѣ: -- я говорилъ ему не разъ, предостерегалъ его и теперь долженъ взять его подъ стражу. Это самый упрямый мальчишка: не хочетъ идти да и только.
   -- О, Боже мой! Куда же я еще пойду! восклицаетъ мальчикъ, страшно взъерошивая волосы и топнувъ босой ногой по досчатому полу.
   -- Если ты не пойдешь, такъ я раздѣлаюсь съ тобой по своему! говоритъ констэбль, заключая слова свои выразительнымъ толчкомъ.-- Я получилъ приказаніе, чтобы ты шелъ. Кажется, я говорилъ тебѣ объ этомъ пять-сотъ разъ.
   -- Но куда же? спрашиваетъ мальчикъ.
   -- И въ самомъ дѣлѣ, констэбль; говоритъ мистеръ Снагзби задумчиво и съ кашлемъ въ кулакъ, выражавшимъ величайшее недоумѣніе: -- согласитесь, кажется, что нужно сказать ему куда идти.
   -- Въ мои приказанія этого не входитъ; отвѣчаетъ констэбль.-- Мои приказанія заключаются въ томъ, что этотъ мальчикъ долженъ идти да и только!
   Мистеръ Снагзби не дѣлаетъ на это никакого возраженія; онъ не говоритъ на это ни слова; но совершаетъ самый отчаянный кашель, не подающій ни той ни другой сторонѣ повода сдѣлать какое нибудь заключеніе. Между тѣмъ, мистеръ и мистриссъ Чадбандъ и мистриссъ Снагзби, услышавъ споръ внизу и не постигая причины его, явилось на лѣстницѣ. Густеръ постоянно оставалась въ концѣ корридора, и такимъ образомъ весь домъ собрался въ одно мѣсто.
   -- Простой вопросъ состоитъ въ томъ, говоритъ констэбль: -- знаете ли мы этого мальчишку? Онъ говоритъ, что вы знаете.
   -- Не знаетъ, не знаетъ! съ возвышенія восклицаетъ мистриссъ Снагзби.
   -- Душа моя! говоритъ мистеръ Свагзби, бросая взглядъ на лѣстницу.-- Душа моя, позволь мнѣ самому отвѣчать. Пожалуйста, имѣй на минуту терпѣніе. Я кое-что знаю объ этомъ мальчикѣ, и въ томъ, что я знаю о немъ, ничего нѣтъ дурного. Быть можетъ напротивъ, констэбль: въ этомъ заключается много хорошаго!
   И при этомъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей сообщаетъ констэблю пріятныя и непріятныя свѣдѣнія о Джо, умалчивая, впрочемъ, о полкронѣ.
   -- Хорошо! говоритъ констэбль: -- теперь я вижу, что въ словахъ его есть нѣсколько правды. Когда я бралъ его подъ стражу на улицѣ Голборнъ, онъ сказалъ мнѣ, что знаетъ васъ. При этомъ изъ толпы вышелъ молодой человѣкъ и сказалъ, что онъ знакомъ съ вами, что вы почтенный человѣкъ, и что если я зайду къ вамъ и вздумаю навести справки объ этомъ мальчикѣ, такъ и онъ тоже явится къ вамъ. А между тѣмъ молодой человѣкъ, какъ видно, не имѣетъ расположенія сдержать свое слово.. А! да вотъ и онъ къ вашимъ услугамъ!
   Входитъ мистеръ Гуппи, слегка киваетъ головой мистеру Снагзби и съ вѣжливостью, свойственною адвокатскимъ писцамъ, обращается къ дамамъ, стоящимъ на лѣстницѣ, и прикасается пальцами къ полямъ шляпы.
   -- Идучи изъ конторы домой, я замѣтилъ на улицѣ шумъ, говоритъ мистеръ Гуппи, обращаясь къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей: -- въ шумѣ этомъ упомянули ваше имя, сэръ, и я счелъ за обязанность вмѣшаться.
   -- Это очень хорошо съ вашей стороны, сэръ, говоритъ мистеръ Снагзби: -- и я вамъ очень обязанъ.
   При этомъ мистеръ Снагзби еще разъ повторяетъ все, что ему извѣстно по этому предмету, и еще разъ забываетъ сказать о полкровѣ.
   -- Теперь я знаю гдѣ ты живешь, говоритъ констэбль, обращаясь къ Джо.-- Ты живешь въ улицѣ Одинокаго Тома. Не правда ли, что это славное мѣстечко?
   -- Я не смѣю жить въ другомъ мѣстѣ, сэръ; говоритъ Джо.-- Въ другое мѣсто меня не пустятъ. Кто пуститъ жить въ хорошемъ мѣстѣ такого бѣдняка, какъ я!
   -- Поди-ко ты очень бѣденъ? говоритъ констэбль.
   -- Да, отвѣчаетъ Джо: -- я очень, очень бѣденъ.
   -- Теперь посудите же вы сами! Я собственными моими руками нашелъ у него вотъ эти двѣ полкроны, говоритъ констэбль, показывая всей компаніи двѣ монеты.
   -- Они остались у меня отъ соверена, мистеръ Снагзби, говоритъ Джо: -- отъ соверена, который подарила мнѣ леди, подъ вуалью; пришла однажды вечеромъ ко мнѣ на перекрестокъ и попросила показать ей, гдѣ вотъ этотъ домъ, гдѣ домъ, въ которомъ умеръ человѣкъ, которому давали вы работу, и гдѣ кладбище, на которомъ его похоронили. Ты ли, говоритъ, тотъ мальчикъ, о которомъ писали, говоритъ, въ газетахъ. Я говорю -- да, тотъ самый. Можешь ли ты, говорить, показать мнѣ всѣ эти мѣста, говоритъ. Я говорю: да, я могу. Такъ покажи же, говоритъ; ну я и показалъ, и она дала мнѣ за это соверенъ. Изъ этого соверена мнѣ немного досталось, говоритъ Джо, обливаясь грязными слезами: -- пять шиллинговъ нужно было отдать за квартиру, пять шиллинговъ укралъ мальчишка, другой мальчишка стянулъ еще шиллингъ, да хозяинъ два, такъ что у меня всего на все осталось только двѣ полкроны.
   -- И ты думаешь, что кто нибудь повѣритъ этой сказкѣ? говоритъ констэбль, бросая на Джо взглядъ, полный невыразимаго отвращенія.
   -- Не знаю, сэръ, повѣритъ ли кто, отвѣчаетъ Джо.-- Я ничего, не думаю; только это не сказка, а быль.
   -- Каковъ негодяй? а! замѣчаетъ констэбль, обращаясь къ слушателямъ.-- Послушайте, мистеръ Снагзби, если я не запру его сегодня на замокъ, ручаетесь ли вы, что онъ пойдетъ куда слѣдуетъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! восклицаетъ съ лѣстницы мистриссъ Снагзби.
   -- Душа моя! говоритъ мистеръ Снагзби убѣждающимъ тономъ.-- Я не сомнѣваюсь, господинъ констэбль, что онъ пойдетъ. Ты знаешь Джо, что тебѣ, во всякомъ случаѣ, должно идти, говоритъ мистеръ Снагзби.
   -- Я сдѣлалъ все для васъ угодное, сэръ; отвѣчаетъ несчастный Джо.
   -- Ну такъ и дѣлай! замѣчаетъ консіэбль.-- Ты вѣдь знаешь, что должно тебѣ дѣлать. Дѣлай же! Да помни, что въ другой разъ такъ легко не отдѣлаешься. Возьми свои деньги, и чѣмъ скорѣе уберешься отсюда миль на пять, тѣмъ лучше будетъ для тебя и для другихъ.
   Сказавъ этотъ совѣтъ на прощанье и указавъ на заходящее солнце какъ будто за тѣмъ, чтобы Джо зналъ по крайней мѣрѣ въ какую сторону должно идти ему, констэбль желаетъ честной компаніи добраго вечера, выходитъ на улицу, идетъ по отѣненной сторонѣ ея, неся въ рукахъ кожанную свою шляпу для лучшаго освѣженія головы, и эхо подворья Кука вторитъ его одинокимъ и медленнымъ шагамъ.
   Неправдоподобная исторія Джо пробудила въ большей или меньшей степени любопытство во всемъ обществѣ. Мистеръ Гуппи, который отъ природы одаренъ проницательнымъ умомъ, особливо въ дѣлахъ, требующихъ доказательства, и которому длинныя вакаціи становятся невыносимыми, принимаетъ участіе въ этомъ обстоятельствѣ и обнаруживаетъ свое участіе приступомъ къ настоящему допросу, который до такой степени становится интереснымъ для дамъ, что мистриссъ Снагзби очень ласково приглашаетъ мистера Гуппи на верхъ выпить чашку чаю и заранѣе проситъ извиненія за безпорядокъ на чайномъ столѣ, произведенный до его прихода. Мистеръ Гуппи, изъявивъ согласіе на это предложеніе, приказываетъ несчастному Джо идти за нимъ; ставитъ его у дверей, снова беретъ его въ свои слѣдственныя руки, жметъ его какъ масленики жмутъ куски масла, чтобы придать имъ требуемыя формы. Допросъ идетъ надлежащимъ образомъ и сохраняетъ всѣ условія судопроизводства какъ въ отношеніи продолжительности, такъ и въ отношеніи окончанія. Несмотря на то мистеръ Гуппи сознаетъ свой талантъ, мистеръ Снагзби чувствуетъ, что подобное обстоятельство не только удовлетворяетъ ея любознательнымъ наклонностямъ, но нѣкоторымъ образомъ возвышаетъ заведеніе ея мужа въ глазахъ молодого, но опытнаго юрислрудента. Въ теченіе этого тонкаго допроса, корабль Чадбандъ, предназначенный исключительно для перевоза масла, садится на мель и ждетъ, когда приливъ приподниметъ его и дастъ ему возможность пуститься въ дальнѣйшее плаваніе.
   -- Кончено! говорятъ мистеръ Гуппи: -- или этотъ мальчикъ рѣшительно хочетъ поставить на своемъ, или это такой необыкновенный случай, какой не встрѣчался мнѣ во всю мою бытность въ конторѣ Кэнджа и Карбоя.
   Мистрисъ Чадбандъ шепчетъ что-то на ухо мистриссъ Снагзби.
   -- Можетъ ли это быть! восклицаетъ мистриссъ Снагзби.
   -- Да, да, и еслибъ вы знали какъ давно! отвѣчаетъ мистриссъ Чадбандъ.
   -- Представьте! эта леди знаетъ контору Кэнджа и Карбоя дивнымъ давно! съ торжествующимъ вяломъ мистриссъ Снагзби объясняетъ мистеру Гуппи.-- Эта леди, мистриссъ Чадбандъ, супруга вотъ этого джентльмена, мистера Чадбандъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Да, я знала эту контору еще до моего послѣдняго замужества.
   -- Не имѣли ли вы какого нибудъ дѣла въ нашей конторѣ? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   -- Нѣтъ.
   -- Рѣшительно никакого дѣла?
   Мистриссъ Чадбандъ мотаетъ головой.
   -- Быть можетъ, вы были знакомы съ кѣмъ нибудь изъ нашихъ кліентовъ? говоритъ мистеръ Гуппи, которому въ высшей степени нравилось вести разговоръ по правиламъ судопроизводства.
   -- Немножко не угадали, отвѣчаетъ мистриссъ Чадбандъ съ принужденной улыбкой.,
   -- Немножко не угадалъ, повторяетъ мистеръ Гуппи.-- Очень хорошо. Позвольте васъ спросить, сударыня, была ли эта леди изъ вашихъ знакомыхъ, имѣвшихъ дѣло въ конторѣ Кэнджа и Карбоя (въ настоящее время мы не станемъ говорить какого рода дѣло), или джентльменъ? Не торопитесь вашимъ отвѣтомъ, сударыня. Мы сейчасъ рѣшимъ дѣло. Скажите только, мужчина это или женщина?
   -- Ни мужчина и ни женщина! отвѣчаетъ мистриссъ Чадбандъ, съ прежней улыбкой.
   -- А! теперь понимаю! ни мужчина и ни женщина -- значитъ дитя! говоритъ мистеръ Гуппи, бросая на восхищенную мистриссъ Снагзби самый проницательный и выразительный взглядъ, какимъ обладаютъ одни только британскіе адвокаты.-- Теперь, сударыня, быть можетъ вамъ угодно сказать намъ, какое это было дитя?
   -- Наконецъ-то вы отгадали! говоритъ мистриссъ Чадбандъ, повторивъ принужденную кислую свою улыбку.-- Судя по вашей наружности, сэръ, надо полагать, что это случилось до поступленія вашего въ контору. Мнѣ порученъ былъ присмотръ за ребенкомъ, по имени Эсѳирь Соммерсонъ, которую впослѣдствіи Кэнджъ и Карбой пристроили куда-то на мѣсто.
   -- Миссъ Соммерсонъ! восклицаетъ мистеръ Гуппи, въ сильномъ волненіи.
   -- Я называла ее просто Эсѳирь Соммерсонъ; говоритъ мистриссъ Чадбандъ, съ суровымъ видомъ.-- Въ ту пору, никто не думалъ прибавлять къ ея имени миссъ. Ее звали просто Эсѳирь. Бывало скажешь: Эсѳирь, сдѣлай это! Эсѳирь, сдѣлай то! и Эсѳирь дѣлала безпрекословно.
   -- Милостивая государыня, возражаетъ мистеръ Гуппи, дѣлая нѣсколько шаговъ по маленькой гостиной: -- покорнѣйшій слуга, который въ настоящую минуту говоритъ съ вами, встрѣтилъ эту молодую леди въ Лондонѣ, когда она впервые пріѣхала сюда съ тѣмъ, чтобы пожаловать въ контору, о которой за минуту передъ этимъ говорили. Позвольте мнѣ, сударыня, имѣть удовольствіе пожать вамъ руку.
   Мистеръ Чадбандъ, воспользовавшись, наконецъ, благопріятнымъ случаемъ, дѣлаетъ обычный сигналъ, поднимается съ мѣста съ дымящейся головой, отирая ее носовымъ платкомъ. Мистриссъ Снагзби шепчетъ: тс!
   -- Друзья мои! говоритъ мистеръ Чадбандъ: -- мы насладились съ умѣренностію (хотя это выраженіе никакимъ образомъ нельзя примѣнить къ его особѣ) дарами природы, предоставленными въ наше распоряженіе. Да процвѣтаетъ сей домъ на плодотворной почвѣ вашей планеты, да будетъ изобиліе въ хлѣбахъ и винѣ подъ крышею его; да возрастаетъ онъ, множится и успѣваетъ во всемъ отнынѣ и до вѣка! Но, друзья мои, вкусили ли мы кромѣ этой пищи еще чего нибудь? Да, мы вкусили. Чего же мы вкусили? Мы вкусили пищи духовной. Кто же снабдилъ этою пищею? Другъ мой, поди сюда!
   Послѣднія слова относятся къ несчастному Джо. Онъ дѣлаетъ нѣсколько шаговъ впередъ, отступаетъ шагъ назадъ, выпрямляется и становится лицомъ къ лицу съ краснорѣчивымъ Чадбандомъ, очевидно, сомнѣваясь въ его намѣреніяхъ.
   -- Юный мой другъ, говоритъ Чадбандъ: -- ты для насъ неоцѣненный перлъ, ты для насъ блестящій брильянтъ, ты для насъ дивное сокровище! Но почему? скажи намъ, юный другъ.
   -- Я не знаю, говоритъ Джо.-- Я ничего не знаю.
   -- Юный мой другъ, говоритъ Чадбандъ: -- ты ничего не знаешь, поэтому-то ты и служишь для насъ неоцѣненнымъ сокровищемъ. Скажи, кто ты и что такое? Звѣрь ли ты, рыскающій по степямъ? Нѣтъ, ты не звѣрь. Птица ли ты, летающая по воздуху? Нѣтъ, ты не птица. Рыба ли ты, плавающая въ моряхъ, рѣкахъ и источникахъ? Нѣтъ, ты не рыба. Ты, мой юный другъ,-- человѣкъ. О! великое дѣло быть человѣкомъ! А почему великое дѣло, мой юный другъ? Потому, что ты способенъ получать совѣты мудрости, потому что ты способенъ извлекать пользу изъ словъ, которыми въ настоящую минуту я обращаюсь къ тебѣ, потому что ты не камень, не дерево, не столбъ фонарный, не тумба, не пробка! О, сколько радости, сколько неисчерпаемаго наслажденія скрывается для человѣка въ рѣкѣ мудрости! Купаешься ли ты въ настоящую минуту въ этой рѣкѣ? Нѣтъ, ты не купаешься. Почему ты не купаешься? Потому, что ты блуждаешь въ мракѣ, потому что обрѣтаешься въ тьмѣ, потому что ты скованъ цѣпями грѣховности. Почему ты скованъ? Объ этомъ спрашиваю тебя я, проникнутый чувствомъ любви къ ближнему.
   При этихъ словахъ, принимавшихъ грозную форму, Джо, который постепенно терялъ всякое сознаніе о томъ, что творится съ нимъ, проводитъ грязной рукой по грязному лицу и страшно зѣваетъ.
   -- Друзья мои; говоритъ мистеръ Чадбандъ, окидывая взоромъ все собраніе и складывая подбородокъ свой въ улыбку: -- я по дѣламъ своимъ долженъ испытывать смиреніе; я созданъ для того, чтобъ переносить тяжкія испытанія, я долженъ самъ себя наказывать, я долженъ исправлять себя. Я слишкомъ возмечталъ о себѣ; недавно я съ гордостію помыслилъ о своей трехъ-часовой назидательной бесѣдѣ, былъ тогда же наказанъ за это и наказуюсь теперь. О, друзья мои! возрадуемтесь, возвеселимтесь!
   Со стороны мистриссъ Снагзби обнаруживается чувство умиленія.
   -- Друзья мои, говоритъ Чадбаядъ, окончательно окидывая взорами все собраніе: -- я не стану больше бесѣдовать съ этамъ юношей. Приходи, мой юный другъ, ко мнѣ завтра, спроси у этой леди, гдѣ меня найти для назидательной бесѣды; какъ ласточка среди безводныхъ степей, приходи ко мнѣ утолить свою жажду послѣ завтра, приходи на третій, на четвертый день и поучайся слову мудрости.
   Джо, котораго главное желаніе, по видимому, состоитъ въ томъ, чтобы уйти, но отнюдь не приходить, безтолково киваетъ головой. Мистеръ Гуппи бросаетъ ему мѣдную монету. Мистриссъ Снагзби приказываетъ Густеръ проводить его до дверей. Но пока Джо спускается съ лѣстницы, мистеръ Снагзби нагружаетъ его остатками съ чайнаго стола, и Джо уноситъ ихъ, крѣпко прижавъ обѣими руками кгь груди своей.
   Мистеръ Чадбандъ, о которомъ говорятъ враги, что это еще не диво, если онъ сколько угодно часовъ сряду будетъ городить вамъ всякій вздоръ, но диво въ томъ, что онъ оканчиваетъ иногда свои безтолковыя спичи, при самомъ ихъ началѣ,-- удаляется также. Джо идетъ къ Блякфрайрскому мосту, гдѣ онъ находитъ согрѣтый камнемъ уголокъ и садится закусывать.
   И сидитъ онъ тамъ, ждетъ и грызетъ и смотритъ на большой крестъ, на вершинѣ собора св. Павла, блистающій надъ красаовато-фіолетовымъ облакомъ городскаго дыму. По лицу несчастнаго мальчика можно догадаться, что онъ не постигаетъ этой священной эмблемы. Онъ видитъ только, что она горитъ въ лучахъ солнца, высятся надъ шумнымъ городомъ, и что для него она недосягаема. Солнце садится, рѣка катитъ свои волны, народъ стремится мимо его двумя потоками, стремится къ своей опредѣленной цѣли, стремится впередъ, впередъ! Вотъ и его вытѣсняютъ изъ тепленькаго уголка и ему то же говорятъ впередъ, впередъ!
   

XX. Новый постоялецъ.

   Длинныя вакаціи такъ медленно приближаются къ концу, какъ медленно тихая рѣка катится къ морю по низменнымъ равнинамъ.
   Мистеръ Гуппи ждетъ этого конца съ нетерпѣніемъ и проводитъ время въ неисходной скукѣ. Онъ наточилъ уже перочинный ножикъ свой и сломалъ кончикъ у него, втыкая этотъ инструментъ въ конторку по всѣмъ направленіямъ не потому, что онъ питалъ какое нибудь зло къ конторкѣ, но потому что ему надо было дѣлать что нибудь, съ тѣмъ однако, чтобы занятіе не волновало его, чтобы оно не налагало слишкомъ тяжелой контрибуціи на его физическія и интеллектуальныя силы. Онъ находитъ, что съ его расположеніемъ духа ничто не можетъ такъ согласоваться, какъ вертѣться и балансировать на ножкѣ своей табуретки, колоть ножикомъ конторку и зѣвать.
   Кэнджъ и Карбой уѣхали за городъ; отданный въ ученье писецъ отправился въ провинцію къ отцу; два товарища мистера Гуппи, два писца на жалованьѣ, гуляютъ въ отпуску. Мистеръ Гуппи и мистеръ Ричардъ Карстонъ раздѣляютъ честь находиться въ конторѣ. Мистеръ Карстонъ на время расположился въ комнатѣ мистера Кэнджа, а это обстоятельство до такой степени возбуждаетъ гнѣвъ мистера Гуппи, что онъ, ужиная съ своей матерью морскаго рака съ салатомъ, съ ѣдкимъ сарказмомъ, описываетъ ей новичковъ, поступающихъ въ контору Кэнджа и Карбоя.
   Мистеръ Гуппи подозрѣваетъ этихъ новичковъ въ злобныхъ замыслахъ противъ его особы. Онъ убѣжденъ, что каждый изъ нихъ намѣренъ столкнуть его съ мѣста. Спросите его, какъ это можетъ случиться, когда и для чего? онъ прищуритъ одинъ глазъ, покачаетъ головой и ни слова не скажетъ. Въ силу таковой предусмотрительности, онъ принимаетъ величайшій трудъ прибѣгать къ самымъ тонкимъ хитростямъ, для отвращенія коварныхъ замысловъ противъ него, существующихъ только въ его воображеніи,-- словомъ, онъ безъ противника разъигрываетъ самыя замысловатыя партіи въ шахматъ.
   Поэтому, мистеръ Гупни испытываетъ безпредѣльное удовольствіе, когда кто нибудь изъ новичковъ начнетъ рыться въ бумагахъ по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ: онъ очень хорошо знаетъ, что изъ нихъ, кромѣ досады и страшной путаницы, ничего не почерпнешь. Его удовольствіе обыкновенно сообщается третьему писцу, точно такъ же, какъ и онъ, утомленному продолжительностію вакацій въ конторѣ Кэнджа и Карбоя, и именно, молодому Смолвиду.
   Былъ ли молодой Смолвидъ (котораго въ шутку называютъ просто Смолъ и Чигъ-Видъ, тожь, что означаетъ цыпленка въ куриныхъ перьяхъ), былъ ли онъ когда нибудь ребенкомъ, въ этомъ сомнѣвается Линкольнинскій кварталъ. Ему теперь немного больше пятнадцати, а уже онъ, какъ говорится, старая нога въ юриспруденціи. Насмѣшники утверждаютъ, что онъ страстно влюбленъ въ одну леди, содержательницу табачной лавочки, по сосѣдству съ переулкомъ Чансри, а что ради этой леди измѣнилъ другой, къ которой питалъ нѣжную страсть въ теченіе многихъ лѣтъ. Онъ уроженецъ Лондона и потому имѣетъ маленькій ростъ и блѣдное, худощавое, продолговатое лицо; впрочемъ, его можно завидѣть весьма далеко, по его высокой шляп. Сдѣлаться мистеромъ Гуппи составляетъ цѣль его честолюбивыхъ замысловъ. Онъ одѣвается по вкусу того джентльмена, подражаетъ ему въ разговорѣ и походкѣ,-- словомъ, копируетъ съ него все до тонкости. Онъ пользуется особеннымъ довѣріемъ мистера Гуппи, отъ времени до времени предлагаетъ ему совѣты, почерпаемые изъ глубочайшей опытности, и разрѣшаетъ трудные вопросы изъ домашней его жизни.
   Мистеръ Гуппи цѣлое утро продремалъ у открытаго окна; впрочемъ, онъ тогда только предался этому наслажденію, когда перепробовавъ всѣ табуретки, онъ убѣдился, что ни одна изъ нихъ не въ состояніи разогнать его тоску, и когда нѣсколько разъ прикладывалъ голову къ желѣзнымъ сундукамъ, чтобъ прохладить ее. Мистеръ Смолвидъ два раза бѣгалъ за шипучими напитками, два раза наливалъ ихъ въ два конторскіе стакана и два раза размѣшивалъ ихъ конторской линейкой. Мистеръ Гуппи, въ назиданіе мистера Смолвида, излагаетъ парадоксъ, что чѣмъ больше пьешь, тѣмъ больше пить хочется, и, снѣдаемый тоской, склоняетъ голову на подоконникъ.
   Любуясь тѣнью Стараго Сквера и разсматривая несносные кирпичи и известь, мистеръ Гуппи видитъ наконецъ, что изъ подъ сводовъ выходятъ огромные бакенбарды и берутъ направленіе къ открытому окну конторы Кэнджа и Карбоя. Черезъ нѣсколько секундъ раздается по двору свистокъ и вслѣдъ за нимъ сдержанное восклицаніе:
   -- Гей! Гуппи!
   -- Вотъ неожиданно, такъ неожиданно! говоритъ мистеръ Гуппи, пробужденный -- Смолъ! Посмотри: здѣсь Джоблингъ!
   Смолъ высовываетъ голову въ окно и киваетъ Джоблингу.
   -- Откуда это принесло тебя? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   -- Съ Торговыхъ садовъ изъ подъ Дептфорда. Я больше не въ силахъ выносить это. Я пойду въ солдаты. Послушай, одолжи мнѣ, пожалуйста, полкроны. Клянусь честно, и умираю съ голоду.
   Дѣйствительно, Джоблингъ кажетеся голоднымъ и вообще имѣетъ наружность цвѣтка, который дозрѣлъ въ Торговыхъ Садахъ и обратился въ сѣмечко.
   -- Пожалуйста, брось мнѣ полкроны, если есть у тебя лишняя. Я смерть хочу пообѣдать.
   -- Подожди немного, мы будемъ вмѣстѣ обѣдать;-- говоритъ мистеръ Гуппи, бросая монету, которую мистеръ Джоблингъ весьма ловко подхватываетъ налету.
   -- А долго ли ты продержишь меня? спрашиваетъ Джоблинтъ.
   -- Не больше полчаса. Я выжидаю здѣсь, когда удалится непріятель, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи, кивая головой на сосѣднюю комнату.
   -- Какой непріятель?
   -- Новичокъ. Поступаетъ къ намъ въ контору. Такъ ты подождешь?
   -- Не можешь ли выслать мнѣ что-нибудь почитать? говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   Смолвидъ предлагаетъ адвокатскій списокъ. Но мистеръ Джоблингъ съ особенной живостью отвѣчаетъ, что этого списка онъ терпѣть не можетъ.
   -- Я вышлю газету, говоритъ мистеръ Тупой.-- Смолъ вынесетъ тебѣ. Однако; лучше будетъ, если тебя никто не увидитъ здѣсь. Садись на нашу лѣстницу и читай. Тамъ очень спокойно.
   Въ знакъ совершеннаго согласія, Джоблингъ киваетъ головой. Предупредительный Смолвидъ выноситъ газету и бросаетъ съ лѣстницы проницательный взглядъ на гостя, вѣроятно для предостереженія, чтобы гость не соскучился ожиданіемъ и не ушелъ бы преждевременно. Наконецъ непріятель отступаетъ, и Смолвидъ проводитъ Джоблинга на верхъ.
   -- Здравствуй, Джоблингъ, какъ ты поживаешь? говоритъ мистеръ Гуппи, сжимая Джоблингу руку.
   -- Такъ себѣ. А какъ ты?
   Получивъ отвѣтъ отъ мистера Гуппи, что ему не чѣмъ похвастаться, мистеръ Джоблингъ предлагаетъ дальнѣйшій вопросъ:
   -- А что она?
   Мистеръ Гуппи считаетъ этотъ вопросъ за непозволительную дерзость и вслѣдствіе того замѣчаетъ:
   -- Джоблингъ, есть струны въ человѣческомъ сердцѣ....
   Джоблингъ проситъ прощенія.
   -- Спрашивай меня о чемъ тебѣ угодно, только не объ этомъ! говоритъ мистеръ Гуппи, съ мрачнымъ выраженіемъ своего неудовольствія.-- Есть струны, Джоблингъ....
   Мистеръ Джоблингъ вторично проситъ прощенія.
   Въ теченіе этого краткаго разговора, дѣятельный Смолвидъ, который также принадлежалъ къ обѣденной партіи, написалъ на лоскуткѣ бумаги, четкимъ почеркомъ: Сейчасъ будемъ дома! Это объявленіе для всѣхъ, до кого будетъ касаться, онъ выставляетъ на крыльцѣ надъ письменнымъ ящикомъ и потомъ, надѣвъ свою высокую шляпу, подъ тѣмъ же угломъ наклоненія, подъ которымъ надѣта шляпа мистера Гуппи, докладываетъ своему патрону, что теперь имъ можно отправиться.
   И они отправляются въ ближайшую гостинницу, извѣстную для ея посѣтителей подъ именемъ "Слапъ-Гангъ", гдѣ, по мнѣнію нѣкоторыхъ, служанка, большая трещотка, лѣтъ подъ сорокъ, произвела довольно сильное впечатлѣніе на воспріимчивое сердце молодого Смолвида, который, мимоходомъ сказать, не знаетъ постоянства въ любви и никакого вниманія не обращаетъ на лѣта. Мистеръ Смолвидъ съ какимъ-то страннымъ упорствомъ хочетъ доказать, что онъ, несмотря на свои юношескіе годы, обладалъ уже столѣтіями совиной премудрости. Если онъ когда нибудь лежалъ въ колыбели, то лежалъ отнюдь не въ пеленкахъ, но во фракѣ. Смолвидъ имѣетъ старый, очень старый видъ; онъ пьетъ и куритъ, какъ самая старая обезьяна; его шея не гнется; его ни въ чемъ не подловишь; онъ знаетъ все, что вамъ угодно. Короче сказать, воспитанный юриспруденціей, онъ сдѣлался чѣмъ-то въ родѣ ископаемаго чертёнка; но чтобъ объяснить его земное существованіе распустили, гдѣ слѣдуетъ, слухи такого рода, что отецъ его былъ Джонъ До, а его мать единственный потомокъ въ женскомъ колѣнѣ изъ фамиліи Ро, и что первыя пеленки его сшиты были изъ синихъ адвокатскихъ мѣшковъ.
   Итакъ, мистеръ Смолвидъ, въ главѣ своихъ товарищей, входитъ въ гостинницу, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на обольстительную выставку въ окнѣ, состоящую изъ выбѣленной искусственнымъ образомъ цвѣтной капусты, изъ красивенькихъ корзинъ съ зеленымъ горохомъ, изъ свѣжихъ, только что съ грядки, огурцовъ, изъ кусковъ сочной говядины, сію минуту готовыхъ на вертѣлъ. Его всѣ знаютъ здѣсь и оказываютъ ему достодолжное вниманіе. Здѣсь есть у него любимая перегородка; онъ требуетъ себѣ газеты и весьма неделикатно нападаетъ на почтеннаго лысаго старца, который продержалъ ихъ дольше десяти минутъ. Избави Богъ подать ему неполновѣсный хлѣбъ, или не зажаренный какъ слѣдуетъ кусокъ говядины. Касательно бульона -- онъ настоящій алмазъ.
   Сознавая его могущество и покоряясь его безпредѣльной опытности, мистеръ Гуппи совѣтуется съ нимъ о выборѣ блюдъ на предстоящій банкетъ. Бросивъ на него умильный взглядъ, когда служанка кончила рэестръ готовыхъ блюдъ, онъ спрашиваетъ:
   -- Какъ ты думаешь, Чикъ, чего намъ взять?
   Чикъ, изъ глубокаго убѣжденія въ свое искусство, предпочитаетъ лучше всего: телятину и ветчину съ французскими бобами.
   -- Да не забудь, Полли, соусу, прибавляетъ Чикъ, заключая слова свои убійственнымъ взглядомъ.
   Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ отдаютъ такое же приказаніе и прибавляютъ къ нему три стакана грогу. Служанка живо возвращается, неся на рукахъ, по видимому, модель вавилонской башни, но на самомъ-то дѣлѣ, груду тарелокъ и плоскихъ жестяныхъ покрышекъ. Мистеръ Смолвидъ, одобряя все, что передъ нимъ поставлено, сообщаетъ своему древнему взгляду ласковое выраженіе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, подмигиваетъ служанкѣ. Послѣ этого, среди постояннаго прибытія и отбытія гостей, среди бѣготни служанокъ и стукотни фаянсовыхъ тарелокъ, среди подъема и спуска машины, доставляющей изъ кухни различныя яства, среди громкихъ приказаній внизъ на кухню о присылкѣ новыхъ блюдъ, среди звона монетъ, отсчитываемыхъ за уничтоженныя блюда, среди румяности и пара, окружающихъ жареное мясо въ разрѣзанномъ и неразрѣзанномъ видѣ, среди значительно разгоряченной атмосферы, въ которой запачканныя ножи и скатерти, по видимому, самопроизвольно превращаются въ безконечное накопленіе жиру и пивныхъ пятенъ, среди всего этого -- присяжный тріумвиратѣ приступаетъ къ удовлетворенію вопіющаго аппетита.
   Мистеръ Джоблингъ застегнутъ на пуговицы плотнѣе, чѣмъ требуетъ того обыкновенное украшеніе своей особы. Поля его шляпы представляютъ глянцовитую поверхность, какъ будто они служили змѣямъ любимымъ мѣстомъ для прогулки. Этотъ же самый феноменъ проявляется на нѣкоторыхъ частяхъ его сюртука, особливо по швамъ. Вообще онъ имѣетъ полинялую, изношенную наружность джентльмена въ затруднительныхъ обстоятельствахъ; даже его бѣлокурые бакенбарды не ластятся къ его щекамъ, но повисли, всклокочены и довольно безобразны.
   Его аппетитъ до такой степени силенъ, что невольнымъ образомъ заставляетъ думать, что владѣтель его за нѣсколько минутъ передъ этимъ вырвался изъ объятій голодной смерти. Онъ такъ проворно дѣйствуетъ надъ блюдомъ телятины съ французскими бобами и начисто опоражниваетъ его, когда его товарищи едва-едва добрались до половины, что мистеръ Гуппи предлагаетъ ему сдѣлать репетицію.
   -- Спасибо, Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ:-- впрочемъ... почему же... я не вижу, почему бы мнѣ и въ самомъ дѣлѣ не сдѣлать повторенія.
   Подано другое блюдо и мистеръ Джоблингъ нападаетъ на него съ прежнимъ аппетитомъ.
   Мистеръ Гуппи мало наблюдаетъ за нимъ до тѣхъ поръ, пока мистеръ Джоблингъ, достигнувъ половны второго блюда и сдѣлавъ нѣсколько глотковъ изъ стакана, протягиваетъ ноги подъ столомъ и потираетъ ладони.
   -- Тони, говоритъ мистеръ Гуппи, замѣчая этотъ неподдѣльный восторгъ:-- ты снова можешь назвать себя человѣкомъ!
   -- Не совсѣмъ еще, говоритъ мистеръ Джоблингъ.-- Пожалуй, если хочешь, новорожденнымъ человѣкомъ!
   -- Не хочешь ли еще какой нибудь зелени? Салату? горошку? капусты?
   -- Спасибо, Гуппи, говорить мистеръ Джоблингъ.-- И въ самомъ дѣлѣ, развѣ попробовать капусты?
   Приказаніе отдано, съ саркатическимъ присовокупленіемъ со стороны мистера Смолвида:-- Только пожалуйста, Полли, безъ букашекъ! И капуста подана.
   -- Знаешь ли, Гуппи, я начинаю подростать! говоритъ мастеръ Джоблингъ, тряся съ самодовольнымъ видомъ вилкой и ножомъ.
   -- Я радъ это слышать.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, мнѣ какъ будто сейчасъ только пошелъ второй десятокъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   Послѣ этого онъ не говоритъ ни слова до окончанія своей усиленной работы, которое, впрочемъ, аккуратно совпадаетъ съ окончаніемъ работы мистера Гуппи и Смолвида. Такимъ образомъ, одержавъ рѣшительную побѣду надъ бобами и телятиной, онъ беретъ верхъ надъ этими двумя джентльменами.
   -- Ну, Смолъ, говоритъ мистеръ Гуппи: а что ты посовѣтуешь насчетъ пирожнаго?
   -- Мозговые пуддинги, отвѣчаетъ мистеръ Смолвидъ, нисколько не задумываясь.
   -- Славно, чудесно! восклицаетъ мистеръ Джоблингъ, съ лукавымъ взглядомъ.-- Вотъ кстати, такъ кстати! Спасибо тебѣ Гуппи! И въ самомъ дѣлѣ, почему бы не попробовать мозгового пуддинга?
   Пуддинги поданы, и мистеръ Джоблингъ съ совершеннымъ удовольствіемъ прибавляетъ, что онъ быстро приближается къ третьему десятку. За пуддингами, по приказанію мистера Смолвида, являются "три порціи честерскаго сыру", а затѣмъ "три рюмки ликера". При этомъ пышномъ заключеніи всего банкета, мистеръ Джоблингъ протягиваетъ ноги на диванъ, обтянутый ковромъ, и говоритъ:
   -- Я совершенно выросъ теперь, Гуппи. Я достигъ совершенно зрѣлыхъ лѣтъ.
   -- И прекрасно. А что думаешь теперь насчетъ того.... говоритъ мистеръ Гуппи: -- надѣюсь, ты не стѣсняешься присутствіемъ Смолвида?
   -- Ни на волосъ. Я съ удовольствіемъ готовъ выпить за его здоровье.
   -- Ваше здоровье, сэръ! отвѣчаетъ мистеръ Смолвидъ.
   -- Я спрашиваю тебя, что ты думаешь насчетъ того?... повторяетъ мистеръ Гуппи: -- насчетъ поступленія въ солдаты?
   -- До обѣда, Гуппи, я думалъ одно, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ:-- а послѣ обѣда другое. Но даже и послѣ обѣда я все-таки предлагаю себѣ одинъ и тотъ же вопросъ: "что я стану дѣлать? чѣмъ я стану жить?"
   -- Еслибъ кто нибудь осмѣлился сказать мнѣ даже въ ту пору, когда мы ѣздили съ тобой баклуши бить въ Линкольншейръ и осматривать барскіе хоромы въ Кастль-Воулдъ.
   Мистеръ Смолвидъ поправляетъ его.
   -- Вы хотите сказать въ Чесни-Воулдъ....
   -- Да, да; въ Чесни-Воулдъ. Благодарю васъ, благородный другъ, за это исправленіе. Еслибъ кто нибудь осмѣлился сказать мнѣ, что я въ настоящее время затвердѣю такимъ образомъ, я бы рѣшительно пустилъ въ него... и при этомъ мистеръ Джоблингъ, въ подтвержденіе словъ своихъ, беретъ въ руки стаканъ съ холоднымъ грогомъ: -- я бы пустилъ ему въ голову вотъ этимъ!
   -- Какъ хочешь Тонни, а мнѣ кажется, что ты и тогда находился въ весьма незавидномъ положеніи, говоритъ мистеръ Гуппи довольно серьёзно.-- Ты только объ этомъ и толковалъ мнѣ тогда.
   -- Не спорю Гуппи, не спорю. Дѣйствительно мое положеніе было незавидное. Въ этомъ отношеніи я держусь золотого правила: все идетъ своимъ чередомъ и все творится къ лучшему. На этомъ правилѣ я основывалъ всѣ мои надежды. Перемелется -- мука будетъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ съ какою-то неопредѣлительностію въ выраженіи лица и въ значеніи словъ своихъ.-- Но я обманулся въ ожиданіяхъ. Они никогда не выполнялись. Мнѣ надоѣлъ этотъ шумъ кредиторовъ, эти безпрестанныя жалобы изъ за самой ничтожной суммы денегъ, и я поневолѣ долженъ былъ оставить мѣсто. Поступи я куда нибудь въ другое мѣсто, опять началась бы таже самая исторія, и чего добраго, пожалуй еще посадятъ въ мѣшокъ. Скажи же на милость, что станетъ дѣлать человѣкъ въ подобныхъ обстоятельствахъ? Я удалился отсюда, жилъ дешево, проводилъ время въ Торговыхъ Садахъ; но какая польза изъ того, если въ карманѣ у тебя нѣтъ пенни? Это все равно, что жить дорого.
   -- Послѣднее, по моему, еще лучше, замѣчаетъ мистеръ Смолвидъ.
   -- Разумѣется. Это въ модномъ вкусѣ; а мода и бакенбарды были моею исключительною слабостію, чортъ возьми, самою величайшею! Итакъ, продолжаетъ мистеръ Джоблингъ, прибѣгнувъ для большаго одушевленія къ стакану грога: -- итакъ, скажите, что долженъ дѣлать человѣкъ въ подобныхъ обстоятельствахъ? Больше ничего, какъ идти въ солдаты?
   Мистеръ Гуппи вступаетъ въ болѣе серьёзный разговоръ и хочетъ доказать, что, по его мнѣнію, долженъ дѣлать человѣкъ въ трудныхъ обстоятельствахъ. Его манера и слова прямо обнаруживаютъ въ немъ человѣка, который не падалъ еще въ жизни, хотя и сдѣлался жертвою нѣжной страсти по милости своего влюбчиваго сердца.
   -- Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи: -- я и общій нашъ другъ, Смолвидъ....
   (Мистеръ Смолвидъ скромно произноситъ: "Ваше здоровье, джентльмены!" и пьетъ.)
   -- Мы не разъ говорили объ этомъ предметѣ, съ тѣхъ поръ....
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ я попалъ въ мѣшокъ! прерываетъ мастеръ Джоблингъ, съ горькой улыбкой.-- Ты вѣдь это хочешь сказать, не правда ли?
   -- Нѣ-ѣ-ѣтъ! Съ тѣхъ поръ, какъ вы оставили контору, весьма деликатно замѣчаетъ мистеръ Смолвидъ.
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ ты оставилъ контору, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и я не разъ сообщалъ нашему общему другу, Смолвилу, планъ, который мнѣ бы очень хотѣлось привесть въ исполненіе. Ты знаешь коммиссіонера Снагзби?
   -- Я знаю, что гдѣ-то существуетъ такой коммиссіонеръ, возражаетъ мистеръ Джоблингъ.-- Онъ не былъ изъ нашихъ, и потому я не знакомъ съ нимъ.
   -- Ну такъ я тебѣ скажу, Джоблингъ, что онъ изъ нашихъ: -- и что я знакомъ съ нимъ, замѣчаетъ мистеръ Гуппи положительнымъ тономъ.-- Такъ дѣло вотъ въ чемъ! Недавно я съ нимъ познакомился короче, по однимъ случайнымъ обстоятельствамъ, и получилъ доступъ въ кругъ его домашней жизни. Я не считаю за ну меня, какъ мнѣ показалось, немного смущенный моимъ присутствіемъ, и нѣсколько разъ провелъ своей массивной загорѣлой рукой по верхней губѣ.
   -- Вы пунктуальны, какъ солнце, сказалъ ему опекунъ.
   -- Военная выправка, сэръ. Въ силу привычки, только въ силу привычки. Я отнюдь не дѣловой человѣкъ.
   -- Однако жъ, какъ мнѣ говорили, вы держите большое заведеніе?
   -- Я держу галлерею для стрѣльбы, только вовсе не большую.
   -- Каково стрѣляетъ и фехтуетъ мистеръ Карстонъ? спросилъ опекунъ.
   -- Недурно, отвѣчалъ мистеръ Джоржъ, скрестивъ руки на груди, отъ чего показался еще массивнѣе.-- Еслибъ мистеръ Карстонъ захотѣлъ, онъ могъ бы выучиться превосходно владѣть оружіемъ.
   -- Развѣ онъ не старается?
   -- На первыхъ порахъ, сэръ, онъ занимался очень усердно, но потомъ охладѣлъ. Вѣроятно его что-нибудь отвлекаетъ, можетъ быть мысль о какой-нибудь молодой леди? и въ первый разъ его ясные темные глаза обратились на меня.
   -- Увѣряю васъ, мистеръ Джоржъ, что отвлекаетъ его не мысль обо мнѣ, хотя вы кажется подозрѣваете меня, отвѣтила я, смѣясь.
   Его смуглое лицо покраснѣло; поклонившись мнѣ по военному, онъ отвѣтилъ:-- Надѣюсь, миссъ не обидѣлась. Я человѣкъ неотесанный.
   -- Напротивъ, я сочла это за комплиментъ.
   Прежде онъ совсѣмъ не глядѣлъ на меня, за то теперь нѣсколько разъ подъ-рядъ бросилъ быстрый взглядъ на мое лицо и спросилъ опекуна съ застѣнчивостью, странной въ такомъ мужественномъ человѣкѣ:
   -- Прошу прощенья, сэръ, но мы сдѣлали мнѣ честь назвать имя молодой дѣвицы...
   -- Миссъ Соммерсонъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ, повторилъ онъ, взглянувъ на меня еще разъ.
   -- Вамъ знакома эта фамилія? спросила я.
   -- Нѣтъ, миссъ, я никогда ее не слыхивалъ. Я думаю, гдѣ я васъ видѣлъ.
   Такая искренность звучала въ его словахъ, что, поднявъ глава отъ работы, я съ любопытствомъ взглянула на него и сказала:
   -- Не думаю, чтобъ мы встрѣчались: я хорошо запоминаю лица.
   -- Я также, миссъ, отвѣтилъ онъ, смотря мнѣ прямо въ лицо своими темными глазами.-- Гм! съ чего мнѣ это пришло въ голову!
   Онъ опять густо покраснѣлъ и такъ былъ смущенъ своими попытками припомнить, какое воспоминаніе соединялось у него съ моимъ лицомъ, что опекунъ поспѣшилъ къ нему на выручку, спросивъ, много ли у него учениковъ.
   Число ихъ постоянно мѣняется, сэръ, по большей части бываетъ достаточно, но прожить на этотъ заработокъ все таки трудно.
   -- А какого сорта люди приходятъ въ вашу галлерею?
   -- Разнаго сорта: англичане и иностранцы, отъ джентльменовъ до подмастерьевъ включительно. Случалось приходили француженки и очень искусно стрѣляли изъ пистолета, разумѣется являлись и сумасшедшіе, но они проникаютъ всюду, куда свободенъ доступъ.
   -- А не приходятъ ли къ вамъ практиковаться съ злостнымъ намѣреніемъ закончить свою практику на живыхъ мишеняхъ? шутливо спросилъ опекунъ.
   -- Рѣдко, однако бываютъ и такіе; но по большей части приходятъ или съ цѣлью развить въ себѣ ловкость, или просто отъ нечего дѣлать.
   Мистеръ Джоржъ выпрямился, уперся руками въ колѣни и прибавилъ:
   -- Прошу прощенья за нескромный вопросъ,-- вы имѣете дѣло въ судѣ, если не ошибаюсь?
   -- Къ сожалѣнію, да.
   -- У меня бывалъ одинъ изъ вашихъ собратовъ.
   -- То есть изъ имѣющихъ дѣло съ судомъ? переспросилъ опекунъ.-- Зачѣмъ же онъ васъ посѣщалъ?
   -- Этого человѣка столько таскали по мытарствамъ, такъ раздражили, утомили и измучили, что онъ совсѣмъ сбѣсился. Не думаю, чтобъ онъ хотѣлъ цѣлить въ кого нибудь, но ко мнѣ онъ являлся раздраженный до послѣдней степени, уплачивалъ за пятьдесятъ выстрѣловъ впередъ и стрѣлялъ до тѣхъ поръ, пока становился весь красный. Какъ-то разъ, когда въ галлереѣ не было кромѣ него никакихъ посѣтителей, онъ разсказалъ мнѣ обо всѣхъ своихъ обидахъ. Товарищъ! отвѣтилъ я ему,-- значитъ, стрѣльба служитъ вамъ предохранительнымъ клапаномъ, черезъ который вы выпускаете накопившуюся злобу: это было бы хорошо, не будь вы въ такомъ состояніи; теперь же мнѣ совсѣмъ не нравится ваше увлеченіе стрѣльбой; на вашемъ мѣстѣ я выбралъ бы что нибудь другое. Высказывая свое мнѣніе, я ожидалъ какой нибудь вспышки съ его стороны, такъ какъ онъ былъ страшно раздраженъ, но онъ принялъ мои слова очень хорошо, бросилъ стрѣлять, мы пожали другъ другу руки и съ тѣхъ поръ сдѣлались друзьями.
   -- Что это былъ за человѣкъ? спросилъ опекунъ, очень заинтересованный разсказомъ.
   -- Прежде, когда онъ еще не превратился въ разъяреннаго быка, котораго травятъ собаками, онъ былъ скромнымъ фермеромъ въ Шропширѣ, отвѣтилъ мистеръ Джоржъ.
   -- Его фамилія Гридли?
   -- Да, сэръ.
   Пока я обмѣнивалась съ опекуномъ нѣсколькими словами, выражавшими удивленіе по поводу страннаго совпаденія, мистеръ Джоржъ опять нѣсколько разъ посмотрѣлъ на меня. Я объяснила ему, откуда мы знаемъ Гридли. Онъ принялъ объясненіе, какъ величайшую любезность съ моей стороны, и въ знакъ признательности опять поклонился мнѣ по военному.
   -- Не могу понять отчего, но при взглядѣ на ваше лицо мнѣ что-то припоминается, повторилъ онъ, вглядываясь въ меня, провелъ своей сильной рукой по темнымъ кудрямъ, какъ будто желая прогнать какую то неотвязную мысль, потомъ нагнулся немного впередъ, подбоченясь одной рукой, положивъ другую на колѣно, и въ печальномъ раздумьѣ уставился въ полъ.
   -- Мнѣ очень грустно было узнать, что вслѣдствіе своего раздраженнаго состоянія Гридли попалъ въ новыя непріятности и теперь скрывается, сказалъ опекунъ.
   -- Такъ и мнѣ говорили, сэръ, отвѣтилъ мистеръ Джоржъ, продолжая задумчиво смотрѣть на полъ, -- такъ и мнѣ говорили.
   -- Не знаете ли, куда онъ скрылся?
   -- Нѣтъ, сэръ, я ничего не могу сказать о немъ, отвѣтилъ мистеръ Джоржъ, подымая глаза и выходя изъ своей задумчивости.-- Я думаю, недолго ему маяться на свѣтѣ. Даже самое мужественное., сердце, которое можетъ терпѣть цѣлые годы, но выдерживаетъ наконецъ.
   Приходъ Ричарда прервалъ разговоръ. Мистеръ Джоржъ всталъ, опять раскланялся со мной по своему, распрощался съ опекуномъ и вышелъ изъ комнаты своей тяжелой походкой.
   Это было утро дня, назначеннаго для отъѣзда Ричарда; всѣ покупки были сдѣланы, укладку вещей я кончила послѣ, полудня, и наше время было свободно до поздняго вечера, когда Ричардъ долженъ былъ отправиться въ Ливерпуль, а оттуда дальше. Въ этотъ день дѣло Джерндайсовъ опять стояло на очереди, поэтому Ричардъ предложилъ мнѣ пойти въ судъ послушать, что тамъ дѣлается. Такъ какъ это былъ послѣдній день его пребыванія съ нами, и онъ очень просилъ меня, я согласилась: кстати я ни разу еще не была въ судѣ. Мы отправились въ Вестминстеръ, гдѣ въ то время происходили засѣданія Верховнаго суда; дорогою мы уговаривались о письмахъ, какія будемъ писать другъ другу, и строили радужные планы относительно будущаго. Мистеръ Джерндайсъ зналъ, куда мы идемъ, потому его, конечно, не было съ нами.
   Когда мы вошли, лордъ-канцлеръ, тотъ самый, котораго я видѣла въ его собственномъ кабинетѣ въ Линкольнъ-Иинѣ, засѣдалъ чрезвычайно торжественно на своемъ возвышеніи; пониже его, на покрытомъ краснымъ сукномъ столѣ, лежали печати, жезлъ и стоялъ безвкусный букетъ, величиною съ цѣлый цвѣтникъ, наполнявшій благоуханіемъ всю залу. Еще пониже засѣдалъ длинный рядъ стряпчихъ съ кипами бумагъ на половикѣ у ихъ ногъ, множество адвокатовъ въ парикахъ и маи тіяхъ; нѣкоторые изъ нихъ бесѣдовали, другіе спали, одинъ ораторствовалъ, но никто не удѣлялъ ему ни малѣйшаго вниманія. Лордъ-канцлеръ сидѣлъ прислонившись къ спинкѣ своего удобнаго кресла, облокотясь на мягкія ручки и опустивъ голову на руку. Одни изъ присутствовавшихъ дремали, другіе читали газеты или прохаживались въ глубинѣ залы, или, собравшись въ группы, о чемъ-то перешептывались; повидимому всѣ чувствовали себя прекрасно, никто никуда не спѣшилъ и каждый расположился, какъ ему было удобнѣе.
   При видѣ безмятежнаго спокойствія, царившаго здѣсь, при видѣ этихъ пышныхъ одѣяній и торжественной обстановки невольно приходило на мысль, какую жалкую жизнь влачатъ истцы, какой смертью они умираютъ; приходили на мысль лишенія и страданія горемыкъ, пущенныхъ по міру представителями этого великолѣпія. Столько разбитыхъ надеждъ, столько озлобленныхъ сердецъ, въ которыхъ бушуетъ раздраженіе,-- что до того! изо дня въ день, изъ года въ годъ здѣсь плавно, невозмутимо, въ строгомъ порядкѣ, съ тѣми же формальностями совершается все та же комедія. Величественно засѣдаютъ лордъ-канцлеръ и безчисленный сонмъ юристовъ, спокойно посматриваютъ они другъ на друга и на зрителей, какъ будто никто изъ нихъ и не слыхивалъ, что по всей Англіи считается горькой насмѣшкой слово "правосудіе", представителями котораго они состоятъ, ради котораго они собрались здѣсь,-- что общее мнѣніе признаетъ невозможнымъ чудомъ, чтобъ это гнусное, гадкое слово принесло кому-нибудь хоть крупицу добра.
   Мнѣ, неискушенной опытомъ, все это казалось какимъ-то страннымъ, невѣроятнымъ противорѣчіемъ, котораго я никакъ не могла постигнуть. Сидя тамъ, куда меня посадилъ Ричардъ, я старалась слушать и смотрѣть, но все, окружавшее меня, такъ мало походило на дѣйствительность, что казалось мнѣ сномъ,-- все, кромѣ бѣдной помѣшанной, миссъ Флайтъ, улыбавшейся судьямъ со своей скамьи.
   Какъ только миссъ Флайтъ увидѣла насъ, она направилась къ тому мѣсту, гдѣ мы сидѣли, граціозно выразила свою радость привѣтствовать меня въ своихъ владѣніяхъ и стала указывать ихъ главныя достопримѣчательности съ величайшей гордостью и удовольствіемъ. Мистеръ Кенджъ тоже подошелъ къ намъ и, точно хозяинъ, считающій долгъ гостепріимства необходимымъ для поддержанія чести своего дома, привѣтствовалъ насъ со всей благосклонностью и скромностью, приличествующей владѣльцу.
   -- Неудачный день для посѣщенія, сказалъ онъ мнѣ, -- лучше бы вамъ прійти въ день перваго засѣданія, при началѣ сессіи, впрочемъ, и теперь зрѣлище внушительное, очень внушительное.
   Спустя полчаса послѣ нашего прихода, дѣло, которымъ занимались,-- если можно, говоря о господахъ юристахъ, употребить такое выраженіе,-- повидимому угасло само собою, не приведя ни къ какому результату, что, конечно, всѣми и ожидалось. Лордъ-канцлеръ сбросилъ съ своего пюпитра связку бумагъ тѣмъ джентльменамъ, что сидѣли пониже, и кто-то провозгласилъ: Дѣло Джерндайса съ Джерндайсомъ! Поднялся шумъ и хохотъ, началось бѣгство изъ залы всѣхъ постороннихъ, стали появляться груды документовъ, толстыя связки бумагъ и туго набитые синіе мѣшки. Дѣло было поднято "для дальнѣйшаго хода и направленія" объ опредѣленіи судебныхъ издержекъ, на сколько я могла помять (правду сказать, я понимала довольно смутно), но я насчитала двадцать три облаченныхъ въ парики джентльмена, которые приняли участіе въ обсужденіи вопроса, хотя, повидимому, понимали въ немъ не больше моего. Джентльмены тараторили на перебой, давали объясненія лорду-канцлеру, противорѣчили другъ другу, одни говорили, что дѣло было такъ, другіе, что оно было вотъ этакъ, нѣкоторые для шутки предлагали прочесть толстые томы показаніи, чѣмъ много позабавили остальныхъ, послышался хохотъ, шумъ, всѣ причастные дѣлу пришли въ безотчетное веселое настроеніе и, видимо, окончательно перестали понимать другъ друга. Клерки продолжали приносить новыя кипы бумагъ, много рѣчей было начато и прервано, наконецъ черезъ часъ или около того пришли къ такому рѣшенію, какъ объяснилъ намъ мистеръ Кенджъ, чтобъ дѣло "пока отложить"; послѣ чего стали опять связывать и уносить бумаги, хотя далеко еще не всѣ были принесены.
   Услышавъ, чѣмъ все кончилось, я взглянула на Ричарда и была поражена страдальческимъ выраженіемъ его молодого лица.
   -- Не можетъ же такъ продолжаться вѣчно, милая Эйфирь! Въ слѣдующій разъ будетъ больше удачи. Вотъ все, что онъ сказалъ мнѣ.
   Я видѣла мистера Гуппи, который разбиралъ и приносилъ бумаги мистеру Кенджу; онъ поклонился мнѣ съ такой безнадежностью во взорѣ, что я почувствовала живѣйшее желаніе поскорѣе удалиться; Ричардъ предложилъ мнѣ руку, и мы направились было къ выходу, когда мистеръ Гуппи подошелъ къ намъ и сказалъ шепотомъ:
   -- Прошу прощенья у васъ, мистеръ Карстонъ, и у васъ, массъ Соммерсонъ, что задерживаю, но здѣсь есть одна знакомая мнѣ дама, которая знаетъ миссъ Соммерсонъ и желала бы пожать ей руку.
   При этихъ словахъ я увидѣла передъ собою мистрисъ Рахиль, которая жила при мнѣ у моей крестной матери; встрѣча эта была такъ неожиданна, что мнѣ почудилось, будто одно изъ моихъ воспоминаній облеклось въ тѣлесную оболочку.
   -- Какъ поживаете, Эсфирь? Узнали ли вы меня?
   Я подала ей руку, сказала, что узнала ее и что она очень мало измѣнилась.
   -- Удивительно, какъ вы помните еще прежнее. Времена перемѣнились, сказала она со своей обычной суровостью.-- Все-таки я рада, что вижу васъ, и что вы меня узнали. Стало быть не слишкомъ еще загордились. (Но, судя по ея виду, она не испытывала особенной радости, а скорѣе нѣкоторое разочарованіе оттого, что этого не случилось).
   -- Загордилась! Что вы, мистрисъ Рахиль! воскликнула я.
   -- Я вышла замужъ, Эсфирь, и называюсь теперь мистрисъ Чедбендъ, холодно поправила она.-- Прощайте, Эсфирь, будьте здоровы.
   Мистеръ Гуппи чрезвычайно внимательно выслушалъ нашъ краткій разговоръ, тяжело вздохнулъ надъ моимъ ухомъ и повелъ мистрисъ Рахиль, проталкивались сквозь толпу, потому что тамъ, гдѣ мы остановились, тѣснилось множество народу: одни уходили, другіе входили. Мы съ Ричардомъ продолжали пробираться къ выходу, я еще находилась подъ впечатлѣніемъ неожиданной встрѣчи съ Рахилью, когда въ числѣ входящихъ увидѣла вдругъ мистера Джоржа; раздвигая толпу, онъ шелъ прямо на насъ и черезъ головы окружающихъ смотрѣлъ во внутренность залы, не замѣчая насъ. Когда я обратила на него вниманіе Ричарда, тотъ окликнулъ его:-- Джоржъ!
   -- Какъ хорошо, что я встрѣтилъ васъ, сэръ, и васъ, миссъ! Не кожете ли вы указать мнѣ особу, которую я ищу; я совсѣмъ не знаю здѣшнихъ мѣстъ.
   И съ этими словами онъ свернулъ въ сторону и, расчистивъ намъ дорогу, вывелъ изъ толпы; мы остановились въ углу за большой красной занавѣсью, и онъ продолжалъ:
   -- Здѣсь есть маленькая помѣшанная старушка, которую... Гм!
   Я подняла палецъ въ знакъ молчанія, потому что миссъ Флайтъ стояла подлѣ; она все время не отходила отъ меня и, какъ я къ своему величайшему смущенію замѣтила, старалась привлечь на меня вниманіе всѣхъ юристовъ, которыхъ знала, шепча каждому на ухо: "Тс! Это Фицъ-Джсридайсъ налѣво отъ меня!"
   -- Гмъ! Помните, миссъ, сегодня утромъ мы говорили объ одномъ человѣкѣ? и м-ръ Джоржъ прибавилъ потихоньку, прикрывъ ротъ рукою:-- о Гридли.
   -- Помню.
   -- Онъ скрывается у меня. Я не могъ сказать объ этомъ, не имѣя его разрѣшенія. Онъ, миссъ, собрался въ послѣдній походъ и передъ этимъ забралъ себѣ въ голову капризъ повидаться вотъ съ нею. Говоритъ, что они могутъ понять другъ друга, что она была здѣсь для него другомъ. Я и пришелъ за нею, потому что, какъ посмотрѣлъ на Гридли, мнѣ почудилось, что я слышу бой барабановъ, затянутыхъ чернымъ сукномъ.
   -- Сказать ей объ этомъ? спросила я.
   -- Будьте такъ добры! отвѣтилъ онъ, взглянувъ съ нѣкоторымъ страхомъ на миссъ Флайтъ.-- Это Провидѣніе устроило мою встрѣчу съ вами, миссъ. Самъ я, навѣрное, не зналъ бы, какъ обойтись съ этой леди.
   И положивъ руку на грудь, онъ стоялъ въ воинственной позѣ, пока я объясняла миссъ Флайтъ на ухо цѣль его прихода.
   -- Шропширецъ! мой сердитый другъ! почти такой же знаменитый, какъ я сама! воскликнула она.-- Конечно, я съ величайшимъ удовольствіемъ буду ходить за нимъ.
   -- Тс! Онъ теперь скрывается и живетъ у мистера Джоржа. Это мистеръ Джоржъ.
   -- Не-у-же-ли? Горжусь тѣмъ, что имѣю честь! Военный, мой милочка, шепнула она мнѣ,-- военный, настоящій генералъ.
   Бѣдная миссъ Флайтъ сочла необходимымъ какъ можно любезнѣе привѣтствовать мистера Джоржа, чтобъ выразить свое уваженіе къ военному званію, и отпускала реверансъ за реверансомъ, такъ что уже я и не знаю, какъ мы выбрались изъ суда.
   Когда наконецъ это удалось, она, продолжая величать мистера Джоржа генераломъ, взяла его додъ руку, къ величайшему удовольствію зѣвакъ, которые съ любопытствомъ созерцали эту сцену. Онъ такъ растерялся, такъ убѣдительно просилъ меня "не дезертировать", что я никакъ не могла рѣшиться покинуть его, главнымъ образомъ потому, что знала, какъ слушается меня всегда миссъ Флайтъ, къ тому же и она сказала мнѣ: -- Разумѣется, моя милая Фицъ-Джерндайсъ, вы будете намъ сопутствовать.
   Ричардъ, очевидно, тоже желалъ идти съ ними, потому что безпокоился, благополучно ли они доберутся до цѣли своего странствія; и такъ рѣшено было, что мы отправимся всѣ вмѣстѣ. Но прежде я написала на скоро карандашомъ нѣсколько строкъ мистеру Джерндайсу, объясняя, куда и зачѣмъ мы идемъ, такъ какъ, по словамъ Джоржа, Гридли, узнавъ объ его утреннемъ разговорѣ съ моимъ опекуномъ, все время послѣ того вспоминалъ мистера Джерндайса. Записка, запечатанная мистеромъ Джоржемъ, который забѣжалъ для этого въ кофейню, была отправлена съ посыльнымъ.
   Мы наняли извозчичью карету и пріѣхали въ одну изъ улицъ, примыкающихъ къ Лейчестеръ-Скверу, затѣмъ пошли по узкому двору, находившемуся передъ входомъ въ галлерею; м-ръ Джоржъ все время извинялся, что ведетъ насъ такой дорогой. Когда онъ взялся за ручку колокольчика своей двери, къ нему подошелъ почтенный сѣдовласый джентльменъ въ очкахъ, въ черномъ пальто и такихъ же штиблетахъ и въ широкополой шляпѣ; въ рукахъ у него была толстая трость съ золотымъ набалдашникомъ.
   -- Извините меня, любезный другъ,-- скажите это ли галлерея для стрѣльбы Джоржа?
   -- Точно такъ, сэръ, отвѣтилъ Джоржъ, взглядывая на надпись крупными буквами на выбѣленной стѣнѣ галлереи.
   -- Ахъ, дѣйствительно! сказалъ пожилой джентльменъ, устремляя свой взглядъ но тому же направленію.-- Благодарю васъ. Вы позволили?
   -- Да, сэръ. Джоржъ -- это я.
   -- Неужели? Такъ вы мистеръ Джоржъ; какъ видите, я поспѣлъ сюда скорѣе васъ. Безъ сомнѣнія, это вы приходили за мной?
   -- Нѣтъ, сэръ.
   -- Неужели? Значить вашъ слуга приходилъ за мною. Я докторъ, и пять минутъ тому назадъ меня позвали навѣстить больного въ галлерею, для стрѣльбы Джоржа.
   Мистеръ Джоржъ, обернувшись ко мнѣ и Ричарду, проговорилъ:-- Барабаны затянуты чернымъ сукномъ... и торжественно покачалъ головой.
   Въ эту минуту дверь отворилъ человѣкъ страннаго вида въ зеленомъ колпакѣ и зеленомъ передникѣ; его платье, лицо и руки были выпачканы чернымъ. Пройдя по мрачному коридору, мы вступили въ галлерею,-- просторную залу съ голыми кирпичными стѣнами, наполненную мишенями, ружьями, шпагами и другими подобными вещами.
   Когда всѣ мы вошли, докторъ остановился, снялъ шляпу и какимъ-то чудомъ преобразился: на его мѣстѣ стоялъ совсѣмъ другой человѣкъ. Этотъ человѣкъ быстро обернулся къ Джоржу, дотронулся до его груди указательнымъ пальцемъ и сказалъ:
   -- Взгляните-ка сюда, Джоржъ. Вы знаете меня и я знаю васъ. Вы человѣкъ бывалый, я тоже. Мое имя Беккетъ; какъ вамъ извѣстно, я получилъ приказъ арестовать Гридли; вы прятали его долго и очень искусно, надо отдать вамъ справедливость.
   Мистеръ Джоржъ сурово посмотрѣлъ на него, закусилъ губы и покачалъ головой.
   Тотъ продолжалъ:
   -- Джоржъ, вы человѣкъ здравомыслящій и съ хорошимъ направленіемъ; я посомнѣваюсь, что вы именно таковы. Замѣтьте: я обращаюсь къ вамъ не такъ, какъ ко всякому простому человѣку, потому что вы служили государству и знаете, что надо повиноваться, когда велитъ долгъ, слѣдовательно, вы далеки отъ того, что бы мнѣ препятствовать; и, если я потребую вашей помощи, вы станете мнѣ помогать, вотъ что вы сдѣлаете. Филь Скводъ! Не крадитесь втихомолку вонъ изъ галлереи, я васъ знаю и запрещаю вамъ это.
   Человѣкъ, выпачканный чернымъ, дѣйствительно ковылялъ вдоль стѣны, опираясь на нее плечомъ, и съ угрожающимъ видомъ смотрѣлъ на ворвавшагося насильно посѣтителя.
   -- Филь! сказалъ мистеръ Джоржъ.
   -- Чего изволите, старшина?
   -- Смирно!
   Человѣкъ остановился съ тихимъ ворчаніемъ.
   -- Леди и джентльмены, извините, если что либо покажется вамъ непріятнымъ;, я Беккетъ, инспекторъ тайной полиціи. и долженъ исполнить здѣсь свою обязанность. Джоржъ, я знаю, гдѣ тотъ человѣкъ, который мнѣ нуженъ: прошлую ночь я взобрался къ вамъ на крышу и сквозь потолочное окно видѣлъ его и васъ съ нимъ. Онъ вотъ тамъ, продолжалъ Беккетъ, указывая рукою.-- Тамъ онъ лежитъ на кушеткѣ. Я долженъ видѣть его и сказать, что онъ арестованъ. Но вы меня знаете, значитъ знаете, что я не считаю нужнымъ прибѣгать къ строгимъ мѣрамъ. Дайте мнѣ только слово честнаго человѣка, слово солдата, что не будете мнѣ препятствовать, и этого достаточно,-- я постараюсь сдѣлать для васъ все, что отъ меня зависитъ.
   -- Я слово даю, во съ вашей стороны это не хорошо, мистеръ Беккетъ.
   -- Вздоръ, Джоржъ? Не хорошо? и ткнувъ его опять пальцемъ въ грудь, мистеръ Беккетъ пожалъ ему руку.-- А развѣ съ вашей стороны хорошо прятать мою добычу? Будьте же вы справедливы ко мнѣ, бравый ветеранъ, настоящій рыцарь, Вильгельмъ Телль! Да, леди и джентльмены, онъ представляетъ собою лучшій образчикъ британскаго война. Я отдалъ бы пятидесятифунтовый билетъ, чтобъ имѣть такую фигуру!
   Тутъ мистеръ Джоржъ, поразмысливъ немного, предложилъ, чтобъ сперва отправились къ "товарищу", такъ онъ назвалъ Гридли, онъ съ миссъ Флайтъ, и получивъ на это согласіе Беккета, пошелъ съ нею въ противоположный уголъ галлереи, оставивъ насъ у стола, на которомъ лежали ружья.
   Пока они отсутствовали, мистеръ Беккетъ воспользовался случаемъ поговорить со всѣми нами по очереди. Меня онъ спросилъ, не боюсь ли я, какъ большая часть молодыхъ леди, огнестрѣльнаго оружія; у Ричарда освѣдомился, хорошо ли онъ стрѣляетъ, а Филю задалъ нѣсколько вопросовъ относительно ружей: какое изъ нихъ по его мнѣнію лучше, сколько оно можетъ стоить, если купить его изъ первыхъ рукъ, и т. п. Потомъ онъ высказалъ свое сожалѣніе по поводу того, что Филь даетъ волю порывамъ раздраженія, тогда какъ отъ природы кротокъ и нѣженъ, какъ красная дѣвица.
   Потомъ онъ проводилъ насъ къ выходу. Мы съ Ричардомъ собрались уходить, по мистеръ Джоржъ вышелъ къ намъ и сказалъ, что если мы не прочь навѣстить "товарища", тотъ будетъ очень радъ насъ видѣть. Не успѣлъ онъ это сказать, какъ зазвонилъ колокольчикъ и явился опекунъ, "воспользовавшійся случаемъ",-- какъ онъ говорилъ,-- "сдѣлать что нибудь для человѣка, который терпитъ одинаковое съ нимъ несчастіе". Мы вчетверомъ вошли къ Гридли: онъ лежалъ въ чуланѣ, отдѣленномъ отъ галлереи досчатой некрашеной переборкой, футовъ въ десять вышиною, не достигавшей крыши, такъ что надъ головою были стропила галлереи и потолочное окно, черезъ которое мистеръ Беккетъ выслѣдилъ Гридли.
   Солнце близилось къ закату и низко стояло на небѣ, его пурпурные лучи падали сверху, оставляя полъ въ тѣни. На простой кушеткѣ, покрытой простыней, лежалъ Шропширецъ, одѣтый почти такъ же, какъ и при первой нашей встрѣчѣ, но до того измѣнившійся, что я съ трудомъ признала въ этомъ безкровномъ лицѣ то, которое осталось въ моей памяти.
   Скрываясь въ этомъ убѣжищѣ, онъ не переставалъ писать обличенія судьямъ, о чемъ свидѣтельствовали исписанныя бумаги, которыми были завалены столъ и нѣсколько полокъ, испорченныя перья и другія письменныя принадлежности. Маленькая помѣшанная сидѣла подлѣ больного и держала его за руку, они были совершенно поглощены другъ другомъ, для нихъ, какъ будто, не существовали другіе; трогательную картину представляли эти два существа, соединенныя роковой связью. Никто изъ насъ не рѣшился приблизиться къ нимъ и мы остановились въ отдаленіи.
   Передъ нами была блѣдная тѣнь прежняго Шропширца: куда дѣвался его голосъ, энергичное выраженіе лица, его пылкость и непоколебимое упорство, съ которымъ онъ боролся за свои права,-- неправда одолѣла его наконецъ.
   Гридли поклонился мнѣ и Ричарду, а опекуну сказалъ:
   -- Вы очень добры, мистеръ Джерндайсъ, что пришли ко мнѣ,-- скоро меня уже не будетъ. Мнѣ хочется пожать вамъ руку, сэръ,-- вы хорошій человѣкъ, врагъ неправды. Богу извѣстно, какъ я высоко васъ уважаю.
   И они горячо пожали другу другу руки; опекунъ сказалъ ему нѣсколько утѣшительныхъ словъ, Гридли отвѣтилъ:
   -- Можетъ быть вамъ покажется страннымъ, сэръ, но я не захотѣлъ бы васъ видѣть, если бы теперь мы встрѣчались въ первый разъ; но вы знаете, какъ я бросилъ имъ перчатку, какъ я боролся одинъ противъ всѣхъ, какъ я говорилъ имъ правду до конца, говорилъ, что они такое, что они сдѣлали со мною; вы знаете все это,-- смотрите же теперь на эту развалину, мнѣ все равно.
   -- Вы мужественно выдерживали эту неравную борьбу, сказалъ опекунъ.
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ онъ со слабой улыбкой.-- Я говорилъ вамъ, что со мной станется, когда я перестану бороться,-- взгляните! Взгляните на обоихъ насъ, взгляните!-- И просунувъ свою руку подъ руку миссъ Флайтъ, онъ привлекъ ее ближе къ себѣ.-- Вотъ чѣмъ кончается моя повѣсть: пзо всѣхъ моихъ привязанностей, стремленій и надеждъ, изъ всѣхъ людей, мертвыхъ и живыхъ, мнѣ близка одна эта бѣдная душа, и я ей но чуждъ. Насъ связываютъ долгіе годы страданій. Изъ всѣхъ связей, какія у меня на землѣ, это единственная, которую не порвалъ судъ!
   -- Примите мое благословеніе, Гридли, примите мое благословеніе, твердила со слезами миссъ Флайтъ.
   -- Безумецъ! Я думалъ, имъ никогда не удастся сломить меня! Я рѣшилъ, мистеръ Джерндайсъ, что этого не будетъ, я вѣрилъ, что буду обличать ихъ до самой смерти за то, что они насмѣялись надо мною; но я изнемогъ! Не знаю, давно ли я началъ выбиваться изъ силъ,-- мнѣ кажется, я свалился въ какой нибудь часъ. Хотѣлъ бы, чтобъ до нихъ никогда не дошелъ слухъ о томъ, что у меня опустились руки; хотѣлъ бы, чтобъ каждый изъ здѣсь присутствующихъ заставилъ ихъ повѣрить, что я умеръ, не сдаваясь, и упорно продолжалъ вызывать ихъ на бой, какъ дѣлалъ это много, много лѣтъ.
   Здѣсь мистеръ Беккетъ, который усѣлся въ уголку у двери, сталъ съ величайшимъ добродушіемъ утѣшать его по своему.
   -- Полно, полно, не отчаивайтесь, мистеръ Гридли; вы только немножко ослабѣли, это бываетъ со всѣми и со мной тоже. Ободритесь, встряхнитесь! Сколько разъ вы еще будете злиться на нихъ и выходить изъ себя, двадцать разъ еще я буду ловить васъ и арестовывать, если удастся.
   Гридли сдѣлалъ отрицательный жестъ.
   -- Не качайте головой, лучше кивните въ знакъ согласія. Боже мой, сколько разъ я имѣлъ съ вами дѣло. Развѣ не видалъ я васъ во Флитѣ {Лондонская тюрьма.}, за оскорбленіе суда, несчетное число разъ? Развѣ не являлся я въ судебную залу разъ двадцать нарочно, чтобъ посмотрѣть, какъ вы будете кидаться на лорда-канцлера, точно бульдогъ? Развѣ вы забыли, какъ, при самомъ началѣ своего похода противъ стряпчихъ, вы по два и по три раза въ недѣлю возмущали своими угрозами спокойствіе всѣхъ блюстителей общественнаго порядка? Спросите присутствующую здѣсь старую леди, она всегда при этомъ бывала. Встряхнитесь же, мистеръ Гридли, встряхнитесь, сэръ.
   -- Что вы съ нимъ сдѣлаете? шепотомъ спросилъ у него Джоржъ.
   -- Еще не знаю, отвѣчалъ также шепотомъ Беккетъ и продолжалъ громко,-- вы говорите, что изнемогли, мистеръ Гридли: три недѣли вы водили меня за носъ, заставили карабкаться но крышамъ, точно кота-Ваську, и явиться сюда подъ видомъ доктора! Подите,-- развѣ это похоже на изнеможеніе? Я скажу вамъ, въ чемъ вы теперь нуждаетесь, -- въ возбужденіи. Да. Вамъ необходимо возбужденіе,-- вотъ все, что вамъ надо. Вы къ нему привыкли и не можете безъ него обойтись,-- я и самъ тоже привыкъ къ возбужденію. Ну, такъ вотъ предписаніе насчетъ васъ, вслѣдствіе жалобы мистера Телькингорна, -- того, что изъ Линкольнъ-Иннъ-Фильдса. Это предписаніе странствовало чуть не по всѣмъ графствамъ. Что вы скажете на предложеніе слѣдовать за мною? Вы выскажете судьямъ самые ядовитые аргументы, это будетъ вамъ полезно, освѣжитъ васъ, вы придумаете какую нибудь новую выходку противъ лорда-канцлера. Сдаваться. Меня удивляетъ, когда человѣкъ съ вашей энергіей говорятъ подобныя вещи. Вы не должны сдаваться. Не даромъ вы сдѣлались притчей во языцѣхъ въ Канцлерскомъ судѣ. Джоржъ, дайте руку мистеру Гридли, и мы посмотримъ, но лучше ли ему будетъ, когда онъ встанетъ.
   -- Онъ очень слабъ, сказалъ Джоржъ тихимъ голосомъ.
   -- Слабъ? со страхомъ повторилъ Беккетъ.-- Я желалъ только ободрить его,-- непріятно видѣть стараго знакомаго въ такомъ состояніи духа. Ничто бы его такъ не развеселило, какъ маленькая перебранка со мною. Онъ могъ бы разносить меня, сколько его душѣ угодно; я бы никогда не заявилъ на него претензіи.
   Своды галлереи огласились воплемъ миссъ Флайтъ, который и до сихъ поръ раздается въ моихъ ушахъ:
   -- О, нѣтъ, Гридли... безъ моего благословенія! Послѣ столькихъ лѣтъ! такъ закричала она, когда онъ, тяжело упавъ навзничь, остался недвижимъ.
   Солнце закатилось. Свѣтъ постепенно потухалъ, и тѣни ползли все выше. Но мнѣ казалось, что тѣнь отъ этой пары: одного умершаго, другой живой, больше ночной тьмы омрачала отъѣздъ Ричарда, и сквозь прощальный привѣтъ Ричарда мнѣ слышалось:
   -- Изъ всѣхъ моихъ привязанностей, стремленій и надеждъ, изъ всѣхъ людей, мертвыхъ и живыхъ, мнѣ близка одна эта бѣдная душа, и я ей не чуждъ. Насъ связываютъ долгіе годы страданій. Изъ всѣхъ связей, какія у меня были на землѣ, это единственная, которую не порвалъ судъ!
   

ГЛАВА XXV.
Мистрисъ Снегсби все видитъ.

   Въ Куксъ-Кортѣ на Канцелярской улицѣ не спокойно: черное подозрѣніе проникло въ эту мирную обитель. Правда, большинство обывателей Куксъ-Корта живетъ себѣ по прежнему безмятежно, но мистеръ Снегсби перемѣнился, и его женушка знаетъ это.
   Томъ-отшельникъ и Линкольнъ-Иннъ-Фильдсъ точно два неукротимыхъ скакуна прикованы къ колесницѣ воображенія мистера Снегсби: мистеръ Беккетъ погоняетъ, Джо и мистеръ Телькингорнъ сидятъ за пассажировъ, и вся эта компанія неотвязно преслѣдуетъ мистера Снегсби среди его мирныхъ занятій. Даже за семейной трапезой въ маленькой кухнѣ, среди горячаго пара, который подымается съ обѣденнаго стола, его воображеніе уносится невѣдомо куда, и, отрѣзавъ первый кусокъ отъ бараньей ноги, мистеръ Снегсби оставался недвижимъ, вперивъ взоры въ кухонную стѣну.
   Мистеръ Снегсби не можетъ понять, зачѣмъ онъ понадобился мистеру Телькингорну; что-то неладно, но что именно, для кого, гдѣ. когда, какія послѣдствія могутъ изъ этого произойти, откуда ихъ ожидать, -- все это ему неизвѣстно и составляетъ для него неразрѣшимую загадку. Внушительное впечатлѣніе отъ коронъ, мантій, звѣздъ и подвязокъ, которыя блещутъ изъ подъ слоя пыли въ кабинетѣ мистера Телькингорна, почтеніе передъ тайнами, извѣстными самому лучшему и самому неприступному изъ его заказчиковъ, этому юристу, передъ которымъ благоговѣетъ вся судейская братія и вся округа, воспоминаніе объ агентѣ тайной полиціи, съ его указательнымъ пальцемъ, съ его плѣнительно-довѣрчивой манерой порабощать человѣка,-- убѣждаютъ мистера Снегсби, что онъ участникъ какой-то страшной тайны. Но онъ не вѣдаетъ, въ чемъ состоитъ эта тайна,-- это-то и усугубляетъ опасность положенія: каждый день, каждую минуту, при всякомъ звонкѣ колокольчика, при каждомъ новомъ посѣтителѣ лавки, отъ каждаго полученнаго письма тайна можетъ обнаружиться, и, точно отъ подожженнаго фитиля, вспыхнетъ, задымится и взорветъ... кого?.. знаетъ только одинъ мистеръ Беккетъ.
   Поэтому всякій разъ, какъ незнакомой человѣкъ входитъ въ лавку,-- а сколько ихъ является въ теченіе дня! и спрашиваетъ, можно ли видѣть мистера Снегсби, сердце торговца писчебумажными принадлежностями тревожно колотится въ преступной груди. При такихъ вопросахъ онъ претерпѣваетъ ужасныя страданія, и если спрашивающій какой нибудь мальчишка, мистеръ Снегсби отводитъ свою душу, накидываясь на ни въ чемъ неповиннаго мальчишку и яростно допрашивая его, зачѣмъ онъ не говоритъ сразу, что ему нужно. Самые надоѣдливые покупатели, самые назойливые мальчишки преслѣдуютъ мистера Снегсби даже во снѣ, пугаютъ всякими неожиданными вопросами, и нерѣдко ночью, когда на маленькой фермѣ, что на Канцелярской улицѣ, пѣтухъ, по своей необъяснимой привычкѣ, прогорланить о близости утра, мистеръ Снегсби просыпается среди кошмара отъ того, что женушка расталкиваетъ его, спрашивая, что съ нимъ.
   Сама его женушка тоже не малое для него затрудненіе. Сознавая каждую минуту, что онъ долженъ скрывать отъ нея тайну и крѣпко на крѣпко беречься ея прозорливости, мистеръ Снегсби принимаетъ въ ея присутствіи видъ провинившейся собаки, всячески избѣгающей встрѣтить взглядъ своего хозяина. Эти опасные признаки замѣчены женушкой и не пропадаютъ для ноя безслѣдно, а приводятъ къ такому заключенію: у Снегсби есть что-то на душѣ!
   Такимъ-то образомъ въ Куксъ-Кортѣ на Канцелярской улицѣ закралось подозрѣніе; для мистрисъ Снегсби переходъ отъ подозрѣнія къ ревности такъ же естественъ и близокъ, какъ отъ Куксъ-Корта до Ченсери Лэна; такимъ-то образомъ въ Куксъ-Кортъ на Канцелярской улицѣ закралась и ревность. Разъ забравшись сюда, она попала на благодарную почву и разрослсь въ груди мистрисъ Снегсби пышнымъ цвѣтомъ: ревность подымаетъ ее по ночамъ съ постели и побуждаетъ осматривать карманы мужа, рыться въ его письмахъ, ревизовать грос-бухъ, счетныя книги, выручку, ящики и желѣзную кассу, подсматривать подъ окнами, подслушивать у дверей и перетолковывать вкось и вкривь результаты этихъ изслѣдованій.
   Мистрисъ Снегсби неутомима въ преслѣдованіи своей идеи, такъ что всѣмъ начинаетъ казаться, что въ домѣ завелось привидѣніе: ибо въ самые неуказанные часы слышится скрипъ половицъ и шелестъ платья; приказчики думаютъ, что когда-нибудь здѣсь было совершено убійство. Оса держится какого-то повѣрья, почерпнутаго въ Тутингѣ, гдѣ оно было очень распространено между сиротами, о сокровищѣ, зарытомъ въ погребѣ и охраняемомъ старикомъ съ длинной бѣлой бородой, который заключенъ тамъ уже семь тысячъ лѣтъ за то, что прочелъ на выворотъ Отче нашъ.
   Мистрисъ Снегсби неутомимо спрашиваетъ себя: "Кто былъ Немвродъ? Кто эта дама... эта тварь? Кто этотъ мальчикъ"?
   Немвродъ такъ же мертвъ въ настоящее время, какъ тотъ могучій звѣроловъ, чьгмъ именемъ окрестила его мистрисъ Снегсби; о дамѣ извѣстно слишкомъ мало; поэтому мысленное око мистрисъ Снегсби съ удвоенной бдительностію устремляется на мальчика. "Кто же этотъ мальчикъ"? Въ тысячу первый разъ спрашиваетъ себя мистрисъ Снегсби: "Кто этотъ"... И вдругъ ее осѣняетъ вдохновеніе.
   Ясно, что у этого оборвыша нѣтъ никакой почтительности къ мистеру Чедбенду. Да и откуда ей взяться, когда на глазахъ у него такіе вредные примѣры! Мистеръ Чедбендъ велѣлъ ему прійти опять,-- мистрисъ Снегсби слышала это собственными ушами,-- чтобъ ему дали адресъ дома, гдѣ будетъ происходить духовная бесѣда, по мальчишка не явился. Почему? Очевидно потому, что ему было сказано не приходить. Кто же запретилъ приходить, кто? А! теперь она понимаетъ все.
   Къ счастію -- и мистрисъ Снегсби топко улыбается и выразительно качаетъ головой -- вчера на улицѣ мистеръ Чедбендъ встрѣтилъ мальчишку, и такъ какъ онъ желаетъ воспользоваться этимъ подходящимъ субъектомъ для духовнаго назиданія избранной паствы, то остановилъ его и потребовалъ, подъ угрозой отдать его въ руки полиціи, чтобъ тотъ указалъ, гдѣ онъ живетъ, и поклялся прійти въ Куксъ-Кортъ завтра вечеромъ. "Зав-тра ве-че-ромъ"! повторяетъ мистрисъ Снегсби съ выразительнымъ удареніемъ; и опять тонко улыбается и качаетъ головой. Завтра вечеромъ мальчишка будетъ здѣсь, завтра вечеромъ мистрисъ Снегсби не спуститъ глазъ съ него и еще кое съ кого, и...
   -- О, можете скрытничать сколько угодно, но меня вамъ не провести! съ презрительнымъ высокомѣріемъ восклицаетъ мистрисъ Снегсби.
   Мистрисъ Снегсби никому не трубитъ въ уши своего открытія и сохранитъ свою тайну про себя.
   Наступаетъ завтрашній день съ аппетитными приготовленіями для маслодѣльни, наступаетъ и вечеръ. Является мистеръ Снегсби, облеченный суртукъ, являются Чедбенды, и когда корабль уже нагруженъ, являются ученики и Оса, готовые вкусить духовной пищи, является наконецъ тотъ, кого мистеръ Чедбендъ хочетъ обратить на путь истины, является Джо съ опущенной головой, волоча ноги, комкая въ грязныхъ рукахъ лохмотья мѣховой шапки, точно пойманную птицу, которую онъ хочетъ ощупать прежде чѣмъ съѣстъ сырьемъ.
   Когда Оса вводитъ Джо въ гостинную, мистрисъ Снегсби пронизываетъ быстрымъ взглядомъ его и своего мужа. Ага, они переглянулись! Зачѣмъ мистеру Снегсби смотрѣть на этого мальчишку? Мистрисъ Снегсби все поняла: ясно, какъ Божій день, что мистеръ Снегсби отецъ этого мальчика. Въ противномъ случаѣ зачѣмъ имъ обмѣниваться взглядомъ, зачѣмъ мистеру Снегсби смущаться и выразительно покашливать въ руку?
   -- Миръ вамъ, друзья мои! говоритъ Чедбендъ, подымаясь съ мѣста и вытирая обильныя выпотѣнія на своемъ маслянистомъ ликѣ.-- Миръ да будетъ съ нами! А почему такъ, друзья мои? вопрошаетъ съ маслянной улыбкой.-- Ибо миръ не можетъ быть противъ насъ, ибо миръ долженъ быть для насъ, ибо миръ не приноситъ съ собою вражды, подобно хищному ястребу, ибо миръ сходить на насъ, аки голубь. Посему, друзья мои, да будетъ съ нами миръ! Отрокъ выступи на середину!
   Мистеръ Чедбендъ простираетъ свою жирную длань и, опустивъ ее на руку Джо, обдумываетъ, куда бы лучше его поставить. Джо, пребывающій въ сильномъ сомнѣніи относительно намѣреній благочестиваго мужа, увѣренный, что ему угрожаетъ какая-то непріятность, бормочетъ:-- Пустите! Ничего я вамъ не говорилъ. Пустите!
   -- Нѣтъ, юный другъ мой, не пущу, кротко отвѣчаетъ мистеръ Чедбендъ.-- А почему? Ибо я дѣлатель жатвы, ибо я радѣтель, ибо я труженикъ на пивѣ, ибо ты посланъ мнѣ и сдѣлаешься драгоцѣннымъ орудіемъ въ рукѣ моей. Да послужитъ орудіе сіе на пользу вамъ, друзья мои, вамъ на утѣшеніе, вамъ на обогащеніе, вамъ на усовершенствованіе, вамъ на благо! Юный другъ мой, сядь на этотъ стулъ.
   Джо должно быть вообразилъ, что достопочтенный джентльменъ намѣренъ остричь ему волосы, потому что онъ защищаетъ обѣими руками свою голову, всевозможными способами выказываетъ свое нежеланіе подчиниться приглашенію, и большихъ трудовъ стоитъ водворить его на желаемомъ мѣстѣ.
   Когда наконецъ его, точно безжизненное чучело, усаживаютъ на стулъ, мистеръ Чедбендъ отступаетъ къ столу и, воздымая свою медвѣжью лапу, возглашаетъ: "Друзья мои!" подавая этимъ сигналъ къ тишинѣ и вниманію. Приказчики хихикаютъ исподтишка и подталкиваютъ другъ друга локтемъ; Оса, отъ смѣшанныхъ чувствъ: благоговѣйнаго восторга передъ мистеромъ Чедбендомъ и состраданія къ одинокому отверженцу, несчастію котораго она глубоко сочувствуетъ, впадаетъ въ состояніе, близкое къ столбняку.
   Мистрисъ Снегсби молчаливо заряжаетъ свои пороховыя мины, угрюмая мистрисъ Чедбендъ расположилась у огня и грѣетъ колѣна, находя, что ощущеніе тепла благопріятствуетъ воспріятію душеспасительныхъ увѣщаній.
   Обыкновенный ораторскій пріемъ мистера Чедбенда -- вперить взоръ въ кого нибудь одного изъ членовъ своей пастры и обращать всѣ свои разсужденія исключительно къ этому лицу. Отъ избраннаго, разумѣется, при этомъ ожидается, что онъ по временамъ будетъ выражать испытываемыя въ глубинѣ души ощущенія подобающимъ образомъ: вздохомъ, воплемъ, ворчаньемъ, или инымъ, приличнымъ случаю, знакомъ. Какая нибудь старушка начинаетъ вторить съ сосѣдней скамьи, затѣмъ подхватываетъ еще кто нибудь, и такимъ образомъ умиленіе сообщается всѣмъ присутствующимъ, передается, какъ фантъ въ игрѣ, отъ одного къ другому, до самыхъ закоренѣлыхъ грѣшниковъ, и, исполняя роль парламентскихъ рукоплесканій, пускаетъ корабль Чедбенда на всѣхъ парахъ. На этотъ разъ, возгласивъ свое обращеніе, мистеръ Чедбендъ, просто въ силу привычки, остановилъ взоръ свой на мистерѣ Снегсби и тѣмъ обрекъ несчастнаго коммиссіонера, уже и безъ того достаточно смущеннаго быть непосредственной жертвой его краснорѣчія.
   -- Здѣсь, среди насъ, друзья мои, нѣкій язычникъ и идолопоклонникъ, обитающій въ нѣдрахъ Тома-Отшельника и скитающійся по лицу земли, аки овца безъ пастыря.
   И мистеръ Чедбендъ подчеркиваетъ это мѣсто грязнымъ ногтемъ большого пальца, посылаетъ масляную улыбку мистеру Снегсби, долженствующую означать: если вы еще не побѣждены, то у оратора на готовѣ аргументъ, который сразитъ васъ окончательно.
   -- Здѣсь, среди насъ, друзья мои, нашъ братъ, отрокъ. Безъ родителей, безъ родственниковъ, не имѣющій ни стадъ, ни табуновъ, ни золота, ни серебра, ни драгоцѣнныхъ камней. Почему же, друзья мои, онъ лишенъ этихъ благъ? Почему онъ не владѣетъ ими?
   Мистеръ Чедбендъ задаетъ этотъ вопросъ такимъ тономъ, какъ будто предлагаетъ совершенно новую, очень трудную и замысловатую задачу на обсужденіе мистера Снегсби и умоляетъ того не отказываться рѣшить ее.
   Мистеръ Снегсби, сильно встревоженный таинственнымъ взглядомъ, которымъ его только что подарила супруга (когда мистеръ Чедбендъ произнесъ слово -- родители), отваживается на скромное заявленіе:
   -- Не знаю, сэръ.
   За такое неумѣстное вмѣшательство мистрисъ Чедбендъ окидываетъ его грознымъ взглядомъ, а мистрисъ Снегсби восклицаетъ: -- Стыдись!
   -- Я слышу голосъ, говоритъ Чедбендъ:-- робкій ли это голосъ, друзья мои? Боюсь, что нѣтъ, хотя искренно желалъ бы, чтобъ это было такъ.
   Протяжное "ахъ!" вырывается изъ устъ мистрисъ Снегсби.
   -- Я слышу голосъ, который произнесъ: "не знаю". Посему, друзья мои, я объясню вамъ причину. Я скажу вамъ, что этотъ братъ, присутствующій среди насъ, лишенъ родителей, родственниковъ, стадъ, табуновъ, золота, серебра и драгоцѣнныхъ камней потому, что онъ лишенъ свѣта, сіяющаго на нѣкоторыхъ изъ насъ. Что же это за свѣтъ? Я спрашиваю васъ, что это за свѣтъ?
   Мистеръ Чедбендъ откидываетъ главу назадъ и умолкаетъ, но мистеръ Снегсби не идетъ уже, себѣ на погибель, на эту удочку. Мистеръ Чедбендъ нагибается впередъ, склоняется надъ столомъ и кидаетъ въ упоръ мистеру Снегсби свой отвѣтъ, пуская въ ходъ вышеупомянутый ноготь для большей убѣдительности.
   -- Это свѣтъ изъ свѣтовъ, лучъ изъ лучей, солнце изъ солнцъ, звѣзда изъ звѣздъ. Это свѣтъ истины!
   Мистеръ Чедбендъ выпрямляется и бросаетъ торжествующій взглядъ на мистера Снегсби.-- Вы не можете сказать мнѣ, что она не есть свѣточъ изъ свѣточей, ибо я говорю вамъ и повторю мильонъ разъ, что истина -- это свѣточъ изъ свѣточей. Я скажу вамъ, что я буду твердить это, нравится оно вамъ, или нѣтъ, и чѣмъ меньше вамъ нравится, тѣмъ громче я буду твердить, буду кричать въ рупоръ! Я скажу вамъ: попробуйте не согласиться съ этимъ, и вы падете, будете повержены въ прахъ, истерты въ порошокъ, сокрушены, разбиты въ дребезги!
   Послѣдователи мистера Чедбенда давно замѣтили, что этотъ ораторскій пріемъ всегда оказываетъ изумительное дѣйствіе; въ данномъ случаѣ результатъ его двоякій: чело оратора покрывается обильнымъ потомъ, а невинный мистеръ Снегсби представленъ несомнѣнымъ врагомъ добродѣтели, человѣкомъ съ каменнымъ сердцемъ и мѣднымъ лбомъ. Несчастный коммиссіонеръ, выставленный въ такомъ свѣтѣ, еще больше смущается и окончательно принимаетъ видъ мокрой курицы, и тутъ-то мистеръ Чедбендъ наноситъ ему послѣдній ударъ.
   Впродолженіе нѣкотораго времени проповѣдникъ занятъ отираніемъ пота со своей добродѣтельной главы, отъ которой идетъ такой паръ, что, кажется, носовой платокъ сейчасъ загорится -- такъ онъ курится послѣ каждаго утиранія.
   -- Друзья мои! продолжая разсуждать о предметѣ, который мы, по мѣрѣ нашихъ слабыхъ силъ, пытаемся разъяснить, спросимъ себя, что такое истина, о которой я упомянулъ. Ибо, мои юные друзья (обращаясь внезапно къ приказчикамъ и Осѣ, чѣмъ приводитъ ихъ въ трепетъ), если врачъ рекомендуетъ мнѣ принять каломель или касторовое масло, весьма естественно, что я стану вопрошать: что такое каломель? что такое касторовое масло? Весьма естественно мое желаніе получить о нихъ нѣкоторыя свѣдѣнія, прежде чѣмъ принять одно или другое, или оба вмѣстѣ. И такъ, мои юные друзья, что же такое истина? Опросимъ себя, что такое истина, когда она является въ будничномъ платьѣ, въ неприкрашенномъ видѣ. Есть ли она обманъ?
   "А -- ахъ"! изъ устъ мистрисъ Снегсби.
   -- Есть ли она скрытность?
   Энергичная мимика мистрисъ Снегсби въ знакъ отрицанія.
   -- Есть ли она умолчаніе?
   Очень долгое и очень упорное качаніе головой со стороны мистрисъ Снегсби.
   -- Да, друзья мои, все это не есть истина, ни одно изъ этихъ названій не приличествуетъ ей. Когда сей юный язычникъ, присутствующій среди насъ,-- онъ теперь заснулъ, печатью равнодушія и погибели запечатаны его вѣжды, но не будите его, ибо таковъ мой удѣлъ: бороться, сражаться, изъ силъ выбиваться ради него,-- когда сеи закоснѣлый язычникъ насказалъ намъ небылицъ про леди и про соверенъ, было ли это истиной? Нѣтъ. Былъ ли тутъ слѣдъ, капля, крупица истины? Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ.
   Мистрисъ Снегсби впивается въ глаза мужа, стараясь проникнуть въ глубь его души, точно свидѣтельствуетъ черезъ окна какое нибудь подозрительное помѣщеніе; еслибъ мистеръ Снегсби могъ выдержать этотъ взглядъ,-- онъ былъ бы не мистеръ Снегсби, и онъ не выдержалъ: онъ опустилъ глаза долу и голова его поникла.
   -- Ибо, мои юные друзья,-- тутъ мистеръ Чедбендъ спускается до уровня пониманія своихъ юныхъ друзей, поясняя мысль нагляднымъ примѣромъ и смиренно улыбаясь отъ того, что дѣлаетъ такое снисхожденіе,-- если хозяинъ дома сего отправившись изъ жилища своего въ городъ, увидитъ угря и, вернувшись въ домъ свой, призоветъ жену свою и скажетъ ей: Радуйся со мною Сара, ибо я видѣлъ слона!-- будетъ ли это истина?
   Мистрисъ Снегсби заливается слезами.
   -- Или, положимъ, увидитъ слона и, вернувшись, скажетъ: вотъ былъ въ городѣ, но видѣлъ только угря,-- будетъ ли это истина?
   Мистрисъ Снегсби громко рыдаетъ.
   Мистеръ Чердбендъ, поощренный эффектомъ своего уподобленія, продолжаетъ:
   -- Или, юные друзья мои, положимъ, что безчеловѣчные родители задремавшаго язычника,-- ибо, нѣтъ сомнѣнія, у него были родители,-- бросивъ его волкамъ и ястребамъ, дикимъ собакамъ, сернамъ и змѣямъ, вернулись въ свои обиталища къ трубкамъ и кружкамъ, къ флейтамъ и пляскамъ, къ крѣпкимъ напиткамъ и обильнымъ явствамъ,-- будетъ ли это истина?
   Мистрисъ Снегсби дѣлается жертвой спазмъ, но сдается имъ не безъ боя, а съ такими криками и воплями, что они раздаются по всему Куксъ-Корту, наконецъ впадаетъ въ столбнякъ, и ее несутъ по узкой лѣстницѣ наверхъ, точно фортепіано.
   Послѣ неистовыхъ воплей, свидѣтельствующихъ о невыразимыхъ страданіяхъ, которыя наводятъ ужасъ на всѣхъ присутствующихъ, изъ спальни являются послы съ извѣстіемъ; мистрисъ Снегсби лучше, хотя она очень слаба. Тогда мистеръ Снегсби, совершенно уничтоженный и оробѣвшій, осмѣливается выйти изъ-за дверей гостиной, куда былъ загнанъ при переноскѣ безчувственнаго тѣла.
   Все это время Джо сидитъ все на томъ же стулѣ; теперь онъ проснулся и щиплетъ свою шапку, засовывая въ рогъ кусочки мѣха и выплевывая ихъ потомъ съ видомъ раскаянія, такъ какъ сознаетъ, что онъ неисправимый нечестивецъ, и что не стоило заставлять его не спать, потому что онъ все равно ничего не понимаетъ и никогда не пойметъ.
   Однако же есть трогательная исторія, полная глубокаго интереса даже для тѣхъ, кто такъ близокъ къ животному, какъ ты, Джо,-- исторія Того, Кто умеръ на землѣ за людей, и еслибы Чедбенды, не заслоняя тебѣ свѣта своей особой, ограничились простой передачей этой исторіи, на столько краснорѣчивой, что она не нуждается въ ихъ прикрасахъ и добавленіяхъ,-- ты не заснулъ бы, Джо, и многому бы научился, слушая ее.
   Но Джо никогда не слыхалъ о книгахъ, гдѣ разсказана эта исторія, для него нѣтъ разницы между тѣми, кто ихъ писалъ, и преподобнымъ Чедбендомъ; онъ знаетъ только послѣдняго, и готовъ скорѣе бѣжать цѣлый часъ не останавливаясь, чѣмъ въ теченіе пяти минутъ слушать его разглагольствованія
   "Дольше не стоитъ здѣсь оставаться" думаетъ про себя Джо, "сегодня мистеръ Снегсби мнѣ ничего но окажетъ",-- и пробирается къ лѣстницѣ.
   Но внизу его встрѣчаетъ сострадательная Оса; она оперлась на перила кухонной лѣстницы и старается побороть приступъ надвигающагося припадка, вызваннаго завываніями мистрисъ Снегсби; она держитъ въ рукахъ свой ужинъ,-- хлѣбъ съ сыромъ, чтобы вручить его Джо, съ которымъ въ первый разъ рѣшается обмѣняться нѣсколькими словами.
   -- Вотъ тебѣ поѣсть, бѣдный мальчикъ, говоритъ Оса.
   -- Благодарю, мэмъ.
   -- Ты голоденъ?
   -- Какъ волкъ.
   -- Гдѣ твой отецъ и твоя мать?
   Джо остается съ кускомъ во рту, вытаращивъ по нее изумленные глаза: эта выросшая безъ призора сирота положила руку ему на плечо; первый разъ въ его жизни случается, чтобы чья-нибудь рука ласково прикоснулась къ нему.
   -- Я ничего о нихъ не знаю.
   -- Я тоже ничего не знаю о своихъ, восклицаетъ Оса, стараясь подавить волненіе, при которомъ скорѣе можетъ наступить припадокъ, и быстро убѣгаетъ, точно чего-то испугавшись.
   -- Джо! шепчетъ мистеръ Снегсби, пока мальчикъ мѣшкотно спускается по ступенькамъ.
   -- Я здѣсь, мистеръ Снегсби.
   -- Я не зналъ, что ты уходишь. Вотъ тебѣ полъ-кроны. Это хорошо, что ты ничего не сказалъ о той дамѣ, которую мы съ тобой видѣли тогда вечеромъ. Могло бы выйти худо. Ты и всегда молчи.
   -- Я и то ухожу, сэръ.
   За мистеромъ Снегсби крадется, какъ тѣнь, какой-то призракъ въ ночномъ чепцѣ и пеньюарѣ, провожаетъ его до дверей той комнаты, откуда онъ вышелъ, и проскальзываетъ на верхъ. Отнынѣ эта тѣнь сопровождаетъ его, куда бы онъ ни шелъ, и, какъ его собственная тѣнь, не отстаетъ отъ него ни на шагъ, тиха и безмолвна.
   И въ какую бы таинственную атмосферу ни попалъ мистеръ Снегсби и его собственная тѣнь, онъ долженъ остерегаться всякихъ тайнъ, ибо тамъ присутствуетъ и бдительная мистрисъ Снегсби -- кость отъ костей его, плоть отъ плоти его, тѣнь его тѣни.
   

ГЛАВА XXVI.
Ловкіе стрѣлки.

   Въ окрестности Лейчестеръ-Сквера заглянуло своими тусклыми глазами зимнее блѣднѣющее утро, но нашло тамъ очень мало желающихъ вставать съ постели. Большинство здѣшнихъ обывателей даже и въ лучшую пору года встаютъ поздно, ибо принадлежа къ хищнымъ птицамъ, являются на ночлегъ тогда, когда солнце высоко, а просыпаются и выходятъ на добычу, когда заблестятъ звѣзды.
   Теперь на чердакахъ и въ верхнихъ этажахъ, за грязными занавѣсками и шторами, подъ защитой фальшивыхъ именъ, фальшивыхъ волосъ, фальшивыхъ драгоцѣнностей и титуловъ, фальшивыхъ исторій, вся мошенническая колонія спитъ первымъ крѣпкимъ сномъ: здѣсь и рыцари зеленаго поля, которые по личному опыту могутъ говорить о заграничныхъ галерахъ и отечественныхъ смирительныхъ домахъ, и трусливые шпіоны разныхъ національностей, вѣчно дрожащіе отъ страха за свою шкуру, и преслѣдуемые угрызеніями совѣсти предатели, негодяи и буяны, игроки, шулера и лжесвидѣтели, есть даже клейменые каленымъ желѣзомъ.
   Здѣсь собрано больше звѣрства, чѣмъ было у Нерона, больше преступленій,-чѣмъ въ Ньюгетѣ.
   Чортъ отвратителенъ и во фланелевой блузѣ (онъ бываетъ ужасенъ и въ такомъ одѣяніи), по когда, воткнувъ въ манишку булавку онъ титулуется джентльменомъ, играетъ на бильярдѣ и въ рулетку, понтируетъ, сводитъ близкое знакомство съ векселями долговыми росписками, тогда онъ является болѣе опаснымъ, лукавымъ и гадкимъ, чѣмъ во всякомъ другомъ видѣ; такимъ встрѣтитъ его мистеръ Беккетъ, когда ему заблагоразсудится обревизовать нѣдра Лейчестеръ-Сквера.
   По тусклое зимнее утро не нуждается въ подобныхъ джентльменахъ и не будитъ ихъ, за то будитъ мистера Джоржа и его наперсника; они подымаются съ постели, свертываютъ и убираютъ свои матрацы. Выбрившись передъ зеркальцемъ микроскопическихъ размѣровъ, мистеръ Джоржъ съ непокрытой головой и распахнутой грудью отправляется на маленькій дворикъ къ помпѣ. Когда онъ возвращался назадъ, лицо его лоснится отъ желтаго мыла, ледяной воды, тренія и обливаній; онъ вытирается огромнымъ накатнымъ полотенцемъ, отдуваясь точно водолазъ, только что вылѣзшій изъ рѣки.
   Чѣмъ больше онъ третъ себѣ голову, тѣмъ сильнѣе закручиваются завитки его кудрявыхъ волосъ, и кажется, нельзя будетъ ихъ расчесать иначе, какъ при помощи скребницы или желѣзныхъ грабель. Наклонившись немного впередъ, чтобъ вода не попала на ноги, онъ третъ себѣ лицо, фыркаетъ, отдувается, и, поворачивая голову направо и налѣво, полируетъ голову и шею такъ, что кажется слѣзетъ кожа.
   Все это время Филь, стоя на колѣняхъ и растапливая каминъ, такъ пристально смотритъ на своего принципала, какъ будто для него достаточно посмотрѣть на этотъ процессъ умыванья, чтобъ быть чистымъ, и какъ будто его подкрѣпитъ на весь день избытокъ здоровья, которымъ пышетъ отъ мистера Джоржа. Когда мистеръ Джоржъ вытерся, онъ начинаетъ чесать себѣ голову двумя жесткими щетками заразъ и такъ немилосердно, что Филь, который теперь, шмыгая плечомъ по стѣнамъ, подметаетъ галлерею, сочувственно моргаетъ.
   Когда фундаментальная часть туалета окончена, орнаментальная беретъ не много времени. За тѣмъ мистеръ Джоржъ набиваетъ и зажигаетъ трубку, и начинаетъ курить, расхаживая по галлереѣ по своему обыкновенію; онъ куритъ торжественно и прохаживается медленно: быть можетъ эта первая утренняя трубка посвящена памяти покойнаго Гридли. Послѣ нѣсколькихъ молчаливыхъ турокъ мистеръ Джоржъ говоритъ:
   -- Такъ тебѣ, Филь, сегодня снилась деревня?
   Филь, проснувшись, упомянулъ вскользь объ этомъ снѣ
   -- На что же она была похожа?
   Подумавъ немного, Филь отвѣчаетъ:
   -- Не знаю, старшина.
   -- Какъ же ты узналъ, что это деревня?
   -- Должно быть потому, что тамъ была трава. А на ней лебеди,-- прибавляетъ Филь послѣ нѣкотораго размышленія.
   -- Что же дѣлали лебеди?
   -- Кажется, ѣли траву.
   Хозяинъ продолжаетъ прогулку, а человѣчекъ принимается за приготовленія къ завтраку: они не слишкомъ сложны,-- нужно приготовить всѣ принадлежности скромнаго завтрака на двѣ персоны и поджарить на каминной рѣшеткѣ нѣсколько ломтиковъ ветчины, но такъ какъ за каждымъ предметомъ Филю необходимо обойти кругомъ всей галлереи, и онъ никогда не приноситъ двухъ вещей заразъ, то времени уходитъ много.
   Наконецъ Филь доказываетъ, что все готово, мистеръ Джоржъ выколачиваетъ трубку, кладетъ ее на каминъ и садится за столъ: подавъ ему, Филь принимается завтракать самъ, усѣвшись на концѣ стола и пристроивъ тарелку къ себѣ на колѣни: можетъ быть онъ выражаетъ этимъ свое смиреніе или хочетъ скрыть свои черныя руки, а можетъ быть это его обыкновенная манера кушать.
   -- Деревня! Я думаю, ты на яву никогда ее и по видывалъ, Филь? говоритъ мистеръ Джоржъ, работая ножомъ и вилкой.
   -- Я видалъ разъ болота, отвѣчаетъ Филь, съ аппетитомъ уничтожая свой завтракъ.
   -- Гдѣ же?
   -- Я не знаю, гдѣ это было, но я ихъ видѣлъ, командиръ. Они такія плоскія, и тамъ сыро.
   Старшина и командиръ -- титулы, которыми, въ знакъ особаго почтенія и уваженія, Филь величаетъ своего хозяина, считая его одного достойнымъ ихъ.
   -- Я родился въ деревнѣ, Филь.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да. И выросъ.
   Филь очень заинтересованъ и выражаетъ это тѣмъ, что, поднявъ свою единственную бровь, почтительно взглядываетъ на хозяина и не сводитъ съ него глазъ даже тогда, когда проглатываетъ большой глотокъ кофе.
   -- Въ цѣлой Англія нѣтъ ни одной птички, пѣсни которой я бы не слышалъ, нѣтъ ни куста или ягоды, которыхъ бы я не умѣлъ назвать, нѣтъ дерева, на которое я не влѣзъ бы. если бы понадобилось. Я былъ когда-то настоящимъ деревенскимъ мальчикомъ -- моя матушка жила въ деревнѣ.
   -- Чудесная, должно быть, старушка ваша, матушка, командиръ?
   -- И вовсе не была стара тридцать пять лѣтъ тому назадъ. Я готовъ биться объ закладъ, что и въ девяносто лѣтъ она будетъ такъ же широка въ плечахъ, какъ и я, и держаться будетъ такъ-же прямо.
   -- Она умерла девяноста лѣтъ, старшина?
   -- Нѣтъ! Впрочемъ Богъ съ ней. Что это мнѣ вздумалось вспомнить деревню, деревенскихъ мальчиковъ, бѣглецовъ и тому подобные пустяки?-- Все ты виноватъ. Значитъ, если несчитать болотъ, ты никогда не видалъ деревни, кромѣ, какъ во снѣ?
   Филь качаетъ головой.
   -- А хотѣлъ бы увидать?
   -- Н-нѣтъ, особеннаго желанія не имѣю.
   -- Съ тебя достаточно и города, а?
   -- Видите ли, командиръ, я не знаю ничего другого, къ тому же слишкомъ старъ, чтобы любить новинки.
   -- Сколько тебѣ лѣтъ, Филь? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, поднося къ губамъ дымящееся блюдечко.
   -- Въ мои лѣта входитъ восемь. Мнѣ не можетъ быть восемьдесятъ, не можетъ быть и восемнадцать, значить что-то среднее между чѣмъ и другимъ.
   -- Какъ? Что за чертовщина?-- И мистеръ Джоржъ ставитъ на столъ блюдечко, не сдѣлавъ ни одного глотка, и начинаетъ смѣяться, но сейчасъ же умолкаетъ, замѣтивъ, что Филь что-то высчитываетъ на своихъ грязныхъ пальцахъ.
   -- Мнѣ было ровно восемь,-- такъ считали въ приходѣ,-- когда я ушелъ съ мѣдникомъ. Меня послали по дѣлу; вотъ пошелъ я, и вижу: сидячъ мѣдникъ у стараго строенія возлѣ яркаго огня. Онъ и говоритъ: "Не хочешь ли идти со мною, парень?" Пожалуй,-- говорю, и вотъ онъ вмѣстѣ со мной отправился въ Клеркенвиль, тогда было первое апрѣля. Я умѣлъ считать до десяти. Когда снова наступило первое апрѣля, я сказалъ себѣ: теперь тебѣ восемь лѣтъ и одинъ годъ, потомъ на слѣдующее первое апрѣля я сказалъ: вотъ тебѣ восемь лѣтъ и два года. Потомъ мнѣ стало уже десять лѣтъ и восемь, потомъ два раза десять и восемь. Тутъ мнѣ трудно ужъ стало считать и я бросилъ, но я знаю, что въ моихъ лѣтахъ есть восемь.
   -- А! И мистеръ Джоржъ принимается за прерванный завтракъ.-- Что же случилось съ мѣдникомъ?
   -- Пьянство довело его до больницы, а больница, какъ мнѣ передавали, спровадила его прямо въ могилу, отвѣчаетъ таинственно Филь.
   -- Такимъ образомъ тебѣ вышло повышеніе: ты сдѣлался его преемникомъ?
   -- Да, командиръ, практика, какая у него была, перешла ко мнѣ; не очень-то много было работы, потому что кругомъ Саффронъ-Гилль, Гаттонъ-Гарденъ, Клеркенвиль, Смифильдъ,-- мѣстность бѣдная, гдѣ котлы служатъ, пока въ нихъ нечего и чинить. Главный доходъ хозяину былъ отъ странствующихъ мѣдниковъ, которые проживали у насъ, но меня они бросили: я не былъ похожъ на хозяина. Тотъ пѣлъ имъ хорошія пѣсни, я не зналъ ни одной; тотъ выбивалъ на желѣзныхъ и оловянныхъ горшкахъ всякія пьесы, я же умѣлъ только ихъ чинить, я отъ роду не могъ взять ни одной музыкальной ноты. Я тутъ еще женамъ ихъ не нравилось, что я безобразенъ.
   -- Онѣ были слишкомъ разборчивы. Ты не хуже другихъ, Филь, говоритъ хозяинъ съ ласковой улыбкой.
   -- Нѣтъ, старшина, отвѣчаетъ Филь, качая головой, -- нѣтъ. Когда я ушелъ съ мѣдникомъ, я, хоть и не могъ похвалиться наружностью, но былъ какъ люди. А какъ съ младости сталъ раздувать огонь ртомъ, да глотать дымъ, да то и дѣло обжигался да опалялъ волосы, да -- видно ужъ на роду мнѣ было написано такое несчастье -- вѣчно попадалъ въ расплавленный металлъ, а какъ сталъ постарше, часто терпѣлъ увѣчья отъ мѣдника, когда тотъ напивался пьянъ -- рѣдкій день этого не было,-- такъ и вышло, что красоты во мнѣ большой не было, даже ужъ въ ту пору. А потомъ пробылъ двѣнадцать лѣтъ въ кузницѣ, гдѣ рабочіе постоянно устраивали мнѣ каверзы, да опалило меня случайно на газовомъ за водѣ, а какъ вылетѣлъ я изъ окна, когда набивалъ ракетныя гильзы для фейерверка, такъ и сталъ такимъ уродомъ, что хоть за деньги показывайся!
   Очевидно вполнѣ помирившійся съ такой участью, Филь проситъ налить ему вторую чашку кофе и, отпивая изъ нея, говоритъ:
   -- Вскорѣ послѣ того, какъ меня выбросило ракетой изъ окна, я и увидѣлъ васъ, командиръ, въ первый разъ, помните?
   -- Помню, Филь, ты прогуливался по солнышку..
   -- Ползъ, старшина, ползъ у стѣнки.
   -- Да, совершенно вѣрно, шелъ, опираясь о стѣнку.
   -- Въ больничномъ колпакѣ! восклицаетъ Филь съ воодушевленіемъ.
   -- Да, въ колпакѣ.
   -- И на костыляхъ!
   Филь еще больше воодушевляется.
   -- И на костыляхъ.
   -- Вы тогда остановились, помните? Филь поспѣшно отодвигаетъ чашку съ блюдцемъ и снимаетъ тарелку съ колѣнъ.-- И сказали: "товарищъ, ты былъ на войнѣ?" Я не отвѣчалъ, потому что очень удивился, какъ это такой сильный, высокій и здоровый человѣкъ не побрезгалъ заговорить съ хромымъ калѣкой, какимъ я былъ тогда. А вы говорите со мной отъ сердца, и такъ-то мнѣ пріятно, тепло на душѣ, точно стаканчикъ водки проглотилъ. "Что съ тобой случилось, товарищъ? Ты тяжело контуженъ, гдѣ у тебя болитъ, дружище? Ободрись и разскажи мнѣ..." Ободрись! да я и то ужъ ободрился. Я вамъ отвѣтилъ; слово за слово мы разговорились, и вотъ я здѣсь. И вотъ я здѣсь, командиръ! восклицаетъ Филь, и вскочивъ съ мѣста, начинаетъ ходить кругомъ, не отдавая себѣ, отчета, зачѣмъ онъ это дѣлаетъ.
   -- Когда не хватитъ мишени, или когда надо будетъ поправить дѣла, скажите посѣтителямъ, чтобъ цѣлили въ меня,-- моя красота отъ этого не пострадаетъ. Пускай! Если понадобится, я и для бокса могу приготовиться, пусть тузятъ меня по головѣ,-- я и не почувствую. Если потребуется имъ гимнастическій мячъ, могутъ зашвырнуть меня хоть въ Корнваллисъ, Девонширъ или Ланкаширъ,-- мнѣ вреда отъ этого не будетъ, меня въ жизни швыряли на всякія манеры.
   Выпаливъ этотъ импровизированный спичъ, сопровождаемый соотвѣтствующей выразительной жестикуляціей, Филь Скводъ обходитъ вокругъ стѣнъ галлереи, быстро устремляется къ командиру и стукаетъ его головой въ грудь, чтобъ выразить всю свою преданность; затѣмъ, какъ ни въ чемъ не бывало, принимается убирать завтракъ.
   Весело засмѣявшись и потрепавъ его по плечу, мистеръ Джоржъ помогаетъ ему прибрать со стола и привести галлерею въ надлежащій порядокъ. Потомъ, повозившись нѣсколько времени съ гимнастическими гирями, онъ взвѣшивается на вѣсахъ и, найдя, что "прибавилось жиру", берется за шпагу и самымъ серьезнымъ образомъ фехтуетъ въ одиночку. Тѣмъ временемъ Филь садится за работу у своего стола, привинчиваетъ, отвинчиваетъ, чиститъ, разбираетъ, продуваетъ всякія, самыя крошечныя дырочки, словомъ, дѣлаетъ все, что только можно сдѣлать при чисткѣ огнестрѣльнаго оружія, и съ каждой минутой становится чернѣе.
   Вдругъ до хозяина и слуги доносится шумъ шаговъ въ коридорѣ, какой-то странный шумъ, возвѣщающій прибытіе не совсѣмъ обыкновенныхъ посѣтителей. Шаги раздаются все ближе и ближе, наконецъ въ галлерею вваливается группа такая удивительная, что съ перваго взгляда ее можно принять за одну изъ тѣхъ, которыя появляются на лондонскихъ улицахъ разъ въ годъ -- пятаго ноября.
   Группа состоитъ изъ безобразной немощной фигуры, которую несутъ въ креслѣ два носильщика въ сопровожденіи худощавой особы женскаго пола съ такимъ лицомъ, что еслибы ея губы не были крѣпко сжаты, ее можно бы принять за комическую маску, которая сейчасъ прочтетъ куплеты въ честь того достопамятнаго дня {Англійскіе простолюдины празднуютъ 5 ноября, день, когда былъ открытъ Пороховой заговоръ (5 ноября 1605 г. католики намѣревались взорвать посредствомъ пороховой мины Парламентъ вмѣстѣ съ королемъ Іаковомъ). И донынѣ въ этотъ день дѣлаютъ чучело, изображающее главнаго заговорщика Гая Фокса, и издѣваются надъ нимъ. Примѣч. перев.}, когда собирались взорвать Англію на воздухъ.
   Носильщики опускаютъ кресло на полъ; сидящая въ немъ фигура восклицаетъ: "О, Господи помилуй, я совсѣмъ разбитъ! Какъ поживаете, милый другъ мой, какъ поживаете?" и мистеръ Джоржъ узнаетъ въ этой развалинѣ достопочтеннаго мистера Смольвида, который собрался на прогулку съ внучкой въ качествѣ тѣлохранительницы.
   -- Мистеръ Джоржъ, дорогой другъ мой, какъ поживаете? повторяетъ мистеръ Смольвидъ, выпуская изъ правой руки шею носильщика, котораго чуть не задушилъ.-- Вы удивлены, видя меня здѣсь?
   -- Я бы не больше удивился, увидя вашего пріятеля изъ Сити, отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ.
   -- Я рѣдко выхожу! вздыхаетъ мистеръ Смольвидъ.-- Много мѣсяцевъ уже прошло съ тѣхъ поръ, какъ я послѣдній разъ выходилъ изъ дому,-- неудобно и очень убыточно. Но мнѣ такъ хотѣлось повидать васъ, дорогой мистеръ Джоржъ. Какъ поживаете?
   -- Хорошо; надѣюсь, что и вы тоже.
   -- Дай Богъ вамъ всякаго благополучія, говоритъ мистеръ Смольвидъ, пожимая ему обѣ руки.-- Я взялъ съ собою внучку, Юдифь; нельзя было удержать ее дома, такъ горячо желала она васъ провѣдать.
   -- Гм! Однако жъ по ея виду этого не замѣтно! бормочетъ мистеръ Джоржъ.
   -- Вотъ мы наняли кэбъ, поставили туда кресло, а когда доѣхали до васъ, меня вынули изъ экипажа, посадили въ кресло и принесли сюда, чтобъ я могъ видѣть дорогого моего друга и его заведеніе. Это вотъ кучеръ, говоритъ мистеръ Смольвидъ, указывая на того носильщика, который подвергался опасности быть задушеннымъ и теперь уходитъ, растирая себѣ шею.-- Ему не придется платить за то, что помогъ нести, это пойдетъ въ счетъ платы за проѣздъ.-- И, указывая емя, отвѣчала она съ своей обычной сухостью. Теперь все перемѣнилось; я очень-рада, что вижу тебя и что нахожу тебя не надменной дѣвочкой.
   -- Надменной! что вы этимъ хотите сказать мистриссъ Рахиль?
   -- Я замужемъ, Эсѳирь, замѣтила она мнѣ холодно: -- и теперь меня зовутъ мистриссъ Чедбандъ. Прощай, мои милая, желаю тебѣ быть здоровой.
   Мистеръ Гуппи давъ кончиться этому короткому разговору, вздохнулъ громко, чтобъ я услышала, и вмѣстѣ съ мистриссъ Рахилью вмѣшался въ толпу, посреди которой мы стояли. Мы съ Ричардомъ стали пробираться впередъ и я еще не успѣла опомниться отъ встрѣчи съ старыми знакомыми, какъ встрѣтилась уже опять съ знакомымъ человѣкомъ -- съ мистеромъ Джорджемъ. Онъ шелъ тяжелымъ шагомъ, не обращая вниманія на толпу входящихъ и выходящихъ людей, которыхъ дѣла приводили на это время въ палату.
   -- Джорджъ! сказалъ Ричардъ, увидавъ также его.
   -- Счастливая встрѣча, сэръ, отвѣчалъ Джорджъ.-- Очень-радъ васъ видѣть, миссъ. Можете ли вы указать мнѣ особу, которую я ищу? Я здѣсь въ первый разъ и ничего не знаю.
   Повернувшись, онъ очистилъ намъ дорогу безъ всякаго затрудненія и остановился, когда мы были внѣ давки, въ углу, позади большаго краснаго занавѣса.
   Я показала на миссъ Флайтъ, которая стояла рядомъ со мною. Она во все время не отставала отъ меня ни на шагъ и обращала (къ моему смущенію) вниманіе своихъ палатскихъ знакомыхъ на меня, шепча имъ къ уши: "Тс!.. Фицъ-Жарндисъ!.. здѣсь!.."
   -- Гм! сказалъ шопотомъ мистеръ Джорджъ: -- вы помните, миссъ, сегодня утромъ мы говорили объ одномъ человѣкѣ? Гредли?
   -- Помню.
   -- Онъ скрывается у меня. Я объ этомъ не говорилъ прежде, не имѣлъ разрѣшенія. Онъ, кажется, ужь на послѣднемъ взводѣ, миссъ. Ему запало въ голову непремѣнно увидѣть ее. Онъ говоритъ, что они понимаютъ другъ друга и что она всегда была къ нему очень-ласкова. Вотъ я за ней и пришелъ.
   -- Сказать ей? спросила я.
   -- Будьте такъ добры, отвѣчалъ онъ, глядя на миссъ Флайтъ съ какою-то боязнью.-- Счастье, что я встрѣтилъ васъ, миссъ: безъ васъ я право бы не зналъ какъ къ ней приступиться.
   И онъ заложилъ одну руку за пуговицы, вытянулся во весь ростъ и дожидался отвѣта въ этой воинственной позѣ.
   -- А, сердитый другъ мой... изъ Шропшайра!.. знаю, знаю. Онъ такъ же знаменитъ, какъ и я!.. воскликнула миссъ Флайтъ: -- съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ!..
   -- Онъ живетъ скрытно у мистера Джорджа, сказала я:-- тише! вотъ мистеръ Джорджъ.
   -- Вотъ что!.. Очень-рада, что имѣю честь!.. Военный человѣкъ, моя милая... Настоящій генералъ!.. посмотрите... шептала она мнѣ.
   Бѣдная миссъ Флайтъ считала долгомъ, въ знакъ уваженія къ военнымъ, надѣлать столько книксеновъ, что мы съ трудомъ могли вывести ее изъ присутственнаго мѣста. Когда, наконецъ, мы успѣли уговорить ее выйдти на улицу, она подала руку мистеру Джорджу и постоянно называла его генераломъ, къ большому удовольствію зѣвакъ. Онъ, бѣдный, не зналъ что ему дѣлать и умолялъ меня "не дезертировать". Видя его бѣдственное состояніе, я согласилась исполнить его просьбу, тѣмъ болѣе, что миссъ Фляйтъ была со мною очень-спокойна и сама сказала мнѣ: "Фицъ-Жарндисъ, вы, безъ-сомнѣнія пойдете съ нами?" Ричардъ также согласился идти вмѣстѣ. Мистеръ Джорджъ сказалъ намъ, что Гредли бредилъ также и о мистерѣ Жарндисѣ, услыхавъ, что онъ въ Лондонѣ. Мнѣ пришло въ голову увѣдомить объ этомъ добраго опекуна моего; я написала къ нему наскоро карандашомъ записку, мистеръ Джорджъ напечаталъ ее въ первой кофейной и отправилъ по адресу съ разнощикомъ писемъ.
   Мы наняли извощичью карету и поѣхали въ ней къ Лейстерскому Скверу. Остановясь, гдѣ слѣдуетъ, мы прошли нѣсколько узкихъ дворовъ, за что мистеръ Джорджъ просилъ у насъ прощенія, и скоро увидѣли дверь тира. Подойдя къ ней, мистеръ Джорджъ позвонилъ въ колокольчикъ; въ это самое время подошелъ къ намъ очень-почтенный человѣкъ, съ сѣдыми волосами, въ очкахъ, въ черномъ платьѣ, въ шляпѣ съ широкими нолями; въ рукахъ у него была толстая палка съ золотымъ набалдашникомъ. Онъ обратился къ мистеру Джорджу.
   -- Извините меня, другъ мой, сказалъ онъ: -- если и не ошибаюсь, такъ это галерея Джорджа для стрѣльбы въ цѣль.
   -- Она самая, отвѣчалъ Джорджъ, взглянувъ на вывѣску, написанную крупными буквами, на чисто-вымытой стѣнѣ.
   -- Да, точно такъ, сказалъ старикъ, слѣдя за глазами мистера Джорджа: -- благодарю васъ. Вы ужь позвонили?
   -- Я самъ хозяинъ, сэръ, и ужь позвонилъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ старикъ: -- такъ ваше имя Джорджъ? Мы съ вами сошлись. Вы вѣдь за мной приходили?
   -- Нѣтъ, сэръ, я не приходилъ за вами.
   -- Не приходили? такъ, стало-быть, вашъ молодой мальчикъ приходилъ за мной. Я докторъ, и меня звали извѣстить больнаго въ галереѣ Джорджа для стрѣльбы въ цѣль.
   -- А, вотъ оно что! сказалъ мистеръ Джорджъ, обращаясь къ Ричарду и мнѣ: -- Это очень можетъ быть, сэръ. Будьте такъ добры войдите.
   Дверь въ это время отворилась усиліемъ очень-страннаго человѣка, въ зеленомъ шерстяномъ передникѣ и въ такой же ермолкѣ; его лицо, руки, платье -- все это было закончено и перекопчено. Пустымъ корридоромъ взошла мы въ обширное зданіе съ нештукатуренными стѣнами, въ которомъ лежали щиты, рапиры, эспадроны, ружья, пистолеты и прочія воинскія принадлежности. Когда мы всѣ вошли въ галерею, съ докторомъ сдѣлалась какая-то волшебная перемѣна: онъ снялъ шляпу и вмѣсто него явился передъ нами діаметрально-противоположный ему человѣкъ.
   -- Посмотрите-ка сюда, Джорджъ, сказалъ оборотень, повернувшись къ нему быстро и постукивая своимъ толстымъ, указательнымъ пальцемъ но его груди: -- Вы вѣдь знаете меня, я я знаю васъ. Вы свѣтскій человѣкъ, и я свѣтскій человѣкъ. Имя мое Бёккетъ, какъ вамъ извѣстно, и у меня въ рукахъ бумага, предписывающая взять Гредли. Вы долго его скрывали. Это дѣлаетъ честь вашей ловкости.
   Мистеръ Джорджъ посмотрѣлъ на него сурово, закусилъ губу и отрицательно покачалъ головой.
   -- Послушайте Джорджъ, сказалъ мнимый докторъ: -- вы человѣкъ съ толкомъ, человѣкъ хорошаго поведенія -- вотъ вы каковы. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Я вѣдь не говорю съ вами, какъ съ кѣмъ-нибудь. Вы служили отечеству и знаете, что когда долгъ велитъ, надо повиноваться. Слѣдовательно вы далеки отъ того, чтобъ поднять кутерьму. Если мнѣ надо помочь, вы мнѣ поможете. Вотъ, что вы сдѣлаете.-- Эй ты, Филь Скводъ, не шмыгай около стѣнъ (грязный маленькій человѣчекъ, какъ-то странно шелъ впередъ, потирая спиною стѣны и бросалъ на пришельца взгляды, исполненные угрозы) да, не шмыгай; это мнѣ не нравится, я вѣдь тебя знаю.
   -- Филь! сказалъ мистеръ Джорджъ.
   -- Что хозяинъ?
   -- Смирно!
   Маленькій человѣчекъ поворчалъ, поворчалъ и успокоился.
   -- Милостивые государи и государыни, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- вы извините, если что-нибудь вамъ покажется непріятнымъ. Я Бёккетъ, сыщикъ, я долженъ здѣсь исполнить нѣкоторую обязанность, на меня возложенную. Джорджъ, я знаю гдѣ спрятанъ подсудимый: сегодня ночью я взлѣзалъ на крышу и видѣлъ его съ вами, сквозь потолочное окно. Онъ вотъ тутъ. Я его долженъ видѣть и долженъ ему сказать, что онъ арестованъ. Вызнаете меня и знаете, что безъ надобности я не дѣлаю никакихъ непріятностей. Дайте мнѣ честное слово, какъ старый солдатъ -- и все будетъ исполнено къ общему удовольствію.
   -- Я даю слово, отвѣчалъ Джорджъ:-- но съ вашей стороны это нехорошо, мистеръ Бёккетъ.
   -- Глупости, Джорджъ! гм! нехорошо! говорилъ мистеръ Бёккетъ, постукивая пальцемъ по его груди и пожимая ему руку.-- Нехорошо! Я вѣдь не говорю, что съ вашей стороны нехорошо, что вы его скрывали. Гм! будь же и ко мнѣ справедливъ добрыя дѣтина! старый Вильгельмъ Гель, старый Шоу, лейбгренадеръ! Это лучшая модель британской арміи, милостивые государи и государыни, я бы далъ банковый билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, чтобъ только походить на него вполовину!
   Когда дѣло дошло къ развязкѣ, мистеръ Джорджъ, подумавъ немного, вызвался прежде повидать своего товарища (какъ онъ называлъ Гредли) и свести къ нему миссъ Флайтъ. Мистеръ Бёккетъ согласился; они отправились въ задній уголъ галереи, а мы остались около стола, заваленнаго ружьями. Мистеръ Бёккетъ, пользуясь случаемъ, вступилъ въ разговоръ: онъ спрашивалъ меня не боюсь ли я ружей, какъ обыкновенно боится молодыя леди; спрашивалъ Ричарда, хорошій ли онъ стрѣлокъ, спрашивалъ Филя Сквода, которое изъ ружей лучше и дорого ли они стоятъ; замѣтилъ ему. что считаетъ его красной дѣвушкой и скромникомъ первой руки, когда онъ не увлекается своимъ пылкимъ темпераментомъ, и вообще былъ очень-любезенъ.
   Мистеръ Джорджъ, скоро воротился и сказалъ вамъ, что Гридли желаетъ всѣхъ насъ видѣть; едва онъ кончилъ эти слова, какъ раздался звонъ колокольчика. Филь отворилъ дверь, и вошелъ опекунъ мой:-- "чтобъ сдѣлать все, что можно, въ пользу человѣка, испытывающаго тѣ же бѣдствіи, какія испытываетъ онъ самъ", сказалъ мистеръ Жарндисъ, здороваясь съ нами. И мы всѣ вмѣстѣ отправились къ Гредли.
   На концѣ галереи, за истесанной деревянной перегородкой, недоходящей до потолка, мы увидѣли потолочныя балки и окно, въ которое мистеръ Бёккетъ подсматривалъ Гридли. Солнце было уже на закатѣ и почти совершенно сѣло, согрѣвая воздухъ послѣдними красновато-лиловыми лучами. Тамъ, за перегородкой на диванѣ, обтянутомъ холстомъ, лежалъ шропшайрскій истецъ, одѣтый точно такъ же, какъ мы его видѣли въ послѣдній разъ; но, Боже, какъ онъ измѣнился! Его блѣдное лицо, впалыя щеки не пробуждали никакихъ воспоминаній.
   Онъ и здѣсь занимался бумагами; столъ и нѣсколько досокъ были завалены документами, изрѣзанными перьями, актами и т. п. Съ миссъ Флайтъ они были соединены какою-то грустною, тяжелою дружбою. Рука-въ-руку сидѣли они молча и глядѣли другъ на друга; мы наблюдали за ними издали.
   Голосъ его ослабѣлъ въ этой постоянной борьбѣ съ несправедливостью, въ постоянномъ гнѣвѣ, въ постоянно-напряженномъ состояніи духа. Узнать его по лицу было невозможно: это какая-то тѣнь, какой-то скелетъ -- такъ изсушила его, извела Оберканцеляріи.
   Онъ поклонился мнѣ и Ричарду и сказалъ опекуну моему:
   -- Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ, что вы меня посѣтили: это для меня очень-утѣшительно. Я здѣсь долго не жилецъ, протяните мнѣ вашу руку, сэръ. Вы благороднѣйшій человѣкъ. Богъ видитъ, какъ я васъ уважаю.
   Они пожимали другъ другу руки и опекунъ мой говорилъ ему утѣшительныя слова.
   -- Вамъ, можетъ-быть, это покажется страннымъ, сэръ, говорилъ Грёдли: -- но я дамъ скажу откровенно, что въ первый разъ неохотно встрѣтилъ бы я васъ здѣсь. Вы знаете, что я воевалъ съ ними, вы знаете, что и одной этой рукой сопротивлялся всѣмъ имъ. Вы знаете, что я, наконецъ, высказалъ имъ всю правду-матку: и сказалъ имъ, что они за народъ, что они для меня сдѣлали, и пусть смотрятъ они на меня, когда и въ такомъ жалкомъ, униженномъ состояніи.
   -- Вы всегда смѣло дѣйствовали противъ нихъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Да, сэръ, и дѣйствовалъ смѣло, говорилъ съ грустной улыбкой мистеръ Грёдли.-- И я сказалъ вамъ, что станется со мною, когда я не буду такъ дѣйствовать; и въ-самомъ-дѣлѣ, посмотрите на насъ, посмотрите на насъ! Онъ притянулъ къ себѣ ближе миссъ Флайтъ, говоря послѣднія слова.
   -- Вотъ конецъ. Отъ всѣхъ моихъ старыхъ друзей, отъ всѣхъ моихъ желаній и надеждъ, отъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ, одна только она -- эта добрая душа, осталась со мною, и мы какъ-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, созданная изъ многихъ годовъ страданія, эта единственная связь между мною и землею и единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярія.
   -- Примите благословеніе Грёдли, говорила миссъ Флайтъ въ слезахъ: -- примите благословеніе!
   -- Я прежде самонадѣянно думалъ, что имъ не сокрушитъ моего сердца, мистеръ Жарндисъ. Я думалъ, что я покрою ихъ стыдомъ я насмѣшкой, прежде чѣмъ обезсилю въ этой борьбѣ. Но я палъ, палъ и нравственно и физически. Какъ долго изнывалъ я -- я не знаю; но окончательно низложенъ я былъ къ одинъ часъ, хотя они этого не узнаютъ. Надѣюсь, что каждый изъ присутствующихъ здѣсь передаетъ имъ, что и на смертномъ одрѣ своемъ и мстилъ имъ такъ же неутомимо, такъ же настойчиво, какъ въ длинный рядъ годовъ сноси жизни.
   Послѣ этого монолога, мистеръ Бёккетъ, сидѣвшій въ углу комнаты, около двери, приносилъ Градли такія добродушныя утѣшенія, какія только могъ.
   -- Полно, полно! говорилъ онъ изъ своего уголка: -- что вы такъ расходились, мистеръ Грёдли. Вамъ несовсѣмъ посчастливилось -- вотъ и все. Это съ каждымъ изъ насъ случается, и случается частенько. Мнѣ также несовсѣмъ везетъ. Укрѣпляйтесь, укрѣпляйтесь! Вамъ еще не разъ прійдется побраниться съ ихъ братьей, зубъ-за зубъ; а мнѣ, если посчастливится, такъ тоже не разъ прійдется искать насъ и отводить кой-куда.
   Мистеръ Грёдли только качалъ головой.
   -- Ну, что вы качаете головой, говорилъ мистеръ Беннетъ -- полно вамъ, лучше кивните мнѣ въ знакъ согласія. Чего-чего мы съ вами не пережили. Не-уже-ли я не видалъ васъ ни разу въ тюрьмѣ за то, что вы слишкомъ горячились? Не приходилъ ли я двадцать разъ въ Палату съ тѣмъ только, чтобъ посмотрѣть, какъ вы поддразниваете адвокатовъ и лорда-канцлера? Развѣ вы забыли, что еще при началѣ вашихъ продѣлокъ съ юристами, противъ васъ каждую недѣлю было двѣ-три жалобы. Спросите эту старушку: она тоже все знаетъ. Э! успокойтесь, мужайтесь сэръ!
   -- Что вы съ нимъ будете дѣлать? спросилъ Джорджъ тихимъ голосомъ.
   -- Пока еще не знаю, отвѣчалъ Бёккетъ тоже шопотомъ, и потомъ снова принялся громко утѣшать мистера Грёдли.
   -- Ха! что вы это, мистеръ Грёдли! Похоже ли на то, что вы ослабли? какже! Не бойсь нѣсколько недѣль водилъ меня за носъ, какъ дурака, заставилъ лазить но крышамъ, какъ какую-нибудь кошку, и вынудилъ прикинуться докторомъ. Нѣтъ это не похоже на умирающаго. Знаете ли. что вамъ нужно? Вамъ нужно возбужденіе, усиліе; вы къ этому привыкли, вотъ вамъ, тугъ, въ уголку-то, и плохо. А вотъ и лекарство готово. У меня предписаніе отъ мистера Телькнигорна взять васъ, и пойдемъ въ Магистратъ; тамъ вы побранитесь, разсердитесь, это васъ взволнуетъ и облегчитъ. Право такъ! А то, человѣкъ съ такой энергіей, какъ вы, сидитъ да хныкаетъ: атакъ по неволѣ заболѣешь. Ну Джорджъ, отпусти -- на со мной мистера Грёдли, увидишь, что приведу здоровымъ назадъ?
   -- Онъ очень-слабъ, шепталъ кавалеристъ.
   -- Слабъ? отвѣчалъ Бёккетъ съ участіемъ:-- я хотѣлъ его немного пріободрить. На стараго знакомаго, въ такомъ состояніи, смотришь какъ-то неохотно. Его бы подкрѣпило, еслибъ онъ, хотя на меня, разсердился. Пусть отбоксируетъ меня, я все стерплю.
   Вдругъ вся галерея огласилась пронзительнымъ крикомъ миссъ Флайтъ, который и до-сихъ-поръ звѣнитъ въ моихъ ушахъ.
   -- Нѣтъ, Грёдли, нѣтъ! кричала она: а онъ тяжело и медленно спускался на диванъ: -- не уходи безъ моего благословенія, послѣ столькихъ лѣтъ дружбы!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Солнце сѣло, тѣнь смѣнила свѣтъ, но мрачнѣе тѣни была для меня картина умершаго Грёдли и безумной Флайтъ, и черпѣе ночи были мои предчувствія о судьбѣ Ричарда.
   И сквозь прощанья его мнѣ все слышались слова: "Вотъ конецъ. Отъ всѣхъ моихъ старыхъ друзей, отъ всѣхъ моихъ желаній и надеждъ, отъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ, одна только она, эта добрая душа осталась со мною. И мы какъ-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, сотканная изъ многихъ годовъ страданія; это единственная связь между мною и землею; единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярія".
   

ГЛАВА XXV.
Мистриссъ Снегсби все видитъ

   На Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ неспокойно, очень-неспокойно. Черныя подозрѣнія, какъ вороны, витаютъ надъ этой смиренной частью города. Всѣ, впрочемъ, жители Стройнаго Подворья находятся in statu quo, то-есть ни хуже, ни лучше, чѣмъ были; но мистеръ Снегсби измѣнился, очень измѣнился, и мистриссъ Снегсби видитъ эту перемѣну.
   Дѣло въ томъ, что Улица Одинокаго Тома и Поля Линкольнской Палаты упорно запряглись въ мозгъ и воображеніе мистера Снегсби и мчатъ эту тяжелую колесницу по горамъ и оврагамъ около дѣлъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей подъ управленіемъ возжей мистера Бёккета; пассажирами въ этой колесницѣ Джо и мистеръ Телькингорнъ. Даже и въ маленькой кухнѣ, гдѣ все семейство обѣдаетъ и ужинаетъ, эта колесница является и уносится въ нарахъ горячихъ блюдъ передъ несмѣлымъ взоромъ мистера Снегсби и онъ, отрѣзывая первый кусокъ баранины, приготовленной съ картофелемъ, вдругъ останавливается и слѣдитъ за ея бѣгомъ по кухонной стѣнѣ.
   Мистеръ Снегсби и самъ не знаетъ, что ему съ этимъ дѣлать. Гдѣ-то, что-то не такъ -- это онъ понимаетъ; но гдѣ не такъ и что не такъ и что изъ этого выйдетъ и какъ это кончится -- это неразрѣшимыя загадки на всю его жизнь. Темныя впечатлѣнія тотъ и вѣнцовъ, звѣздъ и орденскихъ лентъ, мерцающихъ сквозь покровъ пыли, лежащей на бюро мистера Телькнигорна; почитаніе тайнъ, въ главѣ которыхъ стоитъ самый важный, самый таинственный изъ его покупателей, на котораго всѣ Палаты, весь Канцелярскій Переулокъ и все юридическое сосѣдство смотритъ съ почтеніемъ; воспоминаніе о таинственномъ мистерѣ Бёккетѣ, о его указательномъ пальцѣ, о его секретномъ образѣ дѣйствій, отъ котораго ничто не можетъ ни ускользнуть, ни отбиться, убѣждаютъ его, что онъ впутался въ какую-то тайну, которую не понимаетъ и никогда не пойметъ. И таково опасное положеніе дѣлъ, что каждую минуту его обыденной жизни, при каждомъ скрипѣ двери, при малѣйшемъ звонѣ сѣннаго колокольчика, при входѣ кого бы то ни было, при отдачѣ письма, эта тайна можетъ вспыхнуть, разразиться и убить... но кого, это знаетъ только мистеръ Бёккетъ.
   Въ такихъ обстоятельствахъ, если является въ лавку неизвѣстный человѣкъ (какъ это часто дѣлаютъ незнакомые) и спрашиваетъ: дома ли мистеръ Снегсби? или что-нибудь въ этомъ невинномъ родѣ, сердце мистера Снегсби такъ и забьется въ его преступной груди. Подобные вопросы приводятъ его въ такое волненіе, что если ихъ дѣлаютъ мальчишки, то онъ мститъ имъ, стуча на нихъ о свою конторку, называя ихъ щенятами и браня ихъ за то, что они съ разу не могутъ высказаться. Болѣе необходительные люди и дерзкіе мальчишки настоятельно тревожатъ этими неясными вопросами сонъ мистера Снегсби и мучатъ его, и безъ того ужь истерзанную душу, такъ-что часто, когда пѣтухъ, въ маленькой молочной лавкѣ, приходитъ въ неистовый восторгъ, но поводу солнечнаго восхода, мистеръ Снегсби находится въ страшномъ припадкѣ кошемара, мистриссъ Снегсби принимается оттрясывать его и говоритъ подозрительнымъ тономъ: что это съ нимъ такое дѣлается?
   Сама мистриссъ Снегсби не мало усложняетъ его затрудненія. Сознаніе, что онъ долженъ таить отъ нея секретъ, что у него въ головѣ есть заноза, которую, того-и-гляди вытащитъ мистриссъ Снегсби, все это вмѣстѣ заставляетъ мистера Снегсби смотрѣть на свою дражайшую половину съ такимъ же точно чувствомъ, съ какимъ смотритъ собака, боящаяся своего господина, куда угодно, только не ему въ глаза.
   Его замѣшательство, его какая-то таинственность не ускользаютъ отъ бдительнаго ока мистриссъ Снегсби. Она говоритъ: у Снегсби что-нибудь на умѣ! что-нибудь нечисто! И эти черныя подозрѣнія гнѣздятся на Стряпномъ Подворьѣ, въ Канцелярской Улицѣ. Дорога отъ подозрѣній къ ревности кажется мистриссъ Снегсби такъ пряма и коротка, какъ съ Стряпнаго Подворья на Канцелярскую Улицу. И эта ревность тяготѣетъ надъ Стряпнымъ Подворьемъ, надъ Канцелярской Улицей. Основавшись однажды тамъ (а она съ незапамятныхъ временъ бродила по этой сторонѣ), тѣснится она въ грудь мистриссъ Снегсби, мучитъ и тревожитъ ее, гонитъ ее въ таинственныя часъ полуночи обслѣдовать карманы мистера Снегсби, тайно перечитать его письма, порыться въ записной книгѣ, въ большой и малой кассахъ, въ потаенномъ шкапу, смотрѣть въ окно, подсматривать и подслушивать за дверью, сводить всѣ полученныя свѣдѣнія въ самый ложный итогъ.
   Мистриссъ Снегсби въ постоянномъ волненіи, такъ-что весь домъ, но поводу безпрерывнаго скрипѣньи половъ и шелеста юбокъ, похожъ на заколдованный домъ. Подмастерья начинаютъ думать, что это мѣсто нехорошо; что, вѣрно, на немъ было въ старое время совершено злодѣйство. Крикса питаетъ въ душѣ своей нѣкоторые атомы неопредѣленной идеи (общей всѣмъ лѣтомъ Тутингскаго Пріюта), что въ подвалѣ зарыты несметныя кучи золота, надъ которыми чахнетъ бѣлобородый кащей, которому нѣтъ отпуска на тотъ свѣтъ ужь нѣсколько тысячъ годовъ.
   "Кто этотъ Нимродъ? спрашиваетъ себя безпрестанно мистриссъ Снегсби. Что за созданіе эта леди? Кто этотъ мальчишка? Нимродъ давно умеръ, леди не поймаешь, и мистриссъ Снегсби приходитъ въ отчаяніе и въ настоящую минуту обращаетъ свое интеллектуальное око, съ удвоенною бдительностью на бѣднаго Джо. Кто этотъ мальчикъ? спрашиваетъ она себя въ тысячу-сотый разъ. Кто онъ такой?.. И вдругъ мистриссъ Снегсби воодушевляется вдохновеніемъ.
   Онъ не питаетъ уваженія къ особѣ мистера Чедбанда. Конечно не питаетъ и не хочетъ. И это очень-естественно при столь смутныхъ обстоятельствахъ. Онъ былъ приглашенъ мистеромъ Чедбандомъ: мистриссъ Снегсби слышала это своими ушами; мистеръ Чедбандъ въ ея присутствіи говорилъ ему, чтобъ онъ освѣдомился о его мѣстѣ жительства и пришелъ бы къ нему выслушать поучительныя наставленія. Онъ между-тѣмъ не пришелъ! Отчего имъ не пришелъ? Потому-что ему было сказано не приходить. Кѣмъ? Ха, ха, ха! мистриссъ Снегсби все видитъ, все!
   Но, къ-счастью (и мистриссъ Снегсби таинственно качаетъ головою и таинственно улыбается), вчера мистеръ Чедбандъ встрѣтилъ этого мальчика на улицѣ и мистеръ Чедбандъ взялъ его, какъ интересный субъектъ для поученія избраннаго общества Клуба Умѣренности, грозилъ предать его въ руки полисмена, сели онъ не покажетъ достопочтенному мужу своего жилища и если онъ не явится на слушаніе поученій на Стряпное Подворье завтра вечеромъ. За-втра ве-че-ромъ! повторяетъ мистриссъ Снегсби съ особеннымъ выраженіемъ и опять таинственно улыбаясь, таинственно качая головою, и завтра вечеромъ мальчикъ будетъ здѣсь и завтра вечеромъ мистриссъ Снегсби будетъ слѣдить за нимъ и еще кой за кѣмъ. О, ты можешь хитрить сколько тебѣ угодно! говоритъ мистриссъ Снегсби съ гордымъ презрѣніемъ: но меня ты не проведешь.
   И мистриссъ Снегсби не звонитъ о своихъ планахъ, она держитъ ихъ въ глубокомъ секретѣ. Приходитъ завтра. Совершается приготовленіе вкусныхъ матеріаловъ къ масличному дѣлу. Настаетъ вечеръ. Является мистеръ Снегсби въ своемъ черномъ сюртукѣ, являются Чедбанды; приходятъ, когда корабль ужь достаточно нагрузился, подмастерья и Крикса для слушанія поученій, приходитъ наконецъ Джо съ понуренною головою, несмѣлымъ, неуклюжимъ шагомъ, съ оборванною мѣховой шапкой, которую онъ пощипываетъ, какъ убитую птицу. Джо! ты страшный, загрубѣвшій и закоснѣлый субъектъ, котораго долженъ навести на путь истинный мистеръ Чедбандъ.
   Мистриссъ Снегсби мететъ наблюдательные взоры на Джо, пока Крикса проводитъ его въ гостиную. Входя, онъ смотритъ на мистера Снегсби. А--а! зачѣмъ онъ смотритъ на мистера Снегсби? Мистеръ Снегсби смотритъ на него. Зачѣмъ? О! мистриссъ Снегсби все видитъ! Зачѣмъ они пересматриваются, отчего мистеръ Снегсби смущенъ и производитъ значительное откашливаніе въ кулакъ?.. Нѣтъ, это ясно, ясно какъ кристаллъ, что мистеръ Снегсби... незаконный отецъ итого мальчика!.. да!
   -- Спокойствіе, други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, вставая со стула и отирая масличныя произведенія съ своего достопочтеннаго лица: -- да будетъ миръ и спокойствіе между нами, други мои! Почему между нами? Потому, продолжаетъ онъ съ своею жирною улыбкою:-- миръ не долженъ быть противъ насъ, онъ долженъ быть между нами, потому-что онъ не озлобляетъ, а успокоиваетъ; потому-что онъ не предвѣщаетъ ссоры, какъ ястребъ, но слетаетъ тихо, какъ голубица. Итакъ, друзья мои, да будетъ миръ между нами! Сынъ мой, впередъ!
   Мистеръ Чедбандъ хватаетъ своею жирною рукою за руку Джо и ищетъ глазами мѣста, куда бы его поставить. Джо, сомнѣваясь въ дружелюбныхъ намѣреніяхъ своего достопочтеннаго друга, неясно понимаетъ, какого рода испытанію хотятъ его подвергнуть, много ли прійдется ему страдать и терпѣть, и ворчитъ на всякій случаи: пустите меня! Я вамъ ничего не сдѣлалъ! Пустите меня!
   -- Нѣтъ мой юный другъ, говоритъ плавно мистеръ Чедбандъ: -- нѣтъ, я тебя не отпущу. А почему? Потому-что я неутомимый собиратель жатвы, потому-что я тружусь и работаю для пользы человѣка, потому-что ты ниспосланъ но мнѣ и сдѣлаешься въ рукахъ моихъ драгоцѣннымъ орудіемъ. Друзья мои, могу ли я употребить это орудіе въ вашу пользу, къ вашимъ выгодамъ, къ вашему благосостоянію, къ вашему обогащенію? Юный другъ мой, сядь на сей стулъ!
   Джо, очевидно, подъ вліяніемъ опасенія, что почтенный мужъ намѣренъ лишить его нѣкоторой части волосъ, закрываетъ голову свою обѣими руками и устраивается на требуемомъ мѣстѣ съ большимъ трудомъ и всевозможными усиліями.
   Когда, наконецъ, онъ помѣщенъ на стулѣ, какъ парикмахерская кукла, мистеръ Чедбандъ удаляется за столъ, подымаетъ вверхъ свою медвѣжью лапу и говоритъ:-- "Други мои!" Это общій знакъ къ приведенію въ порядокъ аудиторіи. Подмастерья внутренно хохочутъ и подталкиваютъ локтями другъ друга. Крикса впадаетъ въ неопредѣленное состояніе души и тѣла, происходящее отъ смѣси высокаго удивленія къ мистеру Чедбанду и симпатіи къ бездомному, покинутому бѣднягѣ Джо. Мистриссъ Сисгсби молча подводитъ мины. Мистриссъ Чедбандъ угрюмо садится передъ каминомъ и согрѣваетъ свои колѣни, находя, что этотъ пріемъ совершенно-необходимъ при слушаніи краснорѣчивыхъ наставленій.
   Мистеръ Чедбандъ имѣетъ ораторскую замашку устремлять взоръ свой на одного изъ членовъ своей аудиторіи и къ этому члену обращать преимущественно всѣ фазисы своей рѣчи; это дѣлается съ той цѣлью, что особа, на которую падаетъ этотъ лестный выборъ при извѣстныхъ періодахъ, выражаетъ вздохами, всхлипываньемъ, оханьемъ и тому подобное, внутреннее чувствованіе души; это выраженіе внутренняго чувствованія передастся другимъ, сначала престарѣлымъ леди, отъ нихъ далѣе, какъ электричество, къ болѣе-закоренѣлымъ грѣшникамъ и наконецъ переходитъ на всю аудиторію и подкрѣпляетъ и освѣжаетъ краснорѣчіе мистера Чедбанда.
   Въ силу этой привычки мистеръ Чедбандъ, произнеся:
   -- Други мои! устремилъ взоръ свой на мистера Снегсби и сообщилъ, и безъ того ужъ сконфуженному, несчастному поставщику канцелярскихъ принадлежностей рѣчь свою непосредственно.-- Между нами, други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ: -- находится язычникъ, житель подъ кровлею Улицы Одинокаго Тома и пресмыкающійся но лицу земному. Здѣсь, посреди насъ, други мои... и мистеръ Чедбандъ мотаетъ жирнымъ пальцемъ, посылаетъ масляную улыбку въ лицо мистера Снегсби, означающую, что онъ намѣренъ положить его ницъ логическимъ аргументомъ, если онъ еще до-сихъ-поръ не лежитъ въ прахѣ: -- братъ и сынъ; безъ родителей, безъ родственниковъ, безъ стадъ, безъ пастбищъ, безъ злата, безъ сребра и безъ драгоцѣнныхъ камней. Зачѣмъ, други мои, говорю я, онъ лишенъ этихъ владѣніи? Зачѣмъ? Да, зачѣмъ? мистеръ Чедбандъ предлагаетъ этотъ вопросъ мистеру Снегсби, какъ какую-нибудь шараду, или совершенно-новую загадку, исполненную особеннаго остроумія, разрѣшить которую поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей вѣрно не въ-состояніи.
   Мистеръ Снегсби чрезвычайно сбитъ съ толку таинственными взглядами, которые бросаетъ на него теперь его дражайшая половина, въ-особенности послѣ того, какъ достопочтенный наставникъ произнесъ слово: родители -- и онъ рѣшается на самый скромный отвѣтъ: -- "право, не знаю, сэръ!" говоритъ онъ. При этихъ словахъ мистриссъ Чедбандъ строго взираетъ, а мистриссъ Снегсби презрительно говоритъ: -- "Стыдитесь! "
   -- Я слышу голосъ, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ -- слабый ли это голосъ, други мои? Да, это слабый голосъ.
   -- О-охъ! взыхаетъ мистриссъ Снегсби.
   -- Этотъ голосъ говорить: я не знаю. Онъ не знаетъ! Такъ я вамъ скажу почему. Я говорю, что этотъ сынъ, который стоитъ предъ нами, безъ родителей, безъ родственниковъ, безъ стадъ, безъ пастбищъ, безъ злата, безъ сребра, безъ драгоцѣнныхъ камней, потому-что онъ лишенъ свѣта, который освѣщаетъ нѣкоторыхъ изъ насъ. Чти это за свѣтъ? Что это такое? Я спрашиваю васъ, что значитъ свѣтъ?
   Мистеръ Чедбандъ забрасываетъ голову назадъ и остается въ такой позѣ, ожидая отвѣта. Но мистеръ Снегсби, себѣ-на-умѣ, молчитъ, чтобъ опять не провраться. Мистеръ Чедбандъ перевѣшивается черезъ столъ и выкручиваетъ пальцами на мистера Снегсби все то, что онъ хочетъ сказать.
   -- Свѣтъ, говоритъ онъ: -- это лучъ отъ луча, солнце отъ солнца, луна отъ луны, звѣзда отъ звѣзды.
   Мистеръ Чедбандъ откидываетъ голову опять назадъ и торжественно смотритъ на мистера Снегсби, какъ-будто хочетъ узнать, какъ этотъ джентльменъ теперь себя чувствуетъ.
   -- Да! говорить мистеръ Чедбандъ, съ новымъ указаніемъ на мистера Снегсби: -- Не говори мнѣ, что это не лучъ отъ луча. Я говорю тебѣ, что это такъ. Я говорю тебѣ тысячи, тысячи разъ, что это такъ. Да, это такъ! Я буду это твердить вамъ, несмотря на то, нравятся вамъ слова мои, или нѣтъ; скажу даже, что если они вамъ не понутру, то и тѣмъ болѣе буду ихъ проповѣдывать; буду кричать вамъ ихъ... въ рупоръ! Говорю вамъ, если вы будете поперечить мнѣ, то ни падете духомъ, вы размозжите себѣ головы, вы лопнете, какъ пузыри, вы разобьетесь въ пухъ и прахъ.
   Этотъ смѣлый потокъ краснорѣчія, столь уважаемый послѣдователями мистера Чедбанда за ораторскую силу, не только розлилъ желчь въ груди мистера Чедбанда, но и выставилъ невиннаго мистера Снегсби въ такомъ свѣтѣ, что онъ явился предъ лицомъ общества какъ лаки спѣлый грѣшникъ, врагъ добродѣтели, съ мѣднымъ лбомъ, каменнымъ сердцемъ. Это обстоятельство ошеломляетъ несчастнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей; онъ упадаетъ духомъ, чувствуетъ себя въ ложномъ положеніи, и вдругъ мистеръ Чедбандъ окончательно убиваетъ его.
   -- Други мои, продолжаетъ ораторъ, послѣ многократнаго отиранія головы своей, которая испарялась такъ сильно, что платокъ сдѣлался жирнѣе блина:-- други мои. чтобъ разработать предметъ, надъ которымъ мы посильно трудимся, да позволено мнѣ будетъ сдѣлать въ духѣ тишины и спокойствія одинъ вопросъ: что значитъ правда, въ настоящемъ случаѣ? Потому-что, юные други мои, продолжалъ онъ, обращаясь вдругъ къ подмастерьямъ и Криксѣ, къ совершеннѣйшему ихъ изумленію: -- если мнѣ скажетъ докторъ, что мнѣ полезенъ каломель, или касторовое масло, я очень-натурально спрошу его, что это такое каломель, или что такое касторовое масло? я прежде сочту долгомъ освѣдомиться объ этихъ предметахъ, чѣмъ принять внутрь который-нибудь изъ нихъ, или оба вмѣстѣ. Итакъ юные други мои, что значитъ правда, о которой а толкую? Вопервыхъ, будемъ говоритъ въ духѣ тишины и спокойствія: какой самый обыкновенный родъ правды, обыденная, простая правда? Что "то, обманъ, что ли?
   (Глубокій вздохъ со стороны мистриссъ Снегсби).
   -- Утайка?
   (Отрицательное содроганіе то стороны мистриссъ Снегсби).
   -- Скрытность?
   (Мотанье головою, съ той же стороны, очень-продолжительное мотанье и очень-таинственное)
   -- Нѣтъ, други мои, правда ни то, ни другое, ни третье. Подъ покровомъ правды нѣтъ такихъ вещей. Когда сей юный язычникъ, нынѣ внемлетъ... онъ спитъ, други мои, подъ гнетомъ равнодушія -- не будите его, ибо я обязанъ сражаться, бороться, истязаться для его пользы -- когда юный, закоренѣлый язычникъ, разсказывалъ намъ исторію о пѣтухѣ, о волѣ, о леди, о соверинѣ, была ли это правда? Нѣтъ. А если тутъ и была частица правды, то все ли онъ высказалъ намъ? Нѣтъ, други мои, нѣтъ!
   Еслибъ мистеръ Снегсби могъ выдержать взоръ своей дражайшей супруги, который сквозь его глаза, какъ сквозь окна пронизывалъ его душу, онъ былъ бы совсѣмъ не такимъ человѣкомъ, какимъ быль на самомъ дѣлѣ. А теперь мистеръ Снегсби ежится и крючится.
   -- Или, юные друзья мни, говорить мистеръ Чедбандъ, нисходя до уровня ихъ пониманія и давая знать своей жирной улыбкой; что онъ для своихъ юныхъ друзей спустился съ очень-высокой лѣстницы: -- еслибъ владѣтель сего дома по віолъ бы но улицамъ города и нашелъ бы угорь и возвратился бы въ домъ свои и призвалъ бы къ себѣ жену свою и сказалъ бы ей: Сара, радуйся вмѣстѣ со мною, я видѣлъ слона -- была ли бы эти правда?
   Мистриссъ Снегсби въ слезахъ
   -- Или положимъ, юные други мои; что владѣтель дома сего, видѣвъ въ самомъ дѣлѣ слона, возвратился бы къ женѣ своей и сказалъ ей -- Сара; опустѣли пастбища, я ничего не видалъ кромѣ угри -- была ли бы это правда?
   Мистриссъ Снегсби громко рыдаетъ.
   -- Или, допустимъ, юные други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, поддѣлывающійся все подъ тотъ же тонъ: -- что безсердые родители этого закоснѣлаго язычника -- не подлежитъ никакому сомнѣнію, что у него были родители, юные други мои -- выбросивъ свое дѣтище волкамъ, гіенамъ, дикимъ псамъ, молодымъ газелямъ и змѣямъ, вернулись бы въ домъ свой и забавлялись бы трубками, кастрюлями, играми, танцами, наливками, ликерами, бифштексомъ, дичиной -- была ли бы это правда?
   Мистриссъ Снегсби отвѣчаетъ на это сильнымъ припадкомъ спазмъ, не то, чтобъ опасныхъ, но очень-бурныхъ, очень-крикливыхъ, очень -- громкихъ, такъ-что въ скоромъ времени все Стряпное Подворье оглашается ея визгами. Наконецъ она впадаетъ въ летаргическое состояніе и уносятся по узкой лѣстницѣ, какъ огромное фортепьяно. Послѣ невыразимыхъ страданіи, приводящихъ въ ужасъ, она даетъ знать съ постели изъ своей спальной, что боль угомонилась, но паціентка еще слаба. Въ этомъ состояніи дѣлъ, мистеръ Снегсби, уничтоженный и смятый, при переноскѣ фортепьянъ, очень-оробѣлый и сконфуженный, рѣшается высунуть носъ изъ-за двери въ гостиную.
   Во время суматохи Джо стоилъ неподвижно на томъ мѣстѣ, на которомъ проснулся; онъ ощипывалъ свою мѣховую шапку и оторванными кусочками конопатилъ себѣ ротъ. Джо и не думаетъ о наставленіяхъ; онъ знаетъ, что онъ заброшенное, неисправимое существо, и что онъ дурно дѣлаетъ; если не спитъ, потому-что: спи; или не спи, а ничему не научишься!
   Но, быть-можетъ, Джо, есть такая книга, которая не нуждается въ краснорѣчивомъ и пустословномъ объясненіи Чедбанда, такая книга, которую понялъ бы и ты, хотя умъ твой на той же степени-развитія,какъ инстинктъ животнаго.
   Джо никогда не слыхалъ о такой книгѣ. Онъ слышалъ только Чедбанда; онъ знаетъ его и лучше согласится бѣжать отъ рѣчей его за три-девять земель, чѣмъ послушать ихъ впродолженіе пяти минутъ.
   "Нечего мнѣ здѣсь оставаться, думалъ Джо: -- мистеру Снегсби некогда перемолвить со мною." И онъ началъ тихо спускаться съ лѣстинцы.
   Но внизу дожидается-его сострадательная Крикса; она держится за лѣстничныя перила и пересиливаетъ готовящійся въ ней обморокъ. Она предлагаетъ бѣдному Джо свой-собственный ужинъ -- кусочекъ хлѣба съ сыромъ, и въ первый разъ въ жизни обмѣнивается съ нимъ парою словъ.
   -- Вотъ тебѣ, бѣдняга, закуси, говоритъ Крикса.
   -- Спасибо вамъ, отвѣчаетъ Джо.
   -- Ты, чай, голоденъ?
   -- Голоденъ.
   -- Гдѣ твои родители, отецъ и мать, Джо?
   Джо останавливается, разинувъ ротъ, и стоитъ вытараща глаза, потому-что добродушная Крикса слегка обняла его рукою; а это первый разъ въ жизни, посторонняя рука прикасается ласково и нѣжно къ спинѣ бѣднаго мальчуги.
   -- И не знаю ничего о моемъ отцѣ и о моей матери, говорятъ Джо.
   -- И я ничего не знаю о своихъ, отвѣчаетъ Крикса. Волненіе, въ которое она приходитъ, усиливаетъ сдавливаемый обморокъ и она исчезаетъ внизъ лѣстинцы.
   -- Джо! шепчетъ тихо поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, пока испуганный мальчикъ стоитъ еще въ недоумѣніи, на лѣстницѣ
   -- Я здѣсь, мистеръ Снегсби, отвѣчаетъ Джо.
   -- Я не зналъ, что ты ужь уходишь... вотъ тебѣ еще полкроны. Ты очень-хорошо сдѣлалъ, что ничего не говорилъ о той леди и и томъ, что было ни дняхъ, вечеромъ это бы, знаешь, надѣлало хлопотъ. У тебя, чай, такъ сердце и ёкаетъ!
   -- Я ужь навострилъ лыжи, баринъ.
   -- Ну, будь счастливъ.
   Таинственная тѣнь въ халатѣ и колпакѣ слѣдитъ за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей, начиная съ той самой комнаты, изъ которой онъ вышелъ, и лѣзетъ выше его. И съ этой то минуты, куда бы онъ ни двинулся, еще другая тѣнь, кромѣ его собственной, только не такъ постоянная, не такъ покойная, направляется также за нимъ. И въ какую бы тайну, въ какую бы глубину секретовъ ни пробралась его собственная тѣнь, проберется и мистриссъ Снегсби, тѣнь отъ тѣни его
   

ГЛАВА XXVI.
Стрѣлки

   Зимнее утро, темное и холодное, смотритъ на лейстерскій Скверъ и неохотно покидаютъ свои постели жители сосѣднихъ улицъ. Большая часть изъ нихъ не встаетъ рано и въ ясныя утра лѣта и весны они изволите видѣть, ночныя птички: спятъ непробуднымъ сномъ, когда солнышко высоко, и бодрствуютъ и снуютъ за добычей, когда на небѣ мерцаютъ звѣзды. За грязными сторами и занавѣсками въ верхнихъ этажахъ и по чердакамъ покоится первымъ сномъ шапка негодяевъ, скрываясь болѣе или менѣе подъ ложными именами, ложными волосами, ложными титлами, ложными брильянтами, ложными сказками и небылицами Джентльмены, которые могли бы, по собственному опыту, разсказать подробно о чужеземныхъ галерахъ и объ отечественныхъ ступныхъ колесахъ; буяны, шулера, мошенники, плуты и лжесвидѣтели, нѣкоторые не безъ клеймъ раскаленнымъ желѣзомъ, подъ грязными своими рубахами и всѣ съ большей жестокостью, чѣмъ Неронъ, и съ большими преступленіями, чѣмъ Ньюгетъ. Страшенъ демонъ подъ грубой рубашкой, или подъ грубымъ балахономъ, но еще страшнѣе онъ, еще опаснѣе, еще нечувствительнѣе подъ бѣлой манишкой, съ золотою булавкой, подъ именемъ джентльмена, за карточнымъ столомъ, за бильярдомъ съ кіемъ въ рукахъ, съ краткими свѣдѣніями о векселяхъ, билетахъ и заемныхъ письмахъ; еще невыносимѣе онъ въ этой формѣ, чѣмъ въ какой бы то ни было другой. Но во всякой формѣ. во всякомъ костюмѣ мистеръ Бёккетъ найдетъ его, если захочетъ, въ сосѣднихъ улицахъ, закоулкахъ и переулкахъ Лейстерскаго Сквера.
   Но зимнее утро не нуждается въ немъ и не будитъ его. Оно будитъ мистера Джорджа, хозяина галереи для стрѣльбы въ цѣль и его вѣрнаго служителя. Они просыпаются, быстро вскакиваютъ съ матрацевъ и убираютъ ихъ. Мистеръ Джорджъ, выбрившись передъ зеркальцемъ очень-скромныхъ размѣровъ, маршируетъ, безъ сюртука и фуражки, на маленькій дворъ, къ водяному насосу и скоро возвращается назадъ, блистая отъ желтаго мыла, усиленнаго тренія, рѣзкаго дождя и сильно-холодной воды. Прійдя въ свою галерею, онъ встряхивается, какъ какой-нибудь огромный водолазъ, только-что вынырнувшій изъ воды и начинаетъ утираться широкимъ полотенцемъ, и чѣмъ больше третъ онъ свои загорѣвшіе виски, тѣмъ плотнѣе-и-плотнѣе прилипаютъ къ нимъ его кудрявые волосы, такъ-что, наконецъ, отдѣленіе ихъ повидимому можетъ быть произведено не иначе, какъ съ помощью какихъ-нибудь крѣпкихъ орудіи, въ родѣ желѣзныхъ грабель, или скребницъ. И пока утирается онъ, полируется, отчищается, поворачивая голову то вправо, то влѣво, чтобъ обсушить полотенцемъ свою шею и горло -- стоитъ онъ нагнувшись впередъ, охраняя свои воинственныя ноги отъ сырости, а Филь, между-тѣмъ приставъ на колѣни, разводитъ въ каминѣ огонь, и видно, что онъ не охотникъ умываться: ему довольно посмотрѣть, какъ холится его хозяинъ и запастись на сегодняшній день тѣмъ излишкомъ здоровья, которое прыщетъ со щекъ мистера Джорджа.
   Вытершись до-суха, беретъ кавалеристъ двѣ жесткія щетки и начинаетъ ими обработывать свою голову съ такимъ немилосердіемъ, что Филь, шмыгая спиною но степамъ галереи, невольно мигаетъ отъ сочувствія. Прическа кончилась, а затѣмъ быстро оканчивается и галантерейная часть туалета мистера Джорджа.
   Одѣвшись окончательно, онъ набиваетъ себѣ трубку, закуриваетъ ее и начинаетъ, какъ водится, ходить взадъ и впередъ но галереѣ, а Филь въ это время готовитъ завтракъ, наполняя воздухъ запахомъ горячаго хлѣба и кофе.
   Мистеръ Джорджъ куритъ задумчиво и медленнымъ шагомъ ходитъ по галереѣ. Быть-можетъ, мысли его витаютъ надъ могилою Бредли.
   -- Такъ тебѣ, Филь, говорить Джорджъ (хозяинъ галереи для стрѣльбы въ цѣль), сдѣлавъ нѣсколько турокъ взадъ и впередъ; -- снилась сегодня ночью деревня?
   Филь, въ-самомъ-дѣлѣ, разсказывалъ ему свой сонъ, только-что успѣвъ вскочить съ матраца.
   -- Да, хозяинъ.
   -- Что же ты видѣлъ?
   -- Да ужь не знаю, какъ бы сказать, хозяинъ, говоритъ Филь задумчиво.
   -- Почему же ты узналъ, что это была деревня?
   -- Должно-быть, по травѣ, и потому, что были лебеди, говоритъ Филь, послѣ нѣкотораго размышленія
   -- Что же дѣлали лебеди на травѣ?
   -- Должно-быть, счипали ее, говоритъ Филь,
   Хозяинъ принимается снова ходить взадъ и впередъ, а служитель готовить завтракъ. Длинныхъ приготовленій, собственно говоря, ненужно; надо только подать два прибора да передъ огнемъ ржаваго камина повертѣть нѣсколько тоненькихъ кусочковъ ветчинки -- вотъ и все; но такъ-какъ у Филя странная привычка ходить шмыгая спиною по стѣнамъ галереи и никогда не захватить вдругъ всего, что нужно, а сбѣгать за каждою вещью отдѣльно, то приготовленіи тянутся длинно. Завтракъ наконецъ готовъ. Филь докладываетъ: мистеръ Джорджъ выколачинаетъ трубку на каминъ, ставитъ чубукъ въ уголъ и садится кушать. Филь слѣдуетъ его примѣру, помѣшается на концѣ-маленькаго продолговатаго стола и ставить тарелку къ себѣ на колѣни. Можетъ, дѣлаетъ онъ это изъ покорности, или изъ желанія скрыть свои грязныя руки, а можетъ, у него ужь такая привычка: иначе онъ, можетъ-быть, и ѣсть не умѣетъ.
   -- Деревня! говоритъ мистеръ Джорджъ, работая ножомъ и вилкою: -- и думаю ты никогда не видывалъ деревни, какъ ушей своихъ, Филь.
   -- Случилось однажды видѣть болота, говоритъ Филь, и продолжаетъ спокойно завтракать.
   -- Какія болота?
   -- Болота, командиръ, отвѣчаетъ Филь.
   -- Гдѣ же ты ихъ видѣлъ?
   -- Не знаю гдѣ, говоритъ Филь,-- но я ихъ видѣлъ однажды, хозяинъ: мѣсто такое низменное и грязное.
   Хозяинъ и командиръ -- это слова, которыми Филь съ одинакою преданностью и съ едина киль почтеніемъ называетъ мистера Джорджа и только его одного.
   -- Я родился въ деревнѣ, Филь.
   -- Вотъ что командиръ!
   -- Да, Филь, и воспитывался въ деревнѣ.
   Филь подымаетъ кверху свою одинокую-бровь и, устранивъ почтительный взоръ на своего хозяина, дѣлаетъ усиленный глотокъ кофе, въ знакъ удивленія.
   -- Тамъ нѣтъ ни одной птички, которой бы я не зналъ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- нѣтъ ни одного листка, ни одной ягодки, названія которыхъ я бы не помнилъ; нѣтъ ни одного дерева, на которое я бы не могъ даже и теперь влѣзть. Я былъ нѣкогда настоящій деревенскій мальчикъ. Добрая мать моя жила въ деревнѣ.
   -- Чай, ваша мать, командиръ, была красивая старушка, замѣчаетъ Филь.
   -- Еще бы нѣтъ! Лѣтъ тридцать-пять тому назадъ, она была не такъ стара, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- да и въ девяносто лѣтъ держалась такъ прямо, какъ я, и въ плечахъ не была меня уже.
   -- Она умерла на девяностомъ году? хозяинъ, спрашиваетъ Филь.
   -- Нѣтъ. Нечего ворошить ея кости. Вѣчная ей память! говоритъ кавалеристъ.-- Знаешь ли, продолжаетъ онъ:-- что навело меня на мысль о деревенскихъ мальчишкахъ, объ этихъ негодныхъ шелопаяхъ? Это, братъ, ты; хотя ты въ деревнѣ ни уха ни рыла не смыслишь -- видалъ только какія-то болота и то во снѣ -- а?
   Филь мотаетъ головой.
   -- Хотѣлось ли бы тебѣ видѣть деревню?
   -- Н-ѣтъ; особенно мнѣ ничего не хочется, говорить Филь.
   -- Съ тебя чай и города будетъ?
   -- Я ужь тутъ привыкъ, командиръ, а къ новому не пристанешь, гдѣ намъ! не бойсь и лѣта ушли.
   -- А сколько тебѣ лѣтъ, Филь? спрашиваетъ кавалеристъ, поднося блюдечко съ горячимъ кофе къ своимъ губамъ.
   -- Сколько мнѣ лѣтъ? Вотъ что!... Сколько-то съ восьмью: чай не восемьдесятъ, да и не восьмнадцать -- должно-быть, какъ-нибудь между....
   Мистеръ Джорджъ тихо ставитъ блюдечко на столъ, не попробовавъ кофе, и начинаетъ смѣясь: -- Ахъ ты, чортъ тебя подери, Филь, какую штуку выдумалъ!... но онъ останавливается, не досказавъ фразы, и смотритъ какъ Филь производитъ ариѳметическія вычисленія на своихъ грязныхъ пальцахъ.
   -- Мнѣ было ровно восемь, говоритъ Филь:-- когда я сбѣжалъ къ мѣднику. Меня куда-то, не помню, послали, и и набрелъ на мѣдника. Онъ сидѣлъ одинъ-одинёхонекъ передъ огнемъ, да и говоритъ мнѣ: -- Эй ты! ты бы, чай, со мной не прочь идти? И сказалъ: -- Непрочь. Вотъ онъ, я и огонь, мы и пошли всѣ въ Клеркеннель. Это было первое апрѣля. Я могъ считать до десяти. И когда опять пришло первое число апрѣля, я и говорю себѣ:-- ну ты, козленошъ, тебѣ ужь одинъ съ восемью; въ другое первое апрѣля я говорю: -- тебѣ, козленошъ, два съ восьмью. И наконецъ дочелъ до десяти съ восьмью, и до двухъ десяти съ восьмью: а дальше считать ужь не хватило умѣнья. А все-таки я знаю, что мнѣ сколько-то съ восьмью.
   -- Гм! говоритъ мистеръ Джорджъ и принимается снова за завтракъ.-- А гдѣ же мѣдникъ?
   -- Пьянство свело его въ гошпиталь, командиръ, а гошпиталь запряталъ его, слышалъ я, въ стеклянный ящикъ, отвѣчаетъ таинственно Филь.
   -- А ты такимъ образомъ выкарабкался впередъ: взялъ дѣла его на себя, Филь?
   -- Да, командиръ, взялъ дѣла на себя такъ, какъ они были. А были-то они не широки: -- что возьмешь около Софроновой Горки, да Хаттоновыхъ Садовъ, да Клеркенвеля, да Смайфельда? народъ все голь-голью, и котлы у нихъ какіе -- чинить нечего. Бывало, къ нему хаживали мѣдники безъ мѣста, нанимали отъ него углы: это было повыгоднѣе чѣмъ чинить посуду. Ко мнѣ же никто не приходилъ. Этимъ и въ него не дался. Онъ имъ пѣвалъ славныя пѣсни, а я, хоть хоть лопни, такъ не могу спѣть. Онъ, какой ни возьметъ горшокъ, мѣдный или желѣзный, поставитъ дномъ кверху и выигрываетъ пальцами такія славныя штуки, что любо слушать. А я развѣ только положу на горшокъ заплату, или вскипячу въ немъ воду -- вотъ и все Да къ тому же я и изъ себя-то больно не казистъ и жены постояльцевъ были недовольны мной и жаловались на меня мужьямъ.
   -- Вишь, больно разборчивы! Въ толпѣ, ничего, и ты пройдешь, Филь, говоритъ кавалеристъ съ веселою улыбкою.
   -- Нѣтъ, хозяинъ, отвѣчаетъ Филь, мотая головой: -- не пройду я въ толпѣ. Прежде я еще былъ какъ-то сноснѣе, когда пошелъ къ мѣднику, то есть хвалиться было много нечѣмъ и тогда; а тутъ, съ этимъ раздуваньемъ жара да глотаньемъ дыма, я потерялъ волосы, припалилъ кожу да еще, въ добавокъ -- ужь такое несчастье -- постоянно клеймился раскаленной мѣдью -- что тутъ будешь дѣлать! А какъ сталъ постарше да побольше, долженъ былъ всякій разъ драться съ мѣдникомъ, когда онъ бывалъ очень-хмѣленъ -- а этотъ грѣхъ съ нимъ почти всякой день случался -- вотъ-те и красота прости -- прощай. А послѣ годовъ съ дюжину работалъ я въ тёмной кузницѣ: народъ тамъ былъ неочень-добрый, да въ газовомъ заведеніи чуть-чуть было не сгорѣлъ; спасибо, пожарный выкинулъ изъ окна на мостовую; вотъ съ-тѣхъ-поръ я и сдѣлался очень-гадокъ, такъ гадокъ, что я въ толпѣ не пройду.
   Расписывая съ полнымъ самодовольствіемъ эту картину, Филь заслуживаетъ лишнюю чашку кофе. Наливая ее, онъ говоритъ:
   -- Послѣ того, какъ меня выкинули изъ окна, командиръ, вы меня и увидали къ первый разъ.
   -- Помню, Филь, ты гулялъ по солнечной сторонѣ.
   -- Прислоняясь къ стѣнѣ, хозяинъ...
   -- Да, Филь, ты шмыгалъ объ стѣну...
   -- Въ колпакѣ! воскликнулъ Филь, приходя въ восторгъ.
   -- Въ колпакѣ...
   -- И на костыляхъ! говоритъ Филь еще восторженнѣе
   -- Да, на костыляхъ. И когда...
   -- И когда вы остановились противъ меня, кричитъ Филь, поставивъ на столъ чашку и блюдечко о поспѣшно снимая тарелку съ колѣнъ: -- вы сказали: "эй, товарищъ! что ты, на войнѣ что ли былъ?" Я не могъ ничего вамъ отвѣчать сразу, командиръ, потому-что я былъ пораженъ, когда увидѣлъ, что человѣкъ такой здоровый, сильный, свѣжій, какъ вы, обращаетъ вниманіе на такую безногую лягушку, какъ и. Но вы продолжали говорить со мной отъ сердцу, и слова ваши -- что твой стаканъ теплаго! "Что съ тобой случилось, говорили вы: -- а? Ну, не бойсь, не бойсь, разсказывай смѣлѣе. А я ужъ и такъ не боялся и говорилъ вамъ, а мы говорили мнѣ, я еще говорилъ вамъ, а вы еще говорили мнѣ -- и вотъ теперь я здѣсь, командиръ, у васъ, командиръ! кричалъ Филь, вскочивъ со стула и стараясь, какъ-то особенно-странно прильнуть къ стѣнѣ.-- И коли нужна цѣль и ее нѣтъ, пусть стрѣляютъ мнѣ въ рожу. Ея не испортятъ, пусть стрѣляютъ! Если нужно боксироваться, да не съ кѣмъ, пусть боксируютъ меня; пусть стучатъ въ голову -- нипочемъ! Если нужно для силы бросать тяжесть вверхъ, какъ въ Корнвалѣ, Девоншайрѣ, или Ланкашайрѣ, пусть бросаютъ меня -- не бойсь! не расшибутъ! меня побрасывали на всѣ лады -- ничего!
   Изливъ очень-энергически этотъ неожиданный спичъ, сопровождая его самыми дикими тѣлодвиженіями, въ поясненіе разныхъ случайностей жизни, Филь Скводъ обшмыгиваетъ спиною три стѣны галереи, круто останавливается передъ своимъ командиромъ, тычетъ въ него головою, въ знакъ усердія, и, покончивъ эти церемоніи, начинаетъ прибирать завтракъ.
   Мистеръ Джорджъ, похохотавъ отъ чистаго сердца и потрепанъ Филя по плечу, пособляетъ ему убирать чашки и приводитъ галерею въ дѣловой видъ. Окончивъ эту часть удовлетворительно, имъ упражняется нѣсколько времени въ бросанія тяжелыхъ шаровъ, числѣ итого садится на чашку вѣсовъ, и замѣтивъ, что становится ныньче "очень-мясистъ", предается съ совершенной серьёзностью фехтованью на шпагахъ съ самимъ собою. Филь между-тѣмъ пристроился за своимъ рабочимъ столикомъ, привинчиваетъ и отвинчиваетъ, чистить и скоблитъ, продуваетъ дырочки, грязнится все болѣе-и-болѣе и продѣлываетъ и раздѣлываетъ, все, что можетъ быть придѣлано и раздѣлано въ ружьѣ.
   Хозяинъ и слуга наконецъ прерваны въ занятіяхъ своихъ, необыкновеннымъ шумомъ шаговъ, извѣщающимъ о приходѣ необыкновенной компаніи. Шаги слышатся все ближе-и-ближе и наконецъ входитъ въ галерею такая странная группа, которая съ перваго взгляда, какъ-то невольно напоминаетъ пятое ноября {Авторъ намекаетъ на пороховой заговоръ.}.
   Группа состоитъ изъ безногой, отвратительной фигуры, сидящей въ креслахъ, пары носильщиковъ и поджарой спутницы, похожей съ лица на сморщившуюся маску, отъ которой такъ и ждешь куплетъ извѣстной народной пѣсни, въ воспоминаніе тѣхъ дней, когда старую Англію хотѣли вздернуть на воздухъ: но губы спутницы сжаты плотно и ожиданіе напрасно. Отвратительную фигуру, которая издавала звуки въ родѣ слѣдующихъ.-- Фууу пропасть! какъ растрясли, у-уу! мочи-нѣтъ! ставятъ съ креслами на полъ и она теперь говоритъ: -- какъ ваше здоровье, любезный другъ, какъ ваше здоровье? Тутъ мистеръ Джорджъ узнаетъ въ этой процесіи достопочтеннаго мистера Смольвида, вынесеннаго для прогулки, и его внучку Юдиѳь, самаго вѣрнаго тѣлохранителя.
   -- Мистеръ Джорджъ, любезнѣйшій другъ мой, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, снимая свою правую руку съ шеи одного носильщика, котораго чуть-чуть-было не удавилъ во время дороги: -- какъ наше здоровье? Вы, я думаю, другъ мой, дивитесь, что видите меня?
   -- Да врядъ ли бы больше удивился, еслибъ увидѣлъ здѣсь вашего друга изъ Сити, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Я очень-рѣдко выхожу, чавкаетъ мистеръ Смольвидь.-- Вотъ нѣсколько мѣсяцевъ не нюхалъ воздуху. Безпокойно да и дорогонько. Да ужь больно захотѣлось видѣть васъ, мой дорогой мистеръ Джорджъ. Какъ здоровье ваше, пріятель?
   -- Ничего, такъ-себѣ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- Надѣюсь, и вы здоровы?
   -- Ну очень -- радъ, что вижу васъ, дорогой другъ. И мистеръ Смольвидъ беретъ въ обѣ руки широкую ручищу мистера Джорджа.
   -- Я привелъ съ собою и внучку. Юдиѳь не хотѣла остаться дома. Ей такъ и не терпится, чтобъ не посмотрѣть на вагъ
   -- Гм! нетерпѣнія-то незамѣтно! говорить про-себя мистеръ Джорджъ.
   -- Мы вотъ и наняли карету, поставили въ нее кресло, а на углу улицы они вынули меня изъ кареты, посадили въ кресло и принесли сюда, чтобъ повидать дружка въ его собственномъ уголку! Это, говорятъ дѣдушка Смольвидъ, указывая на носильщика, который, избѣжавъ опасности быть удавленнымъ, уходилъ вонъ, расправляя дыхательное горло: -- извощикъ. Ему не за что давать на водку. Такое условіе было при наймѣ кареты. А итого -- другой носильщикъ -- мы наняли на улицѣ за кружку пива, значитъ, за два пенса. Юдиѳь, дай ему два пенса. Я не зналъ что у васъ есть тутъ работникъ, нанимать-то и не слѣдовало бы.
   При этихъ словахъ дѣдушка Смольвидъ взглянулъ на Филя и не безъ нѣкотораго ужаса простоналъ: -- Господи! что что такое!
   Испугъ его, смотря съ внѣшней точки зрѣнія, имѣетъ нѣкоторое основаніе, потому-что Филь никогда прежде не видывалъ этого привидѣнія въ черной, бархатной ермолкѣ; теперь, при видѣ его, бросилъ работу и съ ружьемъ въ рукѣ стоялъ какъ смертоносный стрѣлокъ, готовый тотчасъ же подстрѣлить мистера Смольвида, какъ какую-нибудь гадкую, старую птицу, изъ породы воронъ.
   -- Юдиѳь, дитя мое, говоритъ дѣдушка Смольвидъ:-- дай ему два пенса: нечего дѣлать; только трудъ его этихъ денегъ не стоитъ.
   Человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, что-то въ родѣ гриба, вырастающаго мгновенно въ западныхъ улицахъ Лондона, всегда готоваго, подержать лошадей, или сбѣгать за кучеромъ, получаетъ два пенса безъ особенной радости, подкидываетъ ихъ вверхъ, ловитъ опять рукою и удаляется.
   -- Любезный мой мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- будьте такъ добры, подтащите меня къ огню. Я ужь старъ и скоро зябну, да и притомъ же привыкъ къ теплу... Ахъ, Господи помилуй!
   Послѣднее восклицаніе вырывается изъ груди достопочтеннаго джентльмена но поводу быстроты, съ которою мистеръ Филь Скводъ, какъ какой-нибудь фокусникъ, схватилъ его вмѣстѣ со стуломъ и чуть-было придвинулъ въ самый каминъ.
   -- Ахъ, Господи! говоритъ мистеръ Смольвидъ, едва переводя духъ:-- Боже мой, Боже мой! Достойный другъ мой, вашъ работникъ очень-силенъ и очень-очень скоръ. Ахъ Боже мой, онъ очень-скорь! Юдиѳь отодвинь кресло немного назадъ я совсѣмъ сгорю -- въ чемъ носы всего общества удостовѣряются смраднымъ запахомъ, отъ затлѣвшихся шерстяныхъ чулокъ дѣдушки Смольвида.
   Миловидная Юдиѳь отодвинула своего дѣдушку немного назадъ, оттрясла его и освободила его прекрасныя очи изъ-подъ бархатнаго колпака. Мистеръ Смольвидъ все еще твердитъ: -- О Господи! о Боже мой! Озирается вокругъ, встрѣчаетъ взглядъ мистера Джорджа и протягиваетъ къ нему обѣ руки.
   -- Достойный другъ мой, говоритъ онъ какъ я радъ, что васъ вижу! это ваше заведеніе? Что за славное мѣсто. Просто картинка! У васъ никогда не случается несчастій, дорогой другъ мой, прибавляетъ дѣдушка Смольвидъ и оглядывается очень-безпокойно.
   -- Нѣтъ. Этого не боимся.
   -- А вашъ работникъ. Онъ... Ахъ, Господи! никого не убилъ случайно -- а? дорогой другъ мой?
   -- Кромѣ себя, онъ никого никогда не ранилъ, говорить мистеръ Джорджъ, улыбаясь.
   -- А отъ него все станется -- не правда ли? Онъ себя напорядкахъ изуродовалъ, да пожалуй изуродуетъ и другаго, отвѣчаетъ старикъ: -- можетъ, неумышленно, а можетъ, умышленно -- кто его знаетъ. Велите ему, любезный другъ, оставить это проклятое ружье и убраться отсюда!
   Послушный мановенію ока своего командира Филь удаляется, съ пустыми руками на другой конецъ галереи. Успокоенный мистеръ Смольвидъ начинаетъ потирать себѣ ноги.
   -- Такъ вы, слава Богу, здоровы, мистеръ Джорджъ? говоритъ онъ кавалеристу, который стоитъ передъ нимъ, держа въ рукамъ свою саблю: -- и дѣла ваши въ цвѣтущемъ состояніи -- очень-радъ!
   Мистеръ Джорджъ отвѣчаетъ холоднымъ киваньемъ головы и говорить:-- Ну скорѣе, къ дѣлу, мистеръ Смольвидъ отзванивайте, отзванивайте, вы вѣдь не за тѣмъ сюда пришли.
   -- Вы такой весельчакъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ достопочтенный дѣдушка: -- ваше общество такъ пріятно.
   -- Ха, ха, ха! Ну, разсказывайте, разсказывайте, что нужно! говоритъ мистеръ Джорджъ
   -- Дорогой другъ мой! эта сабля страшно блеститъ и должно-быть, очень-остра. Чтобъ случайно не сдѣлать какого-нибудь грѣха, мистеръ Джорджъ. Меня такъ морозъ по кожѣ и подираетъ, чортъ бы его подралъ! говоритъ добрѣйшій старичокъ Юдиѳи, пока кавалеристъ отходитъ въ сторону, чтобъ положить на мѣсто саблю,-- онъ вѣдь мнѣ долженъ, такъ, чего добраго, пожалуй, въ этой разбойничьей норѣ погубитъ ни за что.
   Мистеръ Джорджъ, вернувшись назадъ, скрестилъ на груди своей широкія руки и сталъ наблюдать за старикомъ, который все ниже и ниже опускался въ своемъ стулѣ.
   -- Ну, зачѣмъ же вы пришли? спросилъ онъ его спокойно.
   -- А, зачѣмъ! зачѣмъ! говорилъ мистеръ Смольвидъ, клохча, какъ курица. Ха, ха, ха! зачѣмъ! зачѣмъ же, другъ мой, зачѣмъ?
   -- За трубкой, говоритъ мистеръ Джорджъ и съ совершеннымъ спокойствіемъ подвигаетъ стулъ свой къ углу камина, беретъ свою трубку, набиваетъ ее, закуриваетъ и начинаетъ пускать клубы дыма, какъ будто ни въ чемъ не бывало.
   Это сбиваетъ окончательно съ толку мистера Смольвида: имъ не знаетъ, какъ бы приступить къ изложенію цѣли своего посѣщенія, какая бы она ни была: впадаетъ въ отчаяніе, скребетъ когтями воздухъ, въ безсильной злобѣ, выражая этимъ несокрушимое желаніе истязать, изранить и оцарапать лицо мистера Джорджа.
   Достопочтенный джентльменъ съ своими длинными и посинѣлыми ногтями, съ скрюченными, костлявыми, жилистыми руками, съ зелеными, водянистыми глазами, скребя по воздуху, все болѣе и болѣе опускается внизъ на своемъ стулѣ и превращается наконецъ въ неподвижную связку тряпья. Въ этомъ видѣ онъ такъ похожъ на страшное привидѣніе, даже для привычныхъ глазъ своей внучки, что дѣвственная Юдиѳь бросается на него съ какимъ-то чувствомъ, болѣе кипучимъ, чѣмъ почтительная любовь, и такъ потрясаетъ его, обминаетъ и обколачиваетъ въ различныхъ частяхъ тѣла, преимущественно въ тѣхъ, боль въ которыхъ вызываетъ стоны самосохраненія, что въ отчаянномъ положеніи своемъ, мистеръ Смольвидъ издаетъ глухіе звуки, подобные тѣмъ, которые издаетъ баба копра, ударяясь о сваю.
   Юдиѳь этими наркотическими средствами усаживаетъ его наконецъ въ креслахъ прямо; хотя лицо его поблѣднѣло, носъ засинѣлся, но почтенный мужъ все еще силится цапать по воздуху своими крючковатыми пальцами.
   Реставрировавъ гадкую связку тряпья, достойная дѣвственница выправляетъ свой указательный палецъ и даетъ имъ пинка въ спину мистера Джорджа. Кавалеристъ подымаетъ голову; дѣвственница въ это время даетъ другаго пинка своему дѣдушкѣ и такимъ образомъ, сведя воедино обоихъ собесѣдниковъ, упорно направляетъ взоръ свой на огонь камина.
   -- Оу-хъ, хо-о, пфу--у, у-у-у-хъ! отдувается дѣдушка Смольвидъ, глотая свой безсильный гнѣвъ, и все-таки продолжая цапать по воздуху.
   -- Дорогой другъ мой! говоритъ онъ.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ: -- если вы хотите со мной говорить, такъ говорите сразу. Я человѣкъ простой и семенить со мной нечего. Тара-бара не люблю. Мой манеръ: высказалъ все -- да и дѣло въ шляпѣ. Мямлить мнѣ не къ лицу. А какъ вы тутъ пойдете: "другъ мой; да; другъ мой", продолжаетъ-кавалеристъ, взявъ въ ротъ чубукъ: -- такъ меня индо съ души тянетъ.
   И мистеръ Джорджъ выдаетъ грудь свою до послѣдняго предѣла; чтобъ убѣдиться, тянетъ его съ души или нѣтъ.
   -- Если вы пришли сюда, продолжаетъ кавалеристъ: -- чтобъ сдѣлать мнѣ визитъ -- очень-радъ. Какъ ваше здоровье? Если вы пришли затѣмъ, чтобъ посмотрѣть, есть ли у меня кой-что -- очень-радъ, осмотритесь вокругъ. Если вы пришли, чтобъ высказать мнѣ что-нибудь, такъ отзванивайте сразу.
   Цвѣтущая Юдиѳь, не отводя глазъ отъ огня, даетъ Смольвиду пинка въ спину.
   -- Вы видите! И она также думаетъ. А отчего не сядетъ она, какъ человѣкъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, смотра внимательно на Юдиѳь: -- не знаю!
   -- Она никогда не оставляетъ меня, сэръ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- и старъ, мистеръ Джорджъ: надо кому-нибудь обо мнѣ позаботиться, мой почтенный. Хотя еще и есть во мнѣ силы немного, не такъ, какъ въ этой дьявольской трещоткѣ, общипанномъ попугаѣ (и онъ ворчитъ и безсознательно ищетъ подушки), а все-таки надо кому-нибудь за мной приглядывать, другъ мой.
   -- Хорошо! отвѣчаетъ кавалеристъ и поворачивается лицомъ къ лицу старика: -- ну, въ чемъ же дѣло?
   -- Другъ мой въ Сити, мистеръ Джорджъ, имѣлъ маленькую сдѣлку съ однимъ изъ вашихъ учениковъ.
   -- Не-уже-ли, имѣлъ? говоритъ мистеръ Джорджъ: -- это скверно!
   -- Имѣлъ, сэръ. (Дѣдушка Смольвидъ истираетъ себѣ ноги). Онъ теперь такой молодецъ, въ военномъ мундирѣ, этотъ мистеръ Карстонъ, мистеръ Джорджъ. Друзья его пришли и все до-чиста заплатили -- честный народъ!
   -- Заплатили? отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ: -- вотъ оно что. А что, вашъ другъ въ Сити, послушаетъ добраго совѣта -- а?
   -- И думаю послушаетъ, любезный другъ мой, въ-особенности отъ васъ.
   -- Ну такъ я ему посовѣтую больше тутъ не хлопотать. Выгодъ тутъ не будетъ. Молодой джентльменъ, сколько мнѣ извѣстно, голъ, какъ соколъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, любезный другъ. Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Джорджъ. Нѣтъ, нѣтъ, сэръ, говорилъ дѣдушка Смольвидъ, лукаво потирая свою костлявую ногу.-- У него добрые друзья; онъ получаетъ жалованье, имѣетъ въ виду процесъ, выгодную партію; о-о нѣтъ, мистеръ Джорджъ, я думаю, что другу моему въ Сити есть изъ чего похлопотать! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, сдвинувъ на бокъ бархатную ермолку и, какъ обезьяна, цапая за ухомъ.
   Мистеръ Джорджъ отставилъ трубку въ сторону, положилъ локоть свой на ручку креселъ и постукивалъ правою ногою по полу, какъ человѣкъ несовсѣмъ-довольный направленіемъ разговора.
   -- Чтобъ перейдти отъ одного предмета къ другому, замѣчаетъ мистеръ Смольвидъ: -- или для поддержаніи разговора, какъ сказалъ бы шутникъ, перейдемъ, мистеръ Джорджъ, отъ юнкера къ капитану.
   -- Что такое? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, сморщивъ лобъ и схватившись, но привычкѣ, за мнимые усы: -- къ какому капитану?
   -- Къ нашему капитану, къ старому знакомому, къ капитану Гаудону.
   -- А, вотъ оно куда пошло! сказалъ мистеръ Джорджъ, свиснувъ тихонько, между-тѣмъ, какъ дѣдушка и внучка устремили на него свои рысьи взоры:-- вотъ оно что! Ну, что жь о капитанѣ, скорѣй, скорѣй!
   -- Дорогой другъ мой, отвѣчаетъ старикъ: -- ни дальше, какъ вчера... Юдиѳь пооттряси-ка меня немного... не дальше, какъ вчера мнѣ говорили о капитанѣ, и мое мнѣніе таково, что капитанъ не на томъ свѣтѣ.
   -- Бррр!.. замѣтилъ кавалеристъ.
   -- Что вы такое замѣтили, любезный другъ? спросилъ старикъ, приложивъ руку къ уху.
   -- Бррр!..
   -- Гооо! сказалъ дѣдушка Смольвидъ. Вы сами, мистеръ Джорджъ, можете судить изъ того, что услышите, справедливо мое мнѣніе или нѣтъ. Какъ вы думаете, чего требовалъ отъ меня мой адвокатѣ?
   -- Сдѣлки, сказалъ мистеръ Джорджъ.
   -- Ничего похожаго!
   -- Стало-быть, онъ не адвокатъ, сказалъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки съ видомъ совершенной рѣшимости.
   -- Милый другъ мой, онъ адвокатъ и извѣстный адвокатъ. Ему хочется видѣть почеркъ капитана Гаудона -- только видѣть затѣмъ, чтобъ сравнить съ имѣющимися у него письмами капитана.
   -- Ну?..
   -- Да, мистеръ Джорджъ. Вспомнивъ объ объявленіи, касательно капитана Гаудона и надѣясь съискать какія-нибудь свѣдѣнія, этотъ адвокатъ и пришелъ ко мнѣ -- точь-въ-точь, какъ сдѣлали вы, мой-дорогой другъ; позвольте пожать вашу руку! Я никогда не забуду того дня, который мнѣ доставилъ счастіе съ вами познакомиться.
   -- Ну, мистеръ Смольвидъ? повторилъ опять мистеръ Джорджъ, принимая пожатіе руки съ нѣкоторою сухостью.
   -- У меня нѣтъ его писемъ. У меня только его подписи, говоритъ добрый старичокъ, теребя злобными руками свою бархатную ермолку: -- у меня съ мильйонъ его подписей, и думаю. Но у васъ, мистеръ Джорджъ, продолжаетъ онъ, едва переводя духъ послѣ того, какъ Юдиѳь напялила ему ермолку на голову:-- у насъ, мой дорогой другъ, есть, кажется, письма или бумаги, писанныя его рукою, которыя очень бы шли къ дѣлу.
   -- Писанныя его рукою, говоритъ съ разстановкой мистеръ Джорджъ:-- можетъ быть и есть.
   -- Дражайшій другъ мой!..
   -- А можетъ, и нѣтъ
   -- Оо-хъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ съ отчаяніемъ
   -- Да, еслибъ у меня и были цѣлыя стопы, исписанныя его рукою, я бы не показалъ и одной строки, не зная зачѣмъ.
   -- Сэръ, я говорилъ вамъ зачѣмъ. Дорогой мистеръ Джорджъ, я говорилъ вамъ зачѣмъ
   -- Недовольно-ясно, говоритъ кавалеристъ, мотай головою. Я долженъ знать все, чтобъ могъ одобрить или не одобрить.
   -- Такъ поѣдемъ къ адвокату, дорогой другъ, поѣдемъ къ адвокату! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, вынимая изъ кармана старые, помятые серебряные часы, стрѣлки которыхъ походили на кости скелета: -- поѣдемъ къ нему; я ему говорилъ, чтоб жное объяснять тебѣ эти обстоятельства. Они могутъ, а можетъ быть и нѣтъ, имѣть нѣкоторую связь къ предмету, который можетъ быть набросилъ, а можетъ быть еще и не набросилъ, тѣнь на мое существованіе.
   Такъ какъ мистеръ Гуппи имѣлъ довольно странное обыкновеніе -- съ притворнымъ и обдуманнымъ уныніемъ завлекать истинныхъ друзей своихъ этимъ таинственнымъ предметомъ, и какъ только они сами коснутся его, гнѣвно нападать на нихъ и напоминать о струнахъ человѣческаго сердца, поэтому мистеръ Джоблингъ и мистеръ Смолвидъ, соблюдая безмолвіе, избѣгаютъ ловушки.
   -- Все это можетъ случиться, повторяетъ мистеръ Гуппи: -- или не можетъ. Это не касается до настоящаго дѣла. Довольно сказать, что какъ мистеръ такъ и мистриссъ Снагзби охотно готовы сдѣлать мнѣ одолженіе, и что Снагзби, въ дѣловую пору, даетъ на сторону много переписки. Въ его рукахъ вся переписка Толкинхорна, и кромѣ того принимаетъ множество другихъ заказовъ. Я увѣренъ, что общій нашъ другъ Смолвидъ подтвердилъ бы слова мои, еслибъ былъ знакомъ съ этимъ обстоятельствомъ.
   Мистеръ Смолвидъ киваетъ головой и, по видимому, готовъ подтвердить это клятвой.
   -- Итакъ, джентльмены юриспруденты, говоритъ мистеръ Гуппи: -- то есть я хочу сказать, итакъ, Джоблингъ, ты можешь сказать, что это слишкомъ скудный источникъ къ существованію. Согласенъ. Но согласись и ты, что это лучше, чѣмъ ничего. Тебѣ нужно время, чтобъ забыть прошедшія огорченія, и ты будешь имѣть его вдоволь. Тебѣ придется проводить его гораздо хуже во всякомъ другомъ положеніи, нежели въ перепискѣ для Снагзби.
   Мистеръ Джоблингъ хотѣлъ было прервать слова мистера Гуппи, но проницательный Смодвидъ предупредилъ его сухимъ кашлемъ и словами: "Гм! настоящій Шекспиръ!"
   -- Этотъ предметъ раздѣляется, Джоблингъ, на двѣ части говоритъ мистеръ Гуппи.-- Я сообщилъ тебѣ первую часть; теперь приступимъ ко второй. Ты знаешь Крука, Канцлера, который живетъ сейчасъ черезъ улицу? Ну, какже, Джоблингъ, продолжаетъ мистеръ Гуппи, употребляя допросный и вмѣстѣ съ тѣмъ ободряющій тонъ: -- я думаю, ты знаешь Крука, Канцлера, который живетъ недалеко отсюда?
   -- Да, я знаю его на видъ, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Ты знаешь его на видъ. Прекрасно. А знаешь ли ты старушку Фляйтъ?
   -- Какъ не знать, всѣ ее знаютъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Ее всѣ знаютъ. Прекрасно. Надобно тебѣ сказать, что въ въ послѣднее время на мнѣ лежала обязанность выдавать Фляйтъ еженедѣльно небольшую сумму денегъ, удерживая изъ нея нѣсколько шиллинговъ за квартиру. Удержанныя деньги, вслѣдствіе данныхъ мнѣ наставленій, я уплачивалъ самому Круку въ присутствіи Фляйтъ. Это обстоятельство сблизило меня съ Крукомъ и дало мнѣ возможность узнать его домъ и его привычки. Я знаю, что у него есть комната, которую онъ отдаетъ въ наемъ. Ты можешь нанять ее за самую пустую плату, жить въ ней подъ какимъ угодно именемъ, и такъ спокойно; какъ будто ты находишься отсюда за сотню миль. Онъ не будетъ распрашивать тебя, кто ты такой; по одному слову моему онъ приметъ тебя на квартиру, и если хочешь, такъ будешь принятъ сію минуту. Да вотъ что еще скажу тебѣ, Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи, внезапно понизивъ свой голосъ и снова принявъ пріятельскій тонъ: -- этотъ Крукъ чрезвычайно странный старикашка: вѣчно роется въ грудѣ какихъ-то бумагъ и добивается того, чтобъ научиться читать и писать, ни на волосъ, какъ кажется, не подвигаясь впередъ въ этомъ занятіи. Чрезвычайно странный старикашка! Не знаю право, не мѣшало бы.... знаешь того.... не много присмотрѣть за нимъ.
   -- Не думаешь ли ты?... говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Я думаю, прерываетъ мистеръ Гуппи, съ приличной скромностію подернувъ плечами: -- то есть я хочу сказать, что я не могу разгадать этого человѣка. Обращаюсь къ общему нашему другу, Смолвиду, замѣчалъ ли я ему или нѣтъ, что я не могу разгадать этого человѣка?
   Мистеръ Смолвидъ подтверждаетъ справедливость этого замѣчанія.
   -- Я видѣлъ на своемъ вѣку многое, Тони, и какое нибудь да могу сдѣлать заключеніе о человѣкѣ, говоритъ Гуппи, съ самоувѣренностію.-- Но это такой старый хрычъ, до такой степени скрытенъ, до такой степени хитеръ и такъ мало говоритъ, что я рѣшительно не могу постичь его. А согласись, что онъ долженъ быть очень интересный старикъ, если принять въ расчетъ, что онъ одинокій и, какъ носятся слухи, владѣетъ несмѣтнымъ богатствомъ. Кто онъ такой: контрабандистъ ли, ростовщикъ ли, не принимаетъ ли онъ краденыхъ вещей, объ этомъ я часто думалъ, и объ этомъ ты можешь разузнать, какъ нельзя легче, живя съ нимъ въ одномъ домѣ. Право не знаю, почему бы тебѣ не принять этого предложенія, когда все благопріятствуетъ къ тому.
   Мистеръ Джоблингъ, мистеръ Гуппи и мистеръ Смолвидъ кладутъ локти на столъ, упираютъ подбородки въ руки и устремляютъ взоры въ котелокъ. Спустя нѣсколько времени, всѣ они пьютъ, плавно откидываются назадъ, засовываютъ руки въ карманы и смотрятъ другъ на друга.
   -- Еслибъ я имѣлъ энергію, которая нѣкогда была во мнѣ, Тони, говоритъ мистеръ Гуппи съ тяжелымъ вздохомъ.-- Но есть струны человѣческаго сердца...
   Выразивъ остатокъ этой печальной сентенціи длиннымъ глоткомъ грогу, мистеръ Гуппи еще разъ совѣтуетъ Тони Джоблингу согласиться на это предложеніе и говоритъ ему, что въ теченіе вакаціи и пока дѣла его не округлятся онъ можетъ брать изъ кошелька его и тратить на что ему угодно три, четыре и даже пять фунтовъ стерлинговъ.
   -- Я не хочу, прибавляетъ мистеръ Гуппи, съ особеннымъ удареніемъ: -- я не хочу, чтобы кто нибудь сказалъ, что Вильямъ Гуппи повернулъ спину къ своему нуждающемуся другу.
   Послѣдняя часть предложенія такъ прямо идетъ къ дѣлу, что мистеръ Джоблингъ говоритъ съ душевнымъ волненіемъ:
   -- Гуппи, другъ мой, дай руку!
   Мистеръ Гуппи протягиваетъ руку и говоритъ:
   -- Джоблингъ, другъ мой, вотъ она!
   Мистеръ Джоблингъ возражаетъ:
   -- Гуппи, мы были друзьями, Богъ знаетъ, съ какихъ поръ!
   Мистеръ Гуппи отвѣчаетъ:
   -- Да, Джоблингъ, мы съ тобой давнишніе друзья.
   И они крѣпко пожимаютъ руки другъ другу. Разстроганный Джоблингъ прибавляетъ:
   -- Спасибо, Гуппи, спасибо; не знаю, право, почему бы мнѣ, въ честь нашего стараго знакомства, не выпить еще стаканчикъ.
   -- Послѣдній жилецъ Крука умеръ тамъ, замѣчаетъ мистеръ Гуппи какъ-то случайно.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! говоритъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Тамъ было слѣдствіе. Скоропостижная смерть. Но тебѣ вѣдь это все равно?
   -- Конечно, все равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ: -- впрочемъ, было бы лучше, еслибъ онъ умеръ гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ. Чертовски странно, однако, что ему понадобилось умереть въ моей квартирѣ.
   Эта вольность со стороны покойнаго писца крайне не нравится мистеру Джоблингу, онъ нѣсколько разъ обращается къ ней съ слѣдующими замѣчаніями:
   -- Мнѣ кажется, и безъ того есть много мѣстъ, гдѣ бы онъ могъ умереть!... Вѣроятно и ему бы не понравилось, еслибъ я вздумалъ умереть на его мѣстѣ!
   Какъ бы то ни было, условіе между друзьями заключено надлежащимъ образомъ. Мистеръ Гуппи предлагаетъ командировать расторопливаго Смолвида для узнанія: дома ли мистеръ Крукъ, и если дома, то покончить дѣло безъ дальнѣйшаго отлагательства. Мистеръ Джоблингъ одобряетъ это предложеніе. Смолвидъ прячется подъ свою высокую шляпу, выноситъ ее изъ гостинницы по образцу мистера Гуппи и вскорѣ возвращается съ извѣстіемъ, что мистеръ Крукъ дома, что онъ, какъ видно было въ двери, сидитъ въ заднемъ концѣ лавки и спитъ какъ мертвый.
   -- Ну, такъ я расплачусь, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и мы пойдемъ къ нему. Смолъ, сколько съ насъ слѣдуетъ?
   Мистеръ Смолвидъ однимъ поднятіемъ бровей требуетъ къ себѣ служанку и отвѣчаетъ:
   -- Четыре порціи телятины и ветчины -- три шиллинга, четыре порціи картофелю -- три шиллинга и четыре пенса, одна порція цвѣтной капусты -- три и шесть, три пуддинга съ мозгами -- четыре и шесть, три порціи честерскаго сыру -- пять и три, шесть хлѣбовъ -- пять, четыре кружки портеру -- шесть и три, четыре рюмки рому -- восемь и три, да три пенса Полли, будетъ восемь и шесть. Восемь шиллинговъ и шесть пенсовъ составляютъ полъ-соверена, возьми Полли и принеси сдачи восемнадцать пенсовъ.
   Не истощивъ силъ своихъ такимъ громаднымъ вычисленіемъ, Смолвидъ отпускаетъ друзей съ холоднымъ поклономъ и остается въ гостинницѣ полюбезничать съ Полли, если представится къ тому удобный случай, и почитать газетныя новости. Газетные листы такъ велики сравнительно съ нимъ, конечно, когда онъ безъ шляпы, что когда онъ беретъ въ руки газету "Times" и перебѣгаетъ глазами столбцы, то кажется, какъ будто онъ лежитъ въ постели и спрятался подъ одѣяло.
   Между тѣмъ мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ отправляются въ магазинъ всякаго хлама и застаютъ тамъ Крука все еще спящимъ какъ мертвый, то есть совершенно безчувственнымъ къ окружающимъ его звукамъ и даже къ легкимъ толчкамъ. На столѣ подлѣ него, между обычнымъ хламомъ, стоитъ опорожненная бутылка джину и стаканъ. Тяжелая атмосфера лавки до того пропитана запахомъ этого напитка, что даже зеленые глаза кошки, сидящей на полкѣ, открываясь и закрываясь и бросая искры на посѣтителей, кажутся пьяными.
   -- Эй! вставайте! восклицаетъ мистеръ Гуппи.-- Мистеръ Крукъ! вставайте, сэръ!
   Но, кажется, легче было бы разбудить связку стараго платья, пропитаннаго виннымъ запахомъ.
   -- Случалось ли тебѣ видѣть такое безчувственное состояніе между опьяненіемъ и сномъ? говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Если это случается съ нимъ часто, замѣчаетъ Джоблингъ, нѣсколько встревоженный: -- то, мнѣ кажется, что въ скоромъ времени онъ заснетъ вѣчнымъ сномъ.
   -- Это скорѣе похоже на обморокъ, чѣмъ на сонъ, говоритъ мистеръ Гуппи, сновд толкая полумертваго Крука.-- Эй, вставайте, милордъ! Право, его можно пятьдесятъ разъ обокрасть! Откройте глаза!
   Послѣ усиленныхъ толчковъ Крукъ открываетъ глаза, но онъ не видитъ посѣтителя, не видитъ ничего. Хотя онъ и расправляетъ свои ноги, складываетъ руки на грудь и нѣсколько разъ сряду открываетъ и закрываетъ свои обсохшія губы, но, по видимому, по прежнему остается безчувственнымъ ко всему, что окружаетъ его.
   -- Во всякомъ случаѣ, онъ живъ, говоритъ мистеръ Гунни.-- Какъ ваше здоровье, милордъ-канцлеръ? Я привелъ къ вамъ моего пріятеля, сэръ. У насъ есть маленькое дѣльцо!
   Старикъ продолжаетъ сидѣть и облизывать свои сухія губы безъ всякаго сознанія. Спустя нѣсколько времени, онъ силится привстать. Гуппи и Джоблингъ помогаютъ ему. Крукъ прислоняется къ стѣнѣ и смотритъ на нихъ, выпуча глаза.
   -- Какъ ваше здоровье, мистеръ Крукъ? говоритъ мистеръ Гуппи съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.-- Какъ ваше здоровье, сэръ? Надѣюсь, что вы въ добромъ здоровьѣ?
   Старикъ, нацѣливъ безполезный ударъ въ мистера Гуппи, а можетъ быть и самъ не зная въ кого или во что, поворачивается отъ размаху и упирается лицомъ въ стѣну. Въ этомъ положеніи онъ остается нѣсколько минутъ и потомъ, шатаясь изъ стороны въ сторону, бредетъ къ выходу изъ лавки. Свѣжій воздухъ, движеніе по двору, время или соединеніе всѣхъ этихъ силъ приводятъ его въ чувство. Онъ возвращается въ лавку довольно твердымъ шагомъ, поправляетъ на головѣ мѣховую шапку и осматриваетъ съ головы до ногъ своихъ посѣтителей.
   -- Къ вашимъ услугамъ, джентльмены; я вздремнулъ. Хи, хи! меня иногда трудненько разбудить!
   -- Правда, правда, сэръ! замѣчаетъ мистеръ Гуппи.
   -- Почему правда? Развѣ вы будили меня? говоритъ подозрительно Крукъ.
   -- Такъ, немножко, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи.
   Глаза старика останавливаются на пустой бутылкѣ; онъ беретъ ее въ руки, осматриваетъ и медленно поворачиваетъ кверху дномъ.
   -- Вотъ тебѣ разъ! говоритъ онъ хриплымъ голосомъ. Кто-то опорожнилъ ее безъ меня!
   -- Увѣряю васъ, говоритъ мистеръ Гуппи: -- мы нашли ее пустою. Не угодно ли я прикажу наполнить ее?
   -- Да, разумѣется угодно! восклицаетъ Крукъ съ величайшимъ восторгомъ.-- Разумѣется угодно! Нечего и толковать объ этомъ! Далеко не нужно ходятъ.... тутъ рядомъ со мной.... въ гостинницѣ Солнца.... Скажите.... лорду-канцлеру, молъ, за четырнадцать пенсовъ. Ужь тамъ знаютъ меня всѣ!
   Онъ такъ быстро и съ такимъ повелительнымъ взглядомъ передаетъ пустую бутылку мистеру Гуппи, что этотъ джентльменъ, кивнувъ головой своему пріятелю, принимаетъ на себя порученіе, спѣшитъ изъ лавки и поспѣшно возвращается съ полной бутылкой. Старикъ хватаетъ ее въ руки, какъ любимую внучку, и нѣжно гладитъ ее.
   -- Однако, послушайте! шепчетъ онъ, прищуря глаза и хлѣбнувъ изъ бутылки: -- это не канцлерскій въ четырнадцать пенсовъ. Это въ восьмнадцать пенсовъ!
   -- Я полагалъ, что это вамъ лучше нравится, говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Вы настоящій нобльменъ, сэръ, отвѣчаетъ Крукъ, и горячее дыханіе его обдаетъ посѣтителей какъ пламя.-- Вы настоящій владѣтельный баронъ.
   Пользуясь такой благопріятной минутой, мистеръ Гуппи представляетъ своего друга подъ вымышленнымъ именемъ мистера Вивля и объясняетъ цѣль ихъ посѣщенія. Крукъ, съ бутылкой подъ мышкой (надобно замѣтить, что онъ никогда не переводитъ извѣстнаго предѣла опыненія или трезвости), употребляетъ нѣсколько времени, чтобъ осмотрѣть съ ногъ до головы предлагаемаго постояльца и, по видимому, остается доволенъ имъ.-- Угодно вамъ посмотрѣть квартирку, молодой человѣкъ? говоритъ онъ.-- Я вамъ напередъ скажу, это славная комната. Недавно ее выбѣлилъ. Недавно вымылъ ее мыломъ съ поташемъ. Хи, хи! Теперь можно пустить ее за двойную цѣну, тѣмъ болѣе, что къ вашимъ услугамъ всегда будетъ готовъ такой прекрасный собесѣдникъ какъ я, и пугать мышей у васъ такая удивительная кошка, какъ моя Миледи.
   Расхваливая такимъ образомъ комнату, старикъ ведетъ ихъ наверхъ и, дѣйствительно, они находятъ комнату чище прежняго и кромѣ того замѣчаютъ въ ней нѣсколько старыхъ стульевъ, выкопанныхъ Крукомъ изъ его неистощимыхъ запасовъ. Условія заключены безъ всякаго затрудненія, да и нельзя иначе, потому что лордъ-канцлеръ не смѣетъ стѣснять особу мистера Гуппи, которому болѣе или менѣе извѣстны дѣла, производимыя Кэнджемъ и Карбоемъ, извѣстна тяжба Джорндисъ и Джорндисъ и другія, подлежащія рѣшенію Верховнаго Суда. Рѣшено было, что мистеръ Вивль на другой же день займетъ свою квартиру. Послѣ этой сдѣлки, мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи отправляются на Подворье Кука, въ улицу Курситоръ, гдѣ первый лично представляется мистеру Снагзби, а главнѣе всего пріобрѣтаетъ въ свою пользу содѣйствіе мистриссъ Снагзби. Оттуда они спѣшатъ съ донесеніемъ о своемъ успѣхѣ къ знаменитому Смолвиду, который, въ своей высокой шляпѣ, ожидаетъ ихъ въ конторѣ, и наконецъ разстаются. При прощаніи мистеръ Гуппи объявляетъ, что къ довершенію такого праздника, онъ намѣренъ отправиться въ театръ; но есть струны въ человѣческомъ сердцѣкоторыя заставляютъ его смотрѣть на это удовольстіе, какъ на злобную насмѣшку.
   На другой день, въ глубокія сумерки, мистеръ Вивль скромно является въ домѣ Крука, разумѣется, не стѣсняемый своимъ багажемъ, помѣщается въ новой квартирѣ, и два глаза въ ставняхъ смотрятъ на него во время его сна съ полнымъ удивленіемъ. Ни слѣдующій день мистеръ Виллъ, ловкій, но безтолковый молодой человѣкъ, занимаетъ иголку и нитку у миссъ Фляйтъ и молотокъ у хозяина и начинаетъ шить оконныя занавѣски, вколачивая гвозди для полокъ, развѣшивая на ржавые крючки двѣ чайныя чашки, молочникъ, различную глиняную, полу-разбитую утварь,-- словомъ сказать, распоряжается какъ добрый матросъ послѣ кораблекрушенія.
   Но что всего болѣе цѣнитъ мистеръ Вивль (исключая своихъ бѣлокурыхъ бакенбардовъ, къ которымъ онъ питаетъ такую привязанность, какую одни только бакенбарды могутъ пробудить въ душѣ человѣка) -- это отборная коллекція гравюръ, въ истинно національномъ вкусѣ, изображающихъ богинь Албіона, или Блистательную Галлерею Британскихъ красавицъ, иначе сказать, изображающихъ дамъ изъ высшаго британскаго круга, въ полномъ блескѣ и величіи, какихъ только могло произвести искусство въ товариществѣ съ капиталомъ. Этими великолѣпными портретами, непочтительно хранившимися въ простой картонкѣ во время затворничества Джоблинга въ цвѣточныхъ садахъ, онъ украшаетъ свою комнату. И такъ-какъ Галлерея Британскихъ красавицъ представляетъ вмѣстѣ съ тѣмъ разнообразіе пышныхъ нарядовъ, играетъ на различныхъ музыкальныхъ инструментахъ, ласкаетъ различныхъ собачекъ, любуется очаровательными ландшафтами и окружается цвѣтами и гирляндами, то эффектъ выходитъ восхитительный.
   Фешенебельный свѣтъ такая же слабость мистера Вивля, какъ и Тони Джоблинга. Занять на вечеръ изъ гостинницы Солнца вчерашній нумеръ газеты и прочитать о блестящихъ и замѣчательныхъ метеорахъ, перерѣзающихъ яркими полосами фешенебельное небо по различнымъ направленіямъ, составляетъ для мистера Джоблинга верхъ наслажденія. Знать какой членъ какого блестящаго круга совершилъ блестящій подвигъ вчера, или замышляетъ совершить не менѣе блестящій подвигъ завтра, производитъ въ душѣ его трепетное ощущеніе радости. Имѣть свѣдѣнія, что намѣрена дѣлать Блистательная Галлерея Британскихъ красавицъ, какіе блистательные браки имѣютъ совершиться, какая блистательная молва ходитъ по городу, значитъ знакомиться съ славнѣйшими судьбами человѣчества. Мистеръ Вивль отрывается отъ газеты и устремляетъ взоръ на блистательные портреты, и ему кажется, что онъ знаетъ оригиналы этихъ портретовъ, и что въ свою очередь они знаютъ его.
   Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ онъ спокойный жилецъ, полный множества разнообразныхъ замысловъ, услужливый, способный и стряпать и стирать не только для себя, но и для кого угодно, и обнаруживаетъ наклонности къ общежитію, когда вечернія тѣни ложатся на дворъ. Въ это время, если его не посѣтитъ мистеръ Гуппи или подобіе мистера Гуппи въ огромной черной шляпѣ, онъ выходитъ изъ своей мрачной комнаты, гдѣ онъ наслѣдовалъ отъ его предшественника деревянную конторку, окропленную чернилами, бесѣдуетъ съ Крукомъ, или "весьма непринужденно", какъ говорятъ на дворѣ, вступаетъ въ разговоръ со всѣми, кто имѣетъ къ тому расположеніе. Вслѣдствіе этого, мистриссъ Пайперъ, колоновожатая всего квартала, сообщаетъ мистриссъ Перкинсъ два слѣдующія замѣчанія: первое, что если бы ея Джонни имѣлъ бакенбарды, то она желала бы, чтобъ они были точь-въ-точь такія, какъ у этого молодого человѣка, и второе: "запомните слова мои, мистриссъ Перкинсъ, и пожалуйста не удивляйтесь, если я скажу, что этотъ молодой человѣкъ явился здѣсь собственно за тѣмъ, чтобы овладѣть деньгами стараго Крука!"
   

XXI. Семейство Смолвидовъ.

   Въ грязной, тѣсной, душной части города (хотя одно изъ ея возвышеній и слыветъ подъ именемъ Пріятной Горки), чертенокъ Смолвидъ, названный именемъ Бартоломея и извѣстный у домашняго очага подъ именемъ Барта, проводитъ ту весьма ограниченную часть своего времени, на которую контора и ея дѣла не имѣютъ права. Онъ живетъ въ маленькой, узенькой улицѣ, постоянно одинокой, мрачной, унылой и тѣсно обнесенной съ обѣихъ сторонъ, какъ могила, кирпичными домами, но гдѣ еще до сихъ поръ ростетъ старообразное дерево, которое распространяетъ вокругъ себя такой свѣжій и натуральный запахъ, какой вполнѣ согласуется съ молодостью Смолвида.
   Въ семействѣ Смолвидъ въ теченіе многихъ поколѣній былъ одинъ только ребенокъ. Бывали въ немъ старикашки и старушонки, но дѣтей никогда, до тѣхъ поръ, пока бабушка Смолвида, живущая еще и нынѣ, не ослабла разсудкомъ и впала (въ первый разъ въ жизни) въ ребячество. Съ такими младенческими прелестями, какъ напримѣръ: совершенный недостатокъ наблюденія, памяти, понятій и соображеній и съ вѣчнымъ расположеніемъ спать у камина и почти въ самомъ каминѣ, бабушка мистера Смолвида, безъ всякаго сомнѣнія, служила отрадой и утѣшеніемъ всего семейства.
   Дѣдушка мистера Смолвида также не лишенъ былъ этого преимущества. Онъ совершенно потерялъ вліяніе какъ надъ верхними, такъ и нижними членами всей своей организаціи; но зато его разсудокъ неизмѣнно сохранилъ свое состояніе. Онъ удерживаетъ теперь, точно такъ же, какъ и удерживалъ прежде первыя четыре правила ариѳметики и небольшой запасъ важнѣйшихъ отечественныхъ событій. Что касается до идеализма, восторга, восхищенія, удивленія и другихъ подобныхъ френологическихъ принадлежностей, они не сдѣлались въ немъ хуже того, чѣмъ были прежде. Все, что дѣдушка мистера Смолвида собралъ умомъ своимъ, было куколка и куколкой это оставалось навсегда. Во всю свою жизнь отгь не произвелъ ни одной бабочки.
   Отецъ этого милаго дѣдушки былъ что-то въ родѣ толстокожаго, двуногаго, собирающаго деньги паука; который растягивалъ паутины для неосторожныхъ мухъ и удалялся въ гнѣздо, пока онѣ не попадутъ въ его паутины. Божество, которому покланялся этотъ человѣкъ слыветъ и теперь подъ названіемъ "сложные проценты". Онъ жилъ для нихъ, женился на нихъ и умеръ отъ нихъ. Потерпѣвъ довольно значительную потерю въ какомъ-то маленькомъ честномъ предпріятіи, въ которомъ, по его расчету, всѣ предполагаемые убытки должны были сдѣлаться принадлежностію противной стороны, онъ сокрушилъ что-то.... что-то необходимое для его существованія -- но, разумѣется, не сердце -- и тѣмъ положилъ конецъ своему земному поприщу. Такъ какъ онъ не пользовался особенно хорошей репутаціей и такъ какъ онъ получилъ образованіе въ человѣколюбивой школѣ и зналъ наизусть всѣ отвѣты на вопросы о древнихъ народахъ аморитовъ и хиттитовъ, то его часто выставляли на видъ, какъ образецъ человѣка, которому образованіе не послужило впрокъ.
   Его душа отразилась въ его сынѣ, которому онъ постоянно твердилъ о необходимости выйти въ люди на раннихъ порахъ своего существованія и на тринадцати-лѣтнемъ возрастѣ опредѣлилъ его въ контору очень тонкаго, во всѣхъ отношеніяхъ, денежнаго маклера. Подъ руководствомъ этого маклера молодой человѣкъ образовалъ свой умъ, который, мимоходомъ сказать, былъ тощаго и даже болѣзненнаго свойства; но, развивая фамильныя дарованія, онъ постепенно достигъ совершенства въ учетѣ векселей. Вступивъ, по примѣру своего родителя, на дѣятельное поприще жизни въ раннюю пору и женившись въ позднюю, онъ также произвелъ на свѣтъ сына и точно съ такими же тощими и болѣзненными свойствами ума. Этотъ сынъ, въ свою очередь, вступилъ въ свѣтъ рано, женился поздно и сдѣлался отцомъ близнецовъ Бартоломея и Юдиѳи Смолвидъ. Въ продолженіе всего времени, поглощеннаго медленнымъ развитіемъ этого фамильнаго древа, этой родословной Смолвидовъ, всегда рано вступающихъ въ свѣтъ и поздно въ бракъ, оно укрѣплялось въ своемъ практическомъ характерѣ, избѣгая всякихъ игръ, запрещая чтеніе сказокъ, повѣстей, романовъ, басней и вообще изгоняя всякаго рода удовольствія. Изъ этого то и проистекаетъ фактъ, что въ семействѣ Смолвидовъ не было ни одного ребенка, и что взрослые человѣчки и женщины, которые появлялись въ немъ, по наблюденіямъ нѣкоторыхъ, носили на себѣ отпечатокъ весьма близкаго сходства съ старыми обезьянами.
   Въ настоящую минуту, въ мрачной маленькой комнатѣ, нѣсколькими футами ниже уровня улицы, въ угрюмой, грязной, непріятной комнатѣ, единственнымъ украшеніемъ которой служили грубыя байковыя скатерти и еще грубѣе желѣзные подносы, представляющіе въ своихъ рисункахъ довольно близкое аллегорическое изображеніе души дѣдушки Смолвида, въ этой комнатѣ въ двухъ креслахъ, обитыхъ черной волосяной матеріей и поставленныхъ по обѣимъ сторонамъ камина, престарѣлые, дряхлые мистеръ и мистриссъ Смолвилъ проводятъ счастливые часы. На очагѣ стоятъ два тагана для горшковъ и кастрюль, наблюдать за которыми бабушка Смолвидъ считаетъ пріятнѣйшимъ занятіемъ. Между таганами и каминной трубой устроено что-то въ родѣ мѣдной висѣлицы, замѣнявшей, впрочемъ, обыкновенный вертелъ, за которымъ она также наблюдаетъ во время его дѣйствія. Подъ кресломъ почтеннаго мистера Смолвида, охраняемымъ его тоненькими, какъ спички, ногами, находится сундукъ, въ которомъ, если вѣрить слухамъ, заключается баснословное богатство. Подлѣ него находится лишняя подушка, которую постоянно подкладываютъ ему для того, чтобы бросать что нибудь въ почтенную спутницу своихъ преклонныхъ лѣтъ, лишь только она промолвитъ слово насчетъ денегъ, одинъ намекъ на которыя дѣлаетъ дѣдушку какъ-то особенно чувствительнымъ.
   -- А гдѣ же Бартъ? спрашиваетъ дѣдушка Смолвидъ у Юдиѳи, сестры Бартоломея.
   -- Онъ еще не приходилъ, отвѣчаетъ Юдиѳь.
   -- Да вѣдь пора ужь, кажется, и чай пить?
   -- Нѣтъ, не пора.
   -- А сколько же по твоему остается до этой поры?
   -- Десять минутъ.
   -- Э! сколько?
   -- Десять минутъ! повторяетъ Юдиѳь, повысивъ голосъ.
   -- Гм! произноситъ дѣдушка Смолвидъ.-- Десять минутъ.
   Бабушка Смолвидъ, которая чавкала все время, поглядывая на таганы, услышавъ слово десять, воображаетъ, что рѣчь идетъ о деньгахъ, и вслѣдствіе того вскрикиваетъ какъ страшный, общипанный старый попугай:
   -- Десять десяти-фунтовыхъ ассигнацій!
   Дѣдушка Смолвидъ, нисколько не медля, бросаетъ въ нее подушкой.
   -- Вотъ тебѣ, старая! молчи! говоритъ дѣдушка.
   Подушка оказываетъ двойное дѣйствіе. Она не только что даетъ толчекъ головѣ мистриссъ Смолвидъ о спинку креселъ и приводитъ чепчикъ ея въ самый безобразный видъ; но производитъ реакцію и за самого мистера Смолвида, котораго отбрасываетъ назадъ какъ разбитую куклу. Въ эти минуты превосходный джентльменъ бываетъ похожъ на мѣшокъ стараго платья, съ чернымъ колпакомъ на его верхушкѣ; всѣ признаки его жизни теряются въ немъ до тѣхъ поръ, пока его внучка не сдѣлаетъ надъ нимъ двухъ операцій: именно, пока не взболтаетъ его какъ большую бутыль и пока не выколотитъ и не обомнетъ его какъ большую подушку. Послѣ этихъ средствъ онъ опять становится нѣсколько похожимъ за человѣка, и снова сидитъ въ креслѣ противъ спутницы своихъ послѣднихъ дней, и смотрятъ они другъ на друга какъ два часовые, давно забытые на ихъ мѣстамъ Чернымъ Сержантомъ -- Смертью. Въ комнатѣ присутствуетъ Юдиѳь, достойная собесѣдница этого общества. Такъ несомнѣнно, что она сестра мистера Смолвида младшаго, что если бы обоихъ ихъ поставить рядомъ, то изъ средняго между ихъ наружными качествами едва ли бы можно было сдѣлать какое, нибудь заключеніе о молодости. Она такъ счастливо представляетъ въ себѣ фамильное сходство съ породой обезьянъ, что еслибъ одѣть ее въ мишурное платье и шапочку, то она смѣло могла бы обойти весь материкъ и плясать на крышкѣ шарманки, не обративъ на себя вниманія, какъ на что нибудь особенное. Впрочемъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, она одѣта въ простое старое платье кофейнаго цвѣта.
   Юдиѳь никогда не имѣла куклы, никогда не слышала сказокъ, никогда не играла ни въ какую игру. Раза два въ жизни, на десятилѣтнемъ своемъ возрастѣ, она попадала въ общество дѣтей, но Юдиѳь не понравилась дѣтямъ, а дѣти не понравились ей. Казалось, что она принадлежала къ какой-то особенной породѣ животныхъ, и потому обѣ стороны инстинктивно отталкивались одна отъ другой. Весьма сомнительно, умѣетъ ли Юдиѳь смѣяться. Она такъ рѣдко видѣла смѣхъ, что достовѣрность остается на сторонѣ противнаго мнѣнія. О чемъ нибудь въ родѣ невиннаго смѣха, она, безъ сомнѣнія, не имѣетъ ни малѣйшаго понятія. Еслибъ она и вздумала посмѣяться, то не знала бы что ей дѣлать съ своими губами. Стараясь доставить лицу своему улыбающееся выраженіе, она непремѣнно бы стала подражать, какъ она подражаетъ во всѣхъ другихъ выраженіяхъ, своему престарѣлому дѣдушкѣ. Вотѣ портретъ Юдиѳи.
   Точно также и братецъ ея не съумѣль бы спустить волчка ни за, что въ мірѣ. Онъ столько же знаетъ о Джакѣ-Гигантѣ и Морякѣ Синбадѣ, сколько онъ знаетъ о жителяхъ звѣздъ. Онъ скорѣе готовъ обратиться въ лягушку и криккетъ, чѣмъ станетъ играть въ лягушечьи прыжки и въ криккетъ. Впрочемъ, онъ лучше сестрицы своей въ томъ отношеніи, что стѣсненный кругъ его дѣятельности озарился такимъ яркимъ свѣтомъ и принялъ такіе обширные размѣры, какіе допускала конура мистера Гуппи. Отсюда проистекаетъ восторгъ и подражаніе мастера Смолвида этому блестящему очарователю.
   Съ шумомъ и брянчаньемъ чашками, ложками и блюдечками Юдиѳь ставитъ на столъ желѣзный подносъ съ чайнымъ приборомъ, приводитъ въ порядокъ чайную посуду, кладетъ въ желѣзный лотокъ нѣсколько кусочковъ черстваго хлѣба и на оловянное блюдечко очень маленькій кусочекъ масла. Дѣдушка Смолвидъ внимательно смотритъ на эти приготовленія и спрашиваетъ Юдиѳь: гдѣ дѣвка?
   -- То есть гдѣ Чарли? говоритъ Юдиѳь.
   -- Э? произноситъ дѣдушка.
   -- Гдѣ Чарли? вы спрашиваете.
   Это имя долетаетъ до слуха бабушки Смолвидъ, и она, чавкая по обыкновенію и глядя на таганъ, восклицаетъ:
   -- Вода убѣжала! вода.... Чарли убѣжала... убѣжала вода Чарли.... вода Чарли.... вода убѣжала Чарли! и продолжаетъ кричать съ возрастающей энергіей.
   Дѣдушка посматриваетъ на подушку, но онъ еще недостаточно собрался съ силами послѣ бывшаго напряженія.
   -- Ха! говоритъ онъ, когда бабушка замолкла: -- такъ вотъ какъ ее зовутъ, а я до сихъ поръ не зналъ. Она ѣстъ очень много. Ей лучше давать деньгами на пищу.
   Юдиѳь, употребивъ при этомъ случаѣ выразительный взглядъ своего братца, отрицательно киваетъ головой и складываетъ роть свой, чтобъ сказать: нѣтъ, но не говоритъ.
   -- Ты говоришь нѣтъ? возражаетъ старикъ.-- Почему же нѣтъ?
   -- Ей надо шесть пенсовъ на день, а мы можемъ накормить ее дешевле, говоритъ Юдиѳь.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   Юдиѳь отвѣчаетъ глубоко значущомъ киваньемъ головы, намазываетъ хлѣбъ масломъ со всѣми правилами бережливости и разрѣзаетъ его на маленькіе кусочки.
   -- Эй, Чарли! поди сюда, куда ты дѣвалась?
   Робко повинуясь требованіямъ, является въ комнату и присѣдаетъ небольшого роста дѣвочка, въ грубомъ передникѣ и огромной шляпѣ, съ руками, покрытыми мыломъ и водой, и съ щеткой въ одной изъ нихъ...
   -- Что ты работаешь теперь? говоритъ Юдиѳь, бросая на нее старческій взглядъ, какъ старая сердитая вѣдьма.
   -- Я мою заднюю комнату наверху, миссъ; отвѣчаетъ Чарли.
   -- Такъ мой же у меня проворнѣе. Я терпѣть не могу вашей копотни. Пошла кончай скорѣй! восклицаетъ Юдиѳь, топнувъ ногой.-- Знаю я васъ. Вы всѣ на одинъ покрой.... и вполовину не стоите хлопотъ, которыя дѣлаютъ для васъ.
   На эту строгую хозяйку, въ то время, какъ она принимается снова намазывать хлѣбъ и разрѣзать его на тоненькіе ломотки, падаетъ тѣнь отъ ея брата, который смотритъ съ улицы въ окно, и она, съ ножемъ и кускомъ хлѣба, бѣжитъ отпереть ему уличную дверь.
   -- А, Бартъ! говоритъ дѣдушка Смолвидъ.-- Пришелъ и ты?
   -- Да, пришелъ; отвѣчаетъ Бартъ.
   -- Вѣрно долго засидѣлся у пріятеля, Бартъ?
   Смолъ киваетъ головой.
   -- Вѣрно обѣдалъ на его счетъ, Бартъ?
   Смолъ еще разъ киваетъ головой.
   -- Вотъ это дѣло. Живи на его счетъ сколько можно, Бартъ, и его глупый примѣръ пусть тебѣ служитъ урокомъ. Въ этомъ заключается вся польза отъ такого пріятеля. Это единственная польза, которую ты можешь извлечь изъ его дружбы, говоритъ почтенный мудрецъ.
   Его внукъ, принявъ такой совѣтъ къ свѣдѣнію не съ тѣмъ почтеніемъ, съ какимъ бы слѣдовало, старается, однако же, выразить это почтеніе, прищуривъ, по обыкновенію, свои глаза и еще разъ кивнувъ головой, садится за столъ. Четыре старческія лица наклоняются надъ своими чашками съ чаемъ и молча пьютъ его, какъ четыре призрака. Мистриссъ Смолвидъ безпрестанно отрывается отъ своей чашки и чавкая поглядываетъ на таганы. Мистеръ Смолвидъ безпрестанно проситъ, чтобъ его взболтали, какъ огромную склянку съ гадкой микстурой.
   -- Да, да, говоритъ почтенный джентльменъ, обращаясь опять къ своему уроку мудрости: -- точно такой же совѣтъ далъ бы тебѣ и твой отецъ. Ты, Бартъ, никогда не видѣлъ своего отца -- тѣмъ хуже. Это былъ мой истинный сынъ.
   Хотѣлъ ли онъ выставить эти похвалы въ назиданіе Барту, или сказалъ это просто изъ удовольствія, проистекавшаго изъ воспоминанія о сынѣ -- не извѣстно.
   -- Это былъ мой истинный сынъ, повторяетъ старецъ, положивъ кусокъ хлѣба съ масломъ на колѣяи: -- онъ былъ славный счетчикъ и умеръ вотъ уже пятнадцать лѣтъ тому назадъ.
   Мистриссъ Смолвидъ, слѣдуя своему обычному инстинкту, прерываетъ его.
   -- Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ. Пятнадцать сотенъ фунтовъ въ черномъ ящикѣ, пятнадцать сотенъ заперты.... пятнадцать сотенъ отложены и спрятаны!
   Достойный супругъ ея, отложивъ въ сторону кусокъ хлѣба съ масломъ, немедленно бросаетъ подушку въ нее, прижимаетъ ее къ креслу и, обезсилѣвъ, опрокидывается къ спинкѣ своего кресла. Его наружность, послѣ столь сильнаго увѣщанія въ пользу мистриссъ Смолвидъ, весьма выразительна и не лишена нѣкотораго интереса; во первыхъ, потому что при этомъ подвигѣ, черная шапочка его надвигается на одинъ его глазъ и придаетъ ему демонски свирѣпый видъ, во вторыхъ, потому что онъ произноситъ при этомъ страшныя ругательства противъ мистриссъ Смолвидъ, и въ третьихъ, потому что контрастъ между этими сильными выраженіями и его безсильной фигурой, сообщаетъ идею о самомъ несчастномъ старомъ злодѣѣ, который готовъ сдѣлать много зла, если бы могъ. Все это, впрочемъ, такъ обыкновенно въ семействѣ Смолвидовъ, что не производитъ никакого впечатлѣнія. Старика взбалтываютъ, взбиваютъ въ немъ перья; подушка снова кладется на ея обыкновенное мѣсто; у старушки поправляютъ чепчикъ, а иногда и не поправляютъ, выпрямляютъ ее въ креслѣ, и она, какъ кегля, готова снова опрокинуться при первомъ нападеніи своего супруга.
   Проходитъ нѣсколько времени, прежде чѣмъ старикъ достаточно остываетъ, чтобъ продолжать свой разговоръ; но даже и тогда онъ примѣшиваетъ къ своему разговору назидательныя слова, относящіяся прямо къ его дражайшей половинѣ, которая ни съ кѣмъ больше не бесѣдуетъ, какъ только съ таганами.
   -- Еслибъ твой отецъ Бартъ, говоритъ старикъ: -- прожилъ дольше, то у него была бы славная деньжонка.... ахъ, ты адская фурія!... но только что онъ началъ сооружать зданіе, для котораго основаніе приготовлялось въ теченіе многихъ и многихъ лѣтъ.... ахъ, ты старая вѣдьма, проклятая сорока, чортовъ попугай, чего ты смотришь за меня?... какъ заболѣлъ онъ и умеръ отъ изнурительной лихорадки; онъ всегда былъ бережливый, заботливый и весьма дѣльный человѣкъ.... я готовъ швырнуть въ тебя кошкой, вмѣсто подушки и швырну если ты ставешь корчитъ такую отвратительную рожу!... И мать твоя была женщина умная, хотя и сухая какъ щепка; она потухла, какъ кусочекъ трута, сейчасъ послѣ твоего и Юдиѳи рожденія.... Ахъ, ты старая сорока, свиная голова!
   Юдиѳь, вовсе не интересуясь тѣмъ, что уже слышала часто, начинаетъ собирать въ полоскательную чашку, какъ въ какой нибудь бассейнъ, различье побочные потоки чаю, со дна чашекъ и блюдечекъ и со дна чайника, для ужина маленькой поденьщицы. Точно также собираетъ она въ желѣзный лотокъ такое множество черствыхъ корокъ и крошекъ хлѣба, какое можетъ оставаться отъ самой строгой домашней экономіи.
   -- Твой отецъ, Бартъ, и я были товарищами, говоритъ старый джентльменъ: -- и когда я умру, все, что здѣсь находится, останется тебѣ съ Юдиѳью. Это ужь ваше особенное счастье, что оба вы занялись дѣломъ въ ранніе годы своей жизни: Юдиѳь цвѣточнымъ мастерствомъ, а ты изученіемъ законовъ. Вамъ не встрѣтится необходимости тратить свое наслѣдство. Вы проживете своими трудами и будете увеличивать капиталъ. Когда я умру, Юдиѳь опять займется цвѣтами, а ты еще прилежнѣе займешься законами.
   Судя по наружности Юдиѳи, можно подумать, что она имѣетъ наклонность заниматься скорѣе терніемъ, нежели цвѣтами; но она въ свое время дѣйствительно была посвящена въ тайны приготовленія искусственныхъ цвѣтовъ. Опытный наблюдатель можетъ быть обнаружилъ бы во взорахъ братца и сестрицы въ то время, когда ихъ достопочтенный дѣдушка намекалъ о своей кончинѣ, нѣкотораго рода нетерпѣніе узнать, когда именно наступитъ минута его кончины и, кромѣ того, нѣкотораго рода безчеловѣчное мнѣніе, что ему пора уже скончаться.
   -- Если всѣ отпили, говоритъ Юдиѳь, оканчивая свои распоряряженія: -- я позову сюда дѣвчонку: пусть она здѣсь напьется чаю. Она никогда.не кончитъ, если дамъ ей пить на кухнѣ.
   Вслѣдствіе этого Чарли входитъ въ комнату и подъ сильнымъ огнемъ батареи глазъ, садится за полоскательную чашку и за обгрызки хлѣба съ масломъ. При усиленномъ наблюденіи за маленькой служанкой, Юдиѳь Смолвидъ, по видимому, достигаетъ геологическаго возраста, начало котораго смѣло можно отнести къ временамъ незапамятнымъ. Ея систематическая манера нападать на бѣдную Чарли, бранить ее за дѣло, или безъ всякаго къ тому повода, удивительна: она обнаруживаетъ такое полное усовершенствованіе въ искусствѣ угнетать слабаго, какое рѣдко пріобрѣтаютъ самые взрослые опытные практики.
   -- У меня, смотри, нечего таращить глаза-то свои цѣлое послѣобѣда; восклицаетъ Юдиѳь, мотая головой и топая ногой въ то время, какъ она замѣчаетъ, что взоръ поденьщицы преждевременно останавливается на полоскательной чашкѣ: -- ѣшь проворнѣй и отправляйся за работу.
   -- Слушаю, миссъ; отвѣчаетъ Чарли.
   -- Не говори мнѣ "слушаю", возражаетъ миссъ Смолвидъ, -- знаю я ваши слушаю. Дѣлай, что велятъ, безъ всякихъ возраженій, тогда я, можетъ быть, повѣрю тебѣ.
   Въ знакъ покорности Чарли дѣлаетъ огромный глотокъ чаю и такъ быстро уничтожаетъ остатки хлѣба, что миссъ Смолвидъ совѣтуетъ ей не жадничать, что въ "вашемъ братѣ, дѣвчоникахъ -- замѣчаетъ она -- весьма отвратительно." Быть можетъ Чарли пришлось бы выслушать еще нѣсколько замѣчаній по поводу того, что отвратительно въ "ихъ братѣ, дѣвчонкахъ", еслибъ въ уличную дверь не раздался стукъ.
   -- Посмотря, кто тамъ; да смотри не чавкать, когда отворишь дверь! восклицаетъ Юдиѳъ.
   Миссъ Смолвидъ, лишь только предметъ ея наблюденій выбѣжалъ за дверь, пользуется, этимъ случаемъ, убираетъ остатки хлѣба, и масла и опускаетъ двѣ три грязныя чашки въ полоскательную чашку съ ополосками, какъ будто давая этимъ знать, что потребленіе хлѣба и чаю должно считать конченнымъ.,
   -- Ну! Кто тамъ, и что ему нужно? говоритъ сварливая Юдиѳь.
   Оказывается, что это нѣкто "мистеръ Джорджъ". Безъ всякихъ докладовъ и церемоній мистеръ Джорджъ входитъ въ комнату.
   -- О-го! говоритъ мистеръ Джоржъ; -- у васъ здѣсь тепленько. Постоянно огонекъ... Э? И прекрасно! Быть можетъ, вы поступаете умно, пріучивъ себя къ теплу?
   Послѣднее замѣчаніе мистеръ Джорджъ произноситъ про себя и въ то же время киваетъ головой дѣдушкѣ Смолвиду.
   -- А! это вы! восклицаетъ старый джентльменъ.-- Какъ поживаете? Здоровы ли?
   -- Такъ себѣ на хорошо, ни худо, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ и беретъ стулъ.-- Вашу внучку я уже имѣлъ удовольствіе видѣть; мое почтеніе, миссъ.
   -- А вотъ это мой внукъ, говоритъ дѣдушка Смолвидъ: -- вы еще не видѣли его. Онъ служитъ въ конторѣ адвокатовъ и потому рѣдко бываетъ дома.
   -- Мое почтеніе, сэръ! Онъ очень похожъ на сестру. Удивительное сходство. Чертовски похожъ на сестру, говоритъ мистеръ Джорджъ, дѣлая сильное, хотя и не совсѣмъ пріятное для близнецовъ, удареніе на послѣднее прилагательное.
   -- Ну, какъ ваши дѣла идутъ, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ дѣдушка Смолвидъ, слегка потирая себѣ ноги.
   -- Ничего, идутъ себѣ по прежнему. Катятся какъ снѣжный комъ.
   Это смуглый загорѣлый мужчина лѣтъ пятидесяти, хорошо сложенный и пріятной наружности, съ кудрявыми черными волосами, съ свѣтлыми глазами и съ широкой грудью. Его мускулистыя и сильныя руки, такія же загорѣлыя, какъ и его лицо, привыкли, очевидно, къ довольно грубой жизни. Всего любопытнѣе въ немъ то, что онъ всегда садится на кончикъ стула какъ будто, отъ продолжительной привычки, онъ оставлялъ позади себя мѣсто для какой-то одежды или снаряда, которыя онъ уже давно пересталъ носить. Его походка мѣрная и тяжелая и очень шла бы къ сильному брянчанью и звону шпоръ. Теперь онъ гладко выбритъ, но сложеніе его рта показываетъ, что верхняя губа его была въ теченіе многихъ лѣтъ знакома съ огромными усами; это подтверждается и тѣмъ еще, что ладонь его широкой и загорѣлой руки отъ времени до времени приглаживаетъ верхнюю губу. Вообще, всякій можетъ догадаться, что мистеръ Джорджъ былъ нѣкогда кавалеристомъ.
   Между мистеромъ Джорджемъ и семействомъ Смолвидовъ поразительный контрастъ. Кавалеристу никогда еще не случалось стоять на постоѣ, до такой степени для него несообразномъ. Это все равно, что палашъ и тоненькій ножъ для вскрытія устрицъ. Развитый станъ мистера Джорджа и захирѣвшія формы Смолвидовъ, его свободная размашистая манера, для которой, по видимому, не было въ комнатѣ простора, и ихъ сжатое, сплюснутое положеніе, его звучный голосъ и ихъ рѣзкіе пискливые тоны составляютъ самую сильную и самую странную противоположность. Въ то время, какъ онъ сидитъ посреди мрачной комнаты, согнувшись нѣсколько впередъ и опершись руками на колѣни, казалось, что онъ поглотилъ бы и все семейство Смолвидовъ и домъ съ четырьмя комнатами и съ маленькой кухней на придачу.
   -- А что, вы трете ноги вѣрно затѣмъ, чтобъ втереть въ нихъ жизнь? спрашиваетъ онъ дѣдушку Смолвида, окидывая взоромъ комнату.
   -- Нѣтъ, мистеръ Джорджъ: -- это отчасти я дѣлаю по привычкѣ, а отчасти потому, что треніе помогаетъ циркуляціи крови, отвѣчаетъ дѣдушка.
   -- Цир-ку-ля-ціи кро-ви! повторяетъ мистеръ Джорджъ, сложивъ руки на грудь и, по видимому, сдѣлавшись вдвое больше.-- Я думаю крови-то у васъ не слишкомъ много.
   -- Правда, я старъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смолвидъ.-- Впрочемъ я не жалуюсь на старость. Я старше ея, говоритъ онъ, кивая на жену: -- а посмотрите на что она похожа! Ахъ, ты трещетка! прибавляетъ онъ, съ внезапнымъ вдохновеніемъ своего недавняго враждебнаго расположенія духа.
   -- Несчастное созданіе! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачивая свою голову въ ту сторону, гдѣ сидитъ бабушка Смолвидъ.-- Не браните старушку. Посмотрите какая она жалкая: чепецъ на сторону, кресло въ безпорядкѣ. Ободритесь, сударыня. Вотъ такъ лучше. Вспомните о вашей матери, мистеръ Смолвидъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, возвращаясь на мѣсто отъ бабушки, которую поправлялъ: -- если не хотите оказывать почтеніе своей женѣ.
   -- Я полагаю, что вы были весьма почтительнымъ сыномъ, мистеръ Джорджъ? замѣчаетъ старикъ съ лукавой улыбкой.
   -- Какъ бы то ни было, продолжаетъ мистеръ Джорджъ: -- чѣмъ меньше говорить объ этомъ, тѣмъ лучше.... Вы знаете условіе! Изъ двухъ-мѣсячныхъ процентовъ вы должны удѣлить мнѣ трубку табаку! (Не бойтесь! Тутъ все вѣрно. Вотъ вамъ новый вексель, и вотъ проценты за два мѣсяца).
   Мистеръ Джорджъ садится и, скрестивъ руки, поглощаетъ взорами и семейство Смолвидовъ и всю комнату, между тѣмъ какъ дѣдушка Смолвидъ, съ помощію Юдиѳи, обращается къ двумъ кожанымъ шкатулкамъ, вынутымъ изъ запертаго бюро; въ одну изъ нихъ онъ прячетъ только что полученный документъ, а изъ другой достаетъ другой, точно такой же документъ и отдаетъ его мистеру Джорджу, который складываетъ его для закурки трубки. Старикъ, не выпуская еще документовъ изъ ихъ кожаной темницы, разсматриваетъ сквозь очки каждую строчку въ нихъ и каждую букву, раза три пересчитываетъ деньги, заставляетъ Юдиѳь по крайней мѣрѣ дважды повторять каждое слово, которое она провзноситъ, прочитывая вексель. Онъ дрожитъ какъ осиновый листъ; и дѣло черезъ это тянется довольно долго. Наконецъ, когда кончилась повѣрка, онъ отрываетъ отъ стараго векселя свои хищные пальцы и взоры и отвѣчаетъ на послѣднее замѣчаніе мастера Джорджа.
   -- Вы говорите, я боюсь приказать подать вамъ трубку? Извините, сэръ; мы не такъ жадны, какъ вы думаете. Юдиѳь, подай проворнѣе трубку и стаканъ холоднаго грогу мистеру Джорджу.
   Милые близнецы, не взглянувшіе въ это время ни разу въ сторону, исключая только тѣхъ минутъ, когда вниманіе ихъ было поглощено черными кожаными шкатулками, удаляются вмѣстѣ въ другую комнату, весьма недовольные посѣтителемъ; они оставляютъ его своему дѣдушкѣ, какъ молодые медвѣжата оставляютъ путешественника въ распоряженіе стараго медвѣдя.
   -- И вы, я думаю, сидите тутъ цѣлый день? говоритъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки.
   -- Да, что дѣлать, сидимъ, сидимъ, отвѣчаетъ старикъ, кивая головой.
   -- И вы ни чѣмъ не занимаетесь?
   -- Я любуюсь огнемъ, смотрю, какъ варится что-нибудь или жарится...
   -- Разумѣется, когда есть чему вариться или жариться, говоритъ мистеръ Джорджъ, особенно выразительно.
   -- Разумѣется, только тогда и смотрю.
   -- Вы никогда не читаете?
   Старикъ мотаетъ головой съ торжествомъ, выражающимъ и радость и презрѣніе.
   -- Нѣтъ, не читаю. Въ нашемъ семействѣ не было чтецовъ. Чтеніе денегъ не даетъ. Это, по нашему, вздоръ, лѣность, глупость. Нѣтъ, нѣтъ! мы никогда не читаемъ.
   -- Въ вашемъ и въ положеніи вашей жены нѣтъ никакой разницы, и нѣтъ ничего завиднаго, говоритъ посѣтитель голосомъ слишкомъ тихимъ для притупленнаго слуха старика, и въ то же время взоръ его перебѣгаетъ отъ старика къ старухѣ и обратно кх старику. -- Послушайте! говоритъ онъ, повысивъ голосъ.
   -- Я слушаю васъ.
   -- Я думаю, вы продадите меня, если я просрочу хотя день.
   -- Любезный другъ мой! восклицаетъ дядюшка Смолвидъ, простирая обѣ руки для объятій: -- никогда! никогда, мой другъ! Но что касается до моего пріятеля въ Сити, черезъ котораго я даю вамъ деньги въ долгъ.... за него я не ручаюсь.
   -- Вотъ какъ! за него вы не ручаетесь? говоритъ мистеръ Джорджъ, заключая свой вопросъ въ полголоса: -- ахъ, ты подлый старый бездѣльникъ!
   -- Любезный мой, на него нельзя положиться. Я не вѣрю ему. На счетъ обязательствъ, ужь нечего сказать, онъ строгъ.
   -- Чортъ его возьми! говоритъ мистеръ Джорджъ.
   Въ эту минуту въ комнату является Чарли съ подносомъ, на которомъ лежитъ трубка, небольшой сверточекъ табаку, ромъ и вода.
   -- Какъ ты попала сюда? говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Ты не имѣешь фамильнаго сходства.
   -- Я прихожу сюда работать, сэръ, отвѣчаетъ Чарли.
   Кавалеристъ (если и въ самомъ дѣлѣ онъ кавалеристъ, или былъ кавалеристомъ) снимаетъ съ нея шляпку и слегка, то есть слегка для его тяжелой руки, гладитъ ее по головѣ.
   -- Ты придаешь всему дому пріятную улыбку. Онъ столько же нуждается въ юности, сколько и въ чистомъ воздухѣ.
   Сказавъ это, онъ отпускаетъ Чарли, закуриваетъ трубку а пьетъ за здоровье пріятеля мистера Смолвида, за единственную искру воображенія, уцелѣвшую въ душѣ почтеннаго старца.
   -- Такъ вы думаете, что онъ не помилуетъ меня?
   -- Я думаю... я не ручаюсь за него. Я даже увѣренъ, что онъ не помилуетъ. Я уже испыталъ это разъ двадцать на дѣлѣ, говоритъ дѣдушка Смолвидъ несовсѣмъ осторожно.
   Дѣйствительно, дѣдушка Смолвидъ говоритъ это несовсѣмъ осторожно, потому что его дражайшая половина, которая дремала передъ огонькомъ, вдругъ просыпается и начинаетъ бормотать:-- Двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, двадцать двадцатифунтовыхъ ассигнацій въ шкатулкѣ, двадцать гиней, двадцать милліоновъ по двадцати процентовъ, двадцать....
   Но при этомъ летучая подушка прерываетъ дальнѣйшія исчисленія.
   Для мистера Джорджа эта замѣчательная операція кажется новинкою, онъ отнимаетъ подушку и поправляетъ старуху.
   -- Ахъ, ты адская фурія; ахъ, ты скорпіонъ! Ахъ, ты жаба! Старая вѣдьма, которую давно надо сжечь! задыхаясь произноситъ старикъ, распростертый въ своемъ креслѣ.
   -- Другъ мой, потрясите меня.
   Мистеръ Джорджъ, посмотрѣвъ сначала на одного, потомъ на другого такими глазами, какъ будто онъ вдругъ сдѣлался безумнымъ, беретъ своего почтеннаго знакомца за грудь, выпрямляетъ его въ креслѣ такъ легко, какъ будто выпрямлялъ большую куклу и, по видимому, впадаетъ въ раздумье на счетъ того, вытрясти ли изъ него навсегда способность и силу швырять подушку, или нѣтъ? Удерживаясь однако отъ покушенія на жизнь, онъ ограничивается тѣмъ, что потрясаетъ его такъ сильно, что голова старика вертится какъ у арлекина, выпрямляетъ его въ креслѣ и такъ крѣпко нахлобучиваетъ на него ермолку, что старикъ минуты двѣ мигаетъ глазами.
   -- О, Боже мой! восклицаетъ мистеръ Смолвидъ, задыхаясь.-- Теперь мнѣ хорошо, очень хорошо. Благодарю васъ, добрый другъ мой; мнѣ очень хорошо. О, Боже мой! я не могу духъ перевести!
   И мистеръ Смолвидъ говоритъ это не безъ очевиднаго страха къ своему доброму другу, который продолжаетъ стоять передъ вамъ какъ чудовище, котораго размѣры сдѣлались еще огромнѣе.
   Ужасающее привидѣніе удаляется наконецъ къ своему стулу, садится и окружаетъ себя облакомъ табачнаго дыму. Оно утѣшаетъ себя философскимъ размышленіемъ.
   -- Имя твоего пріятеля въ Сити начинается съ буквы Д; а ты правъ, что онъ не пощадитъ меня въ случаѣ просрочки.
   -- Вы, кажется, говорите что-то мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ старикъ.
   Кавалеристъ отрицательно качаетъ головой; онъ наклоняется впередъ, упирается въ правое колѣно локтемъ правой руки, въ которой держитъ трубку, воинственно подбоченивается лѣвой рукой и продолжаетъ курить. Между тѣмъ онъ весьма серьезно и внимательно посматриваетъ на мистера Смолвида и отъ времени до времени разгоняетъ рукой дымъ, чтобы яснѣе его видѣть.
   -- Я думаю, говоритъ онъ, измѣняя свое положеніе на столько, чтобъ прикоснуться губами къ стакану съ грогомъ: -- я думаю, что я единственный человѣкъ изъ всѣхъ живыхъ, а можетъ быть и изъ мертвыхъ, который получаетъ отъ васъ трубку табаку?
   -- Конечно! возражаетъ старикъ: -- это правда, мистеръ Джорджъ, я рѣдко принимаю гостей, и еще рѣже угощаю ихъ. Я не имѣю средствъ для этого. Но такъ какъ вы поставили въ условіе трубку табаку...
   -- Я поставилъ ее потому, что она ничего не стоитъ вамъ. Мнѣ только хотѣлось вытянуть ее отъ васъ, имѣть отъ васъ что нибудь за свои деньги.
   -- Ха! Вы очень, очень благоразумны, сэръ! восклицаетъ дѣдушка Смолвидъ, потирая себѣ ноги.
   -- Конечно, я всегда былъ благоразуменъ. Пфу. Ужь одно, что я съумѣлъ пробраться сюда, есть вѣрный признакъ моего благоразумія. Пфу. Что я благоразуменъ, это доказываетъ мое положеніе. Пфу. Меня всегда считали за человѣка благоразумнаго, говорить мистеръ Джорджъ, начиная курить спокойнѣе.-- Благоразуміе открыло мнѣ блестящую дорогу въ жизни....
   -- Полноте, сэръ, не унывайте. Вы еще подниметесь.
   Мистеръ Джорджъ смѣется и пьетъ.
   -- Нѣтъ ли у васъ родственниковъ, спрашиваетъ дѣдушка Смолвидъ, и глаза его засверкали: -- нѣтъ ли у васъ родственниковъ, которые согласились бы очистить это маленькое обязательство, или которые отрекомендовали бы надежныхъ поручителей и тогда я могъ бы убѣдить моего пріятеля въ Сити дать вамъ еще въ долгъ? Двухъ надежныхъ поручителей для него будетъ весьма достаточно. Такъ нѣтъ ли у васъ такихъ родственниковъ, мистеръ Джорджъ?
   Мистеръ Джорджъ продолжаетъ спокойно курить и отвѣчаетъ:
   -- Еслибъ у меня и были такіе родственники, я бы не рѣшился безпокоить ихъ. На своемъ вѣку я и то уже много безпокоилъ своихъ. Быть можетъ, для другого бродяги, который всю свою лучшую пору жизни провелъ самымъ взбалмошнымъ образомъ, можетъ быть, для него явиться къ порядочнымъ людямъ, которымъ никогда не дѣлалъ чести своимъ поведеніемъ, значитъ все равно, что выказать свое разкаяніе; но я не принадлежу къ разряду такихъ бродягъ. По моему мнѣнію, ужь если рѣшился шататься по бѣлому свѣту, такъ и шатайся.
   -- Но врожденное чувство любви, мистеръ Джорджъ; намекаетъ дѣдушка Смолвидъ.
   -- Къ кому? Ужь не къ двумъ ли поручителямъ? говоритъ мистеръ Джорджъ, качая головою и продолжая спокойно курить.-- Нѣтъ, я не такого рода бродяга.
   Дѣдушка Смолвидъ, съ того времени, какъ мистеръ Джорджъ выпрямилъ его, постепенно съеживаясь и скользя въ своемъ креслѣ, обращается наконецъ въ связку стараго платья съ голосомъ внутри ея, призывающимъ Юдиѳь. Эта гурія является, потрясаетъ дѣдушку надлежащимъ образомъ и получаетъ отъ него приказаніе остаться при его особѣ. По видимому, онъ боится безпокоить своего посѣтителя насчетъ повторенія его пріятельскихъ услугъ.
   -- Ха! замѣчаетъ онъ, выправленный по прежнему.-- Еслибъ вы, мистеръ Джорджъ, могли выслѣдить капитана, тогда бы ваши дѣла поправились. Еслибъ тогда, когда вы въ первый разъ пришли сюда, вслѣдствіе нашихъ объявленій въ газетахъ... я говорю нашихъ, но этимъ я намекаю на объявленіе моего пріятеля въ Сити и еще другихъ двухъ пріятелей, которые одинаковымъ образомъ пускаютъ въ ходъ свои капиталы и даютъ мнѣ возможность извлекать изъ этого маленькія выгоды.... еслибъ въ то время, мистеръ Джорджъ, вы помогли намъ, то дѣлишки ваши округлились бы замѣтно.
   -- Я бы очень хотѣлъ, чтобъ дѣлишки мои округлились, какъ вы говорите; отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, начиная курить уже не такъ спокойно, какъ прежде, потому что приходъ Юдиѳи нарушилъ это спокойствіе какимъ-то очарованіемъ вовсе не плѣнительнымъ, очарованіемъ, присуждавшимъ его не сводить глазъ съ нея, въ то время, какъ она стоитъ у кресла своего дѣдушки: -- впрочемъ, вообще говоря, я очень радъ, что дѣлишки мои не округлились.
   -- Это почему, мистеръ Джорджъ? Во имя.... во имя старой вѣдьмы скажите, почему? говоритъ дѣдушка Смолвидъ съ очевиднымъ раздраженіемъ.
   (Ему показалось, что въ эту минуту старая вѣдьма, сквозь сонъ, бросила на него сверкающій взглядъ.)
   -- По двумъ причинамъ, товарищъ.
   -- А какіе де эти двѣ причины, мистеръ Джорджъ? Во имя.... во имя....
   -- Нашего пріятеля въ Сити, подсказываетъ мистеръ Джорджъ, спокойно прихлебывая изъ стакана.
   -- Пожалуй хоть и его, если хотите. Какія же эти причины?
   -- Во первыхъ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, продолжая смотрѣть на Юдиѳь, какъ будто для него было все равно обратиться ли съ словами къ ней, или къ дѣдушкѣ, такое разительное сходство замѣчаетъ онъ между ними:-- во первыхъ потому, что вы, джентльмены, поймали меня въ западню. Вы объявляли, что мистеръ Гаудонъ... или, вѣрнѣе, капитанъ Гаудонъ, если вы держитесь пословицы: "сдѣланъ капитаномъ, такъ и будь капитанъ"... такъ вы объявили, что мистеръ Гаудонъ услышитъ нѣчто въ свою пользу.
   -- Ну, такъ что же? возражаетъ старикъ и рѣзко и колко,
   -- А то, говорить мистеръ Джорджъ, продолжая курить: -- что ему мало было бы пользы, еслибъ засадили его въ тюрьму, по милости всѣхъ лондонскихъ ростовщиковъ.
   -- А почемъ вы знаете это? Можетъ статься, нѣкоторые изъ его родственниковъ уплатили бы за него долги, или поручились бы за него. Да къ тому же и онъ порядочно поддѣлъ насъ. Онъ долженъ вамъ всѣмъ вообще огромныя суммы. Я бы лучше согласился задушить его, чѣмъ потерять свои деньги. Когда я сижу здѣсь и думаю о немъ, говоритъ старикъ сквозь зубы и сжавъ.свои безсильные пальцы въ кулаки: -- мнѣ такъ и хочется его задушить.,
   И въ внезапномъ порывѣ бѣшенства, онъ бросаетъ подушку въ безотвѣтную мистриссъ Смолвидъ; но, къ счастію, подушка пролетаетъ мимо и падаетъ у стула.
   -- Мнѣ не нужно говорить, замѣчаетъ кавалеристъ, вынувъ на минуту чубукъ изо рта и снова обращая свой взоръ отъ полета подушки къ трубкѣ, начинавшей гаснуть: -- мнѣ не нужно говорить, что онъ велъ свои дѣла неакуратно и шелъ по прямой дорогѣ къ разоренію. Я много дней былъ рядомъ съ нимъ, когда онъ мчался во весь духъ къ своей гибели. Я находился при немъ, когда онъ былъ боленъ и здоровъ, бѣденъ и богатъ. Я удержалъ его вотъ этой рукой, когда онъ, проскакавъ всю свою жизнь и разрушивъ передъ собой все, что встрѣчалось ему на пути, приложилъ пистолетъ къ головѣ.
   -- Жаль, что не спустилъ онъ курокъ! говоритъ доброжелательный старикъ: -- жаль, что онъ не раздробилъ себѣ черепъ на столько кусочковъ, сколько онъ долженъ фунтовъ стерлинговъ!
   -- Да, это въ самомъ дѣлѣ было бы большое раздробленіе; хладнокровно возражаетъ кавалеристъ: -- во всякомъ случаѣ въ свое время онъ былъ молодъ, сх большими надеждами, и очень недуренъ собой, и я радъ, что мнѣ не удалось найти его, когда всѣ эти качества уже исчезли въ, радъ, что мнѣ не удалось убѣдить его воспользоваться предлагаемыми выгодами. Вотъ это первая причина.
   -- Я полагаю, что и вторая причина въ томъ же родѣ? говоритъ старить, оскаливъ кубы.
   -- О нѣтъ! совсѣмъ другая. Еслибъ я вызвался сыскать его, мнѣ бы пришлась отравиться за нимъ на другой свѣтъ. Отъ былъ тамъ.
   -- Почемъ же вы знаете, что онъ былъ тамъ?
   -- Потому, что его не было здѣсь.
   -- А почемъ вы знаете, что его не было здѣсь?
   -- Пожалуйста не теряйте свое хладнокровіе; берегите его, какъ бережете свои деньги; говоритъ мистеръ Джорджъ, спокойно выколачивая пепелъ изъ трубки.-- Онъ уже давно утонулъ. Я увѣренъ въ этомъ. Онъ упалъ съ корабля: умышленно, или нечаянно, этого я не знаю. Быть можетъ это лучше извѣстно вашему пріятелю въ Сити. Знаете ли вы эту пѣсенку, мистеръ Смолвидъ? прибавляетъ мистеръ Джорджъ, начиная насвистывать и выбивать тактъ по столу пустой трубкой.
   -- Пѣсенку? отвѣчаетъ старикъ.-- Нѣтъ, не знаю. У насъ здѣсь не поются пѣсни.
   -- Это погребальный маршъ. Подъ эту пѣсенку хоронятъ солдатъ; вотъ вамъ и конецъ этому дѣлу. Теперь, если ваша прекрасная внучка... извините миссъ.... удостоитъ спрятать эту трубку мѣсяца на дня, то на слѣдующій разъ не придется покупать новой. Прощайте, мистеръ Смолвидъ!
   -- Прощайте, мой неоцѣненный другъ!
   И старикъ протягиваетъ обѣ руки.
   -- Такъ вы думаете, что вашъ пріятель не пощадитъ меня, если я просрочу? говоритъ кавалеристъ, взглянувъ внизъ на старика, какъ великанъ.
   -- Да, я думаю, мой неоцѣненный другъ; отвѣчаетъ старикъ, взглянувъ вверхъ, какъ пигмей.
   Мистеръ Джорджъ смѣется. Бросивъ еще взглядъ на мистера Подвида и поклонившись на прощанье Юдиѳи, выходитъ изъ кометы, побрякивая воображаемымъ палашемъ и другими металлическая доспѣхами.
   -- Бездѣльникъ! говоритъ старый джентльменъ, дѣлая отвратительную гримасу на дверь въ то время, какъ она затворяется: -- я тебя скручу, любезный. Подожди, ты узнаешь меня!
   Послѣ этого любезнаго замѣчанія, его думы стремятся въ тѣ очаровательныя области размышленія, которыя воспитаніе и образъ жизни открыли ему; и снова онъ и мистриссъ Смолвидъ проводятъ свои счастливые часы, какъ два безсмѣнныхъ часовыхъ, забытые на своихъ постахъ Чернымъ Сержантомъ -- Смертью.
   Между тѣмъ какъ эта милая парочка остается на своихъ мѣстахъ, мистеръ Джорджъ медленно идетъ по улицамъ, принявъ величавую осанку и весьма серьёзный видъ. Уже восемь часовъ, и день быстро клонится къ концу. Онъ останавливается у Ватерлосскаго моста, читаетъ афишу и рѣшается идти въ театръ Астли, Приходить туда и восхищается лошадьми и подвигами наѣздниковъ; критическимъ взоромъ осматриваетъ оружіе; недоволенъ сраженіями, въ которыхъ очевидно обнаруживается незнаніе фехтовальнаго искусства, но глубоко тронутъ содержаніемъ пьесы. Въ послѣдней сценѣ, когда индѣйскій владѣтель садится въ колесницу и благословляетъ союзъ молодыхъ влюбленныхъ, распростирая надъ ними Британскій флагъ, въ глазахъ мистера Джорджа плаваютъ слезы умиленія.
   По окончаніи театра, мистеръ Джорджъ переходитъ черезъ мостъ и направляетъ свой путь къ той замѣчательной части города, около Гэймаркета и Лэйстерскаго сквера, которая служитъ центромъ притяженія посредственныхъ иностранныхъ отелей и иностранцевъ, кулачныхъ бойцовъ и рапирныхъ бойцовъ пѣхотинцевъ, стараго фарфора, игорныхъ домовъ, выставокъ и огромнаго собранія оборванныхъ и невидимыхъ днемъ созданій. Проникнувъ въ самое сердце этой части города, онъ подходитъ черезъ дворъ и по длинному выбѣленному корридору, къ огромному кирпичному зданію, составленному изъ голыхъ стѣнъ, пола, потолка и потолочныхъ оконъ. На лицевомъ фасадѣ, если можно только допустить, что это зданіе имѣетъ лицевой фасадъ, крупными буквами написано: Джорджа Галлерея для стрѣльбы въ цѣль и проч.
   Мистеръ Джорджъ входитъ въ галлерею для стрѣльбы въ цѣль и проч., въ которой горитъ газъ (теперь уже весьма слабо), стоятъ два выбѣленные щита для стрѣльбы изъ ружей, принадлежности для стрѣльбы изъ лука, рапиры и все необходимое для британскаго боксерства. Въ этотъ вечеръ, однакоже, никто не занимался въ галлереѣ Джорджа мы однимъ изъ означенныхъ упражненій; въ ней такъ мало посѣтителей, что вся она находится въ распоряженіи маленькаго уродливаго человѣчка, съ огромной головой, который спитъ на полу.
   Маленькій человѣчекъ одѣтъ какъ оружейный мастеръ, въ фартукѣ и фуражкѣ изъ зеленой байки; его руки запачканы порохомъ, и на лицѣ видны слѣды пальцевъ, усердно заряжавшихъ ружья. Въ то время какъ онъ лежитъ передъ бѣлымъ щитомъ, озаренный газовымъ свѣтомъ, черныя пятна на лицѣ въ свою очередь ярко блестятъ. Не подалеку отъ него стоитъ крѣпкій, грубый сосновый столъ съ тисками и другими слесарными инструментами, которыми онъ работалъ. Онъ очень невысокъ ростомъ, съ скомканнымъ лицомъ, и, судя по синей и покрытой шрамами щекѣ его, можно полагать, что онъ во время исполненія своей обязанности, нѣсколько разъ испытывалъ на себѣ дѣйствіе пороха.
   -- Филь! говоритъ кавалеристъ спокойнымъ голосомъ.
   -- Что прикажете, отвѣчаетъ Филь, съ трудомъ поднимаясь на ноги.
   -- Было ли сдѣлано здѣсь что нибудь?
   -- Было, да не совсѣмъ-то бойко, говоритъ Филь.-- Пять дюжинъ выстрѣловъ изъ ружей и дюжина изъ пистолетовъ. А ужь какъ попадали въ цѣль-то, если бы вы знали!
   И Филь, при этомъ воспоминаніи, протяжно просвисталъ.
   -- Запирай двери, Филь!
   Въ то время, какъ Филь отправляется исполнить приказаніе, оказывается, что онъ хромаетъ, хотя и не лишенъ способности холить довольно быстро. На испещренной сторонѣ его лица нѣтъ брови, а на другой сторонѣ видна густая черная бровь. Это разнообразіе придаетъ ему весьма замѣчательный и злобный видъ. Съ его руками приключались, по видимому, всевозможныя несчастій: всѣ пальцы на нихъ изрублены, покрыты шрамами, исковерканы. Онъ кажется очень силенъ, потому что поднимаетъ тяжелыя скамейки, какъ будто не имѣя ни малѣйшаго понятія о томъ, что значитъ тяжесть. Онъ имѣетъ странную привычку ходить по галлереѣ къ какимъ бы то ни было предметамъ, и съ какою бы то на было цѣлью, не по прамому направленію, но около стѣнъ и притомъ безпрерывно упираясь плечомъ въ стѣну; отъ этого всѣ стѣны за извѣстной высотѣ были засалены.
   Этотъ стражъ Галлереи Джорджа, стражъ во время отсутствія самого Джорджа, заключаетъ свои обязанности тѣмъ, что, заперевъ дверь, гаситъ всѣ газовые рожки, кромѣ одного, и вытаскиваетъ изъ досчатаго чулана два матраца и всѣ принадлежности для двухъ постелей. Матрацы кладутся въ двухъ противоположныхъ концахъ галлереи; кавалеристъ стелетъ себѣ постель, Филь себѣ.
   -- Филь говорятъ хозяинъ, подходя къ нему безъ сюртука и жилета и имѣя въ этомъ костюмѣ самый воинственный видъ.-- Правда ли, что тебя нашли подъ воротами?
   -- Въ канавѣ!-- отвѣчаетъ Филь.-- Полицейскій стражъ споткнулся на меня!
   -- Значитъ, тебѣ не даромъ обходилось твое бродяжничество?
   -- Ужь истинно, что не даромъ,-- говоритъ Филь.
   -- Спокойной ночи!
   -- Спокойной ночи, хозяинъ!
   Филь даже и до постели не можетъ дойти прямо, онъ считаетъ необходимымъ потереться плечомъ около двухъ стѣнъ галлереи, и потомъ спуститься на матрацъ. Кавалеристъ, пройдясь раза два вдоль всей галлереи, бросаетъ взглядъ на луну, которая уже ярко свѣтитъ въ потолочныя окна, и кратчайшимъ путемъ отправляется къ матрацу и въ свою очередь ложится спать.
   

XXII. Мистеръ Боккетъ.

   Аллегорія въ Линкольнъ-Инѣ смотритъ довольно свѣжо, несмотря что вечеръ очень зноенъ.-- Оба окна въ комнатѣ мистера Толкинхорна открыты, и самая комната кажется обширною, освѣжаемою вѣтромъ и мрачною. Такихъ прекрасныхъ характеристикъ нельзя пожелать для какой бы то ни было комнаты, когда наступаетъ ноябрь съ туманами и слякотью, или январь съ морозами и снѣгами, но они имѣютъ свои особенныя достоинства во время длинныхъ и знойныхъ лѣтнихъ вакацій. Они доставляютъ возможность аллегоріи казаться еще свѣжѣе, несмотря что у нея и безъ того уже щечки румяны какъ спѣлые персики, колѣни какъ букеты цвѣтовъ, а икры на ногахъ и мускулы на рукахъ представляютъ ярко розовыя выпуклости.
   Много пыли влетаетъ въ окна мистера Толкинхорна, а еще болѣе гнѣздятся ее въ мебели и бумагахъ. Она лежитъ повсюду густымъ слоемъ. Когда заблудившійся сельскій вѣтерокъ, залетѣвъ въ комнату мистера Толкинхорна, испугается и начнетъ вырываться изъ нея на улицу, онъ бросаетъ тогда столько пыли въ глаза аллегоріи, сколько адвокатство, или самъ мистеръ Толкинхорнъ, одинъ изъ его благонадежнѣйшихъ представителей, бросаетъ пыли, при удобномъ случаѣ, въ глаза кліентовъ
   Мистеръ Толкинхорнъ сидитъ у открытаго окна, въ своемъ мрачномъ магазинѣ пыли, въ которую превратится со временемъ и онъ самъ, и всѣ его бумаги, и кліенты, и всѣ земные предметы, одушевлевные и неодушевленные,-- сидитъ мистеръ Толкинхорнъ у открытаго окна и съ наслажденіемъ проводитъ время за бутылкой стараго портвейна. Хотя мистеръ Толкинхорнѣ, человѣкъ въ высшей степени шероховатый, скрытный, холодный и молчаливый, но онъ не хуже другихъ умѣетъ наслаждаться хорошимъ портвейномъ. У него есть драгоцѣнный запасъ стараго портвейна въ одномъ изъ потаенныхъ погребовъ въ зданіи, который принадлежитъ къ числу многихъ его тайнъ. Когда онъ обѣдаетъ одинъ въ сво на другого носильщика, мистеръ Смольвидъ, прибавляетъ:-- А вотъ этого мы наняли на углу за пинту двухпенсоваго пива. Юдифь, дай ему два пенса. Я не былъ увѣренъ, есть ли у васъ слуга; знай я это, я не нанималъ бы этого человѣка.
   Взглянувъ на Филя, дѣдушка Смольвидъ не можетъ скрыть своего испуга и восклицаетъ:-- Господи помилуй! И при настоящихъ обстоятельствахъ его страхъ довольно основателенъ, ибо Филь, никогда еще не видавшій чернаго колпака дѣдушки Смольвида, застылъ съ ружьемъ въ рукахъ въ такой позѣ, какъ будто собирался пристрѣлить старика, какъ какую-нибудь безобразную птицу вороньяго рода.
   -- Юдифь, дитя мое, отдай этому человѣку два пенса, и это слишкомъ большая плата за его услугу.
   Человѣкъ этотъ принадлежитъ къ тѣмъ страннымъ образчикамъ человѣческаго рода, которые внезапно, точно грибы, выростаютъ передъ вами на западныхъ улицахъ Лондона, предлагая подержать лошадь или кликнуть извозчика. Нельзя сказать, чтобы его привели въ восторгъ два пенса, полученные отъ Юдифи; онъ подбрасываетъ монету на воздухъ, небрежно ловитъ и удаляется.
   -- Дорогой м-ръ Джоржъ, будьте такъ добры, помогите придвинуть меня поближе къ огоньку. Я привыкъ грѣться у огня, я вѣдь старикъ и скоро зябну. О, Господи помилуй!
   Послѣднее восклицаніе вырывается у достопочтеннаго джентльмена отъ испуга: мистеръ Скводъ, какъ какой-то гномъ, схватываетъ его вмѣстѣ съ кресломъ и ставитъ чуть не въ самый жаръ.
   -- Господи! Силы небесныя! твердитъ задыхаясь старикъ.-- Дорогой другъ мой, вашъ слуга удивительно силенъ и проворенъ, удивительно проворенъ. Юдифь, отодвинь маня немножко. Мои ноги начинаютъ горѣть!
   И дѣйствительно, носы присутствующихъ убѣждаются въ справедливости послѣдняго заявленія, обоняя запахъ горѣлой шерсти, подымающійся отъ чулокъ почтеннаго джентльмена. Прелестная дѣва послушно исполняетъ просьбу старика, потомъ поправляетъ колпакъ, который надвинулся ему на глаза, точно черный гасильникъ на свѣчку.
   Получивъ возможность оглянуться, мистеръ Смольвидъ замѣчаетъ на себѣ взглядъ мистера Джоржа и еще разъ жметъ ему руки.
   -- Дорогой другъ, какъ я радъ васъ видѣть. А, это ваше заведеніе? Прелестно, точно картинка. А что, не случается, чтобъ какое-нибудь изъ этихъ ружей случайно выстрѣлило? спрашиваетъ онъ, чувствуя себя немножко не по себѣ.
   -- О нѣтъ, не бойтесь.
   -- А вашъ слуга, онъ... о, Господи помилуй... онъ не можетъ выстрѣлить, нечаянно, разумѣется?
   -- До сихъ поръ онъ еще никого не ранилъ, кромѣ себя, отвѣчаетъ улыбаясь мистеръ Джоржъ.
   -- И должно быть неоднократно! По, вѣдь, если онъ могъ ранить себя, значитъ можетъ ранить и другого, съ умысломъ... или безъ умысла... Мистеръ Джоржъ, прикажите ему положить это дьявольское ружье и убираться!
   Повинуясь хозяйскому знаку, Филь удаляется съ пустыми руками на противоположный конецъ галлереи; успокоенный мистеръ Смольвидъ потираетъ себѣ ноги.
   -- Такъ вы поживаете хорошо? говоритъ онъ мистеру Джоржу, который стоить около него со шпагой въ рукахъ:-- благодаря Бога благоденствуете?
   Мистеръ Джоржъ холодно киваетъ головою и говоритъ.-- Продолжайте. Вѣдь не затѣмъ же вы явились сюда, чтобъ сказать мнѣ это.
   -- Ахъ, какой же вы шутникъ, мистеръ Джоржъ! Я не знаю другого такого пріятнаго собесѣдника!
   -- Ха-ха-ха! Продолжайте.
   -- Дорогой другъ мой... но этотъ мечъ на видъ преострый и пренепріятно сверкаетъ... Онъ можетъ случайно задѣть кого-нибудь... Я весь дрожу.-- И пока кавалеристъ отходитъ въ сторону, чтобъ положить шпагу, старикъ говорятъ à parte Юдифи:-- Проклятый! что какъ ему взбредетъ въ голову покончить со мною счеты въ этомъ ужасномъ мѣстѣ! А жаль, что нѣтъ старой вѣдьмы: я бы хотѣлъ, чтобъ онъ отрубилъ ей голову!
   -- Мистеръ Джоржъ возвращается, складываетъ на груди руки и, глядя сверху на старика, который съ каждой минутой сползаетъ все ниже въ своемъ креслѣ, спокойно говоритъ:
   -- Теперь приступимъ!
   -- Но къ чему же, къ чему, мой дорогой другъ? кричитъ мистеръ Смольвидъ, потирая себѣ руки и лукаво засмѣявшись.
   -- Къ трубкѣ! отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ съ величайшимъ спокойствіемъ, затѣмъ ставитъ стулъ къ камину, достаетъ трубку, набиваетъ и закуриваетъ съ самымъ хладнокровнымъ видомъ.
   Это выводитъ изъ себя мистера Смольвида и, не зная, какъ приступить къ цѣли своего посѣщенія,-- въ чемъ бы она ни заключалась,-- онъ въ безсильной ярости царапаетъ ногтями воздухъ, горя желаніемъ вцѣпиться въ лицо мистера Джоржа и выцарапать ему глаза. Такъ какъ у стараго джентльмена длинные крючковатые ногти, высохшія жилистыя руки и водянистые зеленые глаза, то въ эту минуту онъ очень похожъ на злого духа, тѣмъ болѣе, что совершенно скатился съ кресла и представляетъ какую-то безформенную массу. Это зрѣлище дѣйствуетъ даже на Юдифь, хотя глаза ея привыкли къ подобнымъ картинамъ; она стремглавъ бросается къ старику -- нельзя сказать, чтобы руководимая исключительно нѣжной привязанностью къ дѣдушкѣ -- и такъ встряхиваетъ, толкаетъ и поколачиваетъ его по всему тѣлу, что раздаются звуки, напоминающіе удары трамбовки мостильщика.
   При помощи такихъ средствъ старикъ опять водворенъ въ креслѣ, и хотя у него побѣлѣло лицо и окоченѣлъ носъ, но онъ все еще продолжаетъ раздирать ногтями воздухъ. Юдифь подходитъ къ мистеру Джоржу и толкаетъ его въ спину своимъ костлявымъ пальцемъ, онъ подымаетъ голову; тогда она даетъ такой же толчокъ дѣду и, сведя ихъ такимъ образомъ вмѣстѣ, устремляетъ свой жесткій взглядъ въ огонь.
   -- Ай, ай, ой, ой, ухъ! бормочетъ дѣдушка Смольвидъ, съ трудомъ подавляя свою ярость.-- Дорогой другъ мой!
   -- Я уже сказалъ вамъ, чтобъ вы говорили сразу, что вамъ надо. Я человѣкъ прямой и не умѣю ходить вокругъ да около; у меня нѣтъ на это ни сноровки, ни умѣнья.-- И мистеръ Джоржъ засовываетъ трубку въ ротъ.-- Когда вы начинаете ткать свою паутину, я чувствую, что меня душитъ.-- II онъ широко вбираетъ въ себя воздухъ всею грудью, какъ будто желая удостовѣриться, не задохся ли.
   -- Если вы явились съ дружескимъ визитомъ, я очень радъ,-- милости просимъ! Если вы желали осмотрѣть мою движимость, -- добро пожаловать. Если вы хотите взять что нибудь,-- берите!
   Прелестная Юдифь, не спуская взора съ каминной рѣшотки, опять даетъ тумака своему дѣдушкѣ.
   -- Видите ли, и ваша внучка того же мнѣнія. Не понимаю, ради какого дьявола эта молодая леди не хочетъ сѣсть, какъ добрые люди! говоритъ въ задумчивости мистеръ Джоржъ, глядя на Юдифь.
   -- Она находится возлѣ меня, чтобъ помогать мнѣ, сэръ, отвѣчаетъ дѣдушка Смольвидъ.-- Я старый человѣкъ, сэръ, и нуждаюсь въ нѣкоторомъ вниманіи, я уже не такъ дряхлъ, какъ та ощипанная старая вѣдьма,-- тутъ онъ невольно бросаетъ взглядъ на подушку,-- но за мной нуженъ уходъ, мой дорогой другъ.
   -- Ну! и бывшій воинъ поворачиваетъ къ нему свой стулъ.-- Что же дальше?
   -- Мой пріятель изъ Сити имѣлъ небольшое дѣльце съ однимъ изъ вашихъ учениковъ.
   -- Да? Жалѣю своего ученика.
   Мистеръ Смольвидъ потираетъ себѣ ноги.
   -- Этотъ красивый юноша -- теперь уже офицеръ, по фамиліи Карстонъ. Явились его друзья и уплатили все до чиста, очень благородно.
   -- Такъ они заплатили? говоритъ мистеръ Джоржъ.-- Какъ вы думаете, не приметъ ли вашъ пріятель изъ Сити добраго совѣта отъ меня?
   -- Я полагаю, что приметъ, особенно отъ васъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я посовѣтую ему не имѣть больше дѣлъ съ этимъ молодчикомъ: изъ него ничего ужъ нельзя высосать. Я знаю навѣрное, что онъ голъ, какъ соколъ.
   -- Нѣтъ, мой дорогой другъ; нѣтъ, мистеръ Джоржъ; нѣтъ, сэръ! возражаетъ ушка Смольвидъ, лукаво ухмыляясь и потирая свои тощія ноги.-- Не совсѣмъ такъ; у молодого человѣка есть добрые друзья; есть жалованье, есть патентъ, который стоитъ кое что, если его продать, есть доля въ процессѣ, наконецъ можно разсчитывать на приданое его будущей жены; кромѣ того, видите ли, мистеръ Джоржъ, мнѣ кажется, мой пріятель разсчитываетъ на молодого человѣка еще въ одномъ отношеніи, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, сдвинувъ свою ермолку и почесываясь за ухомъ, точно обезьяна.
   Мистеръ Джоржъ отложилъ трубку и, облокотившись рукой на спинку стула, стучитъ правой ногой въ полъ, какъ будто не совсѣмъ довольный оборотомъ разговора.
   Мистеръ Смольвидъ продолжаетъ:
   -- Но перейдемъ отъ одного предмета къ другому, отъ прапорщика къ капитану,-- повысимъ нашу тему, какъ выразился бы какой нибудь шутникъ.
   -- О комъ вы теперь говорите? О какомъ капитанѣ? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, нахмурившись и переставъ разглаживать воображаемые усы.
   -- О нашемъ капитанѣ, о томъ, котораго мы оба знаемъ, о капитанѣ Гаудонѣ.
   -- Такъ вотъ въ чемъ дѣло! говоритъ мистеръ Джоржъ и потихоньку свищетъ, замѣтивъ, что и дѣдъ знучка пристально смотрятъ на него.-- Вотъ вамъ что понадобилось! Ну, что же о немъ? Продолжайте, а то я скоро совсѣмъ задохнусь. Говорите же!
   -- Любезный другъ, ко мнѣ обратились вчера, -- Юдифь, встряхни меня немножко,-- ко мнѣ обратились по поводу капитана, и я до сихъ поръ остаюсь при томъ убѣжденіи, что онъ живъ.
   -- Чушь!
   -- Вы сдѣлали какое-то замѣчаніе, дорогой другъ? спрашиваетъ старикъ, приставивъ руку къ уху.
   -- Чушь!
   -- О! Судите сами по тѣмъ вопросамъ, которые были мнѣ предложены и по тѣмъ резонамъ, которыми при этомъ руководились. Какъ вы думаете, чего хочетъ адвокатъ, который задаетъ эти вопросы?
   -- Поживы! отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ.
   -- Ничего подобнаго!
   -- Въ такомъ случаѣ онъ не адвокатъ, говоритъ мистеръ Джоржъ, складывая руки съ видомъ непоколебимаго убѣжденія.
   -- Онъ юристъ, знаменитый юристъ, дорогой другъ мой. Онъ хочетъ видѣть образчикъ почерка капитана Гаудона для сравненія съ почеркомъ тѣхъ бумагъ, которыя находятся въ его распоряженіи. Онъ только взглянетъ и вернетъ обратно.
   -- Что же дальше?
   -- Вспомнивъ объявленіе, которымъ вызывались тѣ, кто можетъ дать какія нибудь свѣдѣнія о капитанѣ Гаудонѣ, этотъ юристъ пришелъ ко мнѣ, точно такъ же, какъ и вы, дорогой другъ. Позвольте пожать вашу руку. Какъ я радъ, что вы пришли тогда! Какой дружбы былъ бы я лишенъ, если бы вы не пришли!
   -- Что же далѣе, мистеръ Смольвидъ? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, выполнивъ съ нѣкоторой сухостью церемонію рукопожатія.
   -- У меня кромѣ его подписи нѣтъ ни строки, написанной имъ. И яростно комкая въ рукахъ свой черный колпакъ, старикъ, которому пришло на память одно изъ немногихъ, извѣстныхъ ему молитвенныхъ прошеній, восклицаетъ: -- Труса, потопа, огня, меча, на его голову! У меня только его подписи, полмилліона его подписей! Но у васъ, дорогой мистеръ Джоржъ,-- и старикъ, задыхаясь, старается придать своей рѣчи прежній сладкій тонъ, пока Юдифь поправляетъ колпакъ на его головѣ, гладкой, какъ кегельный шаръ, -- но у васъ навѣрное найдется письмо, или какая нибудь бумага, писанная имъ? Довольно строчки, написанной его рукой.
   -- Нѣсколько строчекъ, писанныхъ его рукой, можетъ быть у меня и найдутся, говорить въ раздумьи бывшій кавалеристъ.
   -- Лучшій другъ мой.
   -- А можетъ быть и нѣтъ.
   -- О! уныло восклицаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Еслибъ у меня были цѣлые мѣшки его писаній, я и тогда не показалъ бы вамъ даже такого маленькаго клочка, какой идетъ на забивку патрона, не узнавъ сперва, зачѣмъ вамъ это понадобилось.
   -- Сэръ, я сказалъ вамъ зачѣмъ; дорогой мистеръ Джоржъ, я объяснилъ вамъ зачѣмъ.
   -- Этого мало. Я хочу знать больше, прежде чѣмъ признаю причины уважительными.
   -- Въ такомъ случаѣ не хотите ли отправиться къ адвокату? Милый другъ мой, не хотите ли сами повидаться съ этимъ джентльменомъ? торопливо предлагаетъ мистеръ Смольвидъ, вытаскивая своими костлявыми руками старые невзрачные серебряные часы.-- Я говорилъ ему, что быть можетъ явлюсь къ нему сегодня между десятью и одиннадцатью, а теперь половина одиннадцатаго. Не хотите ли отправиться къ этому джентльмену, мистеръ Джоржъ?
   -- Гм! Мнѣ это не совсѣмъ нравится, говоритъ съ большой серьезностью мистеръ Джоржъ.-- Не знаю, почему вы такъ объ этомъ стараетесь.
   -- Я стараюсь обо всемъ, что можетъ пролить какой-нибудь свѣтъ на капитана Гаудона. Развѣ не провелъ онъ всѣхъ насъ? Развѣ не долженъ онъ намъ громадныхъ суммъ? Я стараюсь! Все относящееся къ нему кого можетъ касаться ближе, тѣмъ меня? Нѣтъ мой милый другъ, прибавляетъ старикъ понизивъ голосъ,-- не думайте, что я хочу васъ обмануть, я далекъ отъ этого. И такъ, готовы ли вы отправиться со мною, мой дорогой другъ.
   -- Э, я буду готовъ въ минуту, но помните: я ничего не обѣщаю.
   -- Да, да, дорогой мистеръ Джоржъ.
   -- А вы даромъ доставите меня туда, къ этому адвокату, и ничего не потребуете за провозъ? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, доставая шляпу и толстыя, много разъ мытыя замшевыя перчатки.
   Эта шутка такъ нравится мистеру Смольвиду, что онъ долго заливается дребезжащимъ смѣхомъ, но все-таки не перестаетъ черезъ плечо слѣдить за мистеромъ Джоржемъ и пожираетъ его глазами, пока тотъ, на противоположномъ концѣ галлереи, отпираетъ висячій замокъ у грубаго шкапчика съ посудой, заглядываетъ туда, шарить на верхнихъ полкахъ и вынимаетъ что-то. Слышится шелестъ бумаги, мистеръ Джоржъ прячетъ какую-то вещь у себя на груди, Юдифь толкаетъ мистера Смольвида, мистеръ Смольвидъ толкаетъ Юдифь.
   -- Я готовъ, говоритъ подходя мистеръ Джоржъ.-- Филь, снеси этого джентльмена въ экипажъ и не требуй съ него платы.
   -- Господи помилуй, Боже мой! Подождите минутку! вопитъ мистеръ Смольвидъ.-- Вашъ слуга слишкомъ проворенъ. Увѣрены ли вы, что снесете меня осторожно, добрый человѣкъ?
   Филь, не отвѣчая, схватываетъ кресло вмѣстѣ съ его содержимымъ; мистеръ Смольвидъ умолкаетъ и заключаетъ его шею въ тѣсныя объятія. Филь мчится бокомъ по корридору, какъ будто получилъ приказаніе бросить старика въ ближайшій кратеръ вулкана; однако же въ концѣ концовъ благополучно сваливаетъ старика въ экипажъ, Юдифь усаживается подлѣ, крыша кареты украшается кресломъ, мистеръ Джоржъ занимаетъ мѣсто на козлахъ.
   Когда по временамъ мистеръ Джоржъ заглядываетъ сквозь стекло внутрь кареты, зрѣлище, которое представляется его глазамъ, приводитъ его въ совершенное смущеніе; угрюмая Юдифь сидитъ недвижимо, а старикъ въ съѣхавшемъ на одинъ глазъ колпакѣ совсѣмъ сползъ съ сидѣнья на солому и безпомощно глядитъ своимъ свободнымъ глазомъ.
   

ГЛАВА XXVII.
Еще одинъ новый служака.

   Не долго приходится мистеру Джоржу возсѣдать на козлахъ, такъ какъ цѣль странствія Линкольнъ Иннъ-Фильдсъ. Когда кучеръ остановилъ коней, мистеръ Джоржъ сходитъ и спрашиваетъ въ окно кареты:
   -- Вашъ юристъ мистеръ Телькингорнъ?
   -- Да, мой дорогой другъ, а вы его знаете?
   -- Слышалъ, кажется даже видѣлъ, но не знаю, и онъ меня не знаетъ.
   За симъ слѣдуетъ переноска мистера Смольвида, что исполняется очень просто при помощи кавалериста, старика вносятъ въ кабинетъ стряпчаго и ставятъ передъ каминомъ на турецкомъ коврѣ. Мистера Телькингорна нѣтъ дома, но онъ скоро вернется, какъ сообщилъ имъ человѣкъ, сидѣвшій на скамьѣ въ передней; поправивъ огонь, человѣкъ этотъ удаляется во свояси и гости остаются одни.
   Мистеръ Джоржъ очень заинтересовался кабинетомъ стряпчаго; онъ осматриваетъ живопись на потолкѣ, старыя юридическія книги, портреты знатныхъ кліентовъ и читаетъ вслухъ имена на ящикахъ.
   -- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, баронетъ, читаетъ мистеръ Джоржъ съ задумчивымъ видомъ.-- А! Замокъ Чизни-Вудъ. Гм! Долго созерцаетъ мистеръ Джоржъ эту надпись, какъ какую нибудь картину, и, отходя къ огню, повторяетъ;-- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, баронетъ, замокъ Чизни-Вудъ, гм!
   -- Настоящій монетный дворъ, шепчетъ дѣдушка Смольвидъ, потирая ноги:-- страшный богачъ!
   -- Кто? Этотъ джентльменъ, Телькингорнъ, или баронетъ.
   -- Этотъ джентльменъ, этотъ джентльменъ!
   -- Такъ и я слышалъ: знаетъ такія вещи, что навѣрное богатъ, объ закладъ можно биться. Здѣсь у н§го недурно! говоритъ мистеръ Джоржъ, оглянувшись вокругъ:-- посмотрите-ка вонъ на тотъ денежный сундукъ.
   Приходъ хозяина прерываетъ разговоръ. Въ мистерѣ Телькингорнѣ, разумѣется, незамѣтно никакой перемѣны: одѣтъ старомодно, въ рукахъ очки въ потертомъ старомъ футлярѣ, манеры сдержаны и сухи, голосъ жесткій и глухой; зоркая бдительность скрывается подъ маской безстрастія; критическій и даже, можетъ быть, презрительный взоръ. Если бы пэры знали его, они отыскали бы себѣ болѣе горячихъ поклонниковъ, болѣе вѣрующихъ послѣдователей.
   -- Доброе утро, мистеръ Смольвидъ! говоритъ онъ входя.-- Какъ я вижу, вы привели съ собою сержанта. Садитесь, сержантъ.
   Снимая перчатки и укладывая ихъ въ шляпу, мистеръ Телькингорнъ смотритъ сквозь полузакрытыя вѣки на мистера Джоржа и, можетъ быть, говорить про себя: обработаемъ тебя, дружокъ!
   -- Садитесь, сержантъ! повторяетъ онъ подходя къ своему столу, который стоить у камина, и усаживаясь въ удобное кресло. Утро холодное и сырое!
   Мистеръ Телькингорнъ грѣетъ у рѣшетки поочередно ладони и пальцы, посматриваетъ -- сквозь маску, которая всегда на немъ -- на тріо, усѣвшееся передъ нимъ небольшимъ полукругомъ, и обращается къ мистеру Смольвиду, котораго только что встряхнули, дабы онъ былъ въ состояніи принять участіе въ разговорѣ.
   -- Я вижу, что вы, мистеръ Смольвидъ, привели съ собою нашего друга, сержанта.
   -- Да, сэръ! отвѣчаетъ тотъ, раболѣпствую передъ капиталами и вліяніемъ юриста.
   -- Что же говоритъ объ этомъ дѣлѣ сержантъ?
   -- Мистеръ Джоржъ, это тотъ джентльменъ! говоритъ старикъ, указывая на стряпчаго движеніемъ дрожащей морщинистой руки.
   Мистеръ Джоржъ кланяется джентльмену, но по прежнему сидитъ въ глубокомъ молчаніи на копчикѣ стула и вытянувшись въ струнку, какъ будто на немъ полная походная аммуниція.
   Мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ:
   -- Ну, что же, Джоржъ? Кажется васъ зовутъ Джоржъ?
   -- Точно такъ, сэръ.
   -- Что же вы скажете, Джоржъ?
   -- Извините, сэръ, я желалъ бы знать, что вы скажете?
   -- Вы спрашиваете о наградѣ?
   -- Я спрашиваю обо всемъ, сэръ.
   Для мистера Смольвида это ужъ слишкомъ, онъ прорывается восклицаніемъ: "Чортова кукла!" но немедленно проситъ извиненія у мистера Телькингорна за неловкое выраженіе, говоря въ свое оправданіе Юдифи:-- Я вспомнилъ твою бабушку.
   Мистеръ Телькингорнъ разваливается въ креслѣ, кладетъ ногу на ногу и поясняетъ мистеру Джоржу:
   -- Я полагалъ, сержантъ, что мистеръ Смольвидъ достаточно выяснилъ вамъ суть дѣла. Оно очень несложно. Вы служили когда-то подъ начальствомъ капитана Гаудона, ходили за нимъ во время его болѣзни, оказали ему много мелкихъ услугъ, были, какъ я слышалъ, его довѣреннымъ лицомъ. Такъ это или нѣтъ?
   -- Точно такъ, сэръ! отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ съ военнымъ лаконизмомъ.
   -- Поэтому у васъ вѣроятно имѣется что нибудь, безразлично что,-- счетъ, инструкція, письмо, что нибудь, писанное рукой капитана. Я желалъ бы сравнить почеркъ тѣхъ бумагъ, какія, можетъ быть, имѣются у васъ, съ тѣмъ, какимъ написаны бумаги, находящіяся въ моемъ распоряженіи. Если вы доставите мнѣ эту возможность, вы получите приличное вознагражденіе за хлопоты: три, четыре, пять гиней.
   -- Благородно, мой дорогой другъ! кричитъ дѣдушка Смольвидъ, зажмуривъ глаза отъ восторга.
   -- Если этого мало, скажите прямо, по солдатски, сколько вы хотите. Вамъ нѣтъ необходимости разставаться съ принадлежащими вамъ бумагами, хотя я бы предпочелъ получить ихъ въ полную собственность.
   Мистеръ Джоржъ сидитъ въ прежней позѣ, смотритъ то въ полъ, то въ потолокъ и молчитъ. Вспыльчивый мистеръ Смольвидъ царапаетъ ногтями воздухъ.
   -- Вопросъ во первыхъ въ томъ, начинаетъ мистеръ Телькингорнъ методично, сдержанно, съ видомъ полнѣйшаго равнодушія:-- есть ли у васъ что нибудь, писанное рукой капитана Гаудона?
   -- Во первыхъ, есть ли у меня что нибудь писанное рукой капитана Гаудона? повторяетъ мистеръ Джоржъ?
   -- Во вторыхъ, сколько желаете за свои хлопоты?
   -- Во вторыхъ, сколько желаю за свои хлопоты? повторяетъ мистеръ Джоржъ.
   -- Въ третьихъ, вы сами можете судить, похожъ ли его почеркъ на этотъ, и мистеръ Телькингорнъ неожиданно вручаетъ ему связку изъ нѣсколькихъ исписанныхъ листовъ.
   -- Похожъ ли его почеркъ на этотъ? опять повторяетъ мистеръ Джоржъ. Онъ повторяетъ слова Телькингорна совершенно машинально, смотря на него въ упоръ, и хотя держитъ въ рукѣ показанія по процессу Джерндайсовъ, которые даны ему на разсмотрѣніе, но не удостоиваетъ ихъ ни единымъ взглядомъ; судя по его виду, онъ погруженъ въ обдумываніе предложенныхъ вопросовъ и находится въ большомъ затрудненія.
   -- Ну, что же вы скажете? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Извините меня, сэръ, я не хотѣлъ бы впутываться въ это дѣло, отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ, вставая и выпрямляясь во весь свой гигантскій ростъ.
   Мистеръ Телькингорнъ по наружности совершенно спокоенъ, когда спрашиваетъ:-- Почему же?
   -- Я солдатъ, сэръ, а не дѣловой человѣкъ. Въ штатскихъ дѣлахъ я то, что называютъ -- простофиля. У меня, сэръ, голова устроена такъ, что я ничего не смыслю въ дѣлахъ. Я готовъ лучше выдержать перекрестный огонь, чѣмъ перекрестный допросъ. Часъ тому назадъ я говорилъ мистеру Смольвиду, что въ подобныхъ случаяхъ испытываю такое чувство, точно меня душатъ.-- И оглянувъ компанію, мистеръ Джоржъ добавляетъ:-- Вотъ и теперь я чувствую, что задыхаюсь.
   Съ этими словами онъ дѣлаетъ три шага впередъ, кладетъ бумаги на письменный столъ, отступаетъ и останавливается на прежнемъ мѣстѣ, вытянувшись какъ палка, переводя глаза съ пола на потолокъ и заложивъ руки за спину, какъ бы во избѣжаніе того, чтобъ ему не вручили вторично какихъ нибудь документовъ.
   Мистеръ Смольвидъ готовъ выйти изъ себя, онъ ужъ открываетъ ротъ, чтобъ обругаться, однако во-время сдерживается и, поперхнувшись однимъ изъ своихъ любимыхъ словечекъ, начинаетъ заикаясь и самымъ сладкимъ голосомъ убѣждать "своего дорогого друга" не поступать опрометчиво, не упрямиться, а сдѣлать то, чего проситъ высокопочтенный джентльменъ, ибо тутъ нѣтъ ничего предосудительнаго, а для мистера Джоржа выгода несомнѣнная. Мистеръ Телькингоръ ограничивается тѣмъ, что отъ времени до времени роняетъ фразы вродѣ: "Конечно; сержантъ, вы лучшій судья въ томъ, что касается вашихъ интересовъ", -- "Но увѣрены ли вы, что никому не повредите своимъ отказомъ?" -- "Какъ вамъ угодно, какъ вамъ угодно", "Разъ вы знаете, чего хотите, этого совершенно достаточно". Онъ оставляетъ свои замѣчанія съ полнѣйшимъ равнодушіемъ и, взглянувъ на бумаги, лежащія на столѣ, приготовляется писать.
   Мистеръ Джоржъ очень взволнованъ, онъ переминается съ ноги на ногу, переноситъ недовѣрчивый взглядъ съ расписаннаго потолка на полъ, на мистера Смольвида, на мистера Телькингорна и опять на потолокъ.
   -- Увѣряю васъ, сэръ, не въ обиду вамъ будь сказано,-- здѣсь между вами и мистеромъ Смольвидомъ я задыхаюсь ежеминутно. Честное слово! Я вамъ не ровня, джентльмены. Не можете ли сказать мнѣ, на случай, если у меня найдется образчикъ почерка, о которомъ вы спрашиваете, зачѣмъ онъ вамъ понадобился?
   Мистеръ Телькингорнъ холодно качаетъ головою.
   -- Нѣтъ, я не могу вамъ сказать. Если бъ вы были дѣловой человѣкъ, мнѣ не понадобилось бы объяснять вамъ, что, какъ бы ни были невинны побудительныя причины такихъ просьбъ, какъ моя, въ профессіи, къ которой я принадлежу, не принято ихъ сообщать. Но если вы боитесь причинить вредъ капитану Гаудону, можете быть спокойны.
   -- Еще бы, вѣдь онъ умеръ.
   -- Да? и мистеръ Телькингорнъ принимается писать.
   Мистеръ Джоржъ смотритъ въ замѣшательствѣ въ свою шляпу и говоритъ послѣ нѣкотораго молчанія.
   -- Мнѣ очень жаль, что я не могъ дать вамъ болѣе удовлетворительнаго отвѣта. Пожалуй я посовѣтуюсь съ однимъ своимъ другомъ, также бывшимъ солдатомъ, онъ дѣльная башка, не то, что я,-- и посмотрю, что онъ скажетъ. Я же... и мистеръ Джоржъ безнадежно проводитъ рукой по лбу, -- я же чувствую, что совсѣмъ задохся и ничего не понимаю.
   Мистеръ Смольвидъ, услышавъ, что авторитетъ, къ которому намѣрены прибѣгнуть за совѣтомъ,-- старый солдатъ, принимается такъ энергично настаивать, чтобъ мистеръ Джоржъ поскорѣе посовѣтовался съ нимъ, и главное не забылъ упомянуть о наградѣ въ пять гиней или болѣе, что мистеръ Джоржъ обѣщаетъ непремѣнно повидаться со своимъ другомъ. Мистеръ Телькингорнъ не говоритъ ни слова.
   -- Значитъ, я съ вашего позволенія, сэръ, посовѣтуюсь со своимъ другомъ и явлюсь къ вамъ сегодня же съ рѣшительнымъ отвѣтомъ. Мистеръ Смольвидъ, если вы желаете, чтобъ васъ снесли съ лѣстницы...
   -- Сію минуту, дорогой другъ мой, сію минуту, только позвольте мнѣ сказать два слова по секрету мистеру Телькингорну.
   -- Сколько угодно, сэръ. Не торопитесь.
   Мистеръ Джоржъ удаляется въ другой конецъ комнаты и опять погружается въ созерцаніе денежныхъ ящиковъ и другихъ предметовъ.
   -- Не будь я слабъ, какъ чортова кукла, я бы, сэръ, вырвалъ у него эту бумагу,-- она спрятана у него на груди подъ платьемъ, и потухшіе глаза старика вспыхиваютъ зеленымъ огонькомъ, когда онъ шепчетъ мистеру Телькингорну, притянувъ его къ себѣ за фалду сюртука.-- Я своими глазами видѣлъ, какъ онъ пряталъ бумагу, и Юдифь видѣла. Говори же, вѣдь ты видѣла деревянное чучело, повѣсить бы тебя вмѣсто вывѣски тамъ, гдѣ продаютъ палки.
   За этимъ пылкимъ увѣщаніемъ слѣдуетъ такой толчокъ внучкѣ, что обезсилѣвшій старикъ скатывается съ кресла, увлекая за собою мистера Телькингорна; внучка подхватываетъ его и встряхиваетъ пзо всей мочи.
   -- Любезный другъ, насиліе не въ моихъ правилахъ, замѣчаетъ ему холодно мистеръ Телькингорнъ.
   -- Знаю, сэръ, но вѣдь обидно. Это раздражаетъ еще больше, чѣмъ та болтливая сорока, твоя бабка, говоритъ старикъ, обращаясь къ невозмутимой Юдифи.-- Знать, что у него есть то, что тебѣ надо, и не имѣть возможности взять. Бродяга! Нужды нѣтъ, сэръ, нужды нѣтъ: не долго ему праздновать, онъ у меня въ тискахъ, и я его что дальше, то больше прижимаю. Я жъ его скручу! Я нажму впитъ, сэръ. Не хочетъ по доброй волѣ, заставимъ сдѣлать по неволѣ. Теперь, дорогой мистеръ Джоржъ, говоритъ старикъ, выпуская мистера Телькингорна и отвратительно ему подмигивая,-- теперь я готовъ принять вашу помощь, мой превосходнѣйшій другъ.
   Несмотря на все самообладаніе мистера Телькингорна, на его лицѣ появляется слабая тѣнь улыбки, когда онъ, стоя на каминномъ коврѣ спиною къ огню, наблюдаетъ за тѣмъ, какъ отправляется въ путь мистеръ Смольвидъ. На прощальный поклонъ сержанта мистеръ Телькингорнъ отвѣчаетъ легкимъ кивкомъ.
   Когда мистера Смольвида водворили въ кэбѣ, сержантъ приходитъ къ заключенію, что гораздо легче было снести его съ лѣстницы, чѣмъ отдѣлаться отъ него теперь, ибо старикъ, дружески удержавъ его за пуговицу и пылая втайнѣ страстнымъ желаніемъ разстегнуть ему сюртукъ и ограбить его, такъ распространился по поводу пяти гиней, что сержанту понадобилось употребить значительное усиліе, чтобъ вырваться отъ него. Наконецъ онъ освободился и отправляется на поиски своего совѣтника. Черезъ увѣнчанный башнями Темпль, черезъ Вайтфрайерсъ, Блакфрайерскій мостъ и Блакфрайерсъ-Родъ чинно шествуетъ мистеръ Джоржъ и вступаетъ въ улицу съ маленькими лавчонками, лежащую въ той мѣстности, гдѣ дороги на Кентъ и Серрей сплетаются съ лондонскими улицами. Въ одну изъ такихъ маленькихъ лавчонокъ чі направляетъ свои стопы мистеръ Джоржъ; судя по выставленнымъ въ окнѣ скрипкамъ, духовымъ инструментамъ, тамбуринамъ и треугольникамъ.-- это инструментальный магазинъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ лавки мистеръ Джоржъ останавливается, увидѣвъ, что изъ лавки вышла женщина въ подоткнутой верхней юбкѣ и съ маленькимъ деревяннымъ корытцемь въ рукахъ; женщина останавливается на краю мостовой и что-то полощетъ въ корытцѣ Мистеръ Джоржъ говоритъ про себя: "Овощи моетъ. Вѣчно-то она что нибудь моетъ; только тогда и не плескалась въ водѣ, какъ ѣхала на фурѣ въ обозѣ".
   Предметъ этихъ размышленій такъ занятъ своимъ дѣломъ, что замѣчаетъ появленіе мистера Джоржа только тогда, когда, покончивъ съ полосканьемъ и выливъ воду въ канаву, подымаетъ голову и находитъ его возлѣ себя.
   Встрѣча сержанту далеко не лестная:
   -- Ахъ это вы, Джоржъ! Какъ увижу васъ, такъ и подумаю всякій разъ: провались онъ, чтобъ ему пусто было!
   Но мистеръ Джоржъ не обращаетъ никакого вниманія на это привѣтствіе и идетъ за женщиной въ лавку, гдѣ она, поставивъ корыто на прилавокъ и опершись на него руками, уже болѣе любезно здоровается съ гостемъ.
   -- Джоржъ, я волнуюсь за Матвѣя Бегнета только въ тѣ минуты, когда вы возлѣ него. Вы такой непосѣда, такой неугомонный...
   -- Знаю, знаю мистрисъ Бегнетъ.
   -- Какая же польза отъ того, что вы знаете? Отчего же не перемѣнитесь?
   -- Должно быть ужъ такая натура! отвѣчаетъ добродушно сержантъ.
   -- Большая мнѣ будетъ радость, если вы изъ за своей натуры соблазните моего Мата бросить музыку и потянете куда нибудь въ новую Зеландію или въ Австралію? кричитъ мы стрисъ Бегнетъ довольно пронзительнымъ голосомъ.
   Мистрисъ Бегнетъ нельзя назвать некрасивой: хотя она широка костью, хотя отъ солнца и вѣтра кожа на лицѣ ея огрубѣла и покрылась веснушками, а волосы выцвѣли, но у нея блестящіе глаза и отъ нея пышетъ здоровьемъ и силой. Это добрая, дѣятельная женщина съ честнымъ и смѣлымъ лицомъ, лѣтъ сорока пяти или пятидесяти, одѣта она опрятно и просто, вся одежда на ней изъ самой прочной матеріи, единственное украшеніе въ ея костюмѣ -- обручальное кольцо; съ тѣхъ поръ, какъ оно было въ первый разъ надѣто, ея палецъ такъ растолстѣлъ, что оно уже не снимается и сойдетъ съ ней въ могилу.
   -- Мистрисъ Бегнетъ, даю вамъ слово, что Мату не будетъ отъ меня худа, можете на меня положиться.
   -- Надѣюсь, что могу. Но вы такой непосѣда!
   И мистрисъ Бегнетъ прибавляетъ:-- Ахъ, Джоржъ, Джоржъ, если бъ вы захотѣли угомониться и женились на вдовѣ Джоя Пуча, когда онъ умеръ въ Сѣверной Америкѣ,-- она бы взяла васъ въ руки.
   Сержантъ отвѣчаетъ полусерьезно, полушутя: -- Конечно, тогда былъ удобный случай, но теперь я никогда ужъ не устроюсь, какъ порядочные люди. Можетъ быть со вдовой Джоя Пуча мнѣ бы и хорошо жилось... въ ней было что-то такое и было что-то съ ея стороны... по я не могъ себя принудить. Вотъ если-бъ мнѣ выпало счастье найти такую жонку, какъ подцѣпилъ себѣ Матъ!
   Какъ женщина добродѣтельная, но въ то же время способная понимать шутки, мистрисъ Бегнетъ отвѣчаетъ на этотъ комплиментъ весьма своеобразно: въ лицо мистеру Джоржу летитъ пучокъ зелени, а мистрисъ Бегнетъ, захвативъ свое корыто, уходитъ въ комнату за лавкой.
   М-ръ Джоржъ слѣдуетъ за нею по ея приглашенію.
   -- А, Квебекъ, Мальта, куколки мои. Подойдите и поцѣлуйте вашего верзилу.
   Конечно нельзя предположить, чтобъ двумъ юнымъ дѣвицамъ, которыхъ привѣтствуетъ мистеръ Джоржъ, были даны такія имена при крещеніи, но ихъ зовутъ такъ въ семьѣ по мѣсту ихъ рожденія на походныхъ стоянкахъ; обѣ сидятъ на трехногихъ табуретахъ и обѣ за дѣломъ: младшая, пяти или шестилѣтняя дѣвочка, учитъ буквы по копѣечной азбукѣ; старшая, которой должно быть лѣтъ восемь или девять, учитъ сестру и шьетъ что-то чрезвычайно прилежно. Обѣ привѣтствуютъ мистера Джоржа радостными восклицаніями, какъ стараго друга, и послѣ нѣсколькихъ поцѣлуевъ и веселыхъ прыжковъ ставятъ подлѣ него свои табуреты.
   -- А какъ поживаетъ юный Вульвичъ? спрашиваетъ Джоржъ.
   -- Ахъ, повѣрите ли? получилъ ангажементъ въ театръ играть на флейтѣ и вмѣстѣ съ отцомъ участвуетъ въ военной пьесѣ! восклицаетъ вся разрумянившаяся мистрисъ Бегнетъ, поворачиваясь къ гостю отъ своихъ кастрюль, -- она занята стряпней.
   -- Браво, крестникъ! кричитъ Джоржъ, хлопнувъ себя по ляжкѣ.
   -- Увѣряю васъ! Да, мой Вульвичъ молодецъ -- настоящій британецъ!
   -- А Матъ дудитъ на своемъ фаготѣ! Да вы теперь совсѣмъ респектабельные люди: семья, дѣти подростки, въ Шотландіи старая мать Матвѣя, и гдѣ-то вашъ старикъ отецъ, вы съ ними переписываетесь, помогаете имъ понемножку... Ну, разумѣется, какъ не пожелать, чтобъ я провалился сквозь землю; конечно, я къ вамъ не подхожу.
   Мистеръ Джоржъ задумывается, сидя передъ огонькомъ въ этой чисто выбѣленной комнатѣ съ запахомъ казармы, съ поломъ, усыпаннымъ пескомъ, въ комнатъ, гдѣ нѣтъ ничего лишняго, но за то нѣтъ ни пятнышка, ни пылинки нигдѣ, начиная съ лицъ Квебека и Мальты и кончая блестящими оловянными горшками и сковородами на полкахъ.
   Мистеръ Дясоржъ сидитъ погруженный въ раздумье, а мистрисъ Бегнетъ хлопочетъ надъ стряпней, когда возвращаются домой мистеръ Бегнетъ и юный Вульвичъ. Мистеръ Бегнетъ бывшій артиллеристъ, онъ высокъ и держится прямо, у него косматыя брови и бакенбарды, похожія на волокна кокосоваго орѣха, на головѣ совсѣмъ нѣтъ волосъ, лицо сильно загорѣлое. У него отрывистый, сильный и звонкій голосъ, напоминающій отчасти звукъ инструмента, которому онъ себя посвятилъ, и даже въ наружности его много общаго съ фаготомъ: онъ такой же длинный, несгибающійся, точно окованный мѣдью. Юный Вульвичъ являетъ собою типичный образецъ маленькаго барабанщика.
   И отецъ, и сынъ радушно привѣтствуютъ гостя. Улучивъ удобную минуту, мистеръ Дясоржъ говоритъ, что пришелъ посовѣтываться о дѣлѣ, но мистеръ Бегнетъ гостепріимно объявляетъ, что ничего не хочетъ слышать о дѣлахъ до обѣда, и что его другъ получитъ отъ его совѣтъ не раньше, какъ получивъ порцію вареной свинины и зелени. Кавалеристъ соглашается и, чтобъ не мѣшать приготовленіямъ къ обѣду, оба выходятъ на улицу и принимаются расхаживать размѣреннымъ шагомъ, скрестивъ руки на груди, точно находятся на валу батареи.
   -- Ты меня знаешь, Джоржъ,-- я плохой совѣтчикъ, говоритъ м-ръ Бегнетъ.-- Тебѣ дастъ совѣтъ старуха, она у меня голова; но я при ней объ этомъ молчокъ: надо поддерживать дисциплину. Подожди, пока она угомонится со своей стряпней; тогда и посовѣтуемся. Что старуха скажетъ, то и дѣлай.
   -- То и сдѣлаю, Матъ. Мнѣ дороже совѣтъ отъ нея, чѣмъ отъ цѣлой коллегіи.
   -- Что коллегія! Оставьте-ка любую коллегію въ другой части свѣта одну какъ перстъ въ сѣренькой мантильѣ и съ зонтикомъ -- всего имущества. Умудрится ли она вернуться въ Европу? А моя старуха вернется, какъ пить дать, разъ вѣдь ужъ вернулась.
   -- Правда! говоритъ мистеръ Джоржъ.
   -- Пусть-ка коллегія ухитрится устроить цѣлый домъ, когда въ одномъ карманѣ пусто, а въ другомъ нѣтъ ничего,-- какъ было у моей старухи, когда она начала дѣло. А теперь посмотри, какъ шибко идетъ.
   -- Очень радъ слышать, Матъ, что дѣла твои хороши.
   Мистеръ Бегнетъ подтверждаетъ это:-- Старуха бережлива. У нея гдѣ-то запрятанъ чулокъ съ деньгами, я его не видалъ, но знаю, что есть; подожди, пока она отстряпаетъ, тогда она все тебѣ устроитъ.
   -- Сущій кладъ твоя старуха! восклицаетъ мистеръ Джоржъ.
   -- Лучше всякаго клада,-- но при ней я молчокъ: надо поддерживать дисциплину. Вѣдь это она угадала мое музыкальное призваніе; безъ нея я бъ до сихъ поръ тянулъ лямку артиллериста. Шесть лѣтъ я пилилъ на скрипкѣ, десять дулъ на флейтѣ; старуха сказала: толку не будетъ, старанія много, а гибкости нѣтъ; попробуй фаготъ. И выпросила взаймы фаготъ у капельмейстера Карабинернаго полка. Я сталъ учиться. Упражнялся въ траншеяхъ: что дальше, то лучше, и выучился,-- теперь этимъ живу.
   Джоржъ замѣчаетъ, что мистрисъ Вогнетъ свѣжа, какъ роза, и румяна, какъ яблоко.
   -- Старуха настоящая красавица. Она точно прекрасный день,-- что дальше, то лучше. Я никогда не видѣлъ ей равной, но при ней молчу: надо поддерживать дисциплину.
   Продолжая бесѣду, друзья маршируютъ по улицѣ, пока Квебекъ и Мальта не являются съ приглашеніемъ воздать должное свининѣ и зелени.
   Передъ обѣдомъ мистрисъ Бегнетъ читаетъ молитву, точно военный капелланъ; въ распредѣленіи кушаній, какъ и во всѣхъ хозяйственныхъ распоряженіяхъ, мистрисъ Бегнетъ обнаруживаетъ строго выработанную систему: на каждую тарелку она накладываетъ по своему усмотрѣнію свинины, подливки, зелени, картофеля и даже горчицы, передаетъ тарелку по принадлежности; потомъ наливаетъ всѣмъ пива изъ походной манерки, и только тогда, когда всѣ удовлетворены, принимается утолять свой голодъ и кушаетъ съ завиднымъ аппетитомъ. Сервировку стола составляетъ оловяная и роговая посуда, побывавшая на своемъ вѣку въ разныхъ частяхъ свѣта. Особенно замѣчателенъ ножъ молодого Вульвича, про который извѣстно, что въ разныхъ рукахъ онъ совершилъ полное кругосвѣтное путешествіе, теперь же онъ сталъ похожъ на устрицу, ибо имѣетъ сильную наклонность закрываться,-- свойство, которое часто отбиваетъ аппетитъ у молодого музыканта.
   По окончаніи обѣда, мистрисъ Бегнетъ съ помощью своихъ юныхъ отпрысковъ, которыя сами моютъ свои чашки, и тарелки, ножи и вилки, приводить обѣденную посуду въ прежній свѣтлый, блестящій видъ и убираетъ по мѣстамъ, но сперва подметаетъ каминъ, чтобы мистеръ Бегнетъ и гость могли немедленно закурить свои трубки. Эти хозяйственныя хлопоты сопровождаются безпрестанными путешествіями на дворъ за водой и частымъ употребленіемъ въ дѣло ведра, роль котораго заканчивается тѣмъ, что оно имѣетъ честь служить для омовеній самой хозяйки дома, послѣ чего она становится опять свѣжа, какъ роза, и усаживается за шитье.
   Тогда, и только тогда мистеръ Бегнетъ,-- предполагая, что стряпня выскочила у старухи изъ головы,-- предлагаетъ сержанту изложить дѣло; мистеръ Джоржъ приступаетъ къ этому съ большой осторожностью, дѣлая видъ, что обращается къ мистеру Бегнету, но ни на минуту -- такъ же, какъ и бывшій артиллеристъ -- не спуская глазъ со старухи; что же касается старухи, -- она -- сама скромность, вся поглощена своимъ шитьемъ.
   Когда дѣло изложено, мистеръ Бегнетъ пускаетъ въ ходъ свою обычную уловку для поддержанія дисциплины.
   -- Это все, Джоржъ? спрашиваетъ онъ.
   -- Все.
   -- Ты поступишь сообразно съ моимъ мнѣніемъ?
   -- Да.
   -- Старуха, выскажи ему свое мнѣніе. Скажи, какъ, по моему, ему слѣдуетъ поступить.
   Это мнѣніе заключается въ томъ, что слѣдуетъ стараться имѣть какъ можно меньше сношеній съ людьми, которые хитрѣе насъ, и не путаться въ дѣла, которыхъ не понимаешь; что самое лучшее правило,-- всегда избѣгать секретовъ, тайнъ, томныхъ дѣлъ, и не зная броду не соваться въ воду. Таково мнѣніе мистера Бегнета, выраженное устами его жены, и, какъ вполнѣ согласное съ собственнымъ мнѣніемъ мистера Джоржа, снимаетъ съ его души большую тяжесть, прогоняя всѣ сомнѣнія и колебанія.
   Ради такого случая слѣдуетъ выкурить вторую трубку и побесѣдовать о добромъ старомъ времени со всѣми членами семейства: у каждаго изъ нихъ имѣются свои воспоминанія, сообразно съ его возрастомъ.
   Такимъ образомъ время летитъ незамѣтно, и мистеръ Джоржъ только тогда подымается съ мѣста, чтобъ распрощаться съ хозяевами, когда фаготу и флейтѣ приходитъ пора отправляться въ театръ къ ожидающей ихъ публикѣ. Но передъ уходомъ мистеръ Джоржъ долженъ еще въ качествѣ друга дома проститься съ Мальтой и Квебекомъ, опустить незамѣтно шиллингъ въ карманъ своего крестника и поздравить его съ успѣхами; такъ что уже совсѣмъ стемнѣло, когда мистеръ Джоржъ пускается въ путь въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсу.
   Дорогою онъ думаетъ:-- Всякій семейный домъ заставляетъ такого человѣка, какъ я, сильнѣе чувствовать свое одиночество. Но хорошо я сдѣлалъ, что не промаршировалъ къ алтарю: я не созданъ для семейной жизни. Даже въ теперешнихъ лѣтахъ я все еще бродяга въ душѣ, и если бъ моя галлерея требовала отъ меня правильныхъ занятій, если бъ я не жилъ въ ней на бивуакахъ, по цыгански, я бы и ее бросилъ черезъ мѣсяцъ. Что-жъ! Давно ужъ никого я не позорю и не безпокою, спасибо и за то.
   И онъ насвистываетъ, чтобъ прогнать невеселыя мысли.
   Взойдя на лѣстницу мистера Телькингорна, онъ находитъ наружную дверь запертой, и такъ какъ на лѣстницѣ темно, онъ принимается шарить около двери, пробуя ее отворить и ощупью отыскивая ручку колокольчика, когда на лѣстницѣ появляется мистеръ Телькингорнъ,-- спокойный по обыкновенію, и спрашиваетъ сердитымъ голосомъ:
   -- Кто тутъ? Что вы дѣлаете?
   -- Извините, сэръ. Это я, сержантъ Джоржъ.
   -- Развѣ сержанта Джоржъ не видитъ, что моя дверь заперта?
   -- Я не могъ этого видѣть, и не видѣлъ, отвѣчаетъ немного уязвленный Джоржъ.
   -- Вы перемѣнили свое мнѣніе или остаетесь при прежнемъ? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, во знаетъ отвѣтъ уже напередъ.
   -- Я остаюсь при прежнемъ, сэръ.
   -- Такъ я и думалъ. Вы больше не нужны, можете идти.
   Открывая дверь своимъ ключемъ, мистеръ Телькингорнъ спрашиваетъ:
   -- Вы тотъ человѣкъ, у котораго нашли Гридли?
   -- Да, я тотъ человѣкъ. Что жъ изъ этого, сэръ? говоритъ мистеръ Джоржъ, остановись на ступенькахъ лѣстницы.
   -- Что изъ этого? Мнѣ не нравятся ваши знакомства. Если бъ я зналъ сегодня утромъ, что тотъ скрывался у васъ, вы не переступили бы порога моей двери. Гридли опасный человѣкъ, наглецъ, злодѣй!
   Произнося эти слова, мистеръ Телькингорнъ сверхъ обыкновенія возвышаетъ голосъ и, взойдя въ комнату, съ шумомъ захлопываетъ за собою дверь.
   Мистеръ Джоржъ страшно раздраженъ такимъ пріемомъ; больше всего его возмущаетъ то, что клеркъ, подымавшійся на лѣстницу, слышалъ изъ всего разговора только послѣднія слова и, очевидно отнесъ ихъ къ нему, мистеру Джоржу.
   -- Нечего сказать, въ хорошемъ свѣтѣ я выставленъ: опасный человѣкъ, наглецъ, злодѣй! ворчитъ старый служака, спускаясь съ лѣстницы, и энергично ругается.
   Взглянувъ вверхъ, онъ видитъ, что клеркъ слѣдить за нимъ и старается разглядѣть его лицо, когда онъ проходитъ подъ лампой; это усиливаетъ гнѣвъ мистера Джорджа и втеченіе пяти минутъ онъ въ отвратительномъ настроеніи духа. Чтобъ выгнать изъ головы непріятное происшествіе, онъ опять принимается насвистывать, и на этотъ разъ направляется къ своей галлереѣ.
   

ГЛАВА XXVIII.
Горнозаводчикъ.

   Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ избавился на время отъ фамильной подагры и въ настоящую минуту на ногахъ въ буквальномъ и въ переносномъ смыслѣ. Онъ пребываетъ въ своемъ "Линкольнширскомъ уголкѣ". Опять разлились воды и затопили низины, и, какъ хорошо не защищенъ Чизни-Вудскій замокъ, холодъ и сырость прокрались въ него и пронизываютъ баронета до самыхъ костей. Этихъ враговъ не можетъ прогнать даже яркое пламя толстыхъ сучьевъ и каменнаго угля,-- продуктовъ современныхъ или допотопныхъ Дэдлокскихъ лѣсовъ, пылающее въ огромныхъ каминахъ, и въ сумеркахъ бросающее отблескъ на хмурый лѣсъ, который насупился, видя, какъ его деревья приносятся въ жертву огню. Трубы съ горячимъ паромъ проходятъ по всему дому, двери и окна тщательно обиты, повсюду спущены занавѣсы и разставлены экраны, но все это не можетъ восполнить недостатокъ тепла и не удовлетворяетъ сэра Лейстера. Поэтому въ одно прекрасное утро великосвѣтская молва доводитъ до всеобщаго свѣдѣнія, что вскорѣ ожидается прибытіе леди Дэдлокъ въ Лондонъ, гдѣ она проведетъ нѣсколько недѣль.
   Истина, печальная истина, что даже у великихъ людей бываютъ бѣдные родственники; на самомъ дѣлѣ ихъ бываетъ даже больше, чѣмъ слѣдовало бы по справедливости. Самая чистая красная кровь, если ее беззаконно прольютъ, будетъ точно такъ же, какъ и кровь низшаго качества, громко вопіять, чтобъ ее услышали. Кузены сэра Лейстера, самыхъ дальнихъ степеней родства, тѣ же жертвы убійства, ибо лишены того, что считаютъ принадлежащимъ себѣ по праву.
   Между ними есть такіе бѣдняки, для которыхъ было бы большимъ счастьемъ, если бы они не были прикованы къ золотой цѣпи Дэдлоковъ цѣпочками изъ накладного серебра, а были бы скроены изъ простого желѣза и трудились бы на какомъ-нибудь скромномъ поприщѣ. Но они имѣютъ честь принадлежать къ благородной фамиліи, и вслѣдствіе этого служба для нихъ закрыта: они могутъ занимать мѣста только почетныя, но отнюдь не доходныя.
   Поэтому бѣдные родственники гостятъ у богатыхъ кузеновъ, дѣлаютъ долги, когда есть возможность, живутъ перебиваясь со дня на день, мужчины не находятъ себѣ невѣстъ, женщины не составляютъ партіи, тѣ и другія катаются въ чужихъ каретахъ, сидятъ за обѣдами, которыхъ не готовили, и такъ-то проходитъ вся ихъ жизнь въ великосвѣтскомъ кругу.
   Каждый изъ людей одного образа мыслей съ сэромъ Дэдлокомъ, начиная съ лорда Будля и герцога Фудля до самого Нудля, приходится ему родственникомъ болѣе или менѣе близкимъ; сэръ Лейстеръ точно именитый паукъ: повсюду раскиданы сѣти его родства. Гордясь тѣмъ, что состоитъ въ родствѣ съ важными особами, сэръ Лейстеръ добръ и великодушенъ по отношенію къ мелкой сошкѣ, какъ настоящій джентльменъ, исполненный чувства собственнаго достоинства.
   И теперь, несмотря на сырость, сэръ Лейстеръ съ постоянствомъ мученика переноситъ нашествіе многочисленныхъ кузеновъ. Въ первомъ ряду и на первомъ мѣстѣ между этими родственниками стоитъ Волюмнія Дэдлокъ, дѣвица шестидесяти лѣтъ, связанная двойными узами высокаго родства, такъ какъ по матери она родня другой знатной фамиліи.
   Въ молодости миссъ Волюмнія славилась удивительнымъ талантомъ вырѣзывать изъ цвѣтной бумаги различныя украшенія, пѣла по испански, аккомпанируя себѣ на гитарѣ, и отличалась во французскихъ шарадахъ въ сельскихъ замкахъ своихъ богатыхъ родичей; такимъ образомъ дни ея жизни отъ двадцатаго до сорокового года текли очень пріятно. Къ тому времени она мало по малу начала замѣчать, что ея испанскіе романсы наводятъ на всѣхъ скуку, и удалилась въ Батъ, гдѣ и живетъ очень скудно на деньги, которыя ежегодно присылаетъ ей въ подарокъ сэръ Лейстеръ, и откуда дѣлаетъ по временамъ набѣги на замки своихъ родственниковъ.
   Въ Батѣ у нея громадный кругъ знакомства среди древнихъ пугалообразныхъ джентльменовъ на тоненькимъ ножкахъ, облеченныхъ въ нанковые панталоны; въ этомъ уныломъ городкѣ она занимаетъ высокое положеніе; во всѣхъ другихъ мѣстахъ она сама кажется пугачомъ, вслѣдствіе чрезмѣрнаго употребленія румянъ и пристрастія къ давно вышедшему изъ моды жемчужному ожерелью, похожему на четки изъ крошечныхъ яицъ.
   Во всякой странѣ, гдѣ правительство функціонируетъ нормально, Волюмнія непремѣнно получала бы пенсію; когда во главѣ управленія сталъ Вильямъ Буффи, всѣ ожидали, что эта почтенная дѣвица будетъ занесена въ списки пенсіонеровъ и надѣлена сотней, другой фунтовъ въ годъ, но, противъ всякихъ ожиданій, Вильямъ Буффи почему то изволилъ найти этотъ актъ справедливости несвоевременнымъ. Это былъ первый признакъ, который ясно указалъ сэру Лейстеру, что страна стремится къ погибели.
   Въ Чизни-Вудѣ гоститъ и достопочтенный Бобъ Стэбль, который умѣетъ приготовлять лошадиныя микстуры съ искусствомъ опытнаго ветеринара и стрѣляетъ лучше многихъ егерей. Онъ давно уже сгораетъ желаніемъ послужить отечеству въ какой-нибудь не слишкомъ утомительной должности, гдѣ дѣла поменьше, а жалованья побольше и нѣтъ никакой отвѣтственности. Во всякой благоустроенной странѣ это желаніе, столь естественное въ благовоспитанномъ молодомъ человѣкѣ хорошей фамиліи, было бы немедленно удовлетворено, но Вильямъ Буффи почему-то нашелъ несвоевременнымъ доставить мѣсто молодому человѣку;-- это было вторымъ признакомъ, указавшимъ сэру Лейстеру, что страна стремится къ погибели.
   Остальные родственники, собравшіеся въ замкѣ леди и джентльмены различныхъ возрастовъ съ разными дарованіями, по большей части люди благовоспитанные и неглупые, могли бы хорошо устроиться въ жизни, еслибъ могли заглушить въ себѣ сознаніе, что они принадлежатъ къ знатной фамиліи, но это сознаніе ихъ совершенно подавляетъ, и они ведутъ праздную безцѣльную жизнь, сами не знаютъ, что дѣлать съ собою, и другіе недоумѣваютъ, что дѣлать съ ними.
   Въ этомъ обществѣ, какъ и вездѣ, царить миледи Дэдлокъ. Прекрасная, изящная, одаренная всѣми совершенствами и могущественная въ своемъ маленькомъ міркѣ,-- маленькомъ, ибо фэшенебельный міръ не простирается отъ полюса до полюса,-- она имѣетъ огромное вліяніе въ домѣ сэра Дэдлока и, несмотря на все свое равнодушіе и надменность, совершенствуетъ и облагораживаетъ все вокругъ. Кузены, даже тѣ старшіе кузены, которые были скандализированы женитьбой сэра Лейстера на миледи, теперь поклоняются ей, точно феодальные вассалы, а достопочтенный Бобъ Стэбль ежедневно, послѣ перваго и второго завтрака, повторяетъ немногимъ избраннымъ свое оригинальное замѣчаніе -- что миледи самая выхоленная женщина во всемъ табунѣ.
   Таковы гости, собравшіеся въ большой Чизни-Вудской гостиной въ сегодняшній пасмурный вечеръ, когда громкіе, но не долетающіе сюда, шаги на "Дорожкѣ приведенія" можно принять за шаги какого нибудь покойнаго кузена, скитающагося по морозу. Поздній вечеръ; скоро ужъ пора ложиться спать. Во всѣхъ спальняхъ горятъ яркіе огни, отбрасывающіе зловѣщія тѣни отъ мебели на потолокъ и на стѣны. Въ дальнемъ углу, у двери, на столѣ приготовлено множество подсвѣчниковъ, ожидающихъ, когда гостямъ будетъ угодно разойтись по своимъ комнатамъ.
   Кузены зѣваютъ на отоманкахъ, кузены окружаютъ фортепіано, подносъ съ содовой водой, карточный столъ, кузены толпятся у огня; у другого огромнаго камина -- ихъ въ комнатѣ два -- сидитъ сэръ Лейстеръ съ одной стороны, а съ другой миледи. Волюмнія, какъ одна изъ самыхъ привилегированныхъ родственницъ, сидитъ между хозяевами въ роскошномъ креслѣ; сэръ Лейстеръ съ очевиднымъ неудовольствіемъ бросаетъ взгляды на ея румяны и жемчужное ожерелье.
   -- Я часто встрѣчаю на лѣстницѣ прехорошенькую дѣвушку, томно произноситъ миссъ Волюмнія, мысли которой, кажется, мало-по-малу засыпаютъ къ концу долгаго вечера съ плохо вяжущимся разговоромъ.-- Это самая хорошенькая дѣвушка, какую я когда-либо видѣла.
   -- Protégée миледи, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я такъ и думала. Я была увѣрена, что только необыкновенный взглядъ могъ оцѣнить эту дѣвушку. Она -- чудо что такое; можетъ быть нѣсколько грубый типъ красоты (этой оговоркой миссъ Волюмнія намекаетъ на свой собственный типъ), но въ своемъ родѣ совершенство. Я никогда не видѣла такого цвѣтущаго лица.
   Недовольный взглядъ, который сэръ Лейстеръ бросаетъ на ея румяна, повидимому подтверждаетъ это. Миледи отвѣчаетъ утомленнымъ голосомъ:
   -- Если тутъ и былъ чей-нибудь необыкновенный взглядъ, такъ это мистрисъ Роунсвель, а вовсе не мой. Роза -- ея открытіе.
   -- Она ваша горничная?
   -- Нѣтъ; она состоитъ при мнѣ въ качествѣ... право не знаю чего: исполняетъ мои порученія, служитъ мнѣ вмѣсто секретаря, развлекаетъ меня.
   -- Вамъ нравится держать ее при себѣ, какъ хорошенькій цвѣтокъ, птичку, картину, болонку, нѣтъ, конечно, не какъ болонку, а какъ хорошенькую вещицу, говоритъ Волюмнія сочувственно.-- Да, она обворожительна! Какъ мило, что эта восхитительная старушка ее разыскала. Должно быть мистрисъ Роунсвель теперь невѣроятныхъ лѣтъ, а все еще дѣятельна и красива. Положительно, это лучшій мой другъ!
   Сэръ Лейстеръ сознаетъ, что эти похвалы заслуженны, и что ключницѣ Чизни-Вуда подобаетъ быть замѣчательной женщиной; кромѣ того, онъ въ самомъ дѣлѣ уважаетъ мистрисъ Роунсвель и любитъ слышать, когда ее хвалятъ, поэтому онъ говоритъ:
   -- Вы совершенно правы, Волюмнія! чѣмъ и приводитъ Волюмнію въ полный восторгъ.
   -- У нея, кажется, нѣтъ своей дочери?
   -- У мистрисъ Роунсвель? Нѣтъ; у нея сынъ, даже два сына.
   Сегодня вечеромъ хроническая болѣзнь миледи -- скука, особенно усилилась отъ присутствія Волюмніи; миледи подавляетъ зѣвоту и бросаетъ взглядъ въ сторону подсвѣчниковъ.
   Сэръ Лейстеръ продолжаетъ торжественно и мрачно:
   -- Вотъ замѣчательный примѣръ распущенности, въ которую впалъ нашъ вѣкъ въ своемъ стремленіи уничтожить всѣ границы, порвать всѣ оплоты, искоренить различія между сословіями,-- по словамъ мистера Телькингорна, сыну мистрисъ Роунсвель было предложено вступить въ парламентъ.
   Волюмнія пронзительно взвизгиваетъ.
   -- Да, въ парламентъ, повторяетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Слыхано ли что-нибудь подобное? Во имя неба, кто это такой? восклицаетъ Волюмнія.
   -- Кажется онъ... горнозаводчикъ, медленно выговариваетъ сэръ Лейстеръ, какъ бы не совсѣмъ увѣренный въ безошибочности употребленнаго термина.
   Волюмнія взвизгиваетъ еще пронзительнѣе.
   -- Это предложеніе было имъ отклонено, если только сообщеніе мистера Телькингорна вѣрно,-- въ чемъ я не сомнѣваюсь, зная, какой онъ точный и пунктуальный человѣкъ; но отказъ нисколько не уменьшаетъ чудовищной аномаліи самаго явленія, которое грозитъ самыми неожиданными и, какъ мнѣ кажется, страшными послѣдствіями.
   Волюмнія встаетъ и направляется къ подсвѣчникамъ, сэръ Лейстеръ съ любезной предупредительностью идетъ черезъ всю гостиную, приноситъ ей одинъ и зажигаетъ свѣчу.
   -- Я долженъ просить васъ, миледи, остаться на нѣсколько минутъ, ибо этотъ индивидуумъ, о которомъ сейчасъ говорили, незадолго до обѣда прибылъ въ замокъ и просилъ меня въ очень приличной запискѣ,-- сэръ Лейстеръ со своей обычной правдивостью считаетъ своимъ долгомъ указать на это, -- въ очень приличной и вѣжливой запискѣ просилъ удостоить его свиданіемъ съ вами и со мною по поводу этой молодой дѣвушки. Такъ какъ онъ уѣзжаетъ сегодня въ ночь, то я отвѣтилъ, что мы примемъ его сегодня же передъ отходомъ ко сну.
   Волюмнія въ третій разъ пронзительно взвизгиваетъ и выпархиваетъ изъ комнаты, пожелавъ хозяевамъ поскорѣе отдѣлаться отъ этого, какъ его... горнозаводчика!
   Остальные кузены тоже вскорѣ исчезаютъ, и по выходѣ послѣдняго сэръ Лейстеръ звонитъ.
   -- Засвидѣтельствуйте мое почтеніе мистеру Роунсвелю. который находится въ квартирѣ ключницы, и скажите, что теперь я могу его принять.
   Миледи, которая разсѣянно слушала все, что говорилось, внимательно взглядываетъ на мистера Роунсвеля, когда тотъ входить въ комнату. Ему, должно быть, лѣтъ пятьдесятъ съ небольшимъ; у него, какъ и у матери, пріятная наружность и звучный голосъ, темные волосы начинаютъ исчезать съ широкаго лба, лицо открытое и умное. По наружности онъ смотритъ зажиточнымъ джентльменомъ, одѣтъ въ черное, довольно полонъ, но очень подвиженъ и энергиченъ. Держитъ себя совершенно просто и непринужденно, и не испытываетъ ни малѣйшаго смущенія въ присутствія высокопоставленныхъ лицъ.
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ, я уже имѣлъ честь извиниться, что обезпокоилъ васъ. Постараюсь быть по возможности краткимъ. Благодарю васъ, сэръ Лейстеръ.
   Голова Дэдлока обращается къ софѣ, стоящей между нимъ и миледи; мистеръ Роунсвель спокойно садится на указанное мѣсто.
   -- Въ настоящее время великихъ предпріятій у подобныхъ мнѣ людей столько рабочихъ въ разныхъ мѣстахъ, что мы постоянно куда-нибудь спѣшимъ.
   Въ Чизни-Вудѣ никто никуда не спѣшитъ, и сэръ Лейстеръ доволенъ, что горнозаводчикъ можетъ воочію убѣдиться, какъ все спокойно въ этомъ древнемъ домѣ, обросшемъ мирнымъ паркомъ, гдѣ плющъ и мохъ безпрепятственно разростаются долгіе годы, гдѣ сучковатые, бугристые вязы и тѣнистые дубы вросли въ папоротники и листья, скопившіеся сотнями лѣтъ, гдѣ солнечные часы на террасѣ безмолвно указываютъ время впродолженіе многихъ вѣковъ, время, которое составляетъ полную собственность каждаго изъ Дэдлоковъ точно такъ же, какъ замокъ и земельныя владѣнія.
   И сэръ Лейстеръ, удобно расположившись въ креслѣ, противопоставляетъ неугомонной непосѣдливости горнозаводчиковъ величавое спокойствіе своей особы и своего замка.
   -- Леди Дэдлокъ была такъ добра, продолжаетъ мистеръ Роунсвель съ поклономъ и взглядомъ въ сторону миледи,-- что приблизила къ себѣ одну красивую молодую дѣвушку, по имени Розу. Мой сынъ влюбился въ эту дѣвушку и просилъ моего согласія на бракъ съ нею, если она будетъ согласна,-- впрочемъ, за этимъ, кажется, остановки не будетъ. До сегодняшняго дня я ни разу не видѣлъ этой дѣвушки, но, хотя мой сынъ и влюбленъ, я имѣю довѣріе къ его здравому смыслу. Я нашелъ, что дѣвушка вполнѣ соотвѣтствуетъ тому понятію, которое я составилъ о ней по описанію сына; моя мать отзывается о ней съ большой похвалой.
   -- И Роза во всѣхъ отношеніяхъ этого заслуживаетъ, говоритъ миледи.
   -- Я очень счастливъ слышать это отъ васъ, леди Дэдлокъ, и нѣтъ надобности говорить, какую цѣнность имѣетъ для меня ваше доброе о ней мнѣніе.
   -- Это совершенно безполезно, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ съ невыразимымъ величіемъ, находя, что горнозаводчикъ черезъ чуръ ужъ развязенъ.
   -- Вы правы, сэръ Лейстеръ, совершенно безполезно. Мой сынъ очень молодъ и Роза также; я самъ пробилъ себѣ дорогу въ свѣтѣ, и сынъ долженъ сдѣлать тоже, поэтому не можетъ быть и вопроса о возможности ихъ женитьбы въ настоящее время. По предположимъ, что дѣвушка приметъ его предложеніе, и я соглашусь на ихъ обрученіе;-- я думаю лучше сразу высказаться откровенно, и увѣренъ, что вы, сэръ Лейстеръ, и вы, леди Дэдлокъ, поймете необходимость этого и извините меня: я ставлю условіемъ, чтобъ она не оставалась въ Чизни-Вудѣ. Поэтому, прежде чѣмъ вступить въ дальнѣйшіе переговоры съ сыномъ, я осмѣливаюсь сказать, что если удаленіе молодой дѣвушки изъ замка будетъ почему нибудь неудобно или встрѣтитъ какія либо возраженія съ вашей стороны, я оставлю дѣло въ прежнемъ положеніи и не дамъ ему дальнѣйшаго хода.
   Поставить условіемъ, чтобъ дѣвушка оставила Чизни-Вудъ! Въ головѣ баронета вихремъ проносятся всѣ его прежнія предчувствія относительно Уатта Тайлора и населенія горнозаводской Англіи, которое занято только тѣмъ, что при свѣтѣ факеловъ куетъ крамолу, и отъ негодованія его почтенные сѣдые волосы становятся дыбомъ.
   -- Должны ли мы: я и миледи, понять васъ, мистеръ Роунсвель, въ томъ смыслѣ, что по вашему мнѣнію, сэръ, Чизни-Вудъ не достаточно хорошъ для этой дѣвицы? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ, присоединяя имя миледи отчасти изъ любезности, но больше потому, что питаетъ большое довѣріе къ ея здравому смыслу,-- или же вы подразумѣваете, что пребываніе въ Чизни-Вудѣ оскорбительно для нея?
   -- Конечно нѣтъ, сэръ Лейстеръ.
   -- Очень радъ это слышать, надменно замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Пожалуйста, мистеръ Роунсвель, объясните, что вы хотите сказать? говоритъ миледи, прерывая сэра Лейстера легкимъ жестомъ своей красивой ручки, точно отгоняетъ муху.
   -- Охотно, леди Дэдлокъ. Именно этого я и желаю.
   Спокойное лицо миледи обращается къ энергичной физіономіи гостя, на которой написаны чисто саксонская настойчивость и рѣшительность; миледи слушаетъ его съ большимъ вниманіемъ и по временамъ наклоняетъ голову въ знакъ согласія; на ея лицѣ сквозь заученное выраженіе безстрастія проскальзываетъ живой интересъ и участіе, которыхъ она, несмотря на привычку къ сдержанности, не можетъ скрыть.
   -- Я сынъ вашей ключницы, леди Дэдлокъ, и мое дѣтство прошло въ этомъ домѣ; моя мать прожила здѣсь полстолѣтія и умретъ, безъ сомнѣнія, здѣсь же. Она представляетъ собою, можетъ быть, одинъ изъ самыхъ лучшихъ образцовъ любящихъ, преданныхъ и вѣрныхъ слугъ, которыми можетъ гордиться Англія; эту черту не могутъ ставить въ заслугу исключительно себѣ ни представители высшаго, ни представители низшаго сословій, такъ какъ такіе примѣры доказываютъ прекрасныя качества обѣихъ сторонъ: какъ одной, такъ и другой.
   Такое трактованіе вопроса нѣсколько коробитъ сэра Лейстера, но по своей честности и правдивости онъ не возражаетъ и молча признаетъ справедливость объясненій горнозаводчика.
   -- Простите, что я говорю столь избитыя вещи, но мнѣ не хотѣлось бы дать поводъ къ заключенію, будто я стыжусь положенія, какое моя мать занимаетъ въ этомъ домѣ (говоря это, гость бросаетъ взглядъ на баронета), или къ обвиненію меня въ недостаткѣ уваженія къ Чизни-Вуду и фамиліи Дэдлоковъ. Разумѣется я желалъ бы,-- да, я желалъ бы, леди Дэдлокъ,-- чтобъ моя мать удалилась на покой послѣ столькихъ лѣтъ труда и провела остатокъ своихъ дней у меня. Но я понялъ, что разорвать крѣпкія узы, которыя связываютъ ее съ замкомъ, значитъ разбить ея сердце, поэтому давно уже оставилъ эту мечту.
   Услышавъ, что мистрисъ Роунсвель внушается мысль разстаться съ домомъ, который она должна считать роднымъ, сэръ Лейстеръ снова вооружается всѣмъ своимъ великолѣпіемъ.
   Горнозаводчикъ продолжаетъ просто и скромно:
   -- Я былъ подмастерьемъ и простымъ рабочимъ, жилъ долгіе годы на маленькомъ жалованьи, получилъ самое элементарное образованіе, самъ заботился пополнить его пробѣлы. Жена моя -- дочь надсмотрщика и воспитана очень просто. У насъ три дочери и сынъ, о которомъ я уже говорилъ; по счастью мы могли поставить ихъ въ лучшія условія, чѣмъ тѣ, въ которыхъ выросли сами, и дали имъ хорошее, очень хорошее воспитаніе,-- нашей главной заботой, нашимъ величайшимъ удовольствіемъ было сдѣлать ихъ достойными всякаго положенія въ обществѣ.
   Въ послѣднихъ словахъ горнозаводчика звучитъ гордость, какъ будто онъ прибавляетъ про себя: "достойными занять мѣсто даже въ средѣ владѣльцевъ Чизни-Вуда". Поэтому со стороны сэра Дэдлока его слова встрѣчены опять нѣкоторой демонстраціей великолѣпія.
   -- Все это очень обыкновенно въ классѣ, къ которому я принадлежу: у насъ, леди Дэдлокъ, чаще чѣмъ гдѣ-нибудь бываютъ такъ называемые неравные браки. Сынъ сообщаетъ отцу, что онъ влюбленъ въ молодую работницу на фабрикѣ. Услышавъ это, отецъ, нѣкогда и самъ работавшій на фабрикѣ можетъ быть, сначала немного огорчится, можетъ быть, будетъ разочарованъ, такъ какъ имѣлъ другіе виды относительно своего сына, тѣмъ не менѣе есть нѣкоторые шансы на то, что онъ, наведя справки и узнавъ, что дѣвушка безукоризнена, отвѣтитъ сыну: "Я долженъ прежде увѣриться въ прочности твоихъ чувствъ; я долженъ убѣдиться, что это не простое увлеченіе. Для васъ обоихъ это вопросъ очень серьезный, поэтому отложимъ его рѣшеніе на нѣкоторое время; я помѣщу ее для пополненія образованія на два года хоть въ тотъ пансіонъ, гдѣ учились твои сестры; ты дашь мнѣ слово, что будешь видѣться съ нею не чаще, чѣмъ это дозволяется порядками учебнаго заведенія. Если, по прошествіи этого времени, когда вы станете болѣе подходить другъ къ другу по образованію, ваше желаніе не измѣнится, я сдѣлаю, что отъ меня зависитъ, чтобъ устроить ваше счастіе". Миледи! Я знаю много подобныхъ примѣровъ и полагаю, что они указываютъ мнѣ въ данномъ случаѣ надлежащій образъ дѣйствій.
   Величественное негодованіе баронета наконецъ разражается. Онъ спокоенъ, но ужасенъ.
   -- Мистеръ Роунсвель, начинаетъ онъ, заложивъ правую руку за бортъ своего синяго фрака и принявъ позу, въ какой изображенъ въ фамильной галлереѣ.-- Мистеръ Роунсвель, вы сравниваете Чизни-Вудъ съ... здѣсь онъ дѣлаетъ усиліе, чтобъ не задохнуться, съ фабрикой?
   -- Конечно, сэръ Лейстеръ, это два совершенно различныя мѣста, но въ настоящемъ случаѣ, какъ мнѣ кажется, между ними можно сдѣлать нѣкоторое сближеніе.
   Сэръ Лейстеръ бросаетъ величественные взгляды по сторонамъ, чтобъ увѣриться, что онъ не спитъ, а слышитъ это на-яву.
   -- Извѣстно ли вамъ, сэръ, что молодая особа, которую миледи, мы-ле-ли приблизила къ себѣ, воспитывалась въ сельской школѣ Чизни-Вуда?
   -- Я знаю объ этомъ, сэръ Лейстеръ. Очень хорошая школа; фамилія Дэдлоковъ щедро ее поддерживаетъ!
   -- Въ такомъ случаѣ, мистеръ Роунсвель, мнѣ совершенно непонятно, какъ примѣнить только что высказанное вами къ данному случаю?
   -- Вамъ "станетъ это болѣе понятно, сэръ Лейстеръ, отвѣчаетъ горнозаводчикъ, немного покраснѣвъ,-- когда я скажу вамъ, что не смотрю на обученіе въ сельской школѣ, какъ на образованіе, достаточное для жены моего сына.
   Критиковать школу Чизни-Вуда, доселѣ неприкосновенную!-- отсюда недалеко и до потрясенія общественныхъ основъ;-- это сопоставленіе во мгновеніе ока мелькаетъ въ умѣ баронета. Если эти ужасные люди, горнозаводчики, углепромышленники или какъ ихъ тамъ, забывши свое мѣсто, не только сами выходятъ изъ общественнаго положенія, къ которому предназначены,-- а по логикѣ баронета всякій безспорно и навѣки обреченъ пребывать въ томъ состояніи, въ которомъ рожденъ,-- во стремятся и другимъ давать воспитаніе выше ихъ положенія, то что же можетъ отсюда воспослѣдовать, какъ не потрясеніе основъ, уничтоженіе различій между общественными классами и проч. и проч.
   -- Извините, я васъ прерву на одну минутку! говоритъ сэръ Лейстеръ миледи, замѣтивъ, что она собирается заговорить.-- Мистеръ Роунсвель! наши взгляды на долгъ, на назначеніе человѣка, на воспитаніе, короче всѣ наши взгляды такъ діаметрально противоположны, что продолженіе нашихъ препирательствъ будетъ непріятно намъ обоимъ. Эта дѣвушка почтена вниманіемъ и милостями миледи и, если пожелаетъ лишиться ихъ или поддаться вліянію кого-нибудь, кто, вслѣдствіе своихъ особливыхъ мнѣній -- вы позволите мнѣ такъ выразиться, хотя я охотно допускаю, что никто не обязанъ отдавать мнѣ отчета въ своихъ мнѣніяхъ,-- сочтетъ за лучшее лишить ее вниманія и милостей миледи, эта дѣвушка свободна сдѣлать это во всякую минуту. Мы очень обязаны вамъ за откровенность, съ которой вы высказались; эта откровенность никоимъ образомъ не повліяетъ на положеніе молодой особы въ нашемъ домѣ. Кромѣ этого мы ничего вамъ не можемъ сказать и просимъ, ъ онъ подождалъ меня отъ десяти до одиннадцати; теперь ровно половина одиннадцатаго. Такъ ѣдемъ же, дорогой другъ мой!
   -- Гм! сухо говоритъ мистеръ Джорджъ: -- не знаю, не понимаю, что вы такъ объ этомъ хлопочете.
   -- Я хлопочу обо всемъ, что можетъ хоть сколько-нибудь навести меня на слѣдъ капитана. Вѣдь онъ насъ какъ обработалъ! Вѣдь онъ долженъ намъ всѣмъ огромныя суммы! Хлопочу? Кому же и хлопотать, какъ не мнѣ? Нѣтъ, мой дорогой другъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, понизивъ голосъ:-- не думайте, чтобъ я хотѣлъ обмануть васъ. Я далекъ отъ этого. Что жь, вы поѣдете, со мною, дорогой мистеръ Джорджъ?
   -- Ѣдемъ! только смотрите я ничего не обѣщаю.
   -- Нѣтъ, дорогой другъ мой, ничего, ничего!
   -- А за мѣсто въ каретѣ не заставите меня заплатить? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, идя за шляпой и за толстыми кожаными перчатками.
   Эта шутка такъ нравится мистеру Смольвиду, что онъ долго и тихо смѣется, сидя передъ каминомъ. Однакожъ порывъ смѣха не мѣшаетъ ему жадно слѣдить глазами изъ-за разбитаго параличомъ плеча своего, за тѣмъ, какъ мистеръ Джорджъ отпираетъ висячій замокъ на простомъ шкапу, стоящемъ въ отдаленномъ концѣ галереи, осматриваетъ и ту и другую полку, беретъ связку бумагъ, свертываетъ ихъ и кладетъ къ себѣ въ боковой карманъ сюртука. При этомъ Смольвидъ и спутница его даютъ другъ другу по многозначительному пинку.
   -- Я готовъ, говоритъ кавалеристъ возвращаясь назадъ.-- Филь! снеси старика въ карету, тебѣ вѣдь это нипочемъ.
   -- О Господи, о Боже мой! Подожди немного! говоритъ мистеръ Смольвидъ:-- Онъ такой проворный! достойный другъ... ты вѣдь... ты вѣдь не опрокинешь меня?
   Филь не даетъ никакого отвѣта, но схватываетъ стулъ съ его бременемъ, избоченивается въ сторону, подъ крѣпкими объятіями теперь безмолвнаго мистера Смольвида и въ припрыжку несется по коридору, какъ-будто ему было дано пріятное порученіе доставить стараго джентльмена въ кратеръ ближайшаго волкана. Карета однакожъ охлаждаетъ его рвеніе, онъ останавливается и запрятываетъ туда любезнаго дѣдушку; прелестная внучка садится рядомъ съ своимъ прародителемъ, стуломъ украшается крышка кареты. Мистеръ Джорджъ влѣзаетъ на козлы.
   Мистеръ Джорджъ совершенно смущенъ зрѣлищемъ, которое представляется ему черезъ окно кареты, куда онъ отъ времени до времени поглядываетъ. Въ каретѣ суровая Юдиѳь сидитъ неподвижно, а старый джентльменъ, съ ермолкой на сторону, спускается нее ниже и ниже, и смотря на мистера Джорджа, молча даетъ чувствовать, что его очень-сильно поколачиваетъ въ спину.
   

ГЛАВА XXVII.
Еще одинъ ветеранъ.

   Недалеко ѣхать мистеру Джорджу, скрестя руки, на козлахъ; цѣль ихъ поѣздки -- Поля А Никольской Палаты. Когда извощикъ остановилъ своихъ лошадей, мистеръ Джорджъ соскочилъ внизъ, взглянулъ въ окно кареты и сказалъ:
   -- Какъ, вашъ адвокатъ мистеръ Телькингорнъ?
   -- Да, мой дорогой другъ. Развѣ вы знаете его?
   -- Слыхалъ о немъ, и я думаю видалъ также; но я его не знаю и онъ меня не знаетъ.
   Засимъ слѣдуетъ втаскиваніе мистера Смольвида на лѣстницу, что совершается въ совершенствѣ, при помощи кавалериста. Его вноситъ въ пріемную комнату мистера Телькингорна и слагаютъ на турецкій коверъ передъ огнемъ. Въ настоящую минуту мистера Телькингорна нѣтъ дома, но его скоро ожидаютъ назадъ. Слуга его, сидящій за перегородкой въ сѣняхъ, высказавъ имъ эту новость, сильнѣе разводитъ огонь въ каминѣ и оставляетъ тріумвиратъ согрѣваться.
   Любопытство мастера Джорджа разъигрывается относительно комнаты: онъ смотритъ и на расписной потолокъ, осматриваетъ и старый сборникъ законовъ, любуется портретами великихъ кліентовъ и вслухъ читаетъ имена на сундукахъ.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Джорджъ глубокомысленно:-- Гм! владѣтель Чизни-Вольда. Гм! мистеръ Джорджъ долго стоитъ въ созерцаніи сундуковъ, какъ-будто это были картины; наконецъ возвращается къ камину и все-таки повторяетъ: -- Сэръ Лейстеръ, баронетъ и владѣтель Чизни-Вольда, гы!
   -- Страшныя деньги, мистеръ Джорджъ! шепчетъ дѣдушка Смольвидъ, потирая себѣ ноги: -- баснословно богатъ!
   -- Про кого вы говорите? про этого стараго джентльмена, или про баронета?
   -- Про этого джентльмена, про этого джентльмена.
   -- Слыхивалъ и я; и знаетъ, говорятъ, многое. Какая квартира! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачиваясь вокругъ: -- взгляните только, что это за полновѣсные сундуки!
   Это воззваніе пресѣкается приходомъ мистера Телькингорна. Въ немъ, безъ-сомнѣнія, нѣтъ никакой перемѣны. Одѣтъ въ ржавое платье; очки въ рукахъ; футляръ отъ очковъ потертъ. Въ манерахъ сухость и скрытность. Въ голосѣ шелуховатость и сиплость. Въ лицѣ способность видѣть насквозь, быть-можетъ, нѣсколько критическая и съ примѣсью презрѣнія. Великіе лорды могли бы имѣть болѣе-теплаго фанатика, болѣе-низкаго поклонника, чѣмъ мистеръ Телькингорнъ, еслибъ на свѣтѣ все узнавалось
   -- Добраго утра, мистеръ Смольвидъ, здравствуйте, говорить онъ, входя въ комнату.-- Вы привезли съ собою сержанта, вижу я. Сядьте, сержантъ, сядьте.
   Пока мистеръ Телькингорнъ снимаетъ съ себя перчатки и кладетъ ихъ въ свою шляпу, осматриваетъ онъ съ полуоткрытыми глазами отдаленный уголь комнаты, въ которомъ стоить кавалеристъ и можетъ говоритъ самъ себѣ: "Попался дружище! "
   -- Сядьте, сержантъ, повторяетъ онъ, подходя къ своему столу, раскинутому но одну сторону намина и садится въ свое покойное кресло.
   -- Холодно и сыро сегодня, говоритъ онъ и грѣетъ поперемѣнно то ту, то другую ладонь передъ рѣшеткой камина и видитъ насквозь тріумвиратъ, сидящій передъ нимъ полукругомъ.
   -- Теперь я вижу, что мнѣ надо дѣлать (быть можетъ, онъ это видитъ двусмысленно) мастеръ Смоль видъ! Прелестная Юдиѳь стрясываетъ своего дѣдушку, чтобъ придать ему способность вступить въ разговоръ.-- Вы привезли съ собою общаго нашего друга, сержанта -- прекрасно!
   -- Привезъ, соръ, отвѣчаетъ мистеръ Смольвидъ. И въ голосѣ его слышится полнѣйшее подобострастіе къ богатству и вліянію адвоката.
   -- Что жь скажетъ сержантъ относительно этого дѣла?
   -- Мистеръ Джорджъ! говоритъ дѣдушка Смольвидъ, и скрюченная рука его дрожитъ: -- вотъ адвокатъ мой, сэръ!
   Мистеръ Джорджъ кланяется адвокату, но, вообще говоря, безмолвствуетъ, сидитъ совершенно-прямо и въ такомъ отдаленіи отъ спинки стула, какъ-будто за его спиной висѣлъ огромный ранецъ съ необходимыми вещами для цѣлаго дня маневровъ.
   Мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ:
   -- Ну такъ что жь Джорджъ., вѣдь, кажется, васъ такъ зовутъ?
   -- Точно такъ, сэръ.
   -- Чтожь вы скажете, Джорджъ?
   -- Извините меня, сэръ, отвѣчаетъ кавалеристъ -- но мнѣ хочется знать, что вы скажите?
   -- Вы думаете относительно вознагражденія...
   -- Относительно всего, сэръ.
   Эта страшная пытка для терпѣнія мистера Смольвида невольно вызываетъ изъ съёжившихся губъ его; "Ахъ ты негодная скотина!.." но онъ тотчасъ же приходитъ въ себя, проситъ у мистера Телькингорна прощенье, обращается къ Юдиѳи и говоритъ; "сорвалось съ языка, моя милая."
   -- Я полагалъ, сержантъ, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, развалясь въ креслахъ и положивъ ногу на ногу; -- что мистеръ Смольвидъ вамъ ужъ достаточно объяснилъ въ чемъ дѣло. Впрочемъ, это просто. Вы нѣкогда служили подъ начальствомъ капитана Гаудона, были при немъ во время его болѣзни, дѣлали ему много разныхъ послугь и, какъ и слышалъ, пользовались большимъ довѣріемъ съ его стороны. Такъ это, или нѣтъ?
   -- Такъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, въ духѣ военнаго лаконизма.
   -- Вслѣдствіе этого у васъ могутъ находиться какія-нибудь бумаги, все-равно какія бы онѣ не были, счоты, инструкціи, приказы, письма, писанные его собственной рукою. Мнѣ бы хотѣлось сравнить ихъ съ бумагами, которыя находятся у меня. Если вы маѣ дадите возможность исполнить мое желаніе, вы будете вознаграждены за ваши хлопоты. Три, четыре, пять гиней... вѣдь это, сержантъ, недурно?.. гм!
   -- Благородно, другъ мой, благородно! восклицаетъ дѣдушка Смольвидъ, сощуривая глаза.
   -- Если этого мало, скажите прямо, какъ честный солдатъ, сколько вы желаете получить. Бумаги эти вы можете удержать, если хотите, у себя; но мнѣ было бы пріятнѣе, еслибъ вы ихъ оставили мнѣ.
   Мистеръ Джорджъ неподвижно остается въ томъ же положеніи, смотритъ въ полъ, смотритъ на расписной потолокъ и не говорить ни слова. Бѣшеный мистеръ Смольвидъ цапаетъ по воздуху.
   -- Вопросъ въ томъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ методическимъ. безкорыстнымъ, мягкимъ голосомъ: -- вопервыхъ, находятся ли въ вашемъ владѣніи бумаги, писанныя рукою капитана Гаудона?
   -- Вопервыхъ, находятся ли въ моемъ владѣніи бумаги, писанныя рукою капитана Гаудона, сэръ, повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Вовторыхъ, сколько вы хотите за хлопоты?
   -- Вовторыхъ, сколько я хочу за хлопоты, сэръ, повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Втретьихъ, вы можете сами судить, похожи ли почеркомъ ваши бумаги на эти, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и мгновенно всучиваетъ въ руку кавалериста цѣлую тетрадь исписанной бумаги.
   -- Похожи ли почеркомъ мои бумаги на эти -- вотъ оно что! повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   Всѣ эти повторенія мистеръ Джорджъ произноситъ механически, вытаращивъ глаза на мистера Телькингорна. На клятвенныя показанія по дѣлу Жарндисовъ, всученныя ему въ руку, онъ не обращаетъ никакого вниманія хотя крѣпко держитъ ихъ, и продолжаетъ смотрѣть съ безпокойнымъ размышленіемъ на адвоката.
   -- Ну, Джорджъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- что же вы скажите?
   -- Ну, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, вытянувшись во всю свою громадность: -- я бы хотѣлъ все это бросить, съ нашего позволенія
   -- За чѣмъ бросить? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, съ совершенно-спокойной наружностью.
   -- Вотъ зачѣмъ, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- затѣмъ, что я въ вашихъ дѣлахъ ни бельмеса не смыслю; бумагъ вашихъ не понимаю. Выдержу какой угодно огонь: а отъ отвѣтовъ на вопросы отказываюсь. Вотъ я, небольше какъ съ часъ тому назадъ, говорилъ мистеру Смольвиду, что когда я впутываюсь въ этакія дѣла, такъ мнѣ кажется, что у меня петля на шеѣ, говорить мистеръ Джоржъ, озирая всю компанію.
   Затѣмъ онъ дѣлаетъ три шага впередъ, чтобъ положить рукопись на столъ, потомъ три шага назадъ, чтобъ снова принять прежнее положеніе и, вытянувшись во весь ростъ, смотритъ то на полъ, то на расписной плафонъ, руки закладываетъ за спину, какъ-бы въ предупрежденіе всевозможныхъ всучиваній документовъ со стороны опытнаго адвоката.
   При всѣхъ этихъ продѣлкахъ, любимое бранное слово мистера Смольвида такъ вертится у него на языкѣ, что обычную фразу свою: -- "дорогой другъ мой," онъ началъ-было: "дьявол....", но, опомнившись, останавливается и замолкаетъ на нѣсколько секундъ. Наконецъ, отдѣлавшись побѣдоносно отъ "дьяволь.....", онъ начинаетъ самымъ нѣжнымъ образомъ уговаривать своего дорогаго друга не горячиться, исполнить все, что отъ него требуетъ такой знаменитый джентльменъ, и исполнить но доброй волѣ, потому-что всѣ требованія его справедливы и прибыточны. Мистеръ Телькингорнъ примѣшиваетъ къ этому, какъ-бы случайно, слѣдующія сентенціи: -- вы, сержантъ, всего лучше сами можете судить о своихъ выгодахъ. Этимъ вы себѣ вреда не сдѣлаете, сержантъ. Впрочемъ, какъ хотите, сержантъ, какъ хотите. Вы знаете, что вамъ надо дѣлать. Все это произносить онъ повидимому съ совершеннымъ равнодушіемъ и, разсматривая бумаги, приготовляется сѣсть и писать письмо.
   Мистеръ Джорджъ, въ отчаянномъ положеніи своемъ, обращаетъ взглядъ свой съ распитаго плафона на полъ, съ пола на мистера Смольвида, съ мистера Смольвида на мистера Телькингорна, съ мистера Телькингорна опять на расписной плафонъ и переминается съ ноги на ногу.
   -- Увѣряю васъ честью, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- не въ обиду будь вамъ сказано, но посреди васъ и мистера Смольвида, и какъ-будто посреди двухъ столбовъ висѣлицы. Да, сэръ, это вѣрно. Я, джентльмены, вамъ не подстать. Позвольте мнѣ сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, для уясненія дѣла: зачѣмъ вамъ хочется видѣть почеркъ капитана?
   Мистеръ Телькингорнъ спокойно качаетъ головою.-- Нѣтъ. Еслибъ вы были дѣловой человѣкъ, сержантъ, то мнѣ не пришлось бы говорить вамъ, что въ той профессіи, къ которой я принадлежу, есть тайныя причины, совершенно-безвредныя въ своихъ основаніяхъ, заставляющія иногда прибѣгать къ сличеніямъ, сравненіямъ и т. п. Но если вы боитесь повредить капитану Гаудону, то можете успокоиться: страхъ вашъ совершенно-напрасенъ.
   -- Знаю. Онъ уже на томъ свѣтѣ.
   -- Будто бы? и мистеръ Телькинигорнъ спокойно садится писать.
   -- Вотъ что, сэръ, говоритъ кавалеристъ, смотря себѣ въ шляпу, послѣ второй убійственной для него паузы: -- мнѣ очень-совѣстно, что я не могъ исполнить ваше желаніе. Но если угодно, чтобъ я не избѣгалъ путаться въ это дѣло, такъ позвольте мнѣ посовѣтоваться съ однимъ изъ моихъ друзей: онъ понимаетъ въ дѣлахъ больше моего; крѣпкая голова, сэръ, и къ-тому же старый ветеранъ. А я... я теперь... то-есть совершенно задушенъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, проводя безнадежно рукою по своему лбу: -- совѣть его будетъ для меня въ нѣкоторомъ родѣ утѣшеніемъ.
   Когда мистеръ Смольвидъ узнаётъ, что знаменитый авторитетъ -- крѣпкая голова, старый ветеранъ, онъ сильно настаиваетъ, чтобъ кавалеристъ отправился съ нимъ посовѣтоваться и не забылъ бы сообщить ему о пяти гинеяхъ, а можетъ, и больше. Убѣжденія почтеннаго старика дѣйствуютъ на мистера Джорджа: онъ соглашается идти за совѣтомъ. Мистеръ Телькинигорнъ не говоритъ ни pro, ни contra.
   -- Такъ, съ вашего позволенія, сэръ, и пойду посовѣтуюсь съ другомъ, говоритъ кавалеристъ: -- и возьму смѣлость въ-теченіе дня заглянуть къ вамъ съ окончательнымъ отвѣтомъ. Мистеръ Смольвидъ, если вы хотите, чтобъ и снесъ васъ съ лѣстницы...
   -- Сейчасъ, дорогой другъ мой, сейчасъ. Позвольте мнѣ только молвить по секрету словцо этому джентльмену.
   -- Извольте, сэръ. Я подожду. И кавалеристъ уходитъ въ отдаленную часть конторы и снова занимается глубокомысленнымъ созерцаніемъ сундуковъ всякаго калибра.
   -- Еслибъ я не былъ такъ слабъ, какъ дьявольская мямля, сэръ, шепчетъ дѣдушка Смольвидъ, притягивая къ себѣ адвоката за фалды фрака и сверкая изъ злобныхъ глазъ своихъ потухающимъ зеленоватымъ огнемъ: -- такъ я бъ вырвалъ у него эти письма. Они у него за пазухой. Я видѣлъ, какъ онъ ихъ туда клалъ, и Юдиѳь видѣла. Говори же ты, негодная треска, гнусная вывѣска для лавки продавца палокъ!
   Это энергическое воззваніе онъ сопровождаетъ неумѣреннымъ толчкомъ въ спину своей внучки, обезсиливаетъ, валится со стула и увлекаетъ за собою мистера Телькингорна. Юдиѳь удерживаетъ его и также сильно и энергически оттрясываетъ.
   -- Насиліе ни къ чему не поведетъ, другъ мой! холодно замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Да я знаю, я знаю, сэръ. Но это скверно, это мерзко, это... это хуже я несноснѣе твоей скверной общипанной сороки -- бабушки, говорятъ добрый дѣдушка, обращаясь къ невозмутимой Юдиѳи, которая безмолвно смотритъ на огонь: -- знать, что у него въ карманѣ то, что намъ нужно и что онъ не хочетъ дать. О-нъ не хочетъ дать. О-о-нъ! Бродяга! хорошо же, сэръ, хорошо! Недолго ему такъ куражиться. Онъ иногда бываетъ и въ моихъ тискахъ. Я поприжму его, сэръ. Я выжму изъ него сокъ, сэръ. Коли онъ не хочетъ добра, такъ я его заставлю силой, сэръ!.. Ну, мой дорогой мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, отвратительно мигая адвокату: -- я готовь къ вашимъ услугамъ, мой достопочтенный другъ!
   Мистеръ Телькингорнъ стоить на коврѣ передъ каминомъ, грѣетъ спину и, несмотря на его самовладѣніе, насмѣшливая улыбка, возбужденная исчезновеніемъ мистера Смольвида, кривятъ его сморщившіяся губы. Однимъ легкимъ киваньемъ головы отдаетъ онъ поклонъ кавалеристу.
   Мистеръ Джорджъ находятъ, что отдѣлаться отъ старика труднѣе, чѣмъ стащить его съ лѣстницы. Въ каретѣ онъ впадаетъ въ такую болтовню, по поводу гиней, и такъ привязывается къ пуговицамъ кавалериста, имѣя непреодолимое желаніе отстегнуть ихъ и обобрать карманы, что со стороны мистера Джорджа необходимо нѣкоторое усиліе, чтобъ удалиться отъ дверецъ экипажа. Наконецъ, сопротивленіе превозможено и онъ, въ единственномъ числѣ, идетъ на поиски своего оракула.
   -- Чрезъ монастырскій Темпль и чрезъ Уйтфрайеръ (не безъ того, конечно, чтобъ не заглянуть въ Оружейную Аллею, которая кажется ему какимъ-то образомъ по дорогѣ) по Блакфрайерскому Мосту и Блакфрайерской Улицѣ, идетъ мистеръ Джорджъ степеннымъ шагомъ къ улицѣ Мелкихъ Торговцевъ, лежащей, гдѣ-то въ узлѣ дорогъ изъ Кента и Шюрри и улицъ съ мостовъ Лондона, сходящихся подъ кровлю достославнаго Слона {Въ этомъ узлѣ улицъ находится огромная гостинница съ вывѣскою слона; къ этой гостинницѣ стекались почти со всѣхъ дорогъ почтовые дилижансы и вообще всѣ извощики; здѣсь находили они въ большомъ количествѣ съѣстные припасы для себя и фуражъ для лошадей; нынѣ, съ проведеніемъ желѣзныхъ дорогъ въ Англіи, извощики, если несовсѣмъ исчезли, то, по-крайней-мѣрѣ, очень уменьшились, такъ-что около знаменитой гостинницы Слона не видатъ ужь болѣе огромнаго ряда дорожныхъ экипажей.}, утратившаго нынѣ свой замокъ, состоявшій изъ тысячи различныхъ каретъ, подъ властью болѣе-сильнаго, чѣмъ онъ, желѣзнаго чудовища, готоваго растерзать его въ клочки при первомъ сопротивленіи -- къ одной изъ небольшихъ лавокъ, именно къ музыкальной, въ окнахъ которой виднѣется маленькой выборъ скрипокъ, нѣсколько свирѣлей, тамбуринъ, виситъ нѣсколько листовъ нотъ, направляетъ мистеръ Джорджъ свои тяжелые шаги. И увидавъ женщину гренадерскихъ размѣровъ, съ передникомъ на платьѣ, которая выходитъ изъ лавки, держа въ рукахъ небольшую деревянную чашку, и ставъ на краю троттуара начинаетъ что-то въ ней мыть и полоскать, мистеръ Джорджъ останавливается и говоритъ самъ-себѣ: -- такъ и есть: всегда зелень моетъ. Везъ этого занятія я ея никогда не видывалъ, развѣ только въ походной фурѣ.
   Предметъ этихъ размышленій такъ занятъ мытьемъ зелени въ настоящую минуту, что не видитъ стоящаго передъ нею мистера Джорджа до-тѣхъ-поръ, пока мытье благополучно не кончается. Пріемъ, который дѣлается мистеру Джорджу, неочень-лестенъ.
   -- Джорджъ, при видѣ васъ, у меня является сильное желаніе, чтобъ вы были по-крайней-мѣрѣ за тысячу верстъ.
   Кавалеристъ, не обращая никакого вниманія на такую нѣжность, идетъ за леди съ гренадерскими формами, въ давку музыкальныхъ инструментовъ; тамъ леди ставитъ чашку съ зеленью на столъ и пожимаетъ руку мистеру Джорджу.
   -- Я, Джорджъ, говоритъ она: -- ни минуты не бываю спокойна за Матвѣя Багнета, когда вы бываете съ нимъ. Вы такой бездомный, такой непосѣда.
   -- Знаю, мистриссъ Багнетъ, знаю.
   -- Что толку, что вы знаете? говоритъ мистриссъ Багнетъ:-- отъ этого мнѣ не легче. Зачѣмъ вы такой?
   -- Такая ужъ натура, я думаю, весело говоритъ кавалеристъ.
   -- А! отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ нѣсколько-пискляво: -- что мнѣ до вашей натуры? того-и-гляди соблазните моего Мата бросить музыкальную лавку и уплыть въ Новую Зеландію, или Австралію.
   Мистриссъ Багнетъ далеко недурная собою женщина, очень -- широка костью, нѣсколько аляповатыхъ формъ, съ несовсѣмъ-нѣжной кожей, отъ вліянія вѣтра и солнца; но здоровая, свѣжая, быстроглазая, трудолюбивая, дѣятельная, расторопная, отъ сорока-пяти, до пятидесяти лѣтъ; она одѣта чисто, пристойно, но такъ скромно, что единственное украшеніе во всемъ ея костюмѣ -- обручальное кольцо, которое такъ заросло мясомъ, что снимется развѣ только тогда, когда мистриссъ Багнетъ обратится въ прахъ.
   -- Мистриссъ Багнетъ, говоритъ кавалеристъ: -- даю вамъ честное слово: и не буду смущать Мата. На столько вы можете на меня положиться.
   -- Оно такъ. Да только ужь одинъ видъ вашъ -- а тотъ такой безпокойный, замѣчаетъ мистриссъ Багнетъ:-- ахъ Джорджъ, Джорджъ! еслибъ вы были тогда постепеннѣе и женились на вдовѣ Джо Пауча, когда онъ умеръ въ Сѣверной Америкѣ; она за васъ готова была бы и въ огонь и въ воду.
   -- Конечно, тогда былъ случай остепениться, отвѣчаетъ кавалеристъ, полусерьёзно, полушутя: -- а ужъ теперь, кажется, время ушло. Вдова Джо Пауча могла бы мнѣ быть полезною: въ ней, да и около нея было кой-что хорошее, но все-таки я не могъ рѣшиться. Вотъ еслибъ въ выборѣ жены мнѣ было такое счастье какъ Матвѣю -- дѣло другое!
   Мистриссъ Багнетъ, въ простотѣ сердечной, обращается безъ затѣй съ такимъ славнымъ парнемъ, какъ Джорджъ; но, при любезничаньи съ его стороны можемъ доказать, что и она баба не промахъ: за комплиментъ посылаетъ ему въ лицо картофелину и уходитъ въ другую комнату, за прилавокъ.
   -- А Квибекъ, моя куколка, говоритъ Джорджъ, слѣдуя за мистриссъ Багнетъ, по ея приглашенію:-- и крошечка Мальта тутъ же. Ну, подите, подите поцалуйте вашего Блюффи!
   Эти юныя леди, однакожъ, не подумайте, чтобъ такія имена получили при крещеніи: Квибекъ и Мальта были только прозвища, данныя имъ въ честь тѣхъ городовъ, въ казармахъ которыхъ они увидѣли свѣтъ; обѣ серьезно заняты дѣломъ, на треногихъ стульяхъ: младшая, такъ, лѣтъ пяти или шести, учила буквы въ карманной азбукѣ; старшая, лѣтъ восьми, а можетъ, девяти, показывала ей и шила очень-прилежно. Обѣ дѣвочки съ радостнымъ визгомъ встрѣтили своего стараго друга и, расцаловавшись съ нимъ, придвинули къ нему свои треногіе стульчики.
   -- Ну, а что дѣлаетъ маленькій Вульвичъ? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Каково! представьте себѣ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, съ закраснѣвшимся отъ жара лицомъ (она теперь стряпаетъ обѣдъ); -- вѣдь онъ занятъ при театрѣ и играетъ на дудочкѣ, въ военномъ маршѣ.
   -- Ай-да крестничекъ, молодецъ! говоритъ мистеръ Джорджъ, прихлопывая себя но колѣнямъ.
   -- Нечего сказать, молодецъ! говоритъ мистриссъ Багнетъ:-- настоящій британецъ, право настоящій британецъ.
   -- И Матъ надуваетъ свой фаготъ, и всѣ ни, отъ перваго до послѣдняго, славные граждане, говоритъ мистеръ Джорджъ:-- семейные люди. Дѣти подрастаютъ. Старушка, мать Матвѣева, въ Шотландія и вашъ старикъ-отецъ тоже гдѣ-нибудь. Пишутъ, чай, другъ къ другу письма. Вы имъ немножко пособляете. Прекрасно, прекрасно! Понимаю, какъ не желать, чтобъ и былъ отсюда за тысячу верстъ; я къ такимъ вещамъ неспособенъ.
   Мистеръ Джорджъ становится задумчивъ; сидя передъ огнемъ, въ чисто-вымытой комнатѣ, въ которой полъ посыпанъ пескомъ, слышенъ запалъ барака, въ которой нѣтъ ни пылинки, ни яитнышка, начиная съ личика Квибеки и Мальты, до блестящихъ, изъ бѣлой жести, горшковъ и сковородъ, разставленныхъ на полкахъ; мистеръ Джорджъ становится задумчивъ, сидя здѣсь и смотря какъ работаетъ мистриссъ Багнетъ; но вотъ мистеръ Багнетъ и молодой Вульвичъ возвращаются къ сроку домой. Мистеръ Багнетъ, отставной артиллеристъ, прямого стана, высокаго роста, съ бровями жесткаго волоса, съ усами, въ родѣ мочалы съ кокосоваго орѣха, съ совершенно-лысой головой и съ загорѣлымъ цвѣтомъ лица. Голосъ у него отрывистый, густой, звучныя голосъ; не безъ сходства съ тономъ того инструмента, которому онъ себя посвящаетъ. Въ немъ въ-самомъ-дѣлѣ замѣтна какая-то несгибаемость, металличность; какъ-будто онъ самъ былъ не что иное, какъ фаготъ въ оркестрѣ человѣчества. Маленькій Вульвичъ истинный типъ и модель маленькаго барабанщика.
   И сынъ и отецъ, оба, радушно привѣтствуютъ кавалериста. Узнавъ, что онъ пришелъ за совѣтомъ, мистеръ Нагнетъ гостепріимно объявляетъ ему, что обѣда не хочетъ знать никакихъ дѣлъ, и что другъ его не получитъ никакого совѣта, если не раздѣлитъ съ ними ветчины и зелени. Кавалеристъ соглашается на такое любезное предложеніе и, чтобъ не мѣшать хозяйственнымъ приготовленіямъ, оба друга выходятъ на узкую улицу и маршируютъ по ней такимъ тяжелымъ и мѣрнымъ шагомъ, какъ часовые на валгангѣ.
   -- Джорджъ, говоритъ мистеръ Нагнетъ:-- ты знаешь меня. Совѣты дастъ моя старуха; она всѣхъ насъ умнѣе. Но и въ этомъ никогда не сознаюсь передъ ней. Прежде всего дисциплина -- понимаешь? Дай ей раздѣлаться съ зеленью, тогда мы и потолкуемъ. И какъ ока скажетъ, такъ ты и дѣлай -- слышишь?
   -- Я тоже такъ думаю, Матвѣй, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- и лучше послушаюсь ея совѣта, чѣмъ совѣта цѣлой коллегіи.
   -- Коллегія, отвѣчаетъ мистеръ Нагнетъ, короткими сентенціями, какъ-будто наигрывая на фаготѣ: -- найди-ка такую коллегію, которую бы можно было оставить въ другомъ полушаріи безъ фарсинга денегъ только съ салопцемъ, да съ зонтикомъ, да чтобъ она вернулась домой, въ Европу -- анъ нѣтъ! А моя старуха, хоть завтра выкинетъ такую штуку -- ей ужь дѣло бывалое!
   -- Ты правъ, говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Коллегія, продолжаетъ Багнетъ:-- дай-ка коллегіи вершокъ земли да щепотку песку, да извести на полпенни, да шесть пенсовъ денегъ -- что она сдѣлаетъ?-- ничего! А моя старуха съ этого начала хозяйничать -- вотъ оно что!
   -- Да; а теперь Богъ благословилъ: любо смотрѣть, Матвѣй!
   -- И старуха копятъ, говоритъ мистеръ Багнетъ утвердительно. У нея тамъ, гдѣ-то, чулокъ: въ него прячетъ деньги. Я не видалъ, а знаю, что прячетъ. Дай ей съ зеленью покончить, и она направитъ тебя какъ-разъ.
   -- Она сокровище! восклицаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Больше, братъ! Но и объ этомъ при ней ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаешь? Вѣдь это она открыла во мнѣ музыкальныя способности. Ка-бы не она, я бы и теперь киснулъ въ артилеріи. Шесть лѣтъ и потѣлъ около скрипки, десять около флейты. Старуха говоритъ: "Нѣтъ не йдеть! охота есть, да наклонности не тѣ; попробуй, говоритъ, фаготъ". И достала, братецъ, фаготъ у капельмейстера Карабинернаго Полка. Я, бывало, засяду въ траншеи, да и давай дуть. Пошло. Сдѣлалъ успѣхи. Завелъ самъ фаготъ, да вотъ и живу имъ.
   Джорджъ замѣчаетъ, что она свѣжа какъ роза и крѣпка какъ яблоко.
   -- Да чего тутъ братецъ: красивѣе ея я не видывалъ. Чѣмъ старше тѣмъ лучше, то-есть, что твой майскій день. Но при ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаешь?
   Продолжая теперь разговоръ кой-о-чемъ они прогуливаются но улицѣ взадъ и впередъ, отбивая тактъ мѣрнымъ шагомъ, пока Кинбекъ и Мальта не отзываютъ ихъ къ столу откушать ветчинки и зелени. При угощеніи этими съѣстными припасами, какъ и во всѣхъ другихъ хозяйственныхъ отношеніяхъ, мистриссъ Багнетъ руководится строгой системой; передъ ней ставится каждое кушанье; она дѣлитъ его на порціи, приправляя ихъ подливкой, зеленью, картофелемъ и даже горчицей, и передаетъ собесѣдникамъ. Съ тою же аккуратностью наливаетъ она каждому по кружкѣ пива и принимается удовлетворять свой аппетитъ, который, какъ видно, находится въ прекрасномъ состояніи. Столовый приборъ, если можно такъ назвать соединеніе всѣхъ обѣденныхъ принадлежностей, состоитъ весь изъ рога и жести и отслужилъ службу во многихъ частяхъ свѣта; въ-особенности ножикъ молодого Вульвича, въ родѣ устрицы, съ прибавкою сильной пружины, отщелкиваніе и защелкиваніе которой не даетъ иногда спокойно удовлетворить аппетитъ молодому музыканту, перебывалъ, говоритъ, во всѣхъ чужеземныхъ странахъ.
   Обѣдъ кончился и мистриссъ Багнетъ съ помощью двухъ молодыхъ отпрысковъ своихъ (которые вытираютъ до-чиста свои кружки, тарелки, ножи и вилки) приводитъ весь столовый приборъ въ такой же блестящій и опрятный видъ, въ какомъ онъ былъ до начала обѣда, и ставитъ все на мѣсто, счистивъ прежде всего съ очага, чтобъ не помѣшать мистеру Багнету и гостю закурить трубки. Всѣ эти домашнія суеты требуютъ усиленной топотни взадъ и впередъ но заднему двору, непомѣрнаго потребленія воды, которая на конецъ-концовъ имѣетъ честь омыть руки и лицо самой мистриссъ Багнетъ.
   Окончивъ всѣ дѣла и омовеніе, мистриссъ Багнетъ, веселая и свѣжая, является къ очагу и садится шить въ веселой компаніи, и только теперь, потому-что только теперь предполагается, что умъ ея не занятъ мытьемъ зелени -- мистеръ Багнетъ предлагаетъ кавалеристу изложить въ чемъ дѣло.
   Мистеръ Джорджъ исполняетъ это предложеніе съ глубокимъ благоразуміемъ: обращаясь какъ-будто къ мистеру Багнету, онъ не спускаетъ глаза со старухи во все время изъясненія дѣла. Тѣмъ же самымъ занимается и мистеръ Багнетъ; а старуха, тоже съ полнымъ благоразуміемъ, сидитъ и шьетъ-себѣ. Наконецъ дѣло выяснилось и мистеръ Багнетъ прибѣгаетъ къ своему спасительному штандарту: дисциплина прежде всего!
   -- Вотъ и все тутъ Джорджъ! говоритъ онъ.
   -- Вотъ и все.
   -- И ты хочешь знать мое мнѣніе?
   -- Да я поступлю, какъ ты мнѣ посовѣтуешь.
   -- Ну, старуха, говоритъ мистеръ Багнетъ: выскажи ему мое мнѣніе, ты знаешь его, такъ и выскажи.
   Мнѣніе оказывается слѣдующее, что мистеру Джорджу нечего путаться съ людьми, которые очень-тонки для него, и ввязываться въ дѣла, въ которыхъ онъ ни бельмеса не понимаетъ; что главное правило состоитъ въ томъ, чтобъ не бродить въ потьмахъ, не мѣшаться въ тайны и не ставить ноги тамъ, гдѣ не видать дороги. Таково мнѣніе мистера Багнета, высказанное его старухой; оно, какъ-нельзя-больше, по сердцу мистера Джорджа, потому-что соотвѣтствуетъ вполнѣ его умственному настроенію, изгоняетъ всѣ сомнѣнія и приводитъ его къ непремѣнному желанію выкурить еще трубку ради такого исключительнаго казуса и поболтать про былое время съ каждымъ изъ членовъ почтеннаго семейства Багнетовъ, сообразно съ ихъ житейской опытностью.
   Въ такомъ положеніи дѣлъ мистеръ Джорджъ не прежде выпрямляется во весь ростъ въ гостепріимной комнаткѣ, какъ приходить время фаготу и дудкѣ отправляться въ театръ, гдѣ ихъ ожидаетъ лондонская публика, и даже тогда только-что начинаетъ онъ прощаться съ Квибекой и Мальтой, опускаетъ въ карманъ своего крестника шиллингъ на лакомства, поздравляетъ его съ хорошей карьерой, и уже смеркается очень въ тѣ минуты, когда мистеръ Джорджъ подходитъ къ полямъ Линкольнской Палаты.
   -- Хозяйство, семейство, размышляетъ онъ по дорогѣ: -- конечно, хорошая вещь: на себя смотришь какъ на бобыля. Но я хорошо сдѣлалъ, что не маршировалъ въ супружество. Врядъ ли я способенъ къ этому. Я и до-сихъ-поръ такой бродяга, что мѣсяца не содержалъ бы галереи, еслибъ за ней нуженъ былъ постоянный уходъ, да пришлось бы жить не такъ поцыгански, какъ я живу. Гм! я никому не въ тягость -- и этого довольно. Со мной такого счастья не бывало много лѣтъ.
   И, высвистывая, идетъ онъ впередъ.
   Достигнувъ до Полей Линкольнской Палаты и взойдя на лѣстницу, ведущую въ квартиру мистера Телькингорна, находитъ онъ, что дверь заперта. Не обращая большаго вниманія на это обстоятельство, онъ пытается въ потьмахъ или съискать ручку колокольчика, или просто отворить дверь, и мечется изъ стороны въ сторону. Въ это время входитъ на лѣстницу и мистеръ Телькингорнъ (разумѣется, тихо) и гнѣвно спрашиваетъ:
   -- Кто здѣсь? Что тебѣ надо?
   -- Это я, сэръ. Джорджъ. Сержантъ.
   -- А развѣ Джорджъ, сержантъ, не видитъ, что моя дверь заперта?
   -- Нѣтъ, сэръ, не вижу. Во всякомъ случаѣ я не видалъ, сэръ, говоритъ Джорджъ раздражительнымъ тономъ.
   -- Измѣнили вы ваше мнѣніе? или остались при немъ же? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ. Но, тонкая устрица! знаетъ напередъ отвѣтъ.
   -- Остался при томъ же, сэръ.
   -- Я такъ и думалъ. Довольно. Вы можете идти. Хотя вы тотъ самый человѣкъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, отпирая дверь ключомъ:-- въ чьей трущобѣ прятался мистеръ Гредли.
   -- Да, и тотъ самый, говоритъ кавалеристъ, спустись двѣ или три ступеньки внизъ: -- такъ что жь, сэръ?
   -- А вотъ что! Я не люблю сообщничества такихъ людей. И еслибъ я зналъ это заранѣе, вамъ бы не видать порога моей двери. Гредли опасный негодяй, злодѣй, разбойникъ.
   Съ этими словами, произнесенными, быть-можетъ, слишкомъ-громко для мистера Теликингорна, входитъ онъ въ свои комнаты и съ сильнымъ шумомъ запираетъ за собою дверь
   Мистеръ Джорджъ принимаетъ очень-оскорбительно такой способъ прощанья, тѣмъ-болѣе, что какой-то писецъ, входя въ это время на лѣстницу, слышитъ конецъ рѣчи мистера Телькинигорна и очевидно принимаетъ его на счетъ кавалериста.
   -- Славныя вещи здѣсь услышишь! говоритъ кавалеристъ, сходя съ лѣстницы и бранясь грозно:-- Опасный негодяй, злодѣй, разбойникъ -- прошу покорно! и взглянувъ наверхъ, онъ видитъ, что писецъ наблюдаетъ за нимъ, стараясь всмотрѣться, при блескѣ уличнаго фонаря, въ его лицо. Это такъ бѣситъ кавалериста, что онъ минутъ пять остается въ дурномъ расположеніи духа. Наконецъ все это высвистываетъ до тла и, отбивая такть, идетъ домой, въ свою галерею для стрѣльбы въ цѣль, и проч.
   

Часть шестая.

ГЛАВА XXVIII.
Желѣзозаводчикъ.

   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ преодолѣлъ на этотъ разъ родовую подагру, и сколько въ прямомъ, столько и въ переносномъ смыслѣ -- на ногахъ. Онъ теперь въ своемъ помѣстьѣ, въ Линкольншайрѣ. Но воды опять разлились по низменной почвѣ, и холодъ и сырость, несмотря на всѣ предохраненія, проникаютъ въ стѣны Чизни-Вольда и даже въ кости сэра Лейстера. Яркіе огни дровъ и каменнаго угля (дедлоковскихъ дровъ изъ допотопнаго лѣса), разведенные въ широкихъ каминахъ, мигаютъ красными глазами на мрачныя просѣки парка, дрожатъ и шипятъ при видѣ валежника, но не могутъ изгнать врага своего -- сырость. Трубы для горячей воды, проведенныя но стѣнамъ всего замка, обитыя двери и рамы, ставни, заслоны и занавѣски не исключаютъ топки каминовъ и не удовлетворяютъ потребностямъ сэра Лейстера. Въ настоящее время, въ одно прекрасное утро, фешнебэльная молва провозглашаетъ внемлющей Англіи, что миледи Дедлокъ будетъ на нѣсколько недѣль въ Лондонъ.
   Хоти грустно, но справедливо, что иногда и великіе лорды имѣютъ бѣдныхъ родственниковъ. Въ-самомъ-дѣлѣ великіе лорды частенько наслѣдуютъ такое пріятное прилагательное. Родственники сэра Лейстера въ самомъ отдаленномъ колѣнѣ, просто "лѣзутъ изъ кожи". Между ними есть такіе бѣдняки, что, право, можно взять на себя смѣлость и сказать, что для нихъ было бы большое счастіе, еслибъ они не принадлежали къ золотой цѣпи Дедлоковъ, а были бы съ самаго начала выкованы изъ желѣза и занимались бы черною работой.
   Работа, между-тѣмъ (исключая нѣкоторые рѣдкіе примѣры, работы очень-нѣжной, но неприносящей никакой пользы) имъ не по-сердцу и не по достоинству дедлоковской породы. И вотъ посѣщаютъ они своихъ богатыхъ родственниковъ, дѣлаютъ долги, пока имъ вѣритъ, и живутъ очень-грязно, если уже никто имъ не вѣритъ; женщины не находятъ себѣ мужей, мужчины не находятъ себѣ женъ, катаются въ экипажахъ, взятыхъ на-прокатъ, угощаются за чужимъ столомъ и такимъ образомъ отживаютъ жизнь свою.
   По образу мыслей и по убѣжденіямъ сэра Лейстера, каждый, сколько-нибудь извѣстный человѣкъ, ему родственникъ. Знаменитый баронетъ, какъ какой-нибудь достославный паукъ, протягиваетъ нити родственной паутины, начиная отъ лорда Будля, сквозь герцога Фудля до самаго Будля; но, при этихъ родственныхъ связяхъ съ представителями человѣческаго рода, онъ милостивъ и великодушенъ относительно родственниковъ своихъ, стоящихъ на низшей степени соціальнаго значенія. И въ настоящую минуту, кромѣ проникающей сырости, онъ еще выдерживаетъ въ Чизни-Вольдѣ визиты такихъ родственниковъ съ большимъ самоотверженіемъ.
   Изъ такихъ посѣтителей на первомъ планѣ виднѣется Волюмнія Дедлокъ, молодая леди, лѣтъ шестидесяти; имѣя честь по женской линіи принадлежать къ другой знаменитой фамиліи, она такимъ образомъ поддерживается съ двухъ концовъ незыблемыми связями въ фешенэбльномъ кругу. Миссъ Волюмнія во дни юности своей обладала прекрасными талантами: умѣла изъ цвѣтной бумаги вырѣзать различнаго рода трафареты, пѣть на испанскомъ языкѣ подъ акомпаниментъ гитары и предлагать въ загородныхъ отеляхъ мудреныя шарады на французскомъ языкѣ Такимъ-образомъ двадцать лѣтъ своего существованія, отъ двадцать-перваго до сорокъ-перваго года включительно, она изволила провести очень-весело; но, отцвѣтя и наскучивъ своими совершенствами въ испанскомъ нарѣчіи, она удалилась въ Батъ, гдѣ скудно проживала, пользуясь ежегоднымъ незначительнымъ пособіемъ со стороны сэра Лейстера и повременамъ дѣлала оттуда нападенія на родственные домы. У нея въ Батѣ огромное знакомство между серьёзными, старыми джентльменами съ тонкими ногами въ нанковыхъ панталонахъ, и она пользуется въ этомъ пустынномъ городѣ значительною извѣстностью. Но въ другихъ мѣстахъ на нее посматриваютъ нѣсколько-косо, по поводу нескромнаго употребленія кармина и настойчивой привычки носить старомодное ожерелье, подобное вѣнцу, изъ розовенькихъ, маленькихъ птичьихъ яичекъ.
   Надѣялись, что Волюмнія непремѣнно заслужитъ пенсію. Усилія на этотъ счетъ пробовались, и когда Вильямъ Буффи получилъ портфель, ожидали рѣшительно, что миссъ Волюмнія зашибетъ ежегодную пенсію сотни въ двѣ фунтовъ стерлинговъ. По Вильямъ Буффи, противъ всякаго ожиданія, открылъ, что въ нынѣшнія времена такое благодѣяніе невозможно.
   То же самое приключилось и съ достопочтеннымъ Бобомъ Стеблизомъ, который, обладая опытностью ветеринарнаго врача, можетъ дѣлать всевозможныя теплыя пойла и стрѣляетъ лучше любаго егеря. Онъ ужь давно искалъ тепленькаго мѣстечка, на которомъ могъ бы ревностно служить отечеству, однакожь безъ труда и отвѣтственности. При благопріятныхъ обстоятельствахъ, давно бъ оцѣнили такія естественный тенденціи пылкаго, молодого человѣка, такой прекрасной фамиліи; но Вильямъ Буффй. получивъ портфель, открылъ, что онъ ничего не можетъ сдѣлать для достопочтеннаго Боба Стеблиза.
   Остальные родственники -- это леди и джентльмены различныхъ возрастовъ и способностей. Большая часть изъ нихъ любезна и разумна и, по всѣмъ вѣроятіямъ, была бы счастлива въ жизни, еслибъ забыла свои родственныя связи; но эти связи нѣсколько портятъ ее, заставляютъ бродить, какъ бы въ потьмахъ, безъ цѣли, безъ надежды, такъ-что она и сама, кажется, не знаетъ, что съ собой дѣлать, какъ не знаютъ другія, что дѣлать съ ней.
   Въ этомъ обществѣ, впрочемъ, и въ каждомъ, леди Дедлокъ властвуетъ безгранично. Прелестна, изящна, совершенна, властительна въ своемъ маленькомъ мірѣ (потому-что вѣдь, фешенэбльный міръ не тянется же отъ полюса до полюса); она даетъ обществу сэра Лейстера величественный я пріятный тонъ, хотя, быть-можетъ, нѣсколько надменный и равнодушный. Родственники, даже самые старшіе, которые были поражены женитьбой сэра Лейстера, отдаютъ теперь ей феодальное почтеніе и почтенный Бобъ Стеблинъ повторяетъ ежедневно избраннымъ друзьямъ своимъ, бесѣдуя съ ними между завтракомъ и обѣдомъ, свое любимое оригинальное замѣчаніе, что считаетъ ее наилучше-выѣзжанной лошадкой изъ цѣлаго табуна.
   Таковы гости въ длинномъ парадномъ залѣ Чизни-Водьда въ этотъ пасмурный вечеръ, когда шаги на Террасѣ Привидѣній (въ этой комнатѣ, впрочемъ, они не слышны) напоминаютъ какого-нибудь дальняго родственника, умершаго отъ стужи и голода. Теперь почти время сна; ночники мерцаютъ по всѣмъ спальнямъ дома и заставляютъ тѣни старинной мебели дрожать на стѣнахъ и потолкѣ. Спальные подсвѣчники стоятъ на столѣ въ отдаленномъ углу близь двери и родственники зѣваютъ на оттоманахъ, у рояли, за подносами съ содовою водою, за карточными столами и у камина. По одну сторону собственнаго камина (потому-что въ комнатѣ два), стоитъ сэръ Лейстеръ, но другую сторону сидитъ миледи за своимъ столикомъ. Волюмнія, какъ одна изъ болѣе-привилегироваиныхъ родственникъ, сидитъ между пики въ роскошномъ креслѣ. Сэръ Лейстеръ смотритъ съ высокомѣрнымъ неудовольствіемъ на румяны и на розовое ожерелье.
   -- Я иногда встрѣчаю на своей лѣстницѣ, говоритъ протяжно Волюмнія, мысли, которой послѣ длинныхъ и разнообразныхъ разговоровъ вечера требуютъ успокоенія: -- такую хорошенькую дѣвочку, какой мнѣ никогда не случалось видѣть.
   -- Protegee миледи, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я такъ и думала. Только необыкновенный взглядъ могъ отъискать такую красоточку. Она просто чудо. Быть-можетъ, нѣсколько похожа на куклу; но такой свѣженькой и хорошенькой, мнѣ никогда не случалось видѣть.
   Сэръ Лейстеръ, хотя высокомѣрно недоволенъ румянами, но, кажется, раздѣлаетъ мнѣніе Волюнніи.
   -- Скажите! замѣчаетъ миледи лѣниво: -- если въ этомъ случаѣ былъ необыкновенный взглядъ, то это надо отнести не ко мнѣ, а къ мистриссъ Раунсвель. Роза -- ея находка.
   -- Ваша горничная, я думаю.
   -- Нѣтъ; она все у меня. Любимица, секретарь... и ужь я не знаю что.
   -- Вамъ пріятно видѣть ее возлѣ себя, какъ цвѣтокъ, какъ птичку, какъ картинку, какъ пуделя... ахъ! нѣтъ, не пуделя, какъ что-нибудь, знаете, красивое? говоритъ Волюмнія симпатично. И какъ мила эта почтенная старушка мистриссъ Раунсвель. Я думаю, она очень-стара, а такъ чувствительна и такъ хороша собою! Она, мой самый лучшій другъ.
   Сэръ Лейстеръ находитъ все это справедливымъ, потому-что управительница Чизни-Вольда должна быть необыкновенная женщина. Кромѣ этого, онъ и самъ расположенъ къ мистриссъ Раунсвель и любитъ, когда ее хвалятъ, и онъ говоритъ: -- вы нравы, Волюмнія; Волюмнія отъ этого въ совершенномъ восторгѣ.
   -- У нея, кажется, нѣтъ дочерей?
   -- У мистриссь Раунсвель? Нѣтъ, Волюмнія. У нея одинъ сынъ, то-есть у нея два сына.
   Миледи, которой хроническая болѣзнь -- тоска, развилась въ этотъ вечеръ усиліями Волюмніи, устало смотритъ на спальный подсвѣчникъ и тихо вздыхаетъ.
   -- И замѣчательный примѣръ замѣшательства, въ которое впадаетъ нашъ вѣкъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ мрачной высокомѣрностью:-- вообразите: мнѣ пишетъ мистеръ Телькингорнъ, что сына мистриссъ Раунсвель приглашаютъ въ Парламентъ.
   Миссъ Волюмнія испускаетъ легкій стонъ.
   -- Да, посудите сами, повторяетъ сэръ Лейстеръ: -- въ Парламентъ!
   -- Господи, какія страсти! восклицаетъ Волюмнія.-- Я никогда не слыхивала такихъ вещей. Кто же онъ такой?
   -- Онъ, кажется, желѣзозаводчикъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ разстановкой, невполнѣ понимая, что это значитъ, и называютъ ли такимъ именемъ какое-нибудь человѣческое ремесло.
   Волюмнія произноситъ другой стонъ.
   -- Онъ не принялъ предложенія, если мистеръ Телькингорнъ говоритъ правду; впрочемъ, не сомнѣваюсь въ словахъ его: мистеръ Телькингорнъ всегда точенъ и аккуратенъ. По во всякомъ случаѣ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- его приглашали -- вотъ что ужасно-непостижимо. По-мнѣ, тутъ можно вывести самыя-странныя умозаключенія.
   Миссъ Волюмнія встаетъ, направляя взоръ свой на спальные подсвѣчники. Вслѣдствіе этого сэръ Лейстеръ, руководимый вѣжливостью, проходитъ залу изъ конца въ конецъ, беретъ одинъ изъ подсвѣчниковъ и засвѣчаетъ свѣчку на осѣненной колпакомъ лампѣ миледи.
   -- Я долженъ просить васъ, миледи, говоритъ онъ, засвѣчая свѣчку: -- остаться еще на нѣсколько минутъ, потому-что этотъ индивидуумъ, о которомъ мы говоримъ, пріѣхалъ сюда вечеромъ передъ самымъ обѣдомъ и проситъ въ очень-приличномъ письмѣ -- сэръ Лейстеръ, по своему праводушію, не можетъ упустить этого пункта изъ виду -- я долженъ сказать, что въ очень-приличномъ и хорошо-написанномъ письмѣ, доставить ему честь, осчастливить его короткимъ разговоромъ съ вами и со мной, по поводу этой дѣвочки. Такъ-какъ кажется, онъ хочетъ уѣхать сегодня же въ ночь, то я сказалъ, что мы его позовемъ передъ уходомъ спать.
   Миссъ Волюмнія, произведя еще небольшой стонъ, обращается въ бѣгство, желая хозяевамъ поскорѣе отдѣлаться отъ... какъ бишь его?.. отъ желѣзозаводчика.
   Остальные родственники всѣ исчезаютъ до послѣдняго. Сэръ Лейстеръ звонитъ въ колокольчикъ. Приходитъ слуга.
   -- Скажи мое почтеніе мистеру Раунсвелю, на половинѣ управительницы домомъ: мы готовы его принять.
   Миледи, повидимому, очень-разсѣянно слушавшая, смотритъ теперь со вниманіемъ на мистера Раунсвела, который входитъ въ комнату. Ему, можетъ-быть, немного за пятьдесятъ; лицо пріятное, большое сходство съ матерью, звучный голосъ, широкій лобъ, труды и заботы развѣяли его черные волосы. Озабоченный, но открытый видъ; одѣтъ въ черное платье; дѣятеленъ, быстръ, манеры свободны и натуральны и присутствіе могущественнаго баронета нисколько не смущаетъ его.
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, извините за безпокойство, которое и причиняю вамъ. Я постараюсь въ короткихъ словахъ высказать вамъ то, зачѣмъ я желалъ утруждать васъ своимъ присутствіемъ.
   Глава Дедлоковъ указываетъ мановеніемъ руки на софу, между собою и миледи. Мистеръ Раунсвель спокойно садится.
   -- Въ это время, когда столько предпріятій въ ходу, люди, какъ я, имѣютъ работниковъ и поставщиковъ во многихъ мѣстахъ, такъ-что мы постоянно въ поспѣшныхъ разъѣздахъ.
   Сэръ Лейстеръ доволенъ, что желѣзнозаводчикъ понимаетъ, что здѣсь нѣтъ ни поспѣшности, ни разъѣздовъ, здѣсь, въ этомъ древнемъ замкѣ, основанномъ въ спокойномъ паркѣ, гдѣ плющъ и мохъ имѣлъ время засѣсть крѣпко, гдѣ кривые, покрытые наростами вязы и тѣнистые дубы глубоко пустили столѣтніе корни въ неоскорбленную почву, гдѣ солнечные часы мѣрно показывали впродолженіе нѣсколькихъ вѣковъ время, которое такая же собственность каждаго Дедлока, какъ замокъ и помѣстье.
   Сэръ Лейстеръ садится въ спокойное кресло и такимъ -- образомъ противополагаетъ спокойствіе своей особы и своего Чизни-Вольда, безпокойной подвижности желѣзнозаводчика.
   -- Леди Дедлокъ была такъ милостива, продолжалъ мистеръ Раунсвель съ почтительнымъ взглядомъ и поклономъ въ сторону миледи: -- что взяла къ себѣ молоденькую красавицу -- Розу. Сынъ мой, бывши здѣсь, влюбился въ Розу, просилъ моего согласія на его бракъ съ ней и желалъ, чтобъ я лично удостовѣрился, любитъ ли его дѣвушка -- мнѣ кажется, что она платитъ ему взаимностью. Я до сегодня не видывалъ Розы, но въ сынѣ моемъ я увѣренъ: выборъ его не можетъ быть дуренъ. Я нашелъ ее совершенно-сходной съ его словами, и матушка отзывается о ней съ наилучшей стороны.
   -- Она заслуживаетъ похвалы во всѣхъ отношеніяхъ, говоритъ миледи
   -- Слова ваши очень радуютъ меня, леди Дедлокъ, и нѣтъ надобности выражать, какую я могу придавать цѣну вашему милостивому мнѣнію.
   -- Совершенно нѣтъ надобности, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ съ невыразимымъ величіемъ и находя, что языкъ желѣзнозаводчика ужь очень-проворенъ.
   -- Совершенно нѣтъ надобности, сэръ Лейстеръ. Но такъ-какъ сынъ мой еще очень-молодъ и Роза также еще очень-молода, и притомъ сынъ мой долженъ пробить себѣ дорогу въ жизни, какъ я ее пробилъ, то женитьба его въ настоящее время должна быть, въ нѣкоторомъ отношеніи, дѣло второстепенное. Но предположимъ, что я соглашусь на бракъ его съ этой красоточкой и она согласится выйдти за него замужъ, то я считаю долгомъ справедливости, высказать съ самаго начала -- и увѣренъ, сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, вы поймете меня и извините -- что и поставлю въ условіе, чтобъ она не оставалась больше въ Чизни-Вольдѣ. Такимъ-образомъ, прежде, чѣмъ переговорю съ моимъ сыномъ, я беру смѣлость доложить вамъ, что если ея удаленіе какимъ бы то образомъ ни было непріятно и неудобно для васъ, то я буду убѣждать сына отложить это дѣло до болѣе-благопріятныхъ обстоятельствъ.
   Не оставаться въ Чизни-Вольдѣ! ставить это въ условіе!.. Всѣ прежнія, злыя подозрѣнія относительно Ватъ Тайлера быстрымъ потокомъ приливаютъ къ головѣ сэра Лейстера, такъ-что прекрасные сѣдые волосы его, даже и въ бакенбардахъ, приходятъ въ страшное негодованіе.
   -- Долженъ ли и понимать, сэръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- и должна ли понимать миледи, онъ приводитъ ее, вопервыхъ изъ вѣжливости, а вовторыхъ въ надеждѣ на ея глубокій умъ, къ которому питаетъ глубокое уваженіе: -- долженъ ли я понимать мистеръ Рауисвель, и должна ли понимать миледи, сэръ, что эта молодая дѣвушка, слишкомъ-хороша для Чизни-Вольда, или что ея присутствіе здѣсь, оскорбительно для вашего сына?
   -- Ни въ какомъ случаѣ, сэръ Лейстеръ.
   -- Мнѣ это очень-пріятно слышать.-- Сэръ Лейстеръ въ-самомъ-дѣлѣ очень-высокомѣренъ.
   -- Пожалуйста мистеръ Раунсвель, говоритъ миледи, отстраняя отъ разговора сэра Лейстера, легкимъ мановеніемъ своей изящной ручки, какъ-будто онъ былъ ни больше ни меньше какъ муха: -- объясните мнѣ, что вы хотите сказать.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, леди Дедлокъ: это мое искреннее желаніе.
   Обративъ свою стройную головку -- мысли которой такъ быстры и дѣятельны, что не могутъ быть порабощены безстрастіемъ, хотя давно заученнымъ -- къ строгому саксонскому лицу посѣтителя, исполненному рѣшимости и твердости, миледи слушаетъ внимательно и повременимъ едва-замѣтно киваетъ своей головкой.
   -- Я, сынъ вашей управительницы, леди Дедлокъ, и провелъ мое дѣтство при этомъ домѣ. Мать моя живетъ здѣсь полвѣка и, нѣтъ сомнѣнія, желаетъ умереть здѣсь. Она можетъ служить образцомъ, быть-можетъ, единственнымъ, любви, привязанности и вѣрности къ такимъ людямъ, которыми дѣйствительно можетъ гордиться Англія, и такіе люди оцѣняютъ ее по достоинству столько же, сколько и она оцѣняетъ ихъ.
   Сэръ Лейстеръ хрипитъ подъ такой параллелью, но въ своемъ достоинствѣ и въ своей справедливости онъ находитъ, хотя и не высказываетъ этого, что мистеръ Раунсвель правъ.
   -- Извините меня, что я говорю о вещахъ такой очевидной ясности, по я боялся дать поводъ къ ложному заключенію, продолжаетъ желѣзнозаводчикъ, едва повернувъ глаза на сэра Лейстера: -- что будто бы я стыжусь положеніемъ моей матери, или по питаю того почтенія, которое способенъ внушать Чизни-Вольдъ. Я бы конечно долженъ былъ желать и я бы желалъ отъ всего сердца, леди Дедлокъ, чтобъ матушка моя, проживши здѣсь столько лѣтъ, переѣхала бы, на остатокъ дней своихъ ко мнѣ; но, зная какъ тяжело будетъ ей разставаться съ этими мѣстами, я давно выбросилъ эту мысль изъ головы.
   Сэръ Лейстеръ опять обнаруживаетъ надменное величіе при мысли, что мистриссъ Раунсвель могла, когда-нибудь, оставить мѣсто своего пребыванія, чтобъ кончить остатокъ дней своихъ въ домѣ желѣзнозаводчика.
   -- Я былъ, продолжаетъ посѣтитель съ скромною ясностью -- ученикомъ и работникомъ. Цѣлые годы, я долженъ былъ жить трудами рукъ своихъ и заботиться, сколько могъ, о своемъ образованіи. Жена моя была дочерью подмастерья и воспитана просто. У насъ, кромѣ сына, о которомъ я говорилъ, еще три дочери; имѣя къ-счастью порядочныя средства, мы могли воспитать ихъ лучше, чѣмъ было воспитаны сами. Мы дали имъ хорошее, очень-хорошее образованіе. Всѣ наши попеченія, всѣ наши удовольствія клонились къ тому, чтобъ сдѣлать ихъ достойными всякаго хорошаго мѣста, на какомъ бы ни привелось имъ быть въ жизни.
   Со стороны сэра Лейстера опять обнаруженіе надменнаго величія.
   -- Все что я высказалъ вамъ, леди Дедлокъ, такъ обыкновенно въ той (трапѣ, гдѣ я живу, и въ томъ классѣ, къ которому принадлежу, что неровные браки у насъ встрѣчаются чаще, чѣмъ въ другихъ слояхъ общества. Иногда сынъ приходитъ къ отцу своему и говоритъ, что онъ влюбленъ въ молодую дѣвушку на фабрикѣ, Отецъ, который самъ прежде работалъ на фабрикѣ, быть-можетъ нерадостно выслушаетъ это признаніе. Быть-можетъ у него другіе виды на судьбу своего сына. Или, быть-можетъ, слыша самые лучшіе отзывы объ этой дѣвушкѣ, онъ скажетъ своему сыну: "твой выборъ во многомъ удаченъ; но пусть она образуется, или пусть она ходитъ въ школу съ твоими сестрами, столько-то времени, въ которое ты даешь мнѣ честное слово видѣться съ нею не больше какъ столько-то разъ, и тогда, если наклонности ваши не измѣнятся и она сравняется съ тобою въ образованіи, женись на ней". Такихъ примѣровъ, миледи, я видалъ тысячу и думаю, что и самъ долженъ ими руководиться.
   Высокомѣріе сэра Лейстера выходитъ изъ границъ, спокойно, по страшно.
   -- Знаете ли вы, сэръ, что эта молодая дѣвочка, которую миледи -- м-и-л-е-д-и взяла къ себѣ, воспитывалась въ приходской школѣ, за этой рѣшеткой?
   -- Знаю, сэръ Лейстеръ; прекрасная школа и содержится роскошно.
   -- Слѣдовательно, мистеръ Раунсвель, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- и не могу понять, что вы хотите сказать.
   -- Можетъ, вамъ будетъ понятнѣе, сэръ Лейстеръ, если я скажу, говоритъ желѣзнозаводчикъ, покраснѣвъ немного: -- что, по моему мнѣнію, во всѣхъ приходскихъ школахъ учать не тому, что полезно знать женѣ моего сына.
   При этихъ словахъ умъ Дедлока быстро перебѣгаетъ отъ неоскорбляемой до-сихъ-поръ приходской школы къ цѣлому политическому составу государства, и онъ говоритъ:
   -- Миледи, простите меня. Позвольте одну минуту Миледи давала знакъ, что она хочетъ говорить: -- мистеръ Раунсвель, наши взгляды на образованіе, паши взгляды на словомъ сказать: наши взгляды на все діаметрально-противоположны, и продолжать этотъ разговоръ, я думаю сколько непріятно для васъ, столько и для меня. Молодая дѣвочка, о которой мы говоримъ, отличена вниманіемъ и покровительствомъ миледи. Если она желаетъ лишиться этого вниманія и покровительства, или если она готова подвергнуться вліянію кого бы то ни было, кто, для личнаго своего интереса -- вы мнѣ позволите, употребить эти выраженія -- кто, дли личнаго своего интереса, вовсе несроднаго съ моими понятіями, лишить ея этого вниманія и покровительства, то она во всякое время совершенно свободна. Мы, съ нашей стороны, благодарны вамъ за вашу откровенность; она ни въ какомъ случаѣ не можетъ повредить этой дѣвочкѣ. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ условій между ними быть не можетъ: и мы васъ просимъ, чтобъ вы были такъ добры, оставили этотъ предметъ разговора.
   Посѣтитель выжидаетъ нѣсколько времени, чтобъ дать случай говорить миледи, но миледи безмолвствуетъ. Онъ встаетъ и говоритъ:
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, позвольте мнѣ поблагодарить васъ за ваше вниманіе и замѣтить только одно, что я буду строго настаивать, чтобъ сынъ мой не питалъ тщетныхъ надеждъ. Покойной ночи.
   -- Мистеръ Раунсвель, говоритъ сэръ Лейстеръ, чекъ истинный джентльменъ:-- теперь уже поздно и ночь темна. И надѣюсь, что вы позволите мнѣ и миледи предложить вамъ остаться въ Чизни-Вольдѣ до завтрашняго утра.
   -- Я въ этомъ увѣрена, прибавляетъ миледи.
   -- Я очень-благодаренъ вамъ, но не могу воспользоваться вашимъ предложеніемъ: завтра утромъ, въ назначенный часъ, я долженъ быть уже очень-далеко.
   Желѣзнозаводчикъ удаляется. Сэръ Лейстеръ звонитъ въ колокольчикъ. Миледи встаетъ съ своихъ креселъ.
   Въ будуарѣ своемъ миледи сидитъ задумчиво передъ каминомъ и, невнимательная къ гулу шаговъ на Террасѣ Привидѣній, смотритъ на Розу, которая пишетъ въ сосѣдней комнатѣ.
   Проходитъ нѣсколько минутъ; миледи зоветъ къ себѣ Розу:
   -- Поди ко мнѣ, дитя мое. Скажи мнѣ правду: ты влюблена?
   -- О, миледи!..
   Миледи смотритъ на потупленные глазки, на закраснѣвшееся личико и говоритъ съ улыбкой:
   -- Въ кого влюблена ты? въ внука мистриссъ Раунсвель?
   -- Да, миледи но я не знаю ужели я уже влюблена!
   -- Ахъ, плутовка! А знаешь, что онъ уже влюбленъ въ тебя?
   -- Я думаю, что онъ меня немножко любитъ, миледи. И Роза залилась слезами.
   Ужели это леди Дедлокъ стоитъ передъ деревенской красавицей, нѣжнымъ пальчикомъ треплетъ ея черные локоны и съ исполненнымъ чувства интересомъ наблюдаетъ за ней? Да, это она -- она!
   -- Послушай дитя мое: ты молода и добра и.... мнѣ кажется, ты любишь меня.
   -- Ей-Богу люблю, миледи, ей-Богу люблю! и все готова сдѣлать, чтобъ доказать любовь мою.
   -- И я думаю, Роза, ты не оставишь меня теперь, даже.... ни для кого?
   -- Никогда, миледи! О, никогда! и эта мысль, кажется, пугаетъ Розу.
   -- Довѣрься мнѣ, дитя мое. Не бойся меня. Я желаю, чтобъ ты была счастлива; я буду стараться о твоемъ счастіи, можетъ, и мнѣ суждено осчастливить кого-нибудь на землѣ.
   Роза, со слезами на глазахъ, надаетъ передъ ней на колѣни и цалуетъ ея руки. Миледи, въ свою очередь, беретъ ея руку, разсматриваетъ, ставитъ между огнемъ и собой, задумывается и опускаетъ ее.
   Роза, замѣтивъ задумчивость миледи, тихо уходитъ, а миледи продолжаетъ смотрѣть на пламя камина.
   Чего ищетъ она?-- руки, которой нѣтъ, которой никогда не было? руки, которая своимъ волшебнымъ прикосновеніемъ измѣнила бы ея жизнь? А можетъ-быть, она прислушивается къ шуму шаговъ, раздающемуся на Террасѣ Привидѣній? и, можетъ, думаетъ она, чьи это шаги? мужчины? женщины? ребенка? который все идетъ впередъ, впередъ, впередъ? Грусть и мечта овладѣли ею, а то зачѣмъ было бы такой великой свѣтской дамѣ запереть двери и сидѣть одной у догорающаго камина! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Волюмнія уѣхала на слѣдующее утро и всѣ братцы и сестрицы исчезли до обѣда, съ своей многочисленной прислугой, потому-что держать многочисленную прислугу необходимо: этого требуютъ родственныя связи, несмотря на то, что и содержатъ самихъ себя имъ довольно-трудно -- такъ исчезаютъ они на всѣ четыре страны свѣта. И зимній вѣтеръ заметаетъ слѣдъ ихъ поблекшимъ листомъ, какъ-будто бы и они сами были, ни больше ни меньше, какъ увядшая трава.
   

ГЛАВА XXIX.
Молодой человѣкъ.

   Чизни-Вольдъ запертъ; копры свернуты и покоятся въ углахъ опустѣлыхъ комнатъ; яркій дама находится подъ чехлами изъ суровой парусины, рѣзьба и позолота подъ гнетомъ тяжелыхъ покрововъ и предки Дедлоковъ прячутся опять во мракъ неизвѣстности. Вокругъ замка густо падаетъ пожелтѣвшій листъ, но падаетъ тихо, съ мертвенной неподвижностью. Сколько ни трудись садовникъ мести газонъ и отвозить упадшій листъ далеко, далеко, все-таки лежитъ онъ вокругъ замка слоемъ въ добрую четверть. Рѣзкій вѣтеръ свиститъ около Чизни-Вольда, хлещетъ тяжелымъ дождемъ но ставнямъ и стекламъ и завываетъ въ трубахъ каминовъ. Туманъ ползетъ по аллеямъ, застилаетъ виды и саваномъ подымается надъ возвышенностями парка. Холодъ повсюду въ опустѣломъ замкѣ и, потянувъ носомъ, чувствуешь сырой запахъ бренными останками Дедлоковъ, какъ-будто бы тѣни ихъ выходятъ въ длинныя ночи изъ своей преисподней и гуляютъ здѣсь, по Террасѣ Привидѣній.
   За-то городской отель рѣдко раздѣляетъ состояніе духа Чизни-Вольда; рѣдко радуется онъ, когда радуется Чизни-Вольдъ, рѣдко печалится онъ, когда печалится Чизни-Вольдъ -- развѣ только въ случаѣ смерти какого-нибудь Дедлока: такъ городской отель ожилъ и блистаетъ. Въ немъ такъ тепло и ярко, какъ только можетъ быть въ такомъ фешенэбльномъ отелѣ; онъ такъ пропитанъ нѣжнымъ ароматомъ пышныхъ цвѣтовъ, какіе только могутъ доставить теплицы и оранжереи, что въ голову не прійдетъ, будто на дворѣ зима. Тихъ онъ и спокоенъ, и только стукъ маятниковъ, да по-временамъ трескъ угольевъ на каминныхъ рѣшеткахъ нарушаютъ безмолвіе въ залахъ. И окружаетъ онъ сэра Лейстера застывшія ноги, словно въ шерсть, выкрашенную радужными цвѣтами. И сэръ Лейстеръ Дедлокъ доволенъ: онъ можетъ, въ полномъ блескѣ величія, покоиться передъ каминомъ своей библіотеки, иногда удостоить разсѣяннымъ взглядомъ корешки переплетовъ, или одобрительно взглянуть на изящныя произведенія кисти. У него, въ библіотекѣ картины старой и новѣйшей школы; есть также и модныя произведенія, въ которыхъ искусство нисходитъ случайно до мастерства и которыя какъ нельзя больше напоминаютъ пестрый аукціонъ, гдѣ только и слышишь: "вотъ три стула съ высокими спинками, столъ съ скатертью, длинногорлая бутылка (съ виномъ), кружка, полный костюмъ испанки, трехчетвертной портретъ натурщицы миссъ Джогъ, платье Дон-Кихота", или "вотъ каменная терраса (поврежденная), гондола, въ отдаленіи; полная одежда венеціанскаго сенатора; роскошно-вышитый атласный костюмъ съ профильнымъ портретомъ натурщицы, миссъ Джогъ, палашъ, украшенный золотыми насѣчками и дорогими камнями, мавританская одежда (очень-рѣдкая) и Отелло".
   Мистеръ Телькингорнъ приходитъ и уходитъ довольно-часто: есть дѣлано имѣніямъ, возобновленіе контрактовъ и тому подобное. Онъ также довольно-часто видитъ миледи, и онъ и она такъ спокойны, такъ равнодушны, такъ мало обращаютъ вниманія другъ на друга, какъ никогда. Но, можетъ, миледи боится этого Телькингорна и, можетъ-быть, онъ что провѣдалъ, быть-можетъ, онъ преслѣдуетъ ее настойчиво, неутомимо, безъ капли состраданія, совѣсти, сожалѣнія; быть-можетъ, ея красота и весь этотъ блескъ, который окружаетъ ее, даютъ ему больше желанія стремиться къ тому, чего онъ такъ добивается, и дѣлаютъ его болѣе непреклоннымъ. Можетъ, онъ холоденъ и жестокъ; можетъ, онъ непреклоненъ въ своихъ обязанностяхъ, можетъ, обуреваемъ желаніемъ власти, можетъ, но терпитъ ничего тайнаго для себя въ томъ омутѣ, въ которомъ весь вѣкъ свой купался въ секретахъ; можетъ, онъ въ глубинѣ души своей ненавидитъ этотъ блескъ, въ которомъ онъ только слабая искра; можетъ, онъ озлобленъ презрѣніемъ и обидами своихъ великосвѣтскихъ кліентовъ; можетъ-быть, онъ питаетъ въ сердцѣ своемъ всѣ это ощущенія заразъ -- только ясно, что молоди чувствовала бы себя во сто кратъ спокойнѣе подъ наблюденіемъ пяти тысячъ паръ фешонэбельныхъ глазъ, чѣмъ подъ наблюденіемъ пары, и то старыхъ глазъ ржаваго адвоката съ узломъ на галстухѣ, съ черными, матовыми панталонами, завязанными лентами на штиблетахъ.
   Сэръ Лейстеръ сидитъ въ будуарѣ миледи, въ той самой комнатѣ, въ которой мистеръ Телькингорнъ читалъ клятвенное показаніе по дѣлу Жарндисовъ, и сидитъ онъ въ особенно-самодовольномъ настроеніи духа. Миледи -- какъ въ тотъ день, сидитъ передъ огнемъ, прикрываясь опахаломъ. Сэръ Лейстеръ ощущаетъ большое удовольствіе, потому-что отъискалъ въ газетахъ замѣтки, соотвѣтствующія его образу мыслей, касательно открытія шлюзовъ и состава общества. Онѣ такъ хорошо приноровлены къ настоящему случаю, что онъ не утерпѣлъ и пришелъ изъ библіотеки, чтобъ прочесть ихъ вслухъ передъ миледд.-- Человѣкъ, который писалъ эту статью, замѣчаетъ онъ въ видѣ предисловія, кивая на огонь -- * имѣетъ очень-много здраваго смысла.
   Смыслъ писателя статьи не настолько Однакожъ здравъ, чтобъ но наскучить до смерти миледи; послѣ томительнаго напряженія слушать, или. лучше сказать, томительнаго напряженія притворяться внимательной; ока становится разсѣянной, впадаетъ въ созерцаніе огня, какъ-будто она была еще въ Чизни-Вольдѣ. Сэръ Лейстеръ ничего не замѣчаетъ, читаетъ-себѣ все дальше и дальше сквозь двойное стекло своихъ очковъ, повременамъ останавливается, чтобъ произносить сентенціи въ родѣ слѣдующихъ: "правда, совершенная правда! Очень-хорошо сказано! Я и самъ часто такъ думалъ!" обыкновенно теряетъ то мѣсто, на которомъ остановился и отъискиваетъ его довольно-долго, по столбцамъ газеты.
   Сэръ Лейстеръ читаетъ съ невыразимой важностью и величіемъ; вдругъ дверь отворяется и напудренный Меркурій произноситъ слѣдующій странный докладъ:
   -- Миледи, молодой человѣкъ, по имени Гуппи!
   Сэръ Лейстеръ останавливается, таращитъ глаза и повторяетъ убійственно-гордымъ голосомъ:
   -- Молодой человѣкъ по имени Гуппи?
   Обернувшись къ двери, видитъ онъ молодаго человѣка по имени Гуппи, совершенно-переконфуженнаго и съ очень-плохою рекомендаціею относительно манеръ и наружности.
   -- Что это значитъ, говоритъ сэръ Лейстеръ напудренному Меркурію:-- что ты, безъ всякаго предварительнаго позволенія, докладываешь о какомъ-то молодомъ человѣкѣ, по имени Гуппи?
   -- Прошу прощенья, сэръ Лейстеръ; но миледи приказала принять этого молодаго человѣка, когда бъ онъ ни пришелъ. Я не зналъ, что вы находитесь здѣсь, сэръ Лейстеръ.
   Произнеся это оправданіе, напудренный Меркурій бросаетъ презрительный и злобный взглядъ на молодаго человѣка, по имени Гуппи, и въ этомъ взглядѣ ясно выражается фраза: -- вишь нелегкая тебя принесла, чтобъ заставить меня надѣлать глупостей.
   -- Онъ правъ: я дала ему это приказаніе, говоритъ миледи.-- Пусть подождетъ молодой человѣкъ.
   -- Не безпокойтесь, миледи, если вы дозволили принять его, то я не смѣю больше безпокоить васъ.-- Сэръ Лейстеръ, руководимый своей галантерейностью, удаляется, стараясь всячески не замѣтить поклона молодаго человѣка, котораго онъ считаетъ въ своемъ высокомѣріи за какого-нибудь башмачника очень-неудачной наружности.
   Леди Дедлокъ величественно осматриваетъ своего посѣтителя (когда Меркурій удалился изъ комнаты) съ ногъ до головы, заставляетъ его стоить около двери и наконецъ спрашиваетъ: зачѣмъ онъ пришелъ?
   -- Чтобъ имѣть честь говорить съ вами, милостивая государыня, говоритъ смущенный мистеръ Гуппи.
   -- Вы вѣрно тотъ самый, отъ котораго я получала такъ много писемъ?
   -- Да, милостивая государыня; я долго писалъ къ вамъ, пока не былъ удостоенъ милостивымъ отвѣтомъ вашимъ.
   -- Къ-чему же вамъ говорить со мной? Развѣ вы не могли изложить мнѣ въ письмѣ вашу просьбу?
   Мистеръ Гуппи корчить ротъ свой въ безмолвное "но", и мотаетъ головой.
   -- Вы странно-навязчивы. Я увѣрена, что все, что ни мнѣ скажете, до меня ни въ какомъ случаѣ касаться не можетъ, а потому извините если, безъ дальнихъ церемоній, и попрошу насъ прямо сказать мнѣ, что намъ нужно.
   И миледи, играя опахаломъ, равнодушно поворачивается спиною къ молодому человѣку по имени Гуппи.
   -- Съ вашего позволенія, милостивая государыня, говоритъ молодой человѣкъ:-- и тотчасъ же приступлю къ наложенію моего дѣла. Ггм! гм! я, какъ я уже имѣлъ честь, ваша милость, налагать передъ вами въ первомъ письмѣ моемъ, состою по юриспруденціи. Какъ юристъ, я имѣю привычку не упоминать письменно о мѣстѣ моего служенія, на которомъ, я могу сказать с ихъ комнатахъ, какъ обѣдалъ онъ сегодня, и когда къ обѣду его принесутъ изъ ближайшаго ресторана любимый кусокъ рыбы, кусокъ биф-стексу или цыплятъ, онъ спускается со свѣчкой въ нижнія области опустѣлаго дома, и, сопровождаемый отдаленнымъ гуломъ гремящихъ дверей, медленно возвращается назадъ, и окруженный подземной атмосферой, приноситъ бутылку, изъ которой онъ выливаетъ лучезарный пятидесяти-лѣтній нектаръ, который краснѣетъ въ стаканѣ, сознавая свою знаменитость, и наполняетъ всю комнату ароматомъ южнаго винограда.
   Мистеръ Толкинхорнъ, окруженный сумерками, сидитъ у открытаго окна и наслаждается старымъ портвейномъ. Портвейнъ какъ будто нашептываетъ о своемъ пятидесяти-лѣтнемъ безмолвіи и заточеніи, и заставляетъ мистера Толкинхорна казаться еще скрытнѣе и молчаливѣе. Болѣе непроницаемый, чѣмъ когда нибудь, онъ сидитъ, пьетъ и становится пріятнымъ только для себя. Онъ углубляется въ созерцаніе тайнъ, извѣстныхъ ему одному и имѣющихъ связь съ темными парками въ провинціяхъ и огромными, пустыми, запертыми домами въ столицѣ. Быть можетъ, въ минуты созерцаніи, онъ удѣляетъ мысли двѣ себѣ, своей семейной исторіи, своимъ деньгамъ и своему духовному завѣщанію, что, между прочимъ, составляетъ непроницаемую тайну для всякаго. Онъ вспоминаетъ о своемъ другѣ, человѣкѣ одного съ нимъ призванія, холостякѣ, который жилъ точно такою же жизнью до семидесяти пяти-лѣтняго возраста, и потомъ вдругъ, замѣтивъ (какъ полагаютъ другіе), что эта жизнь страшно однообразна, подарилъ въ одинъ прекрасный лѣтній вечеръ золотые часы своему парикмахеру, спокойно возвратился домой въ Темпль и повѣсился.
   Но, мистеръ Толкинхорнъ не можетъ, по принятому имъ обыкновенію, предаваться безконечно долго своимъ размышленіямъ, потому что сегодня вечеромъ онъ не одинъ въ своей комнатѣ. За тѣмъ же столомъ, на стулѣ, почтительно и довольно неловко отодвинутомъ отъ стола, сидитъ плѣшивый, кроткій, лоснящійся человѣка, который почтительно кашляетъ себѣ въ кулакъ, когда адвокатъ предлагаетъ ему налить себѣ еще стаканчикъ.
   -- Теперь Снагзби,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ:-- поговоримте объ этой странной исторіи.
   -- Если вамъ угодно, сэръ.
   -- Вы говорили, что вчера вечеромъ, когда были такъ добры и вошли сюда....
   -- Я долженъ просить у васъ извиненія, сэръ, если это была смѣлость съ моей стороны: но я вспомнилъ, что вы принимали нѣкоторое участіе въ этой особѣ, и подумалъ, что, быть можетъ, вы.... то есть.... вы пожелаете....
   Мистеръ Толкинхорнъ не такой человѣкъ, чтобы помогъ мистеру Снагзби сдѣлать какое нибудь заключеніе, или допустить какую нибудь возможность касательно своей особы.
   Мистеръ Снагзби дѣлаетъ въ кулакъ боязливый кашель и вмѣсто заключенія рѣшается сказать:
   -- Я долженъ, сэръ, просить прощенія у васъ за эту вольность: я увѣренъ въ этомъ.
   -- Вовсе нѣтъ, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.-- Вы говорили мнѣ, Снагзби, что вы надѣли шляпу и пошли сюда, не сказавъ женѣ, что вы намѣрены дѣлать. Это съ вашей стороны было сдѣлано весьма благоразумно, потому что дѣло это не такъ важно, чтобы нужно было говорить о немъ.
   -- Вы знаете, сэръ, возражаетъ мистеръ Снагзби: -- моя хозяюшка, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, очень любознательна. Она очень любознательна. Бѣдняжка! она подвержена спазмамъ, и потому для нея необходимо находиться въ постоянномъ возбужденіи. Вслѣдствіе этого, она интересуется каждымъ предметомъ, касается ли онъ ея или нѣтъ, это все равно; въ особенности она интересуется тѣми предметами, которые ея не касаются. Вообще говоря, у моей хозяюшки очень дѣятельное настроеніе духа.
   Мистеръ Снагзби пьетъ и съ нѣкоторымъ восхищеніемъ кашляетъ въ кулакъ:
   -- Какое у васъ прекрасное винцо, говоритъ онъ.
   -- Поэтому-то вы и вздумали побывать у меня вчера? говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, не обращая вниманія на замѣчаніе Снагзби.-- Поэтому-то вы вздумали прійти ко мнѣ и сегодня?
   -- Точно такъ, сэръ, и сегодня. Моя хозяюшка, непридавая этому слишкомъ важнаго значенія, въ настоящее время находится въ поэтическомъ настроеніи, по крайней мѣрѣ такъ она думаетъ, и занимается теперь Вечерними Упражненіями (такъ по крайней мѣрѣ это называется у нихъ) подъ руководствомъ почтеннѣйшей особы, по имени Чадбандъ. Нѣтъ спора, что онъ владѣетъ огромнымъ запасомъ краснорѣчія, но мнѣ оно какъ-то не нравятся. Впрочемъ, это не касается настоящаго дѣла. Моя хозяюшка отправилась туда, а я воспользовался этимъ обстоятельствомъ и отправился сюда.
   Мистеръ Толкинхорнъ соглашается, что это сдѣлано весьма благоразумно.
   -- Налейте свой стаканъ, Снагзби, говоритъ онъ.
   -- Благодарю васъ, сэръ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, производя въ кулакъ почтительный кашель.-- А винцо, я вамъ доложу, сэръ: ужасно прекрасное!
   -- Да, теперь такое вино въ диковину, говорить мистеръ Тодкинхорнъ. Ему пятьдесятъ лѣтъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сэръ? Впрочемъ, тутъ нѣтъ ничего удивительнаго. Ему можно сказать столько лѣтъ, сколько вамъ угодно.
   Отдавъ эту дань хвалы портвейну, мистеръ Снагзби въ знакъ того, что онъ еще не пивалъ такого драгоцѣннаго винца, смиренію, почтительно и съ нѣкоторымъ извиненіемъ кашляетъ въ кулакъ.
   -- Не можете ли вы повторить мнѣ еще разъ то, что разсказывалъ вамъ мальчикъ? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ, опуская руки въ карманы своихъ ржавыхъ панталонъ и откидываясь на спинку своего стула.
   -- Извольте, сэръ, съ удовольствіемъ.
   И поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей съ точностію, хотя съ излишнею подробностію, повторяетъ признаніе Джо, сдѣланное имъ въ присутствіи гостей, въ домѣ Снагзби. Достигая конца своего повѣствованія, Снагзби вдругъ останавливается и произноситъ:
   -- Ахъ, Боже мой! я вовсе и не зналъ, что здѣсь находится еще джентльменъ!
   Мистеръ Снагзби съ изумленіемъ видитъ, что между нимъ и адвокатомъ, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ стола, стоитъ человѣкъ съ шляпой я палкой въ рукѣ, и съ весьма внимательнымъ лицомъ. Его не было тамъ, когда вошелъ Снагзби, и не входилъ онъ туда послѣ его прихода ни въ дверь, ни въ одно изъ двухъ оконъ. Въ комнатѣ есть шкафъ, но его петли не скрипѣли, и не было слышно на полу человѣческихъ шаговъ. А между тѣмъ передъ ними стоялъ третій человѣкъ, съ лицомъ, выражающимъ вниманіе, съ шляпой и палкой въ рукѣ; онъ стоялъ передъ ними, закинувъ руки назадъ, какъ безмолвный и спокойный слушатель. Это человѣкъ крѣпкаго тѣлосложенія, проницательный, съ необыкновеннымъ спокойствіемъ къ лицѣ и въ манерахъ, одѣтый въ черное платье и среднихъ лѣтъ. Кромѣ того, что онъ такъ пристально всматривается въ мистера Снагзби, какъ будто хочетъ сдѣлать портретъ съ него, въ немъ, съ перваго взгляда, нѣтъ нечего замѣчательнаго; одно только поразительно въ немъ -- это его призрачное появленіе.
   -- Не обращайте вниманія на этого джентльмена, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.-- Это ни больше ни меньше какъ мистеръ Боккетъ.
   -- О! въ самомъ дѣлѣ, сэръ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, выражая своимъ особеннымъ кашлемъ, что онъ находится въ совершенномъ невѣдѣніи касательно того, кто и что такое Боккетъ.
   -- Я нарочно пригласилъ его выслушать эту исторію, говоритъ адвокатъ: -- потому что, по нѣкоторымъ причинамъ, у меня есть намѣреніе разузнать объ этомъ поболѣе, а этотъ человѣкъ весьма опытенъ въ подобныхъ дѣлахъ. Что вы скажете на этотъ счетъ, мистеръ Боккетъ?
   -- Это очень просто, сэръ. Съ тѣхъ поръ, какъ наши люди выгнали этого мальчишку, то объ немъ нѣтъ ни духу, ни слуху; но если мистеру Снагзби не будетъ въ трудъ сходить со мной въ улицу Одинокаго Тома и указать мнѣ на него, то часа черезъ два мы представимъ его сюда. Конечно, я могу сдѣлать это и безъ мистера Снагзби, но съ нимъ вмѣстѣ дѣло будетъ вѣрнѣе.
   -- Мистеръ Боккетъ полицейскій офицеръ, говоритъ адвокатъ, обращаясь къ Снагзби для поясненія.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сэръ? говоритъ мистеръ Снагзби съ явными признаками, что волоса его намѣрены стать дыбомъ.
   -- И если вы не имѣете основательнаго препятствія проводить мистера Боккета къ означенному мѣсту, продолжаетъ адвокатъ: -- я буду очень обязанъ вамъ.
   Въ минуту нерѣшительности со стороны мистера Снагзби, Боккетъ погружается въ самую глубь его души.
   -- Вы, пожалуйста, не бойтесь за мальчика, говоритъ онъ. Вамъ нечего бояться за него. Мы ничего дурного ему не сдѣлаемъ. Мы только приведемъ его сюда и предложимъ ему нѣсколько вопросовъ. Это для него же послужитъ въ пользу. Какъ честный человѣкъ, обѣщаю вамъ, что мальчикъ будетъ отправленъ отсюда въ совершенной безопасности. Пожалуйста, не бойтесь за него: все будетъ сдѣлано прекрасно.
   -- Очень хорошо, мистеръ Толкинхорнъ! восклицаетъ мистеръ Снагзби. увѣренный въ словахъ мистера Боккета: -- ужь если такъ...
   -- Ну да, конечно такъ, мистеръ Снагзби, возражаетъ Боккетъ, отводя его въ сторону, похлопывая его фамильярно по плечу и говоря съ нимъ дружелюбнымъ, внушающемъ довѣріе тономъ;-- вѣдь вы человѣкъ свѣтскій, человѣкъ дѣловой, человѣкъ съ здравымъ разсудкомъ, слѣдовательно понимаете въ чемъ дѣло.
   -- Премного обязанъ вамъ за ваше хорошее мнѣніе о мнѣ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, употребляя при этомъ скромный и почтительный кашель въ кулакъ: -- но....
   -- Но, вѣдь вы понимаете въ чемъ дѣло, говоритъ Боккетъ.-- Нѣтъ никакой надобности говорить такому человѣку какъ вы, занятому такими дѣлами какъ ваши, которыя требуютъ особаго довѣрія къ своей особѣ, особой дальновидности,-- словомъ, особаго ума и характера (вѣдь у меня дядюшка занимался нѣкогда вашимъ ремесломъ), нѣтъ никакой необходимости говорить такому человѣку, что чѣмъ скромнѣе и спокойнѣе повести дѣла подобнаго рода, тѣмъ лучше и благоразумнѣе.
   -- Конечно, конечно, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Я не хочу скрывать отъ васъ одного обстоятельства, говоритъ Боккетъ, принимая тонъ чистосердечія: -- что, сколько я понимаю, въ этой исторіи скрывается нѣкоторое сомнѣніе насчетъ небольшаго наслѣдства, которое принадлежало покойному, и что эта женщина вѣроятно имѣла какіе нибудь виды на это наслѣдство, понимаете меня?
   -- О! совершенно понимаю, говоритъ мистеръ Снагзби; но, по видимому, онъ понимаетъ весьма несовершенно.
   -- Значитъ дѣло теперь въ томъ, продолжаетъ мистеръ Боккетъ, снова похлопывая по плечу Снагзби одобрительнымъ и дружескимъ образомъ: -- дѣло въ томъ, что каждый человѣкъ долженъ пользоваться правосудіемъ. Не такъ ли?
   -- Совершенно такъ, отвѣчаетъ мистеръ Снагзби, кивая головой.
   -- Такъ вотъ поэтому и въ то же время чтобы обязать вашего.... какъ бишь вы называете ихъ, кліентами или покупателями? Я не помню, какъ называлъ ихъ мой дядя.
   -- Я обыкновенно называю ихъ моими покупателями, отвѣчаетъ мистеръ Снагзби.
   -- Вы правы, возражаетъ мистеръ Боккетъ, дружески пожимая ему руку: такъ вотъ поэтому-то, и потому еще, чтобъ обязать вашего прекраснаго покупателя, вы, съ полной увѣренностію въ мое чистосердечіе, пойдете со мной въ улицу Одинокаго Тома и послѣ того будете хранить все это въ тайнѣ отъ другихъ. Если я понимаю васъ, такъ вы совершенно согласны съ этимъ.
   -- Вы правы, сэръ. Вы понимаете меня, говоритъ мистеръ Снагзби.
   -- Такъ вотъ ваша шляпа, отвѣчаетъ его новый другъ, подавая шляпу такъ безцеремонно, какъ будто онъ самъ дѣлалъ ее: -- и если вы готовы, то я съ своей стороны также готовъ.
   Они оставляютъ мистера Толкинхорна, который продолжаетъ пить старый портвейнъ безъ всякаго измѣненія на поверхности неизмѣримой глубины его души.
   -- Не случалось ли вамъ встрѣчаться съ человѣкомъ весьма хорошаго сорта? его зовутъ Гридли, говорить Боккетъ въ дружескомъ разговорѣ съ мистеромъ Снагзби въ то время, какъ они спускаются съ лѣстницы.
   -- Нѣтъ, отвѣчаетъ мистеръ Снагзби, послѣ нѣкотораго размышленія; -- не знаю никого подъ этимъ именемъ. А что же?
   -- Такъ, ничего, говоритъ Боккетъ: -- я хотѣлъ только сказать, что онъ, позволивъ нѣкоторую свободу своему черезчуръ буйному нраву и надѣлавъ множество грубостей нѣкоторымъ почтеннѣйшимъ людямъ, скрывается теперь отъ предписанія, по которому я долженъ арестовать его; жаль, право, что такой благоразумный человѣкъ рѣшился поступить подобнымъ образомъ.
   По дорогѣ мистеръ Снагзби сообщаетъ въ видѣ новости, что хотя они и идутъ чрезвычайно быстро, во его спутникъ, по видимому, имѣетъ какую-то странную манеру осматривать прохожихъ и зѣвать по сторонамъ; что каждый разъ, когда имъ приходится повернуть направо или налѣво, онъ продолжаетъ идти впередъ, какъ будто твердо рѣшился на это и потомъ вдругъ повернетъ въ ту или другую сторону. Когда имъ случалось встрѣчаться съ полицейскимъ констеблемъ на стражѣ, мистеръ Снагзби замѣчаетъ, что какъ констебль, такъ и его вожатый, подходя другъ къ другу, впадаютъ въ глубокое самосозерцаніе, по видимому, совсѣмъ просматриваютъ другъ друга и смотрятъ въ пространство. Случалось, что мистеръ Боккетъ, подходя сзади къ какому нибудь малорослому молодому человѣку въ лоснящейся шляпѣ и съ волосами, опускавшимися изъ подъ шляпы однимъ густымъ локономъ, дотрогивается до него своей палочкой, и при этомъ молодой человѣкъ оборачивается назадъ и въ одинъ моментъ исчезаетъ. По большей чести мистеръ Боккетъ смотритъ на вещи вообще съ такимъ малымъ измѣненіемъ въ лицѣ, какъ мало было измѣненія въ траурномъ перстнѣ на его мизинцѣ, или въ булавкѣ, украшенной весьма малымъ числомъ брильянтовъ и весьма большимъ числомъ стразъ -- булавкѣ, которою зашпилена его манишка.
   Когда они приходятъ наконецъ въ улицу Одинокаго Тома, мистеръ Боккетъ останавливается на минуту на углу, беретъ зажженный фонарь отъ сторожеваго констебля, который также провожаетъ его съ другимъ фонаремъ, прикрѣпленнымъ къ поясу. Между этими двумя вожатыми, мистеръ Снагзби идетъ посрединѣ отвратительной улицы, не имѣющей водосточныхъ канавъ, безъ всякой вентиляціи, покрытой толстымъ слоемъ грязи и вонючей воды (хотя всѣ другія улицы сухи и чисты), издающей такой смрадъ и представляющей такія грязныя сцены на каждомъ шагу, что даже тотъ, кто провелъ въ Лондонѣ всю свою жизнь, едва ли бы рѣшился повѣрить своимъ ощущеніямъ. Изъ этой улицы и ея развалинъ тянутся другіе улицы и дворы, до такой степени отвратительные, что мистеръ Снагзби упадаетъ тѣломъ и духомъ и чувствуетъ, какъ будто онъ съ каждой минутой погружается глубже и глубже въ адскую пропасть.
   -- Посторонитесь немножко сюда, мистеръ Снагзби; говоритъ Боккетъ, увидѣвъ, что къ нимъ приближается что-то въ родѣ оборваннаго паланкина, окруженнаго шумною толпою.-- Это, извольте видѣть, прогуливается по улицѣ лихорадка.
   Въ то время какъ невидимый страдалецъ равняется съ тремя нашими знакомцами, толпа народа, бросивъ этотъ привлекательный предметъ, окружаетъ ихъ, какъ страшные призраки, и потомъ вдругъ разбѣгается по улицѣ и скрывается въ развалинахъ и за стѣнами, откуда вылетаютъ бранные крики и пронзительный свистъ и продолжаются до тѣхъ поръ, пока они не уходятъ отъ этого мѣста.
   -- Неужели это все лихорадочные домы, Дэрби? хладнокровно спрашиваетъ мистеръ Боккетъ, обращая свой фонарь на рядъ вонючихъ развалинъ.
   -- Всѣ, отвѣчаетъ Дэрби: -- вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ въ нихъ заболѣваютъ дюжинами и выносятъ изъ нихъ мертвыхъ и умирающихъ, какъ изъ стада паршивыхъ овецъ.
   Проіолжая идти далѣе, Боккетъ замѣчаетъ мистеру Снагзби, что онъ кажется унылымъ и не совсѣмъ здоровымъ. Мистеръ Снагзби отвѣчаетъ, что онъ не можетъ дышать этимъ ужаснымъ воздухомъ.
   Наконецъ Боккетъ дѣлаетъ въ разныхъ домахъ освѣдомленія, гдѣ живетъ мальчикъ по имени Джо. Но такъ какъ въ улицѣ Одинокаго Тома весьма немногіе изъ жителей извѣстны по имени, то мистера Снагзби осаждаютъ со всѣхъ сторонъ вопросами, не имѣетъ ли этотъ мальчикъ какого прозвища, какъ-то: Моркови, Висѣлицы, Молодого долота, Брустбарда, Тощаго или Кирпича. Мистеръ Cнагзби снова и снова принимается описывать примѣты Джо. Въ мнѣніяхъ касательно оригинала его описаніи являются неблагопріятныя столкновенія. Одни полагаютъ, что это долженъ быть Морковь; другіе думаютъ, что Кирпичъ. Приводятъ Молодое Долото, но оказывается, что онъ не имѣетъ даже и близкаго сходства съ Джо. Каждый разъ, когда мистеръ Снагзби и его провожатые останавливаются, вокругъ нихъ стекается толпа и изъ грязной глубины ея подаются мистеру Боккету подслужливые совѣты. Каждый когда они трогаются съ мѣста, толпа разбѣгается, попрежнему прячется въ переулкахъ, развалинахъ и за стѣнами и попрежнему осыпаетъ ихъ бранью и свистомъ.
   Наконецъ отыскивается лачужка, куда какой-то Тугоумый приходитъ ночевать; полагаютъ, что этотъ Тугоумый и есть тотъ самый Джо, котораго ищутъ. Къ такому заключенію окончательно приводятъ переговоры между мистеромъ Снагзби и хозяйкою дома, пьяное лицо которой завязано грязной тряпкой и заглядываетъ изъ подъ груды лохмотьевъ на полу собачьей конуры, которая служитъ ей спальней. Тугоумый ушелъ къ доктору принесть отъ него скляночку лекарства для какой-то больной женщины и скоро вернется назадъ.
   -- Дайте-ка взглянуть, кто здѣсь ночуетъ сегодня? говоритъ мистеръ Боккетъ, отворяя дверь и освѣщая комнату фонаремъ.-- Двое пьяныхъ мужчинъ, кажется? И двѣ женщины? Мужчины-то спятъ черезчуръ что-то крѣпко; и вмѣстѣ съ этимъ онъ, чтобъ осмотрѣть ихъ подробнѣе, отвелъ руки ихъ отъ лица.-- А что, мои милыя, это ваши мужья?
   -- Точно такъ, сэръ, отвѣчаетъ одна женщина.-- Она наши мужья.
   -- Кирпичники, вѣрно?
   -- Точно такъ, сэръ.
   -- Чѣмъ же они промышляютъ здѣсь? Вѣдь вы не здѣшнія?
   -- Нѣтъ, сэръ, не здѣшніе. Мы изъ Гертфоршайра.
   -- А изъ какого мѣстечка?
   -- Изъ Сентъ-Албанса.
   -- Пришли пѣшкомъ сюда?
   -- Мы пришли вчера. Въ нашемъ краю совсѣмъ нѣтъ работы, да не знаемъ, достанемъ ли мы здѣсь что нибудь; я думаю, что нѣтъ.
   -- Разумѣется, если они всегда станутъ работать такъ, какъ сегодня,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, взглянувъ на мужчинъ, безъ чувствъ лежащихъ на полу.
   -- Правда ваша, сэръ,-- отвѣчаетъ женщина съ глубокимъ вздохомъ.-- Дженни и я знаемъ это хорошо.
   Комната, хотя и была футами тремя выше двери, однако же, она такъ низка, что голова самаго высокаго изъ посѣтителей коснулась бы закоптѣлаго потолка, еслибъ онъ выпрямился во весь ростъ, она грязна и отвратительна и даже сальный огарокъ горитъ въ зловредномъ воздухѣ блѣднымъ, тусклымъ, болѣзненнымъ огнемъ. Въ ней находятся двѣ скамейки для сидѣнья и одна высокая вмѣсто стола. Мужчины заснули тамъ, гдѣ повалились на полъ; а женщины сидѣли за свѣчкой. На рукахъ женщины, которая говорила, лежитъ ребенокъ.
   -- Сколько лѣтъ твоему малюткѣ?-- говоритъ Боккетъ ласковымъ тономъ и обращая на него свѣтъ фонаря.-- Какой крошка! Какъ будто вчера родился!
   -- Ему еще нѣтъ и трехъ недѣль,-- говоритъ женщина.
   -- Это твое дитя?
   -- Мое.
   Другая женщина, сидѣвшая, когда они вошли, склонясь надъ ребенкомъ, нагибается еще разъ и цѣлуетъ его, соннаго.
   -- Ты, кажется, любишь его? Вѣрно ты сама была матерью?-- спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.
   -- Я была матерью точно такого же малютки; но онъ не выжилъ у меня.
   -- Ахъ, Дженни, Дженни! говоритъ другая женщина: -- вѣдь это къ лучшему. Гораздо лучше вспоминать о мертвомъ, чѣмъ хлопотать о живомъ. Гораздо лучше!
   -- Однако, я не думаю, что ты такая жестокая женщина, говоритъ мистеръ Боккетъ суровымъ тономъ:-- чтобъ пожелать смерти своему ребенку?
   -- Вы, правду говорите, сэръ, я не жестокая. Я готова, если нужно, удалить отъ него смерть своею жизнію; я также нѣжно умѣю любить свое дѣтище, какъ и всякая леди.
   -- Такъ зачѣмъ же ты говорятъ такія вещи? говоритъ мастеръ Боккетъ, снова смягчившись: -- зачѣмъ ты говоришь такія вещи?
   -- А затѣмъ, что мнѣ всегда приходятъ такія мысли въ голову, когда я смотрю на ребенка,-- отвѣчаетъ женщина съ глазами, полными слезъ.-- А засни онъ и въ самомъ дѣлѣ навсегда и, право, я бы сошла тогда съ ума. Я знаю это очень хорошо. Я была у Дженни, когда умеръ ея маленькій, вѣдь я была, Дженни? И я знаю, какъ она, бѣдняжка сокрушалась. А оглянитесь-ка назадъ. Взгляните на нихъ,-- продолжаетъ женщина, указывая на спящихъ машинъ.-- Взгляните на мальчика, котораго вы ждете, который пошелъ за лекарствомъ для меня. Вспомните о дѣтяхъ, съ которыми вамъ часто приходится имѣть дѣло, и которыя выростаютъ на вашихъ глазахъ.
   -- Къ чему это говоришь, замѣчаетъ мистеръ Боккетъ; -- ты воспитай его честно, и онъ будетъ утѣшеніемъ для тебя, онъ будетъ беречь тебя въ твоихъ преклонныхъ лѣтахъ.
   -- Я ужь постараюсь, отвѣчаетъ она, утирая глаза:-- но сегодня вечеромъ я очень устала, нездоровится что-то, такъ я и задумалась, и Богъ знаетъ чего не передумала о томъ, что ожидаетъ его впереди! Можетъ статься отецъ не полюбитъ его, будетъ бить его; ребенокъ будетъ видѣть мои побои, станетъ бѣгать изъ родительскаго дома и, быть можетъ, совсѣмъ отстанетъ отъ него. Мнѣ никто не поможетъ. Вѣдь я работаю для него одна, употребляю для него всѣ силы свои; и что, если за всѣ мои хлопоты, за всѣ попеченія о немъ, онъ окажется послѣ негодяемъ? Право, невольно подумаешь, что лучше, еслибъ онъ умеръ, какъ умеръ ребенокъ Дженни!
   -- Полно, перестань! говоритъ Дженни.-- Ты устала, Лиза, да и больна. Дай-ка я возьму его.
   Принимая ребенка, она приводитъ въ безпорядокъ одежду матери, но тотчасъ же поправляетъ ее и прикрываетъ грудь, у которой лежалъ ребенокъ.
   -- Вѣдь это мое покойное дитя, говоритъ Дженни, няньча ребенка: -- это оно заставляетъ меня любить такъ сильно этого малютку, и онъ же, мой ангелочекъ, заставляетъ и Лизу любить своего ребенка такъ сильно, что она даже желаетъ, чтобы Богъ прибралъ его теперь же. Она думаетъ такъ, а я думаю иначе. Чего бы не дала я, чтобъ только имѣть при себѣ моего свѣтика, Впрочемъ, мы думаемъ одно и то же, только высказать-то не умѣемъ того, что у насъ кроется вотъ здѣсь.... въ бѣдныхъ нашихъ сердцахъ!
   Въ то время, какъ мистеръ Снагзби сморкаетъ носъ и производитъ симпатичный кашель въ кулакъ, за дверями послышались чьи-то шаги. Мистеръ Боккетъ бросаетъ свѣтъ фонаря въ другую комнату и говоритъ мистеру Снагзби:
   -- Ну, что вы скажете теперь на счетъ Тугоумаго. Не онъ ли это?
   -- Это Джо, говоритъ мистеръ Снагзби.
   Джо стоитъ изумленный подъ лучемъ яркаго свѣта, какъ оборванная фигура волшебнаго фонаря. Онъ дрожитъ при мысли, что сдѣлалъ преступленіе, не удалившись изъ города, какъ ему приказано. Мистеръ Снагзби успокаиваетъ его.
   -- Не бойся, Джо,-- говоритъ онъ: -- ты пойдешь съ нами и тебѣ за это заплатятъ.
   Джо приходитъ въ себя. Мистеръ Боккетъ отводитъ его въ сторону и дѣлаетъ нѣсколько частныхъ вопросовъ. Джо отвѣчаетъ на нихъ весьма удовлетворительно, хотя все еще съ трудомъ переводя духъ, подъ вліяніемъ испуга.
   -- Я кончилъ съ этимъ молодцомъ, говоритъ мистеръ Боккетъ, возвращаясь: -- все исправно. Теперь мистеръ Снагзби, мы къ вашимъ услугамъ.
   Во первыхъ, Джо исполняетъ порученіе, передавъ женщинѣ принесенное лекарство, и заключаетъ лаконическимъ наставленіемъ: "принять все за-разъ". Во вторыхъ, мистеръ Снагзби кладетъ на столъ подъ-кроны, какъ универсальное средство противъ безчисленныхъ и разнообразныхъ человѣческихъ страданій. Въ третьихъ, мистеръ Боккетъ беретъ Джо за руку, немного повыше локтя, и открываетъ шествіе: безъ этой предосторожности нельзя было бы поручиться за точное доставленіе въ Линкольнинскій кварталъ не только Тугоумаго Джо, но и всякаго другого. Кончивъ всѣ эти распоряженія, они прощаются съ женщинами и еще разъ выходятъ на грязную улицу Одинокаго Тома.
   Они постепенно выходятъ изъ этой шумной ямы тѣмъ же смраднымъ путемъ, которымъ вошли въ нее. Толпа провожаетъ ихъ съ бранью и свистомъ до того мѣста, гдѣ возвращается фонарь въ руки Дэрби. Здѣсь толпа, какъ собраніе демоновъ, съ визгомъ повертываетъ назадъ и исчезаетъ. Сквозь болѣе чистыя и свѣжія улицы, которыя кажутся мистеру Снагзби еще свѣжѣе и чище, они приходятъ наконецъ къ воротамъ дома, гдѣ живетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   Въ то время какъ они поднимаются по лѣстницѣ (комнаты мистера Толкинхорна расположены въ первомъ этажѣ), мистеръ Боккетъ говоритъ, что у него въ карманѣ есть ключъ отъ дверей, и что нѣтъ надобности звонить въ колокольчикъ. Мистеръ Боккетъ, столь опытный въ дѣлахъ подобнаго рода, отпираетъ дверь не слишкомъ скоро и при этомъ производитъ нѣкоторый шумъ. Быть можетъ, онъ дѣлаетъ это за тѣмъ, чтобъ приготовить хозяина къ своему посѣщенію.
   Какъ бы то ни было, они входятъ наконецъ въ пріемную, гдѣ горятъ лампа; такая же лампа горитъ и въ кабинетѣ мистера Толкинхорна, гдѣ онъ сегодня пилъ старый портвейнъ. Самого его нѣтъ въ кабинетѣ; во на столѣ стоятъ двѣ свѣчки въ старинныхъ подсвѣчникахъ, и комната освѣщена довольно ярко.
   Мистеръ Боккетъ все еще продолжая держать Джо за руку и, какъ кажется Снагзби, обладая безчисленнымъ множествомъ глазъ, дѣлаетъ нѣсколько шаговъ впередъ; какъ вдругъ Джо вскрикиваетъ и останавливается.
   -- Въ чемъ дѣло?-- говоритъ Боккетъ шепотомъ.
   -- Это она!-- кричитъ Джо.
   -- Кто она!
   -- Леди!
   Въ срединѣ комнаты стоитъ женская фигура, плотно закрытая вуалью и ярко освѣщенная. Она неподвижна и безмолвна. Лицомъ она обращена къ нимъ, но, несмотря на то, она какъ будто не замѣчаетъ ихъ прихода и стоитъ какъ статуя.
   -- Скажи же мнѣ, говорятъ Боккетъ вслухъ: -- почему ты знаешь, что это та самая леди.
   -- Я узнаю ее по вуали, отвѣчаетъ Джо, выпуча глаза: -- по шляпкѣ и по платью.
   -- Смотри, увѣренъ ли ты въ томъ, что говоришь? спрашиваетъ Боккетъ, внимательно наблюдая за нимъ.-- Посмотри хорошенько!
   -- Я и то смотрю хорошо! говорятъ Джо, еще больше выпучивъ глаза: -- тотъ же самый вуаль, та же шляпка, и то же платье.
   -- А что ты скажешь на счетъ колецъ? спрашиваетъ Боккетъ.
   -- Блестятъ вотъ тутъ, да и только; говоритъ Джо, потирая пальцы лѣвой руки суставами пальцевъ правой: -- но не спуская глазъ съ женской фигуры.
   Женская фигура снимаетъ перчатку и показываетъ правую руку.
   -- Ну, что ты теперь скажешь? спрашиваетъ Боккетъ.
   Джо мотаетъ головой.
   -- Нѣтъ, это не тѣ кольца, и рука совсѣмъ не та.
   -- Что ты говоришь? возражаетъ Боккетъ: -- очевидно весьма довольный,
   -- Та рука была гораздо бѣлѣе, нѣжнѣе и меньше, отвѣчаетъ Джо.
   -- Пожалуй ты этакъ скажешь еще какой нибудь вздоръ, говоритъ мастеръ Боккетъ.-- А помнишь ли ты голосъ той леди?
   -- Кажется, что помню; отвѣчаетъ Джо.
   Женская фигура говоритъ: "Похожъ ли тотъ голосъ на мой? Я буду говорить сколько угодно, если ты не узнаёшь его. Тотъ ли это голосъ, имѣетъ ли онъ хоть маленькое сходство?"
   Джо со страхомъ смотритъ на мистера Боккета.
   -- Не похожъ, ни на волосъ!-- говоритъ онъ.
   -- Такъ почему же же ты сказалъ давича, что эта та самая леди?-- произносить мистеръ Боккетъ, указывая на женскую фигуру.
   -- Потому, говоритъ испуганный Джо, не отказываясь отъ своей увѣренности.-- Потому что на ней тотъ же вуаль, та же шляпка и тоже платье. Одно ея, а другое не ея. Рука не ея, кольцы не ея и голосъ не ея. А платье ея, и вуаль, и шляпка точь-въ-точь какія были на леди, и ростомъ похожа.... дала мнѣ соверенъ, и была такова.
   -- Я вижу, говорить мистеръ Боккетъ;-- отъ тебя не добьешься толку. Но все же, вотъ тебѣ пять шиллинговъ. Смотри, умѣй распорядиться ими, а то какъ разъ попадешься.
   И Боккетъ воровски отсчитываетъ деньги изъ одной руки въ другую, потомъ кладетъ ихъ небольшой кучкой въ руку мальчика и выводитъ его изъ комнаты, оставляя мистера Снагзби, весьма обезпокоеннаго при такихъ таинственныхъ обстоятельствахъ, одного съ женской фигурой, закрытой вуалью. Впрочемъ, по приходѣ мистера Толкинхорна, вуаль приподнимается и взорамъ открылась француженка, довольно недурная собой, хотя выраженіе ея лица не совсѣмъ пріятное.
   -- Благодарю васъ, mademoiselle Гортензія, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ съ своимъ обычнымъ равнодушіемъ: -- я больше не хочу безпокоить васъ насчетъ этого маленькаго пари.
   -- Я надѣюсь, сэръ, вы будете такъ добры и не забудете, что я до сихъ поръ безъ мѣста, говоритъ m-lle Гортензія.
   -- Конечно, конечно.
   -- Я надѣюсь, сэръ, вы не оставите меня вашей блистательной рекомендаціей.
   -- Ни подъ какимъ видомъ, m-lle Гортензія.
   -- Одно слово мистера Толкинхорна такъ могущественно!
   -- Я съ своей стороны сдѣлаю для васъ все, что можно.
   -- Примите увѣреніе, милостивый государь, въ моей преданности и благодарности.
   -- Спокойной ночи!
   M-lle Гортензія выходитъ съ врожденною непринужденностію.
   Мистеръ Боккетъ, который, при непредвидѣнныхъ случаяхъ умѣетъ выполнить какую угодно роль, провожаетъ ее съ лѣстницы съ ловкостію и любезностію церемоніймейстера.
   -- Ну что, Боккетъ? спрашиваетъ мистеръ Толкихорнъ по его возвращеніи.
   -- Ничего; кажется, я сдѣлалъ свое дѣло удовлетворительно. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что это была другая въ ея одеждѣ. Мальчикъ былъ опредѣлителенъ касательно каждаго предмета. Мистеръ Снагзби, я обѣщалъ вамъ, какъ честный человѣкъ, что онъ будетъ отпущенъ отсюда безъ обиды. Скажите, сдержалъ ли я слово?
   -- Вы сдержали свое слово, сэръ,-- отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей:-- и если я больше не могу быть полезенъ, мистеръ Толкинхорнъ, то, я думаю, такъ какъ моя хозяюшка станетъ безпокоиться...
   -- Благодарю васъ, Снагзби: вы больше не нужны,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.-- Я премного обязанъ вамъ за хлопоты, которыя вы приняли на себя.
   -- Помилуйте, сэръ, я всегда готовъ служить вамъ. Желаю вамъ спокойной ночи.
   -- Послушайте, мистеръ Снагзби,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, провожая его до дверей и нѣсколько разъ принимаясь пожимать ему руку:-- что мнѣ нравится въ васъ, такъ это то, что вы человѣкъ, изъ котораго не скоро выпытаешь тайну: вотъ вы какой человѣкъ. Сдѣлавъ правое дѣло, вы откладываете его въ сторону, уходите и кончено. Вотъ вы какой человѣкъ.
   -- Да, я стараюсь поступать такимъ образомъ, сэръ,-- говоритъ мистеръ Снагзби.
   -- О, нѣтъ, вы не отдаете себѣ надлежащей справедливости. Не потому, чтобы вы старались поступать такимъ образомъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, пожимая ему руку и напутствуя его самыми нѣжными желаніями:-- но потому, что вы ужъ такой человѣкъ. Вотъ это-то я и уважаю въ человѣкѣ вашей профессіи.
   Мистеръ Снагзби дѣлаетъ приличный отвѣтъ и отправляется домой, до такой степени смущенный событіями вечера, что начинаетъ сомнѣваться, происходило ли это все на яву или во снѣ; сомнѣвается въ дѣйствительности улицъ, по которымъ проходитъ, сомнѣвается въ дѣйствительности мѣсяца, который свѣтитъ надъ нимъ. Однако сомнѣнія его вскорѣ разсѣваются неизмѣнною дѣйствительностью особы мистриссъ Снагзби, которой голова, убранная папильотками и чепцомъ, представляетъ собою пчелиный улей, которая отправила Густеръ въ полицію съ оффиціальнымъ донесеніемъ о пропажѣ своего супруга, и которая, въ теченіе двухъ послѣднихъ часовъ прошла всѣ степени обмороковъ, во всѣхъ ихъ видоизмѣненіяхъ и съ соблюденіемъ всякаго приличія. Но за все это, какъ выражается сама чувствительная хозяюшка, она получаетъ самую слабую благодарность!
   

XXIII. Разсказъ Эсѳири.

   Мы возвратились домой отъ мистера Бойторна послѣ шести недѣль, проведенныхъ пріятнѣйшимъ образомъ. Мы часто бывали въ паркѣ, въ лѣсахъ и рѣдко проходили домикъ, въ которомъ скрывались отъ грозы, чтобъ не зайти въ него и не поговорить съ лѣсничимъ. Леди Дэдлокъ мы встрѣчали только въ церкви по воскресеньямъ. Въ Чесни-Воулдъ было много гостей, и хотя миледи была окружена многими хорошенькими личиками, но ея лицо всегда производило на меня такое же впечатлѣніе, какъ и въ первый разъ. Я до сихъ поръ не могу дать отчета, было ли это впечатлѣніе тягостное или пріятное; влекло ли оно меня къ ней или отталкивало. Мнѣ кажется, что я восхищаюсь ею съ нѣкоторою боязнью; я знаю, что въ ея присутствіи мысли мои уносились назадъ къ старому времени моей жизни.
   Не одинъ разъ, въ ряду этихъ воскресныхъ дней, мнѣ приходило въ голову, что, чѣмъ была эта леди для меня, тѣмъ была и я для нея, то есть, что и я точно также производила на нее впечатлѣніе, хотя совершенно въ другомъ родѣ. Но когда я украдкой бросала взглядъ на нее и видѣла ее такою спокойною, отдаленною и даже недоступною, я считала это за особенную слабость моего ума. И въ самомъ дѣлѣ, все мое нравственное бытіе, сравнительно съ нею, было слабо; я чувствовала это и, сколько могла, упрекала себя въ томъ.
   Я намѣрена разсказать одно обстоятельство, которое случилось передъ нашимъ отъѣздомъ отъ мистера Бойторна.
   Я прогуливалась съ Адой въ саду, когда мнѣ доложили, что кто-то хочетъ видѣться со мной. По приходѣ въ столовую, гдѣ ждала меня неизвѣстная особа, я увидѣла француженку, ту самую, которая сбросила башмаки и пошла по мокрой травѣ, въ то время, когда гремѣлъ страшный громъ и сверкала молнія.
   -- Mademoiselle,-- начала она, смотря на меня пристально и говоря безъ особенной смѣлости и униженія:-- я осмѣлилась придти сюда; но вы съумѣете извинить мою смѣлость, потому что вы такъ добры, mademoiselle.
   -- Если вы хотите говорить со мной, такъ тутъ не требуется никакихъ извиненій,-- сказала я.
   -- Въ этомъ заключается мое желаніе. Приношу вамъ тысячу благодарностей за такое снисхожденіе. Я имѣю теперь позволеніе говорить съ вами. Не правда ли?--сказала она безъ всякаго принужденія.
   -- Совершенно правда.
   -- M-lle, вы такъ добры! Сдѣлайте милость, выслушайте меня. Я оставила миледи. Мы не сошлись съ ней. Миледи ужасно надменна. Простите! Вы имѣете право сердиться на меня, M-lle.
   Она предугадывала то, что я хотѣла сказать, хотя я только подумала сказать.
   -- Я не затѣмъ пришла сюда, чтобы жаловаться на миледи. Но во всякомъ случаѣ, я могу сказать, что она ужасно надменна; это извѣстно всему свѣту. Больше я не скажу ни слова.
   -- Пожалуйста, продолжайте,-- сказала я.
   -- Сію минуту. M-lle, я очень благодарна за вашу вѣжливость. Я имѣю невыразимое желаніе служить молодой леди, которая добра, образованна и прекрасна. Вы, М-lle, добры, образованны и прекрасны какъ ангелъ. Ахъ, еслибъ я могла имѣть честь быть вашей горничной!
   -- Мнѣ очень жаль...-- начала я.
   -- Не отказывайте мнѣ такъ скоро, M-lle,-- сказала она, противъ желанія нахмуривъ свои прекрасныя черныя брови.-- Позвольте мнѣ надѣяться хотя одну минуту. М-lle, я знаю, что служба при васъ будетъ уединеннѣе той, которую я оставила. Но ничего! я сама хочу того. Я знаю, что здѣсь, кромѣ жалованья, я больше ничего не получу. И прекрасно. Я довольна и тѣмъ.
   -- Увѣряю васъ,-- сказала я, приведенная въ крайнее замѣшательство при одной мысли имѣть при себѣ такую служанку:-- увѣряю васъ, я не держу для себя горничной...
   -- Ахъ, M-lle, но почему же? Почему, когда вы можете имѣть такую преданную, какъ я? Я бы была счастлива, если бы могла служить вамъ; я была бы преданна вамъ, ревностна и вѣрна! М-lle, я желаю служить вамъ отъ чистаго сердца. Не говорите мнѣ въ настоящую минуту о деньгахъ. Возьмите меня такъ... просто... безъ жалованья!
   Она такъ усердно упрашивала меня, что я, почти испуганная, отступила назадъ. Не замѣчая этого въ пылу своемъ, она продолжала настоятельно упрашивать меня; она говорила быстро и съ покорностію, хотя въ голосѣ ея слышались и пріятность, и благородство.
   -- М-lle, я родомъ изъ южныхъ провинцій Франціи, гдѣ мы всѣ пылки, и гдѣ любовь и ненависть всегда бываютъ очень глубоки. Миледи была слишкомъ горда для меня; а я была слишкомъ горда для нея. Это было, прошло, кончено! Возьмите меня къ себѣ въ служанки, и я буду служить вамъ прекрасно. Я сдѣлаю для васъ больше, чѣмъ вы можете представить себѣ. Позвольте! Да, M-lle; я сдѣлаю. Если вы примете мои услуги, вы не станете сожалѣть о томъ. Увѣряю васъ, не станете, и я вамъ отслужу превосходно. О, вы не знаете еще, какъ отслужу я вамъ.
   Въ ея лицѣ замѣтна была какая-то грозная энергія въ то время, какъ она смотрѣла на меня, когда я объясняла о невозможности принять ее къ себѣ въ услуженіе (не считая, впрочемъ, за нужное говорить, какъ мало желала я имѣть ее при себѣ); въ эту минуту она казалась мнѣ женщиной съ улицы Парижа, во времена терроризма. Она слушала, не прерывая словъ моихъ, и потомъ сказала своимъ очень звучнымъ языкомъ и нѣжнымъ голосомъ:
   -- Значитъ, М-lle, я получила вашъ отвѣтъ! Очень жаль, очень жаль! Но, что дѣлать! Я пойду въ другое мѣсто и найду-то, чего не могла найти здѣсь. Будьте такъ добры, позвольте мнѣ поцѣловать вашу ручку.
   Она посмотрѣла на меня еще пристальнѣе, когда взяла мою руку и, казалось, несмотря на моментальное прикосновеніе къ рукѣ, она успѣла разглядѣть на ней всѣ жилы.
   -- Я боюсь, M-lle, что я испугала васъ во время грозы?-- сказала она, дѣлая прощальный реверансъ.
   Я откровенно призналась, что она изумила насъ всѣхъ.
   Этимъ кончились наши переговоры, и я была рада, что они не возобновлялись. Я полагала, что она удалилась изъ деревни, потому что больше я не видала ее. Послѣ того не случалось ничего такого, что бы могло нарушить тихое лѣтнее удовольствіе. Шесть недѣль прошли, и мы, какъ я уже сказала, возвратились домой.
   Въ это время, и спустя еще много недѣль послѣ того, Ричардъ постоянно посѣщалъ насъ. Кромѣ каждой субботы, воскресенья и утра понедѣльника, онъ иногда неожиданно пріѣзжалъ верхомъ, проводилъ вечеръ съ нами, и на другое утро рано уѣзжалъ. Онъ попрежнему былъ веселъ и безпеченъ, и говорилъ намъ, что занимался прилежно; но мнѣ что-то не вѣрилось. Мнѣ казалось, что его прилежаніе было ложно направлено; я не предвидѣла, чтобы оно повело его къ чему-нибудь дѣльному: оно, по моему мнѣнію, служило основой къ развитію обманчивыхъ надеждъ, проистекающихъ изъ тяжбы -- этого пагубнаго источника скорби и несчастій. Онъ говорилъ намъ, что онъ уже проникъ въ самую глубь этой тайны, и что духовное завѣщаніе, по которому Ада и онъ должны получить, ужъ я и не знаю, какое безчисленное множество фунтовъ стерлинговъ, было бы давнымъ давно утверждено, если-бъ только Верховный Судъ имѣлъ хоть сколько-нибудь здраваго смысла и правосудія. О, какъ тяжело это если бы звучало въ моихъ ушахъ! И что счастливаго рѣшенія этого дѣла должно ожидать въ непродолжительномъ времени. Онъ доказывалъ это самому себѣ всѣми скучными доводами, вычитанными изъ дѣла, и каждый изъ этихъ доводовъ погружалъ его глубже и глубже въ эту путаницу. Онъ даже началъ посѣщать Верховный Судъ. Онъ говорилъ намъ, какъ онъ встрѣчалъ тамъ миссъ Фляйтъ ежедневно; какъ онъ разговаривалъ съ ней, и оказывалъ ей разныя маленькія услуги, и наконецъ, какъ онъ подсмѣивался надъ ней, хотя и сожалѣлъ ее отъ чистаго сердца. Но онъ никогда не думалъ о томѣ, никогда не думалъ, мой бѣдный, милый, пылкій Ричардъ, столь счастливый въ ту пору и съ такими свѣтлыми надеждами передъ собой,-- онъ никогда не думалъ о томъ роковомъ звенѣ между его цвѣтущей юностью и ея преклонными лѣтами, между его надеждами и ея запертыми въ клѣткахъ птицами, ея бѣднымъ чердакомъ и полоумнымъ состояніемъ.
   Ада любила его слишкомъ сильно, чтобы не вѣрить ему въ томъ, что онъ говорилъ или дѣлалъ между тѣмъ какъ опекунъ мой, хотя и часто жаловался на восточный вѣтеръ и чаще обыкновеннаго читалъ въ своей Ворчальной, сохранялъ относительно этого предмета глубокое молчаніе. Поэтому, собравшись однажды въ Лондонъ повидаться съ Кадди Джеллиби, по ея настоятельной просьбѣ, я просила Ричарда встрѣтить меня въ конторѣ дилижансовъ, съ тѣмъ, чтобы поговорить съ нимъ откровенно. Я застала его тамъ, и мы пошли съ нимъ рука объ руку.
   -- Ну, Ричардъ,-- сказала я, какъ только могла говорить съ нимъ серьезно,-- начинаете ли вы чувствовать себя основательнѣе?
   -- О, да, моя милая,-- отвѣчалъ Ричардъ:-- теперь все идетъ своей дорогой.
   -- Но твердо ли вы идете по своей дорогѣ?-- спросила я.
   -- Что вы подразумѣваете подъ этимъ?-- въ свою очередь спросилъ Ричардъ съ веселымъ смѣхомъ.
   -- Твердо ли вы идете по дорогѣ къ адвокатству?-- сказала я.
   -- О, безъ сомнѣнія,-- отвѣчалъ Ричардъ:-- у меня все идетъ превосходно.
   -- Вы говорили это и прежде, милый мой Ричардъ.
   -- И вы не довольствуетесь этимъ отвѣтомъ? Хорошо. Положимъ, что нѣтъ. Твердо ли я иду по своей дорогѣ? Вы хотите сказать, опредѣлился ли я вполнѣ въ контору Кэнджа?
   -- Да.
   -- Ну, не знаю, какъ вамъ сказать объ этомъ,-- сказалъ Ричардъ, дѣлая сильно удареніе на слово вполнѣ, какъ будто оно выражало величавшее затрудненіе.-- Потому не знаю, что никакимъ образомъ нельзя опредѣлиться, пока это дѣло находится въ такомъ неопредѣленномъ видѣ. Подъ словомъ дѣло я подразумѣваю запрещенный предметъ.
   -- А вы полагаете, что оно когда-нибудь можетъ быть и опредѣленнымъ?-- сказала я.
   -- Въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія,-- отвѣчалъ Ричардъ.
   Мы прошли нѣсколько шаговъ молча. Вдругъ Ричардъ обратился ко мнѣ съ своимъ обычнымъ чистосердечіемъ и съ полнымъ чувствомъ.
   -- Милая Эсѳирь, я понимаю васъ, и я желаю -- видитъ небо,-- какъ я желаю!-- быть болѣе постояннымъ человѣкомъ. Я не говорю, быть постояннымъ къ Адѣ, потому что я страстно люблю ее, и съ каждымъ днемъ люблю болѣе и болѣе, но постояннымъ къ самому себѣ. Я не могу вполнѣ выразить своего желанія. Если-бъ я былъ, болѣе постояннымъ человѣкомъ, я бы ужился съ Баджеромъ или Кэнджемъ и Карбоемъ; я бы сталъ заниматься своимъ дѣдомъ прилежно и систематически, и не имѣлъ бы долгу.
   -- А развѣ вы имѣете долгъ, Ричардъ?
   -- Да, небольшой,-- отвѣчалъ Ричардъ.-- Къ тому же, надобно признаться, я слишкомъ пристрастился къ билліарду и къ подобнымъ тому развлеченіямъ. Я признался вамъ во всемъ. Скажите, Эсѳирь, не станете ли вы презирать меня за это?
   -- Вы знаете, что я не стану,-- отвѣчала я.
   -- Вы снисходительнѣе ко мнѣ, чѣмъ я самъ къ себѣ,-- отвѣчалъ онъ.-- Милая Эсѳирь, я чувствую себя несчастнымъ, что до сихъ поръ не пристроился; но, скажите, какимъ образомъ могу я пристроиться? Если-бъ вы жили въ недостроенномъ домѣ, могли ли бы вы расположиться въ немъ спокойно? Если-бъ вамъ суждено было бросать всякое предпріятіе неконченнымъ, вамъ бы тяжело было взяться за что-нибудь -- вотъ таково и мое несчастное положеніе. Я съ рожденія былъ обреченъ въ жертву какой-то борьбѣ со всѣми ея случайностями и перемѣнами, и эта борьба начала разстраивать меня прежде, чѣмъ я вполнѣ понималъ различіе между перемѣнами закона и перемѣнами платья. Съ тѣхъ поръ она лишила меня всякой возможности пристроиться въ жизни, такъ что я сознаю иногда, что я недостоинъ любить свою милую, преданную мнѣ, кузину Аду.
   Мы находились въ уединенномъ мѣстѣ, и Ричардъ, закрывъ лицо руками, плакалъ, произнося эти слова.
   -- О, Ричардъ,-- сказала я:-- зачѣмъ такъ печалиться! У васъ благородное сердце, а любовь Ады будетъ съ каждымъ днемъ дѣлать васъ достойнѣе.
   -- Я знаю, моя милая,-- отвѣчалъ онъ, пожимая мнѣ руку:-- я знаю все это. Не думайте, что въ настоящую минуту я черезчуръ слабъ и откровененъ; все, что я высказалъ вамъ, долго лежало у меня на сердцѣ, я не разъ собирался высказать вамъ это, но или не имѣлъ случая, или недоставало во мнѣ духа. Я знаю, какую перемѣну должна производить во мнѣ одна мысль объ Адѣ, но до сихъ поръ она не произвела ее. Я еще до сихъ поръ не могъ сдѣлаться человѣкомъ основательнымъ. Я люблю Аду страстно, а между тѣмъ дѣлаю ей вредъ, дѣлая вредъ себѣ каждый день и каждый часъ. Впрочемъ, это не можетъ долго продолжаться, мы услышимъ наконецъ, что дѣло наше кончилось въ нашу пользу и тогда вы и Ада увидите, что изъ меня еще можетъ быть!
   Мнѣ грустно было слышать его рыданія и видѣть, какъ слезы струились между пальцами; но еще грустнѣе были для меня его самоувѣренность и одушевленіе, съ которыми онъ говорилъ эти слова.
   -- Я разсматривалъ всѣ бумаги, Эсѳирь, я углублялся въ нихъ по цѣлымъ мѣсяцамъ,-- продолжалъ онъ, снова принимая веселое расположеніе духа: -- и повѣрьте, что въ скоромъ времени мы выйдемъ побѣдителями. Медленность дѣлопроизводства, поглотившая Богъ знаетъ какое множество лѣтъ, служитъ нѣкоторымъ ручательствомъ, что дѣло наше кончится скоро: оно уже готовится къ докладу. Bee кончится прекрасно, и тогда вы увидите, къ чему я способенъ!
   Вспомнивъ, какъ онъ за нѣсколько минутъ передъ этимъ подводилъ Кэнджа и Карбоя подъ одну категорію съ Баджеромъ, я спросила его, когда онъ намѣренъ записаться въ Линкольнинскій Судъ?
   -- Когда! Я думаю, что никогда, Эсѳирь,-- отвѣчалъ онъ съ усиліемъ.-- Мнѣ кажется, съ меня довольно и этого. Поработавъ по дѣлу Джорндись и Джорндисъ, какъ невольникъ, я вполнѣ утолилъ свою жажду къ познанію законовъ и увѣренъ теперь совершенно, что эта жажда не возобновится. Кромѣ того, я вижу, что она сильнѣе и сильнѣе удерживаетъ меня отъ постояннаго стремленія на сцену дѣйствія. На чемъ же долженъ я сосредоточивать все свое вниманіе?-- сказалъ Ричардъ съ полнымъ убѣжденіемъ.
   -- Не знаю,-- сказала я.
   -- Не смотрите такъ серьезно,-- отвѣчаетъ Ричардъ:-- лучше этого я ничего не могу сдѣлать. Я не вижу необходимости посвятить себя какой нибудь профессіи. Кончится наша тяжба, и я обезпеченъ на всю жизнь. Нѣтъ, нѣтъ. Я смотрю на это, какъ на занятіе, которое въ сущности болѣе или менѣе неосновательно, и потому соотвѣтствуетъ моему временному положенію; да, оно какъ нельзя болѣе соотвѣтствуетъ. Скажите, моя милая Эсѳирь, на чемъ же я долженъ сосредоточивать все свое вниманіе?
   Я посмотрѣла на него и покачала головою.
   -- На чемъ,-- сказалъ Ричардъ тономъ полнаго убѣжденія:-- на чемъ болѣе, какъ не на военной службѣ?
   -- На военной службѣ?-- повторила я.
   -- Непремѣнно. Мнѣ остается только поступить въ нее... и тогда вы увидите!
   И вмѣстѣ съ этимъ онъ показалъ мнѣ памятную книжку, въ которой сдѣланы были слѣдующія подробныя исчисленія: положимъ, что въ теченіе шести мѣсяцемъ, не бывъ въ военной службѣ, онъ задолжалъ двѣсти фунтовъ стерлинговъ; но что, будучи въ военной службѣ, въ теченіе такого же времени онъ не сдѣлалъ бы и гроша долгу, на что онъ уже далъ себѣ слово -- эта мѣра должна сохранить четыреста фунтовъ въ годъ или двѣ тысячи фунтовъ въ пять лѣтъ, что составило бы весьма значительную сумму. Потомъ онъ такъ краснорѣчиво и такъ чистосердечно говорилъ, какую бы онъ сдѣлалъ жертву, удаливъ себя на время отъ Ады; говорилъ о ревностномъ желаніи, которое питалъ въ душѣ своей, чтобъ отплатить ей за ея любовь, обезпечить ея счастіе, исправить въ себѣ всѣ недостатки, пріобрѣсти для характера своего рѣшительность; онъ говорилъ это такъ чистосердечно, что мнѣ становилось и больно, и грустно слушать его. Я воображала, чѣмъ все это кончится, чѣмъ могло оно кончиться, когда всѣ его прекрасныя качества такъ скоро и такъ вѣрно покрывались какой-то гибельной ржавчиной, разрушавшей все, на чемъ она оставалась!
   Я говорила съ полною откровенностью, какою могла располагать, и съ полной надеждой, въ какую не совсѣмъ вѣрила, и умоляла его, изъ любви къ Адѣ, не полагаться слишкомъ на рѣшеніе Верховнаго Суда. Ричардъ во всемъ соглашался со мной; онъ говорилъ о Верховномъ Судѣ, и о всемъ вообще, съ своимъ всегдашнимъ легкомысліемъ и рисовалъ свѣтлыя картины своей счастливой будущности, которая, увы! должна наступить для него съ окончаніемъ тяжбы. Мы говорили много; но, заговоривъ о какомъ нибудь предметѣ, всегда переходили на несчастную тяжбу.
   Наконецъ мы подошли къ скверу Сого, гдѣ Кадди Джеллиби назначила мнѣ свиданіе, какъ въ самомъ спокойномъ мѣстѣ въ окрестностяхъ улицы Ньюманъ. Кадди была въ серединѣ сада и поспѣшила выйти оттуда, какъ только я показалась. Послѣ обыкновенныхъ привѣтствій, Ричардъ оставилъ насъ.
   -- Принцъ на урокѣ, вонъ въ этомъ домѣ,-- сказала Кадди:-- и онъ досталъ для насъ ключи отъ сквера. Поэтому, если вы согласны погулять со мной, мы запремся здѣсь, и я спокойно выскажу вамъ все, для чего я хотѣла видѣть ваше доброе личико.
   -- Я совершенно согласна, моя милая,-- сказала я.-- Ничего не можетъ быть лучше этой прогулки.
   Вслѣдствіе этого Кадди, нѣжно поцѣловавъ мое доброе личико, какъ она выражалась, заперла двери, взяла меня подъ руку и мы спокойно приступили къ прогулкѣ.
   -- Дѣло вотъ въ чемъ, Эсѳирь,-- сказала Кадди, вполнѣ пользуясь и наслаждаясь моимъ искреннимъ расположеніемъ:-- послѣ того, какъ вы сказали мнѣ, что очень дурно вступать въ бракъ безъ согласія матери, или даже держать ее въ совершенномъ невѣдѣніи касательно нашего обрученія (хотя я увѣрена, что она вовсе обо мнѣ не заботится), я считала долгомъ передать ваши мнѣнія Принцу. Во-первыхъ, потому, что я хочу извлекать полезное изъ всѣхъ вашихъ совѣтовъ, а, во-вторыхъ, потому, что у меня нѣтъ никакихъ секретовъ отъ Принца.
   -- Я думаю, Кадди, онъ одобрилъ мой совѣтъ?
   -- О, моя милая, увѣряю васъ, онъ готовъ одобрять все, сказанное вами. Вы не можете себѣ представить, какъ онъ уважаетъ васъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Въ другой дѣвушкѣ, Эсѳирь, это уваженіе возбудило бы ревность,-- сказала Кадди, смѣясь и качая головой:-- но оно меня только радуетъ, потому что вы первая и лучшая моя подруга, и никто не сумѣетъ любить васъ такъ, какъ мнѣ хочется.
   -- Клянусь, Кадди,-- сказала я:-- вы всѣ сговорились поддерживать во мнѣ хорошее расположеніе духа. Итакъ, моя милая!
   -- Да, да; я сейчасъ разскажу вамъ все,-- отвѣчала Кадди, скрестивъ свои руки на моей рукѣ. Мы долго говорили объ этомъ предметѣ съ Принцемъ, и я сказала ему: Принцъ, такъ какъ миссъ Соммерсонъ...
   -- А надѣюсь, Кадди, ты не назвала меня миссъ Соммерсонъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- вскричала Кадди, какъ нельзя болѣе довольная и съ лицомъ, сіяющимъ удовольствіемъ.-- Я назвала тебя просто, Эсѳирь. Вотъ я и сказала Принцу: "Такъ какъ Эсѳирь рѣшительно этого мнѣнія, она сама выразила его, и всегда намекаетъ на него, когда присылаетъ мнѣ тѣ миленькія письма, которыя ты, Принцъ, слушаешь съ такимъ удовольствіемъ, то я приготовилась открыть всю истину моей мама, когда найдешь ты удобнымъ. А думаю, Принцъ,-- сказала я,-- что, не мнѣнію Эсѳири, мое положеніе будетъ болѣе выгодное, если ты такъ же, какъ и я признаешься во всемъ своему папа".
   -- Да, моя милая,-- сказала я:-- Эсѳирь, дѣйствительно такого мнѣнія.
   -- Значитъ, я поступила умно!-- воскликнула Кадди.-- Это очень безпокоило Принца не потому, чтобы онъ сомнѣвался въ справедливости словъ моихъ, но потому, что онъ боялся за нѣжныя чувства своего родителя; онъ боялся, что признаніемъ своимъ убьетъ его; онъ боялся, что мистеръ Торвидропъ сочтетъ такой поступокъ непочтительнымъ. А вѣдь ты знаешь, Эсѳирь, какія у него изящныя манеры,-- прибавила Кадди:-- и его чувства чрезвычайно нѣжны!
   -- Въ самомъ дѣлѣ, моя милая
   -- О, чрезвычайно нѣжныя! Принцъ говоритъ то же самое Такъ вотъ это-то и заставило мое милое дитя... это названіе я отношу не къ тебѣ, Эсѳирь,-- сказала Кадди въ видѣ извиненіи, и лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ:-- я обыкновенно называю Принца милымъ дитятею.
   Я засмѣялась; Кадди тоже засмѣялась, раскраснѣлась еще болѣе и продолжала:
   -- Это заставило его, Эсѳирь.
   -- Кого же заставило, моя милая?
   -- О, какая ты скучная!-- сказала Кадди, смѣясь:-- кого больше, какъ не мое милое дитя! Это причинило ему безпокойство на цѣлыя недѣли и заставило его откладывать свое признаніе со дня на день. Наконецъ онъ сказалъ мнѣ:-- Кадди, если миссъ Соммерсонъ, которая пользуется такимъ расположеніемъ моего отца, согласится присутствовать при моемъ объясненіи, мнѣ кажется, я бы тогда рѣшился. Поэтому я и обѣщала ему просить тебя пріѣхать сюда. Кромѣ того, я рѣшилась,-- сказала Кадди, смотря на меня съ надеждою, хотя и боязливо:-- въ случаѣ если ты согласишься, попросить тебя послѣ того сходить со мной къ моей мама. Вотъ что хотѣла я выразить, когда въ письмѣ моемъ говорила, что намѣрена просить отъ тебя величайшей милости и помощи. И если, Эсѳирь, ты думаешь, что можно согласиться на это, мы оба были бы крайне обязаны тебѣ.
   -- Послушай, Кадди,-- сказала я, принимая задумчивый видъ.-- Мнѣ кажется, что, въ случаѣ необходимости, я могла бы сдѣлать и болѣе этого. Во всякомъ случаѣ ты можешь располагать мною какъ и когда тебѣ угодно.
   Кадди была въ восторгѣ отъ моего отвѣта. Она такъ была воспріимчива ко всему, что только заключало въ себѣ ласку и ободреніе, какъ никакое другое нѣжное сердце, которое когда либо билось въ этомъ мірѣ. Пройдя еще раза два по саду, Кадди надѣла совершенно новыя перчатки, оправила себя какъ можно лучше, чтобъ не уронить себя въ глазахъ представителя прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, и послѣ того мы отправились прямо въ улицу Ньюманъ.
   Само собою разумѣется, Принцъ занятъ былъ уроками. Мы застали его съ ученицей, отъ которой нельзя было ожидать большихъ успѣховъ; это была упрямая, безтолковая, маленькая дѣвочка, съ сердитымъ лицомъ, грубымъ голосомъ, и съ неодушевленной мама; успѣхи этой дѣвочки еще менѣе подавали надежды чрезъ замѣшательство, въ которое мы, приходомъ своимъ, поставили ея наставника. Урокъ наконецъ кончился, и когда маленькая дѣвочка перемѣнила башмаки и закутала свое бѣлое кисейное платье въ большую шаль, ее увели домой. Послѣ небольшого приготовленія мы отправились отыскивать мистера Торвидропа. Мы застали его въ перчаткахъ и съ шляпою въ рукѣ. Какъ образецъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, онъ сидѣлъ на софѣ въ своей отдѣльной комнатѣ, единственномъ спокойномъ уголкѣ во всемъ домѣ. Повидимому, онъ одѣвался совершенно на досугѣ, отрываясь отъ времени до времени отъ легкой закуски. Туалетный ящикъ, щетки и другіе подобные предметы, изящно отдѣланные, лежали около него въ пріятномъ безпорядкѣ.
   -- Батюшка, къ вамъ пожаловали миссъ Соммерсонь и миссъ Джеллиби.
   -- Очаровательно, восхитительно!-- сказалъ мистеръ Торвидропъ, величаво приподнявъ правое плечо и кланяясь.-- Позвольте мнѣ! (подавая намъ стулья). Прошу покорно садится! (цѣлуя кончики пальцевъ лѣвой руки). Я въ восторгѣ! (прищуривая глаза свои и обращая ихъ кверху). Мое маленькое убѣжище вы превратили въ рай.
   И онъ снова опустился на софу какъ единственный джентльменъ въ Европѣ.
   -- Вы опять находите насъ, миссъ Соммерсонъ, за тѣмъ же занятіемъ: мы полируемъ, полируемъ и полируемъ! Опять прекрасный полъ поощряетъ и награждаетъ насъ, доставляя намъ честь и удовольствіе своимъ очаровательнымъ присутствіемъ. Это слишкомъ много въ нынѣшнія времена; мы очень, очень переродились со времени Его Королевскаго Высочества Принца-Регента, моего благодѣтеля, если позволено мнѣ будетъ такъ выразиться. Прекрасная осанка и изящныя манеры только что не втаптываются въ грязь ногами механиковъ. Рѣдко, рѣдко достается прекрасной осанкѣ и изящнымъ манерамъ насладиться улыбкой красоты.
   Я не сказала ни слова и считала это за лучшій отвѣтъ. Мистеръ Торвидропъ взялъ щепотку табаку.
   -- Любезный сынъ мой,-- сказалъ онъ:-- у тебя сегодня четыре урока. Я бы совѣтовалъ тебѣ покушать на скорую руку сандвичей.
   -- Благодарю васъ, батюшка,-- отвѣчалъ Принцъ:-- не безпокойтесь, я буду аккуратенъ. Батюшка, смѣю ли я просить васъ приготовиться къ тому, что я намѣренъ сказать вамъ!
   -- Праведное небо!-- воскликнуль образецъ манеръ, блѣдный и испуганный въ то время, какъ Принцъ и Кадди, рука въ руку, склонились передъ нимъ на колѣни.-- Что это значитъ? Не съ ума ли вы сошли! О, ради Бога, говорите, что это значитъ?
   -- Батюшка,-- отвѣчалъ Принцъ съ величайшей покорностью:-- я люблю эту молодую леди и далъ слово жениться на ней!
   -- Далъ слово жениться!-- вскричалъ мистеръ Торвидропъ, склоняясь на софу и закрывая лицо обѣими руками.-- О, небо! до чего я дожилъ! Въ мое сердце пущена стрѣла моимъ роднымъ сыномъ!
   -- Мы уже давно дали слово другъ другу,-- дрожащимъ голосомъ сказалъ Принцъ:-- и миссъ Срммерсонъ, узнавъ объ этомъ, посовѣтовала намъ признаться вамъ, батюшка, и была такъ добра, что согласилась присутствовать при нашемъ признаніи. Миссъ Джеллиби молодая леди, которая питаетъ къ вамъ, батюшка, глубокое уваженіе.
   Изъ груди мистера Торвидропа вырвался стонъ.
   -- Не огорчайтесь, батюшка, умоляю васъ, не огорчайтесь!-- произнесъ его сынъ.-- Миссъ Джеллиби молодая леди, она питаетъ къ вамъ глубокое уваженіе. Соглашаясь вступить въ бракъ, мы поставляемъ себѣ въ священную обязанность заботиться о вашемъ спокойствіи.
   Мистеръ Торвидропъ заплакалъ.
   -- Ради Бога, не огорчайтесь, батюшка!-- воскликнулъ сынъ.
   -- Сынъ, сынъ!-- сказалъ мистеръ Торвидропъ:-- слава Богу, что твоя покойная мать избавилась отъ такого удара. Поражай меня и не щади. Поражайте меня, сэръ; поражайте въ самое сердце!
   -- Не говорите такъ, батюшка,-- умолялъ Принцъ со слезами:-- ваши слова убиваютъ меня. Увѣряю васъ, мы поставляемь себѣ въ священную обязанность заботиться о вашемъ спокойствіи. Каролина и я не забудемъ нашего долга; мой долгъ въ отношеніи къ вамъ будетъ и ея долгомъ, мы дали и въ этомъ слово другъ другу; такъ что, съ вашего одобренія и согласія, мы посвятимъ всю свою жизнь только тому, чтобъ доставлять вамъ спокойствіе и удовольствіе.
   -- Поражайте, сэръ,-- говорилъ мистеръ Торвидропъ:-- поражайте въ самое сердце!
   Я замѣтила, впрочемъ, что онъ внимательно слушалъ Принца.
   -- Неоцѣненный батюшка,-- говорилъ Принцъ:-- мы очень хорошо знаемъ, что вы привыкли къ маленькому комфорту, на который вы имѣете полное право; мы поставимъ себѣ долгомъ и будемъ считать счастіемъ прежде всего доставлять вамъ это удовольствіе. Если нашъ союзь покажется пріятнымъ вамъ, то благословите его вашимъ одобреніемъ и согласіемъ; и когда мы женимся, то первою мыслію нашею будетъ ваше спокойствіе. Въ нашей жизни вы постоянно будете главою и хозяиномъ; мы чувствуемъ, какъ неестественно было бы съ нашей стороны, еслибъ мы не старались предупреждать ваши желанія, еслибь не употребили бы всѣ возможныя съ нашей стороны средства, чтобъ доставить вамъ спокойствіе.
   Мистеръ Торвидропъ тяжело боролся съ своими чувствами, и снова выпрямился на софѣ. Его щеки раздувались надъ его тутозатянутымъ галстухомъ; въ эту минуту онъ представлялъ собою совершенный образецъ отеческой прекрасной осанки и изящныхъ манеръ.
   -- Сынъ мой!-- сказалъ мистеръ Торвидропъ.-- Дѣти мои! Я не могу противостоять вашимъ мольбамъ. Будьте счастливы!
   Его благосклонность, въ то время, какъ онъ поднималъ свою будущую невѣстку и протягивалъ руку своему сыну (который цѣловалъ ее съ сыновнимъ почтеніемъ и благодарностію), были для меня самымъ невиданнымъ до того зрѣлищемъ.
   -- Дѣти мои,-- сказалъ мистеръ Торвидропъ, съ родитель скимъ чувствомъ обнимая лѣвой рукой Кадди и граціозно положивъ правую руку на бедро.-- Сынъ мой и дочь моя, ваше счастіе будетъ отнынѣ моимъ попеченіемъ. Я буду слѣдить за вами Вы будете всегда жить со мной (подразумѣвая, вѣроятно, подъ этимъ, что я всегда буду жить съ вами), этотъ домъ отнынѣ будетъ вашимъ домомъ; словомъ сказать, вы имѣете теперь полное право считать и считайте его своимъ домомъ. Живите счастливо и долго и раздѣляйте свою судьбу съ моею!
   Могущество его прекрасной осанки и изящныхъ манеръ было таково, что они дѣйствительно были преисполнены благодарностью, какъ будто вмѣсто того, что онъ, навязываясь жить вмѣстѣ съ ними на всѣ остальные дни своей жизни, приносилъ въ ихъ пользу огромною жертву.
   -- Что касается до меня, мои дѣти, сказалъ мистеръ Торвидропъ:-- то я замѣтно начинаю вянуть и желтѣть и не вижу возможности сказать, долго ли будутъ еще оставаться слабые слѣды прекрасной осанки и изящныхъ манеръ въ этотъ прядильный и ткацкій вѣкъ. Во всякомъ случаѣ, сколько будутъ позволить обстоятельства, я стану исполнять свой долгъ въ отношеніи къ обществу, и, по обыкновенію, буду показываться въ городѣ. Мои желанія и нужды весьма ограниченны и удобоисполнимы. Дайте, мнѣ вотъ эту маленькую комнатку, нѣсколько необходимыхъ вещей для туалета, скромный завтракъ поутру и умѣренный обѣдъ -- и мнѣ больше ничего ненужно. Исполненіе этихъ нуждъ я предоставляю вашей любви ко мнѣ и уваженію,-- все остальное я беру на себя.
   Влюбленные вновь были тронуты его необыкновеннымъ великодушіемъ.
   -- Сыпь мой, сказалъ мистеръ Торвидропъ:-- относительно тѣхъ недостатковъ въ тебѣ -- недостатковъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, которыя родятся съ человѣкомъ, которыя можно усовершенствовать изученіемъ, но никогда нельзя производить по прихоти,-- въ этомъ ты попрежнему можешь положиться на меня. Я былъ вѣренъ моему дѣлу со времени Его Королевскаго Высочества Принца-Регента, и не сойду съ своего поста теперь. Нѣтъ, мой сынъ, не сойду. Если ты съ гордостію смотрѣлъ на положеніе своего отца, то будь увѣренъ, что его положеніе останется навсегда незапятнаннымъ. Что же касается до тебя, Принцъ, у котораго совсѣмъ другой характеръ (да мы и не можемъ и не должны быть одинаковы во всемъ), ты долженъ работать, трудиться, пріобрѣтать деньги и по возможности распространять кругъ своихъ занятій.
   -- Въ этомъ вы можете положиться на меня, неоцѣненный батюшка: я говорю отъ чистаго сердца,-- отвѣчалъ Принцъ.
   -- Я не сомнѣваюсь въ этомъ,-- сказалъ мистеръ Торвидропъ.-- Твои качества, мой сынъ, не блестящи, но они прочны и полезны. Дѣти мои, словами моей покойной жены, на жизненный путь которой я имѣлъ счастіе проливать нѣкоторый лучъ свѣта, я долженъ сказать вамъ обоимъ: заботьтесь о нашемъ заведеніи, заботьтесь о моихъ скромныхъ нуждахъ -- и да благословитъ васъ Богъ!
   Послѣ этого старикъ Торвидропъ сдѣлался очень любезенъ, вѣроятно, въ ознаменованіе счастливаго событія. Я же сказала Кадди, если она намѣрена идти домой сегодня, то не слѣдовало медлить. Поэтому мы отправились послѣ нѣжнаго прощанія между Кадди и ея женихомъ. Во всю дорогу Кадди была такъ счастлива и такъ чистосердечно выхваляла мистера Торвидропа -- старика, что я ни подъ какимъ видомъ не рѣшилась бы произнесть и слова въ его порицаніе.
   Въ окнахъ дома, гдѣ проживало семейство Джеллиби были приклеены билеты, извѣщающіе, что домъ отдается въ наемъ. Онъ казался мрачнѣе, грязнѣе и пустыннѣе, чѣмъ когда нибудь. Дня два тому назадъ, имя несчастнаго мистера Джеллиби появилось въ спискѣ банкротовъ, и онъ сидѣлъ, запершись, въ столовой съ двумя джентльменами, посреди кучи синихъ мѣшковъ, счетныхъ книгъ и бумагъ, и дѣлалъ отчаянныя усилія разъяснить свои дѣла. Они, казалось мнѣ, были недоступны для его понятія, потому что когда Кадди, по ошибкѣ, завела меня въ столовую, я увидѣла, что мистеръ Джеллиби, въ очкахъ, сидѣлъ въ углу между обѣденнымъ столомъ и двумя джентльменами и казался безчувственнымъ ко всему, что вокругъ его дѣлалось.
   Поднимаясь наверхъ въ комнату мистриссъ Джедлиби, мы не встрѣчали дѣтей: всѣ они визжали на кухнѣ; не встрѣтили даже ни одной служанки. Мы застали мистриссъ Джеллиби среди громадной корреспонденціи: она распечатывала, читала и сортировала письма; на полу лежала груда рваныхъ конвертовъ. Она была такъ углублена въ свои занятія, что сначала не узнала меня, хотя и смотрѣла на меня своимъ страннымъ, свѣтлымъ, устремленнымъ вдаль взглядомъ.
   -- Ахъ, миссъ Соммерсонъ!-- сказала она наконецъ.-- Извините меня! Я никакъ не думала видѣть васъ у себя. Надѣюсь, что вы здоровы, и что мистеръ Джорндисъ и миссъ Клэръ также здоровы.
   Въ свою очередь я выразила свою надежду, на здоровье мистера Джеллиби.
   -- Не совсѣмъ здоровъ, моя милая,-- сказала мистриссъ Джеллиби спокойнѣйшимъ образомъ.-- Онъ былъ несчастливъ въ своихъ дѣлахъ и теперь въ дурномъ расположеніи духа. Къ счастію моему, что при своихъ занятіяхъ, я не имѣю времени думать объ этомъ. Въ настоящее время у насъ собиралось, миссъ Соммерсонъ, пятьсотъ семействъ, круглымъ числомъ по пяти человѣкъ въ каждомъ, и всѣ они или отправились уже, или отправляются, на лѣвый берегъ рѣки Нигера.
   Я подумала объ одномъ семействѣ, такъ коротко знакомомъ намъ, которое не отправилось еще и не отправлялось на лѣвый берегъ Нигера и не удивлялась, почему это обстоятельство ее не безпокоило.
   -- Я вижу, вы привели съ собой Кадди,-- замѣтила мистриссъ Джеллиби, взглянувъ на свою дочь.-- Видѣть ее здѣсь сдѣлалось совершенной рѣдкостью. Она совсѣмъ почти бросила свое прежнее занятіе, и черезъ это заставляетъ меня нанимать мальчика.
   -- Я увѣрена, ма...-- начала было Кадди
   -- Я тебѣ говорю, Кадди,-- перебила ее мать мягкимъ тономъ:-- я тебѣ говорю, Кадди, что я нанимаю мальчика, который въ эту минуту обѣдаетъ. Какая же польза изъ твоихъ возраженій?
   -- Я и не дѣлаю вамъ возраженій, отвѣчала Кадди.-- Я только думала сказать, что вы вѣрно не захотѣли бы, чтобъ я всю свою жизнь сидѣла за письменнымъ столомъ.
   -- Однако, я думаю, моя милая, что касательно трудолюбія, ты должна брать примѣръ съ своей родной матери,-- сказала мистриссъ Джеллиби, продолжая распечатывать письма и бросая бѣглый взглядъ на каждое изъ нихъ, сортировала ихъ и говорила.-- Вотъ еще новости. Сидѣть всю жизнь за письменнымъ столомъ! Если бы ты имѣла хоть сколько нибудь сочувствія къ судьбамъ человѣческаго рода, ты бы не рѣшилась сдѣлать мн чтобъ вы были такъ добры, оставили эту тему.
   Гость медлитъ съ минуту, ожидая, не скажетъ ли чего-нибудь миледи, но она безмолвствуетъ; тогда онъ подымается съ мѣста, говоря:-- Позвольте мнѣ поблагодарить васъ, сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ, за ваше вниманіе. Я скажу только, что серьезно посовѣтую сыну побѣдить въ себѣ склонность къ этой дѣвицѣ. Покойной ночи!
   Сэръ Лейстеръ отвѣчаетъ, согласно своей джентльменской натурѣ:
   -- Мистеръ Роунсвель, уже поздно, дороги темны; надѣюсь, ваше время не такъ уже драгоцѣнно и позволитъ мнѣ и миледи предложить вамъ гостепріимство Чизни-Вуда хоть на одну ночь.
   -- Надѣюсь, вы не откажетесь? прибавляетъ миледи.
   -- Очень вамъ обязанъ, но я долженъ ѣхать всю ночь, чтобъ завтра утромъ поспѣть на мѣсто въ назначенное время.
   Горнозаводчикъ откланивается, сэръ Лейстеръ звонитъ, и когда гость выходитъ изъ комнаты, миледи встаетъ со своего мѣста.
   Придя въ свой будуаръ, миледи садится у камина и, глядя на Розу, которая пишетъ въ сосѣдней комнатѣ, погружается въ такую задумчивость, что не слышитъ даже шума на "Дорожкѣ привидѣнія". Наконецъ она зоветъ Розу:
   -- Подите сюда, дитя. Скажите мнѣ правду: вы любите?
   -- О! миледи!
   Взглянувъ на поникшее и раскраснѣвшееся личико, миледи говоритъ улыбаясь:
   -- Кого же? Внука мистрисъ Роунсвель?
   -- Да, миледи. Но я не знаю еще, люблю ли я его...
   -- Еще не знаетъ! Наивная крошка. А о его любви вы уже знаете?
   -- Кажется онъ немножко любитъ меня, миледи. И Роза заливается слезами.
   Неужели это леди Дэдлокъ,-- эта женщина, которая съ материнской лаской гладитъ темные волосы хорошенькой крестьяночки и съ такимъ участіемъ задумчиво смотритъ на нее? Да, это леди Дэдлокъ.
   -- Слушайте, дитя. Вы молоды, правдивы и, кажется, привязаны ко мнѣ.
   -- Да, миледи. Больше всего на свѣтѣ я хотѣла бы доказать вамъ свою привязанность.
   -- Я не вѣрю, чтобъ вы такъ скоро захотѣли бросить меня, Роза, даже для возлюбленнаго.
   -- Нѣтъ, миледи, нѣтъ. И испуганная этой мыслью Роза въ первый разъ взглядываетъ на нее.
   -- Положитесь на меня, дитя, не бойтесь меня. Я желаю вамъ счастія и позабочусь о немъ, если только могу кого нибудь на землѣ сдѣлать счастливымъ.
   Роза опять заливается слезами, падаетъ на колѣни къ ногамъ миледи и цѣлуетъ ея руку. Миледи стоитъ, глядя въ огонь, и сжимаетъ руку дѣвушки въ своихъ, потомъ медленно выпускаетъ ее.
   Замѣтивъ ея задумчивость, Роза потихоньку удаляется, но миледи все не спускаетъ глазъ съ пламени. Чего она тамъ ищетъ? О чемъ мечтаетъ? Не о другой ли рукѣ, которой нѣтъ, которая никогда не существовала и которая однимъ прикосновеніемъ могла бы измѣнить ея жизнь? Или она прислушивается къ звукамъ на террасѣ и думаетъ, на чьи шаги они похожи: на мужскіе? на женскіе? или на частый топотъ рѣзвыхъ дѣтскихъ ножекъ? Ее преслѣдуютъ грустныя мысли, иначе зачѣмъ бы этой высокомѣрной женщинѣ, запоровъ двери, сидѣть одной одинешенькой у потухающаго камина?
   На слѣдующій день уѣзжаетъ Волюмнія, и до обѣда должны разъѣхаться всѣ остальные кузены; вся банда родственниковъ ужасается, выслушивая за завтракомъ разглагольствованія сэра Лейстера о потрясеніи основъ, разрушеніи границъ, колебаніи общественнаго строя и прочихъ гибельныхъ явленіяхъ, въ которыхъ повиненъ сынъ мистрисъ Роунсвель. Вся банда родственниковъ негодуетъ и естественно приписываетъ гибельныя явленія слабости Вилльяма Буффи, благодаря которой они такъ несправедливо лишены всякой поддержки: мѣстъ, пенсіи и прочихъ благъ.
   Что касается Волюмніи, она такъ краснорѣчиво распространяется на ту же тему, когда сэръ Лейстеръ сводитъ ее подъ руку съ главной лѣстницы, какъ будто уже вся сѣверная Англія возстала съ цѣлью завладѣть ея жемчужнымъ ожерельемъ и баночкой съ румянами. За Волюмніей и всѣ остальные кузены, среди суеты своихъ лакеевъ и горничныхъ,-- ибо, хотя и себя-то они содержатъ съ трудомъ, но обязаны держать слугъ -- этого требуетъ ихъ общественное положеніе, какъ родственниковъ знаменитой фамиліи,-- разсыпаются но всѣмъ четыремъ странамъ свѣта.
   Зимній вѣтеръ, что-то разгулявшійся сегодня, раскачиваетъ деревья вокругъ опустѣвшаго дома, и кажется, будто бѣдные родственники превратились въ эти сухіе листья, которые несутся по волѣ вѣтра.
   

ГЛАВА XXIX.
Молодой человѣкъ.

   Чизни-Вудъ запертъ, ковры свернуты въ трубки и лежатъ по угламъ опустѣвшихъ комнатъ, яркія шелковыя ткани облеклись покаянною власяницею грубаго холста, рѣзьба и позолота померкли, предки Дэдлоковъ вновь лишены дневного свѣта. Вокругъ дома листья нападали толстымъ слоемъ: хоть садовникъ и подметаетъ безпрестанно аллеи, хоть и увозитъ листья полными тачками, все-таки ихъ столько, что тонетъ нога.
   Вокругъ Чизни-Вуда завываетъ вѣтеръ, хлещетъ дождь, окна скрипятъ, трубы стонутъ. Туманами наполнены аллеи, туманы заволакиваютъ дальніе края горизонта, стелются надъ полями, точно печальная погребальная процессія. Въ холодныхъ пустыхъ чертогахъ стоитъ какой-то непріятный запахъ, напоминающій отчасти запахъ тлѣнія, наполняющій маленькую церковь парка, и невольно наводитъ на мысль, что покойные Дэдлоки разгуливаютъ ночью по заламъ замка.
   Но въ лондонскомъ домѣ Дэдлоковъ жизнь пробудилась въ полномъ блескѣ, ибо почти никогда не случается, чтобъ Чизни-Вудъ и городской домъ расцвѣтали или замирали одновременно,-- правда, за однимъ только исключеніемъ: въ случаѣ смерти кого-нибудь изъ членовъ фамиліи, оба дома одинаково облекаются въ трауръ.
   Роскошныя комнаты лондонскаго дома напоены свѣтомъ, тепломъ и благоуханіемъ, оранжерейные цвѣты изгоняютъ отсюда, на сколько возможно, воспоминаніе о зимѣ, мягкіе ковры заглушаютъ всякій шумъ и только тиканье часовъ да трескъ пламени нарушаютъ тишину; поэтому въ своемъ городскомъ домѣ сэръ Лейстеръ чувствуетъ себя такъ, точно его окоченѣвшее тѣло окутывается какой-то мягкой, радужной шерстяной тканью.
   Съ наслажденіемъ, полный сознанія своего достоинства, покоитъ онъ свои члены передъ огромнымъ огнемъ въ библіотекѣ, благосклонно скользитъ взоромъ по корешкамъ книгъ, или удостаиваетъ одобрительнаго взгляда произведенія изящныхъ искусствъ: сэръ Лейстеръ владѣлецъ многихъ старыхъ и новыхъ картинъ. Нѣкоторыя изъ этихъ картинъ принадлежатъ къ той школѣ, которую можно назвать школой маскарадныхъ баловъ, такъ какъ здѣсь искусство являетъ себя спеціалистомъ по костюмерной части, и произведенія этой школы -- тѣ же каталоги разныхъ продажныхъ вещей, напримѣръ: Три стула съ высокими спинками, одинъ столъ съ накрытымъ приборомъ, длинно-горлая бутылка съ виномъ, фляжка, женскій испанскій костюмъ, снятый съ натуры портретъ миссъ Джогъ въ три четверти, рыцарское вооруженіе и въ немъ Донъ-Кихотъ. Или: Каменная растрескавшаяся терраса, въ отдаленіи гондола, полный костюмъ венеціанскаго сенатора, богато вышитое бѣлое атласное платье, снятый съ натуры портретъ миссъ Джогъ въ профиль, золотая турецкая сабля, богато украшенная на рукояткѣ драгоцѣнными камнями, настоящій очень рѣдкій мавританскій костюмъ и въ немъ Отелло.
   Мистеръ Телькингорнъ очень часто появляется у Дэдлоковъ по дѣламъ, касающимся имѣній баронета, вродѣ возобновленія арендныхъ договоровъ и т. п.; ему часто приходится встрѣчаться съ миледи; оба по прежнему невозмутимо спокойны и менѣе чѣмъ когда либо обращаютъ вниманія другъ на друга. Быть можетъ, миледи боится мистера Телькингорна, быть можетъ мистеръ Телькингорнъ знаетъ объ этомъ; быть можетъ онъ подстерегаетъ ее упорно и постоянно, съ полнымъ хладнокровіемъ, безъ угрызеній совѣсти, безъ капли жалости. Быть можетъ ея красота, ея положеніе въ свѣтѣ, окружающій ее блескъ только придаютъ ему болѣе рвенія въ преслѣдованіи своей жертвы, быть можетъ отъ этого онъ съ ней еще болѣе неумолимъ. Отъ того ли, что онъ хладнокровенъ и жестокъ, непреклоненъ въ исполненіи того, что считаетъ своимъ долгомъ, отъ того ли, что его грызетъ властолюбіе или мучитъ желаніе проникнуть въ тайну, которую отъ него прячутъ, отъ того ли, что онъ ненавидитъ весь этотъ блескъ, служа самъ слабымъ его лучомъ, отъ того ли, что, считая унизительной любезность своихъ знатныхъ кліентовъ, онъ таитъ и копитъ въ глубинѣ души своей обиды и оскорбленія,-- отъ всѣхъ ли этихъ причинъ порознь или вмѣстѣ, но лучше было бы для миледи, еслибъ за нею слѣдили съ неусыпною бдительностью пять тысячъ паръ глазъ изъ великосвѣтскаго круга, чѣмъ глаза этого черстваго юриста въ галстукѣ жгутомъ и въ черныхъ панталонахъ, подвязанныхъ у колѣнъ.
   Сэръ Лейстеръ сидитъ въ комнатѣ миледи, той самой, гдѣ мистеръ Телькингорнъ читалъ показаніе по дѣлу Джерндайсовъ. Миледи, какъ въ тотъ памятный день, сидитъ передъ каминомъ съ вѣеромъ въ рукѣ. Сэръ Лейстеръ сегодня особенно хорошо настроенъ, ибо нашелъ въ своей газетѣ статью, въ которой прямо говорится объ оплотахъ и общественномъ зданіи то самое, что всегда говорятъ онъ; эта статья такъ подходитъ къ послѣднему случаю съ горнозаводчикомъ, что сэръ Лейстеръ нарочно пришелъ изъ библіотеки, чтобъ прочитать ее миледи.
   -- Написавшій эту статью, человѣкъ вполнѣ здравомыслящій, замѣчаетъ баронетъ въ видѣ предисловія, посылая съ высоты своего величія снисходительный кивокъ автору статьи.
   Но, несмотря на всѣ достоинства здравомыслящаго автора статьи, онъ кажется миледи нестерпимо скучнымъ, и послѣ тщетной попытки слушать, или, вѣрнѣе, казаться слушающей, она такъ задумывается, какъ будто не покидала Чизни-Вуда, и этотъ огонь, на который устремленъ теперь ея взоръ,-- горитъ въ каминѣ ея Чизни-Вудскаго будуара. Сэръ Лейстеръ, ничего не замѣчая, продолжаетъ читать, и лишь изрѣдка отымаетъ отъ глазъ двойной лорнетъ и останавливается, чтобы замѣтить: "Совершенно справедливо.-- Очень ясно изложено.-- Я самъ неоднократно высказывалъ это замѣчаніе". И аккуратно каждый разъ теряетъ мѣсто, гдѣ читалъ, и долго ищетъ, бѣгая глазами но газетнымъ столбцамъ.,
   Величественно и внушительно читаетъ сэръ Лейстеръ. Вдругъ распахивается дверь и появляется напудренный Меркурій съ слѣдующимъ страннымъ докладомъ:
   -- Миледи! Молодой человѣкъ, по имени Гуппи!
   Сэръ Лейстеръ умолкаетъ, удивленно раскрываетъ глаза и переспрашиваетъ зловѣщимъ голосомъ: "Молодой человѣкъ, по имени Гуппи?" Оглянувшись онъ замѣчаетъ въ дверяхъ молодого человѣка, по имени Гуппи, очень смущеннаго и ни по манерѣ, ни по наружности не производящаго внушительнаго впечатлѣнія.
   -- Скажите, о чемъ вы думаете, врываясь съ докладомъ о какомъ-то молодомъ человѣкѣ, по имени Гуппи?
   -- Извините, сэръ Лейстеръ, но миледи изволила приказать, чтобъ впустить. этого молодого человѣка, когда онъ явится. Я не зналъ, что вы здѣсь, сэръ Лейстеръ.
   Оправдываясь такимъ образомъ, Меркурій бросаетъ на молодого человѣка, по имени Гуппи, презрительный и негодующій взглядъ, который долженъ означать: "Ишь принесла нелегкая! Изволь теперь выслушивать выговоры изъ-за тебя".
   -- Это правда, я отдала такое распоряженіе, говоритъ миледи.-- Молодой человѣкъ подождетъ.
   -- Нѣтъ, миледи, если онъ пришелъ по вашему приказанію,-- я удаляюсь.
   И со своей обычной любезностью къ миледи, баронетъ спѣшитъ уйти, отвѣтивъ чуть замѣтнымъ кивкомъ на поклонъ молодого человѣка, котораго въ своемъ величіи принимаетъ за какого нибудь дерзкаго башмачника.
   Когда слуга вышелъ, леди Дэдлокъ мѣряетъ молодого человѣка надменнымъ взглядомъ и, оставивъ его стоять у дверей, спрашиваетъ -- что ему надо?
   -- Чтобъ ваше лордство были такъ добры, -- удостоили меня краткимъ разговоромъ, отвѣчаетъ смущенный мистеръ Гуппи.
   -- Должно быть вы то лицо, отъ котораго я получила такое множество писемъ?
   -- Множество, ваше лордство,-- вы правы. Я писалъ, пока ваше лордство не удостоили меня отвѣтомъ.
   -- Развѣ вы не могли высказать письменно то, что вамъ надо, и тѣмъ избавить меня отъ разговора, о которомъ просите?
   Мистеръ Гуппи сжимаетъ губы и качаетъ головой.
   -- Вы удивительно назойливы. Если окажется, что ваши сообщенія не имѣютъ никакого отношенія ко мнѣ -- чего, разумѣется, и надо ожидать, -- я попрошу васъ замолчать безъ всякихъ церемоній. А теперь, если угодно, говорите.
   И миледи, беззаботно постукивая вѣеромъ, снова обращаетъ взоръ къ камину, повернувшись спиною къ молодому человѣку, по имени Гуппи.
   -- Въ такомъ случаѣ, съ позволенія вашего лордства, я приступлю прямо къ дѣлу. Гм! Какъ я докладывалъ вашему лордству въ первомъ своемъ письмѣ, я -- клеркъ. Состоя въ юридической корпораціи, я пріобрѣлъ привычку не сообщать въ письмахъ ничего компрометирующаго, потому-то я и не упоминалъ, къ какой фирмѣ принадлежу. Мое положеніе въ этой фирмѣ и жалованье -- вполнѣ удовлетворительны. Теперь я могу открыть вашему лордству, что эта фирма -- Кенджъ и Карбой въ Линкольнъ-Иннѣ, и должна быть вамъ не безъизвѣстна по своему участію въ процессѣ Джерндайсовъ.
   Лицо миледи начинаетъ выражать нѣкоторое вниманіе; она перестаетъ играть вѣеромъ и, видимо, вслушивается. Ободренный молодой человѣкъ продолжаетъ:
   Заодно сообщу вашему лордству, что къ упомянутому процессу не имѣетъ никакого отношенія то дѣло, вслѣдствіе ко тораго я такъ пламенно желалъ свиданія съ вами, что мое поведеніе могло вамъ показаться, и дѣйствительно показалось, навязчивымъ, даже дерзкимъ.
   Мистеръ Гуппи пріостанавливается, ожидая получить увѣреніе въ противномъ, и, не получивъ его, продолжаетъ:
   -- Если бъ это дѣло касалось процесса Джерндайсовъ, я обратился бы къ повѣренному вашего лордства -- мистеру Телькингорну, что изъ Линкольнъ-Иннъ-Фильдса. Я имѣю удовольствіе быть съ нимъ знакомымъ -- по крайней мѣрѣ при встрѣчахъ мы раскланиваемся,-- и я отправился бы прямо къ нему.
   Миледи, полуобернувшись къ мистеру Гуппи, говоритъ: -- Вы бы сѣли.
   -- Благодарю, ваше лордство, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи садясь, и обращается за справками къ узенькой полоскѣ бумаги, на которой онъ сдѣлалъ нѣсколько краткихъ замѣтокъ, относительно предположенныхъ сообщеній, но, когда онъ смотритъ теперь на эти замѣтки, значеніе ихъ покрывается для него глубокимъ мракомъ.-- Я... ахъ, да!-- прежде всего я долженъ замѣтить, что вручаю свою судьбу вашему лордству, ибо, есливы принесете на меня жалобу, по поводу настоящаго визита, Кенджу и Карбою или мистеру Телькингорну, я -- сказать вамъ откровенно -- окажусь въ очень непріятномъ положеніи, слѣдовательно, я вполнѣ полагаюсь на ваше благородство.
   Негодующимъ жестомъ руки съ вѣеромъ миледи даетъ понять мистеру Гуппи, что онъ не стоитъ того, чтобъ на него жаловаться.
   -- Благодарю, ваше лордство, я вполнѣ, удовлетворенъ. Теперь я... что, бишь, такое?.. Дѣло въ томъ, что я обозначилъ здѣсь заглавія тѣхъ пунктовъ, которыхъ намѣреваюсь коснуться, но написалъ ихъ сокращенно и не могу теперь добраться до ихъ смысла. Если ваше лордство разрѣшитъ мнѣ подойти на минуту къ окну, я...
   Мистеръ Гуппи идетъ къ окну, натыкается на клѣтку съ птицами и въ замѣшательствѣ проситъ у нихъ извиненія,-- все это мало содѣйствуетъ уразумѣнію замѣтокъ; онъ что-то бормочетъ, горячится, краснѣетъ и наконецъ, поднеся бумагу къ самому носу, читаетъ:
   -- С.С., что же это значитъ? С.С.? А! Е. С. знаю, понялъ!
   И покончивъ со своими недоумѣніями, мистеръ Гуппи отходитъ отъ окна и останавливается между своимъ прежнимъ мѣстомъ и кресломъ миледи.
   -- Не знаю, случалось ли вашему лордству видѣть, или можетъ быть вы изволили слышать про одну молодую леди, по фамиліи миссъ Соммерсонъ?
   Миледи смотритъ ему въ глаза.
   -- Недавно я видѣла дѣвушку съ такой фамиліей. Это было прошлую осень.
   -- Не поразило ли васъ сходство этой дѣвицы съ кѣмъ-нибудь? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, скрестивъ руки, наклонивъ голову на бокъ и почесывая своимъ меморандумомъ уголокъ рта.
   Миледи не сводитъ съ него глазъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Не похожа ли она на кого-нибудь изъ лицъ, принадлежащихъ къ фамиліи вашего лордства?
   -- Нѣтъ.
   -- Я полагаю, ваше лордство едва ли помнитъ лицо миссъ Соммерсонъ?
   -- Я отлично помню эту молодую особу. Какое же отношеніе имѣетъ это ко мнѣ?
   -- Увѣряю ваше лордство, что, имѣя образъ миссъ Соммерсонъ запечатлѣннымъ въ моемъ сердцѣ, -- о чемъ сообщаю вамъ по секрету, -- я, когда имѣлъ честь осматривать замокъ Чизни-Вудъ, во время краткаго пребыванія съ моимъ другомъ въ графствѣ Линкольнширъ, нашелъ такое огромное сходство между портретомъ вашей милости и миссъ Эсфирью Соммерсонъ, что оно совершенно меня ошеломило, такъ что въ ту минуту я не могъ даже отдать себѣ отчета, что именно меня поразило. Теперь же, когда я имѣю честь видѣть васъ близко -- послѣ того, какъ видѣлъ портретъ, я нѣсколько разъ бралъ смѣлость смотрѣть незамѣченнымъ на ваше лордство, когда вы катались по парку, но ни разу не видѣлъ васъ такъ близко,-- сходство еще болѣе изумительно, чѣмъ я предполагалъ.
   Молодой человѣкъ, по имени Гуппи! было время, когда знатныя дамы жили въ укрѣпленныхъ башняхъ, охраняемыя вѣрными пажами; въ тѣ времена при одномъ такомъ взглядѣ, какой бросили сію минуту на васъ эти прекрасные глаза, ваша ничтожная жизнь пропала бы ни за грошъ!
   Миледи медленно обмахивается вѣеромъ и спрашиваетъ мистера Группи, какое ей дѣло до его страсти отыскивать сходства!
   -- Ваше лордство! Я приближаюсь къ цѣли, отвѣчаетъ онъ, вновь прибѣгая къ своимъ справкамъ.-- Ахъ эти замѣтки, провались онѣ совсѣмъ! А, мистрисъ Чедбендъ! Такъ.
   Мистеръ Гуппи возвращается на мѣсто, выдвигаетъ свой стулъ немного впередъ и садится. Миледи сидитъ попрежнему спокойно, прислонившись къ спинкѣ кресла, и хотя въ ея граціозной позѣ, можетъ быть, нѣсколько менѣе непринужденности, чѣмъ обыкновенно, но взглядъ ея не теряетъ обычной твердости.
   -- Позвольте еще минутку! мистеръ Гуппи еще разъ обращается къ своимъ замѣткамъ.-- Е. С. два раза? Ахъ, да, такъ; теперь я все припомнилъ! и свернувъ лоскутокъ бумаги въ трубочку, онъ при дальнѣйшемъ изложеніи размахиваетъ имъ въ воздухѣ точно камертономъ.
   -- Тайна покрываетъ рожденіе и младенчество миссъ Соммерсонъ. Я узналъ объ этомъ -- сообщаю подъ секретомъ вашему лордству -- вслѣдствіе моихъ занятій у Кенджа и Карбоя. Какъ я имѣлъ уже честь вамъ докладывать, образъ миссъ Соммерсонъ запечатлѣнъ въ моемъ сердцѣ; поэтому, если бъ я могъ разъяснить эту тайну и доказать, что у нея есть родственники съ хорошимъ положеніемъ въ обществѣ, или открыть, что, имѣя честь принадлежать къ одной изъ дальнихъ вѣтвей вашей фамиліи, она можетъ быть участницей въ процессѣ Джерндайсовъ, я имѣлъ бы нѣкоторое право надѣяться, что миссъ Соммерсонъ взглянетъ благосклоннѣе прежняго на мое предложеніе. По истинѣ, тогда она отнеслась къ нему совсѣмъ неблагосклонно.
   Что то вродѣ насмѣшливой улыбки мелькаетъ на лицѣ миледи.
   -- По странному стеченію обстоятельствъ, какія, впрочемъ, встрѣчаются въ практикѣ людей нашей профессіи, -- къ которой я могу себя причислить, потому что хотя еще и не утвержденъ окончательно, но уже получилъ отъ Кенджа и Карбоя удостовѣреніе о моихъ занятіяхъ въ конторѣ, и какъ ни было трудно, но внесъ гербовыя пошлины, на которыя ушла большая часть маленькаго капитала моей матери, -- я встрѣтилъ случайно особу, служившую прежде у леди, которая воспитывала миссъ Соммерсонъ, пока мистеръ Джерндайсъ не взялъ ее на свое попеченіе. Эта леди, ваше лордство, звалась миссъ Бербери?
   Не происходить ли мертвенный цвѣтъ лица миледи отъ зеленой шелковой подбивки вѣера, который она держитъ въ рукѣ около лица, или же она такъ ужасно поблѣднѣла?
   -- Случалось ли когда-нибудь вашему лордству слышать о миссъ Бербери?
   -- Не знаю. Кажется. Да.
   -- Миссъ Бербери состояла въ родствѣ съ фамиліей вашего лордства?
   Губы миледи шевелятся, но не произносятъ ни звука. Она качаетъ головой.
   -- Она не родственница ли вашему лордству? Такъ! Но можетъ быть ваше лордство не знали о томъ, что родство существуетъ? Такъ! Значитъ, это могло быть? Такъ! Очень хорошо.
   На каждый изъ этихъ вопросовъ миледи киваетъ головой.
   -- Миссъ Бербери была чрезвычайно скрытна, что въ женщинѣ кажется необыкновеннымъ, ибо женскій полъ, по крайней мѣрѣ среднихъ классовъ, имѣетъ большую склонность къ разговорамъ; поэтому моя свидѣтельница ничего не знала о томъ, есть ли у миссъ Бербери какіе-нибудь родственники. Только разъ, единственный разъ она была нѣсколько болѣе откровенна съ моей свидѣтельницей относительно одного пункта и сказала ей, что настоящее имя дѣвочки не Эсфирь Соммерсовъ, а Эсфирь Гаудонъ.
   -- Боже мой!
   Мистеръ Гуппи широко раскрываетъ глаза: взглядъ сидящей передъ нимъ женщины устремленъ на него, прежняя мрачная тѣнь лежитъ на ея лицѣ, попрежнему она держитъ вѣеръ въ рукѣ, губы ея попрежнему полураскрыты и брови немного сдвинуты, но она вся помертвѣла. Черезъ мгновеніе она видитъ, какъ къ ней возвращается сознаніе, какъ по всему ея тѣлу пробѣгаетъ содроганіе, точно зыбь по поверхности водъ; онъ видитъ, какъ трясутся ея губы, и она дѣлаетъ невѣроятное усиліе надъ собою, чтобъ придать имъ спокойное выраженіе, видитъ, что она вернулась къ сознанію его присутствія и сказанныхъ имъ словъ.
   Все это происходитъ въ такой короткій промежутокъ времени, что ея восклицаніе и обморочное состояніе исчезаютъ также безслѣдно, какъ черты тѣхъ долго лежавшихъ неприкосновенными труповъ, которые находятъ иногда въ гробницахъ и которые при первомъ соприкосновеніи съ воздухомъ-разсыпаются въ прахъ, точно отъ удара молніи.
   -- Вашему лордству знакома фамилія Гаудонъ?
   -- Я ее слышала прежде.
   -- Вѣроятно это фамилія кого-нибудь изъ дальнихъ родственниковъ вашего лордства по боковой линіи?
   -- Нѣтъ.
   -- Теперь, ваше лордство, я перехожу къ послѣднему пункту, насколько мнѣ удалось его выяснить: я постоянно подвигаюсь впередъ и надѣюсь со временемъ выяснить его окончательно. Надобно вамъ сказать,-- можетъ быть это какимъ-нибудь образомъ уже и дошло до вашего лордства,-- что нѣсколько времени тому назадъ въ домѣ нѣкоего Крука близъ Ченсери-Лэна былъ найденъ мертвымъ переписчикъ, жившій въ крайней нищетѣ. Было произведено дознаніе о его смерти, но онъ проживалъ подъ вымышленнымъ пменемъ, и настоящая его фамилія осталась неизвѣстной. Недавно мнѣ удалось открыть, что фамилія его была Гаудонъ.
   -- Какое же мнѣ до этого дѣло?
   -- Ахъ, ваше лордство, тутъ-то вся суть! Вскорѣ послѣ смерти этого человѣка произошло одно странное обстоятельство: какая-то леди -- переодѣтая -- приходила осматривать мѣсто, гдѣ разыгралось это происшествіе и могилу этого человѣка. Она наняла мальчишку подметальщика, чтобъ онъ показалъ ей то и другое. Еслибъ ваше лордство пожелали слышать подтвержденіе разсказанному отъ самого мальчика,-- я могу достать его во всякую минуту.
   Нѣтъ, этотъ оборвышъ не нуженъ миледи, и она не желаетъ слышать никакихъ подтвержденій.
   -- Могу васъ увѣрить, что это появленіе очень странно; еслибъ вы слышали, какъ мальчикъ разсказываетъ о кольцахъ, заблестѣвшихъ на пальцахъ леди, когда она сняла перчатку, вамъ пришло бы на мысль, что это происшествіе очень романическое.
   Брильянты сверкаютъ на рукѣ, которая держитъ вѣеръ, и такъ какъ она играетъ имъ, то камни блестятъ еще ярче; на лицѣ миледи опять то выраженіе, которое въ прежнія времена могло бы имѣть такія опасныя послѣдствія для молодого человѣка, по имени Гуппи.
   -- Думали, что переписчикъ не оставилъ послѣ себя ни одного лоскутка бумаги, по которому можно бы удостовѣрить его личность. но онъ оставилъ кое-что. Послѣ него осталась связка старыхъ писемъ.
   Вѣеръ по-прежнему мѣрно движется въ рукѣ миледи, а сама она не спускаетъ глазъ съ мистера Гуппи.
   -- Письма были взяты и спрятаны; завтра вечеромъ онѣ поступятъ въ мое распоряженіе.
   -- Еще разъ спрашиваю васъ: какое мнѣ до этого дѣло?
   -- Я закончу вотъ чѣмъ, ваше лордство.
   Мистеръ Гуппи встаетъ.
   -- Еслибъ вы пришли къ заключенію, что во всей этой цѣпи фактовъ: въ несомнѣнномъ, поразительномъ сходствѣ молодой дѣвицы съ вами, которое принимается въ юридической практикѣ, какъ положительное доказательство, -- въ томъ обстоятельствѣ, что она воспитана миссъ Бербери и миссъ Бербери удостовѣрила, что ея настоящее имя Гаудонъ, въ томъ, что ваше лордство очень хорошо знаете обѣ эти фамиліи, и наконецъ въ смерти Гаудона со всѣми сопровождающими ее обстоятельствами,-- еслибъ на основаніи всѣхъ этихъ фактовъ вы пришли къ заключенію, что ваши фамильные интересы требуютъ прекращенія этого дѣла, то я принесу вамъ найденныя бумаги. Я ничего не знаю объ ихъ содержаніи, за исключеніемъ того, что это старыя письма; до сихъ поръ я еще не имѣлъ ихъ въ своемъ распоряженіи. Какъ только получу, я принесу ихъ сюда и въ первый разъ загляну въ нихъ вмѣстѣ съ вашимъ лордствомъ. Я кончилъ. Я говорилъ уже, что окажусь въ очень непріятномъ положеніи при малѣйшей жалобѣ съ вашей стороны, и что все хранится въ тайнѣ.
   Единственная ли это цѣль визита мистера Гуппи, или у него есть другая? Разоблачили ли его слова во всей полнотѣ его намѣренія и подозрѣніе, которое привело его сюда, и, если нѣтъ, что за ними скрывается? Она можетъ смотрѣть на него, но онъ можетъ потупить глаза и сдѣлать такое лицо, какъ у опытнаго юриста на допросѣ, по которому ничего не прочитаешь.
   -- Можете принести письма, если хотите, говоритъ миледи.
   -- Клянусь честью, ваше лордство не слишкомъ-то щедры на поощренія, отвѣчаетъ онъ, нѣсколько обиженный.
   -- Вы можете, если вамъ угодно, принести письма, повторяетъ миледи тѣмъ же тономъ.
   -- Я принесу. Позвольте пожелать вашему лордству добраго утра!
   На столѣ, возлѣ миледи, стоить изящная бездѣлушка -- окованный ларчикъ, отдѣланный въ видѣ стариннаго денежнаго сундука. Продолжая смотрѣть на мистера Гуппи, миледи придвигаетъ къ себѣ и отпираетъ ларчикъ.
   -- О, ваше лордство: не эти мотивы руководили мною, могу васъ увѣрить; я не приму ничего; тѣмъ не менѣе, весьма вамъ обязанъ. Желаю вамъ добраго утра.
   Молодой человѣкъ удаляется съ поклономъ; внизу, надменный Меркурій не считаетъ своей обязанностью покинуть для него свой Олимпъ -- у камина передней -- и отворить ему дверь.
   Сэръ Лейстеръ грѣется въ библіотекѣ и сладко дремлетъ надъ газетой: нѣтъ ли въ домѣ причины, которая бы нарушила его покой и заставила вздрогнуть въ испугѣ, отъ которой бы старинные деревья Чизни-Вудскаго парка подняли къ небу свои сучковатыя руки, фамильные портреты нахмурились, фамильные доспѣхи зашевелились?
   Нѣтъ. Пусть раздаются стоны, рыданія, крики, лондонскій отель Дэдлоковъ такъ тщательно огражденъ извнѣ и внутри, что развѣ звукъ военной трубы донесся бы до ушей сэра Лейстера изъ комнаты миледи, да и то лишь въ видѣ слабаго эхо.
   И однако въ этомъ домѣ изъ устъ колѣнопреклоненной фигуры вырывается безумный вопль:
   -- О дитя мое, дитя мое! Жестокая сестра увѣрила меня, что ты умерла, едва начавъ жить. Она отреклась отъ меня, отъ моего имени и взрастила тебя! О дитя мое, дитя мое!
   

ГЛАВА XXX.
Разсказъ Эсфири.

   Вскорѣ послѣ отъѣзда Ричарда къ намъ пріѣхала гостья, пожилая дама; это была мистрисъ Вудкортъ. Она пріѣхала изъ Валлиса погостить у мистрисъ Байгемъ Беджеръ и "по желанію Аллана" написала оттуда опекуну, что сынъ просилъ ее подѣлиться съ нами тѣми извѣстіями, какія она имѣетъ о немъ,-- передать, что онъ совершенно здоровъ и "посылаетъ сердечный привѣтъ всѣмъ намъ". Опекунъ пригласилъ ее въ Холодный домъ, и она прожила у насъ около трехъ недѣль. Со мною она была очень любезна и такъ необыкновенно сообщительна, что по временамъ я чувствовала себя съ ней крайне неловко: я не имѣла никакого права быть недовольной ея откровенностью, знала, что это нелѣпо съ моей стороны, но все же не могла не испытывать нѣкотораго неудовольствія, слушая ее.
   Мистрисъ Вудкортъ была маленькая подвижная старушка; говоря со мною, она обыкновенно сидѣла сложивъ руки одну на другую и глядя мнѣ прямо въ глаза. Быть можетъ, это и дѣйствовало на меня такъ непріятно, а можетъ быть меня смущалъ ея нарядъ и манеры, хотя впрочемъ я находила въ нихъ оригинальную прелесть. Не могу сказать, чтобы мнѣ не нравилось ея живое и красивое лицо, очень хорошо сохранившееся для женщины ея лѣтъ, но отчего-то мнѣ было страшно неловко въ ея присутствіи, и если я знаю теперь, отчего именно, то тогда не знала, или по крайней мѣрѣ... впрочемъ не стоитъ объ этомъ говорить.
   Какъ-то разъ, когда я подымалась къ себѣ на верхъ, чтобы ложиться спать, она зазвала меня въ свою комнату, гдѣ я нашла ее сидящей въ большомъ креслѣ передъ каминомъ.
   Господи помилуй, сколько наговорила она мнѣ въ этотъ вечеръ о Морганѣ онъ Керригѣ? Подъ конецъ я совершенно упала духомъ! Она декламировала строфы Крумлипуоллинвэра изъ Мьюдиннуаллинвуда, -- впрочемъ не ручаюсь, что вѣрно передаю эти имена,-- и чрезвычайно одушевлялась выраженными въ нихъ чувствами; хотя, по незнанію валлійскаго нарѣчія, я только и поняла, что въ этихъ стихахъ воспѣвается славный родъ Моргана-омъ-Керрига.
   -- Вотъ наслѣдіе моего сына! сказала она въ заключеніе торжественно и величаво:-- Гдѣ бы онъ ни былъ, онъ можетъ разсчитывать, что къ нему будутъ относиться какъ къ родственнику Онъ-Керрига; у него можетъ и не быть состоянія, но, дорогая моя, при немъ всегда будетъ то, что лучше денегъ -- происхожденіе отъ благородной фамиліи.
   Я нѣсколько сомнѣвалась, станутъ-ли въ Китаѣ и Индіи особенно заботиться о томъ, кто таковъ Морганъ-онъ-Керригъ, но, разумѣется, не высказала своихъ сомнѣній и ограничилась замѣчаніемъ, что прекрасная вещь -- имѣть такихъ знатныхъ родственниковъ.
   -- Да, это очень важная вещь, дорогая моя! былъ отвѣтъ.-- Но есть тутъ и свои невыгоды; напримѣръ: въ силу своего высокаго происхожденія сынъ очень стѣсненъ въ выборѣ жены; конечно, и особы королевской крови точно также стѣснены въ супружескомъ вопросѣ...
   Тутъ она легонько ударила меня по рукѣ и, погладила мое платье, какъ бы выражая этимъ, что, несмотря на раздѣляющее насъ разстояніе, все-таки имѣетъ хорошее мнѣніе обо мнѣ.
   -- Покойный мистеръ Вудкортъ, дорогая моя, продолжала она растроганнымъ голосомъ, ибо у нея кромѣ высокой генеалогіи было и любящее сердце,-- происходилъ изъ знаменитой шотландской фамиліи Макъ-Куртовъ изъ Макъ-Курта. Онъ служилъ королю и отечеству въ качествѣ офицера королевскаго шотландскаго полка и умеръ на полѣ брани. Мой сынъ -- послѣдній представитель двухъ древнихъ фамилій. Можетъ быть, Богъ благословитъ его поднять ихъ на прежнюю высоту союзомъ съ какой-нибудь не менѣе старинной фамиліей.
   Напрасно пыталась я перемѣнить разговоръ, хотя бы только для разнообразія, а можетъ быть и... впрочемъ, нѣтъ необходимости распространяться о такихъ мелочахъ,-- не было возможности отвлечь мистрисъ Вудкортъ отъ ея излюбленной темы.
   На другой вечеръ она говорила мнѣ:
   -- Дорогая моя, у васъ столько здраваго смысла, вы имѣете такой не по лѣтамъ разумный взглядъ на вещи, что мнѣ очень пріятно бесѣдовать съ вами о своихъ семейныхъ дѣлахъ. Вы мало знаете моего сына, но, можетъ быть, все-таки знаете на столько, что помните его?
   -- Да, мэмъ, я помню его.
   -- Мнѣ кажется, дорогая моя, что вы очень вѣрно оцѣниваете людей, и мнѣ хотѣлось бы знать ваше мнѣніе о моемъ сынѣ.
   -- О, мистрисъ Вудкортъ! Это такъ трудно!
   -- Почему трудно, дорогая моя, я не вижу причины?
   -- Трудно сказать мнѣніе...
   -- О человѣкѣ, который такъ мало знакомъ? Да, это правда.
   Я не то хотѣла сказать, такъ какъ мистеръ Вудкортъ часто бывалъ въ нашемъ домѣ и очень сблизился съ опекуномъ; я упомянула объ этомъ, прибавивъ, что повидимому мистеръ Вудкортъ очень свѣдущій врачъ,-- насколько мы могли судить,-- и что его доброта и великодушіе къ миссъ Флайтъ выше всякихъ похвалъ.
   -- Вы отдаете ему должную справедливость и очень точно его охарактеризовали, сказала мистрисъ Вудкортъ, пожимая мнѣ руку.-- Алланъ славный малый и къ своей профессіи относится безукоризненно, хоть я и мать ему, но не могу не сказать этого. Но должна сознаться, что у него, моя милая, есть и недостатки.
   -- Они есть у каждаго.
   -- Да, но у него такіе недостатки, отъ которыхъ онъ можетъ и долженъ исправиться, продолжала хитрая старуха, качая головой.-- Я такъ привязана къ вамъ, что могу сообщить вамъ, какъ постороннему, нисколько не заинтересованному лицу, что мой сынъ -- само непостоянство.
   Я сказала, что, по моему мнѣнію, едва ли это возможно, судя по репутаціи, которую онъ заслужилъ, и потому, съ какимъ постоянствомъ и рвеніемъ онъ исполняетъ обязанности своей профессіи.
   -- Опять таки вы правы, дорогая моя, возразила она.-- Но, видите ли, говоря о его непостоянствѣ, я имѣла въ виду вовсе не его профессію.
   -- О!
   -- Я говорила объ его непостоянствѣ въ отношеніяхъ къ людямъ. Онъ съ восемнадцати лѣтъ любезничаетъ съ дѣвицами, а на самомъ дѣлѣ, представьте, никогда не интересовался ни одной изъ нихъ; ему и на мысль не приходитъ, что онъ можетъ кому нибудь повредить, или что его поведеніе можетъ значить что нибудь большее, чѣмъ простая вѣжливость любезнаго и веселаго молодого человѣка. Вѣдь это дурно съ его стороны, не правда ли?
   -- Конечно, сказала я, такъ какъ, повидимому, она ожидала отвѣта.
   -- Вѣдь это можетъ повести къ разнымъ недоразумѣніямъ, но такъ ли?
   Я согласилась съ тѣмъ, что и это возможно.
   -- Поэтому я говорила ему много разъ, что ради себя и ради другихъ онъ долженъ быть болѣе остороженъ. А онъ всегда мнѣ отвѣчаетъ: "матушка, я постараюсь исправиться, но вы лучше всѣхъ знаете меня, вамъ извѣстно, что я поступаю такъ безъ злого умысла, и даже, правду говоря, безъ всякаго обдуманнаго намѣренія. Конечно, все это такъ, но это не оправданіе. Впрочемъ, такъ какъ теперь онъ уѣхалъ далеко и на неопредѣленное время, и ему можетъ представиться тысячи случаевъ сдѣлать хорошую партію, то можно смотрѣть на это, какъ на дѣло прошлое. Ну, а вы, дорогая моя, что вы думаете о своей маленькой особѣ? вдругъ спросила она, улыбаясь и кивая мнѣ.
   -- Я, мистрисъ Вудкортъ?
   -- Я не хочу быть такой эгоисткой, чтобъ говорить только о моемъ сынѣ, который уѣхалъ на поиски счастья и жены; когда же вы, миссъ Соммерсонъ, станете отыскивать себѣ мужа и устраивать свою судьбу? А? Взгляните же! Какъ вы покраснѣли!
   Не думаю, чтобъ я покраснѣла, -- но, если и покраснѣла, это не важно, -- я отвѣтила, что совершенно довольна своей судьбой и нисколько не желаю мѣнять ее.
   -- Сказать ли вамъ, душечка, что я всегда думаю о васъ и вашей будущей судьбѣ?
   -- Скажите, если вы хорошій пророкъ.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ я скажу, что вы выйдете замужъ за человѣка богатаго, съ большими достоинствами, старше васъ годами, этакъ, двадцатью пятью. Изъ васъ выйдетъ прекрасная жена, мужъ васъ будетъ очень любить, и вы будете счастливы.
   -- Завидная участь, но почему же вы думаете, что это моя участь?
   -- Она вамъ подходитъ: вы такая хлопотунья, такая заботливая, и положеніе ваше такое особенное, что это какъ разъ вамъ подходитъ и непремѣнно такъ и будетъ. И никто искреннѣе меня, душечка, не поздравитъ васъ съ такимъ бракомъ.
   Странно, что мнѣ могло быть непріятно слушать это, но кажется было... да, навѣрное было...
   Эти вечернія бесѣды такъ разстраивали меня, что, бывало, я долго не могла уснуть; мнѣ было стыдно признаться въ этомъ даже Адѣ, и отъ этого я чувствовала себя еще несчастнѣе. Многое отдала бы я за возможность избѣжать интимныхъ изліяній этой старушки: онѣ давали мнѣ поводъ составлять о ней самыя противоположныя мнѣнія. Иногда мнѣ казалось, что она все выдумываетъ; въ другой разъ я думала, что она образецъ правдивости. По временамъ я считала ее очень хитрой, а черезъ минуту была увѣрена въ ея простосердечіи и въ отсутствіи всякаго лукавства въ ея благородной валлійской груди. И какое мнѣ было до всего этого дѣло, почему это могло меня интересовать? Почему, отправляясь къ себѣ наверхъ со своей корзиночкой ключей и заходя по ея приглашенію въ ея комнату, я не могла разговаривать съ нею такъ же просто, какъ со всякой другой? почему меня мучили тѣ безобидныя вещи, которыя она говорила? Меня влекло къ ней, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, иначе зачѣмъ бы мнѣ такъ безпокоиться о томъ, понравлюсь ли я ей, и такъ радоваться, когда я въ этомъ убѣдилась? зачѣмъ бы мнѣ послѣ разговоровъ съ нею припоминать съ глубокой болью и тревогой каждое сказанное ею слово и взвѣшивать его на разные лады? Почему ея пребываніе въ нашемъ домѣ и эти интимныя бесѣды, которыя повторялись всякій вечеръ, были такъ тягостны мнѣ, когда я въ то же время чувствовала, что такъ для меня лучше и спокойнѣе, и радовалась, что она пріѣхала къ намъ?
   Я не могла разобраться въ этихъ недоразумѣніяхъ и противорѣчіяхъ, по крайней мѣрѣ если я и могла понять... но когда-нибудь опять вернусь къ этому, теперь не стоитъ объ этомъ распространяться.
   Когда мистрисъ Вудкортъ уѣзжала, мнѣ было грустно съ нею разставаться, хотя я вздохнула съ облегченіемъ послѣ ея отъѣзда. Вслѣдъ за нею къ намъ пріѣхала Кадди Джеллиби и привезла цѣлый коробъ новостей, который занялъ насъ на долго.
   Во первыхъ Кадди объявила: она ни за что не согласится приступить къ изложенію своихъ извѣстій прежде, чѣмъ не будетъ установлено, -- что я лучшій совѣтчикъ въ мірѣ. Ада поспѣшила заявить, что это вовсе не новость, я же, разумѣется, сказала, что онѣ говорятъ глупости. Послѣ этого Кадди сообщила, что ея свадьба въ этомъ мѣсяцѣ, и если мы съ Адой согласимся сопровождать ее къ вѣнцу въ качествѣ свадебныхъ подругъ, то она будетъ счастливѣйшей дѣвушкой на свѣтѣ. Конечно, послѣ такой новости намъ надо было столько сказать другъ другу, что я думала, мы никогда не кончимъ.
   Повидимому, несчастный отецъ Каролины довольно благополучно "прошелъ сквозь банкротство", -- какъ выражалась она, точно банкротство было чѣмъ-то вродѣ тоннеля,-- и кредиторы отнеслись къ нему очень мягко и сострадательно; хотя онъ до конца ничего не понялъ въ своихъ дѣлахъ, но, такъ или иначе, все-таки закончилъ ихъ. Онъ отдалъ все, что имѣлъ (судя по его обстановкѣ, я не думаю, чтобъ это было много), и каждый изъ его кредиторовъ вынесъ полную увѣренность, что больше онъ ничего не могъ сдѣлать.
   Такимъ образомъ онъ съ честью вышелъ изъ своихъ затрудненій и, раздѣлавшись со своей "конторой", долженъ былъ начинать жизнь сызнова. Я такъ и не узнала, что это была, за контора. Кадди говорила, что онъ былъ главнымъ агентомъ таможни; единственное, что мнѣ было извѣстно о его дѣлахъ, это то, что, когда ему нужно было денегъ больше обыкновеннаго, онъ отправлялся искать ихъ въ Доки и находилъ съ величайшимъ трудомъ.
   Успокоивъ свою душу тѣмъ, что далъ себя остричь, какъ ягненка, мистеръ Джеллиби переѣхалъ съ семействомъ въ меблированныя комнаты на Гаттонъ-Гарденъ (явившись туда впослѣдствіи, я застала дѣтей за выщипываніемъ изъ обивки мебели конскаго волоса, которымъ они набивали себѣ ротъ). Тутъ-то Кадди устроила свиданіе между своимъ отцомъ и мистеромъ Тервейдрономъ.
   Смиренный и кроткій мистеръ Джеллиби преисполнился тикимъ уваженіемъ къ изяществу мистера Тервейдропа, что они подружились очень легко. Такимъ образомъ мало-по-малу мистеръ Тервейдропъ освоился съ мыслью о женитьбѣ сына, и его отцовскія чувства достигли такого верха великодушія, что онъ сталъ смотрѣть на это событіе, какъ на весьма близкое, и наконецъ, разрѣшилъ молодой четѣ свить гнѣздышко въ танцовальныхъ классахъ Ньюменъ-Стрита.
   -- А вашъ папа что говоритъ, Каролина?
   -- О! Бѣдный папа только заплакалъ и сказалъ: "надѣюсь, что ваша жизнь сложится счастливѣе, чѣмъ моя". Онъ не говорилъ этого при Принцъ, а сказалъ мнѣ одной: "бѣдная дѣвочка, тебя не научили, какъ сдѣлать домъ пріятнымъ мужу, но ты сама старайся объ этомъ, иначе, если ты его любишь, лучше убей его сразу, но не выходи за него".
   -- Какъ же вы успокоили ого, Каролина?
   -- Мнѣ очень тяжело было видѣть бѣднаго папу въ такомъ уныніи и слышать отъ него такія ужасныя вещи,-- я не могла удержаться отъ слезъ. Потомъ я сказала, что отъ всего сердца желаю сдѣлать свой домъ пріятнымъ; я сказала еще: надѣюсь, папа, ты будешь приходить отдыхать къ намъ по вечерамъ; я постараюсь не быть для тебя такой дурной дочерью, какъ прежде, когда жила у тебя: буду заботиться о тебѣ. Потомъ, когда я сказала, что буду брать Пеппи гостить къ себѣ, папа опять заплакалъ и сказалъ, что его дѣти индѣйцы.
   -- Индѣйцы, Кадди?
   -- Да, дикіе индѣйцы. Онъ сказалъ, (тутъ она такъ зарыдала, что далеко не была похожа на счастливѣйшую дѣвушку въ свѣтѣ), что самое лучшее для нихъ было бы убить ихъ томагавкомъ.
   Ада усомнилась, дѣйствительно ли мистеръ Джеллиби питаетъ такія кровожадныя намѣренія.
   -- Разумѣется, папа не хотѣлъ бы видѣть своихъ дѣтей плавающими въ крови, онъ хотѣлъ только сказать, какъ они несчастны, оттого что они мамины дѣти, какъ несчастенъ онъ самъ, оттого что онъ ея мужъ. Я думаю то же самое, хотя это и можетъ показаться чудовищнымъ.
   Я спросила Каролину, знаетъ ли мистрисъ Джеллиби о томъ, что день ея свадьбы назначенъ.
   -- Развѣ вы не знаете маму, Эсфирь! Развѣ можно сказать навѣрное, знаетъ она или нѣтъ! Я нѣсколько разъ ей говорила, а она всякій разъ посмотритъ на меня своимъ кроткимъ взглядомъ такъ... (тутъ Кадди пріостановилась и прибавила внезапно пришедшее ей на умъ сравненіе) -- точно я какая нибудь далекая колокольная: потомъ покачаетъ головою и скажетъ: какая ты несносная, Кадди! Смотришь, она ужъ опять погрузилась въ свою Барріобульскую корреспонденцію.
   -- А ваше приданое, Каролина? спросила я, потому что съ нами она не стѣснялась.
   -- Ахъ, дорогая Эсфирь, я постараюсь приготовить себѣ что могу, и надѣюсь, что Принцъ никогда не станетъ мнѣ пенять, что я явилась къ нему чуть ли не въ нищенскихъ лохмотьяхъ. Если бы дѣло шло объ экипировкѣ кого нибудь изъ Барріобула-Га, мама бы очень хлопотала и ничего не забыла бы, но при настоящемъ положеніи вещей она и въ усъ не дуетъ.
   Нельзя было упрекнуть Кадди въ недостаткѣ дочерней любви,-- она залилась слезами, упомянувъ объ этомъ печальномъ обстоятельствѣ, какъ о неопровержимомъ фактѣ, котораго къ сожалѣнію отрицать было нельзя.
   Намъ съ Адой было очень жаль бѣдную дѣвушку, которая, несмотря на всѣ неблагопріятныя условія, осталась такой хорошей, и мы обѣ въ одинъ голосъ предложили маленькій планъ, который привелъ ее въ восторгъ. Онъ состоялъ въ томъ, что Кадди погоститъ у насъ три недѣли, а потомъ я на недѣлю поѣду къ ней, и мы всѣ вмѣстѣ примемся разсчитывать, прикидывать, шить, кроить, чинить, словомъ, сдѣлаемъ все, что только можно придумать для ея экипировки. Опекунъ тоже остался доволенъ нашимъ планомъ, и на слѣдующій же день мы отправились въ Лондонъ и торжественно привезли оттуда Кадди вмѣстѣ съ ея сундуками и со всѣми покупками, какія можно было сдѣлать на десяти фунтовый билетъ, подаренный ей отцомъ. Надо полагать, что мистеръ Джеллиби добылъ его въ Докахъ, но въ Докахъ ли или въ другомъ мѣстѣ, а все-таки добылъ и подарилъ дочери.
   Трудно сказать, чего не накупилъ бы ей мистеръ Джерндайсъ, если бы мы дали свое одобреніе, но мы разсудили, что ему слѣдуетъ ограничиться подаркомъ подвѣнечнаго платья и шляпы; онъ согласился, и если Кадди когда нибудь въ свою жизнь была счастлива, такъ это въ тотъ день, когда сѣла за шитье своего приданаго.
   Бѣдная дѣвушка была такъ неловко обращалась съ иглой, что колола себѣ пальцы съ такимъ же постоянствомъ, какъ прежде пачкала ихъ чернилами; сначала она всякій разъ при этомъ краснѣла, частью отъ боли, частью отъ сознанія своей неловкости, но вскорѣ стала дѣлать быстрые успѣхи. Мы работали день за днемъ съ величайшимъ усердіемъ и удовольствіемъ: я, она, Ада, моя маленькая служанка Чарли и модистка изъ города.
   Кромѣ того Кадди страстно желала, какъ она выражалась, "изучить хозяйство и обратилась съ просьбой быть ея руководительницей, къ кому же?-- Ко мнѣ! Учиться хозяйству у особы съ такой обширной опытностью, какъ моя,-- помилосердуйте! я готова была принять это за шутку, засмѣялась, покраснѣла и сконфузилась. Но все-таки должна была сказать, что съ удовольствіемъ научу ее всему, что сама знаю, показала ей всѣ свои книги и хозяйственные пріемы. По тому жадному вниманію, съ какимъ она меня слушала, можно было предположить, что я посвящаю ее въ какія нибудь необыкновенно хитрыя открытія, а кто увидѣлъ бы, какъ она, заслышавъ звонъ моихъ ключей, выскакивала и бросалась ко мнѣ, тотъ подумалъ бы, что ни одинъ изъ знаменитыхъ самозванцевъ не имѣлъ такого слѣпого приверженца, какъ Кадди Джеллиби.
   Три недѣли пролетѣли незамѣтно среди шитья, хозяйственныхъ хлопотъ, уроковъ Чарли, вечернихъ партій въ триктракъ съ опекуномъ или дуэтовъ съ Адой.
   Затѣмъ, оставивъ Холодный домъ и опекуна на попеченіе Ады и Чарли, я отправилась съ Кадди въ ея домъ, чтобъ посмотрѣть, что тамъ можно сдѣлать.
   Говоря о домѣ Каролины, я подразумѣваю меблированныя комнаты Гатгопъ-Гардена; оттуда мы раза два навѣдывались въ Ньюменъ-Стритъ, гдѣ тоже шли дѣятельныя приготовленія, клонившіяся главнымъ образомъ къ увеличенію удобствъ стараго мистера Тервейдропа, а между прочимъ и къ устройству новобрачной четы въ скудно меблированномъ помѣщеніи подъ самой крышей. Но первой нашей заботой было привести меблированную квартиру въ наивозможно приличный видъ къ свадебному завтраку и заблаговременно внѣдрить въ голову мистрисъ Джеллиби хотя слабое понятіе о предстоящемъ событіи.
   Послѣднее было всего труднѣе, такъ какъ мистрисъ Джеллиби въ обществѣ молодого человѣка болѣзненнаго вида занимала лучшую переднюю комнату, -- вторая была простой чуланъ,-- вся эта комната была усѣяна обрывками бумаги, документами, касающимися Барріобула-Га, и походила на неопрятно содержимый хлѣвъ. Мистрисъ Джеллиби сидѣла тамъ цѣлый день, распивая крѣпчайшій кофе, диктуя, принимая въ назначенные часы посѣтителей по Барріобульскимъ дѣламъ; болѣзненный молодой человѣкъ, который, какъ мнѣ казалось, увядалъ съ каждымъ днемъ, обѣдалъ внѣ дома. Мистеръ Джеллиби, являясь домой, обыкновенно только вздыхалъ и удалялся внизъ на кухню, гдѣ наскоро ѣлъ, если у кухарки было что нибудь приготовлено, а потомъ, чувствуя, что онъ тамъ лишній, выходилъ на улицу и гулялъ по Гаттонъ-Гардой у, несмотря ни на какую погоду. Бѣдныя дѣти копошились обыкновенно на лѣстницѣ и безпрестанно скатывались внизъ.
   Придать этимъ маленькимъ жертвамъ мало-мальски приличный образъ было совершенію невозможно въ тотъ небольшой промежутокъ времени, который былъ въ нашемъ распоряженіи; поэтому я предложила Кадди оставить ихъ въ день свадьбы въ мезонинѣ, гдѣ они спали, позаботившись, чтобы они чувствовали себя тамъ совершенно счастливыми, и сосредоточить главныя заботы на мистрисъ Джеллиби, ея комнатѣ и свадебномъ завтракѣ. Правду говоря, мистрисъ Джеллиби требовала особеннаго вниманія, ибо со времени нашего перваго свиданія рѣшетка на ея спинѣ расползлась еще шире, а волосы напоминали гриву ломовой лошади.
   Мнѣ казалось, что мы скорѣе приблизимся къ цѣли, если покажемъ мистриссъ Джеллиби приданое Кадди, и потому однажды вечеромъ, когда болѣзненный молодой человѣкъ ушелъ, я пригласила ее взглянуть на приданое, разложенное на постели Кадди. Она встала изъ за письменнаго стола со своей обычной кротостью и сказала:
   -- Дорогая миссъ Соммерсонъ, ваше участіе въ этихъ приготовленіяхъ доказываетъ вашу доброту, но они такъ смѣшны. Мнѣ кажется такой нелѣпой мысль о томъ, что Кадди выходитъ замужъ. О, Кадди, глупенькая дѣвочка!
   Тѣмъ не менѣе она отправилась съ нами на верхъ и своимъ витающимъ въ пространствѣ взглядомъ посмотрѣла на разложенныя вещи, но онѣ пробудили въ ней совершенно другую мысль, потому что она сказала покачавъ головой и печально улыбнувшись:
   -- Дорогая миссъ Соммерсонъ! половины истраченныхъ на все это денегъ было бы достаточно этой глупой дѣвочкѣ, чтобъ совершенно экипироваться для поѣздки въ Африку!
   Когда мы сошли внизъ, мистрисъ Джеллиби спросила меня, неужели эта скучная исторія должна совершиться въ будущую среду, и получивъ удовлетворительный отвѣтъ, спросила:-- Неужели понадобится моя комната? Выносить мои бумаги немыслимо.
   Я осмѣлилась заявить ей, что ея комната необходима, и выразила надежду, что на это время бумаги можно куда нибудь убрать.
   -- Конечно вамъ лучше знать, дорогая Соммерсонъ; но, принудивъ меня взять секретаря, Кадди доставила мнѣ пропасть затрудненій, и при той массѣ работы, которая на мнѣ лежитъ, я не знаю, какъ быть. Въ среду послѣ обѣда у насъ назначено собраніе Вспомогательной коммиссіи, и ея свадьба для насъ огромное неудобство.
   -- Которое больше не повторится, замѣтила я, улыбнувшись,-- вѣдь, по всей вѣроятности, Кадди выйдетъ замужъ только разъ.
   -- Это правда, да, это правда. Ну, такъ дѣлайте, какъ знаете.
   Слѣдующимъ, стоящимъ на очереди вопросомъ было, какъ одѣть мистрисъ Джеллиби для предстоящаго торжества. По моему мнѣнію, трудно увидѣть что нибудь интереснѣе той картины, какую представляла она, когда, сидя за своей конторкой, смотрѣла на насъ своимъ свѣтлымъ взглядомъ, пока мы съ Кадди обсуждали этотъ важный вопросъ, и качала головой съ полусострадательной улыбкой, какъ и подобаетъ высшему существу, обреченному выносить вздорную болтовню.
   Ограниченность гардероба мистрисъ Джеллиби и ужасное состояніе, въ какомъ онъ находился, увеличивали трудность нашей задачи; наконецъ намъ все-таки удалось изобрѣсти нарядъ, который приличествовалъ бы при подобномъ событіи матери средняго круга. Она не измѣнила себѣ и дальше; съ разсѣяннымъ видомъ отдалась въ руки портнихи и, примѣряя изобрѣтенный нами костюмъ, съ величайшей кротостью высказала мнѣ, какъ она жалѣетъ, что мои помыслы не обращены къ Африкѣ.
   Размѣры ихъ квартиры были далеко не обширны, но я думаю, еслибы мистрисъ Джеллиби помѣстить въ качествѣ единственной жилицы въ соборъ Св. Павла или Св. Петра, то единственное преимущество отъ увеличенія ея обиталища состояло бы въ томъ, что она развела бы грязь и безпорядокъ на большемъ пространствѣ.
   Во время этихъ Приготовленій къ свадьбѣ я вынесла убѣжденіе, что всякая вещь, принадлежащая семейству Джеллиби и способная разбиться, была разбита, все, что можно было испортить, было такъ или иначе попорчено, вездѣ, гдѣ могла помѣститься грязь, она была,-- начиная съ дѣтской колѣнки и кончая дверной дощечкой.
   Бѣдный мистеръ Джеллиби, когда былъ дома, обыкновенно сидѣлъ, молчаливо прислонившись головой къ стѣнѣ; когда онъ увидѣлъ, что мы съ Кадди хотимъ попытаться водворить какой нибудь порядокъ среди этого хаоса и мерзости запустѣнія, онъ снялъ сюртукъ и приготовился намъ помогать. Но когда мы раскрыли шкапы, изъ нихъ стали появляться на свѣтъ Божій такія удивительныя вещи: куски заплесневѣлыхъ пироговъ, прокисшія бутылки вина, чепчики мистрисъ Джеллиби, письма, чай, вилки, разрозненные сапоги и дѣтскіе башмаки, полѣнья, облатки, крышки кастрюль, растаявшій сахаръ въ обрывкахъ бумажныхъ сверчковъ, скамеечки; щетки, хлѣбъ, шляпки, книжки въ замасленныхъ переплетахъ, оплывшіе огарки въ сломанныхъ подсвѣчникахъ, орѣховыя скорлупки, головки и шейки раковъ, поддонники, перчатки, кофейная гуща, зонтики и такъ далѣе,-- что мистеръ Джеллиби испугался и все бросилъ. Но аккуратно каждый вечеръ онъ приходилъ, снималъ сюртукъ и садился, опершись головой о стѣну, готовый помогать намъ, если бы только зналъ, какъ за это приняться.
   -- Бѣдный папа, говорила мнѣ Кадди наканунѣ великаго дня, когда мы наконецъ водворили нѣкоторый порядокъ.-- Съ моей стороны дурно оставить его, но что могла бы я для него сдѣлать, если бы и осталась! Съ тѣхъ поръ, какъ я познакомилась съ вами, я много разъ принималась за уборку дома, но безполезно: мама и Африка перевертываютъ все вверхъ дномъ. У насъ ни разу не было непьющей служанки; мама портитъ все.
   Мистеръ Джеллиби не могъ слышать ея словъ, но все таки былъ грустенъ и, кажется, даже плакалъ.
   -- Какъ болитъ за него мое сердце! рыдала Кадди.-- Сегодня меня преслѣдуетъ мысль, что, женясь на мамѣ, папа навѣрное такъ-же былъ увѣренъ въ своемъ счастьи, какъ увѣрена я, выходя за Принца. Какое ужасное разочарованіе!
   -- Дорогая моя Кадди! произнесъ мистеръ Джеллиби, медленно обводя глазами комнату. (Это было въ первый разъ, что я услышала отъ него три слова подъ рядъ).
   -- Что папа? вскричала Кадди, подбѣгая и крѣпко обнимая его.
   -- Дорогая моя, никогда не отдавай своей привязанности...
   -- Кому, папа? прошептала Кадди.-- Неужели Принцу?
   -- Нѣтъ, моя дорогая, Принца люби, но никогда не отдавай своей привязанности...
   Описывая нашъ первый визитъ въ Тевисъ-Иннъ, я говорила, какъ, по словамъ Ричарди, мистеръ Джеллиби, оставшись съ нимъ наединѣ послѣ обѣда, много разъ раскрывалъ ротъ, но умолкалъ, не произнеся ни звука. Такая ужъ у него была привычка. И теперь онъ нѣсколько разъ раскрывалъ ротъ и качалъ головою съ меланхолическимъ видомъ.
   -- Что ты хотѣлъ сказать, папа? Кому я не должна отдавать свою привязанность? спрашивала Кадди, продолжая обнимать и ласкать его.
   -- Не отдавай своей привязанности миссіямъ, дитя мое.
   Мистеръ Джеллиби застоналъ и опять прижался головою къ стѣнѣ. Это былъ единственный разъ, когда я слышала отъ него нѣкоторый намекъ на Барріобульскій вопросъ. Вѣроятно, когда нибудь прежде онъ былъ живѣе и разговорчивѣе, но впалъ въ полную апатію задолго до того, какъ мы съ нимъ познакомились.
   Я думала, что въ эту ночь мистрисъ Джеллиби никогда на кончитъ пробѣгать своимъ яснымъ взоромъ бумаги и пить свой кофе. Пробило двѣнадцать часовъ, прежде чѣмъ мы получили комнату въ свое распоряженіе, и очистка ея казалась до такой степени невозможна, что Кадди, выбившись изъ силъ, сѣла на полъ въ самую пыль и заплакала; но вскорѣ она утѣшилась, и мы съ ней сдѣлали чудеса, прежде чѣмъ легли спать. На утро комната приняла совершенно другой, почти веселый видъ, при помощи небольшого количества цвѣтовъ, мыла, воды и нѣкоторыхъ перестановокъ. Завтракъ, хотя и простой, былъ сервированъ мило, а Кадди была очаровательна; но когда явилась моя милочка, я подумала, что никогда не видѣла личика прелестнѣе.
   Мы устроили для дѣтей особый завтракъ на верху и посадили Пеппи во главѣ стола; когда Кадди явилась къ нимъ въ своемъ свадебномъ платьѣ, они захлопали въ ладоши и завизжали отъ восторга. Кадди плакала отъ мысли, что покидаетъ ихъ, и продолжала обнимать и цѣловать то того, то другого, такъ что мы были вынуждены обратиться къ помощи Принца, чтобъ увести ее, и... какъ ни грустно, но должна сознаться, что Пеппи его укусилъ.
   Внизу мистеръ Тервейдропъ-старшій -- нельзя передать словами съ какимъ изяществомъ онъ держался -- милостиво благословилъ Кадди и далъ понять опекуну, что счастье его сына -- дѣло его рукъ, и что онъ принесъ въ жертву ему свои личныя удобства.
   -- Мой дорогой сэръ, говорилъ онъ: -- молодые будутъ жить со мною, мой домъ на столько великъ, что они помѣстятся удобно, и мой кровъ пріютитъ ихъ. Я желалъ бы -- вы конечно поймете, мистеръ Джерндайсъ, что я хочу сказать, такъ какъ вы помните моего знаменитаго патрона, Принца Регента,-- я желалъ бы, чтобъ мой сынъ взялъ себѣ жену изъ семьи, одаренной большимъ изяществомъ, но... да будетъ воля Божія!
   Мистеръ и мистрисъ Пардигль были въ числѣ гостей. Мистеръ Пардигль былъ человѣкъ упрямаго вида, съ щетинистыми волосами, въ широкомъ жилетѣ; онъ неумолкая гудѣлъ раскатистымъ басомъ о своей лептѣ, о лептѣ мистрисъ Пардигль, о лептѣ своихъ пяти малютокъ. Мистеръ Кволь, съ волосами, откинутыми по обыкновенію назадъ, и съ болѣе обыкновеннаго лоснящимися висками, тоже присутствовалъ, но не въ качествѣ отвергнутаго жениха, а въ качествѣ избраннаго одной, хотя и не молодой, но незамужней леди, миссъ Упскъ. По словамъ опекуна, призваніе миссъ Упскъ, которая тоже была въ числѣ гостей, состояло въ томъ, чтобы доказать міру, что назначеніе женщины таково же, какъ и назначеніе мужчины, и что единственная истинная миссія обоихъ -- посѣщать всѣ публичные митинги и постановлять деклараціи обо всемъ на свѣтѣ.
   Гости были немногочисленны, но, какъ и слѣдовало ожидать отъ гостей мистрисъ Джеллиби, всѣ они посвятили себя разнымъ общественнымъ дѣламъ. Кромѣ лицъ, о которыхъ я упомянула, была еще очень неопрятная дама въ съѣхавшемъ на бокъ чепчикѣ и въ платьѣ, къ которому былъ приклеенъ магазинный этикетъ съ обозначеніемъ цѣны; въ ея домѣ, какъ разсказывала мнѣ Кадди, было грязно и голо, за то свою церковь она разукрасила точно выставку рѣдкостей. Вереницу гостей заключалъ сварливый джентльменъ, который кричалъ, что всѣ люди ему братья, но, повидимому, состоялъ въ самыхъ холодныхъ отношеніяхъ со своей большой семьей.
   Самое наивное простодушіе не могло бы придумать болѣе неподходящей компаніи для этого торжества; изъ всѣхъ разнообразныхъ миссій, которыми задавались присутствовавшіе, они не выносили только одной, самой простой -- жизни для семьи.
   Мы еще не успѣли сѣсть за столъ, какъ миссъ Уиксъ заявила намъ негодующимъ тономъ, что со стороны тирановъ-мужчинъ низкая клевета говорить, что женщина предназначена, главнымъ образомъ, для узкой сферы семейныхъ интересовъ.
   Другой особенностью собравшагося общества было то, что, за исключеніемъ мистера Кволя, призваніемъ котораго, какъ я выше упоминала, было курить фиміамы всѣмъ своимъ единомышленникамъ, никому изъ членовъ этого общества не было дѣла до миссій остальныхъ.
   Мистрисъ Пардигль была твердо убѣждена, что ея система дѣйствій -- накидываться на бѣдныхъ, навязывая имъ благодѣянія точно горячешную рубашку,-- единственная непогрѣшимая, и но признавала никакихъ другихъ средствъ для спасенія человѣчества; миссъ Уискъ не менѣе твердо была убѣждена, что отъ всѣхъ золъ на свѣтѣ можетъ спасти только эмансипація женщины отъ рабства, въ которомъ ее держитъ тиранъ-мужчина, между тѣмъ какъ мистрисъ Джеллиби сидѣла улыбаясь какой-то своей мечтѣ и не видѣла ничего ближе Баріобула Га.
   Но я отдалилась отъ своего повѣствованія; возвращаюсь къ свадьбѣ Каролины. Мы всѣ поѣхали въ церковь, гдѣ мистеръ Джеллиби передалъ дочь жениху. Я не съумѣю описать ту величественную позу, которую принялъ мистеръ Тервейдропъ-старшій, обнявъ шляпу лѣвой рукой и повернувъ ее отверстіемъ впередъ, такъ что внутренность ея была направлена на священнослужителя, точно жерло пушки,-- какъ онъ закатывалъ глаза подъ самый парикъ, какъ онъ впродолженіе всей церемоніи сталъ позади насъ, невѣстиныхъ подругъ, вздернувъ плечи, и какой церемонный поклонъ отвѣсилъ намъ потомъ. Миссъ Уиксъ, наружность которой я никакъ не могу назвать пріятной, а манеры изящными, внимала словамъ обряда съ негодующимъ лицомъ, точно считала и ихъ отчасти отвѣтственными въ порабощеніи женщины.
   Мистрисъ Джеллиби со своей ясной улыбкой и свѣтлымъ взоромъ казалась особой, до которой происходящее относилось менѣе, чѣмъ до кого-либо. По окончаніи обряда мы. какъ подобаетъ, вернулись домой къ завтраку, и мистрисъ Джеллиби усѣлась во главѣ стола, а мистеръ Джеллиби на нижнемъ концѣ; Кадди передъ завтракомъ прокралась наверхъ, чтобъ еще разъ обнять дѣтей и сказать имъ, что ее зовутъ теперь Тервейдропъ. Но это извѣстіе вмѣсто того, чтобъ обрадовать Пеппи, повергло его въ бурное отчаяніе, которое выразилось такимъ брыканьемъ, что Каролина принуждена была послать за мной, но я ничего не могла подѣлать, пока не пообѣщала взять его къ парадному столу. Когда мы съ нимъ сошли внизъ, и онъ усѣлся у меня на колѣняхъ, мистрисъ Джеллиби, увидя какой на немъ передникъ, замѣтила только. "Ахъ, противный Пеппи, ты настоящій поросенокъ!" Но нисколько не смутилась. Пеппи держалъ себя очень мило, за тѣмъ только исключеніемъ, что окунулъ въ рюмку голову Ноя, котораго принесъ съ собою (изъ ковчега, подареннаго мною передъ тѣмъ, какъ отправляться въ церковь) и непремѣнно хотѣлъ ее обсосать. Мистеръ Джерндайсъ со своимъ мягкимъ характеромъ, находчивостью, привѣтливостью съумѣлъ сдѣлать даже этотъ завтракъ пріятнымъ, несмотря на то, что собравшееся общество крайне затрудняло эту задачу: повидимому каждый изъ гостей былъ способенъ говорить только о себѣ и о своей дѣятельности, и притомъ такъ, какъ будто на свѣтѣ ничего больше и не существовало. Несмотря на все это, опекунъ съумѣлъ развеселить Кадди, придать должное значеніе торжеству и вообще сдѣлать такъ, что мы и не замѣтили, какъ прошелъ завтракъ. Боюсь и подумать, что бы мы дѣлали безъ него, ибо въ этой компаніи, презиравшей и новобрачную, и новобрачнаго, и мистера Тервейдропа-старшаго, который въ свою очередь, въ силу своего изящества, относился свысока къ собравшемуся обществу, наше положеніе было далеко не изъ пріятныхъ.
   Наконецъ настало время отъѣзда; всѣ вещи Кадди были уложены въ наемную карету, которая должна была отвезти новобрачныхъ въ Гревзендъ. Трогательно было видѣть привязанность Каролины къ ея жалкому дому и нѣжность, съ которой она при прощаньи повисла на шеѣ матери.
   -- Какъ мнѣ жаль, что я не могла продолжать писать подъ вашу диктовку, мама! рыдала Кадди.-- Надѣюсь, вы простили меня?
   -- Ахъ, Кадди, Кадди! Сколько разъ я говорила тебѣ, что наняла помощника и что это дѣло конченное.
   -- Правда, вы не сердитесь на меня? нисколько не сердитесь? Скажите, что не сердитесь, прежде чѣмъ я уѣду.
   -- Сумасшедшая дѣвочка! Развѣ я кажусь сердитой? способна ли я сердиться, есть ли у меня на это время?
   -- Позаботьтесь о папѣ, пока меня не будетъ.
   Мистрисъ Джеллиби разсмѣялась и потрепала ее по щекѣ.-- У тебя голова набита романтическимъ вздоромъ, Кадди: уѣзжай, мы съ тобой разстаемся друзьями. Прощай, Кадди, будь счастлива!
   Тогда Кадди повисла на шеѣ отца и прижалась щекой къ его лицу, точно онъ былъ ребенкомъ, котораго надо утѣшить. Все это происходило уже въ передней. Выпустивъ ее изъ объятій, мистеръ Джеллиби сѣлъ на лѣстницу и, уткнувшись лицомъ въ носовой платокъ, прижался головой къ стѣнѣ; мнѣ кажется, я даже почти увѣрена, что стѣны доставляли ему нѣкоторое утѣшеніе.
   Взявъ за руку Кадди, Принцъ глубоко растроганный и съ величайшей почтительностью повернулся къ своему отцу, поза котораго въ эту минуту была неподражаема.
   -- Еще разъ благодарю васъ, папенька! сказалъ Принцъ, цѣлуя ему руку.-- Безгранично благодаренъ вамъ за вашу доброту и за согласіе на нашъ бракъ. Я знаю, что и Кадди глубоко чувствуетъ вашу доброту.
   -- О да, да! рыдала Каролина.
   -- Дорогой сынъ мой, дорогая дочь моя, я исполнилъ свой долгъ. Если въ эту минуту духъ святой женщины паритъ надъ нами и смотритъ на насъ,-- въ этомъ, а также и въ вашей привязанности моя награда. Я вѣрю, что и вы, сынъ мой и дочь моя, тоже никогда не нарушите вашего долга.
   -- Никогда, папенька! вскричалъ Принцъ.
   -- Никогда, никогда, дорогой мистеръ Тервейдропъ! сказала Каролина.
   -- Этого и слѣдуетъ ожидать. Дѣти мои, мой домъ -- вашъ домъ, мое сердце принадлежитъ вамъ. Пока смерть не разлучитъ насъ, я никогда васъ не покину. Дорогой сынъ мой, ты кажется расчитывалъ быть недѣлю въ отсутствіи?
   -- Недѣлю, папенька. Мы вернемся домой ровно черезъ недѣлю отъ сегодняшняго дня.
   -- Дорогое дитя, надѣюсь, ты позволишь мнѣ даже при настоящихъ исключительныхъ обстоятельствахъ посовѣтовать тебѣ строгую пунктуальность. Тебѣ очень важно не потерять уроковъ; ученики, посѣщающіе тебя, могутъ быть недовольны, если ты выкажешь пренебреженіе къ своимъ обязанностямъ.
   -- Черезъ недѣлю отъ сегодняшняго дня мы пріѣдемъ къ обѣду, папенька.
   -- Хорошо. Вы найдете, дорогая Каролина, пылающій огонь въ своей комнатѣ, а въ моей васъ будетъ ждать обѣдъ. Ни слова! прибавилъ онъ, великодушно предупреждая возраженія, которыя пытался было сдѣлать Принцъ въ своемъ смиреніи.-- Ни слова! Вы съ Каролиной еще не успѣете осмотрѣться въ своемъ новомъ помѣщеніи, поэтому въ день пріѣзда будете обѣдать у меня. Ну, да благословитъ васъ Богъ!
   Они уѣхали. Я не знала, кому больше удивляться: мистрисъ Джиллиби или мистеру Тервейдропу: Ада и мистеръ Джерндайсъ сознались, когда мы послѣ заговорили объ этомъ, что они пребывали въ такомъ же недоумѣніи. Но прежде чѣмъ новобрачные уѣхали, я получила самый неожиданный и краснорѣчивый комплиментъ отъ мистера Джеллиби: онъ подошелъ ко мнѣ въ передней, взялъ меня за обѣ руки, горячо пожалъ ихъ и дважды открылъ ротъ. Такъ какъ я поняла, что онъ хотѣлъ выразить, то смутилась и сказала:
   -- Сдѣлайте милость, сэръ, пожалуйста не говорите объ этомъ!
   -- Надѣюсь, это будетъ счастливый бракъ, опекунъ, сказала я, когда мы втроемъ возвращались домой.
   -- Надѣюсь, хозяюшка. Но терпѣніе. Увидимъ.
   -- Развѣ вѣтеръ сегодня восточный? рѣшилась я спросить.
   Онъ засмѣялся и сказалъ:-- Нѣтъ.
   -- Но, кажется, сегодня долженъ бы быть восточный вѣтеръ. замѣтила я.
   Онъ опять отвѣтилъ: "Нѣтъ". Моя Ада съ увѣренностью повторила "нѣтъ.", и покачала своей хорошенькой головкой, которая съ цвѣтами въ золотистыхъ волосахъ казалась олицетвореніемъ весны. Я не могла удержаться и поцѣловала ее, потомъ сказала:-- Много ты знаешь о восточномъ вѣтрѣ, моя дурнушка!
   То, что они отвѣтили, было вызвано ихъ любовью ко мнѣ и ничѣмъ больше; я это знаю и по мѣло, стою довольно-твердой ногой. Теперь я доложу вамъ, милостивая государыня, но секрету, что я состою въ конторѣ Кенджа и Корбая, въ Линкольнской Палатѣ, которая не безъизвѣстна нашей милости, по поводу оберканцелярскаго процеса Жарндисовъ.
   Лицо миледи выражаетъ нѣкоторое вниманіе и изящная ручка больше не играетъ вѣеромъ.
   -- Теперь я могу смѣло сказать передъ вами, милостивая государыня, говорятъ мистеръ Гуппи нѣсколько-ободренный;-- что дѣло, которое привело меня къ вашей милости, вовсе не относится къ процесу Жарндисовъ, и что, быть-можетъ, поведеніе мое покажется докучливымъ и даже въ нѣкоторой степени навязчивымъ.-- Подождавъ съ минуту отрицательнаго разувѣренія я не получая его, мистеръ Гуппи продолжаетъ:-- еслибъ оно относилось къ дѣлу Жарднисовъ, я бы, милостивая государыня, счелъ долгомъ отправиться къ вашему ходатаю, мистеру Телькингорну, на Поля Линкольнской Палаты. Я имѣю удовольствіе быть съ нимъ знакомъ, по-крайней-мѣрѣ мы кланяемся при встрѣчѣ другъ съ другомъ -- такъ я, милостивая государыня, обратился бы прямо къ нему...
   Миледи поворачиваетъ слегка головку и говоритъ;
   -- Вамъ лучше сѣсть.
   -- Благодарю васъ, ваша милость. Мистеръ Гуппи садится.-- Теперь, милостивая государыня -- мистеръ Гуппи посматриваетъ на маленькій лоскутокъ бумаги, на которомъ вкратцѣ написаны примѣчанія касательно всего того, что онъ хочетъ говорить, и который, повидимому, запутываетъ его безвыходно: -- я... о, да!... я повергаю себя совершенно въ руки вашего сіятельства; каждый намекъ вашего сіятельства о моемъ сегодняшнемъ визитѣ Кенджу и Корбаю, или мистеру Телькингорну, можетъ имѣть вредное вліяніе на мое положеніе. Въ этомъ я сознаюсь откровенно и полагаюсь на честь вашего сіятельства.
   Миледи презрительнымъ мановеніемъ ручки даетъ почувствовать, что считаетъ его недостойнымъ никакихъ намековъ съ ея стороны.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство, говоритъ мистеръ Гуппи.-- благодарю васъ. Теперь я... а чортъ возьми!.. Дѣло въ томъ, что я написалъ здѣсь только заглавными буквами о чемъ желалъ имѣть честь говорить съ вами; въ настоящее время, все перепуталось у меня въ головѣ и я совершенно сбился. Если ваше сіятельство позволите мнѣ на полминутки подойти къ окну, л...
   Мистеръ Гуппи подходитъ къ окну, нарушаетъ спокойствіе двухъ инсепараблей и говоритъ имъ: "виноватъ-съ, очень виноватъ-съ", и, къ душевномъ разстройствѣ, никакъ не можетъ понять свои стенографическія каракульки. Потъ онъ ворчитъ, потѣетъ и краснѣетъ, то подноситъ бумажку къ самому носу, то отводитъ ее на руку дистанціи: О. С...; что это такое О, С? а это Э, С; да, вотъ что! Э, С, понимаю, понимаю! и онъ возвращается назадъ просвѣщеннымъ.
   -- Не знаю, говоритъ мистеръ Гуппи, ставъ между миледи и своимъ стуломъ: -- случалось ли вашей милости слышать о молодой дѣвушкѣ миссъ Эсѳирь Семерсонъ?
   Миледи во всѣ глаза смотритъ на него и говоритъ:
   -- Прошедшей весной мнѣ случилось видѣть эту молодую дѣвушку.
   -- Ваше сіятельство не были поражены ея сходствомъ съ кѣмъ-нибудь? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, скрестивъ свои руки, склонивъ голову на сторону и почесывая уголъ рта своимъ памятнымъ листкомъ.
   Миледи не спускаетъ съ него глазъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Вы не замѣтили въ ней семейнаго сходства съ вашимъ сіятельствомъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Я думаю, ваша милость, говоритъ мистеръ Гуппи: -- съ трудомъ можетъ припомнить черты лица миссъ Сомерсонъ?
   -- Нѣтъ, я ее помню довольно-хорошо. Но, во всякомъ случаѣ, что жь мнѣ до этого?
   -- Ваше сіятельство, смѣю увѣрить васъ, что, нося образъ миссъ Сомерсонъ въ груди своей, я признаюсь намъ въ этомъ по секрету: мнѣ случилось однажды, бывъ съ однимъ изъ моихъ друзей въ Линкольншайрѣ, посѣтить ваше помѣстье Чизни-Вольдъ; и быль до такой степени ошеломленъ сходствомъ миссъ Эсѳири Сомерсонъ съ портретомъ вашего сіятельства, что въ ту минуту я не зналъ, что со мной дѣлается. И теперь, имѣя честь видѣть близко особу вашего сіятельства (я долженъ сознаться передъ вами, что я пытался не, разъ увидать васъ, и мнѣ удавалось видѣть ваше сіятельство сквозь окно кареты, когда вы изволили прогуливаться въ паркѣ, но такъ близко я имѣю счастье васъ видѣть въ первый разъ), и еще больше пораженъ этимъ сходствомъ.
   Молодой человѣкъ, по имени Гуппи! Было время, когда женщины жили въ крѣпкихъ замкахъ и имѣли подъ рукою своею безпощадныхъ служителей. Такъ, еслибъ въ то время молодой человѣкъ, по имени Гуппи, на тебя смотрѣли эти прекрасные глазки, точно съ такимъ же выраженіемъ, съ какимъ смотрятъ теперь, жизнь твоя была бы на волоскѣ.
   Миледи, тихо играя вѣеромъ, спрашиваетъ опять:-- какимъ же образомъ относится къ ней это сходство?
   -- Ваше сіятельство, отвѣчаетъ мистеръ Гуппи, наводя опять справки на своей бумажкѣ: -- мы сейчасъ къ этому пріидемъ. Провались эти замѣтки!.. А! мистриссъ Чедбандъ. Да!.. мистеръ Гуппи подвигаетъ свой стулъ нѣсколько впередъ и садится. Миледи совершенно-спокойно прислоняется къ спинкѣ своихъ креселъ, быть-можетъ, на одинъ полосъ, не такъ граціозно, какъ обыкновенно, но взоръ ея нисколько не измѣняетъ своей смѣлости.
   -- Ахъ! позвольте немного... мистеръ Гуппи опять наводитъ справку: -- Э. С. два раза? А, а! Понимаю, понимаю! и мистеръ Гуппи, свернувъ бумажку, продолжаетъ:
   -- Ваше сіятельство, рожденіе миссъ Эсѳири Семереонъ покрыто тайной; я знаю это обстоятельство, говоря между нами, по должности моей въ конторѣ Кенджа и Карбоя. И такъ-какъ я говорилъ вамъ, что образъ миссъ Сомерсонъ запечатлѣнъ въ моемъ сердцѣ, то, еслибъ я могъ раскрыть эту тайну, могъ бы доказать ей, быть-можетъ, высокое происхожденіе быть-можетъ, родство съ вами, тогда она попала бы въ процесъ по дѣлу Жарндисовъ и, можетъ-статься, обратила бы болѣе-милостивый взглядъ на мои настоящія чувства, между-тѣмъ, какъ теперь она на меня и смотрѣть не хочетъ.
   Что-то въ родѣ злобной улыбки мелькаетъ по лицу миледи.
   -- Далѣе, очень-странное обстоятельство, ваша милость, говорятъ мистеръ Гуппи:-- но обстоятельство, часто -- встрѣчающееся съ нами, юристами -- если я смѣю такъ себя назвать, потому-что если я и не имѣю еще вакантнаго мѣста, однакожь надѣюсь тотчасъ же получить его, какъ только мать моя, живущая пожизненнымъ доходомъ, составитъ достаточную сумму денегъ, что, конечно, нелегко, необходимую для взноса за патентъ -- что я встрѣтилъ особу, которая жила въ качествѣ горничной у той леди, въ чьемъ домѣ, до мистера Жарндиса, воспитывалась миссъ Сомерсонъ. Эта леди была миссъ Барбара, ваше сіятельство.
   Что эта смертная блѣдность, покрывающая лицо миледи: отраженіе ея вѣера, обтянутаго зеленой тзфтой, или признавъ болѣзни, внутренняго волненія?
   -- Случалось ли, вашему сіятельству, говоритъ мистеръ Гуппи: -- когда-нибудь видѣть миссъ Барбару?
   -- Не знаю. Быть-можетъ, да.
   -- Была ли съ вами въ родствѣ миссъ Барбара? милостивая государыня.
   Губки миледи приходятъ въ движеніе, но она молчитъ и отрицательно качаетъ головкой.
   -- Не родня? говоритъ мистеръ Гуппи.-- Но, быть-можетъ, ваше сіятельство, навѣрное не знаете? это очень можетъ быть -- да?
   Послѣ каждаго изъ этихъ вопросовъ миледи наклоняетъ головку.
   -- Очень-хорошо, продолжаетъ мистеръ Гуппи: -- только миссъ Барбара была очень-скрытна, очень-скрытна для женщины (потому-что, вообще говоря, женщины очень-словоохотливы, по-крайней-мѣрѣ въ обыкновенной жизни), такъ-что та особа, которая передавала мнѣ нѣкоторыя подробности, долго не знала, что у миссъ Сомерсонъ есть родственники, и только однажды, какъ-то случайно, миссъ Барбара проговорилась про этой женщинѣ, что настоящее имя Эсѳири Сомерсонъ -- Эсѳирь Гаудонъ.
   -- О, Боже!
   Мистеръ Гуппи таращитъ глаза, леди Дедлокъ сидитъ противъ него точно въ томъ же положеніи, смотритъ на него тѣмъ же проницательнымъ взглядомъ; ротъ немного открытъ, лобъ слегка сморщенъ и въ настоящую минуту она похожа на трупъ.
   Онъ видитъ, какъ къ ней возвращается сознаніе; видитъ, какъ дрожь пробѣгаетъ по ея тѣлу, словно зыбь на поверхности воды; видитъ, какъ уста ея судорожно открываются и сжимаются, какъ силы приходятъ къ ней, и она начинаетъ сознавать и его присутствіе и смыслъ словъ его. Все это совершается такъ быстро, переходъ отъ самозабвенія къ жизни такъ же мгновененъ, какъ мгновенно долго-сохранившійся трупъ покойника исчезаетъ въ прахъ при первомъ прикосновеніи воздуха.
   -- Вашему сіятельству знакомо имя Гаудона?
   -- Прежде я слыхала о немъ.
   -- Одинъ изъ отдаленныхъ родственниковъ вашего семейства?
   -- Нѣтъ.
   -- Теперь, милостивая государыня, говоритъ мистеръ Гуппи: -- я прихожу къ концу того, что мнѣ извѣстно до-сихъ-поръ; впослѣдствіи и надѣюсь открыть больше-и-больше. Да будетъ извѣстно вашему сіятельству. если до-сихъ-поръ вы этого не знаете какимъ-нибудь образомъ, что, нѣсколько времени тому назадъ, въ дому нѣкоего Крука былъ найденъ умершимъ въ страшной нищетѣ писецъ. Никто не зналъ имени этого писца, но мнѣ удалось открыть недавно, что это былъ Гаудонъ.
   -- Что жь мнѣ до этого?
   -- Да-съ, ваше сіятельство, еще вотъ что: странная вещь сочилось послѣ его смерти. Какая-то леди, переодѣтая въ платье горничная, ходила осматривать мѣста, гдѣ жилъ этотъ писецъ и гдѣ онъ погребенъ. Ее сопровождалъ мусорщикъ, грязный мальчишка... Если вашему сіятельству угодно, я могу, въ любое время, привести его къ вамъ.
   Что за дѣло миледи до грязнаго мусорщика, и она не желаетъ его видѣть.
   -- О, ваше сіятельство, увѣряю васъ, это цѣлый романъ, говорятъ мистеръ Гуппи: -- какъ онъ разсказываетъ объ этомъ событіи, о ручкѣ переодѣтой леди, о блестящихъ перстняхъ
   На рукѣ миледи много брильянтовъ и она, играя вѣеромъ, заставляетъ ихъ блестѣть ярче-и-ярче, а сама смотритъ на мистера Гуппи такимъ взглядомъ, за который, въ былое время, онъ поплатился бы жизнью.
   -- Думали, ваше сіятельство, что послѣ смерти его не осталось никакого слѣда о немъ; однакожь, это невѣрно. Я отъискалъ цѣлую связку старыхъ писемъ.
   Опахало вертится какъ и прежде, и глаза миледи не сходятъ съ мистера Гуппи.
   -- Они находятся въ сохранномъ и секретномъ мѣстѣ; а завтра вечеромъ, ваше сіятельство, перейдутъ въ мое владѣніе.
   -- Опять я спрашиваю васъ, что жь мнѣ до этого?
   -- Этимъ и заключаю мои слова. Мистеръ Гуппи встаетъ:-- если вы находите достаточный интересъ въ этомъ сцѣпленіи обстоятельствъ, въ этомъ поразите льномъ сходствѣ молодой леди съ вашимъ сіятельствомъ (что несомнѣнный фактъ для присяжныхъ), въ ея воспитаніи у миссъ Барбары; въ измѣненіи истиннаго имени подложнымъ именемъ миссъ Сомерсонъ, въ нашемъ положительномъ знаніи обоихъ этихъ именъ, въ ужасной смерти Гаудона, и если вы находите нелишнимъ, въ видахъ семейнаго интереса, разсмотрѣть эти обстоятельства ближе, то и принесу показать вамъ эти письма. О нихъ я знаю только то, что это старыя письма: до-сихъ-поръ и еще ихъ не видалъ. Я принесу ихъ сюда, какъ только получу, и разберу въ присутствіи вашего сіятельства. Я сообщилъ вамъ все. Я сказалъ вамъ, что всякій намекъ о моемъ визитѣ можетъ быть дли меня пагубенъ. И пусть это останется тайной.
   Все ли высказалъ молодой человѣкъ по имени Гуппи, или осталось у него на душѣ еще кой-что? Въ словахъ его весьма развитъ предметъ, приведшій его сюда, или нѣтъ? Это задача для миледи. Она можетъ смотрѣть на него, но онъ можетъ смотрѣть въ это время на столъ и затаить на глубинѣ души своей все, чего не хочетъ сказать.
   -- Вы можете принести письма, если хотите, говоритъ миледи.
   -- Клянусь честью, ваше сіятельство, вы неслишкомъ снисходительны ко мнѣ, говоритъ мистеръ Гуппи нѣсколько-оскорбленнымъ тономъ.
   -- Вы можете принести письма, повторяетъ она тѣмъ же тономъ:-- если... вы хотите.
   -- Будетъ исполнено. Желаю добраго здоровья, милостивая государыня
   На столѣ, поблизости миледи, стоитъ богатый ящикъ, обитый золотыми гвоздями и обтянутой золотыми скобками. Не сводя глазъ съ мистера Гуппи, она отпираетъ этотъ ящикъ.
   -- О! увѣряю васъ, ваше сіятельство, я не былъ побуждаемъ такого рода наградой, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и я ничего принять отъ васъ не могу. Прощайте, милостивая государыня, я вамъ и безъ того много обязанъ.
   Такъ откланивается молодой человѣкъ и сходитъ съ лѣстницы, гдѣ напудреный Меркуріи не считаетъ нужнымъ снизойдти съ своего Олимпа, около камина, чтобъ отворить дверь.
   -- Пока сэръ Лейстеръ, развалясь на отоманѣ, дремлетъ надъ газетными новостями, нѣтъ ли чего-нибудь въ замкѣ такого, что не только можетъ испугать его, но можетъ заставить затрепетать на корняхъ своихъ столѣтніе дубы чизни-вольдскаго парка, оскорбить портреты предковъ Дедлока и его гербъ?
   Нѣтъ; ничего нѣтъ. Слова, рыданія, стоны -- это только сотрясеніе воздуха; а воздухъ такъ сжатъ и такъ ненатураленъ въ городскомъ отелѣ, что еслибъ въ покояхъ миледи трубили въ трубы, то врядъ ли бы до уха сэра Лейстера долетѣла хотя легкая вибрація: а этотъ крикъ, эти стоны, выходящіе изъ устъ отчаянной женщины, стоящей на колѣняхъ въ будуарѣ шмели, неслышны близь стоящей въ библіотекѣ баронета.
   -- О дитя мое! дитя мое! ты не умерла въ минуту твоего рожденія, какъ увѣрила она... жестокая сестра мои, которая воспитала тебя, отрекшись отъ меня и моего имени! О дитя мое! дитя мое!...
   
   

ГЛАВА XXX.
Разсказъ Эсѳири.

   Спустя нѣсколько времени послѣ отъѣзда Ричарда, у насъ была въ гостяхъ пожилая леди, мистриссъ Вудкауртъ. Она пріѣхала изъ Валлиса повидаться съ мистриссъ Бейгамъ Беджоръ; писала письмо моему опекуну, "согласно желанію мистера Алана", увѣдомляла его, что мистеръ Алланъ здоровъ и что онъ "всѣмъ намъ чистосердечно кланяется". Одевунъ мой, отвѣчая на письмо ея, пригласилъ ее посѣтить Холодный Домъ. Она пробыла у насъ почти три недѣли. Со мной она была такъ внимательна и откровенна, что, право, иногда мнѣ было неловко. Конечно, я не имѣла нрава не цѣнить ея откровенности: я знала, что съ моей стороны неумѣстна нѣкотораго рода неловкость; но что дѣлать, я не могла вывести себя изъ этого состоянія.
   Она была такая живая старушка; сложитъ руки крестомъ и такъ внимательно, съ такой проницательностью посматриваетъ на меня, а сама говоритъ со мной, что, право, иногда мнѣ было тяжело; а, можетъ, ея умѣнье сидѣть какъ-то прямо, вытянувшись, производило на меня это впечатлѣніе; нѣтъ, впрочемъ, и ошибаюсь: эти манеры мнѣ казались только забавными. Можетъ, выраженіе ея лица, которое для старушки было слишкомъ-живо и не лишено красоты... впрочемъ, не знаю, право, отчего мнѣ было при ней неловко; а если я и знаю теперь, то по-крайней-мѣрѣ тогда не знала. Наконецъ... впрочемъ, какая до этого нужда?
   Вечеромъ, когда я уходила въ свою комнату, она зазывала меня къ себѣ и, сидя передъ каминомъ въ спокойныхъ креслахъ, терзала меня разсказами объ Морган-ап-Керригѣ; до-тѣхъ-лоръ, пока я не приходила въ жалкое расположеніе духа. Иногда она увлекалась до-того, что произносила стихи изъ Кремлинволливера, или изъ Мьюлинвилливода (если только я такъ произношу эти имена; впрочемъ, я думаю, что произношу ихъ неправильно) и приходила въ восторгъ отъ чувствъ, съ которымъ они написаны. Я никогда ихъ не понимала (потому-что они были написаны на валлійскомъ нарѣчіи {Валлійское народонаселеніе, непокоренное ни англо-саксами, ни норманнами, пошло въ составь Англіи во второй половинѣ XII столѣтія; такимъ образомъ оно удержало свое первобытное кельтическое нарѣчіе, непонятное нынѣшнимъ великобританцамъ.}; мнѣ казалось только, что стихъ былъ сильный панегирикъ всѣмъ Морган-ап-Керригамъ.
   -- Итакъ, миссъ Сомерсонъ, говоритъ она, бывало, мнѣ съ торжествомъ: -- вотъ каково наслѣдіе моего сына. Куда бы судьба ни бросила его, онъ никогда не долженъ забыть, что онъ потомокъ Ап-Керриговъ. Хотя бы у него не было денегъ, за-то съ нимъ есть то, что лучше богатства: фамилія, милая миссъ Сомерсонъ, фамилія!
   Я очень сомнѣвалась, чтобъ въ Индіи, или въ Китаѣ, много заботились объ Морган-ап-Керригѣ; но во всякомъ случаѣ не высказывала ей своего убѣжденія. Я говорила ей только, что считаю знаменитое происхожденіе большимъ счастіемъ.
   -- Да, моя милая, это большое счастіе, скажетъ бывало мистриссъ Вудкауртъ: -- но оно, однакожь, не лишено и непріятностей. Напримѣръ: сынъ мой можетъ но этой причинѣ затрудняться въ выборѣ для себя жены; впрочемъ, выборъ жены также весьма-затруднителенъ и для членовъ всякой знатной фамиліи.
   Затѣмъ она обыкновенно похлопаетъ меня по рукѣ, погладитъ по платью, съ тѣмъ, чтобъ доказать мнѣ, что, несмотря на разстояніе между нами, она имѣетъ обо мнѣ хорошее мнѣніе.
   -- Бѣдный мистеръ Вудкауртъ, мои милая, скажетъ она бывало съ чувствомъ, потому-что, при высокомъ происхожденіи своемъ, она имѣла очень любящее сердце: -- происходилъ отъ знаменитой голландской фамиліи Мак-Кауртъ ван-Мак-Кауртъ. Онъ служилъ королю и отечеству съ честью и былъ убитъ на полѣ брани. Сынъ мой -- единственный представитель обѣихъ знаменитыхъ фамилій. Коли Богу угодно, онъ упрочитъ ихъ на землѣ, соединясь бракомъ съ дѣвушкой тоже древней фамиліи.
   Всѣ мои старанія перемѣнить разговоръ, единственно изъ желанія перемѣны, или можетъ-быть... но, что кому до этого за дѣло?-- были напрасны. Мистрисъ Вудкауртъ никогда не хотѣла говорить о чемъ-нибудь другомъ.
   -- Милая моя, сказала она мнѣ однажды вечеромъ: -- у васъ столько прямого смысла, и вы смотрите на свѣтъ не но лѣтамъ вашимъ, такъ вѣрно и положительно, что мнѣ пріятно говорить съ вами про мои семейныя отношеній. Вы мало знаете моего сына, моя милая, но я думаю, мы знаете его на столько, что помнить его?
   -- Вы правы. Я его нощію.
   -- Ну такъ видите ли, моя милая, я знаю что вы способны вѣрно судить о характерахъ людей, и мнѣ бы хотѣлось знать, какого вы о немъ мнѣнія?
   -- О, мистрисъ Вуркауртъ! сказала и: -- эта задача для меня слишкомъ-трудна.
   -- Отчего же трудна, моя милая, я этого вовсе не вижу?
   -- Высказать свое мнѣніе
   -- По столь поверхностному знакомству, моя милая. Это правда.
   Не въ томъ дѣло: мистеръ Вудкауртъ бывалъ очень-часто въ нашемъ домѣ и съ моимъ опекуномъ находился почти въ дружескихъ отношеніяхъ. Я ей высказала мою мысль и прибавила еще къ этому, что мы считаемъ его съ большими свѣдѣніями по своей части и что его доброта и вниманіе къ миссъ Флайтъ рекомендуютъ его добрую душу.
   -- Вы отдаете ему должное, говорила мистрисъ Вудкауртъ, пожимая мнѣ руку.-- Вы опредѣляете вѣрно его характеръ. Алланъ прекрасный человѣкъ и непогрѣшителенъ въ своихъ занятіяхъ. Я всегда это скажу, несмотря на то, что онъ мнѣ сыпь. По, душа моя, и у него есть своя слабость.
   -- Кто изъ насъ не имѣетъ слабостей? сказала я.
   -- Это такъ! По ошибки его такія, въ которыхъ онъ могъ бы и долженъ былъ бы исправиться, говорила живая старушка, живо качая головою: -- Я такъ привязана къ валъ, что скажу вамъ откровенно, душа моя. какъ другу, который это обсудитъ съ хладнокровной точки зрѣнія: онъ совершенное непостоянство.
   Я сказала ей, что это кажется мнѣ совершенно-невѣроятнымъ въ человѣкѣ, который съ такою ревностью кончилъ курсъ медицинскихъ наукъ и заслужилъ, наконецъ, такую лестную репутацію, какъ врачъ.
   -- Въ этомъ вы совершенно правы, моя милая, перебивала меня старая леди: -- нѣтъ, дѣло не въ томъ...
   -- Въ чемъ же?
   -- Нѣтъ, говорила она -- а говорю про его общественное поведеніе: онъ въ высшей степени ухаживаетъ за молодыми дѣвушками, внимателенъ къ нимъ съ восьмадцати-лѣтняго возраста своего. А между тѣмъ моя милая, никогда о нихъ не думаетъ; онъ не имѣетъ въ виду ничего дурного, кромѣ вѣжливости и желанія угодить. Но это право нехорошо -- какъ вы думаете?
   -- Нехорошо, сказала я.
   -- И это можетъ повлечь къ недоразумѣніямъ, моя милая.
   Я согласилась и на это.
   -- Поэтому я ему нѣсколько разъ говорила, что онъ долженъ быть внимательнѣе къ тому, что онъ говоритъ, и справедливѣе какъ къ себѣ, такъ и къ другимъ. А онъ говорить мнѣ на это: -- "матушка я буду стараться; но вы знаете лучше чѣмъ кто-нибудь, и вѣдь, ухаживая не думаю ничего дурнаго, то-есть я ровно ничего не думаю". Все это такъ; однакожъ это не оправданіе. Конечно, теперь, уѣхавъ такъ далеко и на неопредѣленное время, онъ, и могу быть увѣрена, избавился отъ такого легкомыслія. А вы, моя милая, говорила старушка, кивая и улыбаясь: -- откройте-ка мнѣ вашу душу.
   -- Она и такъ открыта, мистриссъ Вудкауртъ,
   -- Не будьте же эгоисткой; вѣдь о моемъ сынѣ говорили: онъ отправился далеко искать счастія, искать жены, а вы, миссъ Сомерсонъ, вы гдѣ будете искать счастія, гдѣ будете искать себѣ мужа -- а? скажите-ка! Ну зачѣмъ же краснѣть?
   Я не думаю, чтобъ и покраснѣла; во всякомъ случаѣ, покраснѣла или нѣтъ, это ровно ничего не значило; и я сказала ей, что, при настоящемъ моемъ положеніи, я считаю себя такъ счастливой, что не желаю никакой перемѣни.
   -- Сказать ли вамъ, какъ я о васъ думаю я что, но моему мнѣнію, васъ ожидаетъ въ будущемъ, душа моя? говорила мистрисъ Вудкауртъ.
   -- Пожалуй, если мы себя считаете хорошею предсказательницею.
   -- Вотъ что: вы выйдете замужъ за человѣка, очень-богатаго, очень-достойнаго, много старше васъ, такъ, можетъ-быть, годами двадцатью-пятью, и будете вы прекрасной женой, очень-счастливой и всѣми любимой.
   -- Давай Богъ, сказала я: -- но почему же вы думаете, что меня ожидаетъ такая судьба?
   -- Душа моя, отвѣчала она: -- это очень-натурально: вы такъ дѣятельны, такъ акуратны, такъ достойны, что слона мои, я увѣрена, сбудутся. И никто, мой другъ, не поздравитъ насъ отъ столь чистаго сердца, какъ я.
   Замѣчательно, что эти слова могли произвести на меня непріятное впечатлѣніе, и въ-самомъ-дѣлѣ произвели: и какъ-то всю ночь была сама не своя. Я стыдилась своей глупости и стыдилась до-того, что не хотѣла даже сознаться Адѣ; и это еще больше тревожило меня. Я бы кажется всѣмъ пожертвовала, чтобъ отклонить эту болтливую откровенность старухи. Она приводила меня къ самымъ противорѣчащимъ о ней мнѣніямъ. То мнѣ казалось, что она просто разскащица, то, напротивъ, и думала о ней, какъ объ образцѣ справедливости. Иногда мнѣ приходило въ голову, что она хитритъ, и въ то же время мнѣ казалось, что у нея самый-простой, самый-откровенный валлійскій характеръ. Впрочемъ, наконецъ, что мнѣ до этого за дѣло? Изъ чего мнѣ тревожиться? Отчего, идя въ спальню съ своими ключами, я не могла зайдти къ ней, какъ ко всякой другой гостьѣ, посидѣть съ ней у огонька, поговорить о томъ-о-семъ и уйдти спать, забывъ совершенію всю эту пустую болтовню? Отчего, зайдя къ ней, какъ это въ-самомъ-дѣлѣ и бывало, и боялась, что не могу ей поправиться и радовалась, что я нравлюсь ей? Зачѣмъ я взвѣшивала послѣ, оставшись одна, каждое ея слово, каждый се намекъ, съ какимъ-то болѣзненнымъ чувствомъ въ сердцѣ, съ какимъ-то отчаяніемъ? Зачѣмъ было мнѣ тяжело, что она гоститъ у насъ и что она такъ откровенна со мной? Зачѣмъ мнѣ въ то же время казалось, что она никогда не могла быть такъ спокойна, какъ у насъ? Это были недоразумѣнія и противорѣчія, которыя я никакъ не могла объяснить себѣ. Наконецъ если и могу... впрочемъ. а еще не разъ вернусь къ этому, а теперь незачѣмъ тратить словъ напрасно.
   Послѣ отъѣзда мистриссъ Вудкауртъ, мнѣ стало грустно по ней и вмѣстѣ-съ-тѣмъ стало легко. Лотомъ въ скоромъ времени пріѣхала къ намъ Кадди Желлиби и привезла съ собою такое множество новостей, что мы долго не переставали заниматься ими.
   Вопервыхъ, Кадди объявила (и непремѣнно хотѣла съ этого начать свои разсказы), что я самая лучшая совѣтница въ мірѣ. Милочка моя, конечно, сейчасъ же сказала, что это не новость, а я сейчасъ же сказала, что это глупость. Потомъ Кадди сказала намъ, что ея свадьба назначена черезъ мѣсяцъ и что если Ада и я согласимся одѣвать ее къ вѣнцу, то она сочтетъ себя совершенно-счастливой. Но, конечно, у нея было въ запасѣ разсказать намъ кой-что подѣльнѣе, и и остановила ея потоки хвалы въ нашу пользу.
   Какъ казалось, несчастный отецъ Кадди, при помощи снисхожденія и состраданія къ нему кредиторовъ, отдѣлался отъ банкрутства -- "прошолъ сквозь газеты" -- какъ говорила Кадди, какъ-будто бы газеты были какой-нибудь туннель, и какимъ-то счастливымъ образомъ устроилъ свои дѣла безъ всякаго успѣха въ пониманіи ихъ. Онъ отдалъ все, что было въ его владѣніи (я думаю, что было очень-немного, судя по внѣшней обстановкѣ ихъ помѣщенія) и такимъ-образомъ удовлетворилъ всѣхъ, доказавъ, что онъ, бѣдняга, ничего больше сдѣлать не можетъ. Такимъ-образомъ его отпустили съ честью и дозволеніемъ снова завести контору. Въ чемъ состояли дѣла его -- я никогда не могла понять. Кадди говорила, что онъ занимается агентствомъ; я же, съ своей стороны, знала только то, что когда ему нужно было денегъ больше обыкновеннаго, онъ ходилъ въ доки и очень-рѣдко возвращался съ успѣхомъ.
   Какъ только бѣдный папа ея успокоился насчетъ дѣлъ своихъ и они переѣхали въ меблированную квартиру въ Гаттоновы Сады (гдѣ, посѣтивъ ихъ впослѣдствіи, и видѣла, какъ дѣти вырывали конскій волосъ изъ подушекъ мебели и давились имъ) Кадди устроила свиданіе между нимъ и старикомъ мистеромъ Тервейдропомъ, и бѣдный мистеръ Желлиби, былъ такъ униженно-мягокъ и почтителенъ къ великосвѣтскому тону мистра Тервейдропа, что они скоро стали крѣпкими друзьями. Мистеръ Тервейдропъ -- старикъ, привыкнувъ къ мысли о женитьбѣ своего сына, былъ такъ милостивъ, что дозволилъ имъ начать хозяйство въ школѣ, въ Ньюманской Улицѣ, когда имъ заблагоразсудится,
   -- А папа твой, Кадди, что онъ говоритъ?
   -- О, бѣдный папа, говорила Кадди:-- только и дѣла дѣлалъ, что плакалъ и желалъ намъ быть счастливѣе въ нашемъ бракѣ, чѣмъ онъ былъ съ мама. Онъ это не говорилъ при Принцѣ,-- омъ только говорилъ объ этомъ мнѣ одной, и прибавлялъ: -- бѣдная дѣвочка, ты ничего не смыслишь въ хозяйствѣ; старайся сдѣлать мужа твоего счастливымъ, старайся заботиться о его благосостояніи; если жь нѣтъ, то лучше не выходи за него замужъ.
   -- Какъ же ты его успокоила, Кадди?
   -- Вы знаете, какъ тяжело мнѣ видѣть на въ такомъ состояніи и слышать когда онъ говоритъ такія вещи: я не удержалась и сама залилась горькими слезами. Однажды я сказала ему, что мое истинное желаніе научиться хозяйству я невозможности сдѣлать мужа моего счастливымъ, и что я надѣюсь, что иногда и на можетъ съ комфортомъ провести у насъ вечерокъ, и что я буду такой дочерью, какой не могла быть прежде. Также говорила я, что Биби можетъ пріѣхать ко мнѣ погостить. Папа началъ опять плакать и говорилъ, что дѣти у него индійцы.
   -- Индійцы, Кадіи?
   -- Да, говорила Кадди:-- дикіе индійцы. И па сказалъ -- и при этомъ бѣдная Кадди начала рыдать, не такъ, какъ рыдаютъ счастливыя -- что онъ счелъ бы за большое для нихъ счастье, еслибъ всѣ они пали подъ ударами томагаука {Индійскій топоръ.}.
   Ада прибавила, что она увѣрена, что мистеръ Желлиби не питаетъ такихъ разрушительныхъ желаній.
   -- Ахъ, конечно! Я знаю: па не желалъ бы ничего дурнаго своимъ дѣтямъ, отвѣчала Кадди: -- но онъ думаетъ, что они, будучи безъ присмотра, очень-несчастны, что онъ самъ несчастный человѣкъ, и какъ это ни горько, какъ это ни противоестественно, но однакожъ справедливо.
   Я спросила Кадди: знаетъ ли мисстрисъ Желлиби, когда назначена свадьба.
   -- Ахъ, Эсѳирь! вѣдь ты знаешь ма, отвѣчала она: -- какъ за нее поручиться, знаетъ она или нѣтъ. Я ей часто объ этомъ говорила, и какъ скажешь ей, она взглянетъ на меня спокойно, какъ-будто бъ и была, Богъ знаетъ, что такое -- какъ колокольня вдали, прибавила Кадди, внезапно придуманъ сравненіе:-- и только скажетъ: "Ахъ Кадди, Кадди, какъ ты мнѣ надоѣла" -- и занимается своей барріобульской корреспонденціей.
   -- Ну, а что жь твой гардеробъ, Кадди? сказала и (мы съ ней были попросту и не церемонились другъ съ другомъ).
   -- Ахъ, милая Эсѳирь! отвѣчала она утеревъ глаза: -- надо дѣлать что можно и надо надѣяться, что Принцъ никогда не будетъ впослѣдствіи намекать мнѣ на то, что я вступила въ ихъ семью безъ платьишка. Кабы дѣло шло о заведеніи колоніи въ Барріобула-Гха, ма помнила бы хорошо свои обязанности и занялась бы ими серьезно; а теперь она и ухомъ не ведетъ ни о чемъ.
   Кадди говорила эти слова безъ всякаго непріятнаго чувства противъ своей матери, но какъ несомнѣнный фактъ, въ которомъ -- увы! и я была совершенно увѣрена. Паша бѣдная дѣвушка казалась такъ жалка и мы находили столько прекраснаго въ ея нравственныхъ началахъ, что я и Ада тотчасъ же составили планъ, который обрадовалъ ее въ высшей степени. Онъ состоялъ въ томъ, чтобъ она пріѣхала къ намъ на три недѣли, а мы къ ней на одну недѣлю, съ тѣмъ, чтобъ въ этотъ мѣсяцъ заняться кройкой, чищеньемъ, шитьемъ, вышиваньемъ, словомъ, приведеніемъ ея туалета въ такой видъ, въ какой только можно. Планъ этотъ понравился и моему опекуну не менѣе того, какъ Кадди. На слѣдующій день мы отправились съ ней за ея вещами и тотчасъ же всѣ ея сундуки, ящики и всѣ покупки, которыя можно было сдѣлать на билетъ въ десять фунтовъ стерлинговъ -- подарокъ бѣднаго мистера Желлиби, за которымъ онъ, и думаю, нѣсколько разъ ходилъ въ доки -- перевезли къ намъ. Нечего говорить, какъ бы обильно пособилъ намъ во всемъ мистеръ Жарндисъ, при самомъ легкомъ намекѣ съ нашей стороны; но мы потребовали съ него только подвѣнечное платье и шляпу. И если Кадди была когда-нибудь совершенно-счастлива въ своей жизни, такъ это именно въ тѣ минуты, когда мы принялись за ея гардеробъ.
   Трудно было бѣдной Кадди управляться съ иголкою: она то-и-дѣло колола себѣ пальцы, какъ въ былое время марала ихъ чернилами; сначала она краснѣла всякій разъ сколько отъ боли, столько и отъ сознанія своей неловкости; но время-отъ-времени она пріучалась къ шитью я дѣлала большіе успѣхи. Такимъ-образомъ я, Кадди, Ада, моя маленькая Черли и портниха изъ Лондона занимались шитьемъ по цѣлымъ днямъ и проводили время такъ весело, какъ только можно.
   Кромѣ этого, Каліи всячески старалась "научиться хозяйничать", какъ она говорила. И, посудите мое удивленье, она хотѣла учиться у меня -- у такой неопытной хозяйки; это, сказать но правдѣ, заставило меня покраснѣть и сконфузило до комизма. Однакожъ я сказала ей: -- Кадди, я знаю, что ты всему готова научиться отъ меня; и считаю себя плохой учительницей въ дѣлѣ хозяйства; но вотъ, смотри всѣ мои расходныя и приходныя книги, и замѣть, какъ я ихъ веду. По тому, какъ она слушала мои разсказы и смотрѣла на меня, можно было бы подумать, что я ей показываю какія-нибудь новыя открытія. Еслибъ видѣли, какъ она вставала съ своего мѣста и шла за мной, когда я бывало, брякну хозяйственными ключами, право, можно было бы подумать, что я ужасная шарлатанка, а она -- слѣпая поклонница.
   Въ работахъ, хозяйствѣ, въ урокахъ маленькой Черли, въ игрѣ по вечерамъ въ бекгамонъ съ опекуномъ моимъ, въ дуэтахъ съ Адой, три недѣли протекли незамѣтно. Я вмѣстѣ съ Кадди отправилась къ ней, чтобъ тамъ устроить что можно, а Ада и Черли остались съ опекуномъ моимъ дома.
   Кадди жила въ это время еще у мистриссъ Желлиби на Гапоновыхъ Садахъ. Мы также раза три были и въ Ньюманской Улицѣ, гдѣ дѣлались приготовленія къ свадьбѣ, очень-незначительныя для помѣщенія молодыхъ въ верхнемъ этажѣ и очень-великолѣпныя для увеличенія комфорта стараго мистера Тервейдропа. Цѣль наша состояла въ томъ, чтобы по возможности устроить приличнымъ образомъ меблированную квартиру на Гапоновыхъ Садахъ для брачнаго завтрака, и сколько можно внушить мистриссъ Желлиби о днѣ и часѣ свадьбы.
   Послѣдняя часть была самая-трудная, потому-что мистриссъ Желлиби съ мальчикомъ, нездороваго цвѣта лица, занимала лицевую комнату (задняя комната состояла единственно изъ алькова), и полъ въ ней былъ усѣянъ конвертами и борріобульскими документами до такой степени, какъ только нечисто-содержимая конюшня бываетъ завалена соломой. Мистриссъ Желлиби просиживала тутъ цѣлые дни, пила крѣпкій кофо, диктовала письма и повременамъ занималась барріобульскями конференціями. Мальчикъ, съ болѣзненнымъ цвѣтомъ лица и, какъ мнѣ казалось, съ зародышемъ чахотки, ходилъ обѣдать къ себѣ домой. Когда мистеръ Желлиби приходитъ домой, побрюзжитъ, побрюзжитъ, да и спустится въ кухню. Тамъ найдетъ онъ кусокъ чего-нибудь, если служанка захочетъ покормить его, и, чувствуя, что онъ ужь на дорогѣ, выходитъ на улику и, несмотря на сырость, прогуливается-себѣ но Гаттоновымъ Садамъ. Бѣдный дѣти лазятъ и карабкаются но дому, какъ обыкновенно.
   Приведеніе этихъ несчастныхъ жертвъ сколько-нибудь въ презентабельный видъ, въ одну недѣлю, было дѣломъ невозможнымъ, а потому мы условилось съ Кадіи доставитъ имъ въ день ея свадьбы всякое удовольствіе, какое было только можно, въ томъ чердачкѣ, гдѣ они спали въ-повалку, и употребить всѣ наши усиліи на мистриссъ Желлиби и ея комнату. Въ-самомъ-дѣлѣ, мистриссъ Желлиби требовала много хлопотъ: плетень на ея спинѣ сдѣлался значительно-шире, чѣмъ въ первый день нашего знакомства, и волосы ея были похожи на гриву лошади мусорщика.
   Полагая, что обзоръ гардероба Кадди, который лежалъ на ея постели, всего лучше пособитъ намъ достигнуть желаемой цѣли, я, выждавъ удаленіе болѣзненнаго мальчика домой, пригласила мистриссъ Желлиби посмотрѣть каддины вещи.
   -- Милая моя, миссъ Сомерсонъ, сказала она, вставая съ обыкновеннымъ своимъ равнодушіемъ изъ-за стола: -- это, но правдѣ, презабавныя приготовленія, хотя вниманіе ваше, съ которымъ вы объ этомъ заботитесь, показываетъ вашу доброту. Для меня, скажу вамъ откровенно, бракъ Кадія кажется невыразимо-смѣшнымъ. Кадди выходитъ замужъ! Ахъ, Кадди, Кадди! глупая, глупая, глупая дѣвочка!
   Она взошла съ нами наверхъ и обозрѣла приданое Кадди своимъ смотрящимъ въ даль глазомъ. Оно произвело на нее одно только впечатлѣніе, подъ вліяніемъ котораго она сказала мнѣ съ своей спокойной улыбкой и качая головою: -- милая моя миссъ Сомерсовъ, на половину тѣхъ денегъ, которыя вы употребили, можно бъ было это слабое дитя отправить въ Африку!
   Спустясь опять внизъ, мистриссъ Желлиби спросила меня:-- ужели эти хлопоты будутъ въ будущую среду? А на мой утвердительный отвѣтъ она прибавила: -- пожалуй потребуется моя комната, миссъ Сомерсонъ? Я, право, не знаю, куда же я дѣну бумаги?
   Я взяла на себя смѣлость сказать ей, что комната, безъ -- сомнѣнія, потребуется, и что, касательно бумагъ, я полагаю, надо ихъ куда-нибудь припрятать.
   -- Пусть такъ, милая моя миссъ Сомерсонъ, говорила мистриссъ Желлиби: -- вы въ этомъ лучше меня знаете; но вѣдь Кадди, заставивъ меня нанимать этого мальчика, связала меня по рукамъ и ногамъ; къ-тому же, у насъ въ среду комитетъ Развѣтвленія Пособій, и я, право, не знаю, какъ это уладить: затрудненіе очень-большое!
   -- За-то оно больше не повторится, прибавила я съ улыбкой: -- Кадди вѣрно выйдетъ замужъ одинъ только разъ
   -- Справедливо, моя милая, совершенно-справедливо; постараемся сдѣлать все, что можно!
   Первый вопросъ послѣ этого состоялъ въ томъ: какъ будетъ одѣта мистриссъ Желлиби въ день свадьбы? Интересно было видѣть, какъ почтенная филантропка, сидя за своимъ письменнымъ столомъ, слушала наши совѣщанія объ этомъ предметѣ, повременимъ съ упрекомъ покачивала на насъ головой, какъ какой-нибудь высокій духъ, снисходительный къ мелочамъ жизни.
   Состояніе, въ которомъ были ея платья, и безпорядокъ, съ которымъ они были скомканы гдѣ попало, не мало усложняли наши затрудненія; наконецъ мы кой-какъ сладили и откопали въ этомъ хаосѣ такое платье, которое несовсѣмъ было неприлично для матери новобрачной. Невниманіе, съ которымъ она объяснила портнихѣ необходимый передѣлки въ костюмѣ, и упрекъ, съ которымъ говорила она мнѣ, что я дурно дѣлаю, не обращая вниманія на Африку, были совершенно-сообразны съ ея манерами.
   Квартира, относительно помѣстительности, была очень-мала, по мнѣ пришло въ голову, что еслибъ мистриссъ Желлиби отвести для жилья цѣлый эгзерцир-гаузъ, то выигралась бы одна только выгода: -- было бы больше мѣста для грязи и безпорядка. Всѣ вещи, принадлежащія семейству Желлиби, которыя могли быть только изломаны въ эти дня суматохи, переломались; все, что могло быть испорчено, испортилось; всякій предметъ, который могъ имѣть на себѣ пыль, начиная отъ дѣтскихъ колѣнокъ до двернаго наличника, былъ покрытъ пылью.
   Бѣдный мистеръ Желлиби, который очень-рѣдко говорилъ и бывши дома сидѣлъ прислонившись къ стѣнѣ, съ участіемъ смотрѣлъ, какъ мы съ Кадди приводили все въ порядокъ, и даже снялъ сюртукъ съ намѣреніемъ пособлять намъ. Но столько странныхъ вещей повынимали мы изъ шкаповъ -- кусочки сгнившихъ пироговъ, бутылку съ чѣмъ-то прокислымъ, чепцы мистрисъ Желлиби, письма, чай, вилки, дѣтскіе сапоги, башмаки, щенка, облатки, крышки съ кастрюль, мелкій сахаръ въ различныхъ бумагахъ, скамейки, щетки, хлѣбъ, шляпки мистриссъ Желлиби, книги, на поверхности которыхъ было масло, огарки, изломанные подсвѣчники, орѣховую шелуху, клешни и шейки морскихъ раковъ, скатерти, перчатки, кофейныя мельницы, зонтики -- онъ такъ испугался, что тотчасъ же пересталъ пособлять намъ. Одивкожь каждый вечеръ приходилъ онъ къ намъ, безъ сюртука, садился прислонившись головою къ стѣнѣ, казалось хотѣлъ пособлять намъ, но не зналъ какъ приняться за дѣло.
   -- Бѣдный па! сказала мнѣ Кадди вечеромъ, наканунѣ дня ея бракосочетанія, когда мы все привели въ возможный порядокъ: -- мнѣ кажется, что грѣхъ его оставлять, Эсѳирь: но что я сдѣлаю, если буду жить въ этомъ домѣ? Я, еще до знакомства съ вами, старалась сколько-нибудь приводить всё здѣсь въ надлежащій порядокъ, да что же дѣлать? Африка и письма все переворачиваютъ вверхъ дномъ, все портятъ, во всемъ вводятъ безпорядокъ.
   Мистеръ Желлиби не могъ слышать, что она говорила мнѣ: онъ быль въ очень-убитомъ расположеніи духа и, какъ казалось, тихонько плакалъ.
   -- У меня все сердце изныло за него, говорила Кадди: -- мнѣ приходитъ въ голову, что, быть можетъ, и онъ также думалъ быть счастливымъ съ ма, какъ я теперь думаю быть счастливою съ Принцемъ! Сколько въ жизни непонятнаго!
   -- Милая моя Кадди, сказалъ мистеръ Желлиби, медленно поворачиваясь къ намъ отъ стѣны. Это въ первый разъ я слышала, что онъ могъ произнести три слова сряду.
   -- Что на! сказала Кадди, подходя къ нему и цалуя его нѣжно
   -- Милая моя Кадди! говорилъ мистеръ Желлиби: -- не...
   -- Не выходить замужъ, на? не выходить за Принца?
   -- Нѣтъ, милая Кадди, выйдти за него, по не...
   Я говорила, описывая первый мой визитъ къ мистриссъ Желлиби, что Ричардъ замѣтилъ странную привычку мистера Желлиби часто открывать ротъ и снова закрывать его, не произнеся ни одного слова. Такъ я теперь: онъ нѣсколько разъ сряду открывалъ ротъ, какъ-будто желая что-то произнести, но ограничивался только меланхолическимъ киваньемъ головы.
   -- Что вы хотите, чтобъ я не дѣлала? чего не дѣлать мнѣ, милый па? спрашивала Кадди, обнимая его.
   -- Проектовъ, милое дитя.
   Мистеръ Жиллеби простоналъ это слово и опять прислонился головою къ стѣнѣ; это было въ первый разъ, что онъ выразилъ свое мнѣніе о барріобульскомъ вопросѣ.
   Я боялась, что мистриссъ Желлиби всю ночь не перестанетъ заниматься корреспонденціей и нить кофе; однакожь, въ двѣнадцать часовъ мы завладѣли ея комнатой и сдѣлали надъ ней чудо; ныли, хламу, грязи было столько, что измученная Кадди не разъ принималась плакать.
   Нѣсколько цвѣтовъ, простои, но хорошо-сервированный завтракъ дали квартирѣ пріятный видъ. Кадди была очаровательна; но когда пріѣхала моя милочка, я право думала -- да и теперь также думаю -- что лучше ея нѣтъ никого на свѣтѣ.
   Для дѣтей мы устроили завтракъ на ихъ чердачкѣ, посадили Биби на первое мѣсто; и когда я ввела къ нимъ Кадди, въ ея подвѣнечномъ платьѣ, они хлопали въ ладошка, кричали, плакали, и увидавъ Принца, Биби встрѣтилъ его, къ сожалѣнію моему, колотушками.
   Внизу мистеръ Тервейдропъ, въ истинно-джентльменскомъ костюмѣ и съ невыразимымъ блескомъ прекраснаго тона, благословлялъ съ отеческою нѣжностью дѣтей своихъ и внушалъ мистеру Жарндису, что счастіе сына есть дѣло рукъ его и что онъ считаетъ долгомъ посвящать себя благосостоянію дѣтей.
   -- Милостивый государь, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- молодые люди будутъ жить вмѣстѣ со мною; домъ мой достаточно-великъ и они всегда встрѣтятъ въ немъ гостепріимный кровъ и отческую опору. Я бы желалъ -- вы поймете меня, мистеръ Жарндисъ, потому-что вы помните покойнаго благодѣтеля моего принца-регента -- чтобъ сынъ мой вступилъ въ бракъ съ дѣвушкой, съ болѣе-обширными связями и лучшимъ положеніемъ въ свѣтѣ; но да совершится воля Неба!
   На свадьбѣ были и мистеръ и мистриссъ Пардигль.
   Мистеръ Пардигль, джентльменъ съ тупымъ, настойчивымъ взглядомъ, въ длинномъ жилетѣ, съ торчащими волосами, въ родѣ жнивья; онъ постоянно толковалъ о лентахъ, приносимыхъ или имъ, или его женою, или пятью его дѣтьми, на человѣколюбивые подвиги. Былъ также и мистеръ Гешеръ, съ волосами, вѣчно зачесанными назадъ, съ сіяющими желваками на пискахъ, но не въ качествѣ отверженнаго любовника, а въ качествѣ нареченнаго супруга миссъ Вискъ, которая также присутствовала на завтракѣ. Назначеніе миссъ Впекъ, какъ говорилъ опекунъ мой, состояло въ томъ, чтобъ показать всему свѣту, что назначеніе женщины -- быть мужчиной, и что назначеніе мужчины и женщины вмѣстѣ должно сосредоточиваться въ миттингахъ, въ разборѣ разныхъ вопросовъ, словомъ: въ переливаніи изъ пустаго въ порожнее.
   Гостей было немного, но всѣ, какъ посѣтители мистриссъ Желлиби, были, конечно, поклонники филантропіи. Кромѣ тѣхъ, о которыхъ я говорила, была еще одна очень-грязная дама, въ платьѣ, на которомъ виднѣлся еще билетикъ съ цѣною. Кадди говорила мнѣ, что въ домѣ у ней все грязь-грязью; всѣ вещи, мебель -- все это въ самомъ-жалкомъ положеніи, но что это не мѣшаетъ ей быть величайшею ханжою. Еще былъ очень-сварливый господинъ; онъ говорилъ, что долгъ его быть каждому братомъ, между-тѣмъ, со всѣми своими братьями и сестрами былъ въ ссорѣ.
   Трудно повѣрить, чтобъ можно было соединить въ одно общество такихъ людей, которые совершенно противорѣчили предстоящему торжеству. Назначеніе хозяйки въ домѣ было, по ихъ мнѣнію, самое унизительное назначеніе женщины; въ-самомъ-дѣлѣ, миссъ Вискъ, говорила намъ съ большимъ негодованіемъ, что обязанности женщины, какъ хозяйки, предписываемыя ей тиранствомъ мужчины, возмутительны по своей пустотѣ и ничтожности. Другая странность состояла въ томъ, что каждый выставлялъ на видъ свое назначеніе, кромѣ мистера Гешера, котораго дѣло, какъ я говорила я прежде, состояло собственно въ томъ, чтобъ удивляться миссіямъ другихъ субъектовъ; такимъ-образомъ не было никакой возможности связать ни приличный обстоятельствамъ, ни даже общій разговоръ.
   Мистриссъ Пардигль была убѣждена, что всѣ обязанности должны быть сосредоточены только въ томъ, чтобъ бросаться на какого-нибудь бѣднаго кирпичника и навязывать ему свои наставленія, какъ какой-нибудь арканъ. Миссъ Вискъ, напротивъ, считала первымъ долгомъ эманципацію женщины изъ-подъ ига мужчины. Мистриссъ Желлиби улыбалась все время; ее, изволите видѣть, смѣшила близорукость тѣхъ людей, которые не въ -- состояніи заглянуть въ Барріобула-Гха.
   Однако я начала разсказывать о томъ, что было послѣ свадьбы. Прежде съѣздимте съ женихомъ и невѣстой въ церковь.
   Мы всѣ отправились въ церковь. Но найду словъ выразить, какъ важно, осанисто, величественно и торжественно джентльменъ Тервейдропъ, съ шляпою подъ-мышкой съ глазами, исчезающими подъ парикомъ, стоилъ позади вѣнчающихся и раскланивался съ ними. Миссъ Вискъ, смотрѣла на Кадди, какъ на жертву угнетенія. Мистриссъ Желлиби взирала на все покойнымъ окомъ, какъ на дѣло, до нея вовсе некасающееся.
   Возвратясь домой, мы стали усаживаться за обѣденный столъ. Мистриссъ Желлиби сѣла на первое мѣсто, а мистеръ Желлиби напротивъ ея. Кадди успѣла украдкой сбѣгать наверхъ и сказать дѣтямъ, что теперь ея фамилія Тервейдропъ. Эта новость, вмѣсто удовольствія, такъ огорчила Биби, что я никакъ не могла унять его и должна была согласиться на его просьбу: взять его съ собою внизъ и тамъ посадить къ себѣ на колѣни. Мистриссъ Желлиби не выказала никакого смущенія касательно его дурнаго костюма и сказавъ ему: "О ты, Биби, дрянной поросёнокъ!", оставалась совершенно-спокойною. Биби велъ себя довольно-прилично, кромѣ одного обстоятельства: онъ принесъ съ собою фараона (изъ египетскаго дворца, который я ему подарила, уѣзжая въ церковь) и совалъ его головой въ рюмки съ виномъ, а потомъ облизывалъ.
   Добрый опекунъ мой, своей пріятной манерой, своимъ увлекательнымъ тактомъ, одинъ только выкупалъ неловкость всего общества. Онъ постоянно обращался къ молодымъ, поздравлялъ ихъ, ободрялъ ихъ, говорилъ съ нами. Безъ него вопросъ очень быль бы запутанъ. Каждый изъ посѣтителей трактовалъ только о своемъ соціальномъ значеніи, не обращая вниманія ни на кого включительно; самъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ въ своемъ величіи занимался только собою.
   Наконецъ настало время отъѣзда Кадди и Принца Тервейдропа въ Гревзендъ. Всѣ вещи ея были ужь уложены на параконную телегу. Мы съ удовольствіемъ смотрѣли, какъ эта дѣвушка, бывъ несчастною подъ отеческимъ кровомъ, не могла безъ глубокой грусти оторваться отъ него. Она съ нѣжностью и со слезами бросилась на шею мистриссъ Желлиби и говорила:
   -- Мнѣ грустно, мнѣ тяжело, ма, что я не могу больше писать подъ вашу диктовку; но я увѣрена, я надѣюсь, что вы меня прощаете -- да, ма?
   -- О, Кадди, Кадди! говорила мистриссъ Желлиби: -- я тебѣ нѣсколько разъ говорила, что я нанимаю для этого мальчика, что жь объ этомъ и толковать.
   -- Такъ вы не сердитесь на меня, ма? скажите, мама, скажите откровенно!
   -- Ахъ, глупенькая Кадди, отвѣчала мистриссъ Желлиби: -- развѣ я похожа на сердитую, развѣ мнѣ есть время заниматься этими пустяками? Какъ тебѣ не стыдно, Кадди, говорить такой вздоръ!
   -- Не оставляйте безъ меня на, милая мама!
   Мистриссъ Желлиби расхохоталась при этой мысли.
   -- Ахъ ты романическій ребенокъ! сказала она, смѣясь похлопывая Кадди слегка по спинѣ: -- ступай съ Богомъ, я тебя люблю и желаю тебѣ счастія.
   Потомъ Кадди бросилась на шею къ своему отцу, ласкала и цаловала его. Эта сцена происходила на дворѣ. Мистеръ Желлиби вынулъ изъ кармана платокъ, сѣлъ на лѣстницу и прислонялся головою къ стѣнѣ; и думаю, что онъ находилъ въ стѣнахъ большое утѣшеніе.
   Наконецъ Принцъ взялъ ее за руку и подошелъ вмѣстѣ съ ней къ мистеру Тервейдропу съ большимъ почтеніемъ и преданностью.
   -- Благодарю васъ, тысячу разъ благодарю васъ, батюшка, говорилъ Принцъ, цалуя его руку: -- за всѣ ваши попеченія о насъ; Кадди также совершенно цѣнитъ ваше вниманіе.
   -- О, безъ-сомнѣнья! безъ-сомнѣнья! говорила Кадди.
   -- Дорогой сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: -- и дорогая дочь моя, я исполнилъ свой долгъ, и увѣренъ, что и вы, дѣти мои, не забудете нашихъ обязанностей.
   -- Никогда, батюшка, никогда! говорилъ Принцъ.
   -- Никогда, добрый мистеръ Тервейдропъ, никогда! говорила Кадди.
   -- Такъ, дѣти мои, такъ! Хорошо съ вашей стороны утѣшать отца. Все мое -- ваше, домъ мой -- вашъ, сердце мое -- ваше. Я никогда не покину васъ. Одна только смерть разлучитъ меня съ вами. Дорогой сынъ мой, ты хочешь уѣхать на цѣлую недѣлю?
   -- Да, батюшка. Черезъ недѣлю мы будемъ дома.
   -- Милое дитя мое, сказалъ мистеръ Тервейдропъ: -- я все-таки хочу напомнить тебѣ, что надо не запускать танцовальной школы, иначе ты не исполнишь честно своихъ обязанностей.
   -- Черезъ недѣлю, въ этотъ самый день, мы будемъ къ обѣду дома, милый батюшка.
   -- Очень-радъ! отвѣчалъ мистеръ Тервейдропъ.-- Вы найдете огонь къ каминѣ вашей комнаты, Каролина, и обѣдъ на моей половинѣ. Нѣтъ, нѣтъ, Принцъ! для меня это пріятное безпокойство, прибавилъ онъ, замѣтивъ желаніе въ Принцѣ отклонить столько заботъ отъ своего родителя: -- Вы съ Каролиной будете жить въ верхнемъ отдѣленіи дома; а въ этотъ день должны обѣдать на моей половинѣ. Прощайте, да благословитъ васъ Богъ!
   Они уѣхали. Я не могла отдать себѣ отчета, кто больше возбуждалъ во мнѣ удивленія: мистриссъ Желлиби, или мистеръ Тервейдропъ. Ада и опекунъ мой были точно въ такой же нерѣшительности.
   Передъ нашимъ отъѣздомъ а заслужила неожиданный и краснорѣчивый комплиментъ отъ мистера Желлиби. Онъ подошелъ ко мнѣ, взялъ меня за обѣ руки, пожалъ ихъ и два раза открывалъ ротъ. Чтобъ не затруднять его, и сказала ему -- вы очень-добры, сэръ, не безпокойтесь пожалуйста!
   -- Я думаю, что Кадди будетъ счастлива, добрый опекунъ мой? сказала я, когда мы отправились домой.
   -- Надѣюсь, старушонка. Терпѣніе. Посмотримъ.
   -- А что, дулъ сегодня восточный вѣтеръ? попробовала я спросить.
   Онъ отъ души разсмѣялся и сказалъ: "Нѣтъ".
   -- А сегодня утромъ, я думаю, подувалъ? сказала я.
   Онъ опять отвѣчалъ: "нѣтъ". И этотъ разъ моя милочка подтвердила отвѣтъ его, покачивая отрицательно своей хорошенькой головкой, въ золотистыхъ кудряхъ которой благоухали свѣжіе цвѣты.
   -- Что ты понимаешь въ восточномъ вѣтрѣ, моя душечка? сказала я ей и не удержалась, чтобъ не расцаловать ея.
   Да, да любовь ихъ ко мнѣ была безпредѣльна; они говорили мнѣ, что тамъ, гдѣ бываю я, я, тётушка Дердонъ, тамъ не можетъ быть бурнаго вѣтра, тамъ радужные лучи солнца, тамъ благоуханіе весны... нѣтъ, я но вычеркну этихъ строкъ: слова эти ратуютъ меня.
   

ГЛАВА XXXI.
Сидѣлка и Больная.

   Опять случилось мнѣ не быть нѣсколько дней дома. По возвращеніи своемъ, я поднялась наверхъ, въ свою комнату, чтобъ взглянуть, какъ маленькая Черли управляется съ своей письменной тетрадкой. Письмо было для нея трудная вещь. Перо въ ея ручонкѣ дѣлалось ужасно-непослушнымъ: оно лѣзло въ стороны, вертѣлось, кривилось, дѣлало кляксы, забѣгало въ углы, брызгали, словомъ: брыкалось какъ осѣдланый ослёнокъ. Интересно было видѣть, какія старообразныя буквы выдѣлывала молоденькая ручка Черли. Буквы были кривыя, согнутыя, сплющенныя; ручка была маленькая, кругленькая, пухленькая. Во всѣхъ же другихъ отношеніяхъ Черли была способная дѣвочка, съ такими искусными пальчиками, какіе рѣдко можно встрѣтить.
   -- А, Черли! сказала я, взглянувъ на цѣлую страницу О, имѣвшихъ видъ квадратиковъ, треугольниковъ и разныхъ фигуръ, во всякомъ случаѣ на О мало похожихъ.-- Мы дѣлаемъ, другъ мой, быстрые успѣхи; и еслибъ только О выходили кругленькія, тогда все было бы прекрасно, Черли.
   Потомъ я ей написала, для образца, О; она взяла перо, перо никакъ не хотѣло послушаться ея, и вмѣсто О вышелъ какой-то узелокъ.
   -- Ничего, ничего Черли, не конфузься; когда-нибудь да выучишься.
   Черли положила перо въ сторону, окончивъ страницу, стала расправлять свои маленькіе пальчики, сжимая и растягивая, посматривая на исписанную страницу полусомнительно, полунадменно, и наконецъ, спрятавъ свои письменныя принадлежности, встала съ табурета и сдѣлала мнѣ книксенъ.
   -- Благодарю насъ, миссъ.
   -- Не стоитъ благодарности, Мерли,
   -- Позвольте васъ спросить миссъ: не изволите ли вы знать бѣдную женщину, но имени Жеиня.
   -- Жену кирпичника, Мерли?
   -- Она какъ-то недавно встрѣтила меня, миссъ, спросила, но ваша ли я горничная? я сказала, что я вамъ служу, миссъ.
   -- Я думала, Черли, что ея ужь нѣтъ въ нашемъ околоткѣ.
   -- Да, она уходила, миссъ, куда-то, а теперь опять возвратилась и съ Лизой. Вамъ не случалось видать Лизу, миссъ?
   -- И думаю, что случалось.
   -- Да и она мнѣ также говорила, миссъ; онѣ обѣ вернулись и, кажется, обѣ въ очень-дурномъ положеніи.
   -- Будто бы, Мерли?
   -- Да, миссъ. Она заходила къ вамъ не разъ, но насъ не было дома, миссъ. И она тотчасъ же узнала, миссъ, что я ваша горничная, ей-Богу, тотчасъ же узнала, говорила Черли съ веселымъ смѣхомъ.
   -- Будто-бы, Черли?
   -- Да, миссъ, совершенная правда.
   -- Гдѣ же ты встрѣтилась съ ней въ первый разъ, Черли?
   -- У аптеки, горестно отвѣчала дѣвочка.
   Я спросила ее не больна ли жена кирпичника.-- Нѣтъ, она не больна, отвѣчала Черли, а боленъ какой-то бѣдный мальчикъ, круглая сирота, который прибрелъ въ Сент-Альбансъ, самъ не зная зачѣмъ.
   -- И она несла дли него лекарство, Черли?
   -- Она говорила, миссъ, отвѣчала Черли:-- что и онъ дли нея то же дѣлалъ.
   Моя маленькая горничная смотрѣла на меня такъ выразительно, что я тотчасъ же поняла ея мысли.
   -- Хорошо, Черли, я понимаю тебя, сказала я ей: -- я думаю, что всего лучше если мы съ тобою сходилъ туда и посмотримъ въ чемъ дѣло.
   Быстрота, съ которою Черли принесла мою вуаль и шляпу и съ которою она, какъ маленькая старушка, завернулась въ шаль, достаточно выражала ея готовность; такимъ-образомъ, не сказавъ никому ни слова, мы отравились съ ней въ дорогу.
   Вечеръ былъ холодный, сырой; порывистый вѣтеръ свисталъ и покачивалъ деревья. Дождь ливмя-лилъ цѣлый день и дождливая погода стояла почти цѣлую недѣлю. Въ эту минуту дождя однакожь не было, небо немного прояснилось, но темь лежала непроницаемымъ покровомъ, даже и въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ мерцало нѣсколько звѣздочекъ. На сѣверѣ и сѣверо-западѣ, гдѣ, не болѣе какъ три часа тому назадъ, сѣло солнце, терялась, сливаясь съ мракомъ, блѣдно-мертвенная полоса заката, прекрасная и въ то же время ужасающая; тамъ висѣли длинныя гряды облаковъ, подобно морю, оцѣпенѣвшему среди волненія. Надъ Лондономъ разстилалось блѣдно-красное зарево. Картина была торжественная.
   Въ этотъ вечеръ не было никакого предчувствія въ душѣ моей о томъ, что ожидало меня впереди, ровно никакого предчувствія -- я въ этомъ вполнѣ убѣждена; но, странная вещь, остановясь у калитки сада, чтобъ полюбоваться небомъ, идя впередъ, по дорогѣ къ кирпичнику, я находилась подъ вліяніемъ неописаннаго впечатлѣнія; мнѣ все казалось, что я не то, чѣмъ была на-самомъ-дѣлѣ. Да, это неразгаданное впечатлѣніе овладѣло мною именно тогда и въ томъ самомъ мѣстѣ, и съ-тѣхъ-поръ оно всякій разъ тяготѣло надо мною при воспоминаніи объ этихъ мѣстахъ, объ этомъ времени и обо всемъ, что было съ ними въ связи, не исключая отдаленныхъ городскихъ голосовъ, лая собаки и стука экипажей, катившихся въ горы но грязной улицѣ.
   Вечеръ былъ субботній и большая часть работниковъ пьянствовала тамъ-и-сямъ. Мѣсто казалось маѣ спокойнѣе нежели прежде, но такъ же бѣдно и жалко. Кирипчеобжигательныя печи топились и удушливый дымъ, сквозь который мерцалъ блѣдно-голубой огонекъ, валилъ на насъ.
   Мы подошли къ лачугѣ, въ грязномъ окнѣ которой видѣнъ былъ слабый свѣтъ, постучались въ дверь и вошли. Мать, потерявшая ребенка, сидѣла на стулѣ по одну сторону скуднаго огня, возлѣ кровати; но другую же сторону жался на полу, около камина, оборванный мальчишка. Подъ-мышкою держалъ онъ узелкомъ свернутые остатки мѣховой шапки и, должно-быть, желая согрѣться, дрожалъ такъ сильно, что вмѣстѣ съ нимъ дрожали полуразрушенныя окно и дверь. Лачуга была сырѣе прежняго и заражена зловреднымъ, кажется, ей одной свойственнымъ запахомъ.
   Я не откинула вуали, заговоривъ съ женщиною, встрѣтившею насъ.
   При первомъ звукѣ моего голоса, мальчикъ тотчасъ вскочилъ на нетвердыя ноги и вытаращилъ на меня глаза съ замѣчательнымъ выраженіемъ нечаянности и страха.
   Движеніе его было такъ быстро и такъ явно относилось ко мнѣ, что заставило меня остановиться на порогѣ.
   -- Не пойду на погостъ! не пойду, ворчалъ про себя мальчикъ -- говорю вамъ не пойду!..
   Откинувъ назадъ вуаль, я стала разговаривать съ женщиною. Она сказала мнѣ вполголоса: -- Не обращайте на него вниманія, барышня: онъ скоро прійдетъ въ себя; а мальчику сказала: -- Джо, Джо, что съ тобою?
   -- Знаю зачѣмъ она пришла! вскричалъ мальчикъ.
   -- Кто?
   -- Эта леди: ей хочется, чтобъ я пошелъ съ нею на кладбище -- не пойду: мнѣ тамъ не нравится. Она пожалуй и меня похоронитъ тамъ. Его взяла снова дрожь и такая сильная, что тряслась стѣна, къ которой онъ прислонялся.
   -- Этакой вздоръ онъ мелетъ цѣлый день, сударыня! тихо сказала Женни.-- Что ты такъ косишься, Джо? Это моя гостья.
   -- Нотъ что! возразилъ недовѣрчиво мальчикъ и посмотрѣлъ на меня, закрывая рукою горѣвшіе глаза.-- Мнѣ сдастся, что она похожа на ту: шляпа не такая и одежда не такая, но сама-то она похожа на ту, право похожа!
   Моя маленькая Черли, съ ея заботливостью и рано-созрѣвшею опытностью въ уходѣ за больными, снявъ шляпу и шаль и тихо подойдя со стуломъ къ мальчику, посадила его, какъ старая сидѣлка, съ тою разницею, что подобная особа не могла бы имѣть юнаго лица Черли, которое, казалось, поселяло къ себѣ довѣріе.
   -- Слушай-ка! сказалъ ей мальчикъ: -- эта леди та или нѣтъ?
   Черли качала головой, методически окутывая мальчика тряпьемъ и согрѣвая его сколько возможно.
   -- Гм! проворчалъ мальчикъ:-- и впрямь должно-быть это не она.
   -- Я пришла посмотрѣть, не могу ли чего-нибудь для тебя сдѣлать, сказала п.-- Что съ тобой?
   -- Я мерзну, возразилъ мальчикъ, хриплымъ голосомъ, озираясь вокругъ безсмысленнымъ взглядомъ: -- а потомъ горю, а потомъ опять мерзну и опять горю, по нѣскольку разъ въ часъ; въ головѣ такая тяжесть, какъ-будто съ ума рехнулся, во рту колъ-коломъ, а костей не чувствую отъ боли.
   -- Давно ли онъ здѣсь? спросила я женщину.
   -- Съ нынѣшняго утра, сударыня; а нашла его на дорогѣ изъ города. Его я знавала въ Лондонѣ. Помнишь, Джо?
   -- Въ улицѣ Одинокаго Тома, отвѣчалъ мальчикъ.
   Вниманіе и глаза его останавливались на чемъ бы то ни было лишь на самое короткое время. Взглянувъ на что-нибудь, онъ тотчасъ же опускалъ голову, тяжело качалъ ею и говорилъ, какъ-будто въ просонкахъ.
   -- Когда пришелъ онъ изъ Лондона? спросила я.
   -- Изъ Лондона и пришелъ вчера, отвѣчалъ самъ мальчикъ, который былъ въ это время въ сильномъ жару.-- Иду куда глаза гладятъ.
   -- Куда же идетъ онъ? спросила я.
   -- Куда глаза глядятъ, громче повторилъ мальчикъ.-- Они мнѣ сказали: "убирайся!" Съ -- тѣхъ-поръ я и шелъ, и шелъ; а какъ та, другая-то, дала мнѣ соверинъ, такъ и уйдти нельзя было. Мистриссъ Снегсби всегда подстерегаетъ и травитъ меня. Что я сдѣлалъ ей? да и всѣ они стерегутъ и травятъ меня. Они такъ поступаютъ со мною всѣ, начиная съ того часа, какъ проснусь, до того часа, какъ пойду спать. А вотъ я и иду куда глаза глядятъ. Тамъ, въ улицѣ Одинокаго Тома, она сказала мнѣ, что пришла изъ Столбанса -- вотъ я и пошелъ въ Столбансъ. Чай, эта дорога не хуже всякой другой.
   Наконецъ онъ обратился съ разговорами къ Черли.
   -- Что съ нимъ дѣлать? сказала я, отведя женщину въ сторону.-- Въ такомъ состояніи онъ не можетъ продолжать путь, если бы даже H зналъ, куда и зачѣмъ идетъ.
   -- Право не знаю, сударыня, отвѣчала она, посмотрѣвъ на него съ состраданіемъ. Изъ жалости продержала и его здѣсь цѣлый день, накормила чѣмъ могла и дала лекарства, а Лиза отправилась узнать, не возьмутъ ли его въ госпиталь (вотъ лежитъ въ постелькѣ мой ангелъ -- ея дитя; я называю его своимъ ангельчикомъ), но я не могу держать этого бѣднягу долѣе: мужъ вернется, увидитъ его, пожалуй, выбросятъ на улицу. Чего добраго, отъ него все станется; надѣлаетъ такого вреда, что и Боже упаси! Слышите ли, вотъ и Лиза возвращается?
   При этихъ словахъ, вошла другая женщина, и мальчикъ всталъ на ноги, съ полутемнымъ предчувствіемъ, что его хотятъ отсюда выгнать. Когда проснулся маленькій ребенокъ Лизы, и когда успѣла Черли, подойдя къ нему, вынуть его изъ кроватки, не знаю, только я видѣла, что она держала его на рукахъ, ходила съ нимъ взадъ и впередъ съ такимъ тихимъ, материнскимъ чувствомъ, съ какимъ, бывало, ухаживала она за Томомъ и Эммою, на чердакѣ, надъ свѣчной лавкою мистриссъ Блайндеръ.
   Лиза совалась туда и сюда, отъ одного чиновника ходила къ другому и возвратилась ни съ чѣмъ. Сначала, потому-что было слишкомъ-рано, принять мальчика въ госпиталь не могли, а подъ-конецъ принять не могли потому, что было уже слишкомъ-поздно. Одинъ чиновникъ посылалъ ее къ другому, другой отсылалъ ее снова къ первому, и такъ далѣе. Такъ-что изъ разсказа бѣдной женщины я ясно поняла только одно, что госпитальные чиновники считали своимъ долгомъ не исполненіе обязанностей, а уклоненіе отъ нихъ.
   -- Теперь же, говорила Лиза запыхавшимся отъ бѣготни и безпокойства голосомъ: -- теперь же, Женни, твой мужъ идетъ домой, и мой недалеко за нимъ -- да поможетъ Богъ мальчику, пусть идетъ, мы для него больше ничего не можемъ сдѣлать. Онѣ достали гдѣ-то дна-три полупенса и торопливо всунули ихъ ему въ руку, и потащился, шатаясь, бѣдняга изъ ихъ невзрачной лачуги впередъ и впередъ съ полублагодарнымъ и полубезчувственнымъ видомъ.
   -- Дай мнѣ ребенка, моя милая! сказала мать, обращаясь къ Черли: -- и тебѣ спасибо, добрая Женни! спокойной ночи! Молодая моя леди, если мужъ не станетъ браниться, то я ужо забѣгу къ обжигательной печи на заводѣ: мальчуга-то вѣрно тамъ свалится, да и завтра утромъ, пораньше загляну на него. Она торопилась уйдти и вскорѣ принялась качать и убаюкивать ребенка, стоя у двери и пристально смотря вдоль улицы, но которой долженъ былъ возвратиться ея пьяный мужъ.
   Я не рѣшилась разговаривать долѣе ни съ одной изъ женщинъ, чтобъ не ввести ихъ въ непріятность, и сказала Черли, что оставить здѣсь мальчика безъ помощи, при такой явной опасности, было бы грѣшно съ нашей стороны. Черли, болѣе меня опытная въ пособіи больнымъ, съ быстротою поняла мою мысль, опередила меня и скоро нагнала Джо у самой печи. Я думаю, что онъ пустился въ Сент-Альбансъ съ маленькимъ подъ-мышкою узелкомъ, который или у него украли, или онъ потерялъ, потому-что теперь онъ тщательно свертывалъ въ узелокъ лоскутки своей мѣховой шапки и шелъ съ непокрытой головой, несмотря на лившій въ это время дождь. На зонъ нашъ онъ остановился и, при видѣ меня, страхъ снова оцѣпенилъ его до такой степени, что дрожь перестала его бить.
   Я уговорила его идти съ нами, обѣщая позаботиться о немъ на ночь.
   -- Мнѣ ненужно ночлега, говорилъ онъ:-- я лягу на горячіе кирпичи.
   -- А развѣ ты не знаешь, что тамъ умираютъ люди? возразила Мерли.
   -- Они вездѣ умираютъ, сказалъ мальчикъ.-- Она знаетъ гдѣ: я показывалъ ей. Они умираютъ и въ улицѣ Одинокаго Тома; мрутъ какъ мухи; больше мрутъ чѣмъ живутъ -- я знаю. Потомъ началъ онъ шептать Черли: -- если она не та, то она также и не чужая той. Ихъ должно быть трое?
   Черли смотрѣла на меня нѣсколько испуганнымъ взоромъ. И также почти боялась самоё-себя, когда на меня такъ пристально смотрѣлъ мальчикъ.
   Однакожь, повинуясь словамъ моимъ, онъ пошелъ за нами, и я, видя, что имѣю надъ нимъ вліяніе, повела его прямо къ дому. Было недалеко, стоило только подняться на холмъ. Дорогой встрѣтили мы лишь одного человѣка. Я сомнѣвалась, чтобы мы могли дойдти домой безъ помощи: походка мальчика была такъ невѣрна и шатка. Несмотря на это, онъ не жаловался и былъ до странности безпеченъ. Я оставила его на минуту въ сѣняхъ, гдѣ онъ прижался въ уголъ оконнаго отверстія и съ удивительнымъ равнодушіемъ пристально осматривалъ окрестности. Войдя въ гостиную, чтобы переговорить съ опекуномъ моимъ, нашла и въ ней мистера Скимполя, который пріѣхалъ въ дилижансѣ безъ предварительнаго извѣщенія, что дѣлалъ онъ часто, и никогда не привозилъ съ собою платья, но все нужное бралъ въ займы.
   Они тотчасъ вышли со мной, чтобъ осмотрѣть мальчика; прислуга также собралась въ сѣняхъ, а онъ, трясясь отъ лихорадки, сидѣлъ въ отверстіи окна, какъ раненный звѣрь, найденный въ ямѣ; возлѣ него стояла Черли.
   -- Печальный случай! сказалъ опекунъ мой, сдѣлавъ больному нѣсколько вопросовъ, ощупавъ пульсъ и осмотрѣвъ глаза его.-- Что ты объ этомъ думаешь, Леонардъ?
   -- Я думаю выгнать его, сказалъ мистеръ Скимполь.
   -- Что такое? возразилъ опекунъ мой, почти сердито.
   -- Милый мой Жарндисъ, сказалъ мистеръ Скимполь: ты знаешь, что я дитя. Брани меня, если я этого заслуживаю; но у меня къ подобнымъ вещамъ врожденное отвращеніе. Я терпѣть не могъ возиться съ больными и тогда, когда былъ докторомъ. Онъ, ты видишь, очень-опасенъ: у него презлая лихорадка.
   Мистеръ Скимполь тотчасъ же ушелъ изъ сѣней въ гостиную и, высказывая свои сентенціи обычно-безпечнымъ тономъ, сидѣлъ на фортепьянномъ табуретѣ, между-тѣмъ, какъ мы стояли вокругъ него.
   -- Вы скажете, что это ребячество, говорилъ мистеръ Скимполь, посматривая на насъ весело: -- пусть такъ, согласенъ; я ребенокъ и очень-радъ своему состоянію... Выгнавъ его на улицу, вы его вышлете только туда, откуда онъ пришелъ. Знаете ли, ему будетъ тамъ не хуже, чѣмъ было прежде, даже, если хотите, нѣкоторымъ образомъ лучше. Дайте ему шесть пенсовъ, или пять шиллинговъ, или пять фунтовъ стерлинговъ, или десять шиллинговъ -- вѣдь вы всѣ математики, а я нѣтъ, и прогоните его прочь.
   -- Что жь онъ тогда будетъ дѣлать? спросилъ опекунъ мой?
   -- Вотъ хорошъ вопросъ! сказалъ мистеръ Скимполь, улыбаясь и пожимая плечами.-- Я, разумѣется, не имѣю ни малѣйшей идеи о томъ, что онъ тогда будетъ дѣлать, но не сомнѣваюсь нисколько, что онъ тогда что-нибудь да будетъ дѣлать!
   -- Не страшно ли подум ѣ подобный отвѣтъ; твои идеи были всегда выше той, которую ты высказала. Но ты не имѣешь сочувствіи. Я часто говорила тебѣ, Кадди, что ты вовсе не имѣешь сочувствія.
   -- Дѣйствительно, ма, къ Африкѣ я вовсе не имѣю его.
   -- Конечно не имѣешь. Не имѣй я такихъ многотрудныхъ занятій, миссъ Соммерсонъ, это совершенно бы убило меня,-- сказала мистриссъ Джеллиби, нѣжно останавливая на мнѣ взоръ свой и раздумывая, куда ей положить только что распечатанное письмо,-- Но я такъ много должна думать и сосредоточивать свои мысли на дѣлахъ, касающихся до племени Борріобула-Ха и вообще до Африки, что въ этомъ заключается мое лекарство.
   Когда Кадди бросила на меня умоляющій взглядъ и когда миссъ Джеллиби устремила взоръ свой въ Африку прямехонько сквозь мою шляпку и голову, я считала эту минуту за удобнѣйшую, чтобы приблизиться къ цѣли моего посѣщенія и овладѣть вниманіемъ мистриссъ Джеллиби.
   -- Быть можетъ,-- начала я:-- вы удивитесь, если я скажу вамъ, что привело меня сюда прервать ваши занитія.
   -- Я всегда очень рада видѣть васъ, миссъ Соммерсонъ, въ моемъ домѣ,-- сказала мистриссъ Джеллиби, продолжая свое занятіе съ спокойной улыбкой.-- Хотя я и желала бы...-- при этомъ она покачала головой,-- хотя я и желала бы. чтобъ миссъ Соммерсонъ принимала болѣе участія въ Борріобульскихъ дѣлахъ.
   -- Я пришла сюда съ Кадди,-- сказала я:-- потому что Кадди считаетъ долгомъ ничего не скрывать отъ своей матери и полагаетъ, что я помогу ей (хотя, съ своей стороны, я совершенно не знаю, какъ и чѣмъ могу я помочь) при открытіи вамъ одной изъ ея тайнъ.
   -- Кадди,-- сказала мистриссъ Джеллиби, отрываясь на минуту отъ своего занятія и потомъ покачавъ головой, съ прежнимъ спокойствіемъ принялась за него:-- ты, вѣрно, хочешь сообщить мнѣ какой нибудь вздоръ?
   Кадди развязала свою шляпку, сняла ее, и, взявъ за концы лентъ, залилась слезами и сказала:-- мама, я дала слово выйти замужъ!
   -- О, какая ты смѣшная!-- замѣтила мистриссъ Джеллиби, разсѣянно разсматривая распечатанную депешу:-- какая ты глупая, Кадди!
   -- Я дала слово выйти замужъ, ма,-- говорила, рыдая Кадди:-- за молодого мистера Торвидропъ, учителя въ танцевальной школѣ и старый мистеръ Торвидропъ, настоящій джентльменъ, согласился на нашъ бракъ; я прошу теперь и умоляю васъ, дайте вы свое согласіе, безъ котораго, ма, я никогда не буду счастлива; никогда, никогда!
   И Кадди продолжала рыдать, забывая все, что переносила она. Въ эту минуту она помнила только свою привязанность къ матери.
   -- Видите, миссъ Соммерсонъ,-- замѣтила мистриссъ Джеллиби довольно сурово:-- видите, какое счастіе имѣть столько занятіи и сосредоточивать на нихъ всѣ свои мысли. Вотъ Кадди дала слово выйти замужъ за сына танцмейстера, связалась съ людьми, которые не имѣютъ ни малѣйшаго сочувствія къ судьбамь человѣческаго рода! Между тѣмъ какъ мистеръ Гушерь, одинъ изъ первѣйшихъ филантроповъ нашего времени, говорилъ мнѣ по секрету, что онъ интересуется моей дочерью!
   -- Ма, я всегда ненавидѣла и презирала мистера Гушера! сказала Кадди, не прекращая рыданій.
   -- Кадди, Кадди!-- возразила мистриссъ Джеллиби, распечатывая новое письмо съ неподражаемымъ спокойствіемъ.-- Я нисколько не сомнѣваюсь въ этомъ. Да и могла ли ты поступать иначе, будучи совершенно лишена тѣхъ симпатій, которыя въ немъ преобладаютъ! Еслибь мои общественныя занятія не были для меня любимымъ дѣтищемъ, еслибъ я не занималась планами въ громадныхъ размѣрахъ, эти мелочи могли бы сильно огорчать меня, миссъ Соммерсонъ. Но могу ли я позволить, чтобъ глупый поступокъ со стороны Кадди (отъ которой я лучшаго никогда и не ждала) поставилъ бы преграду между мной и Африкой? Нѣтъ, нѣтъ,-- повторяла мистриссъ Джеллиби тихимъ, но звучнымъ голосомъ и съ пріятной улыбкой распечатывала письма и сортировала ихъ:-- нѣтъ, нѣтъ, миссъ Соммерсонъ!
   Я до такой степени не была подготовлена къ столь холодному пріему, хотя и могла разсчитывать на него, что не находила словъ въ отвѣтъ ей. Кадди, точно также какъ и я, совершенно растерялась. Мистриссъ Джеллиби продолжала распечатывать письма и безпрестанно повторяла весьма пріятнымъ голосомъ и съ самой пріятной улыбкой:-- нѣтъ, миссъ Соммерсонъ, со мной этого не можетъ случиться.
   -- Надѣюсь, ма,-- сказала наконецъ Кадди, рыдая,-- вы не сердитесь на меня?
   -- О, Кадди, какая ты въ самомъ дѣлѣ несносная!-- отвѣчала мистриссъ Джеллиби.-- Ну идетъ ли дѣлать подобные вопросы послѣ того, какъ я тебѣ сказала о моемъ исключительномъ занятіи?
   -- И я надѣюсь, ма, вы дадите свое согласіе и пожелаете намъ счастія?-- сказала Кадди.
   -- Ты безсмысленный ребенокъ, ужъ потому, что сдѣлала подобный поступокъ, сказала мистриссъ Джеллиби:-- ты никуда негодный ребенокъ, если не хотѣла посвятить себя общественной пользѣ. Но шагъ сдѣланъ, я наняла уже мальчика для переписки, больше мнѣ ничего не остается сказать. Пожалуйста, Кадди, сказала мистриссъ Джеллиби, потому что Кадди наклонилась къ ней и начала ее цѣловать:-- не мѣшай мнѣ заниматься моимъ дѣломъ, дай мнѣ разобрать эту кипу бумагъ до прихода вечерней почты.
   Въ это время я считала за лучшее уйти, но была удержала еще на минуту словами Кадди.
   -- Вы не разсердитесь, ма, если я представлю вамъ его?
   -- О, Боже мой, Кадди,-- вскричала мистриссъ Джеллиби, снова погруженная въ африканскія размышленія:-- ты опять свое начала? Кого ты хочешь представить?
   -- Его, мама.
   -- Кадди, Кадди,-- сказала мистриссъ Джеллиби, совершенно утомленная такими мелочами:-- ужъ если ты хочешь, такъ пожалуйста не приводи его въ дни, назначенные для нашихъ комитетскихъ собраній. Ты должна устроить этотъ визитъ, когда я буду совершенно свободна. Моя милая миссъ Соммерсонъ, вы очень, очень добры, если рѣшились прійти сюда и помочь этой глупенькой дѣвочкѣ. Прощайте! Когда я скажу вамъ, что передо мной лежитъ пятьдесятъ восемь новыхъ писемъ отъ различныхъ фабрикантовъ, которые нетерпѣливо желаютъ узпать всѣ подробности касательно африканскихъ туземцевъ и воздѣлыванія кофе то, кажется мнѣ не нужно представлять вамъ извиненій въ томъ, что я очень занята.
   Спускаясь съ лѣстницы, я нисколько не удивлялась, что Кадди была въ грустномъ расположеніи духа; не удивлялась тому, что она рыдала, склонивъ свою голову ко мнѣ на плечо; не удивлялась словамъ ея, что ей легче было бы выслушать жестокую брань, нежели видѣть такое равнодушіе; не удивлялась и признанію ея, что гардеробъ ея былъ такъ скуденъ, что она не знала, какъ ей выходить замужъ. Мало по малу я старалась утѣшить ее, доказывая ей, сколько хорошаго могла она сдѣлать для своего несчастнаго отца и для бѣднаго Пипи, когда будетъ имѣть свой уголокъ. Наконецъ мы спустились въ сырую темную кухню, гдѣ Пипи и его маленькіе братцы и сестрицы ползали на каменномъ полу, и гдѣ мы такъ разыгрались съ ними, что если бы я не прибѣгнула къ сказкамъ, то платье мое было бы изорвано въ клочки. Отъ времени до времени долетали до насъ сверху громкіе крики и слышался сильный стукъ мебели. Я боялась, что причиной этихъ голосовъ и этого стука, былъ мистеръ Джеллиби, когда онъ, при каждой новой попыткѣ уразумѣть свои дѣла, вырывался изъ-за стола и подходилъ къ окну съ тѣмъ, чтобы броситься въ него на мостовую.
   Возвращаясь ночью домой послѣ такого шума и хлопотъ, испытанныхъ мною въ теченіе дня, я все время думала о предстоящемъ замужествѣ бѣдненькой Кадди, и почти была увѣрена, что она будетъ счастлива, несмотря что въ мои размышленія часто вмѣшивался мистеръ Торвидропъ старшій. И если мнѣ приходила иногда въ голову мысль о томъ, дѣйствительно ли они понимали, что значитъ прекрасная осанка и изящныя манеры, я была увѣрена, что отъ этого не было бы имъ ни хуже, ни лучше. Я желала одного, чтобы они были счастливы, и съ этой мыслью я смотрѣла на звѣзды и вспоминала о путешественникахъ въ отдаленныхъ странахъ; я представляла себѣ звѣзды, которыми въ одно время со мной любовались они и въ то же время полагала, что, можетъ быть, и я, совершая свой земной путь, буду полезна кому нибудь изъ нихъ.
   Въ Холодномъ Домѣ такъ всѣ были рады моему возвращенію (впрочемъ это и прежде такъ бывало), что я готова была плакать отъ радости, если бы только я была увѣрена, что мои слезы произведутъ на другихъ пріятное впечатлѣніе. Всѣ въ домѣ, отъ мала до велика, съ такимъ радушіемъ, съ такими свѣтлыми лицами встрѣтили меня, съ такимъ искреннимъ удовольствіемъ говорили со мной, считали за такое счастіе угодить мнѣ въ чемъ нибудь, что, мнѣ кажется, въ мірѣ не было такого счастливаго созданія, какимъ была я въ эти минуты.
   Весь вечеръ былъ проведенъ въ пріятной болтовнѣ; я съ такими подробностями разсказывала Адѣ и моему опекуну о моей поѣздкѣ и о Кадди, что по приходѣ въ свою комнату увидѣла, что лицо мое горѣло, и я не могла понять, откуда взялось во мнѣ столько способностей говорить такъ долго.
   Спустя нѣсколько секундъ кто-то тихо постучался въ мою дверь.
   -- Войдите!-- сказала я.
   И ко мнѣ вошла маленькая дѣвочка, чистенько одѣтая въ траурное платьице.
   -- Извините, миссъ,-- сказала она нѣжнымъ голосомъ и присѣдая:-- я Чарли!
   -- Неужели!-- сказала я, наклонившись къ ней съ удивленіемъ и поцѣловавъ ее.-- Какъ я рада видѣть тебя, Чарли!
   -- Извините, миссъ,-- продолжала Чарли тѣмъ же голосомъ:-- я ваша горничная.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, Чарли?
   -- Точно такъ, миссъ. Честь имѣю представиться вамъ, по приказанію мистера Джорндиса, который посылаетъ вамъ свою любовь.
   Я сѣла, обняла Чарли и стала смотрѣть ей въ лицо.
   -- О, миссъ, какъ могу я выразить вамъ свою благодарность!-- сказала Чарли, скрестивъ руки на грудь, между тѣмъ какъ по ея щечкамъ, на которыхъ рисовались ямочки, текли потокомъ слезы. Томъ теперь въ школѣ и учится хорошо; маленькая Эмми осталась у мистриссъ Бляйндерь, и какъ ее берегутъ, если бы вы знали! Только мистеръ Джорндисъ, не знаю за чѣмъ, говоритъ, что намъ всѣмъ должно разлучиться... то есть мнѣ съ Томомъ и Эмми... вѣдь мы такія маленькія! О, миссъ, о чемъ вы плачете?
   -- Я не могу, Чарли, удержаться отъ слезъ.
   -- Я тоже не могу удержаться отъ слезъ,-- говоритъ Чарли.-- Мистеръ Джорндисъ такъ любитъ васъ: онъ говоритъ и надѣется, что вы иногда поучите меня чему нибудь, что Томъ, Эмми и я будемъ видѣться разъ въ мѣсяцъ. О, миссъ, какъ я счастлива и благодарна вамъ! Я постараюсь за это быть доброй и послушной дѣвочкой.
   -- Чарли, ты только не забудь, кто осчастливилъ тебя!
   -- Нѣтъ, миссъ; никогда, никогда не забуду. И Томъ и Эмми не забудутъ. Вы, миссъ, вы осчастливили насъ.
   -- Нѣтъ, Чарли, я ничего не знаю объ этомъ,-- это все сдѣлалъ для васъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Я знаю, миссъ; но онъ сдѣлалъ это изъ любви къ вамъ. Я и Томъ, и Эмми никогда не забудемъ этого.
   Чарли отерла глаза и приступила къ исполненію своихъ обязанностей: она начала бѣгать по комнатѣ и приводить въ порядокъ все, что попадало ей подъ руки. Вдругъ она тихонько подкралась ко мнѣ и сказала:
   -- Не плачьте, миссъ; пожалуйста не плачьте.
   И я опять ей сказала, что не могу удержаться отъ слезъ.
   -- Я тоже не могу удержаться отъ слезъ.
   Я плакала отъ радости, и плакала не одна, но вмѣстѣ съ Чарли.
   

XXIV. Аппеляція.

   Вскорѣ послѣ нашего разговора съ Ричардомъ, о которомъ я уже сказала выше, Ричардъ откровенно признался во всемъ мистеру Джорндису. Я не думала, чтобъ эта откровенность изумила моего опекуна, хотя она и послужила причиной его безпокойства и обманутыхъ ожиданій. Онъ и Ричардъ просиживали по цѣлымъ часамъ въ запертомъ кабинетѣ, проводили по нѣсколько дней сряду въ Лондонѣ, имѣли безчисленныя свиданія съ мистеромъ Кэнджемъ и вообще переносили множество самыхъ непріятныхъ хлопотъ. Между тѣмъ во время этихъ хлопотъ, мой опекунъ, хотя и испытывалъ на себѣ всѣ неудобства отъ вліянія восточнаго вѣтра, и такъ часто потиралъ себѣ голову, что, кажется, ни одинъ волосокъ на его головѣ не остался въ покоѣ, но при всей своей любезности къ Адѣ и мнѣ, онъ соблюдалъ строгое молчаніе касательно того, что происходило между нимъ и Ричардомъ. Мы всячески старались узнать что-нибудь отъ Ричарда, но всѣ его отвѣты постоянно ограничивались прежними увѣреніями, что "все идетъ превосходно", а потому безпокойство наше нисколько не уменьшалось. Однако, мы вскорѣ узнали сами, въ какомъ положеніи находились его дѣла.
   Мы узнали, что къ лорду-канцлеру поступила новая просьба на счетъ поступленія Ричарда въ военную службу, что эта просьба передана въ Верховный Судь, какъ отъ юноши несовершеннолѣтняго и находившагося подъ опекой суда, и послужила предметомъ многихъ разговоровъ. Мы узнали, что лордъ-канцлеръ назвалъ Ричарда, во время засѣданія, несноснымъ и своенравнымъ юношей, что разсмотрѣніе просьбы откладывалось отъ одного засѣданія до другого, наводили справки и дѣлали сношенія, но такъ медленно, что Ричардъ началъ опасаться, (такъ по крайней мѣрѣ, онъ говорилъ намъ), не придется ли ему поступить на службу ветераномъ лѣтъ восьмидесяти. Наконець, назначенъ былъ день Ричарду для свиданія съ лордомь-канцлеромъ въ отдѣльномъ кабинетѣ, гдѣ милордъ весьма строго выговаривалъ Ричарду за его безпечность къ своему времени, за его неосновательность, и въ заключеніе изъявилъ свое согласіе на его поступленіе въ военную службу. Ричардъ былъ записанъ въ гвардейскую кавалерію; деньги на его патентъ вручены были агенту; и Ричардъ, съ своимъ обычнымъ и въ своемъ родѣ замѣчательнымъ рвеніемъ принялся за изученіе военной науки; вставалъ по утрамъ въ пять часовъ и упражнялся въ фехтовальномъ искусствѣ.
   Такимъ образомъ, лѣтнія вакаціи смѣнили весеннія засѣданія, и вакаціи въ свою очередь смѣнились засѣданіями осенними. До насъ доходили иногда вѣсти о томъ, въ какомъ положенія находилась тяжба Джорндисъ и Джорндисъ; и мы слышали, что она была въ докладѣ или не была, что о ней упоминали въ засѣданіи, или ссылались на нее, что принимались за ее окончательное рѣшеніе и отступали отъ него. Ричардъ, проживая въ домѣ учителя фхтованья, имѣлъ теперь еще меньше свободнаго времени пріѣзжать къ намъ; опекунъ мой попрежнему соблюдалъ строгое молчаніе. Время шло такимъ образомъ до тѣхъ поръ, пока по военному вѣдомству не открылось вакантнаго мѣста, и тотчасъ Ричардъ получилъ приказаніе отправиться въ полкъ, расположенный въ Ирландіи.
   Онъ пріѣхалъ къ намъ съ этимъ извѣстіемъ вечеромъ на почтовыхъ и имѣлъ долгое совѣщаніе съ моимъ опекуномъ. Прошло съ часъ времени, прежде чѣмъ голова опекуна моего показалась въ дверяхъ комнаты, въ которой сидѣла Ада и я.
   -- Войдите къ намъ, мои милыя!-- сказалъ онъ.
   Мы вошли. Ричардъ, котораго мы видѣли въ послѣдній разь въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, стоялъ, облокотясь на каменную доску, грустный, разстроенный и даже сердитый.
   -- Вотъ, Ада,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ:-- я и Рикъ не можемъ согласиться другъ съ другомъ. Перестань, пожалуйста, Рикъ, будь повеселѣе!
   -- Вы очень строги ко мнѣ, сэръ,-- сказалъ Ричардъ.-- Строги тѣмъ болѣе, что всегда были снисходительны во всѣхъ прочихъ отношеніяхъ и оказали мнѣ столько милостей, за которыя, правда, я не былъ признателенъ. Безъ васъ, сэръ, мнѣ бы никакъ не выпутаться изъ моихъ затруднительныхъ обстоятельствъ.
   -- Полноте сэръ; къ чему напоминать о прошломъ,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ:-- я еще разъ хочу выпутать васъ изъ затруднительныхъ обстоятельствъ. Впрочемъ, нѣтъ; я хочу на этотъ разъ, чтобъ вы выпутались изъ нихъ сами.
   -- Надѣюсь, сэръ,-- возразилъ Ричардъ, вспыльчиво, хотя и почтительнымъ тономъ:-- вы извините меня, если я скажу, что по моему мнѣнію, никто, кромѣ меня самого, не можетъ судить о моихъ поступкахъ.
   -- Надѣюсь, любезный мой Рикъ,-- замѣтилъ мистеръ Джорндисъ, въ самомъ пріятномъ расположеніи духа и съ плѣнительнымъ краснорѣчіемъ:-- ты извинишь меня, если я скажу, что ничего не можетъ быть естественнѣе съ твоей стороны, какъ думать по твоему; но я насчетъ этого не такого мнѣнія. Я долженъ исполнять свой долгъ, Рикъ; иначе ты не могъ бы судить обо мнѣ хорошо даже и въ хладнокровномъ размышленіи; а я надѣюсь, что ты въ холодномъ или въ жаркомъ расположеніи духа, но всегда судишь обо мнѣ съ хорошей стороны.
   Ада такъ поблѣднѣла, что мистеръ Джорндисъ предложилъ ей свое кресло, и самъ сѣлъ подлѣ нея.
   -- Милая моя,-- сказалъ мой опекунъ:-- ты напрасно тревожишь себя. Рикъ и я немного поспорили другъ съ другомъ въ дружескомъ разговорѣ, котораго намъ нельзя отъ тебя скрыть, и предметомъ котораго была ты, Ада. Ты, кажется, начинаешь бояться этого происшествія?
   -- О, нѣтъ, кузенъ Джонъ,-- отвѣчала Ада съ нѣжной улыбкой:-- я не боюсь, если причиной вашего несогласія были вы сами.
   -- Благодарю тебя, моя милая. Удѣли мнѣ, пожалуйста, на минуту свое вниманіе и не смотри на Рика. И тебя прошу о томъ же, моя маленькая хозяюшка. Моя милая Ада,-- сказалъ онъ, положивъ руку на руки Ады, которыя покоились на ручкѣ креселъ:-- ты помнишь, о чемъ мы говорили въ четверомъ, когда еще хозяюшка разсказала намъ объ одномъ любовномъ приключеніи?
   -- Разумѣется, ни я, ни Ричардъ не могли забыть о вашемъ великодушіи въ тотъ день, кузенъ Джонъ.
   -- А никогда не забуду этого дня,-- сказалъ Ричардъ.
   -- И я никогда не забуду,-- сказала Ада.
   -- Тѣмъ легче я могу высказать то, что намѣренъ былъ сказать, и тѣмъ удобнѣе согласиться вамъ съ моими словами,-- отвѣчалъ мой опекунъ, и на лицѣ его отразилась вся нѣжность, все благородство его души.-- Ада, моя птичка, тебѣ должно узнать, что Рикъ избралъ себѣ новую карьеру въ послѣдній разъ. Деньги, которыя онъ имѣлъ будутъ истрачены на его экипировку. Онъ истощилъ всѣ свои источники, и теперь принужденъ собирать плоды съ дерева, которое самъ посадилъ.
   -- Ваша правда, сэръ, что въ настоящее время я истощилъ всѣ мои источники, и я благодаренъ вамъ, что вы сообщили мнѣ объ этомъ. Впрочемъ,-- сказалъ Ричардъ,-- позвольте вамъ замѣтить, сэръ, что я основываю виды свои не на томъ, что я имѣю, но на томъ, что ожидаетъ меня впереди.
   -- Рикъ, Рикъ!-- вскричалъ мой опекунъ, обнаруживая внезапный ужасъ и въ то же время поднимая руки, чтобъ не слышать словъ его:-- умоляю тебя, не основывай своихъ надеждъ и ожиданій на фамильномъ несчастіи! Все, что ты можешь сдѣлать для себя лучшаго по сю сторону могилы, это никогда не останавливать взора на страшномъ призракѣ, который безотвязно преслѣдуетъ насъ въ теченіе столь многихъ лѣтъ! По моему, лучше быть въ долгу, лучше просить милостыню, лучше умереть!
   Мы всѣ въ высшей степени были изумлены этимъ неожиданнымъ предостереженіемъ. Ричардъ кусалъ себѣ губы, удерживалъ свое дыханіе и глядѣлъ на меня, какъ будто онъ чувствовалъ и въ то же время предугадывалъ мою увѣренность въ томъ, какъ много онъ нуждался въ такомъ предостереженіи.
   -- Моя милая Ада,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ, принимая снова прежнее веселое расположеніе духа:-- совѣтъ мой покажется тебѣ жестокимъ, но я живу въ Холодномъ Домѣ и, придаюсь, видѣлъ въ немъ много, много непріятнаго. Но довольно объ этомъ. Все, что Ричардъ предпринималъ для своего вступленія въ свѣтъ, было одинъ только рискъ: онъ дѣлалъ все на авось. Теперь я предлагаю ему и тебѣ, для его собственнаго счастія и для твоего, слѣдующее: если онъ долженъ удалиться отъ насъ, то не иначе, какъ съ тѣмъ убѣжденіемъ, что между вами нѣтъ никакого обязательства. Я долженъ сказать вамъ болѣе. Я буду откровененъ съ вами обоими. Вы основываете всѣ свои надежды на мнѣ, а я основываю свои надежды на васъ, и вслѣдствіе этого, прошу васъ не думать о томъ, что, кромѣ родства, васъ соединяютъ еще другіе узы.
   -- По моему, лучше сказать сразу, сэръ,-- сказалъ Ричардъ:-- что вы ни въ чемъ не довѣряете мнѣ и совѣтуете Адѣ поступить такимъ же образомъ.
   -- Лучше не говорить объ этомъ ни слова, Рикъ, потому что я не понимаю хорошо, что ты хочешь сказать.
   -- Вы полагаете, сэръ, что начало моего поприща въ жизни было дурно,-- возразилъ Рикъ:-- дѣйствительно не хорошо, я знаю это.
   -- Какъ я полагалъ о началѣ твоего поприща и о послѣдствіяхъ его, я высказалъ тебѣ за нѣсколько минутъ передъ этимъ,-- сказалъ мой опекунъ чистосердечнымъ и ободряющимъ тономъ:-- ты, Рикъ, не сдѣлалъ еще никакого начала; но всему есть время, и отъ тебя еще время это не ушло, напротивъ того, оно только что наступило для тебя. Вы, мои милые, очень еще молоды и въ настоящее время ни больше, ни меньше, какъ кузены. Что изъ васъ будетъ впослѣдствіи, этого я не знаю; это зависитъ отъ твоихъ трудовъ, любезный мой Рикъ; раньше этого я не могу и не смѣю назвать васъ какъ нибудь иначе.
   -- Вы очень строги и жестоки ко мнѣ, сэръ,-- сказалъ Рнадрдъ:.-- болѣе жестоки, чѣмъ я ожидалъ.
   -- Милый мой,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ:-- я еще болѣе жестокъ къ самому себѣ, когда обстоятельства принуждаютъ меня огорчать тебя. Въ твоихъ рукахъ всѣ средства избавить тебя отъ подобнаго огорченія. Ада, я полагаю, что для него ничего не можетъ быть лучше, кромѣ того, чтобы онъ былъ совершенно свободенъ, чтобы между вами не было никакого обязательства, основаннаго на вашихъ юношескихъ неопытныхъ отношеніяхъ. Рикъ, согласись со мной, это необходимо для нея; ты долженъ сдѣлать это для нея. Словомъ сказать, вы должны дѣлать другъ для друга ее лучшее, вы должны упрочить счастіе другъ друга.
   -- Въ чемъ же состоитъ эта прочность, сэръ?-- спросилъ Ричардъ торопливо:-- вы не говорили намъ объ этомъ, когда мы открыли передъ вами наши сердца.
   -- Съ тѣхъ поръ опытъ открылъ мнѣ многое. Я не виню тебя, Рикъ; но все-таки скажу, что съ тѣхъ поръ опытъ открылъ мнѣ многое.
   -- Надѣюсь, сэръ, ваши слова не относятся прямо ко мнѣ?-- спросилъ Рикъ.
   -- О, нѣтъ!-- они относятся къ обоимъ вамъ,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ ласково.-- Я говорю, что время не успѣло еще вполнѣ обязать васъ другъ другу. Ваши обѣщанія другъ другу не успѣли еще обратиться въ законныя права, и я не признаю ихъ. Не печальтесь, мои милые кузены! Прошедшее не возвратимо! Для васъ открыта новая и чистая страница, на которой вы можете писать съ самаго начала событія вашей только что начинающейся жизни!
   Ричардъ бросилъ безпокойный взглядъ на Аду, но не сказалъ ни слова.
   -- Я со дня на день откладывалъ высказаться вамъ обоимъ и тебѣ, Эсѳирь,-- продолжалъ мистеръ Джорндисъ:-- я удерживался высказаться вамъ до настоящей минуты, съ тѣмъ, чтобъ сердца ваши были чисты какъ день, и чтобъ отношенія наши другъ къ другу были одинаковы. Теперь я совѣтую вамъ отъ искренняго сердца, я умоляю васъ отъ всей души тебя, Рикъ, и Аду, проститесь другъ съ другомъ съ тѣми чувствами, съ какими вы вошли впервые въ этотъ домъ. Предоставьте все прочее времени, истинѣ и постоянству. Если вы поступите иначе, то сдѣлаете вредъ себѣ и окажете величайшую несправедливость мнѣ, который сблизилъ васъ.
   Наступило продолжительное молчаніе.
   -- Кузенъ Ричардъ,-- сказала Ада, прерывая молчаніе и нѣжно устремляя на его лицо свои голубые глазки:-- мнѣ кажется, мы не должны возражать на слова нашего кузена Джона. Ты можешь быть спокоенъ на мой счетъ. Я остаюсь здѣсь, подъ его попеченіемъ и будь увѣренъ, что лучшаго я не могу желать; будь увѣренъ, что я всегда буду руководствоваться его совѣтами. Я не сомнѣваюсь, кузенъ Ричардъ,-- говорила Ада съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ:-- я не сомнѣваюсь, что ты любишь меня, и я... я не думаю, что ты полюбишь другую. На меня ты смѣло можешь положиться, кузенъ Ричардъ. Я буду любить тебя по прежнему; я не заставлю тебя краснѣть за свои поступки. Даже какъ кузенамъ намъ грустно разставаться другъ съ другомъ; грустно, Ричардъ, но я знаю, что эта разлука необходима для твоего благополучія. Я всегда съ любовію буду вспоминать и часто, часто буду говорить о тебѣ съ Эсѳирью... быть можетъ, Ричардъ... и ты вспомнишь обо мнѣ. А теперь,-- сказала Ада, подходя къ Ричарду и подавая ему свою дрожащую руку:-- теперь, Ричардъ, мы разстаемся кузенами, быть можетъ, надолго... и я молю небо, да ниспошлетъ оно благословеніе на моего милаго брата, гдѣ бы онъ ни находился!
   Для меня было странно, что Ричардъ не могъ простить моему опекуну мнѣній насчетъ его поступковъ, мнѣній, которыя онъ самъ высказывалъ мнѣ въ болѣе рѣзкихъ выраженіяхъ. Къ крайнему сожалѣнію моему я замѣтила, что съ этой минуты Ричардъ никогда не былъ такъ свободенъ и откровененъ передъ мистеромъ Джорндисомъ, какъ прежде. Ему предоставлена была всякая возможность быть такимъ, но онъ не былъ; и вслѣдствіе этого, между ними стала возникать какая-то холодность, отчужденіе.
   Въ приготовленіяхъ къ отъѣзду и поступленію въ полкъ Ричардъ скоро разсѣялся и даже позабылъ свою печаль о разлукѣ съ Адой, которая оставалась въ Гертфордшэйрѣ, между тѣмъ какъ онъ, мистеръ Джорндисъ и я отправились въ Лондонъ на цѣлую недѣлю. Онъ вспоминалъ объ Адѣ, такъ сказать, отрывками и съ горькими слезами и въ подобныя минуты, чистосердечно осыпалъ себя жестокими упреками. Но спустя нѣсколько минутъ, онъ беззаботно начиналъ мечтать о томъ пути, которымъ надѣялся стать вмѣстѣ съ Адой богатымъ, счастливымъ, и по прежнему становился безпечнымъ и веселымъ.
   Хлопотъ было много -- и я съ утра и до вечера ходила съ нимъ по магазинамъ, покупая необходимыя для него вещи. О тѣхъ вещахъ, которыя онъ хотѣлъ накупить, еслибъ дана ему была полная свобода, я не говорю ни слова. Онъ какъ нельзя болѣе быль откровененъ со мной и часто говорилъ съ такимъ чувствомъ и съ такимъ чистосердечіемъ о своихъ проступкахъ и своей рѣшимости исправиться, такъ искренно сознавалъ пользу, которую извлекалъ изъ этихъ разговоровъ, что мнѣ всегда было пріятно бесѣдовать съ нимъ.
   Въ теченіе этой педѣли къ намъ на квартиру очень часто являлся мужчина: онъ училъ Ричарда фехтованью. Это былъ, какъ кажется, отставной кавалеристъ, грубый на взглядъ, но видный мужчина, съ простыми, но непринужденными манерами. Я такъ много слышала о немъ отъ Ричарда, что однажды утромъ, сейчасъ послѣ завтрака, я нарочно вышла взглянуть на него съ моимъ рукодѣльемъ.
   -- Здравствуйте, мистеръ Джорджъ,-- сказалъ мой опекунъ, который въ одно время вошелъ со мной въ комнату.-- Мистеръ Карстонъ сію минуту придетъ. Между тѣмъ я знаю, что миссъ Соммерсонъ пріятно будетъ познакомиться съ вами. Прошу садиться.
   Онъ сѣлъ, нѣсколько обезпокоенный моимъ присутствіемъ, какъ я думала, и, не глядя на меня, началъ водить широкой загорѣлой рукой по верхней губѣ своей.
   -- Вы аккуратны, какъ солнце,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- По военному, сэръ,-- отвѣчалъ онъ.-- Сила привычки. Это ни больше, ни меньше, какъ одна привычка, сэръ. Вообще, я не смѣю назвать себя аккуратнымъ человѣкомъ.
   -- Однако, мнѣ сказывали, что у васъ большое заведеніе?-- сказалъ мистеръ Джорндисъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, не очень большое. Я содержу галлерею для стрѣльбы въ цѣль, но не очень большую.
   -- Ну, а какъ вы думаете, хорошо ли мистеръ Карстонъ стрѣляетъ и хорошо ли онъ бьется на рапирахъ?-- спросилъ мой опекунъ.
   -- Довольно хорошо, сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на широкой груди и принимая видъ великана.-- Еслибъ онъ занялся этимъ прилежнѣе, то изъ него вышелъ бы славный стрѣлокъ и славный боецъ.
   -- Развѣ онъ не прилежно занимается?-- спросилъ мой опекунъ!
   -- Сначала, сэръ, онъ принялся весьма усердно, а потомъ и оставилъ. Не совсѣмъ, правда, оставилъ, а такъ себѣ, учился не отъ всей души. Можетъ статься, у него на душѣ есть что нибудь, можетъ статься, какая нибудь молоденькая леди.
   И его свѣтлые черные глаза въ первый разъ взглянули на меня.
   --Только ужъ не я на душѣ у него, увѣряю васъ, мистеръ Джорджъ,-- сказала я, смѣясь:-- хотя въ этомъ вы, кажется, подозрѣваете меня.
   Загорѣлое лицо его слегка покраснѣло, и онъ отвѣсилъ мнѣ кавалерійскій поклонъ.
   -- Надѣюсь, миссъ, я не оскорбилъ васъ. Вѣдь я человѣкъ, необразованный.
   -- Вы меня вовсе не оскорбили,-- сказала я.-- Напротивъ, я принимаю это за комплиментъ.
   Если онъ избѣгалъ смотрѣть на меня прежде, зато теперь онъ раза четыре сряду внимательно посмотрѣлъ мнѣ прямо въ лицо.
   -- Прошу извиненія, сэръ,-- сказалъ онъ, обращаясь къ моему опекуну съ какою-то недовѣрчивостію:-- вы, кажется, изволили сказать, что барышню зовутъ...
   -- Миссъ Соммерсонъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- повторилъ онъ и еще разъ посмотрѣлъ на меня.
   -- Вамъ знакомо это имя?-- спросила я.
   -- Нѣтъ, миссъ. Сколько извѣстно мнѣ, такъ я слышу его въ первый разъ. Мнѣ кажется, какъ будто я васъ гдѣ-то видѣлъ.
   -- Не думаю,-- отвѣчала я, приподнимая голову отъ работы, чтобы взглянуть на него; въ его словахъ и манерѣ столько было искренности, что я рада была этому случаю.-- Я очень хорошо запоминаю лица, съ которыми случалось встрѣчаться,-- сказала я.
   -- И я тоже, миссъ!-- возразилъ онъ, обращая ко мнѣ свое полное лицо и черные глаза.-- Гм! Не знаю, право, почему мнѣ знакомо ваше лицо.
   На загорѣломъ лицѣ его еще разъ выступилъ яркій румяпецъ. Онъ замѣтно находился въ замѣшательствѣ, стараясь припомнить обстоятельство, при которомъ онъ видѣлъ меня; наконецъ опекунъ мой вывель его изъ затруднительнаго положенія.
   -- Много у васъ учениковъ, мистеръ Джорджъ?
   -- Число ихъ безпрестанно мѣняется, сэръ. Вообще можно сказать, что ремесло мое весьма неприбыльное, сэръ.
   -- Скажите пожалуйста, какого сословія люди приходятъ практиковаться въ вашей галлереѣ?
   -- Всякаго рода, сэръ. Приходятъ наши соотечественники и иностранцы, джентльмены и приказчики. Недавно являлись ко мнѣ француженки и показали славную удаль въ стрѣльбѣ изъ пистолетовъ. Разумѣется, приходитъ также множество людей сумасбродныхъ; но вѣдь эти люди идутъ всюду, гдѣ стоятъ двери настежъ.
   -- Надо полагать, однако, что они не приходятъ къ вамъ учиться съ жестокими намѣреніями и замыслами окончить свою практику надъ живыми мишенями?-- сказалъ мой опекунъ, смѣясь.
   -- Не думаю, сэръ; впрочемъ, чего не случается. По большей части они приходятъ изъ желанія учиться, или отъ нечего дѣлать. Половина однихъ приходится на половину другихъ. Извините меня, сэръ,-- сказалъ мистеръ Джорджъ, принимая на стулѣ воинственную осанку и упираясь руками въ колѣни:-- но, если я не ошибаюсь, такъ вы имѣете тяжбу въ Верховномъ Судѣ.
   -- Къ сожалѣнію, я долженъ сказать, что имѣю.
   -- А познакомился въ моей галлереѣ съ однимъ изъ вашихъ сподвижниковъ, сэръ.
   -- Вы хотите сказать съ челобитчикомъ Верховнаго Суда?-- спросилъ мой опекунъ.-- Какъ же это случилось?
   -- Очень просто. Человѣкъ этотъ до такой степени былъ измученъ, истерзанъ, раздраженъ разными судейскими проволочками, что сдѣлался почти сумасшедшимъ,-- сказалъ мистеръ Джорджъ.-- Я не думаю, чтобы онъ имѣлъ намѣреніе пустить въ кого нибудь пулю; но все же онъ находился въ такомъ ожесточеніи, что бывало придетъ и начнетъ стрѣлять, сдѣлаетъ выстрѣловъ полсотни одинъ за другимъ да и раскалится, какъ ружейный стволъ. Однажды, когда въ галлереѣ моей никого не было, кромѣ его, и когда онъ сердито разсказывалъ мнѣ о своихъ несчастіяхъ, я принужденъ былъ сказать ему: "Еслибъ это занятіе служило для тебя, товарищъ, предохранительнымъ клапаномъ, тогда дѣла хорошее, продолжай себѣ и только; но мнѣ не нравится такое пристрастіе къ тиру, при твоемъ расположеніи духа: я бы лучше посовѣтовалъ тебѣ заняться чѣмъ нибудь другимъ". Признаюсь, онъ такъ былъ взбѣшенъ, что вмѣсто отвѣта я ждалъ удара и приготовился отразить его; однако онъ спокойно выслушалъ меня и тотчасъ же пересталъ стрѣлять. Мы пожали руки другъ другу и съ тѣхъ поръ стали друзьями.
   -- Кто же былъ этотъ человѣкъ?-- спросилъ мой опекунъ, замѣтно заинтересованный словами мистера Джорджа.
   -- Прежде чѣмъ обратили его въ бѣшенаго быка, онъ только что начиналъ свои дѣла въ качествѣ небогатаго Шропшэйрскаго фермера,-- сказалъ мистеръ Джорджъ.
   -- А какъ его зовутъ? Вѣрно Гридли?
   -- Точно такъ, сэръ.
   И мистеръ Джорджъ еще разъ бросилъ на меня нѣсколько послѣдовательныхъ бѣглыхъ взглядовъ, въ то время, какъ я и опекунъ мой обмѣнивались словами, выражавшими наше изумленіе по поводу такого страннаго столкновенія обстоятельствъ. Я сочла необходимымъ объяснять ему, какимъ образомъ ими это стало намъ знакомо. Мистеръ Джорджъ отвѣсилъ мнѣ еще воинственный поклонъ въ знакъ моей, какъ онъ выражался, особенной снисходительности.
   -- Не знаю, право,-- сказалъ онъ, взглянувъ на меня:-- не могу припомнить... а гдѣ-то я видѣлъ васъ, миссъ... впрочемъ я и самъ не знаю, что хочетъ припомнить моя голова.
   Вмѣстѣ съ этимъ онъ провелъ тяжелой рукой своей по кудрявому виску, какъ будто съ тѣмъ, чтобы разсѣять какія-то смутныя воспоминанія. Подбоченясь одной рукой и упираясь другой въ колѣно, онъ нагнулся немного впередъ и задумчиво началъ смотрѣть въ полъ.
   -- Мнѣ непріятно было узнать, что это же самое настроеніе духа вовлекло несчастнаго Гридли въ новыя хлопоты, и что въ настоящее время онъ гдѣ-то скрывается,-- сказалъ мой опекунъ.
   -- И я слышалъ то же самое, сэръ,-- сказалъ мистеръ Джорджъ, продолжая смотрѣть въ полъ съ задумчивымъ видомъ.-- Я то же самое слышалъ.
   -- Вы не знаете, гдѣ онъ скрывается?
   -- Нѣтъ, сэръ, не знаю,-- отвѣчалъ кавалеристъ, приподнимая взоры и выходя изъ задумчивости.-- Ничего не могу сказать о немъ. Полагаю, что его скоро совсѣмъ доканаютъ. Можно терзать человѣческое сердце много и много лѣтъ сряду, оно все будетъ терпѣть, да потомъ и разорвется.
   Приходъ Ричарда положилъ конецъ дальнѣйшему разговору. Мистеръ Джорджъ всталъ, отвѣсилъ мнѣ еще одинъ изъ своихъ воинственныхъ поклоновъ, пожелалъ моему опекуну добраго дня и пошелъ изъ комнаты мѣрной и тяжелой поступью.
   Это было утро дня, назначеннаго для отъѣзда Ричарда. Покупки всѣ были сдѣланы; я уложила всѣ его вещи въ чемоданы, такъ что время оставалось совершенно свободное до поздняго вечера, когда Ричарду должно было отправиться въ Ливерпуль и оттуда въ Голихедъ. Въ этотъ вечеръ назначенъ былъ докладъ по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ, и Ричардъ предложилъ мнѣ отправиться съ нимъ вмѣстѣ въ Верховный Судъ и послушать, о чемъ тамъ станутъ говорить. Такъ какъ это былъ послѣдній день пребыванія Ричарда въ Лондонѣ, такъ какъ Ричардъ непремѣнно хотѣлъ идти туда, и такъ какъ я сама никогда еще не бывала тамъ, поэтому я охотно согласилась -- и мы отправились въ Вестминстеръ, гдѣ происходили въ ту пору засѣданія Верховнаго Суда. Мы провели всю дорогу въ совѣщаніяхъ касательно писемъ, которыя Ричардъ будетъ писать ко мнѣ, и на которыя я обѣщалась отвѣчать ему; мы составили множество плановъ, въ которыхъ проглядывали и мои и Ричарда свѣтлыя надежды. Мистеръ Джорндисъ зналъ, куда мы отправлялись и потому не хотѣлъ идти съ нами.
   По приходѣ нашемъ въ Судъ, лордъ-канцлеръ -- тотъ самый, котораго я видѣла въ его отдѣльномъ кабинетѣ въ Линкольнинскомъ Судѣ -- сидѣлъ уже на своемъ мѣстѣ въ полномъ величіи и со всею важностію своей особы. Передъ нимъ на столѣ, покрытомъ краснымъ сукномъ, лежали булава, печати и огромный букетъ цвѣтовъ, отъ котораго по всему залу разливалось пріятное благоуханіе. Нѣсколькими ступенями ниже его стола тянулся длинный рядъ стряпчихъ, у ногъ которыхъ лежали громадныя кипы бумагъ; далѣе и еще ниже сидѣли джентльмены-адвокаты въ парикахъ и мантіяхъ, изъ нихъ нѣкоторые бодрствовали, другіе находились въ сладкомъ усыпленіи; одинъ изъ нихъ говорилъ о чемъ-то, но никто не обращалъ вниманія на его слова. лордъ-канцлеръ величаво сидѣлъ въ своемъ креслѣ, его локоть упирался въ мягкую ручку кресла, между тѣмъ какъ лицо его покоилось на ладони. Нѣкоторые изъ присутствовавшихъ дремали; нѣкоторые прогуливались по залу, или, собравшись въ группы, разсуждали шопотомъ; всѣ, повидимому, нисколько не стѣснялись, никто не суетился, все носило на себѣ отпечатокъ безпечности и невозмутимаго спокойствія.
   Видѣть, что все это дѣлалось такъ непринужденно и въ то же время представлять себѣ въ какихъ несчастіяхъ проводили и кончали дни свои многіе изъ челобитчиковъ, видѣть во всемъ пышность и церемонію, и въ то же время вспоминать о нуждахъ, раззореніи и нищетѣ, которыхъ эта пышность и эта церемонія были вѣрными представителями, воображать, что въ то время, какъ скорбь и тщетныя ожиданіи производили свое пагубное дѣйствіе въ сердцахъ такого множества людей, между тѣмъ какъ этотъ блистательный парадъ собирался въ своемъ мѣстѣ изо дня бъ день и изъ года въ годъ, бъ такомъ прекрасномъ порядкѣ и съ такимъ удивительнымъ спокойствіемъ, видѣть лорда-канцлера и цѣлый строй адвокатовъ, окружающихъ его, посматривающихъ другъ на друга такъ безпечно, какъ будто во всей Британіи никто еще не зналъ, что цѣль ихъ собранія въ такомъ священномъ мѣстѣ была ни болѣе, ни менѣе, какъ горькая насмѣшка, какъ будто никто еще не зналъ, что они собирались для внушенія всеобщаго ужаса, презрѣнія и негодованія, какъ будто никто еще не зналъ, что мѣсто собранія ихъ считается мѣстомъ зла, изъ котораго никто еще не извлекалъ ничего добраго, все это казалось мнѣ, не имѣвшей еще никакого понятія о Верховномъ Судѣ, до такой степени страннымъ, до такой степени здѣсь одно противорѣчило другому, что я не хотѣла вѣрить глазамъ своимъ, я не могла понять, что вокругъ меня происходило. Я сѣла, гдѣ указалъ мнѣ Ричардъ, старалась вслушаться, вглядѣться кругомъ; но во всей это сценѣ ничего, повидимому, не было дѣйствительнаго, ничего кромѣ бѣдной маленькой миссъ Фляйтъ, полоумной старушки, которая стояла на скамейкѣ и кивала головой.
   Миссъ Фляйтъ скоро замѣтила насъ и подошла къ тому мѣсту, гдѣ мы сидѣли. Она граціозно поздравляла меня съ прибытіемъ въ ея владѣнія и указала, съ особеннымъ удовольствіемъ и гордостію, на самые главные и привлекательные предметы. Точно также подошелъ поговорить съ нами и мистеръ Кэнджъ и точно также отрекомендовалъ намъ это мѣсто, но ласково и скромно, какъ и слѣдуетъ порядочному владѣльцу. Онъ говорилъ, что мы выбрали для посѣщенія несовсѣмъ хорошій день, что, по его мнѣнію, лучше было бы явиться сюда бъ день открытія засѣданій; но въ его словахъ скрывалась ложь, скрывался обманъ.
   Спустя полчаса, или около того, дѣло приняло надлежащее движеніе, если только можно допустить подобное выраженіе, потому что оно никогда, кажется, не имѣло никакого движенія, никто не ожидалъ, чтобы оно подвинулось впередъ, оно какъ будто чахло отъ своего собственнаго бездѣйствія. Лордъ-канцлеръ бросилъ со стола своего тяжелую кипу бумагъ къ джентльменамъ, сидѣвшимъ ниже его, и въ это время кто-то довольно громко сказалъ: Джорндисъ и Джорндисъ, и вдругъ начался шумъ и смѣхъ, всеобщее вставанье съ мѣстъ и разборъ бумагъ, винами лежавшихъ подлѣ адвокатовъ или набитыхъ въ огромные мѣшки.
   Сколько могла я понимать,-- впрочемъ, мои понятія находились въ довольно смутномъ состояніи,-- я догадывалась, что разсмотрѣніе дѣла оставлено "до дальнѣйшихъ приказаній". Я насчитала двадцать-три джентльмена въ парикахъ, которые занимались этимъ дѣломъ; но всѣ они, повидимому, столько же смыслили въ немъ, сколько и я. Они поболтали о немъ съ лордомъ-канцлеромъ; судили и рядили между собою; одни изъ нихъ утверждали, что нужно разсматривать его вотъ съ этой точки зрѣнія, другіе совѣтовали разсматривать его съ другой; наконецъ, кто-то въ шутку предложиль прочитать огромные томы клятвенныхъ показаній, и при этомъ шумъ и смѣхъ усилились; каждый, кто принималъ въ немъ участіе, извлекалъ изъ него какое-то досужее удовольствіе и никто не могъ извлечь изъ него что-нибудь дѣльное. Такимъ образомъ прошелъ еще часъ; въ теченіе его многіе приступали говорить рѣчи и были прерываемы при самомъ началѣ; разсмотрѣніе дѣла "отложено до другого засѣданія", какъ выразился мистеръ Кэнджъ, и бумаги были снова сложены въ кипы, прежде чѣмъ писцы успѣли разобрать ихъ.
   Я взглянула на Ричарда по окончаніи этихъ безнадежныхъ приступовъ, и мнѣ стало грустно при видѣ блѣдности и утомленія, покрывавшихъ его прекрасное юношеское лицо.
   -- Вѣдь не всегда же это будетъ продолжаться, хозяюшка Дорденъ. Другой разъ мы будемъ счастливѣе!-- вотъ все, что онъ сказалъ мнѣ.
   Я видѣла мистера Гуппи: онъ приносилъ бумаги и раскладывалъ ихъ передъ мистеромъ Кэнджемъ; въ свою очередь и онъ увидѣлъ меня и сдѣлалъ мнѣ отчаянный поклонъ, внушавшій мнѣ желаніе немедленно выйти изъ Суда. Наконецъ, Ричардъ подалъ мнѣ руку и хотѣлъ уже выходить со мной, какъ вдругъ мистеръ Гуппи подошелъ къ намъ.
   -- Извините, мистеръ Карстонъ,-- сказалъ онъ шопотомъ:-- извините и вы, миссъ Соммерсонъ; но здѣсь есть леди, моя хорошая пріятельница: она знаетъ васъ, миссъ Соммерсонъ, и желаетъ имѣть удовольствіе поздороваться съ вами.
   Въ то время, какъ онъ говорилъ, я увидѣла передъ собой, какъ внезапное воплощеніе моихъ воспоминаній, мистриссъ Рахель, жившую нѣкогда въ домѣ моей крестной матери.
   -- Здравствуйте, Эсѳирь!-- сказала она.-- Узнали ли вы меня?
   Я протянула ей руку, сказала ей, что узнала, и что она очень мало измѣнилась.
   -- Мнѣ удивительно, Эсѳирь, что вы еще помните тѣ времена,-- отвѣчала она съ своей прежней холодностью.-- Времена эти очень измѣнились. Во всякомъ случаѣ, я очень рада видѣть васъ, и рада, что вы не погордились узнать меня.
   Въ самомъ дѣлѣ она очень удивлялась, что во мнѣ не замѣтно было и тѣни гордости.
   -- Съ чего вы взяли, что я горда, мистриссъ Рахель?-- сказала я.
   -- Я замужемъ, Эсѳирь,-- возразила она, еще холоднѣе поправляя меня:-- меня теперь зовутъ мистриссъ Чадбандъ. Затѣмъ прощайте, Эсѳирь; желаю вамъ быть здоровой.
   Мистеръ Гуппи, внимательно слушавшій этотъ короткій разговоръ, тяжело вздохнулъ подъ самое мнѣ ухо и началъ прокладывать локтемъ и себѣ и мистриссъ Рахель дорогу сквозь смѣшанную толпу людей, которые выходили изъ Суда и входили въ него, среди которыхъ мы сами стояли и которыхъ окончаніе засѣданія сталкивало вмѣстѣ. Ричардъ и я пробирались къ выходу, и я не успѣла еще оправиться отъ холодной и неожиданной встрѣчи съ старыми знакомыми, какъ увидѣла, что къ намъ подходилъ, вовсе не замѣчая насъ, мистеръ Джорджъ. Онъ не обращалъ вниманія на людей, и, будучи выше всѣхъ ихъ ростомъ, смотрѣлъ въ середину зала.
   -- Джорджъ!-- сказалъ Ричардъ, когда я указала на него.
   -- Пріятная встрѣча, сэръ,-- сказалъ мистеръ Джорджъ.-- Пріятная встрѣча, миссъ. Не можете ли вы указать мнѣ особу, которую я ищу? Мнѣ совсѣмъ незнакомы здѣшнія мѣста.
   Вмѣстѣ съ этимъ онъ повернулся бокомъ, далъ намъ дорогу и опять остановился, когда мы были внѣ давки, въ углу, позади большой красной занавѣси.
   -- Тутъ есть какая-то старушонка,-- началъ онъ:-- которая...
   Я сдѣлала знакъ, чтобы онъ замолчалъ, потому что миссъ Фляйтъ стояла рядомъ съ нами. Она во все время держалась подлѣ меня и обращала, къ крайнему моему смущенію, мое вниманіе на многихъ своихъ знакомыхъ изъ приказного сословія, нашептывая имъ: "Тс! Развѣ вы не видите, что рядомъ со мной Фицъ-Джорндисъ!"
   -- Гм!-- произнесъ мистеръ Джорджъ.-- Вы помните, миссъ, сегодня утромъ мы говорили объ одномъ человѣкѣ?.. Гридли,-- сказалъ онъ шопотомъ и прикрывая верхнюю губу своей широкой рукой.
   -- Помню,-- сказала я.
   -- Онъ скрывается у меня. Я не смѣлъ давича сказать вамъ: не имѣлъ на это его разрѣшенія. Онъ отправляется, кажется, на тотъ свѣтъ, миссъ, и непремѣнно хочетъ увидѣть ее. Онъ говорилъ, что они понимаютъ другъ друга, и что она такъ добра была до него, какъ можетъ быть добръ самый искренній другъ. Я пришелъ сюда отыскивать ее, и нарочно спѣшилъ, потому что разговаривая съ нимъ нѣсколько часовъ тому назадъ, я какъ будто слышалъ уже отдаленные звуки погребальнаго марша.
   -- Не хотите ли я скажу ей?-- сказала я.
   -- Будьте такъ добры, миссъ,-- отвѣчалъ онъ, поглядывая на миссъ Фляйтъ съ какою-то боязнію.-- Славу Богу, что я встрѣтилъ васъ, миссъ; я не зналъ бы безъ васъ, какъ приступиться къ этой леди.
   И онъ положилъ одну руку на грудь, и принялъ воинственную осанку въ то время, какъ я сообщала миссъ Фляйтъ на ухо, цѣль его прихода.
   -- Сердитый другъ мой изъ Шропшэйра! Почти такой же знаменитый, какъ и я!-- воскликнула миссъ Фляйтъ.-- И онъ умираетъ! Любезный мой, я готова немедленно отправиться къ нему.
   -- Онъ живетъ скрытно у мистера Джорджа,-- сказала я.-- Тс! Вотъ и самъ мистеръ Джорджъ.
   -- Въ са-момъ дѣ-лѣ?-- возразила миссъ Флийтъ.-- Считаю за особенную честь познакомиться съ нимъ! Вѣдь онъ военный человѣкъ, моя милая! Настоящій генералъ?-- шептала она мнѣ.
   Бѣдная миссъ Фляйтъ считала долгомъ выражаться учтиво, въ знакъ особеннаго уваженія къ воинственной осанкѣ мистера Джорджа, и такъ часто дѣлала книксены, что намъ стоило большихъ затрудненій вывести ее изъ Суда. Когда наконецъ мы успѣли въ этомъ, и когда она, называя мистера Джорджа генераломъ, подала ему руку, къ величайшему удовольствію зѣвакъ, окружавшихъ насъ, мистеръ Джорджъ быль такъ разстроенъ и такъ убѣдительно просилъ меня не оставлять его, что я не могла не согласиться; тѣмъ болѣе, что миссъ Фляйтъ всегда была ласкова ко мнѣ и при этомъ случаѣ сказала: "милая моя Фицъ-Джорндисъ, я увѣрена и вы пойдете съ нами". Ричардъ былъ не прочь отъ этого, и даже хотѣлъ непремѣнно проводить ихъ до самаго мѣста, поэтому мы согласились идти вмѣстѣ. Мистеръ Джорджъ сообщилъ намъ, что когда Гридли узналъ о его свиданіи съ мистеромъ Джорндисомъ, то все время говорилъ о тяжбѣ Джорндисъ и Джорндисъ. Это обстоятельство заставило меня написать карандашомъ нѣсколько словъ къ моему опекуну, увѣдомить его, куда мы пошли и за чѣмъ. Мистеръ Джорджъ изъ опасенія, чтобъ эта записка не повела къ открытію убѣжища умирающаго, запечаталъ ее въ первой кофейной и отправилъ по адресу съ разносчикомъ афишъ.
   Сдѣлавъ это, мы наняли карету и поѣхали къ Лэйстерскому скверу. Миновавъ нѣсколько узкихъ дворовъ, за неопрятный видъ которыхъ мистеръ Джорджъ извинился передъ нами, мы подошли къ галлереѣ, дверь который была заперта. Когда мистеръ Джорджъ позвонилъ въ колокольчикъ, къ нему подошелъ старый джентльменъ почтенной наружности, съ сѣдыми волосами, въ очкахъ, въ черномъ платьѣ, въ шляпѣ съ широкими полями, и съ тростью бъ рукѣ, съ большимъ золотымъ набалдашникомъ.
   -- Извините, мой добрый другъ,-- сказалъ онъ:-- кажется, вѣдь это и есть галлерея мистера Джорджа?
   -- Эта самая, сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Джорджъ, взглянувъ за огромныя буквы, изъ которыхъ была составлена его вывѣска на выбѣленной стѣнѣ.
   -- Да, да! Это она!-- сказалъ старичекъ, слѣдя за взглядомъ мистера Джорджа.-- Благодарю васъ. Вы ужъ позвонили?
   -- Меня зовутъ Джорджъ, сэръ, и потому я позвонилъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, ваше имя Джорджъ? И вы хозяинъ этой галлереи?-- сказалъ старикъ.-- Значитъ я пришелъ во время. Должно быть, это бы приходили за мной?
   -- Нѣтъ, сэръ. Вы сами предупредили меня.
   -- Не можетъ быть,-- сказалъ старый джентльменъ.-- Значитъ, вашъ мальчикъ приходилъ за мной. Я докторъ... и минутъ пять тому назадъ меня пригласили навѣстить больного въ галлереѣ Джорджа.
   -- Ну такъ и есть! Я вѣдь говорилъ вамъ, что мнѣ слышался барабанный бой погребальнаго марша!-- сказалъ мистеръ Джорджъ, обращаясь ко мнѣ и Ричарду и печально покачавъ головой.-- Ваша правда, сэръ. За вами, вѣроятно, приходилъ мой мальчикъ! Не угодно ли войти!
   Дверь въ этотъ моментъ отворилась усиліемъ весьма страннаго на видъ маленькаго человѣчка въ зеленой байковой фуражкѣ и такомъ же передникѣ; его лицо, руки и платье были запачканы. Мы прошли по пустому коридору въ огромное зданіе, котораго стѣны не были отштукатурены. Щиты, ружья, пистолеты, рапиры, и другіе подобные предметы служили въ немъ исключительнымъ украшеніемъ.
   Когда мы всѣ вошли въ галлерею, докторъ остановился и, снявъ свою шляпу, повидимому, исчезъ передъ нами, дѣйствіемъ какой-то магической силы, и вмѣсто себя оставилъ совсѣмъ другого человѣка.
   -- Ну, Джорджъ, взгляни-ка сюда,-- сказалъ мнимый докторъ, быстро повернувшись къ мистеру Джорджу и постукивая по его груди своимъ большимъ указательнымъ пальцемъ.-- Ты вѣдь знаешь меня, и я знаю тебя. Ты свѣтскій человѣкъ, и я тоже свѣтскій человѣкъ. Меня зовутъ Боккетъ, какъ тебѣ извѣстно, и я имѣю приказаніе взять Гридли подъ стражу. Ты таки ловко и довольно долго пряталъ его у себя; это дѣлаетъ тебѣ честь.
   Мистеръ Джорджъ сурово взглянулъ на него, закусилъ губу и покачалъ головой.
   -- Послушай, Джорджъ,-- сказалъ Боккетъ, держась пальцемъ за петлю сюртука его:-- ты человѣкъ неглупый, и вообще можно сказать, человѣкъ добропорядочный: вотъ ты какой человѣкъ, я тебѣ скажу, и въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Не думай, любезный мой, что я говорю съ тобой какъ съ какимъ-нибудь простофилей, потому что я знаю, ты служилъ отечеству; и въ свою очередь знаешь, что когда долгъ повелѣваетъ, мы должны повиноваться; слѣдовательно, ты не захочешь затруднять должностного человѣка. Если я попрошу тебя помочь мнѣ, ты мнѣ поможешь, ужъ я знаю, что ты мнѣ поможешь. Эй ты! Филь Скводъ! Что ты стѣну-то трешь! И дѣйствительно, въ эту минуту маленькій человѣчекъ пробирался плечомъ около стѣны и бросалъ на пришельца взгляды, выражавшіе угрозу:-- я знаю тебя, любезный, и больно не люблю твоей походки.
   -- Филь!-- вскричалъ мистеръ Джорджъ.
   -- Что прикажете, хозяинъ?
   -- Остановись!
   И маленькій человѣкъ, сказавъ что-то сквозь зубы, остался неподвижнымъ.
   -- Леди и джентльмены,-- сказалъ мистеръ Боккетъ:-- надѣюсь, вы извините, если поступки мои кажутся вамъ непріятными. Прежде всего вамъ надобно сказать, кто я такой: я агентъ слѣдственной полиціи, Боккетъ, и имѣю приказаніе исполнить здѣсь нѣкоторую обязанность. Джорджъ, теперь я знаю, гдѣ тотъ человѣкъ, котораго ищу. Я видѣлъ его вчера... вонъ сквозь тѣ окошечки, видѣлъ, какъ и ты стоялъ подлѣ него. Вонъ онъ тамъ!-- сказалъ мистеръ Боккетъ, указывая въ отдаленный конецъ галлереи.-- Вотъ онъ гдѣ... онъ тамъ на софѣ. Я долженъ видѣть этого человѣка и объявить ему, что онъ подъ арестомъ. Впрочемъ, ты знаешь меня, а потому знаешь также, что я не прибѣгну къ насильственнымъ мѣрамъ. Дай мнѣ твое слово, какъ честный человѣкъ и старый солдатъ, и повѣрь мнѣ, какъ честному человѣку, что я сдѣлаю для тебя все, что отъ меня зависитъ.
   -- Я даю вамъ мое слово;-- сказалъ мистеръ Джорджъ.-- Но съ вашей стороны это нехорошо, мистеръ Боккетъ.
   -- Какой вздоръ, Джорджъ! Вотъ еще выдумалъ, нехорошо!-- сказалъ мистеръ Боккетъ, постукивая его по груди и пожимая ему руку.-- Вѣдь я не говорю, что съ твоей стороны нехорошо было прятать его отъ меня. Полно, старикъ! Будь и ко мнѣ справедливъ, старый Вильгельмъ Тель! Вотъ, леди и джентльмены, это настоящій образецъ британскаго солдата. Я готовъ дать ассигнацію въ пятьдесятъ фунтовъ, чтобъ быть похожимъ на него!
   Когда дѣло приведено было къ такому заключенію, мистеръ Джорджъ, послѣ нѣкотораго колебанія, попросилъ позволенія повидать прежде самому своего товарища (такъ онъ называлъ Гридли) и взялъ съ собой миссъ Фляйтъ. Мистеръ Боккетъ изъявилъ на это полное свое согласіе. Они отправились, оставивъ насъ у стола, покрытаго ружьями. Мистеръ Боккетъ, пользуясь случаемъ, вступилъ съ нами въ разговоръ; онъ спрашивалъ меня, боюсь ли я ружей, какъ ихъ боятся вообще всѣ молодыя барышни; спрашивалъ Ричарда, хорошо ли онъ умѣетъ стрѣлять; спрашивалъ Филя Сквода, которое по его мнѣнію лучшее изъ ружей, и чего оно стоитъ; выражалъ сожалѣніе свое, что иногда предается порывамъ гнѣва, хотя отъ природы онъ такъ кротокъ и милъ, какъ кроткая и милая дѣвица, и вообще былъ очень любезенъ.
   Спустя нѣсколько времени онъ пошелъ вмѣстѣ съ нами въ отдаленный конецъ галлереи. Мы уже сбирались уйти, когда мистеръ Джорджъ вышелъ къ намъ и объявилъ, что если мы согласимся взглянуть на его товарища, то сдѣлаемъ большую милость. Едва онъ произнесъ эти слова, какъ раздался звонокъ, и въ слѣдъ за тѣмъ въ галлерею вошелъ мой опекунъ.
   -- Я пришелъ сюда,-- сказалъ онъ вполголоса:-- за тѣмъ, чтобы оказать хотя малѣйшую услугу бѣдному человѣку, испытывавшему одинаковое со мной несчастіе.
   И мы вчетверомъ пошли назадъ, и вошли въ комнату, гдѣ находился Гридли.
   Это была совершенно пустая комната, отдѣленная отъ галлереи простой, некрашенной перегородкой. Она скорѣе была похожа на досчатыя ширмы и мы видѣли изъ нея потолочныя балки галлереи, и потолочныя окна, сквозь которыя мистеръ Боккетъ подсматривалъ наканунѣ, что дѣлалось внизу. Солнце уже было почти на самомъ горизонтѣ, и розовые лучи его освѣщали вершины зданій, не проникая въ ихъ глубину. На грубой, обтянутой простой парусиной, софѣ лежалъ Шропшэйрскій челобитчикъ, одѣтый точно такъ, какъ мы его видѣли въ послѣдній разъ; но онъ до такой степени измѣнился, что съ перваго раза его блѣдное безцвѣтное лицо не пробуждало ни малѣйшаго сходства съ лицами, сохранившимися въ моемъ воспоминаніи.
   И здѣсь, въ мѣстѣ своего скрытнаго убѣжища онъ продолжалъ заниматься бумагами и сѣтовать на свою горькую долго. Столъ и нѣсколько полокъ были покрыты письменными документами, изрѣзанными перьями и тому подобными предметами. Полоумная маленькая женщина сидѣла рядомъ съ нимъ и говорила. Грустныя и даже страшныя одинаковыя обстоятельства въ жизни сближали ихъ другъ съ другомъ. Миссъ Фляйтъ сидѣла на стулѣ, держала его за руку, и никто изъ насъ не смѣлъ приблизиться къ инмъ
   Лицо Гридли потеряло свое прежнее выраженіе, его голосъ ослабѣлъ, его сила, его гнѣвъ исчезли въ немъ, и его постоянная борьба съ несправедливостью взяла наконецъ совершенный верхъ надъ нимъ. Это была слабая тѣнь человѣка въ полномъ цвѣтѣ его жизни, это былъ живой скелетъ Шропшэйрскаго челобитчика, котораго мы не такъ давно видѣли и говорили съ нимъ.
   Онъ слегка поклонился мнѣ и Ричарду и сказалъ моему опекуну:
   -- Мистеръ Джорндисъ, съ нашей стороны большое великодушіе посѣтить несчастнаго. Мнѣ кажется, я уже, больше не жилецъ на этомъ свѣтѣ. Я съ удовольствіемъ беру вашу руку, сэръ. Вы благородный человѣкъ, вы умѣете твердо переносить всякую несправедливость, и Богъ видитъ, какъ я уважаю васъ!
   Они крѣпко пожали руки другъ другу, и опекунъ мой сказалъ ему нѣсколько утѣшительныхъ словъ.
   -- Быть можетъ, вамъ покажется страннымъ, сэръ,-- сказалъ Гридли:-- но признаюсь откровенно, я бы не хотѣлъ васъ видѣть, если-бъ это была первая наша встрѣча. Но вы знаете, какъ я боролся за себя, бы знаете, какъ я бился со всѣми ими одной рукой моей, вы знаете, что я до послѣдней минуты высказывалъ имъ истину, я высказалъ имъ, кто они такіе и что они сдѣлали со мной; поэтому, сэръ, вы имѣете теперь право смотрѣть на меня, на этотъ остовъ человѣческаго образа.
   -- Вы очень часто дѣйствовали смѣло противъ нихъ,-- сказалъ мой опекунъ.
   -- Ваша правда, сэръ,-- отвѣчалъ Гридли съ едва замѣтной улыбкой.-- Я вѣдь сказывалъ вамъ, что сталось бы со мной, если-бъ я дѣйствовалъ какъ-нибудь иначе. Да вотъ, напримѣръ, взгляните сюда! Взгляните на насъ, посмотрите на насъ!
   И онъ притянулъ къ себѣ ближе миссъ Фляйтъ.
   -- Вотъ чѣмъ все это кончается. Изъ всѣхъ моихъ старыхъ друзей, изъ всѣхъ моихъ прежнихъ желаній и надеждъ, изъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ только одно это бѣдное созданіе понимало меня, и я самъ привязался къ ней душой. Насъ соединяютъ твердыя узы, скрѣпленныя страданіями многихъ лѣтъ, и Верховный Судъ только однѣ эти узы не могъ разорвать.
   -- Примите мое благословеніе!-- сказала миссъ Фляйтъ со слезами:-- примите мое благословеніе!
   -- Я слишкомъ самонадѣянно думалъ, что имъ не сокрушить моего сердца, мистеръ Джорндисъ. Я принялъ всѣ мѣры противъ этого.-- Я полагалъ, что поражу ихъ насмѣшкой и истиной, прежде, чѣмъ физическія силы измѣнятъ мнѣ. Но я ошибся, я сталъ ослабѣвать.-- Какъ долго длилось мое ослабленіе, я не знаю; знаю только, что окончательно изнемогъ я въ одинъ часъ. Надѣюсь однако, что они никогда не услышатъ объ этомъ. Надѣюсь, что каждый изъ присутствующихъ здѣсь постарается оставить ихъ въ томъ убѣжденіи, что я, умирая, поражалъ ихъ такъ же твердо, такъ же настойчиво, какъ и въ длинный рядъ годовъ моей жизни.
   При этомъ мистеръ Боккетъ, сидѣвшій въ углу, подлѣ самой двери, весьма добродушно предложилъ такія утѣшенія, какими могъ располагать.
   -- Полно, полно,-- говорилъ онъ изъ угла:-- къ чему говорить такія вещи, мистеръ Гридли. Вы не въ духѣ сегодня, вотъ и все тутъ. Мы всѣ бываемъ иногда не въ духѣ. Я самъ бываю. Успокойтесь, любезный другъ, успокойтесь! Вамъ еще не разъ, быть можетъ, придется выходить изъ себя съ каждымъ изъ нихъ; а мнѣ если посчастливится, такъ придется, можетъ быть, разъ двадцать взять васъ подъ арестъ.
   Мистеръ Гридли только покачалъ головой.
   -- Къ чему качать такъ головою,-- сказалъ мистеръ Боккетъ.-- Лучше кивните мнѣ въ знакъ согласія! Вотъ чего я хочу отъ васъ. Э-эхъ, чего съ нами не случалось! Помните, сколько разъ я видалъ васъ въ тюрьмѣ за то, что въ Судѣ для васъ все было ни почемъ? Помните: сколько разъ приводили меня въ Судъ, собственно за тѣмъ, чтобъ посмотрѣть, что вы бѣсились какъ бульдогъ? Помните, когда при началѣ вашихъ нападеній на адвокатовъ, на васъ было по двѣ, по три жалобы въ недѣлю? Не помните, такъ спросите вотъ эту маленькую леди: она все это знаетъ. Успокойтесь же, мистеръ Гридли, успокойтесь, сэръ!
   -- Что вы намѣрены съ нимъ дѣлать?-- спросилъ мистеръ Джорджъ въ полголоса.
   -- Пока еще и самъ не знаю,-- сказалъ Боккетъ тоже въ полголоса и потомъ снова приступилъ къ своимъ утѣшеніямъ, но уже громкимъ голосомъ.-- Такъ вы изнемогли, мистеръ Гридли? А зачѣмъ же вы проводили меня въ теченіе всѣхъ этихъ недѣль, зачѣмъ вы заставляли меня лазить по крышамъ, какъ какую-нибудь кошку, и придти сюда въ качествѣ доктора? Нѣтъ, мистеръ Гридли, это не похоже на изнеможеніе. По крайней мѣрѣ, я такъ думаю! Знаете ли, что вамъ нужно теперь? Намъ нужно возбужденіе... знаете, чтобъ приподнять насъ, поставить васъ на ноги. Вы привыкли къ нему, и вамъ нельзя обойтись безъ него. Я самъ не могу жить безъ него. Такъ думать долго нечего: вотъ видите ли эту бумагу? Это предписаніе взять васъ подъ арестъ! Предписаніе это получено мистеромъ Толкинхорномъ, и разослано давнымъ давно въ провинціи. Что вы скажете насчетъ того, если мы по этому предписанію отправимся вмѣстѣ въ магистратъ? Я думаю это подѣйствуетъ на насъ превосходно: это освѣжитъ васъ, придастъ вамъ силы еще разъ побраниться съ адвокатами. Согласны ли? Удивительно право, что мнѣ приходится вынуждать согласіе отъ человѣка съ такой энергіей; этого за вами не бывало прежде. Дай-ка руку, Джордажъ, м-ру Гридли, и увидишь какимъ молодцомъ пойдетъ онъ со мной.
   -- Онъ очень слабъ,-- сказалъ кавалеристъ тихимъ голосомъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- спросилъ Боккетъ заботливо.-- То-то мнѣ и хочется немножко подкрѣпить его. Мнѣ непріятно видѣть стараго знакомаго въ такомъ уныніи. Прогуляться со мной не мѣшаетъ: это ободритъ его. Пусть онъ облокотится на меня справа или слѣва, какъ онъ хочетъ, для меня это все равно.
   Въ этотъ моментъ вся галлерея огласилась пронзительнымъ крикомъ миссъ Фляйтъ, который до сихъ поръ звенитъ въ моихъ ушахъ.
   -- О, нѣтъ, Гридли!-- вскричала она въ то время, какъ Гридли тяжело и медленно склонился на диванъ.-- Нѣтъ, Гридли! Ты не уйдешь безъ моего благословенія. Ты не уйдешь послѣ многихъ лѣтъ нашей дружбы!..

-----

   Солнце сѣло, розовый свѣтъ исчезъ на крышѣ, и мѣсто его начинала заступать ночная тѣнь. Но мнѣ казалось, что двѣ тѣни, одна живая, а другая мертвая, падали на отъѣздъ Ричарда мрачнѣе самой мрачной ночи. Въ прощальныхъ словахъ его мнѣ слышался отголосокъ словъ Гридли:
   "Изъ всѣхъ моихъ старыхъ друзей, изъ всѣхъ моихъ прежнихъ желаній и надеждъ, изъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ только одно это бѣдное созданіе понимало меня, и я привязался къ ней душой. Насъ соединяютъ твердыя узы, скрѣпленныя страданіями многихъ лѣтъ, и Верховный Судъ только однѣ эти узы не могъ разорвать".
   

XXV. Мистриссъ Снагзби все видитъ.

   На Подворьѣ Кука, въ улицѣ Курситоръ неспокойно. Черныя подозрѣнія скрываются въ этихъ мирныхъ предѣлахъ города. Большая часть жителей на Подворьѣ Кука находится въ обыкновенномъ настроеніи духа, ни въ лучшемъ, ни въ худшемъ. Одинъ только мистеръ Снагзби измѣнился, и его хозяюшка знаетъ объ этой перемѣнѣ.
   Улица Одинокаго Тома и Линкольнинскія Поля, какъ пара неукротимыхъ скакуновъ, насильно запряглись въ колесницу воображенія мистера Снагзби; мистеръ Боккетъ правитъ этой колесницей: Джо и мистеръ Толкинхорнъ сидятъ въ ней пассажирами, и мчится она во весь опоръ по неровной дорогѣ, проложенной около обязанностей поставщика канцелярскихъ принадлежностей, мчится, не зная отдыха. Даже въ маленькой кухнѣ, гдѣ все семейство собирается за мирную трапезу, колесница эта съ трескомъ и шумомъ пролетаетъ сквозь паръ, разстилающійся надъ обѣденнымъ столомъ,-- и мистеръ Снагзби вдругъ останавливается, отрѣзая первый кусокъ баранины, зажаренной съ картофелемъ, и съ испугомъ смотритъ на кухонную стѣну.
   Мистеръ Снагзби рѣшительно не знаетъ, что ему дѣлать съ этимъ. Онъ понимаетъ, что есть что-то и гдѣ-то неслишкомъ благовидное въ этомъ; но въ чемъ заключается зло, которое тревожитъ его, какія могутъ быть послѣдствія его, кому грозитъ оно, когда, откуда, чѣмъ, это составляетъ неразрѣшимую загадку его жизни. Его неясныя впечатлѣнія о мантіяхъ и коронахъ, о звѣздахъ и орденахъ, сверкающихъ изъ-подъ густыхъ слоевъ пыли, которыми покрыты комнаты мистера Толкинхорна, его почитаніе тайнъ, представителемъ которыхъ служитъ самый лучшій и избранный изъ его покупателей, на котораго всѣ присутственныя мѣста, весь переулокъ Чансри и весь кварталъ, населенный адвокатами, смотритъ съ благоговѣніемъ, его воспоминаніе о слѣдственномъ полицейскомъ агентѣ, мистерѣ Боккетѣ, съ его указательнымъ пальцемъ, съ его таинственнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ обязательнымъ обхожденіемъ, отъ котораго невозможно ни увильнуть, ни уклониться,-- все это убѣждаетъ мистера Снагзби, что онъ сдѣлался участникомъ какой-то опасной тайны, не зная совершенно какой именно. Страшная особенность этого положенія дѣла такова, что въ каждомъ часу его обыденной жизни, при каждомъ открытіи дверей въ его лавку, при каждомъ звонкѣ колокольчика, при каждомъ входѣ покупателя или при отдачѣ письма, эта тайна, какъ будто отъ прикосновенія къ воздуху или огню, можетъ воспламениться и взорвать на воздухъ... но кого? Объ этомъ знаетъ одинъ только мистеръ Боккетъ.
   По этой причинѣ, при каждомъ разѣ, когда входитъ въ его лавку незнакомый человѣкъ (куда по большей части входятъ люди незнакомые) и говоритъ: дома ли мистеръ Снагзби? или спросить что-нибудь въ этомъ невинномъ годѣ, сердце мистера Снагзби такъ и забьется въ его преступной груди. Онъ переноситъ такую страшную пытку въ душѣ своей отъ подобныхъ вопросовъ, что если ихъ дѣлаютъ мальчишки, то онъ мститъ имъ, хлопая ладонями надъ ихъ ушами и браня ихъ за то, что они сразу не могутъ высказать зачѣмъ пришли. Болѣе необходительные мужчины и мальчики врываются въ лавку во время сна мистера Снагзби и устрашаютъ его самыми неизъяснимыми вопросами; такъ что часто, когда пѣтухъ, въ маленькомъ птичникѣ на улицѣ Курситоръ, затянетъ спою крикливую пѣсню по поводу наступающаго утра, мистеръ Снагзби чувствуетъ, что онъ находится въ припадкѣ кошмара, что его хозяюшка начинаетъ толкать его и говорить: "что это творится съ моимъ мужемъ?"
   Хозяюшка мистера Снагзби еще болѣе увеличиваетъ его затруднительное положеніе. Сознаніе, что онъ постоянно таитъ отъ нея секретъ, что онъ скрываетъ отъ нея больной зубъ, который она готова вырвать каждую минуту, придаетъ мистеру Снагзби, въ присутствіи своей хозяюшки, видъ собаки, которая боится своего хозяина и охотно смотритъ во всѣ стороны, только не ему въ глаза.
   Эти разнообразные знаки и признаки, подмѣченные хозяюшкой, не лишены для нея весьма важнаго значенія. Они заставляютъ со безпрестанно говорить, что "у Снагзби есть на умѣ что-нибудь недоброе!" И такимъ образомъ подозрѣніе водворяется на Подворьѣ Кука, въ улицѣ Курситоръ. Отъ подозрѣнія къ ревности мистриссъ Снагзби находитъ такую простую и кратчайшую дорогу, какая существуетъ для перехода съ Подворья Кука въ переулокъ Чансри. Подозрѣніе, постоянно бродившее по этой дорогѣ, весьма дѣятельно и быстро развивается въ груди мистриссъ Снагзби и побуждаетъ ее дѣлать ночныя изслѣдованія кармановъ мистера Снагзби, тайно разсматривать письма мистера Снагзби, частнымъ образомъ заглядывать въ записныя книги, въ кассу и желѣзный сундукъ, подсматривать въ окно, подслушивать за дверью и выводить изъ всего этого самыя ложныя заключенія.
   Мистриссъ Снагзби находится въ такомъ странномъ настроеніи духа, что отъ скрипѣнья половъ и шелеста платьевъ домъ для нея кажется населеннымъ призраками. Приказчики начинаютъ думать, что на мѣстѣ, гдѣ выстроенъ домъ, совершено было, во времена давно минувшія, какое-нибудь страшное убійство. Густеръ питаетъ въ душѣ своей нѣкоторые слабые атомы идеи (собранные вѣроятно въ благотворительномъ заведеніи, гдѣ она выросла, и гдѣ они болѣе или менѣе прививаются къ бѣднымъ сиротамъ), что въ погребѣ дома мистера Снагзби зарытъ богатый кладъ, охраняемый старикомъ съ бѣлой бородой уже семь тысячъ лѣтъ.
   -- Кто былъ этотъ Нимродъ?-- безпре мню, что это было уже давно; но слова, которыя сказали они тогда, доставляютъ мнѣ и теперь столько удовольствія, что я запишу ихъ, хотя, быть можетъ, и вычеркну послѣ. Они сказали, что въ присутствіи одной особы восточный вѣтеръ не смѣетъ дуть; они сказали, что вездѣ, гдѣ бы ни появилась госпожа Ворчунья, она приноситъ съ собою солнечный свѣтъ и нѣжный лѣтній вѣтерокъ.
   

ГЛАВА XXXI.
Сидѣлка и больная.

   Вернувшись домой послѣ долгаго отсутствія, я какъ-то вечеромъ поднялась къ себѣ на верхъ взглянуть, какъ подвигается чистописаніе Чарли. Это искусство давалось ей съ большимъ трудомъ; когда она писала, казалось, что не она водитъ перомъ, а перо въ ея рукѣ превращается въ одушевленное существо и настойчиво лѣзетъ не туда куда надо, кривитъ, останавливается, брызжетъ, идетъ бокомъ на поворотахъ, словомъ, упрямится, какъ не выѣзженный оселъ потъ сѣдломъ. Просто удивительно, какъ изъ подъ этой пухленькой рученки могли выходить такія старческія, скорченныя, сморщенныя буквы, которыя такъ и шатались во всѣ стороны. Однако во всѣхъ другихъ работахъ Чарли была необыкновенно искусна, и такихъ ловкихъ, маленькихъ пальчиковъ, какъ у нея я никогда не видывала.
   Бросивъ черезъ ея плечо взглядъ въ тетрадь, гдѣ буква о являлась четыреугольной, грушеобразной, треугольной и присѣдала на разные лады, я сказала:
   -- Ну, Чарли, мы дѣлаемъ успѣхи. Если бы только намъ удалось сдѣлать о круглымъ, больше нечего было бы и желать.
   Я написала одно о, Чарли тоже стала выводить о, по ея перо не захотѣло закончить букву какъ слѣдуетъ, а украсило ее большущимъ узломъ.
   -- Не горюй, Чарли, со временемъ научимся!
   Чарли положила перо, чистописаніе было кончено; она нѣсколько разъ сжала и разжала свою застывшую отъ долгаго напряженія рученку, посмотрѣла на исписанную страницу серьезнымъ исполненнымъ гордости взглядомъ, не лишеннымъ, впрочемъ, и нѣкотораго сомнѣнія, потомъ встала и присѣла ко мнѣ.
   -- Благодарствуйте, миссъ. Не знаете ли вы одну бѣдную женщину, по имени Джонни?
   -- Жену Кирпичника? Знаю.
   -- На дняхъ, когда я выходила изъ дому, она подошла ко мнѣ и сказала, что вы ее знаете. Она спросила, не горничная ли я молодой леди, то есть ваша миссъ, и я сказала, что да.
   -- Я думала, что она совсѣмъ отсюда уѣхала.
   -- Да, миссъ, по теперь она опять вернулась и живетъ тамъ, гдѣ прежде жила, и Лиза съ нею. Вы и Лизу знаете?
   -- Кажется я видѣла ее, только не знала, какъ ее зовутъ.
   -- И она такъ мнѣ сказала! Да, миссъ, онѣ обѣ вернулись, весь свѣтъ исколесили.
   И Чарли посмотрѣла на меня широко раскрытыми большими глазами; еслибъ въ ея чистописаніи буквы выходили такими же круглыми, лучшаго нельзя бы и желать.
   -- Знаете, миссъ, эта Джепни три или четыре дня бродила вокругъ нашего дома, въ надеждѣ увидѣть васъ, миссъ, хоть издали,-- ей только того и было надо, она говоритъ,-- но вы были уѣхавши. И представьте, миссъ, когда она увидала меня, ей показалось по моему виду, что должно быть я и есть ваша горничная!
   И Чарли залилась гордымъ и радостнымъ смѣхомъ.
   -- Неужели, Чарли?
   -- Правда, миссъ, по моему виду!
   И Чарли въ живѣйшемъ восторгѣ принялась было опять хохотать, но вдругъ сдѣлала круглые глаза и напустила на себя серьезный видъ, какой подобаетъ моей горничной. Мнѣ никогда не надоѣдало смотрѣть, какъ Чарли, торжествуя отъ сознанія высокаго поста, который занимаетъ, стояла передо мною со своимъ юнымъ личикомъ, крошечной фигуркой и степенными движеніями, сквозь которыя такъ забавно прорывались по временамъ взрывы дѣтскаго веселья.
   -- Гдѣ же ты встрѣтила ее, Чарли?
   Тогда моя маленькая горничная отвѣтила: "У дверей доктора, миссъ", ея личико опечалилось,-- она еще не сняла своего траурнаго платья. На мой вопросъ, не больна ли жена кирпичника, Чарли отвѣтила: "нѣтъ". Былъ боленъ какой-то чужой мальчикъ, пришедшій въ Сентъ-Альбанъ неизвѣстно откуда, у котораго, какъ сказала мнѣ Чарли, не было ни матери, ни отца, никого на свѣтѣ.-- "Такъ было бы и съ нашимъ Томомъ, миссъ, если бы я и Эмма умерли вслѣдъ за отцомъ". И круглые глаза Чарли наполнились слезами.
   -- Такъ Дженни приходила за лекарствомъ для этого мальчика?
   -- Да, она мнѣ сказала, что онъ сдѣлалъ разъ то же для нея.
   И крѣпко прижавъ къ себѣ скрещенныя руки, Чарли такъ выразительно посмотрѣла на меня, что мнѣ стоило небольшого труда прочесть ея мысли.
   -- Мнѣ кажется, Чарли, лучше всего намъ съ тобою сходить къ Дженни и посмотрѣть, что тамъ можно сдѣлать.
   Ея полную готовность доказала та быстрота, съ какой она принесла мою шляпку и вуаль и помогла мнѣ одѣться, а потомъ зашпилила на себѣ теплый платокъ, придававшій ей такой старушечій видъ. Мы вышли изъ дому, не сказавъ никому ни слова.
   Ночь была холодная и бурная; деревья гнулись отъ вѣтра; дождь, который шелъ съ небольшими перерывами уже нѣсколько дней и лилъ сегодня весь день, все не прекращался; небо хоть и очистилось мѣстами, но было мрачно даже тамъ, гдѣ надъ нашими головами блестѣло нѣсколько звѣздъ.
   На сѣверѣ и сѣверо западѣ, гдѣ солнце закатилось три часа тому назадъ, оставалась красивая, но вмѣстѣ съ тѣмъ зловѣщая блѣдная полоса свѣта, на которой вырисовывались мрачные ряды волнистыхъ тучъ, напоминавшихъ море, застывшее въ моментъ сильной бури. Въ сторонѣ Лондона, надъ огромнымъ пространствомъ горизонта, нависло красновато-коричневое облако свѣта; при взглядѣ на это тускло мерцающее таинственное облако невольно рождалась мысль о небесномъ огнѣ, озаряющемъ съ высоты невидимые дома громаднаго города и лица многихъ тысячъ его обитателей, и контрастъ между двумя освѣщеніями поражалъ своею торжественностью.
   Въ эту ночь мнѣ и на мысль не приходило того, что должно было вскорѣ со мною случиться,-- въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія,-- и однакожъ я твердо помню, что въ то мгновеніе, когда я, пріостановившись у садовой калитки и взглянувъ на небо, тронулась въ путь, я испытала странное неопредѣленное ощущеніе: мнѣ представилась я сама, но не такою, какой я была, а въ какомъ-то новомъ образѣ. Я хорошо помню, что это было со мною именно тамъ и въ ту минуту; испытанное впечатлѣніе всегда вспоминается мнѣ въ связи съ этимъ мѣстомъ и временемъ, и вмѣстѣ съ ними воскресаютъ въ моей памяти всѣ мельчайшія подробности обстановки: отдаленный гулъ людскихъ голосовъ въ городѣ, лай собаки и шлепанье по грязи колесъ какого-то экипажа, спускавшагося подъ гору.
   Это былъ вечеръ субботы, и потому большая часть населенія того мѣстечка, куда мы шли, отсутствовала, пьянствуя по разнымъ кабакамъ. Теперь здѣсь было гораздо тише, чѣмъ тогда, когда я увидѣла эту мѣстность впервые, но грязь и нищета остались тѣ же. Въ печахъ, гдѣ обжигался кирпичъ, горѣлъ огонь, распространяя вокругъ удушливые пары и блѣдно синеватый свѣтъ.
   Мы подошли къ коттеджу, гдѣ на грязномъ покрытомъ заплатами окнѣ тускло горѣла свѣча; постучались въ дверь и вошли. Мать ребенка, умершаго при насъ, сидѣла на стулѣ у кровати по одну сторону камина, гдѣ слабо мерцалъ огонь: противъ нея, прислонившись къ камину, сидѣлъ на полу на корточкахъ мальчикъ въ лохмотьяхъ. Подъ мышкой онъ держалъ рваную мѣховую шапку, прижимая ее къ себѣ, точно какую нибудь драгоцѣнность; онъ пытался согрѣться у огня и дрожалъ такъ, что тряслись окна и ветхая дверь. Воздухъ въ лачугѣ былъ еще болѣе спертый, чѣмъ при первомъ моемъ посѣщеніи, и имѣлъ какой-то совершнено особый, нездоровый запахъ.
   Какъ только мы вошли, я, не снимая вуаля, заговорила съ женщиной; вдругъ мальчикъ вскочилъ и уставился на меня съ какимъ-то необъяснимымъ выраженіемъ ужаса и изумленія. Это произошло очень быстро; было ясно, что причина его испуга -- я, поэтому я не подошла къ нему, а осталась стоять на прежнемъ мѣстѣ.
   -- Не хочу я идти на кладбище, бормоталъ мальчикъ.-- Говорятъ вамъ не пойду!
   Я подняла вуаль и продолжала говорить съ Дженни.
   -- Не обращайте на него взиманія, мэмъ, сказала она мнѣ шепотомъ:-- Онъ сейчасъ придеть въ себя. И, обратившись къ мальчику, спросила:-- Джо, что съ тобою?
   -- Знаю, знаю, зачѣмъ она пришла! кричалъ онъ.
   -- Кто?
   -- Вонъ та леди. Она пришла, чтобъ тащить меня туда, гдѣ хоронятъ. Не хочу идти на кладбище, я ненавижу кладбище; она хочетъ закопать меня.
   Его опять охватила дрожь, и когда онъ прислонился къ стѣнѣ, вся лачуга такъ и затряслась.
   -- Вотъ такъ-то цѣлехонькій день несетъ чепуху, мэмъ! сказала съ состраданіемъ Джепни.-- Что ты таращишь глаза, Джо? Это миледи.
   -- Она миледи? переспросилъ мальчикъ и, оттѣнивъ рукою свои воспаленные глаза, принялся разсматривать меня.-- Она похожа на ту. Шляпка не такая, платье не такое, а все-таки похожа.
   Моя малютка Чарли, со своей преждевременной опытностью въ обращеніи съ больными и несчастными, сняла съ себя шляпу и платокъ, взяла стулъ, увѣренно подошла къ мальчику и усадила его со всѣми пріемами старой, опытной сидѣлки, съ тою только разницей, что ни у одной сидѣлки не было такого цвѣтущаго юнаго личика, внушившаго, повидимому, больному такое довѣріе къ Чарли.
   -- Скажите вы мнѣ толкомъ: это та леди, та другая?
   Чарли покачала головой и методично оправила его лохмотья такъ, чтобъ ему было по возможности теплѣе.
   -- А! Ну, теперь и мнѣ кажется, что не та, пробормоталъ мальчикъ.
   -- Я пришла посмотрѣть, не могу ли что нибудь сдѣлать для тебя, сказала я.-- Что съ тобою?
   -- Я все мерзну, отвѣтилъ мальчикъ хрипло, глядя на меня дикимъ, блуждающимъ взглядомъ.-- И все ко сну клонить, и голова кружится; а во рту сухо, и кости болятъ, такъ что моченьки моей нѣтъ.
   -- Когда онъ пришелъ сюда? спросила я Дженни.
   -- Сегодня утромъ, мэмъ, я нашла его на краю города; я еще прежде, въ Лондонѣ, знала его. Такъ вѣдь, Джо?
   -- Въ Томѣ-Отшельникѣ, сказалъ мальчикъ.
   Онъ только на очень короткое время могъ сосредоточивать свое. вниманіе и смотрѣть осмысленно, вслѣдъ за такими свѣтлыми промежутками его голова, ослабѣвъ, тяжело падала, и онъ говорилъ, какъ въ полудремотѣ.
   -- Когда онъ пришелъ изъ Лондона? спросила я.
   Мнѣ отвѣтилъ самъ мальчикъ, теперь весь багровый отъ жару.-- Я пришелъ вчера, мнѣ приказали идти.
   -- Куда?
   -- Куда нибудь, отвѣтилъ онъ немного громче.-- Я долженъ былъ ходить и все ходилъ, ходилъ, гораздо больше, чѣмъ прежде, съ тѣхъ поръ, какъ та, другая, дала мнѣ соверенъ. Мистрисъ Снегсби все меня подстерегаетъ, все погоняетъ, чтобъ я шелъ. Что я ей сдѣлалъ? И всѣ они меня стерегутъ, и все погоняютъ, все погоняютъ. Всѣ твердятъ мнѣ: проходи!-- и гонятъ меня, какъ только я проснусь и до поздней ночи. Я долженъ былъ идти куда нибудь. Вотъ я и шелъ. Она сказала мнѣ въ Томѣ-Отшельникѣ, что она изъ Сатальбана, я и отправился по Сатальбанской дорогѣ, мнѣ все равно, по какой ни идти.
   Онъ всякій разъ кончалъ свою рѣчь тѣмъ, что обращался къ Чарли.
   -- Что съ нимъ дѣлать? спросила я у Дженни, отведя ее въ сторону.-- Въ такомъ состояніи ему нельзя продолжатъ путь, еслибъ даже онъ шелъ съ какой нибудь опредѣленной цѣлью, а онъ даже не знаетъ, куда идетъ.
   -- Я и сама знаю объ этомъ ровнехонько столько же, сколько новорожденный младенецъ; можетъ быть новорожденный могъ бы сказать даже больше моего, еслибъ умѣлъ говорить, отвѣтила Дженни, глядя на мальчика съ глубокой жалостью.-- Я продержала его у себя цѣлый день, дала ему бульону и лекарства, а Лиза пошла попытать, нельзя ли его куда-нибудь пристроить; мой малютка спитъ вонъ тамъ,-- это Лизинъ ребенокъ, только я часто зову его своимъ. Но я не могу держать долго этого бѣднягу: если мой мужъ придетъ и застанетъ его, онъ вытолкнетъ его въ шею, да пожалуй еще и поколотитъ. Постойте! Кажется Лиза идетъ.
   Въ комнату вошла другая женщина, мальчикъ вскочилъ на ноги; должно быть у него смутно мелькнула мысль, что ему надо уходить. Я не замѣтила, какъ проснулся малютка, спавшій на постели, и когда Чарли взяла его на руки; только теперь я увидѣла, что она ходитъ по комнатѣ, баюкая его; она держала и носила его съ материнской нѣжностью и ловкостью, точно все еще жила на чердакѣ мистрисъ Блиндеръ съ Томомъ и Эммой.
   Подруга Дженни побывала во многихъ мѣстахъ, толкалась въ разныя двери, но вернулась ни съ чѣмъ. Въ больницахъ ей сперва отвѣтили, что слишкомъ рано, а потомъ сказали, что слишкомъ поздно; одно офиціальное лицо отсылало ее къ другому, а второе опять къ первому, такъ и перебрасывали изъ рукъ въ руки, какъ мячикъ.
   Когда я слушала ее, мнѣ невольно пришло на мысль, что эти господа получаютъ свое жалованье не за исполненіе своихъ обязанностей, а за ловкость, съ какой уклоняются отъ нихъ.
   Въ заключеніе она сказала, едва переводя дыханіе отъ страха и отъ поспѣшности, съ какой бѣжала:
   -- Дженни, твой хозяинъ возвращается домой и мой недалеко. Мы больше ничего не можемъ сдѣлать для мальчика, помоги ему Боже!
   Обѣ собрали нѣсколько пенсовъ и сунули ихъ въ руку мальчика. Пробормотавъ что-то вродѣ благодарности, Джо поплелся къ выходу въ полу-забытьи, не понимая хорошенько, чего отъ него требуютъ.
   -- Дай мнѣ ребенка, голубушка! сказала пришедшая женщина Чарли.-- Спасибо! Прощай Дженни! Если мой хозяинъ придетъ добрый, я обѣщаю вамъ, молодая леди, что посмотрю, нельзя ли будетъ помѣстить парня до утра гдѣ-нибудь около обжигательныхъ печей.
   Она поспѣшно убѣжала, и когда мы проходили мимо ея коттеджа, она стояла у дверей, убаюкивая пѣсней ребенка и безпокойно поглядывая на дорогу, откуда долженъ былъ прійти ея мужъ. Я не рѣшилась остановиться поговорить съ ней, боясь навлечь на нее непріятности, но сказала Чарли. что невозможно оставить мальчика умирать на улицѣ. Проворство Чарли равнялось ея присутствію духа; зная лучше меня, что надо дѣлать, она быстро проскользнула впередъ, и у обжигательныхъ печей мы уже яагнали Джо.
   Вѣроятно при началѣ своего странствія онъ несъ подъ мышкой узелокъ съ пожитками, который у него украли или онъ самъ потерялъ; я думаю такъ потому, что онъ продолжалъ прижимать къ себѣ свою рваную шапку, а самъ шелъ съ непокрытой головой, несмотря на проливной дождь. Когда мы окликнули его, онъ остановился и, увидѣвъ меня, опять выказалъ всѣ признаки ужаса; его блестящіе глаза впились въ мое лицо, и даже припадокъ дрожи на время прекратился. Я сказала ему, чтобъ онъ шелъ съ нами, что мы позаботимся пріискать ему на ночь какой-нибудь пріютъ.
   -- Не нужно. Я могу прилечь у горячихъ кирпичей.
   -- Вѣдь ты можешь тамъ умереть, сказала ему Чарли.
   -- Умираютъ вездѣ. Умираютъ и у себя на квартирѣ.-- она знаетъ гдѣ, я ей показывалъ; умираютъ въ Томѣ-Отшельникѣ, въ развалинахъ. Какъ я посмотрю, больше народу умираетъ, чѣмъ живетъ. И онъ спросилъ у Чарли хриплымъ шепотомъ:-- Если она не та, другая, такъ ужъ ни какъ не иностранка, значитъ ихъ всѣхъ три?
   Чарли взглянула на меня съ нѣкоторымъ страхомъ. Я тоже немного трусила, когда мальчикъ впивался въ меня своимъ блестящимъ взглядомъ, но, когда я кивнула ему, онъ безпрекословно повернулъ и послѣдовалъ за нами; убѣдившись, что имѣю на него нѣкоторое вліяніе, я направилась прямо домой. Идти было недалеко -- нужно было только подняться на вершину холма, но дорога была безлюдна, мы встрѣтили всего только одного человѣка, и я опасалась, доведемъ ли мы мальчика безъ посторонней помощи, такимъ невѣрнымъ, колеблющимся шагомъ онъ шелъ. Однако онъ не жаловался и -- если можно такъ выразиться -- относился къ своему состоянію какъ-то безучастно.
   Я оставила его на время въ передней, онъ забился въ оконную нишу и какъ-то весь съежился, но я сомнѣваюсь, чтобъ окружавшій его комфортъ и яркое освѣщеніе произвели на него особенное впечатлѣніе: онъ оглядывалъ ихъ совершенно безучастно. Войдя въ гостиную, чтобъ переговорить съ опекуномъ, я застала тамъ мистера Скимполя, который пріѣхалъ, какъ онъ это часто дѣлывалъ, не предупредивъ заранѣе и не захвативъ съ собою никакихъ вещей; все, что ему было нужно, онъ обыкновенно бралъ у мистера Джерндайса.
   Они оба пошли со мною взглянуть на мальчика; слуги тоже собрались въ передней. Чарли стояла возлѣ мальчика; онъ дрожалъ, забившись въ нишу окна, точно загнанное въ берлогу раненое животное. Опекунъ задалъ ему нѣсколько вопросовъ, пощупалъ ему голову, заглянулъ въ глаза и сказалъ:
   -- Онъ кажется серьезно боленъ; какъ вы думаете, Гарольдъ?
   -- Лучше бы вамъ выпроводить его отсюда, отвѣтилъ мистеръ Скимполь,
   -- Что вы хотите сказать? строго спросилъ опекунъ.
   -- Дорогой Джерндайсъ, вы знаете, я дитя. Сердитесь на меня, если по вашему я этого ^заслуживаю, но у меня врожденное отвращеніе къ такимъ вещамъ, и было даже тогда, когда я занимался медициной. Вы сами понимаете, что есть опасность съ такимъ больнымъ; его лихорадочное состояніе -- штука очень скверная.
   Мистеръ Скимполь вернулся въ гостиную; усѣвшись на табуретъ передъ фортепіано и весело поглядывая на насъ, онъ со своей обычной беззаботностью сказалъ намъ слѣдующее:
   -- Вы скажете -- это ребячество. Да, можетъ быть, но я дитя и никогда не претендовалъ на то, чтобъ меня считали взрослымъ. Если вы выпроводите этого мальчика на улицу, вы только вернете его туда, гдѣ онъ пребывалъ и раньше; ему отъ этого не будетъ хуже, чѣмъ было. Если хотите, можете даже сдѣлать такъ, чтобъ ему было лучше: дайте ему шестипенсовикъ, или пять шиллинговъ, или десять фунтовъ... вамъ лучше знать, сколько именно -- я не математикъ, но такъ или иначе избавьтесь отъ него!
   -- А что онъ будетъ дѣлать? спросилъ опекунъ.
   Мистеръ Скимполь пожалъ плечами и улыбнулся своей обворожительной улыбкой:
   -- Клянусь честью, я не имѣю объ этомъ ни малѣйшаго понятія! Но, разумѣется, что-нибудь да сдѣлаетъ.
   Опекунъ, которому я наскоро разсказала о безполезныхъ попыткахъ двухъ женщинъ пристроить мальчика, принялся расхаживать по комнатѣ, ероша себѣ волосы и говоря:
   -- Будь этотъ оборвышъ преступникомъ и сиди онъ въ тюрьмѣ, для него были бы открыты двери больницъ и за нимъ ухаживали бы, какъ и за всякимъ другимъ мальчикомъ Великобританскаго королевства. Не ужасно ли это?
   Дорогой мой Джерндайсъ! Простите за наивность вопроса, исходящаго отъ наивнаго существа, совершеннаго невѣжды въ людскихъ дѣлахъ, -- отчего же въ такомъ случаѣ ему бы не сдѣлаться преступникомъ?
   Опекунъ остановился и посмотрѣлъ на мистера Скимполя съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ, въ которомъ къ негодованію примѣшивалась невольная улыбка. Мистеръ Скимполь, нисколько не смущаясь, продолжалъ тѣмъ же задушевнымъ тономъ.
   -- Мнѣ сдается, нашего юнаго друга нельзя заподозрить въ излишней деликатности, а по-моему съ его стороны было бы гораздо благоразумнѣе и, пожалуй, даже приличнѣе, еслибъ онъ обнаружилъ нѣкоторую дозу дурно направленной энергіи, которая привела бы его въ тюрьму; въ этомъ было бы больше отваги и даже нѣкоторая своеобразная поэзія.
   -- Кажется, на свѣтѣ нѣтъ другого подобнаго вамъ ребенка! замѣтилъ опекунъ, возобновляя свою безпокойную прогулку изъ угла въ уголъ.
   -- Вы думаете? Я и самъ такъ думаю. Признаюсь, я не вижу, почему бы нашему юному другу не постараться, по мѣрѣ силъ, найти случай облечься той поэзіей, которая ему доступна? Несомнѣнно, что онъ явился на свѣтъ съ аппетитомъ, и, по всей вѣроятности когда онъ здоровъ, аппетитъ у него превосходный. Ну-съ, отчего жъ бы ему въ самомъ дѣлѣ, когда наступить часъ, въ который онъ больше любитъ обѣдать,-- должно быть около полдня,-- не заявить обществу: "Я голоденъ, но будете ли вы такъ добры дать мнѣ приборъ и покормить меня?" Общество взяло въ свое исключительное распоряженіе систему распредѣленія приборовъ и проповѣдуетъ, что долженъ быть приборъ и для нашего юнаго друга, однако не даетъ ему этого прибора. Тогда онъ говоритъ: "Въ такомъ случаѣ извините, если я самъ его возьму". Вотъ что я понимаю подъ дурно направленной энергіи, которая имѣетъ за собою разумныя основанія и нѣкоторый романическій ореолъ. Если бы нашъ молодой другъ явился выразителемъ такой энергіи, я заинтересовался бы имъ больше, чѣмъ теперь, когда онъ оказывается простымъ бродягой, какихъ много.
   -- А между тѣмъ, теперь ему худо, рѣшилась я вставить свое замѣчаніе,
   -- А между тѣмъ, теперь ему худо, какъ справедливо замѣтила практичная, здравомыслящая миссъ Соммерсонъ, весело подхватилъ мистеръ Скимполь.-- Поэтому я и посовѣтовалъ бы вамъ выпроводить сего юнца, прежде чѣмъ ему станетъ еще хуже.
   Я, кажется, никогда не забуду пріятной улыбки, съ которой онъ проговорилъ эти слова. Опекунъ повернулся ко мнѣ и сказалъ:
   -- Конечно, я могъ бы, хозяюшка, устроить, чтобъ его сейчасъ же приняли въ больницу, для этого мнѣ стоило бы только съѣздить туда самому -- хотя это ужасно, что при его положеніи необходимы такія мѣры. Но теперь ужъ поздно, нрчь темная, погода отвратительная, а онъ совсѣмъ выбился изъ силъ. Въ комнаткѣ надъ конюшней есть удобная постель: лучше мы помѣстимъ его тамъ на ночь, а утромъ перевеземъ въ больницу, закутавши хорошенько.
   -- Вы таки возвращаетесь къ этому юношѣ? спросилъ мистеръ Скимполь, видя, что мы уходимъ и присаживаясь къ роялю.
   -- Да, сказалъ опекунъ.
   -- Какъ я завидую вашей организаціи, Джерндайсъ! игриво воскликнулъ мистеръ Скимполь: -- Вы и миссъ Соммерсонъ не обращаете вниманія на опасность и на тому подобныя вещи, вы готовы всякую минуту куда-нибудь идти, что-нибудь дѣлать. Вотъ что значить воля! У меня совсѣмъ нѣтъ воли. И не то, чтобы я не хотѣлъ, а не могу, да и только.
   -- Кажется, вы не можете даже присовѣтовать какого-нибудь лекарства этому мальчику? проговорилъ опекунъ, бросивъ на него черезъ плечо полусердитый взглядъ -- именно полусердитый, потому что опекунъ никогда, кажется, не могъ серьезно разсердиться на мистера Скимполя, считая его существомъ, къ которому нельзя предъявлять такихъ требованій, какъ ко взрослымъ людямъ.
   -- Дорогой Джерндайсъ, я замѣтилъ въ его карманѣ сткляночку съ прохладительной микстурой, пусть онъ ее приметъ,-- вотъ лучшій совѣтъ, какой можно дать. Прикажите побрызгать уксусомъ комнату, гдѣ онъ будетъ спать, и поддерживать въ ней умѣренную температуру, а его укрыть, но такъ, чтобъ ему не было слишкомъ жарко. Впрочемъ,-- давать совѣты -- просто дерзость съ моей стороны: миссъ Соммерсонъ отлично знаетъ всѣ эти средства и имѣетъ такой удивительный распорядительный талантъ, что съумѣетъ все устроить.
   Мы вернулись въ переднюю и объяснили Джо нашъ планъ относительно его устройства; Чарли повторила ему наши объясненія, но онъ принялъ ихъ съ тѣмъ безжизненнымъ равнодушіемъ, которое я уже и прежде въ немъ замѣтила, и такъ апатично смотрѣлъ на всю возню, которую подняли для него какъ-будто все это дѣлалось для кого-нибудь другого. Прислуга отнеслась къ мальчику очень сострадательно и такъ усердно намъ помогала, что вскорѣ комната надъ конюшней была готова и нѣсколько человѣкъ перенесли его туда, хорошо закутаннаго, черезъ сырой дворъ; пріятно было видѣть, какъ всѣ были добры къ нему, какъ безпрестанно величали его то молодцомъ, то старикашкой, въ полномъ убѣжденіи, что это должно очень его оживить.
   Чарли распоряжалась всѣми приготовленіями и безчисленное множество разъ пропутешествовала изъ дома въ комнату больного съ разными вещами, которыя, по нашему мнѣнію, могли доставить ему нѣкоторый комфортъ и подкрѣпить его силы. Опекунъ самъ сходилъ къ нему передъ тѣмъ, какъ лечь спать, и вернувшись въ ворчальню, чтобы написать по поводу мальчика письмо, которое посланный долженъ былъ на разсвѣтѣ отвезти въ городъ, сообщилъ мнѣ, что повидимому больной чувствуетъ себя лучше и скоро уснетъ.
   -- Его заперли снаружи, сказалъ мнѣ опекунъ, чтобъ онъ какъ-нибудь не выскочилъ въ бреду, и я принялъ мѣры, чтобъ самый легкій шумъ въ его комнатѣ былъ услышанъ.
   Ада не выходила въ этотъ вечеръ изъ своей комнаты по случаю простуды, такъ что мистеръ Скимполь все время сидѣлъ одинъ и развлекался, наигрывая и напѣвая отрывки изъ разныхъ патетическихъ арій; мы издали слышали, какъ онъ пѣлъ съ большимъ чувствомъ. Когда мы вернулись въ гостиную, онъ объявилъ, что споетъ намъ маленькую балладу, которая пришла ему въ голову "à propos нашего молодого друга", и тотчасъ запѣлъ о крестьянскомъ мальчикѣ, который:
   
   Въ пучину свѣта брошенъ, скитаться обреченъ,
   Лишенъ родного крова, родителей лишенъ.
   
   Исполнивъ балладу съ большимъ вкусомъ и одушевленіемъ, онъ сказалъ намъ, что она всегда вызываетъ у него слезы. Весь остальной вечеръ онъ былъ особенно веселъ; по его словамъ, сознаніе, что онъ находится въ кругу людей, имѣющихъ счастье быть дѣльными людьми, настроило его такъ радостно, что онъ готовъ "щебетать какъ птичка". Попивая свой негусъ {Примѣчаніе: Негусъ -- вино, подогрѣтое съ разными пряностями.}, онъ поднялъ стаканъ "за здравіе нашего юнаго друга" и тутъ же сочинилъ и развилъ остроумную гипотезу о томъ, что можетъ быть этому мальчику предназначено подобно Виттингтону, сдѣлаться впослѣдствіи лондонскимъ лордъ-мэромъ, и тогда онъ откроетъ богоугодное заведеніе имени Джерндайса, домъ призрѣнія имени Соммерсонъ и учредить ежегодное паломничество въ Ст. Альбанъ. Безъ всякаго сомнѣнія нашъ молодой другъ превосходнѣйшій юноша въ своемъ родѣ, но онъ не во вкусѣ Гарольда Скимполя. Когда Гарольдъ Скимполь въ первый разъ узналъ каковъ Гарольдъ Скимполь, онъ сперва очень изумился, по потомъ принялъ его со всѣми его недостатками, рѣшивъ, что самое лучшее -- философски отнестись къ факту, и думаетъ, что и мы должны съ этимъ согласиться.
   Послѣднее донесеніе Чарли было, что больной успокоился; изъ моего окна былъ виденъ фонарь, который ему оставили; фонарь мирно горѣлъ, и я легла въ постель, счастливая сознаніемъ, что мальчикъ нашелъ пріютъ. Незадолго до разсвѣта меня разбудилъ говоръ и какое-то необычное движеніе на дворѣ; я одѣлась, взглянула въ окно и, увидѣвъ одного изъ нашихъ слугъ, который вчера былъ въ числѣ наиболѣе симпатизирующихъ мальчику, спросила его, не случилось ли чего въ домѣ. (фонарь продолжалъ по прежнему горѣть въ комнаткѣ надъ конюшней).
   -- Мальчикъ, миссъ...
   -- Что съ нимъ, ему хуже?
   -- Его нѣтъ, миссъ.
   -- Умеръ?
   -- Не умеръ, миссъ, а исчезъ.
   Когда онъ исчезъ, какъ, почему -- оставалось загадкой! Дверь была на замкѣ, фонарь стоялъ по прежнему на окнѣ, только и можно было предположить, что пролѣзъ черезъ трапъ въ полу, который велъ въ пустой каретный сарай; но трапъ былъ опущенъ и не похоже было на то, чтобъ его поднимали. Все было по мѣстамъ. Когда этотъ фактъ былъ ясно установленъ, мы должны были допустить грустное предположеніе, что ночью больнымъ овладѣлъ припадокъ бреда и, увлеченный какой-нибудь галлюцинаціей или преслѣдуемый воображаемымъ страшилищемъ, онъ прокрался вонъ и блуждаетъ теперь гдѣ нибудь безпомощный, страдающій. Всѣ мы были такого мнѣнія, за исключеніемъ мистера Скимполя; онъ по своему обыкновенію легко отнесся къ этому случаю.
   -- Нашему молодому другу пришло въ голову, что со своею злокачественной лихорадкой онъ далеко не пріятный сожитель, и, будучи отъ природы крайне деликатенъ, онъ постарался избавить домъ отъ своего присутствія -- такъ шутилъ по этому поводу мистеръ Скимполь.
   Было произведено цѣлое разслѣдованіе, обшарили каждое мѣстечко; обыскали обжигательныя печи, посѣтили коттеджи кирипчниковъ, подробно допросили обѣихъ женщинъ, но онѣ рѣшительно ничего не знали и нельзя было усомниться въ искренности ихъ неподдѣльнаго изумленія. Погода давно стояла сырая, и всю ночь шелъ дождь, поэтому на землѣ нельзя было найти слѣдовъ. Изгородь и ровъ, стѣны, скирды и стога, все было осмотрѣно нашими людьми на большое разстояніе вокругъ, такъ какъ предполагали, не лежитъ ли мальчикъ гдѣ нибудь безъ чувствъ или мертвый; но не нашлось ни малѣйшаго указанія его присутствія гдѣ нибудь по близости. Съ той минуты, какъ его оставили одного въ комнатѣ надъ конюшней, никто его не видѣлъ: онъ исчезъ безслѣдно.
   Поиски продолжались пять дней; я не думаю, чтобъ они прекратились и тогда, но мое вниманіе было отвлечено другимъ, на вѣки памятнымъ мнѣ событіемъ. Однажды вечеромъ, когда Чарли опять занималась чистописаніемъ въ моей комнатѣ, а я сидѣла съ работой противъ нея, я почувствовала, что столъ весь трясется; взглянувъ на Чарли, я увидѣла, что она дрожитъ съ головы до ногъ.
   -- Чарли, тебѣ холодно?
   -- Кажется да, миссъ, отвѣтила она, -- не знаю, что со мною, я не могу удержаться отъ дрожи; вчера, въ это же самое время, со мною было то же. Пожалуйста не безпокойтесь, мнѣ немного нездоровится.
   Я услышала голосъ Ады и бросилась къ двери, соединяющей мою комнату съ нашей общей, и заперла ее на ключъ. Ада просила меня отпереть, но я сказала: -- Теперь нельзя, голубушка, уходи. Я сейчасъ къ тебѣ приду.
   Ахъ! много много, времени прошло, прежде чѣмъ мы съ ней свидѣлись!
   Чарли заболѣла; спустя двѣнадцать часовъ ей было худо. Я помѣстила ее въ своей комнатѣ, уложила на свою постель и осталась при ней сидѣлкой. Я сообщила опекуну о ея болѣзни и объяснила, почему должна отдѣлиться отъ Ады и не видѣться съ нею. Вначалѣ Ада безпрестанно подходила къ дверямъ, плакала, звала меня, осыпала упреками; но я написала ей длинное письмо, я написала, что она мучитъ меня, что я чувствую себя несчастной и заклинаю ее во имя любви ко мнѣ, ради моего спокойствія не подходить къ моей комнатѣ, и могу позволить ей только подходить къ моему окну, которое выходитъ въ садъ. Послѣ этого она стала часто приходить ко мнѣ подъ окно.
   И прежде, когда мы почти не разлучались, я любила ея голосъ, но какъ я полюбила его теперь, когда слушала ее изъ-за оконной занавѣси! Какъ полюбила я его послѣ, когда настало самое тяжелое время!
   Мнѣ поставили кровать въ нашей общей гостиной, Ада перешла въ другую часть дома; раскрывъ двери въ мою комнату, я превратила обѣ комнаты въ одну и имѣла возможность поддерживать въ нихъ чистый воздухъ. Всѣ слуги были такъ добры, что съ величайшей радостью готовы были являться во всякую минуту днемъ и ночью, и помогать мнѣ ухаживать за больной; ни малѣйшаго признака боязни или неохоты не было ни въ комъ изъ нихъ, но я рѣшила, что лучше выбрать какую нибудь одну солидную женщину, на которую можно было положиться, что она станетъ соблюдать осторожность и не будетъ видѣться съ Адой. Такимъ образомъ я могла иногда выйти подышать свѣжимъ воздухомъ, и, когда больная не нуждалась въ моихъ услугахъ, я гуляла съ опекуномъ, если не было опасности встрѣтить Аду.
   Бѣдной Чарли становилось все хуже и хуже, ей грозила смерть; много долгихъ дней и ночей пролежала она тяжко больная, но малютка была такъ терпѣлива, обнаруживала столько мужества, что часто, сидя у ея постели и держа ея голову въ своихъ рукахъ,-- въ такомъ положеніи она чувствовала себя спокойнѣе,-- я часто молилась Небесному Отцу, чтобъ онъ далъ мнѣ никогда не забыть этого урока, который давала мнѣ своимъ примѣромъ моя маленькая сестра во Христѣ.
   Сначала меня очень безпокоила мысль, что, если даже Чарли выздоровѣетъ, ея хорошенькое личико измѣнится и будетъ обезображено -- она была такъ прелестна съ этими ямочками на щекахъ! Но потомъ мысль объ этомъ исчезла передъ сознаніемъ грозящей ей смертельной опасности.
   Когда ей было особенно худо, она постоянно переносилась мыслью къ постели умирающаго отца и къ дѣтямъ, оставленнымъ на ея попеченіи, и совсѣмъ не узнавала меня; я тогда брала ея голову въ свои руки, и безпокойный бредъ мало по малу утихалъ; въ такія минуты я обыкновенно думала, какъ сообщу двумъ осиротѣвшимъ крошкамъ о смерти этой малютки, которую любящее сердце научило, какъ замѣнить имъ мать.
   Въ другіе моменты она узнавала меня, говорила со мною, просила передать Тому и Эммѣ, какъ она ихъ любила, какъ она увѣрена, что Томъ выростетъ хорошимъ человѣкомъ. Въ эти минуты она разсказывала мнѣ то, что читала своему отцу во время его болѣзни: о юношѣ, единственномъ сынѣ вдовы, котораго несли хоронить, о дочери сотника, воскрешенной милосердной рукой на смертномъ одрѣ. Она разсказывала мнѣ, какъ, послѣ смерти отца, въ первомъ припадкѣ горя она на колѣняхъ молилась, чтобы Богъ воскресилъ его и возвратилъ бѣднымъ дѣтямъ; она говорила, что если ей не суждено выздоровѣть и она умретъ, можетъ быть и брату ея придетъ въ голову молиться, чтобъ Богъ ее воскресилъ, и чтобы тогда я сказала ему, что всѣ эти люди, возвращенные на землю во время оно, были воскрешены только за тѣмъ, чтобы убѣдить насъ во всеобщемъ воскресеніи въ день судный.
   Но во всѣ періоды болѣзни Чарли ни на секунду не оставляли тѣ хорошія качества, о которыхъ я не разъ говорила: и часто, очень часто вспоминала я, какъ уповалъ на Бога бѣдный отверженецъ ея отецъ и вѣрилъ, что Тотъ пошлетъ ей Ангела хранителя. И Чарли не умерла. Опасность исчезала мало по малу, и Чарли начала поправляться, долго пробывъ между жизнью и смертью. Сначала у меня не было никакой надежды на то, что ея личико останется такимъ, какъ было, и не будетъ обезображено, но вскорѣ я стала убѣждаться въ противномъ и увидѣла, какъ возвращается къ ней прежняя миловидность.
   Великое это было утро, когда я могла сообщить о полномъ выздоровленіи Чарли Адѣ, стоявшей въ саду; великій былъ этотъ вечеръ, когда Чарли и я пили наконецъ вмѣстѣ чай въ комнатѣ, сосѣдней съ той, гдѣ. она лежала во время болѣзни!
   Но въ этотъ же самый вечеръ я почувствовала ознобъ. Къ счастью для обѣихъ насъ, мысль о томъ, что я заразилась отъ Чарли той же болѣзнью, пришла мнѣ въ голову уже тогда, когда дѣвочка лежала въ постели и спала мирнымъ сномъ; за чаемъ я не обращала еще вниманія на свое нездоровье, но теперь я знала уже навѣрное, что не замедлю послѣдовать примѣру Чарли.
   Утромъ однакожъ я была еще въ силахъ встать рано, отвѣтить на привѣтствіе моей милочки, стоявшей подъ окномъ и поговорить съ нею столько же, какъ обыкновенно. Но я смутно вспоминала, что ночью расхаживала по комнатамъ не совсѣмъ сознательно, хотя и помнила, гдѣ я нахожусь; а по временамъ я испытывала сгранное ощущеніе, будто я росту и толстѣю. Въ тотъ же вечеръ мнѣ было на столько скверно, что я рѣшилась приготовить Чарли къ тому, что меня ожидало, и, имѣя это въ виду, сказала ей:
   -- Ты теперь совсѣмъ здорова, Чарли?
   -- О, да!
   -- На столько здорова, что я могу сказать тебѣ одинъ секретъ?
   -- Да, конечно, миссъ! съ восторгомъ вскричала Чарли, но радостное выраженіе ея лица сейчасъ же исчезло, ибо она прочла секретъ по моему лицу; она вскочила съ кресла и бросилась ко мнѣ на грудь съ воплемъ:-- О, миссъ, это я сдѣлала, это я виновата!
   И многое въ томъ же родѣ говорила она; ея благодарное сердечко разрывалось отъ горя. Давъ ей выплакаться, я сказала:
   -- Ну, Чарли, если я заболѣю, вся моя надежда на тебя. Ты оправдаешь мое довѣріе, если отнесешься къ моей болѣзни съ тѣмъ же мужествомъ и спокойствіемъ, съ какимъ относилась къ своей.
   -- Дайте мнѣ поплакать еще немножко! О дорогая моя, голубушка моя, дайте мнѣ поплакать еще чуточку. Я буду потомъ благоразумна!
   Не могу вспомнить безъ слезъ, съ какой любовью и преданностью вырывались у нея эти слова, какъ крѣпко обнимала она меня. Я дала ей выплакаться, и намъ обѣимъ стало легче.
   -- Теперь вы можете сказать мнѣ, что хотѣли, миссъ. Я слушаю васъ.
   -- Немногое мнѣ остается сказать, Чарли. Вечеромъ я сообщу о своей болѣзни доктору, который лечилъ тебя, и скажу, что ты будешь моей сидѣлкой.
   Бѣдная дѣвочка поблагодарила меня отъ всего сердца.
   -- Утромъ, когда ты услышишь въ саду голосъ миссъ Ады, если я не буду уже въ состояніи подойти къ окошку, скажи ей, что я сплю, что я устала и заснула. Все время, пока я буду больна, не пускай никого въ комнату и держи ее точно такъ же, какъ я держала во время твоей болѣзни.
   Чарли обѣщала исполнить все въ точности, и я легла, потому что чувствовала себя очень дурно. Вечеромъ я видѣлась съ докторомъ и добилась его согласія не говорить пока никому въ домѣ о моей болѣзни. Я очень неясно помню, какъ ночь смѣнилась днемъ, а день ночью, но въ это первое утро я могла еще подойти къ занавѣскѣ и поговорить съ моей милочкой. На слѣдующее утро я слышала, какъ она звала меня, -- о какъ дорогъ былъ теперь мнѣ ея голосъ!-- черезъ силу я сказала Чарли, мнѣ было трудно говорить, чтобъ она отвѣтила, что я сплю. Я слышала, какъ нѣжно она произнесла.
   -- Ради всего на свѣтѣ, не разбуди ее, Чарли!
   -- Чарли, какова сегодня на видъ моя любимица? спросила я.
   -- Какъ будто немного печальная, отвѣтила дѣвочка, гладя въ окно сквозь занавѣску.
   -- Но все такая же прелестная?
   -- Да, миссъ... Она все еще смотритъ въ окно.
   Богъ да благословитъ ея ясные голубые глазки!
   Я подозвала Чарли и дала ей послѣднее порученіе:
   -- Слушай, Чарли. Когда Ада узнаетъ о моей болѣзни, она будетъ пытаться войти ко мнѣ въ комнату. Ни за что не впускай ее, Чарли, если меня любишь! Чарли, если ты впустишь ее хоть на минуту, я умру!
   -- Я не пущу ее. Она не войдетъ сюда, обѣщала Чарли.
   -- Вѣрю, вѣрю тебѣ, голубушка. Теперь подойди, сядь возлѣ меня и возьми меня за руку. Я хочу чувствовать твое прикосновеніе, Чарли, потому что я не могу тебя видѣть: я ослѣпла.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.
Назначенный часъ.

   Ночь надвигается на Линкольнъ-Иннъ,-- безпокойную, шумную долину, пріютившуюся подъ сѣнію Закона, гдѣ истцы и днемъ-то находятъ мало свѣта; ночь надвигается на Линкольнъ-Иннъ, даже свѣчи въ конторахъ юристовъ погасли, клерки сбѣжали по ветхимъ деревяннымъ лѣстницамъ и разсѣялись кто куда. Только что замеръ заунывный бой часовъ: пробило девять; всѣ входы заперты; ночной сторожъ -- величественный мужчина, имѣющій удивительную способность ко сну, началъ свое дежурство въ привратницкой. Ряды оконъ надъ лѣстницами, съ лампами, мерцающими подобно очамъ Правосудія, подслѣповатаго Аргуста съ нахлобученными на глаза непроницаемыми колпаками, подмигиваютъ звѣздамъ.
   Въ грязноватыхъ оконцахъ подъ крышами тамъ и сямъ виднѣются тускло свѣтящіяся точки, указывающія мѣста, гдѣ писцы и мудрые законовѣды продолжаютъ еще работать надъ запутываніемъ движимыхъ и недвижимыхъ имуществъ въ юридическія сѣти, считая въ среднемъ уловѣ около двѣнадцати жертвъ на каждый акръ земли.
   Хотя время, положенное для занятій въ присутственныхъ мѣстахъ, уже миновало, но эти трудолюбивые, какъ пчелы, благодѣтели себѣ подобныхъ еще продолжаютъ заниматься своимъ ремесломъ, ибо ихъ работа съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе округляетъ счетъ кліента.
   Въ сосѣднемъ кварталѣ, тамъ, гдѣ находится мѣстопребываніе лорда-канцлера изъ лавки тряпья и бутылокъ, замѣтно всеобщее стремленіе къ ужину и пиву. Мистрисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ вышли къ дверямъ своихъ квартиръ; сыновья этихъ дамъ, соблазнившись приглашеніемъ своихъ сверстниковъ поиграть въ прятки, впродолженіе нѣсколькихъ часовъ стремительно летали по переулкамъ Ченсери-Лэна или лежали въ засадѣ къ величайшему замѣшательству прохожихъ; теперь мистрисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ поздравляютъ другъ друга съ тѣмъ, что дѣти наконецъ улеглись спать и онѣ могутъ поболтать на свободѣ.
   Предметомъ ихъ бесѣды служитъ по обыкновенію мистеръ Крукъ и его жилецъ, тотъ фактъ, что мистеръ Крукъ "вѣчно подъ хмѣлькомъ" и вѣроятность завѣщанія въ пользу молодого человѣка. Но кромѣ того имъ есть что сказать другъ другу о музыкальныхъ собраніяхъ въ "Солнечномъ Гербѣ", откуда черезъ полуоткрытыя окна доносятся звуки фортепіано и гдѣ маленькій Свайльсъ, который только что привелъ любителей музыки въ неистовый восторгъ, насмѣшивъ ихъ до упада, теперь перешелъ къ другому жанру и сентиментально заклинаетъ ихъ "слушать, слушать, слушать, какъ водопадъ шумитъ".
   Мистрисъ Перкинсъ и мистрисъ Пиперъ обмѣниваются мнѣніями по поводу другой знаменитости, принимающей участіе въ Музыкальныхъ собраніяхъ, имя которой тоже красуется въ рукописной афишѣ, выставленной въ окнѣ "Солнечнаго Герба". Мистрисъ Перкинсъ достовѣрно извѣстно, что, хотя эта особа значится въ афишѣ подъ именемъ "миссъ Мельвильсонъ", она замужемъ уже полтора года, и каждый вечеръ въ помѣщеніе Музыкальныхъ собраній приносится грудной младенецъ, чтобы получить въ антрактахъ между музыкальными номерами ту пищу, которая свойственна его возрасту.
   -- Я скорѣе готова бы продавать на улицѣ спички, чѣмъ заниматься такой профессіей, говоритъ мистрисъ Перкинсъ. Мистрисъ Пиперъ, какъ и слѣдуетъ ожидать, вполнѣ раздѣляетъ это мнѣніе и предпочитаетъ аплодисментамъ толпы скромную жизнь частнаго лица,-- благодаря Бога сама эна, разумѣется и мистрисъ Перкинсъ также, пользуется безукоризненной репутаціей.;
   Въ это время появляется мальчикъ изъ "Солнечнаго Герба" и приноситъ мистрисъ Пиперъ къ ужину пинту пѣнящагося нива; принявъ отъ него кувшинъ, мистрисъ Пиперъ удаляется во-свояси, пожелавъ доброй ночи мистрисъ Перкписъ, которая держитъ въ рукѣ свою пинту пива, принесенную изъ той же гостинницы однимъ изъ юныхъ Перкинсовъ, пока онъ не улегся еще спать.
   Слышно хлопанье ставенъ въ запирающихся лавкахъ, разносится запахъ табаку отъ закуренныхъ трубокъ, наконецъ падающія звѣздочки въ верхнихъ окнахъ указываютъ на то, что всѣ отошли на покой. Теперь полисменъ начинаетъ свой обходъ: постукиваетъ по дверямъ, пробуетъ запоры, подозрительно осматриваетъ попадающіеся на встрѣчу узлы, руководствуясь предположеніемъ, что всѣ люди на свѣтѣ дѣлятся на такихъ, которые обкрадываютъ, и на такихъ, которыхъ обкрадываютъ.
   Ночь душная, хотя изъ земли подымаются холодныя испаренія и наполняютъ воздухъ туманомъ, ночь, которою воспользуются бойни, сточныя трубы, вредныя для здоровья фабрикаціи, канавы со стоячей водой, кладбища, чтобъ прибавить работы чиновнику, который ведетъ списки умершихъ.
   Оттого-ли, что въ воздухѣ есть что-то особенное,-- и въ самомъ дѣлѣ въ немъ много кое-чего,-- оттого ли, что у мистера Уивля есть что-нибудь на душѣ, только мистеръ Уивль, Джоблингъ тожъ, не въ своей тарелкѣ. Онъ по крайней мѣрѣ разъ двадцать въ часъ выходитъ изъ комнаты на улицу; эти хожденія начались, какъ только стемнѣло, и участились съ тѣхъ поръ, какъ лордъ-канцлеръ заперъ свою лавку -- что онъ сдѣлалъ сегодня раньше обыкновеннаго; въ дешевенькой бархатной шапочкѣ, туго стягивающей его черепъ и придающій невѣроятные размѣры его бакенбардамъ, мистеръ Уивль то появляется у себя наверху, то показывается въ дверяхъ, выходящихъ на улицу.
   Нѣтъ ничего необыкновеннаго въ томъ, что мистеру Снегсби сегодня тоже не по себѣ, ибо подъ бременемъ тайны, лежащей у него на душѣ, онъ теперь всегда болѣе или менѣе не въ духѣ. Какая-то непонятная сила толкаетъ его къ лавкѣ старьевщика: ему сдается, что здѣсь-то и кроется источникъ тайны, въ которой онъ состоитъ участникомъ, хотя и не посвященнымъ. Лавка мистера Крука неотразимо влечетъ къ себѣ мистера Снегсби; даже сегодня, выйдя послѣ ужина съ твердымъ намѣреніемъ погулять не болѣе десяти минутъ, пройтись только до конца Ченсери-Лэна, онъ у "Солнечнаго Герба" переходить на другую сторону и приближается къ дому мистера Крука.
   -- Какъ, это мистеръ Уивль? Это вы тутъ? и поставщикъ писчебумажныхъ принадлежностей останавливается побесѣдовать.
   -- Да, это я, мистеръ Снегсби.
   -- Вы, какъ и я, вышли подышать чистымъ воздухомъ передъ сномъ?
   -- Ну, здѣсь не очень-то надышишься; да и тотъ воздухъ, какой есть, далеко не чистый! отвѣчаетъ мистеръ Уивль, поглядывая въ оба конца переулка.
   -- Совершенно вѣрно, сэръ. Не замѣчаете ли вы, и мистеръ Снегсби нѣсколько разъ съ разстановками втягиваетъ въ себя и нюхаетъ воздухъ,-- не замѣчаете ли вы, мистеръ Уивль, что здѣсь,-- будемъ говорить прямо,-- какъ будто припахиваетъ саломъ?
   -- Да, сегодня вечеромъ я и самъ замѣтилъ какой-то особенно странный запахъ, отвѣчаетъ мистеръ Уивль.-- Должно быть въ "Солнечномъ Гербѣ" жарятъ котлеты.
   -- Вы думаете, это пахнетъ котлетами? Гм! Котлеты? и мистеръ Снегсби опять нюхаетъ воздухъ.-- Да, должно быть котлеты. Но, вѣроятно, поваръ зазѣвался: котлеты пригорѣли, сэръ! И мнѣ кажется... мистеръ Снегсби еще разъ вдыхаетъ воздухъ, потомъ плюетъ и утираетъ ротъ,-- мнѣ кажется, будемъ говорить прямо, что котлеты были далеко не свѣжія, когда ихъ поставили жариться.
   -- Похоже на то. Воздухъ пропитанъ заразой.
   -- Да, такая атмосфера дѣйствуетъ на расположеніе духа, говоритъ мистеръ Снегсби.
   -- Клянусь Св. Георгіемъ! Она наводитъ на меня ужасъ!
   -- Это, видите ли, потому, что вы живете въ уединенномъ мѣстѣ, въ комнатѣ, съ которой связаны мрачныя воспоминанія, и мистеръ Снегсби бросаетъ черезъ плечо своего собесѣдника взглядъ въ темный корридоръ, потомъ отступаетъ на шагъ, чтобы окинуть взглядомъ весь домъ.-- Я не могъ бы жить въ такой комнатѣ совершенно одинъ, какъ живете вы, сэръ. Я бы такъ мучился и терзался, что иногда по вечерамъ выбѣгалъ бы вонъ и стоялъ на улицѣ, чтобъ только не сидѣть тамъ. Но правда, вы не видѣли въ этой комнатѣ того, что видѣлъ я. Это большая разница.
   -- Вся эта исторія мнѣ достаточно хорошо извѣстна, отвѣчаетъ мистеръ Уивль.
   -- Происшествіе не изъ особенно пріятныхъ! и мистеръ Снегсби скромнымъ покашливаніемъ въ руку выражаетъ непреложность своего убѣжденія.-- Мистеръ Крукъ долженъ бы принять это во вниманіе при назначеніи квартирной платы. Надѣюсь, что онъ взялъ это въ разсчетъ?
   -- Конечно, ему слѣдовало бы такъ посгупить, но не думаю, чтобъ онъ это сдѣлалъ.
   -- Вы находите эту плату высокой, сэръ? Въ нашемъ околоткѣ квартирная плата высока; не знаю почему, по близость суда подымаетъ цѣны на все. Я не хочу этимъ сказать что нибудь дурное объ учрежденіи, которое даетъ мнѣ средства къ жизни... прибавляетъ мистеръ Снегсби, кашлянувъ въ видѣ оправданія.
   Мистеръ Уивль опять поглядываетъ въ оба конца переулка, а потомъ смотритъ на коммиссіонера; поймавъ его взглядъ, мистеръ Снегсби смущается, отводитъ глаза въ сторону, смотритъ на звѣзды и выражаетъ покашливаніемъ затруднительное положеніе, въ которое онъ поставленъ разговоромъ. Потирая руки онъ начинаетъ:
   -- Достойный примѣчанія фактъ: онъ былъ...
   -- Кто онъ? перебиваетъ мистеръ Уивль.
   -- Покойникъ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби и, скосивъ правую бровь, указываетъ головой на лѣстницу.
   -- Ахъ, вотъ вы про что! Я думалъ о немъ уже кончено, говоритъ мистеръ Уивль, какъ будто предметъ разговора не особенно ему пріятенъ.
   -- Я хотѣлъ только указать на достойный примѣчанія фактъ: онъ явился, поселился здѣсь и былъ въ числѣ моихъ переписчиковъ, и вы тоже явились, живете здѣсь и тоже переписываете для меня. Конечно, тутъ нѣтъ ничего унизительнаго, вставляетъ мистеръ Снегсби, испугавшись, какъ бы его не поняли въ томъ смыслѣ, будто онъ предъявляетъ права хозяина на мистера Уивля.-- Я знавалъ одного переписчика который поступилъ потомъ на пивоварню и сдѣлался очень почтеннымъ человѣкомъ, чрезвычайно почтеннымъ человѣкомъ, сэръ, прибавляетъ мистеръ Снегсби съ нѣкоторымъ предчувствіемъ, что едва ли онъ этимъ поправитъ дѣло.
   -- Да, это фактъ, достойный примѣчанія, какъ вы выразились, отзывается Уивль, принимаясь опять оглядывать переулокъ.
   -- Не виденъ ли въ этомъ какъ бы перстъ Провидѣнія? вопрошаетъ мистеръ Снегбси.
   -- Пожалуй.
   -- Именно перстъ Провидѣнія, несомнѣнно перстъ Провидѣнія. И мистеръ Снегсби покашливаетъ на этотъ разъ утвердительно.-- Ну, мистеръ Уивль, кажется, я долженъ пожелать вамъ покойной ночи... Мистеръ Снегсби произносить это такъ, какъ будто чрезвычайно сожалѣетъ о томъ, что надо уходить, хотя, съ той минуты, какъ остановился, все время обдумывалъ, какъ бы сдѣлать это половчѣе.-- Пора мнѣ домой, а то моя женушка хватится меня. Покойной ночи, сэръ!
   Если мистеръ Снегсби спѣшитъ домой, чтобы избавить мистрисъ Снегсби отъ безпокойства,-- то онъ можетъ не торопиться, ибо его женушка не спускаетъ съ него глазъ впродолженіе всей его прогулки: она крадется за нимъ, накинувъ на голову носовой платокъ, и, пробираясь мимо мистера Уивля, бросаетъ пытливый взглядъ на этого джентльмена и на его дверь.
   -- Вы-то во всякомъ случаѣ узнаете меня потомъ, мэмъ, говоритъ про себя мистеръ Уивль:-- Но, кто бы вы ни были, я не могу сдѣлать комплимента вашей наружности и вашему головному убору. Ахъ, этотъ малый, кажется, никогда не придетъ!
   Но пока онъ говоритъ, этотъ малый подходитъ. Мистеръ Уивль многозначительно подымаетъ палецъ, увлекаетъ пришедшаго въ коридоръ, запираетъ входную дверь и оба отправляются на верхъ: мистеръ Уивль ступаетъ тяжело; мистеръ Гуппи, ибо это онъ. взбѣгаетъ по лѣстницѣ удивительно легко. Когда двери комнаты тщательно заперты, начинается тихій разговоръ.
   -- Я думалъ, вы пропадете гдѣ нибудь у чорта на куличкахъ, и не придете, говоритъ Тони.
   -- Почему же? Я сказалъ вѣдь: около десяти.
   -- Вы сказали около десяти, да, вы сказали около десяти, но по моему было уже десять разъ десять, по моему теперь уже сто: никогда въ моей жизни время не тянулось такъ, какъ сегодня!
   -- Отчего? Что случилось?
   -- Ровно ничего; но пока я задыхался отъ копоти въ этой миленькой конурѣ, чего мнѣ только не лѣзло въ голову! Одно страшнѣе другого! Ахъ, эта каторжная свѣча! И Тони указываетъ на стоящую на столѣ восковую свѣчу, на которой нагаръ виситъ огромнымъ кочномъ, а воскъ оплылъ въ видѣ погребальнаго савана.
   -- Это легко поправить, говоритъ Гуппи, взявъ въ руки щипцы.
   -- Вы думаете? Вовсе не такъ легко, какъ вамъ кажется. Она все время такъ коптитъ.
   -- Да что такое съ вами, Тони? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, остановившись со щипцами въ рукѣ передъ другомъ, который епдитъ, упершись локтями въ столъ.
   -- Вилльямъ Гуппи, я въ уныніи, отвѣчаетъ другъ.-- Во всемъ виновата эта невыносимо мрачная, убійственная комната и тотъ старый чортъ внизу.
   Мистеръ Уивль сердито отпихиваетъ локтемъ лоточекъ со щипцами, опускаетъ голову на руку, кладетъ ноги на каминную рѣшетку и смотритъ въ огонь. Мистеръ Гуппи наблюдаетъ за нимъ, качаетъ головой и въ самой непринужденной позѣ садится по другую сторону стола.
   -- Кто это разговаривалъ съ вами, Тони, кажется Снегсби?
   -- Да будь онъ... да, это былъ Снегсби, измѣняетъ Тони конструкцію начатой фразы.
   -- По дѣлу?
   -- Нѣтъ, не по дѣлу. Онъ шатался тутъ по близости и подошелъ ко мнѣ отъ нечего дѣлать.
   -- Я такъ и думалъ, что это Снегсби, и сочтя за лучшее, чтобъ онъ не видѣлъ меня, остановился подождать, когда онъ уйдетъ.
   -- Опять за прежнее, Вильямъ Гуппи! восклицаетъ Тони, поднявъ на минуту глаза на своего друга.-- Какая таинственность и скрытность! Клянусь Св. Георгіемъ, еслибъ мы совершили убійство, мы и тогда не могли бы окружить себя большей таинственностію!
   Мистеръ Гуппи дѣлаетъ видъ, что улыбается, и чтобы перемѣнить разговоръ, смотритъ съ восхищеніемъ -- искреннимъ или притворнымъ -- на великолѣпную галлерею британскихъ красавицъ, украшающую комнату. Онъ заканчиваетъ свое обозрѣніе повѣшеннымъ надъ каминомъ портретомъ леди Дэдлокъ, изображающимъ ее на террасѣ съ пьедесталомъ и съ вазой на пьедесталѣ, съ шалью на вазѣ, съ роскошной шубой на шали, съ рукою на роскошной шубѣ и съ браслетомъ на рукѣ.
   -- Портретъ леди Дэдлокъ удивительно похожъ, говоритъ мистеръ Гуппи:-- такъ, кажется, и заговорить.
   -- Очень бы этого желалъ, ворчитъ Тони, не мѣняя позы:-- по крайней мѣрѣ могъ бы разговаривать здѣсь съ великосвѣтской львицей!
   Мистеръ Гуппи убѣждается, что ласковымъ обращеніемъ сегодня не проймешь мистера Уивля и, перемѣнивъ тонъ, адресуется къ нему съ такимъ увѣщаніемъ:
   -- Тони, я умѣю уважать мрачныя чувства; никто лучше меня не знаетъ, что дѣлается съ человѣкомъ, когда имъ овладѣетъ грусть, и можетъ быть никто въ свѣтѣ не имѣетъ такого права знать это, какъ человѣкъ, въ сердцѣ котораго запечатлѣвъ неизгладимый образъ; но всему есть границы, особенно когда присутствуетъ сторона ни въ чемъ неповинная, не причинившая вамъ никакихъ обидъ, и я долженъ поставить вамъ на видъ, Тони, что не считаю въ настоящемъ случаѣваше обращеніе достаточно гостепріимнымъ и джентльменскимъ.
   -- Вилльямъ Гуппи, вы слишкомъ жестоки!
   -- Можетъ быть, сэръ, отвѣтствуетъ Вилльямъ Гуппи,-- по я жестоко уязвленъ.
   Мистеръ Уивль соглашается допустить, что онъ былъ неправъ, и проситъ мистера Вилльяма Гуппи забыть и простить; во мистеръ Вилльямъ Гуппи, одержавъ верхъ, не сразу уступаетъ просьбамъ друга, а продолжаетъ сыпать горькіе упреки.
   -- Нѣтъ, Тони, вы бы должны вникнуть, какъ вы оскорбляете чувства человѣка, у котораго въ сердцѣ запечатлѣвъ неизгладимый образъ,-- человѣка, несчастнаго въ самыхъ нѣжнѣйшихъ своихъ привязанностяхъ, гдѣ вибрируютъ самыя тончайшія струны. Вы, Тони, обладаете всѣмъ, что можетъ очаровывать взоры и внушать симпатію; не въ вашемъ характерѣ -- и къ счастью для васъ: я, быть можетъ, радъ бы былъ сказать тоже о себѣ,-- не въ вашемъ характерѣ порхать надъ однимъ цвѣткомъ. Для васъ открытъ цѣлый цвѣтникъ и на легкихъ крыльяхъ вы перепархиваете отъ одного цвѣтка къ другому. И однако жъ, Тони, я неспособенъ бы былъ оскорбить, безъ повода, даже такія чувства, какъ ваши!
   Тони вторично умоляетъ простить и забыть, и восклицаетъ энергично:
   -- Вилльямъ Гуппи! довольно!
   Вилльямъ Гуппи снисходить къ этой мольбѣ, говоря:
   -- Самъ я никогда не началъ бы этого разговора!
   -- Перейдемъ теперь къ этимъ письмамъ, говоритъ Тони, поправляя огонь въ каминѣ.-- Не странно ли со стороны Крука назначить для передачи ихъ мнѣ такое необыкновенное время: полночь?
   -- Очень странно. И съ чего взбрела ему въ голову такая фантазія?
   -- Развѣ онъ знаетъ съ чего? Онъ и самъ не знаетъ,-- сказалъ, что сегодня его рожденье и что онъ отдаетъ мнѣ письма ровно въ полночь. Онъ будетъ мертвецки пьянъ къ тому времени, онъ пьянствовалъ весь день.
   -- А не забудетъ онъ о назначенномъ часѣ?
   -- Забудетъ? Можете быть покойны: онъ никогда ничего не забываетъ. Я видѣлъ его сегодня около восьми часовъ,-- помогалъ ему запирать лавку,-- письма были у него въ мѣховой шапкѣ, онъ мнѣ показывалъ. Когда мы заперли лавку, онъ вынулъ ихъ изъ шапки, сѣлъ передъ каминомъ и сталъ ихъ пересматривать. Я послѣ слышалъ изъ своей комнаты, какъ онъ завывалъ внизу, точно вѣтеръ въ непогоду, распѣвая свою единственную пѣсню о Харонѣ и пьянчугѣ Бибо, который переселился на тотъ свѣтъ пьянымъ. А потомъ притихъ, точно старая крыса въ своей норѣ.
   -- И вы пойдете къ нему ровно въ двѣнадцать часовъ?
   -- Да, въ двѣнадцать часовъ; потому-то я и сказалъ вамъ, когда вы вошли, что мнѣ кажется, будто теперь не десять часовъ, а сто.
   Мистеръ Гуппи кладетъ ногу на ногу и нѣсколько минутъ сидитъ въ безмолвномъ размышленіи, потомъ спрашиваетъ:
   -- Тони, онъ все еще не умѣетъ читать?
   -- Онъ никогда не научится. Онъ знаетъ буквы и умѣетъ писать ихъ по одиночкѣ, при моей помощи онъ сдѣлалъ въ этомъ успѣхи, по никакъ не можетъ научиться складывать,-- для этого искусства онъ слишкомъ старъ и слишкомъ много пьетъ.
   -- Какъ же онъ разобралъ имя Гаудонъ? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, то и дѣло перекладывая свои вытянутыя ноги.
   -- Не могъ онъ разобрать. Вы знаете, какую странную способность онъ имѣетъ запоминать очертанія буквъ, и какъ точно онъ срисовываетъ на глазъ цѣлыя слова. И эту фамилію онъ написалъ мнѣ такимъ образомъ, очевидно запомнивъ направленіе линій въ буквахъ, и спросилъ у меня, какое это слово.
   -- Тони! говорить мистеръ Гуппи, продолжая перекладывать свои ноги на разные лады. Не можете ли вы сказать, какой рукой писаны эти письма: мужской или женской?
   -- Женской. И ставлю пятьдесятъ противъ одного, что писавшая ихъ настоящая леди: буквы очень наклонныя, и буква н кончается длиннымъ торопливымъ росчеркомъ.
   Впродолженіе этого разговора мистеръ Гуппи кусалъ ногти большихъ пальцевъ то на той, то на другой рукѣ, мѣняя палецъ каждый разъ, какъ мѣнялъ положеніе ногъ; онъ хотѣлъ сдѣлать это и теперь, но вдругъ его вниманіе сосредоточивается на рукавѣ сюртука и онъ съ ужасомъ принимается его разглядывать.
   -- Тони, что происходитъ сегодня въ этомъ домѣ? Не загорѣлось ли въ трубѣ?
   -- Загорѣлось въ трубѣ?!
   -- Взгляните, сколько сажи! Взгляните сюда на мою руку и на столъ! Посмотрите, какъ она впиталась въ матерію: и не сдуешь, и пачкаетъ, точно черное сало.
   Въ нѣмомъ изумленіи смотрятъ они другъ на друга; Тони выходитъ на лѣстницу, прислушивается, взбирается наверхъ, сходитъ внизъ, по все спокойно, и, возвратившись назадъ, онъ повторяетъ мистеру Гуппи замѣчаніе, сказанное имъ недавно мистеру Снегсби, относительно котлетъ, которыя жарятся въ "Солнечномъ Гербѣ". Они садятся у огня, очень близко другъ къ другу, прислонившись къ другому краю стола; мистеръ Гуппи все еще съ невыразимымъ отвращеніемъ разсматриваетъ свой рукавъ, возобновляя прерванный разговоръ:
   -- Такъ это тогда старикъ сообщилъ вамъ, что взялъ письма изъ чемодана своего умершаго жильца?
   Тони, трусливо поглаживая свои бакенбарды, отвѣчаетъ:
   -- Да, тогда. Тогда-то я и черкнулъ записочку своему дорогому другу, высокоуважаемому Вилльяму Гуппи, увѣдомляя его о назначенномъ на эту ночь свиданіи и не совѣтуя ему приходить рано, потому что старый чортъ Крукъ топкая бестія.
   Развязный тонъ свѣтскаго молодого человѣка, свойственный мистеру Упилю, сегодня какъ-то ему не дается; онъ забылъ даже о своихъ банкенбардахъ и, повидимому, опять становится жертвой страха, послѣ того какъ подозрительно оглянулся назадъ.
   -- Вы должны, принести эти письма въ свою комнату, чтобъ прочесть и вникнуть въ ихъ содержаніе, а потомъ разсказать ему, -- такой кажется былъ у васъ уговоръ? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, кусая отъ безпокойства ноготь большого пальца.
   -- Говорите тише. Да, мы такъ съ нимъ условились.
   -- Я сказалъ вамъ, Тони, какъ...
   -- Говорить вамъ -- тише! прерываетъ его опять Тони.
   Мистеръ Гуппи киваетъ своей умной головой, придвигается еще ближе и понижаетъ голосъ до шепота.
   -- Я сказалъ вамъ, какъ поступить. Первое: надо приготовить другую, совершенно такую же связку, такъ что, еслибъ старикъ потребовалъ письма въ то время, какъ они будутъ у меня, вы могли бы дать ему эту связку.
   -- Вѣрнѣе всего, что онъ откроетъ подлогъ при первомъ взглядѣ на связку, это въ пятьсотъ разъ вѣроятнѣе при такихъ дьявольскихъ глазахъ, какъ у него.
   -- Тогда мы сбросимъ маску: письма не принадлежатъ ему и никогда не принадлежали; вы, узнавъ это, передали ихъ мнѣ, своему другу юристу -- для безопасности. Въ крайности, если онъ этого потребуетъ, письма вѣдь будутъ цѣлы и мы всегда можемъ ему вернуть.
   -- И -- да, нерѣшительно допускаетъ мистеръ Уивль.
   -- Тони, какъ вы это говорите! Ужъ не сомнѣваетесь ли вы въ Вилльямѣ Гуппи? Не подозрѣваете ли меня въ какомъ нибудь зломъ умыслѣ?
   -- Вилльямъ! мои подозрѣнія не заходятъ за предѣлы того, что я знаю, торжественно отвѣчаетъ мистеръ Уивль.
   -- А что вы знаете? настаиваетъ мистеръ Гуппи, невольно возвышая голосъ. Но Тони еще разъ предостерегаетъ его:-- "говорите тише!" и беззвучно шевеля губами, мистеръ Гуппи повторяетъ свой вопросъ.
   -- Я знаю три вещи. Во первыхъ то, что мы тутъ съ вами шепчемся и секретничаемъ, какъ пара заговорщиковъ.
   -- Ну, такъ чтожъ! При другомъ образѣ дѣйствій мы оказались бы парой дураковъ, ибо это единственный путь обдѣлать то, что намъ надо. Второе?
   -- Второе -- мнѣ непонятно, какая намъ будетъ прибыль отъ всего этого?
   Мистеръ Гуппи обращаетъ глаза къ портрету леди Дэдлокъ и отвѣчаетъ:
   -- Я просилъ васъ, Тони, слѣпо положиться въ этомъ на честь вашего друга; не говоря уже о томъ, что дѣльце это сослужитъ службу, какъ я разсчитываю, вашему другу въ отношеніи тѣхъ струнъ человѣческой души, которыя... которыхъ не слѣдуетъ затрогивать пока,-- вашъ другъ не дуракъ и знаетъ, что дѣлаетъ. Что это такое?
   -- Это бьетъ одиннадцать въ Соборѣ Св. Павла. Прислушайтесь: сейчасъ раздастся звонъ башенныхъ часовъ по всему Сити.
   Друзья сидятъ молча, прислушиваясь къ металлическому звону, который раздается на разныхъ башняхъ, ближнихъ и дальнихъ, высокихъ и низкихъ, и звучитъ на самые разнообразныя тоны. Когда наконецъ замираетъ послѣдній ударъ, наступившая тишина кажется еще таинственнѣе. Обыкновеннымъ послѣдствіемъ разговора шепотомъ является одно непріятное ощущеніе: въ окружающей атмосферѣ молчанія чудится странный трескъ и шорохъ, шелестъ отъ рѣянія безплотныхъ одеждъ, какіе-то таинственные шаги, отъ которыхъ не остается слѣдовъ ни на пескѣ морскомъ, ни на свѣжемъ снѣгу. Такое ощущеніе является теперь у обоихъ друзей; имъ кажется, что воздухъ наполненъ призраками, и оба, точно по уговору, разомъ оборачиваются посмотрѣть, заперта ли дверь.
   -- Ну, Тони? говоритъ мистеръ Гуппи, придвигаясь поближе къ огню и неизмѣнно продолжая грызть свой ноготь.-- А третье-то что же?
   -- То, что далеко не пріятная вещь составлять заговоры противъ покойника въ комнатѣ, гдѣ онъ умеръ, особенно если и самъ живешь въ той же комнатѣ.
   Противъ него мы не составляемъ никакого заговора.
   -- Можетъ быть, но все-таки это мнѣ не нравится. Поживите-ка здѣсь сами, посмотримъ, что вы скажете.
   -- А относительно того, что онъ умеръ въ этой комнатѣ, говоритъ, обходя вопросъ, мистеръ Гуппи,-- такъ въ каждой почти въ комнатѣ кто нибудь да умеръ.
   -- Да, но въ другихъ комнатахъ мертвецовъ оставляютъ въ покоѣ и... и они оставляютъ васъ въ покоѣ! отвѣчаетъ Тони.
   Они глядятъ другъ на друга. Мистеръ Гуппи высказываетъ торопливое замѣчаніе, что своимъ заговоромъ они, -- онъ въ этомъ увѣренъ,-- оказываютъ услугу покойнику. Мистеръ Уивль проходитъ это замѣчаніе глубокимъ молчаніемъ и такъ неожиданно принимается мѣшать огонь, что мистеръ Гуппи вздрагиваетъ, какъ будто тотъ запускаетъ щипцы не въ каминъ, а въ его собственное сердце.
   -- Тьфу! Этой отвратительной сажи, кажется, стало еще больше! говоритъ мистеръ Гуппи.-- Откроемъ окно и впустимъ немного воздуху, здѣсь смертельная духота.
   Они подымаютъ раму и высовываются изъ окна; противоположные дома стоятъ такъ близко, что совсѣмъ загораживаютъ небо, но огоньки, мелькающіе тамъ и сямъ въ засаленныхъ окнахъ, и отдаленный стукъ экипажей доказываютъ, что тамъ есть люди и движеніе, поэтому друзья начинаютъ чувствовать себя лучше. Мистеръ Гуппи постукиваетъ пальцами по подоконнику и опять принимается шептать.
   -- Кстати, Тони, не забудьте, что я не посвящалъ въ это дѣло старикашку Смольвида (мистеръ Гуппи разумѣетъ подъ этой кличкой мистера Смольвида), его дѣдъ тонкая бестія. И вся семейка пронюхала бы объ этомъ,
   -- Не бойтесь, не забуду, я обо всемъ помню.
   -- Какъ вы думаете, начинаетъ опять мистеръ Гуппи,-- правда ли, что у Крука есть другія важныя бумаги, какъ онъ хвастался вамъ, когда между вами завязалась эта дружба?
   Тони качаетъ головой.
   -- Не знаю. Понятія не имѣю. Если намъ удастся кончить это дѣло, не возбудивъ подозрѣній, мнѣ будетъ легче разузнать объ этомъ. Теперь же, когда я не видалъ этихъ бумагъ, что я могу о нихъ знать, когда онъ и самъ не знаетъ? Старикъ выудитъ оттуда какое нибудь слово и напишетъ мѣломъ на стѣнѣ или на столѣ, и спрашиваетъ, что оно значитъ, но легко можетъ быть, что весь его архивъ, съ начала до конца, состоитъ изъ негодныхъ бумагъ, которыя онъ скупалъ Богъ вѣсть зачѣмъ. То, что онъ владѣетъ важными бумагами -- пунктъ его помѣшательства; чтобъ прочесть ихъ, онъ учится читать цѣлую четверть вѣка -- такъ по крайней мѣрѣ онъ мнѣ говорилъ.
   -- Вопросъ въ томъ, какъ эта мысль пришла ему въ голову? вопрошаетъ послѣ нѣкотораго размышленія мистеръ Гуппи, прищуривъ одинъ глазъ.-- Быть можетъ, онъ нашелъ эти бумаги въ какой нибудь купленной вещи, запрятанными въ такое мѣсто, гдѣ нельзя было подозрѣвать ихъ присутствія, и изъ этого вывелъ своей хитрой башкой, что они имѣютъ большую цѣнность.
   -- А можетъ быть ему подсунули эти бумаги, увѣривъ, что онѣ очень цѣнны, или, можетъ быть, онъ помѣшался на этомъ отъ разныхъ причинъ: отъ того, что постоянно возится со всякимъ хламомъ, отъ того, что болтается въ Канцлерскомъ судѣ и вѣчно слышитъ толки о всевозможныхъ документахъ, замѣчаетъ мистеръ Уивль.
   Мистеръ Гуппи киваетъ головой, взвѣшивая про себя возможность всѣхъ этихъ предположеній, и, сидя на подоконникѣ, продолжаетъ въ задумчивости постукивать по немъ пальцами, но вдругъ поспѣшно отдергиваетъ руку.
   -- Ахъ, чортъ, что это такое? Взгляните на мои пальцы!
   Его пальцы выпачканы какою-то густою желтою жидкостью, отвратительнаго запаха, отвратительною на видъ и на ощупь: это какое-то тошнотворное масло, возбуждающее невольное отвращеніе. Оба вздрагиваютъ.
   -- Что это такое! Вы выливали что нибудь за окно?
   -- Выливалъ что нибудь за окно? Ничего, клянусь вамъ! Ничего, съ тѣхъ поръ, какъ живу здѣсь! кричитъ мистеръ Уивль.
   -- Однако же взгляните сюда!
   Когда къ окну подносятъ свѣчу, видно, какъ густая жидкость медленно просачивается изъ угла рамы, стекаетъ внизъ и образуетъ вонючую лужицу.
   -- Ужасный домъ! восклицаетъ ать? говорилъ опекунъ мой, которому въ короткихъ словахъ разсказала я тщетныя старанія обѣихъ женщинъ: -- не страшно ли подумать, повторялъ онъ, ходя взадъ и впередъ въ сильномъ волненіи: -- что будь этотъ несчастный мальчикъ преступникомъ, ему были бы открыты двери госпиталя и о немъ пеклись бы не хуже, чѣмъ о всякомъ другомъ ребенкѣ цѣлаго королевства.
   -- Между-тѣмъ, ему дѣлается хуже, позволила я себѣ сказать.
   -- Между-тѣмъ, сказалъ мистеръ Скимполь весело: -- какъ замѣчаетъ миссъ Сомерсонъ съ своимъ практически-здравымъ смысломъ, ему дѣлается хуже и потому и предлагаю опять-таки прогнать его прежде, чѣмъ ему сдѣлается еще хуже.
   Я полагаю, что никогда не забуду того весело-добродушнаго вида, съ которымъ онъ говорилъ подобный вздоръ.
   -- Разумѣется, маленькая хозяйка, сказалъ опекунъ мой, обращаясь ко мнѣ: -- я могъ бы принудить смотрителей госпиталя принять его тотчасъ же, но врядъ-ли это будетъ для него лучше: теперь ужь поздно, погода очень-дурна, а мальчикъ совершенно истощенъ. Въ холодной свѣтелкѣ надъ сараемъ стоитъ кровать, и я думаю, до утра уложить его въ ней. Правда, тётушка Дердонъ? Пойдемъ, распорядимся.
   -- Какъ! сказалъ мистеръ Скимполь, перебирая слегка пальцами по клавишамъ фортепьяно: -- вы опять хотите идти къ нашему юному другу?
   -- Да, сказалъ опекунъ мой.
   -- Какъ завидую я вашему темпераменту! возразилъ мистеръ Скимполь, съ шутливымъ удивленіемъ: -- вамъ и миссъ Сомерсонъ все ни по-чемъ. Вы готовы по всякое, время идти всюду и дѣлать все. Такова воля! Я не имѣю ни воли, ни неволи; въ душѣ моей только одно безсиліе!
   -- Вы не можете ничего прописать мальчику, полагаю я, сказалъ опекунъ мой, посмотрѣвъ на него съ полудосадой, но только съ полудосадой потому, что въ глазахъ мистера Жарндиса Скимполь былъ существомъ, на котораго нельзя было серьёзно сердиться.
   -- Милый мой Жаридлсъ, я замѣтилъ въ его карманѣ сткляночку съ прохладительнымъ лекарствомъ, и ничего лучше не можетъ онъ сдѣлать, какъ принять его. Ты можешь также приказать напрыскать уксусомъ около его кровати, держать свѣтелку въ умѣренной свѣжести, а больнаго въ умѣренномъ теплѣ. Впрочемъ, давать совѣты было-бы дерзко съ моей стороны. Миссъ Сомерсонъ обладаетъ такимъ запасомъ подробныхъ свѣдѣній въ этихъ дѣлахъ, что все будетъ устроено, какъ-нельзя-лучше.
   Мы снова возвратились въ сѣни и объяснили Джо, какъ мы его уложимъ. Черли повторила ему наши объясненія еще разъ, по онъ выслушивалъ ихъ съ какимъ-то холоднымъ равнодушіемъ, какъ-будто-бы все дѣлалось для кого-нибудь другаго, а не для него. Вся прислуга очень сострадала къ его жалкому положенію и старалась всячески пособить бѣднягѣ. Комната надъ сараемъ была скоро готова и двое изъ людей перенесли Джо, укутавъ его хорошенько, черезъ мокрый дворъ. Пріятно было видѣть, какъ всѣ были къ нему ласковы, называли его безпрестанно "старикашкой", надѣясь этимъ названіемъ усладить его измученный слухъ. Черли управляла всѣмъ и ходила взадъ и впередъ между домомъ и комнатою больнаго, съ лекарствами и подкрѣпляющими средствами, которыя мы отважились ему дать. Опекунъ мой самъ присмотрѣлъ за всѣмъ прежде, нежели оставилъ бѣднаго Джо одного. Возвратись въ кабинетъ, чтобъ написать объ мальчикѣ письмо, которое должно было отправить съ нарочнымъ на разсвѣтѣ, онъ сказалъ мнѣ, что Джо спокоенъ и скоро уснетъ, и что онъ велѣлъ запереть дверь снаружи, на случай бреда, и все такъ устроилъ, какъ только было можно.
   Ада, по причинѣ простуды, оставалась въ своей комнатѣ, и мистеръ Скимполь, во время нашего отсутствія, занималъ себя фортепьянами, разъигрывалъ отрывки трогательныхъ пѣсенъ, иногда, какъ мы это издали слышали, припѣвалъ съ большимъ выраженіемъ и чувствомъ. По возвращеніи нашемъ въ гостиную, онъ объявилъ свое желаніе спѣть намъ небольшую балладу, которая пришла ему въ голову a propos юнаго друга нашего, и безподобно пропѣлъ про крестьянскаго мальчика, который
   
   Сиротствуя и милой родины лишонъ,
   Безъ цѣли по свѣту бродитъ былъ осужденъ.
   
   Онъ сказалъ намъ, что пѣсня это всегда доводила его до слезъ.
   Остальное время вечера мистеръ Скимполь пылъ чрезвычайно-веселъ. "Я, говоритъ, чирикаю отъ восторга, что окруженъ такими трудолюбивыми талантами; пью свой грогъ за выздоровленіе нашего юнаго друга!" Потомъ воображенію его представилось, что, быть-можетъ, онъ, подобно Виттингтону, будетъ назначенъ лордомъ-мэромъ въ Лондонѣ, и тогда онъ непремѣнно учредитъ Жарндисовъ Институтъ, Сомерсонову богадѣльню и небольшую ежегодную процесію пилигримовъ въ Сент-Альбансъ. "Что жъ касается до юнаго нашего друга, говоритъ онъ, то и нисколько не сомнѣваюсь, что онъ, въ своемъ родѣ, прекраснѣйшій молодой человѣкъ, но идетъ не по дорогѣ Леонарда Скимполя; Леонардъ Скимполь познакомясь короче съ собственною своею особою, открылъ, къ своему величайшему удивленію, что эта особа, при всѣхъ своихъ недостаткахъ, имѣетъ тенденцію къ философіи, считаетъ за лучшее повиноваться обстоятельствамъ и полагаетъ, что и вы дѣлаете то же".
   Черли пришла сказать, что мальчикъ успокоился и уснулъ. Изъ окна своей комнаты и могла видѣть фонарь, горѣвшій въ свѣтелкѣ большаго и успокоясь мыслью, что бѣдный сирота не остался безъ пріюта, заснула и сама очень-скоро.
   Незадолго передъ разсвѣтомъ движеніе въ домѣ и говоръ, болѣе обыкновеннаго, разбудили меня. Одѣвшись, я выглянула изъ окна и спросила одного изъ нашихъ людей, который вчера вечеромъ показался мнѣ очень-сострадательному, не случилось ли чего-нибудь. Фонарь въ окнѣ надъ сараемъ все еще горѣлъ.
   -- Мальчикъ, миссъ... отвѣчалъ онъ.
   -- Что такое мальчикъ? Развѣ ему сдѣлалось хуже? спросила я.
   -- Отправился, миссъ
   -- Умеръ!
   -- Нѣтъ, миссъ, не умеръ. Ушелъ
   Отгадать въ какое время ночи, какъ, или зачѣмъ онъ убѣжалъ, казалось, дѣломъ безнадежнымъ. Дверь была заперта, фонарь все еще стоялъ на окнѣ и уйдти можно было только чрезъ люкъ, отворявшійся въ пустой сарай; впрочемъ, и люкъ былъ затворенъ щитомъ и, казалось, никогда не отворялся. Какъ бы то ни было, только мальчика въ сараѣ не находилось. Убѣдясь въ этомъ вполнѣ, мы мучились сомнѣніемъ: не сдѣлался ли съ нимъ ночью бредъ, и онъ, гонимый какимъ-нибудь фантастическимъ призракомъ, бѣжалъ, несмотря на свое безпомощное состояніе. Мысль эта пугала насъ всѣхъ, то-есть за исключеніемъ мистера Скимполя, который своимъ безпечно-равнодушнымъ тономъ доказывалъ намъ, что юный другъ нашъ, понимая заразительность своей злой лихорадки, не хотѣлъ, но врожденной вѣжливости, быть незваннымъ гостемъ и удалился.
   Въ надеждѣ оттаскать его живымъ или мертвымъ, сдѣланы были всевозможные разспросы и изслѣдованія на каждомъ мѣстѣ. Мы осмотрѣли кирпичеобжигательныя печи, ходили въ лачуги бѣдняковъ, основательно допрашивали обѣихъ женщинъ; кусты, рвы, стѣны, валежникъ, стоги были нашими людьми осмотрѣны кругомъ на большое протяженіе, однакожь всѣ розыски остались совершенно-тщетными.
   Пять дней продолжались розыски; я не хочу этимъ сказать, чтобъ они послѣ этого срока совершенно прекратились; но вниманіе мое было въ это время обращено на другое, для меня очень-памятное обстоятельство.
   Черли сидѣла вечеромъ въ моей комнатѣ снова за письмомъ, а я противъ нея за работой; вдругъ почувствовала я, что столъ дрожитъ. Маленькую горничную мою отъ головы до ногъ била дрожь.
   -- Черли, сказала я: -- ты озябла?
   -- Что-то холодно, миссъ, отвѣчала она.-- Не знаю, право. Всю ломаетъ. Я и вчера худо себя чувствовала почти въ это же время. Не пугайтесь, миссъ, мнѣ кажется, я больна.
   Услышавъ голосъ Ады, и тотчасъ поспѣшила къ двери, отдѣлявшей мою комнату отъ общей нашей гостиной, и заперла ее, какъ-разъ вовремя, потому-что Ада ужь стучалась, когда рука моя лежала еще на ключѣ.
   Ада кричала мнѣ, чтобъ я ее впустила; но я сказала: "не теперь, милая. Уйди лучше. Не безпокойся, я тотчасъ сойду". Ахъ какъ много, много прошло времени, прежде нежели я снова сошлась съ моей милочкой!
   Черли занемогла. Въ -- теченіе двѣнадцати часовъ болѣзнь ея усилилась. Я велѣла перенести ее въ свою комнату и, положивъ на кровать, сѣла спокойно подлѣ, чтобъ ухаживать за нею. Я извѣстила обо всемъ опекуна, написала къ нему, почему считала необходимостью запереться и почему вовсе не хотѣла видѣть своей милочки. Вначалѣ она очень-часто подходила къ двери, звала меня и даже со слезами и рыданіями дѣлала мнѣ упреки; но я написала ей, что она мнѣ причиняетъ безпокойство и печаль и умоляла любовью ея ко мнѣ не говорить со мною ближе, чѣмъ изъ сада. Послѣ этого письма она приходила въ сада, подъ окно даже чаще, чѣмъ къ двери; и если выучилась и любить ея сладкозвучный голосъ прежде, когда мы едва разлучались, то какъ хорошо я выучилась любить его теперь, когда я слушала ее и отвѣчала ей, стоя у окна и не смѣя взглянуть на нее. О, какъ хорошо выучилась я любить его впослѣдствіи, когда наступили худшія времена!
   Въ нашей гостиной была поставлена кровать и для меня, и, оставивъ дверь растворенною, сдѣлала я изъ обѣихъ комнатъ одну и всегда содержала въ ней чистый воздухъ; съ-тѣхъ-поръ изъ этой части дома Ада удалилась совершенно. Каждый изъ нашихъ людей, безъ исключенія, съ величайшею готовностью и безъ малѣйшаго страха пришелъ бы ко мнѣ въ каждый часъ дня и ночи; но я предпочла избрать только одну достойную женщину, съ которою Ада никогда но должна была видѣться; на осторожность ея и могла положиться. При си помощи оставляла я свою больную, чтобъ вмѣстѣ съ опекуномъ подышать свѣжимъ воздухомъ, когда мы не боялись встрѣтить Ады. Ни въ какой прислугѣ и ни въ чемъ другомъ я болѣе не нуждалась.
   Такъ страдала бѣдная Черли; ей дѣлалось хуже-и-хуже, грозила страшная опасность, и длинный рядъ дней и ночей она лежала безъ чувствъ. Терпѣніе ея было изумительно: она обнаруживала такую кротость въ страданіяхъ, что очень-часто, сидя у ея постели, держа голову ея на своихъ рукахъ (она дремала такимъ образомъ, когда не могла иначе), я молила Бога не дать мнѣ забыть урокъ, которому учила меня ота маленькая сестра.
   Меня очень огорчила мысль, что прекрасное личико Черли измѣнится и обезобразится: она была такой миловидный ребенокъ! Однакожъ, это опасеніе было ничто въ-сравненіи съ опасеніемъ за ея жизнь. Когда ей было очень-худо и бредъ уносилъ ее къ смертному одру ея отца, къ маленькимъ братьямъ и сестрамъ, она еще узнавала меня на столько, что успокоивалась на рукахъ моихъ и безъ особеннаго волненія лепетала свои лихорадочныя грёзы. Въ такія минуты мысль пересказать двумъ остающимся послѣ нея дѣтямъ, что не стало для нихъ того ребенка, который умѣлъ замѣнить имъ мать, тяжелымъ камнемъ лежала на моемъ сердцѣ.
   Были минуты, когда Черли совершенно узнавала меня; она говорила, что посылаетъ Тому и Эммѣ сердечные поклоны, и увѣрена, что Томъ будетъ способнымъ мальчикомъ. Въ такія минуты разсказывала она мнѣ, какъ, едва умѣя, читала она своему умирающему отцу о юношѣ, котораго несли хоронить, и который былъ единственный сынъ у матери-вдовы; о дочери начальника синагоги, которую сострадательная рука съ одра смерти воззвала снова къ жизни. Черли разсказала мнѣ также, что, по смерти ея отца, она, въ первой печали своей, на колѣняхъ молилась, чтобъ онъ проснулся и былъ возвращенъ своимъ бѣднымъ дѣтямъ, и что если она не выздоровѣетъ, а должна умереть, то полагаетъ что и Томъ будетъ возсылать за нее къ небу молитвы.
   Но при всѣхъ страданіяхъ своихъ, Черли не теряла ни на минуту тѣхъ кроткихъ качествъ, о которыхъ я ужь говорила, и мнѣ понятно стало, какимъ ангеломъ-утѣшителемъ могла она показаться въ глазахъ умирающаго отца.
   Мерли не умерла. Шатко и медленно преодолѣвъ кризисъ, который былъ очень-опасенъ, начала она исправляться. Надежда, что Черли не потеряетъ красоты своей, вскорѣ возродилась, къ неописанному моему удовольствію.
   Усладительно было то утро, когда могла я все пересказать Адѣ, стоявшей подъ окномъ въ саду, и усладителенъ былъ тотъ вечеръ, когда я вмѣстѣ съ Черли пила чай въ ближней комнатѣ. Но въ тотъ же вечеръ почувствовала я лихорадочный ознобъ.
   Къ нашему обоюдному счастью, мысль, что Черли заразила меня своею болѣзнью, пришла мнѣ въ то время, когда Черли была ужь внѣ опасности и спокойно спала въ своей постели. Во время чая легко могла я скрыть свое состояніе; но теперь было ужь дѣло другое, и и увидѣла, что быстро слѣдую примѣру Черли.
   Несмотря на это, я встала довольно-рано, чтобъ отблагодарить мою милочку за веселое привѣтствіе ея изъ сада, и по обыкновенію поговорить съ нею. Но меня тяготило впечатлѣніе, что ночью я вставала и почти безсознательно бродила въ обѣихъ комнатахъ, и по временамъ кровь приливала къ головѣ и мнѣ все казалось будто я расту.
   Вечеромъ было мнѣ такъ дурно, что я рѣшилась сказать Черли: -- Не правда ли, Черли, ты поправилась?
   -- О, конечно! отвѣчала Мерли.
   -- А полагаю, что ты достаточно-крѣпка, чтобъ выслушать одну тайну.
   -- Достаточно-крѣпка, миссъ, вскричала Мерли, но лицо ея смутилось среди радости, потому-что она прочла эту тайну на лицѣ моемъ; она встала съ креселъ упала ко мнѣ на шею и проговорила: -- О, миссъ! въ этомъ виновата я, въ этомъ виновата я!
   -- Слушай же, Черли, сказала я, давъ ей выплакаться: -- если я захвораю, то вся моя надежда на тебя. И если ты будешь такъ же спокойна и сохранишь такое же присутствіе духа въ-отношеніи ко мнѣ, какое ты имѣла въ-отношеніи къ себѣ, то ты спасешь меня.
   -- Дайте мнѣ еще немного поплакать, миссъ, говорила Черли.-- О Боже мой, Боже! дайте мнѣ еще немного поплакать, о Боже! я все сдѣлаю, что могу. Съ какимъ сердечнымъ, неизобразимымъ чувствомъ говорила она эти слова, повиснувъ у меня на шеѣ, никогда не могу и вспомнить безъ слезъ.
   Я дала ей еще поплакать, и послѣ этого обѣимъ намъ сдѣлалось легче.
   -- Положитесь на меня, миссъ, сказала спокойно Черли: -- я буду слушаться васъ во всемъ.
   -- Теперь еще не въ чемъ, Черли. Сегодня вечеромъ я скажу твоему доктору, что чувствую себя несовсѣмъ-здоровою и что ты будешь моею сидѣлкою.
   За это благодарилъ меня бѣдный ребенокъ отъ всего сердца.
   -- А завтра утромъ, когда услышишь ты въ саду миссъ Лду, а я не буду въ-состояніи, но обыкновенію, подойдти къ окну, ты, Черли, подойди вмѣсто меня и скажи, что я еще сплю. Все время, Черли, оставайся въ комнатѣ, какъ оставалась въ ней я, и никого не впускай.
   Черли обѣщала исполнить все, какъ я хочу; я легла, потому-что голова моя была очень-тяжела. Я говорила въ этотъ вечеръ съ докторомъ и умоляла хранить болѣзнь мою въ тайнѣ отъ домашнихъ.
   У меня осталось весьма-неясное воспоминаніе о переходѣ этой ночи ко дню, и дня снова къ ночи. Но въ первое за тѣмъ утро, я была еще въ-состояніи подойдти къ окну и поговорить съ своею милочкой.
   На второе утро, услышавъ въ саду ея голосъ -- и съ какимъ наслажденіемъ!-- просила я Черли, но съ трудомъ (потому-что разговаривать мнѣ было тяжело) сказать ей, что и сплю. Я слышала, какъ она тихо отвѣчала: "Не тревожь ея, Черли, ни за что на свѣтѣ не тревожь! "
   -- А какова моя милочка, Черли? спросила я.
   -- Что-то разстроена, миссъ, сказала Черли, смотря изъ-за занавѣсъ.
   -- Сегодня утромъ она должна быть прекрасна.
   -- Дѣйствительно, миссъ, отвѣчала Черли, выглядывая въ садъ: -- она все еще смотритъ на окна.
   Ясные, голубые глаза ея -- да хранитъ ихъ Богъ -- еще прелестнѣе, когда они подняты вверхъ.
   Подозвавъ Черли, и дала ей послѣднее порученіе.
   -- Теперь слушай, Черли: узнавъ, что и больна, она будетъ стараться войдти въ нашу комнату. Не впускай ее, Черли, до конца, если ты меня истинно любишь! Черли, если ты ее впустишь хоть разъ, даже только для-того, чтобъ взглянуть на меня, я умру.
   -- Я никогда этого не сдѣлаю, миссъ! никогда, сказала она.
   -- Вѣрю, добрая моя Черли. Теперь подойди ко мнѣ, посиди немного подлѣ меня и потрогай меня рукою, потому-что видѣть тебя, Черли, я не могу, я слѣпа.
   

ГЛАВА XXXIII
Назначенный часъ.

   Ночь въ Линкольнской Палатѣ, въ этой безплодной, песчаной пустынѣ, исполненной прижимокъ и несправедливости, въ этой мрачной безднѣ, въ которой истцы врядъ-ли видятъ когда-нибудь Божій свѣтъ, потушены сальныя свѣчки, писаря спустились съ шаткихъ деревянныхъ лѣстницъ и разсѣялись но лицу Лондона. Колоколъ, въ который звонятъ въ девять часовъ, замолкъ и не раздается жалобный стонъ его; калитки заперты и достойный блюститель тишины и спокойствія, ночной караульщикъ съ страшнымъ поползновеніемъ ко сну, бодрствуетъ въ своей конурѣ. Сквозь разноэтажные ряды лѣстничныхъ окопъ мерцаютъ тусклые огни лампъ, подобно глазамъ англійскаго правосудія -- гноеглазаго Аргуса, съ неизмѣримыми карманами для каждаго глаза, и съ глазомъ на карманѣ, и смотрятъ на звѣзды. Изъ запотѣвшихъ, грязныхъ оконъ верхняго этажа виднѣются тамъ и сямъ тусклыя пятна свѣта, при которомъ мудрые счетчики, или нотаріусы, трудятся еще въ пользу запутыванія настоящаго состоянія дѣлъ, касательно размѣщенія дюжины овецъ на каждый акръ земли. И эти благодѣтели человѣческаго рода коптитъ надъ своей пчелообразной работой, еще и до-сихъ-поръ, несмотря на то, что время конторскихъ занятій уже кончилось.
   Въ сосѣдней палатѣ, гдѣ предсѣдательствуетъ лордъ-канцлеръ лавки тряпья и бутылокъ, всеобщее поползновеніе къ пиву и ужину.
   Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ... ихъ ровесники-сынки, въ кругу своихъ знакомыхъ играли въ прятки, въ сосѣднихъ переулкахъ Канцелярской Улицы и, къ смущенію прохожихъ, шмыгали изъ-подъ однихъ ворогъ въ другія... такъ мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, поздравляя другъ друга съ благополучнымъ помѣщеніемъ своихъ дѣтищъ въ кровати, стоятъ на порогѣ и еще тараторятъ на прощаньи. Мистеръ Крукъ, его постоялецъ; способность мистера Крука быть вѣчно под-хмѣлькомъ, виды молодаго человѣка на наслѣдство -- вотъ обыкновенные предметы ихъ разговоровъ. Слова два надо имъ также перемолвить и о гармоническомъ митингѣ въ гостинницѣ Солнечнаго Герба, оттуда, сквозь полуоткрытое окно, раздаются звуки дребезжащаго фортепьяно и слышно какъ маленькій Свильсъ, подобно истинному Йорику, беретъ теперь самыя низкія поты въ вокальномъ концертѣ и патетически умоляетъ друзей своихъ; слушать, слушать и слушать какъ шу-у-уми-итъ во-о-олна-а! Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ занимаются также сличеніемъ взаимныхъ мнѣній касательно молодой леди, извѣстной пѣвицы, которая присутствуетъ на гармоническомъ митингѣ въ качествѣ примадонны; о ней упомянуто даже въ афишѣ, выставленной на-показъ въ стеклѣ окна. Мистриссъ Перкинсъ непреложно извѣстно, что замѣчательная Сирена года съ полтора замужемъ и, несмотря на законныя узы брака, безстыдно выдаетъ себя за миссъ -- прошу покорно!.. за миссъ Мильвельсонъ... Это ужь изъ рукъ вонъ; къ-тому же мистриссъ Перкинсъ видѣла своими глазами, что ребенка этой миссъ тайно приносятъ каждый вечеръ въ гостинницу Солнечнаго Герба, гдѣ онъ и получаетъ свою естественную пищу во время дивертиссементовъ.
   -- Я бы лучше рѣшилась доставать себѣ кусокъ хлѣба продажею сѣрныхъ спичекъ, говоритъ мистриссъ Перкинсъ: -- чѣмъ драть горло на этихъ митингахъ!
   Мистриссъ Пайперъ, по долгу дружбы, точно такого же мнѣнія; она прибавляетъ, что скромная, частная жизнь, для нея выше публичной извѣстности, и воздаетъ благодареніе небу за свою чистоту нравовъ (нѣтъ сомнѣнія, что тутъ же подразумѣвается и чистота нравовъ мистриссъ Перкинсъ).
   Въ это время трактирный слуга изъ гостинницы Солнечнаго Герба, приближается къ мистриссъ Пайперъ и вручаетъ достопочтенной леди лѣнящуюся кружку -- ея порцію пива для ужина. Овладѣвъ крѣпительнымъ напиткомъ, достопочтенная леди удаляется подъ свою кровлю, пожелавъ всякаго счастья своей неразлучной пріятельницѣ.
   Мистриссъ Перкинсъ также съ своей пивной порціей, принесенной изъ того же гостепріимнаго трактира ея сыномъ, до ухода ко сну, удаляется, по примѣру мистриссъ Пайперъ, въ свои покой.
   Наконецъ слышится на дворѣ закрываніе лавочныхъ ставень и сильный запахъ табаку; въ окнахъ верхнихъ этажей замѣтно исчезновеніе звѣздъ -- признакъ отхода ко сну, и въ-заключеніе всего полисменъ стучится въ каждую дверь, пробуетъ замки, подозрительно смотритъ на прохожихъ, въ-особенности съ узломъ въ рукахъ, и вообще наводитъ на свою часть дозоровъ такое мнѣніе: что или кто-нибудь крадетъ, или кого-нибудь обкрадываютъ.
   Ночь душна, несмотря на то, что сырость проникаетъ до костей и тяжелый туманъ лежитъ густымъ слоемъ на мостовой. Славная ночь, соотвѣтствующая совершенно мысли о бойняхъ, зловредныхъ травахъ, водосточныхъ трубахъ, протухлой водѣ и погостахъ; ночь, способная доставить много хлопотъ и труда приходскому сторожу, составляющему списокъ умершихъ.
   -- Быть можетъ, что-нибудь въ воздухѣ -- въ воздухѣ много кой-чего -- быть можетъ, что-нибудь и въ самомъ мистерѣ Вивлѣ, Джоблингѣ то-жь, несовсѣмъ-ладно, только этотъ джентльменъ не въ своей тарелкѣ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ стемнѣло, онъ то-и-дѣло шныряетъ изъ своей комнаты до сѣнной двери, и обратно, разъ двадцать въ часъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ лордъ-канцлеръ заперъ свою лавку, что совершилось сегодня очень-рано, мистеръ Вивль, увѣнчанный бѣдной бархатной ермолкой, при которой бакенбарды его принимаютъ гигантскіе размѣры, гораздо-чаще обыкновеннаго спускался и подымался по лѣстницѣ.
   Не диво также, что и мистеръ Снегсби какъ-то не въ своей тарелкѣ: онъ уже давно подъ гнетущимъ вліяніемъ тѣхъ непонятныхъ для него тайнъ, въ которыя, самъ не знаетъ какъ, впутался. Гонимый этими тайнами, въ которыхъ онъ принимаетъ участіе, не будучи въ нихъ посвященъ вовсе, мистеръ Снегсби не можетъ покинуть лавку тряпья и бутылокъ, потому-что считаетъ се главнымъ источникомъ всей таинственности. Она имѣетъ надъ нимъ страшную притягательную силу. Даже въ сію минуту, возвращаясь изъ гостинницы Солнечнаго Герба, куда онъ пошелъ на обычную свою десятиминутную прогулку послѣ ужина, не можетъ онъ, чтобъ не обогнуть угла Канцелярской Улицы и не пройдти мимо лавки мистера Крука.
   -- Какъ мистеръ Вивль! говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, остановись на минуту: -- это вы?
   -- Да, мистеръ Снегсби, отвѣчаетъ мистеръ Вивль: -- это я.
   -- Вышли подышать свѣжимъ воздухомъ передъ отходомъ ко сну? спрашиваетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: -- я и самъ имѣю эту привычку.
   -- Ну, тутъ не надышешься: свѣжаго воздуха нѣтъ, говоритъ мистеръ Вивль, озираясь вокругъ, на дворѣ.
   -- Это совершенно-справедливо сэръ. Не замѣчаете ли вы, говоритъ мистеръ Снегсби, потягивая носомъ и смакуя воздухъ:-- не замѣчаете ли вы, мистеръ Вивль, что у васъ здѣсь -- отъ слова не станется -- гарью припахиваетъ, сэръ?
   -- Да, да; мнѣ и самому кажется, что сегодня у насъ на дворѣ несетъ какой-то особенной попью, отвѣчаетъ мистеръ Вивль:-- я думаю, что въ гостинницѣ Солнечнаго Герба жарятъ котлеты.
   -- Котлеты, вы думаете? Гм! котлеты, гм? мистеръ Снегсби опять потягиваетъ въ носъ и смакуетъ воздухъ: -- да, сэръ, должно-быть такъ. Только нельзя не замѣтить, что кухарка гостинницы небольно занимается своимъ дѣломъ: она ихъ вѣрно прижгла, сэръ! И мнѣ кажется, мистеръ Снегсби опятъ потягиваетъ въ носъ и смакуетъ воздухъ, потомъ отплевывается и обтираетъ ротъ: -- мнѣ кажется -- отъ слова не станется -- что котлетки кладбищемъ припахиваютъ,
   -- Оно очень можетъ быть: въ такую погоду съѣстное скоро портится.
   -- Скверная погода, говоритъ мистеръ Снегсби: -- она, я думаю, имѣетъ вліяніе и на расположеніе духа.
   -- На меня наводитъ страхъ эта погода, говоритъ мистеръ Вивль.
   -- Оно, знаете, немудрено: вы живете въ уединенномъ мѣстѣ, въ уединенной комнатѣ, надъ которой лежатъ черныя воспоминанія, говоритъ мистеръ Снегсби, смотря черезъ плечо подъ темный навѣсъ и потомъ отступивъ шагъ назадъ: -- я бы не рѣшился жить въ этой комнатѣ одинъ, какъ вы, сэръ. Я бы, пожалуй, по вечерамъ, отъ страха умеръ. Я бы, кажется, лучше согласился провести всю ночь здѣсь, на мостовой, чѣмъ въ этой комнатѣ. Оно конечно, вы человѣкъ новый, а я-такъ насмотрѣлся -- отъ слова не станется -- такихъ ужасовъ, что Боже упаси!
   -- Ну, и я довольно наслушался, отвѣчаетъ Топни.
   -- А вѣдь это непріятно, не правда-ли? продолжаетъ мистеръ Снегсби, прокашливая въ кулакъ свой сомнительный кашель:-- мистеру Круку слѣдуетъ принимать въ соображеніе это обстоятельство, при оцѣнкѣ квартиры. Я думаю, онъ такъ и дѣлаетъ -- я въ этомъ увѣренъ.
   -- Можетъ, онъ такъ и дѣлаетъ, говоритъ Топни:-- только и этого не замѣтилъ.
   -- Такъ вы находите, сэръ, что цѣна на квартиру высока? говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: -- цѣны здѣсь высоки. Не знаю навѣрное, но мнѣ право кажется, что присутственныя мѣста набиваютъ цѣну на всѣ вещи. Не то, чтобъ я хотѣлъ, прибавляетъ мистеръ Снегсби съ почтительнымъ кашлемъ въ кулакъ: -- сказать что-нибудь противъ той профессіи, отъ которой я имѣю свой насущный хлѣбъ; нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ...
   Мистеръ Вивль опять озирается вокругъ двора и потомъ смотритъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей. Мистеръ Снегсби, встрѣтившись съ нимъ глазами, отворачиваетъ свои глаза къ небу, какъ-бы желая прослѣдить за звѣздой, или сдѣлать что-нибудь въ этомъ родѣ, и прокашливается въ кулакъ такимъ кашлемъ, который ясно выражаетъ, что почтенный джентльменъ не знаетъ какъ окончить разговоръ.
   -- Замѣчательное обстоятельство, сэръ, продолжаетъ онъ;-- потирая себѣ тихонько руки: -- что онъ...
   -- Кто онъ? прерываетъ его мистеръ Вивль.
   -- Покойникъ-то, понимаете, говоритъ мистеръ Снегсби, кивая головой и правой бровью на темную лѣстницу и постукивая пальцемъ о пуговицы мистера Вивля.
   -- Гм! вотъ что! говоритъ мистеръ Вивль неочень-охотно: -- я думалъ, что ужь о немъ на сегодня довольно.
   -- Я хотѣлъ только сказать, сэръ, что это замѣчательный фактъ: онъ, изволите видѣть, поселился здѣсь и былъ однимъ изъ моихъ писцовъ и вотъ вы, сэръ, тоже поселились здѣсь и занимаетесь отъ меня переписываньемъ бумагъ. въ этомъ занятіи нѣтъ, конечно, ничего унизительнаго, ей-Богу ничего нѣтъ, говоритъ мистеръ Снегсби спохватившись, что онъ можетъ-быть нѣкоторымъ образомъ задѣлъ за живое мистера Вивля: -- я, сэръ, знавалъ переписчиковъ, которые потомъ завели пивоварни и составили себѣ почтенную извѣстность -- да, сударь, именно почтенную извѣстность, и очень почтенную, говоритъ мистеръ Снегсби въ горькомъ убѣжденіи, что онъ не поправилъ своего промаха.
   -- Странное стеченіе обстоятельствъ, какъ вы говорите, отвѣчаетъ мистеръ Вивль, еще разъ окинувъ дворъ взглядомъ.
   -- Судьба, неправда ли, судьба? замѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Судьба.
   -- Право судьба, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ утвердительнымъ кашлемъ въ кулакъ: -- какже не судьба? конечно судьба. Гм! мистеръ Вивль, мнѣ кажется, я, къ моему сожалѣнію, долженъ пожелать вамъ покойной ночи, продолжаетъ онъ такимъ тономъ, какъ-будто.-бы неохотно разстается съ своимъ слушателемъ, вступи въ разговоръ съ которымъ, онъ долго искалъ средствъ, какъ бы изъ него выпутаться.-- а то, пожалуй, жена моя будетъ искать меня Богъ знаетъ гдѣ. Прощайте, сэръ!
   Если мистеръ Снегсби спѣшитъ домой съ измѣреніемъ успокоить жену на свой счетъ, то онъ и сомъ можетъ успокоиться на этотъ счетъ. Его мистриссъ Снегсби слѣдитъ за нимъ во нее время его присутствія у гостинницы Солнечнаго Героя, и теперь даже присматриваетъ за нимъ; голова ея повязана носовымъ платкомъ и она привѣтствуетъ мистера Вивля и темную дверь, ведущую въ его одинокую келью, самымъ недоброжелательнымъ взглядомъ,
   -- Узнаете, сударыня, узнаете, что такъ пристально смотрите, говоритъ про-себя мистеръ Вивль: -- жалѣю, что и не могу разсмотрѣть, за этой повязкой, вашего прекраснаго личика... Не йдетъ-таки эта голова!
   Но голова, однакожъ, въ это время подходитъ. Мистеръ Вивль подымаетъ кверху указательный перстъ, тащитъ голову въ свою комнату и запираетъ калитку. И вотъ подымаются они на лѣстницу, мистеръ Вивль тяжелымъ, а мистеръ Гуппи (потому-что вышерѣченная голова, не кто другой, какъ онъ) очень-легкимъ шагомъ. Заперевъ за собою дверь, они начинаютъ говорить шопотомъ.
   -- Я ужъ думалъ, что ты отправился въ Іерихонъ, вмѣсто того, чтобъ идти ко мнѣ, говоритъ Тонни.
   -- Вѣдь я тебѣ же сказалъ, что прійду около десяти.
   -- Да, ты сказалъ около десяти, повторяетъ Тонни: -- ты сказалъ около десяти; но что касается до меня, такъ мнѣ кажется, что теперь ровно это часовъ. И никогда не запомню такой страшной ночи.
   -- Что же такое случилось?
   -- Въ томъ-то и дѣло, говорить Тонни:-- что ничего не случилось. Я вотъ тутъ сидѣлъ, въ этомъ душномъ и смрадномъ стойлѣ, какъ какой-нибудь окаянный, прости Господи, до-тѣхъ-поръ, пока отъ страха волосы дыбомъ стали становиться. Вотъ посмотрите-ка на свѣчку, творитъ Тонни, указывая на сальную свѣчу, оплывшую со всѣхъ сторонъ и нагорѣвшую цѣлымъ кочнемъ на свѣтильнѣ...
   -- Ну что жь за бѣда, говоритъ мистеръ Гуппи, взявшись за щипцы:-- это горе легко поправить.
   -- Ты думаешь? отвѣчаетъ другъ его: -- нѣтъ, братъ, съ этимъ но такъ-то легко сладитъ: она оплываетъ и скверно горитъ съ самыхъ тѣхъ поръ, какъ я ее зажогъ.
   -- Фу, Тонни! что это съ тобой? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, держа въ рукахъ щипцы и смотря на своего друга, который сидитъ опершись локтями о столъ.
   -- Вильямъ Гуппи, отвѣчаетъ Тонни -- я, братъ, истерзанъ въ пухъ. Это все проклятая, невыносимая, убійственная комната и... скверное чудовище внизу, я думаю... пфу... о-охъ!.. и мистеръ Вивль отталкиваетъ локтемъ лотокъ для щипцовъ, опирается головою на ладонь руки, ставитъ ногу на каминную рѣшетку и созерцаетъ огонь. Мистеръ Гуппи наблюдаетъ за нимъ, тихо качаетъ головой и садится, въ совершенно-спокойномъ состоянія духа, по другую сторону стола.
   -- Съ тобой кажется Снегсби говорилъ, Топни?
   -- Да, чтобъ его... да, это былъ Снегсби, говоритъ Вивль, измѣняя словосочиненіе своей сентенціи.
   -- Онъ говорилъ о дѣлахъ?
   -- Нѣтъ. О какихъ тутъ дѣлахъ? Онъ просто остановился поболтать.
   -- Я узналъ его, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и подумалъ, что лучше если онъ меня не уводитъ, и пообождалъ за угломъ.
   -- Вотъ оно опять, Вильямъ Гуппи! воскликнулъ Тонни, возведя глаза вверхъ: -- къ-чему это прятанье, эта таинственность?
   Мистеръ Гуппи старается улыбнуться, и въ видахъ перемѣны разговора осматриваетъ съ истиннымъ, а можетъ и притворнымъ удивленіемъ блистательную галерею британскихъ красавицъ; взоръ его останавливается на портретѣ леди Дедлокъ. Она нарисована во весь ростъ на террасѣ и рядомъ съ ней пьедесталъ; на этомъ пьедесталѣ ваза, на вазѣ шаль миледи, сверхъ шали огромная полость драгоцѣннаго мѣха, а на огромной полости драгоцѣннаго мѣха покоится ручка блистательной красавицы, и на ручкѣ блеститъ браслетъ.
   -- Какъ похожа на леди Дедлокъ! говорятъ мистеръ Гуппи:-- двѣ капли воды; только что не говоритъ.
   -- Я бы желалъ, чтобъ заговорила, ворчитъ Тонни:-- по-крайней-мѣрѣ я бы имѣлъ для развлеченія фешонэбльный разговоръ.
   Въ это время мистеръ Гуппи постигаетъ, что искренній другъ его не можетъ быть приведенъ такими средствами въ соціальное расположеніе духа, а потому обращается къ нему съ назиданіями.
   -- Тонни, говоритъ онъ: -- я постигаю разстроенное состояніе души, могу извинить меланхолію, потому-что, быть-можетъ, никто лучше меня не понимаетъ, чти значитъ, когда грусть овладѣваетъ душою -- да, меня, въ сердцѣ котораго запечатлѣвъ не возданный образъ. Но, Тонни, и этимъ слабостямъ есть границы, и онѣ, Тонни, должны быть обуздываемы передъ лицомъ, неповиннымъ въ этой овладѣвающей меланхоліи, и я долженъ сказать тебѣ, Тонни, что пріемъ, который ты дѣлаешь мнѣ, не только негостепріименъ, но даже недостоинъ джентльмена.
   -- Слова твои жестоки, Вильямъ Гуппи, отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
   -- Можетъ-быть, жестоки, сэръ, продолжаетъ мистеръ Гуппи: -- я говорю ихъ въ минуты жестокаго оскорбленія.
   Мистеръ Вивль уразумѣваетъ свою вину и проситъ мистера Вильяма Гуппи, больше не думать объ этомъ.
   Мистеръ Вильямъ Гуппи, ставъ ужь на стезю моралиста, не можетъ такъ скоро отказаться отъ своихъ правъ.
   -- Нѣтъ, повѣрь мнѣ Тонни, продолжаетъ этотъ джентльменъ:-- ты долженъ стараться щадить чувствованія субъекта, въ сердцѣ котораго запечатлѣнъ невозданный образъ, и который не очень-то счастливъ касательно тѣхъ струнъ, въ которыхъ звучатъ самыя нѣжныя ощущенія. Въ тебѣ, Топни, соединены всѣ тѣ преимущества, которыя пріятно поражаютъ и зрѣніе и вкусъ; характеръ твой, можетъ-быть, къ твоему счастью (и я желалъ бы, чтобъ это было такъ) таковъ, что ты не можешь привязаться къ одному цвѣтку. Передъ тобой открыта цѣлая оранжерея и ты носишься на своихъ воздушныхъ крыльяхъ отъ одной махровой головки къ другой; но несмотря на это, Тонни, я слишкомъ далекъ отъ мысли уязвить безъ причины твои чувствованія!
   Тонни находитъ опять нужнымъ не толковать объ этомъ больше и говоритъ выразительно:
   -- Вильямъ Гуппи, плюнь на это!
   Мистеръ Гуппи, снисходя на такую просьбу, отвѣчаетъ благосклонно:
   -- Я бы не коснулся этого предмета; но, Тонни, въ сердцѣ человѣческомъ есть струны...
   Тонни проситъ прощенья.
   -- Что жь касается до этой связки писемъ, говоритъ Тонни, шевеля уголья въ каминѣ:-- то, право, странно, съ чего это Круку вздумалось назначить полночь для ихъ передачи.
   -- Дѣйствительно, странно. Вѣрно, есть у него какое-нибудь основаніе?
   -- Какое основаніе? онъ и самъ не знаетъ. Говоритъ, сегодня день его рожденья, и онъ мнѣ ихъ передастъ ровно въ двѣнадцать часовъ ночи. Вотъ и все. Къ этому времени, я знаю, онъ налижется какъ стелька. Пьянствовалъ цѣлый день.
   -- Однакожь, онъ не забудетъ обѣщанія?
   -- Забудетъ? Не таковъ гусь. Онъ никогда ничего не забываетъ. Я видѣлъ его сегодня вечеромъ въ восемь часовъ, пособлялъ ему запирать ставни, и письма были у него въ мѣховой шапкѣ. Онъ снялъ ее и показалъ мнѣ ихъ. Когда мы заперли лавку, онъ снялъ шапку, повѣсилъ ее на спинку стула, взялъ письма и разсматривалъ ихъ, стоя передъ каминомъ. Спустя нѣсколько времени, я слышалъ, какъ онъ еще мычаль свою единственную пѣсенку про Бибо и стараго Харона, и какъ Бибо опился до смерти, или что-то въ этомъ родѣ. Послѣ этого онъ даже не пошевельнулся, былъ такъ тихъ, какъ старая крыса, заснувшая въ норѣ.
   -- И ты долженъ къ нему спуститься въ двѣнадцать часовъ?
   -- Въ двѣнадцать. И я тебѣ опить-таки скажу, что, ожидая тебя, мнѣ показалось десять разъ двѣнадцать.
   -- Топни, говоритъ мистеръ Гупни, послѣ нѣкотораго размышленія надъ своими крестъ-на-крестъ сложенными ногами: -- что, онъ теперь умѣетъ читать?
   -- Читать! Онъ никогда не будетъ умѣть читать. Онъ знаетъ отдѣльно всѣ буквы, умѣетъ отдѣльно написать каждую изъ нихъ, а вмѣстѣ-то связать и не умѣетъ. Больно старъ для этого, да и притомъ всегда пьянъ.
   -- Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, перекладывая одну ногу на другую: -- какъ же ты думаешь, разобралъ онъ имя Гаудона?
   -- Онъ никогда его не разбиралъ. Ты знаешь, какъ онъ ловко умѣетъ писать на память, не понимая, что пишетъ; вотъ онъ, должно-быть съ конверта списалъ адресъ и спросилъ меня, что это значитъ?
   -- Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, перекладывая снова одну ногу на другую: -- по твоему замѣчанію, это женскій или мужской почеркъ?
   -- Женскій. Тысячу противъ одного -- женскій. Писано очень-криво и хвосты у буквы и такіе длинные и смѣлые.
   Мистеръ Вильямъ Гуппи во время этихъ переговоровъ занимался грызеньемъ ногтей на большихъ пальцахъ рукъ, замѣняя лѣвую руку правою всякій разъ, какъ только клалъ правую ногу на колѣно лѣвой. Въ одну изъ этихъ перемѣнъ, онъ случайно взглянулъ на рукавъ своего сюртюка, опустилъ руку и закричалъ съ испугомъ
   -- Тонни, что дѣлается сегодня въ вашемъ домѣ? Изъ трубы, что ли выкинуло?
   -- Какъ изъ трубы выкинуло!
   -- Посмотри, говоритъ мистеръ Гуппи: -- видишь какъ ложится сажа, взгляни на руку! взгляни на столъ!.. Провалъ бы ее побралъ и не сдунешь... марается какъ сало!
   Друзья переглядываются и мистеръ Вивль считаетъ нужнымъ подойдти и послушать у двери, подняться на нѣсколько ступенекъ, спуститься немножко внизъ; потомъ возвращается и говоритъ, что все исправно, все тихо и повторяетъ то же замѣчаніе, которое онъ дѣлалъ, незадолго до того мистеру Снегсби, что, должно-быть, въ гостинницѣ Солнечнаго Герба жарятъ котлеты.
   -- И это тогда, продолжаетъ мистеръ Гуппи прерванный разговоръ и съ отвращеніемъ смотритъ на свой рукавъ (оба пріятели сидятъ передъ каминомъ на противоположныхъ концахъ стола и чуть-чуть не касаются другъ друга головами):-- такъ это тогда онъ и сказалъ тебѣ, что вынулъ связку инеемъ изъ стараго чемодана своего постояльца.
   -- Тогда, сэръ, тогда, отвѣчаетъ Тонни, нерѣшительно поправляя свои бакенбарды: -- и тотчасъ же послѣ этого я написалъ записочку къ дорогому пріятелю моему, высокорожденному Вильяму Гуппи, увѣдомляя его о сегодняшнемъ условіи и прося его не заглядывать раньше, потому-что привидѣніе -- тонкая бестія.
   Легкій, живой тонъ фешонебэльной рѣчи, подъ который вѣчно подлаживается мистеръ Вивль, сегодня очень ему не къ лицу, такъ-что онъ покидаетъ его, равно какъ и холенье своихъ бакенбардъ, и взглянувъ себѣ черезъ плечо, становится опять добычей страха.
   -- Ты принесешь письма сюда, въ комнату, чтобъ ихъ прочесть, сравнить между собою и наконецъ быть въ-состояніи передать ему ихъ содержаніе -- такъ ли, Тонни? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, боязливо грызя ноготь на большомъ пальцѣ.
   -- Ты не можешь говорить тише! Да, такъ.
   -- Вотъ, Тонни, что и тебѣ скажу...
   -- Ты не можешь говорить тише! говоритъ Тонни еще разъ.
   Мистеръ Гуппи киваетъ своей остроумной головой, плотнѣе прижимаетъ ее къ головѣ друга и говоритъ шопотомъ:
   -- Вотъ, что я тебѣ скажу, Тонна: первое дѣло должно состоять въ томъ, чтобъ сдѣлать другой конвертъ, точь-въ-точь какъ настоящій, такъ-что, если онъ попроситъ письма обратно, а онѣ будутъ у меня, такъ ты и можешь ему подсунуть фальшиивыя-то.
   -- А если, предположимъ, что онъ узнаетъ подлогъ при первомъ взглядѣ на конвертъ, что съ его дьявольски-меткимъ глазомъ очень-легко и можно держать пари сто противъ одного? замѣчаетъ Тонин.
   -- А, тогда вотъ какая штука: письма ему не принадлежатъ и никогда не принадлежали. Ты ихъ открылъ и далъ ихъ въ мои руки -- въ руки одного изъ твоихъ юридическихъ друзей для безопасности. Если онъ будетъ требовать, можно протестовать, представить ихъ въ судъ -- такъ ли?
   -- Гм... мм! неохотно говоритъ мистеръ Вивль.
   -- Что жь, Тонни, увѣщеваетъ его другъ: -- отчего ты корчишь такую физіономію. Не-уже-ли ты сомнѣваешься, въ Вильямѣ Гуппи? Не-уже-ли ты подозрѣваешь какой-нибудь обмажь?
   -- Я ничего не подозрѣваю больше того, что слѣдуетъ, Вильямъ Г., отвѣчаетъ Тонни серьёзно.
   -- Что жь слѣдуетъ, что жь слѣдуетъ, горячится мистеръ Гуппи, возвышая немного голосъ. Другъ его считаетъ нужнымъ поохладить рвеніе тонкаго адвоката и говоритъ ему
   -- Ты не можешь говорить тише!
   Мистеръ Гуппи повторяетъ безъ всякаго звука вопросъ свой; онъ шевелитъ только губами:
   -- Что жь слѣдуетъ?
   -- Три вещи. Вопервыхъ, я знаю, что вотъ мы здѣсь шепчемся, столько времени...
   -- Ну что жь! говоритъ мистеръ Гуппи:-- хуже, еслибъ мы были ослами; а непремѣнно бы разъиграли роли ословъ, еслибъ не добивались того, чего нужно. Дальше?
   -- Вовторыхъ, и ясно не вижу, какая изъ этого выйдетъ польза.
   Мистеръ Гуппи бросаетъ взглядъ на портретъ леди Дедлокъ и отвѣчаетъ:
   -- Тонни, тебя просили положиться во всемъ на честь твоего друга, потому-что эти обстоятельства должны, быть-можетъ, споспѣшествовать счастью; но Тонни, въ сердце человѣческомъ есть струны... которыхъ, быть-можетъ, не слѣдуетъ касаться при настоящихъ обстоятельствахъ... другъ твой не лошакъ... Что это такое?..
   -- Одиннадцать часовъ пробило на башнѣ св. Павла. Прислушайся: теперь всѣ часы по сосѣдству пробьютъ тоже одиннадцать.
   И два друга молча внимаютъ звуку металла, раздающемуся и съ дальнихъ и съ близкихъ разстояніи, съ пашенъ различной вышины, въ переливахъ, до безконечности разнообразныхъ. Когда звонъ наконецъ стихаетъ, окрестность кажется еще таинственнѣе и безмолвнѣе.
   Шопотъ имѣетъ одинъ непріятный результатъ: онъ пробуждаетъ въ безмолвствующей атмосферѣ тысячи духовъ, странный трескъ, шумъ, какіе-то шаги безъ всякаго звука, которые не оставили бы слѣда на мелкомъ пескѣ, или на только-что выпавшемъ снѣгѣ. Друзья говорили такимъ шопотомъ, что воздухъ въ-самомъ-дѣлѣ наполнился какими-то таинственными призраками, и такъ наполнялся, что они оба невольно и единовременно взглядываютъ на дверь, чтобъ удостовѣриться заперта она, или нѣтъ.
   -- Продолжай, Топни! говоритъ мистеръ Гуппи, ближе подвигаясь къ огню и безпокойно погрызывая свой ноготь: -- ты хотѣлъ сказать втретьихъ...
   -- Втретьихъ, неочень-пріятная вещь затѣвать заговоръ противъ покойника и въ той самой комнатѣ, въ которой онъ умеръ, да еще въ-особенности, когда въ этой комнатѣ приходится жить самому.
   -- Да что ты, Тонни, вѣдь мы никакого не затѣваемъ заговора противъ него,
   -- Оно можетъ и такъ, да только мнѣ это не по-нутру. Попробуй ка ты самъ пожить одинъ-одинешенекъ въ этой комнатѣ, такъ увидишь понравится ли тебѣ эти вещи или нѣтъ.
   -- Что касается до покойника, Топни, говоритъ мистеръ Гуппи, отклоняя такимъ-образомъ его предложеніе: -- то повѣрь, братъ, много есть комнатъ, въ которыхъ умирали люди.
   -- Знаю, что есть; но въ этихъ комнатахъ покойниковъ оставляли въ покоѣ, да... да я они никому не мѣшали, отвѣчаетъ Тонни.
   Друзья опять переглядываются. Мистеръ Гуппи поспѣшно замѣчаетъ, что они, быть-можетъ, оказываютъ покойнику въ нѣкоторомъ родѣ услугу; что онъ по-крайней-мѣрѣ въ этомъ увѣренъ. За симъ слѣдуетъ тягостное молчаніе, потомъ мистеръ Вивль, ни съ того ни съ другаго, шевелитъ щипцами въ каминѣ; мистеръ Гуппи вскакиваетъ, какъ-будто Вивль пошевелилъ не уголья, а струны, находящіяся въ сердцѣ остроумнаго адвоката.
   -- Фу! говоритъ онъ: -- посмотри сколько подымается этой проклятой сажи. Что за мерзость такая! Отворимъ, братъ, окно, подышимъ свѣжимъ воздухомъ; здѣсь чертовски-душно.
   Съ этими словами онъ открываетъ окно и оба друга высовываютъ головы, чтобъ подышать свѣжимъ воздухомъ. Сосѣдніе домы такъ близко примыкаютъ къ ихъ жилищу, что, не свернувъ шеи, имъ не увидать ни клочка неба; несмотря, однакожъ, на это невыгодное обстоятельство, свѣтъ, сквозь запотѣвшія стекла оконъ, мерцающій тамъ и сямъ, стукъ отдаленныхъ экипажей, сознаніе, что вотъ-де живые люди ходятъ и дѣйствуютъ -- производятъ на нихъ успокоительное вліяніе. Мистеръ Гуппи, тихо постукивая пальцами по подоконнику, начинаетъ опять свой шопотъ, однакожь значительно-веселѣе.
   -- Между-тѣмъ Топни, не забудь старикашку Смольвида -- разумѣется, дѣло идетъ о младшемъ Смольвидѣ -- вѣдь онъ у меня не посвященъ въ эти тайны. Его дѣдушка тонкая бестія. У нихъ вся семья такая.
   -- Линю, говоритъ Тонни: -- и держу ухо востро.
   -- Что жь касается Крука, продолжаетъ мистеръ Гуппи: -- увѣренъ ли ты, что у него есть дѣйствительно другія бумаги значительной важности, какъ онъ тебѣ говорилъ?
   -- Не знаю, говоритъ онъ: -- не могу придумать. Если намъ удастся поддѣть его теперь, не возбудя въ немъ никакихъ подозрѣній, такъ я надѣюсь узнать впослѣдствіи кой-что побольше; а теперь какъ узнаешь? надо увидѣть самому, а на его слова полагаться нельзя: что онъ смыслитъ? Онъ знаетъ изъ нихъ нѣсколько буквъ; малюетъ ихъ на столѣ и стѣнахъ; спрашиваетъ меня, что это значитъ -- вотъ и все; у него ужь такая мономанія; онъ думаетъ, что владѣетъ документами, а между тѣмъ у него, можетъ-быть, просто макулатура. Вѣдь, судя по его словамъ, онъ послѣднія двадцать-пять лѣтъ трудился надъ азбукой.
   -- Какъ онъ набрелъ на эту мысль?-- вотъ вопросъ, говоритъ мистеръ Гуппи, сощуривъ одинъ глазъ, въ пособіе къ юридическимъ соображеніямъ:-- должно-быть, онъ отыскалъ бумаги въ какой-нибудь покупкѣ, въ которой не ожидалъ бумагъ и, можетъ, судя но тому, какъ онѣ были спрятаны или зашиты, забралъ себѣ въ голову, что онѣ важны.
   -- А можетъ-быть его запутали въ какихъ-нибудь дѣлахъ, а можетъ, онъ съ-пьяна ряхнулся, а можетъ, шатаясь постоянно въ Оберканцелярію наслушался о документахъ -- чортъ его знаетъ! говоритъ мистеръ Вивль.
   Мистеръ Гуппи сидитъ на подоконникѣ, качаетъ головой, взвѣшивая въ юридическомъ мозгу своемъ всѣ возможности этого вопроса, задумчиво постукиваетъ пальцами о раму, мѣряетъ и гладитъ ее, вдругъ отдергиваетъ руку и вскрикиваетъ:
   -- Провались этотъ проклятый домъ! Что это за мерзость! Посмотрите на мои пальцы!
   Пальцы покрыты густымъ жолтымъ сокомъ, отвратительнымъ наощупь и на видъ, а еще болѣе отвратительнымъ на запахъ.-- Это какое-то липкое, производящее тошноту масло, имѣющее въ себѣ что-то особенно-скверное, такъ-что невольная дрожь проняла обоихъ друзей.
   -- Что ты тутъ дѣлалъ? что ты выливалъ изъ окна? говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Я выливалъ изъ окна! Клянусь тебѣ; никогда. Мнѣ и въ голову не приходило подобной глупости, отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
   -- Однакожь взгляни, посмотри сюда -- видишь? видишь? говоритъ мистеръ Гуппи свѣтя за окномъ, а скверное масло липкими каплями тянется съ подоконника на кирпичи и собирается тамъ и сямъ небольшими кучками.
   -- Это проклятый домъ, говорить мистеръ Гуппи, затворяя окно.-- Дай мнѣ пожалуйста воды, иначе я обрублю себѣ пальцы.
   И мистеръ Гуппи моетъ руку, третъ ее, обнюхиваетъ; опять моетъ и третъ, и эта операція продолжается такъ долго, что еще онъ не успѣлъ возстановить упавшій духъ свой стаканомъ водки и спокойно помѣститься передъ огнемъ камина, какъ на башнѣ св. Павла пробило двѣнадцать и часы всѣхъ башенъ, различной величины, завторили этому звону. Когда всѣ переливы звонокъ затихли, мистеръ Вивль говоритъ:
   -- Вотъ и условный часъ. Идти или нѣтъ?
   -- Ступай, говоритъ мистеръ Гуппи и на счастье протягиваетъ ему руку, только не ту, которую онъ обмывалъ, хотя она и правая.
   Мистеръ Вивль спускается внизъ, а мистеръ Гуппи старается пристроиться около камина, въ надеждѣ долгаго ожиданія. По не проходитъ минуты, какъ слышенъ скрипъ ступенекъ деревянной лѣстницы и Тонни быстро возвращается назадъ.
   -- Ну, что жь, получилъ?
   -- Получилъ! Нѣтъ. Да и старика тамъ нѣтъ.
   Страхъ такъ рѣзко отражается на лицѣ мистера Вивля, что и мистеръ Гуппи невольно заражается боязнью; онъ быстро вскакиваетъ съ своего мѣста и кричитъ: -- Тонни, въ чемъ дѣло?
   -- Не дождавшись отвѣта на стукъ, я тихонько отворилъ дверь... Вся вонь тамъ... и сажа тамъ... и масло тамъ... а его нѣтъ тамъ!... и Тонни насилу можетъ выговорить эти слова.
   Мистеръ Гуппи беретъ свѣчку. И друзья, скорѣе мертвые, чѣмъ живые, спускаются внизъ, и поддерживая другъ друга, отворяютъ дверь въ лавку. Кошка щетинится и шипитъ, но не на нихъ; она наблюдаетъ за чѣмъ-то, лежащимъ передъ огнемъ. На каминной рѣшеткѣ очень-немного угольевъ, по комната полна тяжелаго удушливаго дыма, и черная липкая сажа покрываетъ стѣны и потолокъ. Стулья, столъ и необходимая принадлежность, винныя бутылки -- все, какъ слѣдуетъ на своихъ мѣстахъ. На спинкѣ стула виситъ мѣховая шапка старика и его сюртукъ.
   -- Посмотри, шепчетъ жилецъ, указывая своему другу дрожащимъ пальцемъ на эти предметы: -- вотъ я тебѣ такъ и говорилъ. Какъ я съ нимъ разстался, онъ снялъ шапку, вынулъ изъ нея небольшой сверточекъ писемъ, шапку повѣсилъ на спинку стула, а сюртукъ его еще прежде висѣлъ тутъ; онъ снялъ его, когда надо было запирать ставни, и сталъ вотъ здѣсь, передъ огнемъ, повертывая въ рукахъ письма, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь виднѣется на полу этотъ пепелъ.
   -- Что жъ онъ повѣсился, что-ли?
   Они осматриваются кругомъ, но нигдѣ не видятъ его трупа.
   -- Посмотри, говоритъ Тонни: -- на аршинъ отъ этого стула лежитъ красный, загрязнившійся шнурокъ, которымъ обыкновенно завязываютъ перья. Этимъ шнуркомъ были завязаны письма. Онъ развязывалъ его медленно, улыбался, смотря на меня, и прежде, чѣмъ началъ разбирать письма, бросилъ шнурокъ на полъ. Я видѣлъ, какъ онъ упалъ.
   -- Что дѣлается съ кошкой? говоритъ мистеръ Гуппи: -- посмотри на нее.
   -- Взбѣсилась, я думаю. И не диво, въ такомъ проклятомъ мѣстѣ...
   И два друга тихо подвигаются впередъ, разбирая всѣ эти обстоятельства.
   Кошка все на томъ же мѣстѣ, гдѣ они ее застали; она шипитъ и щетинится надъ чѣмъ-то передъ опіемъ, между двумя стульями.
   -- Что тутъ такое? Посвѣти-ка вверхъ!
   На полу небольшое прожженное пятно: пепелъ отъ сожженной бумаги? Однакожъ онъ не такъ легокъ, какъ обыкновенно, напротивъ, кажется чѣмъ-то пропитаннымъ; тутъ еще... что это такое? кусокъ обожженнаго дерева, осыпаннаго бѣлой золой, или это каменной уголь?
   -- О, ужасъ!... Это онъ... это его остатки!... Помогите, помогите; ради Бога, помогите!...
   Множество людей приходитъ въ лавку, но помочь нѣтъ никакой возможности. Лордъ-канцлеръ этой Палаты остался вѣренъ своему титулу: онъ умеръ самосгорѣніемъ.
   

ГЛАВА XXXIII
Пролазы.

   Съ поразительною быстротою являются въ Канцелярскую Улицу два господина, неочень-чистые относительно обшлаговъ и пуговицъ, тѣ самые джентльмены, которые присутствовали при послѣднемъ обыскѣ, произведенномъ осмотрщикомъ мертвыхъ тѣлъ въ Гостинницѣ Солнечнаго Герба. Собственно говоря, за ними сбѣгалъ во всѣ лопатки дѣятельный и предусмотрительный церковный стражъ. Эти, несовсѣмъ-чистые джентльмены производятъ разспросы по всему двору, исчезаютъ въ залѣ Солнечнаго Герба, гдѣ занимаются письмомъ, цапая своими прожорливыми перышками по шелковой бумагѣ. Вотъ подъ покровомъ мрака отмѣчаютъ они, какъ всѣ жители Канцелярской Улицы, вчера, около полуночи были въ напряженномъ волненіи отъ нижеслѣдующаго возмутительнаго и страшнаго открытіи. Вотъ выставляютъ они на видъ, что каждый, безъ-сомнѣнія, полнитъ, какъ, нѣсколько времени тому назадъ, таинственная смерть отъ слишкомъ-большаго употребленія опіума, причинившаяся въ первомъ этажѣ дома, занимаемаго подъ лавку тряпья, бутылокъ и прочаго хлама, эксцентрическимъ индивидуумомъ, по имени Крукомъ, очень-преклонныхъ лѣтъ и съ неумѣренными привычками касательно джину, произвела тяжелое впечатлѣніе на умы публики, и какъ, вслѣдствіе замѣчательнаго столкновенія обстоятельствъ, Крукъ былъ допрашиваемъ при обыскѣ, производившемся, какъ конечно всѣ помнитъ, въ Солнечномъ Гербѣ, гостинницѣ, примыкающей съ западной стороны къ мѣсту слѣдствія и очень-хорошо содержимой высокопочтеннымъ хозяиномъ, мистеромъ Джемсомъ Джорджемъ Богсби. Вотъ повѣствуютъ они (съ такимъ многословіемъ, какое только возможно), какъ впродолженіе нѣсколькихъ часовъ вчерашняго вечера обитатели двора, на которомъ совершилось трагическое происшествіе, составляющее предметъ настоящихъ изслѣдованій, были поражены какимъ-то особеннымъ запахомъ, который запахъ былъ въ то же время Такъ пронзителенъ, что мистеръ Свильсъ, комическія пѣвецъ, ангажированный мистеромъ Джемсомъ Джорджемъ Богсби, самъ разсказывалъ нашимъ корреспондентамъ, что онъ сознавался дѣвицѣ М. Мильвельсонъ, особѣ съ большимъ призваніемъ къ музыкальному поприщу, и также ангажированный мистеромъ Дж. Д. Богсби, на цѣлый рядъ концертовъ, называемыхъ гармоническими собраніями, или митингами, которые, какъ кажется, состоятъ подъ непосредственнымъ руководствомъ самого мистера Дж. Д. Богсби и исполняются въ Гостинницѣ Солнечнаго Герба, воспѣвая дѣянія Георга-Бгораго, что онъ (мистеръ Свильсъ), находитъ, что голосъ его не на шутку пораженъ нечистымъ состояніемъ атмосферы, и по этому случаю выразился очень-остроумно, что онъ "похожъ на пустой ящикъ, ибо въ немъ нѣтъ ни одной живой нотки". Какъ это замѣчаніе мистера Слшльси совершенно подтвердилось словами двухъ весьма практически-мудрыхъ замужнихъ женщинъ, обитающихъ на томъ же дворѣ и извѣстныхъ подъ именами мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ; обѣ замѣчательныя леди говорили, что ощущали этотъ жирный запахъ, и заключили, что онъ выходитъ изъ комнаты несчастнаго Крука, нынѣ умершаго.
   Все это, и еще въ тысячу разъ больше, пишутъ неочень-чистые джентльмены, заслужившіе нѣкоторую извѣстность по случаю плачевной катастрофы, и надворное народонаселеніе мальчишекъ (въ секунду, выпрыгнувшее изъ своихъ кроватей) лѣзетъ на ставни гостинницы Солнечнаго Герба, и желаютъ увидать изъ-подъ нихъ хоть хохлы краснорѣчивыхъ писателей.
   Все подворье, отъ мала до велика, не смыкаетъ глазъ въ эту ночь и занимается только окутываніемъ въ платки множества головъ своихъ, говоритъ про несчастный домъ, да указываетъ на него.
   Миссъ Флайтъ была храбро спасена изъ своего чердачка (какъ-будто-бы онъ былъ объятъ пожаромъ) и водворена, вмѣстѣ съ кроватью, въ гостиницѣ Солнечнаго Герба.
   Гостинница не только не завертываетъ въ эту ночь газовыхъ рожковъ, но даже не запираетъ и дверей, потому-что всякое публичное возбужденіе заставляетъ подворье подкрѣплять свои силы и приносить барышъ Солнечному Гербу. Никогда въ немъ не изготовляется столько порцій чесноку, водки и теплой воды, какъ во время обыска. Tдва услыхалъ погребщикъ о случившемся, какъ онъ засучилъ рукава своей рубашки чуть не по-плечи, и сказалъ: "зашибемъ деньгу!"
   При первомъ крикѣ на улицѣ, по поводу страшнаго происшествія, молодой Пайперъ бросился въ пожарное депо и съ тріумфомъ возвратился назадъ трясучимъ галопомъ, сидя на Фениксѣ, посреди шлемовъ и факеловъ, и придерживаясь изо всей мочи за баснословное чудовище.
   По изслѣдованіи всѣхъ щелей и трещинъ Фениксъ, признавъ свою безполезность, возвращается вспять, но одинъ изъ шлемовъ его остается и тихо шагаетъ передъ домомъ, веди разговоръ съ двумя полисменами, присланными сюда для той же цѣля. Каждый, въ карманѣ котораго находится шестипенсовая монета, имѣетъ сильное поползновеніе выразить законному тріумвирату гостепріимство въ жидкой формѣ.
   Мистеръ Вивль и его другъ, мистеръ Гуппи, стоитъ у буфета Солнечнаго Герба и думаютъ, что даромъ ноль тереть нечего, а надо принести кой-какую пользу гостинницѣ.
   -- Теперь не время, говоритъ мистеръ Богсби: -- раздумывать о деньгахъ; а самъ, между-тѣмъ, весьма-жаднымъ окомъ считаетъ деньги за конторкой: -- Заказывайте, заказывайте, честная компанія: можете получить все, что угодно.
   Джентльменамъ, и преимущественно мистеру Вивлю, угодно столькихъ вещей, что они, впродолженіе довольно-длиннаго періода времени, не могутъ вразумительно выговорить ни одной вещи, хотя и не перестаютъ разсказывать каждому изъ вновь приходящихъ о ночномъ событіи (варьируя его на разныя тэмы), о томъ, что они говорили, что думали и что увидѣли. Между -- тѣмъ, тотъ или другой изъ двухъ полисменовъ, часто подходятъ къ двери, отворяютъ ее во всю длину руки и съ мрачной улицы заглядываютъ въ гостинницу. Не то, чтобъ они имѣли какія-нибудь сомнѣнія насчетъ мистеровъ Вняла и Гуппи, но все, знаете, не худо посмотрѣть, что дѣлаютъ тамъ эти друзья.
   Такъ тянется ночь, облекая подворье своимъ свинцовымъ покровомъ, а подворье, между-тѣмъ, шумитъ и копышется, несмотря на непривычный часъ; оно толкуетъ, суетится, тараторитъ и вообще ведетъ себя подобно подворью, получившему неожиданное наслѣдство.
   Нотъ наконецъ медленными шагами уходитъ ночь и фонарщикъ, обходя свой участокъ, снимаетъ съ рожковъ фонаря маленькія головки свѣта, старавшіяся ослабить мракъ, и волей-неволей является день.
   И даже самъ лондонскій день можетъ замѣтить своими подслѣпыми глазами, что подворье не ложилось спать. Не говоря ужь о лицахъ, заснувшихъ на столахъ, о ногахъ, вытянутыхъ на жесткомъ камнѣ, въ замѣнъ пуховика, но даже на кирпичѣ и известнякѣ надворныхъ строеній виднѣется безсонница и усталость.
   Теперь проснулось сосѣдство, и услышавъ о случившемся, бѣжитъ, не успѣвъ хорошенько одѣться, за новостями; два полисмена и шлемъ плохо-чувствительные къ внутреннимъ впечатлѣніямъ подворья, имѣютъ не мало возни, охраняя дверь.
   -- Боже милосердый, джентльмены! говоритъ, прибѣгая, мистеръ Снегсби: -- правда ли, что я слышу? Правда ли, что я слышу?
   -- Правда, правда! отвѣчаетъ одинъ изъ полисменовъ: -- однакожъ, братъ, отсюда проваливай дальше!
   -- Боже милосердый, джентльмены! говоритъ мистеръ Снегсби, отсунутый, быть-можетъ, нѣсколько поспѣшно назадъ: -- повѣрите ли, что вчера я самъ былъ здѣсь въ одиннадцатомъ часу вечера и у этой двери разговаривалъ съ молодымъ человѣкомъ, который нанимаетъ комнату здѣсь, въ домѣ...
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? отвѣчаетъ полисменъ: -- такъ вы этого молодого человѣка найдете здѣсь въ гостинницѣ... Ну, вы, проваливайте, проваливайте отсюда!
   -- Онъ не схваченъ, надѣюсь и? говоритъ Снегсби.
   -- Схваченъ? Нѣтъ. За что же его схватить?
   Мистеръ Снегсби, вполнѣ-неспособный отвѣчать на этотъ вопросъ, да и ни на какіе вопросы, въ встревоженномъ состояніи духа направляетъ путь свой въ гостинницу Солнечнаго Герба и находитъ мистера Вивля, томящагося надъ чаемъ и тостами. Страшное облако табачнаго дыма окружаетъ его, но не застилаетъ собою лица, истомленнаго ночными треволненіями.
   -- И мистеръ Гуппи здѣсь! говоритъ мистеръ Снегсби:-- о Боже мой, Боже мой! какое стеченіе обстоятельствъ!.. Ахъ... и моя жен...
   И мистеръ Снегсби до такой степени утрачиваетъ способность говорить, что слова "моя женушка", ила что-нибудь въ этомъ родѣ, нейдутъ у него съ языка. И въ-самомъ-дѣлѣ, какъ не остолбенѣть: гнѣвная жена его въ такой ранній часъ утра стоитъ въ гостинницѣ Солнечнаго Герба, у пивной машины, устремивъ на него свой испытующій взоръ, какъ обвиняющее привидѣніе.
   -- Милая моя, едва-внятно произноситъ мистеръ Снегсби, когда языкъ его вышелъ изъ своего оцѣпенѣнія: -- не хочешь ли ты чего-нибудь выкушать? напримѣръ, рюмочку рому съ апельсиннымъ сокомъ и сахаромъ?
   -- Нѣтъ, говоритъ мистриссъ Снегсби,
   -- Душа моя, ты знаешь этихъ джентльменовъ?
   -- Знаю, говоритъ мистриссъ Снегсби, сухо отвѣчая на поклоны двухъ пріятелей и пристально смотря на мистера Снегсби.
   Преданный мистеръ Сисгеби не можетъ вынести такихъ взглядовъ. Онъ беретъ подъ-руку дражайшую свою половину и отводитъ ее въ уголокъ, къ боченку съ пивомъ.
   -- Милый другъ мой, зачѣмъ ты на меня такъ смотришь? говоритъ онъ.
   -- Не выколоть же мнѣ глаза, отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби: -- хочу и смотрю -- вотъ тебѣ и все!
   Мистеръ Снегсби прокашливается почтительнымъ кашлемъ и замѣчаетъ:
   -- Какъ можно выколоть, моя милая!
   Питомъ впадаетъ въ размышленіе. Опять прокашливается испуганнымъ кашлемъ и говоритъ:
   -- Страшная тайна, душа моя!
   И мгновенно теряетъ присутствіе духа подъ взорами спора души.
   -- Да, отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби, мотая головой: -- страшная тайна.
   -- Милый другъ мой, говоритъ мистеръ Снегсби отчяннымъ голосомъ: -- умоляю тебя, ради всего на свѣтѣ, не говори со мной съ такимъ горькимъ выраженіемъ и не смотри на меня испытующимъ глазомъ! Будь такъ милостива, исполни мою просьбу... О, Боже мой! ужели, мой ангелъ, ты думаешь, что я способенъ сжечь кого-нибудь внезапно?
   -- А Богъ знаетъ, отвѣчаетъ мистриссъ Снегсби.
   При быстромъ взглядѣ на свое жалкое положеніе, мистеръ Снегсби и самъ не можетъ ничего сказать навѣрное. Онъ не въ-состояніи доказать положительно, что смерть Крука не его дѣло. Что-то такое, очень-таинственное, но что, онъ и самъ не знаетъ -- связано съ Канцелярской Улицей, и онъ запутанъ какъ-то во всѣхъ этихъ дрязгахъ, и быть можетъ -- о, ужасъ! онъ участникъ въ настоящемъ событіи. И въ безвыходномъ положеніи своемъ онъ отираетъ слабой рукой крупныя капли пота съ страждущаго лба своего и тяжело дышитъ.
   -- Жизнь моя, говоритъ несчастный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: -- ужели тебѣ противно будетъ сказать мнѣ, зачѣмъ ты -- ты, существо столько-нѣжное и образованное во всѣхъ отношеніяхъ, пришла въ такой часъ утра... сюда... въ харчевню?..
   -- А ты зачѣмъ здѣсь? спрашиваетъ мистриссъ Снегсби.
   -- Единственно для-того, милая моя, чтобъ ближе ознакомиться съ подробностями несчастнаго происшествія, приключившагося съ почтенной особой, которая -- отъ слова не станется -- сгорѣла. Мистеръ Снегсби останавливается, чтобъ перевести духъ: -- и потомъ я бы все пересказалъ тебѣ, жизнь моя, за Завтракомъ.
   -- Да, ты бы мнѣ пересказалъ!.. Ты вѣдь мнѣ все перескажешь, мистеръ Снегсби!..
   -- Все... моя мил...
   -- Очень-рада, говоритъ мистриссъ Снегсби, наблюдая съ строгой и злобной улыбкой его возрастающее замѣшательство: -- и если ты пойдешь тотчасъ же со мною домой, такъ я думаю, мистеръ Снегсби, ты будешь тамъ цѣлѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь.
   -- Душа моя... право ужь я не знаю, что со мной будетъ... но, и готовъ идти.
   Мистеръ Снегсби бросаетъ отчаянный взглядъ на буфетъ, желаетъ мистерамъ Вивлю и Гунии добраго утра, увѣряетъ ихъ въ чувствахъ радости, но тому поводу, что они не схвачены, и сопровождаетъ мистриссъ Снегсби изъ гостинницы Солнечнаго Герба.
   Къ вечеру сомнѣнія, касательно участія, какимъ-нибудь непонятнымъ образомъ, въ страшномъ событіи, о которомъ толкуетъ все сосѣдство, возрастаютъ до гигантскихъ размѣровъ въ груди несчастнаго мистера Снегсби, подъ вліяніемъ злобныхъ взглядовъ его дражайшей половины. Ночью душевныя страданія его такъ увеличиваются, что онъ строитъ въ умѣ своемъ самые нелѣпые планы: рѣшается предать самъ себя суду и просить, чтобъ судъ его вразумилъ, если онъ невиненъ, или, чтобъ каралъ его по всей строгости законовъ, если онъ преступенъ.
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, позавтракавъ въ гостинницѣ, отправляются къ Линкольской Палатѣ, чтобъ погулять вокругъ сквера и выбросить изъ головы столько дряни, сколько пособитъ свѣжій воздухъ.
   -- Теперь, Тонни, самое благопріятное время, говоритъ мистеръ Гуппи, отшагавъ молча всѣ четыре стороны сквера: -- переговорить намъ съ тобою о тѣхъ вещахъ, въ которыхъ безъ отлагательства мы должны условиться.
   -- Вотъ что я тебѣ скажу Вильямъ Г., отвѣчаетъ мистеръ Вивль, глядя на своего сопутника налитыми кровью глазами: -- если дѣло идетъ о твоемъ замыслѣ, такъ не трудись говорить мнѣ объ этомъ; съ меня будетъ и того, что было, и больше и знать ничего не хочу. А то, что добраго, ты садъ, пожалуй, сгоришь или взлетишь какъ-нибудь на воздухъ...
   Предположеніе подобныхъ явленій, такъ непріятно мастеру Гуппи, что голосъ его дрожитъ, излагая нижеслѣдующую нравственную сентенцію.-- Я бы полагалъ Тонни, что мы съ тобой насмотрѣлись достаточно въ нынѣшнюю ночь, и что ты могъ бы изъ этого вынести для себя памятный урокъ на всю жизнь, какъ опасно быть эгоистомъ. На это мистеръ Вивль отвѣчаетъ: -- Я бы полагалъ, Вильямъ Г., что мы съ тобою насмотрѣлись достаточно въ нынѣшнюю ночь и ты могъ бы изъ этого вынести для себя памятный урокъ на всю жизнь, какъ опасно составлять замыслы...
   -- Кто составляетъ? отвѣчаетъ мистеръ Гуппи.
   -- Ты!
   -- Я не составляю никакихъ замысловъ.
   -- Составляешь.
   -- Нѣтъ не составляю.
   -- Нѣтъ, составляешь.
   -- Кто это сказалъ?
   -- Я сказалъ, говоритъ Тонни.
   -- А, вотъ что! отвѣчалъ мистеръ Гуппи.
   -- Да, вотъ что!
   И друзья, разгорячась, начинаютъ опять тихо прогуливаться, чтобъ остынуть.
   -- Тонни, говоритъ послѣ этого мистеръ Гуппи: -- еслибъ ты не нападая на своего друга, выслушалъ его основательно, то между тобою и имъ не было бы никакихъ недоразуменій. Твой характеръ, Тонни, горячъ и ты не хочешь принять ничего въ разсужденіе. Соединяя въ себѣ все, Тонни, что можетъ чаровать глаза, ты...
   -- Нечего, братъ, втирать очки! восклицаетъ мистеръ Вивль, перебивая своего друга:-- говори пряло, что ты хочешь сказать!
   Видя, что другъ его находится въ сердитомъ и матеріальномъ настроеніи, мистеръ Гуппи выражаетъ топкія чувствованія души своей, только къ оскорбленномъ тонѣ, которымъ начинаетъ рѣчь:
   -- Тонни, говоритъ онъ; -- если я сказалъ, что есть вещи, въ которыхъ безъ отлагательства намъ надо условиться, то тутъ нѣтъ никакой идеи ни о какомъ замыслѣ, какъ бы онъ ни былъ невиненъ. Ты знаешь, что, согласно юридическимъ формамъ, мы, адвокаты, должны знать заранѣе, о какихъ обстоятельствахъ могутъ допрашивать свидѣтелей, а потому, спрашиваю тебя, желательно для нежелательно, чтобъ мы условились, какія обстоятельства принять въ соображеніе для свидѣтельства при обыскѣ, имѣющемъ быть но поводу смерти этого несчастнаго, стараго Мог... джентльмена?
   (Мистеръ Гуппи хотѣлъ-было сказать Могола, по слово джентльменъ предпочелъ въ настоящемъ случаѣ.)
   -- Обстоятельства какія обстоятельства?
   -- Обстоятельства, отчетъ въ которыхъ потребуютъ при обыскѣ, какъ, напримѣръ... мистеръ Гуппи началъ высчитывать ихъ по пальцамъ: -- что мы знаемъ о его привычкахъ; когда мы видѣли его послѣдній разъ; въ какомъ онъ былъ тогда положеніи; какъ мы узнали о его смерти, и прочее.
   -- Желательно, говоритъ мистеръ Вивль. станно спрашиваетъ себя м-ссъ Снагзби.-- Что за созданіе эта леди? И кто этотъ мальчикъ?
   Нимродъ давно уже въ могилѣ, какъ и тотъ могучій охотникъ, имя котораго мистриссъ Снагзби передала адвокатскому писцу, а леди никто не знаетъ, нигдѣ ея не отыщутъ, и потому мистриссъ Снагзби, за отсутствіемъ этихъ двухъ лицъ, устремляемъ свой умственный взглядъ, съ удвоенною бдительностію, на мальчика.
   -- Да кто же этотъ мальчикъ?-- спрашиваетъ себя мистрисъ Снагзби въ тысячу первый разъ.-- А, а! Позвольте!..
   И при этомъ въ душѣ ея пробуждается вдохновеніе.
   Это тотъ самый мальчикъ, который не питаетъ уваженія къ мистеру Чадбанду. Да, не питаетъ, и нѣтъ сомнѣнія, что не будетъ питать. Тѣмъ болѣе не станетъ онъ питать его при такихъ смутныхъ обстоятельствахъ. Мистеръ Чадбандъ самъ приглашалъ его къ себѣ, назначилъ ему время; да, приглашалъ, мистриссъ Снагзби слышала это своими ушами! Мистеръ Чадбандъ говорилъ къ кому обратиться, чтобъ отыскать его; а онъ и не подумалъ придти! А почему онъ не подумалъ придти? Потому что ему было сказано не приходить. Кѣмъ было сказано не приходить? Кѣмъ? Ха. ха, ха! О, мистриссь Снагзби все видитъ!
   Но къ счастью (и мистриссъ Снагзби жеманно киваетъ головой и жеманно улыбается) мистеръ Чадбандъ встрѣтилъ вчера мальчика на улицѣ, схватилъ его, какъ интересный субъектъ для поученія избраннаго общества, и грозилъ отдать его въ полицію, если онъ не покажетъ достопочтенному джентльмену своего жилища и не дастъ обѣщанія явиться въ собраніе, назначенное на Подворьѣ Кука завтра вечеромъ. Зав-тра ве-че-ромъ! повторяетъ мистриссъ Снагзби для большей выразительности, и еще разъ жеманно улыбается и жеманно киваетъ головой. Завтра вечеромъ мальчикъ будетъ здѣсь, завтра вечеромъ мистриссъ Снагзби обратитъ вниманіе на него и еще кой на кого. "О, ты можешь скрывать свои тайны, сколько тебѣ угодно!-- восклицаетъ мистриссъ Снагзби съ гордостію и презрѣніемъ -- но отъ меня ты ничего не скроешь!"
   Мистриссъ Снагзби не звонитъ въ бубны подъ ушами людей постороннихъ, она спокойно обдумываетъ свой планъ и таитъ его въ душѣ. Наступаетъ завтра, начинаются вкусныя приготовленія къ варкѣ и жаренью наступаетъ вечеръ. Въ гостиную входитъ мистеръ Снагзби въ черномъ сюртукѣ, приходятъ Чадбанды, являются для поученія (когда корабль уже нагрузился) приказчики и Густеръ, является наконецъ Джо съ понуренною головою, переваливаясь со стороны на сторону. Въ грязной рукѣ своей онъ держитъ мѣховую шапку, которую щиплетъ, какъ паршивую птицу, и потрошитъ ее, какъ будто намѣренъ ѣсть ее сырую. Джо,-- тотъ самый интересный загрубѣлый субъектъ, котораго мистеръ Чадбандъ намѣренъ просвѣщать.
   Мистриссъ Снагзби бросаетъ внимательный взглядъ на Джо, въ то время, какъ Густеръ вводитъ его въ гостиную. Джо смотритъ на мистера Снагзби въ моментъ своего прихода. А-а! Зачѣмъ онъ смотритъ на мистера Снагзби? Мистеръ Снагзби смотритъ на Джо. Зачѣмъ это? О, мистриссъ Снагзби все видитъ, все! Зачѣмъ они пересматриваются, зачѣмъ мистеръ Снагзби смущенъ и въ видѣ какого-то предостереженія кашляетъ въ кулакъ? Мистриссъ Снагзби все видитъ! Для нея теперь ясно, какъ кристаллъ, что мистеръ Снагзби незаконный отецъ этого мальчика!
   -- Спокойствіе, мои друзья,-- говоритъ Чадбандъ, вставая и отирая маслянистый потъ съ своего почтеннаго лица.-- Миръ и спокойствіе съ нами! Почему же, друзья мои, миръ съ нами? Потому,-- сказалъ онъ:-- что онъ не можетъ быть противъ насъ, потому что онъ долженъ быть за насъ, потому что онъ не окаменяетъ нашихъ сердецъ, но смягчаетъ ихъ, потому что онъ не налетаетъ на насъ враждебно, какъ ястребъ, но опускается тихо, какъ голубица! Поэтому, друзья мои, да будетъ миръ съ нами! Любезный юноша, выступи впередъ!
   Протянувъ свою руку, мистеръ Чадбандъ кладетъ ее на руку Джо и размышляетъ, куда бы его поставить. Джо, сильно сомнѣваясь въ намѣреніяхъ своего достопочтеннаго друга, неясно полагаетъ, что надъ нимъ хотятъ произвести какіе-то мучительные опыты, бормочетъ:-- "Оставьте меня. Я ничего вамъ не сдѣлалъ: оставьте меня!"
   -- Нѣтъ, мой юный другъ,-- говоритъ Чадбандъ плавнымъ голосомъ.-- Я не оставлю тебя. Почему я не оставлю тебя? Потому что я усердный собиратель жатвы, потому что я труженикъ, потому что ты переданъ мнѣ въ мое распоряженіе, и ты дѣлаешься въ рукахъ моихъ драгоцѣннымъ орудіемъ. Друзья мои, могу ли я употребить это орудіе въ вашу пользу, къ вашимъ выгодамъ, къ вашему благосостоянію, къ вашему обогащенію? Юный другъ мой, садись на этотъ стулъ!
   Джо, повидимому, полагаетъ, что достопочтенный джентльменъ намѣренъ выстричь ему волосы, защищаетъ свою голову обѣими руками и приводится въ требуемое положеніе съ величайшимъ трудомъ; при этомъ случаѣ на лицахъ присутствующихъ выражается къ нему величайшее отвращеніе.
   Наконецъ, когда его усадили въ видѣ манекена, мистеръ Чадбандъ удаляется за столъ, поднимаетъ свою медвѣжью лапу и говоритъ: "Друзья мои!" Это служитъ сигналомъ къ приведенію въ порядокъ всей аудиторіи. Приказчики внутренно хохочутъ и подталкиваютъ другъ друга. Густеръ впадаетъ въ какое-то неопредѣленное состояніе, выражавшее высочайшее удивленіе къ мистеру Чадбанду и сожалѣніе къ несчастному Джо, положеніе котораго она вполнѣ понимаетъ. Мистриссъ Снагзби молча подводитъ мины. Мистриссъ Чадбандъ угрюмо располагается подлѣ камина и грѣетъ себѣ колѣни: она сознаетъ, что ощущеніе тепла дѣйствуетъ благотворно на способность воспріятія рѣчей ея супруга.
   Случается, что мистеръ Чадбандъ употребляетъ ораторскую привычку останавливать свой взоръ на которомъ-нибудь изъ членовъ собранія и жарко сосредоточивать на немъ свои ораторскіе доводы. Въ этомъ случаѣ предполагается, что доводы будутъ приняты избраннымъ слушателемъ вздохами, рыданіями, аханьемъ и другими довольно внятными выраженіями внутренняго волненія; эти выраженія подхватываются какой-нибудь почтенной леди въ ближайшихъ рядахъ стульевъ, передаются другимъ болѣе воспріимчивымъ лицамъ, какъ молнія, и служатъ сигналомъ къ всеобщему началу рукоплесканій. Въ эту критическую минуту мистеръ Чадбандъ чувствуетъ, что ему какъ бы поддаютъ жару. Въ силу такой привычки, мистеръ Чадбандъ, сказавъ: "друзья мои!" устремляетъ свой взоръ на мистера Снагзби и обращаетъ несчастнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей, и безъ того уже значительно смущеннаго, въ непосредственнаго проводника своей ораторской рѣчи къ прочимъ слушателямъ.
   -- Между нами, друзья мои, находится язычникъ,-- говоритъ Чадбандъ:-- язычникъ, обитатель жалкихъ лачугъ въ улицѣ Одинокаго Тома, бродяга по поверхности нашей планеты. Между нами, друзья мои...-- и мистеръ Чадбандь, вытянувъ указательный палецъ, окаймленный грязнымъ ногтемъ, направляетъ его вмѣстѣ съ жирной улыбкой на мистера Снагзби, въ знакъ того, что краснорѣчивыми доводами своими онъ намѣренъ совершенно низпровергнуть его:-- между нами, друзья мои, находится братъ по человѣчеству и мальчикъ. Брать и мальчикъ, лишенный родителей и родныхъ, безъ стадъ и пастбищъ, скиталецъ міра сего, лишенный злата и сребра и драгоцѣнныхъ камней. Теперь, друзья мои, почему онъ лишенъ этихъ обладаній? Окажите, почему? Почему онъ лишенъ?
   Мистеръ Чадбандъ предлагаетъ этотъ вопросъ мистеру Снагзби, какъ какую-нибудь шараду въ совершенно новомъ родѣ, нелишенную остроумія и своихъ достоинствъ, и взглядомъ умоляетъ разрѣшить ее.
   Мистеръ Снагзби, поставленный въ крайнее замѣшательство таинственнымъ взоромъ, устремленнымъ на него въ этотъ же самый моментъ со стороны своей хозяюшки, съ тѣхъ поръ какъ мистеръ Чадбандъ произнесъ слово "родители", рѣшается сдѣлать слѣдующій весьма скромный отвѣтъ.
   -- Не знаю, сэръ; право, не знаю.
   При такомъ прерваніи потоковъ краснорѣчія мистера Чадбанда, мистриссъ Чадбандъ строго взираетъ на него, а мистриссъ Снагзби восклицаетъ: "Стыдитесь, сэръ!"
   -- Я слышу голосъ,-- говоритъ Чадбандъ: -- не правда ли, друзья мы, что это очень слабый голосъ? Я слышу, что этотъ голосъ...
   (-- Ахъ, Боже мой!-- восклицаетъ мистриссъ Снагзби:-- что онъ надѣлалъ!)
   -- Этотъ голосъ отвѣчаетъ на вопросъ мой отрицательно. Въ такомъ случаѣ я самъ скажу вамъ почему. Я говорю, что этотъ мальчикъ, который участвуетъ въ нашемъ собраніи, лишенный родителей и родныхъ, лишенный стадъ и пастбищъ, скиталецъ міра, лишенный злата, сребра и драгоцѣнныхъ камней, я говорю, что онъ лишенъ того свѣта, который озаряетъ нѣкоторыхъ изъ насъ. Какой же это свѣтъ? Что онъ такое? Я спрашиваю васъ, какой это свѣтъ?
   Мистеръ Чадбандъ откидываетъ назадъ голову и замолкаетъ, но мистеръ Снагзби видитъ въ этой продѣлкѣ другую западню и боится еще разъ попасть въ нее. Мистеръ Чадбандъ склоняется надъ столомъ и, приступая снова къ предмету своего краснорѣчія, прямехонько устремляетъ свой палецъ на мистера Снагзби и говоритъ:
   -- Это лучъ отъ лучей, солнце отъ солнцъ, луна отъ лунъ, звѣзда отъ звѣздъ.
   Мистеръ Чадбандъ выпрямляется и торжественно смотритъ на мистера Снагзби, какъ будто ему пріятно было бы узнать, какъ чувствуетъ себя мистеръ Снагзби послѣ такихъ убѣдительныхъ словъ.
   -- Да,-- говоритъ мистеръ Чадбандъ, снова устремляя палецъ на выбранную жертву.-- Не говорите мнѣ, что это не правда. Я говорю вамъ, что правда, я повторю вамъ милліонъ разъ, что это правда. Правда, правда! Я всегда стану утверждать, что это правда, несмотря на то, нравится ли вамъ это, или нѣтъ; и чѣмъ меньше вамъ нравится это, тѣмъ сильнѣе я буду утверждать. Я буду кричать вамъ въ рупоръ! Увѣряю васъ, если вы станете противорѣчить мнѣ, вы падете ницъ передо мной, вы треснете, вы разобьетесь, вы раздробитесь на мелкіе куски.
   Дѣйствіе и сила этого потока краснорѣчія такова, что онъ не только производитъ всеобщій восторгъ въ послѣдователяхъ мистера Чадбанда, не только производитъ пріятную теплоту во всей его организаціи, но служитъ еще и къ тому, чтобы выставить провинность мистера Снагзби, какъ закоснѣлаго врага добродѣтели, съ мѣднымъ лбомъ и каменнымъ сердцемъ и привести несчастнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей еще въ большее замѣшательство. Мистеръ Снагзби совершенно упадаетъ духомъ, чувствуетъ себя въ ложномъ положеніи. И тутъ вдругъ мистеръ Чадбандъ окончательно поражаетъ его.
   -- Друзья мои,-- снова начинаетъ онъ послѣ многократнаго отиранія своей головы, до такой степени разгоряченной, что вотъ такъ кажется и загорится носовой его платокъ, отъ котораго отдѣляются клубы пара при каждомъ отираньи: -- друзья мои, чтобъ привести къ сознанію субъекта, котораго мы по мѣрѣ силъ своихъ и способностей стараемся просвѣтить, да позволено намъ будетъ, въ духѣ любви и спокойствія, спросить, что значитъ правда, на которую я ссылался за нѣсколько минутъ передъ этимъ? Потому что, юные друзья мои (обращаясь къ приказчикамъ и Густеръ, къ крайнему ихъ изумленію), если бы докторъ сказалъ мнѣ, что каломель и касторовое масло полезны для меня, я весьма естественно спросилъ бы его, что такое каломель, и что такое касторовое масло? Кажется, мнѣ можно освѣдомиться прежде, чѣмъ я рѣшусь принять одно изъ этихъ двухъ средствъ, или то и другое вмѣстѣ. Итакъ, мои друзья, въ чемъ состоитъ настоящее дѣло? Прежде всего мы спросимъ васъ, въ духѣ любви къ ближнему, что такое обыкновенный родъ правды -- рабочее ли это платье, обыденная ли это наша одежда, мои юные друзья? Обманъ что ли это?
   (-- Ахъ!-- произноситъ мистриссъ Снагзби.)
   -- Утайка, что ли?
   (Мистриссъ Снагзби отрицательно содрогается.)
   -- Скрытность, что ли?
   (Мистриссъ Снагзби продолжительно и жеманно киваетъ головой.)
   -- Нѣтъ, друзья мои, это совсѣмъ не то. Ни одно изъ этихъ названій не принадлежитъ къ ней. Когда этотъ юный язычникъ -- теперь онъ спитъ, мои друзья; печать равнодушія во всякому просвѣщенію, печать погибели ясно обнаруживается на его рѣсницахь, но не будите его, ибо, по всей вѣроятности, я долженъ бороться, сражаться и побѣждать для его же пользы -- когда этотъ закоренѣлый язычникъ разсказывалъ намъ какую-то чепуху о леди и соверенѣ, была ли это истина? Нѣтъ, не была. А если это и была отчасти истина, то можно ли ее назвать полной, совершенной истиной? Нѣтъ, мои друзья, нельзя!
   Если-бъ мистеръ Снагзби могъ противостоять взору своей хозяюшки, который входитъ чрезъ его глаза -- чрезъ эти открытыя окна -- въ его душу и разыскиваетъ тамъ самыя сокровенныя тайны, онъ былъ бы совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Теперь сидитъ онъ, понуря голову и согнувшись, какъ будто подъ какой-нибудь тяжестью.
   -- Или, мои юные друзья,-- говоритъ Чадбандъ, нисходя до самаго уровня ихъ пониманій и въ то же время доказывая имъ своей жирной кроткой улыбкой, что онъ долго спускался внизъ для этой цѣли:-- если-бъ хозяинъ этого дома пошелъ бы въ Сити и увидѣлъ бы тамъ угря и потомъ, возвратясь домой, позвалъ бы къ себѣ хозяйку этого дома и сказалъ бы ей: Сара, радуйся со мною, я видѣлъ слона! Была ли бы это правда?
   Мистриссъ Снагзби въ слезахъ.
   -- Или, положимъ мои юные друзья, что онъ увидѣлъ бы слона и, возвратясь домой, сказалъ бы: Сара, городъ совершенно опустѣлъ, я видѣлъ одного только угря! Была ли бы это правда?
   Мистриссъ Снагзби громко рыдаетъ.
   -- Или положимъ еще, мои юные друзья,-- говоритъ Чадбандъ, поощряемый рыданіями мистриссъ Снагзби: -- что жестокосердые родители этого спящаго язычника -- нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ имѣлъ родителей -- бросивъ его волкамъ, коршунамъ, дикимъ собакамъ, газелямъ и змѣямъ, возвратились бы въ свои жилища и стали бы наслаждаться трубками и кострюлями, музыкой и танцами, винами, говядиной и дичью, была ли бы это истина?
   Мистриссъ Снагзби отвѣчаетъ на это припадкомъ истерики; не то, чтобы однимъ припадкомъ, но продолжительнымъ и раздирающимъ сердце крикомъ, такъ что все Подворье Кука оглашается ея визгами. Наконецъ, когда она сдѣлалась совершенно безъ чувствъ, ее несутъ наверхъ по узкой лѣстницѣ, какъ огромное фортепьяно. Послѣ невыразимыхъ страданій, содрогавшихъ сердца окружающихъ, она посылаетъ изъ своей спальни увѣдомленіе, что совершенно поправилась, хотя и чувствуетъ сильное разслабленіе. Въ такомъ положеніи дѣлъ, мистеръ Снагзби, измятый и скомканный при переноскѣ фортепьянъ, чрезвычайно слабый и напуганный, осмѣливается тихохонько войти въ гостиную.
   Во все это время Джо стоялъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ проснулся; онъ попрежнему щиплетъ свою мѣховую шапку, клочки волосъ кладетъ себѣ въ ротъ и выплевываетъ ихъ съ отвращеніемъ. Онъ чувствуетъ, что ему суждено оставаться неисправимымъ созданіемъ, и что тщетно стараются пробудить въ немъ созданіе своего достоинства, потому что онъ ничего не знаетъ. Хотя, быть можетъ, Джо, существуетъ книга столь интересная, трогательная и доступная для твоихъ понятій, которыя ничѣмъ не отличаются отъ инстинкта животныхъ, книга, такъ вѣрно описывающая дѣянія обыкновенныхъ людей, что если бы Чадбанды раскрыли ее передъ тобой, просто, не прибѣгая къ своему краснорѣчію, быть можетъ ты проснулся бы тогда, быть можетъ ты почерпнулъ бы изъ нея что-нибудь!
   Джо никогда не слышалъ о такой книгѣ. Для него ея содержаніе и достопочтенный Чадбандъ одно и то же; онъ знаетъ лично достопочтеннаго Чадбанда и готовъ скорѣе бѣжать отъ него цѣлый часъ, нежели слушать его пустословіе въ теченіе пяти минутъ.
   -- Мнѣ нечего здѣсь больше ждать,-- думаетъ Джо.-- Мистеръ Снагзби ничего не скажетъ мнѣ сегодня и, покачиваясь со стороны на сторону, онъ спускается внизъ.
   Но внизу стоитъ сострадательная Густеръ; она держится за перила лѣстницы, ведущей въ кухню, превозмогая приближающійся обморокъ, къ которому она подготовлена воплями мистриссъ Снагзби. Она предлагаетъ Джо кусокъ хлѣба и сыру -- это ея собственный ужинъ; она рѣшается въ первый разъ въ жизни перемолвить съ нимъ слово.
   -- Вотъ тебѣ, бѣдный мальчикъ, закуси немного,-- говоритъ Густеръ.
   -- Спасибо,-- говоритъ Джо.
   -- Ты голоденъ?
   -- Порядочно.
   -- Куда же ушелъ твой отецъ и гдѣ мать?
   Джо останавливается при самомъ началѣ дѣйствія зубами надъ кускомъ хлѣба и кажется окаменѣлымъ. Добрая Густеръ гладила его, а это было первый разъ въ его жизни, что къ нему такъ ласково и нѣжно прикасается чужая рука.
   -- Я ничего не знаю о нихъ,-- отвѣчаетъ Джо.
   -- И я тоже ничего не знаю о своихъ,-- говоритъ Густеръ со слезами.-- Она снова старается подавить признаки приближающагося обморока, какъ вдругъ ее внезапно устрашаетъ что-то, и она исчезаетъ внизъ лѣстницы.
   -- Джо,-- шепчетъ тихо поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей въ то время, какъ Джо стоитъ еще на лѣстницѣ.
   -- Я здѣсь, мистеръ Снагзби.
   -- Я думалъ, что ты ушелъ; вотъ тебѣ еще полкроны, Джо. Ты хорошо сдѣлалъ что не сказалъ ни слова насчетъ той леди, которую мы видѣли недавно. Это бы надѣлало тебѣ хлопотъ; а ты и безъ того уже, я думаю, напуганъ, Джо.
   -- Я убѣгу отсюда.
   -- Иди себѣ, спокойной ночи.
   Таинственная тѣнь, въ ночномъ чепцѣ, слѣдитъ за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей отъ комнаты, изъ которой онъ вышелъ, и провожаетъ его наверхъ. Съ этой минуты, куда бы онъ ни пошелъ, за нимъ всегда слѣдуетъ другая тѣнь, кромѣ его собственной, но она не такъ правильно падаетъ отъ него, не такъ спокойна какъ его тѣнь. И какой бы тайной ни окружила себя тѣнь мистера Снагзби въ эту тайну проникаетъ и другая тѣнь! Мистриссъ Снагзби видитъ все! Ея-то тѣнь и слѣдитъ за мистеромъ Снагзби.
   

XXVI. Стрѣлки.

   Зимнее утро мрачно и угрюмо смотритъ на сосѣднія улицы Лэйстерскаго сквера и видитъ, что жители ихъ неохотно покидаютъ свои постели. Многіе изъ нихъ не привыкли вставать рано даже въ самыя ясныя и теплыя времена года: это ночныя птицы; они сидятъ и дремлютъ на своихъ насѣстахъ, когда солнышко высоко; бодрствуютъ и гоняются за добычей, когда на небѣ мерцаютъ звѣзды. За грязными сторами и занавѣсами, въ верхнихъ этажахъ и въ чердакахъ, скрываясь болѣе или менѣе подъ ложными именами, ложными волосами, ложными титулами, ложными брилліантами и ложными разсказами, покоится первымъ сномъ шайка негодяевъ. Джентльмены, которые могли бы, по личному опыту, разсказать всѣ подробности объ иностранныхъ галерахъ и отечественныхъ мельницахъ, приводимыхъ въ дѣйствіе человѣческими ногами; лазутчики, которые постоянно находятся въ страхѣ; мошенники, игроки, шуллеры, плуты и лжесвидѣтели; нѣкоторые не безъ клеймъ каленымъ желѣзомъ, подъ ихъ грязными лохмотьями; всѣ съ большею жестокостію въ нихъ, чѣмъ въ Неронѣ и съ большими преступленіями, чѣмъ въ Ньюгетской тюрьмѣ. Какъ бы ни былъ страшенъ демонъ въ бумазейной блузѣ или истасканномъ фракѣ, страшенъ онъ въ томъ и другомъ, но онъ еще страшнѣе, нечувствительнѣе, неумолимѣе, когда зашпилитъ шейный платокъ свой брилліантовой булавкой, когда называетъ себя джентльменомъ, сядетъ за карточный столъ, станетъ играть на бильярдѣ, знаетъ кое-что о векселяхъ и другихъ письменныхъ обязательствахъ,-- тогда онъ въ тысячу разъ страшнѣе, чѣмъ во всякой другой формѣ. Но и въ такой формѣ мистеръ Боккетъ отыщетъ его, если захочетъ, стоитъ ему только заглянуть во всѣ закоулки, окружающія Лэйстерскій скверъ.
   Но зимнее утро не нуждается въ немъ и не будитъ его. Оно будитъ мистера Джорджа, въ галлереѣ для стрѣльбы въ цѣль, и преданнаго ему сподвижника. Мистеръ Джорджъ, выбривъ свою бороду передъ зеркальцомъ миніатюрныхъ размѣровъ, выходитъ, съ открытой головой и обнаженной грудью, къ помпѣ на маленькомъ дворѣ и тотчасъ возвращается съ блестящимъ лицомъ отъ желтаго мыла, усиленнаго тренія, искусственнаго дождя и чрезвычайно холодной воды. Въ то время, какъ онъ утирается огромнымъ полотенцемъ и пыхтитъ, какъ родъ военнаго водолаза, который только что вынырнулъ изъ воды, и чѣмъ больше трется, тѣмъ плотнѣе и плотнѣе становятся его кудрявые волосы на загорѣлыхъ вискахъ, такъ что, повидимому, ихъ невозможно расчесать никакимъ инструментомъ, кромѣ какъ желѣзными граблями или скребницей, въ то время, какъ онъ утирается, пыхтитъ, отдувается и полируется, поворачивая голову съ одной стороны на другую, чтобъ удобнѣе осушить кожу, и наклонясь всѣмъ тѣломъ впередъ, чтобъ капли воды не падали на его воинственныя ноги, Филь, стоя на колѣняхъ, раздуваетъ огонь, озирается кругомъ, какъ будто вмѣсто того, чтобъ идти умываться, ему стоитъ только взглянуть, что дѣлаетъ его хозяинъ и тогда онъ запасается достаточнымъ освѣженіемъ на цѣлый день отъ избыточнаго здоровья, которое сбрасываетъ съ себя мистеръ Джорджъ.
   Вытершись до суха, мистеръ Джорджъ начинаетъ чесать свою голову двумя жесткими щетками и дѣйствуетъ съ такимъ немилосердіемъ, что Филь, потирая плечомъ стѣны, въ то время, какъ мететъ галлерею, смотритъ на эту операцію съ состраданіемъ. Съ окончаніемъ прически быстро оканчивается и орнаментальная часть туалета мистера Джорджа. Онъ набиваетъ себѣ трубку, закуриваетъ ее и, но принятому обыкновенію, начинаетъ ходить взадъ и впередъ по галлереѣ, между тѣмъ, какъ Филь, наполняя воздухъ запахомъ горячихъ тостовъ, приготовляетъ завтракъ. Мистеръ Джорджъ. куритъ серьезно и тихимъ шагомъ маршируетъ по своей галлереѣ. Быть можетъ утренняя трубка табаку посвящена имъ памяти покойнаго товарища Гридли.
   -- Итакъ, Филь,-- говоритъ Джорджъ, хозяинъ галлереи для стрѣльбы въ цѣль и проч.:-- сегодня тебѣ снилась деревня?
   Филь, дѣйствительно, вставая съ постели, разсказывалъ свой сонъ.
   -- Точно такъ, хозяинъ.
   -- На что же похожа эта деревня?
   -- Не умѣю вамъ сказать, хозяинъ, на что она похожа,-- отвѣчаетъ Филь, съ задумчивымъ видомъ.
   -- Да почему же ты знаешь, что это была деревня?
   -- Я думаю, что по травѣ, да еще по лебедямъ, которые были на травѣ,-- говоритъ Филь, послѣ нѣкотораго размышленія.
   -- Что же лебеди дѣлали на травѣ?
   -- Да что? Я полагаю, щипали и ѣли ее,-- отвѣчаетъ Филь.
   Хозяинъ принимается снова ходить по галлереѣ, а Филь продолжаетъ заниматься приготовленіемъ завтрака. Длинныхъ приготовленій для завтрака не требуется; они весьма просты: нужно только поставить на столъ два прибора и разогрѣть передъ огнемъ на ржавой рѣшеткѣ нѣсколько кусочковъ провѣсной ветчины; но такъ какъ Филь долженъ пройти и обтерѣть своимь плечомъ значительную часть галлереи, отправляясь за каждымъ предметомъ, въ которомъ нуждается, и никогда не захватывая за разъ двухъ предметовъ, то при такихъ обстоятельствахъ приготовленія занимаютъ весьма значительный промежутокъ времени. Наконецъ завтракъ готовъ. Филь докладываетъ объ этомъ; мистеръ Джорджъ выколачиваетъ трубку о заслонку, ставитъ ее въ уголокъ подлѣ камина и садится за столъ. Когда Джорджъ удовлетворилъ первыя требованія аппетита, Филь слѣдуетъ его примѣру: онъ садится у противоположнаго конца продолговатаго стола и беретъ тарелку къ себѣ на колѣни. Дѣлаетъ ли это онъ изъ покорности или изъ желанія скрыть свои грязныя руки или собственно изъ одной привычки -- мы не знаемъ.
   -- Гм! деревня!-- говоритъ мистеръ Джорджъ, играя ножемъ своимъ и вилкой:-- я думаю, Филь, ты никогда не видывалъ деревни?
   -- Я видѣлъ однажды болота,-- говоритъ Филь, продолжая завтракать съ самодовольнымъ видомъ.
   -- Какія болота?
   -- Такія, командиръ, какъ и всѣ болота,-- отвѣчаетъ Филь.
   -- Гдѣ же ты ихъ видѣлъ?
   -- Я и самъ не знаю,-- говоритъ Филь:-- но я видѣлъ ихъ. Плоскія такія и туманныя.
   Хозяинъ и командиръ -- это два слова, которыя Филь съ одинаковымъ уваженіемъ и одинакою преданностью употребляетъ, обращаясь къ одному мистеру Джорджу.
   -- Я самъ родился въ деревнѣ, Филь.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, командиръ?
   -- Да; и выросъ тамъ.
   Филь приподнимаетъ одну бровь, и почтительно взглянувъ на мистера Джорджа, чтобъ выразить свое участіе, и не спуская глазъ съ него, пропускаетъ въ горло огромный глотокъ кофею.
   -- Тамъ нѣтъ ни одной птички, которой бы голосъ я не зналъ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Нѣтъ ни листка, ни ягодки, которыхъ бы я не умѣлъ назвать. Нѣтъ ни одного дерева, на которое бы я и теперь не могъ влѣзть, разумѣется, когда меня подсадятъ. Добрая матушка моя жила въ деревнѣ.
   -- Должно быть она была у васъ славная старушка,-- замѣчаетъ Филь.
   -- Лѣтъ тридцать-пять тому назадъ она не была еще старушкой, говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Но я готовъ держать пари, что и въ девяносто лѣтъ она была бы такъ же стройна и такъ же широка въ плечахъ, какъ я.
   -- А развѣ она умерла въ девятомъ десяткѣ?-- спрашиваетъ Филь.
   -- О, нѣтъ! Оставимъ это! Знаешь ли, что меня заставило завести рѣчь о деревенскихъ мальчикахъ, объ этихъ негодныхъ шалунахъ? Это ты, любезный мой! Я знаю, что ты никогда не видывалъ деревни; ты видѣлъ болота, видѣлъ впрочемъ и деревни, да только во снѣ. Не правда ли?
   Филь мотаетъ головой.
   -- А хочешь ли ты видѣть деревню?
   -- Н-н-нѣтъ; особеннаго желанія не имѣю,-- говоритъ Филь.
   -- Тебѣ, я думаю, хорошо и въ городѣ?
   -- Дѣло въ томъ, командиръ,-- говоритъ Филь:-- я привыкъ здѣсь и полагаю, что уже слишкомъ старъ для развлеченій.
   -- А сколько тебѣ лѣтъ, Филь?-- спрашиваетъ кавалеристъ, поднося къ губамъ дымящееся блюдечко.
   -- Право не знаю; знаю только, что съ чѣмъ-то восемь,-- говоритъ Филь.-- Не можетъ быть, чтобъ это было восемьдесятъ, да и не восемнадцать, а такъ, что-то между этимъ.
   Мистеръ Джорджъ медленно опускаетъ блюдечко, не прихлебнувъ изъ него, и начинаетъ, смѣясь:
   -- Кой чортъ, Филь, какже узнать...
   И вдругъ останавливается, замѣтивъ, что Филь производитъ вычисленіе по грязнымъ своимъ пальцамъ.
   -- Мнѣ было ровно восемь,-- говорилъ Джорджъ:-- когда я встрѣтился съ странствующимъ мѣдникомъ. Не помню, меня зачѣмъ-то послали изъ дому, а я и увидѣлъ этого мѣдника, сидитъ себѣ преспокойно подлѣ огонька у стараго строенія. "Хочешь -- говоритъ онъ -- шататься со мной?" -- "Хочу", говорю я. Вотъ мы и отправились вмѣстѣ, онъ, я да огонь, въ Клеркенвель. Это было перваго апрѣля. Я могъ тогда считать до десяти. Вотъ наступило въ другой разъ первое, апрѣля, я и говорю себѣ: тебѣ теперь, старый негодяй, одинъ съ восемью. Послѣ того опять пришло первое апрѣля, и я опять говорю себѣ: тебѣ теперь два съ восемью. Такимъ образомъ я дошелъ до десяти съ восемью и до двухъ десятковъ съ восемью, а ужъ потомъ сбился со счету; знаю только, что мнѣ всегда было сколько-то съ восемью.
   -- Вотъ оно что!-- говоритъ мистеръ Джорджъ, принимаясь за завтракъ,-- А гдѣ же странствующій мѣдникъ?
   -- Пьянство посадило его въ госпиталь, хозяинъ; а госпиталь посадилъ его подъ стеклянный колпакъ; такъ мнѣ говорили,-- отвѣчаетъ Филь таинственно.
   -- Значитъ черезъ это ты повысился? Взялся за его ремесло?
   -- Да, командиръ, взялся. Только не слишкомъ оно прибыльно. Около Саффонъ Гилля, Хаттонскаго Сада, Клеркенвеля, Смифельда, живетъ бѣдный народъ: держатъ котлы свои до тѣхъ поръ, пока и чинить нечего. Бывало къ нему приходили другіе мѣдники, чтобы жить въ нашемъ мѣстѣ и нанимали у него квартиру: вотъ въ этомъ-то и состояли его доходы; но ко мнѣ они не приходили. Они не полюбили меня. Онъ умѣлъ бывало пѣть для нихъ и пѣсни, а я не умѣль. Онъ умѣлъ выигрывать разныя штуки на какомъ угодно горшкѣ, на мѣдномъ ли или на желѣзномъ, а я только и умѣлъ лудить ихъ да паять: не далась мнѣ эта музыка, хозяинъ. Да къ тому же я былъ слишкомъ некрасивъ собой и жены ихъ то и дѣло, что жаловались на меня своимъ мужьямъ.
   -- Вѣрно они были больно разборчивы. Въ толпѣ, Филь, ты бы такъ себѣ... туда и сюда, говоритъ кавалеристъ съ пріятной улыбкой.
   -- Нѣтъ, хозяинъ;-- отвѣчаетъ Филь, мотая головой:-- я бы и въ толпѣ немного выигралъ. Когда я встрѣтился съ мѣдникомъ, такъ былъ еще сносенъ, хотя и тогда не чѣмъ было похвастаться. Но послѣ того мнѣ пришлось и раздувать огонь губами, и коптить лицо передъ огнемъ, и палить свои волосы, и глотать дымъ; это все еще не бѣда: я былъ тогда молодъ. А вотъ какъ выросъ постарше, да нѣсколько разъ обварилъ себя оловомъ, да сталъ получать колотушки отъ мѣдника, когда онъ быль пьянъ, а это случалось почти каждый день, ну такъ ужъ тогда куда какъ не красивъ, больно не красивъ я сдѣлался. Потомъ я прожилъ лѣтъ двѣнадцать въ темной кузницѣ, гдѣ народъ былъ негодяй на негодяѣ, и въ добавокъ меня опалило въ газовомъ заведеніи, да спасибо еще, что при взрывѣ выбросило изъ окна на мостовую, а то бы сгорѣлъ, какъ курица. Я думаю отъ этого не похорошѣешь. Я такъ безобразенъ, такъ безобразенъ, что меня можно показывать какъ диковинку.
   Обрекая себя такому положенію съ полнымъ самодовольствіемъ, Филь проситъ позволенія выпить еще чашку кофею.
   -- Вотъ послѣ этого-то взрыва, хозяинъ, я и встрѣтился съ вами въ первый разъ. Помните, командиръ?-- говоритъ Филь, приступая къ другой чашкѣ кофею.
   -- Помню, Филь. Ты еще шелъ по солнечной сторонѣ.
   -- Я ползъ, командиръ, а не шелъ; ползъ около стѣнъ.
   -- Правда, Филь, ты плечомъ прокладывалъ на нихъ свой путь.
   -- Да еще какъ! въ колпакѣ!-- воскликнулъ Филь, приходя въ восторгъ.
   -- Да, въ колпакѣ...
   -- И на костыляхъ!-- продолжаетъ Филь съ большимъ одушевленіемъ.
   -- На костыляхъ. И когда...
   -- И когда вы остановились противъ меня,-- восклицаетъ Филь, поставивъ чашку и блюдечко на столъ и торопливо снявъ съ колѣнъ тарелку:-- остановились да и сказали мнѣ: "э-э, товарищъ! вѣрно ты былъ на войнѣ?" Я не сказалъ вамъ на это ни слова, хозяинъ; меня больно удивило, что такой сильный, здоровый и смѣлый мужчина вздумалъ говорить съ такимъ мѣшкомь ломаныхъ костей, какимъ я былъ тогда. Вотъ вы и сказали мнѣ, да сказали такъ ласково, какъ будто поднесли мнѣ стаканъ чего-то горячаго: "Что за несчастіе случилось съ тобой? Экъ тебя, голубчикъ, изуродило! Разскажи же, старикъ, отчего это съ тобой? Разсказывай веселѣе!" Веселѣе! Я ужъ такъ былъ веселъ, какъ нельзя больше! Я и разсказалъ вамъ, вы еще что-то сказали, и я еще что-то сказалъ, вы опять сказали что-то, вотъ я и очутился здѣсь, командиръ, у васъ! У васъ, мой командиръ, у васъ!-- восклицаетъ Филь, вскакивая со стула и начинаетъ невыразимо странно ковылять съ боку на бокъ.-- И если понадобится мишень, для лучшаго успѣха въ вашемь дѣлѣ, пусть стрѣляютъ въ меня. Моей красоты не испортятъ! Пускай ихъ стрѣляютъ. Если не съ кѣмъ будетъ боксироваться, пусть боксируютъ меня, пускай себѣ колотятъ меня въ голову, мнѣ это ни почемъ! Если нечего будетъ подбрасывать какому нибудь силачу, пусть подбрасываетъ меня. Мнѣ отъ этого не будетъ хуже! Меня подбрасывали въ теченіе всей моей жизни на разные лады!
   Окончивъ эту энергическую, неожиданную рѣчь, сопровождаемую тѣлодвиженіями, въ поясненіе гимнастическихъ упражненій, о которыхъ онъ упоминалъ, Филь прокладываетъ путь плечомъ около трехъ стѣнъ галлереи, круто останавливается передъ своимъ командиромъ, тычетъ въ него головой въ знакъ своей преданности и затѣмъ начинаетъ прибирать завтракъ.
   Мистеръ Джорджъ похохотавъ отъ чистаго сердца и потрепавъ Филя по плечу, помогаетъ ему и вмѣстѣ съ нимъ приводитъ въ надлежащій порядокъ галлерею. Окончивъ это, онъ беретъ гимнастическіе шары, нѣсколько разъ подбрасываетъ ихъ, потомъ садится на вѣсы и замѣтивъ, что дѣлается "слишкомъ мясистъ", начинаетъ съ величайшею важностью биться на сабляхъ съ воображаемымъ противникомъ. Между тѣмъ Филь становится къ столу съ тисками, гдѣ онъ привинчиваетъ и отвинчиваетъ, чиститъ и пилитъ, посвистываетъ въ скважины, пачкается болѣе и болѣе, придѣлываетъ и раздѣлываетъ все, что можно въ ружьѣ придѣлать и раздѣлать.
   Занятіе хозяина и слуги прерваны наконецъ необыкновеннымъ шумомъ въ корридорѣ, возвѣщающимъ о прибытіи необыкновенной компаніи. Шумъ этотъ приближается ближе и ближе, и въ галлерею входитъ группа людей. Она состоитъ изъ увѣчной и отвратительной фигуры, изъ двухъ носильщиковъ, которые неели эту фигуру на стулѣ и худощавой женщины, съ лицомъ очень похожимъ на сплюснутую маску, которая, такъ и думаешь, начнетъ читать народную пѣсню, въ воспоминаніе тѣхъ дней, когда старушку Англію хотѣли взорвать на воздухъ; но ожиданія не сбываются, потому что губы у этой маски такъ крѣпко сжаты и такъ неподвижны, какъ стулъ, который носильщики становятъ на полъ. При этомъ случаѣ отвратительная фигура произноситъ: "О, Боже мой! О, какъ меня растрясли! Какъ вы поживаете, мистеръ Джорджъ? Какъ ваше здоровье?"
   И мистеръ Джорджъ только теперь узнаетъ въ этой процессіи достопочтеннаго мистера Смолвида, вынесеннаго для прогулки, и его внучку Юдиѳь, которая провожаетъ своего дѣдушку, какъ самый вѣрный тѣлохранитель.
   -- Мистеръ Джорджъ, любезный другъ мой,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, снимая свою правую руку съ шеи носильщика, котораго чуть-чуть не удавилъ во время дороги:-- какъ ваше здоровье? Вы, я думаю, дивитесь моему посѣщенію, любезнѣйшій другъ?
   -- Я бы не столько удивился посѣщенію вашего пріятеля изъ Сити, сколько удивляюсь я вашему,-- отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Я очень рѣдко выхожу изъ дому;-- съ трудомъ переводя духъ, произноситъ мистеръ Смолвидъ.-- Я не выходилъ въ теченіе многихъ мѣсяцевъ. Знаете, прогулки мои сопряжены съ большими неудобствами... и требуютъ большихъ издержекъ. Но, если бы вы знали, съ какимъ нетерпѣніемъ я хотѣлъ увидѣть васъ. Какъ ваше здоровье, сэръ?
   -- Я здоровъ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Надѣюсь и вы тоже здоровы.
   -- Ну и слава Богу, если вы здоровы, мой неоцѣненный другъ!-- и мистеръ Смолвидъ беретъ его за обѣ руки.-- Вы видите, я привелъ съ собой и мою внучку Юдиѳь. Я не могъ оставить ее дома: она такъ нетерпѣливо хотѣла васъ видѣть.
   -- Гм! Что-то не вѣрится!-- бормочетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Вотъ, знаете мы и взяли карету, поставили въ нее кресло и здѣсь какъ разъ на углу они подняли меня изъ кареты, посадили въ кресло да и принесли сюда и принесли собственно затѣмъ, чтобъ увидать мнѣ моего неоцѣненнаго друга въ его собственномъ заведеніи. Это вотъ,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, указывай на носильщика, который, избѣжавъ опасности быть задавленнымъ, уходитъ, расправляя дыхательное горло: -- извозчикъ. Ему платить не надо. Это по условію включено въ плату за карету. Этого человѣка...-- указывая на другого носильщика:-- мы наняли на улицѣ за кружку пива. А кружка пива стоитъ два пенса, такъ отдай ему Юдиѳь два пенса. Я право не зналъ, любезный мой другъ, что у васъ здѣсь есть работникъ, а то намъ бы и не нужно было нанимать.
   Дѣдушка Смолвидъ ссылается на Филя и, смотря на него съ нѣкоторымъ ужасомъ, произноситъ едва внятнымъ голосомъ: "О, Боже мой! О, Господи!" Испугъ его имѣетъ впрочемъ, нѣкоторое основаніе, потому что Филь никогда не видавшій этого привидѣнія въ черной бархатной ермолкѣ, вдругъ остановился въ своей работѣ и съ ружьемъ въ рукѣ принялъ такую позу, какъ будто хотѣлъ въ одинъ моментъ подстрѣлить мистера Смолвида, какъ какую нибудь чудовищно безобразную птицу изъ породы воронъ.
   -- Юдиѳь, дитя мое,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ:-- отдай этому человѣку два пенса; ахъ, какъ это много за его труды!
   Человѣкъ этотъ одинъ изъ тѣхъ необыкновенныхъ грибовъ, мгновенно выростающихъ на западныхъ улицахъ Лондона, которые всегда одѣты въ старую красную куртку, всегда готовы подержать лошадей или сбѣгать за наемной каретой, получаетъ два пенса, безъ особеннаго удовольствія, подбрасываетъ ихъ вверхъ, ловитъ рукой и удаляется.
   -- Любезный мистеръ Джорджъ,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ:-- будьте такъ добры, перенесите меня къ камину. Вы знаете, я привыкъ къ огоньку... я старъ и скоро зябну... О, Боже мой!
   Послѣднее восклицаніе вылетаетъ изъ груди достопочтеннаго джентльмена но поводу внезапный быстроты, съ которой мистеръ Скводъ, какъ какой нибудь силачъ, хватается за кресло, поднимаетъ его и перетаскиваетъ къ самому камину.
   -- О, Господи!-- говоритъ мистеръ Смолвидъ, едва переводя духъ.-- О, Боже мой! О, звѣзды мои! Любезный другъ мой, вашъ работникъ страшно силенъ и проворенъ. О, Боже мой! какъ онъ проворенъ! Юдиѳь, отодвинь меня немного назадъ, у меня ноги начинаютъ горѣть.
   И въ самомъ дѣлѣ, въ этомъ удостовѣряются носы присутствующихъ смрадомъ отъ затлѣвшихся шерстяныхъ чулковъ дѣдушки Смолвида.
   Нѣжная Юдиѳь отодвинула дѣдушку немного назадъ, потрясла его по обыкновенію, и освободила его глазъ отъ нависшей ермолки.
   -- О, Господи! о, Боже мой!-- повторяетъ мистеръ Смолвидъ, озирается кругомъ, встрѣчаетъ взоръ мистера Джорджа и снова протягиваетъ къ нему обѣ руки.-- Любезный другъ мой! какое счастье, что я вижу васъ! И это ваше заведеніе? Какое очаровательное мѣсто! Да это просто картинка! Однако у васъ здѣсь ничего опаснаго не случается?-- прибавилъ дѣдушка Смолвидъ съ замѣтнымъ безпокойствомъ.
   -- Ничего рѣшительно. Пожалуйста не бойтесь ничего.
   -- А вашъ работникъ... Онъ... о, Господи!.. онъ... этакъ... ничего... Никому не причинитъ вреда? Скажите, любезный другъ мой, никому?
   -- Кромѣ себя, онъ никому на свѣтѣ не причинялъ вреда,-- говорить мистеръ Джорджъ, улыбаясь.
   -- Однако онъ могъ бы. Онъ кажется черезчуръ изуродовалъ себя, такъ пожалуй, чего добраго, изуродуетъ точно также и другихъ,-- возражаетъ старый джентльменъ.-- Онъ можетъ сдѣлать это неумышленно, а можетъ сдѣлать и умышленно. Мистеръ Джорджъ, пожалуйста, прикажите ему оставить эти адскія ружья и выйти вонъ.
   Повинуясь одному движенію головы со стороны кавалериста, Филь съ пустыми руками удаляется на другой конецъ галлереи. Увѣренный въ своей безопасности, мистеръ Смолвидъ начинаетъ потирать себѣ ноги.
   -- Такъ ваши дѣла идутъ хорошо, мистеръ Джорджъ?-- говоритъ онъ кавалеристу, который стоитъ противъ него съ саблей въ рукѣ.-- Вы начинаете благоденствовать? И слава Богу, слава Богу!
   Мистеръ Джорджъ отвѣчаетъ холоднымъ киваньемъ головы и говоритъ:
   -- Приступайте къ дѣлу, мистеръ Смолвидъ. Я знаю, вы вѣдь не затѣмъ пришли сюда, чтобъ говорить мнѣ это.
   -- Вы такой весельчакъ, мистеръ Джорджъ,-- отвѣчаетъ почтеннѣйшій дѣдушка.-- Вы такой славный человѣкъ!
   -- Ха, ха! Приступайте же къ дѣлу, мистеръ Смолвидъ!-- говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Любезнѣйшій другъ мой! Но эта сабля такъ страшно смотритъ на меня -- такая свѣтлая и острая. Пожалуй, случайно, зарѣжетъ кого нибудь! Меня такъ и бросаетъ въ дрожь, мистеръ Джорджъ... Чортъ бы его побралъ!-- говоритъ этотъ превосходный джентльменъ, обращаясь къ Юдиѳи въ то время, какъ кавалеристъ отходитъ на нѣсколько шаговъ и кладетъ свою саблю.-- Онъ долженъ мнѣ и пожалуй еще вздумаетъ покончить всѣ расчеты въ этомъ разбойничьемъ мѣстѣ.
   Мистеръ Джорджъ, возвратясь на прежнее мѣсто, складываетъ руки на груди и, наблюдая, какъ старикъ все ниже и ниже опускался въ своемъ креслѣ, спокойно говоритъ:
   -- Ну, что же вы скажете мнѣ? Зачѣмъ вы пріѣхали сюда?
   -- Гм!-- произноситъ мистеръ Смолвидъ, потирая себѣ руки съ какимъ-то особеннымъ клокотаньемъ въ груди.-- Да, правда. Зачѣмъ я пріѣхалъ сюда?
   -- Вѣрно за трубкой табаку,-- говорилъ мистеръ Джорджъ и вмѣстѣ съ тѣмъ преспокойно ставитъ себѣ стулъ къ углу камина, беретъ трубку, набиваетъ ее, закуриваетъ и начинаетъ пускать клубы дыму.
   Этотъ вопросъ сильно безпокоитъ мистера Смолвида, и онъ такъ затрудняется начать приступъ къ объясненію, какого бы рода оно ни было, что тайкомъ царапаетъ воздухъ съ безсильной злобою, выражая этимъ желаніе исцарапать и, если бы можно, разорвать на клочки лицо мистера Джорджа. Ногти джентльмена длинны и синеваты, его руки костлявы и жилисты, его глаза зелены и покрыты влагой. Продолжая царапать воздухъ и вмѣстѣ съ тѣмъ скользить со стула и превращаться въ какую-то неопредѣленную массу грязнаго платья, онъ принимаетъ такой страшный, даже для привычныхъ глазъ Юдиѳи, видъ, что эта дѣва бросается къ нему болѣе чѣмъ съ чувствомъ дочерней любви и такъ сильно потрясаетъ его, такъ быстро выравниваетъ и обминаетъ различныя части его тѣла, особливо тѣ, которыя болѣе всего защищаются во время кулачнаго боя, что дѣдушка, въ жалкомъ безсиліи своемъ, производитъ усиленные звуки, имѣющіе сходство со звуками колотушки, которую каменьщикъ опускаетъ на булыжникъ, приправляя его въ мостовой.
   Выпрямивъ этими средствами въ стулѣ старика, лицо котораго поблѣднѣло, а носъ посинѣлъ (однако онъ все еще продолжаетъ царапать воздухъ), Юдиѳь выправляетъ сморщенный свой палецъ и тычетъ имъ въ спину мистера Джорджа. Кавалеристъ приподнимаетъ голову, а Юдиѳь между тѣмъ даетъ толчокъ своему почтенному дѣдушкѣ, и такимъ образомъ, пробудивъ ихъ, устремляетъ свой оледеняющій взоръ въ пылающій огонь.
   -- Ой, ой! у-у-ухъ!-- произноситъ дѣдушка Смолвидъ, глотая свое бѣшенство.-- Что же вы скажете, любезный другъ мой,-- говоритъ онъ, продолжая царапать ногтями по воздуху.
   -- Я вамъ вотъ что скажу,-- отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ:-- если вы хотите говорить со мной, такъ говорите. Я человѣкъ простой и не жалую околичностей. Я не умѣю и не привыкъ къ этому. Я не смѣю назвать себя умницей: это названіе мнѣ не къ лицу. По моему, коли хотите говорить дѣло, такъ говорите!-- Кавалеристъ снова принялся пускать клубы дыму:-- А нѣтъ, такъ, чортъ возьми, убирайтесь вонъ отсюда.
   И мистеръ Джорджъ надуваетъ свою грудь до послѣднихъ предѣловъ, какъ будто хочетъ доказать этимъ, что присутствіе такихъ гостей для него несносно.
   -- Если вы пришли сюда, чтобъ сдѣлать мнѣ дружескій визитъ,-- продолжаетъ мистеръ Джоржъ:-- я крайне обязанъ вамъ и готовъ освѣдомиться о вашемъ здоровьѣ. Если вы пришли сюда, съ тѣмъ, чтобы высмотрѣть есть-ли у меня какая-нибудь движимость, такъ смотрите. Если вы хотите что-нибудь мнѣ высказать, такъ говорите.
   Цвѣтущая Юдиѳь, не отводя глазъ отъ камина, даетъ другой толчокъ своему дѣдушкѣ.
   -- Вотъ видите! И она со мной одного мнѣнія. И что же она не хочетъ присѣсть?-- говоритъ Джорджъ, устремивъ задумчивый взоръ Юдиѳь.-- Изъ этого я, право, ничего не могу понять.
   -- Она стоитъ подлѣ меня и смотритъ за мной, сэръ,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ:-- Любезный мистеръ Джорджъ, вѣдь, я старикъ и имѣю нѣкоторое право на ея вниманіе. Впрочемъ, я еще не такъ старъ на самомъ дѣлѣ, какъ этотъ адскій попугай (и при этомъ мистеръ Смолвидъ оскаливаетъ зубы и безсознательно ищетъ подушки), но все же, любезный другъ мой, я имѣю нѣкоторое право на вниманіе моей дочери.
   -- Хорошо,-- отвѣчаетъ кавалеристъ, придвигая свой стулъ къ старику:-- что же дальше?
   -- Мой пріятель въ Сити, мистеръ Джорджъ, имѣлъ небольшую сдѣлку съ вашимъ ученикомъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ имѣлъ?-- говоритъ мистеръ Джорджъ:-- Очень жаль, очень жаль!
   -- Да, онъ имѣлъ,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, потирая себѣ ноги.-- Вашъ ученикъ сдѣлался славнымъ воиномъ, мистеръ Джорджъ, и его зовутъ Карстономъ. Пришли, знаете, друзья его и заплатили за него все; это, по моему, благородно.
   -- Въ самомъ дѣлѣ заплатили?-- говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Что же? Не хочетъ-ли пріятель вашъ выслушать добрый совѣтъ?
   -- Да, ему бы хотѣлось, мой добрый другъ, и особенно отъ васъ.
   -- Ну, такъ я ему совѣтую не имѣть больше подобныхъ сдѣлокъ. Выгоды отъ нихъ ему не будетъ. Молодой джентльменъ, сколько мнѣ извѣстно, ничего не имѣетъ за душой.
   -- Нѣтъ, любезный другъ мой, не правда. Нѣтъ, мистеръ Джорджъ, не правда. Не правда, сэръ, не правда,-- возражаетъ дѣдушка Смолвидъ, лукаво потирая свои тощія ноги:-- этого нельзя сказать. У него есть добрые друзья, онъ получаетъ жалованье, онъ можетъ передать свое мѣсто, у него есть въ виду счастливое окончаніе тяжбы, у него есть въ виду богатая невѣста,-- словомъ сказать, мистеръ Джорджъ, этотъ молодой человѣкъ чего-нибудь да стоитъ,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, сдвинувъ на бокъ бархатную ермолку и почесывая за ухомъ, какъ обезьяна.
   Мистеръ Джорджъ ставитъ трубку въ уголъ, закидываетъ руку на спинку своего стула и выбиваетъ тактъ ногой, какъ будто ему очень не нравится направленіе разговора.
   -- Но перейдемте лучше отъ одного предмета къ другому,-- продолжаетъ мистеръ Смолвидъ.-- Перейдемте для того, чтобы поддержать разговоръ, какъ сказалъ бы какой-нибудь шутникъ. Перейдемте, мистеръ Джорджъ, отъ прапорщика къ капитану.
   -- Что вы еще хотите сказать?-- спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, нахмуривъ брови и, вѣроятно, въ знакъ воспоминанія о своихъ усахъ, проводитъ рукой по верхней губѣ.-- Къ какому капитану?
   -- Къ нашему капитану. Къ капитану, котораго мы знаемъ. Къ капитану Гаудону.
   -- О! вотъ оно что!-- говоритъ мистеръ Джорджъ, свиснувъ тихонько, между тѣмъ, какъ дѣдушка и внучка внимательно смотрятъ на него.-- Вотъ оно куда пошло! Прекрасно! Я не въ силахъ больше терпѣть вашихъ околичностей. Говорите же, говорите скорѣй!
   -- Любезный другъ мой,-- отвѣчаетъ старикъ.-- Вчера... Юдиѳь, потряси меня немного... Вчера у насъ была рѣчь объ этомъ капитанѣ, вслѣдствіе которой я остаюсь при своемъ мнѣніи, что капитанъ еще не умеръ.
   -- Вздоръ!-- замѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Вы что-то говорите, любезный другъ?-- спрашиваетъ дѣдушка, приложивъ руку къ уху.
   -- Вздоръ!
   -- Ага!-- произноситъ дѣдушка. Смолвидъ.-- Мистеръ Джорджъ, вы сами можете судить о моемъ мнѣніи, если примете въ соображеніе вопросы, которые мнѣ были предложены; можете судить я о причинахъ, возбудившихъ эти вопросы. Какъ вы думаете, чего хочетъ отъ меня адвокатъ, предлагавшій мнѣ эти вопросы?
   -- Хочетъ, чтобы вы начали какой-нибудь процессъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Ничего подобнаго не было.
   -- Значитъ онъ не адвокатъ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ,-- складывая руки на груди съ твердой рѣшимостью.
   -- Нѣтъ, любезный мой другъ,-- онъ адвокатъ, да еще весьма знаменитый адвокатъ. Онъ хочетъ видѣть почеркъ руки капитала Гаудона. Онъ не возьметъ его себѣ, а только хочетъ видѣть и сличить его съ почеркомъ, который находится въ его рукахъ.
   -- Что же изъ этого слѣдуетъ?
   -- А вотъ что, мистеръ Джорджъ. Адвокатъ случайно вспомнилъ объявленіе, касательно капитана Гаудона, и надѣясь собрать какія-нибудь другія свѣдѣнія, относительно его, пришелъ ко мнѣ, точь-въ-точь, какъ сдѣлали вы, неоцѣненный мой другъ. Позвольте пожать мнѣ ваши руки... какъ я радъ былъ въ тотъ день. Не придите вы, и я не имѣлъ бы удовольствія пользоваться вашимъ дружескимъ расположеніемъ.
   -- Что же слѣдуетъ дальше, мистеръ Смолвидъ?-- говоритъ мистеръ Джорджъ, протягивая свою руку съ нѣкоторой сухостью.
   -- У меня не было ничего подобнаго. У меня ничего нѣтъ, кромѣ его подписей. Чтобъ ему умереть отъ чумы и отъ голода,-- говоритъ старикъ, сжимая отъ злости бархатную ермолку костлявыми руками.-- мнѣ кажется, у меня хранится полмилліона его подписей! Но у васъ,-- говоритъ мистеръ Смолвидъ, съ трудомъ возвращая прежнее спокойствіе, между тѣмъ, какъ Юдиѳь снова поправляетъ ермолку на лысой головѣ своего дѣдушки:-- у васъ, любезный мой мистеръ Джорджъ, вѣроятно, есть письма капитана или бумаги, которыя какъ нельзя бы лучше шли къ дѣлу. Всякая рукопись капитана пошла бы къ дѣлу.
   -- Рукопись капитана?-- говоритъ кавалеристъ съ грустнымъ и задумчивымъ видомъ:-- Быть можетъ, у меня и есть она.
   -- Неоцѣненный другъ мой!
   -- А можетъ быть и нѣтъ.
   -- Ну, вотъ еще!-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ съ нѣкоторымъ испугомъ.
   -- Но еслибъ у меня и были цѣлыя кипы рукописей капитана, я бы не показалъ вамъ лоскутка, не зная зачѣмъ.
   -- Сэръ, вѣдь я вамъ сказалъ зачѣмъ.
   -- Мнѣ мало этого,-- говоритъ кавалеристъ, мотая головой.-- Я долженъ знать болѣе, чтобъ согласиться на ваше желаніе.
   -- Въ такомъ случаѣ, не угодно-ли вамъ съѣздить со мной къ адвокату? Не угодно ли вамъ, любезный другъ мой, повидаться самому съ этимъ джентльменомъ?-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, вынимая старинные серебряные часы, у которыхъ стрѣлки были похожи на кости скелета,-- Я сказалъ ему, что, вѣроятно, заѣду къ нему между десятью и одинадцатью, а теперь половина одинадцатаго. Не угодно-ли, мистеръ Джордягъ, вамъ самимъ повидаться съ этимъ джентльменомъ?
   -- Гм!-- говоритъ мистеръ Джорджъ весьма серьезно:-- мнѣ очень не угодно. И, право, я не знаю, почему вы такъ хлопочете объ этомъ.
   -- Я хлопочу обо всемъ, что бросаетъ хотя бы слабый свѣтъ на слѣды капитана. Развѣ онъ не поддѣлъ насъ на удочку? Развѣ онъ не долженъ намъ несмѣтныя суммы? Почему я хлопочу? Кто же станетъ больше хлопотать о немъ, какъ не я? Я не хочу, любезный другъ мой,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, понизивъ голосъ:-- я не хочу, чтобы вы измѣнили ему въ чемъ-нибудь -- у меня и на умѣ нѣтъ этого. Ну, что же, готовы ли вы, неоцѣненный другъ мой?
   -- Да, я буду готовъ сію минуту! Но вы знаете, я ничего не обѣщаю вамъ.
   -- Нѣтъ, любезный мистеръ Джорджъ, ничего, ничего!
   -- Вы знаете также, что, отправляясь къ адвокату, гдѣ бы онъ ни жилъ, я не плачу за карету?-- спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, надѣвая шляпу и бѣлыя толстыя замшевыя перчатки.
   Этотъ вопросъ приходится такъ по сердцу мистеру Смолвиду, что онъ хохочетъ передъ каминомъ на разные лады, на разныя манеры, и между тѣмъ поглядываетъ черезъ свое немощное плечо на мистера Джорджа, внимательно наблюдаетъ, какъ мистеръ Джорджъ отпираетъ грубой работы шкафъ въ отдаленномъ концѣ галлереи, видитъ, какъ онъ осматриваетъ полки и, наконецъ, беретъ съ одной изъ нихъ какія-то бумаги, складываетъ ихъ и кладетъ къ себѣ въ карманъ. Послѣ этого Юдиѳь даетъ толчокъ дѣдушкѣ, и дѣдушка отвѣчаетъ ей тѣмъ же.
   -- Я готовъ,-- говоритъ кавалеристъ, ворпувшись назадъ.-- Филь, вынеси этого джентльмена въ карету, да смотри, не просить съ него на водку.
   -- О, Боже мой! О, Господи! Постойте на минутку!-- говоритъ мистеръ Смолвидъ.-- Вашъ Филь такой проворный! Не потрудитесь-ли вы, неоцѣненный мой другъ, вынести меня.
   Филь, не. говоря ни слова, хватается за стулъ съ его грузомъ и, крѣпко обнятый теперь безмолвнымъ Смолвидомъ, быстро ковыляетъ со стороны на сторону по корридору, какъ-будто на немъ лежало порученіе доставить стараго джентльмена на ближайшій вулканъ. Ковылянье его прекращается у самой кареты, куда онъ сажаетъ свою ношу. Прекрасная Юдиѳь садится рядомъ съ дѣдушкой, кресло служитъ украшеніемъ верхушки кареты и мистеръ Джорджъ занимаетъ порожнее мѣста на козлахъ.
   Мистера Джорджа крайне изумляетъ зрѣлище, которое представляется ему внутри кареты, куда онъ отъ времени до времени заглядываетъ черезъ окно позади его. Угрюмая Юдиѳь сидитъ неподвижно, между тѣмъ, какъ дѣдушка, съ ермолкой на боку, ниже и ниже скользитъ съ своего мѣста, и въ то же время поглядываетъ на мистера Джорджа и безмолвнымъ взглядомъ изъ незакрытаго глаза даетъ ему знать, что его сильно поколачиваетъ въ спину.
   

XXVII. Еще старые служивые.

   Мистеру Джорджу не далеко приходится ѣхать, сложа руки на козлахъ, потому что цѣль его путешествія составляютъ Линкольнскія Поля. Когда кучеръ остановилъ лошадей, мистеръ Джорджъ спускается внизъ и, смотря въ окно кареты, говоритъ:
   -- Господинъ, къ которому вы меня везете, вѣдь мистеръ Толкинхорнъ, не такъ-ли?
   -- Да, любезный другъ мой. А вы знаете его, мистеръ Джорджъ?
   -- Какъ же, я слышалъ о немъ, даже видѣлъ его, сколько помнится. Впрочемъ, я его не знаю, да и онъ меня не знаетъ.
   Затѣмъ слѣдуетъ втаскиваніе мистера Смолвида на лѣстницу и, съ помощью кавалериста, мистеръ Смолвидъ вносится въ обширную комнату мистера Толкинхорна, и кресло его ставится на турецкомъ коврѣ передъ каминомъ. Мистера Толкинхорна въ настоящую минуту нѣтъ дома, но онъ не замедлитъ придти. Швейцаръ, объяснивъ это гостямъ въ самыхъ короткихъ словахъ, мѣшаетъ огонь въ каминѣ и оставляетъ весь тріумвиратъ грѣться передъ огнемъ, съ полнымъ комфортомъ.
   Мистеръ Джорджъ крайне интересуется комнатой. Онъ осматриваетъ расписанный потолокъ, разсматриваетъ старинныя юридическія книги, разсматриваетъ портреты знаменитыхъ кліентовъ, читаетъ вслухъ надписи на полкахъ.
   "Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, ага!-- произноситъ мистеръ Джорджъ глубокомысленно: -- владѣлецъ помѣстья Чесни-Воулдъ, гм!..
   Мистеръ Джорджъ стоитъ и долго разсматриваетъ эти надписи, какъ-будто какія-нибудь картины; потомъ возвращается къ огню, повторяя:
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, и помѣстье Чесни-Воулдъ, гм!..
   -- Пахнетъ цѣлой кучей денегъ, мистеръ Джорджъ,-- говоритъ шопотомъ дѣдушка Смолвидъ, потирая себѣ ноги.-- Онъ чрезвычайно богатъ!
   -- О комъ вы говорите? Объ этомъ пожиломъ джентльменѣ или о баронетѣ?
   -- Объ этомъ джентльменѣ, объ этомъ джентльменѣ.
   -- Я слышалъ самъ и бьюсь объ закладъ, что онъ смыслить кое-что. Квартира недурна,-- продолжаетъ мистеръ Джорджъ, осматриваясь кругомъ.-- Посмотрите, какіе тамъ огромные ящики!
   Отвѣтъ прерванъ приходомъ мистера Толкинхорна. Онъ все такой же, какимъ былъ прежде. Одѣтъ въ ржавое платье, носитъ очки и самый футляръ отъ очковъ истертъ до нельзя. Въ обхожденіи видна скрытность и сухость. Въ голосѣ сипловатость. Во взглядѣ проницательность. Въ разговорѣ злословіе и ѣдкость. Вообще, англійская аристократія имѣла бы болѣе горячаго поклонника и безотвѣтнаго ходатая, еслибъ ей все на свѣтѣ было извѣстно.
   -- Съ добрымъ утромъ, мистеръ Смолвидъ, съ добрымъ утромъ,-- говоритъ онъ, входя въ комнату.-- Вы, какъ я вижу, привезли сержанта. Садитесь, сержантъ.
   Пока мистеръ Толкинхорнъ снимаетъ съ себя перчатки и кладетъ ихъ на шляпу, онъ смотритъ, прищуря глаза въ глубину комнаты, гдѣ стоитъ кавалеристъ и произноситъ про себя:
   -- Что-то ты намъ скажешь, голубчикъ!
   -- Садитесь, служивый,-- повторяетъ онъ, подходя къ столу, который стоитъ сбоку отъ камина, и затѣмъ беретъ для себя мягкое кресло.-- Сегодня холодно и сыро, холодно и сыро!
   Мистеръ Толкинхорнъ грѣетъ передъ рѣшеткою камина то ладони, то суставы своихъ костлявыхъ рукъ и смотритъ, потупивъ глаза и притворяясь совершенно разсѣяннымъ, на трехъ особъ, сидящихъ передъ нимъ полукругомъ.
   -- Теперь я начинаю постепенно соображать обстоятельства, мистеръ Смолвидъ,-- говоритъ адвокатъ.
   Старый джентльменъ получаетъ толчекъ отъ Юдиѳи, которая хочетъ заставить его принять участіе, въ разговорѣ.
   -- Вы, какъ я вижу, привезли нашего добраго друга, сержанта.
   -- Да, сэръ,-- отвѣчаетъ мистеръ Смолвидъ униженно, подчиняясь мысли о богатствѣ и вліяніи адвоката.
   -- А что же сержантъ говоритъ насчетъ этого дѣла?
   -- Мистеръ Джорджъ,-- произноситъ дѣдушка Смолвидъ, дѣлая робкій жестъ безсильною рукою:-- это тотъ самый джентльменъ, сэръ.
   Мистеръ Джорджъ кланяется джентльмену. Но онъ продолжаетъ сидѣть попрежнему, вытянувшись и храня глубокое молчаніе, на самомъ краю стула, какъ-будто онъ чувствуетъ себя совершенно готовымъ всякую минуту вступить въ бой.
   Мистеръ Толкинхорнъ продолжаетъ.
   -- Итакъ, Джорджъ?.. Кажется, что ваше имя Джорджъ?
   -- Точно такъ, сэръ.
   -- Что же вы скажете, Джорджъ?
   -- Извините меня, сэръ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ:-- но я бы желалъ знать, что вы изволите сказать?
   -- То есть, вы говорите насчетъ вознагражденія?
   -- Я говорю насчетъ всего, сэръ.
   Этотъ отвѣтъ такъ пріятно подѣйствовалъ на мистера Смолвида, что онъ внезапно вскричалъ:
   -- Ахъ, ты негодная скотина!
   Вслѣдъ за тѣмъ онъ столь же поспѣшно сталъ просить прощенія у мистера Толкинхорна и оправдываться передъ Юдиѳью въ томъ, что у него сорвалось съ языка.
   -- Я предполагалъ, сержантъ,-- произноситъ мистеръ Толкинхорнъ, облокачиваясь на одну сторону кресла и положивъ ногу на ногу:-- я предполагалъ, что мистеръ Смолвидъ достаточно объяснилъ вамъ сущность дѣла. Объяснить ее не составляетъ особенной трудности. Вы когда-то служили подъ начальствомь капитана Гаудона. Вы ухаживали за нимъ во время его болѣзни, оказали ему много маленькихъ услугъ и пользовались, какъ я слышалъ, полною его довѣренностью. Такъ или не. такъ?
   -- Да, сэръ, это такъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ съ воинственною краткостью.
   -- Слѣдовательно, могло случиться, что у насъ осталось что-нибудь, все равно что бы ни было, счеты, записки, приказы, письма, однимъ словомъ, что-нибудь написанное рукою капитана Гаудона. Я бы желалъ сличить его почеркъ съ кое-чѣмъ, у меня находящимся. Если вы мнѣ доставите къ тому возможность, вы будете вознаграждены за этотъ трудъ. Вы можете разсчитывать на три, четыре, даже до пяти гиней.
   -- Благородный и милый сердцу другъ!-- восклицаетъ дѣдушка Смолвидъ, поднимая глаза къ потолку.
   -- Если этого мало, то скажите, по чистой совѣсти, какъ солдатъ, сколько вамъ нужно за эту услугу; вамъ не предстоитъ необходимости совершенно разстаться съ подобнымъ документомъ, если вы не захотите этого, хотя для меня это было бы еще полезнѣе.
   Мистеръ Джорджъ сидитъ, вытянувшись все въ той же самой позѣ; онъ смотритъ на полъ, смотритъ на расписанный потолокъ и не произноситъ ни слова. Раздражительный мистеръ Смолвидъ царапаетъ воздухъ.
   -- Вопросъ состоитъ въ томъ,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ своимъ методическимъ, равнодушнымъ голосомъ: -- въ томъ, во первыхъ, есть-ли у васъ что-либо, написанное рукою капитана Гаудона.
   -- Во первыхъ, есть-ли у меня что-либо, написанное рукою капитана Гаудона, сэръ,-- повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Во вторыхъ, сколько потребуете вы за трудъ передать это въ мои руки?
   -- Во вторыхъ, сколько потребую я за трудъ передать это въ ваши руки, сэръ,-- повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Въ третьихъ, вы можете сами судить, похоже-ли то, что у васъ есть, на это,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, поспѣшно вынимая нѣсколько связанныхъ вмѣстѣ листовъ исписанной бумаги.
   -- Похоже-ли то на это, сэръ,-- повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Совершенно такъ.
   Всѣ эти слова мистеръ Джорджъ произноситъ механически, смотря прямо въ лицо мистеру Толкинхорну. Онъ не обращаетъ особеннаго вниманія на клятвенное, показаніе, взятое изъ дѣла Джорндисъ и Джорндисъ, показаніе, которое теперь представляется ему на разсмотрѣніе, хотя и держитъ его въ рукѣ; онъ продолжаетъ глядѣть на адвоката съ видомъ безпокойнаго размышленіи.
   -- Итакъ,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.-- Что вы скажете на это?
   -- Вотъ что, сэръ,-- отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, поднявшись со стула и смотря въ пространство: -- я бы предпочелъ, если бы вы позволили мнѣ ничего не сказать на это.
   Мистеръ Толкинхорнъ, повидимому, нисколько не удивленный, спрашиваетъ:
   -- Почему же нѣтъ.
   -- Да такъ, сэръ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ.-- Кромѣ военнаго дѣла, я вовсе не дѣловой человѣкъ. Посреди гражданскихъ людей я, что называется, рохля. Голова моя не ладитъ съ бумагами, сэръ. Я готовъ выдерживать скорѣй какой угодно батальный огонь, чѣмъ судебный вопросъ. Я объяснилъ мистеру Смолвиду, всего съ часъ тому назадъ, что когда доходитъ дѣло до бумагъ и переписки, я начинаю чувствовать сильное удушье. Вотъ уже и теперь меня начинаетъ душить, вотъ такъ и есть,-- произноситъ мистеръ Джорджъ, осматривая присутствующихъ.
   Съ этими словами онъ дѣлаетъ три шага впередъ, чтобъ положить бумаги на столъ къ адвокату, и три шага назадъ, чтобы занять свое прежнее мѣсто: тутъ онъ стоитъ, совершенно вытянувшись, посматривая то на полъ, то на потолокъ и заложивъ руки на спину, какъ-будто изъ боязни, чтобы ему не втерли еще какого-нибудь документа..
   Во все это время любимое крѣпкое выраженіе мистера Смолвида готово сорваться у него съ языка. Онъ пытается говорить, начинаетъ то фразой "мой милый другъ", то, не окончивъ ея, хочетъ произнести свое прежнее бранное слово, выговариваетъ уже первый слогъ "ско", потомъ прижимаетъ руку къ груди, сознавая, что онъ совершенно лишился голоса. Избавившись, впрочемъ, отъ этого непріятнаго припадка вспыльчивости, онъ убѣждаетъ своего друга, въ самыхъ нѣжныхъ выраженіяхъ, не быть слишкомъ упрямымъ, но исполнить то, чего требуетъ такой почтенный джентльменъ, и исполнить съ приличною вѣжливостію, тѣмъ болѣе, что это нисколько не трудно, а, между тѣмъ, соединено съ выгодою. Мистеръ Толкинхорнъ произноситъ только фразы: "Вы скорѣе всякаго другого, сержантъ, можете обсудить свои собственныя выгоды".-- "Подумайте, подумайте хорошенько". "Если вы вникнете въ сущность дѣла, этого уже довольно". Онъ повторяетъ это изрѣченіе съ видомъ совершеннаго равнодушія, смотря на бумаги, лежащія на столѣ, и приготовляясь писать письмо.
   Мистеръ Джорджъ недовѣрчиво переноситъ взоры съ расписаннаго потолка на полъ, съ пола на мистера Смолвида, съ мистера Смолвида на мистера Толкинхорна, а съ мистера Толкинхорна опять на расписанный потолокъ; при этомъ въ замѣшательствѣ и волненіи онъ мѣняетъ ноги, на которыя опирается.
   -- Увѣряю васъ, сэръ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ:-- не въ обиду вамъ будь сказано, что, стоя здѣсь, между вами и мистеромъ Смолвидомь, я разъ пять уже чувствовалъ сильнѣйшее удушье, въ самомъ дѣлѣ, я задыхаюсь, сэръ. Я не подъ стать вамъ, джентльменамъ. Позвольте мнѣ спросить, для чего вы желаете увидѣть почеркъ капитана? Можетъ быть, у меня, дѣйствительно, есть что-нибудь, написанное его рукою...
   Мистеръ Толкинхорнъ хладнокровно покачиваетъ головою.
   -- Если бы вы были человѣкомъ дѣловымъ, сержантъ, то мнѣ нечего было бы объяснять вамъ, что есть причина, составляющая тайну, саму по себѣ очень невинную, которая заставляетъ людей моего званія искать подобныхъ письменныхъ документовъ. Но если васъ останавливаетъ мысль сдѣлать какой-нибудь вредъ капитану Гаудону, то на этотъ счетъ совѣсть ваша можетъ быть спокойна.
   -- Ахъ, онъ скончался, сэръ!
   -- Уже?
   Мистеръ Толкинхорнъ спокойно принимается писать.
   -- Да, сэръ,-- продолжаетъ кавалеристъ, глядя въ свою шляпу и выдержавъ довольно продолжительную паузу:-- мнѣ очень жаль, что я не могу теперь вполнѣ удовлетворить васъ. Если дѣйствительно будетъ нѣкоторое вознагражденіе, то я лучше посовѣтуюсь съ однимъ моимъ пріятелемъ, старымъ солдатомъ, у котораго голова болѣе способна къ дѣламъ, чѣмъ моя. Я... я въ самомъ дѣлѣ чувствую сильнѣйшее удушье,-- говоритъ мистеръ Джорджъ, съ отчаяніемъ проводя себѣ по лицу рукою.
   Мистеръ Смолвидъ, услыхавъ, что авторитетъ, избранный сержантомъ, есть старый солдатъ, съ такимъ настояніемъ поддерживаетъ въ кавалеристѣ мысль посовѣтоваться съ нимъ и въ особенности сообщить ему, что тутъ дѣло идетъ о пяти гинеяхъ или и болѣе, что мистеръ Джорджъ вызывается идти къ нему. Мистеръ Толкинхорнъ не говоритъ ни въ пользу, ни противъ этого намѣренія.
   -- Съ вашего позволенія, сэръ, я посовѣтуюсь съ моимъ пріятелемъ,-- говоритъ кавалеристъ:-- и нынѣшнимъ же днемъ постараюсь забѣжать къ вамъ съ окончательнымъ отвѣтомъ. Мистеръ Смолвидъ, угодно вамъ, чтобы я снесъ васъ съ лѣстницы?
   -- Сію минуту, любезный мой другъ, сію минуту. Вы позволите мнѣ только сказать сперва полслова этому джентльмену наединѣ?
   -- Безъ сомнѣнія, сэръ. Не стѣсняйтесь, пожалуйста, для меня.
   Сержантъ отходитъ въ дальній конецъ комнаты и продолжаетъ осматривать полки шкафовъ и ящики.
   -- Если бы я не былъ болѣзненъ и слабъ какъ старая баба, сэръ,-- шепчетъ дѣдушка Смолвидъ, взявъ адвоката за петлю сюртука, притянувъ его къ себѣ и показывая въ это время зеленыя искры въ своихъ разгнѣванныхъ взорахъ:-- я бы вырвалъ у него эти рукописанія. Онъ только что положилъ ихъ къ себѣ за пазуху. Я видѣлъ, какъ онъ ихъ клалъ туда. Юдиѳь тоже видѣла. Да говори же, ты, балаганное чучело, цырульная вывѣска., говори, что ты видѣла, какъ онъ клалъ за пазуху.
   Это сильное убѣжденіе старый джентльменъ сопровождаетъ такимь сильнымъ толчкомъ въ бокъ своей внучки, что самъ падаетъ со стула и увлекаетъ за собою мистера Толкинхорна. Юдиѳь поднимаетъ его и сильно потрясаетъ.
   -- Я не люблю употреблять насилія, мой другъ,-- замѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ хладнокровно.
   -- Я знаю, знаю, сэръ. Но это хоть кого взорветъ, взбѣситъ... это... это хуже чѣмъ выходки твоей упрямой, сварливой бабки,-- продолжаетъ онъ, обращаясь въ хладнокровной Юдиѳи, которая все смотритъ на огонь:-- знать, что нужная вещь при немъ и что онъ не хочетъ отдать ее. Онъ не хочетъ отдать... онъ, бродяга! Но не безпокоитесь, сэръ, не безпокойтесь. Во всякомъ случаѣ недолго ему дурачиться. Я запущу въ него свои когти. Я скручу его, сэръ, раздавлю его, выжму изъ него сокъ, сэръ. Если онъ не согласится на ваше предложеніе добровольно, я заставлю его согласиться противъ воли, сэръ. Ну, теперь, мой милый мистеръ Джорджъ,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, дѣлая адвокату на прощанье отвратительную гримасу: теперь я совершенно къ вашимъ услугамъ, мой безцѣнный другъ!
   Мистеръ Толкинхорнъ, съ нѣкоторымъ, едва замѣтнымъ признакомъ удовольствія, проявлявшагося, несмотря на его совершенное самообладаніе, стоитъ у рѣшетки камина, оборотившись спиною къ огню, ожидая ухода мистера Смолвида и отвѣчая на прощальный поклонъ сержанта легкимъ наклоненіемъ головы.
   Мистеръ Джорджъ убѣждается, что гораздо легче снести стараго джентльмена на рукахъ съ лѣстницы, чѣмъ отвязаться отъ него; потому что лишь только Смолвидъ остался вдвоемъ съ сержантомъ, какъ сдѣлался такимъ словоохотливымъ въ отношеніи гиней и такъ крѣпко ухватился за пуговицу солдата, питая тайное желаніе разстегнуть у него сюртукъ и обобрать его, что кавалеристу приходится употребить силу, чтобы разстаться съ своимъ пріятелемъ. Наконецъ ему удается этого достигнуть, и онъ идетъ уже одинъ отыскивать своего руководителя въ дѣлѣ о рукописяхъ капитана Гаудона мистеръ Гуппи, запирая окно.-- Дайте мнѣ поскорѣе воды, или я отрублю себѣ руку.
   Онъ моетъ руки, третъ, скребетъ, нюхаетъ и опять моетъ, такъ долго, что, когда кончаетъ эту операцію и, выпивъ стаканъ водки, становится передъ каминомъ; бьетъ двѣнадцать въ соборѣ св. Павла, и вслѣдъ за тѣмъ начинаютъ бить всѣ другіе башенные часы, и во мракѣ ночи съ разныхъ высотъ и на разные тоны протяжно несутся звонкіе удары.
   -- Вотъ, наконецъ, назначенный часъ. Идти?
   Мистеръ Гуппи киваетъ головой и даетъ другу подзатыльникъ "на счастье", но не той рукой, которая была запачкана, а лѣвой. Мистеръ Уивль уходитъ, а мистеръ Гуппи располагается у камина и старается заглушить свое нетерпѣніе, убѣждая себя, что ждать придется долго. По черезъ какую нибудь минуту на лѣстницѣ раздается скрипъ шаговъ и Топи опрометью вбѣгаетъ въ комнату.
   -- Ужъ получили?
   -- Получилъ, какже! Старика нѣтъ!
   Мистеръ Уивль въ такомъ переполохѣ, что мистеръ Гуппи пугается въ свою очередь и бросается къ нему съ громкимъ восклицаніемъ:
   -- Что случилось?
   -- Я никакъ не могъ добиться, чтобъ онъ услышалъ мой стукъ; отворяю потихоньку дверь и заглядываю... Тамъ такой же запахъ гари, та же сажа и то же вонючее масло, а старика нѣтъ!
   Послѣднія слова вырываются у мистера Уивля какимъ-то стономъ.
   Мистеръ Гуппи беретъ свѣчу, и оба, полумертвые отъ страха, отправляются внизъ, держась за руки. Толкаютъ дверь и входятъ въ комнатку за лавкой. У самаго порога -- кошка, она вся ощетинилась, но шипитъ не на нихъ, а на что-то, лежащее у камина. Комната полна какимъ-то удушливымъ дымомъ, хотя въ комнатѣ чуть тлѣетъ слабый огонекъ; стѣны и потолокъ покрыты какой-то жирной копотью. Все на своихъ обычныхъ мѣстахъ: и стулья, и столъ, и бутылка на столѣ, которая неизмѣнно тутъ присутствуетъ. На спинкѣ стула виситъ мѣховая шапка и пальто старика.
   Указывая своему другу на всѣ эти предметы дрожащимъ пальцемъ, мистеръ Уивль шепчетъ:
   -- Посмотрите: все, какъ я вамъ говорилъ. Когда я его видѣлъ въ послѣдній разъ, онъ снялъ шапку, вынулъ изъ нея маленькую связку писемъ, повѣсилъ пальто, и, когда я выходилъ, онъ стоялъ, перелистывая письма какъ разъ на томъ мѣстѣ,-- вонъ тамъ, гдѣ теперь лежитъ на полу эта черноватая кучка.
   Не повѣсился ли онъ? Оба подымаютъ глаза къ потолку?-- Нѣтъ.
   -- Посмотрите, шепчетъ Тони.-- Вонъ тамъ на полу, возлѣ ножки стула валяется грязный шнурокъ, какими связываютъ перья въ пучки. Этимъ шнуркомъ были обвязаны письма; передъ тѣмъ, какъ начать ихъ перелистывать, онъ медленно развязалъ шнурокъ и, искоса поглядывая на меня со своей хитрой усмѣшкой, бросилъ его сюда. Я замѣтилъ тогда, куда онъ упалъ.
   -- Что съ кошкой? Обратите на нее вниманіе! говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Взбѣсилась. И не мудрено въ такомъ дьявольскомъ мѣстѣ!
   Они подвигаются впередъ, осторожно осматриваясь. Кошка остается тамъ, гдѣ ее нашли, оскалившись на какой-то предметъ, лежащій между двухъ стульевъ у камина.
   -- Что тутъ такое? Посвѣтите.
   Тутъ обгорѣлъ небольшой кусокъ пола, тутъ испепелившаяся связка сожженныхъ бумагъ, пропитанныхъ чѣмъ-то жирнымъ, тутъ... что это: остатки обгорѣлаго полѣна, покрытые бѣлымъ пепломъ, или угли? О, ужасъ! Это онъ! Эта куча золы, отъ которой они стремглавъ бѣгутъ на улицу, уронивъ свѣчу, толкая и сваливая съ ногъ другъ друга,-- это всё, что осталось отъ Крука!
   -- Караулъ! Помогите! Сюда, поскорѣе!
   Сбѣгается огромная толпа, но помочь никто не можетъ. Лордъ-канцлеръ, вѣрный и въ послѣднемъ актѣ своему титулу, умеръ смертью, подобающей канцлерамъ всѣхъ судовъ и властямъ всякихъ наименованій, начальствующимъ въ такихъ мѣстахъ, гдѣ подъ личиной правосудія царитъ несправедливость.
   Называйте эту смерть, какъ вамъ заблагоразсудится, приписывайте ее кому хотите, говорите, что ее можно бы предупредить такъ или иначе, -- она все таки остается смертью, происходящей отъ испорченныхъ соковъ пропитаннаго алкоголемъ тѣла, смертью отъ самовозгаранія, и ни какой другой изъ всѣхъ смертей, отъ которыхъ сходятъ въ могилу {Примѣчаніе: По поводу смерти Крука, Диккенсъ въ предисловіи къ Холодному дому говоритъ слѣдующее:
   "Многіе отрицаютъ возможность смерти отъ самовозгаранія; послѣ того, какъ ота глава появилась въ печати, мой добрый другъ мистеръ Льюисъ, предполагая, что такая смерть опровергнута всѣми авторитетами пауки (впослѣдствіи онъ убѣдился въ своемъ заблужденіи), напечаталъ нѣсколько талантливыхъ писемъ ко мнѣ, въ которыхъ доказывалась невозможность самовозгаранія. Нѣтъ надобности говорить, что, печатая эту главу, я не вводилъ читателей въ заблужденіе ни преднамѣренно, ни по небрежности, и, прежде чѣмъ взяться за описаніе смерти Крука, позаботился изслѣдовать этотъ предметъ. Въ печати извѣстпо около 30 описаній подобныхъ случаевъ; изъ нихъ самый замѣчательный -- смерть графини Корнеліи де-Боли Цезенатъ, тщательно изслѣдованный и списанный Джузеппе Бьянчини, довольно извѣстнымъ ученымъ литераторомъ того времени, опубликовавшимъ свой отчетъ въ 1731 году въ Веронѣ. Обстоятельства, сопровождавшія этотъ случай, установлены съ полной точностью; ими я и воспользовался для описанія смерти Крука. Другой замѣчательный примѣръ былъ въ Реймсѣ 6-ю годами раньше, о немъ повѣствуетъ Ле-Ка, одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ французскихъ врачей.
   Жертвой этого случая была женщина, мужа которой несправедливо обвинили въ ея убійствѣ, но послѣ аппеляціи его оправдали, такъ какъ было доказано съ полной очевидностью, что она умерла отъ самовозгаранія.
   Не считаю нужнымъ прибавлять что либо къ этимъ фактамъ и къ ссылкамъ на тѣ авторитеты, которые читатель найдетъ на страницахъ печатнымъ отчетовъ и наблюденій извѣстныхъ медицинскихъ профессоровъ, французскихъ, англійскихъ, шотландскихъ, новѣйшаго времени.}.
   

ГЛАВА II.
Конкурренты.

   Присутствовавшіе на коронерскомъ слѣдствіи въ "Солнечномъ Гербѣ" два джентльмена, коихъ обшлага и пуговицы не говорятъ въ пользу ихъ аккуратности, явились опять въ предѣлы этой мирной обители; они нагрянули изумительно скоро, -- правду говоря, за ними сбѣгалъ "дѣятельный и расторопный" сторожъ, -- переспросили весь околотокъ и, засѣвъ въ залѣ "Солнечнаго Герба", принялись за работу: легкое перо ихъ такъ и летаетъ по тончайшей бумагѣ. Они пишутъ, что вчера, около полуночи, мѣстность прилегающая къ Ченсери-Лэну, была потрясена слѣдующимъ необычайнымъ открытіемъ. Безъ сомнѣнія, читатели помнятъ, -- продолжаютъ они -- то тяжелое впечатлѣніе, которое нѣсколько времени тому назадъ произвелъ на публику таинственный случай смерти отъ опіума, происшедшій въ первомъ этажѣ дома, гдѣ помѣщается магазинъ тряпья, бутылокъ и корабельныхъ принадлежностей, содержимый чрезвычайно эксцентрическимъ старикомъ, отъявленнымъ пьяницей, по имени Крукомъ. По замѣчательному совпаденію, Крукъ былъ допрашиваемъ на слѣдствіи, которое, какъ вѣроятно помнятъ, происходило въ "Солнечномъ Гербѣ", превосходно содержимой тавернѣ, непосредственно примыкающей съ западной стороны къ упомянутому помѣщенію и состоящей въ завѣдываніи вполнѣ почтеннаго трактирщика, Джемса Джоржа Богсби.
   Далѣе разсказывается, какъ можно многословнѣе, что обитателями той мѣстности, въ которой произошелъ трагическій случай, составляющій предметъ настоящей статьи, былъ замѣченъ вчера вечеромъ впродолженіи нѣсколькихъ часовъ какой-то особенный запахъ. До какой степени одно время усилился этотъ запахъ, можно судить по тому замѣчанію, которое мистеръ Свайльсъ, комическій пѣвецъ, ангажированный мистеромъ Д. Д. Богсби, сообщилъ нашему репортеру; это замѣчаніе сдѣлано было мистеромъ Свайльсомъ миссъ М. Мельвильсонъ, леди, претендующей, не безъ основанія, на музыкальный талантъ и также приглашенной мистеромъ Д. Д. Богсби принять участіе въ ряду концертовъ, извѣстныхъ подъ именемъ Музыкальныхъ собраній или музыкальныхъ митинговъ, которые происходить въ "Солнечномъ Гербѣ" подъ управленіемъ Д. Д. Богсби, согласно постановленію Георга П. Мистеръ Свайльсъ сказалъ ей, что дурное состояніе атмосферы въ этотъ вечеръ причинило серьезный вредъ его голосу,-- подлинное его выраженіе было: "Я сегодня все равно, что опорожненный почтовый ящикъ: у меня нѣтъ ни единой ноты".
   Далѣе говорится, какъ замѣчаніе мистера Свайльса было цѣликомъ подтверждено двумя почтенными замужними женщинами, проживающими въ томъ же кварталѣ: мистрисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ; обѣими было замѣчено зловоніе, которое по ихъ мнѣнію распространялось изъ помѣщенія, занимаемаго мистеромъ Крукомъ, погибшимъ ужасною смертью.
   Все это и многое другое излагаютъ тутъ же на мѣстѣ два джентльмена, составившіе при настоящей печальной катастрофѣ полюбовное товарищество, а юное населеніе квартала, повскакавъ съ постелей, карабкается на окно "Солнечнаго Герба", чтобы взглянуть хоть на макушки репортерскихъ головъ.
   Взрослые такъ же, какъ и мелюзга, не спятъ эту ночь и, напяливъ на себя что попало, толкутся вокругъ злополучнаго дома, который не сходитъ у нихъ съ языка. Миссъ Флайтъ храбро извлекли изъ ея комнаты, какъ будто та была уже объята пламенемъ, и пристроили вмѣстѣ съ постелью въ "Солнечномъ Гербѣ". Это почтенное заведеніе всю ночь на пролетъ не гаситъ газовыхъ рожковъ и не запираетъ дверей, потому что общественныя волненія какого бы то ни было рода благопріятствуютъ его операціямъ, заставляя населеніе нуждаться въ подкрѣпленіи силъ. Съ самаго дня коронерскаго дознанія не уничтожалось здѣсь такого количества водки съ водой и подкрѣпляющихъ закусокъ съ чеснокомъ. Когда мальчикъ подручный услышалъ о происшествіи, то немедленно засучилъ рукава до самыхъ плечъ и сказалъ: "Будетъ намъ работа!" При первомъ крикѣ о помощи юный Пиперъ помчался за пожарными и торжественно вернулся, помѣщаясь на верху бранспойта, среди пожарныхъ касокъ и факеловъ, и держась изо всѣхъ силъ, чтобъ не выскочить на галопѣ. Послѣ тщательнаго изслѣдованія всѣхъ трещинъ и щелей, одна каска остается и медленно прохаживается по улицѣ въ обществѣ двухъ полисменовъ, которые приставлены сторожить домъ. Каждый обыватель, свободно располагающій шестипенсовикомъ, испытываетъ непреодолимое желаніе выразить этому тріо свое сочувствіе въ видѣ какого нибудь жидкаго угощенія.
   Мистеръ Уивль и мистеръ Гуппи помѣщаются у стойки, и чтобъ побудить ихъ остаться, "Солнечный Гербъ" готовъ предложить къ ихъ услугамъ все, что содержится за стойкой.
   -- Теперь не въ такое тремя, чтобъ трястись надъ деньгами, говоритъ мистеръ Богсби, хотя при этомъ очень внимательно слѣдитъ за тѣми, которыя протекаютъ въ его конторку:-- приказывайте, джентльмены, и къ вашимъ услугамъ все, что вамъ будетъ угодно потребовать!
   По этому приглашенію друзья, особенно мистеръ Уивль, требуютъ столько, что наконецъ уже затрудняются отдать себѣ ясный отчетъ, что именно они требуютъ. Всѣмъ вновь прибывшимъ они разсказываютъ съ разными варіаціями о томъ, что они дѣлали эту ночь, что говорили, что думали, что видѣли.
   Между тѣмъ то тотъ, то другой изъ полисменовъ мелькаетъ у дверей и, пріотворивъ одну половинку на длину вытянутой руки, заглядываетъ изъ наружнаго мрака внутрь заведенія; не потому, чтобы онъ имѣлъ какія либо подозрѣнія, а просто такъ, чтобъ знать на всякій случай, что тамъ дѣлается.
   Ночь медленно протекаетъ среди этихъ событій и застаетъ обывателей квартала не въ постели, а на ногахъ, несмотря на неурочное время; всѣ угощаютъ или сами угощаются и ведутъ себя какъ люди, неожиданно получившіе наслѣдство. Но вотъ ночь удаляется тяжелой стопою, фонарщикъ начинаетъ свой обходъ и уничтожаетъ свѣтлыя верхушки фонарей, точно исполнитель повелѣній какого нибудь деспота, отсѣкающій головы, пытавшіяся разсѣять царящій въ странѣ мракъ. Такъ или иначе, по наступаетъ день.
   И день, даже лондонскій день, различаетъ своимъ тусклымъ окомъ, что весь кварталъ бодрствовалъ цѣлую ночь: не только головы спящихъ, лежащія на столахъ, и ноги покоящіяся на жесткомъ полу вмѣсто постели, но даже кирпично-известковая физіономія самого квартала кажется измученной и усталой. Теперь пробудилось уже населеніе окрестностей и, узнавъ о происшествіи, сбѣгается отовсюду полуодѣтое, запыхавшееся и пристаетъ ко всѣмъ съ разспросами о случившемся. Два полисмена и каска, болѣе безстрастные по наружности чѣмъ остальные, должны порядкомъ поработать, охраняя дверь злолополучнаго дома.
   -- Боже милостивый, джентльмены! Что я слышу! говоритъ, прибѣгая въ попыхахъ мистеръ Снегсби.
   -- Да, правда, отвѣчаетъ ему одинъ полисменъ.-- Вышелъ казусъ, можно сказать. Проходите, проходите!
   -- Боже милостивый, джентльмены, продолжаетъ мистеръ Снегсби, подавшись немного назадъ:-- Я былъ у этой двери прошлою ночью между десятью и одиннадцатью и разговаривалъ съ молодымъ жильцомъ.
   -- Да? Въ такомъ случаѣ вы можете найти молодого человѣка въ слѣдующемъ домѣ, говоритъ полисменъ.-- Проходите, проходите!
   -- Надѣюсь, онъ не раненъ? спрашиваетъ мистеръ Снегсби.
   -- Раненъ, нѣтъ?-- съ какой стати?
   Мистеръ Снегсби, совершенно неспособный отвѣтить не только на этотъ, но и на всякій другой вопросъ направляется къ "Солнечному Гербу" и находитъ мистера Уивля поникшимъ въ изнеможеніи надъ чашкой чая съ гренками, съ лицомъ, истощеннымъ волненіями и окруженнымъ облаками табачнаго дыма.
   -- Ахъ, и мистеръ Гуппи здѣсь? восклицаетъ мистеръ Снегсби.-- Господи помилуй, во истину во всемъ этомъ виденъ перстъ Провидѣнія! Моя жен... Даръ слова покидаетъ мистера Снегсби, ибо онъ видитъ, что дама, которую онъ собирался назвать, вошла въ залу "Солнечнаго Герба", несмотря на ранній часъ дня и, остановившись у пивной бочки, устремила на него такой укоризненный взглядъ, что языкъ его прилипъ къ гортани.
   -- Дорогая моя, лепечетъ онъ, когда языкъ его наконецъ развязался:-- не хочешь ли спросить чего нибудь? Не хочешь ли, напримѣръ,-- будемъ говори;ь прямо,-- выпить капельку грогу?
   -- Нѣтъ.
   -- Милочка моя, ты знаешь этихъ двухъ джентльменовъ?
   -- Да! отвѣчаетъ мистрисъ Снегсби не сводя глазъ съ супруга и совершенно игнорируя двухъ остальныхъ. Бѣдный мистеръ Снегсби не можетъ выносить подобнаго обращенія и. взявъ супругу за руку, отводитъ ее въ сторону къ сосѣдней бочкѣ.
   -- Дорогая женушка, почему ты такъ на меня смотришь? Пожалуйста, умоляю тебя, не смотри на меня такъ.
   -- Развѣ я могу передѣлать свои глаза? да если бы и могла не желала бы.
   Мистеръ Снегсби говоритъ:-- Неужели? кашляетъ умиротворяющимъ образомъ и нѣсколько времени пребываетъ въ раздумьи; потомъ кашляетъ уже смущенно и, доведенный до крайней степени замѣшательства пристальнымъ взглядомъ жены, произноситъ:-- Да, это ужасная тайна, душенька!
   -- Это ужасная тайна! повторяетъ мистрисъ Снегсби, потрясая головой.
   -- Милая женушка, продолжаетъ мистеръ Снегсби жалобнымъ голосомъ.-- Ради всего святого не говори со мною съ этимъ горькимъ выраженіемъ и не смотри на меня такимъ испытующимъ взоромъ. Умоляю, заклинаю тебя! Ради самого Создателя! Ужъ не подозрѣваешь ли ты, что я хочу предать кого нибудь самосожиганію?
   -- Объ этомъ я ничего не могу сказать.
   Мистеръ Снегсби, наскоро взвѣсивъ свое несчастное положеніе, видитъ, что онъ тоже ничего не можетъ сказать, ибо не можетъ положительно отрицать свое соучастіе въ прискорбномъ происшествіи; онъ принималъ участіе,-- въ чемъ, и самъ не знаетъ и запутанъ въ какую-то тайну, и возможно, что,-- не вѣдая того,-- замѣшанъ какимъ нибудь образомъ и въ настоящей катастрофѣ. Мистеръ Снегсби трусливо отираетъ лобъ платкомъ и тяжело вздыхаетъ.
   -- Жизнь моя! говоритъ несчастный:-- позволь мнѣ спросить, зачѣмъ ты, такая щепетильная и осмотрительная въ своихъ поступкахъ, явилась въ ранній часъ утра въ винный погребокъ?
   -- А зачѣмъ вы явились сюда? спрашиваетъ въ свою очередь мистрисъ Снегсби.
   Дорогая моя, я пришелъ только чтобъ разузнать объ этомъ приключеніи съ почтеннымъ старикомъ, который... сгорѣлъ. Мистеръ Снегсби дѣлаетъ паузу, чтобъ подавить тяжелый вздохъ:-- Потомъ за завтракомъ я разсказалъ бы тебѣ...
   -- Да, вы разсказали бы,-- вѣдь вы мнѣ все разсказываете, мистеръ Снегсби!
   -- Все! Жен...
   Мистрисъ Снегсби смотритъ съ мрачной улыбкой, какъ ростетъ смущеніе ея мужа, наконецъ говорить:
   -- Я была бы очень довольна, если бы вы соблаговолили вернуться со мною домой. Полагаю, мистеръ Снегсби, что тамъ вы въ большей безопасности, чѣмъ гдѣ бы то ни было.
   -- Душенька, я... конечно я могу пойти, разумѣется... Я готовъ идти съ тобою.
   Мистеръ Снегсби обводитъ растеряннымъ взглядомъ буфетную стойку, желаетъ мистеру Уивлю и мистеру Гуппи добраго утра, выражаетъ свое удовольствіе видѣть ихъ цѣлыми и невредимыми и выходить вслѣдъ за супругой изъ "Солнечнаго Герба". Вслѣдствіе упорства, съ какимъ смотритъ на него весь этотъ день мистрисъ Снегсби, его подозрѣнія относительно того, не отвѣтственъ-ли онъ какими-то необъяснимыми путями въ печальной катастрофѣ, о которой говоритъ весь околодокъ, переходитъ въ увѣренность. Внутреннія страданія мистера Снегсби такъ велики, что у него даже блуждаетъ смутная мысль, не отдаться-ли ему въ руки правосудія, чтобъ, если онъ невиненъ, его оправдали, а если виновенъ, наказали по всей строгости законовъ.
   Окончивъ завтракъ, мистеръ Гуппи и мистеръ Уивль направляютъ стопы свои въ Линкольнъ-Иннъ, чтобы погулять въ скверѣ и, насколько возможно, разсѣять этой прогулкой мрачную паутину, которая заволакиваетъ ихъ умственныя способности.
   -- Тони, теперь самая благопріятная минута поговорить о томъ, что необходимо выяснить немедля, говоритъ мистеръ Гуппи послѣ того, какъ они молча обошли скверъ съ четырехъ сторонъ.
   -- Вотъ что я скажу вамъ, Вилльямъ Гуппи! отвѣчаетъ мистеръ Уивль, обращая на пріятеля звѣрскій взглядъ.-- Если опять заговоръ, лучше и не заикайтесь. Довольно съ меня, не хочу больше участвовать въ заговорахъ. Скоро мы сами взлетимъ на воздухъ отъ вашихъ минъ.
   Это возраженіе до такой степени непріятно мистеру Гуппи, что его голосъ дрожитъ, когда онъ отвѣчаетъ нравоучительнымъ тономъ:
   -- Я думалъ, Тони, что пережитое нами въ прошлую ночь послужитъ вамъ урокомъ никогда болѣе не вдаваться въ личности.
   На это мистеръ Уивль отвѣтствуетъ:
   -- Я думалъ, Вилльямъ, что это послужитъ вамъ урокомъ никогда болѣе не пускаться въ заговоры.
   Тогда мистеръ Гуппи спрашиваетъ:
   -- Кто пускается въ заговоры?
   -- Вы, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Нѣтъ! возражаетъ мистеръ Гуппи.
   -- Да, вы! настаиваетъ мистеръ Джоблингъ.
   -- Кто это говоритъ? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   -- Я говорю, отвѣчаетъ мистеръ Джоблингъ.
   Тогда мистеръ Гуппи возражаетъ:-- Ахъ, неужели?
   На что мистеръ Джоблингъ отвѣчаетъ:-- Да, въ самомъ дѣлѣ.
   Оба разгорячились, и нѣкоторое время ходятъ молча, чтобъ охладить свой пылъ.
   -- Тони! говоритъ наконецъ мистеръ Гуппи.-- Если-бъ вы выслушали своего друга, вмѣсто того чтобъ набрасываться на него, то не впали-бы въ такую ошибку. Но, какъ человѣкъ вспыльчиваго характера, вы не въ состояніи размышлять. Владѣя всѣмъ, что чаруетъ глазъ...
   -- Къ чорту глаза! быстро прерываетъ мистеръ Уивль.-- Говорите прямо то, что хотите сказать.
   Мистеръ Гуппи убѣждается, что его другъ въ мрачномъ и прозаическомъ настроеніи, и только тонъ незаслуженный обиды, которымъ онъ продолжаетъ свою рѣчь, выдаетъ оскорбленныя его чувства.
   -- Тони, когда я упомянулъ объ обстоятельствѣ, которое мы должны выяснить какъ можно скорѣе, я былъ далекъ отъ самаго невиннаго заговора. Вы знаете, что въ судебной практикѣ напередъ обсуждаютъ, какіе факты будутъ показаны свидѣтелями; желательно или нѣтъ, чтобы и мы знали, какіе факты намъ показывать на слѣдствіи, которое будетъ произведено по поводу смерти несчастнаго стараго скря... джентльмена? (Мистеръ Гуппи хотѣлъ сказать скряги, но спохватился, что слово джентльменъ болѣе приличествуетъ обстоятельствамъ).
   -- Какіе факты? Да просто факты!
   -- Факты, касающіеся слѣдствія, то есть, -- и мистеръ Гуппи перечисляетъ ихъ по пальцамъ:-- что именно мы знали о его привычкахъ, когда видѣли его въ послѣдній разъ, въ какомъ положеніи онъ тогда находился, открытіе, которое мы сдѣлали, и какъ его сдѣлали.
   -- Да, это факты, говоритъ мистеръ Уивль.
   -- Мы сдѣлали открытіе вслѣдствіе того, что старикъ по своей эксцентричности назначилъ вамъ прійти ровно въ полночь, чтобъ вы прочли ему какую-то бумагу, -- какъ вы и раньше часто дѣлали, ибо самъ онъ не умѣлъ читать. Я проводилъ этотъ вечеръ у васъ, вы позвали меня внизъ и т. д. Вѣроятно, вы согласитесь, что на слѣдствіи, которое производится только объ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ смерть человѣка, нѣтъ никакой необходимости докладывать о томъ, что выходитъ за предѣлы этихъ фактовъ.
   -- Да, я полагаю, что необходимости нѣтъ.
   -- Надѣюсь, что это не заговоръ? говоритъ оскорбленный мистеръ Гуппи.
   -- Если вы не имѣли въ виду ничего другого, отвѣчаетъ ему мистеръ Уивль,-- я беру назадъ свое замѣчаніе.
   -- Теперь, Тони, говоритъ мистеръ Гуппи, взявъ его опять подъ руку и возобновляя прогулку медленнымъ шагомъ,-- въ качествѣ вашего друга мнѣ хотѣлось бы знать, думаете-ли вы все-таки о громадныхъ преимуществахъ, которыя передъ вами откроются, если вы будете продолжать жить на этой квартирѣ?
   -- Что вы хотите сказать? спрашиваетъ Тони, останавливаясь.
   -- Думаете-ли вы о громадныхъ преимуществахъ, которыя передъ вами откроются, если вы останетесь жить на этой квартирѣ?
   -- На этой квартирѣ? Тамъ? спрашиваетъ мистеръ Уивль, указывая въ ту сторону, гдѣ находится лавка тряпья и бутылокъ.
   Мистеръ Гуппи киваетъ головой.
   -- Я не останусь тамъ ни одной ночи, хоть вы меня озолотите! говоритъ мистеръ Уивль, вперивъ въ своего друга свирѣпый взглядъ.
   -- Вы серьезно говорите?
   -- Серьезно-ли? Развѣ похоже, чтобъ я болталъ зря? Да я убѣжденъ, что иначе не въ состояніи поступитъ, говоритъ мистеръ Уивль съ неподдѣльной дрожью.
   -- И такъ возможность, потому что такъ слѣдуетъ смотрѣть на этотъ вопросъ, возможность, даже большая вѣроятность вступить въ обладаніе движимымъ имуществомъ, принадлежавшимъ старому одинокому человѣку, не имѣвшему, повидимому, на свѣтѣ ни одной близкой души, вѣрный случай, который дается вамъ въ руки, узнать истину о хламѣ, хранившемся у старика, все это не перевѣшиваетъ въ вашихъ глазахъ впечатлѣній минувшей ночи,-- такъ ли я васъ понимаю? говоритъ раздосадованный мистеръ Гуппи, кусая большой палецъ.
   -- Разумѣется не перевѣшиваетъ. И вы способны такъ хладнокровно настаивать, чтобъ я остался жить тамъ? съ негодованіемъ восклицаетъ мистеръ Уивль.-- Переѣзжайте туда сами!
   -- Я, Тони? Но вѣдь раньше я тамъ не жилъ и не могу переѣхать ни съ того, ни съ сего, тогда какъ вы уже живете тамъ, говоритъ мистеръ Гуппи успокоительнымъ тономъ.
   -- Милости просимъ, можете располагаться въ моей комнатѣ, какъ дома, отвѣчалъ ему другъ.
   -- Значитъ, если я васъ хорошо понялъ, Топи, вы рѣшительно и окончательно отказываетесь отъ всего?
   -- Вы говорите сущую истину,-- да, отказываюсь, отвѣчаетъ Тони съ видомъ непоколебимаго убѣжденія.
   Пока они бесѣдуютъ такимъ образомъ, по скверу катится наемная карета, на козлахъ которой видна огромная шляпа; внутри экипажа, и, слѣдовательно, менѣе доступные взорамъ публики, хотя отчетливо видимые для двухъ друзей, такъ какъ карета остановилась очень близко отъ нихъ,-- сидятъ мистеръ и мистрисъ Смольвидъ съ внучкой Юдифью.
   Во всѣхъ членахъ этой компаніи замѣтны торопливость и возбужденіе; когда огромная шляпа, украшающая мистера Смольвида-младшаго, слѣзла съ козелъ, мистеръ Смольвидъ-старшій высовываетъ голову изъ окна кареты и кричитъ мистеру Гуппи:
   -- Какъ поживаете, сэръ, какъ поживаете?
   -- Удивляюсь, зачѣмъ понадобилось Смолю и всей семейкѣ тащиться сюда въ такой ранній часъ? говоритъ мистеръ Гуппи, кивнувъ своему закадычному другу.
   -- Дорогой мой сэръ! продолжаетъ кричать дѣдушка Смольвидъ!-- сдѣлайте одолженіе, будьте вы съ вашимъ другомъ такъ любезны, перенесите меня въ здѣшнюю харчевню, пока Бартъ съ сестрою снесутъ туда свою бабку. Не потрудитесь-ли вы оказать эту услугу старому человѣку?
   Мистеръ Гуппи смотритъ на своего пріятеля, повторяя вопросительно: "Въ здѣшнюю харчевню?" и друзья приготовляются нести почтенную ношу въ "Солнечный Гербъ".
   -- Вотъ тебѣ плата за проѣздъ! говоритъ патріархъ, свирѣпо оскалившись и грозя кучеру безсильнымъ кулакомъ.-- Попроси-ка у меня еще хоть пенни и я притяну тебя къ суду. Милые молодые люди пожалуйста осторожнѣе со мною. Позвольте мнѣ обнять васъ за шею, я не буду жать очень крѣпко. О, Господи помилуй! О, мои косточки!
   Хорошо, что "Солнечный Гербъ" недалеко, ибо лицо мистера Уивля еще на половинѣ пути принимаетъ такой видъ, точно онъ пораженъ апоплексіей; къ счастію однакожъ эти опасные симптомы осложняются только произнесеніемъ хриплыхъ звуковъ, обличающихъ затрудненное дыханіе; мистеръ Уивль благополучно заканчиваетъ взятую на себя обязанность, и привѣтливый старый джентльменъ согласно собственному желанію водворенъ въ залѣ "Солнечнаго Герба".
   -- Боже мой, стонетъ мистеръ Смольвидъ, еле переводя духъ и оглядываясь по сторонамъ.-- Господи помилуй! Ахъ, мои кости и поясница, какъ онѣ поютъ и болятъ. Угомонишься-ли ты, дурья голова! Полно тебѣ топтаться, плясать и подскакивать, ощипаный попугай. Садись!
   Это краткое увѣщаніе вызвано упорствомъ, съ которымъ мистрисъ Смольвидъ, какъ только очутилась въ комнатѣ, начинаетъ сѣменить ногами и присѣдать всѣмъ неодушевленнымъ предметамъ, акомпанируя себѣ какимъ-то бормотаньемъ и напоминая пляску вѣдьмъ на шабашѣ. Вѣроятно, нервная болѣзнь бѣдной старухи и разстройство ея умственныхъ способностей виноваты въ этихъ демонстраціяхъ; въ настоящую минуту онѣ сосредоточены на виндзорскомъ креслѣ -- близнецѣ того, въ которомъ сидитъ ея достойный супругъ, и прерываются только тогда, когда внуки усаживаютъ ее насильно въ это кресло, а тѣмъ временемъ ея владыка осыпаетъ ее цѣлымъ потокомъ краснорѣчивыхъ эпитетовъ, изъ коихъ чаще другихъ повторяется: галка со "свинячей" головой. Наконецъ, обращаясь къ мистеру Гуппи, дѣдушка Смольвидъ вопрошаетъ:
   -- Слышали-ли вы, господа, какое здѣсь случилось несчастіе?
   -- Слышали ли! Да вѣдь мы первые его открыли!
   -- Вы открыли! Вы оба открыли! Бартъ,-- они открыли!
   Молодые люди смотрятъ во всѣ глаза на старшаго и младшаго Смольвидовъ, которые осыпаютъ ихъ любезностями.
   -- Дорогіе друзья мои! хнычетъ дѣдушка Смольвидъ, протягивая имъ руки.-- Тысячу разъ благодарю васъ за то, что взяли на себя печальный трудъ открытія останковъ брата мистрисъ Смольвидъ.
   -- А? произноситъ мистеръ Гуппи.
   -- Брата мистрисъ Смольвидъ, дорогой другъ мой, -- ея единственнаго родственника. Между нами не было сношеній, -- о чемъ мы теперь крайне сожалѣемъ,-- но покойный самъ не хотѣлъ ихъ поддерживать. Онъ недолюбливалъ насъ: онъ всегда былъ эксцентриченъ, очень эксцентриченъ. На случаи, если не осталось завѣщанія,-- что почти несомнѣнно,-- я достану приказъ объ охраненіи имущества. Я пріѣхалъ взглянуть на имущество,-- оно должно быть опечатано, оно должно быть охраняемо. Я пріѣхалъ взглянуть на имущество! повторяетъ мистеръ Смольвидъ, загребая воздухъ всѣми десятью пальцами.
   -- Мнѣ кажется, Смоль, говоритъ неутѣшный мистеръ Гуппи,-- вы могли бы сообщить, что старикъ вамъ дядя.
   -- Вы оба такъ мало говорили мнѣ о знакомствѣ съ нимъ, что я думалъ сдѣлать вамъ пріятное, поступая такъ же, отвѣчаетъ этотъ старый воробей и глаза его блещутъ скрытой радостью.-- Къ тому же я не очень-то гордился этимъ родственникомъ.
   -- Кромѣ того, я полагаю, вамъ безразлично -- былъ ли онъ намъ родня, или нѣтъ! прибавляетъ Юдифь, съ тѣмъ же злораднымъ блескомъ въ глазахъ.
   -- Онъ ни разу въ жизни не видѣлъ меня, замѣчаетъ Смоль.-- Не знаю, какъ бы я могъ представить его вамъ!
   -- Онъ никогда не поддерживалъ сношеній съ нами, вмѣшивается въ разговоръ старый джентльменъ,-- объ этомъ мы теперь крайне сожалѣемъ, но я пріѣхалъ взглянуть на имущество и на бумаги. Наши права доказаны: документы въ рукахъ моего повѣреннаго. Мистеръ Телькингорнъ изъ Линкольнъ-Иннъ-Фильдса былъ такъ добръ, что согласился дѣйствовать въ качествѣ моего повѣреннаго, а у него, доложу вамъ, комаръ носу не подточитъ. Крукъ былъ единственный братъ мистрисъ Смольвидъ, у Крука больше не было родныхъ, и у нея нѣтъ родныхъ кромѣ него. Я говорю о твоемъ братѣ, старая колотовка, ему было семьдесятъ шесть лѣтъ.
   Мистрисъ Смольвидъ немедленно принимается раскачивать головою и пищать:-- Семьдесятъ шесть фунтовъ, семь шиллинговъ и семь пенсовъ; семьдесятъ шесть тысячъ мѣшковъ съ деньгами, семь тысячъ шестьсотъ милліоновъ пачекъ банковыхъ билетовъ.
   -- Эй, кто нибудь, дайте мнѣ пивную кружку! кричитъ супругъ въ отчаяніи, безпомощно оглядываясь и не находя возлѣ себя ничего, что могло бы служить метательнымъ снарядомъ.-- Подайте мнѣ хоть плевательницу! Сдѣлайте одолженіе, дайте мнѣ что нибудь твердое, чтобъ я могъ въ нее кинуть! Старая вѣдьма, собака, ободранная кошка, горластая чертовка!
   Тутъ мистеръ Смольвидъ, до послѣдней степени возбужденный собственнымъ краснорѣчіемъ, за неимѣніемъ подъ рукой ничего болѣе подходящаго, изо всѣхъ силъ толкаетъ Юдифь на бабку, а самъ валится на спинку кресла, точно пустой мѣшокъ.
   -- Встряхните меня, пожалуйста, будьте благодѣтели! раздается слабый голосъ изъ кучи тряпья, въ которой что-то копошится.-- Я пріѣхалъ взглянуть на имущество. Встряхните меня и кликните полицейскаго, что стоитъ у сосѣдняго дома, я долженъ съ нимъ объясниться относительно имущества. Мой повѣренный сейчасъ явится сюда, чтобъ принять охранительныя мѣры. Ссылка или висѣлица тому, кто осмѣлится коснуться имущества!
   И пока почтительные внуки подымаютъ и усаживаютъ дѣда, употребляя обычныя въ такихъ случаяхъ возбуждающія средства въ видѣ встряхиванья и постукиванья кулакомъ, онъ продолжаетъ повторять, какъ эхо:-- Иму... иму... имущества, имущества!
   Мистеръ Уивль и мистеръ Гуппи смотрятъ другъ на друга, первый съ видомъ человѣка, еще раньше отказавшагося отъ всякихъ притязаній на личную выгоду, второй съ выраженіемъ разочарованія, какъ у человѣка, который еще питалъ нѣкоторыя надежды. Но притязанія Смольвидовъ неоспоримы: приходитъ клеркъ мистера Телькингорна, покинувъ свой постъ на скамьѣ у кабинета стряпчаго, и увѣдомляетъ полицію, что мистеръ Телькингорнъ ручается за то, что у этихъ ближайшихъ родственниковъ имѣются въ порядкѣ всѣ доказательства ихъ правъ на наслѣдство, и что, по истеченіи установленнаго срока и выполненіи всѣхъ формальностей, они законнымъ образомъ вступятъ во владѣніе. Такимъ образомъ права мистера Смольвида удостовѣрены, и онъ допускается выразить свое соболѣзнованіе визитомъ въ домъ мистера Крука; его вносятъ по лѣстницѣ въ опустѣлую комнату миссъ Флайтъ, и кажется, будто въ ея птичникъ ворвалась отвратительная хищная птица.
   Вѣсть о неожиданномъ появленіи наслѣдника быстро облетаетъ весь околотокъ, поддерживаетъ въ публикѣ интересъ къ событію и благопріятствуетъ процвѣтанію "Солнечнаго Герба". Мистерисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ полагаютъ, что для молодого человѣка будетъ тяжелымъ ударомъ, если покойный не сдѣлалъ завѣщанія, и находятъ, что наслѣдники должны бы выдать ему въ утѣшеніе какой нибудь подарокъ. Юные Пиперъ и Перкинсъ, въ качествѣ членовъ того неугомоннаго кружка молодежи, который наводить ужасъ на всѣхъ пѣшеходовъ Чепсери-Лэна, цѣлый день сгараютъ и превращаются въ пепелъ то позади водокачальной помпы, то подъ крытыми воротами, откуда вся окрестность оглашается дикими воплями и причитаніями товарищей надъ ихъ останками.
   Маленькій Свайльсъ и миссъ М. Мельвильсонъ, чувствуя, что при такихъ чрезвычайныхъ событіяхъ падаетъ грань, отдѣляющая знаменитостей отъ простыхъ смертныхъ, дружески бесѣдуютъ съ поклонниками ихъ талантовъ. Мистеръ Богсби докладываетъ публикѣ, что главной новинкой музыкальныхъ собраній на слѣдующей недѣлѣ будетъ: Смерть короля, народная пѣсня, исполненная хоромъ, въ которомъ примутъ участіе всѣ силы трупы. "Д. Д. Богсби" -- извѣщаетъ афиша,-- "несмотря на значительныя издержки по постановкѣ этого хора, предлагаетъ его публикѣ вслѣдствіе общаго желанія, выраженнаго высокоуважаемыми посѣтителями, и въ честь недавняго печальнаго событія, которое произвело на всѣхъ столь сильное впечатлѣніе".
   Обывателей особенно безпокоитъ одинъ пунктъ, касающійся покойника, а именно: дадутъ ли его гробу надлежащіе размѣры, несмотря на малый объемъ того, что туда положатъ? Но послѣ заявленія гробовщика, побывавшаго въ тотъ же день у стойки "Солнечнаго Герба", что ему заказавъ "шестифутовой", волненіе умовъ успокоивается и всѣми признается, что поведеніе мистера Смольвида дѣлаетъ ему большую честь.
   И внѣ квартала, далеко за предѣлами его, сильное возбужденіе; люди науки, философы являются взглянуть на мѣсто происшествія, экипажи высаживаютъ на перекресткѣ членовъ медицинской профессіи, прибывающихъ съ той же цѣлью; никогда еще въ этой мѣстности не слыхано такой массы ученыхъ разсужденій о воспламеняемости газовъ и о фосфористомъ водородѣ. Нѣкоторые изъ помянутыхъ авторитетовъ, разумѣется умнѣйшіе, съ негодованіемъ доказываютъ, что покойникъ не могъ умереть тою смертью, какой умеръ. Другіе авторитеты, для доказательства того, что такая смерть возможна, напоминаютъ первымъ о судебныхъ слѣдствіяхъ, напечатанныхъ въ шестомъ томѣ философскихъ трактатовъ; объ одной книгѣ, довольно извѣстной въ англійской судебной медицинѣ; о случившейся въ Италіи смерти графини Корнеліи Боли, подробно изложенной Бьянчини, пребендаріемъ Веронскимъ, авторомъ довольно ученаго труда, извѣстнымъ въ свое время не за послѣдняго дурака; о свидѣтельствѣ господъ Фодеро и Меръ, двухъ дерзкихъ французовъ, осмѣлившихся изслѣдовать этотъ предметъ, и наконецъ о подтверждающемъ свидѣтельствѣ господина Ле-Ка, извѣстнаго въ свое время французскаго медика, который былъ до того неделикатенъ, что не только жилъ въ домѣ, гдѣ случилось самовозгараніе, но и -описалъ подробно этотъ случай.
   Несмотря на всѣ эти возраженія, первые авторитеты продолжаютъ смотрѣть на упрямство, съ которымъ покойный Крукъ избралъ такой путь для переселенія въ лучшій міръ, какъ на ничѣмъ не смываемую личную обиду.
   Чѣмъ меньше понимаютъ обыватели въ этихъ разсужденіяхъ, тѣмъ большее получаютъ удовольствіе, но буфету "Солнечнаго Герба" это правится больше всѣхъ.
   Затѣмъ является художникъ, рисующій иллюстраціи для газетъ; у нихъ заранѣе набросанъ первый планъ съ фигурами, готовый появиться на всякой иллюстраціи, что бы она ни изображала: кораблекрушеніе у береговъ Корнваллиса, смотръ войскамъ въ Гайдъ-Паркѣ или митингъ въ Манчестерѣ. Артистъ, расположившись въ комнатѣ мистрисъ Перкписъ, отнынѣ навѣки прославленной, набрасываетъ на доскѣ домъ мистера Крука въ натуральную величину и, послѣ того, какъ былъ допущенъ заглянуть въ дверь роковой комнаты, изображаетъ этотъ апартаментъ въ три четверти мили длиною и пятьдесятъ ярдовъ вышиною, что особенно восхищаетъ населеніе квартала.
   Все это время вышеупомянутые два джентльмена мелькаютъ то тутъ, то тамъ, присутствуютъ на ученыхъ диспутахъ, пробираются всюду, слушаютъ все и поминутно ныряютъ въ залу "Солнечнаго Герба", гдѣ ихъ легкое перо летаетъ по тончайшей бумагѣ.
   Наконецъ является коронеръ и производится слѣдствіе, совершенно такъ, какъ и въ прошлый разъ, съ тою разницей, что на сей разъ коронеръ относится съ особой внимательностью къ разбираемому случаю, какъ изъ ряда вонъ выходящему, и въ частной бесѣдѣ съ джентльменами, вошедшими въ составъ присяжныхъ, говоритъ имъ:
   -- Это какой-то несчастный, роковой домъ, джентльмены; бываютъ иногда такія совпаденія, они принадлежатъ къ категоріи тайнъ, превышающихъ человѣческій разумъ.
   Послѣ чего выступаетъ на сцену шестифутовый предметъ, возбуждая во многихъ изумленіе.
   Во всѣхъ этихъ перипетіяхъ мистеръ Гуппи,-- за исключеніемъ того времени, когда даетъ свое свидѣтельское показаніе, -- играетъ самую ничтожную роль: его отгоняютъ, какъ будто онъ ничѣмъ не отличается отъ прочей публики; онъ можетъ смотрѣть только съ улицы на таинственный домъ съ горькимъ сознаніемъ, что самъ оттуда изгнанъ, и съ сокрушеніемъ видитъ, какъ мистеръ Смольвидъ замыкаетъ дверь. Но прежде, чѣмъ кончится вся эта процедура, т. е. до наступленія ночи, слѣдующей за катастрофой, мистеръ Гуппи долженъ еще сообщить нѣчто миледи Дэдлокъ.
   Поэтому, съ тяжелымъ сердцемъ и съ горькимъ сознаніемъ того, что онъ не сдержалъ слова, молодой человѣкъ, по имени Гуппи, является около семи часовъ вечера въ городской отель Дэдлоковъ и проситъ доложить о немъ миледи. Меркурій отвѣчаетъ, что миледи ѣдетъ на званный обѣдъ,-- развѣ онъ не видѣлъ кареты у подъѣзда? Да, онъ видѣлъ карету но все-таки ему надо видѣть миледи. Меркурій съ радостью, какъ онъ заявляетъ о томъ своему сослуживцу-камердинеру, "надавалъ бы тумаковъ" молодому человѣку, но данныя ему инструкціи категоричны, и онъ съ угрюмымъ видомъ предлагаетъ мистеру Гуппи подождать въ библіотекѣ.
   Итакъ, пока идутъ докладывать, мистеръ Гуппи оставленъ въ огромной, полуосвѣщенной комнатѣ онъ безпокойно оглядывается по сторонамъ: во всѣхъ тѣнистыхъ уголкахъ ему мерещится черная кучка углей, подернутыхъ бѣлымъ пепломъ. Онъ слышитъ какой-то шелестъ, вдругъ это... Нѣтъ, это не привидѣніе, а прекрасное существо изъ плоти и крови облеченное въ блестящій нарядъ.
   -- Прошу прощенья у вашего лордства, смущенно бормочетъ мистеръ Гуппи;-- я явился въ такое неудобное время...
   -- Я сказала вамъ, что вы можете прійти во всякое время. Миледи садится и такъ же, какъ и въ прошлый разъ смотритъ на него въ упоръ.
   -- Благодарю ваше лордство за вашу привѣтливость.
   -- Садитесь, говоритъ миледи, далеко не привѣтливымъ тономъ.
   -- Не знаю, стоитъ ли садиться и задерживать ваше лордство: я не принесъ тѣхъ писемъ, о которыхъ говорилъ, когда имѣлъ честь посѣтить ваше лордство.
   -- Вы пришли только за тѣмъ, чтобъ это сказать?
   -- Только за тѣмъ, чтобъ это сказать, ваше лордство.
   Мистеръ Гуппи, огорченный и подавленный, чувствовалъ себя и прежде крайне неловко, теперь же онъ совершенно уничтоженъ ослѣпительнымъ блескомъ своей собесѣдницы. Миледи отлично знаетъ какое дѣйствіе производитъ ея наружность, она изучила его до тонкости и умѣетъ имъ пользоваться въ совершенствѣ. Когда она такъ холодно смотритъ въ упоръ на мистера Гуппи, онъ не только сознаетъ, что потерялъ всякую путеводную нить къ уразумѣнію того, чѣмъ заняты ея мысли, но и съ каждой минутой сильнѣе чувствуетъ, какъ она все болѣе и болѣе отдаляется отъ него.
   Очевидно, она не заговоритъ, значитъ, онъ долженъ начать.
   -- Словомъ, ваше лордство, произноситъ онъ трусливымъ тономъ раскаивающагося вора: лицо, отъ котораго я долженъ былъ получить внезапно, скончалось и...
   Мистеръ Гуппи умолкаетъ; миледи доканчиваетъ за него:
   -- И письма пропали?
   -- Кажется такъ, ваше лордство.
   Можетъ быть, онъ хоть теперь увидитъ на ея лицѣ слабый отпечатокъ облегченія, доставленнаго этимъ извѣстіемъ? Нѣтъ, онъ не увидитъ ничего подобнаго, еслибъ даже это прекрасное лицо не производило на него такого подавляющаго впечатлѣнія, и онъ могъ бы прямо смотрѣть на него. Заикаясь, онъ приноситъ неловкое извиненіе за свою неудачу.
   -- Это все, что вы хотѣли мнѣ сказать? спрашиваетъ леди Дэдлокъ, выслушавъ его бормотанье.
   Мистеру Гуппи кажется, что онъ все сказалъ.
   -- Обдумайте хорошенько, увѣрены ли вы въ этомъ, такъ какъ вамъ въ послѣдній разъ представляется случай говорить со мною.
   Мистеръ Гуппи увѣренъ, что ему больше нечего сказать, и на самомъ дѣлѣ у него теперь вовсе нѣтъ желанія продолжать разговоръ.
   -- Довольно. Избавляю васъ отъ извиненій. Прощайте.
   И миледи звонитъ Меркурія, чтобъ онъ показалъ дорогу молодому человѣку, по имени Гуппи.
   Случайно въ то же время въ домѣ находится пожилой человѣкъ, по имени Телькингорнъ. Этотъ пожилой человѣкъ открываетъ дверь библіотеки и входитъ неслышными шагами какъ разъ въ тотъ моментъ, когда первый оставляетъ комнату, и они сталкиваются лицомъ къ лицу. Вошедшій и миледи обмѣниваются взглядомъ -- и на мгновеніе маски сброшены. Промелькнуло подозрѣніе, быстрое какъ молнія; еще мгновеніе -- и все исчезло.
   -- Виноватъ, леди Дэдлокъ, тысячу разъ прошу извиненія, никакъ не ожидалъ найти васъ здѣсь въ этотъ часъ, думалъ, что въ комнатѣ нѣтъ никого. Извините!
   -- Въ чемъ же? небрежно роняетъ она.-- Пожалуйста оставайтесь здѣсь. Я сейчасъ уѣзжаю. Мнѣ больше нечего Сказать этому молодому человѣку.
   Смущенный молодой человѣкъ кланяется и подобострастно освѣдомляется, какъ здоровье мистера Телькингорна.
   -- А, отъ Кенджа и Карбоя, кажется? спрашиваетъ стряпчій, пристально глядя изъ-подъ нахмуренныхъ бровей на мистера Гуппи, хотя и призналъ его съ перваго взгляда.
   -- Да-съ, отъ Кенджа и Карбоя, мистеръ Телькингорнъ. По фамиліи Гуппи, сэръ.
   -- Да, да. Благодарствуйте, мистеръ Гуппи, я здоровъ.
   -- Весьма счастливъ это слышать, сэръ. Ваше здоровье драгоцѣнно для славы нашей профессіи.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Гуппи.
   Мистеръ Гуппи выскальзывалъ изъ комнаты. Мистеръ Телькингорнъ сводить миледи съ лѣстницы и провожаетъ до кареты; рядомъ съ этой черной, старообразной фигурой ея блестящая красота выигрываетъ, какъ брилліантъ отъ фольговой оправы. Возвращаясь въ комнаты, мистеръ Телькингорнъ потираетъ себѣ подбородокъ и впродолженіе вечера очень часто повторяетъ этотъ жестъ.
   

ГЛАВА III.
Винтъ нажатъ.

   -- Что-же это такое? говоритъ мистеръ Джоржъ:-- холостой зарядъ, или боевая картечь? Щелканье курка, или выстрѣлъ?
   Предметъ этихъ размышленій -- распечатанное письмо, повидимому, крайне встревожившее стараго служаку: онъ то поднесетъ его къ самому носу, то отдалитъ на всю длину руки, то подержитъ въ одной рукѣ, то переложитъ въ другую; то подниметъ брови, то нахмурится; читаетъ его, склонивъ голову направо, читаетъ его, склонивъ голову налѣво, но ничто не помогаетъ. Положивъ письмо на столъ и разгладивъ тяжелой ладонью, мистеръ Джоржъ начинаетъ задумчиво расхаживать по галлереѣ, останавливаясь по временамъ, чтобы снова, со свѣжей головой, взглянуть на него, но даже и это ни къ чему не ведетъ.
   -- Холостой зарядъ, или боевая картечь? размышляетъ мистеръ Джоржъ.
   Филь Скводъ, занятый раскрашиваніемъ мишеней, напѣваетъ въ темпѣ скораго марша голосомъ, напоминающимъ громъ турецкихъ барабановъ, что онъ непремѣнно вернется къ оставленной красоткѣ.
   -- Филь! кричитъ мистеръ Джоржъ, подзывая его кивкомъ головы.
   Филь приближается по своему обыкновенному способу: шмыгнувъ сначала плечомъ по стѣнѣ, онъ кидается къ своему командиру, точно идетъ въ атаку штыками; его черное лицо испещрено брызгами бѣлой краски, рукояткой кисти онъ почесываетъ свою единственную бровь.
   -- Филь, вниманіе! Слушай!
   -- Слушаю, командиръ.
   "Сэръ, позволяю себѣ напомнить вамъ, хотя, какъ вамъ извѣстно, законъ не обязываетъ меня къ этому, что завтра наступаетъ срокъ векселя, выданному вамъ мистеромъ Матвѣемъ Бегнетомъ и акцептованному вами, суммою девяносто семь фунтовъ, четыре шиллинга, десять пенсовъ, каковую сумму потрудитесь приготовить и внести по предъявленію.
   Вашъ покорный слуга Джошуа Смольвидъ".
   -- Что скажешь на это, Филь?
   -- Скверно, командиръ.
   -- Почему?
   -- Потому что всегда скверно, когда треоуютъ денегъ,-- мнѣ такъ кажется, отвѣчаетъ Филь, подумавъ и проводя ручкой киски поперечную морщину на лбу.
   -- И замѣть, Филь, говоритъ солдатъ, присаживаясь къ столу,-- что я уплатилъ уже добрую половину этой суммы въ видѣ процентовъ и тому подобнаго.
   Филь пятится назадъ съ ужасной гримасой на своемъ исковерканномъ лицѣ, намекая этимъ на то, что, по его мнѣнію, упомянутое обстоятельство нисколько не улучшаетъ дѣла.
   -- И замѣть еще, Филь, продолжаетъ солдатъ, останавливая его возраженія движеніемъ руки,-- всегда признавалось, что вексель можетъ быть отсроченъ, какъ это у нихъ тамъ называется, и онъ переписывался уже безконечное множество разъ. Что ты на это скажешь?
   -- Скажу, что теперь конецъ.
   -- Ты думаешь? Гм! Я самъ думаю.
   -- Джошуа Смольвидъ -- тотъ, котораго приносили сюда въ креслѣ?
   -- Тотъ самый.
   -- Командиръ, говоритъ Филь торжественно,-- у него жадность піявки, изворотливость змѣи, лапы, какъ у паука, онъ сожметъ въ нихъ, какъ въ клещахъ.
   Выразивъ такъ картинно свое мнѣніе и выждавъ, не потребуется ли отъ него новыхъ замѣчаній, мистеръ Скводъ возвращается на прежнее мѣсто къ прерванному занятію и вновь принимается обѣщать прежнимъ ритмомъ, но еще съ большей энергіей, воображаемой красоткѣ, что онъ непремѣнно къ ней вернется.
   Джоржъ складываетъ письмо и, возобновивъ маршировку, подходитъ къ Филю.
   -- А вѣдь есть одинъ способъ уладить дѣло, говоритъ тотъ, лукаво поглядывая на своего командира.
   -- Знаю какой -- заплатить деньги. Да, еслибъ это я могъ. Филь качаетъ головой.
   -- Нѣтъ, старшина, есть способъ получше,-- тутъ онъ артистически взмахиваетъ кистью,-- сдѣлайте то, что я теперь дѣлаю.
   -- Обѣлиться? {Непереводимыя игра словъ: whitewash -- бѣлить, а также посадить въ тюрьму за долги. Примѣч. перевод.}
   Филь киваетъ головой.
   -- Прекрасный способъ! А подумалъ ли ты, что будетъ тогда съ Бегнетами? Знаешь ли ты, что они разорятся, уплативъ мои долги? То, что ты мнѣ предлагаешь, безчестно, Филь! Клянусь жизнью, безчестно! говоритъ солдатъ, глядя на него съ негодованіемъ.
   Филь, стоя на одномъ колѣнѣ передъ мишенью и растирая пальцемъ бѣлый ободокъ чернаго кружка, раскрываетъ ротъ съ тѣмъ, чтобъ въ энергичномъ протестѣ высказать, что онъ совсѣмъ забылъ объ отвѣтственности Бететовъ и больше всего на свѣтѣ желаетъ, чтобъ не тронули ни единаго волоска на ихъ головахъ, но въ это время въ коридорѣ раздаются шаги и веселый голосъ спрашиваетъ, дома ли мистеръ Джоржъ. Бросивъ взглядъ на своего командира, Филь ковыляетъ къ дверямъ, говоря: "Дома, мистрисъ Бегнетъ, дома", и вслѣдъ за тѣмъ въ дверяхъ появляется старуха въ сопровожденіи мистера Бетета.
   Когда старуха выходитъ изъ дому,-- въ какое бы то ни было время года,-- на ней всегда одна и та же сѣрая мантилья, очень подержаная, неизящная, но замѣчательно чистая, несомнѣнно та самая, которая такъ дорога мистеру Бегнету тѣмъ, что вернулась изъ другой части свѣта въ Европу вмѣстѣ съ мистрисъ Бегнетъ и зонтикомъ. Этотъ зонтикъ тоже неизмѣнная принадлежность туалета мистрисъ Бегнетъ, когда она внѣ дома; цвѣта онъ такого, который неизвѣстенъ въ подлунномъ мірѣ, ручка представляетъ неправильный деревянный крючокъ, кончикъ увѣнчанъ какимъ-то металлическимъ предметомъ, похожимъ на миніатюрную модель такого вѣерообразнаго окна, какія бываютъ надъ входными дверями; это украшеніе ничѣмъ не выказываетъ стремленія оставаться на своемъ посту съ тою непоколебимостью, какой слѣдуетъ ожидать отъ предмета, такъ долго пробывшаго въ Британской арміи. По тому, какъ обвисла одежда, облекающая этотъ зонтикъ, ясно, что его корсетъ не совсѣмъ исправенъ,-- это обстоятельство быть можетъ зависитъ отъ того, что втеченіе долгихъ лѣтъ онъ исполняетъ должность то буфета (дома), то дорожнаго мѣшка (въ путешествіяхъ).
   Старуха никогда его не раскрываетъ, вполнѣ полагаясь на предохранительныя свойства своей мантильи съ огромнымъ капюшономъ, а употребляетъ лишь въ качествѣ жезла, чтобъ указывать на рынкѣ выбранную часть говядины, либо пучекъ зелени, или привлечь вниманіе продавца дружескимъ толчкомъ въ бокъ. Никогда также не выходитъ она изъ дому безъ своей базарной корзинки, представляющей собою какой-то колодезь изъ ивовыхъ прутьевъ съ двойною крышкой.
   Поэтому, когда загорѣлое пышущее свѣжестью лицо мистрисъ Бегнетъ въ шляпѣ изъ грубой соломы появляется въ галлерѣе для стрѣльбы, ей и теперь неизмѣнно сопутствуютъ три вышеназванные предмета.
   -- Ну, Джоржъ, старый товарищъ, какъ поживаете въ это чудное солнечное утро? спрашиваетъ она и, сильно тряхнувъ его руку, садится, чтобъ отдохнуть отъ ходьбы. Имѣя способность, укрѣпившуюся отъ долгихъ странствій на верху багажныхъ фуръ и въ другихъ тому подобныхъ положеніяхъ,-- удобно устраиваться во всякомъ мѣстѣ, мистрисъ Бегнетъ сейчасъ же развязываетъ ленты шляпки, откидываетъ ее назадъ, складываетъ руки на груди и такимъ образомъ располагается вполнѣ комфортабельно на жесткой скамьѣ.
   Темъ временемъ мистеръ Бегнетъ пожимаетъ руку мистеру Джоржу и Филю, котораго мистрисъ Бегнетъ подарила ласковымъ поклономъ и добродушной улыбкой.
   -- Джоржъ! быстро продолжаетъ мистрисъ Бегнетъ:-- мы съ Дубомъ -- она часто называетъ такъ супруга: товарищи по полку дали ему это призвище въ честь его дубоватой физіономіи,-- мы съ Дубомъ зашли къ вамъ, чтобъ по обыкновенію исполнить все, что касается поручительства. Дайте ему подписать новый вексель.
   -- А я собирался сегодня къ вамъ, черезъ силу говоритъ мистеръ Джоржъ.
   -- Мы такъ и думали, поэтому нарочно вышли пораньше, чтобъ застать васъ, а Вульвичъ,-- что за безподобный мальчикъ!-- остался смотрѣть за сестрами. Мой Дубокъ послѣднее время ведетъ сидячую жизнь,-- такъ что прогулка ему полезна. Но что съ вами, Джоржъ? Вы на себя но похожи! прерываетъ мистрисъ Бегнетъ свою веселую болтовню.
   -- Да, мнѣ не по себѣ, отвѣчаетъ солдатъ:-- меня кое-что смущаетъ, мистрисъ Бегнетъ.
   Ея проницательные ясные глаза быстро угадываютъ истину,
   -- Джоржъ! произноситъ она, поднявъ указательный палецъ:-- Не говорите, что неблагополучно съ поручительствомъ! Не говорите этого, Джоржъ ради дѣтей!
   Солдатъ смотритъ не нее съ перепуганнымъ лицомъ.
   -- Джоржъ! И мистрисъ Бегнетъ то выразительно потрясаетъ обѣими руками въ воздухѣ, то опускаетъ ихъ на колѣна.-- Если вы допустили, чтобы съ поручительствомъ Матвѣя было неблагополучно, если вы вовлекли его въ бѣду и ему угрожаетъ распродажа имущества,-- я по вашему лицу, какъ по открытой книгѣ, читаю, что ему грозитъ бѣда,-- вы поступили безсовѣстно и жестоко. Да, повторяю вамъ, Джоржъ, жестоко! Вотъ вамъ!
   Мистеръ Бегнетъ, неподвижный, какъ фонарный столбъ или водокачальная помпа, прикрываетъ свое лысое темя огромной рукой, какъ бы защищая голову отъ льющагося душа, и въ большомъ переполохѣ смотритъ на жену.
   -- Джоржъ! продолжаетъ она: -- Вы меня удивляете! Джоржъ, мнѣ стыдно за васъ! Джоржъ, я не могла бы повѣрить, что вы способны на такую вещь! Я всегда знала, что вы тотъ камень, который перекатывается съ мѣста на мѣсто и никогда не обрастаетъ мохомъ, но мнѣ и въ голову не приходило, что вы способны отнять у дѣтей Бегнета ту капельку мху, что устилаетъ ихъ гнѣздышко. Вы знаете, какой трудолюбивый, работящій парень Матъ, вы знаете, каковы Квебекъ, Мальта и Вульвичъ, и я никогда не думала, что у васъ хватитъ духу такъ поступить съ нами. О, Джоржъ!
   И мистрисъ Бегнетъ наивнымъ жестомъ утираетъ себѣ глаза краемъ мантильи.
   -- Какъ могли вы такъ поступить!
   Мистрисъ Бегнетъ умолкаетъ. Мистеръ Бегнетъ снимаетъ руку головы, какъ будто бы душъ прекратился, и безутѣшно глядитъ на Джоржа. Джоржъ весь побѣлѣлъ и съ отчаяніемъ смотритъ на сѣрую мантилью и соломенную шляпу.
   -- Матъ! начинаетъ онъ убитымъ голосомъ, обращаясь къ товарищу, но продолжая смотрѣть на старуху:-- Меня очень огорчаетъ, что ты принялъ это такъ близко къ сердцу, потому что, надѣюсь, дѣло еще не такъ плохо. Сегодня утромъ я получилъ это письмо (онъ читаетъ его вслухъ), но надѣюсь, что все можно еще уладить. Вы правы, я катящійся камень и никогда не приносилъ добра тѣмъ, на чьей дорогѣ попадался. Невозможно любить твоихъ дѣтей и жену больше, чѣмъ люблю ихъ я, старый бездомный бродяга, и я надѣюсь, что, помня это, ты постараешься простить мнѣ то зло, какое я имъ сдѣлалъ. Не думай, чтобъ я скрылъ что нибудь отъ тебя, Матъ, письмо получено только четверть часа тому назадъ.
   -- Старуха, шепчетъ мистеръ Бегнетъ послѣ краткаго молчанія:-- выскажи ему мое мнѣніе.
   -- Ахъ, отчего онъ не женился на вдовѣ Джоя Пуча! говоритъ мистрисъ Бегнетъ, не то плача, не то смѣясь:-- онъ никогда не попалъ бы въ такую бѣду!
   -- Старуха говоритъ дѣло. Отчего ты не женился?
   -- Навѣрное у нея есть теперь лучшій мужъ, отвѣчаетъ Джоржъ.-- Какъ бы то ни было, я не женился и стою тутъ передъ вами каковъ есть. Что мнѣ дѣлать? Все, что у меня есть,-- вы видите, это не мое, а ваше; скажите слово и я продамъ все до нитки. Еслибъ я надѣялся выручить этой продажей нужную сумму, я бы распродалъ все уже давнымъ-давно. Вѣрь, Матъ, что я не отдамъ въ жертву тебя и твое семейство, скорѣе продамъ себя. Кабы только знать, кто захочетъ купить такую подержанную истрепанную ветошку! восклицаетъ онъ, съ презрѣніемъ ударивъ себя въ грудь.
   -- Старуха, шепчетъ мистеръ Бегнетъ:-- выскажи ему мое мнѣніе до конца.
   -- Джоржъ, принявъ все въ соображеніе, васъ можно винить лишь въ томъ, что вы затѣяли дѣло, не имѣя средствъ.
   -- Да, это вполнѣ въ моемъ вкусѣ, соглашается бѣдный солдатъ, сокрушенно качая головой.
   -- Молчи! Старуха еще не кончила; слушай, что я скажу дальше, говоритъ мистеръ Бегнетъ.
   -- По настоящему, вы не должны бы просить о поручительствѣ и пронимать его, но что сдѣлано, то сдѣлано. Вы всегда были честный, прямодушный малый, насколько это въ вашей власти, хотя и вѣтрогонъ. Съ другой стороны, согласитесь, Джоржъ, что намъ нельзя не безпокоиться, когда такая бѣда виситъ надъ нашими головами. Итакъ простите насъ, Джоржъ, забудьте, что я вамъ наговорила, такъ что ли? Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ!
   Мистрисъ Бегнетъ протягиваетъ одну руку Джоржу, другую мужу; мистеръ Джоржъ беретъ ихъ обоихъ за руки и держитъ, пока говоритъ.
   -- Увѣряю васъ, я бы отдалъ все на свѣтѣ, чтобъ избавить васъ отъ этой отвѣтственности. Но все, что я успѣвалъ насобирать за два мѣсяца, уходило на проценты. Мы съ Филемъ тратимъ на себя немного, но галлерея не даетъ столько, сколько я ожидалъ, короче говоря,-- это далеко не монетный дворъ. Вы говорите: дурно, что я за нее взялся. Согласенъ. Но, дѣлая этотъ шагъ, я думалъ, что галлерея дастъ мнѣ опредѣленное положеніе и средства, вы пробовали разочаровывать меня и, клянусь душою, я очень благодаренъ вамъ и стыжусь за себя.
   Заключивъ свою рѣчь этими словами, мистеръ Джоржъ пожимаетъ руки обоимъ, потомъ отступаетъ и останавливается въ такой позѣ, какъ будто имъ сказано послѣднее слово, и онъ ждетъ, что его сейчасъ разстрѣляютъ со всѣми почестями, подобающими военному.
   -- Джоржъ, выслушай меня до конца, говоритъ мистеръ Бегнетъ, бросивъ взглядъ на жену:-- старуха, продолжай.
   Мистеру Бегнету осталось высказать немногое: прежде всего слѣдуетъ заняться письмомъ, и потому онъ совѣтовалъ бы Джоржу немедленно отправиться вмѣстѣ къ мистеру Смольвиду, памятуя, что главная задача -- спасти невиннаго мистера Бегнета, у котораго нѣтъ денегъ на уплату по векселю. Мистеръ Джоржъ вполнѣ одобряетъ этотъ совѣтъ, надѣваетъ шляпу и готовится промаршировать съ товарищемъ въ непріятельскій лагерь.
   -- Джоржъ, не обращайте вниманія на глупое слово знаете нашъ бабій языкъ? говоритъ мистрисъ Бегнетъ, потрепавъ его по плечу.-- Я ввѣряю вамъ свой Дубокъ, и увѣрена, что вы его выручите.
   Джоржъ находитъ, что это хорошо сказано, и обѣщаетъ выручить мистера Бегнета, чего бы это ему ни стоило.
   Послѣ того мистрисъ Бегнетъ съ просіявшимъ лицомъ отправляется вмѣстѣ со своей мантильей, корзинкой и зонтикомъ домой къ остальнымъ членамъ семейства, а товарищи дѣлаютъ вылазку во вражескій лагерь въ надеждѣ смягчить мистера Смольвида.
   Врядъ ли въ цѣлой Англіи найдутся два человѣка менѣе способные, чѣмъ мистеръ Джоржъ и Матвѣй Бегнетъ, добиться чего-нибудь отъ дѣдушки Смольвида; несмотря на ихъ воинственный видъ, широкія квадратныя плечи и тяжелую поступь, врядъ ли въ цѣлой Англіи найдется пара дѣтей болѣе простосердечныхъ и неумѣлыхъ въ житейскихъ дѣлахъ Смольвидскаго пошиба. Пока они съ большой важностью шествуютъ по улицамъ, ведущимъ въ область Веселой горы, мистеръ Бегнетъ, замѣтивъ задумчивость своего спутника и приписывая ее недавней вспышкѣ мистрисъ Бегнетъ, говоритъ:
   -- Джоржъ, ты знаешь старуху: она мягка и нѣжна, какъ воскъ, но затронь ея дѣтей или мужа, она вспыхнетъ, какъ порохъ.
   -- Это дѣлатъ ей честь, Матъ.
   -- Джоржъ, все, что ни сдѣлаетъ старуха,-- дѣлаетъ ей честь! говоритъ мистеръ Бегнетъ, смотря прямо передъ собою.-- Но я не говорю этого ей,-- надо поддерживать дисциплину.
   -- Ее надо цѣнить на вѣсъ золота, замѣчаетъ Джоржъ.
   -- На вѣсъ золота!? Въ старухѣ сто семьдесятъ четыре фунта вѣсу; ты думаешь, я возьму взамѣнъ сто семьдесятъ четыре фунта золота, или какого бы то ни было металла? Нѣтъ, не возьму, потому что металлъ, изъ котораго она сдѣлана, драгоцѣннѣе всѣхъ!
   -- Правда твоя, Матъ.
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ она взяла меня, принявъ отъ меня обручальное кольцо, она на всю жизнь завербовала себя на службу мнѣ и дѣтямъ. Она такъ вѣрно, такъ горячо предана своему знамени, что дотронься до насъ пальцемъ, она ощетинится и возьмется за оружіе. Ты, Джоржъ, не обращай вниманія, когда она, исполняя долгъ службы, подымаетъ пальбу по всей линіи. Не обращай вниманія, потому что она только вѣрна своему знамени.
   -- Богъ да благословитъ ее, Матъ, отвѣчаетъ Джоржъ,-- за это я ставлю ее еще выше.
   -- И ты правъ, добавляетъ мистеръ Бегнетъ въ величайшемъ энтузіазмѣ, хотя на его деревянномъ лицѣ не трогается ни одинъ мускулъ.-- Какъ высоко ни поставьте ее, хоть на Гибралтарскую скалу,-- все еще будетъ мало по ея заслугамъ. Но я никогда не говорю этого при ней: надо поддерживать дисциплину.
   Похвальное слово въ честь мистрисъ Бегнетъ кончается только тогда, когда они подходятъ къ дому дѣдушки Смольвида, что у Веселой горы. Дверь отворяетъ неизмѣнная Юдифь, которая далеко не благосклонно обозрѣваетъ пришельцевъ съ головы до ногъ и оставляетъ стоять у дверей, пока сама идетъ справиться у оракула, впускать-ли ихъ. Должно быть оракулъ отвѣтилъ утвердительно, судя по тѣмъ словамъ, которыя по возвращеніи слетаютъ съ ея медовыхъ устъ:-- Входите. коли надо.
   Обласканные этимъ привѣтствіемъ, старые служаки входятъ въ комнату и застаютъ мистера Смольвида съ ногами въ ящикѣ для бумагъ, точно онъ принимаетъ ножную бумажную ванну, а старуху съ подушкой на головѣ, что придаетъ ей сходство съ птицей, покрытой темнымъ, чтобъ замолчала.
   -- Дорогой другъ мой! восклицаетъ дѣдушка Смольвидъ, привѣтливо протягивая обѣ тощія руки на встрѣчу сержанту:-- Какъ поживаете, какъ поживаете? Кто это съ вами, мой дорогой другъ?
   -- Это Матвѣй Бегнетъ, мой товарищъ, отвѣчаетъ мистеръ Джоржъ, не способный еще настроить себя миролюбиво,-- тотъ, что помогъ мнѣ въ нашей сдѣлкѣ.
   -- А, мистеръ Бегнетъ, неужели! И старикъ, приложивъ руку къ глазамъ, разсматриваетъ мистера Бегнета.-- Надѣюсь, вы здоровы, мистеръ Бегнетъ? Красивый мужчина, мистеръ Джоржъ,-- какой воинственный видъ!
   Стульевъ гостямъ не предлагаютъ, мистеръ Джоржъ придвигаетъ одинъ товарищу, другой себѣ и оба садятся: мистеръ Бегнетъ такъ, какъ будто можетъ сгибаться только пополамъ.
   -- Юдифь, принеси трубку.
   -- Не знаю, стоитъ-ли безпокоиться барышнѣ, вставляетъ мистеръ Джоржъ,-- сказать по правдѣ, сегодня я вовсе не расположенъ курить.
   -- Да? переспрашиваетъ старикъ. Юдифь принеси трубку.
   -- Дѣло въ томъ, мистеръ Смольвидъ, что я сегодня не въ своей тарелкѣ; вашъ другъ изъ Сити, кажется, началъ выкидывать со мною скверныя штуки.
   -- Помилуйте, онъ этого никогда не дѣлаетъ, говоритъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Никогда не дѣлаетъ? Очень радъ слышать, а я было думалъ, что это его шутки,-- вы понимаете, я говорю о письмѣ.
   Дѣдушка Смольвидъ гнусно улыбается, признавъ письмо.
   -- Что значитъ это письмо? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ.
   -- Юдифь, ты, принесла трубку? Подай мнѣ. Вы спрашиваете, мой добрый другъ, что оно значитъ?
   -- Э, да вы сами знаете, мистеръ Смольвидъ, что порядочно таки моихъ деньжонокъ перепало уже вамъ, отвѣчаетъ солдатъ, принуждая себя говорить по возможности мягко и убѣдительно, держа въ одной рукѣ письмо, а кулакомъ другой упираясь въ бокъ.-- Теперь мы съ вами лицомъ къ лицу, и оба хорошо знаемъ, какой былъ уговоръ; я готовъ сдѣлать то, что мы дѣлали всякій разъ, какъ истекалъ срокъ, и оставить дѣло въ прежнемъ положеніи. Раньше я никогда не получалъ отъ васъ писемъ, и сегодня утромъ ваше письмо меня встревожило, потому что мой другъ, Матвѣй Бегнетъ, какъ вы знаете, не бралъ у меня этихъ денегъ...
   -- Этого я не знаю, хладнокровно заявляетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Какъ не знаете? Вы забыли, я вамъ говорилъ.
   -- Да, вы мнѣ говорили, но я все таки не знаю.
   -- Ну, а я такъ знаю, говоритъ солдатъ, проглатывая свою ярость.
   -- А, это дѣло другое, съ величайшимъ добродушіемъ изрекаетъ дѣдушка Смольвидъ и прибавляетъ:-- по положеніе мистера Бегнета нисколько не мѣняется отъ того, бралъ онъ деньги, или нѣтъ.
   Несчастный Джоржъ дѣлаетъ большое усиліе надъ собою, чтобы не помѣшать благопріятному теченію дѣла и умилостивить мистера Смольвида, поймавъ его на словѣ.
   -- Именно то, что вы сказали, мистеръ Смольвидъ, я самъ хотѣлъ сказать: такъ или иначе, но находящійся здѣсь Матвѣй Бегнетъ является отвѣтственнымъ лицомъ; это обстоятельство, видите ли, чрезвычайно тревожитъ его достойную супругу и меня тоже такъ какъ онъ семейный человѣкъ, а вовсе по такой никуда негодный бобыль, какъ я. Ну, мистеръ Смольвидъ, продолжаетъ солдатъ, пріобрѣтая больше самоувѣренности по мѣрѣ того, какъ съ такой истинно солдатской ловкостью подвигаетъ дѣло,-- хотя мы съ вами до нѣкоторой степени и друзья, я все таки знаю, что не могу просить васъ освободить моего друга отъ отвѣтственности.
   -- Зачѣмъ-же такая скромность? просить вы меня можете обо всемъ, мистеръ Джоржъ.
   Сегодня въ шутливомъ настроеніи дѣдушки Смольвида есть что-то людоѣдское.
   -- А вы можете отказать, не такъ-ли? Или можетъ быть не столько вы, сколько вашъ пріятель изъ Сити? Ха-ха ха.
   -- Ха-ха-ха! вторитъ дѣдушка Смольвидъ; его смѣхъ звучитъ такъ рѣзко, его зеленые глаза блестятъ такимъ зловѣщимъ свѣтомъ, что врожденная серьезность мистера Бегнета усугубляется отъ созерцанія этого достойнаго старика.
   -- Ладно! простодушно продолжаетъ Джоржъ.-- Я очень радъ, что мы съ вами можемъ толковать объ этомъ въ топѣ шутки, потому что я хочу кончить дѣло къ обоюдному удовольствію. Мы тутъ оба,-- не угодно-ли вамъ, мистеръ Смольвидъ, покончить это дѣло тутъ-же на мѣстѣ такъ, какъ мы дѣлали и прежде? Вы снимете большую тяжесть съ души мистера Бегнета и успокоите его семейство, сказавъ ему, что нашъ уговоръ остается въ полной силѣ.
   Тутъ пронзительный голосъ какого-то привидѣнія, если это только не расшалившаяся Юдифь, насмѣшливо восклицаетъ:-- Ахъ, Боже правый!
   Впрочемъ, когда изумленные посѣтители оглядываются, Юдифь по прежнему храпитъ молчаніе, хотя подбородокъ ея еще вздрагиваетъ отъ насмѣшливой и презрительной улыбки.
   Серьезность мистера Бегнета еще усугубляется.
   Тецерь заговариваетъ мистеръ Смольвидъ, все еще держащій трубку въ рукахъ.
   -- Вы, кажется, спрашивали меня, мистеръ Джоржъ, что значитъ это письмо?
   -- Да, я спрашивалъ, отвѣчаетъ солдатъ своимъ откровеннымъ тономъ,-- но теперь, когда все устраивается такъ пріятно, я о немъ не забочусь.
   Мистеръ Смольвидъ прицѣливается трубкой въ голову сержанта, но нарочно дѣлаетъ промахъ, трубка летитъ на полъ и разбивается въ дребезги.
   -- Вотъ что оно значитъ, мой дорогой другъ. Я разорю васъ, я раздавлю васъ, я изотру васъ въ порошокъ. Убирайтесь къ чорту!
   Друзья приподымаются и смотрятъ другъ на друга, Серьезность мистера Бегнета достигаетъ высшей степени.
   -- Убирайтесь къ чорту! повторяетъ старикъ.-- Надоѣли мнѣ ваши трубки, ваша нахальная болтовня. Туда же! Независимый, гордый солдатъ! Ступайте къ моему повѣренному,-- вы должны помнить, гдѣ онъ живетъ,-- были тамъ уже разъ: не хотите ли показать тамъ свою независимость? Ступайте, мой дорогой другъ, тамъ можетъ быть и будетъ удача. Отвори дверь, Юдифь, и выпроводи на улицу этихъ хвастуновъ. Кликни на помощь, если не захотятъ идти. Гони ихъ вонъ!
   Старикъ оретъ во все горло, и мистеръ Бегнетъ, прежде чѣмъ товарищъ опомнился отъ изумленія, беретъ его за плечи и направляетъ къ выходу; торжествующая Юдифъ немедленно захлопываетъ за ними дверь.
   До крайности смущенный мистеръ Джоржъ стоитъ нѣсколько минутъ неподвижно, устремивъ взоръ на дверной молотокъ. Мистеръ Бегнетъ, серьезность котораго достигла крайнихъ предѣловъ, прохаживается взадъ и впередъ, точно часовой, передъ маленькимъ окномъ гостиной, каждый разъ заглядываетъ туда и, повидимому, обдумываетъ что-то про себя.
   -- Ну, Матъ, надо попытаться у стряпчаго! говоритъ мистеръ Джоржъ, когда наконецъ пришелъ въ себя.-- А что ты думаешь объ этомъ d>   -- Мы узнали о его смерти случайно. Онъ, но своимъ эксцентрическимъ привычкамъ, пригласилъ тебя прійдти къ себѣ въ двѣнадцать часовъ ночи, чтобъ прочесть ему какія-то бумаги, самъ же онъ былъ безграмотенъ и подобныя приглашенія дѣлалъ тебѣ часто. Я былъ въ это время у тебя къ гостяхъ и ты, увидавъ въ чемъ дѣло, тотчасъ же пригласилъ меня внизъ -- и т. д. Такъ-какъ обыскъ будетъ состоять только въ допросахъ обстоятельствъ, касающихся смерти, то нѣтъ надобности входить въ большія подробности о причинахъ моего визита. Согласенъ?
   -- Да, говоритъ мистеръ Вивль: -- нѣтъ надобности.
   -- И это, кажется, непохоже на заговоръ, говоритъ оскорбленный мистеръ Гуппи.
   -- Пока непохоже, отвѣчаетъ другъ его: -- а если что будетъ хуже, такъ на меня не разсчитывай.
   -- Теперь Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, взявъ подъ-руку своего друга и тихо ведя его впередъ:-- скажи мнѣ, подружески: думалъ ли ты о тѣхъ выгодахъ, какія тебѣ можетъ доставить удержаніе за собою комнаты въ этомъ мѣстѣ?
   -- Что ты хочешь сказать? говоритъ Тони, круто остановись.
   -- Думалъ ли ты о тѣхъ выгодахъ, какія тебѣ можетъ доставить удержаніе за собою комнаты въ этомъ мѣстѣ? повторяетъ мистеръ Гуппи, продолжая снова вести тихонько друга своего впередъ.
   -- Въ какомъ мѣстѣ? Въ этомъ мѣстѣ? говоритъ мистеръ Вивль, указывая на лавку тряпья и бутылокъ.
   Мистеръ Гуппи киваетъ въ знакъ согласія.
   -- Я ни за какія деньги не рѣшусь провести здѣсь еще ночь, говоритъ мистеръ Вивль, смотря пристально на своего друга,
   -- Ты въ этомъ совершенно увѣренъ, Тонни?
   -- Еще бы нѣтъ! Объ этомъ и спрашивать нечего, говоритъ мистеръ Вивль съ видимымъ содроганіемъ.
   -- Слѣдовательно возможность, или вѣроятность -- оба эти слова совершенно опредѣляютъ мысль мою: безпрепятственно владѣть всѣми предметами, бывшими достояніемъ одинокаго старина, у котораго, кажется, нѣтъ ни одной души родственниковъ, и достовѣрность узнать основательно, что у него хранится, не имѣютъ, но случаю ночныхъ событій, никакого вѣса въ глазахъ твоихъ, Тонни, если я тебя правильно понимаю? говоритъ мистеръ Гуппи, безпокойно грызя свой ноготь.
   -- Разумѣется, никакого вѣса! И еще говорить такъ хладнокровно о жильцѣ въ этомъ проклятомъ мѣстѣ! съ негодованіемъ восклицаетъ мистеръ Вивль: -- Пошелъ самъ, живи тамъ, если тебѣ нравится!
   -- Я, Тонни! говоритъ мистеръ Гунни, успокоительнымъ тономъ:-- да вѣдь я тамъ никогда не жилъ, и въ настоящее время не могу получлиь тамъ угла; ты -- дѣло другое, у тебя тамъ цѣлая комната,
   -- Пошелъ живи въ ней! отвѣчаетъ мистеръ Вивль: -- ахъ... пфу-у... устроивайся въ ней, какъ тамъ себѣ хочешь.
   -- Такъ это ты говоришь совершенно-серьёзно и обдуманно, если я тебя правильно понимаю?
   -- Совершенно-вѣрно и обдуманно, говоритъ Топни: -- отъ всего отказываюсь.
   Пока друзья ведутъ такіе переговоры, изъ сквера выѣзжаетъ наемная карета и гуляющіе могутъ замѣтить на козлахъ шляпу высочайшихъ размѣровъ. Внутри кареты и, слѣдовательно, скрытно отъ взоровъ публики, хотя совершенно-явственно для двухъ друзей, потому-что карета остановилась прямо у ихъ ногъ, сидитъ мистеръ и мистриссъ Смольвиды, въ-сопровожденіи внучки своей, прелестной Юдиѳи. На лицахъ этого пріятнаго общества написана поспѣшность и суетливость, и какъ только наивысочаінная шляпа, подъ которой прятался молодой мистеръ Смольвидъ, сошла съ козелъ, мистеръ Смольвидъ-старшій высунулся изъ окна, киваетъ мистеру Гуппи и говоритъ, "какъ ваше здоровье? сэръ, какъ ваше здоровье?"
   -- Что Смолю и его роднымъ понадобилось такъ рано здѣсь, говоритъ мистеръ Гуппи и киваетъ своему наперснику.
   -- Почтеннѣйшій сэръ, кричитъ дѣдушка Смольвидъ: -- будьте такъ добры, сдѣлайте мнѣ такое одолженіе, съ помощью вашего друга перенесите меня въ здѣшнюю гостинницу, а Бартъ съ сестрой перенесутъ туда же свою бабушку. Не откажите старику въ его просьбѣ, сэръ!
   Мистеръ Гуппи смотритъ на своего друга: "въ здѣшнюю гостинницу" говоритъ онъ и приготовляется съ мистеромъ Вивлемъ снести почтенную ношу въ Солнечный Гербъ.
   -- Вотъ тебѣ за ѣзду! говоритъ почтенный старецъ извощику; стиснувъ десны (за неимѣніемъ зубовъ) и грозя ему своимъ безсильнымъ кулакомъ: -- попробуй спросить хоть пенни лишній, такъ я тебѣ задамъ! Пожалуйста, почтенные джентльмены, поосторожнѣе. Позвольте мнѣ обнять васъ за шеи. Я буду держаться некрѣпко. О Боже мой! о-о-охъ. Господи! О мои кости, о-охъ мои кости!
   Къ-счастью, гостинница Солнечнаго Герба недалеко, а то мистеру Вивлю грозить апоплексическій ударъ еще на половинѣ дороги. Однакожь безъ особенныхъ симптомовъ, кромѣ тяжелаго стона и сильной одышки, почтенный старецъ приносится, согласно своему желанію, въ общую залу Солнечнаго Герба.
   -- О Господи! стонетъ мистеръ Смольвидъ, озираясь вокругъ: -- О Боже мой! О кости моя! О спина моя! О составы мои! Сиди смирно... ты трясучка, трещетка, ощипанный попугай! Сиди смирно, скверная обезьяна!
   Это любезное привѣтствіе дражайшей супругѣ вырывается изъ устъ достопочтеннаго мистера Смольвида по поводу странной привычки несчастной леди приходить въ страшныя судорожныя корчи и валиться съ ногъ на всѣ неодушевленные предметы съ такимъ оглушительнымъ шумомъ, который напоминаетъ пляску вѣдьмъ. Быть-можетъ, въ этихъ демонстраціяхъ столько же участвуетъ нервное пораженіе, сколько и слабоуміе бѣдной женщины, только въ настоящую минуту она такъ воодушевляется въ вольтеровскомъ креслѣ, точно въ такомъ же, въ какомъ смирно сидитъ мистеръ Смольвидъ, что необходимо усиліе рукъ уважающихъ ея внуковъ, чтобъ не дать ей свернуться на полъ; между-тѣмъ супругъ ея съ замѣчательнымъ радушіемъ потчуетъ ее любезными эпитетами въ родѣ слѣдующихъ: "ты несносная трещотка, ты ощипанный попугай", которые такъ и сыплются изъ его съежившихся губъ.
   -- Дорогой мой сэръ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, обращаясь къ мистеру Гуппи: -- здѣсь случилось несчастіе; слышалъ ли кто изъ васъ объ этомъ?
   -- Еще бы нѣтъ; да мы сами открыли.
   -- Вы открыли, вы сами открыли... Бартъ, это они открыли?..
   Два открывателя смотрятъ на Смольвидовъ, и Смольвиды отдаютъ имъ поклоны.
   -- Достойные друзья мои, чавкаетъ дѣдушка Смольвидъ, протягивая къ нимъ обѣ руки: -- я долженъ тысячу разъ благодарить васъ, что вы взяли на себя непріятную обязанность и открыли прахъ брата мистриссъ Смольвидъ.
   -- Вотъ тебѣ разъ! говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Да, дорогой другъ мой, братъ мистриссъ Смольвидъ -- единственный ея родственникъ. Мы не были съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ; но что дѣлать, онъ не любилъ насъ. Онъ былъ чудакъ, большой руки чудакъ. Если онъ не составилъ никакого завѣщанія (что, впрочемъ, "рядъ ли), то я долженъ объявить права свои. Я пріѣхалъ взглянуть на его имущество; все должно быть запечатано; все должно быть сбережено. Я пріѣхалъ, повторяетъ дѣдушка Смольвидъ, и цапаетъ воздухъ всѣми десятью пальцами заразъ: -- взглянуть на его имущество.
   -- Я думаю Смоль, говоритъ уничтоженный мистеръ Гуппи: -- тебѣ бы не мѣшало сказать мнѣ, что старикъ былъ твой дѣдушка.
   -- Вы оба около него такъ увивались, что я счелъ за лучшее держаться поодаль, отвѣчаетъ старая птица, съ тайно-сверкающимъ взглядомъ: -- къ тому же я не очень гордился такимъ родствомъ.
   -- Да и для васъ отъ этого было бы ни тепло, ни холодно, говоритъ Юдиѳь, также съ тайно-сверкающимъ взглядомъ.
   -- Онъ никогда не видалъ меня въ жизнь свою, замѣчаетъ Смоль: -- что жь была мнѣ за надобность говорить о немъ...
   -- Онъ не хотѣлъ знать насъ, къ-сожалѣнію, говоритъ старый джентльменъ.-- я пріѣхалъ взглянуть на его имущество, на его бумаги, а главное, на его имущество. Доказательства у насъ есть. Документы въ рукахъ моего адвоката. Мистеръ Телькингорнъ такъ милостивъ, позволилъ мнѣ выбрать себя адвокатомъ; а ужь у него изъ рукъ ничего не вывалится. Смѣю васъ увѣрить, милостивые государи, ничего не вывалится. Крукъ, былъ единственный братъ мистриссъ Смольвидъ; у нея нѣтъ больше родныхъ и не было, кромѣ Крука, и у Крука не было больше родныхъ, кромѣ мистриссъ Смольвидъ. Я говорю, проклятый попугай, о твоемъ братѣ, которому было семьдесятъ-шесть лѣтъ.
   Мистриссъ Смольвидъ начинаетъ тотчасъ же мотать головой и твердитъ: "семьдесятъ-шесть фунтовъ стерлинговъ; семьдесятъ-шесть тысячъ мѣшковъ съ деньгами, семьдесятъ-шесть мильйоновъ байковыхъ билетовъ!.. семьдесятъ-шесть..."
   -- Дайте мнѣ пожалуйста горшокъ! взываетъ отчаянный супругъ ея, ища безнадежно какого-нибудь метательнаго снаряда: -- дайте мнѣ плевальницу, дайте мнѣ что-нибудь крѣпкое: я швырну ей въ голову. Ты вѣдьма, ты кошка, ты несносная трещотка!..
   И, разгорячаясь собственнымъ своимъ краснорѣчіемъ, дѣдушка Смольвидъ, за неимѣніемъ болѣе-крѣпкой вещи, бросаетъ въ свою дражайшую половину милую внучку Юдиѳъ, толкнувъ ее со всѣмъ запасомъ силы, который могъ только собрать въ скрюченныхъ рукахъ своихъ. Усиліе истощаетъ его и онъ быстро превращается въ гадкую связку тряпья,
   -- Оттрясите меня кто-нибудь, говоритъ голосъ изъ связки тряпья.-- и пришелъ взглянуть на имущество. Оттрясите меня, и дайте знать въ полицію; я хочу сдѣлать распоряженіе на-счетъ имущества. Адвокатъ мой сейчасъ будетъ; онъ соблюдетъ имущество. Ссылка или висѣлица тому, кто тронетъ хоть одинъ волосъ!
   Почтительные внуки усаживаютъ особу своего дѣдушки, совершая весь процесь оттрепыванья и обминанья, а дѣдушка не перестаетъ твердить, какъ стоустое эхо: имущество, имущество, имущество!
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи переглядываются. Первый смотритъ такимъ взглядомъ, какъ человѣкъ, сбросившій съ себя всю тяжесть заботы; въ глазахъ же второго видна утраченная надежда, которую онъ все-таки питалъ до настоящей минуты. Но что жь будешь дѣлать? права мистера Смольвида непоколебимы. Писецъ мистера Телькнигорна приходить изъ своей конторы и объявляетъ полиціи, что самъ мистеръ Телькингорнъ принимаетъ на себя отвѣтственность за правильность наслѣдства и требуетъ, чтобъ все имущество покойника было разсмотрѣно и перепечатано какъ слѣдуетъ. Мистеру Смольвиду дано позволеніе убѣдиться осязательнымъ образомъ въ правахъ своихъ; вслѣдствіе этого онъ переносится въ обиталище Крука, занимаетъ комнату, покинутую миссъ Флайтъ, и посреди ея птичника имѣетъ отвратительный лицъ хищной птицы.
   Слухъ о прибытіи этого неожиданнаго наслѣдника быстро разнесся по подворью, благодѣтельно увеличиваетъ доходы Солнечнаго Герба и поддерживаетъ любопытство народонаселенія. Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ толкуютъ между собою, что если нѣтъ завѣщанія въ пользу молодаго человѣка, то это очень-несправедливо и что наслѣдники должны по-крайней-мѣрѣ сдѣлать ему значительный подарокъ изъ оставшагося имущества. Маленькій Свильсъ и миссъ М. Мельвильсонъ вступаютъ въ ласковый разговоръ съ своими патронами, чувствуя, что подобныя небывалыя происшествія приподымаютъ завѣсу, отдѣляющую людей съ призваніемъ отъ людей безъ призванія. Мистеръ Богсби заставляетъ пропѣть истинный вѣнецъ своего концерта -- "народную пѣснь, съ хорами изъ всѣхъ гортаней гармонической компаніи". Въ афишѣ сказано: "Ж. Д. В. считаетъ себя обязаннымъ, въ угоду публикѣ, поставить сію торжественную арію, несмотря на неуплатимые расходы; ибо желаніе почтенныхъ джентльменовъ, выраженное ими у буфета извѣстной гостинницы Солнечнаго Герба, онъ считаетъ сколько обязательнымъ для себя, столько и сообразнымъ съ плачевными событіями прошедшей ночи". Одно обстоятельство, относительно покойника смущаетъ обывателей подворья: имъ очень хочется знать, закажутъ ли для ничтожныхъ останковъ мистера Крука гробъ обыкновенныхъ размѣровъ или нѣтъ? Однако же тягостныя сомнѣнія скоро исчезаютъ гробовщикъ, испивая свою порцію джина за буфетомъ, объявилъ, что ему заказанъ "трехаршинный"; такая роскошь со стороны мистера Смольвида даетъ ему важное мѣсто въ общественномъ мнѣніи.
   Въ отдаленныхъ закоулкахъ подворья также большое умственное напряженіе: ученые мужи и философы приходитъ сюда за наблюденіями; кареты и коляски высаживаютъ на углахъ улицъ любознательныхъ докторовъ и на подворьѣ столько толковъ объ легкозагорающихся газахъ и фосфорнокисломъ водородѣ, сколько подворью и но снѣ не снилось. Нѣкоторые изъ этихъ авторитетовъ (безъ-сомнѣнія, мудрѣйшіе) доказываютъ съ негодованіемъ, что покойникъ, собственно говоря, не имѣлъ нрава умереть подобной смертью; другіе авторитеты утверждаютъ, что о такомъ родѣ смерти подробно напечатано въ шестомъ томѣ "философскихъ Трудовъ" и также въ несовсѣмъ-незнакомой книгѣ, подъ заглавіемъ "Англійское Медицинское Судопроизводство"; разсказываютъ о подобномъ же случаѣ съ итальянской графиней Корнеліей Бауди, описанномъ веронскимъ прелатомъ Біанкини, который издалъ одно или два ученыя сочиненія и считался въ свое время человѣкомъ замѣчательно-умнымъ; указываютъ на свидѣтельства господъ Фодере и Мера двухъ зловредныхъ мыслителей французскихъ, которые непремѣнно хотѣли изслѣдовать этотъ предметъ, также на обстоятельное свидѣтельство г. Леката, нѣкогда весьма-знаменитаго французскаго врача, который не только имѣлъ невѣжливость жить въ томъ домѣ, гдѣ случилось подобное обстоятельство, но даже рѣшился составить о немъ подробный трактатъ. Вообще, ученые авторитеты смотрятъ на упорство, съ которымъ мистеръ Крукъ избралъ себѣ такую дорогу для выхода на тотъ свѣтъ, какъ на дѣло ни чѣмъ неоправдываемое и даже оскорбительное для человѣчества. Чѣмъ меньше понимаетъ подворье разговоръ ученыхъ мужей, тѣмъ больше онъ нравится ему и тѣмъ удобнѣе капиталъ Солнечнаго Герба производитъ свои обороты.
   Въ заключеніе является артистъ, поставляющій газетныя иллюстраціи; задній планъ картины готовъ на его кипсѣе; на немъ изображены, на всякой случай, обломокъ корабля при берегахъ Корнваллиса, парадъ въ Гайд-Паркѣ, митингъ въ Манчестерѣ, и въ собственной комнатѣ мистриссъ Перкинсъ, отчего эта комната пріобрѣтаетъ большую извѣстность; артистъ набрасываетъ"въ натуральной величинѣ", домъ мистера Крука, т.-е. вчетверо больше, и дѣлаетъ его наподобіе дворца. Такимъ же образомъ, получивъ дозволеніе заглянуть въ роковую комнату, онъ даетъ ей необъятные размѣры въ длину и ширину, отчего подворье приходитъ въ восторгъ.
   Въ -- продолженіе всего этого времени два джентльмена, неочень-чистые, относительно обшлаговъ, суютъ носы въ каждую дверь сосѣднихъ домовъ, присутствуютъ при философскихъ преніяхъ, втираются всюду, вездѣ слушаютъ и подслушиваютъ, и теперь присѣли въ общей залѣ Солнечнаго Герба и цапаютъ своими маленькими, прожорливыми перышками но шелковой бумагѣ.
   Подъ-конецъ являются осмотрщикъ мертвыхъ тѣлъ и присяжные, вообще точно также, какъ и прошедшій разъ, съ тою только разницею, что осмотрщикъ отзывается о настоящемъ случаѣ, какъ о чемъ-то необыкновенномъ, и, но своему долгу, говоритъ присяжнымъ:
   -- Это должно-быть несчастный домъ, джентльмены; проклятый домъ; впрочемъ, много есть тайнъ на свѣтѣ, которыхъ умъ нашъ не можетъ объяснить!..
   Послѣ чего "трехаршинный" гробъ, приходитъ въ движеніе и зрители имъ очень-довольны.
   Во всѣхъ вышеизложенныхъ событіяхъ мистеръ Гуппи принимаетъ очень-ничтожное участіе. Присяжные, выслушавъ его свидѣтельство, отсылаютъ его назадъ, какъ всякое частное лицо, и онъ можетъ любоваться таинственнымъ домомъ только въ архитектурномъ отношеніи. Убійственный мистеръ Смольвидъ запираетъ передъ его носомъ наружную дверь висячимъ замкомъ и грустное сознаніе, что нога его не попадетъ за порогъ лавки тряпья и бутылокъ, одна только гнѣздится въ угнетенной душѣ бѣднаго Вильяма Г!
   Но Вильямъ Г. помнитъ, что сегодня вечеромъ онъ долженъ сообщить леди Дедлокъ то, что должно быть ей сообщено.
   Ради такого казуса, часу въ седьмомъ вечера молодой человѣкъ, по имени Гуппи, бредетъ съ стѣсненнымъ сердцемъ, подъ тягостнымъ впечатлѣніемъ ужаса и безсонной ночи, къ городскому отелю миледи и требуетъ свиданія съ ея сіятельствомъ.
   -- Развѣ вы ослѣпли, отвѣчаетъ ему напудренный Меркурій: -- вонъ карета миледи: ея сіятельство изволитъ сейчасъ ѣхать на обѣдъ.
   Молодой человѣкъ, по имени Гуппи, не ослѣпъ; онъ видитъ карету, но ему и миледи надо видѣть.
   У напудреннаго Меркурія, какъ онъ самъ сейчасъ объяснитъ своему пріятелю, который поджидаетъ его, "очень чешутся руки, чтобъ поднести молодому человѣку коку съ сокомъ"; но дѣлать нечего: приказанія ему отданы очень-точныя, и онъ полагаетъ, что молодой человѣкъ, по имени Гуппи, долженъ откланяться въ библіотекѣ. Онъ вводитъ его не въ очень освѣщенную комнату, гдѣ и докладываетъ о немъ.
   Мистеръ Гуппи осматривается въ полумракѣ и ему всюду кажется кусокъ обожженнаго дерева, осыпанный пепломъ. Вотъ онъ слышитъ шорохъ... Ужели?.. нѣтъ, успокойтесь молодой человѣкъ, по имени Гуппи, это не привидѣніе, это роскошная плоть, роскошно-одѣтая.
   -- Извините меня, ваше сіятельство, трепетно говоритъ мистеръ Гуппи: -- что я осмѣлился безпокоить васъ въ такое время...
   -- Я позволила вамъ прійдти когда вамъ будетъ угодно, говоритъ миледи, садясь въ кресло и смотря на него такъ же пристально, какъ въ послѣдній разъ.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство. Ваше сіятельство очень-милостивы.
   -- Можете сѣсть.
   Въ голосѣ ея сіятельства мало слышится милости.
   -- Я не знаю, ваше сіятельство... но право, кажется мнѣ незачѣмъ... сѣсть... изволите видѣть... я... я не принесъ тѣхъ писемъ, о которыхъ имѣлъ честь докладывать вамъ въ послѣдній разъ.
   -- И вы пришли только затѣмъ, чтобъ мнѣ это сказать?
   -- Только затѣмъ, ваше сіятельство.
   Мистеръ Гуппи, и безъ того уже уничтоженный, сбитый съ толку всѣми ужасными происшествіями Канцелярской Улицы, подавленъ теперь совершенно блестящею красотою миледи. Она знаетъ волшебное вліяніе своего взора и -- не такая женщина, чтобъ не пользоваться имъ. Видъ ея, величественный и холодный, ярко свидѣтельствуетъ бѣдному Вильяму Г., что съ каждой минутой они становятся дальше и дальше другъ отъ други.
   Совершенно-понятно, что она не хочетъ говорить, слѣдовательно говорить долженъ онъ.
   -- Однимъ словомъ, ваше сіятельство, лепечетъ мистеръ Гуппи, какъ пойманный воришка: -- тотъ человѣкъ, у котораго хранилось письмо, внезапно умеръ и... Онъ останавливается. Леди Дедлокъ спокойно договариваетъ мысль его:
   -- И вмѣстѣ съ нимъ исчезли и письма?
   Мистеръ Гуппи, сказалъ бы нѣтъ, но не можетъ.
   -- Я думаю, что это такъ, ваше сіятельство.
   Не видитъ ли мистеръ Гуппи быстрой искры удовольствія на лицѣ миледи? Нѣтъ, онъ не могъ бы видѣть ничего подобнаго даже и тогда, когда бы не былъ окончательно уничтоженъ.
   Онъ пробуетъ что-то сказать въ извиненіе.
   -- Больше вы ничего не имѣете сказать мнѣ? спрашиваетъ леди Дедлокъ, выслушавъ его или показывая видъ, что выслушала.
   Мистеръ Гуппи думаетъ, что больше ничего не имѣетъ.
   -- Подумайте хорошенько: вы меня видите въ послѣдній разъ.
   Мистеръ Гуппи хорошо обдумалъ. И всякое желаніе видѣть еще разъ ея сіятельство остыло въ немъ.
   -- Довольно. Не извиняйтесь больше. Прощайте! и она звонитъ.
   Является напудренный меркурій и провожаетъ молодаго человѣка, по имени Гуппи.
   Но въ настоящую минуту здѣсь, въ городскомъ отелѣ, случился еще старый человѣкъ, по имени Телькингорнъ. И этотъ старый человѣкъ идетъ своимъ тингмъ мѣрнымъ шагомъ къ библіотекѣ, отворяетъ дверь и... сталкивается лицомъ къ лицу съ молодымъ человѣкомъ, выходящимъ изъ библіотеки.
   Одинъ взглядъ между старымъ джентльменомъ и миледи -- и на секунду спадаетъ занавѣсъ: выглядываютъ страшныя подозрѣнія. Еще минута; занавѣсъ опустился снова.
   -- Виноватъ, леди Дедлокъ! Тысячу разъ виноватъ. Такъ необыкновенно встрѣтить васъ здѣсь въ это время. Я думалъ, что въ комнатѣ никого нѣтъ. Виноватъ, виноватъ!
   -- Останьтесь! говоритъ она небрежно: -- останьтесь, я васъ прошу. Я ѣду на обѣдъ и не имѣю ничего болѣе сказать молодому человѣку.
   Ошеломленный молодой человѣкъ низко кланяется, выходя изъ двери, и униженно надѣется, что мистеръ Телькингорнъ здоровъ.
   -- А-а! говоритъ адвокатъ, разсматривая его изъ-подъ насупленныхъ бровей своихъ, хотя ему и нѣтъ надобности разсматривать молодаго человѣка: не таковъ Телькингорнъ: -- изъ конторы, Кенджа и Корбая -- да?
   -- Точно такъ, мистеръ Телькингорнъ; по имени Гуппи!
   -- Да, да, да! Благодарю васъ, мистеръ Гуппи: слава Богу здоровъ.
   -- Очень-счастливъ, сэръ, что слышу. Будьте здоровы для славы юриспруденціи.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Гуппи. Мистеръ Гуппи исчезаетъ.
   Мистеръ Тельгингорнъ, въ своемъ ржавомъ черномъ платьѣ, ничтожное существо передъ блескомъ миледи, сводить ее съ лѣстницы и сажаетъ въ экипажъ. Потомъ возвращается въ комнаты, третъ свой подбородокъ и -- потираетъ его часто во время вечера.
   

Часть седьмая.

ГЛАВА XXXIV.
Винтовая отвертка.

   "Что бы это такое было? говоритъ мистеръ Джорджъ:-- пыжъ или нуля?" вспышка на полкѣ, или выстрѣлъ?
   Распечатанное письмо составляетъ предметъ изслѣдованій кавалериста и невидимому заставляетъ его не на шутку ломать себѣ голову. Онъ смотритъ на него и съ большаго разстоянія, подноситъ и къ самымъ глазамъ, беретъ то въ правую, то въ лѣвую руку, пробуетъ читать склоняя голову, то на одинъ, то на другой бокъ; хмурятъ брови, подымаетъ ихъ кверху... ничто не пособляетъ. Вотъ, онъ раскладываетъ письмо на столѣ и разглаживаетъ его своею тяжелой дланью, встаетъ со стула, прохаживается взадъ и впередъ по галереѣ, повременамъ останавливается передъ смущающимъ письмомъ и алкаетъ себѣ снова вопросъ:-- "что это, чортъ возьми, пыжъ или пуля?"
   Филь Скводъ занятъ въ заднемъ углу галереи бѣленьемъ щитовъ; за сей конецъ онъ вооруженъ кистью и черенкомъ съ краской. Помазывая щиты онъ тихонько насвистываетъ и нащелкиваетъ ускореннымъ тактомъ, что онъ "пойдетъ, во зеленыя луга красну-дѣвицу искать"...
   -- Филь! зоветъ его кавалеристъ.
   Филь подходятъ къ своему командиру; какъ водятся, сначала ошмыгиваетъ всѣ стѣны и потомъ вдругъ бросается на середину, словно въ штыки. На грязномъ лицѣ его видны слѣды бѣлилъ и онъ чешетъ одинокую бровь свою рукояткой кисти, которую держитъ въ рукѣ.
   -- Я, командиръ! говоритъ онъ.
   -- Смирно! Слушай!
   -- Слушаю!
   "Милостивый государь! позвольте мнѣ напомнить вамъ (хотя, какъ сіе вамъ извѣстно, законъ не побуждаетъ меня къ сему напоминовенію), что срокъ заемному письму, данному вами мнѣ, съ порукою въ уплатѣ мистеромъ Матвѣемъ Багнетомъ, въ суммѣ дѣвяноста-семи фунтовъ стерлинговъ, четырехъ шиллинговъ и девяти пенсовъ, нынѣ истекаетъ, а потому покорнѣйше васъ прошу приготовить къ завтрашнему дню поименованную сумму денегъ въ обмѣнъ вышереченнаго заемнаго письма, которое имѣетъ быть представлено куда слѣдуетъ.

Вашъ
Іосифъ Смольвидъ".

   -- Что ты объ этомъ скажешь, Филь?
   -- Скверно, хозяинъ.
   -- Отчего скверно?
   -- Я думаю, отвѣчаетъ Филь, натянувъ рукояткой кисти глубокомысленную складку кожи надъ своей одинокою бровью: -- что всегда бываютъ скверныя послѣдствія, когда требуютъ денегъ.
   -- Слушай Филь, говоритъ кавалеристъ, присѣвъ на столъ: -- вопервыхъ, изъ меня ужъ высосали, я думаю, двойной капиталъ процентами и разными способами...
   Филь отступаетъ шага два назадъ съ такимъ дикимъ кривляньемъ своего изуродованнаго лица, которое ясно выражаетъ все отвращеніе отъ всякаго рода высасываній.
   -- Вовторыхъ, Филь, продолжаетъ кавалеристъ, махнувъ рукою:-- былъ разговоръ о томъ, что вексель надо, какъ они называютъ, возобновлять. И возобновляли его нѣсколько разъ. Что жъ ты на это скажешь?
   -- Я думаю, что пришелъ конецъ.
   -- Ты такъ думаешь?
   -- Такъ, командиръ.
   -- Вотъ оно что, Гм!... и я такъ же думаю.
   -- Хозяинъ!
   -- Ну?
   -- Это тотъ Смольвидъ, котораго сюда въ креслахъ втаскивали?
   -- Тотъ самый. А что?
   -- Онъ, командиръ, говоритъ Филь, съ серьезнымъ видомъ:-- піявка по характеру, винтъ и отвертка по дѣламъ, змѣй по объятіямъ и рамъ во клещамъ.
   Выразительно высказавъ эти сентенціи, мистеръ Скводъ убѣждается, что командиръ не ожидаетъ отъ него болѣе никакихъ замѣчаній. Ошмыгиваетъ опять стѣны и возвращается къ своему щиту, за бѣленьемъ котораго снова и сильнѣе прежняго желаетъ идти "во зеленые луга, красну-дѣвицу искать".
   Джорджъ складываетъ письмо и идетъ за нимъ.
   -- А вѣдь горю можно помочь, командиръ, говоритъ Филь, хитро подмигивая своему хозяину.
   -- Заплатить деньги? Я бы заплатилъ кабы могъ.
   Филь отрицательно мотаетъ головой.
   -- Нѣтъ, хозяинъ, говорятъ онъ, артистически, взмахивая кистью: -- средство есть лучше.
   -- Что же такое?
   -- Да вотъ сдѣлать то, что а теперь дѣлаю.
   -- Выбѣлить?
   -- Да.
   -- Какъ выбѣлить?
   -- Да вотъ взять вексель да и по боку.
   -- Какъ по боку, Филь?
   -- Отказаться -- вотъ-те и все.
   -- Что ты мелешь безмозглый! Да знаешь ли ты, что тогда сдѣлается съ Багнетами? Понимаешь ли ты, что они разорятся въ-пухъ? Экая ты собака! говорить кавалеристъ, смотря на него съ негодованіемъ: -- право собака!
   Филь Скводъ, стоя на одномъ колѣнѣ передъ щитомъ, принимается съ жаромъ доказывать, что онъ опустилъ изъ виду отвѣтственность Балетовъ, но что онъ ни въ какомъ случаѣ не посягнетъ даже на волосъ кого бы то ни было изъ членовъ достопочтенной фамиліи. Доказательства свои онъ подтверждаетъ различнымъ энергическимъ кривляніемъ, подтыкиваніемъ носа и глазъ рукояткою кисти и тому подобными сильными пособіями при недостаткѣ словъ.
   Въ самый яркій моментъ такого непреложнаго протеста слышны шаги по длинному корридору и звонкій голосъ.
   -- Хозяинъ, говоритъ Филь: -- вотъ и сама мистриссъ Багнетъ!
   Въ-самомъ-дѣлѣ въ галерею входитъ мистеръ Багнетъ въ-сопровожденіи своей старухи.
   Старуха никогда не выходитъ изъ дому, какое бы ни было время года, безъ сѣраго суконнаго салопца, очень-грубаго и очень-поношеннаго, однакожъ совершенно-чистаго. Этотъ салопецъ дѣлаетъ мистриссъ Багнетъ еще болѣе интересной въ глазахъ мудраго ветерана; потому-что сѣрый салопецъ, старуха и дождевой зонтикъ безъ фарсинга денегъ вернулись въ Европу изъ другаго полушарія. Разумѣется, и зонтикъ точно также сопутствуетъ мистриссъ Багнетъ по улицамъ Лондона, какъ сопутствовалъ ей нѣкогда по Тихому Океану, и въ настоящую минуту находится въ ея рукѣ. Никакъ нельзя придумать, какого онъ цвѣта; сучковатый толстый крючокъ замѣняетъ рукоятку; на концѣ этого крючка придѣланъ, въ видѣ украшенія, металлическій кружочекъ, то-есть собственно не кружочекъ, а овальная фигурка, въ видѣ стеклышка изъ очковъ; этой фигуркѣ не сидится на мѣстѣ; въ ней нѣтъ той стойкости, которую, кажется, она могла бы пріобрѣсти при столь-долгомъ знакомствѣ съ британскою арміею. Кости зонтика сильно топырятся въ стороны, какъ ребра тучной леди, крѣпко-нуждающейся въ шнуровкѣ; причина такого ихъ расширенія состоитъ въ томъ, что дома зонтикъ служитъ, впродолженіе цѣлаго ряда годовъ, хозяйственнымъ шкапомъ, а на пути -- дорожнымъ мѣшкомъ. Старуха никогда его не распускаетъ, потому-что имѣетъ полную надежду на испытанный въ дни ненастья сѣрый салопецъ и его баснословныхъ размѣровъ клокъ; она употребляетъ зонтикъ какъ орудіе для указанія тѣхъ съѣстныхъ продуктовъ, которые выбираетъ хозяйственный глазъ ея въ мясныхъ, или зеленыхъ лавкахъ, или даетъ имъ дружелюбные толчки въ голову торговцевъ, для пробужденія ихъ вниманія. У мистриссъ Багнетъ есть еще корзина -- что-то въ родѣ наиглубочайшаго колодца, съ двумя заслонами, и вотъ съ этими неразлучными спутниками: рыночной корзиной и зонтикомъ, является старуха въ джорджеву галерею для стрѣльбы въ цѣль я проч. и весело смотритъ изъ-подъ своей широкой соломенной шляпы.
   -- Ну, Джорджъ, старый дружище, говоритъ она: -- какъ живете можете?
   И пожавъ ему дружески руку, мистриссъ Багнетъ садится отдыхать отъ своей прогулки, тяжело переводя духъ. Походныя фуры, корабельныя койки и тому подобныя удобства кочевой жизни воспитали въ мистриссъ Багнетъ способность успокоиться вездѣ, гдѣ захочетъ, и теперь, несмотря на то, что скамейка нешире пяти вершковъ, она усѣлась на ней какъ нельзя болѣе комфортэбльно, развязала ленты своей шляпы, сняла ее, положила рядомъ съ собою и, скрестивъ руки, весело осматривалась вокругъ.
   Между-тѣмъ мистеръ Багнетъ пожалъ руку своему старому товарищу и филю, котораго мистриссъ Багнетъ привѣтствовала ласковымъ киваньемъ головы и улыбкой.
   -- Ну Джорджъ, весело говоритъ мистриссъ Багнетъ: -- вотъ мы и здѣсь: Бакаутъ и я (она часто давала мужу своему такое названіе, должно-быть потому, что въ полку, гдѣ служилъ мистеръ Багнетъ, его прозвали бакаутовый столбъ, въ честь особенной жесткости и грубости его физіономіи): -- Бакаутъ и я пришли сюда, чтобъ справить дѣлишки. Дайте, Джорджъ, Бакауту новый вексель и онъ подмахнетъ его мигомъ.
   -- Я и самъ было хотѣлъ зайдти къ вамъ сегодня утромъ, неохотно говорить Джорджъ.
   -- Мы такъ и думали, потому и вышли пораньше изъ дома, оставивъ сестеръ на рукахъ у Вульвича -- славный мальчикъ! да и пошли сами къ вамъ; а то Бакаутъ все сидитъ, движенія мало, прогулка ему необходима. Да что съ вами, Джорджъ? спрашиваетъ мистриссъ Багнетъ, остановись въ своей милой болтовнѣ: -- вы сами на себя не похожи?
   -- Да, я самъ не свой, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- я въ большомъ затрудненіи, мистриссъ Багнетъ.
   Ясный, вѣрный взглядъ старухи тотчасъ видитъ истину: -- Джорджъ, говоритъ она, поднявъ кверху указательный палецъ.-- Джорджъ, не говорите ничего о ручательствѣ Бакаута, Джорджъ, не говорите ради дѣтей!
   Кавалеристъ смотритъ на нее съ очень-безпокойнымъ лицомъ.
   -- Джорджъ, продолжаетъ мистриссъ Багнетъ, всплеснувъ руками: -- если вы подвели Бакаута подъ бѣду; если теперь грозитъ намъ опасность, гибель всему семейству; если вы заставите насъ платить -- и я вижу, что вы заставите, Джорджъ: это написано у васъ на лицѣ -- то вы поступили безчестно и разорили насъ въ-конецъ... я вамъ говорю Джорджъ, въ-конецъ!
   Мистеръ Багнетъ, вообще неподвижный какъ насосъ, или какъ фонарный столбъ, кладетъ свою широкую правую ладонь на средину лысины, какъ-бы защищая ее отъ сильнаго порыва дождя, и безпокойно смотритъ на мистриссъ Багнетъ.
   -- Джорджъ, говоритъ старуха: -- я удивляюсь вамъ; я стыжусь за васъ! Джорджъ, я никогда бы не думала, что вы способны на такой поступокъ. Я всегда считала васъ голышомъ, Джорджъ, такимъ голышомъ, на которомъ не выростетъ мохъ, но никогда не думала, чтобъ вы, Джорджъ, способны были выщипать мохъ съ Багнета и съ его бѣдныхъ дѣтей. Вы знаете какой онъ труженикъ, вы знаете, что онъ корпитъ за работой съ утра до ночи; вы знаете какія крошки Вульвичъ, Квибека и Мальта -- вы все знаете, Джорджъ, и мнѣ бы никогда не пришло въ голову, что вы насъ такъ поддѣнете. О, Джорджъ!.. и мистриссъ Багнетъ беретъ полу своего сѣраго салопца, чтобъ утереть глаза: -- о Джорджъ, какъ вамъ не совѣстно?
   Мистриссъ Багнетъ смолкла; мистеръ Багнетъ снялъ ладонь съ своей лысины, какъ-будто бы дождикъ пересталъ лить; онъ безутѣшно смотритъ на мистера Джорджа; мистеръ Джорджъ, блѣдный какъ полотно, слѣдитъ отчаяннымъ взоромъ за сѣрымъ салопцемъ и соломенной шляпой.
   -- Матъ, говоритъ кавалеристъ убитымъ голосомъ, обращаясь къ мистеру Багнету, но не спуская глазъ съ сѣраго салопа: -- мнѣ очень-тяжело, что ты принимаешь это дѣло такъ горячо къ сердцу. Я надѣюсь, что оно не такъ дурно, какъ кажется. Правда, я сегодня утромъ получилъ это письмо, и онъ тутъ же прочелъ его въ слухъ:-- но я надѣюсь, что все можно поправить. Нечего говорить, я голышъ, но не трону чужаго, Матъ; я люблю, Матъ, тебя я твою жену и твое семейство столько, сколько можетъ любить такой бродяга, какъ я. Надѣюсь, что ты не считаешь меня за негодяя. Не думай, чтобъ я воспользовался отъ васъ чѣмъ-нибудь. Я получилъ письмо только четверть часа тому назадъ.
   -- Старуха! ворчитъ мистеръ Багнетъ, послѣ нѣкотораго молчанія:-- выскажи ему мое мнѣніе!
   -- Ахъ, зачѣмъ онъ не женился на вдовѣ Джо Пауча, въ Сѣверной Америкѣ! отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ полуплача, полусмѣясь:-- тогда бы онъ не запутался въ своихъ дѣлахъ.
   -- Старуха говоритъ дѣльно, замѣчаетъ мистеръ Багнетъ: -- зачѣмъ ты не женился.?
   -- Я думаю, у нея теперь мужъ лучше меня, отвѣчаетъ кавалеристъ:-- что жь дѣлать, не женился на вдовѣ Джо Пауча -- вотъ-те и все. Что мнѣ дѣлать? Ты видишь вотъ у меня больше ничего нѣтъ; да и то все ваше. Вымолви одно слово -- и я продамъ все до послѣдней нитки. Кабы я могъ за этотъ хламъ получить нужныя деньги, я бы давно все продалъ. Не думай, Матъ, чтобъ я тебя захотѣлъ запутать. Я бы готовъ былъ себя продать, xа, я бы готовъ былъ, говоритъ кавалеристъ, нанося отчаянные удары себѣ въ грудь: -- да, я бы готовъ былъ себя продать, еслибъ нашелъ дурака, который купилъ бы такую негодную тряпку, какъ я!
   -- Старуха, ворчитъ мистеръ Багнетъ: -- выскажи ему мое мнѣніе!
   -- Джорджъ, говоритъ старуха: -- конечно, сообразивъ все, вы не такъ виноваты; только зачѣмъ вы взялись за такое дѣло, не имѣя копейки денегъ въ карманѣ?
   -- Да, это правда, это сущая правда, замѣчаетъ кающійся кавалеристъ, качая головой.
   -- Оставь! восклицаетъ мистеръ Багнетъ: -- старуха дѣльно высказываетъ тебѣ мое мнѣніе: выслушай до конца!
   -- Безъ этой галереи вы бы не нуждались въ пособіи, и мы бы замъ пособія не дали. Но что сдѣлано того не воротишь. Вы во всякомъ случаѣ честный и добрый товарищъ, только немного безпечный. Съ другой стороны, вамъ нечего обижаться, что мы это дѣло принимаемъ близко къ сердцу; какъ хотите, а наше положеніе тоже тяжеленько. Итакъ давай же руку Джорджъ и забудемъ все, и что Богъ дастъ, то я будетъ.
   Мистриссъ Багнетъ подаетъ одну руку Джорджу, другую своему нужу; мистеръ Джорджъ беретъ одною рукою руку старухи, другою руку Бакаута и, пожимая ихъ, говоритъ:
   -- Я увѣряю васъ обоихъ, что нѣтъ ничего такого, чего бы я не сдѣлалъ, чтобъ избавить васъ отъ вашего обязательства. Но все, что я получалъ, уходило за двухмѣсячные проценты. Мы вотъ здѣсь безвыходно живемъ съ Филемъ. Но галерея не даетъ столько, сколько мы отъ нея ожидали и, словомъ сказать она не... ну просто она не монетный дворъ. Я дурно сдѣлалъ, что я ее открылъ? да, это правда. Но мнѣ казалось, что дѣла пойдутъ хорошо; что я пріучусь къ порядку; вы и сами меня ободряли, нечего сказать, я вамъ много, много обязанъ я стыжусь самого себя!
   Съ этими заключительными словами, мистеръ Джорджъ крѣпко пожалъ руки честнѣйшихъ супруговъ и, отступивъ шага два назадъ, вытянулся во весь ростъ, какъ истинный воинъ, готовый принять ожесточенный бой съ непріятелемъ.
   -- Джорджъ, выслушай меня! говоритъ мистеръ Багнетъ, взглянувъ за свою жену: -- старуха отзванивай!
   Мистеръ Багнетъ, высказывающійся такимъ страннымъ путемъ, замѣчаетъ, въ-заключеніе, что о заемномъ письмѣ надо тотчасъ же позаботиться, что Джорджъ и онъ самъ должны немедленно идти къ мистеру Смольвиду, и что главное дѣло состоитъ въ томъ, чтобъ не вводить ни въ какіе убытки мистера Багнета, у котораго нѣтъ денегъ.
   Мистеръ Джорджъ вполнѣ согласенъ съ этимъ мнѣніемъ своего товарища, надѣваетъ шляпу и готовится съ мистеромъ Багнетомъ идти на приступъ непріятельскаго лагеря.
   -- Не сердитесь за моя слова, Джорджъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, ударивъ его по плечу: -- я вамъ довѣряю моего Бакаута и увѣрена, что вы его выпутаете.
   Кавалеристъ отвѣчаетъ, что слова ея были еще милостивы и что онъ постарается выпутать Бакаута. Послѣ чего мистриссъ Багнетъ, съ рыночной корзиной, сѣрымъ салопомъ и зонтикомъ удаляется домой, къ остальнымъ членамъ своего семейства, а друзья маршируютъ мѣрнымъ шагомъ впередъ, съ полной надеждой смягчитъ сердце мистера Смольвида.
   Сомнительно, чтобъ во всей Англіи было два человѣка, менѣе способныхъ смягчить сердце мистера Смольвида и съ успѣхомъ выпутаться изъ его сѣтей, чѣмъ мистеръ Джорджъ и мистеръ Багнетъ. Несмотря на ихъ марсовскую наружность, несмотря на то, что у нихъ по косой сажени въ плечахъ, и что шагъ ихъ тяжелъ, какъ пудовая гиря, они -- самыя неопытныя дѣти во всѣхъ хитросплетеніяхъ Смольвида.
   Маршируя степенно по троттуарамъ улицъ, ведущихъ къ Красной Горкѣ, мистеръ Багнетъ замѣчаетъ, что другъ его угрюмъ, и потому считаетъ нелишнимъ сдѣлать нѣкоторые комментаріи на свою старуху, по поводу ея вспышки.
   -- Джорджъ, говоритъ онъ: -- ты вѣдь знаешь старуху: она, братецъ, смирна и тиха какъ молоко; но чуть затронулъ дѣтей, или меня -- Боже упаси! вспыхнетъ какъ порохъ.
   -- Это дѣлаетъ ей честь, Матъ!
   -- Джорджъ, замѣчаетъ мистеръ Багнетъ: -- ей все дѣлаетъ честь, больше или меньше. При ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего: понимаешь!
   -- Ее можно цѣнить на вѣсъ золота, отвѣчаетъ кавалеристъ.
   -- На вѣсъ золота? говоритъ мистеръ Багнетъ: -- Вотъ что я тебѣ скажу: старуха вѣситъ четыре пуда шесть фунтовъ. А я за нея не возьму никакого металла четыре пуда шесть фунтовъ -- вотъ оно каково! А отчего не возьму? потому-что, видишь, братецъ, она сама металлъ, да еще и самый драгоцѣнный -- вотъ какая штука!
   -- Это правда, Матъ!
   -- Когда мы порѣшили и она приняла кольцо, съ той минуты посвятила себя семейству и мыслями и дѣломъ. Это, братъ, вѣрный солдатъ: не отойдетъ отъ лафета; тронь насъ пальцемъ -- сейчасъ фитиль къ трубкѣ. Иногда огорошитъ и картечью -- ну не пѣняй: дѣлаетъ по закону!
   -- Какъ можно пѣнять на нее, Матъ! отвѣчаетъ кавалеристъ:-- за это я о ней самаго высокаго мнѣнія!
   -- Ты правъ! говоритъ мистеръ Багнетъ, съ теплымъ энтузіазмомъ, хотя безъ малѣйшаго движенія въ лицѣ.-- Во вотъ что я тебѣ скажу: если твое мнѣніе о ней выше гибралтарской скалы, все-таки оно низко, повѣрь мнѣ. При ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаешь?
   Въ такихъ разговорахъ достигаютъ друзья Краеной Горки и наконецъ дома Смольвида. Неизмѣнная Юдиѳь отворяетъ ямъ сѣнную дверь и, осмотрѣвъ ихъ съ головы до ногъ злобнымъ взглядомъ, въ-замѣнъ любезнаго привѣтствія, спѣшитъ посовѣтоваться съ оракуломъ. Оракулъ какъ видно, согласился допустить посѣтителей, потому-что юная дѣва, возвратясь къ нимъ, говоритъ своими сахарными устами: -- ступайте, коли вамъ здѣсь что надо!
   Получивъ эту привилегію, друзья входятъ въ столовую мистера и мистриссъ Смоль видъ, застаютъ почтеннаго дѣдушку въ креслахъ, обложеннаго кучею документовъ, какъ-будто-бы онъ принималъ бумажную ванну, а почтенную бабушку -- затемненною подушкой, какъ птицу, голосъ которой берегутъ.
   -- Дорогой другъ мой! говоритъ дѣдушка Смольвидъ и силится протянуть къ дорогому другу свои сухія, скрюченныя руки: -- какъ ваше здоровье? какъ васъ Богъ милуетъ?
   -- Такъ-себѣ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Это вашъ другъ, достойный мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ дѣдушка Смольвидъ.
   -- Другъ, отрывисто отвѣчаетъ кавалеристъ не будучи еще въ-состоянія отдѣлаться отъ непріятнаго впечатлѣнія.
   -- Кто жъ онъ такой, мистеръ Джорджъ?
   -- Это Матвѣй Багнетъ, который обязалъ меня, знаете, по вашимъ дѣлишкамъ.
   -- А! мистеръ Багнетъ -- вотъ оно что! и старая крыса разсматриваетъ незнакомую физіономію фаготиста изъ-подъ своей руки.-- Надѣюсь вы здоровы, мистеръ Багнетъ? Славный мужчина, мистеръ Джорджъ! ей-Богу славный! Воинская осанка!
   Несмотря на любезность, дѣдушка Смольвидъ не предлагаетъ друзьямъ сѣсть. Вслѣдствіе этого мистеръ Джорджъ приноситъ стулъ сначала мистеру Ба гнету, а потомъ себѣ. Садятся. Мистеръ Багнетъ усаживается особеннымъ манеромъ: онъ сгибается единственно только въ колѣняхъ.
   -- Юдиѳь, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- принеси трубку!
   -- Незачѣмъ, возражаетъ мистеръ Джорджъ: -- пусть не безпокоится ваша внучка; я вамъ скажу правду, мнѣ что-то сегодня не хочется курить.
   -- Будто не хочется? говорятъ дѣдушка Смольвидъ.-- Ничего, Юдиѳь, принеси трубку.
   -- Вотъ въ чемъ дѣло, мистеръ Смольвидъ, продолжаетъ Джорджъ.-- Я нахожусь въ весьма-непріятномъ положеніи. Кажется, сэръ, что валъ другъ въ Сити сыгралъ надо мною штуку.
   -- О нѣтъ! говорятъ дѣдушка Смольвидъ: -- онъ никакихъ штукъ не играетъ.
   -- Не играетъ? такъ и поотлегло отъ сердца. А я-таки думалъ, что это его штука. Я, понимаете, говорю вотъ про это... письмо...
   Дѣдушка Смольвидъ отвратительно улыбается при видѣ письма.
   -- Что жь это за письмо? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Юдиѳь, говоритъ почтенный старецъ: -- принесла ты трубку? Дай мнѣ ее. Вы спрашиваете, что это за письмо, дорогой другъ мой?
   -- Да, спрашиваю, мистеръ Смольвидъ, говоритъ кавалеристъ, стараясь по-возможности быть спокойнымъ: -- между нами много было дѣлъ, много прошло въ ваши руки моихъ денегъ; теперь вотъ мы сидимъ другъ передъ другомъ и понимаемъ, что это вѣрно. Я и теперь готовъ на тѣ же условія, пусть только дѣло идетъ такъ, какъ шло. Я никогда не получалъ отъ васъ такого письма, и правду сказать сегодня утромъ я былъ очень встревоженъ, потому-что вотъ тутъ мой другъ, Матвѣй Багнетъ, онъ какъ вы знаете, не имѣетъ денегъ...
   -- Я ничего не знаю, говоритъ дѣдушка Смольвидъ спокойно.
   -- Какъ не знаешь, чортъ бы тебя... это я, такъ, про-себя, сэръ!
   -- Не слышу, дорогой другъ мой.
   -- Я вамъ говорю, что у него нѣтъ денегъ.
   -- ДА, можетъ быть; только я ничего не знаю мистеръ Джорджъ.
   -- Пусть такъ, говоритъ кавалеристъ, глотая свой гнѣвъ: -- но я это знаю.
   -- Ахъ! это совсѣмъ-другое дѣло, говоритъ дѣдушка Смольвидъ совершенно-покойнымъ голосомъ: -- это до меня не касается. Положеніе мистера Багнета въ моихъ глазахъ отъ этого ни хуже, ни лучше.
   Несчастный Джорджъ дѣлаетъ страшныя усиліи, чтобъ дѣло устроить по возможности миролюбиво и сколько-нибудь смягчить мистера Смольвида.
   -- Это такъ, говоритъ онъ ему.-- Конечно, вы можете притянуть Матвѣя Багнета, не заботясь о томъ, имѣетъ онъ деньги или нѣтъ; но дѣло-то въ томъ, что это очень тревожитъ его бѣдную жену; вѣдь онъ не то, что и; я ужъ извѣстный никуда негодный забулдыга, которому надо не денегъ дать, а палокъ; а онъ -- другое дѣло: онъ, какъ вы видите, человѣкъ степенный, семейный. Такъ вотъ что, мистеръ Смольвидъ, говорятъ кавалеристъ, очень-довольный своей военной ловкостью въ устроеніи дѣлъ: -- хотя мы съ вами нѣкоторымъ образомъ и друзья, но я знаю, что я не въ-правѣ требовать отъ васъ, чтобъ вы совершенно оставили въ покоѣ моего товарища Багнета...
   -- О Господи, какая скромность! вы не правѣ все требовать, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ и въ голосѣ его слышатся сегодня какое-то особенно звѣрское удовольствіе.
   -- А вы въ-правѣ во всемъ отказать, то-есть не столько вы, сколько, можетъ-быть, вашъ другъ въ Сити? ха, ха, ха-!
   -- Ха, ха, ха! повторяетъ дѣдушка Смольвидъ.
   И голосъ почтеннаго старичка такъ грубъ, глаза его такъ необыкновенно зелены, что природная степенность мистера Багнета усиливается еще на нѣсколько градусовъ, при созерцаніи такого друга человѣчества.
   -- Я очень-радъ, говоритъ пылкій Джорджъ: -- что вы сегодня въ духѣ: мнѣ хочется покончить это дѣло къ общему удовольствію. Вотъ ной другъ Багнетъ и я, мы здѣсь на-лицо. Распорядимся попрежнему; согласитесь, мистеръ Смольвидъ; отведите душу другу моему, Багнету, успокойте его семейство. Такъ, что ли?.. по рукамъ... а?
   Въ эту минуту раздается подземный, адскій визгъ: "О Боже мой!.. О!.."
   Быть-можетъ, это возгласъ шутливой Юдиѳи, какъ думаютъ испуганные гости, обращая вниманіе на прелестную дѣву; однакожъ она безмолвна; только подбородокъ и носъ ея рѣзко выражаютъ сдавливаемую досаду.
   Степенность мистера Багнета подымается еще на нѣсколько градусовъ.
   -- Вы, кажется, хотѣли знать, что значитъ письмо, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ, продолжая все еще держать трубку въ рукахъ своихъ.
   -- Да, да, да, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- я объ этомъ спрашивалъ. Оно, знаете, того... мнѣ, собственно говоря, все-равно, если дѣло славится у насъ, къ общему удовольствію.
   Мистеръ Смольвидъ тщетно цѣлитъ въ голову кавалериста, швыряетъ въ него трубку... но она упадаетъ на полъ и разбивается въ дребезги.
   -- Вотъ что по значитъ, мой дорогой другъ! вотъ что это значатъ! Я... я хочу васъ уничтожить, васъ истиранить. Провалитесь сквозь землю -- вотъ что это значитъ!
   Ветераны встаютъ и смотрятъ другъ на друга. Степенность мистера Багнета достигаетъ своего наивысшаго предѣла.
   -- Убирайтесь къ чорту! повторяетъ почтенный старецъ: -- Не хочу я вашего куренья трубокъ, да вашего самохвальства. Провались, проклятый драгунъ. Сунь-ка носъ къ моему адвокату -- ты знаешь къ нему дорогу, покажи тамъ свою храбрость. Тамъ тебя упекутъ, достойный другъ мой. Отвори имъ дверь, Юдиѳь; выгони ихъ, закричи караулъ, коли они не пойдутъ! Выгони ихъ, выгони!
   Дѣдушка Смольвидъ такъ громко и такъ настойчиво выражаетъ свои прощальныя привѣтствія, что мистеръ Багнетъ кладетъ обѣ руки на плечи мистера Джорджа и уводитъ его на улицу, прежде чѣмъ кавалеристъ успѣлъ прійдти въ себя отъ удивленія. Торжествующая Юдиѳь тотчасъ же запираетъ за ними дверь.
   Мистеръ Джорджъ, совершенно сбитый съ толку, стоитъ уткнувшись носомъ въ запертую дверь и смотритъ на дверной молотокъ. Мистеръ Багнетъ съ степенностью, пониженною до нормальнаго уровня, прогуливается мѣрнымъ шагомъ мимо оконъ почтеннаго лома, заглядывая въ нихъ всякій разъ. Видно, что въ мозгу его творятся какая-то мысль.
   -- Пойдемъ Матъ! говоритъ мистеръ Джорджъ, прійдя въ себя: -- попытаемся у адвоката. Ну что ты скажешь объ этомъ мошенникѣ?
   Мистеръ Багнетъ останавливается, чтобъ бросить прощальный взглядъ на столовую Смольвидовъ и, кивнувъ на нихъ головой, отвѣчаетъ кавалеристу:
   -- Еслибъ, братецъ, была здѣсь моя старуха, такъ я бы ему высказалъ!
   Разрядивъ такимъ-образомъ дѣятельность своей головы, онъ поворачивается налѣво и ветераны, начиная съ лѣвой ноги, пускаются въ путь, чествуя другъ друга локтемъ.
   Прійдя на поля Линкольской Палаты, друзья узнаютъ, что мистеръ Телькингорнъ занятъ и никого не принимаетъ. Они ждутъ. Раздается звонокъ изъ покоевъ великаго адвоката и призываетъ единственнаго служителя. Служитель уходитъ, потомъ опять возвращается и говоритъ друзьямъ, что они ждутъ напрасно, что мистеръ Телькингорнъ не имѣетъ ничего имъ сообщить и думаетъ, что и они ему ничего сообщить не имѣютъ. Несмотря на это, друзья все-таки ждутъ съ стойкостью, предписываемою законами тактики. Звонокъ раздается снова и изъ покоевъ великаго адвоката выходитъ кліентъ, дѣла котораго поглощали юридическое вниманіе.
   Этотъ кліентъ никто другой, какъ хорошенькая старушка и именно мистриссъ Раунсвель, управительница замка Чизни-Вольдъ. Она выходитъ изъ кабинета, присѣдая на старинный, фешонэбльный ладъ, и тихо затворяетъ за собою дверь. На нее здѣсь смотрятъ съ нѣкоторымъ почтеніемъ; это видно изъ того, что даже и служитель выходитъ изъ-за своей перегородки и отворяетъ ей наружную дверь. Старушка благодаритъ его за вниманіе и въ то же время замѣчаетъ друзей, ожидающихъ пріема.
   -- Скажите, любезнѣйшій, это, кажется, стоятъ военные? говоритъ мистриссъ Раунсвель.
   Служитель обращается къ друзьямъ съ вопросительнымъ взглядомъ, и такъ-какъ мистеръ Джорджъ внимательно смотритъ на календарь, прибитый надъ каминомъ, то обязанность отвѣчать падаетъ на мистера Багнета и онъ говоритъ:
   -- Точно такъ, сударыня. Прежде служили въ военной службѣ!
   -- Я такъ и думала. Я въ этомъ была увѣрена. У меня такъ и радуется сердце при видѣ васъ, джентльмены, при видѣ военныхъ. Благослови васъ Господь! Простите старухѣ ея болтовню. У меня, видѣте ли, былъ сынъ въ солдатахъ -- славный былъ дѣтина, такой красавецъ, такой молодецъ; да злые люди сбили съ толку: бросилъ мать и ушелъ въ военную службу. Видно, такъ Богу угодно. Да благословитъ васъ Богъ, сэръ!
   -- И васъ также, сударыня! отвѣчаетъ мистеръ Багнетъ отъ чистаго сердца.
   Что-то трогательное слышится въ голосѣ старушки я видится въ трепетѣ, который пробѣгаетъ по ея прекрасному лицу; но мистеръ Джорджъ такъ углубленъ въ чтеніе календаря, прибитаго надъ каминомъ (онъ, быть-можетъ, высчитываетъ дня и числа слѣдующаго мѣсяца), что онъ не оборачивается назадъ, не видитъ и не слышитъ старушки.
   -- Джорджъ! говоритъ мистеръ Багнетъ, своимъ крупнымъ шопотомъ другу, когда тотъ наконецъ покончилъ календарскія наблюденія: -- что повѣсилъ носъ? Нечего хмуриться, мы вѣдь не бабы, мы солдаты! Смѣлѣй впередъ -- вотъ и все!
   Служитель снова отправляется докладывать о друзьяхъ, я слышно, какъ мистеръ Телькингорнъ говоритъ съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ: "ну, пусть ихъ войдутъ!"
   Друзья входятъ въ большую пріемную комнату съ расписными плафонами и застаютъ мистера Телькингорна передъ каминомъ.
   -- Что вамъ здѣсь надо? говоритъ адвокатъ: -- я вамъ, сержантъ, замѣчалъ въ послѣдній разъ, что не нуждаюсь въ вашемъ обществѣ.
   Сержантъ отвѣчаетъ (и въ голосѣ, и въ манерѣ его замѣтно какое-то особенное разстройство), что онъ получилъ вотъ это письмо, былъ у мистера Смольвида и что мистеръ Смольвидъ отправилъ его сюда.
   -- Я вамъ могу сказать только одно, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- что если вы дѣлаете долги, то должны и уплачивать ихъ, или подвергаться послѣдствіямъ неплатежа. Чтобъ выслушать эту истину, кажется, не стоило труда приходить ко мнѣ.
   Сержантъ, къ-сожалѣнію, долженъ сказать, что онъ ее имѣетъ денегъ.
   -- Очень-хорошо! тогда вотъ этотъ долженъ за васъ заплатитъ -- это все-равно.
   Сержантъ, къ-сожалѣнію, долженъ прибавить, что и этотъ не имѣетъ также денегъ.
   -- Очень-хорошо, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- тогда вы должны заплатить пополамъ, или вы оба должны быть посажены куда слѣдуетъ. Нельзя же дозволять вамъ безнаказанно брать въ свой карманъ чужіе фунты стерлинговъ, шилинги и пенсы. Вы сдѣлали долгъ, должны его уплатитъ такъ или иначе.
   Адвокатъ садится въ свои покойныя кресла и шевелитъ щипцами въ каминѣ.
   Мистеръ Джорджъ надѣется, что онъ будетъ такъ добръ...
   -- Я вамъ замѣтилъ ужь, сержантъ, что мнѣ не о чемъ говорить съ вами. Я не нуждаюсь въ вашемъ обществѣ и не люблю его. Долговыя дѣла не входятъ въ кругъ моихъ занятій. Я взялся за ваше дѣло только по просьбѣ мистера Смольвида; вамъ надо идти къ Мельхиседеку въ Клифордскую Палату.
   -- Извините меня, сэръ, что я безпокою васъ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- но это обстоятельство ужасно-тягостно для меня; позвольте мнѣ сказать вамъ нѣсколько словъ съ глазу-на-глазъ.
   Мистеръ Телькингорнъ медленно встаетъ и, засунувъ руки въ карманъ, отходитъ въ углубленіе окна.
   -- Говорите пожалуйста, скорѣй: мнѣ некогда.
   Несмотря на маску совершеннѣйшаго равнодушія, адвокатъ проницательнымъ глазомъ смотритъ на сержанта, стараясь поставить его въ такое положеніе, чтобъ огонь камина падалъ ему прямо на лицо.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- мой товарищъ также запутанъ въ это непріятное дѣло, но только номинально, единственно номинально, и все мое желаніе состоитъ въ томъ, чтобъ избавятъ его отъ отвѣтственности за мои ошибки. Товарищъ мой, почтенный человѣкъ, человѣкъ женатый, семейный; служилъ въ королевской артиллеріи...
   -- Любезный другъ, а и знать не хочу вашу королевскую артиллерію... вашихъ офицеровъ, солдатъ, амуницію и прочаго.
   -- Въ этомъ а совершенно увѣренъ, сэръ; но мнѣ-то хочется не причинять безпокойства Багмету, его женѣ и всему его почтенному семейству. И еслибъ я могъ выпутать его изъ этихъ непріятныхъ обстоятельствъ, то и тотчасъ бы представилъ вамъ тѣ бумаги, который вы отъ меня требовали прошлый разъ.
   -- Бумаги съ вами?
   -- Со мной, сэръ.
   -- Будьте же внимательны сержантъ, говоритъ законникъ своимъ сухимъ, безстрастнымъ голосомъ, отымающимъ всякую надежду: -- я говорю съ вами послѣдній разъ объ этомъ предметѣ. Вы можете оставить здѣсь на нѣсколько дней эти бумаги, о которыхъ вы говорите, или можете взять ихъ съ собою обратно. Если вы ихъ оставите здѣсь, то я могу для васъ вотъ что сдѣлать: я могу устроить дѣло попрежнему, даже могу дать вамъ письменное свидѣтельство, по которому вашъ Багнетъ не будетъ подвергаться никакимъ взысканіямъ до-тѣхъ-поръ, пока ее истощатся ваши средства окончательно. Словомъ оказать: Багнетъ будетъ освобожденъ. Что жь вы сдѣлаете?
   Кавалеристъ засовываетъ руку въ боковой карманъ и говоритъ съ тяжелымъ вздохомъ:
   -- Я долженъ отдать бумаги.
   Мистеръ Телькингорнъ надѣваетъ очки, садится за столъ и пишетъ свидѣтельство; во время письма онъ дѣлаетъ наставленія Багнету, объясняетъ ему, что онъ, въ нѣкоторомъ отношеніи, не будетъ подвергаться взысканію. Мистеръ Багнетъ, любовавшійся до-сихъ-поръ расписными плафонами, прикрываетъ ладонью свою лысину, какъ-бы предохраняя ее отъ дождеваго порыва, и видно, что онъ крѣпко нуждается въ старухѣ, чтобъ выразить чрезъ нея свои чувствованія.
   Кавалеристъ достаетъ изъ кармана свернутую бумагу, съ тяжелымъ вздохомъ кладетъ ее къ локтю адвоката и говоритъ, что это инструкція, послѣдняя, которую онъ получилъ, находясь на службѣ.
   Мистеръ Телькингорнъ беретъ инструкцію, развертываетъ и читаетъ.
   -- Что смотришь, Джорджъ, ты на его лицо? на немъ ты увидишь столько же выраженія, сколько на жерновомъ камнѣ, хотя бы ты тутъ простоялъ цѣлый вѣкъ!
   Мистеру Телькингорну не о чемъ больше говорить съ ними; ему остается только кивнуть имъ головой и довольно-невѣжливо вымолвитъ: -- можете идти. Проводи ихъ.
   Будучи выпровождены, они идутъ мѣрнымъ шагомъ въ резиденцію мистриссъ Багнетъ обѣдать.
   Вареная говядина и зелень замѣняютъ сегодня ветчину и зелень прошедшаго обѣда. Мистриссъ Багнетъ, въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, обдѣляетъ всѣхъ приличными порціями, снабжая каждую изъ нихъ извѣстнымъ количествомъ зелени. Она такая славная старуха, при ней какъ-то невольно-хорошо, и съ радостнаго, добраго лица ея падаетъ свѣтъ на всѣ темные уголки; въ настоящее время самый темный уголокъ: это нахмуренный лобъ мистера Джорджа; сначала она предоставляетъ разогнать грусть своего гостя соединеннымъ усиліямъ Кинбеки и Мальты, но, замѣтивъ, что они не узнаютъ своего стараго Блюффи, мистриссъ Багнетъ отзываетъ обратнымъ сигналомъ застрѣльщиковъ и у домашняго очага даетъ полный просторъ Джорджу излить свою душу.
   Джорджъ, однакожъ, души не изливаетъ. Грусть попрежнему гнетётъ и давитъ его. Во время продолжительнаго процеса чистки и омыванья, мистеръ Джорджъ, сидя за трубкой съ мистеромъ Багнетомъ, не сдѣлалъ ни шага впередъ изъ своей задумчивости. Онъ унылъ, забываетъ курить, пристально смотритъ на огонь, ставитъ трубку въ сторону и, выражая такимъ образомъ, что и табакъ не производитъ на него хорошаго впечатлѣнія, исполняетъ сердце мистера Багнета смущеніемъ и страхомъ.
   Вслѣдствіе этого, когда къ очагу явилась мистриссъ Багнетъ, разкраснѣвшаяся отъ усиленнаго мытья, и спокойно взялась за иголку, мистеръ Багнетъ не вытерпѣлъ, проворчалъ: -- Старуха! и кивнулъ на мистера Джорджа.
   -- Что съ вами, Джорджъ, говорятъ мистриссъ Багнетъ, не покидая своей работы: -- отчего вы такой убитый?
   -- Я думаю, я нагналъ на васъ тоску.
   -- Онъ сегодня совсѣмъ не Блюффи, ма, вскричала Мальта.
   -- Онъ вѣрно нездоровъ, ма, прибавила Квибекъ.
   -- Да, да мои миленькія, я не похожъ на Блюффи, отвѣчаетъ кавалеристъ, цалуя ихъ нѣжно и потомъ прибавляетъ со вздохомъ: -- эти дѣти говорятъ правду!
   -- Джорджъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, прилежно занимаясь работой: -- если вы разсердились на мои глупыя слова, такъ я, право, не знаю, что вамъ и сказать на это.
   -- Вы добрая и честная душа, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- и мнѣ грѣшно было бы на васъ сердиться.
   -- Сказать вамъ по правдѣ, Джорджъ, я потому говорила такъ горячо, что ввѣряла вагъ своего Бакаута и была увѣрена, что вы его выпутаете. И вы его выпутала благородно.
   -- Спасибо, спасибо вамъ, дорогая мистриссъ Багнетъ, говорятъ Джорджъ: -- я валъ очень-благодаренъ за ваше доброе мнѣніе.
   Высказывая свою благодарность отъ чистаго сердца, Джорджъ искренно пожимаетъ руку добрѣйшей мистриссъ Багнетъ, которая работаетъ садя рядомъ съ нимъ, останавливаетъ на ея веселомъ лицѣ задумчивый взоръ свой и, посмотрѣвъ пристально нѣсколько секундъ, обращается къ молодому Вульвичу и подзываетъ къ себѣ знаменитаго горниста.
   -- Посмотри крестникъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, тихо разглаживая своей тяжелой рукой волосы матери: -- посмотри на эти волосы, на это доброе, прекрасное лицо: оно нѣсколько тронуто загаромъ, солнце и погода не пощадили его немножко въ тѣ дни, когда она сопутствовала твоему отцу далеко, далеко, и заботилась о тебѣ; но оно свѣжо, свѣжо какъ спѣлое, наливное яблоко.
   Лицо мистера Багнета выражаетъ удовольствіе и сочувствіе на столько, сколько позволяетъ его деревянность.
   -- Прійдетъ время, другъ мой, продолжаетъ кавалеристъ: -- когда убѣдятся эти волосы сѣдиною, когда этотъ гладкій лобъ будетъ испещренъ взадъ и впередъ морщинами и она будетъ тогда славная старушка. Старайся, пока ты еще молодъ, быть въ правѣ сказать въ эти дни: "не горе отъ меня убѣлило эту прекрасную голову; не горе отъ меня наложило эти глубокія морщины". И ты будешь счастливъ, если будешь въ-правѣ произнести эти слова.
   Мистеръ Джорджъ встаетъ съ своего стула, сажаетъ Вульвича рядомъ съ матерью и говоритъ нѣсколько-торопливо, что хочетъ выкурить трубку на улицѣ.
   

ГЛАВА XXXV.
Разсказъ Эсѳири.

   Я лежала въ постелѣ нѣсколько недѣль, и обыкновенный образъ нашей жизни, представлялся моему воображенію, какъ воспоминаніе давно-минувшаго. Причиной этому не столько было время, сколько перемѣна всѣхъ моихъ привычекъ въ этомъ тяжеломъ, болѣзненномъ состоянія. Уже черезъ нѣсколько дней, послѣ того, какъ я заболѣла, всѣ предметы уходили отъ меня въ даль, въ которой все смѣшивалось въ одинъ моментъ, несмотря на то, что событія моей жизни отдѣлялись другъ отъ друга годами. Заболѣвъ, я какъ-будто перешла черезъ обширное болото, покинувъ на твердомъ берегу всѣ мои понятія и впечатлѣнія, исчезающія и перемѣшивающіяся въ туманное дали.
   Мысль, что мое хозяйство, покинутое мною на время 6олѣвая, пойдетъ не такъ исправно, какъ шло при мнѣ, сначала живо безпокоила меня, но мало-по-малу обязанности мои въ Холодномъ Донѣ стали смѣшиваться въ умѣ моемъ съ обязанностями въ Гринлнеѣ и наконецъ съ моимъ занятіями въ лѣтніе вечера въ Виндзорѣ, когда, бывало, возвращаясь съ портфелью домой изъ пансіона, я любовалась своей ребяческой тѣнью.
   До-сихъ-поръ я не понимала, что жизнь въ-самомъ-дѣлѣ очень-коротка и что умъ нашъ окружаетъ ее очень-тѣсными предѣлами.
   Когда болѣзнь моя усилилась, вся прошедшая жизнь моя слилась въ моемъ воображенія не больше, какъ въ одинъ день. Я заразъ была для себя самой и ребенкомъ, и взрослой дѣвушкой, и тётушкой Дердонъ, и заботы всѣхъ этихъ трехъ возрастовъ, раздѣленныхъ на самомъ-дѣлѣ значительными промежутками времени, сливались между собою съ такой быстротою, и согласованіе ихъ требовало такихъ мучительныхъ и тягостныхъ усилій, что врядъ-ли можетъ кто-нибудь повѣрить такому невыносимому состоянію, въ которомъ я находилась.
   По той же причинѣ, я почти считаю лишнимъ разсказывать моя кошмары въ тотъ періодъ болѣзни, который сливался для меня въ одну ночь, хотя я и была убѣждена, что онъ состоялъ изъ цѣлаго ряда дней и ночей, въ тотъ періодъ, когда мнѣ казалось, что я подымаюсь по нескончаемымъ лѣстницамъ, подымаюсь высоко и потомъ опять падаю, и опять подымаюсь, какъ червякъ, ползущій на дерево и встрѣчающій безпрестанныя преграды. По-временамъ я какъ-будто приходила въ себя; я чувствовала прикосновеніе Черли; но эти секунды сознанія смѣнялись тотчасъ же бредомъ и я говорила ей: -- Черли, Черли, опять эти страшныя лѣстницы; Черли, держи меня, я падаю, падаю!.. И опять мнѣ казалось, что я снова подымаюсь выше-и-выше.
   Мнѣ странно я самой вспомнить то время, когда мелькали передо мной какіе-то бѣлые призраки, облекая меня огненными ожерельями, съ которыми я сросталась я сливалась въ одну Цѣпь! О! какъ тягостно было для меня это сліяніе! какъ жарко молилась я, чтобъ Провидѣніе оторвало меня отъ этихъ жгучихъ звѣньевъ! это была страшная, невыразимая агонія!
   Но, быть-можетъ, чѣмъ меньше я буду говорить объ этомъ, тѣмъ меньше навѣю грусти на душу читателя и тѣмъ болѣе буду ему понятна; впрочемъ, не для-того заглянула я подъ печальную завѣсу болѣзни, чтобъ возбудить въ комъ-нибудь грустныя чувства; мнѣ, напротивъ, кажется, что еслибъ разобрать подробнѣе всѣ тѣ ощущенія, которыя чувствуются на рубежѣ жизни и смерти, ихъ легче было бы переносить въ скорбныя минуты страданій.
   Я думаю, что легче понять наступившее послѣ спокойствіе -- этотъ сладостный, продолжительный сонъ, эту неземную тишину, посреди которой я бы, кажется, была готова принять безропотно смерть и съ нѣжной любовью проститься съ людьми, въ которыхъ сосредоточивалась вся моя жизнь. Въ такомъ состояніи засталъ меня дневной свѣтъ, и какое радостное чувство исполнило мою душу, когда я убѣдилась, что болѣзнь не лишила меня зрѣнія!
   Грёзы мало-по-малу уступали мѣсто сознанію; я начала слышать, какъ плакала Ада я день я ночь у дверей моей комнаты, какъ она упрекала меня въ жестокости и въ томъ, что я ее разлюбила; какъ она умоляла, чтобъ ее впустили ко мнѣ, чтобъ дозволили ей ухаживать за иной!-- "Черли! не впускай мою милочку" говорила я, когда была въ-состояніи произнести нѣсколько словъ, "не впускай ее ни за что въ мірѣ, буду ли я жива или умру" -- и Черли была вѣрна моимъ просьбамъ и никогда не отворяла дверей.
   Зрѣніе мое стало укрѣпляться, благотворный свѣтъ приходилъ радостнымъ вѣстникомъ выздоровленія; я была въ-состояніи читать письма моей милочки, могла цаловать ихъ, не боясь причинить ей вреда. Я уже видѣла, какъ моя маленькая горничная разставляла своей заботливой ручонкой мёбель и всѣ предметы, слышала, какъ она говорила съ Адой изъ отвореннаго окна. Я понимала причину тишины въ домѣ, понимала ту озаренность, съ которой всѣ любящіе меня думаютъ обо мнѣ. Я была въ-состояніи даже плакать и въ изнеможеніи ощущала то же самое блаженство, которымъ сердце мое было исполнено въ дни здоровья.
   Съ каждымъ днемъ силы мои укрѣплялись. Я понемногу стала выходить изъ апатичнаго состоянія и наконецъ стала пособлять въ хлопотахъ о самой себѣ, и жизнь снова пріобрѣла для меня всю свою прелесть.
   Съ какимъ сладостнымъ чувствомъ вспоминаю я тотъ вечеръ, когда, привставъ съ постели, я первый разъ сѣла за чайный столикъ съ миленькой Черли. Славная дѣвочка, ниспосланная Привидѣніемъ для наблюденій и присмотра за больными и слабыми, была такъ счастлива, тамъ дѣятельна; въ восторгѣ своемъ, она часто бросалась ко мнѣ на грудь, цаловала меня и со слезами твердила мнѣ: "какъ я рада, о какъ я рада!"
   -- Черли, сказала я ей: -- если ты будешь плакать, то я опятъ слягу въ постель, потому-что я еще очень-слаба.
   И Черли успокоилась, принялась за свои хлопоты, бродила съ одного мѣста на другое, прибирала наши двѣ комнаты, и когда наконецъ чайный столъ, украшенный цвѣтами заботливою рукою Ады, былъ поставленъ у моей кровати, а чувствовала себя достаточно-твердою, чтобъ передать Черли нѣкоторыя мои мысли.
   Вопервыхъ, я поблагодарила ее за опрятность, въ которой содержалась моя комната; и въ-самомъ-дѣлѣ, воздухъ въ ней былъ чистъ и свѣжъ, и я едва могла вѣрить, что такъ долго была больна. Слова мои восхитили Черли.
   -- Черли, сказала я, озираясь вокругъ:-- здѣсь чего-то недостаетъ?
   -- Кажется все, миссъ, отвѣчала бѣдняжка.
   -- Всѣ ли картины на своихъ мѣстахъ?
   -- Всѣ на своихъ, миссъ.
   -- А мебель, Черли?
   -- И мебель, миссъ, вся здѣсь; я только ее раздвинула, чтобъ болѣе оставить простора въ комнатѣ.
   -- Ахъ, Черли, вотъ что, я теперь вспомнила: здѣсь нѣтъ зеркала.
   Черли быстро вскочила изъ-за стола и побѣжала въ другую комнату, какъ-будто бы что-то позабыла тамъ, и я услышала, что она горько рыдаетъ.
   Я позвала ее къ себѣ обратно. Она пришла, сначала притворно улыбаясь, но, по мѣрѣ приближенія къ моей постели, личико ея становилось задумчивѣе и грустнѣе.
   -- Черли, сказала я, обнявъ ее нѣжно:-- не безпокойся, дитя мое, что мнѣ до моей наружности; какова бы ни была я собою теперь, мнѣ всегда будетъ отрадно съ такой милой горничной, какъ ты.
   И я говорила правду. Я долго думала о перемѣнѣ въ моемъ лицѣ и готова была перенести эту перемѣну безъ всякаго испуга и содроганія.
   Теперь я была уже въ-состояніи вставать съ постели, садиться въ кресло и даже, съ помощью Черли, пройдтись до другой комнаты. Зеркало снято со стѣны и тамъ; но это обстоятельство не усложнило тягости испытанія.
   Опекунъ мой давно уже желалъ навѣстить меня, и въ настоящее время я не имѣла основательной причины лишить себя этого удовольствія. Однажды утромъ онъ вошелъ ко мнѣ, обнялъ меня и могъ произнести только слѣдующія слова: "милая .
   Мимо храма, обнесеннаго высокою оградою, мимо монастыря кармелитовъ, не утерпѣвъ бросить украдкою взглядъ въ переулокъ Висящаго Меча, который приходится ему почти по дорогѣ, по Бляк-Фрайрскому мосту мистеръ Джорджъ медленно шествуетъ къ улицѣ, которая наполнена маленькими лавочками, разсѣянными на этомъ перекресткѣ дорогъ изъ Кента и Соррея и лондонскихъ мостовъ, имѣющихъ центромъ знаменитую гостинницу "Слона", который хотя и лишился своихъ орнаментовъ, состоящихъ изъ тысячи четвероногихъ колесницъ, но уступилъ мѣсто еще болѣе громадному колоссу, готовому искрошить своего предшественника въ мелкіе куски {Этотъ пунктъ служилъ нѣкогда сборнымъ мѣстомъ почтовыхъ экипажей, а теперь стоитъ на немъ станція желѣзной дороги. Прим. пер.}. Къ одной изъ маленькихъ лавочекъ этой улицы, съ выставленными въ окнѣ старыми скрипками, нѣсколькими дудочками, тамбуриномъ, треугольникомъ и продолговатыми листами нотной бумаги, мистеръ Джорджъ направляетъ свои скорые шаги. Остановившись въ нѣсколькихъ шагахъ отъ этой лавки, при видѣ похожей на солдата женщины, которая подобравъ передъ у своего платья, выходитъ съ небольшимъ деревяннымъ корытомъ и начинаетъ плескать и брызгать на тротуары, мистеръ Джорджъ говоритъ самому себѣ:
   -- Она, по обыкновенію, моетъ зелень. Мнѣ еще ни разу не удавалось ее видѣть, кромѣ какъ на багажномъ вагонѣ, иначе какъ моющею зелень.
   Особа, служившая предметомъ этихъ размышленій, до такой степени занята въ настоящую минуту промывкою зелени, что не замѣчаетъ приближенія мистера Джорджа. Наконецъ, распрямившись и поднявъ корыто для того, чтобы слить воду въ канаву, она видитъ кавалериста, стоящаго возлѣ нея. Пріемъ, сдѣланный ею старому солдату, не очень льститъ его самолюбію.
   -- Джорджъ, я почти никогда не вижу васъ; но я бы желала, чтобы и теперь вы были миляхъ во ста отъ меня.
   Кавалеристъ, не обращая вниманія на это привѣтствіе, идетъ въ лавку музыкальныхъ инструментовъ, гдѣ женщина эта ставитъ корыто съ зеленью на прилавокъ и, пожавъ руку старому солдату, опирается на плечо его.
   -- Я никогда не считаю Матѳея Бэгнета въ безопасности, когда онъ стоитъ возлѣ васъ, Джорджъ. Вы все тотъ же, безпокойный, вѣчно бродящій.
   -- Да! Я знаю, что я таковъ, мистриссъ Бэгнетъ. Я знаю, что я таковъ.
   -- Вы знаете, что вы таковы!-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ.-- А что же въ этомъ пользы? Для чего вы такой, скажите-ка лучше?
   -- Ужъ такова животинка, должно полагать,-- отвѣчаетъ кавалеристъ съ добродушіемъ.
   -- Вотъ славно!-- восклицаетъ мистриссъ Бэгнетъ съ нѣкоторою запальчивостію:-- да что мнѣ за дѣло до вашей животины, когда животина эта готова отвлечь моего Мата отъ музыкальныхъ занятій и угнать его въ Новую Зеландію или Австралію!
   Мистриссъ Бэгнетъ нельзя вообще назвать безобразною женщиною. Она широка костью, отличается довольно грубою кожей, загорѣвшею на солнцѣ и обвѣтренною. Волосы напереди головы у нея выцвѣли отъ дѣйствія воздуха. Она здорова, весела на видъ и отличается блестящими глазами. Это сильная, дѣятельная, проворная, порядочная на видъ женщина, лѣтъ сорока-пяти или пятидесяти. Она одѣта строго, опрятно и почти бѣдно (хотя съ разсчетомъ на существенное), такъ что единственнымъ украшеніемъ ея туалета оказывается обручальное кольцо. Вокругъ этого кольца палецъ ея до того пополнѣлъ съ тѣхъ поръ какъ оно надѣто, что кольцо не снимается, пока развѣ не истлѣетъ вмѣстѣ съ прахомъ мистриссъ Бэгнетъ.
   -- Мистриссъ Бэгнетъ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ:-- увѣряю васъ честію, я насколько не виноватъ въ поступкахъ Мата. Вы должны мнѣ повѣрить на этотъ разъ.
   -- Хорошо, хорошо, я вѣрю. Но у васъ какіе-то блуждающіе глаза,-- продолжаетъ мистриссъ Бэгнетъ.-- Ахъ, Джорджъ, Джорджъ, если бы вы остепенились и женились на вдовѣ Джо Поуча, когда онъ умеръ въ Сѣверной Америкѣ, она стала бы чесать вамъ волосы по крайней мѣрѣ.
   -- Это, конечно, было бы недурно для меня,-- отвѣчаетъ кавалеристъ полушутливымъ, полусерьезнымъ тономъ:-- но я никогда не остепенюсь и не сдѣлаюсь порядочнымъ человѣкомъ. Вдова Джо Поуча, конечно, принесла бы мнѣ пользу: въ ней и за нею было кое-что хорошаго, а я не могъ принудить себя подумать объ этомъ какъ должно. Вотъ, если бы мнѣ удалось подцѣпить такую женушку, какую нашелъ Матъ; тогда дѣло другое!
   Мистриссъ Бэгнетъ, не отличаясь особенною щепетильностью въ понятіяхъ о морали, но и не желая уступить кому бы то ни было, когда дѣло доходитъ до любезностей, отвѣчаетъ на этотъ комплиментъ тѣмъ, что ударяетъ мистера Джорджа по лицу цѣлымъ пучкомъ зелени и потомъ уноситъ корыто въ маленькую комнату, бывшую сзади лавки.
   -- А! Квебекъ, куколка моя!-- говоритъ Джорджъ, слѣдуя по приглашенію въ эту комнату.-- И маленькая Мальта, тоже! Подите, поцѣлуйте меня, толстяка!
   Эти маленькія дѣвочки -- да не подумаетъ читатель, что онѣ въ самомъ дѣлѣ носили имена, которыми ихъ назвалъ кавалеристъ, ихъ прозвали такъ въ семействѣ по мѣстамъ ихъ рожденія, въ солдатскихъ палаткахъ -- заняты каждая своимъ дѣломъ, сидя на треногихъ стульяхъ: младшая (пяти или шести лѣтъ) учится читать по грошовому букварю, старшая (восьми или девяти лѣтъ) поправляетъ ее и между тѣмъ шьетъ съ чрезвычайнымъ прилежаніемъ. Обѣ встрѣчаютъ мистера Джорджа съ восклицаніями, какъ стараго друга и, послѣ нѣсколькихъ поцѣлуевъ и прыжковъ, придвигаютъ свои стулья вплоть къ его стулу.
   -- А, что подѣлываетъ молодой Вуличъ?-- спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Ахъ, онъ теперь тамъ!-- восклицаетъ мистриссъ Бэгнетъ, повернувь разгорѣвшееся лицо свое отъ кострюль и сковородъ (она готовитъ обѣдъ).-- Можете себѣ представить? Онъ нанялся въ театрѣ съ отцомъ играть на флейтѣ въ какой-то пьесѣ воинственнаго содержанія.
   -- Молодецъ мой крестничекъ,-- одобрительно говоритъ мистеръ Джорджъ, ударивъ себя по колѣну.
   -- Да, вы правду сказали,-- присовокупляетъ мистриссъ Бэтстъ.-- Онъ у насъ настоящій британецъ. Вотъ кто такой нашъ Вуличъ... настоящій британецъ!
   -- А самъ Матъ дуетъ себѣ въ бассонъ и знать никого не хочетъ. Вы достойные уваженіи граждане, люди созданные для семьи. Дѣти подрастаютъ. Старушка-мать Мата живетъ въ Шотландіи, вашъ батюшка гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ. Всѣ вы переписываетесь другъ съ другомъ, помогаете другъ другу понемногу, и хорошо, хорошо! Въ самомъ дѣлѣ, отчего мнѣ и не бѣжать отъ васъ миль за сто, потому что здѣсь, кажется, мнѣ ничего не остается дѣлать.
   Мистеръ Джорджъ дѣлается задумчивымъ. Сидя передъ огнемъ въ чисто-выбѣленной комнатѣ, въ которой полъ усыпанъ пескомъ, которая напоминаетъ своимъ запахомъ казарму, въ которой нѣтъ ничего лишняго и ни малѣйшихъ признаковъ грязи или пыли, начиная отъ рожицъ Квебека и Мальты до жестяныхъ блюдъ и кастрюлекъ на полкахъ, онъ погружается въ нескончаемыя размышленія. Мистриссъ Бэгнетъ попрежнему занята, когда мистеръ Бэгнетъ и молодой Вуличъ возвращаются домой. Мистеръ Бэгнетъ отставной артиллеристъ, высокій ростомъ и прямой, съ мохнатыми жесткими бровями, бакенбардами, напоминающими волокна кокоса, съ головою, лишенною малѣйшихъ признаковъ волосъ, и сухимъ тѣлосложеніемъ. Голосъ его отрывистый, густой и громкій, имѣетъ нѣкоторое сходство съ тонами инструмента, которому онъ себя посвятилъ. Вообще въ немъ можно замѣтить непреклонный, неукротимый, упругій, какъ мѣдь, духъ, какъ будто онъ самъ составляетъ баесонь въ человѣческомъ оркестрѣ. Молодой Вуличъ совершенный типъ свѣжаго, неразбитаго еще и незаглохшаго барабана.
   Отецъ и сынъ радушно привѣтствуютъ кавалериста. Когда послѣдній объясняетъ, какъ прилично благовоспитанному и искусившемуся въ дѣлахъ человѣку, что онъ пришелъ къ мистеру Бэгнету за совѣтомъ, мистеръ Бэгнетъ гостепріимно объявляетъ, что онъ не намѣренъ говорить о дѣлахъ прежде обѣда, и что пріятель его не воспользуется его совѣтомъ прежде чѣмъ не откушаетъ варенаго поросенка съ салатомъ. Кавалеристъ одобряетъ подобное предложеніе, и мистеръ Бэгнетъ, чтобы не помѣшать хозяйственнымъ приготовленіямъ, уводитъ гостя прогуляться взадъ и впередъ но проулку, который они проходятъ мѣрными шагами, скрестивъ на груди руки, точно будто разгуливая по крѣпостному валу.
   -- Джорджъ,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ.-- ты знаешь меня. Моя баба настоящая у меня совѣтница. У нея есть на это сметка. А же прежде нея не принимаюсь ни за какое дѣло. Должно поддерживать дисциплину. Погоди пока салатъ и коренья выйдутъ у нея изъ головы; тогда мы спросимъ у нея совѣта. Что моя баба скажетъ, такъ тому и быть!
   -- Я совершенно согласенъ съ тобою, Матъ,-- отвѣчаетъ тотъ.-- Я скорѣе готовъ держаться ея мнѣнія, чѣмъ мнѣнія какойнибудь коллегіи.
   -- Коллегія,-- отвѣчаетъ мистеръ Бэгнетъ отрывистыми фразами, которыя произноситъ голосомъ звучнымъ какъ бассонъ.-- Какая коллегія научить тебя переѣхать изъ другой части свѣта... когда за душой ничего, кромѣ зеленаго сюртучишка да зонтика... Какая коллегія научитъ теоя добраться домой въ Европу? А моя баба сдѣлаетъ это хоть завтра. Доказала-вѣдь ужъ?
   -- Правда, правда!-- говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Пріятно слышать это, Матъ.
   -- Моя баба,-- продолжаетъ мистеръ Бэгнегь съ увлеченіемъ:-- кромѣ того умѣетъ откладывать запасы. У нея гдѣ-то есть копилка. Никогда не видалъ, а знаю, что есть. Дай только зелени выйти у нея изъ головы; тогда она поставитъ тебя на ноги.
   -- Она настоящее сокровище!-- восклицаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Больше чѣмъ сокровище. Но я никуда не суюсь прежде ея. Должно соблюдать дисциплину. Моя же баба открыла во мнѣ и музыкальныя способности. Я бы и теперь былъ въ артиллеріи, если бы не она. Шесть лѣтъ я пилилъ на скрипкѣ. Десять лѣтъ дулъ во флейту. Баба моя сказала, что это не дѣло, что тонъ есть да мало бѣглости; попробуй, дескать, на бассонѣ. Вотъ она достала бассонъ у капельмейстера карабинернаго полка. Надувалъ, надувалъ, вникъ понемногу, и теперь, какъ видишь, тутъ мой хлѣбъ насущный.
   Джорджъ замѣчаетъ, что она свѣжа какъ роза и сочна какъ яблоко.
   -- Баба моя,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ въ отвѣтъ:-- весьма миловидная женщина. Потому она похожа на красный день: чѣмъ дальше, тѣмъ лучше. Я никогда еще не видывалъ бабы, которая была бы ей подъ стать. Но я никогда не суюсь въ дѣла прежде ея. Должно соблюдать дисциплину.
   Разговаривая такимъ образомъ о разныхъ предметахъ, они ходятъ взадъ и впередъ по проулку, пока наконецъ Квебекъ и Мальта не зовутъ ихъ отдать справедливость поросенку и зелени. Надъ этими яствами мистриссъ Бэгнетъ, какъ полковой капелланъ, произноситъ короткую молитву. Въ распредѣленіи кушаньевъ, какъ и во всѣхъ другихъ дѣлахъ домашняго хозяйства, мистриссъ Бэгнетъ руководствуется строгою системой. Она ставитъ каждую тарелку передъ собою; прибавляетъ къ каждой порціи поросенка необходимую дозу сока, зелени, картофелю и даже горчицы, затѣмь подаетъ все это уже въ полномъ изящномъ составѣ. Разнеся такимъ же образомъ и пиво въ кружкѣ и снабдивъ обѣденный столъ всѣми необходимыми принадлежностями, мистриссъ Бэгнетъ принимается утолять свой собственный голодъ, который свидѣтельствуетъ о здоровомъ состояніи ея желудка. Столовый сервизъ, если только можно назвать такъ посуду, составлявшую принадлежность обѣда, главнымъ образомъ сдѣланъ изъ жести и рога и служилъ уже хозяевамъ въ разныхъ частяхъ свѣта. Въ особенности ножикъ молодого Вулича, принадлежащій по черенку къ устричному разряду и одаренный особенною наклонностью чрезвычайно скоро закрываться, наклонностію, которая нерѣдко раздражаетъ аппетитъ юнаго музыканта, замѣчателенъ тѣмъ, что прошелъ нѣсколько рукъ и совершилъ полную карьеру заграничной службы.
   По окончаніи обѣда, мистриссъ Бэгнетъ, вспомоществуемая младшими членами своего семейства (которые сами моютъ и чистятъ свои кружки, тарелки, ножи и вилки), доводитъ весь столовый сервизъ до того же блестящаго положенія, въ какомъ онъ былъ прежде, и убираетъ его. При этомъ она обметаетъ очагъ, чтобы мистеръ Бэгнетъ и гость его безъ замедленія и съ полнымъ комфортомъ могли закурить свои трубки. Эти домашнія занятія сопровождаются безпрестанными переходами по заднему двору и употребленіемъ въ дѣло ведра, которое наконецъ имѣетъ удовольствіе служить къ омовенію самой мистриссъ Бэгнетъ. Когда хозяйка дома является такимъ образомъ въ освѣженномъ и украшенномъ видѣ, принимается за иголку, тогда, только тогда -- ибо ранѣе нельзя было считать голову ея освобожденною отъ мысли о зелени -- мистеръ Бэгнетъ приглашаетъ кавалериста приступить къ изложенію дѣла.
   Мистеръ Джорджъ принимается за это съ чрезвычайною умѣренностію. Онъ, повидимому, обращается къ мистеру Бэгнету и только однимъ глазкомъ смотритъ все время на бабенку; точно также поступаетъ и мистеръ Бэгнетъ въ отношеніи къ мистеру Джорджу. Мистриссъ Бэгнетъ, скромная подобно имъ, внимательно занимается шитьемъ. Когда дѣло было доложено и разъяснено, мистеръ Бэгнетъ прибѣгнулъ къ своей любимой уловкѣ соблюденія дисциплины.
   -- И это все, не правда ли, Джорджъ?-- вопрошаетъ онъ.
   -- Это все.
   -- И ты намѣренъ дѣйствовать согласно моему мнѣнію?
   -- Я совершенно буду имъ руководствоваться,-- отвѣчаетъ Джорджъ.
   -- Старуха,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ: -- скажи ему мое мнѣніе. Ты знаешь его. Скажи ему какъ быть дѣлу.
   Не должно связываться съ людьми, которые для насъ слишкомъ глубоки; въ дѣлахъ, которыхъ мы не понимаемъ совершенно, слѣдуетъ обходиться весьма осторожно. Необходимо поставить себѣ главнымъ правиломъ ничего не дѣлать въ потемкахъ и ощупью, не принимать участія ни въ какомъ скрытномъ или таинственномъ предпріятіи и не соваться туда, гдѣ не видно броду. Вотъ въ сущности мнѣніе мистера Бэгнетъ, высказанное устами его старухи. Мнѣніе это до такой степени просвѣтляетъ умъ Джорджа, поддерживая его личный взглядъ на вещи и прогоняя его сомнѣнія, что онъ рѣшается, противъ обыкновенія, выкурить еще трубочку и принимается толковать о добромъ старомъ времени со всѣми членами семьи Бэгнетъ, на основаніи добытыхъ ими опытовъ и наблюденій.
   Вслѣдствіе всѣхъ сихъ обстоятельствъ, въ совокупности взятыхъ, мистеръ Джорджъ поднимается со стула и вытягивается ко всю длину своего роста уже тогда, когда бассону и флейтѣ настаетъ время идти въ театръ, гдѣ ихъ ожидаетъ британская публика; но и теперь мистеръ Джорджъ, по свойственному ему характеру домашняго баловника и балясника, не скоро успѣваетъ распрощаться съ Квебекомъ и Мальтой. Онъ опускаетъ въ карманъ къ своему крестному шиллингъ, поздравляетъ его съ успѣхами въ жизни и возвращается въ Линкольнскія Поля уже тогда, когда на дворѣ сдѣлалось совершенно темно.
   -- Семейный домъ,-- бормочетъ онъ самъ съ собою, идя вдоль по улицѣ:-- какъ бы ни былъ онъ скроменъ, заставляетъ человѣка, подобнаго мнѣ, считать себя одинокимъ. Но хорошо, что я никогда не рѣшился на брачную эволюцію. Я не годился бы для нея. А такой бродяга отъ природы, даже въ теперешніе мои годы, что я не усидѣлъ бы дома и съ мѣсяцъ, особенно если бы приходилось имѣть постоянную квартиру, а не кочевать по цыгански. Что же въ самомъ дѣлѣ! Я никого не обижаю, никому не въ тягость: это уже что-нибудь да значитъ. Такъ размышлялъ онъ, продолжая свой путь.
   Придя къ дому, гдѣ проживалъ мистеръ Толкинхорнъ, и поднявшись на лѣстницу, онъ находитъ наружную дверь запертою и комнаты неосвѣщенными. Но кавалеристъ, не слишкомъ глубоко посвященный въ дѣло наружныхъ дверей, при томъ мракѣ, который облекалъ лѣстницу, начинаетъ возиться и шарить въ надеждѣ отыскать ручку отъ звонка или отворить себѣ дверь. Въ это время мистеръ Толкинхорнъ съ обычнымъ хладнокровіемъ появляется наверху лѣстницы и спрашиваетъ съ неудовольствіемъ.
   -- Кто тутъ? Что вы тутъ дѣлаете?
   -- Простите, сэръ. Это Джорджъ... это сержантъ.
   -- А развѣ Джорджъ, сержантъ, не могъ разглядѣть, что дверь моя заперта?
   -- Именно, сэръ, я не могъ. Въ всякомъ случаѣ, я не разглядѣлъ,-- говоритъ кавалеристъ, нѣсколько разгорячившись.
   -- Ну, что, перемѣнили вы свое мнѣніе, или остаетесь при прежнемъ?-- спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ. Между тѣмъ онъ съ перваго взгляда угадалъ уже отвѣтъ кавалериста.
   -- При томъ же мнѣніи, сэръ.
   -- Я такъ и думалъ. Этого довольно. Вы можете отправляться. Вѣдь вы тотъ человѣкъ,-- продолжаетъ мистеръ Толкинхорнъ, отпирая ключемъ дверь,-- тотъ самый человѣкъ, въ квартирѣ котораго найденъ была, мистеръ Гридли?
   -- Да, я тотъ человѣкъ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ, опустившись на двѣ или три ступеньки.-- А что же, сэръ?
   -- Что же? Я не очень-то одобряю ваше сообщество. Вы не переступили бы за порогъ моеи комнаты сегодня утромъ, если бы я зналъ, что вы тотъ человѣкъ. Гридли? Да это страшный, опасный злодѣй, готовый на всякое убійство.
   Съ этими словами, произнесенными съ необычайнымъ возвышеніемъ голоса, что съ нимъ случалось очень рѣдко, адвокатъ идетъ въ свои комнаты и захлопываетъ дверь съ оглушающимъ громомъ.
   Мистеръ Джорджъ принялъ эту манеру прощаться съ весьма неблагопріятной стороны, тѣмъ болѣе, что писецъ входившій въ это время на лѣстницу, безъ сомнѣнія, слышалъ послѣднія фразы адвоката и конечно примѣнилъ ихъ къ нему, Джорджу. "Много нужно кротости, чтобы перенести это", ворчитъ кавалеристъ, пронзнеся наскоро кой-какую брань и спускаясь по лѣстницѣ. "Страшный, опасный злодѣй!" и взглянувъ въ это время вверхъ, онъ видитъ письма, который смотритъ на него и слѣдитъ за нимъ, какъ онъ пройдетъ мимо фонаря. Это такъ усиливаетъ его досаду, что онъ еще остается минутъ на пять, какъ призракъ. Но онъ прогоняетъ свое раздумье, посвистываетъ, удаляетъ отъ себя мрачныя мысли и идетъ въ свою галлерею для стрѣльбы въ цѣль и другихъ гимнастическихъ упражненій.
   

XXVIII. Желѣзный заводчикъ.

   Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ пріобрѣлъ себѣ въ самомъ высшемъ градусѣ фамильную подагру. Онъ живетъ съ полнымъ удобствомъ въ Линкольншэйрѣ; но воды выступили изъ рѣкъ и потопили низменныя земли, холодъ и туманъ собираются въ Чесни-Воулдѣ, несмотря на его укрѣпленія, и проникаютъ въ кости сэра Лэйстера. Пылающіе огни отъ дровъ и каменнаго угля -- дэдлокскіе брусья и допотопные лѣса, которые тлѣютъ на обширныхъ очагахъ и мерцаютъ въ сумракѣ нахмуреннаго бора, съ уныніемъ взирающаго, какъ исчезаютъ деревья, не могутъ прогнать непріятеля. Трубы съ горячею водою, которыя протягиваются по всему дому, обитыя войлоками и подушками двери и оконныя рамы, ширмы и гардины не могутъ однако достаточно помочь дѣйствіямъ и удовлетворить вполнѣ требованіямъ сэра Лэйстера. Вслѣдствіе сего въ фешенебельныхъ кругахъ околотка разносится въ одно прекрасное утро слухъ, что леди Дэдлокъ вскорѣ отправляется на нѣсколько недѣль въ городъ.
   Печальная, но не менѣе того неподлежащая сомнѣнію, та истина, что даже важные люди имѣютъ у себя бѣдныхъ родственниковъ. Такимъ образомъ у сэра Лэйстера есть двоюродные братья, которые до того бѣдны, что можно съ вѣроятностію допустить, что для нихъ лучше бы было не красоваться на золотомъ древѣ фамиліи Дэдлоковъ.
   Между тѣмъ теперь они не могутъ (за весьма малыми исключеніями тѣхъ изъ нихъ, которые очертя голову, ищутъ почета, не гонять за выгодами служить, ибо тому препятствуетъ фамильное достоинство Дэдлоковъ. Потому они ѣздятъ къ своимъ богатымъ кузенамъ и кузинамъ, дѣлаютъ долги, когда имъ это удается, и живутъ по нищенски, когда не находятъ кредита; женская половина ихъ не находитъ себѣ мужей, мужская не находитъ женъ; они ѣздятъ въ наемныхъ каретахъ, сидятъ на пирахъ, которыхъ никогда не даютъ на свой счетъ, и такимъ образомъ кое-какъ тянутся за большимъ свѣтомъ.
   Такимъ же образомъ всякій, кто являлся въ домъ къ сэру Лэйстеру Додлоку, желалъ казаться болѣе или менѣе его кузеномъ или кузиной. Отъ милорда Буддя, Герцога Фудля, и такъ далѣе, до Нудля, сэръ Лэйстеръ, подобно громадному пауку, распространяетъ нити своего родства. Но несмотря на подобное изобиліе дальнихъ родственниковъ, онъ съ ними ласковъ и даже довольно щедръ и въ настоящую минуту, несмотря на туманъ и сырость, онъ выдерживаетъ посѣщеніе нѣсколькихъ кузеновъ и кузинъ, пріѣхавшихъ въ Чесни-Воулдъ, выдерживаетъ съ самоотверженіемъ привычнаго страдальца.
   Изъ числа ихъ первое мѣсто занимаетъ Волюмнія Дэдлокъ, молодая леди (шестидесяти лѣтъ), пользующаяся большимъ уваженіемъ потому что, съ материнской стороны, она имѣетъ честь быть бѣдной родственницей другой знаменитой фамиліи. Миссъ Волюмнія, показавъ въ самыхъ юныхъ лѣтахъ необыкновенный талантъ вырѣзывать фигурки изъ цвѣтной бумаги и пѣть подъ звуки гитары испанскія пѣсня, разсказывая въ промежуткахъ французскіе анекдоты, провела двадцать лѣтъ жизни, между двадцатью и сорока годами, довольно пріятно. Потомъ, забывъ счетъ пережитыхъ ею зимъ и убѣдившись, что ея испанскія пѣсни считаются вообще бичомъ для человѣчества, она удалилась въ Батъ; тамъ она перебивается кое-какъ на ежегодные денежные подарки, которые дѣлаетъ ей сэръ Лэйстеръ и оттуда является отъ времени до времени навѣшать по деревнямъ своихъ кузеновъ и кузинъ. У нея обширное знакомство въ Батѣ въ кругу разбитныхъ старыхъ джентльменовъ съ тонкими ногами, одѣтыми въ нанковые брюки, и вообще она высоко стоитъ въ общественномъ мнѣніи этого скучнаго города. Но во всѣхъ другихъ домахъ ея немного боятся при взглядѣ на огромное количество румянъ, покрывающихъ ея щеки и на старое жемчужное ожерелье, которое украшаетъ ея набѣленную шею. Во всякомъ изобильномъ имѣніи Волюмнія непремѣнно попала бы въ списокъ особъ, пользующихся пенсіей. Были люди, которые и старались включить ее въ это число, и когда пріѣхалъ Вильямъ Буффи, всѣ ожидали, что имя ея будетъ отмѣчено противъ суммы двухъ сотъ фунтовъ ежегодно. Но Вильямъ Буффи открылъ какимъ-то образомъ противъ всеобщаго ожиданія, что теперешнія времена для этого неудобны; и это было первое ясное указаніе, которымъ сэръ Лэйстеръ обязанъ ему, въ подкрѣпленіе своего убѣжденія, что общественный организмъ постепенно распадается. Тутъ же и достопочтенный Бобъ Стэбльзъ, который умѣетъ приготовлять конскую примочку съ искусствомъ ветеринарнаго врача и который стрѣляетъ лучше всякаго записного егеря. Онъ нѣкоторое время изъявлялъ довольно горячее желаніе служить своему отечеству и получать за то хорошее жалованье, но съ тѣмъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы должность его не была сопряжена съ безпокойствомъ и отвѣтственностью. При благопріятныхъ обстоятельствахъ, это естественное желаніе со стороны умнаго молодого джентльмена, имѣющаго знатное родство, было бы тотчасъ удовлетворено; но какими-то судьбами Вильямъ Буффи нашелъ, по пріѣздѣ своемъ, что теперь не время заниматься такими мелочами; и это послужило поводомъ къ вторичному замѣчанію со стороны сэра Лэйстера Дэдлока, о томъ что общественный организмъ постепенно распадается.
   Остальные изъ кузинъ и кузеновъ были леди и джентльмены различныхъ лѣтъ и разнообразныхъ талантовъ; большая часть изъ нихъ любезны и чувствительны. Они, кажется, считаютъ, что совершили слишкомъ много хорошаго для жизни, родившись на свѣтъ, на которомъ у нихъ такъ много кузеновъ и кузинъ. Но это изобиліе родни отчасти и стѣсняетъ, и затрудняетъ ихъ: бездѣйствуя, они не рѣшаются избрать для себя дорогу къ милосердію того или другого родственника и, повидимому, точно также теряются, не зная, что съ собою дѣлать, какъ другіе теряются, не зная куда съ ними дѣваться.
   Въ этомъ обществѣ -- да и гдѣ бы то ни было -- миледи Дэдлокъ владычествуетъ съ неоспоримымъ правомъ. Будучи прекрасной наружности, одѣваясь изящно, достигнувъ возможнаго возвышенія и могущества въ своемъ маленькомъ мірѣ (потому что модный міръ не занимаетъ всего пространства между обоими земными полюсами) она, несмотря на нѣкоторое высокомѣріе и равнодушіе, которыя проглядываютъ въ ея обхожденіи, все-таки содѣйствуетъ просвѣщенію и утонченію своего избраннаго крута. Двоюродные братья и сестры, даже старшіе изъ числа ихъ, которые лежали уже въ параличѣ въ то время, какъ сэрь Лэйстеръ женился на ней, питали къ ней чисто феодальное уваженіе, и достопочтенный Бобъ Стэбльзъ ежедневно повторяетъ нѣкоторымъ довѣреннымъ лицамъ, между завтракомъ и обѣденною закускою, свою оригинальную замѣтку, что "въ цѣломъ заводѣ ни за одной маткой нѣтъ такого ухода, какъ за миледи Дэдлокъ".
   Таково общество, собравшееся въ длинной гостиной въ Чесни-Воулдѣ. Скоро настанетъ пора ложиться спать. Камины въ спальняхъ по всему дому пылаютъ ярко, какъ будто вызывая призраковъ изъ-подъ старинныхъ комнатныхъ орнаментовъ и съ расписанныхъ потолковъ. Ночники стоятъ приготовленные на отдаленномъ столѣ и кузены и кузины позѣвываютъ, разлегшись на оттоманахъ. Кузены и кузины сидятъ за фортепьяно, кузины и кузены пьютъ содовую воду, кузины и кузены встаютъ изъ-за карточныхъ столовъ, кузины и кузены толпятся около камина. У своего привилегированнаго камина (потому что ихъ два въ комнатѣ) стоитъ сэръ Лэйстеръ. Съ противоположной стороны сидитъ миледи за столомъ. Волюмнія, какъ одна изъ приближенныхъ кузинъ, расположилась между ними на великолѣпномъ креслѣ. Сэръ Лэйстеръ съ худо скрываемымъ неудовольствіемъ смотритъ на ея нарумяненныя щеки и ея жемчужное ожерелье.
   -- Я нечаянно встрѣтила здѣсь на крыльцѣ,-- говоритъ Волюмнія, которой мысли давно уже блуждаютъ около постели, послѣ длиннаго вечера, проведеннаго въ скучной, утомительной бесѣдѣ:-- одну изъ прекраснѣйшихъ дѣвушекъ, какихъ мнѣ когда либо удавалось видѣть.
   -- Это protégé миледи,-- замѣчаетъ Лэйстеръ.
   -- Я такъ и думала. Нужно имѣть образованный взглядъ, чтобы отыскать такую дѣвушку. Она въ самомъ дѣлѣ чудо. Можетъ быть нѣкоторые станутъ сравнивать ее съ куклой, но въ своемъ родѣ она совершенство; такого розанчика я еще не видывала!
   Сэръ Лэйстеръ, бросивъ высокомѣрно недовольный взглядъ на нарумяненныя щеки Волишніи, кажется, соглашается съ ея мнѣніемъ.
   -- Впрочемъ,-- замѣчаетъ миледи лѣнивымъ, изнѣженнымъ голосомъ:-- впрочемъ; если въ выборѣ дѣйствовалъ тутъ образованный глазъ, то никакъ не мой, а мистриссъ Ронсвелъ. Роза ея находка.
   -- Она ваша горничная, не правда ли?
   -- Нѣтъ. Такъ что-то такое, родъ секретаря-компаньонки, сама не знаю что именно.
   -- Вамъ пріятно имѣть ее возлѣ себя, какъ пріятно имѣть цвѣтокъ, птичку, картинку или напримѣръ пуделя, впрочемъ, пудель нейдетъ сюда,-- однимъ словомъ, все миловидное имѣетъ съ ней сходство,-- говоритъ Волюмнія вкрадчивымъ голосомъ.-- Ахь, какъ она мила! И какою доброю смотритъ эта мистриссъ Ронсвелъ. Она должна быть уже очень и очень зрѣлыхъ лѣтъ, а между тѣмъ какъ до сихъ поръ дѣятельна и свѣжа! Она у меня рѣшительно самая дорогая и близкая изъ подругъ!
   Сэръ Лэйстеръ находитъ весьма справедливымъ и приличнымъ, чтобы домоправительница Чесни-Воулда была такою замѣчательною особой. Независимо отъ сего, онъ особенно уважаетъ мистриссъ Ронсвелъ и любитъ, когда ее хвалятъ. Потому онъ говорить:
   -- Вы правы, Волюмнія.
   И Волюмнія слышитъ этотъ отзывъ съ чрезвычайнымъ удевольствіемъ.
   -- У нея вѣдь нѣтъ своихъ дочерей, не правда ли?
   -- У мистриссъ Ровсвелъ? Нѣтъ, Волюмнія. У нея есть сынъ, даже два сына.
   Миледи, которой хроническая тоска была усилена въ этотъ вечеръ Волюмніей, съ нетерпѣніемъ посматриваетъ на ночники и испускаетъ едва слышный вздохъ.
   -- И вотъ еще замѣчательный примѣръ того замѣшательства, въ которое впалъ нынѣшній вѣкъ, наравнѣ съ уничтоженіемъ межевыхъ признаковъ, съ открытіемъ шлюзовъ, потопленіемъ луговъ и проч.,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ съ мрачнымъ видомъ: -- мистеръ Толкинхорнъ недавно говорилъ мнѣ, что сына мистриссь Ронсвелъ приглашали въ Парламентъ. Миссъ Волюмнія издаетъ слабый, но довольно рѣзкій крикъ.
   -- Да, дѣйствительно,-- повторяетъ сэръ Лэйстеръ:-- въ парламентъ.
   -- Я никогда не слыхивала ничего подобнаго! Ахъ, Боже мой, да кто же этотъ человѣкъ, какъ зовутъ его?-- восклицаетъ Волюмнія.
   -- Его зовутъ... онъ извѣстенъ подъ именемъ, если не ошибаюсь, подъ именемъ Желѣзнаго Заводчика.
   Сэръ Лэйстеръ произноситъ эти слова протяжно, нехотя, тономъ сомнѣнія. Онъ увѣренъ только, что человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь, не называется Свинцовой Заводчицей, но въ то же время сознаетъ, что истинное названіе имѣетъ какую-то связь съ названіемъ одного изъ металловъ.
   Волюмнія вторично издаетъ слабый визгъ.
   -- Онъ отклонилъ это предложеніе, если только свѣдѣнія, сообщенныя мнѣ мистеромъ Толкинхорномъ, вѣрны, въ чемъ я не имѣю причинъ сомнѣваться, потому что мистеръ Толкинхорнъ всегда особенно правдивъ и точенъ; но,-- продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:-- это не ослабляетъ аномаліи, свидѣтельствующей объ особенной, непостижимой внимательности и непонятномъ для меня уваженіи къ этому человѣку.
   Такъ какъ миссъ Волюмнія бросаетъ въ это время нетерпѣливый взглядъ на подсвѣчникъ, то сэръ Лэйстеръ, со всѣми пріемами учтиваго человѣка, обходитъ комнату, приносятъ свѣчку и зажигаетъ ее у угасающей лампы миледи.
   -- Прошу васъ, миледи,-- говоритъ онъ въ это время: -- остаться здѣсь на нѣсколько минутъ, потому что человѣкъ, о которомъ я говорилъ, пріѣхалъ сюда сегодня вечеромъ, незадолго до обѣда, и изъявилъ желаніе, въ очень приличномъ письмѣ... (сэръ Лэйстеръ, съ свойственнымъ ему уваженіемъ къ справедливости, останавливается здѣсь и повторяетъ) да, я обязанъ это сказать... въ очень приличномъ и хорошо изложенномъ письмѣ, изъявилъ желаніе переговорить съ вами и со мною относительно этой дѣвушки. Такъ какъ онъ хотѣлъ отправиться назадъ въ ночь, то я и отвѣчалъ ему, что мы попросимъ его передъ нашимъ уходомъ въ спальню.
   Миссъ Волюмнія, все съ прежнимъ визгомъ, обращается въ бѣгство, желая своимъ хозяевамъ счастливѣе отдѣлаться отъ этого -- кто его знаетъ, что онъ за человѣкъ?-- отъ этого Желѣзнаго Заводчика.
   Остальные кузены и кузины также разсѣиваются всѣ до послѣдняго.
   Сэръ Лэйстеръ звонитъ лъ колокольчикъ.
   -- Кланяйся мистеру Ронсвелу, который теперь въ комнатѣ домоправительницы, и скажи ему, что я могу теперь принять его.
   Миледи, которая слушала все это, повидимому, довольно разсѣянно, смотритъ на мистера Ронсвела, вошедшаго въ комнату. Ему, можетъ быть, немного болѣе пятидесяти лѣтъ; онъ недуренъ собою, похожъ на свою мать, у него внятный голосъ, широкое чело, на которомъ осталось мало его темныхъ волосъ, и хитрое, хотя и открытое, лицо. Онъ смотритъ человѣкомъ состоятельнымъ, одѣтъ въ черное, довольно тученъ, но крѣпокъ и дѣятеленъ на видъ. У него очень непринужденныя, естественныя манеры, и онъ, какъ кажется, нисколько не смущается при видѣ тѣхъ особъ, съ которыми ему приходится говорить.
   -- Сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ, прося у васъ позволенія переговорить съ вами, я не могу предпринять ничего лучшаго какъ быть, по возможности, краткимь. Очень вамъ благодаренъ, сэръ Лэйстеръ.
   Головы Дэдлоковъ наклоняются по направленію къ софѣ, стоявшей между сэромъ Лэйстеромъ и миледи. Мистеръ Ронсвель спокойно занимаетъ тамъ мѣсто.
   -- Въ нынѣшнее практическое время, когда столько великихъ предпріятій въ ходу, у людей подобныхъ мнѣ такъ много рабочихъ въ разныхъ мѣстахъ, что приходится быть въ постоянныхъ разъѣздахъ.
   Сэръ Лэйстеръ доволенъ, что Желѣзный Заводчикъ не увидитъ по крайней мѣрѣ здѣсь суматохи и хлопотъ -- здѣсь, въ этомъ старинномъ домѣ, стоящемъ посреди безмолвнаго парка, гдѣ плющъ и мхи развиваются на свободѣ, гдѣ сучковатые и шероховатые вязы и тѣнистые дубы густо одѣлись лопушникомъ и своей собственной столѣтней корой и гдѣ солнечные часы, поставленные на террасѣ, безмолвно въ продолженіе нѣсколькихъ столѣтій, показывали время, составлявшее неотъемлемую собственность каждаго изъ Дэдлоковъ. Сэръ Лэйстеръ сидитъ на мягкомъ креслѣ и невольно сравниваетъ собственное спокойствіе и тишину Чесни-Воулда вообще съ безпрестанными хлопотами желѣзныхъ заводчиковъ.
   -- Леди Дэдлокъ была такъ милостива,-- продолжаетъ мистеръ Ронсвелъ съ почтительнымъ поклономъ по направленію къ мы леди:-- что помѣстила при себѣ молодую прекрасную собою дѣвушку, но имени Розу. Теперь сынъ мой влюбился въ эту Розу и просилъ у меня позволенія сдѣлать ей предложеніе. Я никогда не видалъ Розы до нынѣшняго дня, но я слишкомъ увѣренъ въ благоразуміи моего сына даже въ дѣлѣ любви. Я нашелъ ее именно такою, какою онъ мнѣ ее представлялъ, и матушка моя отзывается о ней съ самой выгодной стороны.
   -- И она заслуживаетъ этого во всѣхъ отношеніяхъ,-- замѣчаетъ миледи.
   -- Я очень счастлинъ, леди Дэдлокъ, что вы изволите этого говорить; и не считаю нужнымъ объяснить, въ какой мѣрѣ ваше снисходительное мнѣніе о ней важно для меня.
   -- Я тоже,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ съ невыразимымъ величіемъ, потому что онъ считаетъ, что желѣзный заводчикъ слишкомъ уже развязенъ на языкъ:-- я тоже думаю, что это совершенно излишне.
   -- Совершенно излишне, сэръ Лэйстеръ. Но видите ли, сынъ мой очень молодой человѣкъ, а Роза молодая дѣвушка. Почти такъ же, какъ я сдѣлалъ свою карьеру, сынъ мой долженъ будетъ дѣлать свою, и потому о женитьбѣ его въ настоящее время не можетъ быть я рѣчи. Но предположивъ, что я дамъ ему согласіе жениться на этой миленькой дѣвушкѣ, если она съ своей стороны будетъ на то согласна, я считаю долгомъ заранѣе высказать, и я увѣренъ, что вы, сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ, поймете и извините меня,-- что это можетъ быть съ тѣмъ лишь условіемъ, что она не останется въ Чесни-Воулдѣ. Потому, прежде нежели я войду съ сыномъ въ рѣшительные переговоры объ этомъ предметѣ, осмѣливаюсь предупредить васъ, что если вамъ будетъ непріятно или неудобно отпустить эту дѣвушку, то я постараюсь пріостановить это дѣло на нѣкоторое время и оставить его въ томъ же положеніи, въ какомъ оно теперь.
   Не оставлять въ Чесни-Воулдѣ, предлагать условіе! Всѣ прежнія предубѣжденія противъ Ватта Тэйлора и всѣхъ желѣзныхъ заводчиковъ, которые неиначе и показываются на улицахъ, какъ при свѣтѣ факеловъ, цѣлымъ роемъ нисходятъ на голову сэра Лэйстера, на которой прекрасныя сѣдины, точно такъ же, какъ и волосы его бакенбардъ, поднимаются теперь дыбомъ отъ негодованія.
   -- Долженъ ли я,-- говорить сэръ Лэйстеръ:-- и должна ли миледи понять -- онъ привлекаетъ жену свою къ участію, во-первыхъ, изъ вѣжливости, во-вторыхъ, въ видахъ осторожности, такъ какъ онъ чрезвычайно уважаетъ ея мнѣніе:-- долженъ ли я, мистеръ Ронсвелъ, и должна ли миледи понять, сэръ, что вы считаете эту молодую дѣвушку слишкомъ достойною для Чесни-Воулда, или вы, быть можетъ, полагаете для нея унизительнымъ оставаться здѣсь?
   -- Конечно, нѣтъ, сэръ Лэйстеръ.
   -- Съ удовольствіемъ слышу это.
   Сэръ Лэйстеръ произноситъ эти слова, возвыся голосъ.
   -- Позвольте, мистеръ Ронсвелъ,-- говоритъ миледи, отстраняя сэра Лэйстера легкимъ движеніемъ своей прекрасной руки, какъ будто бы она прогоняла муху:-- потрудитесь мнѣ объяснить, что вы хотите этимъ сказать.
   -- Съ удовольствіемъ, леди Дэдликъ. Я ничего бы не желалъ лучшаго.
   Обращая свое лицо, котораго умное выраженіе слишкомъ живо и дѣятельно, чтобы его можно было скрыть подъ заученнымъ, обычнымъ равнодушіемъ, къ рѣзкому саксонскому лицу гостя, котораго можно назвать типомъ рѣшительности и твердости, миледи внимательно слушаетъ его, изрѣдка наклоняя немного голову.
   -- Я сынъ вашей домоправительницы, леди Дэдлокъ, и провелъ дѣтство около этого дома. Моя мать жила здѣсь полстолѣтія и, безъ сомнѣнія, здѣсь же положитъ свои кости. Она одинъ изъ тѣхъ примѣровъ любви, привязанности и вѣрности въ своемъ званіи, которыми Англія можетъ гордиться. Извините меня, что я удаляюсь такимъ образомъ отъ главнаго предмета. Я боялся, чтобы вы не подумали,-- продолжалъ онъ, обращаясь къ сэру Лэйстеру:-- что я стыжусь положенія моей матери здѣсь, или что я не чувствую должнаго уваженія къ Чесни-Воулду и всему вашему семейству. Я, конечно, могъ бы пожелать, я даже и желалъ этого, леди Дэдлокъ, чтобы матушка моя оставила васъ, прослуживъ вамъ такъ много лѣтъ, и окончила дни свои при мнѣ. Но когда я увидалъ, что расторгать эти крѣпкія узы значило бы растерзать ея сердце, я тотчасъ же отказался отъ этой мысли.
   Сэръ Лэйстеръ опять принялъ очень величественную позу, услыхавъ, что мистриссъ Ронсвелъ такъ мужественно противостояла убѣжденіямъ провести остатокъ жизни съ Желѣзнымъ Заводчикомъ.
   -- Я былъ,-- продолжалъ гость скромнымъ, но прямодушнымъ тономъ:-- нѣкоторое время ученикомъ, рабочимъ. Я жилъ долго и долго поденьщикомъ и долженъ былъ самъ образовать себя, по мѣрѣ возможности. Жена моя была дочерью подмастерья и прекрасно воспитана. У насъ было три дочери и сынъ, о которомъ я уже вамъ говорилъ. Къ счастію мы могли дать имъ большія средства къ образованію, чѣмъ какія сами имѣли въ молодости; мы воспитывали ихъ хорошо. Главнѣйшею заботою и первымъ удовольствіемъ нашимъ было сдѣлать ихъ достойными какого нибудь общественнаго положенія. Все это такъ обыкновенно, леди Дэдлокъ, въ той сферѣ, въ которой я живу, и въ томъ сословіи, къ которому я принадлежу, что такъ называемые неравные браки встрѣчаются у насъ точно такъ же часто, какъ и въ другихъ слояхъ общества. Иногда сынъ открываетъ отцу своему, что онъ влюбленъ, и что предметъ его любви фабричная дѣвушка. Отецъ, который прежде самъ работалъ на фабрикѣ, сначала, можетъ быть, бываетъ недоволенъ выборомъ сына. Можетъ быть, у него есть въ отношеніи сына уже другіе виды. Между тѣмъ дѣло оканчивается тѣмъ, что, разузнавши, что дѣвушка хорошаго поведенія и кроткаго характера, онъ говорить сыну: "Я увѣренъ, что ты поступаешь въ этомъ дѣлѣ съ должною обдуманностью. Для васъ обоихъ это важный шагъ. Потому я полагаю отдать дѣвушку года на два поучиться". Или, можетъ быть, скажетъ такимъ образомъ: "Я помѣщу эту дѣвушку въ одно заведеніе съ твоими сестрами на такое-то время, въ продолженіе котораго ты долженъ дать мнѣ честное слово видѣться съ нею такъ-то часто. Если предъ истеченіемъ этого срока, когда она въ той мѣрѣ воспользуется преимуществами образованія, что вы оба будете мочь стать на одинъ уровень, если предъ истеченіемъ этого срока вы не перемѣните намѣреній своихъ, то я съ своей стороны сдѣлаю все, чтобы устроить ваше счастіе". Я много знаю случаевъ, подобныхъ описаннымъ мною, миледи, и мнѣ кажется, они должны руководить мною въ теперешнихъ обстоятельствахъ.
   Величіе сэра Лэйстера напрягается до того, что дѣлаетъ взрывъ. Приготовленія къ этому взрыву незамѣтны, но послѣдствія его ужасны.
   -- Мистеръ Ронсвелъ,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ, заложивъ правую руку за борть своего синяго сюртука, оффиціальная поза, въ которой онъ представленъ на портретѣ, висящемъ въ его галлереѣ:-- неужели вы проводите параллель между Чесни-Воулдомъ и... (здѣсь онъ останавливается, боясь задохнуться) и фабрикой?
   -- Нечего и говорить, сэръ Лэйстеръ, что два эти мѣста совершенно различны между собою; но по существу дѣла мнѣ кажется, что они могутъ быть поставлены въ параллель другъ съ другомъ.
   Сэръ Лэйстеръ направляетъ свой величественный взглядъ сначала въ одну сторону длинной гостиной, потомъ въ другую, прежде нежели можетъ убѣдиться, что онъ слышитъ это на яву.
   -- Да знаете ли вы, сэръ, что эта молодая дѣвушка, которую миледи... миледи взяла состоять при своей особѣ, воспитывалась въ деревенской школѣ, что по ту сторону околицы?
   -- Сэръ Лэйстеръ, это мнѣ очень хорошо извѣстно. Школа дѣйствительно прекрасная и поддерживается въ отличномъ порядкѣ стараніями вашей фамиліи.
   -- Затѣмъ, мистеръ Ронсвелъ,-- возражаетъ сэръ Лэйстеръ:-- затѣмъ я не понимаю примѣненія, которое вы сейчасъ сдѣлали.
   -- Понятнѣе ли будетъ для васъ, сэръ Лэйстеръ, если я скажу,-- желѣзный заводчикъ, говоря это, нѣсколько покраснѣлъ:-- если я скажу, что деревенская школа не въ состояніи образовать дѣвушку такъ, какъ я бы желалъ, чтобы была образована жена моего сына?
   Отъ деревенской школы Чесни-Воулда, невредимой и спокойной въ эту минуту, блестящій умъ Дэдлока стремительно переходить къ общему государственному организму, отъ общаго государственнаго оргавизма въ его цѣлостномъ, здоровомъ состояніи къ тому же самому организму, получающему разрушительные удары отъ заблужденій людей (желѣзныхъ, оловянныхъ и стальныхъ заводчиковъ и заводчицъ и т. д.) и желанія ихъ выйти изъ того состоянія, въ которомъ родились, при чемъ -- согласно быстрому логическому соображенію сэра Лэйстера -- они по необходимости хватаются за первое общественное положеніе, которое попадется имъ на пути. Съ этимъ неразлучно желаніе воспитывать и другихъ людей выше ихъ состоянія.
   -- Миледи, прошу у васъ прощенія. Позвольте сказать мнѣ нѣсколько словъ.-- Она выказала намѣреніе начать говорить.-- Мистеръ Ронсвелъ, наши взгляды на долгъ гражданина, наши взгляды на общественное положеніе, наши взгляды на воспитаніе, наши взгляды на... однимъ словомъ, всѣ наши взгляды до того діаметрально противолопожны, что продолжать подобное преніе было бы вредно и для вашихъ нервовъ, вредно и для моихъ. Эта молодая дѣвушка пользуется особеннымъ сниманіемъ и милостями миледи. Если она пожелаетъ избавиться отъ этого вниманія и этихъ милостей, или если она захочетъ подчиниться вліянію человѣка, который по своимъ исключительнымъ убѣжденіямъ... вы позволите мнѣ назвать это исключительными убѣжденіями, хотя я, разумѣется, сознаю, что никто не обязанъ давать мнѣ въ нихъ отчетъ... который по своимъ исключительнымъ убѣжденіямъ вздумаетъ устранить ее отъ этого вниманія и этихъ милостей, то конечно всегда можетъ это сдѣлать. Мы очень благодарны за прямодушіе, съ которымъ вы говорите. Во всякомъ случаѣ этотъ разговоръ не долженъ имѣть вліянія на положеніе молодой особы здѣсь. Кромѣ этого мы не налагаемъ никакихъ ограниченій; но, въ заключеніе, просимъ, если вы будете такъ снисходительны, прекратить разговоръ объ этомъ предметѣ.
   Гость останавливается на минуту, чтобы дать миледи случай сказать что-нибудь. Но миледи не произноситъ ни слова. Тогда онъ встаетъ и отвѣчаетъ.
   -- Сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ, позвольте мнѣ благодарить васъ за ваше вниманіе и вмѣстѣ замѣтить, что я очень серьезно буду совѣтовать сыну моему преодолѣть его настоящую страсть. Доброй ночи!
   -- Мистеръ Ронсвелъ,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ, выказывая всѣ признаки джентльменской натуры:-- теперь поздно, а по дорогамъ темно. Я надѣюсь, что вы какъ ни скупитесь на время, но вѣрно позволите миледи и мнѣ предложить вамъ комнату въ Чсени-Воулдѣ, по крайней мѣрѣ хоть на нынѣшнюю ночь.
   -- Я надѣюсь, присовокупляетъ миледи.
   -- Очень вамъ благодаренъ, но мнѣ должно провести всю ночь въ дорогѣ, чтобъ пріѣхать въ отдаленный пунктъ провинціи именно въ назначенный часъ завтра утромъ.
   Желѣзный Заводчикъ прощается; сэръ Лэйстеръ звонитъ въ колокольчикъ, и миледи встаетъ, когда гость оставляетъ комнату.
   Придя въ свой будуаръ, миледи садится въ раздумья передъ каминомъ и смотритъ на Розу, которая пишетъ во внутренней комнатѣ. Миледи зоветъ ее.
   -- Поди сюда, дитя мое. Скажи мнѣ всю правду. Ты влюблена?
   -- О, миледи!
   Миледи, взглянувъ на ея потупленное и вспыхнувшее личико, говоритъ, улыбаясь:
   -- Кто онъ такой? Не внукъ ли мистриссъ Ронсвелъ?
   -- Точно такъ, миледи. Но я еще хорошенько не знаю, точно ли я влюблена въ него.
   -- Ахъ ты, дурочка! А знаешь ли ты, что онъ тебя любитъ?
   -- Я думаю, что онъ любить меня хоть немножко, миледи.
   И Роза начинаетъ плакать.
   Неужели это леди Дэдлокъ стоитъ возлѣ деревенской красавицы, лаская ея волосы съ материнской нѣжностью и смотря на нее глазами полными задумчиваго участія? Да это она!
   -- Послушай, дитя мое. Ты молода, простодушна, и я думаю, что ты предана мнѣ.
   -- Безъ сомнѣнія, миледи. Зато нѣтъ, кажется, ничего на свѣтѣ, чѣмъ бы я не пожертвовала, чтобы доказать вамъ это.
   -- И я не думаю, чтобы ты захотѣла меня теперь оставить, даже для избранника своего сердца.
   -- Нѣтъ, миледи; о, нѣтъ! Роза въ первый разъ поднимаетъ свой взоръ, содрагаясь при подобной мысли.
   -- Будь со мною откровенна, дитя мое. Не бойся меня. Я бы желала, чтобы ты была счастлива, и постараюсь это сдѣлать, если только я могу сдѣлать кого нибудь на семъ свѣтѣ счастливымъ.
   Роза, проливая слезы, падаетъ на колѣни и цѣлуетъ ея руку.
   Миледи беретъ руку дѣвушки и, смотря пристально на огонь, то жметъ эту руку своими руками, то выпускаетъ ее. Видя ея задумчивость, Роза потихоньку уходитъ. Глаза миледи все еще устремлены на огонь. Чего она ищетъ! Неужели руки, которой уже нѣтъ, которой, можетъ быть, никогда и не было, но одно прикосновеніе къ которой могло бы какъ волшебствомъ преобразитъ всю ея жизнь? Слушаетъ ли она шаги Замогильнаго Призрака въ часъ полуночи, думаетъ ли она о томъ, на что эти шаги могутъ быть похожи? На шаги ли мужчины или женщины? Вотъ долетаетъ до ея слуха легкій шорохъ, точно отъ неровной поступи маленькаго ребенка -- ближе, близко. Она подчиняется грустному расположенію духа и для чего, кажется, такой высокородной леди затворять двери и сидѣть одной у потухающаго камина?
   Волюмнія на слѣдующій день уѣзжаетъ и всѣ кузены и кузины разсѣиваются до обѣда. Но за завтракомъ имъ приходится еще выслушать отъ сэра Лэйстера отзывы объ уничтоженіи межевыхъ признаковъ, о потопленіи луговъ и проч. Не одинъ изъ кузеновъ чувствуетъ при этомъ довольно живое негодованіе, относя всѣ безпорядки къ слабому управленію Вильяма Буффи, и чувствуя себя, вслѣдствіе обмановъ и происковъ, поставленнымъ не на должномъ мѣстѣ въ обществѣ, или пансіонномъ спискѣ. Что касается до Волюмніи, то сэръ Лэйстеръ сводитъ ее подъ руку по парадной лѣстницѣ, разсуждая съ нею такъ горячо, какъ будто вся сѣверная Англія возстала, чтобы завладѣть ея банкою съ румянами и жемчужнымъ ожерельемъ. И такимъ образомъ, въ сопровожденіи слугъ и дѣвушекъ, потому что отличительный признакъ двоюродныхъ братьевъ и сестеръ состоитъ въ томъ, что, перебиваясь сами кое-какъ, они должны непремѣнно содержать лакеевъ и горничныхъ, кузены и кузины разсѣиваются на всѣ четыре стороны, и зимній вѣтеръ, дующій въ эту минуту, сбрасываетъ поблекшія листья съ деревьевъ, растущихъ возлѣ опустѣвшаго дома, какъ будто всѣ кузены и кузины превратились въ древесную листву.
   

XXIX. Молодой человѣкъ.

   Чесни-Воулдъ на запорѣ; ковры, свернутые въ большіе тюки, лежатъ по угламъ непріютныхъ комнатъ; роскошная штофная мебель тоскуетъ подъ холщевыми чехлами; рѣзьба и позолота покрываются слоемъ пыли, и предки Дэдлоковъ прячутся отъ дневного свѣта. Вокругъ дома обильно падаютъ листья; но не вдругъ достигаютъ они земли, а кружатся въ воздухѣ съ какою-то мертвенною легкостью, которая наводитъ тоску и уныніе. Пусть садовникъ мететъ лужайки сколько душѣ его угодно, пусть собираетъ онъ сухія листья, наполняетъ ими до верху свою телѣжку и увозитъ ее, листья все-таки лежатъ вокругъ толстымъ слоемъ. Рѣзкій вѣтеръ обуреваетъ Чесни-Воулдъ; ненастный дождь бьетъ въ стекла оконъ, рамы скрипятъ, трубы каминовъ воютъ. Туманъ застилаетъ аллеи, закрываетъ проспекты и движется по землѣ съ какою-то могильною медленностью. Надъ всѣмъ домомъ носится сырой, бѣловатый паръ, точно надъ обширнымъ кладбищемъ; онъ напоминаетъ, повидимому, что давно умершіе и похороненные Дэдлоки странствуютъ здѣсь въ длинныя ночи и оставляютъ послѣ себя запахъ своихъ гробницъ.
   За то городской домъ, который рѣдко раздѣляетъ общее настроеніе духа съ Чесни-Воулдомъ въ одно и то же время, который рѣдко веселится, когда веселится деревенскій собратъ, рѣдко печалится, когда тотъ въ уныніи, исключая случаевъ смерти кого либо изъ Дэдлоковъ, городской домъ какъ будто проснулся отъ продолжительной летаргіи. Теплый и свѣтлый на столько, сколько возможно въ настоящее время года, напитанный упоительнымъ запахомъ рѣдкихъ цвѣтовъ, какіе только въ состояніи переносить комнатную атмосферу, и заставляя такимъ образомъ забывать, что теперь зима, мирный и молчаливый, такъ-что только бой часовъ и трескъ углей въ каминахъ нарушаетъ тишину комнатъ, онъ кажется обертываетъ оледенѣлыя кости сэра Лэйстера шерстянымъ одѣяломъ радужныхъ цвѣтовъ. И сэръ Лэйстеръ, повидимому, съ полнымъ величія самодовольствіемъ отдыхаетъ передъ большимъ каминомъ своей библіотеки, снисходительно осматривая переплеты и корешки книгъ или бросая одобрительные взгляды на красующіяся передъ нимъ произведенія изящныхъ искусствъ. У него есть древнія и новыя картины. Нѣкоторыя изъ нихъ принадлежатъ къ той легкой фантастической школѣ, въ которой искусство какъ будто забывало о своемъ высокомъ значеніи, и произведенія которой можно бы пустить въ продажу подъ самыми разнообразными именами. Таковы: три стула съ высокими спинками, столъ, накрытый скатертью, бутылка съ длиннымъ горлышкомъ, наполненная виномъ, фляга, испанскій женскій костюмъ, трехъ-четвертной оригинальный портретъ миссъ Джоггъ en face, и кираса Донъ-Кихота. Или "Каменная полуразвалившаяся терраса, гондола въ отдаленіи, полное облаченіе венеціанскаго сенатора, богато вышитый золотомъ бѣлый атласный костюмъ съ портретомъ миссъ Джоггъ въ профиль, кинжалъ, великолѣпно обдѣланный въ золото, съ ручкою изъ дорогихъ каменьевъ, изящная мавританская одежда (очень рѣдкая), и Отелло".
   Мистеръ Толкинхорнъ приходитъ и уходитъ довольно часто; есть много капитальныхъ дѣлъ, которыя онъ должень обдѣлать, много контрактовъ, которые долженъ возобновить. Онъ довольно часто видится и съ миледи и онъ и она постоянно казкугся натянутыми, равнодушными и не обращаютъ другъ на друга ни малѣйшаго вниманія, какъ прежде. Можетъ быть, что миледи боится этого мистера Толкинхорна, и что мистеръ Толкинхорнъ знаетъ это. Можетъ быть, что онъ преслѣдуетъ ее неутомимо, съ ужасающимъ постоянствомъ, безъ малѣйшаго признака состраданія, сожалѣнія или раскаянія. Можетъ быть, что ея красота и блестящее положеніе, занимаемое ею, только развиваютъ въ немъ стремленіе къ цѣли, которой онъ задался, и дѣлаютъ его болѣе непоколебимымъ. Дѣйствительно ли онъ холоденъ и жестокъ, дѣйствительно ли онъ безчувственъ въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло идетъ объ исполненіи имъ своей обязанности, погруженъ ли онъ въ сильнѣйшее властолюбіе, рѣшился ли онъ изслѣдовать все даже скрывающееся подъ землею, гдѣ онъ схоронилъ многія тайны своей жизни, презираетъ ли онъ въ сущности тотъ блескъ и то величіе, которыхъ отдаленную пружину онъ самъ составляетъ нѣкоторымъ образомъ, терпитъ ли онъ обиды и оскорбленія отъ своихъ высокомѣрныхъ кліентовъ, вслѣдствіе ли нѣкоторыхъ изъ этихъ причинъ или всѣхъ ихъ вмѣстѣ взятыхъ, но только миледи предпочла бы, чтобы пять тысячъ паръ фешенебельныхъ глазъ устремлены были на нее съ недовѣрчивою бдительностью, нежели выноситъ взглядъ этого черстваго адвоката съ галстухомъ, съѣхавшимъ на сторону и съ брюками, завязанными на колѣняхъ ленточками.
   Сэръ Лэйстеръ сидитъ въ комнатѣ миледи -- той самой, въ которой мистеръ Толкинхорнъ читалъ присяжный допросъ по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ -- и кажется особенно въ духѣ. Миледи, какъ и въ тотъ день, сидитъ передъ каминомъ, держа въ рукѣ вѣеръ. Сэръ Лэйстеръ въ особенно пріятномъ расположеніи духа, потому что онъ только что прочиталъ въ газетѣ нѣкоторыя замѣчанія, направленныя противъ рѣчныхъ шлюзовъ и разрушительныхъ началъ современнаго общества,-- замѣчанія совершенно согласныя съ его убѣжденіями. Это такъ приходилось кстати къ положенію его собственныхъ дѣлъ, что сэръ Лэйстеръ пришелъ изъ библіотеки въ комнату миледи именно затѣмъ, чтобы прочитать ей статью эту вслухъ.
   -- Человѣкъ, который написалъ эту статью,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ въ видѣ предисловія, наклоняя голову, какъ будто бы онъ кланялся, стоя на горѣ, кому нибудь, находящемуся подъ горою:-- человѣкъ, который написалъ эту статью, долженъ имѣть свѣтлый, благоустроенный умъ.
   Впрочемъ это произведеніе благоустроеннаго ума навело сильную скуку на миледи, которая послѣ неоднократныхъ попытокъ заставить себя слушать, или скорѣе послѣ подвига самоотверженія стараться казаться внимательною, дѣлается разсѣянною и въ раздумьи смотритъ на огонь, какъ будто бы это былъ ея любимый каминъ Чесни-Воулда, какъ будто бы она не разставалась съ нимъ. Сэръ Лэйстеръ, вовсе не подозрѣвая ощущеній своей супруги, продолжаетъ читать, смотря въ двойные очки, по временамъ останавливается, чтобы поправить эти очки, выражаетъ свое согласіе съ мнѣніемъ автора фразами: "Въ самомъ дѣлѣ, это очень справедливо", "Какъ мѣтко сказано!", "Я самъ не разъ дѣлалъ подобныя замѣчанія". Послѣ каждой изъ этихъ фразъ онъ теряетъ мѣсто, на которомъ остановился, и потомъ отыскиваетъ его глазами, водя ими вверхъ и внизъ но страницѣ, иногда довольно продолжительное время.
   Сэръ Лэйстеръ читаетъ съ необыкновенною важностью и самосознаніемъ, когда дверь отворяется и Меркурій въ пудрѣ дѣлаетъ слѣдующій странный докладъ:
   -- Молодой человѣкъ, по имени Гуппи, миледи.
   Сэръ Лэйстеръ умолкаетъ, смотритъ пристально на вѣстника и повторяетъ оглушительнымъ голосомъ:
   -- Молодой человѣкъ, по имени Гуппи?
   Обернувшись, онъ видитъ молодого человѣка, по имени Гуппи, который стоитъ въ замѣшательствѣ и по своей наружности и манерамъ не располагаетъ много въ свою пользу.
   -- Скажи, пожалуйста,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ Меркурію:-- что это значитъ, что ты такъ настоятельно возвѣстилъ о молодомъ человѣкѣ, по имени Гуппи?
   -- Извините меня, сэръ Лэйстеръ:-- но миледи приказала проситъ этого молодого человѣка, когда онъ придетъ. Я не зналъ, что вы были здѣсь, сэръ Лэйстеръ.
   Произнося это оправданіе, Меркурій бросаетъ презрительный и свирѣпый взглядъ на молодого человѣка, по имени Гуппи, взглядъ которымъ говоритъ:
   -- Кто васъ просилъ придти сюда и подвести меня подъ брань?
   -- Онъ говоритъ правду. Я отдала ему это приказаніе,-- отзывается миледи.-- Пусть молодой человѣкъ подождетъ немного.
   -- Зачѣмъ же, миледи? Какъ скоро вы приказали просить его, я вовсе не хочу мѣшать вамъ.
   Сэръ Лэйстеръ, какъ снисходительный мужъ и вѣжливый кавалеръ, удаляется и даже удостаиваетъ, при выходѣ изъ комнаты, отвѣтить на поклонъ молодого человѣка, котораго онъ съ высоты своего величіи принимаетъ за какого нибудь сапожника-попрошайку.
   Леди Дэдлокъ бросаетъ повелительный взглядъ на гостя, когда слуга уходитъ изъ комнаты. Она осматриваетъ его съ ногъ до головы. Она заставляетъ его ждать у двери и спрашиваетъ, что ему нужно.
   -- Вы были такъ милостивы, миледи, что хотѣли удостоить меня переговорить съ вами,-- отвѣчаетъ мистеръ Гуппи въ замѣшательствѣ.
   -- Значитъ, вы тотъ человѣкъ, который писалъ ко мнѣ столько писемъ?
   -- Нѣсколько писемъ, миледи, много писемъ, прежде нежели вы удостоили меня отвѣтомъ.
   -- А развѣ вы не могли употребить то же самое средство, чтобы сдѣлать разговоръ не нужнымъ? Не можете ли вы и теперь избѣжать объясненія?
   Мистеръ Гуппи сжавъ губы произноситъ едва слышное "нѣтъ!" и качаетъ головою.
   -- Вы были чрезвычайно неотвязчивы. Впрочемъ, и теперь, если я увижу, что то, что вы хотите мнѣ сказать, не касается меня, да я и не знаю, какимъ образомъ это можетъ касаться меня, вы позволите мнѣ прервать васъ безъ излишнихъ церемоній. Говорите, что у васъ есть.
   Миледи небрежно покачивая вѣеръ, обращается къ огню, повернувшись почти спиною къ молодому человѣку, по имени Гуппи.
   -- Съ вашего позволенія, миледи,-- начинаетъ молодой человѣкъ:-- я приступлю къ своему дѣлу... Я какъ вы изволите уже знать изъ моего перваго письма, служу по адвокатской части. Занимаясь изученіемъ казуистики, я усвоилъ себѣ привычку не давать въ извѣстныхъ случаяхъ о себѣ знать письменно, потому я не могъ назвать вамъ, миледи, фирмы, въ которой я состою въ связяхъ, и въ которой положеніе мое, я могу прибавить даже, и доходы довольно удовлетворительны. Я могу теперь сказать вамъ, миледи, конфиденціально, что имя этой фирмы -- Кэнджъ и Карбой. Имя это, я думаю, несовершенно безызвѣстно вамъ, миледи, такъ какъ оно связано съ производствомъ по процессу Джорндисъ и Джорндисъ.
   Лицо миледи начинаетъ выказывать нѣкоторые признаки вниманія. Она перестаетъ обмахиваться вѣеромъ, держитъ его въ спокойномъ состояніи, какъ будто прислушиваясь къ словамъ посѣтителя.
   -- Теперь я долженъ прежде всего сказать вамъ, миледи,-- продолжаетъ мистеръ Гуппи, нѣсколько ободрившись:-- что не обстоятельство какое либо изъ дѣла Джорндисъ и Джорндисъ заставило меня домогаться разговора съ вами, миледи, хотя, можетъ быть, поведеніе мое показалось и кажется вамъ съ перваго взгляда несовсѣмъ понятнымъ и приличнымъ.
   Подождавъ нѣсколько минутъ, какъ бы желая выслушать увѣренія въ противномъ и не получая ихъ, мистеръ Гунии продолжаетъ:
   -- Если бы дѣло это было въ прямой связи съ дѣломъ Джорндисъ и Джорндисъ, то я пошелъ бы, конечно, къ вашему стряпчему, миледи, мистеру Толкинхорну. Я имѣю удовольствіе быть знакомымъ съ мистеромъ Толкинхорномъ, по крайней мѣрѣ мы кланяемся при встрѣчахъ, и если бы это былъ какой нибудь тяжебный вопросъ, я обратился бы къ нему.
   Миледи нѣсколько повертывается къ говорящему и произноситъ:
   -- Что вы не сядете?
   -- Благодарю васъ, миледи.
   Мистеръ Гуппи садится.
   -- Итакъ, миледи...-- мистеръ Гуппи бросаетъ украдкою взглядъ на маленькій клочекъ бумаги, на которомъ онъ сдѣлалъ кое-какія бѣглыя замѣтки съ цѣлью услѣдить нить своей рѣчи, и который погружаетъ лицо его въ густую тѣнь всякій разъ, когда онъ принимается читать его.-- Я... ахъ, да!.. Я совершенно предаю себя въ ваши руки, миледи. Если бы вы, миледи, захотѣли принести какую либо жалобу Кэнджу и Карбою, или мистеру Толкинхорну на мое настоящее посѣщеніе, я былъ бы поставленъ въ очень непріятное положеніе. Я откровенно сознаюсь въ этомъ. Слѣдовательно, я разсчитываю на ваше благородство, миледи.
   Миледи небрежнымъ движеніемъ руки, которая держитъ вѣеръ, даетъ ему понять, что онъ недостоинъ какой бы то ни было жалобы съ ея стороны.
   -- Очень вамъ благодаренъ, миледи,-- отвѣчаетъ мистеръ Гуппи:-- я совершенно этимъ удовлетворяюсь. Теперь... я... экая досада!.. Дѣло въ томъ, что я наставилъ тутъ нѣсколько начальныхъ буквъ и знаковъ; все это такъ дурно и слѣпо написано, что я не вдругъ могу догадаться, что они значатъ. Если вы позволите мнѣ, миледи, отойти къ окошку на полминуты, я...
   Мистеръ Гуппи, идя къ окошку, задѣваетъ за стулъ и говоритъ, растерявшись:
   -- Извините, пожалуйста.
   Все это не помогаетъ ему разобрать написанныя имъ каракули. Онъ бормочетъ что-то про себя, краснѣетъ, блѣднѣетъ, чувствуетъ сильнѣйшій внутренній жаръ и держитъ клочокъ бумаги то вплоть передъ глазами, то отдаляетъ его на значительное разстояніе.
   -- Ч. О. Что это за Ч. С.? Э. С., да, знаю! Именно, такъ и есть!
   И просвѣтлѣвъ душою, онъ возвращается къ миледи.
   -- Я не знаю хорошенько,-- начинаетъ мистеръ Гуппи, остановившись между миледи и стуломъ, который онъ до того занималъ:-- я не знаю, миледи, слыхали ли вы когда нибудь, или видали ли вы когда нибудь молоденькую леди, по имени миссъ Эсѳирь Соммерсонъ?
   Глаза миледи устремляются теперь на него прямо.
   -- Я видѣла молоденькую леди этого имени не очень давно, прошлою осенью.
   -- Не поразило ли васъ, миледи, сходство ея съ кѣмъ либо?-- спрашиваетъ мистеръ Гуппи, скрестивъ руки, наклонивъ голову на сторону и чеша себѣ уголокъ рта своею памятною запиской.
   Миледи уже не спускаетъ съ него глазъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Ни съ кѣмъ изъ вашей фамиліи, миледи?
   -- Ни съ кѣмъ.
   -- Я думаю, что вы, миледи, не можете хорошо припомнить черты лица миссъ Соммерсонъ?
   -- Напротивъ, я помню молоденькую леди очень хорошо. Но какое же это имѣетъ отношеніе ко мнѣ?
   -- Могу васъ увѣрить, миледи, что, запомнивъ очень хорошо черты лица миссъ Соммерсонъ и имѣя подъ рукою ея портретъ, я нашелъ... я говорю вамъ объ этомъ конфиденціально... я нашелъ, удостоившись быть въ вашемъ домѣ, миледи, въ Чесни-Воулдѣ, въ одну изъ поѣздокъ моихъ съ пріятелемъ въ Линкольншэйръ,-- нашелъ такое сходство между миссъ Эсѳирью Соммерсонъ и вашимъ собственнымъ портретомъ, что это меня совершенно изумило, точно обухомъ по лбу ударило, до того, что я даже не зналъ хорошенько въ чему отнести такое изумленіе. И теперь, когда я имѣю честь глядѣть на васъ, миледи, вблизи (съ того времени я часто позволялъ себѣ вольность смотрѣть на васъ, когда вы прогуливались въ каретѣ по парку, чего вы, конечно, не замѣчали), теперь я еще болѣе удивляюсь этому сходству,-- удивляюсь сверхъ моего ожиданія.
   Молодой человѣкъ, по имени Гуппи! Было время, когда леди жили въ замкахъ и имѣли въ своемъ распоряженіи безотвѣтныхъ прислужниковъ; тогда такая ничтожная жизнь какъ ваша висѣла бы на маленькомъ волоскѣ, если бы эти прекрасные глаза смотрѣли на васъ такъ, какъ они теперь смотрятъ.
   Миледи, лѣниво обмахиваясь вѣеромъ, снова спрашиваетъ его, почему онъ думаетъ, что это досадное сходство должно непремѣнно касаться ея?
   -- Миледи,-- отвѣчаетъ мистеръ Гуппи, снова прибѣгая къ своему листку:-- я сейчасъ дойду до этого. Проклятыя каракули! Ахъ, мистриссъ Чадбандъ... именно!
   Мистеръ Гуппи подвигаетъ свой стулъ нѣсколько впередъ и садится на него. Миледи полулежитъ въ своемъ креслѣ, въ нѣсколько разсчитанной позѣ, хотя, можетъ быть, съ меньшею противъ обыкновенія граціей и не спускаетъ глазъ съ говорящаго.
   -- А!.. позвольте одну минуту.
   Мистеръ Гуппи снова смотритъ на бумажку.
   -- Э. С. повторенные дважды? Ахъ, да! теперь я попалъ на прямую дорогу!
   Свернувъ бумажку въ видѣ инструмента, которымъ бы можно было объяснять пунктуацію въ теченіе своей рѣчи, мистеръ Гуппи продолжаетъ:
   -- Въ рожденіи и воспитаніи миссъ Эсѳири Соммерсонъ есть тайна. Я знаю этотъ фактъ, потому что... я говорю это конфиденціально... занятія мои у Кэнджа и Карбоя доставили мнѣ къ тому случаи. Кромѣ того, какъ я уже имѣлъ честь замѣтить, у меня есть подъ рукою портретъ миссъ Соммерсонъ. Если бы я могъ разъяснить въ пользу ея эту тайну, доказать, что она имѣетъ завидное родство, разыскать, что, принадлежа къ отдаленной отрасли вашей фамиліи, миледи, она имѣетъ право на участіе въ дѣлѣ Джорндисъ и Джорндисъ, то почему бы, напримѣръ, не надѣяться мнѣ получить отъ нея болѣе рѣшительное согласіе на предложенія, которыя я ей дѣлалъ, и на которыя она въ противномъ случаѣ отвѣчала бы рѣшительнымъ отказомъ. Вообще, она не польстила моему самолюбію.
   Что-то въ родѣ горькой улыбки пробѣгаетъ въ это время по лицу миледи.
   -- Теперь, извольте видѣть какое странное обстоятельство, миледи,-- говоритъ мистеръ Гуппи:-- положимъ, что это одно изъ тѣхъ обстоятельствъ, которыя часто встрѣчаются должностнымъ людямъ подобно мнѣ, хотя я и не принятъ еще совершенно въ штатъ конторы -- именно, я встрѣтилъ особу, которая служила у леди, воспитывавшей миссъ Соммерсонъ, прежде чѣмъ мистеръ Джорндисъ взялъ ее на свое попеченіе. Эта леди была миссъ Барбари, миледи.
   Неужели эта мертвенная блѣдность, которая подернула лицо миледи, отражается отъ вѣера, имѣющаго зеленое шелковое поле, отъ вѣера, который она держитъ, поднявъ руку, точно въ какомъ-то раздумьи, или въ самомъ дѣлѣ это -- дѣйствіе волненія, овладѣвшаго высокородною леди?
   -- Случалось вамъ слыхать что-нибудь о миссъ Барбари, миледи?
   -- Не знаю, право. Кажется, что слыхала. Именно.
   -- Миссъ Барбари имѣла вообще какія нибудь сношенія съ вашей фамиліей?
   Губы миледи движутся, но не произносятъ ничего. Она качаетъ головою.
   -- Не имѣла сношеній?-- говоритъ мистеръ Гуппи.-- О, можетъ быть, только вы не изволите знать, миледи? Не правда ли? Вѣдь такъ?
   Послѣ каждаго изъ этихъ вопросовъ миледи наклоняетъ голову.
   -- Очень хорошо! Итакъ, эта миссъ Барбари была чрезвычайно скрытна, даже необыкновенно скрытна для женщины, потому что женщины вообще (по крайней мѣрѣ въ нашемъ быту) скорѣе созданы для разговора и болтовни, и особа, отъ которой я получилъ всѣ эти свѣдѣнія, не знала даже, есть ли у нея кто нибудь изъ родственниковъ. Только однажды, въ одномъ только случаѣ, она какъ будто довѣрилась той особѣ, и сказала ей, что настоящее имя маленькой дѣвочки не Эсѳирь Соммерсонъ, а Эсѳирь Гаудонь.
   -- Боже мой!
   Мистеръ Гуппи останавливается. Леди Дэдлокъ сидитъ передъ нимъ, смотритъ на него пристально, съ тою же мрачною думою на лицѣ, въ той же самой позѣ, держа въ рукѣ вѣеръ; губы ея полуоткрыты, лицо нѣсколько нахмурено и неподвижно какъ у мертвой. Онъ видитъ пробужденіе въ ней совѣсти, видитъ какъ трепетъ пробѣгаетъ по ея тѣлу, точно рябь по поверхности воды, видитъ какъ губы ея дрожатъ, какъ она усиливается побѣдить свое замѣшательство, обдумать свое настоящее положеніе и слова, произнесенныя посѣтителемъ. Все это совершается такъ быстро, что ея восклицаніе и оцѣпенѣніе ея организма исчезаютъ такъ же скоро, какъ черты лица на тѣхъ тѣлахъ усопшихъ, которыя, бывъ вынуты изъ гробницъ, при первомъ соприкосновеніи съ воздухомъ, распадаются въ прахъ.
   -- Вамъ извѣстно имя Гаудона, миледи?
   -- Я когда-то слышала о немъ.
   -- Это, вѣроятно, дальній, по боковой линіи, родственникъ вашей фамиліи, миледи?
   -- Нѣтъ.
   -- Итакъ, миледи,-- говоритъ мистеръ Гнши:-- я перехожу къ послѣднему пункту дѣла въ той мѣрѣ, въ какой оно мнѣ извѣстно. Оно все еще разыгрывается и я буду обнимать его съ теченіемъ времени все яснѣе и яснѣе. Вы должны узнать, миледи, если, по какому либо случаю вы до сихъ поръ еще этого не дѣлали, вы должны узнать, что мошенникѣ?
   Мистеръ Бегнетъ останавливается, бросаетъ прощальный взглядъ на окно и, указавъ головою на комнату, произносить:
   -- Будь здѣсь старуха, я бъ ему задалъ!
   Отведя такимъ образомъ душу и разрѣшившись отъ своихъ размышленій, мистеръ Бегнетъ пускается въ путь, шагая въ йогу съ товарищемъ. Когда они являются въ Линкольнъ-ИннъФильдсъ, мистеръ Телькингорнъ оказывается занятъ и его нельзя видѣть. Онъ кажется вовсе не расположенъ ихъ принять, потому что по прошествіи часа клеркъ, призванный звонкомъ въ кабинетъ стряпчаго и воспользовавшійся случаемъ доложить о нихъ, выноситъ далеко неутѣшительный отвѣть: мистеру Телькингорну нечего имъ сказать, лучше имъ и не дожидаться понапрасну.
   Однакожъ они остаются ждать со стойкостью военныхъ людей; наконецъ колокольчикъ звонитъ вторично, и изъ кабинета выходитъ кліентъ, который былъ у мистера Телькингорна. Это красивая старуха не кто иная, какъ мистрисъ Роунсвель, ключница Чизни-Вуда. Она со старомоднымъ реверансомъ выходитъ изъ святилища и тихо затворяетъ за собою дверь. Здѣсь должно быть относятся къ ней съ почтеніемъ, потому что клеркъ встаетъ съ своего мѣста, чтобъ проводить ее къ выходу; благодаря его за услугу, мистрисъ Роунсвель замѣчаетъ двухъ товарищей.
   -- Извините за вопросъ, сэръ, кажется эти джентльмены военные?
   Клеркъ взглядываетъ на нихъ вопросительно; мистеръ Джоржъ у камина углубился въ разсматриваніе календаря, поэтому отвѣчать берется мистеръ Бегнетъ:
   -- Точно такъ, сударыня. Прежде были военными.
   -- Такъ я и думала, увѣрена была. У меня такъ и забилось сердце, какъ увидѣла васъ, джентльмены; это всегда со мной бываетъ, когда я вижу военныхъ. Да хранитъ васъ Богъ, джентльмены! Простите старуху, -- у меня былъ сынъ, который пошелъ въ солдаты, Красивый былъ юноша, смѣлый и по своему добрый, хотя нѣкоторые и старались очернить его въ глазахъ бѣдной матери. Простите, что обезпокоила васъ, сэръ. Богъ да благословитъ васъ, джентльмены!
   -- И васъ также, сударыня! отвѣчаетъ мистеръ Бегнетъ отъ всего сердца.
   Есть что-то трогательное въ горячности, съ какою говорить мистрисъ Роунсвель, въ трепетѣ, который пробѣгаетъ по ея чопорной фигурѣ; но мистеръ Джоржъ такъ занятъ календаремъ,-- кажется прошлогоднимъ,-- что подымаетъ глаза только тогда, когда за ушедшей заперлась дверь.
   -- Джоржъ! шепчетъ угрюмо мистеръ Бегнетъ, когда тотъ наконецъ оторвался отъ календаря.-- Не унывай. Мы солдаты, развѣ можно распускать нюни? Развеселись, сердечный.
   Клеркъ опять отправился въ кабинетъ стряпчаго доложить, что посѣтители все еще здѣсь, и слышно, какъ въ отвѣтъ ему мистеръ Телькингорнъ говоритъ сердитымъ голосомъ:
   -- Въ такомъ случаѣ пусть войдутъ!
   Войдя въ большую комнату съ расписаннымъ плафономъ, друзья застаютъ мистера Телькингорна стоящимъ передъ каминомъ.
   -- Ну-съ, что вамъ понадобилось? Сержантъ, я вѣдь говорилъ вамъ въ послѣдній разъ, чтобъ и духу вашего здѣсь не было.
   Сержантъ, совершенно выбитый изъ колеи за послѣднія нѣсколько минутъ и не похожій на себя, отвѣчаетъ, что, получивъ вотъ это письмо, ходилъ объясняться по поводу его къ мистеру Смольвиду, а тотъ отослалъ его сюда.
   -- Мнѣ нечего вамъ сказать, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.-- Если вы дѣлаете долги, то должны платить ихъ или нести соотвѣтствующія послѣдствія. Кажется не стоило приходить сюда затѣмъ, чтобы это узнать?
   Сержантъ къ сожалѣнію долженъ сознаться, что у него нѣтъ денегъ.
   -- Прекрасно, въ такомъ случаѣ за васъ заплатитъ другой, вотъ этотъ человѣкъ, если это онъ.
   Сержантъ съ огорченіемъ долженъ сказать, что и у того тоже нѣтъ денегъ.
   -- Отлично, вы оба должны заплатить или оба подвергнетесь преслѣдованію и оба пострадаете. Нельзя безнаказанно прикарманивать чужіе фунты, шиллинги и пенсы.
   Стряпчій садится въ свое удобное кресло и принимается мѣшать въ каминѣ.
   Мистеръ Джоржъ надѣется, что мистеръ Телькингорнъ будетъ такъ добръ...
   -- Повторяю вамъ, сержантъ, мнѣ нечего сказать. Я не люблю людей, съ которыми вы близки, и не нуждаюсь въ вашихъ посѣщеніяхъ. Я не занимаюсь взысканіями по векселямъ, это не моя спеціальность; мистеръ Смольвидъ заблагоразсудилъ поручить мнѣ свое дѣло, но обыкновенно я такихъ дѣлъ не веду, обратитесь къ Мильхиседеку въ Клиффордсъ-Иннѣ.
   -- Извините меня, сэръ, но, какъ ни мало вы меня поощряете и какъ ни непріятенъ этотъ разговоръ намъ обоимъ, я все-таки прошу разрѣшенія сказать вамъ два слова съ глазу на глазъ.
   Мистеръ Телькингорнъ встаетъ и, заложивъ руки въ карманы, отходитъ къ оконной нишѣ.
   -- Ну, мнѣ некогда!
   Хотя онъ кажется воплощеннымъ равнодушіемъ, но это не мѣшаетъ ему окинуть солдата проницательнымъ взглядомъ, причемъ онъ позаботился стать спиною къ свѣту, а солдата поставить лицомъ къ окну.
   -- Сэръ! Человѣкъ, пришедшій со мною -- тотъ самый, который запутанъ въ моемъ несчастномъ дѣлѣ,-- такъ, здорово живешь,-- и моя единственная забота избавить его отъ непріятностей, которыя могутъ угрожать ему изъ-за меня. Онъ человѣкъ семейный и вполнѣ почтенный, служившій въ королевской артиллеріи...
   -- Любезный, до вашей артиллеріи со всѣми офицерами, солдатами, пушками, фурами, лошадьми и аммуниціей мнѣ столько же дѣла, сколько до прошлогодняго снѣга.
   -- Можетъ быть, сэръ. Но я-то очень забочусь о томъ, чтобъ Бегнетъ, его жена и дѣти не пострадали изъ за меня. Если я могу ихъ выручить тѣмъ, что вы прежде хотѣли отъ меня получить, я не колеблясь готовъ вамъ отдать эту вещь.
   -- Вы захватили ее съ собою?
   -- Я принесъ ее, сэръ.
   Сержантъ, запомните то, что я вамъ скажу, ибо это мое послѣднее слово, продолжаетъ стряпчій своимъ холоднымъ, безстрастнымъ тономъ, который сильнѣе всякой гнѣвной вспышки дѣйствуетъ на того, съ кѣмъ онъ говоритъ.-- Поймите слѣдующее: вы можете, если угодно, оставить здѣсь на нѣкоторое время ту вещь, которую принесли съ собою, вы можете, если угодно, унести ее обратно. Въ случаѣ если вамъ будетъ угодно оставить ее здѣсь, я могу привести ваше дѣло въ прежнее положеніе, даже сдѣлаю больше: выдамъ вамъ письменное обязательство, что этого человѣка, Бегнета, не тронутъ до послѣдней крайности, т. е. что кредиторъ станетъ взыскивать съ него только тогда, когда съ васъ ужъ нечего будетъ взять. Въ дѣйствительности это для него полное освобожденіе. Что же, рѣшаетесь?
   Сержантъ опускаетъ руку въ карманъ, говоря:
   -- Я долженъ рѣшиться, сэръ.
   Мистеръ Телькингорнъ надѣваетъ очки, садится и, написавъ обязательство, медленно прочитываетъ его мистеру Бегнету, сопровождая соотвѣтствующими разъясненіями. Слушая его, мистеръ Бегнетъ устремляетъ взоръ къ потолку, опять прикрываетъ рукой свою лысину въ защиту отъ новаго словеснаго душа и повидимому крайне нуждается въ присутствіи старухи, чтобы выразить свое мнѣніе.
   Джоржъ вынимаетъ изъ грудного кармана сложенную бумагу и дрожащей рукой кладетъ ее возлѣ стряпчаго.
   -- Это только небольшое письмо съ инструкціями, сэръ; послѣднее, какое я отъ него получилъ.
   Вы можете, мистеръ Джоржъ, съ такимъ же успѣхомъ смотрѣть на мельничный жерновъ, наблюдая, не измѣнится ли его выраженіе, какъ на физіономію мистера Телькингорна, когда онъ раскрываетъ и читаетъ бумагу.
   Съ лицомъ безстрастнымъ, какъ сама смерть, онъ опять складываетъ бумагу и прячетъ въ конторку; затѣмъ ему больше нечего дѣлать съ посѣтителями, какъ только распроститься съ ними довольно невѣжливымъ кивкомъ и сказать ледянымъ тономъ:
   -- Можете идти.-- Проводите этихъ людей.
   Клеркъ выпроваживаетъ ихъ, и они отправляются въ резиденцію мистера Бегнета къ обѣду,
   Сегодня обѣдъ состоитъ для разнообразія не изъ вареной свинины, а изъ вареной говядины и овощей; мистерисъ Бегнетъ распредѣляетъ кушанье совершенно такъ, какъ и въ первый разъ, и приправляетъ его тѣмъ же добродушіемъ, ибо она принадлежитъ къ той рѣдкой породѣ женщинъ, которыя принимаютъ все, что выпадаетъ на ихъ долю добраго, безъ всякой задней мысли о томъ, не могло-ли оно быть лучше, и умѣютъ найти свѣтлый лучъ во всякомъ темномъ облакѣ, появившемся на ихъ горизонтѣ. Въ настоящемъ случаѣ облакомъ является нахмуренное чело мистера Джоржа, его необыкновенная задумчивость и печаль; чтобъ прогнать это облако, мистрисъ Бегнетъ разсчитываетъ сперва на соединенныя ласки Квебека и Мальты. Но оказывается, что эти молодыя дѣвицы слишкомъ чувствительны къ грустному виду верзилы, который сегодня совсѣмъ не похожъ на ихъ веселаго друга, поэтому мистрисъ Бегнетъ мигаетъ этой легкой пѣхотѣ и оставляетъ мистера Джоржа въ покоѣ, надѣясь, что онъ самъ развернетъ фронтъ на открытомъ полѣ домашняго очага. Однако онъ продолжаетъ пребывать въ сомкнутомъ строѣ и епдитъ задумчивый и пасмурный.
   Все время, пока продолжаются долгія послѣобѣденныя омовенія и хожденія за водой, а солдаты сидятъ съ трубками, видъ у мистера Джоржа такой-же, какъ и за обѣдомъ; онъ забываетъ курить, задумчиво глядитъ въ огонь и даже допускаетъ трубку погаснуть; поведеніе мистера Джоржа такъ пугаетъ мистера Бегнета, наполняетъ грудь его такой тревогой, что даже табакъ не доставляетъ ему никакого удовольствія. Поэтому, когда наконецъ появляется мистрисъ Бегнетъ, вся разрумянившаяся отъ холодной воды, и садится за шитье, мистеръ Бегнетъ окликаетъ ее и многозначительно подмигиваетъ, чтобъ, дескать, разузнала, въ чемъ дѣло.
   -- Джоржъ, какой вы сегодня унылый! говоритъ она, спокойно работая пглою.
   -- А что, плохой собесѣдникъ, не такъ-ли?
   -- Совсѣмъ не похожъ на нашего верзилу, мамаша! кричитъ маленькая Мальта.
   -- Должно быть онъ боленъ, мамаша! добавляетъ Квебекъ.
   -- Оттого, что не похожъ на вашего верзилу? Разумѣется, это дурной знакъ, говоритъ Джоржъ, цѣлуя обѣихъ дѣвицъ.-- Да, это правда, боюсь, что правда. Онъ вздыхаетъ.-- Эти крошки всегда правы.
   -- Джоржъ, говорить мистрисъ Бегнетъ, прилежно работая, -- если вы настолько злы, чтобы помнить еще рѣзкое слово старой солдатки, которая должна бы, по настоящему, откусить себѣ языкъ и почти готова это сдѣлать, то я ужъ и не знаю, что мнѣ вамъ сказать.
   -- Милая, добрая душа! отвѣчаетъ солдатъ.-- Объ этомъ и разговора не можетъ быть.
   -- Потому что въ самомъ дѣлѣ,-- божусь вамъ,-- я только и хотѣла сказать, что ввѣряю вамъ свой Дубокъ и увѣрена, что вы его выручите. И вы благородно поступили, выручили таки!
   -- Благодарю васъ, голубушка. Я радъ, что вы обо мнѣ хорошаго мнѣнія.
   И, такъ какъ мистрисъ Бегнетъ сидитъ подлѣ него, онъ беретъ руку, въ которой она держитъ иголку, и крѣпко пожимаетъ, потомъ внимательно смотритъ ей въ лицо, пока она работаетъ, и, взглянувъ на Вульвича, сидящаго въ уголку, дѣлаетъ ему знакъ подойти.
   -- Слушай, мальчикъ, говоритъ мистеръ Джоржъ, нѣжно проводя рукой по волосамъ, -- взгляни на это доброе, ласковое лицо. Оно свѣтится любовью къ тебѣ, дружокъ. Пока она слѣдовала за твоимъ отцомъ въ походахъ и заботилась о своихъ малюткахъ, оно загорѣло отъ солнца и вѣтра, но пышеть здоровьемъ и свѣжестью, какъ спѣлое яблоко на деревѣ.
   Лицо мистера Бегнета выражаетъ, на сколько позволяютъ его деревянныя черты, полнѣйшее согласіе и одобреніе.
   -- Настанетъ время, дружокъ, когда волосы твоей матери посѣдѣютъ, лицо покроется морщинами и она превратится въ красивую почтенную старушку. Старайся теперь, пока ты молодъ, о томъ, чтобъ тогда ты могъ сказать: "Не отъ меня эта сѣдина, не отъ меня эти морщины!" Заботься объ этомъ теперь, Вульвичъ, потому что, когда ты станешь взрослымъ мужчиной, изъ всѣхъ твоихъ мыслей эта будетъ самая пріятная.
   Мистеръ Джоржъ заключаетъ свою рѣчь тѣмъ, что встаетъ со стула, усаживаетъ мальчика на свое мѣсто подлѣ матери и какъ-то торопливо говоритъ, что выкуритъ свою трубку на улицѣ.
   

ГЛАВА IV.
Разсказъ Эсфири.

   Я пролежала больная нѣсколько недѣль, и прошлая моя жизнь отошла для меня въ область блѣдныхъ воспоминаній; причиной этого была не столько продолжительность времени, которое я проболѣла, сколько перемѣна въ привычкахъ -- слѣдствіе моей неподвижности и безпомощности. Уже при самомъ началѣ болѣзни мнѣ стало казаться, что прошлое отодвинулось отъ меня куда-то на неизмѣримое разстояніе; отдѣльные періоды моей жизни какъ-то сливались въ моемъ представленіи, хотя въ дѣйствительности ихъ раздѣляли длинные промежутки. Болѣзнь какъ-будто перенесла меня черезъ темное озеро, и все, пережитое мною, осталось на томъ далекомъ берегу, гдѣ я разсталась съ здоровьемъ.
   Сначала меня очень тревожило, что я не исполняю своихъ хозяйственныхъ обязанностей, но вскорѣ онѣ стали такъ же далеки отъ меня, какъ мои давнишнія занятія въ Гринлифскомъ пансіонѣ, или какъ тѣ дни, когда съ сумкой подъ мышкой я возвращалась изъ школы въ домъ крестной и рядомъ со мною двигалась моя маленькая тѣнь. Я поняла теперь то, что прежде никогда не приходило мнѣ въ голову: какъ въ сущности коротка жизнь, какое крошечное мѣсто въ сознаніи человѣка занимаетъ она.
   Въ самую тяжелую пору болѣзни особенно мучительно было это перепутываніе между собою разныхъ періодовъ моей жизни; мнѣ одновременно представлялось, будто я ребенокъ, взрослая пансіонерка, хозяйка Холоднаго дома, будто на мнѣ лежатъ заботы и обязанности каждаго изъ этихъ положеній и я безуспѣшно пытаюсь согласовать ихъ.
   Вѣроятно, немногіе изъ тѣхъ, кто не былъ самъ въ такомъ положеніи, поймутъ меня и смогутъ представить себѣ это мучительно-тревожное состояніе. Поэтому едва рѣшаюсь упомянуть о томъ, какъ въ эту долгую ночь, -- все это время казалось мнѣ одной ночью, хотя конечно, за этотъ промежутокъ, ночи много разъ смѣнялись днями,-- я все взбиралась по какой то колоссальной лѣстницѣ, но что-то всегда мѣшало мнѣ добраться до верхушки, и, какъ червякъ, котораго я видѣла разъ въ саду, я снова принималась лѣсть наверхъ. Въ промежуткахъ я иногда вполнѣ отчетливо, а иногда какъ-то смутно сознавала, что лежу на своей постели; разговаривая съ Чарли, я узнавала ее, чувствовала ея прикосновеніе, но все-таки говорила жалобнымъ голосомъ: "Ахъ, Чарли, какая безконечная лѣстница, она все растягивается и кажется доходитъ до самаго неба!" И опять принималась карабкаться по ступенькамъ.
   Рискну ли разсказать о тѣхъ еще болѣе тяжелыхъ минутахъ, когда я висѣла гдѣ то въ безграничномъ темномъ пространствѣ и была однимъ изъ звеньевъ какого-то огненнаго не то кольца, не то ожерелья или сверкающаго круга; въ такія минуты я молила только объ одномъ, чтобы меня вырвали изъ этой ужасной огненной цѣпи или какъ нибудь освободили отъ мучительнаго сознанія, что я составляю съ ней одно нераздѣльное цѣлое.
   Быть можетъ лучше бы не говорить объ этихъ видѣніяхъ больного воображенія, быть можетъ разсказъ о нихъ утомителенъ и непонятенъ, но я вызываю эти воспоминанія не затѣмъ, чтобъ заставить другихъ пережить тяжелыя минуты, и не потому, чтобъ эти воспоминанія были мнѣ пріятны, но мнѣ кажется, что, чѣмъ болѣе мы будемъ знать объ всѣхъ такихъ непонятныхъ и мучительныхъ проявленіяхъ болѣзни, тѣмъ скорѣе научимся ихъ облегчать.
   Вѣроятно для многихъ понятнѣе будетъ то безмятежное состояніе, которое наступило для меня потомъ; восхитительный долгій сонъ, блаженный покой, когда я была настолько слаба, что относилась совершенно равнодушно къ собственному существованію и -- по крайней мѣрѣ мнѣ теперь такъ кажется,-- услышала бы о томъ, что я умираю, безъ малѣйшаго волненія только лишь съ нѣжнымъ сожалѣніемъ о тѣхъ, кого я покидаю. Въ такомъ то состояніи я была, когда впервые зажмурилась отъ блеснувшаго мнѣ въ глаза свѣта и съ безграничной радостью, которую не выразить словами, узнала, что я опять вижу.
   Я слышала, какъ Ада день и ночь плакала у дверей, какъ она называла меня жестокой и говорила, что я ее не люблю, какъ умоляла, чтобъ ее впустили ходить за мной, но, когда только была въ силахъ, я говорила: "ни за что дорогая моя, ни за что!4 и снова повторяла Чарли, чтобъ она не впускала ее ко мнѣ, даже если я умру. Чарли въ это трудное время была вѣрна мнѣ всѣмъ своимъ великимъ сердцемъ, и своей маленькой ручонкой держала дверь на замкѣ.
   Когда мое зрѣніе стало укрѣпляться и съ каждымъ днемъ глаза мои привыкали выносить все больше и больше свѣта, я могла читать письма, которыя Ада писала мнѣ каждый день утромъ и вечеромъ, и, не опасаясь повредить ей, могла подносить ихъ къ губамъ и прижиматься къ нимъ щекой. Я могла видѣть, какъ моя нѣжная и заботливая служаночка расхаживаетъ по обѣимъ комнатамъ, приводя все въ порядокъ, какъ она весело разговариваетъ съ Адой черезъ окно, уже не закрытое занавѣской. Я могла понять, оттого въ домъ такая тишина, и оцѣнить, какая въ этомъ выражалась заботливость со стороны тѣхъ, кто всегда былъ такъ добръ ко мнѣ. Я могла облегчать слезами свое переполненное сердце и, несмотря на свою слабость, была такъ же счастлива, какъ прежде, когда наслаждалась полнымъ здоровьемъ.
   Мало по малу начали возвращаться мои силы; я уже не лежала больше въ странной неподвижности, безучастно наблюдая за всѣмъ, что для меня дѣлается, а стала понемножку владѣть своими членами, оказывать сама себѣ услуги, стала опять интересоваться жизнью и привязываться къ ней.
   Какъ памятенъ мнѣ тотъ вечеръ, когда, обложенная подушками, я сѣла въ постели для перваго торжественнаго чаепитія въ обществѣ Чарли! Какъ была счастлива, какъ суетилась милая малютка, этотъ ангелъ Божій, посланный въ нашъ грѣшный міръ для утѣшенія слабыхъ и несчастныхъ! Она поминутно останавливалась среди своихъ хозяйственныхъ приготовленій, клала голову ко мнѣ на грудь и нѣжно ласкалась, повторяя, какъ она рада, какъ она рада! Кончилось тѣмъ, что я была принуждена сказать:
   -- Чарли, голубушка, если ты будешь такъ продолжать, мнѣ придется опять лечь, потому что я слабѣе, чѣмъ думала.
   Тогда она притихла, какъ мышка, и молча занялась своимъ дѣломъ, перебѣгая изъ одной комнаты въ другую, и ея сіяющее личико мелькало то тутъ, то тамъ, то исчезало въ тѣни, то появлялось освѣщенное этимъ божественнымъ, дивнымъ солнцемъ!
   Когда все было готово, и у моей постели стоялъ приготовленный и украшенный любящей рукой Ады чайный столъ съ разными соблазнительными лакомствами, со сверкающей бѣлой скатертью и букетомъ цвѣтовъ, я почувствовала себя на столько сильной, чтобъ спросить Чарли о томъ, что уже нѣсколько времени занимало меня.
   Я начала съ того, что похвалила ее за отличное содержаніе комнаты; дѣйствительно нигдѣ не было ни пятнышка, ни пылинки, воздухъ чистый и свѣжій, вообще съ трудомъ вѣрилось, чтобы въ этой комнатѣ такъ долго лежалъ больной человѣкъ. Мои комплименты привели Чарли въ восторгъ, ея личико расцвѣло ярче прежняго.
   -- Однако, Чарли, здѣсь не достаетъ чего-то, къ чему я привыкла, сказала я, оглядываясь вокругъ.
   Бѣдная малютка тоже оглянулась и покачала головой съ слабой попыткой показать, что не понимаетъ, о чемъ я говорю.
   -- Картины всѣ на своихъ мѣстахъ?-- спросила я.
   -- Всѣ до одной, миссъ.
   -- А мебель?
   -- Вся, я только кое-что передвинула, чтобъ было попросторнѣе.
   -- Однако недостаетъ какого-то знакомаго предмета. Ахъ, знаю! Не достаетъ зеркала.
   Чарли выскочила изъ-за стола, сдѣлавъ видъ, что забыла что-то въ сосѣдней комнатѣ, и я слышала, какъ она тамъ разрыдалась.
   Теперь я была увѣрена въ томъ, о чемъ такъ часто думала, и могла благодарить Бога, что ударъ не былъ для меня неожиданнымъ. Я кликнула Чарли; она вошла, стараясь казаться улыбающейся, но на самомъ дѣлѣ ея лицо было очень печально. Я обняла ее и сказала:
   -- Не стоитъ горевать, Чарли; надѣюсь, что отлично проживу и безъ прежняго лица.
   Я настолько уже поправилась, что могла сидѣть въ креслѣ и даже, опираясь на Чарли, доплелась въ сосѣднюю комнату; тамъ зеркало тоже исчезло съ своего обычнаго мѣста, но это не прибавило новой горечи къ ниспосланному мнѣ испытанію.
   Все это время мистеръ Джерндайсъ горячо желалъ меня видѣть, и теперь не было болѣе причинъ отказывать себѣ въ этомъ счастіи. Онъ пришелъ утромъ и въ первую минуту только и могъ выговорить, крѣпко обнявъ меня:
   -- Милая, дорогая дѣвочка!
   Я давно знала,-- и кто могъ знать лучше меня?-- какой глубокій источникъ любви и великодушія таился въ его сердцѣ, и развѣ мое безобразіе и тѣ мелкія страданія, которыя оно мнѣ причиняло, не выкупались тѣмъ, что я занимала такое важное мѣсто въ этомъ благородномъ сердцѣ? "Да, я не ошиблась",-- думала я:-- "онъ увидѣлъ меня и любитъ не меньше прежняго; онъ увидѣлъ меня и любитъ еще сильнѣе, о чемъ же мнѣ сокрушаться?"
   Онъ опустился на софу подлѣ меня, поддерживая меня одной рукой, и нѣсколько времени закрывался отъ меня, но когда отнялъ руку, на лицѣ его было обыкновенное милое выраженіе, такое, лучше котораго на свѣтѣ никогда не бывало и быть не можетъ.
   -- Трудное мы пережили время!-- сказалъ онъ, -- какой непреклонной была наша маленькая старушка.
   -- Это вѣдь къ лучшему, опекунъ.
   -- Къ лучшему? разумѣется, -- какъ и все, что она дѣлаетъ, нѣжно проговорилъ онъ.-- Но мы съ Адой чувствовали себя такими одинокими и несчастными! Твоя подруга Кадди безпрестанно являлась справляться о тебѣ; всѣ, кто тебя знаетъ, сильно безпокоились за тебя. Бѣдный Рикъ даже мнѣ написалъ, такъ безпокоился.
   Изъ писемъ Ады мнѣ было извѣстно о посѣщеніяхъ Кадди, но о Ричардѣ я ничего не знала и сказала это опекуну.
   -- Да, голубушка, я счелъ за лучшее не говорить Адѣ.
   -- Вы сказали, что онъ вамъ написалъ,-- продолжала я, дѣлая такое же удареніе на этомъ словѣ, какое сдѣлалъ онъ,-- какъ будто это вещь необыкновенная; вѣдь съ его стороны такъ естественно написать своему лучшему другу!
   -- Душа моя, онъ далеко не увѣренъ, что я его лучшій другъ, и обратился ко мнѣ только потому, что не могъ получить отвѣта отъ тебя самой, а другого пути узнать о тебѣ не было; написалъ холодное, надменное, сухое, злобное письмо. Ну, чтожъ, милая старушечка, надо быть снисходительнымъ, его нельзя винить. Процессъ Джерндайсовъ измѣнилъ его до неузнаваемости и выставилъ меня передъ нимъ въ ложномъ свѣтѣ. Я видѣлъ на своемъ вѣку еще худшіе плоды злополучнаго процесса, худшіе во много разъ. Будь въ немъ запутаны ангелы, навѣрное даже на нихъ отразилось бы его пагубное вліяніе.
   -- Однакоже васъ процессъ нисколько не измѣнилъ.
   -- Что ты, голубушка!-- отвѣтилъ онъ смѣясь.-- Несчетное множество разъ южный вѣтеръ превращался изъ-за него въ восточный. Рикъ не довѣряетъ мнѣ и подозрѣваетъ меня; законники, съ которыми онъ связался, учатъ его не довѣрять мнѣ и подозрѣвать меня. Ему насказали, что наши интересы противоположны, что наши притязанія расходятся и тому подобное. А между тѣмъ, если бъ я только могъ выкарабкаться изъ этихъ горъ бумаги, нагроможденныхъ крючкотворами, изъ этой грязи, въ которой такъ давно треплется мое бѣдное имя, если бъ я могъ уничтожить ее, отказавшись отъ своихъ правъ,-- небу извѣстно, что я сдѣлалъ бы это сію же минуту? Но я не могу этого сдѣлать, теперь это уже не въ человѣческой власти. Если бъ я могъ вернуть Рику его прежній счастливый характеръ, я съ радостью отказался бы отъ всѣхъ денегъ, оставленныхъ въ судейской кассѣ всѣми умершими истцами, какіе были прикованы къ колесницѣ правосудія, исколесовавшей имъ сердце и душу,-- хотя этихъ денегъ столько, что изъ ихъ можно бы воздвигнуть высочайшую пирамиду въ память величайшаго беззаконника -- Канцлерскаго суда.
   -- Неужели Ричардъ можетъ подозрѣвать васъ! воскликнула я съ изумленіемъ.
   -- Ахъ, душа моя, душа моя! Тонкій ядъ, продуктъ всей лжи и обмановъ, естественно развиваетъ эту болѣзнь. Эта гибельная отрава заразила его кровь, и въ его глазахъ всѣ предметы теряютъ свой настоящій видъ. Не его это вина!
   -- Но это ужасное несчастье, опекунъ.
   -- Да, ужасное несчастье -- подпасть подъ вліяніе злосчастнаго процесса. Большаго несчастія я не знаю. Мало по малу онъ дошелъ до того, что съ полнымъ довѣріемъ сталъ опираться на подгнившій камышевый стебель, и все окружающее кажется ему такимъ же гнилымъ и неустойчивымъ, какъ его шаткая опора. Но отъ всей души повторяю: мы должны быть снисходительны къ бѣдному Рику; сколько на своемъ вѣку пришлось мнѣ видѣть такихъ же прекрасныхъ молодыхъ сердецъ, испорченныхъ той же заразой!
   Я все таки не могла удержаться, чтобъ не сказать ему, какъ изумлена и огорчена неудачей его благихъ безкорыстныхъ намѣреній.
   -- Ты не должна такъ говорить, госпожа ворчунья, отвѣтилъ онъ шутливо.-- Надѣюсь, что Ада на меня не пожалуется, а это уже что нибудь да значитъ Я мечталъ, что эти юныя существа будутъ считать меня другомъ; я думалъ, что наша дружба будетъ крѣпка и устоитъ, несмотря ни на какія тяжбы. Но я грезилъ о невозможномъ. Дѣло Джерндайса противъ Джерндайса было нянькой и воспитателемъ Ричарда.
   -- Но, опекунъ, развѣ нельзя надѣяться, что жизненный опытъ заставитъ его понять, какъ горько онъ ошибается?
   -- Будемъ надѣяться, дорогая Эсфирь, что это случится, и случится не слишкомъ поздно. Во всякомъ случаѣ мы не должны строго относиться къ нему. Много ли найдется вполнѣ сложившихся зрѣлыхъ людей, хорошихъ людей, которые, попали въ этотъ же судъ въ качествѣ истцовъ, уцѣлѣютъ и не перемѣнятся къ худшему въ одинъ, два много три года? Какъ же удивляться тому, что это случилось съ Рикомъ?
   Тутъ опекунъ понизилъ голосъ и заговорилъ такъ, точно размышлялъ вслухъ.
   -- Несчастный юноша сначала не могъ повѣрить,-- да и кто бы могъ?-- что судъ то, что онъ есть на самомъ дѣлѣ. Съ искреннимъ, горячимъ довѣріемъ этотъ юноша ждетъ, что судъ войдетъ въ его интересы и разрѣшитъ его тяжбу; но судъ медлитъ, тянетъ, выматываетъ изъ него жилы, раздражаетъ, мучитъ, выводитъ его изъ терпѣнія; шагъ за шагомъ разбиваетъ его розовыя надежды; но такъ какъ юноша все еще вѣритъ, все еще жаждетъ правосудія, то начинаетъ считать всѣхъ на свѣтѣ лицемѣрами и лжецами. Такъ-то! Недовольно объ этомъ, дорогая моя.
   Опекунъ продолжалъ заботливо поддерживать меня, обнявъ одной рукою; его нѣжность растрогала меня до слезъ; я склонилась къ нему на плечо съ такою любовью какъ-будто онъ былъ моимъ отцомъ. Наступило молчаніе. Я обдумывала, какъ бы мнѣ повидаться съ Ричардомъ, и рѣшила, что, какъ только поправлюсь совсѣмъ, непремѣнно увижусь съ нимъ и попытаюсь все уладить.
   -- Однако есть лучшіе предметы для разговора въ такой радостный день, какъ день выздоровленія нашей дорогой дѣвочки. Я долженъ былъ начать съ исполненія одного порученія. Когда Ада можетъ прійти къ тебѣ, голубушка?
   Я уже думала объ этомъ. Этотъ вопросъ былъ отчасти въ связи съ исчезновеніемъ зеркалъ, правда, только отчасти, ибо я знала, что Ада не измѣнится ко мнѣ оттого, что измѣнилось мое лицо.
   -- Дорогой опекунъ, я такъ долго была разлучена съ нею, что... хотя она мнѣ дороже свѣта...
   -- Знаю, госпожа ворчунья, отлично знаю.
   Онъ былъ такъ добръ, его прикосновеніе выражало столько состраданія и такую нѣжную привязанность, его голосъ вливалъ столько утѣшенія въ мое сердце, что я смолкла на мгновеніе, будучи не въ состояніи продолжать.
   -- Ты устала, сказалъ онъ,-- отдохни немножко.
   -- Я такъ цолго не видѣлась съ Адой, начала я опять послѣ небольшой паузы,-- что желала бы еще нѣсколько времени побыть одной. Лучше бы мнѣ уѣхать отсюда, прежде чѣмъ мы съ ней увидимся. Если бы можно было мнѣ съ Чарли уѣхать куда нибудь въ деревню, какъ только я буду въ состояніи двигаться... въ деревнѣ мои силы скоро окрѣпнутъ, я оживу отъ свѣжаго воздуха и отъ предвкушенія счастія быть снова съ Адой. Такъ, мнѣ кажется, будетъ лучше для насъ обѣихъ.
   Можетъ быть мое желаніе привыкнуть немного къ своему обезображенному лицу прежде свиданія съ Адой было большимъ малодушіемъ, но я не могла отъ него отдѣлаться, хотя и страстно желала увидѣть Аду. Я была увѣрена, что опекунъ понялъ, какое побужденіе руководило мною, но это меня не смутнло, я знала, что онъ извинитъ мнѣ мое малодушіе.
   -- Пусть наша избалованная старушка дѣлаетъ по своему, хоть я знаю, что ея непреклонность заставитъ кое кого пролить много слезъ. Взгляни, вотъ письмо отъ Бойторна. Онъ, какъ настоящій рыцарь, отдаетъ въ твое распоряженіе весь свой домъ, откуда нарочно выѣхалъ заранѣе, клянется небомъ и землей и всѣми страшными клятвами, какія только можетъ вытерпѣть бумага, что если ты не переѣдешь, онъ не оставитъ въ своемъ домѣ камня на камнѣ!
   И опекунъ подалъ мнѣ письмо отъ Бойторна.
   Безъ всякаго общепринятаго обращенія, вродѣ: "Дорогой Джерндайсъ" и т. п., оно прямо начиналось такъ: "Клянусь, что если миссъ Соммерсонъ не поселится въ моемъ домѣ, который я оставляю сегодня въ часъ пополудни"... Дальше въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ, но съ величайшей серьезностью излагалось упомянутое предложеніе.
   Читая это посланіе, мы смѣялись отъ души, что, впрочемъ, не помѣшало намъ воздать должное добротѣ его автора. Было рѣшено, что я завтра же отошлю мистеру Бойторну благодарственное письмо, въ которомъ скажу, что принимаю его предложеніе. Оно пришлось мнѣ очень по сердцу, ибо изъ всѣхъ мѣстъ, о которыхъ я могла мечтать, ни одно не нравилось мнѣ такъ, какъ Чизни-Вудъ.
   -- Ну, милая хозяюшка, проговорилъ опекунъ, вынимая часы.-- мнѣ пора уходить; я заранѣе рѣшилъ, что не буду у тебя засиживаться, чтобъ не утомить тебя, и теперь мнѣ осталась всего одна минутка. У меня есть къ тебѣ еще одна челобитная. Маленькая миссъ Флайтъ, услышавъ о твоей болѣзни, пришла сюда изъ Лондона, сдѣлавъ ни больше, ни меньше какъ двадцать миль въ бальныхъ башмакахъ, только затѣмъ, чтобъ разузнать о тебѣ. Хорошо еще, что мы были дома, а то ей и назадъ пришлось бы возвращаться пѣшкомъ.
   -- Опять по старому! Кажется, всѣ до одного въ заговорѣ, чтобъ осчастливить меня!
   -- Ну, мышка, если тебѣ не будетъ слишкомъ утомительно принять это безобидное созданіе, прежде чѣмъ ты поѣдешь спасать обреченный на разрушеніе домъ Бойторна, я увѣренъ, что ты этимъ обрадуешь ее и осчастливишь такъ, какъ не могъ бы осчастливить даже я, хотя и ношу обаятельное имя "Джерндайсъ".
   Безъ сомнѣнія, онъ понималъ, что свиданіе съ этимъ бѣднымъ, обиженнымъ судьбою существомъ будетъ для меня хорошимъ урокомъ. Я, кажется, не съумѣла вполнѣ выразить, съ какимъ искреннимъ удовольствіемъ приму ее. И прежде я ее жалѣла, но никогда еще не сочувствовала ей такъ, какъ теперь; и прежде я всегда рада была успокоить и утѣшить ее, но прежде это и на половину не радовало меня такъ, какъ теперь. Мы условились относительно дня, когда миссъ Флайтъ пріѣдетъ раздѣлить мой ранній обѣдъ.
   Когда опекунъ ушелъ, я опустила голову на подушку и молила Бога простить мнѣ, что, осыпанная Его дарами, я такъ преувеличивала тяжесть посланнаго мнѣ испытанія. Мнѣ вспомнилась дѣтская молитва, которую я возсылала къ небу въ одинъ давно прошедшій день моего рожденія, прося Бога сдѣлать меня трудолюбивой, твердой, смиренной, дать мнѣ возможность дѣлать добро другимъ и заслужить капельку любви къ себѣ. Мнѣ пришло на память счастіе, которымъ я наслаждалась, привязанность ко мнѣ всѣхъ этихъ любящихъ сердецъ,-- и совѣсть упрекнула меня. Если теперь я выкажу слабость, къ чему послужили благодѣянія, которыя были мнѣ дарованы? Я повторила мою старую дѣтскую молитву тѣми же словами, и прежній миръ сошелъ въ мою душу. Опекунъ сталъ приходить ко мнѣ каждый день. Спустя недѣлю или около того, я могла ходить по своимъ двумъ комнатамъ и вести долгіе разговоры съ Адой изъ-за оконной занавѣски; я ее еще не видѣла, ибо не имѣла мужества взглянуть на ея прелестное личико, хотя могла легко сдѣлать это такъ, чтобъ она меня не замѣтила.
   Въ назначенный день пріѣхала миссъ Флайтъ. Бѣдная старушка, совершенно забывъ свою обычную чопорность, вбѣжала въ комнату съ восклицаніемъ:-- Дорогая моя Фицъ-Джерндайсъ! бросилась ко мнѣ на шею и осыпала меня поцѣлуями.
   -- Ахъ, Боже мой! воскликнула она, опустивъ руку въ ридикюль,-- у меня здѣсь только документы. Дорогая Фицъ-Джерндайсъ, одолжите мнѣ носовой платокъ.
   Чарли подала ей платокъ, и добрая старушка, прижавъ его къ глазамъ обѣими руками, минутъ десять проливала слезы.
   -- Я плачу отъ радости, дорогая Фицъ-Джерндайсъ, поторопилась она объяснить.-- Вовсе не отъ огорченія, а отъ радости, что опять вижу васъ, отъ удовольствія, что имѣю честь быть у васъ. Я васъ люблю, дорогая моя, гораздо больше, чѣмъ канцлера, хотя и посѣщаю аккуратно его засѣданія. Кстати, милая моя, по поводу носового платка...
   Тутъ миссъ Флайтъ вопросительно взглянула на Чарли, которая выходила на встрѣчу дилижансу. Чарли взглянула на меня и, повидимому, не особенно поощряла продолженіе повѣствованія.
   -- Очень хорошо! Совершенная правда. Съ моей стороны было нескромно заговорить объ этомъ, но, дорогая Фицъ-Джерндайсъ, по временамъ -- скажу вамъ откровенно, ибо вамъ бы и въ голову не пришло,-- у меня тутъ... немножко... путается, докончила она, указывая себѣ на лобъ.-- Больше ничего.
   -- Что вы мнѣ хотѣли сказать? спросила я улыбаясь, такъ какъ знала, что ей ужасно хочется разсказать.-- Вы возбудили мое любопытство и должны его удовлетворить.
   Миссъ Флайтъ поглядѣла на Чарли, какъ-будто спрашивая у нея совѣта въ этомъ важномъ дѣлѣ. Та сказала:
   -- Въ такомъ случаѣ, мэмъ, лучше скажите, и миссъ Флайтъ стала ее ужасно благодарить.
   -- Наша маленькая пріятельница удивительно умна, сказала она мнѣ со своимъ таинственнымъ видомъ.-- Мала, но чрезвычайно умна! И такъ, моя милая, вернемся къ этому интересному разсказу,-- это всего только разсказъ, но, по моему, очаровательный. Та особа, которая провожала насъ отъ дилижанса, бѣдно одѣтая и въ такой неизящной шляпкѣ...
   -- Это Дженни, миссъ, вставила Чарли.
   -- Именно, именно, согласилась миссъ Флайтъ съ пріятной улыбкой,-- Дженни, да. И что же она разсказала нашей маленькой пріятельницѣ?! Какая-то леди подъ вуалью приходила въ коттеджъ разспрашивать о здоровьѣ моей милой Фицъ-Джерндайсъ и унесла съ собою на память носовой платокъ, только потому, что онъ принадлежалъ прежде моей дорогой Фицъ-Джерндайсъ. Это дѣлаетъ честь дамѣ подъ вуалью, не правда-ли?
   -- Я съ удивленіемъ посмотрѣла на Чарли. Она сказала:
   -- Дженни говоритъ, миссъ, что, когда умеръ ея малютка, вы оставили у нихъ свой платокъ; она его сняла и спрятала вмѣстѣ съ вещами, какія остались отъ бэби. Я думаю, миссъ, она поступила такъ отчасти потому, что онъ покрывалъ малютку.
   -- Мала, по чрез-вы-чай-но умна! прошептала миссъ Флайтъ, указывая себѣ на лобъ, чтобъ сильнѣе выразить весь умъ Чарли.-- И какъ толково говоритъ! Гораздо толковѣе всѣхъ адвокатовъ, какихъ я слышала.
   -- Я помню это, Чарли, сказала я,-- что же дальше?
   -- Ну вотъ, миссъ, этотъ самый платокъ леди и унесла. Дженни просила сказать вамъ, миссъ, что она не отдала бы этого платка ни за какія сокровища, но леди взяла его потихоньку и оставила вмѣсто него деньги. Съ вашего позволенія, миссъ, Дженни ее совсѣмъ не знаетъ.
   -- Кто жъ бы это могъ быть? сказала я.
   -- Дорогая моя, сказала миссъ Флайтъ, таинственно приблизивъ губы къ моему уху, -- по моему мнѣнію, только не говорите этого нашей маленькой пріятельницѣ, это была жена лорда-канцлера. Онъ вѣдь женатъ. Я слышала, она ужасно съ нимъ обращается. Представьте, даже бросаетъ бумаги его лордства въ каминъ, когда онъ отказывается платить по счетамъ ювелира!
   Я не задумывалась много надъ тѣмъ, кто была эта леди: я рѣшила, что это, должно быть, была Каролина; кромѣ того мое вниманіе было отвлечено гостьей, которая повидимому озябла и проголодалась, пока ѣхала. Когда принесли обѣдъ, я должна была помочь ей принарядиться въ старый обтрепанный шарфъ; она облеклась въ поношенныя заштопанныя перчатки, которыя привезла съ собой въ бумажномъ сверткѣ, и была вполнѣ довольна собою.
   Я предсѣдательствовала за обѣдомъ, состоявшимъ изъ рыбы, жареной курицы, телятины, зелени и пудинга съ мадерой. Я такъ радовалась, видя, какъ довольна миссъ Флайтъ, съ какимъ достоинствомъ, съ какими церемоніями она кушаетъ, что вскорѣ забыла обо всемъ другомъ. Когда передъ нами поставили дессертъ, приготовленный руками моей милочки, которая никому не уступала права заботиться обо мнѣ, миссъ Флайтъ такъ разболталась и казалась такой счастливой, что я, зная, какъ она любитъ говорить о себѣ, придумала навести ее на мысль разсказывать свою исторію. Я начала такъ:
   -- Скажите, миссъ Флайтъ, давно вы посѣщаете засѣданія лорда-канцлера?
   -- О, ужъ много лѣтъ, очень много лѣтъ, дорогая моя. Я жду рѣшенія. Теперь ждать недолго.
   Несмотря на то, что надежда никогда не покидала старушку, она такъ заволновалась, что у меня явилось сомнѣніе, хорошо ли я сдѣлала, затронувъ эту тему, и я рѣшила перевести разговоръ на что нибудь другое.
   -- Отецъ мой ожидалъ рѣшенія, и братъ, и сестра, всѣ они ждали рѣшенія, и я жду.
   -- Они всѣ..
   -- Умерли, пока тянулось дѣло.
   Я видѣла, что ей хочется продолжать, и подумала, что, пожалуй лучше будетъ поддержать разговоръ.
   -- Не благоразумнѣе ли было бы съ вашей стороны не ждать больше? сказала я.
   -- Да, разумѣется, отвѣтила она быстро.
   -- И не посѣщать больше суда?
   -- Конечно. Очень мучительно, дорогая Фицъ-Джерндайсъ, вѣчно ожидать того, что никогда не наступить. Очень мучительно, увѣряю васъ. Я стала кости да кожа.
   И она протянула мнѣ руку, которая въ самомъ дѣлѣ была поразительно худа.
   -- Но, дорогая моя, въ судѣ есть какая-то страшная притягательная сила. Тс! Не говорите объ этомъ нашей маленькой пріятельницѣ, когда она вернется. Она можетъ испугаться и совершенно основательно. Да это мѣсто страшно влечетъ къ себѣ: вы не можете разстаться съ нимъ, вы должны ждать.
   Я пробовала ее разувѣрить. Она выслушала меня терпѣливо, съ улыбкой на губахъ, но у нея былъ уже готовъ отвѣтъ.
   -- А! Вы думаете, я говорю такъ оттого, что свихнулась. Это вѣдь очень глупо -- свихнуться, все тогда путается въ головѣ. Но, дорогая, я бываю въ судѣ много лѣтъ, и я хорошо замѣтила: это вліяніе печати и жезла, которые лежатъ на столѣ.
   Я спросила, въ чемъ же, по ея мнѣнію, выражается ихъ дѣйствіе?
   -- Въ притяженіи, отвѣтила миссъ Флайтъ,-- они притягиваютъ къ себѣ людей, высасываютъ изъ нихъ здоровье, умъ, всѣ хорошія качества, лишаютъ ихъ спокойствія. Я чувствовала, какъ по ночамъ они отымаютъ у меня покой. Эти дьяволы околдовываютъ своимъ холоднымъ блескомъ!
   Она нѣсколько разъ шлепнула меня по рукѣ и весело закивала, какъ будто желая дать мнѣ этимъ понять, что, хоть ея рѣчи и мрачны, хоть она сообщаетъ такія ужасныя тайны, во мнѣ лично нечего бояться.
   -- Позвольте, я разскажу вамъ, какъ было со мной. Прежде чѣмъ они притянули меня, что я дѣлала? Играла на тамбуринѣ? Нѣтъ, вышивала въ тамбуръ. И моя сестра тоже занималась вышиваньемъ, а отецъ и братъ работали на постройкахъ. Мы жили всѣ вмѣстѣ. И очень прилично, дорогая, моя, очень прилично! Сперва они притянули отца, понемножку, исподволь. Тогда семья распалась. Черезъ нѣсколько лѣтъ онъ превратился въ раздражительнаго, угрюмаго, озлобленнаго банкрота, у котораго ни для кого не было ни добраго слова, ни добраго взгляда. А прежде онъ былъ совсѣмъ другой, милая Фицъ-Джерндайсъ, совсѣмъ другой! Его посадили въ долговую тюрьму, тамъ онъ и умеръ. За отцомъ покатился подъ гору братъ... къ пьянству, къ нищетѣ къ смерти. Потомъ и сестру затянуло, тс! куда -- не спрашивайте. Я захворала. Я была въ нищетъ. Тогда я услыхала, я еще и прежде слышала, что не всѣхъ этихъ несчастіяхъ виноватъ судъ. Выздоровѣвъ, я пошла взглянуть на это чудовище, увидала его, и меня тоже затянуло.
   Когда она кончила свой короткій разсказъ, который передавала тихимъ надорваннымъ голосомъ, какъ будто еще подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ испытаннаго потрясенія, къ ней вернулся ея обыкновенный привѣтливый, полный достоинства видъ.
   -- Вы не вѣрите мнѣ, дорогая? Пусть! когда нибудь повѣрите. Я немного свихнувшись, но я замѣтила! За эти годы я видѣла много новичковъ; они являлись, ничего не подозрѣвая, и попадали подъ вліяніе жезла и печати. Такъ было съ моимъ отцомъ, съ братомъ, съ сестрою и со мною. Я слышала, какъ краснорѣчивый Кенджъ и остальные говорятъ новичкамъ: "Вы не знаете миссъ Флайтъ? вы еще здѣсь вновѣ. Вы должны подойти и представиться миссъ Флайтъ". Пре-крас-но! Горжусь честью! Они смѣются, но я напередъ знаю, Фицъ-Джерндайсъ, что съ ними случится. Я знаю лучше ихъ, когда начнется дѣйствіе притягательной силы. О, я изучила признаки! Я видѣла, какъ они появились у Гридли, и видѣла, чѣмъ онъ кончилъ. Дорогая Фицъ-Джерндайсъ, и она опять понизила голосъ:-- я замѣтила ихъ появленіе у нашего друга, несовершеннолѣтняго Джерндайса. Надо удержать его, иначе онъ затянется и погибнетъ.
   Нѣсколько минутъ она смотрѣла на меня молча. Но мало-по-малу лицо ея оживилось, она улыбнулась,-- можетъ быть потому, что боялась, не были ли ея рѣчи слишкомъ мрачны, а можетъ быть потому, что растеряла связь мыслей, и продолжала другимъ тономъ, чинно прихлебывая вино:
   -- Да, дорогая моя, какъ сказала, жду рѣшенія. Скоро. Знайте,-- тогда я выпущу на свободу моихъ пташекъ и пожалую изъ своихъ владѣній нѣкоторыхъ лицъ.
   Меня поразилъ ея намекъ на Ричарда и зловѣщій смыслъ ея безсвязныхъ рѣчей, которымъ ея собственный жалкій видъ служилъ превосходной иллюстраціей.
   Къ счастью, она опять была совершенно довольна собой и сіяла улыбкой.
   Положивъ свободную руку на мою, она весело заговорила:
   -- Вы однако еще не поздравили меня, дорогая, ни слова не сказали о моемъ докторѣ.
   Я созналась, что совершенно ее не понимаю.
   -- О моемъ докторѣ, мистерѣ Вудкортѣ, дорогая, который былъ такъ внимателенъ ко мнѣ, несмотря на то, что лечилъ меня даромъ. Впрочемъ это только пока. Настанетъ день! Я хочу сказать: день рѣшенія, которое разрушитъ чары жезла и печати.
   -- Мистеръ Вудкортъ теперь далеко, да, мнѣ кажется, ужъ и время прошло для такого поздравленія.
   -- Какъ, дитя мое, вы не знаете, что съ нимъ случилось, возможно ли!
   -- Не знаю.
   -- Но вѣдь объ этомъ всѣ говорили, моя радость!
   -- Вы забываете, какъ давно я не выхожу отсюда.
   -- Правда, дорогая, виновата. По вмѣстѣ съ остальнымъ я потеряла и память. Какая губительная сила, не правда ли? И такъ, дорогая моя, у береговъ Остъ-Индіи случилось ужасное кораблекрушеніе.
   -- Кораблекрушеніе! Мистеръ Вудкортъ...
   -- Не волнуйтесь, милочка, онъ внѣ опасности. Ужасная сцена. Смерть въ разныхъ видахъ. Сотни умершихъ и умирающихъ. Огонь, буря, мракъ. Утопающіе выброшены на скалу. Мой дорогой докторъ -- герой. Хладнокровенъ и храбръ. Спасаетъ жизнь многимъ, не жалуется ни на голодъ, ни на жажду, закутываетъ своимъ платьемъ тѣхъ, кто лишился одежды, становится предводителемъ, указываетъ что надо дѣлать. Всѣ ему подчиняются, онъ ходитъ за больными, погребаетъ умершихъ и наконецъ спасаетъ всѣхъ, кто остался въ живыхъ. Несчастные боготворятъ его, дорогая моя! Когда они добрались до твердой земли, всѣ пали къ его йогамъ, благословляя его. Теперь молва о немъ гремитъ по всей странѣ. Постойте, гдѣ мой ридикюль? Прочтите, вы должны прочесть, я захватила съ собою.
   И я прочла эту благородную исторію медленно и не вполнѣ понимая смыслъ того, что читала, потому что глаза мои застилало слезами и я неясно различала слова. Нѣсколько разъ впродолженіе чтенія длинной статьи, вырѣзанной миссъ Флайтъ изъ газеты, я такъ плакала, что должна была откладывать газету въ сторону.
   Я гордилась тѣмъ, что знаю человѣка, совершившаго такое благородное, мужественное дѣло; я торжествовала отъ того, что онъ покрылъ себя неувядаемой славой; я такъ восхищалась его подвигомъ, что завидовала тѣмъ несчастнымъ, которые упали къ его ногамъ и благословляли своего спасителя. Я сама готова была преклонить колѣни передъ нимъ, который былъ далеко... и, полная восторга, осыпать его благословеніями за его мужество и великодушіе. Я чувствовала, что никто... ни мать, ни сестра, ни жена... не могли бы чтить его больше меня. Никто!
   Гостья предложила эту статью мнѣ въ подарокъ. Когда стало смеркаться и миссъ Флайтъ начала прощаться, боясь пропустить дилижансъ, съ которымъ должна была вернуться въ Лондонъ, она все еще разсказывала о кораблекрушеніи, а я все еще не успокоилась и не могла освоиться со всѣми подробностями этого происшествія.
   -- Дорогая моя, говорила она, заботливо укладывая шарфъ и перчатки,-- моему храброму доктору должны пожаловать титулъ и, безъ сомнѣнія, пожалуютъ. Какого вы объ этомъ мнѣнія?
   Я конечно была согласна, что онъ заслужилъ титулъ, но не могла согласиться съ тѣмъ, что онъ дѣйствительно его получитъ.
   -- Отчего? спросила миссъ Флайтъ съ нѣкоторой рѣзкостью.
   Я сказала, что въ Англіи не принято жаловать людямъ титулы за гражданскія заслуги, какъ-бы онѣ ни были велики и славны, за однимъ, впрочемъ, исключеніемъ, -- когда эти заслуги въ томъ, что человѣкъ нажилъ большой капиталъ.
   -- Боже правый! Какъ можно говорить подобныя вещи! воскликнула она.-- Развѣ вы не знаете,-- всѣ, кто составляетъ украшеніе Англіи, кто отличился на поприщѣ науки, поэзіи, прославился какими-нибудь талантами или гуманными подвигами,-- всѣ возводятся въ знатное достоинство. Оглянитесь вокругъ, моя милая, и всмотритесь. Должно быть, теперь ваши мысли немножко путаются, если вы не знаете, что по этой-то причинѣ титулы и не переводятся въ нашей странѣ.
   Кажется, она искренно вѣрила тому, что говорила, потому что были моменты, когда разсудокъ совершенно покидалъ ее.
   Теперь я должна разстаться съ тайной, которую долго пыталась скрыть.
   Иногда мнѣ казалось, что мистеръ Вудкортъ любитъ меня, и что, будь онъ богаче, онъ быть можетъ открылъ бы мнѣ свою любовь, прежде чѣмъ уѣхать.
   Иногда мнѣ казалось, что его признаніе доставило бы мнѣ огромную радость.
   Но какъ хорошо, что этого не случилось!
   Еслибъ между нами была переписка, сколько бы выстрадала я теперь, когда должна была бы вернуть слово, данное той, которую онъ зналъ прежде.
   Да, гораздо лучше, что такъ вышло. Богу угодно было милостиво избавить меня отъ этой муки; я могла съ облегченнымъ сердцемъ повторить мою дѣтскую молитву и стараться слѣдовать тому высокому примѣру, который подавалъ мнѣ Алланъ Вудкортъ. Мы ничѣмъ не были связаны, между нами не было цѣпи, которую я должна была-бы порвать, или онъ долженъ бы влачить.
   Отнынѣ я буду идти скромной тропою долга, передъ нимъ же открытъ широкій, славный путь. И хотя насъ раздѣляетъ теперь огромной разстояніе, я буду стремиться къ тому, чтобъ встрѣтить его, когда онъ вернется, съ сердцемъ чистымъ, чуждымъ себялюбивыхъ мыслей, встрѣтить его лучшей, чѣмъ я была тогда, когда лицо мое имѣло нѣкоторую привлекательность въ его глазахъ.
   

ГЛАВА V.
Чизни-Вудъ.

   Мы съ Чарли отправились въ Линкольнширъ не однѣ: опекунъ рѣшилъ, что непремѣнно доставитъ меня въ домъ Бойторна самъ и сопровождалъ насъ до самаго мѣста. Два дня мы были въ дорогѣ. Дуновеніе вѣтерка, благоуханіе полей, цвѣтокъ, листокъ, былинка, мимолетное облачко,-- все въ природѣ казалось мнѣ прекраснымъ и восхищало меня. Это было первое, что я выиграла болѣзнью. Какъ незначительна была моя потеря въ сравненіи съ этой открывшейся мнѣ полнотой наслажденія твореніемъ Божіимъ.
   Опекунъ хотѣлъ сейчасъ же вернуться домой; дорогой мы назначили день, когда пріѣдетъ ко мнѣ Ада, а пока я приготовила ей письмо, которое онъ взялся доставить.
   Мы прибыли на мѣсто въ прекрасный лѣтній вечеръ, и черезъ полчаса опекунъ уѣхалъ назадъ.
   Если бы я была сказочной принцессой, крестницей какой-нибудь доброй феи, которая создала бы для меня дворецъ мановеніемъ волшебной палочки, мнѣ и тамъ не могло бы быть лучше, чѣмъ въ домѣ мистера Бойторна.
   Сколько приготовленій къ моему пріѣзду, какое нѣжное вниманіе ко всѣмъ моимъ вкусамъ и привычкамъ!
   Осматривая комнаты, я нѣсколько разъ должна была садиться,-- такъ была взволнована. Восхищеніе Чарли, которой я показывала домъ, помогло мнѣ успокоиться; послѣ того, какъ мы обошли садъ и она исчерпала весь свой словарь выраженій удивленія, я почувствовала себя въ томъ безмятежно счастливомъ состояніи, въ какомъ и должна была быть.
   Напившись чаю, я сказала себѣ: "Эсфирь, теперь ты настолько уже пришла въ себя, что можешь написать нѣсколько благодарственныхъ словъ гостепріимному хозяину".
   Онъ оставилъ мнѣ записочку, въ которой горячо привѣтствовалъ меня и поручалъ моимъ заботамъ свою канарейку -- высшее доказательство его довѣрія.
   Отвѣчая на это милое посланіе, я писала, что всѣ его любимые цвѣты и деревья живы и здоровы; а лучшая изъ птицъ прощебетала мнѣ самое радушное привѣтствіе, сидя на моемъ плечѣ, къ необыкновенному восторгу моей маленькой служанки, потомъ пристроилась на жердочкѣ въ углу клѣтки, и я не могу доложить ему въ точности, спитъ-ли она уже, или нѣтъ. Окончивъ письмо, я занялась распаковкой и разборкой своихъ вещей и отправила Чарли спать пораньше, сказавъ ей, что сегодня она мнѣ больше не понадобится.
   Я еще ни разу не смотрѣлась въ зеркало; моего зеркала мнѣ до сихъ поръ не вернули и я на этомъ не настаивала. Я знала, что это непростительная слабость съ моей стороны, но сказала себѣ, что начну борьбу съ нею тогда, когда буду здѣсь. Потому-то мнѣ и хотѣлось остаться одной; когда Чарли ушла, я сказала себѣ:
   "Эсфирь, если ты намѣрена быть счастливой, если ты дала слово быть твердой, то и должна его сдержать".
   И я рѣшилась сдержать его, но сперва еще разъ постаралась припомнить всѣ дарованныя мнѣ блага, помолилась и нѣсколько времени просидѣла въ раздумьи.
   Хотя болѣзнь была опасна, но мнѣ не обрѣзали волосъ, они были по прежнему длинны и густы; я распустила ихъ, тряхнула головой и подошла къ туалету; зеркало было покрыто кисейной занавѣской, я откинула ее и стояла, глядя сквозь густую волну волосъ, закрывавшихъ мнѣ лицо.
   Потомъ я отвела волосы и рѣшительно взглянула въ зеркало, ободряемая яснымъ взоромъ, который смотрѣлъ на меня оттуда. Да, я очень измѣнилась, ужасно измѣнилась. Въ первую минуту это чужое лицо такъ поразила меня, что я готова была закрыться руками и убѣжать, если-бъ не ободрялъ меня тотъ же ясный взглядъ. Вскорѣ я нѣсколько освоилась со своей покой физіономіей и лучше, чѣмъ въ первую минуту, могла судить о происшедшей перемѣнѣ.
   Лицо мое было вовсе не такое, какъ я ожидала; впрочемъ, я не ожидала ничего опредѣленнаго и всякая перемѣна поразила бы меня.
   Красавицей я никогда не была и не считала себя, но какая огромная разница! Какъ я подурнѣла! Благодареніе Богу -- Онъ помогъ мнѣ: слезы, упавшія изъ глазъ моихъ, были безъ горечи, лились не долго, и я была въ состояніи остаться передъ зеркаломъ все время, пока причесывалась на ночь; сердце мое было полно признательности.
   Одинъ вопросъ смущалъ меня и, прежде, чѣмъ заснуть, я долго его обдумывала. Я сохранила букетъ мистера Вудкорта; когда цвѣты завяли, я высушила ихъ и положила въ свою любимую книгу; объ этомъ никто не зналъ, даже Ада. Теперь я сомнѣваюсь, имѣю ли я право сохранять подарокъ, посланный той, которой болѣе не существуетъ,-- не будетъ ли такой поступокъ неблагороднымъ но отношенію къ нему. А я не хотѣла допускать неблагородныхъ побужденій даже въ самые сокровенные уголки моего сердца, которые навсегда останутся неизвѣстны ему; не хотѣла, такъ какъ могло бы быть, что я любила бы его, что я была бы связана съ нимъ. Наконецъ я пришла къ заключенію, что могу сохранить цвѣты только какъ воспоминаніе о томъ, что невозвратно прошло, забыто и погребено. Можетъ быть мои волненія покажутся пустыми, но я относилась къ нимъ въ высшей степени серьезно.
   На другой день я постаралась встать пораньше, и когда Чарли на цыпочкахъ вошла въ комнату, она застала меня уже передъ зеркаломъ.
   -- Боже милостивый, миссъ! вскричала она въ испугѣ.-- Вы тутъ!
   -- Да, отвѣтила я, спокойно закалывая косы.-- Я совершенно здорова и счастлива.
   Видно было, что великая тяжесть спала съ ея души, но еще большую тяжесть я сняла со своей: теперь я знала худшее и была спокойна. Продолжая свой разсказъ, я не буду скрывать моментовъ, когда мной овладѣвала слабость, но мнѣ всегда скоро удавалось преодолѣвать ее и ясное настроеніе духа мнѣ не измѣнило.
   Желая до пріѣзда Ады совершенно оправиться тѣломъ и духомъ, я распредѣлила время такъ, чтобы вмѣстѣ съ Чарли проводить цѣлый день на свѣжемъ воздухѣ. Мы рѣшили гулять до завтрака, рано обѣдать, опять гулять до и послѣ обѣда, а послѣ чая, походивъ немного по саду, рано укладываться спать. Мы рѣшили, что въ окрестности не останется ни одного пригорка, на который бы мы не взобрались, но будетъ поля, тропинки, дороги -- гдѣ бы мы не побывали.
   Въ домѣ не было недостатка въ разныхъ подкрѣпительныхъ и возстановляющихъ силы средствахъ; добрая ключница мистера Бойторна вѣчно бѣгала за мною съ какимъ нибудь кушаньемъ или напиткомъ: стоило мнѣ лодолыге остаться въ паркѣ, какъ она выростала словно изъ подъ земли съ корзинкой въ рукахъ, и на веселомъ лицѣ ея можно было прочесть, какъ важно кушать почаще для подкрѣпленіе силъ. Былъ пони, предназначенный для моихъ поѣздокъ верхомъ, хорошенькій пони съ огромной головой, короткой шеей и гривой, падавшей ему на глаза.
   Онъ могъ, -- когда хотѣлъ, -- бѣжать самымъ покойнымъ легкимъ галопомъ и былъ для меня сущій кладъ. Черезъ нѣсколько дней послѣ моего пріѣзда онъ ужо прибѣгалъ на мой зовъ, когда я приходила на выгонъ, ѣлъ изъ моихъ рукъ и бѣгалъ за мною какъ собака. Мы съ нимъ такъ прекрасно понимали другъ друга, что, когда на какой нибудь тѣнистой тропинкѣ онъ, бывало, заупрямится и начнетъ трусить лѣнивой рысцой, мнѣ стоило только шлепнуть его по шеѣ и сказать: "Лохматка, отчего ты не бѣжишь въ галопъ, ты знаешь, какъ я люблю галопъ, вѣрно ты заснулъ, глупенькій!"--и Лохматка уморительно встряхивалъ головой и пускался галопировать, а отставшая Чарли заливалась веселымъ смѣхомъ, звучавшимъ лучше всякой музыки. Не знаю, кто окрестилъ Лохматку его именемъ, но оно удивительно шло къ его взъерошенной шерсти.
   Разъ запрягли мы Лохматку въ маленькую колясочку и торжественно покатили по зеленымъ просѣкамъ парка; мы проѣхали уже около пяти миль и превозносили нашего конька до небесъ, какъ вдругъ ему очевидно не понравилось, что всю дорогу надъ нимъ вьется рой маленькихъ мошекъ, кружится около его ушей и не отстаетъ отъ него ни на шагъ, и онъ остановился, чтобъ поразмыслить надъ этимъ. Должно быть онъ пришелъ къ заключенію, что надо положить предѣлъ нахальству мошекъ, и рѣшительно отказался двигаться впередъ; я передала вожжи Чарли, вышла изъ экипажа и пошла пѣшкомъ; Лохматка очень добродушно и бодро пошелъ за мною, просовывая голову мнѣ подъ руку и потираясь ушами о рукавъ моего платья. Напрасно я говорила ему: "Ну, Лохматка, если теперь я сяду, ты навѣрное пойдешь и самъ",-- только что я садилась, онъ опять останавливался какъ вкопанный.
   Я была принуждена вести его всю дорогу, и въ такомъ порядкѣ мы вернулись домой, къ большому восторгу всего населенія.
   Намъ съ Чарли казалось, что нѣтъ людей дружелюбнѣе жителей этого мѣстечка; уже черезъ недѣлю всѣ радостно встрѣчали насъ, и всякій разъ, какъ намъ случалось проходить мимо, а это бывало по нѣскольку разъ въ день, изъ всѣхъ коттеджей высовывались головы съ ласковыми привѣтствіями. И въ первый мой пріѣздъ я уже знала большинство взрослыхъ и почти всѣхъ дѣтей; но теперь даже самая колокольня смотрѣла на меня, точно закадычный другъ.
   Въ числѣ моихъ новыхъ друзей была одна старушка, жившая въ крытомъ соломой, ослѣпительно бѣломъ домикѣ, такомъ крошечномъ, что когда на окна снаружи надѣвалась ставня, онѣ закрывали весь передній фасадъ.
   У старушки былъ внукъ матросъ; я разъ писала ему отъ ея имени и въ заголовкѣ письма нарисовала каминъ, у котораго онъ выросъ, а подлѣ дѣтскій тубаретъ, стоявшій на своемъ старомъ мѣстѣ; вся деревня нашла мой рисунокъ верхомъ совершенства, когда-же изъ Плимута пришелъ отвѣтъ, гдѣ внукъ писалъ, что увезетъ мой рисунокъ съ собой въ Америку, на мою долю выпала вся слава, которая въ дѣйствительности должна была относиться къ исправности почты.
   Такимъ образомъ пролетало мое время среди долгихъ прогулокъ, игръ съ дѣтьми, болтовни съ разными знакомыми, визитовъ въ коттеджи, куда меня усердно приглашали, учебныхъ занятій съ Чарли, за сочиненіемъ ежедневныхъ писемъ къ Адѣ; мнѣ некогда было думать о своей утратѣ, и я почти всегда бывала весела. Если иногда и являлись печальныя мысли, я спѣшила чѣмъ нибудь заняться и забывала о нихъ. Однажды, впрочемъ, меня кольнуло больнѣе, чѣмъ я ожидала; это было, когда одинъ ребенокъ спросилъ: "Мама, отчего леди не такая хорошенькая, какъ прежде?" -- Но, когда я увидѣла, что этотъ малютка любитъ меня по-прежнему, когда онъ покровительственно и участливо провелъ своей мягкой рученкой но моему лицу, я совершенно успокоилась. Сколько было случаевъ, доказавшихъ мнѣ къ моему утѣшенію, что благороднымъ сердцамъ свойственно относиться съ участіемъ и деликатностью къ людскомъ недостаткамъ. Одинъ изъ такихъ случаевъ особенно тронулъ меня.
   Случилось мнѣ разъ зайти въ маленькую церковь, когда тамъ только что кончилось вѣнчанье и новобрачные расписывались въ книгѣ. Женихъ, которому первому подали перо, поставилъ вмѣсто подписи креста", въ свою очередь поставила крестъ и невѣста, тогда какъ я знала, что она не только самая хорошенькая дѣвушка въ деревнѣ, но и лучшая ученица въ школѣ; я взглянула на нее съ удивленіемъ.
   Она отвела меня въ сторону и со слезами на глазахъ шепнула: "Онъ славный, добрый парень, миссъ, но не умѣетъ писать... Теперь онъ уже началъ учиться у меня и... я не хотѣла пристыдить его!" -- "Чего же мнѣ бояться",-- подумала я, "когда даже въ простой крестьянской дѣвушкѣ можно встрѣтить столько деликатности!"
   Свѣжій живительный воздухъ скоро вернулъ мнѣ прежній здоровый цвѣтъ лица; Чарли расцвѣла на славу, ея личико такъ и пылало свѣжимъ румянцемъ; мы очень весело проводили день и очень крѣпко спали ночью.
   У меня было любимое мѣстечко; въ Чизни-Вудскомъ паркѣ, со скамьи, которая тамъ стояла, открывался восхитительный видъ: густыя деревья въ этомъ мѣстѣ немного раздвигались и открывался ясный, залитый солнцемъ ландшафтъ необыкновенной красоты. Я стала приходить сюда каждый день и сидѣла на скамьѣ по цѣлымъ часамъ; отсюда была видна живописная терраса, прозванная "Дорожкой привидѣній" и особенно украшавшая этотъ видъ. Зловѣщее названіе террасы и старая фамильная легенда, связанная съ ней и разсказанная мнѣ мистеромъ Бойторномъ, придавали пейзажу таинственную окраску и увеличивали его привлекательность. Вблизи былъ холмикъ, на которомъ росло несмѣтное множество фіалокъ; Чарли очень любила собирать полевые цвѣты и привязалась къ этому мѣсту не меньше меня.
   Безполезно заниматься вопросомъ, почему я никогда не подходила близко къ замку и ни разу не побывала внутри, хотя и слышала, что хозяевъ не было и ихъ скоро не ждали: нельзя сказать, чтобъ замокъ не интересовалъ меня и не возбуждалъ моего любопытства; напротивъ, сидя на своей скамьѣ, я часто строила предположенія о томъ, какъ тамъ расположены комнаты, слышится-ли по временамъ эхо, похожее на шаги, доносящіеся съ "Дорожки привидѣній".
   Можетъ быть, хотя леди Дэдлокъ и отсутствовала, но меня отдаляло отъ замка то неопредѣленное чувство, которое она мнѣ внушала; впрочемъ я не увѣрена въ этомъ. Ея образъ естественно соединялся съ замкомъ въ моихъ мысляхъ, но я не могу утверждать положительно, чтобъ онъ меня отталкивалъ, хотя и было что-то въ этомъ родѣ.
   По этой причинѣ, или вѣрнѣе безпричинно, но я ни разу не подходила къ замку до того дня, къ которому приближается теперь мое повѣствованіе.
   Однажды послѣ долгой прогулки я усѣлась на своемъ любимомъ мѣстечкѣ, а Чарли неподалеку рвала фіалки.
   Глядя на "Дорожку привидѣній", на которую падала густая тѣнь отъ дома, я рисовала въ своемъ воображеніи женскій призракъ, бродящій здѣсь, если вѣрить разсказамъ; вдругъ я замѣтила между деревьями чью ту приближающуюся фигуру.
   Аллея была такъ длинна и листья бросали такую густую тѣнь, что я сперва не могла различить, кто это. Мало-по-малу я разсмотрѣла, что это фигура женщины, дамы, и наконецъ узнала леди Дэдлокъ; она была одна, направлялась въ мою сторону и шла, къ моему удивленію, гораздо быстрѣе, чѣмъ обыкновенно.
   Меня смутило ея неожиданное появленіе: я хотѣла было встать и продолжать прогулку, но не могла двинуться, что то приковало меня къ мѣсту,-- не ея торопливый жестъ, которымъ она просила меня остаться, не эти протянутыя ко мнѣ руки и быстрые шаги, не огромная* перемѣна въ манерѣ, не отсутствіе ея обычной надменной замкнутости; нѣтъ не это, а что-то въ ея лицѣ, что-то, о чемъ я мечтала и грезила, когда была ребенкомъ,-- что-то, чего я никогда не видѣла въ другихъ лицахъ и раньше не замѣчала въ ней.
   Испугъ и слабость овладѣли мною и я кликнула Чарли; леди Дэдлокъ на минуту остановилась и стала опять очень похожей на ту, какой я ее знала раньше.
   -- Боюсь, что испугала васъ, миссъ Соммерсонъ, заговорила она, медленно приближаясь.-- Вы еще не совсѣмъ оправились; я слышала, вы были очень больны, и сильно тревожилась о васъ.
   Я не могла поднять глазъ на ея блѣдное лицо, не могла подняться со скамьи. Она подала мнѣ руку, и смертельный холодъ этой руки, противорѣчившій спокойному выраженію, которое она старалась придать своимъ чертамъ, только увеличилъ непобѣдимое обаяніе, которое она производила на меня. Мысли вихремъ кружились въ моей головѣ.
   -- Вы кажется начинаете по-немножку поправляться? съ участіемъ спросила она.
   -- Минуту назадъ я чувствовала себя совершенно здоровой, леди Дэдлокъ.
   -- Это ваша молоденькая служанка?
   -- Да.
   -- Не отошлете-ли вы ее впередъ и не позволите-ли мнѣ проводить васъ до дому?
   -- Чарли, отнеси цвѣты домой, я приду вслѣдъ за тобою.
   Чарли сдѣлала низкій реверансъ, надѣла шляпку и ушла.
   Леди Дэдлокъ сѣла рядомъ со мною.
   Словами не выразить того, что я почувствовала, увидѣвъ въ рукѣ миледи тотъ носовой платокъ, которымъ я когда то накрыла умершаго ребенка.
   Я смотрѣла на нее, по ничего не видѣла, не слышала и задыхалась; сердце билось у меня въ груди такъ бурно и неукротимо, что мнѣ казалось, жизнь покидаетъ меня, но когда она прижала меня къ груди, обливая слезами, осыпала поцѣлуями и нѣжными ласками, я пришла въ себя.
   Когда же она опустилась на колѣни съ крикомъ: "Дитя мое, дитя мое, я твоя преступная, несчастная мать! Прости меня!" -- когда я увидѣла ее на землѣ у своихъ ногъ въ отчаянныхъ душевныхъ мукахъ, то, несмотря на все свое волненіе, почувствовала глубокій приливъ благодарности къ Божьему Промыслу, измѣнившему мои черты, чтобъ сходство нашихъ лицъ не могло опозорить ее, чтобъ никто, взглянувъ на насъ, не могъ заподозрить нашей кровной близости.
   Я стала подымать ее, умоляя, заклиная не стоять передо мною въ этомъ положеніи, не предаваться такому отчаянію; я высказала это въ безсвязныхъ словахъ: кромѣ душившаго меня волненія, меня просто пугало, что я вижу ее у своихъ ногъ. Я сказала ей,-- или пыталась сказать,-- что если я, ея ребенокъ, могла когда-нибудь прощать ее, то сдѣлала это ужо много, много лѣтъ тому назадъ.
   Я сказала, что мое сердце переполнено любовью къ ней, что эта любовь врожденная, которую минувшее не измѣнило и не могло измѣнить, что теперь, когда мать впервые прижала меня къ груди своей, не мнѣ требовать у нея отчета въ данной мнѣ жизни, что мой долгъ благословлять ее и принять съ распростертыми объятіями, хотя бы даже весь свѣтъ отъ нея отвернулся, что я только и прошу позволить мнѣ любить ее.
   Мы сжали другъ-друга въ объятіяхъ. Кругомъ въ лѣсу царило безмолвіе и покой, не было покоя только въ нашихъ взволнованныхъ сердцахъ.
   -- Поздно благословлять меня, поздно! простонала моя мать.-- Я должна одна идти своей печальной дорогой, куда-бы она меня ни привела. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ все болѣе и болѣе омрачается мой путь,-- это наказаніе, которое опредѣлено мнѣ здѣсь на землѣ; я несу его молча и скрываю.
   Даже говоря о своихъ страданіяхъ, она облеклась обычной маской гордаго равнодушія, хотя впрочемъ сейчасъ-же опять ее сбросила.
   -- Я должна хранить тайну, если только можно ее сохранить, не ради себя, но ради мужа. Я жалкое, гадкое созданіе!
   При этихъ словахъ въ ея глухомъ голосѣ зазвучало подавленное отчаяніе ужаснѣе самаго раздирательнаго вопля. Закрывъ лицо руками, она отклонилась отъ моихъ объятій, точно не хотѣла, чтобъ я касалась ея; ни убѣжденіями, ни ласками я не могла добиться, чтобъ она встала. Нѣтъ, нѣтъ только въ этомъ положеніи она можетъ говорить со мною; съ другими и въ другое время она должна быть надменна и горда, но теперь, въ эту единственную минуту жизни, когда она можетъ быть сама-собой, она хочетъ униженій, хочетъ оскорбленій.
   Она говорила, что во время коей болѣзни была близка къ безумію,-- незадолго передъ тѣмъ она узнала, что ея дочь жива; раньше она и не подозрѣвала, что я ея дочь. Она послѣдовала за мною сюда, чтобы со мною поговорить наединѣ единственный разъ въ жизни; отнынѣ мы не долж , милая дѣвушка!"
   Кому лучше меня могла быть извѣстна его высокая душа, его благородное сердце, и уже-ли я могла много огорчаться перемѣною моей наружности, видя какъ онъ меня любятъ и теперь?
   Онъ сѣлъ рядомъ со мной на софу; нѣсколько времени не отнималъ рукъ отъ своего лица; но наконецъ превозмогъ свое волненіе я началъ говорятъ со мной своимъ прежнимъ, внушающимъ довѣріе, голосомъ:
   -- Ну, маленькая старушка, сказалъ онъ:-- тяжело безъ тебя; мы всѣ соскучились ужасно!
   -- Все поправятся, добрый опекунъ мой.
   -- Давай Богъ только, чтобъ скорѣе, говорилъ онъ нѣжно:-- мы съ Адой стосковались безъ тебя; подруга твоя Кадди пріѣзжала я уѣзжала нѣсколько разъ; всѣ въ домѣ скучали въ твое отсутствіе и даже бѣдный Рикъ, подъ вліяніемъ опасенія за твою жизнь, писалъ ко мнѣ.
   -- Я знала, что Кадди навѣщала меня, изъ писемъ Ады, но о Ричардѣ она мнѣ не писала ни слова.
   -- Я счелъ за лучшее не показывать ей письма его, душенька.
   -- Вы говорите, добрый опекунъ мой, съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ, что онъ писалъ къ вамъ; развѣ вы забываете, что вы для него лучшій другъ, что вы для него нѣжный отецъ?
   -- Богъ знаетъ, моя милая, говорилъ опекунъ мой:-- кажется, онъ не такихъ обо мнѣ мыслей; письмо его похоже болѣе на протестъ, чѣмъ на родственное привѣтствіе: оно холодно, натянуто, сухо. Но, что дѣлать, мы должны простить ему этотъ небольшой промахъ. Пронесъ по дѣлу Жарндисовъ исказилъ меня въ его глазахъ и сбилъ его самого съ толку. Я это предвидѣлъ. Я убѣжденъ, что нѣтъ человѣка, который, попавъ въ Оберканцелярію, не обратился бы въ демона.
   -- Однакожь Оберканцелярія не измѣнила васъ, добрый опекунъ мой.
   -- Какъ не измѣнить, милочка, отвѣчалъ онъ шутя: -- я меня измѣнила, по-крайней-мѣрѣ не разъ южный вѣтеръ смѣнялся восточнымъ. Рикъ не довѣряетъ мнѣ и подозрѣваетъ меня, ходитъ къ адвокатамъ, совѣщается съ ними и еще болѣе утверждается въ недовѣріи и подозрѣніяхъ. Ему кажется, что я отстаиваю свои интересы, запутываю его... и подобные пустяки; между-тѣмъ, какъ я готовъ былъ пожертвовать всѣмъ, чтобъ только избавиться отъ этого шевеленья париковъ; готовъ былъ бы отказаться отъ всѣхъ правъ, которыя предоставляетъ мнѣ болтовня этихъ величественныхъ говоруновъ; но что дѣлать, никакая сила не въ-состояніи выпутать меня изъ этого отвратительнаго процеса.
   -- Уже-ли, добрый опекунъ мой, говорила я съ стѣсненнымъ сердцемъ:-- Ричардъ рѣшается имѣть къ вамъ недовѣріе?
   -- А, душа моя, отвѣчалъ онъ: -- ты не знаешь, какой тонкій ядъ разливаетъ Оберканцелярія! Рикъ зараженъ этимъ ядомъ; онъ видитъ все навыворотъ, видитъ все не въ надлежащемъ свѣтѣ. Что дѣлать, это не его вина.
   -- Но вѣдь это страшное несчастіе, добрый опекунъ мой.
   -- Страшное несчастіе, маленькая старушка; но что же дѣлать, таково вліяніе безконечнаго процеса по дѣлу Жарндисовъ; но во всякомъ случаѣ, душа моя, мы должны быть терпѣливы съ Рикомъ и не осуждать его скоро. Сколько юныхъ, свѣжихъ сердецъ, подобныхъ сердцу Рика, было испорчено, было заражено враждебной Оберканцеляріей.
   -- Грустно, очень-грустно видѣть, добрый опекунъ мой, что ваша честныя и благородныя намѣренія имѣютъ такое жалкое возмездіе.
   -- Это слишкомъ-рѣзко сказано, тётушка Дердонъ, отвѣчалъ онъ весело:-- ты позабыла Аду: она, я думаю, совершенно-счастлива, а это уже достаточное вознагражденіе. Правда, я надѣялся, что Рикъ и Ада будутъ всегда вѣрными моими друзьями, что мы рука-объ-руку будемъ бороться съ злосчастной тяжбой, я если не выйдемъ побѣдителями, по-крайней-мѣрѣ не дозволимъ ей разлить въ насъ ядъ недовѣрія и вражды; но я вижу, что я хотѣлъ многаго; Рикъ не выдержалъ этой заразы и отпадаетъ отъ насъ, какъ сгнившій сукъ отпадаетъ отъ дерева.
   -- Но, можетъ-быть, добрый опекунъ мой, опытъ научитъ его, какъ обманчивы, какъ тщетны надежды на Оберканцелярію.
   -- Будемъ надѣяться, Эсѳирь, будетъ желать, чтобъ опытъ не научилъ его поздно. Но во реякомъ случаѣ, мы не должны осуждать его. Врядъ ли много найдется людей въ зрѣломъ возрастѣ, которые, запутавшись въ Оберканцеляріи, не измѣнились бы и физически я нравственно въ три, даже въ два, въ одинъ годъ. Можно ли послѣ этого удивляться поступкамъ Рика? Молодой человѣкъ, столько несчастный (и мистеръ Жарндисъ понизилъ голосъ), можетъ ли скоро, понять -- да и кто въ-состояніи понять съ перваго раза?-- какую бездну зла и путаницъ заключаетъ въ себѣ Оберканцелярія? Онъ надѣется на ея справедливость, а она хитро обманываетъ его надежды, сушитъ его и нравственно и физически, завлекаетъ въ смой сѣти все болѣе и болѣе... Но довольно объ этомъ, моя милая!
   Онъ обнималъ меня такъ нѣжно, такъ ласково смотрѣлъ на жми! Голова моя невольно склонилась къ его плечу съ чувствомъ дѣтской привязанности и я дала себѣ слово, во что бы ни стало, непремѣнно повидаться съ Ричардомъ и разъяснить ему грубое его заблужденіе.
   -- Для такого радостнаго дня, какъ день выздоровленія милой Эсѳири, есть у меня въ запасѣ болѣе-пріятныя вѣсти, и вотъ одна изъ нихъ: Ада съ нетерпѣніемъ желаетъ тебя видѣть. Скажи, когда можно ей къ тебѣ прійдти? сказалъ мистеръ Жарндисъ.
   Я объ этомъ и сама думала; но зная какъ тягостно будетъ намъ это свиданіе, я хотѣла отложить его до-тѣхъ-поръ, пока силы мои не укрѣпятся совершенно, и потому отвѣчала ему:
   -- Добрый опекунъ мой, я ее давно не видала, очень-давно, а она для меня все-равно, что свѣтъ...
   -- Знаю, тётумгка Дердонъ, знаю.
   Онъ былъ такъ добръ, слова его исполнены такимъ нѣжнымъ, трогательнымъ чувствомъ, что сердце мое забилось и я не могла продолжать далѣе.
   -- Ты утомилась, милочка, отдохни.
   -- Такъ-какъ я давно, очень-давно не видала Ады, начала я снова, немного успокоившись: -- то мнѣ кажется не продлить ли еще нѣсколько времени эту разлуку. Мнѣ бы даже хотѣлось уѣхать отсюда, недѣлю или двѣ провести съ Черли въ деревнѣ, и когда силы мои поокрѣпнутъ на свѣжемъ воздухѣ, я буду въ-состояніи перенести первыя минуты свиданія, которыя для насъ, во всякомъ случаѣ, тягостны.
   Я не думаю, чтобъ желаніе мое было несправедливо. Маѣ хотѣлось прежде привыкнуть самой къ моей измѣнившейся наружности, а потомъ уже встрѣтиться съ Адой, которую я такъ нетерпѣливо желала видѣть. Мистеръ Жарндисъ понялъ мысль мою и, я думаю, не осудилъ меня.
   -- Наша маленькая хозяйка, сказалъ онъ мнѣ нѣжно: -- хочетъ поставить, какъ я вижу, на-своемъ... Кстати, я получилъ письмо отъ Бойтсорна: онъ клянется страшнымъ образомъ, говоритъ, что онъ не ставитъ камня на камнѣ въ своемъ хуторѣ, если заботливая Эсѳирь не пріѣдетъ въ Чизни-Вольдъ провѣсти нѣсколько недѣль.
   Съ этими словами мистеръ Жарндисъ передалъ мнѣ письмо, которое и начиналось обыкновеннымъ вступленіемъ, какъ, напримѣръ: "милый мой Жарндисъ!" -- но прямо разражалось слѣдующими заклятіями: "клянусь, если миссъ Сомерсонъ, не захочетъ посѣтить мой хуторъ, который завтра въ часъ пополудни имѣетъ вступить въ ея владѣнія, то я не оставлю камня на каинѣ" и прочее. При всемъ нашемъ уваженіи къ писателю, мы дозволили себѣ похохотать отъ чистаго сердца надъ его письмомъ, сколько радушнымъ столько и забавнымъ.
   Что касается до меня, то я съ удовольствіемъ готова была принятъ предложеніе мистера Бойтсорна, потому-что изъ всѣхъ загородныхъ мѣстъ Чизни-Вольдъ плѣнилъ меня всего болѣе.
   -- Ну, маленькая хозяйка, сказалъ опекунъ мой, взглянувъ на часы: -- я отпущенъ къ тебѣ на срокъ; боясь, чтобъ разговоръ тебя не утомилъ, мнѣ позволено наслаждаться твоей бесѣдой только извѣстное число минутъ; теперь конецъ нашему свиданію и, на прощаньи, я скажу тебѣ еще слѣдующую вещь. Маленькая миссъ Флайтъ, услыхавъ о твоей болѣзни, приходила сюда навѣстить тебя и, вообрази, бѣдняжка отщеголяла двадцать миль пѣшкомъ въ бальныхъ башмачкахъ; хорошо еще, что застала насъ дома, а то пожалуй, пришлось бы ей вернуться назадъ, не отдохнувъ отъ такой утомительной прогулки.
   Они попрежнему старались о томъ, чтобъ доставить мнѣ всевозможныя удовольствія. О, Боже, какъ ты милостивъ ко мнѣ!
   -- Теперь душенька, продолжалъ опекунъ мой:-- можешь ли ты принять это безвредное существо когда-нибудь послѣ обѣда, до того времени, когда ты отправишься спасать хуторъ Бойтсорна отъ окончательнаго разрушенія? я увѣренъ, что пріемъ твой сдѣлаетъ ей больше удовольствія, чѣмъ мой пріемъ, хотя я ношу столь важное въ глазахъ ея имя Жарндисовъ.
   Я не сомнѣваюсь: мистеръ Жарндисъ зналъ, что въ образѣ этой бѣдной миссъ Флайтъ я могла почерпнуть для себя назидательный урокъ. Я всегда жалѣла ея; но всего болѣе питала къ ней сожалѣніе въ настоящее время.
   Мы условились, чтобъ миссъ Флайтъ пріѣхала ко мнѣ какъ-нибудь къ обѣду, пораньше, и затѣмъ разстались на сегодняшній день.
   Когда опекунъ мой ушелъ, я горько заплакала, склонясь на свое изголовье. Съ прежней ребяческой молитвой я умоляла о прощеньи за то, что, посреди столькихъ ласкъ, посреди такой любви, ничѣмъ съ моей стороны незаслуженной, я осмѣливалась быть малодушной и терзаться моей внѣшней перемѣною Молитвы усмирили и успокоили меня.
   Опекунъ мой навѣщалъ меня ежедневно. Спустя недѣлю, или дней десять, я была уже въ-состояніи вставать съ постели, ходить по комнатѣ и даже разговаривать съ моей милочкой Адой чрезъ окно изъ-за занавѣсъ; но я еще не рѣшалась взглянуть на ея хорошенькое личико, хотя могла бы насмотрѣться на нее вдоволь, не бывъ ею замѣченной.
   Въ назначенный день пріѣхала миссъ Флайтъ. Она такъ обрадовалась, что забыла свои обычныя церемоніи и съ крикомъ: "милая мои Фиц-Жарндисъ"!.. бросилась ко мнѣ на шею и цаловала нѣсколько разъ.
   -- Ахъ Боже мой! сказала она, всунувъ руку въ ридикюль: здѣсь только одни документы... мнѣ нуженъ платокъ...
   Черли подала ей носовый платокъ и бѣдное созданіе поминутно прижимало его къ своимъ глазамъ.
   -- Отъ радости, милая моя Фиц-Жарндисъ... право только отъ радости, говорила старушка: -- вовсе не отъ горя... очень-рада, что вижу васъ... очень-рада... люблю васъ... люблю больше чѣмъ лорда-канцлера... бываю всякій день въ присутствія... кстати о платкѣ...
   При этомъ миссъ Флайтъ взглянула на Черли, съ которой успѣла уже познакомиться при выходѣ изъ дилижанса и, замѣтивъ, что Черли избѣгала всякихъ объясненій, продолжала:
   -- Такъ, точно-такъ... справедливо... очень-справедливо... незачѣмъ говорятъ... Милая Фиц-Жарндисъ... между нами... понимаете... я тогда заговариваюсь... Ни слова больше!
   -- О чемъ вы хотѣли разсказать мнѣ? спросилъ я ее: -- ничего, разскажите.
   Массъ Флайтъ вопросительно взглянула на Черли.
   -- Ничего, сударыня, разскажите, если угодно.
   И массъ Флайтъ, благодарная за дозволеніе, начала разсказъ свой:
   -- Какъ умна... Не по лѣтамъ... такая маленькая... а такъ умна... милая Фиц-Жарндисъ... любопытный анекдотъ... Вотъ и все... очень любопытный... кто это провожалъ насъ?.. бѣдная женщина... бѣдно-одѣтая...
   -- Это была Женни, миссъ, сказала мнѣ Черли.
   -- Точно-такъ, милая... Женни... именно Женни... У нея въ избѣ была леди... леди подъ вуалью... спрашивала о здоровьѣ моей Фиц-Жарндисъ... и взяла ея платокъ... отняла шатокъ... потому-что шатокъ былъ отъ Фиц-Жарндисъ... Леди подъ вуалью... да!..
   Я вопросительно взглянула на Черли.
   -- Дѣйствительно, миссъ, отвѣчала на мой взглядъ маленькая Черли: -- Женни разсказывала, что когда умеръ ея ребеночекъ, вы покрыли его вашимъ носовымъ шаткомъ я она спрятала этотъ шатокъ, отчасти этому, что онъ былъ вашъ, а отчасти и потому, что ямъ былъ покрыть ребенокъ.
   -- Маленькая, шептала миссъ Флайтъ... но очень-умная... очень-умная... Умнѣе адвокатовъ... право умнѣе...
   -- Да, Черли, я теперь припоминаю...
   -- Такъ вотъ изволите видѣть, миссъ, продолжала Черли: -- этотъ платокъ и взяла леди. Женки не разсталась бы съ нимъ ни за какія деньги, но леди просто отняла платокъ и, бросивъ за него нѣсколько монетъ, скрылась. Женни не знаетъ ея вовсе.
   -- Кто жъ бы это такая была? спросила я.
   -- Душа моя, начала мнѣ говорить шопотомъ миссъ Флайтъ, приблизивши губы свои совершенно къ моему уху; -- не говорите этой малюткѣ... Но я думаю... это была... жена лорда-канцлера... онъ вѣдь женатъ... она зла... мучить его... бросаетъ бумаги... жжетъ документы... если онъ не платятъ за нея брильянтщикамъ...
   Въ умѣ моемъ мелькнула мысль, что это была Кадди, и потому я не сочла нужнымъ далѣе продолжать разспросы; въ настоящую минуту я была занята церемоніями, съ которыми миссъ Флайть принималась за обѣдъ. Вопервыхъ, она надѣла старый полинявшій шарфъ, изношенныя перчатки и, проголодавшись дорогой, принялась съ наслажденіемъ за предлагаемыя блюда.
   Когда подали дессертъ, миссъ Флайтъ сдѣлалась такъ разговорчива, что я сочла лучшимъ навести ее на разсказъ о прошедшей жизни.
   -- Вы, я думаю, ужь нѣсколько лѣтъ присутствуете на засѣданіяхъ лорда-канцлера, миссъ Флайтъ? спросила я ее.
   -- Да, ужь нѣсколько лѣтъ, милая Фиц-Жарндисъ... Жду рѣшенія... очень-скоро...
   Въ голосѣ ея было столько боязни, что и раскаялась въ своемъ вопросѣ и рѣшилась больше не говорить ни слова.
   -- Мой отецъ ожидалъ суда, говорила миссъ Флайтъ: -- мой братъ... моя сестра... Они всѣ ожидали рѣшенія... я я также ожидаю...
   -- Они всѣ...
   -- Да, всѣ умерли, моя милая, всѣ до одного...
   Видя ея желаніе продолжать разговоръ, я рѣшилась по-крайней-мѣрѣ пособить ей скорѣе прійдти къ концу, и потому сказала:
   -- Не благоразумнѣе ли бросить всѣ эти ожиданія?
   -- Безъ-сомнѣнія, милая Фиц-Жарндисъ, безъ-сомнѣнія, отвѣчала она быстро.
   -- И болѣе не являться въ палату?
   -- Конечно, конечно!... Очень-тяжело... очень-мучительна... ожидать понапрасну... вся изсохнешь до костей...
   И она показала мнѣ свою руку, которая была страшно-худа.
   -- Но, моя милая, продолжала она съ какою-то таинственностью: -- Въ Палатѣ притягательная сила... Тс! не говорите малюткѣ... Она испугается, страшно испугается... въ палатѣ притягательная сила... Нельзя оставить ея порога... надо быть... надо ждать...
   Я пыталась-было увѣрять ее въ противномъ; она терпѣливо выслушала мои слова, но отвѣчала тотчасъ же:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Вы такъ думаете потому, что я заговариваюсь.... заговариваться дурно... Но я тамъ провела нѣсколько лѣтъ; ждала нѣсколько лѣтъ... Это все булава и печать... все онѣ...
   -- Что жъ онѣ-то дѣлаютъ?
   -- Онѣ-то и притягиваютъ людей... сосутъ изъ нихъ душевное спокойствіе, сосутъ разсудокъ, все сосутъ -- это страшные демоны...
   И она похлопывала меня многозначительно по рукѣ съ тѣлъ, чтобъ успокоить на свой счетъ; въ-самомъ-дѣлѣ, ее можно было принять за сумасшедшую.
   -- Видите ли, а вамъ разскажу все, продолжала она: -- позвольте, чѣмъ занималась я прежде? играла на тамбуринѣ? нѣтъ... работала тамбуромъ, и сестра моя работала тамбуромъ. Отецъ я братъ торговали картинами; всѣ жили вмѣстѣ... Было почтенное семейство... Сначала запутался отецъ... его всосала Оберканцелярія; за нимъ потянулось и все. Въ нѣсколько лѣтъ, въ очень-немного, онъ сталъ своенравенъ, бурливъ, золъ, обанкрутился. Онъ страшно измѣнялся... его засадили въ долговую тюрьму, тамъ онъ я умеръ. Оберканцелярія всосала брата... сгубило пьянство, бѣшенство, смерть. Оберканцелярія всосала сестру... и привела ее... не спрашивайте къ чему... Тс!.. страшно... страшно... Я была нищая, больная; стало полегче, пошла взглянуть на это чудовище. Оберканцелярія и меня втянула, и теперь тамъ, все тамъ и день и ночь тамъ.
   Все это разсказала она съ свойственной ей любезностью, но подъ непреоборимымъ вліяніемъ грусти.
   -- Вы, можетъ-быть, мнѣ не вѣрите, милая Фиц-Жарндисъ!... Ничего, ничего... Я немного путаюсь... Нехорошо... я многихъ видала: сохнутъ, вянутъ, а все булава я печать; и отецъ мой, и братъ и сестра... Вотъ Кенджъ разскащикъ, и всѣ они, всѣхъ знакомятъ со мной... Ха, ха, ха!... смѣшно... я знаю, что все напрасно; знаю лучше ихъ. Я видѣла Гредли... и вашъ родственникъ изсохнетъ, зачахнетъ, если не отвлекутъ...
   И забавно и грустно было слушать бѣдную старушку; меня въ-особенности смутилъ ея намекъ на будущую судьбу Ричарда. Къ-счастію, миссъ Флайтъ скоро перестала говорить на эту тому и быстро вершила къ другой.
   -- Милая моя Фиц-Жарндисъ! сказала она: -- Вы меня не поздравили... мой докторъ-то... каковъ?...
   -- Я право не понимаю, о чемъ вы говорите, отвѣчала я.
   -- Мой докторъ, мистеръ Вудкауртъ, который былъ ко мнѣ такъ внимателенъ... я ему заплачу, когда кончится судъ, все заплачу... онъ меня вылечилъ...
   -- Но вѣдь ужь это давно прошло? сказала я ей.
   -- Но, дитя мое, развѣ вы не знаете, что случилось?
   -- Нѣтъ, ничего не знаю.
   -- Какъ, Фиц-Жарндисъ, не знаете, что случилось?
   -- Не знаю. Развѣ вы забываете, миссъ Флайтъ, что я ужь давно больна.
   -- Справедливо, моя милая, справедливо. Я виновата, не то, что забыла... заговариваюсь... Здѣсь все перепуталось... говорила миссъ Флайтъ, указывая на лобъ:-- грустныя воспоминанія... булава... печать... съ нимъ было кораблекрушеніе въ Восточномъ Океанѣ.
   -- Мистеръ Вудкауртъ потонулъ?
   -- Не безпокойтесь, моя милая, онъ цѣлъ и невредимъ. Страшная сцена. Смерть во всѣхъ видахъ: тысячи мертвыхъ и умирающихъ; огонь, буря, мракъ... Раздробленные черепы, и мой докторъ былъ общимъ спасителемъ... герой... Спокоенъ, храбръ, спасъ всѣхъ; кормилъ, поилъ, одѣвалъ въ свое платье, и вывезъ на берегъ; всѣ упали къ ногамъ его; всѣ благодарили. Англія говоритъ объ этомъ... благословляютъ его имя... неутомимъ, щедръ, добръ. Гдѣ мой ридикюль съ документами? есть описаніе: вы прочтете, непремѣнно прочтете, моя милая...
   И я прочла описаніе славнаго подвига, хотя съ трудомъ, потому-что слезы, слезы радости наполняли мои глаза, и какъ я сладко плакала, какъ я гордилась этимъ великодушіемъ, этимъ благородствомъ, за которое сама готова была бы броситься къ его ногамъ и воздать ему благодарность за спасеніе погибавшихъ. Я чувствовала, что ни мать, ни сестра, ни жена не были бы въ-состояніи перечувствовать столько любви къ нему, сколько перечувствовала я въ эти минуты.
   Разставаясь со мной, бѣдная старушонка подарила мнѣ это описаніе, вырѣзанное ею изъ газетъ, и я долго, долго углублялась во всѣ его подробности.
   -- Милая моя, говорила миссъ Флайтъ, прощаясь со мною и драпируясь своимъ изношеннымъ шарфомъ: -- моему доктору слѣдуетъ титулъ... непремѣнно титулъ... не правда ли?... И онъ получитъ -- я въ этомъ увѣрена.
   -- Какой же титулъ, миссъ Флайтъ? отвѣчала я.
   -- Какъ какой титулъ, Фиц-Жарндисъ?
   Я сказала ей, что въ Англіи не даютъ никакихъ титуловъ за мирныя дѣла, какъ бы они ни были блестящи и исполнены самопожертвованія.
   -- Богъ съ вами, Фиц-Жарндисъ, что вы говорите. Взгляните на нашихъ перовъ, чѣмъ заслужили перство?... умомъ, распорядительностью, самопожертвованіемъ...
   Я была увѣрена, что она такъ думаетъ; на нее находили минуты совершеннаго сумасшествія...
   Теперь я могу разстаться съ секретомъ, который таила до-сихъ-поръ. Мнѣ иногда казалось, что мистеръ Вудкауртъ влюбленъ въ меня, и что онъ признался бы въ любви еслибъ былъ богаче. И я думала, какъ бы я была счастлива въ минуту этого признанія. Но все устроилось къ-лучшему! Еслибъ мы разстались съ нимъ какъ женихъ и невѣста, какъ горестно было бы мнѣ теперь написать къ нему, что меня обезобразила болѣзнь, и что я разрываю обѣтъ, связывающій его съ дѣвушкой, которую онъ прежде не видывалъ.
   Это была бы страшная, горькая пытка! Между-тѣмъ, какъ теперь я встрѣчу его увѣнчаннаго славой, безъ упрековъ, съ чистымъ и невиннымъ сердцемъ.
   Да, все устроилось къ-лучшему!
   

ГЛАВА XXXVI.
Чизни-Вольдъ.

   Я не вдвоемъ съ Черли отправилась въ Линкольншайръ. Добрый опекунъ мой не рѣшался оставить меня одну до-тѣхъ-поръ, пока я не буду охранена неприступными стѣнами бойтсорнскаго хутора. Онъ провожалъ насъ до владѣній своего друга, куда мы прибыли черезъ два дна пути. Всякое дуновеніе вѣтерка, всякій цвѣтокъ, всякая зелень, всякое бѣгущее по небу облачко, словомъ: все, встрѣчающееся моимъ глазамъ, казалось мнѣ очаровательнѣе прежняго. Это было первымъ вознагражденіемъ за мою болѣзнь.
   Мы сговорились съ мистеромъ Жарндисомъ о днѣ моего свиданія съ Адой. Опекунъ мой не желалъ долго оставаться на хуторѣ; пробывъ со иною часа съ полтора, простился я уѣхалъ обратно, взявъ отъ меня письмо къ моей милочкѣ.
   Еслибъ добрая фея однимъ мановеніемъ своего жезла воздвигнула мнѣ, какъ единственной своей наперстницѣ, волшебный замокъ, то врядъ я бы я встрѣтила въ немъ болѣе радушія и болѣе торжественный пріемъ. Для меня было сдѣлано множество приготовленій; вездѣ была видна удивительная заботливость, вниманіе къ исполненію моихъ прихотей, моихъ малѣйшихъ желаній, такъ-что прежде чѣмъ я успѣла обойдти всѣ комнаты и налюбоваться ихъ убранствомъ, я должна была отдыхать нѣсколько разъ, потому-что волненіе лишало меня силъ, еще до-сихъ-поръ очень-слабыхъ. Я показала все Черли, и ея неподдѣльный восторгъ дѣйствовалъ на меня успокоительно. Въ саду Черли истощила весь свой запасъ восторженныхъ словъ, и я была такъ спокойно-счастлива, какъ только могла. Какое было для меня наслажденіе, когда, послѣ чая, я была въ-состояніи сказать себѣ:
   -- Эсѳирь, какъ ты должна чувствовать всѣ благодѣянія, которыя тебѣ дѣлаютъ; какъ ты должна радоваться, что теперь можешь сѣсть и написать благодарственное письмо твоему внимательному хозяину!
   Мистеръ Бойтсорнъ оставилъ очень-любезное письмо на мое имя и, въ знакъ своего совершеннаго довѣрія, поручилъ мнѣ заботу о своемъ единственномъ другѣ -- птичкѣ.
   Я писала къ нему жъ Лондонъ, какъ весело цвѣтутъ любимыя его растенія; какъ его канарейка, удивительнѣйшая изъ всѣхъ птичекъ, пропѣла мнѣ радостно свое привѣтствіе; какъ, къ удивленію маленькой Черли, прыгала она по моей головѣ, по моимъ плечамъ, и какъ теперь сидитъ въ уголку въ своей клѣточкѣ и, не знаю что дѣлаетъ, дремлетъ или нѣтъ.
   Окончивъ и запечатавъ письмо, я отправила Черли спать я сказала ей, что не буду сегодня тревожить ее ночью.
   До-сихъ-поръ я еще ни разу послѣ болѣзни не глядѣлась въ зеркало. Это была слабость, которая заставила меня остаться одной и, оставшись я сказала самой-себѣ:-- Эсѳирь мужайся, если ты хочешь быть счастливой, если ты хочешь молиться такъ же чистосердечно, какъ молилась прежде. И я рѣшилась быть мужественной; но прежде всего я сѣла въ кресло, пробѣжала мысленно всѣ сдѣланныя мнѣ благодѣянія и прочла всѣ молитвы моего дѣтства.
   Волосы моя не были острижены, хотя имъ не разъ грозила опасность. Они были длинны и тонки; я спустила ихъ себѣ на лицо и рѣшились подойдти къ туалету. Зеркало было занавѣшано легкой кисеей; я приподняла этотъ покровъ и нѣсколько времени смотрѣлась сквозь волосы и такимъ образомъ, кронѣ волосъ, ничего не видала. Я отбросила назадъ косы и смотрѣла на незнакомое себѣ отраженіе, спокойный видъ котораго успокоилъ меня совершенно.
   О, я очень измѣнилась! очень, очень!
   Сначала лицо мое мнѣ показалось такъ незнакомымъ, что я готова была тотчасъ же отойдти назадъ отъ зеркала; но слово: "мужайся Эсѳирь!" удержало меня. Мало-по-малу я начала припоминать черты свои, начала изучать ихъ перемѣну и увидѣла, что это не тѣ перемѣны, какихъ я ожидала; хотя всѣ ожиданіи мои были весьма-неопредѣлительны, однакожъ еслибъ они сбылись, я, кажется, пришла бы въ отчаяніе.
   Я никогда не была красавицей и тогда не считала себя за красавицу; но все-таки я была не тѣмъ, чѣмъ казалась теперь. Всѣ признаки юности исчезли съ лица; но, благодаря Бога, безъ горькихъ слезъ я могла перенести эту утрату и, стоя передъ зеркаломъ, спокойно прибирала свои волосы.
   Одно обстоятельство смущало меня; о немъ я долго думала. Я сохранила цвѣты мистера Вудкаурта; когда они завяла, я высушила ихъ въ моей любимой книгѣ и никто не зналъ объ этомъ, даже не знала и Ада. Я сомнѣвалась, въ-правѣ ли я сберегать эти цвѣты, которые онъ прислалъ особѣ, на меня совершенно-непохожей -- великодушенъ ли съ моей стороны этотъ поступокъ? Я хотѣла даже въ глубинѣ души моей быть къ нему великодушной... да, я хотѣла скрыть отъ него, что я могла бы любить его, быть ему совершенно-преданной. Наконецъ я рѣшилась сохранить этотъ букетъ какъ сокровище, могущее мнѣ напоминать то, что было и что прошло невозвратно. Надѣюсь, что эти чувства не покажутся пошлыми, потому-что они были истины,
   Наутро я старалась, чтобъ Черли застала меня передъ зеркаломъ.
   -- Милая, милая миссъ! закричала она въ восторгѣ:-- вы ли это?
   -- Это я, Черли, отвѣчала я, покойно причесывая свои волосы.-- Не правда ли, я недурна собою и очень, очень-счастлива!
   Слова эти облегчили душу моей маленькой горничной; но какъ они были спасительны дли меня! Я узнала худшее послѣдствіе моей болѣзни и была спокойна.
   Чтобъ по возможности больше укрѣпиться въ силахъ, мы составили съ Черли планъ быть какъ-можно-чаще на воздухѣ; такимъ-образомъ, вставъ рано утромъ, мы прогуливались въ саду до завтрака; послѣ завтрака гуляли въ ноляхъ, до обѣда; пообѣдовавъ, шли въ паркъ, поднимались на холмы, знакомились со всѣми тропинками и въ полномъ смыслѣ пользовались сельской жизнью. Радушная управительница хутора, никогда не отпускала насъ на прогулки безъ подкрѣпительныхъ и освѣжительныхъ средствъ: идемъ ли мы въ поля, прогуливаемся ли по парку -- смотришь она тутъ-какъ-тутъ и держитъ въ рукѣ корзинку, полную прохладительнаго питья и съѣстныхъ припасовъ.
   Мастеръ Бойтсорнъ приготовилъ подъ сѣдло собственно для меня хорошенькую и покойную лошадку, съ коротенькой, толстенькой шейкой, съ холкой, нависшей на глаза; она галопировала такъ хорошо, какъ-нельзя-лучше. Въ нѣсколько дней она очень привыкла ко мнѣ: шла на мой зовъ, ходила за мной какъ собачка и ѣла изъ моихъ рукъ. Очень-скоро она пріучилась меня понимать совершенно, такъ-что, когда она залѣнится и бредетъ шагомъ подъ тѣнью живой изгороди, мнѣ стоитъ только сказать: "Стебсъ, что ты такой сонный; такой глупый! ты знаешь какъ я люблю твой галопъ"! Стебсъ встряхнетъ разъ-другой головой и пустится въ-скачь, оставивъ позади себя смѣющуюся отъ удивленія Черли. Однажды мы запрягли его въ одноколку и поѣхали вдвоемъ съ Черли; сначала все шло хорошо; вдругъ Стебсъ остановился. "Стебсъ, что съ тобой? говорила я, право ты меня компрометируешь; поѣзжай пожалуйста", а Стебсъ и ухомъ не ведетъ, стоятъ себѣ какъ вкопанный, потряхивая гривой. Въ чекъ же дѣло? Ему впились въ голову миліарды маленькихъ танталовъ-комаровъ и онъ не зналъ какъ отъ нихъ избавиться. Нечего дѣлать, я передала возжи Черли, вышла изъ одноколки и пошла передъ нимъ пѣшкомъ. Стебсъ тотчасъ же пошелъ за мной, спряталъ голову мнѣ подъ руку и отряхивалъ своихъ враговъ съ ушей. "Ну Стебсъ, ты теперь прогналъ комаровъ, поѣжай же, голубчикъ", сказала я, садясь снова въ одноколку. Но только-что я сѣла и взялась за возжи, Стебсъ опять остановился. Что съ нимъ будешь дѣлать! Я вышла снова изъ экипажа; пошла впередъ пѣшкомъ и въ такой процесіи, смѣшившей всю деревню, возвратились мы домой.
   Мы были совершенно-правы съ Черли, что называли эту деревню своей родной; въ-самомъ-дѣлѣ, я и прежде знала многихъ жителей я почти всѣхъ дѣтей; а теперь всѣ избушки были мнѣ совершенно знакомы и смотрѣли на меня привѣтливо. Я познакомилась въ-особенности съ одной старушкой, очень-преклонныхъ лѣтъ; она жила въ такомъ маленькомъ, крытомъ соломой домикѣ, что ставня, заслоняя окно, закрывала весь фасадъ домика. У этой старушки былъ внучекъ, морякъ; я отъ ея имени писала къ нему письмо, въ заголовкѣ котораго нарисовала уголъ камина, гдѣ его няньчяла бабушка и стулъ на которомъ онъ сиживалъ, бывъ маленькимъ ребенкомъ. Это такъ восхитило всю деревню, что когда внучекъ отвѣчалъ на это письмо и говорилъ, что сохранитъ его, идя въ Америку, то всѣ крестьяне смотрѣли на меня съ какимъ-то особеннымъ уваженіемъ, какъ на почтмейстера.
   Прогулки, игры съ дѣтьми, разспросы и разговоры съ поселянами, ученье съ Черли, длинныя письма къ Адѣ, не давали мнѣ времени грустить и много думать о моей измѣнившейся наружности. Если тогда я случалось задуматься, то стоило только сейчасъ же заняться чѣмъ-нибудь, и я снова становилась веселой. Однажды сердце сильно сжалось во мнѣ, когда одинъ ребенокъ сказалъ своей матеря: -- мама, отчего эта леди была прежде такой хорошенькой, а теперь такъ измѣнилась? Но видя, что этотъ же самый ребенокъ любитъ меня попрежнему, попрежнему ласкается ко мнѣ, обнимаетъ меня своими ручонками, сердце мое скоро успокоилось. И сколько прекрасныхъ нравственныхъ уроковъ удавалось мнѣ почерпнуть въ этомъ простомъ, безъискусственномъ народѣ! Однажды мнѣ случалось войдти въ церковь; тамъ совершался брачный обрядъ, и когда надобно было подписать брачныя условія, пасторъ подалъ перо жениху; безграмотный парень поставилъ большой крестъ въ символъ своей фамиліи, затѣмъ невѣста взяла перо и также начертила крестъ. Это меня очень удивило, я знала, что эта дѣвушка не только была хорошенькая, но т считалась лучшей ученицей въ приходской школѣ. Что бы это значило, думала я, что она не умѣетъ подписать своего имени? Она замѣтила мое удивленіе, подошла ко мнѣ я сказала тихо, съ слезами на глазахъ: "Онъ добрый, славный человѣкъ, миссъ, но не умѣетъ писать; онъ выучится у меня и мнѣ, миссъ, не хотѣлось его одного выставить безграмотнымъ". Сколько прекрасныхъ, сколько благородныхъ чувствъ въ простой поселянкѣ, и ужели мнѣ еще не забытъ моего безобразія!
   Воздухъ такъ благотворно дѣйствовалъ на меня, что вскорѣ румянецъ сталъ покрывать щеки моего новаго лица, какъ покрывалъ щеки прежняго. Черли цвѣла какъ розанчикъ, и мы съ ней веселились цѣлые дни и спокойно спали ночи.
   Въ паркѣ Чизни-Вольда было у меня любимое мѣсто для прогулки: это холмъ, на вершинѣ котораго была скамейка; съ этого холма во всѣ стороны разстилались дивные ландшафты; лѣсъ былъ прочищенъ и сквозь просѣку виднѣлось прекрасное произведеніе архитектуры извѣстное подъ названіемъ Террассы Привидѣній. Я съ удовольствіемъ сиживала на этомъ мѣстѣ, думала о фамльной дедлоковой легендѣ, которую мнѣ разсказалъ мистеръ Бойтсорнъ, а Черли, большая охотница до полевыхъ цвѣтовъ, рвала фіалки, который была усѣяна подошва холма.
   Я ни разу не рѣшалась подойдти близко къ замку Чизни-Вольдъ, хотя онъ былъ пустъ; холодность и надменность миледи и то впечатлѣніе, которое она на меня производила, были, я думаю, причинами, удалявшими меня отъ дома, даже въ ея отсутствіе; но я часто думала о замкѣ, часто воображала на Террасѣ Привидѣній ту женщину, шаги которой раздаются и до-сихъ-поръ, подобно отдаленному эхо.
   Однажды, послѣ долгой прогулки пѣшкомъ, пришла я отдохнуть на своемъ любимомъ мѣстѣ, въ паркѣ. Черли поблизости меня срывала цвѣтки; я смотрѣла внимательно на отѣненную большимъ зданіемъ Террасу Привидѣній. Вдругъ вижу на ней человѣческую фигуру; аллея была такъ длинна, такъ осѣнена густыми вѣтвями громадныхъ деревьевъ, что я съ трудомъ могла замѣтить, что эта фигура была женская, что это была леди Дедлокъ; она шла ко мнѣ и, какъ мнѣ показалось, быстрѣе, чѣмъ ходятъ обыкновенно.
   Неожиданное приближеніе миледи произвело на меня странное впечатлѣніе, не потому, что она шла ко мнѣ слишкомъ-скоро, не потому, что въ манерахъ ея, въ лицѣ, не было слѣда того высокомѣрія, которое я привыкла въ умѣ своемъ соединять съ ея чертами лица -- нѣтъ; въ ней была какая-то особенность, особенность чарующая, которая приковывала меня на мѣстѣ и я не могла встать и уйдти.
   Какой-то страхъ овладѣлъ мною до такой степени, что я стала подзывать къ себѣ Черли. Леди Дедлокъ въ минуту приняла свой обыкновенный образъ.
   -- Не испугала ли я васъ, миссъ Сомерсонъ? сказала она, но діода во мнѣ тихо: -- силы ваши должны бытъ еще слабы; я слышала, что вы были очень-больны; вѣсть эта была для меня прискорбна.
   Я не могла отвести глазъ отъ ея блѣднаго лица, точно также, какъ не могла встать со скамейки, на которой сидѣла. Она протянула мнѣ руку и эта мертвенная холодность и пальцевъ, такъ противорѣчащая ея манерамъ и движенію, положила какой-то волшебный заговоръ на мои блуждающія мысли.
   -- Вы поправляетесь? спросила она ласково.
   -- Я себя довольно-хорошо чувствую, миледи.
   -- Это ваша горничная?
   -- Да, миледи.
   -- Отошлите ее домой и погуляемъ вдвоемъ около этого хутора.
   -- Черли, сказала я: возьми цвѣты свои и поди, моя милая, домой; я сейчасъ буду.
   Черли присѣла, какъ только могла вѣжливо, подвязала чепчикъ и ушла; леди Дедлокъ сѣла на скамейку рядомъ со мной.
   Нѣтъ словъ высказать, какія чувства волновали мою душу, когда я увидѣла въ ея рукахъ тотъ носовой платокъ, которымъ я прикрыла умершаго ребенка бѣдной Женни.
   Я взглянула на нее, но не могла ея видѣть; я не могла ея слушать, я не могла дышать. Сердце мое сильно билось, кровь приступала къ головѣ я мнѣ казалось, что я разстаюсь съ жизнью. Но когда она прижала меня къ своей груди, когда она цаловала меня, ласкала меня, плакала надо мною, когда она, ставъ на колѣни передо мною, говорила мнѣ: "Дочь моя, милая дочь моя, я... я твоя -- несчастная мать, прости меня, прости меня!" когда я увидѣла ее, мечущеюся по голой землѣ какъ-бы въ душевной агоніи, съ какимъ теплымъ чувствомъ благодарила я Бога, что Онъ сгладилъ, ниспосланною за меня болѣзнью, все сходство, которое существовало между нами, и что теперь ни одинъ взоръ не можетъ угадать, какая близкая связь существуетъ между мной и леди Дедлокъ.
   Я просила мать мою встать съ земли и не предаваться огорченію. Я говорила безсвязными, отрывистыми словами или, лучше сказать, я старалась дать ей понять, что если есть, можетъ-быть, что-нибудь такое, что я, какъ дочь, могу ей простить, то я ужь давно простила; что сердце мое исполнено къ ней самой нѣжной, самой пылкой любви; ни время, ни обстоятельства не могутъ измѣнитъ этихъ чувствъ, и что ослабъ отвернулся отъ нея весь свѣтъ, то любовь дочери не можетъ и не должна ослабнуть, и что я прошу у нея позволенія любятъ ее, любить какъ только могу, признавать и благословлять ее. И я обняла мою мать, и посреди тихаго лѣтняго вечера все казалось спокойнымъ, кромѣ нашихъ взволнованныхъ сердецъ.
   -- Признавать и благословлять меня ужь поздно, говорила мать моя: -- я одинокой должна совершать путь моей жизни, куда бы онъ меня ни привелъ. Со дня на день, иногда даже съ часу на часъ я вижу пропасть подъ моими преступными ногами. Но это земное наказаніе, которое я вызвала за свою голову, а переношу я скривлю отъ другихъ.
   И говоря объ этихъ душевныхъ страданіяхъ, даже въ эти минуты лицо ея приняло надменно-холодное выраженіе, подъ которымъ она привыкла хоронить своя сердечныя тайны отъ пустыхъ взоровъ толпы.
   -- Я должна скрывать эту тайну, можетъ или не можетъ она быть открытою, несовершенно для одной себя -- нѣтъ: я еще имѣю мужа, я безчестная и безчувственная женщина!
   Она произнесла эти слова съ такимъ отчаяннымъ воплемъ, который казался страшнѣе всякаго крика, и бросилась на колѣна, какъ-будто избѣгая моего прикосновенія. Всѣ просьбы мои, всѣ мольбы, даже слезы мои не могли заставить ее встать съ земли. "Нѣтъ, нѣтъ (говорила она), вездѣ надменность, вездѣ гордость; но здѣсь, въ эти минуты моей жизни пусть будетъ только униженіе и стыдъ."
   Несчастная мать моя говорила, что во время болѣзни моей она была близка къ сумасшествію. Прежде она не могла подозрѣвать, что я дочь ея. Она единственно пришла затѣмъ сюда, чтобъ поговорить со мной въ первый и послѣдній разъ, послѣ котораго мы больше не должны были видѣться, больше не должны были говорить другъ съ другомъ. Она оставила въ рукѣ моей письмо, которое просила меня сжечь послѣ прочтенія, нестолько для нея, (она о себѣ не заботилась), сколько для ея мужа и для меня самой. О, сколько страданій, сколько материнской любви было видно въ эти минуты агоніи! и какое безысходное положеніе: отказаться отъ ласкъ дочери, сохраняя тайну до гроба, или покрыть позоромъ, предать на поруганіе имя, которое она приняла!
   -- Но дѣйствительно ли это глубокая тайна? милая маменька, спросила я: -- не-уже-ли никто не знаетъ этого?
   -- Нѣтъ, отвѣчала мать ноя: -- тайна эта была очень-близка къ открытію; одинъ случай спасъ меня, другой можетъ погубятъ не сегодня, такъ завтра.
   -- Подозрѣваете вы кого-нибудь во враждѣ? сказала я со слезами.
   -- Не дрожи, не плачь такъ, дитя мое, я недостойна этихъ слезъ, сказала мать ноя, поцаловавъ меня нѣжно: -- я боюсь одного человѣка и очень боюсь.
   -- Онъ врагъ вашъ?
   -- По-крайней-мѣрѣ не другъ. Онъ такъ безстрастенъ, что не можетъ питать никакихъ чувствъ. Онъ адвокатъ сэра Лейстера Дедлека, механически вѣренъ ему, но безъ привязанности. Цѣль его быть владѣтелемъ тайнъ фешонэбльныхъ домовъ.
   -- Имѣетъ онъ подозрѣнія?
   -- Да.
   -- Однакожъ не на вашъ счетъ? сказала я съ жаромъ.
   -- Увы! на мой. Онъ слѣдитъ за мной, подыскивается и нѣтъ силъ ускользнуть отъ его преслѣдованій.
   -- Ужели въ немъ такъ мало состраданія?
   -- Въ немъ нѣтъ сожалѣнія, но нѣтъ и злости. Онъ совершенно равнодушенъ ко всему, кромѣ своего призванія. Призваніе же его состоятъ въ томъ, чтобъ знать всѣ семейныя тайны и, сообразно съ этимъ, пріобрѣтать большую или меньшую власть?
   -- Можете ли вы ему довѣряться?
   -- Я ни за что этого не испытаю. Мрачный путь, по которому я шла столько лѣтъ, пусть кончится самъ-собою гдѣ хочетъ. Я буду слѣдить во этому пути до конца, какой бы конецъ ни былъ. Конецъ, быть-можетъ далекъ, быть-можетъ близокъ.
   -- Вы совершенно рѣшились, милая маменька?
   -- Совершенно рѣшилась: Я долго преодолѣвала глупость глупостью, гордость гордостью, злость злостью, дерзость дерзостно. Я переживу и унесу съ собою въ гробъ эту опасность, если могу. И еслибъ она окружала меня, какъ этотъ лѣсъ окружаетъ Чизни-Вольдъ, я не измѣню своего направленія: у меня одна дорога, только одна.
   -- Мистеръ Жарндисъ... начала было я, но матушка моя быстро перебила.
   -- Развѣ отъ подозрѣваетъ? спросила она меня.
   -- Нѣтъ, отмѣчала я: -- онъ не имѣетъ никакихъ подозрѣній! И я разсказала, какъ онъ сообщилъ мнѣ мою исторію: -- но онъ добръ я чувствителенъ, прибавила я: -- и, быть-можетъ, еслибъ онъ зналъ...
   Матушка быстро подняла свою руку и закрыла мнѣ ротъ.
   -- Довѣрься ему вполнѣ, сказала она, помолчавъ немного: -- я даю тебѣ на это полное согласіе -- единственное наслѣдство несчастной матери оскорбленному ребенку; но мнѣ не разсказывай объ этомъ: тщеславіе не покидаетъ меня и теперь.
   Я объясняла ей сколько могла, потому-что волненіе отъ звуковъ материнскаго голоса, который никогда не ласкалъ моего ребяческаго слуха, подъ напѣвъ котораго я никогда не насыпала въ ребяческой колыбели, который никогда не благословлялъ меня, производили во мнѣ какое-то сотрясеніе, водъ вліяніемъ котораго я едва понимала, что говорю и что слыву; такъ я объяснила ей, сколько могла, что, быть-можетъ, мистеръ Жарндисъ въ-состояніи помочь ей, вывести ее изъ такого жалкаго положенія.
   -- Нѣтъ, отвѣчала мать моя: -- нѣтъ, это не невозможно! никто не можетъ снасти меня; я должна одинокой проходить по этимъ стезямъ, открытымъ моими поступками.
   -- Дитя мое, дитя мое! продолжала она: -- послѣдній поцалуй! послѣднее объятіе! Мы больше не сойдемся въ жизни. Надѣяться исполнить то, чего я добиваюсь, значитъ быть тѣнь, чѣмъ и была столько времени. Это моя награда, это мое все. Если ты услышимъ о леди Дедлокъ, блистательной, окруженной толпою поклонниковъ, предметомъ лести, вспомни о твоей несчастной матери, съ отягченной совѣстью, съ разбитымъ сердцемъ -- это она, подъ свѣтской маской; вспомни, что въ-дѣйствительности она страдаетъ, она терзается угрызеніями совѣсти, обрываетъ въ душѣ своей послѣднія струны любви, къ которой способна -- и тогда, дитя мое, прости ей, если ты можешь, плачь передъ небомъ и проси его о прощеніи, если оно можетъ простить.
   Мы обнялись на нѣсколько минуть. Мать моя была такъ тверда, что освободилась изъ моихъ объятій, поцаловала меня въ послѣдній разъ и лѣсомъ отправилась въ замку.
   Я осталось одна; спокойно и величественно тянулся передо мной Чизни-Вольдъ съ его террасами и башнями, и онъ казался мнѣ теперь неумолимымъ блюстителемъ несчастій моей матери.
   Цѣлый часъ провела я одна на скамейкѣ, изнеможенная, взволнованная, какъ въ сильные кризисы только-что покинувшей меня болѣзни; наконецъ, оправившись немного, я пошла домой, гдѣ маленькая Черли ожидала давно уже у калитки. Я сказала ей, что гуляла до утомленія и что теперь хочу лечь въ постель. Запершись въ моей комнатѣ, я стала читать письмо, оставленное въ рукахъ моихъ матерью. Я видѣла изъ него -- это было для меня большимъ утѣшеніемъ -- что мать моя меня не покидала. Когда родилась я, меня сочли мертвой и старшая и единственная сестра моей матери, отыскавъ во мнѣ признаки жизни, въ своемъ мрачномъ понятіи о долгѣ, воспитала меня въ-тайнѣ и съ-тѣхъ-поръ никогда не хотѣла и видѣть своей сестры, ни сказать ей, что у нея есть дочь; такимъ-образомъ матушка моя считала меня умершимъ ребенкомъ, безъ имени. Увидавъ меня въ первый разъ, она была поражена сходственъ между мною и ею, и она думала о томъ существѣ, котораго нѣтъ и которое могло бы быть на меня похожимъ.
   Здѣсь не мѣсто разсказывать всѣ подробности письма; онѣ пріѣдутъ въ свое время въ моемъ разсказѣ.
   Первой заботой моей было сжечь письмо матери и даже уничтожать самый пепелъ. Я думаю, что не покажется дурнымъ, или неестественнымъ, если скажу, что въ эти минуты жизнь была для меня тяжелымъ бременемъ; я думала, что было бы для многихъ лучше, еслибъ я никогда не видѣла Божьяго свѣта. Я страшилась себя; я видѣла въ себѣ укоръ матери моей, пятно на тщеславной фаміліи и вѣрила, что смерти моей желали.
   Вотъ каковы были, мои настоящія чувства! Совершенно-утомленная я наконецъ заснула; проснувшись утромъ, я со слезами встрѣтила лучи солнца; мнѣ было тяжело думать, что я живу и жизнь моя въ тягость многимъ.
   День смѣнился мрачнымъ вечеромъ. Я пошла гулять одна и первый разъ рѣшилась подойдти къ замку Чизни-Вольдъ. Потупивъ глаза, я проходила мимо роскошно-раскинутыхъ садовъ, по выстланнымъ плитою дорожкамъ, извивающимися между цвѣтниками: какая величественная, какая мрачная картина!
   Въ одномъ окнѣ видѣнъ былъ огонь; быть-можетъ, матъ моя думаетъ обо мнѣ!
   Хотя я шла тихо, но эхо повторяло шелестъ шаговъ моихъ о каменныя плиты. Я вспомнила легенду о Террасѣ Привидѣній -- м сердце забилось во мнѣ болѣзненно; мнѣ показалось, что моя шаги предвѣщаютъ несчастіе дому Дедлоковъ. Я поспѣшила скорѣе домой.
   Не прежде какъ оставшись одна въ своей комнатѣ, я начала себя упрекать въ несправедливости такого настроенія мыслей, въ которомъ находилась. Я получила письмо отъ моей милочки съ извѣстіемъ, что она пріѣдетъ на слѣдующій день. Письмо было исполнено выраженій такой нѣжной любви, что надо быть изъ мрамора, чтобъ остаться безчувственной; другое письмо было отъ моего добраго опекуна; онъ просилъ меня сказать тётушкѣ Дердонъ, если я гдѣ-нибудь ее увижу, что они безъ нея совершенно стосковались; что хозяйство идетъ навыворотъ; что некому поручить ключей и во всемъ околоткѣ замѣчаютъ, что домъ сталъ совсѣмъ не тѣмъ, чѣмъ былъ прежде: онъ распахиваетъ нетерпѣливо свои двери прежней своей хозяйкѣ.
   Оба эти письма показали мнѣ, что, несмотря на несчастія мои, меня еще очень-много любятъ, и что я должна считать себя очень-счастливой, и эти размышленія, какъ и должно было ожидать, возвратила меня въ большему спокойствію духа.
   Я видѣла, что мнѣ не была предназначена смерть, иначе я не жила бы, то-есть не была бы окружена такимъ блаженствомъ. Я видѣла ясно, сколько было содѣйствія къ моей жизни. Я укрѣпилась духомъ, молилась за себя и за свою несчастную мать -- и благотворное вліяніе молитвы успокоило меня окончательно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Милочка моя должна была пріѣхать въ пять часовъ пополудни, Какъ провести время до этого часа? Разумѣется, прогулка должна была сократить невыносимое ожиданіе. Вотъ я, Черли и Стебсъ подъ сѣдломъ (мы его ужъ больше не закладывали въ одноколку съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ заставилъ меня прогуляться пѣшкомъ) отправились по дорогѣ, которая вела изъ Холоднаго Дома, и, погулявъ довольно-долго, вернулась домой. Дома мы тщательно осмотрѣли всѣ комнаты, садъ, птичку и все привели въ надлежащій порядокъ.
   Но все еще оставалось слишкомъ два часа до пріѣзда Ады, и я должна сознаться, что сердце сжималось во мнѣ болѣзненно при мысли о моемъ безобразіи. Правда, эта мысль безпокоила меня не столько относительно меня самой, сколько относительно моей милочки: я боялась, что она испугается моей измѣнившейся наружности; что она ожидаетъ меньшей перемѣны, что она не узнаетъ меня, что она разлюбитъ меня.
   Я такъ хорошо знала выраженіе прелестнаго и открытаго личика моего ангела -- Ады, что тотчасъ угадала бы, какія мысли гнѣздятся въ ея головнѣ.
   Но я думала, что перенесу легко первыя минуты свиданія; я была въ-томъ увѣрена послѣ вчерашняго вечера. Однакожъ ждать и ждать, надѣяться и надѣяться, думать и думать: это плохія приготовленія, и я наконецъ рѣшилась идти къ ней на встрѣчу.
   -- Черли, я иду встрѣчать мою милочку.
   Черли осталась одна дома; я ушла.
   Но едва поравнялась я съ третьимъ верстовымъ столбомъ, сердце мое до-того забилось при видѣ вздымавшейся впереди пыли, хотя я очень-хорошо знала, что эта пыль не отъ ея экипажа, что я рѣшилась идти домой; повернувшись назадъ, я боялась, что меня обгонитъ экипажъ, хотя вполнѣ была увѣрена, что это невозможно, все-таки я бѣжала домой бѣгомъ.
   Вернувшись домой, усталая и разгоряченная, я видѣла, что, желая сдѣлать лучше, я надѣлала глупостей.
   Наконецъ думая, что еще остается четверть часа до ея пріѣзда, я пошла въ садъ, гдѣ съ трепетомъ ожидала стука колесъ; вдругъ Черли закричала мнѣ: "Миссъ, она пріѣхала, вотъ она!"
   Я невольно бросилась на лѣстницу въ свою комнату и спряталась за дверь. Тамъ я стояла дрожа, даже и тогда, когда услышала ея голосъ, ея милый, серебристый голосъ.
   Она вбѣжала и въ ту комнату, гдѣ я стояла за дверью, и хотѣла ужъ уйдти, какъ увидѣла меня.
   О несравненная дѣвушка! Тотъ же взглядъ, та же любовь, та же нѣжность! и ничего особеннаго -- ничего, ничего!
   Какъ я была счастлива, когда, сидя вмѣстѣ съ моей милочкой, я могла ласкать и цаловать ее. Она смѣялась и вмѣстѣ съ тѣмъ плакала, обнимала меня, гладила своими ручонками обезображенныя мои щеки, прижимала меня къ груди своей... О Боже, какъ я была счастлива!..
   

ГЛАВА XXXVII.
Процесъ по дѣлу Жарндисовъ.

   Еслибъ тайна, которую я узнала, принадлежала исключительно мнѣ, я непремѣнно сообщила бы ее Адѣ, оставшись съ нею наединѣ; но эта тайна была не моя, и я чувствовала, что не въ-правѣ разсказать о ней даже моему опекуну, безъ особенной необходимости. Тяжело было для меня бремя этой тайны, но обязанности мои казались мнѣ совершенно-опредѣлительными и я могла выполнить ихъ, сопутствуемая любовью и нѣжностью моей милочки. Однако часто, когда сонъ смыкалъ ея глазки и вокругъ была невозмутимая тишина, я думала о моей матери, вспоминала о словахъ ея и не могла спать; но на другое утро Ада ничего не могла замѣтить во мнѣ: я старалась владѣть собою сколько могла.
   Разумѣется, мнѣ было очень-тяжело, когда Ада разспрашивала меня о моихъ занятіяхъ, о томъ, здѣсь ли леди Дедлокъ, и когда я должна была отвѣчать: "да, она здѣсь; леди Дедлокъ говорила вчера со мною, прогуливаясь по парку"; затрудненіе мое становилось еще сильнѣе, когда Ада спрашивала о чемъ мы говорили и когда я отвѣчала ей, что миледи была очень-любезна и внимательна; оно достигало крайняго предѣла, когда Ада, сознавая въ ней красоту и изящество, ставила ей въ укоръ ея надменность и холодность. Черли безсознательно пособила мнѣ окончить эти тяжелые разсказы; она сообщила намъ, что леди Дедлокъ пробыла въ замкѣ только двои сутки и на другое же утро, послѣ свиданія съ нами, уѣхала навѣстить нѣкоторыхъ знакомыхъ, живущихъ въ сосѣднихъ помѣстьяхъ.
   Мы провели цѣлый мѣсяцъ на хуторѣ мистера Бойтсорна, и, спустя недѣлю по пріѣздѣ моей милочки -- я это очень-хорошо помню -- однажды вечеромъ, когда мы, утомленные поливкою цвѣтовъ въ саду, сидѣли за столомъ, Черли, стоя за кресломъ моей Ады, вызвала меня таинственными знаками изъ комнаты.
   -- Миссъ, говорила мнѣ Черли шопотомъ: -- васъ спрашиваетъ кто-то въ сосѣдней гостинницѣ.
   -- Меня, Черли? сказала я: -- кто жъ можетъ меня спрашивать?
   -- Не знаю, миссъ, отвѣчала Черли вытянувъ головку и скрестивъ руки на своемъ передникѣ: она обыкновенно принимала эту позу, когда была чѣмъ-нибудь взволнована или удивлена: -- какой-то господинъ, миссъ, онъ приноситъ вамъ свое почтеніе и проситъ чтобъ вы никому не говорили о его отъѣздѣ.
   -- Кто жъ это такой Черли?
   -- И сана не знаю, миссъ.
   -- Да какъ же удалось тебѣ съ нимъ встрѣтиться?
   -- Я его не видала, миссъ; мнѣ о немъ сказалъ мистеръ Гребль.
   -- Кто жъ это такой мистеръ Гребль, Черли?
   -- Мистеръ Гребль, миссъ... развѣ вы его не знаете? Онъ содержатель гостинницы Дедлоковъ Гербъ, протяжно произнесла Черли, какъ-будто по складамъ разбирая надпись на вывѣскѣ.
   -- Содержатель гостинницы?
   -- Да, миссъ, у него, если позволите вамъ сказать, очень-хорошенькая жена; только прошлымъ лѣтомъ, она сломала себѣ ногу и нога до-сихъ-поръ не сростается. Братъ у нея пильщикъ; онъ у нихъ въ подвалѣ: они бояться, что онъ обопьется пивомъ.
   Не зная, что это за свиданіе и боясь нарушить какимъ бы то ни было образомъ тайну, которую я обязана была хранить, я рѣшилась идти одна и велѣла моей маленькой горничной принести какъ можно скорѣй мнѣ шляпку, вуаль и большой платокъ; одѣвшись я пошла къ гостинницѣ, по гористой дорожкѣ, гдѣ я также была дома, какъ въ саду мистера Бойтсорна.
   Мистеръ Гребль безъ сюртука стоялъ у дверей чистенькой гостинницы и поджидалъ меня. Увидѣвъ меня, онъ снялъ шляпу обѣими руками и, держа ее какъ какую-нибудь кострюлю (по-крайней-мѣрѣ она мнѣ показалась очень-тяжелой), провожалъ меня по усѣянной пескомъ дорожкѣ къ лучшимъ своимъ комнатамъ; прійдя въ одну изъ нихъ, я замѣтила, что она съ излишкомъ была уставлена цвѣтами; на окнахъ виднѣлись разныя диковинки, отъ золотыхъ рыбокъ въ стеклянныхъ сосудахъ до страусовыхъ яицъ; стѣны разукрашены были различными эстампами, посреди которыхъ первое мѣсто занимала гравюра, изображающая королеву Каролину. Я знала мистера Гребля по виду, потому-что часто встрѣчала его у дверей гостинницы: это былъ веселый, лѣтъ сорока мужчина; онъ всегда считалъ долгомъ быть въ охотничьихъ сапогахъ и въ шляпѣ, даже около кухонной плиты; но сюртукъ надѣвалъ только идя въ церковь.
   Онъ снялъ со свѣчки и неожиданно для меня исчезъ изъ комнаты въ ту самую минуту, какъ я хотѣла его спросить, кто здѣсь ожидаетъ меня. Въ другой комнатѣ услышала я вслѣдъ за тѣмъ. знакомый голосъ, но чей -- не могла понять; черезъ нѣсколько секундъ тихо кто-то подходилъ къ моей комнатѣ: -- О, Боже! ужели-ли это Ричардъ?
   -- Да это онъ.
   -- Милая, милая Эсѳирь, сказалъ Ричардъ: -- несравненный другъ мой!.. и столько выражалось въ немъ братской любви, столько было истиннаго, чистосердечнаго чувства, что я едва успѣла выговорить, что Ада совершенно здорова.
   -- Отвѣчаетъ на самыя мои сокровенныя мысли? все такая же милая дѣвушка? Онъ подалъ мнѣ стулъ и самъ сѣлъ рядомъ со мною.
   Я откинула вуаль, но только вполовину.
   -- Все такая же милая дѣвушка? ничего не измѣнилась? говорилъ онъ въ восторгѣ.
   Я откинула вуаль совершенно, положила руку ему на плечо и сказала, какъ я рада, что его вижу и какъ я хотѣла его видѣть.
   -- Душа моя! отвѣчалъ Ричардъ: -- ни съ кѣмъ на свѣтѣ мнѣ не хотѣлось бы поговорить такъ отъ сердца, какъ съ вами. Чтобъ заставить васъ понять меня...
   -- А мнѣ, Ричардъ, хочется, сказала я: -- чтобъ вы поняли кого-нибудь другаго.
   -- Если дѣло идетъ о мистерѣ Жарндисѣ... сказалъ Ричардъ:-- я думаю, что вы хотите говорить о немъ?
   -- Да, это правда.
   -- Такъ это меня радуетъ; въ этомъ-то мнѣ и хочется, чтобъ вы меня поняли. Вникните вы, единственно вы, потому-что я мало забочусь о всѣхъ мистерахъ Жарндисахъ, или не Жарндисахъ.
   Тонъ, который онъ принялъ, былъ мнѣ весьма-непріятенъ и онъ замѣтилъ дѣйствіе своихъ словъ.
   -- Не безпокойтесь моя милая, сказалъ онъ: -- мы больше не будемъ оскорблять никого. Я желаю, подъ-руку съ вами, явиться на вашъ хуторъ и пріятно смутить прелестную кузину. Надѣюсь, что преданность ваша къ мистеру Жарндису не воспретитъ мнѣ этого удовольствія?
   -- Милый Ричардъ, сказала я: -- вамъ извѣстно, что въ его собственномъ домѣ вы были бы приняты какъ родной, еслибъ хотѣли смотрѣть на его домъ настоящими глазами; слѣдовательно нѣтъ сомнѣнія, что и здѣсь вы будете приняты радушно.
   -- Вы говорите какъ самая любезная хозяйка, отвѣчалъ Ричардъ.
   Я спросила его, какъ ему нравится его настоящая служба.
   -- Такъ-себѣ, хороша, говорилъ Ричардъ: -- все обстоитъ благополучно. Пока какъ-нибудь служится; современемъ я надѣюсь бросить эти занятія. Впрочемъ, что объ этомъ толковать!
   Такъ молодъ, такъ прекрасенъ, съ такими совершенствами, отличающими его рѣзко отъ миссъ Флайтъ, и такъ похожъ на нее въ эти минуты, когда душа его носится около палатъ Оберканцелярія!
   -- Я теперь въ отпуску, въ городѣ, говорилъ Ричардъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   -- Да; желалъ ближе познакомиться съ... съ оберканцелярскимъ процесомъ, говорилъ онъ, стараясь принужденно разсмѣяться: -- мы теперь займемся процесомъ съ большимъ вниманіемъ.
   Я, разумѣется, покачала головой.
   -- Разумѣется, это не веселый предметъ, говорилъ Ричардъ я опять замѣтно было ужасное сходство между нимъ и миссъ Флайтъ.-- Впрочемъ, на сегодняшній день не хочу говорить о немъ больше ни слова. Знаете ли кого я привезъ съ собою?
   -- Не-уже-ли я слышала голосъ мистера Скимполя?
   -- Именно его. Что это за прекрасное дитя! Никто не можетъ мнѣ принести столько пользы какъ онъ.
   -- Знаетъ ли кто-нибудь о вашемъ пріѣздѣ сюда? спросила я.
   -- Никто не знаетъ. Я пошелъ къ милому дитяти, то-есть, къ мистеру Скимполю, и онъ мнѣ объяснялъ, гдѣ вы были, объяснилъ свое желаніе видѣть васъ, и я взялъ его съ собою -- что это за прекрасное, безкорыстное, юное, свѣжее сердце!
   Хотя я я видѣла пало безкорыстія въ томъ, что мистеръ Скимполь проѣхался на-счетъ Ричарда, однакожъ ничего объ этомъ не сказала.
   Въ-самомъ-дѣлѣ вошелъ мистеръ Скимполь я измѣнилъ направленіе нашего разговора. Онъ былъ въ восторгѣ, что видитъ меня; говорилъ, что проливалъ слезы отъ радости и симпатіи ко мнѣ впродолженіе шести недѣль; никогда не былъ такъ счастливъ, какъ услыхавъ о моемъ выздоровленіи; что онъ началъ понимать пользу смѣси добра и зла подъ луною, и чувствуетъ, что здоровье можно оцѣнить только тогда, когда видишь подлѣ себя больнаго, думаешь, что въ этомъ долженъ быть непреложный законъ природы: чтобъ В** могъ наслаждаться счастьемъ, ему необходимо видѣть А** несчастнымъ; чтобъ Д** могъ щеголять и любоваться своими ножками, обутыми въ ажуровые чулки, ему необходимо, чтобъ Б** вертѣлся передъ нимъ на. деревянномъ костылѣ.
   -- Милая миссъ Сомерсонъ, вотъ, рекомендую, нашъ общій другъ Ричардъ, говорилъ мистеръ Скимполь: -- онъ исполненъ широкихъ надеждъ на будущее, надеждъ, которыя онъ почерпаетъ въ мрачномъ омутѣ -- Оберканцеляріи. Это восхитительно, это упоительно, это поэтично! Въ древнія времена идиллическіе пастушки наполняли лѣса и пустыни павлинами и нимфами; нашъ современный пастушокъ, нашъ идиллическій Ричардъ наполняетъ нынѣ пустынныя палаты Оберканцеляріи музыкальными нотами подъ юридическія формы, на которыхъ возрастаетъ предметъ его поисковъ -- фортуна. Это забавно и утѣшительно! Какой-нибудь безтолковый воркунъ скажетъ мнѣ, пожалуй: "къ-чему ведутъ эти пустяки, къ-чему гоняться за тѣмъ, чего не поймаешь?" Вздоръ, мой милый, скажу я: "я не защищаю конечно этихъ поступковъ, во во всякомъ случаѣ они мнѣ нравятся". И быть-можетъ, конечно, я посреди васъ, воркуновъ, только дитя -- мнѣ по-крайней-мѣрѣ, такъ кажется, что поступки моего друга, идиллическаго пастушка, проявляются именно затѣмъ, чтобъ доставлять мнѣ наслажденіе.
   Я теперь начала серьёзно думать, что врядъ ли Ричардъ могъ себѣ выбрать худшаго друга, чѣмъ мистеръ Скимполь. Меня безпокоило, что въ это время, въ которое онъ нуждался въ истинныхъ правилахъ, въ назидательномъ совѣтѣ, рука-объ-руку съ нимъ былъ человѣкъ, смотрящій на все со стороны забавы и легкомыслія. Я думала, что могу объяснить себѣ, какимъ образомъ такой человѣкъ, какъ опекунъ мой, испытавшій превратность судьбы, несчастія и лживость людей, могъ находить утѣшеніе въ неподдѣльности и безъискусственности характера мистера Скимполя; но я не могла никакъ объяснить себѣ, дѣйствительно ли его характеръ былъ такъ простъ, какъ онъ казался, не игралъ ли онъ этой роли умышленно.
   Мы всѣ вмѣстѣ пошли къ хутору; мистеръ Скимполь оставилъ насъ у садовой калитки, а я съ Ричардомъ вошла въ домъ.
   -- Милая Ада, сказала я: -- я привела съ собою одного господина, который очень желаетъ тебя видѣть.
   Нетрудно было прочесть въ вспыхнувшемъ, испуганномъ лицѣ Ады настоящія ея чувства. Она любила его страстно, а онъ это зналъ; я я это знала, и тяжело было ей смотрѣть на него только какъ на двоюроднаго брата.
   Я упрекала себя за слабость къ ихъ чувствамъ, но впрочемъ я не совершенно вѣрила любви Ричарда къ Адѣ. Онъ удивлялся ей много -- но красота ея произвела бы на каждаго это дѣйствія -- ни увѣрена, что онъ готовъ былъ бы съ тщеславіемъ и гордостью возобновить на нее права жениха, еслибъ могъ надѣяться, что Ада не останется вѣрной обѣщанію, данному мистеру Жарндису. Но и въ любви своей, какъ я во всемъ, онъ дѣйствовалъ подъ тѣмъ же пагубнымъ вліяніемъ оберканцелярскаго процеса. О Боже! что бъ это былъ за юноша, еслибъ онъ могъ стряхнуть съ себя эту кору, сотканную изъ лживыхъ, обманчивыхъ надеждъ?
   Онъ съ полной откровенностью высказалъ Адѣ, что пріѣхалъ сюда не затѣмъ, чтобъ порицать (во всякомъ случаѣ ни на чемъ, говорилъ онъ, неоснованное) предложеніе мистера Жарндиса; но единственная цѣль его была повидать Аду, повидать меня и оправдаться передъ нами въ тѣхъ отношеніяхъ, въ которыхъ онъ поставилъ себя къ владѣтелю Холоднаго Дома. Съ этою цѣлью онъ просилъ у меня назначить время, когда бъ онъ могъ оправдаться и говорить со мной откровенно. Я назначила на другой день прогулку въ паркѣ въ семь часовъ утра.
   Черезъ нѣсколько минутъ явился къ намъ и мистеръ Скимполь и забавлялъ насъ по-крайней-мѣрѣ съ часъ времени. Онъ непремѣнно настаивалъ повидать маленькую Коавинсъ (подъ этимъ именемъ онъ подразумѣвалъ Черли); онъ говорилъ ей съ патріархальнымъ чувствомъ, что старался дать отцу ея всевозможныя средства къ безбѣдной жизни; онъ внушалъ ей, что если одинъ изъ ея братьевъ пойдетъ по дорогѣ отца, то онъ можетъ совершенно разсчитывать на снисхожденіе мистера Скимполя: мистеръ Скимполь доставитъ ему средства къ труду.
   -- Потому-что я постоянно путаюсь въ этихъ сѣтяхъ, говорилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь и попивая воду съ виномъ: -- я всегда въ одномъ положеніи: или за меня надо заплатить, или у меня надо все обобрать. Кто-нибудь заплатитъ же за меня. Вы знаете, я самъ за себя платить не ногу: у меня никогда нѣтъ денегъ; я живу на чей нибудь счетъ. И если вы меня спросите: кто этотъ Кто-Нибудь? право, я не съумѣю вамъ отвѣтить. Выпьемъ за его здоровье. Да благословитъ его Богъ!
   Ричардъ опоздалъ немного къ утреннему свиданію: онъ пришелъ въ половинѣ восьмаго я мы пошли съ нимъ прогуливаться. Утро было тихое. Воздухъ благоухалъ свѣжими цвѣтами и ни одно облачко не пробѣгало по небу. Птички пѣли на цвѣтахъ и вѣтвяхъ деревьевъ дрожали росинки и роскошная зелень густою тѣнью застилала роскошные дуга.
   -- Дивное мѣсто! воскликнулъ Ричардъ, озираясь вокругъ: -- здѣсь не приходитъ въ голову мысли о безконечныхъ процесахъ и спорахъ.
   "На этомъ мѣстѣ другія чувства потрясали душу!" подумала я.
   -- Вотъ что я скажу вамъ, милая дѣвушка, сказалъ Ричардъ: -- когда я покончу дѣла въ Оберканцеляріи, я пріѣду сюда и здѣсь останусь.
   -- Не лучше ли было бъ остаться теперь? спросила я.
   -- Ахъ, это невозможно, говорилъ Ричардъ: -- теперь некогда думать о душевномъ спокойствіи; теперь надо сосредоточить всіо свою дѣятельность. Нѣтъ, теперь нельзя мнѣ остаться.
   -- Отчего же нельзя? спросила я.
   -- Вы знаете отчего нельзя, Эсѳирь. Еслибъ вы жили въ недостроенномъ домѣ, еслибъ вы знали, что, не сегодня, такъ завтра, надъ то|ь станутъ ставить новую крышу, или станутъ снимать съ него старую; еслибъ вы знали, что надо со дня на день ожидать передѣлокъ, исправленій, могли ли бы вы въ этомъ домѣ предаваться покою? Таково мое положеніе: слово теперь не имѣетъ никакого значенія въ глазахъ моихъ, какъ и въ глазахъ всѣхъ, имѣющихъ процесы.
   Я была готова вѣрить притягательной силѣ булавы и печати, про которую болтала мнѣ бѣдная полуумная старушка миссъ Флайтъ. И страшно сказать, но выраженіе лица Ричарда напомнило мнѣ умирающаго Гредли.
   -- Милый Ричардъ! сказала я: -- это плохое начало для нашего разговора.
   -- Я зналъ, что вы мнѣ такъ отвѣтите, тётушка Дердонъ.
   -- И не я одна, милый Ричардъ, не а одна говорю вамъ, что шатка и ничтожна надежда на процесъ въ Оберканцеляріи...
   -- А! вы опять намекаете на мистера Жарндиса! сказалъ Ричардъ.-- Хорошо, рано или поздно, мы должны были возвратиться къ нему; въ немъ заключается все, что я хочу объяснить вамъ, въ чемъ я долженъ оправдаться передъ вами; слѣдовательно, чѣмъ скорѣе къ дѣлу, тѣмъ лучше. Милая Эсѳирь, уже-ли вы можете быть ослѣплены до такой степени? уже-ли вы не въ-состояніи видѣть, что въ его интересахъ удалить меня отъ этого дѣла, что онъ дѣйствуетъ какъ эгоистъ, и что чѣмъ меньше я буду знать о ходѣ процеса, тѣмъ для него выгоднѣе?
   -- О Ричардъ! сказана я: -- возможно ли, чтобъ вы, жившій нѣкогда подъ крышей мистера Жарндиса, знавшій его коротко, слышавшій его, чтобъ вы рѣшились, даже здѣсь, въ этомъ уединенномъ мѣстѣ, взводятъ на него такую гнусную клевету?
   Этотъ упреку, невольно-сорвавшійся у меня съ языка, заставилъ его сильно покраснѣть: онъ расшевелилъ въ немъ его благородныя и великодушныя чувства.
   -- Я увѣренъ, Эсѳирь, началъ говорить Ричардъ тихимъ голосомъ, послѣ кратковременной паузы:-- что вы не считаете меня за злоязычника и знаете очень-хорошо, что подозрѣніе и недовѣріе -- постыдныя качества у человѣка въ мои лѣта.
   -- Я знаю это хорошо, сказала я:-- и въ этомъ никогда не сомнѣвалась.
   -- Вы добрая дѣвушка, отвѣчалъ Ричардъ: -- слова ваши утѣшаютъ меня, а мнѣ надо утѣшеніе. Въ этомъ злосчастномъ дѣлѣ можно потерять всѣ хорошія качества души.
   -- Я также хорошо знаю Ричарда, какъ-что бъ?.. какъ онъ самъ знаетъ себя сказала я: -- ни также знаю очень-хорошо, что Ричардъ неспособенъ къ злоязычію, я знаю также, какъ и онъ, какія причины приводятъ его къ такимъ грубымъ ошибкамъ.
   -- О, сестра моя, добрая сестра моя, говорилъ Ричардъ болѣе-веселымъ тономъ: -- будьте снисходительны ко мнѣ во всякомъ случаѣ. Повѣрьте, если я нахожусь подъ вліяніемъ Оберканцеляріи, то и онъ не чуждъ этого вліянія. Если процесъ, измѣнилъ меня, то онъ измѣнилъ и его. Я не говорю, чтобъ онъ былъ безчестный человѣкъ, я увѣренъ въ противномъ; но Оберканцелярія измѣняетъ всѣхъ; онъ сямъ не разъ говорилъ эту истину, отчего же полагать, что она не измѣняла его?..
   -- Потому, Ричардъ, отвѣчала я:-- что онъ человѣкъ необыкновеннаго характера; что онъ держалъ себя далеко отъ всѣхъ адвокатскихъ продѣлокъ.
   -- Ахъ, потому к потому! возразилъ Ричардъ съ одушевленіемъ:-- но я не думаю, чтобъ можно было назвать благоразумнымъ такое равнодушіе къ семейнымъ интересамъ.
   Ричардъ мнѣ былъ такъ жалокъ, что я не могла ему сдѣлать упрека не только словомъ, но даже движеніемъ лица; я вспомнила снисходительныя слезы добраго опекуна моего. Я вспомнила, какъ онъ говорилъ мнѣ: "не будемъ такъ скоро осуждать его".
   -- Эсѳирь, продолжалъ Ричардъ:-- вы, безъ-сомнѣнія, не предполагаете, что я пріѣхалъ сюда съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ пожаловаться вамъ втайнѣ на мистера Жарндиса. Единственная цѣль моя -- оправдаться въ вашихъ глазахъ. Мы были съ нимъ хороши до-тѣхъ-поръ, пока я былъ мальчикомъ и, слѣдовательно, не могъ принимать никакого участія въ процесѣ; но какъ только я сдѣлался въ-состояніи самъ вникнуть въ дѣло, отношенія наши перемѣни я съ. Мистеръ Жарндисъ нашелъ тогда, что я не могу быть женихомъ Ады и что она должна отказать мнѣ. Но, Эсѳирь, какое же имѣетъ онъ право такъ уп въ домѣ нѣкоего Крука, близъ переулка Чансри, нѣсколько времени тому назадъ найденъ былъ мертвымъ адвокатскій писецъ, въ самомъ жалкомъ положеніи. Объ этомъ писцѣ произведено было слѣдствіе. Имя его и равно обстоятельства жизни, впрочемъ, остались неизвѣстными. Но представьте себѣ, миледи, въ очень недавнее время я узналъ, что имя этого адвокатскаго писца было Гаудонъ.
   -- Да что же мнѣ до этого за дѣло?
   -- Ахъ, миледи, въ томъ-то и вопросъ! Теперь, послушайте, какая странность случилась послѣ смерти этого человѣка. Явилась какая-то леди, переодѣтая леди, которая приходила послѣ производства слѣдствія на могилу умершаго. Она нанимала мальчика, чтобы показать его могилу. Если вамъ угодно будетъ, миледи, чтобы мальчикъ этотъ явился для подтвержденія моихъ предположеній, то я могу привести его во всякое время.
   Какой-нибудь мальчишка не можетъ составлять никакого авторитета для миледи, и она вовсе не желаетъ, чтобы онъ былъ ей представленъ.
   -- Ахъ, повѣрьте мнѣ, миледи, что это въ самомъ дѣлѣ чрезвычайно странное обстоятельство,-- говоритъ мистеръ Гуппи.-- Если бы вы только послушали его разсказы о кольцахъ, когда она сняла перчатки, вы бы сознались, что это совершенно романтическая исторія.
   На рукѣ, держащей вѣеръ, и теперь блестятъ брилліанты. Миледи играетъ вѣеромъ и заставляетъ ихъ сіять еще ярче. Лицо ея сохраняетъ все то же выраженіе, которое при другихъ обстоятельствахъ было бы весьма опасно для молодого человѣка, по имени Гуппи.
   -- Сначала всѣ предполагали, что Гаудонъ но оставилъ послѣ себя никакой тряпки, никакого лоскута, но которымъ бы можно было узнать его. Между тѣмъ и послѣ него осталось наслѣдство. Онъ оставилъ цѣлый пукъ писемъ.
   Вѣеръ продолжаетъ дѣйствовать попрежнему. Все это время миледи не спускаетъ глазъ съ разсказчика.
   -- Письма эти взяты и спрятаны. Завтра къ ночи они будутъ у меня, миледи.
   -- Я все-таки опять спрашиваю, что мнѣ до этого за дѣло?
   -- Я сейчасъ окончу, миледи.
   Мистеръ Гуппи встаетъ.
   -- Если, но мнѣнію вашему, миледи, совокупности всѣхъ этихъ обстоятельствъ, вмѣстѣ взятыхъ, этого неопровержимаго сходства молодой дѣвушки съ вами, миледи, что составляетъ положительный фактъ для судебнаго разбирательства, воспитанія ея у миссъ Барбари, показанія миссъ Барбари, что настоящее имя миссъ Соммерсонъ есть Гаудонъ, ваши убѣжденія, миледи, что оба эти имени вамъ очень хорошо знакомы, наконецъ странной смерти Гаудона -- если всего этого достаточно, чтобы внушить вамъ, миледи, фамильное участіе въ дальнѣйшемъ разъясненіи этого дѣла, я принесу вамъ тѣ письма сюда. Я не знаю, что они въ себѣ заключаютъ; я знаю только, что это старыя письма; они еще никогда не бывали у меня въ рукахъ. Я принесу эти письма сюда, лишь только достану ихъ, потомъ мы можемъ прочесть ихъ вмѣстѣ, миледи. Я объяснилъ вамъ, миледи, сущность всего дѣла. Я уже сказалъ вамъ, миледи, что я былъ бы поставленъ въ весьма непріятное положеніе, если бы вы захотѣли принести на меня жалобу. Все между нами должно быть основано на строжайшемъ довѣріи.
   Конецъ ли это объясненію молодого человѣка, по имени Гуппи, или у него есть еще что-нибудь сказать? Разоблачаютъ ли слова его, измѣряютъ ли они длину, ширину, глубину предмета, устраняютъ ли подозрѣніе, которое можетъ сюда вкрасться, или же они только гуще, сложнѣе заслоняютъ истицу?
   -- Вы можете принести письма, если хотите,-- говоритъ миледи.
   -- Ваши слова, миледи, не очень утѣшительны, клянусь честью,-- говоритъ мистеръ Гуппи, нѣсколько обидѣвшись.
   -- Вы можете принести письма,-- повторяетъ она тѣмъ же тономъ:-- можете принести, если вамъ будетъ угодно.
   -- Это будетъ сдѣлано. Желаю вамъ добраго дня, миледи.
   На столѣ возлѣ нея стоитъ богатая миніатюрная шкатулка, обитая желѣзомъ и гвоздями на подобіе древняго сундука. Миледи, смотря на своего гостя, беретъ шкатулку и отпираетъ ее.
   -- Ахъ, увѣряю васъ, миледи, что я не дѣйствовалъ подъ вліяніемъ подобныхъ побужденій,-- говоритъ мистеръ Гуппи:-- и я не могу принять ничего въ этомъ родѣ. Я желаю вамъ, миледи, добраго дня и смѣю васъ увѣрить, что я и безъ того много благодаренъ.
   Съ этими словами молодой человѣкъ кланяется и сходитъ съ лѣстницы, при чемъ надменный Меркурій не считаетъ себя обязаннымъ сойти съ Олимпа, который замѣняетъ ему каминъ въ прихожей, и отворить молодому человѣку дверь.
   Пока сэръ Лэйстеръ грѣется въ своей библіотекѣ и восхищается газетными новостями, неужели ничто, происходящее въ домѣ, не пугаетъ его, ничто не заставляетъ его задуматься; неужели деревья въ Чесни-Воулдѣ не будутъ размахивать своими сучковатыми вѣтвями, портреты не будетъ хмуриться, вооруженія не будутъ издавать звуковъ?
   Нѣтъ. Слова, вздохи и рыданія летучи, неуловимы, какъ воздухъ, а даже воздуху столько преградъ въ городскомъ домѣ Дэдлоковъ, что въ комнатѣ миледи нужно бы было гремѣть въ трубы, чтобы произвести хотя малѣйшее впечатлѣніе на слуховые органы сэра Лэйстера; а между тѣмъ въ домѣ раздаются стенанія; кто-то рыдаетъ, стоя на колѣняхъ.
   -- О, дитя мое, дитя мое! Ты не умерла въ первыя минуты твоей жизни, какъ сказала мнѣ жестокая сестра. Она воспитала тебя, отрекшись отъ меня и моего имени. О, дочь моя! Дочь моя!
   

XXX. Разсказъ Эсѳири.

   Ричардъ былъ нѣкоторое время въ отсутствіи, когда пріѣхала къ намъ гостья, чтобы провести съ нами нѣсколько дней. Это была знакомая намъ пожилая леди по имени мистриссъ Вудкортъ и прибыла изъ Балиса, чтобы повидаться съ мистриссъ Бэнгамъ Баджеръ. Она оставалась у насъ около трехъ недѣль. Она обращалась со мною очень ласково и была чрезвычайно откровенна, до того, что иногда это было мнѣ въ тягость. Я очень хорошо понимала, что я была не права, тяготясь ея довѣрчивостью и откровенностью въ отношеніи ко мнѣ, я сознавала, что это неблагоразумно; но въ то же время, несмотря на всѣ усилія мои, я не могла преодолѣть себя.
   Это была смѣтливая, проницательная леди. Сидя обыкновенно, сложивъ руки, и разговаривая, она смотрѣла на меня такими подозрительными глазами, что мнѣ становилось досадно. Надоѣдала ли мнѣ ея вѣчно одинаковая, заученная поза, ея чопорный нарядъ, хотя, впрочемъ, я этого не думаю, потому что я находила скорѣе и то и другое смѣшнымъ и забавнымъ. Вообще же о наружности ея нельзя было не сказать, что она довольно красива и привлекательна. Я не могла дать себѣ отчета въ своихъ ощущеніяхъ, и если теперь могла бы опредѣлить ихъ, то по крайней мѣрѣ тогда они были для меня непонятны. Можетъ быть... впрочемъ, что до этого за дѣло!
   Ночью, когда я шла бывало по лѣстницѣ наверхъ въ свою спальню, она зазывала меня къ себѣ въ комнату, садилась тамъ передъ каминомъ въ большое кресло и пускалась въ разсказы о Морганѣ-ан-Керригѣ до тѣхъ поръ, что мною овладѣвала тоска. Иногда она читала по нѣскольку стиховъ изъ Крумлинволлинвера и Мьюлинвиллинвода (не знаю, въ какой степени искажаю я эти имена) и очень вдохновлялась тѣми чувствами, которыя эти стихи выражали. Впрочемъ, я до конца не могла понять, что собственно значили произносимыя ею строфы (такъ какъ она говорила по-валлійски), кромѣ того, что онѣ прославляли родъ Моргана-ан-Керрига.
   -- Такъ-то, миссъ Соммерсонъ,-- говорила она мнѣ бывало съ торжествующимъ видомъ: -- вотъ какая судьба выпала на долю моему сыну. Куда бы сынъ мой ни попалъ, онъ вездѣ можетъ считаться роднымъ ан-Керригу. Онъ можетъ не имѣть гроша денегъ, но у него всегда есть то, что соединяетъ въ себѣ несравненно болѣе преимуществъ, происхожденіе, моя милая.
   Я сомнѣвалась всегда въ ея близкихъ отношеніяхъ къ Моргану-ан-Керригу и, конечно, не высказывала вслухъ моихъ сомнѣній. Я обыкновено замѣчала при этомъ, что пріятно имѣть такую высокою родню.
   -- Конечно, пріятно, конечно, это важное преимущество,-- отвѣчала мистриссъ Вудкортъ,-- но тутъ есть и свои невыгоды.-- Мой сынъ ограниченъ нѣкоторымъ образомъ въ выборѣ себѣ жены, хотя нельзя не согласиться при этомъ, что члены знатнѣйшихъ фамилій точно также ограничены въ подобномъ случаѣ.
   Потомъ она трепала меня по плечу и гладила мое платье, какъ будто дли того, чтобы показать мнѣ, что она обо мнѣ хорошаго мнѣнія, несмотря на разстояніе, отдѣляющее насъ другъ отъ друга.
   -- Бѣдный мистеръ Вудкортъ, моя милая,-- повторяла она про всякомъ удобномъ случаѣ съ нѣкоторымъ увлеченіемъ, потому что, несмотря на ея высокое происхожденіе, у нея было нѣжное сердце: -- бѣдный мистеръ Вудкортъ происходилъ отъ знатной шотландской фамиліи, и именно отъ Макъ-Куртовъ изъ Макъ-Курта. Онъ служилъ королю и отечеству офицеромъ въ рядахъ королевскихъ горцевъ и умеръ на полѣ сраженія. Мой сынъ одинъ изъ послѣднихъ представителей двухъ древнихъ фамилій. Съ Божіею помощью онъ возстановитъ ихъ и соединитъ ихъ еще съ какою-нибудь древнею фамиліею.
   Напрасно вздумала бы я перемѣнить предметъ разговора, что я и пробовала дѣлать, лишь бы услыхать что-нибудь новенькое, или можетъ быть для того... впрочемъ, къ чему такія мелочи? Мистриссъ Вудкортъ ни за что не согласилась бы отступить отъ своего любимаго предмета.
   -- Милая моя,-- сказала она мнѣ однажды ночью:-- вы такъ умны и вы смотрите на свѣтъ и людей такъ серьезно, такъ разсудительно не по лѣтамъ, что я нахожу особенное удовольствіе говорить съ вами о моихъ семейныхъ дѣлахъ. Вы не знаете коротко моего сына, моя милая; но вы знаете его довольно, смѣю сказать, довольно, чтобы иногда о немъ вспомнить.
   -- Да, Ma'am, я буду вспоминать о немъ.
   -- Именно, моя милая. Я думаю также, что вы въ состояніи опредѣлить характеръ его, и я бы желала знать ваше мнѣніе о немъ.
   -- О мистерѣ Вудкортъ?-- отвѣчала я:-- Это такъ трудно.
   -- Почему же такъ трудно, моя милая?-- возразила она.-- Я не вижу причины.
   -- Сказать мнѣніе...
   -- Имѣя такое поверхностное знакомство, моя милая: это правда.
   Я не совсѣмъ то хотѣла сказать, потому что мистеръ Вудкортъ былъ довольно долго въ нашемъ домѣ и очень сошелся съ моимъ опекуномъ. Я объяснила это и прибавила, что онъ мнѣ казался человѣкомъ весьма свѣдущимъ и что его расположеніе и доброта къ миссъ Фляйтъ выше всякихъ похвалъ.
   -- Вы отдаете ему справедливость!-- сказала мистриссъ Вудкортъ, пожимая мнѣ руку.-- Вы прекрасно его опредѣляете. Алланъ славный малый и человѣкъ безукоризненный въ исполненіи своихъ обязанностей. Я говорю это, несмотря на то, что я его мать. Впрочемъ, я должна признаться, что онъ не безъ недостатковъ, душа моя.
   -- Какъ и всѣ мы,-- отвѣчала я.
   -- Ахъ, да! Но главные его недостатки таковы, что онъ можетъ, даже долженъ избѣгать ихъ,-- возразила неугомонная леди, покачивая головою.-- Я такъ привязана къ вамъ, что могу вамъ признаться, моя милая, какъ особѣ, посторонней въ этомъ дѣлѣ:-- онъ олицетворенное непостоянство.
   Я сказала, что этому трудно повѣрить, зная, какъ неутомимо онъ исполняетъ свою обязанность, съ какимъ рвеніемъ принимается за работу и какую завидную репутацію онъ пріобрѣлъ себѣ.
   -- Вы, можетъ быть, совершенно правы,-- отвѣчала старая леди:-- но, видите ли, я не говорю о его служебной обязанности.
   -- А!-- сказала я.
   -- Нѣтъ,-- продолжала она.-- Я разумѣю, моя милая, его поведеніе въ обществѣ. Онъ всегда чрезвычайно учтивь и внимателенъ къ молодымъ леди; онъ такимъ же быль и въ восемнадцать лѣтъ. Между тѣмъ, моя милая, ни одною изъ этихъ леди онъ никогда не занимался исключительно, не дорожилъ особенно ихъ знакомствомъ и доказывалъ зря этомъ только вѣжливость и доброту сердечную. Не правда ли, что это такъ, а?
   -- Правда,-- отвѣчала я,-- потому что она какъ будто выжидала моего отвѣта.
   -- Между тѣмъ это можетъ вести къ ошибкамъ и заблужденіямъ, моя милая, не правда ли?
   -- Я думаю, что можетъ.
   -- Потому я часто говорила ему, что должно быть болѣе осторожнымъ изъ желанія отдать справедливость самому себѣ и другимъ. Онъ всегда отвѣчалъ мнѣ: "Маменька, буду стараться слѣдовать вашимъ совѣтамъ, но вы знаете меня лучше, чѣмъ кто-либо другой; вы знаете, что у меня нѣтъ никакихъ предосудительныхъ разсчотовъ, даже вовсе нѣтъ разсчстовъ въ головѣ". Все это совершенная правда, моя милая; но это не защищаетъ его. Впрочемъ, какъ онъ теперь далеко уѣхалъ и уѣхалъ на неопредѣленное время, какъ у него могутъ явиться теперь новыя знакомства, новыя отношенія, то мы можемъ считать это дѣло минувшимъ и рѣшеннымъ. А вы, моя милая,-- продолжала старая леди, которая въ эту минуту расплывалась въ улыбкѣ и неутомимо качала головою:-- что вы думаете о своей прелестной особѣ?
   -- О себѣ, мистриссъ Вудкортъ?
   -- Не должно же мнѣ быть до того самолюбивой, чтобы только и говорить, что о сынѣ, который отправился искать счастія и избрать себѣ жену. Когда вы намѣрены позаботиться о судьбѣ своей и искать себѣ суженаго, миссъ Соммерсонъ? А? Взгляните-ка на меня. Вотъ вы и покраснѣли!
   Я не думаю, чтобы я покраснѣла въ эту минуту; во всякомъ случаѣ тутъ не было ничего важнаго, и я сказала, что совершенно довольна своею настоящею судьбою и не намѣрена мѣнять ее.
   -- Сказать ли вамъ, что я всегда думаю о васъ и о судьбѣ, которая васъ ожидаетъ, моя милая?-- спросила мистриссъ Вудкортъ.
   -- Если вы думаете, что у васъ есть даръ предвѣдѣнія,-- отвѣчала я.
   -- Именно то, что вы выйдете замужъ за человѣка очень богатаго, очень достойнаго, который будетъ гораздо старѣе васъ, можетъ быть, годами двадцатью пятью, и вы будете прекрасною женою, будете очень любимы мужемъ и вообще очень счастливы.
   -- Это счастливая судьба,-- сказала я.-- Но почему же вы думаете, что она выпадетъ мнѣ на долго?
   -- Милая моя,-- отвѣчала она:-- это такъ должно быть; вы такъ трудолюбивы, дѣльны, вы такъ удачно, своеобразно поставлены въ обществѣ, что это непремѣнно должно послѣдовать. Зато никто, моя милая, не будетъ такъ искренно поздравлять васъ съ подобнымъ бракомъ, какъ я.
   Странно, что мнѣ была тягостно слушать все это, между тѣмъ это дѣйствительно было такъ. Я убѣждена въ этомъ. Всю эту ночь я провела очень безпокойно. Я стыдилась своего безразсудства, не хотѣла признаться въ томъ Адѣ, и это еще болѣе стѣсняло меня. Я дорого бы дала въ ту минуту, чтобы не пользоваться такою безграничною довѣренностью старой леди и готова была на пожертвованія, чтобы отклонить эту довѣренность. Я составила себѣ о старой леди самое странное понятіе. То казалась она мнѣ простой лишь сказочницей, то я видѣла въ ней зеркало истины. Подозрѣвала я, что она большая плутовка и обманщица, затѣмъ черезъ минуту представлялось мнѣ, что ея валлійская душа совершенно невинна и естественна. Да, наконецъ, что мнѣ было за дѣло до всего этого, почему мнѣ нужно было отдавать себѣ въ этомъ отчетъ? Почему, отправляясь спать со связкою ключей, я не могла бы сѣсть у огня, какъ мнѣ было ловче, и не безпокоиться тѣми очень простыми вещами, о которыхъ она говорила? Чувствуя къ ней какое-то странное влеченіе, стараясь, чтобы она полюбила меня и съ удовольствіемъ замѣчая, что она дѣйствительно расположена ко мнѣ, почему я съ какимъ-то безпокойствомъ, съ какимъ-то болѣзненнымъ ощущеніемъ уцѣплялась за каждое слово, которое она произносила, и взвѣшивала его по нѣсколько разъ всевозможными манерами? Почему меня такъ мучило то, что она у насъ въ домѣ, что она всякую ночь пускается со мною въ откровенности, тогда какъ я сознавала, что это было нѣкоторымъ образомъ надежнѣе и безопаснѣе, нежели еслибъ она находилась въ другомъ мѣстѣ? Все это были такія несообразности, такія противорѣчія, въ которыхъ я не могу дать себѣ отчета. Наконецъ, если бы я и могла... но я буду разсказывать по порядку, не заходя впередъ. Такимъ образомъ, когда мистриссъ Вудкортъ уѣхала, мнѣ было грустно съ нею разстаться, но вмѣстѣ у меня какъ-то стало легче на сердцѣ. Тогда Кадди Джеллиби пріѣхала къ намъ и привезла такой коробъ семейныхъ новостей, что онѣ долго занимали насъ всѣхъ.
   Во-первыхъ, Кадди призналась (и въ началѣ только въ этомъ и призналась), что я лучшая совѣтница какая когда-либо существовала. Это, впрочемъ, замѣтила моя любимица, не новость, на что я отвѣчала ей, что она говоритъ глупости. Потомъ Кадди объявила вамъ, что черезъ мѣсяцъ она выходитъ замужъ, и что если Ада и я согласимся одѣвать ее къ вѣнцу, то она будетъ считать себя счастливѣйшею дѣвушкою въ свѣтѣ. Это, конечно, была новость и мы вѣрно не разговорились бы о ней, если бы намъ не пришлось разсказывать очень многое Кадди, и Кадди не пришлось разсказывать столь же многое намъ.
   Бѣдный отецъ Кадди, повидимому, окончательно обанкрутился, "прошелъ черезъ газету", какъ выразилась Кадди,-- какъ будто газета есть что-нибудь похожее на тоннель,-- къ общему сожалѣнію своихъ снисходительныхъ кредиторовъ; онъ развязался съ своими дѣлами самымъ пріятнымъ образомъ, именно, не успѣвъ еще хорошенько понять ихъ, онъ отдалъ все, что имѣлъ (чего, по всей вѣроятности, оказалось не весьма большое количество), онъ одинаково удовлетворилъ всѣхъ заимодавцевъ въ томъ смыслѣ, что почти вовсе не удовлетворилъ ихъ, бѣдный. Онъ былъ съ должнымъ почетомъ выпущенъ "на службу", чтобы опять начинать свою карьеру. Что онъ дѣлалъ на этой службѣ, я не могла узнать хорошенько. Я слыхала отъ Кадди, что онъ служилъ при таможнѣ, и одно, что я поняла изъ ея словъ, было то, что когда ему болѣе обыкновеннаго предстояла нужда въ деньгахъ, онъ шелъ къ докамъ съ цѣлью искать денегъ, но едва ли когда находилъ ихъ. Когда ея отецъ освоился совершенно съ своимъ положеніемъ общипаннаго цыпленка, и семья его переѣхала на квартиру въ Гаттонъ-Гарденъ (гдѣ я потомъ видѣла дѣтей, какъ они бываю выдергивали изъ стульевь конскіе волосы и пробовали душить ими другъ друга), Кадди присутствовала при одномъ изъ совѣщаній его съ мистеромъ Торвидропомъ. Бѣдный мистеръ Джеллиби, будучи характера скромнаго и мягкаго, до такой степени подчинился вліянію мистера Торвидропа, что они тотчасъ же сдѣлались друзьями. Мистеръ Торвидропъ, свыкшись постепенно съ мыслью о женитьбѣ своего сына, до того разработалъ въ себѣ отеческія чувства, что сталъ смотрѣть на свое предположеніе какъ на что-то окончательно опредѣленное и долженствующее случиться немедленно. Онъ далъ молодой четѣ милостивое дозволеніе заводить хозяйство въ Академіи въ Ньюманъ-Стритѣ, когда имъ заблагоразсудится.
   -- А твой папа, Кадди. Что онъ говорилъ на это?
   -- О, бѣдный папа только плакалъ и повторялъ, что онъ надѣется, что мы поведемъ дѣла лучше, чѣмъ онъ съ мама. Впрочемъ, онъ не говорилъ этого при Принцѣ; онъ сказалъ это только мнѣ. Онъ прибавилъ еще тогда: "Бѣдное дитя мое, ты, кажется, не успѣла пріобрѣсти опытности, какъ повести хозяйство твоего мужа; но если ты не намѣрена употребить все свое стараніе, чтобы обезпечить и успокоить мужа, то, при всей твоей любви къ нему, лучше не выходи за него".
   -- Что же ты, Кадди, отвѣчала ему на это?
   -- Можете себѣ представить, какъ мнѣ больно было видѣть папа такимъ униженнымъ, плачущимъ, и слушать отъ него такія вещи! Я не могла не заплакать тоже. Но я кое-какъ собралась съ силами и отвѣчала ему, что я желаю отъ всего сердца составить счастіе моего мужа, что я надѣюсь, что нашъ домъ будетъ пріютомъ и мѣстомъ отдохновенія для моего отца, когда онъ вздумаетъ зайти къ намъ вечеркомъ, что я надѣюсь и почти увѣрена, что буду лучшею дочерью для него тамъ, чѣмъ у него въ домѣ. Потомъ я упомянула, что Пипи хотѣлъ переѣхать ко мнѣ. Тутъ папа началъ опять плакать и повторять, что дѣти его индѣйцы.
   -- Индѣйцы, Кадди?
   -- Да, дикіе индѣйцы. И папа сказалъ (тутъ она, бѣдная, вздохнула вовсе не такъ, какъ бы должно вздохнуть счастливѣйшей дѣвушкѣ въ свѣтѣ), что считаетъ ихъ очень несчастными, потому что они дѣти мама и что самъ онъ очень несчастливъ тѣмъ, что онъ мужъ ея. Я убѣждена также, что это правда, хотя можетъ быть странно говорить такимъ образомъ.
   Я спросила Кадди, знаетъ ли мистриссъ Джеллиби, что ея свадьба назначена.
   -- О, вы знаете, Эсѳирь, какова мама; -- отвѣчала она.-- Нельзя даже сказать, знаетъ она или нѣтъ. Обь этомъ довольно часто ей говорили; но въ ту минуту, когда еи начинаютъ говорить, она только бросаетъ на меня какой-то равнодушный, спокойный взглядъ, какъ будто я... не знаю, что такое...-- какъ будто я какая-нибудь отдаленная колокольня,-- прибавила Кадди, напавъ на мысль:-- потомъ покачаетъ головою, скажетъ: "ахъ, Кадди, Кадди, какая еще ты неопытная!" и продолжаетъ заниматься письмами.
   -- Ну, а что же о твоемъ гардеробѣ, Кадди?-- спросила я. Она была съ нами совершенно откровенна.
   -- Не знаю, милая Эсѳирь,-- отвѣчала она, отирая слезы:-- не знаю, что и дѣлать. Я должна какъ-нибудь сама управляться и просить моего Принца, чтобы онъ постарался забыть, въ какихъ лохмотьяхъ я явлюсь къ нему. Если бы дѣло шло о какомъ-нибудь снарядѣ для Борріобула-Ха, мама, конечно, все бы знала о немъ и горячо бы хлопотала. Но какъ тутъ рѣчь о другомъ, то она ничего не знаетъ и не хочетъ знать.
   Кадди не была лишена вовсе естественной любви къ матери, но говорила объ этомъ со слезами на глазахъ, какъ о несомнѣнной ь фактѣ; я тоже думаю, что это правда. Намъ было такъ жаль бѣдную дѣвушку, мы такъ удивлялись, что при такихъ безотрадныхъ обстоятельствахъ она умѣла сохранить добрыя душевныя качества, что мы обѣ (Ада и я) предложили ей маленькій планъ, который чрезвычайно обрадовалъ ее. Планъ этотъ состоялъ въ томь, чтобы она прогостила у насъ три недѣли, потомъ, чтобы я прогостила у нея недѣлю и чтобы мы всѣ три собрали, перечинили, перешили, передѣлали все, что можно было придумать для составленія ея приданаго. Опекунъ мой обрадовался этой мысли не менѣе самой Кадди, и мы отправились къ ней на другой же день, чтобы устроить это дѣло. Мы привели ее въ восторгъ ящиками, коробочками и другими покупками, которыя можно было выжать изъ десятифунтоваго билета, найденнаго мистеромъ Джеллиби, вѣроятно, у доковъ и подареннаго имъ дочери. Трудно сказать, что бы мой опекунъ не отдалъ ей въ эту минуту, если бы только подстрекнуть его; но мы признали необходимымъ ограничиться только нодвѣнечнымъ платьемъ и чепцомъ. Онъ принялъ наше предложеніе, и если Кадди была когда-нибудь счастлива въ своей жизни, то именно въ ту минуту, когда мы сѣли и взялись за работу. Она, бѣдняжка, вовсе не умѣла управляться съ иголкой и колола себѣ пальцы точно такъ же, какъ пачкала ихъ чернилами, когда ей приходилось писать. Она краснѣла отъ времени до времени частью отъ боли, частью по чувству стыда за свою неловкость; но она скоро преодолѣвала свое замѣшательство и начинала дѣлать успѣхи. Такимъ образомъ, день за днемъ, она, моя милая подруга, моя маленькая служанка Чарли, модистка, взятая изъ города, и я прилежно занимались работой и были все это время въ самомъ веселомъ расположеніи духа.
   Но кромѣ того Кадди чрезвычайно заботила мысль, что ей нужно "научиться хозяйству", какъ она выражалась. Боже мой! Одна мысль, что она хочетъ научиться хозяйству у особы такой опытной, какъ я, показалась мнѣ до того смѣшною, что я расхохоталась, покраснѣла и пришла въ страшное замѣшательство отъ ея предложенія. Впрочемъ, я отвѣчала ей: "Кадди, ты увѣрена, конечно, что я очень рада научить тебя всему, чему только ты можешь отъ меня научиться, моя милая", и я показала ей всѣ свои книги, счеты и главные хозяйственные пріемы. Смотря на ея глубокомысліе и вниманіе, можно было подумать, что я открываю ей какія-нибудь удивительныя изобрѣтенія, которыя ей приходится изучать, и если бы вы увидали, какъ она вставала и дожидалась меня, лишь только я начинала звенѣть ключами, вы, конечно, подумали бы, что не было еще на свѣтѣ такого дерзкаго обманщика, какъ я, и такого слѣпого послѣдователя, какъ Кадди.
   Такимъ образомъ, за работою, за занятіями по хозяйству, за уроками Чарли, за игрою въ триктракъ по вечерамъ съ моимъ опекуномъ и за дуэтами съ Адой, три недѣли прошли незамѣтно. Тогда я отправилась съ Кадди въ ея домъ, чтобы посмотрѣть, что тамъ нужно дѣлать. Ада же и Чарли остались услуживать моему опекуну.
   Говоря, что я отправилась съ Кадди домой, я разумѣла ихъ квартиру въ Гаттонъ-Гардснѣ. Два или три раза мы ѣздили въ Ньюманъ-Стритъ, гдѣ приготовленія также шли впередъ. Многія изъ нихъ, сколько можно было замѣтить, клонились къ доставленію нѣкоторыхъ удобствъ старому мистеру Торвидропу; а нѣкоторыя предназначались къ тому, чтобы какъ можно съ меньшими издержками устроить молодую чету наверху дома. Одною изъ главныхъ нашихъ заботъ было сдѣлать квартиру отца Кадди приличною для свадебнаго завтрака и предварительно внушить мистриссъ Джеллиби хотя какія-нибудь чувства, соотвѣтствующія обстоятельству.
   Послѣднее было особенно трудно, потому что мистриссъ Джеллиби и больной мальчикъ занимали переднюю изъ внутреннихъ комнатъ (задняя была похожа скорѣе на шкафъ, чѣмъ на комнату); вся эта комната была завалена черновыми бумагами и документами во дѣлу Борріобула-Ха, какъ иной неопрятный хлѣвъ бываетъ заваленъ соломой. Мистриссъ Джеллиби сидѣла тутъ по цѣлымъ днямъ, пила крѣпкій кофе, диктовала и собирала въ назначенные дни засѣданія по борріобульскому проекту. Больной мальчикъ, который, казалось, все болѣе и болѣе ослабѣвалъ, обѣдалъ обыкновенно не дома. Когда мистеръ Джеллиби возвращался, онъ постоянно ворчалъ и отправлялся въ кухню. Тамъ онъ доставалъ себѣ что-нибудь поѣсть, если только служанка не уничтожала все еще до его прихода, и потомъ, чувствуя себя совершенно свободнымъ, отправлялся бродитъ по сырымъ окрестностямъ Гаттонъ-Гардена. Бѣдныя дѣти карабкались и скакали по лѣстницамъ, какъ и прежде. Когда предпринятыя нами работы приходили уже къ концу, я предложила Кадди, чтобы гостей принимать въ день ихь свадьбы на антресоляхъ, гдѣ они всѣ спали и что главное вниманіе наше должно быть теперь обращено на ея маменьку, маменькину комнату и на приготовленіе порядочнаго завтрака. Дѣйствительно, мистриссъ Джеллиби требовала большого вниманія; прорѣха у ея платья назади съ тѣхъ поръ, какъ я ее видѣла, замѣтно увеличилась, и волосы ея похожи были на гриву у лошади мусорщика.
   Полагая, что лучшимъ средствомъ приступить къ разговору было показать ей гардеробъ Кадди, вечеромъ, когда больной мальчикъ ушелъ, я позвала мистриссъ Джеллиби посмотрѣть на подвѣнечное платье, которое лежало на постели Кадди.
   -- Милая миссъ Соммерсонъ,-- сказала она, отойдя отъ своего пюпитра и произнося слова эти съ свойственною ей кротостію:-- все это рѣшительно смѣшныя приготовленія, хотя ваше содѣйствіе имъ доказываетъ вашу доброту. Для меня есть что-то невыразимо нелѣпое въ самой идеѣ, что Кадди выходитъ за мужъ. Ахъ, Кадди, ахъ, глупый, глупый котенокь!
   За всѣмъ тѣмъ она поднялась съ нами на лѣстницу и посмотрѣла на платья съ своимъ обычнымъ равнодушіемъ. Впрочемъ, видъ этихъ платьевъ возбудилъ въ ней одну опредѣлительную идею; потому что съ тѣмъ же кроткимъ видомъ и качая головою она произнесла:
   -- Добрая миссъ Соммерсонъ, на половину суммы, которая употреблена на эти тряпки, это слабое дитя могло бы быть снаряжено въ поѣздку въ Африку!
   Когда мы спускались съ лѣстницы, мистриссъ Джеллиби спросила меня, въ самомъ ли дѣлѣ это хлопотливое бракосочетаніе назначено въ слѣдующую среду? И когда я отвѣчала утвердительно, дна сказала: "не будетъ ли нужна моя комната, милая миссъ Соммерсонъ? Дѣло въ томъ, что мнѣ рѣшительно невозможно вынести оттуда мои бумаги".
   Я позволила себѣ замѣтить, что комната, конечно, будетъ нужна, и что намъ безъ сомнѣнія придется переложить куда-нибудь бумаги.
   -- Хорошо,-- сказала она:-- вы, милая миссъ Соммерсонъ, конечно, знаете, какъ устроить дѣло. Но заставивъ меня послѣднее время пользоваться помощью мальчика, Кадди до такой степени затруднила меня, и безъ того заваленную общественными дѣлами, что я рѣшительно не знаю, какъ ступить. Въ среду послѣ полудня у насъ назначено частное засѣданіе, и потому я рѣшительно не могу придумать, какъ согласить все это.
   -- Зато въ другой разъ ничего подобнаго не случится,-- сказала я, улыбаясь:-- я думаю, что Кадди только одинъ разъ выйдетъ замужъ.
   -- Это правда,-- отвѣчала мистриссъ Джеллиби:-- это правда, моя милая. Я думаю, что мы какъ-нибудь управимся.
   Слѣдующій затѣмъ вопросъ состоялъ въ томъ, какъ будетъ одѣта мистриссъ Джеллиби при этомъ торжественномъ случаѣ. Любопытно было смотрѣть на нее, какъ она, сидя за письменнымъ столомъ, бросала на насъ тѣ же ясные, спокойные взгляды, пока Кадди и я разсуждали объ этомъ предметѣ; по временамъ она качала головою съ улыбкою, выражавшею почти упрекъ, подобно какому-то высшему существу, которое снисходительно взираетъ на нашу суету и заблужденія.
   Состояніе, въ которомъ находились ея платья, и необыкновенный безпорядокъ, господствовавшій въ ея гардеробѣ, не мало усиливали предстоящія намъ затрудненія; но, наконецъ, мы отобрали кое-что такое, что показалось бы не совершенно страннымъ видѣть на матери въ день свадьбы дочери. Отрѣшенное отъ земли, заоблачное раздумье, съ которымъ мистриссъ Джеллиби выслушивала наши увѣщанія и смотрѣла на труды портнихи, приводившей въ порядокъ ея платье, какое-то наивное, неподдѣльное добродушіе, съ которымъ она замѣтила мнѣ при этомъ, что ей очень жаль, что я не посвятила всѣхъ своихъ способностей на пользу Африки, вполнѣ соотвѣтствовали ея поступкамъ вообще.
   Я думаю, что все, принадлежавшее семейству мистриссъ Джеллиби, что только можно было разбить, во время этихъ приготовленій къ свадьбѣ Кадди было разбито, что все, что можно было исковеркать, было исковеркано, что всякій предметъ домашней жизни, способный покрыться грязью, начиная отъ колѣнъ милаго дитяти до дверного ворога, покрылся грязью настолько, сколько могъ удержать ея.
   Бѣдный мистеръ Джеллиби, который говорилъ очень рѣдко и который, бывая дома, сидѣлъ обыкновенно, прислонивъ голову къ стѣнѣ, былъ нѣсколько заинтересованъ, замѣтивъ, что Кадди и я пытались возстановить нѣкоторый порядокъ посреди запустѣнія и разрушенія, и скинулъ съ себя сюртукъ, чтобы помогать намъ. Но когда мы стали отворять и отодвигать ящики, то изъ нихъ посыпались такія удивительныя вещи -- куски заплѣсневѣлаго пирога, пустыя бутылки, шляпки мистриссъ Джеллиби, письма, чай, вилки, грязные дѣтскіе сапоги и башмаки, сѣрныя спички, облатки, соусники, сигарочные окурки и искрошившіяся сигары въ пачкахъ и лоскуткахъ бумаги, скамейки, засаленныя щетки, хлѣбъ, чепцы мистриссъ Джеллиби, книги съ листами, склеенными саломъ, оплывшіе и поломанные, огарки, вмѣстѣ съ ржавыми подсвѣчниками, орѣховая скорлупа, рачьи клещи и шейки, столовые поддонники, перчатки, кофейная гуща, зонтики,-- что мистеръ Джеллиби пришелъ въ ужасъ и оставилъ насъ. Впрочемъ, онъ являлся аккуратно каждый вечеръ и, снявъ съ себя сюртукъ, садился обыкновенно, прислонивъ голову къ стѣнѣ, повидимому, съ полнымъ желаніемъ помочь намъ и вмѣстѣ съ совершеннымъ недоумѣніемъ, какъ приступить къ этому.
   -- Бѣдный папа,-- сказала мнѣ Кадди въ ночь наканунѣ великаго дня, когда мы дѣйствительно успѣли привести вещи въ нѣкоторый порядокъ.-- Мнѣ кажется предосудительно покинуть его, Эсѳирь. Но что бы я стала здѣсь дѣлать, если бы осталась? Съ тѣхъ поръ какъ я узнала тебя, Эсѳирь, я полюбила занятія хозяйствомъ, я пробовала входить во все; но это совершенно безполезно. Мама и Африка, общими силами, завладѣли всѣмъ домомъ. У насъ еще не было служанки, которая бы не пила. Мама настоящая разрушительница порядка.
   Мистеръ Джеллиби не слыхалъ, что она говорила, но, повидимому, догадывался и, кажется, украдкою утиралъ слезы.
   -- Сердце мое разрывается, глядя на него,-- сказала Кадди со вздохомъ.-- Ночью мнѣ приходитъ иногда въ голову, что точно такъ же, какъ я теперь надѣюсь быть счастливою съ Принцемъ, и папа надѣялся быть счастливымъ съ мама. А между тѣмъ, какая безотрадная ихъ жизнь.
   -- Милая Кадди,-- сказалъ мистеръ Джеллиби, уныло смотря вокругъ.
   Мнѣ кажется, что я въ первый разъ еще услыхала отъ него сряду два слова.
   -- Что, папа?-- вскричала Кадди, идя къ нему и обнявъ его съ нѣжностью.
   -- Милая Кадди,-- сказалъ мистеръ Джеллиби.-- Не занимайся никогда...
   -- Кѣмъ, Принцемъ, папа? Не заниматься Принцемъ?
   -- Э, нѣтъ, моя милая,-- отвѣчалъ мистеръ Джеллиби.-- Имъ, разумѣется, можешь заниматься. Но никогда не занимайся...
   Я упомянула уже при первомъ нашемъ посѣщеніи Товійскаго подворья, что Ричардъ говорилъ о мистерѣ Джеллиби, какъ о такомъ господинѣ, который часто послѣ обѣда открывалъ ротъ и между тѣмъ не произносилъ ни слова. Это обратилось у него въ привычку. Такъ и теперь онъ открывалъ ротъ по нѣскольку разъ сряду и потомъ опускалъ голову въ меланхолическомъ расположеніи духа.
   -- Чѣмъ, вы хотите, чтобы я не занималась? Чѣмъ же заниматься, милый папа?-- спрашивала Кадди, ласкаясь къ отцу и обвивъ рукою его шею.
   -- Никогда не занимайся миссіями, милое дитя мое.
   Мистеръ Джеллиби вздохнулъ и прислонился головою къ стѣнѣ; тутъ я въ первый разъ увидала попытку съ его стороны выразить свое мнѣніе на счетъ борріобульскаго вопроса. А думаю, что нѣкогда онъ былъ живѣе и говорливѣе; но онъ, повидимому, былъ забитъ, загнанъ, запутанъ прежде, нежели я его узнала.
   Я думала, что мистриссъ Джеллиби никогда не перестанетъ покоить свой ясный взоръ на бумагахъ и пить крѣпкій кофе. Было уже двѣнадцать часовъ ночи, когда мы завладѣли комнатой; для очищенія и приведенія ея въ порядокъ предстояло столько трудовъ, трудовъ ужасныхъ, безотрадныхъ, что Кадди, которая и безъ того была измучена, сѣла посреди сору и пыли и начала плакатъ отъ отчаянія. Впрочемъ, она скоро утѣшилась, и мы, прежде чѣмъ улеглись въ постели, преобразили комнату какъ будто волшебствомъ.
   На другой день поутру, при помощи нѣсколькихъ горшковъ съ цвѣтами и огромнаго количества мыла и воды, комната получила болѣе опрятный, порядочный и даже отчасти веселый видь.
   Завтракъ красовался изобиліемъ, и Кадди была въ совершенномъ восторгѣ. Но когда пришла моя милая Ада, мнѣ показалось, и я убѣждена въ этомъ до сихъ поръ, что я никогда еще не видывала такого привлекательнаго личика, какъ у моей любимицы.
   Мы устроили для дѣтей наверху маленькую пирушку и посадили Пипи на концѣ стола; мы показали дѣтямъ Кадди въ ея подвѣнечномъ платьѣ; они захлопали рученками, закричали. Кадди стала увѣрять ихъ, что она уйдетъ если они не уймутся, и потомъ принялась ихъ цѣловать и обнимать, такъ что мы принуждены были послать туда Принца, чтобы ее выручить. При этомъ я должна, къ сожалѣнію, сказать, что Пипи укусилъ его. Внизу въ это время расхаживалъ уже съ невыразимымъ величіемъ мистеръ Торвидропъ. Онъ съ любовью благословлялъ Кадди и давалъ опекуну моему понять, что счастіе сына онъ считаетъ главною цѣлью своихъ стремленій, что для достиженія этой цѣли онъ жертвуетъ своими личными интересами.
   -- Мой милый сэръ,-- сказалъ мистеръ Торвидропъ:-- эти молодые люди будутъ жить со мною; мой домъ довольно великъ для помѣщенія ихъ и они не будутъ стѣснены подъ родительскимъ кровомъ.
   Тутъ же были мистеръ и мистриссъ Пардиггль. Мистеръ Пардигглъ, упрямый на видъ господинъ съ прилизанными волосами и въ широкомъ жилетѣ, постоянно разсуждающій густымъ басомъ о насѣкомыхъ, которыя безпокоятъ его самого, о насѣкомыхъ, которыя безпокоятъ мистриссъ Пардиггль, и наконецъ, о насѣкомыхъ, которыя безпокоятъ ихъ пятерыхъ дѣтокъ. Мистеръ Гунтеръ, съ волосами, по обыкновенію, зачесанными назадъ и съ висками, лоснящимися отъ помады, былъ тутъ же, и не въ качествѣ презрѣннаго любовника, а въ качествѣ признаннаго жениха молодой, или если не молодой, то незамужней леди, миссъ Пискъ, которая присутствовала вмѣстѣ съ прочими на этомъ собраніи. Призваніе миссъ Пискъ, какъ объяснилъ мнѣ мой опекунъ, состояло въ томъ, чтобы доказать свѣту, что назначеніи женщины одинаково съ назначеніемъ мужчины, что истинное назначеніе того и другой состоитъ въ постоянномъ обсужденіи общественныхъ дѣлъ и возбужденіи административныхъ вопросовъ. Гостей было мало; по многіе изъ нихъ, какъ и должно было ожидать отъ гостей мистриссъ Джеллиби, посвятили себя исключительно общественнымъ дѣламъ. Кромѣ тѣхъ, о которыхъ я уже упомянула, тутъ была еще чрезвычайно грязная леди, съ чепцомъ, надѣтымъ на бокъ, и съ ярлыкомъ, означающимъ его цѣну, который забыли съ него снять, леди, у которой домъ, по словамъ Кадди, похожъ былъ на заброшенный хлѣвъ. Очень довольный собою джентльменъ, который увѣрялъ, что его признаніе быть всякому братомъ, во который въ то же время былъ весьма холоденъ ко всѣмъ членамъ своей многочисленной семьи, завершалъ собравшееся общество.
   Трудно было бы составить общество, которое такъ мало, какъ настоящее, принимало бы участія въ томъ, для чего оно было созвано. Такое мелочное призваніе, какъ домашняя жизнь, было въ глазахъ гостей мистриссъ Джеллиби самою ничтожною, едва лишь приличною вещью. Зато миссъ Пискъ, прежде чѣмъ сѣла за завтракъ, объявила съ величайшимъ негодованіемъ, что мысль о томъ, будто призваніе женщины заключено въ тѣсные предѣлы домашней жизни, есть настоящее насиліе со стороны тираннической воли мужчины. Другою особенностью всѣхъ этихъ господъ было то, что всякій изъ нихъ, избравъ для себя извѣстное призваніе, исключая мистера Гушера, котораго призваніе, какъ я уже упомянула, состояло въ томъ, чтобы восторгаться призваніемъ другихъ людей, вовсе не заботился о чьемъ бы то ни было признаніи, кромѣ своего. Мистриссъ Пардиггль доказывала, что единственная похвальная дѣятельность есть ея дѣятельность вспомоществованія бѣднымъ и расточенія благодѣяній, которыя льнутъ къ несчастнымъ подобно узко сшитому жилету; миссъ Пискъ же утверждала съ своей стороны, что единственная практическая цѣль въ жизни есть освобожденіе женщины отъ власти ея тирана, мужчины. М-съ Джеллиби все это время сидѣла, улыбаясь тому ограниченному взгляду на вещи, который могъ обращать вниманіе на что бы то ни было, кромѣ Борріобула-Ха.
   Но я начинаю заходить впередъ и хочу разсказывать о томъ, что случилось послѣ свадебной церемоніи, не успѣвъ еще обвѣнчать Кадди. Мы всѣ отправились въ церковь, и мистеръ Джеллиби простился съ дочерью. У меня не достало бы словъ, чтобы достойно описать, какъ старый мистеръ Торвидропъ, взявъ шляпу подъ мышку, такъ что внутренность ея представлялась дуломъ пушки, и воздѣвъ глаза до самой опушки своего парика, стоялъ позади насъ, вытянувшись и высоко поднявъ плечи, во все продолженіе церемоніи и потомъ сталъ намъ кланяться и говорить привѣтствія. Миссъ Пискъ, которая казалась очень задумчивою и была какъ видно не въ духѣ, смотрѣла на все съ какимъ-то пренебреженіемъ.
   Мистриссъ Джеллиби, съ своею спокойною улыбкою и яснымъ взоромъ, казалась наименѣе заинтересованною настоящею церемоніею изъ всѣхъ тутъ бывшихъ.
   Мы, какъ водится, возвратились къ завтраку, и мистриссъ Джеллиби заняла мѣсто на переднемъ концѣ, а мистеръ Джеллиби на заднемъ концѣ стола. Кадди опять тихонько убѣжала наверхъ, чтобы обнять дѣтей и сказать имъ, что теперь имя ея -- Торвидропъ. Но эта новость, вмѣсто того, чтобы пріятно удивить Пипи, заставила его повалиться на спину въ порывѣ такого отчаяннаго рева, что я, прибѣжавъ въ дѣтскую, не могла унять его иначе, какъ предложивъ посадить его за большимъ столомъ. Онъ сошелъ внизъ и расположился у меня на колѣняхъ, и мистриссъ Джеллиби, посмотрѣвъ на его фартукъ и сказавъ:
   -- Ахъ, негодный Пипи, какой ты еще. дрянной поросенокъ!-- осталась, впрочемъ, кажется, довольною.
   Пипи былъ очень уменъ, только, принеся съ собою вырѣзаннаго изъ бумаги кита, онъ хотѣлъ окунуть его голову сначала въ рюмку, потомъ положить эту голову къ себѣ въ ротъ.
   Мой опекунъ, по свойственной ему добротѣ и находчивости, старался развеселить эту безжизненную компанію. Никто изъ гостей не могъ, кажется, говорить ни о чемъ, кромѣ одного извѣстнаго избраннаго предмета, и даже объ этомъ предметѣ каждый изъ нихъ могъ разсуждать только въ извѣстномъ кругу и при извѣстныхъ обстоятельствахъ, считая все, что мнѣ этого предмета, этого круга и этихъ обстоятельствъ, нелѣпостью, вздоромъ, ничтожествомъ. Мой опекунъ старался ободрить и развлечь Кадди, старался поддержать ея достоинство и умѣлъ занять всѣхъ довольно приличнымъ образомъ. Что было бы съ нами безъ него, я боюсь подумать, потому что все общество чувствовало презрѣніе къ молодому и молодой, и старому мистеру Торвидропу; старый же мистеръ Торвидропъ, считая себя далеко выше всѣхъ присутствующихъ, не много помогалъ оживленію общества. Наконецъ, настало время, когда бѣдная Кадди должна была отправиться, и когда все ея имущество было уложено въ наемную карету, долженствовавшую отвезти ее вмѣстѣ съ супругомъ въ Грэвзантъ. Трогательно было видѣть, какъ Кадди уцѣпилась въ эту минуту за безотрадный родительскій домъ и съ какою горячею нѣжностью она повисла на шеѣ у своей матери.
   -- Мнѣ очень жаль, что я теперь не буду писать подъ диктовку, мама,-- сказала со вздохомъ Кадди,-- Я надѣюсь, что вы меня простите за это?
   -- Ахъ, Кадди, Кадди,-- сказала мистриссъ Джеллиби:-- я тебѣ говорила уже тысячу разъ, что я наняла себѣ мальчика, слѣдовательно, объ этомъ нечего и толковать.
   -- Не правда ли, что вы на меня не сердитесь, мама? Скажите, что не сердитесь, прежде, чѣмъ я уѣду, мама.
   -- Глупенькая Кадди,-- отвѣчала мистриссъ Джеллиби:-- развѣ я кажусь сердитою, развѣ я люблю сердиться, развѣ у меня достаетъ времени на то, чтобы сердиться? Какъ ты могла это подумать!
   -- Будьте поласковѣе съ папа, когда меня здѣсь не будетъ, мама!
   При этихъ словахъ мистриссъ Джеллиби замѣтила положительнымъ образомъ:
   -- Ахъ ты, мечтательница,-- сказала она, слегка трепля Кадди по плечу.-- Ступай себѣ съ Богомъ. Мы съ тобой разстаемся друзьями. Прощай, Кадди, будь счастлива.
   Тогда Кадди повисла на своемъ отцѣ и прикладывала его губы къ своимъ, управляя имъ какъ какимъ-нибудь больнымъ ребенкомъ. Все это происходило въ залѣ. Наконецъ, отецъ освободился отъ ея объятій, вынулъ изъ кармана платокъ и сѣлъ на ступеняхъ лѣстницы, облокотившись головою на стѣну. Должно быть, что онъ получалъ вообще отъ стѣнъ какое-нибудь утѣшеніе. Я по крайней мѣрѣ постоянно была этого мнѣніи.
   Тутъ Принць взялъ жену свою подъ руку и съ волненіемъ на лицѣ и чрезвычайнымъ уваженіемъ обратился къ отцу, который въ настоящую минуту понималъ все величіе своей роли.
   -- Благодарю, благодарю васъ, тысячу разъ благодарю, батюшка!-- произнесъ Принцъ, цѣлуя его руку.-- Я очень признателенъ вамъ за вашу доброту и вниманіе, которое вы обратили на мою женитьбу, и я могу васъ увѣрить, что Кадди вполнѣ раздѣляетъ мои чувства.
   -- Вполнѣ,-- проговорила Кадди со вздохомъ:-- вполнѣ!
   -- Мой милый сынъ,-- сказалъ мистеръ Торвидропъ:-- и милая дочь, я исполнялъ свой долгъ. Если душа одной незабвенной для меня женщины витаетъ теперь надъ нами и любуется на настоящій союзъ вашъ, то это уже, а равно постоянство вашей привязанности будутъ служить мнѣ наградою. Вы вѣрно не пренебрежете исполненіемъ своего долга, сынъ мой и дочь моя?
   -- Никогда, милый батюшка!-- прокричалъ Принцъ.
   -- Никогда, никогда, милый мистеръ Торвидропъ!-- проговорила Кадди.
   -- Такъ и должно быть,-- отвѣчалъ мистеръ Торвидропъ.-- Дѣти мои, мой домъ вашъ, мое сердце ваше, мое все ваше. Я никогда не разстанусь съ вами; только одна смерть можетъ разлучить насъ. Милый сынъ мой, ты, кажется, хочешь отлучиться на недѣлю?
   -- На недѣлю, милый батюшка. Ровно черезъ недѣлю мы воротимся.
   -- Любезное дитя мое,-- произнесъ мистеръ Торвидропъ:-- позволь мнѣ, даже при настоящихъ исключительныхъ обстоятельствахъ, напомнить тебѣ о необходимости быть точнымъ и исполнительнымъ. Это чрезвычайно важно при поддержкѣ всякаго рода отношеній и школы; какъ бы онѣ не были заброшены, все-таки требуютъ исполненія обязанности.
   -- Ровно черезъ недѣлю, батюшка, мы будемъ дома къ обѣду.
   -- Хорошо,-- сказалъ мистеръ Торвидропъ.-- Вы найдете въ моей комнатѣ, милая Каролина, растопленный каминъ и накрытый столь въ моемъ аппартаментѣ. Да, да, Принцъ!-- продолжалъ онъ предвидя со стороны сына какое-то великодушное возраженіе и принимая снова важный видъ.-- Ты и наша Каролина будете еще въ этотъ день у себя гостями и потому отобѣдаете въ моихъ покояхъ. Ну, прощайте, Богъ да благословитъ васъ!
   Они отправились. Я не могла отдать себѣ отчета, кому я больше удивлялась -- мистриссъ Джеллиби или мистеру Торвидропу. Ада и опекунъ мой испытывали то же самое недоумѣніе, когда намъ пришлось говорить объ этомъ. Но прежде, нежели мы также успѣли уѣхать, я выслушала совершенно неожиданное и чрезвычайно краснорѣчивое привѣтствіе отъ мистера Джеллиби. Онъ пришелъ ко мнѣ въ залу, взялъ меня за обѣ руки, пожалъ ихъ съ важнымъ видомъ и два раза открылъ ротъ. Я до такой степени предугадывала, что онъ намѣренъ былъ сказать, что произнесла, совершенно растерявшись:
   -- Очень рада, сэръ, очень рада. Полноте говорить объ этомъ!
   -- Мнѣ кажется, что эта свадьба къ лучшему?-- спросила я моего опекуна, когда мы всѣ трое были на пути къ нашему дому.
   -- Я думаю, моя разумница, терпѣніе... мы увидимъ впослѣдствіи.
   -- Сегодня не восточный вѣтеръ?-- рѣшилась я спросить его.
   Онъ простодушно засмѣялся и отвѣчалъ:
   -- Нѣтъ.
   -- Но мнѣ кажется, онъ дулъ сегодня утромъ,-- продолжала я.
   Онъ опять отвѣтилъ:
   -- Нѣтъ.
   Моя прелестная спутница тоже отвѣчала въ эту минуту съ полнымъ убѣжденіемъ: "Нѣтъ" и покачала своею маленькою головкою, на которой цвѣты были вплетены въ золотистыя кудри и представляли такимъ образомъ живое изображеніе весны.
   -- Много ты знаешь, мой милый баловень,-- сказала я, цѣлуя ее въ припадкѣ восторженной нѣжности; я не могла удержаться въ ту минуту отъ подобнаго увлеченія.
   Все это давно уже миновало, но я считаю долгомъ описывать подобныя сцены, потому что онѣ приводятъ мнѣ на память слова людей близкихъ моему сердцу и доставляютъ мнѣ искреннее удовольствіе.
   

XXXI. Больная и сидѣлка.

   Меня какъ-то разъ опять не было дома нѣсколько дней. По возвращеніи, вечеромъ, я отправилась наверхъ къ себѣ въ комнату, чтобы посмотрѣть, какъ Чарли успѣваетъ въ чистописаніи. Письмо казалось мудренымъ занятіемъ для Чарли, которая, повидимому, не надѣлена была отъ природы достаточными силами, чтобы совладать съ перомъ. Въ ея рукѣ всякое перо казалось упрямымъ, скрипѣло, сгибалось, останавливалось, брызгало, прыгало и валилось на бокъ, точно вьючный лошакъ. Странно было видѣть, какія дряхлыя буквы выводитъ молодая рука Чарли. Буквы такія сгорбленныя, сморщенныя, колеблющіяся, а рука ея полная, пухлая. Зато Чарли была необыкновенно способна ко всѣмъ прочимъ дѣламъ и обладала такими проворными пальчиками, какіе мнѣ едва ли случалось видѣть.
   -- Хорошо, Чарли,-- сказала я, смотря на написанные образцы буквы О, которое имѣло то четыреугольную форму, то форму треугольника, груши и расходилось концами своими въ разныя стороны:-- хорошо, мы начинаемъ успѣвать. Если мы станемъ выводить О покруглѣе, то рѣшительно отличимся, Чарли.
   Тутъ я написала О, потомъ Чарли тоже написала О; но перо не послышалось ея, брызнуло и сдѣлало вмѣсто буквы большое черное пятно.
   -- Ничего, Чарли. Со временемъ мы выучимся.
   Чарли положила перо, докончивъ страницу; разогнула усталые пальчики, помахала рукою, посмотрѣла на страницу съ важностью, самодовольствіемъ, но и съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ, потомъ встала со стула и съ. ласковымъ видомъ подошла ко мнѣ.
   -- Благодарю васъ, миссъ. Позвольте васъ спросить, миссъ, знаете ли вы одну бѣдную особу, по имени Дженни?
   -- Жену кирпичника, Чарли? Знаю.
   -- Она приходила сюда и говорила мнѣ, въ то время, какъ я пошла прогуляться, что вы знаете ее, миссъ. Она спросила меня, не я ли маленькая служанка молодой леди... она приняла васъ за молодую леди, миссъ... и я отвѣчала, миссъ, что точно такъ.
   -- Я думала, что она уже уѣхала изъ нашего околотка, Чарли.
   -- Она и уѣзжала, миссъ, но потомъ воротилась туда же, гдѣ жила и прежде... она и Лиза. Вы знаете вѣдь другую бѣдную особу, которую зовутъ Лизой, миссъ?
   -- Кажется, что знаю, Чарли, хотя объ имени ея въ первый разъ слышу.
   -- Она именно такъ и говорила,-- отвѣчала Чарли,-- Онѣ обѣ воротились, миссъ, и долго бродили взадъ и впередъ, миссъ.
   -- Бродили взадъ и впередъ, Чарли, зачѣмъ же это?
   -- Да, миссъ.
   Если бы Чарли выучилась выводить въ своей тетрадкѣ такія же круглыя буквы, какъ круглы были въ эту минуту глаза ея, смотрѣвшіе на меня, то она прекрасно бы писала.
   -- И эта бѣдная особа приходила три или четыре дня сряду, чтобы повидаться съ вами... ей только это и нужно было, какъ она сказала... но васъ не было дома. Она увидала меня, какъ я выходила, миссъ,-- сказала Чарли съ улыбкою, исполненною величайшаго удовольствія и нѣкоторой гордости:-- и по виду приняла меня за вашу служанку!
   -- Въ самомъ дѣлѣ, Чарли, это правда?
   -- Да, миссъ,-- отнѣчала Чарли:-- совершенная правда,
   И Чарли, засмѣявшись въ порывѣ самой простодушной радости, снова округлила глаза свои и смотрѣла такъ серьезно, какъ слѣдовало смотрѣть моей субреткѣ. Я бы никогда не устала смотрѣть на Чарли, какъ она, съ полнымъ сознаніемъ собственнаго достоинства, стояла передо мною съ своимъ юнымъ личикомъ, своею легкою фигурою, манерами, обнаруживавшими твердость характера и дѣтскою восторженностью, которая проявлялась отъ времени до времени самымъ забавнымъ образомъ.
   -- Гдѣ же ты ее видѣла, Чарли?-- спросила я.
   Наружность моей маленькой субретки приняла нѣсколько печальный видъ, когда она отвѣчала: "У аптеки, миссъ". На Чарли было еще ея черное манто. Я спросила, не больна ли жена кирпичника, но Чарли отвѣчала, что нѣтъ. Тутъ была какая-то другая причина. Какой-то мальчикъ изъ ея хижины уходилъ будто бы къ Сентъ-Альбансу и потомъ отправился самъ не зная куда,
   -- Бѣдный мальчикъ!-- сказала Чарли.-- Нѣтъ ни отца, ни матери, нѣтъ никого. Такой же, видно, какимъ былъ бы и Томъ, миссъ, если бы Эмма и я умерли послѣ кончины батюшки,-- сказала Чарли, и ея круглые глаза наполнились слезами.
   -- И она ходила для него за лекарствомъ, Чарли?
   -- Точно такъ, миссъ,-- отвѣчала Чарли:-- она говорила, что онъ прежде дѣлывалъ то же самое для нея.
   Личико моей маленькой служанки было такъ печально, и ея ручки были такъ крѣпко сложены на груди, пока она стояла передо мною и смотрѣла на меня, что мнѣ не трудно было угадать ея мысли.
   -- Хорошо, Чарли,-- сказала я:-- кажется, что мы съ тобой не можемъ лучше поступить, какъ идти къ Дженни и узнать, въ чемъ дѣло.
   Поспѣшность, съ которою Чарли принесла мнѣ мою шляпку и вуаль и, одѣвъ меня совсѣмъ, закуталась въ теплую шаль, въ которой похожа была на маленькую старушку, достаточно показывала ея готовность. Такимъ образомъ Чарли и я, не сказавъ уже другъ другу болѣе ни слова, вышли изъ дому.
   Тогда была холодная, ненастная ночь, и деревья сильно качались отъ вѣтра. Дождь падалъ крупными, тяжелыми каплями въ продолженіе предыдущаго дня и даже съ небольшими промежутками шелъ нѣсколько дней. Впрочемъ, въ то время, какъ мы отправились странствовать, дождя не было. Небо нѣсколько прояснилось, хотя все еще было покрыто облаками и только немногія звѣзды блистали на немъ. На сѣверѣ и на сѣверо-западѣ, гдѣ солнце закатилось назадъ тому часа три, виднѣлся блѣдный, исчезающій отсвѣтъ, отрадный для глаза, но вмѣстѣ и наводящій страхъ. По поверхности этого блѣднѣвшаго горизонта тянулись и колыхались длинныя полосы густого мрака, подобно поверхности моря, внезапно остывшаго въ ту минуту, когда оно только что взволновалось. По направленію къ Лондону красноватый цвѣтъ носился надъ сумрачнымъ пространствомъ, и эта противоположность двухъ отсвѣтовъ, вереницы таинственныхъ мыслей, которыя рождались при видѣ багроваго зарева, отражавшагося на отдаленныя городскія строенія и на лица многихъ тысячъ обитателей столицы, была особенно поразительна.
   Въ эту ночь мнѣ рѣшительно не приходило въ голову -- я увѣрена въ томъ -- не приходило въ голову, что должно было скоро со мною случиться. Но впослѣдствіи времени я постоянно вспоминала, что когда мы остановились у садовой калитки посмотрѣть на небо, и когда мы продолжали затѣмъ дорогу, то я мгновенно испытала какое-то неопредѣленное впечатлѣніе, какъ будто я становилась чѣмъ-то отличнымъ отъ того, что я была прежде. Я знаю, что это произошло именно въ то время и въ томъ мѣстѣ. Я всегда соединяла это чувство даже въ позднѣйшую пору моей жизни съ этимъ мѣстомъ и временемъ и со всѣмъ даже постороннимъ, что напоминало объ этомъ мѣстѣ и времени, начиная съ отдаленнаго гула голосовъ городскихъ жителей до лая собаки и стука колесъ, катящихся внизъ по грязной горѣ.
   Это было въ субботу ночью, и большая часть людей той деревни, въ вторую мы шли теперь, непремѣнно гдѣ-нибудь нили. Мы нашли деревню болѣе спокойною, чѣмъ мнѣ прежде случалось видѣть ее, хотя столь же жалкою на видъ. Печи топились, и удушливый дымъ несся къ намъ навстрѣчу какимъ-то блѣдно-голубымъ облакомъ.
   Мы подошли къ хижинѣ, въ которой виднѣлась тусклая свѣча, стоявшая противъ разбитаго и кое-какъ залѣпленнаго окна. Мы стукнули въ дверь и вошли. Мать маленькаго ребенка, который умеръ, сидѣла на стулѣ по одну сторону небольшого очага; съ противоположной стороны какой-то оборванный мальчикъ, прислонясь къ камину, валялся на полу. Онъ держалъ подъ мышкою, въ видѣ небольшого свертка, обрывокъ какой-то мѣховой шапки и въ то время, какъ онъ старался отогрѣться, онъ вздрагивалъ всякій разъ, когда вздрагивала ветхая дверь или окончена. Помѣщеніе казалось еще тѣснѣе прежняго и отличалось какимъ-то нездоровымъ, страннымъ запахомъ.
   Я сначала не подняла своего вуаля, заговоривъ съ женщиною при входѣ нашемъ въ комнату. Мальчикъ тотчасъ-же вскочилъ и сталъ смотрѣть на меня съ выраженіемъ замѣтнаго удивленія и ужаса. Движеніе его было такъ быстро и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ было очевидно, что я была причиною его замѣшательства, что я остановилась и не пошла далѣе.
   -- Я не хочу больше идти на кладбище,-- бормоталъ мальчикъ:-- я не хочу туда идти, говорю я вамъ!
   Я подняла свой вуаль и начала говорить съ женщиной. Она сказала мнѣ тихимъ голосомъ:
   -- Не обращайте на него вниманія, ма'мъ. Онъ скоро придетъ въ свой разумъ,-- и обратясь къ нему произнесла:-- Джо, Джо, скажи хорошенько, въ чемъ дѣло?
   -- Я знаю, зачѣмъ она пришла!-- кричалъ мальчикъ.
   -- Кто?
   -- Эта леди. Она пришла, чтобы взять меня и идти съ нею на кладбище. Я не могу слышать о немъ.
   Онъ снова задрожалъ и прислонился къ стѣнѣ съ такою силою, что, казалось, вся избушка закачалась.
   -- Онъ только и дѣло, что толковалъ объ этомъ цѣлый день, ма'мъ,-- сказала Дженни кротко.-- Чего ты испугался! Это миледи, Джо, наша леди.
   -- Ой ли?-- возразилъ мальчикъ съ сомнѣніемъ и проводя рукою по моему платью, въ то время, какъ пылающіе глаза его были подняты вверхъ.-- Мнѣ кажется, что это другая. На ней есть и шляпка, есть на ней и барское платье, но мнѣ кажется, что это другая.
   Маленькая Чарли съ свойственною ей опытностью, когда дѣло коснется человѣка больного или сумасшедшаго, сняла съ себя шляпку и шаль, тихо подошла къ мальчику со стуломъ и посадила его на этотъ стулъ, какъ старушка нянька сажаетъ своего питомца. Юное личико Чарли одно только не согласовалось съ обязанностью няни, но зато тѣмъ живѣе вызывало мальчика на откровенность.
   -- Я говорю вотъ что!-- произнесъ мальчикъ,-- Скажите хоть вы мнѣ. Не правда ли, что та леди другая леди?
   Чарли покачала головкой и въ то же время систематически обертывала мальчика въ его лохмотья, стараясь его согрѣть, сколько было возможно.
   -- О!-- пробормоталъ мальчикъ.-- Я полагаю, что это не она.
   -- Посмотрю, не успѣю ли я навести его на путь истинный,-- сказала я.-- Какъ ты себя чувствуешь?
   -- Я сначала замерзалъ,-- отвѣчалъ мальчикъ хриплымъ голосомъ, поводя вокругъ себя блуждающими глазами:-- потомъ горѣлъ, потомъ опять замерзалъ и это повторялось по нѣскольку разъ каждый часъ. Меня клонитъ ко сну, я готовъ помѣшаться, я умираю отъ жажды, въ тѣлѣ моемъ каждая кость ноетъ, мучительно ноетъ.
   -- Когда онъ пришелъ сюда?-- спросила я женщину.
   -- Сегодня утромъ, ма'мъ, я нашла его на одномъ изъ перекрестковъ въ концѣ города. Я знавала его еще прежде въ Лондонѣ. Не такъ ли, Джо?
   Если мальчикъ обращалъ на что-нибудь свое вниманіе или поворачивалъ глаза, то это продолжалось одно мгновеніе. Онъ скоро снова началъ качать головою, тяжело потряхивать ею и говорить какъ будто въ какомъ-то томительномъ снѣ.
   -- Когда онъ пришелъ изъ Лондона?-- спросила я.
   -- Я пришелъ изъ Лондона вчера,-- отвѣчалъ мальчикъ на этотъ разъ самъ за себя, и сильная краска выступила при этомъ у него на лицѣ.-- Я отправлюсь теперь куда попало.
   -- Куда онъ идетъ?-- спросила я.
   -- Куда попало,-- повторилъ мальчикъ болѣе кроткимъ голосомъ.-- Я шелъ впередъ, долго шелъ впередъ, много подвинулся съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ дали суверенъ. Мистриссъ Снагзби, она всегда подсматриваетъ, попрекаетъ меня... Что я ей сдѣлалъ? Всѣ они подсматриваютъ, попрекаютъ. Всякій изъ нихъ только и знаетъ, что это, лишь только я покажусь на дворѣ, до той самой минуты, какъ лягу. А теперь я уже собрался кой-куда. Вотъ я куда иду. Она сказала мнѣ въ улицѣ Одинокаго Тома: ступай туда, внизъ, и какъ она сама изъ Столбенза, то я и выбралъ столбензскую дорогу. Это такая же приличная дорога, какъ и всякая другая.
   Оканчивая каждую фразу, онъ обращался къ Чарли.
   -- Что намъ съ нимъ дѣлать?-- сказала я, отведя женщину въ сторону.-- Онъ не можетъ пуститься въ дорогу въ такомъ положеніи, если бы у него даже и было какое-нибудь опредѣленное намѣреніе и если бы онъ зналъ, куда онъ идетъ.
   -- Я не знаю, ма'мъ, немного больше знаю, чѣмъ мертвый,-- отвѣчала бѣдная женщина, смотря на мальчика съ состраданіемъ.-- Еще, можетъ быть, мертвые люди лучше нашего все знаютъ, только не хотятъ говорить. Я ухаживала здѣсь къ нимъ цѣлый день изъ жалости, давала ему хлѣба и кой-какихъ снадобій, а Лиза между тѣмъ разспрашивала, не приметъ ли кто его къ себѣ (вотъ здѣсь моя малютка въ кровати, дитя ея, но я зову ее своей); я не могу держать его долго, потому что если мужъ мой воротится и найдетъ его здѣсь, онъ, пожалуй, выгонитъ и даже прибьетъ его. Чу! Вотъ Лиза идетъ назадъ.
   При этихъ словахъ другая женщина поспѣшно вошла въ комнату; мальчикъ тотчасъ приподнялся, какъ бы въ темномъ предчувствіи того, что ему должно уйти. Какъ маленькій ребенокъ между тѣмъ проснулся, какъ Чарли занялась имъ, вынула его изъ кроватки и стала убаюкивать его -- я этого не замѣтила. Все это она дѣлала съ пріемами опытной и нѣжной матери, какъ будто она снова жила въ антресоляхъ мистриссъ Бляйндеръ съ Томомъ и Эммой. Услужливая подруга хозяйки побывала и тамъ, и сямъ, переговорила много чувствительныхъ фразъ, затрогивала состраданіе и снисходительность всякаго встрѣчнаго; но, кажется, воротилась съ тѣмъ же, съ чѣмъ и пошла.
   Сначала говорили ей, что слишкомъ рано еще пріютить такого мальчика на общественный счетъ, а потомъ сказали, что слишкомъ поздно. Одна изъ мѣстныхъ властей посылала ее къ другой власти, та отправляла ее къ первой, и такъ далѣе въ томъ же порядкѣ. Обѣ власти казались весьма опытными и искусными, когда приходилось избѣгать своей обязанности, а не исполнять ее.
   -- Теперь,-- сказала пришедшая женщина, тяжело дыша, потому что она бѣжала, и обнаруживая сильный страхъ:-- теперь, Дженни, твой хозяинъ на дорогѣ къ дому и мой недалеко отсталъ отъ него. Господь да помогаетъ бѣдному мальчику! Мы уже ничего не можемъ сдѣлать для него.
   Онѣ собрали нѣсколько полупенсовъ и сунули ихъ въ руку мальчику, и такимъ образомъ, въ какомъ-то забвеніи всего окружающаго, частью съ признаками благодарности на лицѣ, частью съ видомъ равнодушія и безчувственности, онъ выбрался изъ дому.
   -- Дай-ка мнѣ ребенка-то, миленькая,-- говоритъ мать, обращаясь къ Чарли:-- большое спасибо тебѣ за твои ласки. Дженни, любезная моя подруга, доброй ночи! Молодая леди, если хозяинъ мой не очень раскричится на меня, то я завтра пораспрошу и посмотрю, нельзя ли какъ пристроить мальчика.
   Она неспѣшно вышла вонъ, пока мы пѣли для ребенка и старались его убаюкать, и стала съ безпокойствомъ смотрѣть на дорогу, но которой долженъ былъ придти ея пьяный мужь.
   Я боялась оставаться тутъ долѣе; притомъ, если бы я стала говорить съ которою-либо изъ женщинъ, то только привела бы ихь въ большее замѣшательство. Но я сказала въ то же время Чарли, что мы не должны оставить мальчика, которому угрожаетъ смерть. Чарли, которая знала гораздо лучше меня, что нужно дѣлать, и которой проворство равнялось быстротѣ ея воображенія, пустилась впередъ меня, и мы скоро догнали Джо близъ кирпичнаго сарая.
   Я думаю, что онъ началъ свое странствованіе съ какимъ-нибудь узелкомъ или сверткомъ, и что потомъ это у него было украдено или потеряно имъ самимъ. Онъ все продолжалъ нести обрывокъ мѣховой шапки подъ мышкой, свернувъ ее въ трубку, хотя самъ шелъ съ открытой головою по дождю, который шелъ постоянно. Джо остановился, когда мы его окликнули, и опять какъ будто испугался, когда я подошла къ нему. Онъ стоялъ, устремивъ на меня блестящіе глаза свои, и дрожалъ всѣмъ тѣломъ.
   Я сказала ему, чтобы онъ пошелъ съ нами, и что мы постараемся приготовить ему ночлегъ.
   -- Мнѣ не нужно ночлега,-- отвѣчалъ онъ.-- Я могу лечь промежъ горячихъ кирпичей.
   -- Да развѣ ты не знаешь, что тамъ люди умираютъ?-- возразила Чарли.
   -- Они умираютъ вездѣ, гдѣ угодно,-- сказалъ мальчикъ.-- Они умираютъ въ своихъ квартирахъ; она знаетъ гдѣ; я ей показывалъ; они умираютъ и въ толпѣ, на глазахъ у народа. Вообще имъ, кажется, проще умереть, чѣмъ прожить долго.
   Потомъ онъ съ усиліемъ прошепталъ, обращаясь къ Чарли:
   "Неужели это не та самая? Развѣ ихъ есть не одна?"
   Чарли взглянула на меня съ нѣкоторымъ испугомъ. Я тоже почувствовала боязнь, когда мальчикъ сталъ смотрѣть на меня такимъ образомъ.
   Онъ повернулся и пошелъ впередъ, когда я сдѣлала ему утвердительный знакъ головою. Видя, что я произвожу на него сильное вліяніе, я направила путь свой прямо къ дому. Онъ былъ недалеко; нужно было только подняться на вершину небольшого холма. Однако я сомнѣваюсь, чтобы мы могли дойти безъ посторонней помощи, потому что ноги мальчика ступали невѣрно и дрожали. Впрочемъ, онъ не жаловался и, кажется, вообще чрезвычайно мало думалъ о самомъ себѣ.
   Оставивъ его на минуту въ залѣ, гдѣ онъ пріютился въ углу у окна, обнаруживая совершенное равнодушіе, очень непонятное, впрочемъ, въ подобную минуту -- равнодушіе къ комфорту и блеску, которые его окружали, я вошла въ гостиную, чтобы переговорить съ моимъ опекуномъ. Тамъ я нашла мистера Скимполя, который пріѣхалъ въ наемной каретѣ совершенно неожиданно, какъ это часто случалось ему дѣлать, не взявъ съ собой никакого платья и заимствуя все необходимое у другихъ.
   Они тотчасъ вышли со мною, чтобы посмотрѣть на мальчика. Слуги тоже собрались въ залѣ; а онъ между тѣмъ стоялъ у окна возлѣ Чарли и дрожалъ всѣмъ тѣломъ подобно какому-нибудь раненому животному.
   -- Это печальное обстоятельство,-- сказалъ мой опекунъ, сдѣлавъ ему два-три вопроса, погладивъ его рукою и посмотрѣвъ ему въ глаза.-- Что ты скажешь, Леонардъ?
   -- Вы бы лучше сдѣлали, если бы удалили его,-- сказалъ мистеръ Скимполь.
   -- Что ты хочешь этимъ сказать?-- спросилъ мой опекунъ съ строгимъ видомъ.
   -- Мой милый Джорндисъ,-- сказалъ мистеръ Скимполь:-- вы знаете, что я такое; я дитя. Побраните меня, если я заслуживаю этого. Но у меня есть врожденное нерасположеніе къ подобнымъ вещамъ. Оно было всегда во мнѣ, когда я еще занимался медицинскою практикою. Надо вамъ сказать, что онъ очень ненадеженъ. Съ нимъ довольно опасный припадокъ лихорадки.
   Мистеръ Скимполь снова вышелъ изъ залы въ гостиную, сказалъ это какъ будто вскользь и потомъ сѣлъ на табуретъ передъ фортепьяно, возлѣ котораго мы стояли.
   -- Вы бы лучше сдѣлали, если бы удалили его,-- сказалъ мистеръ Скимполь, весело глядя на насъ.-- Пожалуй, я съ вами согласенъ; но зато вѣдь я дитя, и я не имѣю претензій быть чѣмъ-либо другимъ. Если вы опять пошлете его идти на всѣ четыре, стороны, то вы только поставите его въ то же самое положеніе, въ которомъ онъ уже былъ. Онъ не будетъ выпровоженъ хуже, чѣмъ былъ выпровоженъ. Вы можете даже чѣмъ-нибудь осчастливить его. Дайте ему шесть пенсовъ, или пять шиллинговъ, или пять фунтовъ -- вы вѣдь счетчицы, а я вовсе нѣтъ... и развяжитесь съ нимъ совсѣмъ.
   -- Что же онъ будетъ дѣлать тогда?-- опросилъ мой опекунъ.
   -- Готовъ прозакладывать свою жизнь,-- сказалъ мистеръ Скимполь, пожимая плечами, съ своею добродушною улыбкою:-- что я не имѣю и малѣйшаго понятія о томъ, что мальчикъ будетъ дѣлать въ такомъ случаѣ. Но я не сомнѣваюсь также, что онъ хоть что-нибудь да будетъ дѣлать.
   -- Не ужасна ли только эта мысль,-- сказалъ мой опекунъ, которому я наскоро объяснила, какъ безполезны были усилія двухъ женщинъ:-- не ужасна ли эта мысль,-- продолжалъ онъ, ходя взадъ и впередъ и перебирая себѣ волосы:-- что будь это несчас ны ни видѣться, ни сообщаться, и въ этой жизни вѣроятно никогда больше не обмѣняемся ни единымъ словомъ.
   Она дала мнѣ письмо, написанное ею только для меня одной; прочитавъ письмо, я должна немедленно его уничтожить, не ради ея, но ради ея мужа и себя самой; отнынѣ я должна считать ее умершею.
   Она меня любитъ со всѣмъ пыломъ материнской любви и проситъ, если только я могу, вѣрить этому хоть по тѣмъ мукамъ, въ которыхъ ее вижу; быть можетъ при мысли о томъ, сколько она выстрадала, я немножко пожалѣю ее. Ей никто не можетъ помочь, надежды для нея не существуетъ; ея удѣлъ -- бороться за сохраненіе своей тайны, чтобъ открытіе этой тайны не покрыло позоромъ и безславіемъ имя, которое она носитъ. Возлѣ нея не можетъ быть привязанностей и ни одно человѣческое существо не въ состояніи ей помочь.
   -- Но развѣ тайна можетъ открыться? развѣ тебѣ угрожаетъ эта опасность, дорогая матушка?
   -- Да, недавно она чуть не открылась, спасъ случай; но какой нибудь другой случай можетъ все погубить завтра, послѣ завтра, каждую минуту.
   -- Есть кто-нибудь, кого ты боишься?
   -- Не дрожи и не плачь, дорогое дитя мое. Я не стою твоихъ слезъ, сказала матушка, цѣлуя мои руки, -- да, есть человѣкъ, котораго я боюсь.
   -- Врагъ и не другъ. Человѣкъ слишкомъ безстрастный, чтобы быть врагомъ или другомъ. Это стряпчій, сэра Лейстера, исполнительный какъ машина, черствый, заботящійся только о своихъ выгодахъ, да о томъ, чтобы пользоваться репутаціей лица, которому извѣстны тайны всѣхъ знатныхъ фамилій.
   -- Онъ что-нибудь подозрѣваетъ?
   -- Многое.
   -- Неужели онъ подозрѣваетъ тебя? спросила я въ тревогѣ.
   -- Да, онъ всегда на сторожѣ и всегда слѣдитъ за мной. Я могу сбивать его съ толку, но не могу совсѣмъ избавиться отъ него.
   -- Развѣ въ немъ нѣтъ ни капли жалости? ни капли совѣсти?
   -- Ни того, ни другого. Въ [немъ нѣтъ и злобы. Онъ равнодушенъ къ всему, кромѣ своего призванія. А призваніе его -- развѣдывать секреты и пользоваться властью, которую они ему даютъ. Въ этомъ онъ не имѣетъ соперниковъ.
   -- Развѣ нельзя довѣриться ему?
   -- Не стану и пытаться. Богъ вѣсть, какъ кончится мрачный путь, по которому я иду столько лѣтъ, но я до конца пойду одна; можетъ быть конецъ ужъ близокъ, можетъ быть далекъ, но пока длится моя жизнь, я никуда не сверну съ моего пути.
   -- Матушка, дорогая матушка, ты твердо рѣшилась?
   -- Да, я рѣшилась. Я такъ долго громоздила безуміе на безуміе; гордость, презрѣніе и дерзость такъ долго были единственнымъ моимъ оружіемъ, я такъ ушла въ тщеславіе, что теперь мнѣ остается одно: бороться съ опасностью, пока я жива. Опасность обвилась вокругъ меня, какъ эти деревья вокругъ дома, но все-таки мой путь останется тотъ же; для меня нѣтъ другихъ путей и быть не можетъ.
   -- Мистеръ Джерндайсъ... начала была я, но матушка перебила меня:
   -- Онъ подозрѣваетъ?
   -- Нѣтъ, навѣрное нѣтъ. Можешь быть покойна! и я пересказала ей то, что опекунъ зналъ изъ моей исторіи.-- Но онъ такъ добръ, такъ уменъ, что еслибъ зналъ, онъ могъ бы...
   Матушка, продолжавшая стоять въ прежней позѣ, поднесла руку къ моимъ губамъ и остановила меня.
   -- Ему можешь все сказать, проговорила она послѣ недолгаго молчанья.-- Даю тебѣ свое полное разрѣшеніе, -- только этотъ жалкій даръ и можетъ дать своему заброшенному ребенку такая мать, какъ я,-- но если разскажешь ему, не говори объ этомъ мнѣ; настолько гордости у меня еще осталось.
   Не могу въ точности припомнить всего, что я ей сказала, потому что отъ волненія и отчаянія я и сама хорошенько не понимала того, что говорю, хотя каждое слово моей матери навѣки запечатлѣлось въ моей памяти; я жадно ловила звуки этого печальнаго голоса, такъ мало мнѣ знакомаго, несмотря на то, что то былъ голосъ моей матери: я не слышала его съ первыхъ дней младенчества, не научилась отличать его изъ тысячи другихъ голосовъ, онъ не баюкалъ меня въ колыбели, не посылалъ мнѣ благословеній и одобреній на жизненномъ пути. Я объяснила ей, или вѣрнѣе пыталась объяснись ей, что мистеръ Джерндайсъ, который былъ для меня лучшимъ изъ отцовъ, съумѣетъ помочь и ей. Матушка отвѣчала, что это невозможно: помочь ей никто не можетъ, она должна одиноко идти по пустынѣ, которая лежитъ передъ нею.
   -- Дитя мое, дитя мое, въ послѣдній разъ! Это послѣдніе поцѣлуи! Въ послѣдній разъ обвиваются твои руки около моей шеи. Мы не встрѣтимся больше. Я должна остаться такой, какъ была,-- вотъ моя награда, вотъ мой приговоръ. Если ты услышишь про блестящую, счастливую, окруженную поклоненіемъ и лестью леди Дэдлокъ, вспомни, какія душевныя язвы таптъ подъ этой маской твоя жалкая мать! Подумай тогда о томъ, какъ она страдаетъ, какъ ее гложетъ совѣсть, какъ она душитъ въ груди свою единственную истинную любовь, и, если можешь, прости свою мать и молись, чтобъ Богъ послалъ ей прощеніе!
   Еще нѣсколько минутъ мы сжимали другъ друга въ объятіяхъ, но она была настолько тверда, что отвела мои руки, поцѣловала меня въ послѣдній разъ и, не допустивъ обнять ее еще разъ, исчезла между деревьями. Я осталась одна.
   Передо мною частью въ тѣни, частью на солнцѣ лежалъ старинный замокъ со своими террасами и башнями; когда я увидѣла его впервые, онъ представлялся мнѣ воплощеніемъ безмятежнаго мира, теперь же мнѣ чудилось, что я вижу передъ собою жестокаго, безжалостнаго тюремщика моей матери. Я была такъ потрясена, что сначала чувствовала себя такою же слабою и безпомощною, какъ недавно на одрѣ болѣзни, но вскорѣ опомнилась при мысли объ опасности, кото рая угрожала моей матери, о необходимости быть на сторожѣ и удалить отъ нея всякое самое ничтожное подозрѣніе. Я приняла предосторожности, чтобъ Чарли не догадалась, что я плакала: заставила себя думать, что священный долгъ обязываетъ меня сдерживаться и быть предусмотрительной. Однакожъ не скоро удалось мнѣ совладать съ приступами горя, и прошло больше часу прежде, чѣмъ я была въ состояніи вернуться домой. Я шла очень тихо и сказала Чарли, которая поджидала меня у садовой рѣшетки, что, разставшись съ леди Дэдлокъ, я захотѣла еще погулять, и потому очень устала и хочу поскорѣе лечь въ постель. Оставшись одна въ своей комнатѣ, я совершенно безопасно могла прочесть письмо. Изъ него я поняла -- и это было для меня большимъ утѣшеніемъ -- что мать не бросала меня: ея старшая и единственная сестра,-- та, которую въ дѣтствѣ я звала крестной,-- открыла во мнѣ признаки жизни, когда всѣ остальные сочли меня мертворожденной, и хотя она вовсе не желала, чтобъ я жила, руководимая суровымъ чувствомъ долга, втайнѣ взрастила меня и послѣ моего рожденія никогда ужъ не видалась съ моей матерью. Такъ необычайно было мое вступленіе въ свѣтъ: въ представленіи моей матери, до самаго послѣдняго времени, я была существомъ, которое никогда не жило, не дышало, не имѣло имени и было похоронено. Увидѣвъ меня въ первый разъ въ церкви, она вздрогнула, подумавъ о той, которая, еслибъ жила, была бы похожа на меня, но только одна эта мысль и пришла ей въ голову. Нѣтъ пока необходимости говорить о томъ, что еще заключалось въ письмѣ: для этого будетъ свое время и свое мѣсто.
   Первой моей заботой по прочтеніи письма было сжечь его и уничтожить даже пепелъ. Тяжело стало у меня на сердцѣ, мнѣ невольно думалось: зачѣмъ меня взрастили, зачѣмъ я не умерла ребенкомъ; надѣюсь, такая мысль не покажется слишкомъ чудовищной: вѣдь я сознавала, что такъ было бы лучше для другихъ, что многіе были бы отъ этого счастливѣе. Меня страшило мое собственное существованіе, такъ какъ оно грозило опасностью моей матери и позоромъ благородной фамиліи, и я была потрясена мыслью, что мнѣ при самомъ рожденіи предназначалось умереть, а я, по недоразумѣнію, осталась жить. Всѣ эти мысли невыносимо терзали меня; наконецъ я уснула совершенно измученная, по, проснувшись, опять заплакала, вспомнивъ, что все-таки живу на свѣтѣ, увеличивая этимъ бремя мученій для другихъ. Больше прежняго пугалась я себя самой при мысли о томъ существѣ, противъ котораго я была живой уликой,-- о владѣтельницѣ Чизни-Вуда, о новомъ значеніи тѣхъ ужасныхъ словъ, которыя раздавались теперь въ моихъ ушахъ подобно ропоту грозныхъ морскихъ валовъ: "Твоя мать, Эсфирь, позоръ для тебя, а ты для нея; настанетъ время, и скоро, когда ты поймешь это лучше, поймешь, какъ можетъ понять только женщина" и вслѣдъ за этимъ "молись ежедневно, чтобъ грѣхи другихъ не упали на твою голову".
   Я не могла разобраться во всѣхъ этихъ мысляхъ, мнѣ казалось, что часъ воздаянія насталъ, что стыдъ и позоръ пали на меня.
   День угасъ, наступилъ вечеръ печальный и мрачный, а я все терзалась отчаяніемъ. Я вышла изъ дому и направилась къ парку; я шла, машинально слѣдя за тѣнями, сгущавшимися на деревьяхъ, за увѣреннымъ полетомъ летучихъ мышей, которыя по временамъ чуть не задѣвали меня крыльями; сама не знаю, какъ я подошла къ замку; быть можетъ, будь я въ другомъ настроеніи и лучше владѣй собой, я постаралась бы этого избѣжать, но теперь случилось такъ, что я выбрала тропинку, которая вела прямо къ замку.
   Я не рѣшилась остановиться и разсмотрѣть замокъ, а постаралась поскорѣе пройти мимо садовой террасы, откуда неслось упоительное благоуханіе, мимо широкихъ дорожекъ, мимо грядокъ съ выхоленными цвѣтами, мимо мягкихъ дерновыхъ лужаекъ; я видѣла, какъ хорошъ и величественъ замокъ, видѣла слѣды, которые безжалостное время оставило на старинныхъ каменныхъ парапетахъ, балюстрадахъ, на ступеняхъ широкихъ лѣстницъ, видѣла, какъ мохъ и цѣпкій плющъ обвились вокругъ нихъ и около пьедестала солнечныхъ часовъ, слышала журчанье фонтана. Дорога поворачивала мимо длинныхъ рядовъ темныхъ оконъ; окна шли въ перемежку съ стрѣльчатыми башенками и чрезвычайно оригинальными портиками, на которыхъ старые львы и какія-то фантастическія чудовища выступали изъ темныхъ углубленій и, вставъ на дыбы и оскалившись на надвигающійся вечерній сумракъ, сжимали въ когтяхъ щиты съ гербами.
   Повернувъ къ воротамъ, дорожка пересѣкала дворъ, куда выходилъ главный подъѣздъ (тутъ я ускорила шаги), и приходила мимо конюшенъ; здѣсь до меня донеслись какіе то глухіе звуки: не то шелестъ вѣтра въ густой листвѣ плюща, покрывавшей высокую красную стѣну, не то жалобный скрипъ флюгера, не то отдаленный собачій лай или крикъ пѣтуха. Дальше меня встрѣтилъ сладкій запахъ липъ и шелестъ ихъ листьевъ, и при поворотѣ тропинки я очутилась у южнаго фасада дома; надо мною была балюстрада "Дорожки привидѣній", въ одномъ изъ оконъ, выходившихъ на террасу, виднѣлся свѣтъ -- должно быть то была комната моей матери.
   Эта часть дороги была вымощена такъ же, какъ и терраса, что возвышалась надъ моей головой, и шаги мои, дотолѣ неслышные, будили эхо на плитахъ террасы.
   Я ни разу не останавливалась, но мимоходомъ успѣвала разсмотрѣть все окружающее; теперь я пошла быстрѣе, и освѣщенное окно осталось уже позади, когда эхо моихъ шаговъ навело меня на мысль о томъ, какая ужасная правда въ легендѣ о "Дорожкѣ привидѣній":-- вѣдь это я должна навлечь несчастіе на величественный домъ, вѣдь это мои шаги, какъ грозное предупрежденіе, раздаются на плитахъ террасы.
   Меня охватилъ такой ужасъ, что я вся похолодѣла и, убѣгая отъ самой себя, опрометью бросилась назадъ, по той же дорогѣ, по которой пришла, и ни разу не останавливалась, пока не выбѣжала за ограду и не оставила за собой зловѣщій паркъ.
   Только тогда я начала наконецъ понимать, какъ неблагодарно, несправедливо съ моей стороны падать духомъ и считать себя несчастной, когда, запершись на ночь въ своей комнатѣ и вдоволь наплакавшись, принялась за чтеніе ожидавшихъ меня писемъ.
   Письмо моей милочки, которая должна была пріѣхать завтра, дышало такой радостью отъ предвкушенія предстоящаго свиданія, что я была бы каменной, если-бъ оно меня не тронуло.
   Отъ опекуна тоже было письмо: онъ просилъ меня сказать госпожѣ ворчуньѣ, -- если я встрѣчу гдѣ нибудь эту даму,-- что безъ нея всѣ адски скучаютъ, хозяйство на волосъ отъ гибели, никто кромѣ нея не умѣетъ ходить "при ключахъ" и всѣ домочадцы находятъ, что домъ сталъ совсѣмъ не тотъ, и грозятъ взбунтоваться, если она не скоро вернется.
   Два такихъ письма не могли не убѣдить меня, что я любима и счастлива гораздо больше, чѣмъ того заслуживаю; мало по малу мысли мои перенеслись къ прошлому и привели меня въ болѣе спокойное состояніе, въ какомъ мнѣ и надлежало быть.
   Я видѣла ясно, что не могла быть предопредѣлена къ смерти или обречена не быть въ числѣ живыхъ, такъ какъ мнѣ назначалась жизнь полная счастія; я видѣла ясно, какъ много соединилось, чтобы содѣйствовать моему благополучію,-- что во фразѣ: "грѣхи отцовъ падаютъ на дѣтей", не можетъ быть того зловѣщаго смысла, который пугалъ меня сегодня утромъ.
   Я сознавала, что такъ же невинна въ своемъ рожденіи, какъ какая нибудь принцесса въ томъ, что она королевская дочь, что за мое рожденіе Небесный Отецъ не накажетъ меня, какъ не наградитъ принцессу за то, что она принцесса.
   Потрясеніе, пережитое мною въ этотъ день, научило меня, что я могу найти утѣшеніе и облегченіе, несмотря на обрушившійся на меня ударъ.
   Я повторила свой обѣтъ и молила Бога дать мнѣ силу его исполнить, я излила свое сердце въ этой молитвѣ и почувствовала, какъ начинаетъ разсѣиваться мракъ, окутывавшій меня съ утра; я проспала ночь совершенно спокойно, и, когда утренній свѣтъ разбудилъ меня, вчерашнія мрачныя мысли безслѣдно исчезли.
   Моя дорогая дѣвочка должна пріѣхать въ пять часовъ пополудни; какъ убить время до ея пріѣзда? Конечно, лучше всего предпринять длинную прогулку по дорогѣ, откуда она должна пріѣхать. Поэтому я, Чарли и Лохматка (осѣдланный, потому что послѣ того рокового скучая мы никогда больше его не запрягали) пустились въ экскурсію. Вернувшись домой, мы произвели генеральный смотръ дому и саду, убѣдились, что все въ такомъ видѣ, лучше какого нельзя и желать; выпустили канарейку изъ клѣтки, чтобъ она, какъ самое главное украшеніе дома, была на готовѣ къ пріему гостей.
   Тѣмъ не менѣе до пріѣзда Ады оставалось еще два долгихъ часа, которые показались мнѣ цѣлой вѣчностью; должна признаться, что все это время мучилась мыслью о своемъ безобразіи; я такъ горячо любила мою милочку, что ужасно боялась дѣйствія, которое должно произвести на нея мое лицо. Меня пугало это не потому, чтобы въ сердцѣ моемъ еще оставался ропотъ противъ постигшаго меня удара,-- я знаю, что этого не было,-- но я не могла не задавать себѣ вопроса: приготовлена-ли она къ тому, что увидитъ? Не испытаетъ-ли она при первомъ взглядѣ на меня разочарованія и страха? Вѣдь я могу показаться ей гораздо хуже, чѣмъ она ожидаетъ, вѣдь ея взглядъ будетъ искать стараго друга, Эсфирь, и не найдетъ! Вѣдь она должна будетъ понемногу привыкать къ новому, незнакомому ей образу!
   Я была увѣрена заранѣе, что она не съумѣетъ скрыть отъ меня своего перваго впечатлѣнія, я слишкомъ хорошо изучила всѣ выраженія ея милаго личика, по которому можно было читать какъ по открытой книгѣ, и обдумывала, могу ли я поручиться за себя, если увижу, что мои опасенія оправдались.
   Да, мнѣ казалось, что могу, послѣ вчерашняго вечера мнѣ казалось, что я могу; но томиться тревогой ожиданія, думать безъ конца все объ одномъ и томъ же, было плохой подготовкой къ предстоящему свиданію; поэтому я рѣшила отправиться на встрѣчу Адѣ и сказала Чарли, что пойду одна. Чарли одобрила мое рѣшеніе, какъ одобряла все, чего мнѣ хотѣлось, и я пошла.
   Не успѣла я дойти до второго верстового столба, какъ вся затрепетала, увидѣвъ впереди пыль на дорогѣ, -- хотя отлично знала, что это еще не былъ и не могъ быть дилижансъ,-- и рѣшилась вернуться домой; но какъ только повернула, еще больше испугалась, что дилижансъ нагонитъ меня, и всю почти дорогу бѣжала бѣгомъ.
   Только когда я была уже дома, мнѣ пришло въ голову: хорошую штуку я выкинула: раскраснѣлась, и стала еще хуже!
   Наконецъ, когда я думала, что до пріѣзда Ады остается еще болѣе получаса, Чарли вдругъ закричала мнѣ:-- Вотъ она, миссъ! Она идетъ сюда.
   Не думая о томъ, что дѣлаю, я взбѣжала наверхъ въ свою комнату, спряталась за дверь, притаилась за ней, вся дрожа, и не тронулась съ мѣста даже тогда, когда услышала на лѣстницѣ голосъ Ады: "Эсфирь, дорогая, любимая, гдѣ ты? Милая старушка! Госпожа ворчунья!"
   Она вбѣжала въ комнату и хотѣла было уже уйти, когда увидѣла меня за дверью. О, безцѣнная дѣвушка, прежній ласковый взглядъ, прежняя нѣжность, прежняя любовь и привязанность! И ничего больше, ровно ничего!
   О, какъ я была счастлива, когда милая хорошенькая подруга опустилась подлѣ меня на полъ (я сидѣла на полу) и, прижавшись своей свѣжей щечкой къ моему рябому лицу, покрыла его слезами и поцѣлуями, называя меня всѣми нѣжными именами, какія можно придумать, баюкая меня, какъ малаго ребенка, и прижимая къ своему вѣрному сердечку.
   

ГЛАВА VI.
Джерндайсъ съ Джерндайсомъ.

   Если бы тайна, которую я должна была скрывать, касалась одной меня, я бы сейчасъ же довѣрила ее Адѣ, но эта тайна была не моя и мнѣ казалось, что, пока не представится крайней необходимости, я не имѣю права подѣлиться сю даже съ опекуномъ. Я должна была одна нести эту тяжесть; теперь мнѣ было ясно, въ чемъ заключается мой долгъ, и, чтобъ выполнять его, я не нуждаюсь въ одобреніи и поощреніи, такъ какъ меня поддерживала любовь моей милочки.
   Нерѣдко впрочемъ по ночамъ, когда Ада спала и кругомъ стояла ничѣмъ ненарушимая тишина, воспоминаніе о матери мучило меня и не давало мнѣ уснуть; въ другое же время я гнала его прочь, и Ада видѣла меня такой, какою я была прежде, за исключеніемъ конечно той перемѣны, о которой я уже много говорила и которой больше не намѣрена касаться.
   Сначала мнѣ было очень трудно казаться спокойной, особенно въ первый вечеръ, когда Ада за работой спросила меня, нѣтъ ли въ настоящее время кого нибудь изъ Дэдлоковъ въ замкѣ, и я была принуждена отвѣтить утвердительно, упомянувъ, что третьяго дня въ паркѣ леди Дэдлокъ разговаривала со мною. Еще затруднительнѣе стало мое положеніе, когда Ада спросила, о чемъ мы говорили; я сказала, что миледи разспрашивала о моей болѣзни и была очень любезна, на что Ада, признавъ красоту и изящество миледи, замѣтила, что у нея очень надменныя манеры и леденящій взглядъ.
   Тутъ. Чарли подоспѣла мнѣ на выручку, совершенно того не сознавая, разсказавъ, что миледи пробыла въ замкѣ всего двѣ ночи по дорогѣ изъ Лондона въ какой то замокъ въ сосѣднемъ графствѣ. Чарли вполнѣ оправдывала пословицу о маленькой птичкѣ, у которой кого-токъ остеръ, потому что успѣвала въ нѣсколько часовъ слышать и узнавать столько, сколько мнѣ не удавалось и въ цѣлый мѣсяцъ.
   Мы пробыли ровно мѣсяцъ въ домѣ мистера Бойторна. Прошло не больше недѣли съ пріѣзда моей милочки, когда разъ вечеромъ, послѣ того какъ мы, кончивъ помогать садовнику при поливкѣ цвѣтовъ, вернулись въ комнаты и только что зажгли свѣчи, Чарли съ многозначительнымъ видомъ появилась за кресломъ Ады и таинственнымъ киваніемъ вызвала меня изъ комнаты.
   -- Ахъ, миссъ, васъ спрашиваютъ въ "Гербѣ Дэдлоковъ", прошептала она, сдѣлавъ круглые глаза.
   -- Что такое? Не можетъ быть, чтобъ меня вызывали въ харчевню! Кто меня спрашиваетъ?
   -- Не знаю, кто, миссъ, отвѣчала Чарли, выставивъ впередъ свою мордочку и крѣпко прижимая руки къ завязкамъ передника, какъ она дѣлала всегда, когда предвкушала что нибудь таинственное и заманчивое.-- Джентльменъ, миссъ, поклонъ, миссъ, не угодно-ли вамъ пожаловать, только и всего.
   -- Какой поклонъ? должна была переспросить я, такъ какъ, не смотря на наши уроки, грамматика Чарли все еще прихрамывала.
   -- Отъ него, миссъ.
   -- А почему же ты являешься посломъ?
   -- Не я посломъ, а Вилльямъ Грёббль, миссъ.
   -- Какой Вилльямъ Грёббль?
   -- Мистеръ Грёббль, развѣ вы не знаете миссъ? И Чарли произнесла съ разстановкой, точно читала вывѣску:
   -- "Гербъ Дэдлоковъ" Вилльяма Грёббля.
   -- Ахъ, содержатель харчевни!
   -- Именно, миссъ. Еще жена у него такая красивая, только сломала ногу у самой косточки, такъ не срослось. А братъ ея,-- пильщикъ, миссъ, и теперь епдитъ въ острогѣ,-- совсѣмъ спился съ-кругу; они такъ и ждутъ, что пиво отправитъ его на тотъ свѣтъ.
   Я не могла придумать, кто бы могъ спрашивать меня въ "Гербѣ Дэдлоковъ", и такъ какъ теперь я всего боялась, то и рѣшила отправиться туда одна. Приказавъ Чарли принести мнѣ шляпку, вуаль и шаль, я торопливо одѣлась и пошла по узкой холмистой улицѣ, которая была мнѣ такъ же знакома, какъ садъ мистера Бойторна.
   Мистеръ Грёббль поджидалъ меня, стоя въ одномъ жилетѣ въ дверяхъ своей чистенькой таверны.
   Увидѣвъ меня, онъ обѣими руками снялъ шляпу, и держа ее такъ, точно это желѣзная кастрюля (на видъ она была не легче кастрюли), провелъ меня по усыпанному пескомъ корридору въ свою лучшую горницу, очень чистую, загроможденную массой растеній, съ ковромъ, съ раскрашеннымъ изображеніемъ королевы Королины, со множествомъ раковинъ, съ огромнымъ количествомъ чайныхъ подносовъ, двумя чучелами рыбъ подъ стеклянными колпаками и привѣшаннымъ подъ потолкомъ не то яйцомъ, не то тыквой,-- навѣрное не знаю и сомнѣваюсь, чтобы кто нибудь зналъ.
   Я хорошо знала въ лицо мистера Грёббля, такъ какъ онъ вѣчно торчалъ въ дверяхъ своего заведенія; это былъ толстякъ среднихъ лѣтъ, пріятной наружности, который, повидимому, нигдѣ даже у домашняго очага, не разставался со своей шляпой и не снималъ сапогъ съ отворотами, но сюртукъ надѣвалъ только отправляясь въ церковь.
   Онъ снялъ со свѣчи, отступилъ на шагъ, чтобъ посмотрѣть хорошо ли вышло, и исчезъ изъ комнаты совершенно неожиданно для меня, такъ какъ я только что собралась спросить, кто меня вызывалъ. Въ эту минуту изъ другой комнаты до меня донеслись какіе-то, какъ мнѣ показалось, знакомые голоса, но сейчасъ же умолкли. Раздались быстрые, легкіе шаги, дверь моей комнаты отворилась и передо мною стоялъ... кто же?-- Ричардъ!
   -- Дорогая Эсфирь, мой лучшій другъ!
   И онъ горячо, по братски поздоровался со мной; отъ изумленія и удовольствія я чуть было не забыла сказать ему, что Ада здѣсь и здорова.
   -- Какъ всегда, предупреждаете мои мысли,-- все та же! сказалъ Ричардъ, усаживая меня и самъ садясь возлѣ.
   -- Я приподняла вуаль.
   -- Все та же! повторилъ онъ по прежнему ласково и сердечно.
   Тогда я совсѣмъ откинула вуаль, положила руку ему на плечо и, глядя ему въ глаза, поблагодарила за ласковую встрѣчу и сказала, что страшно рада его видѣть, тѣмъ болѣе что сама еще во время болѣзни рѣшила переговорить съ нимъ.
   -- Милый другъ, ни съ кѣмъ мнѣ не хотѣлось такъ побесѣдовать, какъ съ вами; надо, чтобъ вы поняли меня.
   -- А мнѣ надо, чтобъ вы поняли другихъ.
   -- Вы подразумѣваете Джона Джерндайса, не такъ ли?
   -- Да.
   -- Это меня тѣмъ болѣе радуетъ, что я самъ собирался говорить именно о немъ; я хочу, чтобъ вы меня поняли, но замѣтьте -- вы, только, вы! Я не обязанъ отчетомъ ни мистеру Джерндайсу, ни кому бы то ни было.
   Мнѣ было непріятно слышать, что онъ говоритъ такимъ тономъ о мистерѣ Джерндайсѣ, и я замѣтила ему это.
   -- Ну, хорошо, голубушка, не станемъ пока объ этомъ распространяться. Я теперь намѣренъ мирно отправиться подъ руку съ вами въ ваше здѣшнее обиталище и сдѣлать своимъ визитомъ сюрпризъ прелестной кузинѣ. Надѣюсь, что, несмотря на всю вашу преданность Джону Джерндайсу, вы разрѣшите мнѣ такую вольность?
   Дорогой Ричардъ, вы знаете, что и въ Холодномъ домѣ васъ примутъ съ распростертыми объятіями, что, если только вы захотите, его домъ -- вашъ домъ; вы знаете, что и здѣсь вы будете дорогимъ гостемъ.
   -- Такъ можетъ говорить только лучшая изъ старушекъ! весело вскричалъ Ричардъ.
   Я освѣдомилась, доволенъ ли онъ своей службой.
   -- Да, пожалуй. Все идетъ прекрасно. На время эта штука не хуже прочихъ. Не знаю, что буду о ней думать, когда мое положеніе опредѣлится, но тогда я могу продать патентъ и... теперь впрочемъ не стоитъ разводить эту скучную матерію.
   Такъ молодъ, красивъ, во всѣхъ отношеніяхъ полная противоположность миссъ Флайтъ, -- и однако въ его грустномъ, мрачномъ, тревожномъ взорѣ мелькаетъ ужасное, роковое сходство съ бѣдной помѣшанной!
   -- Я теперь въ отпуску, сказалъ Ричардъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да. Я пріѣхалъ въ Лондонъ, чтобъ посмотрѣть... въ какомъ положеніи стоитъ мое дѣло до начала вакацій, сказалъ Ричардъ, принудивъ себя разсмѣяться.-- Мы пустимъ-таки въ ходъ эту старую тяжбу, даю вамъ слово!
   Не удивительно, что я недовѣрчиво покачала головой.
   -- Вы правы, тема далеко не изъ пріятныхъ, продолжалъ Ричардъ, и прежняя тѣнь омрачила его лицо.-- Ну ее ко всѣмъ чертямъ! Какъ вы думаете, кто здѣсь со много?
   -- Неужели я слышала голосъ мистера Скимполя?
   -- Именно. Вотъ человѣкъ! Никто не дѣлаетъ мнѣ столько добра, какъ этотъ очаровательный ребенокъ!
   Я спросила, знаетъ ли кто-нибудь объ ихъ отъѣздѣ.
   Ричардъ сказалъ, что нѣтъ, и разсказалъ, какъ онъ зашелъ къ старому младенцу -- такъ онъ называлъ Скимполя,-- и тотъ сообщилъ ему, гдѣ мы находимся въ настоящее время, а когда Ричардъ выразилъ желаніе повидаться съ нами, старый младенецъ вызвался ему сопутствовать; вотъ онъ и захватилъ его съ собою.-- Онъ стоить,-- я говорю не о мизерныхъ издержкахъ,-- дороже всякаго золота. Это такой весельчакъ, такое безкорыстное созданіе, а какъ свѣжъ и юнъ душою!
   Я не видѣла доказательства безкорыстія стараго младенца въ томъ, что онъ возложилъ на Ричарда уплату своихъ дорожныхъ издержекъ, но не высказала своей мысли, ибо въ комнату вошелъ самъ мистеръ Скимполь и разговоръ перемѣнился.
   При видѣ меня мистеръ Скимполь пришелъ въ неописанный восторгъ; по его словамъ, впродолженіе шести недѣль моей болѣзни онъ проливалъ цѣлые потоки сочувственныхъ слезъ и никогда въ жизни не былъ такъ счастливъ, какъ въ тотъ день, когда услышалъ о моемъ выздоровленіи.
   -- Теперь, говорилъ онъ,-- я начинаю понимать, зачѣмъ въ мірѣ такая смѣсь добра и зла; послѣ того какъ кто-нибудь былъ боленъ, я чувствую, что больше цѣню здоровье; не знаю почему, но въ мірѣ такъ устроено: оттого что А косъ, В, который видитъ прямо, чувствуетъ себя счастливѣе; оттого что у С деревянная нога, Д пріятнѣе сознавать, что въ его шелковомъ чулкѣ нога изъ плоти и крови.
   -- Дорогая миссъ Соммерсонъ, вотъ нашъ общій другъ Ричардъ, полный яркихъ видѣній грядущаго, которыя онъ вызываетъ изъ тьмы Канцлерскаго суда. Развѣ не восхитительно? Развѣ не прелесть? Вѣдь это сама поэзія! Въ древнія времена пастушокъ населялъ пустынныя рощи и поляны веселымъ хороводомъ нимфъ, пляшущихъ подъ звуки свирѣли Пана, современный пастушокъ, идиллическій Ричардъ, оживляетъ мрачные своды судебной палаты, заставляя Фортуну съ ея веселой свитой рѣзвиться подъ мелодическіе звуки судебныхъ рѣшеній. Это прелестно! Какой-нибудь желчный брюзга можетъ быть скажетъ: "Стало быть вы защищаете эти злоупотребленія законниковъ?" Я отвѣчу: "Ворчливый другъ! Я ихъ не защищаю, но нахожу въ нихъ своего рода удовольствіе, ибо мой другъ юный пастушокъ превращаетъ ихъ въ нѣчто, имѣющее огромное очарованіе для моего слабаго ума. Я не рѣшусь утверждать, что злоупотребленія именно для того и существуютъ, хотя и это возможно, ибо я дитя среди васъ, ворчливыхъ дѣльцовъ, и не мое призваніе давать вамъ или себѣ отчетъ въ чемъ бы то ни было".
   Я начала серьезно бояться, что Ричардъ не могъ выбрать себѣ худшаго друга; мнѣ было очень грустно, что именно въ такое время, когда онъ всего болѣе нуждался въ строгихъ принципахъ и устойчивости, около него находится вѣтреный человѣкъ съ развязаннымъ отношеніемъ ко всему на свѣтѣ, привлекательный въ своей распущенности и совершенно лишенный всякихъ принциповъ.
   Мнѣ было понятно, почему такой человѣкъ, какъ опекунъ, много испытавшій въ жизни, насмотрѣвшійся благодаря фамильному бѣдствію на отвратительныя кляузы и ссоры, находилъ огромное облегченіе въ простодушной искренности, съ которой мистеръ Скимполь признавался въ своихъ слабостяхъ, но я не могла убѣдить себя, что въ profession de foi мистера Скимполя дѣйствительно столько безъискусственности, сколько казалось съ перваго взгляда; мнѣ сдавалось, что эта profession de foi служитъ ему не хуже любой профессіи, освобождая его отъ хлопотъ и заботъ.
   Мы пошли втроемъ, но мистеръ Скимполь остался у калитки, а мы съ Ричардомъ тихонько вошли въ домъ и я сказала:
   -- Ада, милочка, со мною пришелъ одинъ джентельменъ, который желаетъ тебя видѣть.
   По ея вспыхнувшему и просіявшему личику не трудно было прочесть, какъ нѣжно она его любитъ, и онъ понялъ это, какъ поняла и я: они встрѣчались какъ простые кузены, но эта родственная встрѣча была сшита слишкомъ бѣлыми нитками.
   Я старалась не поддаваться дурнымъ предчувствіямъ, которыя у меня возникли, но я не могла не видѣть, что Ричардъ продолжаетъ питать прежнія чувства къ своей кузинѣ; разумѣется онъ, какъ и всякій, восхищался ею, но мнѣ казалось, что теперь онъ еще пламеннѣе прежняго возобновилъ бы юношескіе обѣты, которые ихъ связывали, и что его удерживаетъ только сознаніе, что она слишкомъ уважаетъ обѣщаніе, данное опекуну.
   Меня мучила мысль, что пагубное вліяніе распространилось даже на его отношенія къ Адѣ,-- что пока дѣло Джерндайсовъ у него на умѣ, онъ не можетъ даже къ этому, какъ и ко всѣмъ другимъ вопросамъ, относиться съ надлежащей серьезностью и честностью. Ахъ, я никогда не узнаю, чѣмъ былъ бы Ричардъ, еслибъ его не коснулась эта зараза.
   Самымъ искреннимъ тономъ онъ объявилъ Адѣ, что его посѣщеніе не есть тайная вылазка съ цѣлью нарушить условія договора, который она приняла отъ мистера Джерндайса (черезчуръ слѣпо и довѣрчиво, по его мнѣнію),-- что онъ явился открыто, чтобъ повидаться со мной и съ нею и оправдать въ нашихъ глазахъ ту позицію, которую былъ вынужденъ занять по отношенію къ мистеру Джерндайсу.
   Теперь объясняться неудобно: сейчасъ явится "старый младенецъ", поэтому онъ проситъ назначить завтра утромъ часъ, когда онъ могъ бы поговорить со мною откровенно. Я предложила ему прогулку въ паркѣ въ семь часовъ утра, на что онъ и согласился. Вслѣдъ за тѣмъ явился мистеръ Скимполь и забавлялъ насъ цѣлый часъ; онъ усердно просилъ свиданія съ маленькой Коавинсъ, то есть Чарли, и сказалъ ей покровительственнымъ тономъ, что изо всѣхъ силъ старался доставить работу ея отцу и что, если кто нибудь изъ ея братьевъ поторопится заняться той же профессіей, онъ, мистеръ Скимполь, обѣщаетъ доставить ему заработокъ.
   -- Потому что, говорилъ мистеръ Скимполь, благодушно поглядывая на насъ изъ-за стакана съ виномъ,-- потому что я вѣчно ловлюсь въ ихъ сѣти. Я какъ утлый челнъ постоянно ныряю, но меня всегда выноситъ на поверхность. Вы знаете, что по неимѣнію презрѣннаго металла самъ я не могу всплыть, во есть лица, которыя владѣютъ имъ, и меня всегда кто-то спасаетъ. Меня не удастся поймать, какъ какого нибудь скворца. Вы спросите, кто меня выручаетъ,-- клянусь честью, не могу вамъ сказать, но выпьемъ за здоровье этого таинственнаго незнакомца, да благословитъ его Богъ!
   На другой день Ричардъ немного проспалъ, но ждать его пришлось не очень долго и мы вдвоемъ направились въ паркъ. Утро было ясное и росистое, на небѣ ни облачка; птицы заливались райскими пѣснями, деревья, трава, папоротники были разубраны блестящими искрами; лѣсъ сталъ еще красивѣе вчерашняго; казалось, будто ночью, когда онъ былъ объятъ богатырскимъ сномъ, природа приложила всѣ старанія, чтобъ пріукрасить его къ нынѣшному дню, не забывъ ни однаго крошечнаго листочка.
   -- Какъ здѣсь хорошо! вскричалъ Ричардъ, оглядываясь кругомъ.-- Сюда не врывается диссонансомъ стукъ и грохотъ юридической машины.
   Да, но и здѣсь гармонія нарушалась однимъ диссонансомъ.
   -- Знаете что, старушка, какъ только мои дѣла окончательно устроятся, я пріѣду сюда и заживу на покоѣ!
   -- Къ чему откладывать, отчего не зажить на покоѣ теперь же? спросила я.
   -- О, теперь! не только жить спокойно, но даже предпринять что-нибудь опредѣленное и то нельзя, невозможно, по крайней мѣрѣ для меня.
   -- Почему?
   -- Вы знаете почему, дорогая Эсфирь. Еслибъ вы были принуждены жить въ недостроенномъ домѣ, который должны сломать до основанія и перестроить сегодня, завтра, на будущей недѣлѣ, словомъ неизвѣстно когда, то вамъ трудненько было бы жить въ немъ покойно и устраиваться прочно. Такъ и со мною. Теперь! Слово "теперь" не существуетъ для насъ, истцовъ.
   Опять подмѣтила я у Ричарда вчерашній мрачный взглядъ и почти начала вѣрить въ роковую притягательную силу, о которой толковала моя помѣшанная пріятельница. Страшно сказать, но въ этомъ взглядѣ было что-то, напоминающее несчастнаго покойнаго Гридли.
   -- Дурное начало для нашего разговора, Ричардъ.
   -- Я зналъ, что вы это скажете, госпожа ворчунья.
   -- И не я одна, голубчикъ Ричардъ; не я предупреждала васъ не возлагать надеждъ на фамильное проклятіе.
   -- Опять Джонъ Джерндайсъ, опять вы къ нему возвращаетесь! нетерпѣливо вскричалъ Ричардъ.-- Ладно! Все-ровно, рано или поздно мы должны были коснуться его, потому что онъ главная цѣль моего разговора съ вами. Лучше ужъ сразу! Дорогая Эсфирь, какъ можете вы быть такъ слѣпы? Неужели вы не видите, что онъ лицо заинтересованное; для него, конечно, лучше, чтобъ я ничего не зналъ о процессѣ и не заботился о немъ, по для меня то не выгодно.
   -- О, Ричардъ! воскликнула я съ упрекомъ.-- Возможно ли, вы, который знали его, видѣли и слышали, жили подъ его кровомъ,-- какъ у васъ языкъ поворачивается высказывать такія недостойныя подозрѣнія, хотя бы даже въ этомъ уединенномъ мѣстѣ, гдѣ кромѣ меня никто васъ не услышитъ?
   Ричардъ густо покраснѣлъ; по врожденному благородству своей натуры, онъ почувствовалъ справедливость упрека: Онъ помолчалъ съ минуту и сказалъ глухимъ голосомъ:
   -- Вы кажется знаете, Эсфирь, что я не подлецъ; я понимаю, что недовѣріе и подозрѣніе -- жалкія качества въ человѣкѣ моихъ лѣтъ.
   -- Знаю, Ричардъ, что вы честный человѣкъ, совершенно увѣрена.
   -- Милая дѣвушка, это такъ похоже на васъ! Вы доставляете мнѣ громадное утѣшеніе. Я такъ нуждаюсь въ утѣшеніи среди всѣхъ этихъ проклятыхъ дѣть!
   -- Отлично знаю, дорогой Ричардъ, такъ же хорошо знаю, какъ вы сами; всѣ такія кривотолкованія чужды вашей натурѣ. И знаю даже, и вы, конечно, тоже, причину этой перемѣны.
   -- Такъ, сестричка, такъ, сказалъ Ричардъ немножко веселѣе,-- вы, несмотря ни на что, относитесь ко мнѣ по прежнему хорошо. Но вспомните: если я имѣлъ несчастіе попасть подъ дурное вліяніе, то и онъ не могъ его избѣжать,-- если оно отразилось на мнѣ, то должно было отразиться и на немъ. Я не стану утверждать, чтобы мистеръ Джерндайсъ не былъ честнымъ человѣкомъ внѣ этой юридической паутины, но она, какъ вамъ извѣстно, портитъ всѣхъ, кого ни коснется, вы сто разъ слышали объ этомъ отъ него самого. Отчего же одинъ онъ избѣжалъ заразы?
   -- Потому что онъ не такой, какъ другіе, онъ человѣкъ исключительный и, кромѣ того, всегда держался далеко отъ злополучнаго процесса.
   -- Потому что, потому что! съ живостью подхватилъ Ричардъ.-- Я не увѣренъ, чтобы было правдоподобно сохранять такое наружное равнодушіе. Но оно очень удобно. Это можетъ побудить другихъ заинтересованныхъ лицъ отнестись спустя рукава къ своимъ интересамъ; люди могутъ умереть, спорные пункты могутъ забыться и все можетъ кончиться къ самому полному благополучію.
   Мнѣ такъ стало жаль Ричарда, что я не рѣшилась упрекнуть его хотя бы даже взглядомъ; я вспомнила, съ какимъ благородствомъ отнесся опекунъ къ его заблужденіямъ, какъ снисходительно говорилъ о нихъ.
   -- Эсфирь, заключилъ Ричардъ,-- я пріѣхалъ сюда не за тѣмъ, чтобъ заочно осыпать обвиненіями Джона Джерндайса; я пріѣхалъ, чтобъ оправдаться самому. Скажу вамъ вотъ что все шло прекрасно, и мы были въ наилучшихъ отношеніяхъ пока я былъ безпечнымъ мальчикомъ и не заботился объ этой тяжбѣ, но какъ только я сталъ ею интересоваться и вникать въ дѣло, все перевернулось. Тогда-то Джонъ Джерндайсъ открылъ, что мы съ Адой должны прервать наша отношенія, что я не гожусь для нея, если не перемѣню своего предосудительнаго направленія. Ну, Эсфирь, своего предосудительнаго направленія я не перемѣню и не намѣренъ снискивать милостей Джона Джерндайса неблаговиднымъ компромиссомъ, котораго онъ не въ правѣ мнѣ предписывать. Понравится ему или нѣтъ, но я намѣренъ отстаивать свои права и права Ады. Я много думалъ объ этомъ и окончательно рѣшился.
   Бѣдный Ричардъ! Его лицо, голосъ и манеры доказывали, что онъ въ самомъ дѣлѣ много объ этомъ думалъ!
   -- И я честно высказалъ ему свое мнѣніе,-- надо вамъ сказать, что я писалъ ему,-- я сказалъ: чѣмъ притворяться, лучше быть въ открытой враждѣ, поблагодарилъ его за доброжелательство и покровительство, которое онъ мнѣ оказывалъ, и объявилъ, что наши дороги расходятся и что я пойду своей дорогой. По одному изъ завѣщаній, которыя имѣются при дѣлѣ, я долженъ получить больше его; не берусь рѣшать, чтобъ именно это завѣщаніе было утверждено, но въ его пользу имѣются нѣкоторые шансы.
   -- Я не отъ васъ перваго узнаю объ этомъ письмѣ, дорогой Ричардъ, я слышала о немъ раньше и при этомъ не было сказано ни одного гнѣвнаго или обиднаго для васъ слова.
   -- Неужели? отозвался Ричардъ, немного смягчаясь.-- Очень радъ; я говорилъ, что онъ человѣкъ честный во всемъ, кромѣ этого злополучнаго процесса. Я всегда говорилъ это и не сомнѣвался въ его честности. Знаю, что мои теперешніе взгляды кажутся вамъ черствыми и такими же покажутся Адѣ, когда вы ей разскажете, о чемъ мы говорили. Но, еслибы вы вникли въ это дѣло, какъ я, еслибъ вы зарывались въ документы такъ же добросовѣстно, какъ дѣлалъ это я въ бытность мою у Кенджа и Карбоя, еслибъ вы изучили всю массу этихъ исковъ, встрѣчныхъ исковъ, обвиненій, жалобъ, вы сказали бы, что я еще слишкомъ умѣренъ.
   -- Можетъ быть. А какъ вы думаете, Ричардъ, много ли правды во всѣхъ этихъ документахъ?
   -- Гдѣ-нибудь да есть же правда въ этой тяжбѣ...
   -- То есть, была когда-то, перебила я,
   -- Нѣтъ, есть и должна быть, продолжалъ онъ запальчиво,-- надо только вывести ее на свѣтъ Божій! Допустить, чтобъ Ада была взяткой, которой покупаютъ мое устраненіе отъ дѣла! Развѣ такимъ путемъ можно содѣйствовать обнаруженію истины? Вы говорите, процессъ измѣнилъ меня; Джонъ Джерндайсъ говоритъ, что процессъ измѣнялъ, измѣняетъ и будетъ измѣнять каждаго, кто приходитъ съ нимъ въ соприкосновеніе,-- тѣмъ съ большимъ правомъ я рѣшаюсь сдѣлать все, что въ моей власти, чтобы наконецъ привести его къ концу.
   -- Все, что въ вашей власти, Ричардъ! Неужели вы думаете, что другіе втеченіе столь долгихъ лѣтъ не дѣлали всего, что было въ ихъ силахъ? И развѣ своей гибелью они облегчили хоть сколько-нибудь трудность задачи?
   -- Не можетъ же это тянуться вѣчно! возразилъ Ричардъ съ такой запальчивостью, что мнѣ снова пришелъ на память несчастный Гридли,-- я молодъ, энергиченъ, а энергія и твердая рѣшимость творятъ чудеса. Другіе отдавались дѣлу только вполовину. Я отдаюсь ему весь; я дѣлаю его цѣлью моей жизни.
   -- О, Ричардъ, дорогой Ричардъ! тѣмъ хуже, тѣмъ хуже!
   -- Не бойтесь за меня, отвѣтилъ онъ ласково.-- Вы милая, добрая, умная, благоразумная дѣвушка, вы благословеніе Божіе, но у васъ есть свои предразсудки. Вернусь опять къ Джону Джерндайсу. Долженъ вамъ сказать, дорогая Эсфирь, что тѣ отношенія, въ которыхъ мы были съ нимъ прежде и которыя онъ считаетъ самыми подходящими, въ сущности были неестественны.
   -- Вы считаете вражду и непріязнь болѣе естественными отношеніями, Ричардъ?
   -- Нѣтъ, этого я не говорю. Я хотѣлъ только сказать, что наше общее участіе въ процессѣ ставитъ насъ въ такое положеніе другъ къ другу, съ которымъ несовмѣстимы добрыя отношенія. Видите, еще одна причина, чтобъ ускорить развязку тяжбы! Когда она воспослѣдуетъ, я, быть можетъ, приду къ убѣжденію, что ошибался въ Джонѣ Джерндайсѣ. Когда я избавлюсь отъ заботъ, связанныхъ съ тяжбой, мое сознаніе прояснится и, быть можетъ, я соглашусь съ тѣмъ, что вы говорили нынче, я тогда постараюсь загладить свою ошибку.
   Все, все откладывается до этого воображаемаго рѣшенія! До тѣхъ поръ все оставляется невыясненнымъ и неопредѣленнымъ!
   -- Теперь, о лучшая изъ другой, -- я хотѣлъ бы дать понять кузинѣ, что въ моихъ отношеніяхъ къ Джону Джерндайсу я вовсе не являюсь вздорнымъ, непостояннымъ, своенравнымъ человѣкомъ, что у меня есть свои основанія и резоны. Я желалъ бы, чтобъ именно вы объяснили ей это, потому что знаю ея уваженіе и почтеніе къ кузену Джону, вы же, хоть и не одобряете мой образъ дѣйствій, по,-- я знаю,-- передадите ей въ болѣе мягкой формѣ и... и къ тому же... тутъ онъ запнулся, -- однимъ словомъ я... я не хотѣлъ бы явиться сварливымъ, подозрительнымъ сутягой въ глазахъ такого искренняго существа, какъ кузина Ада.
   Я сказала ему, что въ послѣднихъ словахъ онъ больше похожъ самъ на себя, чѣмъ во всемъ томъ, что говорилъ раньше.
   -- Можетъ быть и такъ; да, мнѣ кажется, вы правы, голубушка. Со временемъ я буду способенъ вести свою игру открыто; не бойтесь, тогда все уладится.
   Я спросила, не желаетъ ли онъ передать Адѣ еще что-нибудь, или это все?
   -- Конечно не все. Я не стану скрывать отъ нея, что Джонъ Джерндайсъ отвѣтилъ на мое письмо совершенно такъ, какъ всегда, называлъ меня своимъ дорогимъ Рикомъ, пытался опровергнуть мои взгляды, убѣждалъ, что они не могутъ служить основаніемъ для разлада между нами и все въ томъ же родѣ. Но это нисколько не мѣняетъ дѣла. Я хочу еще, чтобъ Ада знала, что хоть я теперь и рѣдко съ ней вижусь, я слѣжу за ея интересами такъ же заботливо, какъ за своими -- мы съ ней плывемъ въ одной и той же лодкѣ. Пусть она не вѣритъ, если обо мнѣ станутъ распускать слухи, будто я взбалмошный, безразсудный; напротивъ, я только и думаю, что объ окончаніи дѣла: съ нимъ связаны всѣ мои планы. Будучи совершеннолѣтнимъ, идя тѣмъ путемъ, который выбралъ, я не считаю себя обязаннымъ отдавать отчетъ въ моихъ поступкахъ Джону Джерндайсу, но Ада, пока все еще несовершеннолѣтняя, состоитъ подъ опекой, и я не прошу возобновить ея слово. Къ тому времени, когда она будетъ свободно дѣйствовать самостоятельно, а я тѣмъ болѣе, мы въ денежномъ отношеніи будемъ занимать иное положеніе въ свѣтѣ; въ этомъ я увѣренъ. Если вы, дорогая Эсфирь, передадите ей все это съ вашей обычной осторожностью, то окажете мнѣ величайшую услугу и я накинусь на процессъ Джерндайсовъ съ удвоенной энергіей. Разумѣется, я не прошу дѣлать изъ нашего разговора тайну для Холоднаго дома.
   -- Ричардъ, вы мнѣ такъ довѣряете,-- не примете ли отъ меня совѣта?
   -- Не могу принять, если онъ касается предмета нашего разговора. Всякому же другому вашему совѣту охотно послѣдую, дорогая Эсфирь.
   Какъ будто въ его жизни существовали другіе интересы, какъ будто вся его дѣятельность, вся его личность не были окрашены однимъ цвѣтомъ!
   -- Но вы позволите мнѣ сдѣлать одинъ вопросъ?
   -- Еще бы! отвѣчалъ онъ смѣясь.-- Не знаю, кто больше васъ имѣетъ на это право!
   -- Вы упомянули о неопредѣленности своего настоящаго положенія...
   -- Можетъ ли быть иначе, когда у меня нѣтъ пока ничего опредѣленнаго?
   -- У васъ опять долги?
   -- Разумѣется, отвѣчалъ онъ, удивленный наивностью вопроса.
   -- Почему же "разумѣется"?
   -- Развѣ можно вполнѣ отдаться дѣлу, не входя въ издержки? Вы забываете, а можетъ и не знаете, что мы съ Адой имѣемъ доли въ обоихъ завѣщаніяхъ; вопросъ только въ суммѣ; достанется ли намъ большая или меньшая, во всякомъ случаѣ проигрыша для меня быть не можетъ. Да благословитъ Богъ ваше доброе сердце, безцѣнная Эсфирь, но,-- прибавилъ онъ веселымъ тономъ, забавляясь моей тревогой,-- не безпокойтесь за меня, я вывернусь.
   Меня такъ глубоко волновала грозящая ему опасность что я сдѣлала еще одну попытку предостеречь его, сказала ему все, что только могла придумать, умоляла его и отъ себя, и ради Ады одуматься, пока не поздно, пробовала доказать его заблужденіе. Онъ выслушалъ меня нетерпѣливо и кротко, но слова мои не произвели на него никакого дѣйствія. Конечно, этому нечего было удивляться послѣ того, какъ онъ такъ отнесся къ письму мистера Джерндайса, но я все-таки рѣшила испытать еще вліяніе Ады; поэтому, вернувшись домой къ завтраку, пересказала Адѣ нашъ разговоръ и объяснила, почему я страшусь, что Ричардъ погибнетъ самъ и загубитъ ея жизнь. Она очень огорчилась, хотя далеко не раздѣляла всѣхъ моихъ опасеній и была увѣрена,-- какъ это было естественно со стороны такого любящаго созданія!-- что Ричардъ со временемъ сознаетъ свои заблужденія; теперь же она написала ему слѣдующее письмо:
   "Милый и дорогой кузенъ, Эсфирь пересказала мнѣ, о чемъ вы говорили, и я пишу тебѣ, чтобъ въ свою очередь повторить еще разъ то, что она говорила: рано или поздно ты поймешь,-- въ этомъ я глубоко убѣждена,-- что кузенъ Джонъ воплощенная правда, доброта и искренность, и горько раскаешься, что хотя и ненамѣренно, но былъ къ нему несправедливъ.
   "Не знаю, какъ выразить то, что я хочу еще сказать, но ты навѣрное поймешь мою мысль. Очень боюсь, дорогой кузенъ, что ты отдался этому злополучному процессу отчасти ради меня и ради меня дѣлаешь себя несчастнымъ, а разъ ты несчастливъ, несчастлива и я.
   "Если это такъ, если, посвящая себя этимъ занятіямъ, ты дѣлаешь это ради меня, то умоляю тебя, откажись отъ нихъ; самое лучшее, что ты можешь сдѣлать для моего счастія, это,-- навсегда разстаться съ роковой тѣнью, которая омрачила наше рожденіе.
   "Не сердись на меня за эти слова; заклинаю, умоляю тебя -- откажись навсегда отъ этого дѣла ради меня, ради твоего собственнаго счастія. Умоляю тебя всѣмъ святымъ! У меня врожденное отвращеніе къ этому источнику бѣдствій, который былъ причиною того, что мы осиротѣли съ самаго ранняго дѣтства. Сколько съ тѣхъ поръ случаевъ убѣдиться, что онъ никому не принесъ добра и отрады, а одно лишь горе.
   "Дорогой кузенъ, мнѣ нѣтъ надобности говорить, что ты совершенно свободенъ и что по всей вѣроятности тебѣ встрѣтится кто-нибудь, кого ты полюбишь больше, чѣмъ свою первую любовь. Я увѣрена, что твоя избранница предпочтетъ раздѣлить съ тобою скромную долю и жить въ бѣдности, но съ тѣмъ, чтобъ ты былъ счастливъ и спокойно шелъ по избранной дорогѣ, исполняя свой долгъ, вмѣсто того чтобъ надѣяться на богатство или даже -- если это когда-нибудь сбудется -- жить въ богатствѣ, которое будетъ куплено цѣною долгихъ лѣтъ томительныхъ ожиданій, тревогъ и мученій. Не удивляйся, что при своей неопытности и незнаніи свѣта я берусь утверждать это такъ смѣло и рѣшительно, по сердце говоритъ мнѣ, что я права.

Навсегда преданная тебѣ кузина Ада".

   Это письмо сейчасъ же привело къ намъ Ричарда, но нисколько его не переубѣдило:-- отлично: посмотримъ кто былъ правъ, онъ намъ докажетъ -- вотъ увидите! Судя по тому, какимъ оживленнымъ и возбужденнымъ онъ явился, было очевидно, что письмо доставило ему большое удовольствіе, но и только; я могла утѣшаться лишь надеждой на то, что впослѣдствіи, когда онъ станетъ перечитывать письмо, оно произведетъ на него болѣе сильное впечатлѣніе.
   Ричардъ и мистеръ Скимполь взяли себѣ мѣста въ дилижансѣ, который долженъ былъ пойти на слѣдующее утро, а этотъ день рѣшили провести у насъ, и я сказала себѣ, что непремѣнно поговорю съ мистеромъ Скимполемъ; благодаря тому, что мы цѣлые дни проводили внѣ дома, удобный случай скоро представился. Со всевозможной деликатностью я намекнула мистеру Скимполю, какая на немъ лежитъ отвѣтственность за поощреніе Ричарда идти по избранному пути.
   -- Отвѣтственность, дорогая миссъ Соммерсонъ? повторилъ онъ, подхватывая это слово съ самой пріятнѣйшей улыбкой,-- я послѣдній человѣкъ въ свѣтѣ, къ которому приложимо слово отвѣтственность; я никогда не былъ и не буду такимъ человѣкомъ.
   -- Мнѣ кажется, что каждый долженъ нести отвѣтственности за свои поступки, осмѣлилась я замѣтить съ нѣкоторой робостью, ибо онъ былъ гораздо старше и опытнѣе меня.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? шутливо переспросилъ мистеръ Скимполь, какъ будто изумленный тѣмъ, какъ я смотрю на этотъ вопросъ.-- Вѣдь каждый обязанъ также платить свои долги, а я нѣтъ. Взгляните,-- и онъ вынулъ изъ кармана горсть серебра,-- вотъ деньги. Я не имѣю ни малѣйшаго представленія о томъ, сколько тутъ, и не въ состояніи ихъ пересчитать. Можетъ быть тутъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, можетъ быть четыре фунта и девять пенсовъ. Говорятъ, что я долженъ гораздо болѣе этого -- очень возможно; охотно признаю, что я долженъ столько, сколько добрые люди дали мнѣ взаймы. Если они не перестаютъ давать, съ какой стати я перестану брать? Вотъ вамъ въ сжатомъ видѣ образчикъ воззрѣній Гарольда Скимполя. Если это называется отвѣтственностью, значитъ я отвѣствененъ за свои поступки.
   Онъ преспокойно спряталъ деньги въ карманъ и посмотрѣлъ на меня съ такой ясной улыбкой, какъ будто только что разсказалъ весьма забавный анекдотъ про какого-нибудь своего знакомаго; онъ почти убѣдилъ меня, что къ нему и въ самомъ дѣлѣ нельзя прикладывать обыкновенную мѣрку.
   -- Разъ вы упомянули объ отвѣтственности, миссъ Соммерсонъ, я долженъ сознаться, что не имѣлъ счастія знать никого, кто бы болѣе васъ подходилъ къ этому представленію. Когда я вижу васъ, прилагающей всѣ усилія, чтобъ съ изумительнымъ совершенствомъ выполнить систему, которую вы создали, мнѣ хочется сказать, и я очень часто говорю про себя -- вотъ это отвѣтственность!
   Трудно было послѣ этихъ словъ приступить къ выясненію моей мысли, но я продолжала упорствовать и высказала мистеру Скимполю нашу общую надежду, что онъ не только не будетъ поддерживать Ричарда въ его опасныхъ иллюзіяхъ, но постарается отвлечь его отъ нихъ.
   -- Охотно исполнилъ бы ваше желаніе, дорогая миссъ Соммерсонъ, кабы могъ; но я не умѣю хитрить и притворяться. Если Ричардъ беретъ меня за руку, идетъ въ Вестминстерскую палату и вводитъ меня въ химерическій кортежъ Фортуны, говоря: "Скимполь, присоединитесь къ веселому хороводу", я не могу не сдѣлать того, о чемъ онъ проситъ. Знаю, что здравый смыслъ этого не одобряетъ, но у меня нѣтъ здраваго смысла.
   -- Къ большому несчастію Ричарда, замѣтила я.
   -- Вы такъ думаете? Ну, нѣтъ, не говорите.-- Предположимъ, что Ричардъ находится въ области господина Здраваго Смысла -- превосходнаго во всѣхъ отношеніяхъ человѣка, немножко угрюмаго, ужасно практичнаго, съ размѣненнымъ десяти фунтовымъ билетомъ въ каждомъ карманѣ, съ разграфленной счетной книжкой въ рукѣ, словомъ, какъ двѣ капли воды похожаго на сборщика податей. Нашъ милый Ричардъ, пылкій, полный надеждъ, презирающій препятствія, съ сердцемъ, въ которомъ поэзія бьетъ ключомъ, говоритъ своему почтенному спутнику: "видите этотъ золотой горизонтъ, который открывается передо мною, яркій, прекрасный, радостный, я перепрыгну черезъ окружающій ландшафтъ и брошусь туда". Но почтенный спутникъ сбрасываетъ его съ облаковъ на землю три помощи своей разграфленной счетной книжки и самымъ прозаическимъ языкомъ объясняетъ ему, что онъ съ своей стороны не видитъ ничего подобнаго, и доказываетъ, какъ дважды два четыре, что на горизонтѣ нѣтъ ничего, кромѣ плутней, взятокъ, париковъ и мантій.-- Знаете, вѣдь это очень тяжелый пріемъ, до крайности благоразумный разумѣется, но непріятный. Я на него неспособенъ: у меня нѣтъ разграфленной счетной книжки, я ни капли не похожъ на почтеннаго сборщика податей, никогда не былъ и не хочу быть почтеннымъ. Какъ на странно, но это такъ.
   Продолжать бѣло безполезно; окончательно потерявъ всякую надежду на мистера Скимполя, я предложила ему догнать Аду и Ричарда, которые насъ немного опередили.
   Пока мы гуляли, мистеръ Скимполь описывалъ намъ въ комическомъ видѣ фамильные портреты замка Дэдлоковъ, гдѣ онъ былъ сегодня утромъ. Тамъ были, по его словамъ, такія надменныя пастушки -- прежнія леди Дэдлокъ,-- что мирные посохи въ ихъ рукахъ превращались въ смертоносное оружіе.
   Онѣ пасли свои стада напудренныя, затянутыя и въ мушкахъ, для вящшаго устрашенія простыхъ смертныхъ, точно тѣ вожди дикихъ племенъ, которые, готовясь въ бой, раскрашиваются по-военному.
   Былъ тамъ одинъ Дэдлокъ, изображенный на полѣ битвы, причемъ взорванный подкопъ, клубы дыма, молніи выстрѣловъ, горящій городъ, осажденная крѣпость -- все помѣщалось между задними ногами его лошади, вѣроятно для того, чтобъ показать, какъ мало вниманія обращаютъ Дэдлоки на подобные пустяки. Весь знаменитый родъ Дэдлоковъ представлялся мистеру Скимполю въ видѣ огромной коллекціи набитыхъ чучелъ со стеклянными глазами, размѣщенныхъ подъ стеклянными колпаками по разнымъ жердочкамъ, въ разнообразныхъ, полныхъ достоинства позахъ.
   Всякій разъ, какъ при мнѣ теперь называли фамилію Дэдлокъ, я чувствовала себя крайне неловко, поэтому я вздохнула съ облегченіемъ, когда Ричардъ, замѣтивъ какого-то незнакомца, который шелъ къ намъ на встрѣчу, бросился къ нему съ восклицаніемъ изумленія.
   -- Господи, да это Вольсъ! вскричалъ мистеръ Скимполь.
   -- Должно быть другъ Ричарда? спросили мы.
   -- Другъ и совѣтникъ въ юридическихъ вопросахъ, былъ отвѣтъ.-- Вотъ миссъ Соммерсонъ, если вамъ нуженъ здравый смыслъ, отвѣтственность, почтенность, соединенные въ одномъ лицѣ, то образецъ такихъ добродѣтелей -- Вольсъ.
   -- Для насъ новость, сказали мы мистеру Скимполю,-- что у Ричарда есть повѣренный Вольсъ.
   -- Онъ взялъ Вольса, кажется, тогда, когда вышелъ изъ-подъ опеки и разошелся съ нашимъ общимъ знакомымъ, сладкорѣчивымъ Кенджемъ, то есть навѣрное тогда, потому что я и свелъ ихъ.
   -- Вы его давно знаете? спросила Ада.
   -- Вольса? У меня съ нимъ такого же рода знакомство, какъ со многими господами той же профессіи. Онъ обошелся со мной очень вѣжливо, принимая,-- какъ это у нихъ тамъ называется,-- мѣры въ порядкѣ гражданскаго судопроизводства, которыя кончились тѣмъ, что онъ арестовалъ меня. Кто-то былъ такъ добръ, что уплатилъ мой долгъ, суммою въ четыре съ чѣмъ-то пенса,-- цифру фунтовъ и шиллинговъ забылъ, помню только, что кончалось четырьмя пенсами, и мнѣ тогда показалось очень страннымъ, что я долженъ кому-то четыре пенса. Послѣ того я и свелъ ихъ съ Ричардомъ, Вольсъ просилъ меня рекомендовать его. На сколько припомню, прибавилъ мистеръ Скимполь съ добродушнѣйшей улыбкой, будто дѣлая нечаянное открытіе,-- Вольсъ даже подкупилъ меня, вручивъ мнѣ сколько-то денегъ и назвавъ ихъ коммиссіонными. Кажется, онъ далъ мнѣ пяти фунтовый билетъ... да, припоминаю, именно такъ!
   Его дальнѣйшія воспоминанія относительно этого пункта были прерваны Ричардомъ, который вернулся къ намъ очень взволнованный и торопливо представилъ намъ мистера Вольса. Это былъ высокій, тонкій, сутуловатый человѣкъ лѣтъ пятидесяти, съ красной сыпью на лицѣ и съ топкими губами, которыя онъ поджималъ точно отъ холода. Онъ былъ въ черныхъ перчаткахъ, одѣтъ во все черное, застегнутъ до самаго подбородка; всего замѣчательнѣе въ немъ были его безжизненныя манеры и тяжелый взглядъ, упорно направленный на Ричарда.
   -- Надѣюсь, я не помѣшалъ вамъ, леди, сказалъ мистеръ Вольсъ, и тутъ я замѣтила въ немъ вторую особенность -- манеру говорить какимъ-то желудочнымъ голосомъ.-- Мистеръ Карстонъ взялъ съ меня слово сообщать ему всякій разъ, какъ его дѣло будетъ назначено къ слушанію, и такъ какъ вчера, уже посл-и того, какъ почта была отослана, одинъ изъ моихъ клерковъ увѣдомилъ меня, что дѣло, сверхъ всякихъ ожиданій, назначено на завтра, то сегодня поутру я выѣхалъ сюда, чтобъ посовѣтоваться съ моимъ довѣрителемъ.
   -- Да, сказалъ Ричардъ, поглядывая на насъ съ торжествующимъ видомъ, -- мы не позволимъ дѣлу тащиться, какъ прежде, черепашьимъ шагомъ. Мы его пустимъ въ ходъ. Мистеръ Вольсъ, надо поискать какого-нибудь возницу, чтобъ добраться до почтовой станціи и захватить вечерній дилижансъ.
   -- Все, что вамъ угодно, сэръ. Я весь къ вашимъ услугамъ.
   -- Постойте, и Ричардъ взглянулъ на часы,-- у насъ впереди еще часъ. Я забѣгу въ "Дэдлокскій Гербъ", уложу чемоданъ, закажу гигъ, фаэтонъ или что тамъ случится, и вернусь къ чаю. Кузина Ада, Эсфирь, вы позаботитесь о мистерѣ Вольсѣ до моего возвращенія?
   И Ричардъ, волнуясь и спѣша, исчезъ въ сумракѣ надвигающагося вечера; мы же двинулись домой.
   -- Развѣ присутствіе мистера Карстона въ судѣ необходимо, сэръ? Развѣ онъ можетъ чѣмъ нибудить помочь? спросила я.
   -- Нѣтъ, миссъ. Сомнѣваюсь, отвѣчалъ мистеръ Вольсъ.
   Мы обѣ выразили сожалѣніе, что Ричардъ ѣдетъ, когда ему предстоитъ только разочарованіе.
   -- Мистеръ Карстонъ поставилъ, себѣ за правило самому наблюдать за своими интересами, а когда кліентъ заявляетъ намъ требованіе, въ которомъ нѣтъ ничего беззаконнаго, мы должны повиноваться. Мое правило въ дѣлахъ -- честность и прямота. Я вдовецъ съ тремя дочерьми: Эммой, Джэнъ и Каролиной, и мое главное желаніе -- исполнять свои обязанности и оставить имъ честное имя... Здѣшняя мѣстность кажется мнѣ очаровательной, миссъ.
   Такъ какъ это замѣчаніе относилось ко мнѣ, ближайшей сосѣдкѣ мистера Вольса, то я поспѣшила поддержать его и перечислила главныя красоты здѣшней мѣстности.
   -- Удивительное мѣстечко! У меня есть престарѣлый родитель, живущій въ Таунтонской долинѣ, своей родинѣ и тамошняя мѣстность мнѣ очень нравится. Я не имѣлъ ни малѣйшаго представленія, что здѣсь такое привлекательное мѣстечко.
   Чтобъ поддержать разговоръ, я спросила мистера Вольса, желалъ-ли бы онъ постоянно жить въ деревнѣ.
   -- Ахъ, миссъ, вы затронули мою слабую струну. Я не пользуюсь хорошимъ здоровьемъ, у меня попорчено пищевареніе, и еслибъ я думалъ только о себѣ, то удалился бы на лоно природы, тѣмъ болѣе что дѣловыя заботы лишаютъ меня возможности пользоваться обществомъ, особенно обществомъ дамъ, тогда какъ я всегда питалъ къ нему особенную слабость. По у меня три дочери: Эмма, Джэпъ и Каролина, и престарѣлый родитель, поэтому я не имѣю права поддаваться эгоистическимъ стремленіямъ. Правда, теперь я освобожденъ отъ обязанности содержать бабушку, которая умерла на сто второмъ году отъ рожденія, но на мнѣ осталась еще масса обязанностей, требующихъ, чтобъ машина всегда была въ ходу.
   Благодаря его безжизненному желудочному голосу, нужно было большое вниманіе, чтобъ разслушать, что онъ говоритъ.
   -- Извините, что я упомянулъ о своихъ дочеряхъ, онѣ моя слабость. Мое единственное желаніе -- обезпечить имъ самостоятельное положеніе и вмѣстѣ съ тѣмъ оставить доброе имя.
   Мы подошли къ дому мистера Бойторна, гдѣ насъ ожидалъ чай.
   Скоро пришелъ и Ричардъ; онъ торопился, волновался и, нагнувшись надъ стуломъ мистера Вольса, шепнулъ ему что-то на ухо. Тотъ отвѣчалъ громко, конечно, насколько могъ.
   -- Хотите взять меня съ собою, сэръ? Мнѣ совершенно все равно, какъ вамъ будетъ угодно: я весь въ вашемъ распоряженіи.
   Изъ этого мы поняли, что мистеръ Скимполь займетъ завтра въ дилижансѣ одинъ два мѣста, за которыя было уже уплачено. Такъ какъ разлука съ Ричардомъ очень огорчала и тревожила насъ обѣихъ и мы были нерасположены пользоваться обществомъ мистера Скимполя, то деликатно намекнули ему, что, проводивъ путешественниковъ, удалимся къ себѣ, оставивъ его въ "Гербѣ Дэдлоковъ".
   Ричардъ, которому все представлялось въ радужныхъ краскахъ, былъ въ очень веселомъ настроеніи, пока мы шли на вершину холма за деревней, гдѣ было приказано ждать экипажу. Какой-то человѣкъ съ фонаремъ въ рукахъ держалъ подъ уздцы необычайно сухопарую бѣлую лошадь.
   Никогда не забуду этихъ двухъ фигуръ, сидящихъ рядомъ въ экипажѣ при тускломъ освѣщеніи фонаря: Ричардъ съ возжами въ рукахъ, цвѣтущій, смѣющійся, полный огня; мистеръ Вольсъ, невозмутимый подтянутый, весь въ черномъ, не сводящій съ своего юнаго спутника упорнаго взгляда, точно змѣя, которая хочетъ околдовать свою добычу. Передо мной такъ и встаетъ эта картина: душная, темная ночь, вспыхивающая зарница, пыльная дорога, замкнутая изгородями и высокими деревьями, костлявая бѣлая лошадь и экипажъ, покатившій рысью къ роковому "Джерндайсу съ Джерндайсомъ".
   Вотъ что сказала мнѣ въ этотъ вечеръ моя милочка: будетъ-ли Ричардъ богатъ, окруженъ друзьями или разоренъ и одинокъ, для нея это составитъ лишь ту разницу, что въ послѣднемъ случаѣ онъ будетъ больше нуждаться въ преданномъ сердцѣ, и это сердце должно любить его еще сильнѣе. Какъ бы мало ни думалъ онъ о ней среди своихъ заблужденій, она всегда будетъ думать только о немъ, все ея счастіе въ томъ, чтобъ посвятить себя ему.
   Сдержала-ли она свое слово?
   Я гляжу на свой жизненный путь, который становится все короче и короче и близится къ концу, и надъ мертвымъ моремъ несчастнаго процесса, надъ всѣмъ пепломъ, выброшеннымъ имъ на берегъ, я вижу одинъ неизмѣнный, исполненный доброты и преданности прекрасный образъ моей милочки.
   

ГЛАВА VII.
Борьба.

   Погостивъ у мистера Бойторна ровно столько, сколько предполагали, мы вернулись въ Холодный домъ и были встрѣчены съ радушіемъ, растрогавшимъ меня до глубины души. Здоровье мое совершенно поправилось, силы вернулись; и найдя въ своей комнатѣ ожидающіе моего возвращенія хозяйственные ключи, я позвонила ими, точно для меня наступалъ новый годъ, и подъ этотъ веселый звонъ я сказала себѣ: помни свой долгъ, Эсфирь! Не бѣда, что тебѣ стало немножко тяжелѣе исполнять его: будь по прежнему бодра и весела, будь довольна своей участью. За работу!
   Первые дни по пріѣздѣ я была занята по горло: пришлось пересмотрѣть столько счетовъ, открыть и перебрать столько ящиковъ и шкаповъ, столько разъ пропутешествовать въ ворчалыпо и обратно, вообще столько суетиться, что у меня не было ни минуты свободной. Только когда все было приведено въ порядокъ и пошло своимъ чередомъ, я могла съѣздить на нѣсколько часовъ въ Лондонъ; меня побудило совершить эту поѣздку нѣчто, заключавшееся въ письмѣ, уничтоженномъ мною въ Чизни-Вудѣ.
   Предлогомъ для своей поѣздки я избрала посѣщеніе Кадди Джеллиби -- я такъ привыкла къ ея дѣвичьей фамиліи, что не могла звать ее иначе,-- и написала ей записку, въ которой предупреждала, что мнѣ надо сдѣлать въ Лондонѣ одинъ дѣловой визитъ и я прошу ее сопутствовать мнѣ.
   Я выѣхала изъ дому такъ рано, что когда дилижансъ прибылъ въ Лондонъ, утро едва занималось. Кадди, не видѣвшая меня со дня свадьбы, такъ обрадовалась, осыпала меня такими нѣжными ласками, что я начала бояться, какъ бы мужъ не приревновалъ ее ко мнѣ; но и онъ въ свою очередь отнесся ко мнѣ съ самымъ искреннимъ расположеніемъ, короче сказать, повторилась та же исторія: меня баловали не по заслугамъ.
   Когда я пріѣхала, мистеръ Тервейдропъ-старшій былъ еще въ постели и Кадди варила шоколадъ, который долженъ былъ снести къ нему въ комнату меланхолическій маленькій подмастерье (мнѣ показалось очень страннымъ, что у танцмейстера можетъ быть подмастерье). Кадди сказала мнѣ, что ея свекоръ необыкновенно добръ и внимателенъ и что ихъ совмѣстная жизнь очень счастлива. Подъ счастливой совмѣстной жизнью она подразумѣвала, должно быть то, что свекоръ жилъ въ хорошей квартирѣ и пользовался всѣми удобствами, а они съ мужемъ обрѣзывали себя во всемъ и ютились въ двухъ крошечныхъ комнаткахъ надъ конюшнями.
   -- Что подѣлываетъ ваша мама, Кадди?
   -- Я слышу о ней отъ папы, но видимся мы очень рѣдко. Къ моему удовольствію, мы въ дружбѣ, но мама считаетъ такой нелѣпостью мой бракъ съ танцмейстеромъ, что, кажется, боится, какъ бы самой не попасть черезъ насъ въ нелѣпое положеніе.
   Я не могла не подумать, что лучшая предосторожность, какую могла принять мистрисъ Джеллиби, чтобъ не попасть въ нелѣпое положеніе,-- это пополнить свои семейныя обязанности, прежде чѣмъ унестись за края горизонта въ поискахъ дѣла.
   -- А вашъ папа?
   -- Онъ приходитъ ко мнѣ каждый вечеръ, сказала Кадди,-- и съ такимъ удовольствіемъ епдитъ вонъ въ томъ уголку, что просто наслажденіе смотрѣть!
   Взглянувъ по указанному направленію, я увидѣла на стѣнѣ слѣдъ, оставленный головою мистера Джеллиби,-- отрадно было узнать, что онъ нашелъ наконецъ мѣсто, куда могъ преклонить голову.
   -- А вы, Кадди?-- держу пари, что вы постоянно заняты?
   -- Да, это правда. Скажу вамъ, душечка, подъ большимъ секретомъ, что я готовлюсь, чтобъ самой давать уроки; Принцъ не крѣпкаго здоровья и я хочу помогать ему. У бѣднаго мальчика столько дѣла: занятія въ школахъ и на дому, частные уроки и потомъ подмастерья.
   Это слово казалось мнѣ такимъ дикимъ, что я освѣдомилась, много ли у нихъ подмастерьевъ.
   -- Четыре, одинъ живущій и три приходящихъ, отвѣтила Кадди,-- хорошія дѣти, только, когда соберутся вмѣстѣ, начинаютъ играть, вмѣсто того чтобъ заниматься дѣломъ; поэтому тотъ мальчикъ, котораго вы видѣли, теперь упражняется въ одиночку въ пустой кухнѣ; другихъ мы тоже стараемся, по мѣрѣ возможности, размѣщать въ разныхъ углахъ дома.
   -- Чтобъ они упражнялись?
   -- Да. Они практикуются въ тѣхъ на, которыя имъ показаны, а потомъ танцуютъ всѣ вмѣстѣ въ классѣ; въ настоящее время года они берутъ урокъ въ пять часовъ утра.
   -- Какая трудолюбивая жизнь! воскликнула я.
   -- Не правда-ли? отоз орно диктовать свою волю: нравится ему или нѣтъ? а я не помну ни своихъ интересовъ, ни интересовъ Ады; я долго-долго думалъ объ этомъ, и вотъ заключеніе, къ которому я пришелъ.
   Бѣдный Ричардъ! дѣйствительно онъ объ этомъ долго думалъ: это видно по его лицу, по его голосу, по его манерѣ.
   -- И я писалъ ему откровенно (вамъ, я думаю, не мѣшаетъ это знать), я говорилъ ему, что наши отношенія измѣнились; что я предпочитаю открытую непріязнь скрытой, что я благодарю его за сдѣланное мнѣ добро, за оказанную мнѣ протекцію; что мы идемъ разными дорогами и, слѣдовательно, намъ трудно сойдтись.
   Я слышала о вашемъ письмѣ, милый Ричардъ: -- слышала безъ малѣйшаго упрека на вашъ счетъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? отвѣчалъ Ричардъ, смягчившись: -- я очень-радъ. Я говорилъ вамъ, что онъ, за исключеніемъ несчастнаго процеса, во всѣхъ отношеніяхъ благороднѣйшій человѣкъ. Я это всегда говорилъ и никогда въ этомъ не сомнѣвался. Я знаю, милая Эсѳирь, что слова мои кажутся вамъ и покажутся Адѣ, когда вы ей передадите нашъ разговоръ, предосудительными и несправедливыми; но еслибъ вы сами могли заглянуть въ эти несчастныя бумаги въ конторѣ Кенджа; еслибъ вы видѣли всю эту путаницу, за которую никто не хотѣлъ приняться, всѣ эти ордеры и контрордеры, всѣ эти предписанія и отмѣны, тогда бы вы сказали, что я еще умѣренъ въ моихъ выраженіяхъ.
   -- Все это можетъ быть справедливо, сказалъ я:-- но не-уже-ли, Ричардъ, вы вѣрите, что въ этихъ бумагахъ есть хоть капля справедливости?
   -- Справедливость гдѣ-нибудь да должна же быть, Эсѳирь.
   -- Быть-можетъ, была прежде, давно, отвѣчала я.
   -- Нѣтъ, теперь, теперь должна быть гдѣ-нибудь, продолжалъ Ричардъ повелительнымъ тономъ: -- и она должна быть открыта. Вы говорите, что процесъ измѣнилъ меня. Мистеръ Жарндисъ говоритъ, что онъ измѣняетъ, измѣнялъ и измѣнитъ каждаго, кто къ нему прикоснется, слѣдовательно тѣмъ съ большимъ усиліемъ я долженъ стараться привести его къ концу.
   -- Что жъ вы можете сдѣлать, Ричардъ? Уже-ли вы думаете, что впродолженіе столькихъ лѣтъ не было попытокъ ни съ чьей стороны выпутаться изъ Оберканцеляріи? Что жь эти попытки, уменьшили трудности?
   -- Процесъ не можетъ тянуться вѣкъ, возразилъ Ричардъ съ такимъ гнѣвомъ, который невольно напоминалъ мнѣ покойнаго Гредли.-- Я молодъ и крѣпокъ, а рѣшительность и энергія всегда дѣлали чудеса. Другіе, можетъ-быть, только вполовину предавали себя этому дѣлу, а я предался весь, весь...
   -- Тѣмъ хуже, тѣмъ хуже, милый Ричардъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не бойтесь за меня, отвѣчалъ онъ нѣжно.-- Вы добрая, милая, умная, бездонная дѣвушка, но у васъ есть свои предразсудки... Перейдемъ теперь опять къ мистеру Жарндису. Я говорю вамъ, милая Эсѳирь, что когда мы были съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, то они были неестественны.
   -- Уже-ли вражда и ненависть кажутся вамъ естественными отношеніями?
   -- Нѣтъ, я этого не говорю; я хочу только сказать, что эти обстоятельства ставятъ насъ на такую ногу, что родственныя отношенія ослабѣваютъ. Когда все кончится, я, быть можетъ, повѣрю, что ошибался въ мистерѣ Жарндисѣ. Быть-можетъ, голова моя просвѣтлѣетъ, когда я покончу процесъ, и я пойму все то, что вы мнѣ такъ краснорѣчиво доказываете, и буду готовъ просить прощенія у вашего опекуна.
   Вотъ до какой степени довела его Оберканцелярія!
   -- Теперь, моя милая повѣренная, продолжалъ Ричардъ: -- мнѣ хочется, чтобъ моя кузина Ада не думала, что я, говоря противъ мистера Жарндиса, руковожусь злобою, ненавистью или капризомъ. Я желаю, чтобъ за меня ходатайствовали вы передъ Адой, потому-что мнѣ самому не хотѣлось бы выказать ей свой характеръ со стороны настойчивости и жалобъ; я знаю какъ она много уважаетъ мистера Жарндиса и знаю, какъ вы умѣете смягчить все, что проходитъ чрезъ ваши губки.
   -- Послѣднія слова ваши болѣе напоминаютъ мнѣ прежняго Ричарда, чѣмъ все то, что вы до-сихъ-поръ говорили, сказала я.
   -- Быть-можетъ, слова ваши справедливы, быть-можетъ я и самъ такого же мнѣнія; но дайте мнѣ оправиться, дайте мнѣ выпутаться изъ этихъ дѣлъ и я буду прежній, любящій васъ Ричардъ.
   Я спросила его, не хочетъ ли онъ что-нибудь еще передать Адѣ.
   -- Безъ-сомнѣнія, хочу, отвѣчалъ Ричардъ: -- и прошу васъ сообщить моей прелестной кузинѣ, что мистеръ Жарндисъ отвѣчалъ мнѣ на мое письмо съ своей обычной любезностью, называя меня попрежнему милымъ Рикомъ, увѣщевалъ меня (хотя это нисколько не подвигаетъ дѣла впередъ) отказаться отъ моихъ надеждъ и выразилъ готовность предать забвенію возникшія между нами недоразумѣнія. Скажите ей также, что хотя мы съ ней видаемся рѣдко, но я неусыпно пекусь о ея интересахъ, точно также, какъ и о моихъ собственныхъ. Достигнувъ совершеннолѣтія, я нахожусь внѣ отвѣтственности передъ мистеромъ Жарндисомъ; но Ада еще находится подъ его опекой и, слѣдовательно, не можетъ располагать собою по желанію; достигнувъ совершеннолѣтія, она можетъ смѣло принять мое предложеніе. Скажите ей, что я съ новой энергіей примусь за процесъ. Разумѣется, я не желаю скрывать ни одного изъ моихъ дѣйствій отъ владѣтеля Холоднаго Дожа.
   -- Ричардъ, сказала я: -- вы такъ довѣряетесь мнѣ я однакожъ не хотите принять отъ меня ни одного совѣта.
   -- Относительно процеса, милая Эсѳирь, я не могу; относительно всего другаго вашъ совѣтъ будетъ для меня лучшимъ напутствіемъ.
   Какъ-будто у него было что-нибудь другое въ жизни! какъ-будто всѣ мысли, всѣ желанія его не были покрыты однимъ саваномъ!
   -- Однакожъ, могу ли я сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, Ричардъ?
   -- Хоть тысячу; сказалъ онъ, смѣясь: -- если вы не можете, я не знаю кто жъ можетъ!
   -- Вы сказали мнѣ, что вы еще не установились въ жизни?
   -- Какъ же могъ я установиться, когда окруженъ такими такими дѣлами.
   -- Вы опять въ долгахъ?
   -- Въ долгахъ, отвѣчалъ Ричардъ, удивляясь моему простодушію.
   -- Не-уже-ли опять?
   -- Дитя мое, безъ-сомнѣнія. Я не могъ предаться этому дѣлу безъ расходовъ. Но развѣ вы забываете, или, можетъ-быть, вы не знаете, что когда дѣло кончится, я и Ада мы получимъ большое наслѣдство Не безпокойтесь, душа моя, продолжалъ Ричардъ, почти смѣясь моей робости все будетъ хорошо, я все приведу къ желаемому концу.
   Я такъ глубоко чувствовала опасность, на краю которой онъ стоитъ, что всячески старалась отвратить его, указать его ошибки ради Ады, ради опекуна моего,-- ради меня. Онъ выслушивалъ все, что я говорила, съ терпѣніемъ и ласкою; но слова мои не производили на него никакого дѣйствія. Я конечно не могла этому удивляться послѣ того, какъ онъ сухо принялъ письмо моего опекуна, и я рѣшилась употребить теперь вліяніе Ады.
   Разставшись съ Ричардомъ, я пришла домой къ завтраку и старалась приготовить мою милочку къ разговору, который предстояло мнѣ имѣть съ ней; мнѣ хотѣлось ей пояснить тѣ основанія, по поводу которыхъ мы считаемъ, что Ричардъ идетъ по ложной дорогѣ, увлекаясь вѣтренностью и малодушіемъ. Это причинитъ ей большое огорченіе, хоти она и вѣрила, вѣрила больше, чѣмъ могла вѣритъ я, что Ричардъ оставитъ свое ложное направленіе. Она написала ему слѣдующее письмо:

Дорогой братъ мой!

   "Эсѳирь передала мнѣ все, о чемъ вы говорили съ ней сегодня утромъ. Я пушу къ вамъ съ единственнымъ желаніемъ повторить отъ глубины душа все то, что вы ужь слышали отъ Эсѳири; я вполнѣ убѣждена, что, рано или поздно, вы увѣритесь въ прекрасныхъ качествахъ брата Джона и горько будетъ вамъ сознаться, что вы его огорчали несправедливо.
   "Не знаю какъ высказать вамъ то, что я чувствую, но я увѣрена, что вы поймете меня именно такъ, какъ мнѣ хочется, чтобъ вы поняли. Я боюсь, что любовь ваша ко мнѣ заставляетъ васъ идти по ложной дорогѣ; и если опасенія мои справедливы, то я васъ умоляю всѣмъ, что для васъ дорого, отказаться отъ тѣхъ ложныхъ интересовъ, до которыхъ вы напрасно хотите достигнуть. Чтобъ вы ни предприняли для меня, не дѣлаетъ меня и вполовину такъ счастливой, какъ мысль, что вы совершенно свободны отъ этихъ тщетныхъ надеждъ, подъ полевою которыхъ мы увидѣли Божій свѣтъ. Не сердитесь на меня за эти слова. Умоляю васъ, дорогой Ричардъ, откажитесь отъ этихъ смущающихъ ожиданій, въ которыхъ нѣтъ ничего, кромѣ несчастій и горести.
   "Мнѣ нечего говорить вамъ, дорогой братъ мой, что вы совершенно свободны, и что вы найдете очень-легко другой предметъ, болѣе-достойный вашей любви, чѣмъ я; другую дѣвушку, которая оцѣнитъ ваши стремленія за фортуной, которая будетъ утѣшаться вашей дѣятельностью; для меня же эта пытка невыносима: я знаю, и знаю только по предчувствію моего любящаго сердца, какая развязка ожидаетъ вашу дѣятельность. Вамъ, можетъ-быть, странна рѣчь моя, рѣчь неопытной, молодой дѣвочки, но это говорятъ сердце, всегда преданное, всегда любящее. Будьте счастливы.

"Совершенно-преданная вамъ
"Ада".

   Это письмо скоро привело къ намъ Ричарда, но не произвело въ немъ никакой перемѣны. Онъ говоритъ намъ, что мы скоро увидимъ, кто правъ, кто виноватъ. Онъ былъ воодушевленъ нѣжностью Ады и я со вздохомъ только надѣялась, что, можетъ-быть, впослѣдствіи это письмо произведетъ должное дѣйствіе.
   Ричардъ и мистеръ Скимполь должны были провести этотъ день вмѣстѣ съ нами; на слѣдующее утро у нихъ были взяты мѣста въ общественной каретѣ, отправлявшейся въ Лондонъ. Мнѣ очень хотѣлось остаться наединѣ съ мистеромъ Скимполемъ, что было очень легко сдѣлать при нашей деревенской жизни. Встрѣтясь съ нимъ, я ему сказала съ наивозможною деликатностью, что на него падаетъ отвѣтственность за то, что онъ ободряетъ Ричарда идти по ложной дорогѣ.
   -- Отвѣтственность, милая миссъ Сомерсонъ? повторилъ онъ съ веселой улыбкой: -- что жь мнѣ дѣлать съ вашей отвѣтственностью; я тутъ ровно ничего не понимаю. Я никогда не отвѣчалъ ни за что въ моей жизни и не могу отвѣчать.
   -- Я думаю, что каждый изъ насъ долженъ отвѣчать за свои поступки, сказала я робко. Онъ столько былъ старше меня, сколько ученѣе!
   -- Уже-ли это правда? говорилъ мистеръ Скимполь, принимая эту новую для него истину съ самой беззаботной и недовѣрчивой улыбкой: -- Уже-ли всякій обязанъ расплачиваться за себя? Я по-крайней-мѣрѣ не обязанъ; я никогда не былъ обязанъ. Посмотрите, милая миссъ Сомерсонъ... и онъ досталъ изъ кармана цѣлую горсть мелкихъ серебряныхъ монетъ: -- вотъ сколько тутъ денегъ. Но сколько -- я не знаю: я не съумѣю счесть ихъ; скажите, что тутъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, скажите, что тутъ четыре фунта стерлинговъ и девять пенсовъ -- мнѣ это рѣшительно все-равно. Говорятъ, что я долженъ больше этой суммы. Оно можетъ быть и такъ. Я долженъ столько, сколько мнѣ повѣрили добрые люди -- вотъ и все. Вотъ вамъ Гарольдъ Скимполь до послѣдней подробности. Если это называется отвѣтственность, такъ пусть я буду отвѣтственное лицо.
   Тотъ беззаботный видъ, съ которымъ онъ положилъ деньги въ свой карманъ, та улыбка, съ которой онъ смотрѣлъ на меня, ясно говорили, что онъ не можетъ принять на себя никакой отвѣтственности.
   -- Когда вы говорите мнѣ объ отвѣтственности, началъ онъ снова: -- мнѣ приходитъ въ голову, что никто въ мірѣ не можетъ такъ мило отвѣчать, какъ вы: васъ я считаю пробнымъ камнемъ всякой отвѣтственности. Когда я вижу васъ, милая миссъ Сомерсонъ, въ центрѣ той системы, которую вы организовали вокругъ себя, то, мнѣ кажется, какой вамъ ни предложи вопросъ, вы вѣрно отвѣтите прекрасно -- вы истинная отвѣтственность.
   Послѣ этихъ словъ трудно было внушить мистеру Скимполю то, о чемъ я имѣла въ виду сказать; однакожь я попыталась выразить ему общую вашу надежду, что онъ будетъ невозможности отклонять бѣднаго Ричарда отъ этой ложной дороги, на которую онъ вступилъ такъ безотчетно.
   -- Съ большимъ бы удовольствіемъ, отвѣчалъ онъ: -- еслибъ я могъ. Но, милая миссъ Сомерсонъ, я не имѣю ни искусства, ни притворства. Если онъ возьметъ меня за руку и поведетъ въ Вестминстерскую Палату за поискомъ фортуны, я пойду; Здравый Смыслъ, разумѣется, не пошелъ бы; но что жь дѣлать, я не имѣю здраваго смысла.
   -- Это очень-дурно для Ричарда, сказала я.
   -- Не-уже-ли дурно? отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- быть не можетъ! Предположимъ, что онъ сдружится съ Здравымъ Смысломъ -- съ этимъ, конечно, славнымъ малымъ, покрытымъ морщинами, сильно-практичнымъ, имѣющимъ въ каждомъ карманѣ мелкихъ денегъ на цѣлый билетъ въ десять фунтовъ стерлинговъ, въ каждой рукѣ по счетной книгѣ, словомъ: съ человѣкомъ очень-похожимъ на сборщика податей; и если это Ричардъ, этотъ идиллическій пастушокъ, скажетъ Здравому Смыслу: -- почтенный товарищъ, передо мной разстилается золотое поле надеждъ, широкая аллея, ведущая въ храмъ изобилія и счастья, потому-что юный другъ нашъ, какъ вамъ извѣстно, исполненъ поэзіи, энергія и предпріимчивости -- пойдемъ туда, укажи мнѣ дорогу; что же, вы думаете, отвѣтитъ Здравый Смыслъ? Онъ укажетъ ему на ложность мечты, на свои счетныя книги, на парики изъ конской гривы, на бѣлыя перчатки и повернетъ на прозаическую дорогу, и тогда вся сладость жизни -- прости-прощай! У меня на это не станетъ духу, я не въ-состояніи смять цвѣтокъ при первомъ его расцвѣтѣ. Въ моемъ составѣ нѣтъ ничего такого, что бъ напоминало сборщика податей; а конечно недостоинъ уваженія, да я о немъ и не хлопочу. Быть можетъ, это дурно, но только это такъ!
   Безполезно было говорить больше съ такимъ человѣкомъ; и я предложила ему идти на встрѣчу къ Ричарду и Адѣ, которые прогуливались въ паркѣ, и мы сошлись съ ними очень-скоро.
   Мистеръ Скимполь началъ намъ разсказывать съ своей обычной легкой манерой, что онъ утромъ гулялъ по замку Чизни-Вольдъ и осматривалъ портретную галерею Дедлоковъ; что посреди покойныхъ леди этой знаменитой фамиліи, онъ видѣлъ такихъ громадныхъ пастушекъ, въ рукахъ которыхъ скромные посохи, казались воинственными орудіями, и которыя пасли стада свои, напудря предварительно свои парики и оклеясь мушками, для большаго внушенія страха поселянамъ. Тутъ былъ, говоритъ онъ, портретъ какого-то Дедлока въ воинственной бронѣ; онъ любовался взрывами минъ, разрушеніемъ городовъ, обвалами стѣнъ и грудою труповъ, покрывающихъ поле битвы; вся эта картина была въ движеніи подъ ногами его лошади, какъ-будто-бы съ цѣлью выразить, что для него все это забава. Вся порода Дедлоковъ, говорилъ онъ, напоминаетъ ему автоматовъ съ стеклянными глазами и подъ стеклянными колпаками.
   Легко понять, что имя Дедлоковъ заставляло теперь трепетать мое сердце и а очень обрадовалась, когда Ричардъ съ изумленіемъ бросился на встрѣчу какого-то незнакомца и подводилъ его къ намъ.
   -- Скажите пожалуйста, воскликнулъ мистеръ Скимполь: -- Волисъ!
   Мы спросили его кто это такой.
   -- Другъ и юридическій совѣтникъ Ричарда, отвѣчалъ мистеръ Синмполь: -- и теперь, милая миссъ Сомерсонъ, если вы хотите видѣть Здравый-Смыслъ, отвѣтственность, почтенность -- вотъ вамъ истинное соединеніе этихъ качествъ -- это Волисъ!
   -- Мы вовсе не знали что у Ричарда былъ знакомый подъ такимъ именемъ?
   -- Когда Ричардъ вступилъ на законную почву, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- тогда онъ разошелся съ Кенджемъ, и я думаю взялъ въ свои адвокаты Волиса, то-есть, я это знаю навѣрное, я его самъ познакомилъ съ Волисомъ.
   -- А вы сами давно знаете его? спросила Ада.
   -- Волиса? милая моя миссъ Клеръ, я съ нимъ познакомился точно также, какъ и съ многими другими джентльменами его профессіи. Ему поручево было какое-то на мой счетъ, какъ они называютъ, слѣдствіе; вотъ онъ производя слѣдствіе и познакомился со мной; я задолжалъ сколько-то и четыре пенса -- понимаете, я не помню всей суммы, но знаю, что она оканчивалась четырьмя пенсами, это очень-странно! Добрый человѣкъ какой-то заплатилъ за меня и Волисъ кончилъ свое дѣло очень-благородно: оставилъ меня въ покоѣ, и между-тѣмъ просилъ меня познакомить его съ Ричардомъ, я и познакомилъ. Размышляя теперь объ этомъ, продолжалъ мистеръ Скимполь, смотря на насъ вопросительнымъ взглядомъ: -- я думаю, не надулъ ли онъ меня? Да, онъ мнѣ сунулъ въ руку бумажку и говоритъ "за коммиссію"... не былъ ли это билетъ въ пять фунтовъ стерлинговъ -- какъ вы думаете? кажется это именно были какія-то деньги!
   Дальнѣйшія размышленія на счетъ этого предмета были прерваны приходомъ Ричарда и Волиса.
   Ричардъ представилъ намъ своего друга. Это былъ господинъ худощавый, съ подщипанными и посинѣвшими, какъ-будто отъ холода, губами; онъ былъ длиннаго роста, очень-сухопаръ, съ красными пятнами за лицѣ, имѣлъ привычку горбиться и ёжиться, и очень-коротеньную "гею. Онъ былъ одѣтъ весь въ черное, въ черныхъ перчаткахъ и застегнутъ до подбородка; въ венъ всего болѣе была замѣчательна какая-то безжизненность въ манерахъ и особенно странный взглядъ, съ которымъ онъ слѣдилъ за Ричардомъ.
   -- Надѣюсь, что я не обезпокою васъ, милостивыя государыни, говорилъ мистеръ Волисъ, обращаясь къ намъ, я тутъ я замѣтила въ немъ еще одну особенность: онъ говорилъ какъ-то не разжимая губъ: -- мы условились, милостивыя государыни, продолжалъ мистеръ Волисъ, чтобъ я сообщалъ мистеру Карстону, когда дѣло его будетъ въ докладѣ у лорда-канцлера; вчера неожиданно увѣдомилъ меня писецъ мой, что завтрашній день дѣло мистера Карстона будетъ на очереди; я. сейчасъ же взялъ мѣсто въ почтовой каретѣ и очутился здѣсь.
   -- Да, говоритъ Ричардъ, торжественно смотря на меня и Аду: -- мы не тянемъ дѣла попрежнему. Мы идемъ быстро, быстро впередъ! мистеръ Волисъ, намъ надо будетъ нанять здѣсь экипажъ, чтобъ сегодня же вечеромъ быть въ городѣ.
   -- Какъ прикажете, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ: -- я совершенно къ вашимъ услугамъ.
   -- Позвольте-ка, говоритъ Ричардъ: -- я сейчасъ схожу въ гостинницу и велю черезъ часъ приготовить намъ таратайку, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Mesdames, поручаю вашей любезности мистера Волиса.
   Ричардъ поспѣшно ушелъ къ гостинницѣ, а мы повернули домой.
   -- Необходимо ли, сэръ, присутствіе мистера Карстона завтрашній день въ судѣ? спросила я.
   -- Нѣтъ, миссъ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ: -- въ этомъ нѣтъ никакой надобности.
   Мы обѣ съ Адой выразили огорченіе, что онъ ѣдетъ только затѣмъ, чтобъ имѣть непріятности.
   -- Мистеръ Карстонъ принялъ за правило лично слѣдить за своими интересами, говорилъ мистеръ Волисъ: -- а если кліентъ, имѣетъ свои правила и эти правила законны, то моя прямая обязанность, вести его по этой дорогѣ. Въ дѣлахъ я люблю быть точенъ я прямъ. Я вдовецъ, у меня три дочери: Эмми, Женни и Каролина; мое желаніе не только прокормить ихъ, но и оставить имъ честное имя. Это очень-пріятная обязанность, миссъ.
   Это замѣчаніе относилось ко мнѣ, потому-что мистеръ Волисъ, шелъ со мной рядомъ.
   -- Какія чудныя окрестности! говорилъ мистеръ Волисъ: -- я имѣю престарѣлаго отца; онъ живетъ въ Таутонской Долинѣ, мѣстѣ его рожденія -- дивные виды; но и здѣсь видъ прекрасный!
   Чтобъ поддержать разговоръ, я спросила мистера Волиса, желалъ ли бы онъ жить въ деревнѣ?
   -- Вы, миссъ, касаетесь моей слабой струны. Здоровье мое разстроено (желудокъ въ плохомъ состояніи) и моя единственная мечта, поселиться въ деревнѣ, быть въ дамскомъ кругу, общества котораго лишаютъ меня мои занятія; но, согласитесь, имѣя трехъ дочерей на рукахъ и престарѣлаго отца, я не долженъ быть эгоистомъ. Правда, теперь я ужь больше не содержу бабушки -- вѣчная ей память: старушка скончалась на сто первомъ году своей жизни; но все-таки три дочери и престарѣлый отецъ -- работы много, миссъ.
   Надо было очень напрягать вниманіе, чтобъ понимать когда онъ говорилъ.
   -- Извините меня, что я говорю о дочеряхъ -- это также моя слабая струна -- мнѣ хочется оставить имъ нѣкоторую безбѣдность и честное имя.
   Такимъ-образомъ пришли мы на хуторъ мистера Бойтсорна; чай былъ готовъ и ожидалъ насъ. Вскорѣ послѣ насъ явился я Ричардъ. Онъ облокотился на кресло мистера Волиса я что-то сказалъ ему тихо. Мистеръ Волисъ отвѣчалъ вслухъ, по-крайней-мѣрѣ, такъ громко, какъ толико онъ могъ сказать: -- какъ вамъ угодно, сэръ; это совершенно въ вашей волѣ; я въ полномъ вашемъ распоряженіи.
   Изъ послѣдующихъ разговоровъ мы узнали, что Ричардъ безпокоилъ мистеръ Скимполь, а потому, сколько позволяла вѣжливость, мы обѣщали присмотрѣть за нимъ.
   Послѣ чая мы всѣ отправились къ той избушкѣ, въ которой путешественники наши наняли таратайку и тамъ нашли мужика, ожидавшаго насъ съ фонаремъ.
   Ричардъ и мистеръ Волисъ сѣли въ свой экипажъ -- одинъ полный отваги, другой -- какъ чорное привидѣніе, безжизненное и бездушное.
   Милочка моя говорила мнѣ послѣ ихъ отъѣзда: "что, будетъ ли Ричардъ счастливъ, или несчастенъ, будетъ ли онъ окруженъ друзьями, или покинутъ всѣми: она сочтетъ своимъ долгомъ только одно: любить его, любить безконечно.
   Сдержитъ ли она свое слово?
   Я смотрю впередъ на дорогу, вяжу конецъ пути, вижу мертвую пустыню Оберканцеляріи, ея истлѣвшія надежды и -- увы! мою милочку.
   

Часть восьмая.

ГЛАВА XXXVIII
Борьба.

   Когда настало время отъѣзда въ Холодный Домъ, мы не пропустили назначеннаго дня и были встрѣчены самымъ радушнымъ, самымъ внимательнымъ пріемомъ. Здоровье и силы мои возстановились совершенно; попрежнему, въ радостномъ расположеніи духа, вбѣжала я. въ свою комнату и, найдя на столѣ связку хозяйственныхъ ключей, поздоровалась съ ними, какъ съ старыми пріятелями. "Принимайся за свой долгъ Эсѳирь", сказала я себѣ-самой, побрякивая ключами: "принимайся съ чувствомъ полнаго удовольствія и подъ вліяніемъ той любви, которая такъ безвозмездно тебя окружаетъ!"
   Первыя утра, по моемъ пріѣздѣ, были хлопотливы и суетливы; столько бѣготни изъ одной комнаты въ другую, въ-особенности изъ моей въ Воркотню, и обратно столько счетовъ, уборки ящиковъ, комодовъ и проч. что, право, время для меня не шло, а летѣло. Приведя все въ надлежащій порядокъ, покончивъ всѣ хлопоты, я поѣхала на нѣсколько часовъ въ Лондонъ; подробности письма, которое я должна была сжечь на хуторѣ мистера Бойтсорна, заставляли меня спѣшить этой поѣздкой. Такъ по-крайней-мѣрѣ я думала.
   Цѣль поѣздки я свалила на Кадди Желлиби: я до-сихъ-поръ не могу отвыкнуть отъ ея дѣвичьяго имени -- такъ оно мнѣ пріятно. Написала къ ней предварительно письмецо, прося ее сопутствовать мнѣ при исполненіи нѣкоторыхъ дѣлъ. Отправясь изъ дому очень-рано въ почтовой каретѣ, я въ полдень пріѣхала въ Лондонъ, въ Ньюманскую Улицу.
   Мы не видались съ Кадди еще ни разу послѣ ея свадьбы; она была такъ рада моему пріѣзду, встрѣтила меня съ такою любовью, что и, право, начала бояться ревности ея мужа. Онъ между-тѣмъ былъ попрежнему плохъ, то-есть добръ, я хочу сказать, и съ утра до вечера не имѣлъ ни минутки свободнаго времени.
   Старый мистеръ Тервейдропъ былъ еще въ постели и Кадди варила ему шоколадъ. Задумчивый маленькій мальчикъ, ученикъ (забавная вещь быть ученикомъ танцмейстера) ожидалъ окончанія варки съ тѣмъ, чтобъ снести стаканъ шоколаду на верхъ въ комнату мистера Тервейдропа. Кадди говорила мнѣ, что ея свекоръ былъ очень-добрый и чувствительный человѣкъ, и они поживали вмѣстѣ очень-счастливо.
   Подъ словами: "поживали вмѣстѣ" надо было понимать, что старикъ мистеръ Тервейдропъ пользовался безвозмездно всѣмъ лучшимъ въ домѣ, то-есть имѣлъ лучшую комнату, прекрасный столъ и всевозможныя бездѣлушки, необходимыя для комфорта; между-тѣмъ, какъ Кадди и бѣдный мужъ ея имѣли только то, что могли сохранить отъ своихъ трудовъ за издержками на старика Тервейдропа, и тѣснились въ двухъ углахъ чердачка надъ конюшнями.
   -- Ну а что твоя ма, Кадди? сказала я.
   -- Я, Эсѳирь, слышу иногда о ней, отвѣчала Кадди: -- отъ бѣдваго на; а сама видаюсь съ ней очень, очень-рѣдко. Я могу сказать съ радостью, что мы очень-дружны, хотя ма все еще считаетъ ужасной глупостью мой бракъ съ танцмейстеромъ. Она боится, чтобъ это не имѣло на нее дурнаго вліянія.
   Мнѣ пришло въ голову, что мистриссъ Желлиби, промѣнявъ своя естественныя обязанности на телескопическую филантропію, застраховала себя ужь однимъ этимъ отъ всевозможныхъ вліяній. Разумѣется, мысль эту я никому не высказала.
   -- А твой папа Кадди? спросила я.
   -- Онъ приходитъ къ намъ всякій вечеръ, отвѣчала Кадди: -- и такъ любитъ сидѣть здѣсь, въ уголку, что сердце радуется, смотря на него.
   Взглянувъ въ уголъ, я замѣтила на стѣнѣ отпечатокъ головы мистера Желлиби и очень была рада, что онъ нашелъ для себя спокойное мѣстечко.
   -- Ну, а ты, Кадди, говорила я: -- готова пари держать, что ты постоянно въ трудахъ?
   -- Да, моя милая, отвѣчала Кадди: -- я дѣйствительно очень-занята. Скажу тебѣ по секрету, я и сама даю уроки въ танцеваньи. Здоровье-то Принца слабовато: мнѣ надобно ему пособлять. Вѣдь, онъ здѣсь отпрыгаетъ два часа, потомъ бѣжитъ въ другую школу, потомъ въ третью школу; потомъ частные уроки, постоянные ученики, живущіе у насъ на дому: онъ, бѣдняжка, очень устаетъ.
   Во всякомъ случаѣ, мнѣ казалось очень-страннымъ отдавать дѣтей на постоянное жительство въ школу, съ единственной цѣлью учиться танцамъ. Я спросила Кадди: много ли у васъ такихъ учениковъ?
   -- Четыре отвѣчала Кадди: -- одинъ и живетъ съ нами вмѣстѣ, а другіе трое уходятъ ночевать въ свои квартиры. Они добрыя дѣти. Только сойдясь вмѣстѣ, начинаютъ шалить и играть, а танцами не занимаются; мы ихъ стараемся всячески размѣщать но разнымъ угламъ. Вонъ тотъ, котораго ты видѣла, теперь вальсируетъ въ кухнѣ.
   -- Вѣдь они учатся однимъ только на, думаю я?
   -- Однимъ только на, отвѣчала Кадди: -- и чтобъ выучить на, имъ надо очень-много времени; а лѣтомъ мы встаемъ въ пять часовъ утра и танцуемъ съ ними фигуры.
   -- Какая трудолюбивая жизнь! воскликнула я.
   -- Я тебя увѣряю, моя милая, отвѣчала Кадди улыбаясь: -- когда утромъ приходятъ ученики и звонятъ (колокольчикъ проведенъ въ нашу комнату, чтобъ не будить рано мистера Тервейдропа), я подыму окно и взгляну на нихъ они стоятъ у дверей съ бальными башмачками подъ-мышкой и мнѣ приходитъ въ голову, что это маленькіе трубочисты.
   Все это мнѣ казалось очень-страннымъ, а Кадди съ большимъ удовольствіемъ разсказывала мнѣ тайны своихъ собственныхъ уроковъ.
   -- Такъ вотъ ты видишь, моя милая:-- для избѣжанія лишнихъ расходовъ я и должна кой-что знать на фортепьянахъ и на скрипкѣ: я и занимаюсь теперь этими инструментами въ свободныя минуты отъ хозяйственныхъ занятій. Ты знаешь, что дома я вѣдь ничего не умѣла; разумѣется, сначала, надо признаться, музыка очень-трудна; но у меня вѣрный слухъ и я пріучена къ усидчивости; за это, во всякомъ случаѣ, я должна тутъ благодарна ма; а если есть желаніе, Эсѳирь, такъ право можно до всего достигнуть.
   Съ этими словами Кадди сѣла, смѣясь, за фортепьяно и въ-самомъ-дѣлѣ очень-недурно съиграла какую-то кадриль; краснѣя, смѣясь встала она съ табурета и, переконфуженная своими первыми успѣхами, говорила мнѣ:
   -- Не смѣйся же, не смѣйся надо мною, добрая дѣвушка!
   Я бы, кажется, скорѣе заплакала. Впрочемъ, я ни плакала, ни смѣялась. Я хвалила ее отъ всего сердца и ободряла сколько могла. Я была внутренно убѣждена, что хотя Кадди была только женою танцмейстера и все честолюбіе ея заключалось только въ томъ, чтобъ самой сдѣлаться учительницей танцованья, но она шла по своей дорогѣ вѣришь шагомъ и занималась дѣломъ своимъ совершенно-добросовѣстно; а это. по моему мнѣнію, стоитъ любой миссіи.
   -- Другъ мой, говорила Кадди, въ восторгѣ: -- ты можешь понять, какъ ты меня утѣшаешь. Я тебѣ очень, очень-благодарна. Замѣть, сколько перемѣнъ даже во мнѣ самой, Эсѳирь. Вспомни тотъ вечеръ, когда я, запачканная въ чернилахъ, встрѣтила васъ съ Адой такъ невѣжливо, такъ грубо. Кто бъ, глядя на меня тогда, могъ подумать, что я въ-состояніи учить танцамъ, заниматься хозяйствомъ и проч.?
   Пока мы съ ней разговаривали, пришелъ и мистеръ Тервейдропъ молодой; онъ готовился давать урокъ въ танцовальномъ залѣ; при видѣ его, Кадди мнѣ сказала, что она теперь свободна и совершенно-готова къ моимъ услугамъ. Мнѣ еще рано было идти по дѣламъ и а очень радовалась, что могла не только не отрывать отъ занятій Кадди, во и сама пособить имъ. Мы всѣ втроемъ принялись за урокъ.
   Ученики были очень-забавный народъ. Кромѣ меланхолическаго Нальчика, который вальсировалъ въ-одиночку въ пустой кухнѣ, было еще два мальчика и одна грязная, маленькая дѣвочка въ газовомъ платьѣ. Маленькая дѣвочка казалась преждевременно-созрѣвшей; на ней была какая-то дѣдовская шляпка, также изъ газу, и башмачки ея лежали въ старомъ затасканномъ бархатномъ ридикюлѣ; мальчики были очень-неуклюжи; въ карманахъ у нихъ брякали камни и виднѣлись оглоданныя кости отъ завтрака. При видѣ ихъ я невольно спросила Кадди: какимъ образомъ пришло въ голову ихъ родителямъ посвятить дѣтей своихъ танцамъ? "Не знаю, говорила Кадди; ихъ родители очень-бѣдные люди; можетъ, они хотятъ сдѣлать изъ нихъ танцмейстеровъ, а можетъ, готовятъ ихъ для театра; мать меланхолическаго мальчика, содержитъ распивочную лавку инбирнаго пива". Цѣлый часъ мы танцовали очень-серьезно; меланхолическій мальчикъ выдѣлывалъ такія чудеса ногами, что я съ трудомъ удерживалась отъ смѣха; казалось, икры его и ступни были въ полномъ восторгѣ, которому не суждено было сообщаться выше. Кадди принимала въ преподаваніи живое участіе; она такъ была дѣятельна, что мужу ея почти не зачѣмъ было вмѣшиваться и онъ преимущественно игралъ на скрипкѣ. Къ-тому же, она переняла его прекрасную манеру, его легкость, и, обладая хорошимъ станомъ и хорошенькой наружностью, была очаровательна. Такимъ-образомъ танцевали мы до звонка.
   По окончаніи урока, мужъ Кадди началъ готовиться идти въ другую танцовальную школу, а Кадди -- со мной. Я между-тѣмъ оставалась въ танцевальной залѣ и наблюдала за учениками. Два приходящіе мальчика пошли наверхъ, чтобъ надѣть полусапожки и вцѣпиться въ волосы ученика, живущаго подъ кровлею мистера Тервейдропа; потомъ спустились внизъ, помѣстились подъ одной изъ лиръ, нарисованныхъ за стѣнахъ танцовальной залы, достали изъ кармановъ тартинки съ масломъ и говядиной и приступили къ утоленію аппетита, возбужденнаго танцами. Дѣвочка въ газовомъ одѣяніи, опустивъ сандаліи въ свой шитый ридикюль, всунула голову въ шляпу огромныхъ размѣровъ, а на мой вопросъ: любитъ ли она танцевать? отвѣтивъ гордо: "только не съ мальчишками!" надменнымъ шагомъ пошла домой.
   -- Старикъ мистеръ Тервейдропъ очень-огорченъ, говорила Кадди:-- что еще не успѣлъ одѣться и не можетъ имѣть удовольствія видѣть тебя.-- Онъ тебя, Эсѳирь, ужасно любитъ.
   Я выразила всю признательность за подобное вниманіе и, разумѣется, не сочла долгомъ прибавить, что отсутствіе его мнѣ еще болѣе пріятно.
   -- Онъ одѣвается очень-долго, говорила Кадди: -- ты знаешь какія у него прекрасныя манеры; ими всѣ любуются. Ахъ, Эсѳирь, какъ онъ добръ къ папенькѣ! Онъ однажды цѣлый вечеръ разсказывалъ ему про принца-регента, и я никогда не видала па въ такомъ восторгѣ.
   Въ умѣ моемъ живо представилась картина, какъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ выказываетъ свой тонъ и манеры передъ мистеромъ Желлиби. Я невольно спросила Кадди: что же онъ заставляетъ твоего папа говоритъ съ нимъ, или нѣтъ?
   -- Нѣтъ, говорила Кадди: -- папа ничего не говоритъ; но мистеръ Тервейдропъ говоритъ, папа удивляется, слушаетъ и очень любитъ слушать. Я знаю, что папа едва-ли способенъ къ тому, чтобъ перенять прекрасныя манеры я тонъ мистера Тервейдропа; но по-крайней-мѣрѣ вмѣстѣ они очень хороши. Ты не можешь повѣрить, какіе они друзья. Я никогда не видала, чтобъ папа нюхалъ табакъ; но, сидя съ мистеромъ Тервейдропомъ, онъ всякій разъ возьметъ щепотку табаку изъ его табакерки и постоянно впродолженіе цѣлаго вечера прикладываетъ ее къ носу.
   Всего забавнѣе казалось мнѣ, что мистеръ Тервейдропъ, такъ или иначе, спасалъ уши несчастнаго мистера Желлиби отъ барріобульскихъ проектовъ.
   -- Что же касается до Биби, говорила Кадди съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: -- то я, право, думала, Эсѳирь, что, не имѣя своихъ дѣтей, я не должна брать его къ себѣ, что онъ стѣснитъ мистера Тервейдропа и наскучитъ ему; напротивъ, любезность старика въ этомъ отношеніи выше всего на свѣтѣ. Онъ зазываетъ его въ себѣ, моя милая, заставляетъ его подать себѣ газеты, отдаетъ ему корочки отъ своихъ тостовъ, дѣлаетъ ему разныя порученія, посылаетъ просить его у меня шестипенсовую монету, и т. п., словомъ, продолжала Кадди весело: -- я очень, очень-счастлива и должна быть очень-благодарна. Куда мы идемъ, Эсѳирь?
   -- Въ Старую Причальную Улицу, сказала я: -- мнѣ надобно переговорить съ однимъ адвокатскимъ клеркомъ, который встрѣтилъ меня, когда я первый разъ пріѣхала въ Лондонъ и который провелъ меня къ вамъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, съ тобою всего естественнѣе идти мнѣ.
   Мы пошли въ Старую Причальную Улицу, отъискали квартиру мистриссъ Гуппи, обладающей свойствомъ быть истинной свекровью, и тамъ навели справки о мистерѣ Гуппи. Мистриссъ Гуппи занимала нижній этажъ; выглядывая на насъ, она подвергалась очевидной опасности треснутъ, какъ орѣховая скорлупа, подъ нажимомъ двери; однакожъ на призывъ нашъ выползла благополучно и пригласила насъ взойдти. Маленькая гостиная была убрана, въ-ожиданіи насъ, чистенько; главное украшеніе состояло въ портретѣ единственнаго сына, мистера Гуппи, который былъ поразительно-похожъ и такъ великъ, что врядъ-ли могъ быть вынесенъ обратно изъ комнаты. Сама мистриссъ Гуппи, одѣтая въ огромный чепецъ, была толстенькая старушка, съ очень-закраснѣвшимся носомъ, съ блуждающимъ глазомъ и постоянною улыбкою на губахъ.
   Въ комнатѣ, кромѣ портрета мистера Гуппи, былъ и самъ оригиналъ. Онъ былъ разодѣтъ очень-пестро и, сила на концѣ стола, углублялся въ чтеніе судебныхъ бумагъ, подпирая лобъ свой указательнымъ пальцемъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ! воскликнулъ мистеръ Гуппи, вставая съ своего стула: -- здѣсь, истинный оазисъ, матушка; будьте такъ добры, поставьте стулъ для пріятельницы миссъ Сомерсонъ и очистите немножко дорогу.
   Улыбка придавала мистриссъ Гуппи какой-то плутовской видъ. Она исполнила просьбу сына и усѣлась въ уголокъ, прижимая обѣіня руками къ груди своей носовой платокъ, какъ успокоительную приварку.
   Я представила Кадди, и мистеръ Гуппи, откланявшись, выразился, что друзья мои найдутъ всегда въ Старой Причальной Улицѣ самый радушный пріемъ. Послѣ рекомендаціи, я приступила къ изъясненію цѣли моего прихода.
   -- Я имѣла смѣлость писать къ вамъ, сэръ, сказала я.
   Мистеръ Гуппи, въ видѣ подтвержденія словъ моихъ, вынулъ изъ боковаго кармана мою записку, прижалъ ее къ своимъ губамъ и снова опустилъ въ карманъ, отвѣсивъ мнѣ многозначительный поклонъ. Мистриссъ Гуппи была отъ всего этого въ такомъ восторгѣ, что, улыбаясь, мотала головой и локтемъ давала знать Кадди о тѣхъ пріятныхъ чувствахъ, которыя волновали ея сердце.
   -- Могу ли я сказать вамъ наединѣ нѣсколько словъ? спросила я.
   Трудно передать, какое вліяніе произвелъ этотъ вопросъ на мистриссъ Гуппи: она прижимала платокъ къ губамъ, подталкивала Кадди и локтемъ и ногой, мотала головой и только съ большимъ трудомъ была въ-состояніи вывести бѣдную Кадди чрезъ корридоръ въ сосѣднюю комнату, заставленную кроватью и комодомъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ, говорилъ мистеръ Гуппи: -- извините за такое выраженіе родительскихъ чувствъ при видѣ сыновняго счастья. Матушка очень-взволнована и ея поступки -- слѣдствіе нѣжной любви ко мнѣ.
   Боже, какъ вспыхнулъ, какъ измѣнился въ лицѣ мистеръ Гуппи, когда я откинула вуаль!
   -- Я желала имѣть удовольствіе видѣть васъ на нѣсколько минутъ здѣсь, въ вашей квартирѣ, сказала я: -- потому-что, помню, вы говорили мнѣ, по поводу извѣстнаго обстоятельства, что приходъ мой къ вамъ, въ контору мистеровъ Кенджа и Корбая могъ бы нѣкоторымъ образомъ компрометировать васъ, мистеръ Гуппи.
   Я знаю, что я и теперь компрометировала его страшно; я никогда не видала такого замѣшательства, такой боязни, такого волненія, которое выражалось на лицѣ мистера Гуппи.
   -- Миссъ Сомерсонъ, миссъ Сомерсонъ... бормоталъ мистеръ Гуппи: -- я... я, извините меня, миссъ... но въ нашей профессіи... то-есть мы... мы должны выражаться... выражаться опредѣлительно... Вы говорите... вы изволите говорить... о томъ обстоятельствѣ... когда я когда я имѣлъ честь... выразить... сдѣлать... предложеніе... которое... ммм... гм, гм!..
   Очевидно, у него что-то стояло въ горлѣ, съ чѣмъ онъ никакъ не могъ справиться. Онъ прикрывалъ ротъ рукою, прокашливался, кривлялся, усиливался проглотить, опять прокашливался, опять кривлялся, озарялся вокругъ, перебиралъ бумаги -- ни что не пособляло.
   -- На меня напалъ, миссъ, какой-то столбнякъ, рѣшился онъ наконецъ выговорить: -- я подверженъ, клянусь вамъ, подверженъ приливамъ крови... вотъ-съ это потому я и не могу... гм... гм... пройдетъ-съ.
   Я дала ему нѣсколько времени оправиться. Онъ употребилъ эти минуты на размышленіе, прикладывалъ руку ко лбу, потиралъ носъ и наконецъ, отодвинувъ стулъ свой въ уголъ комнаты, началъ говорить смѣлѣе, но все-таки безпокойно:
   -- Намѣреніе мое было, замѣтить, миссъ... Господи!.. раздраженіе дыхательнаго горла... ужасно... гм... гм!.. мое намѣреніе,-- миссъ, было замѣтить, что вы оказали въ то время столько великодушія и отринули мое предложеніе. Вы... вы конечно не имѣете ничего противъ этого. Конечно не было свидѣтелей... и, быть-можетъ, чтобъ успокоить мен... чтобъ успокоить свою совѣсть... вы готовы всегда и при всѣхъ... высказать... повторить вашъ отказъ...
   -- Безъ всякаго сомнѣнія, сказала я: -- а отклонила дѣлаемое мнѣ вами предложеніе, мистеръ Гуппи, безъ всякой преднамѣренной мысли.
   -- Благодарю васъ, миссъ, отвѣчалъ онъ, размѣряя столъ своими дрожащими руками: -- слова ваши совершенно-удовлетворительны и дѣлаютъ вамъ честь... Гм, гм!.. раздраженіе дыхательнаго горла... это такъ... Гм... гм... гм-гм... вы, можетъ-быть, разсердитесь, если я скажу... впрочемъ, вашъ умъ... вашъ здравый смыслъ... если а скажу, что мое предложеніе было... Гм, гм... проклятое раздраженіе!.. было послѣднее и больше не возобновится...
   -- Я это совершенно понимаю, сказала я.
   -- Быть-можетъ... конечно... гм, гм... въ этомъ нѣтъ надобности... но такъ, для успокоенія меня... вашей совѣсти... вы не сочтете лишнимъ подтвердить это объясненіе... то-есть, понимаете... Форменный отказъ? говорилъ мистеръ Гуппи.
   -- Совершеннѣйшимъ и полнѣйшимъ образомъ подтверждаю его, отвѣчала я.
   -- Благодарю васъ, благодарю васъ, говорилъ мистеръ Гуппи: -- очень-великодушно... очень-благородно съ вашей стороны. Я, гм, гм... очень сожалѣю, что мои будущіе планы въ связи съ настоящими обстоятельствами, которыя, выше моей власти, лишаютъ меня возможности возобновить когда бы то ни было, это... гм, гм... предложеніе и... гм!.. цѣпи Гименея... должны быть предъ миртовыми вѣтвями дружбы... гм, гм!..
   Раздраженіе дыхательнаго горла помогло дѣлу и пресѣкло измѣреніе квадратнаго содержанія стола.
   -- Быть-можетъ теперь я могу высказать вамъ цѣль моего посѣщенія? начала я.
   -- Я сочту за счастье выслушать ваше желаніе, миссъ; я совершенно убѣжденъ, это вашъ здравый смыслъ... гм, гм... вашъ положительный умъ... то-есть гм... гм... что вы видите въ настоящемъ свѣтѣ все, все, и слѣдовательно всякое замѣчаніе ваше можетъ только доставить мнѣ удовольствіе.
   -- Вы были такъ добры, выразили мнѣ при томъ обстоятельствѣ...
   -- Извините, миссъ, говорилъ мистеръ Гуппи: -- но... но... гм... гм... знаете, лучше говорить о фактахъ, чѣмъ... гм-гм... о выраженіяхъ.... можетъ-статься, я что-нибудь и выразилъ... теперь не припомню...
   -- Вы выразили при томъ обстоятельствѣ, начала я снова: -- готовность вступиться въ мои интересы, упрочить мое благосостояніе, дѣлать розыски о судьбѣ моей. Я знаю, что причиной такой мысли въ васъ было мое настоящее положеніе: вы знали, что я сирота, обязанная всѣмъ мистеру Жарндису. Единственная цѣль моего къ вамъ посѣщеніи, мистеръ Гуппи, состоитъ въ томъ, чтобъ убѣдить васъ оставятъ всякое желаніе разъискивать исторію моего рожденія; я ее знаю я много думала о ней, въ-особенности въ послѣднюю болѣзнь мою, и пришла наконецъ къ такому заключенію, что если вы дѣйствительно желаете мнѣ счастья, если вы дѣйствительно питаете ко мнѣ чувство дружбы, то вы оставите всѣ попытки розъисковъ относительно меня. Быть-можетъ, вы ими и не занимались; въ такомъ случаѣ, извините, что я васъ обезпокоила; но если вы стали ужь приводить въ исполненіе ваше обѣщаніе, то я умоляю васъ, ради моего спокойствія, ради нашей дружбы, ради всего на свѣтѣ, отказаться отъ него вполнѣ.
   -- Я долженъ сознаться, говорилъ мистеръ Гуппи:-- что вы, миссъ, выражаетесь съ такимъ вѣрнымъ чувствомъ и такъ здравомысленно, какъ только можно. Ничто не можетъ быть справедливѣе, какъ такое благородное желаніе; и если я за нѣсколько минутъ передъ этимъ осмѣливался ошибиться въ васъ, за-то теперь испрашиваю у васъ совершенное прощеніе. Нѣтъ надобности говорить, миссъ, гм... гм... ваше вѣрное чувство и здравый смыслъ тому порукой... что, испрашивая прощенье, я не касаюсь того предмета... гм... гм... который вы сами уже рѣшили удовлетворительно.
   Я, впрочемъ, должна сказать въ оправданіе мистера Гуппи, что раздраженіе дыхательнаго горла было слѣдствіемъ не грубости сердца, но того жалкаго положенія, котораго онъ самъ стыдился, и онъ отъ всей души радовался, что еще можетъ для меня что-нибудь сдѣлать.
   -- Если вы мнѣ позволите высказать все сразу, такъ, чтобъ снова не возвращаться къ тому, что ужь было говорено, начала я, замѣтивъ, что мистеръ Гуппи желаетъ опять вступить въ оправданіе:-- то вы мнѣ сдѣлаете большое снисхожденіе, сэръ. Я пришла къ вамъ такъ таинственно потому, что не измѣняла и не хотѣла измѣнить вашей просьбѣ: держать въ секретѣ тѣ объясненія, которыя нѣкогда между нами происходили. Болѣзнь, о которой я говорила, лишила меня всякаго опасенія прійдти къ вамъ и откровенно изложатъ ною просьбу. Она единственно состоитъ въ томъ, что а вамъ ужъ высказала, и я увѣрена, что вы мнѣ позволите надѣяться на ея совершенное исполненіе.
   Опять скажу въ оправданіе мистера Гуппи, что онъ все болѣе-и-болѣе стыдился своего положенія и, радуясь, что можетъ быть для меня какъ-нибудь полезенъ, отвѣчалъ мнѣ:
   -- Клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь душою, миссъ Сомерсонъ, что до-тѣхъ-поръ, пока во мнѣ будетъ хотя одна капля крови, я буду стараться исполнять ваши желанія. Съ-этихъ-поръ я оставляю всѣ мои розъиски на вашъ счетъ, и если вамъ угодно, а готовъ сейчасъ же, въ присутствіи всѣхъ, произнести клятву. Повѣрьте, все, что я говорю въ настоящую минуту, произнесъ мистеръ Гуппи скороговоркой: -- я говорю истину, совершенную истину...
   -- Я совершенно вѣрю вамъ, сказала я, остановивъ его въ изліяніи клятвъ: -- довольно; благодарю васъ отъ всего моего сердца. Кадди, я готова, моя милая!
   Матушка мистера Гуппи вышла съ Кадди изъ другой комнаты (кивая мнѣ радостно, улыбаясь и подмигивая); мы простились и пошли домой. Мистеръ Гуппи проводилъ насъ до дверей съ видомъ человѣка, бредящаго или еще несовсѣмъ-проснувшагося, и, вытараща глаза, слѣдилъ за нами.
   Но спустя минуту онъ побѣжалъ къ намъ безъ шляпы; вѣтеръ развѣвалъ его волосы; дойдя до насъ, онъ остановился и сказалъ съ жаромъ: Миссъ Сомерсонъ, клянусь честью, вы можете на меня положиться.
   -- Я вамъ вѣрю, сказала я, вѣрю совершенно.
   -- Извините, миссъ, продолжалъ мистеръ Гуппи, остановись: -- но такъ-какъ эта леди... гм... гм!.. ваша свидѣтельница... въ видахъ успокоенія вашей совѣсти... которую мнѣ бы хотѣлось видѣть въ совершенно-спокойномъ состояніи... еслибъ, миссъ, вы были такъ добры... и повторили при ней... гм... гм!.. то, о чемъ мы говорили... что составляетъ нѣкоторымъ образомъ...
   -- Кадди, сказала я, обращаясь къ ней: -- я думаю, ты не будешь удивлена, если я скажу тебѣ, моя милая, что никогда не было никакого обѣщанія...
   -- Никакого предложенія вступить въ бракъ... прибавилъ мистеръ Гуппи.
   -- Никакого предложенія вступить въ бракъ, повторила я:-- со стороны этого джентльмена...
   -- Вильяма Гуппи, жительствующаго въ Мидльсекской Части на Пентонской Площади въ Пентонвильскомъ Переулкѣ.
   -- Со стороны мистера Вильяма Гуппи, жительствующаго въ Мидльеекской Части на Пентонской Площади въ Пентонвильскомъ Переулкѣ.
   -- Благодарю васъ, миссъ, говорилъ мистеръ Гуппи -- Совершенно правильно... гм... гм!.. Извините, какъ имя и фамилія этой леди?
   Я сказала.
   -- Онѣ замужемъ, я полагаю? говорилъ мистеръ Гуппи.-- Замужемъ.-- Благодарю васъ. Каролина, дочь Желлиби, жена Тервейдропъ, жительство имѣетъ въ Ньюманской Улицѣ, въ Оксфордскомъ Кварталѣ. Очень-обязанъ.
   Онъ ушелъ домой, но потомъ опять прибѣжалъ назадъ.
   -- Что касается до этого пункта, то я долженъ сказать вамъ, что мои планы въ будущемъ, въ соединеніи съ тѣми обстоятельствами, которыя выше моей власти, препятствуютъ мнѣ возобновить то, что нѣсколько минутъ назадъ, было кончено между нами совершенно, говорилъ мистеръ Гуппи грустно и задумчиво:-- дѣлать нечего. Вы сами знаете, что дѣлать нечего. Я вполнѣ надѣюсь на васъ.
   -- Вы совершенно-правы, отвѣчала я.-- Предметъ этотъ не допускаетъ сомнѣній.
   -- Благодарю васъ, миссъ Сомерсонъ, благодарю васъ.
   И мистеръ Гуппи снова побѣжалъ домой и снова вернулся назадъ.
   -- Это очень-великодушно съ вашей стороны, миссъ, очень-великодушно, говорилъ онъ:-- еслибъ можно было воздвигнуть алтарь подъ сѣнью дружбы... но клянусь всѣмъ, что мнѣ дорого, вы можете полагаться на меня во всѣхъ отношеніяхъ, не касаясь только нѣжныхъ струнъ...
   Борьба различныхъ ощущеній въ измѣннической груди мистера Гуппи, въ-особенности безчисленная бѣготня его отъ насъ къ собственной двери и обратно, съ растрепанными волосами, сильно-требовавшими стрижки, были немаловажной причиной, заставлявшей насъ удалиться поспѣшнѣе домой. И мы спѣшили; на сердцѣ у меня было легко, очень-легко; а мистеръ Гуппи долго еще стоялъ у двери и колебался: сбѣгать за нами, или нѣтъ?
   

ГЛАВА XXXIX.
Стряпчій и кліентъ.

   Въ Канцелярской Улицѣ есть гостинница Саймонда; тамъ, на дверяхъ подъ крупной надписью: НИЖНІЙ ЭТАЖЪ, виднѣется имя мистера Волиса. Гостинница маленькая, подслѣпая, блѣдная, грязная; что-то въ родѣ большаго грохота, съ двумя отдѣленіями и рѣшетомъ. Взглянешь на нее и подумаешь, что мастеръ Саімондъ былъ въ свое время порядочный кулакъ и построилъ гостинницу изъ стараго строительнаго матеріала, очень-знакомаго съ грязью, гнилостью и другими признаками вещественнаго разрушенія, способными упрочить память покойнаго стремленіемъ къ скорому паденію. Въ этомъ грязномъ мавзолеѣ, въ память Саймонда, виднѣется юридическій гербъ мистера Волиса.
   Контора мистера Волиса, отталкивающая по расположенію и оттолкнутая по положенію, находится въ углу и примыкаетъ къ глухой стѣнѣ. Узкій, грязный корридоръ, выстланный сучковатымъ поломъ, ведетъ къ черной, какъ сажа, двери мистера Волиса, въ темный уголъ, гдѣ не видать Божьяго свѣта и въ самый-яркій лѣтній день. Корридоръ перегороженъ черной балкой, отдѣляющей ходы въ подвальный этажъ, и объ эту балку запоздалые цивилисты вѣчно бьются лбами. Комната мистера Волиса такихъ малыхъ размѣровъ, что одинъ писецъ можетъ открыть дверь, не вставая съ своего стула, между-тѣмъ, какъ другой писецъ, сидящій съ первымъ за одной конторкой, локоть объ локоть, можетъ съ такою же удобностью, не приподымаясь, шевелитъ щипцами въ каминѣ. Запахъ какъ-будто отъ паршивой овцы, въ соединеніи съ запахомъ отъ плѣсени и пыли совершенствуется еще вечернимъ, а иногда и дневнымъ употребленіемъ сальныхъ свѣчъ для освѣщенія, и запахомъ отъ пергамена и кожъ, лежащихъ въ засаленныхъ ящикахъ. Вообще, атмосфера такъ хороша, что изъ рукъ вонъ. Человѣческая память не въ-состояніи запомнить, когда послѣдній разъ красили комнаты, или отбѣливали потолки въ квартирѣ мистера Волиса. Оба камина дымятъ страшно и вездѣ видѣнъ непроницаемый слой грязи и ржавчины. Побитыя, плохо-замазанныя стекла въ своихъ тяжелыхъ рамахъ имѣютъ два замѣчательныя свойства: вѣчно-грязны и открываются не иначе, какъ съ большимъ усиліемъ. Этимъ и объясняется феноменъ, что въ жаркое время лѣта, въ зубахъ каждой рамы торчитъ по полѣну.
   Мистеръ Волисъ очень-почтенный человѣкъ. Дѣла его неважны; но онъ очень-почтенный человѣкъ. Великіе адвокаты, составившіе себѣ уже состояніе, или подвизающіеся только на поприщѣ обогащенія, считаютъ его очень-почтеннымъ человѣкомъ. Онъ не опуститъ изъ виду ни одного хорошаго случая -- это первый шагъ къ почету. Онъ себѣ не позволяетъ никакихъ удовольствій -- второй шагъ къ почету. Онъ молчаливъ и серьёзенъ -- третій шагъ, къ почету. Пищевареніе его въ плохомъ состояніи -- а это въ высшей степени почтительно. Онъ вездѣ косить траву, гдѣ только можно, для трехъ своихъ дочерей и кормитъ еще отца, въ Таутонской Долинѣ.
   Главный принципъ англійскаго законовѣдѣнія состоятъ въ томъ, чтобъ дѣлать дѣла для своей собственной пользы, и этотъ принципъ выполняется отчетливо, единственно, по всѣмъ кривымъ путямъ лабиринта, извѣстнаго подъ названіемъ: англійское судопроизводство. Смотря съ этой точки зрѣнія, оно кажется стройнымъ, связнымъ цѣлымъ, а не страшнымъ хаосомъ, какъ обыкновенно думаютъ о немъ непосвященные: Заставьте ихъ взглянуть въ истинномъ свѣтѣ на этотъ великій принципъ дѣлать дѣла для своей пользы насчетъ ближняго -- и вѣрно они перестанутъ ворчать и глумиться.
   Но, не понимая этого ясно, а разсматривая только вполовину и сбивчиво, непосвященные иногда страдаютъ въ своемъ спокойствіи и въ карманѣ, сердятся и ворчатъ. Тогда почтенность мистера Волиса торжественно ставится противъ нихъ, какъ охранительныя латы.
   -- Отмѣнить это постановленіе, сэръ? говоритъ мистеръ Кенджъ истерзанному кліенту:-- отмѣнить его, дорогой мой сэръ? Я съ вами несогласенъ; я никакъ не могу раздѣлить этого мнѣнія. Поприте этотъ законъ, сэръ, и вы увидите, какое дѣйствіе произведетъ вашъ необдуманный поступокъ на классъ практикантовъ, имѣющихъ -- да позволено мнѣ будетъ такъ выразиться -- глубоко-достойнаго представителя въ лицѣ мистера Волиса, адвоката противной партія? Сэръ, этотъ классъ практикантовъ стерся бы съ лица земли. Но вы не въ-состояніи перенести -- я хочу сказать, что вся соціальная система не въ-состояніи перенести утрату такихъ людей, какъ мистеръ Волисъ. Прилеженъ, предусмотрителенъ, неутомимъ и точенъ. Дорогой сэръ мой, я понимаю ваши настоящія ощущенія, допускаю ваше негодованіе касательно современнаго состоянія дѣлъ; скажу болѣе: я понимаю, что оно вамъ должно быть нѣсколько-тяжело, но никогда я не могу возвысить моего голоса въ пользу уничтоженія цѣлаго класса людей, подобныхъ мистеру Волису.
   Почтенность мистера Волиса была съ торжественнымъ, побѣждающимъ эффектомъ цитирована и въ парламентскихъ засѣданіяхъ, какъ сіе значится въ записи знаменитѣйшихъ адвокатовъ и въ нижеслѣдующемъ порядкѣ:

No 517,869.

   Вопросъ. Если я понимаю васъ, то эти формы судопроизводства причиняютъ замедленіе?
   Отвѣтъ. Точно такъ-съ, нѣкоторое замедленіе.
   Вопросъ. И требуютъ большихъ расходовъ?
   Отвѣтъ. Безъ-сомнѣнія, онѣ не могутъ быть выполнены безъ нѣкоторыхъ издержекъ.
   Вопросъ. Причиняютъ несказанныя неудовольствія?
   Отвѣтъ. Я не приготовился отвѣчать на этотъ вопросъ; но что касается до меня, то мнѣ онѣ никогда никакого неудовольствія не причиняли; совсѣмъ напротивъ.
   Вопросъ. Такъ вы полагаете, что уничтоженіе этихъ формъ повлечетъ за собою уничтоженіе цѣлаго класса практикантовъ?
   Отвѣтъ. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.
   Вопросъ. Можете ли вы указать на одного изъ представителей этого класса?
   Отвѣтъ. Могу. Напримѣръ, мистеръ Волисъ: онъ совершенно разорится.
   Вопросъ. Мистеръ Волисъ считается въ ихъ профессіи почтеннымъ человѣкомъ?
   Отвѣтъ (уничтожающій всѣ вопросы по-крайней-мѣрѣ на десять лѣтъ). Мистеръ Волисъ считается въ ихъ профессіи очень-почтеннымъ человѣкомъ.
   Такъ въ откровенныхъ разговорахъ частные авторитеты, неменѣе-безкорыстные генеральныхъ авторитетовъ, утверждаютъ, что они не понимаютъ куда идетъ вѣкъ; что люди бѣгутъ безъ оглядки и скользятъ надъ пропастью; что головы у нихъ не на мѣстѣ; что эти перемѣны пахнутъ смертью такимъ людямъ, какъ мистеръ Волисъ: это человѣкъ, который обладаетъ несомнѣнными достоинствами, отцомъ въ Таутонской Долинѣ и тремя дочерьми дома. Сдѣлайте еще шагъ въ этомъ несчастномъ направленіи, говорятъ они, и мы спрашиваемъ васъ: что будетъ съ отцомъ Волиса? Что жъ ему прикажете: умереть съ голоду? А что жь будетъ съ дочерьми Волиса? Прикажете имъ идти въ швейки или въ гувернантки? "То-есть точь-въ-точь разсуждаютъ такъ, какъ будто-бъ мистеръ Волисъ и вся его родня были никто другіе, какъ людоѣды, которыхъ предлагается истребить. Въ-самомъ-дѣлѣ, всѣ умозаключенія ихъ сводятся къ одному: какъ можно истребить племя людоѣдовъ! Попробуйте сдѣлать людоѣдство дѣломъ беззаконнымъ и вы погубите всѣхъ Волисовъ. {Для поясненія этого мѣста, напомнимъ читателямъ, что англійское судопроизводство, изобильное рѣчами адвокатовъ, въ рукахъ которыхъ законы служатъ только орудіемъ прижимокъ, взятокъ и всевозможныхъ злоупотребленій, встрѣчало во всѣ эпохи цивилизаціи значительную оппозицію со стороны людей здравомыслящихъ; но вся эта оппозиція, мнѣнія которой раздѣляетъ и авторъ, опровергалась правомъ сильнаго или давностью и вообще аргументами, приведенными авторомъ въ этой главѣ.} Какъ это возможно!.."
   Однимъ словомъ мистеръ Волись, его три дочери и отецъ въ Таунтонской Долинѣ служатъ предохранительными столбами, подпирающими зданіе, готовое рухнуть съ минуты на минуту. И у многихъ людей, при многихъ обстоятельствахъ, всегда вертится на языкѣ вопросъ, что будетъ съ Волисами, какія постигнутъ ихъ бѣдствія, или что они могутъ выиграть? но никогда и никто не заботится замѣнить зло добромъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Лорд-канцлеръ, десять минутъ назадъ, окончилъ послѣднее засѣданіе а началась длинныя вакаціи. Мистеръ Волисъ, его молодой кліентъ, нѣсколько синихъ мѣшковъ, поспѣшно набитыхъ бумагами и утратившихъ свою правильную норму, какъ змѣи, только-что нажравшіяся, возвратились въ свой офиціальный вертепъ.
   Мистеръ Волись, покойный, неизмѣнный, какъ и слѣдуетъ быть человѣку съ такимъ почетомъ, какъ онъ, медленно снимаетъ свои черныя узкія перчатки, словно кожу съ своихъ рукъ, снимаетъ свою узкую шляпу, словно черепъ съ своей головы, и почтенно садится за свою конторку. Кліентъ срываетъ свои перчатки, швыряетъ шляпу куда-то въ уголъ, мало заботясь куда; бросается въ кресло, ворча и едва переводя духъ, склоняетъ свою горячую голову на ладонь и смотритъ точь-въ-топь какъ статуя отчаянія.
   -- Опять ничего не сдѣлано, говоритъ Ричардъ: -- это ужасно!
   -- Не говорите, что ничего не сдѣлано, отвѣчаетъ хладнокровный Волись: -- это нехорошо, сэръ, несправедливо, сэръ!
   -- Что жъ сдѣлано? что жь сдѣлано? спрашиваетъ Ричардъ, мрачно смотря на него.
   -- Быть-можетъ вашъ вопросъ не такъ поставленъ, отвѣчаетъ Волись: -- быть-можетъ, вамъ надо спрашивать: что дѣлается, что дѣлается?
   -- Что жь дѣлается? говоритъ нетерпѣливый кліентъ.
   Водись сидитъ, держа руки на конторкѣ, въ покойномъ расположеніи духа; онъ занимается соединеніемъ оконечностей пальцевъ правой руки съ оконечностями пальцевъ лѣвой руки; смотритъ пристально и внимательно на своего кліента и отвѣчаетъ ему:
   -- Много, много дѣлается, сэръ. Мы приложили наши плечи къ колесу, мистеръ Карстонъ, и колесо вертится.
   -- Да, только колесо-то кажется зубчатое, говоритъ мистеръ Карстонъ.-- Что я теперь буду дѣлать эти четыре или пять проклятыхъ мѣсяцевъ? продолжаетъ онъ, вскакивая со стула и прохаживаясь взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Мастеръ Карстонъ, отвѣчаетъ Волисъ, не спуская глазъ съ своего кліента: -- вы человѣкъ очень-пылкаго темперамента и это меня и васъ пугаетъ. Извините меня, если и позволю себѣ датъ вамъ совѣтъ быть похладнокровнѣе, потерпѣливѣе, не такъ горячиться: вы вѣдь этимъ только портите себѣ кровь, здоровье ваше слабѣетъ...
   -- То-есть однимъ словомъ: подражать вамъ -- не такъ ли? мистеръ Волисъ, говорятъ Ричардъ, садясь опять въ кресло съ сардоническимъ смѣломъ я топая ногами о безцвѣтный коверъ.
   -- Сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Волисъ, смотря на своего кліента, точно съ такимъ же взглядомъ, какъ голодный коршунъ смотрятъ на цыпленка: -- е аръ. говорить онъ своимъ задыхающимся голосомъ и съ безкровнымъ спокойствіемъ:-- я не имѣю претензія считать себя образцомъ для подражанія вамъ, или кому бы то ни было. Все мое желаніе состоятъ только въ томъ, чтобъ оставить моимъ тремъ дочерямъ незапятнанное имя. Съ меня этого достаточно: я незаносчивъ, сэръ. Но такъ-какъ вы, мистеръ Карстонъ, указуете на меня, я готовъ сознаться, что я желалъ бы удѣлять вамъ частицу моего спок... вижу, вы хотите сказать моей нечувствительности... пожалуй, сэръ, извольте, моей нечувствительности... такъ я бы желалъ удѣлять вамъ, сэръ, частицу моей нечувствительности.
   -- Мистеръ Волисъ, оправдывается кліентъ, слегка покраснѣвъ:-- я не имѣю намѣренія укорять васъ въ нечувствительности.
   -- Быть-можетъ, безъ намѣренія, но вы укоряете, отвѣчаетъ равнодушный Волисъ: -- и очень-натурально. Обязанность моя состоитъ въ томъ, чтобъ блюсти за вашими интересами съ полнымъ присутствіемъ духа; слѣдовательно я долженъ быть хладнокровенъ, и понимаю, что въ подобныя минуты я долженъ казаться вамъ, человѣку взволнованному и разстроенному, существомъ безчувственнымъ. Дочери мои знаютъ меня лучше. Престарѣлый отецъ мой знаетъ меня вѣрнѣе. Но они знаютъ меня больше времени чѣмъ знаете вы, и довѣрчивое око любви непохоже на подозрительное око дѣловаго человѣка. Я впрочемъ, не хочу этимъ сказать, чтобъ дѣловые люди были подозрительны -- совсѣмъ нѣтъ. Я блюду за вашими интересами и желаю, чтобъ всѣ неудачи падали на меня -- да, единственно на меня. Но ваши интересы требуютъ, чтобъ я былъ хладнокровенъ и методиченъ, мистеръ Карстонъ, и я не могу быть иначе; да, сэръ, не могу даже изъ угожденія вамъ.
   Мистеръ Волисъ, взглянувъ на конторскую кошку, сторожившую терпѣливо мышь у одной изъ щелей пола, устремляетъ свой чарующій взглядъ на молодаго кліента и начинаетъ своимъ заглохнувшимъ полу голосомъ, какъ-будто-бы въ немъ торчалъ какой-то нечастый духъ, который нейдетъ ни взадъ, ни впередъ:
   -- Вы спрашиваете, сэръ, что вы будете дѣлать во время длинныхъ вакацій? Я надѣюсь, что вашъ-братъ, молодой офицеръ, найдетъ много себѣ развлеченій, если только захочетъ. Если бы вы спросили меня, чѣмъ я буду заниматься въ эти дни, я могъ бы вамъ отвѣтить положительно, что буду блюсти за вашими интересами; я буду постоянно здѣсь и день и ночь слѣдимъ за ними. Это моя обязанность, мистеръ Карстонъ, и вакаціи ли, судейскій ли терминъ, для меня безразлично все-равно. И если вамъ надо посовѣтоваться со мной касательно вашихъ дѣлъ, вы меня всегда найдете здѣсь къ вашимъ услугамъ. Другіе адвокаты выѣзжаютъ изъ города. Я не выѣзжаю, сэръ. Не то, чтобъ я осуждалъ ихъ за желаніе провести лѣто на дачѣ -- нѣтъ, я только говорю: я не дѣлаю изъ города ни шагу. Эта конторка -- ваша скала, сэръ.
   Мистеръ Волисъ ударяетъ рукой по верхней доскѣ конторки и она издаетъ глухой, гробовой звукъ. Впрочемъ, на ухо мистера Ричарда Карстона этотъ звукъ производитъ успокоительное дѣйствіе и мистеръ Волисъ, надо думать, не сомнѣвается въ этомъ.
   -- Я совершенно-убѣжденъ, мистеръ Волисъ, говоритъ Ричардъ болѣе-дружескимъ и болѣе-веселымъ голосомъ: -- что на свѣтѣ нѣтъ человѣка обязательнѣе васъ и что имѣть дѣло съ вами, значитъ имѣть дѣло съ такимъ человѣкомъ, который не требуетъ за собой присмотра. Но поставьте себя на мое мѣсто; вообразите себя въ этомъ аду, гдѣ все глубже и глубже погружаешься въ пропасть, гдѣ постоянно надѣешься я постоянно надежды лопаютъ одна за другой; гдѣ замѣчаешь, что съ каждымъ днемъ становишься хуже и хуже и что улучшенія нѣтъ ни въ чемъ -- и тогда вы увидите все въ черномъ свѣтѣ, какъ иногда вижу я.
   -- Вы знаете, говоритъ мистеръ Волисъ: -- что я, сэръ, никогда не подаю надеждъ. Я вамъ сказалъ съ перваго дня нашего знакомства: мистеръ Карстонъ, не ожидайте отъ меня надеждъ, въ-особенности въ такомъ дѣлѣ, гдѣ большая часть проторей и убытковъ должна быть покрыта капиталомъ, оспориваемымъ процесомъ, я бы поступилъ безчестно, еслибъ вздумалъ подавать надежды. Со стороны можно было бы заподозрить меня въ корыстолюбіи. Однакожь, если вы говорите, что нѣтъ никакой перемѣны къ-лучшему, то я не могу удержаться, чтобъ не опровергнуть васъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? воскликнулъ Ричардъ радостно:-- какъ же вы меня опровергнете?
   -- Мастеръ Карстонъ, вы опираетесь на...
   -- На скалу, какъ вы только-что сказала.
   -- Да, сэръ, точно такъ, говоритъ мистеръ Волисъ, ласково кивая головой и постукивая по верхней доскѣ конторки, которая издаетъ гробовой звукъ и какъ-будто говоритъ: пепелъ на пепелъ, прахъ на прахъ:-- да-съ, мистеръ Карстонъ, на скалу, а это что-нибудь да значитъ. Вы дѣйствуете самостоятельно и не спутаны видами другихъ. И это что-нибудь да значитъ. Дѣло не дремлетъ; мы его шевелимъ, провѣтриваемъ, подталкиваемъ. И это, надѣюсь, что-нибудь да значитъ. Теперь процесъ Жарндиса не столько по дѣлу, сколько по имени -- и это что-нибудь да значитъ. Никто не можетъ забросить его умышленно или по нерадѣнія -- и это, разумѣется что-нибудь да значитъ.
   Ричардъ, вспыхиваетъ мгновенно и ударяетъ сжатымъ кулакомъ но верхней доскѣ конторки.
   -- Мистеръ Волисъ! говоритъ онъ, еслибъ тогда, какъ я впервые вступилъ подъ крышу мистера Жарндиса, нашелся человѣкъ, который захотѣлъ увѣрить меня, что мистеръ Джонъ Жарндисъ не то, чѣмъ онъ кажется, что мистеръ Джонъ Жарндисъ не лишенъ эгоистическихъ интересовъ, клянусь, я бы не нашелъ достаточно-рѣзкихъ выраженій, чтобъ заставить молчать клеветника; горячо бы заступился и за мистера Джона Жарндиса -- такъ мало понималъ я свѣтъ, такъ плохо малъ я людей, между-тѣмъ, какъ теперь я говорю вамъ прямо: мистеръ Джонъ Жарндисъ, въ моихъ глазахъ, есть истинная причина процеса; и всякое замедленіе по дѣлу, всякая непріятность по Оберканцеляріи заставляетъ меня болѣе-и-болѣе ненавидѣть этого человѣка и думать, что все это дѣло рукъ его.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ:-- не говорите этого. Мы всѣ должны вооружиться терпѣніемъ. Съ другой стороны, я не люблю злословить, сэръ; я никогда не злословлю, сэръ.
   -- Мистеръ Воллсъ, отвѣчаетъ взбѣшенный кліентъ:-- вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что онъ бы забросилъ процесъ, еслибъ только могъ.
   -- Онъ былъ недѣятеленъ, замѣчаетъ мистеръ Волисъ съ негодованіемъ: -- да, онъ былъ недѣятеленъ. Но быть-можетъ, онъ имѣлъ дружелюбныя побужденія. Кто можетъ читать въ сердцѣ человѣческомъ, мистеръ Карстонъ?
   -- Вы можете, отвѣчаетъ Ричардъ.
   -- Я, мистеръ Карстонъ?
   -- Да, вы знаете, въ чемъ состояли его умыслы. Сталкивались наши интересы, или нѣтъ? Отвѣчайте мнѣ на этотъ вопросъ, говорилъ Ричардъ, сопровождая слова свои тремя ударами кулака о скалу своихъ упованій.
   -- Мистеръ Карстонъ, отвѣчаетъ Волисъ, неподвижный ни на волосъ и немигающій своими жадными глазами: -- я бы преступилъ свои обязанности, обязанности вашего стряпчаго и совѣтника по дѣлу, я бы измѣнялъ справедливости, еслибъ выставлялъ ваши интересы тождественными съ интересами мистера Жарндиса. Нѣтъ, они не тождественны, сэръ. Я не вдаюсь въ причины нетождественности. Я, мистеръ Карстонъ, имѣю отца, самъ отецъ, и не мое дѣло вдаваться въ причины; но а не могу отступить отъ моихъ офиціальныхъ обязанностей; не могу кривить передъ долгомъ, еслибъ даже прямота моя я могла посѣять семейный раздоръ. Я понимаю, что вы хотите знать мое мнѣніе, мнѣніе адвоката, и я вамъ говорю прямо, что ваши интересы нетождественны съ интересами мистера Жарндиса.
   -- О я это знаю навѣрное! вскричалъ Ричардъ: -- и знаю, что вамъ это давно извѣстно.
   -- Мистеръ Карстонъ, отвѣчаетъ Волисъ: -- я не имѣю привычки говорить о третьемъ лицѣ больше, чѣмъ нужно. Я хочу сохранить имя свое незапятнаннымъ также, какъ составить трудомъ неусыпнымъ тремъ дочерямъ моимъ, Эммѣ, Дженни и Каролинѣ, кусокъ насущнаго хлѣба. Также я стремлюсь къ тому, чтобъ не прерывать дружественныхъ отношеній съ своими юридическими собратами. Когда мистеръ Скимполь доставилъ мнѣ честь, сэръ -- я не прибавляю эпитетовъ къ этому слову, я не говорю высокую честь, сэръ, потому-что не люблю вдаваться въ предѣлы лести -- и познакомилъ меня съ вами: я вамъ говорилъ въ этой самой комнатѣ съ полной откровенностью, что дотолѣ не могу высказать вамъ своего мнѣнія, доколѣ будетъ руководить вами другой юридическій собратъ мой. И я говорилъ вамъ по долгу совѣсти, говорилъ такъ, какъ долженъ былъ говорить о конторѣ Кенджа и Корбая, столь высоко-стоящей въ общественн тное созданіе какимъ-нибудь пойманнымъ преступникомъ, и ему отворились бы двери любого госпиталя, и о немъ стали бы заботиться, какъ о какомъ угодно больномъ мальчикѣ въ государствѣ.
   -- Мой милый Джорндисъ,-- замѣтилъ мистеръ Скимполь:-- вы извините неосновательность вопроса, который вамъ сдѣлаетъ человѣкъ, совершенно неопытный въ практическихъ дѣлахъ: почему бы и ему не быть пойманнымъ и посаженнымъ подъ стражу?
   Опекунъ мой остановился и взглянулъ на него съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ веселости и гнѣва на лицѣ.
   -- Нашъ молодой другъ не лишенъ, какъ кажется, нѣкоторой нѣжности организма,-- продолжалъ мистеръ Скимполь, не смущаясь и съ совершеннымъ хладнокровіемъ.-- По моему, было бы благоразумнѣе и въ нѣкоторой степени похвальнѣе съ его стороны, если бы онъ высказалъ хотя худо направленную энергію, которая бы заставила посадить его въ тюрьму. Тогда дѣло получило бы печать предпріимчивости и, слѣдовательно, почти поэтическій характеръ.
   -- Я увѣренъ,-- возразилъ мой опекунъ, продолжая ходить въ раздумьи по комнатѣ:-- я увѣренъ, что въ цѣломъ свѣтѣ не найдется еще ребенка, подобнаго тебѣ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ мистеръ Скимполь.-- Очень можетъ быть, что вы и правы! Но, признаюсь вамъ, я рѣшительно не вижу причины, почему бы нашему молодому другу, въ его положеніи, не постараться усвоить себѣ тотъ поэтическій характеръ, который, кажется, самъ навязывается ему. Онъ, безъ сомнѣнія, рожденъ съ извѣстнымъ аппетитомъ; вѣроятно, что, когда онъ въ болѣе удовлетворительномъ состояніи здоровья, у него даже прекрасный аппетитъ. Все это очень хорошо. Въ обыкновенный свой обѣденный часъ, который, вѣроятно, приходится около полудня, нашъ молодой другъ говоритъ, обращаясь къ обществу: "Я голоденъ, не будете ли вы столько добры, чтобы вынуть вашу ложку и накормить меня?" Общество, которое приняло на себя главныя распоряженія по снабженію человѣчества ложками и которое увѣряетъ, что у него есть ложка и для нашего молодого друга, сверхъ чаянія, не показываетъ, не даетъ этой ложки. Тогда нашъ молодой другъ говоритъ: "Въ такомъ случаѣ вы должны извинить меня, если я самъ возьму эту ложку". Вотъ что казалось бы мнѣ подвигомъ худо направленной энергіи, въ которой есть извѣстная частица благоразумія и извѣстная частица поэзіи. Такимъ образомъ я не знаю теперь, почему бы мнѣ принять менѣе участія въ нашемъ молодомъ другѣ при подобномъ поведеніи съ его стороны, нежели когда онъ является простымъ лишь бродягою, которымъ всякій сумѣетъ быть.
   -- Между тѣмъ,-- рѣшилась я замѣтить:-- ему становится все хуже и хуже.
   -- Между тѣмъ,-- сказалъ мистеръ Скимполь съ свойственною ему кротостью и спокойствіемъ:-- между тѣмъ, какъ замѣчаетъ миссъ Соммерсонъ, по внушенію своего практическаго благоразумія, ему становится все хуже и хуже. Потому я тѣмъ болѣе совѣтую вамъ развязаться съ нимъ, пока съ нимъ не сдѣлалось еще хуже.
   Добродушное выраженіе, съ которымъ онъ произнесъ эти слова, я думаю, никогда не изгладятся изъ моей памяти.
   -- Какъ же быть, моя маленькая женщина,-- замѣтилъ опекунъ мой, обращаясь ко мнѣ:-- конечно, я могу такъ сдѣлать, чтобы его помѣстили въ какое-нибудь надежное мѣсто, могу настоять на этомъ, хотя очень непріятно, что при его положеніи должно прибѣгать къ подобнымъ мѣрамъ. Но теперь уже очень поздно, ночь ненастная, а мальчикъ и безъ того чрезвычайно утомился. Въ сараѣ надъ конюшнями есть, кажется, кровать, лучше бы уложить его тамъ до утра, когда можно будетъ пріодѣть и отпустить его. Мы такъ и сдѣлаемъ.
   -- О!-- сказалъ мистеръ Скимполь, держа руки на клавишахъ фортепьяно, пока мы выходили изъ комнаты:-- вы намѣрены отправиться теперь къ нашему молодому другу?
   -- Да,-- сказалъ мой опекунъ.
   -- Какъ я завидую вашей комплекціи, Джорндисъ!-- воскликнулъ мистеръ Скимполь съ шуточною восторженностью.-- Васъ не останавливаютъ никакія затрудненія, точно такъ же, какъ и миссъ Соммерсонъ. Вы во всякое время готовы что-нибудь дѣлать и идти куда бы то ни было. Вотъ что значитъ воля! У меня вообще нѣтъ воли, и я не желаю, впрочемъ, имѣть ее, или просто на просто не могу имѣть воли.
   -- Ты, я думаю, ничего не можешь присовѣтовать въ пользу мальчика?-- спросилъ мой опекунъ, обернувшись вполовину и смотря себѣ черезъ плечо съ полунедовольнымъ выраженіемъ, только съ полунедовольнымъ выраженіемъ, потому что онъ всегда разумѣлъ мистера Скимподя человѣкомъ, которому нельзя вмѣнять въ вину его слова и поступки.
   -- Мой милый Джорндисъ, я замѣтилъ у него въ карманѣ баночку успокоительнаго и прохлаждающаго лекарства, и лучше ничего нельзя для него придумать, какъ заставить его принять это лекарство. Вы можете также приказать людямъ, чтобы постель его спрыснули немного уксусомъ, воздухъ въ комнатѣ сдѣлали въ мѣру холоднымъ и самого больного одѣли потеплѣе. Впрочемъ, очень невѣжливо съ моей стороны давать какія бы то ни было наставленія. Миссъ Соммерсонъ такъ знаетъ всѣ подробности дѣла, она до такой степени способна въ самымъ мельчайшимъ распоряженіямъ, что нечего ее учить въ подобномъ случаѣ.
   Мы воротились въ залу и объяснили Джо, что мы намѣрены съ нимъ сдѣлать. Чарли повторила ему наши слова; но онъ принималъ ихъ по прежнему съ какимъ-то лѣнивымъ равнодушіемъ, съ усиліемъ заставляя себя смотрѣть на то, что происходило вокругъ него, какъ будто попеченія наши касались не его, а кого-нибудь другого. Слуги наши приняли полное участіе въ страдальцѣ, старались всѣми мѣрами помочь ему, такъ-что комната была очень скоро приготовлена. Черезъ дворъ, который былъ сыръ, перенесли его тепло закутаннымъ. Чарли управляла всѣми распоряженіями, ходила взадъ и впередъ изъ сарая въ долгъ, стараясь доставить ему желаемый комфортъ. Мой опекунъ тоже сходилъ посмотрѣть на мальчика передъ тѣмъ, какъ его уложили въ постель, и отдалъ мнѣ обо всемъ отчетъ по возвращеніи въ Ворчальную, гдѣ онъ собирался писать письмо касательно участи мальчика; письмо это посланный долженъ былъ отнести на другой день рано утромъ. По словамъ моего опекуна, мальчикъ чувствовалъ себя лучше и готовъ былъ заснуть. Онъ сказалъ мнѣ, чтобъ дверь въ его комнату заперли снаружи на случай, если онъ будетъ въ безпамятствѣ; но вмѣстѣ съ тѣмъ устроили все такъ, что при малѣйшемъ шумѣ, который бы онъ произвелъ, его можно было услышать.
   Ада сидѣла все это время въ нашей комнатѣ, чувствуя сильный насморкъ; потому мистеръ Скимполь оставался одинъ и развлекалъ себя тѣмъ, что игралъ отрывки патетическихъ арій и изрѣдка даже напѣвалъ ихъ, сколько можно было разслушать издали, съ большимъ чувствомъ и выраженіемъ. Когда мы пришли къ нему въ гостиную, онъ сказалъ, что намѣренъ спѣть намъ маленькую балладу, которая пришла ему въ голову "по поводу нашего молодого друга", и онъ запѣлъ слѣдующіе стихи о крестьянскомъ мальчикѣ:
   
   Вытолкнутъ на бѣлый снѣгъ, чтобъ скитаться весь свой вѣкъ,
   Не имѣть родного крова, въ жизни ласковаго слова
   Отъ отца не услыхать.
   
   Мистеръ Скммполь пѣлъ съ большимъ искусствомъ и въ заключеніе сказалъ намъ, что эта пьеса всегда производила на него сильное впечатлѣніе.
   Онъ былъ очень веселъ во все продолженіе вечера; "онъ рѣшительно распѣвалъ", говоря его собственными словами, видя, какіе "даровитые и дѣльные люди его окружаютъ". Наливъ себѣ рюмку бишоффу, онъ провозгласилъ тостъ "за здоровье нашего молодого друга!", потомъ съ веселымъ видомъ сталъ дѣлать предположенія, нельзя ли ему попасть современемъ въ лордъ-мэры Лондона. Тогда онъ не преминулъ бы основать Джорндисовскій Институтъ, Соммерсоновскую Богадѣльню и маленькую корпорацію странниковъ къ Сентъ-Альбансу. Онъ нисколько не сомнѣвается, говорилъ онъ, что это прекрасный и достойный мальчикъ въ своемъ родѣ, но что путь, избранный имъ, не приходится подъ стать пути, избранному Леонардомъ Скимполемъ; то, чѣмъ сдѣлался Леопардъ Скимполь, онъ самъ достигъ этого къ своему невыразимому удивленію, когда онъ впервые далъ себѣ въ томъ отчетъ. Онъ принялъ себя въ свое знакомство со всѣми своими ощущеніини и считалъ дѣломъ здравой философіи разрабатывать данный матеріалъ, какого бы качества онъ ни былъ. Мы, по его мнѣнію, поступили бы точно также.
   Послѣднее донесеніе, сдѣланное намъ Чарли, состояло въ томъ, что мальчикъ успокоился. Изъ окна моей комнаты можно было видѣть свѣтъ фонаря, который оставили у него зажженнымъ, и я легла въ постель съ пріятнымъ убѣжденіемъ, что мальчикъ не лишенъ на нынѣшнюю ночь крова.
   Утромъ, на разсвѣтѣ, на дворѣ было сильное движеніе, раздавались громкіе разговоры, которые и разбудили меня. Пока я одѣвалась, я выглянула изъ окна и спросила одного изъ людей, который показался мнѣ особенно сострадательнымъ наканунѣ, не случилось ли какого-нибудь несчастія въ домѣ. Фонарь все еще горѣлъ въ слуховомъ окнѣ сарая.
   -- Да, все о мальчикѣ толкуемъ, миссъ,-- отвѣчалъ онъ.
   -- А развѣ ему хуже?-- спросила я.
   -- Совсѣмъ пропалъ, миссъ.
   -- Умеръ!
   -- Что вы, миссъ, нѣтъ! Ушелъ самымъ мудренымъ образомъ.
   Въ какое время ночи онъ ушелъ и какимъ способомъ, это казалось навсегда неразрѣшимымъ. Такъ какъ дверь была въ томъ же положеніи, какъ и наканунѣ, и такъ какъ фонарь по прежнему свѣтился на окнѣ, то оставалось предположить, что больной вылѣзъ чрезъ подъемную дверь въ полу, которая соединяла комнату его съ пустымъ амбаромъ, бывшимъ внизу. Но видно что онъ опять заперъ эту дверь, если дѣйствительно онъ чрезъ нее пролѣзъ, потому что даже нельзя было замѣтить, что кто-либо поднималъ ее. Догадкамъ не было конца. Наконецъ, мы рѣшили, что, вѣроятно, когда съ больнымъ сдѣлалось ночью безпамятство, то, преслѣдуя какой-нибудь воображаемый предметъ или подчиняясь какому-нибудь безотчетному страху, онъ тѣмъ или другимъ способомъ выскочилъ въ этомъ, болѣе чѣмъ безнадежномъ, положеніи. Всѣ мы раздѣляли это грустное убѣжденіе, кромѣ мистера Скимполя, который повторялъ, съ свойственною ему легкостью выраженія, что вѣроятно нашему молодому другу пришло въ голову, что онъ не очень пріятный гость, подвергаясь сильнымъ припадкамъ лихорадки, и что онъ безъ сомнѣнія, по чувству врожденной вѣжливости, избавилъ хозяевъ своихъ отъ затруднительнаго положеніи въ которое поставилъ ихъ своимъ присутствіемъ.
   Всевозможныя разысканія были сдѣланы и всѣ норки и уголки обшарены. Кирпичныя печи также осмотрѣны. Люди обошли всѣ хижины, разспрашивали въ особенности двухъ женщинъ, которыя наканунѣ пріютили мальчика: но онѣ рѣшительно ничего не знали о немъ, и удивленіе, выраженное ими при этомъ, было совершенно естественно. Погода все это время была слишкомъ дождлива, а предыдущая ночь въ особенности слишкомъ сыра, чтобы можно было надѣяться на отысканіе слѣдовъ по землѣ. Заборы, ямы, стѣны, колодцы, стоги сѣна, хлѣбные скирды были осмотрѣны людьми на значительное разстояніе, въ надеждѣ отыскать гдѣ-нибудь мальчика, лишившагося чувствъ или даже умершаго; но ничто не указывало ни малѣйшихъ признаковъ того, чтобы онъ находился тутъ по близости. Съ того самаго времени, какъ онъ былъ оставленъ на чердакѣ, онъ рѣшительно исчезъ.
   Поиски продолжались цѣлые пять дней. Нельзя сказать, чтобы они и впослѣдствіи прекратились, но по крайней мѣрѣ вниманіе мое было привлечено тогда совершенно другими предметами. Когда Чарли снова занималась письмомъ въ моей комнатѣ вечеромь, и я сидѣла противъ ея столика, я почувствовала, что столъ дрожитъ. Взглянувъ на дѣвочку, я увидала, что она трясется всѣмъ тѣломъ.
   -- Чарли,-- сказала я:-- тебѣ вѣрно холодно?
   -- Должно быть такъ, миссъ,-- отвѣчала она.-- Я сама не знаю хорошенько, что это такое. Я не могу быть совершенно спокойною. Я это же самое чувствовала и вчера и въ это же самое время, миссъ. Не безпокойтесь, пожалуйста, вѣрно я больна.
   Я услыхала голосъ Ады снаружи и поспѣшила тотчасъ къ двери, которая соединяла мою комнату и нашу маленькую гостиную; я заперла эту дверь. Я едва успѣла это сдѣлать, потому что Ада стучала въ дверь въ то самое время, какъ рука моя держалась еще за ключъ.
   Ада говорила мнѣ, чтобы я впустила ее; но я отвѣчала: "Не теперь, моя милая. Подожди. Поди пока къ себѣ. Нѣтъ ничего особенно интереснаго; я сейчасъ сама къ тебѣ приду". Ахъ, много, много времени прошло до тѣхъ поръ, пока моя милая подруга и я снова сдѣлались неразлучными.
   Чарли сдѣлалась больна. Въ теченіе двѣнадцати часовъ ей становилось все хуже и хуже. Я перевела ее къ себѣ въ комнату, положила ее на мою постель и сѣла возлѣ нея, чтобы ухаживать за нею. Я все разсказала моему опекуну, объяснила ему причину, почему я считаю необходимымъ отдѣлиться отъ всѣхъ живущихъ въ домѣ, и почему въ особенности я избѣгаю сходиться съ моею милою подругою. Въ первое время она очень часто подходила къ двери, звала меня и даже упрекала со вздохами и слезами; но я написала къ ней длинное письмо, говоря, что она заставляетъ меня безпокоиться и дѣлаетъ меня несчастною, и умоляла ее, если она маня любитъ и желаетъ меня совершенно успокоить, не подходить ко мнѣ ближе, чѣмъ садовое окошко. Послѣ этого она приходила подъ окно, даже чаще, чѣмъ подходила къ двери; и если я любила слушать ея милый для меня голосъ прежде, нежели мы были разлучены обстоятельствами, то какъ полюбила я его, когда стояла передъ окномъ, спрятавшись за драпри, слушая и отвѣчая ей, но не смѣя взглянуть на нее! Какъ полюбила я ея голосъ впослѣдствіи, когда настали еще болѣе тяжкія времена!
   Въ нашу маленькую гостиную принесли для меня кровать; а я, оставивъ дверь отворенною, соединила такимъ образомъ двѣ комнаты въ одну, тѣмъ болѣе, что Ада совершенно оставила эту часть дома. Въ домѣ нашемъ и даже по близости дома не было, можетъ быть, ни одного слуги, который бы не согласился съ полною готовностью приходить ко мнѣ во всякій часъ дня и ночи, безъ малѣйшаго опасенія или неудовольствія; но я признала за лучшее выбрать одну пожилую женщину, которая никогда не приходила къ Адѣ, и которую я просила являться ко мнѣ со всѣми возможными предосторожностями. При помощи ея я находила случай прогуливаться на воздухѣ съ моимъ опекуномъ, когда мы были увѣрены, что не встрѣтимъ Аду. Даже и въ этомъ положеніи я видѣла отовсюду самое искреннее вниманіе во всѣхъ случаяхъ.
   Такимъ образомъ бѣдная Чарли разнемогалась, болѣе и болѣе подчинялась недугу и была очень близка къ смерти; въ этомъ состояніи она проводила дни и ночи на пролетъ безъ всякаго сна. Она была такъ терпѣлива, такъ далеко отъ малѣйшей жалобы, отличалась такою привлекательною твердостью духа, что часто, сидя возлѣ моей маленькой субретки и держа ея голову на рукахъ моихъ -- въ этомъ положеніи, и исключительно въ этомъ, она чувствовала себя покойною и изрѣдка забывалась -- я молча молила нашего Небеснаго Отца не допустить меня оставить втунѣ урокъ, даваемый мнѣ моею младшею сестрою.
   Мнѣ было очень грустно думать, что привлекательное личико Чарли должно сильно измѣниться и быть обезображеннымъ, если бы даже она и выздоровѣла -- она была еще совершенное дитя по своимъ пухлымъ щечкамъ съ ямками -- но эта мысль по большей части оставляла меня при видѣ сильной опасности, въ которой находилась больная. Когда она была уже очень ненадежна и когда ея разстроенное воображеніе напоминало ей страданіе ея престарѣлаго отца и горькую участь его маленькихъ дѣтей, она все-таки находила единственное успокоеніе, отдыхая на рукахъ моихъ и менѣе жаловалась на мучительный бредъ, который почти не покидалъ ея. Въ подобныя минуты мнѣ постоянно приходило въ голову, какъ скажу я двумъ оставшимся малюткамъ, что юная сестра ихъ, которая умѣла, по движенію своего нѣжнаго сердца, служить имъ матерью въ годину испытанія, что эта малютка умерла!
   Было время, когда Чарли, привязавшись ко мнѣ всею душою, болтала со мною, увѣряла меня въ своей любви къ Тому и Эммѣ и повторяла всегда свое убѣжденіе, что Томъ выйдетъ прекраснымъ человѣкомъ. Въ это былое время Чарли разсказывала мнѣ, какъ она для утѣшенія отца своего читала ему книги, по крайнему разумѣнію, читала про юношу, единственнаго сына бѣдной вдовы, котораго увезли изъ дому для погребенія, читала про дочь вельможи, чудеснымъ образомъ исцѣленную на смертномъ одрѣ. И Чарли говаривала мнѣ, что когда отецъ ея умеръ, она часто молилась на колѣняхъ и, въ припадкѣ сильнаго прилива горести, просила у Бога, чтобы и ея покойный родитель точно также былъ изведенъ изъ гроба и возвращенъ несчастнымъ дѣтямъ, и что если ей самой не суждено оправиться и слѣдуетъ также умереть, то можетъ быть и Тому придетъ въ голову возносить за нее тѣ же самыя молитвы къ престолу Всевышняго.
   Но, при всѣхъ различныхъ переходахъ болѣзни, Чарли ни разу не теряла тѣхъ привлекательныхъ качествъ, о которыхъ я упоминала. И многія, многія изъ этихъ качествъ, какъ я болѣе и болѣе, и болѣе убѣждалась, должно было отнести къ ея надеждѣ на бдительность Ангела хранителя и къ твердой вѣрѣ въ Бога, которую всегда сохранялъ ея несчастный родитель.
   Однако, Чарли не умерла. Медленно и шатко перешла она опасный кризисъ, оставаясь долго между жизнью и смертью, и, наконецъ начала поправляться. Надежда, которой, впрочемъ, я и въ началѣ не оставляла совершенно, что Чарли опять придетъ въ прежнее положеніе, скоро начала получать большую и большую поддержку. Съ удовольствіемъ замѣчала я, что она по прежнему становилась ребенкомъ, и что къ ней возвращалась ея живость и веселость.
   Незабвенно было для меня то утро, когда я могла передать все это Адѣ, стоявшей въ саду; никогда не забуду я и того вечера, когда Чарли и я пили, наконецъ, чай по прежнему вмѣстѣ въ сосѣдней комнатѣ. Но въ тотъ же самый вечеръ я почувствовала сильный ознобъ. Къ счастію для насъ обѣихъ, только по совершенномъ выздоровленіи Чарли, когда она могла уже спокойно засыпать, я начала убѣждаться, что болѣзнь ея перешла ко мнѣ. Я была еще, впрочемъ, въ состояніи скрыть то, что я почувствовала за чаемъ, но въ скоромъ времени я увидала, что мнѣ придется идти по слѣдамъ Чарли.
   Рано утромъ я могла еще привѣтствовать любимицу мою, стоявшую въ саду, и говорить съ нею долго по обыкновенію. Но во мнѣ оставалось какое-то странное впечатлѣніе, какъ будто я ходила ночью по комнатамъ; я чувствовала что-то въ родѣ безпамятства, хотя и сохраняла сознаніе о томъ, гдѣ я была. Мысли мои мѣшались и много овладѣвало непонятное чувство, какъ будто я полнѣю и разростаюсь до чудовищныхъ размѣровъ. Вечеромъ мнѣ сдѣлалось такъ дурно, что я рѣшилась предупредить Чарли; съ этою цѣлью я спросила:
   -- Ты совершенно оправилась, Чарли, не правда ли?
   -- О да, совершенно!-- сказала Чарли.
   -- Довольно оправилась для того, чтобы тебѣ можно было открыть секретъ, Чарли?
   -- Совершенно можно, миссъ!-- вскричала Чарли.
   Но расцвѣтшее личико Чарли совершенно потеряло свое оживленное выраженіе, когда она прочитала мою тайну у меня на лицѣ; она встала съ кресла, упала ко мнѣ на грудь и сказала.
   -- О, миссъ, я въ этомъ виновата, я въ этомъ виновата!-- и много говорила она въ эту минуту отъ полноты благодарнаго сердца.
   -- Теперь, Чарли,-- сказала я, давъ ей нѣсколько успокоиться,-- если я сдѣлаюсь больна, моя главная надежда, говоря по-человѣчески, будетъ на тебя. И если ты не будешь такъ же спокойна и тверда, какъ была ты во время своей собственной болѣзни, то надежда эта никогда не оправдается, Чарли.
   -- Если вы мнѣ позволите только, миссъ, немножко плакать, когда мнѣ будетъ слишкомъ тяжело,-- сказала Чарли:-- о! моя милая, безцѣнная!-- если вы мнѣ позволите плакать хоть изрѣдка, моя милая миссъ (съ какою нѣжностью и самоотверженіемъ произносила она эти слова, обнимая меня въ то же время, я не могу вспомнить безъ слезъ), тогда я буду вполнѣ довольна!
   Я позволила Чарли плакать, когда ей вздумается, и мы были обѣ очень успокоены одна насчетъ другой.
   -- Теперь вы можете на меня положиться, миссъ, сколько вамъ будетъ угодно,-- сказала Чарли спокойно.-- Я буду исполнять все, что вы мнѣ прикажете.
   -- На первый разъ я распоряжусь объ очень немногомъ, Чарли. Я скажу твоему доктору, что я себя несовсѣмъ хорошо чувствую и что ты будешь ухаживать за мною.
   За это бѣдный ребенокъ благодарилъ меня отъ всего сердца.
   -- А утромъ, когда ты услышишь, что миссъ Ада въ саду, и я не буду въ состояніи подойти къ окну, по обыкновенію, ты скажешь ей, что я сплю, что я сама очень утомилась и заснула. Затѣмъ держи комнату, какъ я держала ее, Чарли, и не впускай сюда никого.
   Чарли обѣщала все исполнить, и я тотчасъ же прилегла, потому что чувствовала уже большую тягость. Ночью я видѣлась съ докторомъ и просила у него одной милости, чтобы онъ не говорилъ пока никому въ домѣ о моей болѣзни. У меня осталось очень смутное воспоминаніе объ этой ночи, расплывавшейся въ день, объ этомъ днѣ, превращавшемся для меня въ ночь; но на слѣдующее утро я могла еще подойти къ окну и говорить съ любимицей души моей.
   На другое утро я услыхала ея милый голосъ -- Боже, какъ онъ отраденъ для меня даже по воспоминанію -- услыхала изъ саду. Я попросила Чарли, не безъ труда, потому что я могла говорить только съ усиліемъ, идти и сказать, что я сплю. Я услыхала затѣмъ отвѣтъ Ады, произнесенный шопотомъ: "Ради самого Бога, не безпокой ея, Чарли".
   -- Ну, что, какъ смотритъ теперь единственный предметъ моей гордости, Чарли?-- спросила я.
   -- Огорчена, миссъ,-- отвѣчала Чарли, заглянувъ снова въ окно:-- она все посматриваетъ сюда.
   Я представила себѣ въ эту минуту ея очаровательные голубые глаза, всегда полные искренней привязанности, когда она смотрѣла на меня.
   Я подозвала Чарли къ себѣ и передала ей послѣднее приказаніе.
   -- Послушай, Чарли, когда она узнаетъ, что я больна, она будетъ стараться придти въ эту комнату; не впускай ее, Чарли, если ты меня истинно любишь, не впускай ни за что въ свѣтѣ! Чарли, если только ты ее впустишь, хотя бы для того, чтобы разъ взглянуть на меня, какъ я здѣсь лежу, я тотчасъ же умру, Чарли.
   -- Ни за что! ни за что!-- проговорила Чарли съ твердостью.
   -- Я вѣрю этому, моя милая Чарли. Теперь поди сюда, посиди со мною и дотронься до меня своею ручкою. Я не могу видѣть тебя, Чарли, я ослѣпла.
   

XXXII. Назначенное время.

   Въ Линкольнъ-Инѣ ночь; впрочемъ, въ этой мрачной, плачевной юдоли казуистическихъ тѣней тяжущіеся всегда ходятъ не иначе, какъ ощупью; оплывшія свѣчи загашены и дымятся въ канцеляріяхъ; писцы сбѣжали уже по обитымъ деревяннымъ лѣстницамъ и разсѣялись. Часовой колоколъ, который пробилъ девять, прекратилъ свои болѣзненные вопли, издаваемые имъ совершенно по пустому, ворота заперты, и ночной сторожъ, одаренный чрезвычайно мощною сонливостью, стережетъ домъ, сидя въ своей каморкѣ. Изъ ряда оконъ, выходящихъ на лѣстницу, и отъ тусклыхъ лампъ едва брезжетъ блѣдный, унылый свѣтъ.
   На Подворьѣ Крука, гдѣ живетъ лордъ Канцлеръ въ лавкѣ грязнаго тряпья и лохмотьевъ, замѣчается общее стремленіе къ пиву и ужину. Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, которыхъ сыновья увлекались въ это время съ нѣкоторыми изъ своихъ избранныхъ знакомыхъ игрою въ кулички, и которыя нѣсколько часовъ сидятъ уже точно въ засадѣ въ одномъ изъ закоулковъ переулка Чапсри, или принимаются мести проулокъ къ великому неудовольствію прохожихъ, мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ произносятъ своимъ дѣтямъ напутствія ко сну, и теперь останавливаются только на крыльцѣ, чтобы обмѣняться нѣсколькими словами. У мистера Крука и его жильца, фактъ, что мистеръ Крукъ постоянно "не въ своемъ видѣ", дальновидные планы молодого человѣка на наслѣдство составляютъ, по обыкновенію, главный предметъ ихъ разговора. Но имъ необходимо кромѣ того сообщить другъ другу свои мысли и о гармоническомъ митингѣ въ гостинницѣ Солнца; оттуда звуки фортепьяно несутся на дворъ сквозь полуоткрытыя ставни; маленькій Свильзъ, приведя любителей гармоніи въ сильный восторгъ, выражаемый ими оглушительнымъ ревомъ, разыгрываетъ избранную имъ для себя роль въ импровизированной пьесѣ и сантиментально убѣждаетъ своихъ друзей и патроновъ слушать, слушать и слушать. Мистриссъ Перкинсъ и мистриссъ Пайперъ сравниваютъ мнѣнія, выражаемыя свѣдущими людьми насчетъ молодой леди, пользующейся заслуженною славою, леди, которая присутствуетъ на гармоническихъ митингахъ и которой имя помѣщено въ рукописномъ объявленіи, вывѣшенномъ въ окнѣ. Мистриссъ Перкинсъ очень хорошо извѣстно, что эта леди уже полтора года какъ замужемъ, несмотря на то, что всѣ зовутъ ее миссъ Мельвилсонъ. "Ну, ужъ, что касается до меня,-- говоритъ мистриссъ Перкинсъ,-- я бы лучше согласилась не знаю на что". Мистриссъ Пайперъ относительно сомнительнаго положенія этой леди держится того же мнѣнія; она убѣждена, что частная, одинокая дѣятельность лучше торжественныхъ рукоплесканій, и она не перестаетъ благодаритъ небо за свое, собственное безукоризненное поведеніе, равно какъ, само собою разумѣется, и за безукоризненное поведеніе мистриссъ Перкинсъ. Въ это время мальчикъ изъ гостиницы появляется съ кружкою пѣнящагося пива, заготовленнаго для ужина; мистриссъ Пайперъ принимаетъ эту подачку и удаляется къ дверямъ, пожелавъ, впрочемъ, доброй ночи мистриссъ Перкинсъ, у которой въ рукѣ давно уже есть подобная же кружка, стянутая въ той же гостиницѣ молодымъ Перкинсомъ передъ его отшествіемъ ко сну. Теперь начинаютъ запираться двери лавокъ на дворѣ и распространяется запахъ точно отъ табачнаго дыма; мерцающія на небѣ звѣзды, смотря въ окна домовъ, видятъ людей, предающихся успокоенію. Теперь же полисмэны начинаютъ стучать въ двери, пробовать, заперты ли онѣ; теперь они подозрительнымъ окомъ смотрятъ на каждую кучку людей и приводятъ въ движеніе свои жезлы въ томъ предположеніи, что ночью всякій или самъ воръ, или будетъ обворованъ.
   Наступаетъ темная ночь, хотя холодныя испаренія все-таки еще поднимаются отъ земли; въ воздухѣ носится какой-то тягучій туманъ. Теперь самое удобное, время для дѣятельности на бойняхъ, для устраненія нечистотъ съ дворовъ, для поправленія водосточныхъ трубъ, помойныхъ ямъ и рытья могилъ. И теперь у многихъ изъ смертныхъ есть свои экстренныя, самыя бойкія дѣла. Въ воздухѣ разлито что-то непонятное, какая-то густота, удушливость; впрочемъ, можетъ быть, это происходитъ и отъ субъективныхъ причинъ, только мистеръ Вивль, иначе Джоблингъ, чувствуетъ себя не совсѣмъ хорошо. Онъ проходитъ взадъ и впередъ отъ своей комнаты до двери, отворенной на улицу до двѣнадцати разъ въ продолженіе часа. Онъ этимъ занимается съ тѣхъ поръ, какъ стемнѣло, съ тѣхъ поръ, какъ Канцлеръ заперъ свою лавку, что онъ исполнялъ всегда довольно рано. Мистеръ Вивль ходитъ взадъ и впередъ, впередъ и взадъ въ поношенной бархатной ермолкѣ на головѣ, заставляющей его бакенбарды принимать чудовищные размѣры, ходитъ чаще, скорѣе и прерывистѣе противъ обыкновеннаго.
   Нѣтъ ничего удивительнаго, что и мистеръ Снагзби несовсѣмъ хорошо себя чувствуетъ; онъ почти всегда въ такомъ состояніи, почти всегда болѣе или менѣе подъ тягостнымъ вліяніемъ тайны, которая лежитъ на немъ. Побуждаемый этою тайною, въ которой онъ сдѣлался участникомъ, но отъ которой барыши еще не поступили къ нему, мистеръ Снагзби невольно увлекается къ тому, что кажется для него источникомъ всѣхъ благъ -- къ лавкѣ тряпья и лохмотьевъ, находящейся на Подворьѣ. Эта лавка представляетъ ему всевозможныя приманки. Даже и теперь, идя вокругъ гостиницы Солнца, съ намѣреніемъ перейти дворъ къ концу переулка Чансри и заключить такимъ образомъ свою неожиданную вечернюю прогулку, отъ двери своей квартиры и назадъ, мистеръ Снагзби невольно поглядываетъ на лавку.
   -- Какъ, мистеръ Вивль?-- говоритъ гуляющій, остановившись.-- Вы здѣсь?
   -- Ахъ!-- отвѣчаетъ Вивль.-- Здѣсь, мистеръ Снагзби, я здѣсь.
   -- Вы освѣжаетесь, какъ и я, передъ тѣмъ какъ ложиться въ постель, не такъ ли?-- спрашиваетъ мистеръ Снагзби.
   -- Да; но только здѣсь не много свѣжаго воздуха; а какой и есть, то не очень цѣлителенъ,-- отвѣчаетъ Вивль, измѣряя глазами всю длину двора.
   -- Совершенно справедливо, сэръ. Не замѣчаете ли вы,-- говоритъ мистеръ Снагзби, остановившись съ тѣмъ, чтобы вдохнуть въ себя воздухъ и если можно, то попробовать его на языкъ:-- не замѣчаете ли вы, мистеръ Вивль, что здѣсь -- не придавая, впрочемъ, этому слову слишкомъ важнаго значенія -- что здѣсь становишься какимъ-то продушеннымъ, прокопченнымъ, сэръ?
   -- Именно, я самъ замѣчалъ, что здѣсь какой-то странный чадъ по ночамъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль.-- Я думаю, что это отъ котлетъ въ гостиницѣ Солнца.
   -- Вы думаете, отъ котлетъ? О, отъ котлетъ, а?
   Мистеръ Снагзби снова нюхаетъ и смакуетъ языкомъ.
   -- Да, сэръ, я самъ думаю, что это отъ котлетъ. Надо будетъ сказать тамошней кухаркѣ, чтобы она была нѣсколько осмотрительнѣе. Она просто жжетъ ихъ, сэръ! И я не думаю, сэръ... (тутъ мистеръ Снагзби опять нюхаетъ, шевелитъ языкомъ, сплевываетъ и облизывается) и я не думаю -- не придавая, впрочемъ, этому слишкомъ большой важности -- я не думаю, чтобы котлеты были особенно свѣжи, когда она клала ихъ на сковороду.
   -- Это очень можетъ бытъ. Впрочемъ, воздухъ вообще очень заразителенъ.
   -- Очень заразителенъ, вы правы,-- замѣтилъ мистеръ Снагзби:-- и я нахожу даже, что въ немъ есть что-то отзывающееся привидѣніями.
   -- Святой Георгій! Я рѣшительно чувствую, что онъ наводитъ на меня страхъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
   -- Вы живете, изволите видѣть, очень уединенно, въ самой уединенной комнатѣ, которая, кромѣ того, видѣла весьма мрачныя событія,-- говоритъ мистеръ Снагзби, смотря черезъ плечо своего собесѣдника на темный корридоръ и потомъ отступивъ на шагъ, чтобы оглядѣть домъ.-- Я бы не могъ жить въ этой комнатѣ одинъ, какъ вы, сэръ. Я бы измучился, изметался въ первый же вечеръ и согласился бы лучше простоять всю ночь на крыльцѣ, нежели лечь въ той комнатѣ. Впрочемъ, и то надо сказать, что вы не видали тамъ того, чему я былъ свидѣтелемъ. Это маленькая разница.
   -- Я очень хорошо знаю, о чемъ вы говорите,-- отвѣчаетъ Тони.
   -- Во всякомъ случаѣ, это непріятно, не правда-ли?-- продолжаетъ мистеръ Снагзби, кашлянувъ въ руку съ какою-то неотразимою убѣдительностью.-- Мистеръ Крукъ долженъ класть это въ разсчетъ. Я думаю, что онъ разсчитываетъ это.
   -- Надѣюсь, что будетъ разсчитывать,-- говорить Тони.-- Впрочемъ, съ другой стороны, сомнѣваюсь въ томъ!
   -- Вы находите плату высокою, не такъ-ли, сэръ?-- спрашиваетъ мистеръ Снагзби.-- Квартиры здѣсь вообще дороги. Не знаю, чему это приписать, но, кажется, правительство точно нарочно возвышаетъ всему цѣну. Впрочемъ,-- присовокупляетъ мистеръ Снагзби съ ограниченнымъ кашлемъ:-- я не смѣю сказать въ этомъ случаѣ ничего противъ промысла, которымъ самъ существую.
   Мистеръ Вивль опять измѣряетъ глазами всю длину двора и потомъ останавливаетъ ихъ на своемъ собесѣдникѣ. Мистеръ Снагзби, умильно прищуривъ свой взоръ, смотритъ на что-то вверхъ, можетъ быть, на звѣзды и кашляетъ такимъ кашлемъ, который выражаетъ его недоумѣніе, какъ продолжать начатый разговоръ.
   -- Странная вещь, сэръ,-- замѣчаетъ онъ, медленно потирая руку:-- странная вещь, что онъ... что...
   -- Кто?-- прерываетъ мистеръ Вивль.
   -- А покойникъ-то,-- говоритъ мистеръ Снагзби, указавъ головою и правою бровью на лѣстницу и взявъ своего собесѣдника за пуговицу.
   -- Ахъ, полноте, пожалуйста!-- отвѣчаетъ собесѣдникъ, какъ-будто въ знакъ того, что онъ вовсе не предпочитаетъ подобный предметъ разговора другимъ.-- Что за радость говорить о немъ!
   -- Я только хотѣлъ сказать, что странная вещь это, сэръ, что онъ пришелъ сюда, поселился здѣсь и былъ однимъ изъ моихъ писцовъ, и что вамъ надо было тоже придти сюда, поселиться здѣсь и быть тоже однимъ изъ моихъ писцовъ. Впрочемъ, тутъ нѣтъ ничего унизительнаго... я только такъ упомянулъ для сравненія,-- говоритъ мистеръ Снагзби, боясь, что онъ поступилъ невѣжливо, выразивъ нѣкоторое право собственности надъ мистеромъ Вивлемъ.-- Я зналъ многихъ писцовъ, которые составляли себѣ капиталы и заводили цѣлыя пивоварни, ведя дѣла самымъ честнымъ образомъ -- самымъ честнымъ образомъ, сэръ,-- прибавилъ мистеръ Снагзби, стараясь какъ-нибудь загладить сдѣланную имъ неловкость.
   -- Это странное совпаденіе обстоятельствъ, о которомъ вы изволите говорить,-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль, еще разъ взглянувъ во всю длину двора.
   -- Не правда-ли, что тутъ замѣтно вліяніе судьбы, а?-- продолжаетъ мистеръ Снагзби.
   -- Замѣтно.
   -- Именно,-- заключаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей съ утвердительнымъ кашлемъ.-- Вліяніе судьбы. Какъ есть -- судьба! Ну, впрочемъ, мистеръ Вивль, я долженъ вамъ сказать, что намъ пора распрощаться.-- Мистеръ Снагзби говоритъ такимъ тономъ, какъ-будто ему чрезвычайно непріятно уйти, тогда какъ онъ еще нѣсколько разъ пытался убраться подъ благовиднымъ предлогомъ съ тѣхъ поръ, какъ остановился разговаривать.-- Моя хозяюшка ужо разыщется меня. Доброй ночи, сэръ!
   Если мистеръ Снагзби спѣшитъ домой, чтобы не доставить своей хозяюшкѣ труда искать его, то онъ безпокоится совершенно напрасно. Его жена все это время не спускала съ него глазъ и теперь идетъ за нимъ, съ повязаннымъ на головѣ носовымъ платкомъ; она удостаиваетъ мистера Вивля и дверь его квартиры самымъ испытующимъ взглядомъ и прокрадывается мимо.
   -- Погоди, узнаешь ты меня, сударыня,-- говоритъ мистеръ Вивль съ самимъ собою.-- Не могу поздравить тебя, кто бы ты ни была, съ твоею выдумкою повязать голову платкомъ. Однако, неужели этотъ негодяй никогда не придетъ.
   Въ то время, какъ онъ произноситъ эти слова въ глубинѣ души своей, названный имъ негодяй подходитъ. Мистеръ Вивль осторожно поднимаетъ палецъ, увлекаетъ пришедшаго въ корридоръ и запираетъ уличную дверь. Потомъ они поднимаются на лѣстницу; мистеръ Вивль очень тяжело, Гуппи -- ибо это онъ -- напротивъ, очень легко. Когда они затворились во внутренней комнатѣ, они начинаютъ говорить шопотомъ.
   -- Я ужъ думалъ, что ты отправился въ Іерихонъ, вмѣсто того, чтобы придти сюда,-- говоритъ Тони.
   -- Что такъ? Я вѣдь сказалъ, что въ десять.
   -- Ты сказалъ, что въ десять,-- повторяетъ Тони.-- Да, ты сказалъ въ десять. Но, по моему счету, теперь уже десятью десять -- какъ разъ сотый часъ. Въ жизнь мою не проводилъ такой канальской ночи!
   -- Въ чемъ же дѣло?
   -- Въ чемъ же дѣло!-- говоритъ Тони.-- Дѣла, собственно, ни въ чемъ нѣтъ. Сѣлъ было покурить въ этой проклятой лачугѣ, но меня обуялъ такой страхъ, что не могу и выразить. Посмотри, какая благодатная свѣчка!-- говоритъ Тони, указывая на едва теплящійся свѣточъ, поставленный на столѣ и одаренный большимъ абажуромъ и какимъ-то замысловатымъ механизмомъ для щипцовъ.
   -- Это очень хорошо придумано,-- замѣчаетъ мистеръ Гуппи, взявъ щипцы въ руку.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- возражаетъ пріятель.-- Не такъ хорошо, какъ ты полагаешь. Когда я сталъ зажигать, то пошелъ такой чадъ, что хоть брось.
   -- Что это, что съ тобой, Тони?-- спрашиваетъ мистеръ Гуппи, смотря, съ щипцами въ рукѣ, на своего пріятеля, который опускается на стулъ и подпираетъ себѣ голову, положивъ на столъ руку.
   -- Вильямъ Гуппи,-- отвѣчаетъ тотъ:-- я просто сижу на мели. Это невыносимая, убійственная комната, это какой-то разбойничій вертепъ, преддверіе ада.
   Мистеръ Вивль угрюмо толкаетъ отъ себя локтемъ лотокъ изъ-подъ щипцовъ, опираетъ голову на руку еще съ болѣе отчаяннымъ видомъ, кладетъ ноги на каминную рѣшетку и смотритъ на огонь. Мистеръ Гуппи, наблюдая за нимъ, тихонько качаетъ головою и непринужденно садится по другую сторону стола.
   -- Съ тобой говорилъ Снагзби, Тони, не такъ-ли?
   -- Да, а хоть бы... да, это былъ Снагзби,-- отвѣчалъ мистеръ Вивль, измѣняя оборотъ своей фразы.
   -- О дѣлахъ?
   -- Нѣтъ. Дѣлъ нѣтъ никакихъ. Онъ шлялся тутъ мимо и остановился, чтобы побалясничать.
   -- Я такъ и думалъ, что это Снагзби,-- говоритъ мистеръ Гуппи:-- и мнѣ не хотѣлось, чтобы онъ меня увидалъ, потому я и выжидалъ, когда онъ уйдетъ.
   -- Опять туда же, Вильямъ Гуппи!-- восклицаетъ Тони, приподнявъ на минуту голову.-- Къ чему такая таинственность. Клянусь св. Георгіемъ, если бы мы сбирались совершить убійство, то не приходилось бы дѣлать изъ того такую тайну.
   Мистеръ Гуппи старается улыбнуться съ цѣлью перемѣнить оборотъ разговора; онъ съ истиннымъ или мнимымъ удивленіемъ смотритъ по стѣнамъ на галлерею британскихъ красавицъ и оканчиваетъ свой обзоръ портретомъ леди Дэдлокъ. Леди Дэдлокъ изображена стоящею на террасѣ, съ пьедесталомъ на этой террасѣ, съ вазой на пьедесталѣ, съ шалью на вазѣ, съ великолѣпнымъ мѣховымъ палатиномъ на шали, съ рукою, положенною на великолѣпный мѣховой палатинъ и съ браслетомъ на этой рукѣ.
   -- Это, въ самомъ дѣлѣ, настоящая леди Дэдлокъ,-- произноситъ мистеръ Гуппи:-- поразительное сходство, только что не говоритъ.
   -- Мало чего нѣтъ,-- замѣчаетъ Тони съ угрюмымъ видомъ, не измѣняя своей позы.-- Говори она, такъ мы могли бы вступить въ какую-нибудь фешенебельную бесѣду.
   Убѣждаясь при этомъ, что пріятеля трудно навести на общительность, мистеръ Гуппи принимается за щекотливое средство упрековъ.
   -- Тони,-- говоритъ онъ:-- я допускаю, что можно быть унылымъ, можно грустить, потому что я лучше всякаго другого знаю, что тоска неожиданно приходитъ къ человѣку и овладѣваетъ имъ; я лучше знаю потому, что одинъ очаровательный образъ постоянно напечатлѣнъ въ душѣ моей. Но все-таки есть условія, которыя должны быть соблюдаемы во всѣхъ обстоятельствахъ жизни, особенно, когда нѣтъ достаточной причины нарушить ихъ, а я не могу не признаться тебѣ, Тони, что твое поведеніе въ настоящую минуту не показываетъ въ тебѣ ни радушнаго хозяина, ни благовоспитаннаго джентльмена.
   -- Это, кажется, выговоръ, Вильямъ Гуппи,-- замѣчаетъ мистеръ Вивль.
   -- Можетъ быть, сэръ,-- отвѣчаетъ Вильямъ Гуппи:-- но это доказываетъ только, что я сильно чувствую, рѣшаясь на подобную мѣру.
   Мистеръ Вивль допускаетъ мысль, что онъ не правъ и проситъ мистера Вильяма Гуппи не думать болѣе объ этомъ. Мистеръ Вильямъ Гуппи, получивъ нѣкоторый перевѣсъ въ преніи, не можетъ отказать себѣ, впрочемъ, въ удовольствіи произнести маленькое поученіе.
   -- Эхъ, стыдись, Тони,-- говоритъ этотъ джентльменъ:-- тебѣ надо бы подумать, что ты оскорбляешь чувствительность человѣка, въ душѣ котораго напечатлѣнъ образъ любимой женщины, и который не можетъ быть счастливъ, потому что сердечныя струны, созданныя для самыхъ нѣжныхъ ощущеній, потрясены у него болѣзненно. Ты, Тони, обладаешь всѣмъ, что можетъ очаровать глазъ, все, чего можетъ требовать утонченный вкусъ. Не въ твоемь характерѣ -- къ твоему счастью, можетъ быть, чего, впрочемъ, я не могу сказать о себѣ -- не въ твоемъ характерѣ порхать около одного цвѣтка. Весь садъ стоитъ передъ тобою открытымъ и твои легкія крылья переносятъ тебя по всему его пространству. Однако, Тони, не дай Богъ, чтобы я осмѣлился оскорбить и твои чувства безъ причины.
   Тони опять замѣчаетъ, что пора бы прекратить разговоръ объ этомъ, сказавъ съ нѣкоторымъ паѳосомъ:
   -- Вильямъ Гуппи, плюнь на это!
   Мистеръ Гуппи успокаивается, присовокупивъ:
   -- Я бы никогда самъ не началъ, Тони.
   -- А теперь,-- говоритъ Тони, мѣшая угли въ каминѣ:-- хоть бы касательно этой связки писемъ. Не странная-ли вещь, что Крукъ избралъ время въ двѣнадцать часовъ ночи для того, чтобы передать мнѣ эти письма?
   -- Въ самомъ дѣлѣ. Для чего же онъ это сдѣлалъ?
   -- Да для чего онъ дѣлаетъ все, что случается ему дѣлать? Я думаю, онъ самъ не знаетъ. Сказалъ, что сегодня его рожденіе, и что потому онъ передастъ мнѣ письма въ двѣнадцать часовъ. Самъ между тѣмъ сталъ пьянствовать и былъ пьянъ весь день.
   -- Не забылъ, впрочемъ, назначеннаго времени?
   -- Забылъ! Нѣтъ, въ этомъ отношеніи ему можно вѣрить. Онъ никогда ничего не забываетъ. Я видѣлъ его вечеромъ часовъ въ восемь, помогъ ему запереть лавку, тутъ онъ взялъ письма и положилъ ихъ въ свою мохнатую шапку. Потомъ онъ снялъ шапку и показывалъ мнѣ письма. Когда лавка была заперта, онъ вынулъ письма изъ шапки, повѣсилъ шапку на спинку стула и стоялъ, повернувшись къ окну, какъ-будто стараясь разобрать написанное. Черезъ нѣсколько времени я слышалъ уже отсюда, какъ онъ завывалъ точно осенній вѣтеръ, напѣвая единственную пѣсню, которую онъ знаетъ -- о Бибонѣ и старомъ Харонѣ, о томъ, какъ Бибонъ умеръ пьяный, или что-то въ этомъ родѣ. Онъ былъ покоенъ все время, какъ старая крыса, уснувшая въ своей норѣ.
   -- И ты долженъ идти къ нему въ двѣнадцать часовъ?
   -- Въ двѣнадцать. Я уже сказалъ тебѣ, что когда ты пришелъ, то мнѣ казалось, что наступилъ сотый часъ.
   -- Тони,-- произнесъ Гуппи, послѣ нѣкотораго размышленія и сложивъ ногу на ногу:-- онъ уже можетъ читать или нѣтъ еще?
   -- Читать! Онъ никогда не будетъ читать. Онъ умѣетъ выводить всѣ буквы отдѣльно, онъ знаетъ каждую изъ нихъ порознь, когда глядитъ на нихъ; настолько-то онъ успѣлъ со мною; но онъ не умѣетъ соединять, складывать буквъ. Онъ уже слишкомъ старъ, чтобы усвоить себѣ этотъ фортель, къ тому же слишкомъ много пьянствуетъ.
   -- Тони,-- говоритъ мистеръ Гуппи, складывая и опять раскладывая ноги:-- какъ полагаешь ты, онъ разобралъ имя этого Гаудона?
   -- Онъ, собственно, не разобралъ его. Ты знаешь, какое у него утонченное зрѣніе и какъ часто онъ усваиваетъ себѣ понятіе о формѣ предмета на глазомѣръ. Онъ повторилъ передо мной начертаніе этого имени, запомнивъ порядокъ и направленіе буквъ, и спросилъ меня, что это значитъ.
   -- Тони,-- говоритъ мистеръ Гуппи, опять сложивъ и расправивъ ноги:-- какъ скажешь ты... подлинникъ написанъ мужскою или женскою рукой?
   -- Женскою. Пятьдесятъ противъ одного, что женскою: чрезвычайно наклонный почеркъ и длинный, невѣрный конецъ буквы П.
   Въ продолженіе этого разговора мистеръ Гуппи кусалъ ноготь большого пальца то на той, то на другой рукѣ, перемѣняя руки сообразно тому, какъ онъ перемѣнялъ ноги, кладя ихъ одну на другую. Когда онъ сбирается сдѣлать еще подобную перемѣну, ему случайно приходится взглянуть на рукавъ своего сюртука. Рукавъ этотъ привлекаетъ его вниманіе. Онъ смотритъ на него съ изумленіемъ и ужасомъ.
   -- Что это, Тони, что это дѣлается у васъ дома по ночамъ? Выкинуло изъ трубы, что-ли?
   -- Выкинуло изъ трубы?
   -- Да, посмотри,-- продолжалъ мистеръ Гуппи: -- посмотри, какъ сажа летитъ сверху! Посмотри сюда ко мнѣ на руку! Проклятая, ее и не сдунешь, пристаетъ точно сало какое-нибудь.
   Они смотрятъ другъ на друга, и Тони идетъ къ двери, чтобы прислушаться, выступаетъ на лѣстницу и спускается съ нѣсколькихъ ступенекъ. Наконецъ, онъ возвращается и объявляетъ, что все благополучно и въ порядкѣ; онъ повторяетъ при этомъ замѣчаніе, сдѣланное имъ недавно мистеру Снагзби, относительно жареныхъ котлетъ въ гостиницѣ Солнца.
   -- И тогда-то именно,-- повторяетъ мистеръ Гуппи, продолжая смотрѣть съ замѣтнымъ отвращеніемъ на рукавъ своего сюртука (они ведутъ разговоръ передъ каминомъ, опершись на противоположныя стороны стола и придвинувъ головы очень близко одна къ другой):-- и тогда-то именно онъ сказалъ тебѣ, что вынулъ связку писемъ изъ чемодана своего жильца?
   -- Именно въ то время, сэръ,-- отвѣчаетъ Топи, небрежно приглаживая свои бакенбарды.-- Вслѣдствіе чего я и написалъ цидулку моему искреннему пріятелю, достопочтенному Вильяму Гуппи, извѣщая его объ условномъ времени для прихода.
   Легкій, оживленный тонъ фешенебельной жизни, который обыкновенно мистеръ Вивль принималъ на себя, что-то такъ худо ладитъ съ нимъ въ эту ночь, что онъ оставляетъ его, а равно предаетъ забвенію и свои бакенбарды и, посматривая себѣ то чрезъ одно, то чрезъ другое плечо, опять подчиняется какому-то суевѣрному страху.
   -- Ты долженъ принести письма въ свою комнату, съ тѣмъ, чтобы прочесть, сличить ихъ и быть въ состояніи отдать полный отчетъ объ ихъ содержаніи. Распоряженіе состоитъ въ этомъ, не такъ-ли, Тони?-- спрашиваетъ мистеръ Гуппи, съ безпокойствомъ кусая ноготь большого пальца.
   -- Ты можешь говорить и потише. Да. Онъ и я, мы условились уже въ этомъ.
   -- Я только вотъ что скажу тебѣ, Тони...
   -- Ты можешь говорить и потише,-- повторяетъ еще разъ Тони.
   Мистеръ Гуппи киваетъ своею догадливою головою, придвигаетъ ее еще ближе къ своему собесѣднику и переходитъ въ едва внятный шопотъ.
   -- Я вотъ что скажу тебѣ, Тони. Первое, что должно сдѣлать, это приготовить другой пакетъ, точь-въ-точь какъ подлинный, такъ что, если онъ спроситъ его, пока пакетъ будетъ въ моихъ рукахъ, ты можешь показать ему подложный.
   -- Однако, предположимъ, что онъ тотчасъ замѣтитъ подлогъ, лишь только взглянетъ на пакетъ, что при его дьявольски проницательныхъ глазахъ гораздо вѣроятнѣе, держу пятьсотъ противъ одного,-- замѣтилъ Тони.
   -- Тогда мы отнимемъ у него письма. Они не принадлежать ему и никогда не принадлежали. Ты разузнавалъ это и помѣстилъ письма, для вящшей безопасности, въ мои руки, въ руки своего искренняго пріятеля. Если онъ насъ принудитъ, мы поведемъ дѣло формальнымъ порядкомъ, не такъ-ли?
   -- Да-а,-- нерѣшительно отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
   -- Что это, Тони,-- произноситъ съ упрекомъ его другъ:-- что это ты такъ смотришь! Ужъ не сомнѣваешься-ли ты въ Вильямѣ Гуппи, не боишься-ли какой-нибудь бѣды отъ этого?
   -- Я не сомнѣваюсь и не боюсь ничего, кромѣ того, въ чемъ твердо увѣренъ, что это предосудительно,-- отвѣчаетъ тотъ съ серьезнымъ видомъ.
   -- А въ чемъ же ты увѣренъ?-- пристаетъ Гуппи, возвыся нѣсколько голосъ, но, при замѣчаніи со стороны пріятеля: "Я сказалъ тебѣ, что не мѣшаетъ говорить потише", онъ повторяетъ тотъ же вопросъ уже вовсе беззвучно; онъ только шевелитъ губами какъ бы слѣдовало, произнося слова: "Въ чемъ же ты увѣренъ?"
   -- Я увѣренъ въ трехъ вещахъ. Во-первыхъ, я знаю, что мы здѣсь шепчемся, замышляемъ заговоръ, что мы настоящіе заговорщики.
   -- Хорошо!-- говоритъ мистеръ Гуппи;-- но лучше быть заговорщиками, чѣмъ олухами, какими бы мы были, если бы поступили иначе, потому что единственный путь благоразумно дѣйствовать есть путь, избранный нами. Что же дальше?
   -- Во-вторыхъ, я все-таки рѣшительно не понимаю, къ чему поведетъ насъ это предпріятіе, какихъ выгодъ надѣемся мы отъ него?
   Мистеръ Гуппи бросаетъ взглядъ за портретъ лэди Дэдлокъ и отвѣчаетъ:
   -- Тони, прошу тебя положиться въ этомъ отношеніи на честь твоего друга. Если уже ты рѣшился оказать услугу этому другу, то не задѣвай тѣхъ струнъ человѣческой души, которыхъ... которыхъ не должно приводить въ болѣзненное колебаніе въ настоящемъ случаѣ; помни, что другъ твой вѣдь не сумасшедшій, не дуракъ. Что это?
   -- Колоколъ Св. Павла бьетъ одиннадцать часовъ. Прислушайся, какъ зазвенятъ всѣ колокола и колокольчики Сити.
   Оба сидятъ молча, внимая металлическимъ голосамъ, близкимъ и отдаленнымъ, раздающимся съ башенъ различной высоты и производящимъ тоны еще болѣе разнообразные, чѣмъ точки ихъ исхода. Когда бой, наконецъ, умолкаетъ, все кажется еще болѣе молчаливымъ и таинственнымъ, чѣмъ прежде. Однимъ изъ непріятныхъ послѣдствій шептанья бываетъ то, что шопотъ вызываетъ будто бы какую-то безмолвствующую атмосферу, наполненную призраками звука,-- какой-то странный трескъ, топотъ, шорохъ платья, ненадѣтаго ни на что живое, шумъ гигантскихъ шаговъ, которые не оставили бы ни малѣйшаго слѣда на морскомъ пескѣ или зимою на поверхности снѣга. Оба друга становятся столь воспріимчивыми, что для нихъ воздухъ наполняется привидѣніями; они оба, какъ будто по взаимному соглашенію, оглядываются назадъ, чтобы убѣдиться, заперта-ли дверь.
   -- Итакъ, Тони?-- говоритъ мистеръ Гуппи, подвигаясь ближе къ огню и кусая свои несчастный ноготь большого пальца.-- Что же въ-третьихъ?
   -- Въ-третьихъ, то, что вовсе не забавно составлять заговоръ противъ покойника и притомъ въ комнатѣ, въ которой онъ умеръ, особенно, когда приходится жить въ этой комнатѣ.
   -- Но мы вовсе не составляемъ противъ него заговора, Тони.
   -- Можетъ быть, но все-таки это мнѣ не по-нутру. Попробуй, поживи здѣсь самъ, да и посмотри, полюбятся-ли тебѣ такія продѣлки.
   -- Что касается покойниковъ, Тони,-- замѣчаетъ мистеръ Гуппи, избѣгая прямого отвѣта:-- то въ большей части комнатъ безъ сомнѣнія бывали когда-нибудь покойники.
   -- Я самъ это знаю, но зато въ большей части комнатъ ихъ не трогаютъ, зато и они никогда не трогаютъ,-- отвѣчаетъ Тони.
   Оба опять посматриваютъ другъ на друга. Мистеръ Гуппи замѣчаетъ вскользь, что они, можетъ быть, окажутъ чрезъ то услугу покойнику, что онъ почти увѣренъ въ томъ. Настаетъ тягостное молчаніе; наконецъ, мистеръ Вивль, мѣшая въ каминѣ угли, заставляетъ мистера Гуппи очнуться и вздрогнуть, точно будто что-нибудь кольнуло его въ сердце.
   -- Фу! Да здѣсь пропасть этой проклятой сажи -- вездѣ, куда ни оглянись,-- говоритъ онъ.-- Отворимъ окно хоть немного и впустимъ сюда воздуха. Что-то слишкомъ ужъ душно.
   Онъ поднимаетъ раму, и оба пріятеля ложатся на подоконникъ, такъ что одна половина ихъ тѣла выходитъ на дворъ, а другая остается въ комнатѣ. Сосѣдніе дома стоятъ слишкомъ близко для того, чтобы показать имъ хотя клочекъ неба; чтобы насладиться этимъ зрѣлищемъ, пріятелямъ нашимъ пришлось бы загибать вверхъ головы съ опасностью переломить себѣ шеи; но свѣтъ, который мелькаетъ въ тусклыхъ окнахъ, отдаленный стукъ каретъ и другія доказательства пристуствія людей, кажется, вполнѣ успокаиваютъ ихъ. Мистеръ Гуппи, тихонько ударяя рукою по подоконнику, продолжаетъ говорить шопотомъ, но уже въ болѣе веселомъ тонѣ.
   -- Да, кстати, Тони, не забудь про стараго Смолвида,-- замѣчаетъ мистеръ Гуппи, разумѣя подъ этимъ названіемъ молодого человѣка изъ фамиліи Смолвидовъ.-- Ты знаешь, что я ему ни гу-гу объ этомъ. Дѣдушка его и такъ слишкомъ назойливъ. Это, кажется, у нихъ, впрочемъ, фамильное свойство.
   -- Я помню,-- говоритъ Тони.-- Я все это вполнѣ обдумалъ.
   -- Что касается до Крука,-- продолжаетъ мистеръ Гуппи:-- какъ ты полагаешь, дѣйствительно-ли у него есть еще важныя бумаги, какъ онъ хвалился тебѣ послѣ того, какъ вы сошлись съ нимъ?
   Тони качаетъ головою.
   -- Я не знаю,-- говоритъ онъ:-- не могу даже представить себѣ. Если мы окончимъ это дѣло, не возбудивъ его подозрѣнія, то я, конечно, освѣдомлюсь объ этомъ основательнѣе. Могу-ли я знать что-нибудь объ этихъ бумагахъ, не видавъ ихъ, когда онъ самъ не имѣетъ о нихъ никакого понятія? Онъ постоянно беретъ изъ нихъ нѣкоторыя слова, пишетъ ихъ то на столѣ, то на стѣнѣ лавки и потомъ спрашиваетъ, что то значитъ, что это значитъ; но весь его запасъ, отъ начала до конца, можетъ быть, ничто иное, какъ макулатура, которую онъ Богъ вѣсть для чего пріобрѣлъ. У него обратилось въ мономанію думать, что онъ обладаетъ драгоцѣнными документами. И сколько можно было понять изъ его словъ, онъ все старался разобрать ихъ, стараясь выучиться читать, хотя бы это стоило ему вѣковыхъ усилій.
   -- Однако, какъ подобная мысль въ первый разъ попала ему въ голову, вотъ вопросъ? говоритъ мистеръ Гуппи, моргнувъ однимъ глазомъ, послѣ нѣкотораго пріуготовительнаго размышленія.
   -- Можетъ быть, онъ нашелъ эти бумаги въ чемъ-нибудь, что случилось ему купить и гдѣ онъ вовсе, не предполагалъ, чтобы были бумаги; а, можетъ быть, и то, что въ его подозрительную голову забралась идея объ ихъ важности, судя по тому, какъ и гдѣ онѣ были спрятаны.
   -- Или, можетъ быть, онъ былъ кѣмъ-нибудь обманутъ насчетъ цѣнности этихъ бумагъ. Можетъ быть, онъ одурѣлъ отъ постояннаго напряженія вниманія къ своей находкѣ и отъ пьянства, или сбился съ толку, возясь постоянно съ писчимъ хламомъ подчиненныхъ лорда канцлера и слушая вѣкъ свой непрерывныя пренія о документахъ,-- замѣчаетъ мистеръ Вивль.
   Мистеръ Гуппи, сидя на подоконникѣ, покачивая годовою и взвѣшивая всѣ эти убѣжденія въ умѣ своемъ, продолжаетъ въ раздумѣ бить, барабанить по окну пальцами и измѣрять его рукою, но вотъ онъ поспѣшно отнимаетъ руку.
   -- Что это, что за чортъ?-- говоритъ онъ.-- Посмотри, пожалуйста, на мои пальцы!
   Тягучая, бурая жидкость покрываетъ его пальцы и липнетъ къ нимъ, жидкость, оскорбляющая чувства осязанія, зрѣнія и еще болѣе чувство обонянія. Это сгустившееся, испортившееся масло, до того отвратительное, что оба пріятеля содрогаются.
   -- Что это ты здѣсь дѣлалъ? Что это ты выливалъ тутъ за окно?
   -- Я выливалъ за окно! Ничего! Клянусь тебѣ, что ничего. Ничего не выливалъ съ тѣхъ поръ, какъ живу здѣсь,-- кричитъ встревоженный постоялецъ.
   -- Да посмотри, сдѣлай милость, взгляни сюда, взгляни сюда!
   Когда онъ подноситъ свѣчку къ углу подоконника, онъ видитъ, какъ жидкость, эта тянется и каплетъ съ кирпича на кирпичъ.
   -- Это ужасный домъ,-- говоритъ мистеръ Гушш, захлопывая окно.-- Дай мнѣ, пожалуйста, воды, иначе я обрублю себѣ руку.
   Онъ начинаетъ мыть, тереть, скоблить себѣ руку; моется и нюхаетъ, нюхаетъ и опять принимается мыть. Когда онъ поуспокоился, подкрѣпился рюмкою водки и стоялъ потомъ въ молчаніи передъ каминомъ, колоколъ св. Павла пробилъ двѣнадцать, и всѣ другіе колокола пробили двѣнадцать на вершинахъ башенъ различной высоты, подернутыхъ ночнымъ сумракомъ, пробили на множество разнообразныхъ тоновъ. Когда все стихло, жилецъ квартиры говоритъ:
   -- Вотъ и назначенное время, наконецъ. Что же, идти?
   Мистеръ Гуппи киваетъ головой въ знакъ согласія и даетъ ему "руку на счастье"; впрочемъ, невымытую руку подаетъ онъ ему при семь случаѣ, хотя это и была правая рука.
   Онъ сходитъ внизъ по лѣстницѣ, а мистеръ Гуппи старается прибодряться, сидя у огня, и приготовиться для продолжительнаго ожиданія. Но не болѣе, какъ черезъ минуту или двѣ, лѣстница скрипитъ, и Тони быстро возвращается.
   -- Что, досталъ бумаги?
   -- Какой досталъ -- нѣтъ! Старика нѣтъ тамъ.
   Въ этотъ короткій промежутокъ времени Тони успѣлъ испытать страхъ въ такой сильной степени, что при видѣ его испугъ овладѣлъ и его пріятелемъ. который бросается къ нему и громко спрашиваетъ:
   -- Въ чемъ дѣло?
   -- Я не могъ достучаться; потому тихонько отворилъ дверь и посмотрѣлъ къ нему. Но тамъ чадъ, запахъ гарью, тамъ сажа, масло, а старика нѣтъ!
   Тони оканчиваетъ эти слова стенаніемъ.
   Мистеръ Гуппи беретъ свѣчку. Они сходятъ внизъ ни живы, ни мертвы и, придерживаясь другъ друга, толкаютъ дверь въ заднюю комнату лавки. Кошка пріютилась у самой двери и стоитъ съ отчаяннымъ шипѣніемъ; она шипитъ, впрочемъ, не на нихъ, а на что-то лежащее на полу, передъ огнемъ. За рѣшеткой камина огонь едва теплится, но по комнатѣ ходить знойный, удушливый чадъ, а стѣны и потолокъ покрыты темною сальною жидкостью. Стулья и столъ, и бутылка, рѣдко покидающая столъ, стоятъ на прежнихъ мѣстахъ. На спинкѣ стула висятъ мохнатая шапка старика и сюртукъ его.
   -- Посмотри!-- шепчетъ жилецъ, привлекая вниманіе своего друга на эти предметы и указывая на нихъ дрожащимъ пальцемъ.-- Не правду ли я говорилъ тебѣ? Когда я видѣлъ его въ послѣдній разъ, онъ снялъ съ себя шапку, вынулъ маленькую связку старыхъ писемъ, повѣсилъ шапку на спинку стула; сюртукъ его уже висѣлъ тамъ, потому что онъ снялъ его прежде, чѣмъ пошелъ запирать ставни, и я оставилъ его въ ту минуту, какъ онъ поворачивалъ письма въ рукѣ, стоя именно на томъ мѣстѣ, гдѣ теперь лежитъ на полу эта черная груда золы или пеплу. Ужъ не повѣсился ли онъ?
   Они смотрятъ наверхъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Посмотри!-- шепчетъ Тони.-- У стула на полу лежитъ обрывокъ красной веревочки, которою обыкновенно связываютъ пучки перьевъ. Этою веревочкою былъ перевязанъ пукъ писемъ. Старикъ медленно развернулъ эти письма, какъ теперь помню, покосился на меня, захохоталъ, сталъ поворачивать письма, а веревку вотъ сюда именно и бросилъ. Я видѣлъ, какъ она падала.
   -- Что сдѣлалось съ кошкой?-- говоритъ мистеръ Гуппи.-- Посмотри на нее!
   -- Я думаю взбѣсилась. Впрочемъ и не мудрено въ такомъ проклятомъ домѣ.
   Они тихонько подвигаются, разсматривая всѣ окружающіе предметы. Кошка остается на прежнемъ мѣстѣ, продолжая шипѣть на что-то лежащее на полу передъ огнемъ и между двумя стульями.
   -- Что же это такое?-- продолжалъ Гуппи.-- Подними-ка свѣчи. Здѣсь черное выжженное пятно на полу; здѣсь небольшой фитиль изъ свертка обожженной бумаги, но бумаги не простой, а какъ будто обмоченной въ какой-то составъ; а здѣсь?.. Что это? Остатки ли обуглившагося и разбитаго на части полѣна, посыпаннаго сверху бѣловатымъ пепломъ, груда ли это угля? О ужасъ, это онъ! И вотъ все, что представляетъ намъ человѣка, отъ котораго мы бѣгали, задувая свѣчи и пряча другъ друга на улицѣ,-- вотъ все, что отъ него осталось!
   -- Помогите, помогите, помогите! Войдите въ этотъ домъ, ради самого Бога!
   Многіе сбѣгаются туда, но никто не можетъ пособить. Лордъ Канцлеръ этого Суда, вѣрный своему званію и своимъ поступкамъ, умеръ смертію лордовъ канцлеровъ всевозможныхъ судовъ, смертію всевозможныхъ властей подъ самыми разнообразными именами, въ самыхъ отдаленныхъ одно отъ другого мѣстахъ, гдѣ только обнаруживаются безумныя притязанія, и гдѣ владычествуетъ несправедливость. Назовите эту смерть, какъ хотите; припишите ее, чему вамъ угодно; найдите какое угодно средство, которымъ бы можно было отвратить ее -- это всегда одна и та же смерть, врожденная, пріуроченная, всосанная въ испорченные соки зараженнаго тѣла -- это все одно и то же самовозгораніе, и нѣтъ другой смерти, какъ вы ни называйте ее по внушеніямъ празднаго самолюбія.
   

XXXIII. Незваные гости.

   Два джентльмена съ весьма обтертыми обшлагами и пуговицами, джентльмены, которые присутствовали при послѣднемъ слѣдствіи въ гостиницѣ Солнца, снова появляются въ этой части города съ изумительной быстротой (впрочемъ, быстротѣ этой много способствуетъ дѣятельный и умный приходскій староста) и по всѣмъ правиламъ снимаютъ допросы, снуютъ взадъ и впередъ изъ отдаленной комнаты гостиницы Солнца и пишутъ ненасытными своими маленькими перьями на глянцевитой бумагѣ. Они заносятъ въ свои протоколы волненіе и возбужденіе, въ которомъ находился весь кварталъ переулка Чансри въ прошедшую полночь, и въ которое онъ поставленъ былъ самымъ тревожнымъ и ужаснымъ событіемъ. Они выставляютъ на видъ то обстоятельство, неподверженное никакому сомнѣнію, стоитъ только вспомнить о немъ, какимъ образомъ нѣсколько времени тому назадъ въ народѣ произведено было грустное впечатлѣніе загадочнымъ смертнымъ случаемъ отъ излишняго пріема опіума въ первомъ этажѣ магазина морскихъ принадлежностей, тряпья, бутылокъ и прочаго хламу, принадлежащаго весьма эксцентричному, невоздержному и престарѣлому человѣку, по имени Круку; какимъ образомъ, по весьма замѣчательному стеченію обстоятельствъ, этого Крука приводили къ допросу, производимому, стоитъ только припомнить, въ той же самой гостиницѣ Солнца, весьма добропорядочной гостиницѣ, непосредственно прилегающей къ тому дому, по которому производится настоящее слѣдствіе и принадлежащей высокопочитаемому мистеру Джемсу Джорджу Богзби. Они описываютъ съ величайшими подробностями, какимъ образомъ въ теченіе нѣсколькихъ часовъ вчерашняго вечера жителями Подворья замѣченъ былъ весьма необыкновенный запахъ,-- Подворья, въ которомъ случилось трагическое происшествіе, составляющее предметъ ихъ описанія,-- и что этотъ запахъ одно время былъ такъ силенъ, что мистеръ Свильзъ, комическій пѣвецъ, ангажированный мистеромъ Д. Д. Богзби, лично доложилъ нашему лѣтописцу, что онъ сообщилъ миссъ Мелвильсонъ, дѣвицѣ съ нѣкоторыми претензіями на музыкальные таланты, также ангажированной мистеромъ Богзби на квартеты гармоническихъ собраній или митинговъ въ гостиницѣ Солнца, подъ управленіемъ самого мистера Богзби, онъ (мистеръ Свильзъ) лично докладывалъ, что смрадное состояніе атмосферы произвело весьма неблагопріятное вліяніе на его голосъ; при этомъ онъ употреблялъ шуточное выраженіе, "что онъ похожъ былъ на восковую куклу съ разинутымъ ртомъ, изъ котораго не вылетало ни одной музыкальной ноты". Такимъ образомъ разсказъ мистера Свильза вполнѣ былъ подтвержденъ двумя почтенными замужними дамами, живущими на томъ же Подворьѣ и извѣстными съ прекрасной стороны подъ именами мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ; обѣ онѣ замѣтили смрадныя испаренія и полагали, что эти испаренія выходили изъ дома, занимаемаго Крукомъ, несчастнымъ покойникомъ. Все это и многое другое два джентльмена, связанные въ этой печальной катастрофѣ необыкновеннымъ согласіемъ и дружелюбіемъ, записываютъ на мѣстѣ; между тѣмъ какъ ребятишки со всего Подворья (въ эту минуту только что выскочившіе изъ своихъ постелей) цѣлымъ роемъ собрались подъ окномъ отдѣльной комнаты въ гостиницѣ Солнца и любуются маковками джентльменовъ, занимающихся производствомъ слѣдствія.
   Все населеніе Подворья, отъ стараго до малаго, не спитъ въ эту ночь и ничего не дѣлаетъ, какъ только кутаетъ головы себѣ, говоритъ о домѣ, котораго вторично постигло такое страшное несчастье, и поглядываетъ на него съ суевѣрнымъ страхомъ. Миссъ Фляйтъ была вынесена изъ ея комнаты съ большимъ рискомъ, какъ будто домъ объятъ былъ пламенемъ, и получила на ночь помѣщеніе въ гостиницѣ Солнца. Въ гостиницѣ Солнца не гасятъ огней, не запираютъ дверей въ теченіе всей ночи, потому что всякаго рода общественное возбужденіе служитъ источникомъ выгодъ для нея и заставляетъ всѣхъ жителей Подворья ежеминутно искать въ ней мирнаго убѣжища. Ближайшій погребъ потерялъ свое значеніе, лишь только началось судебное слѣдствіе. Едва только разносчикъ пива и другихъ подобныхъ жидкостей услыхалъ о происшествіи, какъ засучилъ рукава по самыя плечи и сказалъ: "нашему брату будетъ славная работа!" Въ первыя минуты всеобщей суеты, молодой Пайперъ бросился къ пожарнымъ инструментамъ и съ тріумфомъ возвратился во весь галопъ на вершинѣ Феникса, удерживая это баснословное животное изъ всѣхъ силъ, среди шлемовъ и пылающихъ факеловъ. Одинъ шлемъ остается назади для предупрежденія всякаго рода безпорядковъ; онъ медленно прохаживается взадъ и впередъ около дома, вмѣстѣ съ однимъ изъ двухъ полисменовъ, назначенныхъ для той же цѣли. Этому тріо каждый житель Подворья, имѣющій въ карманѣ лишнихъ шесть пенсовъ, выказываетъ гостепріимство въ видѣ какой-нибудь согрѣвающей жидкости.
   Мистеръ Вивль и его другъ мистеръ Гуппи находятся въ гостиницѣ Солнца и имѣютъ полное право распоряжаться всѣмъ, что заключаетъ въ себѣ гостиница, если только они будутъ оставаться въ ней.
   -- Теперь не время разсуждать о деньгахъ,-- говоритъ мистеръ Богзби, хотя онъ и поглядываетъ на нихъ довольно алчно за своей конторкой.-- Сдѣлайте одолженіе, приказывайте, джентльмены, подписывайте ваши имена на что вамъ угодно, все будетъ подано.
   Послѣ такого предложенія два джентльмена, въ особенности мистеръ Вивль, подписываютъ имена свои на такое множество предметовъ, что въ теченіе времени они находятся въ затрудненіи подписать свое имя съ достаточною ясностью, хотя все еще продолжаютъ разсказывать новымъ посѣтителямъ отрывки изъ страшной катастрофы, которой были очевидцами, продолжаютъ сообщать о томъ, что они говорили, что они думали, и что они видѣли. Между тѣмъ тотъ или другой изъ полисменовъ частенько подходитъ къ двери и, распахнувъ ее во всю длину руки, смотритъ изъ глубины ночного мрака. Не потому, что онъ имѣетъ какія-нибудь подозрѣнія, но затѣмъ, чтобы узнать, что подѣлывается внутри гостиницы.
   Ночь продолжаетъ совершать свое тяжелое теченіе; она видитъ, что все Подворье бодрствуетъ въ необыкновенные часы, видитъ, какъ оно угощается или угощаетъ и вообще ведетъ себя подобно подворью, неожиданно получившему богатое наслѣдство. Ночь, наконецъ, отступаетъ медленными шагами, и фонарщикъ ходитъ съ своей лѣсенкой по окраинѣ тротуара и, какъ какой-нибудь палачъ, срубаетъ маленькія головки газоваго свѣта, употреблявшія усилія уменьшить мракъ ночи. Наконецъ, такъ или иначе, наступаетъ и день.
   И наступившій день усматриваетъ, даже своимъ тусклымъ лондонскимъ окомъ, что Подворье не смыкало глазъ во всю ночь. Онъ усматриваетъ это обстоятельство по соннымъ лицамъ, повисшимъ надъ столами, по ногамъ, растянутымъ по полу вмѣсто постелей; даже кирпичная и известковая физіономія самаго подворья кажется блѣдною и утомленною. И вотъ просыпаются сосѣднія улицы, слухъ о происшествіи долетаетъ до нихъ, полуодѣтые жители толпами спѣшатъ навести надлежащія справки; двумъ полисменамъ и помощнику ихъ въ шлемѣ (на наружности которыхъ ночь не оставила, впрочемъ, такого впечатлѣнія, какое замѣтно на наружности Подворья) предстоитъ употребить много усилій, чтобы удержать дверь на заперти.
   -- Боже мой, джентльмены!-- говоритъ мистеръ Снагзби, подходя къ дому Крука.-- Правду ли я слышу?
   -- Конечно правду,-- отвѣчаетъ полисменъ.-- Правду, вотъ и все тутъ. Проходите дальше, отправляйтесь.
   -- Да помилуйте, джентльмены,-- говоритъ мистеръ Снагзби, довольно рѣшительно оттѣсняемый назадъ:-- не дальше какъ вчера вечеромъ, около одиннадцати, я стоялъ у этихъ дверей и разговаривалъ съ молодымъ человѣкомъ, который квартируетъ здѣсь.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- возражаетъ полисменъ:-- Ну, такъ этого молодого человѣка вы можете найти вонъ за тѣми дверями. Я вамъ говорю, разойдитесь, чего вы тутъ не видали.
   -- Надѣюсь, съ нимъ ничего не сдѣлалось худого?-- спр ашиваетъ мистеръ Снагзби.
   -- Худого? Нѣтъ. Что ему сдѣлается худого.
   Мистеръ Снагзби, не имѣя никакой возможности отвѣчать на это, и вообще на что бы то ни было, въ сильномъ волненіи отправляется въ гостиницу Солнца и находитъ тамъ мистера Вивля за чаемъ и тостомъ, съ выраженіемъ на лицѣ потухавшаго возбужденія и съ потухавшей трубкой.
   -- И мистеръ Гуппи здѣсь!-- замѣчаетъ мистеръ Снагзби.-- О, Боже мой, Боже мой! Какое во всемъ этомъ проглядываетъ страшное стеченіе обстоятельствъ! И моя, моя...
   Сила рѣчи мистера Снагзби покидаетъ его при составѣ словъ "моя маленькая хозяюшка", потому что въ этотъ моментъ онъ видитъ, что эта оскорбленная женщина входитъ въ гостиницу Солнца и становится передъ пивнымъ боченкомъ, устремивъ на мужа своего пытливые взоры, какъ призракъ-обвинитель; мистеръ Снагзби видитъ это и становится нѣмъ.
   -- Милая моя,-- говоритъ мистеръ Снагзби, когда языкъ его нѣсколько поразвязался:-- не хочешь ли ты чего-нибудь? Немножко... не придавая этому слишкомъ важнаго значенія... немножко рому съ апельсиннымъ сокомъ?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчаетъ мистриссъ Снагзби.
   -- Душа моя, ты знаешь этихъ двухъ джентльменовъ?
   -- Знаю!-- отвѣчаетъ мистриссъ Снагзби и, суровымъ взглядомъ признавая присутствіе ихъ, продолжаетъ пристально смотрѣть на мистера Снагзби.
   Преданный мистеръ Снагзби не въ силахъ вынести ея взора и холоднаго обхожденія. Онъ беретъ мистриссъ Снагзби за руку и отводитъ ге къ ближайшему боченку.
   -- Душа моя, зачѣмъ ты такъ сурово смотришь на меня! Ради Бога не смотри.
   -- Я не могу располагать моими взорами,-- говоритъ мистриссъ Снагзби:-- да если бы и могла, то не хочу.
   Мистеръ Снагзби, прокашлянувъ въ руку въ знакъ покорности, присоединяетъ:
   -- Въ самомъ дѣлѣ вы не хотите, душа моя?-- и углубляется въ раздумье.
   Послѣ того, онъ еще разъ кашляетъ, въ знакъ того, что онъ находится въ затруднительномъ положеніи.
   -- Это ужасная тайна, душа моя!-- говоритъ онъ, все еще обнаруживая душевное безпокойство подъ вліяніемъ пристальнаго взора мистриссъ Снагзби.
   -- Вотъ какъ,-- возражаетъ мистриссъ Снагзби, качая головой:-- это ужасная тайна!
   -- Милый другъ мой,-- говоритъ мистеръ Снагзби плачевнымъ тономъ:-- ради Бога, не говори со мной съ такимъ жестокимъ выраженіемъ, не гляди на меня такъ пристально! Я прошу, я умоляю тебя не дѣлать этого! Боже мой! Ты какъ будто полагаешь, другъ мой, что я намѣренъ произвесть въ комъ-нибудь самовозгораніе?
   -- Не знаю, что тебѣ сказать на это,-- отвѣчаетъ мистриссъ Снагзби.
   И въ самомъ дѣлѣ, при бѣгломъ взглядѣ на несчастное положеніе своего супруга, мистриссъ Снагзби совершенно "не знаетъ, что ему сказать на это".
   Онъ не приготовился положительно отвергать, что вовсе не участвовалъ въ ночномъ происшествіи. А между тѣмъ ему извѣстно, что онъ запутанъ въ какую-то тайну, и что его, весьма вѣроятно, запутаютъ, совершенно безъ его вѣдома, въ это происшествіе. Дрожащей рукой онъ отираетъ лицо носовымъ платкомъ и едва переводитъ духъ.
   -- Жизнь моя,-- говоритъ несчастный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей:-- еслибъ ты имѣла какія-нибудь положительныя причины не говорить со мной, зачѣмъ же, принимая въ соображеніе всю предусмотрительность во всѣхъ твоихъ поступкахъ, зачѣмъ же ты пришла въ эти винные погреба до завтрака?
   -- А зачѣмъ ты пришелъ сюда?-- спрашиваетъ мистриссъ Снагзби.
   -- Душа моя, собственно затѣмъ, чтобы узнать всю истину несчастнаго случая, жертвою котораго сдѣлался почтенный человѣкъ... Онъ погибъ отъ самовозгоранія.
   Мистеръ Снагзби дѣлаетъ паузу, чтобъ заглушитъ тяжелый стонъ.
   -- Узнавъ это, я разсказалъ бы тебѣ все, душа моя, за нашимъ скромнымъ завтракомъ.
   -- Ужъ я думаю, разсказалъ бы! Скажите, мистеръ Снагзби, вы отъ меня ничего не скрываете?
   -- Ни-че-то, моя мил..
   -- Мнѣ было бы пріятно,-- говоритъ мистриссъ Снагзби, продолжая наблюдать возраставшее, въ немъ смущеніе, съ жестокой и злобной улыбкой:-- мнѣ было бы пріятно, еслибъ вы проводили меня домой. А полагаю, мистеръ Снагзби, вы будете тамъ безопаснѣе, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ.
   -- Душа моя, я не знаю, право, почему это такъ; но во всякомъ случаѣ я готовъ идти.
   Мистеръ Снагзби, окинувъ буфетъ отчаяннымъ взоромъ, желаетъ мистеру Вивлю и мистеру Гуппи добраго утра, проситъ принять привѣтъ, что видитъ ихъ въ добромъ здоровьѣ, и провожаетъ мистриссъ Снагзби изъ гостиницы Солнца.
   Передъ вечеромъ его сомнѣніе на счетъ того, не будетъ ли онъ подлежать отвѣтственности за воображаемое участіе въ катастрофѣ, о которой говоритъ весь кварталъ, обратилось въ увѣренность, благодаря упорству мистриссъ Снагзби въ сохраненіи пристальнаго взгляда. Душевныя страданія его такъ велики, что онъ начинаетъ предаваться неяснымъ, неопредѣленнымъ идеямъ, касательно преданія себя въ руки правосудія: пусть оно оправдаетъ и успокоитъ его, если онъ невиненъ, пусть покажетъ со всею строгостью закона, если онъ виновенъ.
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, окончивъ свой завтракъ, идутъ прогуляться въ лиикольнинскомъ скверѣ и выпустить столько черной паутины изъ своихъ головъ, сколько позволить непродолжительная прогулка.
   -- Послушай, Тони, лучше теперешняго случая не можетъ представиться,-- говоритъ мистеръ Гупни, обошедъ въ мрачномь расположеніи духа четыре стороны сквера:-- лучше этого случая не можетъ представиться, чтобъ обмѣняться парой словъ насчетъ того обстоятельства, которое мы должны, нисколько не медля, окончательно уразумѣть.
   -- Я тебѣ вотъ что скажу, Вильямъ Гуппи!-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль, осматривая своего пріятеля съ ногъ до головы глазами, залитыми кровью:-- если это обстоятельство касается заговора, то, пожалуйста, не трудись упоминать о немъ. С'ъ меня ужъ и того довольно, что было; больше этого я не желаю. Пожалуй, чего добраго, этакъ ты и самъ загоришься, или взлетишь на воздухъ съ трескомъ.
   Этотъ гадательный феноменъ до такой степени не нравится мистеру Гуипи, что онъ отвѣчаетъ на него убѣждающимъ тономъ и дрожащимъ голосомъ:
   -- Тони, я полагаю, что происшествія вчерашней ночи послужатъ для тебя урокомъ, чтобъ ты на всю свою жизнь не быль пристрастнымъ къ самому себѣ.
   На это мистеръ Вивль возражаетъ:
   -- Вильямъ, я полагаю, что они послужатъ для тебя урокомъ не дѣлать заговоровъ во всю свою жизнь.
   -- Кто дѣлаетъ заговоры?-- спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
   -- Кто? ты!
   -- Нѣтъ, не я!
   -- Нѣтъ, ты!
   -- Кто тебѣ сказалъ?
   -- Я тебѣ говорю.
   -- О, въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да, въ самомъ дѣлѣ.
   И оба пріятеля, приведенные въ разгоряченное состояніе, снова начинаютъ молча прогуливаться по скверу, чтобъ поостынуть.
   -- Тони,-- говоритъ, наконецъ, мистеръ Гуппи:-- еслибъ ты выслушивалъ своего пріятеля, вмѣсто того, чтобъ нападать на него, ты бы никогда не дѣлалъ промаховъ. Но характеръ у тебя черезчуръ вспыльчивый, и ты весьма не разсудителенъ. Владѣй собою, Тони, все, что только можетъ очаровать взоръ...
   -- О, къ чорту твои очарованія!-- восклицаетъ мистеръ Вивль, весьма рѣдко прерывая своего пріятеля.-- Говори мнѣ дѣло, вотъ и все тутъ!
   Замѣчая, что его пріятель находится въ такомъ угрюмомъ и прозаическомъ настроеніи духа, мистеръ Гуппи хотѣлъ только выразить болѣе прекрасныя чувства души своей тономъ оскорбленнаго человѣка, и въ этомъ тонѣ онъ продолжаетъ:
   -- Тони, когда я говорю, что есть одно обстоятельство, по которому мы должны согласиться другъ съ другомъ, то я говорю, не имѣя ни малѣйшаго помышленія на заговоръ, какъ бы онъ ни былъ невиненъ. Ты знакомъ нѣсколько съ законами, слѣдовательно, знаешь, что для всякаго слѣдствія предварительно назначаются вопросные пункты, на которые должны отвѣчать свидѣтели. Скажи теперь, желательно или нѣтъ, чтобъ мы условились другъ съ другомъ, касательно отвѣтовъ на вопросные пункты, по поводу смерти этого несчастнаго стараго Mo... стараго джентльмена.
   Мистеръ Гуппи намѣренъ былъ сказать стараго Могола, по полагаетъ, что слово джентльменъ лучше идетъ къ дѣлу.
   -- Какіе тутъ отвѣты? Вотъ еще вздоръ.
   -- Отвѣты, которые мы должны будемъ представить слѣдственной коммиссіи. Вотъ они,-- и мистеръ Гуппи начинаетъ откладывать ихъ на пальцы:-- что мы знаемъ о его привычкахъ, когда мы его видѣли въ послѣдній разъ, въ какомъ онъ положеніи находился тогда, открытіе, которое мы сдѣлали, и какъ мы его сдѣлали.
   -- Да,-- говоритъ мистеръ Вивлъ.-- Какіе же отвѣты-то будутъ?
   -- Мы сдѣлали открытіе, вслѣдствіе его, этого въ своемъ родѣ эксцентричнаго человѣка, вслѣдствіе его приглашенія придти къ нему въ полночь, чтобы поучить его чтенію и письму, что дѣлалъ ты неоднократно, потому что старикъ не умѣлъ ни читать, ни писать. Я проводилъ вечеръ у тебя, былъ позванъ внизъ... и такъ далѣе. Вѣроятно, судьи будутъ вникать только въ обстоятельства, касающіяся смерти покойнаго, поэтому нѣтъ никакой необходимости распространиться въ отвѣтахъ; я полагаю, ты согласенъ со мной?
   -- Нѣтъ никакой необходимости,-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль -- полагаю, что нѣтъ.
   -- Теперь ты согласенъ, что въ этомъ нѣтъ и тѣни заговора!-- говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчаетъ его другъ:-- если есть что-нибудь въ родѣ того, я беру назадъ свое замѣчаніе.
   -- Теперь вотъ что, Тони,-- говоритъ мистеръ Гуппи, снова взявъ его за руку и продолжая гулять по скверу медленнымъ шагомъ:-- мнѣ бы хотѣлось знать, по пріятельски, подумалъ ли ты о тѣхъ выгодахъ, которыя представляются тебѣ, если ты останешься жить въ этомъ мѣстѣ?
   -- Что ты хочешь сказать этимъ?-- говоритъ Тони, остановясь.
   -- Подумалъ ли ты о множествѣ выгодъ, которыя представляются тебѣ, если ты останешься жить въ этомъ мѣстѣ?-- повторяетъ мистеръ Гуппи, продолжая прогулку.
   -- Въ какомъ мѣстѣ? Въ этомъ,-- указывая по направленію къ магазину стараго тряпья и всякаго хламу.
   Мистеръ Гуппи киваетъ головой.
   -- Да я не соглашусь и ночи провести тамъ, какія бы ты ни сдѣлалъ мнѣ предложенія,-- говоритъ мистеръ Вивль, дико озираясь крутомъ.
   -- Ты такъ думаешь, Тони?
   -- Чего тутъ думать? Я тебѣ говорю это утвердительно,-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
   -- Значитъ возможность, или вѣроятность, я не иначе считаю это, какъ вѣроятность, не имѣть ни малѣйшаго препятствія къ овладѣнію имуществомъ, не такъ давно принадлежавшимъ одинокому старику, который, повидимому, въ цѣломъ мірѣ не имѣетъ ни одного родственника, и увѣренность разузнать, какія сокровища накопилъ этотъ старикъ, значитъ они вовсе не прельщаютъ тебя?-- говоритъ мистеръ Гуппи, кусая себѣ ногти съ аппетитомъ, возбуждаемымъ чувствомъ досады.
   -- Разумѣется, нѣтъ. Ну, возможно ли говорить съ такимъ хладнокровіемъ о томъ, чтобы я жилъ тамъ?-- восклицаетъ мистеръ Вивль съ негодованіемъ.-- Отравляйся самъ и живи въ томъ домѣ, если хочешь!
   -- О! Я, Тони!-- говоритъ мистеръ Гуппи ласковымъ тономъ.-- Я никогда, не жилъ тамъ, да мнѣ и не достать квартиры въ томъ домѣ, между тѣмъ какъ ты уже имѣешь ее.
   -- Не угодно ли, я съ удовольствіемъ уступлю тесѣ ее,-- возражаетъ его другъ.-- Пожалуйста, можешь расположиться въ ней совершенно какъ дома.
   -- Значитъ, если я понимаю тебя, Тони,-- говоритъ мистеръ Гуппи:-- ты рѣшительно отказываешься отъ всего?
   -- Ты во всю свою жизнь не сказалъ справедливѣе этихъ словъ,-- говоритъ мистеръ Вивль:-- рѣшительно отказываюсь отъ всего.
   Въ то время, какъ они разговариваютъ, къ скверу приближается наемная карета, на козлахъ которой высокая шляпа становится видимой для всего народа. Внутри кареты и, слѣдовательно, совершенно закрыто отъ толпы, хотя весьма видно для двухъ пріятелей, потому что карета останавливается почти у самыхъ ногъ ихъ, сидятъ достопочтеннѣйшіе мистеръ и мистриссь Смолвидъ и прелестная внучка ихъ Юдиѳь. Въ пріѣхавшей партіи замѣтна какая-то поспѣшность и волненіе; и въ то время, какъ высокая шляпа, украшающая голову мистера Смолвида-младшаго, спуская съ козелъ, мистеръ Смолвидъ-старшій высовываетъ голову изъ окна и кричитъ мистеру Гуппи:
   -- Здравствуйте, сэръ! Какъ вы поживаете!
   -- Удивительно, что могло привлечь сюда Чика и его фамилію въ такую раннюю пору!-- говоритъ мистеръ Гуппи, кивая головой своему знакомцу.
   -- Милостивый государь,-- кричитъ дѣдушка Смолвидъ:-- сдѣлайте мнѣ одолженіе! Будьте такъ добры съ вашимъ пріятелемъ, перенесите, меня въ здѣшнюю гостиницу, между тѣмъ какъ Бартъ съ сестрой перетащатъ свою бабушку! Пожалуйста, не откажите старику!
   Мистеръ Гуппи смотрятъ на своего пріятеля и повторяетъ въ видѣ вопроса: "въ ближайшую гостиницу?" И они приготовляются нести почтенный грузъ въ гостиницу Солнца.
   -- Вотъ тебѣ плата!-- говоритъ дряхлый старикъ, обращаясь къ извозчику съ отвратительной гримасой и грозя ему своимъ костлявымъ, безсильнымъ кулакомъ.-- Да смотри! если ты попросишь у меня хоть одну пенни на водку, я отправлю тебя въ полицію. Любезные молодые люди, ради Бога, несите меня полегче. Позвольте мнѣ обнять васъ: я не сдавлю ваши шеи болѣе того, сколько позволяютъ мои силы. О, Боже мой!.. о Господи!... о мои кости!
   Слава Богу, что гостиница Солнца недалеко, потому что мистеръ Вивль представляетъ изъ себя олицетворенную апоплексію, не совершивъ еще и половины дороги. Какъ бы то ни было, безъ дальнѣйшаго преувеличенія признаковъ апоплексіи, кромѣ развѣ звуковъ, выражаемыхъ при поднятіи несоразмѣрной съ силами тяжести и необыкновенной испарины, онъ исполняетъ обязанность носильщика, и благосклонный престарѣлый джентльменъ благополучно доставляется, по его собственному желанію, въ отдѣльную комнату гостиницы Солнца.
   -- О Господи! произноситъ мистеръ Смолвидъ, съ трудомъ переводя духъ и озираясь кругомъ изъ своего кресла:-- о кости мои, о моя спина! Уфъ, какъ тяжело и больно! Садись ты, старая вѣдьма, отвратительный негодный попугай. Садись!
   Этотъ легонькій привѣтъ, назначенный для мистриссъ Смолвидъ, былъ высказанъ вслѣдствіе какой-то странной способности со стороны той несчастной старой леди -- способности, но которой каждый разъ, когда она становится на ноги, то начинаетъ перебирать ими и сообщать движеніе неодушевленнымъ предметамъ, такъ что подобное положеніе старушки всегда сопровождается такимъ стукомъ, бряичаньомъ и звяканьемъ, какое только и можно услышать на шабашѣ старыхъ вѣдьмъ. Вѣроятно, ослабленіе нервовъ столько же способствуетъ къ такимъ продѣлкамъ, какъ и всякое другое безсильное намѣреніе въ бѣдной старухѣ. Въ настоящемъ же случаѣ эти двѣ причины находятся въ такой близкой связи съ виндзорскимъ кресломъ, вѣрнымъ товарищемъ кресла, въ которое посаженъ мистеръ Смолвидъ, что она только тогда и избавляется отъ нихъ, когда внукъ и внучка усаживаютъ ее на мѣсто, между тѣмъ какъ дражайшій супругъ расточаетъ на нее, съ необычайной бѣглостью, любимый эпитетъ "вороны съ свиною головою" и повторяетъ его безчисленное множество разъ.
   -- Милостивый государь,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, обращаясь къ мистеру Гуппи:-- говорятъ, здѣсь случилось несчастіе. Слышали ли вы, или вашъ пріятель о немъ?
   -- Слышали ли мы о немъ! Да мы сами открыли его!
   -- Вы открыли его! Вы вдвоемъ открыли его! Слышишь, Бартъ, они открыли его!
   Два открытеля, выпуча глаза, смотрятъ на Смолвидовъ, которые отвѣчаютъ имъ тѣмъ же.
   -- Друзья мои,-- визжитъ мистеръ Смолвидъ, вытягивая впередъ обѣ руки:-- я обязанъ вамъ тысячами благодарностей за то, что вы приняли на себя грустную обязанность открытія пепла отъ брата мистриссъ Смолвидъ.
   -- Кого, кого?-- говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Родного брата мистриссъ Смолвидъ, ея единственнаго родственника. Мы не были съ нимъ въ такихъ отношеніяхъ, чтобы стоило оплакивать его потерю; да, впрочемъ, съ нимъ и не было возможности быть въ хорошихъ отношеніяхъ. Онъ, правду сказать, не жаловалъ насъ. Это былъ человѣкъ эксцентричный, весьма эксцентричный. Если онъ оставилъ духовное завѣщаніе (въ чемъ я крайне сомнѣваюсь), такъ дѣлать нечего, по необходимости надо сблизиться съ нимъ. Я пріѣхалъ сюда взглянуть на его пожитки: ихъ нужно опечатать, нужно передать въ руки правосудія. Я пріѣхалъ сюда,-- повторяетъ дѣдушка Смолвидъ, загребая къ себѣ воздухъ всѣми десятью пальцами:-- взглянуть на его имущество.
   -- Я думаю, Смолъ,-- говоритъ безутѣшный мистеръ Гуппи:-- ты бы могъ сказать мнѣ, что покойный старикъ былъ тебѣ дядя.
   -- Вы вели себя такъ скрытно около него, что, я думаю, вамъ нравилось, если я велъ себя точно такъ же,-- отвѣчаетъ эта старая птица съ скрытно засверкавшими глазами.-- Кромѣ того, я не очень гордился такимъ дядей.
   -- Кромѣ того вамъ нѣтъ никакого дѣла, гордился ли онъ или нѣтъ,-- говоритъ Юдиѳь также съ скрытно засверкавшими глазами.
   -- Онъ въ жизни своей ни разу не видѣлъ меня и потому не зналъ меня,-- замѣчаетъ Смолъ:-- и, право, я не знаю, къ чему бы я сталъ рекомендовать его вамъ.
   -- Онъ не имѣлъ съ нами никакихъ сношеній, что очень, очень прискорбно,-- говоритъ старикъ:-- но, во всякомъ случаѣ, я пріѣхалъ сюда посмотрѣть на его имущество. Мы будемъ имѣть полное право на него. Право это въ рукахъ моего стряпчаго. Мистеръ Толкинхорнъ изъ Линкольнинскихъ Полей... отсюда сейчасъ черезъ дорогу... такъ добръ, что согласился быть моимъ ходатаемъ; я вамъ скажу это такой человѣкъ, что и трава-то не растетъ у него подъ ногами. Крукъ былъ единственнымъ братомъ мистриссъ Смолвидъ: у нея не было родственниковъ, кромѣ Крука и у Крука не было родственниковъ, кромѣ мистриссъ Смолвидъ. Я говорю о твоемъ братѣ... адская ты этакая трещотка!.. которому было семьдесятъ шесть лѣтъ.
   Мистриссъ Смолвидъ немедленно начинаетъ трясти головой и пищать:
   -- Семьдесятъ шесть фунтовъ стерлинговъ, семь шиллинговъ и шесть пенсовъ! Семьдесятъ шесть тысячъ мѣшковъ съ деньгами! Семьдесятъ шесть тысячъ милліоновъ пачекъ ассигнацій.
   -- Дайте мнѣ, пожалуйста, оловянную кружку!-- восклицаетъ изступленный супругъ, озираясь крутомъ и не находя вблизи себя ничего метательнаго.-- Ради Бога, подайте, кто нибудь плевальницу, дайте мнѣ что-нибудь твердое и разрушительное, швырнуть въ эту вѣдьму! Ахъ ты яга-баба, адская фурія, кошка, собака, вѣдьма!
   При этомъ мистеръ Смолвидъ, доведенный до крайнихъ предѣловъ собственнаго своего краснорѣчія, бросаетъ, за неимѣніемъ другого орудія, Юдиѳью въ ея бабушку, толкнувъ эту юную дѣву въ престарѣлую леди съ такой силой, какою могъ вооружиться, и потомъ безсильный падаетъ въ кресло и превращается въ груду платья.
   -- Потрясите меня кто-нибудь, будьте такъ добры, потрясите меня,-- говоритъ пискливый голосъ изъ едва замѣтно шевелившагося узла платья, въ который превратился мистеръ Смолвидъ.-- Я пріѣхалъ сюда посмотрѣть имущество. Потрясите меня и позовите полисменовъ, которые стоятъ у дверей сосѣдняго дома, пусть они дадутъ мнѣ объясненіе объ имуществѣ. Мой стряпчій будетъ здѣсь сію минуту, чтобъ взять это имущество подъ свое покровительство. Ссылка или галеры ожидаютъ того, кто осмѣлится прикоснуться къ имуществу!
   Въ то время какъ его почтительные внучата выпрямляютъ его и совершаютъ надъ нимъ обыкновенный подкрѣпляющій процессъ, посредствомъ взбалтыванья и обминанья, онъ продолжаетъ повторять послѣднее слово, какъ отдаленное эхо: "къ имуществу! имущество! къ имуществу!"
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи смотрятъ другъ на друга, первый какъ человѣкъ, совершенно отказавшійся отъ какого-то важнаго предпріятія, послѣдній съ унылымъ лицомъ, какъ человѣкъ, въ душѣ котораго все еще кроются какія-то неопредѣленныя ожиданія. Но видно по всему, что интересамъ мистера Смолвида нѣтъ возможности сопротивляться. Приходитъ писецъ мистера Толкинхорна изъ его оффиціальной конторы и объявляетъ полиціи, что мистеръ Толкинхорнъ отвѣчаетъ за законныя притязанія ближайшихъ родственниковъ покойнаго и что въ свое время будутъ составлены и представлены формальные акты и документы на право наслѣдства. Мистеръ Смолвидъ, въ подтвержденіе своего первенства, немедленно получаетъ позволеніе совершить сантиментальное путешествіе въ выморочный домъ и въ опустѣлую комнату миссъ Фляйтъ, гдѣ онъ кажется отвратительной хищной птицей, вновь прибавленной къ собранію птицъ миссъ Фляйтъ.
   Вѣсть о прибытіи нежданнаго наслѣдника быстро разносится по всему Подворью, приноситъ существенную пользу гостиницѣ Солнца и поддерживаетъ въ жителяхъ бодрость духа. Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ считаютъ несчастіемъ для молодого человѣка, если Крукъ и въ самомъ дѣлѣ не оставилъ духовнаго завѣщанія, и полагаютъ, что ему непремѣнно слѣдуетъ сдѣлать хорошенькій подарокъ изъ имущества покойнаго. Молодой Пайперъ и молодой Перкинсъ, какъ члены того юношескаго кружка, который служитъ ужасомъ для проходящихъ по переулку Чансри, лазаютъ на помпу, заглядываютъ въ окна, и дикій визгъ и крикъ не прерывается въ теченіе цѣлаго дня надъ бренными останками покойника. Маленькій Свильзъ и миссъ Мелвильсонъ вступаютъ въ пріятный разговоръ съ своими патронами, вполнѣ сознавая, что эти необыкновенныя происшествія уничтожаютъ всякую преграду между людьми, посвященными въ таинства пѣнія и непосвященными. Мистеръ Богзби выставляетъ объявленіе, что "по случаю печальнаго событія на Подворьѣ Кука, въ Гармоническомъ Обществѣ буду пѣть въ теченіе недѣли національную арію "Царь Смерти" съ полнымъ хоромъ, и присовокупляетъ, что "Джемсъ Джорджъ Богзби принужденъ сдѣлать это удовольствіе публикѣ, несмотря, что оно сопряжено будетъ съ излишними издержками, по поводу желанія, единодушно выраженнаго въ гостиницѣ значительнымъ числомъ почтенныхъ особъ и въ воспоминаніе грустнаго событія, возбудившаго всеобщее сожалѣніе". Объ одномъ только обстоятельствѣ, имѣющемъ связь съ покойникомъ, сильно безпокоится Подворье Кука, и именно, что неужели выдумка насчетъ гроба въ полный ростъ человѣка должна обратиться въ дѣйствительность, хотя въ гробь придется положить весьма немного. Но когда гробовщикъ объявилъ въ гостиницѣ Солнца, что ему приказано сооружать гробъ ровно въ шесть футовъ, всеобщее безпокойство совершенно прекращается и жители Подворья единогласно объявляютъ, что поведеніе мистера Смолвида дѣлаетъ ему величайшую честь.
   Событіе, возбуждающее такое сильное любопытство, проникло даже, за предѣлы Подворья и очень далеко. Ученые люди и философы пріѣзжаютъ взглянуть на сгорѣвшій трупъ, доктора выходятъ изъ каретъ на ближайшемъ перекресткѣ съ тою же цѣлью, и между ними завязывается такой удивительный диспутъ касательно воспламеняющихся газовъ и фосфористаго водорода, какого Подворье Кука никогда не воображало услышать. Нѣкоторые изъ этихъ авторитетовъ (безъ сомнѣнія заслуживающихъ полнаго довѣрія) утверждаютъ съ негодоваінемъ, что покойному не слѣдовало бы умирать такъ, какъ имъ объяснено; они ссылаются на другихъ авторитетовъ и на изслѣдованія смертныхъ случаевъ, перечисленныхъ въ шестомъ томѣ "Философическихъ трудовъ", а также на довольно извѣстную всѣмъ книгу о судебной медицинѣ въ Англіи, и кромѣ того на случай въ Италіи съ синьорой Корнеліей Бауди, описанный со всѣми подробностями нѣкіимъ Біянчини, Веронскимъ врачемъ, который написалъ нѣсколько ученыхъ сочиненій, и о которомъ упоминается въ современныхъ ему сочиненіяхъ, какъ о человѣкѣ, имѣющемъ проблески здраваго смысла; ссылаются на показанія гг. Фодере и Море, двухъ несноснѣйшихъ французовъ, которые хотѣли изслѣдовать этотъ предметъ, и, наконецъ, на неоспоримое показаніе monsieur Леката, знаменитаго въ свое время хирурга, который имѣлъ неделикатность жить въ домѣ, гдѣ произошелъ подобный случай, и даже представить описаніе объ этомъ: но все же они считаютъ поступокъ мистера Крука, при его переселеніи изъ этого міра такой неслыханной дорогой, не допускающимъ никакого оправданія и лично оскорбительнымъ. Чѣмъ менѣе Подворье понимаетъ эти рѣчи, тѣмъ болѣе, онѣ нравятся ему; самое же высшее удовольствіе оно извлекаетъ изъ запасовъ гостиницы Солнца. Но вотъ является художникъ по порученію какой нибудь политипажной газеты съ подготовленнымъ первымъ планомъ и фигурами, годными для какой угодно картины, начиная отъ кораблекрушенія у Корнвалисскихъ береговъ до военнаго смотра въ Гэйдъ Паркѣ и до манчестерскаго митинга; онъ входитъ въ собственную комнату мистриссъ Перкинсъ, вѣчно незабвенную комнату, набрасываетъ на подмалевокъ домъ мистера Крука, въ размѣрахъ, чуть-чуть не подходящихъ къ натуральной величинѣ; и въ самомъ дѣлѣ, величина его такъ громадна, какъ будто онъ хотѣлъ представить на своей картинѣ "Храмъ смерти". Точно также, когда ему позволили взглянуть въ дверь заповѣдной комнаты, онъ изображаетъ этотъ аппартаментъ, соразмѣрно съ картиной, въ три-четверти мили въ длину и пятьдесятъ ярдовъ въ вышину. Подворье очаровано такимъ произведеніемъ. Во все это время два вышепомянутые джентльмена заглядываютъ въ двери каждаго дома, участвуютъ въ философскихъ диспутахъ, являются всюду, прислушиваются къ каждому и кончаютъ обыкновенно тѣмъ, что собираются въ отдѣльную комнату гостиницы Солнца, принимаются за свои ненасытныя перья и пишутъ на лощеной бумагѣ.
   Наконецъ, приходитъ слѣдственный судья съ своими приказными, совершенно какъ и въ предшествовавшемъ случаѣ, съ тою только разницею, что судья считаетъ это дѣло выходящимъ изъ обыкновеннаго порядка вещей и частнымъ образомъ говорить своей собратіи, что "Сосѣдній домь должно быть обреченъ несчастіямъ, должно быть ужъ ему судьбою такъ назначено; впрочемъ, мало ли бываетъ тайнъ на свѣтѣ, которыхъ мы не въ состояніи объяснить". Послѣ этого на сцену дѣйствія является гробъ ровно въ шесть футовъ и приводитъ всѣхъ въ восхищеніе.
   Во всѣхъ этихъ происшествіяхъ мистеръ Гуппи принимаетъ такое слабое участіе, что онъ движется какъ и всякое другое частное лицо. Онъ можетъ поглядывать на таинственный домъ только снаружи, и онъ видитъ, къ крайнему своему прискорбію, какъ мистеръ Смолвидъ запираеть двери на тяжелые замки, и вмѣстѣ въ тѣмъ окончательно убѣждается, что въ этомъ домѣ для него теперь все заперто. Но прежде чѣмъ всѣ эти дѣйствія приходятъ къ концу, и именно, не раньше слѣдующаго вечера послѣ катастрофы, мистеръ Гуппи считаетъ необходимымъ сообщить кое-что миледи Дэдлокъ.
   Вслѣдствіе этого, съ унылымъ духомъ и съ тѣмъ сознаніемъ своей вины, которое страхъ и безсонница породили въ немъ, а гостиница Солнца увеличила, молодой человѣкъ, по имени Гуппи, является въ столичный домъ миледи около семи часовъ вечера и проситъ аудіенціи. Меркурій отвѣчаетъ, что она отъѣзжаетъ на обѣдъ. Развѣ мистеръ Гуппи не видитъ, что ее ждетъ карета? Да, онъ видитъ это, но все. же непремѣнно хочетъ видѣть миледи.
   Меркурій имѣетъ сильное желаніе, какъ онъ объяснилъ въ то же время своему товарищу джентльмену, "дать пинка молодому человѣку", но касательно его пріема онъ получилъ положительныя наставленія. Поэтому онъ угрюмо сообщаетъ молодому человѣку, что ему должно войти въ библіотеку, и отправляясь доложить о немъ, оставляетъ его въ обширной комнатѣ, не слишкомъ ярко освѣщенной.
   Мистеръ Гуппи посматриваетъ вглубь по всѣмъ направленіямъ и вездѣ видитъ что-то въ родѣ обугленнаго и покрытаго пепломь полѣна. Но вотъ онъ слышитъ шелестъ платья. Неужели это...? Нѣтъ, это не призракъ, но прекраснѣйшая женщина въ великолѣпномъ нарядѣ.
   -- Простите меня великодушно, миледи,-- говоритъ мистеръ Гуппи, запинаясь и въ величайшемъ уныніи:-- я выбралъ весьма неудобное время...
   -- Я вамъ сказала, что вы можете приходить сюда во всякое время.
   Миледи беретъ стулъ и такъ же пристально смотритъ на мистера Гуппи, какъ и въ первый разъ.
   -- Благодарю васъ, миледи, вы очень снисходительны.
   -- Садитесь.
   Въ ея голосѣ, однако же, не замѣтно особенной снисходительности.
   -- Я не знаю, миледи... цѣль моего прихода такъ незначительна, что я не смѣю садиться и удерживать васъ; я... я не досталъ тѣхъ писемъ, о которыхъ имѣлъ честь недавно говоритъ вамъ.
   -- Неужели вы за тѣмъ только и пришли, чтобь сказать мнѣ это.
   -- Собственно за тѣмъ, миледи.
   Мистеръ Гуппи, кромѣ унынія, неудачи въ ожиданіяхъ и безпокойства, поставленъ еще въ болѣе затруднительное положеніе роскошью и красотой ея наружности. Миледи вполнѣ знаетъ, какое вліяніе производитъ ея наружность; она слишкомъ долго изучала ее, чтобъ не умѣть воспользоваться всѣми ея выгодами. Въ то время, какъ она спокойно и холодно смотритъ на мистера Гуппи, онъ не только сознается внутренно, что ему нѣтъ никакой возможности проникнуть въ ея мысли, но что онъ съ каждой минутой болѣе и болѣе отдаляется отъ нея.
   Она не станетъ говорить, это ясно; поэтому онъ долженъ говорить.
   -- Короче сказать, миледи,-- говоритъ мистеръ Гуппи, какъ воръ, медленно сознающійся въ своемъ преступленіи:-- человѣкъ, отъ котораго я надѣялся получить эти письма, внезапно кончилъ свою жизнь, и... и...
   Онъ останавливается. Леди Дэдлокъ спокойно досказываетъ его мысль:
   -- И письма уничтожились вмѣстѣ съ этимъ человѣкомъ, не такъ ли?
   Мистеръ Гуппи не сказалъ бы на это -- нѣтъ, хотя бы и могъ, точно такъ, какъ онъ не можетъ скрыть дѣйствительности.
   -- Я думаю такъ, миледи.
   Неужели онъ не замѣчаетъ въ ея лицѣ и искры душевнаго облегченія? Нѣтъ, ему бы не замѣтить этого даже и тогда если бы наружное спокойствіе миледи не смущало его.
   Онъ произноситъ нѣсколько несвязныхъ словъ въ знакъ извиненія за свою неудачу.
   -- Больше вы ничего не имѣете сказать?-- спрашиваетъ леди Дэдлокъ, выслушавъ его, или почти выслушавъ, потому что онъ говорилъ весьма несвязно.
   Мистеръ Гуппи думаетъ, что ему больше нечего сказать.
   -- Увѣрены ли вы, что вамъ больше, нечего сказать? Я васъ предупреждаю, это послѣдній случай говорить со мной.
   Мистеръ Гуппи совершенно увѣренъ. И дѣйствительно въ настоящее время онъ ничего не имѣетъ и не желаетъ сказать ни подъ какимъ видомъ.
   -- Довольно. Я не требую вашихъ извиненій. Добраго вечера желаю вамъ!
   И миледи звонитъ за Меркуріемъ проводить молодого человѣка, по имени Гуппи.
   Но въ этомъ же домѣ и въ то же самое время случайно присутствуетъ старый человѣкъ, по имени Толкинхорнъ. Этотъ старый человѣкъ спокойнымъ шагомъ подходитъ къ библіотекѣ, кладетъ руку на дверную ручку, входитъ и останавливается лицомъ къ лицу съ молодымъ человѣкомъ, который только что выходилъ изъ комнаты.
   Одинъ взглядъ между старымъ человѣкомъ и миледи, и опущенный до этого вѣеръ поднимается. Въ одинъ моментъ проявляется подозрѣніе сильное и рѣзкое. Еще моментъ, и все закрыто.
   -- Извините, леди Дэдлокъ, тысячу разъ извините меня. Меня удивляетъ, что я застаю васъ здѣсь въ такое время. Я думалъ, что здѣсь нѣтъ ни души. Извините, извините!
   -- Позвольте!-- говоритъ миледи, небрежно ворочая его назадъ.-- Останьтесь здѣсь, прошу васъ. Я ѣду на обѣдъ. мнѣ больше нечего говорить съ этимъ молодымъ человѣкомъ.
   Совершенно разстроенный молодой человѣкъ кланяется у самыхъ дверей и раболѣпно выражаетъ надежды свои на благополучное здоровье мистера Толкинхорна.
   -- Ничего, я здоровъ,-- говорить адвокатъ, смотря на него изъ-подъ нахмуренныхъ бровей, и онъ смотритъ такъ, чтобы не дѣлать повторенія, это не такой человѣкъ.-- Вы вѣрно изъ конторы Кэнджа и Карбоя?
   -- Изъ конторы Кэнджа и Карбоя, мистеръ Толкинхорнъ, меня зовутъ Гуппи, сэръ.
   -- Да, да. Благодарю васъ, мистеръ Гуппи, я, слава Богу, здоровъ, благодарю васъ.
   -- Пріятно это слышать, сэръ. Но нельзя допустить, чтобы вы были совершенно здоровы, вслѣдствіе вашихъ многотрудныхъ занятій.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Гуппи.
   Мистеръ Гуппи съ тѣмъ же раболѣпіемъ выходитъ изъ дверей. Мистеръ Толкинхорнъ, такая мишура въ своей старинной, ржавой, черной одеждѣ въ сравненіи съ пышнымъ нарядомъ леди Дэдлокъ, провожаетъ ее съ лѣстницы въ карету. Онъ возвращается, потирая себѣ подбородокъ, и потираетъ его часто и сильно въ теченіе вечера.
   

XXXIV. Тиски.

   -- Что бы это значило?-- говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Холостой ли это зарядъ, или пуля? Вспышка на полкѣ или выстрѣлъ?
   Открытое письмо составляетъ предметъ размышленій кавалериста и сильно безпокоитъ его. То отодвинетъ онъ его отъ себя на длину руки и потомъ снова приблизитъ почти къ самымъ глазамъ, то возьметъ его въ правую руку, то въ лѣвую, то начнетъ читать его, согнувъ голову на одинъ бокъ, то на другой, то нахмуритъ свои брови, то подниметъ ихъ, и все не можетъ угодить себѣ; то онъ разгладитъ его на столѣ своей тяжелой рукой, и задумчиво сдѣлавъ по галлереѣ нѣсколько оборотовъ, остановится передъ нимъ и начнетъ пробѣгать его свѣжимъ взоромъ; но даже и это не помогаетъ.
   -- Холостой зарядъ это,-- повторяетъ мистеръ Джорджъ задумчиво:-- или пуля?
   Филь Скводъ, съ помощью кисти и горшка бѣлой краски, малюстъ въ отдаленіи щиты, слегка насвистываетъ скорый маршъ, поддѣлываясь подъ флейту и воображая, что онъ и въ самомъ дѣлѣ, какъ поется въ этомъ маршѣ, долженъ воротиться и воротится къ любимой дѣвѣ, которую оставилъ за собой...
   -- Филь!-- говоритъ кавалеристъ.
   Филь подходитъ къ нему обычнымъ путемъ, ковыляетъ съ боку на бокъ около стѣны, какъ будто онъ шелъ куда-нибудь въ сторону, и потомъ бросается на своего командира, какъ будто хочетъ принять его на штыкъ. На грязномъ лицѣ его рельефно красуются брызги бѣлой краски, и рукояткой кисти онъ потираетъ себѣ бровь.
   -- Вниманіе, Филь! Слушай меня.
   -- Слушаю, комаидиръ.
   -- "Милостивый государь! Позвольте мнѣ напомнить вамъ (хотя и не имѣю уважительной причины дѣлать подобное напоминаніе), что двухъ-мѣсячному векселю, подписанному на ваше имя мистеромъ Матью Бэгнетомъ и вами акцептованному, на сумму девяносто семь фунтовъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, завтрашняго числа срокъ, а потому не угодно ли вамъ приготовиться очистить его по предъявленіи. Вашъ Джошуа Смолвидъ".
   -- Что ты скажешь на это?
   -- Не хорошо, командиръ.
   -- Почему?
   -- Я думаю,-- отвѣчаетъ Филь, разгладивъ сначала нѣсколько морщинъ на лбу рукояткой кисти:-- я думаю, что когда начнутъ требовать деньги, то непремѣнно надо ждать худыхъ послѣдствій.
   -- Послушай, Филь,-- говоритъ кавалеристъ, сѣвъ на столъ:-- однихъ процентовъ да различныхъ разностей я переплатилъ уже, по крайней мѣрѣ, половину того, что здѣсь написано.
   Филь соглашается съ этимъ и намекаетъ, сдѣлавъ шага два назадъ съ невыразимо кислой физіономіей, что, по его мнѣнію, дѣлу все-таки не будетъ легче черезъ это обстоятельство.
   -- И вотъ еще что, Филь,-- говоритъ кавалеристъ, останавливая преждевременныя заключенія размахомъ руки.-- Между нами было условіе, что вексель этотъ по истеченіи срока будетъ, какъ они выражаются, переписываться. И онъ возобновлялся безчисленное множество разъ. Что ты скажешь на это?
   -- Я скажу, что вѣрно возобновленія-то эти кончились.
   -- Ты такъ думаешь? Гм! Я самъ то же думаю.
   -- Это тотъ и есть Джошуа Смолвидъ, котораго приносили сюда въ креслѣ?
   -- Тотъ самый.
   -- Командиръ,-- говоритъ Филь необыкновенно серьезно:-- по праву этотъ человѣкъ настоящая піявка, по поступкамъ это тиски, по ужимкамъ и кривляньямъ это змѣя и по когтямъ это ракъ съ огромными клешнями.
   Высказавъ такъ выразительно свое мнѣніе и постоявъ немного, чтобы удостовѣриться, не ожидаютъ ли отъ него какихъ-нибудь дальнѣйшихъ замѣчаній, мистеръ Скводъ отправляется назадъ по своей дорогѣ, переваливаясь съ боку на бокъ, и музыкальными нотами снова начинаетъ увѣрять, что онъ долженъ воротиться и непремѣнно воротится къ своей идеальной дѣвѣ. Джорджъ, сложивъ письмо, идетъ по тому же направленію.
   -- А вѣдь есть средство, командиръ, уладить это дѣло,-- говоритъ Филь, бросивъ на него лукавый взглядъ.
   -- Заплатить деньги, я думаю? Я бы желалъ.
   Филь мотаетъ головой.
   -- Нѣтъ, командиръ, совсѣмъ нѣтъ, средство это гораздо проще. Стоитъ только сдѣлать то, что я дѣлаю теперь,-- говоритъ Филь, въ высшей степени артистически мазнувъ своей кистью.
   -- Забѣлить черныя пятна? Отказаться отъ долгу?
   Филь киваетъ головой.
   -- Славное средство, нечего сказать! Знаешь ли ты, что тогда будетъ съ Бэгнетами? Знаешь-ли ты, что они въ конецъ разорятся, если имъ придется выплачивать мои долги? Куда какой ты нравственный человѣкъ, Филь,-- говоритъ кавалеристь, осматривая его съ ногъ до головы съ замѣтныя ь негодованіемъ:-- удивительно нравственный!
   Филь, стоя на колѣняхъ у щита, дѣлая аллегорическіе размахи своей кистью и выравнивая пальцемъ круги тира, горячо начинаетъ приводить въ свое оправданіе, что онъ совсѣмъ забылъ объ отвѣтственности Бэгнета, что онъ не хотѣлъ бы повредить и волоска на головѣ каждаго изъ членовъ этого семейства, какъ вдругъ въ корридорѣ слышатся чьи-то шаги и вслѣдъ затѣмъ раздается веселый голосъ:
   -- Неужели нѣтъ дома мистера Джорджа
   Филь бросаетъ взглядъ на своего господина, вскакиваетъ на ноги и говоритъ:
   -- Дома, мистриссъ Бэгнетъ! Дома!
   И вслѣдъ за тѣмъ въ галлерею является мистриссъ Бэгнетъ съ своимъ супругомъ.
   Старая бабенка, какъ называетъ ее мистеръ Бэгнетъ, ни въ какое время года и никуда не является иначе, какъ въ сѣромъ шерстяномъ салонѣ, грубомъ и довольно поношенномъ, но очень чистомъ, который неоспоримо составляетъ безсмѣнный ея нарядъ, сдѣлавшійся весьма интереснымъ въ глазахъ мистера Бэгнета, потому что онъ прибылъ въ Европу изъ другой части свѣта вмѣстѣ съ мистриссъ Бэгнетъ и ея зонтикомъ, который точно такъ же появляется въ дверяхъ галлереи, какъ и прочіе наряды мистриссъ Бэгнетъ. Въ настоящее время нѣтъ никакой возможности узнать его первоначальный цвѣтъ; на концѣ палки онъ имѣетъ сучковатый крючокъ съ металлическимъ наконечникомъ, представляющимъ модель овальнаго окна, или просто стекла изъ очковъ:-- этотъ орнаментъ не имѣетъ, впрочемъ, той замѣчательной способности быть вѣрнымъ своему назначенію, какое можно было бы требовать отъ предметовъ, долго находившихся въ короткихъ отношеніяхъ съ британской арміей. Зонтикъ мистриссъ Бэгнетъ замѣчателенъ по своей гибкости, мягкости и недостатку китоваго уса -- обстоятельство, которое только тѣмъ и объясняется, что въ теченіе многихъ лѣтъ онъ служилъ на постоянныхъ квартирахъ посуднымъ шкапомъ, а на походахъ платьевымъ мѣшкомъ. Она никогда его не распускаетъ, надѣясь, что отъ всякой непогоды защититъ ее салопъ съ весьма объемистымъ воротникомъ; но по обыкновенію употребляетъ его вмѣсто трости, которою при покупкѣ мяса или зелени указываетъ на куски или связки этихъ продуктовъ, или толкаетъ по-дружески торговцевъ, чтобъ обратить вниманіе ихъ на свою особу. Безъ рыночной корзины, съ двумя откидными крышками, она не дѣлаетъ шагу изъ дому. Сопровождаемая этими вѣрными спутниками, мистриссъ Бэгнетъ съ загорѣлымъ лицомъ, весело выглядывающимъ изъ-подъ грубой соломенной шляпки, является въ эту минуту румяная и свѣжая въ галлерею Джорджа для стрѣльбы въ цѣль и пр.
   -- Ну, здравствуй, Джорджъ, старый товарищъ,-- говоритъ она:-- какъ ты поживаешь въ такое чудное утро?
   Они сердечно здороваются, какъ старые пріятели; мистриссъ Бэгнетъ втягиваетъ въ себя длинный глотокъ воздуха послѣ прогулки и садится отдохнуть. Обладая способностью, усвоенною на вершинахъ походныхъ телѣгъ и въ другихъ подобныхъ положеніяхъ, способностью удобно и спокойно помѣщаться гдѣ бы то ни было, она садится на простую деревянную скамейку, развязываетъ шляпку, откидываетъ ее назадъ, складываетъ руки на грудь и чувствуетъ себя совершенно довольной.
   Мистеръ Бэгнетъ, между тѣмъ, пожимаетъ руки своему старому сослуживцу и Филю, котораго мистриссъ Бэгнетъ въ свою очередь привѣтствуетъ ласковымъ поклономъ и улыбкой.
   -- Ну, Джорджъ,-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ торопливо: вотъ и мы къ тебѣ въ гости, я и мой Бакаутъ (она часто отзывается о мужѣ своемъ подъ этимъ названіемъ по тому случаю, какъ полагаютъ нѣкоторые, что Бакаутъ было его стариннымъ полковымъ прозваніемъ, когда они впервые познакомились, и что прозваніе это дано ему было по причинѣ его твердыхъ качествъ и шероховатой наружности) пришли нарочно затѣмъ, чтобъ привести въ порядокъ... знаешь вотъ то-то обстоятельство. Давай-ка ему новый вексель, Джорджъ, и онъ подпишетъ его духомъ.
   -- А я собирался къ вамъ сегодня утромъ,-- замѣчаетъ кавалеристъ, уклоняясь отъ предложенія.
   -- Мы такъ и думали, что ты придешь къ намъ сегодня поутру, но вышли изъ дому рано и оставили Вулича, отличнаго мальчишку, смотрѣть за сестрами, и вмѣсто того, чтобы ждать тебя къ себѣ, пришли сюда, какъ видишь, сами. Бакаутъ мой сдѣлался теперь такимъ домосѣдомъ, что прогуляться ему очень не мѣшаетъ. Но что съ тобой, Джорджъ?-- спрашиваетъ мистриссъ Бэгнетъ, прекращая свой бойкій и веселый разговоръ.-- Сегодня ты самъ не свой.
   -- Да, я не совсѣмъ спокоенъ сегодня,-- отвѣчаетъ кавалеристъ:-- меня немного разсердили, мистриссъ Бэгнетъ.
   Ея бѣглые, блестящіе глаза немедленно открываютъ истину.
   -- Джорджъ!-- восклицаетъ она, грозя ему пальцемъ.-- Радъ Бога, неужели сдѣлалось что-нибудь недоброе для Бакаута! Не говори мнѣ этого, Джорджъ, ради дѣтей моихъ.
   Кавалеристъ бросаетъ на нее тревожный взглядъ.
   -- Джорджъ,-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, то поднимая для большей выразительности обѣ руки кверху, то опуская ихъ на колѣни:-- если ты допустилъ сдѣлаться чему-нибудь дурному въ поручительствѣ моего Бакаута, если ты запуталъ его въ этомъ дѣлѣ, если ты продалъ насъ и поставилъ черезъ это въ опасное положеніе, а я вижу это по твоему лицу, Джорджъ, я читаю на немъ, какъ по печатному, то ты поступилъ съ нами безсовѣстно, ты обманулъ насъ жестокимъ образомъ. Я тебѣ говорю, Джорджъ, что ты обманулъ насъ жестокимъ образомъ. Вотъ и все тутъ.
   Мистеръ Бэгнетъ, неподвижный до этого, какъ помпа или какъ фонарный столбъ, кладетъ на макушку своей лысой головы правую руку, какъ будто съ тѣмъ, чтобы защитить ее отъ сильнаго паденія искусственнаго дождя, и съ величайшимъ безпокойствомъ смотритъ на мистриссъ Бэгнетъ.
   -- Джорджъ,-- продолжаетъ старуха:-- я удивляюсь тебѣ! Джорджъ, мнѣ стыдно за тебя! Джорджъ, я не хочу вѣрить, чтобы ты рѣшился на такой поступокъ! Я всегда считала тебя за катающійся камень, который никогда не обростаетъ мхомъ; но не думала, чтобъ ты когда-нибудь отнялъ ту маленькую частичку мха, которая принадлежала Бэгнету и его ребятишкамъ. Ты знаешь, какой онъ трудолюбивый и заботливый отецъ. Ты знаешь, кто такіе у меня Квебекъ и Мальта и Вуличъ, ты все это знаешь, и я, право, никогда бы не подумала, что ты рѣшишься отплатить намъ подобнымъ образомъ! О, Джорджъ! (и мистриссъ Бэгнетъ подбираетъ полы своего салопа и безъ всякаго притворства отираетъ ими глаща свои) неужели ты могъ такъ поступить съ нами?
   Съ окончаніемъ этихъ словъ, мистеръ Бэгнетъ снимаетъ руку съ головы, какъ-будто дождь совершенно прекратился и съ уныніемъ смотритъ на мистера Джорджа, который ноблѣднѣлъ, какъ полотно и въ свою очередь плачевно посматриваетъ на сѣрый салонъ и соломенную шляпку.
   -- Матъ,-- говоритъ кавалеристъ голосомъ, выражающимъ покорность, и хотя назначаетъ слова свои мистеру Бэгнету, но не спускаетъ глазъ съ его жены:-- мнѣ очень жаль, что ты такъ близко принимаешь это къ сердцу; мнѣ кажется, что дѣло еще не въ такомъ дурномъ положеніи, какъ ты думаешь. Дѣйствительно, сегодня утромъ я получилъ письмо (и онъ читаетъ это письмо вслухъ), но, я думаю, все это еще можно поправить. Что касается до катающагося камня, пожалуй, я согласенъ, что ты говоришь правду. Я въ самомъ дѣлѣ, катающійся камень, но хотя я до сихъ поръ еще ничего не пакатилъ себѣ путнаго, да зато, я вполнѣ увѣренъ, до сихъ поръ никому не заслонялъ собой дороги. Ни одинъ еще старый бродяга и товарищъ не любилъ такъ твою жену, Матъ, и твое семейство, какъ я ихъ люблю, а потому, надѣюсь, вы перестанете смотрѣть на меня такъ сердито. Не думайте, чтобы я таилъ отъ васъ что-нибудь. Я получилъ это письмо съ четверть часа тому назадъ.
   -- Старуха,-- произноситъ мистеръ Бэгнетъ послѣ минутнаго молчанія:-- скажи ему мое мнѣніе!
   -- А зачѣмъ онъ не женился?-- отвѣчаетъ мистриссъ Бэгнетъ полушутливо, полусерьезно:-- зачѣмъ онъ не женился въ сѣверной Америкѣ на вдовѣ Джо Поуча? Тогда бы онъ не попадалъ въ такія хлопоты.
   -- Старуха говоритъ правду,-- замѣчаетъ мистеръ Бэгнетъ:-- и въ самомъ дѣлѣ, зачѣмъ ты не женился?
   -- Чтожъ за бѣда? Я надѣюсь, что въ настоящее время она имѣетъ лучшаго мужа,-- отвѣчаетъ кавалеристъ.-- Какъ бы то ни было, я не женился на вдовѣ Поуча -- и дѣлу конецъ, прошедшаго не передѣлаешь. Но что я стану дѣлать теперь? Вы видите все мое достояніе: оно не мое, но ваше. Скажите слово, и я продамъ все до послѣдней нитки. Еслибъ только знать, что можно выручить черезъ продажу требуемую сумму, я бы давнымъ давно все продалъ. Не думай, Матъ, что я рѣшусь когда нибудь пустить тебя и твоихъ дѣтей въ трубу. Прежде всего я продамъ самого себя, лишь бы только гдѣ нибудь сыскать человѣка, который бы согласился купить такой изношенный, никуда негодный хламъ.
   -- Старуха,-- бормочетъ мистеръ Бэгнетъ:-- передай ему еще одинъ клочекъ моего мнѣнія.
   -- Джорджъ,-- говорить старуха, поразмысливъ хорошенько,-- вѣдь тебя винить-то не за что, развѣ за то только, что ты занялся этимъ ремесломъ безъ всякихъ средствъ.
   -- Вотъ это по моему!-- замѣчаетъ кающійся кавалеристъ, качая головой.-- Вотъ ужъ такъ но моему!
   -- Смирно! Старуха моя весьма вѣрно передаетъ мои мнѣнія,-- говоритъ мисгсръ Бэгнетъ.-- Слушай же меня! Говори, старуха!
   -- Тогда бы тебѣ не привелось просить ручательства, Джорджъ, да и не къ чему было бы просить его. Но что разъ сдѣлано, токъ того не передѣлаешь. Ты всегда былъ честнымъ и прямодушнымъ товарищемъ, по крайней мѣрѣ на сколько это отъ тебя зависѣло, хотя немного и безразсуднымъ. Съ другой стороны, ты согласишься съ нами, что мы весьма естественно должны безпокоиться, когда надъ головами нашими виситъ бѣда. Поэтому, прости намъ, Джорджъ, и забудь, что было сказано сгоряча. Полно, перестань! Прости и позабудь, что было сказано!
   Вмѣстѣ съ этимъ мистриссъ Бэгнетъ протягиваетъ одну руку ему, а другую мужу; мистеръ Джорджъ беретъ руки обоихъ и, крѣпко ежимая ихъ, говоритъ:
   -- Увѣряю васъ, нѣтъ на свѣтѣ, чего бы я не дѣлалъ, чтобъ только избавить васъ отъ этого обязательства. Но все, что я успѣвалъ прикопить въ теченіе двухъ мѣсяцевъ, уходило на одни проценты. Филь и я живемъ очень скромно; но, не смотря на то, галлерея не приноситъ тѣхъ выгодъ, какихъ мы ожидали, короче сказать, она вѣдь не золотой рудникъ. Я сдѣлалъ большую ошибку, что снялъ ее на себя, большую ошибку. Впрочемъ, я нѣкоторымъ образомъ вовлеченъ былъ въ это предпріятіе, я думалъ, что авось либо я остепенюсь, сдѣлаюсь человѣкомъ самостоятельнымъ, а вы старались поддержать во мнѣ такія ожиданія и, клянусь честью, я весьма много обязанъ вамъ за это и всю вину принимаю на себя.
   Окончивъ эти слова, мистеръ Джорджъ еще разъ крѣпко сжимаетъ руки, которыя держитъ въ своихъ рукахъ, и, опустивъ ихъ, отступаетъ на нѣсколько шаговъ назадъ, съ прямой воинственной осанкой, какъ будто онъ окончательно высказалъ свое признаніе и готовъ немедленно принять въ свою грудь цѣлый залпъ ружейныхъ выстрѣловъ со всѣми воинскими почестями.
   -- Джорджъ, выслушай меня!-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ, взглянувъ на жену.-- Старуха, говори!
   Мистеръ Бэгнетъ, котораго приходится выслушивать такимъ страннымъ образомъ, замѣчаетъ, что на письмо должно отвѣчать безъ малѣйшаго отлагательства; что было бы весьма недурно, еслибъ онъ и Джорджъ лично объявились къ мистеру Смолвиду, и что первымъ дѣломъ слѣдуетъ спасти и отстранить отъ участія въ этомъ дѣлѣ невиннаго мистера Бэгнета, у котораго нѣтъ пенни за душой. Мистеръ Джорджъ вполнѣ соглашается съ этимъ мнѣніемъ, надѣваетъ шляпу и приготовляется выступить съ мистеромъ Бэгнетомъ церемоніальнымъ маршемъ въ непріятельскій лагерь.
   -- Пожалуйста, Джорджъ, ты не сердись на пустыя слова женщины,-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, похлопывая его по плечу:-- я поручаю тебѣ моего Бакаута и увѣрена, что ты его вызволишь изъ бѣды.
   Кавалеристъ отвѣчаетъ, что подобныя слова ему по сердцу, и что онъ такъ или иначе, но непремѣнно вызволитъ Бакаута изъ бѣды. Послѣ этого мистриссь Бэгнетъ, сѣрый плащъ, ивовая корзинка и зонтикъ отправляются домой; а два товарища, старые служивые выступаютъ въ походъ съ надеждами на миролюбивую сдѣлку съ мистеромъ Смолвидомъ.
   Найдется ли во всей Британіи два такихъ человѣка, какъ мистеръ Джорджъ и мистеръ Матью Бэгнетъ, которые могли бы удовлетворительно кончить свои переговоры съ такимъ человѣкомъ, какъ мистеръ Смолвидъ?-- можно спросить объ этомъ не безъ нѣкотораго основанія. Несмотря на ихъ воинственную осанку, на ихъ широкія, сильныя плечи, на ихъ тяжелую поступь, найдутся ли гдѣ нибудь два такихъ простодушныхъ и неопытныхъ въ смолвидовскихъ дѣлахъ ребенка? Въ то время, какъ они медленно и въ серьезномъ расположеніи духа приближаются къ кварталу, гдѣ обрѣтается Пріятная Горка, мистеръ Бэгнетъ, замѣчая уныніе въ своемъ товарищѣ, считаетъ пріятельскимъ долгомъ завести разговоръ о мистриссъ Бэгнетъ.
   -- Джорджъ, ты вѣдь знаешь мою старуху: нѣжна и мягка, какъ молоко. Но попробуй-ка коснуться до дѣтей ея... или до меня... ну такъ ужъ она тутъ... что твой порохъ.
   -- Это дѣлаетъ ей честь, Мать.
   -- Джорджъ,-- говорить мистеръ Бэгнетъ, смотря прямо впередъ:-- согласись, вѣдь моя старуха что-нибудь да смыслитъ; по моему, одно это дѣлаетъ ей честь. Болѣе или менѣе, въ этомъ я не спорю. Знаешь мое правило: должно соблюдать дисциплину.
   -- Ее можно цѣнить на вѣсъ золота,-- замѣчаетъ кавалеристъ.
   -- На вѣсъ золота?-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ.-- Я тебѣ вотъ что скажу: въ моей старухѣ сто двадцать фунтовъ вѣсу. Но какъ ты думаешь, согласился ли бы я взять этотъ вѣсъ какого бы то ни было металла за мою старуху? Нѣтъ. Почему нѣтъ? Потому что металлъ, изъ котораго вылита моя старуха драгоцѣннѣе самаго драгоцѣннѣйшаго металла. А она вся вылита изъ металла!
   -- Ты говоришь правду, Матъ.
   -- Когда она врѣзалась въ меня и надѣла обручальное кольцо, такъ съ тѣхъ поръ на всю мою жизнь завербовала себя на службу мнѣ и дѣтямъ,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ;-- и она такъ вѣрно защищаетъ свое знамя, что дотронись до насъ пальцемъ, и она въ одинъ моментъ ударитъ тревогу и тотчасъ вступитъ въ бой. Если старуха моя и откроетъ батальный огонь, такъ знаешь, при случаѣ, по долгу присяги, сердиться на это не слѣдуетъ, Джорджъ. Она дѣлаетъ это потому, что она наша вѣрно подданная!
   -- Дай Богъ ей здоровья, Матъ, за это я ее еще больше увадаю; въ моихъ глазахъ она становится выше за это!
   -- Правда, правда!-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ съ пылкимь восторгомъ, хотя на суровомъ лицѣ его не показывается и тѣни улыбки.-- Какъ бы высока она ни казалась тебѣ, хотя бы во всю вышину Гибралтарской скалы, и все еще это будетъ низко, судя по ея достоинствамъ. Впрочемъ, я никогда не говорю ей объ этомъ. Должно соблюдать дисциплину.
   Съ этими похвалами они приближаются къ Пріятной Горкѣ, и вслѣдъ за тѣмъ къ дому дѣдушки Смолвида. Многолѣтняя Юдиѳь отворяетъ имъ дверь, и осмотрѣвъ ихъ съ головы до ногъ весьма негостепріимнымъ окомъ, съ злобной улыбкой оставляетъ ихъ у дверей и убѣгаетъ на совѣщаніе съ оракуломъ касательно того, впустить ихъ или нѣтъ. Надобно полагать, что оракулъ изъявилъ свое согласіе, потому что она вскорѣ вернулась назадъ съ словами на медовыхъ устахъ: "можно войти, если хотите". Мистеръ Джорджъ и мистеръ Бэгнетъ спѣшатъ воспользоваться такимъ позволеніемъ, входятъ въ комнату, кланяются мистеру Смолвиду и видятъ, что ноги его поставлены въ желѣзный сундукъ изъ подъ кресла, какъ будто онъ принималъ ножную ванну изъ векселей и ассигнацій. Между тѣмъ какъ мистриссъ Смолвидъ заслонена подушкой какъ птица особенной породы, которой запрещаютъ пѣть.
   -- Любезный другъ мой!-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ, ласково вытянувъ впередъ свои костлявыя руки:-- какъ вы поживаете, здоровы ли? А это кто съ вами, любезный другъ мой?
   -- Это,-- отвѣчаетъ Джорджъ, стараясь преодолѣть враждебное чувство:-- это Матью Бэгнетъ, который обязалъ меня добрымъ совѣтомъ по одному нашему дѣлу, вы знаете по какому.
   -- О! мистеръ Бэгнетъ? Вотъ это кто! (и старикъ смотритъ на него изъ-подъ руки). Надѣюсь, что вы здоровы, мистеръ Бэгнетъ? Какой онъ славный мужчина, мистеръ Джорджъ! Сразу видно, что изъ военныхъ!
   Стульевъ никто не предлагаетъ имъ, поэтому мистеръ Джорджъ беретъ одинъ стулъ для себя, а другой подаетъ мистеру Бэгнету. Они садятся; мистеръ Бэгнетъ такъ принужденно и вытянуто, какъ будто онъ не имѣетъ возможности и силы согнуться, какъ будто у него только и гнутся одни колѣни да бедра.
   -- Юдиѳь,-- говоритъ мистеръ Смолвидъ:-- подай трубку.
   -- Я не знаю,-- возражаетъ мистеръ Джорджъ:-- зачѣмъ молодая миссъ будетъ безпокоиться; надо правду вамъ сказать, сегодня я не имѣю расположенія курить.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- отвѣчаетъ старикъ.-- Все равно, Юдиѳь, подай трубку.
   -- Дѣло въ томъ, мистеръ Смолвидъ,-- продолжаетъ Джорджъ:-- я чувствую себя въ самомъ дурномь расположеніи духа. Мнѣ кажется, сэръ, что вашъ пріятель въ Сити начинаетъ разыгрывать штуки.
   -- О, нѣтъ, мой дорогой,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ:-- онъ и въ помышленіи не имѣетъ этого.
   -- Не имѣетъ? Ну, такъ я очень радъ; а я полагалъ, что это его продѣлки. Я говорю вотъ объ этомъ... вотъ объ этомъ письмѣ.
   Дѣдушка Смолвидъ отвратительно улыбается въ знакъ того, что онъ узнаетъ это письмо.
   -- Что это значитъ?-- спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Юдиѳь,-- говоритъ старикъ:-- что же ты трубку? Подай ее мнѣ. Такъ вы спрашиваете, любезный мой другъ, что это значитъ?
   -- Да полноте, мистеръ Смолвидъ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ, стараясь по возможности говорить просто и откровенно, и въ то же время въ одной рукѣ держитъ письмо, а широкіе суставы другой руки на колѣнѣ старика:-- между нашими руками прошла порядочная сумма денегъ; теперь мы говоримъ съ вами глазъ на глазъ; и оба знаемъ какого рода было между нами условіе. Я приготовился выполнять обычный долгъ аккуратно и вести это дѣло попрежнему, но прежде я никогда не получалъ отъ васъ подобнаго письма, и признаюсь, оно меня сегодня крайне огорчило; вотъ поэтому-то здѣсь и мой другъ, Матью Бэгнетъ, который, какъ вы знаете, не имѣлъ денегъ и...
   -- Я не знаю этого,-- говоритъ старикъ спокойно.
   -- О, чортъ тебя возьми... то есть... то есть, вѣдь я вамъ говорю, что у него не было и нѣтъ денегъ, развѣ я не говорю вамъ это?
   -- О, да, вы мнѣ говорите это,-- отвѣчаетъ дѣдушка Смолвидъ:-- но я ничего не знаю.
   -- Прекрасно!-- говоритъ кавалеристъ, глотая дымъ:-- такъ я же знаю это!
   Мистеръ Смолвидъ отвѣчаетъ на это съ неподражаемымъ спокойствіемъ:
   -- А, это совсѣмъ другое дѣло! Но только оно не касается нашего дѣла. Имѣетъ ли мистеръ Бэгнетъ деньги или нѣтъ, положеніе его отъ этого не измѣнится.
   Несчастный Джорджъ употребляетъ всевозможныя усилія устроить дѣло безъ всякихъ хлопотъ и, чтобы смягчить мистера Смолвида, рѣшается во всемъ соглашаться съ нимъ.
   -- Я самъ то же думаю. Я совершенно согласенъ, мистеръ Смолвидъ, что Матью Бэгнетъ во всякомъ случаѣ подлежитъ отвѣтственности, имѣетъ ли онъ деньги или нѣтъ. Но я вотъ что скажу вамъ, что это обстоятельство крайне тревожитъ и его добрую жену, и меня. Скажите сами, на кого это должно сильнѣе дѣйствовать, на меня ли, никуда негоднаго человѣка, или на него, степеннаго отца семейства? Такъ вотъ что,-- говоритъ кавалеристъ, достигая наконецъ той степени расположенія въ свою пользу, на какую онъ разсчитывалъ, дѣйствуя во своей воинственной манерѣ:-- такъ вотъ что, мистеръ Смолвидъ, хотя мы съ вами въ нѣкоторомъ родѣ и въ хорошихъ отношеніяхъ, но все же я не смѣю просить васъ освободить навсегда моего пріятеля Бэгнега отъ обязательства.
   -- О, Боже мой, вы слишкомъ скромны. Вы можете, мистеръ Джоржъ, просить у меня, что вамъ угодно.
   Дѣдушка Смолвидъ сегодня въ такомъ пріятномъ расположеніи духа, въ какомъ бываетъ иногда самый кровожадный людоѣдь.
   -- То есть, я могу, съ тѣмъ, чтобъ предоставить вамъ случай отказать въ моей просьбѣ, не такъ ли? То есть, можетъ быть, и не, вамъ предоставить этотъ случай, но вашему пріятелю въ Сити? Ха, ха, ха!
   -- Ха, ха, ха!-- вторитъ дѣдушка Смолвидъ; но вторитъ съ такимъ ожесточеннымъ видомъ и такими зелеными глазами, что врожденная серьезность мистера Бэгнета увеличивается отъ созерцанія этого достопочтеннаго человѣка.
   -- Итакъ, къ дѣлу!-- говоритъ вспыльчивый Джорджъ.-- Я очень радъ, что мы находился въ такомъ хорошемъ расположеніи духа; мнѣ хочется покончить это дѣло пріятнымъ образомъ. Передъ вами теперь пріятель мой Бэгнетъ и я. Мы рѣшимъ дѣло на мѣстѣ, если вамъ угодно, мистеръ Смолвидъ, рѣшимъ его по принятому обыкновенію. Вы премного облегчите душу моего пріятеля Бэгнета и его семейства, если только объявите ему наши условія.
   При этомъ раздается пискливое восклицаніе, какъ будто въ насмѣшку на слова мистера Джорджа. Нельзя полагать, чтобы это было сдѣлано со стороны шутливой Юдиѳи, которая оказывается безмолвною, когда испуганные гости озираются кругомъ, хотя ея подбородокъ и сохраняетъ еще нѣкоторое движеніе, выражающее и насмѣшку, и презрѣніе. Угрюмость мистера Бэгнета увеличивается все больше и больше.
   -- Но мнѣ кажется, вы спрашивали меня, мистеръ Джорджъ,-- говоритъ старый Смолвидъ, во все это время державшій въ рукахъ трубку:-- мнѣ кажется, вы спрашивали меня, что означало это письмо?
   -- Да, да, я спрашивалъ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ простосердечно;-- но теперь, когда мы понимаемъ другъ друга, я не вижу необходимости входить во всѣ подробности но этому письму.
   Мистеръ Смолвидъ, показывая видъ, что онъ хотѣлъ попасть прямо въ голову кавалеристу, бросаетъ трубку на полъ и разбиваетъ ее на мелкіе куски.
   -- Вотъ что это значитъ, любезный мой другъ! Я хочу раздробить тебя, я хочу искрошить тебя въ куски, я хочу растереть тебя въ порошокъ! Убирайся къ чорту отъ меня!
   Пріятели встаютъ и смотрятъ другъ на друга. Угрюмость мистера Бэгнета достигаетъ высигей степени.
   -- Убирайся къ чорту отъ меня!-- повторяетъ старика.-- Я не хочу больше видѣть твоихъ трубокъ и слышать твоего бахвальства Что? Поди-ка скажешь:-- я независимый драгунъ! Отправляйся, любезный, къ моему адвокату (ты помнишь, гдѣ онъ живетъ; ты ужь былъ у него) и покажи-ка ему свою независимость! Ступай, ступай, любезный, тебѣ еще предстоитъ случай выпутаться изъ бѣды. Отвори двери, Юдиѳь, и выпусти этихъ самохваловъ! Кликни полисмена, если не пойдутъ. Вытолкай ихъ вонъ отсюда!
   Онъ такъ громко реветъ, что мистеръ Бэгнетъ, положивъ свои руки на плечи товарища, прежде, чѣмъ тотъ успѣлъ оправиться отъ изумленія, выводить его въ уличную дверь, которая въ тотъ же моментъ захлопывается за ними торжествующей Юдиѳью. Крайне смущенный, мистеръ Джорджъ стоитъ нѣсколько секундъ, не спуская глазъ съ дверной скобы. Мистеръ Бэгнетъ, утопающій въ пропасти упынія, ходить взадъ и впередъ передъ маленькимъ окномъ, какъ часовой, и заглядываетъ въ него каждый разъ, когда проходитъ; по всему видно, что онъ замышляетъ что-то недоброе.
   -- Пойдемъ, Мать!-- говоритъ мистеръ Джорджъ, нѣсколько успокоенный:-- надобно попытаться у адвоката. Ну, что ты думаешь объ этомъ бездѣльникѣ?
   Мистеръ Бэгнетъ, бросивъ прощальный взглядъ на окно, отвѣчаетъ, и въ то же время киваетъ головой, какъ будто его слово назначается во внутренность покоя мистера Смолвида:
   -- Еслибъ моя старуха была здѣсь, я бы сказалъ ему, что я думаю о немъ.
   Разрядивъ себя такимъ образомъ отъ предмета своимъ размышленій, онъ выступаетъ въ походъ и маршируетъ съ кавалеристомъ плечо къ плечу.
   По прибытіи въ Линкольнинскія Поля, они узнаютъ, что мистеръ Толкинхорнъ занятъ и что его нельзя видѣть. Да, впрочемъ, онъ и не имѣетъ расположенія ихъ видѣть, потому что когда они прождали цѣлый часъ, писецъ, котораго позвали въ кабинетъ, пользуется случаемъ напомнить о нихъ и возвращается съ весьма неутѣшительнымъ извѣстіемъ, что мистеръ Толкинхорнъ ничего не имѣетъ сказать имъ и что лучше, если они перестанутъ ждать. Однако, они ждутъ по всѣмъ правиламъ военной тактики. Наконецъ раздастся звонокъ и изъ комнатъ мистера Толкинхорна выходить кліентъ, съ которымъ онъ занимался.
   Кліентъ этотъ недурная собою статная пожилая леди, никто другая, какъ мистриссъ Ронсвелъ, домоправительница Чесни-Боулда. Она выходитъ изъ святилища съ прекраснымъ стариннымъ книксеномъ и тихо затворяетъ за собою дверь. Ей оказываютъ здѣсь особенное уваженіе, потому что писецъ выступаетъ изъ-за своей конторки, чтобъ проводить ее до уличныхъ дверей и отворяетъ эта двери. Пожилая леди благодаритъ писца за его вниманіе и въ то же время замѣчаетъ двухъ пріятелей.
   -- Извините, сэръ; но мнѣ кажется эти два джентльмена изъ военныхъ?
   Писецъ взглядомъ передаетъ этотъ вопросъ двумъ джентльменамъ, о которыхъ идетъ рѣчь, и такъ какъ мистеръ Джорджъ не хочетъ отвернуться отъ стѣнного календаря надъ каминомъ, поэтому мистеръ Бэгнетъ принимаетъ на себя трудъ отвѣчать:
   -- Точно такъ, ма'амъ. Мы были въ военной службѣ.
   -- И такъ и думала. Я была увѣрена въ этомъ. Сердцу моему становится отрадно, джентльмены, когда я вижу военныхъ. Да благословить васъ Богъ, джентльмены! Вы извините старуху; она говорить это потому, что у ней сынъ былъ солдатомъ. Славный молодецъ былъ онъ, и такой добрый при вссй своей пылкости, хотя злые люди и старались всячески унизить его передъ его бѣдной матерью. Изшшите, сэръ, что я безпокою васъ. Да благословитъ васъ небо, джентльмены.
   -- И васъ равнымъ образомъ, ма'амъ!-- отвѣчаетъ мистеръ Бэгнетъ добродушно.
   Въ манерѣ, въ словахъ, въ голосѣ и въ трепетѣ, пробѣгавшемъ по всему ея тѣлу, было что-то трогательное. По мистеръ Джорджъ такъ занятъ стѣннымъ календаремъ надъ каминомъ (быть можсть онъ разсчитывалъ дни, въ которые придутся годовые праздники), что не оглядывается назадъ прежде ея ухода и прежде, чѣмъ не затворилась за ней дверь.
   -- Джорджъ,-- сердито шепчетъ мистеръ Бэгнетъ, когда Джорджъ оставилъ разсматривать календарь: -- перестань печалиться! Вспомни солдатскую пѣсенку:
   
   "Не печальтеся, солдатики,
   Не кручиньтеся, друзья мои".
   
   Не печалься, мой сердечный!
   Писецъ снова вошелъ въ кабинетъ съ докладомъ, что они все еще ждутъ, и въ кабинетѣ слышно, какъ мистеръ Толкинхорнъ отвѣчаетъ съ нѣкоторою раздражительностью:
   -- Пусть ихъ войдутъ!
   И они входитъ въ большую комнату съ расписнымъ потолкомъ и застаютъ ею передъ каминомъ.
   -- Послушайте вы, чего вы отъ меня хотите? Сержантъ, вѣдь я уже сказалъ тебѣ, что твое присутствіе здѣсь мнѣ непріятно.
   Сержантъ, потерявшій въ теченіе нѣсколькихъ послѣднихъ минуть и способность правильно владѣть языкомъ, и свою обычную воинственную осанку, отвѣчаетъ, что онъ получилъ вотъ это письмо и что былъ по этому письму у мистера Смолвада, который приказалъ сыу явиться сюда.
   -- Я ничего не имѣю сказать тебѣ,-- говоритъ мистеръ Толкинихорнъ.-- Если ты задолжалъ, такъ ты долженъ расплатиться, или принять на себя всѣ послѣдствія. Я полагаю, что тебѣ не зачѣмъ было приходить сюда.
   Сержантъ, къ сожалѣнію, долженъ сказать, что онъ не приготовилъ денегъ.
   -- Очень хорошо! Въ такомъ случаѣ другой человѣкъ, то есть вотъ этотъ человѣкъ, если это тотъ самый, долженъ заплатить за тебя.
   Сержантъ, къ сожалѣнію, долженъ присовокупить, что и другой человѣкъ не имѣетъ вовсе денегъ.
   -- Очень хорошо! Въ такомъ случаѣ вы должны раздѣлить этотъ долгъ между собою, иначе съ васъ станутъ взыскивать законнымъ порядкомъ и тогда вы оба пострадаете. Вы взяли деньги и должны возвратить ихъ. Нельзя же безнаказанно брать изъ чужого кармана фунты стерлинговъ, шиллинги и пенсы.
   Адвокатъ садится въ кресло и мѣшаетъ огонь въ каминѣ. Мистеръ Джорджъ выражаетъ надежду, что онъ "будетъ такъ добръ"...
   -- Я тебѣ говорю, сержантъ, что мнѣ нечего сказать тебѣ, мнѣ не нравится твое общество, и я не хочу, чтобы ты былъ здѣсь. Это дѣло до меня не касается и вовсе не подлежитъ моему разбирательству. Мистеру Смолвиду угодно было поручить мнѣ дѣла свои, но это вовсе не подлежитъ моему вѣдѣнію. Вамъ нужно идти къ Мельхиседеку въ Клиффордкинъ; это по его части.
   -- Я долженъ просить у васъ извиненія, сэръ,-- говорятъ мистеръ Джорджъ:-- зато, что я утруждалъ васъ безъ всякой пользы, а это также непріятно для меня, какъ, можетъ быть, и для васъ; но позволено ли мнѣ будетъ сказать вамъ нѣсколько словъ наединѣ?
   Мистеръ Толкинхорнъ встаетъ, засунувъ руки въ карманы, и отходитъ въ углубленіе окна.
   -- Говори же, что ты хочешь сказать; я не имѣю времени.
   Несмотря на совершенное свое хладнокровіе, онъ устремляетъ проницательный взглядъ на Джорджа и при этомъ принимаетъ такое положеніе, чтобы свѣтъ всѣмъ лучомъ падалъ на лицо кавалериста и оставлялъ его собственное лицо въ совершенной тѣни.
   -- Я вамъ долженъ сказать, сэръ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ:-- что человѣкъ, который пришелъ со мной, другое лицо, замѣшанное въ это несчастное дѣло... его имя замѣшано, только одно имя, и главная цѣль моя сост валась улыбаясь Кадди.-- Когда позвонятъ утромъ,-- колокольчикъ проведенъ къ намъ въ комнату, чтобъ не безпокоить мистера Тервейдропа,-- и, выглянувъ въ окно, я вижу ихъ у подъѣзда съ бальными башмаками подъ мышкой, мнѣ всегда приходятъ на память трубочисты.
   Въ какомъ странномъ свѣтѣ предстала передо мною одна, изъ отраслей изящныхъ искусствъ!
   Кадди была вполнѣ довольна эффектомъ своего разсказа и весело продолжала передавать подробности о своихъ занятіяхъ.
   -- Вы понимаете, дорогая Эсфирь, въ видахъ экономіи мнѣ необходимо умѣть немножко играть на фортепіано и на скрипкѣ, поэтому я учусь теперь на томъ и на другомъ. Еслибы мама была какъ добрые люди, я хоть сколько нибудь да знала бы музыку, но меня никогда не учили, и сперва, сознаюсь, эта сторона дѣла сильно меня обезкураживала. Но у меня отличный слухъ, работать я привыкла -- за это-то во всякомъ случаѣ слѣдуетъ поблагодарить маму,-- а твердая воля преодолѣваетъ все.
   Съ этими словами Кадди подсѣла смѣясь къ старому визгливому фортепіано и съ большимъ одушевленіемъ сыграла кадриль. Кончивъ, она встала очень довольная собой и сказала улыбаясь и краснѣя:
   -- Не смѣйтесь, пожалуйста, не смѣйтесь!
   Я скорѣе готова была заплакать, но удержалась и стала хвалить ее отъ чистаго сердца, ибо была вполнѣ убѣждена, что хоть она всего только танцмейстерша, что хоть ея честолюбивыя мечты не заносятся высоко, но избранный ею простой, честный путь упорнаго труда не хуже любой изъ "миссій".
   -- Дорогая, вы не повѣрите, какъ вы меня обрадовали, восторженно говорила Кадди;-- вы не можете себѣ представить, сколькимъ я вамъ обязана: какъ измѣнилась моя жизнь! Помните, на что я была похожа въ тотъ первый вечеръ,-- невѣжда, замарашка! Кто-бы тогда подумалъ, что я буду учительницей танцевъ? Кому могло прійти въ голову все то, что со мной случилось!
   Тутъ вернулся ея мужъ -- онъ уходилъ, чтобъ мы могли наговориться всласть -- и сталъ готовиться къ уроку, который долженъ былъ сейчасъ начаться въ залѣ. Кадди сказала, что готова меня сопровождать хоть сейчасъ, но было еще слишкомъ рано, поэтому мы втроемъ спустились къ ученикамъ, и я тоже приняла участіе въ танцахъ.
   Трудно себѣ представить что нибудь оригинальнѣе этихъ учениковъ. Кромѣ, того меланхолическаго подмастерья, который упражнялся въ одиночку въ кухнѣ (надѣюсь, что не это грустное одиночество было причиной его меланхоліи), было еще два другихъ мальчика и худая, грязная дѣвочка въ газовомъ платьѣ, высокая не по лѣтамъ, въ безобразной шляпкѣ, тоже газовой; своя бальные башмаки она принесла въ старомъ потертомъ бархатномъ ридикюлѣ. Мальчики, когда не танцевали, были такими, какими бываютъ всѣ мальчики, то есть съ карманами, набитыми бичевками, камешками, игральными костями; ноги у нихъ, особенно пятки, были въ ужасномъ видѣ. Я освѣдомилась у Кадди, что заставило ихъ родителей выбрать своимъ дѣтямъ эту профессію. Кадди сказала, что не знаетъ навѣрное: можетъ быть они предназначаются въ танцмейстеры, а можетъ быть въ балетъ. Всѣ были изъ бѣдныхъ семействъ; мать меланхолическаго мальчика держала пивную лавочку.
   Мы съ величайшей серьезностью танцовали цѣлый часъ; меланхолическій мальчикъ выдѣлывалъ ногами настоящія чудеса; было очевидно, что его меланхолія доходитъ только до пояса.
   Кадди подъ руководствомъ своего мужа пріобрѣла своеобразную. грацію, которая необыкновенно шла къ ея хорошенькому личику и фигуркѣ; она ужъ и теперь помогала ему въ занятіяхъ съ учениками, онъ только наигрывалъ на скрипочкѣ и дѣлалъ на, когда до него доходила очередь выдѣлывать какую нибудь фигуру.
   Жеманство дѣвочки въ газовомъ платьѣ, ея презрительное отношеніе къ мальчикамъ -- такъ и просились на картину.
   Такимъ-то образомъ мы танцовали ровно часъ, потомъ мужъ Кадди отправился куда-то на урокъ, Кадди пошла переодѣться, чтобъ идти со мною, а я осталась въ залѣ. Приходящіе подмастерья вышли на лѣстницу, чтобы перемѣнить башмаки, и принялись таскать за волосы живущаго,-- такъ по крайней мѣрѣ можно было заключить по его крикамъ. Вернулись они въ растегнутыхъ курточкахъ съ засунутыми въ карманы туфлями, вынули изъ узелковъ хлѣбъ съ холодной говядиной и расположились бивуакомъ подъ одной изъ нарисованныхъ на стѣнѣ лиръ. Газовая дѣвочка торопливо переобулась въ стоптанныя ботинки, засунула туфли въ ридикюль, нахлобучила на голову свою безобразную шляпку и, отвѣтивъ на мой вопросъ: любитъ-ли она танцовать,-- "только не съ мальчиками", съ презрительнымъ видомъ вышла изъ залы.
   -- Мистеръ Тервейдропъ въ отчаяніи, сказала мнѣ Кадди,-- что не успѣлъ кончить своего туалета и лишенъ удовольствія видѣть васъ. Вы большая его фаворитка, Эсфирь.
   Я сказала, что весьма обязана ему за честь, но конечно не особенно огорчилась тѣмъ, что не унижу мистера Тервейдропа.
   -- Туалетъ мистера Тервейдропа требуетъ много времени, продолжала Кадди,-- вѣдь его всѣ знаютъ и онъ долженъ поддерживать свою репутацію. Вы не можете себѣ представить, какъ онъ добръ къ папѣ, по цѣлымъ вечерамъ разсказываетъ ему о принцѣ Регентѣ, и я никогда не видѣла папу такимъ оживленнымъ.
   Мнѣ ужасно понравилась эта картина: мистеръ Тервейдропъ, развертывающій всю глубину своего изящества передъ мистеромъ Джеллиби! Я спросила у Кадди, неужели мистеру Тервейдропу удалось сдѣлать ея отца разговорчивымъ?
   -- Это нельзя сказать; но самъ-то онъ разговариваетъ съ папой, а папа въ восторгѣ отъ него и очень любитъ его слушать. Разумѣется, я знаю, что у папы нѣтъ никакихъ притязаній на изящество, но они все таки сошлись и сдѣлались большими друзьями. Прежде я никогда не видала, чтобъ.папа нюхалъ табакъ, теперь же всякій разъ, какъ мистеръ Тервейдропъ протянетъ ему свою табакерку, онъ непремѣнно возьметъ щепотку и нюхаетъ ее весь вечеръ.
   Какія странныя вещи случаются на свѣтѣ: мистеръ Тервейдропъ, выручающій мистера Джеллиби изъ Барріобула-Га! Я не могла себѣ представить ничего забавнѣе.
   -- Признаться, я очень боялась, продолжала Каролина послѣ нѣкотораго колебанія,-- не будетъ ли Пеппи безпокоить мистера Тервейдропа, но старикъ удивительно добръ къ мальчику, проситъ даже присылать его къ себѣ, дорогая моя! Позволяетъ ему подавать себѣ въ кровать газету, отдаетъ корочки отъ своего торта, даетъ разныя маленькія порученія, посылаетъ ко мнѣ, чтобъ я дала ему шестипенсовикъ, и такъ далѣе. Короче, весело закончила Кадди,-- я счастливѣйшая женщина и должна ежеминутно благодарить небо. Куда же мы пойдемъ, Эсфирь?
   -- Въ Ольдъ-Стритъ-Родъ, мнѣ надо сказать нѣсколько словъ клерку одного стряпчаго, тому самому, который былъ высланъ на встрѣчу мнѣ въ контору дилижансовъ, когда я въ первый разъ въ жизни пріѣхала въ Лондонъ и въ первый разъ увидала васъ. Этоіъ клеркъ и привезъ тогда насъ къ вамъ.
   -- Значитъ, я самое подходящее лицо, чтобъ проводить васъ къ нему, сказала Кадди.
   Мы направились въ Ольдъ-Стритъ-Родъ, въ жилище мистрисъ Гуппи; ея квартира оказалась въ первомъ этажѣ и сама хозяйка, пока мы о ней спрашивали, выглядывала изъ-за двери съ опасностью быть прищемленной, какъ орѣхъ. Вслѣдъ за тѣмъ она предстала передъ нами, прося пожаловать въ комнаты. Это была старуха въ огромномъ чепцѣ, съ краснымъ носомъ, съ бѣгающими глазками, постоянно чему-то улыбающаяся. Маленькая пріемная была прибрана къ пріему гостей; тутъ висѣлъ портретъ сына мистрисъ Гуппи.
   Тутъ же былъ и оригиналъ портрета, одѣтый необычайно пестро; когда мы вошли, онъ сидѣлъ у стола и, приставивъ указательный палецъ ко лбу, казался погруженнымъ въ чтеніе юридическихъ бумагъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ! произнесъ мистеръ Гуппи, вставая,-- пустыня превратилась въ оазисъ! Маменька, будьте такъ добры, подайте стулъ другой леди и не торчите на дорогѣ.
   Мистрисъ Гуппи, которой не сходящая съ устъ улыбка придавала шаловливый видъ, поспѣшила исполнить просьбу сына и усѣлась въ уголку, прижимая обѣими руками къ груди носовой платокъ, точно припарку.
   Я представила Кадди, и мистеръ Гуппи объявилъ, что каждый, кто друженъ со мною, будетъ у него желаннымъ гостемъ. Потомъ я приступила къ цѣли моего посѣщенія.
   -- Я взяла на себя смѣлость послать вамъ записку, сэръ.
   Вмѣсто отвѣта мистеръ Гуппи вытащилъ изъ кармана, который былъ поближе къ сердцу, мою записку, поднесъ ее къ губамъ и, пряча на прежнее мѣсто, отвѣсилъ мнѣ поклонъ, причемъ маменька его пришла въ такое веселое настроеніе, что завертѣла головой, не переставая улыбаться, и дружески подтолкнула Кадди локтемъ въ бокъ.
   -- Могу я сказать вамъ нѣсколько словъ наединѣ? спросила я.
   Вѣроятно я никогда не увижу ничего подобнаго тѣмъ штукамъ, которыя вдругъ стала выкидывать мистрисъ Гуппи: она залилась неслышнымъ смѣхомъ, закивала головой и, прижимая платокъ къ губамъ, стала осыпать Каролину дружескими толчками то локтемъ, то плечемъ, то рукой, словомъ пришла въ такой неистовый восторгъ, что съ большимъ трудомъ прослѣдовала наконецъ съ Каролиной въ сосѣднюю спальню.
   -- Миссъ Соммерсонъ, извините причуды родительницы, поглощенной мыслью о счастьѣ сына. Маменька въ нѣсколько возбужденномъ состояніи, но она дѣйствуетъ подъ вліяніемъ родительскихъ чувствъ.
   Едва ли кто нибудь можетъ такъ покраснѣть и такъ измѣниться въ одно мгновеніе, какъ покраснѣлъ и измѣнился мистеръ Гуппи, когда я подняла вуаль.
   -- Я предпочла повидаться съ вами здѣсь, а не въ конторі; Кенджа, потому что, помня о томъ, что вы сказали мнѣ во время нашего интимнаго разговора, я боялась поставить васъ въ затруднительное положеніе своимъ визитомъ туда.
   Было очень ясно, что и теперь я поставила его въ затруднительное положеніе: никогда мнѣ не случалось видѣть, чтобъ человѣкъ такъ смутился, испугался, изумился и растерялся.
   -- Миссъ Соммерсонъ, бормоталъ онъ,-- извините, но въ нашей профессіи необходима... ясность... вы сослались на случай... когда я... когда я имѣлъ честь сдѣлать вамъ признаніе, которое...
   Онъ поперхнулся, точно у него что-то застряло въ горлѣ, поднесъ руку къ горлу, закашлялся, сдѣлалъ гримасу, попробовалъ проглотить, опять закашлялся, безпомощно оглянулся вокругъ и сталъ перелистывать бумаги.
   -- Со мной что-то вродѣ головокруженія, миссъ, объяснилъ онъ,-- какъ будто ударило въ голову. Я, кх! я отчасти подверженъ такимъ припадкамъ, кх! Клянусь св. Георгіемъ!
   Я дала ему время прійти въ себя; онъ нѣсколько разъ приложилъ руку къ головѣ, потомъ оттолкнулъ стулъ въ самый уголъ и продолжалъ:
   -- Я хотѣлъ только замѣтить... кх! должно быть что нибудь въ бронхахъ... гм!.. замѣтить, что вы тогда изволили отвергнуть мое признаніе. Вы... вы вѣроятно не станете на это возражать? Хотя при пашемъ разговорѣ и нѣтъ свидѣтелей, но можетъ быть для вящшаго успокоенія васъ самихъ... вы согласитесь подтвердить этотъ фактъ.
   -- Само собою разумѣется, мистеръ Гуппи, -- я отвергла ваше предложеніе безусловно и безъ всякихъ ограниченій.
   -- Благодарю васъ, миссъ, отвѣтилъ онъ принимаясь мѣрять столъ дрожащей рукой.-- Этого совершенно достаточно. Ваше показаніе дѣлаетъ вамъ честь. Кх! Вы конечно не оскорбитесь, если я упомяну, хотя нѣтъ надобности говорить объ этомъ особѣ съ такимъ здравымъ умомъ... если я упомяну, что такъ какъ мое предложеніе было отвергнуто, то дѣло на томъ и кончилось.
   -- Само собою разумѣется.
   -- Можетъ быть... Кх! Можетъ быть это пустая формальность, но, если вы не будете имѣть ничего противъ, то для вящшаго успокоенія... васъ самихъ... потрудитесь еще разъ подтвердить это, миссъ.
   -- Охотно; вполнѣ подтверждаю все сказанное вами.
   -- Благодарю васъ. Очень благородно съ вашей стороны, признаюсь! Крайне сожалѣю, что положеніе моихъ дѣлъ въ связи съ обстоятельствами, надъ которыми я не властенъ, ставитъ меня въ невозможность возобновить мое предложеніе хотя бы въ далекомъ будущемъ, но воспоминаніе о немъ останется для меня навсегда священнымъ, связаннымъ... кх! съ храмомъ дружбы.
   Бронхитъ мистера Гуппи прошелъ, онъ пересталъ мѣрять столъ.
   -- Могу я изложить теперь то, что желала сказать вамъ? начала я.
   -- Удостоите меня большой чести, увѣряю васъ, отвѣтилъ мистеръ Гуппи.-- Я знаю, съ вашимъ здравымъ умомъ и яснымъ пониманіемъ вещей вы никогда не измѣните справедливости, и я съ удовольствіемъ выслушаю все, что вы намѣрены мнѣ сообщить.
   -- Вы тогда намекнули...
   -- Извините, миссъ; въ этой забытой области лучше избѣгать неясныхъ выраженій; я не признаю, чтобъ я на что нибудь намекалъ.
   -- Вы тогда сказали, начала я опять,-- что можете найти средства содѣйствовать моимъ интересамъ, произвести благопріятную перемѣну въ моей судьбѣ, сдѣлавъ открытія, предметомъ которыхъ буду я. Полагаю, что вы почерпнули эту увѣренность изъ того, что я сирота, всѣмъ обязанная своему благодѣтелю, мистеру Джерндайсу. Я только затѣмъ и пришла, чтобъ просить васъ мистеръ Гуппи, оставить всякую мысль быть мнѣ полезнымъ въ этомъ отношеніи. Я часто объ этомъ думала, особенно послѣ своей болѣзни, и наконецъ рѣшилась, на тотъ случай еслибъ вы вернулись къ своему намѣренію и вздумали приводить его въ исполненіе, повидаться съ вами и убѣдить васъ, что вы заблуждаетесь. Вы не можете сдѣлать никакого открытія, которое было бы мнѣ полезно или пріятно. Мнѣ извѣстна моя исторія и, могу васъ увѣрить, что посредствомъ своихъ открытій вы никоимъ образомъ не можете содѣйствовать моему благополучію. Быть можетъ вы давно уже оставили этотъ проектъ; если такъ, извините, что я васъ напрасно безпокоила, если жъ нѣтъ, умоляю васъ повѣрить тому, что я говорю, и навсегда отказаться отъ своего намѣренія. Прошу васъ сдѣлать это ради моего спокойствія.
   -- Долженъ признаться, миссъ, что вы высказались съ такимъ здравомысліемъ и пониманіемъ дѣла, которыя дѣлаютъ вамъ честь. Ничто не можетъ быть для меня утѣшительнѣе такого здраваго взгляда на вещи, и если я питалъ нѣкоторыя заблужденія относительно вашихъ намѣреній, то готовъ принести повинную. Надѣюсь, вы поймете, миссъ, что такое предложеніе извиненій съ моей стороны ограничивается, какъ должны подсказать вамъ вашъ здравый умъ и пониманіе вещей, лишь настоящими обстоятельствами.
   Мистеръ Гуппи пересталъ вилять, казался очень сконфуженнымъ и повидимому совершенно искренно былъ радъ возможности сдѣлать что нибудь для меня.
   -- Будьте такъ добры, позвольте мнѣ досказать, сэръ, и глядя ему въ глаза, я продолжала:-- Мой визитъ сюда обставленъ такъ, что о немъ никто не узнаетъ, потому что вы сами просили меня не разглашать о нашемъ интимномъ разговорѣ, а я уважаю вашу просьбу и, какъ вы должны помнить, всегда уважала. Я упомянула о своей болѣзни. Не вижу, почему бы мнѣ не сказать, что теперь исчезли тѣ деликатныя причины, которыя могли бы удержать меня отъ обращенія къ вамъ, потому-то я и обращаюсь къ вамъ съ вышеизложенной просьбой. Надѣюсь, вы сдѣлаете это для меня.
   Надо отдать справедливость мистеру Гуппи, онъ конфузился все Сильнѣе и сильнѣе, и отвѣчая мнѣ сконфузился до того, что весь запылалъ:
   -- Даю вамъ честное слово, клянусь жизнью, душей, что, пока живъ, буду дѣйствовать согласно вашему желанію, миссъ Соммерсонъ, и никогда не сдѣлаю шага въ противоположномъ направленіи. Чтобъ васъ окончательно успокоить, я готовъ торжественно поклясться: давая въ настоящую минуту вышереченное обѣщаніе... касающееся стоящаго на очереди вопроса, продолжалъ онъ торопливо, точно повторяя заученную формулу,-- клянусь, я говорю правду, чистую правду, одну только правду..
   -- Этого совершенно достаточно, перебила я, вставая.-- Очень вамъ благодарна. Кадди, пойдемъ!
   Кадди вернулась вмѣстѣ съ маменькой мистера Гуппи, которая адресовала теперь ко мнѣ всѣ свои подмигиванья, улыбочки и подталкиванья локтемъ, и мы откланялись.
   Мистеръ Группи проводилъ насъ до дверей съ видомъ человѣка, который не вполнѣ очнулся отъ сна; такимъ мы его и оставили:
   Но черезъ минуту онъ выскочилъ за нами на улицу безъ шляпы, съ развевающимися волосами и остановилъ насъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ, клянусь честью, вы можете на меня положиться! сказалъ онъ съ жаромъ.
   -- Вполнѣ полагаюсь.
   -- Извините, миссъ, продолжалъ мистеръ Гуппи, переминаясь на мѣстѣ и очевидно не зная, уііти или остаться,-- не согласитесь ли вы, для вящшаго своего успокоенія -- ибо я отъ души желаю, чтобъ вы успокоились, повторить въ присутствіи этой леди, свидѣтельницы съ вашей стороны, повторить высказанныя вами завѣренія...
   -- Кадди, сказала я, обращаясь къ ней,-- можетъ быть вы не очень удивитесь, услышавъ, что никогда не существовало никакого обязательства...
   -- Или какого бы то ни было обѣщанія вступить въ бракъ... подсказалъ мистеръ Гуппи.
   -- Или какого бы то ни было обѣщанія вступить въ бракъ, повторила я,-- между этимъ джентльменомъ...
   -- Вилльямомъ Гуппи, жительствующимъ въ ПентонъПлзсѣ, Пентонвиль близъ Миддльсекса, пробормоталъ онъ,
   -- Между этимъ джентльменомъ, Вилльямомъ Гуппи, жительствующимъ въ Пентонъ-Плзсѣ, Пентонвиль близъ Миддльсекса, и мною.
   -- Благодарю васъ. Для полноты... кх! извините, какъ имя и фамилія этой леди?
   Я сказала.
   -- Замужняя? Точно такъ, замужняя, благодарю васъ. Урожденная Каролина Джеллиби, проживала въ дѣвицахъ въ Тевисъ-Иннѣ въ округѣ Сити, но другого прихода, а нынѣ жительствуетъ въ Ньюменъ-Стритъ, Оксфордъ-Стрить. Весьма обязанъ.
   Онъ убѣжалъ, но сейчасъ же опять догналъ насъ.
   -- Касательно же извѣстнаго вамъ дѣла я вполнѣ искренно, вполнѣ искренно сожалѣю о томъ, что положеніе моихъ дѣлъ въ связи съ обстоятельствами, надъ которыми я не властенъ, препятствуетъ возобновленію того, что покончено нѣсколько времени тому назадъ, сказалъ онъ съ безпомощнымъ и безнадежнымъ видомъ.-- Но теперь это совершенно невозможно. Я сошлюсь на васъ,-- скажите, возможно-ли?
   Я сказала, что разумѣется невозможно, что тутъ не можетъ быть и вопроса.
   Онъ поблагодарилъ, опять убѣжалъ и опять вернулся.
   -- Вы поступили въ высшей степени благородно, миссъ. Если бы можно было воздвигнуть алтарь въ храмѣ дружбы... клянусь душою, вы вполнѣ можете разсчитывать на меня, за исключеніемъ самой нѣжной изъ страстей!
   Борьба, бушевавшая въ груди мистера Гуппи, и вызванныя ею безчисленныя колебанія между нами и материнскимъ жилищемъ слишкомъ бросались въ глаза, особенно потому, что дулъ сильный вѣтеръ, развѣвавшій его волосы (которые давно бы слѣдовало остричь), и мы прибавили шагу, чтобъ избавиться отъ него. Я вздохнула съ облегченіемъ, когда мы отошли на приличное разстояніе, но, оглянувшись въ послѣдній разъ, мы увидѣли мистера Гуппи, все еще колеблющагося и терзаемаго внутренней борьбой.
   

ГЛАВА VIII.
Стряпчій и кліентъ.

   Имя мистера Вольса, сопровождаемое надписью: "въ первомъ этажѣ", красуется на одной изъ дверей Симондсъ-Ипна въ Ченсери-Лэнѣ. Унылое, невзрачное, блѣдное, подслѣповатое зданіе этотъ Симондсъ-Иннъ; онъ похожъ на огромный сорный ящикъ съ рѣшетомъ и двумя отдѣленіями; глядя на него, невольно кажется, что Симондъ былъ въ свое время большимъ скрягой, построившимъ это зданіе изъ никуда негоднаго матеріала, который охотно поддался ржавчинѣ и плѣсни, порчѣ и разрушенію, чтобъ своимъ убожествомъ сохранить для потомства имя Симонда. Въ этомъ-то грязноватомъ зданіи, увѣковѣчивающемъ память Симонда, водружено юридическое знамя мистера Вольса.
   Контора мистера Вольса занимаетъ очень скромное положеніе и болѣе чѣмъ скромное помѣщеніе; она прижалась въ углу и прищуривается на глухую стѣну. Сдѣлавъ три шага по темному коридору съ выбитымъ поломъ, кліентъ натыкается на черную какъ сажа дверь мистера Вольса, пріютившуюся въ такомъ мѣстѣ, гдѣ въ самое яркое лѣтнее утро царитъ глубочайшій мракъ, у перегородки, отдѣляющей лѣстницу подвальнаго этажа, о которую запоздавшіе юристы часто разбиваютъ лбы. Размѣры конторы таковы, что одинъ изъ клерковъ можетъ отворять входную дверь не вставая съ мѣста, а другой, сидящій рядомъ съ первымъ за тѣмъ же столомъ, можетъ съ такимъ же удобствомъ мѣшать въ каминѣ.
   Въ комнатѣ пахнетъ плѣсенью и пылью и какъ будто слышится еще прокислый запахъ бараньяго жира, происходящій отъ того, что здѣсь ночью, а часто и днемъ жгутъ сальныя свѣчи и постоянно перебирають и перевертываютъ пергаментные листы въ замасленныхъ ящикахъ. Воздухъ душный и спертый. Съ незапамятныхъ временъ стѣны не бѣлились, полы не красились, трубы вѣчно дымятъ, стѣны и потолокъ закоптѣли; окна съ тусклыми разбитыми стеклами, имѣющими наклонность всегда быть грязными, обладаютъ страннымъ свойствомъ захлопываться сами собою, чѣмъ и объясняется обычай закладывать къ жаркую погоду полѣно между ихъ челюстями.
   Мистеръ Вольсъ очень солидный человѣкъ; большихъ дѣлъ онъ не ведетъ, но человѣкъ онъ очень солидный. Всѣми знаменитыми стряпчими, составившими или составляющими себѣ кругленькое состояніе, признано, что мистеръ Вольсъ -- человѣкъ вполнѣ солидный. Онъ никогда не даетъ маху,-- первый признакъ солидности для стряпчаго; второй признакъ солидности,-- онъ сдержанъ и серьезенъ; у него пищевареніе не въ порядкѣ,-- это ужъ высшій признакъ солидности. Сверхъ того онъ сдираетъ шкурки съ живыхъ кліентовъ на шубки своимъ дочерямъ и содержитъ престарѣлаго родителя въ Таунтонской долинѣ.
   Основной принципъ англійской юриспруденціи -- создавать себѣ занятіе; другого опредѣленнаго, яснаго, послѣдовательно выдержаннаго принципа въ ней нѣтъ. Разсматривая съ этой точки зрѣнія, англійская юриспруденція превращается въ стройную, послѣдовательную систему вмѣсто того чудовищнаго лабиринта, какимъ склонны считать ее непосвященные. Выясните разъ навсегда этимъ профанамъ, что главный ея принципъ создавать себѣ занятія на ихъ счетъ, -- и они навѣрное угомонятся и перестанутъ роптать.
   Но такъ какъ этотъ принципъ не выясненъ съ полной опредѣленностью, то непосвященные, понимая его лишь отчасти, да и то смутно, и чувствуя, какъ больно онъ отзывается на ихъ карманѣ и душевномъ спокойствіи, ропщутъ и негодуютъ.
   Тогда на сцену выдвигается въ видѣ неопровержимаго аргумента солидность мистера Вольса. "Отмѣнить это постановленіе, дорогой сэръ?" говоритъ мистеръ Кенджъ уязвленному кліенту.-- "Что вы? Это немыслимо. Отмѣните его -- и какими послѣдствіями отзовется вашъ необдуманный шагъ на цѣломъ классѣ судебныхъ ходатаевъ, достойнымъ представителемъ которыхъ служитъ,-- позвольте сказать вамъ, -- мистеръ Вольсъ, повѣренный противной стороны въ настоящемъ дѣлѣ? Этотъ классъ, сэръ, исчезнетъ съ лица земли. Не можете-же вы допустить,-- скажу больше,-- соціальная система не можетъ допустить утрату людей, подобныхъ мистеру Вольсу, дѣятельныхъ, ревностныхъ, стойкихъ, проницательныхъ. Я понимаю, дорогой сэръ, что вы теперь возбуждены противъ существующаго порядка вещей, который, сознаюсь, сложился нѣсколько неблагопріятно для васъ, но никогда не подамъ голоса за уничтоженіе людей, подобныхъ мистеру Вольсу".
   Солидность мистера Вольса съ ошеломляющимъ успѣхомъ приводилась въ доказательство даже передъ парламентскими комиссіями, какъ это явствуетъ изъ слѣдующихъ офиціальныхъ замѣтокъ одного знаменитаго стряпчаго.
   Вопросъ (нумеръ пятьсотъ семьдесятъ тысячъ восемьсотъ девяносто шестой).-- Насколько я понялъ, эти юридическіе пріемы безспорно замедляютъ ходъ судопроизводства?
   Отвѣтъ.-- Да, они причиняютъ нѣкоторое замедленіе.
   Вопросъ.-- И требуютъ значительныхъ издержекъ?
   Отвѣтъ.-- Разумѣется, нельзя же вести дѣло даромъ.
   Вопросъ.-- И доставляютъ огорченія?
   Отвѣтъ.-- Я не подготовленъ отвѣчать на этотъ вопросъ; мнѣ они не доставляли огорченій,-- напротивъ.
   Вопросъ.-- Какъ вы думаете, не послужитъ ли ихъ уничтоженіе къ ущербу для судебныхъ ходатаевъ?
   Отвѣтъ.-- Въ этомъ я не сомнѣваюсь.
   Вопросъ.-- Можете ли вы назвать кого-нибудь изъ судебныхъ ходатаевъ, къ ущербу котораго поведетъ сія мѣра?
   Отвѣтъ.-- Не колеблясь назову мистера Вольса; онъ будетъ разоренъ.
   Вопросъ.-- Считается ли мистеръ Вольсъ солиднымъ человѣкомъ въ своей профессіи?
   Отвѣтъ, который оказывается роковымъ, потому что на десять лѣтъ погребаетъ коммиссію.-- Мистеръ Вольсъ считается однимъ изъ солиднѣйшихъ членовъ профессіи.
   Въ дружеской частной бесѣдѣ авторитеты, не менѣе безкорыстные, скажутъ вамъ, что они рѣшительно недоумѣваютъ, куда стремится нашъ вѣкъ: мы несемся къ пропасти, каждый день хотимъ что-нибудь мѣнять, тогда какъ эти перемѣны грозятъ гибелью людямъ, подобнымъ мистеру Вольсу, человѣку вполнѣ почтенному, у котораго престарѣлый родитель въ Таунтонской долинѣ и три непристроенныя дочери на рукахъ.-- "Еще шагъ въ томъ же направленіи, говорятъ они, -- и что станется съ родителемъ мистера Вольса?-- Погибнетъ.-- А съ тремя дочерьми?-- Сдѣлаются бѣлошвейками или пойдутъ въ гувернатки".
   Выходитъ такъ: будь мистеръ Вольсъ и его родственники каннибалами и предложите уничтожить людоѣдство, эти господа закричатъ вамъ въ добродѣтельномъ негодованіи: Какъ! отмѣнить людоѣдство! Да вѣдь этакъ вы заставите Вольсовъ умереть съ голоду!
   Словомъ, мистеръ Вольсъ со своими тремя дочерьми и престарѣлымъ родителемъ играетъ роль безсмѣнной подпорки, назначенной поддерживать подгнившій фундаментъ, обратившійся въ развалину, которая угрожаетъ общественной безопасности. Для очень многихъ въ большинствѣ случаевъ вопросъ заключается вовсе не въ томъ -- смѣнится ли зло добромъ (такія соображенія имъ совершенно чужды), а въ томъ -- будетъ ли выгодно или невыгодно легіону почтенныхъ господъ Вольсовъ.
   Черезъ десять минутъ лордъ-канцлеръ надолго закроетъ засѣданія передъ каникулами.
   Мистеръ Вольсъ и его юный кліентъ, сопутствуемые кучей синихъ мѣшковъ, набитыхъ какъ попало и раздувшихся подобно удавамъ, только-что пожравшимъ свою добычу, вернулись изъ офиціальнаго вертепа. Мистеръ Вольсъ, невозмутимый и безстрастный, какъ и подобаетъ вполнѣ солидному человѣку, снимаетъ черныя перчатки, такъ тѣсно сжимающія его руки, что кажется, будто онъ сдираетъ съ нихъ кожу, снимаетъ свою плотно облегающую голову, шляпу, точно скальпируетъ себя и садится къ письменному столу. Кліентъ бросаетъ перчатки и шляпу на полъ, отипхиваетъ ихъ ногою, не заботясь, куда онѣ отлетятъ, со вздохомъ, похожимъ на стонъ, бросается въ кресло, подпираетъ рукой свою усталую голову и кажется воплощеніемъ юношескаго отчаянія.
   -- Опять ничего, ровнешенько ничего! восклицаетъ Ричардъ.
   -- Не говорите "ничего", сэръ, безмятежно отвѣтствуетъ Вольсъ.-- Вполнѣ достаточно, сэръ, вполнѣ достаточно.
   -- Что же сдѣлано? уныло спрашиваетъ Ричардъ.
   -- Вопросъ не такъ поставленъ. Надо спросить: что дѣлается?
   -- Что же дѣлается? сердито повторяетъ Ричардъ.
   Мистеръ Вольсъ, облокотившись на стулъ, играетъ пальцами, методично сводя и разводя ихъ концы. Вперивъ въ кліента упорный и тяжелый взглядъ, онъ говоритъ:
   -- Многое дѣлается, сэръ. Мы уперлись плечомъ въ колесо, мистеръ Карстонъ, и колесо начинаетъ вертѣться.
   -- Да, вмѣстѣ съ Иксіономъ {Миѳологическіе Иксіонъ, низверженный Юпитеромъ въ преисподнюю гдѣ былъ привязанъ къ вѣчно вращающемуся колесу. Прим. перев.}! Какъ прожить эти четыре или пять проклятыхъ мѣсяцевъ! восклицаетъ юноша, вскочивъ съ мѣста и принимаясь ходить по комнатѣ.
   -- Мистеръ Карстонъ! говорить Вольсъ, неотступно слѣдя за нимъ глазами.-- У васъ нетерпѣливый характеръ; это меня крайне огорчаетъ. Извините, если я посовѣтую вамъ не горячиться, не раздражаться, не тратить силъ понапрасну. Слѣдуетъ быть терпѣливѣе и лучше владѣть собой.
   -- То есть я долженъ подражать вамъ, мистеръ Вольсъ? говорить Ричардъ съ нетерпѣливымъ смѣхомъ, снова усаживаясь и бѣшено постукивая ногой по истертому ковру.
   -- Сэръ, возглашаетъ мистеръ Вольсъ, глядя на кліента точно пожираетъ его глазами со всѣмъ аппетитомъ, свойственнымъ законнику,-- сэръ! возглашаетъ безжизненный, безкровный мистеръ Вольсъ своимъ замогильнымъ голосомъ: -- я не настолько самонадѣянъ, чтобъ вамъ или кому бы то ни было ставить въ образецъ для подражанія. Позвольте мнѣ оставить своимъ тремъ дочерямъ безупречное имя,-- съ меня и довольно, я не эгоистъ. Но разъ вы заговорили обо мнѣ такъ опредѣленно, я долженъ засвидѣтельствовать, что былъ бы не прочь удѣлить вамъ немного моей -- вы, кажется, склонны называть это безчувственностью, пусть такъ, возражать не буду,-- немного моей безчувственности.
   -- Мистеръ Вольсъ, возражаетъ нѣсколько смущенный кліентъ, -- я вовсе не хотѣлъ обвинять васъ въ безчувственности.
   -- Мнѣ кажется, вы обвинили, хотя и безсознательно, отвѣчаетъ невозмутимый Вольсъ.-- Что-жъ, это весьма естественно. Долгъ повелѣваетъ мнѣ сохранять все свое хладнокровіе въ вашихъ же интересахъ и я вполнѣ понимаю, что при такомъ возбужденномъ состояніи, какъ у васъ въ настоящую минуту, это можетъ показаться безчувственностью. Мои три дочери знаютъ меня лучше, престарѣлый родитель знаетъ меня лучше: конечно, они знаютъ меня лучше чѣмъ вы, и, помимо того, проницательное око любви не то, что недовѣрчивое око кліента. Я не жалуюсь, сэръ, на эту недовѣрчивость,-- она въ порядкѣ вещей,-- напротивъ, я желаю контроля, я домогаюсь контроля. Но, мистеръ Карстонъ, не забывайте, что ваши собственные интересы требуютъ отъ меня хладнокровія и методичности; я не могу иначе поступать, хотя бы вамъ даже и не нравилось!
   Бросивъ взглядъ на конторскую кошку, подстерегающую у норки мышь, мистеръ Вольсъ переводитъ свой околдовывающій взоръ на кліента и продолжаетъ едва слышнымъ голосомъ, который выходитъ изъ его застегнутаго сюртука такъ глухо, точно въ груди его сидитъ нечистый духъ, твердо рѣшившійся не покидать своей позиціи.
   -- Вы спрашиваете, сэръ, что вамъ дѣлать на вакаціяхъ; полагаю, что молодой офицеръ, если пожелаетъ, всегда найдетъ чѣмъ развлечься. Если бы вы спросили меня, что я буду дѣлать впродолженіи вакацій, я не затруднился бы отвѣтить на вашъ вопросъ. Я посвящу себя вашимъ интересамъ; изо дня въ день я буду на своемъ посту, занятый вашими интересами. Это мой долгъ, мистеръ Карстонъ, и для меня вакаціи не составляютъ разницы; если вы пожелаете посовѣтоваться со мною о своихъ интересахъ, вы всегда найдете меня здѣсь. Другіе юристы на каникулахъ уѣзжаютъ изъ Лондона; я не уѣзжаю,-- говорю это не въ осужденіе имъ, просто говорю, что не уѣзжаю. Это бюро -- ваша скала, сэръ!
   Мистеръ Вольсъ ударяетъ по бюро, оно издаетъ глухой звукъ, точно пустой гробъ; впрочемъ этотъ звукъ не производитъ такого впечатлѣнія на Ричарда, напротивъ онъ дѣйствуетъ на него ободряющимъ образомъ, и мистеру Вольсу быть можетъ это извѣстно.
   -- Я отлично знаю, мистеръ Вольсъ, говоритъ Ричардъ болѣе дружескимъ тономъ,-- что вы такой человѣкъ, на котораго можно вполнѣ положиться; имѣть дѣло съ вами, значитъ имѣть цѣло съ человѣкомъ, который не даетъ себя провести. Но поставьте себя на мое мѣсто, представьте, что вы выбиты изъ колеи, влачите жизнь, полную неопредѣленности, погружаетесь съ каждымъ днемъ все глубже и глубже въ эту темную пучину, постоянно переходите отъ надежды къ разочарованію, убѣждаетесь, что вы сами мѣняетесь къ худшему и что въ окружающемъ нѣтъ никакой перемѣны къ лучшему, и вы станете по временамъ смотрѣть на этотъ процессъ такъ же мрачно, какъ я.
   -- Вы знаете сэръ, я никогда не обнадеживаю, я съ самаго начала говорилъ вамъ, мистеръ Карстонъ, что никогда не обнадеживаю; особенно въ подобной тяжбѣ, гдѣ большая часть издержекъ превышаетъ доходы съ имущества, и слишкомъ опрометчиво отнесся бы къ своей доброй славѣ, еслибъ сталъ подавать надежды, ибо могло бы показаться, что я обнадеживаю васъ изъ-за своихъ выгодъ. Но тѣмъ не менѣе, когда вы говорите, что нѣтъ перемѣны къ лучшему, то въ интересахъ простой истины я долженъ это отрицать.
   -- Какъ? спрашиваетъ Ричардъ съ прояснѣвшимъ лицомъ.-- Откуда вы это видите?
   -- Мистеръ Карстонъ, представитель вашихъ интересовъ...
   -- Вы сказали уже -- скала.
   -- Именно, сэръ, подтверждаетъ мистеръ Вольсъ, кивнувъ головой и постукивая по своему гробу, въ которомъ, судя по звуку, мертвецъ давно уже превратился въ прахъ -- скала; это уже что нибудь да значитъ. Далѣе, ваши интересы выдѣлены и болѣе не теряются среди другихъ интересовъ,-- это тоже ужъ кое-что. Мы не даемъ процессу дремать, мы его будимъ, расталкиваемъ, даемъ ему ходъ, -- это опять что нибудь да значить. Онъ уже и по существу и по имени принадлежитъ не одному только Джерндайсу; теперь ужъ никто изъ другихъ истцовъ не можетъ направлять его, сообразуясь только со своимъ желаніемъ;-- и это, безъ сомнѣнія, составляетъ нѣчто.
   Ричардъ внезапно краснѣетъ и ударяетъ кулакомъ по столу,
   -- Мистеръ Вольсъ! еслибъ въ тотъ день, когда я впервые явился въ домъ Джона Джерндайса, кто нибудь сказалъ мнѣ, что онъ далеко не тотъ безкорыстный другъ, какимъ мнѣ казался, что онъ -- то, во что мало по малу превратился, я бы въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ опровергнулъ эту клевету, я бы горячо защищалъ его. Такъ былъ я не опытенъ! Теперь же онъ является въ моихъ глазахъ воплощеніемъ процесса; для меня процессъ -- это Джонъ Джерндайсъ; чѣмъбольше я страдаю, тѣмъ больше негодую на Джона Джерндайса; всякая новая проволочка, всякое новое разочарованіе -- есть для меня новое оскорбленіе, нанесенное его рукой.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не говорите этого, останавливаетъ Ричарда мистеръ Вольсъ.-- Мы должны быть терпѣливы, это нашъ долгъ. Кромѣ того я никого не осуждаю, никогда неосуждаю.
   -- Мистеръ Вольсъ! возражаетъ раздраженный кліентъ,-- вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что онъ затушилъ бы дѣло, еслибъ могъ.
   -- Правда, онъ не дѣятеленъ, повидимому неохотно соглашается мистеръ Вольсъ,-- онъ не дѣятеленъ. Тѣмъ не менѣе у него могутъ быть самыя лучшія намѣренія. Кто можетъ читать въ человѣческомъ сердцѣ, мистеръ Карстонъ?
   -- Вы, говорить Ричардъ.
   -- Я?!
   -- Настолько по крайней мѣрѣ, чтобъ проникнуть въ его намѣренія. Противоположны или нѣтъ наши интересы? Отвѣчайте! и Ричардъ сопровождаетъ послѣднія слова тремя ударами по спасительной скалѣ.
   Вольсъ отвѣчаетъ не моргнувъ глазомъ и не выходя изъ своей неподвижности:
   -- Мистеръ Карстонъ! Я нарушилъ бы долгъ, который лежитъ на мнѣ, какъ на вашемъ повѣренномъ и совѣтчикѣ, я обманулъ бы ваше довѣріе, еслибъ сталъ утверждать, что ваши интересы тождественны съ интересами мистера Джерндайса. Этого нѣтъ, сэръ. Я никогда не истолковываю мотивовъ чьихъ нибудь дѣйствій. Я самъ отецъ и имѣю отца и никогда не истолковываю мотивовъ. Но передъ велѣніями долга моей профессіи я не могу отступить, хотя бы даже это посѣяло разладъ въ семьѣ. Я понимаю вашъ вопросъ такъ, что вы теперь обращаетесь ко мнѣ, какъ къ своему юридическому совѣтчику, и въ качествѣ такового отвѣчаю: да, ваши интересы противоположны.
   -- Разумѣется такъ! вы открыли это уже давнымъ давно.
   -- Мистеръ Карстонъ, я никогда не говорю о третьемъ лицѣ болѣе того, что необходимо. Я желаю оставить своимъ тремъ дочерямъ: Эммѣ, Джэнъ и Каролинѣ незапятнанное имя и незначительныя крохи, заработанныя неусыпнымъ трудомъ. Кромѣ того я желаю жить въ мирѣ съ моими собратами по профессіи. Когда мистеръ Скимполь сдѣлалъ мнѣ честь -- я не говорю: высокую честь, ибо до лести никогда не унижусь, -- познакомилъ меня съ вами въ этой самой комнатѣ, я тогда же сказалъ, что не могу ни подать вамъ совѣта, ни высказать своего мнѣнія относительно вашихъ дѣлъ, пока онѣ ввѣрены другому члену нашей корпораціи, и я высказался о конторѣ Кенджа и Карбоя въ такихъ выраженіяхъ, къ какимъ меня обязывало мое высокое къ ней уваженіе. Тѣмъ не менѣе вы заблагоразсудили оставить ихъ, поручили свои интересы мнѣ; я принялъ ихъ съ честными намѣреніями. Теперь въ этой конторѣ ваши интересы стоятъ на первомъ планѣ. Мое пищевареніе, какъ можетъ быть вамъ случалось уже слышать, далеко не въ удовлетворительномъ состояніи и покой былъ бы мнѣ очень полезенъ, но пока я вашъ представитель, я не буду знать покоя. Вы найдете меня на своемъ посту всегда, когда я вамъ понадоблюсь; вызывайте меня куда угодно, и я явлюсь. Втеченіе вакацій я посвящу все свободное время на болѣе близкое и подробное ознакомленіе съ вашимъ дѣломъ, на изобрѣтеніе всякихъ способовъ, чтобъ послѣ Михайлова дня сдвинуть небо и землю, включая разумѣется и лорда-канцлера; когда же я наконецъ поздравлю васъ, сэръ, добавляетъ мистеръ Вольсъ съ суровостью бойца, твердо рѣшившагося выиграть битву,-- когда я наконецъ поздравлю васъ отъ всего сердца со вступленіемъ во владѣніе имуществомъ -- я могъ бы сказать богатствомъ, по мой принципъ -- никогда не обнадеживать,-- вы мнѣ не будете должны ничего, кромѣ маленькаго излишка, который можетъ оказаться сверхъ обыкновеннаго счета но таксѣ, какіе обыкновенно предъявляются кліенту стряпчимъ по разсчету всей суммы имущества. Отъ васъ, мистеръ Карстонъ, я требую только разрѣшенія исполнять свой долгъ ревностно и дѣятельно, а не такъ рутинно и вяло, какъ это дѣлалось прежде. Только этой степени довѣрія я и домогаюсь. Когда дѣло будетъ доведено до благополучнаго конца, кончится и наше знакомство.
   Декларація принциповъ мистера Вольса сопровождается добавочной оговоркой: такъ какъ мистеръ Карстонъ возвращается въ полкъ, то не заблагоразсудитъ ли онъ выдать своему повѣренному чекъ на двадцать фунтовъ?
   -- Потому что послѣднее время, сэръ, у меня было много консультацій по вашему дѣлу, а это стоитъ денегъ, замѣчаетъ мистеръ Вольсъ, перелистывая свою записную книгу;-- я же далеко по капиталистъ. Когда мы впервые вошли въ сношенія, я объявилъ вамъ откровенно -- стряпчій долженъ быть какъ можно болѣе откровененъ съ кліентомъ, таковъ мой принципъ,-- что я не капиталистъ и что если вамъ нуженъ капиталъ, то лучше оставить дѣло у Кенджа. Нѣтъ, мистеръ Карстонъ, здѣсь вы не найдете ни преимуществъ, ни невыгодъ капитала. Здѣсь,-- мистеръ Вольсъ ударяетъ по бюро,-- ваша скала. Здѣсь не претендуютъ ни на что большее.
   Уныніе кліента мало по малу исчезло, въ душѣ его воскресаетъ надежда, онъ беретъ перо и пишетъ вексель, впрочемъ не безъ нѣкоторыхъ мучительныхъ размышленій и соображеній о срокѣ, который онъ можетъ назначить для уплаты, принимая во вниманіе скудныя средства повѣреннаго. Между тѣмъ мистеръ Вольсъ, застегнутый на всѣ пуговицы тѣлесно и душевно, внимательно слѣдитъ за своимъ кліентомъ, а рядомъ конторская кошка подстерегаетъ мышь у норы.
   Засимъ кліентъ пожимаетъ руку стряпчему и умоляетъ его всѣмъ святымъ употребить всѣ силы, чтобъ развязать его съ Канцлерскимъ судомъ. Мистеръ Вольсъ, который никогда не обнадеживаетъ, кладетъ руку ему на плечо и говоритъ улыбаясь:
   -- Всегда на своемъ посту, сэръ; вы сами или ваше письмо всегда застанете меня здѣсь,-- у колеса.
   Такимъ образомъ они разстаются.
   Оставшись одинъ, мистеръ Вольсъ переноситъ изъ своей записной книги въ счетную разныя мелкія суммы, предназначенныя на самыя настоятельныя надобности трехъ дочекъ; такъ лисица или волчица пересчитываетъ цыплятъ или заблудившихся путниковъ, постоянно имѣя въ виду своихъ дѣтенышей, не въ обиду будь сказано тремъ тощимъ, невзрачнымъ, жеманнымъ дѣвицамъ, проживающимъ вмѣстѣ съ родителемъ въ одномъ изъ грязныхъ коттеджей Кеннингтона, утопающемъ въ болотистой почвѣ чахлаго сада.
   Выйдя изъ унылаго Симопдсъ-Инна на залитый солнцемъ Ченсери-Лэнъ (ибо бываютъ дни, когда и здѣсь бываетъ солнце), Ричардъ поворачиваетъ къ Линкольнъ-Инну и задумчиво идетъ въ тѣни его деревьевъ. Какъ часто падала трепетная тѣнь Линкольнъ-Иннскихъ деревьевъ на такихъ прохожихъ, бредущихъ медленной стопой, съ поникшей головой, съ нахмуреннымъ челомъ, грызущихъ ногти съ разсѣяннымъ, мечтательнымъ видомъ, разоренныхъ, истощенныхъ, жизнь которыхъ отравлена навѣки. Тотъ, кого теперь осѣняютъ эти деревья, пока еще не въ лохмотьяхъ, но можетъ и это случиться,-- вѣдь Канцлерскій судъ руководится только прецедентами и кромѣ нихъ не признаетъ ничего, а сколько такихъ прецедентовъ уже бывало! Почему же одинъ Ричардъ избѣжитъ судьбы, которая постигла тысячи его предшественниковъ?
   Но паденіе Ричарда совершилось такъ недавно, что онъ считаетъ пока свой случай исключительнымъ и безцѣльно бродитъ тутъ, разставаясь съ этими мѣстами на нѣсколько долгихъ мѣсяцевъ съ большой неохотой, хотя они и ненавистны ему. Его сердце гложетъ забота, сомнѣнія, подозрительность, но въ немъ найдется мѣсто и для горькаго изумленія, когда онъ вспомнитъ, какимъ онъ былъ въ свое первое посѣщеніе Линкольнъ-Инна, какъ тогда и онъ самъ, и все окружающее было другимъ въ его глазахъ. Но несправедливость рождаетъ несправедливость; борьба съ тѣнями, изъ которой онъ всегда выходитъ побѣжденнымъ, побуждаетъ его искать противника въ средѣ живыхъ существъ; онъ чувствуетъ какое-то мрачное облегченіе, обращая свою вражду отъ неосязаемаго, неопредѣленнаго, никѣмъ не понятаго процесса къ человѣку, бывшему его другомъ, желавшему спасти его отъ гибели. Ричардъ говорилъ Вольсу правду. Въ какомъ-бы онъ ни былъ настроеніи -- раздраженномъ или кроткомъ, онъ всегда одинаково винитъ въ своихъ несчастіяхъ одного и того-же человѣка: только съ этой стороны онъ встрѣтилъ противодѣйствіе, разумѣется умышленное, и ясно, что такой умыселъ могъ родиться только у того, чья жизнь направлена на осуществленіе затаенной цѣли. Кромѣ того для Ричарда служитъ до нѣкоторой степени оправданіемъ въ собственныхъ глазахъ то, что у него есть противникъ и притѣснитель изъ плоти и крови.
   Или ужъ Ричардъ такое чудовище, или, быть можетъ, въ день судный, когда ангелъ развернетъ свитокъ беззаконій, окажется, что Канцлерскій судъ богатъ подобными прецедентами?
   Пока Ричардъ, погруженный въ свои мысли, проходить черезъ скверъ и исчезаетъ въ южныхъ воротахъ, за нимъ слѣдятъ двѣ пары глазъ, встрѣчающихъ подобныя фигуры не впервые. Обладатели этихъ глазъ мистеръ Гуппи и мистеръ Уивль, бесѣдующіе между собою, опершись на рѣшетку сада. Ричардъ прошелъ мимо нихъ, но не замѣтилъ ихъ, ибо онъ не видитъ ничего вокругъ.
   -- Вилльямъ, говоритъ мистеръ Уивль, расправляя бакенбарды,-- вонъ прошло самовозгараніе; хоть и медленное, но ужъ во всякомъ случаѣ вѣрное.
   -- Онъ съ головой ушелъ въ дѣло Джерндайсовъ и должно быть теперь по уши въ долгу. Я о немъ всегда зналъ немного: въ бытность свою у насъ онъ задиралъ носъ и заносился выше пирамидъ. Я очень былъ радъ, когда избавился отъ него и какъ отъ сослуживца, и какъ отъ кліента.
   Мистеръ Гуппи перекладываетъ руки, мѣняетъ позу и возобновляетъ прерванный разговоръ:
   -- И такъ, Тони, какъ я уже сказалъ, они возятся тамъ до сихъ поръ, перебираютъ весь хламъ,-- пересматриваютъ бумаги, роются въ грудахъ тряпья. При этакой скорости имъ и семи лѣтъ будетъ мало.
   -- И Смоль имъ помогаетъ?
   -- Уже съ недѣлю, какъ онъ ушелъ отъ насъ. Сказалъ Кенджу, что у его дѣда много дѣлъ и старику не подъ силу справляться одному, такъ что нужна его помощь. Между Смоломъ и мною возникла было нѣкоторая холодность изъ-за того, что онъ такъ скрытничалъ, но онъ утверждаетъ, что первые начали мы съ вами; а такъ какъ отчасти оно и въ самомъ дѣлѣ было такъ, то я постарался стать съ нимъ на прежнюю ногу. Отъ него-то я и узналъ, что они до сихъ поръ тамъ возятся.
   -- Вы къ нимъ не заглядывали?
   -- Тони, говоритъ въ нѣкоторомъ замѣшательствѣ мистеръ Гуппи:-- правду сказать, я недолюбливаю этотъ домъ, мнѣ не хочется идти туда одному, потому-то я и предлагаю отправиться вмѣстѣ; вѣдь надо же вамъ забрать ваши вещи. Теперь самое подходящее время. Тони! мистеръ Гуппи облекается таинственностью, умиляется и становится краснорѣчивъ:-- необходимо еще разъ запечатлѣть въ вашей душѣ, что независящія отъ меня обстоятельства внесли грустную перемѣну въ планы, которые я лелѣялъ съ такой любовью, и навсегда уничтожили неизгладимый образъ, о которомъ вы знаете изъ моихъ дружескихъ изліяній. Мой кумиръ разбитъ, низвергнутъ! Мое единственное желаніе касательно извѣстнаго предмета, который я хотѣлъ добыть при вашемъ дружескомъ содѣйствія, теперь въ томъ, чтобъ оставить его въ покоѣ и предать все забвенію. Тони, вы знали этого хитраго чудака, эту жертву самовозгоранія. Какъ по вашему мнѣнію -- скажите: возможно ли, вѣроятно-ли, чтобъ послѣ того, какъ вы видѣлись съ нимъ въ послѣдній разъ, ему пришло въ голову спрятать куда нибудь эти бумаги? Возможно-ли, что онѣ не погибли въ ту ночь?
   Мистеръ Уивль нѣкоторое время размышляетъ и затѣмъ отрицательно качаетъ головой, -- нѣтъ. Этого онъ не думаетъ.
   -- Тони! говоритъ мистеръ Гуппи, когда они тронулись въ путь по направленію къ Корту,-- поймите меня хорошенько. Не вдаваясь въ подробности, я повторяю, что кумиръ разбитъ и мнѣ больше некому служить; остается лишь предать прошлое забвенію. Я далъ слово, что все будетъ предано забвенію; я обязанъ сдѣлать это и для самого себя, и во имя разбитаго кумира, и во имя обстоятельствъ, надъ которыми я не властенъ. Еслибъ вы жестомъ или взглядомъ дали мнѣ понять, что видѣли гдѣ нибудь въ своей бывшей квартирѣ бумаги, сколько нибудь похожія на тѣ, я бы бросилъ ихъ въ огонь, взявъ на себя всю отвѣтственность
   Мистеръ Уивль одобрительно киваетъ. Мистеръ Гуппи, который значительно выросъ въ собственномъ мнѣніи послѣ своей рѣчи, изложенной на половину юридическимъ, на половину романтическимъ языкомъ, ибо мистеръ Гуппи имѣетъ страсть прибѣгать въ разговорахъ или къ формѣ допроса, или къ формѣ спича,-- мистеръ Гуппи, полный достоинства, сопровождаетъ своего друга къ Корту.
   Никогда, съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ Кортъ, не было здѣсь такого обилія новостей: происходящее въ лавкѣ тряпья и бутылокъ даетъ неисчерпаемый источникъ для пересудовъ; регулярно каждое утро, ровно въ восемь часовъ, прибываетъ сюда мистеръ Смольвидъ-старшій въ сопровожденіи своей супруги, Юдифи и Барта; регулярно каждый день они остаются въ лавкѣ вплоть до девяти часовъ вечера, подкрѣпляясь скуднымъ обѣдомъ на скорую руку, который приносятъ имъ изъ харчевни, осматривая, переворачивая копаясь, ныряя въ сокровищахъ оплакиваемаго дорогого покойника. Никто не знаетъ, въ чемъ заключаются эти сокровища; они держать это въ глубокой тайнѣ и весь околотокъ сходитъ съ ума отъ любопытства; возбужденному воображенію мерещатся гинеи, сыплющіяся изъ старыхъ чайниковъ, пуншевые бокалы, биткомъ набитые кронами, тюфяки и подушки креселъ, начиненные банковыми билетами.
   Всѣ окрестные обитатели запасаются шестипенсовыми книжечками, съ раскрашенной картинкой на заголовкѣ, содержащими исторію Даніэля Денсера и его сестры, и мистера Эльвеса изъ Суффолька, и приписываютъ мистеру Круку всѣ факты, заключающіеся въ этихъ подлинныхъ исторіяхъ. Оба раза, когда пріѣзжалъ мусорщикъ, чтобъ забрать негодную бумагу, золу и разбитыя бутылки, всѣ обыватели собирались и жадно накидывались на увозимыя корзины сора.
   Много разъ встрѣчали рыскающихъ по сосѣдству двухъ джентльменовъ легкаго пера; только теперь они бродятъ въ одиночку, избѣгая другъ друга, такъ какъ прежнее ихъ товарищество распалось. "Солнечный Гербъ" на своихъ музыкальныхъ вечерахъ мастерски умѣетъ попасть въ тонъ преобладающаго интереса.
   Маленькаго Свайльса съ его пародіями на излюбленную тему встрѣчаютъ громкими рукоплесканіями, и, поощряемый горячимъ одобреніемъ всей аудиторіи, этотъ талантливый пѣвецъ возвышается почти до вдохновенія.
   Даже миссъ М. Мельвильсонъ, исполняя на афишѣ каледонскую пѣсню -- Дремали мы, выразительно подчеркиваетъ припѣвъ "котъ любитъ сало" и лукаво киваетъ при этомъ головой въ сторону сосѣдняго дома; и всѣ мгновенно понимаютъ, что эти слова должны означать: "мистеръ Смольвидъ любитъ загребать деньги", и всегда требуютъ повторенія.
   Какъ бы то ни было, а въ Кортѣ все таки до сихъ поръ ничего не открыли; это-то и подстрекаетъ всѣхъ, какъ сообщаютъ мистрисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ жильцу мы? етера Крука, прибытіе котораго послужило сигналомъ къ стеченію всѣхъ жителей околотка.
   Когда мистеръ Уивль и мистеръ Гуппи подъ недремлющимъ окомъ Куксъ-Кортскихъ обывателей стучатся въ завѣтную дверь, ихъ популярность достигаетъ высшей точки, но когда, въ противность общимъ ожиданіямъ, ихъ впускаютъ, они немедленно теряютъ свой престижъ и публика рѣшаетъ, что это не къ добру.
   Ставни въ домѣ заперты, въ нижнемъ этажѣ такая темнота, что безъ свѣчи ничего не видно.
   Внезапно перейдя отъ солнечнаго свѣта къ мраку, посѣтители, которыхъ мистеръ Смольвидъ-младшій впускаетъ въ комнату за лавкой, сначала не видятъ ничего, кромѣ какихъ-то тѣней, и только постепенно начинаютъ различать мистера Смольвида-старшаго, который сидитъ въ своемъ креслѣ на краю люка, похожаго на могилу, набитую бумагами; добродѣтельная Юдифь роется въ этой могилѣ точно гробокопатель женскаго пола. Тутъ же на полу возсѣдаетъ мистрисъ Смольвидъ, осыпанная съ ногъ до головы клочками печатной и писанной бумаги -- вѣроятно это супружескія привѣтствія, полученныя ею втеченіе дня. Вся компанія, со Смолемъ включительно, почернѣла отъ пыли и грязи и смахиваетъ на скопище дьяволовъ; это впечатлѣніе усиливается общимъ видомъ комнаты; если только это возможно, въ ней теперь еще больше хламу и сору, чѣмъ было прежде. Особенно зловѣщій видъ придаютъ ей слѣды, оставшіеся отъ прежняго хозяина, о которомъ напоминаютъ даже эти написанныя мѣломъ на стѣнахъ буквы.
   При входѣ посѣтителей мистеръ Смольвидъ и Юдифь одновременно останавливаются въ своемъ занятіи.
   -- Ахъ! каркаетъ старикъ.-- Какъ поживаете джентльмены, какъ поживаете? Пришли за своими вещами, мистеръ Уивль? Превосходно, превосходно. Ха-ха-ха! А мы ужъ собирались продать ихъ, чтобъ выручить квартирную плату,-- онѣ вѣдь занимаютъ комнату. Но, я полагаю, чувствуете здѣсь себя какъ дома? Очень радъ васъ видѣть, очень радъ!
   Мистеръ Уивль благодаритъ и боязливо озирается; мистеръ Гуппи дѣлаетъ то же; взоръ мистера Уивля не открываетъ ничего новаго; глаза мистера Гуппи, заканчивая обозрѣніе, встрѣчаютъ острый взглядъ мистера Смольвида-старшаго.
   Обходительный старикъ продолжаетъ бормотать, какъ испорченная шарманка, у которой къ концу піесы не хватаетъ нотъ: "какъ поживаете, какъ по... какъ...", и умолкаетъ съ насмѣшливой гримасой, когда мистеръ Гуппи испуганно вздрагиваетъ, увидѣвъ въ темномъ углу мистера Телькингорна, стоящаго въ спокойной позѣ, заложивъ руки за спину.
   -- Джентльменъ былъ такъ добръ, что взялъ на себя трудъ дѣйствовать въ качествѣ моего повѣреннаго, говоритъ дѣдушка Смольвидъ:-- конечно я неподходящій кліентъ для джентльмена такого полета, но онъ такъ добръ, что согласился на мою просьбу.
   Мистеръ Гуппи легонько подталкиваетъ локтемъ своего друга, чтобъ заставить его оглянуться, и почтительно кланяется мистеру Телькингорну, который отвѣчаетъ легкимъ наклоненіемъ головы. Судя по всему, мистеръ Телькингорнъ не принимаетъ участія въ томъ, что здѣсь происходитъ, это его лишь забавляетъ какъ курьезъ.
   -- Однако тутъ собрана значительная движимость, замѣчаетъ мистеръ Гуппи мистеру Смольвиду.
   -- Тряпье и хламъ, мой дорогой другъ,-- хламъ и тряпье! Я, Бартъ и Юдифь пробуемъ составить опись тому, что можно продать, но до сихъ поръ намъ не удалось найти ничего стоющаго, не удалось найти, не удалось, не уда...
   И мистеръ Смольвидъ опять умолкаетъ, а взоры мистера Уивля и мистера Гуппи еще разъ обѣгаютъ комнату.
   -- Сэръ, мы не станемъ васъ дольше безпокоить, говоритъ мистеръ Уивль,-- не позволите-ли намъ подняться въ мою комнату.
   -- Куда угодно, дорогой сэръ, куда угодно. Пожалуйста располагайтесь какъ дома.
   Очутившись на верху, мистеръ Гуппи вопросительно поднимаетъ брови и взглядываетъ на Тони, Тони качаетъ головой.
   Комната кажется имъ мрачной, ужасной; на заржавленной рѣшеткѣ камина еще съ той достопамятной ночи лежитъ зола, все въ комнатѣ внушаетъ пріятелямъ величайшее отвращеніе; прежде чѣмъ прикоснуться къ чему-нибудь, они сначала заботливо сдуваютъ пыль. У нихъ нѣтъ ни малѣйшаго желанія продлить свое посѣщеніе, они торопятся упаковать вещи и рѣшаются говорить только шепотомъ.
   -- Посмотрите! Тони въ испугѣ отступаетъ.-- Сюда пришла эта ужасная кошка!
   Мистеръ Гуппи прячется за стулъ.
   -- Смоль разсказывалъ мнѣ о ней. Въ ту ночь она металась какъ угорѣлая, потомъ забралась на крышу, двѣ недѣли пропадала, и наконецъ кубаремъ выкатилась изъ трубы, тощая, какъ скелетъ. Отвратительное животное! Взгляните: право она все понимаетъ. Глядитъ такъ, будто въ ней сидитъ самъ Крукъ. Брысь! Убирайся, дьяволъ ты этакій!
   Леди Джэнъ вовсе не намѣрена повиноваться, она стоитъ въ дверяхъ, оскалившись какъ тигръ и выгнувъ хвостъ, на нее натыкается входящій мистеръ Телькингорнъ, она проскальзываетъ между его ногъ и съ зловѣщимъ ворчаньемъ, изогнувшись дугой, взбѣгаетъ на лѣстницу, вѣроятно затѣмъ, чтобъ опять скитаться на чердакѣ и опять вернуться черезъ печную трубу.
   Мистеръ Гуппи, могу я сказать вамъ два слова? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   Мистеръ Гуппи занятъ тѣмъ, что снимаетъ со стѣны Блестящую Галлерею британскихъ красавицъ и укладываетъ сіи произведенія искусства въ ихъ прежнее хранилище.
   -- Сэръ, отвѣчаетъ онъ покраснѣвъ.-- Я желаю быть вѣжливымъ со всякимъ членомъ нашей корпораціи, а тѣмъ болѣе съ такимъ извѣстнымъ, могу добавить: такимъ знаменитымъ, какъ вы; но я долженъ поставить условіемъ, сэръ, чтобъ вы говорили то, что хотите мнѣ сказать, въ присутствіе моего Друга.
   -- Вотъ какъ!
   -- Да, сэръ. У меня есть свои резоны, они не личнаго характера, но для меня ихъ вполнѣ достаточно.
   -- Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, такой-же неподвижный и невозмутимый, какъ каминъ, къ которому онъ теперь подходитъ.-- То, что я хочу сказать не настолько важно, чтобъ вы безпокоились предписывать мнѣ условія, мистеръ Гуппи.-- Онъ умолкаетъ улыбаясь, и улыбка его такая же мрачная и безцвѣтная, какъ его платье.-- Васъ надо поздравить, мистеръ Гуппи, вы счастливый молодой человѣкъ, сэръ.
   -- Это правда, сэръ, не могу пожаловаться.
   -- Пожаловаться?! Высокопоставленные друзья, свободный доступъ въ знатные дома, пріемъ у элегантныхъ леди! Да, мистеръ Гуппи, въ Лондонѣ многіе отдали-бы свои уши, чтобъ быть на вашемъ мѣстѣ!
   Мистеръ Гуппи, готовый повидимому отдать въ эту минуту свои покраснѣвшія уши, чтобъ очутиться на мѣстѣ этихъ людей, отвѣчаетъ:
   -- Сэръ, я усердно занимаюсь своей профессіей, безукоризненно исполняю свои обязанности у Кенджа и Карбоя, и мои знакомые и друзья не имѣютъ никакого отношенія ни къ нимъ и ни къ кому другому изъ членовъ нашей корпораціи, не исключая даже мистера Телькингорна. Я не обязанъ давать вамъ отчетъ, несмотря на все мое уваженіе къ вамъ, и ни мало не желая васъ оскорбить, повторяю, не желая васъ оскорбить...
   -- О, разумѣется!
   -- Я не намѣренъ давать вамъ какихъ-бы то ни было объясненій.
   -- Совершенно правильно. Мистеръ Телькингорнъ холодно киваетъ.-- Прекрасно. Но этимъ портретамъ я заключаю, обращается онъ къ изумленному Тони,-- что вы, сэръ, очень интересуетесь великосвѣтскимъ обществомъ,-- добродѣтель, свойственная почти всѣмъ англичанамъ.
   Мистеръ Телькингорнъ все это время неподвижно стоялъ у камина, но теперь поворачивается и очки его направляются въ другую сторону.
   -- Кто? Леди Дэдлокъ А! Большое сходство въ своемъ родѣ, но недостаетъ выраженія сильной воли. Добрый день, джентльмены, добрый день.
   По уходѣ Телькингорна, мистеръ Гуппи, котораго прошибъ потъ отъ волненія, нервно оканчиваетъ укладку Блестящей Галлереи, заключая ее портретомъ леди Дэдлокъ, и торопливо говоритъ изумленному товарищу:
   -- Тони, кончимъ поскорѣй и выберемся отсюда. Напрасно скрывать отъ васъ долѣе, что между мною и тою изъ представительницъ высшей аристократіи, которую я держу теперь въ рукахъ, существовали сношенія и тайное соглашеніе. Могло настать время, и я открылъ-бы вамъ эту тайну. Теперь это время никогда не настанетъ. Я долженъ предать все забвенію,-- меня обязываетъ къ тому и данная мною клятва, и мой разбитый кумиръ, и обстоятельства, надъ которыми я не властенъ. Во имя нашей дружбы, во имя уваженія, которое, по собственному вашему признанію, вы питаете къ высшему кругу, во имя тѣхъ незначительныхъ выгодъ, которыя я могу вамъ доставить, предайте все забвенію, не предлагая мнѣ ни одного вопроса!
   

ГЛАВА IX.
Національныя и домашнія дѣла.

   Нѣсколько недѣль Англія находилась въ самомъ бѣдственномъ положеніи: лордъ Кудль хотѣлъ выйти изъ министерства, сэръ Томасъ Дудль не хотѣлъ вступать, а такъ какъ кромѣ Кудля и Дудля въ Великобританіи нѣтъ людей, достойныхъ стоять у кормила, то несчастная страна оставалась безъ правительства.
   Надо еще благодарить Бога, что между этими двумя великими людьми не состоялась дуэль, которая одно время считалась неизбѣжной, ибо, еслибы дѣйствіе обоихъ пистолетовъ оказалось одинаково губительно и Кудль съ Дудлемъ убили бы другъ друга, то, надо полагать, Англіи пришлось бы ждать до тѣхъ поръ, пока не подростутъ и не примутъ бразды правленія маленькіе Кудль и Дудль, бѣгающіе теперь въ курточкахъ и короткихъ панталончикахъ.
   Но, къ счастью, это ужасное національное бѣдствіе было устранено: лордъ Кудль во-время открылъ, что сказанныя имъ въ пылу дебатовъ слова: "отъ всей души презираю подлую и низкую дѣятельность сэра Томаса Дудля", должны были означать, что рознь партій не мѣшаетъ ему отдать должную дань восхищенія этой дѣятельности, а съ другой стороны сэръ Томасъ Дудль, какъ оказалось, былъ внутренно глубоко убѣжденъ, что лордъ Кудль послужитъ образцомъ добродѣтели и доблести для потомства.
   Но все-таки втеченіе нѣсколькихъ недѣль Англія была въ большомъ затрудненіи. "Какъ бы она перенесла бурю, не имѣя кормчаго?" спрашивалъ весьма резонно сэръ Лейстеръ Дэдлокъ.
   Но лучше всего то, что сама Англія повидимому, мало заботилась о грозящей ей гибели; какъ во дни оны, передъ потопомъ, такъ и теперь, ѣли, пили, женились и выходили замужъ. Но лордъ Кудль понималъ опасность, и всѣ ихъ послѣдователи и приспѣшники имѣли, на сколько возможно, ясное понятіе объ угрожающей опасности; наконецъ сэръ Томасъ Дудль соблаговолилъ оправдать возлагаемыя на него надежды и вступилъ въ управленіе; онъ сдѣлалъ даже больше: привелъ съ собою всѣхъ племянниковъ, кузеновъ и остальныхъ родичей. Значитъ можно было надѣяться, что старый корабль не потонетъ.
   Дудль нашелъ, что онъ долженъ обратиться къ странѣ, и вотъ онъ опрокидывается на нее въ образѣ совереновъ и пива, и благодаря этой метаморфозѣ имѣетъ возможность появляться одновременно во многихъ мѣстахъ заразъ. Вся Великобританія занята упрятываніемъ въ карманы Дудля въ видѣ совереновъ, поглощеніемъ его же въ видѣ пива и вмѣстѣ съ тѣмъ,-- несомнѣнно въ видахъ преуспѣянія своей славы и нравственности,-- клянется и божится, что не дѣлаетъ ни того, ни другого.
   Лондонскій сезонъ заканчивается, потому что Дудлисты и Кудлисты разсѣеваются повсюду, чтобъ помочь Великобританіи въ сихъ благочестивыхъ упражненіяхъ.
   Изъ всѣхъ этихъ признаковъ мистрисъ Роунсвель, ключница Чизни-Вуда, заключаетъ, хотя соотвѣтственныя инструкціи еще не получены, что слѣдуетъ ожидать скораго прибытія въ замокъ владѣльцевъ со всей свитой родственниковъ и другихъ лицъ, долженствующихъ разными путями содѣйствовать великому конституціонному дѣлу. Величественная старуха пользуется случаемъ доказать, что замокъ всегда на-готовѣ: полы сіяютъ, какъ зеркала, ковры и занавѣсы выбиты и вычищены, пышныя постели взбиты, буфеты и кухни во всеоружіи, -- все готово поддержать подобающимъ образомъ достоинство Дэдлоковъ.
   Прекрасный лѣтній вечеръ на закатѣ, всѣ приготовленія кончены; величественнымъ и печальнымъ смотритъ старинный домъ, въ которомъ столько приспособленій для жилья, и нѣтъ обитателей, если не считать фамильныхъ портретовъ.
   "Да, они жили въ свое время, они были и исчезли", могъ бы думать кто-нибудь изъ живыхъ Дэдлоковъ, проходя по картинной галлерѣ, "они такъ же видѣли, какъ и я теперь вижу, эту тихую, безмолвную галлерею, они такъ же думали, какъ думаю я, о той пустотѣ, которая образуется, когда они исчезнутъ со сцены, они такъ же, какъ теперь я, съ трудомъ могли себѣ представить, какъ это на свѣтѣ обойдется безъ нихъ, такъ же были далеки отъ моего міра, какъ далекъ теперь отъ меня ихъ міръ, отдѣленный гробовой стѣной отъ всего живого; такъ же умерли, какъ умру и я, не оставивъ по себѣ ни слѣда, ни сожалѣній".
   Прекрасенъ снаружи старый замокъ въ этотъ часъ заката: солнце позолотило сѣрые камни, окна кажутся огненными, сквозь нихъ льются внутрь обильные, широкіе, могучіе потоки свѣта, отъ которыхъ оттаиваютъ даже замороженные Дэдлоки. Тѣни листьевъ играютъ на портретахъ и придаютъ имъ странныя выраженія: заставляютъ подмигивать плотнаго судью въ углу, одаряютъ ямочкой на подбородкѣ баронета съ жезломъ въ рукахъ и съ выпученными глазами; на грудь каменной красавицы-пастушки бросаютъ горячее свѣтлое пятно, которое могло бы согрѣть этотъ камень сто лѣтъ назадъ; прабабку Волюмнію въ башмакахъ съ высокими каблуками, ужасно похожую на свою правнучку, одѣваютъ сіяніемъ, точно святую; придворную фрейлину Карла И, съ огромными круглыми глазами и другими соотвѣтствующими прелестями, заставляютъ купаться въ переливающихся волнахъ свѣта и тѣни.
   Солнечный свѣтъ меркнетъ. Паркетъ темнѣетъ, сумракъ медленно ползетъ вверхъ но стѣнамъ и укладываетъ Дэдлоковъ въ могилу, какъ сдѣлали въ свое время смерть и годы. Тѣнь развѣсистаго дуба, падая на висящій надъ каминомъ портретъ миледи, заставляетъ се блѣднѣть и трепетать; кажется, будто огромная рука держитъ надъ нею густое покрывало, выжидая момента, чтобъ его накинуть. Тѣни сгущаются, взбираются выше и выше; вотъ только на потолкѣ остался красноватый отблескъ, вотъ и онъ погасъ.
   Весь ландшафтъ, который днемъ съ террасы казался такимъ близкимъ, удаляется, расплывается, обращается въ туманные призраки,-- какъ и многія другія прекрасныя вещи на свѣтѣ, близкія и легко достижимыя съ перваго взгляда.
   Поднимается легкій туманъ, на землю пала роса, сладкія благоуханія сада носятся въ воздухѣ. Деревья слились въ одну сплошную массу, пока восходящая луна не бросила между стволами свѣтлыхъ полосъ; при этомъ освѣщеніи аллеи превратились въ придѣлы какого-то храма съ фантастически изогнутыми арками.
   Луна поднялась выше, величественный замокъ кажется теперь еще болѣе безлюднымъ и похожъ на тѣло, отъ котораго отлетѣла жизнь. Теперь, попавъ въ эти комнаты, даже страшно подумать о тѣхъ изъ Дэдлоковъ, кто еще недавно покоился въ этихъ пустынныхъ спальняхъ, уже не говоря о мертвецахъ.
   Теперь часъ призраковъ, когда каждый уголъ обращается въ пещеру, каждая уходящая внизъ ступенька -- въ колодезь, когда цвѣтныя стекла бросаютъ блѣдный фантастическій отблескъ на полъ, когда вездѣ мерещатся какія-то темныя лѣстницы, когда испуганному воображенію кажется, что доспѣхи на стѣнахъ украдкой шевелятся, а въ шлемахъ и каскахъ подъ опущенными забралами скрываются головы.
   Но изъ всѣхъ тѣней Чизни-Вуда первой появляется и послѣдней исчезаетъ та, которая падаетъ въ большой гостинной на портретъ миледи; въ этотъ часъ, при другомъ освѣщеніи, она мѣняетъ свой видъ, превращаясь въ поднятыя руки, угрожающія прекрасному лицу, которое дрожитъ и трепещетъ отъ ужаса.
   -- Она не совсѣмъ здорова мэмъ, говоритъ груммъ, допущенный къ аудіенціи у мистрисъ Роунсвель.
   -- Миледи нездорова? Что съ ней?
   -- Миледи все прихварывала, мэмъ, съ тѣхъ поръ, какъ въ послѣдній разъ жила здѣсь, -- то есть, я хочу сказать, останавливалась, словно перелетная птичка. Съ тѣхъ поръ миледи на рѣдкость какъ мало выѣзжаетъ, все больше сидитъ въ своей комнатѣ.
   -- Томасъ, говоритъ ключница съ гордымъ, самодовольствомъ, -- Чизни-Вудъ скоро поправитъ миледи. Нигдѣ нѣтъ такого чистаго воздуха, это самое здоровое мѣсто на свѣтѣ.
   Можетъ быть Томасъ имѣетъ по этому предмету особое мнѣніе и вѣроятно намекаетъ на это, поглаживая свою лоснящуюся голову, но воздерживается отъ дальнѣйшихъ возраженій и удаляется на кухню, гдѣ услаждаетъ себя элемъ и пирогомъ съ говядиной.
   Грумъ Томасъ -- та рыба-лоцманъ, которая предшествуетъ болѣе родовитой акулѣ. На слѣдующій вечеръ прибываютъ баронетъ и миледи съ огромнымъ кортежемъ, съ родными и присными, собравшимися со всѣхъ четырехъ странъ свѣта. Съ этихъ поръ по всей странѣ, но главнымъ образомъ тамъ, гдѣ Дудль разливается золотымъ или пивнымъ дождемъ, начинаютъ рыскать какія-то таинственныя, темныя личности -- просто напросто люди отъ природы безпокойнаго нрава, которые нигдѣ и никогда ничѣмъ не могутъ заняться.
   При настоящихъ обстоятельствахъ, когда дѣло идетъ о спасеніи отечества, сэръ Лейстеръ находитъ кузеновъ полезными. Невозможно найти человѣка, болѣе подходящаго, чѣмъ достопочтенный Бобъ Стэбль, для предсѣдательствованія на охотничьихъ обѣдахъ; трудно найти людей болѣе подходящихъ для скитаній по избирательнымъ собраніямъ и болѣе способныхъ поддержать старушку Англію, чѣмъ остальные кузены. Волюмнія немножко безтолкова, но она благороднаго происхожденія, многіе цѣнятъ ея игривый разговоръ, ея французскіе каламбуры, которые настолько устарѣли, что съ теченіемъ времени стали опять новостью, цѣнятъ честь вести къ обѣду дѣвицу изъ рода Дэдлоковъ и даже танцовать съ нею. При настоящихъ обстоятельствахъ танцы являются патріотическимъ дѣломъ, и Волюмнія безъ уста омъ мнѣніи. Вы, сэръ, сочли лучшимъ довѣрить ваши интересы мнѣ. Вы отдали мнѣ ихъ руки, сэръ, и я принялъ ихъ руками. Ваше дѣло, сэръ, стоитъ теперь въ этой конторѣ на первомъ планѣ. Мои пищеварительныя отправленія, какъ вы, я думаю, не разъ отъ меня слыхали, находятся не въ исправности; покой, можетъ-быть, улучшилъ бы ихъ, но я, сэръ, не могу предаваться покою въ то время, пока на меня возложена обязанность защищать ваши права. Гдѣ бы я ни понадобился вамъ, вы всегда можете стекать меня здѣсь. Требуйте меня всюду и я всюду явлюсь. Время длинныхъ вакацій, сэръ, я посвящу на болѣе-глубокое изученіе нашихъ интересовъ и упрочу возможность повернуть все (не исключая и лорда-каяцлера) послѣ Михайлова термина, и если я наконецъ поздравлю васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ съ строгостью опредѣлительнаго субъекта:-- если я наконецъ поздравлю васъ, сэръ, отъ всего моего сердца, съ достиженіемъ вашей цѣли -- что, я могъ бы сказать вамъ точнѣе, только не люблю подавать надеждъ -- вы не будете обязаны мнѣ ничѣмъ, кромѣ нѣкотораго маленькаго разсчета, не включая сюда того процента, который уступается обыкновенно кліентомъ въ пользу адвоката съ выиграннаго капитала. Я буду просить тогда васъ, мистеръ Карстонъ, не забыть ревностнаго и дѣятельнаго участія, которое я принималъ по вашему процесу; я не думаю о правильности и вѣрности веденія дѣла: это моя юридическая обязанность, сэръ. По окончаніи этого дѣла благополучно, все кончится между нами.
   Волисъ, прибавляетъ въ родѣ nota bene къ этой декларація своихъ принциповъ, что такъ-какъ мистеръ Карстонъ изволитъ отправляться къ своему полку, то не благоугодно ли будетъ ему удостоить его преданнаго адвоката билетикомъ въ двадцать фунтовъ стерлинговъ на имя своего агента.
   -- Потому-что въ послѣднее время было нѣсколько консультацій по дѣлу и необходимыхъ справокъ, замѣчаетъ мистеръ Волисъ, переворачивая листы своей записной книги:-- а эти вещи требуютъ довольно-значительныхъ расходовъ; я же далеко не капиталистъ. Когда мы только-что вступили въ настоящія наши отношенія, я сказалъ вамъ открыто: мой непреложный принципъ, чтобъ адвокатъ съ своимъ кліентомъ былъ совершенно-откровененъ; что я далеко не капиталистъ, и если капиталъ стряпчаго имѣетъ въ глазахъ вашихъ цѣну, то вамъ лучше оставить бумаги ваши въ конторѣ мистеровъ Кенджа и Корбая. Да, мистеръ Карстонъ, здѣсь, въ этой конторѣ, вы не найдете ни тѣхъ выгодъ, ни тѣхъ невыгодъ, которыя сообщаетъ капиталъ. Это (и мистеръ Волисъ ударяетъ еще разъ по верхней доскѣ своей конторки, издающей глухой звукъ) ваша скала -- и только!
   Молодой кліентъ, непріятное расположеніе духа котораго нечувствительно смѣнилось эѳемерными надеждами, беретъ перо и чернила и пишетъ обязательство въ двадцать фунтовъ стерлинговъ; не безъ нѣкотораго колебанія думаетъ онъ, какимъ числомъ закрѣпить свою бумажку -- явный признакъ, что агентъ его подозрительнымъ глазомъ посмотритъ на эту рукопись. Во все это время мистеръ Волисъ, замкнутый и тѣломъ и духомъ, слѣдитъ за нимъ внимательно. Во все это время конторская кошка мистера Волиса сторожитъ мышь у половой щели.
   Наконецъ кліентъ, пожимая руку мистеру Волису, умоляетъ его ради неба и земли употребить все свое стараніе къ благополучному окончанію оберканцелярскаго процеса. Мистеръ Волись, субъектъ, неподающій никогда надеждъ, помѣщаетъ ладонь свою на плечо кліента и говорить съ улыбкой:
   -- Вѣчно здѣсь, сэръ, вѣчно за вашимъ дѣломъ. Лично, или чрезъ письмо ищите меня здѣсь, сэръ, плечомъ къ колесу.
   Такъ разстаются они и Волисъ, оставшись одинъ, занимается выборкою нѣкоторыхъ мелочей изъ своей записной книги въ расходную книгу, въ пользу своихъ трехъ дочерей; и сидитъ онъ за своей работой, словно хитрая лисица, или медвѣдь, слѣдящій однимъ глазомъ за курами, или заблудившимся проѣзжимъ, а другимъ -- дающій знать своимъ дѣтенышамъ о своихъ замыслахъ.
   Впрочемъ, это говориться не съ тѣмъ, чтобъ обидѣть трехъ, сыролицыхъ, поджарыхъ, своекорыстныхъ красавицъ, обитающихъ подъ сѣнью дѣдушки въ смрадномъ домишкѣ, лежащемъ въ сыромъ саду въ Кенинигтонѣ.
   Ричардъ, удаляясь изъ непроницаемой тѣни Саймоцдской Гостинницы въ свѣтъ Канцелярскаго Переулка (сегодня лучамъ солнца удалось разсѣять его мракъ), задумчиво идетъ подъ тѣнью деревьевъ Линкольнскаго Сквера. Да, трепетная тѣнь отъ листьевъ этихъ деревьевъ часто надаетъ на понурыя головы, огрызенныя ногти, мрачный глазъ, неровную поступь, безцѣльный, сонный взглядъ, тягостную, вывороченную жизнь. Ричардъ еще несовсѣмъ-изношенъ Оберканцеляріей; но она, разумѣется, доноситъ его до послѣдней нитки; ничто не можетъ выйдти цѣлымъ изъ-подъ ея ежовыхъ сѣтей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Пока Ричардъ идетъ грызя ногти и думая крѣпкую думу подъ тѣнью Линкольнскаго Сквера, двѣ пары глазъ, свойственныя извѣстнаго рода субъектамъ, не теряютъ его изъ виду. Владѣтели этихъ глазъ мистеръ Гуппи и мистеръ Вивль; опершись на довольно-низкую каменную балюстраду, толкуютъ они о жертвѣ Оберканцеляріи, а жертва проходитъ мимо ихъ, упорно смотря подъ ноги и не замѣчая своихъ критиковъ.
   -- Вильямъ Г. говоритъ мистеръ Вивль, поглаживая свои бакенбарды:-- посмотри, братецъ, тутъ вѣдь есть самосгораніе, то-есть, понимаешь, не мгновенное, а, знаешь, этакое, медленное самосгораніе.
   -- Гм! говоритъ мистеръ Гуппи:-- запутался бѣдняжка; чай по уши въ долгахъ. Я его мало знаю. Онъ всегда, изволишь видѣть, держалъ себя такъ высоко, какъ монументъ. Я радъ, что мы отъ него избавились... Такъ вотъ что Тонни, они все занимаются попрежнему...
   И мистеръ Гуппи перемѣняетъ положеніе рукъ, прислоняется опять къ каменной балюстрадѣ и вообще держитъ себя какъ человѣкъ, имѣющій начать очень-интересный разговоръ.
   -- Такъ они, сэръ, занимаются все попрежнему, вытаскиваютъ всякій хламъ изъ подвала, разбираютъ бумаги. Если они будутъ такъ копаться надъ этими дрязгами, то имъ потребуется по-крайнѣй-мѣрѣ лѣтъ семь.
   -- А Смоль пособляетъ ямъ?
   -- Да онъ отъ насъ ушелъ. Онъ сказалъ Кенджу, что дѣла дѣдушки требуютъ его непремѣннаго присутствія; что дѣдушка очень-старъ и дряхлъ и тому подобное. Мы какъ-то съ нимъ нѣсколько поразладились. Я ему намекнулъ объ этомъ; онъ говоритъ, что мы съ тобой виноваты, и правъ, бестія: мы дѣйствительно съ тобой поступили тутъ несовсѣмъ-чисто. Дѣлать нечего, я опять съ нимъ сталъ на прежнюю ногу и такимъ-образомъ узналъ чѣмъ они занимаются.
   -- Ты туда не заглядывалъ?
   -- Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, нѣсколько озадаченный: -- не скрывая отъ тебя ничего, скажу тебѣ прямо: меня небольно тянетъ къ этому проклятому дому, въ-особенности когда я одинъ; съ тобой вмѣстѣ -- еще туда-сюда; вотъ потому-то я и предлагаю тебѣ сходить вмѣстѣ за твоими вещами. Слышишь, ужь часъ бьетъ? Тонни, продолжаетъ мистеръ Гуппи становясь таинственнымъ и нѣжно-краснорѣчивымъ:-- необходимо, чтобъ я напечатлѣлъ въ твоемъ умѣ еще разъ, что обстоятельства, которыя выше моей власти, совершили грустныя перемѣны въ тѣхъ планахъ будущаго... Я ихъ нѣжно лелѣялъ въ сердцѣ ноемъ и въ моихъ невозданномъ образѣ, о которомъ я говорилъ тебѣ какъ другу. Образъ этотъ исчезъ; идолъ нисшелъ съ своего престола. Единственное желаніе мое нынѣ состоитъ только въ тонъ, чтобъ тотъ предметъ, на который съ помощью такого друга, какъ ты, я старался бросить лучи справедливости -- покинуть, предать окончательному забвенію. Какъ ты думаешь, ты, который зналъ этотъ скрытый капризный характеръ существа, подвергшагося мгновеннымъ элементамъ, я спрашиваю тебя: какъ ты думаешь, другъ мой Тонни, вѣрно ли предположеніе наше, что эти письма, которыя составляла цѣль нашихъ желаній, исчезли съ ними вмѣстѣ, или, быть-можетъ, они не подверглись тѣмъ же мгновеннымъ элементамъ и остались гдѣ-нибудь въ скрытомъ мѣстѣ?
   Мистеръ Вивль размышляетъ нѣсколько минутъ, мотаетъ головой отрицательно и вполнѣ убѣжденъ, что предположеніе ихъ вѣрно.
   -- Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, идя по двору: -- будь другомъ и пойми меня правильно. Не входи въ мелкія подробности, я повторяю тебѣ, что идола ужъ нѣтъ. Теперь единственная цѣль моя: все предать забвенію. Я на это рѣшился; къ этому побуждаютъ меня моя совѣсть, нисшедшій идолъ и обстоятельства, которыя выше моей власти. Вотъ какъ, если ты покажешь мнѣ знакомъ, мановеніемъ глаза, движеніемъ руки, что въ твоей комнатѣ находятся бумаги, сколько-нибудь похожія на тѣ письма, то клянусь тебѣ, сэръ, я ихъ тотчасъ брошу въ огонь, принимая всю отвѣтственность на себя.
   Мистеръ Вивль киваетъ утвердительно головой. Мистеръ Гуппи, поднятый высоко въ своемъ собственномъ мнѣніи, тѣмъ полуюридичеекинъ, полуроманическимъ изложеніемъ дѣла передъ лицомъ своего друга (этотъ джентльменъ, какъ извѣстно, имѣетъ страсть выражаться въ формѣ допроса, или въ формѣ парламентской рѣчи) сопровождаетъ мистера Вивля съ особеннымъ достоинствомъ къ дому самосгорѣвшаго канцлера.
   Тамъ небывалая суматоха. Каждое утро, въ восемь часовъ аккуратно, приносится дѣдушка Смольвидъ на новое пепелище; съ нимъ вмѣстѣ приносится и бабушка Смольвидъ въ-сопровожденіи Юдиѳи и Барта, и каждый день регулярно остаются они въ этой трущобѣ до девяти часовъ вечера, подкрѣпля себя скудною пищею изъ сосѣдней мелочной лавчонки, копышатся, возятся, чистятъ, моютъ, вытаскиваютъ оставшіяся послѣ покойника сокровища, и держатъ все въ такомъ секретѣ, что весь дворъ, вѣчно-любознательный, начинаетъ сходить съ ума. Ему мерещатся чайники съ гинеями, пуншевыя вазы съ кронами, тюфяки и подушки, набитые банковыми билетами Англіи; и вотъ запасается онъ грошевою книжкою (съ ярко-нарисованнымъ фронтисписомъ), въ которой "съ достовѣрностью изображена исторія пресловутаго мистера Даніеля Денсера" и его любезной сестрицы, равно какъ и книжицей о мистерѣ Элизѣ, урожденцѣ Суффолька, и примѣриваетъ да прилаживаетъ всѣ эти достовѣрныя сказанія, почерпнутыя изъ книжицъ, къ мистеру Круку. Дважды призывается мусорщикъ и отвозятъ въ сборное мѣсто нечистотъ кучу старыхъ бумагъ, битыхъ бутылокъ и всякаго хлама, и съ любопытствомъ выбѣгаютъ надворные жители, суютъ носы въ каждую корзинку биткомъ-набитую всякими дрязгами и отходятъ назадъ, нанюхавшись пыли и не удовлетворивъ своего любопытства. Два джентльмена, неочень-чистые относительно обшлаговъ и пуговицъ, отложили въ сторону прожорливыя перышки и шолковую бумагу и шныряютъ взадъ и впередъ по сосѣдству отдѣльно, потому-что товарищество ихъ, за неимѣніемъ общихъ интересовъ, прекратилось. Гостинница Солнца не опускаетъ изъ виду примѣнить современныя событія къ вечернимъ гармоническимъ митингамъ. Маленькій Свильсъ, въ качествѣ таланта первой руки, съ громаднымъ успѣхомъ, какъ вдохновенный піита, пересыпаетъ свои домодѣльныя произведенія остроумнѣйшими замѣчаніями о наслѣдствѣ послѣ умершаго канцлера; даже сама миссъ М. Мельвильзонъ въ возобновленной каледонской мелодіи вытягиваетъ аріи о любви собакъ къ разнаго рода пойламъ (какой бы крѣпости о ни ни были) съ такими руладами, съ такимъ киваньемъ головы на сосѣднюю дверь, что всѣ аплодирующіе ей тотчасъ понимаютъ намёкъ на любовь мистера Смольвида удить деньгу и съ шумнымъ восторгомъ кричатъ: bis, bis, bis! Но тѣмъ не менѣе надворное народонаселеніе не подвигается ни на шагъ къ открытію тайнъ, о чемъ мистриссъ Перкинсъ и мистриссъ Пайперъ имѣютъ сообщить, не безъ нѣкоторыхъ nota bene, прежнему жильцу, появленіе котораго производитъ всеобщее удовольствіе, похожее нѣкоторымъ образомъ на насмѣшку.
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, предметы общаго вниманія всѣхъ жильцовъ, питающихъ къ нимъ высшую степень уваженія, стучатся у запертой двери покойнаго мистера Крука; дверь, противъ ожиданія всѣхъ жильцовъ, отпирается юридическимъ друзьямъ и это обстоятельство измѣняетъ уваженіе на дурное мнѣніе о такихъ высокихъ джентльменахъ.
   Ставни дома почти всѣ притворены, а въ нижнемъ этажѣ такъ темно, что горятъ свѣчи. Молодой мистеръ Смольвидъ вводитъ друзей за прилавокъ; сначала они ничего не видятъ, кромѣ мрака и тѣней; но, по мѣрѣ расширенія своихъ зрачковъ, начинаютъ отличать мистера Смольвида-дѣдушку; онъ сидитъ въ своемъ креслѣ надъ ямою или, лучше сказать, надъ могилою, наполненною разными бумагами и тряпьемъ; въ этой могилѣ роется, какъ опытный могильщикъ, дѣвственная Юдиѳь; поодаль, на полу, сидитъ бабушка Смольвидъ, заваленная разнымъ хламомъ, разной макулатурой; повидимому она получила эти подарки отъ своего любезнаго супруга впродолженіе дня, доставляя ему случай швырять ими себѣ въ голову, цѣлыми пучками за-разъ. Все общество, не исключая и Смоля, покрыто слоемъ пыли и грязи и имѣетъ какой-то демонскій видъ. Въ комнатѣ больше хлама и дрязговъ, чѣмъ было прежде, и она кажется еще грязнѣе чѣмъ была; къ-тому же буквы, который исписаны стѣны покойникомъ, даютъ всему какой-то заколдованный характеръ.
   При входѣ посѣтителей мистеръ Смольвидъ и нравственная Юдиѳь мгновенно скрещиваютъ на груди руки и прекращаютъ свои розъиски.
   -- Ага! стонетъ почтенный старичокъ: -- какъ ваше здоровье джентльмены? Пришли за вашими вещами, мистеръ Вивль? Очень-хорошо, очень-хорошо, сэръ. Ха, ха, ха! Мы бы пожалуй ихъ продали, чтобъ выручить кой-что за квартиру; хорошо, что вы пришли въ срокъ. Надѣюсь, что вы здѣсь совершенно какъ дома. Очень-радъ, что вижу васъ, очень-радъ!
   Мистеръ Вивль благодаритъ его и между тѣмъ обращаетъ глаза направо и на-лѣво. Глазъ мистера Гуппи слѣдитъ за глазомъ мистера Вивля; глазъ мистера Вивля, принявъ прежнее направленіе, остается при прежней безсмысленности. Глазъ мистера Гуппи встрѣчается съ глазомъ мистера Смольвида; этотъ любезный джентльменъ все еще ворчитъ, какъ какой-нибудь инструментъ, которому приближается срокъ завода.-- Какъ ваше здоровье, сэръ... какъ ваше здоровье... какъ ваше... какъ... и, сойдя наконецъ съ завода, впадаетъ въ шипящее молчаніе. Въ это время мистеръ Гуппи ошеломленъ присутствіемъ мистера Телькингорна. Знаменитый адвокатъ стоитъ передъ нимъ въ темномъ углу, заложивъ за спину руки.
   -- Мистеръ Телькингорнъ такъ добръ, что взялся быть моимъ адвокатомъ, говоритъ дѣдушка Смольвидъ: -- разумѣется я не гожусь въ кліенты такого джентльмена, но онъ очень-добръ, очень-добръ.
   Мистеръ Гуппи побуждаетъ легкимъ толчкомъ своего друга, осмотрѣть вокругъ еще разъ и отвѣшиваетъ мистеру Телькингорну очень-неловкій поклонъ. Знаменитый адвокатъ отвѣчаетъ ему легкимъ, киваньемъ головы, стоить-себѣ по-прежнему, устремивъ на нихъ свой взоръ, какъ-будто ему только и дѣла, что любоваться такими зрѣлищами.
   -- Большое имущество, сэръ, я думаю? говоритъ мистеръ Гуппи дѣдушкѣ Смольвиду.
   -- По-большей-части все хламъ и тряпье, дорогой другъ мой! хламъ и тряпье! Я, Бартъ и внучка моя Юдиѳь рылись, рылись, чтобъ отьискать кой-что годное въ продажу -- ни зги нѣтъ. Все хламъ, да дрянь, дрянь... дрянь!
   Мистеръ Смольвидъ опять сошелъ съ завода. Глазъ мистера Вивля, побуждаемый глазомъ мистера Гуппи, опять пошелъ бродить направо и налѣво.
   -- Незачѣмъ намъ утруждать васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Вивль: -- позвольте намъ взойдти наверхъ.
   -- Куда угодно, дорогой сэръ, куда угодно. Здѣсь вы дома; располагайтесь какъ хотите.
   Подымаясь на лѣстницу, мистеръ Гуппи вздергиваетъ вопросительно бровью и смотритъ на мистера Вивля. Тонни мотаетъ головой. Комната, обиталище любителя фешенэбльнаго круга, грязна и гадка; въ изломанномъ каминѣ виднѣется и до-сихъ-поръ пепелъ и коксъ отъ того угля, который горѣлъ въ достопамятную ночь. У нихъ сильное отвращеніе ко всѣмъ предметамъ; они не иначе касаются чего-нибудь, какъ обметя предварительно съ него пыль, и говорятъ между собою только шопотомъ. Стараясь невозможности сократить свой визитъ, они укладываютъ поспѣшно небольшую движимость мистера Вивля.
   -- Посмотри-ка, говоритъ Тонни съ трепетомъ: -- ползетъ эта проклятая кошка!
   Мистеръ Гупии отступаетъ за стулъ.
   -- Смоль говорилъ мнѣ о ней, отвѣчаетъ онъ на слова Вивля: -- Въ ту ночь она металась какъ драконъ, выбѣжала на крышу и двѣ недѣли бродила чортъ-знаетъ гдѣ; потомъ голодъ ее пробралъ, спустилась сюда въ трубу -- просто кости да кожа. Она, право, напоминаетъ мнѣ самого Крука... Брысь! проклятая!
   Леди Женни, шипя и ворча небольно слушается повелѣній мистера Гуппи; но въ дверь входятъ мистеръ Телькингорнъ; она вырывается, какъ тигрица, изъ-подъ его ржавыхъ ногъ и, выгнувъ дугою хребетъ, мчится выше по лѣстницѣ, быть-можетъ, съ тѣмъ, чтобъ бродить по крышѣ и спуститься въ трубу.
   -- Мистеръ Гуппи, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- могу ли я перемолвить съ вами слова два?
   Мистеръ Гуппи занимается укладкой блистательной галереи британскихъ красавицъ въ шляпную картонку, унижающую эти художественныя произведенія даровитой кисти.
   -- Сэръ, отвѣчаетъ онъ, покраснѣвъ: -- я желаю быть совершенно-вѣжливымъ передъ каждымъ членомъ юридической профессіи, въ-особенности передъ однимъ изъ нихъ, столь извѣстнымъ, столь знаменитымъ, какъ вы, сэръ; но вмѣстѣ съ тѣмъ я долженъ прибавить, мистеръ Телькингорнъ, что если вамъ, сэръ, угодно говорить со мной, то пусть этотъ разговоръ будетъ въ присутствіи моего друга.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Да, сэръ, это мое желаніе.
   -- Извольте, извольте.
   Мистеръ Телькингорнъ, такъ невозмутимъ, какъ камень очага, и которому онъ тихо приблизился.
   -- Дѣло, о которомъ я хотѣлъ перемолвить съ вами, говорятъ знаменитый членъ юридической профессіи: -- не такой, впрочемъ, важности, чтобъ могло заставить васъ прибѣгать къ условіямъ, мистеръ Гуппи.
   Адвокатъ останавливается, чтобъ улыбнуться, и улыбка его, похожая на гримасу, такъ же ржава, какъ и его панталоны.
   -- Васъ можно поздравитъ, мистеръ Гуппи, продолжаетъ онъ: -- вы счастливецъ, сэръ.
   -- Ничего, такъ-себѣ, мистеръ Телькингорнъ: -- жаловаться не могу, сэръ.
   -- Жаловаться! Высокіе друзья, знакомство въ высшемъ кругу, свободный доступъ къ фешенэбльнымъ красавицамъ! Нѣтъ, мистеръ Гуппи, я знаю, что многіе въ Лондонѣ готовы были бы отдать свои уши за половину вашихъ правъ.
   Мистеръ Гуппи самъ похожъ на человѣка, который готовъ отдать свои покраснѣвшія и все еще краснѣющія уши, чтобъ только избавиться отъ этого разговора, и въ замѣшательствѣ своемъ онъ отвѣчаетъ:
   -- Сэръ, если я исполняю долгъ мой, по назначенію Кенджа и Корбая, то друзья мои и мои знакомые не имѣютъ къ этому долгу никакого отношенія, точно также, какъ ни къ одному изъ членовъ юридической профессіи, не исключая и мистера Телькингорна. Я не считаю себя обязаннымъ прибавлять къ сказанному ни одного слова болѣе, и ори всемъ ноемъ уваженіи къ вамъ, не желая оскорбить васъ, повторяю, не желая оскорбить васъ...
   -- О, конечно!
   -- Больше я не могу произнести ни одной іоты.
   -- Прекрасно! говоритъ мистеръ Телькингорнъ, спокойно кивнувъ головою: -- судя по этимъ портретамъ, вы принимаете, сэръ, живое участіе въ фешенебельномъ кругу?
   Этотъ вопросъ обращаетъ мистеръ Телькингорнъ къ удивленному Товни, который долженъ сознаться въ своихъ нѣжныхъ слабостяхъ.
   -- Добродѣтель, которой лишены весьма-немногіе изъ Англичанъ... замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Въ это время адвокатъ стоитъ спиною къ камину; но вотъ онъ поворачивается къ нему лицомъ, вставляетъ стекло въ свой глазъ и говорить:
   -- Кто это? А-а! леди Дедлокъ. Большое сходство, въ нѣкоторомъ родѣ. Не достаетъ только силы характера. Прощайте джентльмены, добраго дня!
   По его уходѣ, вспотѣвшій мистеръ Гуппи спѣшитъ укладкою галереи британскихъ красавицъ въ унижающее ее хранилище и оканчиваетъ трудъ свой помѣщеніемъ наверхъ леди Дедлокъ.
   -- Тонни, говоритъ онъ своему остолбенѣвшему другу: -- пожалуйста, уберемся отсюда поскорѣе.
   -- Уберемся, отвѣчаетъ Тонни.
   -- Напрасно буду я дольше скрывать отъ тебя, дорогой другъ, говоритъ мистеръ Гуппи: -- что между мной и однимъ изъ членовъ этой лебедеподобной аристократіи, которую я держу здѣсь, въ картонкѣ, были близкія, тайныя отношенія. Могло прійдти время, когда бы я открылъ передъ тобою причины этихъ отношеній; но теперь это время не прійдетъ. Моя клятва, нисшедшій идолъ и обстоятельства, которыя выше моей власти, заставляютъ все предать забвенію. Я заклинаю тебя, какъ друга, тѣмъ интересомъ, который ты принимаешь въ фешонэбельномъ кругу, и тѣми успѣхами, въ которыхъ я бы могъ тебѣ споспѣшествовать на фешонэбльномъ поприщѣ, не подымать погребальнаго савана съ этой тайны ни единымъ вопросомъ!
   Пока мистеръ Гуппи изливается въ этомъ паѳосѣ, мистеръ Вивлъ выражаетъ полное удивленіе, всклокоченными волосами всей головы и даже благовоспитанныхъ бакенбардъ своихъ.
   

ГЛАВА XL.
Дѣла общественныя и частныя.

   Англія была нѣсколько недѣль въ страшномъ положеніи. Лордъ Кудль хотѣлъ оставить Парламентъ, сэръ Томасъ Дудль не принималъ портфеля, и такъ-какъ во всей Великобританіи нѣтъ достойныхъ людей, кромѣ Кудля и Дудля, то министерство падало. Къ-счастію для Англіи, враждебная встрѣча, казавшаяся одно время неизбѣжной между сими великими людьми, кончилась ничѣмъ; а еслибъ пуля одного изъ нихъ положила на мѣстѣ другаго, или, еслибъ Кудль и Дудль вали жертвами взаимной мести, то бѣдному государству пришлось бы ждать правленія до-тѣхъ-поръ, пока маленькій Кудль и маленькій Дудль, бѣгающіе теперь въ курткахъ и длинныхъ чулкахъ, не сдѣлались бы взрослыми людьми. Впрочемъ, это огромное національное несчастіе было отвращено самимъ лордомъ Кудлемъ. Сей достославный мужъ успѣлъ открыть своевременно, что если въ жару парламентскихъ преній онъ и говорилъ съ презрѣніемъ и негодованіемъ о безславномъ поприщѣ сэра Томаса Дудля, то этимъ онъ хотѣлъ только выразить, что, несмотря на все различіе офиціальныхъ мнѣній, ничто въ мірѣ не принудятъ его не воздать наитеплѣйшаго удивленія этому государственному сановнику; съ своей стороны, сэръ Томасъ Дудль сознавался, что въ глубинѣ души своей онъ всегда почитаетъ лорда Кудля зерцаломъ добродѣтели и чести для потомства.
   Но все-таки Англія была впродолженіе нѣсколькихъ недѣль на рубежѣ погибели; она, какъ прекрасно выражался сэръ Лейстеръ Дедлокъ, уподоблялась ладьѣ, лишенной кормчаго во время бури. Всего удивительнѣе, однакожь, что сама Англія и ухомъ не вела въ этотъ критическій для нея періодъ; она попрежнему ѣла, попрежнему пила, женилась, выходила замужъ, точь-въ-точь какъ старый свѣтъ передъ потопомъ.
   Но Кудль зналъ опасность, Дудль въ ней не сомнѣвался, и всѣ приверженцы ихъ партій, всѣ ихъ наперстники и кліенты трепетали въ-ожиданіи скораго паденія государства. Наконецъ сэръ Томасъ Дудль не только согласился принять портфёль, но вступилъ въ парламентъ торжественно, влача, кромѣ своей дражайшей для отечества особы, и всѣхъ своихъ братцевъ, племянниковъ, шуриновъ и свояковъ. И снова горизонтъ надъ Англіей озарился надеждой.
   Дудль счелъ обязанностью разсыпаться и разсѣяться по Англіи преимущественно въ формѣ совериновъ и пива. Въ этой метаморфозѣ онъ сдѣлался полезенъ не только въ нѣсколькихъ мѣстахъ вдругъ, но почти на всей территоріи государства. И вотъ Британія занимается усердно набиваніемъ кармановъ Дудлемъ въ видѣ совериновъ, глотаніемъ Дудля въ видѣ пива и ложнымъ увѣреніемъ, для спасенія національной славы и гордости -- что она не дѣлаетъ ни того ни другаго. Такимъ-образомъ внезапно кончается лондонскій сезонъ, потому-что всѣ Дудля я Кудли разсыпались но лицу Британіи для поддержанія жителей въ ихъ нравственныхъ упражненіяхъ.
   Поэтому-то мистриссъ Раунсвель, управительница Чизни-Вольда, не получая еще никакихъ инструкцій, предвидитъ ясно, что надо ожидать въ скоромъ времени знаменитую фамилію Дедлоковъ, увеличенную длиннымъ хвостомъ братцевъ, сестрицъ и вообще джентльменовъ, могущихъ, какимъ бы то ни было образомъ споспѣшествовать британской конституціи. И вотъ, схвативъ Время за волосы, тащитъ его почтенная старушка по корридорамъ и галереямъ, по будуарамъ и заламъ, по лѣстницамъ и террасамъ, чтобъ оно успѣло налощить паркетъ, положить ковры, выколотить тяжелые занавѣсы, протереть зеркала и окна, постлать и нагрѣть постели, приготовить пріемныя и кухни, и всему дать такой видъ, который бы соотвѣтствовалъ высокомѣрному достоинству Дедлоковъ.
   Сегодня вечеромъ, на закатѣ солнца, кончились приготовленія мисстриссъ Раунсвель. Пустынно и торжественно смотритъ замокъ; въ немъ столько помѣщенія и ни одного жильца; висятъ только одни фамильные портреты по длиннымъ стѣнамъ парадныхъ залъ. Такъ жили и такъ умерли они, какъ живу и умру я, можетъ сказать любой Деллокъ, проходя по галереямъ замка и смотря на своихъ прадѣдовъ и прабабушекъ; такъ видѣли они эти корридоры спокойные и одинокіе, какъ вижу ихъ теперь я; такъ думали они, какъ думаю теперь я, о томъ ущербѣ, который смерть ихъ нанесетъ отечеству; такъ находили они, какъ теперь нахожу я, невозможнымъ повѣрить, чтобъ свѣтъ могъ обойдтися безъ нихъ; такъ ушли изъ этого міра, какъ ухожу я отъ нихъ, запирая наглухо дверь; такъ не оставили они по себѣ никакого слѣда, какъ не оставляю я никакого слѣда на паркетѣ, и такъ умерли они, какъ умру я.
   Сквозь блистающія рамы, незакрытыя ставнями, проливается кругомъ яркій свѣтъ. Замокъ, отражающій лучи заходящаго солнца, горѣлъ серебромъ и золотомъ и не похожъ ужъ болѣе на сѣрую массу дикаго камня. При такомъ яркомъ свѣтѣ оттаиваютъ замерзлые на стѣнахъ Дедлоки, черты ихъ намалеванныхъ лицъ приходятъ въ странное движеніе подъ трепетною тѣнью древесныхъ листьевъ. Строгій судья, помѣщенный въ углу, начинаетъ судорожно мигать. Подбородокъ и щеки пучеглазаго Бармонета, вооруженнаго жезломъ, покрываются нѣжными ямочками. На грудь камнесердой пастушки падаетъ согрѣвающій лучъ солнца, вокругъ головы волюмніевой прапращуры (поднятой на высотъ каблукахъ) ложится лучезарное сіяніе. Статсдама двора Карла-Втораго, одаренная круглыми глазами (и вообще округленными прелести) словно купается въ золотистой влагѣ.
   Но съ закатомъ солнца свѣтъ замѣняется темнотою. Потускли полы, тѣни медленно подымаются по стѣнамъ и, какъ Время и Смерть, обращаютъ Дедлоковъ во мракъ ничтожества. Теперь на портретъ миледи, поставленный надъ большимъ каминомъ, падаетъ густая тѣнь отъ какого-то стараго, сучковатаго дерева; словно тяжелая рука держитъ надъ ея головою тяжелый покровъ, ожидая удобной минуты закрыть ее: и блѣдна и трепетна становится миледи подъ этою тѣнью.
   Выше-и-выше подымаются по стѣнамъ мрачныя сумерки; вотъ еще виднѣются красноватыя пятна свѣта на потолкѣ; вотъ наконецъ и совершенная темь.
   Весь ландшафтъ, который такъ близкимъ казался съ террасы, удалился назадъ и измѣнился, какъ измѣняется все прекрасное, все близкое, въ неясный призракъ. Кой-гдѣ ползутъ легкіе туманы, падаетъ роса и благоуханіе садовъ отягощаетъ воздухъ. Вотъ сливаются лѣса въ сплошныя темныя массы, словно въ одно громадныхъ размѣровъ дерево. Вотъ встаетъ мѣсяцъ, отдѣляетъ въ этихъ массахъ деревья, одно отъ другаго, сверкаетъ тамъ и самъ блѣдными горизонтальными линіями и обращаетъ аллея и просѣки въ свѣтлыя галереи, прикрытыя фантастическимъ сводомъ.
   Вотъ мѣсяцъ поднялся высоко я огромный замокъ, ожидающій жильцовъ, похожъ на тѣло безъ жизни. Теперь, пробираясь по корридорамъ, только со страхомъ можно думать о тѣхъ живыхъ существахъ, которымъ приходится спать въ этихъ уединенныхъ спальняхъ; а о мертвыхъ, которые ужь сыпали въ нихъ во времена давно-прошедшія, и врагу не посовѣтуешь задуматься. Теперь время тѣней; каждый уголъ кажется мрачной пещерой, каждая ступень внизъ -- пропастью; теперь цвѣтныя стекла блѣднымъ и полинялымъ цвѣтомъ отражаются на вощеномъ полу; всякій образъ, всякую фигуру можетъ создать воображеніе изъ тяжелыхъ лѣстничныхъ балокъ, кромѣ ихъ собственной; оружіе на стѣнахъ блеститъ какимъ-то страннымъ сверканьемъ, которое скорѣе похоже на украдчивое движеніе; теперь закрытые забралами шлемы съ ужасомъ заставляютъ думать, что въ нихъ скрыты человѣческія головы. Но изъ всѣхъ тѣней въ Чизни-Вольдѣ, тѣнь надъ портретомъ миледи, въ длинной парадной залѣ, появляется первая и исчезаетъ послѣдняя; въ этотъ часъ и при этомъ лунномъ освѣщеніи она имѣетъ видъ двухъ грозящихъ рукъ, поднятыхъ надъ прекрасной головкой и готовыхъ поразить блистательную красавицу при каждомъ трепетѣ ея сердца.
   -- Она нездорова, сударыня, говоритъ грумъ въ пріемной комнатѣ мистриссъ Раунсвель.
   -- Миледи больна! Что съ ней?
   -- Онѣ, сударыня, дурно себя чувствовали и въ послѣдній разъ бывши здѣсь, то-есть не тогда, когда изволили быть всесемейно, а когда миледи пріѣзжали однѣ. Миледи въ тотъ разъ мало выходили изъ дома и, противъ обыкновенія, все сидѣли въ своей комнатѣ.
   -- Чизни-Вольдъ, Томасъ, прибавляетъ снисходительно управительница замка: -- возстановитъ здоровье миледи. Здѣсь такой чистый, такой благотворный воздухъ.
   Томасъ, быть-можетъ, имѣетъ свое собственное мнѣніе касательно этого предмета, но онъ выражаетъ его только потираніемъ головы съ затылка къ вискамъ, и удаляется въ людскую, чтобъ, угоститься холоднымъ пастетомъ и элемъ.
   Этотъ грумъ еще только плотва передъ цѣлымъ стадомъ акулъ.
   На слѣдующій вечеръ являются сэръ Лейстеръ и миледи съ огромною святой и за ними тянутся всѣ братцы, кузены и проч. по всѣмъ румбамъ компаса. Съ этого времени впродолженіе нѣсколькихъ недѣль, швыряютъ взадъ и впередъ таинственные люди безъ имени и прозвища, и разсѣеваются по тѣнь частямъ государства, гдѣ Дудль разлился золотоноснымъ и хмѣльнымъ ливнемъ; собственно говоря, это народъ безпокойнаго характера и нигдѣ ничего недѣлающій.
   При такихъ общественныхъ дѣлахъ сэръ Лейстеръ съ пользою употребляетъ своихъ кузеновъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, что можетъ быть лучше достопочтеннаго Боба Стебльза? Кто съумѣетъ занять во время обѣда любителей охоты за пушнымъ звѣремъ такъ ловко, какъ займетъ онъ? Могутъ ли быть на свѣтѣ джентльмены лучше кузеновъ, умѣющихъ заѣхать въ избирательныя собранія, въ общинные совѣты, повертѣться тамъ-и-сямъ и выказать себя на сторонѣ Англіи? Волюмнія, правду сказать, значительно ужь поотцвѣла; но она хорошаго происхожденія и многіе, даже очень-многіе высоко цѣнятъ ея игривую рѣчь, ея французскія остроты, которыя такъ ужь стары, что опять кажутся новинками. Ей принадлежитъ честь идти къ обѣду, опираясь на руку Дедлока, и даже привилегія пройдтись въ первой парѣ. При такихъ общественныхъ обстоятельствахъ танцевать, значитъ сдѣлать услугу отечеству и Волюмнія прыгаетъ, сколько можетъ, въ пользу неблагодарной, невознаграждающей пенсіями отчизны.
   Миледи мало заботятся о многочисленныхъ гостяхъ; она все еще дурно себя чувствуетъ и потому поздно выходить изъ своей комнаты. Но при всѣхъ наводящихъ тоску обѣдахъ, при всѣхъ тяжелыхъ завтракахъ, плачевныхъ балахъ и другихъ скучныхъ сборищахъ, появленіе ея приносятъ радость.
   Сэръ Лейстеръ считаетъ глубоко-невозможнымъ, чтобъ тотъ, кто имѣетъ счастіе быть допущенъ подъ покровительствующую кровлю Чизни-Вольда, могъ нуждаться въ какомъ бы то ни было отношенія, а подъ вліяніемъ совершеннѣйшаго самодовольствія, движется онъ, посреди гостей, какъ какой-нибудь великолѣпный холодильникъ.
   Ежедневно рыщутъ кузены по пыли и по газонамъ, заѣзжаютъ въ избирательныя собранія, въ городскіе совѣты, въ балаганы, гдѣ собираются податели голосовъ (въ кожаныхъ перчаткахъ и съ арапниками въ рукахъ, если ѣдутъ въ графства, и въ замшевыхъ перчаткахъ и съ хлыстиками въ рукахъ, если ѣдутъ въ мѣстечки) и ежедневно привозятъ назадъ подробные рапорты, надъ которыми въ послѣобѣденные часы трудится краснорѣчіе сэра Лейстера. Ежедневно Волюмнія имѣетъ съ сэромъ Лейстеромъ небольшой родственный разговоръ касательно состоянія націи, лающій сэру Лейстеру поводъ предполагать, что Волюмнія болѣе-мыслящая женщина, чѣмъ онъ о ней прежде думалъ.
   -- Какъ наши дѣла? говоритъ Волюмнія, скрестивъ руки: -- безопасны ли мы?
   Великое дѣло выборовъ приходитъ теперь къ концу и Дудль скоро прекратитъ разсыпанье и разливанье своей особы по алчущей Англіи. Сэръ Лейстеръ только-что входитъ въ длинную парадную залу послѣ обѣда, словно торжественная звѣзда, окруженная облаками кузеновъ.
   -- Волюмнія, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ (у него въ рукахъ газета): -- мы идемъ довольно-сносно.
   -- Только сносно!
   Хотя на дворѣ лѣто, но въ собственномъ каминѣ сэра Лейстера разведенъ огонь. Онъ садится къ камину въ свое кресло, защищенное экраномъ, и повторяетъ съ большою твердостью: -- Волюмнія, мы идемъ довольно-сносно; въ словахъ его замѣтна примѣсь нѣкотораго неудовольствія, какъ-будто бы онъ хотѣлъ сказать: -- смотрите на меня, я человѣкъ необыкновенный, и потому если я говорю "довольно-сносно", то этому "слову нельзя приписывать его обыкновенное значеніе.
   -- Во всякомъ случаѣ в-а-м-ъ нѣтъ оппозиціи? говоритъ Волюмнія съ самоувѣренностью.
   -- Нѣтъ, Волюмнія. Это несчастное государство, къ моему прискорбію, потеряло разсудокъ во многихъ отношеніяхъ, однакожъ оно...
   -- Не до такой степени безумно. Слава Богу, я этому очень-рада!
   Послѣднія слова Волюмнія реставрируютъ ее снова въ милостяхъ сэра Лейстера.
   Баронетъ внимательнымъ наклоніемъ головы отвѣчаетъ на ея умозрѣніе и въ этомъ нѣмомъ отвѣтѣ такъ и видно слѣдующее мнѣніе:
   "Мыслящая женщина, хотя иногда и скора".
   По правдѣ, замѣчаніе блистательнаго Дедлока, касательно вопроса объ оппозиціи, совершенно-излишне: сэръ Лейстеръ, при настоящихъ обстоятельствахъ, смотритъ на свое кандидатство какъ на огромный оптовый заказъ, требующій быстраго исполненія; что жь касается до двухъ другихъ незначительныхъ мѣстъ, которыя принадлежатъ ему въ Парламентѣ, то ихъ считаетъ онъ мелочной торговлей, посылаетъ туда двухъ джентльменовъ и, указывая на нихъ своимъ прикащикамъ, говоритъ: -- вы будете такъ добры, состряпаете изъ присланнаго мною матеріала двухъ членовъ Парламента.
   -- Къ-сожалѣнію, я долженъ вамъ сказать, Волюмнія, что во многихъ мѣстахъ народъ оказывалъ дурное направленіе духа, и что оппозиція министерству выражалась недостойно и неумѣренно.
   -- Бе-зд-ѣль-ни-ки! говоритъ Волюмнія.
   -- Даже, продолжаетъ сэръ Лeйстеръ, бросая взглядъ на кузововъ, возлежащихъ вокругъ него по софамъ и оттоманамъ: -- даже во многихъ, вѣрнѣе сказать, въ большей части тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ министерство имѣло свою партію...
   (Примѣчаніе въ скобкахъ. Кудли и кудлисты своя партія; Дудли и дудлисты -- своя).
   -- Даже я въ тѣхъ мѣстахъ... мнѣ, какъ англичанину, тяжело это говорятъ -- партія восторжествовала не иначе, какъ вслѣдствіе громадныхъ расходовъ. Сотня тысячъ, говорятъ сэръ Лейстеръ, озирая кузеновъ съ возрастающимъ достоинствомъ и съ возрастающимъ негодованіемъ: -- сотни тысячъ фунтовъ стерлинговъ!
   Если у Волюмніи былъ недостатокъ, такъ только о данъ -- наивность. Наивность, собственно говоря, очень-идетъ къ кудрявой головкѣ, къ коротенькому платьицу, панталончикамъ и передничку; но какъ-то не клеится съ накладной косой, румянами я розовымъ ожерельемъ. Какъ бы то ни было, только подъ вліяніемъ этой наивности Волюмнія спрашиваетъ нѣжно:
   -- Зачѣмъ такія суммы?
   -- Волюмнія! замѣчаетъ сэръ Лейстеръ, съ совершенной серьёзностью: -- Волюмнія!..
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не то хотѣла сказать, вскрикиваетъ Волюмнія съ своимъ любимымъ маленькимъ визгомъ: -- какъ я глупа! я хотѣла сказать: какъ жалко, что такія суммы!
   -- Я очень-радъ, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- что вы объ этомъ жалѣете, Волюмнія.
   Волюмнія спѣшитъ выразить свое мнѣніе, что дерзновенные должны быть причислены къ измѣнникамъ и партія на зло имъ должна восторжествовать.
   -- Я очень-радъ, Волюмнія, повторяетъ сэръ Лейстеръ, не обращая вниманія на ея поспѣшное выраженіе личныхъ мнѣній: -- я очень-радъ, что вы хотѣли сказать: "какъ жалко". Да, это очень-жалко, это позоръ избирателямъ. Что жъ касается до вашего неумѣстнаго и необдуманнаго вопроса, Волюмнія: "зачѣмъ?" я вамъ отвѣчу на него: "на необходимые расходы". И я увѣренъ въ вашемъ здравомъ смыслѣ, Волюмнія, что вы не рѣшитесь больше развивать этого вопроса ни здѣсь и нигдѣ.
   Сэръ Лейстеръ считаетъ истиннымъ долгомъ взглянуть въ заключеніе на Волюмнію уничтожающимъ взглядомъ, потому-что ходитъ молва будто-бы эти необходимые расходы очень-похожи на подкупъ по-крайней-мѣрѣ двухъ сотенъ избирателей; притомъ же нѣкоторые безжалостные остряки дали по этому поводу совѣть исключить изъ заздравныхъ пѣснопѣній Верхнюю Палату Парламента, замѣнивъ ее пѣснопѣніемъ о шести-стахъ-пятидесяти-восьми джентельменахъ весьма-слабаго здоровья.
   -- Я предполагаю, говоритъ Волюмнія, выждавъ нѣсколько минутъ послѣ своего наказанія: -- я предполагаю, мистеръ Телькингорнъ совсѣмъ заработался.
   -- Я не знаю, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ, выпучивъ глаза: -- и не знаю почему мистеръ Телькингорнъ можетъ заработаться. Я не знаю, какую онъ несетъ обязанность. Надѣюсь, по-крайней-мѣрѣ, что онъ не кандидатъ.
   Волюмнія думаетъ, что, можетъ-быть, онъ занятъ по случаю выборовъ. Сэръ Лейстеръ хотѣлъ бы знать, кѣмъ и для какой цѣля онъ занятъ? Волюмнія, конфузясь, предполагаетъ, что онъ занятъ кѣмъ-нибудь для... для... нѣкоторыхъ дѣлъ... совѣтовъ... Сэръ Лейстеръ не думаетъ, чтобъ кто-нибудь изъ кліентовъ мистера Телькингорна нуждался въ пособіи адвоката.
   Леди Дедлокъ сидитъ у открытаго окна, опершись рукою на бархатную подушку, и смотрятъ на тѣни, ложащіяся вдоль парка, не обращая ни малѣйшаго вниманія на политическій разговоръ Волюмніи съ сэромъ Лейстеромъ. Но какъ только произнесли имя Телькингорна, миледи начинаетъ прислушиваться.
   Вялый кузенъ, украшенный усами, сидя въ совершенномъ изнеможеніи за оттоманѣ, замѣчаетъ, картавя, что ему говогили вчегха, будтобъ мистегхъ Телькигогхнъ уѣхалъ куда-то на желѣзные заводы, чтобъ подать свое законное мнѣніе о какомъ-то пгхедметѣ и что было бы очень-забавно, еслибъ сегодня, по окончанія выбогховъ, мистегхъ Телькигогхнъ явился бы къ нимъ и пгхивезъ новости о низложеніи Кудля.
   Напудренный Меркурій, подавая кофе, считаетъ, вслѣдствіе рѣчей истощеннаго кузена, своимъ долгомъ доложитъ, сэру Лейстеру, что мистеръ Телькингорнъ въ Чизни-Вольдѣ и теперь кушаетъ. Миледи за мгновеніе ока поворачиваетъ голову отъ окна, но потомъ опять пріходить въ свое первоначальное положеніе,
   Волюмнія въ восторгѣ, что ея любимецъ здѣсь. Онъ такое оригинальное, такое всезнающее и ни о чемъ неговорящее созданье, что она считаетъ его истиннымъ масономъ. Она вполнѣ убѣждена, что онъ глава масонской ложи, носитъ коротенькіе фартучки и почитается всеобщимъ идоламъ; эти замѣчанія, воодушевляютъ прелестную Волюмнію до такой степени, что она не въ-состояніи долѣе заниматься вязаньемъ кошелька.
   -- Онъ еще ни разу не пріѣзжалъ сюда съ-тѣхъ-поръ, какъ я здѣсь, прибавляетъ Волюмнія: -- я просто терзалась холодностью этого вѣроломнаго созданія; наконецъ я начала думать, что его нѣтъ на этомъ свѣтѣ.
   Быть-можетъ возрастающій сумракъ вечера облекаетъ лицо миледи какою-то тѣнью; только оно очень-мрачно, какъ-будто въ ней гнѣздятся мысль: "я желала бы, чтобъ его въ-самомъ-дѣлѣ не било на этомъ свѣтѣ".
   -- Мистеръ Телькингорнъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- всегда принятъ здѣсь радушно; онъ молчаливъ вездѣ, гдѣ бы ни былъ. Это человѣкъ достойный и достойно-уважаемый.
   Тощій кузенъ предполагаетъ, что онъ "чегхтовски богатъ."
   -- Да; въ немъ нуждаются, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- платятъ ему, безъ-сомнѣнія, хорошо и онъ принятъ почти какъ равный въ самомъ высшемъ кругу...
   Всѣ вскакиваютъ, потому-что, какъ разъ подъ окномъ раздали выстрѣлъ.
   -- Боже мой! что это такое? вскрикиваетъ Волюмнія съ своякъ любимымъ маленькимъ визгомъ.
   -- Должно-быть убили крысу, говоритъ миледи.
   Входитъ мистеръ Телькингорнъ въ-сопровожденіи Меркуріевъ съ лампами и свѣчами.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- я не думаю. Вы не любите сумерекъ, миледи?
   Напротивъ, миледи очень любитъ сумерки.
   -- А вы Волюмнія?
   Оказывается, что для Волюмніи нѣтъ ничего восхитительнѣе, какъ сидѣть и разговаривать въ потьмахъ.
   -- Возьмите, въ такомъ случаѣ, огонь прочь, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- извините, Телькингорнъ. Какъ ваше здоровье?
   Мистеръ Телькингорнъ подходитъ своимъ обыкновеннымъ тихимъ шагомъ, надѣется, что миледи здорова, понимаетъ руку сэру Лейстеру и садится на указанный ему стулъ, по другую сторону маленькаго пюпитра, употребляемаго баронетомъ при чтеніи газетъ. Сэрѣ Лейстеръ думаетъ, что миледи можетъ простудиться, сидя у открытаго окна. Миледи очень-благодарна за его вниманіе, но она не боится простуды и любитъ дышать свѣжимъ воздухомъ. Сэръ Лейстеръ встаетъ, плотнѣе закутываетъ шеіку шмеди въ шарсъ " опать возвращается на свое мѣсто. Пользуясь зтшъ временемъ, мистеръ Тельвввгорнъ беретъ щепотку табаку.
   -- Ну, говорятъ сэръ Лейстеръ: -- какъ шли выборы?
   -- О, очень, очень-вяло! Никакого шанса. Они поставили на-своемъ. Вы совершенно разбиты. Три противъ одного.
   Въ этомъ состоитъ нѣкоторая часть политики и искусства мистера Телькингорна; онъ не имѣетъ никакого политическаго мнѣнія, то-есть ровно никакого, и не принадлежитъ никакой партія; поэтому-то онъ и говоритъ: вы разбиты, а не мы.
   Сэръ Лейстеръ величественно-гнѣвенъ. Волюминія никогда не слыхивала подобныхъ вещей.
   -- Вы знаете, это то мѣсто, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, когда опять всѣ смолкли: -- на которое они прочили сына мистриссъ Раунсвель.
   -- Мѣсто, отъ котораго, какъ вы мнѣ тогда очень-правильно сказали, говоритъ сэръ Лейстеръ:-- онъ имѣлъ достаточно такту и здраваго смысла отказаться. Я ни въ какомъ случаѣ не похвалю образа мыслей мистера Раунсвеля, образа мыслей, который онъ выказалъ здѣсь, бывъ не болѣе получаса времени; но отдамъ справедливость, что въ отказѣ его видѣнъ здравый смыслъ.
   -- Га! говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- однакожъ это не помѣшало ему быть очень-дѣятельнымъ на выборахъ.
   Слышно, какъ спирается въ груди дыханіе сэра Лейстера, какъ онъ поспѣшно глотаетъ воздухъ и говоритъ задыхающимся голосомъ:
   -- Ясно ли я понимаю васъ, Телькингорнъ? хотите ли вы сказать, что мистеръ Раунсвель былъ дѣятеленъ при настоящихъ выборахъ?
   -- Необыкновенно-дѣятеленъ.
   -- Противъ?...
   -- О, разумѣется, противъ васъ. Онъ хорошо говорить; простъ, но увлекателенъ. Онъ производилъ потрясающій эффектъ и имѣлъ большое вліяніе. Относительно дѣловой части, онъ всѣхъ увлекъ за своимъ мнѣніемъ.
   Все общество чувствуетъ, хотя и не можетъ видѣть за темнотою, какъ величественно и гнѣвно таращитъ глаза сэръ Лейстеръ Дедлокъ.
   -- И его сильно поддерживалъ, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, къ видѣ окончательнаго удара: -- его сынъ...
   -- Его сынъ, сэръ? повторяетъ сэръ Лейстеръ, съ боязливою вѣжливостью.
   -- Да его сынъ, сэръ Лейстеръ.
   -- Его сынъ, который хотѣлъ жениться на молоденькой дѣвочкѣ, горничной миледи?
   -- Тотъ самый, сэръ. У мистера Раунсвеля только одинъ сынъ.
   -- Въ такомъ случаѣ клянусь честью, говорятъ сэръ Лейстеръ, послѣ страшной паузы, впродолженіе которой слышно было сильное хрипѣніе въ его груди: -- въ такомъ случаѣ, клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь моими правилами и репутаціей, общественные шлюзы открыты и воды... гм... воды прорвались въ тѣ предѣлы, въ тѣ связи приличій, которыми держится все на землѣ.
   Общій взрывъ негодованія всѣхъ родственниковъ.
   Волюмнія думаетъ, что теперь настало время... понимаете, такого рода, что кто-нибудь, облеченный министерскою властью, сдѣлалъ бы что-нибудь. Вялый кузенъ замѣчаетъ, что отечество скачетъ на почтовыхъ къ чогхту.
   -- Прошу, говоритъ сэръ Лейстеръ, все еще задыхающимся голосокъ:-- не дѣлать на этотъ случай никакихъ болѣе замѣчаній. Комментаріи излишни. Миледи, позвольте мнѣ замѣтить вамъ, касательно этой колодой дѣвочки...
   -- Я не имѣю намѣренія, говоритъ миледи, глядя въ окно, и хотя тихо, но рѣшительно: -- отпустить ее отъ себя.
   -- Не въ томъ дѣло, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- я очень-радъ, что вы не имѣете итого намѣренія; я хотѣлъ только замѣтить, что если вы ее считаете достойною своего покровительства, то употребите все ваше вліяніе, чтобъ снасти ее отъ этихъ коварныхъ рукъ. Укажите ей, какимъ насиліямъ могутъ подвергнуться ея принципы и сберегите ее для болѣе-достойнаго человѣка. Внушите ей, что она можетъ сыскать себѣ мужа, здѣсь въ Чизни-Вольдѣ, который не рѣшится -- сэръ Лейстеръ придумываетъ выраженіе и наконецъ продолжаетъ... совратить ее съ правилъ ея предковъ.
   Эти замѣчанія сэръ Лейстеръ высказываетъ съ неизмѣнною вѣжливостью и совершеннымъ почтеніемъ, съ которыми всегда обращается къ миледи. Она только слегка киваетъ головой въ знакъ отвѣта.
   Мѣсяцъ всталъ высоко и холоднымъ, блѣднымъ лучомъ своимъ освѣтилъ головку леди Дедлокъ.
   -- Достойно замѣчанія, говорятъ мистеръ Телькингорнъ: -- что этотъ народъ даже очень-надмененъ.
   -- Надмененъ? сэръ Лейстеръ не вѣритъ ушамъ своимъ.
   -- Меня не удивитъ, если они, то-есть женихъ и всѣ, откажутся отъ этой дѣвочки; но я не знаю согласится ли отказаться она, даже живя при такихъ счастливыхъ условіяхъ, въ Чизни-Вольдѣ.
   -- Ну-съ... говорятъ сэръ Лейстеръ дрожащимъ голосомъ:-- ну-съ, продолжайте. Вамъ это лучше извѣстно: вы знаете этотъ классъ народа.
   -- Дѣйствительно, сэръ Лейстеръ, отвѣчаетъ адвокатъ: -- я говорю только о томъ, что знаю. Я могу разсказать одну исторію, если только позволитъ миледи.
   Миледи наклоняетъ, въ знакъ согласія, голову; Волюмнія въ восторгѣ. Ахъ, исторію! Наконецъ-то онъ, что-нибудь разскажетъ! и вѣрно страшную исторію о какихъ-нибудь привидѣніяхъ, говоритъ Волюмнія.
   -- Нѣтъ; о плоти и крови. Мистеръ Телькингорнъ останавливается на минуту и потомъ повторяетъ нѣсколько болѣе противъ обыкновеннаго выразительнымъ голосомъ:-- увѣряю васъ, миссъ Дедлокъ, только о плоти и крови. Подробности этой исторіи сэръ Лейстеръ, я узналъ недавно; онѣ коротки и могутъ служить подтвержденіемъ тому, что я сказалъ. Я скрою имена дѣйствующихъ лицъ; надѣюсь, леди Дедлокъ, не сочтетъ меня невѣжливымъ.
   При слабомъ мерцаніи огня въ каминѣ видно, что мистеръ Телькингорнъ смотритъ на мѣсяцъ; при блѣдныхъ лучахъ мѣсяца видно, что леди Дедлокъ сидитъ спокойно.
   -- Землякъ мистера Раунсвеля человѣкъ точно такихъ же правилъ и понятій, имѣлъ, какъ мнѣ сказывали, дочь, которая была такъ счастлива, что обратила на себя вниманіе знаменитой леди; я говорю о знаменитой леди въ настоящемъ смыслѣ этого слова, то-есть не только знаменитой въ его глазахъ, но и знаменитой по замужству своему съ человѣкомъ вашихъ достоинствъ, сэръ Лейстеръ.
   Сэръ Лейстеръ, говоритъ снисходительно:
   -- Понимаю, мистеръ Телькингорнъ.
   Въ этихъ словахъ слышится, что сэръ Лейстеръ вполнѣ понимаетъ, что такая знаменитая леди должна казаться въ глазахъ какого-нибудь желѣзозаводчика сверхъестественно-знаменитой.
   -- Леди была богата и прекрасна, любила эту дѣвочку, осыпала ее милостями и держала при себѣ. Но леди, при всей своей знаменитости имѣла тайну, которую хранила нѣсколько лѣтъ. Дѣло въ томъ, что въ молодости своей она была помолвлена съ однимъ повѣсой: онъ служилъ въ арміи капитаномъ и приносилъ несчастіе всему, что къ нему прикасалось. Бракъ не состоялся, но она родила ребенка, котораго онъ былъ отцомъ.
   При слабомъ мерцаніи огня въ каминѣ видно, что мистеръ Телькингорнъ смотритъ на мѣсяцъ; при блѣдныхъ лучахъ мѣсяца видно, что леди Дедлокъ сидитъ спокойно.
   -- Когда капитанъ умеръ, леди считала тайну свою недоступной; но стеченіе обстоятельствъ, о которомъ нечего упоминать, открыло эту исторію. Какъ я слышалъ, причиной къ этому была ея неосторожность; это показываетъ, какъ трудно людямъ самаго твердаго характера (я долженъ замѣтить, она была очень-тверда) имѣть всегда надъ собою власть. Открытіе этой тайны повлекло за собою, какъ вы понимаете, семейныя непріятности и раздоръ. Я предоставляю, сэръ Лейстеръ, судить вамъ объ оскорбленіи мужа. Но не въ томъ дѣло. Когда открытіе этой тайны дошло до слуха земляка мистера Раунсвеля, то онъ на милости знаменитой леди смотрѣлъ какъ на позоръ своей дочери, и вырвалъ ее изъ знаменитаго дома, какъ изъ самаго преступнаго и презрѣннаго мѣста; онъ не понималъ нисколько той чести, которую дѣлаютъ ему и его дочери ласки знаменитой фамиліи -- вотъ какъ они надменны, сэръ. Исторія моя этимъ кончается. Надѣюсь, леди Дедлокъ извинитъ мнѣ ея грустное направленіе.
   Со всѣхъ сторонъ поднялись различныя мнѣнія, болѣе или менѣе-сходныя съ мнѣніемъ Волюмніи. Эта юная дѣвственница никакъ не можетъ допустить существованіе подобной леди и считаетъ всю исторію вымысломъ. Большинство придерживается мнѣнія вялаго кузена, которое коротко и выражается въ слѣдующемъ афоризмѣ:
   -- "Чогхтъ съ нимъ, съ этимъ землякомъ, мистегха Гхаунсвеля". Сэръ Лейстеръ все это относитъ къ пагубному вліянію Ват-Тэйлора и чертитъ въ головѣ свой планъ, сообразно съ этимъ мнѣніемъ.
   Впрочемъ, всѣ выражаютъ очень-мало желанія разговаривать, потому-что съ началомъ необходимыхъ расходовъ кой-гдѣ, поздно по вечерамъ сидѣли въ Чизни-Вольдѣ, и это первый вечеръ, что семейство одно, безъ посѣтителей. Ужь десять часовъ пробило, когда сэръ Лейстеръ проситъ мистера Телькингорна позвонить и велѣть подать свѣчи.
   Мѣсяцъ покрылся облакомъ. Миледи первый разъ движется, встаетъ съ своего стула и подходятъ къ столу за водой.
   Мигающіе при свѣтѣ лампъ кузены спѣшатъ исполнить ея желаніе. Миссъ Волюмнія, всегда готовая взять, если что-нибудь предлагаютъ, беретъ также стаканъ воды и удовлетворяется однимъ глоткомъ.
   Леди Дедлокъ, величественная, изящная, самовластная, поражающая собою всѣхъ, проходитъ длинную перспективу мимо этой нимфы, которую окончательно уничтожаетъ сравненіемъ съ собою.
   

ГЛАВА XLI.
Комната мистера Телькингорна.

   Мистеръ Телькингорнъ входитъ въ свою комнату, устроенную въ бельведерѣ. Онъ слегка запыхался, входя по высокой лѣстницѣ, хотя и велъ довольно-тихо. Въ лицѣ его можно подмѣтить, едва только полнѣть, что онъ какъ-будто собой доволенъ, какъ-будто свалялъ какую-то гору съ плечъ своихъ. Сказать о человѣкѣ такъ отчетливо, такъ строго скрытномъ, что онъ торжествовалъ, это будетъ также несправедливо, какъ предположить, что онъ взволнованъ любовью, или инымъ бы то ни было чувствомъ, или вообще какой-нибудь романической слабостью. Довольно сказать, что въ немъ можно подмѣтить нѣкоторое самодовольствіе. Быть-можетъ, въ немъ есть сознаніе власти, быть-можетъ она выражается въ его походкѣ, когда, ухвативъ одну изъ мускулистыхъ рукъ своихъ другою, закладываетъ онъ ихъ обѣ себѣ за спину и безъ малѣйшаго шума прохаживается взадъ и впередъ.
   Въ комнатѣ стоитъ огромный письменный столъ; на немъ много лежитъ бумагъ. Лампа горятъ подъ зеленымъ колпакомъ; очки мистера Телькингорна лежатъ на столѣ; спокойныя кресла придвинуты, и видно, что онъ хочетъ часъ-другой заняться бумагами передъ отходомъ ко сну. Только не видать въ адвокатѣ дѣловаго настроенія. Бросивъ взглядъ на документы, ожидающіе его вниманія -- причемъ онъ низко нагнулся къ столу, потому-что вечеромъ плохо могъ читать печатное " писанное -- старикъ отворилъ оконную дверь и вышелъ на свинцовую крышу. По ней прогуливается онъ тихо взадъ и впередъ и съ удовольствіемъ вспоминаетъ -- если только такой холодной человѣкъ, какъ онъ, можетъ имѣть удовольствіе -- объ исторіи, которую только-что разсказывалъ внизу.
   Было время, когда люди, столько знающіе, сколько знаетъ мистеръ Телькингорнъ, входили на крыши башенъ, чтобъ прочесть въ звѣздахъ исторію своей судьбы; мяльйоны звѣздъ покрываютъ и теперь небо; только блескъ ихъ блѣденъ при сіяніи мѣсяца. Если Телькингорнъ, прогуливаясь такъ методично взадъ и впередъ, ищетъ своей звѣзды, то эта звѣзда должна быть очень-тусклымъ пятнышкомъ, иначе она не пѣла бы такого ржаваго представителя на землѣ. Если онъ хочетъ прочесть свою судьбу, то, можетъ-быть, она начерчена ближе къ глазамъ его и другимъ почеркомъ.
   Шагая по крышѣ, онъ внезапно останавливается противъ окна и видитъ въ немъ пару постороннихъ глазъ. Потолокъ въ его комнатѣ низокъ и верхняя часть двери, противоположной окну, стеклянная; окно прикрывается ставнемъ, обитымъ байкой; но мистеръ Телькингорнъ не закрылъ ставня, потому-что, ночь тепла. Глаза, остановившіе его вниманіе, смотрятъ сквозь стекло двери при входѣ въ бельведеръ. Мистеръ Телькингорнъ знаетъ ихъ твердо. Давно ужъ кровь не подступала такъ близко и такъ сильно къ его щекамъ, какъ въ эту минуту, когда онъ узналъ передъ собою леди Дедлокъ.
   Онъ входитъ въ комнату и леди Дедлокъ идетъ ему на встрѣчу, запирая за собою обѣ двери. Въ глазахъ ея дикое безпокойство: что это, страхъ или гнѣвъ? Поступь ея тверда, манеры ея точно тѣ же, какія были нѣсколько часовъ назадъ въ парадной залѣ.
   Что это: страхъ или гнѣвъ?-- трудно рѣшить. И то и другое можетъ покрыть блѣдностью прекрасное лицо.
   -- Леди Дедлокъ?
   Она молча садится въ кресло, придвинутое къ столу, и пристально смотритъ на адвоката.
   -- Зачѣмъ вы публично разсказали мою исторію? говоритъ она.
   -- Мнѣ было необходимо, леди Дедлокъ, дать вамъ почувствовать, что исторія ваша мнѣ извѣстна.
   -- Давно ли вы ее узнали?
   -- Я подозрѣвалъ ее давно, но узналъ недавно.
   -- Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ?
   -- Нѣсколько дней.
   Онъ стоитъ передъ ней, опираясь одною рукой о спинку стула, другую заложивъ въ карманъ своей старомодной жилетки, точь-въ-точь какъ онъ не разъ стаивалъ передъ ней со дня ея замужества. Та же форменная вѣжливость, то же натянутое уваженіе, весьма, впрочемъ, похожее и на насмѣшку, то же самое непроницаемое, холодное существо и на такомъ же почтительномъ отдаленіи, которое ничѣмъ не можетъ сократиться.
   -- Слова ваши касательно бѣдной дѣвушки вѣрны?
   Онъ слегка наклоняетъ и подаетъ впередъ голову, какъ-бы желая показать, что неясно понимаетъ вопросъ.
   -- Вы помните, что вы разсказывали. Справедливо это или нѣтъ? Ея друзья знаютъ также мою исторію? Говорятъ объ этомъ въ городѣ? Исписаны ею стѣны и кричатъ о ней на всѣхъ перекресткахъ?
   Такъ! Гнѣвъ и страхъ и стыдъ! Они борятся между собою. Какая непостижимая сила воли у этой женщины! какой смѣлой рукою удерживаетъ она власть надъ этими страстями! Такъ думаетъ мистеръ Телькингорнъ, стоя передъ нею, и только на-волосъ насупивъ брови больше противъ обыкновеннаго, выдерживаетъ онъ ея взглядъ.
   -- Нѣтъ, леди Дедлокъ, это была только ипотеза, потому-что, сэръ Лейстеръ съ такою высокою надменностью смотритъ на этотъ классъ людей. Но эта ипотеза осуществится, если только они узнаютъ, что мы съ вами знаемъ.
   -- Слѣдовательно, они еще не знаютъ?
   -- Не знаютъ.
   -- Могу ли я спасти отъ позора бѣдную дѣвочку?
   -- На это, леди Дедлокъ, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ: -- я не могу произнести рѣшительнаго мнѣнія.
   И побуждаемый непреоборимымъ интересомъ, слѣдитъ онъ за ея внутренней борьбой и думаетъ:
   "Власть и сила этой женщины поразительны! "
   -- Сэръ, говоритъ она и со всею энергіею старается сжать губы, чтобъ говорить внятно: -- я скажу вамъ проще, я не опровергаю вашей ипотезы. Я не только допускаю ее, но и вѣрю въ ея справедливость точно также, какъ вѣрите вы, потому-что я видѣла и поняла мистера Раунсвеля. Я знаю, что еслибъ онъ могъ узнать мою жизнь, то счелъ бы молодую дѣвушку опозоренной за то только, что она, безъ всякаго желанія съ своей стороны, обратила на себя мое покровительство. Но я люблю ее или, лучше сказать -- потому-что я больше ужь не принадлежу этимъ мѣстамъ -- я любила ее; и если вы способны оказать вниманіе женщинѣ, лежащей у вашихъ ногъ, и не забудете ея просьбы, то она навсегда запомнитъ ваши милости.
   Мистеръ Телькингорнъ, внимательный въ высшей степени, пожимаетъ плечами съ нѣкотораго рода самоуниженіемъ и насупливаетъ брови еще нѣсколько-больше.
   -- Вы приготовили меня къ огласкѣ и я вамъ за это благодарна. Чего вы хотите еще отъ меня? Нѣтъ ли еще чего-нибудь, что я должна исполнить? Быть-можетъ, для успокоенія моего мужа, я должна подтвердить истину вашихъ словъ? Продиктуйте мнѣ и я все напишу, что вамъ угодно.
   "И она въ-самомъ-дѣлѣ напишетъ!" думаетъ адвокатъ, слѣдя за движеніемъ ея руки, твердо-взявшей перо.
   -- Я не намѣренъ утруждать васъ, леди Дедлокъ. Прошу васъ, успокойтесь.
   -- Я давно ожидала этого дня, какъ вы знаете, и не желаю ни сама щадить себя, ни быть пощаженной. Вы не можете сдѣлать для меня хуже того, что вы ужь сдѣлали. Говорите же, что теперь остается ?
   -- Леди Дедлокъ, ничего не остается больше. Я попрошу у васъ позволенья сказать вамъ нѣсколько словъ, когда вы перестанете говорить.
   Казалось бы, имъ нечего слѣдить другъ за другомъ, но они пристально смотрятъ одинъ на другаго, а звѣзды смотрятъ на нихъ сквозь открытое окно. При блѣдномъ сіяніи мѣсяца виднѣются невозмутимые лѣса, огромный домъ и послѣднее жилище людей на землѣ -- кладбище... кладбище! Гдѣ же въ эту безмятежную ночь могильщики съ ихъ заступами? онн бы обогатили мистера Телькнигорна еще одной послѣдней тайной, въ добавокъ ко всѣмъ его тайнамъ. Родился ли его могильщикъ? выкованъ ли ему заступъ?-- странные вопросы, когда подумаешь о нихъ; а, можетъ, и еще страннѣе, когда не будешь о нихъ думать при такой звѣздной и лѣтней ночи.
   -- О раскаяніи, объ угрызеніи совѣсти, вообще о чемъ-либо подобномъ, говорить теперь леди Дедлокъ: -- я не скажу вамъ ни слова. Еслибъ я и не была нѣма въ этомъ отношеніи , вы были бы глухи. Оставимъ это : это не для вашихъ ушей.
   Онъ хотѣлъ-было протестовать, но она презрительнымъ мановеніемъ руки заставила его молчать.
   -- Я пришла, сюда, говорить съ вами о другихъ, ближе-подходящихъ къ вамъ предметахъ. Вы должны знать, что брильянты мои цѣлы; ихъ могутъ отъиекать въ моемъ будуарѣ; точно также цѣлы всѣ мои богатый платья, всѣ находящіяся у меня цѣнныя вещи. Я взяла съ собою нѣсколько денегъ -- замѣтьте, однакожь, очень-немного. Чтобъ не возбудить подозрѣній, я въ чужомъ платьѣ и ухожу отсюда навсегда. Вотъ что я хотѣла вамъ сказать. Доведите слова мои до свѣдѣнія того, кому слѣдуетъ.
   -- Извините меня, леди Дедлокъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, съ полнымъ спокойствіемъ ; -- и несовершенно-ясно понимаю васъ. Вы уходите?...
   -- Навсегда. Я оставляю Чизни-Волдъ сегодня ночью, сейчасъ.
   Мистеръ Телькингорнъ качаетъ головой. Миледи встаетъ; но онъ не отводитъ даже и руки отъ стула, не вынимаетъ руки изъ кармана своего старомоднаго жилета, а только качаетъ головой.
   -- Какъ, мнѣ не уходить отсюда ?
   -- Не уходить, леди Дедлокъ.
   -- Знаете ли, какое облегченіе Чизни-Вольду принесетъ мое бѣгство? Забыли вы о томъ пятнѣ и позорѣ, который лежитъ на этомъ замкѣ? и гдѣ этотъ позоръ и что этотъ позоръ?
   -- Нѣтъ, леди Дедлокъ, я пе забылъ.
   Не удостоивъ его больше ни однимъ словомъ, она идетъ къ двери и ужь готова отворить ее, какъ мистеръ Телькингорнъ останавливаетъ ее; онъ говоритъ неподвижно, не пошевеливъ ни ногою, ни рукою, ни даже не возвысилъ своего голоса.
   -- Леди Дедлокъ, будьте такъ добры, остановитесь и выслушайте меня; въ противномъ случаѣ, прежде чѣмъ вы дойдете до лѣстницы, я позвоню во всѣ колокольчики дома и тогда долженъ буду разсказать все, что мы съ вами знаемъ, въ присутствіи всѣхъ гостей и всей прислуги.
   Онъ побѣдилъ ее. Она колеблется, дрожитъ и въ волненіи прикладываетъ руку къ своей головѣ -- слабые признаки для всякаго другаго, но дли испытаннаго глаза мистера Телькингорна они достаточны ; онъ понимаетъ ихъ.
   Онъ тотчасъ же послѣ этого говоритъ :
   -- Будьте такъ добры, выслушайте меня, леди Дедлокъ.
   И указываетъ ей на стулъ, съ котораго только-что она встала. Она медлитъ, но онъ указываетъ ей снова н она садится.
   -- Отношенія наши, леди Дедлокъ, несчастны, но, не считая себя причиною этого несчастія, я не прошу у васъ прощенья. Положеніе мое относительно сэра Лейстера вамъ такъ-хорошо извѣстно, что вы давно знаете, какъ я всегда искалъ случая открыть эту тайну.
   -- Сэръ, отвѣчаетъ она, не сводя глазъ съ пола, на которомъ теперь сосредоточено ея вниманіе:-- лучше было бы, еслибъ я ушла. Вы удержали меня напрасно. Мнѣ болѣе нечего сказать вамъ.
   -- Простите меня, леди Дедлокъ, если я заставлю васъ выслушать еще нѣсколько словъ.
   -- Я буду слушать васъ у окна: здѣсь мнѣ душно.
   Въ пронырливомъ взглядѣ адвоката можно было прочесть минутное опасеніе при движеніи миледи къ окну; ему показалось, что она питаетъ въ душѣ намѣреніе сброситься внизъ и, пораженная выступивши карнизами стѣны, бездыханная, упадетъ на террасу; но это опасеніе было мгновенно; наблюденія надъ ея холоднымъ лицомъ, этимъ прямымъ, смѣлымъ взоромъ, съ какимъ она смотрѣла не внизъ, а на звѣзды, успокоиваютъ адвоката.
   -- Леди Дедлокъ, говоритъ онъ, стоя два шага позади ея : -- до-сихъ-поръ я еще и самъ не рѣшился, какой принять образъ дѣйствій; до-сихъ-поръ я еще не обдумалъ положительно, какъ я долженъ идти впередъ, а потому, пока я прошу васъ держать исторію вашу въ такой же тайнѣ, въ какой вы держали ее до-сихъ-поръ, и не удивляться, что и я буду на этотъ счетъ совершенно -- нѣмъ.
   Онъ замолчалъ, выжидая отвѣта; но отвѣта не было.
   -- Извините меня, леди Дедлокъ, но это весъма-важное обстоятельство. Удостоиваете ли вы меня вашимъ вниманіемъ?
   -- Я васъ слушаю.
   -- Благодарю васъ. Я, разумѣется, въ этомъ не сомнѣваюсь, зная необычайную силу вашего характера, и потому вопросъ этотъ могъ бы быть лишнимъ съ моей стороны. Но я люблю, или, лучше сказать, имѣю привычку знать навѣрное дорогу, по которой иду. Главное вниманіе мое въ этомъ несчастномъ дѣлѣ обращаетъ па себя сэръ Лейстеръ.
   -- Такъ зачѣмъ же, говоритъ она задыхающимся голосомъ и не отводя мрачнаго взора отъ отдаленныхъ звѣздъ : -- вы удерживаете меня въ этомъ домѣ?
   -- Потому-что все мое вниманіе обращаетъ на себя о-н-ъ. Леди Дедлокъ, мнѣ нѣтъ надобности говорить вамъ, что сэръ Лейстеръ надменный человѣкъ, что его довѣріе къ вамъ высоко и что онъ легче повѣрить паденію съ неба этого мѣсяца, чѣмъ вашему паденію, какъ его жены.
   Дыханіе спирается въ ея груди; она дышетъ тяжело и прерывисто, но стоитъ такъ же гордо, такъ же непреклонно, какъ онъ тысячу разъ видывалъ ее посреди блестящаго общества.
   -- Я говорю вамъ, леди Дедлокъ, что считаю болѣе-возможнымъ собственными руками вырвать съ корнемъ любое дерево изъ этой земли, чѣмъ поколебать довѣріе сэра Лейстера къ вамъ, или разрушить союзъ, васъ соединяющій. Даже теперь, имѣя противъ васъ такія ясныя улики, я все-таки не рѣшаюсь открыть ему глаза; я не боюсь, что онъ не повѣритъ, нѣтъ, это и для него невозможно, но потому, что ничто не можетъ его приготовить къ этому удару и онъ его не перенесетъ.
   -- Ни даже мой побѣгъ? отвѣчаетъ она : -- подумайте объ этомъ.
   -- Побѣгъ вашъ, леди Дедлокъ, откроетъ всю истину, тысячу разъ откроетъ и всѣмъ и каждому, и тогда спасти честь фамиліи отъ позора будетъ, разумѣется, невозможнымъ, хотя даже на одинъ день.
   Въ отвѣтѣ его слышна твердая рѣшительность, недопускающая никакого возраженія.
   -- Если я говорю , что сэръ Лейстеръ обращаетъ на себя все мое вниманіе, то подъ его именемъ разумѣю я и честь всей фамиліи Дедлоковъ. Сэръ Лейстеръ и баронство; сэръ Лейстеръ и Чизни-Вольдъ; сэръ Лейстеръ и его предки (мистеръ Телькингорнъ очень-сухъ при этомъ перечнѣ) какъ вамъ извѣстно, леди Дедлокъ, это одно и то же.
   -- Продолжайте.
   -- Потому-то, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, своимъ обыкновеннымъ голосомъ:-- мнѣ надо долго и серьёзно подумать. Если возможно , то исторія ваша должна быть скрыта отъ свѣта; но какъ она можетъ быть скрыта, если сэръ Лейстеръ лишится разсудка, или будетъ лежать на смертномъ одрѣ, если завтра утромъ я нанесу ему этотъ ударъ? Какъ объяснить передъ обществомъ мгновенную въ немъ перемѣну? Что привело его въ такое положеніе? Что посѣяло между вами раздоръ? Эти вопросы, леди Дедлокъ, подымутъ дѣйствительно крики на всѣхъ перекресткахъ, прибьютъ афиши на всѣхъ стѣнахъ улицъ, и вы не должны забывать, миледи, что эта молва будетъ поражать не одну васъ (васъ я не имѣю здѣсь въ виду), но вашего мужа, леди Дедлокъ, вашего мужа.
   Онъ все болѣе-и-болѣе становится откровеннымъ, но ни на волосъ не возвышаетъ своего голоса.
   -- Съ другой стороны, продолжаетъ онъ:-- сэръ Лейстеръ любитъ васъ до безумія, и онъ будетъ не въ-состояніи преодолѣть это безуміе и тогда, когда узнаетъ то, что съ вами знаемъ. Я беру, разумѣется, крайность, только это такъ; а если это такъ, то лучше, можетъ-быть, чтобъ онъ ничего не зналъ. Лучше вообще, лучше для него, лучше для меня. Всѣ эти обстоятельства я долженъ сообразить, и потому въ сію-минуту очень-трудно на что-нибудь окончательно рѣшиться.
   Она стоитъ безмолвно и смотритъ на тѣ же звѣзды, а звѣзды меркнутъ и, кажется, будто ихъ блѣдность заставляетъ блѣднѣть и миледи.
   - оитъ въ томъ, чтобъ устранить его отъ всякихъ хлопотъ на мой счетъ. Это очень честный и почтенный человѣкъ, имѣетъ жену и дѣтей; онъ служилъ прежде въ артиллеріи...
   -- Любезный мой, я не забочусь, да и слышать не хочу ни о твоей артиллеріи, ни объ артиллеристахъ, ни о вашихъ фурахъ, ни о лафетахъ, ни о пушкахъ, ни о боевыхъ снарядахъ.
   -- Эти весьма быть можетъ, сэръ. Но я-то сильно забочусь на счетъ того, что Бэгнетъ и его жена и его семейство должны страдать изъ-за меня. И чтобъ вывести ихъ изъ этого затруднительнаго положенія, мнѣ остается одно только средство: очертя голову, передать вамъ то, что вы требовали отъ меня нѣсколько дней тому назадъ.
   -- А это у тебя съ собой?
   -- Съ собой, сэръ.
   -- Сержантъ,-- продолжаетъ адвокатъ сухимъ, безжалостнымъ тономъ и еще болѣе недоступнымъ для всякой выгодной сдѣлки:-- рѣшайся, пока я говорю съ тобой, потому что это послѣдній разъ. Послѣ того, какъ я кончилъ говорить, я совершенно забылъ объ этомъ предметѣ и больше не хочу вспоминать о немъ. Ты пойми это. Пожалуй, если хочешь, такъ оставь здѣсь на нѣсколько дней то, что ты принесъ сюда, пожалуй, можешь и взять это съ собой, если хочешь. Въ случаѣ если ты можешь оставить это здѣсь, я сдѣлаю для тебя, чего просишь, я могу поставить это дѣло на старую ногу, мало того, я могу выдать форменное предписаніе, чтобы этого человѣка... какъ бишь его? Бэгнета, что ли?.. чтобы его не безпокоили до послѣдней крайности, то есть до тѣхъ поръ, пока твои средства не будутъ истощены, или кредиторъ не подумаетъ о своихъ средствахъ. Вотъ и все. Согласенъ ли ты?
   Кавалеристъ запускаетъ руку въ боковой карманъ своего сюртука и отвѣчаетъ съ тяжелымъ вздохомъ:
   -- Я долженъ согласиться, сэръ.
   Вслѣдствіе этого мистеръ Толкинхорнъ надѣваетъ очки, садится за столъ, пишетъ предписаніе, и вмѣстѣ съ тѣмъ читаетъ его и объясняетъ Бэгнету, который во все это время, вынуча глаза, смотрѣлъ въ потолокъ, положивъ обѣ руки на лысину, защищая ее отъ этого новаго словеснаго потока, и, повидимому, сильно желаетъ, чтобы въ это время его старуха была съ нимъ и высказала его мнѣніе. Послѣ того кавалеристъ вынимаетъ изъ кармана сложенную бумагу и весьма принужденно кладетъ ее къ локтю адвоката.
   -- Вотъ это его приказаніе. Самое послѣднее, которое я имѣлъ отъ него.
   Взгляните въ эту минуту, мистеръ Джорджъ, на поверстный столбъ, поищите въ немъ какого нибудь выраженія, и вы увидите, что наружность его столько же измѣняется отъ вашего взгляда, сколько измѣняется выраженіе въ лицѣ мистера Толкинхорна, когда онъ раскрываетъ и читаетъ рукопись! Онъ снова складываетъ ее, кладетъ на конторку, и въ лицѣ его, какъ у смерти, не замѣтно ни малѣйшей перемѣны.
   Нечего ему больше и говорить и дѣлать, какъ только кивнуть головой съ той же холодной, нисколько не ободряющей манерой и сказать отрывисто:
   -- Вы можете идти. Эй, выведи ихъ отсюда!
   Выведенные отсюда, они отправляются въ резиденцію мистера Бэгнета обѣдать.
   Вареная говядина и зелень служатъ разнообразіемъ въ обѣдѣ и замѣняютъ сегодня варенаго поросенка и зелень. Мистриссъ Бэгнетъ съ прежнимъ радушіемъ угощаетъ всѣхъ и распоряжается столомъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Это такая женщина, которая считаетъ всякое даяніе за благо, не думая о томъ, что оно могло бы быть и лучше, и бросаетъ свѣтъ на всякое темное пятно вблизи ея. При этомъ случаѣ темнымъ пятномъ служатъ нахмуренныя брови мистера Джорджа: онъ необыкновенно задумчивъ и печаленъ. Сначала мистриссъ Бэгнетъ надѣется разсѣять его уныніе соединенными ласками Квебеки и Мальты; но, замѣтивъ, что эти молодыя барышни не узнаютъ въ мистерѣ Джорджѣ стараго знакомаго веселаго толстяка, она отзываетъ прочь свою легкую инфантерію и предоставляетъ ему полную свободу развѣять мрачныя мысли на открытомъ полѣ у домашняго очага.
   Однако онъ не можетъ развѣять ихъ. Онъ попрежнему остается въ сомкнутой колоннѣ мрачнымъ и унылымъ. Въ теченіе продолжительнаго промежутка времени, посвящаемаго по принятому обыкновенію на мытье посуды и приведеніе въ порядокъ маленькой квартиры, и когда мистеру Джорджу и хозяину поданы трубки, онъ остается совершенно тѣмъ же, какимъ былъ во время обѣда. Онъ забываетъ курить, смотритъ въ каминъ и задумывается, роняетъ трубку изъ рукъ, наводитъ тоску и безпокойство на мистера Бэгнета, и наводитъ болѣе тѣмъ, что не показываетъ ни малѣйшаго расположенія къ трубкѣ табаку.
   Вслѣдствіе этого, когда мистриссъ Бэгнетъ является въ комнату, пылая яркимъ румянцемъ, заимствованнымъ изъ ведра съ холодной водой, и садится за работу, мистеръ Бэгнетъ сердито говоритъ: "Старуха!" и убѣдительно подмигиваетъ ей, чтобъ она разузнала, въ чемъ тутъ дѣло.
   -- Что это значитъ, Джорджъ,-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, спокойно вдѣвая нитку въ иголку:-- что ты печальный сегодня?
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Вы замѣчаете, что я дурной товарищъ въ кругу людей веселыхъ? Да, я самъ то же думаю, что я дурной товарищъ.
   -- Онъ вовсе не похожъ на нашего толстяка, мама!-- восклицаетъ маленькая Мальта.
   -- Потому, что онъ нездоровъ, мама!-- прибавляетъ Квебекъ!
   -- Правда, мои милыя, это очень дурной знакъ не имѣть сходства съ толстякомъ!-- отвѣчаетъ кавалеристъ, цѣлуя маленькихъ рѣзвушекъ. Правда,-- прибавляетъ онъ съ тяжелымъ вздохомъ:-- совершенная правда! Эти малютки всегда высказываютъ истину!
   -- Джорджъ,-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, дѣятельно занимаясь шитьемъ:-- еслибъ я была увѣрена, что ты сердишься на то, что сказала тебѣ сегодня поутру сварливая солдатская жена, которая прикусила языкъ себѣ послѣ и по настоящему должна бы совсѣмъ откусить его, такъ я не знаю, чего бы я тебѣ не наговорила теперь.
   -- Добрая, душа моя,-- отвѣчаетъ кавалеристъ:-- я не думаю сердиться.
   -- По дѣлу говоря, Джорджъ, и по истинѣ, то, что я сказала тебѣ, или думала сказать, это потому, что я ввѣрила тебѣ моего Бакаута и была сама увѣрена, что ты выпутаешь его изъ этого дѣла. И ты выпуталъ его благородно!
   -- Благодарю васъ,-- отвѣчаетъ Джорджъ:-- пріятно слышать о себѣ такое доброе мнѣніе.
   Послѣ дружескаго пожатія руки мистриссъ Бэгнетъ -- она сидѣла рядомъ съ нимъ -- вниманіе кавалериста останавливается на ея лицѣ. Посмотрѣвъ на нее нѣсколько секундъ, на ея пальцы, которые, бѣгло работали иголкой, онъ обращается къ Вуличу, сидѣвшему на своей табуреткѣ въ углу, и манитъ къ себѣ этого молодого музыканта.
   -- Смотри сюда, мой другъ,-- говоритъ Джорджъ, очень нѣжно гладя рукой ея волосы: -- вотъ это чадолюбивая голова! Полна любви къ тебѣ, мой другъ. Немного полиняла отъ солнца и непогодъ, слѣдуя повсюду за отцомъ твоимъ и заботясь о тебѣ, но несмотря на то она такъ свѣжа и сочна какъ зрѣлое яблоко на яблони.
   Лицо мистера Бэгнета выражаетъ, сколько позволяютъ тому жесткіе матеріалы, изъ которыхъ оно составлено, въ высшей степени удовольствіе и совершенное согласіе.
   -- Настанетъ время, мой другъ,-- продолжаетъ кавалеристъ:-- когда волоса твоей матери посѣдѣютъ, и это лицо покроется и перекроется морщинами, и тогда она все-таки останется прекрасной матерью. Старайся, пока еще молодъ, чтобы тебѣ въ тѣ дни не пришлось сказать самому себѣ: "Я никогда не увеличивалъ сѣдины ея волосъ, никогда не прибавлялъ морщины на ея лицо!" Изъ множества вещей, о которыхъ ты будешь вспоминать въ взрослыхъ лѣтахъ, вспоминай чаще всего объ этомъ, Вуличъ!
   Мистеръ Джорджъ заключаетъ эти слова тѣмъ, что встаетъ со стула, сажаетъ на него мальчика и говоритъ какъ-то особенно торопливо, что онъ пойдетъ покурить на улицѣ.
   

XXXV. Разсказъ Эсѳири.

   Вотъ уже нѣсколько недѣль, какъ я больная лежу въ постели, и обыкновенное теченіе моей жизни сдѣлалось очень похожимъ на образъ жизни, сохранившійся въ моемъ воспоминанія. Впрочемъ, не столько вліяло на меня, обреченную слабости и бездѣйствію, время, сколько перемѣны во всѣхъ моихъ привычкахъ. Прошло нѣсколько дней отъ начала болѣзни моей, какъ каждый предметъ, повидимому, все болѣе и болѣе начиналъ отдалиться отъ меня туда, гдѣ жизнь моя имѣла мало, или лучше сказать, вовсе не имѣла никакихъ видоизмѣненій, гдѣ перемѣны въ ней состояли только въ томъ, что отдѣлялись одна отъ другой годами. Захворавъ, я, казалось, вдругъ перешла черезъ какое-то мрачное озеро и оставила всѣ мои страданія перемѣшанныя въ хаосъ длиннымъ разстояніемъ, на свѣтломъ, цвѣтущемъ берегу.
   Мои обязанности по хозяйству хотя сначала и сильно безпокоили меня, при одной мысли, что остаются неисполненными, но вскорѣ и онѣ утонули въ прошедшемъ также глубоко, какъ самыя старинныя изъ моихъ обязанностей въ Зеленолиственномъ, или обязанности, которыя лежали на мнѣ, когда я въ лѣтнія вечера, любуясь своей тѣнью, возвращалась изъ школы, съ портфелемъ подъ мышкой, въ домъ моей крестной матери. Я никогда не знала прежде, какъ коротка человѣческая жизнь, и въ какіе тѣсные предѣлы могъ заключать ее нашъ умъ.
   Когда болѣзнь моя достигла высшей степени, эти раздѣленія времени, смѣшиваясь одно съ другимъ, были для меня невыносимо тягостны. Въ одно и то же время я была дитя, взрослая дѣвица и маленькая женщина; меня не только безпокоили и заботы, и трудности, принадлежащія къ каждому изъ этихъ возрастовъ, но и сильное замѣшательство и безконечное усиліе согласовать ихъ вмѣстѣ. Я полагаю, что тѣ, которые не находились въ подобномъ положеніи, съ трудомъ поймутъ, что я именно хочу сказать; они не помянутъ того болѣзненнаго волненія души моей и безпокойства, которое проистекало изъ этого источника.
   По той же самой причинѣ я почти страшусь упоминать о томъ періодѣ моего недуга -- періодѣ, который казался мнѣ одной нескончаемой ночью, хотя я и вѣрю, что въ немъ были и свои дни, и свои ночи -- я страшусь упоминать о томъ періодѣ, когда я всѣми силами старалась подняться на какую-то колоссальную лѣстницу, карабкалась на все и падала: точно такъ букашки, которыхъ я видала въ саду, встрѣчая на своемъ пути непроходимую преграду, падали и снова начинали подниматься. Отъ времени до времени, я была убѣждена иногда вполнѣ, а иногда неясно, неопредѣленно, что я лежала въ постели, разговаривала съ Чарли, чувствовала ея прикосновенія и совершенно узнавала ее, но и тогда я знала, что находилась въ бреду и безпрестанно твердила: "О, Чарли! опять эти нескончаемыя лѣстницы -- еще, и еще, посмотри Чарли, онѣ доходятъ кажется до самаго неба!" и я снова начинала карабкаться на нихъ.
   Мнѣ страшно упоминать о томъ ужасномъ періодѣ, когда мнѣ представлялись, въ какомъ-то мрачномъ, оледеняющемъ пространствѣ, или пламенное ожерелье, или кольцо, или цѣпь ослѣпительгаго блеска, въ которой я была однимъ изъ звеньевъ! Когда моя единственная молитва заключалась только въ томь, чтобъ меня оторвали отъ этой цѣпи, и когда мысль, что я составляю часть этой ужасной вещи, служила для меня источникамъ невыразимыхъ страданій!
   Но, я думаю, что чѣмъ меньше будетъ сказано объ этихъ болѣзненныхъ пыткахъ, тѣмъ буду я менѣе скучною, и болѣе понятною. Я привожу ихъ на память не для того, чтобъ огорчить другихъ, и не потому, чтобъ я сама сокрушалась, вспоминая ихъ быть можетъ, если, бы мы болѣе были знакомы съ страданіями подобнаго рода, мы болѣе имѣли бы возможности переносить всю силу ихъ.
   Наступившее потомъ спокойствіе, продолжительный и сладкій сонъ, какое-то неземное отрадное чувство, овладѣвшее мною, когда меня, въ минуту моего послѣдняго изнеможенія, окружала такая тишина, что, мнѣ кажется, я могла бы слышать приближеніе самой смерти, и слышать, благословляя съ грустью и любовью тѣхъ, кого оставляла за собой,-- вотъ это положеніе, быть можетъ, легче понять. Я находилась въ такомъ положеніи, когда дневной свѣтъ еще разъ мелькнулъ передо мной, и когда я узнала съ безпредѣльнымъ восторгомъ, котораго не выразить никакими словами что я не лишилась еще зрѣнія.
   Я слышала, какъ. Ада плакала у моихъ дверей день и ночь, слышала, какъ она называла меня жестокой и говорила, что я ее разлюбила; слышала, какъ она упрашивала и умоляла, чтобы ее впустили ко мнѣ и позволили ей ухаживать за мной, утѣшать меня и не отходить отъ моей постели; но на все это я отвѣчала ей, и то не раньше, какъ способность говорить возвратилась ко мнѣ: "нѣтъ, душа моя, Ада, моя милочка, нельзя, нельзя!" и безпрестанно напоминала Чарли, чтобъ она не впускала Аду въ мою комнату, буду ли я жить или умру. Чарли во время моего недуга была предана мнѣ и держала дверь на затворѣ.
   И вотъ теперь, когда зрѣніе мое все болѣе и болѣе укрѣплялось, и лучезарный свѣтъ съ каждымъ днемъ ярче и ярче озарялъ передо мною всѣ предметы, я могла читать письма, которыя моя милочка писала ко мнѣ каждое утро и каждый вечеръ, я могла цѣловать ихъ и класть на нихъ мои щеки. Я могла видѣть, какъ моя маленькая горничная, такая нѣжная и такая заботливая, ходила изъ одной комнаты въ другую, прибирала и приводила все въ порядокъ, и снова говорила съ Адой изъ открытаго окна. Я могла представлять себѣ тишину во всемъ домѣ и уныніе на лицахъ тѣхъ людей, которые постоянно любили меня. Я могла плакать отъ избытка радости, и быть точно также счастливой при моемъ изнеможеніи, какъ я была счастлива въ цвѣтущемъ здоровьѣ.
   Между тѣмъ силы мои постепенно возстановлялись. Вмѣсто того, чтобы лежать среди такой странной тишины и смотрѣть, что дѣлали для меня, какъ будто это дѣлалось для другого, о которомъ я очень сожалѣла, вмѣсто этого я стала помогать сначала немного, потомъ больше, и больше, и наконецъ сдѣлалась полезною самой себѣ, и снова жизнь интересовала меня, и снова я была привязана къ ней.
   Какъ хорошо я помню пріятный вечеръ, когда меня въ первый разъ подняли въ постели, обложивъ подушками, чтобъ насладиться банкетомъ, который давала мнѣ Чарли за чайнымъ столомъ! Маленькое созданіе, посланное въ этотъ міръ на помощь и утѣшеніе немощнымъ и слабымъ, было такъ счастливо, такъ дѣятельно, такъ часто останавливалось въ своихъ приготовленіяхъ, чтибь поло, жить ко мнѣ на грудь свою голову, ласкать меня и плакать слезами радости, что я принуждена была сказать: "Чарли, если ты станешь такъ вести себя, то я снова должна лечь въ постель, я чувствую себя гораздо слабѣе, чѣмъ думала!" И Чарли становилась тиха, какъ мышка, переносила свое личико съ одного мѣста на другое, изъ одной комнаты въ другую, изъ тѣни на яркія полосы солнечнаго свѣта, изъ свѣта въ тѣнь, между тѣмъ, какъ я спокойно слѣдила за ней. Когда всѣ приготовленія кончились, и чайный столикъ со всѣми его принадлежностями, съ бѣлой скатертью, съ цвѣтами и вообще со всѣмъ, такъ мило и съ такою любовью приготовленнымъ для меня Адой внизу,-- когда онъ былъ поставленъ къ постели, я чувствовала себя достаточно твердою, чтобъ поговорить немного съ Чарли о томъ, что было ново для меня.
   Во-первыхъ, я похвалила Чарли за комнату; и въ самомъ дѣлѣ она была такъ свѣжа и вывѣтрена, такъ опрятна и чиста, что мнѣ даже не вѣрилось, что я такъ долго лежала въ постели. Это восхищало Чарли, и лицо ея сдѣлалось свѣтлѣе прежняго.
   -- Но вотъ что,-- сказала я, оглядываясь кругомъ:-- какъ будто здѣсь недостаетъ чего-то, къ чему я привыкла.
   Бѣдная маленькая Чарли тоже оглянулась кругомъ и притворно покачала головой, какъ будто въ комнатѣ все оставалось попрежнему.
   -- Всѣ ли картины на прежнихъ мѣстахъ?-- спросила я.
   -- Всѣ до одной, миссъ,-- отвѣчала Чарли.
   -- И вся мебель здѣсь, Чарли?
   -- Все; я только переставила ее для большаго простора.
   -- Но все же, чего-то недостаетъ,-- сказала я.-- А, теперь я знаю, Чарли, чего здѣсь нѣтъ! Это -- зеркала!
   Чарли встала изъ-за стола и, показывая видъ, какъ будто она забыла что-то, вышла въ другую комнату, и я слышала потомъ, какъ горько она плакала.
   Я думала объ этомъ очень часто. Теперь я была увѣрена въ этомъ. Я благодарила Бога, что въ настоящую минуту это не сдѣлалось для меня ударомъ. Я позвала Чарли назадъ, и когда она пошла,-- сначала съ принужденной улыбкой, но, но мѣрѣ приближенія ко мнѣ, лицо ея принимало самое печальное выраженіе,-- я обняла ее и сказала:
   -- Ничего, Чарли, не печалься! Я надѣюсь быть счастливой безъ моего прежняго хорошенькаго личика.
   Выздоровленіе мое такъ быстро подвигалось впередъ, что я уже могла сидѣть въ креслѣ и даже ходить, хотя и очень слабо и съ помощью Чарли, въ другую комнату. Зеркало исчезло съ своего прежняго мѣста и въ той комнатѣ, но испытаніе, которое предстояло мнѣ перенести, не становилось тяжелѣе безъ этого предмета.
   Во все это время опекунъ мой съ нетерпѣніемъ хотѣлъ навѣстить меня, и въ настоящее время у меня не было основательной причины лишить себя этого удовольствія. Онъ пришелъ ко мнѣ однажды утромъ, обнялъ меня и только могъ сказать: "милая моя Эсѳирь!" Я давно, его знала, да и кто другой могъ знать лучше! Какимъ неисчерпаемымъ источникомъ любви и благородства было его сердце, и неужели мнѣ слѣдовало обращать вниманіе на мои ничтожныя страданія и перемѣну въ лицѣ, занимая мѣсто въ такомъ сердцѣ? Конечно нѣтъ. Онъ увидѣлъ меня и продолжаетъ любить попрежнему, даже сильнѣе прежняго; на что же стану я сѣтовать!
   Онъ сѣлъ подлѣ меня на диванъ, поддерживая меня одной рукой, а другой нѣсколько времени закрывалъ лицо свое, потомъ отнялъ ее, и принялъ свою прежнюю манеру. Мнѣ кажется, нѣтъ, не было и не можетъ быть болѣе пріятной манеры.
   -- Моя хозяюшка,-- сказалъ онъ:-- какое скучное время наступило для насъ. Такая твердая, непоколебимая хозяюшка во всемъ!
   -- Все къ лучшему, мой добрый опекунъ,-- сказала я.
   -- Къ лучшему?-- повторилъ онъ нѣжно.-- Безъ сомнѣній къ лучшему. Однако Ада и я въ теченіе этого времени не знали, куда дѣваться отъ тоски и одиночества; въ теченіе этого времени подруга твоя Кадди не разъ пріѣзжала сюда утромь рано и уѣзжала вечеромъ поздно; во всемъ домѣ было какое-то уныніе; даже бѣдный Рикъ писалъ ко мнѣ подъ вліяніемъ сильнаго безпокойства за тебя!
   Я читала о Кадди въ письмахъ Ады, но ничего не читала о Ричардѣ, и я сказала объ этомъ.
   -- Я знаю, милая моя,-- отвѣчалъ онъ.-- Я считалъ за лучшее не говорить Адѣ объ этомъ письмѣ.
   -- Вы говорите, что онъ писалъ къ вамъ,-- сказала я, нарочно сдѣлавъ удареніе на словѣ "къ вамъ".-- Развѣ вы находите въ этомъ что-нибудь необыкновенное; развѣ онъ имѣетъ, кромѣ васъ, лучшаго друга, къ которому бы могъ писать?
   -- Вѣроятно онъ такъ полагаетъ,-- отвѣчалъ мой опекунъ:-- вѣроятно у него есть много лучшихъ друзей. Дѣло въ томъ, что письмо его похоже на что-то въ родѣ протеста; не имѣя возможности писать къ тебѣ и безъ всякой надежды получить отъ тебя отвѣтъ, онъ написалъ холодно, надменно, принужденно, злобно. Но ничего, моя милая хозяюшка, мы можемъ говорить объ этомъ хладнокровно, мы можемъ простить его. Его нельзя винить въ этамъ. Тяжба Джорндисъ и Джорндисъ совершенно измѣнила его и показываетъ меня въ его глазахъ совершенно въ превратномъ видѣ. Я зналъ и знаю, что эта тяжба была для многихъ источникомъ неисправимаго зла. Замѣшайте въ нее двухъ ангеловъ, и я увѣренъ, что она измѣнитъ ихъ натуры.
   -- Однако она не перемѣнила вашей натуры.
   -- О, нѣтъ, перемѣнила,-- сказалъ онъ, смѣясь:-- я ужъ и не знаю сколько разъ изъ-за нея южный вѣтеръ перемѣнялся на восточный. Рикъ не довѣряетъ мнѣ, подозрѣваетъ меня, совѣтуется съ адвокатами и учится отъ нихъ не довѣрять, подозрѣвать. Вѣритъ имъ, что я оспариваю его интересы, что я имѣю претензіи, несогласныя съ его претензіями и Богъ знаетъ что такое. Между тѣмъ какъ,-- Богъ мнѣ свидѣтель!-- еслибъ я могъ выпутаться изъ лѣсу этой путаницы, которая такъ безсовѣстно пользуется моимъ несчастнымъ именемъ (но я не могу), еслибъ я могъ уничтожить этотъ лѣсъ, отказавшись отъ своего первоначальнаго права (но я не могу да и не знаю, какая человѣческая сила могла бы уничтожить его), я сдѣлалъ бы это сейчасъ. Скорѣе я хотѣлъ бы возстановить въ Ричардѣ его надлежащій характеръ, нежели воспользоваться всѣми капиталами, которые покойные истцы, растерзанные сердцемъ и душой на колесѣ Верховнаго Суда, оставили въ спорное наслѣдство, а этихъ капиталовъ, моя милая, весьма достаточно, чтобъ соорудить на нихъ пирамиду въ память несказаннаго зла, совершаемаго этимъ Судомъ.
   -- Возможно ли,-- сказала я съ удивленіемъ:-- возможно ли, чтобъ Ричардъ подозрѣвалъ васъ?
   -- Ахъ, милая Эсѳирь, ты ничего еще не знаешь,-- сказалъ онъ:-- только одинъ самый утонченный ядъ, извлекаемый изъ злоупотребленій и безпорядокъ Верховнаго Суда, въ состояніи воспроизвести подобныя болѣзни. Его кровь заражена этимъ ядомъ, и потому, въ глазахъ его, всѣ предметы теряютъ натуральный свой видъ. Я не виню его въ этомъ; это не его ошибка.
   -- Но вѣдь это ужасное несчастіе.
   -- Ужасное несчастіе, моя хозяюшка, постоянно находиться подъ вліяніемъ тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ. Больше этого несчастія я и не знавалъ. Мало по малу онъ пріучилъ себя опираться на эту гнилую тростинку, которая сообщаетъ часть своей гнилости всему, что окружаетъ Ричарда. Но я еще разъ говорю, и говорю отъ чистаго сердца, что мы должны быть терпѣливы съ бѣднымъ Рикомъ и не винить его. О, какое множество прекрасныхъ свѣжихъ сердецъ, подобныхъ сердцу Рика, я видѣлъ на своемъ вѣку измѣнившимися отъ этихъ же самыхъ причинъ.
   Я не могла не выразить моего удивленія и сожалѣнія, что его великодушныя и безкорыстныя намѣренія такъ трудно исполнялись.
   -- Нѣтъ, моя бабушка Джорденъ, этого нельзя сказать,-- отвѣчалъ онъ въ веселомъ расположеніи духа.-- Ада счастлива, а этого уже довольно, даже много. Я думалъ, что я и оба эти молодыя созданія останемся друзьями, вмѣсто недовѣрчивыхъ враговъ, что мы будемъ бороться со всѣми неудачами этой тяжбы и окажемся довольно сильными для этой борьбы. Но ожиданія мои были слишкомъ велики. Тяжба Джорндисъ и Джорндисъ служила занавѣской колыбели Рика.
   -- Но скажите, дорогой мой, можно ли надѣяться, что небольшой опытъ научитъ его, какой обманчивый и несчастный предметъ эта тяжба?
   -- Мы будемъ надѣяться, душа моя,-- сказалъ мистеръ Джорндисъ:-- будемъ надѣяться, что опытъ научитъ его; только будетъ слишкомъ поздно. Во всякомъ случаѣ мы должны быть снисходительны къ нему. Мало найдется въ настоящую минуту взрослыхъ и зрѣлыхъ молодыхъ людей, добрыхъ молодыхъ людей, которые бы, будучи заброшены судьбою въ этотъ же самый Судъ, въ качествѣ истцовъ, не перемѣнились бы въ физическомъ и моральномъ организмѣ въ теченіе трехъ-двухъ лѣтъ, въ теченіе одного года. Можно ли послѣ этого удивляться поступкамъ бѣднаго Рика? Молодой человѣкъ и притомъ же столь несчастный (при этомъ опекунъ мой понизилъ голосъ, какъ будто онъ вслухъ о чемъ-то размышлялъ) не повѣритъ съ перваго раза... да и кто бы могъ повѣрить?.. Что такое въ сущности Верховный Судъ? Онъ смотритъ на него съ какимъ-то подобострастіемъ, съ надеждою сдѣлать что-нибудь съ своими интересами и привести ихъ къ какому нибудь концу. Судъ между тѣмъ медлитъ, обманываетъ его ожиданія, пытаетъ его, мучитъ, изнашиваетъ, нитка по ниткѣ, его пылкія надежды и терпѣніе; но онъ продолжаетъ смотрѣть на него съ тѣмъ же подобострастіемъ, онъ привязывается къ нему всѣмъ своимъ бытіемъ, и весь міръ становится въ его глазахъ вѣроломнымъ и фальшивымъ. Но, довольно объ этомъ, душа моя!
   Во все это время онъ поддерживалъ меня одной рукой, и его нѣжность была такъ драгоцѣнна для меня, что я склонила голову къ нему на плечо, съ такою любовью, какъ будто онъ былъ мой отецъ. Въ этой маленькой паузѣ, я въ душѣ моей рѣшила какими бы то ни было средствами повидаться съ Ричардомъ когда силы мои совершенно возстановятся, и обратить его на путь истинный.
   -- Для такого радостнаго случаи, какъ день выздоровленія нашей дорогой хозяюшки.-- сказалъ мой опекунъ:-- есть предметы лучше этого, о которыхъ можно поговорить съ удовольствіемъ. И мнѣ поручено спросить объ одномъ изъ нихъ. Когда Адѣ можно будетъ увидѣться съ тобой, душа моя?
   Я и сама думала объ этомъ и въ то же время вспомнила объ отсутствующемъ зеркалѣ; я знала, что это свиданіе непріятно бы подѣйствовало на мою милочку, даже и въ такомъ случаѣ, если бы наружность моя нисколько не измѣнилась.
   -- Дорогой опекунъ мой,-- сказала я:-- такъ какъ я долго удалялась отъ нея, хотя она для меня то же самое, что свѣтъ солнца...
   -- Я знаю это очень хорошо, бабушка Дорденъ.
   Онъ быль такъ добръ, его прикосновеніе выражало столько трогательнаго состраданія и любги, и тонъ его голоса сообщалъ моему сердцу столько отраднаго утѣшенія, что я остановилась на нѣсколько секундъ, не имѣя возможности продолжать.
   -- Я вижу, душа моя, ты утомилась,-- сказалъ онъ.-- Отдохни немного.
   -- Такъ какъ я долго удаляла Аду отъ себя,-- снова начала я, послѣ непродолжительнаго молчанія: -- то, мнѣ кажется, я имѣю право отстранить наше свиданіе еще на нѣсколько времени. Я думаю, было бы превосходно, еслибь до этого свиданія я уѣхала куда-нибудь. Еслибъ Чарли и я могли уѣхать куда-нибудь въ провинцію, еслибъ я могла провести тамъ недѣлю, укрѣпить на чистомъ воздухѣ свои силы и имѣть въ виду счастье снова находиться неразлучно съ Адой; мнѣ кажется, это было бы лучше для всѣхъ насъ.
   Я думаю, ничего не было дурного въ моемъ желаніи привыкнуть немного къ своей измѣнившейся наружности прежде, чѣмъ я встрѣчу взоры моей неоцѣненной подруги, которую я такъ нетерпѣливо хотѣла увидать; но это была правда, я желала этого. Я увѣрена, что опекунъ мой понялъ меня, и это меня не страшило. Если бы мое желаніе было смѣшное, онъ не обратилъ бы на него ни малѣйшаго вниманія.
   -- Наша избалованная хозяюшка,-- сказалъ онъ:-- хочетъ поставить на своемъ даже при своей непоколебимости, хотя я знаю, это будетъ стоить многихъ и многихъ слезъ внизу. И вотъ, взгляни сюда, душа моя! Это письмо отъ Бойторна, отъ этой рыцарской души,-- онъ произноситъ такія страшныя клятвы, какія никогда еще не изливались на бумагу. Если ты не пріѣдешь и не займешь его весь домъ, который онъ уже перевернулъ вверхъ дномъ собственно для этой цѣли, то онъ клянется небомъ и землей срыть его до основанія и не оставить камня на камнѣ!
   И мой опекунъ передалъ мнѣ письмо. Мистеръ Бойторнъ начиналъ обыкновенными словами: "любезный Джорндисъ", и потомъ вдругъ переходилъ въ слова: "клянусь, если миссъ Соммерсонъ не пріѣдетъ сюда и не займетъ мой домъ, который я очищаю для нея сегодня въ часъ по полудни", потомъ весьма серьезно и въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ продолжалъ изливать самыя необыкновенння клятвы въ случаѣ несогласія на его предложеніе. Мы нисколько не оскорбили пишущаго, если отъ чистаго сердца посмѣялись надъ его посланіемъ и рѣшили тѣмъ, что на другое же утро я пошлю къ нечу благодарственное письмо съ полнымъ согласіемъ на его предложеніе. Это было самое пріятное для меня предложеніе, потому что изъ всѣхъ мѣстъ, о которыхъ я думала, ни одно мнѣ такъ не нравилось, какъ Чесни-Воулдъ.
   -- Теперь, моя маленькая хозяюшка,-- сказалъ мой опекунъ, взглянувъ на часы:-- Мнѣ назначенъ внизу самый опредѣлительный срокъ для нашего свиданія, чтобъ не утомить тебя на первый разъ, и срокъ этотъ вышелъ до послѣдней минуты. Но у меня есть еще одна маленькая просьба. Миссъ Фляйтъ, услышавъ о твоей болѣзни, рѣшилась придти сюда пѣшкомъ, рѣшилась пройти двадцать миль въ бальныхъ башмачкахъ, чтобъ только узнать о твоемъ положеніи. Слава Богу, что она застала насъ дома, а то бы пришлось бѣдняжкѣ уйти обратно тоже пѣшкомъ.
   Опять старый заговоръ, чтобъ осчастливить меня! Повидимому, всѣ и все участвовало въ этомъ заговорѣ.
   -- Итакъ, моя милая баловница,-- сказалъ мой опекунъ:-- если тебѣ не скучно удѣлить нѣсколько часовъ этому безвредному созданію, прежде чѣмъ ты спасешь домъ Бойторна отъ разрушеніи, я увѣренъ, это возвысило бы ее въ ея собственныхъ глазахъ, и она осталась бы какъ нельзя болѣе довольна собою. Короче, ты бы сдѣлала для нея то, чего я, несмотря на громкій свой титулъ Джорндиса, не могъ сдѣлать въ теченіе всей моей жизни.
   Я нисколько не сомнѣвалась, что онъ зналъ, что въ этомъ простомъ изображеніи бѣднаго, несчастнаго созданія было что-то особенное, что могло тогда послужить мнѣ легкимъ урокомъ. Я чувствовала это, когда онъ говорила мнѣ. Я не могла вполнѣ высказать ему, какъ пріятно мнѣ принять ее во всякое время. Я всегда жалѣла ее и никогда такъ сильно, какъ теперь. Я всегда была рада тому, что имѣла нѣкоторую возможность утѣшать ее въ ея несчастіи; но никогда я и вполовину не радовалась, какъ въ этотъ день.
   Мы условились во времени, когда миссъ Фляйтъ должна пріѣхать къ намъ въ дилижансѣ и раздѣлить со мной мой ранній обѣдъ. Когда опекунъ мой ушелъ отъ меня, я склонилась лицомъ на подушку и молила о прощеніи, если я, окруженная такими благодѣяніями, увеличивала въ глазахъ своихъ то маленькое испытаніе, которое предстояло мнѣ перенести. Дѣтская молитва, сохранившаяся въ памяти моей съ того дня, въ который я впервые праздновала свое рожденіе. Когда я давала обѣщаніе быть трудолюбивой, довольной, чистосердечной, дѣлать добро ближнему и, по возможности, пріобрѣтать любовь окружающихъ меня, пришла мнѣ на умъ съ нѣкоторымъ упрекомъ за все счастье, которымъ я наслаждалась, за всю любовь, которую оказывали мнѣ. Если я была еще и теперь такъ малодушна, то какую же пользу извлекла я изъ этихъ благодѣяніи? Я повторила прежнюю дѣтскую молитву, повторила ее дѣтскими словами и убѣдилась, что спокойствіе, пробуждавшееся послѣ нея въ душѣ моей, не покинуло еще ее.
   Мои опекунъ приходилъ теперь ко мнѣ каждый день. Спустя еще недѣлю, я уже могла ходить по комнатамъ и держать длинные разговоры съ Адой въ окно, изъ-за занавѣсей. Но я никогда не видѣла ее, я не имѣла еще столько твердости, чтобы взглянуть на ея прелестное личико, хотя я и могла сдѣлать это, не бывъ увидѣна.
   Въ назначенный день пріѣхала миссъ Фляйтъ. Бѣдное созданіе! Она вбѣжала въ мою комнату, совершенно забывъ о соблюденіи своего достоинства и важности, и восклицая отъ самаго чистаго сердца: "Моя милая, неоцѣненная Фицъ-Джорндисъ!" упала мнѣ на шею и цѣловала меня разъ двадцать.
   -- Ахъ, Боже мой,-- сказала она, засунувъ руку въ свой ридикюль: милая Фицъ-Джорндисъ, у меня здѣсь нѣтъ ничего, кромѣ документовъ, мнѣ придется занять у васъ носовой платокъ.
   Чарли подала ей платокъ, и доброе созданіе не оставило его безъ употребленія, потому что она прикладывала его къ глазамъ обѣими руками и сидѣла, проливая слезы по крайней мѣрѣ въ теченіе десяти минутъ.
   -- Это отъ удовольствія, моя милая Фицъ-Джорндисъ,-- говорила она, стараясь быть какъ можно болѣе опредѣлительною:-- это вовсе не отъ огорченія. Отъ удовольствія, что я вижу васъ. Отъ удовольствія, что я получила позволеніе повидаться съ вами. Я такъ люблю васъ, моя милая, такъ люблю, ну, право, больше, чѣмъ самого лорда канцлера, хотя я аккуратно каждый день присутствую съ нимъ вмѣстѣ. Да, кстати, моя милая, упомянувъ о носовомъ платкѣ...
   Миссъ Фляйтъ взглянула при этомъ на Чарли, которая встрѣчала ее изъ дилижанса. Чарли взглянула на меня и показала видъ, что ей не хотѣлось, чтобы миссъ Фляйтъ объяснила этотъ взглядъ.
   -- Весьма спра-ве-дливо!-- сказала миссъ Фляйтъ:-- весь-ма пра-виль-но. Правда! Въ высшей степени неблагоразумно съ моей стороны упоминать объ этомъ; но, моя милая Фицъ-Джорндисъ, я боюсь, по временамъ (между нами будь сказано, вы бы и не подумали объ этомъ), бываю немного того... то есть удаляюсь иногда отъ предмета,-- сказала миссъ Фляйтъ, дотрагиваясь до лба.-- Заговариваюсь. Никакъ ни больше!
   -- Что же вы хотѣли сказать мнѣ?-- улыбаясь, сказала я: мнѣ казалось, что она намѣревалась продолжать свой разговоръ.
   Миссъ Фляйтъ взглянула на Чарли, какъ будто спрашивая совѣта, что ей дѣлать въ такомъ важномъ случаѣ
   -- Сдѣлайте одолженіе, Ма'мъ,-- сказала Чарли:-- не затрудняйтесь, скажите.
   И миссъ Фляйтъ осталась довольна въ высшей степени.
   -- Наша молодая подруга такая смышленая,-- сказала она мнѣ своимъ таинственнымъ образомъ: -- маленькая, но очень смышленая! Итакъ, душа моя, это премиленькій анекдотъ. Никакъ не больше; но все же я думаю что это очаровательный анекдотъ. Какъ бы вы думали, моя милая, кто провожалъ насъ по дорогѣ отъ дилижанса? Кто, какъ не очень бѣдная особа въ весьма неблаговидной шляпкѣ...
   -- Это была Дженни, миссъ,-- сказала Чарли.
   -- Точно такъ!-- необыкновенно пріятно выразила свое согласіе миссъ Фляйтъ.-- Дженни. Да-а! И что она говорила нашей юной подругѣ? Говорила, что въ хижинѣ ея была какая-то леди подъ вуалью, спрашивала о здоровьѣ моей неоцѣненной Фицъ-Джорндисъ и взяла себѣ на память носовой платокъ, собственно потому, что это былъ платокъ моей милой Фицъ-Джорндисъ! Какъ вы хотите, а въ этомъ поступкѣ леди подъ вуалью есть что-то привлекательное!
   -- Извините, миссъ,-- говоритъ Чарли, на которую я посмотрѣла съ нѣкоторымъ удивленіемъ:-- Дженни говоритъ, что когда умеръ ея ребенокъ, такъ вы оставили этотъ платокъ у нея и что она отложила его и берегла вмѣстѣ съ другими вещами ребенка. Я полагаю, миссъ, это было сдѣлано частью потому, что онъ вашъ, а частью потому, что онъ покрывалъ ребенка.
   -- Маленькая,-- прошептала миссъ Фллйтъ, проводя пальцемъ по своему лбу множество кривыхъ линій, чтобъ выразить свое понятіе о состояніи умственныхъ способностей Чарли:-- маленькая, но чрез-вы-чай-но смышленая! И такъ опредѣлительна! Душа моя, она говоритъ опредѣлительнѣе всякаго совѣтника, которыхъ мнѣ приводилось слушать!
   -- Да, Чарли,-- отвѣчала я:-- я помню это. Что же дальше?
   -- Этотъ самый платокъ и взяла леди,-- сказала Чарли.-- Дженни просила сказать вамъ, что она не разсталась бы съ этимъ платкомъ ни за какія сокровища, но что леди просто отняла его и взамѣнъ оставила ей немного денегъ. Дженни вовсе не знаетъ этой леди, миссъ.
   -- Кто же она?-- сказала я.
   -- Душа моя,-- отвѣчала миссъ Фляйтъ съ таинственнымъ взглядомъ и приложивъ губы къ моему уху:-- по моему мнѣнію, не говорите только нашей маленькой подругѣ, это жена лорда канцлера. И я знаю, что она заставляетъ его вести ужасную жизнь, такъ вотъ и швыряетъ въ каминъ всѣ бумаги милорда, если онъ не захочетъ заплатить деньги ея ювелиру!
   Я не слишкомъ любопытствовала тогда узнать, кто такая была эта леди, потому что съ перваго раза начала подозрѣвать въ ней Кадди. Кромѣ того почти все мое вниманіе сосредоточивалось на моей гостьѣ, которая озябла въ дорогѣ и казалась голодною. Когда поданъ быль обѣдъ, она потребовала моей помощи къ приведенію въ порядокъ своего туалета. Съ величайшимъ самодовольствіемъ она надѣла самый жалкій старый шарфъ и до нельзя изношенныя и часто штопанныя перчатки, которыя привезла съ собой въ бумажномъ сверткѣ. Мнѣ предстояло распоряжаться обѣдомъ, состоявшимъ изъ холодной рыбы, жареной дичи, сочнаго мяса, зелени, пуддинга и мадеры. Видѣть, какъ миссъ Флянтъ наслаждалась этимъ обѣдомъ, съ какимъ величіемъ и церемоніей она ему сказывала честь, составляло для меня такое удовольствіе, что въ скоромъ времени я больше ни о чемъ и не думала.
   Обѣдъ кончился, и когда принесли намъ дессертъ, прикрашенный руками моей милочки, которая, кромѣ себя, никому не довѣряла присмотрѣть за всѣмъ, что приготовлялось для меня, миссъ Флинтъ была такъ словоохотлива и счастлива, что мнѣ вздумалось навести разговоръ на ея исторію, тѣмъ болѣе, что она всегда съ особеннымъ удовольствіемъ говорила о своей особѣ. Я начала тѣмъ, что сказала:
   -- Вы, я думаю, миссъ Фляйтъ, ужъ много лѣтъ присутствуете въ засѣданіяхъ лорда канцлера?
   -- О, много, много, много лѣтъ, моя милая. Но я ожидаю рѣшенія Суда въ непродолжительномъ времени.
   Въ ея надеждѣ обнаруживалось какое-то душевное безпокойство, такъ что я усумнилась, справедливо ли я поступила, коснувшись этого предмета. Я дала себѣ слово не возобновлять его.
   -- Мой отецъ ждалъ,-- указала миссъ Флянтъ:-- мой братъ... моя сестра... всѣ они ждали рѣшенія Суда. Теперь моя очередь ждать того же самаго.
   -- И всѣ они...
   -- Да-а. Умерли, безъ сомнѣнія, душа моя,-- сказала она.
   Такъ какъ я замѣтила, что она хотѣла продолжать этотъ разговоръ, то я старалась скорѣе развить его, нежели прекратить.
   -- Не благоразумнѣе ли было бы,-- сказала я:-- не ждать болѣе этого рѣшенія?
   -- А какъ-же, моя милая,-- отвѣчала она проворно:-- разумѣется, было бы благоразумнѣе!
   -- И не присутствовать больше въ Судѣ?
   -- Разумѣется,-- сказала она.-- Весьма утомительно постоянно находиться въ ожиданіи того, что никогда не сбудется, моя милая Фицъ-Джорндисъ! Увѣряю васъ, это утомляетъ, изнашиваетъ человѣка до костей.
   Она потихоньку показала мнѣ свою руку, и, дѣйствительно, эта рука была страшно тонка.
   -- Но, моя милая,-- продолжала она, устремивъ на меня свой таинственный взглядъ.-- Это мѣсто одарено какой-то ужасной притягательной силой. Тс! Пожалуйста не говорите нашей маленькой подругѣ, когда она войдетъ. Это можетъ испугать ее, несмотря на ея прекрасный умъ. Въ этомъ мѣстѣ есть какая-то жестокая притягательная сила. Вы не можете оставить его, и поэтому должны ждать.
   Я пробовала увѣрить ее, что это неправда. Она слушала меня терпѣливо и улыбаясь, но уже заранѣе была готова съ отвѣтомъ.
   -- Да, да, да! Вы думаете такъ, потому что я начинаю немного заговариваться. Очень глупо немного заговариваться, не правда ли? Въ головѣ дѣлается какое-то разстройство. Я это чувствую. Но, моя милая, я была тамъ въ теченіе многихъ лѣтъ и все замѣтила. Я полагаю, что всему причиной булава и печать на красномъ столѣ.
   -- Что же они могутъ дѣлать по вашему мнѣнію?-- спросила я кротко и ласково.
   -- Притягивать,-- отвѣчала миссъ Фляйтъ.-- Притягивать къ себѣ людей, моя милая. Вытягивать изъ нихъ душевное спокойствіе, разсудокъ, пріятную наружность, прекрасныя качества. Я узнала, что они вытягиваютъ отъ меня ночной отдыхъ. Это какіе-то холодные и блестящіе демоны!
   Она нѣсколько разъ похлопала по моей рукѣ, ласково кивая головой, какъ будто хотѣла убѣдить меня, что нѣтъ никакой причины бояться ее, хотя она, довѣряя мнѣ страшныя тайны свои, говорила съ такимъ мрачнымъ и угрюмымъ видомъ.
   -- Позвольте,-- сказала она:-- я вамъ разскажу мое положеніе. Прежде чѣмъ они вытянули изъ меня все, прежде чѣмъ я увидѣла ихъ, какъ вы думаете, чѣмъ я занималась? Играла на тамбуринѣ? Нѣтъ. Я занималась тамбурнымъ рукодѣльемъ. Я и моя сестра занимались тамбурнымъ рукодѣльемъ. Нашъ отецъ и братъ занимались строительнымъ искусствомъ. Мы всѣ жили вмѣстѣ и жили, моя милая, весьма порядочно. Прежде всего начали тянуть моего отца -- медленно. Вмѣстѣ съ нимъ оттянули отъ насъ домъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ -- это былъ бѣшеный, угрюмый, сердитый банкрутъ; никто не слыхалъ отъ него ласковаго слова, никто не видѣлъ ласковаго взгляда. Онъ былъ ко всему равнодушенъ, Фиць-Джорндисъ. Его втянули, наконецъ, въ долговую тюрьму. Тамъ онъ умеръ. Потомъ потянули нашего брата, очень быстро, и втянули въ пьянство... въ лохмотья... въ могилу. Потомъ потянули сестру мою! Тс! Не спрашивайте, куда! Я была тогда больна и въ самомъ жалкомъ положеніи однако, я услышала, какъ и часто слышала до этого, что всѣ эти несчастій были твореніемъ Верховнаго Суда. Съ выздоровленіемъ, я отправилась взглянуть на это чудовище. И тогда я узнала, отчего это все происходило; я сама была притянута, должна была остаться въ немъ.
   Окончивъ свою коротенькую исторію, которую передавала она тихимъ, прерывающимся голосомъ, какъ будто несчастія ея жизни только теперь совершались передъ ней, она постепенно принимала на себя свой обычный важный и въ то же время пріятный видъ.
   -- Я вижу, моя милая, вы не вѣрите мнѣ! Хорошо, хорошо! Когда-нибудь повѣрите. Я немного заговариваюсь. Но я все замѣтила. Въ теченіе многихъ лѣтъ я видѣла множество лицъ, вовсе не подозрѣвавшихъ, какое вліяніе производитъ Верховный Судъ. Они входили туда, какъ входилъ мой отецъ, какъ входилъ мой братъ, какъ входила сестра моя, какъ входила сама я. Я слышала, какъ сладкорѣчивый Кэнджъ и другіе изъ его собратій говорили новымъ лицамъ: "Вотъ эта маленькая миссъ Фляйтъ! О, вы еще новичекъ здѣсь: васъ непремѣнно нужно отрекомендовать маленькой миссъ Фляйтъ!" Прекрасно. Я гордилась тѣмъ, что мнѣ оказывали такую честь! И мы всѣ смѣялись. Но, Фицъ-Джорндисъ, я знала, какія будутъ послѣдствія. Я знала это лучше всѣхъ ихъ, когда сила притяженія только что начинала дѣйствовать. Мнѣ извѣстны нѣкоторые признаки, моя милая. Я видѣла начало ихъ на Гридли, видѣла и конецъ. Фицъ-Джорндисъ, душа моя,-- говорила миссъ Фляйтъ, снова понизивъ голосъ:-- я видѣла начало ихъ на нашемъ другѣ, воспитанникѣ Джорндиса. О, если бы кто могъ удержать его! Иначе онъ неминуемо погибнетъ.
   Она молча смотрѣла на меня нѣсколько секундъ, и лицо ея постепенно оживлялось улыбкой. Полагая, быть можетъ, что наводитъ страхъ своимъ угрюмымъ расположеніемъ духа и, повидимому, потерявъ связь этого разговора, она ласково сказала, хлебнувъ вина изъ рюмки:
   -- Да, моя милая, я жду рѣшенія Суда... въ непродолжительномъ времени. Тогда я выпущу на волю всѣхъ моихъ птичекъ и сдѣлаю распредѣленіе моего имѣнія.
   Глубокое произвели на меня впечатлѣніе намекъ миссъ Фляйтъ на Ричарда и грустное значеніе его, до такой степени печально поясняемое ея жалкой, общипанной наружностью, что оно проглядывало даже во всемъ ея разговорѣ. Но, къ ея счастію, она снова развеселилась, безпрестанно улыбалась и кивала головой.
   -- Однако, моя милая,-- сказала она весело, наклоняясь ко мнѣ, чтобы взять меня за руку:-- вы еще не поздравили меня съ успѣхами моего доктора; право, вы еще ни разу не поздравили меня!
   Я принуждена была отвѣтить, что совсѣмъ не понимаю, что она хочетъ сказать
   -- Моего доктора, мистера Вудкорта, моя милая, который былъ такъ чрезвычайно внимателенъ ко мнѣ и оказывалъ мнѣ помощь безъ всякаго возмездія... впрочемъ, только до дня рѣшенія Суда -- то есть, до того рѣшенія, которое освободитъ меня отъ магической силы булавы и печати.
   -- Мистерь Вудкортъ теперь такъ далеко отсюда,-- сказала я:-- что, мнѣ кажется, миссъ Фляйтъ, время для такого поздравленія давно миновало.
   -- Но, дитя мое,-- отвѣчала она:-- неужели вы не знаете, что случилось?
   -- Нѣтъ,-- сказала я.
   -- И никто не говорилъ вамъ, неоцѣненная моя Фицъ-Джорндисъ?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала я.-- Вы забыли, какъ давно я никого не видѣла.
   -- Правда! Дайте мнѣ минутку подумать... правда. Я сама виновата. Но вы знаете, вѣдь изъ меня вытянули всю память, какъ и все другое. Весьма сильное вліяніе, не правда ли? Такъ вотъ что, моя милая, гдѣ-то въ остъ-индскихъ моряхъ произошло страшное, кораблекрушеніе.
   -- Мистеръ Вудкортъ утонулъ?
   -- Не пугайтесь, моя милая. Онъ не утонулъ. Ужасная сцена. Смерть во всѣхъ ея видахъ. Сотни мертвыхъ и умирающихъ. Громъ, молнія, буря и мракъ. Множество утонувшихъ выброшено на скалу. Вотъ тамъ-то, и среди этой сцены, дорогой мой докторъ показалъ себя истиннымъ героемъ. Спокойный и непоколебимый рѣшительно вездѣ и во всемъ, спасъ многимъ жизнь, не зналъ ни голоду, ни жажды, одѣвалъ нагихъ въ свое лишнее платье, взялъ на себя начальство надъ ними, училъ ихъ, что нужно дѣлать, управлялъ ими, лечилъ больныхъ, хоронилъ мертвыхъ и, наконецъ, благополучно привезъ ихъ въ безопасное мѣсто. Душа моя Фицъ-Джорндисъ, несчастные страдальцы только что не боготворили его. Когда онъ высадилъ ихъ на берегъ, они пали передъ нимъ на колѣни и благословляли его. Вся Британія говоритъ объ этомъ. Позвольте, позвольте! Гдѣ мой ридикюль съ документами? Вотъ у меня здѣсь описаніе, вы должны прочитать его, непремѣнно должны!
   И я прочитала до послѣдняго слова описаніе этого благороднаго подвига, хотя очень медленно и несвязно, потому что глаза мои были еще такъ слабы, что я съ трудомъ разбирала слова, и я такъ много плакала, что нѣсколько разъ принуждена была отрываться отъ длиннаго описанія, которое миссъ Фляйтъ нарочно вырѣзала изъ газеты. Я до такой степени радовалась, что лично знала человѣка, совершившаго такой великодушный и доблестный подвигъ; я была въ такомъ восторгѣ отъ его славы; я такъ восхищалась и такъ плѣнялась всѣмъ, что онъ сдѣлалъ, что я завидовала избитымъ бурею страдальцамъ, которые падали передъ нимъ на колѣни и благословляли его, какъ своего спасителя. Восхищаясь его мужествомъ и благородствомъ, я мысленно переносилась въ тѣ отдаленныя страны, падала ницъ передъ нимъ и благословляла его. Я чувствовала, что никто -- ни мать, ни сестра, ни жена не могли бы уважать его болѣе, чѣмъ я. Да, дѣйствительно, я уважала его, я восхищалась имъ!
   Моя бѣдная маленькая гостья подарила мнѣ это описаніе, и когда, съ наступленіемъ вечера, она встала проститься со мною, опасаясь опоздать къ дилижансу, на которомъ предстояло ей совершить обратный путь, мысли ея все еще были заняты кораблекрушеніемъ; но я была такъ взволнована, что, при всемъ желаніи, не могла вникнуть во всѣ его подробности.
   -- Душа моя,-- сказала она, тщательно завертывая въ бумажку шарфъ и перчатки:-- мой храбрый докторъ непремѣнно долженъ получить дворянскій титулъ. И, безъ сомнѣнія, онъ получитъ. Вѣдь вы того же мнѣнія?
   -- Что онъ вполнѣ заслуживалъ титулъ -- это правда. Но, что бы онъ получилъ его -- это нѣтъ.
   -- Почему же нѣтъ, Фицъ-Джорндисъ?-- спросила она довольно рѣзко.
   Я отвѣчала, что въ Англіи не принято награждать титулами людей, отличившихъ себя мирными заслугами, какъ бы ни были велики и полезны эти заслуги, развѣ только, когда онѣ заключаются въ накопленіи огромныхъ капиталовъ.
   -- Ахъ, Боже мой,-- сказала миссъ Фляйтъ:-- возможно ли такъ говорить? Вѣроятно, вамъ извѣстно, моя милая, что всѣ замѣчательные люди, украшающіе Англію по части наукъ, искусствъ, человѣколюбія и всякаго рода усовершенствованій, причисляются къ ея дворянству! Оглянитесь кругомъ, моя милая, и подумайте! Вы должно быть того, моя милая... немножко заговариваетесь, если не знаете, что это есть самая главная причина, почему дворянское достоинство всегда поддерживается въ государствѣ!
   Я боялась, что она не была увѣрена въ своихъ словахъ; потому что выпадали минуты, когда она казалась вполнѣ сумасшедшей.
   Наконецъ, я должна разстаться съ маленькой тайной, которую такъ долго старалась сохранить. Иногда я думала, что мистеръ Вудкортъ любилъ меня; и что если бы онъ былъ богаче, то, быть можетъ, признался бы мнѣ въ любви до своего отъѣзда. Иногда я думала, что если бы онъ сдѣлалъ это, я была бы рада. Но какъ безпредѣльно радовалась я теперь, что этого не случилось! Какія бы страданія перенесла я, если-бъ мнѣ пришлось писать къ нему, и объявить, что бѣдное личико, которое нравилось ему, навсегда покинули меня, и что я вполнѣ освобождала его отъ священнаго обѣта той, которую онъ никогда не видывалъ!
   О, какъ хорошо, что отношенія наши другъ къ другу не измѣнились нисколько! Безъ угрызенія совѣсти, безъ душевныхъ страданій я смѣло могла хранить въ сердцѣ своемъ мою дѣтскую молитву, чтобъ онъ всегда оставался тѣмъ, чѣмъ оказалъ себя такимъ блестящимъ образомъ; мнѣ ничего не предстояло передѣлывать; мнѣ никакой цѣпи не предстояло разрывать, а ему влачить; я, благодаря Бога, могла идти по своей скромной тронѣ, а онъ по своей болѣе благородной и большой дорогѣ; и хотя мы пошли бы совершенно разными путями, но я могла надѣяться встрѣтиться съ нимъ невинно, безъ самолюбія, словомъ сказать, лучшею, чѣмъ онъ полагалъ бы встрѣтить меня при концѣ нашей дороги.
   

XXXVI. Чесни-Воулдъ.

   Чарли и я не однѣ предприняли экспедицію въ Линкольншэйръ. Опекунъ мой рѣшился не терять меня изъ виду до самаго прибытія въ домъ Бойторна и потому провожалъ меня, и мы вмѣстѣ провели два дня въ дорогѣ. Каждое дуновеніе вѣтерка, приносившее съ собой новое благоуханіе, каждый цвѣтокъ, листокъ и травка, каждое мимолетное облачко, и вообще каждый предметъ въ природѣ приводили меня въ восторгъ и удивленіе болѣе прежняго. Это была первая польза и выигрышъ отъ моей болѣзни. Какъ ничтожна была моя потеря, когда обширный свѣтъ былъ полонъ для меня восхитительныхъ красотъ!
   Такъ какъ мой опекунъ намѣренъ былъ воротиться домой немедленно, то, по дорогѣ въ Линкольншэйръ, мы назначили день, когда моя милочка должна пріѣхать ко мнѣ. Я написала къ ней письмо, которое мой опекунъ взялся доставить; и вечеромъ, очаровательнымъ вечеромъ, какими даритъ насъ иногда только что наступившее лѣто, онъ простился съ нами, не доѣзжая на полчаса пути до мѣста нашего назначенія.
   Если-бъ добрая волшебница, мановеніемъ жезла своего, выстроила для меня домъ, и если-бъ я была принцесса и любимая ея питомица, то, право, и тогда я не смѣла бы разсчитывать на такой пріемъ въ этомъ домѣ. Столько приготовленій сдѣлано было для меня, столько милыхъ напоминаній о моихъ маленькихъ прихотяхъ и вкусѣ встрѣчалось на каждомъ шагу, что, тяготимая чувствомъ признательности, я принуждена была садиться нѣсколько разъ прежде, чѣмъ успѣла осмотрѣть половину комнатъ. Впрочемъ, это было къ лучшему: вмѣсто того, чтобы осматривать самой, я показывала имъ Чарли. Радость Чарли успокоила меня; такъ что послѣ прогулки но саду, когда Чарли истощила весь запасъ словъ, выражающихъ восторгъ, я была такъ спокойна и счастлива, какъ только можно быть. Для меня отрадно было имѣть возможность сказать самой себѣ послѣ чаю:
   -- Эсѳирь, моя милая, я думаю, ты благоразумна настолько, чтобъ сѣсть теперь и выразить въ письмѣ къ хозяину этого дома всю свою признательность.
   Онъ оставилъ мнѣ письмо, такое свѣтлое, такое радостное, какъ его лицо, въ которомъ поздравилъ меня съ пріѣздомъ и поручалъ моему попеченію свою канарейку; а я знала, что это порученіе выражало въ высшей степени его довѣріе. Вслѣдствіе этого я написала къ нему въ Лондонъ маленькое письмецо, увѣдомляя его, въ какомъ положеніи нашла я всѣ его любимыя растенія и деревья, какъ весело удивительнѣйшая изъ птичекъ встрѣтила меня, чиликая по всему дому самымъ гостепріимнымъ тономъ; и какъ она, пропѣвъ на моемъ плечѣ нѣсколько руладъ, къ невыразимому восторгу моей маленькой служанки, улетѣла въ клѣтку, сѣла въ свой любимый уголокъ, и спитъ ли она теперь или нѣтъ, этого я не могла сказать. Окончивъ письмо и отправивъ его на почту, я дѣятельно принялась распаковывать чемоданы, вынимать изъ нихъ и приводить въ порядокъ свой гардеробъ. Я послала Чарли спать довольно рано и сказала, что до утра она мнѣ не понадобится.
   Послѣ болѣзни моей я еще ни разу не заглянула въ зеркало и никогда не сожалѣла о своей потерѣ. Я знала, что это была съ моей стороны слабость, которую слѣдовало преодолѣть; я постоянно тиррдила себѣ, что какъ только пріѣду сюда, то жизнь моя должна идти прежней чередой. Поэтому я хотѣла остаться одна и поэтому, оставшись одна, я сказала себѣ, въ моей комнатѣ:
   -- Эсѳирь, если ты хочешь быть счастлива, если ты хочешь имѣть право на молитву, быть праводушной, ты должна, моя милая, сдержать свое слово.
   Я твердо рѣшилась сдержать его, но сначала я сѣла на нѣсколько минутъ, чтобы подумать о всѣхъ, кто дѣлалъ мнѣ добро. Потомъ прочитала мои молитвы и еще немного подумала.
   Волосы мои не были острижены, хотя и не разъ находились въ опасности. Они были длинны и густы. Я распустила ихъ, потрясла головой и подошла къ туалетному зеркалу. Оно было задернуто кисейной занавѣской. Я подняла ее и съ минуту глядѣла въ зеркало сквозь такое плотное покрывало изъ моихъ волосъ, что кромѣ ихъ ничего больше не видѣла. Послѣ того я подобрала волосы и посмотрѣла на отраженіе въ зеркалѣ, ободряемая тѣмъ, что отраженіе это такъ спокойно смотрѣло на меня. Я очень много измѣнилась, очень, очень много! Сначала лицо мое было такъ странно для меня, что если бы не спокойный, ободряющій взглядъ моего отраженія, я бы закрыла его обѣими руками и съ испугомъ отбѣжала бы прочь. Но вскорѣ и совершенно ознакомилась съ нимъ и тогда вполнѣ узнала, какъ далеко простиралась моя перемѣна. Оно вовсе не имѣло сходства съ тѣмъ, что я ожидала; впрочемъ, я ничего не ожидала опредѣлительнаго, и смѣю сказать, что что-нибудь опредѣлительное крайне бы меня изумило.
   Я не была красавицей, никогда не считала себя за красавицу; но все-таки далеко была отъ того, чѣмъ стала. И куда это все дѣвалось? Провидѣніе было такъ добро до меня, что эта потеря обошлась безъ горькихъ слезъ. И я убирала свои волосы на ночь съ покойнымъ духомъ.
   Одно обстоятельство меня очень безпокоило; я долго думала о немъ прежде, нежели заснула. И до сихъ поръ берегла цвѣты мистера Вудкорта.
   Когда они завяли, я высушила ихъ и положила въ мою любимую книгу. Никто не зналъ объ этомъ, даже и Ада не знала. Я сомнѣвалась насчетъ того, имѣла ли я право хранить еще вещь, которую онъ прислалъ ко мнѣ, когда я была совсѣмъ не тѣмъ, что теперь, было ли бы это съ моей стороны благородно? Я желала быть къ нему великодушной, даже въ самыхъ сокровенныхъ тайникахъ моего сердца, которыхъ бы онъ никогда не узналъ, потому что я могла бы полюбить его, могла быть предана ему всей душой. Наконецъ, я пришла къ такому заключенію, что можно держать эти цвѣты, можно хранить ихъ какъ сокровище въ воспоминаніе того, что навсегда миновало, что прошло съ тѣмъ, чтобы никогда не возвращаться, въ какомъ бы то ни было видѣ. Надѣюсь, что это не можетъ показаться легкомысліемъ. Я принимала это слишкомъ близко къ своему сердцу.
   Я позаботилась встать рано на другое утро и быть передъ зеркаломъ прежде, чѣмъ Чарли войдетъ въ комнату на цыпочкахъ.
   -- Ахъ, Боже мой!-- вскричала Чарли съ удивленіемъ:-- вы ли это, миссъ?
   -- Да, Чарли; это я,-- отвѣчала я, спокойно расчесывая волосы.-- Это я, и, какъ видишь, слава Богу, здорова и счастлива.
   Я замѣтила, что тяжелый камень отпалъ отъ сердца Чарли и еще тяжелѣе отъ моего. Я узнала теперь худшее и примирилась съ нимъ. Я не стану скрывать своихъ слабостей, которыхъ не могла преодолѣть; впрочемъ, онѣ всегда какъ-то скоро проходили, и болѣе спокойное, даже, можно сказать, счастливое состояніе души неизмѣнно оставалось при мнѣ.
   Желая вполнѣ укрѣпить свои силы и пріятное расположеніе духа до пріѣзда Ады, я составила вмѣстѣ съ Чарли множество плановъ, чтобъ находиться на свѣжемъ воздухѣ въ теченіе цѣлаго дня. Намъ предстояло гулять до завтрака и рано обѣдать, гулять до и послѣ обѣда, пить чай и потому, опять гулять въ саду; во время прогулки мы должны были влѣзать на каждый пригорокъ, изслѣдовать въ окрестностяхъ каждую дорогу, каждое поле, каждую долину. Что касается до подкрѣпляющихъ и освѣжающихъ средствъ, то добрая ключница мистера Бойторна слѣдила за нами повсюду, имѣя для насъ что-нибудь скушать или выпить, такъ что, когда я садилась отдохнуть, то не случалось ни разу безъ того, чтобы она не явилась передо мной съ корзинкой, съ радостнымъ лицомъ и длинной диссертаціей о необходимости частаго употребленія пищи. Собственно для моей ѣзды тамъ была маленькая шотландская лошадка, съ большой головой, съ коротенькой шеей и спускавшейся на глаза гривой, лошадка, которая умѣла скакать въ галопъ, разумѣется, когда ей хотѣлось, такъ легко и такъ спокойно, что для меня это было настоящее сокровище. Черезъ нѣсколько дней она уже подходила ко мнѣ на мой призывъ, ѣла изъ моихъ рукъ и ходила вслѣдъ за мной. Мы скоро такъ съ нею подружились, что когда она скакала со мной лѣниво или упрямо, по какому-нибудь тѣнистому проселку, и если я бывало поглажу ей шею и скажу: "Стобсъ, я удивляюсь, право, почему ты пойдешь въ галопъ, знавши, что я люблю его; я полагаю, что ты сдѣлаешь мнѣ это удовольствіе и премного обяжешь меня: другой, пожалуй, скажетъ, что ты или упрямъ, или хочешь спать", онъ комически потрясалъ своей головой и тотчасъ поднимался въ галопъ; между тѣмъ какъ Чарли останавливалась и смѣялась съ такимъ наслажденіемъ, что ея смѣхъ замѣнялъ для меня всякую музыку. Я не знаю, кто далъ Стобсу {Stub (стобъ) по англійски пень. Прим. перев.} это имя, но оно такъ натурально шло къ нему, какъ и его грубая мохнатая шерсть. Однажды мы запрягли его въ маленькую коляску и торжественно проѣхали по проселочной дорогѣ миль пять, и въ то время, какъ мы превозносили его до небесъ, онъ, повидимому, оставался очень недоволенъ, что его провожало такъ далеко и такое множество несносныхъ комаровъ, которые во всю дорогу кружились около его ушей, не отлетая отъ него ни на дюймъ; Стобсъ остановился подумать объ этомъ. Я полагаю, что онъ пришелъ къ такому заключенію, что это невыносимо, потому что рѣшительно отказался идти дальше, пока я не передала возжи Чарли, вышла изъ коляски и пошла пѣшкомъ; тогда только онъ поплелся за мной нога за ногу, хотя и выказывалъ нѣкоторое расположеніе, подсовывалъ голову ко мнѣ подъ руку и чесалъ себѣ ухо о мой рукавъ. Тщетно говорила я ему: "послушай, Стобсъ, изъ того, что мнѣ извѣстно о тебѣ, такъ я увѣрена, что ты пойдешь хорошо, если я сяду", и лишь только я отходила отъ него, какъ онъ снова оставался неподвижнымъ. Вслѣдствіе этого я принуждена была попрежнему указывать ему дорогу, и въ этомъ порядкѣ мы возвратились домой, къ величайшему удовольствію деревенскихъ жителей.
   Чарли и я имѣли весьма основательную причину называть нашу деревню самой дружелюбной, потому что въ недѣлю времени жители ея съ такимъ удовольствіемъ смотрѣли на насъ, когда мы проходили мимо, хотя въ теченіе дня мы проходили очень часто, что у каждой хижины насъ встрѣчали радостныя лица. Я еще прежде знала многихъ взрослыхъ людей и почти всѣхъ дѣтей; но теперь даже церковный шпицъ принималъ на себя знакомый и привлекательный видъ. Въ числѣ моихъ новыхъ друзей была престарѣлая женщина, жившая въ такомъ маленькомъ покрытомъ соломой и выбѣленномъ домикѣ, что когда ставни единственнаго окна его открывались на своихъ петляхъ, такъ они закрывали собою весь его лицевой фасадъ. Эта старушка имѣла внука, который служилъ морякомъ. Однажды я написала по ея просьбѣ письмо къ нему, въ началѣ котораго нарисовала уголъ камина, гдѣ она обыкновенно убаюкивала своего внука и гдѣ попрежнему стоялъ его любимый стулъ. Этотъ рисунокъ былъ признанъ всей деревней за удивительнѣйшее произведеніе въ свѣтѣ; но когда пришелъ отвѣтъ изъ Плимута, въ которомъ внукъ упоминалъ, между прочимъ, что онъ возьметъ картинку съ собой въ Америку, и изъ Америки будетъ снова писать, то всю славу, всю честь и аккуратность, которыя по всей справедливости принадлежали почтовому вѣдомству, приписывали исключительно мнѣ за мой рисунокъ.
   Такимъ образомъ, проводя большую часть дня на открытомъ воздухѣ, играя съ дѣтьми, разговаривая съ добрыми сосѣдями, заглядывая, по приглашенію, въ хижины ихъ и оставаясь тамъ на нѣсколько минутъ, занимаясь воспитаніемъ Чарли и отправляя къ Адѣ ежедневно длинныя письма, мнѣ едва доставало времени подумать о своей маленькой потерѣ, и я почти постоянно была весела. Если иногда эта потеря и приходила мнѣ на мысль, то это для того только, чтобъ я была еще дѣятельнѣе и скорѣе забыла о ней. Однажды она отозвалась въ моемъ сердцѣ сильнѣе, чѣмъ я ожидала, и именно, когда одно изъ моихъ любимыхъ дѣтей сказало своей матери:
   -- Мать, почему эта леди не такъ хороша теперь, какъ прежде?
   Впрочемъ, когда я убѣдилась, что ребенокъ этотъ любилъ меня нисколько не меньше противъ прежняго, и проводилъ по лицу моему своей пухленькой ручкой съ какимъ-то состраданіемъ и ласкою, я снова успокаивалась и снова ее забывала. Мнѣ встрѣчалось множество случаевъ, которые убѣждали меня, къ моему величайшему утѣшенію, какъ натурально для добрыхъ и чувствительныхъ сердецъ быть внимательными и нѣжными къ людямъ, стоящимъ отъ насъ ступенью ниже во всѣхъ отношеніяхъ. Одинъ изъ такихъ случаевъ въ особенности тронулъ меня. Возвращаясь изъ парка, я зашла въ нашу маленькую церковь, гдѣ только что кончился обрядъ бракосочетанія, и молодой четѣ предстояло росписаться въ метрической книгѣ. Женихъ, которому въ первый разъ въ жизни пришлось держать перо въ рукѣ, сдѣлалъ грубый крестъ вмѣсто подписи; невѣста сдѣлала то же самое. Въ послѣднее пребываніе мое у мистера Бойторна, я знала, что эта невѣста не только была самая хорошенькая дѣвочка во всей деревнѣ, но считалась также отличной ученицей въ школѣ, и, разумѣется, теперь я посмотрѣла на нее съ удивленіемъ. Она. подошла ко мнѣ съ боку о прошептала, между тѣмъ какъ въ свѣтлыхъ глазахъ ея плавали слезы нѣжной любви и восхищенія:
   -- Онъ очень добрый человѣкъ, миссъ; но не умѣетъ писать... онъ станетъ учиться у меня... и я ни за что на свѣтѣ не хотѣла бы пристыдитъ его!
   "Чего же мнѣ-то бояться,-- подумала я,-- когда я вижу столько благородства въ душѣ дочери простого работника!"
   Вѣтеръ дулъ на меня такъ свѣжо и съ такой оживляющей силой, какъ и прежде, и румянецъ здоровья точно также появлялся на моемъ новомъ лицѣ, какъ и на старомъ. На Чарли нельзя было смотрѣть безъ удовольствія, такъ она была счастлива и такъ румяна; мы обѣ проводили день съ наслажденіемъ и всю ночь спали спокойно.
   Въ паркѣ Чесни-Воулда было одно мое любимое мѣсто, гдѣ стояла скамейка, и откуда представлялся очаровательный видь. Лѣсъ какъ будто нарочно былъ очищенъ и открытъ, чтобъ придать ландшафту болѣе прелести; за этимъ лѣсомъ свѣтлая, озаренная лучами солнца картина была такъ восхитительна, что я каждый день отдыхала здѣсь по крайней мѣрѣ разъ. Живописная часть господскаго дома, называемая площадкой Замогильнаго Призрака, рельефно выступала впередъ и отдѣлялась отъ всего зданія; названіе, пробуждающее въ душѣ невольный страхъ, старинная легенда, передаваемая изъ рода въ родь въ фамиліи Дэдлоковъ, легенда, которую я слышала отъ мистера Бойторна, и которая имѣла неразрывную связь съ этой площадкой, смѣшивались съ этой картиной, придавали си какую-то таинственную занимательность, въ дополненіе къ ея дѣйствительнымъ прелестямъ. Тутъ же находился отлогій берегъ, усыпанный роскошными фіалками, и такъ какъ единственнымъ удовольствіемъ Чарли во время прогулки было собирать полевые цвѣты, то это мѣсто такъ же нравилось ей, какъ и мнѣ.
   Напрасно стали бы спрашивать меня, почему я никогда не подходила близко къ дому, никогда не входила въ него. По прибытіи моемъ, я узнала, что изъ Дэдлоковъ никого не было здѣсь, и никого не ждали. Нельзя сказать, что я не любопытствовала, не интересовалась осмотрѣть этотъ домъ; напротивъ, я часто сидѣла на своемъ любимомъ мѣстѣ, представляя себѣ расположеніе комнатъ, удивляясь тому, неужели и въ самомъ дѣлѣ эхо шаговъ замогильнаго призрака отзывалось по временамъ, какъ говоритъ преданіе, на одинокой террасѣ. Неопредѣленное чувство, которое пробудила во мнѣ леди Дэдлокъ, быть можетъ, имѣло нѣкоторое вліяніе на то, что я не приближалась къ дому, даже и во время ея отсутствія. А не могу утвердительно сказать, знаю только, что ея лицо и вообще вся ея фигура имѣли съ этимъ какую-то связь. Не смѣю сказать, что они отталкивали меня, хотя меня дѣйствительно что-то отталкивало. Но по этой или по какой либо другой причинѣ, только я ни разу не подходила къ нему до самаго того дня, къ которому приближается мой разсказъ.
   Я отдыхала на моемъ любимомъ мѣстѣ, послѣ длинной прогулки, а Чарли собирала фіалки, не въ дальнемъ отъ меня разстояніи. Я смотрѣла на площадку Замогильнаго Призрака, лежавшую въ глубокой тѣни всего зданія замка, подернутаго прозрачной синевой, и рисовала въ своемъ воображеніи образъ того призрака, который посѣщалъ ее, какъ вдругъ я замѣтила, что черезъ паркъ приближается ко мнѣ человѣческая фигура. Перспектива была такая длинная, такъ затемнена густыми листьями, и падающія на землю тѣни отъ вѣтвей до такой степени дѣлали фигуру эту неопредѣленною, что съ перваго раза я никакъ не могла догадаться, мужская она была или женская. Маю по малу она начала обозначаться; это была женская фигура... фигура леди... фигура леди Дэдлокъ. Она была одна и подходила, какъ я замѣтила, къ моему удивленію, къ тому мѣсту, гдѣ я сидѣла, ускореннымъ, противъ обыкновенія, шагомъ.
   Я была испугана ея неожиданнымъ появленіемъ. Она была такъ близко, когда я узнала ее, что мы могли бы разговаривать. Я хотѣла было встать и продолжать прогулку. Но я не могла. Я оставалась неподвижною. Я осталась на мѣстѣ не столько по умоляющему жесту съ ея стороны, не столько по ея быстрой походкѣ и распростертымъ впередъ рукамъ, не столько по сильной перемѣнѣ въ си манерѣ и по отсутствію надменной холодности и самопринужденія, сколько по чему-то особенному въ ея лицѣ, о которомъ я такъ часто тосковала, которое видѣла во мнѣ, будучи ребенкомъ; по какому-то особенному выраженію, котораго я не видала ни въ какомъ лицѣ, котораго я никогда не замѣчала въ ея лицѣ.
   Страхъ и робость овладѣли мною, и я кликнула Чарли. Леди Дэдлокъ остановилась и въ одинъ моментъ сдѣлалась той, какою я знавала ее.
   -- Миссъ Соммерсонъ, извините, я, кажется, испугала васъ,-- сказала она, медленно приближаясь ко мнѣ.-- Вы еще несовсѣмъ поправились. Я знаю, вы были очень нездоровы. Мнѣ очень больно было слышать это.
   Какъ не могла я пошевелиться на скамейкѣ, на которой сидѣла, такъ точно не имѣла я возможности отвести глазъ своихъ отъ ея блѣднаго лица. Она подала мнѣ руку, и ея мертвенный холодъ, такъ несогласовавшійся съ принужденнымъ спокойствіемъ въ чертахъ ея лица, еще болѣе усиливалъ очарованіе, подъ вліяніемъ котораго я находилась. Я не умѣю сказать, что въ эту минуту происходило въ моихъ блуждающихъ мысляхъ.
   -- Вы теперь поправляетесь?-- спросила она ласково.
   -- За минуту передъ этимъ я ли прыгаетъ для блага неблагодарной страны, не удостоившей ея даже пенсіи.
   Миледи не старается занимать многочисленныхъ гостей г рѣдко показывается днемъ, такъ какъ все еще хвораетъ; не одно лишь ея появленіе доставляетъ огромное облегченіе на всѣхъ этихъ скучныхъ обѣдахъ, несносныхъ завтракахъ, балахъ и другихъ меланхолически-церемонныхъ торжествахъ, ибо. что касается сэра Лейстера, онъ рѣшительно не способенъ понять, какъ кто-нибудь, удостоенный чести быть подъ его кровомъ, можетъ еще въ чемъ-нибудь нуждаться, и своимъ величественнымъ самодовольствомъ производитъ на общество дѣйствіе великолѣпнаго холодильника.
   Каждый день кузены галопируютъ или трусятъ рысцой то по пыльнымъ улицамъ, то по проселочнымъ дорогамъ, разъѣзжая по избирательнымъ собраніямъ и комитетамъ (въ кожаныхъ перчаткахъ и съ биному. въ рукахъ -- по деревнямъ, въ замшевыхъ и съ хлыстикомъ -- по городкамъ), каждый день рапортуютъ о своихъ подвигахъ сэру Лейстеру, и каждый день по поводу этихъ рапортовъ, обыкновенно послѣ обѣда, сэръ Лейстеръ преподаетъ имъ свои поученія.
   Каждый день всѣ незанятые люди безпокойнаго права имѣютъ такой видъ, какъ будто нашли себѣ занятіе. Каждый день Волюмнія бесѣдуетъ съ сэромъ Лейстеромъ о положеніи націи, и на основаніи этихъ бесѣдъ баронетъ начинаетъ склоняться къ заключенію, что Волюмнія мыслящая женщина, а вовсе не такая простушка, какою онъ считалъ ее прежде.
   -- Какъ идутъ наши дѣла? Все ли у насъ благополучно? спрашиваетъ миссъ Волюмнія въ ажитаціи.
   Важныя національныя дѣла близятся къ концу; еще нѣсколько дней -- и золотой и пивной дождь прекратится. Въ гостиной только что показался по окончаніи обѣда сэръ Лейстеръ -- яркая звѣзда первой величины, -- окруженный тучами кузеновъ.
   -- Волюмнія, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ, держащій въ рукахъ какой-то длинный реестръ,-- наши дѣла идутъ удовлетворительно.
   -- Удовлетворительно! только-то!
   На дворѣ прекрасная лѣтняя погода, но для сэра Лейстера до вечерамъ разводятъ въ каминѣ огонь. Онъ садится на свое обычное мѣсто у экрана и повторяетъ твердымъ и отчасти недовольнымъ тономъ, который долженъ означать: я не то, что всѣ простые смертные, и слова мои нельзя понимать въ такомъ простомъ смыслѣ.
   -- Волюмнія, наши дѣла идутъ удовлетворительно.
   По крайней мѣрѣ нѣтъ оппозиціи вашей партіи? Вопрошаетъ Волюмнія съ надеждой.
   -- Нѣтъ, Волюмнія. Безумная страна, -- съ сожалѣніемъ долженъ констатировать прискорбный фактъ,-- во многомъ утратила здравый смыслъ, но...
   -- Но не настолько, чтобъ дойти до оппозиціи вамъ. Какъ я рада это слышать.
   Этими словами Волюмнія опять входитъ въ милость. Сэръ Лейстеръ благосклонно склоняетъ голову, какъ бы говоря: А все-таки она мыслящая женщина, хотя по временамъ и бываетъ опрометчива.
   Замѣчаніе перезрѣлой красавицы является въ сущности совершенно излишнимъ: сэръ Лейстеръ предъявляетъ массѣ свою кандидатуру какъ приказъ по арміи, который подлежитъ наискорѣйшему исполненію. Относительно же двухъ другихъ принадлежащихъ ему мѣстъ, менѣе важныхъ, онъ ограничивается тѣмъ, что просто посылаетъ туда своихъ кандидатовъ съ заказомъ мастерамъ: потрудитесь выкроить изъ этого матерьяла двухъ членовъ парламента и прислать, когда будутъ готовы.
   -- Однакожъ, Волюмнія, я долженъ сказать, что, къ сожалѣнію, во многихъ мѣстахъ народъ обнаружилъ дурное направленіе и правительство встрѣтило оппозицію самую опредѣленную и самую неукротимую!
   -- Пре-зрѣн-ны-е! произноситъ Волюмнія.
   Оглянувъ кузеновъ, размѣстившихся на оттоманкахъ и диванахъ, сэръ Лейстеръ продолжаетъ:
   -- И даже во многихъ, точнѣе говоря во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ правительство одержало верхъ надъ крамольниками...
   Замѣтимъ мимоходомъ, что Кудлисты всегда крамольники въ глазахъ Дудлистовъ, которые въ свою очередь занимаютъ то же положеніе у Кудлистовъ.
   -- ...хотя мое достоинство, какъ англичанина, оскорбляется, но я принужденъ признать, что даже и тамъ наша партія восторжествовала лишь при помощи громадныхъ издержекъ: сотенъ (сэръ Лейстеръ глядитъ на кузеновъ и его благородное негодованіе растетъ), сотенъ тысячъ фунтовъ!
   Если у Волюмніи есть недостатокъ -- то это избытокъ наивности; конечно, наивность удивительно идетъ къ передничку и пелеринкѣ, но не совсѣмъ гармонируетъ съ румянами и жемчужнымъ ожерельемъ. Какъ бы то ни было, наивность побуждаетъ миссъ Волюмнію спросить:
   -- На что?
   -- Волюмнія! строго предостерегаетъ ее сэръ Лейстеръ.-- Волюмнія!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не то! восклицаетъ Волюмнія, слегка взвизгнувъ.-- Какъ я глупа! Я хотѣла сказать: какъ жаль!
   -- Очень радъ слышать, что вы хотѣли сказать, "какъ жаль", произноситъ сэръ Лейстеръ.
   Волюмнія спѣшитъ высказать, что всѣхъ этихъ возмутительныхъ людей, которые оскорбляюгь достоинство англичанъ, слѣдуетъ судить, какъ измѣнниковъ, и насильно заставить ихъ поддерживать правое дѣло.
   -- Очень радъ слышать, Волюмнія, повторяетъ баронетъ, умилостивленный и смягченный такими чувствами,-- очень радъ слышать, что вы хотѣли сказать: "какъ жаль", ибо это позоръ для избирателей. Но такъ какъ вы неосторожно, хотя и не преднамѣренно, задали мнѣ необдуманный вопросъ: "на что?" то позвольте отвѣтить вамъ: на необходимыя издержки. Полагаю, что здравый смыслъ подскажетъ вамъ не затрогивать болѣе этого предмета ни здѣсь, ни гдѣ бы то ни было въ другомъ мѣстѣ.
   Сэръ Лейстеръ считаетъ себя обязаннымъ сдѣлать Волюмніи это внушеніе, ибо много толкуютъ о томъ, что въ двухъ стахъ петиціяхъ "необходимыя издержки" будутъ названы словомъ "подкупъ", ибо нашлись такіе безстыдные насмѣшники, которые предложили выпустить изъ церковной службы молитву о членахъ перламента и предписать конгрегаціи вѣрныхъ молиться о шестьсотъ пятидесяти восьми джентльменахъ, потерявшихъ умственныя способности.
   Нѣсколько оправившись послѣ полученнаго выговора, Волюмнія говорить:
   -- Я думаю, мистеру Телькингорну была масса работы.
   Сэръ Лейстеръ широко раскрываетъ глаза.
   -- Не знаю, почему у мистера Телькингорна должно прибавиться работы? Онъ не кандидатъ. Не знаю, какія обязательства могли на немъ лежать?
   Волюмнія думаетъ, что быть можетъ онъ содѣйствовалъ. Сэръ Лейстеръ хотѣлъ бы знать: кому и въ чемъ? Совершенно растерявшаяся Волюмнія смущенно лепечетъ, что быть можетъ кто нибудь нуждался въ совѣтахъ и указаніяхъ мистера Телькни горна.
   Сэръ Лейстеръ не имѣетъ рѣшительно никакихъ свѣдѣній о томъ, нуждался ли это время какой нибудь кліентъ мистера Телькингорна въ его помощи.
   Леди Дэдлокъ сидитъ у открытаго окна, положивъ руку на подоконную подушку и устремивъ взглядъ въ паркъ, гдѣ ложатся ночныя тѣни; съ тѣхъ поръ, какъ упомянуто имя стряпчаго, она, повидимому, прислушивается къ разговору.
   Необычайно тщедушный кузенъ съ усиками тайно замѣчаетъ со своей кушетки:
   -- Вче'а я отъ кого-то с'ыша'ъ, что Теъкинго'въ уѣха'ъ по какому-то дѣ'у въ го'нозаводческій ок'угъ и ве'нется сегодня; пожа'уй онъ явится съ вѣстью о по'аженіи Куд'я.
   Въ эту минуту Меркурій, явившійся съ кофе, докладываетъ сэру Лейстеру, что мистеръ Телькингорнъ прибылъ и теперь обѣдаетъ. Миледи на мгновеніе поворачиваетъ голову, потомъ по прежнему смотритъ въ окно.
   Волюмнія объявляетъ, что она въ восторгѣ отъ пріѣзда очаровательнаго мистера Телькингорна. Это такой оригинальный, такой загадочный человѣкъ; знаетъ кучу интересныхъ вещей и молчитъ какъ могила. Волюмнія убѣждена, что онъ франкмасонъ; навѣрное онъ начальникъ ложи, носитъ передникъ и возсѣдаетъ какъ идолъ среди шандаловъ и лопатокъ. Всѣ эти игривыя замѣчанія прелестной дѣвы высказываются дѣтски наивнымъ тономъ.
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ я здѣсь, онъ еще ни разу и былъ въ Чизни-Вудѣ. Я боялась, что онъ разобьетъ мнѣ сердце своимъ непостоянствомъ. Иногда мнѣ казалось, что онъ уже умеръ!
   Какая-то тѣнь легла на лицо миледи; можетъ быть это надвинулся вечерній сумракъ, а можетъ быть ея чело омрачилось мыслью: "я желала "бы, чтобъ онъ умеръ!"
   -- Здѣсь мистеръ Телькингорнъ всегда-желанный гость, говоритъ сэръ Лейстеръ.-- Онъ всегда и вездѣ одинаково скроменъ. Это вполнѣ достойная личность и пользуется заслуженнымъ уваженіемъ.
   Разслабленный кузенъ думаетъ, что "Тёъкппго'въ ко'оссаъно богатъ".
   -- Везъ сомнѣнія онъ занимаетъ прочное положеніе, говоритъ сэръ Лейстеръ.-- Ему отлично платятъ, а въ высшемъ обществѣ онъ принятъ почти на равной ногѣ.
   Всѣ вздрагиваютъ: по близости раздался выстрѣлъ.
   -- Ахъ, Боже мой, что это! взвизгиваетъ Волюмнія.
   -- Это крыса, говорить миледи,-- должно быть застрѣлили крысу.
   Входитъ мистеръ Телькингорнъ въ сопровожденіи Меркуріевъ съ зажженными лампами и свѣчами.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не надо, говоритъ сэръ Лейстеръ.-- Вы, миледи, не прочь посидѣть въ сумеркахъ?
   Напротивъ, миледи очень рада.
   -- А вы, Волюмнія?
   О! сидѣть и бесѣдовать въ темнотѣ -- для Волюмніи ничего не можетъ быть восхитительнѣе!
   -- Въ такомъ случаѣ унесите огонь, говоритъ сэръ Лейстеръ.-- Прошу меня извинить, Телькингорнъ, какъ поживаете?
   Мистеръ Телькингорнъ приближается по обыкновенію не спѣша, свидѣтельствуетъ свое почтеніе миледи, пожимаетъ руку сэру Лейстеру и садится по другую сторону маленькаго столика съ газетами -- мѣсто, которое онъ всегда занимаетъ, когда готовится что нибудь сообщить баронету.
   Сэръ Лейстеръ выражаетъ опасеніе, какъ бы миледи, которой и безъ того нездоровится, не простудилась у открытаго окна; миледи благодаритъ его, но желаетъ остаться у окна, потому что здѣсь больше воздуха. Сэръ Лейстеръ встаетъ, укутываетъ ее шарфомъ и возвращается на прежнее мѣсто. Тѣмъ временемъ мистеръ Телькингорнъ нюхаетъ табакъ.
   -- Чѣмъ кончилась битва? спрашиваетъ сэръ Лей стеръ.
   -- Неудачей. Дѣло провалилось съ самаго начала: они провели своихъ кандидатовъ. Вы совершенно разбиты: три противъ одного.
   Мистеръ Телькингорнъ настолько политиченъ, что не имѣетъ никакихъ политическихъ мнѣній, поэтому онъ не говоритъ "мы", а "вы" разбиты.
   Сэръ Лейстеръ величественъ въ своемъ гнѣвѣ. Волюмнія никогда не слыхивала ничего подобнаго. Разслабленный кузенъ утверждаетъ, что такъ будетъ, пока "не заткнутъ г'отокъ этимъ ме'завцамъ".
   Когда возстановилось молчаніе, мистеръ Телькингорнъ говоритъ:
   -- Это вѣдь то именно мѣсто, гдѣ хотѣли выставить кандидатомъ сына мистрисъ Роунсвель.
   -- Да, я помню, вы тогда говорили: онъ имѣлъ настолько такта и смысла, что отклонилъ это предложеніе. Никоимъ образомъ не могу одобрить мнѣній, выраженныхъ имъ въ этой самой комнатѣ во время нашего свиданія, но съ удовольствіемъ отдаю ему справедливость: этимъ отказомъ онъ безспорно выказалъ пониманіе приличій.
   -- Которое однакожъ не помѣшало ему принять дѣятельное участіе въ настоящихъ выборахъ.
   Слышно, какъ сэръ Лейстеръ тяжело переводитъ духъ.
   -- Такъ-ли я васъ понялъ? Сынъ мистрисъ Роунсвель принялъ участіе въ настоящихъ выборахъ?
   -- Необычайно дѣятельное.
   -- Противъ...
   -- Конечно противъ васъ. Онъ не дурной ораторъ, говоритъ ясно и энергично. Его рѣчь очень повредила вамъ, онъ имѣетъ большое вліяніе. Онъ былъ полнымъ господиномъ при подачѣ голосовъ.
   Хотя никому не видно, но для всѣхъ несомнѣнно, что сэръ Лейстеръ выказываетъ величественное изумленіе.
   Мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ, какъ заведенная машина.
   -- И ему много помогалъ сынъ.
   -- Его сынъ? переспрашиваетъ сэръ Лейстеръ съ зловѣщею мягкостью.
   -- Да, его сынъ.
   -- Тотъ, который хотѣлъ жениться на дѣвушкѣ, находящейся въ услуженіи у миледи?
   -- Тотъ самый. У него только одинъ сынъ.
   Послѣ томительной паузы, впродолженіе которой присутствующіе слышали сопѣніе баронета и могли догадываться о степени его изумленія, сэръ Лейстеръ говоритъ:
   -- Въ такомъ случаѣ клянусь честью и жизнью, клянусь моей репутаціей и принципами,-- оплоты, охранявшіе общество, подорваны, воды хлынули и уничтожили всѣ границы, расшатали всѣ связи, которыми держится общественный строй!
   Общій взрывъ негодованія. Волюмнія думаетъ, что настало время, когда власть должна вступиться и принять рѣшительныя мѣры. Разслабленный кузенъ думаетъ, что: "ст'ана бѣшены мъ га'опомъ несется къ чо'ту".
   -- Прошу прекратить обсужденіе этого вопроса, говоритъ задыхаясь сэръ Лейстеръ.-- Комментаріи излишни. Что касается до молодой дѣвушки, надѣюсь, миледи...
   -- Я не намѣрена съ ней разстаться, отзывается со своего мѣста миледи тихимъ, но рѣшительнымъ тономъ.
   -- Я не думалъ этого предлагать, возражаетъ сэръ Лейстеръ,-- очень радъ, что вы такъ рѣшили. Я льщу себя надеждой, что, сочтя ее достойной своего покровительства, вы употребите все свое вліяніе, чтобъ удалить ее отъ этихъ опасныхъ людей. Вы можете указать ей, какъ гибельно отзовутся связи съ такими людьми на обязанностяхъ и принципахъ; вы можете сохранить ее для лучшей доли. Ей можно дать понять, что, вѣроятно, черезъ нѣкоторое время въ Чизни-Вудѣ для нея найдется мужъ, который... послѣ минутнаго размышленія сэръ Лейстеръ добавляетъ:-- который не оторветъ ее отъ алтарей предковъ.
   Сэръ Лейстеръ предлагаетъ миледи свои замѣчанія съ тою же почтительностью и вѣжливостью, съ какой всегда обращается къ ней. Въ отвѣтъ она только киваетъ головою. Луна взошла и своимъ блѣднымъ холоднымъ сіяніемъ освѣщаетъ лицо миледи.
   -- Однакожъ замѣчательно какъ эти люди по своему горды.
   -- Горды? Сэръ Лейстеръ не вѣритъ своимъ ушамъ.
   -- Меня нисколько не удивитъ, если они откажутся отъ этой дѣвушки, не дожидаясь, чтобъ она отказалась отъ нихъ, и не только отецъ, а даже и влюбленный разумѣется въ томъ случаѣ, если она, останется въ Чизни-Вудѣ при настоящихъ обстоятельствахъ.
   -- Вотъ какъ! говоритъ сэръ Лейстеръ весь дрожа.-- Вы, мистеръ Телькингорнъ, должны ихъ близко знать, вы были тамъ.
   -- Именно такъ, сэръ Лейстеръ, это фактъ. Да вотъ, я могу разсказать одну исторію, съ разрѣшенія миледи...
   Миледи даетъ разрѣшеніе наклоненіемъ головы. Волюмнія въ восторгѣ,-- исторія! Наконецъ-то мистеръ Телькингорнъ что нибудь разскажетъ! а будетъ въ ней привидѣніе?
   -- Нѣтъ, это не сказка, а быль.
   Мистеръ Телькингорнъ на минуту умолкаетъ и затѣмъ повторяетъ гораздо выразительнѣе, чѣмъ говоритъ обыкновенно:
   -- Быль, миссъ Дэдлокъ. Подробности я узналъ только недавно, сэръ Лейстеръ, ихъ немного. Эта исторія подтверждаетъ на примѣрѣ то, что я сказалъ. Имена лицъ я пока опущу; надѣюсь, леди Дэдлокъ не сочтетъ меня за это невѣжливымъ.
   При свѣтѣ каминнаго огня можно видѣть, что мистеръ Телькингорнъ поворачивается къ окну, освѣщенному луною. Цри свѣтѣ луны можно видѣть леди Дэдлокъ, спокойную и невозмутимую.
   -- У одного согражданина этого мистера Роунсвеля, находящагося въ совершенно такихъ же обстоятельствахъ, и притомъ, какъ мнѣ разсказывали, человѣка состоятельнаго, была дочь, которая обратила на себя вниманіе одной знатной леди,-- знатной не въ сравненіи съ нимъ, а настоящей знатной леди: мужемъ ея былъ джентльменъ такой же высокопоставленный какъ вы, сэръ Лейстеръ.
   Сэръ Лейстеръ снисходительно киваетъ и говорить:
   -- Такъ, мистеръ Телькингорнъ,-- это должно означать, что, въ такомъ случаѣ, леди дѣйствительно стояла необычайно высоко.
   -- Эта леди, богатая, прекрасная, полюбила дѣвушку, приблизила къ себѣ и была къ ней очень добра. Но у леди, при ея высокомъ положеніи, была одна тайна, которую она скрывала много лѣтъ. Въ ранней молодости она была обручена съ однимъ негодяемъ,-- онъ былъ офицеръ, кажется капитанъ,-- знакомство съ которымъ не могло повести ни къ чему хорошему. Замужъ за него она не вышла, но у нея былъ ребенокъ, и капитанъ былъ отцомъ этого ребенка.
   При свѣтѣ камина можно видѣть, что мистеръ Телькингорнъ смотритъ на освѣщенное луною окно. При свѣтѣ луны можно видѣть спокойный и невозмутимый профиль леди Дэдлокъ.
   -- Когда капитанъ умеръ, леди сочла себя спасенной, но вслѣдствіе стеченія обстоятельствъ тайна открылась; не буду утомлять васъ разсказомъ о томъ, какъ это случилось; какъ мнѣ передавали, началось съ того, что леди позволила себѣ однажды неосторожно чему-то удивиться. Это показываетъ, какъ трудно даже самымъ твердымъ людямъ -- она была очень твердаго характера -- быть постоянно на-сторожѣ. Можете себѣ представить, какое впечатлѣніе произвело въ домѣ открытіе тайны; можете представить себѣ, сэръ Лейстеръ, въ какомъ горѣ былъ мужъ. Но въ настоящую минуту это насъ не касается. Когда согражданинъ мистера Роуисвеля узналъ все, онъ не допустилъ свою дочь пользоваться покровительствомъ знатной леди и жить въ ея домѣ; ему казалось, что оставаться тамъ -- позоръ и униженіе для его дочери. До такой степени онъ былъ гордъ. И онъ увезъ свою дочь, нисколько не оцѣнивъ оказанной ему и ей чести, напротивъ, онъ такъ сердился, такъ стыдился положенія, которое занимала его дочь, какъ-будто эта леди была самой послѣдней женщиной. Вотъ и весь мой разсказъ. Надѣюсь, леди Дэдлокъ извинитъ за грустную исторію.
   По поводу слышаннаго высказываются мнѣнія, болѣе или менѣе несогласныя съ млѣніемъ Волюмиіи. Прелестная дѣва не можетъ повѣрить, чтобъ могла быть такая леди, и считаетъ всю исторію выдумкой. Большинство склоняется къ мнѣнію, высказанному разслабленнымъ кузеномъ въ нѣсколькихъ краткихъ словахъ:
   -- Е'унда. Къ чо'ту этого сог'ажданина.
   Сэръ Лейстеръ приписываетъ все Уату Тайлору и предсказываетъ, какихъ грядущихъ событій слѣдуетъ ожидать.
   Общій разговоръ продолжается недолго, ибо съ тѣхъ поръ, какъ начались "необходимыя издержки", въ Чизни-Вудѣ ложатся поздно, сегодня же первый вечеръ, который проводятъ въ своемъ семейномъ кругу, послѣ десяти часовъ сэръ Лейстеръ проситъ мистера Телькингорна позвонить, чтобъ принесли свѣчи. Къ этому времени потокъ луннаго свѣта затопилъ все окно, у котораго сидитъ миледи. Теперь, въ первый разъ за весь вечеръ, миледи мѣняетъ позу, встаетъ съ мѣста и подходить къ столу за стаканомъ воды; кузены, щурясь, какъ летучія мыши, отъ яркаго свѣта, бросаются толпою, чтобъ подать миледи стаканъ. Волюмнія, которая всегда не прочь подкрѣпиться, за неимѣніемъ лучшаго тоже беретъ стаканъ съ водой и отпиваетъ крошечный глотокъ, какъ птичка. Миледи, граціозная, самоувѣренная, провожаемая восхищенными взорами, медленно проходитъ анфиладу комнатъ, рядомъ съ Волюмніей, и прелестная нимфа далеко не выигрываетъ отъ этого сосѣдства.
   

ГЛАВА X.
Въ комнатѣ мистера Телькингорна.

   Мистеръ Телькингорнъ приходитъ въ свою комнату въ башнѣ немного усталый, вѣроятно, съ дороги, хотя онъ ѣхалъ не спѣша. На его лицѣ такое выраженіе, точно онъ исполнилъ трудное дѣло и доволенъ собою.
   Сказать о человѣкѣ, такъ строго и неуклонно обуздывающемъ всякое проявленіе своихъ чувствъ, что онъ торжествуетъ, было бы такою же нелѣпостью, какъ предположить, что его можетъ волновать любовь, жалость или тому подобныя романтическія слабости.
   Онъ только спокойно доволенъ. Быть можетъ, онъ наслаждается сознаніемъ своей усилившейся власти теперь, когда, крѣпко сжавъ и заложивъ за спину жилистыя руки, онъ безшумно прогуливается по комнатѣ.
   На огромномъ письменномъ столѣ лежитъ груда бумагъ, тутъ же горитъ лампа подъ зеленымъ абажуромъ, лежатъ очки, къ столу придвинуто удобное кресло -- по всему видно, что мистеръ Телькингорнъ намѣревался передъ сномъ еще позаняться. Но онъ не расположенъ работать: заглянувъ мелькомъ въ приготовленныя бумаги, причемъ онъ низко пригибается къ нимъ, такъ какъ, по слабости зрѣнія, вечеромъ плохо разбираетъ даже печать, онъ открываетъ окно и выходитъ изъ своей башни на свинцовую кровлю. Тамъ онъ медленно ходитъ взадъ и впередъ, прохлаждая себя, если только можетъ прохлаждать себя такой хладнокровный человѣкъ, послѣ исторіи, разсказанной имъ въ большой гостиной.
   Были времена, когда такіе ученые мужи, какъ мистеръ Телькингорнъ, взбирались по ночамъ на башни и глядѣли на небо, чтобъ по звѣздамъ прочесть свою судьбу; сегодня на небѣ видны миріады звѣздъ, правда, не очень блестящихъ при яркомъ свѣтѣ лупы. Если мистеръ Телькингорнъ, прогуливаясь но свинцовымъ плитамъ, отыскиваетъ на небѣ свою звѣзду, то, должно быть, это одна изъ самыхъ блѣдныхъ звѣздъ, когда на землѣ у нея такой представитель.
   Быть можетъ, незачѣмъ мистеру Телькнигорну такъ далеко отыскивать свою судьбу, быть можетъ, она начертана гораздо ближе.
   Онъ продолжаетъ ходить, мысли его, вслѣдъ за взглядомъ, унеслись куда-то въ даль; вдругъ онъ останавливается у окна,-- онъ видитъ устремленные на него чьи-то глаза. Его комната низка, наружная дверь какъ разъ противъ окна и въ эту стеклянную дверь смотрятъ изъ корридора чьи-то глаза. Онъ хорошо знаетъ эти глаза. Ужъ много лѣтъ къ его щекамъ не приливала кровь такъ* сильно и внезапно, какъ теперь, когда онъ узналъ леди Дэдлокъ.
   Онъ входитъ въ комнату, миледи тоже входитъ и запираетъ за собою не только стеклянную, но и вторую плотную дверь. Въ ея глазахъ что-то тревожное -- гнѣвъ или страхъ? Видъ у нея такой же, какъ и въ гостиной два часа тому назадъ; та же невозмутимость, то же самообладаніе.
   Страхъ или гнѣвъ?-- онъ не можетъ рѣшить. Эта блѣдность, эта сосредоточенность -- признаки страха или гнѣва?
   -- Леди Дэдлокъ?
   Она молчитъ и опускается въ кресло.
   Они смотрятъ другъ на друга, какъ два изваянія.
   -- Зачѣмъ разсказали вы имъ всѣмъ мою исторію?
   -- Мнѣ было нужно увѣдомить васъ, леди Дэдлокъ, что она мнѣ извѣстна.
   -- Вы давно ее знаете?
   -- Подозрѣвалъ давно, достовѣрно узналъ недавно.
   -- Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ?
   -- Нѣтъ, нѣсколько дней.
   Онъ стоитъ передъ ней, положивъ одну руку на спинку стула, другую заложивъ за бортъ своего старомоднаго жилета, въ той же самой позѣ, въ какой онъ всегда стоитъ передъ пою со времени ея замужества; та же формальная учтивость, то же сдержанное вниманіе, которыя могутъ быть и вызовомъ, все тотъ же холодный, непроницаемый человѣкъ и держитъ себя на томъ же почтительномъ разстояніи какъ-будто ничто не измѣнилось.
   -- Правда относительно бѣдной дѣвушки?
   Онъ качаетъ головою и наклоняется впередъ, не вполнѣ понимая вопросъ.
   -- То, что вы разсказали, правда? Ея друзья знаютъ мою исторію? Она сдѣлалась притчей во языцѣхъ, о ней кричатъ на улицахъ?
   Такъ: гнѣвъ, страхъ, стыдъ -- все вмѣстѣ. Какая однако энергія у этой женщины, какъ она сдерживаетъ чувства, бушующія въ ея груди!
   Такъ думаетъ мистеръ Телькингорнъ, глядя на миледи, и его лохматыя сѣдыя брови сдвигаются чуточку больше обыкновеннаго подъ ея пристальнымъ взоромъ.
   -- Нѣтъ, леди Дэдлокъ, это только гипотеза, возникшая у меня вслѣдствіе нѣсколькихъ высокомѣрныхъ словъ, безсознательно сказанныхъ сэромъ Лейстеромъ. Но когда узнаютъ все, эта гипотеза станетъ дѣйствительностью.
   -- Значитъ, пока еще не знаютъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Могу ли я отвратить бѣду, грозящую бѣдной дѣвушкѣ, и спасти ее прежде, чѣмъ все узнается?
   -- По этому пункту не могу вамъ дать удовлетворительнаго отвѣта, леди Дэдлокъ, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ и, съ жаднымъ любопытствомъ наблюдая ея внутреннюю борьбу, думаетъ: "Самообладаніе и сила этой женщины просто изумительны!"
   -- Сэръ, начинаетъ она, сдѣлавъ надъ собой неимовѣрное усиліе, чтобъ говорить явственно, -- я выскажусь яснѣе. Не оспариваю вашей гипотезы; я давно ее предвидѣла такъ же ясно, какъ вы, и почувствовала ея неизбѣжность, когда увидѣла впервые мистера Роунсвеля. Я поняла, что, знай онъ всю правду, онъ счелъ бы мою привязанность и покровительство неизгладимымъ пятномъ для бѣдной, ни въ чемъ неповинной дѣвушки. Но я интересуюсь этой дѣвушкой, вѣрнѣе -- интересовалась, ибо меня больше здѣсь не будетъ, и, если вы обѣщаете помнить объ этомъ, попираемая вами женщина сочтетъ это за большую милость съ вашей стороны.
   Внимательно слушающій мистеръ Телькингорнъ отвергаетъ послѣднія слова миледи, выражая пожатіемъ плечъ свое самоуничиженіе, и еще больше сдвигаетъ свои сѣдыя брови.
   -- Вы меня предупредили объ огласкѣ, которая меня ожидаетъ,-- благодарю васъ. Можетъ быть, вы хотите чего-нибудь отъ меня потребовать? Можетъ быть, я могу избавить мужа отъ лишнихъ тревогъ, подтвердивъ ему точность вашего открытія? Я напишу все, что вамъ будетъ угодно продиктовать. Я готова.
   "Она и въ самомъ дѣлѣ готова!" думаетъ стряпчій, видя, какъ она твердою рукою беретъ перо.
   -- Я не хочу васъ безпокоить, леди Дэдлокъ, пощадите себя.
   -- Я сказала уже, что давно этого ждала. Я не хочу себя щадить, не хочу, чтобъ меня щадили. Вы не можете мнѣ сдѣлать ничего хуже того, что уже сдѣлали. Кончайте же начатое.
   -- Леди Дэдлока, я ничего не намѣренъ дѣлать. Разрѣшите мнѣ сказать вамъ нѣсколько словъ.
   Они и теперь продолжаютъ подстерегать другъ друга и наблюдать другъ за другомъ; а въ открытое окно звѣзды наблюдаютъ за ними. Вокругъ замка лежатъ мирныя поляны, облитыя луннымъ свѣтомъ: обширный домъ тихъ и покоенъ какъ могила. Какъ могила! Гдѣ заступъ и могильщикъ, которые въ эту мирную ночь зароютъ послѣднюю важную тайну вмѣстѣ со всѣми другими, похороненными въ груди мистера Телькингорна? Можетъ быть этотъ могильщикъ еще не родился? можетъ быть заступъ еще не выкованъ? Странно ломать голову надъ такими вопросами, но, можетъ быть, еще страннѣе не думать о нихъ въ эту лѣтнюю ночь подъ наблюдательнымъ взглядомъ звѣздъ.
   -- О своемъ раскаяніи, угрызеніяхъ совѣсти, о своихъ чувствахъ я не скажу ни слова, продолжаетъ леди Дэдлокъ.-- Я пройду ихъ молчаніемъ, ибо вы все равно для нихъ глухи.
   Онъ пробуетъ притворно протестовать, но она отклоняетъ эти поползновенія презрительнымъ жестомъ.
   -- Я пришла сюда, чтобъ говорить совсѣмъ о другомъ. Мои драгоцѣнности цѣлы, ихъ найдутъ на своемъ мѣстѣ, платья мои и всѣ цѣнныя вещи тоже цѣлы. Я взяла небольшую сумму денегъ; чтобъ не привлечь на себя вниманія, я надѣла чужое платье. Я ухожу навсегда, поручаю вамъ передать объ этомъ кому слѣдуетъ. Вотъ все, о чемъ я васъ прошу.
   -- Виноватъ, миледи, кажется я не вполнѣ хорошо васъ понялъ, говоритъ неподвижный какъ статуя мистеръ Телькингорнъ.-- Вы удаляетесь?
   -- Да, навсегда. Въ эту же ночь, сейчасъ.
   Мистеръ Телькингорнъ качаетъ головой. Она встаетъ, онъ не мѣняетъ позы, продолжаетъ держаться за спинку стула и качать головой.
   -- Что? Что вы хотите этимъ сказать?
   -- Вы не уйдете, лэди Дэдлокъ, говоритъ онъ невозмутимо.
   -- Но мое исчезновеніе необходимо. Развѣ вы забыли, что я навлекаю позоръ и безчестіе на этотъ домъ. Развѣ вы забыли, гдѣ вы?.. Развѣ вы забыли, чей это домъ?
   -- Нѣтъ, не забылъ.
   Не удостоивъ его отвѣтомъ, она идетъ къ выходу, мистеръ Телькингорнъ попрежнему неподвиженъ; когда рука ея уже на ручкѣ двери, онъ говоритъ, даже не повысивъ голоса.
   -- Соблаговолите остановиться и выслушать меня, леди Дэдлокъ, иначе я забью въ набатъ, подыму весь домъ и разскажу при всѣхъ вашу исторію.
   Онъ побѣдилъ. Она дрожитъ, растерянно подноситъ руку къ головѣ -- признаки сами по себѣ ничтожные, но когда опытный глазъ мистера Телькингорна подмѣчаетъ въ такой особѣ минутную нерѣшительность -- онъ знаетъ ей цѣну.
   Онъ быстро повторяетъ:-- Соблаговолите выслушать меня, леди Дэдлокъ, -- и указываетъ на кресло, съ котораго она встала; она колеблется, но онъ опять знакомъ предлагаетъ ей сѣсть, и она садится.
   -- Не стану оправдываться, леди Дэдлокъ, въ непріятныхъ отношеніяхъ, которыя между нами возникли, ибо не я въ нихъ виноватъ. Вамъ хорошо извѣстно положеніе, которое я занимаю при сэрѣ Лейстерѣ; вѣроятно вы давно уже поняли, что именно отъ меня скорѣе всего можно было ожидать этого открытія.
   -- Сэръ, говоритъ она, не подымая глазъ,-- лучше мнѣ уѣхать; лучше вамъ не удерживать меня. Мнѣ больше нечего сказать.
   -- Извините, леди Дэдлокъ, я долженъ просить васъ выслушать меня до конца.
   -- Въ такомъ случаѣ я буду слушать у окна, здѣсь я задыхаюсь.
   Подозрительный взглядъ, который онъ бросаетъ на нее, когда она подходитъ къ окну, выдаетъ его опасеніе. Не задумала ли она броситься внизъ, чтобъ размозжить себѣ голову о выступы и карнизы и упасть бездыханной на плиты террасы? Но онъ разувѣряется, увидѣвъ, какъ спокойно стоитъ она у окна, даже не прикасаясь къ нему и глядя на звѣзды -- только не на тѣ, что сіяютъ въ вышинѣ: ея мрачный взоръ устремленъ на звѣзды, которыя низко стоятъ вдали, надъ горизонтамъ. Стоя за ея спиной, онъ ни на секунду не выпускаетъ ее изъ виду.
   -- Леди Дэдлокъ, я не пришелъ еще ни къ какому удовлетворительному рѣшенію; я не выяснилъ, что мнѣ дѣлать и какъ я поступлю, а пока попрошу васъ хранить тайну, которую вы хранили столько лѣтъ, и не удивляться, если и я буду молчать.
   Онъ пріостанавливается, ожидая, но скажетъ ли она чего-нибудь, но она молчитъ.
   -- Извините, леди Дэдлокъ, это чрезвычайно важно. Вы удостаиваете меня своимъ вниманіемъ?
   -- Да.
   -- Благодарствуйте. Зная твердость вашего характера, я не долженъ бы и предлагать этотъ вопросъ, но когда я дѣйствую, я имѣю привычку изслѣдовать почву на каждомъ шагу. Единственное, что необходимо взять въ соображеніе въ настоящемъ случаѣ -- сэръ Лейстеръ.
   -- Тогда зачѣмъ же вы меня задерживаете? спрашиваетъ она тихимъ голосомъ, не сводя глазъ съ далекихъ звѣздъ.
   -- Именно потому, что его надо взять въ соображеніе, леди Дэдлокъ. Мнѣ нѣтъ надобности говорить вамъ, какъ онъ гордъ и какъ слѣпо онъ вѣритъ въ васъ; если бы луна скатилась съ неба, это не такъ изумило бы его, какъ необходимость признать, что вы, его жена, упали съ недосягаемой высоты, которую всегда занимали въ его глазахъ.
   Она тяжело и быстро дышетъ, но больше ничто не обличаетъ ея волненія; она стоитъ передъ нимъ такою же, какъ онъ видѣлъ ее всегда въ кругу поклоняющагося ей блестящаго общества.
   -- Знайте, леди Дэдлокъ, что еще недавно я скорѣе понадѣялся бы вырвать своими руками какой нибудь могучій дубъ здѣшняго парка, чѣмъ подорвать вашу власть надъ сэромъ Лейстеромъ и пошатнуть его вѣру въ васъ. И даже теперь я все еще колеблюсь, не потому, чтобъ опасался, что онъ не повѣрить,-- даже и ему теперь невозможно не повѣрить,-- но потому, что ничто не можетъ подготовить его къ такому удару.
   -- Даже мое бѣгство? Подумайте еще объ этомъ.
   -- Нечего и думать. Ваше бѣгство, леди Дэдлокъ, поведетъ къ неминуемой огласкѣ и раснесетъ истину по всему свѣту; тогда честь фамиліи погибла.
   Рѣшительный тонъ его отвѣта не допускаетъ никакихъ возраженій.
   -- Говоря, что надо взять въ соображеніе сэра Лейстера, я подразумѣвалъ и честь фамиліи, ибо это одно и то же. Сэръ Лейстеръ и баронетство, сэръ Лейстеръ и Чизни-Вудъ, сэръ Лейстеръ и его предки, сэръ Лейстеръ и родовое имѣніе -- вещи неразлучныя; полагаю, нѣтъ надобности докладывать вамъ объ этомъ, леди Дэдлокъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Продолжайте.
   -- Изъ этого слѣдуетъ, что мнѣ надо многое обдумать, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ своимъ обычнымъ, дѣловымъ тономъ. Дѣло должно быть замято, если только возможно, а развѣ это будетъ возможно, когда сэръ Лейстеръ сляжетъ отъ горя въ постель и сойдетъ въ могилу? Если я завтра нанесу ему этотъ ударъ, чѣмъ объяснимъ мы свѣту перемѣну въ немъ,-- неизбѣжное послѣдствіе потрясенія? Что могло удалить васъ изъ дому? Тогда-то, леди Дэдлокъ, молва неизбѣжно разнесется повсюду, тогда-то о васъ станутъ кричать на улицахъ; и помните, что позоръ ляжетъ не на васъ однѣхъ,-- въ настоящемъ случаѣ я не могу принимать васъ въ соображеніе,-- но и на вашего мужа, леди Дэдлокъ, на вашего мужа.
   Онъ излагаетъ факты ясно, не спѣша, точно читаетъ дѣловую бумагу.
   -- Съ другой стороны дѣло представляется такъ; сэръ Лейстеръ преданъ вамъ до потери разсудка; быть можетъ даже то, что мы съ вами знаемъ, не въ силахъ будетъ убить эту преданность.-- Я беру крайній случай, но онъ возможенъ. Въ этомъ случаѣ лучше, чтобъ онъ ничего не зналъ. Здравый смыслъ говоритъ, что такъ будетъ лучше и для него, и для меня. Я долженъ все это принять въ разсчетъ и комбинація всѣхъ этихъ условій дѣлаетъ рѣшеніе весьма затруднительнымъ.
   Она не двигается; звѣзды, на которыя устремленъ ея взоръ, начинаютъ блѣднѣть и, кажется, ихъ холодный свѣтъ заморозилъ ее.
   -- Житейская опытность привела меня къ выводу, мистеръ Телькингорнъ засовываетъ руки въ карманы и продолжаетъ трактовать вопросъ съ пріемами дѣлового человѣка, безучастнаго какъ машина,-- житейская опытность привела меня къ тому выводу, что для большинства людей, которыхъ я зналъ на своемъ вѣку, было бы лучше никогда по жениться. По крайней мѣрѣ въ трехъ четвертяхъ ихъ огорченій была виновата женитьба; такъ я думалъ, когда женился сэръ Лейстеръ, такъ продолжаю думать и теперь. Но объ этомъ но стоитъ распространяться. Я поступлю такъ, какъ укажутъ обстоятельства, а пока долженъ проситъ васъ хранить свою тайну; я со своей стороны тоже буду молчать.
   -- И я должна влачить ту же жизнь, терзаться изо дня въ день для вашего удовольствія? спрашиваетъ она, все не сводя глазъ съ далекихъ звѣздъ.
   -- Боюсь что такъ, леди Дэдлокъ.
   -- Вы считаете необходимымъ, чтобъ я оставалась привязанной къ позорному столбу?
   -- Я убѣжденъ въ необходимости того, что вамъ предлагаю.
   -- И я должна стоять на этихъ пышныхъ подмосткахъ, разыгрывая роль въ жалкой комедіи, которую играю столько лѣтъ, и дожидаясь, когда онѣ рухнутъ подо мною по вашему сигналу? медленно произноситъ она.
   -- Послѣ предупрежденія, леди Дэдлокъ, послѣ предупрежденія. Я не сдѣлаю ни шага, не предупредивъ васъ.
   Она задаетъ вопросы машинально, точно повторяя ихъ на память, или говоря во снѣ:
   -- Мы должны встрѣчаться по прежнему?
   -- Совершенно такъ-же, какъ прежде, если вы позволите.
   -- И я должна скрывать свою вину такъ-же, какъ скрывала ее столько лѣтъ?
   -- Такъ-же, какъ скрывали ее столько лѣтъ. Я первый не упомянулъ бы объ этомъ, леди Дэдлокъ, но теперь я могу вамъ напомнить, что тайна не сдѣлалась ни тяжелѣе, ни хуже, ни лучше, чѣмъ была. Теперь я знаю ее, раньше только подозрѣвалъ, но вѣдь и раньше мы никогда вполнѣ не довѣряли другъ другу.
   Нѣсколько минутъ она стоить молча, замкнувшись въ своемъ ледянымъ спокойствіи, потомъ спрашиваетъ:
   -- На сегодняшній вечеръ нашъ разговоръ конченъ?
   -- Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ вы подтвердили, что согласны на мои условія, леди Дэдлокъ, говоритъ методическій мистеръ Телькингорнъ, потирая руки.
   -- Подтверждаю.
   -- Прекрасно. Въ заключеніе по привычкѣ къ аккуратности, позволю себѣ себѣ напомнить вамъ слѣдующее,-- на случай, если бы понадобилось довести этотъ фактъ до свѣдѣнія сэра Лейстера: впродолженіе нашей бесѣды мною было ясно заявлено что, единственное соображеніе, которое я принимаю въ разсчетъ -- сэръ Лейстеръ, его честь и фамильная репутація. Я былъ бы счастливъ принятъ въ соображеніе и леди Дэдлокъ, если бы допускали обстоятельства, но къ несчастію это невозможно.
   -- Я могу засвидѣтельствовать вашу вѣрность фактамъ, сэръ.
   Слушая его и отвѣчая ему, она сохраняетъ все ту же задумчивость и неподвижность, наконецъ поворачивается и идетъ къ двери все съ той же данной ей отъ природы и тщательно выработанной гордой осанкой.
   Мистеръ Телькингорнъ распахиваетъ передъ нею двери -- совершенно такъ, какъ сдѣлалъ бы вчера или десять лѣтъ тому назадъ,-- и отвѣшиваетъ свой обычный церемонный поклонъ, когда она проходить мимо. Но взглядъ, которымъ его даритъ прекрасное лицо, исчезая во мракѣ, не похожъ на всегдашній ее взглядъ, и жестъ, которымъ отвѣчаютъ на его почтительный поклонъ, не ея обыкновенный жестъ; тѣмъ не менѣе, оставшись одинъ, мистеръ Телькингорнъ думаетъ: "какое удивительное самообладаніе у этой женщины!".
   Онъ еще больше укрѣпился бы въ своемъ мнѣніи, если бы видѣлъ, какъ эта женщина мечется по своей комнатѣ съ безпорядочно распущенными волосами, съ лицомъ, искаженнымъ страданіемъ, заломивъ руки надъ головою.
   Онъ призадумался бы еще больше, если бъ видѣлъ, какъ эта женщина, не останавливаясь ни на секунду, не зная усталости, ходить всю ночь напролетъ подъ акомпаниментъ зловѣщихъ шаговъ на "Дорожкѣ привидѣній".
   Такъ какъ стало холодно, онъ запираетъ окно, спускаетъ занавѣски, ложится въ постель и засыпаетъ. Но вотъ звѣзды погасли и блѣдный разсвѣтъ, заглянувъ въ башню, застаетъ почтеннаго джентльмена въ самый невыгодный для него моментъ: глядя на него теперь, при тускломъ свѣтѣ ранняго утра, кажется, что могильщикъ получилъ уже заказъ и заступъ скоро примется за работу.
   То же блѣдное утро заглядываетъ и къ сэру Лейстеру, который въ сладкомъ сновидѣніи милостиво отпускаетъ грѣхи покаявшейся странѣ, и къ кузенамъ, которымъ спится, что они занимаютъ важные служебные посты и расписываются въ полученіи жалованья, -- и къ цѣломудренной Волюмніи, одаряющей своей рукой и приданымъ въ пятьдесятъ съ чѣмъ-то фунтовъ отвратительнаго генерала съ фальшивыми зубами на подобіе фортепіанныхъ клавишей, который давно уже служитъ предметомъ восхищенія въ Батѣ и предметомъ ужаса во всякомъ другомъ мѣстѣ. Заглядываетъ оно и въ маленькія комнатки подъ чердакомъ, на заднемъ дворѣ и надъ конюшнями, въ комнатки, гдѣ болѣе скромному честолюбію грезится блаженство въ каморкѣ привратника или законный бракъ съ Виллемъ или съ Салли.
   Выше и выше поднимается на небѣ яркое солнце, а съ нимъ и все подымается: Вилли и Салли, влажныя испаренія земли, поникшіе листья и цвѣты, птицы, звѣри и пресмыкающіеся; подымаются садовники и метутъ дорожки и укатываютъ изумрудные бархатистые газоны; подымается дымъ отъ разведеннаго въ кухнѣ огня и клубится въ прозрачномъ воздухѣ; подымается наконецъ и флагъ надъ башней, гдѣ безмятежно покоится мистеръ Телькингорнъ, и, весело развѣваясь, возвѣщаетъ міру, что сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ изволятъ находиться дома и готовы оказать гостепріимный пріемъ въ своемъ родовомъ замкѣ.
   

ГЛАВА XI.
Въ кабинетѣ мистера Телькингорна.

   Отъ волнующихся пажитей и развѣсистыхъ дубовъ Чизни-Вуда мистеръ Телькингорнъ переносится въ душный, жаркій, пыльный Лондонъ.
   Способъ, посредствомъ котораго онъ отправляется изъ замка въ Лондонъ и обратно,-- составляетъ одну изъ его непроницаемыхъ тайнъ: въ Чизни-Вудскихъ чертогахъ онъ появляется всегда такъ неожиданно, какъ будто его квартира рядомъ съ замкомъ, а въ свой дѣловой кабинетъ возвращается такъ, какъ будто вовсе не выѣзжалъ изъ ЛинкольнъИннъ-Фильдса. Онъ не переодѣвается въ дорожный костюмъ и никогда не говоритъ о своихъ путешествіяхъ. Только сегодня утромъ онъ исчезъ изъ комнатки въ башнѣ, а теперь въ сумеркахъ уже стоитъ у дверей своей квартиры въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсѣ.
   Подобно черной лондонской воронѣ, избѣгающей общества другихъ птицъ, свившихъ гнѣзда въ этихъ Линкольнъ-Иннскихъ поляхъ {Линкольнъ-Иннъ-Фильдсъ буквально значитъ: поля Линкольнъ-Инна. Примѣч. перев.}, гдѣ барашки встрѣчаются только въ видѣ пергамента, козлики -- въ видѣ париковъ, гдѣ журчащіе ручейки замѣняются потоками юридическаго витійства,-- этотъ стряпчій, высохшій и увядшій, живетъ одиноко среди людей, сторонится отъ нихъ; онъ состарился, не зная сладкихъ юношескихъ грезъ и смѣлыхъ порывовъ, онъ такъ долго вилъ свое гнѣздо въ изгибахъ и пзворотахъ человѣческой натуры, что совсѣмъ позабылъ ея высшее и лучшее назначеніе.
   Теперь онъ бредетъ домой; раскаленные дома, раскаленная мостовая обращаютъ улицы въ какія-то чудовищныя печи; мистеръ Телькингорнъ задыхается отъ жажды и мечтаетъ о своемъ освѣжительномъ пятидесятилѣтнемъ портвейнѣ.
   Фонарщикъ съ лѣстницей подъ мышкой бѣгаетъ по той сторонѣ Фильдса, куда выходитъ домъ мистера Телькингорна, когда этотъ верховный жрецъ благородныхъ тайнъ входитъ въ свой мрачный дворъ. Онъ подымается по лѣстницѣ и готовъ уже незамѣтно прокрасться въ темную переднюю, когда въ концѣ лѣстницы встрѣчаетъ робкаго человѣка, который гнется передъ нимъ въ три погибели.
   -- Кажется Снегсби?
   -- Точно такъ, сэръ. Надѣюсь, вы здоровы, сэръ Я только что былъ у васъ и возвращаюсь домой.
   -- Что такое? Вамъ что нибудь нужно?
   -- Да, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби, не рѣшаясь надѣть шляпы изъ почтенія къ лучшему заказчику.-- Я очень бы желалъ сказать вамъ нѣсколько словъ, сэръ.
   -- Не можете ли сказать здѣсь?
   -- Какъ вамъ угодно, сэръ.
   -- Ну, говорите.
   Стряпчій опирается о желѣзныя перила верхней площадки лѣстницы и устремляетъ взглядъ на ламповщика, который зажигаетъ теперь фонари на дворѣ.
   -- Это касается... начинаетъ мистеръ Снегсби таинственнымъ шепотомъ.-- будемъ говорить прямо, касается иностранки, сэръ.
   Мистеръ Телькингорнъ удивленно вглядывается на него.
   -- Какой иностранки?
   -- Француженки, если Не ошибаюсь. По незнакомству съ французскимъ языкомъ, могу судить только по ея манерамъ и по наружности, что она француженка; можетъ быть и не француженка, по во всякомъ случаѣ, навѣрное, иностранка. Та, что была въ вашей квартирѣ въ тотъ вечеръ, когда я и мистеръ Беккетъ имѣли честь явиться къ вамъ; еще съ нами былъ подметальщикъ.
   -- Ахъ, да, mademoiselle Гортензія.
   -- Точно такъ-съ; и мистеръ Снегсби смиренно кашляетъ, прикрывъ ротъ шляпой.-- Я не имѣю счастія знать иностранныхъ именъ, но не сомнѣваюсь, что это... она.
   Мистеръ Снегсби пробуетъ повторить названное имя, но его усилія тщетны, и онъ опять сосредоточенно кашляетъ въ видѣ извиненія.
   -- Что же вы о ней скажете, Снегсби?
   Поставщикъ писчебумажныхъ принадлежностей приступаетъ къ своему сообщенію, пользуясь шляпой, какъ прикрытіемъ.
   -- Трудненько приходится мнѣ, сэръ. Моя семейная жизнь очень счастлива, по крайней мѣрѣ на сколько можно ожидать счастія отъ семейной жизни, но моя женушка имѣетъ склонность къ ревности. И, понимаете, тутъ зачастила эта иностранка, такая миловидная -- отбою отъ нея нѣтъ, повадилась шляться въ лавку,-- я не любитель сильныхъ выраженій, сэръ, во право же иначе нельзя выражаться,-- отбою отъ нея нѣтъ... повадилась шляться въ домъ... вы понимаете, что... не такъ ли, сэръ?.. Вѣдь посудите сами, сэръ!
   Мистеръ Снегсби заканчиваетъ свою рѣчь самымъ жалобнымъ тономъ и разражается кашлемъ, долженствующимъ пополнить всѣ недомолвки.
   -- Что же вамъ, собственно, отъ меня нужно? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Сэръ, поставьте себя на мое мѣсто, и вы поймете, что я долженъ чувствовать, будучи связанъ неразрывными узами съ такой впечатлительной женщиной, какъ моя жена. Надо вамъ сказать, сэръ, что иностранка,-- вы сейчасъ изволили произнести ея имя самымъ настоящимъ французскимъ языкомъ, какъ я полагаю,-- какъ-то поймала въ тотъ вечеръ имя Снегсби,-- она, знаете, такая проворная, сообразительная,-- поразспросила и прямешенько направилась въ мою лавку. Приходитъ она въ обѣденное время; Оса, наша дѣвушка, ужасно робкое созданіе, имѣетъ, знаете ли, при падки, такъ испугалась этой иностранки,-- у нея въ самомъ дѣлѣ пронзительный такой взглядъ и голосъ, какъ у змѣи, человѣку со слабой головой не мудрено напугаться, что вмѣсто того, чтобъ отказать, впустила ее, а сама покатилась съ кухонной лѣстницы, пересчитала всѣ ступеньки головой и грохнулась въ такомъ припадкѣ, какихъ, я думаю, нигдѣ больше и не видано. Счастье еще, что такъ случилось, по крайности хоть женушка была занята, и я пошелъ въ лавку одинъ. Иностранка сказала мнѣ, что такъ какъ чиновникъ мистера Телькингорна, -- вѣроятно такъ по ихнему называется клеркъ, -- всегда ей отказываетъ, то она намѣрена ходить ко мнѣ въ лавку, пока ее не примутъ у васъ.-- Съ тѣхъ попъ она и повадилась шляться... патетически возглашаетъ мистеръ Снегсби и энергично повторяетъ,-- шляться въ Куксъ-Кортъ. Невозможно передать всѣхъ послѣдствій, которыя вытекаютъ изъ этихъ посѣщеній. Я не изумлюсь, узнавши, что и въ сосѣдяхъ пробудились какія-нибудь обидныя подозрѣнія на мой счетъ, не говоря уже о моей женушкѣ, что ужъ само собой разумѣется. Тогда какъ, беру небо въ свидѣтели! мистеръ Снегсби потрясаетъ головой,-- я не имѣлъ никакого понятія объ иностранкахъ, исключая тѣхъ, которыя прежде, бывало, ходили съ пучкомъ метелокъ и съ ребенкомъ на рукахъ, а въ нынѣшнее время ходятъ съ тамбуриномъ и въ серьгахъ.
   Мистеръ Телькингорнъ серьезно выслушиваетъ эту тираду и, когда коммиссіонеръ умолкаетъ, спрашиваетъ:
   -- Все, Снегсби?
   -- Все, сэръ, отвѣчаетъ Снегсби, и кашель выразительно дополняетъ: "но и этого съ меня слишкомъ достаточно".
   -- Не знаю, чего хочетъ mademoiselle Гортензія, если только она не рехнулась?
   -- Даже и въ такомъ случаѣ, сэръ, жалобно отзывается мистеръ Снегсби,-- не большое утѣшеніе, когда какой-нибудь иностранный кинжалъ или другое смертоносное оружіе направлено на семейныя нѣдра.
   -- Конечно, конечно. Этому надо положить конецъ. Душевно сожалѣю, что вамъ причинили столько безпокойствъ. Если она опять явится, пришлите ее ко мнѣ.
   Мистеръ Снегсби, изогнувшись въ дугу, почтительно откланивается, кашляетъ въ видѣ извиненія за то, что обезпокоилъ, и съ облегченнымъ сердцемъ отправляется въ путь. Мистеръ Телькингорнъ идетъ къ себѣ, бормоча:
   -- Кажется, женщины на свѣтѣ только за тѣмъ и существуютъ, чтобъ отравлять жизнь добрымъ людямъ. Мало было госпожи, теперь еще служанка! Ну, съ этой тварью я не стану долго церемониться!
   Съ этими словами онъ отпираетъ дверь, идетъ ощупью по темнымъ комнатамъ, зажигаетъ свѣчи и осматривается. Въ комнатѣ не настолько свѣтло, чтобъ можно было разглядѣть всю аллегорію на потолкѣ, по можно ясно различить вылѣзающаго изъ облаковъ несноснаго римлянина съ его протянутымъ, вѣчно на что-то указующимъ перстомъ. Впрочемъ, мистеръ Телькингорнъ не удостоиваетъ римлянина своимъ вниманіемъ; вынувъ изъ кармана маленькій ключикъ, онъ отпираетъ ящикъ; изъ ящика беретъ другой ключъ и отпираетъ сундукъ, изъ сундука достаетъ опять ключъ, и такъ добирается до огромнаго ключа отъ погреба, съ которымъ намѣревается спуститься въ ту таинственную область, гдѣ хранится старый портвейнъ. Со свѣчей въ рукѣ подходитъ онъ къ двери, когда снаружи раздается стукъ.
   -- Кто это? А, это вы, сударыня! Вы пришли очень кстати, я только что о васъ слышалъ. Ну-съ, что вамъ надо?
   Съ этими словами онъ обращается къ своей гостьѣ, mademoiselle Гортензіи, ставитъ свѣчу на каминъ въ передней и похлопываетъ себя ключомъ по высохшей щекѣ.
   Прежде чѣмъ отвѣтить, эта особа кошачьей породы, крѣпко сжавъ губы и бросая искоса на стряпчаго злобные взгляды, безшумно запираетъ за собою дверь.
   -- Много мнѣ пришлось безпокоиться, пока я васъ наконецъ застала, сэръ.
   -- Вамъ пришлось безпокоиться!
   -- Я много разъ приходила сюда, сэръ, но мнѣ всегда говорить: мистеръ Телькингорнъ ушелъ, мистеръ Телькингорнъ занятъ, мистеръ Телькингорнъ -- то, мистеръ Телькингорнъ -- другое, словомъ -- для васъ его нѣтъ дома.
   -- Совершенная правда.
   -- Неправда. Ложь!
   Въ манерахъ mademoiselle Гортензіи прорывается иногда что-то, до такой степени напоминающее тигрицу, готовую сдѣлать прыжокъ, что тѣ, кто имѣетъ съ нею дѣло въ такія минуты, инстинктивно вздрагиваютъ и отступаютъ. Такъ было теперь и съ мистеромъ Телькингорномъ, хотя mademoiselle Гортензія стоить неподвижно, хотя ея глаза, искоса мечущіе искры, полузакрыты, и она только презрительно улыбается и покачиваетъ головой.
   -- Ну, сударыня, говоритъ стряпчій, нетерпѣливо постукивая ключомъ по каминной доскѣ,-- если вамъ есть что сказать мнѣ, говорите.
   -- Сэръ, вы нехорошо со мной поступили, вы были скаредны и скупы.
   -- Гм! скареденъ и скупъ? переспрашиваетъ онъ, почесывая носъ кончикомъ ключа.
   -- Да. Нѣтъ надобности повторять, вы сами отлично это знаете. Вы поймали меня, обошли, ловко выпытали, что вамъ было надо, добились, чтобъ я показала вамъ мое платье, которое было на миледи въ тотъ вечеръ, просили меня явиться въ немъ, когда должны были привести сюда мальчишку. Развѣ не такъ? Говорите!-- Mademoiselle Гортензія снова готовится сдѣлать прыжокъ.
   "Мегера!" кажется думаетъ при себя мистеръ Телькингорнъ, недовѣрчиво глядя на нее, и говорить вслухъ:
   -- Я вамъ заплатилъ, милашка.
   -- Вы мнѣ заплатили! презрительно повторяетъ взбѣшенная mademoiselle Гортензія.-- Два соверена! Вотъ они, я ихъ не тратила, не размѣнивала даже, я отказываюсь отъ нихъ, я ихъ презираю, бросаю!
   И она исполняетъ это буквально: бросаетъ деньги на полъ съ такой силой, что они подскакиваютъ, быстро кружатся и раскатываются въ разные углы.
   -- Вотъ вамъ! большіе глаза mademoiselle Гортензіи опять исчезаютъ подъ полуопущенными вѣками.-- Ахъ, мой Богъ, вы заплатили!
   Мистеръ Телькингорнъ почесываетъ голову ключомъ, пока она заливается саркастическимъ хохотомъ.
   -- Должно быть вы богаты, красавица, что такъ расшвыриваете деньги! спокойно замѣчаетъ онъ.
   -- Я богата: я очень богата ненавистью. Я отъ всего сердца ненавижу миледи; вы это знаете.
   -- Знаю? Откуда я могъ бы знать?
   -- Вы превосходно это знали еще прежде, чѣмъ обратились ко мнѣ съ разспросами. Вы превосходно знали, какъ я на нее р-р-р-р-разозлена.-- Кажется mademoiselle Гортензія рѣшительно не въ состояніи достаточно энергично выговорить букву р въ послѣднемъ словѣ, несмотря на то, что крѣпко сжимаетъ руки и стискиваетъ зубы, думая этимъ себѣ помочь.
   -- А, я зналъ! неужели? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, внимательно разсматривая бородку ключа.
   -- Конечно знали! я не слѣпа. Потому-то вы такъ увѣренно обратились ко мнѣ. И вы были правы! Я ее нена-ви-жу!-- Mademoiselle Гортензія складываетъ руки, отвертывается и послѣднія слова бросаетъ ему черезъ плечо.
   -- Это все, или есть еще что-нибудь, что бы вы желали сказать мнѣ, mademoiselle?
   -- Я все еще безъ мѣста. Поставьте меня на мѣсто, найдите мнѣ хорошее мѣсто на выгодныхъ условіяхъ. Если не можете или не хотите, поручите мнѣ слѣдить за ней, подстерегать ее, я помогу вамъ опозорить и обезчестить ее, охотно помогу. Я буду вамъ хорошей помощницей. Я вѣдь знаю, изъ-за чего вы хлопочете, вы хотите ея позора! Будто я этого не знаю!
   -- Кажется, вы очень много знаете, замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- А развѣ нѣтъ? Неужели я такъ наивна, что такъ и повѣрю, какъ неразумное дитя, будто я должна была прійти въ томъ платьѣ и встрѣтиться съ мальчишкой по поводу какого-то пари? Ахъ, мой Богъ, пари!
   Всю эту тираду вплоть до слова "пари" mademoiselle произносить иронически-вѣжливымъ, мягкимъ тономъ, который внезапно переходить въ желчный и презрительный, причемъ ея черные глаза мгновенно раскрываются во всю ширину и мечутъ молніи.
   -- Разсмотримъ теперь, какъ стоитъ дѣло, говорить мистеръ Телькингорнъ, почесывая ключомъ подбородокъ и хладнокровно глядя на нее.
   -- Разсмотримъ, соглашается mademoiselle и гнѣвно трясетъ головой.
   -- Вы явились ко мнѣ съ чрезвычайно скромной просьбой, которую только что изволили изложить, и если я не соглашусь ее исполнить, вы опять придете.
   -- Да, опять и опять приду, отвѣчаетъ mademoiselle, продолжая трясти головой,-- буду приходить несчетное множество разъ. Буду приходить вѣчно!
   -- Вѣроятно также и къ мистеру Снегсби? Такъ какъ вашъ визитъ ко мнѣ не удался, то вы опять станете являться къ нему?
   -- Опять, опять и опять! твердитъ она въ какомъ-то самозабвеніи.-- Безчисленное множество разъ, вѣчно!
   -- Очень хорошо. Теперь позвольте мнѣ, mademoiselle Гортензія, посовѣтовать вамъ взять свѣчку и подобрать свои деньги; кажется вы найдете ихъ у перегородки, гдѣ обыкновенно сидитъ клеркъ, вонъ тамъ въ углу.
   Она презрительно глядитъ на него черезъ плечо, смѣется и не двигается съ мѣста.
   -- Не желаете?
   -- Не желаю.
   -- Вы станете немного бѣднѣе, я немного богаче. Только и всего. Взгляните сюда, сударыня, это ключъ отъ моего погреба. Очень большой, не правда-ли? Но тюремные ключи еще больше. Въ этомъ городѣ есть исправительные дома,-- тамъ даютъ работу и женщинамъ,-- рѣшетки у нихъ толстыя и крѣпкія, и ключи по всей вѣроятности огромные. Боюсь, что женщинѣ съ вашимъ умомъ и энергіей будетъ не совсѣмъ пріятно, когда за нею повернется одинъ изъ такихъ ключей и запретъ ее надолго. Какъ вы думаете?
   Не моргнувъ бровью, mademoiselle отвѣчаетъ самымъ любезнымъ тономъ:
   -- Я думаю, что вы презрѣнный негодяй.
   -- Можетъ быть, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ сморкаясь.-- Но я не спрашивалъ, что вы думаете обо мнѣ, я спрашивалъ, что вы думаете о тюрьмѣ?
   -- Ничего. Это меня не касается.
   -- И очень касается, сударыня, говоритъ стряпчій и съ медлительной осторожностью укладываетъ носовой платокъ въ карманъ и поправляетъ жабо,-- законы въ Англіи настолько деспотичны, что запрещаютъ безпокоить англійскаго гражданина, даже дамамъ, хотя бы даже визитами,-- если эти визиты ему нежелательны. И если ему вздумается пожаловаться, докучливую даму берутъ и запираютъ въ тюрьму, гдѣ она должна подчиниться очень строгой дисциплинѣ. За нею повертывается ключъ, вотъ такъ! и онъ показываетъ своимъ ключомъ, какъ это дѣлается.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спрашиваетъ mademoiselle тѣмъ же любезнымъ тономъ.-- Это забавно! Но, право, не могу взять въ толкъ, какимъ образомъ это можетъ касаться меня!
   -- Попробуйте еще разъ прійти ко мнѣ или къ мистеру Снегсби, и вы узнаете, мой прекрасный другъ.
   -- Что же? Быть можетъ тогда вы посадите меня въ тюрьму?
   -- Быть можетъ,
   Повидимому невозможно, чтобъ у особы, которая находится въ такомъ шутливомъ и пріятномъ настроеніи, какъ mademoiselle въ эту минуту, появилась на губахъ пѣна,-- это было бы страннымъ противорѣчіемъ, однако, при взглядѣ на ея тигровый ротъ кажется, что она къ этому близка.
   -- Однимъ словомъ, сударыня,-- хотя я буду въ отчаяніи, рѣшившись на такой невѣжливый поступокъ, -- по если вы когда-нибудь позволите себѣ явиться безъ приглашенія сюда или туда,-- я буду вынужденъ отдать васъ въ руки полиціи; тамъ очень любезны, но имѣютъ позорный обычай, провожая по улицѣ надоѣдливыхъ особъ, связывать имъ руки. Такъ-то, душенька!
   Mademoiselle Гортензія протягиваетъ къ нему руку и шипитъ:
   -- Попробую! Посмотримъ, осмѣлитесь ли вы это сдѣлать!
   -- И если, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, не обращая на нее вниманія,-- если я доставлю вамъ мѣсто, хорошее мѣсто за тюремнымъ замкомъ, много пройдетъ времени, пока васъ опять выпустятъ на свободу.
   -- Посмотримъ! повторяетъ mademoiselle тѣмъ же тономъ.
   Стряпчій продолжаетъ, будто не слышитъ:
   -- А теперь вамъ лучше уйти. Двадцать разъ подумайте, прежде чѣмъ явиться сюда.
   -- Подумайте лучше вы! Двѣсти разъ подумайте о томъ, что вы сказали! отвѣчаетъ она.
   -- Вы знаете, что ваша госпожа отказала вамъ захватъ необузданный характеръ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, провожая ее къ выходу.-- Возьмите себя въ руки и примите къ свѣдѣнію то, что я вамъ сказалъ, ибо, сударыня, свои обѣщанія я всегда сдерживаю, свои угрозы всегда исполняю.
   Она спускается съ лѣстницы, не отвѣчая и даже не обернувшись.
   Удостовѣрившись, что она ушла, мистеръ Телькингорнъ въ свою очередь спускается внизъ, приноситъ покрытую паутиной бутылку и принимается не спѣша наслаждаться ея содержимымъ; по временамъ, закинувъ голову на спинку стула, онъ видитъ надъ собой упрямаго римлянина съ протянутой рукой.
   

ГЛАВА XII.
Разсказъ Эсфири.

   Говорить ли о томъ, что я много думаю о своей матери? Она приказала мнѣ считать ее умершей, но я не могла забыть, что она жива, и вмѣстѣ съ тѣмъ, не осмѣливалась ни сближаться съ ней, не писать ей, боясь увеличить опасность, которая ей угрожала. Порой, при мысли о томъ, что я для нея живая угроза, меня охватывалъ тотъ же ужасъ къ себѣ самой, какой я испытала, когда впервые узнала роковую тайну. Я не смѣла произносить имени леди Дэдлокъ. Мнѣ казалось, что я не имѣю даже права слышать о ней; если, какъ это иногда случалось, при мнѣ заговаривали о ней, я старалась не слушать, пробовала считать про себя, мысленно повторять наизусть какіе-нибудь стихи, или просто уходила изъ комнаты.
   Часто это было совершенно излишнимъ -- теперь я это знаю, но тогда я боялась, не заставитъ ли меня то, что я услышу, какъ-нибудь невольно выдать тайну.
   Говорить ли о томъ, какъ часто я вспоминала голосъ моей матери, мечтая услышать его еще разъ -- чего мнѣ страстно хотѣлось,-- думая о томъ, какъ это грустно и странно, что онъ такъ непривыченъ для моего слуха.
   Говорить ли о томъ, какъ жадно я ловила все, что говорилось въ печати о моей матери, какъ часто я проходила мимо ея городскаго дома, который неотразимо привлекалъ меня, хотя я и боялась взглянуть на него; какъ однажды я увидѣла ее въ театрѣ, и она увидѣла меня, но среди разношерстнаго общества, наполнявшаго зрительную залу, мы были такъ далеки другъ отъ друга, что всякая мысль о связи между нами казалась сномъ.
   Но стоитъ ли объ этомъ говорить? Мой жребій былъ такъ счастливъ, на своемъ жизненномъ пути я встрѣтила столько доброты и великодушія, что было бы неблагодарностью съ моей стороны распространяться о единственномъ облакѣ, омрачавшемъ мою свѣтлую долю.
   Въ этотъ промежутокъ Ричардъ часто бывалъ темою нашихъ разговоровъ съ опекуномъ; Ада такъ любила Ричарда, что хотя и очень огорчалась его несправедливостью къ опекуну, но порицать его не могла. Опекунъ не упрекнулъ его ни однимъ словомъ.
   -- Рикъ заблуждается, дорогая моя, говорилъ онъ ей.-- Всѣ мы ошибаемся. Надѣюсь, что время укажетъ ему его заблужденія и при твоей помощи онъ образумится.
   Послѣ мы узнали то, что тогда только подозрѣвали, а именно, что мистеръ Джерндайсъ хоть и уповалъ на время, но не разъ пытался и самъ открыть глаза Ричарду: писалъ ему, ѣздилъ къ нему, бесѣдовалъ съ нимъ, испробовалъ все, что подсказало ему его доброе сердце. Но бѣдный Ричардъ оставался глухъ и слѣпъ: если онъ несправедливъ, то по окончаніи процесса постарается это загладить; если онъ заблуждается,-- тѣмъ больше основаній направить всѣ силы на то, чтобъ разсѣять тучи, которыя затуманиваютъ все вокругъ него и сбиваютъ его съ толку; если его подозрѣнія и невѣрное пониманіе вещей -- порожденія процесса, то дайте ему кончить процессъ и выйти на путь истины,-- таковъ былъ его неизмѣнный отвѣтъ. "Джерндайсъ съ Джерндайсомъ" такъ завладѣли имъ, что нельзя было привести ни одного довода, котораго бы онъ не подтасовалъ такимъ образомъ и не обратилъ въ новое доказательство въ пользу своего образа дѣйствій.
   Опекунъ какъ-то даже сказалъ:-- Кажется мы только вредимъ бѣдному малому, стараясь его убѣдить, и будетъ больше проку, если мы предоставимъ его самому себѣ.
   Однажды при удобномъ случаѣ я намекнула опекуну, что, по моему мнѣнію, мистеръ Скимполь плохой совѣтчикъ для Ричарда.
   -- Совѣтчикъ? повторилъ, смѣясь опекунъ.-- Душа моя, кто же возьметъ Скимполя въ совѣтчики?
   -- Вѣрнѣе сказать, онъ имѣетъ дурное вліяніе на Ричарда; онъ поощряетъ его фантазію.
   -- Поощряетъ? Этотъ веселый мотылекъ, это созданіе не отъ міра сего можетъ забавлять и развлекать Ричарда, но спрашивать у него совѣта или искать поощреній Ричардъ не станетъ. Кому же придетъ въ голову серьезно относиться къ такому ребенку, какъ Скимполь!
   -- Скажите, кузенъ Джонъ, какъ могло случиться, что онъ остался такимъ ребенкомъ на всю жизнь? спросила только что подошедшая къ нимъ Ада.
   -- Какъ могло случиться? переспросилъ растерявшійся опекунъ, потирая голову.
   -- Да.
   -- Онъ человѣкъ чувства... впечатлительный... воспріимчивый... у него пылкое воображеніе, началъ опекунъ съ большими разстановками, и сталъ еще больше ерошить волосы,-- эти качества въ немъ нисколько не дисциплинированы. Должно быть въ молодости имъ восхищались и превозносили за эти качества, мало придавая значенія ихъ правильному развитію, вотъ онъ и вышелъ такимъ какъ есть. Развѣ не правда? спросилъ опекунъ и вдругъ умолкъ; онъ ожидалъ найти въ насъ сочувствіе, это было по его взгляду.
   Ада переглянулась со мной и выразила сожалѣніе, что мистеръ Скимполь вводятъ Ричарда въ издержки.
   -- Гм, гм! это не годится. Надо положить этому конецъ, этого не будетъ, торопливо заговорилъ опекунъ.
   -- По моему всего непріятнѣе то, что мистеръ Скимполь за пятифунтовый билетъ свелъ Ричарда съ Вельсомъ, сказала я.
   -- Что ты говоришь! темная тѣнь пробѣжала по лицу опекуна.-- Впрочемъ это похоже на него, это похоже на него. Онъ это сдѣлалъ не изъ алчности къ деньгамъ,-- онъ ихъ вовсе не цѣнитъ. Онъ ведетъ Ричарда къ Вольсу, такимъ образомъ сближается съ Вольсомъ, и тотъ даетъ ему заимообразно пять фунтовъ. Далѣе этого онъ ничего не видитъ, и не считаетъ, что сдѣлаетъ что-либо дурное. Бьюсь объ закладъ, что онъ же самъ вамъ и разсказалъ?
   -- Да.
   -- Такъ и есть! вскричалъ опекунъ съ торжествующимъ видомъ.-- Такой ужъ человѣкъ. Вѣдь еслибъ онъ считалъ свой поступокъ дурнымъ, или даже подозрѣвалъ, что тутъ есть что нибудь дурное, онъ не разсказалъ бы, а онъ разсказываетъ съ тѣмъ же простодушіемъ, съ какимъ бралъ эти деньги. Вы непремѣнно должны видѣть его въ домашней обстановкѣ, вы тогда лучше его поймете; мы должны отдать ему визитъ и предостеречь его относительно Ричарда... Богъ съ вами, милыя!-- это младенецъ, сущій младенецъ.
   И такъ, въ одно прекрасное утро мы пріѣхали въ Лондонъ и появились у дверей мистера Скимполя. Онъ жилъ въ Сомерсъ Тоунѣ, около полигона; въ то время тамъ ютилось много испанскихъ изгнанниковъ: намъ встрѣчалось нѣсколько фигуръ въ большихъ плащахъ, съ сигарами въ зубахъ. Оттого ли, что мистеръ Скимполь былъ сверхъ ожиданій хорошимъ жильцомъ, благодаря щедрости своего неизвѣстнаго друга, который въ концѣ концовъ всегда оплачивалъ его квартиру,-- оттого ли, что, вслѣдствіе его неспособности къ дѣламъ, хозяевамъ трудно было выжить его изъ дома, но онъ много лѣтъ проживалъ въ одномъ и томъ же домѣ. Этотъ домъ, какъ и слѣдовало ожидать, находился въ состояніи, близкомъ къ разрушенію: въ рѣшеткѣ, замыкавшей дворъ, не доставало нѣсколькихъ прутьевъ, бакъ для воды былъ дырявый, дверной молотокъ отсутствовалъ, ручка колокольчика оторвалась давнымъ давно, судя потому, какъ заржавѣла проволка, и только грязные слѣды ногъ на порогѣ показывали, что домъ обитаемъ.
   Намъ отворила дверь особа весьма неряшливая и такая толстая, что казалось, всѣ прорѣхи на ея платьѣ и дыры на башмакахъ появились оттого, что и платье и башмаки лопнули отъ напора жира, какъ перезрѣвшій стручекъ.
   Она заслонила было проходъ своимъ могучимъ тѣломъ, но узнавъ мистера Джериджайса -- вѣроятно его образъ связывался въ ея умѣ съ получкой жалованья -- ретировалась и пропустила насъ въ домъ.
   Дверной замокъ не дѣйствовалъ, и ей пришлось прибѣгнуть къ помощи цѣпи, тоже сломанной, чтобъ запереть входную дверь, послѣ чего она попросила насъ пожаловать наверхъ.
   Мы поднялись по лѣстницѣ, блистающей полнымъ отсутствіемъ украшеній, если не считать тѣхъ же грязныхъ слѣдовъ; мистеръ Джерндайсъ безъ всякихъ церемоній вошелъ прямо въ комнаты, мы послѣдовали за нимъ. Комната, куда мы вошли, была темная, грязная, но обставлена съ нѣкоторой роскошью, правда довольно жалкаго свойства: тутъ было фортепіано, софа, скамеечка, удобное кресло и разная другая мягкая мебель, много вышитыхъ подушекъ, книгъ, нѣсколько картинъ и гравюръ, газеты, ноты, рисовальныя принадлежности. Разбитое стекло въ одномъ изъ грязныхъ оконъ замѣнялось бумагой, приклеенной облатками, за то на столѣ стояли тарелки съ ароматными персиками, виноградомъ и пирожнымъ, и бутылка искрометнаго вина. Самъ мистеръ Скимполь въ халатѣ полулежалъ на софѣ, прихлебывая горячій кофе изъ дорогой фарфоровой китайской чашки (было около полудня), и любовался роскошными желтофіолями, разставленными на балконѣ. Наше появленіе нисколько его не смутило; онъ всталъ и принялъ насъ со своей обычной безпечной веселостью.
   Вотъ какъ я живу, сказалъ онъ, когда мы, не безъ нѣкоторыхъ затрудненій, такъ какъ почти всѣ стулья оказались сломанными, наконецъ разсѣлись по мѣстамъ.
   -- Вотъ какъ я живу! Вы меня застаете за скромнымъ завтракомъ. Есть люди -- и много -- которымъ на завтракъ нужно цѣлую баранью ногу или ростбифъ. Я не таковъ: дайте мнѣ персикъ, чашку кофе, кларетцу -- съ меня и довольно; я люблю ихъ за то, что они напоминаютъ мнѣ солнце, а въ бараньей ногѣ и въ ростбифѣ нѣтъ ничего, кромѣ животнаго удовлетворенія.
   -- Эта комната -- пріемный кабинетъ нашего друга, то есть была бы, еслибъ онъ практиковалъ въ качествѣ врача, это его святилище, его студія, сказалъ нашъ опекунъ.
   -- Да, проговорилъ Скимполь, оглядываясь вокругъ съ лучезарной улыбкой: -- это моя клѣтка; клѣтка, гдѣ пташка осуждена жить и пѣть. Ей иногда выщипываютъ перья и обрѣзываютъ крылья, но она знай себѣ поетъ!
   Онъ протянулъ намъ тарелку съ виноградомъ, повторяя:
   -- А она знай себѣ ноетъ, хоть и слабымъ голоскомъ, а все поетъ!
   -- Чудесный виноградъ. Подарокъ? освѣдомился опекунъ.
   -- Нѣтъ, мнѣ присылаетъ его нѣкій любезный садовникъ. Вчер - Теперь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: -- я долженъ руководствоваться обстоятельствами. И пока прошу васъ хранить все въ тайнѣ, и я то же буду дѣлать съ моей стороны.
   -- То-есть я должна влачить мою жизнь и ожидать пытки со дня на день, по вашему приказанію? говоритъ она, все еще смотря на небо.
   -- Да, я боюсь, что это гакъ, леди Дедлокъ.
   -- Вы считаете необходимымъ приковать меня къ позорному столбу?
   -- Я увѣренъ въ необходимости того, что вамъ предлагаю.
   -- И я должна еще быть на этой блистательной сценѣ, на которой играла такъ долго? и подмостки подо мною должны рухнуть по вашему мановенію? говоритъ она медленно.
   -- Не безъ предувѣдомленія васъ, леди Дедлокъ. Я не сдѣлаю ни шага, не сообщивъ объ этомъ предварительно вамъ.
   Она предлагаетъ ему вопросы точно такъ, какъ-будто бы говорила во снѣ, или твердила наизусть урокъ.
   -- Мы должны встрѣчаться попрежнему?
   -- Попрежнему, если вы позволите.
   -- Ни должна скрывать мой позоръ, какъ скрывала его такъ долго?
   -- Какъ скрывали его -- да. Я бы самъ не коснулся этого предмета, леди Дедлокъ; но теперь позвольте замѣтить вамъ, что эта тайна не должна вамъ казаться въ настоящее время тягостнѣе. Она не была ни лучше, ни хуже, чѣмъ теперь. Конечно, она теперь стала мнѣ извѣстна; но я думаю, мы никогда не довѣрялись одинъ другому.
   Нѣсколько минутъ простояла она въ молчаливой задумчивости и потомъ спросила:
   -- Больше ничего вы не имѣете мнѣ сказать теперь?
   -- Я хотѣлъ бы знать, леди Дедлокъ, согласны ли вы со мною и оправдываете ли вы мои поступки, говоритъ методически мистеръ Телькингорнъ, медленно потирая себѣ руки.
   -- Можете знать.
   -- Хорошо. Теперь я, какъ дѣловой человѣкъ, только бы желалъ, чтобъ вы дали слово въ случаѣ, если это обстоятельство откроется сэру Лейстеру, подтвердить, что въ моемъ разговорѣ съ вами я единственно старался о томъ, чтобъ сохранить его честь, его репутацію, его званіе; я бы желалъ то же самое исполнять и относительно васъ, леди Дедлокъ, но -- увы! это невозможно.
   -- Я буду свидѣтельствовать о вашей преданности, сэръ.
   Передъ этимъ отвѣтомъ и послѣ него она стоитъ задумчиво нѣсколько секундъ, потомъ поворачивается къ двери и идетъ тѣмъ же надменнымъ, тѣмъ же величественнымъ шагомъ, какъ и всегда. Мистеръ Телькингорнъ отворяетъ предъ ней обѣ двери точно такъ же, мы сдѣлалъ бы это вчера, или какъ сдѣлалъ бы это десять лѣтъ назадъ, и отвѣшиваетъ ей свой старомодный, глубокій поклонъ; но несовсѣмъ-обыкновенный взглядъ бросаетъ на него прелестная головка, скрываясь въ темнотѣ, и несовсѣмъ-обыкновенно (хотя различіе было а ускользающее) принимаетъ законникъ этотъ взглядъ. Оставшись наединѣ, онъ обдумываетъ, что женщина была не подъ вліяніемъ своего обыденнаго принужденія.
   Вѣрнѣе могъ бы понять онъ внутреннюю борьбу этой женщины, еслибъ видѣлъ, какъ металась она по своей комнатѣ съ закинутыми назадъ волосами, ломая руки; вѣрнѣе бы понялъ онъ, еслибъ видѣлъ онъ эти женщина безъ усталости, несмотря на позднее время ночи, ходила взадъ и впередъ по Террасѣ Привидѣній, сопутствуемая роковыми шагами.
   Но адвокатъ, по ея уходѣ, закрылъ окно, задернулъ занавѣсъ, легъ на постель и заснулъ. И когда померкли звѣзды и блѣдный день заглянулъ въ комнату бельведера, старое лицо соннаго адвоката какъбудто вызывало могильщиковъ и ихъ заступы.
   Тотъ же блѣдный день, заглянувъ въ собственную спальню сзра Лейстера, видитъ какъ знаменитый баронетъ прощаетъ кающееся отечество въ величественно-снисходительнонъ снѣ; такъ же видитъ онъ, какъ во снѣ вступаютъ кузены въ различныя офиціальныя должности, главная обязанность которыхъ состоитъ единственно въ полученіи жалованья; какъ дѣвственная Волюмнія предлагаетъ свою руку и приданое въ пятьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ старому, отвратительному генералу, ротъ котораго полонъ фальшивыхъ зубовъ, какъ фортепьянныхъ косточекъ, но генералъ заслуживаетъ удивленіе всего Бата и страхъ многихъ обществъ; заглядываетъ блѣдный день также и въ чердаки и свѣтелки, на дворы и конюшня, гдѣ спитъ незадорное самолюбіе въ дворницкихъ конурахъ и бредитъ о блаженствѣ, неразлучномъ съ волей и прихотью.
   Всходитъ солнце и сдергиваетъ за собою весь покровъ ночи, весь бредъ я сладкія мечты; будитъ дремлющій листъ и цвѣтокъ; будитъ животныхъ бродящихъ, летающихъ и ползущихъ, будитъ садовниковъ и бредутъ они по газону, топча изумрудныя, яхонтовыя и жемчужныя капля росы, и вздымаетъ онъ высоко къ небу дымъ изъ дѣятельныхъ кухонь. Наконецъ будитъ онъ и беззаботнаго мистера Телькингорна, и адвокатъ узнаетъ, проснувшись, что сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ спокойно провели ночь въ своемъ благополучномъ замкѣ и готовы гостепріимно принимать всѣхъ въ Линкольншайрѣ.
   

ГЛАВА XLII.
Контора мистера Телькнигорна.

   Съ зеленѣющихъ нивъ, осѣненныхъ широковѣтвистыии дубами дедлоковскаго помѣстья, переносится мистеръ Телькингорнъ въ удушливую жару и пыль Лондона. Способъ перемѣщенія его съ одного мѣста на другое -- также одна изъ его тайнъ. Онъ отправляется въ Чизни-Вольдъ точно такъ, какъ-будто-бы шелъ изъ своего кабинета въ другую комнату, и возвращается изъ Чизни-Вольда въ Лондонъ такъ, что и не узнаешь, уходилъ Ли онъ съ Полей Линкольнской Палаты, или нѣтъ. Никогда не надѣваетъ онъ дорожнаго платья и некогда ни съ кѣмъ не говоритъ о своихъ поѣздкахъ. Онъ также незамѣтно исчезъ сегодня утромъ изъ своего бельведера въ Чизни-Вольдѣ, какъ неожиданно является вечеромъ въ собственной своей квартирѣ.
   Подобно черноперой лондонской птицѣ, изъ породы тѣхъ, которыя вьютъ гнѣзда на этихъ благотворныхъ поляхъ, гдѣ всѣ овцы употребляются на пергаментъ, всѣ козы -- на парики, всѣ луга -- на рынки, возвращается тайно домой прокопченный и завялый адвокатъ. Несмотря на то, что онъ живетъ посреди людей, съ людьми не ведетъ онъ дружескаго знакомства; дожилъ онъ до преклонныхъ лѣтъ, но не испыталъ сладостныхъ дней счастливой юности, и, привыкнувъ сновать свою паутину въ углахъ и закоулкахъ человѣческой природы, забылъ, что у нея есть обширныя и свѣтлыя стороны. Въ горнилѣ, изъ закалёной мостовой я накалёныхъ стѣнъ строеній, высохъ онъ, какъ тонкая дрань, и жаждущая душа его въ-состоянія мечтать только о столѣтнемъ, густомъ какъ масло, портвейнѣ.
   Фонарщикъ ужъ подставлялъ лѣстницу къ фонарямъ, освѣщающимъ ту сторону Полей Линкольнской Палаты, на которой живетъ мистеръ Телькингорнъ, когда сей достославный жрецъ фешенебельныхъ такъ только еще являлся на свой дворъ.
   Входя по лѣстничнымъ ступенямъ вверхъ, замѣчаетъ адвокатъ улыбающуюся я Кланяющуюся фигурку маленькаго человѣчка.
   -- Уже-ли это Снегсби?
   -- Точно такъ, сэръ. Надѣюсь, вы, слава Богу, здоровы. Я-было заходилъ къ вамъ и теперь иду домой.
   -- Вотъ что! Зачѣмъ же вы заходили ко мнѣ?
   -- Сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, наклоняя шляпу на-беку въ знакъ особеннаго почтенія къ своему постоянному покупатели: -- мнѣ хотѣлось молвить вамъ словца два.
   -- Можете вы переговорить со мной на лѣстницѣ?
   -- Совершенно могу, сэръ.
   -- Говорите.
   Законникъ поворачивается, кладетъ руку на желѣзныя поручи лѣстницы и наблюдаетъ за фонарщикомъ, зажигающимъ фонаря на дворѣ.
   -- Дѣло касается... говоритъ мистеръ Снегсби тихимъ и таинственнымъ голосомъ: -- дѣло касается, сэръ, до чужестранки.
   Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на него съ удивленіемъ.
   -- Какая чужестранка? говорятъ онъ.
   -- Чужестранка, сэръ, француженка, если я не ошибаюсь. Я самъ незнакомъ съ этимъ языкомъ, сэръ, но, по манерамъ и наружности, думаю, что она француженка, по-крайней-мѣрѣ непремѣнно ужъ чужестранка. Я видѣлъ ее у васъ, сэръ, когда имѣлъ честь исполнять съ мистеронъ Бакстомъ нѣкоторое порученіе касательно мальчика...
   -- А, понимаю, mademoiselle Hortense.
   -- Очень можетъ быть, сэръ. Мистеръ Снегсби прокашливается почтительно въ шляпу.-- Я, изволите видѣть, съ трудомъ произношу чужестранныя имена вообще, но увѣренъ, что вы произносите правильно, именно Мууу... но никакое отчаянное усиліе не можетъ пособить горю, и мистеръ Снегсби откашливается извинительно.
   -- Что жъ вы имѣете сказать о ней? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Вотъ что, сиръ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, осѣняя ротъ свой, для большей таинственности, шляпой: -- она крѣпко нападаетъ на меня, сиръ. Семейное счастье мое велико, такъ велико, какъ только можно желать, мистеръ Телькингорнъ; но изволите видѣть, жена моя ревнива -- отъ слова не станется -- очень-ревнива. И теперь, сэръ, посудите сами мое положеніе: чужестранка, въ нѣкоторомъ родѣ, изъ-себя очень-недурна и приходитъ однажды ко мнѣ въ лавку; разъ-то ничего бы; нѣтъ, ее -- отъ слова не станется -- нелегкая суетъ всякой день къ намъ на дворъ. Что бъ ей, кажется, слоняться на дворѣ?... такъ нѣтъ... вѣдь это, знаете, сэръ... ну, словомъ, обсудите сами, сэръ...
   Мистеръ Снегсби, высказавшись съ очень-плачевными гримасами, дополняетъ рѣчь свою въ родѣ уясненія горестнаго состоянія души кашлемъ, примѣняющимся на всякій случай:
   -- Что жь вы объ этомъ думаете? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Я былъ увѣренъ, что вы поймете мое положеніе, сиръ, отвѣчаетъ Снегсби: -- если потрудитесь вникнуть въ раздражительность жены моей. Извольте видѣть: чужестранка, имя которой вы только-что произнесли совершенно-правильно, должна-быть очень-бойкая женщина; она на-лету схватила, въ тотъ, помните, сиръ, вечеръ, слово Снегсби; давай наводить обо мнѣ справки и шасть къ намъ въ обѣденное время. Теперь Крикса, горничная наша, знаете, существо робкое, страдаетъ -- отъ слова не станется припадками, перепугалась страшной этой Му... то, понимаете, чужестранки-то, а вѣдь она, сэръ, такъ поглядываетъ странно и такъ говоритъ быстро, что, дай Богъ, мужчинѣ устоять на ногахъ; такъ вотъ Крикса-то, сэръ, перепугавшись и полетѣла съ лѣстницы внизъ головой, растянулась на полу, да изъ одного обморока въ другой -- и пошла потѣха. Къ-счастью, всѣ хлопоты по кухнѣ пали на мою жену, я я одинъ остался при лавкѣ. Вотъ, сэръ, входитъ она въ лавку и говорить: "мистеръ Телькингорнъ меня къ себѣ не пускаетъ, такъ я хочу быть здѣсь и добьюсь чего хочу". Съ-тѣхъ-поръ и начала слоняться, сэръ, именно слоняться, говорятъ мистеръ Снегсби, съ особеннымъ выраженіемъ: -- всякой день у насъ на дворѣ. Судите сами, какія отъ этого могутъ выйдти послѣдствія. Ужь не только женѣ, да, чего-добраго, и сосѣдямъ могутъ взбрести въ голову такія умозаключенія, что Боже упаси. Между-тѣмъ, какъ мнѣ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби съ отчаяннымъ трясеньемъ головы: -- клянусь вамъ, и въ голову никогда не приходятъ никакія чужестранки; видывалъ ихъ въ-старину съ метелками и грудными дѣтьми, а ныньче видаю съ тамбуриномъ и въ серьгахъ -- вотъ и все.
   Мистеръ Телькингорнъ слушаетъ очень-серьёзно исповѣдь мистера Снегсби и, дослушавъ до конца, говоритъ:
   -- Все, Снегсби?
   -- Все, сэръ, отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ такимъ кашлемъ въ кулакъ, который ясно говоритъ: "съ меня и этого будетъ, сэръ!"
   -- Не знаю, чего хочется mademoiselle Гортензіи, говоритъ адвокатъ: -- она просто сумасшедшая, я полагаю.
   -- Хотя бы и съумасшедшая, сэръ, жалобно говоритъ мистеръ Снегсби: -- все-таки плохое это утѣшеніе, того-и-гляди, собьетъ съ толку все семейство.
   -- Разумѣется, разумѣется, отвѣчаетъ адвокатъ: -- этому надо положить конецъ. Я понимаю, какъ вамъ непріятны ея посѣщенія. Вотъ вы что сдѣлайте: первый разъ, какъ она явится къ вамъ, отправьте ее ко мнѣ.
   Мистеръ Снегсби просіялъ радостью; отвѣсивъ множество поклоновъ, прокашливается онъ слегка и уходитъ. Мистеръ Телькингорнъ подымается выше и разсуждаетъ, должно думать, такимъ-образомъ:
   "Ужь эти женщины! отъ нихъ только и толку на землѣ, что хлопоты, да безпорядки. Неуспѣлъ еще съ барыней сладить, глядь, тутъ горничную на шею навязываютъ. Да эту-то я скоро угомоню".
   Размысливъ, отворяетъ онъ дверь, ощупью бредетъ по темнымъ комнатамъ и засвѣчиваетъ огонь. Свѣчи горятъ неярко и аллегорія на потолкѣ плохо видна; но осанистый римлянинъ, смѣло-выскочившій изъ облаковъ, видѣнъ ясно. Впрочемъ, мистеръ Телькингорнъ не удостоиваетъ его своимъ вниманіемъ; онъ достаетъ изъ боковаго кармана маленькій ключикъ, отпираетъ имъ ящикъ, изъ ящика достаетъ другой ключъ, имъ отпираетъ сундукъ, изъ сундука вынимаетъ третій ключъ и такъ далѣе, пока наконецъ не попадаетъ на ключъ отъ виннаго погреба, куда и готовится спуститься за своимъ столѣтнимъ портвейномъ. Вотъ беретъ онъ свѣчку и идетъ было къ двери; вдругъ раздается стукъ.
   -- Кто здѣсь? Ага, мистриссъ, это вы? Кстати пожаловали, очень-кстати! Мнѣ только-что говорили о васъ. Ну-съ, что вамъ нужно?
   И привѣтствуя mademoiselle Гортензію такими нѣжными выраженіями, адвокатъ ставитъ свѣчку на каминъ въ комнатѣ своего писаря и постукиваетъ ключомъ по сухимъ, впалымъ щекамъ своимъ. Mademoiselle Гортензія, молча, сверкаетъ глазами по сторонамъ и тихо затворяетъ дверь.
   -- Мнѣ стоило большаго труда отъискать васъ дома, сэръ, говоритъ она.
   -- Вотъ что!...
   -- Да, сэръ, я была у васъ нѣсколько разъ, но мнѣ всегда говорили, что или васъ нѣтъ дома, или вы заняты, или вы не хотите меня принять.
   -- Вамъ говорили совершенно-вѣрно.
   -- Вздоръ, лгали!
   Иногда въ mademoiselle Гортензіи много страшнаго; такъ и кажется что она прыгнетъ, какъ тигрица, и невольно испугаешься ея и отступишь шага два назадъ. Такое чувство страха гнѣздится въ настоящую минуту въ мистерѣ Телькингорнѣ; онъ уступаетъ ему, а француженка съ полузакрытыми глазами только презрительно улыбается, качаетъ головой и бросаетъ по сторонамъ взгляды.
   -- Ну мистриссъ, говоритъ адвокатъ, нетерпѣливо постукивая ключомъ о каминъ: -- если вамъ, что-нибудь надо, такъ говорите сейчасъ же.
   -- Вы дурно поступили со мной, сэръ. Вы поступили со мной низко.
   -- Низко? повторяетъ законникъ, потирая ключомъ себѣ носъ.
   -- Да, низко и подло, говорю я вамъ. Вы обманули меня. Вы заставили меня надѣть то платье, въ которомъ, можетъ-быть, была миледи; заставили меня прійдти сюда, разъиграть комедію съ мальчикомъ... Что? неправда? говорите! и тигрица снова готова сдѣлать прыжокъ за свою жертву.
   "Ты зелье, страшное зелье", думаетъ про себя мистеръ Телькингорнъ, смотра на все разсѣянно.
   -- Ну что жъ, холопка, вѣдь тебѣ за это и заплачено, говорятъ онъ.
   -- Не ты ли заплатилъ! отвѣчаетъ она съ бѣшенствомъ: -- ты далъ мнѣ два соверина -- вотъ они; проглоти изъ самъ, старый, если хочешь, и съ этими словами она бросаетъ деньги почти въ него и съ такою силою, что они сдѣлали по полу нѣсколько рикошетовъ прежде, чѣмъ полетѣли въ углы, гдѣ, повертясь, улеглись спокойно.
   Мистеръ Телькингорнъ потираетъ ключомъ себѣ голову, а mademoiselle Гортенція саркастически смѣется, повторяя: -- ты заплатилъ! ты заплатилъ!
   -- Стало-быть ты очень-богата, прелестный другой мой, говоритъ адвокатъ: -- что бросаешь деньги на полъ.
   -- Я богата, я очень-богата, отвѣчаетъ она: -- только злобой и ненавистью. Я ненавижу миледи отъ всего моего сердца -- ты это знаемъ.
   -- До-сихъ-поръ не зналъ.
   -- Ты зналъ и зналъ очень-хорошо, потому и просилъ достать тебѣ нѣкоторыя свѣдѣнія. Ты зналъ, что я en-r-r-r-r-agée.
   И такое количество r-омъ, съ которыми произнесла mademoiselle Гортенція слово enragée, казалось ей недостаточнымъ для выраженія ея гнѣва, потому она еще сжимаетъ зубы, скрежещетъ ими и ломаетъ пальцы на рукахъ.
   -- Такъ я зналъ? такъ я зналъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, разсматривая бородку ключа.
   -- Безъ-сомнѣнія зналъ. И правъ: я ненавижу ее, говоритъ mademoiselle Гортенціи, смотря на мистера Телькингорна черезъ плечо.
   -- Ну-съ, больше вы ничего не имѣете сказать мнѣ, mademoiselle?
   -- Я безъ мѣста, сэръ. Помѣстите меня, пристройте меня на хорошихъ условіяхъ. Если вы не хотите, или не можете этого вдѣлать, то дайте мнѣ средства отмстить миледи; опозорить ее, обезчесть ее.
   Я пособлю вамъ. Вы вѣдь добиваетесь этой цѣли -- я знаю! все знаю!
   -- Вы, кажется, ужь черезчуръ много знаете, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   -- Развѣ я говорю неправду? Развѣ я такъ глупа, какъ маленькій ребенокъ? Ужели вы меня заставите вѣрить, что вся эта продѣлка съ грязнымъ мальчикомъ была только вслѣдствіе вашего пари съ кѣмъ то. О! Боже мой, о mon Dieu! я не такъ глупа! я не такъ глупа! и черные глаза ея, кажется, были закрыты и открыты въ одно и то же время.
   -- Выслушайте меня, мистриссъ, говоритъ мистеръ Телькнигорнъ, постукивая по подбородку ключомъ и смотря на нее равнодушно: -- отъ что я вамъ скажу...
   -- Я! выслушать васъ! перебиваетъ его mademoiselle Гортензія въ гнѣвнымъ и грознымъ киваньемъ головы: -- выслушать васъ!..
   -- Вы, пожаловали сюда, продолжаетъ адвокатъ, не обращая на нее вниманія: -- съ очень-умѣренной просьбою, которую сейчасъ изложили; если эта просьба не исполнится, такъ вы, чего добраго, пожалуете сюда опять?
   -- Да, опять, говоритъ mademoiselle Hortense еще съ болѣе-гнѣвнымъ и болѣе грознымъ киваньемъ головы:-- еще опять и еще опять и тысячу разъ опять!
   -- И веля васъ здѣсь не пріймуть, вы, можетъ-быть, захотите прогуляться и опять къ мистеру Снегсби.
   -- Да, опять, повторяетъ mademoiselle, съ совершенною рѣшимостью: -- еще опять и еще опять и тысячу разъ опять!
   -- Очень-хорошо. Теперь позвольте посовѣтовать вамъ, mademoiselle Hortense, взять свѣшу и поискать ваши совериды. Я думаю, вы ихъ найдете за перегородкой моего писаря, гдѣ-нибудь въ углу.
   Mademoiselle Hortense презрительно смѣется, глядя черезъ плечо на адвоката.
   -- Вы не хотите?
   -- Не хочу!
   -- Очень-хорошо. Чѣмъ бѣднѣе вы, тѣмъ, стало-быть, богаче я. Теперь къ дѣлу. Видите ли вы, мистриссъ, вотъ этотъ ключъ отъ моего виннаго погреба? Большой ключъ, не правда ли? но тюремные ключи побольше и потяжелѣе его. Въ этомъ государствѣ есть исправительные домы; двери у этихъ домовъ крѣпки, очень-крѣпки; и я боюсь, что особѣ съ вашимъ темпераментомъ и съ вашею дѣятельностью не понравится посидѣть тамъ даже нѣсколько часовъ. Что вы на это скажете?
   -- Я скажу, отвѣчаетъ mademoiselle Hortense, совершенно-спокойнымъ и твердымъ голосомъ: -- что ты подлый мошенникъ!
   -- Можетъ-быть, отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ спокойно, высмаркиваясь: -- не и не спрашиваю вашего мнѣнія обо мнѣ, а я спрашиваю ваше мнѣніе о тюрьмѣ.
   -- О тюрьмѣ я ничего не думаю. Что мнѣ до нея за дѣло?
   -- Что вамъ за дѣло? говоритъ законникъ, укладывая медленно носовой платокъ въ карманъ и поправляя воротнички -- а вотъ что я вамъ скажу: законъ въ нашей доброй Англіи строго запрещаетъ безпокоить гражданъ посѣщеніями противъ ихъ желанія; и если онъ узнаетъ, что кто-нибудь, хотя бы это была и женщина шатается въ чужіе домы противъ желанія владѣтелей, онъ деспотически предписываетъ схватить эту женщину, посадитъ въ тюрьму водъ строгій надзоръ и запираетъ ее тамъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? отвѣчаетъ mademoiselle Гортензія, въ томъ же шутливомъ тонѣ: -- это очень-забавно, сэръ, право очень-забавно. Только мнѣ до этого никакого нѣтъ дѣла.
   -- Любезный другъ мой, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:-- попробуйте еще разъ прійдти ко мнѣ, или къ мистеру Снегсби, такъ вы узнаете, какое вамъ до этого дѣло.
   -- Если я прійду еще разъ, такъ вы, пожалуй, меня посадите въ тюрьму?
   -- Пожалуй посажу.
   Разумѣется, пѣна у рта mademoiselle Гортензіи была бы несовмѣстна съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа, въ какомъ она теперь находится; но право, еслибъ еще немножко, тигрица забрызгала бы ядовитой пѣной лицо знаменитаго адвоката.
   -- Однимъ словомъ, мистриссъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:-- мнѣ очень-непріятно оскорбить васъ; но если вы еще разъ пожалуете сюда безъ приглашенія, или къ мистеру Снегсби, я вынужденъ буду передать васъ въ руки полиціи. Полиція очень-вѣжлива съ дамами, но грубо обращается съ безпокойными тварями -- слышишь ли ты это, холопка!
   -- Не посмѣешь, старый! шипитъ mademoiselle Гортензія: -- я докажу тебѣ, что ты не посмѣешь!
   -- И если, продолжаетъ законникъ, не обращая никакого вниманія на шипѣніе тигрицы: -- и если, холопка, я помѣщу тебя въ надежныя руки, то много утечетъ воды, пока снова получишь ты свободу.
   -- Не посмѣешь, негодяй, не посмѣешь! шипѣла mademoiselle, вытягивая впередъ руки.
   -- А теперь пока, говоритъ адвокатъ, все-таки не обращая на нее никакого вниманія: -- я совѣтую тебѣ убраться и очень, очень подумать прежде, чѣмъ захочешь снова пожаловать сюда.
   -- Совѣтую тебѣ, старикъ, подумать, не одинъ разъ о томъ, что ты врешь! отвѣчаетъ Гортензія.
   -- Ты была отпущена твоей леди, замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ, провожая ее съ лѣстницы: -- какъ безпокойная и дерзкая дѣвка; теперь ты принимаешься за другія глупости, такъ совѣтую тебѣ выучатъ наизусть, мистриссъ, слѣдующее все, что я говорю, то думаю, и чѣмъ грожу, то исполню.
   Mademoiselle Hortense спускается съ лѣстницы не отвѣчая и не оборачиваясь. Адвокатъ спускается также, но только въ винный погребъ; достаетъ оттуда покрытую паутиной и заросшую мхомъ бутылочку портвейна, и возвратясь въ свой кабинетъ, садится въ кресло и наслаждается своимъ столѣтнимъ винцомъ. По-временамъ, закинувъ голову назадъ, видитъ онъ осанистаго римлянина, указывающаго на аллегорію и облака.
   

ГЛАВА XLIII.
Разсказъ Эсѳири.

   Нечего говорить, какъ часто задумывалась я о судьбѣ моей матери, и какъ тяжело было моему сердцу не считать ея въ живыхъ. Я не смѣла приблизиться къ ней, напомнить ей о себѣ письменно, потому-что опасность, которой она ежедневно подвергалась, вселяла въ меня непреоборимый страхъ. Знать, что жизнь моя есть единственный укоръ матери -- невыносимая пытка. Я не смѣла нетолько произносить ея имя, но, кажется, боялась даже и выслушать его. Если когда-нибудь въ моемъ присутствіи разговоръ склонялся на Чизни-Вольдъ, на сэра Лейстера Дедлока... на леди Дедлокъ, что, разумѣется, случалось довольно-часто, я старалась не прислушиваться къ этому разговору, уходила изъ комнаты съ единственною цѣлью, чтобъ какъ-нибудь случайно, словомъ или выраженіемъ лица, не измѣнить тайнѣ, которую я считала священнымъ долгомъ хранить такъ глубоко, какъ могла.
   Но съ какимъ наслажденіемъ вспоминала я звуки материнскаго голоса, когда оставалась одна; какъ жаждала я повторенія этихъ сладкихъ, нѣжныхъ звуковъ, которымъ суждено было невозвратно и только однажды коснуться моего слуха! Съ какимъ чувствомъ я тысячу разъ проходила мимо порога городскаго отеля Дедлоковъ, не смѣя и не пятая никогда надежды заглянуть туда. Я видѣла еще разъ мою мать: это было въ театрѣ -- Боже! сколько непонятныхъ, неизъяснимыхъ чувствъ взволновалось въ истерзанной груди моей. Но всему конецъ. Все прошло и прошло навсегда. Судьба моя была такъ счастлива! Но врядъ ли могу я сказать что-нибудь исключительно о себѣ; разсказъ мой будетъ только повѣстью о добротѣ и великодушіи окружающихъ меня благодѣтелей.
   Соединясь снова въ Холодномъ Домѣ, мы очень-часто поговаривали о Ричардѣ. Грустно было милочкѣ моей, очень-грустно обвинять своего прекраснаго кузена; но дѣлать нечего, этого требовала справедливость, хотя любовь и не позволяла сердиться на милаго Рика, даже за его поступки противъ мистера Жарндиса. Опекунъ мой щадилъ ея чувство и никогда ни однимъ упрекомъ не оскорблялъ Ричарда.
   -- Рикъ ошибается, моя милая, говорилъ онъ ей; -- что жь дѣлать; ошибаться -- въ природѣ человѣка; мы всѣ ошибались болѣе или менѣе въ жизни. Мы должны надѣяться на время и на тебя; подъ вашимъ совокупнымъ вліяніемъ онъ броситъ ложное направленіе и Снова пойдетъ по прямой дорогѣ.
   Мы однакожъ узнали впослѣдствіи, что мистеръ Жарнлнсъ только тогда предоставилъ вліянію времени судьбу Ричарда, когда ужь убѣдился въ совершенной невозможности открыть передъ нимъ истину. Онъ писалъ къ нему, ѣздилъ къ нему, говорилъ съ нимъ, употреблялъ всѣ неистощимыя средства своего добраго сердца, чтобъ убѣдить его ; но все оказалось тщетнымъ. Бѣдный, заблужденный Ричардъ былъ глухъ и слѣпъ ко всѣмъ убѣжденіямъ, внушеннымъ неисчерпаемою добротою мистера Жарндиса.
   -- Если я несправедливъ, говорилъ Ричардъ:-- то, по окончаніи оберканцелярскаго процеса, я буду съ раскаяніемъ просить прощенья. Если я брожу въ потьмахъ, то справедливость требуетъ разъяснить это несчастное дѣло, чтобъ оно не могло служить ловушкою для другихъ. Дайте миѣ кончить процесъ -- и слѣпота спадетъ съ меня и я брошу ложную дорогу,
   Вотъ обыкновенные отвѣты Ричарда. Процесъ по дѣлу Жарндисовъ такъ завладѣлъ всей его природой, что невозможно было предложить ему ни одного доказательства въ безполезности его хлопотъ, чтобъ онъ не опровергъ его самымъ софистическимъ образомъ, опираясь все-таки на Оберканцелярію.
   -- Нѣтъ, говорилъ однажды опекунъ мой: -- мнѣ кажется, что удерживать его, значитъ дѣлать ему вредъ; предоставимъ все времени.
   Однажды, при удобномъ случаѣ, я сообщила опекуну моему опасенія, что мистеръ Скимполь даетъ вредные совѣты Ричарду.
   -- Совѣты? отвѣчалъ опекунъ мой, смѣясь:-- что ты, мой другъ! кто будетъ слушать совѣтовъ Скимполя?
   -- По-крайней-мѣрѣ, мистеръ Скимполь ободряетъ его, мнѣ кажется, сказала я.
   -- Можетъ ли это быть, другъ мой? отвѣчалъ опекунъ мой опять:-- кто будетъ слушать его ободренія ?
   -- Вы думаете, что можно быть спокойнымъ на-счетъ Річарда въ этомъ отношенія?
   -- Разумѣется. Общество такого простодушнаго, такого невиннаго существа не только безвредно, но послужитъ для него, я думаю, удовольствіемъ и утѣшеніемъ. Что же касается до совѣтовъ, ободреній, вообще до чего-нибудь серьёзнаго, то къ этому такой ребенокъ, какъ Скимполь, совершенно-неспособенъ.
   -- Скажите, братецъ Джонъ, спрашивала Ада, подойдя въ эту минуту къ намъ и смотря черезъ мое плечо:-- отчего онъ такой ребенокъ?
   -- Отчего онъ такой ребенокъ?.. повторялъ опекунъ мой, потирая себѣ голову: -- отчего онъ такой ребенокъ?..
   -- Да, братецъ Джонъ.
   -- Гм!.. отвѣчалъ онъ съ разстановкой, все болѣе-и-болѣе, трепля свои волосы: -- онъ, видите ли, весь чувство и... и воспріимчивость, и... и доброта, и... и воображеніе. Эти качества, кажется, не уравнены въ немъ. Я думаю, что тѣ люди, которые восхищались его направленіемъ, когда онъ былъ еще ребенкомъ, придавали ему слишкомъ-большое значеніе, упустивъ изъ виду тѣ достоинства, которыя могли бы въ жизни примирить умъ съ сердцемъ. Вотъ почему онъ такой ребенокъ, сказалъ опекунъ мой, остановясь и смотря на насъ спокойно: -- что вы на это скажете?
   Ада, смотря на меня, говорила, что, къ ея сожалѣнію, мистеръ Скимполь заставляетъ Ричарда дѣлать лишніе расходы.
   -- Уже ль Ричардъ тратятся на него? отвѣчалъ опекунъ мой поспѣшно: -- этого не должно быть. Нѣтъ, нѣтъ, этому надо положить конецъ!
   Я прибавила, что мистеръ Скимполь, какъ мнѣ кажется, за подарокъ въ пять фунтовъ стерлинговъ отрекомендовалъ Ричарда мистеру Волису.
   -- Уже ль? отвѣчалъ опекунъ мой и быстро тѣнь неудовольствія покрыла лицо его: -- вотъ онъ каковъ! вотъ онъ каковъ! Въ немъ нѣтъ корыстолюбія ни на волосъ. Онъ не имѣетъ никакого понятія о цѣнности денегъ.. Онъ приводитъ Рика къ Волису, другъ съ Волисомъ, беретъ у него пять фунтовъ стерлинговъ, и это дѣлаетъ безъ всякой мысли, безъ всякой цѣли. Я даже увѣренъ, моя милая, что онъ вамъ самъ разсказалъ объ этомъ.
   -- Да, самъ, отвѣчала я!
   -- Такъ я и зналъ! воскликнулъ опекунъ мой торжественно.-- Вотъ онъ каковъ! Еслибъ онъ зналъ, что поступокъ его нехорошъ, еслибъ отъ бралъ деньги съ умысломъ, вѣрно, не сказалъ бы вамъ объ этомъ ни полслова; а онъ говорилъ вамъ точно такъ же, какъ и бралъ деньги: совершенно въ простотѣ сердечной. Посмотрите на него въ собственной его квартирѣ и тогда вы поймете его лучше. Сдѣлаемъ ему визитъ, вымоемъ ему, за эти глупости, хорошенько голову. Повѣрьте, друзья мои, Гарольдъ Скимполь сущій ребенокъ, сущій ребенокъ!
   Въ-самомъ-дѣлѣ, на другой день отправились мы въ Лондонъ и рано утромъ подошли къ двери мистера Скимполя. Онъ жилъ въ части города (извѣстной подъ названіемъ Полигона), которая въ то время служила убѣжищемъ для испанскихъ выходцевъ, бродившихъ тамъ въ своихъ плащахъ и съ папиросами. Считался ли мистеръ Скимполь хорошимъ жильцомъ, потому-что добрый другъ его Кто-Нибудь, всегда во-время уплачивалъ за него квартирныя деньги; или считался онъ человѣкомъ, до-того не способнымъ къ дѣламъ, что съ нимъ никакъ не развяжешься, какъ бы то ни было, онъ ужъ нѣсколько лѣтъ жилъ на одной и той же квартирѣ. Она, согласно ожиданіямъ нашимъ, была въ совершенномъ безпорядкѣ: поручни лѣстницы были сломаны, ручка звонка, судя по ржавому концу проволоки, давнымъ-давно оторвана и отпечатки грязныхъ ногъ на ступеняхъ были единственнымъ признакомъ обитаемости.
   Дюжая горничная, въ платьѣ, лопнувшемъ по швамъ, и въ изорванныхъ башмакахъ, очень напоминала растрескавшуюся, переспѣлую ягоду; на нашъ стукъ она пріотворила дверь и высунулась. Увидавъ мистера Жарндиса (мы не сомнѣвались съ Адой, что онъ платилъ ей деньги за услуги мистеру Скимполю, и слѣдовательно она знала его) она отворила дверь настежь и просила войдти. Замокъ у наружной двери былъ сломанъ и переспѣлая ягода замѣняла его цѣпью, замотанною на гвоздь; совершая эту операцію она предложила намъ идти наверхъ.
   Мы поднялись въ первый этажъ по лѣстницѣ, украшенной слѣдами грязныхъ ногъ. Мистеръ Жарндисъ, безъ дальнихъ церемоній, вошелъ въ комнату и мы вошли за нимъ. Комната была грязна, но меблирована; въ ней была большая скамейка, софа съ множествомъ подушекъ, кушетка, кресло, фортепьяно, книги, кисти, краски, газеты, ноты, нѣсколько. эскизовъ я картинъ. Разбитое стекло въ грязной рамѣ замѣнялось клочкомъ бумаги, между-тѣмъ, какъ на столѣ были три маленькія блюдечка, одно съ персиками, другое съ виноградомъ, третье съ бисквитами, и бутылка съ легкимъ виномъ. Мистеръ Скимполь, въ халатѣ развалясь на софѣ, пилъ душистый кофе изъ старинной чашки китайскаго фарфора (было около полудня) и любовался стѣнными цвѣтами, вьющимися по балкону.
   Появленіе наше нисколько не смутило его; онъ тотчасъ же соскочилъ съ мѣста и принялъ насъ совершенно-радушно.
   -- Вотъ гдѣ я живу! говорилъ онъ, когда мы старались сѣсть, что, разумѣется, было сопряжено съ большимъ трудомъ, потому-что большая часть стульевъ была, переломана: -- вотъ гдѣ я живу! Это мой скромный завтракъ. Многіе любятъ къ завтраку телячьи ножки, или кусокъ баранины; я не люблю. Дайте мнѣ персикъ, чашку мокко, стаканъ бордо -- и я сытъ. Видите ли, кофе, виноградъ... это напоминаетъ о Югѣ, о солнцѣ... и тепло и поэтично; а мясо, баранина... тутъ ничего нѣтъ южнаго... животная потребность и -- только!
   -- Эта комната для консультацій съ моимъ другомъ (по-крайней-мѣрѣ, ее бы такъ называли, еслибъ онъ еще практиковалъ), это его святилище, его лабораторія, говорилъ опекунъ мой.
   -- Правда, совершенно правда, замѣчалъ мистеръ Скимполь, весело смотря вокругъ: -- это птичья клѣтка: въ ней сидитъ птичка и поетъ. Ей иногда подрѣзаютъ крылышки, но она поетъ-себѣ, да поетъ!
   Онъ предлагалъ намъ гостепріимно блюдечки съ персиками и виноградомъ, а самъ твердилъ: -- поетъ-себѣ, да поетъ! не пѣснь честолюбія, но поетъ-себѣ -- да и только.
   -- Прекрасный виноградъ! говорилъ опекунъ мой: -- что это, Гарольдъ, подарокъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- не подарокъ; я беру у одного очень-любезнаго садовника. Вчера вечеромъ мальчикъ, который принесъ эти фрукты, спрашиваетъ меня: прикажу ли я ему теперь дожидаться денегъ, или послѣ прійдти за ними.-- "Любезный, сказалъ я ему: -- это какъ тебѣ угодно: если у тебя много лишняго времени, жди сколько хочешь". Должно-быть мальчикъ дорожилъ временемъ, потому-что ушелъ и до-сихъ-поръ не возвращался.
   Опекунъ мой взглянулъ на насъ съ улыбкой, которая ясно говорила: -- вотъ, друзья мои, дитя: можно ли съ нимъ говорить о серьёзныхъ вещахъ?
   -- Посѣщеніе ваше, говорилъ мистеръ Скимполь, наливая себѣ стаканъ бордо: -- знаменуетъ сегодняшній день; мы его назовемъ днемъ Ады и Эсѳири. Вы должны познакомиться съ моими дочерьми. Одну изъ нихъ я называю Красотою, другую -- Нѣжностью, третью -- Веселостью. Посмотрите на ихъ: онѣ будутъ отъ васъ въ восторгѣ.
   -- Рекомендую, говорилъ мистеръ Скимполь: -- вотъ первая дочь моя, Аретуза; ее я зову Красотой. Она играетъ немного, рисуетъ немного, поетъ немного, точь-въ-точь какъ ея отецъ. Вотъ моя вторая дочь, Лаура; ее я зову Нѣжностью ; она немножко играетъ, но не поетъ. Вотъ третья дочь моя, Китти; ее я зову Веселость; она не играетъ, но немножко поетъ. Мы всѣ понемножку рисуемъ, понемножку композируемъ и никто изъ насъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія ни о времени ни о деньгахъ.
   Мистриссъ Скимполь, какъ мнѣ показалось, тяжело вздохнула, когда мужъ ее перечислялъ эти достоинства дочерей. Мнѣ также показалось, что она значительно посматривала на опекуна моего и желала дать ему замѣтить, что на него смотритъ.
   -- Весьма-забавно, говорилъ мистеръ Скимполь, весело осматривая насъ всѣхъ: -- и не только забавно, но и юмористически-интересно подмѣчать семейныя особенности. Въ нашемъ семействѣ мы всѣ дѣти и я самый младшій изъ нихъ !
   Дочери, которыя, казалось, любили его нѣжно, были въ восторгѣ отъ этого забавнаго факта; болѣе всѣхъ радовалась Веселость.
   -- Развѣ не такъ, мои милыя? говоритъ мистеръ Скимполь: -- это наша натура. Вотъ миссъ Сомерсонъ, съ удивительно-административными способностями и съ удивительнымъ познаніемъ житейскихъ мелочей. Я увѣренъ, что для миссъ Сомерсонъ будетъ очень-дико слышать, что есть люди , которые не имѣютъ понятія какъ сдѣлать котлеты; между-тѣмь мы не имѣемъ ни малѣйшаго объ этомъ понятія. Мы не съумѣемъ ни сварить, ни спечь. Игла и нитка не бываютъ у насъ въ рукахъ. Мы удивляемся людямъ, обладающимъ практическою мудростью, которой не достаетъ въ насъ, но не сердимся на нихъ и не ссоримся съ ними. Зачѣмъ же имъ бранить насъ и ссориться съ нами? Живите съ Богомъ посредствомъ вашей практической мудрости и дайте намъ жить посредствомъ васъ -- вотъ и все, что намъ надо.
   Онъ разсмѣялся, но казался также спокойнымъ, какъ всегда, и вполнѣ довѣряющимъ истинѣ словъ своихъ.
   -- Мы сочувствуемъ, цвѣтки мои, говорилъ мистеръ Скимполь: -- сочувствуемъ всему, не правда ли ?
   -- О правда, папа, правда! воскликнули всѣ три дочери вдругъ.
   -- Въ этомъ состоитъ наша особенность, говорилъ мистеръ Скимполь: -- и вотъ здѣсь живемъ мы посреди всего житейскаго хаоса. Мы способны присматриваться ко всему и любоваться всѣмъ; мы присматриваемся и любуемся. Что жь больше можемъ мы сдѣлать? Вотъ дочь моя -- Красота; она замужемъ ѵжь три года; замужемъ за ребенкомъ, имѣетъ еще двухъ ребятишекъ -- кажется, право очень-пріятно, хотя совершенно-противно политической экономіи. По поводу ея свадьбы, мы также задавали праздники и веселились, толкуя о дѣлахъ житейскихъ. Красота однажды привела своего молодаго мужа сюда, и они свили себѣ гнѣздышко здѣсь, наверху, и живутъ какъ пташки. Того и жду что Нѣжность и Веселость также обзаведутся ребятишками и совьютъ свои гнѣздышки здѣсь, наверху. Вотъ такъ мы я живемъ, а какъ, я сами не знаемъ, но знаемъ, что живемъ и живемъ весело.
   Красота была еще слишкомъ молода и трудно было повѣрить, что она мать двухъ дѣтей. Я не могла удержаться, чтобъ не пожалѣть какъ о судьбѣ матери, такъ о судьбѣ двухъ ея малютокъ. Ясно было видно, что три дочери мистера Скимполя взросли какъ случилось, и набрались столько кой-какихъ свѣдѣній, что могли быть пріятною забавою отцу въ его досужной лѣни. Онѣ были и причесаны и одѣты по его вкусу. Прическа Красоты была классическая; волосы Нѣжности были сплетены въ широкія косы, а Веселость убрана кокетливо: но ея открытому лбу и вискамъ вились мелкіе, крутые букли. Одежда въ соотвѣтствовала прическѣ, хотя и была небрежна и несовсѣмъ-свѣжа.
   Я и Ада занялись разговорами съ ними и нашли, что образъ мыслей ихъ совершенно отцовскій; мистеръ Жарндисъ, между-тѣмъ, сильно потирая голову я сильно жалуясь на восточный вѣтеръ, разговаривалъ въ уголку съ мистриссъ Скимполь, и мы не разъ слышали, какъ у нихъ раздавался звонъ монетъ. Мистеръ Скимполь ушелъ переодѣться, потому-что обѣщался проводить насъ до дому.
   -- Цвѣтки мои! сказалъ онъ, войдя опять къ намъ: -- позаботьтесь о матери: она сегодня не такъ здорова. Я ухожу съ мистеромъ Жарндисомъ дня на два; услышу тамъ пѣніе жаворонковъ и сохраню свою любезность; а то ее опять, пожалуй, обратятъ въ дурное расположеніе духа, если я останусь дома.
   -- О, папа, вы намекаете на этого гадкаго человѣка, сказала Веселость.
   -- И когда же онъ вздумалъ безпокоить, когда папа предавался созерцанію цвѣтовъ и небесной лазури, прибавила Лаура.
   -- И когда воздухъ былъ такъ исполненъ ароматомъ, сказала Аретуза.
   -- Значитъ, въ немъ нѣтъ поэтическаго настроенія, прибавилъ мистеръ Скимполь съ совершеннымъ добродушіемъ; разумѣется, это было нѣсколько-неловко съ его стороны; поступокъ его былъ лишенъ тонкихъ чувствъ человѣчества... Дочери мои были оскорблены, говорилъ мистеръ Скимполь, обратясь къ намъ: -- неловкимъ поступкомъ одного честнаго человѣка...
   -- Какого же честнаго, папа? быть не можетъ, чтобъ онъ былъ честный! въ одинъ голосъ вскрикнули всѣ три дочери.
   -- Ну пожалуй грубіяна, что-то въ родѣ ежа въ человѣческомъ образѣ, говорилъ мистеръ Скимполь:-- онъ хлѣбникъ по сосѣдству. Мы у него заняли двоя креслы: не у кого было взять, а кресла были нужны -- разумѣется, обратились къ тому, у кого были лишнія; у него, должно-быть, были лишнія, и онъ далъ ихъ намъ на-прокатъ. Ну и прекрасно! дѣло сладилось, мы взяли кресла и, кажется, все кончено; нѣтъ-таки этотъ настойчивый ёжъ сталъ требовать ихъ назадъ и отнялъ у насъ; и что же вы думаете, остался онъ этимъ доволенъ?-- ничуть не бывало. Онъ началъ говорить, что кресла сильно подержаны. Я разсуждалъ съ нимъ; выставлялъ ему на видъ его недоразуменія. Я говорилъ ему: -- любезный другъ, въ твои лѣта надо быть разсудительнѣе и не думать, что кресла такая вещь, которую ставятъ и стекло на полку; кресло не такой предметъ, которымъ можно было бы любоваться только издали. Пора тебѣ знать, что кресла употребляйся для сидѣнья и слѣдовательно не могутъ сохраняться безконечно. Если бы кресла твои были неподержаны, это значило бы, что они у насъ не употреблялись, то-есть считались вещью негодной и неудобной; тогда ты могъ бы сердиться -- я понимаю; но сердиться за-то, что они были въ употребленіи, воля твоя, это нелогично.-- Что жъ бы вы думали? несмотря на всѣ эти доводы, онъ оставался невразумимъ и употреблялъ дерзкія выраженія. Будучи такъ терпѣливъ, какъ въ эту минуту, я попробовалъ прибѣгнуть къ болѣе-поэтическому объясненію:-- Послушай, другъ мой, говорилъ я, какъ ни различны наши дѣловыя способности, но не забудь, что мы дѣти одной и той же матери -- природы. Въ это яркое лѣтнее утро ты видишь я лежу на софѣ, цвѣты окружаютъ меня, плоды стоятъ передо мною на столѣ, безоблачное небо разстилается передъ моими взорами, воздухъ исполненъ благоуханіи и я наслаждаюсь лицезрѣніемъ природы. Умоляю тебя, ради нашего братства, не заслонять отъ меня фигурою озлобленнаго хлѣбопека этихъ дивныхъ красотъ, раскинутыхъ рукою Всемогущаго передо мной. Но онъ заслонялъ, говорилъ мистеръ Скимполь, съ совершенныхъ удивленіемъ: -- увѣряю васъ, заслонялъ и всегда готовъ заслонять, и я очень-радъ, что могу уйдти на нѣсколько времени къ моему другу Жарндису.
   Но мистеръ Скимполь вовсе не заботился о томъ обстоятельствѣ, что жена и три дочери остаются дома и должны будутъ встрѣтить хлѣбопека и выслушивать его грубости, впрочемъ, для нить это было старой исторіей. Онъ простился съ семействомъ своимъ такъ нѣжно и такъ мило, какъ все дѣлалъ въ жизни, и отправился провожать насъ въ совершенно-спокойномъ расположеніи духа. Спускаясь съ лѣстницы, намъ удалось замѣтить сквозь отворенныя двери въ другихъ этажахъ, что квартира мистера Скимполя, сравнительно съ другими квартирами дона, была просто роскошный дворецъ передъ хижиной поселянина.
   Мистеръ Скимполь былъ такъ говорливъ и любезенъ съ нами, что мнѣ оставалось только слушать его и любоваться его разсказами; Ада также раздѣляла мое очарованіе и даже вѣтеръ, который дулъ прямо съ Востока, когда мы находились въ Полигонѣ, перемѣнилъ совершенно свое направленіе и не безпокоилъ ревматизмъ мистера Жарндиса. Въ эти минуты веселой болтовня я не думала и не гадала, что къ вечеру меня ожидаетъ такое событіе, которое оставитъ но себѣ неизгладимое воспоминаніе.
   Ребяческій взглядъ мистера Скимполя на житейскія обязанности могъ быть, пожалуй, подозрителенъ; но не подлежало никакому сомнѣнію, что онъ какъ дитя обрадовался перемѣнѣ мѣста, свѣжему воздуху, зелени я прочимъ красотамъ деревни. Нисколько не утомясь дорогой, онъ прежде всѣхъ насъ былъ ужъ въ залѣ, сѣлъ за фортепьяно, наигрывалъ, пѣлъ баркароллы, заздравныя пѣсня на итальянскомъ, нѣмецкомъ я французскомъ языкахъ.
   Незадолго передъ обѣдомъ мы собрались всесемейно въ залѣ; мистеръ Скимполь, не покидалъ фортепьянъ; онъ наигрывалъ отрывки разныхъ пьесъ и, между-прочимъ, выказывалъ желаніе заняться отдѣлкою нѣкоторыхъ эскизовъ веруламскихъ развалинъ, которыя онъ началъ-было набрасывать на бумагу года два тому назадъ; но они тогда ему крѣпко надоѣли.
   Мистеръ Скимполь не успѣлъ еще окончить разсказъ о своихъ предположеніяхъ на завтрашній день, какъ отворялась дверь изъ пріемной комнаты и человѣкъ подалъ мистеру Жарндису карточку.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ! съ удивленіемъ прочелъ опекунъ мой вслухъ.
   Трудно описать, что сдѣлалось со мной, когда я услышала имя посѣтителя; онъ былъ ужь въ залѣ, стоялъ близко отъ меня, но я не могла собраться съ силами, не могла пошевелиться, не видала Ады, ничего не видала вокругъ; и когда опекунъ мой произнесъ мое имя, я смутно догадалась, что меня представляютъ сэру Лейстеру Дедлоку.
   -- Будте такъ добры, садитесь, сэръ Лейстеръ.
   -- Мистеръ Жарндисъ, говорилъ сэръ Лейстеръ, кланяясь и садясь въ кресло: -- я почелъ себѣ честью сдѣлать вамъ вязать...
   -- Вы дѣлаете мнѣ честь, сэръ Лейстеръ.
   -- Благодарю васъ, мастеръ Жарндисъ. Я желалъ имѣть честь заѣхать къ вамъ, возвращаясь изъ Линкольншайра съ тѣмъ, чтобъ высказать мое глубокое сожалѣніе, что мои непріязненныя отношенія къ тому джентльмену... котораго вы знаете и у котораго вы провели нѣсколько дней -- извините, о немъ я не люблю много распространяться -- помѣшали вамъ, я въ-особенности вашимъ дамамъ, осмотрѣть мой собственный замокъ въ Чизни-Вольдѣ; между-тѣмъ, какъ я счелъ бы себѣ за честь я большое удовольствіе, еслибъ дамы ваши осчастливили своимъ посѣщеніемъ галереи моего замка, которыя въ нѣкоторомъ отношенія могутъ удовлетворять ихъ художественному я утонченному вкусу.
   -- Вы весьма-обязательны, сэръ Лейстеръ и я считаю долгомъ выразятъ вамъ мою признательность какъ за себя, такъ и за моихъ дамъ, которыхъ имѣлъ честь вамъ представить.
   -- Очень можетъ быть, мистеръ Жарндисъ, что тотъ господинъ, о которомъ я, по извѣстнымъ причинамъ избѣгаю говорить, очень можетъ быть, что онъ доставилъ мнѣ непріятность совершеннымъ искаженіемъ передъ вами моего характера и моихъ правилъ; быть-можетъ, онъ увѣрилъ васъ, что вы не будете приняты въ моемъ линкольншайрскомъ помѣстья съ тою вѣжливостью и вниманіемъ, которыя члены фамиліи Дедлокъ умѣютъ всегда оказывать всѣмъ леди и джентльменамъ, доставляющимъ намъ честь своимъ посѣщеніемъ Чизни-Вольда. Я, съ моей стороны, прошу васъ вѣрить, сэръ, что это недостойная клевета.
   Мой опекунъ вѣжливо выслушалъ это замѣчаніе, на которое отвѣчалъ только поклономъ.
   -- Мнѣ было очень-прискорбно, мистеръ Жарндисъ, продолжалъ сэръ Лейстеръ: -- увѣряю васъ, мнѣ было очень-прискорбно узнать отъ управительницы Чизни-Вольда, что одинъ джентльменъ изъ вашего общества, человѣкъ повидимому съ любовью къ изящнымъ искусствамъ, точно по такимъ же причинамъ, которыя я имѣлъ честь высказать, не могъ осмотрѣть портретныя галереи съ тѣмъ вниманіемъ, съ тою свободою, съ тѣмъ удовольствіемъ, съ которыми хотѣлъ разсмотрѣть фамильные портреты, которые, не сомнѣваюсь, достойны внимательнаго обзора со стороны человѣка свѣдущаго и съ образованнымъ вкусомъ.
   При этомъ сэръ Лейстеръ вынулъ изъ кармана карточку и сквозь очки началъ читать не безъ нѣкотораго смущенія, однакожь съ совершенною важностью:
   -- Мастеръ... Гайрольдъ... Гирольлъ... Гарольдъ... Скэмплингъ... Скэмплинъ... Скимполь... Мистеръ Гарольдъ Скимполь...
   -- Вотъ владѣтель этой карточки, честь имѣю представить вамъ, мистера Гарольда Скимполя, говорилъ опекунъ мой, подводя его къ сэру Лейстеру.
   -- Аа! возразилъ баронетъ: -- я очень-радъ, что могу познакомиться съ вами, мистеръ Скимполь, и лично выразить вамъ мое сожалѣніе, что вы не хотѣли подробно осмотрѣть Чизни-Вольдъ. Позвольте надѣяться сэръ, что если вамъ когда-нибудь случится снова быть въ моемъ замкѣ, васъ не остановятъ ложные слухи о негостепріимствѣ его владѣтелей.
   -- Вы слишкомъ-добры сэръ Лейстеръ Дедлокъ. Пользуясь вашимъ позволеніемъ, я, разумѣется, не премину почерпнуть все наслажденіе и всю пользу, которыя можетъ доставить обзоръ такого величественнаго замка, какъ Чизни-Вольдъ. По моимъ понятіямъ, владѣтели такихъ помѣстій, какъ линкольншайрское, говорилъ мистеръ Скимполь съ своимъ обычнымъ непринужденнымъ видомъ: -- общественные благодѣтели. У нихъ сосредоточено множество такихъ предметовъ, которые возбуждаютъ восторгъ и удивленіе въ томъ классѣ бѣдняковъ, къ которому принадлежу я, и не пользоваться ихъ предложеніями, значитъ быть неблагодарнымъ къ ихъ благодѣяніямъ.
   Сэръ Лейстеръ въ высшей степени былъ доволенъ такимъ образомъ мыслей мистера Скимполя.
   -- Вы артистъ, сэръ? спросилъ онъ его.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- я человѣкъ, въ полномъ смыслѣ праздный, но любитель всего изящнаго.
   Такой отвѣтъ былъ еще болѣе въ духѣ сэра Лейстера.
   Баронетъ послѣ того выразилъ искреннее желаніе лично принять мистера Скимполя въ Чизни-Вольдѣ. Мистеръ Скимполь высказалъ какъ лестно и почетно для него желаніе сэра Лейстера.
   -- Мистеръ Скимполь говорилъ, продолжалъ сэръ Лейстеръ, обращаясь къ моему опекуну: -- говорилъ управительницѣ моего замка (она, какъ онъ могъ замѣтить, женщина издавна привязанная къ нашему роду)...
   -- Это было въ то время, когда я вздумалъ посѣтить васъ, миссъ Сомерсонъ и миссъ Клеръ, шопотомъ передалъ намъ мистеръ Скимполь.
   -- Что онъ находится въ Линкольншайрѣ, съ другомъ своимъ мистеромъ Жарндисомъ...
   При этомъ сэръ Лейстеръ поклонился моему опекуну.
   -- И такимъ образомъ я узналъ изъ обстоятельствъ, о которыхъ имѣлъ честь лично выразить мое прискорбіе. Не только мистеръ Жарндисъ, нѣкогда знакомый съ леди Дедлокъ и даже находящійся съ ней въ отдаленномъ родствѣ (о чемъ сообщила мнѣ сама миледи) и къ которому супруга моя питаетъ высокое уваженіе; но повѣрьте мнѣ, еслибъ всякій другой джентльменъ былъ остановленъ ложными слухами отъ посѣщенія Чизни-Вольда, мнѣ было бы это очень-прискорбно.
   -- Я васъ прошу, сэръ Лейстеръ, вѣрить, отвѣчалъ опекунъ мой:-- что я, равно какъ и всѣ мы глубоко чувствуемъ, лестное ваше вниманіе. И если мы не посѣтили Чизни-Вольда, то этотъ промахъ прямо падаетъ на меня, и я считаю долгомъ своимъ просить у васъ за него прощеніе.
   Я не подымала глазъ на посѣтителя; во все время пока онъ былъ у насъ, меня волновали напряженныя чувства: сердце билось такъ сильно, словно хотѣло вырваться изъ груди; кровь приступала къ головѣ и я дивлюсь, какъ могла я упомнить ихъ разговоръ; я слышала звуки, но, казалось, безъ малѣйшаго умственнаго участія.
   -- Я передалъ это обстоятельство леди Дедлокъ, говорилъ сэръ Лейстеръ, вставая съ своего стула: -- и миледи сообщила мнѣ, что, въ бытность свою въ Линкольншайрѣ, она имѣла удовольствіе обмѣняться нѣсколькими словами съ мистеромъ Жарндисомъ и съ его родственницами.-- Позвольте мнѣ мистеръ Жарндисъ, повторить вамъ и вашимъ дамамъ тѣ же увѣренія, которыя я только-что имѣлъ удовольствіе сообщить мистеру Скимполю. Извѣстныя обстоятельства заставляютъ меня не желать чести принимать у себя въ Чизни-Вольдѣ мистера Бойтсорна; но это нежеланіе относится лично къ этому господину, не касаясь, въ полномъ смыслѣ слова, ничего посторонняго.
   -- Вы знаете мое всегдашнее о немъ мнѣніе, сказалъ мистеръ Скимполь, весело смотря на насъ: -- это любезный быкъ, который забралъ себѣ въ голову принимать всякій цвѣтъ за красный.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ закашлялъ, какъ-бы давая этимъ знать, что далѣе онъ не желаетъ ничего слушать о такомъ господинѣ, и съ большою вѣжливостью и церемоніями пожелалъ намъ добраго дня и уѣхалъ.
   Со всею поспѣшностью ушла я въ свою комнату и оставалась такъ до-тѣхъ-поръ, пока снова не успокоилась. Мое поведеніе внизу, въ присутствіи сэра Лейстера пугало меня; но какъ я была рада, когда, вернувшись въ моей милочкѣ, не замѣтила ни малѣйшаго подозрѣнія на мой счетъ. Они только насмѣхались надъ моею молчаливостью и неловкостью передъ лицомъ высокаго линкольншайрскаго баронета.
   Въ это время я обдумала, что приближается время открыть опекуну моему тайну, которую я такъ долго хранила. Приглашеніе сэра Лейстера Дедлока, возможность быть у него въ домѣ, сближеніе съ моей матерью, даже вниманіе баронета къ мистеру Скимполю -- все это было для меня такъ тягостно, что я боялась, оставаться долѣе въ этомъ положеніи безъ руководства и помощи моего опекуна.
   Вечеромъ, когда всѣ разошлись по своимъ комнатамъ, я еще поболтала немного съ Адой въ нашей маленькой гостиной и, простясь съ моей милочкой, пошла не въ свою дверь, но къ библіотекѣ мистера Жарндиса. Я знала, что въ это время онъ еще занимался чтеніемъ и въ-самомъ-дѣлѣ увидѣла зеленый свѣтъ, падавшій изъ-подъ колпака его кабинетной лампы.
   -- Можно войдти? спросила я.
   -- Безъ-сомнѣнія, маленькая старушка. Что съ тобой случилось?
   -- Ничего, добрый опекунъ мой. Мнѣ хотѣлось переговорить съ вами о себѣ наединѣ.
   Онъ подалъ мнѣ кресло,- закрылъ книгу, положилъ ее въ сторону и съ внимательнымъ взоромъ обернулся ко мнѣ. Я не могла не замѣтить на лицѣ его того же выраженія, которое видѣла въ тотъ вечеръ, когда онъ говорилъ мнѣ, что его тревожатъ мысли, врядъ ли понятныя для меня.
   -- Что касается тебя, дорогая Эсѳирь, то близко всѣмъ намъ, сказалъ онъ: -- говори, милая дѣвушка: я всегда люблю и готовъ тебя слушать.
   -- Я знаю, знаю васъ, добрый опекунъ мой, говорила я: -- и потому я пришла къ вамъ просить вашего совѣта, просить вашей помочи. О, какъ я въ васъ нуждаюсь, какъ я въ васъ нуждаюсь, еслибъ и звали!
   Онъ смотрѣлъ на меня съ удивленіемъ, не ожидая встрѣтить во мнѣ ни такой откровенности, ни такого волненія.
   -- Съ какимъ нетерпѣніемъ ждала я вечера, продолжала я: -- чтобъ поговорить съ вами послѣ отъѣзда сегодняшняго гостя.
   -- Сегодняшняго гостя, моя милая, сэра Лейстера Дедлока?
   -- Да.
   Мистеръ Жарндисъ скрестилъ руки и, смотря на меня, съ полнымъ удивленіемъ ожидалъ моихъ словъ. Я не знала, какъ приготовить его къ тому, что я имѣла ему сообщить, и колебалась.
   -- Эсѳирь, сказалъ онъ мнѣ, наконецъ, съ улыбкою: -- врядъ ли на землѣ есть еще два существа, отношенія между которыми могутъ быть отдаленнѣе отношеній между тобою и сэромъ Дедлокомъ.
   -- Добрый опекунъ мой, и я точно такъ же думала, нѣсколько времени тому назадъ.
   Улыбка смѣнилась на лицѣ его серьёзностью; онъ всталъ, медленно подошелъ къ двери и, убѣдясь, что она затворена, опять сѣлъ за свое мѣсто.
   -- Помните ли вы, добрый опекунъ мой, сказала а: -- когда, во время бури, говорила съ вами леди Дедлокъ про свою сестру?
   -- Помню, душа моя, помню.
   -- Помните ли, какъ, говоря о сестрѣ, она сказала вамъ, что онѣ разошлись и обѣ идутъ по разнымъ дорогамъ?
   -- И это помню, мой другъ.
   -- Отчего же онѣ разошлись, опекунъ мой? отчего пошли онѣ по разнымъ дорогамъ?
   Лицо его приняло странное выраженіе, и онъ началъ мнѣ говорить серьёзно:
   -- Что это за вопросы, дитя мое! Какъ я могу знать причины, возбудившія взаимную ненависть двухъ сестеръ? Я полагаю, что, кромѣ ихъ самихъ, никто этого не знаетъ. Кто можетъ открыть тайны этихъ двухъ прекрасныхъ и надменныхъ женщинъ? Ты знаешь леди Дедлокъ. И еслибъ тебѣ случилось видѣть когда-нибудь ея сестру, ты бы поняла, что и она такъ же надменна, такъ же горда и такъ же высокомѣрна, какъ и миледи.
   -- О, добрый опекунъ мой! я знала ее, знала нѣсколько лѣтъ.
   -- Ты знала ее?
   Онъ замолчалъ и задумался.
   -- Эсѳирь, началъ онъ снова: -- когда ты, давно ужъ, говорила со мной о Бойтсорнѣ и я сказалъ тебѣ, что онъ намѣренъ былъ вступить въ бракъ, но что дѣвушка, которую онъ любилъ, умерла для него навсегда, ты, Эсѳирь, тогда знала, стало-быть, кто была эта дѣвушка?
   -- Нѣтъ, опекунъ мой, отвѣчала я, прозрѣвая отчасти истину: -- я не знала тогда, я теперь еще навѣрное не знаю.
   -- Сестра леди Дедлокъ.
   -- Отчего же они... едва могла я произнести: -- отчего же онѣ разошлись, добрый опекунъ мой?
   -- Причиной была она; но что заставило ее отринуть предложеніе Бойтсорна, на которое прежде была согласна -- это тайна ея непреклоннаго сердца. Онъ предполагалъ впослѣдствіи (но это было только одно предположеніе), что, поссорясь съ сестрой, она стала раздражительна и, будучи оскорблена надменностью леди Дедлокъ, не хотѣла вступятъ въ бракъ съ человѣкомъ низшаго значенія, чѣмъ баронетъ, мужъ ея сестры. Какъ-бы то ни было, только она написала ему письмо, въ которомъ говорила, что все между ними должно быть кончено; что она, въ полномъ смыслѣ слова, умерла для него; что, зная его гордость, его понятія о чести, которыя питаетъ и сама, она вынуждена на эту жертву и будетъ жить и умретъ одинокой. Разумѣется, съ тѣхъ-поръ онъ никогда не видалъ ея; да и никто, кажется, никогда не видывалъ ея.
   -- О, добрый опекунъ мой! воскликнула я, давъ волю слезамъ: -- вы знаете ли, что всѣмъ этимъ несчастіямъ причиной, хотя и невинной, я -- я, ваша бѣдная Эсѳирь.
   -- Ты, Эсѳирь?
   -- Да, я, опекунъ мой, я невинная причина всему.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть, Эсѳирь! говорилъ онъ съ изумленіемъ.
   -- Узнайте, добрый опекунъ мой, узнайте все: леди Дедлокъ -- моя мать!
   Я хотѣла ему разсказать тутъ же, что писала ко мнѣ мать моя, но онъ не былъ въ-состояніи болѣе слушать. Онъ говорилъ со мной такъ умно, такъ разсудительно, такъ ясно очертилъ мнѣ все то, что казалось мнѣ неопредѣленно-смутнымъ тогда, когда умъ мой ничѣмъ не былъ взволнованъ; я была проникнута къ нему самой-пылкой благодарностью. Мнѣ казалось, что я никогда не любила его такъ нѣжно, никогда не была ему благодарна отъ такой полноты сердца, какъ въ эту ночь. И когда онъ проводилъ меня до двери моей спальной, и прощаясь, поцаловалъ меня, и когда я легла въ постель, мысли мои сосредоточились на одной молитвѣ, чтобъ Небо послало мнѣ трудами, любовью, преданностью этому человѣку хотя бы сколько-нибудь выразить, какъ я цѣнила, какъ я благословляла его.
   

ГЛАВА XLV.
Вопросъ и отвѣтъ.

   Утромъ на слѣдующій день опекунъ мой пригласилъ меня къ себѣ въ комнату и я досказала ему все содержаніе письма моей матери "Тутъ нечего болѣе дѣлать", сказалъ онъ мнѣ: "надо глубоко хранить тайну и избѣгать встрѣчъ, подобныхъ вчерашнимъ". Онъ понялъ мои чувства и раздѣлялъ ихъ вполнѣ. Онъ даже взялся отстранить мастера Скимполя отъ дальнѣйшаго знакомства съ баронетомъ. Одной особѣ, имя которой онъ не имѣлъ надобности говорить мнѣ, ему было невозможно ни пособитъ, ни дать совѣта, несмотря на все его желаніе. Если ея подозрѣнія на-счетъ адвоката справедливы, въ чемъ онъ почтя не сомнѣвался, то тайна должна быть открыта. Онъ "илъ нѣсколько этого адвоката, какъ но виду, такъ и по слуху, и не было сомнѣнія, что онъ человѣкъ очень-опасный. "Но во всякомъ случаѣ", говорилъ онъ мнѣ: "какой бы оборотъ ни приняли обстоятельства, ты не можешь имѣть никакого на нихъ вліянія.
   -- И я не думаю, говорилъ онъ: -- чтобъ подозрѣнія падали на тебя, моя милая. Могутъ не знать, что между тобою и миледи существуетъ связь.
   -- Что касается до адвоката, это такъ, отвѣчала я: -- онъ, я думаю, не имѣетъ на мой счетъ никакихъ подозрѣній. Но есть еще два лица, которыя меня безпокоятъ, опекунъ мой.
   И я ему разсказала о мистерѣ Гуппи, что онъ, по моему мнѣнію, догадывается о моемъ происхожденія; но что, впрочемъ, я надѣюсь на его безмолвіе и данное мнѣ слово.
   -- Слѣдовательно, отвѣчалъ опекунъ мой: -- опасность съ этой стороны отстранена. Кого же ты еще подозрѣваешь?
   Я напомнила ему о француженкѣ и о той настойчивости, съ которой она мнѣ дѣлала предложеніе своихъ услугъ.
   -- Да, да, отвѣчалъ опекунъ мой, задумчиво: -- она опаснѣе какого-нибудь клерка; впрочемъ, съ другой стороны, моя милая, вѣдь она добивалась только быть у тебя въ услуженіи, и очень-натурально, что, лишась одного мѣста, она горячо добивалась другаго. Къ-тому жь, она видѣла васъ съ Адой, дня два тому назадъ, и слѣдовательно обратилась къ тебѣ, какъ къ знакомой.
   -- Манеры ея были очень-странны, сказала я.
   -- Да; но вѣдь манеры ея были странны и тогда, когда она, въ пылу негодованія, сбросила съ себя башмаки и парадировала босая по мокрой травѣ; вѣдь такая продѣлка могла кончиться не только тяжкой болѣзнью, но, пожалуй, и смертью, говорилъ опекунъ мой: -- нѣтъ, мой другъ, этимъ безпокоиться ничего. У страха глаза велики, какъ говорится; и если посмотрѣть вокругъ себя такими глазами, то, повѣрь мнѣ, рѣдкое обстоятельство не покажется важнымъ и опаснымъ. Будь спокойна, дитя мое, и пусть прекрасное сердце твое будетъ такъ же неприкосвенно, сохраняя эту тайну, какъ оно было прекрасно, когда ты ничего не знала о своей судьбѣ. Это будетъ лучше для всѣхъ. Раздѣляя тайну твою...
   -- Вы будете утѣшать меня, добрый опекунъ мой...
   -- Я буду слѣдить за всѣмъ, что дѣлается въ этомъ семействѣ, по-крайней-мѣрѣ буду слѣдить на столько, сколько дозволяетъ мое отъ него удаленіе. И если прійдетъ время, когда я буду въ-состояніи протянуть руку помощи тому существу, имя котораго даже я здѣсь лучше не произносить, то я протяну эту руку, протяну ради ея дочери, которую такъ нѣжно и много люблю.
   Я благодарила его отъ всего сердца. И какое же чувство могло быть въ душѣ моей къ этому человѣку, кромѣ высокой благодарности?
   Окончивъ разговоръ вашъ о предметѣ, который такъ глубоко меня занижалъ, я пошла къ двери, но опекунъ просилъ меня остановиться и пробыть еще съ гамъ нѣсколько минутъ.
   Обернувшись быстро назадъ, я увидѣла на лицѣ его тоже доброе, ясное выраженіе и еще проблескъ какой-то мысли, которую, мнѣ казалось, я повяла.
   -- Милая Эсѳирь, сказалъ мнѣ опекунъ: -- давно ужъ, давно лежитъ у меня на сердцѣ мысль, которую я хотѣлъ тебѣ сообщить.
   -- Что жъ такое, добрый опекунъ мой?
   -- Я всегда затруднялся высказаться передъ тобою и теперь затрудняюсь. Между-тѣмъ, мнѣ бы хотѣлось говорить прямо, съ полной свободою и хотѣлось, чтобъ и ты выслушала меня совершенно-хладнокровно и спокойно. Позволь мнѣ написать тебѣ объ этомъ, мой другъ.
   -- Добрый опекунъ мой, вы знаете, съ какимъ удовольствіемъ я прочту все то, что вы напишете мнѣ.
   -- Скажи же, душа ноя, говорилъ онъ съ милой улыбкой: -- скажи же откровенно: такъ ли я простъ и чистосердеченъ въ эту минуту, какимъ казался тебѣ всегда; такъ ли я безкорыстенъ и добродушенъ, какимъ ты привыкла меня видѣть?
   -- Вы мнѣ кажетесь такимъ же, безъ всякаго измѣненія, отвѣчала я, съ самой чистосердечной откровенностью.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, если и мелькало въ немъ что-то особенное, то развѣ на одну только секунду. Онъ былъ такъ чувствителенъ, такъ добръ, такъ нѣженъ, какъ всегда.
   -- Похожъ ли я, мой ангелъ, на человѣка, который говоритъ не то, что думаетъ, который имѣетъ затаенную мысль, какая бы она ни была, словомъ: на человѣка, который скрываетъ какую-то тайну, продолжалъ опекунъ мой, смотря на меня своимъ яснымъ, прямымъ взглядомъ.
   -- Вовсе не похожи, дорогой опекунъ мой.
   -- Можешь ли ты вполнѣ положиться на меня и повѣришь ли ты всему тому, что я тебѣ скажу?
   -- Совершенно повѣрю, сказала я отъ чистаго сердца.
   -- Милая дѣвушка, дай мнѣ твою руку.
   Онъ взялъ мою руку, обнялъ меня нѣжно и смотрѣлъ на меня съ такою любовью и съ такимъ чистосердечіемъ, съ какимъ только самый добрый отецъ можетъ смотрѣть на своего ребенка.
   -- Съ того времени, когда я встрѣтился съ тобой въ почтовой каретѣ, говорилъ опекунъ мой: -- ты произвела во мнѣ много перемѣнъ, ты окружила меня цѣлымъ міромъ добра.
   -- Ахъ, добрый опекунъ мой! но сколько вы для меня сдѣлали съ того времени...
   -- Объ этомъ не стоитъ и помнить, моя милая.
   -- Я никогда не забуду вашихъ благодѣяній.
   -- Нѣтъ, милая Эсѳирь, говорилъ онъ, полусерьёзно: -- теперь пока позабудь все и помни только одно, что ничто въ мірѣ не можетъ измѣнить меня. Увѣрена ли ты въ этомъ, дитя мое?
   -- Совершенно увѣренна, отвѣчала я.
   -- Вотъ все, что мнѣ нужно, говорилъ опекунъ мой: -- но я не могу твоимъ вѣрить словамъ, маленькая старушка, потому-что можетъ-быть, ты говоришь теперь необдуманно. Даю тебѣ недѣлю на размышленіе: и если черезъ недѣлю ты не перемѣнишь своихъ мыслей и будешь все-таки убѣждена, что я ни за что въ мірѣ къ тебѣ не перемѣнюсь, то пришли свою Черли ко мнѣ за письмомъ. Если же ты добудешь вполнѣ убѣждена во мнѣ, то не присылай, не присылай ни за что въ свѣтѣ.
   -- Опекунъ мой, сказала я: -- я такъ крѣпко убѣждена въ васъ, что непремѣнно пришлю за вашимъ письмомъ.
   -- Онъ пожалъ мнѣ руку и больше не говорилъ ничего.
   Прошла недѣля, въ продолженіе которой между мной и опекуномъ моимъ не было сказано ни одного слова. Наконецъ насталъ и назначенный вечеръ, котораго я съ нетерпѣніемъ ожидала. Оставшись одна, я сказала Черли:
   -- Поди, маленькая Черли, постучись у двери библіотеки мистера Жарндиса и скажи, что я тебя прислала за письмомъ.
   Маленькая Черли побѣжала по лѣстницамъ и черезъ нѣсколько минутъ, которыя показались мнѣ по крайней-мѣрѣ нѣсколькими часами, принесла письмо.
   -- Положи его на столъ и ступай, сказала я.
   Черли положила письмо на столъ и ушла, а я долго смотрѣла на конвертъ не смѣя до него дотронутся, и сколько мыслей толпилось въ головѣ моей!
   Цѣлой панорамой пробѣжала передо мною вся жизнь моя; сначала дѣтство пасмурное и угрюмое, которое я провела въ домѣ крестной матери; смерть этой гордой и надменной женщины; улыбающаяся жизнь Гринлифа, предвѣстница полнаго счастія, которое ожидало меня въ Холодномъ Домѣ; наконецъ тѣ неизмѣнно-радостные дни, которые я провела посреди моихъ благодѣтелей, подъ благотворнымъ кровомъ добраго опекуна моего -- и я знала, я была убѣждена вполнѣ, что все счастіе мое сосредоточивалось въ немъ, въ этомъ неподдѣльно-добромъ существѣ, чье письмо лежало передо мною.
   Я ваяла письмо и начала читать. Какое теплое выраженіе любви! сколько чувства, сколько нѣжныхъ, безкорыстныхъ совѣтовъ! Слезы радости, слезы благодарности заставляли меня останавливаться почти на каждомъ словѣ; но я прочла его до конца, прочла не одинъ разъ, а нѣсколько, и положила опять на столъ.
   Я предчувствовала содержаніе письма. Мистеръ Жарндисъ спрашивалъ меня: согласна ли я быть его женою, владѣтельницею Холоднаго Дома.
   Это не было, такъ-называемое, любовное письмо, исполненное междометій и восклицательныхъ знаковъ -- нѣтъ; оно было писано точно такимъ же добросердечнымъ, задушевнымъ тономъ, съ которымъ всегда говаривалъ со мною опекунъ мой. Читая письмо, я въ каждой строчкѣ видѣла его добрый образъ, слышала звуки его мягкаго, идущаго къ сердцу голоса. Онъ обращался ко мнѣ, какъ-будто я осыпала его благодѣяніями, и онъ чувствовалъ и цѣнилъ все то, что я для него дѣлала. Онъ напоминалъ мнѣ, что онъ ужъ на закатѣ жизни, а я еще только расцвѣтаю; что онъ старъ; что я передъ нимъ дитя, и настаивалъ, чтобъ я какъ можно тщательнѣе размыслила о различіи нашихъ лѣтъ. Онъ говорилъ мнѣ, что, вступая съ нимъ въ бракъ, я ничего не выигрываю, и ровно ничего не теряю, отказавъ ему; потому-что онъ не можетъ измѣниться ко мнѣ, и увѣренъ, что рѣшеніе мое, какое бы онъ ни было, будетъ совершенно-честно и справедливо; что онъ долго обдумывалъ этотъ шагъ, и наконецъ рѣшился на него единственно съ тою мыслью, чтобъ дать мнѣ почувствовать, что есть люди, готовые изгладить мрачное предсказаніе моего дѣтства; что онъ часто думалъ о нашемъ будущемъ и предвидѣлъ, что прійдетъ время, когда Ада, достигнувъ совершеннолѣтія, оставитъ насъ и мы должны будемъ перемѣнить настоящій образъ жизни Отъ этой мысли онъ всегда переходилъ на мысль соединиться со мной бракомъ и такимъ-образомъ рѣшился сдѣлать мнѣ предложеніе. Онъ заклиналъ меня вникнуть въ его письмо и вѣрнѣе обдумать этотъ шагъ, не увлекаясь добрымъ сердцемъ, всегд была совершенно здорова, леди Дэдлокъ.
   -- Это, кажется, ваша служанка?
   -- Да.
   -- Нельзя ли послать ее впередъ и идти со мной къ вашему дому?
   -- Чарли,-- сказала я:-- иди домой съ твоими цвѣтами, я буду вслѣдъ за тобой.
   Чарли сдѣлала книксенъ, раскраснѣлась, завязала шляпку и пошла своей дорогой. Когда она удалилась, леди Дэдлокъ сѣла подлѣ меня.
   Никакими словами не могу высказать состоянія души моей, когда я увидѣла въ ея рукѣ мой платокъ, которымъ покрыла я мертваго ребенка.
   Я смотрѣла на нее, но не видѣла ее, не слышала, не могла перевести дыханіе. Біеніе сердца моего было такъ сильно и такъ неправильно, что я чувствовала, какъ будто жизнь покидала меня. Но когда она прижала меня къ груди своей, цѣловала меня, плакала надо мной, нѣжно жалѣла меня и приводила меня въ чувство, когда она упала передо мной на колѣни и со слезами сказала мнѣ: "О, дитя мое, дитя мое! Я твоя порочная и несчастная мать! О, прости, прости меня!" Когда я увидѣла ее у ногъ моихъ на голой землѣ и съ ужаснымъ мученіемъ въ душѣ, я чувствовала, несмотря на всю силу моего душевнаго волненія, глубокую признательность къ Провидѣнію за перемѣну моей наружности,-- перемѣну, чрезъ которую, потерявъ всѣ слѣды сходства съ ней, я никогда бы не могла навлечь позора на нее; никто бы не могъ, взглянувъ на меня и на нее, никто бы не рѣшился подумать, что мы связаны близкими родственными узами.
   Я подняла мою мать, упрашивая и умоляя ее не предаваться передо мной такой горести и уничиженію. Я умоляла ее несвязными, невнятными словами, потому что, кромѣ затруднительнаго положенія, въ которое была поставлена, мнѣ было больно видѣть ее у моихъ ногъ. Я сказала ей, или, вѣрнѣе, я старалась высказать ей, что еслибъ мнѣ, ея дочери, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, суждено было прощать ее, то я простила ее и прощала въ теченіе многихъ и многихъ лѣтъ. Я сказала ей, что мое сердце было переполнено любовью къ ней, что эта любовь была искренняя любовь дочери, которую ничто въ прошедшемъ не измѣнило и не могло измѣнить, что не мнѣ, въ первый разъ въ жизни отдыхающей на груди своей матери, не мнѣ должно обвинятъ ее за то, что она даровала мнѣ жизнь, но что мой долгъ состоялъ въ томъ, что бы благословлять ее и не чуждаться, хотя бы весь міръ пренебрегъ ею, и что я только прошу на это ея позволенія. Я заключила мою мать въ мои объятія, она заключила меня въ свои, и среди тишины окрестныхъ лѣсовъ, среди безмолвія лѣтняго дня, все, повидимому, наслаждалось спокойствіемъ, кромѣ нашихъ двухъ взволнованныхъ сердецъ.
   -- Благословлять меня и не чуждаться,-- простонала моя мать:-- теперь это уже слишкомъ поздно. Я одна должна идти по моей мрачной дорогѣ, которая приведетъ меня, куда назначено судьбой. Изо дня въ день, а иногда изъ часу въ часъ, я не вижу пути передъ моими преступными стопами. Вотъ это и есть земное наказаніе, которое я сама навлекла на себя. Я переношу его и съ тѣмъ вмѣстѣ скрываю его.
   Даже въ сознаніи своихъ страданій она облекала себя своимъ привычнымъ холоднымъ равнодушіемъ, какъ покрываломъ, хотя вскорѣ она снова его сбрасывала.
   -- Я должна хранить эту тайну, если только можно какими либо средствами сохранить ее, и хранить не для себя. Я имѣю мужа. О, я несчастное, позорное созданіе!
   Эти слова она произнесла съ подавленнымъ воплемъ отчаянія, болѣе ужаснымъ въ своемъ звукѣ, чѣмъ всякій другой вопль. Закрывъ лицо руками, она вырвалась изъ моихъ объятій, какъ будто хотѣла, чтобъ я не прикасалась къ ней, и при всѣхъ моихъ убѣжденіяхъ, при всѣхъ нѣжныхъ ласкахъ, я не могла упросить ее встать. "Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!" говорила она; она только и могла говорить со мной, стоя на колѣняхъ; во всякомъ другомъ мѣстѣ она должна быть надменна, должна всѣми пренебрегать; но въ эти единственныя минуты въ ея жизни, въ минуты, когда пробуждалось въ ней чувство материнской любви, она хотѣла смирять свою гордость, подчинять себя стыду.
   Моя несчастная мать разсказала мнѣ, что во время моей болѣзни она была близка къ сумасшествію. Она только тогда и узнала, что дочь ея еще жива. До этой поры она не подозрѣвала во мнѣ своей дочери. Она пріѣхала сюда собственно за тѣмъ, чтобъ одинъ только разъ во всю жизнь поговорить со мной. Съ этихъ минутъ намъ не предстояло больше сблизиться другъ съ другомъ, писать другъ другу и, весьма вѣроятно, намъ не предстояло больше въ этомъ мірѣ отмѣняться словомъ. Она вложила мнѣ въ руку письмо, написанное ею собственноручно для меня и сказала, что когда я прочитаю его и уничтожу, то стану считать ее мертвою, не столько для ея безопасности, для себя она ничего не просила, сколько для спокойствія и счастія моего и мужа ея. Если я вѣрила, что она любила меня, даже въ этой агоніи, въ которой я видѣла ее, любила меня материнской любовью, то она умоляла меня вѣрить этому; потому что тогда, представляя себѣ всѣ ея страданія, я могла бы вспомнить о ней съ большимъ сожалѣніемъ. Она ставила себя внѣ всякой надежды и внѣ всякой помощи. Сохранитъ ли она тайну свою до могилы, или этой тайнѣ суждено будетъ открыться и нанести позоръ и безчестіе на принятое ею имя -- это была ея единственная и постоянная борьба; ни любовь, ни ласки не могли приблизиться къ ней, и ни одно человѣческоо созданіе не могло оказать ей помощи.
   -- Но въ какой степени безопасна эта тайна?-- спросила я.-- Безопасна ли она теперь, моя неоцѣненная мать?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала она.-- Она была весьма, весьма близка къ открытію. Случай спасъ ее. Другой случай можетъ открыть ее... завтра и во всякій день.
   -- Не опасаетесь ли вы въ этомъ какого-нибудь человѣка?
   -- Перестань, дитя мое! Не дрожи такъ и не плачь за меня. Я не стою этихъ слезъ,-- сказала моя мать, цѣлуя мнѣ руки.-- Дѣйствительно, я очень опасаюсь одного человѣка.
   -- Вашего врага?
   -- Нѣтъ; но и не друга. Человѣка, который ни къ кому из имѣетъ состраданія. Это адвокатъ сэра Лэйстера Дэдлока, механически преданный безъ душевнаго расположенія, алчный до выгодъ, до предпочтенія и славы быть хранителемъ тайнъ, принадлежащихъ аристократическимъ домамъ.
   -- Развѣ онъ имѣетъ подозрѣнія?
   -- Многія.
   -- Но они не касаются до васъ?-- спросила я, испуганная.
   -- Да! Онъ постоянно бдителенъ и постоянно около меня. Я могу поддерживать въ немъ скромность, но не могу отвязаться отъ него.
   -- Неужели въ немъ такъ мало совѣсти и сожалѣнія?
   -- Въ немъ нѣтъ ни того, ни другого; въ немъ нѣтъ и гнѣва. Онъ равнодушенъ ко всему, кромѣ своего призванія. Его призваніе заключается въ накопленіи тайнъ и въ пріобрѣтеніи такой власти, какую тайны эти могутъ доставить ему безъ всякаго участника въ ytq и безъ соперника.
   -- Можете ли вы положиться на него?
   -- Я никогда не думала объ этомъ. Мрачная дорога, по которой я бреду въ теченіе многихъ лѣтъ, кончится тамъ, гдѣ ей суждено. Я пойду по ней до самаго конца, каковъ бы ни былъ этотъ конецъ. Быть можетъ онъ уже близокъ, быть можетъ еще далекъ; но пока тянется эта дорога, ничто не принудитъ меня вернуться назадъ.
   -- Дорогая маменька, неужели вы такъ рѣшились?
   -- Да, я такъ рѣшилась. Я долго прибавляла къ заблужденіямъ -- заблужденія, къ гордости -- гордость, къ презрѣнію -- презрѣніе и перенесла множество тщеславія съ другимъ множествомъ. Я перенесу и эту опасность и, если можно, унесу ее съ собой въ могилу. Она тѣсно окружила меня со всѣмъ сторонъ, какъ эти лѣса Чесни-Воулда окружаютъ домъ; но мои путь чрезъ нее будетъ одинаковъ. У меня одна дорога; одна только дорога и можетъ быть для меня.
   -- Мистеръ Джорндисъ...-- начала было я, но моя мать торопливо прервала меня.
   -- Развѣ и онъ имѣетъ подозрѣнія?
   -- Нѣтъ,-- сказала я.-- Увѣряю васъ, нѣтъ!-- и я разсказала ей все, что онъ сообщилъ мнѣ касательно моей исторіи.-- Впрочемъ онъ такъ добръ и благороденъ,-- сказала я:-- что если бы онъ и зналъ что-нибудь, то быть можетъ...
   Моя мать, не измѣнившая до этой минуты своего положенія, подняла руку къ моимъ губамъ и заставила меня молчать.
   -- Ввѣрься ему вполнѣ,-- сказала она послѣ непродолжительнаго молчанія.-- Ты имѣешь на это мое полное согласіе -- ничтожный подарокъ отъ матери ея оскорбленной дочери! Но не говори мнѣ объ этомъ. Во мнѣ еще и теперь есть нѣсколько гордости.
   Я объяснила такъ близко, какъ могла, или какъ могла припомнить теперь,-- ибо мое волненіе и горесть были такъ велики, что я едва понимала себя и тѣмъ болѣе, что каждое слово, произносимое голосомъ моей матери, такъ незнакомо и такъ грустно отзывалось для меня; я не пріучилась въ дѣтствѣ любить и узнавать этотъ голосъ, никогда не слышала его колыбельной пѣсенки, никогда не слышала благословенія, ни одной отрадной надеждой онъ не вдохновлялъ меня; этотъ голосъ производилъ на меня какое-то тягостное медленное впечатлѣніе, подъ вліяніемъ котораго я тщетно старалась вызвать что-нибудь изъ моихъ воспомнинаній,-- я объяснила или старалась объяснить, что, заговоривъ о мистерѣ Джорндисѣ, который для меня былъ лучшимъ отцомъ, я только хотѣла выразить надежду, не могъ ли онъ доставить моей матери какую-нибудь помощь или совѣтъ. Во моя мать отвѣчала на это рѣшительно, что это невозможно, что никто въ мірѣ не могъ бы помочь ей. Она одна должна идти по мрачной дорогѣ, по непроходной пустынѣ, лежавшей передъ ней.
   -- Дитя мое! Моя дочь!-- сказала она.-- Въ послѣдній разъ! Эти поцѣлуи въ послѣдній разъ! Эти руки обнимаютъ меня въ послѣдній разъ! Мы больше не встрѣтимся. Съ надеждой исполнить то, что я намѣрена исполнить, я непремѣнно должна быть тѣмъ, чѣмъ я была такъ долго. Вотъ моя награда и моя судьба. Если ты услышишь, о леди Дэдлокъ, блистательной, счастливой, окруженной блескомъ и льстецами, вспомни, что подъ этой маской скрывается твоя несчастная, убитая совѣстью мать! Помни, что для нея дѣйствительность заключается въ ея страданіяхъ, въ ея безполезномъ раскаяніи, въ заушеніи въ душѣ своей той любви и истины, къ принятію которой она была способна! И тогда прости ей, если можешь; проси со слезами небо простить ее, что, я знаю, невозможно!
   Мы удержали другъ друга еще на нѣсколько минутъ, но она была такъ рѣшительна, что отняла отъ себя мои руки, положила ихъ ко мнѣ на грудь, и, опустивъ ихъ съ послѣднимъ поцѣлуемъ, удалилась въ паркъ. Я была одна, и раскинутый внизу спокойный, обрисованный полосами солнечнаго свѣта и тѣни старинный домъ, съ его террасами и павильонами, на которыхъ тяготѣло такое невозмутимое спокойствіе, когда я впервые увидѣла его, казался тетерь безсмѣннымъ, неумолимымъ и безжалостнымъ стражемъ надъ несчастіемъ моей матери.
   Я была измучена, я чувствовала такое разслабленіе, какъ чувствовала въ комнатѣ во время болѣзни; но необходимость предотвратить опасность открытія или даже малѣйшее подозрѣніе подкрѣпляла меня. Я взяла всевозможныя предосторожности, чтобъ скрыть отъ Чарли, что я плакала; я принудила себя вспомнить о священной обязанности, возложенной на меня, обязанности быть осторожной, спокойной и постоянно готовой къ внезапнымъ вопросамъ. Не скоро, однако же, могла я успѣть въ этомъ; я не могла даже удержать порывовъ своей горести; но спустя часъ мнѣ стало легче, и я чувствовала, что можно воротиться домой. Я шла медленно и сказала Чарли, которая ждала меня у воротъ, что послѣ того, какъ леди Дэдлокъ оставила меня, я рѣшилась продлить мою прогулку, что я очень устала и хочу лечь въ постель. Оставшись одна въ моей комнатѣ, я прочитала письмо. Я ясно поняла изъ него, а для меня этого было весьма достаточно тогда, что моя мать никогда не покидала меня. Ея старшая и единственная сестра, крестная мать моего дѣтскаго возраста, замѣтивъ во мнѣ признаки жизни, когда меня положили уже въ сторону, какъ мертвую, взяла меня безъ всякаго сожалѣнія или расположенія, чтобъ я жила, воспитала въ строгой тайнѣ и, послѣ нѣсколькихъ часовъ отъ моего рожденія. никогда болѣе не видѣла лица моей матери. Такое странное занимала я мѣсто въ этомъ мірѣ, что въ понятіяхъ моей матери я никогда не дышала -- была похоронена, никогда не жила и не имѣла никакого имени. Когда она впервые увидѣла меня въ церкви, она была изумлена; она подумала о томъ, на кого бы я была похожа, еслибъ осталась живой и жила; но это было все, о чемъ она тогда подумала.
   Что еще говорилось въ письмѣ, я не считаю за нужное повторять здѣсь. Все это имѣетъ свое время и свое мѣсто въ моемъ разсказѣ.
   Первой заботой моей было сжечь, что написала моя мать, и разсѣять даже самый пепелъ. Я полагаю, что никому не покажется ненатуральнымъ или дурнымъ съ моей стороны, что я тогда же стала съ грустью и съ сожалѣніемъ думать о томъ, зачѣмъ меня воспитали; я чувствовала, будто бы гораздо лучше было и счастливѣе, для многихъ, еслибъ я никогда не дышала въ этомъ мірѣ; я страшилась самой себя, какъ неизбѣжной опасности и возможнаго позора моей родной матери и имени надменной фамиліи, которое она носила; я находилась въ такомъ смущеніи, я была такъ потрясена, что мною начинало овладѣвать убѣжденіе въ томъ, что мнѣ было предназначено умереть при самомъ рожденіи, что мнѣ не слѣдовало жить.
   Вотъ мои настоящія чувства, которыя волновали меня. Утомленная, я заснула и съ пробужденіемъ я снова заплакала при мысли, что меня оставили въ этомъ мірѣ съ бременемъ безпокойства для другихъ. Я еще болѣе устрашилась себя, снова вспомнивъ о той, которой я должна служить уликой, о владѣтельницѣ Чесни-Воулда, о новомъ и ужасномъ значеніи словъ моей крестной матери отдающихся теперь въ ушахъ моихъ какъ прибой волнъ о каменистый берегъ: "Твоя мать, Эсѳирь, была твоимъ позоромъ, а ты будешь ея позоромъ. Наступитъ время и наступитъ скоро, когда ты уразумѣешь это лучше и почувствуешь, какъ никто кромѣ женщины не въ состояніи почувствовать". Вмѣстѣ съ этими словами мнѣ пришли на память и другія: "Молись ежедневно, да не падутъ на голову твою прегрѣшенія другихъ людей".
   Я не могла вполнѣ проникнуть во все, что окружало меня: я чувствовала, какъ будто позоръ и стыдъ уже скрывались во мнѣ, и что кара за преступленія другихъ началась для меня.
   День уступалъ уже мѣсто мрачному вечеру, печальному, задернутому густыми облаками, а я все еще боролась съ своимъ отчаяніемъ. Я вышла изъ дому одна и, походивъ немного въ паркѣ, наблюдая, какъ мрачныя тѣни опускались на деревья, наблюдая быстрый полетъ нетопырей, которые иногда чуть-чуть не задѣвали меня, я незамѣтно приблизилась къ господскому дому въ первый разъ. Быть можетъ я бы не подошла къ нему такъ близко, еслибъ находилась въ болѣе спокойномъ расположеніи духа. Какъ бы то ни было, я избрала дорогу, проходившую подлѣ самаго дома.
   Я не смѣла остановиться, не смѣла посмотрѣть на него, но прошла передъ садовой террасой и ея бальзамическимъ благоуханіемъ, съ ея широкими дорожками, прекрасными клумбами и гладкой зеленью; я видѣла, какъ прекрасенъ былъ этотъ домъ, какую серьезную наружность онъ имѣлъ, видѣла, какъ время и непогоды оставили свои слѣды на старинныхъ каменныхъ балюстрадахъ, парапетахъ и широкихъ плитахъ отлогихъ лѣстницъ; видѣла, какъ привлекательный мохъ и плющъ льнулъ и вился около ихъ и вокругъ каменнаго пьедестала солнечныхъ часовъ; я слышала шумъ водопада. Потомъ дорога шла мимо длиннаго ряда темныхъ оконъ, пересѣкаемаго башнями и портиками самыхъ затѣйливыхъ формъ, гдѣ каменные львы и уродливыя чудовища сердито выглядывали изъ темныхъ углубленій и, повидимому, скалили зубы на вечерній мракъ, разстилавшійся надъ гербами, которые сжимали они въ своихъ когтяхъ. Отсюда дорожка вилась подъ арку, черезъ дворъ, гдѣ находился главный входъ (я ускорила шагъ), мимо конюшенъ, гдѣ, кажется, постоянно раздавались громкіе голоса, при легкомъ ли порывѣ вѣтра, прорывающагося сквозь густыя массы плюща, пустившаго свои вѣтви по высокой красной стѣнѣ, или при тихихъ жалобахъ флюгера, при лаѣ собакъ и протяжномъ боѣ часовъ. Такимъ образомъ, встрѣтивъ неожиданно пріятный запахъ цвѣтущей липы, шелестъ листьевъ которой долеталъ до моего слуха, я повернула вмѣстѣ съ поворотомъ тропинки къ южному фасаду, и тамъ передо мною открылась площадка Замогильнаго Призрака и одно освѣщенное окно, которое, должно быть, было въ комнатѣ моей матери.
   Дорожка въ этомъ мѣстѣ была вымощена, какъ и самая терраса, и мои осторожные и тихіе шаги глухо отдавались на широкихъ плитахъ. Не останавливаясь, чтобы полюбоваться чѣмъ-нибудь, но въ то же время разсматривая все, что представлялось моимъ взорамъ, я быстро шла впередъ и черезъ нѣсколько минутъ прошла бы мимо освѣщеннаго окна, какъ вдругъ эхо моимъ шаговъ напомнило мнѣ о страшной легендѣ насчетъ площадки Замогильнаго Призрака: я представила себѣ, что и мнѣ суждено было навлечь несчастіе на этотъ величавый домъ, и что на этотъ разъ эхо шаговъ моихъ служило предвѣстникомъ несчастія. Объятая преувеличеннымъ страхомъ, который оледенялъ меня, я повернулась назадъ и бѣжала отъ себя и отъ всего, что окружало меня, не останавливаясь до тѣхъ поръ, пока не миновала караульнаго домика, пока безмолвный и угрюмый паркъ не остался далеко за мною.
   Отпустивъ Чарли, я осталась одна, унылая и несчастная, и только тогда начала понимать, до какой степени было жалко мое положеніе, до какой степени я была неблагодарна. Но отрадное письмо отъ моей милочки, которая на завтра обѣщала пріѣхать ко мнѣ, все исполнено было такой нѣжности, что я была бы мраморною, еслибъ оно не тронуло меня. Отъ моего опекуна я нашла другое письмо, въ которомъ онъ просилъ сказать хозяюшкѣ Дарденъ, если я гдѣ-нибудь встрѣчусь съ ней, что всѣ они умираютъ безъ нея отъ скуки, что ихъ хозяйство идетъ вверхъ ногами, что никто не умѣетъ распоряжаться ключами, и что всѣ въ домѣ и около дома не узнаютъ прежняго Холоднаго Дома, и всѣ начинаютъ бунтоваться отъ нетерпѣнія, когда она воротится. Два такихъ письма невольнымъ образомъ заставили меня подумать о томъ какъ далеко не по заслугамъ я была любима, и какъ должна я считать себя счастливою. Они заставили меня вспомнить о моей прошедшей жизни; они привели меня, какъ этого и должно было ожидать, въ лучшее состояніе.
   Я видѣла очень хорошо, что никто не имѣлъ намѣренія отнять отъ меня жизнь при самомъ рожденіи, иначе я бы не жила, и дни мои не продлились бы для такой счастливой жизни. Я видѣла очень хорошо, что все окружавшее меня какъ будто нарочно дѣйствовало для моего благополучія, и что если грѣхи родителей переходятъ иногда на дѣтей, то эта фраза не имѣла того значенія, которое я приписывала ей поутру. Я знала, что я была такъ невинна въ моемъ рожденіи, какъ и всякое другое счастливое созданіе, и что предъ моимъ Отцомъ Небеснымъ я не была бы наказана за это, какъ не было бы награждено и то созданіе. Я убѣдилась, или, вѣрнѣе, ударъ, который испытала я въ тотъ день, убѣдилъ меня, что я могла даже такъ скоро и такъ спокойно примириться съ перемѣной, которая выпала на мою долю. Я возобновила мою рѣшимость съ покорностью переносить свою судьбу и молилась о подкрѣпленіи меня въ этой рѣшимости; я молилась отъ чистаго сердца за себя и за мою несчастную мать и чувствовала, что мракъ, которымъ я окружена была съ самаго утра, совершенно разсѣялся. Онъ не распространялся на мой сонъ, такъ что, когда свѣтъ наступившаго утра разбудилъ меню, со мной какъ будто ничего не бывало.
   Моя милочка должна была пріѣхать въ пять часовъ пополудни. Какъ провести этотъ промежутокъ времени, я ничего не могла придумать лучше, какъ только предпринять дальнюю прогулку по дорогѣ, по которой должна пріѣхать Ада; поэтому Чарли, я и Стобъ -- Стобъ, осѣдланный, что дѣлалось обыкновенно при важныхъ оказіяхъ -- отправились въ дальнюю экспедицію но той дорогѣ и обратно. По возвращеніи мы сдѣлали большой смотръ всему дому и саду, увидѣли, что все было въ прекраснѣйшемъ порядкѣ, и приготовили къ встрѣчѣ гостей канарейку какъ самую важную статью во всемъ домѣ.
   До пріѣзда Ады оставалось еще цѣлыхъ два часа, и въ этотъ промежутокъ времени, который казался мнѣ безконечно длиннымъ, надобно признаться, я нервически безпокоилась насчетъ моей измѣнившейся наружности. Я такъ любила мою милочку, что дѣйствіе, которое могла бы произвесть моя наружность на другихъ, не столько тревожило меня, сколько незнаніе, какое произведетъ она на Аду. Впрочемъ, меня это нисколько не огорчало, потому что я вовсе не сѣтовала на свою потерю, особливо въ тотъ день, я была совершенно увѣрена, что не сѣтовала; но я думала, вполнѣ ли Ада была приготовлена увидѣть во мнѣ перемѣну? Когда она встрѣтится со мной, то не поразитъ ли ее это, не будетъ ли она обманута въ своихъ ожиданіяхъ? Не окажется ли эта перемѣна хуже, чѣмъ она предполагала? Не станетъ ли она искать своей прежней Эсѳири и не находить ее? Не придется ли ей снова привыкать ко мнѣ, узнавать меня?
   Я такъ хорошо знала различныя выраженія лица моей плѣнительной подруги, и это лицо было такъ прекрасно, такъ чисто отражало на себѣ всю ея душу, что я заранѣе была увѣрена, что она не сумѣетъ скрыть отъ меня перваго впечатлѣнія. И я подумала, если въ этомъ впечатлѣніи будетъ отражаться одно изъ моихъ предположеній, что, впрочемъ, было весьма невѣроятно, то сумѣю ли я сама выдержать себя?
   Да, мнѣ кажется, что я сумѣла бы. Послѣ вчерашняго вечера, я бы рѣшительно сумѣла. Но ждать и безконечно ждать, думать и думать, это было такое дурное приготовленіе, что я рѣшилась снова идти по той же дорогѣ и встрѣтить ее.
   -- Чарли,-- сказала я:-- я пойду одна и погуляю по дорогѣ, пока она не пріѣдетъ.
   Чарли всегда одобряла все, что мнѣ нравилось; поэтому я пошла, оставивъ ее дома.
   Но не прошла я еще и второго мильнаго столба, когда, завидѣвъ пылъ въ отдаленіи (хотя я знала, что это еще не была, да и не могла быть коляска Ады), сердце мое такъ сильно забилось, что я рѣшилась вернуться назадъ и идти домой. И когда я вернулась, мной овладѣлъ такой страхъ, что коляска нагонитъ меня (хотя и была увѣрена, что этого не могло и не должно случиться), что я бѣжала большую часть дороги, чтобъ только меня не догнали.
   И когда я благополучно добѣжала до дому, я начала думать, что поступила въ этомъ случаѣ прекрасно. А между тѣмъ я такъ взволновалась, что вмѣсто лучшаго я сдѣлала худшее.
   Наконецъ, когда по моимъ соображеніямъ оставалось еще по крайней мѣрѣ четверть часа, Чарли вдругъ закричала мнѣ, въ то время какъ я въ трепетномъ ожиданіи сидѣла въ саду:
   -- Пріѣхали, миссъ, пріѣхали! Сюда, сюда! здѣсь!
   Я не хотѣла сдѣлать этого, а между тѣмъ побѣжала наверхъ въ свою комнату и спряталась за дверь. Тамъ стояла я, дрожа всѣмъ тѣломъ, стояла даже и тогда, когда услышала, какъ моя милочка, поднимаясь по лѣстницѣ, кликала меня:
   -- Эсѳирь, моя милая, душа моя, гдѣ ты? Гдѣ ты, моя маленькая хозяюшка, дорогая бабушка Дорденъ!
   Она вбѣжала въ комнату и хотѣла выбѣжать, какъ вдругъ увидѣла меня. Ахъ, ангелъ мой, Ада! Все тотъ же плѣнительный взглядъ, все та же любовь, все та же нѣжность, та же привязанность. Ничего другого не примѣшивалось къ нимъ, ничего, ничего!
   О, какъ была я счастлива въ эту минуту! Нѣжное очаровательное личико Ады прикасалось къ моему обезображенному лицу; она осыпала меня слезами и поцѣлуями; она ласкала меня, качая въ объятіяхъ своихъ, какъ ребенка, и крѣпко прижимала меня къ своему любящему, вѣрному сердцу.
   

XXXVII. Джорндисъ и Джорндисъ.

   Еслибъ тайна, которую хранила я, была моею, я тотчасъ бы повѣрила ее Адѣ; но тайна эта была не моя, и я не считала себя вправѣ сообщить ее даже моему опекуну, пока не представлялось къ тому особенной необходимости. Одной мнѣ тяжело было хранить ее; но все же моя прямая обязанность, повидимому, состояла въ томъ, чтобъ быть откровенной, и, счастливая до безпредѣльности привязанностью Ады, я не нуждалась ни въ побужденіи, ни въ ободреніи исполнять ее. Хотя часто, когда она спала и все было споконно, воспоминаніе о моей матери прогоняло сонъ отъ меня и дѣлало ночь невыносимо скучною; во всякое же другое время я боролась съ моими чувствами, и Ада всегда меня находила той, какой я была прежде, кромѣ того только, о чемъ я уже говорила довольно и о чемъ я не имѣю намѣренія болѣе упоминать, если мнѣ удастся.
   Затрудненіе, которое я испытывала, стараясь быть совершенно спокойною въ первый вечерь, когда за рукодѣліемъ Ада спросила меня, живетъ ли кто изъ Дэдлоковъ въ своемъ помѣстьѣ, и когда я принуждена была отвѣтить утвердительно, потому что леди Дэдлокъ разговаривала со мной въ паркѣ не далѣе какъ третьяго дня, затрудненіе мое, говорю я, было очень велико. И еще больше, когда Ада спросила, о чемъ именно она говорила со мной, когда я отвѣчала, что она была очень ласкова и принимала въ моемъ положеніи живое участіе, и когда Ада, отдавая полную справедливость ея красотѣ и изящному вкусу, замѣтила о ея надменной манерѣ, о ея повелительномъ и холодномъ видѣ. Однако, Чарли безсознательно помогла мнѣ, сказавъ, что леди Дэдлокъ оставалась въ своемъ помѣстьѣ только двѣ ночи, отправляясь изъ Лондона съ визитомъ въ какой-то другой большой домъ, въ ближайшемъ округѣ, и что она уѣхала туда рано поутру на другой день, послѣ того, какъ мы ее видѣли у нашего ландшафта; такъ называла Чарли мое любимое мѣсто въ паркѣ. Чарли при этомъ случаѣ подтверждала поговорку о маленькихъ кувшинахъ; въ одинъ день она собирала столько новостей, сколько не доходило до моего слуха въ теченіе мѣсяца.
   Намъ предстояло прогостить въ домѣ мистера Бойторна около мѣсяца. Не прошло и недѣли, сколько мнѣ помнится, съ тѣхъ поръ, какъ моя милочка пріѣхала къ намъ, когда однажды вечеромъ, послѣ того, какъ мы кончили помогать садовнику поливать цвѣты, и когда только что подали свѣчи, Чарли, показавшись, съ весьма серьезнымъ и озабоченнымъ видомъ, за стуломъ Ады, таинственно сдѣлала мнѣ знакъ, чтобы я вышла изъ комнаты.
   -- Сдѣлайте одолженіе, миссъ,-- сказала Чарли шопотомъ; и при этомъ глаза ея сдѣлались еще круглѣе и больше:-- васъ просятъ въ Гербъ Дэдлоковъ.
   -- Помилуй, Чарли,-- сказала я:-- кто можетъ просить меня въ трактиръ?
   -- Не знаю, миссъ,-- отвѣчала Чарли, выдвинувъ впередъ свою голову и крѣпко сложивъ руки на лентѣ своего маленькаго передника; а это она постоянно дѣлала, когда предметъ разговора былъ таинственный или когда самый разговоръ требовалъ особаго довѣрія:-- знаю только, миссъ, что это джентльменъ; онъ свидѣтельствуетъ вамъ почтеніе, проситъ васъ пожаловать туда и не говорить объ этомъ никому ни слова
   -- Какое почтеніе, Чарли? Отъ кого?
   -- Отъ него, миссъ,-- отвѣчала Чарли.
   -- Какимъ же образомъ ты получила отъ него такое порученіе?
   -- Извините, миссъ, я не отъ него получила,-- отвѣчала моя маленькая горничная:-- мнѣ передалъ ее Вилльямъ Гроббль!
   -- А кто же этотъ Вильямъ Гроббль?
   -- Это мистеръ Гроббль, миссъ,-- сказала Чарли.-- Неужели вы не знаете, миссъ? Содержатель Герба Дэдлоковъ.
   Послѣднія слова Чарли произнесла такъ медленно, какъ будто она читала ихъ на вывѣскѣ трактира.
   -- Содержатель трактира?
   -- Точно такъ, миссъ. Еще его жена, миссъ, прехорошенькая женщина, сломала себѣ ногу, которая до сихъ поръ не срослась. А братъ у него пильщикъ, который сидѣлъ въ тюрьмѣ, миссъ; всѣ такъ и думаютъ, что онъ до смерти упьется пивомъ,-- сказала Чарли.
   Не зная, въ чемъ дѣло, я сочла за лучшее отправиться туда. Я приказала Чарли подать скорѣе шляпку, вуаль и платокъ и, надѣвъ ихъ, пошла по небольшой холмистой улицѣ, гдѣ я такъ же свободно ходила, какъ и въ саду.
   Мистеръ Гроббль стоялъ у дверей своей чистенькой небольшой таверны и, повидимому, ждалъ моего прихода. Завидѣвъ меня, онъ снялъ шляпу обѣими руками и, держа ее такимъ образомъ, какъ будто это была желѣзная чаша (такой тяжелой казалась она), проводилъ меня, по усыпанному пескомъ корридору, въ лучшую комнату, въ чистенькую, покрытую коврами комнатку, убранную цвѣтами болѣе, чѣмъ позволили то ея размѣры и удобство, съ иллюминованнымъ портретомъ королевы Каролины, нѣсколькими раковинами, множествомъ подносовъ, двумя набитыми и высушенными рыбами подъ стеклянными колпаками и какимъ-то курьезнымъ яйцомъ или курьезной тыквой (не знаю, какимъ именно изъ этихъ двухъ предметовъ, и сомнѣваюсь, угадалъ ли бы кто-нибудь, что это такое), спущенными съ потолка. Я знала мистера Гроббля очень хорошо на видъ, потому что часто видала его у дверей. Это былъ пріятной наружности, толстенькій, среднихъ лѣтъ мужчина, который, повидимому, не иначе считалъ себя прилично и удобно одѣтымъ для своего очага, какъ въ шляпѣ и сапогахъ съ отворотами, и который никогда не надѣвалъ сюртука, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда отправлялся въ церковь.
   Онъ снялъ со свѣчки и, отступивъ немного назадъ, посмотрѣть, хорошо ли горитъ она, вышелъ изъ комнаты совершенно для меня неожиданно, потому что я только что хотѣла спросить его, кто посылалъ его за мной. Дверь въ противоположную комнату была открыта, и я услышала нѣсколько голосовъ, знакомыхъ мнѣ, какъ мнѣ послышалось, но которые при моемъ появленіи немедленно замолкли. Вскорѣ послышались чьи-то быстрые шаги въ комнатѣ, гдѣ я находилась, и кто же предсталъ передо мной? Кто, какъ не Ричардъ?
   -- Милая моя Эсѳирь!-- сказалъ онъ:-- мой лучшій другъ! (И въ самомъ дѣлѣ онъ говорилъ эти слова съ такимъ чистосердечіемъ, съ такою нѣжностью, что подъ вліяніемъ изумленія и удовольствія отъ его братскаго привѣта, у меня едва доставало духу сказать ему, что Ада здорова).-- Отвѣчаетъ прямо на мои мысли, всегда та же самая, дорогая Эсѳирь!-- сказалъ Ричардъ, подводя меня къ стулу и самъ садясь подлѣ меня.
   Я приподняла мой вуаль, но несовсѣмъ.
   -- Всегда та же самая неоцѣненная Эсѳирь!-- сказалъ Ричардъ съ прежнимъ радушіемъ.
   Я совсѣмъ откинула вуаль и, положивъ руку на обшлагъ Ричарда, сказала ему, смотря прямо въ лицо, какъ много благодарна я ему за его ласковый привѣтъ, и какъ я рада видѣть его; тѣмъ болѣе, что во время болѣзни я дала себѣ обѣщаніе увидѣться съ нимъ, и уже сообщила ему объ этомъ обѣщаніи.
   -- Душа моя,-- сказалъ Ричардъ:-- нѣтъ въ мірѣ созданія, съ которымъ бы я такъ нетерпѣливо желалъ поговорить, какъ съ вами: я хочу, чтобъ вы меня поняли.
   -- А я хочу, Ричардъ,-- сказала я, покачавъ головой:-- чтобъ вы тоже поняли одного человѣка.
   -- Вы вѣрно намекаете на Джона Джорндиса,-- сказалъ Ричардъ:-- вѣдь вы на него намекаете?
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Въ такомъ случаѣ, я могу сказать вамъ сразу, что я очень радъ этому; но этому-то предмету я и хочу, чтобъ мени поняли -- и попали бы вы, моя милая Эсѳирь! Я не хочу давать отчета въ своихъ поступкахъ ни мистеру Джорндису, ни мистеру кому угодно.
   Мнѣ было больно слушать его, и онъ замѣтилъ это.
   -- Ну, хорошо, хорошо, душа моя,-- сказалъ Ричардъ:-- мы оставимъ объ этомъ. Я хочу явиться спокойно въ сельскій вашъ домъ, явиться съ вами подъ ручку и сдѣлать сюрпризъ моей очаровательной кузинѣ. Надѣюсь, что ваша преданность Джону Джорндису дозволитъ мнѣ это?
   -- Милый Ричардъ,-- отвѣчала я:-- вы знаете, съ какимъ бы радушіемъ вы были приняты въ его домѣ, или все то же, что въ вашемъ домѣ, еслибъ вы захотѣли считать его своимъ; точно съ такимъ же радушіемъ вы будете приняты и здѣсь.
   -- Прекрасно сказано... сказано такъ, какъ сказала бы лучшая изъ маленькихъ женщинъ!-- воскликнулъ Ричардъ безпечно.
   Я спросила его, какъ ему нравится его профессія?
   -- Да, она мнѣ правится!-- сказалъ Ричардъ.-- Все идетъ хорошо. Пока еще она мнѣ нравится такъ же, какъ и всякая другая профессія. Не знаю, право, стоитъ ли много заботиться о ней, когда въ скоромъ времени мнѣ предстоитъ окончательно устроиться; впрочемъ, я могу тогда продать свой патентъ; какъ бы то ни было, оставимте теперь эту скучную матерію.
   Такъ молодъ и хорошъ собою и во всѣхъ отношеніяхъ такъ не похожъ на миссъ Фляйтъ! А между тѣмъ по пасмурному и блуждающему взору такъ страшно похожъ на нее!
   -- Я взялъ отпускъ,-- сказалъ Ричардъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да; я пріѣхалъ, чтобы наблюсти за моими... за моими интересами въ Верховномъ Судѣ, прежде чѣмъ начнутся длинныя вакаціи,-- сказалъ Ричардъ, принуждая себя къ безпечному смѣху.-- Наконецъ-то мы рѣшимъ эту старую тяжбу, увѣряю васъ.
   Нѣтъ ничего удивительнаго, если я покачала головой.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, это не слишкомъ пріятный предметъ (И по лицу Ричарда снова пробѣжала та же самая тѣнь, какую замѣтила я съ самаго начала нашего свиданія). Пусть онъ сегодня разлетится на всѣ четыре стороны! Прочь отъ насъ, прочь! Какъ бы думаете, кто со мной здѣсь?
   -- Если не ошибаюсь, такъ я слышала голосъ мистера Скимполя.
   -- Онъ и есть! Онъ мнѣ такъ полезенъ, какъ никто больше. Если бы вы знали, какой онъ очаровательный ребенокъ!
   Я спросила Ричарда, зналъ ли кто-нибудь объ ихъ отъѣздѣ сюда? Онъ отвѣчалъ: "нѣтъ, никто". Онъ зашелъ къ этому милому старому младенцу -- такъ называлъ онъ мистера Скимполя, и милый старый младенецъ сообщалъ ему, гдѣ мы находились.
   Ричардъ сказалъ ему, что онъ немедленно намѣренъ отправиться къ намъ, а милый старый младенецъ немедленно пожелалъ сопутствовать ему, и такимъ образомъ онъ привезъ его сюда.
   -- И, право, онъ стоитъ не однѣхъ его ничтожныхъ издержекъ,-- нѣтъ!-- его нужно цѣнить на вѣсъ золота, и притомъ втрое болѣе противъ его собственной тяжести,-- сказалъ Ричардъ.-- Онъ такой милый, любезный и постоянно довольный своей судьбой. Нѣтъ въ немъ этого утонченнаго благоразумія, этой хитрости и лести свѣтскихъ людей. Вѣчно свѣжій и цвѣтущій въ душѣ.
   Разумѣется, я не видѣла доказательствъ утонченнаго благоразумія мистера Скимполя, принимая въ соображеніе однѣ только его дорожныя издержки, заплаченныя Ричардомъ; впрочемъ, я не сдѣлала на это никакого замѣчанія. Въ это время вошелъ самъ мистеръ Скимполь, и разговоръ нашъ принялъ другое поправленіе. Онъ былъ въ восторгѣ отъ встрѣчи со мной, говорилъ, что онъ отъ времени до времени проливалъ изъ-за меня усладительныя слезы радости и сочувствія въ теченіе шести недѣль; никогда не былъ такъ счастливъ, какъ когда услышалъ о моемъ выздоровленіи; начиналъ понимать теперь смѣсь добра и зла въ этомъ мірѣ, чувствовалъ, что онъ цѣнилъ здоровье тѣмъ болѣе, когда кто-нибудь хворалъ; не могъ понять для чего, хотя быть можетъ это было уже такъ предназначено самой судьбой, что одинъ долженъ коситься, для того, чтобъ другой къ своему особенному удовольствію выставлялъ на показъ и любовался своими шелковыми чулками.
   -- Милая моя миссъ Соммерсонъ, вотъ, напримѣръ, нашъ другъ Ричардъ,-- сказалъ мистеръ Скимполь:-- полный свѣтлыхъ видѣній будущаго, которыя онъ вызываетъ изъ мрака Верховнаго Суда. Не правда ли, что это очаровательно, что это одушевляетъ, что это полно поэзіи! Въ старину лѣса и пустыни становились привлекательны пастухамъ и пастушкамъ чрезь воображаемые звуки свирелей и танцы, выполняемые Паномъ, богомъ лѣсовъ, и нимфами. Вотъ и этотъ пастушокъ, нашъ пасторальный Ричардъ, озаряетъ свѣтомъ радости мрачные Суды, заставляя фортуну и всю ея свиту веселиться въ нихъ подъ мелодическіе звуки нескончаемыхъ рѣшеній. Не правда ли, что это должно быть въ высшей степени пріятно! Пожалуй, другой безпорядочный, вѣчно недовольный человѣкъ скажетъ мнѣ: "Какая польза изъ этихъ законныхъ злоупотребленій? Къ чему вы защищаете ихъ?" Я отвѣчаю на это: "Недовольный мой другъ, я вовсе не защищаю ихъ, но все-таки они очень пріятны для меня. У меня есть юноша-пастушокъ, мой задушевный другъ, который превращаетъ ихъ во что-то въ высшей степени очаровательное для моихъ дѣтскихъ ограниченныхъ понятій. Я не говорю, чтобъ они существовали собственно для этого, потому что я настоящее дитя между вами свѣтскими брюзгами, и не призванъ въ этотъ міръ, чтобъ давать отчетъ вамъ или самому себѣ о чемъ бы то ни было, но легко можетъ быть, что это и такъ".
   Я начинала серьезно думать, что Ричардъ едва ли могъ найти себѣ друга хуже этого. Меня безпокоило, что въ такое время, когда онъ болѣе всего нуждался въ строгихъ правилахъ и прямомъ направленіи, онъ долженъ имѣть передъ собой этотъ плѣнительный, но шаткій образецъ, это безпечное созданіе безъ всякихъ правилъ и безъ всякаго направленія. Мнѣ казалось, что я понимала, почему такая натура, какъ моего опекуна, испытанная въ этомъ мірѣ и принужденная изучать смѣшныя и жалкія увертки и состязанія въ фамильной тяжбѣ, находила безпредѣльное удовольствіе въ томъ, что мистеръ Скимполь признавался въ своей слабости и обнаруживалъ свое наивное чистосердечіе; но я не могла убѣдить себя, что это чистосердечіе не было такимъ безыскусственнымъ, какимъ оно казалось, или что оно не шло къ безпечному характеру мистера Скимполя такъ хорошо, какъ всякая другая роль, которую бы онъ могъ принять на себя съ меньшимъ трудомъ.
   Они оба пошли за мной; и когда мистеръ Скимполь проводилъ насъ до воротъ, я тихо вошла съ Ричардомъ въ комнату и сказала:
   -- Ада, душа моя, я привела къ тебѣ гостя -- джентльмена.
   Не трудно было читать по вспыхнувшему яркимъ и стыдливымъ румянцемъ и изумленному лицу Ады. Она любила его пламенно и нѣжно; Ричардъ зналъ это, и я знала. При неожиданной встрѣчѣ ихъ это было такъ очевидно.
   Я почти не. довѣряла самой себѣ, потому что становилась сильнѣе и сильнѣе въ своихъ подозрѣніяхъ; но я не увѣрена была въ пламенной и нѣжной любви Ричарда. Онъ восхищался ею какъ нельзя болѣе и, смѣю сказать, возобновилъ бы свои юношескія искательства съ особеннымъ рвеніемъ, еслибъ онъ не зналъ, до какой степени она уважала свое обѣщаніе моему опекуну. Несмотря на то, меня мучила одна идея, что вліяніе Верховнаго Суда проникло даже и сюда, что онъ отдалялъ отъ себя истину, какъ въ этомъ, такъ и вообще во всемъ, пока тяжба Джорндисъ и Джорндисъ не отпадетъ отъ сердца его какъ тяжелый камень. О, Боже мой, что было бы изъ Ричарда безъ этого заблужденія, я, право, не умѣю сказать!
   Онъ сказалъ Адѣ самымъ простосердечнымъ образомъ, что пріѣхалъ сюда не за тѣмъ, чтобъ дѣлать тайныя нападенія на условія, которыя она приняла (хотя, по его мнѣнію, черезчуръ простосердечно и довѣрчиво) отъ мистера Джорндиса, что онъ открыто пріѣхалъ повидаться съ ней и со мной и оправдать себя касательно тѣхъ отношеній, въ которыхъ находился въ настоящее время съ мистеромъ Джорндисомъ. Такъ какъ милый старый младенецъ хотѣлъ немедленно явиться къ намъ, то онъ просилъ меня назначитъ ему время на другое утро, когда бы онъ могъ оправдать себя не иначе, какъ въ откровенномъ разговорѣ со мной. Я предложила ему прогуляться со мной въ паркъ въ семь часовъ утра, и дѣло такимъ образомъ было устроено. Вскорѣ послѣ того явился и мистеръ Скимполь и занималъ насъ болѣе часа. Онъ особенно желалъ увидѣть маленькую Коавинсесъ (такъ называлъ онъ мою Чарли) и при этомъ случаѣ, съ видомъ покровительства, говорилъ ей, что онъ доставлялъ ея покойному отцу всевозможныя средства къ занятіямъ, и что если бы одинъ изъ ея маленькихъ братьевъ вздумалъ поторопиться принять на себя ту же самую профессію, то онъ надѣялся, что онъ и для него будетъ по прежнему полезенъ.
   -- Потому, что я постоянно попадаюсь въ это сѣти,-- сказалъ мистеръ Скимполь, взглянувъ на насъ лучезарно изъ-за рюмки вина:-- и меня постоянно берутъ на буксиръ, какъ какую-нибудь шлюпку, или выплачиваютъ долгъ, какъ жалованье корабельной командѣ. И всегда кто-нибудь другой дѣлаетъ это для меня. Я не могу сдѣлать этого, вы знаете, потому что у меня никогда не бываетъ денегъ, и всегда за меня дѣлаетъ это кто-нибудь другой. Я выпутываюсь всегда чужими средствами. Еслибъ вы спросили меня, кто такой этотъ кто-нибудь другой, то, клянусь честью, я не умѣлъ бы сказать вамъ. Такъ выпьемте же за здоровье кого-нибудь другого. Богъ да благословить его!
   Ричардъ немного опоздалъ на другое утро, но не заставилъ однако же, и долго ждать себя, и мы повернули въ паркъ. Воздухъ былъ чистъ и пропитанъ утренней росой; небо безоблачно. Птицы пѣли восхитительно; капли росы на густомъ желтоватомъ папоротникѣ, трава и деревья, все, плѣняло взоръ; роскошь лѣсовъ, повидимому, увеличилась въ двадцать разъ въ теченіе ночи, какъ будто въ тишинѣ ея, когда они, объятые глубокимъ сномъ, казались такими массивными, природа для каждаго удивительнаго листика, во всѣхъ его малѣйшихъ подробностяхъ, была бдительнѣе и дѣятельнѣе обыкновеннаго, чтобы обезпечить прелесть наступившаго дня.
   -- Это восхитительное мѣсто,-- сказалъ Ричардъ, оглядываясь крутомъ:-- здѣсь нѣтъ ни спора, ни разладицы запутанныхъ тяжбъ!
   Но зато здѣсь были другого рода безпокойства!..
   -- Я вамъ вотъ что скажу, милая моя Эсѳирь,-- сказалъ Ричардъ:-- когда дѣла мои окончательно устроятся, я непремѣнно пріѣду сюда отдохнуть.
   -- Не лучше ли было бы отдохнуть теперь?-- спросила я.
   -- О, что касается до отдыха теперь,-- сказалъ Ричардъ:-- или до того, чтобъ сдѣлать теперь что-нибудь рѣшительное, это не такъ легко. Короче, этого нельзя сдѣлать; по крайней мѣрѣ я не могу.
   -- Почему же нѣтъ?-- спросила я.
   -- Вы знаете, Эсѳирь, почему. Еслибъ вы жили въ недостроенномъ домѣ, который бы нужно было подводить подъ крышку и снимать ее, который бы нужно было срыть до основанія и снова вывести -- завтра, на другой день, на другой недѣлѣ, въ слѣдующемъ мѣсяцѣ, въ слѣдующемъ году, вы бы убѣдились, какъ трудно отдыхать въ немъ или устраиваться. Точно такъ и со мной. Теперь?! Для насъ челобитчиковъ не существуетъ этого теперь.
   Я начинала вѣрить въ притягательную силу, о которой моя маленькая полоумная подруга такъ недавно распространялась, я начинала вѣрить въ нее, когда замѣтила въ немъ вчерашній омраченный взглядъ. Ужасно подумать, что во взглядѣ Ричарда проявлялись оттѣнки того несчастнаго человѣка, который умеръ передъ нашими глазами.
   -- Любезный Ричардъ,-- сказала я:-- такое начало нашего разговора ничего не обѣщаетъ хорошаго.
   -- Я зналъ заранѣе, что бабушка Дорденъ скажетъ мнѣ это.
   -- И я говорю это не одна, милый Ричардъ. Не я одна предупреждала васъ не основывать своихъ надеждъ и ожиданій на фамильномъ проклятіи.
   -- Значитъ, вы снова намекаете на Джона Джорндиса!-- сказалъ Ричардъ нетерпѣливо.-- Прекрасно! Рано или поздно, но мы должны приблизиться къ нему, потому что онъ служитъ главнымъ предметомъ моихъ объясненій; и прекрасно, если мы немедленно приступимъ къ нему. Милая моя Эсѳирь, я не понимаю, какимъ образомъ можете вы быть до такой степени ослѣплены? Развѣ вы не видите, что онъ тоже участвуетъ въ этомъ дѣлѣ, развѣ вы не замѣчаете, что для него очень выгодно желать, чтобъ я ничего не зналъ объ этой тяжбѣ, чтобъ я ни о чемъ въ ней не заботился, ни о чемъ, кромѣ того, что окажется для меня совершенно безполезнымъ.
   -- О Ричардъ,-- возразила я:-- возможно ли, чтобъ вы, который видѣлъ и слышалъ его, который жилъ подъ его кровлею и имѣлъ возможность узнать его близко, возможно ли, чтобъ вы могли высказать даже мнѣ, въ этомъ уединенномъ мѣстѣ, гдѣ никто не услышитъ насъ, такія низкія подозрѣнія.
   Ричардъ покраснѣлъ, какъ будто его врожденное благородство было уязвлено сильнымъ упрекомъ. Онъ оставался безмолвнымъ на нѣсколько секундъ и потомъ отвѣчалъ, понизивъ голосъ:
   -- Эсѳирь я увѣренъ, что вы не считаете меня за низкаго человѣка, и вы знаете, что я имѣю нѣкоторое понятіе о томъ, что подозрѣніе и недовѣрчивость весьма дурныя качества въ человѣкѣ моихъ лѣтъ.
   -- Я знаю это очень хорошо,-- сказала я:-- я ни въ чемъ такъ не увѣрена, какъ въ этомъ.
   -- Вотъ за это спасибо, милая Эсѳирь!-- возразилъ Ричардъ:-- этого нужно было ждать отъ васъ, потому что это доставляетъ мнѣ утѣшеніе. Я старался извлечь хоть сколько-нибудь утѣшенія изъ всего этого дѣла,-- такъ дурно оно, хотя я не имѣлъ случая сказать вамъ объ этомъ.
   -- Я знаю, Ричардъ,-- сказала я:-- знаю такъ же хорошо -- какъ бы мнѣ сказать вамъ?... такъ же хорошо, какъ и вы, что такія ложныя понятія чужды вашей натурѣ. И я знаю, какъ и вы, что именно такъ сильно измѣняетъ ее.
   -- Хорошо, сестрица, хорошо,-- сказалъ Ричардъ немного веселѣе:-- вы будете справедливы ко мнѣ во всякомъ случаѣ. Если я имѣю несчастіе находиться подъ тѣмъ пагубнымъ вліяніемъ, то и Джорндись вѣдь тоже. Если оно немного измѣнило меня, то и его тоже немного измѣнило. Я не говорю, что онъ человѣкъ неблагородный изъ всѣхъ людей, замѣшанныхь въ этой запутанной и неизвѣстной тяжбѣ; напротивъ, я увѣренъ, что онъ человѣкъ благородной души. Но вѣдь это вліяніе заражаетъ, портить каждаго. Вы знаете, что оно портитъ каждаго. Вы слышали, какъ онъ повторялъ это сотни и сотни разъ. Почему же онъ-то избѣгнулъ этой порчи?
   -- Потому что,-- сказала я:-- этотъ человѣкъ одаренъ необыкновеннымъ характеромъ, и потому, Ричардъ, что онъ рѣшительно удерживалъ себя за предѣлами круга, ограничивающаго это вліяніе.
   -- О, потому что и потому что!-- отвѣчалъ Ричардъ, прибѣгая къ своей безпечной манерѣ.-- Я не увѣренъ, моя милая Эсѳирь, до какой степени благоразумно и благовидно сохранять это внѣшнее безпристрастіе. Оно можетъ ослабить энергію въ другихъ участвующихъ въ тяжбѣ, можетъ пробудить въ нихъ безпечность къ своимъ собственнымъ интересамъ; съ теченіемъ времени многіе тяжущіеся могутъ переселиться въ вѣчность, многія статьи могли бы забыться, а другія вспомниться, могли бы встрѣтиться многія вещи, которыя послужили бы къ скорѣйшему рѣшенію дѣла.
   Я была такъ тронута сожалѣніемъ къ Ричарду, что не могла упрекать его болѣе, даже взглядомъ. Я вспомнила нѣжную снисходительность моего опекуна къ его заблужденіямъ, и съ какимъ незлобивымъ чувствомъ говорилъ онъ о нихъ.
   -- Эсѳирь,-- снова началъ Ричардъ:-- вы не думаете, что я пріѣхалъ сюда приводить скрытныя обвиненія противъ Джона Джорндиса. Я пріѣхалъ сюда собственно за тѣмъ, чтобъ оправдать себя. Пока я былъ ребенкомъ, пока не было и помину объ этой тяжбѣ, для меня все было прекрасно, мы были въ прекрасныхъ отношеніяхъ; но какъ скоро началъ я принимать участіе въ ней, внимательно смотрѣть на нее, тогда совсѣмъ другое дѣло. Потомъ Джонъ Джорндисъ открываетъ, что Ада и я должны отказаться другъ отъ друга, и что, если я не измѣню стремленія къ такой неопредѣленной цѣли, я не могу быть ея мужемъ. Нѣтъ, Эсѳирь; я не хочу измѣнить своего стремленія; я не хочу пользоваться милостью Джона Джорндиса на такихъ невыгодныхъ условіяхъ, которыхъ онъ не имѣетъ права предписывать мнѣ. Пріятно ли ему или непріятно, но я долженъ удержать за собой мой собственныя нрава и права Ады. Я много думалъ объ этомъ, и вотъ заключеніе, къ которому я пришелъ.
   Бѣдный, милый Ричардъ! Онъ дѣйствительно много думалъ объ этомъ; его лицо, его голосъ, его манера -- все, все показывало это слишкомъ ясно.
   -- Поэтому я откровенно объявилъ ему (вы знаете, что я писалъ къ нему обо всемъ этомъ), что мы должны быть въ раздорѣ, и что лучше быть въ раздорѣ открыто, нежели скрытно. Я благодарю его за его расположеніе ко мнѣ и защиту; онъ идетъ своей дорогой, а я своей. Дѣло въ томъ, что наши дороги различны. По одному изъ спорныхъ духовныхъ завѣщаній я должень получить гораздо больше, чѣмъ онъ. Я не говорю, что одно только и есть завѣщаніе, которое нужно подтвердить закономъ: ихъ нѣсколько, но одно изъ нихъ имѣетъ свою вѣроятность.
   -- Я не отъ васъ узнаю, милый мой Ричардъ, о вашемъ письмѣ,-- сказала я.-- Я уже слышала о немъ безъ оскорбленія и гнѣва со стороны мистера Джорндиса.
   -- Въ самомъ дѣлѣ,-- отвѣчалъ Ричардъ, смягчаясь.-- Я радуюсь, сказавъ, что онъ благородный человѣкъ изъ всего этого несчастнаго дѣла. Я всегда говорилъ и говорю это и никогда въ этомъ не сомнѣвался. Я знаю, милая моя Эсѳирь, я знаю, что мой взглядъ на предметы покажется вамъ страннымъ и даже суровымъ, такимъ же покажется онъ и Адѣ, когда вы ей скажете, что происходило между нами. Впрочемъ, еслибъ вы вникнули въ это дѣло такъ, какъ я въ него вникнулъ, еслибъ вы только занялись бумагами, какъ я ими занимался въ конторѣ Кэнджа, еслибь вы знали, какое накопленіе обвиненій, навѣтовъ, подозрѣній и объясненій заключаютъ онѣ въ себѣ, право, вы бы сказали, что я очень скроменъ въ своихъ выраженіяхъ.
   -- Быть можетъ,-- сказала я.-- Но неужели вы думаете, Ричардъ, что въ тѣхъ бумагахъ находится много истины и справедливости?
   -- Я знаю одно, Эсѳирь, что во всемъ дѣлѣ есть же гдѣ-нибудь истина и справедливость...
   -- Или была когда-то очень давно,-- сказала я.
   -- Нѣтъ, есть... есть... должна быть гдѣ-нибудь,-- продолжалъ Ричардъ съ горячностью:-- и должна быть открыта. Позволить, чтобъ Ада служила взяткой или подкупомъ, нисколько не послужитъ къ открытію истины. Вы говорите, что эта тяжба измѣняетъ меня; Джонъ Джорндисъ говоритъ, что она измѣняетъ, измѣняла и будетъ измѣнять каждаго, кто въ ней участвуетъ. Поэтому я имѣю на своей сторонѣ большее право, рѣшаясь сдѣлать все, что я могу, чтобъ только привести ее къ концу.
   -- Все, что вы можете, Ричардъ! Неужели вы думаете, что въ теченіе такого множества лѣтъ никто, кромѣ васъ, не дѣлалъ всего, что только можно! Неужели трудность стала легче, вслѣдствіе множества неудачъ?
   -- Но это не можетъ продолжаться навсегда,-- отвѣчалъ Ричардъ; въ душѣ его кипѣло бѣшенство, которое снова напомнило мнѣ несчастную миссъ Фляйтъ.-- Я молодъ и предпріимчивъ, а энергія и рѣшительность оказывали очень часто чудеса. Другіе, быть можетъ, въ половину вникали въ это дѣло. Я посвящаю себя этой тяжбѣ, я обращаю ее въ цѣль моей жизни.
   -- О, Ричардъ, мой милый, тѣмъ хуже, тѣмъ хуже!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Ради Бога, вы не бойтесь за меня,-- отвѣчалъ онъ ласково.-- Не бойтесь за меня, моя милая, добрая, умная, спокойная Эсѳирь; но и вы имѣете свои предубѣжденія. Итакъ, я снова возвращаюсь къ Джону Джорндису. Я говорю вамъ, добрая моя Эсѳирь, когда онъ и я находились въ тѣхъ отношеніяхъ, которыя онъ считалъ до такой степени удобными, мы были тогда въ ненатуральныхъ отношеніяхъ.
   -- Неужели, Ричардъ, злоба и вражда должны быть вашими натуральными отношеніями?
   -- Нѣтъ, я не говорю этого. Я хочу этимъ сказать, что во всемъ этомъ дѣлѣ мы не можемъ быть откровенны другъ съ другомъ, мы находимся въ такомъ положеніи, что даже родственныя отношенія наши стали для насъ тягостны. Вотъ еще другой доводъ къ моему оправданію! Положимъ, что я, можетъ быть, открою, съ окончаніемъ дѣла, что я ошибался въ Длсонѣ Джорндисѣ, что моя голова можетъ быть чище, когда я буду совершенно свободенъ отъ этой тяжбы, что, можетъ быть, тогда я соглашусь съ тѣмъ, что вы говорили сегодня. Прекрасно! Тогда я вполнѣ готовъ признаться въ своихъ заблужденіяхъ и готовь просить у него извиненіе!
   Все, все рѣшительно отлагалось до этого воображаемаго времени! Все оставлялось въ какомъ-то мракѣ и неразгаданности до той поры!
   -- Теперь, моя лучшая изъ совѣтницъ,-- сказалъ Ричардъ:-- я хочу, чтобъ моя кузина Ада поняла, что въ отношеніи къ Джону Джорндису я не питаю ни коварства, ни невѣрности, ни своенравія, но я рѣшился дѣйствовать, какъ говоритъ мнѣ здравый разсудокъ и цѣль, къ которой стремлюсь, и я буду такъ дѣйствовать. Черезъ васъ я хочу оправдаться передъ ней, потому что она вполнѣ предана своему кузену Джону и уважаетъ его, и я знаю, вы сгладите путь, избранный мною, даже не одобряя его, и... короче...-- сказалъ Ричардъ, медленно и съ разстановкой произнося эти слова:-- я... я не хочу выставить себя передъ такимъ довѣрчивымъ созданіемъ, какъ Ада, сварливымъ, завистливымъ, подозрительнымъ человѣкомъ.
   Я сказала ему, что въ послѣднихъ словахъ онъ болѣе, чѣмъ въ чемъ-нибудь другомъ, похожъ на самого себя.
   -- Да,-- отвѣчалъ Ричардъ, сознавая справедливость моего замѣчанія:-- это можетъ быть и правда. Я чувствую, что это въ нѣкоторомъ отношеніи правда. Но я хочу быть справедливымъ къ самому себѣ. Я опять буду прежнимъ Ричардомъ. Прошу васъ, не бойтесь, все будетъ прекрасно.
   Я спросила его, все-ли онъ сказалъ, что желалъ передать черезъ меня Адѣ?
   -- Нѣтъ еще,-- отвѣчалъ Ричардъ.-- Я не долженъ скрыть отъ нея, что Джонъ Джорндисъ отвѣчалъ на мое письмо, по обыкновенію называя меня "любезнымъ Рикомъ"; онъ старался доказать мнѣ неосновательность моихъ мнѣній, присовокупивъ, что они вовсе не пробуждаютъ въ немъ враждебныхъ чувствъ (Все это, безъ сомнѣнія, превосходно, но обстоятельства дѣла отъ того не измѣняются). Я хочу также дать знать Адѣ, что если въ настоящее время я рѣдко вижусь съ ней, то потому, что я столько же наблюдаю за ея интересами, сколько и за своими; вѣдь мы двое плывемъ въ одной и той же ладьѣ. И я надѣюсь, что она не сочтетъ меня, по слухамъ, которые легко могутъ долетѣть до нея, за легкомысленнаго и безразсуднаго молодого человѣка, напротивъ, я постоянно смотрю впередъ, къ окончанію тяжбы, и постоянно строю планы нашей будущности. Совершеннолѣтній и сдѣлавъ рѣшительный шагъ въ жизни, я считаю себя совершенно свободнымъ отъ всякой отвѣтственности передъ Джономъ Джорндисомъ; но Ада все еще находится подъ опекой Верховнаго Суда, а потому я не смѣю просить ее о возобновленіи нашихъ болѣе близкихъ отношеній. Когда она получитъ право поступать по собственной своей волѣ, тогда я буду прежнимъ Ричардомъ, и я увѣренъ, что тогда наши обстоятельства жизни будутъ совсѣмъ другія. Если вы передадите ей все это съ свойственнымъ вамъ благоразуміемъ, вы окажете мнѣ большую и очень милую услугу, и я приступлю къ рѣшенію тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ съ большимъ рвеніемъ. Разумѣется, я не прошу, чтобъ это все оставалось тайной для Холоднаго Дома.
   -- Ричардъ,-- сказала я:-- вы довѣряете мнѣ все, но я боюсь, что отъ меня вы не примете ни одного совѣта?
   -- Мнѣ невозможно принять, моя милая, если онъ касается этого предмета. Но все другое я охотно принимаю.
   Какъ будто у него было что-нибудь другое въ его жизни! Какъ будто вся его карьера и характеръ не были окрашены въ одинъ и тотъ же цвѣтъ!
   -- Однако, я могу предложить вамъ вопросъ, Ричардъ?
   -- Я думаю,-- сказалъ онъ, смѣясь:-- ужъ если вамъ нельзя, такъ я не знаю, кто другой можетъ.
   -- Вы сами говорите, что ведете весьма неосновательную жизнь?
   -- Какимъ же образомъ могу я, милая Эсѳирь, вести другую жизнь, не имѣя ничего основательнаго!
   -- И вы опять въ долгу?
   -- Да, безъ сомнѣнія,-- сказалъ Ричардъ, удивленный моимъ простосердечнымъ вопросомъ.
   -- Безъ сомнѣнія?
   -- Конечно, дитя мое. И не могу все вполнѣ предаться своему дѣлу, безъ всякихъ издержекъ. Вы забыли, или, можетъ статься, вы не знаете, что по какому-либо изъ духовныхъ завѣщаній Ада и я должны получить что-нибудь. Дѣло только въ вопросѣ, большую или меньшую сумму мы должны получить. Во всякомъ случаѣ, я ничего не проигрываю. Будьте спокойны, душа моя,-- сказалъ Ричардъ; ему забавно было смотрѣть на меня:-- все будетъ прекрасно! Я выйду изъ этого дѣла побѣдителемъ!
   Я такъ глубоко была убѣждена въ опасности, въ которой Ричардъ находился, что старалась именемъ Ады, именемъ моего опекуна, моимъ собственнымъ именемъ, всѣмъ, что было для него священнаго, всѣмъ, побудить и расположить его къ осторожности, къ обнаруженію его ошибокъ. Онъ слушалъ съ терпѣніемъ и нѣжностью, но всѣ слова мои пролетали мимо ушей его безъ малѣйшаго дѣйствія. Я не удивлялась этому послѣ того пріема, который оказалъ онъ письму моего опекуна; но рѣшилась пустить еще въ дѣйствіе вліяніе Ады.
   Такимъ образомъ, когда мы снова воротились въ деревню, и и пришла домой къ завтраку, я приготовила Аду къ извѣстіямъ, которыя предстояло мнѣ сообщить ей, и сказала ей опредѣлительно, почему именно мы должны страшиться, что Ричардъ совершенно теряется и разсѣваетъ всю свою жизнь на вѣтеръ. Безъ сомнѣнія, это сильно огорчило ее; впрочемъ, она питала гораздо больше надежды на его исправленіе, нежели я, что было весьма натурально въ мой милочкѣ! И она тотчасъ же написала къ нему слѣдующее небольшое письмо:
   "Мой милый, неоцѣненный кузенъ!
   "Эсѳирь сообщила мнѣ все, что ты говорилъ ей сегодня поутру. Я пишу это съ тѣмъ, чтобъ повторить за себя все, что она говорила тебѣ, и дать тебѣ знать, до какой степени я увѣрена, что ты раньше или позже, но найдешь въ нашемь кузенѣ Джонѣ образецъ истины, чистосердечія и благородства, и тогда ты глубоко, глубоко будешь сожалѣть о томъ, что оказалъ ему, конечно, безь всякаго умысла, столько несправедливости".
   "Я рѣшительно не знаю, какъ мнѣ написать то, что я хочу высказать, но, я надѣюсь, ты поймешь мои слова, такъ, какъ понимаю ихъ я сама. Я имѣю нѣкоторыя опасенія, милый кузенъ мой, что ты частью изъ-за меня навлекаешь на себя столько несчастья, а если навлекаешь на себя, слѣдовательно и на меня. Въ случаѣ, если это правда, или въ случаѣ, если ты слишкомъ много станешь заботиться и думать обо мнѣ въ своихъ дѣйствіяхъ, то я прошу и умоляю тебя оставить все. Чтобъ осчастливить меня, ты ничего не можешь сдѣлать лучше, какъ только навсегда отвернуться отъ этого призрака, отъ этой непроницаемой тѣни, въ которой мы оба родились. Не сердись на меня за эти слова. Прошу тебя, милый Ричардъ, ради меня, ради себя, и къ весьма естественному отвращенію отъ того источника хлопотъ, который былъ въ нѣкоторомъ родѣ поводомъ къ нашему сиротству въ ранніе годы нашей жизни, умоляю тебя, оставь это все навсегда. По настоящее время мы уже достаточно убѣждены, что въ этомъ нѣтъ ни пользы, ни надежды, что изъ этого ничего нельзя извлечь, кромѣ печали".
   "Неоцѣненный кузенъ мой, нѣтъ никакой необходимости говорить мнѣ, что ты совершенно свободенъ, и что ты, вѣроятно, найдешь другую, которая полюбитъ тебя лучше, нежели твоя первая подруга. Я совершенно увѣрена, если ты позволишь мнѣ такъ говорить, что предметъ твоего выбора охотнѣе согласится слѣдовать за твоимъ счастьемъ куда бы то ни было далеко, какъ бы ни были ограничены или бѣдны твои средства, видѣть тебя счастливымъ, исполнять свой долгъ и итти по дорогѣ, избранной тобою,-- охотнѣе, нежели питать надежду быть со временемъ, или даже въ самомъ дѣлѣ быть богатой съ тобою (если только подобная вещь возможна), питать надежду цѣною лѣтъ, проведенныхъ въ томительномъ ожиданіи и душевномъ безпокойствѣ, цѣною твоего равнодушія ко всѣмъ другимъ цѣлямъ въ жизни. Тебя, быть можетъ, удивитъ, что я говорю съ такой увѣренностью при такомъ маломъ знаніи свѣта, при такой малой опытности, но я знаю, что эта увѣренность проистекаетъ изъ моего сердца.

"Остаюсь, неоцѣненный кузенъ мой,
преданная тебѣ всей душой.
Ада".

   Эта записка привела къ намъ Ричарда весьма скоро, но не произвела въ немъ никакой почти перемѣны. Онъ говорилъ намъ, что надобно подождать, и тогда окажется, кто правъ и кто виноватъ! Онъ былъ одушевленъ и въ восторгѣ, какъ будто нѣжность Ады какъ нельзя болѣе нравилась ему; но, вздыхая, я могла только надѣяться, что письмо по вторичномъ прочтеніи подѣйствуетъ на него сильнѣе, чѣмъ оно дѣйствовало на него теперь.
   Такъ какъ имъ предстояло провести съ нами цѣлый день, и такъ какъ они взяли мѣста въ дилижансѣ, чтобъ воротиться въ Лондонъ на другое утро, поэтому я искала случая поговорить съ мистеромъ Скимполемъ. Наша отнюдь не комнатная жизнь весьма легко представила мнѣ этотъ случай во время прогулки, и я довольно деликатно сказала ему, что на немъ въ нѣкоторой степени лежитъ отвѣтственность за то, что онъ поощряетъ Ричарда дѣлать долги.
   -- Отвѣтственность, моя милая миссъ Соммерсонъ?-- повторилъ онъ, прицѣпляясь къ этому слову съ плѣнительной улыбкой:-- я самый послѣдній человѣкъ въ мірѣ для такой вещи. Я въ жизни моей не принималъ на себя никакой отвѣтственности и но умѣю принимать ее.
   -- Мнѣ кажется, всякій изъ насъ обязанъ отвѣчать за себя,-- сказала я довольно робко; онъ такъ былъ старше и умнѣе меня.
   -- Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ мнегеръ Скимполь, принимая это новое для него мнѣніе съ самымъ пріятнымъ шутливымъ изумленіемъ.-- Но мнѣ кажется, не всякій человѣкъ обязанъ быть состоятельнымъ къ уплатѣ долговъ. Напримѣръ, я: я человѣкъ несостоятельный, никогда не былъ бы состоятельнымъ. Посмотрите, милая моя миссъ Соммерсонъ, (и онъ вынулъ изъ кармана горсть мелкихъ серебряныхъ и мѣдныхъ денегъ), видите, сколько тутъ денегъ. Но я не имѣю ни малѣйшаго понятія о томъ, сколько ихъ именно. Я не имѣю никакой возможности сосчитать ихъ. Скажете, что тутъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, скажете, что четыре фунта стерлинговъ и девять пенсовъ, для меня это все равно, не дѣлаетъ никакой разницы. Мнѣ скажутъ, что я долженъ больше этого. Да, я дѣйствительно долженъ. Смѣю сказать, я столько былъ бы долженъ, сколько бы добрые люди позволили мнѣ задолжать. Если они не останавливаютъ меня, такъ зачѣмъ же я самъ остановлюсь? Если это называется отвѣтственностью, то я безъ сомнѣнія подлежу ей.
   Совершенное спокойствіе, съ которымъ онъ положилъ деньги въ карманъ и взглянулъ на меня съ улыбкой, какъ будто онъ представлялъ этимъ любопытный фактъ, касающійся совсѣмъ до посторонняго человѣка, почти убѣждало меня, что онъ рѣшительно не знаетъ употребленія денегъ.
   -- Теперь, когда вы упомянули объ отвѣтственности,-- продолжалъ онъ:-- я долженъ сказать вамъ, что не имѣлъ еще счастія знать человѣка, котораго бы я считалъ такъ отрадно отвѣтственнымъ, какъ вы. Вы кажетесь мнѣ настоящимъ пробнымъ камнемъ отвѣтственности. Когда я вижу васъ, милая миссъ Соммерсонъ, съ такимъ прилежаніемъ занимающеюся приведеніемъ въ порядокъ всей маленькой системы, которой вы составляете центръ, мнѣ такъ и хочется сказать самому себѣ -- впрочемъ, я очень часто и говорю -- вотъ олицетворенная отвѣтственность!
   Трудно послѣ этого объяснить, что я тогда думала и что намѣрена была сказать; впрочемъ, я рѣшилась сказать ему, что мы всѣ надѣемся, что онъ станетъ останавливать Ричарда въ его безразсудныхъ поступкахъ и не будетъ одобрять его самыхъ неосновательныхъ видовъ.
   -- Съ величайшимъ удовольствіемъ, еслибъ я только могъ,-- отвѣчалъ мистеръ Скимполь.-- Но, моя милая миссъ Соммерсонъ, я не имѣю хитрости, не умѣю притворяться. Если онъ возьметъ меня за руку и поведетъ по всему вестминстерскому залу въ воздушной процессіи за фортуной, я долженъ идти. Если онъ скажетъ: "Скимполь, танцуй съ другими!", я долженъ танцевать. Человѣкъ съ здравымъ разсудкомъ не сдѣлалъ бы этого, я знаю; но у меня нѣтъ здраваго разсудка.
   -- Это величайшее несчастье для Ричарда,-- сказала я.
   -- Вы такъ думаете?-- возразилъ мистеръ Скимполь.-- Но говорите этого, не говорите. Положимте, что онъ ведетъ знакомство съ человѣкомъ здраваго разсудка, съ превосходнымъ человѣкомъ, испещреннымъ морщинами, страшно практическимъ, у котораго въ карманѣ всегда найдется сдачи на ассигнацію въ десять фунтовъ, у котораго постоянно въ рукахъ разграфленая счетная книга, который имѣетъ удивительное сходство съ сборщикомъ податей. Любезный нашъ Ричардъ, пылкій, самоувѣренный, пренебрегающій всякаго рода препятствіями, полный поэзіи, какъ молодой бутонъ, говоритъ этому въ высшей степени почтенному товарищу: "я вижу передъ собой блестящую перспективу;она очень свѣтла, очень плѣнительна, очень радостна; я стремлюсь туда, перескакивая прекрасный видъ, который до этого восхищалъ меня!" Почтеннѣйшій товарищъ немедленно сбиваетъ его съ ногъ своей разлиневанной счетной книгой, говоритъ ему своимъ буквальнымъ прозаическимъ языкомъ, что онъ ничего подобнаго не видитъ, и доказываетъ ему, что это больше ничего, какъ наслѣдственное имѣніе, обманъ, парики изъ конскаго волоса и черныя мантіи. Согласитесь, что это очень прискорбная перемѣна; благоразумная въ высшей степени, это правда, но весьма непріятная. Я не могу сдѣлать этого. Я не владѣю разграфленой счетной книгой, въ моей натурѣ нѣтъ таксаціонныхъ элементовъ, я вовсе не имѣю почтенной наружности, да и не хочу имѣть ее. Странно, быть можетъ, но это такъ!
   Напрасно было бы продолжать этотъ разговоръ, поэтому я предложила ему догнать Аду и Ричарда, которые ушли отъ насъ далеко впередъ, и съ уныніемъ въ душѣ отказалась отъ всякихъ надеждъ на мистера Скимполя. Поутру онъ былъ въ домѣ сэра Лэйстера Дэдлока и во время прогулки съ большимъ юморомъ описывалъ фамильные портреты. Тамъ были такія ужасныя пастушки между отшедшими изъ міра сего леди Дэдлоками, что мирные посошки становились въ рукахъ ихъ осадными орудіями. Они пасли стада свои въ фижмахъ и пудрѣ и налѣпляли мушки на лицо, чтобъ устрашать своихъ поселянъ, какъ предводители дикихъ племенъ раскрашиваютъ себя, выступая на войну. Тамъ былъ какой-то сэръ Дэдлокъ верхомъ на лошади, между задними ногами которой изображена была битва, взрывъ мины, клубы дыма, блескъ выстрѣловъ, пылающій городъ, приступъ къ батареѣ; все это, по мнѣнію мистера Скимполя, показывало, какъ мало цѣнилъ этотъ Дэдлокъ такіе пустячки. Всю расу Дэдлоковъ мистеръ Скимполь представлялъ себѣ не иначе, какъ "набитыми человѣческими чучелами", огромной коллекціей съ стеклянными глазами, вставленными превосходнѣйшимъ образомъ въ ихъ парики,-- весьма правильной коллекціи, совершенно лишенной одушевленія и вѣчно хранимой подъ стеклянными колпаками.
   Теперь я уже не такъ была равнодушна ко всякимъ напоминаніямъ на имя Дэдлоковъ и чувствовала большое облегченіе, когда Ричардъ, съ восклицаніемъ крайняго изумленія, поспѣшилъ навстрѣчу какому-то незнакомцу, котораго онъ увидѣлъ первымъ и который медленно приближался къ намъ.
   -- Ахъ, Боже мой!-- сказалъ мистеръ Скимполь:-- Вользъ!
   Мы спросили, это не пріятель ли Ричарда?
   -- Другъ его и законный совѣтникъ,-- сказалъ мистеръ Скимполь.-- Теперь, милая миссъ Соммерсонъ, если вы нуждаетесь въ а его работникъ, который приноситъ обыкновенно виноградъ, пожелалъ узнать, ждать ли ему денегъ.-- "Не совѣтую, любезный другъ", говорю я ему,-- "если вы дорожите своимъ временемъ";-- должно быть дорожитъ, потому что ушелъ.
   Опекунъ взглянулъ на насъ съ улыбкой, будто спрашивая: "Вѣдь правда, младенецъ не отъ міра сего?"
   -- Этотъ день будетъ навѣки памятенъ намъ, весело продолжалъ мистеръ Скимполь, наливая въ стаканъ кларету.-- Мы назовемъ его днемъ Сентъ-Клеръ и Сентъ-Соммерсонъ. Вы должны познакомиться съ моими тремя дочерьми; свою голубоглазую дочку я зову Красотой, другую Чувствомъ, третью Искусствомъ. Вы должны познакомиться съ ними, онѣ будутъ въ восторгѣ.
   Онъ хотѣлъ-было позвать дочерей, но опекунъ просилъ его подождать одну минуту, такъ какъ онъ имѣетъ сказать ему нѣсколько словъ.
   -- Дорогой Джерндайсъ, отвѣтилъ мистеръ Скимполь, возвращаясь на мѣсто,-- не одну, а сколько угодно минутъ. Здѣсь не дорожатъ временемъ, мы никогда не знаемъ который часъ и не безпокоимся объ этомъ. Скажутъ: такъ вы не добьетесь успѣха въ жизни; -- конечно, но мы на это и не претендуемъ.
   Опекунъ взглянулъ на насъ, какъ бы говоря: "Слышите?"
   -- То, что я хочу сказать вамъ, Гарольдъ, касается Рика, началъ онъ.
   -- Лучшаго моего друга! воскликнулъ мистеръ Скимполь съ сердечнымъ порывомъ.-- Кажется, мнѣ бы не слѣдовало дружить съ нимъ, такъ какъ вы въ размолвкѣ, но это выше моихъ силъ; онъ полонъ поэзіи юности, и я люблю его. Moжетъ быть вамъ это и не нравится, но ничего не подѣлаешь -- я люблю его.
   Заразительная искренность этого признанія, совершенно, повидимому, исключавшая возможность корыстныхъ побужденій, плѣнила не только опекуна, но кажется и Аду, по крайней мѣрѣ въ это мгновеніе.
   -- Гарольдъ, любите его на здоровье, сколько хотите, но пожалѣйте его кошелекъ, возразилъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Его кошелекъ? Я что-то перестаю понимать.
   Мистеръ Скимполь подлилъ себѣ вина, обмакнулъ въ него пирожное, покачалъ головой и улыбнулся намъ съ Адой, намекая, что едва-ли и дальше что-нибудь пойметъ.
   Тогда опекунъ выразился яснѣе:
   -- Когда вы съ Ричардомъ куда-нибудь отправляетесь, вы не должны допускать, чтобъ онъ платилъ за васъ.
   Лицо мистера Скимполя озарилось веселой улыбкой отъ комичности такого заявленія.
   -- Что же прикажете мнѣ дѣлать, любезный Джерндайсъ? Когда онъ меня приглашаетъ, я не могу отказать, а какъ я заплачу за себя, не имѣя денегъ? Да еслибъ онѣ у меня и были, я не зналъ бы, что съ ними дѣлать. Я спрашиваю: сколько? Мнѣ, положимъ, отвѣчаютъ; семь шиллинговъ шесть пенсовъ -- и я ничего не понимаю, для меня это китайская грамота. Не могу я заговорить на языкѣ, котораго не знаю, а денежные термины для меня именно такой неизвѣстный языкъ.
   Опекунъ ничуть не разсердился на этотъ простодушный отвѣтъ и только сказалъ:
   -- Ну, хорошо, когда вы задумаете отправиться куда-нибудь съ Рикомъ, берите денегъ у меня (разумѣется, ему объ этомъ ни слова) и, вручивъ ихъ Ричарду, предоставляйте ему расплачиваться.
   -- Милый Джерндайсъ, я готовъ исполнить все, что доставитъ вамъ удовольствіе, но лзвппите, мнѣ это кажется празднымъ формализмомъ, предразсудкомъ. Кромѣ того, даю вамъ честное слово, миссъ Клеръ и миссъ Соммерсонъ, я считалъ мистера Карстона колоссально богатымъ. Я думалъ, что ему стоитъ написать чекъ, вексель, росписку или что-нибудь въ этомъ родѣ, и деньги польются дождемъ.
   -- Но въ дѣйствительности это вовсе не такъ, сэръ. Ричардъ бѣденъ, сказала Ада.
   -- Неужели? Вотъ не ожидалъ! проговорилъ мистеръ Скимполь съ ясной улыбкой.
   -- И не станетъ богаче отъ того, что вѣруетъ въ свою подгнившую опору, выразительно сказалъ опекунъ, положивъ руку на рукавъ мистера Скимполя, -- смотрите не поощряйте его въ этой вѣрѣ, Гарольдъ.
   -- Мой добрый другъ и вы, дорогія мои миссъ Соммерсонъ и миссъ Клеръ! Да развѣ я способенъ на это? Это не по моей части, -- это дѣла, а въ дѣлахъ я ровно ничего не смыслю. Не я его поощряю -- онъ увлекаетъ меня. Онъ становится на арену тяжебныхъ подвиговъ, развертываетъ передо мною блестящую перспективу и говоритъ: вотъ разультаты моихъ стараній, восхищайся. И я восхищаюсь блестящей перспективой, какъ и всѣмъ красивымъ, по, разумѣется, ничего въ ней не понимаю,-- такъ ему и говорю.
   Неподдѣльное чистосердечіе и какая-то дѣтская безпомощность, съ какими онъ все это излагалъ, развязность, съ какой онъ восхищался своимъ невѣдѣніемъ, оригинальный пріемъ взять подъ покровительство себя самого и защищать эту эксцентричную особу, въ соединеніи съ присущей ему восхитительной непринужденностью,-- все это говорило въ пользу мнѣнія опекуна.
   Когда мистеръ Скимполь былъ тутъ, то чѣмъ больше я на него смотрѣла, тѣмъ менѣе вѣроятнымъ казалось мнѣ предположеніе, чтобъ онъ могъ строить козни, утаивать что-нибудь или на кого-нибудь вліять; по когда онъ отсутствовалъ, я начинала этому вѣрить и мнѣ было непріятно думать, что онъ находится въ сношеніяхъ съ однимъ изъ дорогихъ мнѣ лицъ.
   Освѣдомившись, оконченъ ли -- какъ онъ выразился -- его допросъ, мистеръ Скимполь съ сіяющимъ лицомъ отправился за своими дочерьми (сыновья его въ разное время сбѣжали изъ родительскаго дома), оставивъ мистера Джерндайса въ полномъ восторгѣ отъ того, какъ блистательно оправдался его другъ. Черезъ нѣсколько минуть мистеръ Скимполь вернулся въ сопровожденіи своихъ трехъ дочерей и ихъ матери. Должно быть, когда-нибудь эта женщина была красавицей, но теперь отъ всей ея красоты остался только римскій носъ; сама же она была хилая, дряхлая отаруха, согнувшаяся подъ бременемъ вѣчныхъ домашнихъ неурядицъ.
   -- Вотъ моя Красота -- Аретуза -- пошла по стопамъ отца: играетъ и поетъ; вотъ Чувство -- Лаура, играетъ, но не поетъ; вотъ Искусство -- Китти, поетъ, но не играетъ; всѣ мы немножко рисуемъ, сочиняемъ и не имѣемъ ни малѣйшаго представленія о времени и деньгахъ^Мистрисъ Скимполь вздохнула; вѣроятно этотъ вздохъ означалъ, что она съ удовольствіемъ вычеркнула бы послѣднее качество изъ списка фамильныхъ добродѣтелей; мнѣ показалось, что ей очень хотѣлось, чтобъ опекунъ замѣтилъ этотъ вздохъ, и что она вздыхаетъ такъ и при каждомъ удобномъ случаѣ.
   Поглядывая на насъ своими живыми глазами, мистеръ Скимполь продолжалъ:
   -- Любопытно подмѣчать семейныя особенности; въ нашей семьѣ всѣ -- дѣти, и я -- самый младшій.
   Дочери, повидимому очень его любившія, улыбнулись; очевидно имъ, особенно младшей, очень нравилось это забавное обстоятельство.
   -- Не такъ ли, дорогія мои? Именно такъ и иначе быть ле можетъ, потому что, какъ поется про собаку: "какъ идти противъ природы?" Вотъ у миссъ Соммерсонъ поразительныя способности къ хозяйству и необъятное знаніе разныхъ дѣловыхъ мелочей; она пожалуй не повѣритъ, что въ этомъ домѣ не знаютъ, какъ готовятся котлеты. Однако это совершенная правда. Мы не имѣемъ никакого понятія о поваренномъ искусствѣ, намъ совершенно неизвѣстно употребленіе иглы и нитки. Мы восхищаемся тѣмъ, кто обладаетъ практической мудростью, которой намъ недостаетъ, но не сердитесь же и вы на насъ за этотъ недостатокъ, господа мудрецы! Да и что имъ сердиться? Живи и жить давай другимъ -- вотъ нашъ девизъ. Кормитесь своей практической мудростью, а мы будемъ кормиться вами!
   Онъ засмѣялся, но, какъ всегда, говорилъ съ полной искренностью и именно то, что думалъ,-- такъ по крайней мѣрѣ мнѣ казалось.
   -- Мы сочувствуемъ всему, не такъ ли, мои розы?
   -- О да, папа! закричали всѣ три въ одинъ голосъ.
   -- Это наша спеціальность среди житейскаго волненья: смотрѣть на него, интересоваться имъ мы можемъ,-- мы смотримъ и интересуемся; чего же больше? Вотъ моя красавица уже три года какъ замужемъ за такимъ же младенцемъ, какъ она сама, и имѣетъ теперь еще двухъ ребятъ. Съ политико-экономической точки зрѣнія это дурно, по тѣмъ не менѣе очень пріятно; всѣ эти маленькія событія подали поводъ къ семейнымъ торжествамъ и дали намъ возможность проявить наши общественные инстинкты: въ одно прекрасное утро она ввела въ нашу семью своего молодого мужа и они вмѣстѣ съ птенцами свили свое гнѣздышко у насъ подъ крышей. Когда-нибудь Чувство и Искусство послѣдуютъ этому примѣру, и мы заживемъ припѣваючи,-- не знаю чѣмъ, но заживемъ.
   Юная мать двухъ птенцовъ казалась слишкомъ молодой, и я не могла не пожалѣть и ея, и ея дѣтей. Было очевидно, что всѣ сестры выросли, какъ трава въ полѣ, и имѣли какъ разъ настолько разныхъ случайныхъ познаній, сколько это было нужно, чтобъ обладательницы ихъ могли служить игрушками для своего отца въ часы его досуга.
   Художественные вкусы папаши выражались даже въ прическахъ дочекъ; каждая убирала волосы въ соотвѣтственномъ стилѣ: Красота носила классическую прическу; распущенные локоны Чувства лежали въ лирическомъ безпорядкѣ; волосы Искусства были собраны въ изящную діадему съ массой мелкихъ кудряшекъ, спускавшихся на лобъ до самыхъ глазъ. Костюмы, довольно впрочемъ неопрятные и небрежные, соотвѣтствовали прическамъ.
   Изъ разговора съ ними мы обѣ пришли къ заключенію, что эти молодыя леди представляютъ совершенное подобіе отца.
   Мистеръ Скимполь рѣшилъ уѣхать къ намъ и пошелъ переодѣваться; пока онъ переодѣвался, мистеръ Джерндайсъ, который все время тормошилъ свои волосы и неоднократно намекалъ на перемѣну вѣтра, бесѣдовалъ въ уголку съ мистрисъ Скимполь, и намъ показалось, что мы слышали звяканье денегъ.
   -- Позаботьтесь о своей мамѣ, мои розы, сказалъ мистеръ Скимполь, вернувшись въ комнату.-- Она сегодня дурно себя чувствуетъ. Я уѣду денька на два къ мистеру Джерндайсу, наслушаюсь пѣнія жаворонковъ: оно поможетъ мнѣ сохранить хорошее расположеніе духа; вы знаете, что дома оно подвергалось и подвергается тяжелымъ испытаніямъ.
   -- Ахъ, этотъ отвратительный человѣкъ! вздохнуло Искусство.
   -- И какъ разъ въ ту минуту, когда папа любовался голубымъ небомъ, сидя среди своихъ желтофіолей! отозвалась Лаура сочувственнымъ тономъ.
   -- Да, этотъ поступокъ былъ крайне грубъ и обнаружилъ полнѣйшее отсутствіе гуманныхъ чувствъ и поэзіи, добродушно согласился мистеръ Скимполь и въ поясненіе намъ добавилъ:-- моихъ дочерей очень оскорбилъ поступокъ одного почтеннаго...
   -- Почтеннаго! Папа! съ негодованіемъ воскликнули сестры.
   -- Одного грубіяна, представляющаго изъ себя нѣчто вродѣ ощетинившагося ежа въ человѣческомъ образѣ -- это нашъ сосѣдъ булочникъ; одолжилъ намъ два кресла -- намъ нужны были кресла, ему они были не нужны, и намъ казалось весьма естественнымъ, что онъ отдаетъ ихъ намъ. Ну-съ, мы стали пользоваться этими креслами, и они понятно немножко поистерлись; тогда онъ вдругъ требуетъ ихъ обратно. Мы вернули. Вы думаете тѣмъ дѣло и кончилось? Какъ бы не такъ! Онъ жалуется, что кресла истрепались. Я ему весьма резонно объяснилъ его заблужденіе, я сказалъ: "Неужели вы въ ваши годы не знаете, что кресла не такой предметъ, который ставится на полку, чтобъ имъ любовались, чтобъ его созерцали издали на почтительномъ разстояніи? Неужели вы не знали, что мы беремъ ихъ затѣмъ, чтобъ сидѣть на нихъ?" Но онъ не хотѣлъ слышать никакихъ резоновъ, не внималъ голосу разсудка и употребилъ очень рѣзкія выраженія. Я однако не вышелъ изъ терпѣнія и обратился къ нему съ такимъ воззваніемъ: "Любезный другъ, несмотря на огромную разницу въ нашихъ дѣловыхъ способностяхъ, и я, и вы -- дѣти одной великой матери-природы. Въ это цвѣтущее лѣтнее утро вы видите передо мною цвѣты (я тогда лежалъ на софѣ), надо мною безоблачное небо, подлѣ меня на столѣ плоды, воздухъ напоенъ благоуханіемъ и я погруженъ въ созерцаніе природы; во имя нашего братства, заклинаю васъ -- не заслоняйте отъ меня этотъ источникъ высокихъ наслажденій, не ставьте между имъ и мною нелѣпую фигуру разъяреннаго булочпика".-- Но, представьте себѣ, и мистеръ Скимполь изумленно приподнялъ брови,-- онъ упорно продолжалъ и продолжаетъ становиться между нами и мѣшать мнѣ наслаждаться природой. Вотъ почему я радуюсь, что избавлюсь отъ него хоть на два дня, уѣхавъ къ моему дорогому другу Джерндайсу.
   Повидимому, отъ разсчетовъ мистера Скимполя совершенно ускользнуло, что его жена и дочери остаются въ жертву булочнику, но для нихъ это не было новостью, а вошло уже въ порядокъ вещей. Прощаніе его съ семействомъ было чрезвычайно нѣжно, но онъ сохранилъ свою обычную веселость и спокойствіе духа и послѣдовалъ за ними какъ ни въ чемъ не бывало. Спускаясь по лѣстницѣ, мы сквозь открытыя двери имѣли случай замѣтить, что собственный апартаментъ мистера Скимполя былъ настоящій палаццо въ сравненіи съ остальными комнатами.
   У меня не было никакого предчувствія, что, прежде чѣмъ кончится этотъ день, случится нѣчто такое, что меня очень встревожитъ и поведетъ къ навѣки мнѣ памятнымъ событіямъ; всю дорогу домой мистеръ Скимполь былъ въ ударѣ и невозможно было о чемъ нибудь задуматься, ибо нельзя было слушать его и не восхищаться. Онъ совершенно очаровалъ насъ съ Адой, а что касается опекуна, то вѣтеръ, который съ тѣхъ поръ какъ мы побывали въ Сомерсъ-Тоунѣ грозилъ на весь день остаться восточнымъ, совершенно перемѣнился, не успѣли мы отъѣхать и двухъ миль.
   Если во многихъ вещахъ ребячество Скимполя оставалось подъ сомнѣніемъ, то во всякомъ случаѣ для всѣхъ было ясно, что онъ совершенно по дѣтски радовался перемѣнѣ мѣста и хорошей погодѣ; несмотря на забавныя выходки, которыми онъ потѣшалъ насъ всю дорогу, онъ нисколько не утомился и прежде всѣхъ насъ очутился въ гостинной. Не кончивъ еще возни со своими ключами, я уже услыхала, какъ онъ распѣваетъ за фортепіано разныя баркароллы и нѣмецкіе романсы.
   Передъ обѣдомъ мы собрались въ гостинной; мистеръ Скимполь все еще сидѣлъ у фортепіано, извлекая по временамъ лѣнивые аккорды и въ промежуткахъ разсказывая о своемъ намѣреніи окончить набросокъ развалинъ Веруламскаго аббатства, начатый имъ года два тому назадъ и успѣвшій тогда ему прискучить; въ это время опекуну подали карточку и онъ съ удивленіемъ громко прочелъ:

Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ.

   Все закружилось передъ моими глазами и прежде чѣмъ я могла опомниться, посѣтитель былъ уже въ комнатѣ; если бъ я была въ состояніи двинуться, я бы убѣжала, но я настолько потеряла присутствіе духа, что даже не въ силахъ была отойти дальше къ окну, гдѣ сидѣла Ада. Я ничего не видѣла и не понимала, гдѣ я. Услышавъ свою фамилію, я догадалась, что опекунъ представляетъ меня гостю.
   -- Пожалуйста садитесь, сэръ Лейстеръ.
   Поблагодаривъ вѣжливымъ поклономъ, сэръ Лейстеръ сѣлъ.
   -- Имѣю честь посѣтить васъ, мистеръ Джерндайсъ...
   -- Сэръ Лейстеръ, вы дѣлаете мнѣ честь.
   -- Благодарствуйте,-- посѣтить васъ по дорогѣ изъ Линкольншира, чтобъ выразить мое сожалѣніе по поводу того, что мои непріязненныя отношенія съ извѣстнымъ вамъ джентльменомъ, у котораго вы гостили, вслѣдствіе чего я воздержусь отъ дальнѣйшихъ коментарій на его счетъ, воспрепятствовали намъ и леди, которымъ вы сопутствовали, осмотрѣть въ моемъ замкѣ Чизни-Вудѣ то немногое, что достойно вниманія просвѣщенныхъ цѣнителей съ утонченнымъ вкусомъ.
   -- Вы очень любезны, сэръ Лейстеръ. Позвольте поблагодарить васъ отъ имени этихъ леди, присутствующихъ здѣсь въ настоящую минуту, и отъ своего.
   -- Неужели извѣстный джентльменъ,-- отъ дальнѣйшихъ намековъ на него воздержусь по тѣмъ причинамъ, о которыхъ уже упомянулъ,-- неужели, мистеръ Джерндайсъ, этотъ джентльменъ, сдѣлалъ мнѣ честь и такъ ошибочно истолковалъ мой характеръ, что поселилъ въ васъ спасенія, будто въ моемъ Линкольнширскомъ замкѣ вы не будете приняты съ тою привѣтливостью и учтивостью, съ какою живущимъ въ замкѣ предписано встрѣчать всѣхъ леди и джентльменовъ, являющихся въ мой домъ. Если это такъ, прошу васъ замѣтить, сэръ, что фактъ извращенъ.
   Опекунъ протестовалъ жестомъ противъ такого предположенія, но промолчалъ.
   -- Мнѣ очень прискорбно было узнать, продолжалъ сэръ Лейстеръ съ внушительнымъ видомъ,-- очень при-скорб-но, могу васъ увѣрить, мистеръ Джерндайсъ, узнать отъ ключницы Чизни-Вуда, что та же причина воспрепятствовала одному изъ членовъ вашего общества, повидимому знатоку въ изящныхъ искусствахъ, осмотрѣть фамильные портреты такъ внимательно и подробно, какъ онъ хотѣлъ, и какъ они, по крайней мѣрѣ нѣкоторые изъ нихъ, этого заслуживаютъ.
   Тутъ сэръ Лейстеръ вынулъ карточку, поднесъ ее къ лорнету и прочелъ немного запинаясь, но сохраняя величественный видъ: -- Мистеръ Гиррольдъ... Геральдъ... Гарольдъ... Скамилингъ... Скумилингъ... Прошу извинить! Скимполь.
   -- Вотъ мистеръ Гарольдъ Скимполь, сказалъ немного удивленный опекунъ.
   -- О! весьма радъ встрѣтить мистера Скимполя! воскликнулъ сэръ Лейстеръ.-- Пользуюсь случаемъ выразить ему лично свое сожалѣніе по этому поводу. Надѣюсь, сэръ, что, когда вы будете опять находиться въ моемъ сосѣдствѣ, васъ ни что болѣе не удержитъ отъ ближайшаго ознакомленія съ достопримѣчательностями замка.
   -- Вы чрезвычайно любезны, сэръ Лейстеръ. Получивъ такое поощреніе, я конечно не премину доставить себѣ это удовольствіе и буду имѣть честь вторично посѣтить ваше великолѣпное жилище. Владѣльцы замковъ, подобныхъ Чизни-Вуду,-- благодѣтели общества, прибавилъ мистеръ Скимполь со своей обычной шутливой непринужденностью.-- Они по своей добротѣ хранятъ множество дивпыхъ произведеній искусства и великодушно предоставляютъ восхищаться имъ намъ бѣднякамъ. Лишить себя предлагаемаго удовольствія, но заплатить должную дань восхищенія этимъ сокровищамъ, значило бы быть неблагодарнымъ къ нашимъ благодѣтелямъ.
   Сэру Лейстеру видимо весьма понравились чувства, высказанныя мистеромъ Скимполемъ.
   -- Вы артистъ, сэръ?
   -- Нѣтъ, только любитель, человѣкъ совершенно праздный.
   Повидимому это еще больше понравилось сэру Лейстеру. Онъ выразилъ надежду, что быть можетъ по счастливой случайности будетъ самъ въ Чизни-Вудѣ, когда мистеръ Скимполь въ слѣдующій разъ пріѣдетъ въ Линкольнширъ. Мистеръ Скимполь объявилъ, что будетъ очень польщенъ, если удостоится этой чести.
   Сэръ Лейстеръ продолжалъ, обращаясь опять къ опекуну.
   -- Мистеръ Скимполь разсказалъ ключницѣ, которая, какъ онъ, быть можетъ, замѣтилъ, принадлежитъ къ числу старинныхъ преданныхъ слугъ фамиліи...
   -- Это было, когда я пріѣзжалъ навѣстить миссъ Соммерсонъ и миссъ Клеръ и заходилъ въ замокъ, вставилъ въ поясненіе намъ мистеръ Скимполь.
   -- Мистеръ Скимполь разсказалъ, что въ первый разъ пріѣзжалъ въ Чизни-Вудъ со своимъ другомъ, мистеромъ Джерндайсомъ...
   Сэръ Лейстеръ поклонился обладателю этого имени.
   -- Отсюда я и узналъ обстоятельство, по поводу котораго имѣлъ честь высказать свое сожалѣніе. Очень прискорбно, что это случилось съ джентльменомъ, который принадлежитъ къ числу старинныхъ знакомыхъ леди Дэдлокъ и даже состоитъ съ ней въ дальнемъ родствѣ, съ джентльменомъ, къ которому, какъ я узналъ отъ самой миледи, она питаетъ глубокое уваженіе. Могу васъ увѣрить, мнѣ очень прискорбно.
   -- Пожалуйста не говорите больше объ этомъ, сэръ Лейстеръ, отвѣтилъ опекунъ.-- Я и всѣ мы чрезвычайно цѣнимъ ваше вниманіе. Ошибка произошла по моей винѣ и я спѣшу принести оправданіе.
   За все время я ни разу не подняла глазъ, ни разу не взглянула на гостя и, какъ мнѣ казалось, даже не слышала того, что говорилось; удивительно, какъ я могла возстановить теперь этотъ разговоръ, такъ я была смущена тогда присутствіемъ человѣка, котораго инстинктивно старалась избѣгать. Я слушала машинально, ничего не понимая, въ головѣ у меня стучало, сердце билось неудержимо.
   -- Миледи сообщила мнѣ, что имѣла удовольствіе случайно встрѣтиться съ вами, мистеръ Джерндайсъ, и съ вашими воспитанницами во время ихъ пребыванія въ нашемъ сосѣдствѣ: позвольте мнѣ, мистеръ Джерндайсъ, повторить вамъ и этимъ леди, что я надѣюсь быть въ Чизни-Вудѣ, когда вы почтите его своимъ посѣщеніемъ, произнесъ сэръ Лейстеръ вставая.-- Обстоятельства не позволяютъ мнѣ сказать, что я буду польщенъ визитомъ мистера Бойторна, но эти обстоятельства касаются одного только упомянутаго джентльмена и не распространяются ни на кого другого.
   -- Вамъ извѣстно мое мнѣніе о немъ, замѣтилъ намъ вскользь мистеръ Скимполь, -- это бѣшеный быкъ, которому всякій цвѣтъ кажется краснымъ.
   Сэръ Лейстеръ закашлялся, какъ бы не желая ничего слышать о такомъ человѣкѣ, какъ Бойторнъ и чрезвычайно церемонно и учтиво простился съ нами.
   Я бѣгомъ пустилась въ свою комнату и оставалась тамъ до тѣхъ поръ, пока ко мнѣ не вернулось самообладаніе; къ счастью мое волненіе не было ни кѣмъ замѣчено, и, вернувшись въ гостиную, я къ своей радости услышала только нѣсколько шутокъ на мой счетъ, на ту тему, что я испугалась и онѣмѣла при видѣ великаго линкольнширскаго баронета.
   Я рѣшила, что теперь настало время разсказать опекуну мою исторію, ибо я боялась, что буду поставлена въ необходимость встрѣтиться съ матерью въ ея домѣ и поддерживать съ нею сношенія; я боялась даже того, что мистеръ Скимполь, мой знакомый, воспользуется любезностью ея мужа, и чувствовала, что не могу дальше одна, безъ помощи опекуна, руководить собою.
   Вечеромъ, когда мы разошлись послѣ обычной бесѣды съ Адой и въ нашей общей гостиной, я вышла изъ своей комнаты и отправилась въ библіотеку въ надеждѣ застать тамъ опекуна, такъ какъ знала, что передъ тѣмъ какъ лечь спать онъ всегда читаетъ. И въ самомъ дѣлѣ изъ коридора я увидѣла въ библіотекѣ свѣтъ.
   -- Опекунъ, можно войти?
   -- Конечно, хозяюшка. Что случилось?
   -- Ничего особеннаго. Я хочу поговорить съ вами объ одномъ касающемся меня дѣлѣ и подумала, что теперь это всего удобнѣе. Онъ придвинулъ мнѣ стулъ, потомъ закрылъ и отложилъ свою книгу; на добромъ лицѣ, которое обратилось теперь ко мнѣ, я, замѣтила кромѣ глубокаго вниманія, то самое странное выраженіе, какое видѣла въ ту ночь, когда онъ сказалъ, что я чего-то не въ состояніи понять.
   -- Все, что касается тебя, дорогая Эсфирь, касается насъ всѣхъ. Я слушаю тебя съ величайшимъ вниманіемъ.
   -- Я знаю это. Опекунъ, я такъ нуждаюсь въ вашемъ совѣтѣ, въ вашей поддержкѣ! О, если бъ вы знали, какъ я нуждаюсь въ нихъ сегодня!
   Его, очевидно, встревожило мое волненіе.
   -- Я съ нетерпѣніемъ ждала минуты, когда можно будетъ поговорить съ вами, особенно съ тѣхъ поръ, какъ ушелъ нашъ сегодняшній гость.
   -- Гость! Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ?
   -- Да.
   Онъ скрестилъ руки и съ глубокимъ изумленіемъ смотрѣлъ на меня, ожидая, что я скажу дальше. Я не знала, какъ начать.
   -- Вотъ никогда не подумалъ бы, Эсфирь, что есть какое-нибудь отношеніе между тобою и нашимъ гостемъ; онъ -- но слѣдній, про кого я могъ бы это подумать! замѣтилъ улыбаясь опекунъ.
   -- Еще очень недавно я сама не повѣрила бы этому.
   Улыбка исчезла съ его лица и оно стало серьезно. Онъ подошелъ къ двери, чтобъ убѣдиться, хорошо ли она заперта, и вернулся на прежнее мѣсто около меня.
   -- Помните, опекунъ, что говорила леди Дэдлокъ о своей сестрѣ въ тотъ день, когда насъ застигла гроза?
   -- Конечно, помню.
   -- Она говорила, что ея сестра и она были несходныхъ характеровъ, что ихъ дороги разошлись.
   -- Помню, помню.
   -- Отчего онѣ разошлись, опекунъ?
   Его лицо разомъ измѣнилось, когда онъ взглянулъ на меня.
   -- Дитя мое, что за вопросъ! Я не знаю; полагаю, что не знаетъ никто, кромѣ нихъ. Кому извѣстны тайны этихъ двухъ гордыхъ, прекрасныхъ женщинъ? Ты видѣла леди Дэдлокъ; если бы ты видѣла ея сестру, то знала бы, что та была такъ же надменна и горда, какъ и эта.
   -- Ахъ, опекунъ, я видѣла, я часто видѣла ее!
   -- Ты?
   Онъ на минуту остановился, закусивъ губы.
   -- Эсфирь, когда ты разъ, давно уже, спросила у меня, почему Бойторнъ не женился, и когда я отвѣтилъ, что онъ долженъ былъ считать умершей ту, на которой собирался жениться, что это имѣло роковое вліяніе на его послѣдующую жизнь,-- скажи, ты тогда знала уже, кто была эта женщина?
   -- Нѣтъ, опекунъ, отвѣтила я съ ужасомъ, смутно предчувствуя истину.-- Нѣтъ, даже и теперь не знаю.
   -- Это была сестра леди Дэдлокъ.
   Я едва собралась съ силами, чтобъ выговорить:
   -- Умоляю васъ, скажите, почему она съ нимъ разсталась?
   -- Это было ея рѣшеніе и мотивы его остались скрыты въ ея непреклонной душѣ. Онъ предполагалъ,-- по это лишь его предположеніе, что она была смертельно оскорблена, что ея гордость была больно задѣта въ ссорѣ съ сестрой. Ему она написала только, что съ того дня, какъ онъ получитъ ея письмо, она умретъ для него -- и буквально исполнила слово,-- что она принимаетъ свое рѣшеніе, зная его гордую натуру и его высокое понятіе о чести; что, будучи сама такою же гордой и такихъ же понятій, какъ онъ, она приноситъ эту жертву и считаетъ своимъ долгомъ жить и умереть вдали отъ свѣта. И она сдержала слово до конца,-- вѣроятно теперь она уже умерла: съ этой минуты не только онъ, но и никто ее больше не видѣлъ и ничего о ней не слышалъ.
   -- О, что я надѣлала! Сколько горя я причинила, сама того не зная! воскликнула я, давая выходъ своему отчаянію.
   -- Ты, Эсфирь?
   -- Да, я, хотя и невольно. Сомнѣній быть но можетъ -- эта сестра, удалившаяся отъ міра -- та, съ которой связаны мои первыя воспоминанія.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ онъ въ испугѣ.
   -- Да, опекунъ, да! А ея сестра -- моя мать!
   И я хотѣла разсказать ему все, что заключалось въ письмѣ моей матери, но въ ту минуту онъ отказался меня слушать.
   Онъ заговорилъ со мною и разъяснилъ мнѣ все то, что я сама смутно сознавала и на что надѣялась въ болѣе спокойныя свои минуты; въ его словахъ было столько мудрости и нѣжности, что хотя и раньше, втеченіе долгихъ лѣтъ, я была проникнута признательностью къ нему, но, мнѣ казалось, никогда я еще не любила его такъ, какъ теперь; сердце мое переполнилось благодарностью.
   Онъ проводилъ меня до дверей моей комнаты и простился со мной нѣжнымъ поцѣлуемъ. Лежа въ постели, я думала о томъ, удастся ли мнѣ въ моей скромной сферѣ, посвятивъ ему всю свою жизнь, отдавъ всѣ силы своей души на пользу ближнимъ и заглушивъ въ себѣ эгоистическія стремленія, доказать, какъ высоко я его чту и благославляю.
   

ГЛАВА XIII.
Письмо и отвѣтъ.

   На слѣдующее утро опекунъ позвалъ меня въ свою комнату и я разсказала ему все, что осталось недосказаннымъ въ прошлую ночь. Онъ сказалъ, что мнѣ остается одно: хранить тайну и избѣгать встрѣчъ, вродѣ вчерашней; мои чувства онъ вполнѣ понималъ и раздѣлялъ. Относительно мистера Скимполя онъ обѣщалъ, что устроитъ такъ, чтобъ тотъ не воспользовался любезнымъ приглашеніемъ сэра Ленстера. Онъ сказалъ, что искренно желалъ бы быть полезнымъ той, которой нѣтъ надобности называть, но ни помочь, ни посовѣтовать ничего не можетъ.
   Если ея опасенія относительно стряпчаго, о которомъ она мнѣ говорила, основательны, въ чемъ опекунъ почти не сомнѣвался, то это грозитъ открытіемъ тайны; мистеръ Джерндайсъ зналъ этого стряпчаго въ лицо, зналъ ту репутацію, которою онъ пользуется, и считалъ его очень опаснымъ человѣкомъ.
   Но, что бы ни случилось,-- настойчиво повторялъ онъ по своей добротѣ и привязанности ко мнѣ,-- чтобы ни случилось, я не должна винить себя и такъ же мало способна повліять на ходъ событій, какъ онъ самъ.
   -- Насколько я понялъ, эти подозрѣнія возникли вѣдь помимо тебя? Ты тутъ попрячемъ?
   -- Да, что касается стряпчаго. Но съ тѣхъ поръ какъ я все узнала, еще два человѣка возбуждаютъ во мнѣ опасеніе.
   И я разсказала о мистерѣ Гуппи и о его смутныхъ догадкахъ, которыхъ начала бояться съ той минуты, какъ поняла ихъ значеніе; впрочемъ теперь, послѣ свиданія въ Ольдъ-Стритѣ, я была увѣрена въ его молчаніи.
   -- Въ такомъ случаѣ онъ не идетъ въ счетъ; кто же другой?
   Я напомнила ему о француженкѣ, которая такъ запальчиво добивалась поступить ко мнѣ въ услуженіе.
   -- Эта особа пожалуй опаснѣе клерка, проговорилъ онъ задумчиво.-- Впрочемъ она тогда искала мѣста и, такъ какъ видѣла васъ Адой раньше, то ничего нѣтъ страннаго, что ей пришло въ голову обратиться къ тебѣ. Вѣдь она только и просила взять ее въ горничныя, больше ни о чемъ и разговору не было?
   -- Она держала себя такъ странно!
   -- Она держала себя странно и тогда, когда сняла башмаки и отправилась гулять такимъ оригинальнымъ образомъ, рискуя поплатиться жизнью за свою любовь къ прохладѣ. Но строить предположенія о томъ, что могло бы случиться,-- значитъ безплодно мучить себя; если пуститься въ такія толкованія, то всякому безобидному пустяку можно придать зловѣщій смыслъ. Не приходи въ отчаяніе, старушка, и оставайся такою, какою была прежде, когда ничего не знала,-- это лучшее, Что ты можешь сдѣлать. Теперь, когда я знаю твою тайну...
   -- Мнѣ уже стало легче, опекунъ.
   -- Теперь я, насколько это для меня возможно, стану внимательно слѣдить за всѣмъ, что происходитъ въ семействѣ баронета, и, если мнѣ представится случай оказать даже самую ничтожную услугу той, имени которой лучше не называть даже здѣсь, я не премину это сдѣлать изъ любви къ ея дочери.
   Я поблагодарила его отъ всего сердца. Было-ли время, чтобъ я могла не благодарить его!
   Я направилась-было къ двери, но онъ попросилъ меня остаться на минутку. Обернувшись, я увидѣла на его лицѣ опять то же странное выраженіе и вдругъ, сама не знаю почему у меня блеснула новая мысль,-- мнѣ показалось, что теперь я понимаю это выраженіе.
   -- Дорогая Эсфирь, давно уже я собираюсь сказать тебѣ. нѣчто.
   -- Что такое, опекунъ?
   -- Меня всегда немного затрудняло и теперь еще затрудняетъ, какъ высказать то, что я хочу, ибо я желалъ бы, чтобъ это было изложено какъ можно яснѣе, чтобъ ты имѣла возможность хорошенько обдумать вопросъ со всѣхъ сторонъ. Лучше я выскажусь письменно, если ты ничего не имѣешь противъ. Согласна?
   Дорогой опекунъ, развѣ я могу быть несогласна.
   -- Взгляни, голубушка моя, такой ли я въ эту минуту, какъ обыкновенно? спросилъ онъ съ веселой улыбкой.-- Кажусь ли я тебѣ тѣмъ же чистосердечнымъ, прямымъ, старосвѣтскимъ чудакомъ, какъ и всегда?
   Я съ жаромъ отвѣтила:-- Совершенно такимъ же,-- и это была совершенная правда, потому что его нерѣшительность и неувѣренность продолжались не болѣе минуты и къ нему опять вернулась его симпатичная, искренняя, непринужденная манера.
   -- Не кажется-ли тебѣ, что у меня какія-нибудь заднія мысли, что я о чемъ нибудь умалчиваю, или что-либо скрываю!
   И его ясные, свѣтлые глаза обратились ко мнѣ.
   Я не колеблясь сказала:-- Нѣтъ.
   -- Вѣришь ли ты мнѣ? можешь ли вполнѣ на меня положиться, дорогая Эсфирь?
   -- Вполнѣ!
   -- Милая, дорогая дѣвушка! Дай мнѣ руку.
   Онъ взялъ мою руку и, слегка сжимая въ своей, глядѣлъ мнѣ въ лицо своимъ честнымъ, открытымъ взоромъ, тѣмъ взоромъ, къ которому я такъ привыкла, который сразу сдѣлалъ для меня его домъ своимъ и убѣдилъ, что я нахожусь подъ надежной защитой.
   -- Какую перемѣну произвела во мнѣ ты, старушка, съ того зимняго дня, когда я увидѣлъ тебя въ дилижансѣ. Сколько добра сдѣлала ты мнѣ съ тѣхъ поръ!
   -- Ахъ, опекунъ, сколько съ тѣхъ поръ вы для меня сдѣлали!
   -- Вотъ еще! Объ этомъ не стоитъ и вспоминать.
   -- Этого нельзя забыть.
   -- Теперь это надо забыть. Эсфирь, сказалъ онъ кротко, но серьезно.-- Это надо забыть на нѣкоторое время. Ты должна помнить только одно: чтобы ни случилось, я никогда не измѣнюсь къ тебѣ. Можешь ли ты вполнѣ этому повѣрить?
   -- Могу и вѣрю.
   -- Этого довольно, это все, что нужно. Но я не долженъ ловить тебя на словѣ. Я до тѣхъ поръ не напишу того, что собираюсь высказать, пока ты не убѣдишься, что я никогда не измѣнюсь въ отношеніи тебя. Если по зрѣломъ размышленіи ты въ этомъ вполнѣ убѣдишься, то черезъ недѣлю пришли ко мнѣ Чарли "за письмомъ"; но если въ тебѣ останется хотя-бы малѣйшее сомнѣніе, не присылай. Помни: я вѣрю, что въ этомъ, какъ и всегда, ты поступишь по совѣсти. Если въ тебѣ останется хоть капля сомнѣнія относительно этого пункта, не присылай!
   -- Опекунъ, я и теперь уже вполнѣ убѣждена, и такъ же невозможно, чтобъ мое убѣжденіе измѣнилось, какъ невозможно, чтобъ вы измѣнились ко мнѣ. Я пришлю Чарли за письмомъ.
   Онъ пожалъ мнѣ руку и не прибавилъ больше ни слова. Мы оба ни словомъ, ни намекомъ но вспоминали объ этомъ разговорѣ всю недѣлю. Насталъ условленный день. Вечеромъ, придя въ свою комнату, я сказала Чарли:
   -- Поди, постучи въ дверь мистера Джерндайса и скажи, что ты пришла за письмомъ.
   Чарли вышла, я прислушивалась къ ея удаляющимся шагамъ и никогда еще прихотливые корридоры и закоулки стариннаго дома но казались мнѣ такими безконечными, какъ въ этотъ вечеръ. Вотъ она возвращается, переходитъ съ лѣстницы на лѣстницу, поворачиваетъ изъ коридора въ коридоръ и появляется съ письмомъ.
   -- Положи на столъ, Чарли.
   Чарли пополняетъ приказаніе и уходитъ. Письмо передо мною, но я не беру его и думаю о многомъ. Сначала я припомнила свое нерадостное дѣтство, когда я была робкимъ, запуганнымъ ребенкомъ; потомъ перешла къ тому тяжелому времени, когда моя тетка лежала мертвая, съ такимъ суровымъ, холоднымъ лицомъ, а я была совершенно одинокой, несмотря на присутствіе Рахили. Потомъ мнѣ вспомнились тѣ дни, когда все вокругъ меня измѣнилось, точно чудомъ,-- я нашла друзей, меня любили; потомъ первая встрѣча съ дорогой дѣвушкой, въ которой я нашла сестру, скрасившую своей привязанностью мою жизнь. Я вспомнила яркій лучъ, привѣтливо блеснувшій намъ навстрѣчу изъ этихъ самыхъ оконъ въ холодную свѣтлую ночь; я вновь пережила всю свою счастливую жизнь, свою болѣзнь, открытіе тайны. Я думала о томъ, какъ измѣнилась я сама, и о томъ, что никто изъ окружающихъ не измѣнился ко мнѣ. И все это счастіе, освѣтившее мою жизнь, разливалось точно сіяніе отъ одной центральной фигуры -- отъ человѣка, представителемъ котораго было это письмо.
   Я распечатала его и прочла. Оно дышало такой любовью и безкорыстной преданностью, такая забота обо мнѣ сказывалась въ каждомъ словѣ, что мои глаза не разъ застилались слезами, прежде чѣмъ я прочла, но все-таки я прочла, прочла три раза под-рядъ. Я впередъ угадывала содержаніе письма и не ошиблась: онъ спрашивалъ, хочу ли я стать хозяйкой Холоднаго дома.
   Это не было объясненіе въ любви, хотя и выражало глубокую любовь. Письмо было написано такъ, какъ онъ всегда говорилъ со мной; мнѣ казалось, я вижу въ каждой строчкѣ его лицо, его добрый, ласковый взглядъ, слышу его голосъ.
   Онъ обращался ко мнѣ такъ, какъ будто мы обмѣнялись ролями, какъ-будто всѣ благодѣянія исходили отъ меня, а чувства, ими вызванныя, принадлежали ему. Онъ напиралъ на то, что я молода, а онъ прожилъ уже лучшую пору жизни, что онъ былъ въ зрѣлыхъ годахъ, когда я была ребенкомъ, напоминалъ о своихъ сѣдинахъ, просилъ меня все это принять въ соображеніе и серьезно обдумать. Онъ говорилъ, что я ничего не выиграю отъ этого брака, и ничего не потеряю, отвергнувъ его; что новыя узы не могутъ увеличить той нѣжной привязанности, которую онъ ко мнѣ питаетъ, и каково бы ни было мое рѣшеніе, по его мнѣнію оно будетъ именно такимъ, какое нужно.
   Послѣ нашего разговора онъ еще обдумывалъ этотъ шагъ и рѣшился на него хотя бы только за тѣмъ, чтобъ показать мнѣ на такомъ, довольно жалкомъ примѣрѣ, что на свѣтѣ есть люди, готовые съ радостью опровергнуть зловѣщее пророчество, омрачившее мое дѣтство. О счастьи, которымъ я одарю его, онъ не хочетъ говорить: я и сама должна всегда помнить, что не я ему обязана, а онъ мой неоплатный должникъ.
   Часто думая о будущемъ, предвидя, что скоро настанетъ время, когда Ада, близкая къ совершеннолѣтію, захочетъ оставить паръ, что строи нашей жизни измѣнится, онъ сталъ привыкать къ мысли о томъ предложеніи, которое мнѣ теперь дѣлаетъ. Если я чувствую, что могу дать ему драгоцѣннѣйшее право стать моимъ покровителемъ, если я почувствую, что буду счастлива, сдѣлавшись подругою его послѣднихъ лѣтъ, привязанность къ которой убьетъ въ немъ только смерть, -- если я это почувствую и скажу ему объ этомъ, то даже тогда онъ не будетъ считать меня связанной своимъ словомъ. Письмо это такъ неожиданно для меня, что я должна имѣть время хорошенько его обдумать, прежде чѣмъ сдѣлаю окончательный шагъ.
   Въ заключеніе онъ просилъ, что бы я ни рѣшила, ничего не измѣнять въ нашихъ прежнихъ отношеніяхъ, и желалъ сохранить за собой прежнее имя, которымъ я привыкла его звать; что же касается до маленькой ключицы, милой ворчуньи, она всегда удержитъ за собою прежнее мѣсто въ его сердцѣ.
   Такова была сущность письма. Оно было написано съ такимъ благородствомъ и безпристрастіемъ, какъ будто мистеръ Джерндайсъ былъ въ самомъ дѣлѣ мой опекунъ, взявшійся передать своей воспитанницѣ предложеніе своего друга и обязанный безкорыстно обсудить его во всѣхъ подробностяхъ.
   Но онъ ни словомъ не намекалъ на то, что давно уже думалъ объ этомъ предложеніи, но не дѣлалъ его раньше, когда я была красива,-- что продолжалъ любить меня по прежнему, несмотря на то, что мое лицо обезображено и не представляетъ ни для кого привлекательности.
   Онъ не намекалъ, что открытіе тайны моего рожденія не поколебало его привязанности. Чѣмъ больше я нуждалась въ поддержкѣ вѣрнаго друга, тѣмъ больше я могла разсчитывать на него; его великодушіе перевѣсило и мое безобразіе, и мое позорное наслѣдство. На это онъ не намекалъ.
   Но я знала это. Его предложеніе было вѣнцомъ тѣхъ неисчислимыхъ благодѣяній, которыми я была осыпана, и я знала, что мнѣ дѣлать. Посвятивъ свою жизнь его счастью, я все еще недостаточно отблагодарю его.
   И однакожъ, прочитавъ письмо, я заплакала, не только отъ избытка сердца, не только отъ неожиданности перспективы, которая открывалась передо мной, -- потому что все-таки это была неожиданность, хотя я и предчувствовала содержаніе письма; нѣтъ, я плакала такъ, какъ-будто утратила что-то дорогое, чего не умѣла назвать, о чемъ не имѣла яснаго представленія. Я была очень счастлива, благодарна, полна радостныхъ упованій, но все-таки я плакала.
   Я подошла къ своему старому зеркалу: глаза у меня были красные и распухшіе.
   "Неужели это ты, Эсфирь?" упрекнула я себя и чуть было опять не заплакала, но удержалась.
   "Ну, теперь ты станешь опять похожа на ту, какою была, когда твои глаза утѣшили тебя въ потерѣ красоты", сказала я, принимаясь распускать волосы. "Когда ты будешь хозяйкой Холоднаго дома, ты должна быть весела, какъ птичка. И отчего тебѣ не быть веселой? Начни же теперь".
   Распустивъ волосы, я опять подошла къ зеркалу уже совсѣмъ спокойная; изрѣдка только подступали рыданія оттого, что я не могла сразу успокоиться, но больше я уже не плакала.
   "Теперь, Эсфирь, ты счастлива на всю жизнь: счастлива потому, что окружена дорогими лицами; счастлива потому, что остаешься въ миломъ старомъ домѣ; счастлива потому, что имѣешь возможность дѣлать добро; счастлива потому, что обладаешь незаслуженной любовью лучшаго изъ людей"!
   "Что бы я почувствовала, что было бы со мною, еслибъ опекунъ женился на другой?" подумала я; "тогда бы дѣйствительно мое положеніе измѣнилось". И мнѣ такъ живо представилось, какою печальной стала бы тогда моя жизнь, что я схватила свои ключи и поцѣловала ихъ, прежде чѣмъ уложить въ корзиночку.
   Причесываясь на ночь передъ зеркаломъ, я размышляла о томъ, какъ часто я повторяла себѣ прежде, что мое безобразіе и обстоятельства моего рожденія могутъ побудить меня лишь къ тому, чтобы быть дѣятельной, полезной, терпѣливой, служить другимъ, не помышляя о себѣ. И я сказала себѣ: "Какъ тебѣ не стыдно, Эсфирь! Нашла время унывать и плакать! Для твоихъ слезъ не можетъ служить оправданіемъ новость и неожиданность этого предложенія; если ты сама не думала быть когда нибудь хозяйкой Холоднаго дома, то другіе думали за тебя. Помнишь, какъ еще тогда, когда не было этихъ рябинъ, мистрисъ Вудкортъ предсказала тебѣ это..."
   Должно быть произнесенное имя напомнило мнѣ ихъ... высохшіе остатки цвѣтовъ... Теперь ихъ лучше уничтожить, эти засохшіе цвѣты, хотя они всего лишь воспоминаніе о невозвратномъ прошломъ; да, лучше ихъ уничтожить.
   Книга, въ которой они лежали, была въ сосѣдней комнатѣ, нашей общей гостиной, примыкавшей къ комнатѣ Ады. Я пошла туда со свѣчой, достала цвѣты и, увидавъ въ открытую дверь мою милочку спящей, прокралась и тихонько поцѣловала ее. Что за непростительная слабость,-- слеза скатилась изъ моихъ глазъ на ея прелестное личико,-- о чемъ мнѣ было плакать!
   А когда я приложила увядшіе, блѣдные цвѣты къ ея губамъ,-- развѣ это не было еще болѣе непростительной слабостью! Я думала о любви къ Ричарду, хотя что же тутъ было общаго съ этими цвѣтами? Я вернулась въ комнату, поднесла ихъ свѣчѣ, и черезъ мгновеніе они обратились въ пепелъ.
   Когда на другое утро я сошла къ завтраку, то нашла опекуна такимъ же, какъ всегда: тотъ же открытый, прямодушный взглядъ, та же простота въ каждомъ движеніи! я тоже держалась, какъ всегда, или по крайней мѣрѣ такъ мнѣ казалось. Впродолженіи дня нѣсколько разъ случалось, что мы оставались вдвоемъ, и я думала, вотъ онъ сейчасъ заговоритъ о письмѣ. Но онъ молчалъ.
   Такъ было и на слѣдующій день, такъ прошла почти недѣля; я все ждала, чтх" онъ спроситъ о письмѣ, но онъ не спрашивалъ. Можетъ быть онъ ждетъ отвѣтнаго письма, съ безпокойствомъ думала я, и не разъ, запершись вечеромъ у себя, пыталась писать, но меня не удовлетворяло то, что выходило изъ подъ моего пера. "Подожду еще день",-- говорила я себѣ каждый вечеръ, и прождала еще семь дней, а онъ все не заговаривалъ.
   Наконецъ какъ то разъ мы втроемъ собирались идти гулять,-- мистеръ Скимполь уже уѣхалъ отъ насъ; я сошла внизъ прежде Ады. Опекунъ былъ въ гостиной и смотрѣлъ въ окно; услышавъ мои шаги, онъ обернулся и сказалъ, улыбаясь:-- Ахъ, это ты, старушка!-- и опять повернулся къ окну.
   Я рѣшила поговорить съ нимъ теперь -- я нарочно поторопилась одѣться и прійти сюда.
   -- Опекунъ, сказала я немного дрожащимъ голосомъ, -- когда вы хотите получить отвѣтъ на письмо, за которымъ приходила Чарли?
   -- Когда онъ будетъ готовъ, дорогая Эсфирь.
   -- Онъ уже готовъ.
   -- Его принесетъ Чарли? спросилъ онъ шутливо.
   -- Нѣтъ, опекунъ, я сама принесла.
   И обвивъ руками его шею, я поцѣловала его. Онъ спросилъ:
   -- Это -- хозяйка Холоднаго дома?
   Я сказала:-- Да.
   Но наши отношенія ни въ чемъ не измѣнились, когда пришла Ада, мы отправились гулять и я ничего не сказала даже ей.
   

ГЛАВА XIV.
Залогъ.

   Однажды утромъ, кончивъ возню по хозяйству, я нагуливалась по саду вдвоемъ съ Адой; случайно обернувшись къ дому, я замѣтила входящую въ дверь длинную, худую фигуру, въ которой признала мистера Вольса. Ада только что говорила мнѣ о своихъ надеждахъ на то, что Ричардъ охладѣетъ къ процессу именно оттого, что такъ ревностно за него взялся; поэтому, чтобъ не огорчать ее, я ничего не сказала о видѣнной мною фигурѣ.
   Вскорѣ въ саду появилась Чарли; продираясь сквозь кусты и перепрыгивая черезъ грядки, она кричала!
   -- Миссъ, извольте идти, васъ зоветъ мистеръ Джерндайсъ.
   У Чарли была одна особенность: если ей давали порученіе, она вмѣняла себѣ въ обязанность какъ можно скорѣе передать его тому, до кого оно касалось; поэтому и теперь она стала кричать, чтобъ я "изволила идти", когда я еще не могла ее услышать, и накричалась до хрипоты.
   Я сказала Адѣ, что сейчасъ вернусь, и пошла за Чарли. По дорогѣ я спросила ее, нѣтъ-ли кого-нибудь у мистера Джерндайса. Чарли,-- грамматика которой, должна признаться къ своему стыду, дѣлала мало чести моему педагогическому таланту, отвѣчала:
   -- Есть, миссъ, джентльменъ, что еще былъ въ деревнѣ у мистера Ричарда.
   Трудно найти двухъ людей, представляющихъ такой полный контрастъ, какъ мой опекунъ и мистеръ Вольсъ, -- подумала я, увидѣвъ ихъ сидящими за столомъ другъ противъ друга. Одинъ -- душа на распашку, другой -- сама скрытность; одинъ -- плотный, широкоплечій, другой сутоловатый, тощій; у одного звучный громкій голосъ, другой, когда говоритъ, похожъ на безгласную рыбу, разѣвающую пасть.
   -- Кажется ты знаешь мистера Вольса, дорогая Эсфирь, сказалъ опекунъ (и не особенно любезно должна сознаться).
   Мистеръ Вольсъ приподнялся и опять сѣлъ; онъ былъ совершенно такимъ же, какимъ я видѣла его рядомъ съ Ричардомъ въ гигѣ: застегнутъ на всѣ пуговицы, облеченъ въ черныя перчатки, съ тою разницей, что теперь, за отсутствіемъ Ричарда, взоръ его былъ устремленъ въ пространство.
   Опекунъ продолжалъ, глядя на эту черную фигуру такъ, какъ будто это была какая-нибудь зловѣщая птица:
   -- Мистеръ Вольсъ принесъ дурныя вѣсти о нашемъ несчастномъ Рикѣ.
   Онъ сдѣлалъ замѣтное, удареніе на словѣ "несчастный", какъ бы желая показать, что мистеръ Вольсъ отчасти виноватъ въ несчастіяхъ Ричарда.
   Я сѣла между ними. Мистеръ Вольсъ сохранялъ полнѣйшую неподвижность, только тихонько ковырялъ своей черной лапой одинъ изъ красныхъ прыщиковъ на своемъ желтомъ лицѣ.
   -- Такъ какъ вы съ Рикомъ большіе друзья, то я хотѣлъ знать твое мнѣніе. Будьте добры, мистеръ Вольсъ, разскажите ей.
   -- Я уже имѣлъ честь докладывать мистеру Джерндайсу, миссъ Соммерсонъ, что мнѣ, какъ юридическому совѣтнику мистера Карстона, извѣстны стѣсненныя обстоятельства, въ которыхъ онъ находится въ настоящее время. Его положеніе затруднительно вслѣдствіе свойства выданныхъ имъ долговыхъ обязательствъ, которыя подлежатъ безотлагательной уплатѣ; должная имъ сумма не особенно велика, но при его денежныхъ средствахъ ему трудно собрать и уплатить даже таковую. Я много разъ отклонялъ грозившую ему бѣду, но всему есть границы, и теперь мы ихъ перешли. Чтобъ избавить мистера Карстона отъ непріятностей, я часто расплачивался изъ собственнаго кармана, но мнѣ необходимо вернуть выданныя много деньги,-- я далеко не капиталистъ, служу единственной опорой престарѣлаго родителя въ Таунтонской долинѣ и кромѣ того стараюсь обезпечить будущность трехъ любимыхъ дочерей. Положеніе мистера Карстона таково, что я опасаюсь, не будетъ ли онъ вынужденъ продать свой патентъ; во всякомъ случаѣ я счелъ необходимымъ довести объ этомъ до свѣдѣнія его родныхъ.
   Наступило молчаніе, если можно такъ выразиться, потому что, когда говорилъ мистеръ Вольсъ, его глухой голосъ почти не нарушалъ безмолвія.
   Мистеръ Вольсъ, смотрѣвшій во время своей рѣчи на меня, теперь опять вперилъ взоръ въ пространство.
   -- Подумай, что будетъ съ бѣднымъ малымъ, когда онъ лишится послѣдняго ресурса? сказалъ опекунъ.-- А что я могу подѣлать! Ты знаешь его, Эсфирь, онъ теперь ни за что въ мірѣ не приметъ помощи отъ меня. Предложить помощь или даже намекнуть ему объ этомъ, только раздражить его еще больше.
   Мистеръ Вольсъ снова обратился ко мнѣ:
   -- Замѣчаніе мистера Джерндайса совершенно справедливо, это вопросъ трудный. Я рѣшительно не вижу, какъ выйти изъ затрудненія, и не могу посовѣтовать, что дѣлать.-- Не съ этой цѣлью я и явился сюда. Цѣль моего посѣщенія -- сообщить вамъ въ конфиденціальной бесѣдѣ о положеніи дѣлъ, чтобъ не было потомъ нареканій и упрековъ, что я не дѣйствовалъ открыто. Откровенность въ дѣлахъ мой принципъ, я желаю оставить послѣ себя доброе имя. Если бы я принялъ въ соображеніе только свои интересы и заговорилъ бы о нихъ съ мистеромъ Карстовомъ, меня бы не было здѣсь, какъ вы и сами конечно знаете, ибо онъ бы этому воспротивился. Мое посѣщеніе не имѣетъ офиціальнаго характера, я явился въ качествѣ частнаго лица, заинтересованнаго въ этомъ дѣлѣ только какъ членъ общества, какъ сынъ и какъ отецъ семейства, закончилъ мистеръ Вольсъ.
   Намъ казалось, что мистеръ Вольсъ говоритъ правду, указывая на то, что его побуждало сообщить намъ о положеніи Ричарда лишь сознаніе лежащей на немъ отвѣтственности. Все, что я могла придумать, это поѣхать въ Диль, гдѣ тогда стоялъ полкъ Рачарда, повидаться съ нимъ и попытаться, насколько возможно, отвратить отъ него грозящую опасность. Я не стала совѣтоваться съ мистеромъ Вольсомъ, а шепотомъ сообщила свой планъ опекуну, пока мистеръ Вольсъ грѣлъ у камина свою худобу и траурныя перчатки.
   Опекунъ боялся, что меня утомитъ эта поѣздка, но такъ какъ болѣе основательныхъ возраженій у него не нашлось, то мнѣ удалось получить его согласіе, и тогда уже мой проектъ былъ представленъ на разсмотрѣніе мистера Вольса.
   -- Сэръ, миссъ Соммерсонъ увидится съ мистеромъ Карстовомъ, сказалъ опекунъ.-- Мы надѣемся, что его положеніе еще поправимо. Не позволите ли предложить вамъ чѣмъ-нибудь подкрѣпиться послѣ дороги?
   -- Весьма благодаренъ, мистеръ Джерндайсъ, сказалъ Вольсъ, простирая впередъ свою черную лапу, чтобъ помѣшать опекуну позвонить.-- Весьма благодаренъ, но долженъ отказаться. У меня разстроенное пищевареніе и плохой аппетитъ: если я съѣмъ что-нибудь сытное въ эту пору дня, не знаю, какія могутъ быть послѣдствія. Теперь, когда я откровенно передалъ вамъ все, позвольте попросить у васъ разрѣшенія распроститься.
   -- Ахъ, когда-то и вамъ и намъ удастся распроститься съ этимъ процессомъ, который привелъ васъ сюда! сказалъ опекунъ съ горечью.
   Мистеръ Вольсъ склонилъ голову на бокъ; онъ стоялъ у камина и черная краска, которая пропитывала его насквозь, теперь испарялась, распространяя далеко не пріятное благоуханіе.
   -- Мы скромные труженики, честолюбіе которыхъ заключается лишь въ томъ, чтобъ составить себѣ репутацію солидности; мы только и можемъ, что налегать изо всѣхъ силъ на колесо юридической машины, и мы это дѣлаемъ, сэръ, по крайней мѣрѣ я это дѣлаю и, не желая дурно думать о своихъ собратахъ по профессіи, полагаю, что и они дѣлаютъ то же. Миссъ, надѣюсь вы не забудете что не слѣдуетъ упоминать моего имени при вашемъ свиданіи съ мистеромъ Карстовомъ?
   Я обѣщала не забыть.
   -- Весьма обяжете; имѣю честь кланяться. Мистеръ Джерндайсъ, имѣю честь кланяться, сэръ.
   Мистеръ Вольсъ дотронулся до моихъ пальцевъ черной перчаткой (мнѣ почти не вѣрилось, что она облекаетъ живое тѣло), потомъ прикоснулся къ рукѣ опекуна, и длинная тощая фигура исчезла. Мнѣ представилось, какъ въ этотъ солнечный день онъ ѣдетъ отъ насъ въ Лондонъ на верху омнибуса и по пути замораживаетъ даже зерна въ нѣдрахъ земли.
   Нельзя было не разсказать Адѣ, куда я ѣду и зачѣмъ; она очень встревожилась и огорчилась, но въ ея преданномъ сердечкѣ не нашлось для Ричарда никакихъ иныхъ словъ, кромѣ сожалѣній и оправданій. Побуждаемая любовью, -- бѣдная дѣвушка не переставала его любить!-- она написала ему длинное письмо, которое и вручила мнѣ.
   Чарли должна была сопровождать меня въ эту поѣздку, хотя это было совершенно излишнимъ и я охотно оставила бы ее дома. Добравшись до Лондона, мы заняли два мѣста въ почтовой каретѣ и, выѣхавъ въ тотъ часъ, когда обыкновенно ложились спать, покатили къ морю въ сторону Кента.
   Намъ пришлось ѣхать всю ночь, но такъ какъ мы вдвоемъ занимали цѣлую карету, то расположились довольно удобно. Я испытывала то, что, вѣроятно, испытывали бы многіе на моемъ мѣстѣ: переходила отъ надежды къ унынію: то мнѣ казалось, что изъ моей поѣздки выйдетъ толкъ, что съ моей стороны это самый разумный поступокъ, какой я могла сдѣлать; то являлись сомнѣнія, и я начинала дивиться себѣ самой, какъ я могла ожидать отъ нея какихъ-нибудь полезныхъ результатовъ. Какимъ-то я найду Ричарда, что скажу ему, что онъ скажетъ мнѣ -- эти вопросы занимали меня всю ночь и я рѣшала ихъ то такъ, то иначе, смотря по настроенію духа, а колеса всю ночь выстукивали все тотъ же припѣвъ, заставлявшій меня почему-то вспоминать о письмѣ опекуна.
   Наконецъ мы въѣхали въ узкія улицы Диля, очень печальныя въ это сырое, туманное утро.
   Я никогда не видѣла ничего унылѣе этой длинной плоской набережной съ немногими безпорядочно разбросанными деревянными и каменными домами, загроможденной навѣсами, мачтами со снастями и блоками, кабестанами, лодками, и этихъ песчаныхъ пустырей, заросшихъ травою и водорослями. Море тяжело волновалось подъ густой пеленой сѣдого тумана, не видно было ни одной живой души, кромѣ работающихъ спозаранку канатчиковъ; съ головы до ногъ обмотанные паклей, они имѣли такой видъ, точно жизнь имъ совсѣмъ опротивѣла и они рѣшились скрутить себя въ веревку.
   Но когда мы очутились въ теплой комнатѣ прекрасной гостинницы и, умывшись и переодѣвшись, усѣлись за ранній завтракъ (такъ какъ ложиться спать было уже поздно) въ маленькой комнаткѣ, напоминавшей корабельную каюту и потому несказанно восхищавшей Чарли, тогда Диль показался намъ веселѣе. Туманъ раздвинулся, точно занавѣсъ, и показалось безчисленное множество кораблей, о близости которыхъ мы раньше и не подозрѣвали; по помню ужъ, сколько кораблей, по словамъ слуги, стояло тогда въ гавани, -- нѣкоторые были огромныхъ размѣровъ, особенно одинъ корабль Индійской компаніи, только что пришедшій.
   Когда солнце прорвалось сквозь облака, посеребрило мѣстами темную, поверхность моря и прихотливо освѣтило эти корабли; когда на нихъ закипѣла жизнь и движеніе, когда вокругъ нихъ суетливо засновали лодки,-- все вмѣстѣ представило очень красивую картину.
   Насъ особенно интересовалъ окруженный множествомъ лодокъ огромный великанъ, пришедшій сегодня въ ночь изъ Индіи; мы думали о томъ, какъ счастливы тѣ, кто на немъ вернулся на родину. Чарли засыпала меня вопросами о путешествіяхъ, о жаркой Индіи съ ея тиграми и змѣями; такъ какъ эти вещи интересовали ее и удерживались въ ея памяти лучше, чѣмъ грамматика, то я поспѣшила удовлетворить ея любопытству. Я разсказала ей, что бываютъ кораблекрушенія и случается, что путешественниковъ выбрасываетъ на необитаемыя скалы, что находчивость и мужество одного спасаютъ иногда всѣхъ; и на вопросъ Чарли, какъ это можетъ случиться, я разсказала ей все, что нѣкогда узнала изъ газетной статьи.
   Я хотѣла послать Ричарду записку съ увѣдомленіемъ о своемъ пріѣздѣ, по потомъ подумала, что лучше явиться безъ предупрежденій. Я не знала навѣрное, удастся ли мнѣ до него добраться, такъ какъ онъ жилъ въ казармахъ; на всякій случай мы отправились на рекогносцировку. Заглянувъ въ казарменный дворъ, пустынный въ этотъ утренній часъ, я увидѣла у входа въ караульню сержанта и освѣдомилась у него, гдѣ живетъ мистеръ Карстовъ; онъ далъ мнѣ проводника, который повелъ насъ по какимъ-то истертымъ лѣстницамъ и наконецъ постучался у одной двери.
   -- Что надо? раздался изнутри голосъ Ричарда.
   Оставивъ Чарли въ коридорѣ, я подошла къ полуоткрытой двери и сказала:
   -- Можно войти, Ричардъ? Это я, ворчунья.
   На полу комнаты были разбросаны въ страшномъ безпорядкѣ чемоданы, платья, футляры, книги сапоги, щетки; самъ Ричардъ въ статскомъ платьѣ писалъ у стола нечесаный, полуодѣтый; его дикій видъ вполнѣ гармонировалъ со всей окружающей обстановкой.
   Все это я разсмотрѣла уже потомъ. Придя въ себя послѣ перваго изумленія, Ричардъ радостно меня обнялъ, усадилъ и осыпалъ самыми искренними привѣтствіями. Милый Ричардъ! со мной онъ былъ всегда тотъ же. До самаго конца онъ встрѣчалъ меня съ прежней веселой лаской, всегда напоминавшей мнѣ его раннюю счастлувую юность.
   -- Силы небесныя, старушка! Какимъ вѣтромъ васъ занесло? Вотъ не ожидалъ! Что-нибудь случилось! Ада здорова?
   -- Совершенно здорова, хорошѣетъ съ каждымъ днемъ.
   -- Ахъ, бѣдная Ада! проговорилъ онъ.-- Я тольчо что писалъ вамъ, Эсфирь.
   Какой измученный растерянный видъ былъ у этого красиваго цвѣтущаго юноши, когда, безпомощно откинувшись назадъ, онъ комкалъ въ рукѣ мелко исписанный листъ бумаги.
   -- Вы трудились надъ этимъ длиннымъ письмомъ за тѣмъ, чтобъ я его даже не прочла?
   -- Ахъ, дорогая, отвѣчалъ онъ съ безнадежнымъ жестомъ,-- развѣ ужъ одинъ видъ этой комнаты не говоритъ вамъ о томъ, что здѣсь все кончено.
   Я стала убѣждать его не падать духомъ и сказала, что, узнавъ случайно о его затруднительномъ положеніи, пріѣхала, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ пообдумать, какъ лучше поступить.
   -- Это похоже на васъ, Эсфирь, только тутъ вы ничѣмъ не поможете,-- это ужъ не похоже на васъ, сказалъ онъ съ печальной улыбкой.-- Я вышелъ въ отставку и сегодня уѣзжаю; всѣ затрудненія уладились продажей моего патента. Ну, что прошло, то быльемъ поросло. И служба по-боку, туда же, за остальнымъ! Теперь, перебравъ всѣ свѣтскія профессіи, мнѣ остается только поступить въ духовное званіе.
   -- Ричардъ, неужели ничего нельзя поправить? попыталась я возразить.
   -- Нельзя, Эсфирь. Я такъ близокъ къ позору, что мое начальство очень охотно обойдется безъ меня. И они правы,-- помимо долговъ, и кредиторовъ и тому подобныхъ прелестей, я самъ по себѣ не гожусь для этой службы. У меня только одно на умѣ,-- то, чему я отдался всѣмъ сердцемъ и душой. Еслибы этотъ мыльный пузырь не лопнулъ теперь, развѣ я могъ остаться въ полку? продолжалъ онъ, съ ожесточеніемъ разрывая свое письмо на мелкія части.-- Мнѣ пришлось бы уѣхать, а развѣ я могу уѣхать! Какъ могу я уѣхать, когда по опыту знаю, что нельзя довѣряться даже Вольсу, если не стоишь надъ нимъ!
   Должно быть, по моему лицу онъ угадалъ, что я хочу сказать, потому что, взявъ мою руку, которая лежала у него на плечѣ, закрылъ ею мой ротъ.
   -- Нѣтъ, госпожа ворчунья, запрещаю! Нельзя касаться двухъ предметовъ: первый -- Джонъ Джерндайсъ, второй -- вы сами знаете. Зовите это безуміемъ, но я не могу отъ него излечиться, ничто мнѣ не поможетъ. Но это вовсе не безуміе, а единственная цѣль въ жизни, которая мнѣ остается. Жаль, что и прежде я далъ себя убѣдить свернуть съ этой дорога. Бросить ее, потративъ столько времени, переживъ столько тревогъ и мученій,-- умно, очень умно! Нѣкоторые люди очень бы этого желали, но я никогда не доставлю имъ этого удовольствія.
   При томъ настроеніи, въ которомъ онъ находился, я сочла за лучшее не противорѣчить ему, чтобъ не раздражить его еще больше; я достала письмо Ады и вложила ему въ руку.
   -- Я долженъ прочесть его теперь? спросилъ онъ.
   Я кивнула головой; онъ положилъ письмо на столъ, подперъ голову рукою и началъ читать. Прочтя нѣсколько строкъ, онъ опустилъ голову на, обѣ руки, чтобъ спрятать отъ меня свое лицо; потомъ всталъ, подошелъ съ письмомъ къ окну, какъ будто у стола было плохо видно, и продолжалъ читать тамъ, повернувшись ко мнѣ спиною. Сложивъ письмо, онъ еще нѣсколько минутъ простоялъ у окна, и когда наконецъ вернулся на прежнее мѣсто, я замѣтила слезы въ его глазахъ.
   -- Вамъ, конечно, извѣстно, о чемъ она пишетъ? спросилъ онъ меня разстроганнымъ голосомъ и поцѣловалъ письмо.
   -- Да, Ричардъ.
   -- Предлагаетъ мнѣ свое маленькое состояніе, которое скоро получитъ въ свое распоряженіе, ровно столько, сколько я уже истратилъ, продолжалъ онъ, постукивая ногой объ полъ,-- проситъ меня взять его, расплатиться съ долгами и остаться на службѣ.
   -- Ваше спокойствіе для нея дороже всего. Да, Ричардъ, у нея благородное сердце.
   -- Ахъ, я хотѣлъ бы умереть!
   Онъ опять подошелъ къ окну и склонилъ голову на руку; мнѣ тяжело было видѣть его такимъ, но я не прерывала молчанія, надѣясь, что горе сдѣлаетъ его болѣе уступчивымъ; по своей неопытности я никакъ не ожидала, что его волненіе разразится взрывомъ негодованія.
   -- И такое-то сердце старается отнять у меня Джонъ Джерндайсъ! И безцѣнная дѣвушка дѣлаетъ мнѣ свое великодушное предложеніе изъ дома этого самаго Джона Джерндайса и съ его великодушнаго соизволенія и поощренія! Новая попытка подкупить меня!
   -- Ричардъ, стыдитесь! воскликнула я подымаясь съ мѣста.-- Я не хочу слышать отъ васъ такихъ недостойныхъ клеветъ!
   Въ первый разъ въ жизни я разсердилась на него. Но когда я увидѣла его измученное лицо и эти жалкіе, умоляющіе глава, мой гнѣвъ мгновенно растаялъ и, положивъ руку ему на плечо, я сказала:
   -- Пожалуйста, Ричардъ, не говорите со мной этимъ тономъ
   Ричардъ объявилъ, что онъ кругомъ виноватъ, и усердно просилъ у меня прощенія. Я принудила себя ему улыбнуться, но не могла сразу успокоиться послѣ своей спышки и вся дрожала. Ричардъ сѣлъ около меня и возобновилъ прежній разговоръ.
   -- Припять это предложеніе,-- пожалуйста, простите меня, Эсфирь, я очень сожалѣю, что разсердилъ васъ,-- принять предложеніе моей безцѣнной кузины, само собою разумѣется, невозможно. Да и помимо того, я могу показать вамъ бумаги, которыя васъ убѣдятъ, что все кончено -- я навсегда разпростился съ краснымъ мундиромъ. Но среди всѣхъ моихъ огорченій и тревогъ меня все-таки утѣшаетъ мысль, что я охраняю интересы Ады, занимаясь преслѣдованіемъ своихъ. Вольсъ, приводя въ дѣйствіе машину, работаетъ благодареніе Богу, столько же для Ады, сколько и для меня.
   Надежда освѣтила его лицо, но меня это только еще больше огорчило.
   Ричардъ продолжалъ въ какомъ-то экстазѣ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, еслибы даже мнѣ принадлежало маленькое состояніе Ады, я не употребилъ бы ни одного фартинга на то, чтобъ остаться на службѣ, для которой я не созданъ, которая мнѣ надоѣла и нисколько меня не интересуетъ. Я употребилъ бы его туда, гдѣ ставка крупнѣе, гдѣ Ада могла бы выиграть больше. Не тревожьтесь обо мнѣ! У меня на умѣ только одно -- наше дѣло, я буду работать надъ нимъ, вмѣстѣ съ Вольсомъ. Совсѣмъ безъ средствъ я не останусь: продавъ патентъ, я буду въ состояніи развязаться съ ростовщиками, которые теперь хотятъ получить все сполна, тогда же, какъ говоритъ Вольсъ, я могу войти съ ними въ сдѣлку и въ мою пользу очистится кое-что. Но довольно объ этомъ. Вы должны передать отъ меня письмо Адѣ, дорогая Эсфирь, и увѣрить ее и себя, что не все погибло и я еще не разоренъ.
   Не стану пересказывать того, что я говорила, ибо это мало интересно; всякій догадается, что въ моихъ словахъ не могло быть ничего особенно умнаго. Могу только сказать, что они шли прямо отъ сердца; онъ слушалъ меня терпѣливо и видимо былъ разтроганъ. Я видѣла, что теперь безполезно касаться тѣхъ двухъ предметовъ, о которыхъ онъ запретилъ мнѣ говорить; я убѣдилась въ справедливости замѣчанія опекуна, что мы только вредимъ Ричарду, пытаясь переубѣдить его, и лучше, предоставить его самому себѣ.
   Поэтому я ограничилась тѣмъ, что попросила у него доказательствъ, которыми онъ обѣщалъ убѣдить меня, что дѣйствительно все кончено (я все еще думала, что ему только такъ кажется). Онъ немедленно показалъ мнѣ бумаги, изъ которыхъ было ясно, что онъ вышелъ въ отставку; изъ его словъ я пришла къ заключенію, что у мистера Вольса есть копіи этихъ бумагъ и что Ричардъ не сдѣлалъ ни одного шага безъ совѣта своего стряпчаго.
   И такъ, какіе же результаты моей поѣздки въ Диль? Я удостовѣрилась въ участіи мистера Вольса, передала письмо Ады, а теперь довезу Ричарда до Лондона. Какъ ни грустно это было, но приходилось признать, что больше я ничего не могу сдѣлать. Я рѣшила вернуться въ гостинницу и дожидаться тамъ, пока Ричардъ соберется въ дорогу; онъ набросилъ плащъ и проводилъ меня до воротъ.
   Мы съ Чарли пошли по набережной. Въ одномъ мѣстѣ толпа народа окружала нѣсколькихъ флотскихъ офицеровъ, которые высаживались съ шлюпки на берегъ. По тому интересу, съ которымъ къ нимъ относились, я подумала, что они, должно быть, съ индійскаго корабля, и мы съ Чарли остановились, чтобъ взглянуть на нихъ. Они шли медленно, добродушно разговаривая съ окружавшей толпой и переговариваясь между собою; взгляды, которые они бросали вокругъ, показывали, какъ ихъ радуетъ возвращеніе на родппу.
   -- Чарли, Чарли, пойдемъ скорѣй!
   И я такъ быстро пошла впередъ, что моя служаночка едва могла за мною поспѣвать. Я перевела духъ не раньше, какъ очутившись въ нашей комнаткѣ-каюткѣ, и тогда только могла поразмыслить, стоило ли мнѣ бѣжать. Въ одномъ изъ загорѣлыхъ лицъ я узнала Аллана Вудкорта и испугалась, что и онъ меня узнаетъ и увидитъ мое обезображенное лицо. Я не приготовилась еще къ этой встрѣчѣ и мужество оставило меня.
   "Этого не должно быть, сказала я себѣ,-- это лишено всякаго смысла. Съ чего тебѣ приходить въ такое отчаяніе, ты не хуже и не лучше, чѣмъ была въ послѣднее время. Гдѣ же твоя рѣшимость, Эсфирь, призови ее, призови!"
   Я вся дрожала, металась по комнатѣ и долго не могла успокоиться; наконецъ, къ моей радости, я овладѣла собой.
   Офицеры вошли въ гостинницу, я слышала, какъ они болтали, подымаясь по лѣстницѣ, и среди другихъ голосовъ узнала голосъ мистера Вудкорта.
   Для меня было большимъ облегченіемъ уѣхать домой такъ, чтобъ онъ не подозрѣвалъ о моемъ присутствіи, но я рѣшилась сдѣлать иначе.
   "Нѣтъ, моя милая, нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ!"
   Я подняла наполовину вуаль, т. е., вѣрнѣе сказать опустила на половину, хотя это, впрочемъ не важно, и послала ему свою карточку, написавъ на ней, что случайно нахожусь здѣсь съ мистеромъ Карстовомъ.
   Мистеръ Вудкортъ сейчасъ же пришелъ. Я сказала ему, что очень рада одной изъ первыхъ поздравить его съ прибытіемъ въ Англію. Я видѣла, какъ онъ опечалился, взглянувъ на меня: онъ жалѣлъ меня.
   -- Вы потерпѣли кораблекрушеніе и чуть не погибли съ тѣхъ поръ, какъ покинули родину, мистеръ Вудкортъ, но едва ли можно назвать несчастіемъ случай, который далъ вамъ возможность принести столько добра и показать столько мужества. Мы съ горячимъ интере а готовымъ осчастливить его нѣжную привязанность. Въ случаѣ моего рѣшенія, или въ случаѣ моего отказа, онъ желалъ бы остаться ко мнѣ въ тѣхъ же самыхъ отношеніяхъ, въ какихъ онъ былъ прежде. Что жъ касается до тётушки Дердонъ, до маленькой старушки, то онъ былъ увѣренъ, что она останется неизмѣнною.
   Таково было содержаніе письма, исполненнаго строгимъ достоинствомъ. Въ немъ опекунъ мой выражался, какъ безпристрастное отвѣтственное лицо, излагавшее предложеніе друга, за котораго ходатайство валъ.
   Онъ ничего не говорилъ мнѣ о моей измѣнившейся наружности, о моемъ таинственномъ происхожденіи, но я поняла его, я видѣла его великодушіе, я чувствовала, что онъ готовъ оказать мнѣ полную опору, хотя и извѣстенъ ему позоръ моего рожденія и хотя болѣзнь обезобразила меня. Я чувствовала, что обязана посвятить всю жизнь мою для его счастія
   Но все-таки я плакала горько, все-таки мнѣ казалось, что оторвалось отъ моего сердца что-то, что я понесла какую-то утрату, которой я не понимала ясно и для которой не могла прибрать никакого имени. Я была счастлива, была благодарна, была полна свѣтлыхъ надеждъ, но все-таки плакала горько, горько!
   Мало-по-малу я подошла къ зеркалу: глаза мои опухли и были красны. "Эсѳирь, Эсѳирь, сказала а себѣ:-- ужели это ты?" и снова слезы готовы были брызнуть изъ глазъ, но я удержала ихъ.
   "Вотъ такъ, такъ, Эсѳирь, говорила я, распуская свои волосы: -- ты, будущая хозяйка Холоднаго Дома, должна быть весела какъ птичка. Разгони же грусть свою скорѣе, скорѣе!
   Въ головѣ моей мелькнула мысль, что было бы со мной, еслибъ опекунъ мой женился на другой? Какая была бы перемѣна въ моей жизни? И такая плачевная картина представилась моему воображенію, что я взяла хозяйственные ключи, побренчала ими, поцѣловала ихъ и спрятала въ коробку.
   Причесывая волосы вередъ зеркаломъ, я думала, что слѣды моей болѣзни, обстоятельства моего рожденія были новыми пружинами, возбуждающими меня къ большей, большей, большей дѣятельности. О Боже! какъ я должна трудиться, чтобъ сколько-нибудь быть достойной твоихъ великихъ щедротъ! Да теперь можно было сѣсть и поплакать, поплакать слезами радости!
   Странная судьба моя! я, ничтожная воспитанница надменной крестной матери, я становлюсь женою лучшаго изъ людей -- мистера Жарндиса, становлюсь владѣтельницей Холоднаго Дома!
   Но почему же это странно? Если мнѣ самой не приходило никогда въ голову такой мысли, за-то другіе пророчили внѣ это счастіе. Въ-самомъ-дѣлѣ мистрисъ Вудкоуртъ...
   Быть-можетъ, это имя напомнило мнѣ о высохшихъ цвѣтахъ, которые хранились у меня въ книгѣ. Теперь лучше съ ними разстаться: они были воспоминаніемъ чего-то прошлаго, чего-то забытаго. Да, теперь лучше съ ними разстаться.
   Книга съ этими цвѣтами лежала въ другой комнатѣ, въ которую надо было идти мимо спальни Ады. Я взяла свѣчку и пошла за цвѣтами. Я не могла удержаться, чтобъ не поцаловать моей милочки.
   Я знаю, что это слабость, знаю, что это дурно, но что дѣлать! глаза мои не слушались меня и съ рѣсницъ моихъ одна слеза за другою капала на прекрасное личико Ады. Еще хуже: я взяла засохшій букетъ цвѣтовъ и тихонько приложила къ губамъ ея. Зачѣмъ?-- я въ это время думала о любви ея къ Ричарду! Потомъ я принесла цвѣты въ свою комнату, приложила къ огню и они мгновенно обратились въ прахъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Прійдя въ столовую на слѣдующее утро, я застала опекуна въ обыкновенномъ расположеніи духа: онъ былъ такъ же милъ, такъ же откровененъ, какъ и всегда. Въ манерахъ его не было никакой перемѣны, я мнѣ казалось, что (впрочемъ, быть-можетъ, это мнѣ такъ казалось) и во мнѣ не было никакой перемѣны. Мнѣ случалось не разъ оставаться съ нимъ съ глазу на глазъ и я думала, что онъ заговоритъ со мной о письмѣ; но ничего не бывало: онъ не произнесъ ни одного слова.
   Это молчаніе продолжалось и на другое утро и на третье, словомъ: продолжалось цѣлую недѣлю, которую прогостилъ у насъ мистеръ Скимполь.
   Я думала, что мнѣ нужно писать отвѣтъ; пробовала приняться за письмо, оставалась одна въ своей комнатѣ, но не могла сдѣлать приличнаго начала и откладывала со дня на день.
   Такимъ-образомъ протянулась еще недѣля, очень для меня мучительная, и опекунъ мой не произнесъ ни одного слова.
   Наконецъ мистеръ Скимполь уѣхалъ.
   Какъ-то мы втроемъ, однажды, послѣ обѣда хотѣли покататься верхомъ; одѣвшись прежде Ады, я сошла внизъ и застала опекуна одного; онъ стоялъ спиною ко мнѣ и смотрѣлъ въ окно.
   Услышавъ шаги мои, онъ обернулся съ улыбкою и сказалъ:
   -- Ахъ это ты тётушка Дердонъ! ужь ты и готова?
   Я рѣшилась, во что бы ни стало, переговорить съ нимъ.
   -- Опекунъ мой, сказала я, дрожа всѣмъ тѣломъ: -- когда вы хотите получить отъ меня отвѣть на ваше письмо?
   -- Когда онъ будетъ готовъ, моя милая, отвѣчалъ онъ.
   -- Я думаю, что онъ ужь готовъ.
   -- Что жъ, его принесетъ Черли? спросилъ онъ шутя.
   -- Нѣтъ, я его принесла сама, добрый опекунъ мой, отвѣчала я и обняла его и поцаловала крѣпко, очень-крѣпко.
   -- Это поцалуй владѣтельницы Холоднаго Дома? спросилъ онъ.
   -- Да, да, отвѣчала я, краснѣя.
   И мы поѣхали кататься. Въ немъ не было никакой перемѣны въ обращеніи со мною. И я ни о чемъ не сказала моей милочкѣ.
   

Часть девятая.

ГЛАВА XLV.
Довѣріе.

   Однажды утромъ, весело побрякивая ключами, прогуливалась я съ всей милочкой по саду; вдругъ, взглянувъ случайно на домъ, увидѣла я на лѣстницѣ крыльца длинную тощую тѣнь, очень-напоминавшую мистера Волиса. Бѣдняжка Ада только-что успѣла высказать мнѣ свои надежды на охлажденіе Ричарда къ оберканцелярскому процесу, о которомъ онъ такъ горячо хлопоталъ, и мнѣ жалко было оскорбить ея нѣжное сердце, указавъ на зловѣщую тѣнь хитраго адвоката. Я ей не сказала ни слова.
   Вскорѣ за тѣнью показалась на крыльцѣ Черли. Быстро ныряя между кустами по извилистымъ дорожкамъ, она такъ раскраснѣлась и казалась мнѣ такой хорошенькой, что ее скорѣе можно было принять за спутницу флоры, чѣмъ за мою горничную.
   -- Мистеръ Жарндисъ проситъ васъ къ себѣ, миссъ, дичала она мнѣ еще издали.
   У нея была замѣчательно-странная привычка: пошлите ее къ кому угодно съ какимъ-нибудь порученіемъ: она побѣжитъ быстро, и только-что завидитъ то лицо, къ которому послана, тотчасъ же начнетъ выкрикивать данное порученіе своимъ тоненькимъ голоскомъ, не заботясь можно ли его услышать, или нѣтъ. Я сейчасъ же узнала, по ея манерамъ и по суетливой бѣготнѣ, что она идетъ за мной; и когда она подошла ко мнѣ близко, то такъ запыхалась, что едва была въ-состояніи произнести: "мистеръ Жарндисъ проситъ васъ къ себѣ, миссъ".
   Я сказала Адѣ, что скоро вернусь опять въ садъ и пошла съ Черли къ дому; по дорогѣ я спросила ее: нѣтъ ли въ кабинетѣ у мистера Жарндиса какого-нибудь джентльмена. Черли, которой грамматическія свѣдѣнія мало дѣлали чести моимъ педагогическимъ способностямъ, отвѣчала: -- да, тотъ самый, что пріѣхалъ сюда съ мистеромъ Ричардомъ.
   Врядъ ли можно отъискать два существа, болѣе-противоположныя одно другому, какъ опекунъ мой и мистеръ Волисъ. Я застала ихъ за столомъ: они сидѣли другъ противъ друга -- одинъ вполнѣ-откровенный, другой таинственный и вполнѣ-скрытный; одинъ статный и прямой, другой некрасивый и съёженный; одинъ говоритъ открыто-звучнымъ, полнымъ голосомъ; другой гнуситъ сквозь зубы едва выговариваетъ свои безцвѣтныя, бездушныя фразы. Взглянувъ на нихъ я подумала: "болѣе полнаго контраста быть не можетъ".
   -- Ты вѣдь знаешь господина Волиса, моя милая, сказалъ мнѣ опекунъ мой, и я должна сознаться, несовсѣмъ-вѣжливо указываю за своего гостя.
   Мистеръ Волисъ, затянутый въ перчатки, застегнутый на всѣ пуговицы, привсталъ, поклонился мнѣ и сѣлъ точь-въ-точь, какъ сидѣлъ съ Ричардомъ въ таратайкѣ, съ тою только разницею, что, за неимѣніемъ Ричарда передъ глазами, онъ устремлялъ свой взоръ прямо передъ собою.
   -- Мистеръ Волисъ, говоритъ опекунъ мой, поглядывая на черную фигуру своего гостя, какъ на какую-нибудь зловѣщую птицу: -- привезъ весьма-непріятное извѣстіе о нашемъ несчастнѣйшемъ Рикѣ.
   И мистеръ Жарндисъ произнесъ съ особеннымъ удареніемъ слова: "несчастнѣйшій Рикъ", какъ-бы желая показать, что все несчастіе Ричарда сосредоточено въ мистерѣ Волисѣ.
   Я сѣла между ними. Мистеръ Волисъ былъ вообще неподвиженъ.
   -- Зная, какъ ты дружна съ Ричардомъ, говорилъ опекунъ мой:-- мнѣ бы хотѣлось услышать твое мнѣніе объ... Будьте такъ добры... потрудитесь повторить при ней, что вы мнѣ сейчасъ говорили, мистеръ Волисъ.
   Исполняя желаніе моего опекуна, мистеръ Волисъ началъ такъ:
   -- Я только сейчасъ говорилъ мистеру Жарндису, что мнѣ, какъ юридическому руководителю мистера Карстона, извѣстны тѣ затруднительныя обстоятельства, въ которыхъ мистеръ Карстонъ находится въ настоящую минуту. Не касаясь той суммы, которою онъ долженъ вознаградить воспринятое за него ходатайство, на немъ лежитъ нѣсколько частныхъ обязательствъ, уплата которыхъ должна быть произведена въ срокъ, безъ всякаго промедленія. Я, сколько могъ, отстранялъ подобнаго рода непріятности отъ мистера Карстона; но и всевозможнымъ отстраненіямъ бываетъ конецъ, и мы достигли этого конца. Не разъ прибѣгалъ я къ своему карману, не разъ удавалось мнѣ на свой счетъ выпутать мистера Карстона изъ затруднительнаго положенія; но я не капиталистъ, далеко не капиталистъ; я нуждаюсь въ возвращеніи тѣхъ денегъ, которыя потратилъ на своего кліента, по его просьбѣ, потому-что обязанъ содержать престарѣлаго отца въ Toyнтонской Долинѣ, и желаю оставить нѣкоторую безбѣдность моимъ тремъ милымъ дочерямъ, живущимъ подъ моею кровлей. Однимъ словомъ: я опасаюсь, что обстоятельства, спутывающія мистера Карстона, могутъ заставить его подать прошеніе о продажѣ своего патента на офицерское званіе, и считаю своею обязанностью довести все это до свѣдѣнія его родственниковъ.
   Высказавъ, или, лучше сказать, прогнусивъ мнѣ всю эту рѣчь, онъ смолкъ и снова сталъ смотрѣть прямо передъ собою.
   -- Вообрази себѣ бѣднаго Рика, говорилъ опекунъ мой: -- безъ всякаго пособія, безъ всякаго совѣта. Что я сдѣлаю? Ты знаешь его, Эсѳирь: онъ теперь ни за что въ свѣтѣ не согласится принять отъ меня помощь. Я увѣренъ, что всякій намекъ на пособіе заставить его прибѣгнуть къ крайности.
   Засимъ мистеръ Волисъ снова обратился ко мнѣ съ рѣчью:
   -- Замѣчаніе мистера Жарндиса, миссъ, совершенно-точно очерчиваетъ тѣ обстоятельства, въ которыхъ находится мистеръ Ричардъ Карстонъ. Я, съ моей стороны, не предвижу, какъ пособить ему и ничего не- предлагаю -- нѣтъ, я далекъ отъ этого. Я пріѣхалъ сюда съ единственною цѣлью, чтобъ высказать передъ вами всю истину и не подвергаться впослѣдствіи упрекамъ, что я скрытно велъ дѣла свои -- нѣтъ, я привыкъ вести дѣла свои открыто. Я желаю оставить по себѣ незапятнанное имя. Повѣрьте, что еслибъ я руководился личными интересами, еслибъ я старался изъ выгодъ угодить мистеру Карстону -- меня не было бы здѣсь. Онъ, какъ вы не сомнѣваетесь, препятствовалъ бы непреоборимо моему пріѣзду къ мистеру Жарндису; притомъ же, поступокъ мой не входитъ въ кругъ юридической дѣятельности и ни для кого не можетъ быть обязателенъ по всей строгости законовъ. Желая разъяснить вамъ плачевное положеніе вашего родственника, я попралъ, какъ вы видите, свои выгоды и дѣйствовалъ единственно какъ членъ общества и какъ отецъ... и какъ сынъ, прибавилъ мистеръ Воллсъ, чуть-чуть не пропустивъ этотъ важный пунктъ, намекающій на Тоунтонскую Долину.
   Мы ясно видѣли, что мистеръ Волисъ говорилъ истину, допуская, во всякомъ случаѣ, что почтенному адвокату хотѣлось свалить съ плечъ своихъ отвѣтственность за такое безвыходное положеніе Ричарда; мы все-таки знали, что слова его -- рѣзкая, неотразимая правда.
   Что было дѣлать? Я придумала только одно: съѣздить въ Диль, повидаться съ Рикомъ, поговорить съ нимъ и, если удастся, отстранить отъ него по возможности тѣ бѣдствія, которыхъ онъ становился жертвой.
   Не говоря ни слова съ мистеромъ Волисомъ, я отвела въ сторону опекуна я сообщила ему мой планъ, а адвокатъ важно подошелъ къ камину и согрѣвалъ свои хищныя руки, затянутыя въ погребальныя перчатки.
   Опекунъ мой боялся, что дорога утомитъ меня, но видя мое желаніе и не находя никакихъ препятствій, кромѣ усталости отъ долгаго пути, онъ согласился, чтобъ я ѣхала повидать Ричарда. Оставалось только развязаться съ мистеромъ Волисомъ.
   -- Сэръ, сказалъ мистеръ Жарндисъ: -- миссъ Сомерсонъ такъ привязана къ Ричарду, что рѣшается навѣстить его и переговорить съ нимъ лично. Мы будемъ надѣяться, что дѣла его могутъ принять болѣе-благопріятное направленіе; а пока позвольте предложить вамъ позавтракать съ нами.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ, говорилъ адвокатъ, протягивая свою черную руку, чтобъ предупредить звонокъ: -- благодарю васъ. Пищеварительные органы мои находятся въ разстроенномъ состояніи, сэръ, и я боюсь неумѣреннаго употребленія пищи: могутъ быть опасныя послѣдствія, если я позволю себѣ въ это время дня съѣсть кусочекъ чего-нибудь. Изложивъ вамъ съ полною, чистосердечною откровенностью обстоятельства, меня къ вамъ приведшія, я надѣюсь, что вы мнѣ позволите пожелать вамъ добраго дня, сэръ.
   -- А мнѣ позвольте пожелать, чтобъ вы и мы избавились отъ несчастнаго оберканцелярскаго процеса, мистеръ Волисъ, грустно, говорилъ опекунъ мой.
   Мистеръ Волисъ нѣсколько склонилъ голову на бокъ и замоталъ ею тихо.
   -- Все наше самолюбіе, сэръ, говорилъ онъ: -- сосредоточено въ одномъ желаніи, чтобъ на насъ смотрѣли, какъ на людей, честно исполняющихъ свою обязанность. Намъ остается только напирать плечомъ колесо -- и мы напираемъ, сэръ, напираемъ со всѣмъ усиліемъ и съ уваженіемъ смотримъ на всѣхъ своихъ собратій. Будьте такъ добры, тссъ, при вашемъ свиданіи съ мистеромъ Карстономъ, не упоминайте ему о воемъ посѣщеніи вашего дома.
   -- Будьте спокойны, сэръ, отвѣчала а.
   -- Благодарю васъ, миссъ. Желаю вамъ добраго здоровья. Прощайте мистеръ Жарндисъ, будьте здоровы.
   И мистеръ Волисъ коснулся своей погребальной перчаткой, въ которой казалось не было руки, сначала моихъ пальцевъ, потомъ пальцевъ мистера Жарндиса и удалялся, какъ удаляется тѣнь.
   Мнѣ казалось, что эта тощая, длинная тѣнь, ложась съ почтоваго дилижанса на нивы, освѣщенныя яркими лучами солнца, производитъ на нихъ разрушительное дѣйствіе саранчи.
   Разумѣется, нельзя было скрыть отъ Ады, куда и зачѣмъ я уѣзжаю. Бѣдняжка плакала и очень тревожилась за своего Ричарда; сколько приносила она за него извиненій, сколько любви звучало въ ея словахъ при имени Ричарда!-- Вотъ истинно-любящее сердце! Она написала къ нему очень-длинное письмо, которое а взялась передать.
   Опекунъ мой непремѣнно хотѣлъ, чтобъ я взяла съ собою Черли, хотя, по правдѣ сказать, я не нуждалась въ ея помощи и охотно оставила бы ее дома.
   Въ этотъ же день послѣ обѣда мы всѣ отправились въ Лондонъ и взяли мѣста въ почтовой каретѣ. Вечеромъ, когда весь домъ обыкновенно ложился спать, мы съ Черли катили по берегу моря въ Диль.
   Въ каретѣ у насъ было особое отдѣленіе я потому я провела ночь не такъ скучно, какъ путешественники проводятъ обыкновенно въ публичныхъ дилижансахъ. Самыя противоположныя мысли приходили мнѣ въ голову, какъ я думаю, пришли бы каждому на моемъ мѣстѣ. Мнѣ иногда казалось, что поѣздка моя принесетъ большую пользу бѣдному Ричарду; иногда, напротивъ, я считала ее дѣломъ совершенно-безполезнымъ и удивлялась, какъ могла я рѣшиться на подобную глупость. Потомъ я задумалась о томъ, въ какомъ положенія найду я Ричарда, о чемъ стану говорить съ нимъ, какъ онъ будетъ оправдываться и T- п., а колесы, между-тѣмъ, вертясь по песчаному грунту, напѣвали однообразную пѣснь и нагоняли сонъ.
   Наконецъ, въѣхали мы въ узкія улицы Диля -- и какъ онѣ показались намъ мрачны и грязны при сѣромъ, туманномъ утрѣ! По длинному, плоскому, низменному берегу моря разбросаны неправильно домики каменные и деревянные, шпили, кабестаны, днища большихъ лодокъ, краны, шалаши и песчаные холмы, заросшіе осокой и камышомъ -- вотъ картина, которая растилалась передо мною! Надо сознаться, неочень-привлекательная картина. Море колыхалось подъ густымъ бѣлымъ слоемъ тумана; городъ еще спалъ и только кой-гдѣ мелькали канатные работники, обвитые съ ногъ до головы пенькою. Глядя на нихъ, казалось, что, утомленные настоящимъ состояніемъ своимъ, они старались выпрясться въ веревки.
   Но когда мы вошли въ прекрасную гостинницу, когда, умывшись и исправивъ свой туалетъ (потому-что теперь ужъ поздно было думать о снѣ) сѣли въ теплой, чистой комнатѣ за завтракъ, Диль началъ принимать болѣе-веселый видъ. Комната, которую мы занимали, была, къ особенному удовольствію Черли, похожа на корабельную каюту и окнами выходила на море. Туманъ сталъ подыматься, подобно занавѣсѣ, и взору нашему представилось множество кораблей различной величины, множество шлюпокъ, лодокъ и яликовъ. Одинъ изъ кораблей, только-что прибывшій изъ Остиндіи, какъ лебедь красовался на рейдѣ. Яркіе лучи солнца, прорѣзывая тихія облака, золотили поверхность воды радужными цвѣтами; маленькія шлюпки я ялики, какъ птички, перелетали отъ берега къ кораблямъ и отъ кораблей къ берегу; дѣятельность въ полномъ разгарѣ и картина были восхитительны.
   Корабль, прибывшій только въ эту ночь изъ Остиндіи, привлекалъ все наше вниманіе. Онъ былъ со всѣхъ сторонъ окруженъ лодками и мы понимали, какъ должны радоваться мореходы, достигнувъ благополучно материка. Черли съ любопытствомъ разспрашивала о морскихъ плаваніяхъ, о жаркомъ климатѣ Индіи, о змѣяхъ и тиграхъ; и такъ-какъ эти свѣдѣнія она пріобрѣтала съ большею поспѣшностью, чѣмъ грамматическіе уроки, то я не замедлила разсказать ей все, что знала объ этихъ предметахъ. Я сообщила ей также, какимъ несчастіямъ подвергаются мореходцы, какъ корабли ихъ разбиваются о скалы и какъ иногда мужество и человѣколюбіе предпріимчивыхъ людей спасаетъ ихъ отъ погибели. Я разсказала ей также исторію послѣдняго кораблекрушенія, о которомъ узнала отъ миссъ Флайтъ.
   Я хотѣла послать къ Ричарду записку и увѣдомить, что пріѣхала повидаться съ нимъ, однакожъ, рѣшилась идти прямо, безъ всякаго увѣдомленія. Онъ жилъ въ казармахъ и я боялась, что мы не отъищемъ его скоро. Подойдя къ казармамъ, мы застали тамъ полное спокойствіе въ этотъ часъ утра. Замѣтивъ сержанта около сторожевой будки, я спросила его, гдѣ живетъ Ричардъ. Онъ велѣлъ солдату проводить насъ; солдатъ повелъ насъ по корридорамъ, по лѣстницамъ, подошелъ къ одной двери, постучался и оставилъ насъ однѣхъ на площадкѣ дожидаться отвѣта.
   -- Ну, что тамъ нужно? слышанъ былъ голосъ Ричарда за дверью.
   Я оставила Черли въ корридорѣ я, подойдя къ полуоткрытой двери, спросила:
   -- Можно войдти, малый Ричардъ? Это я, тётушка Дердонъ!
   Онъ сидѣлъ за столомъ и писалъ; кругомъ его на полу въ безпорядкѣ были разбросаны щетки, сапоги, чемоданъ и платье. Волосы его были растрепаны; онъ былъ полуодѣтъ и имѣлъ такой же дикій видъ, какой имѣла вся его комната. Все это я замѣтила прежде, чѣмъ онъ успѣлъ поздороваться со мной. Услышавъ мой голосъ, онъ тотчасъ же бросился въ мои объятія. Добрый, добрый Ричардъ! онъ нисколько не измѣнился ко мнѣ. Удрученный заботами, несчастіями, онъ принялъ меня съ прежнимъ юношескимъ восторгомъ.
   -- Боже небесный! милая моя старушка! говорилъ Ричардъ:-- каинъ образомъ вы здѣсь? Кто бъ могъ подумать, что я увижу васъ? Ничего не случилось? Ада здорова?
   -- Совершенно-здорова и милѣе, чѣмъ когда-нибудь, Ричардъ.
   -- Ахъ! говорилъ онъ, прислонившись къ спинкѣ креселъ: -- бѣдная, бѣдная моя кузина! Сію минуту я писалъ къ вамъ, Эсѳирь.
   Несмотря на свою молодость, онъ былъ такъ истерзанъ и измученъ Оберъканцеляріей, что грустно было видѣть его. Истомленный, сидѣлъ онъ прислонившись къ спинкѣ креселъ и рвалъ недоконченное письмо.
   -- Вы, вѣрно, были чѣмъ-нибудь разстроены, когда писали это письмо, сказала я.-- Не рвите его: мнѣ хочется прочесть, что вы ко внѣ писали?
   -- О другъ! отвѣчалъ онъ безнадежно: -- вы можете все читать: во всѣхъ этихъ бумагахъ все одно и то же.
   Я спѣшила нѣжно успокоить его. Я говорила, что, узнавъ о томъ непріятномъ положеніи, въ которомъ онъ находится, я поспѣшила поскорѣй пріѣхать и подумать съ нимъ вмѣстѣ, нельзя ли пособить горю.
   -- Благодарю, благодарю, милая Эсѳирь; но только пособить очень-трудно! говорилъ онъ, меланхолически улыбаясь.-- Я уѣзжаю отсюда;
   И еслибъ вы пріѣхали двумя часами позже, то вѣрно не застали бы меня болѣе въ казармахъ. Дѣлать нечего, и эта служба мнѣ не удается; недоставало только духовнаго званія: тогда бы я перепробовалъ всѣ карьеры.
   -- Ричардъ! уже-ли ваше положеніе такъ безвыходно? спросила я: -- уже-ли дѣйствительно вы должны оставить службу?
   -- Да, Эсѳирь, отвѣчалъ онъ: -- это необходимо. Я теперь въ таковъ положенія, что все начальство полка желаетъ моей отставки -- и оно право: я вовсе не гожусь для военнаго поприща, запутываюсь въ долгахъ, подвергаюсь жалобамъ и всѣмъ дѣлаю непріятности. Всѣ мои заботы, весь умъ, сердце -- и все сосредоточено въ одномъ только несчастномъ дѣлѣ. Да, пока этотъ пузырь не лопнетъ, говорилъ онъ, раздирая письмо на часта и бросая кусочки по комнатѣ: -- какъ могу я уѣхать отсюда? меня хотѣли назначить за границу, но могу ли я исполнить это порученіе? могу ли я, основательно изучивъ оберканцелярское дѣло, оставить его на рукахъ Волиса, не слѣдя за нимъ лично?-- Я думаю, что Ричардъ, по выраженію лица моего угадалъ, о чемъ а хотѣла говорить: онъ взялъ нѣжно мою руку и, отдѣливъ указательный палецъ, приложилъ его къ моимъ губамъ.
   -- Нѣтъ, тётушка Дердонъ, нѣтъ, и запрещаю вамъ говорить только о двухъ предметахъ: вопервыхъ, о Джонѣ Жарндисѣ, а вовторыхъ, вы сами знаете о чемъ. Назовите это сумасшествіемъ, но что дѣлать: стадо-быть я неизлечимъ. Но я вамъ скажу: это не сумасшествіе; это цѣль, до которой я хочу достигнуть. Не бросить ли мнѣ все послѣ столькихъ мукъ, столькихъ страданій? Разумѣется, бросить, чтобъ доставить удовольствіе многимъ, очень-многимъ. Нѣтъ, этого не бывать, пока во мнѣ течетъ хотя капля крови!
   Онъ былъ въ такомъ духѣ, что я рѣшилась не говорить объ этомъ предметѣ ни слова. Я достала письмо Ады и подала ему.
   -- Могу я его теперь читать? спросилъ онъ.
   Получивъ мое согласіе, онъ положилъ письмо на столъ, развернулъ его и началъ читать. Не дочтя еще до половины, онъ остановился и закрылъ лицо руками. Спустя нѣсколько времени, онъ подошелъ къ окну, какъ-будто бы ему здѣсь было темно, и кончалъ чтеніе у окна, повернувшись ко мнѣ спиной. Свернувъ письмо въ конвертъ, онъ еще нѣсколько времени простоялъ молча у окна, я когда снова подошелъ къ своему креслу, я увидѣла слезы на его глазахъ.
   -- Вамъ, Эсѳирь, базъ-сомнѣнія извѣстно, что пишетъ ко мнѣ Ада, сказалъ онъ нѣжнымъ голосомъ и поцаловалъ письмо.
   -- Извѣстно Ричардъ.
   -- Она предлагаетъ мнѣ, продолжалъ онъ, топая ногами объ полъ: -- принять ея маленькое наслѣдство, уплатить имъ долги и непремѣнно остаться въ службѣ.
   -- Это искреннее ея желаніе, сказала я: -- о Ричардъ! еслибъ вы знали, что это за благородное сердце!
   -- Да я это знаю, знаю. И я бы желалъ... я бы желалъ умереть въ эту минуту.
   Онъ опять отошелъ къ окну, положилъ руку на подоконникъ и прилокъ головою къ рукѣ. Мнѣ тяжело было видѣть его въ такомъ пониженіи, но я думала, что онъ успокоится, выплачется, и я молчала.
   Однакожь опытность моя была слишкомъ ограничена, я никакъ не ожидала, чтобъ, успокоясь, онъ могъ перейдти къ гнѣву.
   -- И это-то сердце, нѣжное и любящее, Джонъ Жарндисъ, старается удалить отъ меня, говорилъ онъ съ негодованіемъ: -- и эта-то дорогая дѣвушка рѣшается мнѣ дѣлать свое великодушное предложеніе, живя подъ крышею Джона Жарндиса, съ милостиваго согласія Джона Жарндиса, который, разумѣется, смотритъ на это предложеніе какъ на новое средство купятъ мою бездѣятельность по оберканцелярскому процесу.
   -- Ричардъ! вскричала я, вставая со стула: -- я не могу слушать такую постыдную клевету. И въ-самомъ-дѣлѣ, а на него ужасно разсердилась. Это было въ первый разъ въ моей жизни и, разумѣется, продолжалось не больше минуты. Замѣтивъ, что онъ болѣзненно смотритъ на меня съ чувствомъ раскаянія въ своей опрометчивости, я положила руку ему на плечо я сказала:
   -- Милый Ричардъ, я васъ прошу не говорятъ со мной такимъ тономъ. Вы сами не вѣрите тому, что сейчасъ сказали.
   Онъ сердился самъ на себя, порицалъ свою опрометчивость, увѣрялъ меня, что чувствуетъ несправедливость словъ своихъ я тысячу разъ просилъ у меня прощенья. Я смѣялась, шутила надъ его необдуманностью; но вмѣстѣ-съ-тѣмъ я такъ была взволнована, что судорожное чувство меня не покидало.
   -- Принять ея предложеніе, милая Эсѳирь... говорилъ онъ, садясь рядомъ со мною я продолжая снова начатый разговоръ: -- еще разъ прошу васъ, мой ангелъ, простите меня: мнѣ очень-совѣстно, говорилъ онъ между-прочимъ: -- принять предложеніе моей дорогой кузины. Вы знаете, что это, въ полномъ смыслѣ слова, невозможно. Къ-тому же, я могу вамъ показать нѣкоторыя письма и бумага, по которымъ вы сами убѣдитесь, что я долженъ разстаться съ красивымъ мундиромъ. Одна мысль остается мнѣ въ утѣшеніе посреди всѣхъ неудачъ и непріятностей, что я, заботясь о своихъ интересахъ, забочусь въ тоже время я объ интересахъ Ады. Волисъ слѣдитъ постоянно за процесомъ и, работая для меня, онъ въ то же время работаетъ, благодаря Бога, и для Ады!
   Пылкія надежды снова заронились въ его сердцѣ; его лицо вспыхнуло и оживилось, но онъ мнѣ казался грустнѣе и несчастнѣе прежняго.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ Ричардъ восторженно: -- еслибъ все состояніе Ады принадлежало мнѣ, то, клянусь, я не истратилъ бы изъ него мильйонной части съ тѣмъ, чтобъ остаться на той дорогѣ, которая не о о-мнѣ, къ которой я неспособенъ. Не безпокойтесь на мой счетъ: оставивъ службу, а предамся исключительно одному дѣлу и съ большою свободою примусь работать, я работать съ помощью Волиса. Я не буду безъ средствъ, меня снабдятъ деньгами, ростовщики, надѣясь на будущій выйгрышъ, какъ говоритъ Волисъ... Свезите, милая Эсѳирь, отъ меня письмо къ Адѣ; пуще всего успокойте ее и сами не безпокойтесь обо мнѣ. Повѣрьте, счастье улыбнется когда-нибудь и вашему Ричарду -- и все перемѣниться къ-лучшему. Ради-Бога не думайте, что я пропавшій человѣкъ!
   Я не стану повторять то, что говорила Ричарду: я знаю, что слова мои были безплодны; во я говорила отъ чистаго сердца. Онъ выслушивалъ меня терпѣливо и съ чувствомъ; но я видѣла, всю безполезность касаться тѣхъ предметовъ, о которыхъ онъ просилъ не говорить при этомъ свиданіи. Я поняла слова опекуна моего, что гораздо-вреднѣе удерживать Ричарда отъ его эфемерныхъ плановъ, чѣмъ оставить его на произволъ времени.
   Наконецъ я спросила Ричарда: дѣйствительно ли онъ взялъ отставку и можетъ ли онъ убѣдить меня въ справедливости словъ своихъ. Онъ безъ всякаго замедленія показалъ мнѣ бумаги, въ которыхъ было ясно выражено, что онъ оставляетъ военную службу. Онъ мнѣ сообщилъ, что мистеръ Волисъ имѣлъ копіи со всѣхъ его бумагъ и что онъ съ нимъ во всемъ совѣтовался.
   -- Пріѣздъ мой въ Диль не имѣлъ, какъ я видѣла, никакого успѣха; развѣ только тотъ, что я навѣрное узнала объ отставкѣ Ричарда, доставила ему письмо Ады и рѣшилась сопровождать его въ Лондонъ. Я пока простилась съ нимъ и пошла въ гостинницу. Ричардъ, набросивъ шинель, проводилъ насъ за рѣшетку, и мы съ Черли пошли по берегу.
   По дорогѣ мы встрѣтили большое стеченіе народа; толпа окружала офицеровъ, только-что съѣхавшихъ на берегъ. Я сказала Черли, что это должно-быть экипажъ остиндскаго корабля, и мы съ ней остановились посмотрѣть.
   Моряки выходили на берегъ, радостно привѣтствуя встрѣчающихъ. Видно было, что возвращеніе на родные берега Англіи приводило ихъ въ восторгъ.
   -- Черли, Черли! сказалъ я:-- скорѣй, скорѣй домой!
   И я такъ скоро побѣжала въ гостинницу, что моя маленькая горничная была въ высшей степени удивлена.
   Только прійдя домой въ свою комнату, похожую на корабельную каюту, и переведя духъ, я могла дать себѣ отчетъ, почему я такъ спѣшила съ пристани. Посреди офицеровъ, съѣхавшихъ съ остиндскаго корабли, посреди этихъ лицъ, загорѣвшихъ на солнцѣ, а узнала мастера Вудкоурта и боялась, что онъ меня узнаетъ. Мнѣ не хотѣлось, чтобъ онъ увидѣлъ мое обезображенное лицо. Встрѣтя его такъ неожиданно, я утратила душевное спокойствіе и мужество.
   Я знала, что поступокъ мой нехорошъ, и я стала упрекать себя:
   "Эсѳирь, сказала я: -- что это значить, моя милая? никакой нѣтъ причины, да я не можетъ быть никакой, чтобъ сегодня ты была безобразнѣе, чѣмъ когда-нибудь. Какова ты теперь, точно такою ты была ужь цѣлый мѣсяцъ -- ни лучше, ни хуже. Нѣтъ, Эсѳирь, это нехорошо; мужайся, мой другъ, мужайся!"
   Я вся дрожала, потому-что очень-скоро шла домой, и долго не могла успокоиться и прійдти въ себя; однакожъ мало-по-малу я успокоилась и очень была этому рада.
   Моряки пришли въ гостинницу. Я слышала голоса ихъ на лѣстницѣ, мнѣ кажется, я даже узнала голосъ мистера Алана Вудкоурта.
   Мнѣ очень хотѣлось уѣхать изъ Диля, не показавшись мистеру Вудкоурту; но нѣтъ, это была слабость, и я рѣшилась переломить себя.
   "Нѣтъ, Эсѳирь, нѣтъ; тысячу разъ нѣтъ!" сказала я себѣ.
   Я развязала ленты шляпки и на половину лица подняла вуаль, то-есть, лучше сказать, спустила ее на половину лица -- впрочемъ это все равно, разница только въ словахъ, а не на дѣлѣ -- и написала на моей визитной карточкѣ, что случайно нахожусь здѣсь съ мистеромъ Ричардомъ Карстономъ, и послала эту карточку къ мистеру Вудкоурту. Онъ тотчасъ же явился. Я сказала ему какъ я рада, что первой встрѣтила его по возвращеніи въ Англію. Онъ; какъ я могла замѣтить, очень сожалѣлъ обо мнѣ.
   -- Вы потерпѣли кораблекрушеніе, мистеръ Вудкоуртъ, сказала я: -- но мы врядли въ-правѣ назвать это несчастіемъ: оно дало возможность выказаться вашему благородству, мужеству и человѣколюбію. Мы читали описаніе вашего поступка съ самымъ живымъ интересомъ. Я узнала прежде всего объ этомъ отъ вашей старой паціентки, миссъ Флайтъ; она пріѣзжала навѣстить меня во время моей тяжкой болѣзни.
   -- Ахъ, маленькая миссъ Флайтъ! сказалъ онъ: -- какъ-то она поживаетъ?
   -- Попрежнему, отвѣчала я.
   Я чувствовала себя совершенно-спокойною, позабыла о вуалѣ и сбросила его совершенно.
   -- Благодарность ея къ вамъ, мистеръ Вудкоуртъ, безпредѣльна. Она такое преданное, такое любящее существо.
   -- Вы такъ думаете, отмѣчалъ онъ: -- я очень-радъ это слышать.
   Онъ такъ сожалѣлъ обо мнѣ, что едва могъ говорятъ.
   -- Увѣряю васъ мистеръ Вудкоуртъ сказала я: -- я была глубоко тронута ея радостью и сочувствіемъ, которое оказала она мнѣ при моемъ выздоровленія.
   -- Я былъ очень огорченъ, узнавъ о вашей болѣзни...
   -- Я была очень-больна.
   -- Но теперь вы совершенно-здоровы?
   -- Да, мое здоровье и веселость духа снова воротились ко мнѣ, сказала я.-- Вы знаете, какъ добръ опекунъ мой и какую счастливую жизнь ведемъ мы подъ его кровомъ. Мнѣ только остается быть ему благодарной за его благодѣянія, потому-что желать я больше ничего не ногу.
   Я чувствовала, что онъ питаетъ ко мнѣ въ душѣ своей гораздо-больше сожалѣнія, чѣмъ я питала сама къ себѣ. Это внушило мнѣ новую твердость и новое спокойствіе; я видѣла, что не сама нуждаюсь въ подкрѣпленіи, но должна подкрѣплять другаго. Я говорила съ нимъ о его путешествіи въ чужіе край я о Европѣ, о его планахъ въ будущемъ; я спрашивала его, не намѣренъ ли онъ опять отправиться въ Остиндію. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что врядъ ли снова рѣшится на такую далекую поѣздку, потому-что и въ Остиндіи фортуна ему мало улыбалась.
   -- Я отправился туда бѣднымъ флотскимъ врачомъ, говорилъ онъ:-- я вернулся назадъ-тѣмъ же.
   Пока мы такъ между собой разговаривали и я радовалась, что успѣла сдѣлать для мистера Вудкоурта нашу встрѣчу не такъ тягостною (если я только въ-правѣ такъ выразиться), Ричардъ, услышавъ внизу кто у меня въ гостяхъ, радостно прибѣжалъ въ мою комнату.
   Я замѣтила, что послѣ первыхъ привѣтствій и узнавъ о карьерѣ Ричарда, мистеръ Вудкоуртъ какъ-будто предугадывалъ, что дѣла Рика идутъ несовсѣмъ-хорошо. Онъ часто посматривалъ ему въ лицо, какъ-будто выраженіе этого лица было для него тягостно, и нѣсколько разъ обращалъ глаза на меня, чтобъ убѣдиться, знаю ли я всю истину, или нѣтъ. Ричардъ былъ въ веселомъ расположеніи духа и очень радовался встрѣчѣ его мистеромъ Аланомъ Вудкоуртомъ, котораго онъ всегда любилъ.
   Ричардъ предложилъ намъ всѣмъ ѣхать въ Лондонъ, но мистеръ Вудкоуртъ не могъ; впродолженіе нѣсколькихъ дней онъ долженъ былъ еще остаться при своемъ кораблѣ.
   Онъ отобѣдалъ съ нами, несмотря на ранній часъ дня, и все болѣе-и-болѣе напоминалъ мнѣ прежняго мистера Алана Вудкоурта, то-есть былъ такъ простъ въ обращенія, такъ малъ, любезенъ и родствененъ со мной, какъ бывало всегда. Это успокоивало меня: я видѣла, что своимъ безыскусственнымъ разговоромъ я успѣла смягчить то огорченіе, которое мучило его въ первую минуту свиданія со мною. Но сердце его было за Ричарда. Я въ этомъ не ошиблась; и въ-самомъ-дѣлѣ, когда карета для отъѣзда въ Лондонъ была готова и Ричардъ сошелъ внизъ, чтобъ присмотрѣть за укладкою вещей, мистеръ Вудкоуртъ не утерпѣлъ и сталъ говорить со мной о немъ.
   Я не знаю, имѣла ли я право разсказывать мистеру Вудкоурту исторію Ричарда, однакожъ я ему дала замѣтить въ нѣсколькихъ словахъ холодныя отношенія между мистеромъ Жарндисомъ и Ричардомъ, я то, что Ричардъ совершенно предался оберканцелярскому процесу.
   Мистеръ Вудкоуртъ слушалъ меня съ большимъ вниманіемъ и сожалѣніемъ.
   -- Я замѣтила, что вы наблюдали за нимъ очень-пристально, сказала я: -- онъ очень перемѣнился на ваши глаза?
   -- Да онъ очень перемѣнялся, сказалъ онъ, качая головой.
   Я чувствовала, какъ кровь приступила къ моему лицу, но это продолжалось только одну минуту; я отвернулась и все прошло.
   -- Я не скажу, говорилъ мистеръ Вудкоуртъ: -- чтобъ была значительная перемѣна въ его наружности, не скажу, что онъ сталъ моложе или старѣе, хуже или полнѣе, блѣднѣе или краснѣе -- нѣтъ, но на лицѣ его какое-то тяжелое выраженіе, нельзя сказать чего, страха я ли грусти, или того и другаго вмѣстѣ, словомъ: на лицѣ его зрѣющее отчаяніе.
   -- Однакожь вы не думаете, чтобъ онъ былъ боленъ? спросила я.
   -- Нѣтъ; онъ, кажется, очень-крѣпкаго тѣлосложенія.
   -- Мы очень-хорошо знаемъ, что онъ лишенъ душевнаго спокойствія, продолжала я.-- Вы, мистеръ Вудкоуртъ, ѣдете также въ Лондонъ?
   -- Да, завтра иль послѣзавтра.
   -- Ричардъ ни въ комъ такъ не нуждается, какъ въ другѣ. Онъ всегда любилъ и уважалъ васъ. Будьте такъ добры, навѣстите его въ Лондонѣ, не оставьте его вашей дружбой, вашимъ совѣтомъ. Вы не можете повѣрять, какое вы намъ сдѣлаете одолженіе. Будьте увѣрены, что Ада я мистеръ Жарндисъ, и даже я, мистеръ Вудкоуртъ, мы будемъ вамъ въ высшей степени благодарны.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мнѣ, болѣе-растроганной, чѣмъ прежде: -- клянусь вамъ, я буду для него истиннымъ другомъ! Я буду смотрѣть на наши съ нимъ отношенія, какъ на особенное ко мнѣ довѣріе съ вашей стороны, которымъ горжусь.
   -- Да благословитъ васъ Богъ, сказала я, и слезы наполняла глаза мои, но я не боялась этихъ слезъ: онѣ лились не за меня.-- Ада любятъ его; мы всѣ его любимъ, но Ада любитъ его такъ, какъ никто изъ насъ не можетъ его любить. Я передамъ ей ваши слова и она также, какъ и я, будетъ благословлять за васъ Бога.
   Ричардъ подошелъ къ намъ, когда мы ужь успѣли обмѣняться этими немногими словами; онъ подалъ мнѣ руку и пособилъ сѣсть въ карету.
   -- Вудкоуртъ, сказалъ онъ, самъ не зная какъ это было кстати:-- пожалуйста будемъ видѣться въ Лондонѣ.
   -- Видѣться? отвѣчалъ мистеръ Вудкоуртъ -- у меня тамъ только одинъ другъ, это -- ты. Гдѣ я могу найдти тебя?
   -- Да я еще не имѣю постоянной квартиры, говорилъ Ричардъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: -- впрочемъ, ты можешь меня съискать въ гостинницѣ Саймонда, въ квартирѣ Волиса.
   -- Непремѣнно, непремѣнно отъищу!
   Они дружески пожали другъ другу руки. Я сидѣла ужь въ каретѣ, Ричардъ еще стоялъ около дверецъ экипажа; мистеръ Вудкоуртъ обнималъ его одною рукою и смотрѣлъ на меня. Я поняла этотъ взглядъ и въ лицѣ моемъ, я увѣрена, выражалась вся признательность, которою было исполнено мое сердце къ этому доброму человѣку.
   Въ прощальномъ взглядѣ мистера Вудкоурта я ясно видѣла, что онъ сожалѣлъ и обо мнѣ. Это радовало меня, радовало за прошедшее, какъ могли бы радоваться умершіе, еслибъ, вернувшись назадъ, нашли о себѣ непомраченную память. Я радовалась, что меня нѣжно вспоминали, что обо мнѣ сожалѣли, что меня не совсѣмъ забыли.
   

ГЛАВА XLVI.
Держи! держи!

   Въ улицѣ Одинокаго Тома мракъ. Солнце сѣло и темнота, разстилаясь все гуще-и-гуще, непроницаемымъ покровомъ ложится повсюду. Нѣсколько минутъ назадъ еще мерцали тамъ-сямъ тусклые огоньки, плохо освѣщая множество отвратительныхъ предметовъ, но я они потухли, оставивъ по себѣ только смрадный запахъ, какъ тухнетъ тяжелая, очень-тяжелая жизнь въ разрушительно-удушливомъ воздухѣ улицы Одинокаго Тома. Холоднымъ взглядомъ взглянулъ мѣсяцъ на эту юдоль, губительную для жизни и словно опаленную волканическимъ огнемъ, и скрылся за горизонтомъ. Черные кошмары витаютъ надъ ней, какъ зловѣщія птицы, но Томъ мало заботится о нихъ, онъ спитъ себѣ во всю носовую завертку.
   Много сильныхъ и рѣзкихъ рѣчей было произнесено въ Парламентѣ и за его стѣнами, много споровъ бурныхъ и грозныхъ испытали обѣ палаты; много средствъ было предложено къ исправленію заблудившагося Тома. Гдѣ жъ исполненія этихъ средствъ? Какія же эти средства? Быть-можетъ, Тому надобны констэбли, приходскіе стражи, нравственные принципы, истинное направленіе? или, быть-можетъ, его надо подвергнуть дальнѣйшимъ полемическимъ бреднямъ? Посреди этилъ безконечныхъ спичей, шумныхъ и бурныхъ преній, ясно было только одно, что Томъ могъ исправиться, долженъ былъ исправиться согласно съ чьей-нибудь теоріей, которой никогда не суждено осуществиться на практикѣ, и, между-тѣмъ, полный надеждъ на свое исправленіе, Томъ быстро идетъ, и идетъ безъ оглядки, къ своему окончательному разрушенію.
   Трудно рѣшить днемъ или ночью отвратительнѣе улица Одинокаго Тома. Одно только можно сказать навѣрное: чѣмъ больше она видна, тѣмъ болѣе становится невыносимой для взора, и никогда воображеніе, какъ бы оно ни было пылко, не можетъ создать той страшной картины разрушенія и разврата, которую представляетъ улица Одинокаго Тома. Въ-самомъ-дѣлѣ теперь разсвѣтаетъ: вся грязь и нечистота бросаются въ глаза, и, сказать правду, спасительнѣе было бы для національной гордости Англіи, еслибъ солнце вовсе не являлось на горизонтѣ британскихъ владѣній и вѣчный мракъ покрывалъ бы такое гнусное чудовище, какъ Томъ {Въ предмѣстьяхъ Лондона есть кварталы, до такой степени грязные, что дѣйствительно самое пылкое воображеніе не въ-состояніи представить себѣ такой картины отвратительнаго разрушенія. Эти кварталы, въ родъ улицы Одинокаго Тома, населены самымъ жалкимъ классомъ людей; тамъ гнѣздится гнусный развратъ, унизительное мошенничество, и воздухъ въ этихъ кварталахъ зараженъ разрушительно-зловредными міазмами. Очень-натурально, что правительство не разъ имѣло намѣреніе употребить всѣ усилія къ очищенію метрополіи отъ такихъ заразительныхъ предвѣстій, но всѣ благодѣтельныя намѣренія правительства служили только пищею для парламентскихъ рѣчей и никогда не приводились въ исполненіе.}.
   Смуглолицый, загорѣвшій на солнцѣ джентльменъ, предпочитая прогулку безсонному метанью по подушкѣ, тихо подходитъ къ улицѣ Одинокаго Тома въ этотъ ранній часъ утра. Побуждаемый любопытствомъ, онъ останавливается тамъ и сямъ, осматриваетъ отвратительно-грязные предметы, попадающіеся ему на глаза. Но не одно любопытство сверкаетъ въ умномъ, сострадательномъ взорѣ его: онъ сочувствуетъ жалкому положенію Тома и, какъ видно, изучилъ его несчастія прежде.
   По сторонамъ вонючей, грязной канавы, которая и составляетъ улицу Одинокаго Тома, ничего не видать, кромѣ полуразвалившмхся грязныхъ лачужекъ, теперь запертыхъ и безмолвныхъ. Не видать нигдѣ живаго существа, кромѣ смуглолицаго джентльмена, и еще одной женщины, сидящей на порогѣ дома, къ которому джентльменъ направляетъ шаги своя. Подходя къ ней, онъ замѣчаетъ, что она совершила дальній путь, потому-что ноги ея избиты и она въ пыли. Она сидитъ на ворогѣ, какъ-будто ожидая кого-то, облокотись на колѣно я положивъ голову на руку. Около нея лежитъ холщовой мѣшокъ, который она несла. Она, должно-бытъ, дремлетъ, потому-что не обращаетъ никакого вниманія на шаги подходящаго.
   Подгнившіе мостки такъ узки, что Аланъ Вудкоуртъ, подходя къ тому мѣсту, гдѣ сидитъ женщина, принужденъ сойдти на немощеную улицу и пройдти совершенно мимо нея. Они взглядываютъ другъ на друга, и онъ останавливается.
   -- Что съ тобой? спрашиваетъ мистеръ Вудкоуртъ.
   -- Ничего, сэръ.
   -- Что же ты тутъ дѣлаешь? Тебѣ нужно войдти въ этотъ домъ?
   -- Нѣтъ; я жду, когда они прійдутъ оттуда... съ постоялаго двора, отвѣчаетъ женщина терпѣливо: -- я здѣсь присѣла и поджидаю солнышка; родимое взойдетъ пообогрѣетъ меня немного.
   -- Мнѣ кажется, ты очень устала. Мнѣ жалко, что ты должна сидѣть на улицѣ.
   -- Благодарствуйте, сэръ. Намъ бывалое дѣло.
   Привычка говорить съ бѣдными, умѣнье не давать словамъ своимъ видъ покровительственный, съ которымъ такъ многіе любятъ обращаться съ ихъ братьей, внушаетъ женщинѣ полное довѣріе къ человѣку, котораго онъ видитъ въ первый разъ.
   -- Покажи мнѣ твою голову, говоритъ онъ, склоняясь къ ней: -- Не бойся, я докторъ и тебѣ не сдѣлаю больно.
   Онъ знаетъ, что одно прикосновеніе его искусной и опытной руки можетъ облегчитъ боль. Она сначала слегка сопротивляется.-- Это ничего, говоритъ она:-- не безпокойтесь. Но едва онъ прикоснулся до раны, какъ она поворачиваетъ голову къ свѣту.
   -- Значительная рана; кожа глубоко разсѣчена. Я думаю, тебѣ очень-больно.
   -- Немножко больно, сэръ, говоритъ она, и слеза тихо катится по ея щекѣ.
   -- Позволь я ее тебѣ перевяжу. Платокъ мой не сдѣлаетъ тебѣ вреда.
   -- Я знаю это, сэръ.
   Онъ очищаетъ осторожна ушибленное мѣсто, осушаетъ его, нѣжно прижимаетъ ладонью и, вынувъ изъ кармана небольшой ящичекъ, приступилъ къ перевязкѣ. Ему смѣшно, что онъ занимается хирургіей за улицѣ, и продолжи свое дѣло, онъ говоритъ женщинѣ:
   -- Мужъ твой кирпичникъ?
   -- Почему вы его знаете? спрашиваетъ удивленная женщина.
   -- Я его не знаю, но думаю, что онъ кирпичникъ, судя по глинѣ и твоемъ мѣшкѣ и и твоемъ платьѣ. Я знаю, что кирпичники ходятъ въ разныя мѣста на поденную работу, и, къ-сожалѣнію моему, знаю, что они жестоко обращаются съ своими женами.
   Она съ поспѣшностью поднимаетъ на него глаза, какъ-будто бы хочетъ увѣрить въ противномъ; но, почувствовавъ руку доктора на своей головѣ, увидавъ его мыслящее и спокойное лицо, она не произносятъ ни слова.
   -- Гдѣ онъ теперь? спрашиваетъ докторъ.
   -- Вчера онъ былъ хмѣленъ и попался подъ стражу, сэръ, а сегодня, я думаю, онъ на постояломъ дворѣ.
   -- Онъ попадется и тысячу разъ подъ стражу, если будетъ бить тебя такъ жестоко своей увѣсистой рукой. Но ты прощаешь ему его жестокосердіе: ты добрая женщина. Дай Богъ, чтобъ онъ измѣнялся къ тебѣ. Есть ли у тебя дѣти?
   Женщина качаетъ головой.
   -- Я одного зову своимъ, только онъ не мой, а Лизинъ, отвѣчаетъ она.
   -- А твой умеръ -- да? Бѣдняга!
   Въ это время онъ кончилъ перевязку и положилъ въ карманъ свой ящичекъ.
   -- Я думаю, у васъ есть домикъ -- далеко ли отсюда? спрашиваетъ онъ между-тѣмъ, какъ женщина благодаритъ его за сдѣланное ей облегченіе.
   -- Да, мили двадцать-двѣ или двадцать-три будетъ, сэръ. Мы живемъ въ Сент-Албансѣ. Вы, должно-быть, знаете это мѣсто, сэръ?
   -- Да, нѣсколько знаю. Позволь же и тебя спросить кой-что: есть ли у тебя деньги на ночлегъ?
   -- Есть, сэръ, право есть.
   И она показываетъ ихъ. Онъ говоритъ ей, что рана ея неопасна, что она напрасно благодаритъ его; желаетъ ей добраго дня и уютъ.
   Улица Одинокаго Тома спитъ еще непробуднымъ сномъ и иного не видать и ней.
   Нѣтъ, кто-то копышется! Возвращаясь къ тому мѣсту, съ котораго примѣтилъ женщину, сидящую на порога, замѣчаетъ Вудкоуртъ фигуру въ лохмотьяхъ, прокрадывающуюся около самой стѣны, которая такъ грязна и дряхла, что не можемъ служатъ убѣжищемъ для самаго отвратительнаго существа. Судя по наружному виду, это молодой мальчикъ. Лицо его изнурено и глаза имѣютъ болѣзненное выраженіе. Онъ потому старается прокрасться такъ незамѣтно, что боится обратить вниманіе на человѣка въ такомъ костюмѣ, который врядъ-ли скоро прійдется увидѣть въ улицѣ Одинокаго Тома. Онъ прикрываетъ лицо изорванными рукавомъ; поступь его боязлива и рубище виситъ лохмотьями по весну тѣлу. Не скажешь изъ чего и для чего сдѣлано это рубище. По цвѣту и по формѣ его можно принять за связку грязнаго тряпья, или давнымъ-давно перегнившаго хвороста.
   Аланъ Вудкоуртъ останавливается, глядитъ на мальчика и смутно припоминаетъ, что онъ его когда-то и гдѣ-то видѣлъ; онъ не можетъ припомнить когда-именно и гдѣ-именно, но черты лица бѣдняги ему знакомы, и онъ думаетъ, что видѣлъ его гдѣ-нибудь въ госпиталѣ.
   Размышляя такимъ-образомъ, Аланъ Вудкоуртъ выходитъ изъ Улицы Одинокаго Тома. Вдругъ слышитъ онъ шаги бѣгущаго и крикъ, оборачивается назадъ и видитъ, что мальчикъ бѣжитъ сломя голову, а за нимъ гонится женщина, которой Аланъ только-что сдѣлалъ перевязку.
   "Держи! держи!" кричитъ женщина, едва переводя духъ.
   Аланъ Вудкоуртъ перебѣгаетъ дорогу, старается схватить мальчика, но тотъ проворнѣе его, увертывается изъ рукъ и, опередивъ, несется снова по грязной улицѣ.
   "Держи! держи его!" кричитъ снова женщина.
   Аланъ, думая, что быть-можетъ мальчикъ обокралъ женщину, бѣжитъ снова за нимъ, но мальчикъ снова увертывается и опережаетъ его. Разумѣется, Аланъ могъ бы поймать его, еслибъ рѣшился броситься на него и смять подъ собою, но онъ не рѣшается на это и забавная сцена преслѣдованія продолжается.
   Но вотъ бѣглецъ сворачиваетъ въ узкій переулокъ и потомъ на небольшой дворъ, неимѣющій другаго выхода; здѣсь упадаетъ онъ у кучи гнилыхъ щепъ и, едва переводя духъ, смотритъ съ боязнью на своего преслѣдователя, который, запыхавшись въ свою очередь, стоитъ надъ нимъ и смотритъ на него въ ожиданіи женщины.
   -- Ахъ, Джо, Джо! говоритъ женщина: -- наконецъ-то тебя я увидѣла!
   -- Джо, повторяетъ Аланъ, смотря на него со вниманіемъ:-- Джо! мнѣ помнится, что какъ-то давно тебя приводили къ осмотрщику мертвыхъ тѣлъ на обыскъ.
   -- Да, я видѣлъ васъ однажды, бормочетъ Джо: -- что жъ изъ этого? Мало еще меня мучили? Уже-ли нельзя меня оставить? Что я вамъ сдѣлалъ? Я и такъ сталъ кости да кожа. Порядкомъ, кажется, отдѣлали. Я ничѣмъ невиноватъ, что онъ умеръ. Онъ былъ добръ до меня, очень-добръ -- я это знаю. Вѣчная ему память. Богъ меня не приберетъ, а давно бы пора, радъ бы, кабы пришлось скорѣй.
   Онъ говоритъ эти слова такъ жалобно, его слезы, смѣшанныя съ грязью, такъ неподдѣльны, и, лежа на грудѣ гнилыхъ щепъ, онъ такъ похожъ самъ на сгнившій грибъ, или на кучу нечистотъ, встрѣчающихся на каждомъ шагу въ Улицѣ Одинокаго Тома, что Аланъ Вудкоуртъ становится къ нему сострадательнымъ и говоритъ, обращаясь къ женщинѣ".
   -- Что сдѣлалъ тебѣ этотъ несчастный?
   Женщина ничего не отвѣчаетъ на этотъ вопросъ, но, смотря на Джо болѣе испуганнымъ, чѣмъ сердитымъ взглядомъ, говоритъ ему:
   -- Ахъ, Джо, Джо! наконецъ-то ты мнѣ попался!
   -- Что онъ сдѣлалъ такое? спрашиваетъ опять Аланъ: -- обокралъ что ли онъ тебя?
   -- Нѣтъ, сэръ, какое обокралъ; онъ сдѣлалъ мнѣ доброе дѣло -- вотъ я чему дивлюсь.
   Аланъ смотритъ поперемѣнно то на Джо, то на преслѣдовавшую его женщину и ожидаетъ разъясненія загадки.
   -- Ахъ ты Джо, Джо! говоритъ женщина: -- онъ, изволите ли видѣть, сэръ, былъ у насъ въ деревнѣ около Сент-Албанса, да тамъ и занемогъ. Одна молоденькая леди, благослови ее Господь за любовь но мнѣ, сжалилась надъ нимъ и взяла его къ себѣ...
   Аланъ съ ужасомъ отступаетъ отъ него.
   -- Да, сэръ, это такъ, взяла его къ себѣ, стала его пользовать... а онъ... знаете, какъ волка не корми, а онъ все въ лѣсъ смотритъ... далъ отъ нея тягу и съ-тѣхъ-поръ о немъ ни слуху, ни духу... Теперь только я встрѣтила его послѣ того раза. А она-то, такая, сэръ, хорошенькая, какъ ангельчикъ, начала за нимъ ходить, да и сама заразилась отъ него, слегла въ постель, бѣдняжка, да болѣзнь-то ее и изуродовала, теперь и признать нельзя -- такъ перемѣнилась, и все изъ-за тебя, неблагодарное животное, все изъ-за тебя, говорила женщина вслухъ, волнуясь болѣе и болѣе горячась, и наконецъ залилась горькими слезами. Мальчикъ слушаетъ, что ему говорятъ; совѣсть, какъ видно, зашевелилась въ немъ по-своему; она заставляетъ его мычать, мазать лицо свое грязными руками и уставить глаза въ землю.
   Аланъ удерживаетъ женщину ласковымъ знакомъ.
   -- Ричардъ говорилъ мнѣ, думаетъ онъ: -- Да, я что-то припоминаю... да, да... это такъ...
   Онъ отворачивается въ сторону и отходитъ нѣсколько шаговъ. Возвратясь, онъ кажется опять спокойнымъ; только замѣтна въ немъ лихорадочная дрожь, какое-то особенное отвращеніе къ мальчику, которое поглощаетъ все вниманіе женщины.
   -- Ты слышать, что она говоритъ? Ну, вставай, вставай!
   Джо дрожитъ и дико ёжится, медленно приподымаясь съ груды гнилой щепы, лѣниво прижимается къ стѣнѣ, почосываетъ затылокъ и потираетъ украдкой одну ногу о другой.
   -- Ты слышишь, что она говоритъ? Она говоритъ правду, я это знаю. Ты шатаешься здѣсь съ-тѣхъ-поръ?
   -- Провались я сквозь землю, если я видѣлъ Улицу Одинокаго Тома до сегодняшняго утра, отвѣчаетъ Джо сиплымъ голосомъ.
   -- Зачѣмъ же ты сюда пришелъ?
   Джо осматривается кругомъ, смотритъ въ ноги Алану Вудкоурту и наконецъ отвѣчаетъ:
   -- Я дѣла никакого не умѣю и заработать ничего не могу. Я больно-бѣденъ и слабъ, думалъ прійдти сюда, въ тихомолку отдохнуть гдѣ-нибудь, да и пробраться къ мистеру Снегсби. Онъ мнѣ всегда что-нибудь даетъ. Онъ до меня добръ; только мистриссъ Снегсби косится на меня... да и всѣ и вездѣ на меня косится.
   -- Откуда ты сюда пришелъ?!
   Джо опять осматривается кругомъ, смотритъ опять въ ноги своему вопрошателю и прислоняется лицомъ къ бревну.
   -- Я самъ не знаю откуда, отвѣчаетъ Джо.!
   -- Ну, скажи мнѣ, продолжаетъ Аланъ и, стараясь всячески преодолѣть отвращеніе, подходитъ къ мальчику довольно-близко: -- скажи правду, какимъ образомъ ты оставилъ домъ этой доброй леди, которая была такъ несчастлива, что взяла тебя къ себѣ и сама заразилась отъ тебя.
   Джо внезапно выходитъ изъ своего оцѣпенѣнія и отвѣчаетъ съ жаромъ, обращаясь къ женщинѣ, что онъ ничего не знаетъ о доброй леди, что онъ ничего не слыхивалъ, что онъ никогда не думалъ сдѣлать ей зло, что онъ лучше согласится измучить себя, чѣмъ оскорбить ее; она была очень-добра до него, очень-добра. Онъ выражается отъ чистаго сердца, прерывая слова свои всхлипываньемъ.
   Аламъ Вудкоуртъ видитъ, что это не притворство. Онъ заставляетъ себя прикоснуться къ нему и говоритъ:
   -- Послушай, Джо, разскажи мнѣ все.
   -- Нѣтъ, боюсь, говоритъ Джо: -- боюсь.
   -- Я долженъ однако знать истину. Не бойся, пойдемъ и разскажи мнѣ все.
   Послѣ нѣсколькихъ подобныхъ приглашеній, Джо снова озирается вокругъ, отворачиваетъ голову отъ стѣны и говоритъ тихимъ голосомъ:
   -- Я разскажу вамъ, разскажу кой-что: -- меня увели оттуда, ей--Богу увели!
   -- Увели? ночью?
   -- Да, увели.
   И опасаясь, чтобъ его не подслушали, Джо снова озирается вокругъ, смотритъ ужь не въ землю, а футовъ на десять выше и вездѣ ищетъ глазами, того, кого онъ такъ сильно боится.
   -- Кто жь увелъ тебя?
   -- Боюсь назвать его, право боюсь.
   -- Но мнѣ нужно знать его имя. Скажи мнѣ ради хорошенькой молоденькой леди. Ты можешь на меня положиться: никто въ мірѣ васъ не услышитъ.
   -- Нѣтъ, боюсь, боюсь, говорилъ Джо: -- а если онъ насъ услышитъ.
   -- Не бойся, его здѣсь нѣтъ.
   -- Нѣтъ, онъ здѣсь, говоритъ Джо:-- онъ вездѣ, гдѣ только захочетъ быть.
   Съ недоумѣніемъ смотритъ на него Аланъ и въ несвязномъ отвѣтѣ мальчика видитъ что-то правдоподобное; терпѣливо ожидаетъ онъ опредѣлительнаго отвѣта. Терпѣніе побѣждаетъ Джо, и онъ съ отчаяннымъ усиліемъ шепчетъ ему чье-то имя.
   -- А! говоритъ Аланъ: -- что жь ты ему сдѣлалъ?
   -- Ничего не сдѣлалъ, сэръ. Меня прогнали, я и шелъ, шелъ куда глаза глядѣли... шелъ далеко, сэръ... и теперь иду... иду въ могилу... туда и дорога.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Богъ милостивъ, дастъ тебѣ здоровья. Что жь онъ съ тобой дѣлалъ?
   -- Помѣстилъ меня въ шпиталь, отвѣчалъ Джо шопотомъ: -- я тамъ лежалъ пока не выздоровѣлъ, потомъ далъ четыре полкроны и говоритъ: -- убирайся отсюда! чтобъ духа твоего здѣсь не было! Не смѣй мнѣ на глаза показываться. Убирайся къ чорту и шатайся гдѣ хочешь; а попадешься мнѣ, такъ не пеняй: будешь, братъ, каяться да поздно. И я боюсь попасться ему на паза: знаю, что погубитъ, просто погубитъ какъ муху, говорятъ Джо, нервически повторяя всѣ свои охранительныя продѣлки.
   Аланъ, подумавъ немного, говоритъ, обращаясь къ женщинѣ, но не опуская съ Джо ободрительнаго взгляда:
   -- Онъ не такъ неблагодаренъ, какъ ты думаешь: у него былъ поводъ уйдти, потому онъ и ушелъ.
   -- Спасибо вамъ, сэръ, спасибо, восклицаетъ Джо.-- А ты какъ меня мучила! Если ты только скажешь доброй леди, что говоритъ молодой баринъ, такъ она на меня сердиться не будетъ. Она очень-добра до меня, очень-добра.
   -- Послушай же Джо, говоритъ Аланъ, смотря на него: -- пойдемъ лучше со мной, чѣмъ бродить и шататься здѣсь: а тебя какъ-нибудь пристрою.
   -- Мнѣ ничего ненадо, только бы мнѣ не встрѣтиться съ нимъ, сэръ.
   -- Хорошо, хорошо, а надѣюсь на твое слово. Теперь ужь полгорода на ногахъ, а скоро проснется и весь городъ. Пойдемъ, пойдемъ. Прощай добрая женщина.
   -- Прощайте, прощайте, сэръ, благодарю васъ.
   До-сихъ-поръ она спокойно сидѣла на мѣшкѣ, но теперь встала и взяла его въ руки, а Джо между-тѣмъ повторялъ ей:
   -- Ты только скажи молоденькой леди, что я не желалъ ей сдѣлать зла, разскажи ей только то, что говорилъ баринъ.
   И въ-заключеніе этихъ словъ онъ сталъ ей кивать головой, кланяться, и прощаясь съ ней полусмѣясь, полуплача, отправляется онъ съ Аланомъ Вудкоуртомъ по разнымъ сторонамъ улицы.
   Въ такомъ порядкѣ выходятъ они изъ Улицы Одинокаго Тома, въ другія улицы, освѣщенныя ярко солнцемъ и въ болѣе-чистую атмосферу.
   

ГЛАВА XLVII.
Послѣднее желаніе Джо.

   Утро; лучи восходящаго солнца играютъ на шпиляхъ высокихъ церквей; атмосфера такъ чиста и такъ свѣтла, что разстоянія, казавшіяся вечеромъ далекими, теряющимися въ пространствѣ, теперь близки и незначительны; весь городъ словно ожилъ послѣ ночнаго спокойствія.
   Проходя съ Джо по ярко-освѣщеннымъ улицамъ города, Аланъ думаетъ: какъ и куда бы пристроить бѣднаго мальчика.
   "Странное дѣло, говоритъ онъ про себя: -- что здѣсь, въ самомъ сердцѣ просвѣщеннаго міра, легче пристроить заблудшагося пса, чѣмъ человѣка, нуждающагося въ кровѣ".
   Но странно или нѣтъ, а дѣлу этимъ афоризмомъ не пособишь и затрудненіе останется въ полной силѣ.
   Въ началѣ пути Аланъ часто поглядываетъ назадъ, чтобъ убѣдиться, слѣдуетъ ли за нимъ Джо. Джо ползетъ по другой сторонѣ улицы, придерживаясь тощей рукой объ стѣну, съ одного кирпича на другой, съ одной двери на другую, и повременамъ взглядываетъ внимательно на своего проводника. Убѣдясь окончательно, что Джо не намѣренъ дать тягу, Аланъ бодрѣе идетъ впередъ и ужь съ большимъ спокойствіемъ и напряженіемъ мысли начинаетъ обдумывать, что ему надо дѣлать.
   Лавка съ закуской, пристроенная на углу улицы, напоминаетъ первое дѣло. Аланъ останавливается, осматривается вокругъ и подзываетъ къ себѣ Джо. Шатаясь, прихрамывая и повертывая пальцы правой руки на ладонѣ лѣвой (словно растираетъ грязь пестикомъ въ ступкѣ), переходитъ Джо улицу.
   Все, что могло быть лакомымъ кусочкомъ для Джо, тотчасъ же ему подается, и онъ начинаетъ глотать кофе и жевать хлѣбъ съ масломъ, осматриваясь боязливо по сторонамъ, какъ какой-нибудь напуганный звѣрь.
   Но бѣднага такъ слабъ и изнуренъ, что даже и голодъ его покинулъ.
   -- Я думалъ, что умираю съ голоду, сэръ, говоритъ онъ, отодвигая свой завтракъ: -- да, вѣрно, и въ этомъ я ничего не смыслю: ничего въ горло не йдетъ... ни пить, ни ѣсть не хочется.
   И Джо встаетъ на ноги, дрожитъ всѣмъ тѣломъ и съ удивленіемъ смотритъ на завтракъ.
   Аланъ Вудкоуртъ щупаетъ его пульсъ, кладетъ руку ему на грудь и говоритъ:
   -- Дохни, Джо!
   -- Тяжело, сэръ, очень-тяжело... Оо-охъ! словно телегу тащишь. "И скрипитъ какъ телега", могъ бы онъ прибавить, но онъ только бормочетъ про-себя:
   -- Иду, сэръ, близко... очень-близко.
   Аланъ ищетъ глазами аптеки, но аптеки нѣтъ пососѣдству. Вблизи видна харчевня; она также хорошо, а можетъ быть и лучше пособитъ въ этихъ обстоятельствахъ.
   Онъ беретъ небольшую порцію вина и даетъ мальчику выпить нѣсколько глотковъ; пальчикъ начинаетъ оживать, по-мѣрѣ-того какъ глотаетъ крѣпительную жидкость.
   -- Проглоти еще немного, Джо, говоритъ Аланъ, смотря на него внимательно: -- вотъ такъ, такъ! Мы отдохнемъ минутъ съ пять и пойдемъ дальше.
   Посадивъ мальчика около съѣстной лавки, на скамейку, Аланъ Вудкоуртъ начинаетъ прогуливаться взадъ и впередъ по солнечной сторонѣ, посматривая повременамъ на Джо, однакожъ такъ, чтобъ онъ ее могъ замѣтить. Видно, что Джо нѣсколько согрѣлся и освѣжился; и если про такое мрачное лицо можно сказать, что оно прояснилось, то, пожалуй, онъ и прояснился. Мало-по-малу беретъ онъ, безнадежно-оставленный кусокъ хлѣба съ масломъ, и снова начинаетъ его кусать. Замѣтивъ эти признаки возстановляющихся силъ, Аланъ вступаетъ съ нимъ въ разговоръ и узнаётъ, къ немалому своему удивленію, о молодой леди подъ вуалью, словомъ: узнаетъ всю исторію, со всѣми ея послѣдствіями. Джо медленно жуетъ и медленно разсказываетъ. Дожевавъ хлѣбъ и кончивъ разсказъ, онъ встаетъ и идетъ впередъ за мистеромъ Вудкоуртомъ.
   Не зная, гдѣ пріютить мальчика, Аланъ надѣется съискать добрый совѣтъ у своей прежней паціентки, ревностной и всегда-готовой къ услугамъ -- миссъ Флайтъ, и потому направляетъ путь на то подворье, гдѣ они впервые встрѣтились съ Джо. Но все измѣнилось въ лавкѣ тряпья и бутылокъ. Маленькая миссъ Флайтъ не живетъ больше тамъ; дверь ея заколочена и какая-то женская фигура, съ очень-рѣзкими чертами лица, загрязненная пылью и которой никакъ не угадаешь сколько лѣтъ, то-есть собственно говоря, дѣвственная Юдиѳь, жадная и на слова, дѣлаетъ имъ очень-короткіе отвѣты. Впрочемъ, эти отвѣты достаточно объясняютъ посѣтителямъ, что миссъ Флайтъ, вмѣстѣ съ своими птицами, поселилась въ домѣ мистриссъ Бляйндеръ, въ Улицѣ Бель-Ярдъ. Аланъ Вудкоуртъ и Джо отправляются въ эту улицу, гдѣ миссъ Флайтъ (вѣрная привычкѣ своей посѣщать въ ранній часъ дня палату, предсѣдательствуемую другомъ своимъ лордомъ-канцдеронъ) сломя голову летитъ съ лѣстницы и, съ глазами, полными слезъ радости, бросается въ объятія своего спасителя.
   -- Дорогой докторъ мой! восклицаетъ миссъ Флайтъ: -- мой заслужоный, отличившійся, почетный офицеръ!
   Она, разумѣется, говоритъ немножко-странно, но въ ней столько, неподдѣльнаго чувства, сколько дай Богъ встрѣтить въ самыхъ разумныхъ субъектахъ.
   Аланъ съ терпѣніемъ выслушиваетъ ея восторженныя восклицанія, и когда она окончила ихъ, онъ указываетъ ей на Джо, который дрожитъ всѣми членами и говоритъ ей о цѣли своего прихода.
   -- Дайте добрый совѣтъ, миссъ Флайтъ, куда бы мнѣ пристроить этого бѣднягу; у васъ столько знакомыхъ и столько здраваго смысла, что я на васъ вполнѣ надѣюсь.
   Миссъ Флайтъ, очень-довольная этимъ комплиментомъ, задумывается; но нескоро мысль осѣняетъ ея встревоженную голову. Однакожъ мысль приходитъ; оказывается, что домъ мистриссъ Бляйндеръ кругомъ заселенъ жильцами и даже сама миссъ Флайтъ занимаетъ уголъ покойнаго Гредди.
   -- Гредли! вскрикиваетъ миссъ Флайтъ, скрестивъ на груди руки: -- Гредли! Кто бы это подумалъ!... Дорогой докторъ мой, намъ пособитъ генералъ Джорджъ... непремѣнно пособитъ.
   Невозможно было бы добиться, отъ миссъ Флайтъ, кто такой генералъ Джорджъ, поэтому Аланъ Вудкоуртъ и не предлагаетъ ей ни одного вопроса относительно его превосходительства, а проситъ маленькую старушку сходить поскорѣе наверхъ за своей оборванной шляпой, старенькой шалью и документами. Она церемонно отправляется въ свою комнату и, возвращаясь во всѣхъ регаліяхъ, объясняетъ отрывистыми фразами, что генералъ Джорджъ, котораго она часто посѣщаетъ, знаетъ ея милую Фиц-Жарндисъ и принимаетъ живое участіе во всемъ, до нея касающемся.
   Выслушивая эти разсказы, Аланъ Вудкоуртъ начинаетъ думать, что онъ попалъ на истинный путь и говоритъ въ видѣ ободренія, обращаясь къ Джо, что шатанью ихъ скоро конецъ и они какъ-разъ будутъ у генерала. Къ-счастію, квартира его превосходительства очень-недалеко.
   По наружному виду джорджевой галереи для стрѣльбы въ цѣль и прочее, по ея длинному корридору и внутренней чистотѣ, Аланъ Вудкоуртъ составляетъ о ней самое лестное мнѣніе. Также почерпаетъ онъ твердыя надежды изъ обзора личности Джорджа. Кавалеристъ, оставивъ свои утреннія экзерциціи, подходитъ къ нимъ, съ трубкой въ зубахъ; на немъ нѣтъ галстуха и его мускулистыя руки, развитыя фехтованьемъ и гимнастическими шарами, рельефно выражаютъ физическую силу.
   -- Вашъ слуга, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ, съ военнымъ поклономъ.
   И съ самой добродушной улыбкой, сіяющей не только на всемъ широкомъ лицѣ его, но даже, кажется, и на курчавыхъ волосахъ, выслуживаетъ онъ краткій церемоніалъ рекомендаціи, съ которымъ миссъ Флайтъ важно и съ разстановкой представляетъ посѣтителей. Оченьдовольный визитомъ, онъ снова говоритъ: -- вашъ слуга, сэръ, и снова дѣлаетъ военный поклонъ.
   -- Извините, сэръ. Вы, кажется, морякъ, говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Мнѣ очень-лестно, что я похожъ на моряка, отвѣчаетъ Аланъ: -- но, къ-сожалѣнію моему, я только корабельный врачъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сэръ! Я готовъ былъ пари держать, что вы истинный матросъ.
   Аланъ надѣется, что въ такомъ случаѣ мистеръ Джорджъ охотнѣе проститъ ему несвоевременное посѣщеніе и будетъ продолжать курить трубку, которую кавалеристъ, въ порывахъ вѣжливости, готовъ былъ поставить въ уголъ.
   -- Вы очень-добры, сэръ, отвѣчаетъ онъ: -- я знаю по опыту, что трубка не безпокоитъ миссъ Флайтъ; и если табачный дымъ вамъ непріятенъ, то...
   И онъ оканчиваетъ эту сентенцію тѣмъ, что снова беретъ чубукъ въ зубы; между-тѣмъ Аланъ приступаетъ къ повѣствованію всего того, что онъ знаетъ о Джо. Кавалеристъ вникаетъ въ разсказъ очень-внимательно.
   -- Это онъ и есть, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, указывая на Джо, который стоитъ у входа въ галерею, выпучивъ глаза на крупныя буквы вывѣски, неимѣющія для него никакого значенія.
   -- Это онъ, отвѣчаетъ Аланъ: -- и, сказать правду, онъ меня ужасно безпокоитъ. Я бы его помѣстилъ въ госпиталь, могъ бы выхлопотать, чтобъ его немедленно туда приняли, но я предвижу, что онъ тамъ не останется и десяти минутъ. Что жь касается до богадѣленъ, до благотворительныхъ пріютовъ... я готовъ былъ бы испытать всѣ хлопоты, перенести всѣ прижимки, всѣ непріятности, всѣ злоупотребленія... но, знаете, это такая система, которая мнѣ не по-сердцу.
   -- Да и никто ея не жалуетъ, сэръ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Я убѣжденъ, что онъ не пробудетъ и минуты ни въ томъ, ни въ другомъ мѣстѣ; онъ, я вамъ скажу, питаетъ сверхъестественный страхъ къ тому человѣку, который запретилъ ему показываться на глаза; по невѣжеству своему, онъ думаетъ, что этотъ человѣкъ находится вездѣ и все знаетъ.
   -- Извините сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- но кто жь этотъ проныра? или можетъ-быть это тайна?
   -- Мальчикъ-то скрываетъ его имя; во отъ васъ это не секретъ его зовутъ Бёккетъ.
   -- Бёккетъ, сыщикъ, сэръ?
   -- Да, онъ.
   -- Я его знаю, сэръ, отвѣчаетъ кавалеристъ, выпустивъ облако дыма и выпрямись во весь ростъ: -- мальчикъ правъ: это я вамъ скажу... тонкая бестія, сэръ.
   И высказавъ это мнѣніе, мистеръ Джорджъ затягивается трубкой очень-сильно и многозначительно посматриваетъ на миссъ Флайтъ.
   -- Мнѣ хочется, чтобъ мистеръ Жарнди здравомъ разсудкѣ, въ отвѣтственности и респектабельности, если вы нуждаетесь въ примѣрномъ человѣкѣ, такъ вотъ рекомендую вамъ Вольза.
   Мы сказали, что намъ вовсе не было извѣстно, что Ричарду помогаетъ человѣкъ подъ этимъ именемъ.
   -- Когда онъ вышелъ изъ законнаго младенчества,-- отвѣчалъ мистеръ Скимполь:-- то отдѣлился отъ своего друга сладкорѣчиваго Кэнджа и подружился, я такъ думаю, съ Вользомъ. И я знаю, что онъ сошелся съ этимъ человѣкомъ, потому что и познакомилъ его съ нимъ.
   -- А вы давно знакомы съ нимъ?-- спросила Ада.
   -- Съ Вользомъ?.. Милая миссъ Клэръ, я свелъ съ нимъ знакомство точно такъ же, какъ я сводилъ знакомство съ многими джентльменами его профессіи. Онъ сдѣлалъ что-то для меня весьма пріятнымъ и учтивымъ образомъ: онъ взялъ на себя кончить мое дѣло -- такъ, кажется, онъ выражался -- и кончилъ тѣмъ, что взяли меня. Кто-то вмѣшался въ это дѣло и заплатилъ деньги за меня... не знаю сколько именно, знаю только, что сколько-то съ четырьмя пенсами; я забылъ сколько фунтовь и шилинговъ, но знаю, что вся сумма оканчивалась четырьмя пенсами... Послѣ этого-то я и сблизилъ ихъ. Вользъ спросилъ у меня рекомендаціи, и я далъ ее. Ахъ, вотъ что! Теперь я начинаю думать... (И при этомъ онъ вопросительно взглянулъ на насъ съ самой откровенной улыбкой, какъ будто онъ только что теперь сдѣлалъ открытіе). Вользъ не подкупилъ-ли меня? Онъ далъ мнѣ что-то и сказалъ, что это за комиссію. Не знаю, не была ли это ассигнація въ пять фунтовъ стерлинговъ?.. Вы вѣдь знаете, мнѣ кажется, что это было пяти-фунтовая ассигнація!
   Его дальнѣйшія соображенія то этому предмету были прерваны возвращеніемъ Ричарда. Онъ подошелъ къ намъ сильно взволнованный и на скорую руку отрекомендовало мистера Вольза -- желто-блѣднаго мужчину съ стиснутыми губами, которыя, казалось, находились подъ вліяніемъ холода, съ красными пятнами на лицѣ, высокаго роста, тощаго, лѣтъ пятидесяти, съ вздернутыми кверху плечами, сутуловатаго. Онъ былъ въ черномъ, въ черныхъ перчаткахъ, и застегнутый до самаго подбородка; въ немъ ничего особенно не бросалось въ глаза, кромѣ его безжизненной манеры и медленнаго неподвижнаго взгляда, который онъ останавливалъ на Ричардѣ.
   -- Надѣюсь, миледи, я не безпокою васъ,-- сказалъ мистеръ Вользъ (и теперь я замѣтила въ немъ другую особенность: его слова имѣли какой-то глухой звукъ, вылетающій скорѣе изъ желудка, чѣмъ изъ гортани).-- Мы условились съ Карстономъ въ томъ, чтобъ ему постоянно знать, когда его тяжба будетъ представляться на разсмотрѣніе канцлера. Вчера вечеромъ, послѣ отхода почты, одинъ изъ моихъ писцовъ сообщилъ мнѣ совершенно неожиданно, что эта тяжба будетъ завтра въ докладѣ; я сѣлъ въ первый утренній дилижансъ и пріѣхалъ сюда переговорить съ нимъ объ этомъ обстоятельствѣ.
   -- Да!-- сказалъ раскраснѣвшійся Ричардъ, бросивъ на меня и Аду торжествующій взглядъ:-- мы не такъ медленно ведемъ свои дѣла, какъ въ старину. Нѣтъ, мы быстро подвигаемся впередъ!.. Мистеръ Вользъ, намъ и нужно нанять что-нибудь, чтобъ добраться до перваго города, застать тамъ почтовый дилижансъ и мчаться въ немъ въ Лондонъ.
   -- Нанимайте, сэръ, что вамъ угодно,-- отвѣчаетъ мистеръ Вользъ.-- Я весь къ вашимъ услугамъ.
   -- Позвольте, позвольте!-- сказалъ Ричардъ, взглянувъ на часы.-- Если я сбѣгаю въ деревню, уложу свой чемоданъ, найму кабріолетъ, или коляску, или что только можно найти въ этомъ родѣ, такъ у насъ еще останется цѣлый часъ въ запасѣ. Я ворочусь сюда къ чаю. Кузина Ада и Эсѳирь, надѣюсь, вы будете такъ добры, займете мистера Вольза до моего возвращенія.
   Онъ тотчасъ же ушелъ отъ насъ и вскорѣ скрылся въ сумракѣ наступившаго вечера.
   -- Скажите, неужели присутствіе мистера Карстона такъ необходимо завтра?-- спросила я.-- Принесетъ-ли это ему какую-нибудь пользу?
   -- Нѣтъ, миссъ,-- отвѣчалъ мистеръ Вользъ.-- Я думаю, никакой.
   Какъ Ада, такъ и я выразили наше сожалѣніе, что онъ долженъ ѣхать за тѣмъ, чтобъ обмануться въ своихъ ожиданіяхъ.
   -- Мистеръ Карстонъ положилъ за правило наблюдать за своими интересами,-- сказалъ мистеръ Вользъ:-- а когда кліентъ полагаетъ такое правило, и если въ этомъ правилѣ нѣтъ ничего предосудительнаго, то я считаю долгомъ поддерживать его. Во всякаго рода дѣлахъ я непремѣнно хочу быть точнымъ и откровеннымъ. Я вдовецъ, имѣю трехъ дочерей -- Эмму, Джэйнъ и Каролину -- и поставляю себѣ въ священную обязанность исполнять возложенный на меня долгъ, чтобъ оставить имъ доброе имя... Это, кажется, весьма пріятное мѣсто, миссъ.
   Замѣчаніе его относилось ко мнѣ, вслѣдствіе того, что я шла съ нимъ рядомъ. Я согласилась съ нимъ и при этомъ исчислила главныя красоты всей мѣстности.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ мистеръ Вользъ.-- Я имѣю исключительное право поддерживать моего престарѣлаго отца, который живетъ въ долинѣ Тонтонъ -- это его родина; и, право, я всегда былъ въ восторгѣ отъ тамошней природы. Тамъ я не имѣлъ идеи, чтобъ здѣшнія мѣста были такъ привлекательны.
   Чтобъ поддержать разговоръ, я спросила мистера Вольза, не имѣетъ-ли онъ желанія навсегда поселиться гдѣ-нибудь въ провинціи.
   -- Вы затронули, миссъ, самую нѣжную струну моего сердца,-- отвѣчалъ онъ.-- Здоровье мое слабо (я сильно страдаю разстройствомъ пищеваренія), и еслибъ только отъ меня зависѣло, я, нисколько не медля, промѣнялъ бы настоящій мой образъ жизни на сельскій, особливо, еслибъ заботы по моимъ занятіямъ доставили бы мнѣ возможность имѣть близкое столкновеніе съ обществомъ, тѣмъ болѣе съ обществомъ дамъ, находиться въ которомъ -- это мое исключительное удовольствіе. Но съ тремя дочерями -- Эммой, Джэйнъ и Каролиной, и моимъ престарѣлымъ отцомъ я не имѣю возможности доставить себѣ такое удобство. Правда, на мнѣ не лежитъ уже обязанности поддерживать мою дорогую бабушку, которая скончалась на сто второмъ году отъ роду, но все же я поставленъ въ такое положеніе, что мельница должна находиться безостановочно въ ходу.
   Вслѣдствіе желудочнаго звука словъ его и его безжизненной манеры требовалось нѣкоторое вниманіе, чтобъ слушать его.
   -- Вы извините меня, что я упоминаю о моихъ дочеряхъ,-- сказалъ онъ.-- Это моя слабость. Я хочу оставить этимъ бѣдненькимъ созданіямъ маленькую независимость и вмѣстѣ съ тѣмъ доброе имя.
   Мы подошли къ дому мистера Бойторна, гдѣ ждалъ насъ чайный столъ. Вскорѣ послѣ пришелъ и Ричардъ, безпокойный и замѣтно торопившійся. Облокотясь на стуль мистера Вольза, онъ что-то прошепталъ ему. Мистеръ Вользъ отвѣчалъ громко, или, по крайней мѣрѣ, почти такъ громко, какъ онъ отвѣчалъ вообще на все:
   -- Вы отвезете меня, сэръ? Вы хотите отвезти меня? Для меня это совершенно все равно. Дѣлайте, какъ вамъ угодно. Я весь къ вашимъ услугамъ.
   Изъ послѣдовавшаго разговора мы узнали, что мистеръ Скимполь долженъ остаться до утра и занять въ дилижансѣ два мѣста, за которыя уже было заплачено. Такъ какъ Ада и я находились изъ-за Ричарда въ уныломъ расположеніи духа и были очень опечалены его отъѣздомъ, поэтому мы такъ чистосердечно объявили, какъ только позволяла тому вѣжливость, что проводимъ мистера Скимполя до гостиницы Гербъ Дэдлоковъ и воротимся, когда уѣдутъ ночные путешественники.
   Ричардъ, находившійся въ высшей степени одушевленія, не сдѣлалъ на это никакого возраженія и мы всѣ вмѣстѣ отправились на вершину небольшой горы, вблизи деревни, гдѣ онъ приказалъ кабріолету ждать и гдѣ стоялъ человѣкъ съ фонаремъ въ рукѣ около огромной бѣлой лошади.
   Я никогда не забуду этихъ двухъ путниковъ, сидящихъ другъ подлѣ друга и озаряемыхъ фонарнымъ свѣтомъ. Ричардъ, внѣ себя отъ восторга, держалъ возжи. Мистеръ Вользъ, безмолвный, въ черныхъ перчаткахъ, застегнутый до подбородка, смотрѣлъ на него такъ пристально какъ будто онъ смотрѣлъ на обреченную жертву и своими глазами очаровывалъ его. Я какъ теперь вижу всю эту картину, картину лѣтней темной ночи, блескъ зарницы на темномъ горизонтѣ, пыльную дорогу, окаймленную съ обоихъ сторонъ живой изгородью и высокими деревьями, огромную лошадь и полетъ кабріолетки къ станціи Джорндисъ и Джорндисъ.
   Моя милочка сказала мнѣ въ тотъ вечеръ, что будетъ-ли Ричардъ наслаждаться благополучіемъ или погибнетъ, будетъ-ли онъ окруженъ друзьями или оставленъ всѣми, но въ ея глазахъ участь его будетъ имѣть одно только различіе, что чѣмъ болѣе онъ будетъ нуждаться въ любви неизмѣннаго сердца, тѣмъ болѣе неизмѣнное сердце будетъ доставлять ему этой любви; какъ онъ думалъ о ней при всѣхъ своихъ настоящихъ заблужденіяхъ, такъ и она будетъ думать о немъ во всякое время, никогда не заботиться о себѣ, еслибъ только могла она посвятить себя ему, никогда не думать о своихъ удовольствіяхъ, еслибъ могла доставлять ихъ ему.
   Сдержала-ли она свое слово?
   Я смотрю на дорогу, открытую передо мной, гдѣ разстояніе замѣтно сокращается и конецъ пути становится видимымъ; и во всемъ истинномъ и благородномъ, плавающемъ по мертвому морю нескончаемой тяжбы, во всѣхъ испепеленныхъ плодахъ, которые оно выбрасываетъ на берегъ, мнѣ кажется, я вижу любимицу моей души.
   

XXXVIII. Борьба.

   Когда наступило время воротиться намъ въ Холодный Домъ, мы не опоздали ни однимъ днемъ противъ назначеннаго срока и были приняты съ чрезвычайнымъ радушіемъ. Я совершенно укрѣпилась въ здоровьѣ и силахъ; и увидя всѣ хозяйственные ключи, которые были положены въ ожиданіи меня въ моей комнатѣ я съ наслажденіемъ гремѣла ими, какъ маленькій ребенокъ.
   -- Еще разъ, еще разъ принимайся за исполненіе своей обязанности, Эсѳирь,-- сказала я самой себѣ -- И ты должна это дѣлать во всякомъ случаѣ, если не съ совершеннымъ восторгомъ, то съ терпѣніемъ и благодушіемъ. Вотъ все, что я нахожу тебѣ сказать теперь, моя милая!
   Первыя утра были такими хлопотливыми утрами, проводимыми въ суетѣ, бѣготнѣ, повѣркѣ счетовъ, безпрестанныхъ переходахъ между Ворчальною и другими частями дома, приведеніи въ порядокъ ящиковъ и шкафовъ и устройствѣ всего заново, что я не имѣла минуты свободной. Но когда всѣ эти распоряженія были окончены, и все приведено въ должный порядокъ, я сдѣлала поѣздку на нѣсколько часовъ въ Лондонъ, къ чему побудило меня, между прочимъ, письмо, которое я изорвала въ Чесни-Воулдѣ.
   Предлогомъ къ той поѣздкѣ я избрала Кадди Джеллиби. Я такъ привыкла къ ея прежнему имени, что постоянно называла ее такимъ образомъ, и написала къ ней предварительно записку, прося ее сдѣлать мнѣ компанію въ маленькомъ дѣловомъ путешествіи. Оставивъ домъ очень рано утромъ, я пріѣхала въ Лондонъ въ почтовой каретѣ въ такую пору, что отправившись въ Ньюманъ-Стритъ, имѣла еще въ своемъ распоряженіи цѣлый день.
   Кадди, которая не видѣла меня съ самаго дня своей свадьбы, была такъ любезна и предупредительна въ отношеніи ко мнѣ, что я почти боялась возбудить зависть въ ея мужѣ. По, впрочемъ, и онъ немного уступалъ ей въ этомъ случаѣ, такъ что оба они поставляли меня въ затрудненіе, какъ отплатить за подобное радушіе.
   Старый мистеръ Торвидропъ былъ въ постели, когда я пріѣхала, и Кадди варила ему при мнѣ шоколадъ, который меланхолическій на видъ маленькій мальчикъ, ученикъ ея мужа,-- немножко странно было мнѣ видѣть подобнаго питомца танцовальнаго ремесла,-- готовился отнести наверхъ. По словамъ Кадди, тесть ея былъ очень добръ и внимателенъ къ ней, и они жили другъ съ другомъ очень счастливо.
   (Когда она говорила мнѣ про свое настоящее житье-бытье, она упомянула, что старый джентльменъ выбралъ себѣ лучшія комнаты въ квартирѣ и окружилъ себя всевозможными удобствами, тогда какъ она съ мужемъ должны были довольствоваться чѣмъ, что оставалось, и тѣсниться въ двухъ угольныхъ комнаткахъ, надъ кладовыми.)
   -- А какъ поживаетъ твоя мама, Кадди?-- спросила я.
   -- Я получаю о ней извѣстія черезъ папа, но вижу ее рѣдко, Эсѳирь,-- отвѣчала Кадди.-- Мы остаемся друзьями, съ удовольствіемъ могу признаться въ томъ; но мама все думаетъ, что есть что-то нелѣпое въ моемъ замужествѣ съ учителемъ танцованья, и она какъ-будто боится, чтобъ мое неблагоразуміе не бросало и на нее нѣкоторой тѣни.
   Меня удивляло, что если мистриссъ Джиллиби исполняетъ свои главныя и естественныя обязанности, не раньше чѣмъ наведетъ телескопъ на отдаленный горизонтъ и не отыщетъ тамъ другихъ предметовъ для своихъ попеченій, то, вѣроятно, она принимала много предосторожностей, чтобы не впасть въ нелѣпость; но нечего и говорить, что я не высказывала своихъ мыслей громко.
   -- А твой папа, Кадди?
   -- Онъ приходитъ сюда каждый вечеръ,-- отвѣчала Кадди:-- и такъ любитъ сидѣть тамъ, въ углу, что пріятно смотрѣть на него.
   Взглянувъ въ уголъ, о которомъ говорила Кадди, я тотчасъ же замѣтила на стѣнѣ пятно, оставленное головою мистера Джеллиби. Утѣшительно было подумать, что онъ нашелъ, наконецъ, здѣсь такой пріютъ для головы своей.
   -- А ты, Кадди,-- сказала я:-- ты, я думаю, очень хлопочешь?
   -- Да, моя милая,-- отвѣчала Кадди:-- я въ самомъ дѣлѣ очень занята.; потому что, скажу вамъ по секрету, я тоже даю уроки. Здоровье Принца не изъ крѣпкихъ, и мнѣ необходимо помогать ему. Съ уроками въ школахъ, съ классами здѣсь, съ частными воспитанниками и, наконецъ, съ питомцами въ родѣ этого мальчика, ему, бѣдному, слишкомъ много работы. Замѣчаніе ея объ этихъ подмастерьяхъ танцовальнаго искусствъ такъ показалось страннымъ для меня, что я спросила Кадди, много-ли теперь у нихъ этихъ будущихъ преподавателей того же полезнаго искусства.
   -- Четверо,-- сказала Кадди.-- Одинъ у насъ на дому, другіе только приходятъ. Они всѣ очень добрые мальчики; но когда сойдутся вмѣстѣ, то начинаютъ играть,-- настоящія дѣти,-- вмѣсто того, чтобы заниматься дѣломъ. Такъ и тотъ маленькій мальчикъ, котораго вы сейчасъ видѣли, вальсируетъ безпрестанно одинъ въ пустой кухнѣ; другихъ мы стараемся распредѣлить по домамъ по мѣрѣ возможности.
   -- И все это дѣлается въ разсчетѣ на ихъ ноги?-- спросила я.
   -- Разумѣется,-- отвѣчала Кадди.-- Такимъ образомъ, они упражняются въ танцованіи столько времени, сколько приходится, смотря по занятіямъ другихъ учениковъ. Они танцуютъ въ академіи и въ нынѣшнее время года мы устраиваемъ кадрили всякое утро, часовъ въ пять.
   -- Вотъ дѣятельная-то жизнь, признаюсь!-- воскричала я.
   -- Увѣряю васъ, моя милая,-- отвѣчала Кадди съ улыбкой:-- когда приходящіе ученики звонятъ поутру въ колокольчикъ у нашей двери (звонокъ устроенъ въ нашей комнатѣ, чтобы не безпокоить стараго мистера Торвидропа) и когда я, поднявъ окно, гляжу, какъ они стоятъ на крыльцѣ со своими башмаками подъ мышками, они мнѣ напоминаютъ всегда трубочистовъ.
   Все это представляло мнѣ ремесло молодыхъ супруговъ въ чрезвычайно оригинальномъ свѣтѣ. Кадди съ удовольствіемъ видѣла, что разговоръ ея меня занялъ, и потому со всею свойственной ей словоохотливостью сообщила мнѣ подробности собственныхъ занятій.
   -- Видите-ли, моя милая, для сбереженія денегъ, мнѣ пришлось выучиться немножко играть на фортепьяно и даже на скрипкѣ и, безъ сомнѣнія, я должна заниматься этими двумя инструментами точно такъ же, какъ и другими отраслями нашего ремесла. Если бы мама была не такова, какова на самомъ дѣлѣ, то я могла давно бы пріобрѣсти нѣкоторыя музыкальныя познанія. Но между тѣмъ я никогда не училась музыкѣ, и занятія ею, признаться, на первый разъ нѣсколько приводятъ меня въ отчаяніе. Но у меня хорошій слухъ, и я привыкла къ усидчивой работѣ; этимъ я обязана рѣшительно мама, должно сознаться; а вы знаете, Эсѳирь, что гдѣ есть твердая воля, тамъ есть и дорога.
   Произнося эти слова, Кадди сѣла, смѣясь, за маленькое дребезжащее фортепьяно и дѣйствительно пробряцала какой-то кадриль, съ большимъ одушевленіемъ. Потомъ, съ видомъ простосердечнаго удовольствія и нѣсколько покраснѣвъ, она встала со стула и, смѣясь сама надъ собою, сказала:
   -- Не смѣйся, Кадди, ты добрая дѣвушка!
   Я сначала готова была заплакать при звукахъ ея музыки, но удержалась. Я ободряла ее и хвалила отъ всего сердца; потому что я дѣйствительно была убѣждена, что, хотя Кадди жена танцовальнаго учителя, и хотя предѣломъ ея честолюбивыхъ видовъ было самой сдѣлаться учительницею танцеванья, во всякомъ случаѣ она показала много естественной, здравой, привлекательной охоты къ занятіямъ и терпѣнія, что все, взятое вмѣстѣ, стоило какой нибудь филантропической миссіи.
   -- Милая моя,-- сказала Кадди отъ полноты сердца:-- вы не можете себѣ представить, какъ вы меня обрадовали. Вы не повѣрите, какъ многимъ я вамъ обязана. Какія перемѣны въ моемъ хозяйствѣ и во мнѣ самой! Помните, какъ, садясь за роботу надъ моимъ приданымъ, я была неловка и неповоротлива? Кто бы подумалъ тогда, что со временемъ я буду учить добрыхъ людей танцованію; кто бы вообразилъ себѣ все возможное и невозможное, случившееся со мною!
   Мужъ Кадди, который уходилъ, пока мы болтали такимъ образомъ, теперь воротился, приготовляясь упражнять своихъ учениковъ въ танцевальной залѣ, и Кадди объявила мнѣ, что онъ теперь можетъ поступить въ мое полное распоряженіе. Но мнѣ еще рано было ѣхать, и я съ удовольствіемъ сказала ей это, потому что мнѣ жаль было бы увезти ее тогда. Поэтому мы всѣ трое отправились къ ученикамъ и я въ числѣ другихъ также приняла участіе въ танцахъ.
   Всѣ эти ученики были самыя оригинальныя личности. Кромѣ мальчика-мелаихолика, который, вѣроятно, усвоитъ себѣ этотъ темпераментъ не оттого, что вальсировалъ въ одиночку по кухнѣ, тутъ были еще два другіе мальчика и маленькая, сухая, неопрятная дѣвочка въ газовомъ платьѣ. Дѣвочка эта кажется созрѣвшею, несмотря на свой низменный ростъ; на ней уродливый чепецъ также изъ газа, и башмаки свои, въ видѣ сандалій, она носить въ затасканномъ бархатномъ ридикюлѣ. Мальчики казались такими дрянными, вялыми, когда переставали прыгать, съ обрывками нитокъ, мячами и костяными дудками въ карманахъ, и тогда ихъ грязныя ноги, въ особенности пятки, какъ будто дѣлались еще грязнѣе. Я спросила Кадди, съ какою цѣлью родители выбрали для нихъ это ремесло? Кадди отвѣчала, что не знаетъ, что, можетъ быть, ихъ предназначали быть впослѣдствіи учителями, а можетъ быть, готовили на театральную сцену. Всѣ они были самаго посредственнаго состоянія, и мать мальчика-меланхолика содержала лавку имбирнаго пива.
   Мы танцовали цѣлый часъ съ большою важностью; мальчикъ-меланхоликъ дѣлалъ чудеса нижними оконечностями своего тѣла, въ которыхъ обнаруживалась достаточная степень игривости; но игривости этой не замѣтно было на его лицѣ. Кадди, которая не спускала глазъ съ своего мужа и которая, повидимому, на немъ основывала свои надежды и имъ только и гордилась, Кадди усвоила себѣ нѣкоторое изящество манеръ и необходимую степень увѣренности, что въ соединеніи съ ея привлекательнымъ личикомъ и вообще привлекательною наружностью дѣлало ее чрезвычайно пріятною. Она уже многимъ облегчила для своего мужа преподаваніе уроковъ этимъ дѣтямъ, и онъ рѣдко вмѣшивался въ танцы, развѣ становясь иногда въ кадриль за недостаткомъ кого нибудь другого. Онъ постоянно или билъ тактъ, или игралъ на скрипкѣ. Принужденность движеній газовой дѣвочки и ограниченность ея дарованій возбуждали сожалѣніе. Такимъ образомъ мы провели цѣлый часъ.
   Когда урокъ кончился, мужъ Кадди собрался идти за городъ, въ школу, а Кадди убѣжала, чтобы приготовиться мнѣ сопутствовать. Я осталась на время этого антракта въ танцовальной комнатѣ и стала разсматривать учениковъ. Двое изъ приходящихъ мальчиковъ поднялись на лѣстницу, чтобы надѣть свои полусапожки и пощипать волосы мальчику, живущему въ домѣ, сколько можно было судить по возгласамъ и обвиненіямъ, произносимымъ послѣднимъ. Возвратясь съ застегнутыми жакетками и заткнутыми запазуху башмаками, они вынули свои походные запасы хлѣба и холоднаго мяса и расположились подъ лирою, намалеванною на стѣнѣ. Маленькая газовая дѣвочка, всунувъ свои сандаліи въ ридикюль и надѣвъ пару заштопанныхъ башмаковъ, сразу спрятала голову въ старообразный чепчикъ, и на вопросъ мой, любитъ ли она танцовать, отвѣтивъ лаконически: "Только не съ мальчишками", подвязала у чепчика ленточки и отправилась домой съ недовольнымъ, презрительнымъ видомъ.
   -- Старый мистеръ Торвидропъ очень сожалѣетъ,-- сказала Кадди:-- что онъ не окончилъ еще своего туалета и потому не можетъ имѣть удовольствія видѣть тебя до ухода. Онъ чрезвычайно любить тебя, Эсѳирь.
   Я отвѣчала, что очень благодарна ему, но не сочла нужнымъ присовокуплять, что вполнѣ могу обойтись безъ этихъ доказательствъ его вниманія.
   -- У него чрезвычайно много времени отнимаетъ туалетъ,-- сказала Кадди:-- потому что онъ обращаетъ на него особенное вниманіе, да и нельзя иначе: вы знаете, что ему необходимо поддерживать пріобрѣтенную репутацію. Ты не можешь себѣ представить, какъ онъ любезенъ съ папа. Вечеромъ онъ толкуетъ съ папа о Принцѣ-Регентѣ, и я никогда не видывала папа такъ заинтересованнымъ, какъ во время этихъ разсказовъ.
   Въ этомъ описаніи сношеніи граціознаго Торвидропа съ мистеромъ Джеллиби было мною такого, что заинтересовало меня. Я спросила Кадди, очень ли онъ расшевелилъ ея папа?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала Кадди:-- этого я не могу сказать; но онъ говоритъ съ папа, и папа очень удивляется ему, слушаетъ его -- и слушаетъ съ большимъ удовольствіемъ. Я увѣрена, что папа рѣшительно не имѣетъ никакихъ притязаній на прекрасную осанку и изящныя манеры, между тѣмъ они находятъ удовольствіе быть вмѣстѣ. Ты не можешь себѣ представить, какъ они хороши другъ съ другомъ. Прежде я не видывала, чтобы папа нюхалъ табакъ; между тѣмъ теперь онъ аккуратно беретъ щепотку табаку изъ табакерки мистера Торвидропа и цѣлый вечеръ то подноситъ ее къ носу, то отнимаетъ.
   Что старому мистеру Торвидропу пришлось со временемъ, послѣ многихъ превратностей житейскихъ, освободить мистера Джеллиби отъ Борріобула-Ха, показалось мнѣ одною изъ замѣчательныхъ странностей.
   -- Что касается Пипи,-- сказала Кадди, послѣ нѣкотораго молчанія:-- Пнпи, который, я ожидала, могъ быть въ тягость мистеру Торвидропу, потому что у меня самой скоро заведется своя семья, то и въ отношеніи къ этому мальчику любезность стараго джентльмена удивительна. Онъ всегда проситъ его къ себѣ, моя милая! Онъ заставляетъ его подавать ему газету, когда еще лежитъ въ постели, онъ отдаетъ ему кушать корочки своихъ тостовъ; онъ посылаетъ его за маленькими порученіями по дому; и даже поручаетъ иногда мнѣ дарить ему шестипенсовыя монеты. Короче сказать;-- произнесла Кадди, въ заключеніе, съ сіяющимъ лицомъ:-- я чрезвычайно счастлива и должна безпрестанно благодарить Бога. Куда же мы пойдемъ, Эсѳирь?
   -- Въ Олдь-Стритъ-Родь,-- отвѣчала я.-- Тамъ мнѣ нужно сказать нѣсколько словъ адвокатскому писцу, который присланъ былъ встрѣтить меня на станцію почтовыхъ каретъ, къ тот самый день, какъ я пріѣхала въ Лондонъ и въ первый разъ увидала тебя, моя милая. Теперь я припоминаю, что этотъ же самый джентльменъ привезъ насъ въ вашъ домъ.
   -- Слѣдовательно, мнѣ совершенно будетъ кстати сопровождать тебя,-- замѣтила Кадди.
   Мы прибыли въ Олдъ-Стритъ-Родъ и тамъ, найдя жилище мистриссъ Гуппи, спросили, дома ли она. Мистриссъ Гуппи, сидѣвшая до того въ гостиной, подвергаясь опасности быть расколотой дверью подобно орѣху, потому что сна выскочила прежде, чѣмъ спросили ее, немедленно предстала предъ нами и позвала насъ войти къ ней. Это была старая леди въ большомъ чепцѣ, съ чрезвычайно краснымъ носомъ, чрезвычайно подвижными глазами и смѣющаяся постоянно. Ея маленькая пріемная комната была, повидимому, приготовлена для пріѣзда гостей; въ ней былъ портретъ ея сына, до того похожій, что его можно было принять за живой. Замѣтно, что старушка не хотѣла ни на минуту разставаться съ своимъ сыномъ и потому держала его передъ собою въ оригиналѣ или въ копіи.
   Впрочемъ, въ настоящую минуту мы нашли тамъ не только портрета, но и самый оригиналъ. Онъ былъ облеченъ въ платье самыхъ разнообразныхъ цвѣтовъ, сидѣлъ у стола, читая дѣловыя бумаги и уперевъ указательный палецъ себѣ въ лобъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи, вставая:-- это для меня настоящій оазисъ. Маменька, будьте такъ добры, подайте стулъ другой леди и посторонитесь съ дороги.
   Мистриссъ Гуппи, которой постоянная улыбка придавала насмѣшливый видъ, исполнила то, чего требовалъ ея сынъ, и сѣла въ уголъ комнаты, держа носовой платокъ у груди обѣими руками точно какую нибудь припарку.
   Я представила Кадди, и Гуппи сказалъ, что особа, съ которою я дружна, всегда будетъ для него самою пріятною гостьей. Тогда я приступила къ объясненію цѣли своего посѣщенія.
   -- Я позволила себѣ послать вамъ записку,-- сказала я.
   Мистеръ Гуппи подтвердилъ слова мои тѣмъ, что вынулъ записку изъ бокового кармана, поднесъ ее къ губамъ и положилъ обратно въ карманъ съ поклономъ. Мать мистера Гуппи была такъ восхищена этимъ поступкомъ, что, улыбаясь, завертѣла головою и молча толкнула Кадди локтемъ.
   -- Могу ли я переговорить съ вами наединѣ всего одну минуту?-- сказала я.
   Я ничего не видала въ жизни подобнаго веселости матери мистера Гуппи. Она никогда не издавала ни малѣйшаго звука, смѣха; но только вертѣла и качала головой, подносила платокъ ко рту, толкала Кадди то локтемъ, то рукою, то плечомъ и вообще поддерживала такое выразительное молчаніе, что и теперь съ трудомъ рѣшилась пригласить Кадди пройти къ ней чрезъ маленькую дверь въ спальню.
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи:-- вы, конечно, извините маленькія странности матери, которая такъ нѣжно любитъ своего сына. Маменька моя какъ ни бываетъ иногда несносна, но все-таки дѣйствуетъ подъ вліяніемъ материнской любви.
   Едва ли кому нибуь удавалось когда либо такъ покраспѣть и измѣниться въ лицѣ, какъ покраснѣлъ и измѣнился въ лицѣ мистеръ Гуппи, лишь только я подняла вуаль своей шляпки.
   -- Я просила у васъ позволенія видѣть васъ здѣсь на нѣсколько минутъ,-- сказала я:-- вмѣсто того, чтобы обращаться къ мистеру Кэнджу, потому что, вспомнивъ, что вы мнѣ говорили однажды по секрету, я боялась, поступивъ иначе, навлечь на васъ непріятность, мистеръ Гуппи.
   Я увѣрена, что и въ ту минуту я привела его въ довольно затруднительное положеніе.
   Мнѣ еще никогда не случалось видѣть такого замѣшательства, отсутствія способности говорить, удивленія и боязни.
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- пробормоталъ мистеръ Гуппи: -- я... я... простите, пожалуйста, но наша обязанность, требуетъ отъ насъ... требуетъ, чтобы мы были откровенны и точны въ словахъ. Вы упомянули о томъ случаѣ, миссъ, когда я... когда я доставилъ себѣ честь сдѣлать вамъ объясненіе, которое...
   Въ его груди, казалось, засѣло въ эту минуту что-то такое, чего онъ не въ состояніи былъ проглотить. Онъ приложилъ руку къ желудку, кашлялъ, гримасничалъ, усиливался глотать, снова кашлялъ, снова гримасничалъ, глядѣлъ кругомъ комнаты и перелистывалъ бумаги.
   -- Я чувствую что-то въ родѣ головокруженія,-- произнесъ онъ наконецъ: головокруженія, миссъ, которое совершенно лишаетъ меня силъ. Я... да... маленькій припадокъ этого рода... ой, клянусь св. Георгіемъ!
   Я дала ему время нѣсколько оправиться. Онъ подносилъ то и дѣло руку ко лбу и отнималъ ее опять, потомъ принимался подвигать стулъ, на которомъ сидѣлъ, въ уголъ комнатм.
   -- Мое намѣреніе состояло въ томъ, чтобы замѣтить, миссъ,-- сказалъ мистеръ Гуипи.-- Ахъ, Боже мой! Это непремѣнно что-нибудь въ горло попало... г-мъ!.. чтобы замѣтить, что вы были такъ добры тогда, что отклонили мое объясненіе. Вы, вѣроятно, согласитесь съ этимъ. Хотя здѣсь и нѣтъ свидѣтелей, для васъ было бы, можетъ быть, нѣкоторымъ удивленіемъ... по крайней мѣрѣ для разсудка... если бы вы допустили это предположеніе.
   -- Безъ сомнѣнія,-- отвѣчала я:-- я отклонила ваше предложеніе безъ всякаго разсужденія и разсчета, мистеръ Гуппи.
   -- Благодарю васъ, миссъ,-- отвѣчалъ онъ, измѣряя столъ своими трепетными руками,-- Это очень удовлетворительно и внушаетъ мнѣ большое довѣріе къ вамъ. Г-мъ... это что-нибудь першитъ въ горлѣ! вѣрно попало въ дыхательное горло... г-мъ... вы не разсердитесь, если я упомяну... не потому, чтобы это было необходимо, такъ какъ ваше благоразуміе и благоразуміе всякаго здравомыслящаго человѣка въ состояніи само доказать это... если я упомяну, что подобное объясненіе съ моей стороны было окончательнымъ и должно было имѣть тамъ своей предѣлъ?
   -- Я совершенно понимаю это,-- отвѣчала я.
   -- Можетъ быть... г-мъ... можетъ быть объ этомъ не стоитъ говорить, но это послужило бы удовлетвореніемъ для вашего разсудка, можетъ быть вы не откажетесь принять это въ соображеніе, миссъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи.
   -- Я принимаю это вполнѣ и по собственному влеченію,-- отвѣчала я.
   -- Благодарю васъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи:-- вы, право, очень, очень обязали меня. Я очень жалѣю, что жизненныя обстоятельства мои, которыми я рѣшительно не въ состояніи управлять, лишаютъ меня всякой возможности повторить это предложеніе или возобновить его въ какой либо другой формѣ или при другихъ условіяхъ; но взоръ мой всегда будетъ обращаться назадъ къ этой счастливой порѣ, и воображеніе мое всегда будетъ украшать ее цвѣтами нѣжности и дружбы.
   Тутъ сильная перхота снова овладѣла мистеромъ Гуппи и прервала на нѣкоторое время производимыя имъ дотолѣ измѣренія стола.
   -- Теперь я могу, вѣроятно, сказать вамъ то, зачѣмъ я собственно пріѣхала сюда?-- сказала я.
   -- Съ особеннымъ удовольствіемъ буду слушать васъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи.-- Я такъ увѣренъ, что ваша разсудительность и правота, миссъ, опредѣляютъ должнымъ образомъ всѣ ваши поступки, что я обѣщаю себѣ только пріятное отъ тѣхъ замѣчаній, которыя вы изволите мнѣ сдѣлать.
   -- Вы были такъ добры, что упомянули при своихъ объясненіяхъ...
   -- Извините меня, миссъ, но, по моему мнѣнію, лучше бы не говорить о томъ, что можетъ вести насъ къ запутанности, недоралумѣніимъ. Я даже не помню, что именно я говорилъ тогда и на что намекалъ.
   -- Вы сказали при этомъ случаѣ,-- начала я снова:-- что у васъ можетъ быть найдутся средства содѣйствовать моимъ интересамъ и обезпечить мое состояніе такого рода изслѣдованіями, которыхъ главнымъ предметомъ была бы я же. Я думаю, что вы основывали это убѣжденіе на томя, что я сирота и обязана всѣмъ состраданію и щедрости мистера Джорндиса. Теперь начало и конецъ просьбы, съ которою я пришла къ вамъ, мистеръ Гуппи, состоятъ въ томъ, чтобы вы были столько добры, чтобы оставить всякую мысль служить мнѣ. Я часто думала объ этомъ и прежде, особенно же въ послѣднее время послѣ моей болѣзни. Наконецъ я рѣшилась, въ случаѣ если бы вы когда либо задумали возобновить это намѣреніе и исполнить его тѣмъ или другимъ путемъ, я рѣшилась придти къ вамъ и увѣрить васъ, что вы совершенно ошибаетесь. Вы не можете сдѣлать относительно меня никакихъ изслѣдованій или открытій, которыя бы принесли мнѣ какую нибудь пользу или доставили малѣйшее удовольствіе. Я знаю хорошо свою собственную исторію и я съ убѣжденіемъ скажу вамъ, что этими средствами вы никакъ не подвинете моего благосостоянія. Впрочемь вы, можетъ быть, сами давно уже оставили эти планы. Если это такъ, то извините меня, что и безпокою васъ напрасно. Если же нѣтъ, то, прошу насъ, повѣрьте моимъ убѣжденіямъ и оставьте свои намѣренія. Я прошу у васъ этого какъ милости, прошу во имя моего собственнаго спокойствія.
   -- Я долженъ признаться,-- сказалъ мистеръ Гуппи:-- что вы выражаетесь съ тою разсудительностью и правотою, который я всегда предполагалъ въ васъ. Ничто не въ состояніи такъ удовлетворять и убѣждать человѣка какъ подобная правота., и если я имѣлъ какія нибудь превратныя мнѣнія относительно васъ, то я готовъ повиниться въ томъ и принести должныя оправданія. Я бы желалъ, чтобы вы совершенно поняли меня, миссъ, и удостоили выслушать мои объясненія, которыя, по указаніямъ вашего разсудительнаго ума и вашего прямодушія, должны въ весьма ограниченныхъ предѣлахъ касаться настоящихъ обстоятельствъ.
   Я должна замѣтить, что уклончивыя манеры и витіеватыя выраженія мистера Гуппи принимали все болѣе и болѣе опредѣленную форму и теряли свой уродливый, загадочный характеръ. Онъ казался очень довольнымъ, что можетъ исполнить то, о чемъ я его просила, и вмѣстѣ съ тѣмъ смотрѣлъ какимъ-то пристыженнымъ, сконфуженнымъ.
   -- Позвольте уже мнѣ окончить за одинъ разъ то, что мнѣ нужно передать вамъ, чтобы потомъ не возвращаться назадъ къ началу,-- проговорила я, замѣтивъ, что онъ намѣренъ распространяться:-- вы окажете мнѣ, сэръ, чрезъ это большую милость. Я пріѣхала къ вамъ, сколько можно было, въ тихомолку, потому что вы сами въ довѣренномъ разговорѣ со мною выразили желаніе, чтобы дѣло это не получило гласности; я умѣла оцѣнить вашу довѣрчивость ко мнѣ и уважить ваши требованія. Я упомянула уже о моей болѣзни. Теперь въ самомъ дѣлѣ нѣтъ причины, то которой бы я стала медлить признаться вамъ, что совершенно было бы неумѣстно, по чувству ложной деликатности, избѣгать обратиться къ вамъ съ просьбою. Поэтому я избрала путь, по которому начала уже дѣйствовать, и я увѣрена, что вы довольно понимаете и уважаете меня, чтобы согласиться съ моимъ мнѣніемъ на этотъ счетъ.
   Отдавая мистеру Гуппи полную справедливость, я должна признаться, что онъ казался все болѣе и болѣе смущеннымъ и сконфуженнымъ, и что онъ уже чрезвычайно былъ смущенъ и сконфуженъ, когда, съ пылающимъ лицомъ, онъ произнесъ слѣдующія слога:
   -- Клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь душою своего, миссъ Соммерсонъ, что пока я еще буду живъ, я буду дѣйствовать согласно вашему желанію. Я никогда не сдѣлаю и шага противно вашимъ намѣреніямъ. Я готовъ поклясться въ томъ, какъ вамъ угодно, если вы этого потребуете. И все, что я обѣщаю вамъ теперь относительно настоящаго дѣла,-- продолжалъ мистеръ Гуппи скороговоркою, какъ будто онъ повторялъ какую-то заученую, часто произносимую фразу:-- все это правда, истинная правда, сущая правда, ничего кромѣ несомнѣнной правды, такъ...
   -- Я совершенно удовлетворена,-- сказала я, вставая при этихъ словахъ:-- и я должна искренно благодарить васъ. Кадди, моя милая, я готова.
   Мать мистера Гуппи, предаваясь съ новымъ одушевленіемъ беззвучному хохоту и попрежнему вертя головою, возвратилась вмѣстѣ съ Кадди, и мы распрощались. Мистеръ Гуппи смотрѣлъ на насъ, пока мы подходили къ двери, съ такимъ видомъ, какъ будто онъ несовершенно очнулся отъ сна и ходитъ въ просонкахъ, и мы оставили его стоящимъ на томъ же мѣстѣ.
   Но минуту спустя онъ сошелъ къ намъ на улицу безъ шляпы съ длинными волосами, развѣвающимися по волѣ вѣтра, остановилъ насъ и сказалъ съ горячностью:
   -- Миссъ Соммерсонъ, клянусь честью и жизнью, что вы можете на меня положиться.
   -- Я и полагаюсь совершенно,-- сказала я съ увѣренностью.
   -- Извините меня, миссъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи, идя поперемѣнно одною ногою, а другую волоча позади:-- но въ присутствіи этой леди... избраннаго вами свидѣтеля... быть можетъ для собственнаго успокоенія (чего я отъ души вамъ желаю) вамъ бы слѣдовало повторить сказанное вами.
   -- Послушай, Кадди,-- отвѣчала я, обращаясь къ ней:-- можетъ быть ты нисколько не удивишься, если я скажу тебѣ, моя милая, что никогда никакихъ обязательствъ не было...
   -- Никакихъ предложеній или обѣщаній сочетаться бракомъ,-- присовокупилъ съ своей стороны мистеръ Гуппи.
   -- Никакихъ предложеніи или обѣщаній сочетаться бракомъ -- повторила я:-- между этимъ джентльменомъ...
   -- Вильямомъ Гуппи, на Пентонской площади, изъ Пентонвилля, въ графствѣ Миддльсексъ,-- проговорилъ онъ.
   -- Между этимъ джентльменомъ, мистеромъ Вильямомъ Гулли, на Пентонской площади, изъ Пентонвидля, въ графствѣ Миддльсексъ, и мною.
   -- Благодарю васъ, миссъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи.-- Очень удовлетворительно... Миссъ... извините меня... но имя этой леди, имя и фамилія?
   Я сказала ему.
   -- И вѣроятно, замужемъ?-- сказалъ мистеръ Гуппи.-- Очень вамъ благодаренъ. Прежде дѣвица Каролина Джеллиби, изъ Тавіезъ-Инна, въ лондонскомъ Сити, но внѣ прихода; нынѣ изъ Ньюманъ-Стрита въ Оксфордъ-Стритѣ. Очень вамъ обязанъ!
   Онъ побѣжалъ было домой, но потомъ снова воротился.
   -- Обращаясь опять къ этому предмету, вы, конечно, убѣждены, что мнѣ очень и очень жаль, что мое положеніе въ обществѣ, въ соединеніи съ такими обстоятельствами, которыми я не могу управлять по своей волѣ, мѣшаютъ возобновить то, что нѣкогда было совершенно окончено,-- сказалъ мистеръ Гуппи съ убитымъ и отчаяннымъ видомъ:-- это не можетъ повториться. Какъ вы думаете? Впрочемъ, я, кажется, только затрудняю васъ.
   Я отвѣчала, что, разумѣется, это не можетъ и не должно повторяться, что настоящій вопросъ не допускаетъ никакого сомнѣнія. Онъ поблагодарилъ меня, бросился въ своей матери, но опять прибѣжалъ назадъ.
   -- Это дѣлаетъ вамъ честь, миссъ, повѣрьте,-- сказалъ мистеръ Гуппи.-- Если бы можно было воздвигнуть намъ мирный алтарь дружбы... Но, клянусь вамъ жизнью, вы можете во всякомъ случаѣ положиться на меня, положиться во всѣхъ отношеніяхъ, исключая лишь нѣжной страсти.
   Сердечная борьба мистера Гуппи и безпрестанныя колебанія, которымъ онъ предавался, стоя между дверью комнаты своей матери и нами, были слишкомъ замѣтны на улицѣ, особенно при его растрепанныхъ, развѣвающихся волосахъ, чтобы заставить насъ поспѣшить убраться. Я уѣхала оттуда, совершенно успокоенная, точно будто у меня спало что-нибудь съ сердца; но когда мы оборачивались потомъ, чтобы посмотрѣть назадъ, мы видѣли, что мистеръ Гуппи все еще стоялъ на прежнемъ мѣстѣ, переминался съ ноги на ногу и находился подъ вліяніемъ нерѣшимости и какого-то смутнаго расположенія духа.
   

XXXIX. Повѣренный и кліентъ.

   Имя мистера Вольза, съ предшествующею ему надписью: "нижній этажъ", выставлено на наружной двери въ Сеймондъ-Иннѣ, въ переулкѣ Чансри; это приземистое, тѣсноватое, подслѣповатое, дряхлое строеніе, похожее на огромный ларь, раздѣленный перегородками и усѣянный разнообразными отверстіями. Замѣтно, что Сеймондъ былъ въ свое время очень бережливъ и устроилъ домъ изъ какихъ-то старыхъ матеріаловъ, которые давно уже сроднились съ гнилостью, грязью и со всѣми признаками разрушенія и упадка, увѣковѣчивая память Сеймонда самыми характеристическими лохмотьями и обломками. Въ этомъ-то мрачномъ убѣжищѣ, носящемъ на себѣ слѣды трудовъ Сеймонда, нашла себѣ пріютъ законная дѣятельность мистера Вольза.
   Канцелярія мистера Вольза, по природной наклонности своей и самому расположенію квартиры, избѣгая дневного свѣта и взоровъ порядочнаго человѣка, прижата въ уголъ и смотритъ тусклыми окнами на глухую стѣну. Три фута грязнаго темнаго корридора, приводятъ кліента къ черной, забрызганной чернилами двери мистера Вольза, сдѣланной въ углу, гдѣ царствуетъ густой мракъ даже въ самое ясное лѣтнее утро и гнѣздится сырая перегородка, отдѣляющая лѣстницу, ведущую въ погребъ,-- перегородка, о которую запоздавшіе законники и сутяги расшибаютъ себѣ лбы. Комнаты мистера Вольза до того необширны, что писецъ можетъ отворить дверь, не вставая со стула, на которомъ сидитъ, и что другой писецъ, занимаюшійся рядомъ съ нимъ за столомъ, съ полнымъ удобствомъ мѣшаетъ и раздуваетъ огонь въ каминѣ, также не оставляя своего сѣдалища. Запахъ, похожій на запахъ отъ козлиной шкуры, въ соединеніи съ запахомъ сырости и тлѣнія должно приписать главнѣйше ночному, а иногда и дневному употребленію свѣчъ изъ бараньяго сала и постоянному шевырянью пергаментныхъ документовъ и полуистлѣвшихъ дѣлъ, заплѣсневѣвшихъ въ грязныхъ ящикахъ. Воздухъ вообще затхлъ и удушливъ. Помѣщеніе это было выкрашено и выбѣлено еще въ незапамятныя времена, но съ тѣхъ поръ дымъ изъ камина, густой слой ничѣмъ небезпокоимой сажи и копоти налегли на всѣ предметы и, вмѣстѣ съ толстыми, перегнившими и перекосившимися рамами, сохраняютъ одинъ и тотъ же отличительный, рѣзко очерченный характеръ,-- характеръ неизмѣннаго неряшества, возмутительнаго зловонія и какой-то неумолимой замкнутости.
   Мистеръ Вользъ очень почтенный человѣкъ; у него неслишкомъ много дѣла, но онъ очень почтенный человѣкъ. Даже болѣе, чѣмъ онъ, извѣстные стряпчіе -- стряпчіе, нажившіе или наживающіе себѣ состояніе, и тѣ признаютъ его весьма почтеннымъ человѣкомъ. Онъ никогда не упускаетъ удобнаго случая въ дѣлахъ своей практики, что уже одно можетъ сдѣлать его почтеннымъ. Онъ никогда не пользуется никакимъ удовольствіемъ -- новое право на названіе почтеннаго человѣка. Онъ уклончивъ, умѣренъ въ выраженіяхъ и серьезенъ -- еще признакъ человѣка почтеннаго. Пищевареніе у него въ сильномъ разстройствѣ, что также чрезвычайно возвышаетъ уваженіе къ человѣку.
   Одно изъ великихъ началъ англійскаго законодательства состоитъ въ томъ, чтобы дѣлать дѣло для самого дѣла. Въ его мудренымъ, запутанныхъ изворотахъ нѣтъ другого основного начала, ясно, истинно и постоянно поддерживаемаго, кромѣ этого начала. Разсматриваемое съ этой точки зрѣнія, оно представляется непрерывной системой, чѣмъ-то связнымъ, цѣлымъ, органическимъ и перестаетъ быть тѣмъ чудовищнымъ лабиринтомъ, какимъ считаетъ его большинство профановъ. Докажите имъ хоть разъ, что великое начало этого законодательства состоитъ въ томъ, чтобы дѣлать дѣло для самого дѣла и насчетъ участниковъ въ этомъ дѣлѣ, и повѣрьте они перестанутъ ворчать на формы судопроизводства.
   Но не постигая этого вполнѣ, взирая на этотъ предметъ не довольно прямымъ взглядомъ и съ какой-то мрачной стороны, большинство профановъ платится иногда насчетъ своихъ кармановъ и своего спокойствія и, по увлеченію близорукаго неразумія, продолжаетъ сильно ворчать и сѣтовать. Тогда и достопочтенныя качества мистера Вольза подвергаются съ ихъ стороны жаркимъ нападеніямъ. "Отмѣнить это постановленіе, мои добрый сэръ?" говоритъ мистеръ Кэнджъ какому нибудь изнывающему кліенту.-- "Отмѣнить это постановленіе, мой милый сэръ? Никогда, никогда не соглашусь я на это. Отмѣните этотъ законъ, сэръ, и какими послѣдствіями будетъ сопровождаться вашъ необдуманный поступокъ для многочисленнаго класса стряпчихъ, такъ достойно представляемыхъ, позвольте мнѣ сказать это, такъ достойно представляемыхъ, хотя и на противной намъ сторонѣ, въ лицѣ мистера Вольза? Тогда этотъ полезный классъ стряпчихъ былъ бы стертъ съ лица земли. А вы не можете, сэръ, съ достаточнымъ основаніемъ, я скажу даже, не можетъ цѣлое общество, если оно благоустроено, желать потери такого сословія, къ которому принадлежитъ мистеръ Вользъ. Прилеженъ, постояненъ, проворенъ, неутомимъ, опытенъ въ дѣлахъ. Мой милый сэръ, я понимаю ваши настоящія чувства противъ существующаго порядка вещей, который, согласенъ, можетъ быть, нѣсколько крутъ для васъ; но я никогда не осмѣлюсь возвысить мой голосъ на погибель такого класса людей, къ которому принадлежитъ мистеръ Вользъ". Достоинства мистера Вольза были высказываемы съ разрушительнымъ эффектомъ даже предъ собраніемъ парламента, какъ, напримѣръ, въ слѣдующемъ мнѣніи одного изъ знаменитыхъ адвокатовъ. "Вопросъ (пятьсотъ-семнадцать-тысячъ-восемьсотъ-шестьдесятъ девятый по порядку): сколько я могу понять васъ, эти формы судопроизводства влекутъ за собою нѣкоторую медленность? Отвѣтъ: да, нѣкоторую медленность. Вопросъ: и большіе расходы? Отвѣтъ: безъ всякаго сомнѣнія, тутъ не обойдется безъ расходовъ. Вопросъ: и невыразимыя мученія и безпокойства? Отвѣтъ: признаюсь, я не приготовился отвѣчать на это. Что касается до меня, то всѣ эти формальности нисколько не безпокоили меня, а напротивъ производили во мнѣ какое-то сладкое, отрадное ощущеніе. Вопросъ: но вы думаете, что сокращеніе дѣлопроизводства нанесетъ вредъ сословію стряпчихъ? Отвѣтъ: я увѣренъ въ томъ. Вопросъ: можете ли вы назвать кого нибудь образцомъ изъ этого класса? Отвѣтъ: да; я съ полнымъ убѣжденіемъ упомяну о мистерѣ Вользѣ. Онъ раззорится тогда. Вопросъ: мистера Вольза, по его профессіи, считаютъ почтеннымъ человѣкомъ? Отвѣтъ... который отодвинулъ назадъ иное дѣло лѣтъ на десять:-- мистеръ Вользъ, въ своей спеціальности, считается весьма почтеннымъ человѣкомъ".
   Точно также въ откровенныхъ бесѣдахъ частныхъ людей, въ домашнихъ разговорахъ должностныхъ лицъ не менѣе справедливыхъ и безкорыстныхъ, часто вы услыхали бы мысль, что нынѣшній вѣкъ стремится Богъ вѣсть къ чему, что мы сами роемъ себѣ подъ ногами пропасть, что и безъ того перемѣны происходятъ безпрестанно, что эти перемѣны могутъ совершенно убить людей, подобныхъ Вользу,-- Вользу, который извѣстенъ за человѣка почтеннаго и уважаемаго, Вользу, у котораго есть отецъ въ долинѣ Тоунтонской и три дочери дома. Сдѣлайте только нѣсколько шаговъ по этому ложному, обманчивому пути, говорятъ они, и что будетъ съ отцомъ Вольза? Неужели въ самомъ дѣлѣ погибать ему? А что станется съ дочерьми Вольза? Неужели имъ сдѣлаться швеями или идти въ гувернантки?
   Однимъ словомъ, мистеръ Вользъ съ своими тремя дочерьми и отцомъ, проживающимъ въ Тоунтонской долинѣ, постоянно отправляетъ, на подобіе какого нибудь здороваго бревна, обязанность подпирать позагнившее зданіе, грозящее паденіемъ и заразою всему окружающему.
   Канцлеръ, въ теченіе этихъ десяти минутъ, только что "порушилъ" свои занятія для продолжительнаго отдохновенія. Мистеръ Вользъ, его молодой кліентъ и нѣсколько синихъ мѣшковъ, набитыхъ наскоро и потерявшихъ совершенно свою настоящую форму, возвратились въ адвокатскую берлогу. Мистеръ Вользъ спокойный и невозмутимый, какъ подобаетъ столь почтенному человѣку, снимаетъ съ рукъ туго натянутыя черныя перчатки, точно облупливаетъ съ нихъ самую кожу, стаскиваетъ съ себя глубоко и прочно надѣтую шляпу, унося, кажется, вмѣстѣ съ нею и часть волосатой покрышки черепа, и садится за свое бюро. Кліентъ бросаетъ шляпу и перчатки на полъ, толкаетъ ихъ куда ни попало, несмотря на нихъ и не заботясь, куда онѣ упадутъ; онъ опускается на стулъ со вздохомъ и стенаніями, поникаетъ головою на руку и походитъ въ эту минуту на изображеніе "Отчаянія".
   -- Опять ничего не сдѣлано!-- говоритъ Ричардъ.-- Ничего, ровно ничего не сдѣлано!
   -- Не говорите, что ничего не сдѣлано,-- отвѣчаетъ невозмутимый Вользъ.-- Это нехорошо, сэръ, право нехорошо.
   -- А что же, что же сдѣлано?-- вопрошаетъ Ричардъ, обратившись къ нему съ унылымъ видомъ.
   -- Вопросъ не весь въ этомъ заключается,-- отвѣчаетъ Вользъ.-- Вопросъ развѣтвляется здѣсь на двѣ части: что дѣлается и что будетъ сдѣлано.
   -- А что же дѣлается?-- спрашиваетъ унылый кліентъ.
   Вользъ, сидя за бюро, положивъ на него ладони и хладнокровно поднося кончики пальцевъ правой руки къ кончикамъ пальцевъ лѣвой руки, потомъ столь же хладнокровно отдѣляя ихъ другъ эти друга, пристально, но кротко, незаносчиво смотритъ на своего кліента и отвѣчаетъ:
   -- Многое дѣлается, сэръ, наберется таки кое-что. Мы налегли плечомъ на колесо, мистеръ Карстонъ, и колесо пошло вертѣться.
   -- Да; но когда же будетъ этому конецъ? Какъ я переживу эти проклятые четыре-пять мѣсяцевъ?-- восклицаетъ молодой человѣкъ, поднимаясь со стула и начиная ходить по комнатѣ.
   -- Мистеръ Карстонъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Вользъ, слѣдуя за нимъ глазами, пока онъ ходитъ взадъ и впередъ:-- вы слишкомъ нетерпѣливы, неразсудительны, и мнѣ очень жаль, что я долженъ признать въ васъ этотъ недостатокъ. Извините меня, если я посовѣтую вамъ не горячиться такимъ образомъ, не увлекаться и не выходить изъ себя. Вамъ необходимо нужно терпѣніе. Вы должны осмотрительнѣе держать себя.
   -- Что же, не подражать ли мнѣ вамъ, мистеръ Вользъ?-- говоритъ Ричардъ, снова сѣвъ на стулъ съ нетерпѣливымъ смѣхомъ и выводя сапогомъ по безцвѣтному ковру какіе-то дьявольскіе узоры.
   -- Сэръ,-- отвѣчаетъ Вользъ, все продолжая смотрѣть на кліента, какъ будто онъ медленно хотѣлъ пожирать его глазами и удовлетворять такимъ образомъ свой казуистическій аппетитъ.-- Сэръ, повторяетъ Вользъ какимъ-то затаеннымъ, едва слышнымъ голосомъ и съ чрезвычайнымъ, безкровнымъ спокойствіемъ:-- я не такъ притягателенъ и высокомѣренъ, чтобы сталъ предлагать вамъ или кому бы то ни было себя за образецъ для подражанія. Позвольте мнѣ оставить доброе имя моимъ тремъ дочерямъ, и этого съ меня довольно; я не слишкомъ большой эгоистъ. Но если уже вы такъ рѣзко сдѣлали указаніе прямо на меня, то, признаюсь вамъ, я желалъ бы сообщить вамъ нѣсколько моей -- я знаю, сэръ, что вы готовы подсказать мнѣ слово: безчувственность, и я не стану вамъ противорѣчить,-- итакъ я бы желалъ удѣлить вамъ нѣсколько моей безчувственности.
   -- Мистеръ Вользъ,-- говоритъ кліентъ, оправдываясь,-- меня вовсе не было намѣренія обвинять васъ въ безчувственности.
   -- По всей вѣроятности, было, сэръ, хотя вы, можетъ быть, сами не отдаете себѣ въ томъ отчета,-- отвѣчаетъ правдивый Вользъ.-- Очень естественно. Мои долгъ соблюдать наши выгоды благоразумно, хладнокровно, безъ увлеченія, и я вполнѣ понимаю, что для вашихъ возбужденныхъ чувствъ я кажусь -- въ минуты, подобныя настоящимъ -- кажусь равнодушнымъ, безчувственнымъ. Мои дочери, можетъ быть, знаютъ меня лучше; мой престарѣлый отецъ, можетъ быть, знаетъ меня лучше. Но они узнали меня гораздо прежде чѣмъ вы, и довѣрчивый глазъ привязанности не такъ склоненъ къ сомнѣнію какъ глазъ посторонняго человѣка, состоящаго съ нами въ дѣловыхъ отношеніяхъ. Я не жалуюсь, впрочемъ, сэръ, что дѣловыя отношенія не развиваютъ довѣрія, напротивъ. Ограждая ваши интересы, я подвергаю себя всевозможнымъ толчкамъ и неудачамъ, и желаю ихъ потому, что они неизбѣжны и все-таки ведутъ къ разъясненію и опредѣленію существа дѣла. Но собственныя ваши выгоды требуютъ въ то же время, чтобы я былъ хладнокровенъ, методически послѣдователенъ, мистеръ Карстонъ; я не могу держать себя иначе -- нѣтъ, сэръ, я не могу, какъ вамъ угодно.
   Мистеръ Вользъ опять устремляетъ свой испытующій взоръ на молодого кліента и потомъ опять продолжаетъ своимъ застегнутымъ, едва слышнымъ голосомъ, какъ будто въ немъ поселился нечистый духъ, который не хочетъ ни выйти наружу, ни говорить во всеуслышаніе.
   -- Вы спрашиваете, сэръ, что вамъ дѣлать въ продолженіе вакацій. Надѣюсь, что вы, господа офицеры, находите много развлеченій, если только хотите искать ихъ. Если бы вы меня спросили, что я буду дѣлать во время вакацій, я бы тотчасъ нашелъ, что отвѣчать вамъ. Я долженъ заботиться о вашихъ интересахъ. Меня вы постоянно найдете здѣсь, день за день, соблюдающимъ вашу пользу. Это мой долгъ, мистеръ Карстонъ, и присутственное время или вакаціи не составляютъ для меня никакой разницы. Если вамъ угодно будетъ посовѣтоваться со мною касательно вашихъ дѣлъ, вы найдете меня здѣсь во всякое время. Другіе дѣловые люди выѣзжаютъ за городъ. Я не выѣзжаю, не потому, чтобы я осуждалъ ихъ за то, что они выѣзжаютъ; я говорю только, что я самъ не отлучаюсь. Эта конторка, сэръ, можетъ служить для васъ камнемъ, на который вы съ увѣренностью опираетесь.
   Мистеръ Вользъ даетъ толчокъ своей конторкѣ, и она звучитъ какъ пустой гробъ. Впрочемъ, не для Ричарда она имѣетъ такой мрачный характеръ; въ этомъ звукѣ Ричардъ находитъ что-то ободряющее, успокоительное. Можетъ быть это извѣстно и мистеру Вользу.
   -- Я совершенно убѣжденъ, мистеръ Вользъ,-- говоритъ Ричардъ болѣе довѣрчивымъ и непринужденнымъ голосомъ:-- я убѣжденъ, что вы самый добросовѣстный человѣкъ въ свѣтѣ, и что имѣть съ вами дѣло значитъ имѣть дѣло съ человѣкомъ опытнымъ, который одаренъ прямымъ взглядомъ на вещи и не дастъ промаховъ. Но представьте себя на моемъ мѣстѣ: я влачу самую нелѣпою жизнь, съ каждымъ днемъ запутываюсь все болѣе и болѣе, постоянно надѣюсь и постоянно теряю надежду, знаю, что всѣ перемѣны, которыя такъ быстро постигаютъ наше дѣло, клонятся только къ урону и убыткамъ, и что ни одна изъ этихъ перемѣнъ не послужитъ къ улучшенію моего состоянія. Войдите хорошенько въ мое положеніе, и вы сознаетесь, что я еще не слишкомъ мрачно смотрю на судьбу свою.
   -- Вы знаете,-- говоритъ мистеръ Вользъ:-- что я никогда не обнадеживаю, сэръ. Я сказалъ вамъ съ перваго раза, мистеръ Карстонъ, что я никогда не обнадеживаю. Особенно въ дѣлѣ, подобномъ настоящему, гдѣ судебныя издержки чуть не превышаютъ цѣнности всего иска, было бы несовмѣстно съ моимъ достоинствомъ обнадеживать понапрасну. Тогда могло бы показаться даже, что главный предметъ моихъ попеченій составляютъ протори и убытки. Но если уже вы высказали убѣжденіе, что вы не видите перемѣны къ лучшему, то я, какъ человѣкъ правдивый, считаю долгомъ возразить противъ этого.
   -- Что же вы можете сказать?-- спрашиваетъ Ричардъ съ нѣсколько просіявшимъ лицомъ.-- Что же вы скажете мнѣ въ утѣшеніе?
   -- Мистеръ Карстонъ, вашъ ходатай...
   -- Вы сейчасъ сказали, надеженъ какъ гора.
   -- Да, сэръ,-- говоритъ мистеръ Вользъ, тихонько кивая головою и ударяя по верхней доскѣ конторки, которая издаетъ такой звукъ, какъ будто пепелъ падаетъ на пепелъ и прахъ на прахъ,-- вы угадали, надеженъ какъ гора -- это уже что-нибудь да значитъ. Вы имѣете отдѣльнаго представителя, и ваши интересы не скрываются и не поглощаются интересами другихъ лицъ -- это что-нибудь да значитъ. Тяжба наша не спитъ же, мы будимъ ее, провѣтриваемъ ее, сообщаемъ ей необходимое движеніе -- это что-нибудь да значитъ. Теперь уже не все и не вездѣ одинъ только Джорндисъ -- это что-нибудь да значитъ. Не всякому удастся проложить себѣ такую независимую дорогу, сэръ. А это развѣ ничего не значитъ?
   Ричардъ, вспыхнувъ отъ довольно живого увлеченія, бьетъ по конторкѣ кулакомъ.
   -- Мистеръ Вользъ! Если бы какой нибудь человѣкъ сказаль мнѣ въ то время, когда я въ первый разъ пріѣхалъ въ домъ Джона Джорндиса, если бы онъ осмѣлился сказать, что Джонъ Джорндисъ не благороднѣйшій и не безкорыстнѣйшій изъ всѣхъ друзей, какимъ онъ казался, если бы онъ сталъ доказывать, что Джорндись таковъ, какимъ я сталъ разумѣть его впослѣдствіи, я затруднился бы найти довольно сильныхъ словъ, чтобы опровергнуть эту клевету; я не сумѣлъ бы по моимъ понятіямъ, защитить его довольно пылко. Такъ мало я зналъ въ то время свѣтъ! За то теперь я говорю вамъ съ полнымъ убѣжденіемъ, что онъ становится для меня олицетвореніемъ тяжбы, что тяжба эта, вмѣсто того, чтобы бытъ чѣмъ-то отвлеченнымъ, превращается въ Джона Джорндиса, что чѣмъ болѣе я страдаю, тѣмъ болѣе имѣю причинъ негодовать на него, что всякая новая проволочка, всякая новая неудача представляютъ для меня лишь новую обиду со стороны Джона Джорндиса.
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- говоритъ Вользъ.-- Не думайте такимъ образомъ. Мы всѣ, всѣ должны вооружиться одинаковымъ терпѣніемъ. Притомъ же я не имѣю обыкновенія унижать чье либо достоинство, рѣшительно не имѣю этого обыкновенія, сэръ.
   -- Мистеръ Вользъ,-- отвѣчаетъ раздражительный кліентъ.-- Но вы, конечно, столь же хорошо знаете, сколько и я, что онъ бы готовъ былъ задушить эту тяжбу, если бы могъ.
   -- Однако, онъ не дѣйствовалъ въ этомъ смыслѣ,-- позволяетъ себѣ замѣтить мистеръ Вользъ съ недовольнымъ видомъ.-- Онъ рѣшительно не дѣйствовалъ въ этомъ смыслѣ. Можетъ быть, очень можетъ быть, что у него весьма добрыя намѣренія. Кто въ состояніи читать въ человѣческомъ сердцѣ, мистеръ Карстонъ?
   -- Вы въ состояніи,-- отвѣчаетъ Ричардъ
   -- Я, мистеръ Карстонъ?
   -- Да, вы въ состояніи понятъ, какого рода были его намѣренія. Не находятся ли наши интересы, по самому существу своему, въ борьбѣ другъ съ другомъ? Скажите только мнѣ одно это!-- говоритъ Ричардъ, сопровождая послѣднія слова новыми, неистовыми ударами по конторкѣ.
   -- Мистеръ Карстонъ,-- отвѣчаетъ Вользъ, оставаясь все въ той же спокойной позѣ и не спуская своихъ пытливыхъ глазъ съ своего кліента:-- я бы погрѣшилъ противъ моего долга быть вашимъ исключительнымъ руководителемъ, я отступилъ бы отъ принятыхъ мною правилъ соблюденія вашихъ интересовъ, если бы я сталъ представлять вамъ ваши интересы тождественными съ интересами мистера Джорндиса. Они совершенно разнородны, сэръ. Я никому не вмѣняю въ вину какихъ бы то ни было намѣреній; у меня есть отецъ, я самъ отецъ моихъ дочерей, и я никогда не вмѣняю въ вину какихъ либо намѣреній. Но въ то же время я не отступлю отъ исполненія моего долга, хотя бы поселилъ этимъ раздоръ въ семействѣ. Я полагаю, что вы теперь спрашиваете меня какъ должностного человѣка, который обязанъ блюсти ваши выгоды. Не такъ ли? Въ такомъ случаѣ, я повторяю вамъ, что ваши интересы не тождественны съ интересами мистера Джорндиса.
   -- Безъ сомнѣнія, нѣтъ!-- восклицаетъ Ричардъ.-- Вы давно еще угадали это.
   -- Мистеръ Карстонъ,-- отвѣчаетъ Вользъ,-- Я бы не желалъ говорить ни о которой изъ партій болѣе того, сколько необходимо. Я бы желалъ оставить свое имя незапятнаннымъ, вмѣстѣ съ маленькимъ состояніемъ, которое мнѣ удастся скопить прилежаніемъ и терпѣніемъ, я бы желалъ оставить свое имя незапятнаннымъ, сэръ, моимъ дочерямъ -- Эммѣ, Джэнъ и Каролинѣ. Потому я стараюсь жить въ мирѣ съ моими собратіями по дѣламъ. Когда мистеръ Скимполь сдѣлалъ мнѣ честь, сэръ, я не скажу особенно высокую честь, потому что я не люблю льстить, свести меня въ этой комнатѣ съ вами, я объяснилъ вамъ, что не могу сказать вамъ ни моего мнѣнія, ни дать совѣта относительно вашихъ интересовъ, пока эти интересы будутъ ввѣрены попеченію кого нибудь другого изъ нашего сословія. И я говорилъ это такимъ тономъ, какимъ обязанъ былъ говорить о конторѣ Кэнджа и Карбоя, которая пользуется заслуженною знаменитостью. Вы, впрочемъ, сэръ, признали удобнѣйшимъ ходатайство по вашему дѣлу взять у нихъ и передать мнѣ. Вы передали его открытыми руками, и я принялъ его открытыми руками. Соблюденіе вашихъ выгодъ составляетъ теперь краеугольный камень дѣятельности этой конторы. Пищевареніе у меня, какъ я уже имѣлъ случай замѣтить вамъ, находится въ весьма неудовлетворительномъ состояніи, отдохновеніе и покой только и могли бы помочь моему недугу; но я не буду предаваться покою и отдохновенію, пока не перестану быть вашимъ ходатаемъ. Когда вы будете имѣть во мнѣ нужду, вы найдете меня здѣсь. Позовите меня куда угодно, и я явлюсь къ вамъ. Въ продолженіе длинныхъ вакацій я посвящу свои досуги ближайшему и болѣе глубокому соображенію вашихъ интересовъ и необходимымъ распоряженіямъ, чтобы поднять небо и землю (включая, разумѣется, сюда и канцлера) къ Михайлову дню, и когда я окончательно поздравлю васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Вользъ съ строгостью рѣшительнаго человѣка:-- отъ всего сердца поздравлю со вступленіемъ во владѣніе вашимъ имѣніемъ (я не имѣю, впрочемъ, обыкновенія обнадеживать, какъ уже не разъ замѣчалъ вамъ), то вы не будете мнѣ должны нисколько, кромѣ того, что мы выведемъ тогда маленькій балансъ расходамъ нашимъ съ вами какъ ходатая и кліента, независимо отъ тѣхъ судебныхъ пошлинъ, которыя взимаются по закону въ пользу государства. Я не простираю къ вамъ никакихъ требованій, мистеръ Карстонъ, кромѣ посильнаго вознагражденія за ревностное и дѣятельное окончаніе тяжбы, за труды, далекіе отъ равнодушія и избитой рутины, сэръ. Я вправѣ требовать въ этомъ случаѣ довѣрія къ себѣ и даже долженъ его требовать по своей обязанности. Когда же моя обязанность въ отношеніи къ вамъ разрѣшится окончательно, то все между нами будетъ кончено.
   Вользъ присовокупляетъ въ заключеніе, въ видѣ необходимаго разъясненія высказанныхъ имъ основаній, что какъ мистеръ Карстонъ сбирается ѣхать въ свой полкъ, то, вѣроятно, не откажетъ выдать двадцать фунтовъ впредь до разсчета.
   -- Ибо,-- продолжаетъ мистеръ Вользъ въ поясненіе, перелистывая свою приходо-расходную книгу:-- ибо въ послѣднее время оказывалось необходимымъ входить въ нѣкоторыя совѣщанія и дѣвать маленькія угожденія нужнымъ людямъ, и все это требуетъ издержекъ; а вы знаете, что я вовсе не капиталистъ. Когда мы вошли впервые въ наши настоящія отношенія, я сказалъ вамъ откровенно: я держусь того правила, что между адвокатомъ и кліентомъ чѣмъ болѣе откровенности тѣмъ лучше; я сказалъ вамъ начисто, что я не капиталистъ, и что если вы желаете избрать человѣка денежнаго, то вамъ лучше передать свои бумаги въ контору Кэнджа. Нѣтъ, мистеръ Карстонъ, вы не найдете здѣсь ни выгодъ, ни невыгодъ сношеніи съ людьми капитальными, сэръ. Вотъ (Вользъ при этомъ снова наноситъ ударъ своей конторкѣ), вотъ ваша надежда, вотъ гора, на которую вы можете положиться, далѣе же ничего не требуйте.
   Кліентъ, оправившись отъ своего унынія и поддерживаемый неопредѣленными, туманными надеждами, которыя получали въ его глазахъ болѣе и болѣе вѣроятія, беретъ перо и чернильницу и пишетъ предписаніе своему агенту, не безъ смущенія разсчитывая число, которое онъ долженъ выставить, и сумму, которую долженъ означить, предвидя медленность и затрудненія со стороны агента. Въ продолженіе этого времени, Вользъ, застегнутый попрежнему и тѣломъ и душою, смотритъ на него внимательно. Все это время кошка мистера Вольза стережетъ мышь у отверстія обрѣтенной ею норы. Наконецъ кліентъ, съ пожатіемъ рукъ, умоляетъ мистера Вольза, во имя неба и земли, сдѣлать все отъ него зависящее, чтобы избавить его отъ крючкотворства Верховнаго Суда. Мистеръ Вользъ, который никогда не обнадеживаетъ, кладетъ ладонь на плечо кліента и отвѣчаетъ съ улыбкою:
   -- Я всегда здѣсь, сэръ. Лично или письмомъ вы всегда застанете меня здѣсь, сэръ, ретиво налегающимъ на ваше дѣло.
   Такимъ образомъ они разстаются, и Вользъ, оставшись одинъ, занимается тѣмъ, что отмѣчаетъ въ записной книгѣ полученные имъ барыши и извлекаетъ изъ нея извѣстныя приходныя статейки въ особую шнуровую книгу, заведенную для исчисленія приданаго ею трехъ дочерей. Такъ можетъ быть иная хитрая лисица или медвѣдица считаютъ похищенныхъ ими цыплятъ и растерзанныхъ путниковъ, случайно забредшихъ въ лѣсъ, посматривая однимъ глазомъ на своихъ дѣтенышей, если только позволительно будетъ разумѣть подъ этимъ словомъ трехъ недозрѣвшихъ, сухощавыхъ, не менѣе отца застегнутыхъ дѣвъ, которыя живутъ съ отцомъ Вольза въ коттэджѣ, расположенномъ въ мрачномъ саду Теннингтона.
   Ричардъ, выбравшись изъ густой тѣни Сеймондъ-Инна на солнечный свѣтъ Ченсри-Лэна, потому что въ это время солнце свѣтило -- идетъ погруженный въ раздумье, поворачиваетъ къ Линкольнъ-Инну и вступаетъ подъ прохладную сѣнь деревьевъ Линкольнъ-Инна. На многихъ уже странниковъ, подобныхъ Ричарду, пестрая тѣнь этихъ деревьевъ падала въ продолженіе длиннаго ряда годовъ; всѣ они точно также приходили, поникнувъ головами, кусая ногти съ досады, уныло смотря въ землю, медленно передвигая ноги, и безъ всякаго опредѣленнаго направленія какъ будто въ просонкахъ; точно также и у нихъ исчезало или исчезло уже все имѣніе, и жизнь становилась имъ ненавистною. Этотъ странникъ не покрытъ еще лохмотьями, но нищета придетъ сама собою. Всрховный Судъ, не вѣдая другой мудрости, кромѣ мудрости своего президента, чрезвычайно богатъ подобными президентами; а почему же каждому изъ нихъ не быть похожимъ на десять-тысячъ другихъ.
   Но съ тѣхъ поръ, какъ началось разрушеніе его денежныхъ дѣлъ, прошло такъ немного времени, что странствуя теперь подъ тѣнью деревьевъ Линкольнъ-Инна, принужденный оставить это мѣсто на столь продолжительное время, Ричардъ какъ будто боится своего намѣренія. Пока сердце его томится заботами, медленностью, недовѣрчивостью, сомнѣніемъ, оно не можетъ не подчиниться какому-то непріятному удивленію при мысли о томъ, какъ многое перемѣнилось со времени посѣщенія имъ этого мѣста въ первый разъ, какъ перемѣнился онъ самъ, какіе отличные отъ прежнихъ оттѣнки приняла душа его. Но всякая несправедливость порождаетъ другую несправедливость; борьба съ призраками фантазіи и уронъ, понесенный въ этой борьбѣ, заставляютъ отыскивать болѣе существенные предметы для раздражительной дѣятельности, отъ неуловимой, неподчиняющсйся осязанію тяжбы, которой ни одинъ живой человѣкъ не въ состояніи понять, такъ какъ время для удовлетворительнаго разъясненія ея давно уже миновало, онъ переходитъ, находя въ томъ какое-то грустное облегченіе, къ осязаемой личности друга, который могъ бы избавить его отъ совершенной погибели, но который сдѣлался врагомъ его. Ричардъ сказалъ правду Вользу. Приходитъ ли онъ въ болѣе тяжкое или болѣе спокойное расположеніе духа, онъ все-таки относитъ свои неудачи къ одной и той же причинѣ. Въ намѣреніяхъ своихъ онъ терпѣлъ неудачу, а эти намѣренія стремились къ одному предмету, проистекали изъ одного предмета, который опредѣлялъ, обусловливалъ все его существованіе. Притомъ же онъ находитъ для себя оправданіе въ своихъ глазахъ, имѣя передъ собою противника и утѣснителя, одареннаго плотью и кровью.
   Но виноватъ ли во всемъ этомъ самъ Ричардъ, или у Верховнаго Суда найдется много такихъ президентовъ, которыхъ ангелъ мести назоветъ въ послѣднюю минуту виновниками бѣдствій многихъ, весьма многихъ людей?
   Двѣ пары глазъ смотрятъ на него въ это время, пока онъ, кусая себѣ ногти и произнося что-то въ полголоса, переходитъ скверъ, и погружается въ тѣнь, отбрасываемую южными воротами. Эти пары глазъ принадлежатъ мистеру Гуппи и мистеру Вивлю, которые ведутъ между собою разговоръ, облокотясь на низенькій каменный парапетъ подъ деревьями. Ричардъ проходить мимо нихъ, не видя ничего, кромѣ земли подъ ногами.
   -- Вильямъ,-- говоритъ мистеръ Вивль, приглаживая свои бакебарды:-- кажется тутъ дѣло идетъ не на шутку, малый-то подожженъ со всѣхъ концовъ, и радъ бы да не можетъ совладѣть съ своими благопріятелями.
   -- Да,-- замѣчаетъ мистеръ Гуппи:-- теперь ему не отвязаться отъ Джорндиса, а между тѣмъ онъ, я думаю, по уши въ долгахъ. Я, впрочемъ, нико сомъ прочли о вашихъ подвигахъ; первая разсказала мнѣ о нихъ ваша прежняя паціентка, миссъ Флайтъ, когда я стала выздоравливать послѣ тяжелой болѣзни.
   -- Ахъ, маленькая миссъ Флайтъ! Что она? Живетъ по прежнему?
   -- Но прежнему.
   Теперь я настолько успокоилась, что сняла вуаль.
   -- Она сохранила къ вамъ глубокую благодарность, мистеръ Вудкортъ. У поя любящее сердце, я это знаю по опыту.
   -- Да?.. Вы такъ думаете? Я... я очень этому радъ.
   Онъ едва могъ говорить отъ жалости.
   -- Да. Я была глубоко тронута ея участіемъ и привязанностью ко мнѣ въ то время, о которомъ только-что говорила.
   -- Мнѣ очень грустно слышать, что вы были больны.
   -- Я была очень больна.
   -- Вы совсѣмъ оправились?
   -- Ко мнѣ вернулись и прежнее здоровье, и прежняя веселость; мнѣ легко было поправиться: моя жизнь у добраго опекуна такъ счастлива, что мнѣ не остается желать ничего лучшаго.
   Я видѣла, что онъ такъ жалѣетъ меня, какъ, пожалуй, и я сама не жалѣла. Я видѣла, что мнѣ приходится его успокоивать, и это придало мнѣ новое мужество. Я заговорила о его путешествіи, о его возвращеніи на родину, разспрашивала о томъ, какъ онъ намѣренъ теперь устроиться, вернется ли опять въ Индію.
   Онъ сказалъ, что едва ли вернется, такъ какъ тамъ счастье ему такъ же мало благопріятствовало, какъ и здѣсь: онъ уѣхалъ простымъ корабельнымъ врачемъ и такимъ же вернулся. Наша бесѣда продолжалась въ томъ же духѣ; я съ радостью стала замѣчать, что мнѣ удалось смягчить, если можно такъ выразиться, потрясеніе, которое онъ испыталъ при видѣ меня. Явился Ричардъ,-- онъ еще внизу узналъ, кто сидитъ у меня,-- они встрѣтились съ искреннимъ удовольствіемъ.
   Послѣ первыхъ привѣтствій они заговорили о дѣлахъ Ричарда, и хотя онъ былъ теперь въ добромъ и веселомъ настроеніи, такъ какъ обрадовался встрѣчѣ съ мистеромъ Вудкортомъ, котораго очень любилъ, но мистеръ Вудкортъ сейчасъ же понялъ, что не все обстоитъ благополучно. Я замѣтила это по тому, какъ тревожно онъ вглядывался въ лицо Ричарда, какъ часто смотрѣлъ на меня, будто желая убѣдиться, извѣстно ли мнѣ что-нибудь.
   Ричардъ предлагалъ мистеру Вудкорту ѣхать въ Лондонъ съ нами, но онъ не могъ, такъ какъ долженъ былъ пробыть на кораблѣ еще нѣсколько дней. Онъ остался обѣдать съ нами, несмотря на то, что мы должны были обѣдать очень рано, и сталъ опять такимъ, какимъ былъ всегда; я тоже совсѣмъ успокоилась, когда увидѣла, что мнѣ удалось разсѣять его грусть.
   Но онъ былъ все-таки озабоченъ, его тревожилъ Ричардъ, и когда тотъ вышелъ присмотрѣть за укладкой вещей въ карету, онъ заговорилъ о немъ. Я не считала себя въ правѣ разсказывать всю исторію Ричарда, но сообщила въ нѣсколькихъ словахъ объ отчужденіи, возникшемъ между нимъ и мистеромъ Джерндайсомъ, и объ его увлеченіи злополучнымъ процессомъ.
   Мистеръ Вудкортъ слушалъ съ большимъ интересомъ и ныразилъ искреннее сожалѣніе.
   -- Я замѣтила, какъ внимательно вы за нимъ наблюдали, сказала я.-- Вы вѣрно нашли въ немъ большую перемѣну?
   -- Да, онъ перемѣнился, сказалъ мистеръ Вудкортъ, грустно покачавъ головой.
   Я почувствовала, какъ кровь прилила къ моимъ щекамъ, и отвернулась, но мнѣ скоро удалось побѣдить свое волненіе.
   -- Не то, чтобъ онъ похудѣлъ или пополнѣлъ, моложе или старше, блѣднѣе или румянѣе, но въ его лицѣ появилось какое-то новое выраженіе. Такого взгляда я никогда не видывалъ у людей молодыхъ. Тугъ и тревога, и утомленіе жизнью... Это взглядъ еще не вполнѣ созрѣвшаго отчаянія.
   -- Не болѣнъ ли онъ, какъ вы думаете?
   -- Нѣтъ. На видъ онъ крѣпкаго здоровья.
   -- Мы слишкомъ хорошо знаемъ, что на душѣ у него неспокойно, продолжала я.-- Мистеръ Вудкортъ, вы поѣдете въ Лондонъ?
   -- Завтра или послѣ завтра.
   -- Ричардъ очень нуждается въ другѣ, мистеръ Вудкортъ. Онъ всегда любилъ васъ. Пожалуйста, навѣщайте его, когда поселитесь въ Лондонѣ; пожалуйста, поддержите его, подружитесь съ нимъ, если можете. Вы окажете ему этимъ огромную услугу; вы не можете себѣ представить, какъ и Ада, и мистеръ Джерндайсъ, и я будемъ вамъ благодарны!
   -- Миссъ Соммерсонъ, заговорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ,-- именемъ Бога обѣщаю вамъ быть ему вѣрнымъ другомъ. Принимаю его, какъ залогъ, какъ священный залогъ!
   -- Да благословить васъ Богъ!-- И глаза мои наполнились слезами; этихъ слезъ я не стыдилась: вѣдь я плакала не о себѣ.-- Ада любитъ его,-- мы всѣ его любимъ,-- но такъ, какъ она, никто не можетъ любить. Я передамъ ей то, что вы сказали. Благодарю васъ за все, да благословитъ васъ Богъ.
   Только что мы успѣли обмѣняться этими словами, вошелъ Ричардъ и, взявъ меня подъ руку, повелъ усаживать въ карету. Не подозрѣвая ничего о нашемъ разговорѣ, онъ сказалъ:
   -- Вудкортъ, пожалуйста не забывайте меня въ Лондонѣ.
   -- Забыть васъ? Да у меня тамъ почти нѣтъ друзей кромѣ васъ! Какъ васъ тамъ найти?
   -- Я еще самъ не знаю, гдѣ пріищу себѣ квартиру, ока залъ Ричардъ послѣ нѣкотораго раздумья.-- Справьтесь у Вольса въ Симондсъ Иннѣ.
   -- Непремѣнно справлюсь.
   Они крѣпко пожали другъ другу руки.
   Когда я сидѣла уже въ каретѣ, а Ричардъ оставался еще на улицѣ, мистеръ Вудкортъ дружески положилъ руку ему на плечо и взглянулъ на меня. Я поняла и знакомъ поблагодарила его.
   Бросивъ на него послѣдній взглядъ, когда экипажъ тронулся съ мѣста, я замѣтила, съ какою грустью онъ смотрѣлъ на меня, и это меня обрадовало,-- какъ мертвеца, который, вновь посѣтивъ здѣшній міръ, нашелъ бы, что о немъ хранятъ нѣжное воспоминаніе, что его жалѣютъ и не совсѣмъ еще забыли.
   

ГЛАВА XV.
Держите!

   Томъ-Отшельникъ окутанъ мракомъ; съ той минуты, какъ закатилось солнце, тьма сгущалась, прибывала, росла и постепенно охватило все до послѣдняго закоулка. Сначала кое-гдѣ еще виднѣлись слабые огоньки, горѣвшіе въ зараженномъ воздухѣ такъ тускло, какъ лампада жизни въ Томѣ-Отшельникѣ, и, какъ она, проливали дрожащій свѣтъ на разные ужасы. Но и эти огоньки потухли. Луна взглянула на Тома-Отшельника такимъ холоднымъ блѣднымъ окомъ, точно признала въ немъ достойнаго соперника своимъ мертвымъ пустынямъ, опустошеннымъ вулканическимъ огнемъ.
   Но и луна скрылась. Самый мрачный изъ адскихъ кошмаровъ навалился на Тома-Отшельника и онъ заснулъ тяжелымъ сномъ.
   Много великолѣпныхъ рѣчей говорилось о Томѣ въ парламентѣ и внѣ его, много запальчивыхъ диспутовъ велось о томъ, какъ вывести его на путь спасенія. Кому предоставить его исправленіе: констэблямъ, бидлямъ, англиканской или иной церкви, мірянамъ? Спасетъ ли его сила витійства, или колокольный звонъ, или смягченіе нравовъ? Предоставить ли ему смести вороха полемической мякины собственными средствами, или онъ долженъ быть обреченъ на уничтоженіе?
   Изъ всего этого шума и гама выяснилось одно: существуетъ множество теорій, по которымъ Томъ можетъ или долженъ быть спасенъ такъ-то и такъ то, но ни одна изъ этихъ теорій еще не примѣнялась на практикѣ. А пока свѣтлыя упованія медленно зрѣютъ, Томъ прежнимъ рѣшительнымъ шагомъ идетъ къ гибели. Но онъ мститъ за себя. Самъ вольный вѣтеръ, во мракѣ этой ночи, служитъ ему гонцомъ. Каждая капля испорченной крови Тома-Отшельника распространяетъ заразу и несетъ смерть; она проникнетъ сегодня въ жилье какого-нибудь знатнаго рода, сольется съ высокопробной кровью, въ которой даже химическій анализъ не открылъ бы ни малѣйшей примѣси, и его свѣтлость не посмѣетъ сказать "нѣтъ" и отвергнуть унизительный союзъ. Каждый атомъ вонючей грязи Тома-Отшельника, каждый кубическій дюймъ зачумленнаго воздуха, которымъ онъ дышетъ, служатъ дѣлу отмщенія. Онъ мстить за себя своей испорченностью, невѣжествомъ, развратомъ, порочностью, своими преступными дѣяніями, и его месть поражаетъ все общество снизу до верху, до самыхъ гордыхъ и высшихъ его представителей. По истинѣ Томъ отмщенъ.
   Когда Томъ-Отшельникъ отвратительнѣе, -- днемъ или ночью,-- вопросъ спорный, но въ пользу дня можно привести тотъ доводъ, что никакое воображеніе не въ состояніи;представить Тома хуже, чѣмъ онъ есть въ дѣйствительности, и что, чѣмъ больше его видишь, тѣмъ ужаснѣе онъ кажется.
   Свѣтаетъ. Появляется солнце. Для достоинства націи несомнѣнно было-бы лучше, чтобъ солнце никогда не всходило надъ британскими владѣніями, если между ними ему суждено озарять такія отвратительныя чудовища, какъ Томъ-Отшельникъ.
   Въ этотъ ранній часъ на пустынной улицѣ показывается какой-то смуглый загорѣлый джентльменъ, очевидно предпочитающій прогуливаться, вмѣсто того, чтобъ томиться безсонницей. Дорогой онъ часто останавливается и съ любопытствомъ оглядывается вокругъ; но въ его темныхъ глазахъ замѣтно не одно только любопытство, а глубокое участіе и состраданіе: повидимому онъ видитъ нищету не впервые и умѣетъ понимать ее.
   По сторонамъ грязной сточной канавы, образующей главную улицу Тома-Отшельника, стоятъ запертыя молчаливыя развалины; кромѣ нихъ ничего больше не видно вокругъ, ни одного живого существа не попадается на встрѣчу смуглому джентльмену. Наконецъ онъ замѣчаетъ одинокую женскую фигуру, сидящую у входа въ одинъ изъ домовъ, и направляетъ свои шаги въ ту сторону. Подойдя къ женщинѣ, онъ видитъ, что ея платье забрызгано грязью, покрыто пылью, ноги изранены; должно быть она пришла издалека. Она сидитъ на порогѣ, облокотившись рукой о колѣно и положивъ голову на руку, въ такой позѣ,-- точно кого-то ждетъ. Подлѣ нея парусинный мѣшокъ; она вѣроятно дремлетъ, потому-что не обращаетъ никакого вниманія на шумъ приближающихся шаговъ.
   Дорожка такъ узка, что когда Алланъ Вудкордъ подходитъ къ тому мѣсту, гдѣ сидитъ женщина, онъ долженъ свернутъ въ сторону, чтобъ не задѣть ея. Заглянувъ ей въ лицо и увидавъ, что она смотритъ на него, онъ останавливается.
   -- Что съ вами?
   -- Ничего, сэръ.
   -- Вы не можете достучаться. Вамъ надо сюда войти?
   -- Мнѣ сюда не надо, я жду, когда встанутъ въ другомъ домѣ. Я присѣла здѣсь на солнышкѣ, чтобъ погрѣться, терпѣливо отвѣчаетъ женщина.
   -- Вы, кажется, устали; жаль, что вамъ приходится ждать на улицѣ.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Это ничего.
   Въ его манерѣ замѣтна привычка разговаривать съ бѣдняками; онъ не впадаетъ ни въ покровительственный, ни въ снисходительный тонъ, не говоритъ слащавымъ языкомъ нравоучительныхъ дѣтскихъ книжекъ,-- излюбленный пріемъ многихъ въ разговорахъ съ простымъ народомъ;-- женщина чувствуетъ себя съ нимъ совершенно свободно и просто.
   -- Дайте-ка мнѣ взглянуть, что это у васъ на лбу,-- я докторъ, говоритъ онъ, наклоняясь къ ней.-- Не пугайтесь, я не сдѣлаю вамъ больно.
   Конечно, нѣжное прикосновеніе этой опытной руки не причинить боли, скорѣе облегчитъ страданіе. Женщина пробуетъ возразить, увѣряя, что это пустяки, по почувствовавъ прикосновеніе его пальцевъ къ раненому мѣсту, подымаетъ голову, чтобъ онъ могъ лучше разглядѣть рану.
   -- Сильно ушиблено, кожа глубоко разорвана. Должно быть очень болитъ?
   -- Немножко болитъ, сэръ, отвѣчаетъ женщина; слова дрожитъ на ея щекѣ.
   -- Позвольте я попробую, нельзя ли вамъ помочь. Мой носовой платокъ не разбередитъ вашей раны.
   -- О, я увѣрена, сэръ.
   Онъ вытираетъ запекшуюся кровь и осматриваетъ рану; потомъ осторожно сжимаетъ ея края, достаетъ изъ кармана футляръ съ медицинскими инструментами, накладываетъ повязку и, пока совершаетъ эту операцію, продолжаетъ разговаривать съ женщиной; улыбнувшись тому, что изъ улицы устроилъ хирургическую палату, онъ спрашиваетъ:
   -- Вашъ мужъ кирпичникъ?
   -- Какъ вы это узнали? говоритъ изумленная женщина.
   -- Я догадался потому, что на вашемъ платьѣ и на мѣшкѣ пристала глина; къ тому же мнѣ извѣстно, что кирипчники часто ходятъ работать изъ одного мѣста въ другое, а также къ сожалѣнію и то, что они дурно обращаются съ женами.
   Женщина быстро взглядываетъ на него, какъ будто хочетъ что-то возразить, но, почувствовавъ легкое прикосновеніе его руки и увидѣвъ его серьезное спокойное лицо, опять опускаетъ глаза.
   -- Гдѣ вашъ мужъ? спрашиваетъ докторъ.
   -- Вчера съ нимъ случилась непріятность, сэръ, но сегодня онъ долженъ былъ зайти за мною, я его жду.
   -- Съ нимъ случится когда-нибудь непріятность и похуже, если онъ будетъ давать волю своимъ тяжелымъ кулакамъ. Но, какъ ни безчеловѣченъ его поступокъ, вы ему прощаете, и я не скажу болѣе ни слова, пожелаю только, чтобъ онъ былъ достоинъ вашего прощенія. У васъ нѣтъ дѣтей?
   -- Я зову одного ребенка своимъ, но это Лизинъ ребенокъ.
   -- Вѣрно вашъ собственный умеръ? Бѣдный малютка!
   Перевязка кончена, женщина встаетъ и благодарить; докторъ останавливаетъ ее добродушнымъ жестомъ и спрашиваетъ:
   -- Гдѣ вы живете постоянно, далеко отсюда?
   -- Двадцать двѣ или двадцать три мили отсюда, въ С. Альбанѣ, сэръ. Вы знаете С. Альбанъ? Вы вздрогнули, сэръ?
   -- Да, знаю. Въ свою очередь позвольте и мнѣ задать вамъ вопросъ: есть у васъ деньги, чтобъ заплатить за квартиру?
   -- Есть, сэръ, и она показываетъ деньги.
   Она принимается опять благодарить; онъ желаетъ ея добраго утра и уходить.
   Томъ-Отшельникъ все еще объятъ сномъ и представляетъ безлюдную пустыню. Однако не совсѣмъ! Достигнувъ того мѣста, откуда замѣтилъ издали женщину, докторъ видитъ какую-то фигуру въ рубищѣ, которая крадется по улицѣ, прижимаясь къ грязнымъ стѣнамъ, повидимому безъ всякой надобности, и выставивъ впередъ руку. Это мальчикъ, подростокъ, исхудалый, съ лихорадочно блестящими глазами. Онъ такъ старается пройти незамѣченнымъ, что даже появленіе прилично одѣтаго незнакомца не заставляетъ его обернуться. Закрывшись рванымъ рукавомъ, онъ переходитъ на другую сторону улицы и, съежившись, безпокойно выставивъ руку впередъ, продолжаетъ идти, едва волоча ноги. Онъ одѣтъ въ какія-то ужасныя отрепья; невозможно сказать изъ какого матерьяла было когда-то платье, теперь его лохмотья цвѣтомъ и видомъ напоминаютъ пучекъ болотной, полусгнившей травы.
   Алланъ Вудкортъ пріостанавливается, чтобъ взглянуть на оборвыша, и смутно припоминаетъ, что уже видѣлъ гдѣ-то эту фигуру; онъ не можетъ вспомнить гдѣ и когда, но она вызываетъ въ немъ какое-то воспоминаніе. Вѣроятно онъ видѣлъ этого мальчика въ какомъ-нибудь госпиталѣ или пріютѣ; странно только, почему онъ такъ хорошо его замѣтилъ.
   Размышляя объ этомъ, мистеръ Вудкортъ приближается уже къ выходу изъ Тома-Отшельника, какъ вдругъ слышитъ за собою топотъ бѣгущихъ ногъ и, обернувшись, видитъ, что оборвышъ во всю мочь бѣжитъ по улицѣ, а за нимъ гонится жена кирпичника.
   -- Держите, держите его! кричитъ она задыхающимся голосомъ.
   Алланъ бѣжитъ черезъ улицу, чтобъ преградить мальчику дорогу, но тотъ проворнѣе его: онъ пригибается, ловко увертывается изъ его рукъ, бросается въ сторону и летитъ впередъ. Женщина продолжаетъ кричать: "Держите, держите!" Думая, что мальчикъ ее обокралъ, Алланъ продолжаетъ погоню; онъ нѣсколько разъ настигаетъ мальчика и готовъ уже его схватить, но тотъ повторяетъ прежній маневръ -- нагибается, увертывается и бросается въ сторону. Преслѣдователь могъ-бы въ этихъ случаяхъ сбить его съ ногъ, но онъ боится его ушибить, и трагикомическая погоня продолжается. Наконецъ выбившійся изъ силъ бѣглецъ бросается въ глухой переулокъ; здѣсь груда гнилыхъ досокъ преграждаетъ ему путь, онъ падаетъ и остается лежать на землѣ, тяжело дыша. Задыхающійся преслѣдователь останавливается подлѣ, дожидаясь пока прибѣжитъ жена кирпичника.
   -- Ахъ, Джо, наконецъ-то ты мнѣ попался! кричитъ она.
   -- Джо! повторяетъ Алланъ, внимательно вглядываясь въ оборвыша.-- Такъ, навѣрное это онъ; я теперь вспомнилъ, какъ этого самаго парня допрашивалъ коронеръ.
   -- Да, я видѣлъ васъ на разслѣдованіи, хнычетъ Джо,-- ну и что-же изъ того? Развѣ вы не можете оставить меня въ покоѣ. Я ужъ и такъ несчастенъ, вамъ все мало. Чего вы отъ меня хотите? За мной то и дѣло гоняются то одинъ, то другой; я весь высохъ, сталъ кожа да кости. Развѣ я виноватъ, что попалъ на разслѣдованіе? Я ничего не сдѣлалъ. Онъ былъ очень добръ ко мнѣ, очень добръ, онъ одинъ изъ всѣхъ разговаривалъ со мной на перекресткѣ. Развѣ за это? Я и самъ хотѣлъ-бы умереть. Не знаю отчего я до сихъ поръ еще не бросился внизъ головой въ воду; право не знаю!
   Онъ говорятъ это прерывающимся голосомъ, по лицу его текутъ неподдѣльныя слезы. Лежа подъ заборомъ, въ этихъ лохмотьяхъ, онъ похожъ на огромный грибъ или на какой-то чудовищный наростъ, выросшій изъ грязи въ этомъ заброшенномъ углу. Сжалившись надъ нимъ, Алланъ спрашиваетъ у женщины.
   -- Что вамъ сдѣлалъ этотъ несчастный? Обокралъ васъ?
   Она скорѣе съ удивленіемъ, чѣмъ съ гнѣвомъ смотритъ на распростертую фигуру и качаетъ головой.
   -- Обокралъ? Нѣтъ, о нѣтъ, сэръ. Онъ всегда былъ добръ ко мнѣ, оттого-то я и удивилась...
   Алланъ съ недоумѣніемъ смотритъ то на одного, то на другую, ожидая объясненія этой загадки.
   -- Пришелъ онъ ко мнѣ, сэръ,-- я про тебя говорю, Джо.-- пришелъ онъ ко мнѣ въ С. Альбанъ больной; я не смѣла оставить у себя его, а молодая леди -- Богъ да благословитъ ее; голубушку,-- сжалилась надъ нимъ и взяла къ себѣ.
   Алланъ вздрагиваетъ и съ ужасомъ отступаетъ отъ лежащаго оборвыша.
   -- Истинная правда, сэръ, взяла это она его къ себѣ, устроила. удобно и покойно, а онъ, неблагодарная тварь, въ ту-же ночь убѣжалъ и съ тѣхъ поръ ничего про него не было слышно, точно со свѣту сгинулъ, пока вотъ наконецъ не попался теперь мнѣ на глаза. А молодая лэди, такая хорошенькая, захватила отъ него болѣзнь и вся красота ея пропала, теперь ее узнать едва можно, развѣ только по ангельскому характеру, по нѣжному голоску и ласковому взгляду. Зналъ ты, объ этомъ, неблагодарный, что ты всему причиной? Зналъ ты, какъ заплатилъ за ея ангельскую доброту? спрашиваетъ женщина, приходя все въ большую ярость, заливаясь гнѣвными слезами.
   Совершенно оглушенный тѣмъ, что онъ услышалъ, мальчикъ въ замѣшательствѣ размазываетъ рукою грязь по лицу п. уставившись въ землю, дрожитъ съ головы до ногъ, такъ что трясется вся груда досокъ, къ которой онъ прислонился.
   Алланъ простымъ, по выразительнымъ жестомъ останавливаетъ женщину.
   -- Ричардъ говорилъ мнѣ, бормочетъ онъ,-- да, я о немъ слышалъ. Погодите минутку... Я съ нимъ поговорю.
   Онъ отходить въ сторону и нѣсколько минутъ стоитъ неподвижно, разсѣянно глядя передъ собой; когда онъ возвращается, его лицо спокойно, но женщина къ своему изумленію замѣчаетъ теперь, что онъ какъ будто борется съ невольнымъ отвращеніемъ къ мальчику.
   -- Ты слышалъ, что она говорить? Встань!
   Мальчикъ, весь дрожа, медленно становится на ноги и принимаетъ позу, которую обыкновенно принимаютъ ему подобные, находясь въ затруднительномъ положеніи,-- высоко приподнимаетъ плечи, прислоняется бокомъ къ грудѣ досокъ и украдкой почесываетъ правой рукой лѣвую, а лѣвой ногой треть правую.
   -- Ты слышалъ, что она говоритъ? Она говоритъ правду, я это знаю. Съ тѣхъ поръ ты жилъ здѣсь?
   -- Провались я на этомъ мѣстѣ, если до сегодняшняго дня хоть разъ приходилъ сюда.
   -- А зачѣмъ теперь пришелъ?
   Джо озирается, какъ загнанный звѣрь, потомъ смотритъ на ноги спрашивающаго и наконецъ отвѣчаетъ:
   -- Я ничего не знаю, ничего не умѣю, ничего не могу заработать. Мнѣ нечего ѣсть, я боленъ. Я подумалъ: пойду я въ Томъ-Отшельникъ, пока еще никто не вставалъ, спрячусь гдѣ нибудь въ развалинахъ, а когда стемнѣетъ, пойду попрошу деньжонокъ у мистера Снегсби. Онъ не откажетъ, онъ всегда даетъ сколько нибудь, не то что мистрисъ Снегсби -- она то всегда меня прогоняетъ, да и всѣ меня гоняютъ.
   -- Откуда ты теперь явился?
   Джо опять озирается, опять упирается взглядомъ въ колѣни допрашивающаго и въ заключеніе отворачивается съ такимъ видомъ, какъ будто рѣшился хранить молчаніе.
   -- Слышишь, я спрашиваю, откуда ты явился?
   -- Шатался далеко, отсюда не видать.
   Алланъ дѣлаетъ надъ собой огромное усиліе, и побѣдивъ свое отвращеніе, подходитъ ближе и съ участіемъ склоняется надъ нимъ.
   -- Скажи мнѣ, отчего ты оставилъ тотъ домъ, куда, на свое несчастіе, привела тебя добрая леди, сжалившись надъ тобою.
   Тутъ Джо, позабывъ о своемъ прежнемъ намѣреніи, внезапно разражается горячимъ потокомъ словъ; обращаясь къ женщинѣ, онъ объявляетъ, что ничего не зналъ о болѣзни молодой леди,-- въ первый разъ слышитъ,-- онъ ни за что въ свѣтѣ не пошелъ-бы за ней, еслибъ зналъ, что она заболѣетъ; для нея онъ готовъ дать изрѣзать себя на куски,-- она была такъ добра къ нему, очень добра.-- Его слова сопровождаются горькими рыданіями, и по всему видно, что онъ говоритъ вполнѣ искренно.
   Алланъ Вудкортъ убѣждается, что тутъ нѣтъ притворства и, принудивъ себя дотронуться до него, ласково говорить.
   -- Полно, Джо, разскажи все, какъ было.
   -- Нѣтъ, не смѣю. Джо опять отворачивается и принимаетъ прежнюю позу.-- Не смѣю и не хочу.
   Алланъ продолжаетъ его уговаривать, наконецъ Джо подымаетъ голову и, оглянувшись кругомъ, говоритъ шепотомъ:
   -- Ну, такъ и быть, кое что скажу. Меня увели оттуда. Вотъ вамъ!
   -- Увели! Ночью?
   Джо такъ боится, не подслушиваютъ-ли его, что оглядываетъ не только весь переулокъ, но и всю груду досокъ, подозрительно косясь на щели, точно боится, не прячется-ли кто за ней, не смотрятъ-ли на него сверху.
   -- Кто тебя увелъ?
   -- Не смѣю назвать? Не смѣю, сэръ.
   -- Мнѣ нужно это знать. Скажи ради той молодой леди. Положись на меня, я никому не скажу.
   -- А какъ онъ услышитъ? возражаетъ Джо, боязливо качая головой.
   -- Да вѣдь его здѣсь нѣтъ...
   -- Вы такъ думаете! Онъ вездѣ. Нѣтъ такого мѣста, куда бы онъ не пробрался.
   Алланъ недоумѣваетъ, но ему сдается, что въ странныхъ рѣчахъ мальчика кроется правда, поэтому онъ терпѣливо ждетъ болѣе яснаго отвѣта. Это терпѣніе обезоруживаетъ Джо и наконецъ съ отчаяніемъ онъ шепчетъ доктору на ухо какое-то имя.
   -- А, вотъ кто! Что же ты сдѣлалъ?
   -- Ничего, сэръ. Я ничѣмъ ихъ не прогнѣвилъ, кромѣ того, что останавливался иной разъ, а мнѣ приказано проходить -- да вотъ еще разслѣдованіе. Теперь я не останавливаюсь, пока не дойду до кладбища, больше мнѣ некуда идти.
   -- Нѣтъ, Джо, мы постараемся, чтобъ ты не попалъ на кладбище. Но скажи-же, что онъ съ тобою сдѣлалъ?
   -- Отвелъ меня въ гошпиталь, шепчетъ Джо,-- какъ меня вылсчили, далъ мнѣ четыре монеты -- полукроны что ли и говоритъ: "Убирайся, ты никому здѣсь не нуженъ; ступай себѣ по добру по здорову и не смѣй останавливаться! Чтобъ, говоритъ, я тебя никогда не видѣлъ. Ближе какъ на сорокъ миль, говоритъ, и не подходи къ Лондону, а то раскаешься". И если онъ увидитъ, будетъ плохо, а онъ увидитъ, побей меня Богъ! Пока я маюсь на бѣломъ свѣтѣ, мнѣ отъ него не спрятаться,-- такъ заключаетъ Джо свой разсказъ, сопровождаемый прежними предосторожностями и тревожными поглядываніями по сторонамъ.
   Алланъ нѣсколько времени стоитъ въ раздумьи, потомъ, обращаясь къ женщинѣ и ободряя Джо взглядомъ, говоритъ:
   -- Онъ не такой неблагодарный, какъ вы думали. Были причины, заставившія его уйти оттуда, хотя но моему и не важныя.
   -- Благодарю васъ, сэръ, благодарю! восклицаетъ Джо.-- Ну, что, теперь вы видите, что понапрасну меня обидѣли? Передайте молодой леди то, что сказалъ джентльменъ, и я не стану на васъ сердиться, вы добрый. Я помню, какъ вы были добры ко мнѣ.
   -- Джо, говорить мальчику Алланъ, -- чѣмъ прятаться въ развалинахъ, пойдемъ-ка лучше со мною: я пріищу для тебя мѣстечко получше. Чтобъ на насъ не обратили вниманія, я пойду по одной сторонѣ, а ты по другой; я знаю, что если ты дашь слово, ты не убѣжишь.
   -- Не убѣгу, коли не увижу его, сэръ.
   -- Отлично, значитъ ты даешь слово. Половина города уже на ногахъ, а черезъ часъ и всѣ подымутся, пойдемъ. Прощайте, голубушка.
   -- Прощайте, сэръ; еще разъ благодарю васъ за вашу доброту.
   Сидя на своемъ мѣшкѣ, женщина съ большимъ вниманіемъ вслушивалась въ разговоръ: теперь она встаетъ и подымаетъ мѣшокъ.
   -- Скажите только молодой леди, что кабы я зналъ, то не пошелъ бы къ ней, скажите ей то, что слышали отъ джентльмена! повторяетъ Джо, кивая головой. Онъ весь дрожитъ, переступаетъ съ ноги на ногу, щурится и размазываетъ по лицу грязь, не то смѣясь, не то плача.
   -- Простившись съ женщиной, онъ слѣдуетъ за Алланомъ, крадучись по другой сторонѣ улицы и прижимаясь къ стѣнамъ домовъ. Въ такомъ порядкѣ оба выходятъ за черту Тома-Отшельника и вступаютъ въ область солнечнаго свѣта и чистаго воздуха.
   

ГЛАВА XVI.
Завѣщаніе Джо.

   Алланъ Вудкортъ и Джо идутъ по улицамъ. Высоко подымаются шпицы церквей, воздухъ при утреннемъ освѣщенія такъ ясенъ и прозраченъ, такъ мѣняетъ перспективу, что кажется будто городъ обновился за ночь. Алланъ занятъ мыслью о томъ, куда помѣстить своего спутника,-- "не странно ли, думаетъ онъ,-- что въ самомъ центрѣ цивилизаціи труднѣе найти мѣсто для существа въ человѣческомъ образѣ, чѣмъ для бродячей собаки? Но какъ это ни странно, а фактъ остается фактомъ".
   Сперва Алланъ часто оглядывается, чтобъ удостовѣриться слѣдуетъ ли за нимъ Джо, но, видя всякій разъ на противуположной сторонѣ улицы мальчика, который осторожно пробирается у самыхъ стѣнъ, цѣпляясь рукой за каждый камешекъ, за каждую дверь и бросая отъ времени до времени внимательные взоры на своего вожатаго, Алланъ вскорѣ убѣждается, что тотъ и не думаетъ бѣжать. Успокоившись на этотъ счетъ, онъ затѣмъ уже, но развлекаясь обдумываетъ что дѣлать.
   Лавка пирожника на углу улицы напоминаетъ ему о томъ, что надо сдѣлать прежде всего; онъ останавливается и знакомъ подзываетъ Джо. Тотъ переходить улицу колеблющимся, нерѣшительнымъ шагомъ; сложивъ лѣвую руку горстью, онъ вертитъ въ ней кулакомъ правой руки, растирая грязь въ природной ступкѣ природнымъ пестикомъ. Завтракъ, который поставили передъ Джо, кажется ему верхомъ роскоши; онъ принимается глотать кофе и пожирать хлѣбъ съ масломъ, оглядываясь по сторонамъ, какъ пугливый звѣрекъ. По онъ скоро перестаетъ ѣсть: онъ такъ боленъ и измученъ, что потерялъ аппетитъ.
   -- Я думалъ, что умираю отъ голода, говоритъ Джо, изумленно глядя на завтракъ:-- а кусокъ въ горло не лѣзетъ.
   Алланъ Вудкортъ кладетъ ему руку на грудь и щупаетъ пульсъ.
   -- Джо, вздохни!
   -- Тяжело, давитъ, словно телѣга ѣдетъ... говоритъ Джо.
   Онъ могъ бы прибавить: и стучитъ какъ телѣга, но не прибавляетъ, а только бормочетъ:
   -- Меня гонятъ, сэръ.
   Алланъ смотритъ, пѣть ли по близости аптеки; аптеки нѣтъ, но есть таверна, это еще лучше. Онъ приноситъ вина, даетъ мальчику выпить и внимательно наблюдаетъ за нимъ. Вино быстро его оживляетъ.
   -- Выпей-ка еще, Джо! Такъ. Теперь отдохни минутъ пять, а танъ опять въ путь.
   Оставивъ Джо на скамьѣ въ лавчонкѣ, Алланъ Вудкортъ прохаживается на солнцѣ, поглядывая украдкой на мальчика, чтобъ тотъ не замѣтилъ, что за нимъ наблюдаютъ. Мальчикъ согрѣлся и оживился; если только можетъ проясниться такое измученное лицо, то его лицо прояснилось; онъ принимается ѣсть хлѣбъ, который раньше безнадежно отложилъ въ сторону. Замѣтивъ эти благопріятные признаки, Алланъ завязываетъ съ нимъ бесѣду и съ немалымъ удивленіемъ узнаетъ о леди подъ вуалью и о послѣдствіяхъ этого приключенія. Джо медленно жуетъ и медленно разсказываетъ; когда и повѣсть, и хлѣбъ кончены, они опять пускаются въ путь.
   Алланъ рѣшилъ посовѣтоватся о мальчикѣ со своей старинной паціенткой, доброй хлопотуньей, миссъ Флайтъ, и теперь направляется къ предѣламъ той мѣстности, гдѣ впервые встрѣтился съ Джо. Но все измѣнилось въ лавкѣ тряпья и бутылокъ: миссъ Флайтъ тамъ больше не живетъ, лавка заперта и какая-то особа неопредѣленнаго возраста съ рѣзкими чертами лица, покрытаго пылью (никто иная, какъ интересная Юдифь), отвѣчаетъ на его вопросы очень кратко и съ кислой миной. Впрочемъ, посѣтитель доволенъ и такими отвѣтами: онъ узналъ, что миссъ Флайтъ со своими птицами водворилась въ Белль-Ярдѣ у мистрисъ Блиндеръ. Это очень близко, и скоро миссъ Флайтъ, которая встаетъ очень рано, такъ какъ но можетъ опоздать къ началу засѣданій судейскаго Дивана, гдѣ предсѣдательствуетъ ея лучшій другъ лордъ-канцлеръ, выбѣгаетъ къ своему доктору на лѣстницу и встрѣчаетъ его съ распростертыми объятіями и радостными слезами.
   -- Мой дорогой докторъ! Высокопревосходительный, храбрѣйшій и славнѣйшій изъ офицеровъ! восклицаетъ миссъ Флайтъ.
   Миссъ Флайтъ выражается нѣсколько странно, но рѣчь ея такъ искренна и чистосердечна, какъ дай Богъ любому умнику. Алланъ, всегда внимательный къ бѣдной старухѣ, терпѣливо ждетъ, когда она кончитъ съ изъявленіями восторга, и тогда только, указавъ на дрожащаго на порогѣ мальчика, говоритъ зачѣмъ онъ пришелъ.
   -- Нельзя ли помѣстить его гдѣ-нибудь поблизости? Вы, при вашемъ умѣ и опытности, навѣрное можете дать мнѣ хорошій совѣтъ.
   Чрезвычайно польщенная комплиментомъ, миссъ Флайтъ начинаетъ обдумывать этотъ вопросъ, но долго ей ничего не приходитъ въ голову. У мистрисъ Блиндеръ все занято, она сама занимаетъ комнату бѣднаго Гридли.
   -- Ахъ, Гридли! восклицаетъ она, всплеснувъ руками.-- А, придумала! Дорогой докторъ, намъ поможетъ генералъ Джоржъ!
   И миссъ Флайтъ бѣжитъ къ себѣ на верхъ, чтобы надѣть свою жалкую шляпку, истрепанную шаль и захватить ридикюль съ документами. Вернувшись во всеоружіи, она въ нѣсколькихъ безсвязныхъ словахъ объясняетъ доктору, что генералъ Джоржъ, котораго она иногда посѣщаетъ, знаетъ ея дорогую Фицъ-Джерндайсъ и принимаетъ большое участіе во всемъ, что до нея касается; изъ этого Алланъ заключаетъ, что теперь они на вѣрномъ пути. Онъ говоритъ Джо въ видѣ ободренія, что скоро конецъ ихъ странствіямъ, и они идутъ къ генералу; къ счастью это близко.
   Наружный видъ галлереи Джоржа производитъ на Аллана самое благопріятное впечатлѣніе и предвѣщаетъ удачу, ему внушаетъ довѣріе и фигура самаго мистера Джоржа, котораго они застаютъ за утренними упражненіями: онъ безъ сюртука и его мускулы, развитые постоянными занятіями со шпагой и съ гимнастическими гирями, выпукло обрисовываются подъ тонкими рукавами рубашки, въ зубахъ онъ держитъ неизмѣнную трубку.
   -- Честь имѣю кланяться, сэръ, говоритъ Джоржъ, отдавая поклонъ по военному и съ добродушной улыбкой, освѣщающей все его лицо до корней курчавыхъ волосъ, почтительно выслушиваетъ миссъ Флайтъ, которая торжественно и многословно выполняетъ церемонію представленія.
   Мистеръ Джоржъ вторично кланяется.
   -- Морякъ, сэръ?
   -- Горжусь тѣмъ, что меня приняли за моряка, но я всего только корабельный врачъ.
   -- Неужели, сэръ! А я думалъ, что вы изъ синихъ мундировъ.
   Алланъ выражаетъ надежду, что ради этого мистеръ Джоржъ быть можетъ скорѣе извинитъ его вторженіе, а главное не броситъ своей трубки, какъ, повидимому, намѣревался сдѣлать мистеръ Джоржъ.
   -- Вы очень добры сэръ. Такъ какъ я знаю по опыту, что моя трубка но безпокоитъ миссъ Флайтъ, то, если и вамъ она не будетъ непріятна... и вмѣсто окончаніи фразы мистеръ Джоржъ опять засовываетъ трубку въ ротъ.
   Алланъ разсказываетъ ему исторію Джо, солдатъ слушаетъ его съ серьезнымъ лицомъ.
   -- Вотъ этотъ парень? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, взглянувъ на входную дверь, у которой стоить Джо, глазѣя на огромныя, совершенно непонятныя для него буквы, выведенныя на бѣлой стѣнѣ.
   -- Да. Я въ большомъ затрудненіи, мистеръ Джоржъ. Помѣщать его въ госпиталь, даже еслибъ можно было его немедленно туда пристроить и уломать его тамъ остаться, маѣ не хочется, ибо я предвижу, что онъ тамъ долго не усидитъ. Рабочій домъ по моему тоже не годится, еслибъ даже, чтобы опредѣлить его туда, у меня хватило терпѣнія выслушивать разныя отговорки, клянчить, пройти по всѣмъ мытарствамъ. Система, до которой, признаюсь, я не охотникъ.
   -- Кто же до этого охотникъ! замѣчаетъ мистеръ Джоржъ.
   -- Я убѣжденъ, что онъ не останется ни въ больницѣ, ни въ рабочемъ домѣ, ибо чувствуетъ необъяснимый ужасъ къ одному человѣку, который запретилъ ему являться въ Лондонъ; по своему невѣжеству онъ считаетъ этого человѣка вездѣсущимъ и всевѣдущимъ.
   -- Простите, сэръ, вы не назвали имени этого человѣка, или это тайна?
   -- Мальчикъ дѣлаетъ изъ него тайну, но я скажу вамъ,-- это Беккетъ.
   -- Тотъ, что служить въ тайной полиціи?
   Да -- Я его знаю, сэръ, говоритъ мистеръ Джоржъ, выпустивъ клубъ дыму и вздохнувъ всею грудью;-- мальчикъ отчасти правъ, потому что... это ловкая шельма. Мистеръ Джоржь умолкаетъ и продолжаетъ курить, многозначительно поглядывая на миссъ Флайтъ.
   -- Я хотѣлъ-бы дать знать мистеру Джерндайсу и миссъ Соммерсонъ, что нашелся этотъ мальчикъ, разсказывающій такую странную исторію, и устроить такъ, чтобъ они могли, если пожелаютъ, повидаться съ нимъ; поэтому въ настоящее время я хотѣлъ бы помѣстить его въ какой нибудь приличной квартирѣ у людей порядочныхъ. Но, какъ видите, самъ Джо че очень то приличенъ, продолжаетъ Алланъ, замѣтивъ, что мистеръ Джоржъ смотритъ на мальчика,-- въ этомъ-то и затрудненіе. Не знаете-ли вы кого нибудь, кто согласился-бы принять его на нѣкоторое время? Я заплачу впередъ.
   Задавая этотъ вопросъ, Алланъ замѣчаетъ возлѣ сержанта какого-то уродца съ грязнымъ лицомъ, который не сводитъ глазъ съ лица мастера Джоржа. Сдѣлавъ нѣсколько затяжекъ, сержантъ вопросительно взглядываетъ на уродца, тотъ отвѣчаетъ ему выразительнымъ подмигиваніемъ.
   -- Доложу вамъ, сэръ, что я охотно дамъ разбить себѣ голову, если это можетъ доставить удовольствіе миссъ Соммерсонъ, и считаю великой честью оказать ей всякую самую ничтожную услугу. Вы видите наше помѣщеніе: мы съ Филемъ живемъ какъ бездомные бродяги; если это помѣщеніе вамъ подходитъ, можете имъ располагать для мальчика. Платы не требуется, кромѣ какъ за паекъ. Наши дѣла, сэръ, далеко не процвѣтаютъ, насъ могутъ каждую минуту вытолкать въ шею. Но въ такомъ видѣ, какъ оно есть, и до тѣхъ поръ, пока мы его занимаемъ,-- это помѣщеніе къ вашимъ услугамъ, сэръ. Мистеръ Джоржъ сопровождаетъ эту рѣчь выразительнымъ жестомъ и добавляетъ:-- Такъ какъ вы принадлежите къ медицинскому сословію, то полагаю, я могу разсчитывать, что болѣзнь этого несчастнаго навѣрное не заразительна?
   Алланъ въ этомъ совершенно увѣренъ.
   -- Потому что, сэръ, мы видѣли уже, чѣмъ это грозитъ, говоритъ мистеръ Джоржъ, грустно качая головой.
   Новый знакомый мистера Джоржа отвѣчаетъ только тяжелымъ вздохомъ.
   -- Но долгомъ считаю сказать вамъ, что онъ плохъ, говоритъ Алланъ, подтвердивъ еще разъ свое увѣреніе въ незаразительности болѣзни.-- Онъ очень слабъ и истощенъ, имало надежды, чтобъ онъ поправился.
   -- Вы думаете, что его болѣзнь смертельна.
   -- Боюсь, что такъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, сэръ, мнѣ кажется, чѣмъ скорѣе взять его съ улицы, тѣмъ лучше, говоритъ сержантъ рѣшительномъ тономъ.-- Эй, Филь, приведи парня!
   По слову командира мистеръ Скводъ бочкомъ устремляется къ выходу; мистеръ Джоржъ откладываетъ въ сторону выкуренную трубку.
   Вотъ и Джо. Онъ не изъ Такагупекихъ индѣйцевъ мистрисъ Пардигль, объ не изъ Барріобула-Га и потому не принадлежитъ къ числу агнцевъ, пасомыхъ мистрисъ Джеллиби: то, что въ немъ есть непріятнаго, не смягчается отдаленностью пространства и знакомства, онъ не заморское произведеніе, онъ одинъ изъ обыкновеннѣйшихъ продуктовъ отечественной фабрикаціи.
   Грязный, безобразный, оскорбляющій наши утонченныя чувства, онъ только душою язычникъ, а тѣломъ -- одно изъ самыхъ обыкновеннѣйшихъ твореній, порожденныхъ нашими улицами. Отечественная грязь облѣпляетъ его, отечественные паразиты пожираютъ его отечественныя язвы и отечественное рубище покрываетъ его тѣло; невѣжество, которое ставитъ это созданіе съ безсмертной душой ниже безсловесныхъ животныхъ, взросло на отечественной почвѣ, въ отечественномъ климатѣ. Вступи впередъ, Джо. Съ ногъ до головы въ тебѣ нѣтъ ничего интереснаго! Медленно волоча ноги. Джо входитъ въ галлерею, останавливается у двери, сжавшись въ комочекъ и не подымая глазъ; повидимому онъ чувствуетъ, что производитъ на присутствующихъ отталкивающее впечатлѣніе и всей своей особой, и тѣмъ, чему былъ невольной причиной. Онъ тоже чуждается этихъ людей: у него нѣтъ ничего общаго съ ними, ему пѣть мѣста между ними; у него ни съ кѣмъ нѣтъ общаго, ему нигдѣ нѣтъ мѣста: ни между животными, ни между людьми.
   -- Джо, взгляни сюда,-- это мистеръ Джоржъ.
   Джо долго не рѣшается отвести глазъ отъ пола, подымаетъ ихъ на мгновеніе и сейчасъ же опускаетъ.
   -- Это твой другъ, онъ беретъ тебя къ себѣ.
   Джо загребаетъ воздухъ рукой точно ложкой (вѣроятно этотъ жесть долженъ означать поклонъ), переступаетъ съ ноги на ногу, мнется на мѣстѣ и послѣ нѣкотораго размышленія бормочетъ, что онъ много благодаренъ.
   -- Здѣсь ты будешь въ полной безопасности. Теперь тебѣ. остается только слушаться и выздоравливать. И помни, Джо, ты долженъ сказать намъ всю правду о томъ, что съ тобой было.
   -- Провались я на этомъ мѣстѣ, если не скажу! говоритъ Джо, прибѣгая къ своему любимому обороту.-- Я не дѣлалъ ровно ничего кромѣ того, что разсказалъ вамъ и изъ за чего попалъ въ бѣду. До тѣхъ поръ у меня только и была одна бѣда, что я голодаю, ничего не умѣю, ничего не знаю.
   -- Вѣрно, Джо. Слушай, что тебѣ скажетъ мистеръ Джоржъ, я вижу, что онъ хочетъ поговорить съ тобою.
   -- Я только хотѣлъ указать ему, сэръ гдѣ онъ можетъ лечь и выспаться. Иди-ка сюда! Съ этими словами мистеръ Джоржъ ведетъ Джо на другой конецъ галлереи и отворяетъ дверь чуланчика.-- Вотъ тутъ ты будешь спать, здѣсь есть матрацъ, и если ты будешь хорошо себя вести, то останешься у меня пока захочетъ мистеръ... извините, сэръ (солдатъ справляется съ карточкой, поданной ему докторомъ),-- мистеръ Вудкортъ. Не пугайся, когда услышишь выстрѣлъ: стрѣлять будутъ въ мишень, а не въ тебя. Я хотѣлъ бы посовѣтовать вамъ одну вещь, сэръ.-- Филь, подойди сюда.
   Филь идетъ на зовъ командира по всѣмъ правиламъ своей тактики.
   -- Сэръ, вотъ человѣкъ, котораго ребенкомъ нашли въ канавѣ, слѣдовательно ему вполнѣ естественно принять участіе въ этомъ несчастномъ; не такъ-ли Филь?
   -- Точно такъ, командиръ.
   -- Мнѣ пришло въ голову, сэръ, продолжаетъ мистеръ Джоржъ самоувѣреннымъ тономъ стараго служаки, подающаго свой голосъ на военномъ совѣтѣ, собравшемся вокругъ барабана на полѣ битвы,-- не худо бы, чтобъ этотъ человѣкъ сводилъ парня въ баню и купилъ ему хоть какую нибудь одежду...
   -- О, предусмотрительный мистеръ Джоржъ, я только что хотѣлъ васъ объ этомъ просить! говоритъ Алланъ, вынимая кошелекъ.
   И такъ Джо въ сопровожденіи Филя отправляется, чтобъ заняться приведеніемъ въ порядокъ своей особы.
   Миссъ Флайтъ, совершенно восхищенная успѣхомъ своей выдумки, торопится въ судъ, опасаясь какъ-бы лордъ-канцлеръ не сталъ о ней безпокоиться и какъ-бы, чего Боже сохрани, въ ея отсутствіе не вынесли рѣшенія, котораго она такъ долго ожидаетъ; "вѣдь вы понимаете, высокоуважаемый генералъ, и вы, дорогой докторъ, что послѣ столькихъ лѣтъ ожиданія такое несчастіе было-бы смѣшно до нелѣпости"!
   Алланъ тоже уходитъ за лекарствомъ для мальчика; аптека близко, онъ скоро возвращается и присоединяется къ сержанту, марширующему по галлереѣ.
   -- Насколько я понялъ, сэръ, вы хорошо знаете миссъ Соммерсонъ? спрашиваетъ его мистеръ Джоржъ.
   -- Да.
   -- Вы не родственникъ-ли ея, сэръ?
   -- Нѣтъ.
   -- Извините мое любопытство, сэръ. Мнѣ подумалось, не оттого ли вы принимаете такое участіе въ этомъ бѣднякѣ, что миссъ Соммерсонъ, на свое несчастіе, принимала въ немъ участіе; по крайней мѣрѣ я могу сказать это о себѣ.
   -- И я тоже, мистеръ Джоржъ.
   Сержантъ искоса окидываетъ взглядомъ смуглое лицо доктора, его темные глаза, всю его высокую фигуру и повидимому остается доволенъ результатомъ осмотра.
   -- Пока вы ходили, сэръ, я все думалъ объ этомъ парнѣ и кажись могу безошибочно сказать, что знаю домъ въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсѣ, куда водилъ его Беккетъ. Парень не знаетъ имени человѣка, который тамъ живетъ, но я могу сказать: это Телькингорнъ. Это вѣрно, какъ дважды-два-четыре.
   -- Телькингорнъ? повторяетъ Алланъ, вопросительно глядя на сержанта.
   -- Да, сэръ. Я знаю его и знаю, что онъ и раньше имѣлъ дѣла съ Беккетомъ по поводу одного, теперь уже умершаго человѣка, который его оскорбилъ. Да, сэръ, на свое горе я знаю Телькингорна.
   Аллану, разумѣется, очень интересно знать, что это за человѣкъ.
   -- Что это за человѣкъ? Вы спрашиваете про наружность?
   -- Въ лицо-то я его знаю. Нѣтъ, каково съ нимъ имѣть дѣло?
   -- Ну, такъ я скажу вамъ, сэръ, говоритъ сержантъ, внезапно распаляясь гнѣвомъ и покраснѣвъ какъ макъ,-- это ужасный, отвратительный человѣкъ! Это даже не человѣкъ, а просто / заржавленный карабинъ. Онъ поджариваетъ васъ на медленномъ огнѣ. Клянусь Георгіемъ! Онъ причинилъ мнѣ больше тревогъ, непріятностей и огорченій, чѣмъ всѣ другіе люди вмѣстѣ взятые. Вотъ какой человѣкъ Телькингорнъ!
   -- Простите, что затронулъ ваше больное мѣсто.
   -- Вы ничуть не виноваты, сэръ, но въ самомъ дѣлѣ это мое больное мѣсто. Сержантъ останавливается, широко разставляетъ ноги и подноситъ широкую ладонь къ воображаемымъ усамъ.-- Судите сами: онъ взялъ такую власть надо мною, что, какъ я уже говорилъ, можетъ въ каждую минуту вытолкать меня отсюда въ шею. Онъ постоянно держитъ меня подъ страхомъ, не хочетъ выпустить изъ когтей и не хочетъ проглотить. Иду къ нему, чтобъ внести деньги, или справиться о срокѣ платежа,-- онъ не хочетъ ни принять, ни выслушать меня и отправляетъ къ Мельхиседеку въ Клиффордсъ-Иннъ, а Мельхиседекъ изъ Клиффордсъ-Инна отправляетъ опять къ нему, и вотъ я, какъ маятникъ, хожу отъ одного къ другому. Точно я сдѣланъ изъ такого же камня, какъ онъ самъ! Вся моя жизнь проходитъ теперь въ томъ, что я шатаюсь около его порога, а ему и горя мало! Онъ к въ усъ не дуетъ! Ужъ именно старый, заржавленный карабинъ. Онъ доведетъ меня до того... Ба! я хотѣлъ сказать глупость, забылся! виноватъ, мистеръ Вудкортъ. Сержантъ возобновляетъ свою маршировку;-- Скажу только одно: счастье его, что онъ старый человѣкъ. Очень радъ, что мнѣ никогда не придется сойтись съ нимъ въ открытомъ полѣ, потому что, случись это при томъ бѣшенствѣ, до котораго онъ меня доводитъ, ему бы не сдобровать!
   Мистеръ Джоржъ такъ разгорячился, что чувствуетъ необходимость утереть лицо рукавомъ; даже и тогда, когда насвистывавшемъ національнаго гимна ему удается успокоить душевную бурю, его грудь все еще тяжело дышетъ, а голова трясется, не говоря уже о томъ, что онъ безпрестанно хватается за открытый воротъ рубашки, точно ему тѣсно и онъ боится задохнуться. Словомъ Алланъ Вудкортъ нисколько не сомнѣвается, что мистеру Телькингорну не сдобровать бы въ случаѣ вышеупомянутой встрѣчи въ открытомъ полѣ.
   Тутъ возвращается Джо со своимъ вожатымъ, который заботливо укладываетъ его въ постель. Аллапъ собственноручно выполняетъ надъ больнымъ все, что предписываетъ врачебная наука, поручаетъ больного Филю и даетъ ему всѣ нужныя инструкціи.
   Утро уже на исходѣ, когда Алланъ можетъ наконецъ отправиться домой, но и тутъ не даетъ себѣ отдыха: наскоро позавтракавъ и переодѣвшись, онъ ѣдетъ къ мистеру Джерндайсу и сообщаетъ ему о своей находкѣ.
   Мистеръ Джерндайсъ выказываетъ глубокій интересъ ко всему, сообщепоому Алланомъ, ѣдетъ вмѣстѣ съ нимъ къ больному и, какъ надежному другу, повѣряетъ ему, что дѣйствительно есть причины хранить это происшествіе въ глубокой тайнѣ.
   Мистеру Джерндайсу Джо почти дословно повторяетъ свой разсказъ; разница только въ томъ, что теперь телѣга давитъ еще тяжело и звучитъ еще глуше.
   -- Оставьте меня здѣсь,-- мнѣ тутъ такъ покойно,-- не гоните меня, говоритъ Джо слабѣющимъ голосомъ,-- пожалуйста, если кому-нибудь изъ васъ случится идти тамъ, гдѣ я прежде стоялъ съ метлой, скажите мистеру Снегсби, что Джо, котораго онъ знаетъ, все идетъ впередъ, какъ приказано, и что я ему много благодаренъ. Кабы такой несчастный, какъ я, умѣлъ благодарить, то благодарилъ бы еще больше.
   Втеченіе двухъ дней Джо безпрестанно заговариваетъ о мистерѣ Снегсби, такъ что Алланъ, по своей добротѣ, рѣшается, посовѣтовавшись съ мистеромъ Джерндайсомъ, сходить въ Куксъ-Кортъ, пока еще телѣга не сломалась.
   Мистеръ Снегсби въ сѣромъ рабочемъ камзолѣ и люстриновыхъ нарукавникахъ просматриваетъ, стоя за конторкой, только что полученный отъ переписчиковъ контрактъ изъ множества пергаментныхъ листовъ, необъятный, какъ пустыня, и такой же унылый; только изрѣдка попадающіяся большія буквы нѣсколько нарушаютъ томительное однообразіе пустыни и спасаютъ путника отъ отчаянія. Мистеръ Снегсби прерываетъ свое занятіе и привѣтствуетъ посѣтителя тѣмъ кашлемъ, который у него всегда предшествуетъ дѣловымъ переговорамъ.
   -- Не узнаете меня, мистеръ Снегсби?
   Прежнія опасенія все еще владѣютъ душой бумажнаго торговца, сердце его начинаетъ усиленно биться, онъ едва можетъ отвѣчать:
   -- Нѣтъ, сэръ, не могу припомнить. Мнѣ кажется,-- будемъ говорить прямо,-- что я никогда васъ не видалъ.
   -- Два раза, сэръ; разъ у смертнаго ложа, другой...
   "Начинается", думаетъ бѣдный коммиссіонеръ, узнавъ посѣтителя. "Теперь дошло до самаго главнаго, скоро будетъ взрывъ". Но онъ сохраняетъ еще на столько присутствія духа, чтобъ провести посѣтителя въ комнату за лавкой и затворить дверь.
   -- Вы женаты, сэръ?
   -- Нѣтъ.
   -- Хоть вы и холостой, но не постараетесь-ли говорить потише, печально шепчетъ мистеръ Снегсби.-- Пусть пропадетъ мое торговое заведеніе и пятьсотъ фунтовъ въ придачу, если моя женушка насъ не подслушиваетъ!
   Мистеръ Снегсби опускается на стулъ въ глубокомъ уныніи и прислоняется къ конторкѣ.
   -- Своихъ секретовъ у меня никогда не бываетъ, сэръ; я ни разу не обманулъ моей женушки съ того дня, какъ далъ ей свое имя. Я ничего не желалъ скрывать отъ нея, будемъ говорить прямо, не могъ скрывать, не смѣлъ. И вотъ теперь я до такой степени опутанъ тайнами и секретами, что жизнь стала мнѣ въ тягость.
   Посѣтитель изъявляетъ свое соболѣзнованіе и спрашиваетъ хозяина: не помнитъ-ли онъ Джо?
   Тяжелый вздохъ вырывается изъ груди мистера Снегсби.
   -- Вы не могли назвать ни одного человѣка, разумѣется кромѣ меня, противъ котораго моя женушка была бы такъ непоколебимо вооружена, какъ противъ Джо.
   Алланъ освѣдомляется, за что мистрисъ Снегсби такъ нерасположена къ Джо?
   -- За что? съ отчаяніемъ восклицаетъ мистеръ Снегсби, схватившись за единственный клокъ волосъ, уцѣлѣвшій на затылкѣ его лысой головы.-- Развѣ я знаю! Вы не задали бы такого вопроса женатому человѣку, еслибъ сами не были холостъ. Дай вамъ Богъ подольше остаться холостымъ!
   Закончивъ свою рѣчь такимъ добрымъ пожеланіемъ, мистеръ Снегсби выражаетъ кашлемъ свою покорность Провидѣнію и, скрѣпя сердце, рѣшается выслушать доктора.
   Когда тотъ кончилъ, взволнованный мистеръ Снегсби мѣняется въ лицѣ и говоритъ подавленнымъ голосомъ:
   -- Опять! И съ другой стороны тоже! одинъ торжественно запрещаетъ мнѣ говорить о Джо даже моей женушкѣ, другой -- то-есть вы сэръ, точно также запрещаетъ упоминать о Джо кому бы то ни было, а особенно тому первому. Есть отъ чего помѣшаться! Да вѣдь такъ,-- будемъ говорить прямо,-- угодишь прямо въ Бедламъ {Сумасшедшій домъ. Примѣчаніе переводчика.}!
   Но это все-таки лучше того, чего ожидалъ мистеръ Снегсби: онъ не взлетаетъ на воздухъ отъ взрыва мины, не летятъ кубаремъ въ разверзшуюся пропасть. Будучи человѣкомъ съ мягкимъ сердцемъ, онъ крайне опечаленъ тѣмъ, что услышалъ о положеніи Джо; и обѣщаетъ "заглянуть вечеркомъ, если можно будетъ устроить это половчѣе".
   И вечеркомъ онъ исполняетъ свое обѣщаніе, но нетрудно догадаться, что ему не удается провести мистрисъ Снегсби.
   Джо очень радъ видѣть своего стараго друга и, когда остается съ нимъ наединѣ, объявляетъ, что мистеръ Снегсби необыкновенно добръ, притащившись въ такую даль, чтобъ навѣстить его. Растроганный мистеръ Снегсби немедленно кладетъ на столъ полукрону,-- волшебное лекарство, которое, по его мнѣнію, должно врачевать всякіе недуги.
   -- Какъ ты себя чувствуешь, бѣдный парнюга? спрашиваетъ мистеръ Снегсби мальчика, сочувственно кашляя.
   -- Мнѣ теперь счастье, мистеръ Снегсби, отвѣчаетъ Джо,-- я ни въ чемъ не нуждаюсь. Мнѣ такъ хорошо, что вы не можете себѣ представить. Мистеръ Снегсби! Я очень горюю, что сдѣлалъ это, но, ей Богу, я не затѣмъ пошелъ туда.
   Коммиссіонеръ тихонько кладетъ на столъ другую полукрону и спрашиваетъ, о чемъ именно онъ горюетъ, что такое онъ сдѣлалъ?
   -- Мистеръ Снегсби, я пошелъ туда и занесъ болѣзнь этой леди, что приходила,-- не той, что прежде была, а другой,-- и никто изъ нихъ ничего мнѣ за это не сказалъ, потому что они добрые, а я такой несчастный. Леди пришла вчера навѣстить меня и говоритъ:-- Ахъ, Джо!-- А мы думали, ты пропалъ!-- такъ это она говоритъ и сѣла возлѣ, улыбается, такъ ласково смотритъ на меня и ни словечка о томъ, что я ей сдѣлалъ; я тогда отвернулся къ стѣнѣ и мистеръ Джендаръ, я видѣлъ, тоже отвернулся. А мистеръ Вудкутъ сталъ давать мнѣ чего-то выпить, онъ всегда и днемъ и ночью чего то мнѣ даетъ, и какъ наклонился онъ ко мнѣ и сказалъ, чтобъ я не горевалъ, и я вижу, что у него у самого капаютъ слезы, да, мистеръ Снегсби.
   Коммиссіонеръ кладетъ на столъ третью полукрону: ничто кромѣ повторенія этого вѣрнаго средства не можетъ успокоить его разстроенныхъ чувствъ.
   -- Я и подумалъ, мистеръ Снегсби, пожалуй вы умѣете писать крупно?
   -- Да, Джо, благодареніе Богу, умѣю.
   -- Очень, крупно, какъ можно крупнѣе? стремительно перебиваетъ его Джо.
   -- Да, мой бѣдный мальчикъ.
   Джо смѣется отъ удовольствія.
   -- Вотъ я и подумалъ, мистеръ Снегсби, что, когда наконецъ я пойду отсюда далеко, далеко, дальше чего ужъ не могу уйти, не будете ли вы такъ добры написать очень крупно, такъ чтобъ каждый могъ прочитать издали, что я взаправду очень горевалъ о томъ, что надѣлалъ, и, еслибъ зналъ, никогда не пошелъ бы туда, и что я видѣлъ, какъ корчился мистеръ Вудкутъ и какъ онъ разъ заплакалъ и прошу его простить меня. Если вы напишете это очень крупно, чтобъ всѣ поняли, онъ, быть можетъ, и простить.
   -- Всѣ поймутъ, Джо.
   Джо опять смѣется.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Снегсби, вы очень добры, теперь мнѣ гораздо лучше.
   Добрый мистеръ Снегсби началъ было кашлять, но поперхнулся и кашель оборвался. Онъ кладетъ тихонько четвертую нолукрону -- никогда еще ему не приходилось прибѣгать къ такой большой дозѣ, -- прощается и уходитъ. Они съ Джо больше не увидятся на землѣ. Никогда не увидятся.-- Ибо телѣга, которая такъ давитъ грудь Джо, приближается къ концу своего странствія; обломанная, разбитая, она, не отдыхая ни днемъ, ни ночью, тащится въ гору по крутой каменистой дорогѣ, по скоро уже восходящее солнце не застанетъ ее на мѣстѣ.
   Филь Скводъ, выпачканный пороховымъ дымомъ, отправляетъ теперь двойныя обязанности; сидѣлки и оружейника; сидя въ углу за своимъ рабочимъ столикомъ, онъ часто поглядываетъ на Джо, ласково киваетъ ему зеленымъ банковымъ колпакомъ, одобрительно подмигиваетъ единственной бровью и говоритъ:
   -- Ободрись, мальчуганъ, ободрись!
   Сюда часто приходитъ мистеръ Джерндайсъ, а Алланъ присутствуетъ почти постоянно; и у того, и у другого часто является мысль: какъ странно судьба сплела жизнь этого отверженца съ жизнью другихъ, совершенно чуждыхъ ему людей.
   Сержантъ тоже нерѣдко заходитъ сюда, и когда на порогѣ появится его атлетическая фигура, то избытокъ жизни и силъ которымъ отъ него пышетъ, повидимому, сообщается Джо: мальчикъ отвѣчаетъ на веселый голосъ Джоржа, онъ и самъ смотритъ бодрѣе и веселѣе. Сегодня Джо не то спить, не то лежитъ въ какомъ-то оцѣпененіи. Алланъ Вудкортъ только что пришелъ и стоитъ, склонившись надъ нимъ, наблюдая этотъ разрушающійся организмъ; потомъ присаживается на край постели, какъ когда-то на смертное ложе переписчика, и выслушиваетъ сердце и грудь мальчика. Телѣга все еще катится, но скоро, ужъ скоро остановится. Джоржъ молча и неподвижно стоитъ въ дверяхъ, Филь прерываетъ свою работу и замираетъ съ молоточкомъ въ рукахъ. Мистеръ Вудкортъ оглядываете;), его лицо выражаетъ серьезное вниманіе человѣка, занятаго своимъ дѣломъ, и, бросивъ сержанту многозначительный взглядъ, онъ дѣлаетъ знакъ Филю убрать свою работу. Когда молоточекъ Филя снова застучитъ, на немъ окажется ржавое пятно.
   -- Что съ тобою, Джо? ты испугался?
   -- Мнѣ почудилось, говоритъ Джо въ испугѣ,-- мнѣ почудилось, что я опять въ Томѣ-Отшельникѣ. Здѣсь нѣтъ пикою кромѣ васъ, мистеръ Вудкортъ?
   -- Никого.
   -- И я не въ Томѣ-Отшельникѣ, скажите правду, сэръ?
   -- Нѣтъ.
   Джо опять закрываетъ глаза и бормочетъ: "Спасибо". Нѣсколько времени Алланъ внимательно за нимъ наблюдаетъ, потомъ, нагнувшись къ его уху, говоритъ тихо, во внятно:-- Джо! Знаешь-ли ты какую либо молитву?
   -- Я ничего не знаю, сэръ.
   -- Самую коротенькую.
   -- Никакой не знаю, сэръ. У мистера Снегсби какъ-то читалъ молитву мистеръ Чедбелдсъ, но я ничего не понялъ, онъ какъ будто самъ съ собою разговаривалъ. Онъ мнѣ тогда наговорилъ, но я ничего не понялъ. Бывало и другіе джентльмены приходили въ Томъ Отшельникъ и читали молитвы, и тоже все какъ будто говорили сами себѣ, или перекорялись другъ съ другомъ: вы, дескать, не такъ молитесь, какъ нужно, а съ нами они не говорили. Мы никогда ничего не знали. И я никогда не слыхалъ, какъ надо молиться.
   Чтобъ сказать все это, Джо потребовалось много времени, нужно было имѣть привычное и опытное ухо, чтобъ разслышать и понять, что онъ сказалъ. Проходитъ нѣсколько минутъ. Джо дремлетъ, или лежитъ въ забытьи; вдругъ онъ вскакиваетъ и хочетъ спрыгнуть съ постели.
   -- Джо, что съ тобой?
   -- Мнѣ пора на кладбище, сэръ! говоритъ Джо, дико озираясь.
   -- Лигъ, разскажи мнѣ, про какое кладбище ты толкуешь.
   -- Тамъ они его положили, того, кто былъ добръ ко мнѣ, очень добръ. Мнѣ тоже пора туда, я попрошу, чтобъ меня положили вмѣстѣ съ нимъ. Мнѣ надо туда, надо чтобъ меня ламъ закопали. Бывало, онъ говоритъ мнѣ: "сегодня, Джо, я такъ же бѣденъ, какъ и ты". И я скажу теперь, что я такъ-же бѣденъ, какъ онъ, и лягу съ нимъ.
   -- Послѣ, Джо, послѣ.
   -- Пожалуй они не захотятъ меня положить съ нимъ, если я пойду одинъ. Пообѣщайте мнѣ, сэръ, что вы проводите пеня и положите вмѣсѣ съ нимъ.
   -- Обѣщаю, Джо.
   -- Благодарю васъ, сэръ, благодарю. Имъ нужно будетъ найти ключъ отъ дверцы, прежде чѣмъ они меня впустятъ, потому что дверца всегда заперта. Тамъ есть ступепька я ее часто подметалъ... Ахъ, какъ стало темно, сэръ. Когда-же разсвѣтетъ?
   -- Скоро, Джо, сейчасъ.
   Сейчасъ. Телѣга разбита въ куски, трудный путь близокъ къ концу.
   -- Джо, мой голубчикъ!
   -- Я слышу, сэръ. Темно, но я иду ощупью... иду... дайте мнѣ руку.
   -- Можешь ты повторять за мной, Джо?
   -- Я стану повторять за вами что угодно, сэръ, я знаю,-- что вы ни скажете, все будетъ хорошо.
   -- Отче нашъ...
   -- Отче нашъ... какъ хорошо...
   -- Иже еси на небеси...
   -- На нсбеси... оттуда придетъ свѣтъ?
   -- Онъ уже пришелъ, Джо. Да святится имя твое...
   -- Святится... твое...
   Свѣтъ озарилъ тьму, омрачавшую его путь. Умеръ!
   Умеръ, ваша свѣтлость. Умеръ, милорды и джентльмены. Умеръ, ваше преподобіе и высокопреподобіе. Умеръ, слышите ли вы мужчины, и женщины, у кого есть въ сердцѣ искра небеснаго состраданія. Умеръ, какъ умираютъ вокругъ насъ каждый день.
   

ГЛАВА XVII.
Развязка.

   Опять Линкольнширскій замокъ закрылъ свои безчисленныя очи, опять Лондонскій отель пробудился. Въ Линкольнширѣ мертвые Дэдлоки дремлютъ въ золотыхъ рамахъ и. когда вѣтеръ стонетъ въ большой картинной галлереѣ, кажется, будто они тяжело вздыхаютъ. Въ Лондонѣ живые Дэдлоки гремятъ своими каретами, разгоняя ночной мракъ ихъ огненными глазами, а Дэдлокскіе Меркуріи, посыпавъ главы пепломъ, см рѣчь пудрой,-- въ знакъ своего уничиженія, дремлютъ не утрамъ у маленькихъ оконцевъ переднихъ.
   Фешенебельный міръ -- своеобразная планета почти пять миль въ окружности -- завертѣлся и теперь въ полномъ ходу, солнечная система почтительно движется въ назначенныхъ ей предѣлахъ.
   Тамъ, гдѣ сборища всего многочисленнѣе, гдѣ огни горятъ всего ярче, гдѣ присутствуетъ все, что чаруетъ чувства изысканностью и изяществомъ, тамъ и леди Дэдлокъ. Она не сходить съ той лучезарной высоты, которая была ею завоевана. Хотя теперь разбита ея прежняя увѣренность въ томъ, что подъ покровомъ надменности она можетъ скрыть все, что ей будетъ угодно; хотя она не знаетъ, останется ли завтра для окружающихъ такою же, какъ была сегодня, -- но не въ ея характерѣ опускать голову или сдаваться, когда на нее съ завистью устремлены тысячи глазъ.
   Про нее теперь говорятъ, что за послѣднее время она стала еща прекраснѣе, еще надменнѣе. Разслабленный кузенъ говоритъ:
   -- К'асоты хоть на цѣлую сво'у женщинъ... но какого-то т'евожнаго со'та... напоминаетъ ту безпокойную особу... у Шекспп'а, кото'ая ходитъ по ночамъ и моетъ уки.
   Мистеръ Телькингорнъ ничего не говоритъ, ни на что не смотритъ, теперь, какъ и прежде; въ своемъ старомодномъ бѣломъ галстукѣ юнъ стоитъ у дверей салоновъ, принимая покровительство пэрства и ни единымъ знакомъ не обнаружилъ своихъ чувствъ. Изъ всѣхъ мужчинъ онъ послѣдній, въ комъ можно предполагать хотя малѣйшую власть надъ миледи; изъ всѣхъ женщинъ она послѣдняя, въ комъ можно предполагать хотя малѣйшій страхъ передъ нимъ.
   Со времени ихъ послѣдняго свиданія въ башенной комнатѣ Чизни-Вуда ее мучилъ одинъ вопросъ, теперь она рѣшилась, она обдумала что ей дѣлать.
   Въ большомъ свѣтѣ утро, хотя солнце маленькихъ людей давно уже перешло за полдень. Меркуріи, измученные долгимъ глазѣньемъ въ окна, предаются въ прихожей сладкому отдохновенію, свѣсивъ головы на грудь, точно перезрѣлые подсолничники; ихъ аксельбанты и галуны еще болѣе увеличиваютъ сходство.
   Сэръ Лейстеръ въ библіотекѣ спитъ ради блага страны надъ отчетомъ парламентской коммиссіи; миледи сидитъ въ той комнатѣ, гдѣ она давала аудіенцію молодому человѣку, по имени Гуппи. Съ нею Роза; она читала ей, писала подъ ея диктовку, а теперь занята какимъ-то вышиваніемъ. Миледи долго молча смотритъ на хорошенькую головку Розы, склоненную надъ работой; сегодня она уже не въ первый разъ смотритъ на нее.
   -- Роза!
   Прелестное личико весело обращается къ миледи, но при видѣ ея серьезнаго взгляда выражаетъ недоумѣніе и безпокойство.
   -- Посмотрите, заперта ли дверь.
   Роза пополняетъ приказаніе и вернувшись смотритъ еще болѣе изумленной.
   -- Я хочу откровенно поговорить съ вами, дитя мое; я знаю, что могу разсчитывать если не на вашу разсудительность, то на вашу привязанность; поэтому передъ вами и не стану притворяться. Я ввѣряюсь вамъ; не говорите никому о томъ, что я вамъ скажу.
   Застѣнчивая красавица съ жаромъ обѣщаетъ быть достойной довѣрія миледи.
   -- Знаете ли вы, Роза, говоритъ лэди Дэдлокъ, дѣлая ей знакъ придвинуться поближе,-- знаете ли вы, что съ вами я совсѣмъ не такая, какъ съ другими?
   -- Да, миледи, со мною вы добрѣе. Я часто думаю о томъ, что только я одна знаю, какая вы на самомъ дѣлѣ.
   -- Вы такъ думаете? Бѣдное дитя!
   Какая-то насмѣшка, впрочемъ не относящаяся къ Розѣ, звучитъ въ этихъ словахъ. Устремивъ задумчивый взоръ на молодую дѣвушку, миледи умолкаетъ и какъ-то уходитъ въ себя.
   -- Думали ли вы когда нибудь, Роза, что вы мое утѣшеніе, моя отрада? Что я счастлива присутствіемъ подлѣ меня молодого существа, такого безыскусственнаго, любящаго и преданнаго, какъ вы?
   -- Не знаю, миледи, почти не смѣю надѣяться... но желала бы этого отъ всего сердца.
   -- Вѣрьте, что это такъ, моя крошка.
   Хорошенькое личико краснѣетъ отъ удовольствія, но пасмурное выраженіе прекраснаго лица миледи удерживаетъ дѣвушку отъ изъявленій радости; застѣнчивымъ взглядомъ она спрашиваетъ объясненія.
   -- Когда я скажу вамъ: Уходите, Роза, бросьте меня!-- я сказку это съ огорченіемъ и болью въ сердцѣ, и когда вы уйдете, дитя, я сильно почувствую свое одиночество.
   -- Миледи, чѣмъ я васъ прогнѣвила?
   -- Ничѣмъ. Подите сюда.
   Роза садится на скамеечку у ногъ миледи, та кладетъ, руку на ея темную головку съ той же материнской лаской, какъ въ ту достопамятную ночь, послѣ посѣщенія горнозаводчика.
   -- Я сказала вамъ, Роза, что желаю вашего счастья и устрою его, если только могу сдѣлать кого нибудь счастливымъ на землѣ. Но оставить васъ у себя я не могу; есть причины, не имѣющія никакого отношенія къ вамъ, по которымъ вамъ будетъ гораздо лучше не оставаться дольше у меня. Я рѣшила, что вы не останетесь, и написала отцу вашего жениха; сегодня онъ будетъ здѣсь. Я поступила такъ изъ любви къ вамъ.
   Плачущая дѣвушка покрываетъ поцѣлуями руки миледи. "Что будетъ со мною, когда я разстанусь съ вами!" твердить она.
   Вмѣсто отвѣта миледи цѣлуетъ ее.
   -- Ты будешь счастлива, ты будешь любима, дитя мое!
   -- Ахъ, миледи, иногда,-- простите, что позволяю себѣ говорить такъ смѣло,-- иногда мнѣ приходило въ голову, что вы несчастливы.
   -- Я!
   -- Будете ли вы счастливѣе, отославъ меня? Умоляю васъ, подумайте, позвольте мнѣ остаться съ вами, пожалуйста!
   -- Я уже сказала, дитя, что поступаю такъ ради васъ, а не ради себя! Все кончено. Помните, Роза, что по. отношенію къ вамъ я всегда та, какою вы меня теперь видите, а не та, какою я буду отнынѣ. Помните это и никому не говорите,-- сдѣлайте это для меня! Между нами теперь все кончено.
   Она отрывается отъ своей любимицы и выходитъ изъ комнаты.
   Когда, нѣсколько времени спустя, миледи вновь появляется на лѣстницѣ, она холоднѣе и высокомѣрнѣе, чѣмъ когда либо; глядя на нее теперь, можно подумать, что чувство, нѣжность, участіе навсегда исчезли со свѣта вмѣстѣ съ тѣми чудовищами, которыя населяли землю въ глубокой древности. Меркурій доложилъ о мистерѣ Роуисвелѣ -- это и есть причина появленія миледи; по она направляется не туда, гдѣ ждетъ мистеръ Роунсвель, а въ библіотеку: тамъ сэръ Лейстеръ, и миледи желаетъ сперва переговорить съ нимъ.
   -- Сэръ Лейстеръ, я хотѣла... но вы заняты.
   -- О, нѣтъ! Тутъ только мистеръ Телькингорнъ.
   Всегда близко, всегда тутъ. Ни минуты покоя, ни минуты отдыха.
   -- Виноватъ, леди Дэдлокъ. Прикажете удалиться?
   Она говоритъ, что въ этомъ нѣтъ надобности, и добавляетъ взглядомъ: вы знаете, что въ вашей власти остаться, если вы пожелаете.
   Мистеръ Телькингорнъ подвигаетъ ей кресло съ неуклюжимъ поклономъ и становится у противоположнаго окна, заслоняя собою послѣдній свѣтъ угасающаго дня; тѣнь отъ его фигуры падаетъ на миледи и омрачаетъ все вокругъ нея, какъ самъ онъ омрачаетъ ея жизнь.
   Улица, куда выходитъ окно, одна изъ самыхъ фешенебельныхъ, но какъ она печальна! Два ряда ея пышныхъ домовъ-дворцовъ такъ сурово глядятъ другъ на друга, точно это не созданія рукъ человѣческихъ изъ обыкновеннаго камня, а одушевленныя, постепенно окаменѣвшія существа. Эта улица такъ угрюма въ своемъ великолѣпіи, такъ далека отъ малѣйшаго намека на веселье, что двери и окна ея палатъ, кажется, навѣки замкнулись въ мрачномъ величіи своей черной окраски и пыли, а примыкающія къ нимъ сзади огромныя конюшни, гдѣ на просторѣ гулко раздается эхо, имѣли такой суровый видъ, какъ будто предназначены для помѣщенія каменныхъ коней благородныхъ статуй. Замысловатыя хитросплетенія изъ желѣза осѣняютъ подъѣзды палатъ, а въ глубинѣ этихъ окаменѣлыхъ бесѣдокъ разѣваютъ свою пасть гасильницы для факеловъ, вышедшихъ изъ употребленія и смѣненныхъ выскочкой-газомъ. Кое-гдѣ среди заржавленной листвы еще уцѣлѣло желѣзное кольцо, и дерзкіе мальчишки даже изловчаются бросать сквозь него шайки -- единственное употребленіе, которое имѣютъ теперь эти кольца, слѣды блаженной памяти исчезнувшаго масла. Впрочемъ масло еще не совсѣмъ покинуло эти края; кое-гдѣ виднѣются нелѣпые стеклянные стаканчики съ выпуклымъ дномъ вродѣ устрицы, которые, совершенно такъ же, какъ и ихъ владѣлецъ въ Палатѣ лордовъ, каждую ночь щурятся и дуются на дерзкіе свѣточи новѣйшихъ временъ.
   Поэтому не особенно удивительно, что леди Дэдлокъ не имѣетъ охоты взглянуть на окно, у котораго стоитъ мистеръ Телькингорнъ, и все-таки... и все-таки она бросаетъ по этому направленію одинъ взглядъ, который говоритъ о томъ, какъ дорого бы она дала, чтобъ эта черная фигура куда нибудь сгинула.
   Сэръ Лейстеръ извиняется передъ миледи. Она желала что-то сказать?
   -- Только-то, что пріѣхалъ мистеръ Роунсвель, по моему приглашенію; лучше теперь же кончить съ этимъ вопросомъ относительно молодой дѣвушки. Мнѣ это смертельно наскучило.
   -- Чѣмъ могу вамъ... служить? довольно нерѣшительно спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Примемъ его здѣсь и покончимъ разъ навсегда это дѣло. Не угодно ли вамъ будетъ за ним съ и миссъ Сомерсонъ узнали, что Джо найденъ; и еслибъ имъ вздумалось, могли бы повидать его и выслушать странную исторію, которую онъ разсказываетъ. Потому я желалъ бы помѣстить его въ бѣдную квартирку, но къ честному человѣку. Но вотъ дѣло въ чемъ, говоритъ Аланъ, смотря на кавалериста и потомъ на своего спутника: -- вотъ дѣло въ чемъ, мистеръ Джорджъ, что честные-то люди и Джо, какъ вы видите, между собою незнакомы. Не знаете ли вы, мистеръ Джорджъ, кого-нибудь пососѣдству, кто бъ рѣшился пристроить его на короткое время; я бы впередъ заплатилъ за помѣщеніе?
   Дѣлая этотъ вопросъ, Аланъ замѣчаетъ маленькаго, грязнолицаго человѣчка, который стоитъ у локтя кавалериста и съ преданностью смотритъ ему въ глаза. Затянувшись еще раза два трубкой, кавалеристъ взглядываетъ внизъ на грязнаго человѣчка и грязный человѣчекъ подмигиваетъ кавалеристу.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- я такъ уважаю миссъ Сомерсонъ, что, для ея удовольствія, позволю пробить себѣ голову насквозь -- вотъ оно каково сэръ! Клянусь вамъ, что сочту за честь сдѣлать для этой молодой леди какую угодно послугу. Мы здѣсь, сэръ, конечно ведемъ съ Филемъ цыганскую жизнь -- вотъ посмотрите сами; но если вамъ не противно, вы всегда сыщете здѣсь покойный уголокъ для вашего молодца; платить ненадо, пусть только кормится на свой счетъ. Мы, изволите видѣть, очень не въ цвѣтущемъ положеніи, сэръ. Насъ, того и гляди, вытурятъ отсюда въ три шеи. Но пока, сэръ, нога моя здѣсь, это все къ вашимъ услугамъ.
   И выразительнымъ взмахомъ трубки мистеръ Джорджъ передаетъ ею свою движимость во владѣніе своего посѣтителя.
   -- Я долженъ однакожь спросить васъ, прибавляетъ онъ: -- не страдаетъ ли этотъ несчастный какой-нибудь заразительной болѣзнью?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчаетъ Аланъ.
   -- А то, видите ли, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ, печально качая головой: -- ужь мы за это довольно поплатились.
   Грустное выраженіе, при этихъ словахъ, также замѣтно и на лицѣ посѣтителя.
   -- Я долженъ предупредить васъ, говоритъ Аланъ, повторивъ снова, что болѣзнь Джо не имѣетъ заразительнаго свойства: -- мальчикъ доведенъ до жалкаго состоянія и, можетъ-быть -- я не говорю навѣрное -- онъ не перенесетъ своей болѣзни.
   -- Стало-быть, сэръ, онъ находится въ опасности? спрашиваетъ кавалеристъ.
   -- Да, мнѣ такъ кажется.
   -- Въ такомъ случаѣ, сэръ, отвѣчаетъ кавалеристъ рѣшительно: -- мнѣ кажется, что чѣмъ скорѣе пристроить его, тѣмъ лучше. Эй, Филь! качай!
   Мистеръ Скводъ избоченясь, лавируетъ къ двери и спѣшитъ исполнить команду; кавалеристъ докуриваетъ трубку и ставитъ ее въ уголъ. Джо вводится.
   Не похожъ Джо на токкагупскаго индійца, облагодѣтельствованнаго мистриссъ Пардигль; не похожъ онъ на ягненка мистриссъ Желлиби, разводящей кофейныя плантаціи въ Барріобула-Гха -- нѣтъ онъ не похожъ, и дальность родины и чужеземность не выставляютъ его въ болѣе-снисходительномъ свѣтѣ; онъ не дикарь, взросшій на необитаемомъ острову; онъ просто отечественное произведеніе Англіи. Грязный, отвратительный для всѣхъ пяти чувствъ; по виду обыкновенное уличное созданіе, по душѣ -- язычникъ. Отечественная грязь покрываетъ его, отечественные паразиты точатъ его тѣло, отечественныя язвы гноятся на его членахъ и отечественное рубище прикрываетъ его. Врожденное невѣжество -- плодъ англійской почвы, ставитъ его безсмертное начало въ-уровень съ тлѣніемъ животнаго. Встрепенись Джо, стряхни съ себя эту грязь! съ головы и до ногъ все отвратительно въ тебѣ!
   Медленно вползаетъ онъ въ галерею мистера Джорджа, стоитъ въ ней, понуривъ голову и смотря въ землю. Онъ, кажется, знаетъ, что всѣ готовы отъ него отвернуться, и самъ отворачивается отъ всѣхъ.
   -- Джо, говоритъ Аланъ: -- посмотри: это мистеръ Джорджъ.
   Джо нѣсколько времени смотритъ въ полъ, потомъ на-минуту подымаетъ глаза наверхъ и потомъ снова опускаетъ ихъ въ полъ.
   -- Онъ очень-добръ къ тебѣ, Джо: онъ хочетъ дать тебѣ убѣжище здѣсь, у себя въ галереѣ.
   Джо переминается съ ноги на ногу и бормочетъ сквозь зубы: -- спасибо... очень-спасибо...
   -- Здѣсь ты будешь безопасенъ, Джо; будь послушенъ, укрѣпляйся и говори правду.
   -- Умри я на мѣстѣ, если солгу, говоритъ Джо, прибѣгая къ своему любимому выраженію: -- вы все знаете, что я дѣлалъ... я ничего не дѣлалъ... голодалъ какъ собака -- вотъ и все...
   -- Вѣрю, вѣрю, Джо. Послушай: мистеръ Джорджъ хочетъ тебѣ что-то сказалъ.
   -- Я хотѣлъ только, замѣчаетъ мистеръ Джорджъ, этотъ статный и широкоспинный дѣтина: -- показать ему, гдѣ онъ можетъ лечь и хорошенько всхрапнуть. Вотъ посмотрите... и кавалеристъ, приведя ихъ на другой конецъ галереи, отворяетъ одну изъ маленькихъ каютъ.-- Вотъ тебѣ мѣсто, видишь, тутъ есть и матрацъ: ты можешь тутъ отдыхать сколько будетъ угодно мистеру... извините сэръ... и Джорджъ начинаетъ внимательно разсматривать карточку, данную ему Аланомъ... мистеру Вудкоурту. Не пугайся, если услышишь выстрѣлы; они направлены въ щиты, а не въ тебя. Еще одно обстоятельство я намѣренъ сообщить вамъ, сэръ, говоритъ кавалеристъ, обращаясь къ Алану: -- эй Филь! сюда!
   Филь, по принятой имъ тактикѣ, бросается на призывъ, словно въ штыки.
   -- Вотъ онъ, сэръ, будучи еще груднымъ ребенкомъ валялся уже въ канавѣ; слѣдовательно не лишенъ нѣкоторыхъ достоинствъ и можетъ принять участіе въ этомъ несчастномъ мальчугѣ. Правда, Филь?
   -- Приму, отъ чистаго сердца приму, командиръ! отвѣчаетъ Филь.
   -- Теперь я думаю, сэръ, говоритъ мистрисъ Джорджъ точно такимъ тономъ, какъ будто-бы подавалъ голосъ въ военномъ совѣтѣ: -- что было бы нехудо, еслибъ Филь сводилъ его въ баню и купилъ ему кой-какое платьишко...
   -- Мистеръ Джорджъ, истинный другъ мой, говоритъ Аланъ, вынимая кошелекъ: -- вы говорите совершенную правду, лучше ничего нельзя придумать!
   Филь Скводъ и Джо немедленно отправляются на улучшеніе. Миссъ Флайтъ въ восторгѣ отъ своего успѣха; она спѣшитъ въ Оберканцелярію, боясь, что, въ противномъ случаѣ, другъ ея, оберканцлеръ, будетъ безпокоиться ея отсутствіемъ или безъ нея рѣшитъ дѣло.-- А вѣдь это, дорогой докторъ, ваше превосходительство... послѣ столькихъ лѣтъ ожиданія... было бы до глупости несчастливо!.. Аланъ уходитъ въ ближайшую аптеку за необходимыми лекарствами. Возвратясь въ галерею для стрѣльбы въ цѣль и проч., онъ застаетъ мистера Джорджа марширующимъ взадъ и впередъ, становится съ нимъ плечо къ плечу и продолжаетъ маршъ.
   -- Я увѣренъ, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- что миссъ Сомерсонъ вамъ хорошо знакома?
   -- Да, она мнѣ знакома
   -- Вы не въ родствѣ съ ней, сэръ?
   -- Нѣтъ, не въ родствѣ.
   -- Извините за любопытство, говоритъ мистеръ Джорджъ: -- но мнѣ кажется, вы потому принимаете такое участіе въ этомъ мальчугѣ, что миссъ Сомерсонъ имѣла несчастіе принимать въ немъ участіе; я понимаю васъ и самъ такъ же поступаю.
   -- Да, мистеръ Джорджъ, вы правы.
   -- Кавалеристъ осматриваетъ загорѣлое лицо Алана, любуется его смѣлымъ, чернымъ глазомъ, быстро мѣряетъ его ростъ и сложеніе и остается повидимому доволенъ своей рекогносцировкой.
   -- Пока вы выходили, сэръ, за лекарствомъ, мнѣ пришло въ голову, что я видывалъ тѣ комнаты на поляхъ Линкольнской Палаты, въ которыя Бёккетъ бралъ мальчика. Мальчикъ-то не знаетъ какъ видео; я вамъ скажу за него, въ этихъ комнатахъ живетъ мистеръ Телькингорнъ -- вотъ кто, сэръ.
   Аланъ смотритъ на него вопросительно и повторяетъ имя Телькингорна.
   -- Да, Телькингорнъ, сэръ, Телькингорнъ. Я знаю, онъ и прежде былъ въ сношеніяхъ съ Бёккетомъ. Тутъ, знаете, вѣчная ему память, былъ одинъ человѣкъ, котораго они тѣснили. Я знаю этого Телькингорна, сэръ, знаю его, къ моему несчастію.
   -- Какого же сорта этотъ человѣкъ, спрашиваетъ Аланъ.
   -- Какого онъ сорта человѣкъ? то-есть на видъ вы думаете?
   -- Нѣтъ, что мнѣ до его вида: каковъ онъ вообще?
   -- Гм! каковъ онъ вообще. Такъ я вамъ скажу, сэръ, говоритъ кавалеристъ, остановясь и скрестивъ руки на своей могучей груди, между-тѣмъ, какъ гнѣвъ и бѣшенство сверкаютъ въ его глазахъ: -- онъ возмутительно-скверный дезертеръ, онъ жаритъ на медленномъ огнѣ, въ немъ столько же крови и тѣла, сколько въ старомъ, заржавомъ карабинѣ. Это такого сорта человѣкъ, который подѣлалъ мнѣ столько мерзостей, столько непріятностей, сколько мерзавцы обоихъ полушарій вмѣстѣ не могли бы сдѣлать. Онъ даже поссорилъ меня съ самимъ собою -- вотъ это какой человѣкъ! Вотъ это какая птица мистеръ Телькингорнъ!
   -- Мнѣ жалко, говоритъ Аланъ: -- что я васъ затронулъ за живое.
   -- За живое? Кавалеристъ раздвигаетъ ноги и, послюнивъ пальцы правой руки, хватается ими за воображаемый усъ: -- нѣтъ сэръ, въ этомъ не вы виноваты. Я вамъ разскажу, что онъ со мной сдѣлалъ: такъ вы посудите сами какой онъ человѣкъ. Онъ взялъ меня въ свои тиски и можетъ, какъ я вамъ сейчасъ говорилъ, выгнать меня отсюда въ три шеи. Онъ меня постоянно терзаетъ и мучитъ на каждомъ шагу. Если мнѣ надо снести къ нему деньги, или попросить отсрочки, или зачѣмъ бы то ни было прійдти къ нему, онъ меня не приметъ, онъ не захочетъ и видѣть меня, посылаетъ меня къ Мельхиседеку въ Клифордскую Палату, а Мельхиседекъ въ свою очередь посылаетъ меня къ нему, и заставляютъ меня прогуливаться цѣлый день, какъ-будто я такой же каменный, какъ и они. Я все время таскаюсь только около его двери. Ему что за дѣло; ему это ни почемъ, то-есть онъ просто, какъ я вамъ сказалъ, старый, заржавый карабинъ. Онъ ѣстъ и гложетъ меня до-тѣхъ-поръ... а чтобъ ему нелегкая!.. и кавалеристъ снова принимается маршировать: -- только ужь одно, что онъ старъ; а будь онъ молодъ, я бы пришпорилъ своего коня и встрѣтилъ бы его въ чистомъ полѣ... увѣряю васъ, сэръ, встрѣтилъ бы его!
   Мистеръ Джорджъ такъ взволнованъ, что находитъ нужнымъ утереть лобъ свой рукавомъ рубашки. Даже засвистывая свое огорченіе національнымъ гимномъ, онъ не можетъ удержаться отъ судорожнаго сотрясенія головы и тяжелаго дыханія. Повременамъ даже руки его невольно подымаются къ застежкѣ воротника; ему какъ-будто кажется, что скрюченныя лапы мистера Телькингорна душатъ его за горло. Словомъ сказать, Аланъ Вудкоуртъ нисколько не сомнѣвается, что въ открытомъ полѣ былъ бы карачунъ знаменитому адвокату.
   Между-тѣмъ Джо и его предводитель возвращаются изъ бани. Наблюдательный Филь укладываетъ буднягу въ постель; Аланъ даетъ ему лекарство, а Филю медицинскія наставленія. Утро скоро смѣняется на день. Мистеръ Вудкоуртъ возвращается въ свою квартиру позавтракать и переодѣться и, не отдохнувъ, идетъ къ мистеру Жарндису разсказать о своемъ открытія.
   Мистеръ Жарндисъ возвращается съ нимъ въ галерею для стрѣльбы въ цѣль и проч. и говоритъ но секрету Алану Вудкоурту, что разсказъ мальчика надо по нѣкоторымъ причинамъ держать въ тайнѣ, и показываетъ вообще въ этомъ дѣлѣ большой интересъ.
   Джо разсказываетъ мистеру Жарндису все то, что разсказывалъ утромъ безъ всякаго существеннаго измѣненія. Только дыханіе бѣдняги стало тяжелѣе и въ груди что-то очень хрипитъ.
   -- Пусть я тутъ полежу спокойно, бормочетъ Джо: -- и если кто изъ васъ будетъ такъ добръ, пройдетъ мимо того мѣста, гдѣ я, бывало, мелъ улицу, пускай скажетъ мистеру Снегсби, что Джо, котораго онъ знавалъ, идетъ шибко впередъ; я за это скажу большое спасибо, очень-большое.
   Джо такъ часто повторяетъ этотъ намекъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей, что Аланъ, посовѣтовавшисъ съ мистеромъ Жарндисомъ, добродушно рѣшается сходить на Странное Подворье, тѣмъ-болѣе, что Джо приближается къ концу.
   Мистеръ Вудкоуртъ отправляется на Стряпное Подворье. Мистеръ Снегсби за прилавкомъ; на немъ сѣрый сюртукъ и каленкоровыя нарукавники; онъ разсматриваетъ документъ, писанный на различныхъ листахъ пергамента и только-что полученный отъ писаря: огромная пустыня писарскаго почерка и гербовой бумаги, въ которой, для утомлемленнаго путешественника виднѣются только рѣдкіе промежутки. Увидѣвъ входящаго посѣтителя, мистеръ Снегсби прокашливается кашлемъ, изображающимъ готовностъ приняться за дѣло.
   -- Вы не помните меня, мистеръ Снегсби?
   Сердце поставщика канцелярскихъ принадлежностей начинаетъ сильно биться, потому-что всѣ прежнія опасенія еще не успѣли оставить его. Едва-едва собрался онъ съ силами, чтобъ отвѣтить:
   -- Нѣтъ сэръ, не могу сказать, чтобъ я васъ помнилъ. Мнѣ сдается, даже -- отъ слова не станется -- что я васъ никогда прежде не видывалъ.
   -- Вы меня видѣли два раза, говоритъ Аланъ Вудкоуртъ: -- однажды при смертномъ одрѣ одного несчастнаго, другой разъ...
   "Опять туда же!" думаетъ горемычный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, припоминая черты лица своего посѣтителя. "На бѣднаго Макара шишки валятся". Однакожь у Макара оказывается на-лицо еще столько духу, что онъ уводитъ посѣтителя въ маленькую кантору и запираетъ за собою дверь.
   -- Вы женаты, сэръ? спрашиваетъ онъ, прокашливаясь отчаянно.
   -- Нѣтъ, я не женатъ.
   -- Хоть вы и не женаты, говоритъ мистеръ Снегсби, меланхолическимъ шопотомъ: -- попробуйте, однакожь, говорить какъ можно тише, потому-что, видите ли, жена моя подслушиваетъ насъ гдѣ-нибудь -- я въ этомъ увѣренъ, я готовъ прозакладывать всю лавку и еще пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ въ придачу.
   И съ глубоко-разстроеннымъ духомъ садится онъ на стулъ, спиною къ конторкѣ.
   -- У меня, сэръ, никогда не было личныхъ тайнъ. Совѣсть моя чиста какъ зеркало, относительно супружеской вѣрности, и не была омрачена ни разу со дня моего вступленія въ бракъ. Ничего скрытнаго не имѣлъ я отъ моей жены. Я бы не рѣшился, я бы -- отъ слова не станется -- не посмѣлъ имѣть отъ нея какую-нибудь тайну. Но, несмотря на это, сэръ, я окруженъ, я порабощенъ секретами и загадками до такой степени, что жизнь становится мнѣ въ тягость, сэръ, ей Богу, въ тягость...
   Посѣтитель изъявляетъ большое огорченье къ подобной жизни и спрашиваетъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей, помнитъ ли онъ Джо? Мистеръ Снегсби отвѣчаетъ со вздохомъ: -- къ-несчастью, сэръ, къ-несчастью, очень помню! Этотъ Джо... повѣрьте, сэръ, нѣтъ на свѣтѣ живаго существа, исключая меня самого, противъ котораго была бы такъ сильно возстановлена жена моя, какъ противъ этого Джо.
   -- Что жъ это значитъ? спрашиваетъ Аланъ.
   -- Что это значитъ? повторяетъ мистеръ Снегсби, хватаясь съ отчаяньемъ за клокъ волосъ, уцѣлѣвшій на затылкѣ его совершенно-лысой головы: -- какъ могу я знать, что это значитъ? Вы, впрочемъ, странный человѣкъ, сэръ, и дай Богъ, чтобъ вамъ никогда не приходилось дѣлать такихъ вопросовъ женатому человѣку.
   Произнеся это благонамѣренное желаніе, мистеръ Снегсби прокашивается кашлемъ угнетенной рѣшимости и приготовляется къ услышанію того, что посѣтитель имѣетъ ему сообщить.
   -- Вотъ опять! говоритъ мистеръ Снегсби шопотомъ и поблѣднѣвъ: -- вотъ опять тоже, только съ другой стороны: одна особа требуетъ отъ пеня, подъ клятвой, не говоритъ о Джо никому на свѣтѣ, даже женѣ моей. Другая, именно вы, сэръ, позволяетъ мнѣ говорить о Джо кому угодно, но требуетъ, тоже подъ клятвой, не проговориться о Джо первой особѣ. Отъ этого просто съ ума сойдешь, то-есть -- отъ слова не станется -- это просто Бедламъ, сэръ! съ отчаяніемъ говоритъ мистеръ Снегсби.
   Однакожъ, сверхъ его ожиданій, дѣло оказывается не такъ дурно, какъ онъ было-думалъ: подъ него никто не роетъ мины, никто не углубляетъ колодца, въ который онъ свалился. Но, будучи добросердеченъ к тронутъ разсказомъ о состояніи Джо, онъ обѣщается "заглянуть вечеркомъ" если только успѣетъ ускользнуть изъ дома тихонько. И въ-самомъ-дѣлѣ, онъ заглядываетъ вечеркомъ, такъ тайно, какъ только возможно; но кто поручится, быть-можетъ и мистриссъ Снегсби слѣдитъ за нимъ такъ же тайно.
   Джо очень обрадовался, увидавъ своего стараго друга, и говоритъ ему, оставшись съ нимъ наединѣ, что онъ очень-благодаренъ за посѣщеніе такого заброшеннаго, какъ онъ.
   Мистеръ Снегсби, глубоко тронутый положеніемъ Джо, немедленно выкладываетъ на столъ полкроны -- этотъ магическій бальзамъ противъ всѣхъ сердечныхъ ранъ гнетомаго ревностью поставщика канцелярскихъ принадлежностей.
   -- Ну какъ ты себя чувствуешь, мальчуга? спрашиваетъ онъ Джо, симпатически прокашливаясь.
   -- Я счастливъ, мистеръ Снегсби, право счастливъ, отвѣчаетъ Джо: -- и ни въ чемъ не нуждаюсь, и чувствую себя лучше, чѣмъ вы думаете; мнѣ только горько, что я ей сдѣлалъ зло; но право я не хотѣлъ этого сдѣлать, ей-Богу не хотѣлъ...
   Поставщикъ концелярскихъ принадлежностей тотчасъ выкладываетъ еще полкроны на столъ и спрашиваетъ:
   -- Что же ты такое сдѣлалъ, Джо? Отчего тебѣ такъ горько?
   -- Мистеръ Снегсби, говоритъ Джо: -- я заразилъ леди, которая была та самая, да и не та самая, что подъ вуалью-то -- помните... и она, голубушка, мнѣ ничего не сказала; онѣ такія добрыя, а я такой несчастный. Леди-то пришла сюда вчера посмотрѣть на меня, и говоритъ: "Ахъ Джо! ахъ Джо! говоритъ: -- мы думали, что ты совсѣмъ пропалъ, Джо! и сѣла тутъ да улыбается, и ни слова браннаго не сказала мнѣ, и смотрѣла такъ ласково, индо стыдно стало, и я повернулся къ стѣнѣ, мистеръ Снегсби. И мистеръ Жандеръ былъ, и онъ отвернулся, и мистеръ Вудкутъ тоже хотѣлъ-было дать мнѣ какого-то снадобья; онъ мнѣ и по ночамъ чего-то даетъ принимать, тутъ нагнулся надо мною, и говорилъ такъ ласково, а слезы-то изъ глазъ такъ и лились на меня, мистеръ Снегсби.
   Тронутый поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей выкладываетъ еще полкроны на столъ.
   Только повтореніе этого спасительнаго средства можетъ облегчить сколько-нибудь его взволнованную душу.
   -- Вотъ что, мнѣ думается, мистеръ Снегсби, продолжаетъ Джо:-- можете ли вы писать очень-крупно?
   -- Благодаря Бога могу, Джо, отвѣчаетъ мистеръ Снегсби и готовится еще положить на столъ полкроны.
   -- Очень-крупно? говоритъ Джо, съ одушевленіемъ.
   -- Могу, могу, бѣдняга.
   Джо радостно улыбается.
   -- Видите, мастеръ Снегсби, что мнѣ приходятъ въ голову: я ужь теперь иду... иду... и скоро совсѣмъ уйду... знаете, туда... такъ, можетъ, вы иногда и будете такъ добры я напишете надъ моей... могилкой, такъ крупно... чтобъ всякій видѣлъ... чтобъ всякой могъ прочесть, что если я сдѣлалъ зло этой леди... такъ сдѣлалъ неумышленно... право неумышленно... Я знаю, что мистеръ Вудкутъ плакалъ, очень плакалъ... пусть онъ увидитъ, что надомной надписано... онъ вѣрно проститъ.
   -- Напишу, Джо, напишу очень-крупно.
   Джо опять радостно улыбается.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Снегсби; вы очень до меня добры... благодарю васъ... я очень... очень-радъ.
   Сладенькій, недоросшій поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ прерывчатымъ и невыкашлившимся кашлемъ, выкладываетъ на столъ четвертую полкрону (никогда не случалось ему потребности въ такой тратѣ цѣлительнаго бальзама) и радостно уходитъ. И не встрѣтиться ему съ Джо болѣе на этомъ пути, не встрѣтиться.
   Да, тяжело дышетъ Джо, словно тащитъ онъ тяжелую телегу по каменнистому грунту, и близка эта телега къ концу своего пути; скоро разсыплется она, и врядъ ли солнце освѣтитъ въ другой разъ ея томительный и тяжкій путь.
   Филь Скводъ, съ лицомъ, закопченнымъ пороховымъ дымомъ, работаетъ за двухъ: онъ въ одно время и сидѣлка у больнаго и слесарь за своимъ маленькимъ столикомъ въ уголку. Часто подходитъ онъ къ больному и пощупываетъ свою зеленую байковую ермолку, ободрительно подымаетъ вверхъ свою одинокую бровь и говоритъ:
   -- Навертывай, братъ, навертывай!...
   Часто приходитъ мистеръ Жарндисъ и Аланъ Вудкоуртъ безвыходно бываетъ здѣсь. Оба они думаютъ: какъ странно судьба связала это ничтожное существо съ ихъ жизненными интересами. Кавалеристъ также часто бываетъ; выпрямится онъ въ дверяхъ во весь ростъ, здоровье такъ и прыщетъ съ его атлетической фигуры на бѣднаго Джо, и бѣдняга какъ-будто оживаетъ въ его присутствіи и громче обыкновеннаго отвѣчаетъ на привѣтливый, звучный баритонъ кавалериста.
   Джо сегодня спитъ или находится въ безчувственномъ состояніи; Аланъ Вудкоуртъ только-что приходитъ, останавливается передъ нимъ и смотритъ на его разрушающееся тѣло. Постоявъ немного, онъ тихо садятся на его кровать, поворачивается лицомъ къ больному, точь-в-точь какъ онъ сидѣлъ въ комнатѣ умершаго писца, и нѣжно касается его груди и прислушивается къ біенію сердца.
   Тяжелѣе-и-тяжелѣе дышетъ бѣдняга, словно тащитъ тяжелую телегу по каменистому грунту.
   Кавалеристъ стоитъ въ дверяхъ тихо и безмолвно. Филь пересталъ работать и не шумитъ болѣе своимъ маленькимъ молоточкомъ. Мистеръ Вудкоуртъ смотритъ на больнаго, и на лицѣ его видно глубокое состраданіе и внимательность; взглянувъ значительно на кавалериста, онъ мановеніемъ руки даетъ знать Филю, чтобъ тотъ унесъ дальше свой рабочій столикъ. И когда снова молоточекъ будетъ употребленъ въ дѣло, на немъ окажется ржавое пятнышко {Въ простомъ народѣ Англіи существуетъ повѣрье, что на томъ молоткѣ, которымъ приколачиваютъ крышку гроба, появляется ржавое пятнышко.}.
   -- Ну, Джо, что съ тобой, чего ты такъ испугался?
   -- Мнѣ померещилось, говоритъ Джо, вскочивъ испуганно съ изголовья и озираясь вокругъ: -- мнѣ померещилось, что я въ Улицѣ Одинокаго Тома. Здѣсь никого нѣтъ, кромѣ васъ, мистеръ Вудкутъ?
   -- Никого нѣтъ.
   -- И меня никто не тащилъ въ Улицу Одинокаго Тома?
   -- Никто.
   Джо закрываетъ глаза, ложится на изголовье и едва-внятно бормочетъ:
   -- Спасибо, очень-спасибо!
   Прослѣди за нимъ еще нѣсколько минутъ, Аланъ нагибается къ самому его уху и внятно, но тихо шепчетъ ему:
   -- Джо, знаешь ли ты какую-нибудь молитву?
   -- Ничего не знаю, сэръ.
   -- Даже самой коротенькой?
   -- Нѣтъ, сэръ, ничего не знаю. Мистеръ Чедбандъ молился у мистриссъ Снегсби, да я ничего не понималъ... Онъ что-то бормоталъ себѣ подъ-носъ, ничего не разберешь, бывало; иногда и другіе приходили въ улицу къ намъ... говорили, что мы скверные, грубые, богопротивные, и молиться-то не умѣемъ; но какъ молиться -- намъ не показывали. Я ничего никогда не слыхивалъ... никакихъ молитвъ не знаю.
   Много стоитъ ему труда и времени высказать эти фразы, и только привычное ухо Алана Вудкоурта можетъ понимать ихъ ясно.
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ сна, или безчувственнаго состоянія, Джо приподнимается съ изголовья и дѣлаетъ страшное усиліе вскочить съ постели.
   -- Что съ тобой, Джо?
   -- Мнѣ пора идти на погостъ, сэръ, отвѣчаетъ онъ съ дикимъ взглядомъ.
   -- Лягъ, Джо, успокойся. О какомъ погостѣ ты говоришь?
   -- О томъ, гдѣ лежитъ онъ. Онъ былъ очень-добръ до меня, очень-добръ. Мнѣ пора идти туда и лечь съ нимъ рядомъ... Мнѣ пора, право пора... Онъ говорилъ мнѣ: "я такъ же бѣденъ, какъ и ты, Джо"; право говорилъ, и я скажу ему, что я такъ же бѣденъ, какъ и онъ, и лягу съ нимъ вмѣстѣ.
   -- Успокойся, Джо, успокойся!
   -- Дайте мнѣ слово, сэръ, что вы меня туда снесете и положите съ нимъ вмѣстѣ, а то меня, пожалуй, туда не пустятъ.
   -- Даю тебѣ слово, Джо.
   -- Спасибо вамъ, сэръ, спасибо... Вамъ надо будетъ ключъ отъ калитки... она всегда заперта; тамъ есть ступеньки, я ихъ мелъ своей метлой... Ахъ, сэръ! темно, очень-темно. Уже-ли я не увижу свѣта?
   -- Увидишь, Джо. Скоро разсвѣтетъ.
   Близокъ конецъ пути, очень-близокъ.
   -- Джо, бѣдный другъ мой! слышишь ли ты меня?
   -- Я... слышу васъ... темно, очень-темно... я иду ощупью впередъ, дайте мнѣ вашу руку, пожалуйста... руку!...
   -- Джо, можешь ли ты повторить, что я тебѣ скажу?
   -- Попробую, сэръ, быть-можетъ, могу.
   -- Отче нашъ.
   -- Отче нашъ!...
   -- Иже еси на небесѣхъ.
   -- На небесѣхъ... разсвѣтаетъ, кажется, сэръ?
   -- Да, мой другъ, скоро, скоро разсвѣтетъ. Да святится имя Твое!
   -- Да святится... имя... Твое...
   И радостный лучъ свѣта ярко освѣтилъ мрачный, непробитый путь, по которому тащилась тяжелая телега... Джо умеръ!...
   Умеръ, милорды и джентльмены. Умеръ, какъ умираютъ вокругъ васъ мильйоны подобныхъ существъ.
   

ГЛАВА XLVIII.
Занавѣсъ приподнимается.

   Ликольншайрское помѣстье закрыло свои мильйоны глазъ; за-то воспрянулъ отъ сна городской отель. Въ Линкольншайрѣ Дедлоки прошедшаго времени дремлютъ въ своихъ рѣзныхъ рамахъ и вѣтеръ, гуляя по огромнымъ заламъ, посвистываетъ такъ тихо и ровно, что, кажется, будто портреты дышатъ. Въ городѣ Дедлоки настоящаго времени рыщутъ во мракѣ ночи въ своихъ позлащенныхъ каретахъ, и дедлоковскіе Меркуріи посыпавъ голову пепломъ или пудрой, въ званъ совершеннѣйшаго униженія, зѣваютъ въ утренніе часы въ своихъ переднихъ. Фешонэбльный свѣтъ -- ужасный шаръ, около пяти миль въ окружности -- въ полномъ движеніи, и вся солнечная система почтительно вертится передъ нимъ на указанномъ разстояніи.
   Гдѣ толпа гуще, гдѣ свѣтъ ярче, гдѣ всѣ чувства выражаются съ утонченнѣйшею деликатностью, тамъ леди Дедлокъ, тамъ всегда она; всегда въ томъ апогеѣ, котораго давно ужь достигала. Хотя и извѣстно ей, что все то, что она такъ давно скрывала подъ завѣсою гордости, ужь не тайна; хотя она и не знаетъ такой ли покажется она завтра передъ лицомъ поклонниковъ, ея окружающихъ, какой кажется сегодня; но не въ ея натурѣ упасть духомъ, или сробѣть подъ взорами завистливыхъ глазъ толпы. Молва говоритъ о ней, что въ послѣднее время она стала еще красивѣе и еще надменнѣе, чѣмъ была прежде. Тощій кузенъ картавитъ, что она такъ кгхасива какъ сигхена и что онъ чогхтъ возьми, готовъ пожегхтвовать за нее чохгтъ знаетъ чѣмъ... опасная сигхена -- шекспигховская!
   Мистеръ Телькингорнъ безмолвствуетъ, ни словомъ, ни взглядомъ не намекаетъ ни на что. Попрежнему увидите вы его у дверей въ бѣломъ галстухѣ, слабо-завязанномъ около шеи въ старомодный узелъ; попрежнему перство привѣтствуетъ его и попрежнему онъ не подаетъ о себѣ никакого знака. Изо всѣхъ мужчинъ всего менѣе можно подозрѣвать, чтобъ онъ, старый адвокатъ имѣлъ вліяніе на миледи. Изъ всѣхъ женщинъ всего менѣе можно думать, чтобъ она, блистательная леди Дедлокъ боялась его.
   Со времени ихъ послѣдняго свиданія въ бельведерѣ замка, одна вещь лежитъ у ней на сердцѣ. Она теперь рѣшилась сбросить ее, какъ тяжелое бремя.
   Въ большомъ свѣтѣ теперь утро, а въ маленькой солнечной системѣ далеко за полдень. Напудренные Меркуріи, соскучась зѣваньемъ изъ оконъ, отдыхаютъ въ переднихъ, понуривъ свои тяжелыя головы; великолѣпныя созданія, подобно отцвѣтшимъ подсолнечникамъ, блистаютъ они своими прошвами, позументами и шнурами. Сэръ Лейстеръ въ библіотекѣ; онъ дремлетъ въ пользу отечества надъ отчетомъ парламентскаго засѣданія миледи сидитъ въ комнатѣ, въ которой давала аудіенцію молодому человѣку, по имени Гуппи. Роза съ ней; она читала для миледи и писала подъ ея диктовку. Теперь Роза работаетъ за какой-то вышивкой, или за чѣмъ-то въ этомъ родѣ, и только наклонятъ она къ пяльцамъ красивую головку свою, миледи тотчасъ наблюдаетъ за ней. И это повторяется не одинъ разъ сегодня.
   -- Роза!
   Свѣжая деревенская красавица весело взглядываетъ; но, подмѣтивъ, какъ пасмурно личико миледи, взглядъ ея тускнѣетъ и становится мрачнымъ и испуганнымъ.
   -- Посмотри заперта ли дверь.
   Роза идетъ къ двери и возвращается еще болѣе-испуганной и изумленной
   -- Я хочу тебѣ довѣрить тайну, дитя мое; я знаю, что могу положиться на твою вѣрность, на твою ко мнѣ привязанность. Въ томъ, что я буду говорить теперь, не будетъ нисколько притворства. Я довѣрюсь тебѣ. Никому не говори ни слова о томъ, что услышишь, ни кому не говори.
   Робкая юная красавица клянется отъ чистаго сердца въ совершенной вѣрности.
   -- Знаешь ли ты, Роза, спрашиваетъ леди Дедлокъ, указывая ей знакомъ придвинуть свой стулъ ближе: -- знаешь-ли, моя милая, что я съ тобою совершенно не та, какая съ другими?
   -- Да, миледи, вы ко мнѣ очень, очень-милостивы и мнѣ часто приходитъ въ голову, что я только одна знаю, каковы вы на-самомъ-дѣлѣ.
   -- Ужели это приходитъ тебѣ въ голову, бѣдное дитя мое?
   Она говоритъ эти слова съ какимъ-то презрѣніемъ, хотя и не къ Розѣ, и сидитъ угрюмо и молча смотря на нее.
   -- Знаешь ли, Роза, что ты служишь для меня утѣшеніемъ и успокоеніемъ; что ты своей молодостью и естественностью, любовью и благодарностью доставляешь мнѣ невыразимое удовольствіе?
   -- Я этого не знаю, миледи; я не смѣю даже надѣяться на такое счастіе, хотя оно и составляетъ мое искреннее желаніе.
   -- Это ничтожное желаніе, Роза.
   Краска радости на миленькомъ деревенскомъ личикѣ смѣняется на страхъ и недоразумѣніе мрачнымъ и угрюмымъ выраженіемъ прекраснаго лица миледи.
   -- И если бы я сказала тебѣ дитя мое: -- удались отсюда, покинь меня, эти слова я сказала бы противъ воли: удаленіе твое было бы для меня жестоко; оно оставило бы меня въ грустномъ одиночествѣ.
   -- Миледи! чѣмъ я оскорбила васъ?
   -- Ничѣмъ, дитя мое. Подойди ко мнѣ.
   Роза становится на скамейку у ногъ миледи. Миледи съ тѣмъ же материнскимъ чувствомъ, съ какимъ ласкала ее въ тотъ вечеръ, когда былъ желѣзнозаводчикъ, кладетъ руку на ея черные, какъ смоль, волосы и нѣжно играетъ ея кудрями.
   -- Я говорила тебѣ, Роза, что желаю тебя сдѣлать счастливой, и сдѣлала бы, еслибъ была въ-состояніи осчастливить кого-нибудь здѣсь, на землѣ; но -- увы! это выше моей власти. Есть причины, извѣстныя мнѣ одной, причины нисколько отъ тебя независящія, которыя заставляютъ меня, лично для тебя, съ тобою разстаться. Ты не должна быть здѣсь, Роза, не должна быть, и я рѣшилась перенести разлуку съ тобой. Я писала къ отцу твоего жениха, и онъ сегодня будетъ здѣсь. Все это, Роза, для твоей, единственно для твоей пользы.
   Слезы градомъ текутъ изъ глазъ Розы; она цалуетъ руку миледи и говоритъ:
   -- Что я стану дѣлать, что я стану дѣлать безъ васъ, дорогая миледи?
   Миледи отвѣчаетъ на эти слова только ласковымъ поцалуемъ въ пухленькую щечку Розы.
   -- Будь счастлива, дитя мое. Будь любима, будь счастлива!
   -- Ахъ, миледи! я часто думала -- простите мою вольность -- что вы не такъ счастливы.
   -- Я!
   -- Будете ли вы счастливѣе, если отправите меня? Пожалуйста, пожалуйста подумайте объ этомъ, миледи. Позвольте мнѣ пробыть съ вами хоть еще немножко.
   -- Я сказала тебѣ, дитя мое, что я разстаюсь съ тобой для тебя, единственно для тебя. И мнѣ тяжела эта разлука; но чѣмъ теперь я кажусь тебѣ, Роза, быть-можетъ не буду тебѣ казаться тѣмъ черезъ нѣсколько времени. Помни эти слова; въ нихъ страшная тайна: храни ее ради моей пользы, ради моего спокойствія... Прощай, дитя мое, будь счастлива!
   Она оставляетъ свою простосердечную спутницу и уходить изъ комнаты. Вечеромъ, идя по лѣстницѣ, она ужъ, въ своей холодной и надменной маскѣ, такъ равнодушна ко всему, какъ-будто бы всѣ страсти, всѣ чувства, всѣ интересы были сглажены съ лица земли вмѣстѣ съ допотопными чудовищами.
   Напудренный Меркурій доложилъ о мистерѣ Раунсвелѣ. Вотъ причина повеленія миледи. Мистера Раунсвеля нѣтъ въ библіотекѣ, миледи идетъ туда. Сэръ Лейстеръ тамъ и она хочетъ переговорить съ нимъ предварительно.
   -- Сэръ Лейстеръ, я желаю... ахъ вы, впрочемъ, заняты...
   -- О нѣтъ, это такъ только.-- Мистеръ Телькингорнъ...
   Всегда тутъ; слѣдитъ на каждомъ шагу. Отъ него нѣтъ ни защиты, ни спокойствія ни на одну минуту.
   -- Виноватъ, леди Дедлокъ. Прикажете мнѣ удалиться?
   Съ взглядомъ, который ясно говоритъ: "вы знаете, что вы имѣете власть остаться, если хотите", она замѣчаетъ ему: -- не безпокойтесь! и идетъ къ креслу.
   Мистеръ Телькингорнъ подвигаетъ кресло немножко впередъ, дѣлаетъ неловкій поклонъ и отходитъ къ противоположному окну.
   Блѣднѣющій свѣтъ дня съ спокойной теперь улицы пробирается сквозь окно въ библіотеку, бросаетъ тѣнь съ мистера Телькингорна на миледи и омрачаетъ ее. Быть-можетъ, такъ же омрачаетъ онъ и ея жизнь.
   Улица -- страшно-скучная во всѣхъ отношеніяхъ: два длинные ряда домовъ тянутся по ея сторонамъ и смотрятъ такъ мрачно другъ на друга, что полдюжины наивысочайшихъ замковъ, кажется, окаменѣли отъ этихъ взглядовъ, а не выстроены изъ камня. Громадная улица, вполнѣ-лишенная всякой живости. Двери и окна покрыты черной краевой и пылью; издающія эхо конюшни такъ мрачны, такъ безмолвны, какъ-будто въ ихъ стойла ставятся только каменные кони изъ-подъ благородныхъ статуй. Узловато-извилистыя кованыя и литыя рѣшетки обрамляютъ стороны лѣстницъ, развѣтвляются въ гасильники вышедшихъ изъ моды факеловъ и недовѣрчиво смотрятъ на выскочку -- газъ. Тамъ и сямъ виднѣются на стѣнахъ желѣзныя кольца; сквозь нихъ смѣлые мальчишки пробуютъ бросать шапки своихъ товарищей (что составляетъ настоящее занятіе на улицѣ); эти кольца еще сохраняютъ свои мѣста въ память исчезающаго масла, которое тихо теплится кой-гдѣ, въ маленькихъ горшечкахъ съ поплавкомъ, въ-родѣ устрицы и подслѣпо поглядываетъ на яркій блескъ вновь-введеннаго огня.
   Немного, слѣдовательно, можетъ увидать миледи сквозь окно, близь котораго стоитъ мистеръ Телькингорнъ; но, не смотря на это, все-таки, все-таки она бросаетъ по-временамъ взгляды по этому направленію, какъ-будто первымъ ея желаніемъ было бы опалить огнемъ глазъ своихъ эту несносную фигуру, попадающуюся всегда на ея дорогѣ.
   -- Виноватъ, миледи. Вы что-то хотѣли сказать, говоритъ сэръ Лейстеръ.
   -- Я хотѣла только сказать, отвѣчаетъ миледи:-- что мистеръ Раунсвель здѣсь -- онъ пріѣхалъ по моему приглашенію -- и что лучше было бы покончить объ этой дѣвочкѣ. Право, ихъ просьбы мнѣ до смерти наскучили.
   -- Что жъ... мнѣ съ этимъ дѣлать? говоритъ сэръ Лейстеръ съ значительнымъ сомнѣніемъ.
   -- Позовемте мистера Раунсвеля сюда и покончимъ дѣло. Прикажите его пригласить.
   -- Мистеръ Телькингорнъ, будьте такъ добры, позвоните. Благодарю васъ... мг... Потребуй, говоритъ сэръ Лейстеръ, обращаясь къ напудренному Меркурію и нескоро вспоминая приличное выраженіе: -- потребуй сюда желѣзнаго господина.
   Меркурій отправляется на поиски желѣзнаго господина, находитъ его и представляетъ на усмотрѣніе сэра Лейстера. Баронетъ принимаетъ эту металлическую особу очень-привѣтливо.
   -- Надѣюсь, вы въ добромъ здоровьи, мистеръ Раунсвель? Сядьте пожалуйста. Мистеръ Телькингорнъ -- мой стряпчій. Миледи желала... мистеръ Раунсвель, и сэръ Лейстеръ указываетъ ему на миледи: -- желала поговорить съ вами. Гм!
   -- Я почту за счастье, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ: -- посвятить полное вниманіе свое всему тому, что буду имѣть честь слышать отъ леди Дедлокъ.
   Обернувшись къ ней, онъ замѣчаетъ, что она не производитъ на него того же пріятнаго впечатлѣнія, которое производила въ первый разъ. Надменный взглядъ окружаетъ ее холодной атмосферой и не видать въ манерахъ ея чего-то, что вызывало въ прошлый разъ откровенность.
   -- Могу ли я позволить себѣ, сэръ, говорила леди Дедлокъ равнодушно:-- сдѣлать вамъ вопросъ? Говорили ли вы съ вашимъ сыномъ касательно его мечты?
   И ея тоскующимъ глазамъ тяжело бросить взглядъ на мистера Раунсвеля при этомъ вопросѣ: она смотритъ въ сторону.
   -- Если память не обманываетъ меня, леди Дедлокъ, я докладывалъ вамъ, имѣя удовольствіе видѣть васъ послѣдній разъ, что я ему буду серьёзно совѣтовать побѣдить эту мечту. Желѣзнозаводчикъ съ особеннымъ удареніемъ повторяетъ выраженіе миледи.
   -- И вы совѣтовали?
   -- Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія, миледи.
   Сэръ Лейстеръ киваетъ головой одобрительно. И разумѣется, если желѣзный господинъ сказалъ разъ въ ихъ присутствіи, что онъ будетъ совѣтовать, онъ ужь и былъ обязанъ поступить такъ. Въ этомъ отношеніи не должно быть различія между благородными и низкими металлами. Это совершенно-правильно.
   -- Скажите же пожалуйста: онъ исполнилъ ваше желаніе?
   -- Ей-Богу, леди Дедлокъ, я не могу вамъ дать удовлетворительнаго отвѣта на этотъ счетъ. Я думаю, что онъ не исполнилъ, по-крайней-мѣрѣ, не исполнилъ до-сихъ-поръ. При нашихъ условіяхъ жизни, мы иногда такъ привязываемся къ нашимъ... къ нашимъ мечтамъ, что не такъ-то легко бываетъ отъ нихъ отдѣлаться. Я думаю, что это въ нашемъ духѣ принимать вещи серьёзно.
   Сэръ Лейстеръ начинаетъ сердиться. Мистеръ Раунсвель въ прекрасномъ расположеніи духа и совершенно вѣжливъ; но при-всемъ-томъ онъ соразмѣряетъ свой тонъ совершенно-вѣрно съ пріемомъ.
   -- Я часто думала, продолжаетъ миледи:-- объ этомъ предметѣ, и онъ, сказать вамъ поправдѣ, утомилъ меня.
   -- Мнѣ это очень-прискорбно, увѣряю васъ.
   -- Я думала и о томъ, что такъ вѣрно говорилъ но этому поводу сэръ Лейстеръ, и съ чѣмъ я совершенно согласна (сэръ Лейстеръ чувствуетъ себя на седьмомъ небѣ); и если вы несовсѣмъ убѣждены, что дѣвушка забыта вашимъ сыномъ, что эта мечта имъ покинута, то я думаю, всего лучше, если Роза насъ оставитъ.
   -- Я въ этомъ не могу дать никакаго увѣренія, леди Дедлокъ, никакого!
   -- Въ такомъ случаѣ, ей лучше уѣхать отъ насъ.
   -- Извините меня миледи, важно взываетъ сэръ Лейстеръ: -- но быть-можетъ отсылка этой дѣвочки будетъ для нея наказаніемъ, котораго она не заслужила? Представьте себѣ молодую дѣвочку, продолжаетъ баронетъ, величественно излагая дѣло рукой, какъ-будто подавая серебряный сервизъ: -- которая имѣла счастіе обратить на себя вниманіе и милости знаменитой леди и жить подъ ея покровительствомъ среди выгодъ, связанныхъ съ такимъ положеніемъ и которыя безспорно очень-велики -- я говорю, безспорно очень-велики, сэръ -- для дѣвочки ея соціальнаго значенія. Теперь представляется вопросъ: должно ли лишить эту дѣвочку тѣхъ безчисленныхъ выгодъ и того счастья, единственно только потому... и сэръ Лейстеръ съ извинительнымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ, опредѣлительнымъ наклоненіемъ головы въ сторону желѣзнозаводчика оканчиваетъ такимъ-образомъ свой періодъ:-- только потому, что она понравилась сыну мистера Раунсвеля? Заслуживаетъ ли она это наказаніе? Будетъ ли это справедливо относительно ея? Такъ ли мы понимаемъ это дѣло?
   -- Извините меня, замѣчаетъ отецъ мистера Раунсвеля: -- извините меня сэръ Лейстеръ, мнѣ кажется, я могу сократить эти разсужденія. Еслибъ вы могли обратить вниманіе на столь ничтожное обстоятельство, какъ слова мои -- чего, впрочемъ, я не могу допустить -- то вы бы припомнили, что первая мысль моя была совершенно-противоположна пребыванію здѣсь молодой дѣвушки.
   Не обращать вниманіе на покровительство Дедлоковъ? Да полно, такъ ли это? Нѣтъ сэръ, Лейстеръ обязанъ вѣрить ушамъ своимъ, ушамъ такого знаменитаго происхожденія; въ противномъ случаѣ, баронетъ не повѣрилъ бы ни за что въ мірѣ, что какой-нибудь желѣзный господинъ можетъ говорить такія вещи.
   -- Нѣтъ никакой надобности, говоритъ миледи совершенно-холодно и не давъ времени вполнѣ очнуться сэру Лейстеру: -- нѣтъ никакой надобности входить въ эти подробности. Дѣвушка очень-хорошая во всѣхъ отношеніяхъ; ничего больше я не могу сказать о ней. Но она равнодушна къ своему настоящему счастью и множеству преимуществъ, равнодушна до такой степени, что она влюблена въ сына мистера Раунсвеля, или допустимъ, пожалуй, что она просто маленькая дурочка и неспособна цѣнить окружающія ея милости.
   Сэръ Лейстеръ проситъ позволенія замѣтить, что это обстоятельство совершенно мѣняетъ дѣло; что онъ вполнѣ увѣренъ въ справедливости словъ миледи; что онъ съ ней совершенно-согласенъ и что, въ такомъ случаѣ, въ-самомъ-дѣлѣ молодой дѣвочкѣ лучше оставить ихъ домъ.
   -- Прошлый разъ, когда мы утомлялись этимъ предметомъ, говоритъ миледи, холодно обращаясь къ мистеру Раунсвелю: -- сэръ Лейстеръ правильно замѣтилъ, что мы съ вами не можемъ дѣлать никакихъ условій. Слѣдовательно безъ условій и при настоящихъ обстоятельствахъ, дѣвочка здѣсь не можетъ имѣть мѣста. Хотите ли, чтобъ мы ее отправили въ деревню, или вы возьмете ее съ собою; говорите: это будетъ исполнено согласно вашему желанію?
   -- Леди Дедлокъ, могу ли я говорить откровенно?..
   -- Все, что вамъ угодно.
   -- Я бы предпочелъ, тотъ путь, который скорѣе избавитъ васъ отъ скуки.
   -- И говоря откровенно, отвѣчаетъ миледи съ своимъ заученнымъ равнодушіемъ: -- я точно такого же мнѣнія, то-есть я понимаю, что вы хотите ее взять съ собой?
   Желѣзный господинъ дѣлаетъ желѣзный поклонъ.
   -- Сэръ Лейстеръ, потрудитесь позвонить.
   Мистеръ Телькингорнъ отходитъ отъ окна, у котораго стоялъ, и дергаетъ за рукоятку звонка.
   -- Ахъ, я забыла о васъ. Благодарю.
   Адвокатъ отвѣшиваетъ свой обычный поклонъ и отходитъ опять къ окну.
   Быстро является Меркурій, выслушиваетъ приказанія, исчезаетъ, приводитъ кого велѣно и опять исчезаетъ.
   Роза плакала и теперь въ отчаяніи. При ея входѣ желѣзнозаводчикъ оставляетъ свой стулъ, беретъ ее за руку и вмѣстѣ съ ней стоитъ у дверей, готовясь отправиться.
   -- Вотъ тебѣ защитникъ, говоритъ миледи холодно: -- съ нимъ ты будешь безопасна. Я сказала, что ты добрая дѣвушка, слѣдовательно тебѣ нечего плакать.
   -- Мнѣ кажется, замѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ, отходя немножко отъ окна и заложивъ руку за спину: -- мнѣ кажется, что она неохотно оставляетъ васъ, миледи.
   -- Она, видите, мало образована, отвѣчаетъ мистеръ Раунсвель съ нѣкоторою поспѣшностью, какъ-будто радуясь, что по-крайней-мѣрѣ можетъ напасть на адвоката: -- она еще неопытное, маленькое существо, которое ничего не понимаетъ. Разумѣется, еслибъ она долѣе пробыла здѣсь, она бы пріобрѣла очень-многое въ свою пользу.
   -- Безъ-сомнѣнія, спокойно отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ.
   Роза, рыдая, говоритъ, что ей очень-жалко оставить миледи, что она была счастлива въ Чизни-Вольдѣ, была счастлива съ миледи и что она очень, очень благодаритъ миледи.
   -- Ну полно, полно маленькая красавица, тихо упрекаетъ ее желѣзнозаводчякъ, но безъ всякаго сердца: -- удерживайся отъ слезъ, если ты любишь твоего Ватта!
   Миледи холодно киваетъ ей головой въ знакъ прощанья и говоритъ: -- довольно, довольно, дитя мое! Ты добрая дѣвушка, прощай!
   Сэръ Лейстеръ великолѣпно безмолвствуетъ я погружается въ свой синій камзолъ. Мистеръ Телькингорнъ, стоитъ у окна. Темная улица освѣщена фонарями, и адвокатъ, сливаясь въ одну черную массу, темнѣе и ржавѣе кажется глазамъ миледи.
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, говоритъ мистеръ Раунсвель, спустя нѣсколько секундъ: -- честь имѣю просить у васъ прощенья, что я обезпокоилъ васъ, хотя и не по собственному желанію. Я очень хорошо понимаю, увѣряю васъ, какимъ скучнымъ должно казаться это дѣло въ глазахъ леди Дедлокъ. Быть-можетъ, я не такъ поступилъ, быть-можетъ, мнѣ слѣдовало бы прямо употребить мое вліяніе на эту молодую дѣвушку и не безпокоить васъ, но мнѣ это обстоятельство казалось важнымъ, я считалъ необходимымъ сообщить о немъ вамъ и поступать сообразно съ вашимъ желаніемъ. Я увѣренъ, вы извините мнѣ малое знаніе свѣтскихъ условій.
   Сэръ Лейстеръ вслѣдствіе этого замѣчанія полагаетъ необходимымъ сказать торжественно:
   -- Мистеръ Раунсвель, не говорите объ этомъ больше. Оправданія, 6 полагаю, во всякомъ случаѣ неумѣстны ни съ той, ни съ другой стороны.
   -- Мнѣ очень-пріятно это слышать, сэръ Лейстеръ; и если я смѣю еще разъ коснуться этого предмета, то приведу на память мои слова, которыя имѣлъ честь говорить въ первое наше свиданіе касательно долговѣчной связи моей матери съ фамиліею Дедлоковъ: что добрыя качества выказаны и съ той и съ другой стороны; доказательствомъ можетъ служить эта дѣвушка: она выказываетъ себя при прощаньи такой преданной и такой привязанной, и я полагаю, что мать моя ЈIII"то способствовала къ пробужденію въ ней этихъ чувствъ, хотя, безъ-сомнѣнія, леди Дедлокъ своею добротою и своею доступностью сдѣлала гораздо-больше.
   Если слова его имѣютъ ироническое значеніе, то можетъ-быть они вѣрнѣе, чѣмъ онъ думаетъ. Во всякомъ случаѣ, говоря ихъ, онъ не возвышаетъ своего голоса болѣе обыкновеннаго, хотя и обращается въ ту сторону, гдѣ сидитъ миледи. Сэръ Лейстеръ привстаетъ съ мѣста, чтобъ отдать поклонъ уходящему желѣзнозаводчику. Мистеръ Телькингорнъ снова звонитъ, Меркурій снова является, и мистеръ Раунсвель и Роза оставляютъ отель.
   Вносится огонь, освѣщаетъ мистера Телькингорна, стоящаго съ.загнутою за спину рукою, у окна, освѣщаетъ миледи, сидящую противъ него, противъ этого человѣка, который ни днемъ ни ночью не даетъ ей покоя. Миледи очень-блѣдна. Мистеръ Телькингорнъ, замѣтивъ эту блѣдность, когда миледи встала, чтобъ уйдти, думаетъ:
   "Вѣрно есть какая-нибудь причина. Сила этой женщины изумительна. Во все это время она играла заученую роль". Впрочемъ, мистеръ Телькингорнъ и самъ съумѣетъ съиграть роль, свою роль, всегда неизмѣнную, и не хуже миледи; и въ то время, какъ онъ отворяетъ настежь двери для этой женщины, пятьдесятъ паръ глазъ, въ пятьдесятъ разъ острѣе пары глазъ сэра Лейстера, не могутъ подмѣтятъ въ немъ ничего скрытнаго.
   Леди Дедлокъ обѣдаетъ сегодня одна на своей половинѣ. Сэръ Лейстеръ въ Парламентѣ трудится надъ возстановленіемъ партіи Дудля и надъ окончательныхъ уничтоженіемъ Кудля. Леди Дедлокъ все еще смертельно-блѣдная, совершенно-годная для виньетки надъ текстомъ вялаго кузена, спрашиваетъ уѣхалъ ли онъ?-- Уѣхалъ.-- Уѣхалъ ли мистеръ Телькингорнъ?-- Нѣтъ еще. Черезъ нѣсколько времени она еще спрашиваетъ:-- уѣхалъ ли онъ?-- нѣтъ еще.-- Чѣмъ онъ занятъ? Меркурій полагаетъ, что онъ занимается письмами въ библіотекѣ. Желаетъ миледи видѣть его? О нѣтъ! нѣтъ.
   Но Телькингорнъ желаетъ видѣть миледи. Черезъ нѣсколько минутъ онъ присылаетъ сказать, что, свидѣтельствуя свое глубочайшее почтеніе, онъ покорнѣйше проситъ дозволить ему явиться къ ней послѣ обѣда на одно или на два слова. Теперь миледи хочетъ его принять и принять сейчасъ же. Онъ входитъ, прося извиненіе за безпокойство, несмотря на то, что эта честь ему дозволена. Миледи сидитъ за столомъ. Когда они остались одни, миледи взмахомъ руки даетъ знать, что комическая игра должна быть кончена.
   -- Что вамъ нужно, сэръ? говоритъ она.
   -- Я долженъ вамъ сказать, леди Дедлокъ, отвѣчаетъ адвокатъ, садясь въ нѣкоторомъ отъ нея отдаленіи и тихо потирая свои ржавыя ноги: -- я долженъ вамъ сказать, что я былъ пораженъ вашимъ поступкомъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ. Я не былъ къ нему приготовленъ. Я смотрю на него какъ на отступленіе отъ нашихъ условій, отъ даннаго вами обѣщанія. Онъ ставитъ насъ, леди Дедлокъ, въ новыя отношенія. Я нахожусь въ необходимости сказать вамъ, что я его не оправдываю.
   Онъ пересталъ тереть ноги и, продолжая держать руки на колѣняхъ, смотритъ на миледи. Какъ онъ ни скрытенъ, какъ онъ ни безъизмѣненъ, но въ манерахъ его видна какая-то неопредѣленная вольность, небывалая прежде, и эта вольность не ускользаетъ отъ наблюденія этой женщины.
   -- Я несовсѣмъ васъ понимаю.
   -- О нѣтъ! вы понимаете, я думаю. Полно, полно, леди Дедлокъ, незачѣмъ намъ играть словами. Вы вѣдь любили эту дѣвочку?
   -- Что жь изъ этого?
   -- И вамъ извѣстно также хорошо, какъ и мнѣ, что вы отсылали ее не по тѣмъ причинамъ, которыя выставляли на-видъ, но... извините меня, причиною былъ тотъ позоръ, который угрожаетъ вамъ...
   -- Что жь изъ этого?
   -- Вотъ что, леди Дедлокъ, отвѣчаетъ законникъ, положивъ одну ногу на другую: -- я протестую противъ этого. Я считаю это очень-опаснымъ поступкомъ. Я знаю, что онъ не только ненуженъ, во можетъ возбудить въ домѣ толки, подозрѣнія и Богъ знаетъ что еще. Къ тому же это нарушеніе нашихъ условій. Вы должны были дѣйствовать такъ, какъ вы дѣйствовали всегда; между-тѣмъ вы понимаете такъ же ясно, какъ понимаю я, что сегодня вы дѣйствовали иначе; да, леди Дедлокъ, совершенно-иначе.
   -- Если сэръ, начинаетъ она: -- въ сознаніи своей тайны...
   Онъ останавливаетъ ее.
   -- Леди Дедлокъ, говоритъ онъ:-- всякое дѣло требуетъ яснаго пониманія. Это не ваша тайна -- извините меня. Въ этомъ вы ошибетесь. Это моя тайна, леди Дедлокъ, моя, и я храню ее ради сэра Лейстера и ради Дедлоковъ. Еслибъ это была ваша тайна, миледи, я бы не былъ здѣсь и мы не вели бы съ вами такого разговора.
   -- Довольно. Вы говорите справедливо. Если въ сознаніи этой тайны, я дѣлаю все, что могу, для пощады невинной дѣвочки (въ-особенности, припоминая вашу ипотезу, когда вы такъ публично разглашали мою исторію въ Чизни-Вольдѣ) отъ того позора, которымъ можетъ покрыть ее мое безчестіе, то я поступаю согласно съ тѣмъ рѣшеніемъ, которое приняла, и повѣрьте, никто на свѣтѣ и ничто на свѣтѣ не можетъ меня заставить измѣнить это рѣшеніе.
   Все это высказываетъ миледи свободно, съ большимъ достоинствомъ и безъ всякой очевидной страсти, подобно Телькингорну. А онъ методически разбираетъ дѣло, смотря на миледи, какъ вообще смотрятъ на безчувственное орудіе при какомъ-нибудь фабричномъ производствѣ.
   -- Въ такомъ случаѣ, леди Дедлокъ, отвѣчаетъ онъ: -- на васъ нельзя полагаться. Вы такъ ясно и такъ опредѣлительно высказали образъ вашихъ дѣйствій, что я долженъ сказать вамъ прямо: на васъ положиться нельзя.
   -- Быть-можетъ, вы не забыли, что я намекала вамъ на мою боязнь за эту дѣвушку еще при нашемъ разговорѣ въ Чизни-Вольдѣ?
   -- ДА, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, хладнокровно вставая съ своего кресла и подходя къ камину:-- да, леди Дедлокъ, я помню, вы дѣйствительно говорили мнѣ объ этой дѣвушкѣ, но говорили прежде чѣмъ я предложилъ условія; смыслъ условій воспрещалъ всякое дѣйствіе съ вашей стороны и былъ основанъ на тайнѣ, мною открытой -- въ этомъ нѣтъ никакого недоразумѣнія. Что жь касается до пощады этой дѣвочки, то скажите, почему она это заслуживаетъ? Щадите, щадите, леди Дедлокъ, и покрывайте позоромъ благородную фамилію Дедлоковъ! Нѣтъ, миледи, путь вашъ лежитъ прямо, безъ оглядокъ вправо и влѣво: все должны вы попирать вашими ногами и никого, никого не щадить!
   Молча и съ потупленными глазами слушала она до-сихъ-поръ адвоката; но теперь глядитъ она на него угрюмо и мрачно, закусивъ верхнюю часть своей поблѣднѣвшей губки.
   "Она понимаетъ меня, думаетъ мистеръ Телькингорнъ: ее нельзя щадить. Зачѣмъ же будетъ она щадить другихъ!"
   Нѣсколько минутъ продолжается молчаніе. Леди Дедлокъ не обѣдала; раза два или три она пила воду и не дрожала рука ея, подымая стаканъ. Вотъ встаетъ она изъ-за стола, беретъ спокойное кресло, садится въ мего, осѣняя лицо свое опахаломъ. Манеры ея не выражаютъ слабости и не пробуждаютъ состраданія. Она мрачна, задумчива, сосредоточена.
   "Характеръ этой женщины", думаетъ мистеръ Телькингорнъ, стоя чорнымъ пятномъ передъ каминомъ: "цѣлая наука".
   И на свободѣ онъ начинаетъ изучать эту науку не говоря ни слова. Она также на свободѣ занимается изученіемъ чего-то и не думаетъ нервая прерывать молчаніе; она не произнесетъ ни одного слова, хотя бы адвокатъ грѣлся у камина до полуночи, и онъ вынужденъ заговорить первый:
   -- Леди Дедлокъ, мы еще не коснулись непріятной стороны предмета нашего свиданія. Дѣло въ томъ, что условія наши попраны. Съ вашимъ умомъ и съ вашею силою характера вы легко поймете, что я долженъ дѣйствовать по своему усмотрѣнію.
   -- Я къ этому приготовлена.
   Мистеръ Телькингорнъ слегка наклоняетъ голову:
   -- Вотъ и все, что я хотѣлъ сказать вамъ, леди Дедлокъ, говоритъ адвокатъ, направляя къ дверямъ свои ржавыя ноги.
   Она останавливаетъ его.
   -- Это обѣщанное предувѣдомленіе? Да или нѣтъ? Я въ этомъ не хочу ошибаться.
   -- Несовсѣмъ-обѣщанное, леди Дедлокъ, потому-что обѣщанное предувѣдомленіе основывалось на сохраненіи условій. Впрочемъ, оно въ-сущности то же самое. Разница такъ незначительна, что ускользаетъ даже отъ вниманія адвоката.
   -- Больше я ничего не узнаю отъ васъ?
   -- Ничего.
   -- Думаете вы сегодня вечеромъ все разсказать сэру Лейстеру?
   -- Меткій вопросъ! говоритъ мистеръ Телькингорнъ съ едва-замѣтной улыбкой и слегка кивая головой: -- нѣтъ не сегодня вечеромъ.
   -- Завтра?
   -- Сообразивъ всѣ обстоятельства, я думаю, мнѣ справедливѣе будетъ уклониться отъ отвѣта леди Дедлокъ. Вы не повѣрите, если я вамъ скажу, что и самъ не знаю когда, такой отвѣтъ ни къ чему не поведетъ. Можетъ-быть, завтра, можетъ-быть нѣтъ. Больше я не скажу ни слова. Вы приготовлены. Я буду дѣйствовать сообразно обстоятельствамъ. Добрый вечеръ, миледи.
   Она поворачиваетъ къ нему блѣдное лицо свое и останавливаетъ его еще разъ.
   -- Вы идете домой, или останетесь еще здѣсь? Я слышала, выписали въ библіотекѣ. Вы опять туда возвращаетесь?
   -- За шляпой только. Я иду домой.
   Поклонъ ея такъ ускользающъ отъ вниманія, что, кажется, она только потупила глазки, а не склонила головы. Онъ вышелъ. Оставивъ комнату, онъ взглядываетъ на часы и думаетъ, что они несовсѣмъ вѣрны. Надъ лѣстницей висятъ великолѣпные стѣнные часы рѣдкіе -- что невсегда бываетъ съ великолѣпными часами -- по своей вѣрности.
   "Посмотримъ, что-то вы говорите, думаетъ мистеръ Телькингорнъ, подходя къ часамъ: "посмотримъ, посмотримъ!"
   О еслибъ они говорили: "Не ходи домой, Телькингорнъ!" Что бъ это были за знаменитые часы, еслибъ въ эту ночь, одну изъ столькихъ отсчитанныхъ ими ночей, они сказали этому старику: "Не ходи домой, Телькингорнъ!" Но они пробили только въ свои серебряные колокольчики семь часовъ и три четверти, и затихли снова.
   "Да вы хуже чѣмъ я о васъ думалъ", говоритъ мистеръ Телькингорнъ, обращаясь къ своимъ карманнымъ часамъ: "двѣ минуты отстать -- нѣтъ, вы для меня въ такомъ случаѣ ненужны!"
   О, какъ бы они дорого заплатили ему за свою ошибку, еслибъ прошипѣли ему: "не ходи домой, Телькингорнъ!"
   Онъ сходитъ съ подъѣзда, идетъ по городу, заложивъ за спину руки, и тѣнь высокихъ домовъ падаетъ на его черную фигуру. Тайны, затрудненія, залоги большей части этихъ домовъ погребены подъ чернымъ атласнымъ жилетомъ адвоката. Кажется, что даже кирпичъ и известь нашептываютъ ему секреты. Высокія каменныя трубы домовъ служили для него таинственными телеграфами; но нѣтъ голоса, который шепнулъ бы ему: "не ходи домой, Телькингорнъ!"
   Идетъ адвокатъ по шумнымъ улицамъ; толпа шумитъ и жужжитъ вокругъ него; колеса тысячи экипажей гремятъ по мостовой; мильйоны огней роскошныхъ магазиновъ освѣщаютъ его; западный вѣтеръ осыпаетъ его мелкой пылью, но ничто не шепчетъ ему: "не ходи домой, Теіькнигорнъ!
   Вотъ наконецъ пришелъ онъ въ свою скучную комнату, зажигаетъ свѣчи, осматривается вокругъ, видитъ осанистаго римлянина, но ни онъ ни вся аллегорія расписнаго плафона, ничто не даетъ малѣйшаго знака адвокату, ничто не шепчетъ ему: "не подходи сюда, Телькингорнъ".
   Свѣтлая ночь. Полная луна подымается надъ огромными пустынями Лондона. Звѣзды сіяютъ такимъ же блѣднымъ свѣтомъ, какимъ сіяли надъ свинцовою крышею Чизни-Вольда, и эта женщина, какъ въ послѣднее время называлъ ее адвокатъ, смотритъ на нихъ. Душа ея истерзала, сердце щемитъ и не находитъ покоя. Душенъ и горячъ воздухъ въ ея обширныхъ будуарахъ. Мечется она въ нихъ и хочетъ идти одна въ сосѣдній садъ.
   Своевольная и повелительная всегда, она не возбуждаетъ уже удивленія прислуги своими поступками. Накинувъ легкій бурнусъ, выходитъ въ садъ, освѣщенная мѣсяцемъ. Меркурій, съ ключомъ въ рукахъ, слѣдуетъ за нею. Отперевъ садовую калитку, передаетъ, онъ ключъ миледи, по ея приказанію, и по ея же приказанію удаляется. Она хочетъ гулять одна, надѣясь, что свѣжій воздухъ утишитъ головную боль. Она не нуждается въ провожатомъ; пробудетъ здѣсь, можетъ -- часъ, а можетъ -- и болѣе. Меркурій уходитъ, калитка запирается визжа на своихъ петляхъ и миледи остается въ тѣни деревьевъ.
   Дивная ночь. Яркая луна; миріады звѣздъ. Мистеръ Телькингорнъ, сходя въ свой винный погребъ и стуча и гремя тяжелыми дверями, долженъ пройдти маленькій дворъ, очень-похожій на тюрьму. Случайно взглядываетъ онъ на небо и думаетъ: "что за дивная ночь, что за свѣтлая луна, что за чудныя звѣзды!"
   И какая тихая ночь!
   Да, очень-тихая ночь. Серебристое сіяніе мѣсяца проливаетъ тишину и спокойствіе даже и на мѣста, полныя народа и жизни. И тихой кажется ночь не на однихъ пыльныхъ дорогахъ и вершинахъ холмовъ, откуда стелется передъ глазомъ успокоивающаяся дама, которая, теряясь все болѣе-и-болѣе, сливается наконецъ съ небосклономъ. Не только тиха ночь въ садахъ и лѣсахъ и на рѣкѣ, гдѣ луга такъ свѣжи и зелены, и гдѣ вода искрится между восхитительными островками и журчитъ между каменьями и тростникомъ; не только тиха она тамъ, гдѣ надъ рѣкою высятся сплошныя массы домовъ, гдѣ на ея поверхности отражается множество мостовъ, гдѣ каменныя набережныя и огромные корабли придаютъ ей мрачный и таинственный видъ, гдѣ убѣгаетъ она отъ этихъ порабощеній въ болота и мели, съ разставленными сторожевыми вѣхами, похожими на выкинутые на берегъ скелеты, гдѣ струится она между роскошныхъ пастбищъ и золотистыхъ нивъ, гдѣ омываетъ она поля, съ ихъ мельницами, башнями и шпилями, и гдѣ, наконецъ, сливается она съ вѣчно-волнующимся моремъ; не только тиха ночь надъ черною глубью моря и дремлющимъ берегомъ, гдѣ стоитъ одинокій сторожъ и слѣдитъ за полетомъ корабля съ поднятыми парусами; но дивная ночь покрываетъ тихимъ покровомъ своимъ и дикія пустыни Лондона. Шпили и башни и громадные купола церквей теряютъ своі очеркъ и сливаются съ атмосферой; закопченныя крыши домовъ утрачиваютъ свою массивность при блѣдномъ сіяніи мѣсяца; уличный шумъ затихаетъ и смягчается; шелестъ шаговъ по тротуарамъ замираетъ въ дали. Въ поляхъ Линкольнской Палаты, гдѣ живетъ мистеръ Телькингорнъ, гдѣ добросердые пастыри, наигрывая безостановочно на оберканцелярскихъ свирѣляхъ, задерживаютъ насиліемъ и хитростями невинныхъ овечбкъ своихъ и обдираютъ съ нихъ шкурки; весь шумъ слился въ тихое отдаленное дребезжанье, какъ-будто весь городъ былъ одно дрожащее стекло громадныхъ размѣровъ.
   Что это такое? Выстрѣлъ изъ ружья, или изъ пистолета? Что это значитъ?
   Небольшое число пѣшеходовъ вздрагиваетъ, останавливается и озирается вокругъ; нѣсколько оконъ и дверей отворяются, народъ выходитъ узнать о случившемся. Выстрѣлъ былъ рѣзкій, громкій и страшно потрясъ тихое безмолвіе ночи.
   "Словно домъ рухнулся", говоритъ какой-то прохожій.
   Выстрѣлъ разбудилъ собакъ въ околоткѣ и онѣ страшно завыли. Испуганныя кошки шмыгаютъ взадъ и впередъ по дорогѣ. Собаки визжатъ и лаютъ; одна изъ нихъ заливается какимъ-то демонскимъ воемъ; часы на колокольнѣ, словно испуганные суматохой, начинаютъ вдругъ бить. Улица загудѣла... Но шумъ скоро проходитъ. Съ послѣднимъ ударомъ часовъ, пробившихъ десять, все стихаетъ и дивная ночь, серебристая луна и міріады звѣздъ проливаютъ снова тишину и сонъ.
   -- А что, спокойствіе мистера Телькингорна было нарушено, или нѣтъ?
   -- Богъ-знаетъ. Окна его закрыты, комнаты неосвѣщены, дверь заперта. Не видать и не слыхать адвоката. Что ему выстрѣлъ? Какая канонада вытянетъ его изъ вѣчной непоколебимой шелухи?
   Осанистый римлянинъ ужь нѣсколько лѣтъ указуетъ перстомъ своимъ съ расписнаго плафона, но не видать въ немъ никакой идеи. Кто знаетъ, на что онъ хочетъ обратить вниманіе зрителя? И въ эту лунную ночь, неизмѣнно, какъ всякій римлянинъ, или даже британецъ, занятый одной мыслью, сохраняетъ онъ свою невозможную позу. Скрывается мѣсяцъ; ложится мракъ; всходитъ солнце; настаетъ день, а римлянинъ все въ томъ же положеніи; все указуетъ, а Богъ-знаетъ, что онъ указуетъ.
   Но спустя нѣсколько часовъ по восходѣ солнца, приходятъ люди проорать комнаты на поляхъ Линкольнской Палаты. Измѣнился ли римлянинъ, видна ли въ немъ мысль, незамѣченная прежде, сошелъ ли съ ума одинъ изъ людей, только взглянувъ на римлянина, взглянувъ на предметъ, который онъ указываетъ? человѣкъ вскрикиваетъ въ испугѣ и убѣгаетъ. Другіе, взглянувъ также на расписной плафонъ, вскрикиваютъ и убѣгаютъ, и шумъ подымается на улицѣ.
   Что бъ это значило?
   Ставни закрыты, комнаты мрачны. Неизвѣстные люди входятъ тихо, переносятъ что-то тяжелое въ спальню адвоката и опускаютъ на кровать. Вездѣ шопотъ, вездѣ изумленіе. Осматриваютъ каждый уголъ -- итого нѣтъ, все на мѣстѣ, не видать ничьихъ шаговъ. Всѣ смотрятъ на римлянина; всѣ думаютъ: "о, еслибъ только онъ могъ сказать, что видѣлъ!"
   А римлянинъ указываетъ на столъ, гдѣ стоитъ почти полная бутылка вина, рюмка и двѣ свѣчки., затушенныя тотчасъ послѣ зажженія; указываетъ онъ на пустой стулъ, на пятно на полу, которое можетъ быть легко закрыто рукой. Пожалуй, пылкое воображеніе можетъ придать этимъ предметамъ ужасъ, способный взволновать всю картину расписнаго плафона, способный свести съ ума не только толстоногихъ мальчиковъ, но и облака, цвѣты и всю аллегорію.
   Въ-самомъ-дѣлѣ всякій, кто входитъ въ мрачныя комнаты и взглянетъ на эти предметы, взглянетъ на римлянина -- тотъ задрожитъ отъ какого-то страха, и римлянинъ померещется ему парализированнымъ свидѣтелемъ страшнаго преступленія.
   Да, много-и-много лѣтъ будутъ разсказывать страшныя исторіи про пятно на полу, которое такъ легко закрыть и такъ трудна вывести; и много-много лѣтъ, пока пыль, сырость и пауки будутъ щадить аллегорію, будетъ въ римлянинѣ больше значенія, чѣмъ было во времена мистера Телькингорна. Въ немъ будетъ смертоносная мысль.
   Не стало мистера Телькингорна; времена его прошли навсегда; осанистый римлянинъ указывалъ на смертоносную руку, поднятую противъ него, указывалъ безпомощно съ вечера до солнечнаго восхода на его трупъ, прострѣленный въ самое сердце.
   

ГЛАВА XLIX.
Дружба-дружбой, служба-службой.

   Въ заведеніи мистера Джозефа Багнета, иначе Бакаутоваго Столба, отставнаго артиллериста, игрока на фаготѣ -- великая годовщина, празднованіе дня рожденія; словомъ пиръ на весь міръ.
   Но не самъ Багнетъ сегодня новорожденный -- нѣтъ. День его рожденія, въ его музыкальной жизни отличается тѣмъ, что онъ, возставъ отъ сна, передъ завтракомъ съ болѣе-сильнымъ шоканьемъ противъ обыкновеннаго перецалуетъ своихъ ребятишекъ, послѣ обѣда выкуритъ лишнюю трубку табаку, а къ-вечеру задумывается о томъ, что бъ на этотъ случай сказала старушка, мать его -- предметъ неисчерпаемыхъ размышленій, хотя ужь лѣтъ двадцать нѣтъ старушки на этомъ свѣтѣ. Есть люди, которые сливаютъ всю сыновнюю любовь и привязанность въ воспоминаніе о матери и забываютъ иногда объ отцѣ. Мистеръ Багнетъ принадлежитъ къ такимъ людямъ. Это можетъ-быть оттого, что, имѣя передъ глазами блистательный образецъ въ своей старухѣ, онъ помнитъ, что доброта, любовь и прочее, суть женскаго рода.
   Сегодня также никто и изъ ребятишекъ его не новорожденный. Такіе дни обыкновенно ознаменовываются нѣкоторымъ отличіемъ, непереходящимъ, впрочемъ, за границы радушныхъ поздравленій и подслащеннаго пуддинга.
   Прошлаго года, въ день рожденья Вульвича, мистеръ Багнетъ, сдѣлавъ нѣсколько замѣчаній на его ростъ и вообще на все развитіе, задумался глубоко о перемѣнахъ, производимыхъ временемъ, и настроившись на такой серьёзный тонъ, рѣшился проэкзаменовать новорожденнаго изъ начальныхъ, необходимыхъ человѣку свѣдѣній. "Какъ твое имя? Кто далъ тебѣ его?" смѣло началъ-было мистеръ Багнетъ; но на третьемъ вопросѣ запнулся; однакожь нашелся и произнесъ торжественно:
   "Нравится ли оно тебѣ?" произнесъ такъ торжественно, что въ этомъ вопросѣ, повидимому простомъ, слышалось большое глубоко-нравственное значеніе. Впрочемъ, это обстоятельство, то-есть экзаменъ въ день рожденья, случился только однажды и то въ родѣ исключенія.
   Сегодня день рожденія старухи! Это самый большой праздникъ для мистера Багнета, отмѣченный краснымъ крестомъ въ его календарѣ. Этотъ торжественный день искони празднуется по извѣстнымъ формамъ, установленнымъ и предписаннымъ самимъ мистеромъ Багнетомъ со дня благополучнаго вступленія въ бракъ.
   Мистеръ Багнетъ глубоко убѣжденъ, что пара куръ за обѣдомъ -- величайшая королевская роскошь, и, подъ вліяніемъ итого убѣжденія, встаетъ онъ въ такой знаменитый день раньше обыкновеннаго, непремѣнно отправляется на рынокъ, гдѣ всякій разъ надуваетъ его продавецъ, подсунувъ самыхъ старыхъ обитательницъ курятниковъ цѣлой Европы. Запасшись этою роскошью, онъ завязываетъ ее въ клѣтчатый бумажный платокъ (употребляемый неизмѣнно въ этихъ случаяхъ) и является домой какъ-будто ни въ чемъ не бывало. За завтракомъ, какъ-бы невзначай, спрашиваетъ онъ всякій разъ 4 чѣмъ бы старуха хотѣла сегодня полакомиться? И старуха всякій разъ отвѣчаетъ, что хотѣла бы скушать курочку. Послѣ такого отвѣта, мистеръ Багнетъ тотчасъ же достаетъ изъ потаеннаго хранилища знаменитую пару куръ, и все маленькое общество приходитъ въ восторгъ. Засимъ мистеръ Багнетъ требуетъ, чтобъ старуха не принималась ни за какую работу цѣлый день, сидѣла бы въ своемъ наилучшемъ платьѣ, сложивъ ручки, а онъ съ дѣтьми услужитъ ей всячески. Бѣда только въ томъ, что мистеръ Багнетъ мало знаетъ толку въ стряпнѣ, и сердце старухи такъ и разрывается на части, глядя на неловкость своего Бакаута; но дѣлать нечего: она покоряется всѣмъ церемоніямъ весело и радостно.
   Сегодня мистеръ Багнетъ окончилъ обычныя приготовленія. Онъ купилъ пару образцовыхъ куръ, сомнительно-годныхъ для вертела, и привелъ въ восторгъ все семейство неожиданнымъ ихъ появленіемъ; самъ онъ готовится приступить собственноручно къ жаренью своей роскошной по гда не знавалъ его коротко. Когда онъ былъ у насъ на испытаніи, онъ держалъ себя такъ высоко какъ какой нибудь монументъ. Большое удовольствіе, если бы онъ у насъ былъ клеркомъ или кліентомъ! Да, Тони, то, о чемъ я говорилъ, еще все растетъ да надбавляется.
   Мистеръ Гуппи, разведя руками, опирается на парапетъ, какъ человѣкъ, ведущій интересный разговоръ.
   -- Растетъ, сэръ, и надбавляется,-- говоритъ мистеръ Гуппи:-- сводятъ счеты, разсматриваютъ бумаги и накопляютъ груда на груду сору и дрязгъ. Въ такомъ родѣ дѣло ихъ протянется на семь лѣтъ.
   -- А Смолъ помогаетъ?
   -- Смолъ оставилъ насъ при недѣльномъ расчетѣ. Онъ сказалъ Кэнджу, что дѣла его дѣда слишкомъ широки для стараго джентльмена, и что потому ему лучше самому взяться за нихъ. Мы съ Смолемъ сдѣлались было очень холодны другъ къ другу за его скрытность ко мнѣ. Но онъ сказалъ по крайней мѣрѣ тебѣ, въ чемъ дѣло, и поэтому я сдѣлалъ первый шагъ; затѣмъ, взвѣшивая его отношенія ко мнѣ, я возобновилъ знакомство съ нимъ попрежнему. Вотъ какимъ образомъ я узналъ о настоящемъ положеніи дѣла.
   -- Впрочемъ ты не принималъ въ немъ участія.
   -- Тони,-- говоритъ мистеръ Гуппи съ недовольнымъ видомъ: -- сказать тебѣ правду, я вообще не очень доволенъ домомъ, исключая твоего сообщества, потому я и не принималъ участія въ дѣлѣ, потому же я предложилъ эту маленькую уловку, чтобы выручить свои вещи. Скоро пробьютъ часы, Тони! (Мистеръ Гуппи становится таинственно и трогательно краснорѣчивымъ). Необходимо, чтобы я еще разъ напечатлѣлъ въ умѣ твоемъ то, что обстоятельства, управлять которыми я не въ состояніи, сдѣлали печальный переворотъ въ моихъ самыхъ близкихъ къ сердцу планахъ, и даже въ томъ недоступномъ для меня существѣ, о которомъ я упоминалъ тебѣ и прежде. Образъ этой женщины поблекъ для меня, мой идолъ упалъ съ пьедестала. Теперь единственное мое желаніе, относительно свѣдѣній, которыя я надѣялся извлечь изъ судебнаго разбирательства, при твоей дружеской помощи, состоитъ въ томъ, чтобы запутать эти свѣдѣнія и предать ихъ забвенію. Какъ ты думаешь, возможно ли, вѣроятно ли это -- я предлагаю тебѣ этотъ вопросъ какъ другу -- вѣроятно ли, при твоемъ ближайшемъ знакомствѣ съ этою желѣзною, неразгадочною личностью, которая сама покусилась на жизнь свою, вѣроятно ли, чтобы въ припадкѣ своемъ старикъ, послѣ того, какъ ты видѣлъ его въ послѣдній разъ живымъ, запряталъ куда нибудь эти письма и чтобы они не были уничтожены въ ту ночь?
   Мистеръ Вивль предался на нѣкоторое время размышленію. Онъ качаетъ головою. Онъ думаетъ, что этого не можетъ быть.
   -- Тони,-- говоритъ мистеръ Гуппи:-- пока они идутъ по направленію къ суду, выслушай меня еще разъ, какъ подобаетъ другу. Не входя въ дальнѣйшія объясненія, я повторю тебѣ только, что идолъ мой разбитъ. Теперь у меня нѣтъ никакихъ стремленій кромѣ желанія мои прежніе интересы предать забвенію. Я посвятилъ себя этому. Я обязанъ это исполнить по отношенію къ самому себѣ, по отношенію къ моей исчезнувшей мечтѣ, по отношенію къ обстоятельствамъ, съ которыми я не имѣю силъ совладать. Если бы ты далъ мнѣ замѣтить хотя малѣйшимъ движеніемъ, малѣйшимъ знакомъ, что ты видѣлъ гдѣ нибудь въ своей послѣдней квартирѣ бумаги, подобныя бумагамъ, о которыхъ идетъ рѣчь, я бросилъ бы ихъ въ огонь, подъ собственною своею отвѣтственностью.
   Мистеръ Вивль киваетъ головой въ знакъ согласія. Мистерь Гуппи, возвысясь въ своемъ мнѣніи отъ сдѣланныхъ имъ замѣчаній, которыя носили частью дѣловой, частью романтическій колоритъ -- такъ какъ этотъ джентльменъ имѣлъ страсть вести какое бы то ни было дѣло въ формѣ судебнаго изслѣдованія и говорить все но возможности въ формѣ воззванія или ораторскаго спича, мистеръ Гуппи съ достоинствомъ сопровождаетъ своего друга на пути къ суду.
   Никогда еще, съ тѣхъ поръ какъ прекратилось присутствіе въ Верховномъ Судѣ, не было такой суматохи и болтовни, какъ теперь, въ лавкѣ тряпья и бутылокъ. Постоянно, каждое утро, въ восемь часовъ старый мистеръ Смолвидъ выносится изъ своего жилища на улицу и переносится въ лавку, въ сопровожденіи мистриссъ Смолвидъ, Юдиѳи и Барта; постоянно, каждый день, они остаются тамъ до девяти часовъ вечера, пользуясь весьма необильнымъ, часто цыганскимъ, обѣдомъ изъ мелочной лавки, шарятъ, роются, копаются, возятся, суетятся посреди сокровищъ, оставленныхъ покойникомъ.
   Въ чемъ состоятъ эти сокровища они держатъ это въ такой тайнѣ, что канцелярія Верховнаго Сула чуть не бѣсится отъ попытокъ любопытства. Въ припадкахъ изступленія представители ея воображаютъ себѣ гинеи, падающія изъ чайниковъ, кроны, насыпанныя верхомъ въ пуншевые стаканы, старые стулья и матрасы, набитые билетами англійскаго банка. У этихъ господъ есть шестипенсовая исторія -- съ богато-размалеваннымъ фронтисписомъ -- мистера Даніэля Дэнсера и его сестры, также мистера Эльвза изъ Суффолька, и потому имъ очень удобно всѣ несомнѣнные факты, разсказанные въ этой исторіи, отнести къ мистеру Круку. Всякій разъ, когда мусорщикъ приходилъ въ квартиру покойника и выносилъ оттуда охабки старыхъ бумагъ, разнаго хламу, битыхъ бутылокъ, все собраніе судейской канцеляріи бросается къ корзинамъ сору и съ любопытствомъ заглядываетъ въ нихъ. Много разъ два джентльмена, которые пишутъ неутомимыми перьями на лощеной бумагѣ, много разъ появляются они въ сосѣдствѣ встревоженные и смущенные смертью ихъ прежняго покровителя. Гостинница Солнца входитъ въ новую фразу успѣховъ и значительности отъ своихъ ночныхъ гармоническихъ собраній. Маленькій Свильзъ, за свои "кучи" меткихъ намековъ на настоящія обстоятельства, принимается съ громкимъ одобреніемъ, а привиллегированный пѣвецъ "наяриваетъ" приличныя случаю импровизаціи какъ вдохновенный. Даже миссъ Мельвильсонъ, выводя возобновленную ею каледонскую мелодію, выказываетъ столько неумолимой жолчи, и такъ часто повертываетъ голову къ двери, что всякій немедленно понимаетъ ея намекъ, что мистеръ Смолвидъ не прочь отъ даровыхъ деньжонокъ, за что пѣвица и получаетъ должныя похвалы. Несмотря на все это, или лучше сказать благодаря всему этому, канцелярія не открываетъ ничего, и по отзывамъ мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, сообщаемымъ жильцу, котораго появленіе всегда бываетъ знакомъ, что пора убираться домой, канцелярія находится въ лихорадочномъ нетерпѣніи узнать что-нибудь новенькое.
   Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, на которыхъ обращено вниманіе всего судейскаго племени, стучатся въ запертую дверь жилища покойника и въ эту минуту пользуются величайшею популярностью. Но когда, противъ ожиданія Суда, ихъ впускаютъ чрезъ эту дверь, они тотчасъ же теряютъ эту популярность и пріобрѣтаютъ репутацію людей сомнительной нравственности. Ставни въ большей или меньшей мѣрѣ заперты во всемъ домѣ и въ нижнемъ этажѣ такъ темно, что хоть принести свѣчки. Введенные въ заднюю комнату лавки молодымъ мистеромъ Смолвидомъ, наши пріятели прямо со двора не видятъ ничего, кромѣ мрака и тѣни, но они постепенно различаютъ стараго мистера Смолвида, сидящаго на своемъ креслѣ, на краю пропасти или могилы, образованной грудами негодныхъ, изорванныхъ бумагъ; добродѣтельная Юдиѳь роется въ этомъ хламѣ, какъ подобаетъ могильщику, а мистриссъ Смолвидъ лежитъ на полу, осыпанная обрывками печатныхъ и рукописныхъ бумагъ, точно будто конфектными билетиками, которыхъ ей надарили въ теченіе дня. Все это общество, включая сюда и Смола, чернѣетъ отъ пыли и нечистосты, и представляетъ какую-то адскую группу, характеръ которой нисколько не смягчается общимъ видомъ комнаты. Въ этой комнатѣ кажется еще больше сору и грязи, чѣмъ было прежде, она теперь еще неопрятнѣе, если только это возможно; вмѣстѣ съ тѣмъ въ ней остались зловѣщіе слѣды покойника, обитавшаго здѣсь, и между прочимъ нѣсколько знаковъ, начерченныхъ имъ на стѣнѣ мѣломъ.
   При входѣ посѣтителей, мистеръ Смолвидъ и Юдиѳь въ одну минуту складываютъ руки и прекращаютъ свои изысканія.
   -- Ага!-- произноситъ старый джентльменъ хриплымъ голосомъ.-- Какъ вы поживаете, джентльмены, какъ вы живете, можете? Вы вѣрно пришли взять свои вещи, мистеръ Вивль? Хорошо, хорошо. Ха, ха! А мы рѣшительно принуждены бы были продать все ваше имущество, чтобы заплатить за вашу комнату, если бы вы долѣе оставались здѣсь. Вы теперь, я думаю, опять здѣсь какъ дома, не правда ли? Очень радъ васъ видѣть, очень радъ васъ видѣть!
   Мистеръ Вивль, благодаря его, поводитъ однимъ глазомъ кругомъ комнаты; глазъ мистера Гуппи слѣдуетъ за глазомъ мистера Вивля. Глазъ мистера Вивля возвращается изъ путешествія, безъ всякаго замѣтнаго измѣненія въ ощущеніяхъ. Глазъ мистера Гуппи возвращается немедленно жe и встрѣчается съ глазомъ мистера Смолвида. Этотъ гостепріимный джентльменъ продолжаетъ бормотать подобно какому нибудь разбитому инструменту, который падаетъ на полъ: "какъ вы поживаете, сэръ, какъ вы... какъ..." и потомъ сползя со стула и какъ будто улегшись на полу, онъ впадаетъ въ упорное молчаніе; въ то же самое время мистеръ Гуппи вздрагиваетъ, замѣтивъ мистера Толкинхорна, который стоитъ въ темнотѣ въ противоположномъ углу комнаты, съ заложенными назадъ руками.
   -- Такой любезный и снисходительный джентльменъ, что согласился быть моимъ ходатаемъ,-- говоритъ дѣдушка Смолвидъ.-- По настоящему, мнѣ не чета быть кліентомъ такого знаменитаго джентльмена, но онъ такъ добръ, такъ милостивъ!
   Мистеръ Гуппи, дѣлая легкій знакъ своему пріятелю, чтобы обратить его вниманіе на вновь пришедшаго, отвѣшиваетъ мистеру Толинихорну довольно неловкій поклонъ, на который мистеръ Толкинхорнъ отвѣчаетъ очень непринужденно. Мистеръ Толкинхорнъ продолжаетъ посматривать, какъ будто ему нечего больше и дѣлать, какъ будто только новизна предметовъ забавляетъ его.
   -- Изрядное количество движимости, сэръ, смѣю сказать,-- замѣчаетъ мистеръ Гуппи, обращаясь къ мистеру Смолвиду.
   -- Преимущественно соръ и тряпки, мой милый другъ, соръ и тряпки! Я, Бартъ и моя внучка Юдиѳь пытаемся общими силами привести въ извѣстность, что бы могло быть продано хотя за бездѣлицу. Но мы еще не дошли до подобныхъ вещей, мы... не дошли... до... ой!
   Мистеръ Смолвидъ опять сползъ съ кресла; между тѣмъ глазъ мистера Вивля, въ сопровожденіи глаза мистера Гуппи, снова обошелъ кругомъ комнату и возвратился назадъ.
   -- Очень хорошо, сэръ,-- говоритъ мистеръ Вивль.-- Но мы не желали бы безпокоить васъ долѣе, если бы вы только позволили намъ подняться по лѣстницѣ.
   -- Куда вамъ угодно, мой милый сэръ, куда вамъ угодно! Вы здѣсь у себя дома. Дѣлайте, что вамъ заблагоразсудится, прошу васъ!
   Когда они идутъ по лѣстницѣ, мистеръ Гуппи вопросительно поднимаетъ одну изъ бровей и смотритъ на Тони. Тони киваетъ головою. Они находятъ ветхую комнату чрезвычайно мрачной и въ большомъ безпорядкѣ, съ остатками пепла за рѣшеткою камина отъ огня, который горѣлъ въ достопамятную ночь. Имъ чрезвычайно не хочется дотрогиваться до какого бы то ни было предмета, и подходя къ каждому изъ нихъ, они прежде всего сдуваютъ пыль. Они вовсе не желаютъ продолжать свое посѣщеніе: они подбираютъ и складываютъ на скорую руку все, что удобно взять съ собою, и говорятъ не иначе какъ шопотомъ.
   -- Посмотри,-- говоритъ Топи, отступая назадъ:-- эта ужасная кошка идетъ сюда! (Мистеръ Гуппи становится на стулъ). Смолъ говорилъ мнѣ о ней. Она все это время бродила, прыгала, скакала, какъ какой нибудь драконъ, взбиралась на верхушку дома, мяукала по ночамъ цѣлыя двѣ недѣли безъ умолку и потомъ спускалась по каминной трубѣ. Видалъ ли ты когда нибудь такое чудовище? Она смотритъ такъ, какъ будто понимаетъ все, что случилось; не правда ли? Ни дать, ни взять второй Крукъ. Брысь! Убирайся отсюда, проклятая!
   Леди Джэнъ, стоя на порогѣ съ неумолкаемымъ шипѣніемъ и вытянувъ хвостъ точно палку, не выказываетъ ни малѣйшаго намѣренія послушаться; но когда мистеръ Тодкнихорнъ при входѣ задѣваетъ за нее, она бросается на его уродливыя ноги, шипитъ и фыркаетъ съ остервенѣніемъ, и бросается, изогнувъ спину на чердакъ, съ тѣмъ, можетъ быть, чтобы бродить по крышѣ и спуститься потомъ по трубѣ камина.
   -- Мистеръ Гуппи,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ:-- могу ли я сказать вамъ одно слово?
   Мистеръ Гуппи занятъ въ это время тѣмъ, что снимаетъ со стѣны галлерею британскихъ красавицъ и складываетъ эти произведенія искусства въ дрянной картонъ, въ которомъ они были принесены сюда.
   -- Сэръ,-- отвѣчаетъ онъ, покраснѣвъ:-- я бы желалъ обходиться по всѣмъ правиламъ вѣжливости, съ кѣмъ бы то ни было изъ нашего сословія, тѣмъ болѣе съ особою столь извѣстною какъ вы, сэръ, я обязываюсь даже прибавить -- столь знаменитою какъ вы. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, мистеръ Толкинхорнъ, я долженъ предупредить васъ, сэръ, что если вамъ нужно сказать мнѣ слово, то говорите его въ присутствіи моего друга.
   -- Какъ, въ самомъ дѣлѣ?-- вопрошаетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- Точно такъ, сэръ. Причины, заставляющія меня требовать этого, не зависятъ исключительно отъ меня самого; но за то онѣ имѣютъ для меня полную обязательную силу.
   -- Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія. (Мистеръ Толкинхорнъ также невозмутимъ, какъ внутренность потухшаго камина, къ которому онъ теперь подошелъ). Дѣло, впрочемъ, не такого рода, чтобы вамъ нужно было безпокоиться предлагать какія либо условія, мистеръ Гуппи. (Тутъ онъ остановился, чтобы улыбнуться; и улыбка его также мрачна и истерта, какъ его панталоны). Васъ надо поздравить, мистеръ Гуппи, вы счастливый молодой человѣкъ, сэръ.
   -- Можетъ быть, мистеръ Толкинхорнъ, вообще я не жалуюсь.
   -- Жаловаться? Высокородные друзья, свободный доступъ въ знатные дома, свободный доступъ къ моднымъ леди! Да, мистеръ Гуппи, въ Лондонѣ найдется много людей, которые позволяли бы обрѣзать себѣ уши, только бы быть на вашемъ мѣстѣ.
   Мистеръ Гуппи смотритъ въ эту минуту такъ, какъ будто бы свой яркій румянецъ и даже свои покраснѣвшія уши онъ отдалъ бы этимъ завистливымъ людямъ лишь бы помѣняться съ ними положеніями.
   -- Сэръ,-- говоритъ онъ,-- если я исполняю свою обязанность и дѣлаю то, что мнѣ приказываютъ Кэнджъ и Карбой, то надѣюсь, что это не должно имѣть связи съ отношеніями моими къ моимъ друзьямъ и знакомымъ, и не можетъ вредить никому изъ членовъ нашего сословія, не исключая и мистера Толкинхорна изъ Полей. Я не считаю себя обязаннымъ входить въ дальнѣйшія объясненія, и при всемъ уваженіи къ вамъ, сэръ, не допуская и мысли объ оскорбленіи, еще разъ повторю -- не допуская и мысли объ оскорбленіи.
   -- О, разумѣется!
   -- Я не намѣренъ дѣлать этого.
   -- И прекрасно,-- отвѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ съ спокойнымъ наклоненіемъ головы.-- Я замѣчаю, къ своему удовольствію, что вы принимаете живое участіе въ особахъ высшаго полета, сэръ; не такъ ли? Онъ обращаетъ эти слова къ изумленному Тони, который оставляетъ его замѣчаніе безъ возраженія.
   -- Добродѣтель, которою рѣдкій изъ англичанъ не можетъ похвалиться,-- продолжаетъ мистеръ Толкинхорнъ. (Онъ стоялъ въ это время у камина, повернувшись спиною къ закоптѣлой рѣшеткѣ, теперь же оборачивается и поправляетъ очки).-- Кто это? Леди Дэдлокъ? Ахъ! Очень удовлетворительное сходство въ своемъ родѣ, хотя портрету и не достаетъ силы характера. Добрый день вамъ, джентльмены, добрый день!
   Когда онъ вышелъ, мистеръ Гуппи, покрывшійся между тѣмъ сильною испариной и задыхающійся, старается поскорѣе уносить Галаксову галлерею, заключая коллекцію портретомъ леди Дэдлокъ.
   -- Тони,-- говоритъ онъ впопыхахъ своему удивленному пріятелю:-- поспѣшимъ уложить поскорѣе всѣ эти вещи вмѣстѣ и убраться отсюда. Безполезно бы было скрывать отъ тебя, Тони, что между мною и однимъ изъ членовъ высокомѣрной аристократіи существовали таинственныя сношенія, о которыхъ я, разумѣется, никому не говорилъ. Можетъ быть въ прежнее время я и рѣшился бы разсказать тебѣ все, что касается этого предмета: но теперь не желаю этого болѣе. Я связанъ въ этомъ случаѣ данною мною клятвою, требованіемъ моего разбитаго въ прахъ идола и обстоятельствами, надъ которыми я не имѣю ни малѣйшей власти. Все это заставляетъ меня желать, чтобы дѣло предано было забвенію. Потому я прошу и тебя какъ друга, во имя участія, которое ты выказывалъ, къ вопросамъ, касающимся фешенебельнаго круга, во имя той поддержки, которую я заранѣе могу обѣщать тебѣ, если ты будешь дѣйствовать въ моихъ видахъ, похоронить всѣ эти обстоятельства въ твоей памяти, не произнося ни одного слова любопытства.
   Всю эту рѣчь мистеръ Гуппи произноситъ какъ будто въ припадкѣ казуистическаго бреда; между тѣмъ какъ другъ его выражаетъ изумленіе всѣми мускулами своей волосатой головы и даже своими обработанными бакенбардами.
   

XL. Отечественные и домашніе интересы.

   Англія въ продолженіе, нѣсколькихъ недѣль находилась въ самомъ ужасномъ положеніи. Лордъ Кудль сбирался ѣхать, сэръ Томасъ Дудль не хотѣлъ вступать въ должность, а какъ въ Великобританіи не было никого (изъ людей, о которыхъ стоитъ упоминать) кромѣ Кудля и Дуддя, то, въ строгомъ смыслѣ слова, безъ нихъ не было никакого правленія. Счастье еще, что непріязненная встрѣча этихъ двухъ великихъ людей, встрѣча, казавшаяся нѣкоторое время неизбѣжною, не состоялась; потому что если бы пистолеты выстрѣлили и если бы Кудлъ и Дудль убили другъ друга, то должно предполагать, что Англіи пришлось бы обойтись безъ правленія, пока молодой Кудль и молодой Дудль, одѣтые теперь въ курточки и обутые въ длинные чулки, не успѣли бы достаточно подрости. Впрочемъ, это страшное народное бѣдствіе было отвращено заблаговременнымъ заявленіемъ лорда Нудля, что если въ жару спора онъ и позволилъ себѣ сказать, что осуждаетъ и презираетъ неблагородную карьеру сэра Томаса Дудля, но тѣмъ не менѣе онъ сознаетъ, что антагонизмъ партій никогда не заставитъ его отказать дарованіямъ великаго человѣка въ должной дани удивленія; точно также съ другой стороны, къ общему благополучію, сэръ Томасъ Дудль сознался въ душѣ своей и рѣшилъ окончательно, что лордъ Кудль долженъ сдѣлаться для потомства зеркаломъ добродѣтели и заслугъ. Такимъ образомъ, Англія, какъ мы уже сказали, нѣсколько недѣль находилась въ непріятномъ положеніи, не имѣя кормчаго (согласно удачному замѣчанію сэра Лэйстера Дэдлока), чтобы бороться съ бурею; но что всего удивительнѣе въ этомъ обстоятельствѣ, это то, что Англія, повидимому, вовсе не заботилась о своихъ бѣдствіяхъ и продолжала ѣсть, пить, жениться, выдавать замужъ, ни дать, ни взять, какъ древній міръ во дни, предшествовавшіе потопу. Но Кудль понималъ опасность, и Дудль понималъ опасность, и всѣ ихъ послѣдователи и прихвостники имѣли самое ясное понятіе объ опасности. Наконецъ сэръ Томасъ Дудль не только согласился воротиться, но совершилъ это съ особенно любезными пріемами, привезъ съ собою всѣхъ своихъ племянниковъ, всѣхъ двоюродныхъ братьевъ и всѣхъ шурьевъ. Вслѣдствіе сего обуреваемому кораблю еще остается надежда на спасеніе.
   Дудль нашелъ, что ему необходимо налечь на государство преимущественно подъ видомъ совереновъ и пива. Въ этомъ превращенномъ состояніи онъ радушно принимается во многихъ весьма разнородныхъ мѣстахъ и имѣетъ всѣ средства ораторствовать въ большой части концовъ государства въ одно и то же время. Британія, пристально занявшись обшариваніемъ кармановъ Дудля, съ цѣлью добыванія совереновъ, а также поглощеніемъ Дудля подъ видомъ пива, не переставая между тѣмъ увѣрять себя въ глаза, что она не дѣлаетъ ни того, ни другого, безъ сомнѣнія, къ важному упроченію своей славы и нравственности, не замѣчаетъ какъ лондонскій сезонъ приходитъ между тѣмъ къ концу, не замѣчаетъ, потому что дудлисты и кудлисты разсѣялись по всей Британіи, съ цѣлью распространить въ ней помянутую благочестивую дѣятельность.
   Изъ всего этого мистриссъ Ронсвелъ, домоправительница въ Чесни-Воулдѣ заключаетъ, хотя она не получила еще никикихъ особыхъ приказаній, что должно ожидать господь въ скоромъ времени, вмѣстѣ съ многочисленною свитою двоюродныхъ братьевъ и другихъ домочадцевъ, которые, въ случаѣ нужды, всегда могутъ служить опорой государственнымъ интересамъ. Потому эта статная и почтенная старушка, ухвативши Время за вихоръ, водить его взадъ и впередъ по лѣстницамъ, вдоль по галлереямъ и корридорамъ, по комнатамъ изъ угла въ уголъ, съ тѣмъ, чтобы оно могло служить свидѣтелемъ, прежде чѣмъ еще состарѣется на нѣсколько недѣль, что все совершенно готово къ пріему, что полы выметены и вычищены, такъ что блестятъ, что ковры растянуты, гардины вытрясены, постели оправлены и перебиты, кладовыя и кухни поставлены на ноги для начала своей дѣятельности, что наконецъ все приготовлено въ томъ видѣ, какъ того требуетъ достоинство Дэдлоковъ.
   Въ нынѣшній лѣтній вечеръ, пока солнце, садится, приготовленія совершенно окончены. Торжественно и мрачно смотритъ этотъ древній домъ, съ неисчислимыми удобствами и принадлежностями жизни, но вовсе безъ обитателей, кромѣ старинныхъ картинъ, висящихъ по стѣнамъ.
   "Такъ всѣ они являлись на свѣтъ и уходили" -- думаетъ, можетъ быть, настоящій представитель Дэдлоковъ, прохаживаясь по галлереѣ -- точно также и они смотрѣли на эту опустѣлую, молчаливую галлерею, какъ я смотрю теперь на нее; точно также и они мечтали, какъ мечтаю я, о томъ уныніи, которое нападетъ на ихъ владѣнія, когда ихъ не станетъ, точно также и они, какъ я, полагали, что трудно себѣ вообразить, чтобы что-нибудь могло существовать безъ нихъ, точно также они сошли съ этого свѣта, какъ я оставляю ихъ убѣжище, затворяя теперь эту зеркальную дверь; я не ощущаю особенной пустоты, не встрѣчаясь съ ними, и это участь всего, что живетъ и умираетъ!"
   Чрезъ нѣкоторыя изъ блестящихъ рамъ, столь изящныхъ снаружи, и вдѣланныхъ, какъ кажется, при солнечномъ закатѣ, не въ темные зеленоватые камни, но въ какія-то эѳирныя, точно позолоченныя стѣны, свѣтъ, котораго не знаютъ другія боковыя окна, проникаетъ свободно, обильно, цѣлымъ роскошнымъ потокомъ, точно среди лѣта съ какого нибудь великолѣпнаго сельскаго ландшафта. Тутъ окоченѣвшіе Дэдлоки начинаютъ постепенно оживать. Странныя движенія замѣчаются на ихъ лицахъ, когда играетъ на нихъ тѣнь, отбрасываемая листьями деревьевъ. Дородное изображеніе Справедливости, стоящее въ углу, начинаетъ щурить глазки. Пучеглазый баронетъ, съ жезломъ, образуетъ у себя на подбородкѣ ямочку; на груди у какой-то черствой пастушки пріютился клочокъ огня и теплоты, которые сдѣлали бы эту грудь, лѣтъ сто тому назадъ, вполнѣ привлекательною. Одна изъ прабабушекъ Волюмніи, въ башмакахъ, съ высокими каблуками, очень похожая на свою правнуку, окружается цѣлымъ ореоломъ свѣта, который какъ будто отдаляетъ ее отъ насъ еще на цѣлыя два столѣтія. Фрейлина двора Карла Втораго, съ большими круглыми глазами (и съ другими соотвѣтствующими прелестями), какъ будто купается въ какой-то огненной рѣкѣ и плещетъ во всѣ стороны радужными брызгами.
   Но солнечный свѣтъ постепенно блѣднѣетъ. Даже и теперь полъ уже въ тѣни; сумракъ начинаетъ подниматься по стѣнамъ, низводя Дэдлоковъ съ высоты ихъ величія и погружая ихъ въ дряхлость и ничтожество. И теперь, надъ портретомъ миледи, украшающимъ большой каминъ, какая-то роковая тѣнь ложится отъ стараго дерева; она заставляетъ блѣднѣть образъ миледи, приводитъ его въ трепетъ, и на подобіе, колоссальной руки, держащей опахало или покрывало, калъ будто готовится, при удобномъ случаѣ, совершенно скрыть его отъ постороннихъ взоровъ. Выше и гуще становятся тѣни, поднимаясь по стѣнѣ; вотъ багровое зарево сосредоточилось на потолкѣ, вотъ свѣтъ угасъ совершенно. Вся эта картина, которая съ террасы казалась столь приближенною къ зрителю, стала торжественно удаляться и измѣняться въ колоритѣ и очертаніяхъ; всѣ предметы отъ перваго до послѣдняго, лежавшіе чуть не подлѣ насъ, теперь принимаютъ новыя формы и превращаются въ призраки. Легкій туманъ поднимается съ земли, падаетъ роса и испаренія отъ садовыхъ цвѣтовъ носятся въ сгущенномъ воздухѣ. Теперь лѣса сливаются въ сплошныя массы, изъ которыхъ каждая походитъ на огромное дерево.
   Вотъ и мѣсяцъ выплываетъ на небо и снова обозначаетъ предметы; свѣтъ его мерцаетъ тамъ и сямъ и ложится горизонтальными линіями между стволами деревьевъ; онъ вытягивается длинною лучезарною полосою, посреди высокихъ арокъ собора, рисующихъ на землѣ фантастическіе узоры.
   Теперь мѣсяцъ уже высоко; обширный домъ, нуждающійся въ обитателяхъ въ настоящую минуту болѣе, чѣмъ когда либо, подобенъ тѣлу, изъ котораго вылетѣла душа. Теперь было бы даже страшно, прокрадываясь по дому, подумать о живыхъ людяхъ, отдыхавшихъ въ уединенныхъ спальняхъ, не говоря уже о покойникахъ. Теперь пора тѣней, когда каждый уголъ представляется пещерою, каждая ступенька лѣстницы кажется пропастью, когда отуманенное стекло отражается блѣдными тусклыми цвѣтами на полу, когда тяжелыя перила лѣстницы представляются кѣмъ и чѣмъ вамъ угодно, исключая ихъ истинной формы, когда вооруженіе блещетъ какимъ-то зловѣщимъ, едва замѣтнымъ свѣтомъ, который обличаетъ таинственное движеніе въ этихъ древнихъ доспѣхахъ, когда желѣзные шлемы какъ будто заставляютъ предполагать, что внутри ихъ есть мертвыя головы. Но изъ всѣхъ тѣней Чесни-Воулда, тѣнь въ гостиной надъ портретомъ миледи ложится первая и долѣе всѣхъ держится, безъ малѣйшей помѣхи. Въ этотъ вечерній часъ, при этомъ полусумракѣ, тѣнь эта имѣетъ видъ поднятыхъ вверхъ, дрожащихъ рукъ, которыя какъ будто угрожаютъ прелестному облику миледи, всякій разъ когда грудь ея поднимается; повидимому, отъ тяжелаго вздоха.
   -- Она не здорова, ма'мъ,-- говоритъ грумъ, пришедшій въ пріемную комнату мистриссъ Ронсвелъ.
   -- Миледи не здорова? Что съ нею?
   -- Какже, миледи все дурно себя чувствовала, ма'мъ, съ тѣхъ поръ, какъ въ послѣдній разъ была здѣсь, то есть не въ то время, какъ была съ семействомъ, а какъ пріѣзжала сюда освѣжиться, точно прелестная птичка. Миледи все это время почти не выѣзжала и не оставляла своей комнаты.
   -- Чесни-Воулдъ, Томасъ,-- отвѣчаетъ домоправительница съ гордою снисходительностью:-- поставитъ миледи на ноги! Въ цѣломъ свѣтѣ не найдешь такого прекраснаго воздуха, такой благодатной почвы!
   У Томаса, можетъ быть, есть свои собственныя убѣжденія на этотъ счетъ; можетъ быть, что онъ выражаетъ ихъ отчасти, проводя рукою по своей лоснящейся головѣ, отъ затылка ко лбу и обратно; но онъ не рѣшается высказать ихъ обстоятельнѣе и отправляется въ людскую застольную закусывать мяснымъ пирогомъ и запивать его пивомъ.
   Этотъ грумъ ничто иное какъ передовая рыба передъ цѣлой стаей болѣе благородныхъ акулъ.
   Въ слѣдующій вечеръ пріѣзжаютъ сэръ Лэйстеръ и миледи съ многочисленною свитою, пріѣзжаютъ кузины и другія приживалки, со всевозможныхъ точекъ компаса. Съ этой поры въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль снуютъ взадъ и впередъ какіе-то таинственнаго вида, не имѣющіе опредѣленныхъ именъ люди, которые обѣгаютъ всѣ края государства, облагодѣтельствованные золотоноснымъ и пивнымъ дождемъ Дудля, но которые на самомъ дѣлѣ суть люди безпокойные характеромъ и неспособные когда-либо что-либо дѣлать.
   При такихъ обстоятельствахъ отечества, сэръ Лэйстеръ находитъ свою родню весьма полезною. Чтобы разсуждать за обѣдомъ объ охотѣ, невозможно найти болѣе свѣдущаго собесѣдника, какъ достопочтенный Бобль Стэбльзъ. Трудно было бы отыскать джентльменовъ, которые бы такъ неутомимо ѣздили на баллотировку и избирательныя собранія и показывали такую стойкость, держа сторону Англіи, какъ остальные двоюродные братья. Волюмнія сама по себѣ маленькая штучка, но происхожденіе ея не подлежитъ никакому сомнѣнію, и многіе умѣютъ цѣнить ея остроумный разговоръ, ея французскіе каламбуры до того старые, что съ теченіемъ времени, они снова сдѣлались новизною, умѣютъ цѣнить честь вести эту прекрасную представительницу Дэдлоковъ къ обѣду или удовольствіе получить ея руку въ танцалъ. При подобныхъ отечественныхъ обстоятельствахъ, танцы могли бы назваться услугою, оказанною отечеству; потому, вѣроятно, Волюмнію почти постоянно можно видѣть прыгающею ко благу равнодушнаго и не назначившаго ей пенсіи отечества.
   Миледи не слишкомъ затрудняетъ себя пріемомъ многочисленныхъ гостей и, будучи все еще нездоровою, показывается только поздно вечеромъ. Но на всѣхъ сочныхъ обѣдахъ, утомительныхъ завтракахъ, вялыхъ балахъ, одно ея упоминаніе служитъ уже отрадою. Что касается до сэра Лэйстера, то онъ считаетъ совершенно невѣроятнымъ, чтобы можно было чувствовать въ чемъ либо недостатокъ тому, кому выпала на долю завидная судьба быть принятымъ въ этомъ домѣ; и въ припадкѣ восторженнаго самодовольствія онъ расхаживаетъ посреди своихъ гостей, наслаждаясь тѣмъ блаженствомъ, которое всякій несомнѣнно ощущаетъ отъ его благосклоннаго пріема.
   Между тѣмъ кузены ежедневно рыщутъ, задыхаясь отъ пыли, шагаютъ по большимъ дорогамъ, странствуютъ на баллотировку и избирательныя собранія (надѣвая лайковыя перчатки и помахивая охотничьимъ бичомъ, если предстоитъ отправиться въ одно изъ графствъ, и употребляя замшевыя перчатки и дорожныя трости, когда нужно побывать въ мѣстѣчкѣ) и являются назадъ съ донесеніями, о которыхъ сэръ Лэйстеръ долго разсуждаетъ по окончаніи обѣда. Всякій день эти неугомонные люди, у которыхъ рѣшительно нѣтъ цѣли и занятій въ жизни, представляются самыми дѣятельными и суетливыми. Волюмнія ежедневно ведетъ откровенный родственный разговоръ съ сэромъ Лэйстеромъ о положеніи государства -- разговоръ, изъ котораго сэръ Лэйстеръ готовъ заключить, что Волюмнія женщина гораздо болѣе разсудительная, чѣмъ онъ предполагалъ.
   -- Какъ-то мы успѣемъ ужо?-- говоритъ миссъ Волюмнія, сложивъ ручки.-- Да находимся ли мы въ самомъ дѣлѣ въ безопасности?
   Важное дѣло, занимающее умы большинства людей, должно скоро разрѣшиться, и Дудль черезъ нѣсколько дней окончательно развяжетъ руки государству. Сэръ Лэйстеръ только что вышелъ въ гостиную по окончаніи обѣда; онъ похожъ на звѣзду первой величины, окруженную туманными пятнами въ видѣ кузеновъ и кузинъ.
   -- Волюмнія,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ, держа въ рукѣ списокъ:-- мы дѣйствуемъ порядочно!
   -- Только порядочно!
   Хотя теперь еще лѣтняя погода, но сэръ Лэйстеръ возжигаетъ у себя каждый вечеръ неугасимый огонь. Онъ садится передъ каминомъ на привиллегированное кресло, снабженное экраномъ, и повторяетъ съ чрезвычайною твердостью и нѣкоторымъ нсудовольствіемъ, какъ человѣкъ, желающій показать, что онъ субъектъ, выходящій изъ ряда обыкновенныхъ, и что если онъ говоритъ: "порядочно", то не должно понимать этихъ словъ въ прямомъ, обыденномъ смыслѣ: "Воломнія, мы дѣйствуемъ порядочно".
   -- Наконецъ, у васъ нѣтъ оппозиціи,-- замѣчаетъ Волюмнія съ увѣренностью и простодушно.
   -- Нѣтъ, Волюмнія. Этотъ безразсудный край надѣлалъ много глупостей, я долженъ признать это съ прискорбіемъ, но...
   -- Но не совершенно еще обезумѣлъ. Очень рада слышать это!
   Волюмнія, угадавъ мысль сэра Лэйстера и окончивъ начатую имъ фразу, выигрываетъ его расположеніе. Сэръ Лэйстеръ съ милостивымъ наклоненіемъ головы какъ будто говоритъ самому себѣ: "эта женщина вообще способна чувствовать, хотя иногда она бываетъ слишкомъ тороплива и опрометчива".
   Въ самомъ дѣлѣ, что касается вопроса объ оппозиціи, замѣчаніе прекрасной родственницы Дэдлока совершенно излишне: сэръ Лэйстеръ въ этихъ случаяхъ смотритъ на свою кандидатуру, какъ на выгодную оптовую сдѣлку, которую необходимо окончить поскорѣе. Два другіе менѣе значительные голоса, которые принадлежатъ ему, кажутся ему мелочною, неважною перепродажею; посылая своихъ приказчиковъ, онъ говоритъ начисто торговому народу: "Вы будете такъ добры, что сдѣлаете изъ этихъ матеріаловъ двухъ членовъ парламента; когда же они будутъ готовы, вы имѣете доставить ихъ обратно по принадлежности".
   -- Я долженъ съ прискорбіемъ замѣтить, Волимнія, что во многихъ мѣстахъ народъ выказалъ дурное направленіе умовъ, и что это противодѣйствіе правительству имѣло характеръ самый рѣшительный и въ высшей степени непреклонный.
   -- Нег-год-дя-и!-- произноситъ Волюмнія.
   -- Да,-- продолжаетъ сэръ Лэйстеръ, поглядывая на кузеновъ, лежащихъ по софамъ и оттоманкамъ: -- даже въ большей части мѣстъ, дѣйствительно въ большей части мѣстъ, гдѣ правительство старалось искоренить духъ и партіи... (Замѣтимъ мимоходомъ, что дудлисты занимаютъ ту же самую позицію въ отношеніи кудлистовъ). Даже въ этихъ мѣстахъ.. я долженъ признаться въ томъ, скрѣпя сердце и съ опасностью за общественный кредитъ... партія одержала верхъ, поплатившись значительными суммами. Сотни, присовокупляетъ сэръ Лэйстеръ, обозрѣвая съ возрастающимъ достоинствомъ и съ неудержимымъ негодованіемъ своихъ кузеновъ:-- сотни тысячъ фунтовъ!
   Если у Волюмніи есть недостатокъ, то онъ заключается въ томъ, что она слишкомъ простосердечна, тѣмъ болѣе, что подобное простосердечіе весьма приличное особѣ, носящей коленкоровые панталончики и кружевную шемизетку, худо вяжется съ набѣленною шеей и жемчужнымъ ожерельемъ. Такимъ образомъ и теперь, побуждаемая чистосердечіемъ, она спрашиваетъ:
   -- На что это?
   -- Волюмнія,-- упрекаетъ сэръ Лэйстеръ чрезвычайно строгимъ тономъ.-- Волюмнія!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не хотѣла вовсе сказать "на что это!" -- кричитъ Волюмнія съ свойственнымъ ей въ подобныхъ случаяхъ визгомъ.-- Какъ же я глупа! Я хотѣла сказать: какая жалость!
   -- Пріятно слышать,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ:-- пріятно слышать, что вы хотѣли сказать: "какая жалость!"
   Волюмнія спѣшитъ сдѣлать замѣчаніе, что съ безпокойными людьми слѣдовало бы поступать какъ съ измѣнниками, и что должно заставлять ихъ поддерживать партію.
   -- Я очень доволенъ, Волюмнія,-- повторяетъ сэръ Лэйетсръ, не обращая вниманія на эти медоточивыя выраженія чувствъ:-- я очень доволенъ, что вы сказали: "какая жалость!" Это непріятно для избирателей. Но хотя вы нечаянно и не обдумавъ, можетъ быть вполнѣ сдѣлали опрометчивый вопросъ: "на что это?" позвольте мнѣ отвѣтить на него: на необходимые расходы. За тѣмъ я разсчитаю на ваше благоразуміе, Волюмнія, что не вы будете ни здѣсь, ни гдѣ либо въ другомъ мѣстѣ развивать этого вопроса.
   Сэръ Лэйстеръ считаетъ обязанностью метать на Волюмнію самые разрушительные взгляды, потому что кое гдѣ легкомысленные люди начинаютъ уже поговаривать, что эти необходимые расходы, при сборѣ, можетъ быть, двухъ сотъ претендентовъ на мѣста, могутъ быть названы неблагозвучнымъ словомъ подкупа, а нѣкоторые необразованные остряки предложили даже, чтобы исключить изъ церковной службы молитву за высокостепенный парламентъ, и чтобы вмѣсто ея духовныя конгрегаціи составили молитву за шестьсотъ пятьдесятъ восемь джентльменовъ, которыхъ карманы пострадали при выборахъ.
   -- Я думаю,-- замѣчаетъ Волюмнія, послѣ нѣкоторой паузы, давшей ей средство оправиться отъ сдѣланнаго промаха:-- я думаю, что мистеръ Толкинхорнъ работалъ не на животъ, а на смерть.
   -- Я не понимаю,-- возражаетъ сэръ Лэйстеръ, открывая глаза:-- зачѣмъ мистеръ Толкинхорнъ сталъ бы работать не на животъ, а на смерть? Я даже не знаю, какого рода участіе могъ принимать мистеръ Толкинхорнъ въ этомъ дѣлѣ. Онъ не былъ кандидатомъ.
   Волюмнія думала, что онъ могъ быть избраннымъ въ кандидаты. Сэръ Лэйстеръ желалъ бы знать: "кѣмъ и съ какою цѣлью?" Волюмнія, снова приведенная въ замѣшательство, говоритъ: "кѣмъ нибудь съ цѣлью давать совѣты и дѣлать необходимыя распоряженія". Сэръ Лэйстеръ выражаетъ сомнѣніе, чтобы кто либо изъ кліентовъ мистера Толкинхорна нуждался въ его помощи.
   Леди Дэдлокъ, сидя у открытаго окна и положивъ руку на одну изъ подушекъ, которыми обложено ея кресло, смотритъ, какъ вечернія тѣни опускаются на аллеи парка; только при послѣднихъ словахъ сэра Лэйстера, упомянувшаго имя адвоката, она какъ будто показала вниманіе къ его разговору.
   Изнѣженный кузенъ, въ усахъ, находившійся въ состояніи крайней дряхлости, замѣчаетъ, лежа на диванѣ, что кто-то сказывалъ ему вчера, что Толкинхорнъ ходилъ къ избирателямъ, намѣреваясь предложить юридическое мнѣніе о чемъ-то; и что за окончаніемъ пренія, того и гляди, Толкинхорнъ явится съ извѣстіемъ, что кудлисты вылетѣли въ трубу.
   Меркурій, разносящій кофе, докладываетъ вслѣдъ за этимъ сэру Лэйстеру, что мистеръ Толкинхорнъ пріѣхалъ и теперь обѣдаетъ. Миледи на минуту поворачиваетъ голову внутрь комнаты, потомъ опять продолжаетъ смотрѣть въ окно.
   Волюмнія очень рада слышать, что любимецъ ея пріѣхалъ.
   Въ самомъ дѣлѣ онъ такой оригиналъ, знаетъ такое множество самыхъ разнообразныхъ вещей и никогда не говоритъ о нихъ! Волюмнія увѣрена, что онъ долженъ быть изъ числа франкъ-масоновъ. Она увѣрена, что онъ стоитъ въ главѣ какой нибудь ложи, что онъ носитъ коротенькій фартукъ и отправляетъ таинственное богослуженіе при помощи подсвѣчниковъ и лампадокъ. Эти остроумныя замѣчанія прекрасная родственница Дэдлоковъ произносить самымъ простодушнымъ тономъ, не переставая заниматься между тѣмъ вязаніемъ кошелька.
   -- Онъ ни разу еще не былъ здѣсь,-- продолжаетъ она:-- съ тѣхъ поръ, какъ я пріѣхала. Мое сердце готовилось совсѣмъ изныть отъ непостоянства вѣроломнаго. Я старалась уже увѣрять себя, что онъ умеръ.
   Можетъ быть это сгущающійся вечерній сумракъ, а можетъ быть это слѣдствіе сумрачнаго расположенія духа, только тѣнь покрываетъ въ это время лицо миледи, какъ будто она думаетъ про себя: "Какъ бы я была этимъ довольна".
   -- Мистеръ Толкинхорнъ,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ:-- здѣсь будетъ всегда почетнымъ гостемъ; онъ вездѣ одинаково скроменъ и остороженъ. Онъ исполненъ отличныхъ качествъ и пользуется заслуженнымъ уваженіемъ.
   Изнѣженный кузенъ предполагаетъ, что онъ богатъ какъ Крезъ.
   -- У него вѣрно есть капиталецъ въ оборотѣ, безъ всякаго сомнѣнія есть,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ.-- Впрочемъ, ему щедро платятъ, и онъ стоитъ почти на одной ногѣ съ нѣкоторыми изъ членовъ высшаго общества.
   Всѣ вздрагиваютъ, потому что вблизи раздается выстрѣлъ.
   -- Боже мой, что это такое!-- восклицаетъ Волюмнія съ свойственнымъ ей глухимъ визгомъ.
   -- Это крыса,-- говоритъ миледи.-- Ее застрѣлили.
   Входитъ мистеръ Толкинхорнъ, за которымъ слѣдуютъ Меркуріи съ лампами и свѣчами.
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ:-- я не думаю, чтобы нужно было огня. Вы кажется любите полу-свѣтъ, миледи?
   Миледи предпочитаетъ его.
   -- А Волюмнія?
   О, для Валюмніи нѣтъ болѣе высокаго наслажденія, какъ сидѣть и говорить въ полу-мракѣ.
   -- Такъ отнеси же свѣчи и лампу,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ.-- Толкинхорнъ, извините! Какъ ваше здоровье?
   Мистеръ Толкинхорнъ приближается съ обычною непринужденностью, отвѣшиваетъ мимоходомъ поклонъ и произноситъ привѣтствіе миледи, жметъ руку сэра Лэйстера и садится въ то кресло, которое онъ всегда занимаетъ, когда собирается что-нибудь сообщить -- въ кресло, на противоположной сторонѣ маленькаго столика, заваленнаго газетами. Сэръ Лэйстеръ опасается, что миледи, будучи несовершенно здорова, можетъ простудиться у окна. Миледи очень благодарна ему за вниманіе, но желаетъ остаться на своемъ мѣстѣ, чтобы дышать чистымъ воздухомъ. Сэръ Лэйстеръ встаетъ, поправляетъ на ней шарфъ и возвращается къ своему креслу. Между тѣмъ мистеръ Толкинхорнъ беретъ изъ своей табакерки щепотку табаку.
   -- Ну, что же,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ.-- Каково шли эти пренія?
   -- О, очень безтолково съ самаго начала. ни малѣйшаго шанса. Вздумали привлечь участниковъ обѣихъ партій. Вы совершенно поражены. Пропорція:-- три къ одному.
   Одна изъ отличительныхъ чертъ характера мистера Толклихорна состоитъ въ томъ, чтобы не высказывать никакого политическаго мнѣнія, даже вовсе не имѣть никакого мнѣнія. Потому онъ говоритъ: "вы совершенно поражены", а не "мы".
   Сэръ Лэйстеръ величестненно разгнѣванъ. Волюмнія никогда не слыхала о подобныхъ вещахъ. Дряхлый кузенъ утверждаетъ, что "это"... что подобныя вещи -- чистый подкупъ, взятки".
   -- Это, какъ вамъ извѣстно,-- продолжаетъ мистеръ Толкинхорнъ, при возрастающемъ сумракѣ, который кажется еще гуще подъ вліяніемъ наступившаго молчанія:-- это мѣсто, на которое имъ хотѣлось посадить сына мистриссъ Ронсвель.
   -- Предложеніе, которое, какъ вы нѣкогда увѣряли меня, онъ имѣлъ разсудительность и твердость характера отклонить. Я не могу сказать, чтобы я одобрялъ мнѣнія мистера Ронсвела, высказанныя имъ, когда онъ сидѣлъ съ нами въ этой комнатѣ; но въ его намѣреніи было много прямодушія, котораго я не могу не одобрить.
   -- А!-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.-- Однако я не могъ убѣдить его, чтобы онъ не очень былъ дѣятеленъ на этихъ выборахъ.
   Въ это время сэръ Лэйстеръ открываетъ ротъ съ несомнѣннымъ желаніемъ говорить.
   -- Такъ ли я понялъ васъ? Вы хотѣли сказать, что мистеръ Ронсвелъ былъ очень дѣятеленъ на этихъ выборахъ?
   -- Необыкновенно дѣятеленъ.
   -- Противъ...
   -- О, да, именно, противъ васъ. Онъ хорошій говорунъ; отчетливо выражается и ораторствуетъ съ увлеченіемъ. Онъ произвелъ разрушительное дѣйствіе и пріобрѣлъ значительное вліяніе. Въ дѣловой, юридической части выборовъ онъ удержалъ рѣшительный перевѣсъ.
   Все общество убѣждено, хотя и не видитъ, что сэръ Лэйстеръ въ эту минуту величественно таращитъ глаза.
   -- И ему много помогалъ при этомъ,-- произноситъ мистеръ Толкинхорнъ безстрастнымъ голосомъ:-- его сынъ.
   -- Его сынъ, сэръ?-- повторяетъ сэръ Лэйстеръ съ зловѣщею вѣжливостью.
   -- Его сынъ.
   -- Сынъ, который изъявилъ желаніе жениться на молоденькой горничной миледи?
   -- Этотъ самый. У него только одинъ сынъ.
   -- Въ такомъ случаѣ,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ, послѣ томительной паузы, въ продолженіе которой слышно было, какъ онъ пыхтѣлъ, и понятно каждому, какъ онъ таращилъ глаза:-- въ такомъ случаѣ клянусь честью, жизнью, моимъ именемъ, моими убѣжденіями, что бурнымъ потокамъ общественныхъ страстей открытъ свободный выходъ, что воды... воды... гм... размыли пружины государственнаго организма и сокрушили посредствующую связь, которою вещи еще держались кое-какъ!
   Общій взрывъ негодованія кузеновъ. Волюмнія думаетъ, что теперь настоящее время, чтобы предпринять коренной переворотъ и употребить самыя крутыя мѣры. Дряхлый кузенъ убѣжденъ, "что государству не сдобровать, что оно обломаетъ себѣ ноги, какъ запаленый жеребецъ на скачкѣ".
   -- Прошу васъ, впрочемъ,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ задыхающимся голосомъ:-- прошу васъ не говорить болѣе объ этомъ обстоятельствѣ. Всякіе дальнѣйшіе пересуды не поведутъ ни къ чему. Миледи, позвольте мнѣ попросить у васъ позволенія, въ отношеніи этой молодой субретки...
   -- Но я вовсе не намѣрена,-- замѣчаетъ миледи тихимъ, но рѣшительнымъ голосомъ и продолжая сидѣть у окна:-- вовсе не намѣрена разставаться съ этою дѣвушкою.
   -- Я этого и не хотѣлъ сказать,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ.-- Мнѣ очень пріятно, напротивъ того, что вы такого мнѣнія. Я даже думаю, что какъ вы считаете ее достойною вашего покровительства, то употребите свое вліяніе, чтобы избавить ее отъ этого опаснаго союза. Вы можете объяснить ей, какое насиліе дѣлаемо бы было, при подобномъ бракѣ, ея обязанностямъ и убѣжденіямъ, и мы можете. сохранитъ ее для лучшей доли. Вы можете представить ей, что современемъ она, вѣроятно, найдетъ себѣ мужа въ Чесни-Воулдѣ,-- мужа, чрезъ котораго она не будетъ,-- присовокупляетъ сэръ Лэйстеръ, подумавъ съ минуту:-- не будетъ разлучена съ гробницами своихъ предковъ.
   Эти замѣчанія онъ дѣлаетъ съ обычною учтивостью и вѣжливостью, которыя неизмѣнно соблюдаются имъ въ отношеніи къ своей супругѣ. Она вмѣсто отвѣта дѣлаетъ движеніе рукою. Мѣсяцъ поднимается на небѣ; и въ томъ мѣстѣ, гдѣ она сидитъ, вливается въ комнату потокъ блѣднаго свѣта, въ которомъ виднѣется голова ея.
   -- Надобно, впрочемъ, замѣтить,-- говоритъ мистеръ Толинихорнъ:-- что этотъ народъ очень гордъ, по моему.
   -- Гордъ?
   Сэръ Лэйстеръ думаетъ, что онъ ослышался.
   -- Я не буду удивляться, если всѣ они добровольно оставятъ дѣвушку... всѣ, да и самъ влюбленный... по крайней мѣрѣ менѣе чѣмъ если она оставитъ ихъ, предположивъ, что она не покинетъ Чесни-Воулда при такихъ обстоятельствахъ.
   -- Хорошо!-- говоритъ сэръ Лэйстеръ дрожащимъ голосомъ.-- Хорошо! Вы увидите, мистеръ Толкинхорнъ. Вамъ, впрочемъ, они ближе извѣстны; вы бывали между ними.
   -- Дѣйствительно, сэръ Лэйстеръ, я подтверждаю ваши слова. Я бы могъ даже разсказать вамъ исторію... съ позволенія леди Дэдлокъ.
   Голова миледи выражаетъ позволеніе. Волюмнія въ восторгѣ.
   -- Исторію! Наконецъ-то и онъ что-нибудь разскажетъ! Тутъ вѣрно не обойдется безъ призрака, надѣется Волюмнія.
   -- Нѣтъ. Сущія тѣло и кровь.-- Мистеръ Толкинхорнъ останавливается на минуту и повторяетъ съ нѣкоторымъ увлеченіемъ довольно рѣзкимъ при его обычной монотоніи:-- сущія тѣло и кровь, миссъ Дэдлокъ. Сэръ Лэйстеръ, подробности этого разсказа сдѣлались мнѣ извѣстными въ самое недавнее время. Онѣ очень немногосложны. Онѣ могутъ служить нагляднымъ доказательствомъ того, что я сказалъ. Я не буду пока называть дѣйствующихъ лицъ по именамъ. Я надѣюсь, что леди Дэдлокъ не сочтетъ это невѣжливымъ?
   При свѣтѣ камина, уже очень тускломъ, можно разглядѣть, что онъ смотритъ въ эту минуту въ окно. Леди Дэдлокъ озаряется блѣднымъ мерцаніемъ луны и кажется, попрежнему, покойною.
   "Землякъ этого мистера Ронсвела, человѣкъ въ такихъ же обстоятельствахъ, въ какихъ считаютъ поставленнымъ меня, былъ такъ счастливъ, что имѣлъ дочь, которая заслужила особенное вниманіе важной леди. Я разумѣю истинно важную леди -- леди не только превосходившую сословіе, къ которому принадлежалъ отецъ этой дѣвушки, но такую, которая была замужемъ за джентльменомъ, подобнымъ вамъ, сэръ Лэйстеръ.
   Сэръ Лэйстеръ присовокупляетъ снисходительно: "Такъ, мистеръ Толкинхорнъ!", давая этимъ понять, что, конечно, эта леди должна была принять слишкомъ обширные моральные размѣры въ глазахъ какого нибудь желѣзнаго заводчика.
   "Леди эта была богата и прекрасна собою, чувствовала особенную привязанность къ дѣвушкѣ, бывшей при ней, обращалась съ нею особенно нѣжно и не отпускала ея отъ себя ни на минуту. Впрочемъ эта леди хранила подъ всѣмъ своимъ величіемъ какую-то тайну. Дѣйствительно, еще въ ранней молодости она хотѣла выйти замужъ за молодого повѣсу... онъ служилъ капитаномъ въ арміи... повѣсу, отъ котораго нельзя было ожидать ничего порядочнаго. Впрочемъ она не вышла замужъ, а только произвела на свѣтъ дитя котораго отцомъ былъ этотъ сорванецъ".
   При свѣтѣ камина видно, какъ разсказчикъ смотритъ на обликъ луны. При свѣтѣ мѣсяца леди Дэдлокъ видна въ профиль и кажется совершенно покойною.
   "Когда этотъ армейскій капитанъ умеръ, она подумала, что она теперь внѣ всякой опасности; но цѣпь обстоятельствъ, разсказомъ о которыхъ я не буду утруждать васъ, повела къ открытію этой тайны. Какъ мнѣ передавали исторію, обстоятельства эти имѣли началомъ собственную неосторожность леди, которая въ одинъ прекрасный день попалась; это доказываетъ только, какъ трудно людямъ съ самымъ твердымъ характеромъ (а она отличалась особенною твердостью характера) быть всегда на готовѣ къ нападенію. Въ домѣ, какъ вы можете себѣ представить, все пришло въ безпокойство и изумленіе. Я предоставляю также вамъ вообразить отчаяніе мужа. Но все это, впрочемъ, не имѣетъ прямой связи съ настоящимъ дѣломъ. Когда землякъ мистера Ронсвела узналъ объ этой развязкѣ, онъ рѣшительно не хотѣлъ, чтобы дочь его пользовалась долѣе вниманіемъ и благосклонностью леди, точно такъ же, какъ не позволилъ бы, чтобъ дочь его растоптали въ его глазахъ. Онъ былъ такъ самолюбивъ, что рѣшительно не признавалъ чести, сдѣланной ему и его дочери благосклонной леди, рѣшительно не признавалъ. Онъ озлобился на судьбу молодой дѣвушки, какъ будто леди была обыкновеннѣйшимъ изъ обыкновенныхъ существъ. Вотъ вамъ и исторія. Я надѣюсь, что леди Дэдлокъ проститъ меня за печальный характеръ моего разсказа".
   Выражаются разнообразныя мнѣнія, болѣе или менѣе несогласныя съ мнѣніемъ Волюмніи. Это молодое прелестное созданіе не можетъ допустить мысли, чтобы подобная леди когда нибудь существовала и вообще разрушаетъ всю исторію въ пухъ и прахъ. Большинство придерживается убѣжденій дряхлаго кузена, которыя выражаются въ слѣдующихъ немногихъ словахъ: "таковскій и былъ проклятый землякъ Ронсвела". Сэръ Лэйстеръ приводитъ себѣ на память Ватта-Тэйлора, и располагаетъ происшествія по собственному своему плану. Разговоръ тянется вяло.
   Когда уже было болѣе десяти часовъ, сэръ Лэйстеръ попросилъ мистера Толкинхорна позвонить въ колокольчикъ затѣмъ, чтобы принесли огня. Тогда потокъ луннаго свѣта опустился въ близь лежащее озеро, и тогда леди Дэдлокъ впервые зашевелилась, встала и подошла къ столу, чтобы выпить стаканъ воды. Мигающіе кузены, на подобіе летучихъ мышей, слетаются на свѣтъ, чтобы услужить миледи; Волюмнія (всегда готовая на что-нибудь болѣе утонченное, если только это возможно) беретъ другой стаканъ воды и удовлетворяется однимъ самымъ умѣреннымъ глоткомъ; леди Дэдлокъ, преисполненная граціи, владѣя совершенно собою, привлекая къ себѣ удивленные взоры, тихо проходитъ опять по длинной перспективѣ, мимо этой нимфы, отражая на нее не слишкомъ выгодный свѣтъ въ силу контраста.
   

XLI. Въ комнатѣ мистера Толкинхорна.

   Мистеръ Толкинхорнъ пробирается въ свою комнату въ башнѣ, нѣсколько утомившись и запыхавшись отъ сдѣланнаго путешествія, хотя путешествіе это совершено имъ благополучно. На его лицѣ остались слѣды такого впечатлѣнія, какъ будто онъ освободилъ душу отъ какой-то важной заботы, и какъ будто онъ, по своему, доволенъ. Сказать о человѣкѣ до такой степени скрытномь и невозмутимомъ, какъ Толкинхорнъ, что онъ торжествуетъ, значило бы оказать ему точно такую же несправедливость, какъ предположивъ, что онъ взволнованъ любовью, нѣжностью или другою романтическою слабостью. Онъ доволенъ потихоньку, безъ увлеченія. Можетъ быть уже и то выражаетъ въ немъ чрезвычайно порывистое чувство, что онъ хватаетъ одну изъ своихъ костлявыхъ рукъ другою рукою и, держа такимъ образомъ за спиною, тихонько прохаживается взадъ и впередъ по комнатѣ.
   Въ комнатѣ стоитъ обширный письменный столъ, на которомъ навалено значительное количество бумагъ. Зеленоватая лампа зажжена, абажуръ опущенъ на нее, покойное кресло подвинуто къ столу, и сначала кажется, что адвокатъ готовъ посвятить себя на нѣсколько минутъ бумагамъ прежде, нежели онъ отойдетъ ко сну. Но на самомъ дѣлѣ оказывается, что онъ теперь не въ дѣловомъ расположеніи духа. Бросивъ взглядъ на документы, которые ожидаютъ только его вниманія, наклонивъ голову низко надъ столомъ, ибо зрѣніе, этого почтеннаго джентльмена оказывается по вечерамъ очень слабымъ для чтенія и письма, онъ открываетъ вслѣдъ за тѣмъ дверь и выходитъ на платформу башни. Тамъ онъ опять прохаживается взадъ и впередъ, въ той же самой позѣ, простывая, если только такому холодному человѣку нужно простывать, послѣ исторіи, разсказанной имъ внизу.
   Было нѣкоторое время, когда такіе свѣдущіе люди, какъ мистеръ Толкинхорнъ, стали бы расхаживать по крышѣ башни при звѣздномъ сіяніи съ цѣлью наблюдать небо и читать тамъ про свою будущую судьбу. Группы звѣздъ видны ночью, хотя блескъ ихъ помрачается сіяніемъ мѣсяца. Если онъ отыскиваетъ свою собственную звѣзду, методически шагая по крышѣ, то эта звѣзда, имѣя такого ржаваго представителя на землѣ, должна быть очень блѣдна и едва замѣтна. Если бы онъ вздумалъ прочитать свою собственную судьбу, то она вѣрно оказалась бы начертанною другого рода знаками, болѣе сродными его обыденной сферѣ.
   Когда онъ проходитъ по крышѣ, поднявъ глаза выше своихъ идей на столько, на сколько эти идеи возвышаются надъ землею, онъ внезапно останавливается передъ окномъ, повстрѣчавшись съ глазами, которые устремлены на него. Потолокъ въ его комнатѣ низокъ, и верхняя часть двери, на противоположной сторонѣ отъ окна, сдѣлана изъ стеклянныхъ рамъ. Тутъ есть правда и внутренняя сплошная дверь; но какъ ночь была теплая, то онъ и не заперъ эту дверь, придя къ себѣ въ комнату. Глаза, повстрѣчавшіеся съ его глазами, смотрятъ сквозь стекло изъ наружнаго корридора. Онъ видитъ ихъ очень хорошо. Ужъ много лѣтъ кровь не приливала такъ обильно и такъ внезапно къ его головѣ, какъ въ ту минуту, когда онъ узнаетъ леди Дэдлокъ.
   Онъ вступаетъ къ себѣ въ комнату, она входитъ туда тоже, затворяетъ за собою обѣ двери. Въ глазахъ ея -- отъ страха или негодованія?-- кипитъ волненіе; но въ станѣ ея и манерахъ замѣтно тоже спокойствіе, которое она сохранила два часа тому назадъ, сидя въ своей комнатѣ.
   Теперь страхъ ли это или негодованіе, онъ не умѣетъ рѣшить.
   И тотъ и другое могли бы заставить ее поблѣднѣть, могли бы привести ее въ такое волненіе.
   -- Леди Дэдлокъ?
   Она сначала не произноситъ ни слова, даже тогда, когда она опустилась уже тихонько въ кресло, поставленное у стола, они смотрятъ другъ на друга какъ два изваянія.
   -- Для чего вы разсказали мою исторію такому большому обществу?
   -- Леди Дэдлокъ, мнѣ было необходимо предупредить васъ, что ваша исторія мнѣ извѣстна.
   -- Давно ли вы узнали ее.
   -- Я угадывалъ ее давно уже. Вполнѣ же узналъ ее очень недавно.
   -- Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ?
   -- Нѣсколько дней.
   Онъ стоитъ передъ нею, опершись одною рукою на спинку стула и заложивъ другую руку за свой старомодный жилетъ и кружевное жабо точь-въ-точь какъ онъ всегда стоялъ передъ миледи послѣ ея замужества. Та же исполненная формальностей вѣжливость, то же притворное уваженіе, которое точно также могло показаться простою лишь недовѣрчивостью. Весь этотъ человѣкъ быль въ настоящую минуту тѣмъ же мрачнымъ, холоднымъ субъектомъ, поставленнымъ на то же самое разстояніе, какъ и при другихъ обстоятельствахъ жизни.
   -- Правда ли то, что вы говорили о бѣдной дѣвушкѣ?
   Онъ слегка наклоняется я подвигаетъ впередъ голову, какъ будто несовершенно понявъ вопросъ.
   -- Вы знаете, о чемъ вы говорили. Правда ли это? Знаютъ ли и ея друзья мою исторію? Обратились ли уже она въ городскую сплетню? Чертятъ ли уже изъ нея пасквили по стѣнамъ и кричать ли о ней на улицахъ?
   Такъ и есть! Гнѣвъ, страхъ и стыдъ. Всѣ три ощущенія въ совокупности. Какимъ могуществомъ одарена эта женщина, чтобы подавлять такія бурныя страсти! Мысли мистера Толкинхорна принимаютъ подобное направленіе, тогда онъ смотритъ на нее, нахмуривъ болѣе обыкновеннаго клочки своихъ сѣдыхъ бровей.
   -- Нѣтъ, леди Дэдлокъ. Пока дѣло это ограничивается догадками, возникшими изъ того, что сэръ Лэйстеръ, можетъ быть безъ намѣренія, повелъ переговоры слишкомъ свысока. Но дѣло можетъ принять офиціальный характеръ, если они узнаютъ то... то, что мы знаемъ.
   -- Такъ значитъ, они еще не знаютъ всего?
   -- Нѣтъ.
   -- Могу ли я спасти бѣдную дѣвушку отъ оскорбленій прежде, нежели они узнаютъ это?
   -- Скажу вамъ по правдѣ, леди Дэдлокъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ:-- что я не могу дать на этотъ счетъ удовлетворительнаго мнѣнія.
   И между тѣмъ онъ думаетъ про себя, слѣдя съ усиленнымъ вниманіемъ за борьбою, которая происходитъ въ ея сердцѣ: "твердость и присутствіе духа этой женщины удивительны!"
   -- Сэръ,-- говоритъ она, употребивъ необыкновенное усиліе, чтобы заставить свои губы перестать дрожать и произносить слова отчетливѣе:-- я намѣрена объясниться подробнѣе. А не оспариваю вашего вывода, основаннаго на предположеніяхъ. Я предвидѣла его, и признала его справедливость, точно также какъ и вы, когда увидѣла здѣсь мистера Ронсвела. Я поняла очень хорошо, что если бы онъ имѣлъ случай узнать мое прошлое, то сталъ бы считать бѣдную дѣвушку опозоренною моимъ непродолжительнымъ и явнымъ покровительствомъ ей, хотя это покровительство собственно не навлекло на нее никакого нареканія. Но я принимаю въ ней, или, лучше сказать, такъ какъ она не принадлежитъ уже къ нашему дому, я принимала въ ней живое участіе. Если вы будете такъ внимательны къ женщинѣ, которая живетъ подъ вашею комнатой, что захотите вспомнить объ этомъ, то она будетъ очень благодарна вамъ за ваше снисхожденіе.
   Мистрръ Толкинхорнъ, слушавшій это съ глубокимъ вниманіемъ, уклоняется отъ убѣжденій леди съ пожатіемь плечъ, выражающимъ его смиреніе, и еще болѣе хмуритъ брови.
   -- Вы приготовили меня къ признанію, я очень благодарна намъ за то. Не требуете ли вы чего отъ меня? Нѣтъ ли у васъ какой претензіи, которую я могла бы удовлетворить, нѣтъ ли какого нибудь порученія, по которому предстоятъ хлопоты и затрудненія, но въ которомъ я могла бы употребить свое вліяніе на мужа, подтверждая достовѣрность и непоколебимость вашихъ доводовъ? Я буду писать, что вамъ угодно, здѣсь же, теперь все, что вы вздумаете мнѣ продиктовать. Я готова на это.
   "И она способна это дѣлать!" -- думаетъ адвокатъ, слѣдя за твердою рукою, которою она беретъ въ это время перо.
   -- Я не намѣренъ затруднять васъ, леди Дэдлокъ. Прошу васъ, успокойтесь.
   -- Я долго дожидалась этого, какъ вамъ извѣстно. Я не желаю беречь себя, не желаю, чтобы и другіе меня щадили. Вы не можете сдѣлать для меня ничего худшаго въ сравненіи съ тѣмъ, что вы уже сдѣлали. Что же еще остается теперь?
   -- Леди Дэдлокъ теперь совершенно нечего дѣлать. Если вы все передали мнѣ, что было нужно, я попрошу у васъ позволенія также сказать нѣсколько словъ.
   Казалось бы, что имъ нечего уже наблюдать теперь другъ за другомъ, но они не могутъ отстать отъ этой привычки, подобно звѣздамъ, которыя наблюдаютъ въ настоящую минуту за ними обоими, мерцая сквозь открытое окно. Тамъ далеко посеребренныя луннымъ свѣтомъ тянутся поля, перемежающіяся лѣсами, и обширный домъ спитъ также спокойно, какъ скромная хижина. Но гдѣ же теперь, въ эту мирную ночь, тотъ могильщикъ и тотъ заступъ, которымъ суждено прибавить послѣднюю важную тайну къ многимъ тайнамъ, облекающимъ существованіе мистера Толкинхорна? Родился ли уже этотъ могильщикъ и выкованъ ли уже этотъ заступъ? Любопытные вопросы для разрѣшенія,-- еще болѣе любопытные, можетъ быть, если не входить въ ихъ разрѣшеніе при бдительныхъ взорахъ звѣздъ, разсѣянныхъ по лѣтнему небу.
   -- О раскаяніи, угрызеніяхъ совѣсти, вообще о какихъ бы то ни было чувствахъ моихъ,-- продолжаетъ леди Дэдлокъ:-- я не скажу ни слова. Если бы я не была нѣма въ этомъ отношеніи, вы все-таки остались бы глухи. Не будемъ затрогивать этотъ предметъ; онъ не созданъ для вашихъ ушей.
   Онъ выказываетъ намѣреніе возражать ей, но она останавливаетъ его рѣзкимъ движеніемъ руки.
   -- Я пришла переговоритъ съ вами о другихъ, совершенно несродныхъ этимъ, вещахъ. Брилліанты мои лежатъ въ моемъ туалетѣ на обыкновенныхъ мѣстахъ. Ихъ можно легко найти тамъ. Точно также и мои платья. Однимъ словомъ все, что у меня есть цѣннаго, остается въ прежнемъ порядкѣ. Небольшая сумма чистыхъ денегъ, которая теперь при мнѣ, не составитъ большого разсчета. Я не могла надѣть своего платья, чтобы не навлечь на себя подозрѣнія. Я отправилась сюда съ тѣмъ, чтобы потомъ исчезнуть на вѣки. Постарайтесь разгласить это. Другого порученіи я не возлагаю на васъ.
   -- Извините меня, леди Дэдлокъ,-- говоритъ мистеръ Телкинхорнъ, сохраняя прежнее спокойствіе.-- Я не увѣренъ, что вполнѣ понялъ васъ. Вы ушли?
   -- Чтобы быть потерянною для здѣшнихъ мѣстъ. Я оставляю Чесни-Воулдъ нынѣшнею ночью. Я отправляюсь теперь же.
   Мистеръ Толкинхорнъ качаетъ головою. Она встаетъ; но не снимая руки со спинки стула и не освобождая другой руки изъ-за старомоднаго жилета и жабо, онъ качаетъ только головою
   -- Какъ? Вы думаете, что я не пойду?
   -- Нѣтъ, леди Дэдлокъ,-- отвѣчаетъ онъ очень хладнокровно.
   -- Знаете ли вы, какую пользу можетъ принести мой побѣгъ? Развѣ вы забыли безчестіе и позоръ, который лежитъ на этомъ домѣ? Развѣ вы не знаете, гдѣ жертва этого позора, и кто эта жертва?
   -- Нѣтъ, леди Дэдлокъ, не забылъ и знаю, очень хорошо знаю.
   Не удостоивая своего собесѣдника дальнѣйшихъ объясненій, она идетъ къ двери и берется уже за ручку замка, когда адвокатъ говоритъ ей, не пошевеливъ ни рукою, ни ногою и даже вовсе не возвысивъ голоса:
   -- Леди Дэдлокъ, будьте такъ добры, остановитесь и выслушайте меня, или прежде, чѣмъ вы успѣете выйти на лѣстницу, я велю ударить въ набатъ и подниму весь домъ на ноги. Тогда я долженъ буду уже говорить все, при гостяхъ, слугахъ и всѣхъ, кто только есть въ домѣ.
   Онъ убѣждаетъ ее. Она смущается, трепещетъ и подноситъ дрожащую руку къ головѣ. Все это сами по себѣ не очень важныя обстоятельства; но когда такой изощренный глазъ, какъ у мистера Толинихорна, видитъ хотя минутную нерѣшительность въ подобномъ дѣлѣ, онъ вполнѣ постигаетъ значеніе этой нерѣшительности.
   Онъ снова повторяетъ наскоро: "Будьте такъ добры, выслушайте мени, леди Дэдлокъ", и указываетъ на кресло, съ котораго она встала. Она медлитъ; но онъ опять приглашаетъ ее, и она садится.
   -- Отношенія, существующія между нами, не могутъ назваться привлекательными; но такъ какъ эти отношенія созданы не мною, то я и не буду оправдываться въ томъ. Положеніе, которое я занимаю при сэрѣ Лэйстерѣ, такъ хорошо извѣстно вамъ, что я не могу себѣ представить, чтобы вы не видѣли во мнѣ лицо, которому всего естественнѣе можно было сдѣлать это открытіе.
   -- Сэръ,-- отвѣчаетъ она, не поднимая глазъ, которые постоянно устремлены ею въ землю:-- лучше бы было, если бы я ушла. Вы бы лучше сдѣлали, если бы не стали удерживать меня. Кромѣ этого мнѣ нечего сказать вамъ.
   -- Извините меня, леди Дэдлокъ, если я еще присовокуплю нѣсколько словъ.
   -- Я бы желала выслушать ихъ тамъ, у окна, Я не могу дышать здѣсь.
   Его испытующій взглядъ, слѣдя за нею, пока она идетъ, выражаетъ минутное опасеніе, чтобы она не вздумала выпрыгнуть въ окно и броситься черезъ перила на нижнюю террасу съ цѣлью лишить себя жизни; но послѣ мгновеннаго наблюденія надъ ея лицомъ, пока она стоитъ передъ окномъ, смотря на звѣзды -- не на тѣ звѣзды, которыя мерцаютъ вверху, а на тѣ, которыя блещутъ на самомъ горизонтѣ -- онъ тотчасъ успокаивается. Оглядѣвъ ее со всѣхъ сторонъ онъ становится нѣсколько позади ея.
   -- Леди Дэдлокъ, я еще не успѣлъ до сихъ поръ прійти къ удовлетворительному результату въ дѣлѣ, которое теперь занимаетъ меня. Я еще не сознаю вполнѣ, что должно дѣлать и какъ именно поступать теперь. Между тѣмъ я считаю долгомъ просить васъ сохранять вашу тайну, какъ вы сохраняли ее прежде, и не удивляться, что я тоже буду молчать о ней,
   Онъ останавливается, но она ничего не отвѣчаетъ.
   -- Извините меня, леди Дэдлокъ. Это очень важное обстоятельство. Вы удостаиваете еще меня вашимъ вниманіемъ?
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Благодарю васъ. Я долженъ былъ увѣриться въ этомъ, видѣвъ доказательство твердости вашего характера. Я могъ бы и не дѣлать подобнаго вопроса, но у меня въ обычаѣ извѣдывать ту позицію, на которой я стою, и слѣдить за каждымъ шагомъ, который я дѣлаю. Единственное лицо, котораго интересъ требуетъ особеннаго соображенія въ этомъ несчастномъ дѣлѣ, есть сэръ Лэйстеръ.
   -- Въ такомъ случаѣ для чего же,-- спрашиваетъ она тихимъ голосомъ и не отрывая грустнаго взора отъ отдаленныхъ, едва видимыхъ звѣздъ:-- для чего вы удерживаете меня въ этомъ домѣ?
   -- Потому что интересы вашего мужа требуютъ особаго соображенія. Леди Дэдлокъ, ни разу еще не приходилось мнѣ говорить вамъ, что сэръ Лэйстеръ очень гордый человѣкъ, что его довѣренность къ вамъ безпредѣльна, что паденіе этого мѣсяца съ высоты неба не удивило бы его такъ, какъ ваше паденіе съ высоты того положенія, которое вы занимаете, будучи его женою.
   Она дышетъ тяжело и прерывисто, но стоитъ съ тѣмъ же уклончивымъ видомъ, который она всегда сохраняла посреди большого общества.
   -- Я объявляю вамъ, леди Дэдлокъ, что со всѣми тѣми немногими данными, которыя есть у меня объ этомъ дѣлѣ, я также скоро могъ бы надѣяться вытащить съ корнемъ собственной моей силой, собственными моими руками самое старое дерево въ этомъ имѣньи, какъ и поколебать ваше вліяніе на сэра Лэйстера и безграничную увѣренность въ васъ и довѣріе къ вамъ самого сэра Лэйстера. Но даже и при теперешнихъ обстоятельствахъ я еще колеблюсь -- не потому, чтобы онъ могъ сомнѣваться (что даже и для него невозможно), но потому, что его ничто не въ состояніи приготовить къ удару.
   -- Ни даже мой побѣгъ?-- спросила она.-- Подумайте объ этомъ еще разъ.
   -- Вашъ побѣгъ, леди Дэдлокъ, распространилъ бы всю истину, увеличенную во сто разъ, далеко и далеко. Тогда бы невозможно было сохранить честь фамиліи даже на одинъ день. Нѣтъ, о побѣгѣ не должно и думать.
   Въ этомъ отвѣтѣ замѣтна спокойная рѣшимость, не допускающая возраженій.
   -- Когда я говорю о сэрѣ Лэйстерѣ исключительно, я подразумѣваю тутъ его честь и честь его фамиліи, что одно и то же. Сэръ Лэйстеръ и баронетство, сэръ Лэйстеръ и Чесни-Воулдъ, сэръ Лэйстеръ и его предки и его родословная... (мистеръ Толкинхорнъ становится при этомъ необыкновенно сухъ) мнѣ ненужно говорить вамъ, леди Дэдлокъ, между собою они нераздѣльны, они составляютъ одно.
   -- Продолжайте!
   -- Поэтому,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, систематически излагая свое дѣло:-- мнѣ предстоитъ о многомъ подумать. Это непремѣнно должно скрыть, если только можно. Но не знаю, до какой степени это возможно, принимая въ соображеніе то обстоятельство, что если сэръ Лэйстеръ сойдетъ съ ума или сляжетъ въ постель. Еслибъ я нан ъ послать?
   -- Будьте такъ добры, мистеръ Телькингорнъ, позвоните. Благодарствуйте. Попросите пожаловать сюда... говоритъ сэръ Лейстеръ появившемуся Меркурію, не сразу вспоминая, какъ прозывается этотъ промышленникъ,-- пожаловать сюда этого желѣзнаго мастера.
   Меркурій отправляется за названнымъ джентльменомъ и вводитъ его въ библіотеку. Сэръ Лейстеръ милостиво привѣтствуетъ желѣзнаго гостя.
   -- Надѣюсь, что вы здоровы, мистеръ Роунсвель, прошу садиться.-- Мой повѣренный, мистеръ Телькингорнъ.-- Миледи пожелала говорить съ вами, мистеръ Роунсвель... сэръ Лейстеръ величественнымъ мановеніемъ руки передаетъ гостя миледи.
   -- Съ величайшимъ вниманіемъ выслушаю все, что лэдіі Дэдлокъ будетъ угодно сообщить мнѣ, отвѣчаетъ желѣзный мастеръ.
   Обернувшись къ ней, онъ находитъ, что теперь она производитъ менѣе благопріятное впечатлѣніе, чѣмъ въ первый разъ: она окружена леденящей атмосферой неприступной надменности и ничто въ ея манерахъ не вызываетъ на откровенность, какъ было въ прошлое свиданіе.
   -- Позвольте спросить васъ, сэръ, былъ ли у васъ съ вашимъ сыномъ разговоръ о его... капризѣ? спрашиваетъ леди Дэдлокъ самымъ небрежнымъ тономъ, не считая нужнымъ подарить гостя взглядомъ.
   -- Если память мнѣ не измѣняетъ, леди Дэдлокъ, то въ тотъ разъ, когда я имѣлъ удовольствіе васъ видѣть, я говорилъ, что серьезно посовѣтую сыну побороть... этотъ капризъ. (Повторяя слово "капризъ", мистеръ Роунсвель дѣлаетъ на немъ выразительное удареніе).
   -- Вы такъ и сдѣлали?
   -- Само собою разумѣется.
   Сэръ Лейстеръ скрѣпляетъ отвѣтъ мистера Роунсвеля одобрительнымъ кивкомъ, -- похвально: разъ желѣзный мастеръ сказалъ, что сдѣлаетъ, онъ былъ обязанъ сдѣлать. Въ этомъ отношеніи, какъ оказывается, нѣтъ разницы между простымъ и драгоцѣннымъ металлами. Весьма похвально.
   -- Что же, послѣдовалъ онъ вашему совѣту?
   -- По истинѣ, не могу вамъ дать точнаго отвѣта, леди Дэдлокъ. Боюсь, даже почти увѣренъ, что нѣтъ. Люди нашего круга часто такъ упорно привязываются къ своимъ капризамъ, что имъ бываетъ не такъ-то легко отъ нихъ отдѣлаться. Мнѣ кажется, настойчивость -- свойство нашего сословія.
   Сэръ Лейстеръ подозрѣваетъ, не кроется ли въ этой настойчивости зловѣщій Уатъ Тайлорскій смыслъ, и гнѣвается втихомолку.
   Мистеръ Роунсвель держится вполнѣ прилично и учтиво, но,-- насколько позволяютъ эти границы,-- очевидно согласуетъ свой тонъ съ пріемомъ, оказаннымъ ему въ этотъ разъ.
   -- Я освѣдомляюсь потому, что много думала объ этомъ вопросѣ, и онъ мнѣ ужасно наскучилъ.
   -- Мнѣ очень жаль, могу васъ увѣрить.
   -- При томъ же я вполнѣ согласна съ тѣмъ, что было высказано сэромъ Лейстеромъ. (Баронетъ польщенъ). И такъ, если вы не можете поручиться, что капризъ вашего сына прошелъ, то для дѣвушки будетъ лучше разстаться со мной.
   -- Никоимъ образомъ не могу поручиться, леди Дэдлокъ.
   -- Въ такомъ случаѣ лучше ей уѣхать.
   -- Извините, миледи, почтительно прерываетъ ее баронетъ,-- не будетъ ли это незаслуженнымъ оскорбленіемъ для молодой особы? Передъ нами молодая особа, (величественный жесть правой руки сопровождаетъ изложеніе дѣла; сэръ Лейстеръ преподноситъ его слушателямъ на ладони, какъ на блюдѣ) -- передъ нами молодая особа, которая имѣла счастье привлечь на себя вниманіе и благосклонность высокопоставленной леди; молодая особа живетъ подъ высокимъ покровительствомъ, окруженная разнообразными преимуществами своего положенія, безспорно огромными, -- безспорно огромными, сэръ,-- для молодой особы ея круга. Является вопросъ: должна ли молодая особа лишиться этихъ неисчислимыхъ преимуществъ и этого счастія (заключая свою фразу, сэръ Лейстеръ въ видѣ извиненія отвѣшиваетъ горнозаводчику полный достоинстива поклонъ) только потому, что удостоилась вниманія сына мистера Роунсвеля. Заслужила ли она это наказаніе? Справедливо ли такое рѣшеніе? Этимъ ли мы рѣшили на предыдущемъ совѣщаніи?
   -- Виноватъ, не позволите ли мнѣ высказаться, сэръ Лейстеръ? прерываетъ отецъ сына мистера Роунсвеля.-- Я полагаю, что можно сократить нашу бесѣду, если мы согласимся не принимать въ соображеніе преимуществъ здѣшняго положенія молодой особы. Если вы,-- на что я, впрочемъ, не въ нравѣ разсчитывать,-- не забыли одно ничтожное обстоятельство, то потрудитесь припомнить, что моей первоначальной мыслью было не оставлять се здѣсь.
   Не принимать въ соображеніе преимущества состоять подъ покровительствомъ Дэдлоковъ! О! Сэръ Лейстеръ не можетъ не вѣрить своимъ ушамъ, которые перешли къ нему отъ длиннаго ряда предковъ, иначе имъ ни за что не повѣрилъ бы, что они точно передали слова желѣзнаго мастера.
   Но прежде чѣмъ баронетъ успѣлъ прійти въ себя отъ изумленія, миледи замѣчаетъ съ величайшей холодностью:
   -- Совершенно безполезно входить въ эти подробности. Дѣвушка очень добра, я противъ ноя ничего не имѣю, но она остается на столько нечувствительной къ многочисленнымъ выгодамъ своего положенія, что нисколько ихъ не цѣнить, и даже влюбилась,-- по крайней мѣрѣ вообразила, что влюбилась.
   Сэръ Лейстеръ проситъ позволенія замѣтить, что это совершенно мѣняетъ дѣло; къ тому же онъ твердо убѣжденъ, что миледи въ своихъ рѣшеніяхъ руководствуется наилучшими основаніями и мотивами, и потому вполнѣ согласенъ съ высказаннымъ ею мнѣніемъ; молодой особѣ лучше удалиться.
   -- Какъ справедливо замѣтилъ сэръ Лейстеръ въ наше послѣднее свиданіе, когда мы, кажется, вполнѣ исчерпали эту тему, мы не намѣрены входить съ вами въ какія бы ты ни было сдѣлки. И теперь я просто говорю, что при настоящихъ условіяхъ дѣвушка здѣсь не у мѣста и лучше ей уѣхать; я ей объ этомъ уже заявила. Отослать ли ее назадъ въ деревню, или вы возьмете се,-- что вы предполагаете?
   -- Могу я говорить откровенно, леди Дэдлокъ?
   -- Сдѣлайте одолженіе.
   -- Я предпочелъ бы поскорѣе облегчить васъ отъ непріятной обузы и теперь же удалить молодую дѣвушку отъ занимаемаго ею положенія.
   -- Сказать откровенно, я и сама того же мнѣнія, говоритъ миледи тѣмъ же умышленно беззаботнымъ тономъ.-- Должна ли я понять изъ вашихъ словъ, что вы берете ее съ собою?
   Желѣзный мастеръ отвѣшиваетъ безстрастный поклонъ.
   -- Сэръ Лейстеръ, пожалуйста позвоните.
   Мистеръ Телькингорнъ идетъ отъ окна къ колокольчику и звонитъ.
   -- Забыла о васъ, благодарю.
   Мистеръ Телькингорнъ съ обычнымъ поклономъ спокойно возвращается на мѣсто; появляется Меркурій, получаетъ соотвѣтствующія инструкціи, выскальзываетъ изъ комнаты, приводитъ Розу и исчезаетъ.
   Роза плакала и теперь еще очень печальна. Когда она входитъ, горнозаводчикъ встаетъ со стула, беретъ се за руку и остается съ нею у двери, собираясь откланяться.
   -- Вы видите, о васъ позаботились, говоритъ дѣвушкѣ миледи съ прежнимъ скучающимъ видомъ,-- вы уѣдете отсюда подъ надежнымъ покровительствомъ. Я не забыла упомянуть о томъ, что вы дѣвушка добрая; плакать вамъ не о чемъ.
   -- Кажется, она плачетъ оттого, что уѣзжаетъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и, заложивъ руки за сипну, выступаетъ немного впередъ.
   -- Видите ли, она не получила хорошаго воспитанія, быстро отвѣчаетъ мистеръ Роунсвель, точно радуясь тому, что стряпчій далъ ему случай высказаться,-- она неопытная дѣвочка и не умѣетъ скрывать своихъ чувствъ. Еслибъ она осталась здѣсь, сэръ, она, безъ сомнѣнія, во многомъ бы усовершенствовалась.
   -- Безъ сомнѣнія, серьезно отвѣчавъ мистеръ Телькингорнъ.
   Роза рыдая говоритъ, что плачетъ оттого, что разстается съ миледи, что она была очень счастлива въ Чизни-Вудѣ, у миледи, и безконечно благодарна ей за все.
   -- Полно, глупенькая! останавливаетъ ее шепотомъ, по нисколько не сердись мистеръ Роунсвель,-- о чемъ вамъ горевать. если вы любите Уатта!
   Миледи равнодушно говоритъ:
   -- Довольно, дитя, довольно. Вы добрая дѣвушка. Прощайте.
   Сэръ Лейстеръ сохраняетъ величественный нейтралитетъ и молчитъ, погрузившись въ святилище своего синяго фрака.
   Мистеръ Телькингорнъ стоитъ у окна, выходящаго на улицу, усѣянную теперь огоньками лампъ; его фигура рисуется въ неясныхъ очертаніяхъ, и миледи кажется, будто эта фигура какъ-то выросла и стала еще чернѣе, чѣмъ прежде.
   -- Сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ, говорить горнозаводчикъ послѣ нѣкотораго молчанія.-- Прежде чѣмъ проститься, я долженъ принести извиненіе въ томъ, что, хотя и не по собственному почину, обезпокоилъ васъ вторично этимъ наскучившимъ вамъ предметомъ. Теперь, могу васъ увѣрять, я хорошо понялъ, какъ должна была вамъ наскучить такая ничтожная. мелочь леди Дэдлокъ. Если у меня остаются какія-нибудь сомнѣнія и недовольство собой, такъ только въ томъ, зачѣмъ я гь самаго начала, не подымая шума изъ пустяковъ, не постарался увезти отсюда мою молоденькую пріятельницу. Но мнѣ казалось, конечно я преувеличивалъ важность этого ничтожнаго вопроса, мнѣ казалось, что я окажу вамъ болѣе почтенія и поступлю честнѣе, объяснивъ вамъ положеніе вещей, освѣдомившись о вашихъ желаніяхъ и сообразуясь съ вашими удобствами. Надѣюсь, вы извините мое малое знакомство съ обычаями большого свѣта.
   Эти слова вызываютъ сэра Лейстера изъ его святилища.
   -- Мистеръ Роунсвель, не извиняйтесь; я полагаю, что ни той, ни другой сторонѣ нѣтъ надобности въ оправданіяхъ.
   -- Весьма радъ это слышать, сэръ Лейстеръ. Если позволите, я повторю на прощанье то, что сказалъ въ прошлый разъ по поводу долговременныхъ сношеній моей матери съ вашимъ семействомъ; я тогда сказалъ, что такія сношенія доказываютъ достоинства обѣихъ сторонъ, а теперь могу сказать іо же по поводу этой дѣвочки, обнаружившей при разставаніи столько безкорыстной преданности къ миледи. Полагаю, что моя мать воспитала въ ней эти чувства, но разумѣется и леди Дэдлокъ содѣйствовала ихъ развитію тѣмъ глубокимъ участіемъ и снисходительнымъ вниманіемъ, съ какими, надо полагать, относилась къ молодой дѣвушкѣ.
   Можетъ быть эти слова слѣдуетъ понимать въ ироническомъ смыслѣ, но они гораздо ближе къ правдѣ, чѣмъ думаетъ мистеръ Роунсвель; впрочемъ, хоть онъ и обращается въ ту сторону темной комнаты, гдѣ сидитъ миледи, но тонъ его, какъ всегда, простъ и прямодушенъ.
   Сэръ Лейстеръ встаетъ и кланяется, мистеръ Телькингорнъ опять звонить, опять влетаетъ Меркурій, и мистеръ Роунсвель съ Ризой ославляютъ домъ.
   Вносятся свѣчи. Мистеръ Телькингорнъ по прежнему стоитъ у окна, заложивъ руки за сипну; миледи сидитъ на прежнемъ мѣстѣ передъ этой мрачной фигурой, которая заслоняетъ отъ нея не только ясный день, но и темную ночь. Миледи очень блѣдна, когда она встаетъ съ мѣста, чтобъ удалиться къ себѣ; мистеръ Телькингорнъ думаетъ: "Какова! Самообладаніе изумительное! Выдержала роль до конца!"
   Но и самъ онъ выдержалъ роль, свою вѣчную роль безучастнаго зрителя, и теперь, когда онъ распахиваетъ двери передъ этой женщиной, сти паръ глазъ, въ сто разъ болѣе проницательныхъ, чѣмъ глаза сэра Лейстера, не нашли бы въ исполненіи этой роли ни малѣйшаго изъяна.
   Леди Дэдлокъ обѣдаетъ сегодня одна и у себя въ комнатѣ: сэръ Лейстеръ долженъ былъ отправиться на выручку Дудлистовъ для пораженія крамольниковъ Кудлистовъ. За обѣдомъ леди Дэдлокъ, смертельно блѣдная и своимъ видомъ вполнѣ оправдывающая слова, сказанныя о ней разслабленнымъ кузеномъ, освѣдомляется, уѣхалъ ли сэръ Лейстеръ?-- Да.-- А мистеръ Телькингорнъ?-- Нѣтъ.-- Что онъ дѣлаетъ?-- Меркуріи полагаетъ, что онъ занять писаньемъ писемъ въ библіотекѣ; миледи желаетъ его видѣть?-- Нѣтъ.
   Но мистеръ Телькингорнъ желаетъ видѣть миледи. Онъ свидѣтельствуетъ ей свое почтеніе черезъ Меркурія и спрашиваетъ не угодно ли ей будетъ принять его послѣ обѣда,-- ему надо сказать ей нѣсколько словъ. Миледи желаетъ принять его сейчасъ. Онъ приходитъ, и хотя приходить съ ея позволенія, но разсыпается въ извиненіяхъ, что помѣшалъ ей обѣдать. Когда они остаются одни, миледи жестомъ останавливаетъ эти изліянія, которыя звучатъ для нея насмѣшкой, и спрашиваетъ, что ему нужно.
   -- Вотъ, что леди Дэдлокъ, говоритъ стряпчій, садясь и медленно потирая свои угловатыя ноги: -- меня изумляетъ избранный вами образъ дѣйствій.
   -- Неужели?
   -- Да-съ, весьма и весьма изумляетъ. Я не былъ къ нему подготовленъ и считаю его нарушеніемъ нашего договора и вашего обѣщанія. Это ставитъ насъ въ новое положеніе, леди Дэдлокъ. Я вынужденъ сказать, что весьма не одобряю вашего образа дѣйствій.
   Онъ перестаетъ тереть ноги и, упершись руками въ колѣни, выжидательно смотритъ на нее. Онъ по обыкновенію хладнокровенъ, ничто въ немъ не измѣнилось, но онъ держитъ себя какъ-то свободнѣе -- это новость, и хотя трудно опредѣлить, въ чемъ именно разница, но это не ускользаетъ отъ вниманія миледи.
   -- Я не вполнѣ васъ понимаю.
   -- О, вы понимаете! Я увѣренъ, что вы понимаете. Не притворяйтесь и не увертывайтесь, леди Дэдлокъ; вы любите эту дѣвушку.
   -- Что жъ изъ этого, сэръ?
   -- Вы знаете -- и я знаю,-- что вы отослали ее вовсе но по тѣмъ причинамъ,-- на которыя указали, но затѣмъ, чтобъ по возможности удалить ее,-- извините за напоминаніе -- этого требуетъ дѣло, отъ огласки и позора, который вамъ угрожаетъ.
   -- Что жъ изъ этого, сэръ?
   -- Ну-съ, я протестую, леди Дэдлокъ, отвѣчаетъ юристъ, перебросивъ ногу на ногу и поглаживая колѣно,-- я считаю этотъ поступокъ опаснымъ; въ немъ не было никакой необходимости; онъ вызоветъ въ домѣ догадки, недоумѣнія, толки и такъ далѣе. Кромѣ того онъ нарушаетъ нашъ договоръ: вы должны были остаться такою же, какою были прежде, а между тѣмъ, согласитесь, и вамъ, и мнѣ вполнѣ ясно, что сегодня вечеромъ вы были далеко не тою, какъ обыкновенно. Да-съ, клянусь моей душой, это ясно, какъ Божій день.
   -- Знаю, что моя тайна... начинаетъ она.
   Но мистеръ Телькингорнъ ее прерываетъ:
   -- Леди Дэдлокъ, обсуждаемый вопросъ относится къ дѣловой области, а въ дѣлахъ слѣдуетъ выражаться какъ можно точнѣе; позвольте мнѣ замѣтить, что вы ошибаетесь,-- это ужъ не ваша тайна, это тайна моя, тайна, которая хранится ради сэра Лейстера и фамиліи. Еслибъ это была ваша тайна, леди Дэдлокъ, мы не вели бы теперь этого разговора.
   -- Совершенная правда. Зная, что тайна извѣстна, и вспомнивъ то, что вы говорили, разсказывая мою исторію моимъ гостямъ, я сдѣлала все, что было въ моей власти, чтобы удалить невинную дѣвушку отъ угрожающаго мнѣ позора, который могъ бы отразиться и на ней. Я дѣйствовала согласно заранѣе принятому рѣшенію; ничто въ свѣтѣ не могло бы поколебать моего рѣшенія или повліять на меня.
   Миледи говоритъ вполнѣ обдуманно, голосъ ея звучитъ вполнѣ внятно, наружно она такъ же безстрастна, какъ и онъ. Что касается мистера Телькингорна, то онъ обсуждаетъ трактуемый вопросъ съ такой методичностью, какъ будто передъ нимъ не живая женщина, а неодушевленный предметъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? И такъ, видите, леди Дэдлокъ, вамъ нельзя довѣряться; вы огласили дѣло, -- таково буквальное значеніе вашего поступка,-- поэтому вамъ нельзя довѣряться.
   -- Можетъ быть вы потрудитесь припомнить, что во время нашего ночного разговора въ Чизни-Вудѣ я выразила нѣкоторое безпокойство относительно этого пункта?
   -- Да, холодно отвѣчаетъ мистеръ Телькингорнъ, подымаясь съ мѣста и становясь у камина.-- Да, леди Дэдлокъ, я помню, вы дѣйствительно упоминали объ этой молодой дѣвушкѣ, но это было до заключенія нашего договора, а по смыслу и по буквѣ этого договора не допускаются какія бы то ни было дѣйствія съ вашей стороны, связанныя со сдѣланнымъ мною открытіемъ. Тутъ не можетъ быть никакихъ другихъ толкованій. Что касается того, чтобъ избавить эту дѣвушку отъ грозящаго позора, то развѣ это можетъ имѣть какое нибудь значеніе? Пощадить ее! Тутъ задѣта честь фамиліи, леди Дэдлокъ, тутъ надо прямо идти къ цѣли, не оглядываясь по сторонамъ, не обращая вниманія на то, что попадется на пути, ничего не щадя, попирая все подъ ногами!
   Она смотрѣла на столъ, но теперь подымаетъ глаза и взглядываетъ на него; на ея лицѣ выраженіе непреклонной рѣшимости, зубы крѣпко прикусили нижнюю губу.
   "Эта женщина поняла меня", думаетъ мистеръ Телькингорнъ, когда она снова опускаетъ глаза: "ее не пощадятъ, зачѣмъ же ей щадить другихъ?"
   Нѣсколько времени они сидятъ молча. Леди Дэдлокъ не дотрогивалась до кушаньевъ, но нѣсколько разъ твердою рукою наливала себѣ воды. Вставъ изъ за стола, она садится въ длинное кресло и откидывается на спинку, чтобъ скрыть лицо. Ничто въ ней не обнаруживаетъ слабости и не вызываетъ состраданія; она задумчива, мрачна, сосредоточена.
   "Эта женщина стоитъ изученія", думаетъ мистеръ Телькингорнъ, стоя у камина и опять заслоняя ей свѣтъ своей темной фигурой. И онъ изучаетъ ее молча и не спѣша; она, должно быть, тоже изучаетъ что-то не спѣша и, повидимому, вовсе не намѣрена прервать молчаніе, хотя бы мистеръ Телькингорнъ простоялъ здѣсь до полночи. Онъ вынужденъ заговорить первый.
   -- Осталось самое непріятное, леди Дэдлокъ, но что дѣлать: наше свиданіе дѣловое, а дѣло дѣломъ. Нашъ договоръ нарушенъ; женщина съ вашимъ умомъ и характеромъ должна быть готова теперь ко всему. И такъ, я объявляю нашу сдѣлку уничтоженной и отнынѣ стану дѣйствовать по собственному усмотрѣнію.
   -- Я къ этому давно готова.
   Мистеръ Телькингорнъ склоняетъ голову.
   -- Не стану васъ больше утруждать, лэди Дэдлокъ.
   Онъ хочетъ уйти, но миледи останавливаетъ его съ вопросомъ.
   -- Должна-ли я понять это какъ предупрежденіе съ вашей стороны? Я желаю это выяснить.
   -- Это не то предупрежденіе, которое имѣлось въ виду прежде, ибо то предполагало бы существованіе договора въ полной силѣ. Но, по существу дѣла, это одно и то же; разница только въ пониманіи спеціалиста.
   -- Я не получу отъ васъ вторичнаго предупрежденія?
   -- Совершенно вѣрно, не получите.
   -- Вы намѣрены открыть глаза сэру Лейстеру сегодня?
   -- Вопросъ слишкомъ прямой, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, улыбаясь и покачавъ головой.-- Нѣтъ, не сегодня.
   -- Завтра?
   -- По зрѣломъ размышленіи, я считаю за лучшее воздержаться отъ отвѣта на вашъ вопросъ, леди Дэдлокъ. Если бы я сказалъ вамъ, что самъ еще не знаю -- когда, вы бы мнѣ не повѣрили, и такой отвѣтъ былъ бы безцѣленъ. Быть можетъ завтра, быть можетъ нѣтъ; болѣе я ничего не скажу: вы приготовлены и я не стану возбуждать ожиданій, которыхъ факты могутъ и не оправдать. Желаю вамъ добраго вечера.
   Повернувъ къ нему свое блѣдное лицо, она протягиваетъ руку и опять останавливаетъ его, когда онъ подходитъ къ дверямъ.
   -- Вы еще остаетесь? Говорятъ, вы писали въ библіотекѣ; вы идете теперь туда?
   -- Я зайду туда только за шляпой, я ухожу домой.
   Она прощается съ нимъ какимъ-то страннымъ, почти неуловимымъ поклономъ одними глазами, и онъ уходитъ.
   Выйдя изъ комнаты, мистеръ Телькингорнъ смотритъ на свои часы; ему кажется что они идутъ невѣрно. Надъ лѣстницей висятъ рѣдкіе великолѣпные часы, которые славятся своей необыкновенной точностью. Ну, что вы скажите? спрашиваетъ ихъ мистеръ Телькингорнъ. Что-то вы скажете?
   Что если часы скажутъ ему: "Не ходи домой"! Отнынѣ они прославятся на вѣки, если скажутъ этому человѣку, -- только ему одному изъ всѣхъ людей, которые останавливались передъ ними за все время ихъ существованія: "Не ходи домой"! Но часы внятно и звонко бьютъ три четверти восьмого и снова принимаются тикать.
   А, да вы хуже, чѣмъ я о васъ думалъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ часамъ.-- Двѣ минуты впередъ! Вы хотите заставить меня поторопиться жить.
   Что если бы часы воздали ему добромъ за зло и протикали въ отвѣтъ: "Не ходи домой"!
   Онъ выходитъ на улицу и идетъ въ тѣни высокихъ чертоговъ. Много тайнъ, денежныхъ затрудненій и разныхъ дѣлъ щекотливаго свойства, имѣющихъ отношеніе къ этимъ домамъ, скрыто подъ старымъ жилетомъ изъ чернаго атласа; самые кирпичи и известка этихъ домовъ, кажется, не имѣютъ тайнъ отъ этого человѣка; высокія трубы телеграфируютъ ему фамильные секреты, и однако на протяженіи цѣлой мили ни одинъ голосъ не шепнетъ ему: "Не ходи домой"!
   Когда, миновавъ районъ фешенебельныхъ улицъ, онъ попадетъ въ городскую сутолоку и среди грохота экипажей, гула голосовъ, топота ногъ идетъ мимо освѣщенныхъ магазиновъ, обдуваемый западнымъ вѣтромъ, тѣснимый толпою, идетъ, влекомый къ цѣли безжалостной судьбой, изъ всего, что онъ встрѣчаетъ на пути, ничто не говоритъ ему: "Не ходи домой"!
   Онъ входитъ въ свой мрачный кабинетъ, зажигаетъ свѣчи, оглядываетъ комнату и видитъ римлянина съ протянутой рукой; но развѣ есть сегодня что нибудь новое въ этой протянутой рукѣ, въ порхающихъ вокругъ рѣзвыхъ группахъ? И онъ не получаетъ послѣдняго предостереженія: "Уходи отсюда"!
   Сегодня ночь лунная, по луна на ущербѣ и теперь только подымается надъ великимъ лондонскимъ столпотвореніемъ; звѣзды сіяютъ такъ же, какъ сіяли надъ свинцовой крышей башни Чизни-Вуда. На нихъ глядитъ "эта женщина", какъ привыкъ въ послѣднее время называть ее мистеръ Телькингорнъ. Ея душа скорбитъ и волнуется, она не находитъ себѣ покоя; высокія комнаты кажутся ей тѣсными и душными, она не можетъ ихъ больше выносить,-- она задыхается и рѣшаетъ пойти погулять въ сосѣдній съ домомъ садъ.
   Такъ какъ миледи причудлива и своенравна во всѣхъ своихъ поступкахъ, то все, что она ни дѣлаетъ, не возбуждаетъ большого изумленія въ окружающихъ. Закутавшись въ широкую мантилью, она выходитъ изъ дома. Меркурій съ ключомъ сопровождаетъ ее; отомкнувъ калитку сада, онъ, по приказанію миледи, вручаетъ ей ключъ и удаляется. Миледи погуляетъ, чтобъ облегчить головную боль, быть можетъ часъ, быть можетъ дольше, конвоировать ее не нужно. Калитка повертывается на пружинахъ и захлопывается. Миледи исчезаетъ въ густой тѣни деревьевъ.
   Чудная ночь, яркая луна, множество звѣздъ на небѣ. Мистеръ Телькингорнъ направляется въ погребъ; раскрывъ и запоровъ за собою громозвучныя двери, онъ переходитъ черезъ дворъ,-- маленькій дворъ, напоминающій тюрьму, и случайно взглянувъ на небо, думаетъ: "какая чудная ночь, какая яркая луна, какое множество звѣздъ. И какъ тиха эта ночь"!
   Да, очень тиха. Кажется, что луна, сіяющая тамъ въ вышинѣ, проливаетъ тишину и спокойствіе всюду даже туда, гдѣ жизнь кипитъ горячимъ ключомъ. Ночь тиха не только на пыльныхъ проселочныхъ дорогахъ и на вершинахъ холмовъ откуда стелется на далекое пространство деревенскій пейзажъ, мирно уснувшій въ рамкѣ деревьевъ и покрытый сѣдоватымъ налетомъ тумана.
   Ночь тиха не только въ садахъ и паркахъ, на росистыхъ, яркозеленыхъ поемныхъ лугахъ и на рѣкѣ, что блеститъ, взвиваясь между веселыми островками, шумливыми запрудами и чуткими камышами; тишина стоитъ и тамъ, гдѣ рѣка пробирается среди тѣсно сжавшихся въ кучу домовъ, гдѣ въ ней отражаются мосты, гдѣ отъ длинныхъ набережныхъ и массы судовъ она кажется черной и страшной; тишина и тамъ, гдѣ рѣка поворачиваетъ отъ этихъ безобразныхъ громадъ къ болотамъ съ ихъ угрюмыми маяками, напоминающими скелеты, и тамъ, гдѣ она разливается въ глубокихъ и высокихъ берегахъ, покрытыхъ нивами, вѣтряными мельницами и колокольнями, и вливаетъ свои воды въ вѣчно волнующееся море.
   Ночь тиха не только надъ морской пучиной и на берегу, откуда сторожъ маяка слѣдитъ за кораблемъ, который, распустивъ крылья, несется по свѣтлой полосѣ, пожалованной луною повидимому въ его исключительное распоряженіе.
   Не только тамъ, но даже надъ огромнымъ неугомоннымъ Лондономъ воцарился покой. Его колокольни, башни и громадный единственный куполъ принимаютъ болѣе воздушныя очертанія; задымленныя крыши подъ блѣднымъ лучезарнымъ освѣщеніемъ кажутся не такими грубыми; уличный шумъ стихаетъ, на мостовыхъ рѣже и тише раздаются шаги прохожихъ.
   Въ поляхъ, гдѣ обитаетъ мистеръ Телькингорнъ, гдѣ пастушки неумолкаемо играютъ на юридическихъ свирѣляхъ, гдѣ держатся обычая не выпускать овечекъ изъ загородки, пока не выстригутъ ихъ на-голо, въ этихъ идиллическихъ поляхъ совсѣмъ не слышно городского шума въ эту тихую лунную ночь,-- онъ доносится сюда лишь слабымъ отдаленнымъ жужжаніемъ, какъ-будто тамъ, вдалекѣ, не городъ., а огромный звенящій стаканъ.
   Что такое? Откуда этотъ выстрѣлъ? Кто стрѣлялъ?
   Рѣдкіе пѣшеходы вздрагиваютъ, останавливаются, оглядываются. Раскрываются окна и двери, въ нихъ показываются люди. Выстрѣлъ громко прозвучалъ и раскатился глухимъ отголоскомъ. Онъ былъ сдѣланъ въ одномъ изъ домовъ, говорятъ прохожіе. Онъ разбудилъ всѣхъ окрестныхъ собакъ, онѣ заливаются отчаяннымъ лаемъ; испуганныя кошки перебѣгаютъ улицу. Среди воя и лая собакъ начинаютъ бить башенные часы, словно и они испугались. Смолкнувшій-было уличный шумъ тоже какъ-будто ростеть и, кажется, сейчасъ превратится въ крикъ.
   Но скоро все затихаетъ. Прежде чѣмъ раздался послѣдній, десятый ударъ башенныхъ часовъ, опять воцаряется безмолвіе, а когда часы кончили бить, чудная ночь, ясная луна и множество звѣздъ по-прежнему дышатъ мирной тишиной.
   Былъ ли обезпокоенъ мистеръ Телькингорнъ?
   Въ его окнахъ темно и тихо, дверь его кабинета заперта. И въ самомъ дѣлѣ, должно вѣдь случиться что-нибудь необыкновенное, чтобъ вызвать его изъ его раковины. Его не слышно и не видно, развѣ только пушечный выстрѣлъ выведетъ этого заржавѣвшаго старика изъ его безстрашной неподвижности.
   Много лѣтъ настойчивый римлянинъ указываетъ съ потолка безъ всякаго опредѣленнаго смысла. Почему же именно сегодня искать въ этой указующей рукѣ какого-то новаго смысла? Какъ и всякій прямолинейный римлянинъ или даже британецъ, онъ проникнутъ одной идеей -- указывать, вѣчно называть, поэтому весьма естественно, что онъ въ своей невозможной позѣ указываетъ и сегодня всю ночь напролетъ: и при лунномъ свѣтѣ, и въ темнотѣ, и на разсвѣтѣ и при восходѣ солнца, настойчиво указываетъ на одну точку, но никто не обращаетъ на него вниманія.
   Но когда насталъ день и пришли люди убирать комнаты, тогда,-- потому ли, что указывающая рука римлянина имѣетъ сегодня какой-нибудь особый смыслъ, какого прежде не было, потому ли, что человѣкъ, вошедшій первымъ, вдругъ сошелъ съ ума, но, взглянувъ вверхъ на протянутую руку, а потомъ на то мѣсто, куда она указываетъ,-- онъ вскрикиваетъ и опрометью убѣгаетъ. Другіе, взглянувъ по тому же направленію, тоже кричатъ и бѣгутъ вонъ; на улицѣ подымается тревога.
   Что жъ это значитъ? Въ комнатѣ темно отъ толстыхъ шторъ, и люди, непривычные къ темнотѣ послѣ уличнаго свѣта, входятъ осторожно и, тихо, но тяжело ступая, выносятъ что-то въ сосѣднюю спальню. Цѣлый день шепчутся, удивляются, старательно изслѣдуютъ каждый уголокъ комнаты, заботливо осматриваютъ слѣды ногъ на полу, внимательно изучаютъ расположеніе мебели. Каждый непремѣнно взглянетъ вверхъ на римлянина и всѣ шепчутъ: "Если бъ онъ могъ разсказать о томъ, что видѣлъ"!
   Онъ указываетъ на столъ, гдѣ стоитъ почти не початая бутылка вина, стаканъ, двѣ свѣчи, потушенныя, должно быть, вскорѣ послѣ того, какъ были зажжены. Онъ указываетъ на пустой стулъ и на пятно на полу возлѣ этого стула, небольшое пятно, которое легко можетъ быть прикрыто рукой.
   Всѣ эти предметы приходятся на одной линіи съ протянутой рукой. Возбужденному воображенію можетъ показаться, что тутъ кроется нѣчто до того ужасное, отъ чего можно сойти съ ума не только толстоногимъ мальчуганамъ на потолкѣ, но даже облакамъ, цвѣтамъ и баллюстрадамъ -- короче всей Аллегоріи.
   Во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что каждый, входящій въ эту темную комнату и увидѣвшій эти предметы, непремѣнно взглянетъ на таинственнаго римлянина,-- точно онъ безгласный, онѣмѣвшій отъ ужаса свидѣтель совершеннаго преступленій.
   Пройдетъ много лѣтъ, а въ Фильдсъ-Иннѣ все еще будутъ разсказывать странныя исторіи объ этомъ пятнѣ на полу, которое такъ невелико и такъ неистребимо, и пока римлянинъ будетъ указывать съ потолка -- то-есть пока его пощадятъ пыль, плѣсень и паутина -- въ его протянутой рукѣ будутъ видѣть больше значенія, чѣмъ она имѣла во времена мистера Телькингорна. Ибо эти времена навѣки миновали, а римлянинъ указывалъ въ тотъ вечеръ на преступную руку, которая поднялась на старика, а потомъ всю ночь напролетъ указывалъ на него самого, лежащаго на полу лицомъ внизъ съ прострѣленнымъ сердцемъ.
   

ГЛАВА XVIII.
По службѣ нѣтъ дружбы.

   Сегодня великій день въ домѣ мистера Матвѣя Бегнета, иначе Дуба, экс-артиллериста, а нынѣ фаготиста,-- торжественный день, который ежегодно ознаменовывается роскошнымъ пиромъ.
   Сегодня въ этой семьѣ празднуютъ день рожденія.
   Это не день рожденія самого мистера Бегнета, ибо тотъ день отличается отъ другихъ лишь особенно звонкимъ поцѣлуемъ, которымъ поутру хозяинъ музыкальнаго магазина надѣляетъ дѣтей, лишней трубкой, которую онъ выкуриваетъ послѣ обѣда, и вечерними размышленіями о томъ, что почувствовала бы теперь его бѣдная мать,-- эта тема неисчерпаема главнымъ образомъ потому, что почтенная старушка умерла лѣтъ двадцать тому назадъ. Есть люди, которые рѣдко вспоминаютъ объ отцѣ и въ счетной книгѣ своей памяти весь активъ сыновней привязанности переносятъ повидимому на имя матери. Мистеръ Бегнетъ принадлежитъ къ числу такихъ людей; восторженная оцѣнка достоинствъ собственной супруги заставляетъ его даже считать слово "сокровище" именемъ существительнымъ женскаго рода.
   Это и не день рожденія кого-либо изъ дѣтей; тѣ дни конечно отличаются отъ прочихъ искренними пожеланіями счастья, выраженіями взаимной любви и пудингомъ за обѣдомъ, но рѣдко ознаменовываются чѣмъ-нибудь большимъ. Правда, въ послѣдній день рожденія Вульвича мистеръ Бегнетъ, замѣтивъ, какъ мальчикъ выросъ и возмужалъ, высказалъ нѣсколько глубокихъ соображеній по поводу того, сколько перемѣнъ несетъ съ собою время, и рѣшилъ проэкзаменовать сына въ катехизисѣ. Но послѣ вопросовъ подъ нумеромъ первымъ и вторымъ (Какъ твое имя? Кто тебѣ далъ это имя?) память ему измѣнила и, заключивъ экзаменъ, онъ замѣнилъ третій вопросъ такимъ: Какъ тебѣ нравится твое имя? Впрочемъ вопросъ былъ предложенъ такимъ серьезнымъ и многозначительнымъ тономъ, что сошелъ за настоящій богословскій.
   Но то былъ особенный случай, который нельзя считать отличительнымъ признакомъ всѣхъ подобныхъ торжествъ.
   Сегодня рожденье старухи, великій годовой праздникъ, отмѣченный краснымъ крандашомъ въ календарѣ мистера Бегнета. Счастливое событіе празднуется всегда по опредѣленной программѣ, съ незапамятныхъ временъ установленной мистеромъ Бегнетомъ и вошедшей въ обычай. Мистеръ Бегнетъ глубоко убѣжденъ, что жареная курица за обѣдомъ -- царское блюдо; поэтому неизмѣнно каждый годъ въ этотъ день рано поутру онъ отправляется на рынокъ и покупаетъ пару куръ, при чемъ неизмѣнно каждый годъ его надуваютъ, надѣляя парой самыхъ древнихъ птицъ, какія только украшаютъ собой европейскіе курятники.
   Вернувшись домой со своей драгоцѣнной добычей, завязанной въ чистый носовой платокъ, бѣлый съ голубой каемкой, (тоже неизмѣнная принадлежность этихъ ежегодныхъ экскурсій) мистеръ Бегнетъ за завтракомъ обыкновенно предлагаетъ старухѣ рѣшить, что бы она желала имѣть къ обѣду. По счастливому совпаденію, со стороны мистрисъ Бегнетъ всегда слѣдуетъ отвѣтъ, что ей хотѣлось бы жареной курицы: тогда мистеръ Бегнетъ вытаскиваетъ изъ потаеннаго убѣжища свой узелъ и развязываетъ его среди общаго изумленія и восторга. Вслѣдъ за тѣмъ онъ объявляетъ, что сегодня старуха должна сидѣть сложа руки, расфрантившись въ свое лучшее платье и не принимая участія ни въ какихъ хозяйственныхъ хлопотахъ, которыя берутъ на себя онъ и его юные отпрыски. Такъ какъ мистеръ Бегнетъ не особенно славится своимъ повареннымъ искусствомъ, то старухѣ отъ его предложенія больше чести, чѣмъ удовольствія, но она очень весело покоряется своей участи.
   Сегодня мистеръ Бегнетъ уже исполнилъ всѣ обычныя церемоніи: пріобрѣлъ на рынкѣ два экземпляра птицъ куриной породы (изъ тѣхъ, которымъ, по пословицѣ, все пшеница), изумилъ и обрадовалъ всю семью неожиданнымъ ихъ появленіемъ изъ узла, и теперь самолично завѣдуетъ стряпней, а мистрисъ Бегнетъ, разодѣтая въ самое парадное платье, сидитъ на почетномъ мѣстѣ, хотя у нея сильно чешутся руки, ибо она видитъ, что все идетъ шиворотъ на выворотъ.
   Мальта и Квебекъ накрываютъ на столъ, а Вульвичъ, какъ ему и приличествуетъ, состоитъ подъ командой отца и занятъ манипуляціями съ вертеломъ. По временамъ мистрисъ Бегнетъ, замѣтивъ какое-нибудь упущеніе, морщится, качаетъ головой и подаетъ глазами знаки маленькому поваренку и его сестрамъ.
   -- Ровно въ половинѣ второго, минута въ минуту, будетъ готово, говоритъ мистеръ Бегнетъ.
   Мистрисъ Бегнетъ съ сокрушеніемъ замѣчаетъ, что вертелъ остановился и одна изъ птицъ начинаетъ подгорать.
   -- У тебя будетъ царскій обѣдъ, старуха, говоритъ мистеръ Бегнетъ.
   Мистрисъ Бегнетъ широко улыбается, по душевное разстройство, написанное на ея лицѣ, поражаетъ любящаго сына до глубины сердца; онъ спрашиваетъ взглядомъ, въ чемъ дѣло, и остается съ разинутымъ ртомъ, совершенно позабывъ о вертелѣ. Къ счастью его старшая сестра догадывается о причинѣ волненія матери и наставительнымъ тумакомъ приводитъ брата въ чувство. Остановившійся вертелъ приходитъ въ движеніе, и мистрисъ Бегнетъ со вздохомъ облегченія закрываетъ глаза.
   -- Джоржъ конечно придетъ ровно въ половинѣ пятаго, говоритъ мистеръ Бегнетъ.-- Сколько уже лѣтъ старуха, какъ онъ приходитъ къ намъ въ этотъ день?
   -- Столько, сколько нужно, чтобъ изъ молодой превратиться въ старуху, кажется такъ, Дубокъ? отвѣчаетъ мистрисъ Бегнетъ, смѣясь и качая головой.-- Ровно столько, ни больше ни меньше.
   -- Старуха, не говори вздору. Ты такъ же молода, какъ была прежде, если еще не моложе. Всякій знаетъ, что это правда.
   Мальта и Квебекъ кричатъ, хлопая въ ладоши, что верзила навѣрно принесетъ мамѣ подарокъ, и начинаютъ строить догадки -- какой.
   -- Знаешь, Дубокъ, что мнѣ сдается,-- не собирается ли Джоржъ опять начать рыскать по бѣлу свѣту?
   Мистрисъ Бегнетъ, пока говоритъ, взглядомъ напоминаетъ Мальтѣ поставить на столъ соль, а покачиваніемъ головы даетъ понять Квебеку, что перецъ не нуженъ.
   -- Джоржъ никогда не сдѣлается дезертиромъ, возражаетъ мистеръ Бегнетъ.-- Онъ не кинетъ стараго товарища въ минуту опасности. Не бойся.
   -- Нѣтъ, Дубъ, нѣтъ. Я знаю, что онъ на это не способенъ, я хотѣла сказать совсѣмъ не то. Я хотѣла сказать, что онъ удеретъ, какъ только выпутается изъ своихъ денежныхъ передрягъ, вотъ что я думаю.
   Мистеръ Бегнетъ спрашиваетъ: почему?
   Жена задумчиво отвѣчаетъ:
   -- Онъ сталъ какой-то нетерпѣливый и безпокойный; не могу сказать, чтобъ онъ былъ теперь менѣе чистосердечнымъ: еслибъ онъ сталъ неискреннимъ онъ не былъ бы Джоржемъ, но его что-то гнететъ, ему, видимо, не по себѣ.
   -- Это все стряпчій. Онъ самого дьявола выведетъ изъ себя.
   -- Да, похоже на то, соглашается старуха.-- Такъ то, мой Дубокъ.
   Разговоръ на время прерывается, такъ какъ мистеръ Бегнетъ вынужденъ всѣ силы своей души направить на обѣдъ, который находится въ большой опасности, ибо обѣ курицы, сухія отъ природы, ни за что не хотятъ стать сочными, сколько ихъ ни поливаютъ бульономъ, и давно уже утратили бѣлоснѣжный цвѣтъ. То же непостижимое упрямство обнаруживаютъ и картофелины: какъ только начнутъ ихъ чистить, они трескаются по всѣмъ направленіямъ, словно пораженныя землетрясеніемъ, и крошатся на мелкіе кусочки. Куриныя ноги тоже доставляютъ не мало заботъ,-- онѣ гораздо длиннѣе, чѣмъ бы слѣдовало, и покрыты крупными чешуйками.
   Мистеръ Бегнетъ, пустивъ въ ходъ всю свою ловкость, выходитъ наконецъ побѣдителемъ изъ всѣхъ этихъ затрудненій и объявляетъ, что обѣдъ поданъ; усаживаются за столъ, мистрисъ Бегнетъ садится по правую сторону мужа въ качествѣ гостьи.
   Хорошо, что день рожденья старухи бываетъ разъ въ году, ибо такое лакомое блюдо, если бъ оно появлялось за обѣдомъ даже только два раза въ годъ, грозило бы самыми гибельными послѣдствіями. Въ любопытныхъ экземплярахъ, поданныхъ мистеромъ Бегнетомъ въ видѣ жаркого, всѣ тоненькія жилки и связки, свойственныя птицамъ куриной породы, превратились въ гитарныя струны, крылья врѣзались въ мясо такъ глубоко, точно вѣковыя деревья въ землю, ноги такъ тверды, что должно быть всю свою долгую и бурную жизнь эти птицы посвятили неутомимымъ упражненіямъ въ ходьбѣ и въ бѣганьи на перегонки.
   Но мистеръ Бегнетъ, въ полномъ невѣдѣніи маленькихъ недостатковъ своего жаркого, отъ всего сердца угощаетъ супругу, упрашивая ее кушать побольше этого тонкаго блюда, а такъ какъ добрая старуха ни за что въ мірѣ не доставитъ хотя бы минутнаго огорченія своему Дубку, особенно въ такой день, то ея пищеваренію угрожаетъ серьезная опасность. Какъ юный Вульвичъ, не принадлежа къ семейству страусовъ, можетъ глодать палки,-- это остается неразрѣшимымъ вопросомъ для его матери.
   По окончаніи торжественнаго пира старуха подвергается новому испытанію: она должна сидѣть на почетномъ мѣстѣ и, въ качествѣ безучастной зрительницы, взирать, какъ прибираютъ комнату, подметаютъ очагъ, моютъ и чистятъ посуду. Обѣ молодыя дѣвицы во всѣхъ своихъ пріемахъ подражаютъ матери и даже подбираютъ свои юбочки такъ же, какъ она; энергія и восторженность, которую онѣ обнаруживаютъ въ исправленіи сихъ хозяйственныхъ обязанностей, обѣщаютъ много въ будущемъ, но въ настоящемъ внушаютъ ихъ матери сильное безпокойство. Одинъ ужъ видъ дочекъ, поглощенныхъ хозяйствомъ, зрѣлище слишкомъ трогательное, чтобъ мистрисъ Бегнетъ могла взирать на него со всѣмъ хладнокровіемъ, приличествующимъ ея положенію, но если принять во вниманіе, что къ этому присоединяется еще звонъ посуды, бряцанье оловянныхъ котелковъ, стукъ щетки, неумолкаемая болтовня и расплескиваніе воды въ самомъ неумѣренномъ количествѣ, то неудивительно, что старуха не перестаетъ горѣть на медленномъ огнѣ. Наконецъ сложный процессъ чистки конченъ, улыбающіяся Квебекъ и Мальта выходятъ въ свѣжихъ сухихъ платьицахъ, на столѣ появляются трубки, табакъ, бутылка, стаканы, и старуха впервые вкушаетъ міръ душевный въ продолженіе этого пріятнаго дня.
   Когда послѣ обѣда мистеръ Бегнетъ занимаетъ свое обычное мѣсто у камина, стрѣлки часовъ очень близки къ половинѣ пятаго; когда онѣ показываютъ ровно половину, мистеръ Бегнетъ возвѣщаетъ:
   -- Джоржъ! Точенъ по военному!
   Да, это Джоржъ. Онъ приноситъ искреннія поздравленія старухѣ, цѣлуетъ ее ради торжественнаго случая, здоровается съ дѣтьми и мистеромъ Бегнетомъ и желаетъ всѣмъ счастья.
   -- Джоржъ, дружище! что съ вами? спрашиваетъ мистрисъ Бегнетъ, внимательно вглядываясь въ него.
   -- Со мной?
   -- Вы блѣдны -- конечно, насколько это возможно при вашей чернотѣ, вы разстроены. Посмотри, Дубокъ, развѣ не правда?
   -- Джоржъ, объясни старухѣ, въ чемъ дѣло.
   -- Очень жаль, что я блѣденъ и кажусь разстроеннымъ, я не зналъ этого, говоритъ кавалеристъ, проводя рукою по лбу.-- Дѣло въ томъ, что мальчикъ, который жилъ у меня, умеръ вчера вечеромъ, и это меня разстроило.
   -- Бѣдняжка, такъ онъ умеръ! говоритъ мистрисъ Бегнетъ съ матерпискимъ состраданіемъ въ голосѣ.
   -- Я не хотѣлъ говорить о такой неподходящей матеріи въ сегодняшній день, но, какъ видите, вы выпытали отъ меня, не успѣлъ я войти, говоритъ кавалеристъ болѣе веселымъ тономъ,-- вы такая проворная, мистрисъ Бегнетъ.
   -- Правда, старуха на это молодецъ. У нея живо, что твой порохъ.
   -- А кромѣ того она виновница сегодняшняго торжества, и на это мы ее украсимъ! восклицаетъ мистеръ Джоржъ.-- Я принесъ небольшую брошку; штучка не изъ важныхъ, какъ видите; только и есть въ ней хорошаго, что эта вещица -- знакъ памяти.
   Подарокъ встрѣченъ рукоплесканіями и восторженными прыжками со стороны юныхъ членовъ семейства и какимъ-то благоговѣйнымъ изумленіемъ со стороны мистрисъ Бегнетъ.
   -- Старуха, выскажи ему мое мнѣніе объ этой вещицѣ, говоритъ мистеръ Бегнетъ.
   -- Просто чудо что такое! восклицаетъ мистрисъ Бегнетъ.-- Я не видывала ничего прелестнѣе!
   -- Такъ. Это мое мнѣніе, говоритъ мистеръ Бегнетъ.
   Мистрисъ Бегнетъ, вытянувъ руки во всю длину, поворачиваетъ брошку во всѣ стороны, говоря:
   -- Такая прелесть, что пожалуй и слишкомъ хороша для меня.
   -- Неправда. Это не мое мнѣніе, говоритъ мистеръ Бегнетъ.
   -- Но во всякомъ случаѣ тысячу разъ васъ благодарю, старый дружище, говоритъ мистрисъ Бегнетъ, протягивая ему руку съ блестящими отъ удовольствія глазами. И хоть иногда я, какъ сварливая солдатка, ворчу на васъ, но все таки мы съ вами навѣкъ останемся добрыми старыми друзьями. Теперь извольте-ка сами надѣть мнѣ эту брошку на счастье.
   Дѣти тѣсно обступаютъ ихъ, чтобъ видѣть, какъ совершается церемонія; мистеръ Бегнетъ съ большимъ интересомъ смотритъ черезъ голову Вульвича и на его деревянномъ лицѣ выражается такая дѣтская радость, что мистрисъ Бегнетъ не можетъ удержаться и заливается веселымъ хохотомъ, повторяя:
   -- Ахъ, Дубокъ, Дубокъ, какой ты у меня славный старичина!
   Но кавалеристу не удается надѣть свой подарокъ; его рука дрожитъ, онъ волнуется и роняетъ брошку; подхвативъ ее на лету, онъ оглядывается на всѣхъ и говоритъ:
   -- Просто смѣшно: сегодня я положительно не въ своей тарелкѣ, не гожусь даже на такой пустякъ!
   Мистрисъ Бегнетъ рѣшаетъ, что противъ этого недуга единственное средство -- трубка; во мгновеніе ока прикрѣпляетъ брошку сама и заставляетъ кавалериста сѣсть на его уютное мѣстечко и закурить.
   -- Если это не настроитъ васъ на ладъ, Джоржъ, взглядывайте почаще на вашъ подарокъ и оба эти средства ужъ навѣрное подѣйствуютъ.
   -- Я и самъ знаю, что по настоящему оно должно бы такъ быть, мистрисъ Бегнетъ, отвѣчаетъ Джоржъ,-- но мрачныя мысли слишкомъ овладѣли мною. Все этотъ бѣдный парень; такъ тяжело было смотрѣть, какъ онъ умираетъ; и не быть въ состояніи помочь.
   -- Что вы говорите, Джоржъ. Развѣ вы не помогли ему, не пріютили подъ своимъ кровомъ!
   -- Я сдѣлалъ то немногое, что могъ;но я хотѣлъ сказать, мистрисъ Бегнетъ, что никто не позаботился научить его, чему слѣдовало; онъ едва могъ отличить правую руку отъ лѣвой. И поздно ужъ было ему чѣмъ нибудь помочь.
   -- Ахъ, бѣдное созданіе! говоритъ мистрисъ Бегнетъ.
   -- Это невольно приводитъ мнѣ на память Гридли, продолжаетъ мистеръ Джоржъ, все еще не замѣчая трубки и проводя рукою по волосамъ,-- то тоже былъ ужасный случай въ своемъ родѣ, и оба они вызываютъ во мнѣ воспоминаніе о старомъ мазурикѣ съ каменнымъ сердцемъ, который погубилъ обоихъ. А какъ подумаешь объ этомъ заржавленномъ карабинѣ, какъ онъ стоитъ себѣ въ углу равнодушный, невозмутимый и все ему трынъ-трава,-- такъ вся кровь и закипитъ.
   -- Совѣтую вамъ, Джоржъ, закурить трубку и выбросить изъ головы грустныя мысли, этакъ будетъ во всѣхъ отношеніяхъ лучше.
   -- Вы правы. Я послѣдую вашему совѣту, говоритъ Джоржъ.
   И онъ закуриваетъ трубку, хотя продолжаетъ хранить негодующій и серьезный видъ, который производитъ сильное впечатлѣніе на юныхъ Бегнетовъ и даже заставляетъ мистера Бегнета отложить на время церемонію провозглашенія тоста за здоровье мистрисъ Бегнетъ: этотъ тостъ онъ произносить всегда самъ, сопровождая его краткой рѣчью образцоваго изящества.
   Но когда юныя дѣвицы составили напитокъ, извѣстный подъ названіемъ "смѣси", а трубка Джоржа разгорѣлась, мистеръ Бегнетъ считаетъ возможнымъ приступить къ упомянутому тосту и обращается къ обществу со слѣдующимъ спичемъ:
   -- Джоржъ, Вульвичъ, Квебекъ, Мальта! Сегодня день ея рожденья. Сдѣлайте цѣлый походный перегонъ, а другой такой не найдете. За ея здоровье!
   Тостъ принимается съ большимъ энтузіазмомъ. Старуха обыкновенно благодаритъ въ столь же лаконическихъ и ясныхъ выраженіяхъ, отвѣчая: "О за ваше!" отвѣшиваетъ каждому изъ присутствующихъ по поклону и выпиваетъ въ честь каждаго по большому глотку. Но на этотъ разъ вслѣдъ за этой церемоніей съ ея стороны слѣдуетъ совершенно неожиданное восклицаніе:-- Какой-то господинъ!
   Да, къ величайшему изумленію маленькаго общества какой-то господинъ заглядываетъ въ дверь пріемной. Это человѣкъ съ живыми проницательными глазами; на каждаго изъ присутствующихъ и на всѣхъ вмѣстѣ онъ глядитъ такъ, что производить впечатлѣніе довольно замѣчательнаго человѣка.
   -- Джоржъ, говоритъ онъ кланяясь,-- какъ поживаете?
   -- Какъ! Это вы, Беккетъ? восклицаетъ Джоржъ.
   -- Да, отвѣчаетъ тотъ, входя въ комнату и затворяя за собою дверь.-- Я проходилъ мимо; вдругъ вижу въ окнѣ лавки музыкальные инструменты,-- у меня есть пріятель, который ищетъ случая купить подержанную, но хорошую віолончель,-- вижу веселое общество, и, какъ мнѣ показалось, васъ въ углу комнаты; я былъ увѣренъ, что не ошибусь, и зашелъ. Какъ теперь идутъ ваши дѣла, Джоржъ? Помаленьку? А вы какъ поживаете, сударыня, и вы, комендантъ? Ахъ, Боже мой, здѣсь и дѣтки! и мистеръ Беккетъ раскрываетъ объятія.-- Покажите мнѣ дѣтей, и вы можете веревки изъ меня вить. Поцѣлуемся, ангелочки! Нѣтъ надобности спрашивать, кто вашъ отецъ и ваша мать -- никогда въ жизни не видывалъ такого разительнаго сходства!
   Новаго гостя принимаютъ радушно; онъ садится подлѣ Джоржа и беретъ къ себѣ на колѣни Квебека и Мальту.
   -- Поцѣлуемся еще разокъ, красоточки, поцѣлуи -- единственное, до чего я лакомъ. Господи благослови, какія у васъ здоровенькія дѣтки, сударыня! Сколько имъ можетъ быть лѣтъ? По виду я далъ бы восемь и десять.
   -- Вы почти угадали, сэръ, отвѣчаетъ мистрисъ Бегнетъ.
   -- Я всегда угадываю, отзывается мистеръ Беккетъ,-- очень ужъ люблю дѣтей. У моего друга ихъ девятнадцать человѣкъ, сударыня, всѣ одной матери, и она все еще свѣжа, какъ утренняя роза,-- конечно, далеко не такъ, какъ вы, по чести говорю. Что это у тебя, милочка? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ, ущипнувъ Мальту за щеку.-- Персикъ, настоящій персикъ, Господь съ нимъ! А какъ ты думаешь, милочка, согласится папаша порекомендовать подержанную віолончель хорошаго тона другу мистера Беккета? Моя фамилія Беккетъ, какая смѣшная {Мистеръ Беккетъ намекаетъ на то, что слово bucket значитъ бадья, ведро.}, неправда-ли?
   Такимъ образомъ мистеръ Беккетъ завоевываетъ сердца своего семейства. Мистрисъ Бегнетъ забываетъ о томъ, какъ она должна держать себя въ этотъ высокоторжественный день, и услуживаетъ гостю, собственноручно набивая ему трубку и наполняя стаканъ. Она объявляетъ, что всегда рада такому милому гостю, особенно сегодня, такъ какъ онъ другъ Джоржу, а тотъ сегодня не въ своей тарелкѣ.
   -- Не въ своей тарелкѣ! Вотъ новости. Въ чемъ дѣло, Джоржъ? Отчего вы не въ своей тарелкѣ? Развѣ васъ что-нибудь угнетаетъ?
   -- Ничего особеннаго, отвѣчаетъ Джоржъ.
   -- Я былъ въ этомъ увѣренъ. Что же можетъ васъ угнетать? Развѣ этихъ крошекъ можетъ что-нибудь угнетать? Конечно нѣтъ. Но настанетъ время, когда онѣ начнутъ сокрушать молодецкія сердца, попомните мое слово, сударыня! Хоть я и не пророкъ, но говорю это смѣло.
   Восхищенная мистрисъ Бегнетъ надѣется, что у мистера Беккета есть свои дѣтки.
   -- Увы, сударыня! Повѣрите-ли -- нѣтъ! Все мое семейство состоитъ изъ жены и жилицы. Мистрисъ Беккетъ такъ же любитъ дѣтей, какъ и я, и очень желаетъ имѣть ихъ, но -- нѣтъ! Въ семъ мірѣ блага распредѣлены неравномѣрно, но человѣкъ не долженъ роптать. Какой у васъ прелестный дворикъ, сударыня! Есть въ немъ выходъ на улицу?
   -- Нѣтъ онъ глухой.
   -- Не можетъ быть? Никогда бы этого не сказалъ. Знаете, никогда ни одинъ дворъ не нравился мнѣ такъ, какъ этотъ. Позвольте взглянуть? Благодарствуйте. Да, я вижу, дѣйствительно нѣтъ выхода. Но какіе удивительно пропорціональные размѣры!
   Окинувъ дворъ проницательнымъ взглядомъ, мистеръ Беккетъ возвращается на прежнее мѣсто рядомъ со своимъ другомъ Джоржемъ и ласково треплетъ его по плечу.
   -- Ну, каково теперь ваше настроеніе, Джоржъ?
   -- Прекрасное.
   -- Вотъ это дѣло. И развѣ можетъ быть иначе. Человѣкъ съ вашей наружностью и съ вашимъ здоровьемъ не имѣетъ права падать духомъ. Съ такою грудью нельзя падать духомъ, не правда-ли? Что же можетъ васъ угнетать?
   Мистеръ Беккетъ, обладающій такимъ талантомъ вести разговоръ и такимъ неистощимымъ запасомъ разнообразныхъ словечекъ нѣсколько разъ повторяетъ эту фразу, обращаясь къ своей трубкѣ, которую онъ въ эту минуту закуриваетъ, и при этомъ на лицѣ его появляется особенное, присущее ему выраженіе -- выраженіе человѣка, который къ чему-то прислушивается. Но солнце его общительности меркнетъ не надолго: затмѣніе проходитъ и солнце блеститъ еще ярче.
   -- А это братецъ, милочки? обращается онъ къ Мальтѣ и Квебеку, спрашивая о Вульвичѣ.-- Славный юноша. Вѣрно вашъ братъ только по отцу, ангелочки? Онъ слишкомъ великъ, чтобъ быть вашимъ сыномъ, сударыня.
   -- Тѣмъ не менѣе онъ мой сынъ, могу васъ увѣрить, говоритъ улыбаясь мистрисъ Бегнетъ.
   -- Никогда бы не повѣрилъ. Впрочемъ онъ похожъ на васъ, этого нельзя отрицать. Богъ мой, онъ поразительно похожъ на васъ! но въ верхней части лица есть что-то отцовское.
   И мистеръ Беккетъ, прищуривъ одинъ глазъ, сравниваетъ лица отца и сына, пока мистеръ Бегнетъ курить въ блаженномъ самодовольстиіи.
   Мистрисъ Бегнетъ пользуется удобнымъ случаемъ, чтобы сказать гостю, что ея сынъ -- крестникъ Джоржа.
   -- Крестникъ Джоржа! восклицаетъ самымъ задушевнымъ тономъ мистеръ Беккетъ.-- Я долженъ еще разъ пожать руку крестнику Джоржа. И крестный отецъ, и крестникъ дѣлаютъ честь другъ другу. Къ чему вы готовите сынка, сударыня? Выказываетъ-ли онъ склонность къ какому-нибудь музыкальному инструменту?
   Мистеръ Бегнетъ неожиданно вступаетъ въ разговоръ:
   -- На флейтѣ играетъ. Чудесно.
   -- Повѣрите-ли, мальчикомъ я самъ игралъ на флейтѣ восклицаетъ мистеръ Беккетъ, пораженный этимъ совпаденіемъ.-- Правда, я не учился правильно, какъ, вѣроятно, учится этотъ юноша, а игралъ по слуху. Господи! Британскіе гренадеры -- вотъ пѣсня, которая согрѣетъ всякаго англичанина. Не можете ли вы, милый юноша, сыграть намъ Британскихъ гренадеровъ?
   Для собравшагося общества ничего не можетъ быть пріятнѣе этого приглашенія. Юный Вульвичъ немедленно отправляется за флейтой и исполняетъ эту трогательную мелодію; пока онъ играетъ, мистеръ Беккетъ съ большимъ одушевленіемъ отбиваетъ тактъ и не пропускаетъ случая тонкимъ фальцетомъ подхватить припѣвъ: Грен-а-а-а-д-е-е-ры, грен-а-а-ад-е-е-ры! короче, обнаруживаетъ такое глубокое пониманіе музыки, что мистеръ Бегнетъ вынимаетъ трубку изо рта и высказываетъ свое убѣжденіе въ томъ, что гость превосходный пѣвецъ. Мистеръ Беккетъ принимаетъ этотъ комплиментъ очень скромно: не отрицаетъ, что когда то пѣвалъ, но исключительно лишь для собственнаго удовольствія, чтобы излить чувства, волновавшія его грудь, и никогда не былъ настолько самоувѣренъ, чтобъ выступать со своимъ пѣніемъ въ обществѣ.
   Тѣмъ не менѣе, такъ какъ его упрашиваютъ спѣть что нибудь и такъ какъ сегодня его нельзя упрекнуть въ недостаткѣ любезности, онъ уступаетъ общимъ просьбамъ и поетъ:

"Повѣрь, если твои очаровательныя прелести".

   Этотъ романсъ, какъ сообщаетъ онъ мистрисъ Бегнетъ, былъ его могущественнымъ союзникомъ, когда онъ стремился тронуть сердце мистрисъ Беккетъ, тогда еще молодой дѣвушки, и склонилъ ее идти съ нимъ подъ вѣнецъ, или, по собственному выраженію мистера Беккета:-- "нанесъ ей послѣдній ударъ".
   Словомъ, блестящій гость придалъ вечеру такой новый и живой интересъ, что мистеръ Джоржъ, не обнаружившій особаго удовольствія при его появленіи, невольно начинаетъ гордиться тѣмъ, что доставилъ своимъ друзьямъ знакомство съ такимъ обходительнымъ, любезнымъ, обладающимъ столькими талантами и пріятнымъ во всѣхъ отношеніяхъ человѣкомъ. Мистеръ Бегнетъ начинаетъ такъ цѣнить новое знакомство, что, выкуривъ еще одну трубку, проситъ гостя почтить ихъ домъ своимъ посѣщеніемъ и въ будущемъ году въ этотъ день.
   Если что можетъ еще болѣе скрѣпить и упрочить уваженіе, которымъ мистеръ Беккетъ преисполнился къ почтенному семейству, такъ это только причина сегодняшняго праздника; съ восторженнымъ энтузіазмомъ онъ пьетъ за здоровье мистрисъ Бегнетъ, заранѣе обѣщаетъ спустя двѣнадцать мѣсяцевъ явиться въ этотъ день, записываетъ его для памяти въ огромную черную записную книгу и выражаетъ надежду, что мистрисъ Беккетъ и мистрисъ Бегнетъ близко сойдутся. Чѣмъ была бы общественная жизнь безъ узъ дружбы? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ. Онъ самъ принадлежитъ къ сферѣ общественной жизни, но тамъ не находитъ счастія, и долженъ его искать въ тѣсномъ кругу семейнаго блаженства.
   Тутъ мистеру Беккету въ свою очередь весьма естественно вспомнить о другѣ, которому онъ обязанъ новымъ пріятнымъ знакомствомъ, и онъ вспоминаетъ, и еще ближе придвигается къ нему; о чемъ бы ни шелъ разговоръ, онъ не сводитъ съ мистера Джоржа нѣжнаго взгляда и объявляетъ, что отправится домой вмѣстѣ съ нимъ. Онъ интересуется даже сапогами мистера Джоржа и внимательно разглядываетъ ихъ, пока тотъ, скрестивъ ноги, куритъ у камина.
   Наконецъ мистеръ Джоржъ встаетъ и начинаетъ прощаться; въ то же мгновеніе, по какой-то таинственной симпатіи, соединяющей дружескія сердца, подымается и мистеръ Беккетъ. Прощаясь, онъ еще разъ выражаетъ свою страстную любовь къ дѣтямъ и вспоминаетъ порученіе своего отсутствующаго друга.
   -- А что же насчетъ подержанной віолончели, можете вы порекомендовать мнѣ какую нибудь?
   -- Хоть цѣлый десятокъ.
   -- Очень вамъ обязанъ, говоритъ мистеръ Беккетъ, крѣпко пожимая руку мистеру Бегнету.-- Вы истинный другъ! Только помните: чтобъ была хорошаго тона. Мой другъ въ музыкѣ собаку съѣлъ, и Моцарта, и Генделя, и всѣхъ остальныхъ знаменитостей отжариваетъ на славу.
   И, понизивъ голосъ, мистеръ Беккетъ добавляетъ конфиденціальнымъ тономъ:
   -- Вамъ нѣтъ надобности слишкомъ спускать цѣну; конечно я не желаю, чтобъ мой другъ переплатилъ, но надо чтобъ и вы получили слѣдуемый процентъ на комиссію и за потерю времени. Это въ порядкѣ вещей, каждый долженъ чѣмъ нибудь жить.
   Мистеръ Бегнетъ киваетъ старухѣ: какой, дескать, кладъ мы съ тобой открыли.
   -- Если я зайду къ вамъ завтра, скажемъ въ половинѣ одиннадцатаго, продолжаетъ мистеръ Беккетъ,-- можете вы тогда сказать мнѣ цѣны нѣсколькихъ віолончелей хорошаго тона?
   Ничего нѣтъ лучше. Мистеръ и мистрисъ Бегнетъ выражаютъ полную готовность дать требуемыя свѣдѣнія и даже намекаютъ другъ другу, что не мѣшало бы достать еще нѣсколько штукъ, чтобъ выборъ былъ больше.
   -- Благодарю, благодарю. Покойной ночи, сударыня, покойной ночи, милочки. Премного благодаренъ вамъ за этотъ вечеръ, одинъ изъ пріятнѣйшихъ въ моей жизни.
   Напротивъ, это они должны быть благодарны за удовольствіе, которое онъ доставилъ имъ своимъ обществомъ; и обѣ стороны разстаются со взаимными добрыми пожеланіями,
   -- Ну, теперь идемъ, дружище, говоритъ мистеръ Беккетъ, выходя изъ лавки, и беретъ Джоржа подъ руку.
   Стоя на порогъ, Бегнеты смотрятъ, какъ они идутъ рядомъ по улицѣ, и старуха говоритъ своему Дубу:
   -- Онъ словно прилипъ къ Джоржу; кажется въ самомъ дѣлѣ онъ его очень любитъ.
   Переулки, по которымъ лежитъ ихъ путь, узки и дурно вымощены, такъ что идти подъ руку не совсѣмъ то удобно, и мистеръ Джоржъ скоро предлагаетъ идти гуськомъ, но мистеръ Беккетъ не хочетъ выпустить его изъ дружескихъ объятій и говоритъ:
   -- Погодите минутку, Джоржъ, потолкуемъ-ка сперва.
   И вслѣдъ за этими словами онъ направляетъ Джоржа въ таверну, входить за нимъ, запираетъ дверь и, ставъ противъ него лицомъ къ лицу, прислоняется къ ней спиною.
   -- Ну, Джоржъ, дружба дружбой, а служба службой. Когда отъ меня зависитъ, я не смѣшиваю эти двѣ вещи; сегодня вечеромъ я старался быть пріятнымъ,-- сошлюсь на васъ,-- согласитесь, что я старался быть пріятнымъ. А теперь, Джоржъ, вы должны считать себя арестованнымъ.
   -- Арестованнымъ? За что? спрашиваетъ кавалеристъ, какъ громомъ пораженный.
   Отвѣчая ему, мистеръ Беккетъ для вящшаго вразумлѣнія пускаетъ въ ходъ свой жирный указательный палецъ:
   -- Джоржъ, вы хорошо знаете, что служба -- одно, а частный разговоръ -- другое. Я долженъ васъ предупредить, что всякое слово, которое вы теперь скажите, можетъ быть употреблено противъ, васъ; поэтому, Джоржъ, относитесь осмотрительно ко всякому своему слову. Слыхали вы объ убійствѣ?
   -- Объ убійствѣ?
   -- Джоржъ, говоритъ мистеръ Беккетъ, не переставая подкрѣплять свою рѣчь выразительнымъ движеніемъ указательнаго пальца,-- запомните хорошенько то, что я вамъ сказалъ. Я васъ ни о чемъ не разспрашиваю; вы были сегодня очень разстроены; я только спрашиваю, слыхали вы объ убійствѣ?
   -- Нѣтъ. Какое убійство? Гдѣ?
   -- Джоржъ, не говорите, не компрометируйте себя; я самъ вамъ скажу, зачѣмъ вы понадобились. Въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсѣ совершено убійство... джентльмена, по имени Телькингорна. Онъ былъ застрѣленъ вчера вечеромъ. За этимъ вы мнѣ и понадобились.
   Сержантъ опускается на ближайшій стулъ, потъ крупными каплями выступаетъ на его лбу, смертельная блѣдность покрываетъ его лицо.
   -- Беккетъ! Возможно ли,-- мистеръ Телькингорнъ убитъ и вы подозрѣваете меня?
   Продолжая дѣйствовать указательнымъ пальцемъ, мистеръ Беккетъ отвѣчаетъ:
   -- Джоржъ, это возможно, потому что это фактъ. Преступленіе совершено вчера въ десять часовъ вечера. Вѣроятно вы помните, гдѣ были вчера въ десять часовъ вечера и, безъ сомнѣнія, можете это доказать.
   -- Вчера вечеромъ, вчера вечеромъ... повторяетъ въ раздумья Джоржъ, и вдругъ его осѣняетъ:-- Великій Боже! да вѣдь вчера вечеромъ я былъ тамъ!
   -- Такъ и мнѣ сообщали, говоритъ спокойно мистеръ Беккетъ,-- такъ и мнѣ сообщали. Кромѣ того вы часто бывали тамъ, многіе видѣли, какъ вы бродили около дома; извѣстно, что вы неоднократно спорили съ покойнымъ и быть можетъ, я не утверждаю этого, замѣтьте, я говорю только -- быть можетъ, слышали, какъ онъ называлъ васъ: опасный человѣкъ, наглецъ, злодѣй!
   Сержантъ открываетъ ротъ, какъ бы съ тѣмъ, чтобъ подтвердить это, но говорить не можетъ.
   -- Джоржъ! Мистеръ Беккетъ ставитъ свою шляпу на столъ и продолжаетъ, поглядывая на кавалериста съ озабоченнымъ видомъ обойщика, который собирается снять съ окна мѣрку для драпировки:-- Впродолженіе всего сегодняшняго вечера мое желаніе было и есть устроить все наипріятнѣйшимъ образомъ. Выскажусь ясно: сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ предложилъ награду въ сто гиней; мы съ вами всегда были друзьями, но долгъ прежде всего; разъ сотня гиней должна кому нибудь достаться, то отчего-жъ бы не заработать ее мнѣ, такъ же, какъ и всякому другому? Изъ всѣхъ этихъ причинъ, надѣюсь, ясно вытекаетъ, что я долженъ васъ арестовать, и пусть меня повѣсятъ, если я этого не сдѣлаю. Кликнуть кого нибудь на подмогу, или считать дѣло копченнымъ?
   Джоржъ теперь совершенно пришелъ въ себя, онъ встаетъ и выпрямляется, какъ истый солдатъ.
   -- Идемъ, я готовъ! говорить онъ.
   -- Погодите минутку.
   И совершенно какъ обойщикъ, намѣревающійся навѣсить драпировку на окно, роль котораго играетъ Джоржъ, мистеръ Беккетъ вынимаетъ изъ кармана пару ручныхъ кандаловъ.
   -- Это мой долгъ Джоржъ. Дѣло слишкомъ серьезно.
   Джоржъ краснѣетъ отъ негодованія, но послѣ минутнаго колебанія протягиваетъ обѣ руки, крѣпко сжавъ ихъ вмѣстѣ.
   -- Надѣвайте!
   Мистеръ Беккетъ моментально застегиваетъ кандалы.
   -- Ну, какъ? удобны? Если нѣтъ, скажите,-- у меня есть другая пара въ запасѣ, потому что я хочу обладить дѣльце наипріятнѣйшимъ образомъ, насколько мнѣ позволяетъ долгъ.
   Онъ задаетъ вопросы тономъ солиднаго купца, который заботится исполнить заказъ самымъ добросовѣстнымъ образомъ къ полному удовольствію покупщика.
   -- Годятся? Отлично. Теперь, какъ видите, Джоржъ, продолжаетъ онъ, доставая изъ угла плащъ и накидывая его на сержанта,-- я позаботился, чтобъ ваша гордость не страдала, когда мы выйдемъ отсюда, и нарочно припасъ эту штуку. Ну, кто теперь узнаетъ?
   -- Довольно и того, что я знаю, возражаетъ сержантъ.-- А теперь окажите мнѣ одну услугу: надвиньте мнѣ шляпу на глаза.
   -- Извольте, только къ чему? Вы будете имѣть жалкій видъ.
   -- Съ этими украшеніями на рукахъ я не могу смотрѣть въ лицо встрѣчнымъ прохожимъ, рѣзко возражаетъ ему мистеръ Джоржъ.-- Бога ради, надвиньте мнѣ шляпу.
   Мистеръ Беккетъ уступаетъ такимъ настойчивымъ просьбамъ, потомъ надѣваеть шляпу самъ и выводитъ свой призъ изъ таверны; сержантъ идетъ по улицѣ своимъ обыкновеннымъ мѣрнымъ тяжелымъ шагомъ, но голова его держится не такъ прямо, какъ всегда; мистеръ Беккетъ направляетъ его, куда слѣдуетъ, подталкивая локтемъ на перекресткахъ и при поворотахъ.
   

ГЛАВА XIX.
Разсказъ Эсфири.

   Вернувшись изъ Диля, я нашла дома письмо отъ Кадди Джеллиби: мы все еще продолжали ее такъ называть; она писала, что ея здоровье, сильно пошатнувшееся въ послѣднее время, стало еще хуже, и что она будетъ невыразимо рада, если я навѣщу ее. Къ этому очень коротенькому письму, написанному ею въ постели, было приложено другое отъ ея мужа, въ которомъ онъ убѣдительно просилъ меня пріѣхать. У Кадди былъ теперь ребенокъ, котораго я крестила,-- крошечная несчастная дѣвочка съ худенькимъ сморщеннымъ личикомъ, совершенно исчезавшимъ подъ оборкой чепчика; ея тоненькія рученки съ длинными пальцами всегда прижаты къ подбородку, и въ этой позѣ она лежала неподвижно цѣлые дни, широко раскрывъ глазки, будто удивляясь, отчего это она такъ мала и слаба. Когда ея трогали, она начинала пищать, но вообще была удивительно покойна, и повидимому единственнымъ ея желаніемъ было неподвижно лежать и думать. На ея прозрачномъ личикѣ проступали темныя жилки, а подъ глазами были темныя пятна, точно въ воспоминаніе тѣхъ дней, когда бѣдная Кадди купалась въ чернилахъ; на людей непривычныхъ эти темныя пятна производили удручающее впечатлѣніе.
   Но сама Кадди привыкла къ нимъ, и для нея этого было достаточно. Лежа больная, она развлекалась мечтами о воспитанія маленькой Эсфири, о ея замужествѣ и даже о ея дѣтяхъ, представляла себя бабушкой другихъ маленькихъ Эсфирей; въ этихъ мечтахъ было столько благоговѣйнаго обожанія къ крошечному существу, составляющему всю ея гордость, что я чуть было не пересказала ихъ здѣсь во всѣхъ подробностяхъ, но къ счастью во время вспомнила, что такимъ образомъ Богъ знаетъ куда удалюсь отъ своего повѣствованія.
   Возвращаюсь къ письму Каролины. Надо сказать, что съ той ночи, когда она спала у меня на колѣняхъ, у нея создался въ отношеніи меня одинъ предразсудокъ: она почти или, точнѣе сказать, вполнѣ была увѣрена, что мое присутствіе приноситъ ей счастье. Мнѣ просто совѣстно говорить о такой смѣшной фантазіи, порожденной ея привязанностью ко мнѣ, но когда Кадди заболѣвала, эта фантазія переходила въ несомнѣнный фактъ.
   Поэтому, съ согласія опекуна, я немедленно отправилась въ Лондонъ со скорой почтой; Кадди и Принцъ очень мнѣ обрадовались. На другой день и на третій я опять ѣздила къ нимъ. Съ этими поѣздками я устроилась очень удобно: мнѣ надо было только встать пораньше, чтобъ сдѣлать всѣ нужныя распоряженія по хозяйству, прежде чѣмъ уѣхать. Несмотря на это, послѣ третьей моей поѣздки, когда я вернулась домой только поздно вечеромъ, опекунъ сказалъ:
   -- Ну, старушка, этакъ нельзя. Постоянные переѣзды въ конецъ изведутъ нашу госпожу ворчунью; вѣдь и капля долбитъ камень. Мы на время переѣдемъ въ Лондонъ и поселимся на нашей прежней квартирѣ.
   -- Только не для меня, дорогой опекунъ, я нисколько не устаю.
   И это была сущая правда; эти поѣздки доставляли мнѣ только удовольствіе: я была счастлива тѣмъ, что могу быть полезна.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ мы поѣдемъ для меня, или для Ады, или для насъ обоихъ. Помнится, завтра чье-то рожденье.
   -- Да, завтра, сказала я, цѣлуя Аду, которой завтра долженъ былъ исполниться двадцать одинъ годъ.
   Опекунъ продолжалъ полушутя, полусерьезно:
   -- Это великое событіе доставитъ моей прелестной кузинѣ нѣкоторыя хлопоты; придется выполнить необходимыя формальности, утверждающія за ней независимое распоряженіе имуществомъ, такъ что теперь Лондонъ для всѣхъ насъ самое подходящее мѣсто. И такъ мы поѣдемъ въ Лондонъ, это рѣшено; теперь второй вопросъ: въ какомъ видѣ сегодня Каролина?
   -- Очень плоха, опекунъ. Боюсь, что здоровье и силы не скоро къ ней вернутся.
   -- Что ты хочешь этимъ сказать? какъ не скоро?
   -- Вѣроятно она пролежитъ еще нѣсколько недѣль.
   -- А!
   И опекунъ началъ расхаживать по комнатѣ, заложивъ руки за спину,-- вѣрный признакъ, что его занимала какая-то мысль.
   -- А что ты скажешь про доктора, который ее лечитъ? Хорошій ли онъ докторъ?
   Я должна была признаться, что хоть и не могу утверждать противнаго, но что мы съ Принцемъ все-таки рѣшили сегодня посовѣтоваться еще съ кѣмъ-нибудь.
   -- Не зачѣмъ далеко ходить -- пригласить Вудкорта! быстро сказалъ опекунъ.
   Эта мысль не приходила мнѣ въ голову я застала меня врасплохъ; все, что было связано съ этимъ именемъ, на одну минуту воскресло въ моей душѣ, и я смутилась.
   -- Ты не имѣешь ничего возразить противъ него?
   -- О нѣтъ, опекунъ!
   -- А какъ ты думаешь, не будетъ ли больная недовольна. купки, а мистриссъ Багнегь, держа наготовѣ свой загорѣвшій палецъ, чтобъ остановятъ порывы усердія Бакаута, если они завлекаютъ его въ ошибки по кулинарному дѣлу, сидитъ въ своемъ парадномъ платьѣ, какъ почетная гостья.
   Квибекъ и Мальта накрываютъ на столъ, а Вульвичъ, какъ и слѣдуетъ, пособляетъ отцу въ приготовленія отбивающихся отъ рукъ курицъ. Мистриссъ Багнетъ безпокойно слѣдитъ за поварами, пособляя ихъ стараніямъ глазомъ, рукою, хмуреньемъ бровей, или другими вразумительными знаками.
   -- Ровно въ половинѣ втораго, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- куры зажарены и мы сядемъ за столъ.
   Мистриссъ Багнетъ съ прискорбіемъ замѣчаетъ, что куры не жарятся, а начинаютъ подгорать.
   -- Я тебѣ задамъ такой обѣдъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- что ты, моя старуха, пальчики оближешь!
   Мистриссъ Багнетъ восторженно улыбается и показываетъ блистательный рядъ бѣлыхъ зубовъ; но музыкантъ-сынишка ясно видитъ на лицѣ ея безпокойство, и глазами, исполненными сыновней любви, старается прозрѣть причины, волнующія сердце мистриссъ Багнетъ. Такимъ образомъ, вытаращивъ на нее глаза, онъ забываетъ окончательно о вертелѣ и курицахъ. Къ-счастью для образцовой дичи, старшая сестра его, смекнувъ, что дѣло несовсѣмъ-ладно, даетъ во-время толчки своему брату. Вульвичъ приходитъ въ себя; куры снова вертятся и мистриссъ Багнетъ закрываетъ глаза въ сладостномъ успокоеніи.
   -- Въ половинѣ пятаго, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- заглянетъ, чай, и Джорджъ къ намъ, старуха. Сколько лѣтъ онъ проводитъ съ нами этотъ день?
   -- Ахъ Бакаутъ, Бакаутъ, что тутъ спрашивать сколько лѣтъ? Мы ужь съ тобой обвѣнчались такъ давно, что изъ молодой бабенки я успѣла сдѣлаться старой хрычовкой, говоритъ мистриссъ Багнетъ, смѣясь и качая головой.
   -- Старуха! возражаетъ мистеръ Багнетъ: -- ни-гугу объ этомъ. Какая ты хрычовка! ты моложе, чѣмъ была прежде -- всякій это знаетъ!
   Квибека и Мальта въ восторгѣ хлопаютъ, въ ладоши, смѣются. Увѣряютъ, что ихъ Блюффи непремѣнно принесетъ матери подарокъ и толкуютъ, какого рода можетъ быть этотъ подарокъ.
   -- Знаешь что Бакаутъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ и въ то же время глазами даетъ знать Мальтѣ, что нѣтъ соли, а Квибеку намекаетъ о перцѣ: -- я начинаю думать, что Джорджъ опять свернулся съ дороги и рѣже сталъ показываться къ намъ.-- Не бойсь, старуха, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- Джорджъ не дезертируетъ; онъ не покинетъ стараго товарища.
   -- Нѣтъ, Бакаутъ, нѣтъ, я не"то говорю. Я думаю, кабы онъ развязался съ этими векселями: было бы для него лучше.
   -- Отчего лучше? спрашиваетъ мистеръ Багнетъ.
   -- А вотъ отчего, отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ съ размышленіемъ: -- Джорджъ мнѣ ныньче кажется какимъ-то безпокойнымъ, нетерпѣливымъ. Не то, чтобъ онъ измѣнился къ намъ -- нѣтъ, онъ насъ любитъ попрежнему, иначе онъ не былъ бы и Джорджъ. Только, онъ что-то скучаетъ, то-есть, что называется выбить изъ колеи.
   -- Замученъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- замученъ законникомъ. Этотъ человѣкъ на лѣшаго верхомъ сядетъ.
   -- Что-нибудь да не даромъ, Бакаутъ, отвѣчаетъ жена его: -- право что-нибудь не даромъ.
   Дальнѣйшія разсужденія прерываются на-время. Мистеръ Багнетъ вынужденъ сосредоточить всю силу умственныхъ своихъ способностей на приготовляемыя яства. Жаркое подвергается страшной опасности: куры не даютъ никакого сока и скорѣе пригораютъ, чѣмъ жарятся; соусъ не вкусенъ и какого-то бѣлесоватаго цвѣта; тѣмъ же невзгодамъ подвергается и картофель: только-что возьмешь его на вилку, чтобъ очистить, онъ трескается и разсыпается во всѣ стороны по радіусамъ, словно въ немъ зарыты маленькіе фугасы. Ноги жареныхъ куръ что-то очень-сухи, шелуховаты и длинны. Однако жь мистеръ Багнетъ, какъ присяжный воинъ, побѣждаетъ всѣ эти неудачи, по крайнему своему разумѣнію, раскладываетъ кушанья на блюды и все семейство садится за столъ. Мистриссъ Багнетъ занимаетъ почетное мѣсто по правую сторону хозяина.
   Къ-счастью для старухи, она, какъ это водится, бываетъ только однажды въ годъ новорожденная; случись-ко подобное обстоятельство два раза въ двѣнадцать мѣсяцовъ, то угощеніе, такой неудобоваримой пищей, могло бы имѣть грустныя послѣдствія. Всѣ жилки и мускулы, которыми снабжена физика курицъ, натянутые въ гитарныя струны подъ музыкальною рукою мистера Багнета, пустили корни въ грудинку, какъ старыя деревья пускаютъ корни въ землю. При взглядѣ на засохшія ножки, непремѣнно рождается мысль, что эти куры посвящали большую часть своей долгой и трудолюбивой жизни пѣшеходнымъ упражненіямъ и бѣгали въ запуски. Но мистеръ Багнетъ, въ простотѣ души, не замѣчаетъ этихъ маленькихъ недостатковъ; онъ отъ всего сердца старается угостить свою старуху по-горло лакомымъ кусочкомъ, и добрая мистриссъ Багнетъ, не желая никогда оскорбить своего Бакаута, въ-особенности въ такой знаменитый день, подвергается явной опасности страдать несвареніемъ желудка и вовсе не понимаетъ, какимъ образомъ молодой Вульвичъ, не принадлежа къ породѣ страусовъ, обработываетъ такъ плотно куринныя ножки, имѣющія большое сходство съ барабанными палками.
   Но старухѣ предстоитъ послѣ обѣда еще новое испытаніе: это -- сидѣть сложа руки и смотрѣть, какъ выметается комната, прибирается очагъ, вымывается и вычищается на заднемъ дворѣ вся кухонная и столовая посуда. Восторгъ и энергія, съ которыми двѣ молодыя хозяйки, Квибекъ и Мальта, засучивъ рукава, въ подражаніе матери и посту; кивая своими патенами, принимаются за мытье и чистку, подаютъ большія надежды на будущее и нѣкоторое опасеніе за настоящее. Тѣ же причины производятъ смѣшеніе языковъ: стукъ глиняной посуды, бряцанье жестяныхъ кружекъ, шелестъ вѣниковъ и потребленіе воды въ ужасныхъ размѣрахъ; между-тѣмъ, смокшія платья молодыхъ хозяекъ, представляютъ такое пріятное зрѣлище для мистриссъ Багнетъ, что она готова закрыть материнскіе глаза. Наконецъ процесъ разныхъ родовъ чищенья торжественно довершается. Квибека и Мальта являются въ свѣжемъ нарядѣ, улыбающіяся и сухія; трубки, табакъ и кое-что для утоленія жажды воздвигаются на столѣ и только съ этой минуты старуха начинаетъ ощущать наслажденіе настоящаго празднества.
   Мистеръ Багнетъ садится на свое обыкновенное мѣсто: скоро половина пятаго, и какъ-только минутная стрѣлка становится на шесть, мистеръ Багнетъ торжественно вскрикиваетъ:
   -- Джорджъ! молодчина!
   Входитъ Джорджъ; радостно поздравляетъ старуху и цалуеть ее ради такого торжественнаго случая; поздравляетъ дѣтей, поздравляетъ мистера Багнета.
   -- Будьте счастливы, будьте счастливы! говоритъ онъ.
   -- Джорджъ, старичина! восклицаетъ мистриссъ Багнетъ, смотря на него внимательно:-- что дѣлается съ вами?
   -- Ничего.
   -- Какъ ничего. Вы такой блѣдный, сами на себя не похожи. Правда, Бакаутъ?
   -- Джорджъ, говоритъ мистеръ Багнетъ:-- разскажи старухѣ, что съ тобою?
   -- Я не думаю, чтобъ я былъ блѣденъ, говоритъ кавалеристъ, проводя рукою по своему лицу.-- Правду сказать: вчера умеръ тотъ мальчикъ, котораго я помѣстилъ къ себѣ, и это меня огорчило.
   -- Бѣдняга! говоритъ мистриссъ Багнетъ съ материнскимъ чувствомъ: -- жаль его, очень-жаль!
   -- Я не хотѣлъ вамъ сказывать сегодня объ этомъ: не праздничный разговоръ, да вы выпытали изъ меня прежде, чѣмъ я успѣлъ сѣсть, говоритъ кавалеристъ, стараясь казаться, веселымъ.-- Что съ вами сдѣлаешь, вишь какъ вы проворны, мистриссъ Багнетъ.
   -- Ты правъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: -- старуха горитъ, какъ порохъ.
   -- Сегодня день ея рожденья: надо повеселиться, говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Я принесъ вамъ, мистриссъ Багнетъ, маленькую брошку; такъ, бездѣлушка; оно, знаете, на память отъ чистаго сердца -- вотъ и все.
   .Мистеръ Джорджъ вынимаетъ свой подарокъ; все семейство привѣтствуетъ его съ восторгомъ и даже самъ Бакаутъ выражаетъ что-то въ родѣ удивленія.
   -- Старуха, говоритъ онъ: -- выскажи ему мое мнѣніе!
   -- Это прелесть, какъ хороню, Джорджъ! говорятъ мистриссъ Багветъ: -- это такая дивная вещь, просто заглядѣнье.
   -- Такъ, точно такъ, говоритъ мистеръ Багнетъ.
   -- Брошка, такъ хороша, Джорджъ, восклицаетъ мистриссъ Багнетъ, поворачивая ее во все стороны и отводя на длину руки: -- что я просто ея не заслуживаю.
   -- Вздоръ! это не мое мнѣніе, говоритъ мистеръ Багнетъ.
   -- Вздоръ или нѣтъ, только я благодарю васъ тысячу разъ, старый товарищъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, протягивая къ нему руку:-- и хоть я, сварливая солдатка, иногда и журю васъ, но мы все-таки друзья, крѣпкіе друзья. Пришпильте-ко ее мнѣ своими руками, на счастье, Джорджъ.
   Дѣти обступили кругомъ и смотрятъ, какъ-то пристегнетъ кавалеристъ брошку на поясѣ ихъ матери. Мистеръ Багнетъ съ своей деревянной физіономіей, но тѣмъ не менѣе съ ребяческимъ радушіемъ, слѣдитъ также черезъ голову Вульвича за этой курьезной операціей. Мистриссъ Багнетъ смѣется отъ чистаго сердца надъ своимъ мужемъ и говоритъ ему:
   -- Бакаутъ, Бакаутъ, что ты за добрый дѣтина!
   Но кавалеристъ не успѣваетъ въ своемъ занятіи: руки дрожатъ у него и брошка выпадаетъ.
   -- Кто бы повѣрилъ, говоритъ онъ, поймавъ брошку на-лету и осматриваясь вокругъ: -- что я и этого не въ-состояніи сдѣлать; все валится изъ рукъ.
   Мистриссъ Багнетъ замѣчаетъ, что самое падежное средство пособить этому горю -- трубка; и сама въ мгновеніе ока пришпиливаетъ себѣ брошку на грудь, предлагаетъ кавалеристу сѣсть на его обыкновенное мѣсто и трубки приводятся въ дѣйствіе.
   -- Если это не поможетъ, Джорджъ, говоритъ она, то стоитъ вамъ только разъ-другой взглянуть на подарокъ -- и вы тотчасъ поправитесь.
   -- Эхъ, мистриссъ Багнетъ, отвѣчаетъ Джорджъ:-- я знаю, коли взглянешь на васъ, такъ на душѣ будетъ легче; да что дѣлать-то, по неволѣ какъ-то взгрустнулось. Вотъ хоть бы этотъ бѣдняга. Тяжело было видѣть, какъ онъ умиралъ, да еще тяжеле не умѣть пособить ему.
   -- Богъ съ вами, Джорджъ: какъ вы ему не пособляли? вы дали ему пристанище.
   -- Что пристанище? важная штука. Нѣтъ, мистриссъ Багнетъ, онъ вѣдь умиралъ, не умѣя отличить правой руки отъ. лѣвой. Жилъ-то какъ собака, такъ тутъ ужь ничѣмъ не пособишь.
   -- Ахъ бѣдняжка, бѣдняжка! говоритъ мистриссъ Багнетъ.
   -- Тутъ поневолѣ прійдетъ на умъ и покойный Гредли, говорятъ кавалеристъ, не закуривая еще трубки и поглаживая свои волосы тяжелой рукой: -- это былъ тоже бѣдняга, только другаго сорта. Какъ подумаешь, что ихъ обоихъ тиранилъ этотъ старый мошенникъ, этотъ ржавый карабинъ отъ ствола до полки, который сидитъ въ углу своей комнаты такимъ неприступнымъ, холоднымъ, равнодушнымъ чучелой, такъ право волосы дыбомъ встанутъ.
   -- Лучше закурите-ка трубку, говоритъ мистриссъ Багнетъ:-- оно, знаете, и здорово и пріятно и полезно.
   -- Правда, правда, говоритъ кавалеристъ: -- дайте-ка огоньку!
   И вотъ закуриваетъ онъ трубку, хотя все еще съ пасмурнымъ лицомъ, которое производитъ тяжелое впечатлѣніе на маленькихъ Багнетовъ и даже заставляетъ самого Бакаута отложить заздравный-тостъ за мистриссъ Багнетъ, при каковомъ случаѣ отставной артиллеристъ провозглашалъ собственноустный спичъ съ замѣчательнымъ краснорѣчіемъ.
   Но вотъ молодыя хозяйки приготовили то, что мистеръ Багнетъ называетъ обыкновенно микстурой Трубка Джорджа курится во весь разгаръ и Бакаутъ считаетъ теперь своевременнымъ приступить къ вечернему тосту. Онъ обращается къ соединенному обществу съ слѣдующими словами:
   -- Джорджъ, Вульвиль, Квибека, Мальта! сегодня наша старушка новорожденная. Форсированнымъ маршемъ не дойдешь до такой радости. Всѣ къ ней!
   Этотъ тостъ принимается съ общимъ энтузіазмомъ и съ общими пожеланіями счастія. Мистриссъ Багнетъ отвѣчаетъ на него съ подобающею краткостью. Образцовый отвѣтъ ея слагается изъ трехъ словъ:
   -- И вамъ того же!
   И вмѣстѣ съ этими словами старуха киваетъ каждому изъ поздравителей послѣдовательно и выпиваетъ соразмѣрный глотокъ микстуры; но при этомъ вдругъ неожиданно вырывается изъ устъ ея вопросъ:
   -- Кто это такой?
   Кто-то входитъ, къ удивленію всего маленькаго кружка, въ дверь музыкальной лавки.
   Это остроглазый, проворный малый; онъ видитъ вдругъ все и каждую вещь отдѣльно и вообще кажется обществу очень-замѣчательнымъ человѣкомъ.
   -- Джорджъ, говоритъ вошедшій человѣкъ, кивая кавалеристу: -- какъ ты себя, дружище, чувствуешь?
   -- Бёккетъ!..какимъ образомъ ты здѣсь, говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Да такъ-себѣ, отвѣчаетъ вошедшій человѣкъ:-- проходилъ мимо; вижу инструментальный магазинъ, останавливаюсь поглядѣть (одинъ пріятель мой желаетъ купить подержаную, но хорошаго тона віолончель) вижу, тутъ весело да кажется и Джорджъ тутъ же. Дай молъ зайду. Вотъ и зашелъ... Ну какъ ты себя, Джорджъ, чувствуешь? Хорошо? а вы, сударыня? а вы, хозяинъ?.. Ахъ Боже мой! говоритъ мистеръ Бёккетъ, протягивая объятія:-- здѣсь есть и дѣточки! Я просто не могу видѣть хладнокровно этихъ херувимчиковъ. Поцалуйте меня, красавчики. Нечего спрашивать, кто вашъ отецъ и мать: въ жизнь не видывалъ такого сходства.
   Мистеръ Бёккетъ, принятый радушно, садится рядомъ съ мистеромъ Джорджемъ и сажаетъ къ себѣ на колѣни Квибеку и Мальту.
   -- Ахъ вы мои милочки, говоритъ онъ: -- еще, еще дайте по поцалуйчику; благослови васъ Богъ, вы такія здоровенькія. А сколько-то ихъ лѣтъ: я думаю одной восемь, другой десять?
   -- Угадали, сэръ, говоритъ мистриссъ Багнетъ.
   -- Я почти всегда угадываю, сударыня, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ: -- я до страсти люблю дѣтей. Одинъ мой пріятель, сударыня, имѣетъ цѣлыхъ дѣвятнадцать штукъ, все отъ одной матери, и -- чтобъ вы думали? она свѣжа и крѣпка, какъ наливное яблоко, не такъ, разумѣется, какъ вы, сударыня, но близко подходитъ къ вамъ... А что это такое душенька? продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, ущипнувъ Мальту за щечку: -- это персики, чудесные персики. Да благословитъ тебя Богъ! А какъ ты думаешь, душенька, можетъ твой папаша отрекомендовать хорошій віолончель для пріятеля мистера Бёккета -- а? моя милая... меня зовутъ Бёккетъ, Бёккетъ мой херувимчикъ. Смѣшно... {Bucket -- бадья, ведро.} очень-смѣшно.
   Всѣ эти тара-бара располагаютъ семейство Багнетовъ въ пользу мистера Бёккета. Мистриссъ Багнетъ забываетъ до такой степени важность сегодняшняго дня, что собственноручно набиваетъ трубку, наливаетъ стаканъ вина и подаетъ радушно словоохотливому гостю. Она всегда была бы въ восторгѣ отъ такого собесѣдника, но сегодня рада въ-особенности, потому-что ему, какъ другу Джорджа, она должна сказать, что Джорджъ не въ своей тарелкѣ.
   -- Не въ своей тарелкѣ! восклицаетъ мистеръ Бёккетъ: -- что съ нимъ такое? Не бойсь мнѣ не хотѣлъ въ этомъ сознаться. Что съ тобой, старый дружище? Вѣдь чай нѣтъ ничего у тебя на сердцѣ?
   -- Ничего особеннаго, отвѣчаетъ кавалеристъ.
   -- Разумѣется, прибавляетъ мистеръ Бёккетъ: -- что можетъ тяготить тебя? А эти милочки имѣютъ что-нибудь на сердцѣ... нѣтъ, пока ничего, а въ скоромъ времени онѣ будутъ зазнобушками для какого-нибудь молодца -- я въ этомъ увѣренъ... Я, знаете, не отгадчикъ, сударыня, но за это могу поручиться.
   Очарованная мистриссъ Багнетъ увѣрена, что мистеръ Бёккетъ имѣетъ своихъ ребятишекъ.
   -- Нѣтъ-таки сударыня, нѣтъ, Богъ не благословилъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ. Жена да жилица -- вотъ и все мое семейство. Мистриссъ Бёккетъ такая же охотница до дѣтей, какъ и я; да нѣтъ ихъ -- дѣлать нечего. Земныя блага дѣлятся неравномѣрно. Роптать грѣхъ. Какой у васъ славный дворикъ, сударыня, такой чистенькій? Есть, я думаю, и другой выходъ, сударыня?
   -- Нѣтъ, со двора нѣтъ выхода.
   -- Не-уже-ли нѣтъ? говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- я-такъ думалъ, что и тамъ есть калитка. Я никогда не видывалъ такого опрятнаго дворика. Позвольте заглянуть мнѣ туда, сударыня? Благодарю васъ. Въ-самомъ-дѣлѣ съ него нѣтъ выхода -- странно. Но какъ онъ хорошъ, какъ онъ соразмѣренъ!
   Осмотрѣвъ все быстрымъ взглядомъ, мистеръ Бёккетъ возвращается къ своему стулу и дружески кладетъ руку на плечо мистера Джорджа.
   -- Ну что жь, поразгулялся ли ты, Джорджъ?
   -- Ничего, хорошо, отвѣчаетъ кавалеристъ.
   -- Ну вотъ это ладно! говоритъ мистеръ Бёккетъ.-- Съ чего тебѣ печалиться? Посмотри ты на себя: этакому молодцу да хныкать, какъ баба -- что ты это Джорджъ? Правду ли я говорю, сударыня? Что у тебя можетъ быть на сердцѣ -- ничего, ровно ничего!
   Что-то больно привязываясь къ этой "разѣ", мистеръ Бёккетъ, несмотря на все искусство неумолкаемо разнообразить рѣчь свою, прибѣгаетъ раза три къ закуриванію непотухнувшей трубки и смотритъ на Джорджа какимъ-то, свойственнымъ ему одному, взглядомъ; но свѣтъ его сообщительности скоро разгорается съ обычною яркостью и вотъ мистеръ Бёккетъ начинаетъ говорить снова:
   -- А это братецъ вашъ, должно быть, мои милыя? говоритъ онъ, обращаясь къ Квибекѣ и Мальтѣ и указывая на Вульвича:-- красивый братецъ, нечего сказать, вѣдь онъ, чай, вамъ двоюродный, говоритъ мистеръ Бёккетъ и обращаясь къ мистриссъ Багнетъ, онъ прибавляетъ: -- не можетъ быть, сударыня, чтобъ у васъ могъ быть сынъ такого возраста.
   -- Я могу доказать, что онъ мой родной сынъ, отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ, смѣясь.
   -- Вы удивляете меня. Онъ конечно весь похожъ на васъ -- въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія: просто двѣ капли воды; а со лба -- вылитый отецъ.
   И мистеръ Бёккетъ сличаетъ лица, сощуривъ одинъ глазъ, между-тѣмъ, какъ мистеръ Багнетъ куритъ трубку съ спокойнымъ наслажденіемъ.
   Мистриссъ Багнетъ сообщаетъ въ это время мистеру Бёккету, что Вульвичъ крестникъ Джорджа.
   -- Крестникъ Джорджа -- вотъ что! говоритъ мистеръ Бёккетъ радушно.-- Давай лапку, крестникъ Джорджа; желаю тебѣ всякаго счастья... А что вы хотите съ нимъ дѣлать, сударыня? Есть у него способности къ музыкѣ?
   Мистеръ Багнетъ вмѣшивается въ разговоръ:
   -- На флейтѣ, говоритъ онъ.
   -- Повѣрите ли, хозяинъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, пораженный неожиданнымъ обстоятельствомъ: -- когда я былъ мальчикомъ, я самъ игралъ на флейтѣ? Знаете, не по-ученому, какъ вѣрно играетъ онъ, а такъ, со слуха. Ей-Богу игралъ "Британскіе гренадеры"; славная пѣсенка! разогрѣетъ кровь любовь англичанина. А что, товарищъ, умѣешь съиграть "Британскіе гренадеры"?
   Ничто не могло быть пріятнѣе для маленькаго кружка, какъ вызовъ Вульвича къ музыкальному дѣлу. Молодой флейтщикъ тотчасъ же беретъ свой инструментъ и выводитъ замѣчательные тоны. Во время этого концерта мистеръ Бёккетъ очень воодушевляется; онъ громко отмахиваетъ тактъ и никогда не пропускаетъ случая подтянуть припѣвъ -- гре-надеры -- молодцы, гре-надеры -- удальцы!
   Словомъ сказать, мистеръ Бёккетъ выказываетъ столько музыкальнаго вкуса и знанія, что мистеръ Багнетъ невольно вынимаетъ трубку изо рта и говоритъ:
   -- Пѣвецъ, сэръ?
   -- Не то, чтобъ пѣвецъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, скромно принимая эту гармоническую лесть: -- а такъ, иногда въ молодости шалилъ, и только для себя, когда, знаете, этакъ душа излиться хочетъ, во никогда не пробовалъ пѣть въ кругу друзей.
   Восторженное общество проситъ его спѣть.
   Не желая огорчить собесѣдниковъ отказомъ, онъ очень-ловко затянулъ: "Повѣрьте мнѣ, что если эти розы". Эта баллада, сообщилъ пѣвецъ хозяйкѣ дома, была самымъ вѣрнымъ союзникомъ его при овладѣніи сердцемъ мистриссъ Бёккетъ, когда она была еще дѣвушкой, и нѣтъ сомнѣнія, принудила ее надѣть цѣпи Гименея... или, какъ выразился мистеръ Бёккетъ -- обвѣнчаться съ такимъ старымъ хрычомъ, какъ онъ.
   Блистательный незнакомецъ доставляетъ столько удовольствіи вечеромъ кружку, что Джорджъ, невыказавшій большаго сочувствія при его приходѣ, начиналъ теперь гордиться знакомствомъ съ такимъ человѣкомъ. Онъ такъ любезенъ, такъ находчивъ, имѣетъ столько разнообразныхъ талантовъ, что всѣмъ желательно было бы сойдтись съ нимъ поближе. Мистеръ Багнетъ, выкуривъ лишнюю трубку, становится такъ любезенъ и начинаетъ такъ высоко цѣнить знакомство съ такимъ человѣкомъ, что уговариваетъ его и на будущій годъ пожаловать въ этотъ день отпраздновать день рожденья его старухи. Разумѣется, открытіе такого торжественнаго случая упрочиваетъ на болѣе-твердомъ основаніи уваженіе мистера Бёккета къ мистриссъ Багнетъ и всему семейству. Онъ пьетъ за здоровье старухи съ сердечнымъ жаромъ, близко-подходящимъ къ восторгу, считаетъ себя болѣе-чѣмъ благодарнымъ за приглашеніе на будущій годъ, записываетъ знаменитое число въ свою громадныхъ размѣровъ карманную книжку и выражаетъ надежду, что мистриссъ Бёккетъ и мистриссъ Багнетъ къ будущему году сдѣлаются такъ дружны, какъ сестры. Онъ, изволите видѣть, всегда понималъ, что публичная жизнь безъ частныхъ знакомствъ -- ничто. Онъ въ своей ничтожной роли можетъ себя считать нѣкоторымъ образомъ публичнымъ человѣкомъ, но не въ этой сферѣ находитъ онъ истинное счастіе -- нѣтъ; это счастіе, можетъ быть только въ семейномъ быту.
   Разумѣется, при настоящихъ обстоятельствахъ нельзя же ему забыть и Джорджа, доставившаго такое пріятное знакомство. Онъ его и не забываетъ, не отходитъ отъ него ни на шагъ, и о чемъ бы ни шла рѣчь, а онъ не спускаетъ глазъ съ своего товарища. Даже домой онъ не хочетъ идти иначе, какъ съ нимъ вмѣстѣ, даже занятъ его сапогами и разсматриваетъ ихъ въ то время, какъ мистеръ Джорджъ, положивъ ногу на ногу, спокойно покуриваетъ трубку около камина.
   Наконецъ мистеръ Джорджъ встаетъ, и въ ту же минуту, руководимый дружественною симпатіей, встаетъ и мистеръ Бёккетъ. Онъ цалуетъ дѣтей, вспоминаетъ обѣщаніе.
   -- А что касается до віолончели, любезный хозяинъ, можете ли вы отрекомендовать подобный инструментъ?
   -- Дюжину, говоритъ мистеръ Багнетъ.
   -- Очень-благодаренъ, очень-благодаренъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, сжимая руку новому сношу пріятелю: -- вы истинный другъ въ нуждѣ. Только пожалуйста, чтобъ тонъ былъ хорошъ. Мой пріятель, знаете ли, собаку съѣлъ на этомъ. Онъ наигрываетъ Моцарта, Генделя и другихъ колпаковъ знаменитѣйшимъ образомъ. О деньгахъ ни слова, разумѣется, очень-дорого не слѣдуетъ; но не забудьте себя; по моимъ понятіямъ каждый долженъ думать о своей пользѣ и угождать ближнему.
   Мистеръ Багнетъ киваетъ головой старухѣ, давая уразумѣть, что, это не человѣкъ, а брильянтъ.
   -- Я, можетъ, загляну къ вамъ завтра, такъ, часу въ одиннадцатомъ утра; вы, можетъ, къ этому времени успѣете приготовить мнѣ кой-какія свѣдѣнія о віолончеляхъ хорошаго тона, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   О, разумѣется, успѣютъ. Мистеръ и мистриссъ Багнетъ приступятъ съ ранняго утра къ розъискамъ и, быть-можетъ, приготовятъ не одинъ образчикъ.
   -- Очень буду радъ, очень буду радъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ.-- Доброй ночи, сударыня. Доброй ночи, хозяинъ; доброй ночи, херувимчики. Я очень-обязанъ вамъ за лучшій вечеръ, который когда-либо удавалось мнѣ проводить въ жизни.
   Хозяева, съ своей стороны, обязаны ему за доставленное удовольствіе, и они разстаются со всевозможными радостными пожеланіями.
   -- Ну, Джорджъ, старичина, говоритъ мистеръ Бёккетъ, взявъ его подъ-руку у дверей музыкальной лавки:-- пойдемъ вмѣстѣ.
   Такимъ-образомъ рука-объ-руку идутъ они съ Джорджемъ по узкой улицѣ, а семейство Багнетовъ стоитъ у дверей и провожаетъ ихъ глазами.
   -- Посмотри, Баккаутъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ мужу:-- какъ они дружны: мистеръ Бёккетъ льнетъ къ Джорджу словно листъ.
   Сосѣднія улицы такъ узки и такъ дурно вымощены, что идти вдвоемъ очень-трудно; поэтому мистеръ Джорджъ предлагаетъ другу своему идти поодиначкѣ; но мистеръ Бёккетъ не можетъ лишить себя удовольствія идти съ Джорджемъ рука-объ-руку.
   -- Подожди съ полминутки, Джорджъ, мнѣ нужно съ тобой поговорить кой-о-чемъ, замѣчаетъ мистеръ Бёккетъ.
   И вслѣдъ за этимъ онъ поворачиваетъ его въ гостинницу, беретъ тамъ отдѣльный нумеръ, вводитъ въ него Джорджа, запираетъ за собою дверь я прислоняется къ ней спиной.
   -- Ну, Джорджъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- дружба-дружбой, а служба-службой. Этихъ двухъ дѣлъ я никогда не смѣшиваю. Сегодня я старался развеселить честную компанію, и ссылаюсь на тебя, достигъ ли я своей цѣли, или нѣтъ. А теперь, Джорджъ, я беру тебя подъ стражу.
   -- Подъ стражу? за что? отвѣчаетъ кавалеристъ, словно пораженный громомъ.
   -- Послушай, Джорджъ, говорятъ мистеръ Бёккетъ, вразумительно, указывая на него своимъ жирнымъ пальцемъ: -- долгъ, какъ ты очень-хорошо понимаешь, самъ-по-себѣ, а разговоръ -- самъ-по-себѣ. Мой долгъ сообщить тебѣ, что всякое съ твоей стороны замѣчаніе можетъ быть для тебя пагубно, слѣдовательно, Джорджъ, будь разсудителенъ: ты ничего не слышалъ о случившемся убійствѣ.
   -- Убійствѣ?
   -- Джорджъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ выразительно выставляя впередъ свой указательный палецъ: -- держи въ умѣ мое наставленіе. Я тебя ни о чемъ не спрашиваю. Сегодня послѣ обѣда ты былъ въ дурномъ расположеніи духа. Я говорю, что ты ничего не слыхалъ о случившемся убійствѣ.
   -- Ничего не слыхалъ. Какое убійство?
   -- Послушай, Джорджъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- не компрометируй себя. Я скажу тебѣ, зачѣмъ ты мнѣ нуженъ. Въ Линкольнскихъ Поляхъ джентльменъ, по имени Телькингорнъ, былъ найденъ вчера убитымъ. Онъ былъ застрѣленъ -- вотъ зачѣмъ ты мнѣ нуженъ.
   Кавалеристъ тяжело опускается на стулъ; крупныя капли пота покрываютъ его смертельно-блѣдное лицо.
   -- Бёккетъ! Уже-ли мистеръ Телькингорнъ убитъ и ты меня подозрѣваешь?
   -- Джорджъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ, работая своимъ указательнымъ пальцемъ: -- подозрѣваю, потому-что имѣю противъ тебя доказательства. Убійство было совершено вчера въ десять часовъ вечера. Ты, разумѣется, знаешь, гдѣ ты былъ вчера вечеромъ въ десять часовъ и, безъ сомнѣнія, можешь объяснить.
   -- Вчера вечеромъ? вчера вечеромъ? повторяетъ кавалеристъ задумчиво. И вчерашній вечеръ мелькнулъ передъ его воспоминаніемъ: "Боже милосердый, вчера вечеромъ я былъ тамъ!.."
   -- Такъ я и зналъ, Джорджъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ съ совершеннымъ спокойствіемъ: -- такъ я и зналъ. И ты бывалъ тамъ частенько; ты туда шатывался не одинъ разъ. Слыхали какъ ты съ нимъ бранивался и, быть-можетъ -- понимаешь, я говорю только "быть-можетъ" онъ называлъ тебя негодяемъ, злодѣемъ, разбойникомъ.
   Тяжело вздыхаетъ кавалеристъ и готовъ былъ подтвердить истину этихъ словъ, еслибъ могъ говорить.
   -- Послушай, Джорджъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, положивъ свою шляпу на столъ съ такимъ озабоченнымъ видомъ, который очень напоминалъ обойнаго мастера: -- все мое желаніе состоитъ въ томъ, чтобъ устроить дѣло къ общему удовольствію. Я тебѣ скажу прямо, что за отъисканіе убійцы обѣщана награда во сто гиней сэромъ Лсйстеромъ Дедлокомъ, баронетомъ. Мы съ тобой всегда были дружны; но за мнѣ лежатъ служебныя обязанности, и если ужь получать эти сто гиней, такъ лучше мнѣ, чѣмъ кому-нибудь другому. Изъ всего этого ты видишь, что ты мнѣ нуженъ и что, провались я сквозь землю, если я тебя не возьму. Скажи, позвать мнѣ къ себѣ на помощь, или я и одинъ покончу?
   Мистеръ Джорджъ пришелъ наконецъ въ себя, вытянулся какъ солдатъ и сказалъ:
   -- Идемъ. Я готовъ.
   -- Джорджъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- подожди немного!
   И, обращаясь съ мистеромъ Джорджемъ, какъ съ окномъ, которое надо законопатить, онъ вынимаетъ изъ своего кармана пару ручныхъ цѣпей.
   -- Это важное дѣло, Джорджъ, говоритъ онъ: -- я долженъ выполнить свой долгъ.
   Кавалеристъ вспыхиваетъ гнѣвомъ и съ минуту медлитъ; но потомъ вытягиваетъ сложенныя руки и говоритъ:
   -- На, замыкай!
   Мистеръ Бёккетъ тотчасъ же прилаживаетъ цѣпи.
   -- Ну какъ ты ихъ находишь: не тѣсны? Скажи, я люблю все дѣлать къ общему удовольствію; у меня въ карманѣ есть еще другая пара.
   Онъ дѣлаетъ это замѣчаніе, какъ самый щекотливый купецъ, готовый удовлетворить малѣйшее желаніе своего покупателя.
   Джорджъ молчитъ.
   -- Стало-быть впору -- прекрасно! И вотъ видишь, Джорджъ...
   И онъ снимаетъ съ гвоздя большой плащъ и примѣриваетъ его на кавалериста.
   -- ...Я обо всемъ подумалъ и, желая пощадить твою стыдливость принесъ съ собой и эту вещицу -- каково? Никто не видитъ: все шито и крыто!
   -- Я-то вижу, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- потрудись по-крайней-мѣрѣ нахлобучить меня хорошенько шляпой.
   -- Это зачѣмъ! ты не шутишь? Полно ты, такъ гораздо-красивѣе.
   -- Ну, съ этими браслетами маѣ совѣстно глядѣть на прохожихъ, поспѣшно отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ: -- ради-Бога нахлобучь мнѣ шляпу на глаза.
   Принимая во вниманіе такую убѣдительную просьбу, мистеръ Бёккетъ нахлобучиваетъ шляпу на голову своей добычи и, накрывшись самъ, выводитъ ее на улицу.
   Кавалеристъ идетъ такимъ же твердымъ шагомъ, какимъ привыкъ ходить обыкновенно; только голову держитъ понуривши мистеръ Беннетъ подталкиваетъ его локтемъ при переходахъ улицъ и при поворотахъ.
   

ГЛАВА L.
Разсказъ Эсѳири.

   По возвращеніи моемъ изъ Диля, я получила маленькую записочку отъ Кадди Желлиби (мы до-сихъ-поръ не переставали называть ее этимъ именемъ); она писала ко мнѣ, что здоровье ея, слабое съ нѣкотораго времени, становилось все хуже-и-хуже, и что она будетъ несказанно-рада моему посѣщенію.
   Это была самая-маленькая записочка, въ нѣсколько строкъ, написанныхъ рукою Кадди, лежащей въ постелѣ; къ ней было приложено маленькое письмецо и отъ ея супруга; онъ настаивалъ невозможности на необходимости моего посѣщенія, говоря, чтобъ я поспѣшила спасти Кадди, если не отъ смерти, по-крайней-мѣрѣ отъ очень-тяжкой болѣзни. Кадди Богъ даровалъ ребенка; она звала меня въ крестныя матери къ такому маленькому, бѣдному существу, къ такой старообразной крошкѣ, которую трудно было замѣтить изъ-за кружевъ шапочки. Свернувъ подъ подбородкомъ въ кулачокъ длинненькія и тоненькія пальчики, дитя лежало по цѣлымъ днямъ въ такомъ положеніи, открывъ свои маленькіе, яркіе глазёнки, какъ-будто дивясь -- такъ по-крайней-мѣрѣ я думала -- почему оно такъ мало и слабо. При каждомъ движеніи оно громко плакало, но лежа спокойно, было тихо и, казалось, ничего болѣе не желало, какъ лежать, не двигаясь въ стороны и размышлять о своей судьбѣ. На лицѣ его были такія тёмненькія жилки, подъ глазами такія тёмненькія пятнышки, которыя ясно напоминали мнѣ чернильныя пятна бѣдной Кадди. Ребенокъ на глаза всѣхъ неопытныхъ казался очень-слабымъ; но, во всякомъ случаѣ, онъ былъ неисчерпаемымъ наслажденіемъ для Кадди. Сколько находила она утѣшенія въ своей болѣзни, размышляя о томъ, какъ она будетъ воспитывать маленькую Эсѳирь, какъ она выдастъ ее замужъ, какъ она состарѣется сама и сдѣлается бабушкой эсѳириной Эсѳири. Все это говорила она съ такимъ чувствомъ, съ такою любовью къ этому маленькому существу, что я не утерпѣла бы передать тотчасъ же нѣкоторые изъ ея разговоровъ, еслибъ не боялась увлечься.
   Обращаюсь къ письму. Кадди питала ко мнѣ какое-то суевѣрное расположеніе съ той самой ночи, въ которую она спала на моемъ плечѣ, закрытая шалью: она постоянно думала, по-крайней-мѣрѣ мнѣ такъ кажется, что мое присутствіе приноситъ ей добро; хотя, разумѣется, я понимала, что причина такого заблужденія скрывалась въ безконечной добротѣ этой преданной женщины, но тѣмъ не менѣе я рѣшилась, согласно съ совѣтомъ моего опекуна, утѣшить ее своимъ пріѣздомъ. Въ почтовой каретѣ отправилась я въ Лондонъ, и Принцъ и Кадди приняли меня съ распростертыми объятіями.
   И на другой и на третій день я ѣздила ее навѣщать. Это были пріятныя прогулки, немѣшавшія моимъ занятіямъ: мнѣ стоило только встать пораньше и до отъѣзда распорядиться хозяйственными дѣлами. Когда такимъ-образомъ я сдѣлала три визита въ Лондонъ, опекунъ мой сказалъ мнѣ однажды вечеромъ:
   -- Ну, маленькая старушка, я боюсь за тебя: если капля дождя, постоянно падая на камень, можетъ разрушить его, то тѣмъ-болѣе постоянныя поѣздки взадъ и впередъ могутъ имѣть дурныя послѣдствія на здоровье тётушки Дердонъ. Мы должны отправиться на нѣсколько дней въ Лондонъ всесемейно и помѣститься въ нашей прежней квартирѣ.
   -- Для меня нѣтъ въ этомъ никакой надобности, добрый опекунъ мой, оказала я: -- я никогда не утомлюсь. Мнѣ очень-пріятно, если я кому-нибудь могу сдѣлать пользу.
   -- Въ такомъ случаѣ это нужно для меня, отвѣчалъ опекунъ:-- или для Ады, или для обоихъ насъ. Завтра, мнѣ помнится, чье-то рожденье?
   -- Ахъ, да! сказала я, цалуя мою милочку: -- завтра ей пойдетъ двадцать-второй годъ.
   -- Вотъ видишь, замѣтялъ опекунъ мой полушутя, полусерьезно -- это важное событіе требуетъ нашего присутствіи въ Лондонѣ; моя прелестная кузина должна на законномъ основаніи вступить въ свою независимость. Итакъ мы отправляемся въ Лондонъ. Къ-тому же есть еще одно обстоятельство... Каково-то здоровье Кадди?
   -- Очень-слабо: -- и я думаю, что она еще не скоро поправятся.
   -- Что ты разумѣешь подъ словомъ: нескоро? спросилъ опекунъ мой задумчиво.
   -- Нѣсколько недѣль, я думаю.
   -- Гм! сказалъ опекунъ мой и сталъ ходить по комнатѣ большими шагами взадъ и впередъ.-- А каковъ-то у нея докторъ, душа моя? Опытный ли онъ человѣкъ?
   Я должна была сознаться, что мало знаю этого доктора, но что Принцъ очень бы не прочь посовѣтоваться съ другимъ.
   -- Что жъ, моя милая, надо попросить Вудкаурта.
   Мнѣ эта мысль не приходила прежде въ голову и слова опекуна изумили меня. Въ одну минуту все, что было связано съ мистеромъ Вудкауртомъ въ моемъ воспоминаніи, быстро предстало передо иною, и я смутилась.
   -- Вѣдь ты ничего же не имѣешь противъ него, маленькая старушка?
   -- О, нѣтъ ничего, добрый опекунъ мой.
   -- И ты не думаешь, чтобъ паціентка не имѣла къ нему довѣрія?
   -- Разумѣется, нѣтъ; я даже увѣрена, что она обрадуется его участію, тѣмъ-болѣе, что они были ужъ нѣсколько-знакомы между собою; Кадди часто видала мистера Вудкаурта у бѣдной инесъ флейтъ, которую онъ такъ скоро поставилъ на ноги.
   -- Прекрасно, отвѣчалъ опекунъ: -- онъ сегодня былъ здѣсь и завтра также я надѣюсь увидѣть его, моя милая.
   При этомъ короткомъ разговорѣ мнѣ казалось (право, ужъ не знаю почему: я даже не смотрѣла на мою милочку), что она очень-хорошо припоминаетъ себѣ, какъ обняла меня, что говорила со мной въ тѣ давно-забытыя минуты, когда Кадди Желлиби принесла мнѣ отъ миссъ Флайтъ букетъ цвѣтовъ. Это обстоятельство вынуждало меня сказать моей милочкѣ, также и Кадди, что я дѣлаюсь хозяйкой "Холоднаго Дона", и я ясно видѣла, что, если буду скрывать дальше предложеніе мистера Жарндиса, то буду недостойна его любви.
   Вслѣдствіе такихъ разсужденій, когда вечеромъ мы пошли по своимъ спальнямъ и усѣлись въ своей комнатѣ дожидаться полуночи, чтобъ вдвоемъ встрѣтить день рожденья моей милочки, я рѣшилась разсказать ей о полученномъ мною письмѣ. Съ послѣднимъ ударомъ часовъ, я обняла ее нѣжно, крѣпко прижала къ своему сердцу и посреди безконечныхъ желаній сообщала ей, какъ безпредѣльна доброта кузена ея, Джона, и какое ожидаегь меня счастье. Еслибъ Ада любила меня періодически, то больше, то меньше, то я увѣрена, что въ эту минуту былъ бы наибольшій періодъ ея любви. Я такъ была рада, такъ легко было у меня на сердцѣ, когда я высказала ей мою тайну!.. и была счастливѣе прежняго.
   На слѣдующій день мы отправилась въ Лондонъ. Квартира, въ которой мы всегда останавливались, была незанята, и не прошло получаса, какъ мы помѣстились въ ней съ совершеннымъ комфортомъ, какъ-будто никогда и не съѣзжали съ нея.
   Мистеръ Вудкауртъ обѣдалъ и праздновалъ съ нами день рожденія моей милочки, и мы всѣ были такъ радостны и такъ веселы, какъ только могли быть при отсутствіи Ричарда на этомъ семейномъ праздникѣ.
   Отпраздновавъ этотъ день, я посвятила себя на нѣсколько недѣль -- такъ, на восемь или на девять, помнится мнѣ -- Кадди. И это было въ первый разъ въ жизни, выключая только моей болѣзни, что я такъ рѣдко видалась съ Адой, живя съ ней подъ одной и той же кровлей. Ада также часто посѣщала Кадди; но такъ, сидя у постели больной, мы старались развеселить ее, занять ее разговорами, и намъ не удавалось говорить другъ съ другомъ откровенно. Только по ночамъ бывали мы вмѣстѣ съ Адой, и то часто случалось, что я оставалась ночевать у Кадди, которую болѣзнь лишала сна.
   Сколько прекрасныхъ чувствъ подмѣтила я въ Кадди, находясь съ ней такъ часто вмѣстѣ! Кашъ она любила своего ребенка, кодъ она боялась быть въ тягость другимъ! какъ тяжело ей было не пособлять въ трудахъ своему супругу, какъ грустила она, боясь лишить комфорта стараго мистера Тервейдропа! Жалко было видѣть, что больная, худая, лежала она въ тѣхъ комнатахъ, гдѣ съ утра до ночи раздавались звукъ скрипки или фортепьянъ, шарканья ногъ въ танцахъ и постоянное, меланхолическое вальсированье мальчика въ кухнѣ.
   По желанію Кадди, я сдѣлалась распорядительницей въ той комнатѣ, гдѣ она лежала, устроила ея постель въ болѣе-свѣтломъ уголку, каждый день подавала въ ея объятія мою маленькую тёску, сидѣла у ея изголовья, работая или читая, и наконецъ, однажды, сидя вмѣстѣ съ ней, я разсказала о предложеніи мистера Жарндиса.
   Кромѣ Ады, у насъ были и другіе посѣтители. Первое мѣсто изъ нихъ занималъ Принцъ, который въ рѣдкія минуты, свободныя отъ уроковъ, взойдетъ тихонько, сядетъ тихонько и на лицѣ его выражается боязнь за Кадди и за малютку. Какъ бы Кадди себя ни чувствовала, но она всегда отвѣчала Принцу, что здоровье ея хорошо, и я -- да простятъ мнѣ Богъ -- подтверждала слова ея. Этотъ отвѣтъ приводилъ Правда въ такое прекрасное расположеніе духа, что онъ иногда въ восторгѣ вынетъ изъ кардана своего скрипочку и побренчитъ по струнамъ на радость своей маленькой дочкѣ; но моя маленькая крестница и тёска никогда не обращала вниманія на его музыку.
   Пріѣзжала также иногда и мистриссъ Желлиби. Бывало, явятся она, занятая своими дѣловыми проектами, сядетъ въ спокойное кресло и смотрятъ на свою внучку, какъ-будто она была не ближе береговъ баріобульскихъ. Попрежнему съ глазами, смотрящими въ даль, попрежнему холодная и равнодушная, скажетъ она, бывало: "ну, Кадди, дитя мое, какъ ты себя чувствуешь сегодня?" и по-прежнему улыбается, не обращая никакого вниманія на отвѣтъ; или начнетъ, бывало, высчитывать, сколько писемъ она получила, сколько она отправила протоколовъ; или пуститься въ вычисленіе выгодъ отъ кофейныхъ плантацій по берегамъ Баріобула-Гха. И все это говорила она, показывая явное презрѣніе къ нашей пустой жизни, занятой мелочными интересами.
   Бывалъ также и мистеръ Тервейдропъ-старикъ; онъ съ утра до ночи и съ вечера до утра былъ предметомъ нашихъ опасеній. Если случалось, что ребенокъ заплачетъ -- Боже мой! его убаюкиваютъ, чуть-чуть не задушатъ подушками, въ благородной боязни, чтобъ крикъ его не обезпокоилъ какимъ бы то ни было образомъ старика Тервейдропа. Если ночью случалась надобность развести огонь въ каминѣ, всѣ ходили на цыпочкахъ, чтобъ не нарушить сонъ мистера Тервейдропа. Если Кадди нуждалась въ какой-нибудь вещи, находящейся въ домѣ, сейчасъ посылали спросить къ мистеру Тервейдропу: не нужна ли и ему эта вещь. Въ замѣнъ такой угодливости мистеръ Тервейдропъ каждый день посѣщалъ свою невѣстку, благословлялъ ее, выказывалъ столько снисхожденія и покровительства своей надменной особой, что еслибъ я не знала его, право сочла бы за человѣка, облагодетельствовавшаго Кадди.
   -- Моя Каролина, скажетъ онъ, бывало, наклонясь, какъ-можно-ближе къ ней: -- лучше ли ты себя чувствуешь сегодня?
   -- О! значительно лучше. Благодарю васъ, мистеръ Тервейдропъ, отвѣчаетъ ему Кадди.
   -- Очарованъ! восхищенъ! А наша дорогая миссъ Сомерсонъ, она еще не совсѣмъ обезсилѣла отъ усталости?
   И онъ закатываетъ глаза подъ-лобъ и цалуетъ кончики своихъ пальцевъ. Къ удовольствію моему, я должна прибавить, что любезность его очень уменьшилась ко мнѣ съ-тѣхъ-поръ, какъ болѣзнь наложила на меня свое тяжелое клеймо.
   -- Я нисколько не утомлена, разувѣряю я его.
   -- Очарованъ! Мы должны заботься о нашей дорогой Каролинѣ, миссъ Сомерсонъ. Мы не должны щадить ни средствъ, ни трудовъ для возстановленія ея силъ. Мы должны беречь ее. Дорогая моя Каролина, скажетъ онъ, обернувшись къ своей невѣсткѣ съ безконечнымъ великодушіемъ и протекціей: -- ты ни въ чемъ не должна нуждаться, душа моя; приказывай все, чего только пожелаешь, дитя мое. Все, что есть въ моей комнатѣ, все къ твоимъ услугамъ, моя дорогая. Не думай обо мнѣ, прибавятъ онъ иногда въ избыткѣ своей галантерейности: -- не думай исполнять мои маленькія желанія, если они могутъ препятствовать исполненію твоихъ, моя дорогая Каролина. Нужды твоя должны быть на первомъ планѣ.
   Его тонъ и манеры пользовались со стороны молодыхъ супруговъ такимъ высокимъ уваженіемъ (которое сынъ наслѣдовалъ отъ матери), что я не разъ видала и Принца и Кадди въ слезахъ признательности за ту родительскую любовь, которую оказывалъ имъ мастеръ Тервейдропъ-старшій.
   -- Не плачьте, дѣти мои, говоритъ онъ (но, право, и я готова была плакать только отъ другихъ причинъ: слезы готовы были брызнутъ изъ глазъ, когда, бывало, я увижу исхудалую руку Кадди на жирномъ затылкѣ мистера Тервейдропа): -- нѣтъ, нѣтъ, друзья мои, не плачьте! Я далъ слово никогда не покидать васъ и не покину. Исполняйте долгъ вашъ: любите меня. Больше мнѣ ничего не надо. Да благословятъ васъ Богъ -- я иду прогуляться въ паркъ.
   Онъ шелъ подышать свѣжимъ воздухомъ и возбудить аппетитъ къ обѣду у одного изъ модныхъ ресторановъ. Мнѣ кажется, я не пристрастна къ мистеру Тервейдропу и не говорю въ хулу его ничего лишняго. Онъ очень полюбилъ маленькаго Биби и очень-торжественно прогуливался съ нимъ по улицамъ города. Разумѣется, передъ своимъ обѣдомъ, онъ отправлялъ его домой, когда подарить ему полпенни. Однакожъ и эта безкорыстная привязанность, сколько мнѣ извѣстно, не мало стоила Кадди и ей мужу, потому-что бѣдные супруги должны были одѣть ребёнка съ ногъ до головы, чтобъ сдѣлать достойнымъ чести прогуливаться рука-объ-руку съ профессоромъ галантерейныхъ манеръ.
   Послѣднимъ изъ нашихъ посѣтителей былъ мистеръ Желлиби. Придетъ онъ, бывало, вечеркомъ, тихо подойдетъ къ Кадди, спросятъ своимъ милымъ голосомъ, какъ она себя чувствуетъ, потомъ сядетъ въ уголокъ, прислонится затылкомъ къ стѣнѣ и промолчитъ все остальное время. Я его очень любила. Если онъ заставалъ меня за какимъ-нибудь занятіемъ, то старался пособить мнѣ; но все стараніе его ограничивалось только тѣмъ, что онъ сниметъ съ себя сюртукъ до половины, да и усядется такъ на стулъ. Все его дѣло состояло въ томъ, чтобъ сидѣть, прислонясь головою къ стѣнѣ, и смотрѣть на задумчиваго ребенка. Мнѣ казалось, что они понимаютъ другъ друга.
   Я не сочла между нашими посѣтителями мистера Вудкаурта, потому-что онъ былъ постояннымъ врачомъ при Кадди. Здоровье ея быстро начало поправляться съ его помощью -- и немудрено: онъ былъ человѣкъ внимательный, добрый и неутомимый. Въ это время я очень-часто видала мистера Вудкаурта, впрочемъ, не такъ часто, какъ можно подумать, потому-что, зная, какъ Кадди спокойна въ его присутствіи, я пользовалась этимъ обстоятельствомъ и уѣзжала домой въ тѣ часы, какъ его ожидали. Но тѣмъ не менѣе мы съ нимъ часто встрѣчались. Теперь я была совершенно спокойна на-счетъ моей измѣнившейся наружности, но все-таки радовалась, что онъ, какъ мнѣ казалось, все еще печалился за меня. Онъ пособлялъ мистеру Беджору въ его безчисленной практикѣ, но еще не дѣлалъ никакихъ плановъ на будущее.
   Когда силы Кадди стали укрѣпляться, я чаще могла быть дома и замѣтила въ моей милочкѣ странную перемѣну. Я не могу сказать, какимъ-образомъ сначала я подмѣтила эту перемѣну, потому-что прежде всего мелкія подробности остановили на себѣ мое вниманіе, подробности сами-по-себѣ ничтожныя, но въ связи онѣ имѣли въ себѣ кой-что основательное. Я замѣтила, что Ада неоткровенна со мною, какъ бывала прежде. Любовь ея и привязанность ко мнѣ не уменьшились -- въ этомъ я не сомнѣвалась ни минуты, но ее томила какая-то грусть и она не хотѣла мнѣ сообщить причины этой тайной грусти.
   Я не понимала ея и вмѣстѣ съ тѣмъ очень сожалѣла о ней, и какое-то непріятное предчувствіе тяготѣло надо мною. Наконецъ ясно было мнѣ, что Ада скрываетъ отъ меня что-то, боится быть-можетъ огорчить меня, подумала я, и мнѣ пришло въ голову, что она... тоскуетъ за меня... ей жалко думать о томъ, что я говорила ей насчетъ Холоднаго Дома.
   Почему мнѣ пришла въ голову такая мысль -- я не могла дать себѣ отчета. Что касается до меня, я нисколько не тяготилась моимъ положеніемъ; печаль далеко была отъ меня. Я чувствовала себя совершенно-довольной, совершенно-счастливой. Однако жь мнѣ какъ-то вѣрилось -- быть-можетъ и легко было этому повѣрить -- что Ада думаетъ за меня о прошедшемъ, о перемѣнахъ въ прошедшихъ мечтахъ, хотя я сама давно ужъ выбросила изъ давно изъ головы.
   Какъ сдѣлать, думала я, чтобъ разувѣрять ее въ томъ, чтобъ показать ей, что во мнѣ не гнѣздятся подобныя чувства? Разумѣется, мнѣ оставалось только быть веселой и дѣятельной, и я веселилась и трудилась сколько могла. Болѣзнь Кадди не дозволяла мнѣ раздѣлять хозяйственныя занятія мои на цѣлый день, и потому я всѣмъ распоряжалась съ самаго утра и собственноручно приготовляла завтракъ моему опекуну; онъ тысячу разъ смѣялся отъ чистаго сердца и говорилъ, что въ домѣ должно быть двѣ хозяйки, двѣ маленькія старушки, потому-что одна не можетъ поспѣть всегда и вездѣ. Я еще болѣе рѣшилась быть веселой и трудолюбивой. И такъ гуляла я жъ комнаты въ комнату, напѣвая всѣ пѣсенки, какія только знала; я работала я безъ усталости и болтала безъ умолку, но все-таки какая-то тѣнь покрывала личико моей милочки.
   -- Итакъ, тётушка Тротъ,-- сказалъ опекунъ мой, когда, однажды вечеромъ, сидѣли мы всѣ трое вмѣстѣ: -- мистеръ Вудкауртъ совершенно возстановилъ здоровье Кадди Желлиби?
   -- Да, отвѣчала я: -- и какъ она ему благодарна! По мнѣ, добрый опекунъ мой, эта благодарность дороже золота.
   -- Я бы желалъ, чтобъ у него водилось и золото, говорилъ опекунъ мой, смѣясь.
   -- Да, это бы ему не мѣшало.
   -- Мы бы готовы были обогатить его, какъ Креза -- не правда ли моя милая?
   Я засмѣялась на эти слова.
   -- Не знаю, не будетъ ли много, сказала я: -- богатство можетъ его испортить; онъ сдѣлается не такъ полезенъ и многіе могутъ бытъ лишены его помощи, какъ, напримѣръ, миссъ Флайтъ, даже сама Кадди и многіе.
   -- Дѣйствительно, сказалъ опекунъ: -- я опустилъ изъ виду это обстоятельство. Но по-крайней-мѣрѣ я убѣжденъ, что мы бы желали ему столько денегъ, чтобъ онъ могъ жить безбѣдно; столько денегъ, чтобъ онъ могъ трудиться не скорбя отъ недостатковъ; наконецъ столько, чтобъ онъ могъ имѣть свой уголокъ, своихъ домашнихъ божковъ, а можетъ и свою богиню -- а?
   -- Это совсѣмъ-другое дѣло, сказала я: -- въ этомъ мы всѣ готовы согласиться.
   -- О, безъ сомнѣнія, отвѣчалъ опекунъ мой: -- мы всѣ готовы. Я очень уважаю мистера Вудкаурта и очень люблю его. Я знаю, что онъ очень-бѣденъ, но трудно предложить ему какое-нибудь пособіе, въ немъ очень-много благородной гордости; несмотря на это, я бы готовъ былъ сдѣлать что-нибудь для него, еслибъ только зналъ, какимъ образомъ. Онъ готовится снова въ путь, но съ нимъ право жалко разстаться.
   -- Путешествіе, быть-можетъ, откроетъ передъ нимъ новый свѣтъ, оказала я.
   -- Быть-можетъ, тётушка, отвѣчалъ опекунъ мой.-- Я не думаю, чтобъ онъ много ожидалъ отъ Стараго Свѣта. Мнѣ кажется, что онъ испыталъ здѣсь какое-то огорченіе. Ты ничего объ этомъ не знаешь, моя милая?
   -- Я покачала головой.
   -- Гм! сказалъ опекунъ мой: -- быть-можетъ я и ошибаюсь.
   Разговоръ кончился; но, боясь обратить вниманіе опекуна на мою милочку, я запѣла про-себя любимую его пѣсенку.
   -- Такъ вы думаете, сказала я, окончивъ пѣніе: -- что мистеръ Вудкауртъ намѣренъ опять уѣхать?
   -- Не знаю навѣрное, сказалъ опекунъ: -- но мнѣ кажется, что онъ хочетъ надолго разстаться съ Англіей.
   -- И я увѣрена, добрый опекунъ мой, сказала я: -- что куда бы ни поѣхалъ онъ, его всегда будутъ сопровождать самыя лучшія наши желанія.
   -- О, безъ сомнѣнія, моя милая.
   Я сидѣла на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ, которое въ настоящее время, то-есть по полученіи извѣстнаго письма, было рядомъ съ моимъ опекуномъ. Ада сидѣла противъ меня, и я замѣтила, что глаза ея были полны слезъ и слезы катились по ея лицу. Я чувствовала, что мнѣ надо быть спокойной и веселой и облегчить ея любящее сердце. И я старалась быть веселой, то-есть старалась быть тѣмъ, чѣмъ я была.
   Я подсѣла поближе къ ней, склоняла головку милой дѣвушки къ себѣ на плечо, вовсе не понимая, какая грусть лежитъ у ней на сердцѣ.-- Я спрашивала, не дурно ли она себя чувствуетъ, обняла ее и увела въ нашу комнату наверхъ. Когда мы остались съ ней вдвоемъ, она, быть-можетъ, повѣрила бы мнѣ свою тайну, но я не подала ей къ этому повода, потому-что не знала, какъ она въ этомъ нуждается.
   -- О моя милая, моя дорогая Эсѳирь! сказала Ада: -- еслибъ я могла только рѣшиться открыть душу мою передъ тобою, и передъ братцемъ Джономъ, когда вы сидѣли вмѣстѣ...
   -- Что съ тобою душа моя? сказала я: -- что съ тобою, мой ангелъ? отчего ты не могла поговорить съ нами?
   Въ отвѣтъ на это Ада только потупила головку и плотнѣе прижала меня къ своему сердцу.
   -- Уже ли ты позабыла, моя красавица, сказала я, смѣясь: -- какой мы простой и старомодный народъ и какой скромной, неприхотливой старушкой сдѣлалась я? Вспомни, мой другъ, какая счастлива и спокойная жизнь ожидаетъ меня. Я увѣрена, что ты не можешь забыть какого благороднаго, какого высокаго характера человѣкъ дѣлаетъ мнѣ это добро. Нѣтъ, этого не можетъ быть, ты не должна этимъ огорчаться.
   -- Я не огорчаюсь, Эсѳирь.
   -- Въ такомъ случаѣ, дорогая моя, сказала я: -- тутъ не можетъ быть недоразумѣнія; отчего же ты не могла переговорить съ нами?
   -- Никакихъ недоразумѣній, сказала Ада.-- О, когда я подумаю о прошедшемъ, объ отеческомъ попеченіи и добротѣ братца Джона, о нашемъ родствѣ, о тебѣ, милая Эсѳирь... о! тогда я право не знаю, что мнѣ дѣлать, что мнѣ дѣлать!
   Съ удивленіемъ взглянула я на мою милочку, и почла за лучшее не отвѣчать ей ни слова на ея восклицанія. Чтобъ сколько-нибудь успокоить ее, я перемѣнила разговоръ на воспоминанія о нѣкоторыхъ мелочахъ нашей прошедшей жизни. Не прежде, какъ она легла въ постель, я пошла проститься съ опекуномъ моимъ, и потомъ, прійдя назадъ, сѣла на нѣсколько минутъ у ея изголовья.
   Ада спала. Боже, какъ она перемѣнилась! но она не похудѣла, она не поблѣднѣла, и, словомъ, я не могла понять, въ чемъ эта перемѣна, хотя и замѣчала ее. Тутъ мнѣ пришли въ голову надежды опекуна моего, съ которыми онъ смотрѣлъ на Ричарда и Аду, и я подумала: "бѣдняжка, она печалится о немъ; къ какому концу приведетъ эта несчастная любовь?"
   Когда мнѣ случалось, во время болѣзни Кадди, пріѣзжать домой, я всегда заставала Аду за работой; но что она работала -- я не знаю, потому-что, при видѣ меня, она всегда прятала свое рукодѣлье. Оно теперь лежало въ ея рукодѣльномъ ящикѣ, который не былъ запертъ. Я не открыла ящика, но не могла не подумать, что она работала не для себя.
   Нагнувшись поцаловать мою милочку, я замѣтила, что одна рука ея была спрятана подъ подушкой.
   Скоро стало мнѣ понятно, какъ я должна была казаться нелюбезной въ глазахъ Ады, веселясь, стараясь быть веселой съ тѣмъ только, чтобъ успокоить ее.
   И съ этимъ убѣжденіемъ легла я въ постель, съ этимъ убѣжденіемъ проснулась я; но и на другой день тѣнь покрывала личико моей милочки.
   

ГЛАВА LI.
Открытіе.

   Мистеръ Вудкауртъ, прибывъ въ Лондонъ, тотчасъ же отправился въ гостинницу Саймонда; онъ мнѣ сказалъ, что считаетъ сдѣланное мною ему довѣріе священнымъ, и сказалъ правду: онъ никогда не пренебрегалъ своимъ обѣщаніемъ и никогда не забывалъ его.
   Онъ засталъ мистера Волиса въ конторѣ, сказалъ ему о своихъ отношеніяхъ къ Ричарду и спросилъ его адресъ.
   -- Сейчасъ, сэръ, сейчасъ, говорилъ мистеръ Волисъ: -- мистеръ Карстонъ не за сто миль отсюда, да, сэръ, не за сто миль. Не угодно ли вамъ сѣсть?
   Мистеръ Вудкауртъ поблагодарилъ мистера Волиса за приглашеніе, но не могъ воспользоваться имъ, потому-что спѣшилъ и просилъ поскорѣе сообщить ему адресъ Ричарда.
   -- Сейчасъ, сэръ, сейчасъ. Потрудитесь присѣсть, говорилъ мистеръ Волисъ, предлагая все-таки стулъ мистеру Вудкаурту.-- Я думаю, что вы имѣете вліяніе на мистера Карстона, сэръ; я въ этомъ даже совершенно-увѣренъ.
   -- Право я объ этомъ и не думалъ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ: -- быть-можетъ, вы что-нибудь слышали отъ Ричарда.
   -- Сэръ, прибавилъ мистеръ Волисъ съ самодовольствомъ и своимъ глухимъ голосомъ: -- вникать въ подробности -- это моя обязанность, это мой законный долгъ. Я заставляю себя изучать людей, довѣряющихъ мнѣ свои интересы, и только съ этими знаніями я могу быть полезенъ обществу; не занимаясь ими, общество, при всей доброй волѣ, должно было бы отъ меня отвернуться; но оно не отворачивается, сэръ, не отворачивается!
   Мистеръ Вудкауртъ напомнилъ еще разъ о своей поспѣшности и объ адресѣ Ричарда.
   -- Позвольте, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ: -- пробудьте со мной еще минутку. Я долженъ сказать вамъ, что мистеръ Карстонъ ведетъ такое дѣло, которое не можетъ быть ведено безъ... долженъ ли я сказать безъ чего?
   -- Безъ денегъ? я думаю.
   -- Сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ: -- сообщая вамъ, какъ честный человѣкъ (честность -- мое золотое правило; я всегда руковожусь честностью, не обращая вниманія, къ ущербу, или къ выгодамъ ведетъ она меня), я долженъ сказать, что вы угадали сэръ, дѣйствительно нужны деньги. Что жь касается, сэръ, до интересовъ мистера Карстона, я не выражаю передъ вами никакого мнѣнія... никакого!.. Быть-можетъ, было бы очень-неполитично мистеру Карстону отказаться отъ этой сложной и продолжительной игры; быть-можетъ, ему слѣдовало бы это сдѣлать. Я не говорю ни слова, ни слова, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ, кладя руку на верхнюю доску конторки: -- замѣтьте, сэръ, ни слова.
   -- Вы, кажется, забыли, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ: -- что я васъ ни о чемъ и не спрашиваю, кромѣ адреса, и что я вовсе не интересуюсь тѣмъ, что вы мнѣ говорите.
   -- Простите меня, сэръ; но я вамъ не вѣрю. Вы несправедливы сами къ себѣ! Нѣтъ, сэръ, нѣтъ, въ этой конторѣ и при мнѣ вы не должны быть къ себѣ несправедливы. Да, сэръ, я увѣренъ, что вы интересуетесь всѣмъ, интересуетесь всякой подробностью, касающейся до вашего друга. Я знаю, сэръ, человѣческую природу, я знаю, сэръ, что джентльменъ, съ такими чувствами какъ вы, не Ямегь не интересоваться обстоятельствами своего друга.
   -- Все это, быть-можетъ, справедливо, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ:-- но пока я интересуюсь только адресомъ Ричарда.
   -- (Нумеръ квартиры сэръ) говоритъ мистеръ Волисъ, какъ-будто въ скобкахъ: -- (мнѣ кажется, я ужь вамъ сказалъ). Если мистеръ Карстонъ, сэръ, желаетъ продолжать эту игру огромныхъ размѣровъ, онъ долженъ имѣть капиталы. Поймите меня хорошенько: капиталы! Я не требую ничего, но говорю, что должны быть капиталы; и чѣмъ дальше, тѣмъ больше, или мистеръ Карстонъ долженъ отказаться совершеннѣйшимъ образомъ отъ того, къ чему онъ стремится, что составляетъ предметъ его вниманія. Все это, сэръ, я считаю долгомъ своимъ высказать вамъ откровенно, вамъ, какъ другу мистера Карстона. Я счелъ бы себя счастливымъ и работалъ бы за мистера Карстона даже и тогда, когда бы у. него не было въ виду капиталовъ; я бы работалъ на сумму, которая впослѣдствіи можетъ быть выплачена изъ спорнаго процеса: но за предѣлы этой суммы я не долженъ дѣлать ни шагу впередъ. Да, сэръ, за предѣлы этой суммы я не могу двинуться, не повредя кому-нибудь. Въ противномъ случаѣ, я причинилъ бы вредъ или моимъ тремъ милымъ дочерямъ, или моему почтенному родителю, который, живя въ Тоунтонской Долинѣ, въ одномъ мнѣ имѣетъ свою опору, или, наконецъ, могъ бы повредить кому-нибудь; но мое правило, сэръ, мое искреннее желаніе (назовите это слабостью, сумасшествіемъ или чѣмъ вамъ угодно) не вредитъ никому.
   Мистеръ Вудкауртъ какъ-то очень-отрывисто и поспѣшно поздравилъ его съ такимъ правиломъ.
   -- Я желаю, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ:-- оставить по себѣ незапятнанное имя, и потому не упускаю изъ вида ни одного случая откровенно высказать о положеніи мистера Карстона его искреннимъ друзьямъ. Что жь касается до меня, сэръ, то если я взялся приложить плечо свое къ колесу, я не отойду ужь отъ колеса, и что заслужу -- заслужу. И живу я здѣсь для этой цѣли. И здѣсь имя мое высѣчено на наружныхъ дверяхъ: да знаетъ меня всякій.
   -- Вы, однакожъ, все-таки не дали мнѣ адреса мистера Карстона.
   -- Сэръ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ: -- я ужь имѣлъ честь говорить вамъ, что онъ живетъ здѣсь, въ этомъ самомъ домѣ. Во второмъ этажѣ вы найдете комнату мистера Карстона. Мистеръ Карстонъ желаетъ быть близко къ своему законному совѣтнику, и я слишкомъ-далекъ, чтобъ противиться такому желанію, которое, съ своей стороны, дѣлаетъ мнѣ честь.
   Дослушавъ наскоро послѣднюю мучительную рѣчь мистера Волиса, мистеръ Вудкауртъ поспѣшно раскланивается съ нимъ и бѣжитъ По лѣстницѣ вверхъ, отъискивая Ричарда, положеніе котораго и замѣченную въ немъ перемѣну онъ ясно понялъ теперь.
   Онъ нашелъ его въ дурной комнатѣ, бѣдно и безпорядочно-мёблированной, точь-въ-точь, какъ, незадолго передъ этимъ, я застала его въ казармахъ Диля, съ тою только разницею, что теперь онъ не писалъ, а сидѣлъ передъ книгой; но глаза его и мысли не были заняты чтеніемъ, а бродили гдѣ-то далеко, далеко. Вудкауртъ стоялъ ужь въ дверяхъ, отворенныхъ настежъ, но Ричардъ не замѣчалъ его, находясь въ какомъ-то забытьи; и мистеръ Вудкауртъ разсказывалъ мнѣ послѣ, что онъ никогда не забудетъ того отчаянія, тѣхъ страданій, которыя такъ рѣзко были изображены на лицѣ Ричарда.
   -- Вудкауртъ, добрый товарищъ! воскликнулъ Ричардъ, вскочивъ съ распростертыми объятіями: -- ты являешься передо мною какъ привидѣніе.
   -- Прибавь: радостное, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: -- и поджидающее, какъ обыкновенно привидѣнія дѣлаютъ, разговора. Ну, каково идутъ дѣла твои?
   И онъ сѣлъ рядомъ съ Ричардомъ.
   -- Очень-дурно я очень-медленно, говорилъ Ричардъ: -- процесъ мой нисколько не подвигается.
   -- Какой процесъ?
   -- Въ Оберканцеляріи.
   -- Мнѣ никогда не удавалось слышать, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ: -- чтобъ процесы шли тамъ удачно.
   -- Да это извѣстная вещь, говорилъ Ричардъ.
   Но въ одну минуту лицо его прояснилось и онъ сказалъ съ свойственною ему откровенностью:
   -- Вудкауртъ, я не хочу, чтобъ ты ошибался во мнѣ, если даже ты будешь ошибаться и въ мою пользу. Ты долженъ знать, что я ничего не дѣлалъ порядочнаго во время твоего путешествія. Оно протекло для меня безъ всякой пользы и убѣдило меня только въ одномъ, что я ни къ чему неспособенъ. Быть-можетъ, вѣрнѣе было бы бросить ту путаницу, въ которой я вожусь, вырваться изъ сѣтей, въ которыхъ и запутался съ самаго дня рожденія. Нѣтъ, впрочемъ, это не такъ; я долженъ развязать этотъ гордіевъ узелъ, во что бы ни стало. Быть-можетъ, тебѣ скажутъ, если еще не успѣли сказать до-сихъ-поръ, что я заблуждаюсь, что дѣлаю вздоръ -- несправедливо. Я тебѣ скажу коротко: для дѣятельности моей не было до-сихъ-поръ цѣли; теперь есть цѣль, она передо мною, или, можетъ-быть, я передъ нею; какъ бы то ни было, только теперь поздно измѣнить начатое. Вотъ я передъ тобой, на-распашку: смотри на меня какими тебѣ угодно глазами.
   -- Не безпокойся, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: -- и я не въ лучшихъ обстоятельствахъ.
   -- Ты, Аланъ, отвѣчалъ Ричардъ: -- совсѣмъ другое дѣло: у тебя есть наука; ты работаешь неутомимо на твоемъ поприщѣ; цѣль твоя опредѣлена; дорога твоя гладка и не свернешься ты съ нея ни подъ какимъ видомъ. Нѣтъ, Вудкауртъ, ты и я -- мы совершенно два разные человѣка.
   Онъ грустно высказалъ это мнѣніе и снова погрузился въ прежнее, апатическое состояніе.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ онъ сбросивъ съ себя эту тяжелую задумчивость: -- нѣтъ, все должно имѣть свой конецъ, какой бы онъ ни былъ. Послѣдствія укажутъ, правъ я, или виноватъ; а теперь пока подождемъ. Вотъ все, что я хотѣлъ открыть передъ тобою, Вудкауртъ, и ты въ-правѣ судить меня съ такою строгостью, съ какою захочешь.
   -- Хорошо, хорошо, я тебя раскритикую.
   И они, смѣясь, пожали другъ другу руки съ совершеннымъ чистосердечіемъ, я въ этомъ готова дать какую угодно клятву.
   -- Ты ко мнѣ просто свалился съ неба, Аланъ, говорилъ Ричардъ.-- Посуди мое положеніе: кромѣ Волиса, я въ этой тюрьмѣ не вижу ни одного живаго существа. Мнѣ надо сообщить тебѣ еще одно обстоятельство. Ты знаешь, что я влюбленъ въ мою кузину Аду?
   -- Миссъ Сомерсонъ сказывала мнѣ, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ.
   -- Замѣть же, отвѣчалъ Ричардъ: -- что я не руковожусь эгоизмомъ; не думай, чтобъ я посвящалъ свою голову и свое разбитое сердце исключительно моимъ интересамъ -- нѣтъ; въ несчастномъ оберканцелярскомъ процесѣ запутаны и интересы Ады, и ихъ нельзя отдѣлить одни отъ другихъ. Волисъ неусыпно работаетъ за насъ обоихъ. Прими это во вниманіе, мой другъ.
   Этотъ предметъ казался очень-близокъ сердцу Ричарда, и мистеръ Вудкауртъ поспѣшилъ сказать, что онъ не считаетъ его поступки несправедливыми.
   -- Слѣдовательно ты видишь, говорилъ Ричардъ, съ такимъ восторженнымъ, но неподдѣльнымъ, незаученымъ чувствомъ: -- что я не кажусь передъ тобою своекорыстнымъ и прихотливымъ эгоистомъ, передъ тобою, котораго считаю честнымъ человѣкомъ и который доставилъ мнѣ истинное наслажденіе своимъ приходомъ. Я требую и добиваюсь только того, чтобъ интересы Ады не были затоплены канцелярскими крючками, чтобъ они всплыли изъ этого оберканцелярскаго омута. Скажи же: долженъ я такъ дѣйствовать, или нѣтъ?
   Страхъ, съ которымъ Ричардъ говорилъ о канцелярскомъ процесѣ, произвелъ на мистера Вудкаурта такое тяжелое впечатлѣніе, что, разсказывая мнѣ о своемъ визитѣ на Подворье Саймонда вообще, онъ въ-особенности обращалъ мое вниманіе на это обстоятельство. Это возбудило во мнѣ сильное опасеніе, что маленькое состояніе Ады ужь убито, что и его втащилъ мистеръ Волисъ во всепоглощающую бездну; и потому Ричардъ, мучимый угрызеніемъ совѣсти, долженъ былъ горячо и со страхомъ оправдываться.
   Свиданіе мистера Вудкаурта съ Ричардомъ, которое я только-что описала, происходило именно въ то время, когда я начала присматривать за больною Кадди. Теперь я обращаюсь къ тому времени, когда здоровье Кадди стало поправляться и когда я замѣтила, что какая-то тѣнь покрываетъ милое личико Ады.
   Однажды утромъ я предложила Адѣ сходить съ ней вмѣстѣ къ Ричарду; къ удивленію моему, она безъ особенной радости приняла мое предложеніе.
   -- Что съ тобою, моя милая сказала я: -- ужь не поссорилась ли ты съ Ричардомъ въ мое отсутствіе?
   -- Нѣтъ, Эсѳирь.
   -- По-крайней-мѣрѣ, слышала ли ты о немъ что-нибудь?
   -- Какъ-же, я о немъ слыхала, сказала Ада.
   На глазахъ слезы, а любовь, между-тѣмъ видна въ каждой чертѣ лица: что бъ это значило? и право не могла понять.
   -- Если ты не хочешь, моя милая, такъ я пойду одна, связала а наконецъ.
   Нѣтъ, Адѣ не хотѣлось, чтобъ я шла одна.
   -- Такъ пойдемъ вмѣстѣ, душа моя.
   -- Пожалуй. Она согласилась идти со мной.
   -- Пойдемъ сейчасъ же!
   -- Пожалуй. Она и на это согласна. Нѣтъ, я никакъ не могла понять мою милочку: такое равнодушіе, на глазахъ слезы, а между-тѣмъ любовь въ каждой чертѣ лица!
   Мы скоро одѣлись и вышли на улицу. На дворѣ было пасмурно и крупныя капли дождя падали по-временамъ. Это былъ одинъ изъ безцвѣтныхъ дней, въ которые вся природа кажется тяжелой и туманной. Въ-самомъ-дѣлѣ, домы какъ-будто косились на насъ, пыль ложилась на насъ тяжелымъ облакомъ и дымъ покрывалъ насъ мелкой, черной пылью. Словомъ: ничто не хотѣло ни церемониться съ нами, ни пожалѣть о насъ. Мнѣ пришло въ голову, что такія грязныя и смрадныя улицы были несвойственнымъ мѣстомъ для прогулки такой хорошенькой дѣвушки, какъ Ада; мнѣ даже казалось, что на улицѣ мы встрѣчали больше гробовъ, чѣмъ могли видѣть чрезъ окна.
   Прежде всего намъ надо было отъискать Саймондову Гостинницу. Я ужь была готова зайдти въ сосѣднюю мелочную лавку, чтобъ навести справки, но меня остановила Ада; она сказала мнѣ, что эта гостинница должна находиться близь Канцелярской Улицы,
   -- Слѣдовательно это недалеко, моя милая; пойдемъ по этому направленію.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, только-что мы прошли Канцелярскую Улицу, какъ я увидѣла надпись: "Саймондово Подворье".
   Теперь надо было справиться о нумерѣ квартиры, занимаемой Ричардомъ.
   -- Или, все равно, моя милая, спросимъ о конторѣ мистера Волиса, сказала я: -- потому-что Ричардъ живетъ отъ него черезъ дверь.
   На это мнѣ отвѣчала Адд, что контора мистера Волиса находится, быть-можетъ, въ углу; и въ-самомъ-дѣлѣ, она угадала. Послѣ этого, конечно мы сомнѣвались, въ которую дверь намъ надо войдти? Я хотѣла повернуть направо; Ада пошла налѣво и она опять угадала. Такимъ-образомъ, руководясь ея предсказательнымъ духомъ, безошибочно поднялись мы до втораго этажа и очутились около двери, на которой было написано крупными буквами: "Ричардъ Карстонъ"
   Я хотѣла-было по есъ ему этотъ ударъ завтра поутру, какимъ бы образомъ стали объяснять столь внезапную въ немъ перемѣну? Что могло быть ея причиной? Что могло разъединить васъ? Леди Дэдлокъ, пасквили на стѣнахъ и нелѣпые слухи распространятся немедленно, и припомните, что подобное распространеніе не столько огорчитъ васъ (которую я ни подъ какимъ видомъ не присоединяю къ этому дѣлу), сколько вашего мужа... вашего мужа, леди Дэдлокъ!
   Вмѣстѣ съ тѣмъ какъ рѣчь его подвигается впередъ, она становится яснѣе и яснѣе, но ни на этомъ выразительнѣе или одушевленнѣе.
   -- Есть еще другая точка зрѣнія,-- продолжаетъ онъ:-- съ которой это обстоятельство представляется въ другомъ видѣ. Сэръ Лэйстеръ преданъ вамъ почти до ослѣпленія. Онъ бы не въ состояніи былъ преодолѣть это ослѣпленіе даже и въ такомъ случаѣ, если бы узналъ то, что мы знаемъ. Я привожу крайность, но это можетъ случиться. Если такъ, то лучше, если бы онъ ничего не зналъ. Лучше по здравому смыслу, лучше для него, лучше для меня. Я все это долженъ принять въ соображеніе, и все это вмѣстѣ крайне затрудняетъ меня принять какое нибудь опредѣленное рѣшеніе.
   Леди Дэдлокъ стоитъ, устремивъ свои взоры на тѣ же самыя звѣзды, и не говоритъ ни слова. Звѣзды начинаютъ блѣднѣть, и, повидимому, холодный свѣтъ ихъ оледеняетъ ее.
   -- Опытъ научаетъ меня,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, который въ это время заложилъ руки въ карманы, и продолжаетъ дѣлать свои соображенія, какъ машина.-- Опытъ научаетъ меня, леди Дэдлокъ, что большая часть людей, которыхъ я знаю, сдѣлали бы гораздо лучше, если-бъ не вступали въ бракъ. Это избавило бы ихъ, по крайней мѣрѣ, на три четверти отъ хлопотъ. Такъ я думалъ, когда сэръ Лэйстеръ женился, такъ всегда я думалъ и послѣ. Но довольно объ этомъ. Теперь я долженъ руководиться обстоятельствами. Между тѣмъ прошу васъ хранить все это въ тайнѣ, какъ и я самъ буду хранить.
   -- И я должна влачить настоящій образъ моей жизни и переносить всѣ ея муки, къ вашему удовольствію, изо дня въ день?-- спрашиваетъ она, продолжая смотрѣть на отдаленный небосклонъ.
   -- Да; я боюсь, что такъ, леди Дэдлокъ.
   -- И вы думаете, что мнѣ необходимо оставаться на привязи у этого столба?
   -- Я увѣренъ въ необходимости того, что предлагаю вамъ.
   -- И я должна оставаться на этихъ блестящихъ подмосткахъ, на которыхъ такъ долго разыгрывалась роль моего жалкаго обмана, и которые должны подломиться подо мной по вашему сигналу?
   -- Но не безъ предварительнаго извѣщенія, леди Дэдлокъ. Я не предприниму ничего, не предувѣдомивъ васъ.
   Она предлагаетъ всѣ эти вопросы, какъ будто повторяя ихъ на память, или перебирая ихъ во снѣ.
   -- Мы будемъ встрѣчаться попрежнему?
   -- Совершенно такъ, если вамъ угодно.
   -- И я должна скрывать свое преступленіе, какъ я скрывала его въ теченіе многихъ лѣтъ?
   -- Какъ вы скрывали его въ теченіе многихъ лѣтъ. Я бы не сдѣлалъ этого намека самъ, леди Дэдлокъ, но теперь я могу напомнить вамъ, что ваша тайна черезъ это не станетъ тяжелѣе того, чѣмъ она была,-- словомъ, ни хуже, ни лучше прежняго. Я знаю это, хотя кажется, мы никогда вполнѣ не довѣряли другъ другу.
   Миледи молча стоитъ нѣсколько времени, погруженная въ то же самое оледенѣлое состояніе, и потомъ спрашиваетъ:
   -- Не имѣете ли еще чего сказать сегодня?
   -- Мнѣ бы хотѣлось,-- методически отвѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, слегка потирая себѣ руки: -- мнѣ бы хотѣлось увѣриться, леди Дэдлокъ, въ вашемъ согласіи съ моими распоряженіями.
   -- Вы можете быть увѣрены въ этомъ.
   -- Прекрасно. Въ заключеніе всего я хотѣлъ бы напомнить вамъ, въ видѣ дѣловаго предостереженія, и то если представится необходимость сообщить этотъ фактъ сэру Лэйстеру, что во время нашего свиданія я весьма опредѣлительно выразилъ мое единственное вниманіе къ чувствамъ и чести сэра Лэйстера и къ фамильной репутаціи. Я быль бы счастливъ оказать и вамъ, леди Дэдлокъ, высокое уваженіе, если-бъ обстоятельства дѣла допускали это; но къ несчастію они не допускаютъ.
   -- Я засвидѣтельствую вашу вѣрность, сэръ.
   Какъ до, такъ и послѣ этого разговора она остается неподвижною и погруженною въ свои думы; но, наконецъ, дѣлаетъ движеніе, и, съ сохраненіемъ натуральнаго и пріобрѣтеннаго навыкомъ присутствія духа, оборачивается къ двери. Мистеръ Толкинхорнъ отворяетъ обѣ двери точно такъ, какъ онъ отворялъ ихъ вчера, или какъ отворялъ ихъ за десять лѣтъ тому назадъ; дѣлаетъ старинный свой поклонъ, и леди выходить. Взглядъ, въ знакъ прощальнаго привѣта, который онъ получаетъ отъ хорошенькаго личика, въ то время какъ оно удаляется въ темную глубь, нельзя назвать обыкновеннымъ взглядомъ, и движеніе миледи, хотя и весьма легкое, нельзя назвать обыкновеннымъ движеніемъ. Впрочемъ, какъ размышляетъ онъ, оставшись наединѣ, это женщина пріучала себя къ необыкновенному принужденію.
   Онъ узналъ бы о всемъ этомъ гораздо лучше, если-бъ увидѣлъ, что эта женщина какъ безумная ходитъ по своей комнатѣ, съ распущенными волосами, съ руками, закинутыми за голову, и самая фигура ея сгорблена, какъ будто подъ вліяніемъ тяжкихъ страданій. Онъ бы еще болѣе узналъ, если-бъ увидѣлъ, какъ эта женщина но цѣлымъ часамъ безпрерывно ходитъ скорыми шагами по комнатѣ, не зная усталости, преслѣдуемая неизмѣнными шагами на площадкѣ Замогильнаго Призрака. Но онъ запираетъ окно и вмѣстѣ съ нимъ закрываетъ себя отъ вліянія холоднаго ночного воздуха, задергиваетъ оконную занавѣсь, ложится спать и засыпаетъ. И когда звѣзды совершенно потухли, и блѣдный день заглядываетъ въ башенную комнату, онъ застаетъ его такимъ страшнымъ, какъ будто могильщику уже сдѣлано отъ него приказаніе, и приказаніе это будетъ скоро исполнено.
   Тотъ же самый блѣдный день украдкой бросаетъ взглядъ на сэра Лэйстера, величественно прощающаго во снѣ заблужденія цѣлаго государства, и на кузеновъ, вступающихъ въ различныя публичныя должности, во главѣ которыхъ стоитъ должность получать жалованье, и на цѣломудренную Волюмнію, назначающую пятьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ приданаго отвратительному старому генералу, съ полнымъ комплектомъ вставныхъ зубовъ во рту, какъ полный приборъ фортепьянныхъ клавишей, генералу, который долгое время былъ предметомъ восторга въ Батѣ, и предметомъ ужаса во всякомъ другомъ обществѣ; заглядываетъ также въ комнаты на высокихъ чердакахъ, въ людскія на заднихъ дворахъ, гдѣ болѣе скромное честолюбіе мечтаетъ во снѣ о блаженствѣ жить въ квартирѣ домоправителя, или въ брачномъ союзѣ съ Виллемъ или Салли. Но вотъ поднимается свѣтлое солнце, и вмѣстѣ съ собой поднимаетъ все на землѣ -- и Биллей, и Салли, и скрывающіеся въ землѣ испаренія, и опустившіеся листья и цвѣты, и птичекъ, и животныхъ, и пресмыкающихся, и садовниковъ, чтобъ выметать луга, покрытые утренней росой, и открывать изумрудный бархатъ, гдѣ пробѣгаетъ катокъ, подымаетъ и дымъ изъ трубы огромной кухни, который извивается прямо и высоко и незамѣтно сливается съ свѣтлымъ воздухомъ. Наконецъ, поднимается флагъ надъ безсознательной головой мистера Толкинхорна, весело провозглашая, что сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ находятся въ своемъ счастливомъ домѣ, и что гостепріимство и радушіе въ Линкольншэйрскомъ помѣстьѣ доступно для всѣхъ безъ изъятія.
   

XLII. Въ квартирѣ мистера Толкинхорна.

   Съ роскошныхъ луговъ и отъ развѣсистыхъ дубовъ въ имѣніи Дэдлоковъ, мистеръ Толкинхорнъ переноситъ себя въ обветшалый лондонскій зной и въ лондонскую пыль. Способъ его сообщенія между этими двумя мѣстами составляетъ одну изъ его непроницаемыхъ тайнъ. Онъ прогуливается въ Чесни-Воулдѣ, какъ будто оно находилось за ближайшими дверями отъ его квартиры и возвращается въ свою квартиру, какъ будто онъ не удалялся за предѣлы Линкольнинскихъ Полей. Онъ не имѣетъ обыкновенія ни перемѣнять одежды передъ путешествіемъ, ни говорить о немъ по возвращеніи. Онъ вышелъ изъ своей башенной комнаты сегодня утромъ такъ тихо, какъ тихо входитъ онъ въ позднія сумерки на свои сквэръ.
   Какъ одна изъ черныхъ птицъ, сидящихъ на насѣстахъ въ этихъ отрадныхъ поляхъ, гдѣ всѣ овцы превращаются въ пергаментъ, козы въ шарики, и вся пажить въ мятую солому, прокопченный и вывѣтренный адвокатъ, обитающій въ кругу людей, но не имѣющій съ ними ничего общаго, состарѣвшійся, не испытавъ веселой юности, и такъ давно усвоившій привычку свивать свое неуклюжее гнѣздо въ щеляхъ и углахъ человѣческой природы, что онъ совершенно позабылъ о возможности свивать его въ болѣе обширныхъ размѣрахъ и лучшемъ видѣ, медленно пробирается къ дому. Въ огромной печи, сдѣланной изъ раскаленной мостовой и раскаленныхъ зданій, онъ запекъ себя суше обыкновеннаго и утоляетъ свою жажду воображеніемъ, которое рисуетъ передъ нимъ его усладительный пятидесяти-лѣтній портвейнъ.
   Фонарщикъ поднимается и спускается по своей лѣсенкѣ по той сторонѣ Линкольнинскихъ Полей, гдѣ находится квартира мистера Толкинхорна, когда этотъ хранитель аристократическихъ тайнъ является на своемъ скучномъ дворѣ. Онъ поднимается на лѣстницу и, при входѣ въ мрачную пріемную, встрѣчается на самой верхней ступенькѣ съ униженно кланяющимся маленькимъ человѣчкомъ.
   -- Это Снагзби?
   -- Точно такъ, сэръ. Надѣюсь, вы здоровы, сэръ. Я сію минуту поднялся наверхъ, и хотѣлъ идти домой.
   -- Въ чемъ дѣло? Чего вы хотите отъ меня?
   -- Дѣло въ томъ,-- отвѣчаетъ Снагзби, приподнявъ шляпу и держа ее съ боку головы, въ знакъ уваженія къ своему лучшему покупателю:-- что я имѣлъ желаніе сказать вамъ слово, сэръ.
   -- Можете сказать его здѣсь?
   -- Совершенно могу, сэръ.
   -- Такъ говорите.
   Адвокатъ поворачивается, облокачивается на желѣзныя перила на вершинѣ лѣстницы и смотритъ на фонарщика, освѣщающаго дворъ.
   -- Оно касается,-- говоритъ мистеръ Снагзби съ таинственнымъ видомъ и тихимъ голосомъ:-- оно касается, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, до иностранки, сэръ.
   Мистеръ Толкинхорнъ смотритъ на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ.
   -- Какой иностранки?
   -- Женщины, сэръ. Француженки, если я не ошибаюсь. Я самъ-то незнакомъ съ тѣмъ языкомъ, но, судя по ея манерамъ и наружности, она должно быть француженка; во всякомъ случаѣ вѣрно то, что она иностранка. Та самая, которая была у васъ наверху, когда мистеръ Боккетъ и я имѣли честь служить вамъ вмѣстѣ съ уличнымъ мальчикомъ.
   -- Ахъ, да, да. М-lle Гортензія.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сэръ? (Мистеръ Снагзби кашляетъ за шляпу особеннымъ своимъ кашлемъ, выражающимъ на этотъ разъ его покорность). Я не знакомъ съ именами иностранцевъ вообще, но въ этомъ имени я нисколько не сомнѣваюсь.
   Мистеръ Снагзби, повидимому, рѣшился на этотъ отвѣтъ съ отчаяннымъ намѣреніемъ повторить имя француженки; но по нѣкоторомъ размышленіи снова кашляетъ своимъ особеннымъ кашлемъ, въ знакъ извиненія.
   -- Что же вы можете сказать насчетъ ея?-- спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- Извольте видѣть, сэръ,-- отвѣчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, прикрывая шляпой свое объясненіе:-- это обстоятельство ставитъ меня въ нѣкоторое затрудненіе. Мое домашнее счастіе велико, по крайней мѣрѣ такъ велико, какъ можно ожидать, но моя хозяюшка подвержена ревности. Не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, она въ сильномъ градусѣ подвержена ревности. Такъ вотъ извольте видѣть, иностранка съ такой прекрасной наружностью приходитъ однажды въ лавку, и съ тѣхъ поръ шляется... Я никогда почти не употребляю сильныхъ выраженій, никогда, если только можно обойтись безъ нихъ, но она рѣшительно шляется, сэръ, по Подворью. Какъ вамъ это кажется, сэръ? Я только предоставляю вамъ посудить объ этомъ.
   Мистеръ Снагзби, сказавъ это весьма плачевнымъ тономъ, заключаетъ слова свои кашлемъ, предназначеннымъ къ замѣнѣ словъ, недостающихъ для полноты и ясности его объясненія.
   -- Что вы хотите сказать?-- спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- Такъ точно, сэръ,-- отвѣчаетъ мистеръ Снагзби:-- я былъ увѣренъ, что вы почувствуете это сами и извините справедливость моихъ чувствъ, особливо если сочетать ихъ вмѣстѣ съ извѣстною раздражительностью чувствъ моей хозяюшки. Извольте видѣть, иностранка, имя которой вы сію минуту упомянули, я увѣренъ, съ совершенно національнымъ акцентомъ, подхватила слово Снагзби въ извѣстный вамъ вечеръ, навела справки, получила адресъ и пришла къ намъ въ обѣденное время. Густеръ, наша молодая служанка, очень боязлива и въ добавокъ подвержена припадкамъ; испугавшись взглядовъ иностранки, которые, правду сказать, нѣсколько свирѣпы, и насточивой манеры, съ которой она говорила, а это вѣрно было сдѣлано съ тѣмъ, чтобъ застращать слабое созданіе, не выдержала этого, полетѣла съ лѣстницы на кухню, и съ ней дѣлались одинъ за другимъ такіе страшные припадки, какихъ, я думаю, по временамъ, не входило въ чей-либо домъ и не выходило, кромѣ нашего. Вслѣдствіе этого для моей хозяюшки открылась бездна занятій по хозяйству, и только мнѣ одному пришлось выйти въ лавку съ отвѣтомъ. Сказавъ мнѣ, что мистеръ Толкинхорнъ, по словамъ его писца, никогда не бываетъ для нея дома, она предоставила себѣ удовольствіе заходить ко мнѣ, пока ее впускали. Но когда перестали впускать, она начала, какъ я уже сказалъ, шляться... шляться, сэръ, (мистеръ Снагзби повторяетъ это слово, дѣлая на него сильное удареніе) по Подворью. Дѣйствіе этого движенія съ ея стороны невозможно исчислить. Я не долженъ удивляться, если оно послужило поводомъ къ самымъ грустнымъ заблужденіямъ въ умахъ сосѣдей, не упоминая уже о моей хозяюшкѣ (если только подобная вещь возможна). Между тѣмъ, какъ Богу извѣстно,-- говоритъ мистеръ Снагзби, качая головой:-- я никогда не имѣлъ опредѣлительной идеи о чужеземкѣ, кромѣ только того, что въ старину я не иначе представлялъ себѣ ее, какъ со связкой метелокъ и съ груднымъ ребенкомъ, а въ настоящее время не иначе, какъ съ тамбуриномъ и съ большими серьгами. Увѣряю васъ, сэръ, я никогда не имѣлъ никакого понятія о нихъ!
   Мистеръ Толкинхорнъ выслушиваетъ эту жалобу весьма серьезно и спрашиваетъ, когда поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей кончилъ:
   -- И это все, что вы хотѣли сказать, Снагзби?
   -- Точно такъ, сэръ, это все,-- говоритъ мистеръ Снагзби, заключая кашлемъ, который ясно добавляетъ: "но и этого слишкомъ довольно... для меня".
   -- Если m-lle Гортензія не сумасшедшая, то я, право, не знаю чего она хочетъ и что она думаетъ,-- говоритъ адвокатъ.
   -- Даже, если-бъ она и была сумасшедшая, вы знаете, сэръ,-- замѣчаетъ мистеръ Снагзби:-- плохое утѣшеніе имѣть постоянно передъ глазами подозрительное лицо. Кто знаетъ, что у нея на умѣ...
   -- Ничего не можетъ быть,-- говоритъ адвокатъ.-- Ну, да, хорошо! Это надобно прекратить. Мнѣ очень жаль, что вы поставлены въ такое непріятное положеніе. Если она придетъ еще разъ, пришлите ее ко мнѣ.
   Мистеръ Снагзби, съ множествомъ поклоновъ и коротенькимъ кашлемъ, въ видѣ извиненія, оставляетъ адвоката и отправляется домой съ спокойнымъ сердцемъ.
   Мистеръ Толкинхорнъ отправляется наверхъ и говоритъ про себя: "Эти женщины, кажется, для того только и созданы, чтобъ безпокоить другихъ. Мало того, что имѣешь дѣло съ госпожей, хлопочи еще и за ея служанку! Но съ этой-то дрянью я не стану долго церемониться".
   Сказавъ это, онъ отпираетъ свою дверь, ощупью пробирается въ свои мрачныя комнаты, зажигаетъ свѣчи и осматривается. Слишкомъ темно теперь, чтобы видѣть аллегорію на плафонѣ: впрочемъ, безотвязный римлянинъ, который падаетъ изъ облаковъ и указываетъ въ пространство, рельефно бросается въ глаза во всякое время и при всякомъ освѣщеніи. Не удостоивая его особеннымъ вниманіемъ, мистеръ Толкинхорнъ вынимаетъ изъ кармана небольшой ключъ, которымъ отпираетъ комодъ; тамъ находится другой ключъ, этимъ ключемъ отпирается сундукъ, въ которомъ находится еще ключъ; и такимъ образомъ доходитъ до ключа отъ погреба, съ которымъ онъ приготовляется спуститься въ хранилища стараго вина. Онъ подходитъ къ дверямъ со свѣчей въ рукѣ, какъ вдругъ раздастся стукъ.
   -- Кто это? А-га, мистриссъ, это вы, не правда ли? Вы пожаловали очень кстати. Я сію минуту слышалъ о васъ. Скажите, чего вы хотите?
   Обращаясь съ этимъ привѣтствіемъ къ m-lle Гортензіи, онъ ставитъ свѣчку на каминную полку въ залѣ писца и постукиваетъ по сухой щекѣ своимъ желѣзнымъ ключемъ. M-lle Гортензія, эта кошачья особа съ крѣпко сжатыми губами и косвенными взглядами на мистера Толкинхорна, прежде, чѣмъ отвѣчать, тихо запираетъ дверь.
   -- Мнѣ стоило большого труда застать васъ дома, сэръ.
   -- Неужели?
   -- Я была здѣсь очень часто, сэръ. Мнѣ всегда говорили, что "его нѣтъ дома, онъ занятъ, онъ тамъ и сямъ, онъ вовсе не для васъ".
   -- Совершенно справедливо.
   -- Неправда. Ложь.
   По временамъ, въ пріемахъ, въ движеніяхъ и въ манерѣ m-lle Гортензіи проявляется какая-то внезапная быстрота, что-то въ родѣ прыжковъ всѣмъ тѣломъ, такъ что лицо, передъ которымъ проявляется эта быстрота, невольнымъ образомъ пугается и откидывается назадъ. Такъ точно случилось и теперь съ мистеромъ Толкинхорномъ, хотя m-lle Гортензія, съ глазами почти совсѣмъ закрытыми, ничего не дѣлаетъ, какъ только презрительно улыбается и качаетъ головой.
   -- Послушайте, мистриссъ,-- говоритъ адвокатъ, постукивая ключомъ по каминной полкѣ.-- Если вы имѣете что-нибудь сказать, такъ говорите, говорите.
   -- Сэръ, вы поступили со мной нехорошо. Вы поступили низко, подло.
   -- Что такое? Низко, подло?-- отвѣчаетъ адвокатъ, потирая себѣ носъ кліочемъ.
   -- Да. Что же изъ этого? Вы сами знаете, что поступили низко, подло. Вы поставили мнѣ ловушку, поймали меня собственно затѣмъ, чтобъ доставить вамъ необходимыя свѣдѣнія; вы просили меня показать вамъ платье, въ которое миледи была одѣта къ извѣстный вамъ вечеръ, вы умолили меня придти въ этомъ платьѣ сюда, встрѣтиться здѣсь съ какимъ-то мальчишкой. Что? Это неправда?
   И m-lle Гортензія дѣлаетъ еще прыжокъ.
   -- Ухъ! Какая ты злая,-- думаетъ про себя мистеръ Толкинхорнъ, недовѣрчиво поглядывая на нее и потомъ отвѣчаетъ:-- чего ты хочешь? Я вѣдь платилъ тебѣ!
   -- Вы заплатили мнѣ!-- повторяетъ она съ бѣшенымъ отвращеніемъ.-- Два соверена! Я еще не дотронулась до нихъ, я отказываюсь отъ нихъ я презираю ихъ, я швыряю ихъ отъ себя!
   И она буквально исполняетъ это, вынувъ ихъ изъ-за лифа и швырнувъ съ такою силой, что они отскочили отъ полу, прежде, чѣмъ покатились по угламъ, сильно повертѣлись на своихъ мѣстахъ и плавно легли.
   -- Ну, что?-- говоритъ m-lle Гортензія, снова помрачая свои большіе глаза.-- Вы заплатили мнѣ? Да, да, заплатили!
   Мистеръ Толкинхорнъ потираетъ голову ключомъ, между тѣмъ, какъ она заливается саркастическимъ смѣхомъ.
   -- Ты должно быть очень богата, моя милая,-- спокойно замѣчаетъ онъ:-- если бросаешь такими деньгами!
   -- Да, я богата,-- отвѣчаетъ она:-- я очень богата ненавистью. Я ненавижу миледи отъ всей души. Вы это знаете.
   -- Я знаю это? Почему же я долженъ знать это?
   -- Потому что вы знали это совершенно, прежде чѣмъ умоляли меня сообщить вамъ необходимыя свѣдѣнія. Потому что вы знали совершенно, что я была внѣ себя отъ бѣшенства.
   И въ подтвержденіе словъ своихъ m-lle Гортензія сжимаетъ, оба кулака и стискиваетъ зубы.
   -- О! Неужели я зналъ это?-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, разсматривая затѣйливые прорѣзи въ ключѣ.
   -- Да, безъ сомнѣнія. Я вѣдь не слѣпая. Вы были увѣрены во мнѣ, потому что знали это. Вы были тогда въ здравомъ разсудкѣ! Я ненавижу ее.
   М-lle Гортензія складываетъ на груди руки и бросаетъ на него замѣчаніе черезъ одно изъ своихъ плечъ.
   -- Сказавъ это, не имѣете ли вы еще чего-нибудь сказать?
   -- Я еще до сихъ поръ не пристроена. Пристройте меня, найдите для меня хорошее мѣсто! Если вы не можете или не хотите сдѣлать этого, наймите меня преслѣдовать ее, опозорить ее, обезчестить ее. Я помогу вамъ прекрасно и притомъ съ прекраснымъ расположеніемъ. Вѣдь вы сами дѣлаете то же самое. Развѣ я не знаю этого?
   -- Ты, кажется, знаешь очень многое,-- замѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   -- Развѣ я не знаю? Неужели вы думаете, что я до такой степени легковѣрна, что повѣрила вамъ, какъ ребенокъ, будто я приходила сюда въ платьѣ миледи и встрѣтилась съ оборваннымъ мальчишкой собственно затѣмъ, чтобъ рѣшить маленькій споръ, какое-то пари? Такъ и есть! отгадали!
   Въ этомъ отвѣтѣ, даже до послѣдняго слова "пари" включительно, m-lle была иронически вѣжлива и мила, но потомъ вдругъ разразилась самымъ сильнымъ и самымъ колкимъ презрѣніемъ, такъ-что въ одно и то же время ея черные, глаза были совсѣмъ закрыты и страшно вытаращены.
   -- Теперь, посмотримъ,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, постукивая ключомъ въ подбородокъ и смотря на нее съ невозмутимымъ спокойствіемъ:-- въ какомъ положеніи находится это дѣло.
   -- Да, да! Посмотримте,-- отвѣчаетъ m-lle, сердито и принужденно кивая головой.
   -- Ты приходишь сюда съ тѣмъ, чтобы представить замѣчательно скромное требованіе, о которомъ ты сейчасъ упомянула, и не получивъ на него удовлетворенія, ты снова приходишь.
   -- Я снова приду,-- говоритъ m-lle, еще сердитѣе и еще принужденнѣе кивая головой:-- и еще снова, и еще, и еще. Буду вѣчно ходить!
   -- И не только сюда, но можетъ быть ты станешь ходить и къ мистеру Снагзби? Не удастся первый визитъ, ты, можетъ статься повторишь его?
   -- И повторю,-- говорятъ m-lle, ни на волосъ не отступай отъ сноси рѣшимости:-- и еще разъ приду, и еще, и еще! Буду вѣчно ходить!
   -- Очень хорошо. Такъ вотъ что, m-lle Гортензія, позвольте мнѣ посовѣтовать вамъ взять эту свѣчку, и подобрать ваши деньги. Я думаю вы найдете ихъ за перегородкой моего писца, вонъ въ томъ углу.
   M-lle Гортензія снова заливается саркастическимъ смѣхомъ и не трогается съ мѣста.
   -- Вы не хотите?
   -- Не хочу!
   -- Чѣмъ бѣднѣе станете вы, тѣмъ богаче буду я! Посмотрите, сюда, мистриссъ, вотъ этотъ ключъ отъ моего виннаго погреба. Ключъ этотъ великъ, но тюремные ключи гораздо больше. Въ этомъ городѣ есть исправительныя заведенія (гдѣ, между прочимъ, для женскихъ ногъ устроены особаго рода мельницы); ворота у этихъ заведеній очень крѣпки и тяжелы, и нѣтъ сомнѣнія, что и ключи имѣютъ тѣ же качества. Я боюсь, что леди съ вашимъ духомъ и вашей дѣятельностью почувствуетъ величайшее неудобство, если одинъ изъ такихъ ключей повернется для нея въ замкѣ на весьма неопредѣленный срокъ. Какого вы мнѣнія объ этомъ?
   -- Я думаю,-- отвѣчаетъ m-lle безъ всякаго гнѣва и чистымъ, хотя и принужденнымъ голосомъ -- я думаю, что вы самая презрѣнная тварь!
   -- Весьма быть можетъ,-- возражаетъ мистеръ Толкинхорнъ, спокойно сморкаясь.-- Но я не спрашиваю, что ты думаешь обо мнѣ; я спрашиваю, что ты думаешь о тюрьмѣ.
   -- Ничего. Какое мнѣ дѣло до нея?
   -- А вотъ какое,-- говоритъ адвокатъ, безъ всякаго принуждевія убирая платокъ и поправляя манжеты:-- законъ въ нашемъ государствѣ имѣетъ такую деспотическую власть, что не позволяетъ нарушать домашнее спокойствіе каждаго изъ нашихъ добрыхъ гражданъ, даже еслибъ это нарушеніе происходило отъ посѣщенія молодой леди, но противъ его желанія. И при первой жалобѣ за нарушеніе спокойствія, онъ арестуетъ безпокойную леди и запираетъ ее въ тюрьмѣ подъ строгимъ надзоромъ. Поворачиваетъ за ней ключъ въ замкѣ.
   И мистеръ Толкнихорнъ поясняетъ слова свои поворотомъ ключа отъ виннаго погреба.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- спрашиваетъ m-lle тѣмъ же пріятнымъ голосомъ:-- какъ это глупо! Но все же какое мнѣ до этого дѣло?
   -- Прекрасный другъ мой,-- говорить мистеръ Толкинхорнъ:-- сдѣлайте еще визитъ сюда или къ мистеру Снагзби, и тогда вы узнаете.
   -- Въ такомъ случаѣ вы отправите меня въ тюрьму, быть можетъ?
   -- Быть можетъ. Словомъ сказать,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ:-- мнѣ очень непріятно быть невѣжливымъ, но если ты покажешься здѣсь или тамъ незваная, я отдамъ тебя полиціи. Любезность констэблей велика безспорна, но они водятъ безпокойныхъ людей по улицамъ самымъ позорнѣйшимъ образомъ, привязываютъ ихъ ремнемъ къ доскѣ.
   -- Я вамъ докажу,-- шепчетъ m-lle, вытягивая руку:-- я постараюсь, если вы осмѣлитесь сдѣлать это!
   -- И если,-- продолжаетъ адвокатъ, не обращая на нее вниманія:-- и если я доставлю тебѣ мѣсто въ тюрьмѣ подъ замкомъ, то не ручаюсь за кратковременный срокъ, послѣ котораго ты снова будешь на свободѣ.
   -- Я докажу вамъ,-- повторяетъ m-lle змѣинымъ шипѣньемъ.
   -- А теперь,-- продолжаетъ адвокатъ, попрежнему не обращая на нее вниманія:-- совѣтую тебѣ уйти отсюда. Подумай два раза, прежде чѣмъ рѣшишься придти сюда!
   -- Подумай ты,-- отвѣчаетъ она:-- двѣсти двадцать-два раза!
   -- Вѣдь твоя леди отпустила тебя,-- замѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, провожая ее до лѣстницы:-- какъ самую дерзкую и необходительную женщину. Такъ совѣтую тебѣ перемѣниться и воспользоваться предостереженіемъ. Я что говорю, то вѣрно; и если я дѣлаю угрозы, то непремѣнно и исполню ихъ.
   Она спускается съ лѣстницы, не отвѣчая и не оглядываясь назадъ. Когда она ушла, онъ тоже спускается съ лѣстницы и, возвратившись съ бутылкой, покрытой паутиной, предается на свободѣ наслажденію ея содержимымъ и отъ времени до времени, откидывая голову къ стѣнкѣ своего кресла, усматриваетъ римлянина, упорно сохраняющаго свое положеніе на потолкѣ и указывающаго внизъ.
   

XLIII. Разсказъ Эсѳири.

   Нѣтъ нужды говорить, какъ много я думала о моей живой матери, которая сказала мнѣ считать ее навсегда умершею. Я не смѣла приблизиться къ ней, или вести съ ней переписку, потому что мое понятіе объ опасности, въ которой проходила ея жизнь, можно только сравнить съ моимъ страхомъ касательно того, что я увеличиваю эту опасность. Сознавая, что мое существованіе служило непредаидѣннымъ несчастіемъ на пути ея жизни, я не всегда могла преодолѣть ужасъ къ самой себѣ, овладѣвшій мною, когда я впервые узнала тайну. Никогда и ни за что я не смѣла произнести ея имя. Мало того, я чувствовала даже, какъ будто не смѣла даже слышать это имя, когда произносили его другіе. Если разговоръ гдѣ нибудь въ моемъ присутствіи, принималъ такое направленіе, что весьма натурально и случалось, я старалась ничего не слышать, я мысленно представляла себѣ портретъ моей матери, повторяла про себя ея нѣкоторыя слова, или выходила изъ комнаты. Я знаю теперь, что часто дѣлала подобныя вещи, когда не видно было никакой опасности въ томъ, что говорили о ней; но я дѣлала ихъ подъ вліяніемъ страха и въ томъ убѣжденіи, что всякій разговоръ могъ измѣнить ея тайнѣ, и измѣнить черезъ меня.
   Нѣтъ нужды до того, какъ часто вспоминала я звуки голоса моей матери, удивлялась тому, неужели при всемъ моемъ желаніи я никогда не услышу его, и думала, какъ странно для меня то обстоятельство, что эта звуки были соверпіенно новы для меня. Нѣтъ нужды до того, что я слѣдила за каждымъ газетнымъ извѣстіемъ о моей матери; проходила по нѣскольку разъ мимо дверей ея дома; меня влекла къ нимъ какая-то магическая сила, но я не смѣла посмотрѣть на нихъ; сидѣла однажды въ театрѣ, когда моя мать была тамъ и видѣла меня, и когда мы до такой степени были чужды другъ другу, передъ собраніемъ народа всѣхъ возможныхъ сословій, что всякая связь и близкія отношенія между нами казались мечтой. Все, все это миновало. Я такъ счастлива своей судьбой, что право, я очень мало могу разсказать о себѣ, не упомянувъ о благородствѣ и великодушіи другихъ, и потому прохожу молчаніемъ объ этомъ мало и продолжаю свой разсказъ.
   Когда мы снова устроились въ нашемъ домѣ, Ада и я часто разговаривали съ моимъ опекуномъ и предметомъ нашихъ разговоровъ почти постоянно былъ Ричардъ. Моя милочка сильно огорчалась тѣмъ, что Ричардъ былъ такъ несправедливъ къ ихъ доброму кузену, и вмѣстѣ съ тѣмъ была такъ предана Ричарду, что не могла слышать когда обвиняли его даже за это. Мой опекунъ зналъ объ этомъ, и никогда не сочеталъ съ его именемъ слово упрека. "Рикъ находится въ заблужденіи, душа моя -- говаривалъ онъ ей -- но что же дѣлать! Мы сами часто заблуждались и заблуждаемся. Исправленіе его нужно предоставить тебѣ, моя милая, и времени".
   Мы уже впослѣдствіи узнали о томъ, что именно возбуждало въ насъ подозрѣніе; мы узнали, что онъ не ранѣе началъ предоставлять времени исправленіе Ричарда, какъ послѣ неоднократныхъ попытокъ открыть ему глаза. Мы узнали, что онъ писалъ къ нему, ѣздилъ къ нему, говорилъ съ нимъ и употреблялъ всѣ благородныя и убѣдительныя средства, какія только могло придумать его великодушіе. Нашъ бѣдный, преданный своей неопредѣленной цѣли, Ричардъ былъ глухъ и слѣпъ ко всему. Если онъ поступалъ несправедливо, то обѣщалъ принести извиненіе съ окончаніемъ тяжбы. Если онъ шелъ по дорогѣ своей ощупью, то ничего не могъ сдѣлать лучше, какъ только употребить всѣ усилія, чтобъ разсѣять облака, которыя помрачали для него каждый предметъ. Вѣдь подозрѣніе и недоразумѣніе были причиной запутанности этой тяжбы? Такъ дайте же ему возможность разъяснить ее и придти къ окончанію съ свѣтлымъ умомъ и спокойнымъ духомъ. Таковъ былъ его неизмѣнный отвѣтъ. Тяжба Джорндисъ и Джорндисъ до такой степени овладѣла всей его натурой, что невозможно было представить ему какой либо благоразумный доводъ, на которой бы онъ не сдѣлалъ, безъ всякой логики, новаго доказательства въ защиту своихъ поступковъ. "Такъ-что, по моему мнѣнію -- однажды сказалъ мнѣ мой опекунъ,-- лучше оставить бѣднаго Рика на его произволъ, нежели прибѣгать къ непріятнымъ для него убѣжденіямъ".
   Я воспользовалась однимъ изъ такихъ случаевъ, чтобъ сообщить свои сомнѣнія касательно того, что могъ ли мистеръ Скимполь посовѣтовать Ричарду что-нибудь доброе.
   -- Посовѣтовать?-- отвѣчалъ мой опекунъ со смѣхомъ -- Милая моя, да кто бы сталъ совѣтоваться съ Скимполемъ?
   -- Ну такъ поощрять Ричарда въ его поступкахъ; быть можетъ, это выраженіе будетъ вѣрнѣе,-- сказала я.
   -- Поощрять!-- снова возразилъ мой опекунъ.-- Да кому понадобятся поощренія Скимполя?
   -- Ричарду,-- сказала я.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ мой опекунъ.-- Такое несвѣтское, безразсчетное, легкомысленное созданіе служитъ для Ричарда отрадой, и даже какой-то забавой. Но что касается до того, чтобы совѣтовать или поощрять, или вообще занимать серьезное положеніе въ отношеніи къ кому нибудь или къ чему-нибудь -- этого не слѣдуетъ и помышлять о такомъ ребенкѣ, какъ Скимполь.
   -- Скажите, кузенъ Джонъ,-- спросила Ада, которая въ это время подошла къ намъ, и теперь смотрѣла черезъ мое плечо:-- что сдѣлало его такимъ ребенкомъ?
   -- Что сдѣлало его такимъ ребенкомъ?-- спросилъ мой опекунъ, потирая себѣ голову и, повидимому, теряясь въ отвѣтѣ.
   -- Да, кузенъ Джонъ.
   -- Вотъ что,-- медленно отвѣчалъ онъ, сильнѣе и сильнѣе потирая себѣ голову:-- онъ очень мечтателенъ, очень, очень воспріимчивъ... чувствителенъ и... и одаренъ пылкимъ воображеніемъ. Этимъ качествамъ не было дано правильнаго направленія. Я думаю, что люди, которые восхищались имъ въ его молодости, приписывали этимъ качествамъ слишкомъ много важности, и слишкомъ мало обращали вниманія на средства, которыя могли бы уравнять ихъ, привесть въ порядокъ и примѣнить къ чему-нибудь полезному; вотъ поэтому-то онъ и сдѣлался такимъ ребенкомъ. Ну что,-- сказалъ мой опекунъ, бросивъ на насъ ободряющій взглядъ:-- что вы скажете на это?
   Ада, посмотрѣвъ сначала на меня, сказала, что ей очень жаль, что Ричардъ дѣлаетъ для него лишнія издержки.
   -- Правда, правда.,-- отвѣчалъ мой опекунъ, поспѣшно.-- Этого не должно быть. Намъ нужно устроить это. Я долженъ прекратить это. Это никуда не годится.
   Въ свою очередь и я высказала сожалѣніе, что онъ за пять фунтовъ стерлинговъ отрекомендовалъ Ричарду Вольза.
   -- А развѣ это такъ было?-- сказалъ мой опекунъ; и по лицу его пробѣжала тѣнь досады.-- Теперь вы сами можете судятъ объ этомъ человѣкѣ! Для него въ такомъ поступкѣ нѣтъ ничего неблагороднаго, онъ не сидитъ въ этомъ барышнической сдѣлки. Онъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о цѣнности денегъ. Онъ рекомендуетъ Рика, становится хорошимъ пріятелемъ съ мистеромъ Вользомъ, и занимаетъ отъ него пять фунтовъ. Онъ въ этомъ ничего не видитъ дурного, онъ ровно ничего не думаетъ объ этомъ. Я готовъ держать пари, что это онъ самъ сказалъ тебѣ, моя милая.
   -- О, да!-- отвѣчала я.
   -- Такъ и есть!-- воскликнулъ опекунъ мой съ торжествующимъ видомъ,-- Теперь вы сами можете судить объ этомъ человѣкѣ! Еслибъ онъ видѣлъ въ этомъ что-нибудь дурное, еслибъ зналъ, что отъ этого могутъ произойти дурныя послѣдствія, онъ бы не сказалъ вамъ ни слова. Онъ какъ говоритъ, такъ и поступаетъ, то есть, съ совершеннымъ простодушіемъ. Вамъ нужно увидѣть его въ его домѣ, и тогда вы поймете его лучше. Мы должны сдѣлать визитъ Гарольду Скимполю и предостеречь его въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ. О, милая моя, это ребенокъ, настоящій ребенокъ!
   Въ исполненіе этого плана, мы отправились въ Лондонъ при первой возможности и явились у дверей дома мистера Скимполя.
   Онъ жилъ въ части города, называемой Полигономъ, гдѣ въ ту пору обрѣталось множество испанскихъ выходцевъ, которые разгуливали тамъ въ своихъ плащахъ и курили папиросы. Считался ли онъ прекраснымъ постояльцемъ (вслѣдствіе того, что кто нибудь изъ его друзей постоянно выплачивалъ за него квартирныя деньги), или, быть можетъ, его неспособность къ какому бы то ни было занятію представляла величайшее затрудненіе выжить его изъ квартиры, я право не знаю, но только онъ занималъ одинъ и тотъ же домъ въ теченіе многихъ лѣтъ. Въ желѣзныхъ перилахъ у крыльца недоставало многихъ рѣшетокъ, водосточныя трубы были сломаны, уличная скоба отбита, рукоятка отъ звонка оторвана давнымъ давно, судя по тому, что проволока была покрыта толстымъ слоемъ ржавчины, и грязныя отпечатки слѣдовъ были единственными признаками обитаемости дома.
   Какая-то оборванная, полновѣсная женщина, которая, повидимому, вылѣзала изъ швовъ своего платья и изъ трещинъ башмаковъ, точь-въ-точь какъ перезрѣлая ягода, отвѣтила на нашъ стукъ тѣмъ, что открыла немного дверь и своей фигурой закрыла отверстіе. Такъ какъ она знала мистера Джорндиса (и въ самомъ дѣлѣ, Адѣ и мнѣ показалось, что она знала его потому собственно, что получала отъ него жалованье), то она немедленно распахнула дверь и позволила намъ войти. Замокъ у дверей находился въ весьма разстроенномъ состояніи, и потому она употребила въ дѣло цѣпь, которая, какъ и замокъ, съ трудомъ повиновалась ея усиліямъ. Она спросила насъ, не угодно ли намъ пожаловать наверхъ.
   Мы поднялись въ первый этажъ, по прежнему не встрѣчая признаковъ домашней утвари, кромѣ грязныхъ слѣдовъ. Мистеръ Джорндисъ безъ всякой церемоніи вошелъ въ комнату, и мы послѣдовали за нимъ. Комната была довольно грязная, но меблированная съ какой-то странной оборванной роскошью. Въ ней находилась большая скамейка, софа, нѣсколько кушетокъ, кресло, нѣсколько подушекъ, фортепьяно, книги, рисовальные матеріалы, ноты, газеты и нѣсколько набросковъ и картинъ. Разбитое стекло въ одномъ изъ грязныхъ оконъ было залѣплено бумагой, между тѣмъ какъ на одномъ столѣ стояла маленькая тарелка съ прекрасными персиками, другая тарелка съ виноградомъ, третья съ бисквитами и подлѣ нихъ бутылка столоваго вина. Мистеръ Скимполь полулежалъ на софѣ, въ халатѣ, пилъ ароматическій кофей изъ старинной чашки китайскаго фарфора,-- тогда было около полудня,-- и любовался коллекціей левкоевъ, поставленныхъ на балконѣ.
   Нанге прибытіе нисколько не встревожило его; онъ всталъ и принялъ насъ съ своей обычной безпечной манерой.
   -- Вотъ и я къ вашимъ услугамъ!-- сказалъ онъ, когда мы заняли мѣста, заняли не безъ нѣкотораго затрудненія, потому что большая часть стульевъ была переломана.-- И я къ вашимъ услугамъ! Это мой скромный завтракъ. Нѣкоторые люди непремѣнно хотятъ, чтобы къ завтраку у нихъ была часть говядины или баранины; я не имѣю этой привычки. Дайте мнѣ плоды, чашку кофею, рюмку лафита, и я совершенно доволенъ. Конечно, я не имѣю къ нимъ пристрастія, я люблю ихъ потому, что они напоминаютъ мнѣ о солнцѣ; а согласитесь, что въ мясѣ и баранинѣ нѣтъ ничего солнечнаго. Это, по моему мнѣнію, одно только животное наслажденіе!
   -- Вотъ это пріемная комната нашего друга, комната для консультацій (или, вѣрнѣе сказать, была бы такой комнатой, еслибъ онъ прописывалъ рецепты), это его мастерская, и его кабинетъ,-- сказалъ намъ мой опекунъ.
   -- Да,-- сказалъ мистеръ Скимполь, окидывая взоромъ комнату съ улыбающимся лицомъ:-- это птичья клѣтка. Это комната, гдѣ птичка живетъ и поетъ. Отъ времени до времени ей общипываютъ перья и подвязываютъ крылья, а она все-таки поетъ и поетъ.
   Онъ предложилъ намъ винограду, повторяя съ свѣтлымъ лицомъ:
   -- Она поетъ! Поетъ безъ всякаго притязанія на похвалы, поетъ и поетъ!
   -- Чудесный виноградъ,-- сказалъ мой опекунъ.-- Вѣрно, подарокъ?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ.-- Нѣтъ, какой-то любезный садовникъ продаетъ его! Вчера человѣкъ его, когда принесъ ко мнѣ эти плоды, хотѣлъ знать, нужно-ли ждать деньги: "Напрасно, мои другъ,-- отвѣчалъ я:-- совершенно напрасно, если только ты дорожишь своимъ временемъ." Полагаю, что онъ дорожилъ, потому что немедленно ушелъ.
   Мой опекунъ взглянулъ на насъ съ улыбкой, какъ-будто онъ спрашивалъ насъ: "Ну, можно-ли послѣ этого быть взыскательнымъ къ такому человѣку?"
   -- Этотъ день,-- сказалъ мистеръ Скимполь, весело наливая въ стаканъ лафиту:-- останется для меня незабвеннымъ. Мы назовемъ его днемъ Клэръ и Соммерсонъ. Вы должны увидѣть моихъ дочерей. У меня есть голубоглазая дочь, я называю ее красавицей; другую дочь я называю мечтательницей, а третью -- насмѣшницей. Вы всѣхъ ихъ должны увидѣть. Онѣ будутъ очарованы вашимъ присутствіемъ.
   Онъ хотѣлъ было позвать ихъ, но мой опекунъ остановилъ его и попросилъ подождать минуту, такъ какъ ему хотѣлось предварительно поговорить съ нимъ.
   -- Любезный Джорндисъ, отвѣчалъ онъ, безпечно возвращаясь къ софѣ:-- столько минутъ, сколько вамъ угодно. Время здѣсь ничего не значитъ, мы никогда не знаемъ здѣсь, который часъ, и никогда не заботимся о номъ. Вы, пожалуй скажете, что это весьма дурно, что этакъ недалеко уйдешь въ жизни? Конечно, но мы и не торопимся жить. Мы не имѣемъ на это никакихъ претензій.
   Мой опекунъ снова взглянулъ на насъ, ясно говоря своимъ взглядомъ: "Слышите, слышите?"
   -- Нѣтъ, Гарольдъ,-- сказалъ онъ:-- разговоръ, который я хочу начать, относится до Рика.
   -- До моего неоцѣненнаго друга!-- воскликнулъ мистеръ Скимполь отъ чистаго сердца.-- Я полагаю, ему бы не слѣдовало быть моимъ неоцѣненнымъ другомъ, когда онъ находится съ вами не совсѣмъ-то въ дружескихъ отношеніяхъ. Но, какъ бы то ни было, онъ мой другъ, и я не могу удержаться отъ этого; онъ полонъ юношеской поэзіи, и я люблю его. Я не виноватъ, если вамъ это не нравится, я не могу передѣлать этого. Я люблю его и только
   Плѣнительное простодушіе, съ которымъ онъ сдѣлалъ это признаніе, въ самомъ дѣлѣ, имѣло безкорыстный видъ и восхищало моего опекуна; если я не. ошибаюсь, то на минуту восхитило оно и Аду.
   -- Ты имѣешь полное право любить, какъ и сколько тебѣ угодно,-- отвѣчалъ мистеръ Джорндисъ:-- но намъ нужно, Гарольдъ, поберечь его карманъ.
   -- О!-- сказалъ мистеръ Скимполь.-- Его карманъ? Вы приходите къ тому, чего я совсѣмъ не понимаю.
   Наливъ еще немного лафиту и обмакнувъ въ него бисквитъ, онъ покачалъ головой и улыбнулся Адѣ и мнѣ, показывая видъ, что ему этого никогда и не понять.
   -- Если ты отправляешься съ нимъ куда-нибудь,-- сказалъ мой опекунъ откровенно:-- то не долженъ заставлять его платить издержки за двоихъ.
   -- Любезный мой Джорндисъ,-- отвѣчалъ мистеръ Скимполь; и лицо его озарилось улыбкой, въ которой выражалось его ребяческое отношеніе къ дѣлу:-- что же мнѣ дѣлать? Если онъ беретъ меня куда-нибудь, я долженъ ѣхать. А какимъ же образомъ я стану расплачиваться? Вѣдь у меня никогда не бываетъ денегъ. Еслибъ у меня и были деньги, такъ я рѣшительно ничего въ нихъ не смыслю. Положимъ, мнѣ скажутъ, что я долженъ заплатитъ столько-то, положимъ, хоть семь шиллинговъ и шесть пенсовъ; но я ровно ничего не знаю о семи шиллингахъ и шести пенсахъ, и поэтому для меня не предстоитъ никакой возможности удовлетворить подобное требованіе. Не идти же мнѣ къ дѣловымъ людямъ и не просить ихъ объясненія, что значитъ семь шиллинговъ и шесть пенсовъ, да къ тому же, все равно, я бы ихъ не понялъ.
   -- Прекрасно,-- сказалъ мой опекунъ, совершенно довольный этимъ безыскусственнымъ отвѣтомъ:-- если ты вздумаешь предпринять какую-нибудь поѣздку съ Рикомъ, то долженъ занять денегъ у меня (но отнюдь не намекая ему на это обстоятельство), а расчеты предоставить ему.
   -- Любезный Джорндисъ,-- отвѣчалъ мистерь Скимполь:-- я готовъ на все, чтобъ сдѣлать для васъ удовольствіе, но мнѣ кажется, это пустая форма, какое-то предубѣжденіе. Кромѣ того, клянусь честью, миссъ Клэръ и милая моя миссъ Соммерсонъ, я полагалъ, что мистеръ Карстонъ имѣетъ несмѣтныя богатства. Я полагалъ, что ему стоило совершить какую-нибудь продѣлку, напримѣръ, подписать обязательство, вексель, прибавить что-нибудь къ кипѣ бумагъ и деньги посыплются на него градомъ.
   -- О, нѣтъ, это не такъ,-- сказала Ада:-- онъ очень бѣденъ.
   -- Нѣтъ! Въ самомъ дѣлѣ?-- возразилъ мистеръ Скимполъ съ свѣтлой улыбкой.-- Вы удивляете меня.
   -- И, опираясь на гнилую пластинку, онъ нисколько не будетъ богаче,-- сказалъ мой опекунъ, твердо положивъ свою руку на рукавъ халата мистера Скимполя;-- и потому, Гарольдъ, остерегайся поддерживать его въ этой надеждѣ, остерегайся поощрять его.
   -- Мой дорогой и добрый другъ,-- отвѣчалъ мистеръ Скимполь:-- моя милая миссъ Соммерсонъ и моя милая миссъ Клэръ, какимъ образомъ могу я это сдѣлать? Это въ своемъ родѣ дѣловая часть, а въ ней я ровно ничего не смыслю. Напротивъ того, онъ меня поощряетъ. Онъ вырывается съ великихъ пиршествъ дѣловыхъ занятій, рисуетъ передо мной свѣтлыя перспективы, какъ результатъ этихъ занятій, и заставляетъ меня восхищаться ими. И я восхищаюсь ими, какъ свѣтлой перспективой. Больше я ничего не знаю о нихъ, и говорю ему это.
   Ребяческое чистосердечіе, съ которымъ онъ представлялъ это передъ нами безпечность и радость, съ которыми онъ забавлялся своей невинностью, фантастическая манера, съ которой онъ бралъ самого себя подъ свою собственную защиту и оправдывалъ себя, все это вмѣстѣ съ восхитительной непринужденностью въ его словахъ, вполнѣ оправдывало предположеніе моего опекуна. Чѣмъ болѣе я смотрѣла на него, тѣмъ болѣе казалось мнѣ невѣроятнымъ, что онъ способенъ хитрить, скрывать или имѣть на кого-нибудь вліяніе; и тѣмъ менѣе казалось это вѣроятнымъ, когда я не видѣла его, и мнѣ не такъ пріятно было предполагать, что онъ въ состояніи сдѣлать что-нибудь съ человѣкомъ, о которомъ я заботилась.
   Услышавъ, что его испытанія (такъ называлъ онъ нашъ разговоръ) кончились, мистеръ Скимполь съ лучезарнымъ лицомъ вышелъ изъ комнаты, чтобъ привести своихъ дочерей (сыновья его всѣ разбѣжались), оставивъ моего опекуна въ полномъ восторгѣ отъ его манеры, съ которой онъ оправдывалъ свой дѣтскій характеръ. Онъ скоро вернулся назадъ, ведя съ собой трехъ дѣвицъ и мистриссъ Скимполь, которая когда-то была красавицей, но теперь была слабая, больная женщина, съ длиннымъ носомъ, страдавшая сцѣпленіемъ различныхъ недуговъ.
   -- Вотъ это,-- сказалъ мистеръ Скимполь:-- моя красавица-дочь -- Аретуза, играетъ и поетъ разныя разности, какъ и ея отецъ. Это моя мечтательница-дочь -- Лаура, играетъ немного, но не поетъ. Это моя насмѣшница-дочь -- Китти, поетъ немного, но не играетъ. Мы всѣ рисуемъ немного, сочиняемъ музыкальныя пьесы, и никто изъ насъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о времени или о деньгахъ.
   Мистриссъ Скимполь, какъ мнѣ казалось, вздохнула, какъ-будто она отъ души была бы рада вычеркнуть эту статью изъ списка фамильныхъ дарованій. Мнѣ показалось также, что этотъ вздохъ произвелъ не совсѣмъ пріятное впечатлѣніе на моего опекуна, и что она пользовалась каждымъ случаемъ повторить его.
   -- Пріятно,-- сказалъ мистеръ Скимполь, переводя свои бѣглый взглядъ съ одной изъ насъ на другую:-- пріятно и въ высшей степени интересно подмѣчать въ семействахъ различные оттѣнки характера и наклонности. Въ этомъ семействѣ мы всѣ дѣти, и я самый младшій.
   Дочери, которыя, повидимому, очень любили его, остались какъ нельзя болѣе, довольны этимъ забавнымъ фактомъ; особливо дочь-насмѣшница.
   -- Мои милыя, вѣдь это правда,-- сказалъ мистеръ Скимполь:-- не такъ-ли? Это такъ, и должно быть такъ. Вотъ, напримѣръ, здѣсь между нами присутствуетъ миссъ Симмерсонъ, съ превосходнѣйшими способностями къ распорядительности и съ изумительными свѣдѣніями о всемъ вообще. Для слуха миссъ Соммерсонъ странно отзовется, если я скажу, что въ этомъ домѣ никто изъ насъ ничего не знаетъ о котлетахъ. Но это правда, мы ровно ничего не знаемъ. Мы вовсе не умѣемъ стряпать. Мы не знаемъ употребленія иголки и нитки. Мы восхищаемся людьми, обладающими практической мудростью, которой въ насъ недостаетъ; но мы на нихъ не сердимся за это. Да и къ чему мы станемъ сердиться? "Живите себѣ съ Богомъ,-- говоримъ мы имъ:-- и дайте намъ возможность жить. Живите на счетъ своей практической мудрости, и дозвольте намъ жить на вашъ счетъ."
   Онъ засмѣялся, но, по обыкновенію, казался чистосердечнымъ, и былъ вполнѣ убѣжденъ въ своихъ словахъ.
   -- Мы имѣемъ сочувствіе, мои розочки,-- сказалъ мистеръ Скимполь:-- сочувствіе ко всему рѣшительно. Не правда-ли?
   -- О, да, папа!-- воскликнули три дочери.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, въ суматохѣ жизни это нашъ фамильный уголокъ, нашъ департаментъ,-- сказалъ мистеръ Скимполь. Мы имѣемъ возможность смотрѣть отсюда на жизнь, интересоваться сю, и мы смотримъ на нее и интересуемся. Что же больше можемъ мы сдѣлать? Вотъ, напримѣръ, моя дочь-красавица вышла замужъ года три тому назадъ. Смѣю сказать, что ея женитьба съ другимъ, точно такимъ же ребенкомъ, какъ я, и еще два ребенка отъ брака ихъ -- все это имѣло весьма вредное вліяніе на политическую экономію, но было для насъ очень пріятно. При этихъ случаяхъ мы имѣли свои маленькіе праздники и мѣнялись идеями общежитія. Въ одинъ прекрасный день она привела сюда своего молодого мужа, и они вмѣстѣ съ птенцами своими, свили себѣ гнѣздышко наверху. Смѣю сказать, что мечтательница и насмѣшница со временемъ также приведутъ своихъ мужей, и также наверху совьютъ себѣ гнѣздышко. Тикамъ образомъ мы поживаемъ; какъ именно, мы этого не знаемъ, но живемъ но немножку.
   Красавица-дочь казалась очень молодой, чтобъ быть матерью трехъ дѣтей; и я не могла не пожалѣть какъ ее, такъ и ихъ. Очевидно было, что три дочери выросли, какъ умѣли, и настолько получили образованіе, сколько было достаточно для того, чтобъ быть игрушками своего родителя въ его самые досужные часы. Я замѣтила, что онѣ даже въ прическѣ своей соображались съ его вкусомъ и познаніями въ живописи. Красавица имѣла классическую прическу, мечтательница -- роскошную и волнистую, а насмѣшница -- имѣла открытый лобъ и мелкіе, игривые кудри. Одѣты онѣ были соотвѣтственно прическамъ, хотя въ высшей степени неопрятно и небрежно.
   Ада и я поговорили съ этими дѣвицами и узнали, что онѣ очень любили моего отца. Между тѣмъ мистеръ Джорндисъ (который все это время сильно потиралъ себѣ голову, и уже не разъ намекалъ на перемѣну вѣтра), разговаривалъ съ мистриссъ Скимполь въ отдаленномъ углу, откуда, однакожъ, долетало до нашего слуха брянчанье монетъ. Мистеръ Скимполь еще заранѣе вызвался проводить насъ до дому, и для этой цѣли вышелъ изъ комнаты переодѣться.
   -- Мои розанчики,-- сказалъ онъ, вернувшись назадъ:-- поберегите свою мама. Она сегодня что-то очень не въ духѣ. Отправляясь къ мистеру Джорндису денька на два, я услышу жаворонковъ и поддержу свою любезность, которая пострадала, вы знаете, и стала бы страдать, еслибъ я остался дома.
   -- Изъ-за какого-то негоднаго человѣка!-- сказала насмѣшница.
   -- И въ то самое время, когда онъ зналъ, что папа лежалъ подъ левкоями и любовался голубымъ небомъ, сказала Лаура.
   -- И когда запахъ свѣжаго сѣна разливался по воздуху!-- прибавила Аретуза.
   -- Это ясно показывало недостатокъ поэтическихъ чувствъ въ этомъ человѣкѣ,-- подтвердилъ мистеръ Скимполь съ полнымъ удовольствіемъ.-- Это было весьма грубо съ его стороны. Въ этомъ проглядываетъ совершенное отсутствіе нѣжныхъ чувствъ человѣчества! Мои дочери сильно оскорблены,-- объяснилъ мистеръ Скимполь:-- однимъ честнымъ человѣкомъ.
   -- Нѣтъ, папа, вовсе не честнымъ. Невозможно, чтобы онъ былъ честный!-- возразили всѣ три дочери въ одинъ голосъ.
   -- Ну, такъ довольно грубымъ человѣкомъ, чѣмъ-то въ родѣ свернувшагося ежа,-- сказалъ мистеръ Скимполь: -- человѣкомъ, который въ этомъ околоткѣ считается пекаремъ, и отъ котораго мы взяли на прокатъ два кресла. Намъ нужно было два кресла, мы не могли достать ихъ и, безъ сомнѣнія, обратились къ человѣку, который имѣлъ ихъ и попросили его одолжить намъ. Прекрасно! Этотъ грубый человѣкъ одолжилъ, и мы ихъ вынесли. Но когда вынесли, такъ онъ захотѣлъ внести ихъ назадъ, и внесъ. Вы скажете что онъ остался доволенъ этимъ. Ни чуть не бывало. Онъ возражалъ, что ихъ износили. Я вразумлялъ его въ противномъ и доказывалъ ему его ошибку. Я говорилъ ему: "Неужели вы, въ ваши лѣта такъ безтолковы, милостивый государь, и не можете понять, что кресло не такая вещь, чтобъ ставить его на полку и любоваться имъ? Неужели вы не знаете, что кресла были взяты отъ васъ для того, чтобы сидѣть на нихъ?" Но не было никакой возможности ни убѣдить его, ни вразумить; онъ былъ упрямъ, какъ оселъ, и употреблялъ при этомъ самыя грубыя выраженія. Терпѣливый во всякое время, я предложилъ ему другое убѣжденіе. А сказалъ: "Послушайте, любезный мой, несмотря на различіе нашихъ способностей вести житейскія дѣла, мы всѣ дѣти одной великой матери -- природы. Вы видите меня въ это роскошное лѣтнѣе утро (я лежалъ тогда на софѣ); цвѣты окружаютъ меня, передо мной лежатъ плоды на столѣ, надо мной разстилается безоблачное голубое небо, воздухъ полонъ упоительнаго благоуханія, я созерцаю природу. Я умоляю васъ именемъ нашего общаго братства не становиться между мной и этимъ возвышеннымъ предметомъ, я умоляю тебя, нелѣпая фигура гнѣвнаго пекаря!" Однако, онъ не послушалъ меня,-- сказалъ мнетръ Скимполь, поднимая свои смѣющіяся брови съ игривымъ изумленіемъ:-- онъ таки поставилъ эту забавную фигуру, ставитъ ее. и будетъ ставить. И потому я очень радъ, что могу отдѣлаться отъ него и уѣхать съ моимъ другомъ Джорндисомъ.
   Казалось, что онъ совершенно упускалъ изъ виду то обстоятельство, что мистриссъ Скимполь, съ тремя дочерьми, должна оставаться дома, чтобъ имѣть непріятныя встрѣчи съ булочникомъ; но для всѣхъ ихъ это было такъ не ново, что обратилось въ дѣло весьма обыкновенное. Онъ простился съ своимъ семействомъ съ нѣжностью такою легкою и такою милою, какъ и всякой другой, видъ которой онъ принималъ на себя, и поѣхалъ съ нами совершенно спокойный и довольный. Спускаясь съ лѣстницы, мы успѣли замѣтить чрезъ отворенныя двери, что покои мистера Скимполя были настоящимъ дворцомъ въ сравненіи съ другими въ этомъ домѣ.
   Я не имѣла предчувствія о томъ событіи, которое должно было случиться до истеченія этого дня, весьма изумительномъ для меня въ этотъ моментъ и навсегда памятномъ по послѣдствіямъ. Нашъ гость находился въ такомъ одушевленіи во всю дорогу, что я ничего больше не могла дѣлать, какъ только слушать его и удивляться ему, и не одна я находилась въ этомъ положеніи, но и Ада подчинялась тому же очарованію. Что касается моего опекуна, то вѣтеръ, который грозилъ дуть неизмѣнно съ востока, когда мы оставили Соммерсъ-Тоунъ, сдѣлался совсѣмъ противоположнымъ, прежде чѣмъ мы отъѣхали отъ него какихъ-нибудь двѣ мили.
   Сомнительно было или нѣтъ ребячество мистера Скимполя во всѣхъ другихъ дѣлахъ, но онъ имѣлъ чисто дѣтскій восторгъ отъ перемѣны мѣста и отъ ясной погоды. Не чувствуя никакой усталости отъ свой болтовни во время дороги, онъ уже былъ въ гостиной прежде всѣхъ насъ, и не успѣла я посмотрѣть за моимъ хозяйствомъ, какъ онъ уже сидѣлъ за фортепіано, пѣлъ отрывки баркароллъ и вакхическія пѣсни, италіанскія и нѣмецкія одну за другой.
   Не задолго передъ обѣдомъ мы всѣ собрались въ гостиной, а онъ продолжалъ сидѣть за фортепьяно, безпечно разыгрывать небольшія пьесы и говорить въ промежутки, что завтра намѣренъ кончить нѣсколько набросковъ разрушенной старинной Веруламской стѣны, которые онъ началъ года два тому назадъ и которые страшно наскучили ему, какъ вдругъ внесли визитную карточку, и опекунъ мой прочиталъ вслухъ голосомъ, выражавшимъ его изумленіе:
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ!
   Посѣтитель былъ уже въ комнатѣ прежде, нежели я успѣла очнуться отъ удивленія и собраться съ силами уйти. Еслибъ я имѣла ихъ, я бы поспѣшила выйти. Въ припадкѣ головокруженія у меня не хватало духа подойти къ Адѣ, къ окну, я не видѣла этого окна, забыла, гдѣ оно находилось. Прежде чѣмъ я успѣла придвинуться къ стулу, я слышала, что меня называютъ по имени, и едва-едва догадалась, что опекунъ мой представлялъ меня.
   -- Прошу покорно садиться, сэръ Лэйстеръ.
   -- Мистеръ Джорндисъ,-- сказалъ сэръ Лэйстеръ, кланяясь и садясь на мѣсто:-- я поставляю себѣ за удовольствіе и честь, заѣхавъ къ намъ...
   -- Вы мнѣ дѣлаете, честь, сэръ Лэйстеръ.
   -- Благодарю васъ... заѣхавъ по дорогѣ изъ Линкольншэйра, выразить мое сожалѣніе, что моя вражда, и притомъ весьма сильная, съ джентльменомъ, который... который извѣстенъ вамъ, и у котораго вы гостили, воспрепятствовали вамъ, а тѣмъ болѣе дамамъ находившимся подъ вашимъ покровительствомъ, осмотрѣть мой домъ въ Чесни-Воулдѣ, въ которомъ, хоть мало, но есть вещи, которыя могутъ удовлетворить образованному и изящному вкусу.
   -- Вы чрезвычайно обязательны, сэръ Лэйстеръ, и я, какъ за тѣхъ дамъ (которыхъ въ настоящую минуту вы изволите видѣть), такъ и за себя приношу вамъ искреннюю благодарность.
   -- Весьма быть можетъ, мистеръ Джорндисъ, что джентльменъ, о которомъ, по причинамъ, мною уже высказаннымъ, я удерживаюсь отъ дальнѣйшихъ замѣчаній, весьма быть можетъ, мистеръ Джорндисъ, что тотъ джентльменъ очень дурно понялъ мой характеръ и принудилъ васъ убѣдиться, что васъ бы не приняли въ моемъ Линкольншэйрскомъ помѣстьѣ съ тою вѣжливостью, съ тою любезностью, какую члены нашой фамиліи научены отзывать всѣмъ леди и джентльменамъ, которые являются въ ихъ домъ. Прошу васъ замѣтить, сэръ, что вамъ представили этотъ фактъ въ превратномъ видѣ.
   Опекунъ мой выслушалъ это замѣчаніе, не сдѣлавъ на него отвѣта.
   -- Мнѣ прискорбно было, мистеръ Джорндисъ, продолжалъ сэръ Лэйстеръ съ особенной важностью,-- увѣряю васъ, сэръ, мнѣ прискорбно было узнать отъ домоправительницы въ Чесни-Воулдѣ, что джентльменъ, которыя находился въ вашей компаніи въ той части графства, и который, повидныому, обладаетъ образованнымъ вкусомъ въ изящныхъ искусствахъ, точно такъ же и по такой же точно причинѣ, былъ удержанъ отъ посѣщенія фамильныхъ портретовъ съ той свободой, съ тѣмъ вниманіемъ и тщаніемъ, которыя онъ желалъ бы удѣлить для нихъ, и которыхъ многіе изъ нихъ вполнѣ заслуживали.-- При этомъ онъ вынулъ изъ кармана карточку и прочиталъ сквозь очки съ величайшей важностью и безъ всякаго затрудненія: мистеръ Гиррольдъ... Герральдъ... Гарольдъ... Скамплингъ... Скомплингъ... Извините, пожалуйста.... Скимполь.
   -- Вотъ это и есть мистеръ Гарольдъ Скимполь,-- сказалъ мой опекунъ, очевидно, изумленный.
   -- О!-- воскликнулъ сэръ Лэйстеръ.-- Я считаю за особенное удовольствіе, что встрѣчаю мистрра Скимполя и имѣю случай лично выразить ему свое сожалѣніе. Надѣюсь, сэръ, что когда вы будете опять въ тѣхъ мѣстахъ, то васъ уже ничто не станетъ стѣснять.
   -- Вы весьма обязательны, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ. Пользуясь такимъ лестнымъ дозволеніемъ, я, конечно, постараюсь доставить себѣ удовольствіе и пользу чрезъ вторичное посѣщеніе вашего прекраснаго дома. Владѣтелей такихъ мѣстъ, какъ Чесни-Воулдь,-- сказалъ мистеръ Скимполь, сохраняя свой обычный счастливый и непринужденный видъ:-- можно по справедливости назвать народными благодѣтелями. Они такъ добры, что собираютъ и хранятъ множество очаровательныхъ предметовъ собственно затѣмъ, чтобъ мы, бѣдняки, восхищались ими. Не выражать своего восхищенія и удовольствія, которое они доставляютъ, значитъ, быть неблагодарными къ нашимъ благодѣтелямъ.
   Сэръ Лэйстеръ, повидимому, въ высшей степени одобрялъ это мнѣніе.
   -- Вы артистъ, сэръ?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Скимполь -- Я совершенно праздный человѣкъ. Я любитель всего прекраснаго.
   Этотъ отзывъ еще болѣе понравился Дэдлоку. Онъ объявилъ, что былъ бы счастливъ находиться въ Чесии-Воулдѣ, когда мистеръ Скимполь пріѣдетъ вторично въ Линкольншэйръ. Мистеръ Скимполь выразилъ, что ему чрезвычайно это лестно, что ему оказываютъ слишкомъ много чести.
   -- Мистеръ Скимполь объявилъ,-- продолжаетъ сэръ Лэйстеръ, снова обращаясь къ моему опекуну объявилъ домоправительницѣ, которая, какъ онъ, вѣроятно, замѣтилъ, старинная и преданная слуга нашей фамиліи...
   (-- Я осматривалъ его домъ по случаю нежданнаго пріѣзда моего къ миссъ Соммерсонъ и къ миссъ Клэръ,-- объяснилъ намъ по воздуху мистеръ Скимполь).
   -- Такъ, мистеръ Скимполь объявилъ моей домоправительницѣ, что другъ, съ которымъ онъ пріѣзжалъ передъ этимъ, былъ мистеръ Джорндисъ. (И сэръ Лэйстеръ поклонился владѣтелю этого имени.) Поэтому-то я и познакомился съ обстоятельствомъ, по которому выразилъ мое сожалѣніе. Увѣряю васъ, мнѣ очень прискорбно, еслибъ это случилось, мистеръ Джорндисъ, со всякимъ джентльменомъ, особливо съ джентльменомъ, нѣкогда извѣстнымъ леди Дэдлокъ, который находится съ ней въ родствѣ въ отдаленномъ колѣнѣ, и которому она (я узналъ это отъ самой миледи) питаетъ высокое уваженіе.
   -- Прошу васъ, сэръ Лэйстеръ, не говорите больше объ этомъ,-- отвѣчалъ мой опекунъ.-- Я очень чувствую и понимаю, увѣренъ, что и другіе одинаково чувствуютъ со мной ваше благосклонное нниманіе. Ошибка была моя, и я долженъ просить за нее извиненія.
   Я ни разу не взглянула вверхъ. Я не видѣла посѣтителя и даже мнѣ казалось, что я не слышала его разговора. Меня удивляетъ открытіе, что я могу припомнить этотъ разговоръ, потому что онъ не сдѣлалъ на меня никакого впечатлѣнія. Я слышала, что они говорили, но умъ мой былъ въ такомъ смутномъ, состояніи, и мое инстинктивное желаніе избѣгать этого джентльмена дѣлало его присутствіе до такой степени невыносимымъ для меня, что, мнѣ кажется, при сильномъ біеніи моего сердца и приливѣ крова въ голову, я ничего не поняла изъ разговора.
   -- Я сообщилъ объ этомъ предметѣ миледи Дэдлокъ,-- сказалъ сэръ Лэйстеръ, вставая:-- и миледи увѣдомила меня, что она имѣла удовольствіе обмѣняться нѣсколькими словами съ мистеромь Джорндисомъ и его питомицами, при случайной встрѣчѣ, во время ихъ прогулки въ паркѣ. Позвольте мнѣ, мистеръ Джорндисъ, повторить вамъ и этимъ леди увѣренія, которыя я уже высказалъ мистеру Скимполю. Обстоятельства, безъ сомнѣнія, не позволяютъ высказать, что мнѣ не слишкомъ бы пріятно было услышать, что мистеръ Бойторнъ удостоилъ мой домъ своимъ посѣщеніемъ; но эти обстоятельства относятся только до того джентльмена и ни подъ какимъ видомъ не распространяются на другихъ.
   -- Вамъ извѣстно мое старинное мнѣніе о немъ,-- сказалъ мистеръ Скимполь, слегка ссылаясь на насъ.-- Это любезный быкъ, который рѣшился принимать всякій цвѣтъ за малиновый!
   Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ закашлялъ, какъ будто другого отзыва онъ, весьма вѣроятно, не могъ бы и выслушать о такомъ индивидуумѣ, и распрощался съ величайшей церемоніей и вѣжливостью. Я ушла въ мою комнату и оставалась въ ней, пока не возвратилось ко мнѣ самообладаніе. Оно было сильно встревожено во мнѣ; и когда я спустилась внизъ, мнѣ пріятію было видѣть, какъ надо мной начали подтрунивать за то, что я была застѣнчива и безмолвна передъ великимъ Линкольншэйрскимъ баронетомъ.
   Теперь я окончательно убѣдилась, что наступило время, когда я должна сообщить моему опекуну все, что знала. Возможность быть приведенной въ ближайшее столкновеніе съ моей матерью, быть взятой въ ея домъ, даже принятіе выраженія благоволенія отъ ея мужа мистеромъ Скимполемъ, все это имѣвшее ко мнѣ самыя отдаленныя отношенія, было для меня такъ мучительно, что я чувствовала, что не могла далѣе руководить себя безъ его помощи.
   Когда мы отправились спать, когда Ада и я кончили обычный разговоръ нашъ, въ нашей маленькой гостиной, я вышла за двери и искала моего опекуна между его книгами. Я знала, что онъ всегда читалъ въ эти часы, и когда стала приближаться, я увидѣла въ корридорѣ полосу яркаго свѣта отъ его кабинетной лампы.
   -- Могу-ли я войти, сэръ?
   -- Конечно, маленькая женщина. Что случилось?
   -- Ничего особеннаго. Я полагала, что мнѣ можно будетъ воспользоваться этимъ спокойнымъ временемъ и сказать вамъ нѣсколько словъ о себѣ.
   Онъ поставилъ стулъ для меня, закрылъ свою книгу, положилъ ее подлѣ себя и повернулъ ко мнѣ свое внимательное лицо. Я не могла не замѣтить, что оно носило на себѣ то странное выраженіе, которое я, однакожъ, замѣтила въ немъ, и именно въ тотъ вечеръ, когда онъ сказалъ мнѣ, что для него нѣтъ такого безпокойства. которое бы я могла легко понять.
   -- Что касается до тебя, милая моя Эсѳирь,-- сказалъ онъ:-- касается и до всѣхъ насъ. Какъ охотно ты хочешь говорить со мной, такъ и я охотно готовъ тебя слушать.
   -- Я знаю это, дорогой мой. Но я такъ нуждаюсь въ вашемъ совѣтѣ и помощи. О, вы не знаете, какъ я нуждаюсь въ нихъ сегодня.
   Онъ казался совсѣмъ неприготовленнымъ къ такому серьезному началу и даже немного встревоженнымъ.
   -- Вы не знаете, съ какимъ нетерпѣніемь ждала я минуты поговорить съ вами послѣ того, какъ побывалъ сегодня этотъ посѣтитель.
   -- Посѣтитель, моя милая! Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ?
   -- Да.
   Онъ сложилъ руки на грудь и смотрѣлъ на меня съ видомъ глубочайшаго удивленія, ожидая, что я стану говорить дальше. Я не знала, какъ приготовить его.
   -- Послушай, Эсѳирь,-- сказалъ онъ, замѣняя удинленіе улыбкой:-- нашъ посѣтитель и ты, это два лица, которыя, я долженъ думать, менѣе всего на свѣтѣ имѣютъ другъ къ другу какія-либо отношенья?
   -- О, да, разумѣется, я знаю это. Я точно также думала, но только не теперь, а раньше.
   Улыбка исчезла на лицѣ его, и онъ сдѣлался серьезнѣе прежняго. Онъ всталъ и подошелъ къ дверямъ посмотрѣть, заперты ли онѣ (но я сама озаботилась объ этомъ), и потомъ снова сѣлъ передо мной.
   -- М-ръ Джорндисъ,-- сказала я:-- помните ли вы, когда насъ застала гроза, что говорила вамъ леди Дэдлокъ о своей сестрѣ?
   -- Безъ сомнѣнія... помню.
   -- Помните, какъ она говорила, что онѣ не сошлись, что онѣ пошли разными путями?
   -- Помню и это.
   -- Почему онѣ разошлись? Скажите мнѣ!
   Его лицо совершенно измѣнилось въ то время, какъ онъ взглянулъ на меня.
   -- Дитя мое, какіе странные вопросы! Я никогда не знать причины тому и полагаю, что кромѣ ихъ никто не зналъ ее. Кто можетъ сказать, какого рода тайны были у этихъ двухъ прекрасныхъ и надменныхъ женщинъ! Ты видѣла леди Дэдлокъ. Если-бь ты увидѣла сестру ея, ты бы узнала, что она также была рѣшительна, скрытна и надменна, какъ и сама миледи.
   -- О, мой дорогой, я видѣла ее многое множество разъ!
   -- Ты видѣла ее?
   Онъ замолчалъ на минуту, кусая себѣ губы.
   -- Поэтому, Эсѳирь, когда ты говорила мнѣ за долго передъ этимъ о Бойторнѣ, и когда я сказалъ тебѣ, что онъ былъ почти женатъ, и что невѣста его не умерла обыкновенной смертью, но умерла для него, и что то время имѣло свое вліяніе на его послѣдующую жизнь, знала ли ты тогда все, и знала ли, кто была эта леди?
   -- Нѣтъ, сэръ,-- отвѣчала я, устрашенная свѣтомъ, тускло мелькнувшимъ въ умѣ моемь:-- я еще и теперь не знаю.
   -- Сестра леди Дэдлокъ.
   -- Зачѣмъ-же,-- я едва-едва могла спросить его: -- скажите мнѣ ради Бога, зачѣмъ они разлучились?
   -- Это было ея дѣло, причины котораго она хранила въ своемъ непоколебимомъ сердцѣ. Бойторнъ впослѣдствіи догадывался (но это была одна только догадка), что въ какой-нибудь ссорѣ съ сестрой своей ея надменная душа была уязвлена, была оскорблена; впрочемъ, она написала къ нему, что съ минуты, когда она окончила свое письмо, она умерла для него, умерла въ буквальномъ смыслѣ этого слова, что эта рѣшимость была вынуждена отъ нея ея увѣренностью въ его благородную гордость и его строгія понятія о чести, которыя точно также составляли отличительную черту и ея характера. Въ уваженіе этихъ преобладающихъ качествъ въ немъ, и въ уваженіе ихъ въ ней самой, она принесла эту жертву, будетъ жить съ этимъ чувствомъ и умретъ съ нимъ. Она, мнѣ кажется, исполнила то и другое; съ тѣхъ поръ онъ ни разу не видѣлъ ее, ничего не слышалъ о ней. Да и никто не видѣлъ ее и не слышалъ о ней.
   -- О, Боже мой, что я сдѣлала!-- вскричала я, предаваясь совершенно моей горести.-- Какой печали была причиной я невиннымъ образомъ!
   -- Ты была причиной, Эсѳирь?
   -- Да, мой дорогой. Я была причиной, невинно, но это вѣрно: Эта удалившаяся отъ свѣта сестра -- первое лицо, сохранившееся въ моихъ дѣтски >   Напротивъ, я не сомнѣвалась, что она отнесется къ мистеру Вудкорту съ большимъ довѣріемъ и будетъ ему очень рада. Я сказала, что она хорошо его знаетъ, потому что часто видѣла во время болѣзни миссъ Флайтъ.
   -- Отлично! Сегодня онъ былъ здѣсь; завтра я съ нимъ увижусь и все устрою.
   Во время этого краткаго разговора мы съ Адой не обмѣнялись ни однимъ взглядомъ и она не сказала ни одного слова, но, несмотря на это, я чувствовала, что она вспомнила тотъ вечеръ, когда, такъ весело смѣясь, она обняла меня за талію, и когда эта самая Кадди принесла прощальный букетъ мистера Вудкорта. И я подумала: "нужно сказать имъ обѣимъ, что я буду хозяйкой Холоднаго дома; если я буду продолжать это откладывать, то стану недостойной любви его хозяина въ собственныхъ глазахъ".
   Поэтому, когда мы пришли къ себѣ наверхъ и долго не ложились спать, дожидаясь, когда пробьетъ полночь, чтобъ мнѣ первой обнять Аду и поздравить съ днемъ рожденія, я разсказала ей о благородствѣ и добротѣ ея кузена Джона и о счастливой будущности, которая мнѣ предстояла. Если со времени нашей первой встрѣчи было время, чтобъ любовь Ады ко мнѣ выразилась сильнѣе и нѣжнѣе обыкновеннаго, такъ это было именно теперь.
   Я испытывала огромную радость отъ сознанія этой любви и оттого, что мнѣ больше нечего скрывать. Всего нѣсколько часовъ тому назадъ я не находила ничего дурного въ своемъ молчаніи, но теперь оно мнѣ казалось непростительной скрытностью, и я стала въ десять разъ счастливѣе прежняго, когда сняла со своей души эту послѣднюю тяжесть.
   На другой день мы уѣхали въ Лондонъ. Наша старая квартира была свободна, и, не прошло получаса съ нашего пріѣзда, какъ намъ стало казаться, что мы оттуда и не выѣзжали.
   Мистеръ Вудкортъ обѣдалъ у насъ, и намъ было настолько весело, насколько могло быть безъ Ричарда; его отсутствіе, разумѣется, было особенно чувствительно именно въ этотъ день.
   Прошло два мѣсяца или даже болѣе; все это время я почти не отходила отъ Кадди и рѣже чѣмъ когда-нибудь, конечно, за исключеніемъ времени моей болѣзни, видѣла Аду; она часто приходила къ Кадди, по тамъ мы обѣ думали только о томъ, какъ бы развлечь и развеселить больную, и не могли вести нашихъ обычныхъ задушевныхъ бесѣдъ. Мы бывали вмѣстѣ только тогда, когда я вечеромъ возвращалась домой, но это случалось рѣдко, такъ какъ, пока Кадди было худо, я оставалась ночевать у нея.
   Что за доброе созданіе была Каролина! Какъ самотверженна, безропотна, какъ поглощена заботами о мужѣ, ребенкѣ, объ удобствахъ старика Тервейдропа, какъ мучилась тѣмъ, что она всѣмъ въ тягость, что не можетъ помогать мужу въ его трудахъ! Только тутъ я узнала ее вполнѣ.
   Странно было видѣть эту блѣдную, безпомощно распростертую фигуру тутъ, гдѣ цѣлые дни напролетъ шли танцы, гдѣ скрипка начинала пиликать съ ранняго утра, а маленькій замарашка въ одиночку вальсировалъ въ кухнѣ!
   По просьбѣ Кадди, я взяла на себя заботу объ ея комнатѣ; я помѣстила ее вмѣстѣ съ кроватью въ болѣе свѣтлый уголокъ, гдѣ было больше воздуха, и постаралась придать комнатѣ веселый видъ; каждое утро, покончивъ съ уборкой и положивъ на руки Каролины мою маленькую тезку, я садилась подлѣ съ работой и мы болтали или я читала ей что нибудь вслухъ. Въ одну изъ такихъ спокойныхъ минутъ я разсказала ей о судьбѣ, которая меня ожидала.
   Кромѣ Ады у насъ бывали и другіе посѣтители. Чаще всѣхъ заходилъ Принцъ; онъ являлся въ промежуткахъ между уроками, робко входилъ, робко садился подлѣ Кадди и глядѣлъ на нее и на ребенка любящими, тревожными глазами.
   Какъ бы ни чувствовала себя Кадди, она всегда говорила Принцу, что ей лучше, и я -- да проститъ мнѣ небо,-- всегда это подтверждала. Обыкновенно Принцъ послѣ этого становился веселѣй, иногда даже вынималъ свою скрипочку и игралъ, чтобъ позабавить малютку, но послѣднее никогда ему не удавалось, ибо моя крошечная тезка упорно не желала замѣчать его усилій.
   Приходила къ намъ и мистрисъ Джеллиби, такая-же невозмутимая, такая-же растрепанная, какъ и всегда, съ тѣмъ же яснымъ взоромъ, съ тѣмъ-же разсѣяннымъ видомъ; она садилась подлѣ внучки, но не глядя на нее, а устремивъ взоры куда-то въ даль, вѣроятно созерцая мысленно маленькихъ чернокожихъ на берегахъ Барріобула-Га, говорила съ пріятной улыбкой:
   -- Ну, Кадди, дитя мое, какъ ты себя чувствуешь?
   И не слушая отвѣта, принималась повѣствовать о множествѣ получаемыхъ и отправляемыхъ ею писемъ или объ удивительной производительности кофейныхъ плантацій Барріобула-Га. Къ нашей низменной сферѣ дѣятельности она питала холодное презрѣніе, котораго не трудилась даже скрывать.
   Приходилъ къ вамъ и мистеръ Тервейдропъ, составлявшій предметъ непрерывныхъ заботъ Кадди и днемъ и ночью. Если ребенокъ кричалъ, надо было поскорѣе заставить его замолчать, чтобъ онъ не обезпокоилъ мистера Тервейдропа; если ночью приходилось развести огонь, надо было сдѣлать этокакъ можно тише, чтобъ но нарушить сна мистера Тервейдропа; если для удобствъ Кадди могло пригодиться что нибудь изъ домашнихъ вещей, она первая прежде всего заботливо обсуждала, не понадобится ли эта вещь мистеру Тервейдропу.
   Мистеръ Тервейдропъ отплачивалъ за это вниманіе тѣмъ, что разъ въ день осчастливливалъ комнату больной своимъ посѣщеніемъ, не внося въ нее впрочемъ особенной радости; онъ выказывалъ намъ столько покровительственнаго снисхожденія, такъ милостиво озарялъ насъ блескомъ своей изысканной особы, что, не знай я его такъ хорошо, я могла бы подумать, что онъ благодѣтель Кадди, осчастливившій ее на всю жизнь.
   -- Милая моя Каролина, скажите, лучше вамъ сегодня? спрашивалъ онъ, наклоняясь къ ней, насколько это позволялъ его корсетъ.
   -- Благодарствуйте, мистеръ Тервейдропъ, гораздо лучше, былъ обычный отвѣтъ.
   -- Восхищенъ! очарованъ! А наша дорогая миссъ Соммерсонъ еще не совсѣмъ изнемогла подъ бременемъ усталости?
   И онъ закрывалъ вѣки и посылалъ мнѣ воздушный поцѣлуй; надо сказать, что къ моему счастью онъ пересталъ дарить меня особымъ вниманіемъ съ тѣхъ поръ, какъ лицо мое такъ страшно измѣнилось.
   -- Нисколько, обыкновенно отвѣчала я.
   -- Я въ восторгѣ! Миссъ Соммерсонъ, мы должны позаботиться о нашей дорогой Каролинѣ, мы должны не щадить ничего, что можетъ возстановить ея силы. Надо подкрѣпить ее питаніемъ. Дорогая Каролина, великодушно обращался онъ къ своей невѣсткѣ, -- вы ни въ чемъ не должны нуждаться, мое сокровище. Смѣло объявляйте свои желанія, каждое изъ нихъ будетъ удовлетворено. Все, что есть въ домѣ, все, что есть въ моей комнатѣ, къ вашимъ услугамъ.
   И, въ порывѣ великодушія, онъ прибавлялъ:
   -- Вы даже можете не принимать въ соображеніе моихъ скромныхъ потребностей, если они могутъ нарушить ваши удобства, милая Каролина. Ваши удобства важнѣе моихъ.
   Особыя права, которыя онъ стяжалъ своимъ изяществомъ, такъ закрѣпились давностью (сынъ унаслѣдовалъ увѣренность въ нихъ отъ матери), что много разъ я видѣла, какъ Кадди и ея мужъ проливали слезы, растроганные такимъ великодушнымъ самопожертвованіемъ.
   -- Полно, полно, дорогіе мои, протестовалъ мистеръ Тервейдропъ.
   Но исхудалая рука Кадди обвивалась вокругъ его жирной шеи и, видя это, я въ свою очередь не могла удержаться отъ слезъ, хотя и совершенно по другой причинѣ.
   -- Я вѣдь обѣщалъ не оставлять васъ. Взамѣнъ этого я прошу только, чтобъ вы исполняли свой долгъ и любили меня. Богъ да благословитъ васъ. Я иду гулять въ паркъ.
   И онъ шелъ дышать чистымъ воздухомъ, чтобъ возбудить аппетитъ передъ обѣдомъ въ ресторанѣ. Я стараюсь не быть не справедливой къ мистеру Тервейдропу и добросовѣстно передаю то, что видѣла, но право я не замѣтила въ этомъ старикѣ никакихъ хорошихъ чертъ, кромѣ одной -- привязанности къ Пеппи. Онъ торжественно водилъ мальчика гулять, но всегда передъ тѣмъ, какъ идти обѣдать, отсылалъ домой, награждая иногда при этомъ полупенсовикомъ. По даже и эта безкорыстная привязанность мистера Тервейдропа недешево обходилась Кадди и ея мужу, ибо, чтобъ Пеппи могъ идти рука объ руку съ профессоромъ изящества, необходимо было украсить его подобающимъ образомъ и одѣть съ головы до ногъ во все новое, конечно на счетъ молодыхъ супруговъ.
   Послѣдній нашъ гость былъ мистеръ Джеллиби. Онъ приходилъ обыкновенно вечеромъ, спрашивалъ у Калли своимъ кроткимъ голосомъ, какъ она себя чувствуетъ, садился въ углу, прислонившись головой къ стѣнѣ, и больше ужъ во весь вечеръ не разѣвалъ рта. Я очень любила его посѣщенія. Какъ только онъ видѣлъ, что я чѣмъ нибудь занята, онъ снималъ сюртукъ, какъ будто собирался проявить необычайную дѣятельность, но дальше сниманья сюртука никогда не шелъ. Единственнымъ его занятіемъ было сидѣть, прислонясь головой къ стѣнѣ, не сводя глазъ съ задумчиваго ребенка, и я до сихъ поръ не могу отдѣлаться отъ убѣжденія, что они вполнѣ понимали другъ друга.
   Въ числѣ нашихъ гостей я не назвала мистера Вудкорта, такъ какъ онъ навѣщалъ Кадди въ качествѣ врача: теперь онъ лечилъ ее. Отъ его леченья она стала быстро поправляться, и не удивительно,-- онъ былъ такой внимательный, неутомимый и искусный врачъ.
   За это время я часто видѣла его, хотя все-таки не такъ часто, какъ можно бы предполагать, потому что нерѣдко, передъ тѣмъ какъ онъ долженъ былъ пріѣхать, я уходила домой, зная, что когда онъ съ Каролиной, я могу быть за нее совершенно спокойна. Тѣмъ не менѣе мы все таки иногда встрѣчались. Теперь я была вполнѣ довольна собой, но все-таки меня радовала мысль о томъ, что онъ пожалѣлъ обо мнѣ и, какъ мнѣ казалось, теперь еще жалѣетъ. Мистеръ Вудкортъ не имѣлъ еще никакихъ опредѣленныхъ плановъ на будущее, а пока помогалъ мистеру Беджеру въ его многочисленныхъ занятіяхъ.
   Къ тому времени, какъ Кадди начала поправляться, я стала замѣчать перемѣну въ Адѣ. Не умѣю объяснить въ чемъ именно выразилась эта перемѣна, я замѣтила ее во многихъ мелочахъ, ничтожныхъ каждая порознь, но въ сложности имѣющихъ значеніе. Я видѣла, что Ада не такъ весела и не такъ откровенна со мною, какъ была прежде. Она по-прежнему горячо любила меня,-- въ этомъ я ни на минуту не сомнѣвалась, но ее мучило какое-то тайное горе, которымъ она не дѣлилась со мною и которое, какъ мнѣ казалось, соединялось съ какимъ-то тайнымъ сожалѣніемъ.
   Я рѣшительно не могла понять, что бы это было, хотя и часто объ этомъ думала, и, такъ какъ счастье моей любимицы было мнѣ очень дорого, то я сильно безпокоилась. Наконецъ, убѣдившись, что Ада что-то отъ меня скрываетъ, повидимому изъ боязни меня огорчить, я вообразила... что ее тревожитъ... моя будущность.
   Не знаю, съ чего мнѣ это представилось, и какъ я себя въ этомъ убѣдила. Я и не подозрѣвала, что съ моей стороны такое предположеніе эгоистично. Сама я была вполнѣ довольна, счастлива и ни о чемъ не печалилась; но мнѣ казалось, что хотя сама я давно разсталась съ извѣстными мыслями, хотя теперь все измѣнилось, но Ада не забыла о томъ, что нѣкогда было. Такое толкованіе казалось мнѣ почему-то вѣроятнымъ и я думала: "чѣмъ мнѣ разувѣрить мою милочку и доказать ей, что она ошибается? Надо постараться быть какъ можно веселѣе и дѣятельнѣе".
   Болѣзнь Кадди конечно отчасти мѣшала моимъ домашнимъ обязанностямъ,-- впрочемъ по утрамъ я всегда успѣвала распорядиться по хозяйству и приготовить завтракъ опекуну; онъ даже часто говаривалъ въ шутку, что у старушки навѣрно есть двойникъ, потому что она успѣваетъ быть заразъ въ двухъ мѣстахъ,-- но теперь я рѣшила стать вдвое прилежнѣе и веселѣе. Я расхаживала по дому, весело побрякивая ключами, пѣла всѣ, какія знала, пѣсни, неутомимо работала, болтала цѣлые дни безъ умолку.
   Но по прежнему какая то тѣнь лежала между мною и Адой.
   Однажды вечеромъ, когда мы сидѣли втроемъ, опекунъ сказалъ мнѣ, закрывая книгу:
   -- Итакъ, тетушка Тротъ, Вудкортъ поставилъ на ноги Кадди Джеллиби?
   -- Да, и еслибъ ея благодарность могла его обогатить, онъ сталъ бы богачемъ, опекунъ.
   -- Отъ всего сердца желалъ бы, чтобъ онъ разбогатѣлъ, сказалъ онъ.
   Разумѣется и я этого желала.
   -- Еслибъ мы знали, какъ это устроить, мы бы его сдѣлали Крезомъ, не такъ-ли, хозяюшка?
   Я разсмѣялась и сказала, что такое богатство могло бы его испортить, онъ пересталъ бы работать и многіе, хотя бы напримѣръ Кадди и миссъ Флайтъ, лишились его услугъ.
   -- Вѣрно, я этого не сообразилъ. Ну, дать ему такое состояніе, которое вполнѣ бы его обезпечивало, -- это, я полагаю, можно? Сдѣлать его настолько богатымъ, чтобъ онъ могъ работать спокойно, не тревожась о будущемъ? Настолько богатымъ, чтобъ онъ могъ зажить своимъ домкомъ, завелъ бы своихъ пенатовъ и, быть можетъ, свою домашнюю богиню.
   -- Это дѣло другое, сказала я,-- съ этимъ, конечно, мы всѣ согласимся!
   -- Разумѣется мы всѣ согласимся, сказалъ опекунъ.-- Я высоко чту и глубоко уважаю Вудкорта и постарался, -- конечно, какъ можно деликатнѣе,-- развѣдать его планы. Трудно предлагать помощь независимому человѣку, особенно такому гордому, какъ онъ; а я былъ бы очень радъ, еслибъ могъ или по крайней мѣрѣ зналъ, какъ ему помочь. Кажется онъ почти рѣшился на вторичное путешествіе; жаль потерять такого человѣка.
   -- Это путешествіе можетъ открыть ему новый міръ, сказала я.
   -- Быть можетъ, согласился онъ.-- Кажется отъ стараго свѣта онъ ничего не ждетъ. Знаешь, иногда мнѣ кажется, что его здѣсь встрѣтило какое-нибудь сильное разочарованіе или горе. Не слыхала-ли ты чего-нибудь?
   Я покачала головой.
   -- Гм! вѣрно я ошибся.
   Я подумала, что для успокоенія Ады мнѣ слѣдуетъ нарушить наступившее молчаніе и стала напѣвать любимую пѣсню опекуна.
   -- Такъ вы думаете, опекунъ, что мистеръ Вудкортъ рѣшился на новое путешествіе? спросила я, допѣвъ свою пѣсню.
   -- Я въ этомъ далеко не увѣренъ, дорогая моя, но, мнѣ, сдается, похоже на то, какъ будто бы онъ собирается ѣхать.
   -- Разумѣется всюду, куда бы онъ ни поѣхалъ, ему будутъ сопутствовать наши добрыя пожеланія, сказала я.-- Конечно, онъ отъ этого не станетъ богаче, но по крайней мѣрѣ не сдѣлается и бѣднѣе.
   -- Правда твоя, хозяюшка.
   Я сидѣла на своемъ обычномъ мѣстѣ, по крайней мѣрѣ оно стало такимъ послѣ письма опекуна: я сидѣла возлѣ опекуна, а Ада напротивъ; взглянувъ на нее, я увидѣла, что ея глаза полны слезъ и слезы катятся по ея щекамъ. Я подумала, что должна остаться спокойной и веселой, чтобъ разсѣять ея грусть. Какъ далека я была отъ того, что на самомъ дѣлѣ угнетало ея душу!
   Я обняла ее, положила ея головку къ себѣ на плечо и, сказавъ, что она вѣроятно больна, увела ее изъ комнаты. Найди она съ моей стороны хоть малѣйшее поощреніе, она, вѣроятно, открыла бы мнѣ свою душу, разсказала бы то, къ чему я совсѣмъ не была подготовлена, но мнѣ не пришло въ голову, что ее нужно поощрять къ откровенности.
   -- О дорогая Эсфирь, сказала она, когда мы пришли къ себѣ наверхъ.-- Еслибъ я могла заставить себя высказаться тебѣ и кузену Джону, когда вы оба со мною!
   -- Въ чемъ дѣло, Ада? Отчего же ты не можешь?
   Она только поникла головою и тѣснѣе прижалась ко мнѣ.
   -- Развѣ ты забыла, моя радость, что мы люди стараго закала, и давно уже признано, что я самая скромнѣйшая изъ женщинъ? спросила я, улыбаясь.-- Развѣ ты забыла, какъ благороденъ этотъ человѣкъ, который сдѣлалъ мою жизнь такой счастливой? Конечно не забыла, Ада, не могла забыть.
   -- Конечно нѣтъ, Эсфирь.
   -- Въ такомъ случаѣ, дорогая моя, такъ какъ навѣрное нѣтъ ничего дурного въ томъ, что ты хотѣла сказать, отчего же бы тебѣ и не сказать? *
   -- Ничего дурного, Эсфиры О, какъ подумаю о другихъ счастливыхъ годахъ, объ отцовскихъ заботахъ, которыми онъ съ такою любовью окружалъ меня, о дружбѣ, соединявшей всѣхъ насъ, о тебѣ... что мнѣ дѣлать, что мнѣ дѣлать!
   Съ немалымъ изумленіемъ посмотрѣла я на свою любимицу, но сочла за лучшее приласкать ее вмѣсто отвѣта и, чтобъ прекратить этотъ тяжелый разговоръ, стала припоминать разные мелкіе случаи нашей общей жизни. Только тогда, когда Ада заснула, я пошла проститься съ опекуномъ, и вернувшись отъ него, сѣла подлѣ спящей.
   При взглядѣ на ея лицо у меня мелькнула мысль, которая за послѣднее время часто приходила мнѣ въ голову: какъ измѣнились эти прекрасныя черты! Я не могла рѣшить, въ чемъ именно выражается перемѣна, но несомнѣнно было что-то новое въ этомъ лицѣ, которое я такъ хорошо изучила. "Она тревожится за Ричарда", подумала я; мнѣ вспомнились надежды, которыя прежде питалъ мистеръ Джерндайсъ относительно ихъ обоихъ, и мнѣ стало грустно. Я страшилась подумать о томъ, чѣмъ кончится ихъ любовь.
   Возвращаясь домой отъ Кадди, я часто заставала Аду за шитьемъ: что она шила,-- я не знала, такъ какъ при моемъ появленіи она всегда прятала свою работу; ящикъ, гдѣ она лежала, былъ теперь на половину выдвинутъ, но я въ него не заглянула, хотя меня очень занимала мысль, что бы тамъ могло быть.
   Цѣлуя ее на прощанье, я замѣтила, что она спитъ засунувъ руку подъ подушку, словно пряча ее.
   Какъ мало я была похожа на ту, какою они меня считали, какою я сама себѣ казалась! Поглощенная собою, я думала, что лишь забота обо мнѣ волнуетъ душу моей милочки и, чтобъ успокоить ее, дѣло стоитъ только за мною!
   И въ такомъ самообольщеніи я заснула: и съ нимъ же встала на другое утро, но прежняя тѣнь лежала между мною и моей милочкой.
   

ГЛАВА XX.
Разгадка.

   Въ первый же день своего пріѣзда въ Лондонъ мистеръ Вудкортъ отправился въ Симондсъ-Иннъ къ Вольсу, ибо съ того дня, какъ я просила его быть другомъ Ричарда, онъ ни на минуту не забылъ даннаго обѣщанія. Онъ сказалъ, что принимаетъ Ричарда, какъ священный залогъ, и всегда былъ вѣренъ своему слову.
   Онъ засталъ мистера Вольса въ конторѣ и сказалъ, что по уговору съ Ричардомъ зашелъ справиться объ его адресѣ.
   -- Сію минуту, сэръ. Мистеръ Карстонъ живетъ не Вотъ знаетъ какъ далеко отсюда. Прошу садиться, сэръ.
   Мистеръ Вудкортъ поблагодарилъ и сказалъ, что кромѣ справки объ адресѣ у него нѣтъ никакихъ дѣлъ къ мистеру Вольсу.
   Сію минуту, отвѣчалъ мистеръ Вольсъ, все еще не давая адреса.-- Мнѣ кажется, сэръ, что вы имѣете вліяніе на мистера Карстона; я хорошо знаю, что вы имѣете на него вліяніе.
   -- Значитъ вы знаете объ этомъ больше меня.
   -- Сэръ, это входитъ въ кругъ моихъ обязанностей, отвѣчалъ мистеръ Вольсъ, по обыкновенію застегнутый на всѣ пуговицы во всѣхъ смыслахъ.-- Одна изъ обязанностей моей профессіи -- изучать людей, которые ввѣряютъ мнѣ свои интересы. Меня, на сколько я знаю, нельзя упрекнуть въ томъ, что я не исполняю обязанностей, возложенныхъ на меня моей профессіей; конечно, быть можетъ иной разъ, дѣйствуя съ самыми лучшими намѣреніями, я преступаю свои обязанности, но не сознательно, сэръ.
   Мистеръ Вудкортъ опять освѣдомляется объ адресѣ.
   -- Позвольте сэръ, минутку терпѣнія. Мистеръ Карстомъ замѣшанъ въ крупную игру и, разумѣется, не можетъ играть безъ... надо ли говорить безъ чего?
   -- Безъ денегъ, вѣроятно?
   -- Да, это настоящее слово, если говорить откровенно; откровенность -- мое основное правило, хотя съ этимъ правиломъ я не много выигрываю, вѣрнѣе сказать, много теряю. Я ничего не скажу о шансахъ, которые имѣются въ этой игрѣ у мистера Карстона; отказаться отъ игры, которая велась такъ долго и такъ упорно, было бы, быть можетъ, съ его стороны въ высшей степени неблагоразумно, а можетъ быть совсѣмъ напротивъ, объ этомъ я ничего не скажу, сэръ, и мистеръ Вольсъ стукнулъ по конторкѣ для большей убѣдительности,-- положительно ничего не скажу.
   -- Вы кажется забыли, сэръ, что я ни о чемъ васъ и не спрашиваю, замѣтилъ ему мистеръ Вудкортъ,-- все, что вы говорите, нисколько меня не интересуетъ.
   -- Извините, сэръ, вы несправедливы къ себѣ, возразилъ на это мистеръ Вольсъ. Да, сэръ, ужъ извините меня, но я не могу допустить, чтобъ въ моей конторѣ и съ моего вѣдома вы клеветали на себя. Васъ интересуетъ все, что имѣетъ отношеніе къ вашему другу. Я хорошо знаю человѣческую натуру, сэръ, и ни на мгновеніе не соглашусь допустить, чтобъ такой человѣкъ, какимъ вы кажетесь, не интересовался тѣмъ, что касается его друга.
   -- Пусть такъ, но болѣе всего я интересуюсь его адресомъ.
   -- Онъ живетъ подъ номеромъ... кажется я уже вамъ сказалъ, замѣтилъ въ скобкахъ мистеръ Вольсъ. Если мистеръ Карстонъ желаетъ продолжать игру въ надеждѣ выиграть крупную ставку, онъ долженъ имѣть фонды. Поймите меня, пожалуйста: въ настоящее время въ его распоряженіи есть фонды,-- не спрашиваю откуда, но есть; для того же, чтобъ продолжать игру и впредь, надо заготовить ихъ больше, если только мистеръ Карстонъ не откажется отъ того, что было уже имъ поставлено на карту,-- вопросъ, рѣшить который можетъ только онъ самъ. Я пользуюсь случаемъ откровенно изложить эти обстоятельства вамъ, какъ другу мистера Карстона. Я всегда радъ являться представителемъ мистера Карстона въ предѣлахъ, обезпеченныхъ спорнымъ имуществомъ; пойти дальше я не могу. Дальше я не могу дѣйствовать, сэръ, ибо это послужитъ во вредъ моимъ тремъ дочерямъ или моему престарѣлому родителю, который живетъ въ Таунтонской долинѣ и которому я служу единственной опорой, или еще кому-нибудь. Тогда какъ я не желаю,-- пусть это слабость, или безуміе,-- называйте какъ хотите,-- я не желаю приносить вредъ кому бы то ни было.
   Мистеръ Вудкортъ довольно сухо одобряетъ такое рѣшеніе.
   -- Я желаю, сэръ, оставить послѣ себя доброе имя, посему пользуюсь всякимъ случаемъ для выясненія положенія мистера Карстона его друзьямъ. Что касается меня, сэръ,-- труждающійся достоинъ пропитанія; я исполняю трудъ, за который взялся, и зарабатываю на свое пропитаніе. Для этого я нахожусь здѣсь, съ этой цѣлью имя мое написано на дверяхъ этой конторы.
   -- Но адресъ мистера Карстона, мистеръ Вольсъ?
   -- Кажется я вѣдь уже говорилъ вамъ. сэръ. Онъ живетъ рядомъ съ моей конторой, во второмъ этажѣ. Мистеръ Карстонъ желаетъ быть какъ можно ближе къ своему повѣренному, и я ничуть не противъ этого, ибо домогаюсь контроля надъ собою.
   На этомъ мистеръ Вудкортъ разстался съ мистеромъ Вольсомъ и отправился отыскивать Ричарда, начиная теперь понимать ту перемѣну въ Ричардѣ, которая его такъ поразила при первой встрѣчѣ.
   Онъ нашелъ Ричарда въ комнатѣ самаго огромнаго и печальнаго вида, вродѣ той, въ которой я застала его въ казармахъ; Ричардъ сидѣлъ передъ раскрытой книгой, но не смотрѣлъ въ нее, его мысли витали гдѣ-то далеко, Дверь стояла открытой, и пока Ричардъ не очнулся отъ своего раздумья, мистеръ Вудкортъ, оставаясь незамѣченнымъ, нѣсколько времени наблюдалъ за нимъ; онъ говорилъ мнѣ потомъ, что никогда не забудетъ угрюмаго и унылаго выраженія его лица и всей его позы.
   -- Вудкортъ, милый другъ! вскричалъ Ричардъ, бросаясь къ нему съ отверстыми объятіями,-- вы явились среди моихъ мечтаній какъ призракъ.
   -- Какъ дружественный призракъ, добавилъ мистеръ Вудкортъ.-- Какъ идутъ дѣла въ мірѣ смертныхъ? спросилъ онъ, усаживаясь подлѣ.
   -- Довольно скверно и вяло, по крайней мѣрѣ мои.
   -- Вы про что именно говорите?
   -- Про судебныя дѣла.
   -- Я что-то и не слыхивалъ, чтобъ они когда нибудь шли хорошо, замѣтилъ мистеръ Вудкортъ, покачавъ головою.
   -- Я тоже, грустно сказалъ Ричардъ.-- Да кто же объ этомъ слышалъ! Его лицо мгновенно прояснилось и онъ Сказалъ свойственнымъ ему откровеннымъ тономъ:
   -- Я не хочу, Вудкортъ, чтобъ вы заблуждались на мой счетъ, если бъ даже отъ этого я и выигралъ въ вашемъ уваженіи. Знайте, что за это время я не сдѣлалъ ничего хорошаго; у меня но было дурныхъ намѣреній, но, повидимому, я не способенъ ни на что путное. Можетъ быть для меня было бы лучше держаться въ сторонѣ отъ сѣтей, въ которыя судьба запутала меня, но я этого не думаю, хотя вѣроятно вы уже слышали или услышите совершенно противоположныя мнѣнія. Чтобы покончить съ этой длинной исторіей, я скажу, что вѣроятно прежде мнѣ не доставало твердой цѣли, но вотъ она у меня явилась,-- или овладѣла мною,-- и теперь я ужъ не могу съ ней развязаться: слишкомъ поздно. Берите меня, каковъ я есть.
   -- Съ условіемъ, чтобъ вы взяли меня взамѣнъ.
   -- Васъ! воскликнулъ Ричардъ.-- О, вы способны заниматься своей профессіей ради нея самой; вы, идя за своимъ плугомъ, не оборачиваетесь назадъ, вы можете создать себѣ цѣль въ жизни изъ чего угодно. Мы съ вами совершенно разные люди.
   Въ словахъ Ричарда звучало сожалѣніе о самомъ себѣ, къ нему вернулся его прежній убитый видъ.
   -- Ну, будетъ ныть! вскричалъ онъ вдругъ, стряхивая съ себя грустное настроеніе.-- Всему бываетъ конецъ. Поживемъ, увидимъ. И такъ, вы постараетесь сдѣлать изъ меня что нибудь путное, а пока берете меня, каковъ я есть.
   -- Разумѣется, беру.
   Они пожали другъ другу руки, и хотя оба разсмѣялись, но я могу поручиться, что по крайней мѣрѣ одинъ отнесся къ этому рукопожатію въ высшей степени серьезно.
   -- Вы явились мнѣ, какъ посланникъ Божій, я никого не вижу кромѣ Вольса, сказалъ Ричардъ.-- Для закрѣпленія нашего дружескаго договора я прежде всего и разъ навсегда долженъ выяснить вамъ одинъ пунктъ; если я оставлю его невыясненымъ, едва ли вамъ удастся сдѣлать изъ меня что нибудь путное. Вы знаете конечно, что я люблю кузину Аду.
   Мистеръ Вудкортъ отвѣчалъ, что я намекала ему отъ этомъ.
   -- Пожалуйста но считайте меня чудовищемъ эгоизма, не думайте, что я ломаю себѣ голову и надрываю грудь надъ этимъ проклятымъ процессомъ только изъ-за своихъ личныхъ интересовъ. Интересы Ады дороги мнѣ не меньше моихъ собственныхъ и неразлучны съ ними, такъ что Вольсъ работаетъ для насъ обоихъ. Примите это къ свѣдѣнію!
   Ричардъ такъ настаивалъ на этомъ пунктѣ, что мистеръ Вудкортъ поспѣшилъ его увѣрить, что всегда отдавалъ ему должную справедливость въ этомъ отношеніи.
   Ричардъ продолжалъ говорить съ какимъ-то паѳосомъ, хотя очевидно слова его выливались экспромтомъ и въ нихъ не было ничего заученнаго.
   -- Видите ли, Вудкоргъ, для меня невыносима мысль, что я могу показаться низкимъ эгоистомъ вамъ, такому славному человѣку, который такъ дружески относится ко мнѣ. Добиться правосудія необходимо столько же для Ады, сколько и для меня, вложить въ это дѣло всѣ свои силы необходимо какъ для нея, такъ и для меня; я рискнулъ всѣми крохами, какія могъ наскрести, чтобъ и ей и мнѣ развязаться наконецъ съ этимъ дѣломъ. Умоляю васъ, примите это въ соображеніе!
   Послѣ, когда мистеръ Вудкортъ поразмыслилъ объ этомъ разговорѣ, его сильно поразило, что Ричардъ съ такой тревогой настаивалъ на одномъ и томъ же пунктѣ, и разсказывая мнѣ о своемъ визитѣ въ Симондсъ-Иннъ, мистеръ Вудкортъ особенно долго остановился на этомъ обстоятельствѣ. Этотъ разсказъ воскресилъ мои прежнія опасенія относительно того, что небольшое состояніе Ады поглощено мистеромъ Вольсомъ; Ричардъ же совершенно искренно оправдывалъ себя тѣми доводами, которые привелъ мистеру Вудкорту.
   Это свиданіе происходило тогда, когда я еще только начала ходить за больной Каролиной; теперь же я возвращаюсь къ тому утру, которое слѣдовало за моимъ послѣднимъ разговоромъ съ Адой, когда я безуспѣшно пыталась разогнать тѣнь, раздѣлявшую насъ.
   Въ это утро я предложила Адѣ пойти навѣстить Ричарда; къ моему удивленію она колебалась принять это предложеніе и далеко не такъ обрадовалась, какъ я ожидала.
   -- Не поссорились ли вы за это время? спросила я ее
   -- Нѣтъ, Эсфирь.
   -- Можетъ быть ты не имѣла о немъ извѣстій?
   -- Нѣтъ, имѣла.
   Слезы на глазахъ, на лицѣ написана любовь... я ничего не понимала. Не пойти ли мнѣ къ нему одной?
   Нѣтъ. Ада думала, что лучше и ей пойти со мною.
   Хочетъ ли она идти со мной?
   Да, хочетъ.
   Можемъ ли мы отправиться сейчасъ?
   Пожалуй, пойдемъ сейчасъ.
   Я рѣшительно не могла понять Аду, эти слезы на глазахъ, это лицо, дышавшее любовью...
   Мы собрались и пошли. День былъ пасмурный, по временамъ накрапывалъ холодный дождь. Это былъ одинъ изъ тѣхъ безотрадныхъ дней, когда все принимаетъ угрюмый и печальный видъ; дома хмуро глядѣли на насъ, тучи плыли и клубы дыма слѣпили намъ глаза, на пути не встрѣчалось ничего, что носило бы отпечатокъ веселья, въ чемъ можно было бы найти облегченіе. Среди этихъ мрачныхъ ухабистыхъ улицъ моя прелестная спутница представлялась мнѣ существомъ изъ другого міра. Мнѣ казалось, что я никогда еще не встрѣчала на улицахъ столько погребальныхъ процессій, какъ въ этотъ день.
   Прежде всего намъ предстояло найти Симондсъ-Иннъ; мы хотѣли было справиться въ какой-нибудь лавкѣ, гдѣ его искать, по Ада замѣтила, что вѣроятно Симондсъ-Иннъ находится гдѣ нибудь по близости Канцлерскаго суда, поэтому мы рѣшились идти въ этомъ направленіи и вблизи Ченсери-Лэна увидѣли надпись "Симондсъ-Иннъ". Теперь надо было найти домъ; я помнила, что Ричардъ живетъ рядомъ съ конторой Вольса, но гдѣ искать эту контору?
   Ада предложила посмотрѣть, не она ли помѣщается тамъ, на углу; оказалось, что тамъ дѣйствительно была контора Вольса. Но рядомъ съ нею два дома, который же намъ нуженъ? Я подошла къ одному, Ада къ другому, и опять оказалось, что она угадала.
   Мы поднялись во второй этажъ; на дверной дощечкѣ, похожей на могильную плиту, была написана бѣлыми буквами фамилія Ричарда.
   Я хотѣла было постучать, но Ада повернула дверную ручку и мы вошли. За столомъ, заваленнымъ пыльными связками документовъ, сидѣлъ Ричардъ, поглощенный просмотромъ этихъ бумагъ, показавшихся мнѣ пыльными зеркалами, въ которыхъ отражалась его душа. Тамъ и сямъ на документахъ повторялись роковыя слова: "Джерндайсъ съ Джерндайсомъ".
   Ричардъ принялъ насъ очень радушно, усадилъ и сказалъ:
   -- Приди вы немножко раньше, вы застали бы у меня Вудкорта. Онъ находитъ еще время навѣщать меня; другой, будь у него на плечахъ вдвое меньше работы, считалъ бы невозможнымъ выбрать свободную минутку. Онъ такой веселый, бодрый, живой, такъ все понимаетъ, полная противоположность мнѣ; когда онъ входить, моя комната свѣтлѣетъ и опять погружается во мракъ съ его уходомъ.
   "Да благословитъ его Богъ, онъ вѣренъ слову", подумала я.
   -- Онъ не раздѣляетъ тѣхъ надеждъ, Ада, которыя питаемъ мы съ Вольсомъ, продолжалъ Ричардъ, бросая унылый взглядъ на связки бумагъ,-- но онъ лицо не заинтересованное и не посвященъ въ тайны судебной процедуры, мы же знаемъ ихъ и вполнѣ изучили дѣло. Трудно ожидать, чтобъ Вудкорть нашелъ дорогу въ этомъ лабиринтъ.
   Онъ закинулъ руки за голову и его взглядъ опять обратился къ бумагамъ, разбросаннымъ на столѣ; тутъ я замѣтила, какъ глубоко ввалились его глаза, какими огромными они стали, какъ пересохли его губы, какъ обкусаны его ногти.
   -- Здорово ли жить въ этой мѣстности, Ричардъ?
   -- Дорогая моя Минерва, отвѣчалъ мнѣ Ричардъ съ прежнимъ веселымъ смѣхомъ,-- конечно вы здѣсь не найдете деревенскаго приволья, да и вообще веселаго здѣсь мало; когда солнце заглянетъ сюда однимъ глазомъ, можно биться объ закладъ, что въ другихъ мѣстахъ оно сіяетъ во всемъ своемъ великолѣпіи. Но въ настоящее время это мѣсто для меня самое подходящее, тутъ близко отъ конторы и Вольса.
   -- Пожалуй быть подальше отъ того и отъ другого... попыталась я намекнуть.
   -- Было бы для меня полезнѣй? подхватилъ Ричардъ, принудивъ себя разсмѣяться.-- Что жъ, пожалуй оно и такъ! Но переѣхать отсюда возможно для меня только въ одномъ или, вѣрнѣе, въ двухъ случаяхъ: или тогда, когда будетъ кончено съ искомъ, или тогда, когда будетъ кончено съ истцомъ. Но конечно прежде кончится искъ, дорогая моя, прежде искъ!
   Послѣднія слова были обращены къ Адѣ; я не видѣла ея лица, потому что она сидѣла повернувшись къ нему.
   -- Мы ведемъ процессъ на славу, продолжалъ Ричардъ,-- и Вольсъ это вамъ скажетъ. Мы то и дѣло подталкиваемъ его, спросите у Вольса, мы не даемъ ему дремать. Вольсъ знаетъ всѣ ихъ извороты и закорючки, мы постоянно держимъ ихъ на чеку и не разъ уже приводили въ изумленіе. Попомните мои слова, мы подымемъ на ноги это сонное царство!
   Для меня всегда было тяжелѣе видѣть Ричарда въ минуты надежды, чѣмъ въ минуты отчаянія, ибо въ такія минуты въ немъ не было ничего похожаго на человѣка, окрыленнаго надеждой; когда я видѣла, какъ онъ насильно принуждалъ себя казаться бодрымъ, и какъ, сознавая это, старался замаскировать это сознаніе лихорадочнымъ одушевленіемъ, у меня больно сжималось сердце.
   Но теперь, когда на его прекрасномъ лицѣ неизгладимо запечатлѣлись душевныя муки, онъ производилъ еще болѣе тяжелое впечатлѣніе, чѣмъ прежде. Говорю "неизгладимо", ибо я глубоко убѣждена, что еслибъ въ эту минуту роковая тяжба закончилась вдругъ согласно его самымъ блестящимъ мечтаніямъ, его черты сохранили бы до самой смерти слѣды раннихъ тревогъ, самоугрызеній и испытанныхъ разочарованій.
   Ада все еще сидѣла безмолвно и неподвижно.
   -- Я такъ привыкъ къ дорогой старушкѣ, мнѣ такъ пріятно видѣть сочувствіе на ея лицѣ, которое нисколько не измѣнилось съ тѣхъ прошлыхъ незабвенныхъ дней...
   -- Что вы, что вы, Ричардъ!
   Я улыбнулась и покачала головой.
   -- Нисколько не измѣнилось съ тѣхъ прошлыхъ незабвенныхъ дней, задушевно повторилъ Ричардъ, пожимая мою руку и глядя на меня тѣмъ братскимъ взглядомъ, котораго ничто не могло измѣнить:-- мнѣ такъ легко въ ея присутствіи, что передъ нею я не буду притворяться. У меня бываютъ колебанія, это правда, иногда я надѣюсь, иногда почти отчаиваюсь. Я такъ усталъ, закончилъ онъ, нѣжно выпуская мою руку и отходя отъ меня.
   Онъ нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ и, опустившись на диванъ, мрачно проговорилъ:
   -- Я такъ усталъ, это такая тяжелая работа!
   Онъ сказалъ это задумчивымъ тономъ и, склонивъ голову на руку, уставился глазами въ полъ. Ада встала, сняла шляпку, опустилась на колѣни подлѣ него и обняла его за шею, покрывъ его голову своими золотистыми волосами, точно сіяніемъ.
   Обративъ ко мнѣ свое лицо,-- о какое любящее и преданное лицо!-- она спокойно сказала:
   -- Дорогая Эсфирь, я больше не вернусь домой!
   Мнѣ сразу все стало ясно.
   -- Я не пойду съ тобою, я останусь съ моимъ милымъ мужемъ: мы обвѣнчаны уже два мѣсяца. Иди одна, дорогая Эсфирь, я туда больше не вернусь.
   Съ этими словами она прижала голову Ричарда къ своей груди. Я видѣла передъ собою любовь, которую могла убить только смерть.
   -- Сокровище мое, разскажи Эсфири, какъ все случилось, сказалъ Ричардъ, прерывая молчаніе.
   Прежде чѣмъ Ада подошла ко мнѣ, я бросилась ей на встрѣчу и, обнявъ ее, прильнула щекой къ ея щекѣ,-- развѣ намъ надо было говорить!
   -- Крошка моя, лббимая моя, бѣдная моя дѣвочка! говорила я съ невольной жалостью.
   Я очень любила Ричарда, но глубоко жалѣла Аду.
   -- Эсфирь, простишь ли ты мнѣ? Проститъ ли кузенъ Джонъ?
   -- Дорогая моя, ни на минуту не оскорбляй его такимъ сомнѣніемъ, а что касается до меня!..
   И въ самомъ дѣлѣ, что мнѣ было прощать ей!
   Я отерла ей глазки и сѣла на диванѣ между нею и Ричардомъ; мнѣ вспомнился тотъ вечеръ, когда они впервые взяли меня въ свои повѣренныя и, усадивъ меня между собою, счастливые и безпечные разсказали мнѣ, какъ все случилось.
   -- Я говорила Ричарду, что все мое состояніе принадлежитъ ему, начала Ада,-- но онъ не хотѣлъ брать; что же мнѣ оставалось, какъ не сдѣлаться его женою, вѣдь я такъ любила его!
   -- А вы это время были такъ поглощены своей дѣятельностью сестры милосердія, о превосходнѣйшая изъ женщинъ! подхватилъ Ричардъ.-- Развѣ могли мы улучить минутку поговорить съ вами; да и кромѣ того мы недолго обдумывали этотъ шагъ: въ одно прекрасное утро пошли и обвѣнчались.
   -- А когда все было кончено, Эсфирь, я часто думала разсказать тебѣ, да все не рѣшалась. То мнѣ казалось, что я должна сказать тебѣ сама; то, что лучше тебѣ ничего не знать пока, а главное, что необходимо скрывать отъ кузена Дисона,-- словомъ я не могла ни на что рѣшиться и очень волновалась.
   Какой эгоисткой я была, что не подумала объ этомъ раньше! Не помню, что я ей отвѣтила, я была такъ огорчена и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ любила ихъ обоихъ и такъ радовалась тому, что они меня любятъ! Мнѣ было такъ ихъ жаль и въ то же время я такъ гордилась ихъ взаимной любовью! Никогда не случалось мнѣ испытывать такихъ радостныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ такихъ тяжелыхъ ощущеній, и я никакъ не могла рѣшить, какія изъ этихъ ощущеній преобладаютъ въ моемъ сердцѣ. Но я была тутъ съ ними не затѣмъ же, чтобъ наводить на нихъ тоску своими мрачными предчувствіями, и я ничего не сказала о нихъ.
   Когда я немного успокоилась и пришла въ себя, моя милочка достала обручальное кольцо, которое было спрятало у нея на груди, поцѣловала его и надѣла на палецъ. Мнѣ вспомнилось то, что я видѣла наканунѣ, и я сказала Ричарду, что Ада надѣваетъ на ночь обручальное кольцо. Ада краснѣя спросила меня, откуда я это знаю; я разсказала, какъ замѣтила вчера, что она спитъ, засунувъ руку подъ подушку, и подумала, зачѣмъ она ее прячетъ. Тогда они принялись разсказывать мнѣ, какъ это все произошло, и снова радость и скорбь одновременно овладѣли мною; я старалась прятать отъ молодой четы свое лицо, чтобъ скрыть отъ нихъ то, что происходило въ моемъ сердцѣ.
   Наконецъ пора было подумать о возвращеніи домой. Минута разставанія была самая тяжелая; моя милочка пришла въ совершенное отчаяніе, обняла меня за шею, называла всѣми нѣжными именами, какія могла придумать, и твердила:-- Что я буду дѣлать безъ тебя, Эсфирь, что я буду дѣлать!
   Ричардъ волновался не меньше ея, а я, еслибъ строго-настрого не запретила себѣ, оказалась бы самой малодушной изъ всѣхъ трехъ.
   -- Ну, признаюсь, я никогда не видѣла такой равнодушной жены, она, кажется, совсѣмъ не любитъ своего мужа. Ради всего святого, Ричардъ, возьмите вы ее отъ меня! говорила я, а сама крѣпко прижимала къ себѣ Аду и горько плакала надъ нею. Прошу молодую чету помнить, что я ухожу только до завтра, а завтра опять приду и буду ходить, пока своей особой не намозолю глазъ Симондсъ-Инну; поэтому я не прощаюсь съ вами, Ричардъ,-- зачѣмъ прощаться, когда увидишься такъ скоро!
   Я передала ему съ рукъ на руки мою милочку, мое сердце разрывалось при мысли о результатѣ; я медлила, чтобъ бросить еще одинъ взглядъ на дорогое лицо.
   Я весело сказала, что, если не получу приглашенія приходить, пожалуй и не рѣшусь позволить себѣ такую смѣлость; тогда моя безцѣнная дѣвочка подняла голову и отвѣтила мнѣ слабой улыбкой сквозь слезы; я въ послѣдній разъ сжала въ своихъ объятіяхъ прелестное личико, поцѣловала его въ послѣдній разъ и смѣясь выбѣжала изъ комнаты.
   Но какъ горько я заплакала, когда очутилась одна на лѣстницѣ! Мнѣ казалось, что я навсегда потеряла Аду, я чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной, у меня такъ сжималось сердце при мысли, что вернувшись домой я не найду тамъ моей милочки. И, заливаясь слезами, я долго ходила взадъ и впередъ въ темномъ уголку подъ лѣстницей. Давъ выходъ своему горю, я мало по малу успокоилась, взяла карету и отправилась домой.
   Я не застала опекуна: тотъ бѣдный мальчикъ, котораго я подобрала въ С. Альбанѣ, недавно отыскался и теперь умиралъ (въ тотъ день онъ уже умеръ, но я еще объ этомъ не знала); опекунъ пошелъ навѣстить его и не вернулся къ обѣду, такъ что я была совершенно одна.
   Я опять начала плакать. Не думаю, чтобъ это было дурно съ моей стороны,-- вѣдь такъ естественно, что я не могла еще привыкнуть къ разлукѣ съ моей милочкой: три-четыре часа слишкомъ небольшой срокъ послѣ долгихъ лѣтъ, прожитыхъ вмѣстѣ. Я не могла забыть той совершенно неподходящей для нея обстановки, въ которой я ее оставила; мѣсто, гдѣ она будетъ жить, рисовалось мнѣ въ такихъ мрачныхъ, непривлекательныхъ краскахъ, я такъ стремилась къ ней, мнѣ такъ хотѣлось побыть вблизи ея и хоть чѣмъ-нибудь доказать ей мою любовь, что вечеромъ я рѣшилась опять пойти въ Симондсъ-Иннъ, чтобъ хоть издали взглянуть на ея окна.
   Можетъ быть это было сумасбродствомъ съ моей стороны, но тогда я этого не находила и даже теперь не нахожу. Я посвятила Чарли въ тайну, и въ сумерки мы съ нею вышли изъ дому; когда мы подошли къ новому жилищу моей милочки, уже совсѣмъ стемнѣло и въ ея окнахъ сквозь спущенныя шторы виднѣлся свѣтъ. Три или четыре раза мы медленно прошлись мимо дома, не сводя глазъ съ этихъ оконъ, и чуть не столкнулись съ мистеромъ Вольсомъ, который въ это время вышелъ изъ своей конторы и, прежде чѣмъ повернуть домой, остановился и взглянулъ на тѣ же окна.
   Эта сухопарая черная фигура, этотъ мрачный, пустынный переулокъ только усилили мое грустное настроеніе; я думала о молодости, красотѣ, о любви дорогой подруги, которыя нашли себѣ убѣжище тутъ, въ этомъ ужасномъ мѣстѣ, такъ мало имъ соотвѣтствующемъ!
   Мѣсто было уединенное, безлюдное, и я подумала, что могу вполнѣ безопасно, никѣмъ не замѣченная, прокрасться къ дверямъ ихъ квартиры. Оставивъ Чарли внизу, я поднялась по лѣстницѣ, тускло освѣщенной масляными лампами, и прислушалась. Мнѣ послышалось, что среди гробовой тишины ветхаго дома я слышу говоръ ихъ юныхъ голосовъ; я прильнула губами къ черной доскѣ двери, напоминавшей надгробную плиту, поцѣловала ее, мысленно посылая этотъ поцѣлуй Адѣ, и сошла внизъ въ болѣе спокойномъ состояніи духа.
   Мнѣ казалось, что я побыла нѣсколько мгновеній съ моей милочкой и она стала теперь не такъ отъ меня далека, и хотя я все еще не привыкла къ перемѣнѣ, которую внесла въ мою жизнь разлука съ ней, но, вернувшись домой, я почувствовала нѣкоторое облегченіе.
   Опекунъ былъ уже дома и задумчиво стоялъ у окна, выходившаго на темную улицу. При моемъ появленіи его лицо просвѣтлѣло, онъ подошелъ къ своему всегдашнему мѣсту, взглянулъ на меня и сказалъ:
   -- Старушка, ты плакала?
   -- Да, немножко, опекунъ. Ада такъ несчастна, такъ горюетъ.
   Я положила руку на спинку его кресла и замѣтила по его глазамъ, что мои слова и взглядъ, который я бросила на пустой стулъ Ады, приготовили его къ тому, что я собиралась сказать.
   -- Она вышла замужъ?
   Я разсказала ему все, я сказала ему, что первое, о чемъ заговорила Ада, было -- проститъ ли ее кузенъ Джонъ.
   -- Мнѣ нечего ей прощать, сказалъ онъ.-- Дай Богъ счастья ей и Ричарду!
   И у него, какъ у меня, первымъ чувствомъ была жалость къ молодой четѣ:-- Бѣдная дѣвочка, бѣдная дѣвочка! Бѣдный Рикъ, бѣдная Ада!
   Послѣ этого онъ умолкъ, я тоже молчала. Наконецъ, тяжело вздохнувъ, онъ проговорилъ!
   -- Да, дорогая, моя, Холодный домъ быстро пустѣетъ!
   Онъ сказалъ это такъ грустно, что, какъ ни неловко мнѣ было объ этомъ говорить, я все-таки сказала:
   -- Но его хозяйка осталась, опекунъ, и приложитъ всѣ усилія, чтобъ сдѣлать его счастливымъ!
   -- Она успѣетъ въ этомъ, дорогая.
   Со времени письма по произошло никакой разницы въ нашихъ отношеніяхъ, не измѣнились они и теперь.
   Онъ посмотрѣлъ на меня своимъ прежнимъ яснымъ отеческимъ взоромъ, положилъ, по своей старой привычкѣ, свою руку на мою и повторилъ:
   -- Она успѣетъ въ этомъ, дорогая, но все-таки,-- о, милая старушка!-- Холодный домъ быстро пустѣетъ.
   Я была огорчена, что онъ не прибавилъ ни слова больше, и испытывала нѣкоторое разочарованіе: я боялась, что не была для него той, какой хотѣла быть съ тѣхъ поръ, какъ отвѣтила на его письмо.
   

ГЛАВА XXI.
Упрямство.

   Было раннее утро, мы сидѣли за завтракомъ, когда торопливо вошелъ мистеръ Вудкортъ и сообщилъ ужасную новость: въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсѣ совершено убійство, подозрѣніе пало на мистера Джоржа и онъ заключенъ въ тюрьму. Мистеръ Вудкортъ прибавилъ, что сэромъ Лейстеромъ Дэдлокомъ предложена крупная награда за отысканіе преступника. Я была такъ ошеломлена, что сначала не могла понять, почему сэръ Лейстеръ такъ заинтересовался этимъ преступленіемъ, но нѣсколькихъ словъ было достаточно, чтобъ мнѣ все стало ясно: убитый былъ стряпчій сэра Лейстера. Я тотчасъ же вспомнила какъ боялась моя мЯть этого человѣка.
   Столь неожиданное и столь ужасное исчезновеніе лица, такъ долго подозрѣвавшаго и подстерегавшаго ее, котораго и она въ свою очередь такъ долго подозрѣвала и подстерегала, по отношенію къ которому у нея не могло быть добрыхъ чувствъ, такъ какъ она всегда считала его тайнымъ и очень опаснымъ врагомъ, это исчезновеніе такъ меня потрясло, что первой моей мыслью была мысль о матери. Какъ мучительно должно быть слышать о такой страшной кончинѣ и не быть въ состояніи пожалѣть объ убитомъ! Какъ ужасно вспомнить, что, быть можетъ, были минуты, когда желала смерти этому старику, который такъ быстро вычеркнутъ изъ числа живыхъ!
   Такія мысли толпились въ моей головѣ, увеличивая смущеніе и тревогу, которую я всегда испытывала, когда при мнѣ произносилось имя матери; я была такъ взволнована, что едва могла высидѣть за столомъ, и была совершенно неспособна слѣдить за разговоромъ.
   Когда я немножко оправилась, то замѣтила, что и опекунъ страшно пораженъ; у нихъ съ мистеромъ Вудкортомъ шелъ горячій разговоръ объ обвиняемомъ: они припоминали все, что мы о немъ знали хорошаго, и то благопріятное впечатлѣніе, которое онъ произвелъ на всѣхъ насъ. Когда я стала вслушиваться въ то, что они говорили, мною овладѣлъ страхъ за мистера Джоржа, въ моей душѣ воскресло все участіе, которое я къ нему питала, и я совершенно пришла въ себя.
   -- Опекунъ, неужели вы думаете, что онъ въ самомъ дѣлѣ виновенъ?
   -- Дорогая моя, я не могу этого думать. Чтобъ такой прямодушный добрый человѣкъ, этотъ Геркулесъ съ дѣтской душой, эта олицетворенная храбрость и скромность, чтобъ такой человѣкъ былъ виновенъ въ такомъ ужасномъ преступленіи? Я отказываюсь этому вѣрить. Не то, что не хочу, а не могу вѣрить, не могу!
   -- И я не могу, сказалъ мистеръ Вудкортъ.-- Но мы не вѣримъ, потому что хорошо его знаемъ, факты же говорятъ противъ него. Онъ питалъ къ покойному враждебныя чувства и неоднократно высказывалъ ихъ во всеуслышаніе. Говорятъ, онъ даже грозилъ ему, и я самъ былъ свидѣтелемъ, съ какой запальчивостью онъ выражался о Телькингорнѣ; кромѣ того онъ признаетъ, что за нѣсколько минутъ до совершенія убійства находился одинъ на мѣстѣ преступленія. Я искренно вѣрю, что онъ такъ же далекъ отъ всякаго участія въ этомъ дѣлѣ, какъ я самъ, но есть много основаній, чтобъ обвиненіе пало на него.
   Совершенно вѣрно, замѣтилъ опекунъ и, обратившись ко мнѣ, прибавилъ: -- мы окажемъ ему плохую услугу, если станемъ закрывать глаза на истинное значеніе этихъ фактовъ.
   Разумѣется, нельзя было не согласиться, что если не для насъ, то для другихъ обстоятельства говорили противъ мистера Джоржа,-- это я сознавала, но въ то же время я подумала, и не могла удержаться, чтобъ не высказать своей мысли, что какъ ни тяжелы эти улики, мы не должны бросать его въ бѣдѣ.
   -- Сохрани Боже, сказалъ опекунъ.-- Мы будемъ отстаивать его такъ же, какъ онъ отстаивалъ тѣхъ двухъ несчастныхъ. (Опекунъ подразумѣвалъ мистера Гридли и мальчика, которыхъ мистеръ Джоржъ пріютилъ подъ своимъ кровомъ).
   Мистеръ Вудкортъ разсказалъ намъ, что слуга мистера Джоржа, пробѣгавшій сегодня по улицамъ всю ночь, какъ сумасшедшій, прибѣжалъ къ нему еще задолго до разсвѣта и передалъ, что сержантъ больше всего безпокоился, чтобъ мы не сочли его преступникомъ, и поручилъ завѣрить насъ въ его невинности, подтвердивъ ее торжественной клятвой отъ его имени. Мистеръ Вудкортъ только тѣмъ и успокоилъ вѣрнаго слугу, что обѣщалъ рано поутру сходить къ намъ и передать порученіе сержанта. Мистеръ Вудкортъ собирался навѣстить заключеннаго и сказалъ, что пойдетъ къ нему прямо отъ насъ, когда опекунъ объявилъ, что идетъ съ нимъ.
   Сержантъ очень любилъ меня и я его, но помимо того у меня были особыя причины, извѣстныя только одному опекуну, интересоваться этимъ дѣломъ, въ которомъ онъ обвинялся, и принимать его близко къ сердцу. Лично для меня имѣло огромную важность, чтобъ былъ открытъ настоящій преступникъ, а не подозрѣвали невинныхъ, ибо одно неосновательное подозрѣніе могло смѣниться другими, еще болѣе неосновательными. Словомъ, я считала своей обязанностью, своимъ прямымъ долгомъ пойти къ арестованному и, такъ какъ мистеръ Джерндайсъ не пытался меня отговаривать, то мы отправились втроемъ.
   Тюрьма, гдѣ сидѣлъ мистеръ Джоржъ, было огромное зданіе со множествомъ дворовъ и коридоровъ, однообразно вымощенныхъ и до того похожихъ другъ на друга, что, проходя по нимъ, я поняла, почему люди, заключенные въ этихъ каменныхъ ящикахъ, такъ дорожатъ всякой случайно занесенной крошечной травкой.
   Мы нашли сержанта въ комнатѣ со сводчатымъ потолкомъ, напоминающей погребъ; стѣны этой комнаты были ослѣпительно бѣлы, отъ чего окованная желѣзомъ дверь и массивная рѣшетка на окнѣ казались еще чернѣе, чѣмъ были въ дѣйствительности.
   Сержантъ стоялъ въ углу; должно быть раньше онъ сидѣлъ на скамьѣ, по всталъ, заслышавъ скрипъ замка и стукъ отпираемыхъ засововъ. Увидѣвъ насъ, онъ сдѣлалъ шагъ впередъ и поклонился намъ, какъ мало знакомый, по когда я подошла къ нему съ протянутой рукой, онъ мгновенно понялъ, зачѣмъ мы пришли, и просіялъ.
   -- Вы сняли съ моей души большую тяжесть, миссъ и джентльмены, сказалъ онъ, вздохнувъ съ облегченіемъ, и съ искренной радостью поздоровался съ нами.-- Теперь я не забочусь о томъ, чѣмъ это кончится.
   Онъ совсѣмъ не походилъ на арестанта; своей солдатской выправкой и хладнокровнымъ видомъ онъ скорѣе напоминалъ одного изъ стражей, караулящихъ тюрьму.
   -- Теперяшняя моя квартира не совсѣмъ подходящее мѣсто для дамъ, пожалуй даже меньше, чѣмъ моя галлерея, но я знаю, миссъ Соммерсонъ великодушно извинитъ.
   Онъ подвелъ меня къ скамьѣ, на которой прежде самъ сидѣлъ и, повидимому, былъ очень доволенъ, когда я на нее сѣла.
   -- Благодарю, миссъ!
   -- Джоржъ! такъ какъ мы не нуждаемся въ какихъ бы то ни было завѣреніяхъ съ вашей стороны, чтобы признать вашу невинность, то, полагаю, нѣтъ надобности подтверждать, что мы вполнѣ убѣждены въ пей, сказалъ опекунъ.
   -- Разумѣется, сэръ, благодарю васъ отъ всего сердца. Еслибъ я былъ убійцей, развѣ я могъ бы смотрѣть вамъ въ глаза и продолжать скрывать свое преступленіе. Повѣрьте, ваше посѣщеніе глубоко меня трогаетъ; я не умѣю красно говорить, но я глубоко чувствую, миссъ Соммерсонъ и джентльмены, глубоко чувствую.
   Онъ положилъ руку на грудь и низко намъ поклонился. Онъ сейчасъ же опять выпрямился, но въ этомъ простомъ движеніи выразилось глубокое чувство.
   -- Во-первыхъ, не можемъ ли мы сдѣлать чего-нибудь для вашихъ личныхъ удобствъ? началъ опекунъ.
   -- Для чего, сэръ? переспросилъ Джоржъ.
   -- Для вашихъ удобствъ. Не нуждаетесь ли вы въ чемъ-нибудь, что могло бы облегчить вамъ тягость заключенія?
   Мистеръ Джоржъ подумалъ и сказалъ:
   -- Очень вамъ обязанъ, сэръ, но табакъ здѣсь запрещенъ, а больше я ни въ чемъ не нуждаюсь.
   -- Можетъ быть потомъ вы вспомните о чемъ-нибудь еще; пожалуйста, Джоржъ, если вамъ что-нибудь понадобится, обращайтесь къ намъ.
   -- Благодарю васъ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Джоржъ, и его загорѣлое лицо озарилось обычной добродушной улыбкой,-- хотя такой бродяга, какъ я, вдоволь поколесившій по бѣлусвѣту, ко всему привыкаетъ и не чувствуетъ особенныхъ неудобствъ даже въ такомъ мѣстѣ, какъ это.
   -- Второй вопросъ: ваше дѣло, продолжалъ опекунъ.
   -- Точно такъ, сэръ, проговорилъ мистеръ Джоржъ, складывая на груди руки съ полнѣйшимъ самообладаніемъ, но съ нѣкоторымъ любопытствомъ.
   -- Въ какомъ оно положеніи?
   -- Теперь все идутъ допросы, сэръ; Беккетъ далъ мнѣ понять, что ихъ предстоитъ цѣлый рядъ, время отъ времени меня будутъ допрашивать для выясненія дѣла. Я не вижу, чѣмъ эти допросы могутъ способствовать выясненію дѣла, но вѣроятно Беккетъ ужъ знаетъ.
   -- Господи помилуй, что это за человѣкъ! воскликнулъ съ сердцемъ пораженный опекунъ, по своей старой привычкѣ къ оригинальнымъ и запальчивымъ выходкамъ.-- Говорить о себѣ, точно о постороннемъ!
   -- Виноватъ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Джоржъ, -- очень цѣню вашу доброту, но не вижу, какъ иначе можетъ относиться къ подобнымъ вещамъ человѣкъ невинный. Ему остается или смотрѣть съ моей точки зрѣнія, или разбить себѣ голову о стѣну.
   -- До нѣкоторой степени это справедливо, согласился опекунъ, смягчившись.-- Но, мой добрый другъ, даже и невинный долженъ позаботиться о своей защитѣ.
   -- Конечно, сэръ, я такъ и дѣлаю. Я сказалъ этимъ господамъ: джентльмены, у такъ же невиненъ, какъ и вы; всѣ факты, которые приводятъ противъ меня -- справедливы, больше я ничего не знаю. И я буду стоять на своемъ. Что жъ я могу сдѣлать еще для своей защиты? Я говорю правду.
   -- Одной правды недостаточно, замѣтилъ опекунъ.
   -- Неужели сэръ? Значитъ меня ждетъ мало хорошаго, добродушно проговорилъ мистеръ Джоржъ.
   -- Вамъ необходимъ адвокатъ, продолжалъ опекунъ.-- Мы постараемся найти вамъ хорошаго.
   -- Простите, сэръ, сказалъ сержантъ, дѣлая шагъ назадъ,-- очень вамъ обязанъ, но мое рѣшеніе твердо,-- я долженъ васъ просить пощадить меня отъ людей этого сорта.
   -- Вы не хотите віять адвоката?
   -- Нѣтъ, сэръ, Мистеръ Дясоржъ весьма энергично покачалъ головою.-- Премного вамъ благодаренъ, но адвоката я не возьму.
   -- Почему же?
   -- Не люблю я этого крапивнаго сѣмени, отвѣчалъ мистеръ Джоржъ.-- Гридли тоже ихъ не любилъ, да и вы сами,-- не сочтите дерзостью съ моей стороны, что я позволю себѣ такъ много,-- и вы сама, мнѣ думается, тоже ихъ не долюбливаете.
   -- Да вѣдь тутъ другое дѣло, сталъ объяснять немного растерявшійся опекунъ,-- это уголовный судъ, Джоржъ.
   -- Можетъ быть, сэръ, я не знакомъ съ ихъ названіями, но я вообще противъ крапивнаго сѣмени.
   Онъ измѣнилъ теперь позу и стоялъ, положивъ одну изъ своихъ массивныхъ рукъ на столъ, а другою опершись въ бокъ, являя собою яркій типъ человѣка, котораго ничѣмъ не проймешь, разъ онъ забралъ себѣ что-нибудь въ голову. Напрасно мы его убѣждали; онъ слушалъ съ кротостью, которая, такъ шла къ его исполинской фигурѣ, но было очевидно, что наши увѣщанія дѣйствуютъ на него не больше, чѣмъ на тюремныя стѣны.
   -- Скажите пожалуйста, мистеръ Джоржъ, неужели-же у васъ нѣтъ никакого желанія направить свое дѣло такъ или ніаче? спросила я.
   -- Я жилалъ-бы одного, миссъ, чтобъ меня судилъ военный судъ, но я знаю, что это невозможно. Если вы будете такъ добры удѣлить мнѣ минуту вниманія, я постараюсь объяснить вамъ, какъ съумѣю, свое поведеніе.
   Онъ посмотрѣлъ на всѣхъ насъ по очереди, сдѣлалъ такое движеніе головою, какъ будто поправлялъ тугой форменный галстукъ, или тѣсный воротникъ несуществующаго мундира, и послѣ минутнаго размышленія продолжалъ:
   -- Миссъ, меня арестовали, заковали въ кандалы и привели сюда, и вотъ я стою здѣсь передъ вами опозоренный, заклейменный. Моя галлерея обшарена сверху до визу; все, что я имѣлъ -- очень немногое -- перерыто, перевернуто вверхъ дномъ и вотъ, какъ я уже сказалъ -- я стою здѣсь передъ вами. Я особенно и не жалуюсь; хоть за мной и нѣтъ той вины, изъ за которой мнѣ отвели эту квартиру, но я хорошо понимаю, что не проводи я такъ безразсудно свою молодость, этого бы не случилось. Но какъ-бы то ни было, бѣда случилась; вопросъ въ томъ, какъ ее встрѣтить.
   Онъ замолчалъ, потеръ свой смуглый лобъ, застѣнчиво-добродушно взглянулъ на насъ и сказалъ, въ видѣ извиненія:-- Я такой плохой говорунъ, что долженъ чуточку подумать, прежде чѣмъ продолжать.
   Чуточку подумавъ, онъ началъ:
   -- Да, какъ встрѣтить бѣду. Покойный, скончавшійся такъ ужасно, былъ самъ адвокатъ; я не хочу поносить умершихъ, но, будь онъ живъ, я сказалъ-бы, что онъ держалъ меня въ дьявольскихъ тискахъ. Понятно, что моя симпатія къ ихъ ремеслу не могла отъ этого усилиться. Еслибъ я сторонился отъ нихъ подальше, я не угодилъ-бы въ такое теплое мѣстечко, впрочемъ я не то хотѣлъ сказать. Ну предположимъ, что я убилъ его, предположимъ, что я застрѣлилъ его изъ того пистолета, носившаго слѣды недавняго выстрѣла, который найденъ Беккетомъ въ моей квартирѣ, -- ей Богу, съ тѣхъ поръ, какъ я тамъ поселился, онъ могъ-бы находить каждый день тамъ такіе пистолеты. Какъ поступилъ-бы я въ этомъ случаѣ, лишь только очутился бы здѣсь? Взялъ бы адвоката.
   Онъ опять замолчалъ, прислушиваясь къ скрипу замковъ и стуку засововъ, и только, когда отворившаяся дверь опять заперлгЛь, возобновилъ свою рѣчь. Я послѣ объясню зачѣмъ отпиралась дверь.
   -- Я взялъ-бы адвоката, и онъ сказалъ-бы, какъ мнѣ доводилось столько разъ читать въ газетахъ: мой кліентъ молчитъ, мои кліентѣ не хочетъ оправдываться, мой кліентъ то, се, пятое, десятое. Очень хорошо. По моему разумѣнію, не въ обычаяхъ этого племени дѣйствовать прямо или признать, что другіе могутъ такъ дѣйствовать. Скажемъ теперь, что я невиновенъ и беру адвоката; онъ будетъ столько-же склоненъ считать меня виновнымъ, сколько невиновнымъ, даже первое вѣроятнѣй. Но какъ онъ будетъ дѣйствовать въ томъ и въ другомъ случаѣ? Совершенно такъ, какъ еслибъ я въ самомъ дѣлѣ былъ преступникъ: зажметъ мнѣ ротъ, чтобъ я не могъ себя скомпрометировать, припрячетъ одни факты, раздуетъ другіе, пустится играть словами и быть можетъ оправдаетъ меня. Но, миссъ Соммерсонъ, хорошо-ли добиваться оправданія такими средствами и не лучше-ли быть повѣшеннымъ, дѣйствуя по моему? извините, что я заговорилъ при дамахъ о такихъ непріятныхъ вещахъ.
   Онъ такъ одушевился, что больше ужъ не являлось надобности "чуточку подумать".
   -- Я предпочитаю быть повѣшеннымъ, дѣйствуя по своему. И такъ и будетъ! Я не то хочу сказать, чтобъ я имѣлъ особенную охоту попасть на висѣлицу, конечно я желаю этого не болѣе всякаго другого! и продолжая стоять въ прежней позѣ, онъ приподнялъ брови и обвелъ насъ серьезнымъ взглядомъ:-- я хочу только сказать, что долженъ или выйти отсюда чистымъ отъ всякаго подозрѣнія, или совсѣмъ не выйти. Поэтому, когда противъ меня приводятъ истинные факты, я говорю: это правда, такъ оно и было. Когда-же мнѣ говорятъ: смотрите,-- всякимъ словомъ, которое вы скажете, воспользуются, я отвѣчаю: мнѣ это рѣшительно все равно, пользуйтесь моими словами какъ знаете. Если вся правда, которую я имъ говорю, не можетъ доказать моей невинности, то еще невѣроятнѣе, чтобъ это удалось, когда имъ будетъ извѣстна только частица правды, да и та въ искаженномъ видѣ. И за такое оправданіе я не дамъ ломаннаго гроша.
   Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по каменному полу вернулся къ столу и закончилъ свою рѣчь такъ:
   -- Премного благодарю васъ, миссъ и джентльмены, за ваше вниманіе, а еще больше за ваше участіе. Въ такомъ-то положеніи находится мое дѣло, по крайней мѣрѣ такимъ оно представляется старому солдату, который умомъ такъ-же тупъ, какъ старый палашъ. Я ничего хорошаго не сдѣлалъ за всю свою жизнь, кромѣ того, что исправно исполнялъ свой солдатскій долгъ, и если теперь мнѣ предстоитъ худшее, я пожну то, что посѣялъ. Когда я опомнился послѣ поразившаго меня удара -- не много надо было времени, чтобъ прійти въ себя такому бродягѣ какъ я, который видалъ всякіе виды,-- когда я опомнился, я обдумалъ, какого пути мнѣ слѣдуетъ держаться -- и теперь вы меня видите на этомъ пути. На немъ я и останусь. У меня нѣтъ родственниковъ, которые стали-бы несчастны изъ за меня, которыхъ огорчило-бы мое осужденіе. Вотъ все, что я имѣю сказать.
   Дверь отворялась, чтобъ пропустить въ камеру двухъ лицъ: мужчину, который, какъ и мистеръ Джоржъ, съ перваго-же взгляда производилъ впечатлѣніе бывшаго военнаго, хотя и не имѣлъ такой счастливой наружности какъ сержантъ, и здоровую статную женщину съ загорѣлымъ, обвѣтрившимся лицомъ и блестящими глазами; женщина держала въ рукахъ корзину.
   Оба стояли молча и съ большимъ вниманіемъ слушали то, что говорилъ сержантъ. Когда они вошли, онъ не прервалъ своей рѣчи, а только привѣтствовалъ ихъ дружескимъ поклономъ и ласковымъ взглядомъ.
   Теперь онъ подошелъ къ нимъ, крѣпко пожалъ имъ руки и сказалъ:
   -- Миссъ Соммерсонъ, джентльмены,-- это мой старый товарищъ Матвѣй Бегнетъ, а это его жена, мистрисъ Бегнетъ.
   Мистеръ Бегнетъ поклонился намъ по солдатски, не сгибая туловища, мистрисъ Бегнетъ сдѣлала реверансъ.
   -- Это истинные мои друзья, продолжалъ мистеръ Джоржъ:-- у нихъ меня и арестовали.
   -- Подержанная віолончель, вставилъ мистеръ Бегнетъ и сердито дернулъ головой.-- Хорошаго тона. Для друга за деньгами не постоитъ!
   -- Матъ, сказалъ мистеръ Джоржъ:-- ты слышалъ, что я говорилъ леди и джентльменамъ; я увѣренъ, что ты одобришь меня.
   Мистеръ Бегнетъ на минуту задумался, послѣ чего повернулъ вопросъ на усмотрѣніе жены.
   -- Старуха, выскажи ему мое мнѣніе.
   Мистрисъ Бегнетъ, которая тѣмъ временемъ открыла корзинку и вынула изъ нея кусокъ ветчины, черный хлѣбъ, чай и сахаръ въ маленькихъ сверткахъ, сказала:
   -- Джоржъ, вы отлично знаете, что онъ не одобритъ. Можно съума сойти, какъ послушаешь, что вы тутъ несете! Вы намѣрены добиваться оправданія ни такимъ путемъ, ни этакимъ. Что вы хотите доказать этой щепетильностью? Все это вздоръ и чепуха.
   -- Не будьте столь суровы ко мнѣ въ моемъ несчастій, мистрисъ Бегнетъ! весело проговорилъ сержантъ.
   -- О, подите вы съ вашими несчастіями! воскликнула мистрисъ Бегнетъ,-- они не сдѣлали васъ разсудительнѣе, не выжали изъ васъ ни одного путнаго слова! Никогда не слыхивала, чтобъ человѣкъ говорилъ такія глупости: мнѣ просто стыдно было слушать, что вы тутъ плели почтенной публикѣ. Адвокаты! Отчего же-бы и не взять ихъ хоть цѣлую дюжину, если джентльменъ совѣтуетъ?
   -- Вы разумная женщина, мистрисъ Бегнетъ, сказалъ опекунъ,-- надѣюсь, вы. убѣдите его.
   -- Его, сэръ? Боже милостивый, никогда! Вы не знаете Джоржа. Взгляните! Мистрисъ Бегнетъ, оставивъ корзинку, чтобъ удобнѣе дѣйствовать, указала на мистера Джоржа обѣими руками.-- Взгляните на него: это самый своенравный и упрямый человѣкъ, какой когда нибудь былъ на землѣ! выведетъ васъ изъ терпѣнія, а все будетъ стоять на своемъ! Скорѣе вы своими собственными руками сдвинете съ мѣста сорокавосьмифунтовую пушку, чѣмъ подѣйствуете на этого человѣка, когда онъ забралъ что нибудь себѣ въ голову. Развѣ я его не знаю! Развѣ я не знаю васъ, Джоржъ? Надѣюсь, вы не станете утверждать, что я васъ не знаю послѣ столькихъ лѣтъ!
   Негодованіе мистрисъ Бегнетъ произвело поразительное дѣйствіе на ея мужа: онъ нѣсколько разъ покачалъ головой, какъ-бы говоря: "Сдавайся, братъ!" Между тѣмъ мистрисъ Бегнетъ многозначительно поглядывала на меня; я поняла, что она хочетъ сказать мнѣ что-то, хотя я совершенно не догадывалась, что бы это могло быть.
   -- Но я давнымъ-давно дала себѣ зарокъ ничего вамъ не совѣтывать, продолжала мистрисъ Бегнетъ, сдувая какую то соринку съ ветчины и снова взглядывая на меня.-- Еслибъ леди и джентльмены знали васъ такъ-же хорошо, какъ я, они дали-бы себѣ такой-же зарокъ. А пока, если вы изъ упрямства не откажетесь принять отъ насъ обѣдъ, то извольте получить.
   -- Принимаю и тысячу разъ благодарю, отвѣтилъ сержантъ.
   -- Неужели? Вы меня удивляете, продолжала мистрисъ Бегнетъ свою добродушную болтовню.-- Я не удивилась бы, еслибъ по вашему выходило, что слѣдуетъ уморить себя голодомъ. Это было бы похоже на васъ! Вѣроятно скоро вы и къ этому придете.
   Тутъ она еще разъ взглянула на меня, потомъ на дверь, и я поняла, что она хочетъ, чтобъ мы ушли и подождали се на улицѣ. Передавъ это съ своей стороны съ помощью такихъ-же знаковъ опекуну и мистеру Вудкорту, я встала.
   -- Мы будемъ надѣяться, мистеръ Джоржъ, что вы еще подумаоте и когда мы придемъ къ вамъ въ слѣдующій разъ, найдемъ васъ болѣе благоразумнымъ.
   -- Но и тогда вы не найдете меня болѣе благодарнымъ, чѣмъ теперь, миссъ Соммерсонъ.
   -- Быть можетъ, тогда намъ скорѣе удастся убѣдить васъ! сказала я.-- Подумайте о томъ, что разоблаченіе тайны и открытіе настоящаго преступника могутъ имѣть важное значеніе не только для васъ, но и для другихъ лицъ.
   Я сказала это, отвернувшись отъ сержанта и направляясь къ выходу.
   Мистеръ Джоржъ почтительно выслушалъ меня, но обратилъ мало вниманія на мои слова. Какъ мнѣ потомъ говорили, онъ все время пристально разсматривалъ меня. Окинувъ взглядомъ мою фигуру, онъ сказалъ:
   -- Странно! Однако вѣдь пришла мнѣ тогда въ голову эта мысль!
   Опекунъ спросилъ, какая мысль.
   -- Видите-ли, сэръ, когда въ ту ночь судьба привела меня на мое несчастіе къ дверямъ покойнаго, я встрѣтилъ на лѣстницѣ женщину, до того похожую на миссъ Соммерсонъ, что, когда она проходила мимо меня, я чуть было не заговорилъ съ нею.
   Я такъ задрожала, какъ не дрожала никогда ни раньше, ни послѣ и надѣюсь до конца дней моихъ не испытаю вторично этого ужаснаго ощущенія.
   -- Когда я подымался на верхъ, эта женщина сходила по лѣстницѣ, и когда она поравнялась съ освѣщеннымъ луною окномъ, я замѣтилъ, что на ней широкая черная мантилья съ бахромой. Конечно этотъ случай нисколько не идетъ къ дѣлу, но миссъ Соммерсонъ показалась мнѣ въ эту минуту до того похожей на ту даму, что я невольно вспомнилъ о ней.
   Не могу опредѣлить, не могу описать тѣхъ чувствъ, которыя овладѣли мною при этихъ словахъ; достаточно сказать, что хотя я не осмѣливалась задавать себѣ какихъ нибудь опредѣленнымъ вопр стучать, но Ада полагала, что лучше повернуть рукоятку и войдти пряно.
   Мы застали Ричарда за столомъ, на которомъ лежали кучи запыленныхъ бумагъ; мнѣ казалось, что онѣ очень-вѣрно изображали умъ его въ теперешнемъ состояніи. Куда ни случилось мнѣ взглянуть, я вездѣ видѣла это магическое слово: процесъ по дѣлу о Жарндисахъ; процесъ по дѣлу о Жарндисахъ.
   Онъ принялъ насъ очень-ласково я мы усѣлись.
   -- Прійдите вы десятью минутами раньше, началъ онъ: -- вы бы застали здѣсь Вудкаурта. Что это за славный малый! Онъ находитъ время заходить ко мнѣ довольно-часто, между-тѣмъ, какъ другой бы на его мѣстѣ, имѣя вполовину менѣе занятій, не нашелъ бы для пріятеля свободной минутки. Въ немъ столько доброты, столько неподдѣльнаго чувства, что, право мнѣ кажется, онъ съ собою приноситъ и уноситъ радость.
   "Да благословитъ его Богъ, подумала я, за такое добросовѣстное исполненіе моей просьбы".
   -- Онъ не такъ пылокъ, продолжалъ Ричардъ, обращаясь къ Адѣ и бросивъ грустный взглядъ на кучи бумагъ, разбросанныхъ передъ нимъ: -- какъ я съ Волисомъ; но вѣдь онъ тутъ человѣкъ посторонній и не посвященъ въ эти тайны; мы съ Волисомъ проникли ихъ насквозь, разумѣется, а Вудкауртъ немного пойметъ въ этомъ лабиринтѣ.
   Взглянувъ на него, я замѣтила, какъ мутны и какъ впалы глаза его, какъ сухи и блѣдны его губы и какъ коротки и жолты ногти на пальцахъ его рукъ
   -- Скажите, Ричардъ, здѣсь не вредно жить? спросила я его.
   -- Какъ вамъ сказать, моя дорогая Минерва, отвѣчалъ Ричардъ, съ своимъ прежнимъ веселымъ смѣхомъ: -- разумѣется, окрестности неочень-веселы, неочень-заманчивы и можете держать какое угодно пари, что солнечный лучъ не осѣнитъ жильцовъ этого закоулка и въ самый яркій лѣтній день; но квартира эта имѣетъ свои выгоды: она близка къ Оберканцеляріи и близка къ Волису.
   -- Быть-можетъ, удаленіе отъ того и другаго... начала-было я.
   -- Было бы для меня полезно? докончилъ Ричардъ мою мысль и заставилъ себя слегка улыбнуться: -- я этому не удивляюсь: это справедливо; но удаленіе мое отъ этихъ предметовъ можетъ быть только однимъ путемъ... нѣтъ, лучшее казать: двумя путями -- или окончаніемъ процеса, или моею смертью. Но мы кончимъ процесъ, моя милая, кончимъ процесъ.
   Послѣднія слова онъ произнесъ, смотря на Аду; она спѣла рядомъ съ нимъ и спиною ко мнѣ, такъ-что я не могла видѣть выраженія ея лица.
   -- Дѣла наши идутъ довольно-хорошо, продолжалъ Ричардъ.-- Спросите Во лиса: онъ вамъ точно такъ отвѣтитъ; а онъ знатокъ. Повѣрите ли, мы не даемъ имъ покоя. Волисъ знаетъ всѣ ихъ плутни, всѣ ихъ увертки, и мы нападаемъ на нихъ со всѣхъ сторонъ; просто, не даемъ имъ времени одуматься. И вспомните слова мои: мы повернемъ по-своену это гнѣздо лѣни и вѣчнаго сна.
   Надежды Ричарда были для меня хуже его отчаянія; въ-самомъ-дѣлѣ, эти надежды, голодныя, слабыя, тощія, не были похожи на обыкновенныя надежды; въ нихъ отражалась какая-то утомительная борьба, въ нихъ было видно желаніе, которому никогда не суждено было исполниться. Къ-тому же эти неизгладимые слѣды боязни, сознанія своихъ заблужденій, такъ глубоко-выраженныя на его лицѣ, заставляли болѣзненно сжиматься мое сердце.
   Я называю эти слѣды неизгладимыми, я была вполнѣ увѣрена, что еслибъ этотъ несчастный процесъ кончился сію минуту, и съ самымъ блистательнымъ успѣхомъ, на лицѣ Ричарда осталась бы эта плачевная завѣса, которая теперь его покрывала.
   -- Наша милая тётушка Дердонъ, говорилъ Ричардъ (Ада все еще молчала и сидѣла неподвижно): -- ничего не измѣнилась на мои глаза: то же милое, доброе, сострадательное лицо, которымъ я привыкъ любоваться въ былые дни.
   -- Полно, полно, несовсѣмъ то же, отвѣчала я, смѣясь и покачивая головой.
   -- Нѣтъ, совершенно и безъизмѣнно то же, говорилъ Ричардъ своимъ дружескимъ голосомъ и взявшись за руки съ тою братскою любовью, которая не измѣнилась въ немъ ни на волосъ: -- и я не могу притворяться при ней. Я скажу ей прямо, что этотъ несчастный процесъ приводитъ меня въ отчаяніе; я упадаю духомъ и рѣдко-рѣдко обманчивый лучъ надежды блеснетъ нередо мною. Но что дѣлать! надо работать и трудиться неутомимо. Я очень, очень-измученъ, сказалъ онъ, тихо опустивъ мою руку, и сталъ ходить по комнатѣ.
   Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ, онъ тяжело опустился на сосу.
   -- Я ужасно утомленъ, говорилъ онъ: -- ужасно-утомленъ. Это тяжелая, очень-тяжелая работа.
   Говоря эти слова какимъ-то глухимъ и таинственнымъ голосомъ, онъ склонилъ голову на руку и печально смотрѣлъ въ полъ. А моя милочка сняла съ себя шляпу, стала передъ нимъ на колѣни, распустивъ свои золотистыя кудри, и нѣжно обнявъ его руками, смотрѣла на меня такимъ взоромъ, въ которомъ вся любовь, вся преданность свѣтились самымъ-яркимъ лучомъ.
   -- Милая Эсѳирь, сказала она мнѣ: -- я не пойду больше домой.
   Я стояла передъ ней, не понимая, въ чемъ дѣло.
   -- Да, милая Эсѳирь, я не пойду отсюда, я останусь здѣсь съ моимъ милымъ и несравненнымъ мужемъ. Мы женаты ужъ два мѣсяца. Ступай домой одна, Эсѳирь, а я... я останусь здѣсь.
   Съ этими словами милочка моя прижала голову его къ своей груди и начала перебирать его волосы. И если когда-нибудь случалось мнѣ видѣть любовь, которую могла поколебать только одна смерть, такъ -- въ эту минуту.
   -- Разскажи Эсѳири, моя дорогая, говорилъ Ричардъ, обращаясь къ Адѣ: -- разскажи ей все, к4къ было.
   Я прижала ее къ сердцу и мы обѣ молчали. На что мнѣ было ея признанье? Я была счастлива, чувствуя ея горячее дыханіе на моихъ щекахъ.
   -- Душа моя, говорила я: -- бѣдная, бѣдная дѣвушка!
   Я очень любила Ричарда; но то впечатлѣніе, которое производилъ онъ на меня своими занятіями, состояніемъ своего духа, заставляли меня горячо сожалѣть объ Адѣ.
   -- Эсѳирь, простишь ли ты мнѣ мой поступокъ? Проститъ ли мнѣ его мой братецъ Джонъ?
   -- Другъ мой, сказала я: -- сомнѣваться въ добротѣ его сердца, значитъ мало цѣнить его, значитъ быть къ нему несправедливой; что же касается до меня... Что мнѣ оставалось? За что мнѣ было сердиться? Что мнѣ было простить?
   Я осушила заплаканные глазки моей милочки, сѣла на софу между ней и Ричардомъ и предалась воспоминаніямъ о той незабвенной для меня ночи, когда, сила точно также втроемъ, они повѣряли мнѣ свою тайну, тайну взаимной любви... А теперь они разсказывали мнѣ какъ они обвѣнчались.
   -- Все что я имѣю, Эсѳирь, принадлежитъ Ричарду, говорила Ада: -- но онъ отвергалъ мое предложеніе; онъ ничего не хотѣлъ изъ того, что называлъ моимъ. Что же мнѣ оставалось дѣлать? Одно только: выйдти за него замужъ -- и я вышла и люблю его страстно!
   -- А вы чудная тетушка Дердонъ были такъ завалены дѣломъ, что нечего было мѣшать вамъ разсказами о нашихъ планахъ, говорилъ Ричардъ: -- къ-тому же это не была обдуманная заранѣе, долго-взлелѣянная мысль. Однажды утромъ мы пошли гулять, какъ брать " сестра, я вернулись домой ужъ обвѣнчанныя.
   -- И послѣ этого Эсѳирь, говорила моя милочка: -- я все думала какъ бы разсказать тебѣ, какъ бы устроить все къ лучшему. Иногда мнѣ казалось, что я должна тотчасъ же сознаться передъ тобою; иногда же, напротивъ, я думала, что всего лучше скрыть какъ отъ тебя, такъ и отъ братца Джона; и я терялась въ мысляхъ и не знала, что дѣлать.
   О, сколько во мнѣ оставалось еще надменности! Я все думала, что Ада печалилась обо мнѣ, и мнѣ не приходило въ голову, что, кромѣ судьбы моей, могутъ занимать Аду и другія мысли. Не знаю, что я говорила имъ въ эти минуты; я и грустила за нихъ и радовалась ихъ любви ко мнѣ; гордилась ихъ взаимной любовью и сожалѣла ихъ; словомъ: никогда не ощущала я въ душѣ моей такихъ противоположныхъ чувствъ въ одно и то же время, такихъ радостныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ тяжкихъ мыслей; но не затѣмъ я здѣсь, чтобъ омрачить ихъ радость -- нѣтъ, я не должна этого дѣлать.
   Мало-по-малу я заставила себя успокоиться и съ удовольствіемъ смотрѣла, какъ достала Ада обручальное кольцо, цаловала его и надѣла на палецъ. Я сказала ей, что она носила это кольцо и дома, только, когда не было свидѣтелей.
   -- Откуда ты это узнала, Эсѳирь? съ удивленіемъ спросила меня моя милочка. Я разсказала имъ, какъ однажды ночью замѣтила, что Ада хоронила ручку свою подъ изголовье; потомъ они снова разсказали мнѣ о своей тайной женитьбѣ, и опять тѣ же разнородныя чувства встревожились въ моемъ сердцѣ, и опять надо было мнѣ унимать ихъ.
   Такъ прошло наше свиданіе и настала минута разлуки; это была одна изъ худшихъ минутъ сегодняшняго дня: милочка моя совершенно упала духомъ; она повисла у меня на шеѣ, называла меня самыми нѣжными именами и плакала горько, горько, разставаясь со мною. Ричардъ былъ нелучше ея. Но всѣхъ хуже была я; я бы готова была залиться горючими слезами, готова была бы упасть безъ чувствъ, еслибъ не сказала себѣ: "смотри, Эсѳирь, берегись терять присутствіе духа, иначе я никогда не буду говорить съ тобою ни одного слова! "
   -- Возьмите, Ричардъ, говорила я: -- возьмите, ради Бога, вашу жену, я право не видывала такой женщины: она васъ ни капли не любитъ, а между-тѣмъ я ее держала крѣпко въ своихъ объятіяхъ и слезы висѣли на моихъ рѣсницахъ.
   -- Даю валъ слово, продолжала я: -- что вернусь очень-скоро и до-тѣхъ-поръ буду всякій день являться въ гостинницѣ Саймондъ, пока не наскучу своимъ присутствіемъ. Я не прощаюсь съ вами,
   Ричардъ: скоро увидимся.
   Я передала ему мою милочку и хотѣла-было уйдти, но не могла не бросить еще взгляда на ея прекрасное личико -- такъ трудно мнѣ было отъ нея оторваться.
   -- Боюсь, что я вамъ надоѣла, сказала я: -- и несмотря на то, что вы, кажется, не прочь отъ моихъ визитовъ, все-таки я не рѣшусь во зло употреблять ваше снисхожденіе. Ада взглянула на меня, улыбаясь сквозь слезы; я еще разъ прижала ее къ своему сердцу, еще разъ, послѣдній разъ, поцаловала ее и, смѣясь, побѣжала въ двери.
   Но, Боже, какъ я плакала, спускаясь съ лѣстницы! Мнѣ казалось, что Ада для меня потеряна безвозвратно; мнѣ такъ было тяжело идти домой, зная навѣрное, что тамъ не увижу болѣе моей милой подруги, что тамъ буду одинока!.. Я не могла идти, прислонилась въ углу и слезы градомъ, градомъ лились изъ глазъ моихъ.
   Но мало-по-малу я успокоилась, сѣла въ карету и пріѣхала домой. Опекуна моего не было дома: онъ пошелъ навѣстить того мальчика, котораго я нашла въ Сент-Альбансѣ; онъ и теперь былъ при смерти боленъ; даже въ это время его не было въ-живыхъ, какъ я узнала впослѣдствіи. Одна, на свободѣ, я долго не могла остановить слезъ.
   И весьма-натурально: можно ли было такъ легко и въ нѣсколько часовъ привыкнуть къ разлукѣ съ моей милочкой, послѣ столькихъ лѣтъ жизни подъ одной крышей? Мнѣ какъ-то было неловко безъ нея, я привыкла не только быть всегда съ ней вмѣстѣ, но и заботиться о ней, такъ-что я рѣшительно не могла удержаться, чтобъ еще вечеромъ не сходить на Сайнондово Подворье, хотя только для-того, чтобъ взглянуть на тѣ окны, въ которыхъ видѣнъ свѣтъ изъ ея комнаты.
   Разумѣется, это было ребячество съ моей стороны; но тогда, Aа сказать правду, и теперь я не смотрю такъ строго на этотъ поступокъ. Я взяла съ собою Черли и мы пошли. На улицахъ было темно, когда мы подходили къ тому дому, гдѣ такъ еще недавно поселилась моя милочка, и я увидѣла свѣтъ сквозь желтыя занавѣсы окна. Раза три или четыре прошла я, смотря на этотъ магическій свѣтъ, и вдругъ увидала мистера Волиса, выходившаго изъ своей конторы; онъ также украдкою бросилъ взглядъ на тѣ окна, которыя приковывали меня, и его мрачная, черная фигура совершенно гармонировала съ моими мыслями; я думала объ Адѣ, думала о Ричардѣ и мнѣ показалось, что они окружены стѣнами тюрьмы.
   Кругомъ все было тихо, и я подумала, что, незамѣчанная, могу пробраться наверхъ, на лѣстницу. Я оставила Черли и, не заботясь о лучахъ свѣта, падавшихъ на меня съ уличнаго фонаря, подошла къ ихъ двери, и при этой тишинѣ мнѣ показалось, что я слышу звуки ихъ голосовъ, и я приложила губы свои къ замочной скважинѣ, цалуя мысленно мою милочку и, успокоясь, сошла внизъ.
   Я не видала Ады, но прогулка моя на Саймондово Подворье сдѣлала мнѣ добро: я была спокойнѣе духомъ и легче могла переносить разлуку съ моей милочкой. Мнѣ казалось, что эти нѣсколько минутъ я провела съ ней вмѣстѣ, любовалась ея миленькимъ личикомъ и слышала ея серебристый голосокъ.
   Опекунъ мой былъ ужь дома и задумчиво стоялъ у темнаго окна. Когда я вошла, онъ какъ-будто развеселился, подошелъ къ своему стулу, и я сѣла рядомъ съ нимъ.
   -- Ты плакала тетушка Дёрдонъ? сказалъ онъ мнѣ.
   -- Вы угадали, опекунъ мой, я дѣйствительно плакала. Ада въ такомъ отчаяніи, въ такомъ горѣ, что вы не повѣрите, добрый опекунъ мой...
   -- Она вышла замужъ, моя милая?
   Я разсказала ему все и прибавила, что первое ея желаніе: испросить у него прощеніе.
   -- Объ этомъ ей нѣтъ надобности и безпокоиться, сказалъ онъ.-- Да благословитъ Богъ какъ ее, такъ и ея мужа!
   Но тѣмъ не менѣе первое впечатлѣніе его было подобно моему.
   -- Бѣдная, бѣдная дѣвушка! сказалъ онъ: -- бѣдный Рикъ, бѣдная Ада!...
   Нѣсколько минутъ прошло въ молчаніи, наконецъ, опекунъ мой сказалъ со вздохомъ:
   -- Да, моя милая, Холодный Домъ пустѣетъ.
   -- Но вы забыли о его хозяйкѣ, добрый опекунъ мой, скрѣпя сердце, рѣшилась я сказать; замѣтивъ грусть, выражавшуюся въ его глазахъ: -- повѣрьте, она всячески будетъ стараться доставить всевозможное удовольствіе его владѣтелю.
   -- И она успѣетъ въ этомъ, душа моя, успѣетъ.
   Письмо, о которомъ я ужь говорила, не измѣнило нисколько нашихъ отношеній; только съ-тѣхъ-поръ я стала садиться всегда рядомъ съ моимъ опекуномъ.
   Опекунъ мой глядѣлъ на меня съ своей обыкновенной, отеческой нѣжностью, попрежнему положилъ онъ свою руку на ною и сказалъ опять:
   -- И она успѣетъ въ этомъ; но все-таки Холодный Домъ пустѣетъ, тётушка Дёрдонъ.
   Мнѣ-было досадно, что объ этомъ предметѣ мы болѣе не сказали ни слова; это тревожило меня. Мнѣ казалось, что я не выполнила всего того, чѣмъ хотѣла быть, принеся отвѣтъ опекуну моему.
   

ГЛАВА LII.
Упрямство.

   Однажды утромъ, въ то время, какъ мы садились завтракать, къ намъ поспѣшно вошелъ мистеръ Вудкауртъ; онъ разсказалъ, что въ городѣ разнесся слухъ о страшномъ убійствѣ; что мистеръ Джорджъ, по подозрѣнію въ преступленіи, захваченъ и посаженъ въ тюрьму и что сэръ Лейстеръ Дедлокъ обѣщалъ большую награду тому, кто откроетъ преступника. Пораженная такимъ неожиданнымъ извѣстіемъ, я сначала не могла понять причины участія къ убитому со стороны баронета; но когда я узнала, что убитый былъ адвокатъ сэра Лейстера, мысль объ ужасѣ, который внушалъ моей матери человѣкъ этотъ, невольно бросилась мнѣ въ голову.
   Вѣсть о неожиданной и насильственной смерти человѣка, къ которому мать моя съ-давнихъ-поръ питала чувства непреоборимаго ужаса, человѣка, который смотрѣлъ на нее съ недовѣріемъ и подозрѣніемъ, слѣдя за каждымъ ея движеніемъ, за каждымъ ея словомъ, какъ опасный и тайный врагъ, потрясла меня очень-сильно. Но первая мысль моя была не о немъ -- нѣтъ; я думала о моей бѣдной матери.
   Тяжело подумать, что есть люди, извѣстіе о смерти которыхъ не расшевелитъ въ душѣ сожалѣнія! Мать моя, я знаю, безъ горя и безъ ужаса выслушала о кончинѣ стараго адвоката.
   Мысль эта невольно увеличивала непріятныя ощущенія и страхъ, которые возбуждало во мнѣ имя убитаго. Я такъ была взволнована, что только спустя нѣсколько времени въ-состояніи была слѣдить за разговоромъ мистера Вудкаурта съ опекуномъ моимъ. Они говорили о мистерѣ Джорджѣ, о томъ впечатлѣніи, которое производилъ на всѣхъ насъ этотъ добрый, честный солдатъ, и что подозрѣніе его въ смертоубійствѣ врядъ-ли можно считать основательнымъ.
   Опасеніе за судьбу отставнаго кавалериста сосредоточило на немъ все мое вниманіе.
   -- Добрый опекунъ мой, сказала я: -- уже-ли вы думаете, что мистеръ Джорджъ убійца?
   -- Нѣтъ, другъ мой, нѣтъ! отвѣчалъ онъ: -- я не могу представить себѣ, чтобъ этотъ человѣкъ, столько откровенный и добросердечный, соединяющій въ себѣ съ силою великана кротость младенца, могъ быть способенъ къ преступленію; я не могу этому повѣрить, рѣшительно не могу.
   -- И я тоже, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: -- однако несмотря на все хорошее мнѣніе, которое мы о немъ имѣемъ, нельзя не сознаться, что улики противъ него имѣютъ нѣкоторую основательность. Онъ ненавидѣлъ покойника и никогда не скрывалъ своихъ чувствъ; они не разъ бранились между собой, не разъ адвокатъ называлъ его разбойникомъ, злодѣемъ, способнымъ на всякое преступленіе, и наконецъ самъ мистеръ Джорджъ признается, что былъ одинъ-одинёхонекъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ произошло убійство. Я съ своей стороны считаю его столько же невиннымъ въ этой смерти, какъ самого себя; но для людей, незнающихъ его, эти улики, какъ я сказалъ, могутъ имѣть нѣкоторое основаніе.
   -- Вы правы, говорилъ опекунъ мой: -- и мы оказали бы ему плохую услугу, моя милая, прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ:-- еслибъ вздумали смотрѣть легко на эти улики.
   Я, разумѣется, чувствовала, что мы должны были сознавать не только передъ собой, но и передъ другими всю важность обвиняющихъ его обстоятельствъ; однакожъ я знала (и не могла удержаться, чтобъ не высказать моей мысли), что подозрѣніе, тяготѣющее надъ Джорджемъ, не заставитъ насъ отвернуться отъ него при этомъ критическомъ положеніи.,
   -- Боже сохрани! возразилъ мой добрый опекунъ: -- мы будемъ помогать ему, какъ онъ помогалъ этимъ двумъ бѣднымъ существамъ, которыхъ теперь ужъ нѣтъ на свѣтѣ. Онъ намекалъ на мистера Гредли и на несчастнаго Джо, которымъ мистеръ Джорджъ давалъ у себя убѣжище.
   Мистеръ Вудкауртъ разсказалъ намъ, что работникъ кавалериста, пробѣгавъ, какъ сумасшедшій, цѣлую ночь по улицамъ, приходилъ рано утромъ къ нему; что мистеръ Джорджъ заботится болѣе всего о томъ, чтобъ мы не сочли его преступникомъ; что онъ поручилъ своему вѣрному Филю, въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ, какія только зналъ, увѣрить насъ въ его совершенной невинности, и что Филь успокоился только тогда, когда получилъ обѣщаніе, что его порученіе непремѣнно будетъ передано Мамъ безотлагательно. Теперь же, прибавилъ мистеръ Вудкауртъ: -- я имѣлъ намѣреніе отправиться и навѣстить заключеннаго.
   Добрый опекунъ мой, разумѣется, не могъ отказать себѣ въ удовольствіи идти вмѣстѣ съ мистеромъ Аланомъ Byдкауртомъ. Кромѣ расположенія моего къ отставному кавалеристу и его расположенія ко мнѣ, это происшествіе имѣло для меня еще личной интересъ, о которомъ зналъ только мой добрый опекунъ. Смерть адвоката близко до меня касалась. Открытіе истины и освобожденіе невиннаго отъ подозрѣній было для меня дѣломъ чрезвычайно-важнымъ, потому-что подозрѣніе, сдѣланное хотя и несправедливо, можетъ имѣть также вредныя послѣдствія. Словомъ: я сочла своею обязанностью навѣстить Джорджа. Мой добрый опекунъ не воспротивился этому желанію и мы отправились.
   Мы пришли въ большую тюрьму съ множествомъ дворовъ и корридоровъ, которые были однообразно устроены. Проходя по нимъ, я поняла, что заключенные, сидя безвыходно нѣсколько лѣтъ за этими голыми стѣнами, привязывались, какъ мнѣ случалось читать, къ какому-нибудь деревцу, къ травкѣ. Въ отдѣленіи со сводами, имѣвшемъ крѣпкія желѣзныя рѣшетки въ окнахъ, обитыя желѣзомъ двери, которыя казались еще чернѣе отъ ярко-выбѣленныхъ стѣнъ, въ этомъ отдѣленіи, очень-походившемъ на погребъ, устроенный поверхъ земли, нашли мы кавалериста, стоящаго въ углубленіи. Онъ сидѣлъ на скамейкѣ, и всталъ только тогда, когда двери завизжали на своихъ желѣзныхъ петляхъ.
   Увидѣвъ насъ, онъ сдѣлалъ шагъ впередъ своей обыкновенной тяжелой поступью, потомъ остановился и холодно поклонился намъ; но замѣтивъ, что я подходила ближе къ нему и протягивала руку, онъ понялъ причину нашего посѣщенія.
   -- Теперь легко на душѣ, увѣряю васъ, миссъ, и джентельмены, сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ и дружески кланяясь намъ: -- вы здѣсь -- и мнѣ все-равно, какъ бы дѣло мое ни кончилось.
   Трудно было принять его за заключеннаго: по его спокойствію, по его воинственной осанкѣ, онъ скорѣе походилъ на тюремнаго сторожа.
   -- Для леди здѣсь еще хуже, чѣмъ у меня въ галереѣ для стрѣльбы, сказалъ мистеръ Джорджъ: -- но я знаю, миссъ Сомерсонъ извинитъ эти неудобства. Онъ подвелъ меня къ скамейкѣ, которую занималъ самъ, и я сѣла на нее, къ величайшему для него удовольствію.
   -- Благодарю васъ, миссъ, сказалъ онъ мнѣ.
   -- Мистеръ Джорджъ, началъ опекунъ мой: -- мы не требуемъ отъ васъ новыхъ доказательствъ въ вашей невинности, и я убѣжденъ, что и вы съ своей стороны не будете требовать отъ насъ увѣреній въ нашемъ о васъ добромъ мнѣніи. Мы пришли единственно съ той цѣлью, чтобъ повидать васъ.
   -- Благодарю васъ, сэръ, отъ всей души благодарю. Еслибъ и былъ преступникъ, право, послѣ того, что вы для меня дѣлаете, не могъ бы прямо смотрѣть вамъ въ глаза. Я некраснорѣчивъ, сэръ, я не краснорѣчивъ, миссъ Сомерсонъ, но чувствую глубоко, очень-глубоко...
   Онъ приложилъ руку къ широкой груди своей и на минуту склонилъ передъ нами голову. Въ этомъ простомъ, безъискусственномъ жестѣ было много трогательнаго.
   -- Скажите откровенно Джорджъ, говорилъ опекунъ мой: -- не можемъ ли мы сдѣлать что-нибудь для вашего комфорта?
   -- Для чего?.. спросилъ онъ, откашливаясь.
   -- Для вашего комфорта. Не можетъ ли что-нибудь облегчить непріятность вашего заключенія?
   -- Очень-благодаренъ, сэръ, возразилъ Джорджъ подумавъ немного: -- но изволите видѣть: табакъ здѣсь запрещенъ, стало-быть, мнѣ и желать нечего.
   -- Если впослѣдствіи вамъ что-нибудь понадобится, дайте намъ знать объ этомъ сейчасъ же.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Но я думаю, замѣтилъ мистеръ Джорджъ, съ откровенной улыбкой, мелькнувшей на загорѣломъ лицѣ его: -- что человѣкъ, который былъ такимъ бродягой на бѣломъ свѣтѣ, какъ а, можетъ легко свыкнуться и съ этимъ мѣстомъ.
   -- Теперь поговоримте о вашемъ дѣлѣ, замѣтилъ ной опекунъ.
   -- Пожалуй, сэръ, возразилъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на груди своей совершенно-спокойно и даже съ нѣкоторымъ любопытствомъ.
   -- Въ какомъ оно теперь положеніи?
   -- Да оно, сэръ, теперь кажется въ допросахъ. Бёккетъ, изволите видѣть, находитъ, что обвиненія пока недостаточны; не знаю чего ему еще нужно. Впрочемъ, этотъ человѣкъ съумѣетъ все пополнить, какъ слѣдуетъ, я на этотъ счетъ совершенно-спокоенъ.
   -- Но что съ вами, Джорджъ, воскликнулъ опекунъ мой съ нѣкоторой горячностью, свойственной его характеру: -- Вы говорите о себѣ, какъ о совершенно-постороннемъ лицѣ?
   -- Что жъ тутъ худаго, сэръ? сказалъ мистеръ Джоржъ: -- Благодарю васъ за ваше расположеніе; но при всемъ томъ никакъ не могу думать, чтобъ честный человѣкъ долженъ былъ размозжить себѣ голову о стѣну, если на него взваливаютъ напраслину.
   -- Слова ваши нѣкоторымъ образомъ справедливы, возразилъ опекунъ мой, успокоившись.-- Но, мой милый мистеръ Джорджъ, и невинный человѣкъ долженъ принять всѣ мѣры, необходимыя для своей защиты.
   -- Правда, сэръ. Я такъ и сдѣлалъ: я сказалъ магистрату: джентльмены, я такъ же невиненъ въ этомъ дѣлѣ, какъ вы сами. Показанія, которыя вы имѣете противъ меня, вѣрны; больше я ничего не знаю. Вотъ и все. Больше я ничего сказать и не могу. Это истинная правда.
   -- Эти слова, однакожъ, недостаточны, возразилъ опекунъ мой.
   -- Уже-ли недостаточны, сэръ? Это худо, замѣтилъ мистеръ Джорджъ спокойнымъ и веселымъ голосомъ.
   -- Вамъ нуженъ адвокатъ, продолжалъ мой добрый опекунъ: -- и мы постараемся съискать для васъ самаго лучшаго.
   -- Увольте, увольте, сэръ! сказалъ мистеръ Джорджъ, отступивъ нѣсколько шаговъ назадъ:-- я вамъ очень-обязанъ... но... адвоката не нужно.
   -- Вы не хотите имѣть адвоката?
   -- Да, сэръ, не хочу, и мистеръ Джорджъ самымъ выразительнымъ образомъ потрясъ головой.
   -- Почему жъ вы не хотите?
   -- Не люблю этого народа, очень не люблю. Гредли тоже не очень ихъ жаловалъ и, извините меня, сэръ, я думаю, что и вы не совсѣмъ къ нимъ расположены.
   -- Это, впрочемъ, государственная должность, говорилъ мой опекунъ, не зная, что отвѣчать: -- это государственная должность, Джорджъ.
   -- Будто бы, сэръ? возразилъ кавалеристъ.-- Я въ этихъ должностяхъ понимаю только одно, что всѣ эти адвокаты самыя несносныя піявки:
   Онъ измѣнялъ свое положеніе, оперся одною рукою о столъ, другую заложилъ себѣ за спину, какъ человѣкъ, никогда неколеблющійся въ однажды-принятомъ рѣшеніи. Тщетно старались мы всѣ трое убѣдить его перемѣнить свой образъ мыслей. Онъ слушалъ насъ съ такой кротостью, которая чрезвычайно шла къ его массивному сложенію, но, сказать откровенно, всѣ наши доводы сдѣлали на него точно столько же впечатлѣнія, сколько на стѣны его тюрьмы.
   -- Я прошу васъ, подумайте еще разъ обо всемъ этомъ, мистеръ Джорджъ, сказала я.-- Не-уже-ли вы никакого не имѣете желанія, относительно вашего дѣла?
   -- Я желалъ бы, миссъ, чтобъ меня судили военнымъ судомъ, возразилъ онъ: -- но, сколько мнѣ извѣстно, это совершенно-невозможно. Если вы будете такъ добры и подарите мнѣ нѣсколько минутъ, то я постараюсь растолковать вамъ, сколько могу яснѣе, то, что я думаю.
   Онъ посмотрѣлъ на каждаго изъ насъ поочереди, повернулъ головою, какъ-будто поправляя узкій воротникъ своего мундира, и началъ послѣ краткаго размышленія:
   -- Видите ли, миссъ, меня схватили, сковали и привели сюда. Я заклейменъ, обезчещенъ и сижу здѣсь. Бёккетъ обшарилъ сверху до низу мою галерею для стрѣльбы. Добро мое -- его хоть у меня и немного -- разлетѣлось впухъ и впрахъ, а я сижу здѣсь да посиживаю. Оно бы, знаете, и ничего: квартира, какъ квартира, да только сижу-то я безвинно; и не сидѣть бы мнѣ, еслибъ съ-молоду я не велъ бродяжнической жизни и не слонялся бы взадъ и впередъ. Что жъ дѣлать, прошлаго не воротишь. Теперь надо подумать о будущемъ.
   Онъ отеръ загорѣлый лобъ свой, задумался на-минуту и сказалъ, весело улыбаясь:-- я, изволите видѣть, небольшой руки ораторъ, мнѣ нужно прежде подумать да и подумать о томъ, что хочу сказать. И подумавши нѣсколько минутъ, онъ взглянулъ на насъ н продолжалъ.
   -- Что тутъ прикажешь дѣлать? Несчастный покойникъ былъ самъ адвокатъ и крѣпко держалъ меня въ своихъ когтяхъ. Только не хочется шевелить его костей, а то сказалъ бы, что онъ былъ не человѣкъ, а демонъ. Вотъ потому-то я и не люблю ихъ братіи, и не водись я съ ними, не сидѣть бы мнѣ здѣсь, повѣрьте, не сидѣть. Но не въ томъ дѣло; положимъ, что я дѣйствительно убилъ его; положимъ, что я всадилъ ему въ грудь пулю изъ того самаго пистолета, который Бёккетъ нашелъ въ моей квартирѣ, еще поостывшимъ послѣ выстрѣла, что видитъ Богъ, онъ могъ бы найдти у меня каждый день съ-тѣхъ-поръ, какъ галерея принадлежитъ мнѣ. Что жъ оставалось бы мнѣ дѣлать -- взять адвоката ?
   Онъ остановился, потому-что услышалъ снаружи шумъ ключа и запоровъ, и началъ продолжать рѣчь свою не прежде, какъ дверь растворилась и затворилась снова -- съ какой цѣлью, я сейчасъ объ этомъ скажу.
   -- Я бы взялъ, пожалуй, адвоката, и онъ началъ бы (какъ мнѣ часто приводилось читать въ газетахъ): "мой кліентъ ничего не говоритъ; мой кліентъ думаетъ самъ защищаться"; мой кліентъ то, мой кліентъ сё... и городилъ бы всякую чепуху. Но моему мнѣнію, народъ этотъ не имѣетъ обыкновенія дѣйствовать прямо и не думаетъ, чтобъ такъ могли дѣйствовать и другіе. Положимъ теперь, что я невиненъ, и тоже возьму адвоката. Вѣроятно, возможность преступленія покажется ему естественною столько же, сколько и невозможность, даже, можетъ-быть, онъ скорѣе почтетъ меня виновнымъ. Что жь сдѣлалъ бы онь какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случаѣ ? Онъ сталъ бы защищать меня какъ виновнаго; зажалъ бы мнѣ ротъ, сказалъ бы мнѣ, чтобъ я себя не компрометировалъ, оставилъ бы нѣкоторыя подробности въ тѣни, изорвалъ бы въ мелкіе клочки показанія свидѣтелей, надѣлалъ бы разныхь кляузъ и, можетъ-быть, потребовалъ бы моего освобожденія! Но, миссъ Сомерсонъ, мнѣ бы хотѣлось избѣжать всѣхъ этихъ дрязгъ. Я лучше соглашусь, чтобъ меня повѣсили, только по-моему... Извините, что я говорю при васъ такія непріятныя вещи.
   Онъ такъ разгорячился и такъ вошелъ въ предметъ свой, что могъ говорить ужъ безъ остановки.
   -- Лучше соглашусь, чтобъ меня повѣсили. И пусть ихъ повѣсятъ. Я не имѣю намѣренія сказать (онъ посмотрѣлъ на всѣхъ васъ поочередно, подпираясь своей мощною рукою и насупивъ свои густыя брови), что повѣситься мнѣ будетъ пріятнѣе, чѣмъ кому другому. Но вотъ въ чемъ дѣло: я долженъ или выйдти совершенно-чистымъ, или отправиться на висѣлицу. Поэтому, когда я слышу, что противъ меня приводятъ какое-нибудь показаніе и вижу, что оно вѣрно, я и говорю имъ, что оно вѣрно. Если они мнѣ скажутъ, что слова мои послужатъ новымъ показаніемъ противъ меня же, я скажу имъ, что и это по-моему вѣрно. Если они не могутъ оправдать меня по-справедливости, то и никакъ не могутъ оправдать; а если и оправдаютъ, то такое оправданіе будетъ въ глазахъ моихъ хуже фальшивой ассигнаціи.
   Сдѣлавъ два-три шага по каменному полу, онъ подошелъ снова къ столу и докончилъ свои доказательства.
   -- Благодарю васъ, миссъ Сомерсонъ, и васъ обоихъ, джентльмены, чувствительно благодарю за ваше вниманіе. Но нотъ какъ понимаетъ эти вещи палашомъ выкроенный умъ солдата. Я велъ хорошую жизнь только пока служилъ. Если теперь дѣло пойдетъ худо, такъ пожну, что посѣялъ. Какъ-скоро я оправился отъ перваго, удара, помирился съ мыслью, что меня считаютъ за убійцу -- нашъ братъ, бродяга, испытавшій такъ иного дурнаго въ жизни, скоро оправляется отъ всякихъ ударовъ -- дошелъ я мало-во-малу до тѣхъ мыслей, которыя изложилъ передъ вами. При нихъ и останусь. У меня нѣтъ родныхъ; я никому не дѣлаю стыда, ничьего не раздираю сердца... Вотъ все, что чувствую.
   Въ растворившуюся передъ этимъ дверь (о чемъ я ужь говорила) вошелъ мужчина, тоже изъ военныхъ, только на первый взглядъ менѣе-пріятной наружности, чѣмъ мистеръ Джорджъ, и вмѣстѣ съ нимъ вошла загорѣвшая, свѣтлоглазая, здоровая женщина съ корзиною въ рукахъ. Съ самаго появленія своего они внимательно вслушивались во все, что говорилъ Джорджъ. Кавалеристъ встрѣтилъ ихъ довѣрчивымъ взглядомъ и дружескимъ киваніемъ головы, не прерывая, впрочемъ, своей рѣчи для особеннаго привѣтствія, Окончивъ спичъ, онъ пожалъ имъ дружески руки и сказалъ: -- Это мой старый сослуживецъ, Матвѣй Багнетъ, а это жена его, мистриссъ Багнетъ.
   Мистеръ Багнетъ отвѣсилъ военный поклонъ, а мистриссъ Багнетъ сдѣлала книксенъ.
   -- Мои истинные, закадычные друзья, сказалъ мистеръ Джорджъ:-- изъ ихъ дома я былъ взятъ подъ стражу.
   -- Съ подержаной віолончелью, прибавилъ мистеръ Багнетъ, сердито покачавъ головою:-- хорошаго тона. Для пріятеля, который не смотритъ на деньги... гм...
   -- Матъ, сказалъ мистеръ Джорджъ: -- ты все слышалъ, что и говорилъ этой леди и этимъ обоимъ джентльменамъ: ты вѣрно со мною согласенъ.
   Послѣ нѣкотораго размышленія, мистеръ Багнетъ предоставилъ рѣшеніе этого вопроса женѣ своей: -- Старуха, сказалъ онъ: -- выскажи ему.
   -- Эхъ Джорджъ, воскликнула мистриссъ Багнетъ, разбирая свою корзину, заключавшую въ себѣ кусокъ холодной свинины, немножко чаю и сахару и полхлѣба: -- разумѣется, Матъ съ вами несогласенъ: съ-ума сойдешь, выслушавъ васъ. Вы не хотите оправдаться яи этакъ, ни такъ. Что это за капризы? Это глупость, сумасбродство. Джорджъ!
   -- Не ворчите на меня мистрисъ Багнетъ, сказалъ кавалеристъ:-- я ужь и такъ довольно-несчастливъ.
   -- Убирайтесь съ вашимъ несчастьемъ! Воскликнула мистриссъ Багнетъ: -- хоть бы оно научило васъ уму-разуму. Не вѣкъ же, право, городить вздоръ. Повѣрите ли, что безсмыслицы, которыя вы говорили при этой честной компаніи, заставили меня краснѣть такъ, какъ я отродясь не краснѣла. Адвоката? Боже мой! да кабы только у семи нянекъ не было дитя безъ глазу, такъ я бы на вашемъ мѣстѣ взяла і дюжину адвокатовъ, еслибъ только этотъ джентельменъ предложилъ! мнѣ ихъ.
   -- Очень, очень-умная женщина! сказалъ мой добрый опекунъ: -- я надѣюсь, что вы уговорите его, мистриссъ Багнетъ.
   -- Его уговорить, сэръ! возразила она. Боже сохрани! Вы не знаете его, сэръ. Посмотрите -- и мистриссъ Багнетъ ставитъ свою корзинку и указываетъ на кавалериста обѣими своими загорѣвшими руками: -- посмотрите только на него: онъ такой упрямый, такой настойчивый, какого и днемъ съ огнемъ не отъищешь. Вы скорѣе поднимете своими собственными руками сорока-восьми-пудовую гирю на плечи, чѣмъ заставите его выбросить изъ головы этотъ хламъ. Боже мой! развѣ я его не знаю. Развѣ я не знаю васъ, Джорджъ? Двадцать лѣтъ я васъ знаю такимъ! Не разувѣришь его, сэръ, не разувѣришь!
   Дружелюбное негодованіе мистриссъ Багнетъ производило замѣчательное впечатлѣніе на ея мужа; онъ кивалъ не одинъ разъ кавалеристу головой, для возбужденія его вниманія. Мистриссъ Багнетъ, между-прочинъ, смотрѣла на меня пристально. По движенію глазъ ея, я замѣтила, что она чего-то отъ меня хочетъ, но чего именно -- я не могла понять.
   -- Я ужь давнымъ-давно махнула на васъ рукой, старый товарищъ, сказала мистрисъ Багнетъ, обдувая съ свинины пыль, причемъ снова посмотрѣла на меня: -- и еслибъ эта леди и эти джентельмены знали васъ такъ же, какъ знаю я, такъ и они отказались бы уговаривать васъ. Коли не заупрямитесь скушать кусочекъ-другой вмѣсто обѣда, такъ вотъ вамъ.
   -- Благодарю васъ; я поѣмъ съ удовольствіемъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказала мистриссъ Багнетъ, продолжая ворчатъ добродушно: -- это меня удивляетъ. Какъ это вы не рѣшились умереть съ голоду. Это было бы на васъ похоже. Можетъ-быть вы теперь и это заберете себѣ въ голову. Она опять на меня посмотрѣла, и тутъ я поняла изъ взоровъ ея, которые она бросала поперемѣнно то на меня, то на дверь, что она желаетъ, чтобъ мы ушли и на улицѣ у тюрьмы подождали ее; также знаками я сообщила объ этомъ доброму опекуну моему и мистеру Вудкаурту, И мы вышли изъ тюрьмы.
   -- Я надѣюсь, что вы одумаетесь и рѣшитесь на лучшее, мистеръ Джорджъ, сказала я: -- въ слѣдующій разъ мы конечно найдемъ васъ благоразумнѣе.
   -- Благодарнѣе я не могу быть, миссъ Сомерсонъ.
   -- По-крайней-мѣрѣ надѣюсь, найдемъ васъ менѣе-упрямымъ, сказала я: -- и я прошу васъ подумать и о томъ, что объясненіе этой тайны и открытіе настоящаго убійцы очень-важны не только для васъ самихъ, но и еще для нѣкоторыхъ лицъ.
   Онъ выслушалъ меня почтительно, однако не обративъ особеннаго вниманія на послѣднія слова, произнесенныя мной ужь на пути къ двери, нѣсколько отвернувшись отъ него; онъ пристально осматривалъ (какъ мнѣ сказали послѣ) мой ростъ и станъ, которые внезапно поразили его.
   -- Странно! сказалъ онъ: -- однако жь я не могу въ этомъ себя никакъ разувѣрить.
   -- Въ чемъ? спросилъ его добрый опекунъ мой.
   -- Да видите ли, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Джорджъ: -- когда несчастный случай, въ ту ночь какъ произошло преступленіе, привелъ меня на лѣстницу покойнаго, во мракѣ увидѣлъ я фигуру, такъ походившую на миссъ Сомерсонъ, что я чуть-чуть не заговорилъ съ ней.
   При этихъ словахъ такой ужасъ обуялъ меня, какого я ни прежде, ни послѣ не ощущала и, вѣроятно, никогда не буду ощущать.
   -- Она, сэръ, спускалась съ лѣстницы въ то время, какъ я подымался, продолжалъ кавалеристъ: -- и когда проходила мимо окна, освѣщеннаго луннымъ свѣтомъ, я замѣтилъ, что широкая, черная ея мантилья была обшита бахрамой. Это не имѣетъ никакого отношенія Къ моему дѣлу; но миссъ Сомерсонъ мнѣ показалась въ эту минуту такъ Похожей на ту фигуру, что я невольно припомнилъ это обстоятельство.
   Я не могла ни различить, ни объяснить тѣхъ чувствъ, которыя теперь волновали меня; помню только, что неопредѣленное желаніе склонять Джорджа къ уясненію истины въ этомъ несчастномъ событія бдѣлалось еще сильнѣе, хотя я даже не рѣшилась спросить себя, почему это такъ, и хотя я питала нѣкотораго рода убѣжденіе, что ни въ какомъ случаѣ не могу имѣть никакой причины къ опасенію.
   Мы всѣ трое оставили тюрьму и неподалеку отъ воротъ ея прохаживались взадъ и впередъ. Спустя очень-немного времени, увидѣли мы мистера и мистриссъ Багнетъ, которые шли къ намъ навстрѣчу. На глазахъ мистриссъ Багнетъ были слезы и лицо ея было блѣдно я взволновано.
   -- Изволите видѣть, миссъ, я не дала Джорджу замѣтить, что думаю о его дѣлѣ, было первое ея слово, какъ только они подошли къ намъ: -- но будетъ худо нашему старому товарищу, право худо.
   -- Этого не можетъ быть при попеченіи, осторожности и доброй помощи, сказалъ мой добрый опекунъ.
   -- Вамъ, сэръ, конечно это лучше извѣстно, возразила мистриссъ Багнетъ и утерла глаза полою своего сѣраго салопца: -- но я очень боюсь за него. Онъ наскажетъ на себя чего и небывало. Господа присяжные поймутъ его не такъ, разумѣется, какъ мы съ Бакаутомъ. Къ-тому же, много обстоятельствъ говорятъ противъ него, много есть свидѣтелей, и мистеръ Бёккетъ такая бестія...
   -- Подержанная віолончель. Игралъ, говоритъ, на флейтѣ. Когда былъ ребенкомъ, торжественно прибавилъ мистеръ Багнетъ.
   -- Вотъ что я хочу сказать вамъ, миссъ, говорила мистриссъ Багнетъ:-- когда я говорю "миссъ", а говорю ко всей компаніи. Пройдемъ на-миутку сюда, за уголъ, и я вамъ сейчасъ скажу.
   Мистриссъ Багнетъ поспѣшно отвела насъ въ отдаленное мѣсто и такъ запыхалась, что не могла выговорятъ и слова. Это заставило мастера Багнета сказать ей: "Ну, старуха, высказывай!"
   -- Вы должны знать, миссъ, продолжала она, развязывая ленты своей шляпки, чтобъ свободнѣе отдышаться: -- что легче снести съ мѣста Довер-Кестль, чѣмъ внушить Джорджу, что онъ говоритъ вздоръ. Ужъ у него такая натура. На него надо особенное средство, и я знаю какое.
   -- Вы перлъ между женщинами, сказалъ мой добрый опекунъ: -- продолжайте!
   -- Я говорю вамъ, миссъ, продолжала она, взмахивая руками при каждомъ словѣ: -- что онъ толкуетъ о родныхъ вздоръ. Они о немъ не знаютъ, а онъ знаетъ о нихъ. Онъ не разъ проговаривался мнѣ, однажды и моему Вульвячу говорилъ о сѣдинахъ, да о горѣ, да з томъ, да о семъ. Бьюсь объ закладъ, что въ этотъ день онъ видѣлъ свою матъ. Она жива, и нужно ее привести сюда сейчасъ же. И мистриссъ Багнетъ тутъ же взяла въ ротъ нѣсколько булавокъ и начала кругомъ подшпиливать свое ялатье, такъ-что оно сдѣлалось чуть-чуть подлиннѣе сѣраго салопца. Всю эту операцію она исполняла съ поразительною ловкостью к проворствомъ.
   -- Бакаутъ, сказала она, обращаясь къ мистеру Багнету: -- присмотри за дѣтьми, старичина, и дай-ка мнѣ зонтикъ. Я ѣду въ Линкольншайръ и привезу съ собою его старуху.
   -- Но, Боже мой! воскликнулъ мой добрый опекунъ, опустивъ руку въ карманъ: -- Какъ вы отправитесь? Линкольншайръ не близко. Есть ли у васъ деньга?
   Мистриссъ Багнетъ вытащила кожаный кошелекъ, развивала его, насчитала въ немъ два-три шиллинга и съ полнымъ самодовольствіемъ завязала его снова.
   -- Не заботьтесь обо мнѣ, миссъ, я солдатка и привыкла путешествовать по-своему. Бакаутъ, старикъ мой, сказала она, цалуя своего мужа: -- вотъ одинъ поцалуй тебѣ, да три дѣтямъ; теперь я пойду въ Линкольншайръ за матерью Джорджа.-- И въ-самомъ-дѣлѣ, въ своемъ сѣромъ салопцѣ и съ зонтикомъ, пошла она поспѣшными шагами, и пока мы въ изумленіи смотрѣли другъ на друга, она ужъ исчезла за угломъ.
   -- Мистеръ Багнетъ, сказалъ опекунъ мой: -- не-уже-ли вы ее такъ отпустите?
   -- Ничего! отвѣтъ онъ: -- изъ другой части свѣта такъ вернулась въ этомъ салопцѣ и съ этимъ зонтикомъ. Когда старуха говорятъ "такъ", такъ стало-быть такъ -- вотъ и все.
   -- Значитъ, она въ-самомъ-дѣлѣ честная и вѣрная женщина, возразилъ мой добрый опекунъ: -- и это, какъ-нельзя-больше говорятъ въ ея похвалу.
   -- Она сержантъ образцоваго батальйона, сэръ, сказалъ мистеръ Багнетъ, уходя и смотря на насъ черезъ плечо: -- второй такой не отыщешь. Однако я объ этомъ при ней ни гу-гу! Дисциплина прежде всего -- понимаете?
   

ГЛАВА LIII.
Слѣдъ.

   При настоящихъ обстоятельствахъ, мистеръ Бёккетъ и жирный указательный палецъ его совѣщаются безпрестанно. И это демонъ, а не малецъ! Когда у мистера Бойкота подъ-рукой важное дѣло, жирный указательный палецъ вступаетъ въ должность главнаго помощники. Приставитъ ли его мистеръ Бёккетъ къ уху, онъ нашетываетъ ему тайны, еще неоткрытыя; приложитъ ли его къ губамъ, губы безмолвствуютъ; потретъ ли имъ носъ -- и чутье дѣлается тоньше собачьяго; погрозитъ ли имъ на преступника -- и преступникъ во всемъ сознается. То-есть просто демонъ, а не палецъ. Авгуры храма слѣдственной полиціи, подмѣтивъ продолжительныя совѣщанія мистера Бёккета съ его указательнымъ пальцемъ, предвѣщаютъ всегда недоброе.
   Мистеръ Бёккетъ самъ-по-себѣ только кроткій, умный наблюдатель человѣческой природы и вообще добродѣтельный философъ, неспособный строго осуждать людскіе промахи; онъ является въ безчисленное множество домовъ, прогуливается по множеству улицъ и, судя по внѣшности, прогуливается скорѣе отъ скуки, чѣмъ для какой-нибудь цѣли. Онъ въ самомъ радушномъ настроеніи относительно ближняго и готовъ осушить съ нимъ не одну дружескую чарку хмѣльнаго. Онъ щедръ въ подаяніяхъ, ласковъ въ обхожденіи, невиненъ въ разговорѣ. Но въ тихомъ озерѣ жизни указательный палецъ мистера Бёккета -- страшная шхера.
   Время и мѣсто не существуютъ для мистера Бёккета. Какъ человѣкъ, въ абстрактномъ значеніи этого слова, онъ можетъ быть, разумѣется, вездѣ, но, несовсѣмъ какъ человѣкъ, является онъ тамъ, гдѣ его и не ожидаешь. Напримѣръ:, сегодня вечеромъ его пожалуй увидишь среди гасильниковъ, развѣтвляющихся у порога городскаго отеля сэра Лейстера Дедлока, а завтра, чего добраго, рано утромъ онъ будетъ расхаживать по свинцовымъ крышамъ Чизни-Вольда, гдѣ расхаживалъ старый адвокатъ, плоть котораго оцѣнена во сто гиней. Сундуки, столы, карманы -- все, что принадлежало старому адвокату, ошаритъ и обнюхаетъ мистеръ Бёккетъ, а часа черезъ два, глядишь, онъ сидитъ ужь въ квартирѣ мистера Телькингорна и метитъ своимъ указательнымъ пальцемъ на указательный палецъ осанистаго римлянина.
   Можетъ-быть верченье пальца и не согласуется вполнѣ съ семейными наслажденіями, но за-то мистеръ Бёккетъ и не отправляется домой въ настоящее время. Хотя, вообще говоря, мистеръ Бёккетъ высоко цѣнитъ общество своей дражайшей половины, женщины, одаренной отъ природы слѣдственнымъ геніемъ, который, при удачныхъ обстоятельствахъ, могъ бы надѣлать чудеса; но, за неимѣніемъ практическихъ упражненій, остановился только на степени довольно-сильнаго дилеттантизма; однако жь въ настоящую минуту онъ добровольно лишаетъ себя этого высокаго наслажденія. Мистриссъ Бёккетъ, съ своей стороны, вымѣщаетъ свое одиночество на своей жилицѣ (дамѣ, къ-счастію, очень-любезной, въ которой она принимаетъ большое участіе) и тараторитъ съ ней безъ умолку.
   Въ день похоронъ огромный съѣздъ на поляхъ Линкольнской Палаты. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, присутствуетъ лично при церемоніи. Въ строгомъ смыслѣ, истинно-огорченныхъ только четверо: самъ сэръ Лейстеръ, потомъ лордъ Дудль, Вильямъ Буффи и вялый кузенъ (что-то въ видѣ привѣска); но число безутѣшныхъ каретъ безконечно. Перство выражаетъ грусть свою невиданнымъ доселѣ множествомъ цуговъ четыреконныхъ и шестиконныхъ. Столько гербовъ на кучерскихъ козлахъ и на дверцахъ каретъ, сколько можетъ собраться развѣ только тогда, если сама геральдика потеряетъ разомъ и мать и отца. Герцогъ Фудль шлетъ блистательныя дроги для персти и праха, дроги съ серебряными втулками для колесъ, съ патентованными осями послѣдняго усовершенствованія и съ тремя безмолвными, шестифутовой длины, плакальщиками. Кажется, всѣ знаменитые лондонскіе кучера облечены въ трауръ; и еслибъ ржавый покойникъ былъ охотникомъ до лошадей (что едва-ли возможно), то въ этотъ день кости его встрепенулись бы радостно.
   Посреди заботливыхъ поставщиковъ похоронной церемоніи, посреди множества экипажей, посреди тысячи паръ ногъ, согбенныхъ подъ тяжестью горя, сидитъ мистеръ Бёккетъ, притаясь въ углу одной изъ неутѣшныхъ каретъ, и спокойно наблюдаетъ изъ-за занавѣсокъ стекла за жужжащею толпою. Глазъ его зорокъ, очень-зорокъ. И куда бы ни смотрѣлъ онъ, сквозь стекла кареты, на окна и домовъ, на движущуюся ли толпу, ничто не ускользнетъ отъ этого глаза.
   -- И ты тутъ, моя дрожавшая половина! Гм! говоритъ мистеръ Бёккетъ про-себя, относя слова эти къ мистриссъ Бёккетъ, получившей но его ходатайству мѣстечко на ступеняхъ траурнаго дома: -- и ты тутъ! И ты тутъ! И какая ты хорошенькая, мистриссъ Бёккетъ!
   Поѣздъ еще не тронулся: дожидается выноса тѣла. Мистеръ Бёккетъ жирными указательными пальцами обѣихъ рукъ раздвигаетъ на волосокъ занавѣски окна и выглядываетъ въ эту щелку на мистриссъ Бёккетъ (онъ очень нѣжный супругъ, какъ видно).
   -- Такъ и ты здѣсь, моя дражайшая половина? Повторяетъ онъ вполголоса.-- И жилица наша тоже здѣсь. Я смотрю на тебя, мистрисъ Бёккетъ -- и сердце мое радуется, и мнѣ кажется, что ты себя хорошо чувствуешь, моя милая!
   Мастеръ Бёккетъ не говорятъ больше ни слова; сидитъ онъ въ каретѣ и чрезвычайно-внимательно смотритъ на вынесъ хранителя благородныхъ тайнъ. Гдѣ теперь эти тайны? Хранитъ ли онъ ихъ и доселѣ въ прострѣленной груди своей? Беретъ ли онъ ихъ съ собою въ неожиданное путешествіе? Кто его знаетъ... Мистеръ Бёккетъ между-тѣмъ смотрятъ на печальную процесію, наблюдаетъ за каретами въ видахъ будущаго интереса, наконецъ помѣщается съ наибольшимъ комфортомъ и тянется за толпою.
   Неизмѣримъ контрастъ между мистеромъ Телькингорномъ и мистеромъ Беякетомъ, хотя и тотъ и другой закупорены въ каретахъ и тянутся въ процесіи; но пятнышко крови на полу, на которое указываетъ осанистый римлянинъ, повергло одного въ глубокій сонъ, не пробудимый ни шумомъ колесъ, ни толчками о мостовую, между-тѣмъ, какъ то же пятнышко возбудило до самыхъ волосъ слѣдственную дѣятельность втораго! Впрочемъ, и тотъ и другой равнодушны къ этому пятнышку и мало о немъ заботятся.
   Мистеръ Бёккетъ высиживаетъ всю процесію съ подобающимъ спокойствіемъ и, улучивъ удобную минуту, выскакиваетъ изъ кареты. Онъ отправляется въ отель сэра Лейстера, гдѣ, въ настоящее время, онъ какъ у себя дома, куда онъ можетъ приходить когда ему вздумается, гдѣ ему всегда рады, къ нему всегда внимательны, гдѣ онъ знаетъ всѣ углы и гдѣ онъ окруженъ атмосферою таинственнаго величія.
   Мистеру Бёккету нѣтъ надобности стучаться, или звонить: у него въ карманѣ ключъ и онъ можетъ войдти въ домъ, когда ему вздумается. Таинственно идетъ онъ по длинному корридору, по огромной передней и встрѣчаетъ напудреннаго Меркурія.
   -- Вотъ еще письмо съ почты на ваше имя, мастеръ Бёккетъ, говоритъ ему напудренный меркурій.
   -- Гм! Давай его! отвѣчаетъ мастеръ Бёккетъ. И беззаботно беретъ онъ письмо въ жирныя руки свои, и, разумѣется, не напудренному меркурію проникнуть, или выпытать тайны этого посланія изъ устъ мастера Бёккета. Полицейскій агентъ побѣдоносно обуздываетъ людскія слабости въ формѣ любопытства, и въ настоящую минуту смотритъ на меркурія съ такимъ же нѣжнымъ взглядомъ, съ какимъ любитель природы смотритъ на длинную, въ нѣсколько миль, аллею.
   -- Нѣтъ ли при васъ табакерки? говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   Къ-несчастью, напудренный меркурій табаку не нюхаетъ.
   -- Нельзя ли достать мнѣ хоть щепотку. Благодарю васъ; мнѣ, знаете, все-равно, какой бы ни былъ табакъ; я неочень-разборчивъ. Благодарю васъ.
   Захвативъ съ особеннымъ наслажденіемъ, изъ принесенной снизу банки, щепотку табаку и съ важностью отвѣдавъ его прежде одной, потомъ другой ноздрей, мистеръ Бёккетъ, послѣ довольно-продолжительнаго размышленія, объявляетъ торжественно, что табакъ -- первый сортъ и, съ письмомъ въ рукахъ, отправляется наверхъ.
   Хотя мистеръ Бёккетъ подымается по лѣстницѣ въ маленькую библіотеку съ видомъ человѣка, имѣющаго обыкновеніе получать ежедневно по двѣ дюжины писемъ, однако почтамтъ немного живится на его счетъ. Онъ не большой руки писака и обращается съ перомъ какъ съ судейскою палочкой. И другихъ не поощряетъ онъ къ перепискѣ съ собою, считая вообще корреспонденцію плохимъ способомъ для обдѣлыванія тонкихъ дѣлъ. Онъ знаетъ, что письма могутъ бытъ уликой; новый поводъ какъ можно рѣже писать. На этомъ основаніи онъ неохотникъ до писемъ, однако жь въ послѣднія сутки получилъ ихъ ни менѣе, ш болѣе, какъ съ полдюжины.
   -- И это, говоритъ мистеръ Бёккетъ, развертывая письмо на столѣ: -- писано той же рукою и содержитъ тѣ же два слова.
   Какія это два слова?
   Онъ запираетъ дверь, открываетъ свою черную записную книгу -- книгу судебъ и живота для многихъ -- вынимаетъ изъ нея другое письмо, кладетъ его подлѣ перваго и читаетъ слѣдующія слова, написанныя бойкимъ почеркомъ: -- "Леди Дедлокъ".
   -- Хорошо, хорошо! говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- однако я могъ бы заслужить денежки и безъ этого анонима.
   Положивъ письмо въ роковой портфель и застегнувъ его, мистеръ Бёккетъ отпираетъ дверь именно въ то время, когда ему приносятъ обѣдъ, роскошный, вкусный обѣдъ, и при немъ графинъ хересу. Мистеръ Бёккетъ въ кругу пріятелей говорятъ не стѣсняясь, что стаканъ хорошаго остиндскаго хересу онъ предпочитаетъ всякому угощенію. Хересъ поданъ дѣйствительно самый лучшій и самый старый. Мистеръ Бёккетъ наливаетъ стаканъ, смакуетъ, нюхаетъ и чмокаетъ губами; но посреди гастрономическаго наслажденія какая-то мысль приходитъ ему въ голову.
   Онъ осторожно отворяетъ дверь въ большую библіотеку: она совершенно-пуста, едва только мерцаетъ огонь въ каминѣ. Окинувъ всю комнату быстрымъ глазомъ, мистеръ Бёккетъ сосредоточиваетъ все вниманіе на столѣ, на который кладутъ всѣ получаемыя письма на имя сэра Лейстера Дедлока. Бёккетъ подходитъ ближе къ столу и осматриваетъ конверты.
   "Нѣтъ, говорятъ онъ: -- надписи не той руки, которая пишетъ ко мнѣ, совершенно не той. Завтра я открою все сэру Лейстеру Дедлоку, баронету".
   И съ этой мыслью возвращается онъ къ своему обѣду я уничтожаетъ его съ большимъ аппетитомъ; потомъ, послѣ краткаго отдыха въ объятіяхъ Морвея, приглашается въ гостиную. Тамъ принимаетъ его сэръ Лейстеръ; тамъ узнаетъ отъ него баронетъ все новое, касающееся убійства. Вялый кузенъ (усталый послѣ печальной церемонія) и Волюмнія присутствуютъ тугъ же.
   Мистеръ Бёккетъ отдаетъ каждому изъ этихъ трехъ лицъ по особому поклону: сэру Лейстеру Дедлоку, баронету, поклонъ отличнаго высокопочтенія; Волюмнія поклонъ свѣтской вѣжливости и любезности, а вялому кузену поклонъ шапочнаго знакомства, такой поклонъ, который выражаетъ: "я знаю, сэръ, тебя, и ты, сэръ, знаешь меня". Послѣ этихъ маленькихъ образцовъ житейскаго такта, мистеръ Бёккетъ потираетъ себѣ руки.
   -- Имѣете вы что-нибудь сообщить мнѣ, офицеръ? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ: -- не желаете ли вы переговорить со мною на-единѣ.
   -- Желаю, сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, только не сегодня вечеромъ.
   -- Вы можете располагать моимъ временемъ, въ видахъ отмщенія за обиду, нанесенную величію закона, продолжаетъ сэръ Лейстеръ.
   Мистеръ Бёккетъ откашливается и посматриваетъ на румяна и ожерелья дѣвственной Волюмніи съ такимъ взглядомъ, который, хотя почтительно, но совершенно-ясно говоритъ: "ты очень-миленькое созданіе; въ твои лѣта баба бываетъ просто дрянь, а ты -- красавица!"
   Дѣвственная Волюмнія быть-можетъ и сама знаетъ чарующее вліяніе своихъ прелестей; онъ перестаетъ надписывать конвертики въ видѣ треугольныхъ шалъ и меланхолически поправляетъ свое ожерелье. Мистеръ Бёккетъ смотритъ на бусы и оцѣниваетъ ихъ такъ же вѣрно, какъ невѣрно предполагаетъ, что прекрасная Волюлнія занимается стихами.
   -- Если до-сихъ-поръ офицеръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- я не усдѣлъ внушить вамъ, что вы должны употребить всѣ средства къ уясненію дѣла, то, пользуясь настоящимъ случаемъ, я скажу разъ навсегда: не щадите никакихъ расходовъ; я готовъ на всѣ пожертвованія; никакая издержка не должна препятствовать вамъ, на вашемъ дѣятельномъ поприщѣ.
   Мистеръ Бёккетъ дѣлаетъ сэру Лейстеру еще поклонъ въ отвѣтъ на такую щедрость.
   -- Я не могу прійдти въ себя до-сихъ-поръ, продолжаетъ сэръ Лейстеръ съ благороднымъ жаромъ. Потрясеніе такъ сильно, что едвали скоро возвратится ко мнѣ душевное спокойствіе; въ-особенности сегодня вечеромъ, послѣ того, какъ я исполнилъ тяжкую обязанность свою и похоронилъ вѣрнаго, ревностнаго и преданнаго друга, сердце мое сильно взволновано
   Голосъ сэра Лейстера дрожитъ; сѣдые волосы становятся дыбомъ на головѣ; глаза полны слезъ. Лучшая сторона природы его открывается.
   -- Я объявляю, говоритъ онъ: -- объявляю торжественно, что черное пятно будетъ лежать на моемъ имени до-тѣхъ-поръ, пока убійца не будетъ открытъ и наказанъ по закону. Человѣкъ, который посвятилъ мнѣ большую часть своей жизни, который посвятилъ мнѣ даже и послѣдній день; человѣкъ, который постоянно сидѣлъ за моимъ столомъ и спалъ подъ моей крышей, этотъ человѣкъ, возвращаясь отъ меня домой, падаетъ подъ ударами злодѣя. Я увѣренъ, что его преслѣдовали отъ самаго моего порога, его подстерегли за угломъ моего дома, и все только потому, что его считали, по связи со мною, за человѣка съ большими средствами и съ большимъ вліяніемъ, чѣмъ онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ. Если я не употреблю моихъ средствъ, моего вліянія, моего положенія въ свѣтѣ для открытія и наказанія всѣхъ сообщниковъ этого преступленія, то погрѣшу противъ памяти покойника и измѣню человѣку, служившему мнѣ вѣрно до послѣдней минуты своей жизни.
   Въ то время, когда онъ произносятъ эту рѣчь съ большою важностью и съ большимъ волненіемъ, озираясь во всѣ стороны, какъ-будто говорилъ передъ цѣлымъ митингомъ, мистеръ Бёккетъ смотритъ на него съ наблюдательнымъ вниманіемъ, въ которомъ, чтобъ не сказать слишкомъ-смѣло, мелькаетъ искра состраданія.
   -- Торжественность, съ которой совершалась сегодня похоронная церемонія, продолжаетъ сэръ Лейстеръ: -- блистательнымъ образомъ доказываетъ то уваженіе, которое цвѣтъ нашей аристократіи питалъ въ коему покойному другу. Онъ произноситъ слово другъ съ особеннымъ удареніемъ. Смерть, изволите видѣть, сглаживаетъ всѣ различіи -- и эта торжественность еще болѣе увеличила то потрясеніе, которое произвело на меня это дерзкое и страшное преступленіе. Я не пошалилъ бы роднаго брата, еслибъ онъ оказался виновнымъ въ этомъ ужасно" дѣлѣ.
   Мистеръ Бёккетъ принимаетъ очень-серьёзный видъ. Волюмнія замѣчаетъ, что покойникъ былъ такой вѣрный, такой милый человѣкъ!
   -- Вы живо должны чувствовать эту потерю, возражаетъ мистеръ Бёккетъ утѣшительнымъ тономъ: -- безъ-сомнѣнія, это былъ такой человѣкъ, потеря котораго чрезвычайно-тяжела.
   Волюмнія выражаетъ мистеру Бёккету, что чувствительное ея сердце до конца жизни будетъ подъ вліяніемъ этого тяжкаго удара, что нервы ея потрясены навсегда, и что улыбка никогда ужъ не осѣнитъ ея устъ. Между-тѣмъ, при всемъ горѣ своемъ, она свертываетъ, въ видѣ треугольной шляпы, описаніе плачевнаго состоянія своего, предназначенное для отправленія къ старому, храброму генералу -- страшилищу Бата.
   -- Подобные удары, конечно, тяжело дѣйствуютъ на чувствительныхъ женщинъ, нѣжно говорятъ мистеръ Бёккетъ: -- однако, впослѣдствіи нервы успокоиваются.
   Волюмніи прежде всего хочется знать, что дѣлается? Предадутъ ли... ахъ Боже мой! какъ это говорится... наказанію этого страшнаго солдата? Есть ли у него... какъ бишь ихъ называютъ... товарищи, что ли? Словомъ: ей хочется знать рѣшеніе множества подобно-наивныхъ вопросовъ.
   -- Да, видите, миссъ, возражаетъ мистеръ Бёккетъ и начинаетъ многозначительно шевелить своимъ указательнымъ пальцемъ. Природная его галантерейность такъ велика, что онъ чуть-чуть не сказалъ ей: моя милая.-- Въ настоящую минуту не такъ легко отвѣчать ма эти вопросы. Я, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ (котораго мистеръ Бёккетъ, но причинѣ важности, вмѣшиваетъ въ разговоръ) -- занимался этимъ дѣломъ и утромъ, и въ полдень, и ночью. Безъ двухъ-трехъ стаканчиковъ хересу, я не могъ бы вынести такого напряженія. Я могъ бы отвѣчать на ваши вопросы, миссъ, но моя обязанность запрещаетъ мнѣ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, узнаетъ скоро все, что открыто, и смѣю надѣяться (мистеръ Бёккетъ снова принимаетъ серьёзный видъ), что онъ выслушаетъ меня со вниманіемъ.
   Вялый кузенъ думаетъ, что пгхеступникъ будетъ казненъ, для пгхимема, что въ нынѣшнее вгхемя интегхеснѣе подвести человѣка подъ висѣлицу, чѣмъ доставить мѣсто съ десятью тысячами жалованья въ годъ, убѣжденъ, что для пгхимѣгха лучше повѣсить обманщика,-- чѣмъ никого не вѣшать.
   -- Вы знаете жизнь, сэръ, вы изучили ее; говоритъ мистеръ Бёккетъ съ поздравительнымъ морганьемъ глаза и скрючиваньемъ указательнаго пальца:-- и можете подтвердить то, что я сказалъ этой леди. Вамъ я не имѣю надобности говорить, что заставляютъ меня дѣлать собранныя мною свѣдѣнія. Вы понимаете, чего не понимаютъ дамы, преимущественно тѣ, которыя стоятъ такъ высоко въ свѣтѣ, какъ вы, массъ, говорятъ мистеръ Бёккетъ, и румянецъ покрываетъ пухлыя щеки его, потому-что у него слова "моя милая" чуть-чуть не сорвались-было вторично съ языка.
   -- Офицеръ исполняетъ свою обязанность и вполнѣ правъ, Волюмнія, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   Мистеръ Бёккетъ бормочетъ сквозь зубы: -- очень-радъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что вы удостоили меня своимъ одобреніемъ.
   -- Вообще, Волюмнія, продолжаетъ сэръ Лейстеръ: -- дѣлая подобные вопросы офицеру, вы упускаете изъ виду, что этимъ самымъ подаете неподобающій примѣръ: офицеръ знаетъ свои обязанности и свою отвѣтственность. Намъ, составителямъ законовъ, неприлично мѣшать тѣмъ, которые обязаны ихъ исполнять. Или -- прибавилъ сэръ Лейстеръ нѣсколько-строже, потому-что Волюмнія намѣревалась прервать его, прежде-чѣмъ онъ округлилъ періодъ свой: -- или затруднять тѣхъ, которые мстятъ за обиду, нанесенную величію закона.
   Волюмнія смиренно объявляетъ, что извиненіемъ за ея вопросы служитъ не только вѣтренное любопытство, свойственное ея полу вообще, но печаль и участіе къ тому милому человѣку, потерю котораго они всѣ теперь оплакиваютъ.
   -- Очень-хорошо Волюмнія, возражаетъ сэръ Лейстеръ: -- но скромность и въ такомъ случаѣ не мѣшаетъ!
   Мистеръ Бёккетъ, пользуясь наступившимъ молчаніемъ, говоритъ:
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ,-- баронетъ, я не противлюсь желаніямъ миссъ Волюмніи, и съ вашего позволенія скажу, между нами, что дѣло почти кончено. Смѣю доложить: славное, чудное дѣльцо; еще два-три часа времени -- слово почти не будетъ существовать; все приведется въ ясность.
   -- Очень-радъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- это дѣлаетъ вамъ много чести.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, таинственно говорятъ мистеръ Беннетъ: -- надѣюсь, что это дѣлаетъ мнѣ много чести и вместѣ съ тѣмъ удовлетворяетъ общему желанію.
   -- Если я называю это дѣльцо славнымъ и чуднымъ дѣльцомъ, продолжаетъ онъ, искоса бросая значительный взглядъ на сэра Лейстера: -- то смѣю доложить, миссъ, что я смотрю на него съ своей точа зрѣнія, съ точки зрѣнія юридической. Съ другой стороны, такія дѣла ведутъ всегда за собой болѣе или менѣе непріятностей. Очень-странныя вещи, очень-рѣзкія семейныя обстоятельства доходятъ до нашего свѣдѣнія, миссъ; да, ей-Богу, такія обстоятельства, которыя показались бы вамъ феноменами.
   Волюмнія вѣритъ, въ чемъ и признается своимъ наивнымъ тоненькимъ визгомъ.
   -- Да, и даже въ благородныхъ, образованныхъ, знатныхъ семействахъ, говоритъ мистеръ Бекнетъ, и опять значительно посматриваетъ на сэра Лейстера: -- бываютъ такія продѣлки, которыхъ вы не поймете, миссъ, да-съ, не поймете, да и вы, сэръ, если смѣю сказать, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, обращаясь къ вялому кузену:-- и вы, сэръ, не поймете. Прежде я имѣлъ честь заниматься дѣлами въ большихъ домахъ.
   Вялый кузенъ, въ припадкѣ сильной скуки, подкладываетъ себѣ подъ голову шитую подушку, зѣваетъ и говоритъ усталымъ, равнодушнымъ голосомъ: -- можетъ-быть.
   Сэръ Лейстеръ находитъ, что время ужь отпустить офицера и говоритъ величественно: -- хорошо. Благодарю васъ! и движеніемъ руки не только даетъ знать, что пора кончить разговоръ, но что и знатныя фамиліи, поступая худо, могутъ тоже подвергаться отвѣтственности.-- Вы не забудете, офицеръ, прибавляемъ онъ снисходительно, что я всегда готовъ принять васъ, когда вамъ угодно.
   Мистеръ Бёккетъ (все-таки многозначительно) освѣдомляется, можетъ ли онъ явиться завтра утромъ съ докладомъ, если открытія подвинутся впередъ столько, сколько онъ ожидаетъ? Сэръ Лейстеръ отвѣчаетъ: -- все-равно, когда хотите. Мистеръ Бёккетъ отвѣшиваетъ извѣстные свои три поклона и хочетъ удалиться, какъ вдругъ ему приходитъ на мысль одно забытое обстоятельство.
   -- Позвольте еще спросить васъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ онъ, тихо и осторожно поворачиваясь: -- кто прибилъ на лѣстницѣ объявленіе о наградѣ за отъисканіе преступника?
   -- Это сдѣлано по моему приказанію, возражаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Не сочтите за дерзость, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, во мнѣ хотѣлось бы знать, почему вы изволили избрать лѣстницу?
   -- Да такъ. Я избралъ это мѣсто потому, что лѣстница такая часть дома, по которой всякій проходитъ. Всѣ живущіе въ домѣ обратятъ вниманіе на это объявленіе. Я желаю заставить глубоко понять моимъ людямъ о важности преступленія, о твердомъ намѣреніи наказать его, и о невозможности избѣжать наказанія. Впрочемъ, офицеръ, если вы имѣете сдѣлать какое-либо возраженіе...
   Мистеръ Бёккетъ не находитъ нужнымъ дѣлать никакого возраженія; онъ думаетъ, что если объявленіе ужь однажды прибито, то лучше оставить его на мѣстѣ; онъ повторяетъ извѣстные свои три поклона, удаляется при легкомъ прощальномъ визгѣ со стороны Волюмнія, которая думаетъ, что этотъ безцѣнный, страшный человѣкъ сущій -- Синяя Борода.
   Съ своею склонностью къ общежительству и ловкостью приноровляваться къ каждому сословію, мистеръ Бёккетъ стоитъ теперь передъ пылающимъ огнемъ камина въ передней я любуется напудреннымъ Меркуріемъ.
   -- А что, я думаю въ васъ будетъ шесть футовъ и два дюйма? говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Три, отвѣчаетъ напудренный Меркурій.
   -- Скажите! я этого не предполагалъ: вы, вороченъ, очень-пропорціонально сложены; знаете, не тонконогій какой-нибудь -- ростъ-то и не такъ замѣтенъ. Брали васъ когда-нибудь для модели? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ и смотритъ на него, свернувъ голову артистически на сторону.
   -- Не случалось.
   -- Жаль. У меня есть другъ, о которомъ вы въ свое время услышите: онъ скульпторъ королевской академіи; я знаю, что онъ дорого заплатилъ бы вамъ, еслибъ могъ имѣть васъ моделью для одной мраморной статуи. А миледи нѣтъ дома?
   -- Уѣхала на обѣдъ.
   -- Чай, каждый день выѣзжаетъ?
   -- Да.
   -- И неудивительно, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- такая женщина, какъ она, такая прекрасная, такая привлекательная, такой огурчикъ служитъ украшеніемъ цѣлому обществу... Батюшка вашъ тоже служилъ лакеемъ?
   -- Не угадали.
   -- Вотъ что: мой отецъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- былъ прежде пажомъ, потомъ лакеемъ, потомъ погребщикомъ, потомъ дворецкимъ, потомъ трактирщикомъ; при жизни былъ всѣми уважаемъ, а по смерти всѣми оплакиваемъ, и при послѣднемъ издыханіи говорилъ, что лакейскую службу считаетъ самой почетной на всемъ своемъ жизненномъ поприщѣ. И это дѣйствительно правда; у меня братъ и зять въ лакеяхъ... А что каковъ характеръ у миледи?
   -- Добра, сколько можно -- возражаетъ напудренный меркурій.
   -- Немножко, можетъ, капризна?.. набалована?.. а, Боже мой, да иначе и быть не можетъ... такая хорошенькая! И намъ она нравится, и думаю?.. мы ее любимъ?.. не правда ли?..
   Напудренный меркурій, засунувъ руки въ карманы своихъ красивыхъ персиковаго цвѣта панталонъ, выставляетъ симетрически обтянутыя въ шелкъ ноги съ видомъ человѣка, цѣнящаго изящное, и соглашается съ мистеромъ Бёккетомъ. У подъѣзда слышится стукъ кареты я раздается сильный звонокъ въ колокольчикъ.
   -- Это она! говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   Двери растворяются настежь и миледи влетаетъ въ переднюю, все еще блѣдная, одѣтая въ полутрауръ; на рукахъ ея блеститъ дорогія браслеты. Красота ли рукъ, цѣнность ли браслетъ возбуждаютъ особенное вниманіе мистера Бёккета, только онъ смотритъ на нить алчными глазами я побрякиваетъ чѣмъ-то въ карманѣ, можетъ-быть, полупенсовою монетою.
   Замѣтивъ его, миледи обращается съ вопросительнымъ взглядомъ къ другому меркурію, къ тому, который привезъ ее домой.
   -- Мистеръ Бёккетъ, миледи.
   Мистеръ Бёккетъ, перемолвивъ словечка два съ своимъ указательнымъ пальцемъ, низко кланяется я выступаетъ впередъ.
   --" Вы дожидаетесь сэра Лейстера?
   -- Нѣтъ миледи, я имѣлъ честь ихъ видѣть.
   -- Имѣете вы что-нибудь сказать мнѣ?
   -- Пока ничего, миледи.
   -- Сдѣлали ли вы какія-нибудь новыя открытія?
   -- Да, немного, миледи.
   Все это говорятъ она мимоходомъ, я чуть-чуть пріостановившись, летитъ одна ужь на лѣстницу. Мистеръ Бёккетъ подходитъ къ первой ступени и наблюдаетъ, какъ подымается она на ту площадку, съ которой спускался адвокатъ на встрѣчу смерти, мимо кровожадныхъ группъ, изваянныхъ Дедлоковъ, хъ воспоминаніяхъ.
   -- Нѣтъ, не можетъ быть!-- вскричалъ онъ, испуганный.
   -- Да, мой опекунъ, да! А ея сестра -- моя мать!
   Я начала было разсказывать ему все письмо моей матери, но онъ не хотѣлъ тогда и слушать. Онъ говорилъ со мной такъ нѣжно и такъ умно, и такъ ясно изложилъ передо мной все, о чемъ я сама думала и на что надѣялась въ болѣе спокойномъ состояніи моей души, что, проникнутая безпредѣльною благодарностью къ нему въ теченіе столь многихъ лѣтъ, я вѣрила, что никогда такъ нѣжно не любила его, никогда сердце, мое не было такъ полно благодарности къ нему, какъ въ этотъ вечеръ. И когда онъ проводилъ меня къ моей комнатѣ и поцѣловалъ меня у дверей, и когда, наконецъ, я легла въ постель, моя мысль была о томъ, какимъ бы образомъ мнѣ сдѣлаться еще дѣятельнѣе, еще добрѣе, какимъ бы образомъ на моемъ тѣсномъ пути могла я надѣяться забывать о самой себѣ, посвятить ему все свое существованіе и быть полезной для другихъ, и все это только для того, чтобъ показать ему, какъ благословляла я его и какъ почитала.
   

XLIV. Письмо и отвѣтъ.

   На другое утро опекунъ мой позвалъ меня къ себѣ въ комнату, и тогда я разсказала ему все, что было не досказано наканунѣ. "Ничего не остается дѣлать,-- говорилъ онъ,-- какъ только хранить тайну и избѣгать встрѣчи, подобной вчерашней". Онъ понялъ мои чувства и вполнѣ раздѣлялъ ихъ. Онъ даже обвинялъ себя, что не воспрепятствовалъ мистеру Скимполю воспользоваться случаемъ посѣтить вторично Чесни-Воулдъ. Теперь невозможно было для него посовѣтовать или помочь одной особѣ, имя которой онъ не считалъ за нужное называть мнѣ. Онъ желалъ бы отъ души сдѣлать что-нибудь для нея, но теперь это рѣшительно невозможно. Если ея недовѣріе къ своему адвокату имѣло свое основаніе, въ чемъ онъ мало сомнѣвался, то нужно опасаться открытія. Онъ нѣсколько зналъ его какъ по имени, такъ и репутаціи, и извѣстно, что это опасный человѣкъ. Но что бы ни случилось, онъ неоднократно старался, съ чувствомъ встревоженной любви и добродушія, доказать мнѣ, что я была такъ невинна въ этомъ, какъ и онъ самъ, и точно такъ же не имѣла никакой возможности вліять на это.
   -- Мало того, я не понимаю,-- сказалъ онъ:-- какія сомнѣнія могутъ тревожить тебя, моя милая? Я полагаю большое подозрѣніе можетъ существовать и безъ того.
   -- Для адвоката,-- отвѣчала я.-- Но съ тѣхъ поръ, какъ я стала безпокоиться, мнѣ пришли на умъ еще двѣ особы.
   И я сообщила ему все о мистерѣ Гуппи, котораго боялась, что онъ имѣлъ уже и тогда свои неопредѣленныя догадки, когда я о томъ совершенно ничего не вѣдала, но на молчаніе котораго, послѣ нашего послѣдняго свиданія, я могла вполнѣ положиться.
   -- Прекрасно,-- сказалъ мой опекунъ:-- въ такомъ случаѣ мы перестанемъ и заботиться о немъ. Кто же другой?
   Я привела ему на память француженку и ея настойчивое предложеніе своихъ услугъ.
   -- А!-- отвѣчалъ онъ съ задумчивымъ видомъ:-- это болѣе опасное лицо, чѣмъ писецъ. Впрочемъ, и то сказать, моя милая, можно считать это за обыкновенное пріискиваніе новаго мѣста. Она видѣла тебя и Аду не задолго передъ тѣмъ, и весьма естественно, что ты первая пришла ей на память. Вѣдь она просто предложила себя въ горничныя, больше она ничего не дѣлала.
   -- Но ея манера была такая странная,-- сказала я.
   -- Да, и тогда тоже манера ея была странная, когда она сняла башмаки и показала такое хладнокровное расположеніе къ прогулкѣ, которое могло бы кончиться смертью,-- сказалъ мой опекунъ.-- Безполезно было бы тревожить себя и мучить, основываясь на такихъ предположеніяхъ и вѣроятіяхъ. Если такъ разсуждать, то найдется весьма немного невинныхъ обстоятельствъ, которыя не показались бы полными гибельнаго значенія. Будь спокойна, моя милая хозяюшка, и надѣйся на лучшее. Лучше самой себя ты не можешь быть; при этихъ свѣдѣніяхъ будь тѣмъ, чѣмъ ты была до этого. Это самое лучшее, что ты можешь сдѣлать для всѣхъ... Раздѣляя съ тобой эту тайну...
   -- И такъ много разъясняя ее, мой опекунъ,-- сказала я.
   -- Я буду внимательно слѣдить за всѣмъ, что происходитъ въ той фамиліи, на столько, насколько можно наблюдать, находясь отъ нея въ отдаленіи. И если наступитъ время, когда мнѣ можно будетъ протянуть руку, чтобъ оказать хотя малѣйшую услугу той, которой имя я считаю за лучшее не упоминать въ этомъ мѣстѣ, я не замедлю сдѣлать это, ради ея неоцѣненной дочери.
   Я поблагодарила его отъ искренняго сердца. Что же могла я сдѣлать болѣе, какъ только благодарить его! Я уже выходила изъ дверей, когда онъ попросилъ меня остаться на минуту. Быстро обернувшись назадъ, я еще разъ увидѣла на лицѣ его знакомое выраженіе, и въ одинъ моментъ, не знаю только какимъ это образомъ, но въ головѣ моей мелькнула новая и отдаленная мысль, съ помощью которой, мнѣ кажется, я поняла это выраженіе.
   -- Милая моя Эсѳирь,-- сказалъ мнѣ опекунъ:-- у меня давно лежитъ на душѣ своя тайна, которую хотѣлъ высказать тебѣ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Я всегда затруднялся приступить къ этому, затрудняюсь и теперь. Я бы желалъ, чтобъ это сообщеніе было обдуманно и обдуманно было бы принято. Будетъ ли тебѣ пріятно, если я напишу къ тебѣ объ этомъ?
   -- Дорогой опекунъ мои, можетъ ли быть мнѣ непріятно все что бы вы ни написали?
   -- Такъ вотъ что, душа моя,-- сказалъ онъ съ радостной улыбкой:-- скажи мнѣ откровенно, такъ же ли я въ эту минуту простъ и добръ, такимъ ли я кажусь откровеннымъ, честнымъ и безъ всякихъ вычуръ, какимъ я казался во всякое другое время?
   Я отвѣчала со всею готовностью, что онъ совершенно кажется тѣмъ, какимъ всегда казался. Я отвѣчала ему съ самой строгой истиной, потому что его минутная нерѣшимость совершенно исчезла (впрочемъ, она и не оставалась при немъ болѣе минуты), и его прекрасная, умная, чистосердечная, его настоящая манера вполнѣ возстановилась въ немъ.
   -- Кажусь ли я такимъ, какъ будто я скрываю что-то, какъ будто думаю совсѣмъ не то, что говорю, словомъ, таю отъ тебя что-то -- нѣтъ нужды, что именно?-- спросилъ онъ, устремивъ на меня свои свѣтлые взоры.
   Я отвѣчала отрицательно.
   -- Можешь ли ты вполнѣ довѣриться мнѣ, можешь ли положиться на человѣка, котораго видишь передъ собой, милая моя Эсѳирь?
   -- Во всемъ, во всемъ,-- отвѣчала я отъ чистаго сердца.
   -- Милая моя,-- сказалъ мой опекунъ:-- дай мнѣ руку.
   Онъ взялъ мою руку и, слегка удерживая меня, смотрѣлъ мнѣ въ лицо съ тѣмъ неподдѣльнымъ, неиспорченнымъ чувствомъ любви и преданности, съ той покровительствующей манерой, которая нѣкогда въ одинъ моментъ обратила его домъ въ родной для меня кровъ.
   -- Съ того зимняго дня,-- сказалъ онъ:-- когда мы встрѣтились въ почтовой каретѣ, ты, маленькая женщина, произвела во мнѣ большія перемѣны. Съ тѣхъ моръ ты сдѣлала для меня цѣлый міръ добра.
   -- Ахъ, опекунъ мой; но что вы сдѣлали для меня съ тѣхъ поръ?
   -- Объ этомъ не должно вспоминать теперь,-- сказалъ онъ.
   -- Но это никогда не можетъ быть забыто.
   -- Нѣтъ, Эсѳирь,-- сказалъ онъ съ нѣжной серьезностью:-- теперь это должно быть забыто, должно быть забыто по крайней мѣрѣ на нѣкоторое время. Ты только помни теперь, что меня ничто не можетъ измѣнить. Совершенно ли ты увѣрена въ этомъ, душа моя?
   -- Совершенно увѣрена.
   -- Этого довольно,-- сказалъ онъ.-- Но я не долженъ принимать это увѣреніе на слово. Я не напишу моей тайны, пока ты не убѣдишься рѣшительно, что меня ничто не можетъ измѣнить. Если ты хоть сколько-нибудь сомнѣваешься въ этомъ, я никогда не напишу. Если же, послѣ нѣкотораго размышленія, твоя увѣренность во мнѣ нисколько не измѣнится, тогда, въ этотъ самый день, черезъ недѣлю, вечеромъ, пришли ко мнѣ Чарли "за письмомъ". Но если будешь не совсѣмъ увѣрена, то не присылай. Не забудь, что я надѣюсь на твою справедливость, какъ въ этомъ, такъ и вообще во всемъ. Если только ты не совсѣмъ увѣрена исключительно въ этомъ отношеніи, то, прошу тебя: не присылай!
   -- Опекунъ,-- сказала я:-- я уже увѣрена теперь совершенно. Въ этомъ убѣжденіи я столько же могу измѣниться, сколько можете измѣниться вы въ отношеніи ко мнѣ. Я пришлю Чарли за письмомъ.
   Онъ пожалъ мнѣ руку и не сказалъ ни слова. Ни слова не было сказано касательно этого предмета, ни съ его стороны, ни съ моей, въ теченіе всей недѣли. Когда наступилъ назначенный вечеръ, я сказала Чарли, какъ только осталась одна: "Чарли, сходи и постучись въ дверь мистера Джорндиса и скажи, что ты пришла отъ меня за письмомъ". Чарли начала подниматься и спускаться-но лѣстницамъ и коридорамъ... извилистый путь по старинному дому казался мнѣ, при моемъ напряженіи слуха, чрезвычайно длиннымъ... и точно также спускалась и поднималась по лѣстницамъ, совершая обратное по коридорамъ шествіе, и принесла письмо. "Положи его на столъ, Чарли", сказала я. Чарли положила его и ушла спать. Я долго смотрѣла на него, не прикасаясь къ нему, и въ это время передумала многое, многое!
   Я начала думать о моемъ дѣтскомъ возрастѣ, задернутомъ для меня какой-то туманной завѣсой, перешла отъ этихъ дней, когда я вся была робость, къ тяжкому времени, когда тетка моя лежала мертвая, съ своимъ строгимъ, неподвижнымъ лицомъ, и когда была я болѣе одинока съ мистриссъ Рахелью, чѣмъ даже тогда, если-бъ въ мірѣ мнѣ не было кому сказать слова, или взглянуть на кого. Я перешла потомъ къ измѣнившимся днямъ моимъ, когда была такъ счастлива, что со всѣхъ сторонъ меня окружали подруги и всѣ любили меня. Я пришла къ тому времени, когда впервые увидѣла мою милочку и была принята ею съ той сестринской любовью, которая служила для меня прелестью и украшеніемъ моей жизни. Я припомнила первый лучъ яркаго свѣта, который такъ гостепріимно вырвался изъ этихъ самыхъ оконъ на наши обезпокоенныя ожиданіями лица, въ холодную звѣздную ночь, и лучъ этотъ никогда съ тѣхъ поръ не померцалъ. Я вспомнила, какъ проводила счастливую жизнь въ этомъ домѣ, вспомнила мою болѣзнь и выздоровленіе, я представляла себя до такой степени измѣнившеюся и никакой перемѣны въ окружавшихъ меня, и все это счастіе, это блаженство проистекало, какъ какой-нибудь благотворный свѣтъ, отъ одной центральной фигуры, представителемъ которой въ настоящую минуту было письмо, лежавшее передо мной на столѣ.
   Я распечатала и прочитала его. Оно было исполнено такой трогательной и нѣжной любви ко мнѣ, столько безкорыстныхъ предостереженій, столько обдуманной внимательности ко мнѣ въ каждомъ словѣ, что глаза мои невольно наполнялись слезами, и я не могла прочитывать всего за разъ. Но прежде, чѣмъ я положила его опять на столь, я прочитала его трижды. Мнѣ казалось, что я заранѣе знала его содержаніе, и не ошиблась въ томъ. Письмо это спрашивало меня, не хочу ли я быть полной хозяйкой Холоднаго Дома?
   Это не было любовное письмо, хотя оно и выражало всю любовь пишущаго; оно было написано въ такомъ тонѣ, въ какомъ опекунъ мой говорилъ со мной. Въ каждой строчкѣ этого письма я видѣла его лицо, слышала его голосъ и чувствовала вліяніе его великодушія и защиты. Онъ обращался ко мнѣ такъ, какъ будто мы перемѣнились другъ съ другомъ мѣстами, какъ будто всѣ добрыя дѣла принадлежали мнѣ, а всѣ чувства, которыя проистекали изъ этихъ дѣлъ, ему. Онъ говорилъ мнѣ о моей цвѣтущей молодости и о зрѣлыхъ лѣтахъ своихъ, о томъ, что онъ уже клонится къ старости, между тѣмъ какъ я все еще ребенокъ, о томъ, что онъ писалъ мнѣ съ убѣленной сѣдинами головой, и зналъ все это такъ хорошо, что счелъ за нужное выставить передо мной для зрѣлаго размышленія. Онъ говорилъ мнѣ, что съ согласіемъ на это замужество я ничего не выиграю: но и съ отказомъ ничего не потеряю, потому что никакое новое отношеніе не въ состояніи увеличить нѣжности, которую онъ оказывалъ мнѣ; и какое бы ни было мое рѣшеніе, онт былъ увѣренъ, что это рѣшеніе будетъ совершенно справедливо. Со времени нашего послѣдняго, откровеннаго разговора, онъ снова передумалъ все и рѣшился сдѣлать этотъ шагъ, если-бъ шагъ этотъ служилъ только для того, чтобъ показать мнѣ, хотя бы однимъ слабымъ примѣромъ, что весь міръ охотно бы соединился, чтобъ обличить всю неосновательность суроваго предсказанія, сдѣлавшагося моею принадлежностью съ самаго дѣтства. Мнѣ предстояло послѣдней узнать, какимъ счастіемъ могла я надѣлить его, но объ этомъ болѣе онъ не говорилъ, потому что и всегда должна была помнить, что я ничѣмъ ему не обязана, что онъ былъ мой должникъ и въ весьма многомъ. Часто думая о нашемъ будущемъ, предвидя, что наступитъ время, и опасаясь, что оно наступитъ очень скоро, когда Ада (теперь уже почти совершеннолѣтняя) оставитъ насъ и когда настоящій образъ нашей жизни совершенно перемѣнится, онъ уже нѣкоторымъ образомъ привыкъ размышлять объ этомъ предложеніи. Такимъ образомъ онъ и сдѣлалъ его. Если я чувствовала, что могла дать ему лучшее право быть моимъ защитникомъ, и если я чувствовала, что могла непринужденно сдѣлаться неоцѣненной спутницей въ его остальной жизни, даже и тогда онъ не требовалъ моего согласія безвозвратно, потому что это письмо было такъ ново для меня, даже и тогда я должна взять сколько мнѣ угодно времени на размышленіе. Въ такомъ случаѣ, или въ случаѣ совершеннаго отказа, ему позволено будетъ сохранить его прежнее отношеніе ко мнѣ, его прежнія привычки и его прежнее имя, которымъ я называла его. А что касается до славной бабушки Дорденъ и до маленькой хозяюшки, то она будетъ та же самая, онъ зналъ это заранѣе.
   Вотъ содержаніе письма, написаннаго безъ всякой лести и съ сохраненіемъ достоинства, какъ будто онъ дѣйствительно былъ моимъ отвѣтственнымъ опекуномъ, безпристрастно представляющимъ мнѣ предложеніе друга, за котораго онъ со всѣмъ праводушіемъ изъяснилъ всѣ обстоятельства дѣла.
   Впрочемъ, онъ даже не намекнулъ мнѣ, что, когда наружность моя была лучше, онъ имѣлъ тотъ же самый планъ въ своихъ мысляхъ, но удерживался привесть его въ исполненіе, что хотя мое прежнее лицо покинуло меня, и я не имѣла въ себѣ ничего привлекательнаго, но все же онъ могъ любить меня также хорошо, какъ и въ дни моей красоты. Что открытіе моего рожденія не поразило его, что мое безобразіе и мое наслѣдство материнскаго позора нисколько не вліяли на его благородство и великодушіе, что чѣмъ болѣе я нуждалась въ вѣрности, тѣмъ тверже я могла положиться на него во всемъ.
   Но я знала это; я узнала это хорошо, теперь. Все это объяснилось мнѣ, какъ заключеніе пріятной исторіи, которую я прочитала, и я чувствовала, что мнѣ оставалось сдѣлать одну только вещь. Посвятить всю мою жизнь его счастью значило благодарить его слабо, и потому всѣ мои желанія ограничивались теперь только тѣмъ, чтобъ придумать новыя средства благодарить его.
   А все же я плакала горько; не только отъ избытка чувствъ, наполнявшихъ мое сердце послѣ прочтенія письма, не только отъ странности открывавшейся мнѣ перспективы, (въ самомъ дѣлѣ для меня это было странно, хотя я и угадывала содержаніе письма), но какъ будто для меня было что-то навсегда потеряно, чему я не находила названія, не могла составить въ умѣ своемъ опредѣленной идеи. Я была счастлива, была благодарна, была полна радостныхъ надеждъ; а между тѣмъ плакала горько, горько.
   Но вотъ я подошла къ зеркалу. Глаза мои раскраснѣлись и распухли, и я сказала: "О, Эсѳирь, Эсѳирь, неужели это ты!" Мнѣ показалось, что лицо въ зеркалѣ снова было заплакало при этомъ упрекѣ, но я погрозила ему пальцемъ, и оно остановилось.
   -- Вотъ это болѣе похоже на тотъ спокойный взглядъ, которымъ ты утѣшала меня, моя милая, когда показала мнѣ такую перемѣну въ лицѣ!-- сказала я, начиная распускать себѣ волосы.-- Когда ты будешь хозяйкой Холоднаго Дома, ты должна быть весела какъ птичка. Въ самомъ дѣлѣ тебѣ слѣдуетъ постоянно быть веселой, и такъ начнемъ же разъ и навсегда.
   Я продолжала убирать себѣ волосы совершенно спокойно. Я вздыхала уже легче, и то потому, что я много плакала до этого.
   -- Итакъ, Эсѳирь, душа моя, ты счастлива на всю свою жизнь. Счастлива твоими лучшими друзьями, счастлива въ твоемъ старинномъ домѣ, счастлива въ возможности дѣлать множество добра, счастлива въ любви превосходнѣйшаго изъ людей!
   Мнѣ сейчасъ же пришло въ голову, еслибъ опекунъ мой женился на другой, какъ бы я почувствовала это, и что бы стала я дѣлать! Вотъ тогда бы была дѣйствительно перемѣна. Она представляла мнѣ жизнь въ такомъ новомъ и пустынномъ видѣ, что я рробрянчала ключами и поцѣловала ихъ, прежде чѣмъ снова опустила ихъ въ коробочку.
   Убирая передъ зеркаломъ волосы, я продолжала думать о томъ, какъ часто размышляла я, что глубокіе слѣды моей болѣзни и обстоятельства моего рожденія служили только новымъ поводомъ, почему я должна дѣятельно заниматься своимъ дѣломъ, должна быть полезна, любезна и услужлива. Теперь, конечно, можно было сѣсть, и поплакать! Что касается до того, что мнѣ съ перваго раза показалось страннымъ (если только это можно привести въ оправданіе слезъ), что мнѣ предстояло сдѣлаться хозяйкой Холоднаго Дома, то я не знаю, почему должно это казаться страннымъ? Если я сама никогда не думала о подобныхъ вещахъ, то другіе за меня подумали.
   -- Развѣ ты не помнишь, моя простенькая,-- спросила я себя, глядя въ зеркало:-- что говорила мистриссъ Вудкортъ, когда не было еще этихъ шрамовъ на твоемъ лицѣ, о твоемъ замужествѣ?..
   Быть можетъ, имя мистриссъ Вудкортъ напомнило мнѣ объ увядшихъ и засохшихъ цвѣтахъ. Теперь лучше было бы перестать хранить ихъ. Ихъ берегла я на память чего-то давно минувшаго, но теперь лучше было бы перестать беречь ихъ.
   Они лежали въ книгѣ, въ сосѣдней комнатѣ, нашей маленькой гостиной, отдѣлявшей спальню Ады отъ моей. Я взяла свѣчку и тихо пошла туда, чтобъ снять ее съ полки. Уже она была въ моихъ рукахъ, когда сквозь отворенную дверь я увидѣла мою милочку и подкралась къ ней на цыпочкахъ поцѣловать ее.
   Я знаю, что это была слабость съ моей стороны; я знаю, что я не имѣла никакой причины плакать; но на миленькое личико упала изъ глазъ моихъ одна слеза, потомъ другая и третья. Мало того, я взяла засохшіе цвѣты и приложила ихъ къ ея губамъ. Я вспомнила о ея любви къ Ричарду, хотя цвѣты мои ничего не имѣли общаго съ ея любовью. Послѣ того я вынесла ихъ въ свою спальню, сожгла на свѣчѣ, и черезъ минуту отъ нихъ оставался одинъ пепелъ.
   На другое утро, по приходѣ въ столовую, я застала моего опекуна совершенно такимъ какъ прежде, такимъ же чистосердечнымъ, откровеннымъ и любезнымъ. Въ его манерѣ не замѣтно было ни малѣйшаго принужденія, не замѣтно было его и въ моей, или такъ по крайней мѣрѣ мнѣ казалось. Въ теченіе утра мнѣ неразъ случалось оставаться съ нимъ наединѣ, и я думала, что, весьма вѣроятно, онъ заговорить со мной о письмѣ; но ничуть не бывало, онъ не сказалъ о немъ ни слова.
   То же самое было и на другое утро, и на третье, и наконецъ прошла цѣлая недѣля, въ теченіе которой мистеръ Скимполъ продолжалъ гостить у насъ. Я ждала каждый день, что опекунъ мой заговорить со мной о письмѣ, но онъ, кажется, не думалъ.
   Мною начинало уже овладѣвать сильное безпокойство, да тогда я подумала, что мнѣ должно написать отвѣтъ. Я нѣсколько разъ принималась за него въ моей комнатѣ, но не могла написать даже начала для порядочнаго отвѣта, и такимъ образомъ откладывала отъ одного дня до другого. Я прождала еще семь дней, и онъ все-таки не сказалъ мнѣ ни слова.
   Наконецъ, когда мистеръ Скимполъ уѣхалъ, мы собирались однажды послѣ обѣда прогуляться верхами. Одѣвшись прежде Ады и спустившись внизъ, я застала моего опекуна, смотрѣвшаго въ окно.
   При моемъ приходѣ онъ обернулся ко мнѣ и сказалъ, улыбаясь: "А, это ты, моя маленькая женщина!" и опять сталъ смотрѣть въ окно.
   Я рѣшилась теперь поговорить съ нимъ: Короче, я спустилась внизъ именно съ этой цѣлью.
   -- Опекунъ,-- сказала я, замѣтно колеблясь и съ невольнымъ трепетомъ:-- когда вамъ угодно имѣть отвѣтъ на письмо, за которымъ приходила Чарли?
   -- Когда онъ будетъ готовъ, моя милая.
   -- Мнѣ кажется, онъ уже готовъ,-- сказала я.
   -- Значитъ, Чарли принесетъ его?-- спросилъ онъ съ самодовольной улыбкой.
   -- Нѣтъ, я принесла его сама, мой неоцѣненный опекунъ,-- отвѣчала я,
   Я обвила руками его шею и поцѣловала его. Онъ спросилъ, цѣлуетъ ли его будущая хозяйка Холоднаго дома? Я отвѣчала утвердительно. Въ отношеніяхъ нашихъ не сдѣлалось никакой перемѣны, мы всѣ отправились гулять, и объ этомъ я ни слова не сказала моей милочкѣ.
   

XLV. Довѣріе.

   Однажды утромъ, когда, весело брянча ключами, во время прогулки съ красавицей моей въ саду, я случайно взглянула на домъ и увидѣла входящую въ него длинную худощавую тѣнь, которая была похожа на мистера Вольза. Ада только что передъ этимъ говорила мнѣ о своихъ надеждахъ, что жаръ Ричарда къ разрѣшенію запутанной тяжбы авось либо остынетъ, собственно потому, что онъ такъ ревностно занимался этой тяжбой, и потому, чтобъ не навѣять уныніе на мою подругу, которая находилась въ пріятномъ расположеніи духа, я ничего не сказала о тѣни мистера Вольза.
   Вслѣдъ затѣмъ показалась въ саду Чарли. Она бойко бѣжала къ намъ между кустами, по извилистымъ дорожкамъ, и была такъ румяна, хороша и мила, что ее скорѣе можно было принять за одну изъ нимфъ Флоры, чѣмъ за мою горничную.
   -- Сдѣлайте одолженіе, миссъ,-- сказала она:-- пожалуйте домой поговорить съ мистеромъ Джорндисомъ.
   Замѣчательна была въ Чарли одна особенность, что когда ее посылали передать что-нибудь словесно, она всегда начинала передавать лишь только завидитъ, на какомъ бы то ни было разстояніи то лицо, къ которому относилось порученіе. Поэтому я увидѣла, что Чарли просила меня "пожаловать домой и поговорить съ мистеромъ Джорндисомъ" за долго прежде, чѣмъ я могла слышать ее. Я когда слова ея достигали моего слуха, она произносила ихъ такъ бѣгло, что у нея захватывало духъ.
   Я сказала Адѣ, что сейчасъ вернусь назадъ, и по дорогѣ спросила Чарли: "не было ли съ мистеромъ Джорндисомъ какого нибудь джентльмена?" На это Чарли, которой способъ выражаться правильно, признаюсь къ стыду моему, не дѣлалъ чести моимъ воспитательнымъ способностямъ, отвѣчала: "Да, миссъ, онъ пріѣзжалъ сюда съ мистеромъ Ричардомъ".
   Мнѣ кажется не могло быть такого полнаго контраста, какъ между моимъ опекуномъ и мистеромъ Вользомъ. Я застала ихъ смотрѣвшими другъ на друга черезъ столъ; одинъ изъ нихъ такой открытый, другой такой скрытный; одинъ такой плечистый и статный, другой такой тоненькій и согбенный; одинъ высказывалъ то, что хотѣлось ему высказать, такимъ звучнымъ голосомъ; другой, такъ сказать, выцѣживалъ изъ себя слова, холодно, принужденно, по рыбьему, такъ что, право, я отъ роду не видывала двухъ людей, которые были такъ противоположны другъ другу во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Ты знаешь мистера Вольза, душа моя,-- сказалъ мой опекунъ не слишкомъ ласково.
   Мистеръ Вользъ, по обыкновенію, въ перчаткахъ и застегнутый до самаго подбородка, привсталъ и потомъ снова сѣлъ, точь въ точь какъ сидѣлъ онъ подлѣ Ричарда въ кабріолетѣ. Не имѣя Ричарда подлѣ себя, чтобъ смотрѣть на него, онъ смотрѣлъ прямо передъ собой въ пространство.
   -- Мистеръ Вользъ,-- сказалъ мой опекунъ, посматривая на его черную фигуру, какъ на какую-нибудь зловѣщую птицу:-- привезъ къ намъ весьма непріятное извѣстіе о нашемъ несчастнѣйшемъ Рикѣ.
   И онъ сдѣлалъ довольно сильное удареніе на словѣ "несчастнѣйшемъ", какъ будто несчастье Рика проистекало изъ его связи съ мистеромъ Вользомъ.
   Я сѣла между ними; мистеръ Вользъ оставался неподвижнымъ, исключая только, когда онъ тайкомъ дотрогивался черной перчаткой до одного изъ красныхъ прыщей, разсѣянныхъ но его желтому лицу.
   -- И такъ какъ ты, душа моя, и Рикъ, къ особенному счастью вашему, находитесь въ дружескихъ отношеніяхъ, я бы желалъ,-- сказалъ мой опекунъ:-- знать твое мнѣніе. Будьте такъ добры, мистеръ Вользъ, разскажите еще разъ!
   -- Я говорю, миссъ Соммерсонъ, какъ законный совѣтникъ мистера Карстона; я говорилъ, что по моимъ соображеніямъ мистеръ Карстонъ находится въ весьма затруднительномъ положеніи... не столько въ отношеніи суммы денегъ, сколько отъ тѣхъ особенныхъ и нетерпящихъ отлагательства обязательствъ, которыя мистеръ Карстонъ принялъ на себя, и не имѣетъ средствъ очистить ихъ. Я отстранялъ отъ мистера Карстона много маленькихъ непріятностей, но и отстраненію бываютъ свои границы, и мы ихъ достигли. Я уже нѣсколько разъ прибѣгалъ къ своему собственному кошельку, чтобь избавить его отъ этихъ непріятностей, но вмѣстѣ съ тѣмъ необходимость принуждаетъ меня справиться, получу ли я за это надлежащее возмездіе, потому что я не выдаю себя за капиталиста, имѣю на своемъ попеченіи отца въ долинѣ Тонтонъ, и ко всему этому стараюсь оставить маленькую независимость моимъ тремъ дочерямъ. Я опасаюсь, что эти обстоятельства будутъ продолжаться для мистера Карстона до тѣхъ поръ, пока онъ не выйдетъ въ отставку, тѣмъ болѣе въ настоящее время, когда ему предстоитъ отправиться съ полкомъ за границу; и вотъ объ этомъ я счелъ за нужное довести до свѣдѣнія его ближайшихъ родственниковъ.
   Мистеръ Вользъ пристально смотрѣвшій на меня въ продолженіе этой сѣчи, снова, предался молчанію, котораго можно сказать, онъ вовсе не прерывалъ, до такой степени былъ незвученъ его голосъ, и снова устремилъ свои взоры въ пространство.
   -- Представь себѣ бѣдняка, безъ всякихъ средствъ выпутаться изъ затруднительнаго положенія,-- сказалъ мнѣ мой опекунъ.-- Но что же я могу сдѣлать для него? Ты вѣдь знаешь его, Эсѳирь. Теперь онъ не приметъ отъ меня помощи. Предположить ее, намекнуть на нее, это значитъ довести его до послѣдней крайности.
   При этомъ мистеръ Вользъ опять обратился ко мнѣ.
   -- Замѣчаніе мистера Джорндиса, миссъ, весьма справедливо.-- Нѣтъ сомнѣнія, что предложеніе помощи только увеличитъ затрудненіе. Я не вижу, чтобы можно было сдѣлать что-нибудь. Я не говорю, что должно сдѣлать что-нибудь. Рѣшительно нѣтъ. Съ увѣренностью, что мой пріѣздъ останется въ тайнѣ, я пріѣхалъ сюда собственно затѣмъ, чтобъ вести дѣла свои открыто, чтобы впослѣдствіи не сказали, что я велъ ихъ скрытно. Мое единственное желаніе заключается въ томъ, чтобы всегда такимъ образомъ вести свои дѣла. Я хочу оставить по себѣ доброе имя. Еслибъ я искалъ какихъ нибудь выгодъ отъ мистера Карстона, меня бы не было здѣсь. Вамъ должно быть извѣстно, какія непреодолимыя препятствія поставилъ бы онъ къ моему пріѣзду сюда. Этотъ пріѣздъ не имѣетъ ничего общаго съ моей профессіей. Это никому не вмѣняется въ обязанность. Я принимаю въ положеніи мистера Карстона участіе, какъ членъ общества, какъ отецъ... и какъ сынъ,-- прибавилъ мистеръ Вользъ, повидимому, совсѣмъ забывшій объ этомъ обстоятельствѣ.
   Намъ казалось, что мистеръ Вользъ, стараясь отклонить отъ себя всякую отвѣтственность за положеніе Ричарда, говорилъ намъ, ни болѣе, ни менѣе, какъ истину. Я только и могла придумать, что мнѣ нужно съѣздить въ Диль, гдѣ находился тогда Ричардъ, и попробовать, нельзя ли будетъ устранить худшее. Не совѣтуясь съ мистеромъ Вользомъ по этому предмету, я отозвала моего опекуна въ сторону, чтобъ сдѣлать ему это предложеніе, между тѣмъ, какъ мистеръ Вользъ величаво подошелъ къ камину и началъ грѣть свои погребальныя перчатки.
   Трудность путешествія представляла непосредственное препятствіе къ этому со стороны моего опекуна, но такъ какъ другого препятствія къ тому не предвидѣлось, и такъ какъ я вызывалась на это съ особеннымъ удовольствіемъ, то получила согласіе безъ дальнѣйшихъ возраженій. Намъ оставалось только отдѣлаться отъ мистера Вольза.
   -- Рѣшено, сэръ,-- сказалъ мой опекунъ.-- Миссъ Соммерсонъ переговоритъ съ мистеромъ Карстономъ, и надобно надѣяться, что его положеніе еще поправится. Позвольте приказать подать вамъ завтракъ; я полагаю, сэръ, это совсѣмъ нелишнее послѣ поѣздка,
   -- Благодарю васъ, мистеръ Джорндисъ.-- сказалъ мистеръ.
   Вользъ, протягивая свой длинный рукавъ, что бы удержать руку моего опекуна, которая взялась за звонокъ:-- мнѣ ничего не нужно Благодарю васъ, сэръ... ни кусочка. Пищевареніе мое страшно разстроено. Если я съѣмъ что-нибудь тяжелое въ это время дня, то не знаю, какія будутъ послѣдствія. Разъяснивъ все дѣло, сэръ, я могу теперь съ вашего позволенія разстаться съ вами.
   -- Я бы желалъ, чтобъ разставшись съ вами, мы навсегда развязались съ извѣстной вамъ тяжбой,-- сказалъ мой опекунъ съ замѣтною горечью.
   Мистеръ Вользъ, котораго все платье было такъ густо окрашено въ черную краску, что передъ каминомъ отъ него отдѣлялись испаренія, разливая по комнатѣ весьма непріятный запахъ, мистеръ Вользъ слегка наклонилъ голову сначала на бокъ, потомъ впереди и медленно покачалъ ею.
   -- Мы, которыхъ все честолюбіе заключается въ томъ, чтобы на насъ смотрѣли какъ на людей респектабельныхъ, можемъ только приложить свои усилія. Мы и прилагаемъ ихъ, сэръ. По крайней мѣрѣ я съ своей стороны прилагаю, и желаю, чтобы о нашей братьи думали какъ объ одномъ, такъ и о всѣхъ. Вы не забудете, миссъ, сдѣлать мнѣ одолженіе, не упоминать, при свиданіи съ мистеромъ Марстономъ, о моемъ посѣщеніи.
   Я сказала, что постараюсь исполнить это.
   -- Точно такъ, миссъ. Желаю вамъ добраго дня, миссъ, и вамъ, мистеръ Джорндисъ.
   Мистеръ Вользъ прикоснулся своей мертвой перчаткой, дѣйствительно мертвой, потомъ что въ ней, казалось, совсѣмъ не было пальцевъ, сначала къ моимъ пальцамъ, потомъ къ пальцамъ моего опекуна, и вынесъ изъ комнаты свою длинную тощую тѣнь. Я представляла себѣ эту тѣнь снаружи дилижанса, проѣзжавшую мимо прелестныхъ сельскихъ видовъ до самаго Лондона и оледенившую посѣянныя сѣмена въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ она скользила.
   Безъ сомнѣнія необходимо было сказать Адѣ, куда я отъѣзжала и зачѣмъ, и безъ сомнѣнія, это обезпокоило ее и огорчило. Впрочемъ, она была слишкомъ вѣрна Ричарду, чтобы сказать на это что-нибудь; она могла только сожалѣть о Ричардѣ и извинять его. Любя его пламенно, моя милая, преданная милочка написала длинное письмо, которое я должна была доставить ему.
   Чарли предстояло быть моей спутницей, хотя, право, я ни въ комъ не нуждалась и охотно бы оставила ее дома. Въ тотъ же вечеръ мы всѣ отправились въ Лондонъ, взяли мѣсто въ почтовой каретѣ, и въ то время, какъ мы, по обыкновенію, ложились спать, Чарли и я катились ко взморью, вмѣстѣ съ письмами въ кентское графство.
   Для нашей дороги предстояло, въ ту пору, употребить цѣлую ночь, но въ каретѣ насъ было только двое, и потому ночь не показалась намъ слишкомъ скучною. Я провела ее точно также, какъ проводятъ и другіе въ подобныхъ обстоятельствахъ. Въ одно время путешествіе мое подавало мнѣ много надеждъ, въ другое оно казалось совершенно безнадежнымъ. То я думала, что сдѣлаю что-нибудь хорошее, то удивлялась, какимъ образомъ могла я допустить подобное предположеніе. То поѣздка казалась мнѣ самою благоразумнѣйшею вещью въ мірѣ, то казалась мнѣ самою безразсуднѣйшею. Въ какомъ положеніи застану я Ричарда, что стану говорить ему и что онъ мнѣ станетъ говорить, занимало мои мысли по очереди съ этими двумя противоположными чувствами; колеса напѣвали въ теченіе всей ночи самую однообразную пѣсню.
   Наконецъ мы въѣхали въ узкія улицы Диля, которыя при сыромъ туманномъ утрѣ казались весьма мрачными. Длинный плоскій мысъ, съ его маленькими, неправильными домиками, кирпичными и деревянными, съ его разставленными по берегамъ шпилями, съ большими лодками, съ навѣсами, съ высокими травами и пространными песчаными пустырями, поросшими травой и камышемъ, представлялъ собой такой скучный и унылый видъ, какого я нигдѣ еще не видѣла. Море волновалось подъ густымъ бѣлымъ туманомъ; и ни въ чемъ больше не замѣтно было движенія, за исключеніемъ только нѣсколькихъ канатныхъ работниковъ, съ пеньковой пряжей, обвитой вокругъ ихъ, какъ будто имъ наскучилъ настоящій образъ жизни, и они рѣшились обратить себя въ морской такелажъ.
   Но когда мы вошли въ теплую комнату въ прекрасной гостиницѣ и сѣли за ранній завтракъ (теперь уже слишкомъ поздно было думать о снѣ), Диль началъ принимать болѣе веселый видъ. Наша комнатка была похожа на корабельную каютку, и это восхищало мою Чарли. Мало по малу туманъ началъ подниматься, какъ какое нибудь покрывало, и намъ открылось множество кораблей, о близости которыхъ мы не подозрѣвали. Право, я ужь и не знаю, какое множество стояло ихъ на рейдѣ. Нѣкоторые изъ этихъ кораблей были большой величины, и одинъ изъ нихъ огромный остъ-индскій, только что прибывшій изъ плаванія; и когда солнце засіяло сквозь разорванныя облака, покрывая темную синеву моря серебристыми пятнами, перемежающійся свѣтъ и тѣнь на корабляхъ, шумъ на шлюпкахъ, которыя сновали какъ птицы отъ кораблей къ берегу и отъ берега къ кораблямъ, общая жизнь и движеніе на нихъ и повсюду вокругъ нихъ, представляли восхитительную картину.
   Огромный остъ-индскій корабль болѣе всего привлекалъ къ себѣ наше вниманіе, потому что онъ въ эту ночь пришелъ съ моря. Онъ окруженъ былъ шлюпками; и намъ говорили, какъ радовалась на немъ вся команда, что ей скоро должно перебраться на берегъ. Чарли любопытствовала узнать всѣ подробности о плаваніи, о жарахъ въ Индіи, о змѣяхъ и тиграхъ; и такъ какъ она пріобрѣтала подобныя свѣдѣнія быстрѣе, чѣмъ свѣдѣнія изъ грамматики, то я разсказала ей все, что знала объ этихъ предметахъ. Между прочимъ, я разсказала ей, какъ люди въ подобныхъ вояжахъ иногда терпѣли кораблекрушенія и ихъ выбрасывало на скалы, откуда спасались они чрезъ мужество и человѣколюбіе одного изъ своихъ спутниковъ. И когда Чарли спросила меня, какъ это бываетъ, я разсказала ей все, что мы узнали о подобномъ случаѣ дома.
   Я думала послать Ричарду записку, увѣдомить его, гдѣ я находилась, но потомъ сочла за лучшее отправиться къ нему безъ приготовленія. Онъ жилъ въ казармахъ, и я немного усумнилась, возможно ли будетъ отыскать его; однако, мы отправились на рекогносцировку. Заглянувъ въ ворота казарменнаго двора, мы увидѣли, что тамъ, въ такую раннюю пору дня все было спокойно; и я спросила у сержанта, стоявшаго на ступенькахъ гауптвахты, квартиру Ричарда. Онъ отрядилъ солдата показать мнѣ, и тотъ повелъ насъ по какой-то пустой лѣстницѣ, постучался суставами пальцевъ въ дверь и оставилъ насъ.
   -- Ну, что тамъ!-- вскричалъ Ричардъ внутри комнаты.
   Я оставила Чарли въ маленькомъ корридорѣ и, отворивъ дверь въ половину, сказала:
   -- Могу ли я войти, Ричардъ? Вѣдь это только бабушка Дорденъ.
   Онъ что-то писалъ. По всему полу разбросаны были въ страшномъ безпорядкѣ платья, жестяныя коробки, сапоги, книги, щетки и чемоданы. Онъ былъ полуодѣтъ въ обыкновенномъ платьѣ, но не въ формѣ, его волосы были не причесаны, и самъ онъ казался такимъ же, страннымъ, какъ и его комната. Все это я увидѣла уже не ранѣе, какъ послѣ его радушнаго привѣта, и послѣ того, какъ сѣла подлѣ него, потому что онъ былъ удивленъ, услышавъ мой голосъ, и въ одинъ моментъ схватилъ меня въ свои объятія. Милый Ричардъ! Со мною онъ всегда быль одинаковъ, всегда, даже... бѣдный, бѣдный Ричардъ! Даже до послѣдней минуты своей жизни онъ не иначе встрѣчалъ меня, какъ съ своей дѣтской, веселой, безпечной манерой!
   -- Праведное небо, наша милая хозяюшка,-- сказалъ онъ:-- да какъ она сюда попала! Кто бы могъ думать увидѣть ее здѣсь! Не случилось ли чего? Здорова ли Ада?
   -- Слава Богу! Она милѣе, чѣмъ когда нибудь, Ричардъ!
   -- Вотъ что!-- (сказалъ онъ, откидываясь къ спинкѣ своего стула.-- Бѣдная моя кузина! Я сейчасъ писалъ къ вамъ письмо, Эсѳирь!
   Какимъ истомленнымъ, какимъ угрюмымъ казался онъ, даже въ цвѣтѣ своей юношеской красоты, откинувшись къ спинкѣ стула, и сжимая въ рукѣ плотно исписанный листъ бумаги!
   -- Вы употребили, Ричардъ, столько труда написать все это, и неужели мнѣ нельзя прочитать, что вы написали?-- спросила я.
   -- О, душа моя,-- отвѣчалъ онъ съ отчаяннымъ жестомъ: -- вы можете читать его во всей этой комнатѣ. Здѣсь для меня все кончено.
   Я кротко упрашивала его не предаваться унынію. Я сказала ему, что случайно услышала о его затруднительномъ положеніи и нарочно пріѣхала посовѣтоваться съ нимъ, что можно сдѣлать лучшаго.
   -- Вотъ это по вашему, Эсѳирь, но безполезно, и потому не по вашему!-- сказалъ онъ съ грустной улыбкой.-- Сегодня я отправляюсь въ отпускъ, черезъ часъ меня бы не было здѣсь; я ѣду въ отпускъ для того, чтобъ порѣшить съ этой службой. Что дѣлать, прошедшаго не воротишь! И эта карьера идетъ по стопамъ предыдущихъ. Не доставало мнѣ побывать въ духовномъ званіи, чтобъ перепробовать всѣ профессіи.
   -- Ричардъ,-- возразила я:-- неужели это такъ безнадежно?
   -- Совершенно безнадежно. Въ настоящее время я такъ близокъ къ позору, что даже тѣ, которые имѣютъ власть надо мною, охотнѣе согласились бы жить безъ меня, нежели со мною. И они правы. Не принимая въ разсчетъ долги, должниковъ и тому подобныя непріятныя задержки, я не способенъ даже и къ этому занятію. Всѣ заботы, весь умъ, все сердце, вся душа посвящены одному предмету. Пока еще не лопнулъ этотъ пузырь,-- сказалъ онъ, разрывая письмо на мелкія клочки и угрюмо бросая ихъ на полъ:-- какимъ образомъ мнѣ можно уѣхать заграницу? Меня слѣдовало послать за границу, но какимъ образомъ могъ бы я уѣхать? Могу ли я, при всемъ моемъ знаніи этого дѣла, довѣрять даже Вользу, не оставаясь свидѣтелемъ его поступковъ?
   Мнѣ кажется, онъ угадывалъ по лицу моему, что я намѣрена была сказать, но онъ схватилъ мою руку, которую я опустила на его руку, и слегка приложилъ ее къ моимъ губамъ, не давая мнѣ возможности продолжать.
   -- Нѣтъ, бабушка Дорденъ! Я запрещаю говорить вамъ о двухъ предметахъ, я долженъ запретить ихъ. Первый -- это Джонъ Джорндись. Второй -- вы сами знаете. Назовите это сумасшествіемъ, а я все-таки скажу вамъ, что не могу преодолѣть себя и не могу быть здравомыслящимъ. Но это не такая вещь: это для меня единственный предметъ, единственная цѣль, къ которой я стремлюсь. Я очень жалѣю, что меня принуждали сворачивать съ моей дороги на многія другія. Умно было бы покинуть ее теперь, послѣ всего времени, послѣ всѣхъ безпокойствъ и огорченій, которыми я пожертвовалъ для нея! О, конечно, очень, очень умно. Это было бы даже весьма пріятно для нѣкоторыхъ; но отъ меня этого не будетъ.
   Онъ былъ въ такомъ расположеніи духа, въ которомъ я считала за лучшее не увеличивать его рѣшимости (еслибъ только что-нибудь могло увеличить ее) моими возраженіями. Я вынула письмо Ады и вручила ему.
   -- Вы позволите мнѣ прочитать его теперь?-- спросилъ онъ.
   Когда я сказала ему "да", онъ положилъ письмо на столъ, и склонивъ голову къ рукѣ, началъ читать. Прочитавъ нѣсколько строкъ, онъ облокотился на столъ обѣими руками и положилъ на нихъ голову, чтобы скрыть отъ меня свое лицо. Спустя еще немного, онъ всталъ, какъ будто свѣтъ былъ нехорошъ для него, и подошелъ къ окну. Онъ кончалъ тамъ чтеніе, обернувшись ко мнѣ спиной: и наконецъ кончивъ и сложивъ его, онъ простоялъ еще нѣсколько минутъ съ письмомъ въ рукахъ. Когда онъ вернулся къ своему стулу, я видѣла въ глазахъ его слезы.
   -- Вѣроятно, Эсѳирь, вы знаете, о чемъ она пишетъ здѣсь?
   Онъ произнесъ это нѣжнымъ голосомъ и въ заключеніе вопроса поцѣловалъ письмо.
   -- Знаю, Ричардъ.
   -- Предлагаетъ мнѣ,-- продолжалъ онъ, топнувъ погой въ полъ:-- маленькое наслѣдство, которое на-дняхъ получитъ, аккуратно на такую сумму, какую я промоталъ, и проситъ, и умоляетъ меня принять его, расплатиться съ долгами и остаться на службѣ.
   -- Я знаю, что ваше благополучіе, Ричардъ, составляетъ самое искреннее ея желаніе,-- сказала я.-- Но, мой милый Ричардъ, вы знаете, какое благородное сердце у Ады!
   -- Я увѣренъ въ этомъ. Я... я... лучше, если бы я не жилъ.
   Онъ снова подошелъ къ окну и, приложивъ къ нему руку, склонилъ на нее свою голову. Мнѣ больно было видѣть его; я думала, что онъ сдѣлается еще печальнѣе, и потому оставалась безмолвною. Моя опытность была еще весьма ограничена. Я вовсе не думала, что послѣ этого душевнаго волненія, въ немъ пробудится новое чувство оскорбленія.
   -- Это-то и есть сердце, которое тотъ же самый Джонъ Джорндисъ,-- иначе онъ и не долженъ упоминаться между нами, какъ подъ этимъ названіемъ, рѣшился отчудить отъ меня,-- сказалъ онъ съ негодованіемъ.-- И эта прелестная дѣвочка дѣлаетъ мнѣ предложеніе изъ-подъ крыши того же самаго Джона Джорндиса, съ согласія и одобренія того же самаго Джорндиса; она дѣлаетъ это предложеніе, какъ новое средство подкупить меня.
   -- Ричардъ,-- вскричала я, поспѣшно вставая со стула:-- я не хочу слышать такихъ позорныхъ словъ!
   И дѣйствительно, я въ первый разь въ жизни разсердилась на него; впрочемъ, гнѣвъ мой былъ минутный. Когда я увидѣла, что его молодое, но истомленное лицо смотрѣло на меня, какъ будто онъ сожалѣетъ, что быль такъ опрометчивъ, я положила руку къ нему на плечо и сказала:
   -- Пожалуйста, милый Ричардъ, не говорите со мной такимъ тономъ. Подумайте!
   Онъ началъ обвинять себя; признавался мнѣ съ самимъ искреннимъ чистосердечіемъ въ своей несправедливости и просилъ у меня тысячу извиненій. Я смѣялась надъ этимъ и вмѣстѣ съ тѣмъ дрожала всѣмъ тѣломъ, потому что гнѣвъ мой сильно меня взволновалъ.
   -- Принять это предложеніе, милая моя Эсѳирь,-- сказалъ онъ, садясь подлѣ меня и снова обращаясь къ нашему разговору:-- еще разъ прошу, прошу простить меня; я сильно огорченъ -- принять этотъ подарокъ, нѣтъ нужды говорить вамъ, я не могу, эти невозможно. Кромѣ того, еслибъ я показалъ вамъ нѣкоторыя письма и бумаги, они бы убѣдили васъ, что здѣсь для меня все кончилось. Повѣрьте мнѣ, я навсегда разстаюсь съ краснымъ мундиромъ. Среди всѣхъ моихъ затрудненій и замѣшательствъ меня утѣшаетъ убѣжденіе, что, гоняясь за своими интересами, я вмѣстѣ съ тѣмъ гоняюсь и за интересами Ады. Вользъ прикладываетъ свое плечо къ рычагу, и не можетъ, слава Богу, подвинуть его для меня, не подвинувъ для Ады.
   Пылкія надежды его пробуждались въ немъ, одушевляли черты лица его, но, несмотря на то, самое лицо его казалось для меня печальнѣе прежняго.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- вскричалъ Ричардъ, приведенный въ восторгъ.-- Еслибъ все маленькое достояніе Ады, все до послѣдняго гроша принадлежало мнѣ, я бы не истратилъ изъ него ни малѣйшей частички, съ тою цѣлью, чтобъ удерживать себя въ положеніи, къ которому я но способенъ, которое не интересуетъ меня, которое утомляетъ меня! Нѣтъ! Оно должно быть посвящено тому, что обѣщаетъ лучшее возмездіе, его должно употребить тамъ, гдѣ открывается для нея болѣе вѣрный планъ на выигрышъ. Ради Бога, за меня не безпокойтесь! А меня на умѣ теперь одинъ только предметъ; я и Вользъ постараемся его разработать. Я не буду безъ средствъ. Свободный отъ служебныхъ занятій, я буду имѣть возможность помириться съ нѣкоторыми ничтожными ростовщиками, которые ни о чемъ больше не услышатъ теперь, какъ о возобновленіи обязательствъ, такъ говоритъ Вользъ. Во всякомъ случаѣ, балансъ будетъ на моей сторонѣ. Ну, довольно объ этомъ. Вы, Эсѳирь, свезете отъ меня письмо къ Адѣ; и какъ вы, такъ и она должны болѣе другихъ надѣяться на перемѣну моего счастія и не думать, моя милая, что я совершенно пропавшій человѣкъ.
   Я не стану повторять того, что говорила Ричарду. Я знаю, что это было скучно, и никто не подумаетъ, чтобы это было умно, одно только скажу, что я говорила съ нимъ отъ чистаго сердца. Онъ слушалъ меня терпѣливо и внимательно; но я видѣла, что въ настоящее время было бы безполезно убѣждать его. Я видѣла также и испытала при этомъ самомъ свиданіи всю справедливость замѣчанія моего опекуна, что еще опаснѣе и даже пагубнѣе прибѣгать къ убѣжденіямъ, нежели оставить его въ томъ положеніи, въ какомъ онъ находился.
   Поэтому я принуждена была наконецъ спросить Ричарда, можетъ ли онъ убѣдить меня, что съ его военнымъ поприщемъ все кончилось, какъ онъ выражался, и что это не было съ его стороны обыкновеннымъ желаніемъ перемѣны? Нисколько не колеблясь, онъ показалъ мнѣ переписку, по которой очевидно было, что его отставка была устроена. Изъ его словъ я узнала, что мистеръ Вользъ имѣлъ копіи съ этихъ бумагъ, и что онъ рѣшительно во всемъ съ нимъ совѣтовался. Узнавъ все это, получивъ письмо къ Адѣ и сдѣлавшись нечаянно спутницей Ричарда въ Лондонъ, я ничего не сдѣлала хорошаго, съѣздивъ въ Диль. Сознаваясь въ этомъ самой себѣ съ стѣсненнымъ сердцемъ, я сказала, что пойду теперь въ гостиницу и буду ждать его прихода. Накинувъ шинель, онъ проводилъ меня до воротъ, и я съ Чарли пошла по набережной.
   Тамъ въ одномъ мѣстѣ было большое стеченіе народа, который окружалъ морскихъ офицеровъ, только что выступившихъ на берегъ изъ шлюпки, и который съ особеннымъ участіемъ разспрашивалъ моряковъ. Я сказала Чарли, что эта шлюпка должна быть съ остъ-индскаго корабля, и мы остановились посмотрѣть.
   Моряки тихо отходили отъ набережной. Они весело разговаривали другъ съ другомъ и съ народомъ, толпившимся вокругъ ихъ, и посматривали во всѣ стороны, какъ будто каждый предметъ радовалъ и привѣтствовалъ ихъ съ возвращеніемъ на родину.
   -- Чарли, Чарли,-- сказала я:-- пойдемъ прочь!
   И я побѣжала такъ скоро, что маленькая моя горничная была крайне изумлена.
   Я только тогда подумала, къ чему я такъ тороплюсь, когда мы очутились въ нашей каюткѣ, и когда успѣли перевести духъ. Въ одномъ изъ загорѣлыхъ лицъ я узнала мистера Вудкорта, и боялась, что въ свою очередь и онъ узналъ меня. Мнѣ очень не хотѣлось, чтобы онъ увидѣлъ мою измѣнившуюся наружность. Встрѣча наша была неожиданная, и твердость духа совершенно покинула меня.
   Но я знала, что это нехорошо, и потому сказала себѣ: "Милая моя, нѣтъ никакой причины, да и не можетъ быть никакой, почему наружность твоя должна быть для тебя теперь хуже, чѣмъ она была во всякое другое время. Чѣмъ ты была въ теченіе послѣдняго мѣсяца, то же ты и сегодня, нисколько ни хуже, ни лучше. Это не похоже на твою рѣшимость: пробуди ее въ себѣ, Эсѳирь, пробуди!"
   Отъ скорой ходьбы я вся дрожала и сначала не имѣла возможности успокоить себя; однако, мнѣ сдѣлалось лучше, и я была очень рада этому.
   Моряки пришли въ гостиницу. Я слышала, какъ они говорили на лѣстницѣ; я была увѣрена, что это тѣ самые джентльмены, потому что узнала ихъ голоса; я хочу сказать, что узнала голосъ мистера Вудкорта. Правда, для меня гораздо было бы легче, еслибъ я уѣхала неузнанною, но я рѣшилась не дѣлать этого. "Нѣтъ, душа моя, нехорошо. Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ!"
   Я развязала ленты моей шляпки и вполовину открыла вуаль, то есть, вѣрнѣе сказать, я вполовину опустила его, но это все равно, и написавъ на карточкѣ, случайно находившейся при мнѣ, что нахожусь вмѣстѣ съ Ричардомъ Карстономъ здѣсь, послала ее къ мистеру Вудкорту. Онъ пришелъ немедленно. Я выразила ему свою радость, что мнѣ представился случай поздравить его въ числѣ первыхъ съ благополучнымъ возвращеніемъ въ Англію, и при этомъ я замѣтила, что онъ сожалѣлъ обо мнѣ.
   -- Вы потерпѣли крушеніе, мистеръ Вудкортъ, и едва не погибли,-- сказала я:-- но мы не смѣемъ назвать несчастіемъ обстоятельство, доставившее вамъ возможность оказать столько пользы и столько неустрашимости. Мы прочитали о вашемъ подвигѣ съ искреннимъ участіемъ. Первыя свѣдѣнія о немъ я получила отъ вашей старинной паціентки, бѣдной миссъ Фляйтъ, вскорѣ послѣ того, какъ я оправилась отъ тяжкой болѣзни.
   -- Ахъ, отъ маленькой миссъ Фляйтъ!-- сказалъ онъ.-- Ну что, она живетъ попрежнему?
   -- Во всѣхъ отношеніяхъ.
   Теперь я уже такъ была спокойна, что вовсе забыла о вуали и могла совершенно поднять ее.
   -- Ея признательность къ вамъ, мистеръ Вудкортъ, очаровательна. Это самое доброе, благородное, преданное созданіе, сколько я имѣю причины думать.
   -- Вы... вы нашли ее такою?-- отвѣчалъ онъ.-- Я... мнѣ это весьма пріятна.
   Онъ такъ сожалѣлъ обо мнѣ, что съ трудомъ могъ говорить.
   -- Увѣряю васъ,-- сказала я:-- я была такъ глубоко тронута ея сочувствіемъ ко мнѣ и непритворнымъ удовольствіемъ, которое она обнаружила мнѣ при нашемъ свиданіи.
   -- Мнѣ больно слышать, миссъ, что вы были нездоровы.
   -- Я была очень нездорова.
   -- Однако, вы совсѣмъ поправились?
   -- Я совсѣмъ поправилась какъ въ здоровьѣ, такъ въ веселомъ расположеніи духа,-- сказала я.-- Вы знаете, какъ добръ мой опекунъ и какую счастливую жизнь мы ведемъ, такъ что я за все должна быть благодарна и ничего больше не желать въ мірѣ.
   Я чувствовала, какъ будто онъ имѣлъ гораздо большее состраданіе ко мнѣ, нежели я сама имѣла къ себѣ. Это состраданіе одушевляло меня новой бодростью и новымъ спокойствіемъ, необходимыми, чтобъ успокоить его. Я говорила съ нимъ о его вояжѣ и возвращеніи въ отечество, о его будущихъ планахъ и его вѣроятномъ вторичномъ отплытіи въ Индію. Онъ отвѣчалъ, что въ послѣднемъ предположеніи онъ сомнѣвается. Счастіе и тамъ неблагопріятствовало ему. Онъ выѣхалъ изъ отечества въ качествѣ корабельнаго врача и воротился съ тѣмъ же. Въ то время, какъ мы такимъ образомъ разговаривали, и когда я радовалась своему убѣжденію, что облегчила (если только можно употребить подобное выраженіе) ударъ, который предстоялъ ему отъ встрѣчи со мной, вошелъ Ричардъ. Онъ узналъ внизу, кто былъ со мной, и они встрѣтились другъ съ другомъ съ искреннимъ удовольствіемъ.
   Я замѣтила, что послѣ того, какъ кончились ихъ первыя привѣтствія, и когда они поговорили о карьерѣ Ричарда, мистеръ Вудкортъ получилъ неопредѣленное понятіе, что дѣла Ричарда не были въ хорошемъ положеніи. Онъ часто посматривалъ ему въ лицо, какъ будто замѣчалъ въ немъ оттѣнки, которые производили на него непріятное впечатлѣніе, и не разъ обращалъ взоръ свои на меня, какъ будто спрашивая меня, знала ли я истинное положеніе его дѣлъ. Между тѣмъ Ричардъ сохранялъ свое пылкое и пріятное настроеніе духа и вполнѣ выказывалъ удовольствіе, что видитъ еще разъ мистера Вудкорта, котораго всегда любилъ.
   Ричардъ предложилъ ѣхать въ Лондонъ всѣмъ вмѣстѣ, но такъ какъ мистеръ Вудкортъ долженъ былъ остаться на кораблѣ на нѣкоторое время, то и не могъ составить намъ компаніи. Онъ, однакоже, отобѣдалъ съ нами очень рано и сдѣлался вполнѣ похожъ на того мистера Вудкорта, какимъ я привыкла его видѣть. такъ что я еще спокойнѣе начала думать о томъ, что умѣла смягчитъ его сожалѣніе. Но на Ричарда онъ не могъ смотрѣть спокойно. Когда карета наша была почти готова, и Ричардъ пошелъ уложить въ нее свой багажъ, мистеръ Вудкортъ заговорилъ со мной о немъ.
   Я несовсѣмъ считала себя вправѣ разсказать ему всю его исторію; но все же я сослалась въ нѣсколькихъ словахъ на его отчужденіе отъ мистера Джорндиса и на то обстоятельство, что онъ совершенно запуталъ себя въ злополучную тяжбу. Мистиръ Вудкортъ слушалъ меня съ вниманіемъ и выражалъ сожалѣніе.
   -- Я замѣтила, что вы очень пристально слѣдите за нимъ,-- сказала я.-- Какъ вы думаете, очень онъ перемѣнился?
   -- Очень,-- отвѣчалъ онъ, покачавъ головой.
   Я чувствовала, какъ кровь бросилась мнѣ въ лицо; но это душевное волненіе было только минутное. Я повернулась въ сторону, и все прошло.
   -- Перемѣну эту,-- сказалъ мистеръ Вудкортъ:-- я замѣчаю не съ томъ, чтобы онъ помолодѣлъ или постарѣлъ, сдѣлался тоньше или толще, блѣднѣе или румянѣе -- нѣтъ!-- я замѣчаю ее въ его какомъ-то странномъ пыраженіи лица. Я никогда не видывалъ такого замѣчательнаго выраженія въ молодомъ человѣкѣ. Нельзя сказать, чтобь это было душевное безпокойство или истома; скорѣе это вмѣстѣ то и другое, и кромѣ того какое-то несозрѣлое отчаяніе.
   -- Однако, вы не думаете, что онъ боленъ?
   -- Нѣтъ. Онъ, какъ видно, имѣетъ крѣпкое тѣлосложеніе.
   -- Что онъ не можетъ быть спокоенъ духомъ, мы имѣемъ слишкомъ много причинъ знать это основательно,-- продолжала я.-- Мистеръ Вудкортъ, вы поѣдете въ Лондонъ?
   -- Завтра или послѣ завтра.
   -- Ни въ чемъ Ричардъ такъ не нуждается, какъ въ другѣ. Онъ всегда любилъ васъ, сдѣлайте милость, навѣстите его по пріѣздѣ въ Лондонъ. Сдѣлайте милость, помогите ему, по возможности, нашими добрыми совѣтами. Вы не знаете, какая бы это была величайшая услуга. Вы представить себѣ не можете, какъ Ада, мистерь Джорндисъ и даже я, какъ мы бы стали благодарить васъ, мистерь Вудкортъ!
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ онъ, еще болѣе растроганный, чѣмъ съ самаго начала:-- клянусь небомъ, я буду для него истиннымъ другомъ. Я приму это какъ особое довѣріе ко мнѣ, и это довѣріе будетъ для меня священное!
   -- Да благословитъ васъ небо!-- сказала я, и глаза мои быстро наливались слезами, но я не безпокоилась объ этомъ, потому что слезы эти были не за меня.-- Ада любитъ его... мы всѣ любимъ его; но Ада любитъ такъ, какъ никто изъ насъ не можетъ. Я передамъ ей ваши слова. Благодарю и благословляю васъ за нее!
   Съ окончаніемъ нашего бѣглаго разговора вошелъ Ричардъ и подалъ мнѣ руку проводить меня до кареты.
   -- Вудкортъ,-- сказалъ онъ, вовсе не воображая какъ кстати:-- пожалуйста постарайся встрѣтиться съ нами въ Лондонѣ.
   -- Встрѣтиться?-- отвѣчалъ Вудкортъ:-- Помилуй, да у меня теперь, кромѣ тебя, нѣтъ друзей въ Лондонѣ! Гдѣ я отыщу тебя?
   -- Я еще долженъ нанять гдѣ нибудь квартиру,-- сказалъ онъ, задумавшись:-- ну, да положимъ хоть въ квартирѣ Вольза, на подворьѣ Сэймонда!
   -- Хорошо! Я увижусь съ тобой при первой возможности.
   Они дружески пожали руки другъ другу. Когда я сѣла въ карету, когда Ричардъ все еще стоялъ на улицѣ, мистеръ Вудкортъ положилъ свою руку на плечо Ричарду и взглянулъ на меня. Я поняла его и въ знакъ признательности махнула ему рукой.
   Но и въ послѣднемъ его взглядѣ, когда экипажъ тронулся съ мѣста, я замѣтила, что онъ жалѣлъ о мнѣ. Я радовалась этому. Я чувствовала за прежнюю, прошлую себя, какъ могли бы чувствовать покойники, еслибъ имъ представилась возможность посѣтить сцены, гдѣ протекала ихъ жизнь. Мнѣ пріятно было, что меня нѣжно вспоминали, слегка сожалѣли о мнѣ и несовсѣмъ еще забыли.
   

XLVI. Держи его!

   Мракъ господствуетъ въ улицѣ Одинокаго Тома. Разстилаясь и разстилаясь съ тѣхъ поръ, какъ солнце закатилось за горизонтъ, онъ постепенно распространяется и наконецъ наполняетъ каждую пустоту въ этомъ мѣстѣ. На нѣкоторое время тамъ горѣли тусклые оговьки, какъ горитъ свѣточъ жизни въ улицѣ Одинокаго Тома, тяжело, тяжело, въ заразительномъ воздухѣ и мерцали, какъ мерцаетъ тотъ же свѣточъ, бросая слабый свѣтъ на множество отвратительныхъ предметовъ. Но и они потушены. Луна посматривала на Тома угрюмымъ, холоднымъ взглядомъ, какъ будто отдѣляла частичку самой себя въ его опустѣлое владѣніе, негодное для жизни и опаленное вулканическимъ огнемъ; но и она прошла мимо и закатилась за горизонтъ. Кошмаръ самой черной масти разгуливаетъ по грязнымъ жилищамъ улицы Одинокаго Тома; но Томъ, несмотря на то, спитъ крѣпкимъ сномъ.
   Много сильныхъ спичей произнесено было въ стѣнахъ и за стѣнами парламента касательно Тома и много было изступленныхъ диспутовъ, какимъ бы образомъ исправить его. Нельзя ли его вывести на большую дорогу съ помощью констаблей и приходскихъ старостъ и съ колокольнымъ звономъ, или расколоть его въ пуки полемической соломы, или вмѣсто того обратить въ щебенку. Среди этой пыли и этого шуму одно только было совершенно ясно, что Томъ могъ бы и можетъ, долженъ и будетъ исправленъ сообразно съ указаніями чьей-то теоріи, но ни чьей практики. И въ ожиданіи лучшей перемѣны, Томъ продолжаетъ опрометью идти къ своему разрушенію съ прежнею непоколебимою рѣшимостью.
   Но и онъ умѣетъ отмщать за себя. Самый вѣтеръ повинуется ему и вѣрно служитъ ему въ эти часы непроницаемаго мрака. Нѣтъ ни одной капли зараженной крови Тома, которая бы не распространила гдѣ нибудь заразы. Она заразитъ, въ эту самую ночь, чистѣйшую струю (въ которой химики и аналитики отыскали бы неподдѣльное благородство) одного норманскаго дома, и владѣтель этого дома не въ состояніи выразить отказа такому безславному союзу. Въ ней нѣтъ и атома грязи Тома, нѣтъ на кубическій дюймъ отвратительнаго заразительнаго газа, въ которомъ живетъ Томъ, нѣтъ униженія, нѣтъ невѣжества, нѣтъ гнусныхъ пороковъ, нѣтъ закоснѣлой грубости; но кровь Тома возьметъ свое, она проникнетъ во всѣ слои общества, до надменнѣйшаго изъ надменныхъ, до высшаго изъ высокихъ. И дѣйствительно то заразою, то грабежомъ, то развратомъ, а Томъ не остается неотмщеннымъ.
   Когда улица Одинокаго Тома бываетъ отвратительнѣе, днемъ или ночью? Вопросъ нерѣшенный; одно только можно сказать въ разрѣшеніе этого вопроса, что чѣмъ больше смотрѣть на нее, тѣмъ отвратительнѣе она станетъ казаться, и что никакое воображеніе не можетъ представить такъ вѣрно всю ея отвратительность, какъ дѣйствительный видъ ея. Но вотъ день начинаетъ заниматься, и по истинѣ, гораздо было бы лучше для національной славы, еслибъ солнце, изрѣдка показывалось надъ британскими владѣніями, нежели всегда надъ такимъ гадкимъ чудовищемъ, какъ Томъ.
   Смуглый, загорѣлый отъ солнца джентльменъ, мучимый безсонницей, предпочитавшій лучше бродить по улицамъ, нежели считать часы на безпокойной подушкѣ, тихо подходитъ сюда въ это спокойное время. Подстрекаемый любопытствомъ, онъ часто останавливается и смотритъ вокругъ себя, смотритъ вверхъ и внизъ по этимъ жалкимъ закоулкамъ. Но не одно любопытство управляетъ имъ; въ его блестящихъ, черныхъ глазахъ отражается состраданіе и участіе. Внимательно разсматривая каждый предметъ, онъ, повидимому, понимаетъ всю отвратительность ихъ; повидимому, онъ изучалъ ихъ прежде.
   По краямъ канавы, наполненной застоемъ зловонной грязи,-- канавы, которая и есть улица Одинокаго Тома, ничего на видно, кромѣ дряхлыхъ домовъ, замкнутыхъ и безмолвныхъ. Ни одного безсоннаго созданія, кромѣ его самого, не показывается здѣсь, никого, кромѣ его и еще одной женской фигуры, которая сидитъ въ отдаленіи на порогѣ одного изъ домовъ. Онъ идетъ въ этой фигурѣ. Приближаясь, онъ замѣчаетъ, что она совершила дальній путь, потому что ноги ея избиты и вся она запылена. Она сидитъ на порогѣ, какъ будто кого-то ожидая; однимъ локтемъ она упирается въ колѣно, и голова ея покоится на рукѣ. Подлѣ нея парусинный мѣшокъ или узелъ, который она тащила на себѣ. Вѣроятно она дремлетъ, потому что не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія на его шаги въ то время, какъ онъ приближается къ ней.
   Изломанный тротуаръ такъ узокъ, что когда Алланъ Вудкортъ подходитъ къ тому мѣсту, гдѣ сидитъ женщина, онъ принужденъ спуститься на дорогу, чтобъ пройти мимо ея. Взглянувъ на ея лицо, его взоры встрѣчаются съ ея взорами, и онъ останавливается.
   -- Что ты тутъ дѣлаешь?
   -- Ничего, сэръ.
   -- Ты не можешь достучаться? Ты хочешь, чтобъ тебя впустили?
   -- Я жду, когда встанутъ въ другомъ домѣ... на постояломъ дворѣ... не здѣсь,-- терпѣливо отвѣчаетъ женщина.-- Я жду здѣсь, потому что сюда скоро заглянетъ солнышко и отогрѣетъ меня.
   -- Мнѣ кажется, ты очень устала. Мнѣ жалко видѣть, что ты сидишь на улицѣ.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Это ничего не значитъ.
   Привычка его говорить съ бѣдными и не прибѣгать къ тону покровительства или снисхожденія весьма легко приводить его въ хорошія отношенія съ женщиной.
   -- Дай мнѣ посмотрѣть твою голову,-- говоритъ онъ, наклоняясь.-- Я докторъ. Не бойся. Я ни за что въ свѣтѣ не сдѣлаю тебѣ вреда.
   Онъ знаетъ, что однимъ прикосновеніемъ своей искусной и привычной руки, онъ уже можетъ доставить ей нѣкоторое облегченіе. Она слегка противится ему, говоря: "это ничего, пройдетъ"; но едва только наложилъ онъ пальцы на раненое мѣсто, какъ она поворачиваетъ его къ свѣту.
   -- Гм! Весьма дурной ушибъ, кожа сильно ссажена. Тебѣ, должно быть очень больно.
   -- Да, немного больно, сэръ,-- отвѣчаетъ женщина, и по щекѣ ея катится слеза.
   -- Дай я попробую, нельзя ли это облегчить для тебя. Вѣдь мой платокъ не повредитъ тебѣ.
   -- О, нѣтъ, сэръ; я увѣрена въ этомъ!
   Онъ очищаетъ рану и осушаетъ ее, и, тщательно осмотрѣвъ и слегка прижавъ ее ладойью руки, вынимаетъ изъ кармана небольшой футляръ и приступаетъ къ перевязкѣ раны. Занимаясь такимъ образомъ, онъ въ душѣ смѣется надъ тѣмъ, что ему привелось дѣлать перевязки на улицѣ, и говоритъ:
   -- Итакъ твой мужъ кирпичникъ?
   -- Почемъ вы это знаете, сэръ?-- спрашиваетъ удивленная женщина.
   -- Я такъ заключаю по цвѣту глины на твоемъ мѣшкѣ и на одеждѣ. Къ тому же я знаю, что многіе кирпичники ходятъ по разнымъ мѣстамъ искать себѣ работы. Мнѣ жаль, но я знаю, что они очень жестоки къ своимъ женамъ.
   Женщина торопливо приподнимаетъ глаза кверху, какъ будто она хотѣла опровергнуть, что ея рана есть слѣдствіе жестокости мужа; но, почувствовавъ руку на своей головѣ и увидѣвъ умное и спокойное лицо, она спокойно опускаетъ ихъ.
   -- Гдѣ онъ теперь?-- спрашиваетъ докторъ.
   -- Вчера онъ нажилъ себѣ хлопоты, сэръ; однако, онъ хотѣлъ повидаться со мной на постояломъ дворѣ.
   -- Онъ наживетъ себѣ еще больше и хуже хлопотъ, если будетъ употреблять во зло свою огромную и тяжелую руку, такъ какъ онъ употребилъ ее при этомъ случаѣ. Но ты прощаешь его, несмотря на его жестокость, и я больше ничего не говорю о немъ, какъ только то, что я желаю, чтобы онъ заслуживалъ твое прощеніе. У тебя нѣтъ дѣтей?
   Женщина качаетъ головой.
   -- Одного малютку я зову своимъ, сэръ, но только онъ но мой, а Лизы.
   -- А твой вѣрно умеръ. Бѣдняжка!
   Въ это время онъ кончилъ перевязку и закрываетъ свой футляръ.
   -- Я полагаю у тебя есть гдѣ нибудь свой домъ. Далеко ли онъ отсюда?-- спрашиваетъ онъ, простодушно принимая за шутку то, что онъ сдѣлалъ, между тѣмъ какъ она поднимается и дѣлаетъ книксенъ.
   -- Отсюда будетъ добрыхъ двадцать три мили, сэръ. Въ Сентъ-Албансѣ. Вы знаете, сэръ, гдѣ Сентъ-Албансъ? Вы глядите такъ, какъ будто знаете, гдѣ?
   -- Да, я его немного знаю. Теперь и я въ свою очередь спрошу тебя: есть ли у тебя деньги на квартиру?
   -- Есть, сэръ,-- говоритъ она:-- по истинѣ и чести есть.
   И вмѣстѣ съ этимъ она показываетъ ихъ. Онъ говорить ей въ отвѣтъ на ея множество благодарностей, что рана ея внѣ всякой опасности, желаетъ ей добраго дня и уходитъ. Улица Одинокаго Тома все еще объята сномъ, и никто въ ней не шевелится.
   Но нѣтъ, шевелится кто-то! Въ то время, какъ Алланъ Вудкортъ, возвращаясь, подходитъ къ тому мѣсту, откуда увидѣлъ женщину, сидѣвшую на порогѣ, онъ видитъ оборванную фигуру, которая очень осторожно и какъ бы крадучись пробирается вдоль улицы, прижимаясь къ грязнымъ стѣнамъ, къ которымъ бы не прикоснулась даже самая отвратительная фигура. Это фигура юноши, щеки котораго впали и котораго глаза имѣютъ изнуренный блескъ. Онъ такъ старается пройти незамѣченнымъ, что даже появленіе незнакомца въ полномъ одѣянія, не соблазняетъ его оглянуться назадъ. Своимъ оборваннымъ локтемъ онъ прикрываетъ лицо себѣ, пробираясь по другой сторонѣ улицы, ощупывая костлявой рукой стѣну, и его платье, не имѣющее никакого виду, виситъ съ него лохмотьями. Для какого употребленія сдѣлано было это платье и изъ какого матеріала невозможно было бы сказать. Оно выглядитъ, по цвѣту и по свойству, похожимъ на связку болотистыхъ и давно перегнившихъ листьевъ.
   Алланъ Вудкортъ останавливается посмотрѣть на него и замѣчаетъ все это съ неяснымъ убѣжденіемъ, что онъ гдѣ-то видѣлъ мальчика прежде. Онъ не можетъ припомнить, какъ онъ видѣлъ его и когда, но въ душѣ его сохранилось воспоминаніе о подобной фигурѣ. Онъ воображаетъ, что видѣлъ его въ какомъ нибудь госпиталѣ или пріютѣ бѣдныхъ и все-таки не можетъ дать себѣ отчета, почему это съ такой необыкновенной силой приходитъ на память.
   Онъ постепенно придвигается къ выходу изъ улицы Одинокаго Тома при утреннемъ свѣтѣ, размышляя объ этой фигурѣ, какъ вдругъ позади его раздаются шаги бѣгущаго человѣка, и, оглянувшись, онъ видитъ мальчика опрометью бѣгущаго къ нему и преслѣдуемаго женщиной
   -- Держи его, держи его!-- кричитъ женщина, едва не задыхаясь.-- Держи его, держите его, сэръ!
   Алданъ Вудкортъ перебѣгаетъ черезъ улицу, чтобъ пересѣчь дорогу мальчику, но мальчикъ проворнѣе его увертывается въ сторону, ныряетъ ему подъ руки, убѣгаетъ на нѣсколько шаговъ впередъ и снова летитъ около стѣны. Между тѣмъ женщина гонится за нимъ, крича что есть духу: "держи, держи его!`` Алланъ полагая, что мальчикъ утащилъ у нея деньги, продолжаетъ погоню и настигаетъ его разъ двѣнадцать, но мальчикъ каждый разъ бросается въ сторону, увертывается, ныряетъ подъ руки и убѣгаетъ впередъ. Чтобъ прекратить погоню, при одномъ изъ подобныхъ случаевъ, стоило только упасть на него и такимъ образомъ отнять всякую возможность къ дальнѣйшему побѣгу; но Алланъ не рѣшается на эту мѣру; и такимъ образомъ, въ высшей степени забавная погоня продолжается. Наконецъ бѣглецъ, преслѣдуемый по пятамъ, бросается въ узкій закоулокъ, на какой-то дворъ, въ которомъ нѣтъ другого выхода. Здѣсь, у груды гнилыхъ дровъ, онъ падаетъ и, задыхаясь, смотритъ на своего преслѣдователя, который тоже стоитъ, смотритъ, запыхавшись, на мальчика и поджидаетъ женщину.
   -- Охъ, ты мнѣ, Джо!-- кричитъ женщина.-- Что небось попался мнѣ наконецъ.
   -- Джо,-- повторяетъ Алланъ, внимательно посмотрѣвъ на него.-- Джо! Постой. Да, это такъ! Я помню, какъ этого мальчика, нѣсколько времени назадъ, приводили къ слѣдственному судьѣ.
   -- Да, я видѣлъ васъ когда-то у Инквича,-- бормочетъ Джо.-- Ну, чтожъ изъ этог осовъ, но во мнѣ укрѣпилось неясное сознаніе какой-то лежащей на мнѣ отвѣтственности,-- сознаніе, которое явилось у меня еще прежде, какъ только я услышала объ этомъ убійствѣ; мнѣ казалось, что мой долгъ помочь выясненію обстоятельствъ этого дѣла. Но въ то же время я была твердо убѣждена, что мнѣ рѣшительно нѣтъ причинъ чего нибудь бояться, и съ негодованіемъ отвергла бы такое предположеніе, какъ совершенную нелѣпость.
   Мы вышли изъ тюрьмы и ходили втроемъ взадъ и впередъ не подалеку отъ воротъ, которыя выходили на пустынную, безлюдную улицу. Ждать пришлось недолго, вскорѣ Бегнеты тоже вышли и скорымъ шагомъ направились къ намъ.
   Въ глазахъ мистрисъ Бегнетъ стояли слезы, лицо ея раскраснѣлось, на немъ выражалось сильное волненіе.
   -- Джоржу я и виду не подала, были ея первыя слова, когда она подошла къ намъ,-- но, знаете, миссъ, мнѣ сдается, дѣла бѣднаго малаго изъ рукъ вонъ плохи!
   -- Если онъ позаботится о себѣ, станетъ благоразумнѣе и приметъ предлагаемую помощь, они могутъ поправиться, сказалъ опекунъ.
   -- Конечно вамъ лучше знать, сэръ, отвѣчала съ живостью мистрисъ Бегнетъ, утирая глаза краемъ своей сѣрой мантильи.-- Но онъ меня очень разстроилъ. Онъ поступилъ ужасно необдуманно, наговорилъ пропасть такого, чего никогда не думалъ; господа судьи не могутъ понять его такъ хорошо, какъ понимаемъ мы съ Дубомъ. Кромѣ того тутъ сошлась такая куча неблагопріятныхъ для него обстоятельствъ, такая куча свидѣтелей будетъ показывать противъ него, и этотъ Беккетъ такой хитрецъ!
   -- Ловко поддѣлался! Подержанная віолончель! Мальчикомъ, говоритъ, игралъ на флейтѣ! прибавилъ мистеръ Бегнетъ съ величайшей серьезностью.
   -- Вотъ, что я скажу вамъ, миссъ,-- говоря "миссъ", я подразумеваю васъ всѣхъ господа.-- Отойдемъ подальше въ уголокъ, я скажу тамъ.
   И мистрисъ Бегнетъ торопливо отвела насъ къ стѣнѣ; она долго задыхалась и не могла говорить, такъ что даже мистера Бегнета заставила сказать:
   -- Начинай же, старуха!
   -- Скажу вамъ, миссъ, проговорила она, развязывая ленты своей шляпки, чтобъ вдохнуть больше воздуха, -- вы скорѣе сдвинете съ мѣста Дуврскій замокъ, чѣмъ убѣдите Джоржа отказаться отъ принятаго рѣшенія, если только не найдете новую силу, способную его сдвинуть. Я нашла такую силу!
   -- Вамъ просто цѣны нѣтъ! сказалъ опекунъ.-- Продолжайте, продолжайте!
   -- Знайте, миссъ, что все, что говоритъ Джоржъ о своихъ родственникахъ -- вздоръ! продолжала волнуясь и спѣша мистрисъ Бегнетъ, скрѣпляя каждую фразу похлопываніемъ одной руки о другую.-- Его родные ничего но знаютъ о немъ, но онъ о нихъ знаетъ. Въ разныя времена онъ разсказывалъ мнѣ о нихъ и я знаю о нихъ больше, чѣмъ кто нибудь другой. Не даромъ онъ какъ-то заговорилъ съ Вульвичемъ о сѣдинахъ и морщинахъ матерей! Пятьдесятъ фунтовъ прозакладую, что въ тотъ день онъ видѣлъ свою мать. Она жива и ее надо сейчасъ-же привезти сюда.
   И мистрисъ Бегнетъ, засунувъ въ ротъ нѣсколько булавокъ, принялась подбирать и подкалывать свои юбки такъ, чтобъ онѣ не спускались ниже края мантильи; этотъ маневръ она выполнила съ удивительнымъ проворствомъ и ловкостью.
   -- Дубъ, ты позаботишься о дѣтяхъ. Дай мнѣ зонтикъ, старина, я отправляюсь въ Линкольнширъ за старухой матерью Джоржа.
   -- Богъ съ вами! вскричалъ опекунъ, опуская руку въ карманъ -- Какъ-же она поѣдетъ? Довольно-ли у нея денегъ?.
   Мистрисъ Бегнетъ опять обратилась къ своимъ юбкамъ; вытащивъ изъ кармана кожаный кошелекъ, она торопливо пересчитала нѣсколько лежавшихъ тамъ шиллинговъ, послѣ чего съ самымъ довольнымъ видомъ опустила его опять въ карманъ.
   -- Не хлопочите обо мнѣ, миссъ, я жена солдата и привыкла путешествовать, сказала она и, цѣлуя мужа, прибавила:-- одинъ тебѣ, старина, а три дѣтямъ. Прощай, я отправлюсь въ Линкольнширъ за матерью Джоржа.
   И пока мы изумленно переглядывались, она уже приступила къ осуществленію своего плана, зашагала рѣшительнымъ шагомъ по улицѣ и скоро ея сѣрая мантилья скрылась за угломъ.
   -- Мистеръ Бегнетъ! какъ вы ее пустили? проговорилъ опекунъ.
   -- Развѣ можно ее не пустить? Разъ она точно также вернулась домой изъ другой части свѣта. Въ этой же мантильѣ и съ этимъ же зонтикомъ. Что старуха скажетъ, то сдѣлаетъ. Ужъ сдѣлаетъ! Когда старуха сказала: "я это сдѣлаю", непремѣнно сдѣлаетъ.
   -- Значитъ, она такая-же искренняя и благородная женщина, какою кажется съ виду, сказалъ опекунъ,-- и если она такая, какою кажется, то невозможно сказать о ней ничего лучшаго.
   Мистеръ Бегнетъ, который было пошелъ своей дорогой, обернулся къ намъ и сказалъ:
   -- Она знаменщикъ беспримѣрнаго, отборнаго батальона. Другой такой на свѣтѣ нѣтъ. Но я при ней объ этомъ молчокъ: надо поддерживать дисциплину.
   

ГЛАВА XXII.
Слѣдъ.

   При существующихъ обстоятельствахъ мистеръ Беккетъ часто совѣщается со своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ; всякій разъ, какъ мистеру Беккету предстоитъ обсудить дѣло, полное столь животрепещущаго интереса, какъ настоящее, его указательный палецъ возводится въ достоинство дружественнаго чародѣя.
   Мистеръ Беккетъ подноситъ его къ уху и онъ нашептываетъ ему удивительныя вещи, мистеръ Беккетъ подноситъ его къ губамъ и онъ налагаетъ на нихъ печать молчанія, мистеръ Беккетъ потираетъ имъ свой носъ и его чутье изощряется, мистеръ Беккетъ поводитъ имъ передъ провинившимся человѣкомъ и тотъ поддается чарамъ на свою погибель. Когда мистеръ Беккетъ ведетъ частыя совѣщанія со своимъ указательнымъ пальцемъ, авгуры храма сыскной полиціи безошибочно предсказываютъ, что скоро за преступленіемъ послѣдуетъ должное возмездіе.
   Въ другое время мистеръ Беккетъ является снисходительнымъ философомъ, усердно, добродушно наблюдающимъ человѣческую натуру, не расположеннымъ строго относиться къ дурачествамъ и слабостямъ человѣковъ. Мистеръ Беккетъ посѣщаетъ огромное множество домовъ, бродитъ по безконечному числу улицъ, съ утомленнымъ видомъ человѣка, скучающаго за недостаткомъ опредѣленной цѣли. Онъ въ высшей степени доброжелательно относится къ своему ближнему и не пропускаетъ случая распить съ нимъ бутылочку, другую. Въ деньгахъ не стѣсняется, въ обращеніи мягокъ и привѣтливъ, въ разговорѣ интересный и пріятный собесѣдникъ, но подъ этимъ мирнымъ потокомъ его внѣшней жизни струится въ глубинѣ другое теченіе -- теченіе указательнаго пальца.
   Время и мѣсто не связываютъ мистера Беккета; вѣдь человѣкъ, взятый въ общемъ понятіи этого слова, безъ отношенія ко времени и пространству -- существо свободное, такъ и мистеръ Беккетъ: сегодня онъ здѣсь, а завтра тамъ, съ тою только разницей, что послѣ завтра опять будетъ здѣсь.
   Сегодня вечеромъ онъ случайно разсматривавъ желѣзныя гасильницы на подъѣздѣ городского отеля Дэклоковъ, завтра утромъ прогуливается по свинцовымъ плитамъ Чизни-Вуда, гдѣ нѣкогда гулялъ старикъ, тѣни котораго принесено въ видѣ умилостивительной жертвы сто гиней. Мистеръ Беккетъ перерываетъ ящики, карманы, письменный столъ и прочія вещи убитаго, а спустя нѣсколько часовъ бесѣдуетъ наединѣ съ римляннномъ, сличая его указательный палецъ со своимъ.
   Конечно такія занятія несогласимы съ радостями семейной жизни, но извѣстно, что въ послѣднее время мистеръ Беккетъ не бываетъ дома, хотя вообще высоко цѣнитъ общество мистрисъ Беккетъ -- леди, которая обладаетъ отъ природы настоящимъ геніемъ по сыскной части, могла бы совершить великія дѣла, будь ея дарованія развиты надлежащимъ образомъ профессіональными упражненіями, но пока она не возвышается надъ уровнемъ талантливой диллетантки. И такъ, хотя вообще мистеръ Беккетъ высоко цѣнитъ общество своей супруги, но теперь онъ держится вдали отъ домашняго очага,-- супруга-же ищетъ утѣшенія въ дружбѣ и разговорахъ съ жилицей, которая къ счастью оказывается любезной и обходительной дамой, и чрезвычайно заинтересовываетъ мистрисъ Беккетъ.
   Огромная толпа собирается въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсѣ въ день похоронъ. Собственно говоря въ этой толпѣ, кромѣ сэра Ленстера Дэдлока, присутствующаго собственною особой, всего три человѣка, а именно: лордъ Дудль, Вильямъ Вуффи и разслабленный кузенъ, очутившійся здѣсь вѣроятно для ровнаго счета, число траурныхъ каретъ несчетно. Пэрство прислало больше соболѣзнованія на четырехъ колесахъ, чѣмъ когда-либо было видно въ этихъ краяхъ. Судя по тому обилію гербовъ, которые собраны здѣсь на дверцахъ траурныхъ каретъ, можно думать, что Геральдическая корпорація потеряла сразу папеньку и маменьку.
   Герцогъ Фудль прислалъ пышное сооруженіе, разукрашенное въ пухъ и прахъ серебряными ступицами, патентованными осями, снабженное всѣми новѣйшими усовершенствованіями и тремя шестифутовыми гигантами, возвышающимися на запяткахъ на подобіе траурнаго султана. Всѣ до одного величественные лондонскіе кучера облеклись сегодня въ трауръ, и еслибъ покойный зналъ толкъ въ лошадиныхъ статьяхъ, чего, судя по его виду, совершенно нельзя было предположить, то сегодня онъ долженъ бы быть совершенно доволенъ.
   Среди всѣхъ этихъ факельщиковъ, экипажей, печально выступающихъ, облеченныхъ въ трауръ ногъ, спокоенъ и невозмутимъ мистеръ Беккетъ; спрятанный въ глубинѣ одной изъ неутѣшныхъ каретъ, онъ сквозь спущенныя занавѣси наблюдаетъ собравшуюся публику. Проницательнымъ взоромъ окидываетъ толпу (впрочемъ когда же этотъ зоркій глазъ смотритъ иначе?), выглянетъ то изъ одного окна кареты, то изъ другого, то взглянетъ вверхъ на окна домовъ, то на длинный рядъ человѣческихъ головъ; ничто отъ него не ускользаетъ.
   -- А, вы здѣсь, моя дражайшая половина! говорить мистеръ Беккетъ, обращаясь мысленно къ своей супругѣ, которая присутствуетъ на похоронахъ съ его согласія и стоитъ у дверей дома покойнаго.
   -- И вы здѣсь! Вы очень хорошо сегодня выглядите, мистрисъ Беккетъ.
   Процессія пока еще не двигалась съ мѣста, ждутъ пока вынесутъ виновника этого пышнаго собранія. Мистеръ Беккетъ сидитъ въ первой каретѣ и смотритъ въ окно, раздвинувъ при помощи указательныхъ пальцевъ занавѣски на ширину тончайшаго волоска.
   Обстоятельство, много говорящее въ пользу супружеской любви мистера Беккета: вниманіе его все время приковано къ мистрисъ Беккетъ.-- А, вы здѣсь, моя дражайшая половина! тихо бормочетъ онъ,-- и жилица съ вами. Я замѣтилъ васъ, мистрисъ Беккетъ; надѣюсь, вы въ добромъ здоровьѣ, моя милая!
   Больше мистеръ Беккетъ не говоритъ ни слова, но продолжаетъ самымъ внимательнымъ образомъ глядѣть въ щелочку занавѣсокъ, пока не выносятъ изъ дому упрятанное въ тѣсный ящикъ хранилище благородныхъ тайнъ. Гдѣ-то онѣ теперь? Скрыты ли въ безмолвной груди покойника? Летятъ ли вслѣдъ, сопровождая его въ неожиданное странствіе?
   Процессія трогается и видъ, открывающійся изъ каретнаго окна, измѣняется; мистеръ Беккетъ располагается поудобнѣе и, чтобъ не терять времени, принимается изучать внутреннее устройство кареты, на тотъ случай, что и эти свѣдѣнія могутъ пожалуй когда нибудь пригодиться.
   Великъ контрастъ между мистеромъ Телькингорномъ, запрятаннымъ въ своемъ тѣсномъ экипажѣ, и мистеромъ Беккетомъ, притаившимся въ своей каретъ; между крошечной ранкой, погрузившей одного въ непробудный сонъ, котораго не можетъ нарушить даже тряска по камнямъ мостовой, и маленькимъ кровавымъ слѣдомъ, который наэлектризовалъ у другого каждый волосокъ на головѣ. Но обоимъ нѣтъ никакого дѣла до этого контраста и онъ не волнуетъ ни одного изъ нихъ.
   Мистеръ Беккетъ не намѣренъ ѣхать до самаго кладбища; когда наступаетъ удобная по его мнѣнію минута, онъ выскальзываетъ изъ кареты одному только ему извѣстнымъ способомъ и направляется къ дому сэра Ленстера Дэдлока.
   Въ настоящее время онъ почти живетъ тамъ; ему разрѣшено приходить и уходить, когда ему вздумается; его встрѣчаютъ какъ желаннаго гостя, за нимъ ухаживаютъ; онъ изучилъ весь домъ какъ свои пять пальцевъ и свободно разгуливаетъ въ атмосферѣ величественной таинственности.
   Мистеру Беккету не надо ни стучать, ни звонить, ему данъ ключъ и онъ можетъ приходить и уходить, когда вздумается.
   Когда онъ проходитъ переднюю, Меркурій докладываетъ:-- Еще письмо вамъ, мистеръ Беккетъ, недавно принесли съ почты, и вручаетъ ему пакетъ.
   -- Еще одно? гм!
   Если Меркурія и томитъ любопытство къ письмамъ, получаемыхъ мистеромъ Беккетомъ, то этотъ осторожный человѣкъ не таковскій, чтобъ удовлетворить такое праздное любопытство. Онъ смотритъ въ лицо Меркурію такъ, какъ будто это какой-то неодушевленный предметъ, удаленный на нѣсколько миль и который онъ желаетъ разсмотрѣть не торопясь и основательно.
   -- Нѣтъ ли у васъ съ собою табакерки? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ.
   Къ несчастію Меркурій не нюхаетъ табаку.
   -- Не можете ли раздобыть мнѣ откуда нибудь щепотку табаку? Я буду вамъ очень благодаренъ. Все равно какого сорта -- исключительнаго пристрастія я ни къ одному не питаю. Благодарствуйте!
   Мистеръ Беккетъ не спѣша беретъ понюшку изъ табакерки, которую откуда-то добылъ ему Меркурій, втягиваетъ табакъ сперва одной ноздрей, потомъ другой, съ видомъ знатока, смакующаго удовольствіе, объявляетъ по зрѣломъ размышленіи, что табакъ великолѣпенъ, и уходитъ съ письмомъ въ рукѣ.
   Хотя мистеръ Беккетъ, идя по лѣстницѣ и входя въ маленькую комнату передъ библіотекой, имѣетъ видъ человѣка, который ежедневно получаетъ груды писемъ, однако на самомъ дѣлѣ большая корреспонденція вовсе не въ его привычкахъ. Онъ не охотникъ писать, самъ управляетъ перомъ точно той палочкой, которую постоянно носитъ съ собою въ карманѣ, чтобъ имѣть подъ рукой доказательство своей власти, и не совѣтуетъ вступать съ нимъ въ переписку, считая этотъ путь слишкомъ наивнымъ и прямолинейнымъ, а потому непригоднымъ для дѣлъ тонкаго свойства; къ тому же онъ неоднократно видѣлъ на своемъ вѣку, какъ компрометирующія письма выступали въ качествѣ уликъ, и привыкъ къ мысли, что надо быть молокососомъ, чтобъ писать письма. Изъ этого слѣдуетъ, что мистеръ Беккетъ не подерживаетъ правильной корреспонденціи; тѣмъ не менѣе за послѣдніе сутки онъ получилъ ровно шесть писемъ.
   -- Посмотримъ, тотъ ли почеркъ? говоритъ мистеръ Беккетъ, выкладывая письмо на столъ.-- Тѣже-ли два слова?
   Какія же это два слова?
   Мистеръ Беккетъ поворачиваетъ ключъ въ дверномъ замкѣ, развязываетъ шнурокъ, охватывающій черную записную книгу, книгу Судебъ для многихъ, вынимаетъ оттуда другое письмо и кладетъ рядомъ съ первымъ; въ обоихъ четко написано одно и то же: "леди Дэдлокъ".
   Прочитавъ письмо, мистеръ Беккетъ говори тѣ:
   -- Такъ-съ. Но я могъ бы заработать свои денежки и безъ этихъ анонимныхъ писемъ.
   Положивъ оба письма къ книгу Судебъ и снова обвязавъ ее шнуркомъ, мистеръ Беккетъ отпираетъ дверь и какъ разъ во время, потому что ему несутъ обѣдъ и графинъ хереса на подносѣ. Въ откровенной бесѣдѣ въ дружескомъ кругу мистеръ Беккетъ часто признается, что любить старый Остъ-Индскій хересъ больше всего на свѣтѣ; поэтому теперь онъ наливаетъ полный стаканъ и пьетъ, причмокивая губами. Вдругъ его осѣняетъ новая мысль.
   Онъ тихонько отворяетъ дверь въ библіотеку и заглядываетъ: библіотека пуста, огонь въ каминѣ медленно гаснетъ; окинувъ комнату бѣглымъ взглядомъ, мистеръ Беккетъ подходитъ къ столу, куда кладутъ обыкновенно всѣ получаемыя письма; и теперь тутъ лежитъ куча конвертовъ на имя сэра Лейетера. Мистеръ Беккетъ наклоняется надъ столомъ и разсматриваетъ адресы.
   -- Ни одного, написаннаго тѣмъ почеркомъ; имъ пишутъ только мнѣ. Завтра могу довести и это до свѣдѣнія сэра Лейстера.
   Вернувшись къ себѣ, мистеръ Беккетъ съ большимъ аппетитомъ оканчиваетъ обѣдъ и погружается въ послѣобѣденную дремоту, изъ которой его выводитъ приглашеніе пожаловать въ гостинную; послѣднее время сэръ Лейстеръ приглашаетъ его каждый вечеръ, чтобъ узнать, нѣтъ ли. чего новаго. Въ гостинной кромѣ сэра Лейстера присутствуютъ Волюмнія и разслабленный кузенъ, до крайности утомленный похоронами.
   Мистеръ Беккетъ кланяется совершенно различнымъ образомъ тремъ присутствующимъ особамъ: отвѣшиваетъ почтительный поклонъ-сэру Лейстеру, галантный Волюмніи, а разслабленному кузену киваетъ какъ старому знакомому, какъ бы говоря: "Вы одинъ изъ городскихъ львовъ и мы знаемъ другъ друга". Раздавъ такимъ образомъ каждому по образчику своего такта, мистеръ Беккетъ потираетъ руки.
   -- Не сообщите ли чего нибудь новенькаго, инспекторъ? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.-- Не желаете ли побесѣдовать со мною наединѣ?
   -- Еще не сегодня, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронеть.
   -- Мое время въ полномъ вашемъ распоряженіи въ интересахъ отмщенія за поруганное величіе законовъ, продолжаетъ баронетъ.
   Мистеръ Беккетъ кашляетъ и смотритъ на румяны и ожерелье Волюмніи такимъ взглядомъ, какъ будто почтительно ей докладываетъ: "могу васъ увѣрить -- вы прелестны, я видѣлъ сотню женщинъ, которыя въ ваши годы были на видъ куда хуже васъ".
   Прекрасная Волюмнія, которой вѣроятно вѣдомо могущественное дѣйствіе ея чаръ, отрывается отъ писанія записочекъ, долженствующихъ быть сложенными въ видѣ треугольныхъ шляпъ, и задумчиво поправляетъ жемчужное ожерелье. Мистеръ Беккетъ мысленно оцѣниваетъ жемчугъ и находитъ, что онъ такъ же далекъ отъ настоящаго, какъ сама Волюмнія отъ поэзіи въ своихъ записочкахъ.
   -- Заклинаю васъ, инспекторъ, продолжаетъ чрезвычайно выразительно сэръ Лейстеръ,-- употребить все ваше искусство для раскрытія этого ужаснаго злодѣянія; если я не успѣлъ еще попросить васъ объ этомъ, то пользуюсь настоящимъ случаемъ поправить это упущеніе. За деньгами не стойте, всѣ издержки я принимаю на себя; для преслѣдованія той цѣли, за которую вы взялись, я не остановлюсь ни передъ какой суммой.
   Въ благодарность за такую щедрость, мистеръ Беккетъ отвѣшиваетъ сэру Лейстеру вторичный поклонъ.
   Въ порывѣ благородныхъ чувствъ сэръ Лейстеръ прибавляетъ:
   -- Со времени этого чудовищнаго злодѣянія моя душа потрясена и наврядъ-ли когда нибудь оправится; но сегодня, послѣ того, какъ былъ преданъ землѣ прахъ этого вѣрнаго, ревностнаго, преданнаго слуги нашей фамиліи, она полна негодованіемъ.
   Голосъ сэра Лейстера дрожитъ, сѣдая голова трясется, на глазахъ слезы, лучшія его чувства затронуты.
   -- Торжественно объявляю, что пока преступленіе не будетъ раскрыто и преступникъ не получить должнаго возмездія, я считаю, что на моемъ имени, лежитъ пятно. Джентльменъ, посвятившій мнѣ часть своей жизни, джентльменъ, посвятившій мнѣ послѣдній день своей жизни, джентльменъ, который сидѣлъ за моимъ столомъ и спалъ подъ моей крышей, отправляется изъ моего дома къ себѣ и менѣе чѣмъ черезъ часъ убитъ. Я не берусь утверждать, что за нимъ не слѣдили отъ самаго моего дома, что его не подстерегли въ самомъ моемъ домѣ, что это преступленіе не было вызвано его сношеніями съ моимъ домомъ, которыя могли дать поводъ подозрѣвать у него большое состояніе и служили гораздо болѣе сильнымъ доказательствомъ въ пользу этого предположенія, чѣмъ его скромный образъ жизни. Если при помощи моего вліянія, моего положенія, моихъ средствъ, я не добьюсь открытія виновнаго, я буду считать себя не исполнившимъ долга, который мнѣ предписываетъ уваженіе къ памяти покойнаго, всегда исполнявшаго свой долгъ по отношенію ко мнѣ.
   Пока взволнованный баронетъ съ большимъ жаромъ произносилъ эту тираду, оглядываясь кругомъ, какъ будто держитъ рѣчь передъ огромнымъ собраніемъ, мистеръ Беккетъ смотритъ на него съ самымъ серьезнымъ видомъ и, какъ ни дерзко такое предположеніе, въ этой серьезности замѣтно что-то похожее на состраданіе.
   -- Сегодняшняя печальная церемонія, явившаяся поразительнымъ доказательствомъ уваженія, которое цвѣтъ англійскаго общества питалъ къ моему почившему другу (сэръ Лейстеръ дѣлаетъ удареніе на словѣ "другъ", ибо смерть сглаживаетъ всѣ различія), усугубила силу удара, нанесеннаго мнѣ этимъ ужаснымъ и дерзкимъ преступленіемъ. Если-бъ совершившій его былъ мой братъ, а не пощадилъ-бы даже его.
   Мистеръ Беккетъ смотритъ еще серьезнѣе. Волюмнія замѣчаетъ, что покойный былъ честнѣйшій и симпатичнѣйшій человѣкъ.
   -- Потеря такого человѣка конечно огромное лишеніе для васъ, миссъ, отвѣчаетъ мистеръ Беккетъ льстивымъ тономъ.-- Потеря его должна чувствоваться всѣми.
   Миссъ Волюмнія даетъ понять своимъ отвѣтомъ, что потрясеніе испытанное ея чувствительной душой, не изгладится до конца ея дней, что ея нервы навсегда разбиты и на устахъ ея никогда болѣе не заиграетъ улыбка. Тѣмъ временемъ она складываетъ въ видѣ треугольной шляпы записку, предназначенную въ Ватъ къ пугалообразному генералу которому она описываетъ печальное происшествіе, погрузившее ее въ меланхолію.
   Да, это ужасное потрясеніе для деликатной женской натуры, но современемъ оно изгладится, говоритъ мистеръ Беккетъ сочувственнымъ тономъ.
   Волюмнія непремѣнно желаетъ знать, какъ стоитъ дѣло: этотъ ужасный солдатъ уличенъ?-- кажется это такъ называется? Были у него соучастники, или какъ это тамъ зовется? И многое множество такихъ наивныхъ вопросовъ задаетъ она сыщику.
   -- Видите-ли, миссъ, отвѣчаетъ мистеръ Беккетъ, вращая, для большей убѣдительности, указательнымъ пальцемъ и по своей природной галантности едва не сказавъ вмѣсто "миссъ" -- "моя милѣйшая",-- не легко отвѣчать на эти вопросы въ настоящую минуту, именно въ настоящую минуту. Я занимаюсь этимъ дѣломъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, поутру, въ полдень и вечеромъ (въ виду важности разговора мистеръ Беккетъ привлекаетъ къ нему и баронета), но, по причинѣ выпитаго стакана хереса, не думаю, чтобъ могъ изложить его теперь съ надлежащею ясностью. Съ радостью отвѣтилъ-бы на ваши вопросы, миссъ, но долгъ мнѣ запрещаетъ. Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ будетъ вскорѣ извѣщенъ обо всемъ, что удалось открыть (мистеръ Беккетъ снова становится серьезенъ), надѣюсь къ его полному удовлетворенію.
   Разслабленный кузенъ выражаетъ надежду, что "какой нибудь бездѣ'никъ... будетъ казненъ... для п'имѣ'а".-- П'аво, нынче такъ-же т'удно попасть на висѣ'ицу, какъ по'учить мѣсто въ десять тысячъ въ годъ. Конечно... повѣсить для п'имѣ'а... ес'и даже и не того, кто виноватъ... все 'учше, чѣмъ никого не повѣсить...
   -- Вы знаете жизнь, сэръ! восклицаетъ съ восхищеніемъ мистеръ Беккетъ, подмигивая глазомъ и сгибая палецъ,-- вы можете подтвердить леди все, что я сказалъ. Вамъ не надо говорить, что разъ я получилъ инструкціи -- дѣло не стоитъ; вамъ доступно то, что не доступно для понимая дамы, особенно занимающей такое высокое положеніе въ обществѣ, какъ вы, миссъ! заканчиваетъ мистеръ Беккетъ, покраснѣвъ, такъ какъ опять едва удержался, чтобъ не сказать "милѣйшая".
   -- Инспекторъ вѣренъ своему долгу, Волюмнія, онъ совершенно правъ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Весьма счастливъ, удостоившись чести вашего одобрѣнія, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, Валюмнія, далеко не похвально задавать инспектору такіе вопросы. Онъ лучшій судья своихъ поступковъ, такъ какъ на немъ лежитъ отвѣтственность за нихъ. И не намъ, которые участвуемъ въ изданіи законовъ, не намъ вмѣшиваться и отклонять отъ пути долга тѣхъ, кто приводитъ ихъ въ исполненіе, или... тутъ сэръ Лейстеръ принимаетъ болѣе суровый тонъ, такъ какъ Валюмнія пыталась его прервать, прежде чѣмъ онъ закончилъ фразу:-- или тѣмъ, кто мститъ за ихъ поруганіе.
   Волюмнія съ величайшей почтительностью объясняетъ, что не простое любопытство, столь свойственное вообще легкомысленнымъ молодымъ дѣвушкамъ, побудило ее задать эти вопросы, а глубокое участіе и искреннее сожалѣніе, вызванныя въ ней смертью человѣка, потеря котораго оплакивается всѣми.
   -- Въ такомъ случаѣ вы должны-бы быть еще болѣе сдержаны.
   Мистеръ Беккетъ пользуется наступившей паузой и говоритъ:
   -- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, съ вашего позволенія я могу сказать многоуважаемой леди -- разумѣется между нами,-- что я считаю это великолѣпное дѣло вполнѣ законченнымъ и надѣюсь добыть черезъ нѣсколько часовъ то немногое, чего еще недостаетъ для его полнаго выясненія.
   -- Очень радъ слышать, говоритъ сэръ Лейстеръ.-- Это дѣлаетъ вамъ большую честь.
   -- Надѣюсь, сэръ Лейстеръ Дэддокъ баронетъ, что если мнѣ это дѣло доставитъ честь, то вполнѣ удовлетворитъ и другихъ. Назвавъ его великолѣпнымъ, я разумѣется, миссъ, отнесся къ нему съ моей точки зрѣнія, продолжаетъ мистеръ Беккетъ, серьезно поглядывая на сэра Лейстера.-- Разсматриваемыя съ другой точки зрѣнія, эти дѣла всегда влекутъ за собою болѣе или менѣе непріятныя послѣдствія; намъ приходится, миссъ, открывать довольно необыкновенныя вещи, семейныя тайны, которыя вы, миссъ, сочли-бы совершенно невѣроятными.
   Слегка взвизгнувъ по своему обыкновенію, наивная Волюмнія не соглашается допустить возможность такого предположенія.
   -- Да, это бываетъ даже и въ почтенныхъ фамиліяхъ, въ благородныхъ фамиліяхъ, въ знаменитыхъ фамиліяхъ, говоритъ мистеръ Беккетъ, съ серьезнымъ видомъ поглядывая въ сторону сэра Лейстера.-- Я и раньше имѣлъ честь предлагать свои услуги знаменитымъ фамиліямъ, и вы не можете себѣ представить,-- то есть я хотѣлъ сказать,-- даже вы не можете себѣ представить (эти слова обращаются къ разслабленному кузену), какія вещи узнаешь о томъ, что тамъ происходить.
   Разслабленный кузенъ, который, изнемогая отъ скуки, занимается тѣмъ, что накидываетъ себѣ на голову диванныя подушки, отвѣчаетъ зѣвая какимъ-то мычаньемъ, долженствующимъ означать: "воображаю!"
   Сэръ Лейстеръ находить, чт;о пора отпустить инспектора, онъ произноситъ: "очень хорошо. Благодарствуйте", сопровождая эти слова величественнымъ мановеніемъ руки, которое, прекращая дальнѣйшія пренія, должно кромѣ того означать, что если знаменитыя фамиліи заводятъ непохвальныя привычки, то и должны принимать всѣ вытекающія отсюда послѣдствія.
   -- Не забывайте, инспекторъ, снисходительно добавляетъ онъ,-- что я въ полномъ вашемъ распоряженіи во всякую минуту.
   Мистеръ Беккетъ, по прежнему серьезный, спрашиваетъ, удобно-ли будетъ сэру Лейстеру удостоить его аудіенціи завтра поутру, въ случаѣ если дѣло подвинется впередъ, какъ онъ ожидаетъ.
   Сэръ Лейстеръ отвѣчаетъ: "къ вашимъ услугамъ, во всякое время".
   Мистеръ Беккетъ дѣлаетъ свои три поклона и удаляется, но вспомнивъ объ одномъ упущенномъ изъ виду обстоятельствѣ, благоразумно возвращается вспять и тихо спрашиваетъ сэра Лейстера:
   -- Могу я узнать, кто вывѣсилъ на лѣстницѣ объявленіе о наградѣ за поимку преступника?
   -- Его вывѣсили по моему приказанію, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- Не сочтите, сэръ, слишкомъ большой смѣлостью съ моей стороны, если я позволю себѣ спросить: съ какою цѣлью вы это сдѣлали?
   -- Я выбралъ лѣстницу, какъ самое видное мѣсто. Я желалъ дать понять публикѣ, какъ велико совершенное злодѣяніе, какъ твердо мое рѣшеніе воздать за него должное возмездіе, какъ невозможно преступнику надѣяться избѣгнуть наказанія. Но если вы, инспекторъ, какъ болѣе меня знакомый съ дѣломъ, найдете какія нибудь возраженія...
   Мистеръ Беккетъ не можетъ представить никакихъ возраженій: разъ объявленіе выставлено, лучше его не снимать; отвѣсивъ свои три поклона, онъ удаляется и, запирая дверь, слышитъ легкій визгъ Волюмніи, предшествующій замѣчанію, что этотъ очаровательно-страшный мужчина -- совершенный Синяя Борода.
   По своей, общительности и умѣнью сходиться съ людьми всякаго званія, мистеръ Беккетъ останавливается въ передней у затопленнаго камина, гдѣ такъ тепло и уютно въ эти первые зимніе дни, и съ восхищеніемъ любуется Меркуріемъ.
   -- Я думаю въ васъ будетъ шесть футовъ и два дюйма? говоритъ мистеръ Беккетъ.
   -- Три.
   -- Неужели? У васъ такія широкія плечи, что вы кажетесь ниже; конечно, будь у васъ поджарыя ноги, было бы другое дѣло, но вы прекрасно сложены. Служили вы когда нибудь натурщикомъ для скульптора? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ тономъ знатока, сопровождая свой вопросъ соотвѣтствующимъ взглядомъ и жестомъ.
   Нѣтъ Меркурій никогда не былъ натурщикомъ.
   -- Непремѣнно, непремѣнно побывайте. У меня есть другъ, довольно извѣстный скульпторъ королевской академіи, который хорошо заплатитъ за возможность воспроизвести изъ мрамора такія формы. Миледи, кажется, нѣтъ дома?
   -- Обѣдаетъ въ гостяхъ.
   -- Должно быть она каждый день выѣзжаетъ?
   -- Да.
   -- Нисколько не удивительно! Такая прекрасная, граціозная, изящная женщина такъ-же украшаетъ общество, какъ свѣжее лимонное дерево обѣденный столъ. Вашъ отецъ имѣлъ тотъ же родъ занятій, что и вы?
   Отвѣть отрицательный.
   -- А мой отецъ -- такъ тотъ, какъ и вы, служилъ по найму. Онъ былъ сперва пажомъ, потомъ перебывалъ въ выѣздныхъ, въ буфетчикахъ, въ дворецкихъ и наконецъ сдѣлался трактирщикомъ. Жилъ окруженный общимъ уваженіемъ и смерть его всѣми оплакивалась: на смертномъ одрѣ онъ говорилъ, что то время, когда онъ жилъ въ услуженіи, было самымъ лучшимъ временемъ его жизни; такъ оно и было. Вратъ у меня тоже живетъ въ услуженіи и зять тоже. Что, миледи хорошаго характера?
   Меркурій отвѣчаетъ:-- Пожаловаться нельзя.
   -- А! немного избалована, капризна? Боже мой, при такой красотѣ, это можно предвидѣть. Но вѣдь за это мы еще больше любимъ женщинъ, не правда-ли?
   Заложивъ руки въ карманы своихъ персиковыхъ панталонъ, симметрично разставивъ ноги, облеченныя въ шелковыя чулки, и принявъ видъ опытнаго сердцеѣда, Меркурій соглашается съ замѣчаніемъ мистера Беккета. Слышится стукъ колесъ, раздается оглушительный звонокъ.
   -- Это она! Легка на поминѣ! говоритъ мистеръ Беккетъ.
   Двери распахиваются и миледи проходитъ черезъ переднюю. Она все еще очень блѣдна, одѣта въ полутрауръ, два великолѣпныхъ браслета украшаютъ ея руки. Красота ли этихъ рукъ, или эти изящные браслеты привлекаютъ вниманіе мистера Беккета? Онъ впивается въ нихъ взглядомъ, побрякивая чѣмъ-то въ карманѣ, должно быть мелкой монетой.
   Миледи замѣчаетъ его издали и вопросительно взглядываетъ на другого Меркурія, который сопровождаетъ ее.
   -- Мистеръ Беккетъ, миледи.
   Мистеръ Беккетъ расшаркивается и выступаетъ впередъ, поводя по губамъ своимъ пальцемъ-чародѣемъ.
   -- Вы дожидаетесь аудіенціи у сэра Лейстера!
   -- Нѣтъ, миледи, я только что былъ у него.
   -- Вы хотите что нибудь сообщить мнѣ?
   -- Пока ничего, миледи,
   -- Открыли вы что нибудь новое?
   -- Немногое, миледи.
   Она обмѣнивается съ нимъ на ходу этими словами, проходитъ дальше, почти не замедляя шага и, едва касаясь ступенекъ лѣстницы, подымается на верхъ. Подойдя къ подножію лѣстницы, мистеръ Беккетъ смотритъ, какъ миледи всходитъ по тѣмъ ступенькамъ, но которымъ недавно старый джентльменъ сошелъ въ могилу: она проходитъ мимо грозныхъ группъ съ оружіемъ въ рукахъ, разставленныхъ по лѣстницѣ и повторяющихся на стѣнѣ въ видѣ зловѣщихъ тѣней; она проходить мимо печатнаго объявленія, на которое взглядываетъ мимоходомъ, и исчезаетъ изъ вида.
   -- Она въ самомъ дѣлѣ красавица, говоритъ мистеръ Беккетъ, вернувшись къ Меркурію.-- Хотя у нея болѣзненный видъ.
   Меркурій сообщаетъ ему, что миледи не крѣпкаго здоровья и часто страдаетъ головными болями.
   -- Неужели? какая жалость! Лучшее средство противъ головныхъ болей прогулки.
   -- Она пробовала это средство, замѣчаетъ Меркурій.-- Гуляетъ иногда часа по два, когда чувствуетъ себя плохо, иной разъ даже по вечерамъ.
   -- Вы навѣрное знаете, что въ васъ шесть футовъ три дюйма? извините, что прерву васъ на минуту.
   -- Навѣрно.
   -- Я просто не могу этому повѣрить, такъ вы пропорціонально сложены. Даже гвардейцы, хоть они и считаются красавцами, сравнительно съ вами просто медвѣди. Такъ она гуляетъ по вечерамъ, вѣроятно при лунномъ свѣтѣ? Да, при лунномъ свѣтѣ само собой разумѣется, само собой разумѣется, поддакиваетъ мистеръ Беккетъ не то вопросительно, не то утвердительно.-- А вы, я думаю, не имѣете привычки прогуливаться, вѣроятно некогда?
   -- Да, но кромѣ того Меркурій и не любитъ гулять, онъ предпочитаетъ кататься.
   -- Еще бы, какая разница! Она кажется ходила гулять въ тотъ самый вечеръ, о которомъ теперь столько говорятъ? говорить мистеръ Беккетъ, грѣя руки и съ удовольствіемъ поглядывая на яркое пламя.
   -- Ходила! я самъ провожалъ ее въ садъ, что насупротивъ.
   -- И оставили ее тамъ одну; я васъ тогда видѣлъ.
   -- Я васъ не видѣлъ, говоритъ Меркурій.
   -- Я торопился, потому что шелъ навѣстить больную тетку; она живетъ въ Чельси; ей девяносто лѣтъ, одинокая женщина, съ капитальцемъ. Да, я случайно проходилъ тогда мимо. Позвольте: который тогда былъ часъ? Кажется еще не было десяти.
   -- Половина десятаго.
   -- Правда, да, да, такъ. Если не ошибаюсь, миледи была закутана въ широкую черную мантилью съ длинной бахромой?
   -- Совершенно вѣрно.
   -- Да, да, конечно.
   Мистеру Беккету надо вернуться наверхъ, у него тамъ неоконченная работа, но прежде онъ долженъ пожать руку Меркурію въ благодарность за пріятный разговоръ и повторить свой совѣтъ, не вздумаетъ-ли онъ когда нибудь, когда у него выберется свободный получасикъ, подарить его, въ виду обоюдной выгоды, скульптору королевской академіи?
   

ГЛАВА XXIII.
Взрывъ мины.

   Освѣжившись сномъ, мистеръ Беккетъ встаетъ на слѣдующій день очень рано и готовится къ генеральному сраженію. Облекшись въ чистую рубашку и пригладивъ при помощи мокрой щетки,-- инструмента, употребляемаго имъ въ торжественныхъ случаяхъ, жидкіе клочки волосъ, которые еще уцѣлѣли на его головѣ послѣ жизни, посвященной суровому труду, мистеръ Беккетъ закладываетъ фундаментъ для будущихъ дѣйствій въ видѣ завтрака изъ двухъ бараньихъ котлетъ, яицъ, чаю, хлѣба съ масломъ, мармелада и прочаго въ соотвѣтствующихъ количествахъ. Подкрѣпивъ такимъ образомъ свои силы и окончивъ совѣщаніе очень тонкаго свойства, которое онъ держалъ со своимъ пальцемъ-чародѣемъ, мистеръ Беккетъ конфиденціально поручаетъ Меркурію "осторожно увѣдомить сэра Лейстера Дэдлока, что мистеръ Беккетъ готовъ къ его услугамъ всегда, когда ему будетъ угодно". Получивъ милостивый отвѣтъ, что сэръ Лейстеръ поспѣшитъ со своимъ туалетомъ и черезъ десять минутъ сойдетъ къ мистеру Беккету въ библіотеку, мистеръ Беккетъ отправляется въ указанный апартаментъ и становится передъ каминомъ, устремивъ взоръ въ пылающіе уголья и приложивъ къ подбородку свой волшебный палецъ.
   Мистеръ Беккетъ имѣетъ задумчивый видъ человѣка, на которомъ лежитъ важная обязанность, но онъ спокоенъ и увѣренъ въ себѣ; по выраженію лица, его можно принять за знаменитаго игрока въ вистъ, который играетъ на крупную ставку, напримѣръ въ сто гиней, и имѣетъ на рукахъ хорошія карты, но собирается мастерски розыграть игру, чтобъ не уронить своей высокой репутаціи. Ни волненія, ни безпокойства не замѣтно на лицѣ мистера Беккета при появленіи сэра Лейстера; онъ смотритъ на баронета, пока тотъ медленно подходитъ къ своему креслу, съ такимъ-же серьезнымъ выраженіемъ какъ вчера, и въ этой серьезности, какъ ни дерзко такое предположеніе, опять замѣтно что-то похожее на состраданіе.
   -- Весьма сожалѣю, инспекторъ, что заставилъ васъ ждать, но я всталъ сегодня нѣсколько позднѣе обыкновеннаго, ибо не совсѣмъ хорошо себя чувствую. Волненія послѣднихъ дней слишкомъ сильно на мнѣ отразились. Я подверженъ припадкамъ подагры (другому сэръ Лейстеръ не сказалъ бы этого, но, очевидно, отъ мистера Беккета ничего не скроешь), и настоящія обстоятельства вызвали такой припадокъ.
   Сэръ Лейстеръ съ трудомъ опускается въ кресло и морщится отъ боли; мистеръ Беккетъ подходитъ ближе и опирается рукой на столъ. Взглянувъ на сыщика, сэръ Лейстеръ говоритъ:
   -- Я не знаю, желали-ли вы бесѣдовать со мною наединѣ? Предоставляю это на ваше усмотрѣніе; если вы найдете нужнымъ бесѣдовать со мною наединѣ,-- я соглашаюсь и одобряю, въ противномъ случаѣ, такъ какъ миссъ Дэдлокъ интересовалась...
   -- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, нашъ разговоръ требуетъ строжайшей тайны, говоритъ мистеръ Беккетъ, убѣдительно склонивъ голову на бокъ и приставивъ указательный палецъ къ уху въ видѣ серьги.-- Вы сейчасъ сами увидите, что тутъ необходима строжайшая тайна. Мнѣ всегда пріятно присутствіе леди, особенно такой высокопоставленной, какъ миссъ Дэдлокъ, но, не принимая въ разсчетъ своихъ личныхъ вкусовъ, я беру на себя смѣлость завѣрить васъ въ необходимости самой строжайшей тайны.
   -- Для меня-этого совершенно достаточно.
   -- Это до такой степени необходимо, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, что я попрошу у васъ позволенія запереть дверь на ключъ.
   Получивъ разрѣшеніе, мистеръ Беккетъ искусно и безъ всякаго шума выполняетъ эту предосторожность и, ставъ на колѣни, прилаживаетъ ключъ такъ, чтобъ заглянуть въ замочную скважину нельзя было.
   -- Вчера вечеромъ я докладывалъ вамъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, что мнѣ не достаетъ очень немногаго для окончательнаго пополненія дѣла; теперь я его пополнилъ и собралъ всѣ улики противъ лица, совершившаго преступленіе.
   -- Противъ солдата?
   -- Нѣтъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, нѣтъ.
   Сэръ Лейстеръ удивленъ. Онъ спрашиваетъ арестованъ ли преступникъ?
   Послѣ нѣкоторой паузы, мистеръ Беккетъ отвѣчаетъ:
   -- Преступленіе совершено женщиной.
   -- Праведное небо! задыхаясь восклицаетъ сэръ Лейстеръ, откидываясь на спинку кресла.
   -- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ! начинаетъ мистеръ Беккетъ, стоя возлѣ баронета у стола и вращая своимъ указательнымъ пальцемъ,-- я долженъ приготовить васъ къ цѣлому ряду обстоятельствъ, которыя могутъ, осмѣлюсь даже сказать, должны потрясти васъ. Но, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, вы джентльменъ, а я знаю что такое джентльменъ, и къ чему способенъ джентльменъ. Джентльменъ смѣло и стойко выдерживаетъ ударъ, который его постигаетъ; нѣтъ такого потрясенія, которое джентльменъ не могъ бы мужественно перенести. Взять хоть бы васъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ. Если вамъ суждено вынести тяжелый ударъ, вы естественно, подумаете о фамиліи, которую носите; вы спросите себя, какъ перенесли бы такой ударъ ваши предки, начиная съ Юлія Цезаря (ужъ не заходя дальше въ глубь временъ), вы припомните десятки своихъ предковъ, которые перенесли бы его мужественно, и сами перенесете его мужественно, ради нихъ и ради чести своей фамиліи. Такъ вы будете разсуждать и такъ поступите, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ.
   Сэръ Лейстеръ сидитъ безпомощно откинувшись на спинку кресла, уцѣпившись руками за его ручки, и съ окаменѣлымъ лицомъ глядитъ на мистера Беккета.
   -- Приготовивъ васъ такимъ образомъ, я попрошу васъ ни на одну минуту не безпокоиться тѣмъ, что кое-что изъ вашихъ фамильныхъ тайнъ стало мнѣ извѣстно; я столько знаю о разныхъ особахъ высокаго и низкаго происхожденія, что однимъ свѣдѣніемъ больше, однимъ меньше -- ровно ничего не значитъ. Не думаю, чтобъ на жизненной аренѣ могло случиться такое движеніе, которое удивило-бы меня; нѣтъ ни одного, которое показалось-бы мнѣ страннымъ: я по опыту считаю всякое движеніе, если только оно въ дурномъ направленіи, весьма вѣроятнымъ. Вотъ почему я говорю вамъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ: не смущайтесь и не разстраивайтесь тѣмъ, что мнѣ извѣстно кое-что изъ вашихъ фамильныхъ дѣлъ.
   -- Благодарю васъ за эти приготовленія, отвѣчаетъ послѣ нѣкотораго молчанія сэръ Лейстеръ, не двинувъ ни однимъ мускуломъ,-- я вовсе не считаю ихъ необходимыми, но тѣмъ не менѣе они дѣлаютъ честь вашимъ добрымъ намѣреніямъ. Будьте такъ добры продолжайте и, пожалуйста сядьте, если это васъ не затруднитъ.
   Сэра Лейстера повидимому угнетаетъ тѣнь, падающая на него отъ фигуры мистера Беккета,
   Нѣтъ, это нисколько его не затруднитъ. Мистеръ Беккетъ садится и его тѣнь уменьшается.
   -- Послѣ этого краткаго предисловія, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, я приступаю къ дѣлу. Леди Дэдлокъ...
   Сэръ Лейстеръ приподымается, свирѣпо гладить на мистера Беккета, и тотъ, чтобъ смягчить гнѣвъ баронета, начинаетъ играть своимъ волшебнымъ пальцемъ...
   -- Леди Дэдлокъ предметъ всеобщаго восхищенія. Да, ея лордство -- предметъ всеобщаго восхищенія...
   -- Я предпочелъ-бы, инспекторъ, чтобъ имя миледи не произносилось при этомъ разговорѣ, сухо возражаетъ сэръ Лейстеръ.
   -- И я желалъ-бы этого, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, но это невозможно.
   -- Невозможно?
   Мистеръ Беккетъ рѣшительно качаетъ головой.
   -- Это совершенно невозможно. То, о чемъ я буду говорить, имѣетъ отношеніе къ ея лордству. Она есть ось, около которой все вращается.
   -- Инспекторъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ пылающимъ взоромъ и дрожащими губами,-- вы знаете, что предписываетъ вамъ долгъ; исполняйте свой долгъ, но берегитесь выходить за его предѣлы. Я не потерплю этого, я не допущу этого. Вы берете на себя отвѣтственность за то, что вводите въ этотъ разговоръ имя миледи; вы берете на себя отвѣтственность за эту смѣлость. Имя миледи принадлежитъ къ числу такихъ, съ которыми нельзя неосторожно шутить.
   -- Я говорю то, что я долженъ сказать, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, и ни слова больше.
   -- Надѣюсь, что вы сможете это доказать. Хорошо продолжайте, сэръ.
   Бросивъ взглядъ на пылающіе гнѣвомъ глаза, которые избѣгаютъ теперь встрѣтиться съ его глазами, на гнѣвную фигуру, которая дрожитъ съ головы до ногъ, хотя и усиливается казаться спокойной, мистеръ Беккетъ продолжаетъ тихимъ голосомъ:
   -- Мой долгъ сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ давно питалъ подозрѣнія на счетъ леди Дэдлокъ.
   -- Если-бы онъ осмѣлился заикнуться мнѣ о своихъ подозрѣніяхъ, чего онъ никогда не дѣлалъ,-- я убилъ-бы его собственными руками! восклицаетъ сэръ Лейстеръ, ударивъ по столу. Но въ самомъ разгарѣ своего гнѣва останавливается подъ пристальнымъ взоромъ хитрыхъ глазъ мистера Беккета, который медленно двигаетъ указательнымъ пальцемъ и терпѣливо, но вмѣстѣ съ тѣмъ самоувѣренно качаетъ головой.
   -- Покойный мистеръ Телькингорнъ былъ скрытенъ и непроницаемъ; я не берусь говорить о томъ, что было у него на умѣ вначалѣ, но я знаю изъ его собственныхъ устъ, что онъ давно уже подозрѣвалъ леди Дэдлокъ, прежде чѣмъ по ея волненію, при видѣ одного почерка, открылъ -- въ этомъ самомъ домѣ и въ вашемъ присутствіи, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ,-- существованіе одного человѣка, проживавшаго въ большой бѣдности, человѣка, который до вашего знакомства съ миледи, былъ ея любовникомъ и долженъ былъ жениться на ней,-- мистеръ Беккетъ останавливается и осторожно прибавляетъ:-- непремѣнно долженъ былъ на ней жениться. Изъ его собственныхъ устъ я знаю, что когда этотъ человѣкъ умеръ, мистеръ Телькингорнъ имѣлъ подозрѣнія, что леди Дэдлокъ потихоньку и одна одинешенька посѣтила жалкую лачугу, гдѣ жилъ этотъ несчастный, и ходила на его могилу. Я самъ удостовѣрился въ томъ, что леди Дэдлокъ дѣйствительно ходила туда, переодѣвшись въ платье своей служанки; я убѣдился въ этомъ собственными глазами и ушами, ибо мистеръ Телькингорнъ поручилъ мнѣ уличить ея лордство,-- извините за этотъ терминъ, который мы употребляемъ въ своей практикѣ,-- и я вполнѣ въ этомъ успѣлъ. Я свелъ въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсѣ на очную ставку эту служанку съ лицомъ, которое было провожатымъ миледи, и не осталось ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что она ходила туда переодѣвшись, безъ вѣдома служанки, въ ея платье. Я старался вчера немного подготовить васъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, къ этимъ непріятнымъ открытіямъ, говоря, что даже въ знаменитыхъ фамиліяхъ случаются иногда самыя странныя вещи. Я вполнѣ убѣжденъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ до своего послѣдняго часа занимался разслѣдованіями этого дѣла, и что въ тотъ самый вечеръ у него былъ горячій разговоръ съ леди Дэдлокъ. Вамъ стоитъ только передать все это леди Дэдлокъ и спросить ея лордство, не ходила ли она послѣ того, какъ мистеръ Телькингорнъ ушелъ отъ васъ, для окончательнаго съ нимъ объясненія къ нему на квартиру въ широкой черной мантильѣ съ съ длинной бахромой.
   Сэръ Лейстеръ сидитъ недвижимо, какъ статуя, устремивъ взглядъ на страшный палецъ, который роется въ самыхъ завѣтныхъ тайникахъ его сердца.
   -- Передайте это ея лордству отъ меня, Беккета, инспектора тайной полиціи, и если она затруднится припомнить эти обстоятельства, скажите, что это безполезно, что инспектору Беккету извѣстны всѣ подробности: онъ знаетъ, что она встрѣтилась на лѣстницѣ съ солдатомъ -- вы его такъ зовете, хотя онъ давно вышелъ изъ военной службы; онъ знаетъ, что она замѣтила этого солдата. Долженъ ли я разсказывать обо всемъ подробно, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, чтобъ вы мнѣ повѣрили?
   Сэръ Лейстеръ сидитъ закрывъ лицо руками; стонъ вырывается изъ его груди, онъ проситъ мистера Беккета на минуту замолчать. Спустя нѣсколько времени онъ отымаетъ руки; его лицо по уступаетъ въ бѣлизнѣ его сѣдинамъ, но онъ сохраняетъ наружное спокойствіе и полное достоинства выраженіе, вызывающее невольное уваженіе въ мистерѣ Беккетѣ. Кромѣ обычной присущей баронету надменности, въ немъ замѣтна какая то странная одеревенѣлость и, когда послѣ нѣсколькихъ тщетныхъ попытокъ онъ начинаетъ говорить, то говоритъ медленно, невнятно и часто запинаясь. Однакожъ ему удается овладѣть собою настолько, чтобъ сказать, что онъ не понимаетъ, почему такой преданный и исполнительный джентльменъ, какъ покойный мистеръ Телькингорнъ, не довелъ до его свѣдѣнія это печальное, тягостное, непредвидѣнное, подавляющее, невѣроятное извѣстіе.
   -- За разъясненіемъ этого обстоятельства, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, тоже обратитесь къ ея лордству; спросите, справедливо ли то, что вамъ скажетъ Беккетъ, инспекторъ тайной полиціи. Вы узнаете,-- или я сильно ошибаюсь,-- что покойный мистеръ Телькингорнъ намѣревался сообщить вамъ все, когда настанетъ удобное по его мнѣнію время; я пойду дальше и скажу, что онъ далъ объ этомъ понять ея лордству. Быть можетъ онъ собирался открыть вамъ все въ то самое утро, когда я осматривалъ его трупъ! Вѣдь вы не знаете, что я буду дѣлать и говорить черезъ пять минутъ времени, и если бы я былъ сейчасъ убитъ, вы тоже могли бы удивляться, почему я не сдѣлалъ того или другого, не такъ ли?
   Правда. Сэръ Лейстеръ вынужденъ съ этимъ согласиться. Въ эту минуту оба слышать какой то шумъ и громкіе голоса въ передней. Мистеръ Беккетъ прислушивается, идетъ къ двери, тихо отпираетъ ее, снова прислушивается и, вернувшись на прежнее мѣсто, торопливо, хотя и сохраняя полное спокойствіе, шепчетъ баронету:
   -- Эта несчастная фамильная тайна, какъ я предвидѣлъ и боялся, получила огласку, -- смерть мистера Телькингорна случилась такъ внезапно; есть нѣкоторая вѣроятность затушить это дѣло, принявъ людей, которые теперь тамъ въ передней спорятъ съ вашими слугами. Ради чести фамиліи, угодно ли вамъ будетъ сохранять спокойствіе, пока я буду раздѣлываться съ этими людьми? Угодно ли вамъ будетъ отвѣчать однимъ наклоненіемъ головы, когда мнѣ придется спрашивать васъ?
   Сэръ Лейстеръ невнятно отвѣчаетъ:-- Дѣлайте, какъ будетъ лучше, инспекторъ.
   Мистеръ Беккетъ, многозначительно изогнувъ свой волшебный палецъ, съ поклономъ выскальзываетъ изъ комнаты и черезъ мгновеніе шумъ въ передней смолкаетъ. Спустя очень недолгое время, мистеръ Беккетъ опять появляется, предшествуя Меркурію и другому божеству въ пудрѣ и штанахъ персиковаго цвѣта, несущимъ кресло, въ которомъ сидитъ старикъ. Процессію замыкаютъ мужчина и двѣ женщины. Мистеръ Беккетъ очень предупредительно и любезно распоряжается установкой кресла, отпускаетъ обоихъ Меркуріевъ и опять замыкаетъ дверь. Сэръ Лейстеръ взираетъ ледянымъ взглядомъ на это дерзкое вторженіе въ предѣлы его святилища.
   -- Быть можетъ вы знаете меня, леди и джентльмены, начинаетъ мистеръ Беккетъ конфиденціальнымъ тономъ, -- я Беккетъ инспекторъ тайной полиціи, и вотъ доказательство моей власти (онъ вынимаетъ изъ кармана свой полицейскій жезлъ). Вы хотѣли видѣть сэра Лейстера Дэдлока баронета. Хорошо, онъ передъ вами, но помните далеко не всякій удостаивается этой чести. Вы старый джентльменъ, прозываетесь Смольвидомъ, это ваша фамилія, я хорошо знаю, что ваша фамилія Смольвидъ.
   -- И вы никогда не слышали о ней ничего дурного! кричитъ мистеръ Смольвидъ пронзительнымъ голосомъ.
   -- А знаете-ли вы за что убили поросенка? спокойно спрашиваетъ Беккетъ, глядя въ упоръ на стараго джентльмена.
   -- Нѣтъ.
   -- Его убили за то, что онъ пронзительно визжалъ. Не ставьте же себя въ такое положеніе. Развѣ вамъ часто приходится разговаривать съ глухими? прибавляетъ Беккетъ.
   -- Моя жена глуха, огрызается Смольвидъ.
   -- Причина уважительная, чтобъ повышать голосъ, говоря съ ней; но такъ какъ ея здѣсь нѣтъ, то не потрудитесь-ли вы понизить свой голосъ на одну или на двѣ октавы, чѣмъ и меня весьма обяжете и больше расположите всѣхъ въ свою пользу.-- Другой джентльменъ, кажется, проповѣдникъ?
   -- По имени Чедбендъ, вставляетъ мистеръ Смольвидъ, который теперь говоритъ уже гораздо тише.
   -- У меня былъ нѣкогда сослуживецъ, собратъ по ремеслу, носившій такую фамилію, говоритъ мистеръ Беккетъ, пожимая проповѣднику руку,-- поэтому мнѣ очень пріятно ее слышать. А это, безъ сомнѣнія, мистрисъ Чедбендъ?
   Мистеръ Смольвидъ представляетъ и другую даму:
   -- А вотъ это мистрисъ Снегсби.
   -- Жена поставщика канцелярскихъ принадлежностей, одного изъ моихъ друзей? Люблю его, какъ брата! Ну-съ, въ чемъ дѣло?
   Мистеръ Смольвидъ, нѣсколько опѣшившій отъ быстроты такого перехода, спрашиваетъ:
   -- Вы хотите знать, что привело насъ сюда?
   -- О, вы отлично знаете, что я хочу знать. Говорите то, что вы собирались сказать въ присутствіи сэра Лейстера Дэдлока баронета. Ну-съ?
   Мистеръ Смольвидъ манитъ рукою мистера Чедбенда и шепчется съ нимъ. Послѣ чего мистеръ Чедбендъ, у котораго на челѣ и на ладоняхъ рукъ обильна выступило масло, говоритъ:
   -- Хорошо, пусть вы первый,-- и отступаетъ на прежнее мѣсто.
   -- Я былъ кліентомъ и другомъ мистера Телькингорна, пищитъ мистеръ Смольвидъ, я имѣлъ съ нимъ дѣла. Я былъ полезенъ ему, а онъ мнѣ. Покойный Крукъ приходился мнѣ шуриномъ, онъ былъ единственный братъ старой сороки, то есть мистрисъ Смольвидъ. Я вступилъ во владѣніе имуществомъ Крука и осмотрѣлъ всѣ принадлежавшія ему бумаги и вещи. Я при себѣ велѣлъ перерыть все до послѣдней нитки, и вотъ нашлась связка писемъ, оставшихся послѣ умершаго жильца Крука; они были засунуты за полку, на которой спала леди Джэнъ,-- кошка Крука,-- онъ имѣлъ привычку все куда нибудь запрятывать. Мистеръ Телькингорнъ пожелалъ взять эти письма и взялъ, но сперва я самъ заглянулъ въ нихъ. Я человѣкъ дѣловой и потому пересмотрѣлъ всю связку; въ ней были письма любовницы умершаго жильца, она подписывалась Гонорія. Вѣдь это не совсѣмъ обыкновенное имячко! Гонорія! Нѣтъ ли въ этомъ домѣ леди, которая подписывается Гонорія? О, конечно, нѣтъ, конечно, нѣтъ! И не подписывается-ли она тѣмъ-же почеркомъ? О, нѣтъ, конечно, нѣтъ!
   Тутъ припадокъ кашля схватываетъ мистера Смольвида среди его тріумфа и его рѣчь прерывается восклицаніемъ:-- О, Боже милостивый! Я весь разбитъ!
   Подождавъ, пока онъ оправится, мистеръ Беккетъ спрашиваетъ:
   -- Когда же вы приступите къ тому, что имѣетъ какое-нибудь отношеніе къ присутствующему здѣсь сэру Лейстеру Дэдлоку баронету?
   -- Развѣ я не приступилъ уже? Развѣ все это не имѣетъ отношенія къ этому джентльмену? Развѣ капитанъ Гаудонъ, его навѣки любящая Гонорія и ихъ ребенокъ не относятся къ дѣлу? Ладно, въ такомъ случаѣ я желаю знать, куда дѣлись письма! Если это не касается сэра Лейстера Дэдлока, то касается меня; я хочу знать, гдѣ они; я не намѣренъ спокойно примириться съ ихъ исчезновеніемъ. Я отдалъ ихъ моему другу и повѣренному мистеру Телькингорну, а не какому-нибудь бродягѣ.
   -- Вѣдь онъ заплатилъ вамъ за нихъ, и хорошо заплатилъ, говоритъ мистеръ Беккетъ.
   -- Что такое? Я хочу знать, кто ихъ сцапалъ, и еще я хочу, мистеръ Беккетъ,-- и всѣ мы того же хотимъ,-- мы хотимъ, чтобъ было выказано болѣе усердія и расторопности въ розыскахъ убійцы мистера Телькингорна. Намъ извѣстно, кому было нужно и выгодно это убійство, и мы находимъ, что вы сдѣлали слишкомъ мало для выясненія дѣла. Если этотъ бродяга, Джоржъ, принималъ участіе, то лишь въ качествѣ сообщника, его науськали. Вы отлично понимаете, что я хочу сказать.
   -- А я скажу вамъ вотъ что, говоритъ мгновенно измѣнившій свое обращеніе мистеръ Беккетъ, подступая къ старику и сообщая своему пальцу чарующее могущество:-- будь я проклятъ, если потерплю, чтобъ путались въ мои дѣла, чтобъ мнѣ мѣшали и пытались опередить событія хоть на одну секунду! Вы хотите большаго усердія и расторопности? Вы этого хотите? Взгляните сюда на эту руку и скажите: неужели вы думаете, что я не знаю, когда именно настанетъ нужная минута протянуть ее и схватить убійцу?
   Такое страшное могущество видно въ этомъ человѣкѣ, что, несомнѣнно, его слова не могутъ быть пустою похвальбой; мистеръ Смольвидъ начинаетъ извиняться. Мистеръ Беккетъ, вполнѣ успокоившійся послѣ своей гнѣвной вспышки, прерываетъ его словами:
   -- Совѣтую вамъ выкинуть изъ головы это преступленіе, оно касается только меня. Вы заглядываете въ газеты? Меня не удивитъ, если въ скоромъ времени въ нихъ вы прочтете что-нибудь интересное, если только вы умѣете читать. Я знаю свое дѣло; вотъ все, что я имѣю вамъ сказать. Перейдемъ теперь къ другому. Вы хотите знать у кого письма? Я могу вамъ сказать, -- они у меня. Узнаете?
   Мистеръ Смольвидъ смотритъ алчными глазами на маленькую связку, извлеченную мистеромъ Беккетомъ изъ какихъ-то сокровенныхъ тайниковъ его сюртука, и удостовѣряетъ, что письма тѣ самыя.
   -- Что еще имѣете вы сказать? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ.-- Только не разѣвайте такъ широко ротъ, потому что это вамъ не къ лицу.
   -- Мнѣ надо пятьсотъ фунтовъ.
   -- Вы хотите сказать пятьдесятъ? шутливо поправляетъ мистеръ Беккетъ.
   Нѣтъ, повидимому мистеръ Смольвидъ хотѣлъ сказать именно пятьсотъ.
   -- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ поручилъ мнѣ обсудить эту сторону вопроса (сэръ Лейстеръ машинально киваетъ головой), хотя я не имѣю полномочій принимать какія-либо условія или давать обѣщанія. И вы хотиге, чтобъ я серьезно обсуждалъ такое нелѣпое требованіе? Пятьсотъ фунтовъ! Сто за глаза довольно. Не хотите-ли лучше сказать сто?
   Мистеру Смольвиду совершенно ясно, что лучше ему этого не говорить.
   -- Въ такомъ случаѣ послушаемъ, что скажетъ мистеръ Чедбендъ. Господи! Какъ давно я не слыхалъ о моемъ старинномъ сослуживцѣ съ этой фамиліей. Онъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ самый умѣренный человѣкъ, какого я когда-либо встрѣчалъ!
   По этому приглашенію мистеръ Чедбендъ, улыбнувшись своей жирной улыбкой и растеревъ масло между ладонями, выступаетъ впередъ и произноситъ слѣдующее:
   -- Друзья мои, мы, -- сирѣчь Рахиль, моя жена, и я,-- находимся нынѣ во дворцахъ богачей и вельможъ. Почему же находимся мы нынѣ во дворцахъ богачей и вельможъ? Потому-ли, что насъ пригласили? Потому-ли, что мы званы пировать и веселиться, играть на лютняхъ и участвовать въ пляскахъ вмѣстѣ съ ними? Нѣтъ. Зачѣмъ же мы здѣсь, друзья мои? Потому-ли, что мы обладаемъ преступной тайной и явились сюда требовать хлѣба, вина и елея, или, что одно и то же, динаріевъ для пріобрѣтенія оныхъ? Да, это весьма вѣроятно, друзья мои.
   Мистеръ Беккетъ, внимательно его слушавшій, говоритъ:
   -- Вы человѣкъ дѣловой и поэтому совершенно правильно охарактеризовали цѣль вашего посѣщенія. Вы изволили сказать правду, нельзя выразиться яснѣе.
   -- Въ такомъ случаѣ, братъ мой, дозвольте намъ въ духѣ любви продолжать начатое, говоритъ мистеръ Чедбендъ съ хитрымъ выраженіемъ въ глазахъ.-- Приблизься, Рахиль, жена моя!
   Мистрисъ Чедбендъ приближается чрезвычайно охотно, оттѣсняетъ мужа на задній планъ и съ жесткой улыбкой становится передъ мистеромъ Беккетомъ.
   -- Если вы хотите знать, что мы знаемъ, я вамъ скажу, говоритъ она.-- На моихъ рукахъ росла миссъ Гаудонъ, дочь ея лордства. Я была въ услуженіи у сестры ея лордства; возмущенная позоромъ, который ея лордство навлекла на нее, она увѣрила ея лордство, что ребенокъ умеръ при самомъ рожденіи,-- дѣйствительно онъ былъ очень близокъ къ этому, -- но на самомъ дѣлѣ дочь ея лордства жива и я ее знаю.
   Мистрисъ Чедбендъ, сильно подчеркивавшая слова "ея лордства", складываетъ руки съ ядовитой усмѣшкой и смотритъ въ упоръ на мистера Беккета.
   -- Долженъ-ли я заключить, что вы желаете получить двадцатифунтовый билетъ, или какой-нибудь подарокъ въ эту цѣпу?
   Мистрисъ Чедбендъ только смѣется въ отвѣтъ и презрительно спрашиваетъ, отчего ой не "предлагаютъ" двадцать пенсовъ?
   -- Теперь слово за вами, почтенная супруга моего друга, поставщика писчебумажныхъ принадлежностей, говоритъ мистеръ Беккетъ, маня пальцемъ мистрисъ Снегсби.-- Съ какою цѣлью пожаловали вы, сударыня?
   Слезы и причитанія мистрисъ Снегсби сперва мѣшаютъ изложенію цѣли ея визита, по постепенно выясняется, что она оскорбленная и угнетенная женщина, обманутая и покинутая мужемъ, который окружилъ себя таинственностью; что единственнымъ ея утѣшеніемъ въ скорбяхъ было сочувствіе покойнаго мистера Телькингорна, онъ выказывалъ ей столько участія, случайно являясь въ Куксъ-Кортъ во время отсутствія ея вѣроломнаго мужа, что она привыкла дѣлиться съ винъ своимъ горемъ. За исключеніемъ ея присутствующихъ друзей, кажется всѣ въ заговорѣ противъ нея: мистеръ Гуппи, клеркъ Кенджа и Карбоя, который былъ сперва откровененъ и привѣтливъ какъ ясный полдень, сталъ скрытенъ и мраченъ какъ темная полночь, безъ сомнѣнія по наущенію и по проискамъ мистера Снегсби; изъ того же источника вытекаетъ и перемѣна въ мистерѣ Упилѣ, пріятелѣ мистера Гуппи, таинственно проживавшемъ въ Куксъ-Кортѣ. Вотъ и Крукъ, и Немвродъ, и Джо, всѣ трое уже умершіе, были тоже "въ заговорѣ"; какъ они въ немъ участвовали, мистрисъ Снегсби и" объясняетъ, но твердо знаетъ, что Джо -- сынъ мистера Снегсби,-- "знаетъ такъ-же вѣрно, какъ еслибъ это. объявилъ гласъ трубный". Она слѣдила за мужемъ, когда тотъ ходилъ навѣщать мальчика въ послѣдній разъ: зачѣмъ-бы ему ходить, если-бъ мальчикъ не былъ его сыномъ?
   Въ послѣднее время ея единственнымъ занятіемъ было слѣдить потихоньку за мистеромъ Снегсби и совокуплять во едино всѣ подозрительныя обстоятельства. О! какъ много было этихъ подозрительныхъ обстоятельствъ! Преслѣдуя ночью и днемъ свою цѣль -- вывести на свѣжую воду вѣроломство мужа, она свела мистера Телькингорна съ Чедбендами, повѣдала ему о перемѣнѣ, которую замѣтила въ мистерѣ Гуппи, и такимъ образомъ случайно помогла раскрыть обстоятельства, о которыхъ только что слышали присутствующіе, но это было сдѣлано ею лишь между прочимъ, главная же ея цѣль -- добиться полнаго изобличенія мистера Снегсби и расторженія ихъ брака.
   Все это мистрисъ Снегсби явилась засвидѣтельствовать какъ оскорбленная женщина, какъ другъ мистрисъ Чедбендъ, какъ послѣдовательница мистера Чедбенда, какъ несчастная личность, оплакивающая покойнаго мистера Телькингорна; обо всемъ этомъ она сообщаетъ по секрету, очень неясно и сбивчиво, не имѣя никакой корыстной цѣли, плана или проекта, кромѣ того, о которомъ уже было упомянуто, и напускаетъ всѣмъ въ глаза тучи пыли, которая всюду сопутствуетъ несчастной жертвѣ, сопровождая непрестанную работу этой вѣтряной мельницы, перемалывающей супружескую ревность.
   Пока это вступленіе подвигается по маленьку впередъ,-- на что требуется довольно продолжительное время,-- мистеръ Беккетъ, съ одного взгляда оцѣнившій прозрачность уксуснаго краснорѣчія мистрисъ Снегсби, совѣщается съ своимъ волшебнымъ пальцемъ и устремляетъ всю силу своей проницательности на господъ Чедбендовъ и Смольвида. Сэръ Лейстеръ замкнутъ въ прежнюю оболочку и сохраняетъ полную неподвижность, и только изрѣдка взглядываетъ на мистера Беккета, какъ на свою послѣднюю опору.
   -- Хорошо, теперь я васъ понимаю, говоритъ мистеръ Беккетъ женѣ коммиссіонера,-- такъ какъ сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ поручилъ мнѣ заняться этимъ дѣльцемъ (сэръ Лейстеръ опять машинально киваетъ головой), то я постараюсь теперь въ него вникнуть. Не стану намекать на преступное соглашеніе съ цѣлью вымогательства денегъ, ибо всѣ мы люди благовоспитанные и наше общее желаніе устроить дѣло наипріятнѣйшимъ образомъ; но вотъ чему я не могу не удивляться: тому шуму, который вы подняли въ передней. Вѣдь этотъ шумъ только вреденъ вашимъ интересамъ, такъ по крайней мѣрѣ смотрю я.
   -- Мы хотѣли войти, оправдывается мистеръ Смольвидъ.
   -- Разумѣется вы хотѣли войти, весело соглашается мистеръ Беккетъ,-- но любопытно, какъ человѣкъ вашихъ лѣтъ,-- возрастъ, который, замѣтьте, я считаю почтеннымъ,-- какъ человѣкъ съ такимъ умомъ,-- безъ сомнѣнія очень изощреннымъ,-- какъ человѣкъ, лишенный употребленія ногъ,-- обстоятельство, вызвавшее столько хлопотъ для водворенія васъ на это мѣсто,-- какъ такой человѣкъ не принялъ въ соображеніе что дѣло, подобное настоящему, требуетъ строжайшей тайны иначе оно не дастъ ему ни гроша. А вы поддались раздраженію и потеряли почву изъ подъ ногъ! заканчиваетъ мистер, Беккетъ тономъ дружескаго увѣщанія.
   -- Я только говорилъ, что не уйду, пока обо мнѣ не доложатъ сэру Лейстеру Дэдлоку, возражаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Вотъ то-то и есть! Тутъ-то вы и поддались раздраженію; въ другой разъ вы постарайтесь быть осторожнѣе и это поможетъ вамъ заработать малую толику деньжонекъ. Не позвонить-ли, чтобъ васъ снесли внизъ?
   -- Когда же мы услышимъ что нибудь полезнѣе пустой болтовни? грозно спрашиваетъ мистрисъ Чедбендъ.
   -- Вотъ истая женщина! Прекрасный полъ всегда любопытенъ! любезно замѣчаетъ мистеръ Беккетъ.-- Завтра или послѣ завтра я буду имѣть удовольствіе пригласить васъ, не забуду* и мистера Смольвида съ его просьбой о ста фунтахъ.
   -- О пятистахъ фунтахъ! восклицаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Номинально пусть будетъ пятьсотъ, говоритъ мистеръ Беккетъ, протягивая руку къ колокольчику.-- А пока могу-ли я пожелать вамъ добраго утра отъ себя и отъ имени хозяина этого дома? спрашиваетъ онъ вкрадчивымъ голосомъ.
   Ни у кого не хватаетъ смѣлости противорѣчить, и почтенная компанія удаляется въ томъ-же порядкѣ, какъ пришла. Мистеръ Беккетъ провожаетъ ее до дверей и, вернувшись говоритъ серьезнымъ дѣловымъ тономъ.
   -- Вамъ рѣшать, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, купить-ли молчаніе этихъ людей; съ своей стороны я-бы посовѣтовалъ, и полагаю, что его можно купить очень дешево. Вы видѣли, какъ и та и другая сторона эксплуатировали въ свою пользу этотъ маринованный огурецъ, мистрисъ Снегсби; она не имѣетъ никакого представленія о томъ, сколько вреда принесла, собравъ воедино всѣ разрозненные концы. Покойный мистеръ Телькингорнъ держалъ въ рукахъ всѣхъ этихъ людей и умѣлъ управлять ими, но съ тѣхъ поръ, какъ его вынесли ногами впередъ, они не чувствуютъ надъ собою узды и тянутъ каждый въ свою сторону. Такъ ведется на свѣтѣ: Кошки нѣтъ, мышамъ раздолье.-- Ледъ сломается -- воды бѣгутъ. Теперь у насъ на очереди та особа, которую надлежитъ арестовать.
   Сэръ Лейстеръ какъ будто просыпается, хотя глаза его были все время широко раскрыты, и напряженно слѣдитъ глазами за мистеромъ Беккетомъ, который смотритъ на часы.
   -- Особа, которую надлежитъ арестовать, находится теперь въ этомъ домѣ, продолжаетъ мистеръ Беккетъ; (онъ бодръ духомъ, его рука не дрожитъ, когда онъ прячетъ часы),-- я арестую ее въ вашемъ присутствіи, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, но не говорите ни слова, не шевелитесь; все произойдетъ тихо, безъ малѣйшаго шума. Сегодня вечеромъ, если вамъ будетъ угодно, я зайду, чтобъ узнать ваши желанія относительно несчастной фамильной тайны, и постараюсь придумать лучшій способъ, чтобъ избѣжать огласки. Не волнуйтесь, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, по поводу ареста, который сейчасъ воспослѣдуетъ. Вы увидите, какъ просто это дѣло съ начала до конца.
   Мистеръ Беккетъ звонить, шепчетъ Меркурію какое-то коротенькое приказаніе и, сложивъ руки на груди, становится за дверью.
   По прошествіи одной или двухъ минуть дверь медленно растворяется и входитъ француженка,-- mademoiselle Гортензія. Въ ту-же минуту мистеръ Беккетъ захлопываетъ дверь и прислоняется къ ней спиной; mademoiselle Гортензія оглядывается и замѣчаетъ сэра Лейстера Дэдлока.
   -- Извините, мнѣ сказали, что въ комнатѣ нѣтъ никого, бормочетъ она и поворачивается къ двери.
   Тутъ она лицомъ къ лицу встрѣчается съ мистеромъ Беккетомъ; она смертельно блѣднѣетъ, лицо ея судорожно передергивается.
   -- Это моя жилица, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, говорить мистеръ Беккетъ, кивая на нее.-- Эта иностранка уже нѣсколько времени живетъ у меня.
   -- Какое-жъ до этого дѣло сэру Лейстеру, мой ангелъ? спрашиваетъ шутливымъ тономъ mademoiselle.
   -- Мы сейчасъ увидимъ какое ему до этого дѣло, отвѣчаетъ мистеръ Беккетъ.
   Mademoiselle Гортензія смотритъ на него грозно нахмурившись, потомъ презрительно улыбается.
   -- Что за таинственность! Не пьяны-ли вы?
   -- Совершенно трезвъ, мой ангелъ.
   -- Я пришла въ этотъ отвратительный домъ вмѣстѣ съ вашей женой; нѣсколько минутъ тому назадъ она оставила меня одну, и мнѣ сказали, что она зоветъ меня сюда. Я прихожу, оказывается ее здѣсь нѣтъ. Съ какою цѣлью вы вздумали меня дурачить?
   Mademoiselle стоить спокойно, отъ которыхъ ложатся длинныя тѣни на стѣну; мимо печатнаго объявленія, на которое она бросаетъ мимолетный взглядъ и наконецъ исчезаетъ въ изгибахъ лѣстницы.
   -- Дѣйствительно, прелестная женщина, говоритъ мистеръ Бёккетъ и возвращается снова къ напудренному меркурію: -- только она, кажется, несовсѣмъ-здорова?
   -- Да, несовсѣмъ-здорова, сообщаетъ ему напудренный Меркурій: -- страдаетъ сильно головною болью.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? Жаль бѣдную! говоритъ мистеръ Бёккетъ.-- Я бы посовѣтовалъ ей побольше движенія, прогулки.
   -- Она и такъ прогуливается, возражаетъ напудренный Меркурій:-- часа по два гуляетъ, когда головная боль очень-сильна. Иногда даже и по ночамъ выходитъ...
   -- Неужели серьёзно въ васъ шесть футовъ и три дюйма? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ:-- извините, что прервалъ вашъ разсказъ...
   -- Это вѣрно.
   -- Вы такъ пропорціонально сложены, что ростъ не замѣтенъ; а вѣдь три дюйма -- это очень-большой ростъ... Вамъ могутъ позавидовать гренадеры, право... Такъ вы изволите говорить, что и по ночамъ гуляетъ... Разумѣется, въ лунную ночь?
   -- О, разумѣется!..
   -- Ну... да...
   Взаимное согласіе съ обѣихъ сторонъ.
   -- Я думаю, сами-то вы не часто гуляете? говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- вѣрно некогда.
   -- Да, вопервыхъ, и некогда, а вовторыхъ... напудренный Меркурій не находитъ въ этомъ большаго удовольствія. Онъ охотнѣе ѣздитъ на запяткахъ.
   -- Дѣйствительно, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- это большая разница. Теперь я припоминаю, продолжаетъ онъ, грѣя руки и простодушно поглядывая на мерцающее пламя: -- что въ тотъ вечеръ, когда случилось убійство, она ходила гулять.
   -- Ходила. Я отпиралъ ей садовую калитку.
   -- И оставили ее тамъ?.. Да, да я васъ видѣлъ.
   -- Я васъ не видалъ, говоритъ напудрённый Меркурій.
   -- Я очень торопился; шелъ навѣстить тётку, которая живетъ въ Чельзи. Ей девяносто лѣтъ, старая дѣва и водятся деньжонки... Да, я именно въ это время проходилъ мимо. Въ которомъ это было часу? Я думаю такъ около десяти?
   -- Въ половинѣ десятаго.
   -- Это правда: именно въ половинѣ десятаго. И если я не ошибаюсь, миледи была закутана въ широкую черную мантилью съ густой бахрамой.
   -- Точно такъ.
   -- Точно такъ.
   Мастеръ Бёккетъ долженъ теперь опять заняться кой-чѣмъ наверху. Признательный за пріятный разговоръ, онъ пожинаетъ руку напудренному меркурію и проситъ, еслибъ у него нашлось полчаса свободнаго времени, зайдти къ скульптору королевской академіи: будетъ выгодная сдѣлка для обоихъ.
   

Часть десятая (послѣдняя).

ГЛАВА LIV.
Взрывъ.

   Освѣжась сномъ, мистеръ Бёккетъ вскакиваетъ спозаранку и готовится къ рѣшительному сраженію. Надѣваетъ онъ чистое бѣлье, приглаживаетъ мокрой щеткой рѣдкіе клочки волосъ, уцѣлѣвшіе подъ ударами времени и тяжелой житейской науки. Къ этимъ снарядамъ: щеткѣ и чистому бѣлью, имѣетъ онъ обыкновеніе прибѣгать во всѣхъ торжественныхъ церемоніяхъ. Потомъ приступаетъ онъ къ завтраку и закладываетъ въ желудкѣ фундаментъ двумя бараньими котлетками и соразмѣрнымъ количествомъ чаю, яицъ, поджареныхъ тостовъ и мармелада. Нагрузившись порядкомъ сими дарами природы, совѣтуется онъ съ своимъ помощникомъ -- указательнымъ пальцемъ, и ласково даетъ инструкцію напудренному Меркурію тайно передать сэру Лейстеру Дедлоку, баронету, что если его сіятельству угодно, Бёккетъ готовъ къ его услугамъ.
   Сэръ Лейстеръ милостиво принимаетъ прошеніе и предлагаетъ мистеру Бёккету представиться въ библіотекѣ. Мистеръ Бёккетъ отправляется въ указанный апартаментъ, 'становится передъ каминомъ, подперевъ подбородокъ указательнымъ пальцемъ, и созерцаетъ горящіе уголья.
   Мистеръ Бёккетъ задумчивъ, задумчивъ какъ человѣкъ, которому предстоитъ большой трудъ; но во всякомъ случаѣ, онъ спокоенъ, увѣренъ въ своихъ силахъ и твердъ. Судя по лицу, его можно принять за игрока въ большую игру, рискующаго сотнями гиней: игра ужь него въ рукахъ, но онъ ждетъ послѣдней карты, чтобъ задать мастерской ударъ своему противнику. Ни на минуту не колеблется онъ при появленіи сэра Лейстера и смотритъ искоса, какъ баронетъ медленно подходитъ къ волтеровскому креслу и тяжело опускается на гибкія пружины подушки. Во взорѣ его видна вчерашняя серьёзность съ примѣсью -- если великій баронетъ позволитъ такъ выразиться -- капли состраданія.
   -- Мнѣ очень-жаль, офицеръ, что я заставилъ васъ дожидаться: сегодня я всталъ позжё обыкновеннаго. Я несовсѣмъ-здоровъ: негодованіе и скорбь въ эти послѣдніе дни утомили меня. Я подверженъ... подагрѣ... (сэръ Лейстеръ хотѣлъ-было сказать: вообще нездоровью, и сказалъ бы такъ всякому другому, но Бёккетъ знаетъ все и все видитъ насквозь)... и послѣднія событія очень потрясли меня.
   Пока сэръ Лейстеръ съ трудомъ и гримасами отъ боли усаживается въ креслахъ, мистеръ Бёккетъ подходитъ къ нему ближе и опирается одной рукой на письменный столъ.
   -- Не знаю, желаете ли вы говорить со мной наединѣ, офицеръ, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ: -- это совершенно зависитъ отъ васъ; если же нѣтъ, то, сколько я знаю, миссъ Дедлокъ...
   -- Позвольте имѣть честь доложить вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ, убѣдительно склонивъ голову на бокъ и навѣсивъ, въ родѣ серьги, свой жирный указательный палецъ на ухо: -- позвольте имѣть честь доложить вамъ, что дѣло требуетъ глубокой тайны. Вы сами убѣдитесь въ справедливости словъ моихъ. Присутствіе всякой леди, тѣмъ болѣе леди такого высокаго соціальнаго значенія, какъ миссъ Дедлокъ, было бы для меня въ высшей степени пріятно. Но, отлагая въ сторону душевное удовольствіе, я долженъ сказать вамъ, что дѣло требуетъ глубокой тайны.
   -- Довольно.
   -- До-того глубокой тайны, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- что я прежде всего хочу просить у васъ позволенія запереть дверь.
   -- Заприте.
   Мистеръ Бёккетъ искусно и безъ малѣйшаго шума принимаетъ эту предосторожность: онъ становится на одно колѣно и, по привычкѣ, такъ ловко повертываетъ ключъ, что въ замочную скважину не проникнетъ ни одинъ любопытный взглядъ.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вчера вечеромъ я имѣлъ честь доложить вамъ, что къ сегодняшнему дню я соберу всѣ нужныя показанія противъ лица, совершившаго преступленіе.
   -- Противъ солдата?
   -- Нѣтъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, дѣло идетъ не о солдатѣ.
   Сэръ Ленстеръ смотритъ на него съ удивленіемъ.
   -- Я не понимаю васъ, офицеръ, говоритъ онъ: -- но солдатъ ужь посаженъ въ тюрьму?
   -- Точно такъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ; но убійство совершила женщина.
   -- Праведное небо!.. восклицаетъ сэръ Лейстеръ, опрокинувшись на спинку креселъ.
   -- Теперь сэръ Лейстеръ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, многозначительно работая своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ:-- теперь я считаю своей священной обязанностью приготовить васъ къ выслушанію такихъ обстоятельствъ, которыя въ нѣкоторомъ родѣ, смѣю сказать, могутъ произвести на васъ, даже навѣрное произведутъ, значительное вліяніе. Но, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы джентльменъ и я знаю какой смыслъ таится въ этомъ словѣ: да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы джентльменъ; а джентльменъ смѣло и спокойно встрѣтитъ всякій ударъ, какой бы онъ ни былъ; джентльменъ не склонится передъ разрушительною силою обстоятельствъ. Да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, это такъ. Если надъ вами тяготѣетъ ударъ, вы, разумѣется, вспомните о вашемъ знаменитомъ родѣ; вамъ прійдетъ въ голову, какъ ваши предки, начиная хоть съ Юлія Цесаря, чтобъ не ходить дальше, перенесли бы огорченіе; вамъ тотчасъ прійдетъ въ голову, съ какимъ мужествомъ, съ какимъ хладнокровіемъ они устояли бы противъ рока и, укрѣпясь этой мыслью, у крѣпясь этими воспоминаніями, отвѣтомъ вашимъ будетъ, разумѣется, непреклонность противъ роковыхъ обстоятельствъ, и честь фамиліи спасительнымъ штандартомъ разовьется надъ вашими гербами. Вотъ маршрутъ вашихъ поступковъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вотъ исходный пунктъ вашихъ дѣйствій!
   Сэръ Лейстеръ, развалясь въ креслахъ, смотритъ съ удивленіемъ на офицера.
   -- Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- приготовивъ васъ, какъ только могъ, я имѣю честь почтительнѣйше просить, чтобъ вы были спокойны и не возмущались тѣмъ, что я имѣю передать вашему сіятельству. Я знаю столько о характерахъ людей различныхъ ступеней общества, что одна лишняя черта, самая даже рѣзкая, выходящая изъ обыкновеннаго круга вещей, ни больше, ни меньше для меня какъ пылинка на земномъ шарѣ. Не думаю, чтобъ какое-нибудь событіе могло удивить или потрясти меня; всякое отступленіе отъ обыкновенныхъ законовъ приличія для меня такъ обыкновенно, какъ восходъ солнца; а потому, сэръ Ленстеръ Дедлокъ, баронетъ, цѣль моя состоитъ въ томъ, чтобъ вы, вникнувъ глубоко въ смыслъ словъ моихъ, не были поражены, узнавъ, что нѣкоторыя изъ вашихъ семейныхъ дѣлъ дошли до моего свѣдѣнія.
   -- Благодарю васъ за ваши приготовленія, отвѣчаетъ сэръ Лейстеръ, выслушавъ безмолвно и неподвижно длинную вступительную рѣчь краснорѣчиваго оратора: -- хотя не думаю, чтобъ въ нихъ была какая-нибудь надобность; во всякомъ случаѣ, желаніе ваше благонамѣренно. Благодарю васъ. Будьте такъ добры продолжайте. Вы даже можете, если желаете... присѣсть.
   Мистеръ Бёккетъ присѣсть желаетъ. Онъ приноситъ себѣ стулъ и тѣнь его, падающая на сэра Лейстера, уменьшается.
   -- Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, высказавъ вамъ это небольшое предварительное вступленіе, я перехожу къ настоящему предмету, который имѣю сообщить вашему сіятельству. Леди Дедлокъ...
   Сэръ Лейстеръ гнѣвно приподымается на подушкѣ своего стула и страшнымъ взоромъ смотритъ на своего собесѣдника. Мистеръ Бёккетъ прибѣгаетъ къ верченью своего жирнаго указательнаго пальца, какъ къ волшебному жезлу.
   -- Леди Дедлокъ, какъ вамъ извѣстно, сэръ, составляетъ предметъ всеобщаго удивленія. Вотъ каково значеніе миледи въ обществѣ: она составляетъ предметъ всеобщаго удивленія... говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Я бы предпочелъ, офицеръ, говоритъ сэръ Лейстеръ мрачно: -- еслибъ въ вашемъ разговорѣ вы не касались имени леди Дедлокъ...
   -- Я бы исполнилъ желаніе ваше, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, но... но это невозможно.
   -- Невозможно?...
   Мистеръ Бёккетъ отвѣчаетъ утвердительно наклоненіемъ головы.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, это невозможно, невозможно въ полномъ смыслѣ слова. Все, что я имѣю сообщить вамъ, касается ея сіятельства. Миледи опорная точка того событія .
   -- Офицеръ! гнѣвно говоритъ сэръ Лейстеръ и блѣдныя губы его дрожатъ: -- не забывайте вашихъ обязанностей. Исполняйте вашъ долгъ, офицеръ, и берегитесь переступать за предѣлы, имъ положенные. Я не снесу этого; я не позволю этого. Вы произносите имя миледи въ связи съ тѣми обстоятельствами, которыя составляютъ предметъ вашихъ разъисканій, и берегитесь, если вы произносите его всуе -- берегитесь: имя леди Дедлокъ не изъ числа тѣхъ именъ, которыя могутъ вертѣться на языкѣ всякаго.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я говорю только то, что обязанъ сказать, и не позволяю себѣ сдѣлать шагу лишняго.
   -- Надѣюсь, что вы понимаете свои обязанности. Хорошо, продолжайте, продолжайте, сэръ.
   Взглянувъ на разгнѣванный ликъ сэра Лейстера, на сердитые глаза его, которые стараются не встрѣтиться съ глазами Бёккета, на всю фигуру его, Дрожащую съ головы до ногъ и старающуюся казаться спокойною, мистеръ Бёккетъ прочищаетъ путь себѣ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ и говоритъ вполголоса:
   -- Я долженъ сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ давно ужъ питалъ подозрѣнія касательно леди Дедлокъ...
   -- Еслибъ онъ осмѣлился намекнуть мнѣ объ этомъ, сэръ -- чего, разумѣется, онъ никогда бы не рѣшился сдѣлать -- я удушилъ бы его собственными своими руками! воскликнулъ сэръ Лейстеръ, ударивъ кулакомъ по столу.
   Но, несмотря на весь пылъ своего негодованія, онъ останавливается какъ вкопанный, потому-что всевидящее око мистера Бёккета, его жирный указательный палецъ и медленное качанье головы производятъ на баронета магическое вліяніе.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, покойный мистеръ Телькингорнъ былъ скрытенъ и молчаливъ, и я не могу взять на себя такъ много, чтобъ пояснить вамъ, что именно руководило имъ съ самаго начала; но я знаю, изъ собственныхъ его устъ, изъ собственныхъ его устъ, сэръ, что однажды въ этомъ самомъ домѣ, и даже въ присутствіи вашего сіятельства, леди Дедлокъ, разбирая какую-то рукопись, узнала о существованіи въ страшной бѣдности одного господина, который былъ ея любовникомъ, прежде чѣмъ она сдѣлалась леди Дедлокъ, и который долженъ былъ на ней жениться... Мистеръ Бёккетъ на-минуту останавливается и потомъ выразительно повторяетъ:-- да, долженъ былъ на ней жениться... въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія... Я знаю изъ собственныхъ его устъ, что когда этотъ господинъ умеръ, мистеръ Телькингорнъ, подозрѣвалъ, что леди Дедлокъ тайно посѣщала его бѣдное жилище, его жалкую могилу... И мнѣ поручилъ покойный разъискивать это дѣло, и чрезъ свои розыски, своими глазами и ушами я убѣдился, что леди Дедлокъ, переодѣтая въ платье своей горничной, дѣйствительно посѣщала и бѣдную лачугу и бѣдную могилу... да, мистеръ Телькингорнъ поручилъ мнѣ слѣдить за миледи и... извините меня, сэръ... я слѣдилъ за ней и слѣдилъ за ней удачно и искусно. Я свелъ потомъ горничную миледи съ мальчикомъ, который служилъ проводникомъ ея сіятельству, я свелъ ихъ у мистера Телькингорна, на Поляхъ линкольской палаты, и тогда въ справедливости словъ моихъ не могло существовать и тѣни недоразумѣнія. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вчера вечеромъ, желая смягчить для васъ или, лучше сказать, подготовить васъ къ выслушанію такихъ тяжкихъ открытій, я говорилъ, что и въ высокородныхъ семействахъ совершаются страшныя тайны... да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, страшныя тайны совершались въ вашемъ семействѣ и совершались чрезъ вашу жену. Я увѣренъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ продолжалъ свои розыски до послѣдней минуты своей жизни и что онъ и леди Дедлокъ даже за нѣсколько минутъ до его смерти имѣли между собою непріятное совѣщаніе. Скажите все это леди Дедлокъ, сэръ, и спросите ея сіятельство не пошла ли она за мистеромъ Телькингорномъ въ эту ночь, не была ли она на Поляхъ линкольнской палаты, одѣтая въ чорную мантилью съ густой бахрамою, въ тотъ часъ...
   Сэръ Лейстеръ недвижимъ какъ статуя, и взоръ его устремленъ на жирный указательный палецъ, который такъ буравитъ его сердце.
   -- Такъ все это, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы передадите миледи отъ меня, Бёккета, инспектора слѣдственной коммиссіи. И если ея сіятельству будетъ угодно опровергать слова мои, то вы потрудитесь напомнить имъ, что инспекторъ Бёккетъ знаетъ все, что ему извѣстно, какъ миледи на лѣстницѣ, ведущей въ квартиру мистера Телькингорна, повстрѣчала въ эту ночь солдата (какъ вы его называете, хотя ужь онъ больше и не солдатъ); что инспекторъ Бёккетъ знаетъ, какъ миледи узнала солдата и прочее... Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, позвольте мнѣ васъ спросить: исполняю ли я свою обязанность или нѣтъ?
   Сэръ Лейстеръ, испустивъ тяжелый стонъ, закрываетъ лицо руками и проситъ мистера Бёккета, дать ему отдохнуть минуту. Мало-помалу онъ опускаетъ руки, стараясь сохранить наружное спокойствіе и достоинство; но лицо его блѣднѣе сѣдыхъ его волосъ, и мистеръ Бёккетъ начинаетъ за него бояться. Что-то ледяное, что-то особенное примѣшивается къ его высокомѣрію; какіе-то безсвязные звуки, безъ начала и конца, похожіе на дикій вопль, вырываются изъ его груди, и вотъ этими-то звуками онъ прерываетъ молчаніе и высказываетъ, какъ тяжело для него думать, что такой вѣрный, такой честный другъ, какъ мистеръ Телькингорнъ, никогда не рѣшался намекнуть ему на эти непостижимыя, невѣроятныя и тяжкія отношенія между нимъ и миледи.
   -- Для уясненія этого дѣла, потрудитесь все, что вы слышали, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, передать отъ имени инспектора Беккета миледи. Потрудитесь передать все это ея сіятельству, и вы увидите, если я не ошибаюсь, что мистеръ Телькингорнъ хотѣлъ въ самомъ непродолжительномъ времени обо всемъ сообщить вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, о чемъ и предупреждалъ миледи. Кто знаетъ, быть можетъ, въ то самое утро, когда я производилъ слѣдствіе у его трупа, онъ былъ намѣренъ обо всемъ сообщить вамъ. Можете ли вы знать, что у меня на умѣ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, и можете ли вы удивляться, если меня сейчасъ хватитъ ударъ, что я но высказалъ того или другаго... такъ и мистеръ Телькингорнъ: какъ знать, что у него было въ головѣ?
   -- Да... такъ... такъ... едва-внятно и отрывистыми звуками говоритъ сэръ Лейстеръ.
   При этихъ словахъ шумъ и говоръ нѣсколькихъ голосовъ раздаются въ пріемной.
   Мистеръ Бсккетъ прислушивается, тихо отворяетъ дверь библіотеки, выставляетъ за нея голову и прислушивается еще разъ. Потомъ поворачивается къ сэру Лейстеру и говоритъ быстро, но спокойно:
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, молва, какъ я и ожидалъ, разнесла по городу это несчастное семейное дѣло; покойникъ такъ неожиданно отправился на тотъ свѣтъ. Одно средство: зажать ротъ этому народу. Угодно ли вамъ, для сохраненія чести вашей фамиліи, сидѣть спокойно, соглашаться со мною во всемъ, а я ихъ угомоню.
   -- Какъ знаете, офицеръ, невнятно говоритъ сэръ Лейстеръ.
   Мистеръ Бёккетъ многозначительно киваетъ головой, скрючиваетъ свой жирный указательный палецъ, идетъ въ пріемную -- и голоса тамъ затихаютъ.
   Онъ скоро возвращается назадъ, предводительствуя двумя Меркуріями, одѣтыми въ панталоны персиковаго цвѣта и убѣленными пудрой. Меркуріи несутъ кресло, въ которомъ торчитъ разбитое параличомъ существо. Позади этой процесіи идетъ господинъ и двѣ леди.
   Установивъ кресло на приличномъ разстояніи, мистеръ Бёккетъ отпускаетъ Меркуріевъ и запираетъ дверь.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ съ ледянымъ и страшнымъ удивленіемъ смотритъ на такое нарушеніе предѣловъ его владѣнія.
   -- Теперь, леди и джентльмены, говоритъ мистеръ Бёккетъ, довѣрительнымъ тономъ: -- быть-можетъ, вы знаете меня. Я инспекторъ Бёккетъ -- вотъ кто я; а это... и онъ достаетъ изъ-за пазухи свою палочку:-- девизъ моей власти. Вамъ, леди и джентльмены, хотѣлось видѣть сэра Лейстера Дедлока, баронета -- извольте, желаніе ваше исполнилось; вы имѣете эту честь. Имя ваше, старикъ, Смольвидъ -- не правда ли, я васъ знаю.
   -- Я увѣренъ, что вы ничего дурнаго обо мнѣ не слыхали, кричитъ мистеръ Смольвидъ рѣзкимъ и пронзительнымъ визгомъ.
   -- А вы не слыхали, за что зарѣзали свинью -- а? возражаетъ мистеръ Бёккетъ, пристально смотря на мистера Смольвида.
   -- Нѣтъ, не слыхалъ!
   -- Жаль; а ее таки-зарѣзали, говоритъ мистеръ Бёккетъ, совершенно-хладнокровно:-- за то, что она черезчуръ визжала. Потому-то и вамъ я не совѣтую визжать, а то, чего добраго... Да вамъ не случается ли говорить съ глухими?
   -- Случается, сэръ, случается, стонетъ мистеръ Смольвидъ: -- жена моя глуховата.
   -- Вотъ оттого-то вы такъ и визжите. Но вѣдь жены вашей здѣсь нѣтъ, такъ вы безъ всякой потери можете поослабить вашъ визгъ октавы на двѣ: этимъ вы сдѣлаете и мнѣ и себѣ услугу. А этотъ господинъ, кажется, членъ Клуба Умѣренности?
   -- Точно такъ, сэръ. Имя ему Чедбандъ, стонетъ мистеръ Смольвидъ ужь тонами двумя пониже.
   -- Когда-то имѣлъ товарища и друга этого имени, говоритъ мистеръ Бёккетъ, протягивая руку: -- очень-радъ познакомиться. Безъ-сомнѣнія, мистриссъ Чедбандъ?
   -- И мистриссъ Снегсби, рекомендуетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Жена поставщика канцелярскихъ принадлежностей, моего истиннаго друга! говорить мистеръ Бёккетъ.-- Браво! я его люблю какъ роднаго!.. Ну, зачѣмъ же васъ нелегкая принесла?
   -- То-есть, вы, можетъ-быть, хотите знать, какія обязанности привели насъ сюда? спрашиваетъ мистеръ Смольвидъ, нѣсколько озадаченный такимъ быстрымъ поворотомъ дѣла.
   -- Ну, разумѣется, ваша братья знаетъ о чемъ я говорю. Ну, зачѣмъ вамъ нужно было видѣть сэра Лейстера Дедлока, баронета? Ну, ну, разсказывайте.
   Мистеръ Смольвидъ притягиваетъ къ себѣ за полу мистера Чедбапда и шопотомъ совѣтуется съ нимъ.
   Мистеръ Чедбандъ, замаслясь порядкомъ со лба, произноситъ басомъ:
   -- Откалывай, откалывай впередъ, пожалуй!
   И удаляется на свое прежнее мѣсто.
   -- Я былъ другъ и кліентъ покойнаго мистера Телькингорна, пищитъ дѣдушка Смольвидъ: -- у меня съ нимъ водились кой-какія дѣлишки. Я былъ ему полезенъ и онъ не покидалъ меня. Покойный Крукъ былъ мой шуринъ, онъ былъ родной братъ... этого ощипаннаго попугая... моей мистриссъ Смольвидъ. Я наслѣдникъ Крука. Я разобралъ всѣ его бумаги, весь его хламъ; все вытащилъ къ себѣ на глаза. Тутъ была связка писемъ, оставшаяся послѣ умершаго жильца; она лежала подъ войлокомъ, на которомъ спитъ леди Женни -- крукова кошка. Онъ всюду пряталъ свои вещи. Мистеръ Телькингорнъ хлопоталъ объ этихъ письмахъ, и я первый отъискалъ ихъ и далъ ему. Я самъ человѣкъ дѣловой; я осмотрѣлъ эти письма. Это были письма отъ любовницы покойнаго жильца: она подписывалась Гонорія. Славное имя, не простое имя Гонорія! Чай, здѣсь нѣтъ такой леди, которая подписывается Гонорія? Нѣтъ, вѣрно нѣтъ, о! я знаю что нѣтъ.
   Въ этотъ моментъ торжества кашель начинаетъ сильно бить дѣдушку Смольвида.
   -- О, Бои;е мой! о кости мои! я разсыплюсь въ клочки! кричитъ добрый старичокъ.
   -- Ну, коли вамъ что нужно, говоритъ мистеръ Бёккетъ, когда кашель пересталъ трясти мистера Смольвида: -- до сэра Лейстера, баронета, то его сіятельство передъ вами: извольте говорить.
   -- Развѣ я не сказалъ, мистеръ Бёккетъ, визжитъ дѣдушка Смольвидъ: -- развѣ я не сказалъ? Я сказалъ и про капитана Гаудона и про его любовницу Гонорію, и про ихъ ребенка. А теперь мнѣ нужно знать, гдѣ эти письма. Это касается до меня, если не касается до сэра Лейстера. Я хочу знать, гдѣ эти письма, куда они исчезли. Я отдавалъ ихъ только моему адвокату, мистеру Телькингорну, а не кому-нибудь другому. Гдѣ эти письма?
   -- Да вѣдь мистеръ Телькингорнъ вамъ за это заплатилъ хорошія деньги, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Это не ваше дѣло. Я хочу знать, гдѣ письма, и я скажу вамъ, мистеръ Бёккетъ, что намъ здѣсь нужно, право скажу. Намъ надо больше розъисковъ, больше справедливости по этому убійству, а вы мало дѣлаете, плохо разъискиваете. И этотъ Джорджъ, проклятый драгунъ, не одинъ убійца -- вы знаете; у него были соумышленники.
   -- Вотъ что я тебѣ скажу, говоритъ мистеръ Бёккетъ, перемѣнивъ внезапно тонъ и подойдя къ старику носъ къ носу (между-тѣмъ, какъ жирный указательный палецъ страшно работаетъ): -- вотъ что я тебѣ скажу: будь я проклятъ, если я позволю кому-нибудь путаться не въ свои дѣла. Всякъ сверчокъ, знай свой шестокъ. Тебѣ нужны разъисканія -- да, тебѣ нужны? Такъ не-уже-ли же ты думаешь, что эта рука не знаетъ своего дѣла и не спустить курка, когда надо стрѣлять?
   Такова власть этого человѣка, такъ сильно его вліяніе, Что мистеръ Смольвидъ тотчасъ же начинаетъ извиняться -- и гнѣвъ мистера Беннета смягчается.
   -- Вотъ я вамъ дамъ какой совѣтъ, говоритъ онъ ужь спокойно: -- вамъ незачѣмъ ломать голову надъ убійствомъ: это мое дѣло. Вы вѣдь въ газеты, я думаю, заглядываете, такъ, пожалуй, въ скоромъ времени и увидите кой-что. Я знаю свои обязанности и вамъ учить меня не къ лицу -- вотъ все, что я хочу вамъ сказать. Что и;ь касается до писемъ, то вамъ хочется знать, кто ихъ взялъ? Я скажу вамъ: ихъ взялъ я. Они ли это?
   Дѣдушка Смольвидъ смотритъ алчными глазами на связку писемъ, которую мистеръ Бёккетъ досталъ изъ кармана, и признаетъ ихъ.
   -- Есть еще у васъ что-нибудь сказать? спрашиваетъ мистеръ Бёккетъ:-- говорите! только, чуръ, рта широко не разѣвать; вы и такъ небольно-красивы.
   -- Мнѣ нужно пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ.
   -- То-есть пятьдесятъ, вы хотите сказать, насмѣшливо говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   Нѣтъ; оказывается, что дѣдушка Смольвидъ дѣйствительно желаетъ пятьсотъ фунговъ стерлинговъ.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ окончить это дѣло. (Сэръ Лейстеръ механически киваетъ головой.) Вы требуете пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ? Очень-глупое требованіе, дважды пятьдесятъ было бъ глупо; но всё-таки умнѣе; не хотите ли дважды пятьдесятъ -- а?
   Мистеръ Бёккетъ думаетъ, что ста фунтовъ стерлинговъ и ждать нёчего.
   -- Въ такомъ случаѣ, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- обратимся къ мистеру Чедбанду. Боже! сколько пріятнаго напоминаетъ мнѣ это имя; какой былъ прекрасный человѣкъ мой товарищъ Чедбандъ, умѣренный, честный, добрый...
   Мистеръ Чедбандъ выходитъ на средину, улыбается жирной улыбкой и разражается слѣдующей спичью:
   -- Почто мы здѣсь, други мои? почто здѣсь я и жена моя Рахиль? здѣсь, въ палатахъ сильнаго и богатаго -- почто? Были ли мы въ числѣ званыхъ? Пришли ли мы ликовать съ богатыми и сильными? Пришли ли мы бряцать въ кимвалы передъ ними? Пришли ли мы плясать пляски съ ними? Нѣтъ, други мои, не для того мы здѣсь. Быть-можетъ, други мои, владѣемъ мы преступной тайной? Быть-можетъ, пришли получить за эту тайну денегъ? Да, други мои, это такъ: мы пришли съ этой цѣлью.
   -- О, да вы дѣльная голова! говоритъ мистеръ Бёккетъ, выслушавъ его внимательно.-- Вы правы. Скажите же намъ, въ чемъ состоитъ ваша тайна?
   -- Будемъ, други, говорить въ духѣ тишины и спокойствія, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ:-- жена моя, гряди впередъ!
   Мистриссъ Чедбандъ такъ поспѣшно грядетъ впередъ, что отталкиваетъ супруга своего на задній планъ и смѣло подходитъ къ мистеру Бёккету.
   -- Если вы хотите знать нашу тайну, говоритъ она: -- я скажу вамъ ее. Я пособляла воспитывать миссъ Гаудовъ, дочку ея сіятельства. Я была въ услуженіи у сестрицы миледи, которая очень негодовала на ея сіятельство за позоръ, нанесенный ихъ имени. Она увѣрила сестрицу, что ребенокъ умеръ при самомъ рожденіи; но ребенокъ былъ живъ, и теперь живетъ, и я ее знаю.
   Произнося эти слова, подсмѣиваясь и ударяя какъ-то особенно на слово миледи, мистриссъ Чедбандъ складываетъ руки крестомъ и невозмутимо взираетъ на мистера Бёккета.
   -- А, понимаю, отвѣчаетъ офицеръ:-- вы поджидаете чего-нибудь въ родѣ двадцати фунтовъ стерлинговъ?
   Мистриссъ Чедбандъ только смѣется и говоритъ презрительно:
   -- Вы можете предложить и двадцать пенсовъ.
   -- Пожалуйте вы сюда, жена моего друга, поставщика канцелярскихъ принадлежностей, говоритъ мистеръ Бёккетъ, выманивая мистриссъ Снегсби своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ: -- вы здѣсь зачѣмъ, сударыня?
   Слезы и воздыханія сначала лишаютъ возможности мистриссъ Снегсби высказать зачѣмъ она здѣсь; но мало-по-малу разъясняется, что она несчастная женщина, терзаемая обидами и огорченіями. Дражайшій мужъ ея, мистеръ Снегсби, покинулъ ее, забросилъ ее и не хочетъ знать ее; что посреди печалей ея, одинъ только покойный мистеръ Телькингорнъ былъ для нея утѣшеніемъ; онъ, однажды прійдя на Странное Подворье, въ отсутствіе мистера Снегсби, оказалъ бѣдной женщинѣ столько сочувствія, что съ-тѣхъ-поръ она возсылала къ небу за него самыя горячія мольбы. Всѣ, выключая настоящаго почтеннаго общества, дѣйствовали противъ ея душевнаго спокойствія. Вотъ, напримѣръ, хоть бы и мистеръ Гуппи, клеркъ въ конторѣ Кенджа и Корбая: онъ былъ сначала прозраченъ какъ стекло, чистъ, какъ солнце среди полудня, но вдругъ сдѣлался мраченъ, мраченъ какъ полночь, и все подъ вліяніемъ -- въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія -- мистера Снегсби, этого вѣроломнаго грѣшника. Вотъ и мистеръ Вивль, другъ мистера Гуппи, жилъ таинственно на дворѣ, и покойный Крукъ, и Нимродъ, и Джо, всѣ покойники, всѣ, впали въ это... но во что -- мистриссъ Снегсби не выражается... Она ясно знаетъ, что Джо незаконный сынъ мистера Снегсби; она слѣдила за мистеромъ Снегсби, когда онъ шелъ послѣдній разъ извѣстить мальчика; зачѣмъ онъ шелъ? Нѣтъ, это ясно, что Джо былъ его сынъ. Единственное занятіе ея одинокой жизни состоитъ теперь въ постоянномъ преслѣдованіи мистера Снегсби; она за нимъ таскается всюду, ловитъ всѣ улики, всѣ подозрѣнія, и теперь знаетъ ужь навѣрное, что онъ самое вѣроломное, самое измѣнническое существо. Вслѣдствіе этого убѣжденія, она свела Чедбанда и мистера Телькингорна, высказала имъ перемѣну въ мистерѣ Гуппи и обратила вниманіе общества на то обстоятельство, которое въ настоящее время занимаетъ честную компанію, хотя главная цѣль ея дѣйствіи заключалась въ томъ, чтобъ изобличить мистера Снегсби, вывести его на чистую воду и разорвать супружескія узы. Все это мистриссъ Снегсби, какъ удрученная горемъ жена, какъ пріятельница мистриссъ Чедбандъ, какъ послѣдовательница мисгера Чедбанда, какъ убитая печалью и слезами по покойномъ мистерѣ Телькингорнѣ, считаетъ своимъ долгомъ высказать съ полной откровенностью. У нея нѣтъ никакихъ особенныхъ побужденій; она не ищетъ никакого вознагражденія; цѣль ея ясна: ей надо уличить вѣроломнаго... атмосфера несчастій... нылъ ревности... невыносимая пытка одиночества и проч. и проч.
   Пока этотъ потокъ семейныхъ междоусобій изливается, что требуетъ, разумѣется, много времени, мистеръ Бёккетъ слушаетъ внимательно, совѣщается съ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцомъ и устремляетъ испытующій взоръ на Чедбандовъ и мистера Смольвида.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ сидитъ неподвижно, какъ окаменѣлый и повременамъ посматриваетъ на мистера Бёккета, какъ на человѣка, который только одинъ въ семъ мірѣ можетъ его успокоить.
   -- Хорошо, говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- довольно: я понимаю васъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ изслѣдовать это дѣло (сэръ Лейстеръ Дедлокъ, опять механически киваетъ головой въ подтвержденіе словъ офицера) и потому я займусь имъ какъ слѣдуетъ. Я не буду говорить о вашихъ денежныхъ требованіяхъ; они меня не удивляютъ. Какъ люди міра сего, мы должны обдѣлывать дѣла къ общему удовольствію; но вотъ что удивляетъ меня: какимъ образомъ пришло вамъ въ голову поднять шумъ въ передней? Эта продѣлка совершенно-противна вашимъ видамъ, право противна.
   -- Мы хотѣли войдти, отвѣчаетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Хорошо, вы хотѣли войдти, это такъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ ласковымъ тономъ: -- но человѣку вашихъ лѣтъ (я, изволите видѣть, называю лѣта ваши почтенными) съ умомъ, изощреннымъ опытностью, въ чемъ я нисколько не сомнѣваюсь, потому-что параличное состояніе остальныхъ членовъ заставляетъ всѣ жизненные соки обращаться въ голову: какъ такому человѣку не понять, что дѣла, въ которыхъ пахнетъ деньгами, надо вести въ-таннѣ, въ противномъ случаѣ не получишь и фарсинга. Видите ли, надо обуздывать свой характеръ; надо владѣть своими страстями, прибавляетъ мистеръ Бёккетъ въ видѣ заключенія и дружескимъ голосомъ.
   -- Я говорилъ только, что не уйду отсюда, пока кто-нибудь не доложитъ обо мнѣ сэру Лейстеру Дедлоку, говоритъ дѣдушка Смольвидъ.
   -- Вотъ оно что! Это-то и дурно. Шумѣть не слѣдовало, и какъ вы думаете, не позвонить ли? не пора ли васъ снести внизъ?
   -- А гдѣ же мы кончимъ это дѣло? мрачно говоритъ мистриссъ Чедбандъ.
   -- Не безпокойтесь, сударыня, ужь эти женщины, какая любопытная порода! любезно замѣчаетъ мистеръ Бёккетъ.-- Завтра, а можетъ и послѣзавтра, я буду имѣть удовольствіе пригласить васъ, сударыня. Не забуду и вашей просьбы, мистеръ Смольвидъ, касательно ста фунтовъ стерлинговъ.
   -- Пятисотъ! взываетъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Да, да, понимаю! дѣло не въ имени, говоритъ мистеръ Бёккетъ и берется за рукоятку звонка: -- позволите позвонить и пожелать вамъ добраго дня отъ себя и отъ хозяина дома? прибавляетъ онъ вкрадчивымъ голосомъ.
   Никто неспособенъ отказать мистеру Бёккету. Онъ звонитъ и общество удаляется. Онъ провожаетъ ихъ вплоть до двери, и когда шумъ шаговъ затихаетъ, возвращается къ сэру Лейстеру и говоритъ серьёзнымъ тономъ:
   -- Сэръ Лейетеръ Дедлокъ, баронетъ, вашему сіятельству остается только рѣшить вопросъ: нужно ли откупиться отъ этой сволочи, или нѣтъ. Мое мнѣніе: лучше откупиться; и я думаю на это немного потребуется денегъ. Вы видите, этотъ моченый огурецъ, мистриссъ Снегсби, вездѣ шнырила, вездѣ кричала и больше надѣлала глупостей, чѣмъ воображаетъ. Когда мистеръ Телькингорнъ былъ живъ, онъ, нѣтъ сомнѣнія, держалъ этихъ лошадей крѣпкими возжами и правилъ ими какъ хотѣлъ; но смерть вышибла его съ козелъ, и вотъ они теперь: кто въ лѣсъ, кто по дрова -- что прикажете дѣлать! Жизнь всегда такова. Нѣтъ кота -- визжатъ мыши; растаетъ ледъ -- потекутъ воды. Такъ и съ этимъ народомъ.
   Сэръ Лейстеръ Дедлокъ какъ-будто дремлетъ, хотя глаза его совершенно открыты; онъ безсмысленно смотритъ на мистера Бёккета, а мистеръ Бёккетъ совѣщается съ часами.
   -- Народецъ этотъ здѣсь, подъ кровлею вашего отеля, говоритъ мистеръ Бёккетъ, смотря на часы: -- ни ихъ возьму подъ арестъ въ нѣсколько минутъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, оставьте меня дѣйствовать. Вы не услышите никакого шума, никакого безпокойства. Вечеромъ, если вы позволите, я возвращусь къ вамъ и постараюсь, по возможности, уладить это несчастное семейное дѣло къ вашему удовольствію. Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, не безпокойтесь объ этомъ народѣ: вы увидите, какъ скоро и какъ тихо я его угомоню.
   Мистеръ Бёккетъ звонитъ, идетъ къ двери, что-то быстро шепчетъ Меркурію; меркурій уходитъ. Мистеръ Бёккетъ затворяетъ дверь и прислоняется къ ней спиной.
   Спустя одну или двѣ минуты, дверь опять тихо отворяется, закрывая собою мистера Бёккета, и входитъ француженка, mademoiselle Мистеръ Бёккетъ въ ту же минуту выходитъ изъ-за двери, затворяетъ ее и прижимаетъ спиною. Шумъ при движеніи офицера заставляетъ француженку обернуться, и она замѣчаетъ сэра Лейстера Дедлока.
   -- Pardon, sir, говоритъ она поспѣшно:-- мнѣ сказали, что здѣсь никого нѣтъ.
   И, возвращаясь къ двери, она сталкивается лицомъ къ лицу съ мистеромъ Бёккетомъ. Судорожное движеніе мгновенно пробѣгаетъ по ея физіономіи, и она становится смертельно-блѣдна.
   -- Это моя жилица, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, указывая на мадмоазель Гортензію: -- она жила въ моей квартирѣ впродолженіе нѣсколькихъ недѣль.
   -- Что жь за дѣло до этого сэру Лейстеру, мой ангельчикъ? отвѣчаетъ Гортензія насмѣшливымъ тономъ.
   -- А вотъ увидишь, мой ангельчикъ, увидишь, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   Мадмоазель Гортензія смотритъ на него съ презрительной улыбкой.
   -- Вы что-то таинственны, говоритъ она: -- вы вѣрно лизнули черезъ мѣру?
   -- Нѣтъ, мой ангельчикъ, пока еще довольно-трезвъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Я вышла изъ вашего проклятаго дома вмѣстѣ съ вашей женою. Мы съ ней разошлись нѣсколько минутъ тому назадъ. Мнѣ сказалъ привратникъ, что она здѣсь; я пришла сюда за ней, но здѣсь ея нѣтъ. Что значатъ эти грубыя шутки? спрашиваетъ мадмоазель Гортензія, спокойно скрестивъ руки; но жилки бьются въ мрачномъ ея лицѣ, какъ часовыя пружины.
   Мистеръ Бёккетъ грозитъ ей своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ.
   -- Вы жалкій идіотъ, мистеръ Бёккетъ, восклицаетъ Гортензія съ презрительнымъ смѣхомъ.-- Пропустите-ка меня на лѣстницу, толстомясый поросенокъ, прибавляетъ она, грозно топнувъ ногой.
   -- Точно такъ, mademoiselle, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ хладнокровно, но опредѣлительно:-- вы останетесь здѣсь и сядете на софу
   -- Я не останусь и ни на что не сяду, говоритъ Гортензія съ судорожнымъ содроганіемъ.
   -- Нѣтъ, mademoiselle, повторяетъ мистеръ Бёккетъ, вертя своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ:-- вы останетесь и сядете на софу.
   -- Зачѣмъ?
   -- Затѣмъ, что я арестую васъ по подозрѣнію въ убійствѣ, о которомъ вамъ нечего разсказывать. Разумѣется, я долженъ быть вѣжливъ съ существомъ такого нѣжнаго пола, какъ вы, и, вдобавокъ еще съ иностранкой; но если вы меня заставите, то я могу быть и грубъ; способъ моего обращенія съ вами зависитъ совершенно отъ васъ: выбирайте любое, а пока пріймите отъ меня, какъ отъ друга, совѣтъ и подите сядьте на софу.
   Мадмоазель Гортензія соглашается, идетъ къ софѣ и говоритъ задыхавшимся голосомъ:
   -- Вы демонъ!
   А жилки между-тѣмъ такъ и бьются въ ея лицѣ.
   -- Вотъ видите ли, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ ободрительнымъ тономъ: -- здѣсь вамъ и покойно и поведеніе ваше такъ хорошо, какъ только можно ожидать отъ молодой женщины съ блистательнымъ умомъ. Теперь, съ вашего позволенія, я вамъ сдѣлаю маленькое наставленьице: старайтесь говорить какъ можно меньше; здѣсь въ болтовнѣ надобности нѣтъ, и вы преспокойно можете прикусить себѣ язычокъ. Словомъ сказать, чѣмъ меньше вы будете говорить, тѣмъ лучше.
   Все это наставленіе даетъ мистеръ Бёккетъ самымъ вѣжливымъ образомъ.
   Гортензія, стиснувъ зубы, какъ тигрица, сверкаетъ своими черными глазами на Офицера, сидитъ на софѣ, какъ статуя, крѣпко сжавъ руки, а пожалуй, можетъ-быть, и ноги, и ворчитъ вполголоса:
   -- О Бёккетъ! о демонъ!
   -- Теперь позвольте сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ и бѣдный палецъ его не знаетъ покоя: -- что эта молодая женщина, моя жилица, въ то время, о которомъ я имѣлъ честь вамъ докладывать, была горничною миледи и возненавидѣла ея сіятельство за то, что онѣ изволили ее отъ себя прогнать..
   -- Лжешь! кричитъ Гортензія: -- меня не прогнали: я сама ушла.
   -- Плохо же вы исполняете мой совѣтъ! замѣчаетъ мистеръ Бёккетъ самымъ нѣжнымъ, умоляющимъ голосомъ: -- поступокъ вашъ право меня удивляетъ. Вамъ ужь договориться до чего-нибудь! Что вамъ за дѣло до моихъ словъ: я вѣдь говорю не съ вами.
   -- Меня прогнала ея сіятельство! въ бѣшенствѣ кричитъ Гортензія:-- славная сіятельная особа! Нѣтъ, мистеръ Бёккетъ, я бы погубила себя, я опозорила бы себя, еслибъ еще хоть день осталась съ такой постыдной женщиной, какъ миледи.
   -- Ей-Богу вы поражаете меня! возражаетъ мистеръ Бёккетъ: -- я всегда считалъ французовъ за образецъ вѣжливости; а вы -- француженка, женщина, и позволяете себѣ говорить такія вещи въ присутствіи сэра Лейстера Дедлока, баронета.
   -- Онъ глупецъ -- и больше ничего. Я плюю на его домъ, на его имя, на его глупость, кричитъ мадмоазель Гортензія, плюя въ-самомъ-дѣлѣ на коверъ:-- нашли великаго человѣка, о Боже! о стыдъ!
   -- Изволите видѣть, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ: -- эта бѣшеная иностранка забрала себѣ въ голову, что покойный мистеръ Телькингорнъ ей очень много обязанъ. Онъ въ-самомъ-дѣлѣ призывалъ ее къ себѣ по тому дѣлу, о которомъ я уже вамъ докладывалъ; но за ея хлопоты и безпокойство онъ заплатилъ ей съ избыткомъ.
   -- Лжешь! кричитъ Гортензія: -- я отказалась отъ всякой платы...
   -- Если вы непремѣнно хотите разговаривать, замѣчаетъ, между-прочимъ, мистеръ Бёккетъ:-- такъ чуръ на меня не пенять... Не могу сказать навѣрное, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, съ обдуманною ли цѣлью, желая ли успокоить меня на свой счетъ, помѣстилась она жить на моей квартирѣ; только знаю, что, проживая у меня, она шаталась часто къ покойнику мистеру Телькингорну ради ссоры и нарушала всякое спокойствіе бѣднаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей, просто даже служила для него предметомъ боязни.
   -- Лжешь! кричитъ Гортензія:-- все лжешь!
   -- Вамъ извѣстію, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, при какихъ обстоятельствахъ было совершено убійство. Теперь я васъ попрошу прослушать меня внимательно. Я былъ отправленъ на слѣдствіе и производство всего дѣла было поручено мнѣ. Я изслѣдовалъ комнату, бумаги, трупъ, изслѣдовалъ все. По свѣдѣніямъ, которыя я получилъ отъ писца покойнаго, я взялъ подъ арестъ Джорджа, потому-что его видѣли въ эту самую ночь на лѣстницѣ, ведущей въ квартиру мистера Телькингорна; къ-тому же, не разъ слыхали, какъ Джорджъ угрожалъ покойному адвокату. Если вы меня спросите, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, принялъ ли я Джорджа за убійцу, то, положа руку на сердце, я вамъ скажу, что нѣтъ. Но во всякомъ случаѣ, противъ него были доказательства, и я считалъ своимъ долгомъ упрятать его въ тюрьму. Теперь послушайте!
   Пока мистеръ Бёккетъ совѣщается съ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ, мадмоазель Гортензія, сверкая глазами и сжавъ свои сухія блѣдныя губы, злобно смотритъ на него изподлобья.
   -- Вернувшись со слѣдствія домой, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я засталъ эту молодую женщину за ужиномъ съ моею женою, мистриссъ Бёккетъ. Мадмоазель Гортензія, съ самаго дня помѣщенія у насъ въ домѣ, была совершенно предана женѣ, а въ этотъ день любовь ея достигла наибольшаго предѣла; ктому жь и о покойномъ мистерѣ Телькингорнѣ она сожалѣла какъ о родномъ отцѣ. И что жь бы вы думали, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ? сидя за ужиномъ противъ нея и смотря, какъ она вертитъ ножомъ, мнѣ пришло въ голову, что адвокатъ палъ отъ ея руки!
   Гортензіи, стиснувъ челюсти и губы, произноситъ едва-внятнымъ голосомъ:
   -- Демонъ! демонъ!
   -- Теперь спрашивается, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ:-- гдѣ она была въ тотъ вечеръ, когда совершилось убійство? Она, изволите видѣть, была въ театрѣ. (И въ самомъ дѣлѣ была тамъ, какъ я и узналъ впослѣдствіи, была тамъ и до убійства и послѣ убійства). Такимъ образомъ я убѣдился, что передо мной хитрая птица, которую поймать трудно, и я растянулъ ей тонкія тенета, такія тонкія, какія рѣдко кому удавалось видать. Прійдя, послѣ ужина, наверхъ въ свою спальню, я сообразилъ, что квартирка наша мала, а слухъ у мадмоазель Гортензіи тонокъ: я законопатилъ простынею ротъ моей дражайшей половинѣ, чтобъ она не вскрикнула въ испугѣ, и прошепталъ ей свои подозрѣнія... Будьте смирны, сударыня, или я свяжу вамъ ноги, прибавилъ мистеръ Бёккетъ, подходя къ mademoiselle Гортензіи и кладя ей на плечо свою тяжелую руку.
   -- Что еще вамъ нужно? спрашиваетъ она его.
   -- Не вздумайте, чего добраго, возражаетъ мистеръ Бёккетъ, вертя своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ: -- выскочить изъ окна. Нѣтъ, меня на эту штуку не поддѣнешь. Пожалуйте мнѣ вашу ручку; не безпокойтесь, не вставайте, я сяду рядомъ съ вами. Пожалуйте жь вашу ручку. Не церемоньтесь: я человѣкъ женатый, вы меня знаете и, въ-добавокъ, пріятельница съ моей женой. Пожалуйте вашу ручку.
   Тщетно стараясь увлажить свои сухія губы и выговорить хоть одно слово, она, послѣ краткой борьбы самой съ собою, повинуется и протягиваетъ руку.
   -- Вотъ теперь такъ... Я долженъ сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что безъ мистриссъ Бёккетъ, безъ этой чудной женщины въ пятьдесятъ... что я говорю! въ полтораста тысячъ фунтовъ стерлинговъ, мы не пришли бъ къ такому счастливому результату. Я передалъ mademoiselle Гортензію исключительно на руки мистриссъ Бёккетъ и съ-тѣхъ-поръ не переступалъ порога своей квартиры, а съ женой видался и переговаривался или въ булочной, или въ молочной лавкѣ, или гдѣ-нибудь, только не дома. Я сказалъ мистриссъ Бёккетъ въ то время, когда ротъ ея былъ законопаченъ простыней: другъ мой, можешь ли ты разъяснить мнѣ мои догадки? Можешь ли ты слѣдить за нею и денно и нощно? Можешь ли ты сказать: она ничего не сдѣлаетъ, чего бъ не знала я; она будетъ подъ моимъ надзоромъ, не подозрѣвая меня; она не ускользнетъ отъ меня, какъ не ускользнетъ отъ смерти; жизнь ея будетъ моей жизнью, дыханіе ея будетъ моимъ дыханіемъ, и я добьюсь истины, и я узнаю: убійца она или нѣтъ. Мистриссъ Бёккетъ, сколько позволяла ей простыня, сказала мнѣ: -- могу, Бёккетъ!.. и она исполнила свое слово, исполнила съ честью.
   -- Лжешь! кричитъ Гортензія: -- лжешь, мой другъ!
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, какъ же я выпутался изъ этихъ обстоятельствъ? Вѣрны ли были мои расчеты? Вѣрны, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ. Теперь послушайте, что жь дѣлаетъ она? Она сваливаетъ съ плечъ своихъ убійство и оклеветываетъ въ немъ миледи -- да, миледи, вашу жену.
   Сэръ Лейстеръ вскакиваетъ, но силы ему измѣняютъ и онъ тяжело опускается въ кресло.
   -- И она надѣялась, что ей повѣрятъ, надѣялась, потому-что я былъ безвыходно здѣсь. Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, позвольте мнѣ представить вамъ мою записную книжку и потрудитесь ее открыть: вы найдете въ ней письма, изъ которыхъ въ каждомъ только два слова: "леди Дедлокъ". Вотъ, взгляните, письмо, адрессованное на ваше имя; его я перехватилъ сегодня; въ немъ вы увидите три слова: "леди Дедлокъ убійца". Эти письма сыпались на меня, какъ мотыльки. Кто же писалъ ихъ -- загадка!.. Такъ, какое же мнѣніе составите вы о мистриссъ Бёккетъ, которая видѣла, какъ всѣ эти письма писались этой красавицей? Что вы скажете о мистрисъ Бёккетъ, которая припрятала и перья и чернила, которыми писались эти письма? Что вы думаете о мистриссъ Бёккетъ, которая видѣла собственными глазами, какъ эта красавица относила письма на почту?.. Да, что вы скажете, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, о мистриссъ Бёккетъ? торжественно произнесъ мистеръ Бёккетъ.
   Во время этого панегирика замѣчаются два весьма-важныя обстоятельства: вопервыхъ, мистеръ Бёккетъ пріобрѣтаетъ съ каждымъ словомъ все большую и большую власть надъ mademoiselle Гортензіей; вовторыхъ атмосфера, окружающая Гортензію, какъ-будто при каждомъ новомъ звукѣ голоса офицера, становится все гуще-и-гуще около трепещущихъ и блѣдныхъ губъ ея.
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ ту ночь миледи была у дверей мистера Телькингорна, говоритъ мистеръ Бёккетъ:-- и нѣтъ никакого сомнѣнія, что эта красавица видѣла ея сіятельство. И Джорджъ, и миледи, и красавица, всѣ были тамъ. Но это ровно ничего не значитъ; въ эти подробности я и входить не намѣренъ. Я нашелъ пыжъ изъ пистолета, которымъ былъ убитъ мистеръ Телькингорнъ. Это былъ клочокъ бумажки отъ описанія вашего линкольшайрскаго помѣстья. Это ничего не значитъ, скажете вы, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ. Дѣйствительно ничего не значитъ; но если принять въ соображеніе, что эта красавица была осторожна и остальную часть описанія изорвала на мелкіе кусочки, что когда мистриссъ Бёккетъ собрала ихъ, приладивъ одинъ къ другому, и я собственными глазами убѣдился, что пыжъ, составляетъ непремѣнную часть этого печатнаго листа -- такъ дѣло становится чистымъ, какъ присталъ.
   -- Лжешь, все лжешь! кричитъ Гортензія: -- все это презрительная клевета.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бёккетъ, произнося съ особеннымъ удовольствіемъ полный его титулъ: -- послѣднее обстоятельство, которое мнѣ предстоитъ еще сообщить вашему сіятельству, всего яснѣе показываетъ, какъ должно быть осторожнымъ въ дѣлахъ и не торопиться. Я слѣдилъ за этой красавицей вчера, безъ ея вѣдома, въ то время, какъ она шла въ похоронной процесіи вмѣстѣ съ моею женою: въ лицѣ ея было такое выраженіе, она съ такою злобою смотрѣла на миледи, что будь я помоложе и понеопытнѣе, я схватилъ бы ее тутъ же и представилъ имѣющіяся у меня подъ-руками улики. Точно также въ послѣдній вечеръ, смотря на миледи -- и Боже, какъ она была восхитительна! словно Венера, выходящая изъ океана -- мнѣ такъ и хотѣлось арестовать эту француженку. Но что я потерялъ бы? Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я потерялъ бы оружіе. Моя плѣнница, которую вы изволите видѣть, по окончаніи похоронной процесіи, предложила женѣ моей прогуляться въ одну изъ окрестныхъ деревенекъ и наняться тамъ чаю, въ чистенькомъ трактирцѣ; около этого трактирца имѣется прудъ. Плѣнницѣ моей за чаемъ понадобился носовой платокъ, который она позабыла въ одной комнатѣ, гдѣ лежали ихъ шляпы; она, изволите видѣть, и пошла за нимъ, искала его довольно-долго и вернулась въ столовую нѣсколько-запыхавшись. Все это, разумѣется, было передано мнѣ. Я, пользуясь лунной ночью, велѣлъ пройдти этотъ прудокъ неводомъ и вытащилъ оттуда карманный пистолетъ, который не пробылъ въ водѣ и шести часовъ. Теперь, моя милая, держите меня крѣпче: я вамъ ничего не сдѣлаю.
   И мистеръ Бёккетъ въ одну минуту накидываетъ ей на руки цѣпь.
   -- Это одна, говоритъ онъ: -- а вотъ и другая, моя красавица -- и дѣло въ шляпѣ.
   Онъ встаетъ и она встаетъ вмѣстѣ съ нимъ.
   -- Гдѣ твоя низкая, отвратительная, безчестная жена? говоритъ Гортензія, совсѣмъ почти закрывъ глаза.
   -- Она пошла впередъ, въ полицейскую контору, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ: -- ты тамъ съ ней увидишься, моя милая.
   -- Я. бы ее поцаловала, восклицаетъ mademoiselle Гортензія, прыгая, какъ пантера.
   -- Вы бы ее укусили, пожалуй, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Я бы ее искусала, я бы вытянула изъ нея всѣ жилы, говорила mademoiselle Hortense, открывъ глаза во всю ихъ величину.
   -- Я въ этомъ увѣренъ, моя милая, спокойно говоритъ мистеръ Бёккетъ: -- я ожидалъ отъ васъ этихъ словъ. Вы, женщины, всѣ таковы: не любите другъ друга, какъ только другъ на друга непохожи. Я вполнѣ увѣренъ, что ко мнѣ вы и вполовину не питаете такой ненависти, какую питаете къ моей женѣ.
   -- Это правда, хотя и считаю тебя истиннымъ демономъ...
   -- И ангеломъ и демономъ, какъ случится? воскликнулъ мистеръ Бёккетъ: -- но я исполняю закономъ возложенную на меня обязанность. Позвольте плотнѣе закутать васъ въ шаль. Мнѣ нѣсколько разъ въ жизни удавалось занимать мѣсто горничной. Шляпа что-то на васъ несовсѣмъ-покойно сидитъ; впрочемъ, ничего, на дворѣ стоитъ фіакръ.
   Mademoiselle Hortense, бросивъ презрительный взглядъ въ зеркало, выходитъ совершенно-спокойно и, надо отдать ей справедливость, кажется необыкновенно-интересной.
   -- Послушай мой ангельчикъ, говоритъ она, презрительно кивая головой: -- ты очень-уменъ -- нѣтъ спору, по можешь ли ты его привести снова къ жизни?
   -- Несовсѣмъ, отвѣчаетъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Это очень-забавно! Послушай еще немного. Ты очень-уменъ, а можешь ли ты сдѣлать изъ нея честную женщину?..
   -- Не будь же такъ жестока, говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Пли возстановить въ немъ прежнюю надменность? кричитъ Гортензія, обращаясь къ сэру Лейстеру съ необыкновеннымъ презрѣніемъ.-- Посмотри, посмотри на него: какое невинное дитя, ха! ха! ха!
   -- Полно, полно, это ужь черезчуръ несносная болтовня, говоритъ мистеръ Бёккетъ.-- Пойдемъ отсюда!
   -- Такъ ты не можешь этого сдѣлать? Ну, такъ можешь дѣлать со мной что хочешь. Смерть для меня нипочемъ. Пойдемъ, мой ангельчикъ, пойдемъ! Прощай сѣденкій старичокъ, прощай. Жалѣю о тебѣ и презиррррраю тебя!
   Съ этими словами она сжимаетъ ротъ, какъ-будто въ челюстяхъ ея были упругія пружины.
   Трудно описать, какимъ образомъ мистеръ Бёккетъ уводитъ Гортензію изъ библіотеки. Этотъ процесъ онъ совершаетъ какъ-то особенно, окружаетъ ее словно облакомъ и несется съ нею, какъ Юпитеръ съ предметомъ своей страсти.
   Сэръ Лейстеръ, оставшись одинъ, не измѣняетъ своего положенія: какъ-будто все еще слушаетъ, какъ-будто вниманіе его все еще чѣмъ-то занято. Наконецъ озирается онъ вокругъ: комната совершенно-пуста; онъ привстаетъ нетвердою ногой; отталкиваетъ назадъ свое кресло и дѣлаетъ нѣсколько шаговъ, опираясь рукою о столъ. Но вотъ онъ останавливается и, произнося невнятные звуки, на что-то устремляетъ свой взглядъ.
   Богъ знаетъ, что онъ видитъ. Быть-можетъ, ему кажутся зеленые лѣса Чизни-Вольда, благородный великолѣпный замокъ; быть-можетъ, портреты его предковъ, искаженные злобною рукой, мильйоны полицейскихъ агентовъ, роющихся въ его неприкосновенныхъ доселѣ владѣніяхъ; быть-можетъ, тысячи пальцевъ, указывающихъ на него, тысячи лицъ, смѣющихся надъ нимъ. Но если эти тѣни и витаютъ надъ его головой, то посреди ихъ есть тѣнь, къ которой обращенны его протянутыя руки и имя которой онъ даже и теперь не можетъ произнести безъ особеннаго чувства.
   Это она, она, которая была лучшимъ его украшеніемъ впродолженіе цѣлаго ряда годовъ; она, въ союзѣ съ которой все его высокомѣріе обращалось въ ничто. Это она, которую онъ любилъ, которой восхищался и заставлялъ восхищаться весь свѣтъ. Это она, которая составляла для него все въ жизни, которая была его идоломъ, для которой онъ забывалъ о себѣ. Онъ видитъ ее и не вѣритъ, чтобъ она могла упасть такъ низко.
   И даже въ то время, когда, забывъ свои страданія, онъ почти безъ чувствъ падаетъ на полъ, онъ произноситъ ея имя скорѣе съ грустью и состраданіемъ, чѣмъ съ гнѣвомъ и упрекомъ.
   

ГЛАВА LV.
Бегство.

   Бёккетъ, инспекторъ слѣдственной коммиссіи, не довершилъ еще удара, о которомъ идетъ рѣчь; онъ еще освѣжается сномъ, какъ специфическимъ средствомъ къ укрѣпленію своихъ жизненныхъ силъ для предстоящей большой битвы, а изъ Линкольншайра, между-тѣмъ, катитъ почтовая пароконная тележка и катитъ она въ глубокую ночь, по замерзшей почвѣ, къ Лондону.
   Рельсы желѣзныхъ дорогъ скоро избороздятъ всю эту страну и съ шумомъ, визгомъ и свистомъ понесется машина, быстро какъ метеоръ, но обширному ландшафту, лишая пассажира возможности любоваться тишиною ночи и свѣтомъ луны; по пока еще нѣтъ желѣзныхъ дорогъ: ихъ ожидаютъ со дня на день. Все на-готовѣ: измѣренія произведены, насыпи подымаются, мосты начаты, медвѣдки и тачки, какъ муравьи, колышатся во рвахъ, туннели проводятся, вездѣ страшный хаосъ и не предвидится конца. Но почтовая пароконная тележка катитъ-себѣ въ глубокую ночь, дробитъ колесами замерзшую землю и не думаетъ о желѣзныхъ дорогахъ.
   Мистриссъ Раунсвель, давнишняя управительница Чизни-Вольда, сидитъ въ этой тележкѣ, а рядомъ съ ней помѣщается мистриссъ Багнетъ, въ сѣромъ салопцѣ своемъ и съ знаменитымъ зонтикомъ въ рукахъ. Старуха предпочла бы почетному мѣсту, подъ будкой тележки, защищающей отъ холода, облученъ: тамъ подуваетъ вѣтеръ, пощипываетъ морозъ -- раздолье да и только; но мистриссъ Раунсвель не даетъ ей объ этомъ и заикнуться; она не спускаетъ глазъ со старухи, держитъ ея руку и, несмотря на шероховатость кожи, часто прикладываетъ къ ней свои губы.
   -- Вы сами мать, твердитъ она безпрестанно: -- и Джорджу дали мать.
   -- Джорджъ, матушка, былъ со мной всегда попросту, отвѣчаетъ мистриссъ Багнетъ.-- Однажды онъ говорилъ моему Вульвичу: "берегись, братъ, чтобъ тебѣ не огорчить твоей матери, чтобъ, по твоей милости, не было у нея ни лишняго сѣдаго волоса, ни морщинки лишней!" Э, братъ, подумала я, что-нибудь да недаромъ, что мой соловушко такъ распѣлся; вѣрно, молъ, ему прошлое пришло на память. Вѣдь онъ, матушка, мнѣ разсказывалъ, что съ вами не больно-хорошо поступалъ съ-молоду.
   -- Не вѣрьте ему, моя милая, не вѣрьте, отвѣчаетъ мистриссъ Раунсвель, заливаясь слезами: -- я отъ него ничего дурнаго не видывала. Онъ всегда любилъ меня нѣжно и я его нѣжно любила; только худые люди вскружили ему головушку, сманили въ солдаты; онъ, голубчикъ мой, и ушелъ изъ роднаго дома. И я знаю отчего не давалъ о себѣ вѣсточки: все дожидался офицерскаго чина; а Богъ судилъ иначе: чина не получилъ и стала совѣсть мучить; онъ таковъ съ малолѣтства.
   И попрежнему руки знаменитой управительницы Чизни-Вольда приходятъ въ судорожное движеніе около живота, когда она начинаетъ припоминать, что за славный, что за добрый, что за милый мальчикъ былъ Джорджъ, какъ всѣ его любили въ Чизни-Вольдѣ, какъ даже самъ сэръ Лейстеръ, будучи молодымъ джентльменомъ, ласкалъ его; какъ всѣ собаки привязывались къ нему, какъ всѣ плакали и грустили, когда онъ ушелъ изъ дома и не вернулся болѣе. И теперь, послѣ столькихъ лѣтъ разлуки, встрѣтить его въ тюрьмѣ! Грудь тяжело вздымается и горе стѣсняетъ дыханіе.
   Мистриссъ Багнетъ -- добраго сердца женщина; она предоставляетъ свободу материнской грусти -- не безъ того, конечно, чтобъ не провести кулакомъ по своимъ собственнымъ глазамъ -- и потомъ начинаетъ снова свою болтовню:
   -- Послѣ этого, онъ и пойди на улицу курить трубку; я, знаете, иду звать его въ лавку пить чай, да и говорю ему, будто мимоходомъ: "Что это съ вами сегодня, Джорджъ? сколько разъ я ни видывала васъ, никогда вы не были въ такомъ скверномъ расположеніи духа. Что съ вами дѣлается?" -- "Грустно мистриссъ Багнетъ, говоритъ онъ: совѣсть мучитъ?" -- "Что жь вы такое сдѣлали, дружище?" говорю я. "Ахъ, мистриссъ Багнетъ, говоритъ онъ, качая головой: -- что старое вспоминать, что сдѣлано, того не воротишь. Больше ни слова." Стало, мнѣ, матушка, это больно-подозрительно; дай, молъ, я выпытаю изъ него, что такая за штука, да и говорю ему: -- что жь это сегодня навело васъ, Джорджъ, на такія мысли? Онъ возьми да мнѣ и разскажи: я, говоритъ, въ адвокатской конторѣ видѣлъ старушку, какъ двѣ капли воды, моя мать; вотъ, я вспомнилъ -- и грустно стало. Вотъ и все, мистриссъ Багнетъ".-- Да кого жь вы, Джорджъ, видѣли въ конторѣ?" говорю я. "Да я видѣлъ, говоритъ онъ, мистриссъ Раунсвель, управительницу Чизни-Вольда, дедлоковскаго помѣстья въ Линкольншайрѣ". А онъ и прежде мнѣ часто говаривалъ, что самъ родомъ изъ Линкольншайра. Я и смекнула дѣльцо и говорю моему Бакауту: "Бакаутъ, а Бакаутъ, вѣдь Джорджъ видѣлъ сегодня свою мать, право видѣлъ,-- какое хочешь пари готова держать".
   И мистриссъ Багнетъ ужь въ двадцатый разъ начинаетъ разсказывать эту исторію. Она щебечетъ, какъ какая-нибудь птичка, возвышая свой голосъ до высокихъ нотъ, чтобъ мистриссъ Раунсвель, несмотря на скрипъ и трескотню колесъ, не могла проронить ни одного слова.
   -- Благодарю, благодарю васъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель: -- да благословитъ васъ Богъ, душа моя!
   -- Ахъ вы добрая, добрая, кричитъ мистриссъ Багнетъ отъ чистаго сердца: -- не вамъ меня благодарить, а мнѣ благодарить васъ за то, что вы мнѣ приписываете столько хорошаго... лучше подумаемъ матушка, какъ пособить горю. Какъ только вы признаете Джорджа за своего сына, такъ постарайтесь, ради себя самой, заставить его оправдаться отъ преступленія, въ которомъ онъ столько же виноватъ, какъ мы съ вами. Справедливость и истина на его сторонѣ -- говорить нечего; но ему нужны законъ и адвокаты, законъ и адвокаты, повторяетъ старуха, будучи увѣрена, что истина и адвокаты -- двѣ, совершенно-отдѣльныя вещи.
   -- Я употреблю всѣ средства, говоритъ мистриссъ Раунсвель: -- для него я ничего не пощажу, сэръ Лейстеръ не оставитъ... и она... мнѣ стоитъ только сказать... что Джорджъ мой сынъ... мой сынъ, котораго я не видала столько лѣтъ и теперь нахожу въ тюрьмѣ...
   Безпокойство мистриссъ Раунсвель, странное выраженіе, съ которымъ она произноситъ эти отрывистыя фразы, могли бы удивить старуху, еслибъ она не приписывала ихъ грусти матери о потерянномъ сынѣ; по тѣмъ не менѣе мистриссъ Багнетъ удивляется, почему старая управительница Чизни-Вольда произноситъ такъ часто: миледи, миледи, миледи!
   Морозная ночь проходитъ, день занимается и почтовая тележка мчится посреди тумана, какъ какое-нибудь привидѣніе. Призраки деревьевъ исчезаютъ подъ первыми лучами солнца, уступая мѣсто дѣйствительности. Пріѣхали въ Лондонъ; выходятъ изъ тележки. Старая управительница Чизни-Вольда грустна и встревожена, а старуха свѣжа, какъ наливное яблоко, спокойна духомъ и хоть сейчасъ готова сѣсть снова на облучокъ и мчаться на Мысъ Доброй Надежды, на Островъ Вознесенія, въ Гон-Конгъ или на всякій другой военный постъ.
   Но, отправляясь въ тюрьму, гдѣ заключенъ Джорджъ, старая управительница Чизии-Вольда старается казаться спокойной, по-крайней-мѣрѣ на столько, на сколько требуетъ того платье ея, лавендоваго цвѣта платье, въ которое она одѣта. Она похожа съ виду на прекрасную статую, вылѣпленную изъ стариннаго китайскаго фарфора; но сердце ея бьется сильно и грудь тяжело вздымается.
   Подходя къ отдѣленію, въ которомъ содержится Джорджъ, онѣ видятъ, что дверь отперта, и навстрѣчу имъ выходитъ тюремный сторожъ. Мистриссъ Багнетъ знаками старается ему внушить, чтобъ онъ не говорилъ ни слова; тюремщикъ понимаетъ ее, дозволяетъ имъ войдти и запираетъ за ними дверь.
   Джоржъ думаетъ, что онъ одинъ, углубленъ въ какія-то бумаги и что-то пишетъ. Мистриссъ Раунсвель на него смотритъ; и судорожное движеніе ея рукъ, и прерывистое дыханіе подтверждаютъ всѣ догадки мистриссъ Багнетъ; еслибъ она не знала прежде ни Джорджа, ни старой управительницы Чизни-Вольда, то, взглянувъ на нихъ теперь, она никогда не усомнилась бы въ ихъ кровномъ родствѣ.
   Ни шорохомъ платья, ни движеніемъ, ни звукомъ голоса, ничѣмъ не измѣняетъ себѣ мистриссъ Рауисвель. Она стоитъ какъ вкопанная и смотритъ на своего сына, выражая всѣ ощущенія своего сердца судорожнымъ содроганіемъ рукъ. И какъ краснорѣчиво это содраганіе, о, какъ оно краснорѣчиво! Мистриссъ Багнетъ понимаетъ его. Оно говоритъ и о благодарности, и о любви, и о горѣ, и о радости, и о надеждѣ. Оно выражаетъ и страстную любовь, съ которою мать ласкала этого воина, когда онъ былъ еще груднымъ ребенкомъ, и выражаетъ такъ нѣжно, что крупныя слезы тихо катятся по загорѣлымъ щекамъ мистриссъ Багнетъ.
   -- Джорджъ Раунсвель! милый сынъ мой, взгляни на меня, взгляни на твою мать!
   Кавалеристъ вскакиваетъ, обинмаетъ мать свою и становится передъ ней на колѣни. Подъ вліяніемъ ли раскаянія, подъ вліяніемъ ли воспоминаній, взволнованныхъ внезапнымъ появленіемъ матери, складываетъ онъ руки на груди своей, какъ дитя, читая утреннія молитвы, и горько плачетъ.
   -- Джорджъ, милый сынъ мой! мой несравненный, мой любимый сынъ! это ты ли, такой статный, такой красивый мужчина? Да, это ты, мой несравненный, мой дорогой Джорджъ.
   Во все это время старуха стоитъ, прислонившись къ чисто-выбѣленной стѣнѣ и то-и-дѣло дѣлаетъ, что отираетъ зачѣмъ-то глаза своимъ заслуженнымъ сѣренькимъ салондемъ. Славная, славная старуха эта мистриссъ Багнетъ!
   -- Матушка, говоритъ кавалеристъ, когда прошли первыя минуты свиданія:-- матушка, простите меня; о, какъ я нуждаюсь въ вашемъ прощеніи!
   Простить его! Господи, да она его давно ужь и отъ чистаго сердца простила! Она разсказываетъ ему, что въ духовномъ завѣщаніи называетъ его своимъ Джорджемъ, своимъ любимымъ сыномъ; что она никогда не думала о немъ ничего дурнаго. Что еслибъ ей пришло время умереть и Богъ лишилъ бы ея счастія увидѣться съ нимъ... она старуха ужь и немного проживетъ на этомъ свѣтѣ... то и тогда бы она благословила его на смертномъ одрѣ своемъ, и тогда бы вспомнила о немъ, какъ о своемъ любимомъ Джорджѣ.
   -- Матушка, я не выполнилъ передъ вами сыновняго долга: я былъ дурной сынъ -- n вотъ моя награда. Но въ послѣдніе годы совѣсть мучила меня. Когда я оставилъ родительскій домъ и, очертя голову, ушелъ бродить куда глядѣли глаза, я мало заботился о васъ, матушка, я мало думалъ о вашемъ счастіи, и мнѣ казалось, что и обо мнѣ никто не заботится и никто не думаетъ.
   Кавалеристъ отеръ глаза, положилъ въ сторону свой платокъ; но манеры его и голосъ необыкновенны; слова его прерываются повременамъ рыданіями.
   -- Я написалъ домой, матушка, какъ вамъ извѣстно, я написалъ, что я въ солдатахъ, подъ чужимъ именемъ, что полкъ нашъ идетъ за границу. Бывъ за границей, я думалъ еще написать къ вамъ, откладывалъ съ недѣли на недѣлю, съ мѣсяца на мѣсяцъ, съ года на годъ... потомъ сталъ я старше и началъ наконецъ думать: зачѣмъ писать?...
   -- Ахъ, Джорджъ, Джорджъ! не хотѣлъ утѣшить мать, которая тебя такъ страстно любитъ!... но я не ропщу, мой дорогой, не ропщу.
   Эти слова задѣваютъ за сердце кавалериста; но онъ сдерживаетъ себя насильно, звучно прокашливаясь.
   -- Да проститъ мнѣ Богъ, матушка, я, по-крайней-мѣрѣ, всегда думалъ, что письмо мое принесетъ мало утѣшенія дома. Васъ всѣ уважали и почитали; братъ мой, какъ мнѣ случалось иногда читать въ газетахъ, шелъ блистательнымъ образомъ впередъ; только я одинъ, безпечный драгунъ, забытый судьбою, забывшій все, чему учился, не могъ ни о чемъ увѣдомить васъ; я зналъ, что вы горевали обо мнѣ, что много слезъ вы проливали обо мнѣ по ночамъ; но время, я думалъ, смягчило грусть и заставило васъ забыть о вашемъ неблагодарномъ сынѣ.
   Мистриссъ Раунсвель печально качаетъ головой, беретъ тяжелую руку кавалериста и прижимаетъ ее къ груди.
   -- Нѣтъ, матушка, нѣтъ, я не говорю, что я такъ думалъ; но я старался заставить себя такъ думать. Положимъ, я увѣдомилъ бы васъ о себѣ, написалъ бы вамъ письмецо -- не-уже-ли бы я васъ этимъ утѣшилъ? Для меня это дѣло другое; я знаю, вы отъискали бы меня, заставили бы выйдти въ отставку, свезли бы меня въ Чизни-Вольдъ, свели бы меня съ братомъ и семействомъ брата, старались бы сдѣлать изъ меня почтеннаго гражданина; но могли ли вы быть во мнѣ увѣрены, когда я самъ себѣ не вѣрилъ? Какими бы глазами вы смотрѣли на меня, безпечнаго драгуна, который могъ быть только хорошъ въ ряду солдатъ при строгой дисциплинѣ? Какимъ бы примѣромъ могъ я служить дѣтямъ моего брата -- я, бродяга, покинувшій родительскій кровъ, я -- скорбь и несчастіе моей матери! Нѣтъ, Джорджъ, говорилъ я себѣ, матушка: -- ты самъ себѣ избралъ эту дорогу, такъ и ступай же по ней!...
   Мистриссъ Раунсвель выправляется во весь ростъ и, въ порывахъ материнской гордости, киваетъ головой мистриссъ Багнетъ, какъ-будто желая сказать: "а что, не говорила я вамъ!"
   Старухѣ не утерпѣлось: она выражаетъ свои чувства и участіе въ разговорѣ, ударивъ кавалериста вдоль спины своимъ заслуженнымъ зонтикомъ. Этотъ манёвръ она повторяетъ при каждомъ патетическомъ словѣ кавалериста и, выразивъ такимъ образомъ всю глубину своего сочувствія, удаляется каждый разъ къ выбѣленной стѣнѣ и зачѣмъ-то о? Неужели вамъ нельзя оставить такого несчастнаго какъ я? Неужели я, но-вашему, еще не довольно несчастливъ? Какого же еще несчастнаго хотите вы сдѣлать изъ меня? Меня водили, водили, таскали, таскали отъ одного изъ вашей братьи къ другому, пока не утомили меня до самыхъ костей. Въ дѣлѣ Инквича я ничѣмъ не виноватъ. Я ничего не сдѣлалъ. Онъ былъ очень добръ до меня, особливо когда проходилъ мимо моего перекрестка. Мнѣ вовсе не хотѣлось, чтобы онъ умеръ. Вотъ я только того и хочу, чтобъ умереть. Право, не знаю, почему я до сихъ поръ не вздумаю пробить собой дыру въ глубокой водѣ, право, не знаю.
   Онъ говоритъ это съ такимъ плачевнымъ видомъ, и его грязныя слезы кажутся до такой степени неподдѣльными, и онъ лежитъ, прижавшись къ грудѣ дровъ, представляя собою такое близкое подобіе какому-то огромному сморчку или зловредному наросту, произведенному на томъ мѣстѣ нечистотой и небрежностью, что гнѣвъ Аллана Вудкорта смягчается. Онъ обращается къ женщинѣ и говоритъ:
   -- Жалкое созданіе! Что онъ сдѣлалъ тебѣ?
   Женщина отвѣчаетъ на это, качая головой распростертой фигурѣ, болѣе съ изумленіемъ, нежели съ гнѣвомъ:
   -- Охъ ты мнѣ, Джо! Попался мнѣ наконецъ!
   -- Что онъ сдѣлалъ?-- спрашиваетъ Алланъ,--Что, онъ обокралъ тебя?
   -- Нѣтъ, сэръ, нѣтъ! Обокралъ меня? Онъ ничего мнѣ не сдѣлалъ, какъ только что былъ очень добръ до меня; вотъ это-то удивительно,
   Алланъ переводитъ взглядъ отъ Джо на женщину, отъ женщины на Джо въ ожиданіи, кто изъ нихъ разъяснитъ ему эту загадку.
   -- Видите ли, онъ пришелъ со мной,-- говоритъ женщина:-- охъ только ты мнѣ, Джо!.. онъ пришелъ со мной, сэръ, въ Сентъ-Альбансъ, больной, и молоденькая леди,-- Господь да благословитъ ее!-- достала мнѣ добраго друга, который сжалился надъ нимъ и взялъ его къ себѣ...
   Алланъ съ внезапнымъ ужасомъ отступаетъ отъ него.
   -- Точно такъ, сэръ; это правда. Взялъ его къ себѣ, далъ ему покой, и это неблагодарное чудовище убѣжало отъ него въ ту же ночь, и съ тѣхъ поръ я не видѣла его и ничего не слышала о немъ; вотъ только, что сейчасъ и увидѣла его. А та-то, молоденькая леди, такая хорошенькая, слегла его недугомъ и потеряла совсѣмъ свое прекрасное личико, такъ-что теперь никто бы и не сказалъ, что это та же самая леди, еслибъ у нея не было ангельскаго нрава, прекрасной осанки и сладенькаго голоса. Знаешь ли ты это? Ты, неблагодарный злодѣй! Это все изъ-за тебя и изъ-за ея доброты къ тебѣ?-- вопрошаетъ женщина, начиная, вмѣстѣ съ пробужденіемъ воспоминаній, выходить изъ себя и заливаться горючими слезами.
   Мальчикъ, пораженный словами женщины, начинаетъ мазать себѣ грязный лобъ своей грязной ладонью, потуплять взоры въ землю и трястись съ головы до ногъ такъ сильно, что потрясаетъ груду гнилыхъ дровъ, къ которой прислонился.
   Алланъ удерживаетъ женщину однимъ только спокойнымъ жестомъ; но жестъ этотъ оказывается дѣйствительнымъ.
   -- Ричардъ говорилъ мнѣ...-- произноситъ онъ слабымъ голосомъ:-- дайте мнѣ припомнить, что я слышалъ объ этомъ... не обращайте вниманія на мои слова...
   Онъ отходитъ въ сторону и нѣсколько минутъ стоитъ подъ крытымъ коридоромъ. Вернувшись назадъ, онъ уже былъ совершенно спокоенъ; только побѣгъ мальчика смущаетъ его; онъ, кажется, до того замѣчательнымъ, что поглощаетъ даже и вниманіе женщины.
   -- Ты слышишь, что она говоритъ. Однако вставай, поднимайся на ноги!
   Джо, трясясь всѣмъ тѣломъ, медленно поднимается и становится на ноги, по примѣру своей собратіи, когда она попадаетъ въ затруднительное положеніе, прислоняется однимъ бокомъ къ грудѣ дровъ, упирается въ нихъ однимъ плечомъ и украдкою потираетъ правой рукой лѣвую, и лѣвой ногой правую.
   -- Ты слышишь, что она говоритъ, и я знаю, что это правда. Былъ ли ты здѣсь послѣ того раза?
   -- Умри я на мѣстѣ, если я видѣлъ улицу Одинокаго Тома до сегодняшняго утра,-- отвѣчаетъ Джо хриплымъ голосомъ
   -- Зачѣмъ же ты пришелъ сюда теперь?
   Джо озирается крутомъ тѣснаго двора, смотритъ на вопрошающаго не выше колѣна и наконецъ отвѣчаетъ:
   -- Я не умѣю ничего дѣлать, и ничего не могу достать, ни чего не дѣлая. Я очень бѣденъ и очень боленъ. Думаю: дай приду сюда, когда въ улицѣ нѣтъ ни души, лягу и спрячусь въ извѣстномъ мнѣ углу и пролежу тамъ до сумерекъ, а потомъ схожу къ мистеру Снагзби и попрошу у него бездѣлицу. Онъ всегда охотно давалъ мнѣ что-нибудь, хотя мистриссъ Снагзби всегда косилась на меня, какъ она бываетъ со всѣми и вездѣ.
   -- Откуда же ты пришелъ?
   Джо еще разъ озирается кругомъ, снова смотритъ на колѣни допрашивающаго и заключаетъ тѣмъ, что прикладываетъ профиль свой къ грудѣ дровъ въ знакъ совершенной покорности.
   -- Слышишь ли, я тебя спрашиваю, откуда ты пришелъ?
   -- Прибрелъ оттуда,-- отвѣчаетъ Джо.
   -- Теперь скажи мнѣ,-- продолжаетъ Алланъ, дѣлая усиліе преодолѣть отвращеніе, подходя весьма близко къ Джо и облокачиваясь на него съ довѣрчивымъ видомъ:-- скажи мнѣ, какимъ это образомъ случилось, что ты убѣжалъ, когда добрая молодая леди была такъ несчастна, что пожалѣла тебя и взяла къ себѣ въ домъ?
   Джо внезапно выходитъ изъ своей покорности и довольно рѣзко объявляетъ, обращаясь къ женщинѣ, что онъ никогда не зналъ этой молодой леди, что онъ ничего не слышалъ о ней, что онъ никогда не приходилъ, чтобъ причинять ей вредъ, что онъ скорѣе бы нанесъ вредъ самому себѣ, что онъ скорѣе бы согласился отдать свою несчастную голову на отсѣченіе, нежели рѣшился бы подойти къ ней близко, что она была очень добра до него, всегда была добра. Разсказывая это, онъ держить себя такъ, какъ будто видитъ это все вередъ собой, и въ заключеніе весьма жалко всхлипываетъ.
   Алланъ Вудкортъ видитъ, что это вовсе не выдумка. Онъ принуждаетъ себя дотронуться до него
   -- Ну, полно же, Джо. Разскажи мнѣ.
   -- Нѣтъ. Я не смѣю,-- говоритъ Джо, снова отворачиваясь къ грудѣ дровъ.-- Я не смѣю, а то бы разсказалъ.
   -- Но я долженъ узнать все,-- отвѣчаетъ другой.-- Начинай же, Джо, разсказывай!
   Послѣ двухъ или трехъ такихъ убѣжденій, Джо снова приподнимаетъ свою голову, снова озирается кругомъ и говоритъ тихимъ голосомъ:
   -- Хорошо, я скажу вамъ немного. Меня прогнали оттуда!
   -- Прогнали? Ночью?
   -- А-ахъ, да!
   Опасаясь, чтобъ его не подслушали, Джо еще разъ озирается кругомъ, даже взглядываетъ футовъ на десять выше груды дровъ, и сквозь разсѣлины этой груды въ томъ предположеніи, не увидитъ ли онъ предмета своихъ опасеній, не скрывается ли онъ по другую сторону дровъ.
   -- Кто же прогналъ тебя?
   -- Я не смѣю назвать его,-- отвѣчаетъ Джо.-- Я этого не смѣю сдѣлать, сэръ.
   -- Но я хочу знать, именемъ молодой леди. Ты можешь довѣриться мнѣ. Тебя никто больше не услышитъ.
   -- Я не знаю, отвѣчаетъ Джо, мотая головой, съ замѣтнымъ страхомъ:-- я думаю, что онъ услышитъ
   -- Да вѣдь его нѣтъ въ этомъ мѣстѣ.
   -- Будто нѣтъ?-- говоритъ Джо. Онъ бываетъ вездѣ въ одно и то же время.
   Алланъ смотритъ на него съ недоумѣніемъ, но въ то же время открываетъ въ нѣкоторой степени дѣйствительное значеніе и основательность въ несвязныхъ словахъ Джо. Онъ терпѣливо ждетъ опредѣлительнаго отвѣта, и Джо, болѣе смущенный его терпѣніемъ, нежели чѣмъ-нибудь другимъ, дѣлаетъ надъ собой отчаянное усиліе и шепчетъ ему на ухо чье-то имя.
   -- Вотъ что!-- говоритъ Алланъ.-- Но что же ты сдѣлалъ?
   -- Ничего, сэръ. Я ни въ чемъ не попадался, сэръ, исключая только, когда мнѣ велѣно идти впередъ, да еще по дѣлу Инквича. Но я и теперь иду впередъ. Я иду впередъ на кладбище, вотъ куда я иду теперь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, мы постараемся не допустить тебя до этого. Но что же онъ дѣлалъ съ тобой?
   -- Посадилъ меня въ карету,-- отвѣчаетъ Джо шепотомъ: потомъ выпустилъ, потомъ далъ мнѣ денегъ, четыре полу-штуки, ну вотъ, что вы называете полукронами, и сказалъ: "На, возьми! Ты больше никому не нуженъ здѣсь -- говоритъ.-- Убирайся вонъ,-- говоритъ.-- Чтобы я тебя не видѣлъ нигдѣ миль на сорокъ отъ Лондона -- говоритъ,-- а то смотри будешь каяться". Пожалуй я и буду каяться, если онъ увидитъ меня, и онъ непремѣнно увидитъ меня, если я останусь въ этихъ мѣстахъ,-- заключаетъ Джо, нервически повторяя всѣ свои прежнія предосторожности и изслѣдованія.
   Алланъ задумывается на нѣкоторое время; потомъ замѣчаетъ, обращаясь къ женщинѣ и въ то же время не спуская съ Джо ободряющаго взгляда:
   -- Онъ не такъ неблагодаренъ, какъ ты полагала. Онъ имѣлъ причину убѣжать, хотя и несовсѣмъ основательную.
   -- Спасибо вамъ, сэръ, благодарю васъ!-- восклицаетъ Джо.-- Такъ вотъ что! Видишь, какъ ты была жестока ко мнѣ. Скажи только молоденькой леди, что говоритъ этотъ джентльменъ, и все дѣло поправится. Ты вѣдь тоже была добра ко мнѣ, я знаю.
   -- Теперь, Джо,-- говоритъ Алланъ, не спуская съ него глазъ: -- пойдемъ со мной, и я найду тебѣ лучше мѣсто, чѣмъ валяться здѣсь и прятаться. Я пойду по одной сторонѣ, а ты по другой, чтобы не обратить на себя вниманіе; ты не убѣжишь отъ меня, я знаю очень хорошо, если дашь мнѣ обѣщаніе.
   -- Нѣтъ, не убѣгу, если не увижу, что онъ идетъ, сэръ.
   -- Прекрасно. Я беру твое слово. Полгорода встаетъ уже въ это время, а еще черезъ часъ и весь городъ будетъ на ногахъ. Пойдемъ же. Еще разъ прощай, добрая женщина.
   -- Прощайте, сэръ; премного, много благодарна вамъ.
   Она сидѣла все это время на мѣшкѣ и съ глубокимъ вниманіемъ слѣдила за всѣмъ. Теперь она встаетъ и поднимаетъ мѣшокъ; "Ты только скажи молоденькой леди, что я никогда не думалъ сдѣлать ей недоброе; скажи ей только, что говорилъ этотъ джентльменъ",-- повторяетъ Джо, киваетъ головой и переминается съ ноги на ногу; пачкаетъ лицо свое и щуритъ глаза, полусмѣется и полуплачетъ, наконецъ прощается съ ней и отправляется ползти за Алланомъ Вудкортомъ, подлѣ самыхъ стѣнъ и по другой сторонѣ. Въ этомъ порядкѣ они выходятъ изъ улицы Одинокаго Тома, и ихъ встрѣчаетъ яркій свѣтъ солнца и болѣе чистый утренній воздухъ.
   

XLVII. Завѣщаніе Джо.

   Въ то время, какъ Алланъ Вудкортъ и Джо идутъ по улицамъ, гдѣ высокіе церковные птицы и отдаленные предметы, при утреннемъ свѣтѣ, такими кажутся чистыми и близкими, что самый городъ какъ будто возобновился послѣ ночного покоя, Алланъ перебираетъ въ умѣ своемъ планы, какъ и гдѣ ему пріютить своего спутника.
   "Какой странный фактъ -- думаетъ онъ -- что въ самомъ сердцѣ просвѣщеннаго міра этимъ созданіемъ, имѣющимъ человѣческій образъ труднѣе располагать, чѣмъ бездомной собакой".
   Но, несмотря на странность, все-таки это фактъ, и затрудненіе Аллана нисколько оттого не уменьшается.
   Сначала онъ часто оглядывается назадъ удостовѣриться, слѣдуетъ ли за нимъ Джо, и при каждомъ разѣ видитъ, что Джо пробирается подлѣ самыхъ зданій на противоположной сторонѣ улицы, видитъ, какъ онъ совершаетъ свой путъ, перебѣгая рукой отъ одного кирпича къ другому, отъ однихъ дверей къ другимъ, и, подвигаясь такимъ образомъ впередъ, осторожно озирается кругомъ. Убѣдившись окончательно, что Джо и въ помышленіи не имѣетъ ускользнуть отъ него, Алланъ продолжаетъ идти и размышлять, уже съ перазвлекаемымъ вниманіемъ, о томъ, что онъ станетъ дѣлать.
   Уличный прилавокъ съ завтракомъ наводитъ его на мысль, что прежде всего онъ долженъ сдѣлать. Онъ останавливается у этого прилавка, оглядывается во всѣ стороны и манитъ къ себѣ Джо. Джо переходитъ черезъ улицу, прихрамывая и переваливаясь съ боку на бокъ, и медленно поворачиваясь суставами пальцевъ правой руки въ согнутой ладони лѣвой, какъ-будто растирая грязь натуральнымъ пестикомъ въ натуральной ступкѣ. Какой роскошный завтракъ поставленъ передъ изнуреннымъ Джо; онъ съ жадностью начинаетъ глотать кофе, ѣсть хлѣбъ съ масломъ, и боязливо поглядываетъ по всѣмъ направленіямъ, какъ запуганное животное.
   Но онъ такъ боленъ и такъ изнуренъ, что даже и голодъ покинулъ его.
   -- Сначала я думалъ, что умираю съ голоду, сэръ,-- говоритъ Джо, оставляя свой завтракъ послѣ первыхъ глотковъ:-- но... я ничего не знаю... не знаю даже и этого. Мнѣ не хочется ни ѣсть, ни пить.
   И Джо стоитъ, трясясь всѣмъ тѣломъ и посматривая на завтракъ какъ на диковинку.
   Алланъ Вудкортъ беретъ его за пульсъ и кладетъ руку на грудь.
   -- Дохни, Джо!
   -- Мнѣ тяжело дышать,-- отвѣчаетъ Джо:-- мое дыханіе такъ тяжело вылетаетъ изъ груди, какъ тяжелая телѣга.
   Онъ могъ бы прибавить "и скрипитъ какъ телѣга!" но вмѣсто того онъ только произноситъ едва внятнымъ голосомъ:
   -- Я очень скоро подвигаюсь впередъ, сэръ.
   Алланъ ищетъ взглядомъ аптеки. Вблизи ее не оказывается; но все равно, и трактиръ можетъ замѣнить ее точно также, если не лучше. Онъ достаетъ немного вина и весьма осторожно даетъ Джо небольшой пріемъ. Джо начинаетъ оживать, почти съ той же скоростью, съ какой вино проходитъ черезъ губы.
   -- Не мѣшаетъ повторить эту дозу, Джо,-- замѣчаетъ Алланъ,-- внмательно посмотрѣвъ на него.-- Прекрасно! Вотъ такъі Теперь мы и-ь минутъ пять и потомъ снова пойдемъ.
   Оставивъ мальчика сидѣть у прилавка, прислонясь спиной къ желѣзной рѣшеткѣ, Алланъ Вудкортъ ходитъ взадъ и впередъ по тротуару, освѣщенному лучами утренняго свѣта, изрѣдка бросаетъ взглядъ на Джо, не подавая, впрочемъ, виду, что онъ наблюдаетъ за нимъ. Чтобы замѣтить, что Джо согрѣлся и подкрѣпилъ себя, не требуется особенной проницательности. Если лицо до такой степени омраченное, можетъ просвѣтлѣть, то оно уже въ нѣкоторой степени просвѣтлѣло; и Джо понемногу начинаетъ кусать и наконецъ совсѣмъ съѣдаетъ кусокъ хлѣба, который съ такимъ уныніемъ отложилъ отъ себя въ сторону. Замѣчая эти признаки возстановленія бодрости духа и силъ, Алланъ вступаетъ съ нимъ въ разговоръ и, къ не малому своему удивленію, вывѣдываетъ отъ него приключеніе съ леди подъ вуалью и всѣ послѣдствія этого приключенія. Джо какъ медленно жуетъ, такъ медленно и разсказываетъ. Когда кончилъ онъ кусокъ хлѣба и разсказъ, они встаютъ и опять идутъ.
   Намѣреваясь передать затрудненіе въ пріисканіи временнаго убѣжища для мальчика своей старинной паціенткѣ, услужливой миссъ Фляйтъ, Алланъ направляетъ путь свой къ тому подворью, гдѣ онъ и Джо впервые встрѣтились. Но со времени его отъѣзда все перемѣнилось въ магазинѣ тряпья, бутылокъ и разнаго хламу; уже миссъ Фляйтъ не живетъ больше въ немъ; онъ запертъ наглухо; и какая-то женщина, съ суровымъ лицомъ, покрытая слоями пыли, которые придаютъ лицу ея еще болѣе мрачности, но которая никто другая, какъ интересная Юдиѳь, весьма кисло и слишкомъ экономно отвѣчаетъ на всѣ разспросы. Впрочемъ, отвѣтовъ ея было весьма достаточно, чтобы узнать, что миссъ Фляйтъ со всѣми птичками переселилась въ домъ мистриссъ Бляйндеръ. Алланъ отправляется въ кварталъ Белль-Ярдъ, гдѣ миссъ Фляйтъ (которая встаетъ рано по утрамъ, чтобъ пунктуально являться въ диванъ правосудія, подъ предсѣдательствомъ ея превосходнаго друга великаго канцлера) выбѣгаетъ къ нему навстрѣчу, со слезами привѣта и съ распростертыми объятіями.
   -- Неоцѣненный мой докторъ?-- восклицаетъ миссъ Фляйтъ.-- Мой заслуженный, знаменитый великодушный офицеръ!
   Она употребляетъ странныя выраженія, но въ нихъ столько отзывается искренности, столько неподдѣльнаго чувства, сколько можно ожидать не только отъ нея, но даже отъ женщины, одаренной здравымъ разсудкомъ. Алланъ, всегда терпѣливо слушавшій ее, ожидаетъ окончанія выраженій восторга, потомъ указываетъ на Джо, дрожавшаго у самаго входа, и разсказываетъ, какимъ образомъ онъ зашелъ къ ней.
   -- Гдѣ могу я помѣстить его на первый случай? Посовѣтуйте мнѣ, миссъ Фляйтъ; вы такъ опытны и обладаете такимъ запасомъ здраваго разсудка.
   Миссъ Фляйтъ, какъ нельзя болѣе довольна комплиментомъ, начинаетъ дѣлать свои собственные, но проходитъ много времени прежде чѣмъ въ головѣ ея мелькнула свѣтлая мысль. Домъ мистриссъ Бляйндеръ набитъ биткомъ, и она сама занимаетъ комнату несчастнаго Гридли.
   -- Ахъ, да! Гридли!-- восклицаетъ миссъ Фляйтъ, всплеснувъ руками, повторивъ въ двадцать первый разъ послѣднее замѣчаніе:-- Гридли! Конечно! Безъ сомнѣнія, генералъ Джорджъ поможетъ намъ.
   Безполезно было бы спрашивать теперь о генералѣ Джорджѣ, хотя миссъ Фляйтъ не убѣжала еще наверхъ надѣть свою общипаннаго шляпку и изношенную шаль и вооружиться ридикюлемъ съ документами. Но когда, по возвращеніи внизъ, въ полномъ нарядѣ, она увѣдомляетъ доктора отрывистыми фразами, что генералъ Джорджъ, у котораго она часто бываетъ, очень хорошо знаетъ ея милую Фицъ-Джорндисъ и принимаетъ участіе во всемъ, что только касается ея, Алланъ начинаетъ думать, что, наконецъ-то, они, кажется, попали на прямую дорогу. Поэтому онъ говоритъ Джо, желая ободрить его, что эта прогулка скоро кончится, и они втроемъ отправляются въ квартиру генерала. Къ счастью, она въ весьма не дальнемъ разстояніи.
   Наружный видъ галлереи Джорджа, длинный входъ и пустая перспектива позади обѣщаютъ Аллану Вудкорту много хорошаго. Онъ замѣчаетъ такое же обѣщаніе и въ самой фигурѣ мистера Джорджа, который подходитъ къ нимъ съ своимъ утреннимъ занятіемъ -- съ трубкой въ зубахъ; на немъ нѣтъ ни сюртука, ни жилета, ни галстуха, и его мускулистыя руки, развитыя упражненіями надъ палашомъ и гимнастическими ядрами, увѣсисто говорятъ за себя изъ-за просторныхъ обшлаговъ ея сорочки.
   -- Къ вашимъ услугамъ, сэръ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ и дѣлаетъ воинскій салютъ.
   Съ добродушной улыбкой, не только на его полномъ и широкомъ лицѣ, но, повидимому, и въ его курчавыхъ волосахъ, онъ обращается къ миссъ Фляйтъ, которая съ особеннымъ величіемъ и послѣ небольшого промежутка выполняетъ церемоніальный обрядъ представленія генералу Джорджу новаго лица. Мистеръ Джорджъ заключаетъ это все другимъ: "къ вашимъ услугамъ, сэръ!" и другимъ военнымъ салютомъ.
   -- Извините, сэръ. Мнѣ, кажется, вы изъ моряковъ?-- спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Мнѣ весьма пріятно слышать, что я хоть имѣю видъ моряка,-- отвѣчаетъ Алланъ:-- но я ни больше, ни меньше, какъ корабельный врачъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сэръ! А я почти убѣжденъ былъ, что вижу передъ собой настоящаго моряка.
   Алланъ надѣется, что мистеръ Джорджъ проститъ за безпокойство, которое, онъ причинилъ ему, и тѣмъ охотнѣе проститъ, какъ по тому обстоятельству, что онъ принялъ его за моряка, такъ и потому въ особенности, что онъ можетъ продолжать курить свою трубку, которую мистеръ Джорджъ, изъ вѣжливости, намѣревался оставить.
   -- Вы очень добры, сэръ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ.-- Я знаю по опыту, что табачный дымъ не противенъ миссъ Фляйтъ и такъ какъ онъ въ равной степени нравится вамъ...
   И онъ кончаетъ эту мысль тѣмъ, что снова беретъ трубку въ зубы. Алланъ начинаетъ разсказывать ему о Джо все, что знаетъ; кавалеристъ слушаетъ его съ серьезнымъ лицомъ.
   -- Это и есть тотъ молодецъ?-- спрашиваетъ онъ, взглянувъ за двери, гдѣ стоитъ Джо, выпуча глаза на огромныя буквы на выбѣленномъ фасадѣ -- на буквы, которыя не имѣютъ въ глазахъ его никакого значенія.
   -- Это онъ,-- говоритъ Аллапъ.-- И я, право, не знаю, мистеръ Джорджъ, что я стану дѣлать съ нимъ. Мнѣ хочется помѣстить его въ госпиталь, хотя я и легко могъ бы получить для него позволеніе на немедленный пріемъ; мнѣ не хочется потому, что онъ бы не пробылъ тамъ и нѣсколькихъ часовъ. То же самое препятствіе встрѣчаю я въ помѣщеніи его въ домь призрѣнія убогихъ, допустивъ даже, что у меня достанетъ терпѣнія на столько, чтобъ перенесть всѣ увертки и плутни, неизбѣжныя при этомъ случаѣ; мнѣ не хочется подчиниться въ своемъ родѣ системѣ, которую я не очень жалую.
   -- Я думаю, сэръ, никто ее не жалуетъ,-- замѣчаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Я убѣжденъ, что онъ бы не остался ни въ томъ, ни въ другомъ мѣстѣ, потому что онъ необыкновенно страшится человѣка, который приказалъ ему не показываться здѣсь; въ своемъ невѣжествѣ, онъ полагаетъ, что этотъ человѣкъ долженъ быть вездѣ и знать рѣшительно все.
   -- Извините, сэръ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ,-- Но вы мнѣ не сказали имя этого человѣка. Это тайна, сэръ?
   -- Мальчикъ считаетъ это за тайну. Но я вамъ скажу, что этого человѣка зовутъ Боккетъ.
   -- Боккетъ, полицейскій агентъ?
   -- Онъ самый.
   -- Этотъ человѣкъ извѣстенъ мнѣ,-- говоритъ кавалеристъ, пустивъ облако дыму и скрестивъ руки на грудь:-- это такой человѣкъ, что опасенія мальчика можно считать основательными.
   Послѣ этого мистеръ Джорджъ начинаетъ курить весьма выразительно и молча смотрѣть на миссъ Фляйтъ.
   -- Я хочу, чтобъ мистеръ Джорндисъ и миссъ Соммерсонъ узнали, что этотъ Джо, который разсказываетъ такую странную исторію, отыскался, и предоставить въ ихъ распоряженіе возможность переговорить съ нимъ, если только они пожелаютъ. Поэтому, мнѣ бы хотѣлось въ настоящее время помѣстить его въ какую нибудь бѣдную квартиру добропорядочныхъ людей. Но добропорядочные люди, мистеръ Джорджъ,-- говоритъ Алланъ, слѣдя за взоромъ кавалериста по направленію ко входу въ галлерею:-- никогда, какъ вы сами видите, не сходились съ этимъ Джо. Вотъ въ этомъ-то и состоитъ затрудненіе. Не знаете ли вы кого-нибудь въ сосѣдствѣ, кто бы принялъ его на нѣкоторое время, съ условіемъ, что я заплачу за него впередъ?
   Предлагая этотъ вопросъ, онъ замѣчаетъ маленькаго искривленнаго человѣчка съ испачканнымъ и крайне безобразнымъ лицомъ, который стоитъ подъ рукой кавалериста и смотритъ ему прямо въ глаза. Пустивъ нѣсколько клубовъ дыму, кавалеристъ вопросительно смотритъ на маленькаго человѣчка, и маленькій человѣчекъ мигаетъ ему утвердительно.
   -- Послушайте, сэръ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ -- могу увѣрить васъ, что я охотно позволилъ бы пробить себѣ голову, еслибъ только это было пріятно для миссъ Соммерсонъ, и вслѣдствіе этого я считаю въ нѣкоторомъ родѣ за привиллегію оказать этой молодой леди хотя небольшую услугу. Правда, мы сами, то есть я и Филь, ведемъ самую бездомную жизнь; вы видите сами, какое это мѣсто; но вы можете располагать здѣсь спокойнымъ уголкомъ для мальчика, если только предложеніе мое сообразно съ вашими видами. Я не требую никакой платы за квартиру, исключая только на одни раціоны. Мы не можемъ похвастаться, что обстоятельства наши въ цвѣтущемъ состояніи. Стоитъ только подать ко взысканію и насъ оберутъ какъ липку и вытолкаютъ въ шею. Но какъ бы то ни было, сэръ, если это мѣсто нравится вамъ, и пока еще оно принадлежитъ мнѣ въ этомъ видѣ, я предлагаю его къ вашимъ услугамъ.
   И мистеръ Джорджъ вразумительнымъ размахомъ трубки передаетъ все зданіе въ распоряженіе своего посѣтителя.
   -- Вы должны завѣритъ меня, сэръ,-- прибавляетъ онъ:-- какъ медикъ, что въ болѣзни этого несчастнаго субъэкта нѣтъ ничего заразительнаго.
   Алланъ совершенно увѣренъ въ этомъ.
   -- Потому я объ этомъ спрашиваю васъ,-- говоритъ онъ, печально качая головой:-- что мы и безъ того уже испытали это несчастіе.
   Тонъ голоса мистера Джорджа еще печальнѣе отзывается въ сердцѣ его новаго знакомца.
   -- Во всякомъ случаѣ, я обязанъ сказать вамъ,-- замѣчаетъ Алланъ, повторивъ саое прежнее увѣреніе:-- что мальчикъ чрезвычайно слабъ, и что болѣзнь его, быть можетъ, я не говорю утвердительно, развилась такъ сильно, что едва ли можно надѣяться на его выздоровленіе.
   -- Значитъ, по вашему мнѣнію, онъ находится въ опасности?-- спрашиваетъ кавалеристъ.
   -- Да, я боюсь, что это правда.
   -- Въ такомъ случаѣ, сэръ,-- возражаетъ кавалеристъ рѣшительнымъ тономъ:-- мнѣ кажется... впрочемъ, я сужу по своей бездомной жизни... что чѣмъ скорѣе онъ войдетъ сюда, тѣмъ лучше. Филь! Приведи его!
   Мистеръ Скводъ, въ исполненіе такого приказанія, поворачиваетъ на другой галсъ и, нагнувшись на бокъ, ковыляетъ къ дверямъ; кавалеристъ, докуривъ трубку, ставитъ ее въ сторону. Джо вводится. Онъ не похожъ на одного изъ токкагунскихъ индѣйцевъ, которыхъ мистриссъ Пардигль взяла подъ свое покровительство; не похожъ онъ и на одного изъ невинныхъ ягнятъ мистриссъ Джеллиби, какъ не имѣющій никакой связи съ племенемъ Борріобула-ха; грубыя привычки его не смягчались ни чужбиной, ни далью; онъ не похожъ на настоящаго дикаря, выросшаго въ отдаленной землѣ; онъ ни болѣе, ни менѣе, какъ весьма обыкновенный предметъ отечественнаго произведенія. Грязный, безобразный, непріятный для всѣхъ чувствъ вообще, онъ тѣломъ похожъ на обыкновенное созданіе, которыхъ встрѣчаемъ мы на улицахъ,-- душой онъ язычникъ. Онъ обрызганъ отечественною грязью; отечественные паразиты пожираютъ его; на немъ отечественныя язвы; на немъ отечественныя лохмотья; врожденное невѣжество, произрастсніе англійской почвы и климата, ставитъ его безсмертную натуру ниже всякаго животнаго. Выступи впередъ, Джо, сбрось съ себя это отвратительное иго, вооружись и стань въ ряды подъ знамя, развѣвающсеся надъ просвѣщеніемъ! Отъ самой подошвы твоихъ ногъ и до вершины головы въ тебѣ нѣтъ ничего интереснаго.
   Медленно и переваливаясь съ боку на бокъ, онъ входитъ въ галлерею мистера Джорджа и останавливается, какъ будто скомканный въ какой-то узелъ и устремляетъ глаза свои въ полъ. Повидимому, онъ сознаетъ, что при встрѣчѣ съ нимъ всѣ должны бѣжать отъ него, частью потому, что онъ такъ отвратителенъ, а частью потому, что онъ былъ причиной несчастія. И онъ, въ свою очередь, бѣжитъ отъ всѣхъ. Онъ выходитъ изъ обыкновеннаго порядка вещей, онъ выходитъ изъ обыкновеннаго мѣста въ дѣлѣ творенія. Онъ не подходитъ ни подъ какой разрядъ, не имѣетъ никакого мѣста, его нельзя причислить ни къ разряду звѣрей, ни ввести въ кругъ человѣческаго семейства.
   -- Посмотри сюда, Джо!-- говоритъ Алланъ.-- Вотъ это мистеръ Джорджъ.
   Джо продолжаетъ смотрѣть въ полъ, потомъ приподнимаетъ свои взоры на одинъ моментъ и снова опускаетъ ихъ.
   -- Онъ очень добрый другъ для тебя, потому что намѣренъ пріютить тебя здѣсь.
   Джо какъ будто что-то черпаетъ изъ воздуха рукой, что въ его понятіяхъ замѣняетъ поклонъ. Послѣ нѣкотораго размышленія, онъ переминается съ ноги на ногу, отступаетъ назадъ и бормочетъ, что онъ "очень благодаренъ".
   -- Здѣсь ты совершенно безопасенъ. Все, что ты можешь сдѣлать въ настоящее время, такъ это -- быть послушнымъ и скорѣе поправляться. Да не забудь, Джо, что здѣсь ты долженъ говорить правду.
   -- Пусть смерть приберетъ меня, если я не стану говорить ее,-- отвѣчаетъ Джо, употребляя свою любимую поговорку.-- Кромѣ того, что вамъ извѣстно, я еще ничего не сдѣлалъ, чтобъ попасть въ бѣду. Другой бѣды я не знавалъ, сэръ, кромѣ одной бѣды, что я ничего не знаю и умираю съ голоду.
   -- Я вѣрю этому. Слушай мистера Джорджа. Я вижу, онъ хочетъ что-то говорить тебѣ.
   -- Я намѣренъ только, сэръ,-- замѣчаетъ мистеръ Джорджъ, изумительно плечистый и статный:-- показать ему мѣсто, гдѣ онъ можетъ лечь и выспаться. Пойдемъ сюда, ты посмотришь это мѣсто.
   Говоря это, кавалеристъ ведетъ ихъ въ другой конецъ галлереи и отворяетъ одну изъ маленькихъ каютокъ.
   -- Ты будешь здѣсь, вотъ видишь! Тутъ есть и матрасъ, спи на доброе здоровье, сколько угодно мистеру... извините, сэръ! (и съ этимъ извиненіемъ онъ совѣтуется съ карточкой, которую Алланъ вручилъ ему)... сколько угодно мистеру Вудкорту. Не пугайся, когда услышишь выстрѣлы; они будутъ направлены въ щитъ, а не въ тебя. Да вотъ еще, что я хотѣлъ бы порекомендовать вамъ, сэръ,-- говоритъ кавалеристъ своему посѣтителю.-- Филь, поди сюда!
   Филь спускается на нихъ, согласно своей обыкновенной тактикѣ.
   -- Здѣсь есть, человѣкь, сэръ, который, будучи груднымъ ребенкомъ, найденъ былъ въ канавѣ. Слѣдовательно, надобно надѣяться, что онъ приметъ естественное участіе въ этомъ бѣдномъ созданіи. Ты примешь, Филь, не правда ли?
   -- Разумѣется, приму, командиръ; въ этомъ вы можете быть увѣрены,-- отвѣчаетъ Филь.
   -- Такъ я вотъ что думалъ, сэръ,-- говорятъ мистеръ Джорджъ въ нѣкоторомъ родѣ съ воинственной самоувѣренностью, какъ будто онъ подавалъ свое мнѣніе въ военномъ совѣтѣ:-- что еслибъ этотъ человѣкъ сводилъ его въ баню и употребилъ бы нѣсколько шиллинговъ на покупку ему простого платья...
   -- Мистеръ Джорджъ,-- отвѣчаетъ Аллапъ, вынимая кошелекъ:-- этой самой милости я хотѣлъ просить отъ васъ.
   Филь Скводъ и Джо немедленно отсылаются на это дѣло улучшенія. Миссъ Фляйтъ въ полномъ восторгѣ отъ своего успѣха, отправляется прямехонько въ Верховный Судъ, сильно опасаясь, что въ противномъ случаѣ ея другъ, великій канцлеръ, будетъ безпокоиться о ней, или, что еще хуже, быть можетъ, постановитъ въ си отсутствіе рѣшеніе, котораго она такъ долго ожидала: "а это, вы знаете, любезный мой докторъ -- замѣтила она -- и вы, мой генералъ, было бы, послѣ столь многихъ лѣтъ ожиданія, въ высшей степени несчастіе!" Алланъ пользуется случаемъ, чтобъ тоже выйти и достать необходимыя лекарства; онъ достаетъ ихъ очень близко, скоро возвращается, застаетъ кавалериста гуляющимъ взадъ и впередъ по галлереѣ, подходитъ къ нему и вмѣстѣ съ нимъ продолжаетъ прогулку.
   -- Я полагаю, сэръ,-- говоритъ мистеръ Джорджъ:-- вы знаете миссъ Соммерсонъ очень хорошо.
   Оказывается, что онъ знаетъ.
   -- Вы приходитесь ей сродни, сэръ?
   Оказывается, что нѣтъ.
   -- Извините, сэръ, это любопытство,-- говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Мнѣ показалось, что, вѣроятно, вы потому принимаете такое сильное участіе въ этомъ жалкомъ созданіи, что миссъ Соммерсонъ, къ несчастію, сама принимала въ немъ участіе. Мнѣ это извѣстно, сэръ; увѣряю васъ.
   -- И мнѣ тоже, мистеръ Джорджъ.
   Кавалеристъ бросаетъ сбоку взглядъ на загорѣлое, лицо Аллана и на его блестящій черный глазъ, быстро измѣряетъ его высоту и конструкцію, и повидимому, остается очень доволенъ.
   -- Пока вы ходили въ аптеку, сэръ, я думалъ, что мнѣ безошибочно извѣстны комнаты въ Линкольнинскихъ Поляхъ, куда Пикнетъ проводилъ мальчика. Хотя онъ и не знаетъ имени владѣльца этихъ комнатъ, но я могу помочь вамъ въ этомъ. Это Толкинхорнъ. Вотъ это кто.
   Алланъ смотритъ на него вопросительно и въ то же время повторяетъ это имя.
   -- Да, Толкинхорнъ. Это и есть его имя, сэръ. Я знаю этого человѣка; знаю, что онъ еще имѣлъ прежде сношенія съ Боккетомъ касательно одной покойной особы, которая оскорбила его. Я знаю этого человѣка, сэръ, къ моему несчастію.
   Весьма естественно, Алланъ, спрашиваетъ, какого рода этотъ человѣкъ?
   -- Какого рода этотъ человѣкъ? Вы хотите сказать, какимъ онъ кажется на видъ?
   -- Мнѣ кажется, объ этомъ я самъ могу догадаться. Я хочу сказать, каковъ онъ въ обхожденіи. Вообще, какой это человѣкъ?
   -- Ну, такъ я вамъ скажу, сэръ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ, вдругъ останавливаясь и складывая руки на свою широкую грудь, съ такимъ гнѣвомъ, что все лицо его запылало:-- Это отвратительно скверный человѣкъ. Человѣкъ, который любитъ пытать каждаго медленной пыткой. Человѣкъ, который вовсе не похожъ на обыкновенныхъ людей, это какое-то старое ржавое ружье. Это такой человѣкъ... клянусь небомъ!.. который причинилъ мнѣ болѣе хлопотъ, болѣе безпокойства, болѣе неудовольствія къ самому себѣ, нежели могли бы причинить всѣ люди, взятые вмѣстѣ. Вотъ каковъ этотъ мистеръ Толкинхорнъ!
   -- Мнѣ очень жаль,-- говоритъ Алланъ:-- что я затронулъ у васъ самое больное мѣсто.
   -- Самое больное, мѣсто? (Кавалеристъ раздвигаетъ ноги, смачиваетъ свою широкую правую ладонь и кладетъ ее на воображаемые усы). Вы не виноваты въ этомъ, сэръ; вы должны узнать вег объ этомъ человѣкѣ, чтобы вѣрнѣе судить о немъ. Онъ взялъ власть надо мной. Онъ-то и есть тотъ самый человѣкъ, отъ котораго, какъ я недавно говорилъ, зависитъ вытолкать меня отсюда въ шею. Если мнѣ приходится принести ему уплату, или просить отсрочки, или вообще идти къ нему за чѣмъ бы то ни было, онъ не хочетъ ни видѣть меня, ни слышать, посылаетъ меня къ Мелхиседеку, въ Клиффордъ-Иннъ, а тотъ посылаетъ меня обратно къ нему; онъ заставляетъ меня таскаться къ нему, какъ будто я сдѣланъ изъ того же камня, изъ котораго сдѣланъ онъ самъ. Я трачу половину моей жизни, болтаясь и шатаясь около его дверей. Какое ему дѣло до этого? Ровно никакого. Онъ заботится о нашемъ братѣ на столько, на сколько можетъ заботиться старое ржавое ружье, съ которымъ я сравнилъ его. Онъ калитъ меня на медленномъ огнѣ и калитъ до тѣхъ поръ... но!.. какой вздоръ!.. я начинаю забываться, мистеръ Вудкортъ, (и кавалеристъ снова начинаетъ ходить по галлереѣ). Все, что я хочу сказать, такъ это одно, что онъ старый человѣкъ. И я радъ, что мнѣ не предстоитъ больше случая задать шпоры моей лошади и встрѣтиться съ нимъ въ открытомъ полѣ. Имѣй я этотъ случай и будь я въ томъ расположеніи духа, до котораго онъ доводитъ меня, онъ бы у меня живо свернулся!
   Мистеръ Джорджъ до такой степени взволнованъ, что находитъ необходимымъ отереть себѣ лицо рукавомъ рубашки. Даже, когда онъ высвистываетъ свое наступленіе, невольное покачиваніе головы и тяжелые вздохи все еще не прекращаются, не упоминая уже того обстоятельства, что онъ отъ времени до времени торопливо поправляетъ обѣими руками обшлага своей рубашки, какъ будто они недостаточно просторны, чтобъ отклонить давящее его непріятное ощущеніе. Короче, Алланъ Вудкортъ нисколько не сомнѣвается, что мистеръ Толкинхорнъ на открытомъ полѣ живо бы свернулся.
   Джо и его проводникъ скоро возвращаются, и заботливый Филь, которому Алланъ, послѣ перваго пріема лекарства изъ его собственныхъ рукъ, передаетъ всѣ нужныя медицинскія средства и наставленія, укладываетъ Джо на матрасъ. Утро начинаетъ наступать весьма быстро. Алланъ отправляется на свою квартиру переодѣться и завтракать и потомъ, не отдыхая, спѣшитъ къ мистеру Джорндису сообщить свое открытіе.
   Мистеръ Джорндисъ идетъ съ нимъ въ галлерею Джорджа и по дорогѣ говоритъ ему по-секрету, что есть причины, по которымъ это обстоятельство должно хранить въ тайнѣ. Онъ принимаетъ во всемъ этомъ серьезное участіе. Мистеру Джорндису Джо повторяетъ въ сущности все, что говорилъ поутру, безъ всякаго существеннаго измѣненія, кромѣ того только, что тащить телѣгу становится тяжелѣе, и что скрипъ ея становится беззвучнѣе.
   -- Дайте мнѣ спокойно полежать здѣсь и отдохнуть немного,-- говоритъ Джо слабымъ голосомъ:-- и будьте такъ добры, не станетъ ли кто изъ васъ проходить мимо перекрестка, который я подметалъ и не зайдетъ ли къ мистеру Снагзби сказать ему, что Джо, котораго онъ нѣкогда знавалъ, шибко идетъ впередъ, повинуясь приказанію; я былъ бы очень благодаренъ за это. Я бы былъ еще больше благодаренъ, чѣмъ теперь, если только возможно сдѣлать это для такого несчастнаго, какъ я.
   Въ теченіе первыхъ двухъ дней онъ такъ часто вспоминаетъ о поставщикѣ канцелярскихъ принадлежностей, что Алланъ, посовѣтовавшись съ мистеромъ Джорндисомъ, охотно рѣшается сходить на Подворье Кука и тѣмъ охотнѣе, что телѣга быстро разрушается.
   И онъ отправляется на Подворье Кука. Мистеръ Снагзби, въ сѣренькомъ сюртукѣ съ коленкоровыми нарукавниками, разсматриваетъ за прилавкомъ контрактъ на поставку кожъ, которыя только что поступили къ нему отъ оптоваго продавца. Его взоръ перебѣгаетъ по этому контракту, какъ по какой нибудь безпредѣльной пустынѣ изъ приказнаго почерка и пергамента, гдѣ мѣстами встрѣчаются большія буквы, какъ плодородные оазисы, чтобъ нарушить страшное однообразіе и избавить путешественника отъ отчаянія. Мистеръ Снагзби останавливается у одного изъ этихъ чернильныхъ оазисовъ и привѣтствуетъ незнакомца кашлемъ, выражающимъ общее приготовленіе къ дѣлу.
   -- Вы не помните меня, мистеръ Снагзби?
   Сердце поставщика канцелярскихъ принадлежностей начинаетъ стучать сильно, потому что старинныя опасенія несовсѣмъ еще покинули его. Онъ только и можетъ отвѣчать на это:
   -- Нѣтъ, сэръ; я не могу сказать, что помню. Я даже готовь думать, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, что я въ первый разъ васъ вижу.
   -- Вы встрѣчались со мной два раза,-- говоритъ Алланъ Вудкортъ.-- Разъ у постели одного бѣдняка, а другой...
   "Наконецъ-то я припоминаю -- думаетъ несчастный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, въ то время, какъ воспоминаніе мелькнуло передъ нимъ,-- Наконецъ-то мнѣ пришло въ голову вспомнить, и отъ этого воспоминанія голова моя готова треснуть".
   Но онъ на столько имѣетъ присутствія духа, что выводитъ посѣтителя въ маленькую контору и затворяетъ дверь.
   -- Вы женаты, сэръ?
   -- Нѣтъ, не женатъ.
   -- Постарайтесь, пожалуйста, хотя вы и холосты,-- говорить мистеръ Снагзби печальнымъ шопотомъ:-- говорить какъ можно тише, потому что моя хозяюшка подслушиваетъ повсюду; иначе мнѣ придется бросить все свое дѣло и потерять пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ.
   Въ глубокомъ уныніи мистеръ Снагзби садится на свой табуретъ, прислонясь спиной къ конторкѣ, и продолжаетъ:
   -- Я никогда не имѣлъ своей тайны, сэръ. Я не могу упрекнуть мою память тѣмъ, что когда нибудь покушался обмануть мою хозяюшку съ тѣхъ поръ, какъ она назначила день нашего бракосочетанія. Я не хотѣлъ этого сдѣлать, сэръ. Не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, я бы не могъ сдѣлать этого, я бы не смѣлъ. Между тѣмъ и несмотря на то, я вижу, что до такой степени окруженъ со всѣхъ сторонъ тайнами, что самая жизнь становится для меня тяжелымъ бременемъ.
   Посѣтитель его объясняетъ, что ему больно слышать это и спрашиваетъ, не помнитъ ли онъ Джо? Мистеръ Снагзби съ подавленнымъ вздохомъ отвѣчаетъ. О, какъ ему не помнить!
   -- Но назовите вы какое угодно человѣческое созданіе, разумѣется, кромѣ меня, противъ котораго моя хозяюшка не была бы такъ ожесточена, какъ противъ Джо,-- замѣчаетъ мистеръ Снагзби.
   Алланъ спрашиваетъ, почему?
   -- Почему?-- повторяетъ мистеръ Снагзби и въ отчаяньи хватается за клочокъ волосъ на затылкѣ своей лысой головы:-- какимъ же образомъ я могу знать, почему? Вѣдь вы холостой человѣкъ, сэръ, и я желалъ бы, чтобъ вы не предлагали подобныхъ вопросовъ женатому!
   Вмѣстѣ съ этимъ скромнымъ желаніемъ, мистеръ Снагзби кашляетъ своимъ особеннымъ кашлемъ, выражая тѣмъ печальную покорность и подчиняя себя необходимости выслушать, что имѣсть сообщить ему посѣтитель.
   -- Опять та же исторія!-- говоритъ мистеръ Снагзби, который, стараясь преодолѣть душевное волненіе и ослабить тоны своего голоса, совершенно мѣняется въ лицѣ:-- опять то же самое только съ другой стороны! Одинъ человѣкъ приказываетъ мнѣ самымъ торжественнымъ образомъ не говорить о Джо никому, даже моей хозяюшкѣ. Потомъ является другой человѣкъ, является лично своей особой и упрашиваетъ меня въ равной степени торжественно не упоминать о Джо первому человѣку, болѣе чѣмъ кому нибудь другому; да это просто надобно съ ума сойти! Право, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, такъ и кажется, что живешь не у себя въ домѣ, а просто въ сумасшедшемъ домѣ... просто въ Бедламѣ, сэръ!-- говоритъ мистеръ Снагзби.
   Но какъ бы то ни было, положеніе дѣла оказывается лучше, чѣмъ онъ ожидалъ; подъ нимъ не подкапываютъ мины, чтобы взорвать его на воздухъ, не роютъ для него ямы, въ которую онъ долженъ ввалиться. Имѣя нѣжное сердце и тронутый разсказомъ о положеніи Джо, онъ со всею готовностью вызывается "осмотрѣться", такъ рано вечеромъ, какъ только можно будетъ устроить это безъ всякаго шуму. Съ наступленіемъ вечера онъ очень спокойно осматривается и устраиваетъ свои дѣла, какъ и онъ самъ.
   Джо очень радъ видѣть своего стараго друга, и говоритъ, оставшись съ нимъ наединѣ, что онъ принимаетъ за особенную милость со стороны мистера Снагзби, то, что онъ согласился сдѣлать длинный путь для такого ничтожнаго созданія какъ онъ. Мистеръ Снагзби, тронутый картиной, немедленно кладетъ на столъ, полкроны; это магическій бальзамъ его собственнаго изобрѣтенія, противъ всѣхъ недуговъ и язвъ
   -- Какъ ты находишь себя, мой бѣдненькій!-- спрашиваетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, кашляя въ руку въ знакъ выраженіи сочувствія.
   -- Я счастливъ, мистеръ Снагзби,-- отвѣчаетъ Джо:-- я счастливь и больше ничего не хочу. Я такъ спокоенъ теперь, что вы не можете и представить себѣ. Мистеръ Снагзби, я очень сожалѣю, что я сдѣлалъ это; но я не хотѣлъ идти туда, чтобъ сдѣлать это.
   Поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей тихо опускаетъ на столь другую полкрону, и спрашиваетъ его, о чемъ онъ сожалѣетъ, и что онъ сдѣлалъ?
   -- Мистеръ Снагзби,-- говоритъ Джо:-- я пришелъ и передалъ болѣзнь одной леди, которая была тутъ, и другой леди, которой не было, но ни та, ни другая не сказала мнѣ ни слова, зачѣмъ и сдѣлалъ это; они не сказала, потому что очень добры и потому что видятъ, что я такой несчастный. Леди сама приходила сюда и видѣла меня вчера и говорила: "Ахъ, Джо!-- говоритъ.-- Мы думали говоритъ,-- что ты совсѣмъ пропалъ, Джо!" И сидитъ она и улыбается такъ спокойно, и ни словомъ, ни взглядомъ не упрекнула меня за то, что я сдѣлалъ, и я отвернулся отъ нея къ стѣнѣ, мистеръ Снагзби. И мистеръ Джорндисъ тоже былъ, и я видѣлъ, какъ онъ принуждалъ себя отвернуться въ сторону. И мистеръ Вудкорть приходитъ сюда давать мнѣ что-то такое, отъ чего мнѣ становится легче; онъ дѣлаетъ это днемъ и ночью, и когда придетъ ко мнѣ, и наклонится, и начнетъ говорить такъ утѣшительно, я вижу, какъ падаютъ изъ глазъ его слезы, мистеръ Снагзби.
   Растроганный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей выкладываетъ на столъ еще полкроны, въ полномъ убѣжденіи, что повтореніе этого несомнѣннаго средства облегчитъ его чувства.
   -- Я вотъ о чемъ думалъ, мистеръ Снагзби,-- продолжаетъ Джо:-- можете ли вы писать самыми крупными буквами?
   -- Да, Джо; слава Богу, я могу,-- отвѣчаетъ поставщикъ.
   -- Самыми красивыми и большими буквами?
   -- Могу, мой бѣдный мальчикъ.
   Джо смѣется отъ удовольствія.
   -- Такь вотъ что я думалъ, мистеръ Снагзби: когда меня загонять такъ далеко, что уже не въ силахъ буду идти дальше, и когда уже дальше некуда будетъ гнать меня, будете ли вы такъ добры, чтобъ написать такими крупными буквами, чтобы всякій могъ видѣть откуда угодно,-- написать, что я каялся отъ искренняго сердца въ своемъ поступкѣ, котораго совсѣмъ не думалъ сдѣлать, и что хотя я вовсе ничего не зналъ, однако я видѣлъ, какъ мистеръ Вудкортъ плакалъ изъ-за моего поступка, всегда печалился изъ-за него; напишите, что я надѣялся, что онъ въ душѣ своей проститъ меня. Если вы напишите самыми крупными буквами, такъ еще можетъ быть, онъ и проститъ меня.
   -- Напишу, Джо, напишу самыми большими буквами.
   Джо снова смѣется.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Снагзби. Вы очень, очень добры, сэръ; теперь я буду спокойнѣе прежняго.
   Смиренный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ прерывистымъ и неоконченнымъ кашлемъ, опускаетъ на столь четвертую полкрону -- ему никогда еще не случалось прибѣгать къ такимъ частымъ повтореніямъ этого средства -- и намѣревается уйти. Джо и онъ въ этомъ мірѣ уже не встрѣтятся болѣе... не встрѣтятся!
   Телѣга съ большимъ затрудненіемъ подвигается впередъ; конецъ пути ея близокъ, она тянется по каменистой дорогѣ. Она поднимается, управляемая временемъ, по сломаннымъ ступенькамъ, разбитыми и разсыпаннымъ. Немного разъ остается солнышку подняться надъ ней, освѣтить ее и посмотрѣть, какъ она тянется по скучной дорогѣ.
   Филь Скводъ, съ лицомъ закопченнымъ отъ пороха, въ одно и то же время дѣйствуетъ какъ нянька и работаетъ какъ оружейный слесарь за своимъ маленькимъ столомъ въ углу. Онъ часто оглядывается назадъ и говоритъ, кивая своей зеленой байковой шапкой и, для ободреніи, приподнимая свою одинокую бровь:-- "Крѣпись, любезный! Крѣпись!" Мистеръ Джорндисъ бываетъ чисто, Алланъ Вудкортъ почти безвыходно; оба они думаютъ о томъ, какъ странно судьба вплела этого несчастнаго отверженца въ паутину весьма различныхъ жизней. Кавалеристъ тоже часто навѣщаетъ Джо; закрывая дверь своей атлетической фигурой, и обладая съ избыткомъ жизнью и силами, по видимому, проливаетъ на Джо временную бодрость, такъ что Джо на его веселыя слова, постоянно отвѣчаетъ какъ-то тверже и сильнѣе.
   Джо сегодня все время почти спитъ или, вѣрнѣе, находится въ какомъ-то безчувствіи. Алланъ Вудкортъ только что пришелъ, стоитъ подлѣ него и смотритъ на его исхудалый образъ. Спустя нѣсколько минутъ, онъ тихо садится къ нему на постель и не сводитъ глазъ съ него, точь-въ-точь, какъ онъ сидѣлъ въ комнатѣ писца, и прикасается рукой къ его груди и къ сердцу. Телѣга почти останавливается, но употребляетъ послѣднія усилія, чтобы подвинуться еще немного впередъ.
   Кавалеристъ стоитъ въ дверяхъ безмолвный и неподвижный. Филь, съ маленькимъ молоткомъ въ рукѣ, прекратилъ сильный стукъ и перешелъ въ легкое брянчанье. Мистеръ Вудкортъ, съ серьезнымъ выраженіемъ въ лицѣ, оборачивается назадъ, бросаетъ многозначительный взглядъ на кавалериста и подаетъ знакъ Филю вынести свой столъ. Когда маленькій молотокъ будетъ послѣ этого взятъ для употребленія, тогда головка его покроется тонкимъ слоемъ ржавчины.
   -- Ну что, Джо! Въ чемъ дѣло? Не пугайся.
   -- Я думалъ,-- говоритъ Джо, который сильно испугался чего-то, и смотритъ во всѣ стороны:-- я думалъ, что я опять въ улицѣ Одинокаго Тома. Здѣсь нѣтъ никого, кромѣ васъ, мистеръ Вудкортъ?
   -- Никого.
   -- И меня не взяли въ улицу Одинокаго Тома. Не брали, сэръ?
   -- Нѣтъ.
   Джо закрываетъ глаза и бормочетъ: "я очень, очень благодаренъ".
   Посмотрѣвъ на него съ особеннымъ вниманіемъ, Алланъ прикладываетъ ротъ свой почти къ самому уху Джо и говоритъ ему тихимъ, но внятнымъ голосомъ.
   -- Джо! Знаешь ли ты какую нибудь молитву?
   -- Никогда и не зналъ, сэръ.
   -- Ни одной коротенькой молитвы?
   -- Нѣтъ, сэръ. Вовсе ничего не зналъ. Мистеръ Чадбандъ однажды молился у мистера Снагзби, и я слышалъ его, но мнѣ слышалось, какъ будто онъ говорилъ для себя, а не для меня. Онъ молился долго, только я ничего не понялъ изъ его молитвы. Но временамъ въ улицу Одинокаго Тома пріѣзжали другіе джентльмены и тоже молились, но всѣ они, должно быть, на одинъ покрой съ мистеромъ Чадбандомъ; всѣ они то и знали, что хвалили себя, порицали другихъ, а намъ ничего не говорили. Мы ничего не знали. Я ничего не понималъ.
   Онъ употребляетъ много времени, чтобы высказать это; и весьма немногіе, кромѣ привыкшихъ къ его разсказу и внимательныхъ, не могли бы разслушать и, разслушавъ, не могли бы понять его. Послѣ непродолжительнаго сна, или вѣрнѣе, безчувственнаго состоянія, Джо внезапно дѣлаетъ напряженное усиліе встать съ постели.
   -- Постой, Джо! Что съ тобой?
   -- Мнѣ время идти на то кладбище, сэръ,-- отвѣчаетъ онъ съ безумнымъ взглядомъ.
   -- Лягъ и говори мнѣ. На какое кладбище?
   -- На которомъ положили того, который былъ такъ добръ до меня, очень добръ, очень. Время и мнѣ идти на то кладбище, сэръ, и попросить, чтобы и меня положили рядомъ съ нимъ. Я хочу идти туда, хочу, чтобъ меня тамъ похоронили. Онъ часто говаривалъ мнѣ: "я такъ же бѣденъ сегодня, Джо, какъ и ты". Теперь я самъ хочу сказать ему, что я такъ же бѣденъ, какъ и онъ, и что пришелъ туда для того, чтобы лечь рядомъ съ нимъ.
   -- Хорошо, Джо; успокойся.
   -- Ахъ, вотъ что! Быть можетъ, они не пустить меня, если я приду туда самъ. Обѣщаете ли вы мнѣ взять меня туда и положить меня рядомъ съ нимъ?
   -- Обѣщаю, Джо, непремѣнно.
   -- Благодарю васъ, сэръ! Благодарю васъ! Нужно сначала достать ключъ отъ воротъ, чтобы впустить меня, потому что они всегда заперты... Тамъ есть ступенька, которую я любилъ очищать и обметать моей метлой... Что-то становится очень темно, сэръ. Скоро ли придетъ разсвѣтъ?
   -- Скоро, Джо. Онъ быстро приближается.
   Дѣйствительно онъ быстро приближается. Телѣга разсыпается на части; и избитый, и неровный путь весьма близокъ къ концу.
   -- Джо, мой бѣдный другъ!
   -- Я слышу васъ, сэръ... въ темнотѣ... я иду ощупью.. дайте мнѣ вашу руку, сэръ.
   -- Джо, можешь ли ты сказать то, что я буду говорить?
   -- И буду говорить все, что вы скажете, сэръ: я знаю, что это будетъ хорошо.
   -- Отче нашъ!
   -- Отче нашъ!.. да, это очень хорошо, сэръ
   -- Иже еси на небесахъ.
   -- На небесѣхъ... свѣтъ начинаетъ проглядывать сэръ.
   -- Сейчасъ все просвѣтлѣетъ. Да святится имя твое!
   -- Да святится... имя... твое.
   И свѣтъ яркимъ потокомъ разлился на мрачный и тяжелый путь. Джо умеръ!
   Умерь! Умеръ, милорды и джентльмены! Умеръ, высокопочтенннѣйшіе и низкопочтеннѣйшіе всякаго разряда! Умеръ, мужчины и женщины, созданные съ небеснымъ состраданіемъ въ вашихъ сердцахъ! Такъ точно умираютъ вокругъ насъ съ каждымъ днемъ!
   

XLVIII. Рѣшеніе участи.

   Господскій домъ въ Линкольншэйрѣ снова закрылъ безчисленное множество глазъ своихъ, а столичный домъ проснулся. Въ Линкольншэйрѣ отшедшіе Дэдлоки дремлютъ въ золоченыхъ рамахъ, и при тихомъ вѣтеркѣ, вѣющемъ по длинной гостиной, они будто дышутъ какъ живые. Въ столицѣ Дэдлоки текущаго времени разъѣзжаютъ во мракѣ ночи въ своихъ экипажахъ, съ огненными глазами, и Меркуріи Дэдлоковъ съ головами, посыпанными пепломъ (или, пожалуй, пудрой), какъ вѣрный признакъ ихь величайшаго уничиженія, убиваютъ скучныя утра въ маленькихъ окнахъ пріемной. Модный міръ (имѣющій громадныя границы, почти на пять миль въ окружности) въ полномъ разгарѣ, а солнечная система движется почтительно въ извѣстномъ разстояніи.
   Гдѣ собранія бываютъ многочисленнѣйшія, гдѣ огни ярче, гдѣ всѣ чувства подчиняются изысканной деликатности и утонченному вкусу, тамъ и леди Дэдлокъ. Съ блестящихъ высотъ, взятыхь ею приступомъ, она никогда не сходитъ. Хотя самонадѣянность, которую она въ былыя времена налагала на себя, какъ женщина, способная скрывать все что угодно подъ мантіею гордости, уже побѣждена; хотя она не имѣетъ увѣренности въ томъ, что чѣмъ она кажется теперь окружающимъ ее, тѣмъ она будетъ казаться и навсегда; не въ ея натурѣ, когда завистливые глаза смотрятъ на нее, покоряться вліянію ихъ и потуплять свои взоры.
   Поговариваютъ, что въ послѣднее время она сдѣлалась прекраснѣе и надменнѣе. Изнѣженный кузенъ отзывается о ней, что она "порядочно хороша -- женщина'ть куда, но н'много тр'вожная, напом'нающая нож'ства фактовъ, н'удобная женщина, к'торая чуть станетъ съ п'стели и п'детъ хлоп'тать -- Ш'кспиръ".
   Мистеръ Толкинхорнъ ничего не говоритъ, ни на что не смотритъ. Теперь, какъ и всегда, его можно увидѣть у дверей гостиныхъ, гдѣ онъ, въ безукоризненно бѣломъ галстухѣ, завязанномъ старомоднымъ узломъ, принимаетъ покровительство отъ всей аристократіи и не подаетъ никакого виду. Изъ всѣхъ людей онъ самый послѣдній, о которомъ можно было бы подумать, что имѣетъ какое нибудь вліяніе на миледи. Изъ всѣхъ женщинъ, она самая послѣдняя, о которой можно бы подумать, что она страшится его.
   Одно только обстоятельство сильно тревожило ее со времени ихъ послѣдняго свиданія въ башенной комнатѣ въ Чесни-Воулдъ. Теперь она окончательно рѣшилась и приготовилась сбросить съ себя это тяжелое бремя.
   Въ большомъ мірѣ утро;-- полдень, согласно съ теченіемъ маленькаго солнца. Меркуріи, соскучившись смотрѣть изъ окна, отдыхаютъ въ пріемной, повѣсивъ свои отягченныя головы:-- роскошныя созданія, какъ перезрѣлые подсолнечники! Въ ливреяхъ ихъ и позументахъ начинаетъ проглядывать основа, точь-въ-точь какъ начинаютъ проглядывать сѣмена въ тѣхь же самыхъ подсолнечникахъ. Сэръ Лэйстеръ въ библіотекѣ; онъ заснулъ, для блага отечества, надъ описаніемъ парламентскаго засѣданія. Миледи сидитъ въ комнатѣ, гдѣ она давала аудіенцію молодому человѣку по имени І'уппи. При ней Роза: она писала что-то для нея и читала. Теперь Роза занимается вышиваньемъ или какимъ-то легкимъ рукодѣліемъ, и наклоняя надъ нимъ свою головку, молча наблюдаетъ за миледи, и сегодня наблюдаетъ за ней не въ первый разъ.
   -- Роза!
   Хорошенькое деревенское личико весело смотритъ на все, но замѣтивъ, до какой степени серьезна миледи, она смущается и выражаетъ нѣкоторое изумленіе.
   -- Посмотри, заперта ли дверь?
   Дверь заперта. Роза подходитъ къ двери, возвращается на мѣсто и кажется еще болѣе изумленною.
   -- Я хочу, дитя мое, поговорить съ тобой откровенно, потому что знаю, что мнѣ можно положиться на твою привязанность, если не на твое благоразуміе. Я довѣряю тебѣ. Никому не говори ни слова о томъ, что происходить между нами.
   Робкая маленькая красавица обѣщаетъ со всею горячностью быть достойной ея довѣрія.
   -- Знаешь ли ты,-- спрашиваетъ леди Дэдлокъ, давая знакъ Розѣ, чтобъ она придвинула свой стулъ:-- знаешь ли ты, Роза, что я совершенно иначе держу себя въ отношеніи къ тебѣ, нежели къ другимъ?
   -- Да, миледи. Гораздо ласковѣе и снисходительнѣе. И тогда мнѣ кажется, что вы всегда бываете такою доброю.
   -- Тебѣ это кажется? Бѣдное, бѣдное дитя мое!
   Она говоритъ это съ видомъ нѣкотораго пренебреженія, хотя и не къ Розѣ, сидитъ задумавшись, и какъ будто сквозь сонъ смотритъ на все.
   -- Неужели ты думаешь, Роза, что служишь для меня утѣшеніемъ? Неужели ты думаешь, что твоя молодость, твое чистосердечіе, твоя любовь ко мнѣ и признательность доставляютъ мнѣ удовольствіе держать тебя вблизи себя?
   -- Не знаю, миледи; я не смѣю такъ думать. Но я отъ чистаго сердца желала бы, чтобъ это было такъ.
   -- Это такъ и есть, моя малютка.
   Яркій румянецъ удовольствія на хорошенькомъ личикѣ вдругъ исчезаетъ при видѣ мрачнаго выраженія на прекрасномъ лицѣ миледи. Роза робко ждетъ объясненія.
   -- И еслибъ я вздумала сказать сегодня: -- уйди отъ меня, оставь меня! Еслибъ я сказала тебѣ такую вещь, которая бы причинила мнѣ много огорченія и безпокойства, дитя мое, и отъ которой одиночество мое сдѣлалось бы еще невыносимѣе...
   -- Миледи! Развѣ я оскорбила васъ чѣмъ-нибудь?
   -- Ни чѣмъ. Поди сюда.
   Роза склоняется надъ подножіемъ миледи. Миледи, съ тою материнскою нѣжностью, которую она обнаружила при первомъ посѣщеніи желѣзнаго заводчика, кладетъ руку на ея черные волосы и нѣжно оставляетъ ее тамъ.
   -- Я сказала тебѣ, Роза, что мнѣ бы хотѣлось осчастливить тебя, и что я отъ души бы готова была сдѣлать это, еслибъ только могла осчастливить кого нибудь въ этомъ мірѣ. Я не могу. Есть причины, теперь совершенно извѣстныя мнѣ -- причины, которыя вовсе до тебя не касаются, но по которымъ гораздо бы лучше было для тебя оставить это мѣсто. Тебѣ не должно оставаться здѣсь. Я рѣшила это. Я написала къ отцу твоего обожателя, и сегодня онъ будетъ здѣсь. Вотъ все, что я для тебя сдѣлала.
   Плачущая дѣвочка осыпаетъ руку миледи поцѣлуями, и говоритъ, что станетъ она дѣлать, когда онѣ разлучатся! Миледи цѣлуетъ ее въ щеку и ничего не отвѣчаетъ.
   -- Будь счастлива, дитя мое, при другихъ болѣе лучшихъ обстоятельствахъ. Будь любима и счастлива!
   -- Ахъ, миледи, иногда мнѣ приходило въ голову... простите, если я позволяю себѣ быть слишкомъ вольной... мнѣ иногда приходило въ голову, миледи, что вы сами несчастливы.
   -- Я!
   -- Неужели вы будете еще несчастнѣе, когда удалите меня? Ради Бога, подумайте объ этомъ. Позвольте мнѣ остаться здѣсь еще на нѣкоторое время!
   -- Я сказала тебѣ, дитя мое, что если я что дѣлаю, то дѣлаю это для тебя, а не для себя. Это уже рѣшено. Чѣмъ я кажусь тебѣ въ настоящее время, Роза, тѣмъ уже я не буду черезъ весьма короткое время. Помни это, и сохрани мое довѣріе. Помни, что ты должна это сдѣлать для моего благополучія, и такимъ образомъ все между нами кончится.
   Она отрывается отъ своей простосердечной компаньонки и выходитъ изъ комнаты. Поздно вечеромъ, когда она снова появляется на лѣстницѣ, она уже вполнѣ приняла на себя самый надменный и самый холодный видъ. Она кажется такой равнодушной ко всему, какъ будто всѣ страсти человѣческой души, всѣ чувства, всякое участіе къ житейскому изсякли въ ранніе вѣка этого міра и исчезли съ лица земли вмѣстѣ съ допотопными чудовищами.
   Меркурій доложилъ о пріѣздѣ мистера Ронсвела, и этотъ пріѣздъ служитъ причиной ея появленія. Мистера Ронсвела нѣтъ въ библіотекѣ, но она отправляется въ библіотеку. Тамъ сэръ Лэйстеръ, и она желаетъ переговорить съ нимъ.
   -- Сэръ Лэйстеръ, я желала бы... но я вижу, вы заняты.
   О, совсѣмъ нѣтъ! Здѣсь только мистеръ Толкинхорнъ.
   Вѣчно тутъ подъ рукой. Вѣчно встрѣчается на всякомъ мѣстѣ. Ни на минуту нельзя отъ него отвязаться.
   -- Извините, леди Дэдлокъ. Не позволите ли мнѣ удалиться?
   Однимъ взглядомъ, которымъ ясно сообщается идея: "вы знаете, что вы имѣете полную власть оставаться здѣсь, если хотите" она говоритъ ему, что въ этомъ нѣтъ никакой необходимости и приближается къ стулу. Мистеръ Толкинхорнъ съ неуклюжимъ поклономъ переноситъ его нѣсколько впередъ и удаляется къ противоположному окну. Онъ становится между ею и потухающимъ въ успокоившейся улицѣ дневнымъ свѣтомъ; его тѣнь падаетъ на миледи и помрачаетъ передъ ней всѣ предметы. Почти также онъ помрачаетъ и самую жизнь ея.
   Эта улица самая скучная, самая угрюмая, даже при самыхъ благопріятныхъ для нея обстоятельствахъ,-- улица, гдѣ два ряда домовъ смотрятъ другъ на друга, выпуча глаза, съ такимъ суровымъ напряженіемъ, что половина изъ громаднѣйшихъ зданій скорѣе сама собою, отъ одного только этого медленнаго напряженія, обратилась въ камень, нежели первоначально была выстроена изъ того матеріала. Эта улица, имѣющая такое унылое величіе, такъ упорно сохраняющая рѣшимость не выказывать въ себѣ хотя искры оживленія, что даже самыя двери и окна для поддержанія своей мрачности облеклись въ черную краску и покрылись черною пылью, и дворовыя службы позади строенія имѣютъ такой холодный, сухой видъ, какъ будто онѣ затѣмъ и сбережены, чтобъ поставить въ нихъ каменныхъ скакуновъ для благородныхъ статуй. Сложный чугунный уборъ тяготѣетъ надъ побѣгами ступенекъ въ этой безмолвной и унылой улицѣ; и изъ этихъ окаменѣлыхъ зданій гасильники для выведенныхъ изъ употребленія факеловъ печально смотрятъ на быстро вылетающій изъ рожковъ горящій газъ. Мѣстами виднѣются тоненькіе, желѣзные обручи, сквозь которые мальчишки любятъ бросать шапки своихъ уличныхъ пріятелей (единственное употребленіе ихъ въ настоящее время), сохраняютъ свое мѣсто между ржавыми украшеніями, посвященными памяти отшедшаго изъ лондонскаго міра, фонарнаго масла. Мало того, даже самое масло все еще чахнетъ въ небольшихъ, неуклюжихъ сосудахъ, разставленныхъ въ длинныхъ промежуткахъ, щуритъ глаза и хмурится каждую ночь на огоньки новаго изобрѣтенія, какъ щуритъ глаза и хмурится высокій и сухой фонарь въ потолкѣ Верхняго Парламента.
   Поэтому нѣтъ ничего удивительнаго, что леди Дэдлокъ сидя въ своемъ креслѣ, хочетъ посмотрѣть въ окно, у котораго стоитъ мистеръ Толкинхорнъ. И она еще разъ, и еще бросаетъ взглядъ по тому направленію, какъ будто главное желаніе, ея заключается въ томъ, чтобъ эту фигуру удалили отъ окна.
   Сэръ Лэйстеръ проситъ извиненія миледи. Кажется, ей угодно что-то сказать?
   -- Мнѣ хочется сказать, что мистеръ Ронсвелъ здѣсь (онъ призванъ сюда по моему приказанію), и что не дурно было бы положить конецъ вопросу объ этой дѣвочкѣ. Мнѣ до смерти наскучило это обстоятельство.
   -- Что же могу я сдѣлать... чтобъ... чтобъ помочь вамъ?-- спрашиваетъ сэръ Лэйстеръ въ весьма значительномъ недоумѣніи.
   -- Намъ нужно увидѣться съ нимъ и кончить это дѣло. Не угодно ли вамъ послать за нимъ?
   -- Мистеръ Толкинхорнъ, будьте такъ добры, позвоните. Благодарю васъ. Предложи,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ вошедшему Меркурію, не вдругъ припомнивъ дѣловой терминъ:-- предложи желѣзному джентльмену войти сюда.
   Меркурій отправляется отыскивать желѣзнаго заводчика, находитъ его и приводитъ. Сэръ Лэйстеръ принимаетъ эту желѣзистую особу граціозно.
   -- Надѣюсь, вы здоровы, мистеръ Ронсвелъ. Садитесь. (Это мой стряпчій, мистеръ Толкинхорнъ). Миледи желала, мистеръ Ронсвелъ... (и сэръ Лэйстеръ весьма ловко обращаетъ его къ миледи торжественнымъ мановеніемъ своей руки) миледи желала переговорить съ вами.
   -- Я сочту за особенную честь,-- отвѣчаетъ желѣзный джентльменъ:-- оказать мое вниманіе всему, что угодно будетъ леди Дэдлокъ сказать мнѣ.
   Обратившись къ ней, онъ замѣчаетъ, что впечатлѣніе, которое она производитъ на него, лишено той пріятности, какую испытывалъ онъ при прежнемъ свиданіи. Черезчуръ скромный и надменный видъ разливаетъ холодъ въ окружавшей ея атмосферѣ; въ ней незамѣтно прежней любезности, которая вызывала его на откровенность.
   -- Скажите, сэръ,-- говоритъ леди Дэдлокъ небрежно:-- происходило ли что-нибудь между вами и вашимъ сыномъ касательно предмета любви послѣдняго?
   Въ то время, какъ она предлагаетъ этотъ вопросъ, для ея томныхъ глазъ, повидимому, трудно даже бросить взглядъ на мистера Ронсвеля.
   -- Если память не измѣняетъ мнѣ, леди Дэдлокъ, то я уже сказалъ, когда имѣлъ удовольствіе видѣть васъ передъ этимъ, что я долженъ посовѣтовать моему сыну побѣдить страсть къ предмету своей любви.
   Желѣзный заводчикъ нарочно повторяетъ выраженіе, миледи съ нѣкоторымъ удареніемъ.
   -- И вы посовѣтовали?
   -- О, да, разумѣется, я посовѣтовалъ.
   Въ знакъ одобренія и подтвержденія словъ желѣзнаго заводчика, сэръ Лэйстеръ киваетъ головой. Поступлено весьма благоразумно. Желѣзный джентльменъ сказалъ, что онъ непремѣнно это сдѣлаетъ, и долженъ былъ сдѣлать. Въ этомъ отношеніи нѣтъ никакого различія между низкими металлами и драгоцѣнными. Въ высшей степени благоразумно и прилично.
   -- И что же, онъ поступилъ по вашему совѣту?
   -- Извините, леди Дэдлокъ, я не могу дать вамъ опредѣлительнаго отвѣта. Я боюсь, что онъ не поступилъ. Вѣроятно, еще нѣтъ. Въ нашемъ положеніи, мы иногда согласуемъ наши намѣренія съ намѣреніями предметовъ нашей любви, а черезъ это происходитъ величайшее затрудненіе измѣнить или совершенно устранить ихъ. Мнѣ кажется, что ужъ это въ нашемъ духѣ, стремится къ избранной цѣли серьезно.
   Сэръ Лэйстеръ предчувствуетъ, что въ этомъ выраженіи скрывается Ватъ-тэйлоровское значеніе, и что оно прокопчено фабричнымъ дымомъ. Мистеръ Ронсвелъ совершенно въ хорошемъ расположеніи духа и весьма учтивъ; однако, при такомъ ограниченіи, онъ очевидно примѣняетъ тонъ своего разговора къ пріему.
   -- Я долго думала объ этомъ предметѣ,-- продолжаетъ миледи:-- и онъ становится мнѣ тягостнымъ.
   -- Мнѣ очень жаль, миледи.
   -- Я думала также о томъ, что говорилъ по этому предмету сэръ Лэйстеръ, и съ чѣмъ я совершенно согласна (Сэру Лэйстеру чрезвычайно лестно слышатъ это), и если вы не можете увѣрить насъ, что эта любовь не кончится бракомъ, то я должна придти къ такому заключенію, что лучше было бы, если-бъ дѣвочка оставила меня.
   -- Леди Дэдлокъ, я вамъ не могу датъ подобнаго увѣренія. Ничего не могу сказать въ этомъ родѣ.
   -- Во всякомъ случаѣ, я считаю за лучшее отпустить ее
   -- Извините меня, миледи,-- возражаетъ сэръ Лэйстеръ съ особенной важностью:-- по вѣдь этимъ, можетъ быть, мы оскорбимъ молодую дѣвицу, чего она не заслужила. Въ самомъ дѣлѣ, представьте себѣ молодую дѣвочку,-- говоритъ сэръ Лэйстерь, величаво излагая дѣло правой рукой, какъ будто онъ разставлялъ на столь серебряный сервизъ:-- дѣвочку, которая имѣла счастіе обратить на себя вниманіе и милость знаменитой леди и жить подъ особеннымъ покровительствомъ той леди -- дѣвочку, окруженную различными выгодами, какія могло доставить подобное положеніе и которыя, безъ сомнѣнія, весьма велики, я полагаю, сэръ, что они безспорно велики для молодой дѣвицы въ такомъ положеніи въ жизни. Теперь представляется вопросъ, должно ли эту дѣвочку лишить того множества выгодъ и того счастія, потому только...-- и сэръ Лэйстеръ наклоненіемъ головы, исполненнымъ достоинства и выражающимъ увѣренность въ справедливости словъ своихъ, заключаетъ свою сентенцію:-- потому только, что она обратила вниманіе сына мистера Ронсвела? Заслужила ли она это наказаніе? Есть ли въ этомъ хоть сколько-нибудь справедливости? Такъ ли мы прежде понимали этотъ предметъ?
   -- Прошу извинить меня,-- замѣчаетъ отецъ молодого Ронсвела.-- Сэръ Лэйстеръ, позвольте мнѣ сказать нѣсколько словъ. Мнѣ кажется, я могу сократить объясненія по этому предмету. Сдѣлайте милость, не приписывайте этому обстоятельству слишкомъ большой важности. Если вамъ угодно припоминать подобнаго рода не заслуживающія никакого вниманія вещи, чего, впрочемъ, нельзя ожидать, вы вѣроятно не изволили забыть, что моя первая мысль въ этомъ дѣлѣ была противъ ея пребыванія здѣсь.
   Не приписывать покровительству Дэдлоковъ слишкомъ большой важности? О! Сэръ Лэйстеръ обязанъ по необходимости вѣрить парѣ ушей, полученный имъ при самомъ рожденіи отъ такой фамиліи, иначе онъ ни за что въ свѣтѣ не повѣрилъ бы имъ въ точной передачѣ замѣчаній желѣзнаго джентльмена.
   -- Я не вижу необходимости,-- замѣчаетъ миледи самымъ холодпымъ тономъ прежде, чѣмъ сэръ Лэйстеръ могъ сдѣлать что-нибудь, кромѣ только съ изумленіемъ перевести духъ:-- входить въ подробности этого дѣла съ той или другой стороны. Дѣвочка очень добра; я ничего не имѣю сказать противъ нея; но она такъ невнимательна къ преимуществамъ въ ея положеніи и къ своему особенному счастью, что она, какъ влюбленная,-- или, вѣрнѣе сказать, воображая, что влюблена, бѣдняжка!-- не въ состояніи оцѣнить ни тѣхъ, ни другого.
   Сэръ Лэйстеръ проситъ позволенія замѣтить, что это обстоятельство совершенно измѣняетъ дѣло. Онъ увѣренъ, что миледи имѣла лучшія основанія скрестивъ на груди руки, но въ ея смуглой щекѣ что-то дергается, точно пружина въ часахъ.
   Мистеръ Беккетъ вмѣсто отвѣта только грозить ей пальцемъ.
   -- Ахъ, Богъ мой, -- да вы просто слабоумный идіоты кричитъ mademoiselle и, закинувъ голову назадъ, заливается смѣхомъ.-- Пропустите меня, толстый кабанъ!
   Она топаетъ ногой и дѣлаетъ угрожающій жесть.
   -- Нѣтъ, mademoiselle, вы пойдете и сядете на тотъ диванъ! холодно и рѣшительно говоритъ мистеръ Беккетъ.
   -- Не сяду! отвѣчаетъ mademoiselle Гортензія, неистово потрясая головой.
   -- Mademoiselle, вы сядете на тотъ диванъ, повторяетъ мистеръ Беккетъ, стоя неподвижно и только шевеля пальцемъ.
   -- Зачѣмъ?
   -- Затѣмъ, что я васъ арестую, какъ обвиняемую въ убійствѣ, нѣтъ надобности говорить вамъ въ какомъ. Но я хочу быть вѣжливымъ, если только обстоятельства это позволятъ, съ представительницей прекраснаго пола, а тѣмъ болѣе съ иностранкой. Если это окажется невозможнымъ, я буду вынужденъ обойтись съ вами сурово, а за этими стѣнами найдутся люди, которые обойдутся съ вами еще суровѣе; поэтому, въ качествѣ друга, совѣтую вамъ поторопиться сѣсть на тотъ диванъ.
   Mademoiselle покоряется, пружинка въ щекѣ ея дергается еще быстрѣе и сильнѣе; она шепчетъ сдавленнымъ голосомъ:-- Вы дьяволъ.
   -- Такъ-то лучше! одобрительно говоритъ мистеръ Беккетъ.-- Впрочемъ нельзя было и ожидать иного образа дѣйствія отъ молодой иностранки съ вашимъ умомъ. Теперь я вамъ дамъ слѣдующій совѣть: не говорите слишкомъ много; вы не ожидали, что вамъ придется здѣсь разговаривать, постарайтесь держать свой язычекъ на привязи. Короче, чѣмъ меньше вы будете, парле", тѣмъ лучше, понимаете? заканчиваетъ мистеръ Беккетъ, прибѣгая изъ любезности къ французскому языку.
   Черные глаза француженки мечутъ молніи, ротъ ея оскалился, какъ у тигрицы; она сидитъ, вытянувшись въ струнку, стиснувъ руки и крѣпко упершись ногами въ полъ. Судя по ея виду, всякій подумалъ-бы, что она бормочетъ про себя проклятія мистеру Беккету.
   -- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, начинаетъ мистеръ Беккетъ, и съ этой минуты палецъ-чародѣй ни на секунду не остается въ покоѣ,-- эта француженка, моя жилица, была въ услуженіи у ея лордства въ ту эпоху, о которой я вамъ говорилъ. Будучи необыкновенно запальчиваго нрава, она и раньше была раздражена противъ ея лордства; когда-же ее разсчитали...
   Ложь! Я сама потребовала разсчета! кричитъ mademoiselle Гортензія.
   -- Отчего же вы не слѣдуете моему совѣту? спрашиваетъ ее мистеръ Беккетъ жалобнымъ, почти умоляющимъ тономъ,-- меня удивляетъ, что вы такъ неблагоразумно себя компрометируете!-- поймите, всякое сказанное вами слово обратится противъ васъ. Не обращайте вниманія на мои слова до тѣхъ поръ, пока отъ васъ не потребуютъ показаній. Я не къ вамъ обращаюсь.
   -- Разсчитали! яростно кричитъ mademoiselle.-- Ея лордство! Хороша она, нечего сказать! Да я бы погубила свою репутацію, оставшись у такой позорной женщины, какъ ея лордство!
   -- Честное слово, я вамъ удивляюсь! увѣщеваетъ ее мистеръ Беккетъ.-- Я думалъ, что французы очень вѣжливая нація, въ самомъ дѣлѣ думалъ, и вдругъ слышу, что француженка произноситъ подобныя слова въ присутствіи сэра Лейстера Дэдлока баронета.
   -- Онъ. обманутый дуракъ! кричитъ mademoiselle.-- Я плюю на него, на его домъ, на его имя!-- и за каждымъ словомъ она йлюеть на коверъ.-- О, небо! Онъ -- великій человѣкъ! Неподражаемо!
   Сэръ-Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, говоритъ сыщикъ,-- эта дерзкая иностранка съ такимъ же упрямствомъ забрала себѣ въ голову, что она имѣетъ право требовать покровительства покойнаго мистера Телькингорна, потому только, что принимала участіе въ томъ дѣлѣ, о которомъ я вамъ говорилъ, хотя ей было щедро заплачено за безпокойство и потерю времени.
   -- Ложь! Я швырнула ему его деньги!
   -- Если вы будете "парле", послѣдствія падутъ на васъ, замѣчаетъ мистеръ Беккетъ въ скобкахъ.-- Я не могу положительно утверждать, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, поселилась ли въ моемъ домѣ эта особа нарочно, чтобъ отвести мнѣ глаза, и было ли уже преступленіе задумано ею тогда, но несомнѣнно одно: съ тѣхъ поръ, какъ она сдѣлалась моей жилицей, она "тала бродить около квартиры покойнаго мистера Телькингорна съ намѣреніемъ надоѣдать ему и точно такъ же преслѣдовала одного несчастнаго коммиссіонера, котораго запугала чуть не до полусмерти.
   -- Ложь! все ложь!
   -- Убійство было совершено, и вамъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, извѣстны сопровождавшія его обстоятельства. Теперь я прошу у васъ на нѣкоторое время усиленнаго вниманія. Я былъ вызванъ и дѣло поручили мнѣ; я осмотрѣлъ трупъ, квартиру, бумаги и все остальное. На основаніи свѣдѣній, полученныхъ мною отъ одного клерка, жившаго въ томъ же домѣ, я арестовалъ Джоржа, такъ какъ его видѣли у дома въ тотъ самый вечеръ и около того часа, когда было совершено убійство; кромѣ того, по показаніямъ свидѣтелей, нѣсколько разъ слышали, какъ Джоржъ бранилъ покойнаго и грозилъ ему. Если вы спросите меня, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, считалъ ли я Джоржа убійцей съ самаго начала, я чистосердечно отвѣчу вамъ: Нѣтъ, не считалъ. Но, тѣмъ не менѣе, это было возможно, а такъ какъ противъ него были достаточно сильныя улики, то мой долгъ былъ арестовать его и заключить въ тюрьму. Теперь замѣчайте!
   Тутъ мистеръ Беккетъ приходитъ въ нѣсколько возбужденное состояніе, насколько это для него возможно, наклоняется впередъ и таинственнымъ мановеніемъ указательнаго пальца приготовляетъ къ тому, что теперь воспослѣдуетъ; mademoiselle Гортензія, мрачно нахмурившись, пристально глядитъ на него и крѣпко сжимаетъ свои пересохшія губы.
   -- Вернувшись домой послѣ ареста Джоржа, я засталъ эту молодую особу за ужиномъ съ моей женой. Съ первой минуты своего появленія въ нашемъ домѣ жилица выказала сильную любовь къ мистрисъ Беккетъ, но въ этотъ вечеръ она была особенно любезна, даже пересаливала. Точно такъ-же пересаливала она и въ изъявленіяхъ своего уваженія и всего такого къ незабвенной памяти покойному мистеру Телькингорну. Я сидѣлъ напротивъ и, какъ увидѣлъ ее съ ножомъ въ рукѣ, клянусь Богомъ! мнѣ тогда же блеснула мысль: это ея дѣло!
   Mademoiselle едва слышно шепчетъ сквозь зубы:
   -- Вы дьяволъ!
   -- Теперь вопросъ: гдѣ же она была въ вечеръ убійства? Она была въ театрѣ,-- въ самомъ дѣлѣ была, какъ я послѣ въ томъ убѣдился,-- и до убійства, и послѣ него. Зная, что я имѣю дѣло съ ловкой пройдохой и что уличить ее будетъ очень трудно, я придумалъ для нея ловушку такую, какой еще никогда не придумывалъ, и пошелъ на такой рискъ, на какой никогда еще не шелъ. Пока мы бесѣдовали за ужиномъ, я обдумалъ планъ дѣйствій. Когда же мы разошлись и улеглись спать, я, зная какъ малъ нашъ домъ и какъ тонокъ слухъ у этой особы, заткнулъ простыней ротъ мистрисъ Беккетъ, чтобъ у нея не вырвалось отъ удивленія какого-нибудь неосторожнаго восклицанія и разсказалъ ей въ чемъ дѣло.-- Милая моя, старайтесь не возвращаться къ прежнему, иначе я свяжу вамъ ножки.
   Прервавъ такимъ образомъ свою рѣчь, мистеръ Беккетъ безшумно приближается къ Гортензіи и кладетъ ей на плечо свою тяжелую руку.
   -- Что вамъ отъ меня нужно? спрашиваетъ она.
   -- Перестаньте думать о томъ, чтобъ выскочить изъ окна, отвѣчаетъ мистеръ Беккетъ, убѣдительно вращая пальцемъ.-- Вотъ что мнѣ нужно. Ну-съ, возьмите мою руку, я сяду подлѣ васъ, чтобъ вамъ было ловчѣе. Возьмите же мою руку. Вы знаете, что я человѣкъ женатый; вы знакомы съ моей женой, поэтому вы смѣло можете взять мою руку.
   Болѣзненный стонъ вырывается изъ пересохшихъ губъ Гортензіи; она борется съ собой, но уступаетъ.
   -- Ну, теперь опять все въ порядкѣ. Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, настоящее дѣло никогда не могло бы быть приведено къ настоящему положенію, если-бъ не мистриссъ Беккетъ,-- рѣдкая женщина, какихъ одна на тысячу, какое! одна на сто тысячъ! Съ тѣхъ, какъ я поручилъ ей эту молодую особу, моя нога не была больше въ моемъ домѣ, хотя впрочемъ, я поддерживалъ сношенія съ мистрисъ Беккетъ, посылая ей, когда было нужно, записки въ молокѣ и въ хлѣбѣ. Слова, сказанныя мной, когда я заткнулъ ей ротъ простыней, были слѣдующія: "Моя милая, берешься ли ты постоянно поддерживать въ нашей жилицѣ увѣренность, что мои подозрѣнія направлены противъ Джоржа, прочивъ другого, противъ третьяго? Берешься ли ты безъ устали подстерегать ее день и ночь? Берешься ли ты сказать: мнѣ будетъ извѣстенъ каждый ея шагъ; она, не подозрѣвая того, будетъ моей плѣнницей; ей также не удастся ускользнуть изъ моихъ рукъ, какъ не удастся избѣжать смерти; ея жизнь будетъ моей жизнью, ея душа моей душой, пока я не уличу ее въ томъ, что это она совершила убійство. Берешься-ли ты это сказать?" Мистрисъ Беккетъ отвѣчала мнѣ, на сколько ей позволяла простыня: "Беккетъ, я берусь!" И сообразно съ этимъ она начала дѣйствовать и дѣйствовала блистательно!
   -- Ложь, все ложь! прерываетъ! его mademoiselle.
   -- Посудите сами, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, оправдались ли мои разсчеты: былъ ли я правъ, когда разсчиталъ, что эта пылкая молодая особа опять пересолитъ и въ другихъ отношеніяхъ? Да, я былъ правъ. Какъ вы думаете, что она пыталась сдѣлать? Пожалуйста не принимайте этого близко къ сердцу. Она пыталась свалить это убійство на ея лордство!
   Сэръ Лейстеръ приподымается, но шатаясь падаетъ опять въ кресло.
   -- Въ этомъ намѣреніи ее поощрило то обстоятельство, что, какъ ей было извѣстно, я безвыходно находился въ вашемъ домѣ; я дѣлалъ это нарочно. Откройте теперь эту записную книжку, которую я позволяю себѣ бросить вамъ, и загляните въ письма, которыя я получилъ; въ каждомъ всего только два слова: "Леди Дэдлокъ". Раскройте одно, адресованное вамъ,-- я его перехватилъ сегодня утромъ -- вы въ немъ прочтете: "Леди Дэдлокъ убійца". На меня эти письма сыпались градомъ. Что вы скажете, узнавъ, что мистрисъ Беккетъ подсмотрѣла, какъ эта молодая особа писала эти письма? Что вы скажете о мистрисъ Беккетъ, которая втеченіе этого получаса раздобыла перья и чернила, которыми писались эти записки, оторванные полулисты и такъ далѣе? Что вы скажете о мистрисъ Беккетъ, которая прослѣдила, какъ эта особа относила свои письма на почту?
   Такъ, торжествуя, спрашиваетъ мистеръ Беккетъ, восхищенный геніемъ своей супруги. По мѣрѣ того, какъ онъ приближается къ концу своего повѣствованія, два обстоятельства особенно достойны замѣчанія: во первыхъ, что онъ мало-по-малу утверждаетъ за собой право собственности на mademoiselle Гортензію; во-вторыхъ, что самая атмосфера, которой она дышетъ, какъ будто сжимается и съуживается, какъ будто плотная сѣть тѣснѣе обвиваетъ эту задыхающуюся женщину.
   -- Нѣтъ сомнѣнія, что ея лордство было въ томъ домѣ въ этотъ полный приключеній вечеръ, и моя пріятельница-француженка видѣла ея лордство вѣроятно сверху лѣстницы. Ея лордство, Джоржъ и моя пріятельница-француженка были тамъ одинъ за другимъ, но такъ какъ это обстоятельство имѣетъ мало значенія, то я не стану на немъ останавливаться. Я нашелъ пыжъ отъ заряда, которымъ былъ убитъ мистеръ Телькингорнъ: этотъ пыжъ состоитъ изъ куска бумаги, вырванной изъ печатнаго описанія Чизни-Вуда; вы скажете это не важно. О нѣтъ! Когда моя пріятельница-француженка, не замѣчая, что за нею слѣдятъ и считая себя въ безопасности, порвала остальной кусокъ бумаги, и когда мистрисъ Беккетъ подобрала и сложила вмѣстѣ всѣ клочки, -- оказалось, что въ листѣ не достаетъ именно того куска, который былъ употребленъ на пыжъ. Чудеса, не правда-ли?
   -- Вы что-то ужъ очень долго и много лжете, вмѣшивается mademoiselle.-- Кончите-ли вы наконецъ свое лганье, или оно будетъ продолжаться до завтра?
   -- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, продолжаетъ мистеръ Беккетъ, который находитъ наслажденіе въ произнесеніи полнаго титула сэра Лейстера и не прощаетъ себѣ, когда про пуститъ хоть одну изъ его составныхъ частей,-- послѣдній пунктъ, къ изложенію котораго я теперь приступаю, докажетъ вамъ какъ необходимо терпѣніе въ нашемъ дѣлѣ и какъ вредна торопливость. Я наблюдалъ эту молодую особу безъ ея вѣдома вчера, когда, по предложенію моей жены, она явилась вмѣстѣ съ ней на похороны; у меня было уже тогда столько уликъ противъ нея, я видѣлъ на ея лицѣ такое выраженіе, которое не оставляло ни малѣйшаго сомнѣнія въ ея преступности, я такъ былъ возмущенъ ея злымъ умысломъ противъ ея лордства, къ тому-же и минута была такая подходящая для воздаянія ей должнаго возмездія, -- какъ вы это зовете, -- что, будь я неопытнымъ молокососомъ, конечно, я арестовалъ-бы ее тутъ-же. Потомъ вчера вечеромъ, когда ея лордство, эта леди, возбуждающая всеобщее восхищеніе, вернулась домой, когда она проходила мимо меня, похожая, клянусь Богомъ! на Венеру, вышедшую изъ пѣны морской, мысль о томъ, что на нее; безвинную, взводятъ такое ужасное, несправедливое обвиненіе, была такъ непріятна, что я едва не положилъ конца игрѣ. Что-жъ-бы я потерялъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ?-- Я не добылъ-бы орудія преступленія. Моя плѣнница предложила мистрисъ Беккетъ отправиться прямо съ похоронъ на маленькую загородную прогулку; онѣ поѣхали въ омнибусѣ съ тѣмъ, чтобы напиться на открытомъ воздухѣ чаю въ одномъ весьма приличномъ ресторанѣ. Надо замѣтить, что вблизи этого ресторана есть прудъ. За чаемъ моя плѣнница хватилась своего носового платка и, вспомнивъ, что забыла его въ той комнатѣ, *Гдѣ онѣ оставили шляпки, отправилась за нимъ; отсутствіе ея продолжалось довольно долго, и вернулась она запыхавшись. Моя жена все это замѣтила и по возвращеніи домой, извѣстнла меня обо всѣхъ своихъ наблюденіяхъ и подозрѣніяхъ. Я сдѣлалъ нужныя распоряженія, и этой же ночью два человѣка обыскали прудъ; меньше чѣмъ черезъ шесть часовъ былъ извлеченъ на поверхность карманный пистолетъ. Теперь, моя милая, протяните ваши руки и держите ихъ такъ. Не бойтесь, я не сдѣлаю вамъ больно.
   И въ одинъ мигъ мистеръ Беккетъ надѣлъ ей на руки кандалы:
   -- Разъ! два! Готово!
   Онъ встаетъ, она тоже.
   -- Гдѣ ваша вѣроломная, гнусная, проклятая жена? спрашиваетъ она, взглядывая на него изъ-подъ опущенныхъ вѣкъ, почти совершенно скрывающихъ ея глаза.
   -- Она поѣхала впередъ въ полицію, вы тамъ съ нею увидѣтесь, отвѣчаетъ мистеръ Беккетъ.
   -- Какъ я хотѣла-бы поцѣловать ее! задыхаясь восклицаетъ mademoiselle Гортензія, съ видомъ разъяренной тигрицы.
   -- Вѣроятно вы хотѣли-бы укусить ее, говоритъ мистеръ Беккетъ.
   -- Съ наслажденіемъ разорвала-бы въ клочки! отвѣчаетъ mademoiselle Гортензія, сверкая глазами.
   -- Я ожидалъ услышать это отъ васъ, съ величайшимъ спокойствіемъ замѣчаетъ мистеръ Беккетъ.-- Вы женщины, когда поссоритесь, относитесь другъ къ другу удивительно враждебно. Вѣроятно на меня вы и въ половину такъ не сердитесь?
   -- Нѣтъ. Хотя и вы дьяволъ.
   -- А, то ангелъ, то дьяволъ! Но примите въ соображеніе -- это моя служба. Позвольте мнѣ поправить на васъ шаль; мнѣ не въ первый разъ приходится прислуживать дамамъ. Теперь дѣло только за шляпкой; идемъ, на улицѣ насъ ждетъ кэбъ.
   Бросивъ негодующій взглядъ въ зеркало mademoiselle во мгновеніе ока оправляется и, надо отдать ей справедливость, принимаетъ необыкновенно изящный видъ.
   -- Послушайте, мой ангелъ, говоритъ она, саркастически кивнувъ головой,-- вы очень умны, но можете-ли вернуть къ жизни старикашку?
   Мистеръ Беккетъ отвѣчаетъ:
   -- Ну, не совсѣмъ.
   -- Смѣшно! Слушайте еще. Вы очень умны, но можете ли сдѣлать ее честной женщиной?
   -- Не злорадствуйте, отвѣчаетъ мистеръ Беккетъ.
   -- Или вернуть ему прежнее высокомѣріе? кричитъ mademoiselle, съ неизреченнымъ презрѣніемъ указывая на сэра Лейстера.-- Ахъ! взгляните вы на него! О, бѣдный младенецъ! Ха-ха-ха!
   -- Довольно, довольно, эти рѣчи еще хуже прежняго. Идемте!
   -- А, вы этого не можете сдѣлать? Ну, въ такомъ случаѣ идемъ. Я готова, теперь пусть хоть смерть,-- мнѣ все равно. Идемъ, мой ангелъ. Прощай, старый хрычъ! ты мнѣ жалокъ, я пре-зи-ра-ю тебя!
   Съ этими словами она стискиваетъ такъ крѣпко зубами, точно ея ротъ закрылся пружиной. Невозможно описать, какъ мистеръ Беккетъ уводитъ изъ комнаты mademoiselle Гортензію: онъ исполняетъ это совершенно особеннымъ, свойственнымъ лишь ему одному образомъ, окружая и обволакивая ее точно облакомъ, и исчезаетъ съ ней, подобно доморощенному Юпитеру, похищающему предметъ своей страсти.
   Оставшись одинъ, сэръ Лейстеръ долго сидитъ въ той-же позѣ, будто все еще слушаетъ, будто его вниманіе все еще приковано къ тому, что совершается вокругъ. Наконецъ онъ оглядываетъ опустѣлую комнату, встаетъ шатаясь, отталкиваетъ кресло и, придерживаясь за столъ, дѣлаетъ нѣсколько шаговъ; потомъ останавливается, издаетъ какіе-то невнятные звуки и подымаетъ глаза,-- его взглядъ устремляется въ одну точку.
   Что онъ тамъ видитъ, Богъ вѣсть. Зеленые дубы Чизни-Вуда, гордый замокъ съ портретами предковъ, незванныхъ пришельцовъ, оскорбляющихъ его родовое наслѣдіе, полицейскихъ, дерзко налагающихъ руки на его святая святыхъ тысячи пальцевъ, указывающихъ на него, тысячи лицъ, насмѣхающихся надъ нимъ.
   И если такія тѣни проносятся предъ его отупѣлымъ взглядомъ, то витаетъ передъ нимъ и другой призракъ, который даже въ свомъ теперешнемъ состояніи онъ могъ-бы ясно назвать, и къ одному этому призраку обращается онъ, когда рветъ свои сѣдые волосы, къ нему одному простираются его руки.
   Это она, кѣмъ втеченіе многихъ лѣтъ онъ гордился, кого считалъ главной опорой своего достоинства, но дорожилъ ею не изъ самолюбія, а любилъ ее ради ея самой. Да, онъ любилъ ее, восхищался ею, уважалъ ее и поставилъ ее высоко, чтобъ весь свѣтъ уважалъ ее и восхищался ею.
   Это она, для кого среди жизни, стѣсненной узкими рамками формальностей и этикета, въ его сердцѣ былъ неизсякаемый запасъ нѣжности и любви, это была самая чувствительная струна въ его сердцѣ, и теперь, среди испытываемыхъ имъ мученій, она звучитъ всего больнѣе.
   Онъ видитъ только ее и забываетъ о себѣ; ему невыносима мысль, что она упала съ высокаго пьедестала, который такъ украшала собой. И даже въ ту минуту, когда онъ, лишаясь чувствъ, падаетъ на полъ, забывъ о своихъ страданіяхъ, помнитъ только о ней, одно ея имя слышится явственно среди его несвязныхъ рѣчей, и произноситъ онъ его съ состраданіемъ и скорбью, но не съ упрекомъ.
   

ГЛАВА XXIV.
Бѣгство.

   Въ ту ночь, когда инспекторъ тайной полиціи Беккетъ еще не нанесъ своего рѣшительнаго удара, о которомъ только что было разсказано, и подкрѣплялъ свои силы сномъ, готовясь къ генеральному сраженію, въ ту самую ночь почтовая коляска катила по замерзшей дорогѣ изъ Линкольншира въ Лондонъ.
   Желѣзныя дороги вскорѣ пересѣкутъ эту мѣстность; скоро здѣсь застучатъ поѣзда, локомотивъ, разсыпая снопы искръ, промчится какъ метеоръ по мирному ландшафту, и свѣтъ луны померкнетъ передъ блескомъ желѣзнодорожныхъ огней. Но это время пока еще не настало, хотя оно и близко: всѣ приготовленія сдѣланы, путь распланированъ, вѣхи поставлены. Мосты уже строятся, и ихъ каменные устои, еще не связанные между собою, печально переглядываются черезъ потоки и стремнины, точно созданные изъ извести и цемента несчастные влюбленные, союзу которыхъ мѣшаютъ непреодолимыя препятствія; воздвигаемыя и неоконченныя насыпи загромождены телѣгами и тачками, треножники съ высокими вѣхами торчатъ на вершинахъ холмовъ, гдѣ какъ говорятъ, будутъ тоннели. Глядя на всѣ начатыя работы, нельзя себѣ представить, что среди этого хаоса когда-нибудь водворится порядокъ.
   Но не заботится о желѣзной дорогѣ почтовая коляска, которая катится въ зимнюю ночь изъ Линкольншира въ Лондонъ по замерзшей дорогѣ. Въ этой коляскѣ сидитъ мистрисъ Роунсвель, почтенная ключница Чизни-Вуда, а рядомъ съ ней мистрисъ Бегнетъ въ своей сѣрой мантильѣ и съ зонтикомъ въ рукахъ. Мистрисъ Бегнетъ предпочла-бы сидѣть на передней скамейкѣ, на мѣстѣ открытомъ доступу свѣжаго воздуха и болѣе подходящемъ къ ея обычному способу передвиженія, но мистрисъ Роунсвель слишкомъ заботится о комфортѣ своей спутницы, чтобъ согласиться на такое предложеніе.
   Мистрисъ Роунсвель не знаетъ, какъ ей благодарить старуху; она держитъ ее за руку и, несмотря на грубость и жесткость этой руки, часто подноситъ се къ губамъ, безпрестанно повторяя:
   -- Добрая душа, вы тоже мать, потому-то вы и отыскали мать моего Джоржа.
   -- Ахъ, Джоржъ всегда былъ откровененъ со мною, мэмъ; и какъ сказалъ онъ разъ моему Вульвичу: "когда ты выростешь и встанешь взрослымъ мужчиной, для тебя не будетъ лучшаго утѣшенія, какъ знать, что не по твоей винѣ покрылось морщинами лицо твоей матери и посѣдѣли ея волосы", я тогда-же подумала: "должно быть недавно случилось что нибудь, вызвавшее въ его душѣ воспоминаніе о матери". Въ послѣднее время онъ часто говорилъ мнѣ, что былъ дурнымъ сыномъ.
   -- Никогда, моя голубушка, никогда! возражаетъ мистрисъ Роунсвель, заливаясь слезами.-- Джоржъ -- да благословитъ его Богъ,-- всегда былъ любящимъ и почтительнымъ сыномъ, но онъ былъ горячаго, даже сумасброднаго права и сбѣжалъ въ солдаты. Я знаю, почему онъ не писалъ намъ: сперва ожидалъ, чтобъ его произвели въ офицеры, а когда увидѣлъ, что не дождется производства, навѣрное сталъ считать себя ниже насъ и не хотѣлъ позорить насъ своимъ низкимъ положеніемъ. Навѣрное такъ. О! у моего Джоржа еще въ дѣтствѣ было львиное сердце!
   И руки пожилой леди по прежнему дрожатъ, когда она вспоминаетъ о томъ, какой красивый, веселый, ласковый юноша былъ Джоржъ, какой разумникъ, какъ всѣ его любили въ Чизни-Вудѣ, какъ любилъ его сэръ Лейстеръ, тогда еще молодой человѣкъ, какъ къ нему льнули даже собаки, и даже тѣ, кто сердился на него, простили ему, когда онъ уѣхалъ. И послѣ всего этого увидѣть его въ тюрьмѣ!-- Широкій корсажъ тяжело вздымается на груди мистрисъ Роунсвель, и чопорная прямая фигура гнется подъ бременемъ скорби.
   Съ безошибочнымъ инстинктомъ добраго сердца мистрисъ Бегнетъ не мѣшаетъ своей спутницѣ предаваться ея горю (она и сама утираетъ ладонью свои добрые глаза), и тогда только, когда та наплакалась вволю, начинаетъ ее ободрять веселой болтовней.
   -- Вотъ я и говорю Джоржу, когда пошла звать его пить чай -- онъ курилъ на улицѣ: Джоржъ, что у васъ сегодня болитъ? Я видѣла васъ во всякихъ передѣлкахъ, и въ хорошую и въ дурную пору, и дома и на чужбинѣ, но никогда не видѣла, чтобъ вы были въ такой меланхоліи: вы сегодня похожи на кающагося грѣшника".-- Именно отъ того, что я сегодня въ меланхоліи и каюсь, именно отъ этого я и такой, мистрисъ Бегнетъ", говоритъ Джоржъ.-- "Что-жъ вы такое сегодня сдѣлали, старый дружище? Онъ покачалъ головой и говоритъ: "Не сегодня, мистрисъ Бегнетъ, а давнымъ давно, теперь ужъ не поправишь. Если я и попаду когда нибудь на небо, такъ не за то, кто былъ хорошимъ сыномъ для своей матери. Больше ничего вамъ не скажу".-- Ну мэмъ, какъ онъ это сказалъ, мнѣ и приди въ голову мысль, которая и прежде у меня бывала; вотъ я и вытянула отъ Джоржа, почему именно въ этотъ день онъ раздумался объ этихъ вещахъ. Онъ разсказалъ, что въ этотъ день случайно въ пріемной стряпчаго видѣлъ одну даму, которая напомнила ему его мать: тутъ онъ совсѣмъ забылся и описалъ мнѣ, какою была эта дама много лѣтъ тому назадъ. Когда онъ кончилъ, я спросила, кто эта дама, онъ и говоритъ: мистрисъ Роунсвель, ключница замка Дэдлоковъ Чизни-Вуда въ Линкольнширѣ, она служитъ имъ болѣе пятидесяти лѣтъ". Джоржъ и прежде говоритъ, что онъ родомъ изъ Линкольншира. Въ этотъ вечеръ, когда онъ ушелъ, я сказала мужу: Дубъ, держу пари на сорокъ пять фунтовъ, что это его мать!"
   Все это мистрисъ Бегнетъ разсказываетъ по крайней мѣрѣ въ двадцатый разъ впродолженіе послѣднихъ четырехъ часовъ и, какъ голосистая птица, заливается самыми высокими нотами, чтобъ старая леди могла разслышать ея разсказъ, несмотря на стукъ колесъ.
   -- Богъ да благословитъ васъ, добрая душа. Благословляю и благодарю васъ.
   -- Не стоитъ благодарности, мэмъ, увѣряю васъ, вы лишь по своей добротѣ благодарите меня. Не забудьте же, мэмъ, какъ только вы убѣдитесь, что Джоржъ дѣйствительно вашъ сынъ, вы должны уговорить его употребить всѣ усплія, чтобъ оправдаться отъ обвиненія, въ которомъ онъ такъ-же невиненъ, какъ мы съ вами. Не достаточно что истина и справедливость на его сторонѣ, ему нужны еще законъ и законники! восклицаетъ старуха, очевидно вполнѣ убѣжденная, что законъ и законники не имѣютъ ничего общаго съ истиной и справедливостью и состоятъ съ ними въ вѣчной враждѣ.
   -- У него будетъ все, что только можетъ ему помочь; я съ радостью истрачу всѣ свои сбереженія; чтобы выручить его. Сэръ Лейстеръ сдѣлаетъ все, что отъ него зависитъ, вся фамилія сдѣлаетъ все, что только возможно. Я... я знаю кое-что, голубушка. Я буду просить, какъ мать, которая не видѣла сына столько лѣтъ и наконецъ нашла его въ тюрьмѣ.
   Необычайное волненіе старой ключницы, прерывистый голосъ, странное выраженіе, съ которымъ она, ломая руки, произноситъ послѣднія слова, все это производитъ сильное впечатлѣніе на мистрисъ Бегнетъ и при другихъ обстоятельствахъ сильно изумило-бы ее, но теперь она объясняетъ всѣ эти явленія скорбью, которую вызываетъ въ сердцѣ матери грустное положеніе сына. Однако для мистрисъ Бегнетъ все-таки удивительно, что мистрисъ Роунсвель какъ безумная шепчетъ нѣсколько разъ имя миледи.
   Ночь проходитъ; разсвѣло; почтовая коляска, катясь среди утренней мглы, кажется какимъ-то фантастическимъ видѣніемъ, какъ и вся окружающая обстановка; деревья, плетни и заборы кажутся какими-то призрачными и только постепенно принимаютъ свои настоящія очертанія. Вотъ и Лондонъ. Путешественницы выходятъ изъ коляски; старая ключница въ большомъ волненіи и тревогѣ, мистрисъ Бегнетъ такая-же свѣжая и бодрая, какою была-бы, если-бъ, при томъ-же вооруженіи и экипировкѣ, высадилась на мысѣ Доброй Надежды, островахъ Вознесенія, въ Гонгъ-Конгѣ или какой нибудь другой военной стоянкѣ.
   Но когда онѣ подходятъ къ тюрьмѣ, гдѣ заключенъ мистеръ Джоржъ, почтенная леди облекается той броней степенности, которая, вмѣстѣ съ платьемъ цвѣта лавенды, составляетъ неотъемлемую принадлежность ея особы. Съ виду она похожа на рѣдкую драгоцѣнную вазу стариннаго фарфора, красивую и величественную; но сердце ея бьется усиленно, и корсажъ поднимается выше чѣмъ когда нибудь за всѣ эти долгіе годы, когда ее волновало воспоминаніе о сынѣ.
   Онѣ застаютъ дверь тюремной камеры отворенной: тюремщикъ выходитъ оттуда при нихъ; старуха быстро дѣлаетъ ему знакъ молчать, онъ отвѣчаетъ кивкомъ головы и молча пропускаетъ ихъ въ открытую дверь. Все совершается такъ тихо, что Джоржу, который сидитъ за столомъ и пишетъ, не приходитъ въ голову, что онъ не одинъ въ комнатѣ, и, погруженный въ свое занятіе, онъ не подымаеть глазъ при стукѣ запирающейся двери. Старая ключница смотритъ на солдата; одного взгляда на дрожащія руки было-бы достаточно для мистрисъ Бегнетъ, чтобъ разсѣялись всѣ ея сомнѣнія относительно ихъ родства, еслибъ такія сомнѣнія у нея еще оставались...
   Ни слово, ни жесть, ни даже шелестъ платья не выдаютъ волненія мистрисъ Роунсвель, пока она стоитъ, глядя на сына, не подозрѣвающаго о ея присутствіи; только дрожащія руки выражаютъ ея чувства. Сколько краснорѣчія въ этихъ рукахъ! Мистрисъ Бегнетъ понятенъ ихъ языкъ: онѣ говорятъ о благодарности, радости, огорченіяхъ, о надеждѣ, о любви, не угасавшей съ тѣхъ поръ, когда этотъ сильный мужчина былъ юношей; о томъ, что этотъ блудный сынъ занималъ въ сердцѣ матери первое мѣсто; о томъ, что его любили, гордились имъ. И языкъ этихъ рукъ такъ трогателенъ, что слезы сверкаютъ въ глазахъ мистрисъ Бегнетъ и сбѣгаютъ по ея загорѣлымъ щекамъ.
   -- Джоржъ Роунсвель! Дорогое дитя мое! взгляни на меня.
   Джоржъ вскакиваетъ, бросается на шею матери и опускается передъ нею на колѣна.
   Оттого-ли, что его душой овладѣло позднее раскаяніе, оттого-ли, что ему вспомнились раннія впечатлѣнія дѣтства, но онъ складываетъ руки, какъ ребенокъ на молитвѣ, протягиваетъ ихъ къ матери, опускаетъ голову и плачетъ.
   -- Джоржъ, дорогой сынъ мой, любимецъ мой? Гдѣ ты былъ эти долгіе мучительные годы? Изъ юноши онъ превратился въ взрослаго мужчину, въ сильнаго красиваго мужчину; такимъ точно я представляла его себѣ, я знала, что онъ такой, если по милости Божіей еще живъ!
   Она задаетъ ему безконечные вопросы, онъ не устаетъ отвѣчать; все это время старуха стоитъ, отвернувшись и опершись рукой о выбѣленную стѣну; она прислоняется къ ней лбомъ и утираетъ глаза концомъ своей заслуженной сѣрой мантильи; она такъ счастлива, какъ только можетъ быть счастлива лучшая изъ старухъ.
   -- Матушка, говоритъ Джоржъ, какъ только они немного успокоились,-- прости меня, мнѣ нужно твое прощеніе.
   Простить его! О, она отъ всего сердца прощаетъ его, она давно уже простила. Въ ея завѣщаніи, много, много лѣтъ тому назадъ, онъ названъ любимымъ сыномъ Джоржемъ, и никогда она не вѣрила дурнымъ слухамъ, что про него распускали. Если-бъ она умерла, не дождавшись счастья видѣть его,-- а она очень стара и жить ей остается недолго,-- то до послѣдняго вздоха она благословляла-бы своего любимаго сына Джоржа.
   -- Матушка, я принесъ тебѣ много горя и заслужилъ свою награду,-- я это понялъ въ послѣдніе годы. Оставляя домъ, я не особенно безпокоился о томъ, что покидаю,-- боюсь, матушка, что я ни о чемъ тогда не думалъ -- бѣжалъ изъ дому, завербовался въ солдаты, безумствовалъ и далъ поводъ думать, что мнѣ ни до кого нѣтъ дѣла, и никому нѣтъ дѣла до меня.
   Глаза его теперь сухи, носовой платокъ убранъ, по иногда въ его голосѣ звучатъ подавленныя рыданія и онъ говорятъ нѣжнымъ тономъ, составляющимъ странный контрастъ съ его обычной рѣчью и манерой.
   -- Какъ тебѣ извѣстно, матушка, я написалъ тогда домой, что опредѣлился въ полкъ подъ другой фамиліей и уѣзжаю въ чужіе края. На чужбинѣ я одно время думала" написать домой, но отложилъ до слѣдующаго года, когда мои дѣла по-' правятся, а когда пришелъ тотъ годъ, я опять отложилъ до слѣдующаго, по мои дѣла не поправлялись; такъ прошло десять лѣтъ моей службы, я началъ стариться и спросилъ себя: "зачѣмъ я буду писать"?
   -- Я не виню тебя, дитя, но отчего-же ты не успокоилъ меня, Джоржъ? Ни одного словечка матери, которая такъ тебя любила, она вѣдь тоже становится все старѣе и старѣе.
   Это замѣчаніе чуть не вызвало новыхъ слезъ изъ глазъ Джоржа; онъ громко откашливается, чтобъ прочистить горло, и успѣваетъ овладѣть собою.
   -- Боже, прости мнѣ! Я думалъ, матушка, что для тебя будетъ небольшимъ утѣшеніемъ слышать обо мнѣ. Ты жила, окруженная всеобщимъ уваженіемъ; мой братъ, имя котораго попадалось мнѣ въ газетахъ, благоденствовалъ и пользовался извѣстностью на сѣверѣ. Я же былъ бездомный бродяга-солдатъ, который не только не добился такого успѣха, какъ братъ, а окончательно испортилъ свою жизнь: молодость прошла безслѣдно, я позабылъ то немногое, чему учился, сталъ ни къ чему и ни на что неспособенъ. Чѣмъ могъ я заняться? Столько времени было потрачено даромъ, что наверстывать его было поздно. Ты, матушка тогда перенесла уже самое худшее; ставши взрослымъ, я понялъ, что ты грустила обо мнѣ, оплакивала меня, молилась за меня,-- но твоя скорбь уже миновала или утихла отъ времени. И въ твоихъ воспоминаніяхъ я казался лучше, чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ.
   Старая леди грустно качаетъ головой и, взявъ его сильную руку, кладетъ себѣ на плечо.
   -- Я не говорю, что это дѣйствительно было такъ, но мнѣ такъ казалось, дорогая матушка. И даже теперь я говорю: что могло-бы выйти хорошаго, если-бъ я далъ вѣсть о себѣ? Конечно, дорогая матушка, для меня изъ этого вышло-бы много хорошаго -- въ этомъ-то и заключалась-бы низость такого поступка: ты разыскала-бы меня, выкупила-бы изъ службы, взяла-бы въ Чизни-Вудъ, свела-бы съ братомъ и съ братниной семьей, стала-бы мучиться мыслью, какъ сдѣлать изъ меня что-нибудь путное. Но какъ могли-бы вы положиться на себя, когда я самъ себѣ не вѣрилъ. Развѣ не былъ-бы вамъ въ тягость, развѣ не былъ-бы для васъ безчестіемъ лѣнивый парень, прошедшій солдатчину, который самъ считалъ себя опозореннымъ и ни на что не годнымъ, кромѣ военной службы! Какъ-бы я взглянулъ въ лицо дѣтямъ моего брата? Развѣ могъ я имѣть претензію служить имъ примѣромъ въ качествѣ дяди,-- я, бродяга, бѣжавшій изъ родного дома, сдѣлавшій несчастной свою родную мать? И всякій разъ, когда я дѣлалъ такой генеральный смотръ самому себѣ, я говорилъ: "Нѣтъ, Джоржъ, ты самъ во всемъ виноватъ,-- какъ постелишь такъ и поспишь".
   Мистрисъ Роунсвель выпрямляется во весь свой величественный ростъ и горделиво смотритъ на старуху, какъ-бы говоря: "Я вамъ говорила!"
   Чтобъ выразить свое участіе къ разговору и облегчить взволнованныя чувства, старуха изо всей силы хлопаетъ Джоржа зонтикомъ по плечу; этотъ пріемъ повторяется черезъ небольшіе промежутки времени, вродѣ припадковъ періодическаго умопомѣшательства, неизмѣнно сопровождаясь обращеніемъ къ сѣрой мантильѣ и выбѣленной стѣнѣ.
   -- Такъ-то, матушка, и пришелъ я къ мысли, что для меня самое лучшее лечь на постель, которую я самъ себѣ приготовилъ, на ней и умереть. И я бы непремѣнно такъ и сдѣлалъ, -- хотя я нѣсколько разъ видѣлъ тебя въ Чизни-Вудѣ, когда ты этого и не подозрѣвала, -- я бы такъ и сдѣлалъ, если-бъ не она -- жена моего стараго товарища, съ которой, какъ оказалось, мнѣ не по силамъ тягаться. Но я ей благодаренъ за то, что она оказалась искуснѣе меня. Отъ всего сердца говорю вамъ спасибо, мистрисъ Бегнетъ!
   Мистрисъ Бегнетъ отвѣчаетъ на это двойной порціей ударовъ по плечу Джоржа.
   Тогда старая леди обращается къ своему Джоржу, къ своему найденному любимому сыну, называя его своей радостью и гордостью, своимъ свѣтикомъ яснымъ, солнышкомъ, озарившимъ закатъ ея жизни, и всѣми нѣжными именами, какія можетъ придумать материнское сердце, и умоляетъ его обратиться за совѣтомъ къ опытному адвокату, принять помощь, какую могутъ доставить деньги и вліяніе, согласиться дѣйствовать такъ, какъ слѣдуетъ дѣйствовать въ такомъ опасномъ положеніи, и не упрямиться, хотя-бы онъ и разсчитывалъ на свою правоту. Онъ долженъ думать только о томъ, какъ будетъ безпокоиться и мучиться его бѣдная мать, пока онъ не получить свободы, и если онъ не дастъ обѣщанія исполнить ея просьбу, онъ разобьетъ ей сердце.
   Джоржъ зажимаетъ ей ротъ поцѣлуемъ и говоритъ:
   -- Матушка, мнѣ не трудно согласиться; приказывай, и я, хоть и поздно, стану тебѣ во всемъ повиноваться. Мистрисъ Бегнетъ, вы конечно позаботитесь о матушкѣ?
   Старуха пребольно хлопаетъ его зонтикомъ.
   -- Познакомьте ее съ миссъ Соммерсонъ и мистеромъ Джерндайсомъ, они одного съ нею мнѣнія, отъ нихъ она получитъ самые лучшіе совѣты и самую энергичную помощь.
   -- Ахъ, Джоржъ, говоритъ старая леди.-- Надо какъ можно скорѣе послать за твоимъ братомъ. Хотя я сама и не знаю, но слышала, что за предѣлами Чизпи-Куда онъ славится какъ очень умный человѣкъ и можетъ быть теперь очень полезенъ.
   -- Матушка, только что получивъ твое прощеніе, могу я обратиться къ тебѣ съ просьбой,-- не рэно-ли?
   -- Разумѣется, нѣтъ, мой милый.
   -- Въ такомъ случаѣ прошу тебя объ одной великой милости. Не давай знать моему брату.
   -- О чемъ?
   -- Обо мнѣ. Мнѣ нестерпима мысль, что онъ узнаетъ обо мнѣ: этого я не вынесу. Онъ велъ себя совсѣмъ не такъ, какъ я; за то время, пока я несъ солдатскую лямку, онъ высоко поднялся; у меня не настолько наглости, чтобъ встрѣтиться съ нимъ здѣсь въ тюрьмѣ, обвиненнымъ въ тяжкомъ преступленіи. Развѣ можно ожидать, что эта встрѣча будетъ пріятна такому человѣку, какъ онъ? Нѣтъ, это невозможно. Матушка, окажи мнѣ великую милость, какой я и не заслуживаю: только отъ него одного сохрани въ тайнѣ, что я нашелся, скрой это отъ него!
   -- Но не на всегда-же, дорогой мой?
   -- Если и не навсегда,-- хотя можетъ случиться, что я и объ этомъ стану просить,-- то по-крайней мѣрѣ теперь; умоляю тебя. Если ему когда-нибудь придется узнать о томъ, что его блудный братъ нашелся, я хотѣлъ-бы, чтобъ онъ узналъ объ этомъ отъ меня самого; по тому, какъ онъ ко мнѣ отнесется, будетъ видно какъ мнѣ поступать дальше: сдѣлать-ли шагъ къ нему, или бить отбой.
   Такъ какъ ясно, что относительно этого пункта рѣшеніе Джоржа неизмѣнно, и по лицу мистрисъ Бегнетъ видно, что всякія попытки его поколебать будутъ напрасны, старая леди даетъ молчаливое согласіе. Джоржъ горячо ее благодаритъ.
   -- Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ я буду послушенъ и сговорчивъ, дорогая матушка, но на этомъ я стою твердо. Теперь я готовъ ко всему, даже къ пріему законниковъ. И бросивъ взглядъ на столъ, онъ прибавляетъ: -- Я составлялъ здѣсь краткую записку о моемъ знакомствѣ съ покойнымъ, о томъ, какъ я былъ вовлеченъ въ это несчастное дѣло; я писалъ ясно и точно, какъ пишутся военные приказы,-- чи слова лишняго, только необходимые факты. Я хотѣлъ прочесть эту записку, когда меня спросятъ на судѣ, что я могу сказать въ свою защиту. Надѣюсь, что я буду имѣть возможность сдѣлать это и теперь, но больше у меня нѣтъ своей воли.
   Такимъ образомъ дѣло приведено къ благополучному концу и, такъ какъ уже поздно, то мистрисъ Бегнетъ объявляетъ, что пора по домамъ. Еще и еще старая леди обнимаетъ своего ненагляднаго сына, еще и еще прижимаетъ се солдатъ къ своей широкой груди.
   -- Куда вы отвезете мою мать, мистрисъ Бегнетъ?
   -- Я отправлюсь въ Лондонскій отель Дэдлоковъ, дорогой мой. Мнѣ необходимо быть тамъ по дѣламъ, отвѣчаетъ мистрисъ Роунсвель.
   -- Мистрисъ Бегнетъ, поѣзжайте съ моей матерью чтобъ доставить ее благополучно на мѣсто! Впрочемъ вы, разумѣется, такъ и сдѣлаете: мнѣ не зачѣмъ и просить.
   Въ самомъ дѣлѣ не зачѣмъ -- зонтикъ мистрисъ Бегнетъ убѣдительно это доказываетъ.
   -- Примите же ее отъ меня, и вмѣстѣ съ нею примите мою благодарность. Передайте отъ меня поцѣлуи Мальтѣ, Квебеку и Вульвичу и сердечный привѣтъ Дубу, а это вамъ; хотѣлъ бы, чтобъ мой поцѣлуй превратился въ золотой слитокъ! съ этими словами Джоржъ цѣлуетъ загорѣлый лобъ старухи, и дверь камеры запирается за уходящими.
   Никакія просьбы старой ключницы не могутъ заставить старуху доѣхать въ экипажѣ до своего дома; она весело выскакиваетъ у дверей Дэдлокскаго отеля, помогаетъ мистрисъ Роунсвель взойти на лѣстницу; распростившись съ нею, маршируетъ домой и, вернувшись въ нѣдра семьи, сейчасъ же принимается мыть капусту, какъ будто ровно ничего и не случилось.
   Миледи въ той комнатѣ, гдѣ въ послѣдній разъ бесѣдовала съ убитымъ, сидитъ на томъ же мѣстѣ, на которомъ сидѣла въ тотъ вечеръ, и смотритъ въ тотъ уголъ, откуда онъ такъ безстрастно изучалъ ее. Стучатъ въ дверь. Кто тамъ? Мистрисъ Роунсвель. Что такъ неожиданно привело мистрисъ Роунсвель въ Лондонъ?
   -- Горе, миледи, тяжелое горе. Могу я сказать вамъ нѣсколько словъ?
   Что еще случилось? Какое событіе могло такъ взволновать эту женщину, всегда такую спокойную, которую ея госпожа привыкла считать гораздо счастливѣе себя; отчего у нея такой смущенный видъ, отчего такъ недовѣрчиво смотрятъ ея добрые глаза?
   -- Въ чемъ дѣло? Сядьте, успокойтесь.
   -- О, миледи, миледи! Я нашла своего сына,-- младшаго, который много лѣтъ тому назадъ поступилъ въ солдаты. Нашла его въ тюрьмѣ!
   -- За долги?
   -- О, нѣтъ, миледи, я сію же минуту съ восторгомъ уплатила бы его долги.
   -- За что же онъ въ тюрьмѣ?
   -- Онъ обвиняется въ убійствѣ, миледи, въ убійствѣ, въ которомъ такъ-же неповиненъ, какъ я. Онъ обвиняется въ убійствѣ мистера Телькингорна.
   Что хочетъ она сказать этимъ взглядомъ, этими умоляющими жестами? Зачѣмъ подходитъ такъ близко? Какое письмо у нея въ рукѣ?
   -- Деди Дэдлокъ, добрая, милостивая, великодушная леди! Ваше сердце должно понять меня, ваше сердце должно простить меня. Я служила фамиліи, когда васъ еще не было на свѣтѣ, я ея вѣрная, преданная слуга. Но подумайте о моемъ сынѣ, котораго обвиняютъ такъ несправедливо.
   -- Я не обвиняю его.
   -- Нѣтъ, миледи, нѣтъ! Его обвиняютъ другіе; онъ въ тюрьмѣ, въ опасности. О, леди Дэдлокъ, если вы можете сказать хоть слово, которое можетъ выяснить его невинность, скажите!
   Какія иллюзія у этой старухи? Какую власть предполагаетъ она въ женщинѣ, которую молитъ разсѣять несправедливыя подозрѣнія, если они дѣйствительно несправедливы? Прекрасные глаза миледи смотрятъ на мистрисъ Роунсвель съ изумленіемъ, почти со страхомъ.
   -- Миледи, вчера вечеромъ я выѣхала изъ Чизни-Вуда, и шаги на "Дорожкѣ привидѣнія" раздавались такъ неумолкаемо и такъ звонко, какъ ни разу еще не приходилось мнѣ слышать за эти годы. Уже давно каждую ночь, какъ только стемнѣетъ, эти звуки отдаются въ вашихъ комнатахъ, но вчера они были особенно ужасны. Когда же совсѣмъ стемнѣло я, получила это письмо.
   -- Какое письмо?
   -- Тс! Тс! Ключница оглядывается и испуганно шепчетъ:-- Я ни словомъ никому не заикнулась о немъ, я не вѣрю тому, что въ немъ написано, я знаю, что это неправда, я вполнѣ увѣрена, что это неправда. Но мой сынъ въ опасности, и вы сжалитесь надо мною. Если вы знаете что нибудь, неизвѣстное другимъ, если у васъ есть какое нибудь подозрѣніе, если вы владѣете какой нибудь путеводной нитью, и какая нибудь тайная причина побуждаетъ васъ скрывать, то подумайте обо мнѣ, дорогая леди, и рѣшитесь объявить все, что вамъ извѣстно! Это все, что я считаю возможнымъ. Я знаю, у васъ не злое сердце, но вы всегда твердою стопою шли своей дорогой, удалялись отъ своихъ друзей, и всѣ, кто восхищается вами,-- а кто вами не восхищается?-- всѣ знаютъ, что вы недоступно далеки отъ нихъ. Миледи, быть можетъ, вы не хотите разсказывать о томъ, что вамъ извѣстно, изъ гордости или презрѣнія; если это такъ, молю васъ, подумайте о преданной слугѣ, которая всю жизнь отдала вашей фамиліи и горячо ее любитъ, подумайте о ней и смягчитесь, помогите доказать невинность моего сына. О, миледи, добрая миледи! простодушно прибавляетъ ключница въ свое оправданіе:-- Я занимаю низкое положеніе, вы такъ недоступно высоко поставлены, что не можете себѣ представить всю силу моей любви къ моему дѣтищу, но она такъ велика, что дала мнѣ смѣлость явиться сюда и просить васъ не относиться къ намъ съ презрѣніемъ и сдѣлать для насъ въ это ужасное время то, что въ вашей власти!
   -- Я должна это прочесть?
   -- Когда я уйду. Прочтите и припомните то, о чемъ прошу.
   -- Не знаю, что я могу сдѣлать; я не скрываю ничего, что могло бы помочь вашему сыну. Я никогда его не обвиняла.
   -- Миледи, быть можетъ, прочтя это письмо, вы больше пожалѣете моего безвинно обвиненнаго сына.
   Старая ключница уходить, оставивъ миледи съ письмомъ въ рукѣ.
   Правда, что отъ природы у миледи не злое сердце; было время, когда видъ почтенной старухи, умоляющей ее съ такимъ жаромъ, глубоко бы ее растрогалъ, но теперь въ ней незамѣтно даже удивленія, она давно привыкла подавлять всякій порывъ состраданія и не выдавать своихъ настоящихъ чувствъ, она прошла по собственному желанію долгій курсъ въ той губительной школѣ, которая закупориваетъ въ сердцѣ всѣ ощущенія, выливая въ одинаковыя формы, облекая одинаковымъ лоскомъ хорошее и худое, чувство и безчувственность, участіе и черствость.
   Миледи раскрываетъ письмо; оно заключаетъ въ себѣ печальный разсказъ о томъ, какъ былъ найденъ трупъ мистера Телькнигорна, лежащій на полу съ прострѣленнымъ сердцемъ; внизу же подписано имя миледи и рядомъ одно только слово: "Убійца".
   Письмо выпадаетъ изъ ея рукъ, она не знаетъ, какъ долго пролежало оно на полу, по оно все еще тамъ, когда она замѣчаетъ передъ собою Меркурія, докладывающаго о молодомъ человѣкѣ, по имени Гуппи. Кажется слуга повторилъ свой докладъ нѣсколько разъ, но долго звуки напрасно раздавались въ ея ушахъ, пока она поняла ихъ значеніе.
   -- Пусть войдетъ!
   Мистеръ Гуппи входитъ. Миледи держитъ въ рукахъ письмо, которое успѣла поднять съ пола, и пробуетъ собраться съ мыслями. Въ глазахъ мистера Гуппи она все та же леди Дэдлокъ, гордая, надменная, холодная.
   -- Быть можетъ ваше лордство вначалѣ отнесетесь неблагосклонно къ визиту человѣка, посѣщенія котораго никогда не были пріятны вашему лордству,-- на что онъ и не жалуется ибо принужденъ признать, что съ виду нѣтъ никакихъ особенныхъ причинъ, чтобы они оказались таковыми. Но надѣюсь, когда я изложу мотивы, которые привели меня сюда, вы извините мое вторженіе.
   -- Излагайте же ваши мотивы.
   -- Благодарю, ваше лордство. Но я долженъ сперва предпослать имъ нѣкоторыя необходимыя поясненія, говорить мистеръ Гуппи, усаживаясь на кончикѣ стула и ставя шляпу на коверъ у своихъ ногъ.-- Миссъ Соммерсонъ,-- образъ которой, какъ я докладывалъ вашей милости, былъ нѣкогда запечатлѣвъ въ моемъ сердцѣ, но потомъ изглаженъ обстоятельствами, въ которыхъ я не властенъ,-- сообщила мнѣ, послѣ того какъ я въ послѣдній разъ имѣлъ удовольствіе быть у вашей милости, что главное ея желаніе -- чтобъ я не дѣлалъ ни одного шага, въ какомъ бы то ни было направленіи, имѣющаго какое нибудь отношеніе къ ней. А такъ какъ желанія миссъ Соммерсонъ для меня законъ,-- за исключеніемъ всего того, что связано съ обстоятельствами, въ которыхъ я не властенъ, то я никакъ но ожидалъ, что буду имѣть честь еще разъ явиться къ вашему лордству.
   И однако онъ явился, сухо напоминаетъ ему миледи.
   -- И однако явился, соглашается мистеръ Гуппи.-- Я и имѣю въ виду сообщить вамъ въ строжайшей тайнѣ цѣль моего посѣщенія.
   -- И главное изложить ее какъ можно короче и какъ можно яснѣе, говорить ему миледи.
   -- Я это и дѣлаю, возражаетъ мистеръ Гуппи оскорбленнымъ тономъ.-- Наипаче прошу ваше лордство обратить особенное вниманіе на то, что не мое личное дѣло привело меня сюда: не какой-нибудь личный интересъ побудилъ меня явиться къ вамъ. Еслибъ дѣло не касалось обѣщанія, даннаго мною миссъ Соммерсонъ, которое для меня священно,-- то, положительный фактъ, моя тѣнь никогда бы не омрачила больше вашего порога.
   Мистеръ Гуппи находитъ, что теперь самая благопріятная минута, чтобъ обѣими руками взъерошить себѣ волосы.
   -- Осмѣлюсь напомнить вашему лордству, что будучи у васъ въ послѣдній разъ, я столкнулся съ однимъ изъ знаменитѣйшихъ представителей нашей профессіи, потерю котораго мы всѣ теперь оплакиваемъ. Съ того самаго времени эта личность стала ко мнѣ въ такія отношенія, которыя я могу назвать весьма непріятными, такъ что неоднократно мнѣ приходилось сомнѣваться, не пошелъ ли я какъ нибудь нечаянно противъ желаній миссъ Соммерсонъ. Плохая рекомендація для человѣка, если онъ самъ себя хвалитъ, по про себя я все-таки скажу, что смыслю кое что въ дѣлахъ.
   Леди Дэдлокъ бросаетъ на него суровый вопросительный взглядъ, мистеръ Гуппи немедленно отводитъ глаза въ сторону.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, въ комбинаціи съ другими обстоятельствами очень трудно было понять, что имѣла на умѣ эта личность, и все время, пока она была въ живыхъ, я былъ совершенно сбитъ съ панталыку; ваше лордство, вращаясь въ высшихъ кругахъ, не пойметъ этого выраженія; это значить: поставленъ въ тупикъ. Опять и Смоль тоже,-- это одинъ изъ моихъ друзей, неизвѣстный вашему лордству,-- Смоль тоже сталъ такимъ скрытнымъ и двуличнымъ, что по временамъ у меня такъ и чесались руки вцѣпиться ему въ волосы. Но мнѣ помогли отчасти мои скромные таланты и отчасти мой другой другъ, по имени Тони Уивль,-- онъ отличается самымъ аристократическимъ направленіемъ, у него въ комнатѣ всегда виситъ портретъ вашего лордства,-- такъ что теперь у меня есть весьма основательныя опасенія. Вслѣдствіе этихъ опасеній я и явился предупредить ваше лордство, что вамъ слѣдуетъ быть на-сторожѣ. Во-первыхъ, позвольте спросить, не было-ли у васъ сегодня утромъ довольно необыкновенныхъ посѣтителей,-- я подразумѣваю не гостей изъ высшаго общества, а такихъ людей, какъ напримѣръ бывшая горничная, миссъ Бербери, или безногій старикъ въ креслѣ?
   -- Нѣтъ, не было.
   -- Однако-жъ могу васъ увѣрить, эти люди вошли сего:, дня въ вашъ домъ и были приняты: я самъ видѣлъ ихъ у подъѣзда и, чтобъ избѣжать встрѣчи съ ними, подождалъ за угломъ, пока они вышли.
   -- Зачѣмъ мнѣ это знать, и какое вамъ до этого дѣло? Я васъ не понимаю. Что вы хотите сказать?
   -- Я пришелъ предупредить ваше лордство, что вамъ слѣдуетъ быть на-сторожѣ. Можетъ быть вамъ нечего опасаться, но я сдѣлалъ все, что отъ меня зависѣло, чтобъ сдержать слово, данное мною миссъ Соммерсонъ. По нѣкоторымъ словамъ, которыя случайно вырвались у Смоля, и на основаніи тѣхъ свѣдѣній, которыя намъ удалось изъ него выжать я сильно подозрѣваю, что письма, которыя я долженъ былъ принести вашему лордству, не пропали, какъ я предполагалъ, то, что должно было остаться неизвѣстнымъ, стало извѣстнымъ. Я сильно подозрѣваю, что посѣтители, о которыхъ я упоминалъ, приходили сюда требовать денегъ, и деньги были имъ даны, или обѣщаны.
   Мистеръ Гуппи подымаетъ шляпу и встаетъ.
   -- Вашему лордству лучше знать, имѣетъ ли какое-нибудь значеніе, мое сообщеніе или нѣтъ, но въ томъ и другомъ случаѣ я дѣйствовалъ согласно желаніямъ миссъ Соммерсонъ: ни во что не вмѣшиваясь, предоставилъ дѣла ихъ собственному теченію и, насколько возможно, исправилъ то, что было мною начато. Этого съ меня достаточно. Въ случаѣ, если я позволилъ себѣ слишкомъ большую вольность предупреждать ваше лордство, когда въ этомъ не предвидится никакой надобности, надѣюсь, вы забудете о моихъ догадкахъ, какъ забуду и я о вашемъ неодобреніи. Теперь позвольте мнѣ откланяться и увѣрить васъ, что отнынѣ вамъ нечего опасаться моихъ посѣщеній.
   Миледи почти не удостаиваетъ вниманіемъ прощальныя слова мистера Гуппи, но черезъ нѣсколько минуть послѣ его ухода звонитъ.
   -- Гдѣ сэръ Лейстеръ?
   Меркурій рапортуетъ, что въ настоящее время сэръ Лейстеръ находится въ библіотекѣ.
   -- Былъ у него кто нибудь сегодня утромъ?
   Да, нѣсколько человѣкъ, по дѣлу. Меркурій описываетъ этихъ людей и его описаніе совершенно сходится съ тѣмъ, что говорилъ о нихъ мистеръ Гуппи. Довольно, Меркурій можетъ идти.
   И такъ все погибло. Ея имя на устахъ этихъ людей, ея проступокъ сталъ извѣстенъ мужу, ея позоръ огласится -- и въ добавокъ ко всему, кромѣ этого громоваго удара, который она такъ давно уже предвидѣла, ее еще обвиняютъ въ убійствѣ ея врага.
   Онъ былъ ея врагъ, и она часто,-- о, какъ часто,-- желала его смерти. Онъ въ могилѣ, но даже и теперь преслѣдуетъ ее. Это ужасное обвиненіе -- новая казнь, которая поразила ее его безжизненная рука. И въ тотъ роковой вечеръ она потихоньку ходила къ нему и незадолго передъ тѣмъ отпустила дѣвушку, которая была къ ней близка,-- это вѣроятно объяснятъ тѣмъ, что она желала избавиться отъ лишнихъ глазъ; когда все это приходитъ ей на память, она вздрагиваетъ, будто ея шеи уже коснулись руки палача.
   Она бросается на полъ, зарывается лицомъ въ подушки кровати, распустившіеся волосы покрываютъ ея плечи. Она вскакиваетъ, мечется по комнатѣ, снова падаетъ на голъ, бьется и стонетъ. Ею овладѣваетъ невыразимый ужасъ; ея терзанія не могли-бы быть сильнѣе, если-бъ она въ самомъ дѣлѣ была виновна въ убійствѣ. Потому что ужасная перспектива, открывшаяся передъ нею съ этимъ убійствомъ, заслонялась отъ нея до сихъ поръ ненавистной фигурой этого человѣка, которая въ ея воображеніи принимала гигантскіе размѣры и мѣшала ей видѣть всѣ послѣдствія, какія поведетъ за собой его смерть, но они хлынули на нее стремительнымъ потокомъ съ той минуты, какъ эта фигура исчезла.
   Теперь она ясно видитъ, что, призывая смерть на голову этого человѣка, думая, что исчезновеніе его принесетъ ей свободу, она, въ сущности, желала приближенія того момента, когда все, что онъ держалъ въ своихъ рукахъ, разсыплется въ разныя стороны и разсѣется повсюду. И когда онъ умеръ, она почувствовала облегченіе, но чему-же ей было радоваться?-- Выпалъ краеугольный камень, поддерживавшій мрачный сводъ, и сводъ начинаетъ разсыпаться на тысячу кусковъ, которые раздавятъ и сокрушатъ все вокругъ!
   Ужасная мысль подкрадывается къ ней: ей кажется, что отъ этого преслѣдователя, живого или мертваго, непроницаемаго и неумолимаго въ гробу, нѣтъ спасенія нигдѣ кромѣ могилы.
   Ее преслѣдуютъ, ей остается только бѣжать,-- такъ думаетъ она, подавленная ужасомъ, стыдомъ, угрызеніями совѣсти, отчаяніемъ; даже самоувѣренность,-- сила, которая ее постоянно поддерживала, отлетаетъ отъ нея, точно листокъ, унесенный могучимъ порывомъ вѣтра.
   Она торопливо пишетъ нѣсколько строкъ своему мужу и, запечатавъ записку въ конвертъ, оставляетъ на столѣ. Вотъ эти строки:
   "Если меня подозрѣваютъ или обвиняютъ въ убійствѣ, вѣрьте, я невинна. По только въ этомъ я и могу оправдаться; остальныя обвиненія, которыя на меня возводятъ,-- вы о нихъ слышали, или услышите -- справедливы. Въ тотъ роковой вечеръ онъ объявилъ, чтобъ я была готова, что онъ намѣренъ открыть вамъ все; когда онъ ушелъ, я вышла изъ дому подъ предлогомъ прогулки въ саду, куда часто ходила, но въ дѣйствительности я пошла къ нему съ послѣдней просьбой -- не длить ужасной пытки, которою онъ такъ долго,-- о! вы не знаете какъ долго -- меня мучилъ, и великодушно вывести меня изъ томительной неизвѣстности, завтра же разсказавъ вамъ обо всемъ.
   "У него было тихо и темно. Я позвонила два раза но не получила отвѣта и ушла.
   "У меня нѣтъ больше дома, я больше не стану обременять васъ своимъ присутствіемъ. Дай Богъ, чтобъ въ вашемъ справедливомъ гнѣвѣ вы забыли женщину, которая была недостойна вашей великодушной привязанности, которая стыдится васъ и себя и, уходя изъ вашего дома, пишетъ вамъ это послѣднее прости".
   Она накидываетъ вуаль, одѣвается по дорожному, но не беретъ съ собой ни денегъ, ни драгоцѣнностей. Долго прислушивается, потомъ сходитъ съ лѣстницы и, выждавъ минуту, когда передняя пуста, крадется къ выходу; дверь за ней затворяется, и она исчезаетъ среди завываній зимней вьюги.
   

ГЛАВА XXV.
Преслѣдованіе.

   Безстрастный, какъ и приличествуетъ его высокому сану, лондонскій отель Дэдлоковъ смотритъ по прежнему на другіе дома и никакимъ внѣшнимъ признакомъ не выдаетъ, что внутри его по все благополучно. Подъѣзжаютъ кареты, хлопаютъ входныя двери, обмѣниваются свѣтскими визитами; глаза прохожихъ ослѣпляютъ ветхія очаровательницы съ шеей скелета и съ яркими, какъ персики, щеками, которыя при дневномъ свѣтѣ придаютъ ихъ обладательницамъ довольно зловѣщій видъ, превращая этихъ обворожительныхъ фей въ какіе то чудовищные призраки, соединяющіе въ одномъ лицѣ образъ красавицы и образъ смерти. Появляются извлеченные изъ холодныхъ сараевъ и мягко покачиваются на рессорахъ экипажи съ коротконогими кучерами въ бѣлоснѣжныхъ парикахъ, утопающими въ мягкихъ козлахъ, съ изящными Меркуріями, возвышающимися на запяткахъ въ треугольныхъ шляпахъ и съ тростью, знакомъ своего достоинства, въ рукахъ. Райское зрѣлище!
   Лондонскій отель Дэдлоковъ снаружи нисколько не измѣнился, и пройдутъ часы, прежде чѣмъ нарушится величественное оцѣпененіе, царящее внутри. Но вотъ прекрасная Волюмнія, подверженная болѣзни, господствующей въ этихъ чертогахъ, почувствовавъ острый припадокъ скуки, рѣшается искать спасенія въ перемѣнѣ мѣста и направляется въ библіотеку; легонько постучавшись и не получивъ отвѣта, она отворяетъ дверь и заглядываетъ; въ библіотекѣ никого не видно, и она смѣло входитъ.
   Въ заросшемъ травой городѣ антиковъ, Батѣ, игривая миссъ Дэдлокъ пользуется репутаціей крайне любопытной дѣвицы, которая не пропуститъ случая бросить нескромный взглядъ на все, что подстрекаетъ ея любознательность. Понятно, что она пользуется настоящей удобной минутой, чтобъ на вести свой золотой лорнетъ на письма и бумаги своего знатнаго родственника; какъ птичка порхаетъ она по комнатѣ, заглядываетъ то въ одинъ, то въ другой документъ и, полная жаднаго любопытства, неугомонно носится отъ одного стула къ другому. Среди этихъ изслѣдованій ея ноги спотыкаются о какой-то предметъ; она направляетъ туда лорнетъ и видитъ своего родственника, распростертаго на полу, какъ величественное подрубленное подъ корень дерево. При этомъ изумительномъ зрѣлищѣ обычное взвизгиваніе Волюмніи звучитъ гораздо правдоподобнѣе и быстро подымаетъ на ноги весь домъ. Слуги бѣгаютъ изъ комнаты въ комнату, раздаются оглушительные звонки, шлютъ за докторомъ, ищутъ повсюду леди Дэдлокъ и нигдѣ ее не находятъ. Никто не видѣлъ ее съ тѣхъ поръ, какъ она въ послѣдній разъ призывала Меркурія; на ея столѣ находятъ письмо, адресованное сэру Лейстеру, но, такъ какъ повидимому онъ получилъ посланіе изъ другого міра, требующее въ отвѣтъ его личнаго появленія, то всѣ языки живые и мертвые для него равнозначущи.
   Его кладутъ въ постель, согрѣваютъ, трутъ, обмахиваютъ вѣеромъ, кладутъ ему на голову ледъ, пробуютъ всѣ средства, чтобъ привести его въ чувство. Проходитъ день, наступаетъ ночь, прежде чѣмъ онъ перестаетъ хрипѣть и въ его неподвижномъ взглядѣ замѣчаются признаки, показывающіе, что онъ различаетъ свѣчу, поднесенную къ его глазамъ. Мало-по-малу его состояніе начинаетъ улучшаться, онъ можетъ двигать головой, рукою, и показываетъ глазами, что слышитъ и понимаетъ.
   Сегодня утромъ, когда постигъ его роковой ударъ, онъ былъ красивымъ величественнымъ джентльменомъ, съ благородной осанкой, нѣсколько слабымъ на ноги, но съ здоровымъ, немного полнымъ лицомъ; теперь въ кровати лежитъ дряхлый старикъ съ ввалившимися щеками, слабая тѣнь прежняго сэра Дэдлока. У него былъ громкій, звучный голосъ, и такъ какъ онъ всю жизнь былъ глубоко убѣжденъ въ огромной важности для всего человѣчества каждаго сказаннаго имъ слова, то привыкъ говорить вѣско и властно; теперь же онъ можетъ только шептать, и этотъ шепотъ также невнятенъ, какъ безсвязны и непонятны его рѣчи.
   У постели его любимая вѣрная ключница; ее первую онъ замѣчаетъ и ясно выражаетъ свое удовольствіе при видѣ ея.
   Тщетно пытается онъ заговорить; рѣчь его никому непонятна, тогда онъ знакомъ требуетъ себѣ карандашъ; мистрисъ Роунсвель первая угадываетъ его желаніе и приноситъ ему аспидную доску.
   Послѣ нѣкотораго раздумья онъ начинаетъ медленно царапать на доскѣ какіе-то каракули, совсѣмъ не похожіе на его прежній почеркъ.
   -- "Чизни-Вудъ?"
   Ключница отвѣчаетъ, что онъ въ Лондонѣ. Сегодня утромъ въ библіотекѣ ему сдѣлалось дурно; она благодаритъ Бога, что, случайно пріѣхавъ въ Лондонъ, можетъ ходить за нимъ.
   -- Ваша болѣзнь не серьезная, всѣ доктора говорятъ, что завтра-же вамъ будетъ гораздо лучше, прибавляетъ она, и слезы бѣгутъ по ея старымъ щекамъ.
   Внимательно оглядѣвъ комнату и всѣхъ стоящихъ у кровати, онъ пишетъ: "Миледи".
   -- Миледи уѣхала изъ дома, прежде чѣмъ вамъ сдѣлалось дурно, она еще не знаетъ о вашей болѣзни.
   Сэръ Лейстеръ волнуется и упорно продолжаетъ указывать на слово, написанное на доскѣ; когда его пробуютъ успокоивать, его волненіе только возрастаетъ: видя, что присутствующіе, не зная что сказать, съ недоумѣніемъ переглядываются, онъ приписываетъ: "ради Бога, гдѣ?" и жалобнымъ стономъ умоляетъ отвѣтить.
   Рѣшаютъ, что ключница должна подать ему письмо миледи, о содержаніи котораго никто не догадывается. Ключница раскрываетъ письмо и держитъ его передъ глазами больного; онъ съ трудомъ прочитываетъ его два раза, переворачиваетъ, чтобъ никто не могъ прочесть, и со стономъ опускается на подушки. Съ нимъ дѣлается второй обморокъ, и проходитъ часъ, прежде чѣмъ онъ раскрываетъ глаза на рукахъ своей преданной старой слуги; доктора видятъ, что при ней онъ чувствуетъ себя лучше, и, когда ихъ услуги не нужны, отходятъ въ сторону, оставляя его на ея попеченіи.
   Онъ опять требуетъ доску, но не можетъ вспомнить слово, которое хочетъ написать. Нельзя равнодушно смотрѣть на его мученія, на его досаду и нетерпѣніе; кажется онъ сойдетъ съ ума отъ отчаянія, что не можетъ выразить желаніе, которое необходимо какъ можно скорѣе привести въ исполненіе.
   Онъ пишетъ на доскѣ букву Б и останавливается, его не понимаютъ, его старанія усиливаются; наконецъ онъ пишетъ впереди "м-p" и старая ключница высказываетъ догадку, не спрашиваетъ-ли онъ мистера Беккета. Благодареніе Богу, она угадала.
   -- Мистеръ Беккетъ въ домѣ, онъ пришелъ вечеромъ, какъ обѣщалъ. Угодно-ли баронету, чтобъ онъ вошелъ?
   Да, не можетъ быть никакихъ сомнѣній, что баронетъ имѣетъ горячее желаніе видѣть мистера Беккета и хочетъ, чтобъ всѣ, за исключеніемъ ключницы, вышли изъ комнаты. Это немедленно исполняется, и мистеръ Беккетъ входитъ къ больному; кажется это единственный человѣкъ на землѣ, на котораго возложены теперь всѣ упованія сэра Лейстера.
   -- Мнѣ очень грустно видѣть васъ въ такомъ положеніи, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ. Вы должны ободриться, этого требуетъ честь фамиліи.
   Сэръ Лейстеръ подаетъ ему письмо миледи и, пока онъ читаетъ, пристально смотритъ ему въ лицо.
   -- Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, я васъ понимаю,-- говоритъ умный взглядъ мистера Беккета и его многозначительно согнутый указательный палецъ.
   Сэръ Лейстеръ пишетъ на доскѣ: "Полное прощеніе. Найдите"...
   Мистеръ Беккетъ не даетъ ему кончить.
   -- Я найду ее, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ. Но мои поиски должны начаться тотчасъ, нельзя терять ни минуты.
   Съ той-же быстротой онъ схватываетъ другую мысль баронета, увидѣвъ, что его взоръ обращается къ стоящей на столѣ шкатулкѣ.
   -- Взять ее, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ! Ну да разумѣется. Отпереть однимъ изъ этихъ ключей? Такъ; самымъ маленькимъ конечно? Именно. Вынуть эти банковые билеты? Вынимаю. Сосчитать? Сію минуту. Двадцать и тридцать -- это пятьдесятъ, еще двадцать, семьдесять, да пятьдесятъ, его двадцать, и сорокъ, сто шестьдесятъ. Взять ихъ на расходы? Хорошо возьму и разумѣется дамъ отчетъ въ истраченныхъ деньгахъ. Не жалѣть денегъ? Конечно нѣтъ.
   Быстрота и безошибочность толкованій мистера Беккета отзывается чѣмъ-то сверхъ естественнымъ; мистрисъ Роунсвель, которая ему свѣтитъ, чувствуетъ даже головокруженіе отъ скорости, съ какою работаютъ его глаза и руки.
   -- Вы, почтенная леди, должно быть мать Джоржа? спрашиваетъ ее мистеръ Беккетъ, который уже успѣлъ надѣнь шляпу и теперь застегиваетъ сюртукъ.
   -- Да, сэръ, я его мать, его несчастная мать.
   -- Я такъ и думалъ, судя потому, что сейчасъ узналъ отъ него; могу васъ обрадовать: больше вамъ нечего горевать, вашъ сынъ свободенъ. Да не плачьте-же, вамъ надо ухаживать за сэромъ Лейстеромъ Дэдлокомъ баронетомъ, вамъ не слѣдуетъ плакать. Говорю вамъ, вашъ сынъ свободенъ, посылаетъ вамъ сердечный привѣтъ и надѣется скоро съ вами увидѣться. Онъ вышелъ съ честью изъ этого дѣла, на его репутаціи нѣтъ ни малѣйшаго пятна, она такъ-же чиста, какъ ваша, а ваша -- бѣлѣе снѣга -- готовъ прозакладывать фунтъ стерлинговъ. Можете мнѣ вѣрить, потому что это я и арестовалъ вашего сына. При этомъ случаѣ онъ тоже держалъ себя мужественно, вообще онъ превосходный человѣкъ, а вы превосходная дама; мать и сынъ вполнѣ достойны другъ друга, такихъ людей можно бы показывать за деньги для примѣра. Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, я доведу до конца то, что вы мнѣ поручили. Не бойтесь, я ни на шагъ не уклонюсь въ сторону, не буду спать, бриться и мыться, пока не найду то, что долженъ найти. Сказать все, что только можно сказать о вашемъ прощеніи и любви? Скажу, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ; желаю вамъ скорѣе поправляться; а фамильныя дѣла помаленьку наладятся. О, Богъ мой! Сколько разъ случались въ другихъ фамиліяхъ подобныя происшествія, и съ теченіемъ времени все приходило въ порядокъ!
   Съ этой заключительной фразой мистеръ Беккетъ выходитъ изъ комнаты, глядя передъ собою съ такимъ сосредоточеннымъ видомъ, какъ будто его взоръ уже пронизываетъ ночную тьму, отыскивая тамъ слѣдъ бѣглянки.
   Первое, что онъ дѣлаетъ,-- отправляется на половину миледи и ищетъ въ ея комнатахъ какого нибудь указанія, которое могло-бы ему помочь. Комнаты миледи сегодня не освѣщены, и мистеръ Беккетъ, заперевъ дверь, чтобъ избѣжать нескромныхъ глазъ, обходитъ ихъ съ восковой свѣчей въ рукѣ, которую держитъ высоко надъ головою, составляя мысленно опись всѣмъ изящнымъ бездѣлушкамъ.
   -- Благоухающій роскошный будуаръ! говоритъ мистеръ Беккетъ (утренняя побѣда освѣжила его познанія въ французскомъ языкѣ).-- Не мало денежекъ на него потрачено! Трудненько ей, должно быть, было разстаться съ такими вещицами!
   Открывая и закрывая ящики стола, заглядывая въ шкатулки и футляры, онъ видитъ свое отраженіе въ безчисленныхъ зеркалахъ; это даетъ ему поводъ къ нравоучительнымъ размышленіямъ:
   -- Кто увидѣлъ-бы меня теперь, могъ-бы подумать, что я одинъ изъ представителей высшаго общества, собирающійся на раутъ. Мнѣ начинаетъ казаться, что чуть-ли я не одинъ изъ блестящихъ гвардейскихъ франтовъ.
   И продолжая свой осмотръ, онъ открываетъ изящную шкатулочку, спрятанную въ ящикѣ комода; тамъ онъ находитъ тонкія эфирныя перчатки, а подъ ними бѣлый носовой платокъ.
   -- Гм! разсмотримъ васъ получше, говорить мистеръ Беккетъ, поднося платокъ къ свѣту.-- Почему васъ хранятъ отдѣльно? Какая тому причина? Принадлежите-ли вы ея лордству, или кому нибудь другому? Вѣроятно гдѣ нибудь на васъ есть мѣтка.
   Онъ находить мѣтку и читаетъ: Эсфирь Соммерсонъ.
   -- Эге! Вотъ оно что! говоритъ мисте каждый разъ прибѣгаетъ къ своему сѣренькому салопцу.
   -- Такъ думалъ я, матушка, и исполнилъ бы мысль мою. Правду сказать, не разъ былъ я въ Чизни-Вольдѣ, не разъ смотрѣлъ на васъ, когда вы всего менѣе думали обо мнѣ, но не рѣшился бы явиться передъ вами открыто, еслибъ не эта добрая женщина, жена моего стараго товарища. Благодарю васъ, мистриссъ Багнетъ, отъ чистаго сердца благодарю.
   За это мистриссъ Багнетъ ударяетъ по спинѣ кавалериста два раза сряду и прикладываетъ къ глазамъ обѣ полы сѣраго салопца.
   Теперь мистриссъ Раунсвель начинаетъ убѣждать своего сына, своего милаго Джорджа, своего ангела, свое счастье, чтобъ онъ руководился лучшими совѣтами, какіе только можно пріобрѣсти вліяніемъ, или деньгами, чтобъ онъ поручилъ защиту свою лучшему адвокату и не настаивалъ бы на своей правотѣ, а думалъ о бѣдной матери, которую преждевременно сведетъ въ могилу, если не будетъ оправданъ.
   -- Объ этомъ и говорить нечего, матушка, отвѣчаетъ кавалеристъ, цалуя ее нѣжно.-- Скажите, что я долженъ дѣлать и я исполню все до малѣйшей подробности. Мистриссъ Багнетъ, я надѣюсь, вы позаботитесь о моей матушкѣ?
   На это мистриссъ Багнетъ отвѣчаетъ такимъ полновѣснымъ ударомъ, какой только Джорджъ въ-состояніи вынести, не вскрикнувъ.
   -- Познакомьте ее съ мистеромъ Жарндисомъ и миссъ Ссмерсонъ: они ей разскажутъ, что надо дѣлать со мной.
   -- Прежде всего, Джорджъ, надо послать за твоимъ братомъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель: -- онъ, какъ слышно, очень-умный человѣкъ; гдѣ-то живетъ далеко отъ Чизни-Вольда, хорошенько не знаю гдѣ: онъ намъ во всемъ пособитъ.
   -- Матушка, отвѣчаетъ кавалеристъ: -- могу ли я у васъ просить одной милости?
   -- Все, что ты хочешь, мой другъ.
   -- Будьте такъ добры, не увѣдомляйте обо мнѣ брата.
   -- Отчего же, мой другъ?
   -- Оттого, матушка, что я не перенесу свиданія съ нимъ. Между нами такая огромная разница. Онъ честный, трудолюбивый отецъ семейства, почтенный гражданинъ; я -- бродяга, бездомный, солдатъ: какими глазами взглянетъ онъ на меня подъ этими сводами? Нѣтъ, матушка, не говорите ему обо мнѣ, сдѣлайте для меня эту незаслуженную милость и пусть я буду тайной для всѣхъ.
   -- Но вѣдь не вѣчно же, милый Джорджъ?
   -- Быть-можетъ, не вѣчно, хотя бы я этого и желалъ; по, покрайней-мѣрѣ теперь умоляю васъ, не говорите обо мнѣ никому. Ужь если надо открыться брату, говоритъ кавалеристъ, сомнительно качая головой: -- такъ лучше я откроюсь самъ, и тогда, судя по его пріему, увижу, надо ли отступать, или идти впередъ.
   Очевидно было, что кавалериста не убѣдишь въ этомъ отношеніи; даже сама мистриссъ Багнетъ выражаетъ физіономіей своей полное сочувствіе его убѣжденіямъ. Бѣдная мать на все соглашается безпрекословно и сынъ благодаритъ ее.
   -- Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, добрая матушка, я буду послушенъ, какъ только вы желаете. Одинъ пунктъ, на который я не могу согласиться, это -- свиданіе съ братомъ. Теперь я готовъ даже взять адвокатовъ. Передъ вашимъ приходомъ я составлялъ докладъ, говоритъ кавалеристъ, взглянувъ на столъ, на которомъ лежали бумаги: -- обо всемъ, что я зналъ, о покойномъ мистерѣ Телькингорнѣ и какимъ образомъ я запутанъ въ это несчастное дѣло. Ни одного лишняго слова, ни одного лишняго факта; настоящая печатная книга. Я думаю, мнѣ бы все это позволили прочесть передъ магистратомъ, по теперь я даю слово исполнить то, что вы будете отъ меня требовать.
   Приведя дѣла къ такому благополучному результату и замѣтивъ, что становится ужь поздно, мистриссъ Багнетъ предлагаетъ удалиться домой.
   И мистриссъ Раунсвель снова начинаетъ обнимать, голубить и цаловать своего милаго сына, и Джорджъ опять-и-опять прижимаетъ старушку къ своей могучей груди.
   -- Куда вы намѣрены свезти матушку, мистриссъ Батетъ?
   -- Я теперь пойду, другъ мой, въ городской отель Дедлоковъ, отвѣчаетъ мистриссъ Раунсвель:-- у меня есть дѣла, которыя я должна передать тамъ безотлагательно.
   -- Разумѣется, мистриссъ Багнетъ, мнѣ просить васъ не о чемъ, вы сами знаете, какъ надо приберечь мою старушку.
   -- Ужь не безпокойтесь, выражаетъ мистриссъ Багнетъ ударомъ зонтика.
   -- Поберегите ее старый другъ мой; я благодарю васъ отъ всей души за все, что вы для меня дѣлаете. Поцалуйте за меня Квибеку и Мальту, потреплите пухленькую щочку моего крестника и снесите дружескій поклонъ доброму Бакауту. Я бы всѣхъ озолотилъ васъ, кабы могъ.
   Высказавъ эти слова, кавалеристъ цалуетъ смуглый лобъ мистриссъ Багнетъ, и онѣ уходятъ.
   Двери затворяются и онъ снова остается одинъ въ своемъ отдѣленіи.
   Никакія просьбы со стороны мистриссъ Раунсвиль не могутъ принудить мистриссъ Батетъ взять карету дальше и доѣхать до своей музыкальной лавки. Весело простившись съ управительницей Чизни-Вольда, пожавъ ей руку отъ чистаго сердца, она оставляетъ ее у дверей городскаго отеля Дедлоковъ, отправляетъ карету и пѣшкомъ маршируетъ въ нѣдра своего семейства. Прійдя къ своему очагу, она, какъ обыкновенно, засучиваетъ рукава, беретъ лаханку и начинаетъ промывать зелень, какъ-будто ни въ чемъ не бывала.
   Миледи сидитъ въ той комнатѣ, гдѣ она послѣдній разъ бесѣдовала съ покойнымъ Телькингорномъ; она сидитъ даже на томъ самомъ мѣстѣ и смотритъ на уголья камина, спиной къ которому стоялъ адвокатъ и изучалъ на свободѣ прекрасную миледи.
   Слышенъ легкій стукъ въ дверь.
   -- Кто тамъ?
   -- Мистриссъ Раунсвель.
   -- Мистриссъ Раунсвель! здѣсь въ Лондонѣ, такъ неожиданно! Что это значитъ?
   -- Горе, жестокое горе, привело меня сюда, миледи. Позвольте мнѣ сказать вамъ одно слово.
   Что заставляетъ такъ трепетать эту спокойную женщину? Что за новое происшествіе? Зачѣмъ она смотритъ на миледи такимъ недовѣрчивымъ взглядомъ?
   -- Что съ вами такое? Успокойтесь, сядьте пожалуйста.
   -- О миледи, миледи! я нашла своего сына, того самаго, который давно покинулъ меня и записался въ солдаты, и онъ, миледи, въ тюрьмѣ.
   -- За долги?
   -- О нѣтъ, миледи. Что долги! Я готова бы заплатить за него съ радостью, сколько бы онъ ни былъ долженъ.
   -- За что жь онъ въ тюрьмѣ?
   -- Его обвиняютъ въ убійствѣ, миледи, въ которомъ онъ столько же невиненъ, сколько... я. Его обвиняютъ въ убійствѣ мистера Телькингорна!..
   Что хочетъ сказать она этимъ взглядомъ, этимъ умоляющимъ выраженіемъ лица? Зачѣмъ она подходитъ такъ близко? Какое письмо держитъ она въ рукѣ?
   -- Леди Дедлокъ, великодушная, добрая несравненная леди... о! вы поймете меня, вы простите меня... я служила вашей фамиліи еще тогда, когда васъ не было на свѣтѣ, миледи... я предана ей... но миледи, сынъ мой невиненъ, подумайте объ этомъ.
   -- Я и не обвиняю его.
   -- Нѣтъ, миледи, я не то хочу сказать. Я знаю, вы его не обвиняете сами, но его обвиняютъ другіе. О леди Дедлокъ! если отъ васъ зависитъ сказать одно слово, спасти моего сына и оправдать его, о миледи! скажите это слово.
   Что говоритъ эта женщина? Какую власть предполагаетъ она въ миледи? Какимъ образомъ миледи можетъ отвратить подозрѣнія, если они несправедливы?
   Прекрасные глазки леди Дедлокъ смотрятъ на старую управительницу Чизни-Вольда съ удивленіемъ и даже съ боязнью.
   -- Миледи, вчера я выѣхала изъ Чизни-Вольда; вчера я первый разъ и уже на закатѣ жизни узнала, что мой сынъ еще не умеръ, и я поѣхала увидѣться съ нимъ послѣ столькихъ лѣтъ разлуки... Шаги на Террасѣ Привидѣній раздавались весь этотъ годъ, по вчера, вчера миледи, какъ только закатилось солнце, эхо шаговъ, страшно раздавалось по всему дому, въ-особенности въ вашей половинѣ, миледи... и вчера вечеромъ когда ужь стемнѣло, я получила это письмо...
   -- Что это за письмо?
   -- Тише ради Бога, тише! Мистриссъ Раунсвелъ озирается кругомъ и отвѣчаетъ испуганнымъ шопотомъ: -- миледи, я никому не говорила о немъ ни одного слова; я не вѣрю, что въ немъ написано; я знаю, что это несправедливо, я знаю, что этого никогда не могло быть. Но сынъ мой въ опасности, и вы должны пожалѣть о бѣдной матери. Если вамъ извѣстно что-нибудь, чего не знаютъ другіе, если вы питаете какія-нибудь подозрѣнія, если вы имѣете какія-нибудь сокровенныя причины, то, миледи! миледи! подумайте обо мнѣ, побѣдите вашу гордость и оправдайте невиннаго! Для васъ это нетрудно сдѣлать; я знаю, что вы не жестокосерды, но вы идете по одинокой дорогѣ, не призывая къ себѣ на помощь другихъ. Вы не нуждаетесь въ друзьяхъ, и всѣ они, удивляясь вашей красотѣ и вашему изяществу, въ то же время знаютъ, что вы для нихъ неприступны. Быть-можетъ, миледи, надменность или гнѣвъ заставляютъ васъ скрывать то, что вамъ извѣстно; но, миледи, умоляю васъ, умоляю васъ на колѣняхъ, вспомните о преданной слугѣ, которая всю жизнь свою посвятила вашему семейству, которая была предана вамъ, которая нѣжно любила васъ, и пособите оправдаться ея сыну. Миледи, добрая миледи! говоритъ управительница Чизни-Вольда съ полною душевною простотою:-- я такъ низка сравнительно съ вами, вы такъ высоко стоите надо-мною, что, быть-можетъ, вы не поймете тѣхъ чувствъ, которыя волнуютъ мое сердце; но его гложетъ, миледи, глубокая скорбь, до-того глубокая, что я осмѣлилась безпокоить васъ и просить васъ пощадить невиннаго!
   Леди Дедлокъ подымаетъ ея съ колѣнъ и беретъ письмо.
   -- Вы хотите, чтобъ я его прочла?
   -- Когда я уйду, миледи, и только не забудьте моей просьбы, не забудьте моего сына.
   -- Я право не знаю, что я могу сдѣлать; я не знаю никакой тайны, оправдывающей вашего сына; я никогда его не обвиняла.
   -- Миледи, вы, можетъ, пожалѣете его больше; вы поймете какъ онъ невиненъ, когда прочтете это письмо.
   Съ этими словами мистриссъ Раунсвель уходитъ, оставивъ въ рукахъ миледи письмо. Сказать но правдѣ, миледи далеко не жестокосердая женщина и было время, когда видъ этой старой и почтенной женщины, стоящей передъ ней на колѣняхъ, взволновалъ бы ее до слезъ, затронулъ бы ея сострадательное сердце. Но привыкнувъ такъ долго таить истинное чувство, такъ давно привыкнувъ притворяться въ этой разрушительной школѣ, которая все приводитъ подъ одинъ уровень: и добро и зло, и чувствительность и безчувственность, миледи и въ эту минуту холодна какъ статуя.
   Она вскрываетъ письмо. Въ немъ завернуто печатное объявленіе объ убійствѣ мистера Телькингорна и подъ нимъ -- о ужасъ! она читаетъ: "леди Дедлокъ убійца..."
   Письмо упадаетъ изъ ея рукъ и неизвѣстно, какъ давно оно лежитъ у ея ногъ съ-тѣхъ-поръ, какъ оно упало. Приходитъ напудренный Меркурій и докладываетъ о молодомъ человѣкѣ по имени Гуппи. Меркурій не одинъ разъ долженъ былъ повторить слова свои, чтобъ миледи могла понять его.
   -- Пусть онъ войдетъ!
   Мистеръ Гуппи входитъ.
   Миледи подымаетъ письмо съ пола и собирается съ мыслями.
   Въ глазахъ мистера Гуппи она та же блестящая леди Дедлокъ, то же неразгаданное существо, какъ и прежде.
   -- Быть-можетъ, ваше сіятельство, я обезпокоилъ васъ моимъ визитомъ; но когда вамъ будетъ извѣстна причина моего посѣщенія, я увѣренъ, вы меня извините, миледи, говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Говорите.
   -- Благодарю васъ, ваше сіятельство. Прежде всего я долженъ объяснить вамъ, говоритъ мистеръ Гуппи, садясь на кончикъ стула и поставивъ шляпу у ногъ своихъ на полу: -- что миссъ Сомерсонъ, образъ который былъ глубоко запечатлѣнъ въ моемъ сердцѣ, какъ я имѣлъ честь докладывать вамъ не разъ... теперь иное время, обстоятельства, которыя выше моей власти, положили тяжелую преграду между мною... и... но... но во всякомъ случаѣ воля миссъ Сомерсонъ для меня священнѣйшій законъ во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ тѣхъ чувствительныхъ струнъ человѣческаго сердца... которыя выше моей власти. Миссъ Сомерсонъ просила меня отказаться отъ всѣхъ попытокъ, отъ всѣхъ разъисканій касательно ея особы, и такимъ образомъ я навсегда лишился счастія имѣть честь видѣть ваше сіятельство еще разъ.
   -- Однако жь вы опять здѣсь, угрюмо замѣчаетъ миледи.
   -- Да, точно такъ, я опять здѣсь, говоритъ мистеръ Гуппи: -- и желаніе мое состоитъ въ томъ, чтобъ сообщить вамъ подъ глубокой тайной, какія обстоятельства привели меня снова къ вамъ.
   "Онъ никогда не можетъ говорить коротко и ясно", нетерпѣливо замѣчаетъ миледи.
   -- Позвольте мнѣ, съ своей стороны, говоритъ мистеръ Гуппи тономъ оскорбленнаго самолюбія: -- просить ваше сіятельство обратить особенное вниманіе, что я здѣсь не въ видахъ личнаго интереса. Если устранить невозданный образъ и тѣ обстоятельства, которыя выше моей власти... то, быть-можетъ, я былъ бы далеко отъ вашего порога и не осмѣлился бы перешагнуть черезъ него.
   Въ эту минуту, для поддержанія энергіи, мистеръ Гуппи считаетъ весьма-полезнымъ взъерошить хохолъ свой обѣими руками.
   -- Вашему сіятельству легко будетъ припомнить, что, имѣя счастіе быть здѣсь, я въ послѣдній разъ встрѣтился съ весьма-знаменитымъ человѣкомъ въ нашей профессіи, смерть котораго мы всѣ оплакиваемъ. Этотъ человѣкъ, со времени нашей встрѣчи, въ вашемъ присутствіи не оставлялъ ни одного удобнаго случая, чтобъ не поставить мнѣ какой-нибудь ловушки, и я очень боялся, чтобъ какимъ-нибудь образомъ не измѣнить желаніямъ миссъ Сомерсонъ. Себя хвалить, разумѣется, не слѣдуетъ, ваше сіятельство... и я могу сказать, что я держался крѣпко и не дремалъ.
   Леди Дедлокъ смотритъ на него сурово-вопросительнымъ взглядомъ; мистеръ Гуппи тотчасъ же отворачиваетъ глаза и смотритъ въ сторону.
   -- И въ-самомъ-дѣлѣ, продолжаетъ мистеръ Гуппи: -- очень было трудно угадать, чего хотѣлъ этотъ человѣкъ, котораго смерть мы оплакиваемъ, чего онъ добивался отъ другихъ людей. У меня, миледи, я вамъ скажу откровенно, былъ въ головѣ дурманъ... Это значитъ, какъ говорятъ въ томъ блистательномъ кругу, которымъ вы предводительствуете: я его не понималъ вовсе. Вотъ и Смоль -- вы, ваше сіятельство его не изволите знать, это одинъ изъ моихъ друзей -- Смоль сталъ такъ скрытенъ, какъ устрица, и отъ него нельзя добиться никакого толку. Между-тѣмъ, употребляя въ пользу свои слабыя способности и совѣты моего лучшаго друга, мистера Тони Вивля, человѣка съ аристократическими манерами, въ комнатѣ котораго, гдѣ бъ онъ ни жилъ, всегда виситъ портретъ вашего сіятельства, я могу смѣло сказать вамъ: будьте осторожны, миледи. Вопервыхъ, позвольте мнѣ, ваше сіятельство, спросить васъ: были ли у васъ сегодня необыкновенные посѣтители? то-есть я разумѣю посѣтителей не изъ фешёнэбльнаго круга, а, напримѣръ, въ родѣ прежней служанки миссъ Барбары, или господина невладѣющаго ногами?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ смѣю увѣрить ваше сіятельство, что такіе посѣтители были и ихъ принимали. Я видѣлъ это собственными глазами; видѣлъ какъ они входили я дождался ихъ на углу сквера.
   -- Что мнѣ до этого за дѣло? или, наконецъ, что вамъ до этого за дѣло? Я право не понимаю васъ, что вы хотите этимъ сказать.
   -- Ваше сіятельство, я хочу васъ предостеречь, только предостеречь. Можетъ-быть, это и лишнее. Очень-хорошо. Во всякомъ случаѣ я сдѣлалъ все, чтобъ выполнить желаніе миссъ Сомерсонъ. Я очень подозрѣваю, по-крайней-мѣрѣ имѣю поводъ подозрѣвать изъ того, что мнѣ удалось выслушать отъ Смоля, что тѣ письма, которыя я предполагалъ сгорѣвшими, не сгорѣли; что посѣтители приносили ихъ сюда; что они хотятъ за нихъ получить деньги и, можетъ-быть, ужь получили.
   Мистеръ Гуппи беретъ шляпу и встаетъ.
   -- Вашему сіятельству извѣстно очень-хорошо, кроется ли въ словахъ моихъ какая-нибудь истина или нѣтъ. Съ своей стороны, я по-крайней-мѣрѣ исполнилъ желаніе миссъ Сомерсонъ. Если я предостерегалъ васъ, миледи безъ надобности, то увѣренъ, вы извините меня и не сочтете поступки мои за дерзость. Я имѣю честь теперь увѣрить васъ, что больше вамъ нечего опасаться моихъ визитовъ. Дѣло мое сдѣлано. Прощайте ваше сіятельство.
   Миледи едва удостоиваетъ его взглядомъ; но какъ только мистеръ Гуппи скрылся, она звонитъ въ колокольчикъ.
   Является меркурій.
   -- Гдѣ сэръ Лейстеръ?
   Меркурій докладываетъ, что сэръ Лейстеръ одинъ въ библіотекѣ и не приказалъ никого впускать.
   -- Были сегодня утромъ посѣтители у сэра Лейстера?
   -- Да, приходили нѣсколько человѣкъ по дѣламъ.
   Меркурій начинаетъ описывать посѣтителей. Точно, про нихъ говорилъ мистеръ Гуппи. Довольно.
   -- Можешь идти.
   Такъ все кончено! Имя ея вмѣстѣ съ насмѣшкой и презрѣніемъ въ устахъ толпы. Мужу ея извѣстенъ весь ея позоръ; о стыдѣ ея заговоритъ весь городъ; можетъ-быть, говорятъ ужь и теперь, и вдобавокъ къ этому громовому удару, такъ давно ожидаемому: она обвинена въ убійствѣ своего врага.
   Да, Телькингорнъ былъ ея врагомъ. И она часто, часто желала его смерти. Онъ убитъ. Но и въ гробу своемъ онъ мучитъ ее и мститъ ей. Страшное обвиненіе въ убійствѣ -- это дѣло руки его.
   И когда она вспоминаетъ, какъ тайно она подходила въ эту ночь къ его дверямъ, какъ сильно звонила она у его порога, ей становится страшно, судорожная дрожь пробѣгаетъ по всему тѣлу и ей кажется, что рука палача ужь берется за ея косу.
   Она падаетъ на полъ; волосы дико разметались; лицо спрятано въ подушки дивана. Она встаетъ, мечется, плачетъ и стонетъ. Агонія невыразима Еслибъ и дѣйствительно рука ея была обагрена кровью, то врядъ ли бы она могла больше страдать.
   Ей приходитъ въ голову, какъ часто, еще до смерти стараго адвоката, ненавистное лицо котораго омрачало всю ея жизнь, она желала, чтобъ онъ палъ подъ рукой убійцы. Но теперь какъ страшны кажутся ей эти желанія, какъ жестоко отплатилъ онъ ей за нихъ въ настоящую минуту!
   Она грустно убѣдилась, что только одна ея смерть можетъ укрыть ее отъ его преслѣдованій; что онъ для нея такъ же страшенъ теперь въ могилѣ, какъ былъ страшенъ при жизни.
   И она бѣжитъ, бѣжитъ изъ дома; позоръ, ужасъ, стыдъ, угрызеніе совѣсти тяготѣютъ надъ нею. Гордость и самонадѣянность покинули ее, какъ сухой листъ покидаетъ дерево по волѣ вѣтра.
   Она поспѣшно беретъ перо, пишетъ къ своему мужу, запечатываетъ и оставляетъ письмо у себя на столѣ.
   "Если меня обвиняютъ въ его убійствѣ, то не вѣрьте этому: я совершенно невинна. Во всемъ другомъ, что вы услышали, или услышите обо мнѣ, я не оправдываюсь: вамъ скажутъ совершенную истину. Въ ту страшную ночь, когда его нашли мертвымъ, онъ предупредилъ "меня, что на другой день откроетъ передъ вами мои преступленія. Когда онъ оставилъ меня, я вышла изъ своей комнаты, сказавъ людямъ что иду въ садъ, а между-тѣмъ я пошла за нимъ съ той цѣлью, чтобъ просить его не мучить меня болѣе. О, какъ онъ меня мучилъ, еслибъ "вы знали! и пусть бы скорѣе кончилъ все.
   "Квартира его была мрачна и безмолвна. Я позвонила два раза, но отвѣта не было, и я вернулась домой.
   "У меня нѣтъ крова. Я больше не буду васъ обременять своимъ присутствіемъ. Желаю, чтобъ вы, въ вашемъ справедливомъ негодовавши, скорѣе забыли ту недостойную женщину, передъ которой вы расточали столько любви. Она бѣжитъ отъ васъ съ горькимъ стыдомъ, но еще съ большимъ стыдомъ готова бы бѣжать отъ самой себя. Прощайте".
   Она поспѣшно одѣвается, накидываетъ на себя вуаль, оставляетъ драгоцѣнныя вещи и деньги, прислушивается, спускается съ лѣстницы и убѣгаетъ, не обращая вниманія на пронзительный и холодный вѣтеръ.
   

ГЛАВА LVII.
Преслѣдованіе.

   Городской отель Дедлоковъ, безчувственный и холодный, какъ и слѣдуетъ быть такому знаменитому отелю, гордо смотритъ на другіе домы своей улицы, домы меньшаго размѣра, и не подаетъ никакого знака, что внутри его неспокойно.
   Кареты гремятъ по мостовой; швейцары поминутно отворяютъ двери; большой свѣтъ дѣлаетъ визиты. Отцвѣтшія красавицы, съ шеями скелетовъ и персиковыми щечками, которыя при дневномъ свѣтѣ очень напоминаютъ о смерти, чаруютъ глаза мужчинъ. Изъ прохладныхъ конюшенъ выѣзжаютъ легкіе экипажи; въ пуховыхъ подушкахъ козелъ утопаютъ коротконогіе кучера въ льняныхъ парикахъ; на запяткахъ качаются блистательные меркуріи въ золотыхъ прошвахъ и въ треугольныхъ шляпахъ, надѣтыхъ поперегъ дороги.
   Городской отель Дедлоковъ не оказываетъ никакой внѣшней перемѣны и много пройдетъ часовъ, пока внутреннія треволненія выйдутъ наружу. Но прекрасная Волюмпія становится жертвой преобладающей тоски; на нее нападаетъ уныніе и она отправляется въ библіотеку, ради развлеченія. Тукъ-тукъ; но на нѣжную стукотню прелестной дѣвы изъ библіотеки нѣтъ отвѣта; она рѣшается дѣвственною рукою приотворить дверь, наивно заглядываетъ и, не увидавъ въ комнатѣ никого, смѣлою поступью попираетъ мягкій коверъ.
   Въ древнемъ Батѣ, въ городѣ муравы и зелени, говорятъ, будто прелестная Волюмнія одержима страшными припадками любопытства; они мучатъ и тревожатъ бѣдняжку, заставляютъ ее соваться изъ угла въ уголъ при всѣхъ удобныхъ и неудобныхъ случаяхъ, вставлять обдѣланное въ золото стеклышко въ свое близорукое око и изощрять обоняніе надъ каждымъ предметомъ. Разумѣется, и въ настоящую минуту она порхаетъ, какъ птичка, надъ бумагами и письмами своего родственника; то клюнетъ тотъ документъ, то другой, и прыгаетъ отъ стола къ столу съ лорнетомъ въ глазу и съ видомъ какого-то инквизиторскаго любопытства въ лицѣ. При этихъ прыжкахъ и розъискахъ, она вдругъ на что-то спотыкается, поворачиваетъ стеклышко лорнета въ ту сторону... Боже мой! на полу лежитъ ея родственникъ, безъ чувствъ, безъ дыханія, какъ срубленное дерево.
   При такомъ внезапномъ открытіи, маленькій нѣжный визгъ Волюмніи пріобрѣтаетъ необыкновенную силу, и весь домъ быстро приходитъ въ волненіе. Лакеи снуютъ взадъ и впередъ по лѣстницамъ; колокольчики звенятъ по всему дому; послы бѣгутъ, сломя голову за докторами; вездѣ ищутъ леди Дедлокъ, но нигдѣ ея не находятъ. Никто ея не видалъ съ-тѣхъ-поръ, какъ она звонила въ послѣдній разъ. На столѣ въ ея будуарѣ лежитъ письмо на имя сэра Лейстера; по кто знаетъ, быть-можетъ, онъ ужь получилъ другое письмо, съ того свѣта, требующее личнаго свиданія; быть-можетъ, для него теперь всѣ мертвые и всѣ живые языки одно и то же.
   Тѣло его кладутъ на постель, и трутъ, и мажутъ, и прыщутъ, и прикладываютъ ледъ къ его головѣ, чтобъ привести въ чувство. Между-тѣмъ день проходитъ, мракъ разстилается по комнатѣ прежде, чѣмъ слышится въ груди сэра Лейстера тяжелое хрипѣнье, и замѣтно въ глазахъ его сознаніе свѣчки, нарочно передъ нимъ поставленной. Жизнь мало-по-малу проявляется; онъ начинаетъ понемногу моргать глазами, поворачивать зрачки, подымать даже руку и знаками показываетъ, что онъ слышитъ и понимаетъ.
   Еще сегодня утромъ это былъ красивый, статный мужчина, правда, нѣсколько-болѣзненный, но съ полнымъ, округленнымъ лицомъ. Теперь это лежитъ старикъ, дряхлый, исхудалый, со впалыми щеками -- тѣнь самого-себя. Голосъ его былъ богатъ и звученъ; онъ такъ давно привыкъ думать, что въ каждомъ словѣ его кроется какой-нибудь важный смыслъ, какое-нибудь важное значеніе для человѣческаго рода; что въ самомъ-дѣлѣ, въ произносимыхъ имъ рѣчахъ какъ-будто что-то звучало. Теперь онъ только шепчетъ какіе-то непонятные звуки, какія-то полуслова.
   Вѣрная и любимая имъ управительница Чизни-Вольда стоитъ у его изголовья. Онъ замѣчаетъ ее и выказываетъ удовольствіе. Послѣ тщетнаго усилія произнести внятное слово, онъ знаками требуетъ карандаша. Сначала его не понимаютъ; но старая управительница догадывается въ чемъ дѣло и подаетъ ему аспидную доску.
   Медленно и не своимъ почеркомъ царапаетъ онъ на ней: "Чизни-Вольдъ? "
   -- Нѣтъ, отвѣчаетъ она ему: -- вы въ Лондонѣ. Заболѣли сегодня утромъ у себя, въ библіотекѣ. Къ-счастью, я случилась здѣсь и буду при васъ неотлучно. Ничего, сэръ Лейстеръ, ничего: болѣзнь не будетъ имѣть дурныхъ послѣдствіи. Завтра вамъ будетъ лучше, право лучше, всѣ такъ говорятъ, сэръ Лейстеръ.
   И по старому лицу управительницы катятся крупныя слезы.
   Осмотрѣвъ кругомъ комнату, осмотрѣвъ съ особеннымъ вниманіемъ стоящихъ вокругъ постели докторовъ, сэръ Лейстеръ пишетъ:
   -- Миледи?
   -- Миледи нѣтъ дома, сэръ Лейстеръ: онѣ изволили выѣхать прежде, чѣмъ вы занемогли, и не знаютъ о вашей болѣзни.
   Съ безпокойствомъ и волненіемъ указываетъ баронетъ на написанное имъ слово. Всѣ стараются его успокоить, но тщетно; они переглядываются между собой, не знаютъ, что отвѣчать ему, но вотъ онъ снова пишетъ:
   -- Миледи... ради Бога... гдѣ?
   И издаетъ жалобный вопль.
   Думаютъ, что всего-лучше показать ему письмо, оставленное миледи. Старая мистриссъ Раунсвель идетъ за письмомъ, содержаніе котораго никто не знаетъ и никто не можетъ подозрѣвать; она приноситъ это письмо къ сэру Лейстеру, распечатываетъ передъ нимъ и приближаетъ къ его глазамъ.
   Прочтя его два раза съ большимъ усиліемъ, онъ оборачиваетъ письмо такимъ-образомъ, чтобъ никто не могъ прочесть ни одной строчки, и жалобные стоны вырываются изъ его груди.
   Послѣ этого онъ впадаетъ въ забытье, или въ обморокъ, и проходитъ болѣе часу времени, пока онъ снова открываетъ глаза и склоняется на руку своей вѣрной, преданной управительницы. Доктора знаютъ, что при ней онъ себя чувствуетъ лучше и отходятъ въ сторону.
   Сэръ Лейстеръ снова требуетъ доску, но онъ не можетъ вспомнить слово, которое хочетъ написать. Его трепетъ, его безпокойство, его грусть достойны сожалѣнія. Какъ-будто онъ готовъ лишиться разсудка, усиливаясь выразить ту мысль, которая его безпокоитъ. Онъ написалъ букву Б и остановился. Но вотъ собираетъ онъ послѣднія силы и передъ буквой Б ставитъ слово: "мистеръ".
   Мистриссъ Раунсвель спрашиваетъ сомнительно:
   -- Мистеръ Бёккетъ?..
   Такъ, точно такъ, она угадала.
   -- Мистеръ Бёккетъ внизу; угодно вамъ его видѣть?
   Теперь нѣтъ никакой возможности не понять сэра Лейстера: онъ пламенно желаетъ видѣть мистера Бёккета; онъ хочетъ, чтобъ всѣ, кромѣ старой управительницы Чизни-Вольда, удалились изъ комнаты. Желаніе его исполняется со всевозможной быстротой, и мистеръ Бёккетъ является у его изголовья. Только на этого офицера, только на него одного въ-состояніи возложить сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, все свое довѣріе.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, мнѣ тяжело видѣть васъ въ такомъ положеніи; но я увѣренъ, вы скоро оправитесь, вы должны оправиться. Этого требуетъ честь вашей фамиліи.
   Сэръ Лейстеръ передастъ ему письмо миледи и внимательно слѣдитъ за нимъ во время чтенія. У мистера Бёккета мысль за мыслью тѣснится въ головѣ; указательный палецъ его скрюченъ и на лицѣ такъ и видно: "я понимаю васъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, понимаю!"
   Сэръ Лейстеръ пишетъ на доскѣ:
   -- Полное прощеніе. Найдите...
   Мистеръ Бёккетъ останавливаетъ его руку.
   -- Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я найду ее. Но поиски должны начаться тотчасъ же; нельзя терять ни минуты.
   Съ быстротою молніи онъ слѣдитъ за взоромъ баронета, брошеннымъ на маленькую шкатулку.
   -- Подать вамъ ее сюда, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ? Разумѣется. Отпереть ее однимъ изъ этихъ ключиковъ? конечно, самымъ маленькимъ? Такъ и есть. Достать банковые билеты? Сейчасъ. Счесть ихъ? Безъ-сомнѣнія. Двадцать и тридцать -- пятьдесятъ; еще двадцать -- семьдесятъ; семьдесятъ да пятьдесятъ -- сто-двадцать и еще сорокъ -- сто-шестьдесятъ. Взять ихъ на расходы? Непремѣнно возьму и отдамъ во всемъ полнѣйшій отчетъ. Не щадить денегъ? Не безпокойтесь, щадить не буду.
   Быстрота и меткость соображенія мистера Бёккета изумительны. Мистриссъ Раунсвель держитъ свѣчку и чувствуетъ, какъ у нея кружится голова отъ изумительной поспѣшности, съ которою работаютъ глаза и руки мистера Бёккета; а онъ между-тѣмъ ужь совершенно готовъ, чтобъ отправиться въ путь.
   -- Вы, почтенная старушка, матушка Джорджа, я думаю? говоритъ мистеръ Бёккетъ, надѣвъ шляпу и застегивая сюртукъ.
   -- Да, сэръ! я его несчастная мать.
   -- Такъ я и думалъ, судя по его словамъ. Знаете ли, что я вамъ скажу. Вамъ нбчего печалиться: сынъ вашъ совершенно-правъ; плакать ненадо. Вы должны наблюдать безотлучно за сэромъ Лейстеромъ Дедлокомъ, баронетомъ; а сквозь слезы это несовсѣмъ-удобно. Что жь касается до вашего сына, то онъ совершенно оправданъ и желаетъ вамъ здоровья и счастья. Онъ теперь чистъ и невиненъ, какъ голубокъ, какъ вы сами, потому-что, я пари готовъ держать, что вы совершенно-невинны. Вы мнѣ можете повѣрить, потому-что арестовалъ его я самъ, какъ-вы изволите видѣть. Онъ при этомъ случаѣ держалъ себя благородно. Нёчего сказать, отличный человѣкъ, да и вы отличная мать. Каково деревцо, таково и яблочко . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, порученіе ваше будетъ исполнено. Положитесь на меня. Я не сверну съ прямой дороги ни вправо, ни влѣво; не сомкну глазъ, не буду ни мыться, ни бриться, ни стричься, пока не найду, чего ищу... Сказать, что вы совершенно прощаете? скажу сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, скажу. Желаю вамъ поправиться, чтобъ семейныя дѣла ваши перемѣнились... Э, Боже мой, такія ли бываютъ обстоятельства! Перемелется -- все мука будетъ!
   Съ этими разговорами мистеръ Бсккетъ застегивается подъ подбородокъ и быстро выходитъ изъ комнаты, проникая мракъ ночи своимъ пытливымъ взоромъ.
   Прежде всего отправляется онъ на половину миледи, въ намѣреніи съискать какія-нибудь указанія для руководства при поискѣ. Будуары миледи темны. Мистеръ Бёккетъ, съ восковой свѣчкой въ рукахъ, которую держитъ надъ головой, любопытнымъ взглядомъ пробѣгаетъ всѣ роскошныя бездѣлушки -- плодъ прихоти и моды, имѣющія такъ мало сходства съ нимъ по наружности. Славная картина; жалко, что ею никто не можетъ полюбоваться, потому-что мистеръ Бёккетъ заперъ за собою дверь.
   "Славный будуаръ!" говоритъ мистеръ Бёккетъ, получившій охоту къ французскому языку послѣ утренняго событія: я думаю стоитъ большихъ денегъ; чай миледи очень любила свои комнатки! "
   Открывая и закрывая столовые ящики, заглядывая въ шкатулки съ брильянтами, онъ видитъ свою собственную особу въ нѣсколькихъ зеркалахъ и по этому поводу считаетъ приличнымъ произнести себѣ нѣкотораго рода похвальное слово:
   "Иной подумаетъ, говоритъ онъ, что я настоящій аристократъ; а почемъ знать, можетъ, я бы не испортилъ дѣла и въ самомъ лучшемъ аристократическомъ кругу".
   Разсуждая такимъ образомъ, онъ открываетъ ящикъ туалета, роется въ перчаткахъ, которыя такъ тонки и мягки, что грубая рука его едва ихъ ощущаетъ, и вдругъ попадаетъ на носовой платокъ.
   "Гм! здорово пріятель, говоритъ онъ; ты зачѣмъ здѣсь? Дай-ка мнѣ взглянуть на тебя: принадлежишь ты ея сіятельству, или кому другому? На тебѣ, я думаю, есть мѣтка".
   И въ-самомъ-дѣлѣ онъ находитъ мѣтку. На одномъ углу платка вышито: "Эсѳирь Сомерсонъ".
   "Вотъ оно что, говоритъ мистеръ Бёккетъ: больше мнѣ ничего не надо".
   Онъ оканчиваетъ свои наблюденія такъ же быстро и тщательно, какъ и началъ ихъ; все оставляетъ на томъ мѣстѣ, на которомъ нашелъ, и черезъ пять минутъ является ужь на улицѣ. Бросивъ взглядъ на тускло-освѣщенныя окна комнаты сэра Лейстера, онъ поспѣшно идетъ къ ближайшей извощичьей биржѣ, беретъ экипажъ и ѣдетъ въ галерею для стрѣльбы въ цѣль.
   Мистеръ Бёккетъ небольшой знатокъ въ лошадяхъ, но, при извѣстныхъ случаяхъ, всегда готовъ держать пари на небольшую сумму денегъ; свѣдѣнія его по этому предмету сводятся на одно замѣчаніе: если лошадь можетъ бѣжать, стало-быть она хороша.
   Это замѣчаніе пригодилось ему въ настоящую минуту. Онъ безошибочно выбираетъ хорошую лошадь и во весь опоръ мчится но каменной мостовой, устремляя свои проницательные глаза на каждое подозрительное лицо, на огоньки въ окнахъ домовъ, обитатели которыхъ легли или ложатся спать, на всѣ улицы, на всѣ перекрестки, на небо, устланное тяжелыми облаками, на землю, покрытую топкимъ слоемъ снѣга: все можетъ пригодиться мистеру Бсккету -- такъ быстро летитъ онъ въ галерею для стрѣльбы въ цѣль, что лошадь вся въ мылѣ и пѣна брызжетъ отъ нея.
   -- Поводи ее немного, пусть попростынетъ, я сейчасъ буду назадъ.
   Онъ поспѣшно входитъ въ галерею и застаетъ Джорджа за трубкой.
   -- Я такъ и думалъ, что ты куришь, Джорджъ; надо вѣдь отдохнуть послѣ всѣхъ непріятностей. Однако время дорого. Надо спасти честь женщины. Миссъ Сомерсонъ была, кажется, здѣсь, когда умиралъ Бредли -- такъ, кажется?-- такъ... Гдѣ она живетъ?
   Близь Оксфордской Улицы. Кавалеристъ только-что оттуда.
   -- Будь счастливъ, Джорджъ. Прощай!
   Онъ ужь опять ѣдетъ -- замѣтивъ, разумѣется, что у камина сидѣлъ Филь и смотрѣлъ на него разинувъ ротъ -- ѣдетъ во весь опоръ и клубы пара согрѣвшейся лошади покрываютъ его.
   Мистеръ Жарндисъ одинъ только не спитъ во всемъ домѣ; но ужь и онъ думаетъ лечь. Вдругъ раздается поспѣшный звонокъ. Мистеръ Жарндисъ оставляетъ книгу и въ шлафрокѣ идетъ къ двери.
   -- Не безпокойтесь, сэръ!
   И посѣтитель въ одну минуту входитъ въ комнату и затворяетъ за собою дверь.
   -- Я имѣлъ удовольствіе видѣть васъ прежде, сэръ; я инспекторъ Бёккетъ. Взгляните на этотъ платокъ: "Эсѳирь Сомерсонъ". Часъ тому назадъ, я его нашелъ между вещами леди Дедлокъ, въ ея будуарѣ. Нельзя терять времени ни минуты: дѣло идетъ о жизни и смерти. Вы знаете леди Дедлокъ?
   -- Знаю.
   -- Сегодня была открыта семейная тайна. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, занемогъ -- апоплексія или параличъ. Много было потеряно времени. Леди Дедлокъ исчезла; оставила письмо на имя мужа. Вотъ оно, прочтите.
   Мистеръ Жарндисъ прочелъ письмо и спросилъ мистера Бёккета, что онъ думаетъ?
   -- Не знаю. Похоже на самоубійство; опасность возрастаетъ съ каждой минутой; я за каждый часъ готовъ заплатить сто фунтовъ стерлинговъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ найдти ее, спасти и объявить ей полное его прощеніе. У меня есть деньги, есть власть и только не достаетъ... миссъ Сомерсонъ.
   -- Миссъ Сомерсонъ!... испуганнымъ тономъ повторяетъ мистеръ Жарндисъ.
   -- Послушайте мистеръ Жарндисъ, говоритъ мистеръ Бёккетъ, смотря ему прямо въ лицо: -- я говорю вамъ, какъ джентльмену, какъ человѣку съ теплымъ сердцемъ: обстоятельства очень-важны; медленность страшна и опасна. Не берите на себя отвѣтственности; эти восемь или девять часовъ стоятъ по сту фунтовъ стерлинговъ каждый. Я инспекторъ Бёккетъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ отъискать ее. Кромѣ всѣхъ несчастій, надъ ней тяготѣетъ еще подозрѣніе въ убійствѣ. Если я за ней буду слѣдить одинъ, она ошибется въ моихъ намѣреніяхъ и можетъ дойти до отчаянія. Но если я буду въ обществѣ съ молодой леди, очень-похожей на ту, къ которой леди Дедлокъ питаетъ нѣжную привязанность -- замѣтьте, я ничего не спрашиваю -- то миледи повѣритъ моимъ словамъ. Отпустите со мной миссъ Сомерсонъ; и если только миледи жива, мы привеземъ ее. Если же... мы, во всякомъ случаѣ, сдѣлаемъ все лучшее. Спѣшите. Время летитъ. Скоро часъ, а этотъ часъ стоитъ не сто фунтовъ стерлинговъ, а тысячу.
   Справедливо, медлить нельзя.
   Мистеръ Жарндисъ проситъ его подождать немного и идетъ переговорить съ миссъ Сомерсонъ.
   -- Я здѣсь останусь, говоритъ мистеръ Бёккетъ, но самъ не остается, а по лѣстницѣ слѣдитъ за мистеромъ Жарндисомъ и не выпускаетъ его изъ виду.
   Во время переговоровъ мистеръ Бёккетъ дожидается въ-потьмахъ на лѣстницѣ. Но скоро возвращается мистеръ Жарндисъ и сообщаетъ ему, что миссъ Сомерсонъ, надѣясь на его защиту, готова съ нимъ ѣхать куда угодно. Листеръ Бёккетъ вполнѣ одобряетъ такую рѣшимость и ожидаетъ спутницу свою у самой двери.
   Въ умѣ мистера Бёккета зиждется его огромная обсерваторія, съ которой наблюдаетъ онъ но всѣмъ направленіямъ. И видитъ онъ много одинокихъ существъ, скрытно-ползущихъ но улицамъ, много одинокихъ существъ, лежащихъ по дорогамъ, подъ заборами, подъ стогами; по нѣтъ того существа, котораго онъ ищетъ. Много одинокихъ существъ видитъ онъ подъ мостами, надъ поверхностью Темзы и одинъ предметъ, несомый волнами, приковываетъ его вниманіе.
   Гдѣ жь она? гдѣ жь она, живая или мертвая? Еслибъ въ то время, какъ онъ внимательно смотритъ на носовой платокъ, какая-нибудь волшебница открыла передъ нимъ то мѣсто, гдѣ найденъ былъ этотъ платокъ, ту хижину, въ которой этотъ платокъ прикрывалъ мертваго ребенка, увидѣлъ ли бы онъ тамъ несчастную леди Дедлокъ?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ той пустынѣ, гдѣ кирипче-обжигательныя печи горятъ синеватымъ пламенемъ, гдѣ вѣтеръ разноситъ соломенныя крыши бѣдныхъ лачугъ, гдѣ глина и вода замерзли, тамъ, занесенная снѣгомъ, медленно бредетъ одинокая женщина, словно покинутая цѣлымъ свѣтомъ... Нѣтъ, изъ городскаго отеля Дедлоковъ никогда не выходила женщина въ такомъ рубищѣ!...
   

ГЛАВА LVII.
Разсказъ Эсѳири.

   Я ужь спала крѣпкимъ сномъ, какъ вдругъ разбудилъ меня стукъ въ дверь. Я услышала голосъ опекуна; опекунъ мой стучался ко мнѣ и просилъ немедленно встать. Я встала поспѣшно съ постели, накинула утренній бурнусъ и бросилась къ двери; добрый опекунъ мой, приготовивъ меня предварительно, разсказалъ мнѣ, что сэръ Лейстеръ Дедлокъ узналъ обо всемъ; что тайна моей матери открыта; что миледи неизвѣстно куда скрылась; что внизу у насъ дожидается человѣкъ, которому баронетъ поручилъ отъискать бѣжавшую, уговорить ее возвратиться и обѣщать ей отъ его имени совершенное прощеніе и покровительство; что повѣренный сэра Лейстера умоляетъ меня сопутствовать ему при розъискахъ, надѣясь, что, можетъ-быть, мои просьбы могутъ подѣйствовать на леди Дедлокъ въ томъ случаѣ, если ему не удастся уговорить ее. Вотъ что смутно поняла я изъ словъ моего опекуна: тревога, поспѣшность и нечаянность привели меня въ такое замѣшательство, что, несмотря на всѣ мои старанія удержать волненіе, я могла только послѣ довольно-продолжительнаго времени совершенно успокоиться.
   Я наскоро одѣлась и, не разбудивъ никого, ни даже Черли, сошла внизъ къ мистеру Бёккету, которому было поручено отъискивать мою мать. Объ этомъ разсказалъ мнѣ опекунъ мой, пока мы ходили съ нимъ внизъ и объяснилъ даже, какимъ образомъ мистеру Бёккету пришла мысль обратиться ко мнѣ. Въ передней, при свѣчкѣ, которую держалъ опекунъ, мистеръ Бёккетъ прочелъ мнѣ шопотомъ письмо, которое мать моя оставила на столѣ, и я думаю, что не болѣе, какъ черезъ десять минуть послѣ того, какъ меня разбудили, мы сидѣли съ нимъ ужь въ каретѣ и быстро катили по улицамъ.
   Манеры мистера Бёккета были рѣзки, но почтительны. Онъ говорилъ мнѣ, что большій или меньшій успѣхъ поисковъ зависитъ оттого, если я безъ замѣшательства отвѣчу на тѣ вопросы, которые онъ желаетъ предложить мнѣ. Онъ спрашивалъ меня, часто ли я видалась съ моей матерью (которую называлъ леди Дедлокъ), гдѣ и когда я говорила съ нею въ послѣдній разъ и какимъ образомъ попалъ къ ней мой носовой платокъ? Когда я удовлетворительно отвѣтила ему на эти пункты, онъ просилъ меня хорошенько обдумать: не знаю ли я, гдѣ бы то ни было кого-нибудь, къ кому леди Дедлокъ, при настоящихъ обстоятельствахъ рѣшилась бы прибѣгнуть. Я ни на комъ не могла остановиться, какъ только на моемъ опекунѣ. Однако, потомъ я назвала мистера Бойтсорна. Онъ пришелъ мнѣ въ голову потому, что отзывался всегда о миледи съ какимъ-то рыцарскимъ чувствомъ, и къ тому же я знала его несчастныя отношенія къ миссъ Барбарѣ.
   Чтобъ намъ лучше слышать другъ-друга, мистеръ Бёккетъ велѣлъ кучеру, на время этого разговора, остановиться. Потомъ онъ приказалъ ему ѣхать дальше; и сообщилъ мнѣ, подумавъ нѣсколько минутъ, что планъ, по которому нужно дѣйствовать, ужь составленъ; но, сознаваясь откровенно, я была не въ-состояніи понять этого плана -- такъ все перепуталось въ головѣ моей.
   Отъѣхавъ недалеко, мы остановились въ переулкѣ подлѣ дома, освѣщеннаго газомъ и походившаго на публичное зданіе. Мистеръ Бёккетъ ввелъ меня туда и посадилъ въ кресло у ярко-пылающаго камина. Уже былъ насъ за полночь, какъ показывали висѣвшіе на стѣнѣ часы. Насъ встрѣтили два полицейскіе чиновника, непохожіе на людей, просидѣвшихъ за работою цѣлую ночь -- такъ чисты были ихъ мундиры и такъ покойно писали они у бюро. Вездѣ было полное безмолвіе, только по-временамъ раздавалось отдаленное хлопанье дверей въ подземномъ этажѣ, на которое, впрочемъ, никто не обращалъ вниманія.
   Третій человѣкъ, тоже въ мундирѣ, котораго мистеръ Бёккетъ подозвалъ къ себѣ и тихо отдалъ ему какое-то приказаніе, оставилъ комнату; остальные двое совѣтовались между-собою въ то время, и одинъ изъ нихъ записывалъ то, что ему диктовалъ вполголоса мистеръ Бёккетъ. Они описывали примѣты моей матери. Когда описаніе было копчено, мистеръ Бёккетъ поднесъ бумагу ко мнѣ и прочелъ ее тихо. Дѣйствительно, примѣты были очень-вѣрно описаны.
   Одинъ изъ чиновниковъ снялъ съ этой бумаги копію, позвалъ другаго офицера, также въ мундирѣ, вручилъ ее и отправилъ его опять обратно. Все это происходило быстро, въ одну минуту, съ удивительной точностью, но никто, казалось, не торопился. Отправя бумагу, оба полицейскіе чиновника принялись снова за свое прежнее спокойное занятіе и писали что-то чисто и тщательно. Мистеръ Бёккетъ задумчиво подошелъ къ камину и сталъ грѣть у огня поперемѣнно то одну, то другую подошву своихъ сапоговъ.
   -- Тепло ли вы одѣты, миссъ Сомерсонъ? спросилъ онъ меня, когда глаза наши встрѣтились: -- сегодня проклято-холодная ночь; путешествіе для васъ несовсѣмъ должно быть пріятно.
   -- Я сказала ему, что холодъ меня не безпокоитъ и что я одѣта тепло.
   -- Хлопотъ, можетъ-быть, предстоитъ намъ очень-много, замѣтилъ онъ: -- лишь бы только былъ хорошій конецъ, миссъ.
   -- Я только и молю небо объ этомъ.
   Онъ кивнулъ мнѣ утѣшительно головою и сказалъ:
   -- Я говорю вамъ, не заботьтесь вы о чемъ, что бъ ни случилось. Будьте хладнокровны, покойны и ко всему готовы: это будетъ лучше и для васъ, и для меня, и для леди Дедлокъ и для сэра Лейстера Дедлока, баронета.
   Мистеръ Бёккетъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ чрезвычайно-добръ и внимателенъ; и въ то время, какъ онъ стоялъ подлѣ меня задумчиво, грѣя ноги и потирая лобъ указательнымъ пальцемъ, я почувствовала такое довѣріе къ его ловкости и находчивому остроумію, которое меня совершенно успокоило. Не было и четверти втораго, какъ я услышала на улицѣ стукъ колесъ.-- Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ: -- отправимтесь дальше, если намъ угодно.
   Онъ подалъ мнѣ руку и оба полицейскіе чиновника вѣжливо проводили меня до самыхъ дверей, у которыхъ мы нашли экипажъ, ямщика почтовыхъ лошадей. Мистеръ Бёккетъ посадилъ меня въ карету, а самъ помѣстился на козлахъ. Человѣкъ въ мундирѣ, котораго онъ посылалъ за экипажемъ, подалъ ему, по его желанію, потайной фонарь; потомъ онъ сдѣлалъ нѣкоторыя наставленія кучеру и мы отправились въ путь.
   Я не понимала ясно, на яву ли все это происходитъ или кажется мнѣ во снѣ. Мы ѣхали съ ужасной быстротою но лабиринту улицъ, такъ-что вскорѣ я не могла ужь узнать, гдѣ именно мы находимся. Мы переѣзжали нѣсколько разъ Темзу и теперь ѣхали по узкимъ улицамъ низменнаго берега, гдѣ повсюду виднѣлись доки, бассейны, загроможденные амбары, платформы и корабельныя мачты. Наконецъ мы остановились на углу небольшой, узкой и душной улицы, которую не очищалъ даже вѣтеръ, поднимавшійся съ рѣки, и я увидѣла, при свѣтѣ фонаря, моего спутника: онъ тихо разговаривалъ съ толпою людей, походившихъ частью на полицейскихъ солдатъ, частью на матросовъ. На грязной стѣнѣ, близь которой они стояли, прилѣплена была афиша; на ней я прочитала слова: "найдена утопленной". Эти слова и описаніе невода возбудили во мнѣ ужасное подозрѣніе. Мнѣ не нужно было приводить себѣ на память, что нахожусь здѣсь не по собственному желанію; я не позволяла себѣ увеличивать трудности поисковъ, предаваться отчаянью и тѣмъ ощущеніямъ, которыя меня волновали. Я старалась быть покойною, но что я вытерпѣла въ этомъ ужасномъ мѣстѣ -- того никогда не забуду.
   Страданія мои были страшны, были выше всякаго описанія. Какой-то человѣкъ, покрытый еще тиной, въ длинныхъ, пропитанныхъ водою, какъ губка, сапогахъ и такой же шапкѣ, былъ вызванъ изъ лодки. Мистеръ Бёккетъ поговорилъ съ этимъ человѣкомъ и сошелъ съ нимъ по узкимъ ступенямъ внизъ къ рѣкѣ. Спустя нѣсколько минутъ, они возвратились, вытирая руки о платье. Видно было, что они трогали что-то мокрое; но, слава Богу не то, при мысли о чемъ такъ сильно замирало мое сердце.
   Послѣ нѣкоторыхъ еще совѣщаній, мистеръ Бёккетъ (котораго, казалось, всѣ знали и уважали какъ начальника) отправился съ ними въ ближайшій домъ, оставя меня въ каретѣ. Кучеръ нашъ, между-тѣмъ, ходилъ въ это время около лошадей, постукивая ногами и похлопывая въ ладоши, чтобъ согрѣться.
   Волны шумѣли и гудѣли сильно, сердце мое сжималось, трепетало и мнѣ казалось, что съ каждой минутой трупъ моей несчастной матери будетъ выброшенъ къ ногамъ лошадей. Эта мысль сто разъ приходила мнѣ въ голову во время отсутствія мистера Беккега, которое продолжалось не болѣе четверги часа, а можетъ-быть даже и гораздо-менѣе.
   Мистеръ Бёккетъ возвратился опять, поручивъ всѣмъ тѣмъ, которые тугъ стояли, внимательно караулить, закрылъ свой фонарь и сѣлъ на прежнее мѣсто.
   -- Не тревожьтесь и не сердитесь миссъ Сомерсонъ, это не лишнее, что мы сюда заѣзжали, сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ:-- я хочу, чтобъ дѣло шло какъ по маслу. Собственный глазъ нуженъ вездѣ... Пошелъ, голубчикъ!
   Судя по общему характеру улицъ, мнѣ казалось, что мы ѣдемъ назадъ по той же дорогѣ. Разумѣется, взволнованная, испуганная, я не была въ-состояніи замѣтить ни одного предмета. Мы останавливались на нѣсколько минутъ у другой полицейской части и переѣхали вторично черезъ рѣку. Впродолженіе пути спутникъ мой, сидѣвшій на козлахъ, не терялъ ничего изъ виду. Мимо насъ прошла поспѣшно какая-то женщина; онъ бросился за ней, остановилъ и осмотрѣлъ ее; на мосту онъ сошелъ съ козелъ, осмотрѣлся вокругъ, перегнулся черезъ перилы и смотрѣлъ въ черную бездну съ такимъ видомъ, отъ котораго у меня замирало сердце. Страшно было глядѣть на эту покрытую туманомъ и мракомъ рѣку, которая неслась такъ быстро и такъ безмолвно въ плоскихъ берегахъ, и которая, съ своими неясными и страшными фигурами и ихъ отраженіями, была таинственна и мрачна какъ могила. Я часто видала ее потомъ и при солнцѣ и при лунномъ свѣтѣ, по никогда не могла сгладить того впечатлѣнія, которое она произвела на меня во время этого путешествія. Въ моемъ воспоминаніи вмѣстѣ съ Темзой представляются всегда фонари моста, горѣвшіе тускло; рѣзкій холодный вѣтеръ, обхватывавшій безпріютную женщину, мимо которой мы проѣхали; колеса, однообразно-шумѣвшія и увлекавшія насъ впередъ, и изъ воды подымавшееся блѣдное лицо, вперявшее въ меня взоры при мерцаніи каретныхъ фонарей.
   Проѣхавъ долгое время по улицамъ, мы наконецъ съѣхали съ освѣщенной мостовой, оставляя постепенно всѣ домы за собою, на гладкую и темную столбовую дорогу. Спустя нѣсколько минутъ, я узнала знакомый мнѣ путь въ Сент-Альбансъ. Въ Барнетѣ приготовлены намъ были свѣжія лошади: мы перепрягли и отправились дальше. На улицѣ было очень-холодно и земля была покрыта снѣгомъ.
   -- Дорога эта вамъ давно знакома, сказалъ мистеръ Бёккетъ, стараясь ободрить меня.
   -- Да, отвѣчала я.-- Узнали вы что-нибудь?
   -- Пока немного; но время еще не ушло.
   Онъ заходилъ въ каждую, еще незапертую или ужь отпертую гостинницу, гдѣ видѣнъ былъ огонь (а число ихъ было немало, потому-что въ это время много гнали скота) и переговаривалъ съ сторожами каждой шоссейной заставы. Я слышала, какъ онъ, разговаривая съ ними, подчивалъ ихъ водкой и пилъ самъ, брянчалъ деньгами и со всѣми былъ ласковъ и веселъ; но лишь только садился опять на козла, лицо его принимало снова выраженіе неутомимой бдительности и онъ постоянно однимъ и тѣмъ же дѣловымъ тономъ говорилъ ямщику:-- "пошелъ, голубчикъ, пошелъ!"
   Эти частыя остановки замедляли путь нашъ; и хотя было ужь около шести часовъ утра, однако намъ оставалось еще нѣсколько миль до Сент-Альбанса. Мы остановились и мистеръ Бёккетъ вынесъ мнѣ изъ гостинницы чашку чаю.
   -- Выкушайте, миссъ Сомерсонъ: вамъ будетъ это полезно. Вы начинаете понемногу привыкать, не правда ли?
   -- Надѣюсь, сказала я, поблагодаривъ его.
   -- Вы сначала были, какъ говорятъ, озадачены, сказалъ онъ:-- и, Боже мой! это неудивительно. Не говорите громко, моя добрая. Все идетъ хорошо. Мы ее скоро отъищемъ.
   Я не знаю, какое радостное восклицаніе вырвалось, или хотѣло у меня вырваться, но онъ поднялъ кверху палецъ -- и я замолчала.
   -- Проходила здѣсь пѣшкомъ сегодня около восьми или девяти часовъ вечера. Я слышалъ о ней первоначально около шоссейной заставы близь Гайгета, но не могъ собрать совершенно-точныхъ свѣдѣній, потому-что до-сихъ-поръ въ одномъ мѣстѣ нападалъ на ея слѣдъ, а въ другомъ терялъ его; а теперь ужь вѣрно она недалеко отъ насъ. "Эй, дворникъ, возьми чашку, и если ты, братъ, молодецъ, такъ лови другой рукой полкроны. Ну, голубчикъ, пошевеливайся, пошевеливайся!"
   Скоро доѣхали мы до Сент-Альбанса, остановились тамъ передъ самымъ разсвѣтомъ, именно въ то время, когда я только-что начала отдавать себѣ отчетъ въ происшествіяхъ послѣдней ночи и сознавать, что все это было не во снѣ. Спутникъ мой оставилъ экипажъ въ гостинницѣ, велѣлъ приготовить свѣжихъ лошадей, подалъ мнѣ руку и мы отправились къ нашему помѣстью.
   Такъ-какъ здѣсь обыкновенное мѣсто вашего пребыванія, миссъ Сомерсонъ, то я бы охотно желалъ знать, не спрашивала ли какая-нибудь незнакомка, имѣющая описанныя нами примѣты, васъ или мистера Жарндиса. Я хотя этого и не ожидаю, однако все-таки не мѣшаетъ справиться.
   Когда мы подымались въ гору, мистеръ Бёккетъ зорко осматривался вокругъ; въ это время было ужь совсѣмъ-свѣтло; онъ напомнилъ мнѣ, какъ я однажды вечеромъ, съ моей маленькой горничной и бѣднымъ Джо, котораго онъ называлъ Заскорблышемъ, спускалась но этой дорогѣ.
   Я удивилась, какъ могъ онъ знать объ этомъ.-- Вы встрѣтили тогда на дорогѣ человѣка -- помните? сказалъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Да, и это я тоже хороню помнила.
   -- Этотъ человѣкъ былъ я.
   Замѣти мое возрастающее удивленіе, онъ продолжалъ:
   -- Я пріѣхалъ въ тотъ вечеръ сюда, чтобъ отъискать этого мальчика; вы должны были слышать стукъ моихъ колесъ, когда отправлялись за нимъ, потому-что я видѣлъ, какъ вы и ваша маленькая горничная подымались на гору въ то самое время, когда я остановилъ лошадь. Я освѣдомился въ городѣ, гдѣ въ то время находился Заскорблышъ и хотѣлъ-было идти искать его у кирпичниковъ, но вдругъ увидѣлъ, что онъ идетъ вмѣстѣ съ вами.
   -- Онъ развѣ сдѣлалъ какое-нибудь преступленіе? спросила я.
   -- Нѣтъ, его ни въ чемъ не обвиняютъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ, равнодушно приподнимая свою шляпу, чтобъ освѣжить голову: -- однако, я думаю, за нимъ были кой-какія шалости. Мнѣ онъ былъ нуженъ; я долженъ былъ заставить его молчать о томъ, что онъ зналъ про исторію леди Дедлокъ; онъ болталъ о тѣхъ случайныхъ услугахъ, за которыя покойный мистеръ Телькингорнъ заплатилъ ему хорошія деньги; а болтать про это не слѣдовало -- вотъ и все. Я его прогналъ изъ Лондона, да хотѣлъ прогнать и отсюда подальше.
   -- Бѣдный! сказала я.
   -- И довольно-бѣдный, возразилъ мистеръ Бёккетъ: -- и довольно-жалкій, и довольно-добрый во всякомъ другомъ мѣстѣ, только не въ Лондонѣ и не здѣсь. Меня какъ громомъ поразило, увѣряю васъ, когда я узналъ, что вы приняли его къ себѣ въ домъ.
   -- Почему это? спросила я его.
   -- Почему, моя добрая? сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- потому-что языкъ его около трехъ саженъ, я полагаю; а это дурная примѣта.
   Я была тогда въ сильномъ смущеніи и не могла понять, какъ понимаю теперь, что мистеръ Бёккетъ входилъ въ эти подробности единственно для моего развлеченія. Съ такимъ же добрымъ намѣреніемъ онъ говорилъ со мной о разныхъ предметахъ, но лицо его выражало постоянно-зоркую бдительность и цѣль нашего путешествія не покидалась имъ ни на минуту. Такимъ образомъ вошли мы въ калитку нашего сада.
   -- А! сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- вотъ мы и здѣсь. Славное уединенное мѣстечко, напоминаетъ деревенскій домикъ, который можно узнать только по дыму, такъ мило-клубящемуся вверхъ. Огонь въ кухнѣ разведенъ во-время: это показываетъ хорошую прислугу. Главное достоинство прислуги, чтобъ у нея было меньше гостей и чтобъ господа знали кто эти гости, потому-что если вы не знаете, кто ходитъ къ вашимъ людямъ, то вы не знаете, чего можете ожидать отъ нихъ. И еще я вамъ дамъ совѣтъ: если найдете когда-нибудь молодаго мальчика за дверями кухни, велите схватить его, какъ подозрительнаго человѣка, вкравшагося въ домъ вашъ съ худою цѣлью.
   Мы стояли теперь передъ самымъ домомъ. Осмотрѣвъ внимательно, не было ли слѣдя на пескѣ, мистеръ Бёккетъ взглянулъ на окна.
   -- Вы каждый разъ назначаете одну и ту же комнату этому старому молодому человѣку, когда онъ посѣщаемъ васъ здѣсь, миссъ Сомерсонъ? спросилъ онъ указывая глазами на всегдашнюю комнату мистера Скимполя.
   -- Вы знаете мистера Скимполя? спросила я.
   -- Какъ вы его назвали? возразилъ мистеръ Бёккетъ, приблизивши ко мнѣ ухо:-- Скимполь -- сказали вы? Я часто ломалъ себѣ голову, чтобъ припомнить какъ его зовутъ? Скимполь. Джонъ или, Джакобъ?
   -- Гарольдъ.
   Гарольдъ. Да. Курьёзный малой этотъ Гарольдъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ и очень-выразительно посмотрѣлъ на меня.
   -- Онъ странный человѣкъ.
   -- Не имѣетъ понятія о деньгахъ, по беретъ ихъ однако.
   -- Вы его, стало-быть, хорошо знаете, сказала я невольно.
   -- Я разскажу вамъ о немъ, миссъ Сомерсонъ: вы себя будете лучше чувствовать, если умъ вашъ не будетъ постоянно занятъ однимъ и тѣмъ же предметомъ. Для разнообразія, я разскажу вамъ о вашемъ Скимполѣ. Въ тотъ вечеръ, когда я рѣшился, во что бы ни стало, достать Джо, я даже былъ готовъ прійдти сюда въ домъ и требовать его выдачи; и только-что хотѣлъ отправиться къ вамъ на лѣстницу и позвонить, какъ мнѣ пришло въ голову захватить горсть песку и бросить въ то окно, гдѣ я замѣтилъ человѣческую фигуру. Какъ только песокъ ударилъ о стекло, вашъ Гарольдъ открылъ окно и взглянулъ на меня. А, братъ! тебя-то мнѣ и нужно, подумалъ я. Чтобъ расположить его въ свою пользу, я началъ говорить, что мнѣ бы не хотѣлось безпокоить семейство, которое могло ужь почивать; что я очень сожалѣю, зачѣмъ молодыя сострадательныя дамы даютъ у себя въ домѣ пріютъ бродягамъ и проч. По отвѣтамъ его я тотчасъ же смекнулъ, что это была за птица, и потому безъ дальнихъ церемоній продолжалъ, что охотно далъ бы пять фунтовъ стерлинговъ, еслибъ могъ, не дѣлая шуму и непріятностей, увести отсюда Джо. На это онъ отвѣчалъ мнѣ съ самой наивной рожей: -- Совершенно-безполезно говорить мнѣ, пріятель, о фунтахъ стерлинговъ; я въ такихъ вещахъ -- сущее дитя и не имѣю никакого понятія о деньгахъ. Конечно, я понялъ въ чемъ дѣло, и былъ совершенно-увѣренъ, что это дитя отъ денегъ не прочь. Не сомнѣваясь, что отъ него я узнаю все, что мнѣ нужно, я завернулъ въ банковый билетъ камешекъ и бросилъ его въ окно. Хорошо! онъ засмѣялся, и лицо его приняло самое радостное выраженіе, но вмѣстѣ съ тѣмъ такое невинное, какого лучше желать нельзя, и онъ сказалъ: -- Что вы такое бросили; я не знаю цѣны этой вещи, что мнѣ съ ней дѣлать?
   -- Истратьте ее, сэръ, сказалъ я ему.
   -- Но меня обманутъ, отвѣчалъ онъ: -- ее размѣняютъ мнѣ на фальшивыя деньги; она мнѣ ни къ чему не послужитъ, и при этомъ онъ скорчилъ такую физіономію, какую вы едва-ли когда видѣли; но тотчасъ же указалъ, гдѣ можно было найдти Джо -- и я нашелъ его.
   Я сочла поступокъ этотъ со стороны мистера Скимполя за ужасное предательство моего добраго опекуна. Вся обыкновенная дѣтская невинность, которая составляла его отличительную черту въ глазахъ мистера Жарндиса, была, по моему мнѣнію, чистый обманъ.
   -- Невинность, моя добрая? возразилъ мистеръ Бёккетъ.-- Я при этомъ случаѣ дамъ вамъ совѣтъ, который послужитъ въ пользу вашему мужу, если вы счастливо выйдете замужъ и будете имѣть семейство. Если кто-либо будетъ говорить вамъ, что онъ невиненъ, какъ дитя, во всемъ, что касается денегъ, то берегите отъ него ваши деньги, потому-что можете быть увѣрены, онъ оберетъ ихъ у васъ, какъ только представится удобный случай. Если кто говоритъ, что онъ совершенное дитя въ практическомъ мірѣ, то знайте, онъ говоритъ это только для избѣжанія отчета; слова -- вода, моя милая. Видите ли: самъ я человѣкъ не поэтической натуры и понимаю поэзію только въ пѣсняхъ у круговой чаши; но за-то я практической человѣкъ; и что говорю -- знаю по опыту. Вотъ вамъ вѣрное правило, правило безъ исключеній: если кто ненадеженъ въ одномъ, ненадеженъ и во всемъ. Теперь, послѣ этого предостереженія для неосторожныхъ или неопытныхъ, я осмѣливаюсь, моя добрая, позвонить и снова заняться нашимъ дѣломъ.
   Я думаю, дѣло наше по выходило у него, также, какъ и у меня ни на минуту изъ головы, и по лицу его замѣтно было, что онъ имъ постоянно занимался. Всѣ въ домѣ удивились, увидя меня безъ предварительныхъ извѣщеніи о моемъ пріѣздѣ и въ-сопровожденіи какого-то незнакомца; вопросы мои еще болѣе увеличили это удивленіе. Мы узнали, что никто не приходилъ сюда и въ достовѣрности этого показанія нельзя было и сомнѣваться.
   -- Нельзя ли, миссъ Сомерсонъ, сказалъ мнѣ мой спутникъ, какъ можно скорѣе отправиться въ хижину кирпичниковъ, которыхъ вы знаете. Большую часть вопросовъ, которые тамъ нужно предложить, я предоставляю вамъ, если вы будете такъ добры и пріймете этотъ трудъ на себя. Естественный путь -- самый лучшій путь, а естественный путь -- вашъ путь.
   Черезъ минуту мы были ужь на дорогѣ къ жилищу кирпичниковъ. Дойдя до знакомой мнѣ лачужки, я замѣтила, что дверь была заколочена и, по всей вѣроятности, въ лачужкѣ никто не жилъ. На зовъ мой отворялось окно въ сосѣдней хижинѣ; женщина, которая меня знала, выглянула изъ него и сказала мнѣ, что Жешш, Лиза и мужья ихъ живутъ теперь въ другой избушкѣ... на концѣ поля, тамъ, гдѣ обжигаютъ и сушатъ кирпичъ. Не теряя времени, отправились мы въ означенное мѣсто, Въ-разстояпіи не болѣе ста шаговъ, и такъ-какъ дверь была полуотворена, я тотчасъ отворила ее совершенно и мы вошли.
   Только трое изъ ихъ семейства сидѣли за завтракомъ; ребенокъ спалъ въ углу на кровати. Женни, матери умершаго ребенка, не было дома. Другая женщина, увидавъ меня, встала, а оба крестьянина, сидѣвшіе тутъ, какъ и всегда, мрачные и безмолвные, брюзгливо кивнули мнѣ головой. Они переглянулись между собою, когда увидѣли, что за мною вошелъ мистеръ Бёккетъ, и мнѣ было очень-непріятно замѣтить, что женщина повидимому хорошо знала полицейскаго агента.
   Я конечно спросила позволенія войдти. Лиза встала и предложила мнѣ свой стулъ; но я помѣстилась на лавкѣ подлѣ огня, мистеръ Бёккетъ на краю постели.
   Трудно было мнѣ приступить къ разспросамъ и я не могла удержаться отъ слезъ.
   -- Лиза, сказала я: -- я пріѣхала издалека въ эту холодную, свѣжую ночь, чтобъ узнать объ одной дамѣ...
   -- Вы знаете о той, которая была здѣсь, прибавилъ мистеръ Бёккетъ, обращаясь съ спокойнымъ и вкрадчивымъ видомъ ко всѣмъ присутствующимъ. Миссъ говоритъ о молодой дамѣ, о той, которая, знаете, вчера была здѣсь.
   -- А кто вамъ сказалъ, что былъ здѣсь вчера кто-нибудь? спросилъ мужъ Женни, глядя на насъ во всѣ глаза, и положилъ ложку въ сторону, чтобъ лучше вслушаться въ разговоръ.
   -- Одинъ человѣкъ, по имени Майкаель Джаксонъ, въ синей манчестерской курткѣ, на которой нашиты въ два ряда бѣлыя перламутровыя пуговицы, быстро прибавилъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Думалъ бы онъ лучше о своемъ дѣлѣ, сердито проворчалъ другой.
   -- Да вѣдь онъ, кажется, теперь безъ дѣла, сказалъ мистеръ Бёккетъ, въ оправданіе своего друга Майкаеля Джаксона:-- такъ и привыкаетъ къ болтовнѣ.
   Лиза еще не садилась и, онершись нерѣшительно рукою объ изломанное кресло, гладѣла на меня. Я думаю, она сказала бы мнѣ все, еслибъ только смѣла не это рѣшиться. Она все еще стояла въ недоумѣніи, какъ вдругъ мужъ ея, который въ одной рукѣ держалъ кусокъ хлѣба и шпигу, а въ другой огромный ножъ, сильно ударилъ черенкомъ ножа по столу и съ бранью велѣлъ ей сѣсть и не мѣшаться не въ свои дѣла.
   -- Я бы хотѣла видѣть Женни, сказала я: -- и увѣрена, что она бы мнѣ все сказала, что знаетъ про ту даму, которую мнѣ такъ нужно отъискать. Вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ это нужно. Скоро ли прійдетъ Женни? Гдѣ она теперь?
   Женщина имѣла сильное желаніе отвѣтить мнѣ на мои вопросы, но мужъ ея съ новой бранью толкнулъ ее своимъ грубымъ сапогомъ. Онъ предоставилъ право отвѣчать мнѣ, что хочетъ, мужу Женни, который, послѣ упорнаго молчанія, повернулъ ко мнѣ свою косматую голову и сказалъ:
   -- Не больно-то я люблю, чтобъ знатные господа приходили ко мнѣ въ домъ, какъ ужь я вамъ говорилъ однажды, миссъ. Я не безпокою васъ въ вашихъ домахъ, такъ не безпокойте и вы меня въ моемъ. Поди-ка, чай какого бы шуму надѣлали, кабы я вздумалъ прійдти къ вамъ въ гости. Еще на васъ я не могу такъ пожаловаться, какъ на другихъ, потому и отвѣчу вамъ вѣжливо, хотя и говорю вамъ напередъ, что я не малый ребенокъ какой, потому нечего изъ меня и вывѣдывать. Скоро ли прійдетъ Жени? Нескоро. Гдѣ она? Ушла въ Лондонъ.
   -- Вчера вечеромъ? спросила я.
   -- Вчера вечеромъ? Да, вчера вечеромъ, отвѣтилъ онъ мнѣ, брюзгливо отвернувъ голову.
   -- Была ли Женни здѣсь, когда приходила эта дама? Говорили ли онѣ между собою и что говорили? и куда потомъ пошли онѣ? Я прошу, я умоляю васъ, будьте такъ добры, разскажите мнѣ все: мнѣ это очень-нужно знать, сказала я.
   -- Еслибъ мужъ мой позволилъ мнѣ говорить и еслибъ слова мои не сдѣлали вреда... робко замѣтила женщина.
   -- Мужъ твой свернетъ тебѣ шею, коли будешь вмѣшиваться не въ свои дѣла, сказалъ ея мужъ, ворча какія-то бранныя слова сквозь зубы.
   Послѣ нѣкотораго молчанія, мужъ Женни съ своей обыкновенной брюзгливостью опять отвѣтилъ мнѣ:
   -- Была ли Женни здѣсь, когда приходила эта дама? Да, была здѣсь, когда эта дама приходила. Что говорила съ нею эта дама? Ну, я вамъ скажу, что говорила съ нею эта дама. Она говорила: вы помните, что я однажды приходила къ вамъ, чтобъ освѣдомиться объ одной молодой леди, которая прежде посѣщала васъ? Вы помните, что я заплатила вамъ деньги за то, чтобъ вы отдали мнѣ носовой платокъ, который она у васъ оставила? Да, она объ этомъ помнила, и мы тоже помнили. Потомъ она спросила: нѣтъ ли здѣсь теперь этой леди? Нѣтъ, ея здѣсь нѣтъ. Ну, слушайте же дальше. Дама эта пришла одна-одинёхонька, что намъ показалось очень-страннымъ, и спросила: можетъ ли она отдохнуть съ часокъ на томъ мѣстѣ, гдѣ вы теперь сидите? Можетъ, и она отдохнула; потомъ опять ушла. Это должно-быть было одиннадцатаго, а можетъ-быть и двѣнадцатаго двадцать минутъ; вѣдь у насъ нѣтъ здѣсь ни карманныхъ, ни стѣнныхъ часовъ, чтобъ повѣрять солнце. Куда она пошла -- я не знаю, куда она пошла. Она пошла въ одну сторону, а Женни пошла въ другую. Одна пошла прямо въ Лондонъ, а другая пошла прямо въ противную сторону -- вотъ и все. Спросите вонъ хоть у того: онъ все слышалъ и все видѣлъ и тоже знаетъ.
   -- Ну да, сказалъ другой: -- и повторять нечего.
   -- Плакала эта дама? спросила я.
   -- Ни капли, чортъ возьми! возразилъ первый: -- башмаки у нея были всѣ въ дырахъ, платьишко плохое, но не видно было, чтобъ она плакала.
   Лиза сидѣла скрести руки и потупя глаза въ землю. Мужъ ея повернулъ ея стулъ нѣсколько къ себѣ, такъ, чтобъ лучше се видѣть, и толстый его кулакъ, походившій на молотъ, лежалъ наготовѣ, чтобъ, въ случаѣ ослушанія со стороны жены, привести угрозы свои въ исполненіе.
   -- Я надѣюсь, что вы не будете сердиться, если я спрошу у вашей жены, какова была эта дама съ виду, сказала я.
   -- Говори ты, кукла, воскликнулъ онъ: -- аль не слышишь, что тебя спрашиваетъ; да у меня чуръ лишняго не болтать.
   -- Худа, возразила женщина: -- блѣдна, изнурена, очень-худа.
   -- Много она говорила?
   -- Немного, и голосъ былъ такой хриплый. (Прежде чѣмъ отвѣчать, она каждый разъ спрашивала взоромъ позволенія у своего мужа).
   -- Она очень была встревожена? спросила я. Просила она здѣсь чего-нибудь пить или ѣсть?
   -- Она выпила немного воды, миссъ; Женни принесла ей хлѣба и чаю, но она почти и не дотронулась.
   -- А когда она отсюда уходила? спросила я еще... но вдругъ мужъ Женни прервалъ меня нетерпѣливо:
   -- Когда она отсюда уходила, то пошла впередъ по большой дорогѣ. Спросите хоть у кого угодно, если мнѣ не вѣрите, и узнаете, что я говорю правду. Вотъ и дѣло съ концомъ. Больше мы ничего не знаемъ.
   Я посмотрѣла на моего спутника и замѣтивъ, что онъ ужь всталъ и готовъ былъ удалиться, я поблагодарила ихъ за все, что они мнѣ сказали, и простилась съ ними. Когда мы выходили, Лиза посмотрѣла значительно на мистера Беккега, а мистеръ Бёккетъ посмотрѣлъ также на нее.
   -- Что я вамъ скажу, миссъ Сомерсонъ, говорилъ мнѣ мистеръ Бёккетъ въ то время, какъ мы поспѣшно шли назадъ: часы-то леди Дедлокъ находятся въ рукахъ этого народа -- это вѣрно.
   -- Развѣ вы ихъ видѣли? воскликнула я.
   -- Нѣтъ, я не видалъ, но знаю, что часы у нихъ. Онъ не даромъ говоритъ о двадцати минутахъ и о томъ, что у нихъ никакихъ часовъ н и причины въ поддержаніи своихъ видовъ. Онъ вполнѣ соглашается съ миледи. Молодую дѣвочку лучше отпустить.
   -- Такъ какъ сэръ Лэйстеръ уже замѣтилъ, мистеръ Ронсвелъ, при послѣднемъ случаѣ, когда насъ крайне утомило это дѣло,-- томно продолжаетъ миледи:-- мы не можемъ заключать съ вами никакихъ условій. Безъ всякихъ условій, и при теперешнихъ обстоятельствахъ, эта дѣвочка совершенно не на мѣстѣ здѣсь, и ее лучше отпустить. Я уже сказала ей объ этомъ. Хотите вы, чтобъ мы отослали ее въ деревню, хотите вы взять ее съ собой, или скажите сами, что вы предпочитаете за лучшее съ ней сдѣлать?
   -- Леди Дэдлокъ, если я могу говорить откровенно...
   -- Безъ всякаго сомнѣнія.
   -- ...я предпочелъ бы такую мѣру, которая скорѣе всего освободитъ васъ отъ затрудненія и выведетъ ее изъ ея настоящаго положенія.
   -- Въ свою очередь и я буду говорить съ вами откровенно,-- отвѣчаетъ миледи съ той же самой изученной безпечностью:-- должна ли я понять васъ, что вы возьмете ее съ собой?
   Желѣзный джентльменъ дѣлаетъ желѣзный поклонъ.
   -- Сэръ Лэйстеръ, позвоните пожалуйста.
   Мистеръ Толкинхорнъ отходитъ отъ окна и звонитъ.
   -- Я совсѣмъ забыла, что вы здѣсь. Благодарю васъ.
   Мистеръ Толкинхорнъ дѣлаетъ обычный поклонъ и уходитъ на прежнее мѣсто. Меркурій, быстро отвѣчающій на призывы, является, получаетъ приказаніе кого привести, уходитъ, приводитъ и скрывается.
   Роза плакала и теперь еще она въ глубокой горести. При ея появленіи, желѣзный заводчикъ встаетъ со стула, беретъ ее за руку и остается почти у самыхъ дверей, совершенно готовый удалиться.
   -- Вѣдь тебя будутъ беречь, моя милая,-- говоритъ миледи голосомъ, въ которомъ проглядывастъ утомленіе: -- ты уѣзжаешь отсюда подъ хорошей защитой. Я сказала, что ты очень добрая дѣвочка; тебѣ, право, не о чемъ плакать.
   -- Однако, кажется,-- замѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, выступивъ немного впередъ, съ закинутыми назадъ руками:-- какъ будто она плачетъ о томъ, что уѣзжаетъ отсюда.
   -- Она, какъ видите, несовсѣмъ сше благовоспитанная,-- отвѣчаетъ мистеръ Ронсвелъ съ нѣкоторою быстротою въ своихъ выраженіяхъ, какъ будто онъ радъ былъ, что адвокатъ вмѣшался въ разговоръ:-- притомъ же она еще неопытна и ничего лучшаго не знаетъ. Если-бъ она осталась здѣсь, сэръ, такъ, безъ сомнѣнія, она научилась бы многому.
   -- Безъ сомнѣнія.-- спокойно отвѣчаетъ мистеръ Толкинхорнъ.
   Роза сквозь горькія слезы высказываетъ, что ей очень жаль оставить миледи, что она была счастлива въ Чесни-Воулдѣ. была счастлива съ миледи, и благодаритъ ее снова и снова.
   -- Перестань, глупенькая!-- говоритъ желѣзный заводчикъ, останавливая ее тихимъ голосомъ, но не сердито:-- будь потверже, если ты любишь Вата!
   Миледи равнодушно дѣлаетъ ей знакъ удалиться и говоритъ:
   -- Перестань, дитя мое! Ты добрая дѣвочка! Поѣзжай, съ Богомъ!
   Сэръ Лэйстеръ величественно отстраняетъ себя отъ этого предмета и скрывается въ свой синій сюртукъ. Мистеръ Толкинхорнъ, неопредѣленная человѣческая фигура въ окнѣ, на фонѣ темной улицы, испещренной въ это время фонарями, становится въ глазахъ миледи громаднѣе и чернѣе прежняго.
   -- Сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ,-- говоритъ мистеръ Ронсвелъ послѣ непродолжительной паузы: -- позвольте мнѣ удалиться и вмѣстѣ съ тѣмъ принести извиненіе, что я, хотя и противъ моего желанія, обезпокоилъ васъ по поводу этого скучнаго предмета. Смѣю увѣрить васъ, что я очень хорошо понимаю, какъ скучно должно быть для миледи такое пустое дѣло. Если я не дѣйствовалъ рѣшительно съ самаго начала, такъ это собственно потому, что я опасался употребить мое вліяніе, чтобъ увезти отсюда Розу, не обезпокоивъ васъ. Впрочемъ, мнѣ казалось, смѣю сказать, вслѣдствіе преувеличенной важности этого обстоятельства, что почтительность съ моей стороны принуждала меня изложить это дѣло въ настоящемъ его видѣ; а чистосердечіе требовало посовѣтоваться съ вашими желаніями и удобствомъ. Надѣюсь, вы извините во мнѣ недостатокъ свѣтскаго воспитанія.
   Сэръ Лейстеръ считаетъ необходимымъ отвѣтить на это слѣдующимъ замѣчаніемъ:
   -- Напрасно вы упоминаете объ этомъ, мистеръ Ронсвелъ. Я полагаю, что ни съ которой стороны не требуется оправданій.
   -- Мнѣ пріятно слышать это, сэръ Лэйстеръ; и еслибъ мнѣ нужно было въ заключеніе всего, и въ подтвержденіе моего уваженія къ вамъ обратить ваше вниманіе на прежнія слова мои, касательно долговременнаго пребыванія моей матери въ вашемъ домѣ, и благородства, вслѣдствіе этого пребыванія съ той и другой стороны, я могъ бы доказать это вотъ этимъ ребенкомъ, который оказываетъ столько горести и преданности при разлукѣ, и въ которомъ моя мать, смѣю сказать, старалась по возможности пробудить подобныя чувства, хотя, безъ сомнѣнія, леди Дэдлокъ, при ея искреннемъ участіи и врожденномъ великодушіи, сдѣлала въ этомъ отношеніи гораздо больше.
   Если онъ и говоритъ это иронически, то, несмотря на то, въ словахъ его заключается болѣе истины, чѣмъ онъ предполагаетъ. Онъ изъясняетъ это, впрочемъ, нисколько не уклоняясь отъ своей прямодушной манеры, хотя и обращается съ словами своими въ ту часть темной комнаты, гдѣ сидитъ миледи. Сэръ Лэйстеръ встаетъ отвѣтить на охотъ прощальный привѣтъ. Мистеръ Толкинхорнъ еще разъ звонитъ въ колокольчикъ. Меркурій снова появляется. Мистеръ Ронсвелъ и Роза оставляютъ домъ.
   Вслѣдъ за тѣмъ въ комнату приносятъ свѣчи, при свѣтѣ которыхъ оказывается, что мистеръ Толкинхорнъ все еще стоитъ у окна, закинувъ руки назадъ, и что миледи все еще сидитъ, имѣя передъ собою фигуру адвоката, которая скрываетъ отъ нея видъ не только дня, но и ночи. Она очень блѣдна. Мистеръ Толкинхорнъ замѣчаетъ эту блѣдность въ то время, какъ она встаетъ, чтобъ удалиться, и думаетъ: "Да, есть отчего и поблѣднѣть! Власть этой женщины надъ собой удивительна. Она чудесно разыграла свою роль". Но и онъ тоже умѣетъ разыгрывать свою собственную, свою неизмѣнную роль и, когда отворяетъ дверь для этой женщины, пятьдесятъ паръ глазъ, каждая въ пятьдесятъ разъ проницательнѣе глазъ сэра Лэйстера, не замѣтили бы въ немъ недостатка.
   Леди Дэдлокъ обѣдаетъ сегодня одна въ своей комнатѣ. Сэръ Лэйстеръ спѣшитъ на поддержаніе партіи Дудлистовъ и на пораженіе партіи Кудлистовъ. Леди Дэдлокъ, садясь на стулъ, все еще мертвенно блѣдная, спрашиваетъ, уѣхалъ ли сэръ Лэйстеръ? Уѣхалъ. Уѣхалъ ли мистеръ Толкинхорнъ? Нѣтъ. Спустя нѣсколько, она опять спрашиваетъ, неужели онъ еще не уѣхалъ? Нѣтъ еще. Что онъ дѣлаетъ? Меркурій полагаетъ, что онъ пишетъ письмо въ библіотекѣ. Не желаетъ ли миледи видѣть его? Нѣтъ, нѣтъ.
   Но мистеръ Толкинхорнъ самъ желаетъ видѣть миледи. Спустя еще нѣсколько минутъ докладываютъ, что онъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе и проситъ миледи принять его на пару словъ, по окончаніи ея обѣда. Миледи готова принятъ его теперь. Онъ входитъ, извиняясь за безпокойство, даже и съ ея позволенія, въ то время, какъ миледи сидитъ за столомъ. Когда они остаются одни, миледи даетъ знакъ рукой, чтобъ онъ оставилъ смѣшные комплименты.
   -- Чего вы хотите, сэръ?
   -- Леди Дэдлокъ,-- говоритъ адвокатъ, занимая стулъ въ близкомъ отъ нея разстояніи и начиная потирать свои ржавыя ноги вверхъ и внизъ, вверхъ и внизъ:-- меня крайне удивилъ вашъ поступокъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да, рѣшительно. Я не былъ приготовленъ къ этому. Я считаю это за отступленіе отъ нашего условія и вашего обѣщанія. Это ставитъ насъ въ новое положеніе, леди Дэдлокъ. Я чувствую себя въ необходимости сказать, что я не одобряю этого.
   Онъ прекращаетъ треніе ногъ и смотритъ на нее, оставивъ руки на колѣняхъ, невозмутимый и безъ всякаго измѣненія въ лицѣ, какъ и всегда; въ его манерѣ есть какая-то неопредѣленная свобода, которая нова въ своемъ родѣ и которая не избѣгаетъ наблюденія этой женщины.
   -- Я не совсѣмъ понимаю васъ.
   -- О, нѣтъ, мнѣ кажется, что вы понимаете меня. Вы понимаете меня очень хорошо. Полноте, леди Дэдлокъ, теперь не время хитрить другъ передъ другомъ. Вѣдь вы знаете, что вы любили эту дѣвочку.
   -- Что же изъ этого слѣдуетъ?
   -- Вы знаете, и я знаю, что вы бы не удалили ее отъ себя по причинамъ, которыя вамъ угодно было представить; вы отпустили ее съ цѣлью отстранить отъ нея, по возможности... извините, что я упоминаю объ этомъ: это предметъ дѣловой... отстранить отъ нея позоръ и поношеніе, которыя угрожаютъ вамъ самимъ.
   -- Что же потомъ, сэръ?
   -- Вотъ что, леди Дэдлокъ,-- отвѣчаетъ адвокатъ, скрестивъ нога на ногу и качая на одной изъ нихъ колѣно:-- я совершенно противъ этого. И считаю этотъ поступокъ опаснымъ. Я знаю, что въ немъ не предвидѣлось особенной необходимости; вы сдѣлали его какъ будто съ тѣмъ, чтобъ пробудить во всемъ домѣ толки, сомнѣнія, подозрѣнія. Кромѣ того, это уже, само по себѣ, есть нарушеніе нашего условія. Вамъ бы слѣдовало быть тѣмъ, чѣмъ вы были до этого. Между тѣмъ, какъ очевидно было и для васъ самихъ и для меня, что сегодня вечеромъ вы были совсѣмъ не тѣмъ, чѣмъ были прежде. Да, леди Дэдлокъ; это такъ было очевидно, какъ нельзя болѣе!
   -- Если сэръ,-- начинаетъ миледи:-- я, зная мою тайну...
   Но мистеръ Толкинхорнъ прерываетъ ее:
   -- Позвольте, леди Дэдлокъ, это дѣловой предметъ, а въ дѣлахъ всякаго рода нельзя ручаться, чтобъ не приплелись къ нимъ какія-нибудь другія постороннія обстоятельства. Это уже болѣе не ваша тайна. Извините меня. Это съ вашей стороны большая ошибка. Это моя тайна, какъ довѣреннаго лица сэра Лэйстера и его фамиліи. Еслибъ это была ваша тайна, мы бы не встрѣтились здѣсь и не имѣли бы этого разговора.
   -- Совершенно справедливо. Если я, зная эту тайну, прибѣгаю къ всевозможнымъ средствамъ, чтобъ избавитъ невинную дѣвочку... (особливо припоминая собственную вашу ссылку на нее, когда вы разсказали мою исторію передъ собраніемъ гостей въ Чесни-Воулдѣ), чтобъ избавить ее отъ стыда и позора, угрожающаго мнѣ, я дѣйствую съ тою рѣшимостью, которую сама предназначила себѣ; ничто въ мірѣ не могло бы поколебать моей рѣшимости, никто въ мірѣ не могъ бы удалить меня отъ избранной цѣли.
   Она говоритъ это съ большой обдуманностью и опредѣлительностью, и вмѣстѣ съ тѣмъ обнаруживаетъ на лицѣ своемъ столько одушевленія, сколько и мистеръ Толкинхорнъ. Что касается до него, то онъ такъ методически трактуетъ о сіяемъ дѣловомъ предметѣ, какъ будто въ рукахъ его миледи была какимъ-то безчувственнымъ орудіемъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Въ такомъ случаѣ, леди Дэдлокъ,-- отвѣчаетъ онъ:-- на васъ нельзя полагаться. Вы представили дѣло въ совершенно простомъ видѣ, вы представили его въ буквальномъ смыслѣ, а потому на васъ нельзя полагаться.
   -- Быть можетъ, вы припомните, что я выразила точно такое же безпокойство по этому самому предмету, когда мы говорили вечеромъ въ Чесни-Воулдѣ.
   -- Да,-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, хладнокровно вставая со стула и становясь у камина,-- Да. Я помню, леди Дэдлокъ, вы дѣйствительно ссылались тогда на эту дѣвочку; но эта ссылка была сдѣлана прежде, чѣмъ состоялось наше условіе, а надобно сказать, что какъ буквальный смыслъ, такъ и самое свойство вашего условія, воспрещавшаго всякое дѣйствіе съ вашей стороны, основаны на открытіи вашей тайны. Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія. Что касается до того, чтобъ пощадить дѣвочку, скажите пожалуйста, заслуживаетъ ли она того? Пощадить! Леди Дэдлокъ, здѣсь идетъ дѣло о томъ, чтобъ спасти отъ позора имя цѣлой фамиліи. въ нашемъ условіи это обстоятельство слѣдовало такъ понимать, что если назначено идти по прямому направленію, то не должно было обращать вниманія ни на какія препятствія, не сдаваться ни вправо, ни влѣво, ничего не щадить, все попирать ногами!
   Миледи до этого смотрѣла въ столъ. Теперь она приподнимаетъ свои взоры и смотритъ на мистера Толкинхорна. Ея лицо имѣетъ суровое выраженіе и часть ея визквей губы прижата зубами.
   "Эта женщина понимаетъ меня,-- думаетъ мистеръ Толкинхорнъ въ то время, какъ она снова потупляетъ свои взоры.-- Она сама не можетъ надѣяться на пощаду. Зачѣмъ же должна щадить она другихъ?"
   На нѣкоторое время они оба остаются безмолвными. Леди Дэдлокъ ничего не кушаетъ, но раза два или три наливала воду твердой рукой и выливала ее. Она встаетъ изъ-за стола, беретъ кресло, опускается на него, прикрывая свое лицо. Въ ея манерѣ нѣтъ ничего, что бы выражало слабости или пробуждало состраданіе. Она задумчива, серьезна; всѣ ея мысли сосредоточены на одномъ предметѣ.
   "Эта женщина -- думаетъ мистеръ Толкинхорнъ, стоя у камина и снова становясь чернымъ предметомъ, закрывающимъ видъ передъ ея глазами -- эта женщина достойна изученія".
   И онъ изучаетъ ее на досугѣ во время продолжительнаго молчанія. Миледи тоже на досугѣ изучаетъ что-то. Не ей слѣдуетъ продолжать разговоръ. Онъ простоялъ бы такимъ образомъ до полночи, показывая съ своей стороны видъ, что и не ему тоже слѣдуетъ приступить къ дальнѣйшему разговору, но, наконецъ, принужденъ нарушить молчаніе.
   -- Леди Дэдлокъ, теперь остается самая непріятная часть дѣлового свиданія; замѣтьте, что я называю это свиданіе дѣловымъ. Условіе наше нарушено. Леди съ вашимъ умомъ и силою характера должна быть приготовлена къ извѣстію, что условія этого болѣе не существуетъ, и что я принимаю свои мѣры.
   -- Я совершенно приготовлена.
   Мистеръ Толкинхорнъ наклоняетъ голову.
   -- Вотъ все, чѣмъ долженъ былъ я обезпокоить васъ, леди Дэдлокъ.
   Въ то время, какъ онъ дѣлаетъ движеніе выйти изъ комнаты, миледи останавливаетъ его вопросомъ:
   -- Значитъ, я получаю ваше предувѣдомленіе? Въ этомъ отношеніи мнѣ бы не хотѣлось оставаться въ недоразумѣніи.
   -- Это еще нельзя назвать предувѣдомленіемъ, которое бы слѣдовало вамъ получить, леди Дэдлокъ; надлежащее предувѣдомленіе было бы дано вамъ въ такомъ случаѣ, еслибъ условіе не было нарушено. Но въ сущности оно то же самое, почти то же самое. Правда, тутъ есть разница, но она имѣетъ важность для одного только адвоката.
   -- Такъ вы не намѣрены дать мнѣ другого предувѣдомленія?
   -- Вы правы. Нѣтъ.
   -- И вы думаете открыть истину сэру Дэдлоку сегодня вечеромъ?
   -- Дѣльный вопросъ!-- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ съ легкой улыбкой и слегка кивая головой на отѣненное лицо:-- нѣтъ, не сегодня.
   -- Завтра?
   -- Принимая въ соображеніе всѣ обстоятельства дѣла, мнѣ кажется, леди Дэдлокъ, лучше будетъ, если я уклонюсь отъ прямого отвѣта. Скажи я, что не знаю когда, вы бы не повѣрили мнѣ, и это не соотвѣтствовало бы надлежащей цѣли. Быть можетъ, и завтра. Но лучше, если я на это ничего не скажу. Вы приготовлены, и я не подаю никакихъ надеждъ; все будетъ зависѣть отъ обстоятельствъ. Желаю вамъ добраго вечера.
   Миледи отнимаетъ руку, поворачиваетъ свое блѣдное лицо къ адвокату, когда идетъ онъ къ дверямъ, и въ ту минуту, когда хочетъ отворить ихъ, она еще разъ останавливаетъ его.
   -- Вы намѣрены еще остаться въ этомъ домѣ? Я слышала, что вы занимались въ библіотекѣ. Вы идете опять туда же?
   -- Только за шляпой. Я иду домой.
   Она кланяется скорѣе глазами, чѣмъ головой, такъ легко ея движеніе и такъ изысканно. Мистеръ Толкинхорнъ выходитъ. По выходѣ изъ комнаты онъ смотритъ на часы и сомнѣвается въ вѣрности ихъ на минуту, или около того. На лѣстницѣ стоятъ великолѣпные часы, замѣчательные, что не всегда случается съ великолѣпными часами, по своей точности. "Что вы скажете?-- спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ, обращаясь къ нимъ.-- посмотримъ, что вы скажете?"
   О, если бы они сказали: "не ходи домой!" Какими бы знаменитыми часами были они съ этой минуты, еслибъ сказали въ ту ночь изъ всѣхъ ночей, пересчитанныхъ ими, этому старому человѣку изъ всѣхъ молодыхъ и старыхъ людей, которые когда-либо останавливались передъ ними: "не ходи домой!" Своимъ рѣзкимъ чистымъ звономь они бьютъ три-четверти восьмого и снова, продолжаютъ тикать. "Эге! Да вы хуже, чѣмъ я думалъ о васъ -- говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, упрекая свои часы.-- Двѣ минуты разницы! При такомъ ходѣ вы не годитесь для меня!" Какимъ бы добромъ отплатили эти часы за зло, еслибъ въ отвѣтъ ему протикали: "не ходи домой!"
   Онъ выходитъ на улицы, идетъ по нимъ, закинувъ руки навалъ, подъ тѣнью высокихъ домовъ, у большой части которыхъ всѣ тайны, затруднительныя обстоятельства, заложенныя имѣніи, щекотливыя дѣла всякаго рода схоронены подъ его старымъ чернымъ атласнымъ жилетомъ. Онъ въ особенномъ довѣріи даже у самыхъ кирпичей и извести. Высокія дымовыя трубы сообщаютъ ему по секрету фамильныя тайны. Но, несмотря на то, никто изъ нихъ не подастъ ему голоса, не прошепчетъ ему: "не ходи домой!"
   Среди суматохи и движенія многолюднѣйшихъ улицъ, среди треска, звяканья и шума множества экипажей, множества ногъ множества голосовъ, при яркомъ потокѣ лучей свѣта, льющихся на него изъ магазиновъ, при западномъ вѣтрѣ, дующемъ на него, при толпѣ народа, тѣснящей его, обстоятельства безъ всякаго сожалѣнія принуждаютъ его идти впередъ по своей дорогѣ, и ничто не встрѣчаетъ его предостерегающимъ шопотомъ: "не ходи домой!"
   Онъ приходитъ, наконецъ, въ свою мрачную комнату, зажигаетъ свѣчи, осматривается кругомъ, бросаетъ взгляда наверхъ и видитъ римлянина, указывающаго съ потолка, но и въ рукѣ римлянина нѣтъ сегодня никакого новаго значенія, нѣтъ никакого значенія и въ группѣ купидоновъ, порхающихъ вокругъ него, никто изъ нихъ не подаетъ ему послѣдняго предостереженія: "не входи сюда!"
   Ночь лунная; но луна, перейдя за полный фазисъ свой, только что теперь поднимается надъ горизонтомъ Лондона. Звѣзды сіяютъ точно такъ же, какъ онѣ сіяли надъ свинцовыми кровлями Чесни-Воулда. Эта женщина, какъ онъ въ послѣднее время привыкъ называть ее, смотритъ на нихъ изъ окна. Ея душа взволнована; она больна душой и нигдѣ не находить покоя. Огромныя комнаты слишкомъ тѣсны для нея и душны. Тягость ихъ невыносима; она хочетъ прогуляться одна въ ближайшемъ саду.
   Слишкомъ своевольная и повелительная во всѣхъ своимъ поступкахъ, чтобъ быть причиной изумленія для тѣхъ, кто окружаетъ ее, эта женщина легко одѣвается и выходитъ на лунный свѣть. Меркурій провожаетъ ее съ ключомъ. Отворивъ калитку, онъ вручаетъ ключи миледи но ея желанію и идетъ назадъ по ея приказанію. Она погуляетъ тутъ недолго, она только хочетъ освѣжить свою больную голову. Быть можетъ, она пробудетъ здѣсь часъ, быть можетъ, больше. Она не нуждается въ провожатомъ. Калитка захлопывается, пружина щелкаетъ, и Меркурій оставляетъ миледи, скрывшуюся подъ густую тѣнь группы деревьевъ.
   Чудная ночь,-- ночь, освѣщенная огромнымъ дискомъ луны и миріадами звѣздъ. Мистеръ Толкинхорнъ, отправляясь въ свой погребъ и отпирая и запирая гремящія двери, долженъ перейти маленькій дворикъ. Онъ случайно смотритъ наверхъ и думаетъ, какая чудная ночь, какая свѣтлая луна, какое множество звѣздъ! И, въ самомъ дѣлѣ, какая тихая, спокойная ночь!
   Весьма тихая ночь. Когда луна свѣтитъ очень ярко, тишина и безмолвіе какъ будто истекаютъ изъ нея вмѣстѣ съ ея свѣтомъ, и это вліяетъ даже на мѣста, полныя народа, полныя жизни. Но только это тихая ночь на пыльныхъ высокихъ дорогахъ и на горныхъ возвышеніяхъ, откуда видно на далекое пространство, какъ все погружено въ покой, какъ всѣ предметы становятся спокойнѣе и тише вмѣстѣ съ отдаленіемъ ихъ къ горизонту, гдѣ сливаются они съ закраиной лѣса, подпирающаго небо, и сѣрый волнистый туманъ, какъ призрачный цвѣтъ, разстилается надъ нимъ; не только это тихая ночь въ садахъ и варкахъ и на прибрежьѣ Темзы, гдѣ поемныя луга свѣжѣе и зелень на нихъ ярче, гдѣ потокъ воды игриво искрится и блещетъ между плѣнительными островами, журчитъ между каменьями и производитъ шелестъ въ кустахъ камыша; тишина, эта не только провожаетъ стремленіе воды до того мѣста, гдѣ ряды домовъ становятся гуще, гдѣ въ водѣ отражается множество мостовъ, гдѣ набережныя и группы кораблей дѣлаютъ ее мрачною и страшною, гдѣ она убѣгаетъ отъ этихъ предметовъ, искажающихъ ее, извивается между болотами, на которыхъ угрюмыя вѣхи стоятъ, какъ скелеты, выброшенные на берегъ, потомъ вступаетъ въ болѣе крутые берега, гдѣ повсюду встрѣчаются поля, засѣянныя хлѣбомъ, вѣтрянныя мельницы и церковные шпицы, и, наконецъ, сливается съ вѣчно волнующимся моремъ; не, только это тихая ночь на морѣ и на прибрежьи, гдѣ стоитъ часовой и любуется какъ корабль съ распущенными крыльями перебѣгаетъ яркую полосу свѣта, которая какъ будто видна только ему одному; но даже и въ Лондонѣ замѣтна тишина въ этой пустынѣ для чужого человѣка. Шпицы церквей его и башень и сто одинъ громадный куполъ становятся болѣе прозрачными; закопченыя вершины зданій теряютъ свою массивность въ блѣдной лучезарности, шумъ поднимающійся съ улицъ слабѣетъ и смягчается, и звукъ шаговъ но тротуарамъ спокойно уносится вдаль. Въ поляхъ, гдѣ обитаетъ мистеръ Толкинхорнъ, гдѣ пастухи нескончаемо играютъ на своихъ свиреляхъ аріи Верховнаго Суда и держатъ стада свои въ загонахъ, пока не остригутъ донельзя каждую овечку, въ этихъ поляхъ въ такую лунную ночь каждый двухъ сливается въ отдаленный, глухой гулъ, какъ будто городъ представлялъ собою громадное стекло, дрожащее отъ всякаго прикосновенія.
   Но что это значитъ! Кто выстрѣлилъ изъ ружья или пистолета? Откуда этотъ выстрѣлъ?
   Нѣсколько пѣшеходовъ объятыхъ внезапнымъ страхомъ останавливаются и съ изумленіемъ озираются вокругъ. Въ нѣкоторыхъ домахъ открыты окна и двери, и жители выходятъ посмотрѣть, что случилось. Это былъ громкій выстрѣлъ, и отголосокъ его разнесся далеко и тяжело. Онъ потрясъ одинъ домъ; такъ по крайней мѣрѣ показалось одному изъ пѣшеходовъ. Онъ разбудилъ всѣхъ собакъ въ кварталѣ, и онѣ съ изступленіемъ воютъ и лаютъ. Испуганныя кошки перебѣгаютъ черезъ дорогу. Въ то время какъ собаки продолжаютъ лаять и выть, а одна собака завываетъ какъ демонъ, церковные часы, какъ будто тоже испуганные, начинаютъ бить. Глухой гулъ на улицахъ мало по малу превращается въ крикъ. Но вскорѣ и это проходитъ, едва пробили запоздалые часы десять, какъ уже снова все затихло, и чудная ночь, и свѣтлая большая луна, и множество звѣздъ снова разливаютъ свѣтъ и тишину.
   Встревоженъ ли былъ мистеръ Толкинхорнъ этимъ выстрѣломъ? Въ его окнахъ мракъ и тишина, и двери его заперты. Чтобъ вытянуть его изъ его раковины, дѣйствительно должно случиться что-нибудь необыкновенное. Не слыхать его и не видать. Какая сила пушечнаго выстрѣла въ состоянія поколебать невозмутимое спокойствіе этого ржаваго стараго человѣка?
   Въ теченіе многихъ лѣтъ непоколебимый римлянинъ указываетъ съ потолка безъ особеннаго значенія. Нельзя допустить, что въ эту ночь онъ имѣетъ новое значеніе. Какъ началъ указывать, такъ и всегда указываетъ, подобно всякому римлянину, или даже британцу съ одинокой и неизмѣнной идеей. Вѣроятно, и въ теченіе всей этой ночи онъ сохраняетъ невозможную для всякаго живого существа позу и неизмѣнно указываетъ внизъ. Лунный свѣтъ замѣняется темнотою ночи, начинается заря, восходитъ солнце, наступаетъ день. Римлянинъ попрежнему указываетъ внизъ, и никто не обращаетъ на него вниманія.
   Но спустя немного послѣ наступленія дня приходятъ люди привести въ порядокъ комнаты. И потому ли, что въ римлянинѣ пробудилась новая мысль, невыраженная прежде, или потому, что одинъ изъ передовыхъ людей неожиданно сходить съ ума, но только, взглянувъ на его протянутую руку и взглянувъ на что онъ указываетъ внизъ, этотъ человѣкъ вскрикиваетъ и выбѣгаетъ. Другіе, взглянувъ точно такъ же вскрикиваютъ и убѣгаютъ.
   Что же это значитъ? Въ мрачную комнату не впускаютъ свѣту, и люди незнакомые съ ней входятъ, тихо, но тяжело переступаютъ, приносятъ какую-то тяжесть въ спальню и кладутъ ее. Въ теченіе цѣлаго дня только и слышенъ одинъ шепотъ, только и замѣно на лицахъ одно удивленіе; строго обыскивается каждый уголъ, тщательно разсматриваются слѣды на полу, тщательно замѣчается расположеніе каждаго предмета мебели. Всѣ глаза обращаются къ римлянину и всѣ голоса произносятъ: "о если бы онъ могъ сказать, что онъ видѣлъ здѣсь!"
   Онъ указываетъ на столъ съ бутылкой на немъ (почти полной вина) и рюмкой, и двумя свѣчками, которыя были внезапно потушены вскорѣ послѣ того, какъ были зажжены. Онъ указываетъ на пустой стулъ и на пятно на полу передъ стуломъ, которое можно бы, кажется, покрыть рукой. Вотъ предметы, которые лежатъ прямо по направленію его пальца. Пылкое воображеніе могло бы допустить, что въ этихъ предметахъ было столько ужаснаго, что достаточно было всю картину, не только однихъ купидоновъ съ пухленькими ножками, но облака и цвѣты, и столби -- короче, самое тѣло и душу аллегоріи, весь смыслъ, который она содержитъ въ себѣ, свести совершенно съ ума. И въ самомъ дѣлѣ всякій, кто входитъ въ комнату, лишенную свѣта, и смотритъ на эти предметы, непремѣнно взглядываетъ на римлянина, и усматриваетъ, что онъ скрываетъ какую-то тайну, какъ будто онъ, пораженный ужасомъ, быль нѣмымъ свидѣтелемъ страшнаго событія.
   Такъ точно, въ теченіе многихъ послѣдующихъ лѣтъ, много будетъ пересказано страшныхъ исторіи о пятнѣ на полу, которое такъ легко можно закрыть рукой и такъ трудно вынести, и римлянинъ, указывающій съ потолка, будетъ указывать такъ долго, пока пыль, сырость и пауки станутъ щадить его, и будетъ указывать съ гораздо большею выразительностью, чѣмъ но времена мистера Толкинхорна, будетъ указывать съ значеніемъ, сообщающимъ идею о смерти. Времена мистера Толкинхорна прекратились навсегда; а между тѣмъ римлянинъ указывалъ на руку убійцы, поднятую противъ его жизни, и указывалъ тщетно на него, прострѣленнаго въ сердце.
   

XLIX. Дружба по службѣ.

   Въ домашнемъ быту мистера Джозефа Бэгнета, иначе Бакаута, отставного артиллериста и нынѣшняго музыканта на бассонѣ, наступило великое годичное событіе. Событіе пиршества и торжества. Ознаменованіе дня рожденія въ семействѣ
   Это не день рожденія мистера Бэгнета. Мистеръ Бэгнетъ отличаетъ эту эпоху въ музыкальномъ своемъ положеніи очень просто; передъ завтракомъ онъ цѣлуетъ дѣтей съ особеннымъ наслажденіемъ и усиленнымъ чмоканьемъ, выкуриваетъ лишнюю трубку табаку послѣ обѣда, и вечеромъ углубляется въ созерцаніе о томъ, что думаетъ объ этомъ днѣ его старушка-мать; это представляетъ предметъ безконечныхъ размышленій, созданный его матерью, которая перешла изъ этой жизни лѣтъ двадцать тому назадъ. Нѣкоторые люди не всегда съ такою нѣжностью вспоминаютъ о своемь отцѣ, чаще всего случается, что въ запасѣ своихъ воспоминаній всю сыновнюю любовь свою они соединяютъ съ именемъ матери. Мистеръ Бэгнетъ быль изъ числа такихъ людей.
   Не есть это и день рожденія одного изъ трехъ дѣтей его. Такія случаи обыкновенно имѣютъ свои особенныя отличія, которыя не выходятъ, впрочемъ, изъ границъ скромныхъ поздравленій и приготовленія къ обѣду пуддинга. Въ минувшій день рожденія молодого Вулича, мистеръ Бэгнетъ, послѣ замѣчаній о его ростѣ и вообще о физическомъ развитіи, приступилъ въ минуту глубокаго размышленія о перемѣнахъ производимыхъ временемъ, къ испытанію его въ катихизисѣ. Послѣ первыхъ двухъ вопросовъ: какъ тебя зовутъ? и кто далъ тебѣ это имя?-- вопросовъ, сдѣланныхъ съ чрезвычайной точностью, память измѣнила ему въ аккуратномъ предложеніи третьяго, и онъ замѣнилъ его допросомъ своего собственинаго сочиненія: какъ тебѣ нравится это имя? сопровождая его такимъ многозначительнымъ взглядомъ, выражавшимъ и назидательность и пользу подобнаго вопроса, что дѣйствительно придавалъ ему совершенно религіозное значеніе. Это однако же было отступленіемъ отъ принятыхъ правилъ для подобнаго торжественнаго случая, отступленіе, которое онъ дозволилъ себѣ именно только въ день рожденія молодого Вулича.
   Этотъ день есть день рожденія хозяйки дома, матери семейства, старой бабенки мистера Бэгнета; это величайшій праздникъ въ домѣ, день отмѣченный въ календарѣ мистера Бэгнета красными чернилами. Такое торжественное событіе всегда ознаменовывалось по извѣстнымъ формамъ, установленнымъ и предписаннымъ самимъ мистеромъ Бэгнетомъ много лѣтъ тому назадъ. Мистеръ Бэгнетъ вполнѣ убѣжденъ, что имѣть къ обѣду пару куръ есть верхъ величайшей роскоши. Въ этотъ день рано поутру, онъ неизмѣнно отправляется лично покупать такую пару, и, неизмѣнно обманутый продавцомъ, дѣлается владѣтелемъ пары самыхъ престарѣлыхъ обитателей изъ всѣхъ европейскихъ курятниковъ. Возвратясь домой съ этой въ высшей степени черствой покупкой, завязанной въ чистый синій съ бѣлыми клѣтками носовой платокъ (что также непосредственно входитъ въ составь его распоряженій), онъ случайнымъ образомъ за завтракомъ предлагаетъ мистриссъ Бэгнетъ объявить откровенно, чего бы она желала сегодня къ обѣду. Мистриссъ Бэгнетъ по какому-то странному стеченію обстоятельствъ, постоянно повторявшемуся въ этотъ день безъ всякой перемѣны, отвѣчала, что она желала бы имѣть къ обѣду пару куръ, и мистеръ Бэгнетъ немедленно доставалъ изъ скрытнаго мѣстечка и предлагалъ ей это лакомство среди всеобщаго восторга и радости. Послѣ этого онъ требовалъ, чтобы старушка весь этотъ день ничего не дѣлала, сидѣла бы только на мѣстѣ въ лучшемъ нарядѣ своемъ, между тѣмъ какъ онъ съ молодежью будетъ прислуживать ей. Такъ какъ онъ не имѣлъ блестящихъ познаній въ поварскомъ искусствѣ, то можно представить, что такая честь доставляла старой бабенкѣ скорѣе досаду, чѣмъ удовольствіе; она впрочемъ подчинялась своему парадному положенію со всевозможной радостью и наслажденіемъ.
   Въ настоящій день рожденія, мистеръ Бэгнетъ окончилъ свои обычныя предварительныя распоряженія. Онъ купилъ два образца дичи, которая, если можно допустить истину въ пословицѣ: "стараго воробья на мякинѣ не проведешь", ужъ конечно не была поймана на мякинѣ, чтобы жариться на вертелѣ; онъ изумилъ и привелъ въ неизъяснимый восторгъ все семейство такимъ невиданнымъ произведеніемъ; онъ самъ распоряжается жареньемъ птицы; между тѣмъ какъ мистриссъ Бэгнетъ, безпрестанно подергивая своими крѣпкими загорѣвшими пальцами при каждомъ разѣ, когда замѣчаетъ ошибки въ приготовленіи обѣда, сидитъ себѣ въ парадномъ платьѣ, какъ почетная гостья.
   Квебекъ и Мальта накрываютъ столъ, а Вуличъ, какъ и слѣдуетъ, помогаетъ своему отцу и весьма усердно приводитъ въ движеніе вертелъ. Для поправленія ошибокъ ихъ, мистриссъ Бэгнетъ отъ времени до времени подмигиваетъ имъ, киваетъ головой, или морщитъ лицо.
   -- Въ половинѣ второго,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ:-- изъ минуты въ минуту... будетъ все готово.
   Мистриссъ Бэгнетъ, подъ вліяніемъ томительнаго безпокойства, усматриваетъ, что одинъ изъ нихъ совершенно прекращаетъ свое дѣйствіе передъ очагомъ, и птица начинаетъ горѣть.
   -- Для тебя будетъ обѣдъ,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ:-- настоящій царскій.
   Мистриссъ Бэгнетъ радуется, выказываетъ рядъ бѣлыхъ зубовъ, и на взглядъ своего сына обличаетъ столько безпокойства, что онъ, движимый чувствомъ сыновней любви, спрашиваетъ ее глазами, въ чемъ дѣло? и въ ожиданіи отвѣта, стоитъ выпуча глаза, болѣе прежняго забывая о птицахъ, не подавая ни малѣйшей надежды на возвращеніе къ самосознанію. Къ счастію старшая сестрица его угадываетъ причину волненія въ груди мистриссъ Бэгнетъ, и самымъ убѣдительнымъ толчкомъ приводитъ его въ чувство. Неподвижный вертелъ снова начинаетъ вертѣться, и мистриссъ Бэгнетъ въ избыткѣ радости и душевнаго облегченія закрываетъ глаза.
   -- Чай и Джорджъ заглянетъ къ намъ,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ:-- такъ знаешь, въ половинѣ пятаго... изъ минуты въ минуту. А сколько будетъ лѣтъ, моя бабенка, что Джорджъ заглядываетъ къ намъ въ этотъ денекъ?
   -- Ахъ, Бакаутъ, Бакаутъ, я начинаю думать, столько лѣтъ, сколько достаточно, чтобъ молодой бабенкѣ сдѣлаться старою, ни больше ни меньше,-- отвѣчаетъ мистриссъ Бэгнетъ, смѣясь и качая головой.
   -- Ничего, бабенка,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ:-- ничего... ты, на мой взглядъ, нисколько не состарилась... все та же молодая, да пожалуй еще и моложе... право моложе... всякій скажетъ, что моложе.
   При этомъ Квебека и Мальта хлопаютъ въ ладоши и восклицаютъ, что старый толстякъ вѣрно принесетъ каюй нибудь гостинецъ матери, и начинаютъ придумывать, что именно онъ принесетъ.
   -- Знаешь ли что, Бакаутъ,-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, бросая взглядъ на скатерть и мигая правымъ глазомъ Мальтѣ, давая этимъ знать, что на столѣ нѣтъ соли, и въ то же время кивнувъ Квебекѣ головой намекаетъ ей на перецъ:-- я начинаю думать, что Джорджъ снова обѣгаетъ насъ.
   -- Джорджъ обѣгаетъ, да только онъ не убѣжитъ.-- отвѣчаетъ мистеръ Бэгнетъ.-- Своего кармана онъ не поставитъ въ тупикъ. Небось не таковскій.
   -- Нѣтъ, Бакаутъ. Нѣтъ. И не говорю, что онъ убѣжитъ.. Я не думаю, что онъ это сдѣлаетъ. Но, мнѣ кажется, еслибъ онъ развязался съ этимъ долгомъ, такъ не станетъ долго думать, уберется отсюда подальше.
   Мистеръ Бэгнетъ спрашиваетъ -- почему?
   -- А потому,-- отвѣчаетъ жена его:-- что Джорджъ, какъ мнѣ кажется, начинаетъ становиться черезчуръ нетерпѣливымъ и безпокойнымъ. Я не говорю, что онъ какъ будто связанъ по рукамъ и по ногамъ -- нѣтъ! Не имѣй онъ свободы, онъ бы не былъ и Джорджемъ; но все же онъ видимо страдаетъ чѣмъ-то и постоянно; какъ-то не въ духѣ.
   -- Адвокатъ-то, его видишь, сосетъ не на животъ, а на смерть,-- замѣчаетъ мистеръ Бэгнетъ:-- вѣдь онъ самого чорта выведетъ изъ терпѣнія.
   -- Пожалуй, что такъ, Бакаутъ; пожалуй, что и правда.
   Дальнѣйшій разговоръ прекращается на время, потому что мистеръ Бэгнетъ находитъ себя въ необходимости сосредоточить всю силу умственныхъ своихъ способностей на приготовленіи обѣда. который находился въ маленькой опасности: дичь принимала крайне сухой видъ по тому обстоятельству, что при ней не было подливки, и потому еще, что въ приготовленную подливку не прибавлено муки для надлежащаго устраненія отъ нея водянисто-желтаго цвѣта. По поводу тѣхъ же самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ картофель ни подъ какимъ видомъ не слушается вилокъ, когда нужно снимать съ него шкурку, и распадается изъ середины по всѣмъ направленіямъ, какъ будто онъ подверженъ вулканическимъ изверженіямъ. Ноги зажаренной птицы сдѣлались длиннѣе, чѣмъ бы слѣдовало, и чрезвычайно шероховаты. Устранивъ всѣ эти недочеты по мѣрѣ силъ своихъ и способностей, мистеръ Бэгнетъ наконецъ раскладываетъ все по блюдамъ, и вмѣстѣ съ семьей садится за столъ. Мистриссъ Бэгнетъ занимаетъ мѣсто почетнѣйшей гостьи по правую отъ него сторону.
   Слава Богу, что день рожденія старой бабенки не бываетъ дважды въ году, иначе два подобныхъ угощенія домашней птицею имѣли бы пагубныя послѣдствія. Всякаго рода самыя нѣжныя жилочки и лигаменты, какими только птица одарена отъ природы, превратились въ этихъ двухъ образцахъ въ самыя крѣпкія гитарныя струны. Ихъ вѣтви, повидимому, пустили корни въ мясистыя части, точь-въ-точь, какъ престарѣлыя деревья пускаютъ корни въ почву. Ихъ ножки до того тверды и крѣпки, что невольнымъ образомъ сообщаютъ идею, какъ будто нея долгая и многотрудная жизнь ихъ проведена была на ногахъ и притомъ въ бѣганьѣ въ запуски. Несмотря на то, мистеръ Бэгнетъ, не сознавая этихъ маленькихъ недостатковъ, настойчиво упрашиваетъ мистриссъ Бэгнетъ скушать самое страшное количество такого лакомаго блюда, а такъ какъ эта добрая душа никогда въ жизни, и ни подъ какимъ видомъ не рѣшалась огорчить своего благовѣрнаго, тѣмъ болѣе въ такой замѣчательный день, то изъ угожденія ему подвергаетъ желудокъ свой страшной опасности. Какимъ образомъ молодой Вуличъ очищаетъ перегорѣлыя ножки, не имѣя желудка страуса, переваривающаго, какъ она слышала, даже самое желѣзо, совершенно выходитъ изъ круга ея пониманія!
   По окончаніи трапезы старой бабенкѣ предстоитъ перенести другое испытаніе: она должна попрежнему сидѣть на мѣстѣ въ парадномъ платьѣ и видѣть, какъ приводится въ порядокъ комната, обметается очагъ, перемывается и чистится посуда на маленькомъ дворикѣ. Величайшій восторгъ и энергія, съ которыми двѣ дѣвочки исполняютъ обязанности хозяйки, засучивъ рукава въ подражаніе своей матери и постукивая при входѣ въ комнату и выходѣ изъ нея своими маленькими деревянными башмаками, подаютъ необъятныя надежды на будущее и производятъ сильное душевное безпокойство въ настоящія минуты. По тѣмъ же самымъ причинамъ происходитъ смѣшеніе языковъ, стукъ глиняной посуды, брянчанье жестяныхъ кружекъ и кувшиновъ, треніе щетокъ, потребленіе воды, и все въ высшей степени и въ большомъ количествѣ: между тѣмъ, какъ самое пресыщеніе водою маленькихъ хозяекъ становится до такой степени трогательнымъ зрѣлищемъ для мистриссъ Бэгнетъ, что въ ея положеніи принужденное спокойствіе оказывается необходимымъ. Наконецъ процессъ чищенія торжественнымъ образомъ прекращается; Квебека и Мальта являются на сцену въ чистенькомъ нарядѣ, улыбающіяся и сухія; на столъ кладутся трубки, табакъ и другія принадлежности для утоленія жажды, и старая бабенка только теперь начинаетъ испытывать душевное спокойствіе въ этотъ восхитительный праздникъ.
   Когда мистеръ Бэгнетъ занимаетъ свое обычное мѣсто, часовыя стрѣлки находятся въ весьма близкомъ разстояніи отъ половины пятаго; спустя нѣсколько минутъ онѣ указываютъ аккуратно на это время, и мистеръ Бэгнетъ восклицаетъ.
   -- Джорджъ! Аккуратенъ по военному!
   Да это дѣйствительно Джорджъ, и онъ выражаетъ искреннія поздравленія старой бабенкѣ (которую цѣлуетъ при этомъ торжественномъ случаѣ), всѣмъ дѣтямъ и мистеру Бэгнету.
   -- Дай Богъ, чтобъ этотъ счастливый день возвращался для всѣхъ на многія и многія лѣта!-- говоритъ мистеръ Джорджъ.
   -- Но, Джорджъ, старикъ,-- спрашиваетъ мистриссъ Бэгнетъ, смотря на него съ величайшимъ вниманіемъ:-- что съ тобой сдѣлалось?
   -- Что со мной сдѣлалось?
   -- Да, ты такъ блѣденъ, Джорджъ... ты не похожъ на себя и кажешься такимъ разстроеннымъ. Не правда ли Бэгнетъ?
   -- Джорджъ,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ:-- отвѣчай моей бабенкѣ, что съ тобой!
   -- Право я не знаю,-- отвѣчаетъ кавалеристъ, проводя рукой по лицу:-- не знаю, что я блѣденъ; не знаю, что я разстроенъ, и мнѣ крайне жаль, если это правда. Впрочемъ, вотъ въ чемъ дѣло: мальчикъ, котораго я принялъ къ себѣ, умеръ вчера вечеромъ, и это сильно огорчило меня.
   -- Бѣдненькій!-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ съ чувствомъ материнскаго сожалѣнія.-- Такъ онъ умеръ? Какая жалость!
   -- Я не хотѣлъ говорить объ этомъ, потому что въ день рождегія о подобныхъ вещахъ не говорятъ; я не успѣлъ присѣсть, а ужь вы и выпытали изъ меня. Я бы въ минуту поправился,-- продолжаетъ кавалеристъ, принуждая себя говорить веселѣе: -- но вы такъ скоры, мистриссъ Бэгнеть.
   -- Правда твоя! Моя бабенка,-- говорятъ мистеръ Бэгнетъ:-- скора... какъ порохъ.
   -- И что еще больше, сегодня ея день рожденія, такъ мы ужъ и подсядемъ къ ней,-- замѣчаетъ мистеръ Джорджъ.-- Вотъ видите ли, я принесъ вамъ маленькую брошку. Вещица пустая, да знаете, я дарю ее отъ сердца. Только и есть въ ней хорошаго, мистриссъ Бэгнетъ, одно мое усердіе.
   Мистеръ Джорджъ представляетъ свой подарокъ, который вызываетъ рукоплесканія, восторгъ и прыганье со стороны молодежи и особенный родъ почтительнаго восхищенія со стороны мистера Бэгнета.
   -- Старуха,-- говоритъ онъ.-- Скажи мое мнѣніе объ этомъ!
   -- Да это просто чудо, Джорджъ,-- восклицаетъ мистриссъ Бэгнетъ.-- Это прекраснѣйшая вещь, какой я никогда не видывала!
   -- Хорошо!-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ: -- это мое мнѣніе.
   -- Какъ это мило, Джорджъ,-- продолжаетъ мистриссъ Бэгнетъ, поворачивая брошку на всѣ стороны и отдаляя ее отъ себя на длину руки:-- мнѣ кажется, ужъ это слишкомъ хорошо для меня.
   -- Худо!-- замѣчаетъ мистеръ Бэгнетъ:-- это не мое мнѣніе.
   -- Какъ бы то ни было, сотня тысячъ благодарностей тебѣ, старый товарищъ, говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, протягивая руку мистеру Джорджу, и глаза ея искрятся отъ удовольствія:-- и хотя въ отношеніи къ тебѣ, Джорджъ, я бываю иногда сварливой женой солдата, но на самомъ-то дѣлѣ мы такіе задушевные друзья, какихъ мало найдется на свѣтѣ. Теперь пожалуйста, Джорджъ, для счастья пришпиль ее къ себѣ.
   Дѣти обступаютъ Джорджа посмотрѣть, какъ это выглянетъ, мистеръ Бэгнетъ тоже смотритъ черезъ голову молодого Вулича съ такимъ чисто деревяннымъ любопытствомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, съ такимъ дѣтскимъ удовольствіемъ, что мистриссъ Бэгнетъ не можетъ удержаться, чтобъ не захохотать отъ чистаго сердца и не сказать:
   -- О, Бакаутъ, Бакаутъ, какой ты славный малый!
   Между тѣмъ кавалеристъ никакъ не можетъ пришпилить брошки. Его рука трясется, онъ становится нервнымъ и брошка выпадаетъ изъ руки.
   -- Кто бы повѣрилъ этому?-- говорятъ онъ, подхватя ее налету и оглянувшись во всѣ стороны,-- Какой я, право, неловкій! Не могу даже справиться съ этой бездѣлушкой!
   Мистриссъ Бэгнетъ заключаетъ, что въ подобныхъ случаяхъ кромѣ трубки табаку нѣтъ лучшаго средства, и въ мгновеніе ока пришпиливаетъ брошку къ себѣ на грудь, заставляетъ кавалериста занять его обычное мѣсто, и трубки приводятся въ дѣйствіе.
   -- Если и это тебѣ не поможетъ,-- говоритъ она:-- такъ стоитъ только припомнить былое и настоящее, и тогда эти два средства непремѣнно должны помочь.
   -- Самъ хорошо такъ говоритъ,-- отвѣчаетъ Джорджъ:-- я знаю, это очень хорошо. Такъ ли, нѣтъ ли, а я вамъ вотъ что скажу:-- черныя думы начинаютъ преодолѣвать меня. Ну хоть бы взять вотъ этого бѣдняка. Вѣдь, право, мнѣ грустно было видѣть, какъ онъ умиралъ, и еще грустнѣе было не имѣть возможности помочь ему.
   -- Полно, полно, Джорджъ! Что ты хочешь сказать этимъ? Вѣдь ты помогъ ему? Ты пріютилъ его?
   -- Пріютить-то пріютилъ, да этого мало. Я хочу сказать, мистриссъ Бэгнетъ, онъ былъ у меня и умиралъ въ такомъ невѣжествѣ, что не умѣлъ отличить правой руки отъ лѣвой. А ужъ онъ слишкомъ далеко зашелъ, чтобы помочь ему въ этомъ
   -- Ахъ, бѣдный, бѣдный!-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ.
   -- Потомъ,-- говоритъ кавалеристъ, все еще не закуривая трубки и проводя тяжелой рукой по своимъ волосамъ:-- это обстоятельство привело мнѣ на умъ, Гридли. Куда какъ худо было и его положеніе, да только совсѣмъ въ другомъ родѣ. Эти два лица смѣшались у меня въ умѣ съ безчувственнымъ старымъ бездѣльникомъ, который имѣлъ дѣло и съ тѣмъ, и съ другимъ. Только подумаешь объ этомъ ржавомъ карабинѣ -- ржавомъ, начиная съ ложи до ствола, неподвижно стоящемъ въ углу, тяжеломъ, холодномъ, принимающемъ все такъ равнодушно, только подумаешь объ этомъ, я, увѣряю васъ, сердце такъ и обольется кровью.
   -- Мой совѣтъ такой,-- говоритъ мистеръ Бэгнетъ:-- закурить трубку и не думать объ этомъ. Оно и здорово, и утѣшительно, и вообще полезно.
   -- Вы правду говорите,-- отвѣчаетъ кавалеристъ:-- дѣйствительно, я закурю.
   И онъ закуриваетъ, хотя все еще удерживаетъ на лицѣ своемъ угрюмость, которая производить непріятное впечатлѣніе на молодыхъ Бэгнетовъ и даже, заставляетъ мистера Бэгнета отложить церемонію тоста за здоровье мистриссь Бэгнетъ, при подобныхъ случаяхъ провозглашаемаго имъ самимъ съ особенною краснорѣчивостью. Но когда дѣвочки кончили составлять такъ называемую мистеромъ Бэгнетомъ "микстуру", и когда въ трубкѣ Джорджа загорѣлся яркій огонекъ, мистеръ Бэгнетъ считаетъ долгомъ приступить къ этому тосту. Онъ обращается ко всей компаніи съ слѣдующими выраженіями:
   -- Джорджъ, Вуличъ, Квебека, Мальта! Сегодня день ея рожденія. Повеселимтесь. Такой радости не скоро дождешься. Итакъ, за здоровье!
   Тостъ выпить съ энтузіазмомъ и мистриссъ Бэгнетъ выражаетъ свою благодарность рѣчью, которая по краткости своей вполнѣ соотвѣтствуетъ рѣчи мистера Бэгнета. Этотъ образецъ извѣстнаго краснорѣчія ограничивается тремя словами: "И вамъ всякаго счастья!", причемъ старая бабенка киваетъ каждому головой и принимаетъ умѣренный глотокъ микстуры, и это, въ настоящемъ случаѣ, сопровождаетъ совершенно неожиданнымъ восклицаніемъ: "Что это за человѣкъ!"
   Въ эту самую минуту, къ величайшему удивленію маленькаго общества, въ двери комнаты заглядываетъ какой-то человѣкъ. Это человѣкъ съ проницательнымъ взглядомъ, живой, развязный человѣкъ; онъ понимаетъ выраженіе взглядовъ, устремленныхъ на него, понимаетъ ихъ всѣ вмѣстѣ и каждый порознь, и черезъ это онъ становится замѣчательнымъ человѣкомъ.
   -- Джорджъ,-- говоритъ человѣкъ, кивая головой: -- какъ ты поживаешь?
   -- А, да это Боккетъ!-- восклицаетъ мистеръ Джорджъ.
   -- Да,-- отвѣчаетъ человѣкъ, входя въ дверь и затворяя ее.-- Проходилъ по здѣшней улицѣ и остановился у окна этой лавки посмотрѣть на музыкальные инструменты: пріятель мой нуждается въ подержаной віолончели хорошаго тона,-- остановился и увидѣлъ здѣсь пирушку; мнѣ показалось, какъ будто и ты сидишь здѣсь въ углу; дай загляну, я думаю, и не ошибся. Ну, что, Джорджъ, какъ идутъ дѣла твои въ настоящую минуту? Хорошо, да? И ваши, ма'мъ? И ваши, хозяинъ? Ахъ, Боже мой!-- восклицаетъ мистеръ Боккетъ, раскрывая свои объятія:-- да здѣсь и дѣти есть! Вотъ ужъ ничѣмъ такъ не одолжите меня, какъ только дѣтьми! Поцѣлуйте меня, мои милочки. Нѣтъ нужды спрашивать, кто вашъ отецъ и мать. Въ жизнь мою не видывалъ такого сходства!
   Мистеръ Боккетъ, радушно принятый, садится подлѣ Джорджа и беретъ Квебеку и Мальту къ себѣ на колѣни.
   -- Какія маленькія, хорошенькія,-- говоритъ мистеръ Боккетъ:-- ну, поцѣлуйте меня еще разочекъ; это мое единственное наслажденіе, на которое я нападаю съ жадностью. Ахъ, Боже мой, да какими вы кажетесь здоровенькими! А сколько лѣтъ, ма'мъ, этимъ двумъ малюткамъ? Съ своей стороны я бы положилъ имъ около восьми и десяти.
   -- Вы почти отгадали,-- говоритъ мистриссъ Бэгнетъ.
   -- Любя такъ дѣтей, я почти всегда отгадываю,-- отвѣчаетъ мистерь Боккетъ.-- У моего пріятеля ихъ девятнадцать, ма'мъ, всѣ отъ одной матери, и она такъ свѣжа и такъ румяна, какъ ясное утро. Не такъ, впрочемъ, здорова, какъ вы, но, клянусь честью, близко того! А какъ это называется, моя шалунья?-- продолжаетъ мистеръ Боккетъ, трепля Мальту за щечки:-- это называется персиками. Ахъ, ты моя милочка. Ну, а какъ ты думаешь о своемъ отцѣ? Какъ ты думаешь, отрекомендуетъ-ли онъ мнѣ подержанную віолончель хорошаго тона для пріятеля мистера Боккета? Меня зовутъ Боккетъ. Не правда-ли. какое смѣшное имя? {Bucket -- боккетъ по англ. ведро.}
   Эти ласки совершенно выиграли расположеніе родителей въ пользу гостя. Мистриссъ Бэгнетъ забываетъ торжественность дня до того, что сама набиваетъ трубку, наливаетъ стаканъ для мистера Боккета и сама подноситъ ему. Она бы рада была принять такого пріятнаго человѣка, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ; но такъ какъ онъ другъ Джорджа, то она въ особенности рада видѣть его у себя въ этотъ вечеръ, потому что Джорджъ сегодня что-то очень не въ духѣ.
   -- Не въ духѣ?-- восклицаетъ мистеръ Боккетъ.-- Я никогда ничего подобнаго не слышалъ! Что съ тобой, Джорджъ? Не думаешь-ли и мнѣ сказать, что ты не въ духѣ? Да и почему ты долженъ быть не въ духѣ? Вѣрно у тебя нѣтъ ничего такого на душѣ, что бы могло безпокоить тебя?
   -- Особеннаго нѣтъ ничего,-- отвѣчаетъ кавалеристъ.
   -- Я долженъ такъ думать,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ.-- Что бы такое могло быть у тебя на душѣ! Неужели и эти малютки тоже имѣютъ что-нибудь на душѣ? Нѣтъ; теперь они ничего не имѣютъ, а современемъ, конечно, каждая будетъ имѣть на душѣ своей какого-нибудь молодца и будетъ приводить его въ уныніе. Я не отгадчикъ, ма'мъ; но смѣю сказать вамъ, что это непремѣнно такъ будетъ.
   Мистриссъ Бэгнетъ, совершенно очарованная, полагаетъ, что и мистеръ Боккетъ имѣетъ семейство.
   -- Повѣрите-ли, ма'мъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ: -- вѣдь у меня нѣтъ его. Моя жена и постоялецъ составляютъ все мое семейство. Мистриссъ Боккетъ такъ же любитъ дѣтей, какъ и я, и также желаетъ имѣть ихъ; но нѣтъ, какъ нѣтъ. Ужъ, вѣрно, такъ и быть тому. Земныя блага распредѣляются неравномѣрно, и человѣкъ не долженъ сѣтовать на это... Какой чудесный у васъ дворикъ, ма'мъ. Есть выходъ изъ него?
   Выхода изъ дворика нѣтъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ нѣтъ?-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- А мнѣ показалось, какъ-будто здѣсь долженъ быть выходъ. Не знаю, право, видывалъ-ли я когда-нибудь дворикъ, который бы такъ нравился мнѣ. Позвольте мнѣ взглянуть на него? Благодарю васъ. Да, теперь я вижу, что выхода тутъ нѣтъ. Какой славный, какой пропорціональный дворикъ.
   Окинувъ проницательнымъ взглядомъ весь дворикъ, мистеръ Боккетъ возвращается къ стулу подлѣ своего пріятеля и очень ласково хлопаетъ мистера Джорджа по плечу.
   -- Ну, что, Джорджъ, какъ ты теперь чувствуешь себя?
   -- Какъ нельзя лучше,-- отвѣчаетъ кавалеристъ.
   -- Вотъ это по твоему,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- А къ чему тебѣ быть иначе? Мужчина съ твоей прекрасной наружностью и твоимъ здоровьемъ не имѣетъ права быть не въ духѣ. Это не такая грудь, ма'мъ, чтобы ей быть не въ духѣ. Вѣдь у тебя, Джорджъ, нѣтъ ничего такого на душѣ, да и что бы могло быть у тебя на душѣ!
   Какъ-то особенно распространяясь насчетъ этой фразы, употребляя всю силу и разнообразіе своихъ разговорныхъ способностей, мистеръ Боккетъ раза два или три заговариваетъ о трубкѣ, которую закуриваетъ, и притомъ съ такимъ внимательнымъ лицомъ, которое принадлежитъ только ему одному. Впрочемъ, солнце его любезности скоро освобождается отъ этого кратковременнаго затменія, и снова сіяетъ попрежнему.
   -- А это, вѣрно, вашъ братецъ, мои милыя?-- спрашиваетъ мистеръ Боккетъ, обращаясь съ этимъ вопросомъ къ Квебекѣ и Мальтѣ по адресу молодого Вулича.-- И какой славный братецъ... пасынокъ! Я говорю такъ, потому что онъ слишкомъ старъ, чтобы быть вашимъ сыномъ, ма'мъ.
   -- Извините, сэръ; я могу представить вамъ доказательство, что это мой кровный сынъ,-- отвѣчаетъ мистриссъ Бэгнетъ, смѣясь.
   -- Вы удивляете меня! Впрочемъ, онъ очень похожъ на васъ, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Ахъ, Боже мой! Да онъ удивительно похожъ на васъ! А вотъ здѣсь, надъ бровями, то есть весь лобъ до волосъ, чисто какъ у батюшки!
   Мистриссъ Боккетъ сравниваетъ лица, прищуривъ одинъ глазъ, между тѣмъ, какъ мистеръ Бэгнетъ куритъ свою трубку съ безпредѣльнымъ удовольствіемъ.
   Это самый удобнѣйшій случай для мистриссъ Бэгнетъ увѣдомить его, что мальчикъ крестникъ Джорджа.
   -- Крестникъ Джорджа?-- повторяетъ мистеръ Боккетъ съ чрезвычайнымъ чистосердечіемъ.-- Такъ я еще разъ долженъ пожать руку крестнику Джорджа. Крестный отецъ и крестникъ дѣлаютъ честь другъ другу. А что вы намѣрены сдѣлать изъ него? Не оказываетъ-ли онъ наклонностей къ какому-нибудь музыкальному инструменту?
   Мистеръ Бэгнетъ вдругъ вмѣшивается въ разговоръ.
   -- Играетъ на флейтѣ... отлично.
   -- Повѣрите-ли вы мнѣ,-- говоритъ Боккетъ, какъ будто пораженный случайнымъ стеченіемъ обстоятельствъ:-- вѣдь будучи мальчикомъ, я самъ игралъ на флейтѣ? Не то, что, знаете, я разыгрывалъ по нотамъ, какъ, я полагаю, играетъ онъ, а такъ -- на слухъ. Ахъ, Боже ной! "Британскіе гренадеры", вотъ пѣсенка, которая разогрѣетъ хоть какое угодно холодное англійское сердце! Нельзя-ли сыграть намъ "Британскіе гренадеры", любезный мой?
   Ничего не могло быть пріятнѣе для маленькаго кружка, какъ это предложеніе молодому Вуличу, который немедленно приноситъ свою флейту и начинаетъ играть эту мелодію, во время исполненія которой мистеръ Боккетъ до-нельзя одушевленный, бьетъ тактъ и ни разу не пропускаетъ случая повторить громогласный припѣвъ: "Бри-тан-скі-е гренадеры!" Короче, онъ выказываетъ столько музыкальнаго вкуса, что мистеръ Бэгнетъ отнимаетъ трубку отъ губъ и рѣшается выразить свое убѣжденіе, что мистеръ Боккетъ долженъ быть пѣвецъ. Мистеръ Боккетъ принимаетъ этотъ гармоническій упрекъ очень скромно, признаваясь при этомъ, что когда-то онъ дѣйствительно пѣлъ немного, но собственно для выраженія своихъ душевныхъ ощущеній, вовсе не имѣя тщеславной, идеи пѣть для удовольствія друзей; и его просятъ пропѣть что-нибудь. Не желая разстроить удовольствія общества, онъ соглашается и поетъ: "Повѣрьте мнѣ, если всѣ плѣнительныя прелести". Эта баллада,-- говоритъ онъ, обращаясь къ мистриссъ Бэгнетъ, по его мнѣнію, была самая могущественная его союзница въ завоеваніи дѣвственнаго сердца мистриссъ Боккетъ и заставила ее выдти за него.
   Блистательный незнакомецъ составляетъ такую новую и пріятную черту въ вечернемъ собраніи, что мистеръ Джорджъ, который не выказалъ особеннаго удовольствія при его появленіи, начинаетъ, вопреки самому себѣ, гордиться имъ. Онъ такъ любезенъ, такъ находчивъ къ поддержанію пріятной бесѣды, что одного уже этого достаточно было, чтобы свести съ нимъ знакомство. Мистеръ Бэгнетъ, послѣ второй трубки, до такой степени постигаетъ всю важность такого знакомства, что убѣдительно проситъ его пожаловать и на слѣдующій день рожденія старой бабенки. Если что-нибудь могло еще сильнѣе упрочить уваженіе мистера Боккета къ семейству Бэгнета, такъ это открытіе причины такого празднества. Онъ пьетъ за здоровье мистриссъ Бэгнетъ съ удовольствіемъ, доходящимъ до восторга, принимаетъ болѣе чѣмъ съ благодарностью предложеніе пировать въ такой день, имѣющій придти черезъ двѣнадцать мѣсяцевъ, записываетъ на память число этого дня въ свой черный бумажникъ, съ длиннымъ ремнемъ для застежки, и выражаетъ надежду, что мистриссъ Боккетъ и мистриссъ Бэгнетъ сдѣлаются къ тому времени настоящими сестрами. Онъ часто говаривалъ самому себѣ, что значитъ общественная жизнь безъ частныхъ дружескихъ отношеній? На своемъ скромномъ пути онъ, конечно, человѣкъ общественный, но совсѣмъ уже не тотъ онъ человѣкъ въ той сферѣ, гдѣ окружаетъ его счастье. А это счастье, должно отыскивать въ предѣлахъ домашняго благополучія.
   При этихъ обстоятельствахъ весьма естественно онъ долженъ въ свою очередь вспомнить о пріятелѣ, которому онъ обязанъ за столь лестное знакомство. И онъ вспоминаетъ о немъ. Онъ ни на шагъ не отходитъ отъ него. Какой бы ни быль предметъ разговора, онъ не спускаетъ съ него нѣжнаго взора. Онъ вызывается проводить его до дому. Онъ интересуется даже его сапогами, и очень внимательно разсматриваетъ ихъ въ то время, какъ мистеръ Джорджъ сидитъ, скрестивъ ноги, и курить въ углу камина.
   Наконецъ, мистеръ Джорджъ встаетъ, чтобы уйти. Въ тотъ же моментъ мистеръ Боккетъ, съ тайнымъ сочувствіемъ дружбы, также встаетъ. Онъ еще разъ восхищается дѣтьми, цѣлуетъ всѣхъ до послѣдняго и вспоминаетъ порученіе, которое онъ взялся исполнить для отсутствующаго друга.
   -- Ну, а что же вы скажете насчетъ віолончели? Можете-ли вы порекомендовать мнѣ подобную вещь?
   -- Хоть нѣсколько дюжинъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Бэгнетъ.
   -- Премного обязанъ вамъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, сжимая руку хозяину дома.-- Вы, какъ говорится, истинно другъ въ нуждѣ. Не забудьте только хорошаго тона. Мой другъ чертовски разборчивъ въ этомъ отношеніи. Отлично играетъ. Какъ начнетъ выпиливать Моцарта и Генделя и другихъ великановъ въ этомъ родѣ, такъ что вашъ добрый работникъ! И пожалуйста,-- говоритъ мистеръ Боккетъ разсудительнымъ и въ своемъ родѣ особеннымъ тономъ:-- вы, пожалуйста, не затрудняйтесь въ назначеніи цѣны. Для моего пріятеля я не хочу платить слишкомъ дорого; но вмѣстѣ съ тѣмъ хочу, чтобы вы назначили приличные проценты и вознаградили себя за потерю времени. Вѣдь это въ своемъ родѣ торговая сдѣлка. Каждый долженъ жить и, слѣдовательно, не долженъ упускать изъ виду своихъ выгодъ.
   Мистеръ Бэгнетъ качаетъ головой старой бабенкѣ, какъ будто говоря ей: "что за сокровище этотъ человѣкъ!"
   -- Можетъ статься, я скоро загляну къ вамъ, положимъ, хоть завтра, такъ... часу въ одиннадцатомъ. Быть можетъ, вы скажете мнѣ цѣны нѣсколькихъ віолончелей хорошаго тона?-- говоритъ мистеръ Боккетъ.
   Ничего не можетъ быть легче. Мистеръ и мистриссъ Бэтетъ оба вызываются доставить требуемое свѣдѣніе и даже намекаютъ другъ другу о возможности представить на выборъ цѣлую коллекцію віолончелей.
   -- Благодарю васъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ:-- благодарю насъ. Спокойной ночи, ма'мъ. Спокойной ночи, мистеръ Бэгнегъ. Спокойной ночи, малютки. Премного обязанъ вамъ за одинъ изъ пріятнѣйшихъ вечеровъ, которые когда-либо проводилъ я въ своей жизни.
   Напротивъ того, они сами премного обязаны ему за удовольствіе, которое онъ доставилъ имъ своимъ присутствіемъ, и такимъ образомъ они разстаются съ искреннимъ желаніемъ счастія той и другой сторонѣ.
   -- Теперь, Джорджъ, старый пріятель мой,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, взявъ его за руку при выходѣ изъ лавки:-- пойдемъ!
   Въ то время, какъ они идутъ по маленькой улицѣ, и Бэгнетъ останавливается на минуту у дверей, чтобъ проводить ихъ взорами, мистриссъ Бэгнетъ замѣчаетъ достойному Бакауту, что мистеръ Боккетъ, какъ кажется, души не чаетъ въ Джорджѣ.
   Сосѣднія улицы очень узки и очень дурно вымощены, такъ что совершенно неудобно идти вдвоемъ рука въ руку. Поэтому мистеръ Джорджъ вскорѣ предлагаетъ идти поодиночкѣ. Но мистеръ Боккетъ никакъ не можетъ рѣшиться покинуть руку пріятеля.
   -- Пройдемъ еще съ полминуты,-- говоритъ Боккетъ:-- мнѣ нужно поговорить съ тобой.
   И вслѣдъ за этимъ онъ круто поворачиваетъ его въ гостиницу, вводитъ въ отдѣльную комнату, поворачивается къ нему лицомъ и спиной своей упирается въ дверь.
   -- Ну, Джорджъ,-- говоритъ онъ:-- дружба дружбой, а служба службой. Я не люблю мѣшать дѣла съ бездѣльемъ. Сегодня вечеромъ я по возможности старался, чтобы семейныя дѣла шли пріятнѣйшимъ образомъ; ты можешь судить, правду ли я говорю, или нѣтъ. Теперь, Джорджъ, ты долженъ считать себя подъ арестомъ.
   -- Подъ арестомъ? За что?-- отвѣчаетъ кавалеристъ, пораженный какъ громомъ.
   -- Ты самъ очень хорошо знаешь, Джорджъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ и, чтобы придать болѣе серьезное значеніе своему объясненію, направляетъ на Джорджа свой жирный указательный палецъ:-- ты самъ очень хорошо знаешь, Джорджъ, что обязанность -- это одна вещь, а дружба -- другая. Моя обязанность состоитъ въ томъ, чтобы предупредить тебя, что всякое замѣчаніе съ твоей стороны будетъ принято къ свѣдѣнію и можетъ послужитъ оружіемъ противъ тебя. Поэтому, Джорджъ, будь остороженъ въ словахъ. Ты вѣдь вѣрно ничего не слышалъ объ убійствѣ?
   -- Обь убійствѣ!
   -- Послушай, Джорджъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, дѣйствуя своимъ пальцемъ самымъ вразумительнымъ образомъ:-- держи въ умѣ своемъ, что я сказалъ тебѣ. Я тебя ни о чемъ не спрашиваю. Ты сегодня былъ въ уныломъ расположеніи духа. Все же я говорю, ты вѣдь вѣрно ничего не слышалъ объ убійствѣ.
   -- Нѣтъ. Гдѣ совершилось это убійство?
   -- Смотри, Джорджъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ:-- не вздумай убѣжать, не посрами себя. Я хочу сказать, для чего ты мнѣ нуженъ. Убійство совершилось въ Линкольнинскихъ Поляхъ, убили джентльмена, по имени Толкинхорнъ. Его застрѣлили вчера вечеромъ. Вотъ для чего ты мнѣ нуженъ.
   -- Боккетъ! Возможно ли это, что мистера Толкинхорна убили, и вы подозрѣваете меня?
   -- Джорджъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ, дѣйствуя попрежнему указательнымъ пальцемъ:-- это очень возможно, потому что это истина. Преступленіе совершено вчера въ десять часовъ вечера. Теперь, ты знаешь, гдѣ ты былъ вчера вечеромъ въ десять часовъ и, безъ сомнѣнія, будешь въ состояніи доказать это.
   -- Вчера вечеромъ?.. Вчера вечеромъ?-- повторяетъ кавалеристъ задумчиво, и воспоминаніе какъ молнія блеснуло въ его головѣ.-- Праведное небо, вчера вечеромъ я былъ тамъ!
   -- Мнѣ такъ и говорили, Джорджъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ весьма протяжно.-- Я такъ и думалъ. Мнѣ говорили тоже, что ты очень часто бывалъ тамъ. Тебя видѣли частенько въ тѣхъ мѣстахъ, тебя часто слышали, какъ ты ссорился съ нимъ, и это все можетъ быть -- замѣть я не говорю, что это совершенно такъ, но что это весьма можетъ быть -- можетъ быть также и то, что онъ называлъ тебя угрожающимъ, готовымъ на всякое преступленіе, опаснымъ человѣкомъ.
   Кавалеристъ испускаетъ тяжелый вздохъ, какъ будто онъ готовъ быль согласиться съ этимъ, еслибъ только могъ говорить.
   -- Такъ вотъ что, Джорджъ,-- продолжаетъ мистеръ Боккетъ, опуская на столъ свою шляпу съ такимъ видомъ, какъ будто онъ вовсе не зналъ другого занятія, кромѣ занятія обойщика:-- мое желаніе заключается въ томъ, какъ оно и заключалось въ теченіе всего вечера, чтобы вести дѣла пріятнымъ образомъ. Я скажу тебѣ откровенно: сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, назначилъ награду во сто гиней тому, кто отыщетъ убійцу. Ты и я всегда были въ хорошихъ отношеніяхъ; но я долженъ исполнить свой долгъ, и если придется получить тѣ сто гиней, то зачѣмъ же получитъ ихъ кто нибудь другой, а не я? Послѣ всего этого, мнѣ кажется, ты понимаешь, что я долженъ взять тебя... и чортъ возьми, если этого не сдѣлаю! Нужно ли позвать кого нибудь на помощь, или ты считаешь дѣло это рѣшеннымъ?
   Мистеръ Джорджъ оправился и выпрямляется какъ солдатъ.
   -- Пойдемте,-- говоритъ онъ:-- я готовъ!
   -- Джорджъ,-- продолжалъ мистеръ Боккетъ: -- постой на минуту!
   И съ пріемами обойщика, какъ будто кавалеристъ служилъ для него окномъ, на которое нужно навѣсить занавѣси, онъ вынимаетъ ручныя оковы.
   -- Согласись, Джорджъ, вѣдь дѣло серьезное, и такова моя обязанность.
   Кавалеристъ вспыхнулъ отъ сильнаго негодованія, и на минуту остается въ нерѣшимости; но потомъ протягиваетъ руки, складываетъ ладонь съ ладонью и говоритъ:
   -- На, надѣвай!
   Мистеръ Боккетъ надѣваетъ ихъ въ моментъ.
   -- Какъ ты находишь ихъ? Не жмутъ ли? Если жмутъ, такъ скажи, потому что я хочу, сколько позволяетъ мой долгъ, вести дѣла свои пріятнѣйшимъ образомъ и на тотъ конецъ взялъ другую пару.
   Замѣчаніе это онъ выражаетъ, какъ самый почтительный продавецъ, желающій выполнить заказъ аккуратно и къ совершенному удовольствію своего покупателя.
   -- Значитъ, годятся и эти? И прекрасно! Видишь ли, Джорджъ (и онъ беретъ плащъ изъ утла и начинаетъ надѣвать его на плечи кавалериста), когда я уходилъ изъ дому, такъ позаботился пощадить твои чувства и нарочно принесъ эту вещь. Ну вотъ такъ! Никто и не увидитъ!
   -- Никто, кромѣ меня,-- отвѣчаетъ кавалеристъ:-- сдѣлайте еще одолженіе, надвиньте мнѣ шляпу на глаза.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! Зачѣмъ? Вѣдь это будетъ жалко. Ты кажешься такимъ молодцомъ.
   -- Но съ оковами на рукахъ я не смѣю взглянуть въ лицо добрыхъ людей,-- торопливо отвѣчалъ мистеръ Джорджъ.-- Ради Бога, надвиньте мнѣ шляпу.
   Уступая такой убѣдительной просьбѣ, мистеръ Боккетъ, надѣваетъ свою шляпу и выводитъ свой призъ на улицы; кавалеристъ по обыкновенію идетъ твердо, хотя немного повѣсилъ голову, и мистеръ Боккетъ локтемъ своимъ указываетъ ему путь по улицамъ и переулкамъ.
   

L. Разсказъ Эсѳири.

   Случилось такъ, что, по прибытіи моемъ домой изъ Дили, меня ожидало письмо отъ Кадди Джеллиби (такъ обыкновенно мы продолжали называть ее), которымъ она увѣдомляла меня, что ея здоровье, и безъ того уже слабое, сдѣлалось еще хуже. Она звала меня. Это была просто записка изъ нѣсколькихъ строкъ, написанная въ постели, въ которой лежала Кадди, и заключавшая въ себѣ другую записку отъ ея мужа, въ которой онъ повторялъ ея просьбу съ особенной заботливостью. Кадди была теперь матерью, а я воспріемницей такого бѣдненькаго ребенка, такого крошки съ старообразнымъ личикомъ, которое утопало въ кружевахъ маленькаго чепчика, и съ такими крошечными, худенькими ручками и длинными пальчиками, постоянно сжатыми въ кулачекъ подъ подбородкомъ. Онъ готовъ былъ лежать въ этомъ положеніи цѣлый день, съ своими блестящими пятнышками вмѣсто глазъ, и удивляться (какъ я обыкновенно воображала), какимъ это образомъ случилось, что онъ такой маленькій и слабенькій. При каждомъ движеніи онъ плакалъ, но во всякое другое время былъ такъ терпѣливъ, что, по видимому, его единственнымъ желаніемъ было лежать спокойно и думать. На его личикѣ обозначались маленькія черныя жилки, а подъ глазками синеватыя пятна, какъ слабыя напоминанія о чернильныхъ дняхъ бѣдной Кадди; все это вмѣстѣ для тѣхъ, кто не привыкъ видѣть такого крошки, служило весьма жалкимъ зрѣлищемъ.
   Для Кадди было и того довольно, что она привыкла къ этой малюткѣ. Планы, которыми она облегчала свой недугъ, планы для воспитанія маленькой Эсѳири, для замужества маленькой Эееири и даже для своихъ собственныхъ преклонныхъ лѣтъ, когда она сдѣлается бабушкой маленькихъ Эсѳирей маленькой Эсѳири, выражали столько материнской нѣжности и преданности къ этому крошечному существу, составлявшему всю прелесть ея жизни, что я бы готова была передать нѣкоторые изъ нихъ сію минуту, еслибъ не вспомнила, что этимъ уклонилась бы отъ своего предмета.
   Обращаюсь къ письму. Кадди имѣла о мнѣ какое-то суевѣрное понятіе, которое укрѣпилось въ душѣ ея съ той давнишней ночи, когда она спала, склонивъ голову ко мнѣ на колѣни. Она почти... мнѣ кажется, я должна сказать -- она совершенно была убѣждена, что я, находясь вблизи ея, сообщала ей особенное счастіе. Хотя это была ни болѣе ни менѣе какъ мечта признательной дѣвички, и мнѣ даже совѣстно упоминать о ней, но все же во время ея болѣзни эта мечта, казалось мнѣ, могла имѣть всю силу дѣйствительности. Поэтому, съ согласія моего опекуна, я отправилась къ Кадди на почтовыхъ; и она, и Принцъ приняли меня съ такимъ восторгомъ, что право я ничего подобнаго по видѣла.
   На другой день я опять отправилась посидѣть къ ней, на другой день опять, и опять мнѣ не трудно было совершать эти поѣздки, стоило только встать пораньше, свести счеты и сдѣлать до отъѣзда рас ръ Беккетъ, приставивъ палецъ къ уху.-- Ладно, я беру васъ съ собой.
   И онъ заканчиваетъ свои розыски такъ-же спокойно и методично, какъ ихъ велъ, заботливо приводитъ всѣ вещи въ такой видъ, въ какомъ ихъ нашелъ, и пять минутъ спустя незамѣтно выскальзываетъ на улицу.
   Бросивъ взглядъ на тускло освѣщенные окна комнаты сэра Лейстера, мистеръ Беккетъ во всю прыть мчится на извощичью биржу, нанимаетъ экипажъ и приказываетъ везти себя въ галлерею для стрѣльбы Джоржа.
   Мистеръ Беккетъ не претендуетъ на то, чтобъ считаться знатокомъ лошадей, но онъ потратилъ таки денегъ на эту отрасль спорта; всѣ свои познанія по этому предмету онъ резюмируетъ такъ: "если я говорю, что лошадь побѣжитъ, я знаю, что говорю". И въ настоящемъ случаѣ онъ не далъ промаха въ выборѣ лошади; бѣшеннымъ аллюромъ мчитъ его рѣзвый конь, а мистеръ Беккетъ между тѣмъ окидываетъ внимательнымъ взглядомъ своихъ проницательныхъ глазъ каждую встрѣчную фигуру, робко прокрадывающуюся въ ночной темнотѣ, освѣщенныя окна домовъ, перекрестки, мрачное небо, землю, покрытую тонкимъ слоемъ снѣга -- ничто и никто не ускользаетъ отъ его вниманія, ибо вездѣ можетъ найтись что нибудь такое, что поможетъ ему въ его поискахъ. Когда экппажъ останавливается, отъ лошади подымается такой паръ, что мистеръ Беккетъ исчезаетъ въ немъ, какъ въ облакѣ.
   -- Дай ей немножко вздохнуть, я сейчасъ вернусь.
   Мистеръ Беккетъ бѣжитъ по длинному деревянному коридору и застаетъ Джоржа за трубкой.
   -- Я такъ и думалъ, что застану васъ за трубкой послѣ всѣхъ вашихъ передрягъ. Нельзя терять лишнихъ словъ. Дѣло чести! Надо спасать женщину. Миссъ Соммерсонъ, та, что была здѣсь, когда умиралъ Гридли -- вѣдь это ея имя, я знаю,-- гдѣ она живетъ?
   Кавалеристъ только что вернулся оттуда и даетъ мистеру Беккету требуемый адресъ.
   -- Вы не раскаетесь, Джоржъ. Покойной ночи.
   И онъ уже на улицѣ, мелькомъ вспоминая, какъ Филь съ открытымъ ртомъ глядѣлъ на него во всѣ глаза; опять лошадь несется въ галопъ, и опять онъ выходитъ изъ экипажа, исчезая въ облакѣ пара.
   Мистеръ Джерндайсъ единственный въ домѣ человѣкъ, который еще на йогахъ, онъ только что собирался лечь спать; услышавъ громкій звонокъ, онъ отрывается отъ книги и самъ отворяетъ дверь мистеру Беккету.
   -- Не тревожьтесь, сэръ.
   И гость уже въ передней онъ запираетъ дверь и, положивъ руку на замокъ, вступаетъ въ конфиденціальную бесѣду съ мистеромъ Джерндайсомъ.
   -- Имѣлъ уже удовольствіе раньше встрѣчаться съ вами. Инспекторъ Беккетъ. Взгляните на этотъ платокъ, сэръ, платокъ миссъ Эсфири Соммерсонъ; я нашелъ его четверть часа тому назадъ тщательно спрятаннымъ въ шкатулкѣ леди Дэдлокъ. Нельзя терять ни минуты. Дѣло идетъ о жизни и смерти. Вы знаете леди Дэдлокъ?
   -- Да.
   -- Сегодня утромъ была открыта одна тайна, касающаяся фамильныхъ дѣлъ Дэдлоковъ. Съ сэромъ Лейстеромъ сдѣлался ударъ,-- параличъ или апоплексія,-- его долго не могли привести въ чувство и драгоцѣнное время потеряно. Леди Дэдлокъ сегодня, вскорѣ послѣ полудня, исчезла и оставила мужу письмо, которое обѣщаетъ мало хорошаго. Взгляните, оно со мною.
   Прочитавъ письмо, мистеръ Джерндайсъ спрашиваетъ сыщика, что онъ о немъ думаетъ.
   -- Но знаю. Похоже на самоубійство. Во всякомъ случаѣ опасность растетъ съ каждой минутой и каждая минута приближаетъ насъ къ развязкѣ. Я далъ-бы по сту фунтовъ за каждый протекшій часъ. Теперь къ дѣлу, мистеръ Джерндайсъ. Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ поручилъ мнѣ спасти ее, я долженъ найти се и передать ей его полное прощеніе; деньги и власть у меня есть, по мнѣ нужно еще кое-что, мнѣ нужна миссъ Соммерсонъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ? смущенно повторяетъ мистеръ Джерндайсъ.
   -- Мистеръ Джерндайсъ, я обращаюсь къ вамъ какъ къ доброму гуманному человѣку и въ такихъ обстоятельствахъ, которыя случаются не часто, отвѣчаетъ мистеръ Беккетъ, внимательно вглядываясь въ его лицо и читая его мысли.-- Если когда нибудь промедленіе бывало опасно, такъ это теперь; если когда нибудь вы станете раскаиваться, такъ оттого, что были причиной этого промедленія. Говорю вамъ: съ тѣхъ поръ, какъ леди Дэдлокъ исчезла, прошло восемь или десять часовъ, каждый изъ нихъ стоитъ по крайней мѣрѣ ста фунтовъ. Мнѣ поручено найти ее, я инспекторъ Беккетъ. Кромѣ всего остального, что удручаетъ ее, она думаетъ, что ее подозрѣваютъ въ убійствѣ. Не зная того, что мнѣ поручено сообщить ей, она придетъ въ отчаяніе, узнавъ что я ее преслѣдую, но если со мною будетъ молодая дѣвушка, къ которой она особенно расположена -- я не говорю ни слова больше и не задаю никакихъ вопросовъ,-- то леди Дэдлокъ скорѣе повѣритъ, что я явлюсь съ дружественнымъ намѣреніемъ. Пустите со мною эту молодую дѣвушку и мое дѣло выиграно: если леди Дэдлокъ жива, мнѣ удастся убѣдить се и спасти. Пустите меня одного, дѣло станетъ гораздо труднѣе; конечно, я сдѣлаю все, что отъ меня зависитъ, но не отвѣчаю за то, что изъ этого выйдетъ. Время летитъ, уже первый часъ; когда пробьетъ второй -- еще однимъ потеряннымъ часомъ будетъ больше, а теперь каждый стоитъ уже не сто, а тысячу фунтовъ.
   Онъ говорить правду; безспорно, это дѣло не терпитъ отлагательства; мистеръ Джерндайсъ проситъ его подождать, пока онъ переговорить съ миссъ Соммерсонъ. Мистеръ Беккеть соглашается, но не остается въ комнатѣ; согласно своимъ принципамъ не терять даромъ времени, онъ взбирается на лѣстницу, слѣдитъ за своимъ кучеромъ и все время, пока идутъ переговоры, бродить по лѣстницѣ въ потьмахъ. Мистеръ Джерндайсъ очень скоро появляется и сообщаетъ, что миссъ Соммерсонъ сейчасъ выйдетъ и будетъ готова сопровождать его всюду, куда понадобится. Мистеръ Беккетъ очень доволенъ и выражаетъ свое полное одобреніе.
   Пока мистеръ Беккетъ ожидаетъ у дверей выхода своей спутницы, онъ мысленно взбирается на высокую башню и устремляетъ взоръ въ темную загадочную даль. Онъ видитъ оттуда одинокія фигуры, бредущія по безлюднымъ улицамъ, по дорогамъ, по пустырямъ, заросшимъ верескомъ; видитъ одинокія фигуры, лежащіе подъ стогами сѣна, но той кого онъ ищетъ, тамъ нѣтъ. Онъ видитъ другія фигуры, глядящія внизъ черезъ перила мостовъ, или покоящіяся на темномъ днѣ рѣкъ, и видитъ безформенныя тѣла, увлекаемыя теченіемъ, и къ нимъ-то приковывается его вниманіе.
   Гдѣ-же она? Живая или мертвая, гдѣ она?
   Если-бъ мистеръ Беккетъ развернулъ спрятанный имъ платокъ, и тотъ могъ-бы волшебной властью вызвать передъ нимъ то мѣсто, гдѣ былъ взятъ, воспроизвести печальный пейзажъ, окружающій коттеджъ, гдѣ онъ закрывалъ мертваго ребенка, увидѣлъ-ли-бы тогда мистеръ Беккетъ ту, кого отыскиваетъ?
   На пустырѣ, озаряемомъ синеватымъ пламенемъ обжигальныхъ печей, гдѣ вѣтеръ треплетъ соломенныя крыши убогихъ хижинъ кирпичнаго завода, гдѣ вода и глина промерзли насквозь, гдѣ машина, приводимая въ движеніе тощей слѣпой клячей, кажется орудіемъ пытки,-- на этомъ мрачномъ пустырѣ идетъ одинокая фигура.
   Ее засыпаетъ снѣгомъ, ее гонитъ вѣтромъ дальше и дальше; повидимому для нея порваны всѣ узы, связывавшія ее съ людьми.
   Фигура женская, по эта женщина одѣта въ жалкое рубище; въ такое рубище, въ какомъ никто никогда не выходилъ изъ великолѣпныхъ Дэдлокскихъ чертоговъ.
   

ГЛАВА XXVI.
Разсказъ Эсфири.

   Я уже лежала въ постели и крѣпко спала, когда опекунъ постучался въ дверь моей комнаты и просилъ меня немедленно встать. На мой торопливый вопросъ, что случилось, онъ сказалъ мнѣ, что тайна моей матери стала извѣстна сэру Лейстеру Дэдлоку, что моя мать бѣжала и что у насъ въ настоящую минуту находится человѣкъ, которому поручено разыскать ее и увѣрить въ полномъ прощеніи и неизмѣнной привязанности сэра Лейстера. Этотъ человѣкъ просить меня сопутствовать ему, надѣясь, что мои просьбы и убѣжденія скорѣе повліяютъ на мою мать.
   Самое главное изъ того, что мнѣ сообщили, я поняла, но была такъ поражена и такъ торопилась, что, несмотря на всѣ усилія, не могла побѣдить своего волненія и прошли цѣлые часы прежде, чѣмъ я пришла въ себя.
   Я не будила ни Чарли и никого изъ слугъ, проворно одѣлась, закуталась потеплѣе и сошла внизъ къ мистеру Беккету -- онъ оказался тѣмъ лицомъ, которому было поручено розыскать мою мать.
   Опекунъ раньше объяснилъ мнѣ, почему мистеру Беккету пришла мысль обо мнѣ; тутъ-же въ передней при свѣтѣ свѣчи, которую держалъ опекунъ, мистеръ Беккетъ прочелъ мнѣ письмо, оставленное моей матерью въ ея комнатѣ. Не прошло и десяти минутъ послѣ моего пробужденія, какъ я уже сидѣла рядомъ съ мистеромъ Беккетомъ въ экипажѣ, который мчалъ насъ по лондонскимъ улицамъ.
   Мистеръ Беккетъ сталъ меня распрашивать очень осторожно, но необыкновенно искусно: объяснивъ предварительно, что отъ моихъ отвѣтовъ зависитъ очень многое, онъ просилъ меня отвѣчать какъ можно точнѣе.
   Его главные вопросы были: часто-ли видѣлась я съ матерью, которую онъ всегда называлъ леди Дэдлокъ, когда и гдѣ говорила я съ ней въ послѣдній разъ и какъ очутился у нея мой платокъ. Когда всѣ эти пункты были выяснены, онъ просилъ меня хорошенько подумать и отвѣтить не торопясь, не знаю-ли я кого нибудь, кто пользовался бы довѣріемъ моей матери и къ кому она могла бы обратиться при существующихъ обстоятельствахъ.
   Кромѣ опекуна я не знала никого, кто пользовался бы довѣріемъ моей матери, но потомъ назвала еще мистера Бойторна; мистеръ Бойторнъ пришелъ мнѣ въ голову потому, что мнѣ вспомнилось съ какимъ рыцарскимъ уваженіемъ произносилъ онъ всегда имя леди Дэдлокъ; вслѣдъ затѣмъ вспомнилось и все то, что разсказывалъ опекунъ о помолвкѣ мистера Бойторна съ ея сестрою, о роковой связи, которой не подозрѣвалъ мистеръ Бойторнъ, но которая тѣмъ не менѣе существовала между его судьбою и судьбой моей матери.
   Пока мы разговаривали, мой спутникъ велѣлъ остановить экипажъ, чтобъ мы могли лучше слышать другъ друга, и снова велѣлъ гнать во всю мочь, когда нашъ разговоръ кончился. Скоро мистеръ Беккетъ сказалъ мнѣ, что обдумалъ планъ дальнѣйшихъ дѣйствій, и началъ было излагать его, но при моемъ волненіи я была совершенно неспособна его понять.
   Отъѣхавъ недалеко отъ нашего дома, мы остановились у какого-то освѣщеннаго газомъ зданія, похожаго на присутственное мѣсто. Мистеръ Беккетъ ввелъ меня въ этотъ домъ и усадилъ въ кресло у яркаго огня; теперь былъ уже второй часъ въ началѣ, какъ показывали часы, висѣвшіе на стѣнѣ. Два полицейскихъ, которые въ своихъ щеголеватыхъ мундирахъ вовсе не походили на людей, всю ночь не ложившихся спать, писали у стола; безмолвіе и тишина повидимому царили въ этомъ домѣ; только изъ подвальнаго этажа слышались какіе-то возгласы и стукъ въ дверь, но никто изъ присутствующихъ не обращалъ на нихъ вниманія.
   Мистеръ Беккетъ призвалъ третьяго полицейскаго, сказалъ ему на ухо свои инструкціи и, когда тои, ушелъ, сталъ въ полголоса что-то диктовать двумъ первымъ. Когда они кончили, мистеръ Беккетъ прочелъ мнѣ то, что было записано. Это было описаніе примѣтъ моей матери: оно отличалось необыкновенной точностью.
   Тогда былъ вызванъ еще одинъ полицейскій (ихъ въ сосѣдней комнатѣ спіѣло нѣсколько человѣкъ); ему вручили листки съ примѣтами и онъ немедленно скрылся.
   Все сдѣлалось удивительно скоро и, хотя никто не торопился, ни одной секудпы не пропало даромъ. Какъ только бумага была отправлена по назначенію, оба полицейскихъ принялись за прерванную работу; мистеръ Беккетъ подошелъ къ камину и принялся поочередно грѣть подошвы своихъ сапоговъ.
   -- Тепло-ли вы одѣты, миссъ Соммерсонъ? спросилъ онъ замѣтивъ, что я смотрю на него.-- Погода холодная; тяжело путешествовать въ такую ночь для особы съ нѣжной организаціей.
   Я сказала, что не боюсь холода и одѣта тепло.
   -- Наша поѣздка можетъ затянуться, замѣтилъ онъ,-- но это ничего, миссъ, если кончится хорошо.
   -- Дай Богъ, чтобъ кончилось хорошо!
   Онъ успокоительно кивнулъ головой.
   -- Во всякомъ случаѣ, что бы не случилось, но волнуйтесь. Чѣмъ хладнокровнѣе и спокойнѣе вы будете, тѣмъ будетъ лучше для васъ, для меня, для леди Дэдлокъ, для сэра Лейстера Дэдлока баронета.
   Мистеръ Беккетъ былъ очень добръ и любезенъ; пока онъ спокойно стоялъ у огня грѣя ноги потирая лицо указательнымъ пальцемъ, я, глядя на него, почувствовала непоколебимое довѣріе къ проницательности этого человѣка.
   Не было еще и четверти второго, когда я услышала стукъ копытъ и скрыпъ колесъ подъѣхавшаго экипажа.
   -- Теперь мы покатимъ, миссъ Соммерсонъ, сказалъ мой спутникъ, подавая мнѣ руку; полицейскіе простились со мною вѣжливымъ поклономъ и мы вышли. На улицѣ насъ ждала коляска, запряженная парой почтовыхъ лошадей; мистеръ Беккетъ любезно усадилъ меня, самъ сѣлъ на козлы; человѣкъ, котораго онъ посылалъ за экипажемъ, подалъ ему потайной фонарь; мистеръ Беккетъ отдалъ какое-то приказаніе кучеру и мы покатили.
   Мнѣ казалось, что я сплю и грежу; мы ѣхали такъ быстро и по такому лабиринту узкихъ улицъ, что я скоро потеряла всякое представленіе о томъ, гдѣ мы; знаю только, что мы нѣсколько разъ переѣзжали Темзу и повидимому все время кружились въ густой сѣти грязныхъ переулковъ, примыкающихъ къ берегу рѣки, среди доковъ, бассейновъ, разводныхъ мостовъ, высокихъ зданій пакгаузовъ и корабельныхъ мачтъ. Наконецъ мы остановились на углу отвратительнаго зловоннаго переулка, застоявшуюся атмосферу котораго не могъ очистить даже вѣтеръ, постоянно дуюшій съ рѣки. При свѣтѣ фонаря я увидѣла, что мистеръ Беккетъ бесѣдуетъ съ людьми, которые представляли нѣчто среднее между полисменами и матросами; на сырой стѣнѣ, у которой они стояли, была прибита дощечка, на ней я прочла надпись: "Найденные утопленники" и поняла какое ужасное подозрѣніе привело насъ сюда.
   Я не смѣла поддаваться своей слабости, мнѣ не было надобности напоминать себѣ, что я здѣсь не затѣмъ, чтобъ своимъ малодушіемъ затруднять и замедлять поиски и тѣмъ уменьшать надежду на ихъ благополучный исходъ, и я осталась спокойной, по никогда не забуду я того, что выстрадала въ этомъ ужасномъ мѣстѣ.
   Все это было похоже на страшный кошмаръ. Изъ лодки вышелъ какой-то человѣкъ, весь покрытый тиной, въ высокихъ намокшихъ сапогахъ, раздувшихся отъ воды, и въ мокрой шляпѣ; онъ пошептался съ мистеромъ Беккетомъ и повелъ его куда-то внизъ по скользкимъ ступенькамъ. "Вѣрно, онъ хочетъ что-нибудь ему показать", подумала я. Возвращаясь назадъ, они вытирали руки и платье, точно эти руки прикасались къ чему нибудь мокрому, но, благодареніе Богу, это было все-таки не то, чего я страшилась!
   Переговоривъ съ остальными людьми, мистеръ Беккетъ, котораго кажется всѣ знали и уважали, вошелъ въ домъ, оставивъ меня одну съ кучеромъ, который ходилъ около лошадей, стараясь согрѣться. Наступилъ приливъ, я слышала какъ въ концѣ переулка плескалась вода, какъ волны подходили все ближе и ближе ко мнѣ; конечно онѣ не могли достать до того мѣста, гдѣ стоялъ нашъ экипажъ, но втеченіе этихъ немногихъ минутъ мнѣ сто разъ казалось, что вотъ сейчасъ онѣ принесутъ къ ногамъ лошадей трупъ моей матери.
   Наконецъ мистеръ Беккетъ вышелъ, потушилъ фонарь, наказалъ своимъ спутникамъ смотрѣть въ оба и занялъ свое мѣсто на козлахъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ, пожалуйста не тревожьтесь тѣмъ, что мы заѣзжали сюда, сказалъ онъ оборачиваясь ко мнѣ.-- Мнѣ надо было самому взглянуть, все-ли въ исправности. Погоняй, любезный!
   Мы поѣхали назадъ прежней дорогой,-- не могу утверждать, что по тѣмъ-же самымъ улицамъ; я была слишкомъ взволнована, чтобъ замѣчать отличительные признаки улицъ, по которымъ мы ѣхали -- говорю такъ потому, что общій характеръ улицъ былъ тотъ же. Мы останавливались на минуту у другой такой-же станціи или конторы, навѣрное не знаю, и опять переѣхали рѣку. За все время нашей поѣздки бдительность мистера Беккета ни на секунду не ослабѣвала, но она, если только было возможно, удвоилась, когда мы переѣзжали мостъ: онъ всталъ во весь ростъ, заглянулъ черезъ перила на рѣку, потомъ спрыгнулъ съ козелъ и догналъ промелькнувшую мимо насъ женскую фигуру и посмотрѣлъ на мрачную водяную бездну съ такимъ выраженіемъ, что у меня замерло сердце.
   Ужасенъ былъ видъ этой рѣки: черная, таинственная, она быстро текла въ низкихъ плоскихъ берегахъ и какіе-то неопредѣленные, страшные образы, не то дѣйствительные, не то призрачные -- виднѣлись въ ея бурныхъ волнахъ; ужасомъ и смертью вѣяло отъ нея. Много разъ видѣла я эту рѣку съ тѣхъ поръ и при дневномъ и при ночномъ освѣщеніи, и всякій разъ при взглядѣ на нее я переживаю съизънова впечатлѣнія, которыя испытала въ эту памятную поѣздку. Въ моей памяти встаетъ мостъ, тускло освѣщенный газомъ, рѣзкій вѣтеръ, безжалостно хлещущій безпріютную женскую фигуру, мимо которой мы проѣхали, монотонный стукъ колесъ, фонаря экипажа и при блѣдномъ ихъ свѣтѣ лицо, подымающееся изъ страшныхъ черныхъ волнъ.
   Долго мы ѣхали по безлюднымъ улицамъ, наконецъ вмѣсто мостовой подъ ногами лошадей оказалась мягкая проселочная дорога и городскіе дома остались позади; вскорѣ я узнала знакомую мнѣ дорогу въ С. Альбанъ. Въ Барнетѣ насъ ждала подстава, мы быстро перемѣнили лошадей и покатили дальше; было очень холодно, земля была покрыта снѣжной пеленой, но теперь снѣгъ пересталъ.
   -- Эта дорога ваша старинная знакомая, не правда ли? весело спросилъ меня мистеръ Беккетъ.
   -- Да.-- Удалось вамъ собрать какія нибудь свѣдѣнія?
   -- Ничего вѣрнаго, сказалъ онъ.-- Но еще слишкомъ рано.
   Онъ не пропускалъ ни одного придорожнаго трактира, гдѣ виднѣлся свѣтъ, чтобъ не зайти туда (въ тѣ времена въ этой мѣстности было много трактировъ), разспрашивалъ всѣхъ сторожей на заставахъ. Вездѣ онъ весело болталъ, угощалъ, побрякивалъ деньгами, разсыпался въ любезностяхъ, но какъ только онъ занималъ свое мѣсто на козлахъ его лицо принимало прежнее серьезное, сосредоточенное выраженіе и онъ то и дѣло говорилъ кучеру озабоченнымъ тономъ:-- Погоняй, любезный, погоняй!
   При такихъ остановкахъ неудивительно, что въ шестомъ часу утра намъ оставалось еще нѣсколько миль до С. Альбана; выйдя изъ одного трактира мистеръ Беккетъ подалъ мнѣ чашку чая.
   -- Выпейте, миссъ Соммерсонъ, это васъ подкрѣпитъ. Кажется, вы начинаете понемножку приходить въ себя?
   Я поблагодарила и кивнула головой.
   -- Сначала вы были совсѣмъ ошеломлены, и не удивительно, ей Богу! Тс! Все отлично. Она впереди.
   Я чуть было не закричала отъ радости, но мистеръ Беккетъ многозначительно поднялъ палецъ и я сдержалась.
   -- Она прошла здѣсь пѣшкомъ около девяти часовъ вечера. У Гайгетской заставы въ первый разъ я слышалъ о ней, но у меня оставались еще сомнѣнія, я прослѣдилъ ея путь дальше, иногда терялся, но теперь несомнѣнно, что она впереди. Кучеръ возьми чашку и блюдце, и если ты не розиня, то постарайся поймать другой рукой эту полукрону. Разъ, два, три! Ловко! Ну, теперь, любезный, пусти-ка въ галопъ!
   Не задолго передъ разсвѣтомъ мы были въ С. Альбанѣ и тогда только я начала понемногу приходить въ себя и понимать событія минувшей ночи, тогда только убѣдилась, что все это не было сномъ.
   Мы оставили карету на почтовой станціи, мой спутникъ приказалъ, чтобъ свѣжія лошади были на готовѣ, подалъ мнѣ руку и мы направились къ Холодному дому.
   -- Такъ какъ это ваше постоянное мѣстожительство, то надо справиться; не спрашивала ли васъ особа такихъ-то примѣтъ, или если не васъ, то мистера Джерндайса. Я не очень надѣюсь, чтобъ она заходила сюда, но это возможно.
   Когда мы всходили на холмъ, день уже занимался; мой спутникъ окинулъ мѣстность проницательнымъ взглядомъ и напомнилъ мнѣ, какъ я шла здѣсь съ моей маленькой служанкой и бѣднымъ Джо, по презванію Голышемъ, въ тотъ вечеръ, который по очень основательнымъ причинамъ навѣки врѣзался въ моей памяти.
   Меня удивило, откуда мистеръ Беккетъ можетъ знать, когда и съ кѣмъ я здѣсь проходила.
   -- Вы тогда встрѣтили человѣка какъ разъ на этомъ самомъ мѣстѣ, сказалъ мистеръ Беккетъ.
   Я и это хорошо помнила.
   -- Это былъ я, сказалъ мистеръ Беккетъ; и увидя мое изумленіе, прибавилъ:
   -- Въ тотъ вечеръ я пріѣхалъ сюда, чтобъ разыскать этого мальчика. Быть можетъ выходя изъ дому вы слышали стукъ колесъ моего экипажа, потому что я тогда же узналъ васъ и вашу служанку. Изъ справокъ, наведенныхъ въ городкѣ, я узналъ, гдѣ найду мальчика, и направлялся къ коттеджу кирпичника, когда встрѣтилъ его съ вами.
   -- Развѣ онъ совершилъ какое нибудь преступленіе? спросила я.
   -- Нѣтъ, его не обвиняли ни въ какомъ преступленіи, хладнокровно отвѣчалъ мистеръ Беккетъ, снимая шляпу,-- но онъ былъ неудобенъ. Дѣльце, по которому онъ мнѣ понадобился, касалось леди Дэдлокъ; онъ но умѣлъ держать языка на привязи и болталъ о случайной услугѣ, оказанной имъ покойному мистеру Телькингорну, объ услугѣ, за которую было хорошо заплачено. Нельзя было позволять ему выкидывать такія штуки, поэтому я предупредилъ его, чтобъ онъ убирался изъ Лондона, и въ этотъ вечеръ пріѣхалъ нарочно, чтобъ внушить ему, что разъ ужъ онъ ушелъ изъ Лондона, то пусть держится подальше отъ него и хорошенько зарубитъ себѣ на носу, что ему будетъ плохо, если я его опять тамъ поймаю.
   -- Бѣдняга! сказала я.
   -- Да, бѣдняга, согласился мистеръ Беккетъ,-- и очень безпокойный; чѣмъ дальше отъ Лондона, тѣмъ онъ былъ для насъ лучше. Когда я увидѣлъ, что вы ведете его къ себѣ, я пошелъ за вами.
   -- За чѣмъ же? спросила я.
   -- Затѣмъ, милая миссъ, что у васъ онъ далъ бы полную волю своему языку, который былъ у него черезъ чуръ длиненъ.
   Хотя теперь мнѣ удалось припомнить этотъ разговоръ, но въ то время мнѣ было не до того и я едва слушала, что говорить мистеръ Беккетъ; мнѣ было ясно только, что мистеръ Беккетъ говорилъ все это, чтобы развлечь меня: проникнутый такимъ добрымъ намѣреніемъ, онъ часто заговаривалъ о постороннихъ предметахъ, а между тѣмъ по лицу его было видно, что только одно у него на умѣ. Онъ продолжалъ занимать меня, когда мы вошли въ садовую калитку.
   -- Вотъ мы и пришли. Какъ красиво это уединенное мѣстечко! Какъ граціозно вьется дымокъ надъ трубой. У васъ рано разводятъ огонь, это доказываетъ исправность прислуги. Но имѣя дѣло съ прислугой, надо прежде всего обращать вниманіе на то, кто ходитъ къ ней въ гости; вы никогда не будете знать каковы ваши слуги, если не будете знать, кто къ нимъ ходитъ. Представьте себѣ такую вещь: вы идете на кухню и нечаянно натыкаетесь на незнакомаго парня за кухонной дверью,-- вы ни за что не отдѣлаетесь отъ подозрѣнія, что онъ прокрался къ вамъ съ преступнымъ намѣреніемъ.
   Мы были уже передъ домомъ, мистеръ Беккетъ сначала внимательно разсмотрѣлъ слѣды ногъ на пескѣ и только тогда обратилъ свое вниманіе на домъ.
   -- Когда къ вамъ пріѣзжаетъ старый младенецъ, всегда ли вы отводите ему одно и тоже помѣщеніе? спросилъ онъ, глядя на окна комнаты, въ которой обыкновенно жилъ мистеръ Скимполь, когда гостилъ у насъ.
   -- Вы знаете мистера Скимполя!
   -- Какъ вы его назвали? Скимполь? Я часто желалъ знать его фамилію. Скимполь! А по имени вѣроятно не Джонъ и не Джемсъ?
   -- Его зовутъ Гарольдъ.
   -- Гарольдъ, такъ. Преудивительный чудакъ этотъ Гарольдъ, сказалъ мистеръ Беккетъ, выразительно глядя на меня.
   -- Онъ человѣкъ совсѣмъ особенный, сказала я.
   -- Не имѣетъ представленія объ деньгахъ, но тѣмъ не менѣе беретъ ихъ очень охотно, замѣтилъ мистеръ Беккетъ.
   Я не могла удержаться, чтобъ не сказать:
   -- Вѣрно вы хорошо знаете мистера Скимполя.
   -- Я вамъ разскажу, миссъ Соммерсонъ, какъ я съ нимъ познакомился, это немного отвлечетъ васъ отъ предмета, къ которому прикованы ваши мысли, и будетъ вамъ полезно. Этотъ-то Гарольдъ и указалъ мнѣ, гдѣ я найду Голыша; въ ту ночь я рѣшилъ во что бы-то ни стало добыть его, и замѣтивъ тѣнь въ одномъ изъ оконъ вашего дома, бросилъ туда горсть песку. Окно отворилось и въ немъ показался Гарольдъ. Съ перваго же взгляда я подумалъ: "эге, да ты именно такой человѣкъ, какого мнѣ нужно". И я принялся его умасливать, сказалъ, что не хочу подымать на ноги весь домъ, когда всѣ уже улеглись спать, заговорилъ о томъ, какая жалость, что добрыя молодыя леди пріютили у себя этого бродягу, и, видя съ кѣмъ имѣю дѣло, намекнулъ, что не пожалѣлъ бы пяти фунтоваго билета, чтобъ избавить домъ отъ Голыша, не подымая переполоха. Онъ удивленно приподнялъ брови и весело сказалъ мнѣ: "Мой другъ, безполезно говорить мнѣ о пятифунтовомъ билетѣ, я совершенное дитя въ этихъ вещахъ и не имѣю никакого представленія о деньгахъ". Разумѣется я смекнулъ, какъ слѣдуетъ это понимать, и вполнѣ убѣдившись, что не ошибся, что онъ именно такой человѣкъ, какого мнѣ нужно, завернулъ камешекъ въ банковый билетъ и бросилъ ему въ окно. Онъ засмѣялся, весь просіялъ и сказалъ мнѣ съ самымъ невиннымъ видомъ: "Вѣдь я не знаю цѣнности подобныхъ вещей, что мнѣ съ этимъ дѣлать?" -- "Истратить это, сэръ!" отвѣтилъ я. Онъ продолжалъ: "Но меня надуютъ при размѣнѣ, право только деньги даромъ пропадутъ". Боже мой, еслибъ вы видѣли, съ какимъ лицомъ онъ это говорилъ! Разумѣется онъ указалъ мнѣ, гдѣ найти Голыша, и я безъ труда нашелъ его.
   Я сказала, что такой поступокъ со стороны мистера Скимполя былъ вѣроломствомъ по отношенію къ опекуну и что мистеръ Скимполь перешелъ тутъ всякія границы ребяческой наивности.
   -- Миссъ Соммерсонъ, я вамъ дамъ хорошій совѣтъ, за который меня поблагодаритъ вашъ мужъ, когда дастъ Вогь вы счастливо выйдете замужъ и заживете своимъ домкомъ. Если вамъ кто нибудь скажетъ, что онъ не понимаетъ толку въ деньгахъ,-- зорко смотрите за своимъ кошелькомъ, потому что онъ въ опасности -- это такъ же вѣрно, какъ дважды-два-четыре. Если вамъ кто нибудь объявить: я ничего не смыслю въ мірскихъ дѣлахъ, ибо я простъ какъ дитя -- знайте, что такой человѣкъ не любитъ никого кромѣ себя, считаетъ себя номеромъ первымъ и говоритъ такъ для того, чтобъ избѣжать отвѣтственности за свои поступки. Во мнѣ нѣтъ ни капли поэзіи -- за тѣмъ исключеніемъ, что я не прочь иногда попѣть въ дружескомъ кругу.-- я человѣкъ дѣла и изъ жизненнаго опыта вывелъ такое правило: тотъ, кто слабъ въ одномъ, будетъ слабъ и во всемъ. Это пр вило мнѣ никогда и измѣняло, не измѣнитъ и вамъ, и всякому. Вслѣдъ за симъ предостереженіемъ противъ излишней довѣрчивости, позвольте мнѣ позвонить и вернуться къ нашему дѣлу.
   Я думаю, что дѣло ни на секунду не выходило у него изъ головы, судя по выраженію его лица.
   Домашніе очень удивились моему неожиданному появленію въ этотъ ранній часъ и при томъ съ такимъ провожатымъ, и разумѣется удивленіе ихъ не уменьшилось отъ заданныхъ мною вопросовъ. Мнѣ отвѣчали, что ни вчера, ни сегодня не приходило никого; не могло быть сомнѣнія, что намъ говорили правду.
   -- Въ такомъ случаѣ, миссъ Соммерсонъ, поспѣшимъ въ коттеджъ кирпичниковъ, и если вы будете такъ добры исполнить мою просьбу, я попрошу васъ разспрашивать этихъ людей. Задавая вопросы, лучше всего держаться какъ можно естественнѣе, но мнѣ тутъ нечему учить васъ -- будьте сами собою, этимъ все сказано.
   Не медля ни минуты, мы тронулись въ путь. Коттеджъ мы нашли запертымъ и видно было, что въ немъ никто не живетъ: къ намъ вышелъ, услышавъ нашъ стукъ, одинъ изъ сосѣдей. Отъ него мы узнали, что обѣ женщины съ мужьями живутъ теперь не здѣсь, а въ жалкомъ покосившемся домишкѣ, одиноко стоявшемъ на краю участка, занятаго обжигательными печами и длинными шеренгами сложенныхъ для просушки кирпичей.
   Это было недалеко отъ коттеджа, всего какихъ нибудь сто ярдовъ. Дверь лачуги мы нашли полуотворенной, я толкнула ее и вошла.
   Мы застали хозяевъ за завтракомъ, во ихъ было только трое,-- недоставало Дженни, матери умершаго малютки; ребенокъ другой женщины спалъ въ углу. При моемъ появленіи женщина встала, а кирпичники, по обыкновенію безмолвные и мрачные, привѣтствовали меня угрюмымъ поклономъ.
   Они переглянулись, увидѣвъ входящаго за мною мистера Беккета; меня удивило, что и женщина повидимому его знала; само собою разумѣется, что, прежде чѣмъ войти, я спросила -- можно ли.
   Лиза (единственное ея имя, которое было мнѣ извѣстно) предложила мнѣ свой стулъ, но я сѣла на скамью у камина, а мистеръ Беккетъ присѣлъ на уголку кровати. Теперь, когда мнѣ предстояло вступить въ разговоръ съ людьми, которые не питали ко мнѣ дружескихъ чувствъ, я не въ силахъ была побѣдить свое волненіе, у меня кружилась голова. Я не знала какъ начать, и залилась слезами.
   -- Лиза, я ѣхала долго, ѣхала всю ночь, несмотря на холодъ и снѣгъ, чтобъ разспросить васъ о дамѣ...
   -- Которая была здѣсь, вставилъ мистеръ Беккетъ самымъ спокойнымъ и увѣреннымъ тономъ, обращаясь ко всему обществу,-- о дамѣ, которая была здѣсь сегодня ночью.
   -- А кто сказалъ вамъ, что здѣсь была какая-нибудь дама?-- спросилъ мужъ Дженни, оставляя завтракъ и мѣряя взглядомъ мистера Беккета.
   -- Одинъ человѣкъ, по имени Михаилъ Джексонъ, въ синемъ бархатномъ двубортномъ жилетѣ съ перламутровыми пуговицами, безъ запинки отвѣтилъ мистеръ Беккетъ.
   -- Лучше бы ему заниматься своимъ дѣломъ и не совать свой носъ въ чужія, проговорилъ кирпичникъ.
   -- Кажется онъ теперь безъ мѣста, потому и проводитъ время въ разговорахъ, отвѣтилъ не моргнувъ глазомъ мистеръ Беккетъ въ извиненіе Михаила Джаксона.
   Лиза не садилась и стояла, опершись на спинку стула, поглядывая на меня съ какимъ-то нерѣшительнымъ видомъ; мнѣ казалось, что ей хочется поговорить со мной наединѣ, но она не смѣетъ. Не знаю, сколько бы времени она простояла въ этой позѣ, но ея мужъ, который продолжалъ доѣдать кусокъ хлѣба съ саломъ, постучалъ по столу рукояткой своего складного ножа и велѣлъ ей сѣсть, прибавивъ съ ругательствомъ, что ей-то ужъ во всякомъ случаѣ не слѣдуетъ соваться въ чужія дѣла.
   -- Мнѣ очень хотѣлось бы видѣть Дженни; она, я увѣрена, сказала бы мнѣ все, что знаетъ объ этой дамѣ, которую мнѣ необходимо догнать,-- вы не можете себѣ представить, какъ это важно. Скоро ли вернется Дженни? Гдѣ она?
   Лиза готова была отвѣтить, но кирипчникъ съ новымъ ругательствомъ далъ ей пинка своимъ тяжелымъ сапогомъ и предоставилъ отвѣчать мужу Дженни. Тотъ нѣсколько времени угрюмо молчалъ, наконецъ повернулъ ко мнѣ свою косматую голову.
   -- Не очень-то я люблю, когда господа жалуютъ ко мнѣ въ домъ; кажется я ужъ говорилъ вамъ объ этомъ, миссъ. Я къ нимъ не лѣзу и удивляюсь, отчего они не могутъ оставить меня въ покоѣ. Воображаю, какой бы шумъ поднялся, еслибъ я забрался въ ихъ хоромы! Однакожъ вы все-таки получше другихъ и я отвѣчу вамъ, хотя предупреждаю, я не допущу, чтобъ меня выгоняли какъ барсука изъ поры. Вы хотите знать -- скоро ли вернется Дженни? Нѣтъ, не скоро. Гдѣ она? Пошла въ Лондонъ.
   -- Сегодня ночью? спросила я.
   -- Да, отвѣтилъ онъ, сердито дернувъ головой.
   -- Но она была дома, когда приходила эта дама? Что она говорила? Куда пошла отсюда? Прошу, умоляю, отвѣтьте на этотъ вопросъ, будьте такъ добры. Мнѣ непремѣнно нужно это знать, я въ такомъ отчаяніи.
   -- Кабы хозяинъ позволилъ мнѣ говорить и не ругался... робко начала женщина.
   -- Твой хозяинъ накостыляетъ тебѣ шею, если ты будешь путаться въ то, что тебя не касается, выразительно проговорилъ ея мужъ и пробормоталъ какое-то проклятіе.
   Послѣ нѣкотораго молчанія мужъ Дженни опять повернулся ко мнѣ и съ большой неохотой продолжалъ своимъ обычнымъ ворчливымъ тономъ:
   -- Была ли здѣсь Дженни, когда приходила госпожа? Да, была. Что ей сказала госпожа? Я вамъ скажу, что ей сказала госпожа: Помните, говорить, я приходила однажды къ вамъ разспрашивать о той молодой миссъ, которая бывала у васъ? Помните, я тогда дала вамъ денегъ за платокъ, который оставила у васъ молодая миссъ? Да, Дженни помнила и мы всѣ помнили. Дома ли теперь молодая миссъ? Нѣтъ, она уѣхавши. Ну, хорошо, теперь примѣчайте: дама-то пришла, къ намъ пѣшкомъ и всю дорогу шла одна одинешенька -- страннымъ это намъ показалось,-- и спрашиваетъ это она, можетъ ли посидѣть съ часокъ,-- вотъ тамъ, гдѣ вы сидите. Разумѣется, отчего-жъ и нѣтъ; вотъ она посидѣла и ушла. Было тогда двадцать минутъ двѣнадцатаго, а можетъ и двадцать минутъ перваго, у насъ вѣдь нѣтъ карманныхъ часовъ, чтобъ узнавать время, даже и стѣнныхъ часовъ въ заводѣ нѣтъ. Куда она пошла, вы спрашиваете? Не знаю куда. Она пошла по одной дорогѣ, Дженни по другой,-- одна пошла къ Лондону, другая въ противоположную сторону. Вотъ и все. Спросите хоть этого человѣка, онъ былъ свидѣтелемъ, онъ скажетъ то-же.
   Мужъ Лизы повторилъ:
   -- Да, это все.
   -- Плакала ли эта дама? спросила я.
   -- Ручьемъ разливалась. Башмаки у нея были ни на что не похожи, платье тоже, но Сама на мой взглядъ ничего.
   Женщина сидѣла скрестивъ руки и уставившись въ полъ Ея мужъ повернулъ свой стулъ такъ, что теперь сидѣлъ прямо (іротивъ нея и положилъ на столъ свой молотоподобный кулакъ, какъ будто готовясь привести въ исполненіе свою угрозу, если жена вздумаетъ ослушаться его приказанія.
   -- Надѣюсь, вы позволите мнѣ спросить у вашей жены, какою была на видъ эта дама?
   -- Ладно. Слышишь, что она говоритъ. Отвѣчай, да покороче! крикнулъ онъ женѣ.
   -- Она дурно выглядѣла; блѣдная такая, истомленная. Очень дурно выглядѣла.
   -- Много она говорила?
   -- Очень мало и совсѣмъ охрипшимъ голосомъ.
   Отвѣчая мнѣ, Лиза не сводила глазъ съ мужа, каждый разъ испрашивая взглядомъ его разрѣшенія.
   -- Очень она была слаба? Дали вы ей чего нибудь поѣсть или выпить?
   -- Говори, сказалъ мужъ въ отвѣтъ на ея вопросительный взглядъ,-- скажи и баста!
   -- Она выпила водицы, миссъ; Дженни принесла ей хлѣ ба и чаю, но она едва къ нимъ притронулась.
   -- А когда она уходила отсюда... начала было я, но мужъ Дженни нетерпѣливо прервалъ меня.
   -- Когда она уходила отсюда, то направилась прямо на сѣверъ, по большой дорогѣ. Наведите справки, если не вѣрите, спросите по дорогѣ, вамъ скажутъ то же самое. Теперь все переговорили и баста!
   Я взглянула на своего спутника, и увидѣвъ, что онъ уже всталъ и готовъ идти, поблагодарила кирпичниковъ и простилась.
   Когда мы уходили, Лиза пристально посмотрѣла на мистера Беккета, а онъ на нее.
   -- Ну, миссъ Соммерсонъ, сказалъ мнѣ мистеръ Беккетъ, когда мы шли назадъ, -- часы ея лордства остались у нихъ, это несомнѣнно.
   -- Вы ихъ видѣли? вскричала я.
   -- Я ихъ не видѣлъ, но такъ-же увѣренъ въ этомъ, какъ еслибъ видѣлъ ихъ собственными глазами. Иначе зачѣмъ бы кирпичнику говорить о двадцати минутахъ, о томъ, что у него нѣтъ карманныхъ часовъ? Двадцать минуть! Развѣ онъ опредѣляетъ когда нибудь время съ такой точностью? Ужъ не то что минуты, дай Богъ, чтобъ и половины-то считалъ! Итакъ, или ея лордство сама отдала ему часы, или онъ ихъ отнялъ; я думаю вѣрнѣе, что она сама отдала. Но за что она дала ему часы? за что?
   И пока мы торопливо шли впередъ, онъ нѣсколько разъ повторилъ этотъ вопросъ, повидимому колеблясь между разными отвѣтами, которые приходили ему въ голову.
   -- Еслибъ мы могли не жалѣть времени,-- а это единственная вещь, которую въ настоящемъ случаѣ надо жалѣть,-- мы могли бы остаться и добиться чего нибудь отъ этой женщины, но это слишкомъ невѣрный шансъ, чтобъ при существующихъ обстоятельствахъ на него положиться. Они не спустятъ съ нея глазъ, а всякому дурню извѣстно, что такая женщина, какъ она -- забитая, запуганная, на которой съ головы до ногъ нѣтъ живого мѣста,-- будетъ, что-бы ни случилось, стоять за своего мужа, который се бьетъ и тиранитъ. Что-то они скрываютъ. Досадно, что мы не видѣли другой женщины.
   -- Я очень объ этомъ жалѣю, потому что Дженни была мнѣ очень предана и навѣрное не устояла бы противъ моихъ просьбъ.
   -- Очень возможно, миссъ Соммерсонъ, сказалъ мистеръ Беккетъ въ раздумьи,-- что ея лордство послало эту женщину въ Лондонъ съ запиской къ вамъ; очень возможно, что ея лордство отдала часы за то, чтобъ мужъ позволилъ ей исполнить это порученіе. Хотя такое толкованіе и не такъ ясно, какъ бы мнѣ хотѣлось, но оно очень вѣроятно. Бросать деньги сэра Лейстера Дэдлока баронета этимъ грубіянамъ мнѣ не хотѣлось бы, да я и не вижу, чтобъ изъ этого вышелъ кікой нибудь толкъ при настоящихъ обстоятельствахъ Итакъ въ дорогу, миссъ Соммерсонъ. Впередъ! И будемъ спокойно относиться ко всему, что-бы насъ ни ожидало.
   Мы еще разъ зашли въ Холодный домъ, я торопливо написала нѣсколько строкъ опекуну и мы поспѣшили отправиться на почтовую станцію, гдѣ насъ уже ждали лошади; черезъ нѣсколько минутъ мы опять мчались по большой дорогѣ.
   Снѣгъ, который началъ идти на разсвѣтѣ, теперь усилился и валилъ густыми хлопьями; въ нѣсколькихъ шагахъ уже ничего не было видно, потому что день былъ очень пасмурный и насъ окутывала густая снѣжная завѣса. Было очень холодно и снѣгъ хрустѣлъ подъ копытами лошадей, точно мелкія ракушки, какія встрѣчаются на морскомъ берегу.
   Лошади часто скользили и спотыкались, и мы были принуждены останавливаться, чтобъ дать имъ отдохнуть; одна пристяжная упала три раза, прежде чѣмъ мы доѣхали до слѣдующей станціи, и такъ тряслась и шаталась, что кучеръ наконецъ слѣзъ съ козелъ и взялъ се подъ уздцы. Я не могла ни ѣсть, ни спать; безпрестанныя остановки и медленность, съ какою мы подвигались впередъ, такъ разстроили мои нервы, что мною овладѣло безразсудное желаніе выйти изъ экипажа и идти пѣшкомъ, но мой спутникъ былъ благоразумное и ему удалось уговорить меня остаться въ экипажѣ.
   Энергія мистера Беккета, поддерживаемая извѣстнаго рода удовольствіемъ, которое онъ находилъ въ своей работѣ, ни на минуту не ослабѣвала. Онъ заходилъ во всѣ дома, какіе попадались по дорогѣ, бесѣдовалъ какъ со старыми знакомыми съ людьми, которыхъ видѣлъ первый разъ въ жизни, заходилъ грѣться къ каждому встрѣчному огоньку, не пропускалъ ни одной таверны, ни одного питейнаго заведенія, чтобъ не зайти чего-нибудь выпить, дружески болталъ съ извозчиками, колесниками, кузнецами, сборщиками дорожныхъ пошлинъ на заставахъ; тѣмъ не менѣе ни одной минуты не пропадало у него даромъ и, садясь на козлы, онъ опять становился серьезенъ, сосредоточенъ и говорилъ озабоченнымъ тономъ: Погоняй, любезный, погоняй!
   На слѣдующей станціи, гдѣ мы мѣняли лошадей, я оставалась въ экипажѣ, а мистеръ Беккетъ отправился на конскій дворъ: вернувшись оттуда, онъ подошелъ ко мнѣ, проваливаясь по колѣно въ рыхлый снѣгъ; ему ужъ не въ первый разъ приходилось путешествовать такимъ образомъ съ тѣхъ поръ, какъ мы выѣхали изъ С. Альбана.
   Мокрый снѣгъ покрывалъ его точно корой и стекалъ съ его платья.
   -- Не теряйте бодрости, миссъ Соммерсонъ. Можно сказать навѣрное, что оно прошла здѣсь. Описываютъ ея костюмъ и нѣтъ сомнѣній, что платье именно то, которое на ней было надѣто.
   -- Она все еще идетъ пѣшкомъ? спросила я.
   -- Все еще пѣшкомъ. Вѣроятно она направляется къ тому джентльмену, о которомъ вы говорили. Хотя одно обстоятельство меня смущаетъ: то что онъ живетъ въ томъ же графствѣ и такъ близко отъ замка.
   -- Я такъ мало о ней знаю. Быть можетъ кто-нибудь изъ ея друзей, мнѣ неизвѣстный, живетъ тутъ гдѣ нибудь по близости.
   -- Это правда. Но что бы ни случилось, не унывайте, милая миссъ, и старайтесь беречь свои силы. Погоняй, любезный!
   Снѣгъ пополамъ съ дождемъ шелъ весь день безостановочно, густой туманъ, съ ранняго утра окутавшій землю, ни на минуту не прояснялся. Я не видывала дороги ужаснѣе той, по которой мы ѣхали: иногда мнѣ казалось, что мы сбились съ пути и ѣдемъ по вспаханному полю или по болоту.
   Я утратила всякое представленіе о томъ, сколько прошло времени съ минуты нашего отъѣзда; мнѣ представлялся какой-то неопредѣленный періодъ безконечной продолжительности и -- странное дѣло -- мнѣ тогда казалось, что мучительная тревога, которая меня тогда терзала, была уже неразлучна сонной во всю мою прежнюю жизнь.
   Чѣмъ дальше мы подвигались впередъ, тѣмъ больше войнѣ укрѣплялось предчувствіе, что мистеръ Беккетъ начинаетъ терять прежнюю увѣренность. Онъ такъ-же заговаривалъ чуть-ли не съ каждымъ встрѣчнымъ, по, садясь на козлы, становился гораздо серьезнѣе, чѣмъ прежде.
   Во время одного особенно длиннаго и утомительнаго переѣзда, я видѣла, какъ онъ съ самымъ безпокойнымъ видомъ безпрестанно поводилъ пальцемъ по губамъ; я слышала, какъ онъ разспрашивалъ всѣхъ извозчиковъ и подводчиковъ, какіе ѣхали намъ на встрѣчу, о лицахъ, какихъ они видѣли по дорогѣ. Отвѣты ихъ были неутѣшительнаго свойства, но все-таки, садясь на козлы, онъ въ видѣ ободрѣнія подмигивалъ мнѣ глазомъ или дѣлалъ успокоительный жесть указательнымъ, пальцемъ, хотя самъ и казался встревоженнымъ.
   Когда мы добрались наконецъ до станціи и стали мѣнять лошадей, онъ сказалъ мнѣ. что ею начинаетъ удивлять, отчета такъ давно потерялъ слѣдъ той, кого мы отыскиваемъ; потерять слѣдъ въ одномъ мѣстѣ ровно ничего не значитъ, его можно найти въ другомъ, по теперь онъ исчезъ вдругъ самымъ необъяснимымъ образомъ и до сихъ поръ не отыскивается.
   Мои опасенія укрѣпились, когда мистеръ Беккетъ началъ вылѣзать на всѣхъ перекресткахъ и отправлялся на развѣдки.
   -- Вамъ, милая миссъ, все-таки не слѣдуетъ унывать, говорилъ онъ возвращаясь, -- навѣрное на слѣдующей станціи мы опять найдемъ потерянный слѣдъ.
   Но слѣдующая станція, какъ и прежнія, не дача намъ никакихъ новыхъ указаній. При этой станціи была гостинница, очень помѣстительная и комфортабельная, несмотря на свое уединенное мѣстоположеніе; когда нашъ экипажъ въѣхать въ широкія ворота, не успѣла я опомниться, какъ у дверецъ коляски появилась хозяйка съ тремя красивыми дочерьми и стала упрашивать меня зайти и чѣмъ-нибудь подкрѣпиться, пока станутъ перепрягать лошадей. Мнѣ показалось неловко отказаться; онѣ привело меня въ тепло натопленную комнату и оставили одну.
   Какъ теперь помню, комната эта была угловая: изъ одного окна былъ видѣнъ дворъ, гдѣ конюхи выпрягали изъ грязной коляски усталыхъ, забрызганныхъ грязью лошадей, а за дворомъ черезъ отворенныя ворота виднѣлась большая дорога, надъ которой тяжело качалась вывѣска гостинницы; изъ другого окна виднѣлся мрачный сосновый лѣсъ.
   Талый снѣгъ медленно капалъ съ вѣтокъ угрюмыхъ сосенъ на мокрые сугробы, ночь наступала и надвигающійся мракъ казался еще угрюмѣе отъ контраста съ яркимъ отблескомъ огня въ оконныхъ стеклахъ. Я глядѣла на этотъ хмурый лѣсъ, на черныя проталины въ снѣгу, изъ которыхъ сочилась вода, и думала о привѣтливой хозяйкѣ гостинницы, окруженной любящими лицами дочерей, и о моей матери, умирающей гдѣ нибудь въ такомъ же лѣсу.
   Я испугалась, увидѣвъ, что добрыя дѣвушки съ матерью суетятся около меня, но я помнила, что долго всѣми силами старалась побороть свою слабость, прежде чѣмъ лишилась чувствъ,-- это было все-таки утѣшеніемъ.
   Меня уложили около камина на широкомъ диванѣ, обложили подушками и добрая хозяйка объявила, что я ни въ какомъ случаѣ не могу продолжать путешествіе, а должна у нихъ переночевать; замѣтивъ какъ страшно я встревожилась при мысли, что меня здѣсь удержатъ, она взяла назадъ свое предложеніе и стала уговаривать меня отдохнуть хоть полчасика.
   Какъ добра и ласкова была эта женщина, какъ ухаживали за мною ея хорошенькія дочери! Онѣ уговорили меня съѣсть горячаго супу и цыпленка, пока мистеръ Беккетъ обсушится и пообѣдаетъ въ залѣ; но когда къ огню былъ придвинутъ круглый столикъ съ обѣдомъ, я -- какъ мнѣ ни жаль "5ыло огорчать добрыхъ хозяевъ -- не могла заставить себя притронуться къ нему, а выпила только подогрѣтаго вина и съѣла ломтикъ поджареннаго хлѣба.
   Ровно черезъ полчаса коляска съ грохотомъ въѣхала подъ широкій навѣсъ воротъ, и добрые хозяева, которые меня согрѣли, обласкали и ободрали, свели меня внизъ. Прощаясь съ ними, я должна была увѣрить ихъ. что мои силы совершенно возстановились и что со мной больше не случится обморока; я отъ всего сердца поблагодарила ихъ за ласку. Экипажъ готовъ былъ уже тронуться, когда младшая дочь, цвѣтущая девятнадцатилѣтняя дѣвушка -- уже невѣста, какъ онѣ мнѣ сказали -- вскочила на подножку экипажа и поцѣловала меня; съ тѣхъ поръ я никогда больше съ ней не встрѣчалась, но всегда вспоминаю о ней, какъ о своемъ другѣ.
   Скоро исчезли изъ виду огни, горѣвшіе въ окнахъ гостинницы, отъ которыхъ вѣяло такимъ тепломъ и свѣтомъ среди мрака и холода ночи, и опять принялись мы мѣсить грязь и шлепать по лужамъ. Нашъ экипажъ съ трудомъ подвигался впередъ; впрочемъ дорога была не хуже тѣхъ, по которымъ мы ѣхали до сихъ поръ, и до слѣдующей станціи было всего девять миль. Мой спутникъ курилъ, сидя на своемъ обычномъ мѣстѣ. Замѣтивъ въ гостинницѣ съ какимъ наслажденіемъ онъ затягивался изъ трубки и окружалъ себя облаками табачнаго дыма, я просила, чтобъ онъ курилъ и дорогой, не стѣсняясь моимъ присутствіемъ.
   Его энергія не ослабѣвала ни на минуту, онъ по прежнему соскакивалъ съ козелъ, завидя по дорогѣ какой-нибудь жилой домъ или человѣческую фигуру. Несмотря на то, что на коляскѣ были фонари, онъ зажегъ свой потайной фонарикъ, къ которому должно быть очень привыкъ, и часто направлялъ его на меня, чтобъ видѣть, хорошо ли я себя чувствую. Я не закрывала маленькаго окна, которое было сбоку коляски: мнѣ, казалось, что вмѣстѣ съ этимъ окномъ для меня закроется послѣдняя надежда.
   Мы приближались къ станціи, а потерянный слѣдъ все еще не отыскивался. Съ безпокойствомъ взглянула я на мистера Беккета, когда мы остановились мѣнять лошадей; по его лицу, сохранявшему серьезность, я поняла, что ему все еще ничего не удалось узнать. Минуту спустя, когда я, откинувшись въ глубь экипажа, сидѣла прислонившись къ спинкѣ, мистеръ Беккетъ съ фонаремъ въ рукѣ заглянулъ въ окно: лицо его преобразилось, теперь это былъ совершенно другой человѣкъ.
   -- Что такое? Она здѣсь?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не обманывайтесь, милая миссъ, здѣсь никого нѣтъ. Но я теперь знаю, что дѣлать.
   Ледяныя сосульки облѣпляли его рѣсницы и волосы, висѣли на складкахъ его платья; прежде чѣмъ заговорить, онъ смахнулъ снѣгъ съ лица и перевелъ духъ.
   -- Милая миссъ Соммерсонъ, продолжалъ онъ, стряхивая снѣгъ, напавшій на фартукъ коляски,-- не огорчайтесь тѣмъ, что я теперь предприму. Вы вѣдь меня знаете: я инспекторъ Беккетъ, на котораго вы можете смѣло положиться. Мы совершили длинный путь совершенно напрасно, но это ничего не значитъ. Эй, закладывайте четверку обратныхъ лошадей. Да поживѣй!
   На дворѣ произошелъ общій переполохъ, какой-то человѣкъ прибѣжалъ изъ конюшни узнать: "точно-ли требуютъ обратныхъ лошадей?"
   -- Обратныхъ, толкомъ вамъ говорятъ -- обратныхъ!
   -- Какъ? Неужели мы возвращаемся, неужели мы ѣдемъ въ Лондонъ? съ изумленіемъ спросила я.
   -- Да, мы возвращаемся, миссъ Соммерсонъ. Не пугайтесь, вы вѣдь знаете меня. Я теперь послѣдую за другой, клянусь...
   -- За другой? повторила я.-- За кѣмъ?
   -- Вы кажется зовете ее Дженни, такъ вотъ за ней я и послѣдую. Ведите скорѣе лошадей, каждому крону на водку. Проснитесь-же, эй вы!
   -- Вы не бросите ту, кого мы разыскиваемъ, вы не оставите ее на произволъ судьбы въ такую ужасную ночь, при томъ душевномъ состояніи, въ которомъ она находится! вскричала я, хватая его за руку.
   -- Вы правы, милая миссъ, я ее не брошу. Но теперь надо догонять другую. Живѣе поворачивайтесь съ лошадьми. Послать нарочнаго верхомъ на слѣдующую станцію, чтобы четверка на подставу была готова, пусть вышлетъ оттуда другого впередъ, чтобъ намъ заготовили лошадей на всѣхъ станціяхъ. Не пугайтесь, голубушка моя.
   Отдавая эти приказанія, мистеръ Беккетъ въ необыкновенномъ возбужденіи бѣгалъ по двору, понукая конюховъ; эта перемѣна въ мистерѣ Беккетѣ еще больше смущала меня, чѣмъ внезапное измѣненіе нашего маршрута. Я еще не оправилась отъ замѣшательства, какъ верховой уже помчался заготовлять, намъ подставы, а конюхи съ необыкновенной быстротой запрягали лошадей въ нашу коляску.
   -- Голубушка моя, заговорилъ мистеръ Беккетъ, вскочивъ на козлы и заглядывая внутрь экипажа,-- вы извините мою фамильярность,-- пожалуйста постарайтесь не волноваться и не безпокоиться. Больше пока ничего вамъ не скажу, но вѣдь вы знаете меня, голубушка, не правда-ли?
   Я сказала, что конечно онъ лучше меня знаетъ какъ дѣйствовать, по вполнѣ-ли онъ увѣренъ въ томъ, что именно такъ надо дѣйствовать? Нельзя-ли мнѣ одной ѣхать дальше... и въ своемъ отчаяніи я опять схватила его руку и прошептала:-- Отыскивать... мою мать?
   -- Знаю, знаю, милая миссъ, сказалъ онъ,-- но неужели вы думаете, что я не знаю, что дѣлаю? Вѣдь я инспекторъ Беккетъ, или вы не вѣрите мнѣ?
   Могла-ли я сказать, что не вѣрю?
   -- Ну, вооружитесь-же мужествомъ и положитесь на меня. Ваши интересы я такъ-же близко принимаю къ сердцу, какъ интересы сэра Лейстера Дэдлока баронета. Ну, успокоились вы теперь?
   -- Успокоилась, сэръ.
   -- И такъ за нею! Погоняй, любезный!
   И наша коляска покатила назадъ по той-же печальной дорогѣ, по которой пріѣхала; комки мерзлой грязи летѣли отъ нея во всѣ стороны, точно изъ подъ колесъ водяной мельницы.
   

ГЛАВА XXVII.
Зимній день и зимняя ночь.

   Но прежнему безстрастный, какъ и приличествуетъ его высокому сану, лондонскій отель Дэдлоковъ держитъ себя съ обычнымъ достоинствомъ на фешенебельной улицѣ, унылой въ своемъ великолѣпіи.
   Время отъ времени въ маленькихъ окнахъ передней показываются напудренныя головы и поглядываютъ на безпошлинную пудру, сыплющуюся въ такомъ изобиліи съ неба, а у яркаго огня, разведеннаго въ той же передней по случаю сильнаго мороза, персиковый цвѣтъ распускается такъ роскошно, точно въ теплицѣ.
   Приказано объявлять, что миледи уѣхала въ Линкольнширъ и въ скоромъ времени вернется. Но хлопотуньѣ-молвѣ некогда отправляться въ Линкольнширъ, она остается въ Лондонѣ и облетаетъ весь городъ. Молва утверждаетъ, что съ несчастнымъ сэромъ Лейстеромъ поступили отвратительно; разсказываютъ, моя милая, возмутительныя вещи! Пикантная новость забавляетъ весь свѣтъ, имѣющій пять миль въ окружности. Становится почти неприличнымъ не знать, что у Дэдлоковъ не все благополучно.
   Одна изъ очаровательницъ съ персикоподобными щеками и съ шеей скелета уже знаетъ изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ всѣ главные пункты прошенія о разводѣ, которое сэръ Лейстеръ собирается подать въ Палату лордовъ.
   У Блеза и Спаркля, ювелировъ, у Шина и Глосса, содержателей моднаго магазина, происшествіе въ домѣ баронета извѣстно со всѣми подробностями и долго будетъ животрепещущей новостью, злобою дня. Высокія покровительницы этихъ фирмъ, мнящія себя на недоступной высотѣ, какъ нельзя лучше вымѣриваются и взвѣшиваются въ этихъ магазинахъ, какъ и всякій другой предметъ, имѣющій отношеніе къ торговлѣ, и самый неопытный изъ новичковъ, стоящихъ за прилавкомъ, въ совершенствѣ понимаетъ, какъ воспользоваться свѣжей новостью.
   -- Наши кліенты, мистеръ Джонсъ, говорятъ Блезъ и Спаркль, нанимая такого новичка,-- наши кліенты, сэръ,-- бараны, настоящіе бараны: куда пойдуіъ вожаки, туда и всѣ остальные; не выпускайте изъ виду этихъ вожаковъ, мистеръ Джонсъ, и все стадо ваше.
   То-же говорятъ Шинъ и Глоссъ своимъ Джонсамъ, поучая ихъ, какъ обращаться съ представителями моднаго свѣта, чтобъ вводить въ моду то, что будетъ угодно Шину и Глоссу.
   Исходя изъ тѣхъ-же непогрѣшимыхъ принциповъ, мистеръ Следдери, книгопродавецъ, одинъ изъ самыхъ главныхъ погонщиковъ стада великолѣпныхъ барановъ, говоритъ:
   -- Да, сэръ, конечно между моими покупателями изъ высшаго круга ходятъ упорные слухи о происшествіи съ леди Дэдлокъ,-- надо-же о чемъ-нибудь говорить? Стоитъ только задать тонъ одной или двумъ леди, которыхъ я могъ бы назвать, чтобъ новость облетѣла всѣхъ. Леди Дэдлокъ очень популярна среди моихъ покупателей изъ высшаго круга; будь это какая-нибудь спекуляція, можно-бы заработать хорошія деньги. Если ужъ я говорю, сэръ, можете бытъ увѣрены, что это вѣрно; я вмѣнилъ себѣ въ обязанность изучить это общество въ совершенствѣ и умѣю заводить его какъ часы.
   И такъ молва растетъ и крѣпнетъ въ городѣ и не хочетъ летѣть въ Линкольнширъ. Вдохновленный ею, достопочтенный мистеръ Стебль въ половинѣ шестого по полудни (по Конногвардейскому меридіану) изрекъ новый афоризмъ, обѣщающій превзойти тотъ, которымъ онъ стяжалъ себѣ славу остроумца. "Я зналъ,-- сказалъ мистеръ Стебль,-- что леди Дэдлокъ самая выхоленная женщина во всемъ табунѣ, но я не имѣлъ понятія о томъ, что она съ норовомъ". Эта острота встрѣтила блестящій пріемъ въ кружкахъ спортсменовъ.
   На пирахъ и праздникахъ въ тѣхъ сферахъ, которыя леди Дэдлокъ такъ часто дарила своимъ присутствіемъ.-- между созвѣздіями, среди которыхъ она еще вчера блистала, какъ звѣзда первой величины, она тоже составляетъ предметъ преобладающаго интереса: Что такое? Кто, когда, гдѣ, какъ это было? Милыя пріятельницы разбираютъ ее по косточкамъ самымъ изысканнымъ языкомъ, приправленнымъ наиотборнѣйшими выраженіями свѣтскаго жаргона, модными словечками, которыя теперь въ ходу, украшеннымъ самоновѣйшимъ произношеніемъ и доведеннымъ до совершенства вѣжливымъ равнодушіемъ.
   Удивительно вдохновляющимъ образомъ дѣйствуетъ эта благодарная тема: даже люди, которые доселѣ но обнаруживали никакихъ талантовъ, изрекаютъ мѣткія словца. Одну изъ такихъ остротъ Вильямъ Вуффи приноситъ въ Парламентъ изъ клуба, гдѣ обѣдалъ, и глава оппозиціи передаетъ ее членамъ своей партіи вмѣстѣ съ табакеркой, пользуясь этимъ средствомъ, чтобъ сплотить во едино тѣхъ, кто смотритъ врозь, и эффектъ покой остроты таковъ, что спикеръ {Спикеръ -- президентъ Палаты Общинъ. Примѣчаніе переводчика.}, которому въ свое время уже успѣли шепнуть ее незамѣтнымъ образомъ изъ-за его парика, вынужденъ три раза призывать къ порядку, прежде чѣмъ его требованіе оказываетъ надлежащее дѣйствіе.
   Не менѣе удивительно другое обстоятельство: люди, вращающіеся на границахъ того круга, къ которому принадлежать кліенты мистера Следдери, люди, не знающіе и никогда но знавшіе леди Дэдлокъ, считаютъ необходимымъ для поддержанія своей репутація притворяться, что происшествіе съ ней и Лія нихъ интересно, и для нихъ составляетъ новость дня, и пересказывать его изъ вторыхъ рукъ самымъ изысканнымъ языкомъ, приправленнымъ наиотборнѣйшими выраженіями свѣтскаго жаргона, модными словечками, какія теперь въ ходу, украшеннымъ новѣйшимъ произношеніемъ и доведеннымъ до совершенства вѣжливымъ равнодушіемъ. Всѣ эти блестки тоже позаимствованы изъ вторыхъ рукъ, но въ низшихъ планетныхъ системахъ среди звѣздочекъ меньшихъ величинъ эти подержанные аксесуары сходятъ за новые.
   Если-бы промежъ этихъ мелкихъ спекулянтовъ попался жрецъ искусства, науки или литературы, онъ имѣлъ бы случай покрыть себя неувядаемой славой, найдя такіе великолѣпные костыли для поддержанія той изъ девяти хилыхъ сестрицъ, которой онъ служитъ.
   Такъ проходитъ зимній день внѣ Дэдлокскихъ чертоговъ, какъ-же онъ проходитъ внутри ихъ?
   Сэръ Лейстеръ въ постели, но можетъ уже говорить, хотя съ большимъ трудомъ и очень невнятно; доктора предписали ему молчаніе и спокойствіе, и дали опіумъ для облегченія страданій, такъ какъ его старинный врагъ, подагра, жестоко его мучитъ. Онъ не спитъ, во по временамъ его оковываетъ тяжелая дремота; онъ велѣлъ придвинуть свою кровать поближе къ окну, когда ему сказали, что сегодня дурная погода, и поставить се такъ, чтобъ ему было видно, что дѣлается на улицѣ. Онъ смотритъ, какъ за окномъ злится вьюга, осыпая землю то снѣгомъ, то изморозью.
   Въ домѣ мертвая тишина; при малѣйшемъ шумѣ рука сэра Лейстера хватается за грифель; старая ключница, которая сидитъ подлѣ него, угадываетъ, что онъ хочетъ написать и шепчетъ: "Нѣтъ, онъ еще не вернулся, сэръ Лейстеръ. Онъ уѣхалъ вчера поздно ночью; съ его отъѣзда прошло очень мало времени".
   Сэръ Лейстеръ опускаетъ руку и снова смотритъ на снѣгъ и изморозь, смотритъ такъ долго, что отъ вида крутящихся снѣжныхъ хлопьевъ и крупинокъ изморози у него начинаетъ кружиться голова и онъ на минуту закрываетъ глаза.
   Онъ смотритъ въ окно съ тѣхъ поръ, какъ разсвѣло. Заря едва занималась, когда онъ вспомнилъ, что необходимо приготовить комнаты миледи къ ея пріѣзду; на дворѣ холодно и сыро, надо у нея затопить каминъ пожарче. "Скажите людямъ, что она сегодня пріѣдетъ, и пожалуйста присмотрите за всѣмъ",-- пишетъ онъ на доскѣ, и мистрисъ Роунсвель, скрѣпя сердце, повинуется его желанію.
   -- Боюсь я, Джоржъ, говоритъ старуха сыну, который сидитъ въ одной изъ комнатъ нижняго этажа, чтобъ имѣть возможность побесѣдовать съ матерью, когда у нея выдается свободная минута,-- боюсь я, что миледи никогда больше не будетъ въ этомъ домѣ.
   -- Зачѣмъ такія дурныя предчувствія, матушка!
   -- Боюсь, что ее никогда не будетъ и въ Чизни-Вудѣ.
   -- Но почему же ты такъ думаешь?
   -- Какъ посмотрѣла я вчера на миледи и какъ взглянула она на меня, мнѣ показалось, Джоржъ, что шаги на "Дорожкѣ привидѣній" совсѣмъ таки ее уходили.
   -- Такъ вотъ что! Ты сама придумываешь себѣ пустые страхи изъ этой старой сказки.
   -- Нѣтъ, мой милый, нѣтъ. Скоро шестьдесятъ лѣтъ, какъ я служу фамилія и раньше никогда за нее не боялась, но теперь она гибнетъ, древняя знаменитая фамилія Дэдлоковъ гибнетъ.
   -- Богъ милостивъ, матушка.
   -- Благодарю Создателя, что Онъ далъ мнѣ вѣку, что я не очень еще стара и дряхла и могу ходить за сэромъ Лейстеромъ въ его болѣзни и горѣ: я знаю, что ему пріятнѣе принимать услуги отъ меня, чѣмъ отъ кого-либо другого. Но шаги на "Дорожкѣ привидѣній" уходятъ миледи, привидѣніе давно преслѣдуетъ ее, ей не сдобровать.
   -- Богъ милостивъ, матушка. Дастъ Богъ, все обойдется.
   -- Дай-то Богъ, Джоржъ! отвѣчаетъ старуха, качая головой.-- Но если мое предчувствіе окажется вѣрнымъ и надо будетъ извѣстить его, кто рѣшится ему сказать?
   -- Это ея комнаты, матушка?
   -- Да, ея. Онѣ остались нетронутыми, въ томъ видѣ, какъ она ихъ оставила.
   Бросивъ взглядъ вокругъ, Джоржъ говоритъ понизивъ голосъ:
   -- Теперь я начинаю понимать твои страхи, матушка. Зловѣщій видъ у этихъ комнатъ, гдѣ все приготовлено для той, которая здѣсь жила, а она бросила ихъ и скитается безпріютная, Богъ вѣсть гдѣ.
   Сержантъ не далекъ отъ истины; какъ всякая разлука служитъ прообразомъ послѣдняго разставанія, такъ и пустыя комнаты, лишенныя присутствія того, кто въ нихъ жилъ, нашептываютъ вамъ грустныя мысли о томъ, какою нѣкогда будетъ ваша комната. Роскошные покои миледи кажутся пустынными, заброшенными, мрачными, а въ ея будуарѣ, гдѣ сегодня ночью мистеръ Беккетъ производилъ свои розыски, не только разбросанные украшенія и наряды, но даже самыя зеркала, привыкшія отражать эти уборы, когда они были частью ея самой, имѣютъ унылый видъ. Пасмурный холодный день кажется холоднѣе и пасмурнѣе здѣсь, въ этихъ опустѣлыхъ чертогахъ, чѣмъ во многихъ убогихъ хижинахъ, едва защищенныхъ отъ непогоды. Несмотря на то, что слуги разводятъ въ каминахъ яркія огни и отодвигаютъ кушетки и кресла къ стекляннымъ экранамъ, чтобы красноватый отблескъ пламени могъ освѣтить самые дальніе углы, ничто не можетъ разогнать тяжелое облако грусти, нависшее надъ этими покоями.
   Старая ключница остается съ сыномъ на половинѣ миледи, пока не окончены всѣ приготовленія къ пріѣзду хозяйки дома, и тогда только возвращается къ сэру Лейстеру.
   Во время ея отсутствія Волюмнія занимала ея мѣсто у постели больного, но румяны и жемчужное ожерелье, составляющіе, какъ говорятъ, лучшее украшеніе Бата, при настоящихъ обстоятельствахъ доставляютъ больному сомнительное утѣшеніе. Нельзя заподозрить, чтобъ Волюмнія догадалась о томъ, что произошло (и въ самомъ дѣлѣ она не знаетъ истины), поэтому для нея очень затруднительно найти подходящій сюжетъ для разговора и она не можетъ придумать ничего лучшаго, какъ безъ всякой надобности разглаживать простыни на кровати, или съ величайшей осторожностью на цыпочкахъ бродить по комнатѣ. Иногда она пристально вглядывается въ лицо своего кузена и шепчетъ себѣ подъ носъ: "Спитъ"; это замѣчаніе возмущаетъ сэра Лейстера и онъ съ негодованіемъ пишетъ на доскѣ: "Нѣтъ, не сплю".
   Поэтому Волюмнія безпрекословно уступаетъ свое мѣсто у постели старой ключницѣ, а сама садится въ отдаленіи у стола и по временамъ сочувственно вздыхаетъ. Сэръ Лейстеръ смотритъ на падающіе снѣжные хлопья и крупинки и прислушивается, не раздастся-ли шумъ шаговъ, которыхъ онъ ждетъ; преданная ключница, которая кажется вышедшей изъ рамы стариннаго портрета, чтобъ ухаживать за Дэдлокомъ, получившимъ приглашеніе пожаловать въ другой міръ, смотритъ на своего господина и въ ушахъ ея немолчно раздается эхо ея собственнаго вопроса: "Кто рѣшится ему сказать?"
   Сегодня утромъ сэръ Лейстеръ предалъ себя въ руки камердинера и, на сколько позволяютъ обстоятельства, придалъ своей особѣ" представительный видъ. Онъ сидитъ, обложенный подушками, причесанный точно такъ, какъ чешется всегда; на немъ бѣлоснѣжное бѣлье и изящный шлафрокъ, лорнетъ и часы у него подъ рукою. Необходимо -- быть можетъ не столько для поддержанія его собственнаго достоинства, сколько ради нея -- чтобъ видѣли, что онъ ни мало не разстроенъ и такой-же, какъ и всегда.
   Женщины болтливы, и Волюмнія, хоть она и изъ фамиліи Дэдлоковъ, не представляетъ исключенія; безъ сомнѣнія сэръ Лейстеръ и удерживаетъ ее при себѣ затѣмъ, чтобъ лишить се возможности болтать, о чемъ не слѣдуетъ.
   Онъ чувствуетъ себя очень худо, но мужественно не поддается ни тѣлеснымъ, ни душевнымъ мукамъ.
   Прелестная Волюмнія принадлежитъ къ числу тѣхъ милыхъ рѣзвушекъ, которыя не могутъ долго хранить молчаніе, чтобъ не попасть въ когти страшнаго чудовища -- скуки, поэтому вскорѣ цѣлый рядъ неподдѣльныхъ зѣвковъ указываетъ на приближеніе этого чудовища. Волюмнія чувствуетъ, что нельзя побѣдить эту зѣвоту ничѣмъ кромѣ разговора, и принимается расточать комплименты сыну мистрисъ Роунсвель, заявляя, что это положительно одинъ изъ самыхъ красивыхъ мужчинъ, какихъ она когда-либо видѣла; такая воинственная осанка была только у одного человѣка... ея лучшаго друга, котораго она боготворила... лейб-гвардейца, убитаго при Ватерлоо.
   Сэръ Лейстеръ слушаетъ эти комплименты съ такимъ изумленіемъ и такъ недоумѣвающе смотритъ на мистрисъ Роунсвель, что та считаетъ необходимымъ объяснить:
   -- Сэръ Лейстеръ, миссъ Дэдлокъ говоритъ не о старшемъ моемъ сынѣ, а о младшемъ; онъ нашелся, онъ вернулся ко мнѣ.
   Сэръ Лейстеръ нарушаетъ молчаніе громкимъ возгласомъ:
   -- Джонъ! Вашъ сынъ Джонъ вернулся, мистрисъ Рсунсвелъ?
   -- Да, сэръ Лейстеръ, благодареніе Богу вернулся, отвѣчаетъ ключница, утирая слезы.
   Бе окрѣпли-ли его надежды, когда онъ узналъ, что вернулся тотъ, кто пропадалъ такъ долго, что нашелся тотъ, кого такъ долго считали погибшимъ? Не думаетъ-ли онъ: "Бри тѣхъ средствахъ, какими я располагаю, развѣ я не разыщу ее,-- вѣдь прошло всего только нѣсколько часовъ; онъ-же отсутствовалъ цѣлые годы"!
   Безполезно теперь упрашивать его замолчать, онъ хочетъ говорить и будетъ говорить. Рѣчь его, хотя довольно невнятная, неумолкаема:
   -- Отчего вы мнѣ объ этомъ не сказали, мистрисъ Роунсвель?
   -- Это случилось только вчера, сэръ Лейстеръ, и такъ какъ вы себя дурно чувствовали, я не рѣшилась васъ безпокоить.
   Тутъ вѣтренная Волюмнія, слегка взвизгнувъ по своему обыкновенію, вспоминаетъ, что никто не долженъ былъ знать, что онъ сынъ мистрисъ Роунсвель, даже ей мистрисъ Роунсвель объ этомъ не говорила. Мистрисъ Роунсвель протестуетъ такъ горячо, что ея корсажъ высоко подымается; она утверждаетъ, что, какъ только бы поправился сэръ Лейстеръ, она-бы непремѣнно ему сказала:
   -- Гдѣ теперь Джоржъ, мистрисъ Роунсвель? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.
   Мистрисъ Роунсвель, встревоженная тѣмъ, что больной не повинуется докторскимъ предписаніямъ, отвѣчаетъ, что Джоржъ въ Лондонѣ.
   -- Гдѣ именно?
   Мистрисъ Роунсвель вынуждена отвѣтить, что онъ здѣсь.
   -- Приведите его ко мнѣ, сейчасъ приведите.
   Старухѣ ничего не остается, какъ пойти за сыномъ.
   Для пріема Джоржа сэръ Лейстеръ слегка мѣняетъ позу и выпрямляется, потомъ опять устремляетъ взоръ въ окно и прислушивается, не раздадутся-ли шаги, которыхъ онъ такъ жадно ждетъ: на улицѣ постлана солома, чтобъ стукъ колесъ не безпокоилъ больного, и она моасстъ подъѣхать такъ, что онъ не услышитъ.
   Онъ сидитъ глубоко задумавшись, повидимому уже забывъ о своемъ желаніи видѣть Джоржа, когда тотъ входитъ въ комнату вмѣстѣ съ матерью. Неслышными шагами приближается Джоржъ къ постели баронета; онъ покраснѣлъ, ему стыдно за себя.
   -- Господи, да это въ самомъ дѣлѣ Джоржъ! восклицаеп. сэръ Лейстеръ.-- Помните вы меня, Джоржъ?
   Чтобъ разобрать, что говорить больной, солдатъ долженъ пристально смотрѣть на него и напряженно вслушиваться въ его слова; съ помощъю матери ему удается понять предложенный вопросъ.
   -- У меня была-бы очень плохая память, еслибъ-бъ я забылъ васъ, сэръ Лейстеръ.
   -- Когда я смотрю на васъ, Джоржъ Роунсвель, говоритъ сэръ Лейсгеръ, съ трудомъ справляясь со своимъ языкомъ,-- я какъ будто вижу васъ мальчикомъ въ Чизпи-Вудѣ... Я помню васъ -- отлично помню.
   Онъ не спускаетъ глазъ съ сержанта, пока на нихъ не показываются слезы; тогда онъ опять обращается къ окну, за которымъ бушуетъ зимняя вьюга.
   -- Виноватъ, с ѣтъ, повѣрять солнца нечѣмъ. Двадцать минутъ! Какимъ-образомъ онъ можетъ опредѣлять такъ тщательно время? Если будетъ дѣлить его на часы, да на получасы, такъ и этого ужь много. Нѣтъ, видите ли, миссъ, или леди Дедлокъ отдала ему часы сама, или просто онъ отнялъ ихъ у нея. За что бъ могла она отдать ему часы? За что бы?
   Мистеръ Бёккетъ повторилъ этотъ вопросъ нѣсколько разъ вполголоса, и пока мы шли вдоль но дорогѣ, онъ колебался, какой отвѣтъ долженъ былъ выбрать изъ тѣхъ, которые представились его уму.
   -- Еслибъ у меня было время -- а его-то и недостаетъ для нашего дѣла -- я бы выпыталъ все изъ этой женщины; но при настоящихъ обстоятельствахъ нельзя пускаться на невѣрное. Впрочемъ, это такіе люди, которыми не надо пренебрегать. Всякій знаетъ, что женщина избитая, измученная какъ она, не станетъ ничего разсказывать при своемъ мужѣ. А какъ хотите, они что-то скрываютъ. Жаль, что намъ не удалось увидѣть другую-то и переговорить съ ней.
   Я въ-особенности сожалѣла объ этомъ- я знала, что Женни имѣла благодарное сердце, и была вполнѣ увѣрена, что, при моихъ просьбахъ, ничего бы отъ меня не скрыла.
   -- Очень можетъ быть, миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ, занимаясь все той же мыслью: -- очень можетъ быть, что леди Дедлокъ послала ее въ Лондонъ, къ вамъ, съ какимъ-нибудь порученіемъ и очень можетъ быть, что за это дала ея мужу часы. Это не такъ вѣрно, какъ бы я хотѣлъ, чтобъ это было, но мнѣ такъ кажется. Ну только я не стану тратить деньги сэра Лейстера Дедлока, баронета, на этихъ оборвышей, и еще не вижу на первый случай, можетъ ли это быть полезно, или нѣтъ. Итакъ, миссъ Сомерсонъ, дальше впередъ лежитъ прямо наша дорога; только объ этомъ дѣлѣ ни слова.
   Мы зашли еще разъ къ намъ въ домъ, гдѣ я наскоро написала маленькое письмецо моему опекуну, и поспѣшили въ гостинницу, гдѣ стояла наша карета. Лишь только насъ тамъ замѣтили, тотчасъ вывели лошадей и черезъ нѣсколько минутъ мы были ужь опять въ дорогѣ.
   Съ разсвѣтомъ дня пошелъ снѣгъ и шелъ все сильнѣе-и-сильнѣе. Отъ туманной погоды и хлопьевъ снѣга, но всѣмъ направленіямъ, вдаль, ничего не было видно. Хотя было очень-холодно, но снѣгъ замерзалъ только сверху и изъ-подъ копытъ лошадей выступала вода и грязь съ такимъ шелестомъ, какъ-будто мы ѣхали по берегу, усыпанному мелкими раковинками.
   Дорога была очень-испорчена; лошади везли насъ съ трудомъ, то скользя, то оступаясь въ ямы, и мы должны были часто останавливаться, чтобъ дать имъ вздохнуть. Одна изъ лошадей падала даже три раза на первой станціи и такъ надорвалась, что кучеръ долженъ былъ встать и вести ее на поводу.
   Я не могла ни ѣсть, ни спать, и эти остановки и медленность, съ которой мы ѣхали, такъ меня тревожили, что во мнѣ родилось странное желаніе выйдти изъ экипажа и идти пѣшкомъ. Осторожный спутникъ мой отсовѣтовалъ мнѣ, и я осталась въ каретѣ. Истинное удовольствіе, которое онъ находилъ въ исполненіи предпринятаго имъ дѣла, поддерживало въ немъ бодрость и онъ живо соскакивалъ съ козелъ у каждаго дома, мимо котораго мы проѣзжали, разговаривалъ съ людьми, которыхъ не видывалъ съ-роду, какъ съ старыми знакомыми, грѣлся у каждаго огонька, шутилъ, пилъ и пожималъ руки всѣмъ, кого встрѣчалъ въ каждомъ трактирѣ, дружески обходился со всѣми извощиками, каретниками, кузнецами, таможенными сборщиками, и все-таки не теряя ни минуты времени, садился снова на козла съ своимъ недремлющимъ окомъ, съ своимъ дѣятельнымъ выраженіемъ лица и приговаривалъ обыкновенно: "пошелъ голубчикъ!"
   Когда мы въ послѣдній разъ мѣняли лошадей, онъ вышелъ изъ конюшни и вбродъ но колѣна по снѣгу прошелъ къ экипажу, что дѣлалъ часто съ-тѣхъ-поръ, какъ мы оставили Сент-Альбансъ. Мокрый снѣгъ покрывалъ его платье. Онъ подошелъ ко мнѣ и говорилъ со мной черезъ окно:
   -- Ненадо унывать, миссъ. Леди Дедлокъ точно проходила здѣсь -- нельзя въ этомъ и сомнѣваться по описанію одежды, въ которой ее здѣсь видѣли.
   -- Все еще пѣшкомъ! сказала я.
   -- Все еще пѣшкомъ. Я думаю, что домъ этого господина, какъ вы его назвали, миссъ?.. Бойтсорнъ, кажется, долженъ быть цѣлью ея путешествія. Одно мнѣ только не нравится: говорятъ живетъ-то онъ очень-близко отъ владѣній сэра Лейстера.
   -- Не знаю, сказала я: -- здѣсь можетъ-быть и живетъ кто поблизости, о комъ я ничего не слыхала.
   -- Справедливо. Доставьте мнѣ только одно удовольствіе, моя добрая: не расплачьтесь и не тревожьтесь болѣе чѣмъ слѣдуетъ... "Пошелъ голубчикъ! "
   Снѣгъ шелъ впродолженіе цѣлаго дня сквозь густой туманъ, который ни на минуту не разсѣивался. Дорога была ужасная, такъ-что иногда мнѣ казалось, что мы сбились съ пути и ѣдемъ цѣликомъ по вспаханному полю, или по болоту. Когда я думала о томъ времени, которое протекло съ нашего отъѣзда, оно казалось мнѣ долгимъ, безконечнымъ сномъ, и мнѣ представлялось самымъ страннымъ образомъ, будто-бы я никогда не была освобождена отъ той заботы и того ужаса, которые угнетали меня въ это время.
   Когда мы дальше продолжали путь свой, во мнѣ начали рождаться злыя предчувствія, что спутникъ мой скоро потеряетъ всѣ надежды; онъ обходился попрежнему ласково со всѣми людьми, которыхъ встрѣчалъ на дорогѣ, но принималъ все болѣе-и-болѣе озабоченный видъ, когда садился на козла. Я видѣла, какъ онъ впродолженіе всей тяжелой станціи тревожно шевелилъ губы своимъ указательнымъ пальцемъ. Я слышала, какъ онъ сталъ спрашивать у кучеровъ дилижансовъ, которые попадались палъ на встрѣчу, какихъ пассажировъ везутъ они. Отвѣты ихъ не очень ободряли его. Онъ постоянно кивалъ мнѣ успокоительно пальцемъ и глазами; но когда сѣлъ въ послѣдній разъ на козла, мнѣ казалось, что онъ произнесъ не съ обыкновенной своей увѣренностью: "Пошелъ голубчикъ! "
   Наконецъ, когда мы снова мѣняли лошадей, онъ сказалъ мнѣ, что давно потерялъ слѣдъ и что это его начинаетъ безпокоить. Это бы еще ничего: потерять его на нѣкоторое время и потомъ снова найдти; но въ этотъ разъ онъ такъ непонятно исчезъ, что я никакъ не могу напасть на него.
   Это подтвердило тѣ опасенія, которыя возникли во мнѣ, когда онъ началъ осматривать проѣзжихъ и останавливаться, по-крайней-мѣрѣ по четверти часа, на каждомъ перекресткѣ.
   Но я не должна была терять бодрости, говорилъ онъ мнѣ, потому-что, можетъ-быть, на первой же станціи все прійдетъ въ надлежащій порядокъ.
   И эта станція ужь кончилась, но мы все еще не могли отъискать слѣда той, которую искали. Здѣсь мы нашли уединенную, но зажиточную и хорошо-устроенную гостинницу; и когда мы въѣхали подъ ея ворота, содержательница и хорошенькія ея дочери подошли къ нашей каретѣ и просили меня войдти и отдохнуть, пока будутъ впрягать лошадей, просили такъ привѣтливо, что я не имѣла духа отказать имъ въ этомъ. Онѣ ввели меня но лѣстницѣ въ теплую комнату, гдѣ и оставили меня одну.
   Это была, какъ теперь помню, угловая комната, выдавшаяся на двѣ стороны. Изъ одного окна видѣнъ былъ дворъ съ конюшнями и выходомъ на дорогу, гдѣ конюхи выпрягали забрызганныхъ грязью усталыхъ лошадей, изъ неменѣе-забрызганной грязью кареты, и видна была дорога, по ту сторону которой тяжело колебалась въ воздухѣ вывѣска этой гостинницы; изъ другаго окна видна была сосновая роща. Сучья этихъ сосенъ были обременены снѣгомъ, который безъ всякаго шума валился съ нихъ сырыми хлопьями на землю, во все время, пока я стояла у окна. Насталъ вечеръ, и дурная погода, въ противоположность пріятному огоньку, который отражался и блисталъ на стеклахъ оконъ, навѣвала еще большую грусть. Смотря сквозь эти сосновыя деревья, какъ таяли и просачивались водою кучи снѣга, я невольно подумала: "какъ счастливы эти дочери хозяйки гостинницы, видя всегда передъ собою мать свою, а моя мать, можетъ-быть, въ эту минуту умираетъ въ подобномъ же лѣсу подъ кучею мокраго снѣга!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Я испугалась, когда увидѣла всѣхъ хозяекъ вокругъ себя, но припомнила, что я была въ обморокѣ, хотя всячески старалась возстановить въ себѣ бодрость и не упадать духомъ. Онѣ положили меня въ постель и прекрасная моя хозяйка сказала мнѣ, что сегодня мнѣ нельзя ѣхать дальше, что я должна остаться ночевать. Мысль, что, можетъ-быть, онѣ въ-самомъ-дѣлѣ удержатъ меня, привела меня въ такое волненіе, что хозяйка испугалась и предложила мнѣ только отдохнуть по-крайнеій-мѣрѣ полчаса.
   Хозяйка моя была предобрая и премилая женщина. Три ея прелестныя дочери и сама она ухаживали за мною съ большимъ усердіемъ. Принесли мнѣ теплаго супу и жаренаго цыпленка, и пока мистеръ Бёккетъ сушилъ свое платье и закусывалъ въ другой комнатѣ, онѣ накрыли мнѣ маленькій круглый столикъ передъ каминомъ и угощали очень-радушно; но я не въ-состояніи была ничего отвѣдать, хотя и очень сожалѣла, что не могла доставить имъ этого удовольствія. Однакожь я проглотила ложки двѣ супу и съѣла кусокъ поджареннаго хлѣба.
   Ровно черезъ полчаса загремѣла наша карета подъ воротами и хозяйки свели меня внизъ. Я обогрѣлась, была успокоена ихъ ласками, и увѣряла ихъ, что не упаду больше въ обморокъ. Когда я сѣла въ карету и съ благодарностью простилась съ ними, младшая дочь содержательницы гостинницы, цвѣтущая, девятнадцатилѣтняя дѣвушка, которая должна была всѣхъ прежде выйдти замужъ, какъ она мнѣ говорила, стала на ступеньки и поцаловала меня. Съ-тѣхъ-поръ я ея никогда не видала, но всегда вспоминаю о ней, какъ о дорогой сердцу пріятельницѣ.
   Окна гостинницы, ярко освѣщенныя огнемъ камина, составляли большую противоположность съ холодной и темной ночью. Мы поѣхали и гостепріимная гостинница скоро исчезла изъ виду. Колеса наши съ трудомъ пробивались по рыхлому, глубокому снѣгу; дорога стала еще хуже чѣмъ прежде, но станція была за-то только въ-девяти миляхъ.
   Спутникъ мой курилъ на козлахъ (я просила его объ этомъ въ послѣдней гостинницѣ: мнѣ было очень-пріятно видѣть, какъ онъ, стоя у камина, пускалъ огромные клубы табачнаго дыма). Онъ былъ такъ же бдителенъ, какъ и прежде, такъ же быстро соскакивалъ съ козелъ у каждаго дома, который мы проѣзжали, и къ каждому человѣку, котораго встрѣчали на дорогѣ. Онъ зажегъ свой маленькій потайной фонарь, несмотря на то, что зажжены были и фонари нашей кареты; отъ времени до времени онъ направлялъ свѣтъ фонаря на меня, чтобъ посмотрѣть, что я дѣлаю; впереди кареты было спущено окно, и я не хотѣла поднять его: мнѣ все казалось, что стекло отдалитъ отъ меня мои надежды.
   Мы пріѣхали и на эту станцію, по все еще не могли напасть на слѣдъ моей матери. Когда мы остановились мѣнять лошадей, я съ страшными ожиданіями посмотрѣла на мистера Бёккета и, но серьёзному выраженію лица его, поняла, что онъ еще ничего не слышалъ. Не прошло минуты, какъ я прислонилась назадъ къ каретѣ, заглянулъ онъ ко мнѣ ужь съ совершенно-измѣнившимся, взволнованнымъ лицомъ.
   -- Что такое? сказала я, быстро приподнявшись: -- она здѣсь?
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Не безпокоитесь напрасно, моя добрая. Здѣсь никого нѣтъ, но я теперь узналъ гдѣ она!
   Снѣжныя хлопья висѣли у него на волосахъ и на его платьѣ. Лицо его также было засыпано снѣгомъ; онъ долженъ былъ отряхиваться нѣсколько разъ, чтобъ свободнѣе дышать и продолжать разговоръ.
   -- Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ, постукивая пальцами но кожаному чахлу: -- не пугайтесь, это будетъ безполезно. Не заботьтесь о моемъ намѣреніи. Вы меня знаете: я инспекторъ Бёккетъ, и вы можете на меня положиться. Мы далеко проѣхали, но такъ и быть, дѣлать нечего! "Четверку лошадей и назадъ на ближайшую станцію! Живо! голубчикъ! "
   На дворѣ засуетились и изъ конюшни выбѣжалъ человѣкъ въ недоумѣніи, чтобъ спросить мистера Бёккета: думаетъ онъ ѣхать назадъ или впередъ?
   -- Назадъ! говорю я, назадъ, назадъ! Не-уже-ли это неясно? Назадъ!
   -- Назадъ! воскликнула я съ удивленіемъ.-- Мы поворачиваемъ въ Лондонъ?
   -- Миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ: -- мы поворачиваемъ назадъ. Прямо назадъ, какъ стрѣла. Вы знаете меня: не тревожьтесь. Я спѣшу теперь отъискивать другую.
   -- Другую? повторила я: -- кого же?
   -- Какъ вы назвали ее?... Женни, кажется, не правда ли? Я ѣду за ней. "Давайте жь скорѣе лошадей, будетъ на водку. Живо, эй вы! голубчикъ! "
   -- Но вы не оставите и ту даму, которую мы ищемъ? Вы не оставите ее въ такую ночь и въ такомъ состояніи, въ какомъ, я знаю, она теперь находится? сказала я съ отчаяніемъ, схвативъ его за руку.
   -- Вы нравы, я конечно этого не сдѣлаю, моя добрая; но преслѣдую другую. "Впрягайте живѣе! Пошлите нарочнаго верхомъ на ближайшую станцію и оттуда пусть тоже пошлютъ повсюду вплоть до самаго Лондона, заказать по четыре лошади на каждой станціи!" -- Милое дитя мое не тревожьтесь.
   Приказанія и живость, съ которою онъ бѣгалъ по двору, произвели тамъ всеообщее волненіе, которое дѣйствовало на меня такъ же изумительно, какъ и внезапная перемѣна нашего путешествія. Но посреди этого сильнаго смятенія, посланный верховый проскакалъ впередъ на станцію заказывать перекладныхъ, и лошади наши поспѣшно были запряжены.
   -- Моя добрая, сказалъ мистеръ Бёккетъ, садясь на козла и заглядывая ко мнѣ въ карету: -- вы должны извинить, если я обхожусь слишкомъ безъ церемоніи. Не печальтесь и не тревожьтесь болѣе, чѣмъ слѣдуетъ. Я не скажу больше ни слова, но вы знаете меня-т-не правда ли, знаете?
   -- Я старалась выразить, что довѣряюсь ему вполнѣ, что онъ лучше понимаетъ, какое избрать рѣшеніе при настоящихъ обстоятельствахъ; но увѣренъ ли самъ онъ въ справедливости принятой мѣры? Не могу ли я ѣхать одна впередъ и, увлеченная моей печалью, я снова схватила его за руку и шепнула ему: "чтобъ отъискивать мою мать!..."
   -- Я знаю, я знаю, моя добрая, отвѣтилъ онъ: -- и не-уже-ли вы думаете, посовѣтую вамъ не то, что слѣдуетъ. Инспекторъ Бёккетъ, вы знаете меня -- да, не правда ли?
   -- Знаю; только и могла отвѣтить я.
   -- Такъ не отнимайте жь у меня бодрости и будьте увѣрены, что я и для васъ готовъ все сдѣлать, какъ для сэра Лейстера Дедлока, баронета; только будьте на все готовы.
   -- Готова на все, сэръ!
   -- Ну, такъ впередъ. "Пошелъ, голубчикъ!"
   И мы снова неслись по той же самой скучной дорогѣ, и колеса наши высоко вскидывали замерзшую землю, посыпанную мокрымъ снѣгомъ.
   

ГЛАВА LVIII.
Зимній день и зимняя ночь.

   Городской отель Дедлоковъ все такъ же безстрастенъ, какъ слѣдуетъ быть такому знаменитому отелю; и все такъ же надменно смотритъ онъ на сосѣдніе домы обширной улицы: но-временамъ сквозь узкія окна передней мелкаютъ напудренныя головы, а снѣгъ -- своего рода даровая пудра -- такъ и посыпаетъ мостовую. Персиковый цвѣтъ, чуя дурную погоду, ближе жмется къ огню, ярко-пылающему въ каминахъ. Говорятъ, что миледи въ Линкольншайрѣ и съ-часу-на-часъ ожидаютъ ея возвращенія.
   Но молва тяжела что-то на подъемъ и не летитъ за миледи въ ея линкольншайрское помѣстье; она увивается около города, жужжитъ о несчастіяхъ сэра Лейстера и выслушиваетъ говорливое дитя, оскорбительныя для ея нѣжнаго слуха вещи. Кругомъ на пять миль дивятся ея шушуканью и не знать теперь, что въ дедлоковскомъ отелѣ не все благополучно, значитъ заклеймить себя именемъ невѣжды. Очаровательницы съ персиковыми щечками и съ шеями скелетовъ трещатъ неумолкаемо о тѣхъ обстоятельствахъ, которыя будутъ сопровождать просьбу о разводѣ, поданную сэромъ Лейстеромъ въ Палату Перовъ.
   Гнѣздится молва въ магазинахъ Блеза и Сперкля, въ лавкахъ Шина и Глосса, и тамъ посвящаютъ ежедневно нѣсколько часовъ на характеристику современнаго событія.
   Покровительницы этихъ блистательныхъ заведеніи, недосягаемыя, невѣдомыя вообще, здѣсь вымѣриваются и вывѣшиваются грубыми руками сидѣльцевъ, такъ начисто, какъ любой товаръ; здѣсь, позади конторки, понимаютъ всѣ ихъ слабости и вѣрно оцѣниваютъ всѣ ихъ поступки.
   -- Наши покупатели, мистеръ Джонисъ, скажутъ Блезъ и Сперкль, заводя разговоръ: -- наши покупатели, сэръ, настоящее стадо овецъ; повѣрьте мнѣ: куда потянется одна, поплетутся и всѣ за ней. Прикормите двухъ-трехъ мистеръ Джонисъ -- все стадо въ вашихъ рукахъ.
   Точно также Шинъ и Глосъ даютъ наставленіе своимъ Джонисамъ, какъ сбывать съ рукъ товарецъ для блистательнаго круга, лондонскихъ денди, и какъ заманиваютъ къ себѣ фешёнэбльныхъ покупателей.
   Мистеръ Следдери, книгопродавецъ, руководимый тѣмъ же незыблемымъ правиломъ, говоритъ въ этотъ замѣчательный день:
   -- Да, сэръ, это правда, о леди Дедлокъ ходятъ различные слухи; моя почтенная публика, сэръ, занята ими серьёзно. Я вамъ скажу, сэръ, по секрету, что вѣдь почтенной публикѣ надо говорить о чемъ-нибудь; а какъ только двѣ-три извѣстныя леди узнали какую-нибудь новость, черезъ полчаса узнаютъ эту новость всѣ; повѣрьте мнѣ, я это знаю; я изучалъ почтенную публику и могу завести ее какъ часы.
   Такъ тяжела молва на подъемъ и не летитъ за миледи въ ея линкольншайрское помѣстье, а гнѣздится въ улицахъ метрополіи.
   Въ пять часовъ пополудни, во время, любимое наѣздниками, молва сорвала съ устъ знаменитаго любителя лошадей, достопочтеннаго мистера Стебльза, новую остроту.
   -- Я всегда считалъ ее самой гладенькою лошадью изъ цѣлаго табуна, говоритъ высокорожденный Стебльзъ про леди Дедлокъ:-- и но не зналъ, что она иноходецъ.
   И эту остроту подцѣпила молва и разнесла во всѣ круги наѣздниковъ.
   То же самое повторяется и на обѣдахъ и балахъ, на горизонтѣ которыхъ яркимъ свѣтиломъ блистала леди Дедлокъ: всѣ и все, говорятъ объ этой красавицѣ, возбуждавшей, быть-можетъ, невинную зависть. Что? гдѣ? какъ? когда? вотъ вопросы, облекаемые въ свѣтскую хрію. Всѣ близкіе друзья, всѣ нѣжныя подруги и пріятельницы блистательной миледи разбираютъ ея дѣло въ самыхъ модныхъ выраженіяхъ, самой отборною рѣчью, съ самыми изящными манерами и съ самымъ утонченнымъ равнодушіемъ. Все, что до-сихъ-поръ сидѣло около своего камина, не шевелясь и не двигаясь какъ полипъ, теперь все зашевелилось, поднялось на ноги и поплелось пожинать или сѣять новости. Вильямъ Буффи, отобѣдавъ дома и собравъ всѣ происшествія, тащится въ Палату Перовъ, гдѣ засѣдаетъ бичъ его партіи. Докладчикъ дѣлъ, краснорѣчивый секретарь, выслушавъ всѣ обстоятельства, некасающіяся до его дѣла, тщетно кричитъ нѣсколько разъ: "тише! по мѣстамъ!" но около табакерки и устъ разскащика Буффи собираются густыя толпы.
   Замѣчательное вліяніе этой молвы видно и на другихъ слояхъ общества. Люди, которые вовсе и не знали леди Дедлокъ, стараются показать, что они усердно занимаются толками, касающимися до блистательной красавицы, и передаютъ ихъ, какъ новость, съ разными варіантами, звѣздамъ меньшей величины.
   Такъ проходитъ зимній день окрестъ дедлоковскаго отеля. Посмотримъ что дѣлается внутри его?
   Сэръ Лейстеръ лежитъ въ постели и едва, и то невнятно, можетъ произнести нѣсколько звуковъ. Ему предписано молчаніе и спокойствіе и данъ небольшой пріемъ опіума, чтобъ заглушить сколько-нибудь страданія: старинный врагъ, подагра, мучитъ его немилосердно. Сонъ бѣжитъ его глазъ, хотя иногда онъ и впадаетъ въ какое-то чуткое забытье. Онъ велѣлъ подвинуть кровать свою къ окну и цѣлый день смотритъ на падающій снѣгъ и слякоть.
   При всякомъ легкомъ шумѣ, при всякомъ нечаянномъ стукѣ, онъ берется за карандашъ. Старая управительница Чизни-Вольда сидитъ у его изголовья; она знаетъ наизусть мысли баронета.
   -- Не безпокойтесь, сэръ Лейстеръ, не безпокойтесь, говоритъ она, онъ уѣхалъ только вчера: не можетъ вернуться такъ скоро.
   И руки сэра Лейстера опускаются снова; онъ снова начинаетъ смотрѣть на падающій снѣгъ, и смотритъ до-тѣхъ-поръ, пока глаза его не закроются отъ утомленія. Но вотъ онъ снова открываетъ глаза и пишетъ на доскѣ.
   "Затопите камины... чтобъ весь домъ ждал... Присмотрите..."
   Мистриссъ Раунсвель съ стѣсненнымъ сердцемъ повинуется.
   -- Я боюсь, Джорджъ, говоритъ старушка своему сыну, который ожидаетъ ее внизу: -- я боюсь мой другъ, что миледи не перешагнетъ больше черезъ этотъ порогъ.
   -- Это плохое утѣшеніе, матушка.
   -- Да, намъ больше не видать ея, Джорджъ.
   -- Это еще хуже, матушка; но почему же вы такъ думаете?
   -- Вотъ почему, мой другъ: когда, вчера, я видѣла миледи, мнѣ такъ и казалось, что позади ея раздается эхо шаговъ Террасы Привидѣній.
   -- Полно вамъ, матушка; это все старыя, пустыя бредни.
   -- Нѣтъ, мой милый, это не пустыя бредни. Я уже здѣсь живу шестьдесятъ лѣтъ и вижу, что теперь все" падаетъ, знаменитая фамилія Дедлоковъ исчезаетъ.
   -- Авось Богъ поможетъ.
   -- Слава Богу, что я дожила до этакого дня, что сэръ Лейстеръ на моихъ рукахъ въ такую тяжкую болѣзнь и въ такое тяжкое время; но шаги на Террасѣ Привидѣній недаромъ: они предсказываютъ смерть миледи.
   -- Богъ милостивъ, матушка.
   -- Это-то и я знаю, Джорджъ, отвѣчаетъ старушка, качая головой: -- но вотъ чего боюсь, какъ съ миледи, не дай Господи, что случится, какъ тогда сказать бѣдному сэру Лейстеру?
   -- Это ея комнаты, матушка?
   -- Ея, другъ мой, точно въ такомъ видѣ, какъ она ихъ оставила.
   -- Вотъ потому-то, матушка, говоритъ кавалеристъ тихимъ голосомъ:-- вы и настроены на такой суевѣрный ладъ: какъ хотите, вы привыкли въ этихъ комнатахъ видать миледи, а теперь Богъ только знаетъ, гдѣ она; въ комнатахъ ея пусто, а внезапное отсутствіе того, кого привыкъ часто видать, поневолѣ изводитъ грустныя мысли.
   И Джорджъ правъ. Всякая разлука -- преобразованіе послѣдней вѣчной разлуки. Обширныя комнаты, покинутыя знакомымъ лицомъ, невольно напоминаютъ печальную мысль о той тѣсной комнатѣ, которая непремѣнно будетъ, въ одинъ прекрасный день, и моей и вашей, читатель. Мрачны и пустынны комнаты, покинутыя миледи; всѣ роскошныя бездѣлушки, всѣ зеркала, въ которыхъ отражался мистеръ Бёккетъ, занимаясь своими таинственными изслѣдованіями, покрыты какъ-будто какимъ-то печальнымъ покровомъ. Темно и холодно въ зимній день на улицѣ, но темнѣе и холоднѣе въ будуарахъ миледи, и несмотря на то, что напудренные меркуріи разводятъ огонь въ каминахъ и яркое пламя разливаетъ красноватый и синеватый свѣтъ сквозь красныя и синія стекла экрановъ, но все-таки темно и холодно въ пустыхъ будуарахъ.
   Мистриссъ Раунсвель и Джорджъ наблюдаютъ за приготовленіями, и когда все копчено, возвращаются снова къ своимъ мѣстамъ. Во время отсутствія старой управительницы Чизни-Вольда прелестная Волюмнія занимаетъ ея мѣсто у изголовья больнаго. Собственно говоря, красное ожерелье и румяна, производящія блистательный эффектъ въ патріархальномъ Ботѣ, весьма-мало утѣшительны для сэра Лейстера. Невинная Волюмнія въ совершенномъ невѣдѣніи относительно семейныхъ происшествій и не можетъ дѣлать никакихъ на этотъ случай утѣшительныхъ замѣчаній; за-то она замѣняетъ ихъ неумѣстнымъ отряхиваньемъ и обтягиваньемъ простыни и наволочекъ, безвозмезднымъ бѣганьемъ на цыпочкахъ, бдительнымъ наблюденіемъ закрытыхъ глазъ знаменитаго родственника, отчаянными вздохами и по-временамъ тихимъ шопотомъ: "спи-итъ!" Въ опроверженіе этого сверхкомплектнаго замѣчанія, сэръ Лейстсръ раза два, и не безъ негодованія, написалъ на доскѣ: "Не сплю!"
   Мистриссъ Раунсвель возвратилась. Волюмнія симпатически вздыхаетъ и садится за столикъ рядомъ съ античной управительницей Чизни-Вольда. Сэръ Лейстеръ слѣдитъ за паденіемъ снѣга и ищетъ возвращенія миледи. Старая управительница безпокойно смотритъ на больнаго, словно фигура, вышедшая изъ рамы старой картины съ тѣмъ, чтобъ звать сэра Лейстера въ другой свѣтъ. У нея такъ и звенятъ въ ушахъ собственныя ея слова: "Кто же скажетъ ему? кто же скажетъ? "
   Сегодня парикмахеръ и каммердинеръ сэра Лейстера трудились надъ его болѣзненнымъ тѣломъ, и, какъ только можно, привели его въ благообразный видъ. Сѣдые волосы его причесаны какъ обыкновенно; бѣлье безукоризненной чистоты и баронетъ одѣтъ въ обыденный костюмъ. Очки и часы лежатъ въ совершенной готовности у него подъ-рукою. Необходимо, быть-можетъ, не столько для его достоинства, сколько для нея, казаться какъ-можно-меньше взволнованнымъ, какъ-можно-больше покойнымъ. Женщины болтливы -- это общая истина, и Волюмнія, хотя принадлежитъ знаменитому роду Дедлоковъ, никакъ не исключеніе въ этомъ правилѣ. Сэръ Лейстеръ держитъ ее при себѣ: лучше скучать лицезрѣніемъ невинной дѣвы, чѣмъ дозволить ей болтать тамъ-и-сямъ. Онъ очень-очень боленъ, но храбро борется съ грустью и недугомъ.
   Прелестная Волюмнія изъ тѣхъ игривыхъ дѣвочекъ, для которыхъ молчаніе -- смерть, и въ-самомъ-дѣлѣ, скоро страшная зѣвота, очень-похожая на предсмертную, открываетъ рядъ гнилыхъ зубовъ Волюмніи. Не находя другаго способа, какъ разговоръ, чтобъ отдѣлаться отъ зѣвоты, миссъ Дедлокъ не удерживается и начинаетъ разсыпаться въ похвалахъ передъ мистриссъ Раунсвель на-счетъ ея сына.
   -- Онъ такой красавецъ, такъ воинствененъ на видъ, говоритъ Волюмнія: -- точь-въ-точь какъ бывшій предметъ ея любви, лейб-гвардеецъ, падшій жертвою храбрости подъ Ватерлоо.
   Сэръ Лейстеръ выслушиваетъ эти похвалы съ изумленіемъ и съ такимъ замѣшательствомъ, что мистриссъ Раунсвель считаетъ необходимымъ съ нимъ объясниться.
   -- Миссъ Дедлокъ, сэръ Лейстеръ, говоритъ не о старшемъ моемъ сынѣ, а о второмъ. Я нашла его. Онъ вернулся домой.
   Сэръ Лейстеръ прерываетъ молчаніе пронзительнымъ крикомъ:
   -- Джорджъ? Вашъ сынъ, Джорджъ, вернулся домой, мистриссъ Раунсвель?
   Старая управительница утираетъ глаза.
   -- Благодаря Бога, говоритъ она: -- благодаря Бога, онъ вернулся домой, сэръ Лейстеръ.
   Уже-ли радость старой управительницы, или возвращеніе сына въ объятія матери, сына, котораго такъ долго она оплакивала, возбудили въ душѣ сэра Лейстера обманчивую надежду? Уже-ли ему пришло въ голову, что если эта женщина, безъ средствъ къ поискамъ, обрѣла сына послѣ столькихъ лѣтъ разлуки, такъ и онъ долженъ обрѣсти ее, которая исчезла только нѣсколько часовъ тому назадъ?
   Теперь его нельзя остановить. Онъ хочетъ говорить и говоритъ:
   -- Отчего вы мнѣ объ этомъ не сказали, мистриссъ Раунсвель? вырывается изъ груди его довольно-явственно.
   -- Это случилось только вчера, сэръ Лейстеръ, и я боялась безпокоить васъ разсказомъ о моей радости: мнѣ казалось, что вы были очень-слабы.
   Рѣзвая Волюмнія спѣшитъ высказать, что, быть-можетъ, мистриссъ Раунсвель хотѣла скрыть свою радость, и что никто до-сихъ-поръ не зналъ, что Джорджъ ея сынъ. На это воззваніе, произнесенное съ любимымъ маленькимъ визгомъ, мистриссъ Раунсвель спѣшитъ отвѣчать такъ запальчиво, что лифъ ея платья подымается кверху; она высказываетъ рѣшительно, что у нея ничего не можетъ быть на душѣ скрытнаго отъ сэра Лейстера Дедлока, и что она разсказала бы ему все до-чиста, какъ только бы замѣтила, что ему лучше.
   -- Гдѣ же вашъ Джорджъ, мистриссъ Раунсвель? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.
   Мистриссъ Раунсвель, встревоженная невниманіемъ сэра Лейстера къ медицинскимъ наставленіямъ, отвѣчаетъ:
   -- Въ Лондонѣ.
   -- Гдѣ въ Лондонѣ?
   Нечего дѣлать, мистриссъ Раунсвель должна сказать, что онъ здѣсь, внизу.
   -- Пригласите его сейчасъ же ко мнѣ, сюда, въ комнату.
   Мистриссъ Раунсвель встаетъ, скрѣпя сердце, и идетъ за сыномъ.
   Сэръ Лейстеръ собираетъ всѣ силы свои и оправляется, чтобъ по-возможности принять прилично мистера Джорджа. Оправясь, онъ снова начинаетъ смотрѣть на слякоть и падающій снѣгъ и прислушиваться къ малѣйшему стуку. Толстый слой соломы лежитъ подъ окнами паціента и смягчаетъ стукъ колесъ; быть-можетъ, она подъѣдетъ къ самой двери и онъ не услышитъ ея приближенія.
   Въ такомъ положеніи лежитъ онъ, когда входитъ въ дверь мистриссъ Раунсвель съ своимъ сыномъ-кавалеристомъ.
   Мистеръ Джорджъ тихонько подходитъ къ изголовью Лейстера, вытягиваетъ руки по швамъ и, стыдясь самого-себя, смотритъ на больнаго.
   -- Боже! это Джорджъ Раунсвель! восклицаетъ сэръ Лейстеръ.-- Помните ли вы меня, Джорджъ?
   Кавалеристъ склоняетъ къ нему голову, чтобъ яснѣе отличить несовсѣмъ-ясные звуки, и наконецъ уразумѣвъ, съ помощью матери, слова баронета, отвѣчаетъ:
   -- Я былъ бы человѣкъ очень-дурнаго сердца, сэръ Лейстеръ, еслибъ позабылъ васъ.
   -- Смотря на васъ, Джорджъ Раунсвель, съ трудомъ говоритъ сэръ Лейстеръ: -- я припоминаю маленькаго Джорджа, маленькаго ребенка... припоминаю, да, припоминаю...
   Онъ смотритъ на кавалериста до-тѣхъ-поръ, пока на глазахъ его не навертываются слезы; потомъ снова онъ обращаетъ взоръ свой на окно и наблюдаетъ за слякотью и падающимъ снѣгомъ.
   -- Не позволите ли, сэръ Лейстеръ, говоритъ кавалеристъ: -- положить васъ нѣсколько-удобнѣе; я поправлю васъ очень-осторожно.
   -- Сдѣлайте одолженіе, сдѣлайте одолженіе.
   Кавалеристъ беретъ его на руки, какъ ребенка, ловко поворачиваетъ и спокойно кладетъ на постель противъ окна.
   -- Благодарю васъ, вы такъ же ловки, какъ ваша матушка, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- и притомъ вы сильны. Благодарю васъ...
   Онъ дѣлаетъ знакъ кавалеристу, чтобъ тотъ не отходилъ отъ его постели. Джордя;ъ смирно стоитъ у его изголовья и ждетъ какого-нибудь вопроса.
   -- Отчего вы скрывались? съ большимъ трудомъ произноситъ сэръ Лейстеръ.
   -- Да оно, знаете ли, сэръ Лейстеръ, человѣкъ-то я не такой, чтобъ разсчитывать на свои достоинства. Еслибъ не ваша болѣзнь -- надѣюсь, Богъ скоро поправитъ ваше здоровье -- то мнѣ бы ни за что въ мірѣ не показаться вамъ на глаза. Ужь какъ хотите, а я ничьего вниманія недостоинъ. Мнѣнія, разумѣется, различны, но въ этомъ всякій согласится: мнѣ не чѣмъ гордиться.
   -- Вы были въ военной службѣ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- и были вѣрнымъ солдатомъ.
   Джорджъ дѣлаетъ военный поклонъ.
   -- Въ этомъ отношенія сэръ Лейстеръ, говоритъ онъ: -- я исполнялъ свою обязанность какъ могъ, сколько требовала дисциплина, но за-то въ другомъ отношеніи ничего хорошаго не дѣлалъ.
   -- Вы застали меня, Джорджъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: -- не въ очень-хорошемъ состояніи здоровья.
   -- Мнѣ очень-больно видѣть васъ, сэръ, въ такомъ положеніи.
   -- Я вамъ вѣрю... да... къ прежней болѣзни... новый, жестокій ударъ... и онъ съ трудомъ старается опустить внизъ свою руку... страшно... тяжело... продолжалъ онъ, касаясь своихъ губъ.
   Джорджъ симпатично смотритъ на больнаго и дѣлаетъ другой военный поклонъ. Прежнее время, когда оба, будучи дѣтьми, видали они другъ-друга, приходитъ имъ въ голову и утѣшаетъ ихъ.
   Сэръ Лейстеръ, желая что-то произнести, старается приподняться. Джорджъ слѣдитъ за его безсильнымъ движеніемъ, беретъ его на руки и поправляетъ какъ ему хочется.
   -- Благодарю васъ, Джорджъ Раунсвель. Ваше присутствіе меня облегчаетъ. Вы мнѣ очень-полезны... Бывало, вы мнѣ носили ружья въ Чизни-Вольдѣ... вы мнѣ очень-полезны теперь... очень-полезны...
   Сэръ Лейстеръ тихо снимаетъ руку свою съ плеча. Джорджа.
   -- Ударъ постигъ меня, продолжаетъ онъ: -- въ то время, когда между мной... и миледи... произошло недоразумѣніе... недоразумѣніе, не размолвка... нѣтъ... недоразумѣніе, имѣющее только для насъ важность... Миледи поѣхала путешествовать... потому ея здѣсь нѣтъ... Она скоро, я надѣюсь, вернется... Волюмнія! ясно ли я говорю... слова какъ-то несвободно сходятъ съ языка.
   Волюмнія понимаетъ его ясно. И въ-самомъ-дѣлѣ онъ произнесъ эту довольно-длинную рѣчь съ большею твердостью, чѣмъ можно было ожидать; но по болѣзненному лицу его видно, какихъ это ему стоило усилій. Только сила воли и... да, и любовь къ миледи могли заставить его преодолѣть слабость язычныхъ нервовъ.
   -- Такъ выслушайте же меня, Воліомнія... въ вашемъ присутствіи... въ присутствіи моей вѣрной, старой управительницы... въ присутствіи сына ея, Джорджа, я хочу сказать, что, въ случаѣ, если силы мои ослабнутъ, если я потеряю языкъ и способность двигать рукою... хотя я и надѣюсь на облегченіе...
   Мистриссъ Раунсвель тихо утираетъ слезы. Волюмнія въ сильномъ волненіи; яркій румянецъ покрываетъ ея щеки. Кавалеристъ стоитъ скрестивъ на груди руки и смотритъ печально.
   -- ...Такъ въ случаѣ, если я лишенъ буду возможности выразить свои мысли... я призываю васъ въ свидѣтели всѣхъ... что я люблю миледи такъ же горячо, какъ любилъ всегда... что не имѣю никакой причины негодовать на нее... и вы скажите это ей... скажите это всѣмъ... въ противномъ случаѣ, вы поступите противъ меня безчестно II лживо...
   Дрожащая Волюмнія даетъ клятву не измѣнить своему родственнику ни однимъ словомъ.
   -- Миледи слишкомъ-прекрасна, слишкомъ-совершенна и занимаетъ слишкомъ-высокое положеніе въ свѣтѣ сравнительно съ окружающими ея людьми... не мудрено, что она имѣетъ враговъ... и я хочу, чтобъ зналъ каждый... что я въ полномъ умѣ и совершенной памяти говорю при васъ, какъ при свидѣтеляхъ, что не имѣю противъ миледи ничего; что всѣ мои распоряженія касательно ея наслѣдства, оставляю неизмѣнными, хотя бы въ настоящее время и былъ въ-состояніи измѣнить ихъ...
   Подобный спичъ во всякое другое время могъ бы показаться напыщеннымъ, но теперь въ немъ замѣтенъ серьёзный характеръ. Въ немъ видно благородство, правота, желаніе защитить жену свою отъ нареканій стоустной молвы.
   Изнуренный насиліемъ, съ которымъ говорилъ, сэръ Лейстеръ болѣзненно склоняетъ голову на подушку и закрываетъ глаза, но только на-минуту; черезъ минуту онъ снова начинаетъ слѣдить за слякотью и падающимъ снѣгомъ.
   Начинаетъ темнѣть. Газъ освѣщаетъ улицы. Любители новостей перестаютъ мять солому, подъ окнами дедлоковскаго отеля; перестаютъ справляться у его порога о здоровьѣ больнаго и отправляются обѣдать, веселиться, сплетничать.
   Сэръ Лейстеръ быстро начинаетъ чувствовать себя хуже; безпокойство сильнѣе выражается на лицѣ его.
   Шаловливая Волюмнія, имѣющая привычку все дѣлать не въ-попадъ, зажигаетъ свѣчку. "Потушите", говорятъ ей: "еще не такъ темно". Темнота усиливается и наконецъ дѣлается совершенная ночь. Волюмніи не терпится; она раза-два пробовала снова засвѣтить свѣчку.
   -- Нѣтъ, рано... потушить...
   Старая управительница Чизни-Вольда понимаетъ въ чемъ дѣло. Сэръ Лейстеръ обманываетъ самъ себя: ему хочется думать, что еще довольно-рано.
   -- Добрый, милый сэръ Лейстеръ, говоритъ она ему тихо: -- успокойтесь, прикажите зажечь свѣчки: вамъ будетъ пріятнѣе. Бой часовъ вы услышите; позвольте спустить занавѣски на окнахъ. Богъ дастъ, миледи пріѣдетъ.
   -- Я знаю, мистриссъ Раунсвель... но я слабъ... а онъ еще не вернулся.
   -- Онъ не такъ давно уѣхалъ, сэръ Лейстеръ; еще нѣтъ сутокъ со времени его отъѣзда.
   -- О, какъ это долго! какъ это долго, мистриссъ Раунсвель!
   Сэръ Лейстеръ говоритъ это такимъ голосомъ, который потрясаетъ душу старой управительницы.
   Она знаетъ, что теперь не время подать предательскій огонь: онъ освѣтилъ бы слезы на глазахъ баронета -- священныя слезы, которыхъ и сама мистриссъ Раунсвель недостойна видѣть. Нѣсколько минутъ сидитъ она въ-потьмахъ, подходитъ къ камину, къ темному окну и потомъ опять тихо и нѣжно начинаетъ уговаривать сэра Лейстера.
   -- Подайте огонь! говоритъ онъ: -- Богъ дастъ, она скоро пріѣдетъ... и снова начинаетъ прислушиваться.
   Полночь; рѣдко раздается стукъ колесъ запоздалой кареты. Прислушиваться теперь, все-равно, что стараться проникнуть глазомъ непроницаемый мракъ.
   Прислуга отпущена спать и только мистриссъ Раунсвель и Джорджъ остаются въ комнатѣ сэра Лейстера. Больной, не будучи въ-состояніи наблюдать за погодой, часто освѣдомляется, что дѣлается на дворѣ. Джорджъ ходитъ дозоромъ по комнатѣ и приноситъ ему, какія только можно, пріятныя вѣсти о самой-сквернѣйшей ночи.
   Волюмнія въ своей комнатѣ, въ родѣ будуара, назначаемаго обыкновенно для кузинъ; въ ней виситъ портретъ сэра Лейстера Дедлока, изгнанный изъ парадныхъ комнатъ за свои несовершенства.
   Волюмнія очень боится, чтобъ не заснуть; въ-самомъ-дѣлѣ, она можетъ понадобиться сэру Лейстеру, безъ нея ничего не съумѣютъ сдѣлать; мало ли что можетъ случиться.
   Слѣдствіемъ этого страха рождается въ Волюмніи мысль, что она не только не можетъ прилечь на постель въ своей комнатѣ, но даже не можетъ сидѣть у своего камина. Она накидываетъ шаль на свою прелестную голову, драпируетъ изящныя формы свои въ утренній плащъ и, подобно привидѣнію, шествуетъ по огромнымъ заламъ, заглядывая преимущественно въ ярко-освѣщенныя и согрѣтыя пламенемъ камина комнаты, приготовленныя для той, которую ожидаютъ и которой еще нѣтъ. Одиночество при такихъ грустныхъ обстоятельствахъ не пб-сердцу прелестной дѣвѣ; она подняла съ постели служанку, дѣвушку не съ очень-теплымъ сердцемъ, заспанную, недовольную преимущественно тѣмъ обстоятельствомъ, что должна прислуживать какой-то кузинѣ, между-тѣмъ, какъ, поступая на поприще служанки, она питала самолюбивую мечту исключительно прислуживать такимъ особамъ, которыя по-меньшей-мѣрѣ получаютъ тысячъ до десяти фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода.
   Кавалеристъ, обходя комнаты, является спасительнымъ штандартомъ и пріятнымъ собесѣдникомъ какъ для госпожи, такъ и для ея служанки, и въ эти тяжкіе часы мрака и привидѣній обѣ дѣвы встрѣчаютъ его съ большою радостью. Какъ только заслышатъ они шумъ шаговъ его, красавицы приводятъ тотчасъ же въ большій порядокъ свои декораціи, а въ его отсутствіе убиваютъ время или легкимъ всхрапываньемъ, или короткими и несовсѣмъ-миролюбивыми разговорами, въ родѣ, напримѣръ, слѣдующихъ:
   -- Вы свалитесь въ каминъ, сударыня.
   -- Нѣтъ, не свалюсь, моя милая, отвѣчаетъ Волюмнія, тычась носомъ чуть-чуть не въ самые уголья.
   -- Дорого бы я дала, чтобъ тебѣ поджариться, говоритъ горничная про-себя и, къ крайнему сожалѣнію своему, спасаетъ вѣтренную дѣвушку отъ неминуемой погибели.
   -- Ну, какъ себя чувствуетъ сэръ Лейсгеръ, мистеръ Джорджъ, спрашиваетъ Волюмнія, поправляя свой ночной чепчикъ.
   -- Все въ томъ же положеніи, миссъ. Онъ очень-слабъ, оченьболенъ.
   -- Спрашивалъ онъ меня? говоритъ Волюмнія нѣжно.
   -- Нѣтъ, миссъ, ничего не говорилъ о васъ.
   -- Очень-тяжелое время, мистеръ Джорджъ.
   -- Да, миссъ. Вамъ бы лучше лечь въ постель.
   -- Разумѣется, лучше, довольно-рѣзко замѣчаетъ изнуренная горничная.
   -- Нѣтъ! нѣтъ! отвѣчаетъ Волюмнія: -- мало ли что можетъ случиться. Сэръ Лейстеръ можетъ меня потребовать; я въ жизнь не прощу себѣ, если засну въ такія тяжкія минуты. Мой постъ здѣсь.
   За симъ воззваніемъ возбуждается вопросъ со стороны служанки: почему миссъ считаетъ постомъ своимъ именно эту комнату, а не ту, которая ей отведена, между-тѣмъ, какъ послѣдняя, даже ближе къ больному.
   Волюмнія довольно-несвязно начинаетъ что-то доказывать въ пользу своего поста и заключаетъ рѣчь совершенной рѣшимостью "не сомкнуть ни одного глаза", какъ-будто бъ у нея ихъ было штукъ до пятидесяти, хотя въ строгомъ смыслѣ, правильнѣе было бъ сказать, что она не можетъ открыть ни одного глаза.
   Но когда пробило четыре часа, мракъ сталъ еще гуще, упорство Волюмніи колеблется или, лучше сказать, сонъ сильнѣе овладѣваетъ ею. Она начинаетъ думать, что силы ея должны быть свѣжи къ утру, для разнообразныхъ цѣлей; что она должна оставить свой постъ и принести настоящую пользу отъ своей особы, въ жертву будущимъ отъ нея ожиданіямъ; такъ-что, когда приходитъ кавалеристъ и говорятъ ей:
   -- Вы бы легли уснуть, миссъ Дедлокъ. И когда горничная еще рѣзче и отрывистѣе прибавляетъ:
   -- Это было бъ умнѣе, миссъ.
   Волюмнія принимаетъ отчаянную позу, и говоритъ плачевнымъ голосомъ:
   -- Дѣлайте со мной что хотите.
   Кавалеристъ думаетъ, что всего-лучше взять прелестную дѣву подъ-руку и проводить въ ея комнату; горничная спѣшитъ ее уложить въ постель безъ дальнихъ церемоній. Послѣ этой операціи Джорджъ одинъ-одинёхонекъ начинаетъ бродить по дому.
   Погода такъ же гадка. Снѣгъ таетъ и тяжелыми каплями падаетъ съ карнизовъ, съ угловъ, съ выступовъ, подоконниковъ и колоннъ; онъ прячется еще въ щеляхъ, въ пазахъ двери, между разсѣлинами камня, но и тамъ изнываетъ и капли его также равномѣрно стучатъ о плиту Террасы Привидѣній, какъ равномѣрно раздается на ней эхо роковыхъ шаговъ.
   Въ кавалеристѣ пробуждаются всѣ прежнія воспоминанія изъ его прежней, спокойной жизни въ Чизни-Вольдѣ. Онъ ходитъ, съ свѣчою въ рукѣ, по лѣстницамъ, по роскошнымъ будуарамъ, и думаетъ о судьбѣ своей, о тѣхъ перемѣнахъ, которыя испыталъ въ послѣднія недѣли, думаетъ здѣсь и о своемъ дѣтствѣ, о той женщинѣ, которая такъ недавно была, которую ждутъ и не дождутся; думаетъ онъ и объ убитомъ адвокатѣ и объ умирающемъ баронетѣ. Мракъ и ночь разстилаются кругомъ.
   -- Все ли готово, Джорджъ Раунсвель?
   -- Все, сэръ Лейстеръ.
   -- Никакого слуха?
   Кавалеристъ качаетъ головой.
   -- Никакого письма?
   Но сэръ Лейстеръ самъ знаетъ тщету этой надежды и, не дожидаясь отвѣта, склоняетъ голову на подушку.
   Ловко поправляетъ его Джорджъ Раунсвель, искусно отгадываетъ его малѣйшія желанія и при первомъ мерцаніи утренней зари, подымаетъ стору предъ его глазами.
   День приходитъ какъ призракъ. Холоденъ, безцвѣтенъ, блѣденъ какъ смерть.
   

ГЛАВА LIX.
Разсказъ Эсѳири.

   Было три часа пополуночи, когда передъ нами стали мелькать лондонскіе домы, взамѣну хижины поселянъ, и окружили насъ тѣсными улицами. Погода становилась все хуже; снѣгъ падалъ и таялъ, по бодрость моего спутника не ослаблялась ни на минуту; мнѣ даже казалось, что безъ него и лошади не везли бы насъ такъ смѣло впередъ. Случалось, что лошади, истомленныя продолжительной ѣздой, останавливались среди дороги, должны были, по колѣно въ водѣ, тащить тяжелый экипажъ, запутывались въ постромкахъ; но и тутъ неизмѣнный мистеръ Бёккетъ и его неугасимый фонарь мгновенно поправляли все дѣло, и инспекторъ слѣдственной полиціи снова спокойно садился на козла и произносилъ спокойнымъ голосомъ: "пошелъ голубчикъ!"
   Нѣтъ словъ описать, съ какой увѣренностью онъ руководилъ нашей обратной поѣздкой. До самаго Лондона онъ не дѣлалъ никакихъ разспросовъ. Нѣсколько словъ, сказанныхъ вскользь, были для него достаточны, и такимъ-образомъ, въ четвертомъ часу утра очутились мы въ предмѣстій Лондона.
   Я не буду утомлять читателя описаніемъ тѣхъ горестныхъ чувствъ, которыя волновали меня при мысли, что мы все дальше-и-дальше покидаемъ мою мать. Разумѣется, въ душѣ моей не было сомнѣнія насчетъ предпріимчиваго мистера Бёккета; я была увѣрена, что онъ правъ, что мы должны преслѣдовать бѣдную Дженни; но все-таки въ душѣ моей невольно возникали вопросы: вознаградимъ ли мы потерянное время? приведутъ ли наши поиски къ желаемой цѣли? и я мучилась рѣшеніемъ этихъ загадокъ впродолженіе всей дороги до-тѣхъ-поръ, пока экипажъ нашъ остановился.
   Мы остановились у конторы дилижансовъ; спутникъ мой заплатилъ извощику, который былъ совершенно забрызганъ грязью, и пересадилъ меня въ другой экипажъ.
   -- Вы всѣ промокли, моя милая, сказалъ онъ мнѣ, усаживая меня.
   Въ-самомъ-дѣлѣ сырой снѣгъ пробивался въ карету и падалъ на меня во все время дороги; къ тому же, мнѣ не разъ случилось выходить изъ экипажа, когда падала усталая лошадь, или когда лошади не были въ-состояніи вытащить изъ ухаба тяжелую карету, и приходилось прибѣгать къ помощи людей.
   -- Не безпокойтесь, отвѣчала я: -- это ничего.
   Но мистеръ Бёккетъ не послушался меня, онъ тотчасъ же послалъ извощика въ сараи принести вязанку сухой соломы, постлалъ мнѣ ее въ ноги, обложилъ сидѣнье и такимъ-образомъ, благодаря его попеченіямъ, сырость больше меня не безпокоила.
   -- Теперь, моя милая, сказалъ мистеръ Бёккетъ, затворяя дверцу кареты: -- мы отправляемся впередъ за той женщиной, которую вы называете Дженни. Путешествіямъ нашимъ скоро конецъ. Надѣюсь, вы не сомнѣваетесь въ правильности моихъ дѣйствій.
   Я сознаюсь откровенно, мало понимала правильно или неправильно онъ распоряжается, но во всякомъ случаѣ увѣряла его, что полагаюсь на него вполнѣ.
   -- И прекрасно! Я вамъ вотъ что скажу: если вы будете увѣрены во мнѣ настолько, насколько я увѣренъ въ васъ, то, повѣрьте, дѣло кончится благополучно. О васъ я самаго высокаго мнѣнія послѣ того, что видѣлъ; я васъ считаю истиннымъ образцомъ благоразумія и неутомимости -- право истиннымъ образцомъ, прибавилъ мистеръ Бёккетъ съ особенной выразительностью.
   -- Я очень-рада, что не послужила для васъ помѣхой въ такомъ важномъ дѣлѣ, отвѣчала я.
   -- Милая моя, продолжалъ онъ: -- если дѣвушка вашего возраста кротка и рѣшительна, больше мнѣ ничего ненадо; для меня она выше всѣхъ женщинъ этого міра.
   Съ этими ободрительными словами онъ опять быстро вскочилъ на козлы и закричалъ: "пошелъ голубчикъ!"
   И ѣхали мы долго по узкимъ, грязнымъ улицамъ. Мистеръ Бёккетъ не разъ вскакивалъ съ козелъ, разговаривалъ съ полицейскими сторожами, у которыхъ были, также, какъ и у него, потаенные фонари и наконецъ приказалъ остановиться,
   -- Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мнѣ: -- не пугайтесь; я долженъ предложить вамъ выйдти изъ кареты и пройдтись немного пѣшкомъ.
   Я, разумѣется, но заставила два раза повторить себѣ это предложеніе: тотчасъ же вышла изъ экипажа и взяла мистера Бёккета за руку.
   -- Коверъ здѣсь довольно-мягокъ, сказалъ мнѣ мистеръ Бёккетъ, указывая на грязь: -- по нечего дѣлать -- терпѣнье!
   Мнѣ показалось, что мѣсто нашего странствованія мнѣ знакомо.
   -- Это, кажется, Гольборнская Улица? сказала я.
   -- Гольборнская. А знаете ли вы этотъ переулокъ?
   -- Это, кажется, Канцелярскій Переулокъ.
   -- Да, по-крайней-мѣрѣ его такъ зовутъ, отвѣчалъ мистеръ Бёккетъ.
   На башнѣ пробило половину шестаго. Мы медленно пробирались по грязной улицѣ; на встрѣчу намъ попался какой-то господинъ, завернутый въ плащъ; онъ посторонился, чтобъ дать мнѣ дорогу.
   Поравнявшись со мною, онъ вдругъ съ удивленіемъ произнесъ мое имя. Это былъ мистеръ Вудкауртъ: я узнала его по голосу.
   Среди всѣхъ огорченій, которыя я испытала, среди ночи, въ которую я была почти окончательно измучена, голосъ его такъ меня обрадовалъ, что я не могла удержаться отъ слезъ.
   -- Въ такую погоду, въ этотъ часъ ночи, бы на улицѣ, миссъ Сомерсонъ!
   Онъ зналъ отъ моего опекуна, что, по нѣкоторымъ важнымъ дѣламъ, я въ отъѣздѣ, но зачѣмъ и гдѣ -- опекунъ мой ему не сказалъ, для избѣжанія объясненій.
   -- Я только-что вышла изъ экипажа, мистеръ Вудкауртъ, и мы идемъ... и при этомъ я взглянула на своего проводника, не зная, въ-правѣ ли я сказать куда мы идемъ.
   -- Да, мистеръ Вудкауртъ, мы идемъ, прибавилъ за меня мистеръ Бёккетъ: -- въ ближайшую улицу. Честь имѣю рекомендоваться: инспекторъ Бёккетъ!
   Мистеръ Вудкауртъ, несмотря на мои возраженія, быстро сбросилъ съ себя плащъ и надѣлъ его на меня.
   -- Что дѣльно, то дѣльно, говорилъ мистеръ Бёккетъ, пособляя мистеру Вудкаурту.
   -- Могу ли я идти вмѣстѣ съ вами? спросилъ мистеръ Вудкауртъ, обращаясь къ намъ.
   -- Безъ-сомнѣнія, отвѣчалъ мистеръ Бёккетъ,
   И мы пошли втроемъ.
   -- Я только-что оставилъ Ричарда, сказалъ мистеръ Вудкауртъ: -- я у него провелъ весь вечеръ.
   -- Боже мой, онъ вѣрно боленъ!
   -- О, нѣтъ; ему какъ-то всгрустнулось; вы знаете, съ нѣкотораго времени онъ не такъ спокоенъ -- Ада испугалась и послала за иной. Получивъ ея записку, я тотчасъ же отправился къ нимъ и, благодаря Бога, успѣлъ его успокоить и развеселить, и не хотѣлъ уіідтіі прежде, чѣмъ онъ заснетъ. Теперь, надѣюсь, и мужъ и жена спятъ крѣпкимъ и сладкимъ сномъ.
   Мы повернули въ узкую улицу.
   -- Мистеръ Вудкауртъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ:-- дѣла требуютъ, чтобъ на минутку мы зашли къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей; онъ живетъ здѣсь по сосѣдству. Вы, кажется, его знаете?
   -- Да, нѣсколько знаю и бывалъ у него здѣсь.
   -- Вотъ что! Такъ потрудитесь пожалуйста пообождать здѣсь съ миссъ Сомерсонъ: мнѣ надобно съ нимъ перемолвить словечка два.
   Сзади насъ стоялъ полицейскій чиновникъ, съ которымъ, нѣсколько времени тому назадъ, разговаривалъ мистеръ Бёккетъ. Я бы ни за что его не замѣтила, еслибъ онъ не вмѣшался въ нашъ разговоръ.
   -- Кто это плачетъ? сказала я.
   -- Не безпокойтесь, миссъ, отвѣчалъ онъ совершенно для меня неожиданно, такъ-что голосъ его заставилъ меня вздрогнуть: -- это дуритъ служанка мистриссъ Снегсби.
   -- Видите ли въ чемъ дѣло, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- она подвержена припадкамъ и на бѣду визжитъ сегодняшнюю ночь, а мнѣ надо добиться отъ нея кой-какихъ свѣдѣній -- это дурно.
   -- Во всякомъ случаѣ, кабы не она, они бы еще, пожалуй, спали, отвѣчалъ другой полицейскій: -- она стонетъ всю ночь и подняла ихъ спозаранку.
   -- И то правда, отвѣчалъ мистеръ Бёккетъ: -- фонарь мой потухаетъ: дай-ка мнѣ твой.
   Весь этотъ разговоръ происходилъ шопотомъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ того дома, изъ котораго стоны и крики долетали до моего слуха. При свѣтѣ фонаря мистеръ Беккегь подошелъ къ двери и постучался; дверь отворилась и мы остались на улицѣ безъ мистера Бёккетта.
   -- Позволите ли, миссъ Сомерсонъ, остаться мнѣ съ вами? спросилъ мистеръ Вудкауртъ.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, отвѣчала я: -- безъ васъ я буду бояться,
   Вскорѣ дверь отворилась снова, и листеръ Бёккетъ возвратился къ намъ.
   -- Войдите сюда, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мнѣ: -- сядьте здѣсь, передъ каминомъ. Мистеръ Вудкауртъ, я узналъ, что вы докторъ: взгляните пожалуйста на эту бѣднягу, нельзя ли ее какъ-нибудь привести въ чувства; у нея есть письмо очень для меня важное; но, какъ видите, отъ нея не добьешься ни слова.
   Мы всѣ трое вошли въ домъ. Въ корридорѣ, за дверью, стоялъ маленькій человѣчекъ въ сѣренькомъ сюртукѣ. Онъ былъ грустенъ, но вѣжливъ и привѣтливъ.
   -- Сюда, если вамъ угодно, мистеръ Бёккетъ, говорилъ онъ: -- леди, я увѣренъ извинитъ; это наша будничная комната. Здѣсь спитъ Крикса, съ ней сегодня дѣлаются чудеса.
   Мы шли за мистеромъ Снегсби (впослѣдствіи я узнала, что это самъ хозяинъ) и въ слѣдующей комнатѣ нашли мистриссъ Снегсби; она сидѣла передъ каминомъ; глаза ея были красны и лицо гнѣвно.
   -- Другъ мой, говорилъ мистеръ Снегсби, входя позади насъ: -- другъ мой не изволь сердиться; въ эту страшную ночь -- отъ слова не станется -- мы много испытали непріятностей: вотъ инспекторъ Бёккетъ, мистеръ Вудкауртъ и леди.
   Мистриссъ Снегсби была очень-поражена, какъ и слѣдовало, нашимъ появленіемъ; въ-особенности на меня она смотрѣла очень-косо.
   -- Другъ мой, говорилъ мистеръ Снегсби, несмѣло садясь на кончикъ стула у самой двери: -- я ничего не знаю. Ей-Богу ничего не знаю. Инспекторъ Бёккетъ, мистеръ Вудкауртъ и леди сами пришли на Странное Подворье, въ Канцелярскій Переулокъ и постучались къ намъ въ дверь. Не разспрашивай меня, милая моя: я прійду -- отъ слова не станется -- въ совершенное отчаяніе; ничего не знаю.
   Онъ былъ такъ жалокъ, я была такъ не у мѣста, что тотчасъ же хотѣла объяснить причину нашего посѣщенія, но мистеръ Бёккетъ предупредилъ меня.
   -- Ну, мистеръ Снегсби, сказалъ онъ: -- берите-ка свѣчку, пригласите съ собою мистера Вудкаурта и маршъ къ вашей Криксѣ...
   -- Къ моей Криксѣ! испуганнымъ голосомъ сказалъ мистеръ Снегсби.
   -- Да, да, ступайте поскорѣй, говоритъ мистеръ Бёккетъ, не обращая большаго вниманія на сконфуженнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей: -- вы человѣкъ добрый и чувствительный и будете полезны мистеру Вудкаурту. Будьте такъ добры, мистеръ Вудкауртъ, сдѣлайте все, что можно, и достаньте письмо, въ которомъ я такъ нуждаюсь.
   Когда они ушли, мистеръ Бёккетъ усадилъ меня передъ каминомъ и, разговаривая безъ умолка, просушивалъ мои сырые башмаки передъ огнемъ.
   -- Не обращайте вниманія, миссъ, на то, что милая хозяйка смотритъ на васъ такъ непривѣтливо: она, изволите видѣть, въ недоразумѣніи; впрочемъ, она сейчасъ узнаетъ въ чемъ дѣло.-- Я вамъ, сударыня, поясню все. Вы, какъ замужняя женщина, нелишенная тѣхъ чарующихъ прелестей... "Повѣрьте мнѣ, что еслибъ эти розы..." впрочемъ, какъ вамъ не знать этой пѣсенки... вы очень-хорошо поймете, что съ вашими достоинствами сопряжено блистательное общество и проч. и проч.... и что вы всему этому причиной.
   -- Что хочетъ сказать мистеръ Бёккетъ? сердито проговорила мисстриссъ Снегсби.
   -- Что хочетъ сказать мистеръ Бёккетъ? повторилъ онъ, а самъ, между-тѣмъ, прислушивался, какъ идутъ поиски ожидаемаго письма: -- вотъ что онъ хочетъ сказать, сударыня. Есть трагедія, подъ названіемъ "Отелло": она совершенно для васъ написана.
   -- Я васъ не понимаю.
   -- Не понимаете? спрашиваетъ Бёккетъ.-- Поймете, поймете тотчасъ же. Видите ли, я знаю, что, при взглядѣ на эту молодую леди, сердце у васъ неспокойно. Сказать ли вамъ кто эта леди -- а? сказать? Вы помните меня, помните, гдѣ мы видѣлись послѣдній разъ, гдѣ женщина съ такими блистательными качествами, какъ вы... и проч. и проч... все помните? разумѣется... И помните о чемъ говорили, о комъ говорили... такъ это та самая леди...
   Мистриссъ Снегсби скорѣе меня поняла этотъ намекъ.
   -- И Заскорблышъ, или, какъ вы тамъ его называете, Джо, что ли... тоже замѣшанъ былъ въ этомъ дѣлѣ, и писецъ и вашъ дражайшій мужъ, который понималъ въ этомъ дѣлѣ столько же, сколько вашъ покойный прадѣдушка съ матушкиной стороны. Вашего мужа запуталъ въ это дѣло постоянный вашъ покупатель мистеръ Телькингорнъ и всѣ были запутаны въ этомъ дѣлѣ, а не въ другомъ какомъ... понимаете? Такъ замужней женщинѣ съ такими прелестями, какими обладаете вы, остается только разбить о стѣну прелестную головку. Мнѣ стыдно, сударыня, за васъ.
   Мистриссъ Снегсби мотаетъ головой и приставляетъ платокъ къ глазамъ.
   -- Вы думаете, прелестная женщина, что это всё? нѣтъ, продолжалъ мистеръ Бёккетъ, горячась: -- это не всё, а вотъ еще что. Одна особа, замѣшанная также въ этомъ дѣлѣ, особа въ несчастномъ положеніи, сегодня вечеромъ приходитъ къ вашей служанкѣ и передаетъ ей письмо, такое письмо, за которое можно дать сто фунтовъ стерлинговъ; вы все это подсматриваете и подслушиваете и, какъ только эта женщина уходитъ, вы накидываетесь на вашу горничную, забывъ какими припадками она страдаетъ, стращаете ее и приводите наконецъ въ такое состояніе, что отъ нея нельзя добиться ни одного слова, между-тѣмъ, какъ отъ этого слова, быть-можетъ, зависитъ жизнь человѣка.
   Я чувствовала, что голова моя кружится и что я готова упасть въ обморокъ. Въ это время вошелъ мистеръ Вудкауртъ, подалъ письмо мистеру Бёккету и опять ушелъ.
   -- Теперь, сказалъ мистеръ Бёккетъ, быстро взглянувъ на письмо: -- теперь, въ возмездіе за зло, которое вы сдѣлали, ступайте и пособите привести въ чувство бѣдную Криксу и не мѣшайте мнѣ поговорить съ этой леди нѣсколько словъ наединѣ.
   Мистриссъ Снегсби быстро вскочила съ своего мѣста и ушла; мистеръ Бёккетъ заперъ за нею дверь.
   -- Ну, моя милая, сказалъ онъ мнѣ: -- мужайтесь и не отчаивайтесь.
   -- Я спокойна, отвѣчала я.
   -- Чей это почеркъ?
   Это былъ почеркъ моей матери. Письмо писано карандашомъ на клочкѣ бумаги, изорванномъ и мокромъ. Оно было адресовано на мое имя, въ квартиру мистера Жарндиса.
   -- Почеркъ вамъ знакомъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- и если вы въ-состояніи читать, то читайте. Постарайтесь не пропустить ни одного слова.
   Письмо было писано въ разное время и заключало въ себѣ слѣдующее:
   "Я здѣсь, въ хижинѣ кирпичниковъ съ двумя цѣлями: вопервыхъ, чтобъ взглянуть на мое дитя, если это удастся -- только взглянуть, но не говорить съ ней, не открыться ей; другая цѣль: избѣжать преслѣдованій и не быть найденной. Не порицай бѣдной женщины, что она была моей соучастницей. Все, что она дѣлала для меня, она думала, что дѣлаетъ для твоей пользы. Вспомни ея умершаго малютку. Услугу остальныхъ я купила; она же дѣлала для меня добровольно, отъ чистаго сердца.
   -- Это было писано въ лачужкѣ этихъ грубыхъ кирпичниковъ. Я былъ правъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ.
   Слѣдующее было писано въ другое время:
   "Я долго бродила. Мнѣ немного остается жить. Эти улицы, холодъ, усталость разрушительны. Но я умру отъ другихъ причинъ. Я умру отъ стыда и угрызенія совѣсти".
   -- Мужайтесь, мужайтесь! говорилъ мистеръ Бёккетъ: -- еще нѣсколько строкъ.
   Послѣднія строчки были писаны опять въ другое время и, по всей вѣроятности, въ потьмахъ.
   "Я употребила всѣ средства, чтобъ меня не могли съискать. Меня скоро забудутъ и я скоро перестану быть его позоромъ. Трупъ мой не будетъ узнанъ. Я часто думала умереть на томъ мѣстѣ, куда иду. Прощай. Прости".
   Мистеръ Бёккетъ усадилъ меня въ кресло.
   -- Не безпокойтесь, говорилъ онъ: -- не думайте, чтобъ я поступалъ съ вами жестоко; какъ только вы будете въ-состояніи, надѣвайте башмаки и пойдемъ.
   Но намъ еще пришлось остаться довольно-долго въ домѣ поставщика канцелярскихъ принадлежностей. О, какъ я горячо молилась въ это время за мою бѣдную мать! какъ болѣзненно сжималось мое сердце при мысли, что, быть-можетъ, она теперь умираетъ, покинутая всѣми!
   Мистеръ Бёккетъ пошелъ въ другую комнату, чтобъ собрать нужныя свѣдѣнія отъ Криксы. Я слышала какъ они ободряли и успокоивали бѣдную дѣвушку, я слышала голосъ мистера Вудкаурта...
   Наконецъ и мистеръ Бёккетъ и мистеръ Вудкауртъ пришли ко мнѣ. Они рѣшили, что только кротостью можно будетъ допытаться отъ Криксы, какъ она получила письмо отъ моей матери, куда ушла моя мать, что говорила съ ней, и мистеръ Бёккетъ, поручилъ мнѣ приступить къ этимъ развѣдываніямъ.
   Бѣдная дѣвушка, слабая и болѣзненная, сидѣла на полу; я склонилась къ ней и положила ея голову къ себѣ на плечо.
   -- Милая, добрая дѣвушка, сказала я, не будучи сама въ-состояніи удержаться отъ слезъ: -- теперь не время было бы тебя безпокоить разспросами, но отъ словъ твоихъ зависитъ все мое счастіе; не безпокойся, разскажи все, что ты только знаешь.
   -- Я никого не хочу обидѣть, мистриссъ Снегсби, начала она плачевнымъ голосомъ: -- ей!-- Богу, я ничего не знаю, мистриссъ Снегсби -- Мы знаемъ, что ты доброе дитя, мы все это знаемъ, говорила я:-- но разскажи намъ, какъ ты получила письмо.
   -- Разскажу, сударыня, право все разскажу, до-чиста разскажу, мистриссъ Снегсби,
   -- Мы въ этомъ увѣрены, душа моя, говорила я: -- скажи же намъ, скажи.
   -- Я вышла изъ дому по дѣлу, сударыня (это было ужь очень-поздно); возвращаясь домой, увидѣла я у дверей женщину дурно-одѣтую, въ грязномъ и измоченномъ платьѣ; она стояла и смотрѣла на окна нашего дома. Увидавъ меня, она спросила: здѣсь ли я живу. Здѣсь, отвѣчала я. Я, говоритъ, голубушка, заблудилась и не знаю какъ отсюда выйдти. Вотъ ей-Богу все, сударыня. Ничего я съ ней не говорила дурнаго, мистриссъ Сисгсби, клянусь, ничего дурнаго.
   Очередь падала на мистриссъ Снегсби утѣшить бѣдную дѣвушку.
   -- Что же, ты ей показала дорогу? спросила я.
   -- Сама она не могла бы съискать, сударыня. Она такъ была измучена, такъ была жалка, что вѣрно, мистеръ Снегсби, вы бы тотчасъ ей дали полкроны.
   -- Думаю, что далъ бы, Крикса, отвѣчалъ мистеръ Снегсби, посматривая однимъ глазомъ на свою дражайшую половину.
   -- И она такъ говорила сладко, сударыня, что вѣкъ бы слушалъ ее. "Ты" говоритъ, голубушка, не знаешь тутъ кладбища?" -- Какого кладбища? говорю я. "Кладбища, говоритъ, для бѣдныхъ съ желѣзной рѣшоткой..."
   При этихъ словахъ Криксы лицо мистера Бёккета приняло такое выраженіе, что я готова была снова лишиться чувствъ.
   -- Она говорила, продолжала бѣдная дѣвушка, о томъ кладбищѣ, гдѣ похороненъ тотъ писарь, который принялъ яду и про котораго вы, мистриссъ Снегсби, разсказывали такую страшную исторію... О, Господи!.. держите, держите, голова кружится...
   -- Теперь тебѣ лучше, моя милая, пожалуйста продолжай, сказала я.
   -- Я все скажу, право все скажу, мистриссъ Снегсби, не сердитесь только на меня.
   Можно ли было на нее сердиться?
   -- И она спрашивала, гдѣ дорога къ этому кладбищу и была очень-слаба и больна. Потомъ достала письмо, показала мнѣ его и говоритъ: -- "по почтѣ боюсь послать: не дойдетъ пожалуй. Перешли ты, коли можешь, съ вѣрнымъ человѣкомъ; ему заплатятъ за труды".-- Боюсь, говорю я. "Не бойся, говоритъ, дурнаго ничего нѣтъ".-- Ну, молъ, коли ничего, такъ пожалуй, и взяла я письмо.-- "Мнѣ, говоритъ, нечѣмъ тебя, голубушка, отблагодарить: я бѣдная женщина".-- Я и сама, говорю я, бѣдная, мнѣ ничего ненадо.-- "Благослови тебя Господь!" сказала она, и ушла.
   -- И она ушла?..
   -- Да, и она ушла по той дорогѣ, которую я ей показала, и какъ я взошла въ кухню, мистриссъ Снегсби набросилась на меня и я до смерти перепугалась.
   Мы тотчасъ же отправились. Я и мистеръ Бёккетъ, съ своей стороны, просили мистера Вудкаурта идти съ нами.
   Дорога эта произвела на меня самое смутное впечатлѣніе. Я помню, что ужь разсвѣтало, но уличные фонари еще горѣли; что изморозь еще падала, троттуары были еще покрыты снѣгомъ. Я помню непроходимую грязь, засоренныя водосточныя трубы, кучи почернѣвшаго льду, узкіе улицы и дворы. Въ ушахъ моихъ звенѣлъ еще разсказъ бѣдной Криксы; я еще чувствовала ея прикосновеніе къ своей рукѣ. Тѣни принимали для меня какой-то таинственный видъ и я дрожала всѣмъ тѣломъ.
   Наконецъ мы остановились подъ грязной, полуразвалившейся аркой. Надъ желѣзной рѣшоткой тускло горѣлъ фонарь. Калитка была заперта. За ней тянулось кладбище -- груды покинутыхъ могилъ, неотмѣченныхъ никакимъ символомъ -- странное мѣсто, котораго, казалось, мракъ ночи не хотѣлъ покинуть. У самой калитки, въ грязи, въ лужѣ мутной, нечистой воды лежала навзничь женщина; съ ужасомъ и слезами узнала я въ ней, по бѣдному рубищу, Дженни, жену кирпичника, мать умершаго ребенка...
   Я бросилась къ ней, но мистеръ Вудкауртъ остановилъ меня. Онъ просилъ меня успокоиться и выслушать наставленіе мистера Бёккета... Я повиновалась... я исполнила, кажется, ихъ желаніе.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- онѣ перемѣнились платьями...
   -- Онѣ перемѣнились платьями... повторила я, и сознавая и несознавая смыслъ этихъ словъ...
   -- Одна изъ нихъ вернулась домой, другая осталась здѣсь... подумайте, миссъ Сомерсонъ...
   Я повторила и эти слова, повторила какъ безсмысленные звуки... Передо мной лежала Дженни, мать умершаго ребенка. Она обнимала одною рукою желѣзную перекладину калитки... Это она, бѣдная и несчастная, которая принесла письмо отъ моей матери, которая одна можетъ указать намъ гдѣ скрывается мать моя... это она... она... и они не пускаютъ меня къ ней... останавливаютъ меня... Я видѣла горестное выраженіе на лицѣ мистера Вудкаурта; я видѣла, что въ эту дурную погоду онъ стоялъ съ непокрытою головою, какъ-бы въ ожиданіи чего-то торжественнаго... я видѣла все это... но мысли мои не могли сосредоточиться...
   Я слышала, какъ они говорили тихо между собою:
   -- Пустить ее?
   -- Пусть подойдетъ. Пусть первая коснется ея: она имѣетъ священное право.
   Я подошла къ калиткѣ и преклонилась. Я подняла тяжелую голову, откинула назадъ длинные, черные волосы, взглянула на ея лицо... Это была мать моя, охладѣвшая и бездыханная.
   

ГЛАВА LX.
Судьба.

   Перехожу къ другимъ отдѣламъ моего повѣствованія. Я много уже говорила о себѣ и много еще остается сказать. Любовь, которою окружали меня всѣ, заставляла забывать горести. Я была больна, но непродолжительно и ни слова бы не сказала объ этомъ обстоятельствѣ, еслибъ вмѣстѣ съ нимъ не было связано сладостное воспоминаніе о той симпатіи, которую оказывали мнѣ мои благодѣтели.
   Перехожу къ другимъ отдѣламъ моего повѣствованія.
   Во время болѣзни моей мы жили еще въ Лондонѣ, и мистриссъ Вудкауртъ, но приглашенію опекуна моего, гостила у насъ. Когда я оправилась и начала ужь выходить, жизнь наша пошла попрежнему, и мы попрежнему бесѣдовали съ мистеромъ Жарндисомъ.
   Однажды мы были съ нимъ одни.
   -- Тетушка Тротъ, сказалъ онъ, цалуя меня нѣжно: -- мы опять съ тобою въ Воркотнѣ. Я очень-радъ за мою любимую комнатку. Мнѣ хочется поговорить съ тобою объ одномъ дѣлѣ. Я, видишь ли, думаю пожить въ Лондонѣ, можетъ, мѣсяцовъ шесть, а можетъ и побольше.
   -- А Холодный Домъ останется одинъ? сказала я.
   -- Что жь дѣлать! моя милая; пусть самъ за собою присматриваетъ.
   Мнѣ послышалось грустное выраженіе въ словахъ его; но лицо его
   было весело и озарено улыбкою.
   -- Холодный Домъ долженъ самъ о себѣ заботиться, другъ мой. Онъ такъ далеко отсюда, а твое присутствіе здѣсь необходимо. Ада безъ тебя совершенно пропадетъ.
   -- Вы всегда одинъ и тотъ же, опекунъ мой; вся ваша цѣль дѣлать другимъ удовольствіе и устроивать счастіе другихъ.
   -- Ну не такъ-то безкорыстно, моя милая; тугъ, думаю, кроется и эгоизмъ отчасти. Еслибъ мы жили въ Холодномъ Домѣ, тебѣ пришлось бы часто ѣздить въ Лондонъ, а мнѣ бы рѣже видѣть тебя и болтать съ тобою. Видишь, въ чемъ дѣло, тетушка Дердонъ. Признаться сказать, мнѣ хочется знать не только объ Адѣ, но и о бѣдномъ Рикѣ.
   -- Видѣлись вы сегодня съ мистеромъ Вудкауртомъ, добрый опекунъ мой?
   -- Я вижусь съ нимъ, тётушка Дердонъ, всякое ут поряженія по хозяйству. Но, послѣ первыхъ трехъ визитовъ, мой опекунъ сказалъ сейчасъ послѣ моего пріѣзда:
   -- Моя милая маленькая хозяюшка, вѣдь это никуда не годится. Безпрестанная капля воды камень долбитъ, а безпрестанная ѣзда совсѣмъ утомитъ нашу бабушку Дорденъ. Мы поѣдемъ въ Лондонъ на нѣкоторое время и займемъ тамъ нашу старую квартиру.
   -- Но только не для меня, неоцѣненный опекунъ мой,-- сказала я:-- потому что я никогда не чувствую усталости.
   А это дѣйствительно была строгая истина. Я была очень счастлива тѣмъ, что могла оказать пользу подругѣ.
   -- Ну, такъ для меня,-- отвѣчалъ мой опекунъ:-- или для Ады, или наконецъ для насъ обоихъ. Вѣдь завтра, мнѣ кажется, чей-то день рожденія.
   -- И мнѣ то же кажется,-- сказала я, цѣлуя мою милочку, которой завтра должно было исполниться двадцать одинъ годъ.
   -- Прекрасно,-- замѣтилъ мой опекунъ полупріятно, полусерьезно:-- это чудесный случай къ тому; онъ доставитъ моей прекрасной кузинѣ маленькія хлопоты, по поводу утвержденія своей независимости, и сдѣлаетъ Лондонъ болѣе удобнымъ мѣстомъ для всѣхъ насъ. Итакъ мы ѣдемъ въ Лондонъ. Это дѣло рѣшенное; теперь вотъ еще что, въ какомъ положеніи оставила ты Кадди?
   -- Въ весьма нехорошемъ. Я боюсь, что много пройдетъ времени, прежде чѣмъ она поправитъ свое здоровье и силы.
   -- А какъ по твоему, велико это много?-- спросилъ мой опекунъ задумчиво.
   -- Полагаю, нѣсколько недѣль.
   -- Гм!
   И онъ началъ ходить по комнатѣ, заложивъ руки въ карманы, показывая видъ, что это обстоятельство его безпокоитъ.
   -- А какого ты мнѣнія объ ея докторѣ?.. Хорошій онъ докторъ?
   Я считала долгомъ признаться, что ничего дурного въ немъ не замѣтила; но что Принцъ и я совѣтовались только вчера насчетъ того, нельзя ли пригласить другого доктора, чтобъ подтвердить его мнѣніе.
   -- Такъ зачѣмъ же дѣло стало!-- возразилъ мой опекунъ поспѣшно:-- у насъ есть Вудкортъ.
   Я не думала объ этомъ, и потому неожиданный намекъ моего опекуна изумилъ меня. Въ одинъ моментъ все, что имѣло связь съ именемъ мистера Вудкорта, пришло мнѣ на память и поставило меня въ затруднительное положеніе.
   -- Надѣюсь, моя маленькая хозяюшка, ты не противъ него?
   -- Противъ него, мой опекунъ! О, нѣтъ!
   -- Ты думаешь, что и паціентка не будетъ также противъ этого?
   Конечно, нѣтъ; я даже не сомнѣвалась, что она бы вполнѣ довѣрилась ему и полюбила бы его. Я сказала, что лично онъ не былъ чужимъ человѣкомъ для нея, потому что она видала его у миссъ Фляйтъ, которую пользовалъ онъ такъ великодушно.
   -- Очень хорошо,-- сказалъ мой опекунъ -- Онъ былъ здѣсь сегодня, моя милая, и около этого же времени я увижусь съ нимъ завтра.
   Я понимала изъ его разговора -- хотя я не знала какимъ образомъ, потому что она была спокойна, и потому еще, что мы вовсе не думали обмѣняться взглядами -- что моя милая, неоцѣненная подруга очень хорошо помнила, какъ крѣпко обняла мой станъ, когда Кадди принесла мнѣ простой, но милый прощальный сувениръ. Это принуждало меня почувствовать, что я должна сказать ей и сказать также Кадди, что мнѣ предстоитъ сдѣлаться полной и законной хозяйкой Холоднаго Дома, и что если я избѣгала этого признанія, то боялась въ моихъ собственныхъ глазахъ сдѣлаться менѣе достойною любви моего опекуна. Поэтому, когда мы пришли наверхъ и прождали, когда часы пробьютъ двѣнадцать, собственно съ тѣмъ, чтобъ я первая поздравила мою милочку съ днемъ ея рожденія. Пожелавъ исполненія всѣхъ ея желаній и прижавъ ее. къ сердцу, я представила ей, точно такъ какъ представляла себѣ, все благородство и великодушіе кузена Джона и весь запасъ счастія, который готовился собственно для меня. Еслибъ моя милочка любила меня въ одинъ разъ болѣе чѣмъ въ другой, то, конечно, въ этотъ вечеръ она любила меня больше, чѣмъ когда нибудь. Сознавая это, я приходила въ такой восторгъ, мнѣ такъ спокойно становилось на душѣ отъ одной мысли, что поступаю справедливо, отбросивъ эту неумѣстную скромность, такъ спокойно, что я чувствовала себя въ десять разъ счастливѣе прежняго. Конечно, нѣсколькими часами ранѣе я едва-ли считала это за скромность; но теперь, когда я уже сдѣлала этотъ поступокъ, мнѣ казалось, что я понимала свойство этой скромности гораздо лучше.
   На другой день мы отправились въ Лондонъ. Старая квартира наша была не занята, я черезъ полчаса мы расположились въ ней такъ удобно, какъ будто никогда не выѣзжали изъ нея. Мистеръ Вудкортъ, для дня рожденія моей милочки, обѣдалъ съ нами, и мы были такъ веселы, какъ только можно быть при той пустотѣ между нами, которую мы всѣ замѣчали въ этотъ день чрезъ отсутствіе Ричарда. Послѣ этого въ теченіе нѣсколькихъ недѣль -- восьми или девяти, сколько мнѣ помнится -- я проводила большую часть времени съ Кадди, и слѣдствіемъ того было, что я меньше видѣла Аду, чѣмъ во всякое другое время, кромѣ того, когда я сама была нездорова. Она часто приходила къ Кадди; но тамъ главная обязанность наша состояла въ томъ, чтобъ развлекать и забавлять больную, такъ что намъ ни разу не приходилось откровенно поговорить другъ съ другомъ. Мы тогда только и встрѣчались всѣ вмѣстѣ, когда я вечеромъ приходила домой; а такъ какъ страданія Кадди не давали ей покою, поэтому я часто оставалась ухаживать за ней и по ночамъ.
   При той любви, какую питала Кадди къ своему мужу и къ крошечной малюткѣ, и при томъ желаніи благополучія въ домѣ,-- о, какимъ добрымъ созданіемъ казалась она! Такъ непричудлива, такъ терпѣлива, такъ заботлива о своемъ маленькомъ семействѣ, такъ боязлива касательно того, что безпокоитъ другихъ, такъ сострадательна къ трудамъ своего мужа, которому никто не помогалъ, такъ внимательна къ комфорту стараго мистера Торвидропа, что, право, такихъ прекрасныхъ качествъ въ ней до этой поры я не замѣчала. И мнѣ такъ странно было видѣть, что ея блѣдное лицо и слабая фигура должны лежать день за днемъ тамъ, гдѣ танцы, можно сказать, были ежедневнымъ занятіемъ, гдѣ скрипка и ученицы начинали пищать и стучать съ самаго ранняго утра, и гдѣ неуклюжій мальчишка вальсироваль на кухнѣ цѣлые послѣобѣда.
   По просьбѣ Кадди я приняла на себя главный присмотръ за ея комнатой, убрала ее, передвинула Кадди вмѣстѣ съ ея кроватью въ болѣе свѣтлый, прохладный и веселый уголъ, чѣмъ она до этого занимала, и послѣ того каждый день, когда все приведено было въ надлежащій порядокъ, я обыкновенно клала мою маленькую тезку къ ней на руки и садилась на кровать или говорить, или работать, или читать. Вотъ въ одинъ-то изъ этихъ спокойныхъ часовъ я и разсказала Кадди о Холодномъ Домѣ.
   Кромѣ Ады больную посѣщали и другіе. Въ главѣ первыхъ посѣтителей былъ Принцъ, который отрывался отъ своихъ класныхъ занятій, тихо входилъ, тихо садился, и на лицѣ его выражалось нѣжное безпокойство за Кадди и за малютку. Каково бы ни было состояніе здоровья Кадди, она постоянно увѣряла Принца, что ей лучше, а я, да проститъ мнѣ небо! постоянно подтверждала ея увѣренія. Это приводило Принца въ такое пріятное расположеніе духа, что иногда онъ вынималъ изъ кармана маленькую скрипку и бралъ на ней нѣсколько аккордовъ, чтобъ позабавить крошку, но я не думаю, чтобъ это забавляло ее хоть сколько нибудь; мнѣ кажется, что моя крошечная тезка вовсе не замѣчала этого.
   Вторымъ лицомъ изъ посѣтителей была мистриссъ Джеллиби. Она случайно заходила въ своемъ растрепанномъ видѣ, садилась и спокойно смотрѣла въ даль, разстилавшуюся, повидимому, на безконечное множество миль за ея внучкой, какъ будто все ея вниманіе поглощалось борріобулкой, недавно родившейся на ея родныхъ берегахъ. Съ такими же свѣтлыми глазами, такая же спокойная, такая же неопрятная, она скажетъ бывало: "ну что, Кадди, какъ тебѣ сегодня?" и потомъ начнетъ нѣжно улыбаться, не обращая ни малѣйшаго вниманія на отвѣтъ, или начнетъ плѣнительно заниматься вычисленіемъ числа писемъ, которыя она получила въ тотъ день, и на которыя отвѣчала, или предаваться созерцаніямъ по поводу кофе -- производительной силы борріобульской почвы. И это она постоянно дѣлала съ такимъ спокойнымъ презрѣніемъ къ нашей ограниченной сферѣ дѣйствія, что выразить его нѣтъ никакой возможности.
   Третьимъ посѣтителемъ былъ старикъ мистеръ Торвидропъ, который съ утра и до вечера, съ вечера и до утра былъ предметомъ безчисленныхъ предосторожностей. Если ребенокъ начиналъ плакать, то бѣдненькаго едва не задушали изъ опасенія, что шумъ потревожитъ его. Если ночью требовалось поправить огонь въ каминѣ, то это дѣлалось почти крадучи, чтобъ не потревожить его сна. Если Кадди хотѣла позволить себѣ маленькій комфортъ, какой дозволяло ихъ ограниченное помѣщеніе, она прежде всего справлялась, не нуждался ли и онъ въ этомъ комфортѣ. Взамѣнъ за такое вниманіе, онъ заходилъ къ Кадди разъ въ день, благословляя ее, оказывая снисхожденіе и покровительство и разливая на всю комнату свѣтъ своего присутствія, такъ что изъ всего этого я бы могла заключить, что онъ былъ истиннымъ покровителемъ и благодѣтелемъ Кадди.
   -- Моя Каролина,-- говорилъ онъ, приближаясь къ ней на столько, сколько требовалось, чтобъ наклониться надъ ней.-- Скажи мнѣ, лучше ли тебѣ сегодня?
   -- О, гораздо лучше; благодарю васъ, мистеръ Торвидропъ,-- отвѣчала Кадди.
   -- Восхищенъ этимъ! Очарованъ! Наша неоцѣненная миссъ Соммерсонъ! Неужели усталость не производитъ на нее своего пагубнаго вліянія?
   И при этомъ онъ приподнималъ брови и посылалъ мнѣ съ пальцевъ летучій поцѣлуй; впрочемъ я съ удовольствіемъ могу сказать, что онъ почти совсѣмъ прекратилъ оказывать мнѣ свое особенное вниманіе, съ тѣхъ поръ, какъ лицо мое потеряло прежній свой видъ.
   -- Нисколько,-- увѣряла его я.
   -- Очаровательно! Мы должны поберечь нашу милую Каролину, миссъ Соммерсонъ. Мы ничего не должны щадить для ея выздоровленія. Мы должны лелѣять ее. Милая моя Каролина (и онъ обратился къ своей невѣсткѣ съ видомъ безпредѣльнаго великодушія и покровительства), не отказывай себѣ ни въ чемъ, душа моя. Придумывай себѣ желанія и удовлетворяй ихъ, моя дочь. Все, что заключаетъ этотъ домъ, все, что заключаетъ моя комната,-- все, все къ твоимъ услугамъ, моя милая. Пожалуйста, прибавлялъ онъ иногда въ порывѣ желанія высказать свою прекрасную осанкт и изящныя манеры:-- пожалуйста, я прошу тебя Каролина, не обращай вниманія на мои скромныя требованія, если они въ то же время мѣшаютъ удовлетворенію твоихъ собственныхъ потребностей. Твои нужды важнѣе моихъ.
   Онъ присвоилъ прекрасной осанкѣ и изящнымъ манерамъ такое важное значеніе, что мнѣ нѣсколько разъ случалось видѣть, какъ Кадди и ея мужъ заливались слезами при этихъ отеческихъ самопожертвованіяхъ.
   -- Нѣтъ, мои милые,-- возражалъ онъ (и когда я видѣла, какъ тоненькая ручка Кадди обнимала его жирную шею, я готова была тоже залиться слезами, хотя совершенно отъ другихъ причинъ):-- нѣтъ, нѣтъ! я далъ обѣщаніе никогда не оставлять васъ. Будьте добры и почтительны ко мнѣ, больше я ничего не требую. А теперь да благословить васъ небо, а я иду въ паркъ.
   Вслѣдъ затѣмъ ему предстояло подышать чистымъ воздухомъ и возбудить аппетитъ къ обѣду въ его любимомъ отелѣ, мнѣ кажется, что я вовсе не осуждаю мистера Торвидропа; впрочемъ, я не видѣла съ его стороны поступковъ лучше тѣхъ, которые такъ вѣрно изобразила, кромѣ только того развѣ, что онъ очень привязался къ Пипи и бралъ съ собой на прогулки этого ребенка, одѣтаго пышно до нельзя. При подобныхъ случаяхъ онъ отсылалъ его домой до ухода своего въ отель, и рѣдко отсылалъ его безъ полупенни въ карманѣ. Впрочемъ, это пристрастіе къ ребенку не обходилось, сколько мнѣ извѣстно, безъ значительныхъ издержекъ, потому что прежде, чѣмъ Пипи можно было отправиться въ паркъ съ профессоромъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, его нужно было прилично одѣть съ головы до ногъ, насчетъ Кадди и ея мужа.
   Послѣднимъ изъ нашихъ посѣтителей былъ мистеръ Джелдиби. Въ самомъ дѣлѣ, когда онъ приходилъ къ намъ, обыкновенно вечеромъ, и спрашивалъ Кадди своимъ мягкимъ кроткимъ голосомъ, какъ ея здоровье, и потомъ садился, прислонясь, по обыкновенію, головой къ стѣнѣ, и безъ всякаго намѣренія сказать что-нибудь болѣе, мнѣ онъ очень, очень нравился. Если онъ заставалъ меня въ хлопотахъ около больной или около ребенка, то скидывалъ до половины сюртукъ свой, какъ будто съ желаніемъ помочь мнѣ однимъ только этимъ поступкомъ; дальше этой попытки онъ никогда не заходилъ. Единственное его занятіе состояло въ томъ, чтобъ сидѣть, прислонясь къ стѣнѣ головой и пристально смотрѣть на мечтающаго о чемъ-то ребенка; я никакъ не могла отстранить отъ себя идею, что они понимали другъ друга.
   Я не считала мистера Вудкорта въ числѣ нашихъ посѣтителей, потому что теперь онъ былъ постояннымъ врачемъ Кадди. Подъ его присмотромъ она скоро начала поправляться; впрочемъ, онъ былъ такъ внимателенъ, такъ прекрасно зналъ свое дѣло, такъ неутомимъ былъ въ трудахъ своихъ, что, мнѣ кажется, въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Въ теченіе этого времени я часто встрѣчалась съ мистеромъ Вудкортомъ, хотя, впрочемъ, и не такъ часто, какъ можно бы предполагать. Зная, что Кадди на его рукахъ была уже внѣ всякой опасности, я частенько убѣгала домой и непремѣнно въ тѣ часы, когда его ждали къ больной. Несмотря на то, мы все-таки встрѣчались нерѣдко. Теперь я совершенно примирилась съ собою; но все же мнѣ пріятно было убѣжденіе, что онъ сожалѣлъ меня, и тѣмъ болѣе теперь. Онъ очень часто помогалъ мистеру Баджеру; но еще до сихъ поръ не предпринялъ ничего рѣшительнаго касательно своей будущности.
   Когда Кадди начата поправляться, я начала замѣчать перемѣну въ моей милой подругѣ. Не умѣю сказать, какимъ образомъ перемѣна эта представилась мнѣ съ перваго раза; потому что я замѣчала ее во множествѣ самыхъ незамѣтныхъ обстоятельствъ, которыя сами по себѣ были ничтожны, и только всѣ вмѣстѣ составляли что-то цѣлое. Принявъ, однако же, въ соображеніе всѣ эти обстоятельства, я открыла, что Ада не была такъ чистосердечна весела со мной, какъ прежде. Ея нѣжность ко мнѣ была такъ мила и такъ искренни, какъ и всегда, я не сомнѣвалась въ этомъ ни на минуту; но я замѣчала въ ней тихую грусть, которую она не довѣряла мнѣ, и въ которой я открыла слѣды скрытаго раскаянія.
   Конечно, я не могла понять причины всему этому; я до такой степени опасалась за ея счастіе, что меня начинало тревожить какое-то недоброе предчувствіе, и я часто задумывалась. Наконецъ, вполнѣ убѣжденная, что Ада скрываетъ что-то отъ меня, вѣроятно, изъ опасенія, что я сама буду несчастлива черезъ это, мнѣ пришло въ голову, что она печалится изъ-за меня, именно изъ-за того, что я сказала ей насчетъ Холоднаго Дома.
   Какимъ образомъ я пришла къ заключенію, что это предположеніе имѣетъ свою основательность, я сама не знаю. Я не имѣла и въ помышленіи, что въ поступкѣ моемъ скрывалось самолюбіе. Сама я не печалилась; я была вполнѣ довольна и вполнѣ счастлива. Но все же предположенію, что Ада быть можетъ думаетъ, думаетъ за меня, хотя съ своей стороны я совершенно покинула подобныя мысли, о томъ, что было прежде, и какъ это все перемѣнилось теперь, повидимому, такъ легко можно было повѣрить, что я дѣйствительно повѣрила.
   Чѣмъ могу я разувѣрить мою милочку, думала я, и доказать ей, что мной вовсе не управляло подобное чувство? Чѣмъ больше, какъ однимъ только, быть по возчожнети веселой и дѣятельной, и я всячески старалась быть такой. Но такъ какъ болѣзнь Кадди болѣе или менѣе останавливала ходъ моихъ домашнихъ обязанностей, несмотря, что по утрамъ я всегда сама распоряжалась приготовленіемъ завтрака для моего опекуна, несмотря, что онъ сотни разъ принимался смѣяться и говорить, что въ домѣ у него должно быть двѣ хозяюшки, потому что хозяйственная часть ни на минуту не останавливалась, я рѣшилась быть вдвойнѣ прилежной и веселой. Поэтому, во время присмотра за хозяйствомъ и перехода изъ комнаты въ комнату, я напѣвала всѣ пѣсенки, какія только знала; я не знала усталости за рукодѣльемъ, готова была говорить безъ умолку и говорила и утромъ, и въ полдень, и вечеромъ.
   А все-таки та же самая тѣнь лежала между мной и моей милочкой.
   -- Итакъ, тетушка Тротъ,-- замѣтилъ мой опекунъ, закрывая свою книгу однажды вечеромъ, когда мы всѣ сидѣли вмѣстѣ:-- итакъ, Вудкортъ излечилъ Кадди Джеллиби, и она снова можетъ вполнѣ наслаждаться жизнью?
   -- Да,-- сказала я:-- и такая благодарность, какую получилъ онъ отъ Кадди, стоитъ несмѣтнаго богатства.
   -- Я бы желалъ отъ всего сердца, чтобъ это было дѣйствительно такъ,-- отвѣчалъ онъ.
   Я тоже желала и сказала это.
   -- Гм! Мы бы сдѣлали его банкиромъ, еслибъ только знали средства къ тому. Не правда ли, моя хозяюшка?
   Я засмѣялась за своимъ рукодѣльемъ и сказала, что не совсѣмъ бы желала этого, потому что богатство могло бы избаловать его, что уже онъ не былъ бы такъ полезенъ, и что многіе совсѣмъ лишились бы его помощи, какъ, напримѣръ, миссъ Фляйтъ, Кадди и многіе другіе.
   -- Правда,-- сказалъ мой опекунъ.-- Я совсѣмъ забылъ объ этомъ. Однако, мы бы охотно сдѣлали его богатымъ на столько, сколько достаточно, чтобы жить безбѣдно, на столько, чтобы могъ онъ заниматься своимъ дѣломъ съ совершенно спокойнымъ духомъ, на столько, чтобы онъ имѣлъ свой счастливый домъ и милую подругу -- это совсѣмъ другое дѣло,-- сказала я.-- Мы бы всѣ охотно сдѣлали это.
   -- Конечно всѣ, конечно,-- сказалъ мой опекунъ.-- Я очень уважаю Вудкорта, я почитаю его, и весьма деликатно старался выпытать отъ него его планы. Очень трудно предложить помощь независимому человѣку и съ такой благородной гордостью, какою онъ обладаетъ. И все же я бы радъ былъ оказать ее, если бы могъ или по крайней мѣрѣ если бы я зналъ, какимъ образомъ это можно сдѣлать. Онъ, повидимому, имѣетъ нѣкоторое расположеніе пуститься во вторичный вояжъ; это похоже на то, какъ будто нарочно удаляютъ такого человѣка.
   -- Новый вояжъ, быть можетъ, откроетъ ему новый свѣтъ,-- сказала я.
   -- Быть можетъ, моя милая. Тѣмъ болѣе, что онъ, какъ кажется, ничего не ожидаетъ отъ стараго свѣта. Знаешь ли, мнѣ иногда думается, что онъ испыталъ въ этомъ свѣтѣ какую-то горькую неудачу или несчастіе. Ты ничего подобнаго не слышала?
   Я покачала головой.
   -- Гм!-- сказалъ мой опекунъ,-- Значитъ, я ошибаюсь.
   Такъ какъ послѣ этого наступило молчаніе, которое, какъ я полагала, было непріятно для моей подруги, я вполголоса стала напѣвать за своимъ рукодѣльемъ любимый романсъ моего опекуна.
   -- Такъ вы полагаете, что мистеръ Вудкортъ предприметъ вторичный вояжъ?-- спросила я, спокойно пропѣвъ романсъ до конца.
   -- Право я не знаю, какъ думать объ этомъ, моя милая, но полагаю, что на этотъ разъ онъ надолго уѣдетъ въ чужія земли.
   -- Я увѣрена, что куда бы онъ ни поѣхалъ, онъ возьметъ съ собой лучшія желанія нашихъ сердецъ,-- сказала я:-- и хотя эти желанія не составляютъ богатства, но по крайней мѣрѣ отъ нихъ онъ не будетъ бѣднѣе.
   -- Никогда не будетъ, моя милая хозяюшка,-- отвѣчалъ мой опекунъ.
   Я сидѣла на моемъ обыкновенномъ мѣстѣ, которое находилось теперь подлѣ стула моего опекуна. До извѣстнаго письма, оно не было обыкновеннымъ моимъ мѣстомъ, но теперь я иначе и не называю его. Я взглянула на Аду, сидѣвшую напротивъ и увидѣла въ то время, какъ она въ свою очередь взглянула на меня, что глаза ея были наполнены слезами, и что слезы катились по ея миленькимъ щечкамъ. Я чувствовала, что мнѣ непремѣнно нужно было со всею твердостью поддержать свое веселое расположеніе духа и успокоить ея любящее сердце. И въ самомъ дѣлѣ я была спокойна и весела; мнѣ ничего не оставалось дѣлать; какъ только владѣть собой.
   Такимъ образомъ я заставила мою милую подругу склониться на мое плечо. О, я вовсе не думала о томъ, какой тяжелый камень лежалъ на ея душѣ! Я сказала, что она не совсѣмъ здорова, обняла ее и увела наверхъ. По приходѣ въ нашу комнату, и когда она, быть можетъ, высказала бы мнѣ то, что я не приготовлена была выслушать, я не подавала виду, но вызывала ее на откровенность, я никакъ не думала, что она нуждалась въ томъ.
   -- О, моя милая, добрая Эсѳирь,-- сказала Ада,-- еслибъ только я могла рѣшиться поговорить съ тобой и съ кузеномъ Джономъ, когда вы были вмѣстѣ...
   -- Зачѣмъ же стадо дѣло, душа моя?-- отвѣчала я:-- Ада, почему же не поговорила ты?
   Вмѣсто отвѣта Ада только потупила голову и еще крѣпче прижала меня къ сердцу.
   -- Ты, конечно, помнишь, моя милочка,-- сказала я, улыбаясь:-- какія мы скромные, простые люди, и какимъ образомъ я распорядилась, чтобы быть самой разсудительной женщиной? Ты, вѣрно, не забывать, какимъ счастіемъ и спокойствіемъ отмѣчена вся моя жизнь, и кѣмъ? Я увѣрена, что ты не забываешь, какой благородный человѣкъ осчастливилъ меня. Нѣтъ, нѣтъ, это не можетъ быть.
   -- Нѣтъ, Эсѳирь, нѣтъ,
   -- Такъ что же тебѣ мѣшало, моя душечка?-- сказала я:-- почему же ты но поговорила съ нами?
   -- Что мнѣ мѣшало, Эсѳирь?-- отвѣчала Ада:-- когда я подумаю о всѣхъ этихъ годахъ, о его отеческихъ попеченіяхъ и ласкахъ, о старинномъ родствѣ между нами, и о тебѣ... о, что я стану дѣлать, что я стану дѣлать!
   Я посмотрѣла на мою милочку съ нѣкоторымъ удивленіемъ, но сочла за лучшее, вмѣсто того, чтобъ утѣшать ее, не отвѣчать ей на это; я обратилась къ множеству маленькихъ воспоминаній о нашей жизни, проведенной вмѣстѣ, и такимъ образомъ отняла отъ нея всякую возможность говорить что-нибудь болѣе. Не ранѣе того, какъ она совсѣмъ легла въ постель, я вернулась къ моему опекуну пожелать ему спокойной ночи; послѣ того опять пришла къ Адѣ и нѣсколько времени просидѣла у ея постели.
   Она спала, и посмотрѣвъ на нее, я замѣтила въ лицѣ ея небольшую перемѣну. Въ послѣднее время я не разъ замѣчала это. Я не могла опредѣлить, даже въ минуту ея безсознательности, въ чемъ именно заключалась эта перемѣна, но въ знакомой для меня красотѣ ея лица я видѣла какую-то особенность. Старинныя надежды моего опекуна на ея союзъ съ Ричардомъ грустно отозвались въ душѣ моей, и я сказала про себя: "вѣрно она груститъ о немъ", и задумалась о томъ, чѣмъ кончится эта любовь.
   Возвращаясь домой отъ больной Кадди, я часто заставала Аду за рукодѣльемъ, и она всегда прятала свою работу, такъ-что мнѣ рѣшительно не удавалось узнать, чѣмъ она занималась. Часть этого рукодѣлья лежала теперь подлѣ нея въ комодѣ, который неплотно быль закрытъ. Я не открывала комода; но все же догадывалась, какого рода было ея рукодѣлье: очевидно было, что она занималась имъ не для себя. Я замѣтила еще, цѣлуя мою милочку, что одна рука ея лежала подъ подушкой и совершенно была спрятана.
   Какъ непріятна должна была казаться я другимъ, какъ непріятна должна казаться я самой себѣ, будучи до такой степени занята моей собственной веселостью и самодовольствіемъ и въ то же время думая о томъ, что только мнѣ одной слѣдовало успокоить мою милую подругу!
   Обманутая, я легла въ этомъ убѣжденіи. Я проснулась съ этимъ убѣжденіемъ на другой день, проснулась и увидѣла, что та же самая тѣнь отдѣляла меня отъ моей милочки.
   

LI. Открытіе.

   Мистеръ Вудкортъ по пріѣздѣ въ Лондонъ, въ тотъ же день отправился къ мистеру Вользу, на подворье Сэймонда. Съ той минуты, какъ я умоляла его быть другомъ Ричарду, онъ еще ни разу не пренебрегъ своимъ обѣщаніемъ, не забывалъ его. Сказавъ, что принимаетъ это порученіе за священный долгъ, онъ былъ вѣренъ своему слову.
   Онъ засталъ мистера Вольза въ конторѣ, сообщилъ мистеру Вользу о своемъ условіи съ Ричардомъ, и потому зашелъ въ контору справиться объ его адресѣ.
   -- Точно такъ, сэръ,-- сказалъ мистеръ Вользъ.-- Мѣсто жительства мистера Карстона не за горами, сэръ; нѣтъ, нѣтъ, не за горами; онъ живетъ отсюда не за сотни миль. Прошу покорно садиться, сэръ.
   Мистеръ Вудкортъ поблагодарилъ мистера Вольза, но кромѣ сказаннаго онъ не имѣлъ до него никакого больше дѣла.
   -- Точно такъ, сэръ,-- сказалъ мистеръ Вользъ, спокойно принуждая гостя занять мѣсто, не давая ему адреса: -- я полагаю, сэръ, что вы имѣете вліяніе на мистера Карстона. Я увѣренъ, что вы имѣете.
   -- Я этого не замѣчалъ за собой,-- отвѣчалъ мистеръ Вудкортъ:-- но, вѣроятно, вы знаете лучше.
   -- Сэръ,-- сказалъ мистеръ Вользъ, по обыкновенію принуждая себя какъ въ головѣ, такъ и вообще во всемъ: -- знать лучше -- это составляетъ часть моихъ служебныхъ обязанностей. Изучать и понимать джентльмена, который повѣряетъ мнѣ всѣ свои интересы, составляетъ также часть моихъ служебныхъ обязанностей. Мои служебныя обязанности, сэръ, будутъ легче для меня, если я буду имѣть достаточныя свѣдѣнія о моихъ кліентахъ. Не имѣя ихъ, я могу, даже при самыхъ лучшихъ намѣреніяхъ, дѣлать промахи. Но я не сдѣлаю ихъ, если буду имѣть помянутыя свѣдѣнія, сэръ.
   Мистеръ Вудкортъ опять напомнилъ объ адресѣ.
   -- Позвольте, сэръ,-- сказалъ мистеръ Вользъ.-- Потерпите минутку... Сэръ, мистеръ Карстонъ, играя въ большую игру, не можетъ играть безъ... нужно ли вамъ говорить безъ чего?
   -- Безъ денегъ, я полагаю.
   -- Сэръ,-- сказалъ мистеръ Вользъ:-- если говорить съ вами откровенно... замѣтьте, откровенность мое золотое правило; все равно, выигрываю ли я черезъ это, или проигрываю, но кажется, что я постоянно проигрываю... если говорить съ вами откровенно, такъ деньги есть надлежащее слово. Теперь, сэръ, касательно шансовъ игры мистера Карстона, я не выражаю вамъ никакого мнѣнія, рѣшительно никакого. Со стороны мистера Карстона было бы въ высшей степени неблагоразумно послѣ такой продолжительной и высокой игры отстать отъ нея; это было бы несчастьемъ. Я ничего не говорю объ этомъ, сэръ. Нѣтъ, сэръ,-- сказалъ мистеръ Вользъ, опуская ладонь свою на крышку конторки самымъ положительныхъ образомъ:-- я ничего не говорю.
   -- Вы, кажется, забываете, сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Вудкортъ:-- что я вовсе не требую отъ васъ никакихъ объясненій и не принимаю никакого участія въ вашихъ словахъ.
   -- Извините меня, сэръ!-- возразилъ мистеръ Вользъ:-- вы несправедливы къ самому себѣ. Несправедливы, сэръ! Извините меня! Вы не должны въ моей конторѣ, сколько я понимаю вещи, оказывать себѣ несправедливость. Вы интересуетесь всѣмъ рѣшительно, что касается вашего друга. А настолько знаю человѣческую натуру, сэръ, что не рѣшусь допустить возможности, чтобъ джентльменъ вашей наружности не интересовался тѣмъ, что касается его друга.
   -- Прекрасно,-- отвѣчалъ мистеръ Вудкорть: -- это все можетъ быть. Но въ настоящее время я въ особенности интересуюсь его адресомъ.
   -- Нумеръ его квартиры, сэръ,-- сказалъ мистеръ Вользъ въ видѣ вводнаго предложенія, поставленнаго въ скобки:-- (мнѣ кажется, я уже сказалъ вамъ). Если мистеръ Карстенъ станетъ продолжать такую высокую игру, сэръ, онъ непремѣнно долженъ имѣть фонды. Понимаете меня? Въ настоящее время фонды подъ рукою. Я ничего не прошу; фонды подъ рукою. Но для дальнѣйшей игры, должно приготовить болѣе фондовъ, если только мистеръ Карстонъ не броситъ того, чему посвятилъ себя однажды, и что вполнѣ и нераздѣльно составляетъ весьма важное обстоятельство. Я считаю долгомъ откровенно высказать вамъ это, какъ другу мистера Карстона. Но и безъ фондовъ, я всегда съ удовольствіемъ буду дѣйствовать и хлопотать за мистера Карстона, ограничиваясь только такими издержками, которыя можно будетъ удѣлить изъ моего состоянія, отнюдь не болѣе. Я не могу выйти изъ этихъ границъ, сэръ, не повредивъ кому нибудь. Я долженъ повредить или тремъ моимъ милымъ дочерямъ, или моему почтенному родителю, который совершенно живетъ на моемъ иждивеніи, въ долинѣ Тонтонъ, или кому нибудь другому. Между тѣмъ какъ я рѣшился дѣйствовать, сэръ, не причиняя никому вреда, назовите это пожалуй слабостью или глупостью... какъ угодно, такъ и назовите.
   Мистеръ Вудкортъ довольно угрюмо замѣтилъ, что ему пріятно слышать это.
   -- Я хочу, сэръ, оставить за собой доброе имя,-- сказалъ мистеръ Вользъ.-- Поэтому я пользуюсь всякимъ случаемъ откровенно сообщить другу мистера Карстона въ какомъ положеніи находится мистеръ Карстонъ. Что касается меня, сэръ, такъ повѣрьте, что такой работникъ, какъ я, всегда стоить своей платы. Если я берусь приложить плечо къ рычагу, такъ я его и прикладываю, и соразмѣрно съ своими усиліями дѣлаю пріобрѣтенія. Я живу здѣсь именно для этой цѣли. Мое имя выставлено на уличной двери собственно для этой цѣли.
   -- Что же адресъ-то мистера Карстона, мистеръ Вользъ?
   -- Сэръ,-- отвѣчаетъ мистеръ Вользъ: -- сколько мнѣ помнится, я уже сказалъ вамъ, что онъ живетъ рядомъ со мной. Во второмъ этажѣ вы найдете комнаты мистера Карстона. Мистеръ Карстонъ желаетъ постоянно находиться вблизи своего дѣловаго совѣтника, и я нисколько не противъ этого, потому что занимаюсь слѣдствіемъ по его процессу.
   При этомъ мистеръ Вудкортъ пожелалъ мистеру Вользу добраго дни и отправился отыскивать Ричарда, перемѣну въ наружности котораго онъ начиналъ понимать теперь слишкомъ хорошо.
   Онъ нашелъ его въ скучной, мрачной, весьма скудно меблированной комнатѣ почти также, какъ я застала его не задолго передъ этимъ, въ его казарменной квартирѣ, съ тою только разницею, что теперь онъ не писалъ, но сидѣлъ за открытой книгой, въ которую онъ не смотрѣлъ, и отъ которой мысли его блуждали гдѣ-то далеко. Дверь была открыта, и мистеръ Вудкортъ нѣсколько минутъ стоялъ передъ Ричардомъ, не будучи замѣченнымъ. Онъ сказалъ мнѣ, что ему никогда не забыть той угрюмости въ его лицѣ и унынія, которыя такъ рѣзко обозначались на немъ до того, какъ онъ пробудился отъ своихъ мечтаній.
   -- Вудкортъ, мой добрый другъ!-- вскричалъ Ричардъ, вскакивая съ мѣста съ протянутыми руками:-- ты явился ко мнѣ какъ привидѣніе.
   -- Только самое дружеское,-- отвѣчали Вудкортъ:-- и ожидавшее, какъ это дѣлаютъ всѣ привидѣнія, когда заговорятъ съ нимъ. Ну, что, какъ идутъ дѣла въ мірѣ смертныхъ?
   Они сѣли другъ отъ друга въ близкомъ разстояніи.
   -- Весьма дурно и весьма медленно; такъ по крайней мѣрѣ я могу отвѣчать за свои дѣла.
   -- Да какія дѣла?
   -- Въ Верховномъ Судѣ.
   -- Я отъ роду не слышалъ,-- сказали мистеръ Вудкортъ, качая головой: -- чтобы дѣла въ этомъ судѣ шли хорошо.
   -- И я тоже,-- сказалъ Ричардъ печально: -- да и не знаю, кто бы слышалъ иначе?
   На минуту онъ снова просвѣтлѣлъ и сказалъ съ своей прирожденной откровенностью:
   -- Вудкортъ, мнѣ было бы жаль оставлять тебя въ недоразумѣніи касательно моихъ дѣлъ, даже еслибъ я и выигрывалъ чрезъ это въ твоемъ уваженіи. Ты долженъ узнать, что я ничего не сдѣлалъ хорошаго въ теченіе такого долгаго времени. Я не думалъ сдѣлать дурного, но, мнѣ кажется, что я не былъ способенъ ни на что другое. Быть можетъ, я поступилъ бы лучше, еслибъ удалялся отъ сѣтей, которыми опутывала меня моя судьба; быть можетъ, дѣйствуя по своему, я поступилъ благоразумно, хотя ты скоро услышишь, если уже только не услышалъ, совсѣмъ другое мнѣніе по этому предмету. Короче сказать, я искалъ цѣли; теперь я нашелъ ее, или пожалуй она нашла меня, и теперь уже слишкомъ поздно трактовать объ этомъ. Принимай меня какъ я есмь и пожалуйста не суди меня.
   -- Будь по твоему,-- сказалъ мистеръ Вудкортъ:-- въ свою очередь и ты не суди меня.
   -- О, ты,-- отвѣчалъ Ричардъ:-- ты можешь заниматься своимъ искусствомь изъ любви къ нему, ты можешь положить руку на плугъ и не бросать его, ты можешь извлекать цѣль для себя изъ всего и стремиться къ ней. Ты и я совершенно различныя созданія.
   Онъ говорилъ съ сожалѣніемъ, и на минуту углубился въ свое усталое, утомленное состояніе.
   -- Но ничего,-- воскликнулъ онъ, снова сбрасывая съ себя непріятное ощущеніе:-- всему бываетъ конецъ! Мы подождемъ! Итакъ, ты принимаешь меня, какъ я есмь, и не станешь судить меня?
   -- Да, Ричардъ, повѣрь мнѣ.
   И смѣясь, они пожали руки другъ другу отъ искренняго сердца. По крайней мѣрѣ за одного изъ нихъ я смѣло ручаюсь въ этомъ.
    -- Ты явился здѣсь какъ кладъ,-- сказалъ Ричардъ;-- кромѣ Вольза, я никого не вижу здѣсь. Есть еще одинъ предметъ, который я долженъ сообщить тебѣ, разъ и навсегда, при самомъ началѣ нашихъ переговоровъ. Если я не сдѣлаю этого, тебѣ трудно будетъ понять мое положеніе. Ты знаешь, что я люблю мою кузину, Аду?
   Мистеръ Вудкортъ отвѣчалъ, что я сообщила ему объ этомъ.
   -- Такъ сдѣлай милость,-- продолжалъ Ричардъ:-- не считай меня чудовищемъ самолюбія. Не думай, что я разбиваю себѣ голову и сокрушаю свое сердце надъ этой несчастнѣйшей тяжбой въ Верховномъ Вудѣ, защищая только собственныя моя нрава и интересы. Нѣтъ, нѣтъ! Права и интересы Ады тѣсно связаны съ моими; ихъ нельзя разъединить, Вользъ работаеть для насъ обоихъ. Пожалуйста подумай объ этомъ!
   Онъ такъ сильно безпокоился по этому предмету, что мистеръ Вудкортъ передалъ ему самыя искреннія увѣренія, что онъ всегда былъ справедливъ къ нему.
   -- Дѣло въ томъ,-- сказали, Ричардъ съ нѣкоторымъ паѳосомъ въ его желаніи распространиться по поводу этого предмета, хотя распространеніе вовсе не имѣло подготовки или предварительваго изученія:-- передъ такимъ прямодушнымъ человѣкомъ какъ ты, показавшимъ сюда свое дружеское лицо, я не могу переносить мысли, что кажусь ему самолюбивымъ или низкимъ. Я хочу видѣть Аду оправданною, Вудкортъ, также какъ и себя; я хочу употребить всевозможныя усилія, чтобъ оправдать ее, точно такъ, какъ и себя; я употреблю всевозможныя средства вывести ее изъ ея настоящаго положенія. Умоляю тебя, Вудкортъ, подумай объ этомъ!
   Впослѣдствіи, когда мистеръ Вудкортъ начиналъ припоминать былое, сильное безпокойство Ричарда по этому предмету какое произвело на него впечатлѣніе, что, разсказывая мнѣ вообще о его первомъ посѣщенія подворья Сэймонда, онъ особенно распространялся объ этомъ объясненіи. Оно пробудило во мнѣ прежнія мои опасенія касательно того, что все достояніе моей милой подруги поглотитсы мистеромъ Вользомъ, и что оправданіе Ричарда передъ самимъ собою непремѣнно должно имѣть такое основаніе. Это свиданіе съ Ричардомъ случилось именно въ то самое время, какъ я начала ходить за Кадди. Теперь я обращаюсь къ тому времени, когда Кадди совершенно поправилась, а тѣнь между мной и моей милочкой все еще оставалась.
   Въ то утро я предложила Адѣ навѣстить Ричарда. Меня немного изумила ея нерѣшительность и то обстоятельство, что она не такъ охотно принимала мое предложеніе, какъ я ожидала.
   -- Душа моя,-- сказала я:-- ты вѣрно не поссорилась съ Ричардомь во время моихъ частыхъ и продолжительныхъ отсутствій?
   -- Нѣтъ, Эсѳирь.
   -- Быть можетъ, ты ничего не слышала о немъ?-- сказала я.
   -- Нѣтъ, я слышала о немъ,-- отвѣчала Ада.
   И какія слезы навернулись на ея глазкахъ и сколько любви выражалось въ ея личикѣ! Я не могла понять моей милочки. Не пойти ли мнѣ одной къ Ричарду?-- сказала я. Нѣтъ! Ада полагала, что лучше будетъ, если я не пойду одна. Такъ, не пойдетъ ли она со мной? Да, Ада полагала, что лучше бы она пошла со мной. Не идти ли намъ теперь? Да, пойдемъ теперь. Но все же я не могла понять моей милочки, и со слезами на глазкахъ, и съ любовью въ ея личикѣ.
   Мы скоро одѣлись и пошли. День былъ пасмурный и отъ времени до времени падали капли холоднаго дождя. Это быль одинъ изъ тѣхъ безцвѣтныхъ дней, когда всѣ предметы кажутся тяжелыми и угрюмыми. Дома хмурились на насъ, пыль поднималась на насъ, дымъ разстилался надъ нами, ни одинъ предметъ не гармонировалъ съ другимъ, не носилъ на себѣ пріятнаго отпечатка. Мнѣ казалось, что любимицѣ души моей вовсе бы не слѣдовало выходить на такія угрюмыя улицы, мнѣ казалось, что по мрачнымъ мостовымъ проходило мимо насъ гораздо болѣе погребальныхъ процессій, чѣмъ мнѣ когда нибудь случалось видѣть.
   Прежде всего намъ нужно было отыскать подворье Сэймонда. Мы хотѣли зайти въ лавку и спроситъ; но Ада сказала, что, кажется, оно находится вблизи переулка Чансри.
   -- Значитъ, мы скоро придемъ туда, если пойдемъ вотъ по этому направленію,-- сказала я.
   Итакъ, мы отправились въ переулокъ Чансри, и тамъ, разумѣется, очень скоро отыскали надпись: "Подворье Сэймонда".
   Теперь намъ предстояло отыскать нумеръ квартиры "или все равно отыскать контору мистера Вольза, потому что его контора радомъ съ квартирой Ричарда".
   При этомъ Ада сказала, что контора мистера Вольза должна быть вонъ тамъ, на углу. И дѣйствительно, она была тамъ.
   Потомъ предстоялъ вопросъ, въ которую изъ двухъ дверей войти? Я пошли въ одну дверь, а моя милочка въ другую; и она опять отгадала. Поднявшись во второй этажъ, мы увидѣли имя Ричарда, написанное большими буквами на такой дощечкѣ, какую прибиваютъ къ гробамъ.
   Я хотѣла было постучаться, но Ада сказала, что можетъ статься лучше будетъ, если повернуть ручку и войти. И мы вошли къ Ричарду, сидѣвшему за столомъ, покрытымъ пыльными кипами бумагъ, которыя казались мнѣ пыльными зеркалами, отражавшими въ себѣ всю его душу. На какой бы предметъ я не посмотрѣла, на каждомъ я видѣла, что зловѣщія слова Джорндисъ и Джорндись врѣзались въ него и повторялись по нѣскольку разъ.
   Онъ принялъ насъ весьма ласково, и мы заняли стулья.
   -- Приди вы немножко пораньше,--сказали онъ:-- и вы бы застали здѣсь Вудкорта. Право, я не видывалъ еще такого добраго товарища, какъ Вудкортъ. Онъ находитъ время иногда заглатывать сюда, между тѣмъ какъ другіе, и вполовину не имѣя его занятій, непремѣнно бы сказали, что не имѣютъ никакой возможности зайти ко мнѣ. Къ тому же онъ такъ веселъ, съ такими свѣжими чувствами, такъ уменъ, такъ внимателенъ, такъ... словомъ сказать, такъ не похожъ на меня, что это мѣсто свѣтлѣетъ, когда онъ приходитъ, и помрдчастся, когда онъ уходитъ.
   -- Да благословитъ его небо за его преданность мнѣ, подумала я.
   -- Онъ не имѣетъ того сангвиническаго темперамента, Ада,-- сказалъ Ричардъ, бросая унылый взглядъ на кипы бумагъ:-- какой имѣетъ Вользъ и я; онъ смотритъ на предметы съ внѣшней стороны, и не пускается въ эти мистеріи. Мы зашли въ нихъ слишкомъ далеко, а онъ и шагу не сдѣлалъ. Нельзя и думать, чтобы онъ имѣлъ какое нибудь понятіе о подобномъ лабиринтѣ.
   Въ то время, какъ блуждающіе взоры его еще разъ остановились надъ пыльными бумагами, и когда онъ провелъ обѣими руками по головѣ, я замѣтила, какими впалыми и какими большими казались глаза его, какъ сухи были его губы, и какъ искусаны были его ногти.
   -- Какъ вы думаете, Ричардъ, не вредно ли для здоровья жить въ этомъ мѣстѣ?-- спросила я.
   -- Что дѣлать моя милая Минерва,-- отвѣчалъ онъ съ своимъ прежнимъ веселымъ смѣхомъ:-- это мѣсто не сельское и нельзя сказать чтобъ было веселое; когда солнце свѣтитъ въ здѣшней улицѣ, то можете подержать какое угодно пари, что оно не заглянетъ сюда. Впрочемъ, на время эта квартира очень хороша: не далеко отъ присутственныхъ мѣстъ и близко отъ Вольза.
   -- Быть можетъ,-- намекнула я:-- удаленіе отъ тѣхъ и отъ другого...
   -- Принесло бы мнѣ больше пользы?-- сказалъ Ричардъ, досказывая мою мысль съ принужденнымъ смѣхомъ,-- Можетъ быть. Я не долженъ удивляться этому. Но она хороша для меня въ одномъ только случаѣ, или, вѣрнѣе сказать, въ двухъ случаяхъ. Здѣсь, Эсѳирь, или должна тяжба кончиться, или истецъ должень кончить свою жизнь. Но, душа моя, вѣрнѣе всего, что кончится тяжба.
   Послѣднія слова относились къ Адѣ, которая сидѣла рядомъ съ нимъ. Ея лицо было обращено къ Ричарду, такъ-что я не могла видѣть его.
   -- Дѣла наши идутъ отлично,-- продолжалъ Ричардъ,-- Вользъ вамъ скажетъ это. Мы шибко подвигаемся впередъ. Спросите Вольза. Мы не даемъ имъ покоя. Вользъ знаеть всѣ ихъ увертки и крючки, поэтому мы нападаемъ на нихъ со всѣхъ сторонъ. Мы уже успѣли поставить ихъ въ тупикъ. Мы разбудимъ это гнѣздо сонныхъ людей, запомните мои слова!
   Его надежда была для меня прискорбнѣе его унынія. Это чувство такъ далеко было отъ сходства съ надеждой; оно имѣло что-то насильственное въ своей рѣшимости и сдѣлаться надеждою, было до такой степени принужденно и несносно, что постоянно и давно трогало меня до глубины души. Поясненіе этого чувства неизгладимо написанное на его прекрасномъ лицѣ, представлялось мнѣ плачевнѣе прежняго. Я говорю: "неизгладимо" потому, что была убѣждена, что если эта роковая тяжба могла бы кончиться когда нибудь, согласно съ его блестящими предположеніями, то въ минуту ея скончанія слѣды преждевременнаго душевнаго безпокойства, упрековъ самому себѣ и обманутыхъ ожиданій, причиной которыхъ была та же самая тяжба, остались бы на лицѣ его до послѣдней минуты его жизни.
   -- Взглядъ на предметы нашей милой хозяюшки,-- сказалъ Ричардъ, между тѣмъ какъ Ада все еще оставалась спокойною и безмолвною:-- такъ понятенъ мнѣ, и ея сострадающее личико такъ живо напоминаетъ мнѣ ея личико минувшей поры...
   -- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ.
   Я улыбнулась и покачала головой.
   -- ...такъ живо напоминаетъ мнѣ ея личико минувшей поры,-- говорилъ Ричардъ своимъ задушевнымъ голосомъ и взявъ мою руку съ тѣмъ истинно братскимъ уваженіемъ, которое ничто не измѣняло:-- что я не могу сердиться на нее. Я колеблюсь немного, это правда. Иногда я надѣюсь, моя милая, а иногда я не совсѣмъ прихожу въ отчаяніе, но близко къ тому. Я,-- сказалъ Ричардъ, тихо освобождая мою руку и проходя по комнатѣ:-- я такъ усталъ!
   Онъ нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ и потомъ опустился на софу.
   -- Я,-- повторилъ онъ мрачно:-- я усталъ, усталъ! Это такая тяжелая, утомляющая работа!
   Слова эти говорилъ онъ, облокотясь на руку и потупивъ взоры. Вдругъ моя милочка встала, сняла свою шляпу, стала на колѣни передъ нимъ, и ея золотистыя кудри упали, какъ солнечный свѣтъ на его голову; она обняла его и повернула свое личико ко мнѣ. О сколько любви и сколько преданности я увидѣла въ немъ!
   -- Эсѳирь, душа моя,-- сказала она очень спокойно:-- я не пойду домой!
   Въ одинъ моментъ все объяснилось мнѣ.
   -- Ни за что не пойду. Я остаюсь здѣсь съ моимъ неоцѣненнымъ мужемъ. Мы обвѣнчались мѣсяца два тому назадъ. Иди домой безъ меня, моя милая Эсѳирь, я никогда, никогда не пойду туда!
   Вмѣстѣ съ этимъ моя милочка склонила голову Ричарда къ себѣ на грудь. И если втеченіе всей моей жизни, я видѣла олицетворенную любовь, которую кромѣ смерти ничто не могло измѣнить, такъ я видѣла ее въ эту минуту передъ собой.
   -- Говори съ Эсѳирью, моя милая, моя неоцѣненная,-- сказалъ Ричардъ, прерывая молчаніе:-- разскажи ей, какъ это было.
   Я встрѣтила ее прежде, чѣмъ она подошла ко мнѣ, и сжала ее въ моихъ объятіяхъ. Мы не сказали ни слова; впрочемъ, когда щека ея лежала на моей щекѣ, я ничего не могла и не хотѣла слышать.
   -- Мои милочка,-- сказала я:-- душа моя, моя бѣдная, бѣдная Ада!
   Я очень, очень жалѣла ее. Я очень любила Ричарда, но, несмотря на то, я жалѣла ее по какому-то невольному чувству.
   -- Эсѳирь! Я знаю, ты простишь меня; но проститъ ли меня кузенъ мой Джонъ?
   -- Душа моя,-- сказала я:-- сомнѣваться къ этимъ хотя на минуту, значитъ оказывать ему величайшую несправедливость. А что касается меня!..
   И въ самомъ дѣлѣ, что касается меня, то въ чемъ-же я-то должна простить ее?
   Я отерла слезы на глазахъ моей милочки, сѣла подлѣ нея на софу, а Ричардъ сѣлъ на другую отъ меня сторону. Я сейчасъ-же напомнила имъ о томъ замѣчательномъ вечерѣ, когда они впервые рѣшились довѣрить мнѣ свои сердечныя тайны, и когда они, безумно счастливые, рѣшились дѣйствовать по своему; а они разсказали мнѣ, какъ это было.
   -- Все, что я имѣла, принадлежало Ричарду,-- сказала Ада:-- Ричардъ не захотѣлъ бы отнять этого, Эсѳирь. Что же могла я сдѣлать для него, при моей страстной любви къ нему? Что, какъ только быть его женой!
   -- А вы были такъ сильно и такъ великодушно заняты, превосходнѣйшая бабушка Дорденъ,-- сказалъ Ричардъ:-- что, право, мы не имѣли возможности переговорить съ вами. И къ тому же это не былъ давно задуманный шагъ. Мы вышли изъ дому однажды утромъ и обвѣнчались.
   -- И когда это сдѣлалось,-- сказала моя милочка: -- я постоянно думала о томъ, какимъ бы образомъ сказать тебѣ объ этомъ, и какія лучше принять мѣры. Иногда я думала, что ты должна немедленно узнать; а иногда мнѣ казалось, что ты ничего не должна знать объ этомъ, и что мнѣ должно скрывать все отъ кузена Джона; короче, я не знала, что мнѣ дѣлать, и сильно тосковала.
   Какъ самолюбива я была, не подумавъ объ этомъ прежде! Не помню, право, что я говорила теперь. Я такъ печалилась и при всемъ томъ я такъ любила ихъ, и такъ радовалась, что и они любили меня; я очень, очень сожалѣла ихъ, а между тѣмъ чувствовала нѣкоторую гордость, что они такъ вѣрно любили другъ друга. Я никогда въ одно и то же время не испытывала такого грустнаго и пріятнаго ощущенія; и я не могла рѣшить, которое изъ нихъ во мнѣ преобладало. Но не мнѣ омрачать ихъ путь; да я бы я не подумала объ этомъ.
   Когда я была менѣе безразсудна и болѣе спокойна, моя милочка сняла съ груди свое обручальное кольцо, поцѣловала его и надѣла на палецъ. Потомъ я вспомнила послѣдній вечеръ и сказала Ричарду, что Ада со дня своей свадьбы носила это кольцо по ночамъ, когда никто ее не видѣлъ. Ада, краснѣя, спросила, какимъ образомъ узнала я это? Я отвѣчала ей, что видѣла, какъ она прятала свою руку подъ подушку, и какъ мало я думала, къ чему это дѣлалось. Послѣ того они еще разъ разсказали мнѣ дѣйствія свои съ начала и до конца; и я снова сожалѣла и радовалась, снова становилась безразсудною и отворачивала отъ нихъ свое лицо, сколько могла, опасаясь, что оно произведетъ на нихъ непріятное впечатлѣніе.
   Время между тѣмъ проходило, и, наконецъ, наступила пора, когда необходимость заставила меня подумать о возвращеніи домой. Наступившая минута разлуки была самая тяжелая, потому что милочка моя совершенно упала духомъ. Она крѣпко обняла меня, называла меня всѣми ласковыми именами, какія могла припомнить, и говорила, что станетъ она дѣлать безъ меня! Положеніе Ричарда было нисколько не лучше; а что касается моего положенія, то оно было бы хуже всѣхъ, еслибъ я не сказала самой себѣ довольно строго: "Послушай, Эсѳирь, если только ты не будешь тверда, такъ я никогда больше не стану говорить съ тобой!"
   -- Помилуйте,-- сказала я:-- я никогда не видѣла такой жены. Мнѣ кажется, что она вовсе не любитъ своего мужа. Ради Бога, Ричардъ, отнимите ее отъ меня.
   А между тѣмъ я продолжала крѣпко держать ее въ своихъ объятіяхъ и готова была проплакать надъ ней Богь знаетъ какъ долго!
   -- Я должна замѣтить, наконецъ, этой молодой четѣ,-- сказала я: -- что я ухожу отсюда теперь съ тѣмъ, чтобы завтра опять придти, и что я буду ходить сюда и отсюда такъ часто, пока не надоѣмъ всему подворью Сэймонда. Поэтому, Ричардъ, я не хочу прощаться съ вами; къ чему это послужитъ, если я вернусь сюда такъ скоро!
   Я передала мою милочку съ рукъ на руки, и уже хотѣла уйти, но осталась еще на нѣсколько минутъ, чтобъ еще разъ взглянуть на ненаглядное личико; и сердце мое, повидимому, разрывалось на части.
   Я сказала имъ самымъ веселымъ и громкимъ голосомъ, что если они ничѣмъ не ободрятъ меня на приходъ къ нимъ, то не знаю, можно ли мнѣ будетъ отважиться на такую смѣлость; при этомъ моя милочка взглянула на меня, слегка улыбнулась сквозь слезы, и я, сложивъ ея плѣнительное личико между своими руками, въ послѣдній разъ поцѣловала ее, засмѣялась и убѣжала.
   И, спустившись съ лѣстницы, о какъ я горько заплакала! Мнѣ казалось, что я навсегда лишилась моей Ады. Я была такъ одинока безъ нея, мнѣ такъ грустно было идти домой безъ всякой надежды увидѣть ее тамъ, что на нѣкоторое время, въ теченіе котораго ходила взадъ и впередъ по мрачному подворью, я только и утѣшала себя горькими слезами.
   Однако же, съ помощью маленькихъ упрековъ самой себѣ, я скоро поправилась отъ душевнаго волненія и наняла до дому коляску. Несчастный мальчикъ, съ которымъ я встрѣтилась въ Сентъ-Албансѣ, снова появился въ Лондонѣ, не за долго передъ этимъ, и лежалъ теперь на смертномъ одрѣ; онъ тогда уже умеръ, хоть я не знала объ этомъ. Мой опекунъ уѣхалъ навѣстить его и не возвращался до обѣда. Оставаясь дома одна, я еще поплакала немного; но при всемъ томъ, мнѣ кажется, въ этомъ отношеніи я вела себя добропорядочно.
   Весьма натурально, что я не вдругъ могла привыкнуть къ потерѣ моей милочки. Какихъ-нибудь три-четыре часа ничего не значили послѣ многихъ лѣтъ, проведенныхъ вмѣстѣ. Но эта неожиданная сцена, въ которой я оставила ее, такъ рѣзко впечатлѣлась на моей душѣ, я рисовала ее въ своемъ воображеніи такою мрачною, я такъ желала быть вблизи ея, и поберечь ее, что рѣшилась сходить на подворье въ тотъ же вечеръ, только взглянуть на ея окна.
   Я знаю это было безразсудно съ моей стороны; но тогда не казалось мнѣ безразсуднымъ, не кажется даже и теперь. Я сообщила свой планъ моей Чарли, и въ сумерки мы отправились. Было темно, когда мы подошли къ новому странному жилищу моей милой подруги, въ которомъ изъ-за желтыхъ шторъ проглядывалъ свѣтъ. Не спуская глазъ съ оконъ, мы осторожно прошли мимо ихъ раза четыре и чуть-чуть не встрѣтились съ мистеромъ Вользомъ, который въ это время вышелъ изъ твоей конторы, и до ухода домой, тоже посмотрѣлъ на окна Ричарда. Его тощая черная фигура и безмолвіе этого уголка во мракѣ какъ нельзя болѣе гармонировіни съ настроеніемъ моей души. Я думала о юности, любви и красотѣ моей плѣнительной Ады, заточенной въ такое угрюмое мѣсто, казавшееся мнѣ мѣстомъ пытки.
   Оно было очень уединенно и очень скучно, и я нисколько не сомнѣвалась, что могу безопасно прокрасться наверхъ. Я оставила Чарли внизу, тихо поднялась по лѣстницѣ, нисколько не тревожная тусклымъ свѣтомъ масляныхъ фонарей. Я остановилась на нѣсколько секундъ, и въ затхломъ, гниломъ безмолвіи всего дома, мнѣ кажется, я слышала говоръ ихъ свѣжихъ голосовъ. Я приложилась губами къ дощечкѣ на дверяхъ, воображая себѣ, что цѣлую мою милочку, и спокойно спустилась внизъ, думая, что когда-нибудь я признаюсь имъ въ этомъ визитѣ.
   И, дѣйствительно, это меня облегчило. Хотя кромѣ Чарли и меня никто больше не зналъ объ этомъ, но я чувствовала, какъ будто мой поступокъ уменьшилъ разлуку между Адой и мною и еще разъ сближалъ насъ на эти минуты. Я пошла назадъ, не совсѣмъ сще привыкшая къ перемѣнѣ, но все же послѣ этой прогулки мнѣ стало какъ-то легче на душѣ.
   Опекунъ мой воротился домой, и задумчиво стоялъ у темнаго окна. Когда я вошла, лицо его стало веселѣе, и онъ подошелъ къ своему стулу. Но въ то время, какъ я взяла свѣчку, свѣтъ ея ярко озарилъ мое лицо.
   -- Что съ тобой, миленькая хозяюшка?-- сказалъ онъ:-- ты плакала!
   -- Да, мой другъ,-- отвѣчала я:-- я боюсь, что плакала немного. Ада была въ такой горести, а это такъ грустно, грустно!
   Я опустила руку на спинку его стула и по выраженію въ его лицѣ замѣтила, что мои слова я мой взглядъ на опустѣлое мѣсто Ады приготовили его.
   -- Она вѣрно обвѣнчалась, душа моя?
   Я разсказала ему все объ этомъ, разсказала, что первыя мольбу ея были о его прощеніи.
   -- Напрасно она безпокоится объ этомъ,-- сказалъ онъ.-- Да благословитъ небо ее и ея мужа!
   Но какъ при этомъ извѣстіи первымъ побужденіемъ души моей было искреннее сожалѣніе, такъ точно было и съ нимъ.
   -- Бѣдная, бѣдная дѣвочка!-- прибавилъ онъ:-- бѣдный Рикъ! Бѣдная Ада!
   Послѣ этого наступило молчаніе; наконецъ, опекунъ мой, тяжело вздохнувъ, сказалъ:
   -- Что дѣлать, моя милая! Холодный Домъ замѣтно пустѣетъ.
   -- Но въ немъ остается его хозяйка, мой опекунъ.
   Хотя я боялась сказать это, однако, рѣшилась, вслѣдствіе печальнаго тона, которымъ онъ говорилъ.
   -- Она употребитъ всѣ усилія, чтобъ сдѣлать его счастливымъ,-- сказала я.
   -- И она успѣетъ въ этомъ, душа моя!
   Письмо не произвело между нами никакой перемѣны, кромѣ того, что мѣсто подлѣ него сдѣлалось моимъ; оно не дѣлало никакой перемѣны и теперь. Онъ обратилъ на меня свой свѣтлый отеческій взоръ, попрежнему положилъ свою руку на мою, и еще разъ сказалъ:
   -- Она успѣетъ въ этомъ, душа моя. А все-таки, моя милая хозяюшка, Холодный Домъ замѣтно пустѣетъ.
   Мнѣ было грустно, что разговоръ нашъ этимъ и кончился. Я была обманута въ своихъ ожиданіяхъ. Мнѣ казалось, что я совсѣмъ не была тѣмъ, чѣмъ бы мнѣ слѣдовало быть съ тѣхъ поръ, какъ получила письмо и послала на него отвѣтъ.
   

LII. Упорство.

   Но однажды рано утромъ, когда мы шли къ завтраку, мистеръ Вудкортъ явился къ намъ въ попыхахъ и съ поразительнымъ извѣстіемъ, что совершилось страшное убійство, за которое мистеръ Джорджъ схваченъ и посаженъ подъ стражу. Когда онъ разсказалъ намъ, что сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ предложилъ щедрую награду тому, кто предастъ ему въ руки убійцу, я въ первомь припадкѣ изумленія и отчаянія не поняла, что могло побудить его къ тому; но нѣсколькихъ словъ было достаточно, чтобы объяснить мнѣ, что жертвою убійства былъ адвокатъ сэра Лэйстера; и тутъ страхъ, который ощущала къ нему моя мать, немедленно пришелъ мнѣ на намять.
   Это непредвидѣнное и насильственное устраненіе человѣка, за которымъ она такъ долго наблюдала и которому такъ сильно не довѣряла,-- человѣку, которому она лишь изрѣдка выказывала малую долю снисходительности, всегда видя въ немъ опаснаго и тайнаго врага, явилось мнѣ въ такой ужасной формѣ, что первымъ моимъ душевнымъ движеніемъ была мысль о моей матери. Какъ страшно было слышать о подобной смерти, чувствуя способность не питать ни малѣйшаго сожалѣнія! Какъ страшно было припомнить, что очень вѣроятно, леди Дэдлокъ не разъ желала избавиться отъ старика, который такъ внезапно былъ выброшенъ изъ ряда живыхъ людей!
   Всѣ эти думы, накопляясь въ душѣ моей и усиливая волненіе и страхъ, которые я всегда ощущала при имени покойника, привели меня въ такое тревожное состояніе, что я едва могла сидѣть за столомъ. Я совершенно не могла въ продолженіе нѣкотораго времени поддерживать разговоръ, пока не успѣла придти мало-по-малу въ себя. Но когда я ободрилась и увидала, какъ пораженъ былъ мой опекунъ, когда я замѣтила съ какою важностью говоритъ онъ о подозрѣваемомъ человѣкѣ, приведя себѣ на память всѣ выгодныя впечатлѣнія, произведенныя имъ на насъ собственною личностью, кромѣ тѣхъ благопріятныхъ слуховъ, которые доходили о немъ до нашего семейства, мое участіе къ нему и мои опасенія до такой степени развились, что я рѣшительно очувствовалась и пришла совершенно въ себи.
   -- Какъ вы думаете, опекунъ, можетъ ли быть, чтобы его справедливо обвиняли?
   -- Я не могу этого думать, моя милая. Человѣкъ, котораго мы видѣли такимъ простосердечнымъ и впечатлительнымъ, который съ силами великана соединяетъ смиреніе и кротость ребенка, который смотритъ храбрѣйшимъ изъ людей и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ натураленъ и спокоенъ,-- можетъ ли подобный человѣкъ быть справедливо обвиненъ въ такомъ преступленіи? Я не могу этому повѣрить. Не то, чтобы я не хотѣлъ, не желалъ этому вѣрить; я просто не могу повѣрить!
   -- И я тоже не могу,-- сказалъ мистеръ Вудкортъ.-- Впрочемъ, чтобы мы не слыхали или знали о немъ, все-таки не должно забывать, что нѣкоторыя обстоятельства говорятъ противъ него. Онъ питалъ негодованіе къ убитому джентльмену. Онъ нѣсколько разъ самъ признавался въ этомъ. Говорятъ, что онъ очень рѣзко выражался въ своихъ сужденіяхъ о покойномъ, и сколько могу понять вещи, это очень правдоподобно. Онъ самъ признается, что онъ находился одинъ на мѣстѣ преступленія спустя лишь нѣсколько минутъ послѣ того, какъ оно совершилось. Я охотно вѣрю, что онъ столь же безвиненъ въ какомъ бы то ни было участіи, сколько напримѣръ я; но нельзя не сознаться, что есть много уликъ, которыя въ этомъ случаѣ развиваютъ сильное подозрѣніе къ нему.
   -- Справедливо,-- сказалъ мой опекунъ; потомъ онъ прибавилъ, обратившись ко мнѣ:-- мы бы оказали ему слишкомъ незавидную услугу, моя милая, если бы закрыли глаза и не хотѣли открыть истину въ этомъ дѣлѣ.
   Я, конечно, чувствовала, что мы должны признать не только въ отношеніи къ себѣ, но и къ другимъ всю важность обстоятельствъ, обращенныхъ къ его обвиненію. Но въ то же время я сознавала (мнѣ нечего было высказывать это громко), что вся тяжесть подобныхъ обвиненій не заставила бы насъ оставить несчастнаго въ нуждѣ.
   -- Избави Богъ!-- продолжалъ мои опекунъ.-- Мы будемъ стоять за него, какъ онъ стоялъ за двухъ несчастныхъ созданій, которыя сошли уже съ земного поприща.
   Онъ разумѣлъ подъ этими словами мистера Гридли и мальчика, которымъ мистеръ Джорджъ далъ у себя пріютъ.
   Затѣмъ мистеръ Вудкортъ сказалъ намъ, что слуга кавалеристъ встрѣтился съ нимъ вчера, прошатавшись по улицамъ цѣлую ночь, какъ будто въ припадкѣ помѣшательства, что одною изъ первыхъ заботъ кавалериста было то, чтобы мы не сочли его виновнымъ, что онъ послалъ своего слугу съ цѣлью свидѣтельствовать о его совершенной невинности со всѣми торжественными увѣреніями, какія онъ только могъ представить намъ, и что мистеръ Вудкортъ тѣмъ только и успокоилъ его, что обѣщалъ придти къ намъ рано утромъ съ намѣреніемъ изложить эти обстоятельства. Онъ прибавилъ, что онъ теперь намѣренъ отправиться, чтобы повидаться съ самимь заключеннымъ.
   Мой опекунъ сказалъ прямо, что онъ также намѣренъ идти. Теперь, кромѣ того, что я очень любила отставного солдата, и что онъ любилъ меня, я принимала то тайное участіе въ случившихся происшествіяхъ, которое было извѣстно лишь моему опекуну. Я чувствовала, что интересъ этого дѣла все ближе и ближе подходилъ ко мнѣ, все тѣснѣе и тѣснѣе соединялся со мною. Мнѣ казалось дѣломъ чрезвычайно важнымъ, чтобы истина была открыта и чтобы подозрѣніе не падало на невинныхъ, тѣмъ болѣе, что подозрѣніе, разъ возведенное на кого бы то ни было, получаетъ всегда со временемъ силу полнаго убѣжденія.
   Однимъ словомъ, мнѣ пришло къ голову, что мой долгъ заставляетъ меня отправиться съ ними. Мой опекунъ не хотѣлъ мнѣ возражать, и я пустилась въ путь.
   Темница была обширна, съ множествомъ дворовъ и переходовъ, столь похожихъ другъ на друга и столь однообразно вычищенныхъ, что я только тутъ впервые поняла, проходя мимо, почему несчастные узники, заключенные цѣлые годы въ однѣхъ и тѣхъ же кирпичныхъ стѣнахъ, всегда питали, какъ мнѣ случалось читать, особенную привязанность къ какой-нибудь ничтожной травкѣ или небольшому куску тощаго дерна. Въ комнатѣ со сводомъ, напоминавшимъ изнанку какой-нибудь подвальной лѣстницы, со стѣнами до того бѣлыми, что онѣ выказывали отъ того желѣзныя рѣшетки оконъ и желѣзную обивку двери вдвое рѣзче и мрачнѣе, мы нашли кавалериста стоящимъ въ углу. Онъ все сидѣлъ предъ тѣмъ на лавкѣ, но всталъ, услыхавъ звукъ замка и стукъ поднимаемыхъ запоровъ.
   Увидавъ насъ, онъ сдѣлалъ шагъ впередъ своею обычною тяжелою поступью, потомъ остановился и отвѣсилъ намъ легкій поклонъ. Но такъ какъ я все шла впередъ и, приблизясь къ нему, положила ему на плечо руку, то онъ немедленно узналъ насъ.
   -- Теперь у меня -- какъ гора съ плечъ, миссъ и джентльмены, увѣряю васъ,-- сказалъ онъ, привѣтствуя насъ съ полнымъ чистосердечіемъ и втянувъ въ себя обильный глотокъ воздуха.-- Теперь я уже не буду болѣе заботиться, какой оборотъ приметъ дѣло.
   Онъ очень мало былъ похожъ на арестанта. Напротивъ, по спокойствію, которое сохранялъ онъ, и по воинственнымъ пріемамъ его скорѣе можно было счесть тюремнымъ стражемъ.
   -- Это еще менѣе приличное мѣсто для пріема молодой леди, чѣмъ моя галлерея, -- сказалъ мистеръ Джорджъ:-- но я увѣренъ, что миссъ Соммерсонъ не взыщетъ съ меня.
   Такъ какъ онъ подвелъ меня въ эту минуту къ скамьѣ, на которой прежде сидѣлъ, то я и заняла на ней мѣсто; это доставило ему, повидимому, большое удовольствіе.
   -- Благодарю васъ, миссъ,-- сказалъ онъ.
   -- Итакъ, Джорджъ,-- замѣтилъ мой опекунъ:-- какъ мы не требуемъ отъ васъ никакихъ увѣреній относительно вашего дѣла, такъ, смѣю надѣяться, и вы не будете требовать отъ насъ никакихъ объясненій.
   -- Совершенно справедливо, сэръ. Благодарю васъ отъ всего сердца. Если бы я не быль чистъ отъ преступленія, я бы не могъ смотрѣть теперь на васъ прямо и хранить тайну подъ вліяніемъ нашего настоящаго посѣщенія. Я вполнѣ понимаю ваше одолженіе. Я не изъ краснобаевъ, но я вполнѣ глубоко чувствую ваше участіе, миссъ Соммерсонъ и джентльмены.
   Онъ положилъ руку на свою широкую грудь и наклонилъ къ намъ голову. Хотя затѣмъ онъ снова выпрямился въ струнку, тѣмъ не менѣе много глубокаго, естественнаго чувства выразилъ онъ этими простыми средствами.
   -- Во-первыхъ,-- сказалъ мой опекунъ:-- можемъ ли мы что-нибудь сдѣлать для доставленія вамъ желаемаго комфорта, Джорджъ?
   -- Для чего это, сэръ?-- спросилъ онъ, прочистивъ себѣ горло продолжительнымъ вздохомъ.
   -- Для комфорта. Нѣтъ ли чего такого, въ чемъ вы имѣете нужду и что могло бы облегчить для васъ тягость заключенія?
   -- Такъ, сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Джорджъ послѣ нѣкотораго раздумья.-- Я во всякомъ случаѣ очень обязанъ вамъ; но какъ табакъ не допускается правилами, то я не могу назвать ничего, что было бы мнѣ нужно.
   -- Можетъ быть, мало-по-малу, вы надумаетесь. Когда пожелаете чего-нибудь Джорджъ, дайте намъ знать, сдѣлайте милость.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Впрочемъ,-- замѣтилъ мистеръ Джорджъ съ одною изъ своихъ улыбокъ, какъ будто выжженныхъ солнцемъ:-- впрочемъ, человѣкъ, который шатался по свѣту какъ бродяга, такъ долго какъ я, сумѣетъ привыкнуть къ помѣщенію подобному настоящему, что бы ни ожидало его впереди.
   -- Значитъ, вы освоились съ своимъ положеніемъ?-- спросилъ мой опекунъ.
   -- Совершенно, сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Джорджъ, сложивъ руки на груди съ полнымъ самосознаніемъ и нѣкоторою пытливостью.
   -- Ну какъ теперь идетъ дѣло?
   -- Да что, сэръ, теперь оно дополняется справками. Боккетъ даетъ мнѣ понять, что онъ будетъ требовать подобныхъ дополненій отъ времени до времени, пока не приведетъ дѣла въ положительную ясность. Какъ можно привести его въ положительную ясность, я рѣшительно не понимаю; но смѣю сказать, что Боккетъ какъ нибудь смастеритъ это.
   -- Что вы, избави Богъ!-- воскликнулъ мой опекунъ, пораженный словами кавалериста:-- Вы говорите о себѣ какъ о человѣкѣ, которому для оправданія нужно прибѣгать къ уловкамъ.
   -- Не удивляйтесь, сэръ,-- сказалъ мистеръ Джорджъ.-- Я очень цѣню ваше вниманіе. Но я рѣшительно не понимаю, какъ правый человѣкъ можетъ помириться съ подобнымъ порядкомъ вещей, не разбивъ предварительно себѣ головы о стѣну, если только онъ не смотритъ на дѣло съ моей точки зрѣнія?
   -- Это въ нѣкоторомъ смыслѣ справедливо,-- отвѣчалъ мой опекунъ, смягчаясь.-- Но, добрый другъ мой, даже правый человѣкъ долженъ принимать обыкновенныя предосторожности въ собственную защиту.
   -- Безъ сомнѣнія, сэръ. Я такъ и поступилъ. Я объяснилъ судьямъ: "джентльмены, я столь же непричастенъ этому обвиненію, сколько вы сами; что было представлено противъ меня въ отношеніи фактовъ, то совершенно справедливо: болѣе я ничего не знаю объ этомъ дѣлѣ". Я думаю и впередъ говорить то же самое, сэръ. Что могу я дѣлать кромѣ этого? Это сущая правда.
   -- Но на одной правдѣ далеко не уѣдете,-- продолжалъ мой опекунъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сэръ? Я рѣшительно не догадывался объ этомъ,-- замѣтилъ мистеръ Джорджъ съ добродушнымъ видомъ.
   -- Вамъ должно выбрать адвоката,-- продолжалъ мой опекунъ.-- Мы укажемъ вамъ вполнѣ знающаго человѣка.
   -- Извините меня, сэръ,-- сказалъ мистеръ Джорджъ, отступивъ назадъ.-- Я вамъ и безъ того очень обязанъ. Но я буду просить васъ позволить мнѣ не принимать на себя этой обузы.
   -- Вы не хотите имѣть адвоката?
   -- Нѣтъ, сэръ.
   Мистеръ Джорджъ закачалъ головою самымъ убѣдительнымъ сбразомь.
   -- Я очень благодаренъ вамъ сэръ но... пожалуйста безъ адвоката!
   -- Почему же такъ?
   -- Я не люблю кляузъ и ябеды,-- сказалъ мистеръ Джорджъ:-- Гридли тоже не жаловалъ ихъ. И -- извините меня, сэръ, если я позволю себѣ выразить подобное мнѣніе -- едва ли и мы когда нибудь прибѣгали къ нимъ, сэръ.
   -- Въ васъ говоритъ сама справедливость,-- замѣтилъ мой опекунъ, понизивъ голосъ:-- сама справедливость, Джорджъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сэръ?-- спросилъ кавалеристъ съ свойственнымъ ему чистосердечіемъ. Я не слишкомъ хорошо знакомъ съ этими мудреными названіями; но говоря вообще, я противъ кляузъ и искательства.
   Снявъ съ груди руки и перемѣнивъ позу, онъ стоялъ, положивъ одну изъ колоссальныхъ ладоней на столъ, а другую прислонилъ къ своему бедру, представляя живое изображеніе человѣка, котораго невозможно выбить изъ занятой имъ позиціи. Напрасно мы всѣ трое говорили ему и старались убѣдить его; онъ слушалъ насъ съ тою кротостью, которая очень шла къ его воинственной осанкѣ. За всѣмъ тѣмъ онъ, повидимому, столь же колебался подъ вліяніемъ нашихъ убѣжденій, сколько колебались стѣны его тюрьмы.
   -- Подумайте хорошенько еще, мистерь Джорджъ,-- сказала я.-- Пѣть ли у васъ какого-нибудь желанія относительно вашего дѣла?
   -- Я, конечно, желалъ бы, миссъ,-- отвѣчалъ онъ:-- чтобы меня судили военнымъ судомъ; но я вполнѣ увѣренъ, что объ этомъ не можетъ быть и вопроса. Если вы будете столь добры, что удостоите удѣлить мнѣ двѣ минуты, не болѣе, то я постараюсь объясниться съ вами сколь возможно опредѣлительнѣе.
   Онъ посмотрѣлъ на всѣхъ насъ поочереди, потрясъ головою, какъ будто приспособляя ее къ высокому мундирному воротнику и тугому галстуху эръ Лейстеръ, не позволите-ли приподнять насъ немного? Вамъ такъ неудобно.
   -- Пожалуйста Джоржъ, будьте такъ добры.
   Солдатъ беретъ его на руки, какъ ребенка, осторожно приподымаетъ и усаживаетъ лицомъ къ окну.
   -- Благодарю васъ, Джоржъ. Какой вы сильный... а нѣжность въ рукахъ такая-же, какъ у вашей матери. Благодарю васъ.
   Онъ знакомъ запрещаетъ солдату уходить. Дясоржъ остается у постели и стоитъ неподвижно, ожидая пока съ нимъ заговорятъ.
   -- Отчего вы скрывались. Джоржъ? спрашиваетъ наконецъ сэръ Лейстеръ.
   -- Правду говоря, оттого, что мнѣ нечѣмъ было похвастаться, сэръ Лейстеръ. И теперь,-- если-бы вы не были нездоровы, что надѣюсь по долго продлится,-- я и теноръ постарался-бы, чтобъ вы не узнали о моемъ существованіи. Теперь не время объяснять, почему-бы я это сдѣлалъ, и не трудно догадаться, что эти объясненія дѣлаютъ мнѣ мало чести. Хотя мнѣнія объ этомъ предметѣ могутъ расходиться въ частностяхъ, по относительно одного пункта не можетъ быть разногласій, мнѣ нечѣмъ было похвастать.
   -- Вы были въ солдатахъ, вы служили отечеству, замѣчаетъ сэръ Лейстеръ.
   Джоржъ отвѣчаетъ поклонившись по военному:
   -- Что до этого, сэръ Лейстеръ, то я исполнялъ свой служебный долгъ, это-то по крайней мѣрѣ я дѣлалъ.
   -- Вы застаете меня, Джоржъ, въ очень плохомъ состояніи здоровья.
   -- Мнѣ очень прискорбно объ этомъ слышать и еще прискорбнѣе видѣть васъ въ такомъ положеніи, сэръ Лейстеръ.
   -- Я вѣрю, Джоржъ, что васъ это огорчаетъ. Въ добавокъ къ моей старинной болѣзни со мной неожиданно сдѣлался припадокъ. Не могу двигаться, говоритъ сэръ Лейстеръ, дѣлая попытку указать рукой на пораженную параличомъ сторону тѣла, и, прикоснувшись къ губамъ, добавляетъ:-- говорить трудно.
   Джоржъ отвѣчаетъ ему сочувственнымъ взглядомъ и опять кланяется. Въ памяти обоихъ воскресаетъ время, когда они оба были юношами (сержантъ былъ гораздо моложе) и вмѣстѣ росли въ Чизни-Вудѣ; оба умиляются.
   Повидимому сэръ Лейстеръ намѣревается сказать что-то очень важное, прежде чѣмъ снова заключиться въ молчаніе, онъ старается приподняться на подушкахъ; замѣтивъ это, Джоржъ опять беретъ его на руки и усаживаетъ.
   -- Благодарю васъ, Джоржъ, вы точно второй я. Помню, какъ въ Чизни-Вудѣ вы носили за мной запасное ружье. При настоящихъ обстоятельствахъ вы для меня одинъ изъ самыхъ близкихъ людей, одинъ изъ самыхъ близкихъ.
   Когда Джоржъ приподымалъ баронета, то положилъ его руку себѣ на плечо, сэръ Лейстеръ медлитъ ее снять.
   -- Я хотѣлъ еще сказать, продолжаетъ сэръ Лейстеръ,-- я хотѣлъ еще сказать нѣсколько словъ по поводу моего припадка, который къ несчастью случился одновременно съ тѣмъ, какъ между мной и миледи произошло легкое недоразумѣніе. Это не была размолвка,-- я не хочу сказать, что это была размолвка, потому что ничего подобнаго между нами не было,-- это было недоразуменіе, касающееся обстоятельствъ, которыя имѣютъ значеніе только для насъ однихъ и лишаютъ меня на нѣкоторое время общества миледи. Она нашла нужнымъ уѣхать на время, но я увѣренъ, что она скоро вернется. Волюмнія, вы слышите, что я говорю? Я не совсѣмъ свободно владѣю рѣчью и можетъ быть произношу слова недостаточно внятно.
   Его слова совершенно понятны Волюмніи и, дѣйствительно, онъ говоритъ гораздо яснѣе: минуту назадъ нельзя было даже предполагать, чтобъ онъ могъ говорить такъ отчетливо. По его лицу видно, чего ему это стоитъ, какія усилія онъ дѣлаетъ надъ собою; ничто кромѣ могущественнаго чувства, одушевляющаго его, не могло-бы дать ему на это достаточно силъ.
   -- Потому-то, Волюмнія, я и говорю въ вашемъ присутствіи, въ присутствія моей старой слуги и друга, мистрисъ Роунсвель, правдивость и вѣрность которой неоспоримы, въ присутствіи ея сына Джоржа, который явился какъ воспоминаніе моей юности, проведенной въ домѣ моихъ предковъ -- Чизни-Вудѣ, говорю на случай, если со мной повторится припадокъ, если я не выздоровлю, если я буду не въ состояніи ни говорить, ни писать, хотя надѣюсь, до этого не дойдетъ...
   Старая ключница тихонько всхлипываетъ, Волюмнія такъ взволнована, что на ея щекахъ выступила свѣжая краска, солдатъ, скрестивъ на груди руки и почтительно склонивъ голову, весь превратился въ слухъ.
   -- Потому-то я, торжественно призвавъ васъ всѣхъ въ свидѣтели, начиная съ васъ, Волюмнія, что мои отношенія къ леди Дэдлокъ нисколько не измѣнились, удостовѣряю, что она никогда не подавала мнѣ ни малѣйшаго повода жаловаться на нее, что я всегда питалъ къ ней глубочайшую привязанность, которая осталась во всей силѣ. Скажите это ей, и всѣмъ другимъ. Если вы хоть на іоту измѣните мои слова, то будете виновны въ умышленномъ вѣроломствѣ.
   Волюмнія, вся дрожа, заявляетъ, что она буквально исполнитъ его требованіе.
   -- Положеніе, занимаемое миледи, такъ высоко, она такъ хороша, такъ совершенна, на столько выше всѣхъ, кѣмъ она окружена, что не можетъ не имѣть враговъ и клеветниковъ. Пусть же знаютъ они, какъ знаете теперь вы, что, находясь въ здравомъ умѣ и твердой памяти, я объявляю, что не измѣнилъ завѣщанія, которое сдѣлалъ въ ея пользу, ни на крупицу не уменьшилъ того, что было мною ей отдано; мои отношенія къ ней нисколько не измѣнились, и я неотмѣняю -- хотя имѣю полную возможность это сдѣлать, если-бы желалъ, не отмѣняю ни одного акта, который сдѣлалъ для обезпеченія ея благосостоянія и благополучія.
   Во всякое другое время напыщенная рѣчь сэра Лейстера можетъ казаться, и дѣйствительно кажется, нѣсколько смѣшной, но теперь глубоко трогательна и ни въ комъ не вызоветъ улыбки.
   Благородная страстность и преданность, съ которыми онъ такъ по рыцарски выступилъ на защиту жены, великодушно забывъ ради нея о своей оскорбленной гордости, о своихъ душевныхъ ранахъ,-- просты, мужественны, правдивы и достойны высокаго уваженія. Такія качества, въ комъ бы они не проявлялись, въ простомъ-ли мастеровомъ, или въ высокоблагородномъ джентльменѣ, одинаково дѣлаютъ ихъ достойными уваженія: являясь въ такомъ свѣтѣ, и тотъ и другой -- оба дѣти праха -- одинаково блещутъ, одинаково высоко подымаются надъ обыкновеннымъ уровнемъ.
   Обезсилѣвъ послѣ страшнаго напряженія, сэръ Лейстеръ опускаетъ голову на подушки и закрываетъ глаза, но не болѣе какъ на минуту, и потомъ снова принимается слѣдить, какъ бушуетъ за окномъ непогода, и снова начинаетъ прислушиваться, не раздается-ли шумъ знакомыхъ шаговъ. Сержанта" пользуется всякимъ случаемъ быть ему полезнымъ, его услуги всегда принимаются охотно и мало по малу онъ становится необходимымъ. Обь этомъ между ними не сказано ни слова, по имъ не нужно словъ, чтобъ это понять. Сержантъ стоитъ на караулѣ за кресломъ матери, шагахъ въ двухъ отъ постели, чтобъ не быть слишкомъ на виду.
   Мало по малу день начинаетъ склоняться къ вечеру. Снѣгъ превратился въ мелкую изморозь и густой туманъ становится все темнѣе и темнѣе, пламя каминовъ ярче играетъ на мебели и на стѣнахъ комнатъ. Мракъ сгущается, на улицахъ вспыхиваетъ яркое пламя газовыхъ рожковъ, а удержавшіе свою позицію на этой фешенебельной улицѣ упрямые масляные фонари, у которыхъ источникъ жизни на половину замерзъ въ эту зимнюю ночь, еле дышатъ, уподобляясь высокороднымъ рыбамъ, вытащеннымъ изъ воды. Высшій свѣтъ, весь день подъѣзжавшій по разостланной на улицѣ соломѣ къ подъѣзду Дэдлокскаго отеля, "засвидѣтельствовать свое почтеніе", возвратившись во свояси и переодѣвшись, обѣдаетъ и перемываетъ косточки "этой дорогой миледи" со всѣми изысканными ухищреніями и прикрасами самаго новѣйшаго фасона, о которыхъ уже говорилось.
   Сэръ Лейстеръ чувствуетъ себя хуже, онъ безпокоится, томится, тревожится. Волюмнія, которой на роду написано дѣлать все невпопадъ, зажигаетъ свѣчу, но ее немедленно велятъ загасить, такъ какъ пока вовсе еще не темно. Однако-жъ на самомъ дѣлѣ въ комнатѣ совсѣмъ стемнѣло, на дворѣ уже ночь. Черезъ нѣсколько времени Волюмнія возобновляетъ свою попытку.
   -- Нѣтъ, потушите свѣчу, еще не томно.
   Старая ключница первая догадывается, что сэръ Лейстеръ старается обмануть себя, поддерживая иллюзію, что еще не поздно.
   -- Дорогой сэръ Лейстеръ, глубокоуважаемый господинъ мой, тихо шепчетъ она ему, -- ради вашего-же блага прошу, умоляю васъ, позвольте мнѣ спустить занавѣски, зажечь свѣчи и устроить васъ покойнѣе. Вы истомитесь, лежа въ этихъ непроглядныхъ потемкахъ, прислушиваясь ко всякому шороху, вглядываясь въ ночной мракъ. Башенные часы будутъ бить своимъ чередомъ, ночь будетъ идти своимъ чередомъ, и молоди вернется своимъ чередомъ.
   -- Знаю, мистрисъ Роунсвель, но я такъ слабъ... онъ такъ давно уѣхалъ.
   -- Не очень давно уѣхалъ, сэръ, не прошло еще и сутокъ послѣ его отъѣзда.
   -- Ахъ, какъ онѣ длинны, какъ онѣ длинны!
   Онъ произноситъ эти слова съ такимъ стономъ, отъ котораго у нея надрывается сердце.
   Она знаетъ, что теперь не время зажигать свѣчи, ибо слезы его такъ священны, что ихъ не слѣдуетъ видѣть даже ей. Поэтому она долго сидитъ неподвижно и безмолвно среди ночной темноты, по прежнему царствующей въ комнатѣ. Потомъ, осторожно ступая, она начинаетъ ходить по комнатѣ, то поправитъ огонь въ каминѣ, то подойдетъ къ окну и посмотритъ на улицу, и наконецъ сэръ Лейстеръ, который успѣлъ овладѣть собой, говорить ей:
   -- Вы сказали правду, мистрисъ Роунсвель, не станетъ хуже, если сознаешься, что уже поздно, а ихъ все еще нѣтъ. Зажгите свѣчи.
   Когда комната освѣтилась и сквозь опущенныя шторы онъ уже не можетъ слѣдить за погодой, ему остается только прислушиваться. Но всякій разъ, какъ мистрисъ Роунсвель или ея сыпь находятъ предлогъ сходить въ комнату миледи посмотрѣть, не потухъ-ли тамъ каминъ и все-ли готово къ ея пріѣзду, сэръ Лейстеръ забываетъ о своихъ душевныхъ и тѣлесныхъ мукахъ и оживляется: этотъ жалкій предлогъ намекаетъ на ея возвращеніе и поддерживаетъ въ немъ надежду.
   Наступаетъ полночь и тянется все та же томительная неизвѣстность. Изрѣдка мимо оконъ проѣдетъ экипажъ, никакихъ другихъ звуковъ не раздается въ эту позднюю пору на малолюдныхъ аристократическихъ улицахъ, развѣ забредшій по ошибкѣ въ этотъ полярный поясъ какой нибудь пьяница пройдетъ мимо, заплетаясь ногами о мостовую и загорланивъ какую-нибудь дикую пѣсню. Въ эту зимнюю ночь такъ тихо, что каждый отдаленный звукъ, который поймаетъ чуткое ухо, производитъ такое же впечатлѣніе, какъ слабый огонекъ, мелькнувшій среди ночной темноты, -- послѣ нихъ мракъ кажется еще гуще, тишина еще ужаснѣе.
   Вся прислуга отправлена спать (приказаніе, исполненное съ величайшей охотой, такъ какъ прошлую ночь никто не ложился), только мистрисъ Роунсвель и Джоржъ бодрствуютъ въ комнатѣ больного.
   Тихо, тихо тянется время, вѣрнѣе оно совсѣмъ остановилось, замерло между двумя и тремя часами пополуночи: такъ кажется сэру Лейстеру, онъ томится желаніемъ знать, какова погода, онъ этимъ особенно безпокоится съ тѣхъ поръ, какъ лишенъ возможности наблюдать самъ, что дѣлается на улицѣ.
   Повинуясь его желанію, Дясоржъ, который каждые полчаса обходить патрулемъ ея комнаты, чтобъ узнать все-ли въ исправности, расширяетъ область своихъ изслѣдованій до дверей и приноситъ самый лучшій рапортъ, какой можно сдѣлать о самой дурной погодѣ, ибо все еще мороситъ и даже на тротуарахъ нога вязнетъ по щиколку въ таломъ снѣгу.
   Волюмнія въ своей комнатѣ, примыкающей къ одной изъ самыхъ дальнихъ площадокъ лѣстницы, гдѣ нѣтъ уже ни позолоты, ни рѣзьбы,-- въ комнатѣ, предназначенной для помѣщенія бѣдныхъ родственниковъ, украшенной отвратительнымъ портретомъ сэра Лейстера, изгнаннымъ сюда за его недостатки, и выходящей окнами на печальный дворъ, гдѣ днемъ можно видѣть какіе-то высохшіе кустарники, похожіе на листья допотопнаго чернаго чая.
   Въ этой-то комнатѣ Волюмнію преслѣдуютъ страхи одинъ другого ужаснѣе; по всей вѣроятности не послѣднее мѣсто между ними занимаетъ мысль о томъ, что станется съ ея маленькимъ доходомъ, если съ сэромъ Лейстеромъ "что нибудь случится". Подъ словомъ "что-нибудь" Волюмнія подразумѣваетъ только одну единственную вещь, ту послѣднюю вещь, какая можетъ случиться со всякимъ баронетомъ въ сей земной юдоли.
   Вслѣдствіи этихъ страховъ, терзающихъ душу миссъ Волгами іи, она не можетъ лечь въ постель, не можетъ даже высидѣть въ своей комнатѣ, а повязавъ голову необъятнымъ шарфомъ и задрапировшись шалью, бродитъ по дому точно привидѣніе, отдавая предпочтеніе роскошнымъ теплымъ комнатамъ, приготовленнымъ для той, которая все еще не вернулась. Такъ какъ при настоящихъ обстоятельствахъ уединеніе мысль не мыслимая, то Волюмніи сопутствуетъ въ ея странствіяхъ горничная, которую нарочно для этого подняли съ постели, озябшая, сонная и въ такомъ настроеніи духа и съ такимъ выраженіемъ лица, какіе могутъ быть у горничной, до глубины души возмущенной тѣмъ, что она должна прислуживать бѣдной родственницѣ, тогда какъ она твердо рѣшила жить только у такихъ господъ, которые получаютъ не менѣе десяти тысячъ фунтовъ въ годъ.
   И госпожа, и служанка относятся очень благосклонно къ періодическимъ визитамъ мистера Джоржа; онѣ меньше чувствуютъ свое одиночество и считаютъ себя подъ надежной защитой, когда онъ, обходя дозоромъ домъ, заходитъ въ ту комнату, гдѣ онѣ сидятъ. Заслышавъ его шаги обѣ дѣлаютъ маленькія приготовленія къ его пріему и прихорашиваются; остальное время проходитъ у нихъ или въ томительномъ молчаніи, или въ нелишенныхъ нѣкоторой язвительности діалогахъ по поводу того, свалилась-ли бы миссъ Дэдлокъ (сидящая у самаго камина, поставивъ ноги на рѣшетку.) въ горящее пламя, если-бъ къ ея величайшему неудовольствію не была спасена ангеломъ хранителемъ въ образѣ горничной, во время подоспѣвшей на выручку.
   -- Ну, какъ себя теперь чувствуетъ сэръ Лейстеръ, мистеръ Джоржъ? спрашиваетъ Волюмнія, поправляя на головѣ шарфъ.
   -- Все также, миссъ, сильно страдаетъ, очень слабъ, а по временамъ даже бредить.
   -- Что спрашивалъ онъ обо мнѣ? освѣдомляется Волюмнія нѣжнымъ голоскомъ.
   -- Нѣтъ, миссъ, не могу сказать, чтобъ спрашивалъ. По крайней-мѣрѣ я не слыхалъ.
   -- Какая печальная ночь, мистеръ Джоржъ.
   -- Да, миссъ. Не лучше-ли вамъ лечь спать?
   -- Гораздо бы лучше вы сдѣлали, миссъ Дэдлокъ, если-бъ пошли да легли, ядовито прибавляетъ горничная.
   Волюмнія отвѣчаетъ, что это совершенно невозможно: могутъ о ней спросить, она можетъ вдругъ понадобиться; она никогда не проститъ себѣ, если "что нибудь случится", а она не будетъ на своемъ посту. Она проходитъ молчаніемъ вопросъ горничной: почему постъ миссъ Дэдлокъ здѣсь, въ будуарѣ миледи, а не въ ея комнатѣ, которая гораздо ближе къ сэру Лейстеру, и продолжаетъ стоять на томъ, что останется на своемъ посту. Къ этому заявленію она энергично прибавляетъ, что "все равно не сомкнетъ ни одного глаза" -- какъ будто у нея ихъ тридцать или сорокъ; какъ-то трудно согласить это съ тѣмъ, что черезъ пять минутъ оба ея глаза закрываются -- фактъ не подлежащій никакимъ сомнѣніямъ.
   Но когда время подходитъ къ 4 часамъ и все еще нѣтъ ничего новаго, твердость Волюмніи начинаетъ ослабѣвать или вѣрнѣе укрѣпляться, ибо теперь она полагаетъ свой долгъ въ томъ, чтобъ встать свѣжей и бодрой завтра, когда въ ней больше будутъ нуждаться; какъ бы ей ни хотѣлось остаться на своемъ посту, она должна его оставить: долгъ требуетъ отъ ноя этого акта самопожертвованія.
   Поэтому, когда опять появляется Джоржъ со своимъ: "Не лучше-ли вамъ лечь спать, миссъ"? и служанка повторяетъ еще ядовитѣе: "Гораздо бы лучше вы сдѣлали, миссъ Дэдлокъ, еслибъ пошли да легли", миссъ Волюмнія кротко встаетъ, говоря: "Дѣлайте со мной что хотите".
   Мистеръ Джоржъ не хочетъ ничего лучшаго, какъ, предложивъ ей свою руку, благополучно доставить ее до дверей комнаты бѣдныхъ родственниковъ; служанка не хочетъ ничего лучшаго, какъ безъ лишнихъ церемоній упрятать Волюмнію на постель. И то и другое безпрепятственно исполняется, и теперь сержантъ, совершая свои обходы, не встрѣчаетъ ни души.
   Погода все не улучшается. Съ карнизовъ перилъ, портиковъ, съ колоннъ, пилястръ, съ каждаго выступа каплетъ растаявшій снѣгъ; словно отыскивая себѣ пріютъ, онъ пробрался черезъ притолку наружныхъ дверей, скопился подъ ними, заползъ въ углы оконныхъ рамъ, въ каждую незамѣтную трещинку, скважинку и медленно тамъ умираетъ. Снѣгъ нападалъ всюду: на крышу, на окопныя стекла, подъ лѣстницей, просочился даже сквозь нихъ и каплей, на каменный полъ съ такимъ же правильнымъ стукомъ, какъ на "Дорожкѣ Привидѣнія".
   Безмолвный величественный домъ напоминаетъ Джоржу Чизни-Вудъ; когда со свѣчою въ рукѣ онъ идеи, по лѣстницамъ и параднымъ комнатамъ, въ его памяти воскресаютъ воспоминанія былыхъ дней, онъ думаетъ обо всемъ, что случилось съ нимъ за эти послѣднія недѣли, о веселомъ дѣтствѣ, проведенномъ на лонѣ сельской тишины, о томъ какъ странно связались теперь между собою два періода его жизни, раздѣленныя долгимъ промежуткомъ времени; ему живо представляется образъ убитаго старика, а отъ него мысль мистера Джоржа переносится къ женщинѣ, которая покинула эти роскошныя палаты, полныя воспоминаній о ея недавнемъ присутствіи.
   Думаетъ Джоржъ и о владѣльцѣ этихъ роскошныхъ палатъ, о предчувствіяхъ своей матери, и повторяетъ про себя: кто "рѣшится ему сказать?" Онъ смотритъ по сторонамъ и думаетъ, что какъ вдругъ передъ его глазами явится образъ, при видѣ котораго онъ убѣдится, что все было лишь сномъ, и почувствуетъ, что его присутствіе здѣсь -- непростительная дерзость.
   Но онъ по прежнему одинъ въ этихъ чертогахъ и кругомъ все тотъ-же мракъ, та же подавляющая гробовая тишина.
   -- Все-ли готово, Джоржъ Роунсвель?
   -- Все въ исправности, сэръ Лейстеръ.
   -- Никакихъ вѣстей?
   Солдатъ качаетъ головой.
   -- Нѣтъ-ли письма, котораго, быть можетъ, до сихъ поръ не замѣтили?
   И сознавая самъ безполезность такого вопроса, сэръ Лейстеръ, не дожидаясь отвѣта, опускаетъ голову на подушку.
   Джоржъ Роунсвель, одинъ изъ самыхъ близкихъ къ нему людей -- какъ назвалъ его самъ сэръ Лейстеръ,-- ухаживаетъ за нимъ во всю томительно-долгую зимнюю ночь, приподымаетъ, усаживаетъ удобнѣе и, угадывая его невысказанное желаніе, тушитъ свѣчи и отдергиваетъ занавѣски при первыхъ проблескахъ разсвѣта. Занимается день; тусклый, холодный, безцвѣтный, онъ является подобно призраку, посылая впередъ мертвенно-блѣдный лучъ, который какъ будто говорить: Взгляните вы, кто здѣсь бодрствуетъ, что я вамъ принесъ? Кто рѣшится сказать ему?
   

ГЛАВА XXVIII.
Разсказъ Эсфири.

   Было три часа утра, когда показались первые лондонскіе дома и шоссейныя дороги смѣнились улицами. Оттепель все еще не прекращалась, снѣгъ продолжалъ идти, дороги стали еще ужаснѣе и теперь намъ приходилось проѣзжать ихъ ночью, такъ что обратный путь нашъ совершился при несравненно худшихъ условіяхъ. Тѣмъ не менѣе энергія моего спутника не ослабѣвала; мнѣ казалось, что только благодаря ей мы и подвигаемся впередъ, что не лошади, а эта энергія движетъ нашъ экипажъ. Лошади, выбившись изъ силъ, останавливались на полъ-дорогѣ на крутыхъ подъемахъ, пугались шумныхъ потоковъ, преграждавшихъ путь, скользили и падали, путаясь въ упряжи, но мистеръ Беккетъ со своимъ фонарикомъ всегда былъ наготовѣ и являлся на помощь; затрудненія улаживались и опять слышался, безъ малѣйшихъ варіацій, неизмѣнный, спокойный припѣвъ: "Погоняй, любезный!"
   Я терялась въ недоумѣніи передъ рѣшимостью и самоувѣренностью этого человѣка: теперь онъ уже не колебался, куда направить нашъ путь, и всю дорогу ни разу не останавливался для разспросовъ. Лишь тогда, когда до Лондона оставалось всего нѣсколько миль, онъ иногда слѣзалъ съ козелъ, но теперь для него было достаточно двухъ трехъ словъ и мы снова катили впередъ. Не было еще четырехъ часовъ, когда мы пріѣхали въ Ислингтонъ.
   Не стану говорить о своемъ недоумѣніи, не стану говорить о мукахъ, какія я испытывала при мысли, что съ каждой минутой мы все дальше и дальше удаляемся отъ моей матери. Кажется, я твердо надѣялась на то, что мистеръ Бойкотъ поступаетъ такъ, какъ нужно, и имѣетъ основательныя причины стараться догнать женщину, которую мы преслѣдуемъ, но я тщетно ломала себѣ голову, стараясь догадаться, что именно онъ имѣетъ въ виду, что станемъ мы дѣлать, когда настигнемъ эту женщину, чѣмъ вознаградимъ такую потерю времени. Меня всю дорогу неотвязно преслѣдовали эти вопросы и пока мы доѣхали я совершенно измучилась.
   Мы остановились у извозчичьей биржи. Мой спутникъ расплатился съ почтарями, до такой степени выпачканными, какъ будто не только коляска, а и они тоже тащились по грязнымъ дорогамъ, отдалъ имъ краткую инструкцію, куда отвезти экипажъ, и усадилъ меня въ наемную карету, которую самъ выбралъ изъ стоящихъ на биржѣ.
   -- Ахъ, какъ вы измокли, голубушка! сказалъ онъ, усаживая меня въ экипажъ.
   До сихъ поръ я на это не обращала вниманія и теперь только замѣтила, какъ промокло мое платье: растаявшій снѣгъ попадалъ ко мнѣ въ коляску, и кромѣ того нѣсколько разъ я выходила изъ экипажа, когда упавшая лошадь начинала биться и брыкаться. Я сказала мистеру Беккету, что на такой пустякъ не стоитъ обращать вниманія, но извозчикъ все-таки принесъ охапку чистой сухой соломы и окуталъ меня ею, такъ что я совершенно согрѣлась.
   -- Теперь, голубушка, сказалъ мистеръ Беккетъ, заглядывая въ окно экипажа,-- мы отправляемся на розыски этой женщины; они, быть можетъ, будутъ продолжительны, но не смущайтесь. Вы увѣрены, что у меня есть на то важныя при чины, вполнѣ увѣрены, не такъ-ли?
   Я не знала о томъ, какія это причины, не знала, что скоро пойму значеніе его словъ, однако отвѣчала, что я вполнѣ на него полагаюсь.
   -- Вполнѣ можете положиться, милая миссъ, отвѣтилъ онъ.-- Я вамъ вотъ что скажу: если вы подарите мнѣ хоть половину того довѣрія, съ какимъ я отношусь къ вамъ, послѣ того какъ имѣлъ съ вами дѣло, съ меня и того будетъ достаточно. Господи! Вы ни въ чемъ не были помѣхой. Никогда не видывалъ молодой особы, какого-бы то ни было сословія,-- а мнѣ приходилось видѣть представительницъ самыхъ высшихъ слоевъ общества,-- которая вела бы себя такъ, какъ вы, съ той минуты, какъ васъ подняли съ постели. Вы образецъ -- вотъ что! да, вы образецъ! съ жаромъ воскликнулъ мистеръ Беккетъ.
   Конечно я была очень рада слышать, что не была для него обузой, и, высказавъ это, прибавила, что надѣюсь не затруднять его и впредь.
   -- Милая миссъ, отвѣтилъ онъ,-- если молодая особа покладиста и мужественна, мужественна и покладиста -- я больше ничего отъ нея не требую; этого болѣе чѣмъ достаточно, такая дѣвушка -- царица, и вы такая, миссъ.
   Съ этими ободряющими словами (они въ самомъ дѣлѣ ободрили меня въ тѣ тяжелыя, мучительныя минуты) мистеръ Беккетъ взобрался на козлы и мы опять покатили. Куда мы ѣхали, я не знала и даже теперь не знаю; казалось мы выбирали самыя узкія, самыя скверныя улицы Лондона; всякій разъ, какъ я видѣла, что мистеръ Беккетъ даетъ новыя инструкціи кучеру, я безошибочно угадывала, что теперь мы углубимся въ лабиринтъ узкихъ и глухихъ переулковъ. Изрѣдка мы выбирались на болѣе широкія улицы или подъѣзжали къ домамъ, которые своей величиной и ярко освѣщенными окнами отличались отъ прочихъ: это были такіе-же полицейскіе посты, какъ тотъ, который мы посѣтили въ началѣ нашего путешествія; мы заходили въ эти дома и мистеръ Беккетъ совѣщался со своими собратьями по профессіи. Иногда онъ выходилъ на перекресткѣ и въ такихъ случаяхъ таинственный свѣтъ его фонарика притягивалъ къ себѣ другіе фонари, они начинали выползать изъ разныхъ темныхъ закоулковъ, точно мошки на огонь, и открывалось новое совѣщаніе. Повидимому область нашихъ изслѣдованій постепенно съуживалась, теперь уже каждый встрѣчный полицейскій былъ въ состояніи сказать то, что было нужно знать мистеру Беккету, и указать ему, куда ѣхать. Съ однимъ изъ такихъ полицейскихъ мистеръ Беккетъ вступилъ въ продолжительный разговоръ и, какъ я заключила по его одобрительнымъ кивкамъ, остался очень доволенъ свѣдѣніями, какія получилъ. Онъ вернулся ко мнѣ съ озабоченнымъ и серьезнымъ видомъ.
   -- Я знаю, миссъ Соммерсонъ, что вы не станете волноваться, что бы ни случилось, поэтому безъ дальнѣйшихъ предисловій скажу вамъ, что мы настигли ту, которую отыскиваемъ, и что вы можете быть полезны, хотя я еще не знаю какимъ именно образомъ. Какъ мнѣ ни совѣстно обращаться къ вамъ съ такой просьбой, но не потрудитесь-ли вы, голубушка, пройтись немного пѣшкомъ?
   Конечно я сейчасъ-же выскочила изъ экипажа и взяла его подъ руку.
   -- Не легко идти съ вами въ ногу, но торопитесь говорилъ мистеръ Беккетъ.
   Несмотря на все мое смущеніе и волненіе, мнѣ показалось, что я узнаю улицу, по которой мы шли.
   -- Это кажется Гольбронъ? спросила я.
   -- Да, а узнаете улицу, куда мы теперь поворачиваемъ?
   -- Какъ будто похоже на Ченсери-Лэнъ.
   -- Именно такъ она и прозывается, милая миссъ отвѣчалъ мистеръ Беккетъ.
   Я слышала какъ часы пробили половину шестого, когда мы поворачивали на Ченсери-Лэнъ; мы шли молча и такъ скоро, какъ только можно идти по скользкой, обледенѣлой мостовой. На встрѣчу намъ по узкому тротуару шелъ какой-то человѣкъ, закутанный въ плащъ; поровнявшись съ нами, онъ отступилъ въ сторону, чтобъ уступить мнѣ дорогу, и въ это мгновеніе я услышала изумленное восклицаніе и свое имя, произнесенное голосомъ мистера Вудкорта.
   Неожиданная встрѣча съ нимъ ночью, послѣ лихорадочныхъ ощущеній, пережитыхъ мною во время нашихъ скитаній, такъ поразила меня, что я расплакалась. Не могу сказать -- тяжелое или пріятное чувство я испытывала въ ту минуту,-- мнѣ кажется, что съ такимъ-же чувствомъ я услышала бы его голосъ, еслибъ была одна гдѣ нибудь далеко на чужбинѣ.
   -- Дорогая миссъ Соммерсонъ, вы на улицѣ въ такой ранній часъ и въ такую погоду!
   Чтобъ избавить меня отъ объясненій, онъ тутъ-же прибавилъ, что слышалъ отъ мистера Джерндайса, что я должна была уѣхать по одному крайне важному дѣлу. Я объяснила ему, что мы вышли изъ экипажа нѣсколько минуть тому назадъ и теперь идемъ... тутъ я взглянула на моего спутника.
   -- Теперь, мистеръ Вудкордъ, мы идемъ въ сосѣднюю улицу, сказалъ мистеръ Беккетъ, схвативъ на лету изъ моихъ словъ фамилію мистера Вудкорта.-- Инспекторъ Беккетъ, къ вашимъ услугамъ.
   Мистеръ Вудкортъ, несмотря на мои протесты торопливо снялъ съ себя плащъ и накинулъ на меня.
   -- Вотъ это дѣло! воскликнулъ мистеръ Беккетъ, помогая ему,-- отлично, превосходно!
   -- Могу я идти съ вами? спросилъ мистеръ Вудкортъ.
   Не зная, къ кому изъ насъ онъ обращается, я молчала; отвѣтить взялся мистеръ Беккетъ.
   -- Господи, конечно можете! воскликнулъ онъ.
   Все это произошло въ нѣсколько секундъ, и черезъ мгновеніе, закутанная плащемъ, я уже шла между ними.
   -- Я только что отъ Ричарда, сказалъ мистеръ Вудкордъ,-- я просидѣлъ у него всю ночь съ десяти часовъ.
   -- Какъ, онъ боленъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, успокойтесь -- онъ не боленъ. Вчера онъ не совсѣмъ хорошо себя чувствовалъ, на него нашелъ припадокъ унынія и слабости,-- вы знаете какимъ утомленнымъ и разбитымъ онъ иногда бываетъ,-- и Ада посылала за мной; вернувшись домой поздно вечеромъ, я засталъ ея записку и отправился къ нимъ. Ричардъ скоро оживился и Ада въ полномъ убѣжденіи, что это благодаря мнѣ,-- хотя право не знаю ври чемъ тутъ былъ я,-- была такъ счастлива, что я остался у нихъ, пока онъ не заснулъ крѣпкимъ сномъ; надѣюсь, что и Ада теперь крѣпко спитъ.
   Могла-ли я отдѣлить дружеское участіе, которое онъ выказывалъ къ молодымъ супругамъ, его чуждую всякой аффектаціи преданность имъ, благодарность и довѣріе, съ какими относилась къ нему Ада за его заботы о Ричардѣ, могла-ли я отдѣлить все это отъ обѣщанія, которое онъ далъ мнѣ? Съ моей стороны было-бы неблагодарностью, еслибъ я забыла слова, сказанныя имъ въ тотъ день, когда онъ былъ такъ опечаленъ перемѣной въ моей наружности: "Принимаю его какъ залогъ, какъ священный залогъ".
   Съ Ченсери Лэна мы повернули въ какую-то узкую улицу; мистеръ Беккетъ, который все время пристально вглядывался въ мистера Вудкорта, сказалъ:
   Мистеръ Вудкортъ, у насъ есть дѣло къ проживающему здѣсь поставщику канцелярскихъ принадлежностей, нѣкоему Снегсби. Какъ, вы его знаете? воскликнулъ мистеръ Беккетъ, который при своей проницательности угадывалъ все съ одного взгляда.
   -- Да, я немного знаю мистера Снегсби, я заходилъ къ нему.
   -- Неужели? Въ такомъ случаѣ, сэръ, будьте такъ добры, позаботьтесь о миссъ Соммерсонъ; я долженъ оставить ее на нѣсколько минутъ, мнѣ надо зайти сюда перекинуться двумя-тремя словами съ мистеромъ Снегсби.
   Послѣдній полицейскій, съ которымъ совѣщался мистеръ Беккетъ, молча стоялъ позади насъ и я не замѣчала его до той минуты, пока онъ отвѣтилъ на мой вопросъ о томъ, какіе это крики я слышу?
   -- Не тревожьтесь, миссъ, это кричить служанка мистера Снегсби, сказалъ полицейскій.
   -- Видите-ли, у нея бываютъ иногда припадки, сказалъ мистеръ Беккетъ,-- очевидно въ эту ночь съ ней случился припадокъ и совсѣмъ не кстати; мнѣ нужно добыть отъ нея кое-какія свѣдѣнія; непремѣнно надо какимъ-бы то ни было способомъ привести ее въ чувство.
   -- Нѣтъ худа безъ добра, мистеръ Беккетъ,-- не случись съ ней припадка, они-бы всѣ теперь спали, а теперь пришлось цѣлую ночь съ ней возиться, сказалъ полицейскій.
   -- Да, правда, согласился мистеръ Беккетъ.-- Дайте-ка мнѣ свой фонарь, въ моемъ свѣча вся выгорѣла.
   Этотъ разговоръ происходилъ шопотомъ на разстояніи нѣсколькихъ шаговъ отъ того дома, изъ котораго слышались крики. Мистеръ Беккетъ, открывъ фонарь, откуда вырвался яркій кружокъ свѣта, двинулся къ дому и постучался. Ему отперли послѣ того, какъ онъ дважды повторилъ свой стукъ, и онъ вошелъ, оставивъ насъ на улицѣ.
   -- Миссъ Соммерсонъ, если я могу остаться при васъ, не будучи назойливымъ, пожалуйста разрѣшите мнѣ это, сказалъ мистеръ Вудкортъ.
   -- Вы очень добры, сказалъ я.-- Я не стала-бы скрывать отъ васъ этой тайны, еслибъ она была моя, но это чужая тайна.
   -- Я отлично это понимаю. Повѣрьте, я ее буду уважать и останусь около васъ только до тѣхъ поръ, пока это будетъ можно.
   -- Я вполнѣ вамъ вѣрю; я знаю, какъ свято вы держите свое слово.
   Очень скоро снова заблестѣлъ яркій кружокъ свѣта и возлѣ насъ появился мистеръ Беккетъ съ серьезнымъ лицомъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ, пожалуйста зайдите и посидите тамъ у камина. Мистеръ Вудкортъ! какъ оказывается изъ полученныхъ мною свѣдѣній, вы докторъ, не потрудитесь-ли вы взглянуть на больную и посовѣтовать, какъ привести ее въ чувство? Она прячетъ гдѣ-то письмо, которое мнѣ непремѣнно нужно добыть: въ ея сундукѣ нѣтъ этого письма, должно быть оно у нея, но ее такъ скорчило и скрутило, что къ ней страшно приступиться, боишься, какъ-бы не сдѣлать ей больно.
   Мы всѣ трое вошли въ домъ; несмотря на холодную и сырую погоду, воздухъ въ этомъ домѣ былъ спертый и душный. Въ коридорѣ за дверью стоялъ маленькій человѣкъ въ сѣромъ сюртукѣ, робкій, печальный и, судя по виду, очень добрый и кроткій.
   -- Пожалуйте по лѣстницѣ внизъ, мистеръ Беккетъ, сказалъ онъ,-- леди извинить, что я попрошу ее пожаловать въ кухню,-- въ будни кухня замѣняетъ у насъ гостиную, на нею спальня Осы, тамъ она, бѣдняжка, все еще катается въ корчахъ.
   Мы отправились внизъ въ сопровожденіи мистера Снегсби,-- я скоро узнала, что это былъ онъ самъ; въ кухнѣ у камина сидѣла мистрисъ Снегсби съ красными глазами и очень суровымъ лицомъ.
   -- Женушка, произнесъ мистеръ Снегсби, идя за нами,-- прекрати хоть на одну минуту впродолженіе этой нескончаемой ночи свои,-- будемъ говорить прямо,-- враждебныя дѣйствія; къ намъ пожаловали инспекторъ Беккетъ, мистеръ Вудкортъ и леди.
   Мистрисъ Снегсби посмотрѣла на насъ съ величайшимъ изумленіемъ, которое съ ея стороны было вполнѣ понятно, на меня-же взглянула особенно свирѣпо.
   -- Женушка, продолжалъ мистеръ Снегсби, садясь въ самомъ дальнемъ уголку у двери, какъ будто сидѣть въ присутствіи жены было съ его стороны непростительной дерзостью.-- По всей вѣроятности ты пожелаешь узнать, зачѣмъ инспекторъ Беккетъ, мистеръ Вудкортъ и леди пожаловали въ этотъ часъ въ Куксъ-Кортъ Курзиторъ-Стритъ. Я не знаю, зачѣмъ они пожаловали, не имѣю объ этомъ ни малѣйшаго представленія. Если-бъ даже они стали мнѣ объяснять съ какою цѣлью пришли, наврядъ-бы я понялъ и потому предпочитаю не спрашивать.
   Сидя въ своемъ уголку и подперевъ щеку рукою, онъ казался мнѣ такимъ жалкимъ, пріемъ, оказанный мнѣ его женою, былъ такъ нелюбезенъ, что я готова была уже извиниться и уйти, но тутъ заговорилъ мистеръ Беккетъ.
   -- Лучшее, что вы теперь можете сдѣлать, мистеръ Снегсби,-- это проводить мистера Вудкорта къ вашей Осѣ...
   -- Къ моей Осѣ! Мистеръ Беккетъ, пощадите, сэръ! Меня теперь станутъ обвинять и въ этомъ!
   Мистеръ Беккетъ не подумалъ исправить указанной ошибки и продолжалъ:
   -- Вы, мистеръ Снегсби, подержите свѣчу, или подержите больную, вообще сдѣлаете то, что понадобится, и такъ или иначе будете полезны. На свѣтѣ нѣтъ человѣка, который былъ-бы способнѣе васъ на эти вещи, потому что, при вашей привѣтливости и мягкости, у васъ сердце, способное сочувствовать ближнимъ. Мистеръ Вудкортъ, будьте такъ добры, взгляните на больную и если только можно будетъ достать письмо, то принесите его мнѣ, какъ только получите.
   Когда они ушли, мистеръ Беккетъ заставилъ меня сѣсть у огня и спять мои сырые башмаки, которые онъ поставилъ сушиться на каминную рѣшетку; все это время онъ говорилъ, не умолкая.
   -- Не смущайтесь, миссъ, непривѣтливыми взглядами мистрисъ Снегсби, ибо она жертва печальнаго заблужденія. Она сейчасъ узнаетъ, какъ горько она заблуждалась; не знаю, будетъ-ли пріятно узнать это дамѣ, которая вообще претендуетъ на безошибочность своихъ умозаключеній, но она узнаетъ,-- я сейчасъ ей объясню.
   Тутъ мистеръ Беккетъ кончилъ возню со мной и съ мокрыми шалями, и съ мокрой шляпой въ рукахъ, самъ весь мокрый сталъ передъ каминомъ и обратился къ мистрисъ Снегсби.
   -- Ну-съ, первое, что я вамъ скажу: странно, какъ это замужняя женщина, обладающая качествами, которыя вы быть можетъ назовете прелестями,-- знаете: "Повѣрь, если твои очаровательныя"... et cetera?-- вамъ конечно хорошо званомъ этотъ романсъ, потому что вамъ не разубѣдить меня, что вы принадлежите къ хорошему обществу,-- прелестями, иначе неотразимою привлекательностью, которая -- замѣтьте должна-бы вамъ внушить довѣріе къ самой себѣ, -- странно, какъ такая женщина впала въ ошибку?
   Мистрисъ Снегсби, казалось, нѣсколько встревожилась, гнѣвъ ея поутихъ и она, заикаясь, спросила, что подразумѣваетъ мистеръ Беккетъ?
   -- Что подразумѣваетъ мистеръ Беккетъ? повторилъ онъ, и по лицу его я увидѣла, что онъ внимательно прислушивается къ тому, что происходитъ въ сосѣдней комнатѣ, и нетерпѣливо ждетъ письма; я сама страшно волновалась, потому что теперь уже понимала, какую огромную важность должно имѣть это письмо.
   -- Я скажу вамъ, сударыня, что подразумѣваетъ мистеръ Беккетъ. Сходите въ театръ посмотрѣть Отелло,-- эта трагедія какъ разъ для васъ.
   Мистрисъ Снегсби освѣдомилась, почему онъ ей рекомендуетъ посмотрѣть Отелло.
   -- Почему? Потому что вы, если не остережетесь, кончите тѣмъ же. Я знаю, что даже въ эту самую минуту вы не свободны отъ подозрѣній относительно этой молодой леди. Сказать-ли вамъ, кто эта молодая леди? Хорошо, скажу, такъ какъ вы умная женщина, пока не сядете на своего конька. Вы знаете меня и помните, гдѣ мы съ вами видѣлись въ послѣдній разъ и о чемъ тогда толковалось. Помните, не такъ-ли? Отлично. Такъ вотъ эта молодая леди и есть та молодая леди.
   Мистрисъ Снегсби повидимому поняла его намекъ лучше, чѣмъ я.
   -- И Голышъ, или, какъ вы его зовете, Джо, былъ замѣшанъ въ это-же самое и ни во что больше, и извѣстный вамъ переписчикъ былъ замѣшанъ въ это-же самое и ни во что больше, и вашъ мужъ, знавшій объ этомъ дѣлѣ столько же, сколько вашъ прадѣдушка, былъ замѣшанъ, благодаря покойному мистеру Телькингорну -- своему лучшему заказчику, въ ту-же исторію и ни во что больше. И вся остальная компанія была замѣшена въ то-же самое и ни во что. больше. А замужняя женщина, обладающая вашими прелестями, закрываетъ свои глазки -- очень блестящіе, могу добавить -- и бьется своимъ столь изящно сформированнымъ лбомъ о стѣну. Мнѣ стыдно за васъ.-- Кажется пора-бы уже мистеру Вудкорту его добыть.
   Мистрисъ Снегсби покачала головой и приложила платокъ къ глазамъ.
   -- И это все? О, нѣтъ! продолжалъ возбужденнымъ тономъ мистеръ Беккетъ.-- Посмотримъ, что дальше. Другая особа, замѣшенная въ то-же самое и ни во что больше, женщина въ самомъ жалкомъ положеніи, приходитъ сюда поздно вечеромъ, бесѣдуетъ съ вашей служанкой и отдаетъ ей бумагу, за которую я далъ-бы сотню фунтовъ. Что-же дѣлаете вы? Прячетесь, подстерегаете ихъ и, зная какая болѣзнь у вашей служанки и какого ничтожнаго повода достаточно, чтобъ свалить ее съ ногъ, бросаетесь на нее такъ стремительно и свирѣпо, что она падаетъ и лежитъ безъ чувствъ теперь, когда, быть можетъ, жизнь человѣка зависитъ отъ ея слова.
   Его послѣднія слова были полны такого ужаснаго значенія, что я невольно стиснула руки, почувствовавъ, какъ вся комната закружилась въ моихъ глазахъ. Но это скоро прошло. Мистеръ Вудкортъ вошелъ, подалъ мистеру Беккету какой-то листъ бумаги и ушелъ.
   Бросивъ быстрый взглядъ на эту бумагу, мистеръ Беккетъ продолжалъ:
   -- Мистрисъ Снегсби, единственно, чѣмъ вы можете искупить свою вину, это дать мнѣ теперь возможность побесѣдовать наединѣ съ присутствующей здѣсь молодой леди. Если вы знаете, какъ помочь джентльмену, находящемуся въ сосѣдней комнатѣ, и чѣмъ можно поставить на ноги вашу служанку, принимайтесь-ка за это поскорѣе, да половчѣе.
   Въ одинъ моментъ мистрисъ Снегсби вылетѣла изъ кухни и мистеръ Беккетъ заперъ за ней дверь.
   -- Голубушка моя, вы тверды? вы вполнѣ увѣрены въ себѣ?
   -- Вполнѣ.
   -- Чей это почеркъ?
   То былъ почеркъ моей матери. На измятомъ, изорванномъ клочкѣ бумаги, выпачканномъ и мокромъ, было написано карандашомъ нѣсколько словъ; на этомъ клочкѣ бумаги, сложенномъ въ видѣ письма, стоялъ мой адресъ.
   -- Вы знаете ея руку, и если чувствуете въ себѣ достаточно твердости, то прочтите это письмо вслухъ, только отъ слова до слова.
   Эти строки писались въ разное время, въ нѣсколько пріемовъ. Я прочла слѣдующее:
   "Я шла въ коттеджъ съ двоякой цѣлью: вопервыхъ, мнѣ хотѣлось, если только возможно, увидѣть еще разъ ту, которой мнѣ такъ дорога, но не говорить съ нею, а только увидѣть, такъ чтобъ она не знала даже о моемъ присутствіи вблизи ея. Другою моей цѣлью было спастись отъ погони и исчезнуть безслѣдно. Не обвиняйте женщину, которая помогла мнѣ въ исполненіи моего намѣренія; она согласилась на мои просьбы только тогда, когда я увѣрила ее, что это послужитъ ко благу той, которая дорога и ей въ память ея умершаго ребенка. Согласіе мужчинъ я купила, но она помогла мнѣ безкорыстно".
   "Я шла",-- это было написано ею въ коттеджѣ, сказалъ мой спутникъ.-- Это доказываетъ, что я угадалъ вѣрно. Я былъ правъ.
   Слѣдующія строки были написаны позже:
   "Долго я скиталась, много миль я прошла и чувствую, что скоро умру. Ахъ, эти улицы! Я хочу одного -- умереть. Когда я покидала домъ, у меня было на умѣ другое, худшее, но теперь я спасена; новое преступленіе не прибавится къ моимъ грѣхамъ. Когда меня найдутъ мертвой,-- мою смерть припишутъ холоду, сырости, усталости;-- да, я отъ нихъ страдаю, но умру отъ другого. Меня разомъ покинуло все, что такъ долго меня поддерживало; ужасъ и укоры совѣсти сведутъ меня въ могилу; такъ и слѣдуетъ по справедливости".
   -- Мужайтесь, проговорилъ мистеръ Беккетъ.-- Тутъ есть еще нѣсколько словъ.
   Послѣднія строки были написаны еще позже, и судя по ихъ виду, онѣ писались въ темнотѣ.
   "Я сдѣлала все, что могла, чтобъ исчезнуть безслѣдно. Меня скоро забудутъ и я по крайней мѣрѣ не буду позоромъ для него. На мнѣ не найдутъ ни одной вещи, по которой могли-бы признать меня. Это письмо я отдамъ теперь-же. Мнѣ часто приходило на умъ то мѣсто, гдѣ я засну вѣчнымъ сномъ,-- если только у меня хватить силъ туда добраться.-- Прощай, Прости".
   Мистеръ Беккетъ, поддерживавшій меня рукой, теперь нѣжно опустилъ меня въ кресло.
   -- Ободритесь! Быть можетъ вы скажете, что я жестоко съ вами поступаю, голубушка, но я попрошу васъ, какъ только вы почувствуете себя въ силахъ, надѣть башмаки и быть наготовѣ:
   Я пополнила все, чего онъ отъ меня требовалъ, но такъ какъ онъ ушелъ и я долго оставалась одна, то могла помолиться о своей несчастной матери. Я слышала, какъ въ сосѣдней комнатѣ всѣ, подъ руководствомъ мистера Вудкорта, хлопотали около больной служанки, какъ мистеръ Вудкортъ часто заговаривалъ съ нею. Наконецъ онъ вышелъ оттуда вмѣстѣ съ мистеромъ Беккетомъ и сказалъ, что по его мнѣнію, лучше всего мнѣ разспросить ее о томъ, что мы желали знать, такъ какъ очень важно, чтобы вопросы были ей предложены въ самой мягкой и ласковой формѣ. Онъ не сомнѣвался, что теперь она въ состояніи отвѣчать, если только ее не станутъ запугивать и она будетъ спокойна.
   Мистеръ Беккетъ сказалъ, что ее надо было спроситъ о слѣдующихъ трехъ вещахъ: какъ это письмо попало въ ея руки, что произошло между ею и той женщиной, которая отдала ей письмо, куда пошла та женщина.
   Стараясь не забыть и не перепутать эти вопросы, я пошла за мистеромъ Беккетомъ въ сосѣднюю комнату; мистеръ Вудкортъ хотѣлъ-было остаться въ кухнѣ, но я попросила его идти съ нами. Бѣдная дѣвушка сидѣла на полу, гдѣ ее уложили, когда она свалилась въ припадкѣ. Это была очень некрасивая, болѣзненная, жалкая дѣвушка съ грустнымъ и добрымъ лицомъ, на которомъ еще оставалось какое-то отупѣлое выраженіе. Я стала подлѣ нея на колѣни и положила ея голову себѣ на плечо; она обвилась руками вокругъ моей шеи и залилась слезами.
   -- Бѣдняжка, сказала я, прижавшись щекой къ ея лбу, сама горько плача и вся дрожа:-- жестоко безпокоить васъ теперь, когда вы больны, но намъ необходимо знать, какъ къ вамъ попало это письмо; отъ этого зависитъ больше, чѣмъ вы можете себѣ представить.
   Она жалобно пролепетала, что у нея не было дурного умысла,-- не было дурного умысла мистрисъ Снегсби.
   -- Мы въ этомъ вполнѣ увѣрены, сказала я,-- пожалуйста разскажите, какъ къ вамъ попало это письмо.
   -- Я скажу вамъ, добрая барышня, скажу чистую правду, я скажу чистую правду, мистрисъ Снегсби.
   -- Я вамъ вѣрю, разскажите-же, какъ вы его получили.
   -- Хозяева меня послали по дѣлу, добрая барышня, было уже темно, совсѣмъ темно; возвращаясь домой, я встрѣтила женщину, съ виду простолюдинку; она насквозь вымокла и была вся въ грязи; она смотрѣла на нашъ домъ, и когда увидѣла, что я собираюсь войти, позвала меня и спросила, тутъ-ли я живу. Я сказала: да тугъ; она сказала, что знаетъ въ этомъ околоткѣ только два-три мѣста, да заблудилась и не можетъ ихъ найти. Ахъ, что мнѣ дѣлать, что мнѣ дѣлать! Они мнѣ ни за что не повѣрятъ! Она ничего дурного мнѣ не сказала, и я не говорила ей ничего дурного, божусь вамъ, мистрисъ Снегсби.
   Чтобъ бѣдная дѣвушка могла продолжать, пришлось попросить мистрисъ Снегсби, чтобъ та ее успокоила, и я должна прибавить, что она сдѣлала это съ большою готовностью и видимо раскаиваясь въ своемъ прежнемъ поведеніи.
   -- Такъ она заблудилась и не могла найти тѣхъ мѣстъ? спросила я.
   Дѣвушка покачала головой.
   -- Да, да, не могла найти. Она совсѣмъ изъ силъ выбилась, хромала и была ужасно жалкая, такая жалкая, что если-бы вы увидѣли ее, мистеръ Снегсби, вы-бы навѣрное дали ей полкроны.
   -- Да, да, голубушка моя, вѣроятно далъ-бы, сказалъ какъ-то сконфуженно мистеръ Снегсби.
   -- И говорила такъ жалостно, что просто сердце надрывалось, продолжала дѣвушка, глядя на меня широко раскрытыми глазами.-- Спросила, не знаю-ли я дорогу на кладбище. На какое кладбище,-- спрашиваю.-- На то, говоритъ, гдѣ хоронятъ бѣдныхъ. Я сказала, что сама выросла въ бѣдности и что такія кладбища есть въ каждомъ приходѣ. Она говоритъ: я спрашиваю про то кладбище, которое недалеко отсюда, къ нему ведетъ длинный проулокъ и ступенька и дверца изъ желѣзной рѣшетки.
   Я должна была опять успокоить бѣдную дѣвушку и, пока уговаривала ее, замѣтила, какъ встревоженъ мистеръ Беккетъ тѣмъ, что онъ услышалъ.
   -- Боже мой, Боже мой, что мнѣ дѣлать? кричала дѣвушка, схватившись руками за голову. Она спрашивала о кладбищѣ, гдѣ похороненъ тотъ человѣкъ, который пилъ сонное зелье,-- вы тогда, вернувшись домой, разсказывали намъ, мистеръ Снегсби,-- и какъ сказала она это, я перепугалась до полусмерти. О, я и теперь боюсь, мистеръ Снегсби. Держите, держите меня!
   -- Вамъ теперь лучше, сказала я,-- пожалуйста продолжайте, умоляю васъ, продолжайте.
   -- Сейчасъ, сейчасъ! Только не сердитесь на меня, добрая барышня, за то, что я больна.
   Сердиться на нее, бѣдняжку!
   -- Ну, вотъ, уже прошло. Она спросила, могу-ли я разсказать, какъ пройти на это кладбище, я разсказала, а она посмотрѣла на меня такими глазами, будто ничего не видитъ, а сама такъ и качается, вотъ-вотъ упадетъ. Вынула письмо, показала мнѣ и говоритъ: если бросить въ почтовый ящикъ, все сотрется, ничего не поймутъ и не пошлютъ, не соглашусь ли я взять его и снести, мнѣ заплатятъ тамъ на мѣстѣ. Я сказала, что согласна, если тутъ нѣтъ ничего дурного; она успокоила меня, что тутъ нѣтъ ничего дурного, я и взяла письмо. Она говоритъ тогда, что ей нечего мнѣ дать; я говорю, я и сама бѣдна, мнѣ ничего отъ васъ не нужно. Она сказала: "да благословитъ васъ Богъ" и ушла.
   -- Ушла...
   -- Да, продолжала она, предупреждая мой вопросъ,-- ушла туда, по той дорогѣ, которую я ей указала. А я вошла въ домъ, а мистрисъ Снегсби вдругъ выскочила изъ-за двери, схватила меня за руку, и я испугалась.
   Мистеръ Вудкортъ осторожно взялъ бѣдную дѣвушку изъ моихъ рукъ, мистеръ Беккетъ закуталъ меня плащомъ и въ одно мгновеніе мы были на улицѣ. Мистеръ Вудкортъ не рѣшался было, идти за нами, но я просила его не оставлять меня, а мистеръ Беккетъ добавилъ:
   -- Лучше вамъ пойти съ нами, быть можетъ вы намъ понадобитесь. Нельзя терять ни минуты.
   У меня остались самыя смутныя впечатлѣнія отъ этого путешествія. Помню, что то былъ ни день, ни ночь, утро уже занялось, но фонари на улицахъ не были еще потушены; помню рѣдкихъ, озябшихъ прохожихъ; помню мокрыя крыши, переполненныя водосточныя трубы и желоба, изъ которыхъ вода лилась ручьемъ; помню почернѣлыя кучи льда и снѣга, преграждавшія намъ путь, узкіе дворы и переулки, по которымъ мы проходили. Но въ то же время помню, что въ моихъ ушахъ ясно и внятно звучалъ голосъ больной дѣвушки и я чувствовала ея прикосновеніе на своей рукѣ. Запачканные фасады домовъ принимали въ моихъ глазахъ человѣческій образъ и упорно смотрѣли на меня, ворота какихъ то огромныхъ шлюзовъ открывались и закрывались гдѣ то въ воздухѣ, или въ моей головѣ, и эти призрачные образы казались мнѣ болѣе реальными, чѣмъ сама дѣйствительность.
   Наконецъ мы остановились подъ мрачнымъ убогимъ сводомъ; въ глубинѣ надъ желѣзной рѣшетчатой дверцей горѣлъ фонарь, утренній свѣтъ едва проникалъ сюда. Дверца была заперта; за нею виднѣлось кладбище, ужасное мѣсто, откуда медлилъ уходить ночной мракъ; я съ трудомъ различала нѣсколько жалкихъ, скученныхъ могилъ, въ перемежку съ грудами щебня; грязныя лачуги, въ окнахъ которыхъ кое-гдѣ мелькали огоньки, окаймляли кладбище.
   Точно какая то накожная болѣзнь, сырость покрывала стѣны этихъ лачугъ густымъ слоемъ плѣсени.
   У дверцы, на ступенькѣ, пропитанной липкой сыростью, среди грязи и зловонія этого ужаснаго мѣста лежала женщина, при видѣ которой у меня вырвался крикъ ужаса и жалости -- то ^ыла Дженни, мать умершаго малютки.
   Я бросилась къ ней, но мои спутники не пустили меня, и мистеръ Вудкортъ въ страшномъ волненіи, даже со слезами на глазахъ, сталъ умолять меня, чтобы я сперва выслушала то, что скажетъ мистеръ Беккетъ.
   Я повиновалась.
   -- Миссъ Соммерсовъ, вдумайтесь въ мои слова, поймите онѣ обмѣнялись платьями въ коттеджѣ.
   Онѣ обмѣнялись платьями въ коттеджѣ,-- я повторила про себя эти слова, я понимала ихъ смыслъ, но была неспособна сдѣлать изъ нихъ какой нибудь выводъ.
   -- Одна вернулась, а другая пошла дальше по дорогѣ. Но она пошла только затѣмъ, чтобъ обмануть преслѣдующихъ -- такъ онѣ условились,-- и пройдя немного, свернула въ сторону и кратчайшей дорогой вернулась домой. Подумайте минутку!
   Я опять повторила про себя то, что онъ сказалъ, не имѣя ни малѣйшаго представленія объ истинномъ значеніи этихъ словъ. Я видѣла предъ собою распростертую на ступенькѣ у двери мать умершаго малютки. Она лежала тутъ, обвивъ рукою прутъ желѣзной рѣшетки, точно обнимая его, безпріютная, измученная, безъ чувствъ.
   Она лежала тутъ, она, которая недавно говорила съ моей матерью и принесла письмо отъ нея; она, въ рукахъ которой была единственная путеводная пить, дававшая мнѣ надежду спасти мою мать; она, отыскиваемая нами такъ долго, доведенная до такого ужаснаго положенія, исполняя порученіе моей матери, которой быть можетъ теперь уже нельзя помочь,-- она лежала тутъ и меня къ ней не пускали!
   Я видѣла, какое торжественное лицо у мистера Вудкорта, съ какимъ состраданіемъ онъ на меня смотритъ, но ничего не понимала; я видѣла, какъ онъ далъ знакъ мистеру Беккету отступить назадъ, но ничего не понимала; я видѣла, какъ онъ благоговѣйно снялъ шляпу и, несмотря на рѣзкій вѣтеръ, стоялъ съ непокрытой головой, но все таки я ничего не понимала.
   -- Идти-ли ей?
   -- Да, пусть подойдетъ, пусть ея руки коснутся ея, ея права выше нашихъ.
   Я подошла къ дверцѣ, наклонилась, приподняла тяжелую голову, отвела прочь длинные влажные волосы и повернула ее лицомъ къ себѣ. Это была моя мать, холодная, мертвая.
   

ГЛАВА XXIX.
Перспектива.

   Перехожу къ изложенію другихъ событій; я уже столько говорила о себѣ и такъ много еще остается сказать, что не буду много распространяться о своемъ горѣ. Въ добротѣ окружавшихъ меня я почерпнула такое утѣшеніе, о которомъ даже теперь не могу вспомнить равнодушно. Я была больна, по болѣзнь моя была непродолжительна; я даже не упомянула бы о ней, если-бъ могла пройти молчаніемъ горячее сочувствіе и нѣжныя попеченія, которыми меня окружали.
   И такъ перехожу къ изложенію другихъ событій.
   Пока я хворала, мы оставались въ Лондонѣ; по приглашенію опекуна, къ намъ пріѣхала гостить мистрисъ Вудкортъ. Когда опекунъ нашелъ, что я совсѣмъ оправилась и ожила, такъ что могутъ возобновиться наши обычныя бесѣды (хотя по настоящему я поправилась гораздо раньше, но онъ ни за что не хотѣлъ мнѣ вѣрить), тогда я съ работой въ рукахъ заняла свое всегдашнее мѣсто подлѣ него. Онъ самъ назначилъ часъ, когда мнѣ прійти, и мы были одни.
   -- Добро пожаловать въ ворчальню, тетушка Тротъ! сказалъ онъ, встрѣчая меня поцѣлуемъ.-- Я хочу сообщить тебѣ свой маленькій планъ. Я расчитываю остаться въ Лондонѣ мѣсяцевъ на шесть, быть можетъ дольше, какъ случится. Короче сказать, намѣренъ прижать здѣсь нѣкоторое время.
   -- А какъ-же Холодный домъ?
   -- Э, Холодный домъ долженъ научиться самъ о себѣ заботиться! возразилъ онъ.
   Мнѣ показалось, что въ его голосѣ прозвучала грустная нотка, но, взглянувъ на него, я увидѣла, что обычная милая улыбка освѣщала его доброе лицо.
   -- Холодный домъ долженъ самъ о себѣ заботиться, повторилъ онъ уже весело.-- Онъ далекъ отъ Ады, дорогая Эсфирь, а Ада очень въ тебѣ нуждается.
   -- Какъ это похоже на васъ, опекунъ, подумать о томъ, что осчастливитъ насъ обѣихъ.
   -- Я далекъ отъ безкорыстія -- если ты собираешься прославлять во мнѣ эту добродѣтель,-- въ моемъ планѣ много эгоизма. Когда ты станешь постоянно разъѣзжать, то рѣдко будешь со мною, кромѣ того я хочу слушать почаще и побольше объ Адѣ; при моихъ теперешнихъ отношеніяхъ съ Ричардомъ, я хочу получать вѣсти и о немъ, бѣдняжкѣ.
   -- Видѣлись вы сегодня съ мистеромъ Вудкортомъ?
   -- Я каждое утро вижусь съ Вудкортомъ, матушка Дюрденъ.
   -- Что онъ говорить о Ричардѣ? все то-же?
   -- Все то-же. Онъ не видитъ въ Ричардѣ никакой физической болѣзни, но тѣмъ не менѣе очень за него безпокоится Да развѣ можно не безпокоиться?
   Во время моей болѣзни Ада навѣщала насъ ежедневно, иногда даже по два раза въ день, но мы предвидѣли, что это не можетъ продолжаться тогда, когда мое здоровье возстановится. Мы оба знали, что ея сердце попрежнему переполнено горячей любовью и благодарностью къ кузену Джону; мы не винили Ричарда въ томъ, что онъ желаетъ, чтобъ Ада держалась насъ подальше,-- но съ другой стороны мы знали, что она чувствуетъ себя обязанной ради Ричарда посѣщать насъ какъ можно рѣже. Опекунъ со своей обычной деликатностью предвидѣлъ это и постарался дать ей замѣтить, что считаетъ такой образъ дѣйствій съ ея стороны вполнѣ правильнымъ.
   -- Милый Ричардъ, несчастный сумасбродный мальчикъ! Когда-же онъ пойметъ свою ошибку?
   -- Во всякомъ случаѣ не теперь, сказалъ опекунъ.-- Чѣмъ больше онъ страдаетъ, тѣмъ больше ненавидитъ меня: вѣдь онъ считаетъ меня одной изъ главныхъ причинъ своихъ страданій.
   Я не могла не прибавить:
   -- Но это такъ безсмысленно со стороны Ричарда.
   -- Ахъ, госпожа ворчунья, госпожа ворчунья! что-же другое ты найдешь въ Джерндайсѣ съ Джерндайсомъ! Въ этомъ дѣлѣ все безсмысленно и несправедливо. И съ верху, и съ низу, и въ середкѣ,-- все безсмысленно и несправедливо до конца -- если только у этого несчастнаго дѣла когда нибудь будетъ конецъ. Откуда могъ Ричардъ, весь поглощенный этой тяжбой, набраться здраваго смысла! Нельзя собрать виноградныхъ гроздій съ терновника, и смоквъ съ чертополоха.
   Неизмѣнное благодарство и безпристрастіе, съ которыми опекунъ относится къ Ричарду, такъ меня трогали, что когда разговоръ касался этой темы, всегда кончалось тѣмъ, что я очень скоро умолкала.
   -- Воображаю, какъ удивились-бы лордъ-канцлеръ, вицеканцлеръ и вся остальная братія, если-бъ такое странное явленіе случилось съ однимъ изъ истцовъ; я съ своей стороны не меньше удивился-бы, узнавъ, что изъ пудры, которую эти ученые мужи разсѣваютъ со своихъ париковъ, выросли розы.
   Онъ замолчалъ, взглянувъ въ окно, чтобъ узнать откуда дуетъ вѣтеръ, и, опершись на спинку моего кресла, продолжалъ:
   -- Такъ-то хозяюшка. Предоставимъ времени и счастливымъ обстоятельствамъ снести этотъ подводный камень и будемъ думать объ одномъ: какъ спасти Аду отъ крушенія. Ни онъ, ни она не могутъ заставить меня считать ихъ чужими. Поэтому я просилъ Вудкорта и тебя прошу не заговаривать объ этомъ предметѣ съ Ричардомъ. Оставьте его въ покоѣ. Черезъ недѣлю, черезъ мѣсяцъ, черезъ годъ, раньше или позже, но Ричардъ увидитъ меня въ настоящемъ свѣтѣ: я подожду.
   Я должна была сознаться, что уже нѣсколько разъ говорила съ Ричардомъ о запрещенномъ предметѣ и, какъ мнѣ сдастся, мистеръ Вудкортъ тоже говорилъ.
   -- Да, онъ самъ мнѣ признался, сказалъ опекунъ.-- Ну, и прекрасно. Онъ заявилъ свой протестъ, госпожа ворчунья сдѣлала то-же и дѣло съ концомъ, и довольно. А теперь я перейду къ мистрисъ Вудкортъ. Нравится она тебѣ?
   Вопросъ показался мнѣ какимъ-то внезапнымъ. Тѣмъ не менѣе я отвѣтила, что мистрисъ Вудкортъ мнѣ очень нравится и я нахожу, что теперь она стала гораздо пріятнѣе.
   -- И мнѣ то-же кажется, сказалъ опекунъ.-- Рѣже появляется родословное дерево, не такъ часто фигурируетъ Морганъ-онъ, какъ бишь его?
   Я созналась, что именно это имѣла въ виду, говоря, что мистрисъ Вудкордъ стала пріятнѣе, хотя въ сущности Морганъ не сдѣлалъ намъ никакого зла, даже тогда, когда фигурировалъ чаще...
   -- Но все-таки лучше, что онъ остался въ родныхъ горахъ, перебилъ меня опекунъ.-- Да, я съ тобой согласенъ. Такъ значитъ ты одобришь мой проектъ -- просить мистрисъ Вудкортъ остаться у насъ подольше?
   Да, хотя...
   Опекунъ посмотрѣлъ на меня, ожидая, что я скажу дальше.
   Но мнѣ нечего было сказать, по крайней мѣрѣ я ничего не сказала. У меня было смутное сознаніе, что лучше-бы не приглашать эту особу на долго, но объяснить, почему это было-бы лучше, я не могла. Я не могла-бы этого объяснить пожалуй даже себѣ самой, а ужъ другимъ и подавно.
   -- Вудкорту приходится часто бывать здѣсь по сосѣдству и онъ можетъ заходить къ своей матери такъ часто, какъ только пожелаетъ, это разумѣется будетъ пріятно имъ обоимъ. Кромѣ того она подружилась съ нами и полюбила тебя.
   Да, этого нельзя было отрицать. Противъ этого я ничего не могла возразить, все устраивалось къ общему удовольствію и лучшаго проекта нельзя было придумать.
   И однако мнѣ было далеко не по себѣ. Что съ тобою Эсфирь? Опомнись!
   -- Въ самомъ дѣлѣ это отличный планъ, опекунъ, лучше нельзя и придумать.
   -- Вѣрно, хозяюшка?
   -- Вѣрно, отвѣтила я не колеблясь.
   -- Значить быть по сему, сказалъ опекунъ.-- Рѣшено единогласно.
   -- Рѣшено единогласно! повторила я, принимаясь за работу.
   Я вышивала скатерть для его стола съ книгами; я начала эту работу еще до злополучной поѣздки и теперь опять принялась за нее, я показала ее опекуну и она удостоилась его величайшихъ похвалъ. Подробно объяснивъ какъ будетъ расположенъ узоръ и какой эффектъ онъ будетъ производить, я вернулась къ прежнему разговору.
   -- Помните, опекунъ, мы какъ-то говорили о мистерѣ Вудкортѣ передъ тѣмъ, какъ Ада оставила насъ; вамъ тогда казалось, что онъ собирается еще разъ попытать счастья въ чужихъ краяхъ. Говорили вы съ нимъ послѣ того объ этомъ?
   -- Да, хозяюшка, и не разъ.
   -- Что-же, рѣшился онъ на новое путешествіе?
   -- Вѣрнѣе, что нѣтъ.
   -- Можетъ быть у него явились какіе нибудь другіе планы?
   -- Можетъ быть, осторожно отвѣтилъ опекунъ.-- Черезъ полгода или около того открывается мѣсто врача для бѣдныхъ въ одномъ городкѣ въ Іоркширѣ. Городокъ этотъ имѣетъ будущность, мѣстоположеніе чудесное, всѣ выгодныя стороны города и деревни: ручейки и людныя улицы, фабрики и поля; для такого человѣка это просто кладъ. Я подразумѣваю человѣка, у котораго хотя и бываютъ иногда, какъ и у всѣхъ, честолюбивыя мечты, но который способенъ удовлетвориться даже самымъ скромнымъ положеніемъ, если только оно даетъ ему возможность приносить пользу ближнимъ. Честолюбіе удѣлъ всѣхъ благородныхъ душъ, но только такое, которое спокойно идетъ по избранному пути, не дѣлая судорожныхъ попытокъ взлетѣть превыше небесъ; такое честолюбіе въ моемъ вкусѣ. Честолюбіе Вудкорта именно такого сорта,
   -- Такъ онъ получитъ это мѣсто? спросила я.
   -- Я не оракулъ, я не могу дать положительнаго отвѣта, сказалъ улыбаясь опекунъ.-- Я думаю, что получитъ. Его репутація стоитъ тамъ очень высоко, такъ какъ въ числѣ потерпѣвшихъ кораблекрушеніе были люди изъ той мѣстности. Какъ это ни странно, но на сей разъ болѣе достойный имѣетъ болѣе шансовъ на успѣхъ. Не думай, чтобъ мѣсто было особенно доходное,-- одно изъ обыкновенныхъ: работы много, вознагражденіе ничтожное, но оно обѣщаетъ много въ будущемъ.
   -- Счастье для бѣдныхъ этого городка, если выборъ падетъ на мистера Вудкорта.
   -- Да, хозяюшка, я въ этомъ увѣренъ.
   Больше мы не говорили объ этомъ; опекунъ не сказалъ ни слова и о будущности Холоднаго дома, впрочемъ это было въ первый разъ, что я въ траурномъ платьѣ заняла свое обычное мѣсто возлѣ него, и именно этому платью я приписала причину такого умолчанія.
   Опять возобновились мои ежедневные визиты въ унылый, мрачный закоулокъ, гдѣ жила моя милая Ада. Я обыкновенно навѣщала ее по утрамъ, но если у меня выдавался свободный часъ, и въ другое время я надѣвала шляпку и летѣла въ Ченсери-Лэнъ. Я не боялась надоѣсть молодымъ супругамъ своими посѣщеніями, когда я растворяла дверь и появлялась на порогѣ: я была свой человѣкъ и входила не постучавшись.
   Днемъ Ричарда почти никогда не было дома; въ другое время я его заставала всегда или за писаньемъ, или за просматриваніемъ документовъ по дѣлу Джерндайса, никогда не сходившихъ со стола.
   Нерѣдко я находила его стоящаго съ понурымъ видомъ у дверей мистера Вольса, иногда встрѣчала на сосѣднихъ улицахъ: онъ шелъ медленнымъ шагомъ, задумчиво покусывая ногти; часто мы съ нимъ сталкивались возлѣ Линкольнъ-Инна, того самаго Линкольнъ-Инна, гдѣ я увидѣла его впервые. О, какая огромная перемѣна!
   Я знала, что деньги Ады растаяли вмѣстѣ со свѣчами, горѣвшими въ темной конторѣ мистера Вольса, да и въ началѣ ихъ брачной жизни ихъ капиталъ былъ не великъ, такъ какъ у Ричарда были долги, когда онъ женился. Теперь, когда мнѣ приходилось слышать, что мистеръ Вольсъ "стоитъ у колеса машины", я уже знала, что подъ этимъ надо подразумѣвать.
   Изъ моей милочки вышла превосходная хозяйка, она дѣлала просто чудеса экономіи, но я знала, что они все-таки бѣднѣютъ съ каждымъ днемъ.
   Ада блестѣла въ этомъ жалкомъ закоулкѣ, какъ яркая звѣздочка; ея присутствіе украшало даже это мѣсто и при ней оно казалось другимъ. Хотя теперь она была блѣднѣе, чѣмъ въ тѣ дни, когда жила въ Холодномъ домѣ,-- хотя она отчасти утратила свою природную веселость и живость, но лицо ея было безмятежно и мнѣ казалось иногда, что, ослѣпленная любовью къ Ричарду, она не видитъ, что ему грозитъ.
   Какъ-то разъ я отправилсь къ нимъ обѣдать; подходя къ Симонсъ-Инну, я встрѣтила миссъ Флайтъ. Она только что была съ визитомъ у несовершеннолѣтнихъ Джерндайсовъ,-- какъ она продолжала ихъ звать, и теперь была въ полномъ восторгѣ отъ выполненной ею церемоніи.
   Я знала отъ Ады, что каждый понедѣльникъ, ровно въ пять часовъ, миссъ Флайтъ являлась къ нимъ съ какимъ-то необыкновеннымъ бѣлымъ бантомъ на шляпѣ, который появлялся на ней только въ этихъ экстренныхъ случаяхъ, и съ огромнымъ ридикюлемъ въ рукахъ.
   -- Дорогая моя! Какъ я рада васъ видѣть, заговорила миссъ Флайтъ.-- Вы конечно идете навѣстить интересную чету несовершеннолѣтнихъ Джерндайсовъ? Наша красавица дома и будетъ въ восторгѣ отъ вашего посѣщенія.
   Значить Ричардъ еще не вернулся? Это меня радуетъ, я боялась, что немного опоздала.
   -- Нѣтъ, онъ еще не вернулся, сказала миссъ Флайтъ.-- Онъ цѣлый день провелъ въ судѣ; когда я уходила, онъ вмѣстѣ съ Вольсомъ оставался еще тамъ. Надѣюсь, вы не любите Вольса? Не любите! Онъ человѣкъ опасный.
   -- Боюсь, что теперь вы чаще прежняго встрѣчаете Ричарда въ судѣ?
   -- Дорогая моя, я вижу его тамъ ежедневно и ежечасно. Помните, что я вамъ говорила о притягательной силѣ Канцлерскаго стола? Послѣ меня онъ теперь самый усердный изъ истцовъ, онъ уже начинаетъ забавлять нашихъ господъ юристовъ. Они вѣдь живутъ очень дружно, наши господа юристы.
   Какъ грустно было слышать такія рѣчи изъ устъ бѣдной помѣшанной, хотя онѣ и не были для меня неожиданностью.
   -- Однимъ словомъ, моя достоуважаемая пріятельница, продолжала миссъ Флайтъ, приблизивъ свои губы къ моему уху, съ покровительственнымъ и вмѣстѣ таинственнымъ видомъ,-- я должна открыть вамъ одну тайну: я назначала его своимъ душеприказчикомъ. Поименованъ, уполномоченъ и утвержденъ въ моемъ завѣщаніи. Да-съ.
   -- Неужели?
   -- Да-съ, повторила миссъ Флайтъ съ самой пріятной улыбкой.-- Уполномоченнымъ душеприказчикомъ и попечителемъ,-- это термины, принятые у насъ въ судѣ. Я рѣшила, что когда меня не станетъ, онъ будетъ достойнымъ мнѣ преемникомъ: такъ аккуратно посѣщаетъ онъ засѣданія. Онъ будетъ тоже дожидаться рѣшенія.
   Я невольно вздохнула.
   -- Одно время я думала, продолжала миссъ Флайтъ, вздохнувъ въ свою очередь,-- поименовать, уполномочить и утвердить душеприказчикомъ покойнаго Гридли. Тотъ тоже регулярно посѣщалъ засѣданія; онъ былъ образецъ аккуратности, могу васъ увѣрить. Но онъ умеръ, бѣдняга, и я назначила ему замѣстителя. Только никому ни слова, это секретъ.
   Она съ величайшими предосторожностями раскрыла ридикюль и показала мнѣ лежащую тамъ сложенную бумагу, якобы документъ, утверждающій Ричарда въ правахъ душеприказчика.
   -- Открою вамъ, моя возлюбленная, еще одинъ секретъ. Я увеличила свою коллекцію птицъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросила я, зная, что она любитъ чтобъ выказывали интересъ къ ея конфиденціальнымъ сообщеніямъ.
   Она кивнула мнѣ нѣсколько разъ, лицо ея стало серьезно и печально.
   -- Двѣ новыхъ. Я назвала ихъ несовершеннолѣтними Джерндайсами. Они въ клѣткѣ вмѣстѣ съ остальными, вмѣстѣ съ Надеждой, Радостью, Юностью, Миромъ, Покоемъ, жизнью, Прахомъ, Пепломъ, Порчей, Нуждой, Гибелью, Отчаяніемъ, Яростью, Смертью, Лукавствомъ, Безуміемъ, Словами, Париками, Лохмотьями, Пергаментомъ, Прецедентами, Грабежомъ, Краснорѣчіемъ, Обманомъ.
   Бѣдная старушка поцѣловала меня съ такимъ взволнованнымъ лицомъ, какого я никогда еще у нея не видѣла, и ушла. Меня бросило въ дрожь отъ странной манеры, съ какою она называла имена своихъ птицъ,-- она произносила ихъ такъ, будто боялась вслушаться въ звуки, слетавшія съ ея устъ.
   Эта бесѣда настроила меня далеко не весело и я охотно отказалась-бы отъ общества мистера Вольса, котораго Ричардъ пришедшій вслѣдъ за мной, привелъ обѣдать и оставилъ вдво ро.
   -- Онъ все то же говоритъ о Ричардѣ?
   -- Все то же. Онъ не считаетъ его больнымъ физически -- это правда; но все-таки за него побаивается. Да и кто, мой другъ, не боится за него?
   Милочка моя въ послѣднее время была у меня каждый день, иногда даже два раза въ день. Но мы знали очень-хорошо, что эти посѣщенія повторяются только по причинѣ моей болѣзни. Разумѣется, нѣжное ея сердце было полно любви и признательности къ мистеру Жарндису, и она готова была бы проводить съ нами часы своего досуга; но, съ другой стороны, боязнь оскорбить этимъ Ричарда заставляла ее бывать у насъ впослѣдствіи рѣдко, и добрый опекунъ мой не только не сердился на нее, но всегда, напротивъ, показывалъ ей, что оправдываетъ ея поведеніе.
   -- Бѣдный, бѣдный Ричардъ! сказала я: -- когда онъ пойметъ свое заблужденіе?
   -- Никогда, другъ мой, отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ:-- чѣмъ болѣе онъ запутывается въ это несчастное дѣло, тѣмъ болѣе возрастаетъ его заблужденіе и тѣмъ болѣе питаетъ онъ ко мнѣ враждебныя чувства.
   -- И такъ несправедливо! не могла я, чтобъ не прибавить.
   -- Ахъ Тротъ, Тротъ, хочешь ты справедливости въ процесѣ по дѣлу Жарндисовъ! ни правосудія, ни справедливости нѣтъ въ немъ ни на волосъ.
   Такая доброта со стороны опекуна моего трогала меня до слезъ.
   -- Ужь эти мнѣ парики! Скорѣе можно допустить, что на ихъ напудренныхъ головахъ расцвѣтутъ розы, чѣмъ искра справедливости западетъ имъ въ душу.
   -- И онъ взглянулъ въ окно, чтобъ увидѣть флюгернаго пѣтуха.
   -- Теперь, милая хозяйка, хлопотать о Ричардѣ нечего; надо поберечь Аду и не возбуждать вопросовъ, рѣшеніе которыхъ несвоевременно. На Ричарда я не сержусь: я знаю, что, рано или поздно, а онъ будетъ смотрѣть на меня справедливыми слезами. Пусть его лечитъ время. Подождемъ.
   Я созналась, что не разъ говорила съ Ричардомъ о его заблужденіяхъ и что мистеръ Вудкауртъ, съ своей стороны, старался открыть передъ нимъ истину.
   -- Да, я знаю. Поговоримъ теперь о другомъ предметѣ. Какъ тебѣ правится мистриссъ Вудкауртъ?
   Вопросъ такой мнѣ показался очень-страннымъ.
   -- Она мнѣ кажется очень-милой женщиной, отвѣчала я: -- и я ее полюбила болѣе, узнавъ ее короче.-- Такъ я и думалъ. Меньше бреда о знаменитомъ происхожденіи. Объ этихъ... какъ-бишь ихъ Ап-Керигахъ, что ль?..
   Я была точно такого же мнѣнія; хотя Ап-Керигъ, разумѣется, былъ нѣсколько скученъ, однакожъ совершенно-безвреденъ.
   -- Конечно безвреденъ, говорилъ опекунъ мой: -- но все-таки пріятнѣе, когда онъ прогуливается по горамъ своего Валлиса и сюда заглядываетъ, какъ можно рѣже. А какъ ты думаешь, если я предложу мистриссъ Вудкауртъ погостить еще съ нами?
   -- Конечно. Впрочемъ...
   -- Опекунъ мой ожидалъ отвѣта болѣе-положительнаго.
   Но мнѣ нечего было отвѣчать. То-есть, конечно, мнѣ было бы, быть-можетъ, пріятнѣе проводить время съ кѣмъ-нибудь другимъ... впрочемъ, право, я неясно понимала тѣ чувства, которыя возбуждались во мнѣ присутствіемъ мистриссъ Вудкауртъ.
   -- Видишь ли, продолжалъ опекунъ мой: -- мы живемъ, какъ-разъ на перепутьѣ для мистера Вудкаурта: идя въ должность онъ можетъ зайдти къ намъ повидаться съ своей матерью. Она же съ нами дружна и любитъ тебя искренно.
   Да, это правда. Противъ этого я ничего не могла сказать, но меня что-то безпокоило въ ея присутствіи. Эсѳирь, Эсѳирь, говорила я себѣ... подумай!
   -- Это, въ-самомъ-дѣлѣ, счастливая мысль, добрый опекунъ мой, сказала я наконецъ.
   -- Мнѣ право такъ кажется. Сегодня, съ легкой руки и съ твоего согласія, я сдѣлаю ей предложеніе погостить у насъ подольше.
   -- Съ моего согласія, повторила я, принимаясь за работу.
   Въ то время я вышивала коверъ для письменнаго стола моего опекуна. Я показала ему вышивку; онъ очень хвалилъ рисунокъ. Послѣ этого я опятъ перешла къ нашему разговору.
   -- Правда ли, опекунъ мой, спросила я, что мистеръ Вудкауртъ снова ѣдетъ путешествовать?
   -- Да, старушка, прежде онъ объ этомъ думалъ.
   -- А теперь?
   -- Теперь, кажется, нѣтъ.
   -- Развѣ онъ получаетъ здѣсь какое-нибудь назначеніе?
   -- Нѣтъ... да... видишь ли здѣсь открывается мѣсто врача для бѣдныхъ въ Йоркшайрѣ. Прекрасный климатъ, чистый воздухъ, зелень, трава, вода... то-есть природа ничего лучше не могла создать для Вудкаурта. Мѣстоположеніе совершенно въ его духѣ.
   -- Ему дадутъ это мѣсто? спросила я.
   -- Не могу сказать навѣрное, старушка; но надѣюсь, что ему не откажутъ. Онъ человѣкъ достойный, трудолюбивый и при благопріятныхъ обстоятельствахъ дѣла его могутъ принять счастливый оборотъ.
   -- Онъ будетъ большимъ утѣшеніемъ для бѣдныхъ.
   -- Я въ этомъ вполнѣ увѣренъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   Больше мы ничего не говорили объ этомъ предметѣ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Въ каждую свободную отъ хозяйственныхъ занятій минуту я посѣщала дорогихъ сердцу, Ричарда и Аду; они жили бѣдно, очень-бѣдно. Маленькое состояніе Ады все перешло въ контору мистера Волиса.
   Иногда случалось мнѣ не находить Ричарда дома: или онъ былъ занятъ бумагами по своему несчастному дѣлу, или сидѣлъ въ разрушительной для него конторѣ. Боже, какъ онъ измѣнился!
   Однажды, идя къ нимъ обѣдать, я повстрѣчала миссъ Флайтъ.
   -- Милая Фиц-Жарндисъ... здравствуйте, сказала мнѣ маленькая старушка: -- счастливая встрѣча... сегодня рѣшается дѣло Жарндисовъ... птицы!..
   -- Ричардъ еще не вернулся?
   -- Нѣтъ, милая Фиц-Жарндисъ... нѣтъ... лордъ-канцлеръ... присутствіе... седьмая печать... Вользъ... опасный человѣкъ... Фиц-Жарндисъ не любитъ его... знаю!..
   -- Вы часто видите Ричарда? спросила я.
   -- Милая Фиц-Жарндисъ... булава притягиваетъ... Ричардъ неутомимъ... не пропускаетъ присутствія... онъ будетъ моимъ душеприкащикомъ... я-было мѣтила на Гредли... приказалъ долго жить... вотъ документы... Ричардъ будетъ слѣдить за моимъ дѣломъ... онъ неутомимъ... неутомимъ... это секретъ, моя милая... ни гу-гу...
   Выслушивая эти намеки бѣдной сумасшедшей старушки, я чувствовала, что сердце обливается у меня кровью... а бѣдный, бѣдный Ричардъ!..
   -- Милая Фиц-Жарндисъ, я еще купила птичку...
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказала я, зная, какъ она дорого цѣнитъ участіе къ своимъ затворницамъ.
   -- Да, двухъ... Жарндисовъ... я ихъ такъ называю... полная коллекція: надежда, радость, молодость, міръ, покой, жизнь, пыль, пепелъ, истощеніе, недостатокъ, отчаяніе, сумасшествіе, смерть, хитрость, глупость, слава, парики, лохмотья, пергаментъ, грабежъ, первенство, триктракъ, шпинатъ, салатъ, петля, гибель.
   Бѣдное созданіе поцаловало меня и, улыбнувшись какъ-то грустно, поплелась впередъ съ своими документами.
   Мнѣ было очень-непріятно видѣть, что Ричардъ, прійдя нѣсколько минутъ послѣ меня, привелъ съ собою мистера Волиса. Пока хозяинъ и хозяйка хлопотали объ обѣдѣ, мистеръ Волисъ подошелъ ко мнѣ и вступилъ въ разговоръ:
   -- Скучное мѣсто, миссъ Сомерсонъ, для людей, непосвятившихъ себя офиціальной жизни, сказалъ онъ, протирая стекла очковъ своей черной перчаткой.
   -- Вы правы, отвѣчала я.
   -- Да, миссъ, ничего для зрѣнія и ничего для слуха. Иногда раздается звукъ музыки, но мы, погруженные въ законы человѣческихъ дѣяній, не понимаемъ законовъ музыки и уклоняемся отъ нихъ. Смѣю надѣяться, миссъ, что мистеръ Жарндисъ находится въ вожделѣнномъ здоровьи?
   Я поблагодарила мистера Волиса, и отвѣчала, что опекунъ мой, благодаря Бога, здоровъ.
   -- Я не имѣю удовольствія быть другомъ мистера Жарндиса... скажу болѣе, люди нашего званія не всегда даже принимаются радушно въ тѣхъ слояхъ общества, къ которому принадлежитъ мистеръ Жарндисъ; что дѣлать! общій недостатокъ нашъ -- назовите его предразсудкомъ, заблужденіемъ, какъ хотите -- это вести дѣло прямо и открыто... Какъ находите вы, миссъ, мистера Карстона?
   -- Мнѣ кажется, онъ очень-несчастливъ, сказала я.
   -- Совершенно такъ, миссъ, совершенно такъ; и я полагаю, что мистеръ Вудкауртъ принимаетъ всѣ необходимыя предосторожности?
   -- Мистеръ Вудкауртъ -- одинъ изъ его безкорыстныхъ друзей, отвѣчала я.
   -- Точно такъ; но, я говорю о предосторожностяхъ, миссъ, въ медицинскомъ значеніи этого слова.
   -- Медицина мало даетъ средствъ противъ душевныхъ болѣзней, сказала я.
   -- Точно такъ, миссъ Сомерсонъ, точно такъ.
   И его черная фигура была такъ безжизненна, такъ безкровна, что производила на меня самое непріятное впечатлѣніе.
   -- Миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Волисъ, тихо потирая руки одна о другую: -- я думаю, я имѣю основанія думать, что женитьба мистера Карстона -- шагъ необдуманный.
   Я просила его избавить меня отъ разсужденій объ этомъ вопросѣ, и сказала ему съ нѣкоторымъ негодованіемъ, что они были помолвлены еще тогда, когда оба были очень-молоды и когда жизнь Ричарда не омрачалась несчастнымъ оберканцелярскимъ процесомъ.
   -- Точно такъ, миссъ, продолжалъ мистеръ Волисъ: -- но, любя истину, идя по пути прямому, я не могу отказать себѣ въ желаніи говорить съ вами открыто, какъ потому, чтобъ не принять на себя болѣе, чѣмъ требуетъ справедливость, отвѣтственности за дѣла и поступки мистера Ричарда Карстона, такъ и потому, что все честолюбіе мое сосредоточено въ невинномъ стремленіи къ исполненію обязанностей отца и сына... три дочери... престарѣлый отецъ въ Таутонской Долинѣ... Да, миссъ Сомерсонъ, положа руку на сердце, я долженъ сказать вамъ... бракъ мистера Карстона -- шагъ необдуманный.
   -- Мнѣніе ваше, мистеръ Волисъ, отвѣчала я: -- быть-можетъ измѣнилось бы объ этомъ бракѣ, еслибъ въ Ричардѣ достало столько характера, чтобъ бросить этотъ несчастный процесъ, въ которомъ онъ, съ вашею помощью, борется съ прижимками и несправедливостями.
   Мистеръ Волисъ съ безвучнымъ кашлемъ въ одну изъ черпыхъ перчатокъ своихъ, наклонилъ голову, въ знакъ согласія.
   -- Точно такъ, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ: -- я охотно сознаюсь, что мистриссъ Карстонъ, принявъ имя мистера Ричарда Карстона... необдуманно... простите мнѣ это выраженіе, какъ человѣку, любящему истину, какъ человѣку, который хочетъ быть справедливымъ предъ лицомъ родственниковъ мистера Ричарда Карстона... принявъ необдуманно... леди высокихъ достоинствъ и добродѣтелей во всѣхъ отношеніяхъ. Я мало знаю женщинъ, мало изучалъ этотъ полъ поэтическій и нѣжный: другая забота, другая наука -- наука жизни втянула меня въ уединенную хижину отшельника -- въ мою контору; но при всемъ томъ, сознаюсь откровенно, что мистриссъ Карстонъ, леди высокихъ достоинствъ и добродѣтелей. Я незнатокъ въ красотѣ, не суждено мнѣ было посвященіе въ тайны изящнаго, но, судя по отзывамъ палатскихъ клерковъ, людей, заслуживающихъ въ этомъ отношеніи довѣріе, мистриссъ Карстонъ, въ-добавокъ ко всему, еще прелестна и собою. Что жь касается, миссъ Сомерсонъ, до интересовъ мистера Карстона...
   -- Жалкіе интересы! мистеръ Волисъ.
   -- Виноватъ, миссъ Сомерсонъ, тысячу разъ виноватъ; но я долженъ сказать вамъ, что интересы мистера Карстона законны, что онъ имѣетъ желаніе самъ слѣдить за ними и я держу плечо у колеса; да-съ, я могу сказать смѣло, все, что могло быть сдѣлано, мною сдѣлано... по, миссъ Сомерсонъ, вызнаете мое непреложное правило: откровенность; и искажу вамъ, скажу всѣмъ родственникамъ мистера Карстона, что дѣла его запутаны, что онъ на ложной дорогѣ, что бракъ его... необдуманный шагъ... Здѣсь ли я? здѣсь, мистеръ Карстонъ, здѣсь! и наслаждаюсь пріятно-разумною бесѣдою съ миссъ Сомерсонъ.
   Эти слова были произнесены въ отвѣтъ Ричарду.
   Мы сѣли за столъ, и я стала наблюдать за бѣднымъ Рикомъ. Боже, какъ онъ измѣнился! пропалъ цвѣтъ лица, потускли глаза; повременамъ онъ впадалъ въ раздумье; манеры его были рѣзки даже съ Адой... бѣдный, бѣдный Ричардъ!..
   Однакожъ онъ былъ радъ моему приходу; иногда смѣялся, говорилъ о прошедшемъ какъ-будто съ удовольствіемъ; но. потомъ опять задумывался и склонялъ внизъ голову.
   Мистеръ Волисъ во все время обѣда не спускалъ глазъ съ своего кліента; онъ смотрѣлъ на него, какъ смотритъ хищная птица на свою добычу. Обѣдъ кончился, адвокатъ всталъ и просилъ позволенія удалиться въ свою контору.
   -- Вѣчно за работой! воскликнулъ Ричардъ.
   -- Сэръ, офиціальный человѣкъ, какъ я, долженъ слѣдить за интересомъ своихъ кліентовъ; ни удовольствіе, ни развлеченіе не должны отвлекать его отъ обязанностей.
   Ричардъ вѣрилъ Волису, вѣрилъ каждому его слову; онъ хвалилъ его намъ; говорилъ, что это человѣкъ, на котораго можно положиться, что это истинный другъ. Послѣ ухода Волиса, утомленный трудами, Ричардъ бросился на диванъ, а мы съ Адой стали прибирать комнату, потому-что у милой хозяйки въ прислугѣ была одна только женщина.
   Приведя все въ надлежащій порядокъ, Ада сѣла за фортепьяно и начала пѣть любимые романсы Ричарда. Ричардъ, жалуясь на слабость зрѣнія, просилъ вынести лампу въ другую комнату.
   Я сѣла между ними возлѣ моей милочки и прислушивалась къ звукамъ ея меланхолическаго голоса; я думаю, что эти звуки наводили унылое расположеніе на Ричарда, поэтому-то онъ и просилъ унести огонь изъ комнаты. Въ это время вошелъ мистеръ Вудкауртъ; онъ былъ милъ и любезенъ, какъ всегда, разсказывалъ о происшествіяхъ дня и въ-заключеніе увелъ съ собою Ричарда подышать свѣжимъ воздухомъ и полюбоваться лунной ночью.
   Они ушли, а я осталась вдвоемъ съ моей милочкой. Я обняла ее за талію; она мнѣ подала лѣвую руку, а правой перебирала клавиши фортепьянъ.
   -- Милая Эсѳирь, сказала она мнѣ: -- какъ я рада, когда приходитъ Аланъ Вудкауртъ. Въ его присутствіи Ричардъ оживаетъ и мнѣ становится легко, очень-легко... и этимъ, другъ мой, мы также обязаны тебѣ.
   -- Почему же мнѣ, моя милая? Онъ прежде познакомился съ мистеромъ Жарндисомъ и притомъ всегда былъ друженъ съ Ричардомъ.
   -- Это такъ; но за ту дружбу, которую онъ питаетъ къ намъ, мы единственно обязаны тебѣ.
   Рука ея трепетала и сжималась судорожно; я видѣла, что ей хочется что-то передать мнѣ, и потому сама не начинала говорить.
   -- Эсѳирь, милая Эсѳирь, сказала вдругъ Ада: -- я должна выучиться быть доброй женой; я должна стараться составить счастіе моего Рика... Научи меня, что мнѣ дѣлать?
   -- Научить, моя милочка!
   -- Когда я вышла замужъ, я еще неясно понимала всю бездну, которая лежала подъ ногами Ричарда; ласкаемая имъ, ласкаемая тобою, я была вполнѣ-счастлива; но теперь, Эсѳирь, я понимаю все, я понимаю опасность, которой онъ подвергается.
   -- Не огорчайся, моя милочка.
   -- Прежде я надѣялась, что съумѣю отстранить его отъ ошибокъ, въ которыя онъ впадалъ; что, быть-можетъ, для меня, для своей жены, онъ откажется отъ этого несчастнаго дѣла... Но при всемъ томъ, еслибъ и не было во мнѣ этой надежды, я бы вышла за него замужъ... непремѣнно бы вышла.
   Въ словахъ ея была видна твердая рѣшимость.
   -- Не думай, Эсѳирь, чтобъ я не питала въ душѣ тѣхъ опасеній насчетъ Ричарда, которыя питаешь ты. Повѣрь, что я все знаю, и, быть-можетъ, вся человѣческая мудрость не въ-состояніи была бы понять его такъ хорошо, какъ я поняла своею любовью.
   Рука ея дрожала; въ словахъ ея было столько скромности и преданности... Милая, милая женщина!
   -- Я вижу отчаяніе его всякій день. Я слѣжу за нимъ во время его сна; подмѣчаю каждую перемѣну въ его лицѣ. Когда я выходила за него замужъ, единственною молитвою моею была молитва о томъ, чтобъ Богъ помогъ мнѣ скрыть отъ него мои опасенія, и я стараюсь казаться ему спокойной, между-тѣмъ, какъ душа ноетъ... и только это стараніе поддерживаетъ меня въ тяжкія минуты нашей жизни.
   Рука ея все больше-и-больше дрожала въ моей рукѣ.
   -- И еще, Эсѳирь, поддерживаетъ меня одна надежда...
   Она смолкла на-минуту, но рука ея дрожала попрежнему.
   -- Мнѣ кажется, когда Ричардъ смотритъ на меня, у сердца моего трепещетъ что-то, что могло бы указать ему настоящую цѣль жизни, могло бы устранить его отъ той погибели, къ которой онъ стремится.
   Она бросилась ко мнѣ, и мы крѣпко обняли другъ друга.
   -- И будущее рисуется передо мною картинно за рядами годовъ; въ мою старость заглядываю я и вижу прекрасную женщину, дочь моего Ричарда, счастливую въ супружествѣ, счастливую любовью отца... Или вижу юношу великодушнаго мужественнаго, сына моего Ричарда, слышу, какъ онъ говоритъ съ гордостью, указывая на него: это мой добрый отецъ, любовь моя спасла его отъ погибели. И эти надежды поддерживаютъ меня, Эсѳирь... но и посреди ихъ тяжелое сомнѣніе тѣснится мнѣ въ душу...
   -- Что жь такое, моя душенька? спросила я, желая ее утѣшить.
   Со слезами, съ рыданіями отвѣчала мнѣ моя милочка:
   -- Боюсь, Эсѳирь, что онъ не доживетъ до этого времени.
   

ГЛАВА LXI.
Открытіе.

   Я никогда не забуду тѣхъ минутъ, которыя проводила въ бѣдной квартирѣ Ады и Ричарда. Я не видала и никогда не хотѣла видѣть впослѣдствіи этого уголка, такъ ярко-озарявшагося присутствіемъ моей милочки; но въ воспоминаніи моемъ онъ былъ неизгладимъ.
   И немудрено: не было дня, чтобъ я не посѣщала мою несравненную подругу. Часто случалось мнѣ встрѣчать у нихъ мистера Скимполя; онъ попрежнему безпечно разговаривалъ и безпечно игралъ свои недоконченныя аріи. Хотя я не боялась, что онъ будетъ занимать деньги въ долгъ у Ричарда, но мнѣ казалось, что характеръ его, безпечный и поверхностный, несовмѣстенъ съ заботливымъ и глубокимъ характеромъ Ады; я чувствовала, что для моей милочки общество такого человѣка тягостно и рѣшилась повидаться съ нимъ и поговорить откровенно.
   Однажды утромъ, въ-сопровожденіи Черли, отправилась я къ мистеру Скимполю. Приближаясь къ дому, надежда поправить дѣло меня покинула, и я готовилась даже вернуться назадъ, но ужь было поздно; мы стояли около его двери. Я постучалась. Шотландка, отворившая дверь, занималась ломаніемъ дна бочки на растопку.
   Мистеръ Скимполь лежалъ на диванѣ, наигрывая на флейтѣ. Онъ былъ въ восторгѣ когда увидалъ меня.
   -- Милая, миссъ Сомерсонъ, кому прикажете васъ принимать: Нѣжности, Красотѣ, Веселости? или всѣмъ дочерямъ вмѣстѣ?
   Я отвѣчала ему, что желала бы переговорить съ нимъ наединѣ.
   -- О, милая миссъ Сомерсонъ! я совершенно-счастливъ, и какъ только рѣчь пойдетъ не о дѣлахъ, я буду на седьмомъ небѣ.
   -- Собственно не о дѣлахъ пришла я поговорить съ вами, мистеръ Скимполь, но и не о пріятныхъ вещахъ.
   -- Такъ и отбросимъ въ сторону эти вещи, миссъ Сомерсонъ. Видите ли вы -- существо безконечно-пріятное, я существо -- конечно-пріятное, слѣдовательно какимъ-образомъ можетъ быть у насъ разговоръ о непріятныхъ вещахъ? Это невозможно, безспорно невозможно. Будемте говорить о чемъ-нибудь другомъ.
   Несмотря на трудность положенія, я, однакожъ, сказала ему, что должно говорить о томъ, зачѣмъ пришла.
   -- Въ такомъ случаѣ, тутъ кроется ошибка; но быть не можетъ, миссъ Сомерсонъ, и ошибка! нѣтъ, этого быть не можетъ.
   -- Мистеръ Снимноль, сказала я, взглянувъ ему прямо въ глаза: -- я часто слыхала отъ васъ, что вы незнакомы съ прозаическими дѣлами жизни...
   -- То-есть вы подразумѣваете деньги: не понимаю въ нихъ ничего...
   -- Можетъ-быть, вы угадали и извините мою наивность, но мнѣ хочется сказать вамъ, что Ричардъ очень-бѣденъ, что онъ бѣднѣе, чѣмъ о немъ думаютъ.
   -- Вотъ что, отвѣчалъ мистеръ Скимполь: -- и обо мнѣ то же говорятъ.
   -- И онъ очень въ затруднительныхъ обстоятельствахъ.
   -- Да, да, и обо мнѣ то же говорятъ, спокойно отвѣчалъ мистеръ Скимполь.
   -- Это, разумѣется, очень тревожитъ Аду, и посѣтители, въ ихъ стѣсненномъ положеніи, несовсѣмъ пріятное развлеченіе, и знаете, мнѣ пришло въ голову просить васъ, чтобъ вы...
   И я никакъ не могла выговорить, что хотѣла сказать, но мистеръ Скимполь пособилъ мнѣ.
   -- Чтобъ я къ нимъ не ходилъ? Извольте, я не пойду. Да и зачѣмъ мнѣ туда ходить? Цѣль моя -- удовольствіе; тоска и сама сыщетъ меня, когда я ей понадоблюсь. И мнѣ давно ужь скучно съ Ричардомъ; вашъ практическій умъ пояснилъ мнѣ причину. Ричардъ и Ада утратили всю прелесть поэзіи; они перешли къ прозѣ, имъ нужны фунты стерлинговъ. Они и мнѣ нужны: не для меня, для торговцевъ; но это проза, скучная проза, Богъ съ ней, отъ нея надо подальше.
   И на лицѣ его, кромѣ улыбки, мелькало поразительное безкорыстіе.
   -- И если, продолжалъ онъ: -- я никуда не хожу, гдѣ нѣтъ удовольствія, то тѣмъ болѣе не пойду туда, гдѣ присутствіе мое нагоняетъ тоску: это было бы противно моимъ понятіямъ. Я -- удовольствіе; по если Ричардъ и Ада скучны при мнѣ, стало-быть я имъ доставляю неудовольствіе или, иначе: мое удовольствіе, для нихъ неудовольствіе, слѣдовательно, прочь оттуда, къ нимъ мнѣ ходить незачѣмъ.
   Онъ окончилъ рѣчь свою, поблагодарилъ меня за милое предостереженіе и въ-заключеніе поцаловалъ мою руку.
   Слова его были для меня грустны, но какъ превратно онъ ни смотрѣлъ на вещи, мнѣ все-таки хотѣлось поставить вопросъ въ такое положеніе, чтобъ болѣе не оставалось никакихъ недоразумѣній.
   -- Мистеръ Скимполь, сказала я: -- извините меня, что я еще затрудню васъ однимъ обстоятельствомъ. Очень-недавно я узнала изъ вѣрнаго источника, что вы знали съ кѣмъ ушелъ изъ Холоднаго Дома бѣдный Джо и что вы даже, за подарокъ, указали мѣсто, гдѣ онъ былъ скрытъ. Я не говорила объ этомъ ни слова опекуну моему, зная, какъ это огорчитъ его; но правду сказать, это меня очень поразило
   -- Будто бы поразило? миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ совершенно-спокойно.
   -- Очень поразило.
   Онъ подумалъ нѣсколько секундъ, какъ-будто припоминая что-то, но безъ всякаго замѣшательства отвѣчалъ:
   -- Отчего же поразило? Развѣ вы не знаете, какой я ребенокъ?
   Мнѣ было совѣстно напоминать ему всѣ подробности этого происшествія; однакожь, руководимая любопытствомъ, такъ деликатно, какъ только могла, сказала я ему, что этотъ поступокъ противорѣчитъ нравственнымъ обязанностямъ человѣка.
   Онъ очень забавлялся моими словами и самымъ наивнымъ образомъ повторялъ:
   "Не-уже-ли?.." и потомъ прибавилъ:
   -- Вы знаете, что я не умѣю отдавать отчетъ въ своихъ поступкахъ; но я понимаю, съ вашимъ здравымъ смысломъ, вы, кажется, намекаете на деньги?
   Я согласилась съ вѣрностью его предположенія.
   -- Въ такомъ случаѣ, вы знаете, что я тутъ ничего не понимаю.
   Вставая, чтобъ уйдти, я сказала ему, что считаю дурнымъ обмануть за деньги опекуна моего.
   -- Милая миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ онъ съ самой непринужденной веселостью: -- я никогда не беру денегъ.
   -- Даже и отъ мистера Бёккета? спросила я.
   -- Ровно ни отъ кого, отвѣчалъ онъ.-- Деньги для меня не имѣютъ никакой цѣны. Я о нихъ не хлопочу, въ нихъ не нуждаюсь, ихъ не ищу. Такъ могу ли я брать деньги -- посудите сами?
   Я высказала, хотя и не рѣшалась высказать, сомнѣніе.
   -- Напротивъ, миссъ Сомерсонъ, напротивъ, въ этомъ отношеніи я неукоризненъ; я выше всего человѣчества; философія моя чиста. Предразсудки меня не связываютъ, какъ пеленки итальянское дитя. Я свободенъ какъ воздухъ и также выше подозрѣніи, какъ жена Цезаря.
   Простота и наивность его были несравненны; онъ, кажется, говорилъ отъ чистаго сердца и совершенно вѣрилъ въ истину своихъ словъ.
   -- Разберите все дѣло, миссъ Сомерсонъ. Представьте себѣ мальчика: его, противъ желанія моего, начинаютъ лечить. Является господинъ, требуетъ этого мальчика, который, противъ моего желанія и вопреки моимъ совѣтамъ, уложенъ въ постель. Этотъ господинъ вынимаетъ байковый билетъ, подаетъ мистеру Скимполю; мистеръ Скимполь беретъ билетъ и показываетъ, гдѣ лежитъ мальчикъ, принятый противъ его желанія и вопреки его совѣтамъ. Вотъ всѣ факты. Прекрасно. По-вашему Скимполь долженъ отказаться отъ банковаго билета? Совсѣмъ-нѣтъ. Скимполь спрашиваетъ у Бёккета: "Что это такое, я въ этомъ толку не знаю; возьмите назадъ эту бумажку!" Бёккетъ снова упрашиваетъ Скимполя принять бумажку. Долженъ ли Скимполь, существо безъ предразсудковъ, исполнить желаніе Бёккета? Долженъ. И вотъ почему. Скимполь разсуждаетъ: "Бёккетъ полицейскій ффицеръ, дѣятельный, разумный человѣкъ, человѣкъ полный энергіи; онъ открываетъ и преслѣдуетъ нашихъ враговъ и друзей, защищаетъ нашу собственность, мститъ нашимъ грабителямъ и убійцамъ. И этотъ-то человѣкъ, дѣятельный, предусмотрительный и полный энергіи, увѣровалъ въ могущество денегъ; онъ считаетъ ихъ вещью очень-полезной и употребляетъ ихъ на пользу общества. Уже ли я долженъ поколебать вѣру Бёккета только потому, что я не нуждаюсь въ деньгахъ? Уже ли я долженъ отнять одно изъ его дѣйствительнѣйшихъ средствъ? Уже ли я долженъ быть помѣхою ему на слѣдственномъ поприщѣ? Поставимъ теперь вопросъ иначе. Если вы считаете предосудительнымъ, что Скимполь взялъ ассигнацію, то еще болѣе предосудительно со стороны Бёккета предлагать ассигнацію, потому-что знаніе практической жизни на его сторонѣ. Нѣтъ. Скимполь хотѣлъ сохранить о Бёккетѣ незапятнанное воспоминаніе. Скимполь долженъ былъ смотрѣть на Бёккета съ почтеніемъ и слѣдовательно исполнить его желаніе; онъ и исполнилъ -- вотъ и все.
   Что было отвѣчать на это. Я простилась и хотѣла идти. Мистеръ Скимполь былъ такъ любезенъ, что не допустилъ меня отправиться домой только въ-сопровожденіи маленькой Коавинсъ; онъ хотѣлъ непремѣнно самъ мнѣ сопутствовать; во всю дорогу онъ неумолкаемо разговаривалъ и выхвалялъ мое умѣнье, съ которымъ я такъ ясно выставила передъ нимъ положеніе Ричарда.
   Послѣ этого объясненія мнѣ не случалось болѣе встрѣчаться съ мистеромъ Скимполемъ. Между нимъ и опекуномъ моимъ отношенія измѣнились, возникла холодность, въ-особенности за Ричарда, и они розошлись. Мистеръ Скимполь, будучи очень-много долженъ опекуну моему, не жалѣлъ объ этой размолвкѣ. Спустя пять лѣтъ послѣ этого событія, онъ умеръ, оставивъ послѣ себя дневникъ и нѣсколько писемъ и другихъ матеріаловъ касательно его жизни. Онъ жаловался на людей, жаловался на свѣтъ. Многіе находили чтеніе его дневника пріятнымъ. Заглянувъ однажды въ эти страницы, я прочла: "Жарндисъ, какъ и всѣ другіе, воплощеніе эгоизма". Съ-тѣхъ-поръ я не касалась болѣе этой книги . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Теперь я перехожу къ разсказу такого событія въ моей жизни, котораго я ожидала всего менѣе.
   Проходили мѣсяцы, и моя милочка, подкрѣпляемая надеждами, которыя повѣрила мнѣ, была той же, какъ и прежде, путеводной звѣздочкой на пути Ричарда; а онъ, измученный, усталый, каждый день посѣщалъ Оберканцелярію и тщетно просиживалъ въ ней присутствіе отъ начала до конца.
   Посреди ихъ, помогая въ трудахъ моей милочкѣ, проводила я каждый день, возвращаясь вечеромъ домой съ маленькой Черли, или въ каретѣ, или пѣшкомъ до извѣстнаго мѣста, гдѣ обыкновенно поджидалъ меня опекунъ мой, и съ нимъ рука-объ-руку отправлялись мы въ нашу квартиру. Одпаящы я заработалась съ Адой болѣе обыкновеннаго, между-тѣмъ, какъ условилась сойдтись съ опекуномъ моимъ въ восемь часовъ вечера. Нечего дѣлать: набросивъ наскоро бурнусъ и поцаловавъ мою милочку, выбѣжала я на лѣстницу и встрѣтила мистера Вудкаурта. Онъ взялся проводить меня до мѣста свиданія съ опекуномъ; мы пошли, но не застали мистера Жарндиса; въ ожиданіи его прихода, начали мы прогуливаться взадъ и впередъ; ужь очень стемнѣло, а опекунъ мой не являлся, и мистеръ Вудкауртъ предложилъ проводить меня до дому.
   Возвратясь домой, мы не застали ни опекуна моего, ни мистриссъ Вудкауртъ.
   Мы были съ Аланомъ въ той комнатѣ, гдѣ моя милочка, конфузясь и краснѣя, сознавалась предъ опекуномъ моимъ въ любви своей къ Ричарду, въ той самой комнатѣ, изъ которой добрый опекунъ мой любовался ею, когда они выходили подъ-руку съ своимъ Рикомъ и лучи заходящаго солнца золотили ея миленькую головку.
   Дожидаясь опекуна, мы стояли у открытаго окна. Мистеръ Вудкауртъ говорилъ со мной... Боже, онъ меня любитъ, любитъ страстно... наружность моя для него не измѣнилась... Состраданіе, грусть, съ которою онъ встрѣтилъ меня въ первый разъ послѣ моей болѣзни... все это былъ порывъ любви нѣжной и пылкой... Онъ меня любитъ... Ахъ, теперь это поздно... поздно... Это было первое мое неблагодарное восклицаніе... Поздно...
   -- Когда я вернулся изъ Остиндіи, говорилъ онъ: -- вернулся такимъ же бѣднякомъ, какимъ туда поѣхалъ, и увидѣлъ васъ послѣ тяжкой болѣзни, я не нашелъ въ васъ никакой перемѣны: то же любящее, то же нѣжное сердце, готовое жертвовать собою для другихъ...
   -- О, мистеръ Вудкауртъ, пощадите, пощадите! Я не заслуживаю вашихъ похвалъ. Въ душѣ моей было много эгоизма въ то время, много себялюбія!
   -- Клянусь вамъ, говорилъ онъ: -- что слова мои не слѣдствіе слѣпой любви: слова мои -- истина. Всѣ окружающіе васъ знаютъ, знаютъ ваше доброе сердце, ваши достоинства, и смотрятъ на васъ съ удивленіемъ и восторгомъ.
   -- О, мистеръ Вудкауртъ! говорила я плача: -- я горжусь вашими словами. Я цѣню ихъ и плачу, плачу отъ радости, плачу отъ горя: отъ радости, что вы меня такъ любите, отъ горя -- что я не заслужила этой любви.
   -- Уѣзжая отсюда, я любилъ васъ страстно, Эсѳирь; во всѣхъ трудныхъ случаяхъ моей жизни, одинъ только вашъ образъ служилъ мнѣ опорою и утѣшеніемъ, и тяжело мнѣ разстаться съ моею любовью, тяжело мнѣ выслушать, что я ея недостоинъ. Я огорчаю васъ, простите меня, но знайте, что я говорилъ истину.
   -- Добрый, милый мистеръ Вудкауртъ, прежде-чѣмъ мы разстанемся навсегда, я хочу, я должна сказать вамъ нѣсколько словъ...
   Я замолчала на минуту и еще разъ подумала, какъ мало заслуживаю его любовь.
   -- Я глубоко сознаю ваше великодушіе, продолжала я: -- и, какъ сокровище, буду хранить воспоминаніе о вашихъ словахъ до послѣдней минуты моей жизни. Я вполнѣ знаю, какъ я измѣнилась; я знаю, что вамъ знакома моя исторія, и вполнѣ понимаю, какъ высока любовь, такая преданная, такая вѣрная. Слова ваши не пропадутъ для меня. Я ихъ цѣню, потому-что они ваши. Они улучшатъ и исправятъ меня.
   Онъ закрылъ глаза руками и отвернулся. Уже-ли я достойна этихъ слезъ?
   -- II когда мы съ вами будемъ встрѣчаться у Ады и Ричарда, при болѣе-счастливыхъ минутахъ моей жизни, и вы замѣтите, что я стану лучше, что я пойму правильнѣе долгъ женщины, знайте, что всѣмъ этимъ обязана вамъ, обязана сегодняшнему вечеру, и я всегда сознаюсь передъ вами, всегда буду благодарна вамъ въ душѣ моей. И вѣрьте, вѣрьте, добрый мистеръ Вудкауртъ, что до-тѣхъ-поръ, пока бьется во мнѣ сердце, я всегда буду гордиться тѣмъ, что любима вами.
   Онъ взялъ мою руку и поцаловалъ. Лицо его приняло болѣе спокойное выраженіе и я ободрилась.
   -- Судя но словамъ вашимъ, сказала я: -- я полагаю, что вы получили то мѣсто, которое искали?
   -- Да, мнѣ удалось. Что не удастся при покровительствѣ мистера Жарндиса?
   -- Да благословитъ его Богъ за его добрую душу и да благословитъ Онъ васъ во всѣхъ вашихъ предпріятіяхъ.
   -- Желаніе ваше, отвѣчалъ онъ: -- будетъ для меня такимъ же священнымъ залогомъ, какъ было ваше порученіе... относительно Ричарда.
   -- Ахъ бѣдный, бѣдный Ричардъ! воскликнула я невольно: -- что станется съ нимъ въ ваше отсутствіе?
   -- Я еще не такъ скоро уѣзжаю, миссъ Сомерсонъ.
   Мнѣ еще оставалось довѣрить ему одну тайну.
   -- Мистеръ Вудкауртъ, сказала я: -- вы любите меня, а потому вамъ будетъ пріятно узнать отъ меня самой, что будущее мое озарено яркимъ лучомъ надежды, и мнѣ не о чемъ сожалѣть и нечего желать болѣе.
   -- Я очень-радъ за васъ, миссъ Сомерсонъ.
   -- Съ самаго дѣтства моего, говорила я: -- я была предметомъ попеченій и заботъ лучшаго изъ людей, и я привязана къ нему всѣми силами души моей, всего моею благодарностью и, быть-можетъ, недостаточно будетъ цѣлой жизни, чтобъ заплатить ему за всѣ его благодѣянія.
   -- Я понимаю васъ, отвѣчалъ онъ: -- вы говорите о мистерѣ Жарндисѣ.
   -- Вы знаете его вполовину, мистеръ Вудкауртъ; и еслибъ вы могли вообразить себѣ то счастіе, которое онъ для меня приготовилъ въ будущемъ, великодушіе его характера представилось бы вамъ еще въ большемъ свѣтѣ.
   -- Я уважаю его отъ всей души, отвѣчалъ мистеръ Вудкауртъ.
   Я протянула ему руку.
   -- Прощайте, прощайте! сказала я.
   -- Одно прощайте до завтрашней встрѣчи, а другое?...
   -- Навсегда.
   -- Прощайте, прощайте!
   Онъ оставилъ меня у окна. Я продолжала смотрѣть на темную улицу. Слезы градомъ лились изъ глазъ моихъ.
   Это были, впрочемъ, не слезы горя или печали -- нѣтъ. Онъ любилъ меня; онъ говорилъ мнѣ, что любовь его никогда не измѣнится и легокъ былъ путь мой и счастлива должна быть я. Добродѣтель, преданность, признательность должны были руководить меня.
   

ГЛАВА LXII.
Еще открытіе.

   Я не имѣла духа видѣть кого-нибудь въ этотъ вечеръ; я даже боялась взглянуть сама на себя: мнѣ казалось, что слѣды слезъ тяжело упрекнутъ мою совѣсть. Не засвѣчая свѣчки, пошла я въ свою комнату и въ потьмахъ легла въ постель. Мнѣ ненужно было огня, чтобъ прочесть то письмо опекуна моего, въ которомъ онъ спрашивалъ меня, желаю ли я быть владѣтельницею Холоднаго Дома. Я знала его наизусть.
   Рано утромъ проснулась я на другой день и пошла съ Черли прогуливаться. По дорогѣ мы купили цвѣтовъ, принесли ихъ домой и поставили на столъ, на которомъ накрытъ былъ завтракъ. Послѣ прогулки я занялась съ Черли грамматикой; она все еще очень хромала въ синтаксическихъ правилахъ; наконецъ пришелъ опекунъ мой.
   -- А, хозяйка! сказалъ онъ: -- ты сегодня свѣжѣе своихъ цвѣтовъ.
   Мистриссъ Вудкауртъ была также въ прекрасномъ расположеніи духа; она цитировала цѣлыя строфы изъ Мьюлинвилленводъ, примѣняла ихъ ко мнѣ, сравнивая меня съ вершиною горы, озаренною лучами солнца.
   Все это радовало и веселило меня. Мнѣ хотѣлось поговорить съ опекуномъ, и когда, послѣ завтрака, онъ ушелъ въ свою комнату, я постучалась къ нему, вошла и затворила за собою дверь.
   -- Ну что, тётушка Дердонъ, сказалъ онъ мнѣ, разсматривая полученныя съ почты письма: -- тебѣ нужно денегъ на хозяйство?
   -- Нѣтъ, я еще пока очень-богата.
   -- Ты просто сама фабрикуешь деньги, тётушка Троттъ.
   Онъ положилъ перо въ сторону и смотрѣлъ на меня съ такимъ веселымъ, откровеннымъ лицомъ, котораго я никогда не забуду.
   -- Такъ ты просто сама тётушка Дердонъ фабрикуешь деньги, повторилъ онъ опять.
   -- Добрый опекунъ мой, мнѣ нужно поговорить съ вами, сказала я.
   -- Говори, другъ мой.
   -- Вы любите меня попрежнему? Вы не находите во мнѣ никакой перемѣны?
   -- Ты такъ же мила, такъ же умна, такъ же добра, какъ была всегда; маленькая старушка.
   -- Такъ отчего же, дорогой опекунъ мой, вы не даете мнѣ отвѣта?.. Помните, вы спросили меня: хочу ли я быть владѣтельницей Холоднаго Дома? я сказала вамъ "да", и я поцаловала васъ... и съ-тѣхъ-поръ вы не говорите ни слова... что жь это значитъ...
   Онъ нѣжно обнялъ меня и смотрѣлъ на меня съ видомъ покровительства.
   -- Должна я начать первая? такъ выслужите же, добрый опекунъ мой; я спрашиваю васъ: когда вы введете меня во владѣніе Холоднымъ Домомъ?.. когда?..
   -- Я и самъ только-что думалъ объ этомъ. Когда же ты хочешь, мой другъ?
   -- Когда вамъ угодно.
   -- Въ будущемъ мѣсяцѣ.
   -- Очень-рада, добрый опекунъ мой.
   -- И это будетъ день, въ который я сдѣлаюсь самымъ счастливымъ изъ смертныхъ.
   Я обняла его и поцаловала съ такою же любовью, какъ поцаловала въ тотъ вечеръ, когда принесла ему отвѣтъ на незабвенное письмо его.
   Въ это время человѣкъ подошелъ къ двери и доложилъ о мистерѣ Бёккетѣ. Но мистеръ Бёккеть не дождался приглашенія. Онъ ужь выглядывалъ изъ-за плеча слуги.
   -- Мистеръ Жарндисъ и миссъ Сомерсонъ, говорилъ онъ поспѣшно: -- извините, что безпокою васъ. Позвольте мнѣ представить вамъ господина, который дожидается внизу лѣстницы?-- Благодарю васъ. Подымите сюда эту фигурку! закричалъ мистеръ Бёккетъ, нагнувшись внизъ черезъ перила.
   На это воззваніе два носильщика втащили на креслѣ какую-то человѣческую фигуру, неспособную къ подвижности, и поставили въ дверяхъ. Мистеръ Бёккетъ мгновенно и таинственно отдѣлался отъ носильщиковъ и заперъ за собою дверь, выдвинувъ кресло впередъ.
   -- Вы знаете меня, мистеръ Жарндисъ и миссъ Сомерсонъ знаетъ меня: я инспекторъ Бёккетъ, началъ мистеръ Бёккетъ, положивъ на полъ свою шляпу и вертя указательнымъ пальцемъ: -- это Смольвидъ, и онъ меня знаетъ. Это, изволите видѣть, учетъ векселей въ человѣческомъ образѣ, то-есть, не говоря худаго слова, просто ростовщикъ, честный малый.
   Мистеръ Смольвидъ хотѣлъ, кажется, протестовать противъ такой безцеремоппой рекомендаціи, по кашель помѣшалъ ему.
   -- Такъ и слѣдуетъ! сказалъ мистеръ Бёккетъ: -- куда вамъ противорѣчить! Сидите и слушайте -- вотъ и все. Изволите видѣть, мистеръ Жарндисъ: съ этимъ достопочтеннымъ старцемъ я велъ переговоры но дѣламъ сэра Лейстера Дедлока, баронета и, слѣдовательно, не разъ бывалъ въ его берлогѣ. Онъ живетъ въ той самой берлогѣ, гдѣ жилъ покойникъ Крукъ, продавецъ тряпья и бутылокъ -- вы, кажется, его знавали, мистеръ Жарндисъ?
   -- Зналъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Очень хорошо-съ; онъ же, это чучело Смольвидъ, и единственный наслѣдникъ Крука. Ему досталось столько никуда-негоднаго хлама, что и пересказать нельзя.
   Мистеръ Бёккетъ подмигиваетъ, хитро посматриваетъ, а мистеръ Смольвидъ напрягаетъ всѣ ослабнувшіе нервы слуховаго органа, чтобъ не проронить ни одного словца.
   -- Получивъ это наслѣдіе, старый джентльменъ начинаетъ въ немъ рыться -- не такъ ли почтенный старичокъ? говоритъ мистеръ Бёккетъ.
   -- Что начинаетъ... скажите громче... чор... завизжалъ мистеръ Смольвидъ пронзительнымъ голосомъ.
   -- Рыться, рыться, громко произнесъ мистеръ Бёккетъ: -- будучи ne промахъ, вы начинаете рыться въ хламѣ -- не такъ ли?
   -- Конечно... конечно... не бросить же какъ ни попало., простоналъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Ну, разумѣется, отвѣчалъ мистеръ Бёккетъ: -- какъ оставить такія драгоцѣнности... и вотъ посреди этого хлама онъ находитъ бумагу съ подписью: Жарндисъ -- такъ ли?
   Мистеръ Смольвидъ смотритъ на насъ подозрительно, и подозрительно киваетъ головою въ знакъ согласія.
   -- Вотъ онъ нюхаетъ эту бумагу со всѣхъ сторонъ, дѣлать ему вѣдь нбчего, и находитъ что это духовное завѣщаніе -- такъ ли?
   -- Не знаю... ооохъ! не знаю, отвѣчаетъ мистеръ Смольвидъ.
   Мистеръ Бёккетъ смотритъ на старика, который съёжился въ креслахъ и больше походилъ на связку тряпья, чѣмъ на человѣка.
   -- Однако, при всей своей опытности, онъ изволите видѣть, призадумался.
   -- Что моей... охъ! что такое...
   -- При всей вашей опытности, старикъ.
   -- Го! гы!..
   -- Такъ вотъ-съ, почтенный старикъ и призадумался: онъ знаетъ что дѣло Жарндисовъ извѣстно въ Оберканцеляріи, что Крукъ скупалъ всякій хламъ, всякое тряпье, всякія бумаги, и думаетъ онъ, какъ бы не попасть въ западню съ этимъ духовнымъ завѣщаніемъ.
   -- Гм... застоналъ мистеръ Смольвидъ:-- не такъ... клянусь вамъ не такъ... все не такъ... чор... оттрясите меня... не слышу что говоритъ... о кости мои... о кости моп... о-хъ!..
   Мистеръ Бёккетъ въ-самомъ-дѣлѣ оттряхиваетъ его довольно-сильно, старикъ стонетъ, охаетъ, кашляетъ, по неумолимый указательный палецъ быстро останавливаетъ эти припадки.
   -- Такъ изволите видѣть, продолжалъ мистеръ Бёккетъ: -- я бывалъ у него часто, и онъ былъ расположенъ ко мнѣ и откровененъ со мною -- такъ ли?
   Трудно описать съ какимъ отвращеніемъ, съ какимъ неудовольствіемъ старикъ киваетъ головой въ знакъ согласія.
   -- И вотъ мы съ нимъ устроивали дѣлишки, къ общему удовольствію и къ общей радости, разсмотрѣли и духовное завѣщаніе, и я объяснилъ ему, ч-т-о о-н-ъ п-о-п-а-д-е-т-ъ в-п-р-о-с-а-к-ъ, е-с-л-и в-з-д-у-м-а-е-т-ъ у-т-а-и-т-ь, безостановочно произнесъ мистеръ Бёккетъ, и мы съ нимъ условились, что онъ долженъ возвратить эту бумагу вамъ и что, смотря по важности этой бумаги, онъ получитъ большее или меньшее вознагражденіе -- такъ ли?
   -- Такъ... о кости мои!.. такъ, о составы мои прок...
   -- Духовное завѣщаніе у васъ въ карманѣ, почтенный старичокъ, доставайте его и отдавайте по назначенію.
   Мистеръ Бёккетъ самодовольно смотрѣлъ на насъ, торжественно потиралъ себѣ носъ и держалъ руку наготовѣ для полученія документа, чтобъ передать его моему опекуну.
   Мистеръ Смольвидъ, нехотя, медленно и кряхтя доставалъ бумагу изъ своего кармана; говорилъ, что онъ бѣдный человѣкъ, живетъ трудами, обремененъ семействомъ... и наконецъ вытащилъ засаленный, обожженный листъ, передалъ его мистеру Бёккету, а мистеръ Бёккетъ въ одну секунду подалъ бумагу моему опекуну.
   -- Условій никакихъ нѣтъ, шепталъ мистеръ Бёккетъ: -- насилу съ ними сладилъ -- продажныя души; внучата ждутъ его смерти. Я, правду сказать, обѣщалъ не болѣе двадцати фунтовъ стерлинговъ.
   -- Какая бы ни была важность этой бумаги, громко сказалъ опекунъ мой мистеру Бёккету: -- во всякомъ случаѣ я вамъ очень-благодаренъ и награжу старика въ той степени, въ какой можетъ быть полезенъ этотъ документъ.
   -- Слышите ли? вы будете награждены, пояснялъ мистеръ Бёккетъ своему довѣрчивому другу:-- не такой суммой, какая вамъ взбредетъ на умъ, а смотря по тому, на сколько документъ можетъ быть полезенъ.
   -- Да, это совершенно такъ, говорилъ опекунъ мой.-- Теперь я васъ прошу, мистеръ Бёккетъ, принять къ свѣдѣнію, что я самъ лично не буду разсматривать этой бумаги: я давно отказался отъ всѣхъ правъ въ этомъ дѣлѣ; но сейчасъ же передамъ ее въ руки нашего адвоката, съ тѣмъ, чтобъ онъ объявилъ его всѣмъ, запутаннымъ въ дѣлѣ Жарндисовъ.
   -- Такимъ-образомъ, совѣсть ваша, добрый старикъ, покойна, говорилъ мистеръ Бёккетъ, обращаясь къ мистеру Смольвиду: -- больше намъ съ вами здѣсь дѣлать нечего; пора, я думаю, и но домамъ.
   И онъ быстро отворилъ дверь, кликнулъ носильщиковъ, пожелалъ намъ добраго утра и, свернувъ крючкомъ свой указательный палецъ, удалился, предводительствуя кресло съ мистеромъ Смольвидомъ.
   И мы съ опекуномъ отправились тотчасъ же въ Линкольнскую Палату. Мистеръ Кенджъ былъ свободенъ; мы застали его въ пыльномъ кабинетѣ, посреди книгъ и бумагъ. Мистеръ Гуппи подалъ намъ стулья. Мы сѣли. Мистеръ Кенджъ выразилъ душевное удовольствіе, что имѣетъ честь видѣть у себя въ конторѣ мистера Жарндиса.
   -- Я питаю надежду, говорилъ Кенджъ-разскащикъ, повертывая очки: -- я питаю надежду, что благодѣтельное вліяніе миссъ Ссмерсонъ (онъ поклонился мнѣ) привело мистера Жарндиса (онъ поклонился ему) къ рѣшимости отвергнуть неприступное доселѣ равнодушіе къ процесу и къ Оберканцеляріи, скажу болѣе: къ такому дѣлу на которомъ, какъ на незыблемомъ пьедесталѣ, зиждется вся слава нашей профессіи.
   -- Я думаю, отвѣчалъ опекунъ мой: -- что миссъ Сомерсонъ насмотрѣлась довольно на благодѣтельное вліяніе тяжебъ Оберканцеляріи и не рѣшилась бы склонять меня къ разсмотрѣнію процеса по дѣлу Жарндисовъ. Меня привело къ вамъ другое дѣло, мистеръ Кенджъ. Вотъ этотъ документъ... но прежде чѣмъ я буду имѣть удовольствіе представить вамъ его, позвольте мнѣ объяснить, какъ онъ мнѣ попался въ руки.
   И онъ объяснилъ все дѣло.
   -- Яснѣе ничего не можетъ быть, сэръ, говорилъ мистеръ Кенджъ: -- дѣло изложено вами съ той опредѣлительностью и съ тою полнотою, которой требуетъ законъ.
   -- Такъ вы думаете, что англійское законодательство предписываетъ опредѣлительность и полноту?
   -- Безъ-сомнѣнія, сэръ.
   Сначала мистеръ Кенджъ взялъ бумагу довольно-неохотно, но по мѣрѣ, какъ глаза его пробѣгали ее, онъ становился внимательнѣе.
   -- Мистеръ Жарндисъ, сказалъ онъ: -- вы читали ее?
   -- Разумѣется, нѣтъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Но, милостивый государь, говорилъ мистеръ Кенджъ: -- это послѣднее духовное завѣщаніе, это лучъ свѣта, свѣта неугасимаго на процесъ, сэръ. Взгляните: оно, сколько мнѣ кажется, писано рукою самого завѣщателя. Его хотѣли уничтожить, истребить; эти пятна доказываютъ, какъ нельзя больше, враждебныя намѣренія... но теперь оно уцѣлѣло и будетъ представлено куда по закону слѣдуетъ.
   -- И прекрасно! говорилъ опекунъ мой: -- только до меня это не касается.
   -- Мистеръ Гуппи! крикнулъ мистеръ Кенджъ.-- Извините меня, мистеръ Жарндисъ...
   Мистеръ Гуппи явился.
   -- Къ мистеру Во лису. Приказалъ кланяться и просить по дѣлу Жарндисовъ.
   Мистеръ Гуппи исчезаетъ.
   -- Вы говорите, что вамъ до этого нѣтъ дѣла, мистеръ Жарндисъ. Я изложу передъ вами, сэръ. Еслибъ вы прочли этотъ документъ, вы увидѣли бы, что достояніе ваше изъ оставленнаго наслѣдства уменьшается, хотя и составляетъ значительную сумму. Вы увидѣли бы, что интересы мистера Ричарда Карстона и мистриссъ Ады Карстонъ, урожденной миссъ Клеръ, громадно возрастаютъ.
   -- Кенджъ, сказалъ опекунъ мой: -- еслибъ все богатство досталось моимъ родственникамъ, я бы очень былъ радъ за нихъ. Мнѣ ничего ненужно. Но не думаю я, Кенджъ, чтобъ могло выйдти что-нибудь путное изъ цроцеса Жарндисовъ.
   -- Вы не думаете, сэръ! Предразсудокъ... предразсудокъ!... Замѣтьте, сэръ, Англія велика, очень-велика; законъ ея справедливъ, очень-справедливъ -- это вѣрно, это непреложно.
   Явился мистеръ Волисъ. Онъ былъ почтительно-скроменъ предъ авторитетомъ мистера Кенджа.
   -- Какъ ваше здоровье, мистеръ Волисъ? Потрудитесь сѣсть рядомъ со мною. Не угодно ли вамъ взглянуть на эту бумажку.
   Мистеръ Волисъ пополнилъ желаніе мистера Кенджа: онъ читалъ внимательно и безъ всякаго выраженія въ лицѣ. Послѣ чтенія оба адвоката отошли къ окну и говорили тихо между собою. Мистеръ Волисъ осѣнялъ ротъ черной перчаткой; мистеръ. Кенджъ, иногда возвышалъ голосъ и тогда слышались слова: "кассиръ, контролеръ, капиталъ, издержки". Окончивъ разговоръ у окна, они подошли къ столу и начали говорить громко:
   -- Да-съ, такъ это очень-важный документъ, мистеръ Волисъ -- не правда ли, сэръ?
   -- Совершенная правда, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ.
   -- И очень-замѣчательный документъ, сэръ?
   -- Совершенная правда, сэръ, опять отвѣчалъ мистеръ Волисъ.
   -- Замѣчаніе ваше, мистеръ Волисъ, справедливо: документъ этотъ будетъ неожиданнымъ и любопытнымъ явленіемъ при первомъ засѣданіи Оберканцеляріи, говорилъ мистеръ Кенджъ, важно смотря на моего опекуна.
   Мистеръ Волисъ, какъ ничтожный членъ той высокой профессіи, въ которой мистеръ Кенджъ игралъ важную роль, во всемъ почтительно соглашался съ своимъ принципаломъ.
   -- А когда будетъ засѣданіе? спросилъ опекунъ мой, вставая.
   -- Въ будущемъ мѣсяцѣ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- мы тотчасъ же займемся этимъ документомъ и вы, сэръ, своевременно получите отъ насъ увѣдомленіе о днѣ и часѣ засѣданія.
   -- Я обращу на него мое обыкновенное вниманіе.
   -- Сэръ, при всемъ вашемъ умѣ, говорилъ мистеръ Кенджъ, провожая насъ изъ своей конторы: -- при всемъ вашемъ просвѣщеніи, вы не чужды народнаго предубѣжденія. Предразсудокъ, сэръ, предразсудокъ! Правовѣдѣніе процвѣтаетъ, очень процвѣтаетъ. Англія велика, мистеръ Жарндисъ, очень-велика, и судопроизводство въ ней должно быть обширно, очень-обширно. Да, мистеръ Жарндисъ, это непреложный законъ, непреложный!
   Онъ говорилъ стоя на площадкѣ лѣстницы, говорилъ краснорѣчиво и еще краснорѣчивѣе размахивалъ руками.
   

ГЛАВА LXII.
Сталь и Желѣзо.

   Заперта галерея Джорджа для стрѣльбы въ цѣль и отдается въ наемъ. Мишени, ружья -- все распродано; самъ Джорджъ въ Чизни-Вольдѣ; онъ ѣздитъ верхомъ вмѣстѣ съ сэромъ Лейстеромъ Дедлокомъ и слѣдитъ внимательно за баронетомъ, который едва можетъ держаться на лошади. Но въ настоящую минуту Джорджъ занятъ не прогулкой по лугамъ линкольншайрскаго помѣстья -- нѣтъ, онъ ѣдетъ теперь на желѣзные заводы.
   И чѣмъ больше приближается онъ къ сѣверной полосѣ Великобританіи, тѣмъ дальше покидаетъ за собою роскошныя нивы, зеленѣющія дубравы, подобныя нивамъ и дубравамъ дедлоковскаго парка. Теперь мелькаютъ передъ нимъ поля, покрытыя холмами, копи каменнаго угля, высокія трубы заводовъ и облака дыма.
   Наконецъ на закоптѣломъ мосту, при входѣ въ дѣятельный городъ, гдѣ слышится бряцанье желѣзныхъ полосъ, гдѣ видится много огня, стелется много дыма, останавливаетъ кавалеристъ коня своего и спрашиваетъ встрѣтившагося работника: не знаетъ ли онъ Раунсвеля.
   -- Еще бы нѣтъ! отвѣчаетъ работникъ: -- всякій мальчишка здѣсь его знаетъ.
   -- Уже-ли онъ такъ извѣстенъ?
   -- Раунсвель? да вы вѣрно не изъ здѣшнихъ?
   -- А гдѣ я его могу отъискать, спрашиваетъ кавалеристъ.
   -- Да вамъ что надо: домъ его, или контору, или заводъ? говоритъ работникъ.
   "Гм! вотъ оно какъ, любезный братецъ, думаетъ про-себя кавалеристъ: не отправиться ли мнѣ, но-добру-по-здорову назадъ. Что у него спросить?-- Скажи, братъ: найду я его теперь на фабрикѣ?
   -- Оно, конечно, я думаю найдете, отвѣчалъ, подумавъ работникъ: -- а то пожалуй онъ уѣхалъ за контрактами -- почемъ намъ знать? Ну его не съищете, такъ найдете сына его -- все-равно.
   -- А гдѣ жь заводъ его?
   -- А вонъ трубы! прямёхонько поѣзжайте и упрётесь въ заводъ.
   -- Благодарю, любезный.
   Поблагодаривъ работника, кавалеристъ ѣдетъ шагомъ впередъ, оглядываясь по сторонамъ. Онъ рѣшился отъискать брата своего, желѣзнозаводчика, но у гостинницы, гдѣ онъ пріостановилъ коня и помѣстилъ въ спокойное стойло, ему все-таки приходитъ въ голову сильное желаніе и самому остаться здѣсь. Однакожь въ эту минуту на дворѣ гостинницы раздается звонъ колокола, призывающій къ обѣду работниковъ мистера Раунсвеля. Словно все народонаселеніе города валитъ во дворъ гостинницы -- вотъ сколько у него работниковъ! Всѣ они сильны, здоровы, хотя и закопчены дымомъ.
   Кавалеристъ подходитъ къ воротамъ каменной стѣны, заглядываетъ въ нихъ и видитъ множество желѣза во всѣхъ углахъ, во всѣхъ видахъ. Тутъ и полосы, тутъ и листы, котлы, колеса, шестерни, рельсы, якоря, краны, шпили, различныя части машинъ -- всего не перескажешь. Здѣсь и чугунъ дряхлѣющій подъ ржавчиной, и юныя крицы, блестящіе яркимъ фонтаномъ искръ подъ ударами тяжелыхъ молотовъ. Здѣсь плавильныя печи и желѣзо, накаленное до-красна, добѣла, до-синя; здѣсь желѣзный вкусъ, желѣзный звукъ, желѣзный запахъ.
   -- Ну, здѣсь закружится голова! говоритъ кавалеристъ, ища глазами конторы. Вотъ кто-то идетъ: что-то больно похожъ на меня. Уже-ли это мой племянникъ?
   -- Здравствуйте, сэръ!
   -- Здравствуйте. Что вамъ угодно?
   -- Извините меня. Молодой Раунвесль, если не ошибаюсь.
   -- Точно такъ, сэръ.
   -- Я ищу вашего батюшки. Мнѣ бы хотѣлось переговорить съ нимъ.
   -- Батюшка здѣсь, отвѣчаетъ молодой человѣкъ и ведетъ посѣтителя въ контору.
   -- Ужасно похожъ на меня, чертовски похожъ, думаетъ кавалеристъ, идя впередъ.
   Они подходятъ къ надворному зданію; въ верхнемъ этажѣ расположена контора. Въ конторѣ сидитъ джентльменъ; при взглядѣ на него, вся кровь бросается въ голову мистеру Джорджу.
   -- Какъ сказать о васъ батюшкѣ? спрашиваетъ молодой человѣкъ.
   Джорджъ, пропитанный насквозь желѣзомъ, въ отчаяніи говоритъ: "Сталь", и подъ этимъ именемъ рекомендуется желѣзнозаводчику. Молодой человѣкъ уходитъ и кавалеристъ остается съ глазу-на-глазъ съ господиномъ, сидящимъ въ конторѣ за грудою счетныхъ книгъ, пописанныхъ цифрами листовъ и чертежей машинъ. Контора огромная, съ огромными окнами, глядящими на желѣзный ландшафтъ. Нѣтъ въ ней ни мягкой мебели, ни шелковыхъ занавѣсокъ; вездѣ разбросаны куски различнаго свойства и различныхъ рудъ желѣза. Желѣзная пыль лежитъ повсюду и черные клубы дыма несутся изъ высокихъ трубъ навстрѣчу другимъ клубамъ изъ другихъ трубъ.
   -- Что прикажете, мистеръ Сталь? говоритъ джентльменъ: -- я къ вашимъ услугамъ.
   -- Вотъ что, мистеръ Раунсвель, отвѣчаетъ кавалеристъ, садясь на ржавый желѣзный стулъ и стараясь всячески не смотрѣть на брата:-- я, изволите видѣть, служилъ нѣкогда въ драгунахъ; одинъ изъ моихъ товарищей, котораго я очень любилъ, былъ, кажется, вашимъ братомъ. У васъ вѣдь былъ братъ, покинувшій родительскій кровъ, надѣлавшій вамъ огорченій и изъ котораго ничего не вышло путнаго?
   -- Дѣйствительно ли ваше имя Сталь, говоритъ желѣзнозаводчикъ измѣнившимся голосомъ.
   Кавалеристъ смотритъ на него. Братъ бросается въ его объятія и называетъ его но имени.
   -- Ты скоро угадалъ! восклицаетъ кавалеристъ съ глазами полными слезъ.-- Какъ ты поживаешь, старый дружище? Я не думалъ, что ты мнѣ такъ обрадуешься, добрый, несравненный братъ.
   Они пожимаютъ другъ другу руки, цалуютъ другъ друга. Кавалеристъ повторяетъ постоянно:-- какъ твое здоровье, любезный братъ? какъ ты поживаешь, дружище? Я и не думалъ, что ты мнѣ будешь такъ радъ.
   -- Да, я не думалъ, никакъ не думалъ, продолжаетъ кавалеристъ, подробно разсказавъ причины своего пріѣзда: -- чтобъ ты мнѣ такъ обрадовался; я хотѣлъ явиться къ тебѣ подъ чужимъ именемъ и посмотрѣть, какъ ты выслушаешь исторію о своемъ братѣ, а потомъ написать къ тебѣ письмо, а потомъ ужь...
   -- Пойдемъ, пойдемъ я тебя познакомлю съ моимъ семействомъ. Увидишь, какъ тебѣ всѣ обрадуются. Ты пріѣхалъ, какъ нельзя больше кстати. Ахъ ты загорѣвшій, закалёный солдатъ! отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ: -- у насъ сегодня торжественный день: старшій сынъ мой, Ваттъ, черезъ годъ, считая отъ этого числа, вступитъ въ бракъ съ такой красоточкой, какую врядъ ли случалось видать тебѣ. Сегодня она отправляется въ Германію съ одной изъ моихъ родственницъ, чтобъ тамъ немножко пообразоваться... вотъ мы сегодня и празднуемъ ихъ помолвку.
   Кавалеристъ такъ пораженъ этимъ приглашеніемъ, что начинаетъ очень-горячо отказываться; но просьбы брата и племянника побѣждаютъ его нелюдимость, и онъ соглашается. Его вводятъ въ изящно-отдѣланный домъ, гдѣ, вмѣстѣ съ простотою, свойственною вкусу отца и матери, искусно соединена роскошь, приличная ихъ настоящему состоянію и вкусу дѣтей. Мистеръ Джорджъ такъ обвороженъ вниманіемъ племянницъ и красотою Розы, что каждой изъ нихъ повторяетъ по тысячѣ разъ: "никакъ не ожидалъ, право не ожидалъ!" Почтительное обхожденіе племянника, любовь брата, вниманіе сестры -- все производитъ сильное вліяніе на кавалериста; онъ весело проводитъ время въ кругу веселаго общества и даетъ честное слово провести съ ними вмѣстѣ день свадьбы милаго Ватта. И сильно кружится голова у мистера Джорджа, когда, вечеромъ, онъ разстянулся на мягкихъ пуховикахъ желѣзнозаводчика; онъ-было готовился всхрапнуть по-кавалерійски, а тугъ раздается въ ушахъ бальная музыка и хорошенькія веселыя племянницы кружатся въ вихрѣ вальса, то-и-дѣло помахивая своими кисейными платьицами.
   На другое утро братья сходятся въ комнатѣ желѣзнозаводчика и старшій толкуетъ младшему, какъ бы онъ думалъ его пристроить.
   -- Нѣтъ, братъ, говоритъ кавалеристъ, пожимая ему руку: -- тысячу разъ благодарю тебя за нѣжную братскую любовь, тысячу разъ благодарю тебя за нѣжныя братскія попеченія. Но судьба моя рѣшена. Я тебѣ разскажу мои планы; но прежде дай мнѣ добрый совѣтъ, какъ устроить семейное дѣло: заставить матушку меня обойдти?
   -- Какъ это обойдти, Джорджъ? говоритъ желѣзнозаводчика.
   -- Понимаешь, братъ, обойдти? повторяетъ мистеръ Джорджъ.
   -- То-есть, обойдти тебя въ духовномъ завѣщаніи, что ли?
   -- Ну да, говоритъ кавалеристъ, скрестивъ на груди руки съ видомъ рѣшимости.
   -- Зачѣмъ же это тебѣ нужно, Джорджъ?
   -- Мнѣ это необходимо, совершенно-необходимо; въ противномъ случаѣ, мнѣ совѣстно будетъ показать глаза. Я, того и гляди, что опять улизну. Вѣдь не затѣмъ я пришелъ домой, чтобъ ограбить брата и племянниковъ -- нѣтъ; надо чтобъ матушка меня обошла. Научи, братъ, какъ это сдѣлать: ты человѣкъ умный и разсудительный.
   -- Вотъ что я тебѣ скажу, Джорджъ, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ:-- дѣлу этому можно пособить и другимъ образомъ, а такъ нельзя. Ты только подумай о матушкѣ, вспомни, что ты ея любимый сынъ, вспомни, съ какою радостью она дождалась тебя и обняла послѣ столь долгой разлуки. Нѣтъ, Джорджъ, ее убьетъ такое предложеніе. Не огорчай ея; будь къ ней справедливъ. Останься необойденнымъ, продолжаетъ желѣзнозаводчикъ съ улыбкой, смотря на своего брата, который съ отчаяніемъ опустилъ голову внизъ: -- а между-тѣмъ, можно дѣла устроить такъ, какъ-будто бы ты былъ обойденъ -- право...
   -- Какъ же это такъ?
   -- Да вотъ какъ: вѣдь располагать наслѣдствомъ въ твоей волѣ -- понимаешь?
   -- Оно правда, говоритъ кавалеристъ.
   Потомъ, подумавъ нѣсколько, онъ беретъ руку брата и спрашиваетъ его:
   -- Вѣдь это, брать, между нами: ты не проговоришься ни женѣ, ни дѣтямъ?
   -- Разумѣется, между нами.
   -- Спасибо, братъ, крѣпкое спасибо. Скажи имъ, что хотя я и бродяга, но все-таки не негодяй.
   -- Скажу, говоритъ желѣзнозаводчикъ, скрывая улыбку:-- скажу...
   -- Очень-благодаренъ, очень-благодаренъ. Теперь легко на сердцѣ, говоритъ кавалеристъ, подавая впередъ грудь: -- а все-таки лучше, еслибъ меня обошли...
   Оба брата, какъ посмотришь на нихъ, очень-похожи другъ на друга, только кавалеристъ черезчуръ простъ въ своихъ манерахъ и вовсе не знаетъ условіи, принятыхъ свѣтомъ.
   -- Ну, братъ, говоритъ онъ -- теперь о моихъ планахъ. Ты такъ добръ, предложилъ мнѣ поселиться здѣсь, у тебя: это больше, чѣмъ побратски, благодарю тебя, благодарю; по вѣдь не могу утаить отъ тебя, что предложеніе твое мнѣ не къ лицу: я, братъ, дикое растеніе и въ теплицѣ не пойду, видитъ Богъ, не пойду...
   -- Любезный Джорджъ, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ, смотря на брата съ довѣрчивой улыбкой: -- это обстоятельство предоставь ужь разсудить мнѣ. Посмотримъ, что будетъ, попробуемъ.
   Джорджъ отрицательно мотаетъ головой.
   -- Разумѣется, коли пересаживать меня, такъ можно только твоими руками; но все-таки, сэръ, говорю тебѣ, проку не будетъ: къ-тому же, я теперь при сэрѣ Лейстерѣ Дедлокѣ... тамъ вышли семейныя непріятности; онъ очень-боленъ и ни отъ кого не хочетъ помощи, только отъ мистриссъ Раунсвель да отъ ея сына.
   -- Хорошо, мой милый Джорджъ, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ съ съ легкой тѣпью неудовольствія: -- если ты предпочитаешь служить сэру Лейстеру...
   -- Такъ я и зналъ, такъ я и зналъ! говоритъ кавалеристъ, кладя сильную руку свою на колѣно брата: -- такая мысль тебѣ не по нутру... но, братъ, ты умѣешь командовать самъ; начальство тебѣ ненужно. Я не таковъ: у тебя все въ порядкѣ, а мнѣ нужна дисциплина. Вѣдь мы съ тобой небо и земля: мы на все смотримъ съ разныхъ точекъ зрѣнія. Посмотри ты на меня: я солдатъ; какъ я себя держалъ вчера у васъ?-- посолдатски; это негодится. Въ Чизни-Вольдѣ мнѣ будетъ просторнѣе, да и старухѣ будетъ пріятнѣе. Дѣло кончено: я принимаю предложеніе сэра Лейстера. На будущій годъ пріѣду къ тебѣ сдавать невѣсту; когда-нибудь въ другое время ужь буду маневрировать не такъ смѣло, какъ въ этотъ разъ. Благодарю тебя, братъ, благодарю отъ чистаго сердца; вся честь и слава Раунсвелей лежитъ въ тебѣ одномъ.
   -- Джорджъ, ты знаешь себя, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ, пожимая ему руку: -- и, можетъ-быть, понимаешь меня лучше, чѣмъ понимаю себя я самъ; дѣлай, какъ ты знаешь, любезный братъ, только дай слово больше не пропадать.
   -- Не бойсь, братъ, больше не улизну... Теперь, съ твоего позволенія, прежде, чѣмъ я уѣду отсюда, прошу тебя взглянуть на это письмо. Его мнѣ надо отправить откуда хочешь, только не изъ Чизнивольда, потому-что, вотъ видишь: Чизни Вольдъ соединяетъ въ себѣ много грустныхъ воспоминаній для той особы, къ которой я пишу. Въ письмахъ я небольшой мастакъ, а мнѣ бы хотѣлось, чтобъ это письмецо было написано и деликатно и осторожно.
   И онъ подаетъ желѣзнозаводчику письмо, написанное хотя и блѣдными чернилами, но довольно-четко и, пожалуй, красиво. Вотъ оно:

"Миссъ Эсѳирь Сомерсонъ.

   "Осмѣливаюсь донести вамъ, что письмо ко мнѣ отъ мистера Бёккета препровожденное, въ бумагахъ одной особы найденное, есть не что иное, какъ небольшая, въ нѣсколько строкъ инструкція, ко мнѣ изъ-за границы присланная и заключающая въ себѣ наставленія: кому, какъ и гдѣ передать, вложенное въ поименованную инструкцію письмо на имя прекрасной, въ то время незамужней леди.
   "Далѣе осмѣливаюсь вамъ донести, что сію инструкцію взяли у меня только для сличенія почерка, въ противномъ случаѣ я бы легче разстался съ жизнью, чѣмъ съ ней.
   "Далѣе осмѣливаюсь вамъ донести, что еслибъ я могъ предполагать, что тотъ несчастный джентльменъ, который писалъ эту инструкцію, еще живъ, то я бы его, во что бы ни стало, отъискалъ и раздѣлилъ бы съ нимъ послѣдній фарсингъ. Но мнѣ офиціально извѣстно, что въ ночь на -- число онъ бросился за бортъ и утонулъ.
   "Еще осмѣливаюсь вамъ донести, что я ваши прекрасныя качества высоко уважаю и навсегда честь имѣю пребывать

покорнымъ слугою
"Джорджъ."

   -- Ничего, хорошо, отвѣчаетъ желѣзнозаводчикъ: -- немножко-форменно.
   -- Однако, не оскорбительное какое-нибудь для молодой дѣвушки? спрашиваемъ кавалеристъ.
   -- Нисколько.
   За симъ письмо запечатывается и отправляется съ обыденною океяѣзною корреспонденціей. Отправивъ письмо, кавалеристъ дружески прощается съ братомъ и съ его семействомъ, взнуздываетъ и сѣдлаетъ коня; но желѣзнозаводчику не хочется разстаться съ нимъ такъ скоро; онъ предлагаетъ ему отправить верховую лошадь, сѣраго жеребца дедлоковскихъ конюшенъ, съ человѣкомъ, а самому Джорджу вмѣстѣ съ нимъ нѣсколько станцій прокатиться въ коляскѣ. И ѣдутъ они; весело завтракаютъ, весело обѣдаютъ и дружески, братски прощаются. Одинъ возвращается къ желѣзу, копоти и дыму, другой -- къ зеленѣющимъ нивамъ Чизни-Вольда.
   

ГЛАВА LXIV.
Разсказъ Эсѳири.

   Вскорѣ послѣ описаннаго мною разговора съ моимъ опекуномъ, однажды утромъ онъ вручилъ мнѣ запечатанный конвертъ.
   -- Это для слѣдующаго мѣсяца, мой другъ, сказалъ онъ мнѣ.
   Я распечатала конвертъ: въ немъ было двѣсти фунтовъ стерлинговъ.
   Я начала заниматься своимъ приданымъ. Выбирала матеріи, сообразно со вкусомъ опекуна моего, который я знала какъ-нельзя лучше, и гардеробъ мой, я увѣрена, вполнѣ ему нравился. Я очень спѣшила покупкою всего необходимаго. Вопервыхъ, я все-таки думала, что Ада за меня печалится, а вовторыхъ, потому-что опекунъ мой предпочиталъ спокойствіе. Я была увѣрена, что свадьба паша будетъ самая скромная. Быть-можетъ,- наканунѣ мнѣ прійдется сказать Адѣ: "завтра я выхожу замужъ, мой другъ, не заѣдешь ли посмотрѣть на меня, душечка?" Еслибъ была моя воля, я, кажется, никому бы не говорила о днѣ моей свадьбы...
   Исключеніе въ этомъ составляла мистриссъ Вудкауртъ. Я сказала ей, что давно ужь помолвлена съ опекуномъ моимъ и въ будущемъ мѣсяцѣ выхожу за него замужъ. Она была очень-довольна этою новостью, всячески старалась угодить мнѣ и замѣтно-больше противъ прежняго стала любить меня.
   Разумѣется, при всѣхъ хлопотахъ моихъ, мнѣ не слѣдовало забывать о добромъ опекунѣ моемъ, не слѣдовало забывать объ Адѣ. Такимъобразомъ, къ моему удовольствію, я была занята, какъ говорится, погорло. Чтожь касается до маленькой Черли, она, въ полномъ смыслѣ слова, была завалена работой: изъ-за корзинокъ, изъ-за матерій во все не было видно бѣдной дѣвочки. Смотрѣть на все, удивляться всему, не знать, какъ взяться за дѣло и желать за все взяться -- вотъ были ея главныя занятія и развлеченія.
   Между-прочимъ, я не могла согласиться съ мнѣніемъ опекуна относительно духовнаго завѣщанія, найденнаго въ бумагахъ Крука. Мнѣ казалось, что процесъ Жарндисовъ долженъ кончиться утѣшительно. Послѣдствія докажутъ, кто изъ насъ ошибался. Открытіе духовнаго завѣщанія заставило Ричарда еще съ большею настойчивостью заняться дѣлами; онъ утратилъ свѣтлую сторону надежды и въ немъ оставались только тревожныя безпокойства. Изъ словъ опекуна я замѣтила, что свадьба наша будетъ не прежде начала судейскаго термина: ему хотѣлось присутствовать на первомъ и рѣшительномъ для Ричарда засѣданіи въ Оберканцеляріи. Съ какимъ нетерпѣніемъ ожидала я этого засѣданія! какъ мечтала я о счастіи Ричарда и Ады!
   За нѣсколько дней до начала термина, опекунъ поѣхалъ въ Поркшапръ но дѣламъ мистера Вудкаурта. Онъ мнѣ говорилъ, что присутствіе его тамъ необходимо.
   Однажды, возвратясь отъ моей милочки и развѣшивая свои новыя платья, стояла я задумавшись; вдругъ мнѣ подали письмо отъ опекуна. Онъ звалъ меня къ себѣ въ Норкшайръ, говорилъ въ которомъ часу я должна выѣхать изъ Лондона, въ какой каретѣ для меня взято мѣсто, и въ постскриптумѣ прибавлялъ: "Не огорчайся: ты оставляешь Аду только на нѣсколько часовъ".
   Всего менѣе о , и послѣ минутнаго размышленія началъ такимъ образомъ:
   -- Вы видите, миссъ, что я былъ схваченъ, взятъ подъ стражу я посаженъ сюда. Я человѣкъ, заслужившій дурное о себѣ мнѣніе, лишенный возможности оправдываться, и я сижу здѣсь. Между тѣмъ Боккетъ обшариваетъ мою галлерею для стрѣльбы въ цѣль, обшариваетъ вдоль и поперекъ. Единственное имущество, которое у меня оставалось, весьма ничтожное, совершенно исчезнетъ при описи и оцѣнкѣ, такъ что я не найду и слѣдовъ его, а между тѣмъ, какъ я уже объяснилъ вамъ, я сижу здѣсь. Я не имѣю даже права на это жаловаться. Хотя занимаю мою настоящую квартиру, не по собственной волѣ своей, я все-таки очень хорошо понимаю, что не сдѣлайся я съ молоду такимъ бродягой, какимъ былъ до сихъ поръ, со мной не случилось бы этого. Впрочемъ, это случилось. Потому вопросъ состоитъ въ томъ, какъ выпутаться изъ дѣла.
   Онъ потеръ свой смуглый лобъ съ веселымъ видомъ а сказалъ тономъ оправданія:
   -- Я такъ подверженъ одышкѣ, когда долго говорю, что мнѣ необходимо подумать съ минуту.
   Подумавъ, онъ снова взглянулъ на своихъ собесѣдниковъ и продолжалъ такимъ образомъ:
   -- Какъ выпутаться изъ дѣла? Несчастный покойникъ былъ самъ адвокатомъ и держалъ меня въ ежовыхъ рукавицахъ. Я вовсе не желаю тревожить его прахъ, но будь онъ живъ, я непремѣнно выразился бы, что онъ дьявольски держалъ меня въ ежовыхъ рукавицахъ. За то я и не любилъ всегда его ремесла. Если бы я вполнѣ постигалъ его ремесло и предохранилъ себя отъ его вліянія, я не сидѣлъ бы теперь въ этой тюрьмѣ. Но я не къ тому веду рѣчь. Теперь, предположимъ, что я убилъ его. Предположимъ, что я дѣйствительно выстрѣлилъ въ его тѣло изъ одного изъ пистолетовъ, который Боккетъ нашелъ у меня только что разряженнымъ, и который, милые мои, онъ могъ найти во всякое время съ тѣхъ поръ, какъ я поселился тамъ. Но что же остается мнѣ дѣлать, когда мнѣ покажется очень жутко здѣсь? Искать адвоката?
   Онъ остановился, услышавъ шумъ замковъ и запоровъ и не успѣлъ собраться съ мыслями, пока дверь не была отворена и потомъ снова заперта. Для какой цѣли она отворилась я сейчасъ скажу.
   -- Я досталъ бы себѣ адвоката, и адвокатъ этотъ сталъ бы говорить (какъ мнѣ часто случалось читать въ газетахъ): "мой кліентъ не произноситъ ни слова, мой кліентъ заслуживаетъ защиты, мои кліентъ то, мой кліентъ се!"` То-то и есть! У этихъ казуистовъ не въ обычаѣ идти прямою дорогою, какъ слѣдовало бы но моему мнѣнію, и соображаться, что дѣлаютъ другіе. Скажи онъ, что я невиненъ, и я возьму подобнаго адвоката. Онъ точно такъ же готовъ будетъ признать меня виновнымъ, какъ и правымъ; можетъ быть еще болѣе будетъ убѣжденъ въ первомъ. И что же онъ станетъ дѣлать? Будетъ дѣйствовать такъ, какъ будто я въ самомъ дѣлѣ преступникъ, станетъ зажимать мнѣ ротъ, уговаривать меня не принимать участія въ спорѣ, извращать настоящій смыслъ обстоятельствъ, вяло, робко, нехотя подводить доказательства въ мою пользу и въ заключеніе, можетъ быть, меня выпутаетъ. Но, миссъ Соммерсонъ, неужели я желаю выпутаться такимъ образомъ? Скорѣе я соглашусь быть повѣшеннымъ, лишь бы это сдѣлано было какъ слѣдуетъ. Извините меня, что я говорю молодой леди о такихъ непріятныхъ вещахъ.
   Теперь онъ вполнѣ увлекся своимъ предметомъ и потому не имѣлъ нужды отдыхать и обдумывать.
   -- Скорѣе соглашусь быть повѣшеннымъ, но только настоящимъ образомъ. И я вѣрно буду повѣшенъ. Я не хочу этимъ сказать,-- продолжалъ онъ, посматривая на насъ съ подпертыми въ бока руками и поднявъ свои густыя брови:-- я не хочу этимъ сказать, что я болѣе другихъ людей заслуживаю висѣлицы. Я хочу этимъ сказать, что я долженъ или совершенно быть оправданнымъ или обвиненнымъ. Потому-то, когда говорятъ противъ меня правду, я подтверждаю, что это правда. Когда мнѣ говорятъ: "вашъ отзывъ будетъ соображенъ съ сущностью вопроса", я отвѣчаю, что это не мое дѣло, что, вѣроятно, отзывъ мой долженъ же вести къ чему-нибудь. Если они не сумѣютъ совершенно оправдать меня на основаніи справедливыхъ доводовъ, то, конечно, не захотятъ толковать сомнительные вопросы въ мою пользу. А если и вздумаютъ это сдѣлать, то это для меня ничего не значитъ.
   Пройдя по каменному полу шагъ или два, онъ снова воротился къ столу и сказалъ то, что предполагалъ сказать.
   -- Я еще разъ благодарю васъ, миссъ и джентльмены, за ваше вниманіе и тѣмъ болѣе за участіе, которое вы мнѣ оказываете. Вотъ сущность дѣла въ томъ видѣ, какъ оно представляется простому кавалеристу, у котораго умъ прямъ и ясенъ какъ клинокъ палаша. Я не дѣлалъ въ жизни ничего путнаго, кромѣ того, чего требовала обязанность солдата, и если я попался въ бѣду, то долженъ собирать то, что посѣялъ. Когда я опомнился отъ удивленія, что схваченъ какъ убійца -- бродягѣ подобному мнѣ немного нужно было времени, чтобы оправиться -- я совершенно хладнокровно сталъ смотрѣть на свое положеніе, какъ вы теперь можете въ томъ убѣдиться. Я и останусь въ этомъ положеніи. Никто изъ родныхъ не подвергнется черезъ меня отвѣтственности, никто не сдѣлается черезъ меня несчастнымъ, и... и это все, о чемъ я хотѣль переговорить съ вами.
   Дверь отворилась для того, чтобы впустить другого человѣка воинственной наружности, хотя съ перваго взгляда съ менѣе увѣренными и открытыми манерами, и загорѣвшую съ блестящими глазами здоровую женщину съ корзинкою. Оба они, войдя въ тюрьму, чрезвычайно внимательно выслушали все, что говорилъ мистеръ Джорджъ.
   Мистеръ Джорджъ привѣтствовалъ ихъ дружескимъ наклоненіемъ головы и радушнымъ взглядомъ, но не дѣлалъ никакихъ особыхъ изъявленій радости въ продолженіе своей рѣчи. Теперь онъ ласково ножалъ имъ руки и сказалъ:
   -- Миссъ Соммерсонъ и джентльмены, это мой старый товарищъ Джозефъ Бэгнетъ. А это его жена, мистриссъ Бэгнетъ.
   Мистеръ Бэгнетъ молча отвѣсилъ намъ воинственный поклонъ, а мистриссъ Бэгнетъ проговорила намъ привѣтствіе.
   -- Это мои истинные друзья,-- сказалъ мистеръ Джорджъ.-- Въ ихъ-то именно домѣ я и былъ взятъ.
   -- Съ подержаннымъ віолончелемъ,-- вклеилъ свою рѣчь мистеръ Бэгнетъ, уныло потряхивая головою.-- Съ хорошимъ тономъ... для пріятеля... За деньгами не будетъ остановки...
   -- Матъ,-- сказалъ мистеръ Джорджъ:-- ты, конечно, слышалъ хорошо все, что я говорилъ этой леди и этимъ двумъ джентльменамъ. Не правда ли, что ты одобряешь мое мнѣніе?
   Мистеръ Бэгнетъ, подумавъ, предоставляетъ женѣ дать отвѣтъ.
   -- Старая бабенка,-- говоритъ онъ:-- скажи ему: да или нѣтъ, одобряю я или не одобряю его мнѣніе?
   -- Ахъ, Джорджъ,-- воскликнула мистриссъ Бэгнетъ, которая разбиралась въ это время въ своей корзинѣ, гдѣ лежали кусокъ заливного поросенка, щепотка чаю, небольшой запасъ сахару и пеклеванный хлѣбъ:-- ты очень хорошо знаешь, что я не могу съ тобой согласиться. Ты очень хорошо знаешь, что можно было сойти съ ума, слушая тебя. Ты не хочешь оправдываться, не хочешь дѣйствовать такъ, не хочешь дѣйствовать сякъ; что значатъ эти причуды и привередничанья? Все это вздоръ и безсмыслица, Джорджъ.
   -- Не будьте строги ко мнѣ въ моемъ несчастіи, мистриссъ Бэгнеть,-- сказалъ кавалеристъ простосердечно.
   -- Убирайся ты съ своими несчастіями!-- возопила мистриссъ Бэгнетъ.-- По всему видно, что они не сдѣлали тебя ни на волосъ благоразумнѣе. Я еще въ жизнь свою не краснѣла такъ, какъ слушая теперь, какія нелѣпости говорилъ ты этому обществу. Адвокаты! Да кой же чортъ, съ позволенія сказать, мѣшаетъ тебѣ взять ихъ дюжину, если джентльменъ рекомендуетъ тебѣ ихъ?
   -- Эта женщина съ душой,-- сказалъ мой опекунъ.-- Я надѣюсь, что вы убѣдите его, мистриссъ Бэгнетъ.
   -- Убѣдить его, сэръ?-- отвѣчала она.-- Богъ съ вами, ни за что на свѣтѣ! Вы не знаете Джорджа. Вишь, уставился! (Мистриссъ Бэгнетъ оставила на минуту корзинку и указала на кавалериста загорѣлыми и обнаженными руками). Вишь ломается! Такого упрямаго и нелѣпаго человѣка, когда онъ забьетъ себѣ что-нибудь въ голову, я думаю нѣтъ въ цѣломъ свѣтѣ. Хоть кого выведетъ изъ терпѣнья! Скорѣе своротишь съ мѣста какую нибудь гирю пудовъ въ десять, чѣмъ уговоришь этого человѣка, когда у него засядетъ что-нибудь въ башку. Да что, развѣ я не знаю его!-- восклицалъ мистриссъ Бэгнетъ.-- Развѣ я не знаю тебя, Джорджъ? Я думаю, что ты не хочешь прикинуться для меня другимъ человѣкомъ послѣ нашего долголѣтняго знакомства?
   Ея дружеское негодованіе оказывало сильное дѣйствіе на ея супруга, который нѣсколько разъ качалъ головою, глядя на кавалериста и побуждая его такимъ образомъ уступить. Между тѣмъ мистриссъ Бэгнетъ посматривала на меня; и по выраженію ея глазъ я догадывалась, что она желаетъ, чтобы я что-то сдѣлала, но что именно, я не могла понять.
   -- Но я вѣдь ужъ давнымъ давно рукой махнула на тебя, старый повѣса,-- сказала мистриссъ Бэгнетъ, сдувая пыль, насѣвшую на заливного поросенка и снова посмотрѣвъ на меня:-- и если бы леди и джентльмены знали тебя такъ же хорошо, какъ я знаю, то они точно также не стали бы тратить съ тобой слова понапрасну... Если ты не слишкомъ упрямъ для того, чтобы закусить что-нибудь, то вотъ это къ твоимъ услугамъ.
   -- Я принимаю съ величайшею благодарностью.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- продолжала мистриссъ Бэгнетъ, ворча съ свойственнымъ ей добродушіемъ.-- Я чрезвычайно удивлена этимъ. Я не могу надивиться, что ты не имѣешь расположенія умереть съ голоду по своему способу. Это было бы очень похоже, на тебя. Можетъ быть, ты успокоишься и образумишься, занявшись обѣдомъ.
   Тутъ она снова взглянула на меня, и я теперь догадалась изъ ея взоровъ, обращаемыхъ то на дверь, то на меня, что она желаетъ, чтобы вы вышли и дождались ея по ту сторону темничной двери. Сообщивъ мои догадки моему опекуну и мистеру Вудкорту, я встала.
   -- Мы надѣемся, что вы поймете пользу тѣхъ дѣйствій, которыя вамъ предлагаютъ; мы снова повидаемся съ вами будучи увѣрены, что найдемъ васъ болѣе разсудительнымъ.
   -- Но болѣе благодарнымъ вы никогда не увидите меня, миссъ Соммерсонъ,-- отвѣчалъ онъ.
   -- По крайней мѣрѣ я надѣюсь, что мы найдемъ васъ болѣе доступнымъ и менѣе упорнымъ,-- сказала я.-- Позвольте мнѣ еще присовокупить къ этому, что разъясненіе этой тайны и открытіе истиннаго виновника преступленія можетъ сопровождаться чрезвычайно важными послѣдствіями для другихъ лицъ кромѣ васъ.
   Онъ слушалъ меня очень почтительно, не обративъ впрочемъ, кажется, большого вниманія на послѣднія слова мои, которыя я произнесла, уже отвернувшись отъ него нѣсколько и идя по направленію къ двери: онъ, повидимому, разсматривалъ (это передали мнѣ послѣ) мой ростъ и мою наружность, которые, кажется, совершенно приковали его вниманіе.
   -- Странно,-- сказалъ онъ.-- Впрочемъ, я самъ то же думалъ когда-то.
   Опекунъ мой спросилъ его, что онъ хотѣлъ этимъ сказать.
   -- Изволите видѣть, сэръ,-- отвѣчалъ кавалеристъ:-- когда моя несчастная звѣзда привела меня на лѣстницу къ квартирѣ покойника въ ту самую ночь, когда онъ былъ убитъ, я видѣлъ чей-то призракъ, проходившій въ темнотѣ мимо меня,-- призракъ, до такой степени похожій на миссъ Соммерсонъ, что я чуть-чуть не рѣшился заговорить съ нимъ.
   Въ ту же минуту я почувствовала въ себѣ такой трепетъ, какого никогда еще не испытывала ни прежде, ни послѣ и какого, я думаю, мнѣ не придется испытывать.
   -- Призракъ этотъ спускался съ лѣстницы въ то самое время, когда я поднимался по ней; и, проходя мимо окна, въ которое проникалъ лунный свѣтъ, онъ далъ возможность разглядѣть, что на немъ былъ широкій черный плащъ. Я замѣтилъ у этого плаща длинную бахрому. Впрочемъ, все это нейдетъ къ настоящему дѣлу, и я заговорилъ объ этомъ потому лишь, что миссъ Соммерсонъ сію минуту была ни дать ни взять тотъ призракъ, о которомъ я теперь невольно вспомнилъ.
   Я не могу разобрать и опредѣлить чувства, которыя пробудились во мнѣ послѣ этого разсказа; довольно того, что темное сознаніе долга, который я сначала же налагала на себя, долга продолжать изслѣдованія, усилилось во мнѣ, несмотря на то, что я боялась сдѣлать самой себѣ вопросъ по этому предмету. Между тѣмъ я съ негодованіемъ сознавалась, что у меня рѣшительно не было ни малѣйшаго повода къ опасеніямъ. Мы всѣ трое вышли изъ тюрьмы и направили шаги къ воротамъ, которыя находились въ уединенномъ мѣстѣ. Мы не долго дожидались; мистеръ и мистриссъ Бэгнетъ тоже скоро вышли и поспѣшно присоединились къ намъ.
   Въ каждомъ глазѣ мистриссъ Бэгнетъ было по слезинкѣ; лицо ея раскраснѣлось и пылало.
   -- Я еще не вполнѣ высказала Джорджу, что я думала о немъ, миссъ, какъ вы, я полагаю, и изволили замѣтить,-- была первая фраза, сказанная ею, когда она подошла къ намъ. Онъ на очень худой дорогѣ, бѣдняжка!
   -- Не совсѣмъ, если только онъ будетъ остороженъ, разсудителенъ и не станетъ отказываться отъ помощи друзей,-- отвѣчалъ мой опекунъ.
   -- Конечно, такой джентльменъ, какъ вы, долженъ лучше знать это, сэръ,-- отвѣчала мистриссъ Бэгнетъ, торопливо вытирая глаза полою своего сѣраго салопа:-- но я очень боюсь за него. Онъ всегда былъ такъ безпеченъ и говорилъ не подумавши. Джентльмены, засѣдающіе въ судѣ, и не поймутъ его. Притомъ же столько неблагопріятныхъ обстоятельствъ склонилось противъ него; противъ него возстанетъ цѣлая толпа говоруновъ, а Боккетъ же такой придирчивый.
   -- Съ подержаннымъ віолончелемъ... Еще говорилъ, что когда то игралъ на флейтѣ... то есть, когда былъ мальчикомъ,-- прибавилъ мистеръ Бэгнетъ съ большею торжественностью.
   -- Теперь я вамъ вотъ что скажу, миссъ,-- произнесла мистриссъ Бэгнетъ:-- когда я говорю миссъ, то разумѣю и остальныхъ присутствующихъ. Пойдемте въ уголокъ; мнѣ нужно переговорить съ вами.
   Мистриссъ Бэгнетъ увела насъ въ самое уединенное мѣсто и первое время не могла произнести ни слова отъ овладѣвшей ею одышки.
   Мистеръ Бэгнетъ счелъ нужнымъ воспользоваться этимъ случаемъ и произнесъ:
   -- Старуха, скажи-ка имъ мое мнѣніе!
   -- Да, миссъ,-- начала наконецъ старуха, развязывая ленты у своего чепца, чтобы дать воздуху болѣе свободнаго къ себѣ, доступа:-- вы скорѣе успѣли бы сдвинуть Доверскій замокъ, чѣмъ выбить у Джорджа изъ головы то, что разъ засѣло въ нее, если бы вы не пріобрѣли надъ нимъ покой, неожиданной власти. Я убѣждена, что власть эта въ вашихъ рукахъ.
   -- Ты золото, а не женщина,-- сказалъ мой опекунъ.-- Продолжай, продолжай!
   -- Изволите ли видѣть, миссъ,-- продолжала мистриссъ Бзгнетъ, всплескивая руками въ припадкѣ волненія и безпокойства по десяти разъ послѣ каждой фразы:-- все, что онъ говорилъ о томъ, что у него нѣтъ родственниковъ, все это сущій вздоръ. Они его не знаютъ, но онъ знаетъ ихъ. Въ старые годы онъ говорилъ со мною откровеннѣе, чѣмъ съ кѣмъ бы то ни было, и не даромъ онъ признался разъ Вуличу насчетъ сѣдины волосъ его матери и морщинъ на ея лицѣ. Держу пари на пятьдесятъ фунтовъ, что онъ видѣлъ тогда свою мать. Она еще жива, и ее непремѣнно должно, непремѣнно, привезти сюда?
   Вслѣдъ за тѣмъ мистриссъ Бэгнетъ взяла въ ротъ нѣсколько булавокъ и начала пришпиливать подолъ своего платья нѣсколько выше, чѣмъ опускался ея сѣрый салопъ; все это она сдѣлала съ удивительнымъ проворствомъ и ловкостью.
   -- Бакаутъ,-- сказала мистриссъ Бэгнетъ:-- посмотри хорошенько за дѣтьми, старый хрычъ, и дай мнѣ зонтикъ! Я сейчасъ махну въ Линкольншэйръ и привезу старую леди сюда.
   -- Ну, что за женщина!-- вскричалъ мой опекунъ, опустивъ руку въ карманъ:-- какъ она распоряжается? Есть ли еще деньги у нея для этого?
   Мистриссъ Бэгнетъ снова прикоснулась къ подолу своего платья и вынула кожаный кошелекъ, въ которомъ проворно отсчитала пять шиллинговъ. Потомъ она обратно положила ихъ въ кошелекъ съ полнымъ самодовольствомъ.
   -- Не заботьтесь обо мнѣ, миссъ. Я жена солдата и привыкла странствовать но своему. Бакаутъ, старина,-- продолжала она, цѣлуя его:-- одинъ шиллинъ тебѣ, а три дѣтямъ. Теперь я пущусь въ Линкольншэйръ за матерью Джорджа!
   И она дѣйствительно пустилась въ путь, пока мы всѣ трое стояли и смотрѣли другъ на друга съ удивленіемъ. Она удалялась между тѣмъ скорыми шагами, закутавшись въ свой сѣрый салопъ, завернула за уголъ и пропала изъ виду.
   -- Мистеръ Бэгнетъ,-- сказалъ мой опекунъ:-- вы согласитесь пустить ее такимъ образомъ?
   -- Какъ могу я запретить. Она уже разъ дѣлала не такую дорогу. Пріѣхала изъ другой части свѣта... въ этомъ же сѣромъ салопѣ... съ этимъ же зонтикомъ. Что сказала моя старуха, то и сдѣлаетъ. Непремѣнно сдѣлаетъ! Когда старуха скажетъ: я сдѣлаю это, то непремѣнно сдѣлаетъ.
   -- Значитъ, она въ самомъ дѣлѣ столь же правдива и добра, какъ кажется съ виду,-- замѣтилъ мой опекунъ.-- Лучшей похвалы нельзя ей сдѣлать.
   -- Она лихой ефрейторъ... несравненнаго батальона.-- отвѣчалъ мистеръ Бэгнетъ, посматривая себѣ черезъ плечо, по мѣрѣ своего удивленія.-- Другой такой бабенки нѣтъ, да и быть не должно. Зато я и не суюсь никуда прежде ея. Надо все-таки соблюдать дисциплину.
   

LIII. Слѣдъ.

   Мистеръ Боккетъ и его жирный указательный палецъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, входятъ между собою въ частыя совѣщанія. Когда мистеру Боккету приходится обсудить предметъ особенной важности и экстренности, жирный указательный палецъ вступаетъ во всѣ обязанности добраго генія. Мистеръ Боккетъ приложитъ палецъ къ уху, и палецъ нашептываетъ ему наставленія; онъ приложитъ его къ губамъ, и палецъ навѣваетъ на нихъ скрытность и таинственность; дотронется имъ до носа, и палецъ изощряетъ его обоняніе: потрясетъ имъ передъ преступнымъ человѣкомъ, и тотъ цѣпенѣетъ, теряется къ собственной погибели. Авгуры храма Сыщиковъ постоянно предсказывали, что когда мистеръ Боккетъ и этотъ палецъ вступаютъ въ откровенныя объясненія, то въ скоромъ времени за тѣмъ приходится слышать о какомъ нибудь страшномъ возмездіи.
   Впрочемъ, кротко наблюдая и изучая человѣческую природу, будучи снисходительнымъ философомъ, нерасположеннымъ къ осужденію человѣческихъ слабостей, мистеръ Боккетъ обходитъ огромное количество домовъ, измѣряетъ ногами безконечное множество улицъ: взглянувъ на него, можно подумать, что онъ изнываетъ, не находя себѣ пищи для дѣятельности. Онъ въ самыхъ дружественныхъ отношеніяхъ съ людьми своего званія и готовъ пьянствовать съ любымъ изъ нихъ. Онъ не трясется надъ деньгами, онъ развязенъ въ пріемахъ, словоохотливъ и наивенъ въ разговорѣ; но, хотя потокъ его жизни тихъ и свѣтелъ, онъ возмущается снизу встрѣчнымъ движеніемъ указательнаго пальца.
   Бремя и мѣсто не стѣсняютъ существа мистера Боккета. Какъ человѣкъ въ отвлеченномъ смыслѣ, онъ сегодня здѣсь, завтра исчезаетъ, но это нисколько не мѣшаетъ ему еще черезъ день быть опять между нами. Сегодня вечеромъ онъ будетъ можетъ быть смотрѣть въ замочную скважину двери у городского дома сэра Лэйстера Дэдлока, а завтра утромъ онъ будетъ расхаживать но площадкѣ Замогильнаго Призрака въ Чесни-Воулдѣ, гдѣ странствовала нѣкогда тѣнь, которая умилостивляется теперь сотнею гиней. Панталоны, принадлежавшіе этой тѣни, карманы этихъ панталонъ, его дѣловыя бумаги и ящики, его бюро, все это мистеръ Боккетъ осмотритъ самымъ тщательнымъ образомъ.
   Вѣроятно, что всѣ эти занятія худо вяжутся съ домашними, семейными наслажденіями мистера Боккета; во всякомъ случаѣ несомнѣнно то, что въ настоящую минуту мистеръ Боккетъ нейдетъ домой. Хотя вообще онъ высоко цѣнитъ сообщество мистриссъ Боккетъ -- леди съ врожденнымъ геніемъ сыщика, геніемъ, который если бы былъ изощряемъ служебною практикою, привелъ бы къ великимъ результатамъ, но, который, въ силу обстоятельствъ, остановилъ эту даровитую женщину лишь на уровнѣ просвѣщеннаго диллеттантизма, но держится большею частью вдалекѣ отъ пользованія симъ наслажденіемъ. Потому мистриссъ Боккетъ принуждена обращаться къ своей постоялкѣ (къ счастію, очень любезной леди, которая чрезвычайно интересуетъ ее), чтобы проводить съ нею время и вести дружескую бесѣду.
   Густая толпа собирается на Линкольнинскихъ Поляхъ въ день похоронъ. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ лично присутствуетъ на этой церемоніи; говоря строго, тутъ только еще три субъекта, а именно лордъ Дудль, Вильямъ Буффи и истертый кузенъ (приведенный сюда въ видѣ дополненія); за то масса траурныхъ каретъ необозрима. Сословіе перовъ выражаетъ при этомъ болѣе четверо-колесныхъ доказательствъ соболѣзнованія, чѣмъ когда либо видано было во всемъ околодкѣ. На кучерскихъ козлахъ такое собраніе великолѣпныхъ гербовъ, что можно подумать, будто вся герольдейская коллегія разомъ лишилась отца и матери. Герцогъ Фудль присылаетъ блестящую урну для пепла и праха, урну съ серебряными колесами, на патентованныхъ осяхъ, самой лучшей работы, съ тремя громадными червями, которые расположились позади, и кажется пухнутъ отъ горести. Всѣ лучшіе извозчики въ Лондонѣ кажутся удрученными скорбью; и если бы престарѣлый покойникъ, заржавѣвшій за живо, питалъ бы особенную склонность ко вкусу и запаху конины (что едва ли вѣроятно), то подобный день былъ бы для него настоящимъ праздникомъ.
   Спокойный посреди хлопотуновъ и экипажей, посреди этого множества топчущихся ногъ, окоченѣвшихъ отъ горести, мистеръ Боккетъ сидитъ, спрятавшись въ одной изъ траурныхъ каретъ и совершенно на свободѣ разсматриваетъ толпу черезъ щелки сторы. У него презоркій глазъ въ отношеніи къ толпѣ; да и во всемъ другомъ развѣ онъ не зорокъ? И когда мистеръ Боккетъ посмотритъ туда и сюда то съ той, то съ другой стороны кареты, то вверхъ на окна противоположнаго дома, то на головы собравшейся толпы, ничто не ускользаетъ отъ его вниманія.
   -- А, и ты явилась сюда въ наше общество?-- говорить мистеръ Боккетъ самъ съ собою, замѣтивъ мистриссъ Боккетъ, которая, пользуясь всесильнымъ званіемъ мужа, стоитъ на самомъ крыльцѣ дома покойника.-- Такъ вотъ какъ. И ты сюда пожаловала! Да какая ты сегодня авантажная, мистриссъ Боккетъ!
   Процессія еще не трогалась съ мѣста; она ждетъ, чтобы виновникъ торжества былъ вынесенъ изъ дверей дома. Мистеръ Боккетъ, пріютившись въ карстѣ облѣпленной гербами, употребляетъ въ дѣло оба указательные пальца, чтобы приподнять стору на ширину волоска и выглядывать чрезъ эту скважинку.
   И это много говоритъ въ пользу его супружеской привязанности, потому что онъ все продолжаетъ заниматься мистриссъ Боккетъ.
   -- Такъ вотъ и ты сюда пожаловала, а?-- повторяетъ онъ вполголоса.-- И наша жилица съ тобою вмѣстѣ. Я не выпущу тебя изъ виду, мистриссъ Боккетъ; я надѣюсь, впрочемъ, что ты совершенно здорова, моя милая!
   Мистеръ Боккетъ не произноситъ болѣе ни слова; онъ сидитъ, посматривая очень внимательно, пока усопшій футляръ аристократическихъ секретовъ не сносится сверху. Гдѣ теперь всѣ эти секреты? Взялъ ли онъ ихъ, держитъ ли онъ ихъ при себѣ? Пойдутъ ли они за нимъ въ это внезапное путешествіе? И пока процессія подвигается, и лицо мистера Боккета принимаетъ то то, то другое выраженіе. Послѣ этого онъ приготовляется ѣхать съ большимъ удобствомъ и осматриваетъ устройство каретъ, полагая, что и такого рода наблюденія могутъ быть полезны въ извѣстномъ случаѣ. Замѣчается довольно рѣзкій контрастъ между мистеромъ Толкинхорномъ, запертымъ въ своей мрачной колесницѣ, и мистеромъ Боккетомъ, запертымъ въ раззолоченной каретѣ. Рѣзкій контрастъ существуетъ между неизмѣримымъ пустымъ пространствомъ, оставленнымъ маленькою раною, которая повергла одного изъ нихъ въ глубокій сонъ, не прерываемый даже тяжкими толчками по каменной мостовой и едва замѣтнымъ кровавымъ слѣдомъ, который приводитъ другого въ состояніе бдительности, выражающейся въ каждомъ волосѣ на головѣ! Но тотъ и другой кажутся равнодушными къ положенію дѣла, ни тотъ, ни другой не безпокоятся о немъ много.
   Мистеръ Боккетъ высиживаетъ всю процессію въ томъ же самомъ непринужденномъ положеніи и выходитъ изъ кареты при первомъ удобномъ случаѣ, который затѣмъ ему представляется. Теперь онъ направляетъ шаги къ дому сэра Лэйстера Дэдлока, котораго жилище сдѣлалось для него какъ бы собственнымъ домомъ, куда онъ является и откуда выходитъ во всякій часъ сутокъ, гдѣ онъ всегда принятъ радушно и съ уваженіемъ, гдѣ ему знакомы всѣ подробности хозяйства и гдѣ онъ шествуетъ обыкновенно, окруженный атмосферою таинственнаго величія.
   Для мистера Боккета не существуетъ необходимости стучаться въ дверь или звонить въ колокольчикъ. Онъ выпросилъ для себя особый ключъ и отпираетъ двери по своему усмотрѣнію. Когда онъ проходитъ черезъ переднюю, Меркурій возвѣщаетъ ему: "Къ вамъ есть письмо съ почты, мистеръ Боккетъ", и отдаетъ ему это письмо.
   -- Только одно, а?-- говоритъ мистеръ Боккетъ.
   Если бы Меркурій и былъ одаренъ особенною пытливостью и любопытствомъ въ отношеніи писемъ, адресуемыхъ мистеру Боккету, то этотъ послѣдній все-таки слишкомъ остороженъ, чтобы не обуздывать подобной страсти въ своемъ ближнемъ. Мистеръ Боккетъ смотритъ на него такъ, какъ будто лицо его представляетъ аллею длиною въ нѣсколько миль, и обозрѣваетъ его съ тѣмъ же самоуслажденіемъ, которое бы онъ испытывалъ при обозрѣніи аллеи.
   -- Есть съ вами табакерка?-- спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.
   Къ несчастію, Меркурій не употребляетъ табаку.
   -- Не можете ли вы мнѣ спроворить гдѣ нибудь щепотку?-- спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.-- Очень благодаренъ. Мнѣ все равно, какой бы ни былъ; я не придерживаюсь никакого сорта. Спасибо!
   Запустивъ съ возможною граціею, руку въ ящикъ, открытый гдѣ-то въ людской и замѣняющій по общему отзыву табакерку, посмаковавъ надлежащимъ образомъ табакъ сначала одною, потомъ другого стороною носа, мистеръ Боккетъ послѣ продолжительнаго и просвѣщеннаго обсужденія предмета, отзывается, что табакъ настоящаго достоинства, и идетъ далѣе, взявъ съ собою письмо.
   Теперь, хотя мистеръ Боккетъ и идетъ вверхъ по лѣстницѣ въ маленькую библіотеку, которая расположена внутри большей, съ видомъ человѣка, получающаго ежедневно письма десятками, но на самомъ дѣлѣ многочисленная корреспонденція не составляетъ отличительнаго признака его дѣятельности. Онъ не бойкій писака; онъ обращается съ перомъ какъ съ своею тростью, которой почти никогда не выпускаетъ изъ руки и которая совершенно сроднилась съ его ладонью. Онъ не располагаетъ и другихъ часто переписываться съ собою, потому что кажется человѣкомъ слишкомъ простымъ и прямымъ для веденія учтивой и утонченной корреспонденціи. Кромѣ того онъ самъ имѣлъ случай видать, какъ слишкомъ откровенныя письма выводились на свѣжую воду и какъ писавшимъ ихъ приходилось тогда жутко и накладно. По всѣмъ этимъ причинамъ онъ старается какъ можно менѣе имѣть дѣло съ письмами какъ въ отношеніи посылки, такъ и полученія ихъ. Но все же въ послѣдніе двадцать четыре часа онъ получилъ ихъ ровно полдюжины.
   -- И это,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, положивъ принесенное имъ письмо на столъ:-- и это тотъ же самый почеркъ, тѣ же самыя два слова.
   Какія же эти два слова?
   Онъ повертываетъ ключъ въ двери, развертываетъ свой черный бумажникъ (составляющій для многихъ книгу судебъ), кладетъ возлѣ другое письмо и читаетъ на обоихъ бойко написанныя слова: "Леди Дэдлокъ".
   -- Да, да,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- Но я могъ бы получить денежки и безъ этого безыменнаго извѣщенія.
   Положивъ письма въ свою книгу судебъ и застегнувъ ее опять, онъ отпираетъ дверь именно въ ту минуту, когда ему приносится обѣдъ, изобильный и изящно поданный, съ графиномъ хересу. Мистеръ Боккетъ часто повторяетъ въ дружескихъ кругахъ, гдѣ онъ не стѣсняется, что онъ предпочитаетъ добрую флягу стараго темнаго остъ-индскаго хереса чему бы то ни было. Вслѣдствіе сего и теперь онъ наливаетъ и осушаетъ рюмку съ гастрономическимъ чмоканьемъ губами, и все продолжаетъ еще освѣжаться своимъ любимымъ напиткомъ, когда какая-то идея приходитъ ему въ голову.
   Мистеръ Боккетъ тихонько отворяетъ дверь, соединяющую рту комнату съ сосѣднею, и смотритъ туда. Библіотека пуста и огонь въ каминѣ потухаетъ. Глазъ мистера Бокаста, обнявъ комнату соколинымъ полетомъ, останавливается на стѣнѣ, куда кладутся всѣ получаемыя письма. Тутъ лежитъ теперь нѣсколько писемъ на имя сэра Лэйстера. Мистеръ Боккетъ подноситъ ихъ вплоть къ глазамъ и опредѣляетъ характеръ и наклоненіе почерка.
   -- Нѣтъ,-- говоритъ онъ:-- это совсѣмъ другая рука. Только мнѣ письма надписаны тѣмъ почеркомъ. Я вскрою всю эту корреспонденцію сэру Лэйстеру Дэдлоку, баронету, завтрашній день.
   Съ этими мыслями онъ возвращается окончить свой обѣдъ и потребляетъ его съ отличнымъ аппетитомъ. Послѣ недолгаго отдохновенія, онъ получаетъ приглашеніе пожаловать въ гостиную. Сэръ Лэйстеръ принималъ его уже тамъ нѣсколько вечеровъ, съ цѣлью узнать, не имѣетъ ли тотъ сообщить ему что-нибудь. Истертый кузенъ (чрезвычайно утомившійся на похоронахъ) и Волюмнія присутствуютъ тутъ же.
   Мистеръ Боккетъ дѣлаетъ членамъ общества три различные поклона: сэру Лэйстеру поклонъ, выражающій высокое уваженіе, Волюмніи поклонъ, выражающій желаніе показаться любезнымъ, изношенному кузену поклонъ, доказывающій лишь, что особа, которой поклонъ этотъ назначается, ему небезызвѣстна. Боккетъ говоритъ ему, повидимому: "вы безполезный наростъ на человѣческомъ обществѣ; вы меня знаете, и я знаю васъ". Выказавъ эти легкіе признаки житейскаго такта, мистеръ Боккетъ потираетъ руки.
   -- Нѣтъ ли у васъ чего-нибудь сообщить мнѣ, офицеръ?-- спрашиваетъ сэръ Лэйстеръ.-- Не хотите ли вы имѣть со мною разговоръ наединѣ?
   -- Нѣтъ, не сегодня, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ.
   -- Ибо время мое,-- продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:-- совершенно въ вашемъ распоряженіи въ видахъ возмездія за оскорбленное величіе закона.
   Мистеръ Боккетъ кашляетъ и посматриваетъ на Волюмнію, нарумяненную и украшенную ожерельемъ, посматриваетъ такъ, какъ будто бы онъ хотѣлъ выразить слѣдующую мысль: "Увѣряю васъ, вы премиленькое созданіе. Я видалъ сотнями дѣвицъ, которыя въ ваши лѣта были хуже, дѣйствительно хуже".
   Прекрасная Волюмнія, которой небезызвѣстно благотворное вліяніе ея прелестей, перестаетъ писать ноты, похожія на людей въ треугольныхъ шляпахъ, и въ радушьи поправляетъ свое ожерелье. Мистеръ Боккетъ оцѣниваетъ въ умѣ своемъ это украшеніе и одобряетъ его столько же, сколько осуждаетъ занятіе Волюмніи ни къ чему не ведущими нотами.
   -- Если я,-- продолжаетъ сэръ Лэйстеръ съ чрезвычайнымъ паѳосомъ: если я не просилъ васъ, офицеръ, употребить всѣ способности въ дѣло для разъясненія этого страшнаго обстоятельства, то я въ особенности желаю воспользоваться настоящимъ случаемъ, чтобы восполнить промахъ, который я сдѣлалъ. Не останавливайтесь ни передъ какими издержками. Я приготовился къ тому, чтобы платить за всѣ хлопоты. Вы можете предпринять какіе угодно шаги и расходы и я не задумаюсь ни на минуту, чтобы вознаградить васъ за нихъ надлежащимъ образомъ.
   Мистеръ Боккетъ снова дѣлаетъ сэру Лэйстеру поклонъ въ видѣ отвѣта на его щедрость.
   -- Умъ мой,-- присовокупляетъ сэръ Лэйстеръ съ великодушнымъ жаромъ:-- не пришелъ еще, какъ легко можно себѣ представить, въ совершенное успокоеніе, послѣ этого дьявольскаго случая. Я не знаю даже, когда я совершенно оправлюсь отъ этого потрясенія. Нынѣ по крайней мѣрѣ я преисполняюсь негодованіемъ, подвергшись грустной необходимости опустить въ могилу бренные останки вѣрнаго, усерднаго, преданнаго друга.
   Голосъ сэра Лэйстера дрожитъ, и сѣдые волосы поднимаются у него на головѣ. На глазахъ у него слезы; лучшія свойства его природы пробуждаются.
   -- Я объявляю,-- говоритъ онъ:-- я торжественно объявляю, что пока это преступленіе не будетъ открыто и наказано установленнымъ порядкомъ, я все буду считать, что на имени моемъ тяготѣетъ пятно позора. Джентльменъ, который посвятилъ мнѣ большую часть своей жизни, джентльменъ, который постоянно сиживалъ за моимъ столомъ и находилъ себѣ ночлегъ въ моемъ домѣ, идетъ изъ моего дома къ себѣ и вдругъ умерщвляется, спустя менѣе часа послѣ того, какъ мы разстались съ нимъ. Я не могу не придти при этомъ къ мысли, что за нимъ слѣдили при выходѣ изъ моего дома, караулили его въ моемъ домѣ, даже обратили на него въ первый разъ вниманіе, потому что онъ былъ въ близкихъ отношеніяхъ къ моему дому, что могло внушить идею, что онъ гораздо богаче и значительнѣе, чѣмъ можно было предполагать, зная его уединенный и скромный образъ жизни. Если я не успѣю при помощи всѣхъ средствъ, которыя отъ меня зависятъ, при помощи моего вліянія, моего общественнаго положенія, вывести наружу виновниковъ этого преступленія, то я совершенно потеряю право доказывать, что я уважалъ этого человѣка, и что я былъ вѣренъ тому, кто отличался въ отношеніи ко мнѣ постоянною вѣрностью.
   Пока сэръ Лэйстеръ распространяется такимъ образомъ съ большимъ увлеченіемъ и чрезвычайнымъ величіемъ, оглядывая крутомъ комнату, какъ будто бы въ ней было большое общество, мистеръ Боккетъ смотритъ на него съ наблюдательною важностью, въ которой, хотя, впрочемъ, это довольно смѣлое толкованіе, есть частица состраданія.
   -- Нынѣшняя церемонія,-- продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:-- чрезвычайно наглядно доказала, какимъ уваженіемъ мой покойный другъ (онъ выдаетъ это слово довольно рельефно, потому вѣроятно, что смерть уравниваетъ всѣ состоянія) пользовался у здѣшней аристократіи; но это только усилило для меня ударъ, полученный отъ этого ужаснаго и дерзкаго преступленія. Если бы его совершилъ братъ мой, я не пощадилъ бы его.
   Мистеръ Боккетъ смотритъ очень важно. Волюмнія замѣчаетъ о покойномъ, что онъ былъ чрезвычайно вѣрный и любезный человѣкъ!
   -- Безъ сомнѣнія, потеря его для васъ очень чувствительно, миссъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ примиряющимъ тономъ:-- я увѣренъ, что онъ самъ сознавалъ себѣ цѣну въ этомъ отношеніи.
   Волюмнія даетъ понять мистеру Боккету изъ своего отвѣта, что ея чувствительная душа до того взволнована, что едва ли оправится до конца жизни, что нервы ея замерли совершенно, что она рѣшительно потеряла всякую надежду улыбнуться когда нибудь. Между тѣмъ она выводитъ еще треугольную шляпу для страшнаго престарѣлаго генерала въ Батѣ, шляпу, выражающую меланхолическое настроеніе духа.
   -- Конечно, это поражаетъ, пугаетъ впечатлительную женщину,-- говоритъ мистеръ Боккетъ симпатичнымъ голосомъ:-- но потомъ это изгладится.
   Волюмнія вообще желала бы знать, что дѣлается по этому дѣлу? Можно ли надѣяться на признаніе со стороны этого ужаснаго солдата, и какъ намѣрены поступить въ томъ или другомъ случаѣ? Есть ли у него сообщники или... какъ ихъ называютъ по закону? Волюмнія желаетъ знать еще нѣкоторыя другія столь же истинныя обстоятельства.
   -- Изволите видѣть, миссъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ, заставляя свой палецъ производить убѣждающее вліяніе (онъ въ эту минуту былъ въ такомъ любезномъ и наивномъ настроеніи духа, что чуть не назвалъ ее милою миссъ Волюмніей):-- на эти вопросы не очень легко отвѣчать въ настоящую минуту. Въ настоящую минуту ничего не могу сказать. Я постоянно занимаюсь этимъ дѣломъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ (мистеръ Боккетъ привлекаетъ его особу къ участію въ разговорѣ по праву его значительности) занимаюсь утромъ, въ полдень, ночью. Отъ рюмки или двухъ хересу, выпитыхъ мною, я не думаю, чтобы умъ мой лишился быстроты и силы соображенія. Я могъ бы отвѣчать вамъ на ваши вопросы, миссъ; но долгъ мой запрещаетъ мнѣ это сдѣлать. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, скоро узнаетъ все, что сдѣлано уже до сихъ поръ. И я надѣюсь, что онъ выслушаетъ меня (мистеръ Боккетъ опять принимаетъ важный видъ), выслушаетъ меня съ удовольствіемъ.
   Дряхлый кузенъ надѣется, что дѣло не обойдется "безъ 'азни для п'мѣра". Онъ полагаетъ, что гораздо полезнѣе "п'вѣсить виновнаго теперь, неж'ли д'ржать его годъ въ т'рмѣ". Онъ не сомнѣвается, что гораздо лучше повѣсить "для п'мѣра, нежели и' вѣшать".
   -- Вы знаете жизнь, вы понимаете, сэръ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ съ одобрительнымъ морганіемъ глазъ и согнувъ свой палецъ крючкомъ:-- и вы можете подтвердить то, что я объяснялъ этой леди. Нечего говорить вамъ, что на основаніи свѣдѣній, собранныхъ мною, я немедленно приступилъ къ дѣлу. Вы угадываете и соображаете, все, чего, казалось, нельзя бы было ожидать отъ леди. Боже мой, особенно при вашемъ высокомъ положеніи въ обществѣ, миссъ,-- заключаетъ мистеръ Боккетъ, совершенно раскраснѣвшись отъ мысли, что онъ снова чуть не назвалъ ее милою.
   -- Офицеръ, Волюмнія,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ:-- совершенно вѣренъ, своей обязанности и вполнѣ правъ.
   Мистеръ Боккетъ бормочетъ:
   -- Очень радъ, что имѣю честь слышать отъ васъ одобрительный отзывъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, Волюмнія,-- продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:-- не совсѣмъ-то прилично молодой леди задавать офицеру такіе вопросы, какіе вы вздумали ему дѣлать. Онъ лучше всякаго можетъ опредѣлить отвѣтственность, которая лежитъ на немъ; онъ дѣйствуетъ, зная напередъ эту отвѣтственность. И намъ, которые присутствуютъ при составленіи и изданіи законовъ, нейдетъ мѣшать или привязываться къ тому, кто приводитъ эти законы въ исполненіе, или...-- заключаетъ сэръ Лэйстеръ довольно строго, потому что Волюмнія хотѣла прервать его прежде, чѣмъ онъ достаточно скруглилъ свою фразу:-- или кто полагаетъ возмездіе за оскорбленное величіе законовъ.
   Волюмнія смиренно объясняетъ, что у нея не было ни малѣйшаго любопытства въ этомъ случаѣ, не такъ какъ у большей части вѣтряныхъ особъ ея возраста и пола, но что она рѣшительно пропадаетъ отъ сожалѣнія и участія къ милому человѣку, котораго потерю они всѣ оплакиваютъ.
   -- Очень хорошо, Волюмнія,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ.-- Но все-таки и въ такомъ случаѣ не мѣшаетъ быть скромною.
   Мистеръ Боккетъ пользуется наступившимъ молчаніемъ и продолжаетъ разсуждать.
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я не встрѣчаю съ иней стороны препятствія, съ вашего позволенія и въ такомъ обществѣ, объяснить этой леди, что я смотрю на наше дѣло, какъ на получившее довольно удовлетворительную полноту. Это хорошенькое дѣльцо, славненькое дѣльцо, и все то, чѣмъ нужно еще дополнить его, я надѣюсь собрать въ продолженіе немногихъ часовъ.
   -- Очень радъ слышать это,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ.-- Вполнѣ полагаюсь на васъ.
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ очень серьезнымъ тономъ:-- я надѣюсь, что дѣло это въ одно и то же время поселитъ въ насъ довѣріе ко мнѣ и поведетъ къ общему удовлетворенію. Когда я называю его хорошенькимъ дѣльцемъ, изволите видѣть, миссъ,-- продолжаетъ мистеръ Боккетъ, смотря съ важностью на сэра Лэйстера:-- то я дѣлаю это съ моей точки зрѣнія. Разсматривая же этотъ предметъ съ другихъ сторонъ, всегда найдешь въ немъ болѣе или менѣе причинъ къ неудовольствію. Очень странныя вещи доходятъ иногда до нашего свѣдѣнія относительно семейной жизни, миссъ; если бы вамъ разсказать ихъ, вы не могли бы довольно надивиться!
   Волюмнія, испустивъ слабый, невинный визгъ, соглашается съ этимъ мнѣніемъ.
   -- Да, даже въ благо... благородныхъ фамиліяхъ, въ знатныхъ фамиліяхъ, въ извѣстныхъ фамиліяхъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, снова посмотрѣвъ съ важностью на сэра Лэйстера.-- Я имѣлъ честь хлопотать прежде по дѣламъ знатныхъ фамилій, и вы не можете себѣ представить... что я говорю?.. я увѣренъ, что даже вы не можете себѣ представить, сэръ (это относилось къ истертому кузену), какія штучки тамъ дѣлаются.
   Кузенъ, который отъ скуки покрывалъ себѣ голову подушками съ дивана и вытягивался во всю длину своего дряхлаго тѣла, произноситъ: "м'быть", что значило на обыкновенномъ языкѣ: можетъ быть.
   Сэръ Лэйстеръ, полагая, что наступило время отпустить офицера, произноситъ съ подобающимъ величіемъ: "очень хорошо!" и дѣлаетъ мановеніе рукою, выражающее не только конецъ заведеннаго разговора, но и ту мысль, что если знатныя фамиліи впадаютъ въ предосудительные поступки, то должны принимать на себя всѣ послѣдствія ихъ.
   -- Вы, конечно, не забудете, офицеръ,-- присовокупляетъ онъ снисходительнымъ тономъ:-- что я въ вашемъ распоряженіи во всякое время.
   Мистеръ Боккетъ все съ прежней важностью спрашиваетъ, можетъ ли онъ придти завтра утромъ, въ случаѣ, если онъ подвинется впередъ въ своихъ изысканіяхъ на столько, на сколько разсчитываетъ? Сэръ Лэйстеръ отвѣчаетъ: "мнѣ все равно, во всякое время". Мистеръ Боккетъ дѣлаетъ три поклона и выходитъ изъ комнаты, когда забытое имъ обстоятельство приходитъ ему въ голову.
   -- Позвольте спросить, между прочимъ,-- говоритъ онъ тихимъ голосомъ, осторожно отходя назадъ:-- кто выставилъ на лѣстницѣ объявленіе о наградѣ.
   -- Я приказалъ его тамъ повѣсить,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ.
   -- Вы не сочтете слишкомъ смѣлымъ поступкомъ съ моей стороны, сэръ Лэйстеръ, баронетъ, если я спрошу, для чего вы изволили это сдѣлать?
   -- Нисколько. Я выбралъ лѣстницу, какъ самое видное мѣсто въ домѣ. Я полагаю, что не мѣшаетъ, чтобы это объявленіе бросалось всякому въ глаза. Я желаю, чтобы люди мои поняли всю громадность этого преступленія, всю рѣшимость, съ которою я намѣренъ наказать за него и всю невозможность избѣжать этого наказанія. Впрочемъ, если вы, офицеръ, при вашемъ познаніи общаго хода обстоятельствъ, видите какое либо неудобство...
   Мистеръ Боккетъ не видитъ пока никакого неудобства; если уже объявленіе выставлено, то лучше не снимать его. Повторяя свои три поклона, онъ выходитъ; отъ затворяетъ дверь при слабомъ визгѣ Волюмніи -- при визгѣ, который предшествуетъ ея замѣчанію, что это плѣнительная ужасная личность напоминаетъ исторію о Синей Комнатѣ. По свойственной ему привычкѣ къ обществу и умѣнью прилаживаться къ людямъ всѣхъ сословій, мистеръ Боккетъ стоитъ теперь передъ каминомъ, свѣтлымъ и теплымъ, посмотри на свѣжую зимнюю ночь, стоитъ и восхищается Меркуріемъ.
   -- А вѣдь, я думаю, въ васъ будетъ шесть футовъ и два дюйма?-- говоритъ мистеръ Боккетъ.
   -- И три дюйма,-- отвѣчаетъ Меркурій.
   -- Неужели столько? Да, но видите ли, вы широки въ мѣру, потому это не замѣтно. Вы не принадлежите къ числу длинноногихъ и жидконогихъ созданій, вовсе не принадлежите. Снимали съ васъ когда-нибудь слѣпки?
   Мистеръ Боккетъ спрашиваетъ объ этомъ, сообщая артистическое выраженіе, своимъ глазамъ и головѣ.
   Меркурій никогда не служилъ оригиналомъ для статуи.
   -- Такъ вамъ надо непремѣнно попробовать,-- замѣчаетъ мистеръ Боккетъ.-- Одинъ изъ моихъ пріятелей, о которомъ вы со временемъ услышите какъ о скульпторѣ Королевской Академіи, сочтетъ особеннымъ удовольствіемъ передать ваши формы мрамору. Миледи нѣтъ дома, не такъ-ли?
   -- Уѣхали кушать.
   -- Выѣзжаютъ всякій день, не правда ли?
   -- Да.
   -- И неудивительно!-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- Такая прелестная женщина, какъ она, такая привлекательная, любящая и элегантная женщина по истинѣ служитъ украшеніемъ общества, въ которомъ появляется. А что, вашъ батюшка сдѣлалъ такую же карьеру какъ и вы?
   Отвѣтъ оказывается отрицательнымъ.
   -- Мой такъ послужилъ на своемъ вѣку,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- Мой отецъ сначала былъ жокеемъ, потомъ лакеемъ, потомъ буфетчикомъ, тамъ дворецкимъ и наконецъ содержателемъ гостиницы. Онъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ и умеръ оплакиваемый всѣми, кто зналь его. При послѣднемъ издыханіи онъ все-таки повторилъ, что считаетъ службу самою лучшею и благородною частію своей карьеры; и это совершенная правда. У меня есть братъ въ услуженіи, шуринъ также служить. А что, миледи добры нравомъ?
   Меркурій отвѣчаетъ: такъ добры, какъ вы только можете, себѣ представить.
   -- А,-- дополняетъ мистеръ Боккетъ:-- немножко безтолковы, немножко капризны? Да Боже мой! Можно ли сердиться на нихъ за это когда онѣ такъ хороши изъ себя? Да мы даже вдвое больше любимъ ихъ за это, не правда ли?
   Меркурій, заложивъ руки въ карманы своихъ свѣтлыхъ, абрикосовыхъ панталонъ, симметрически протягиваетъ обутыя въ шолкъ ноги съ видомъ человѣка, сочувствующаго изящному, и не отрицаетъ сказаннаго. Раздается стукъ колесъ и сильный звонъ въ колокольчикъ подъѣзда.
   -- Легки на поминѣ!-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- Вотъ и онѣ!
   Двери настежь отворяются, и миледи проходитъ по передней. Будучи еще очень блѣдною, она одѣта по утреннему и носитъ на рукѣ два прекрасные браслета. Красота ли этихъ браслетовъ или красота рукъ имѣютъ особенную привлекательность для мистера Боккета, не берусь рѣшить. Онъ смотритъ на все это жаднымъ взоромъ и что-то шевыряетъ у себя въ карманѣ, можетъ быть, полупенсовую монету.
   Замѣтивъ его издалека, миледи обращаетъ вопросительный взглядъ на другого Меркурія, который привезъ ее домой.
   -- Мистеръ Боккетъ, миледи.
   Мистеръ Боккетъ дѣлаетъ ножкой и подвигается впередъ, проводя пальцемъ поверхъ своего рта.
   -- Вы вѣрно дожидаетесь сэра Лэйстера?
   -- Нѣтъ, миледи; я уже видѣлся съ нимъ.
   -- Нѣтъ ли у васъ чего-нибудь передать мнѣ?
   -- Теперь ничего, миледи.
   -- Не сдѣлали ли вы новыхъ открытій?
   -- Очень немногія, миледи.
   Все это говорится мимоходомъ. Миледи едва останавливается и потомъ поднимается на лѣстницу. Мистеръ Боккетъ, подойдя къ основанію лѣстницы, смотритъ, какъ миледи входитъ на ступени, по которымъ несчастный старикъ недавно низошелъ въ могилу, смотритъ какъ проходитъ она мимо статуй воинственнаго вида, которыхъ вооруженіе ложится длинными тѣнями на стѣнѣ, какъ проходитъ она мимо вывѣшеннаго печатнаго объявленія, на, которое она бросаетъ бѣглый взглядъ, и потомъ скрывается изъ виду.
   -- Онѣ очень любезны, право,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, возвращаясь къ Меркурію.-- Однако не смотрятъ совершенно здоровыми.
   Но словамъ Меркурія, миледи въ самомъ дѣлѣ несовсѣмъ здорова. Она часто страдаетъ головною болью.
   -- Можетъ ли быть? Это очень жаль!
   Мистеръ Бокжетъ совѣтовалъ бы противъ этого моціонъ, прогулку.
   -- Да. но она и такъ прогуливается,-- замѣчаетъ Меркурій.-- Иногда гуляетъ часа два, если чувствуетъ себя худо. Выходитъ даже ночью...
   -- Неужели вы въ самомъ дѣлѣ увѣрены, что въ васъ будетъ шесть футовъ три дюйма?-- спрашиваетъ мистеръ Боккетъ, присовокупляя извиненіе, что онъ прервалъ своего собесѣдника.
   Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.
   -- Вы такъ хорошо сложены, что я съ трудомъ повѣрилъ бы этому. Вотъ, напримѣръ, гвардейскіе солдаты слывутъ молодцами, а что за уроды по сложенію!... Такъ ходитъ прогуливаться даже по ночамъ? Даже когда лунная ночь, все равно!
   О, да. Даже когда лунная ночь! Безъ всякаго сомнѣнія. Да и что же тутъ страннаго! Пріятный разговоръ и желаніе согласиться съ обѣихъ сторонъ.
   -- Я думаю, что вы, напримѣръ, такъ то имѣете привычки прогуливаться?-- спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.-- Я думаю нѣтъ лишняго времени на это?
   Кромѣ сего, Меркурій еще и не любитъ вообще пѣшую прогулку. Онъ предпочитаетъ упражненіе въ ѣздѣ за каретою,
   -- Безъ всякаго сомнѣнія,-- замѣчаетъ мистеръ Боккетъ.-- Какая же разница! Теперь, сколько я припоминаю,-- продолжаетъ мистеръ Боккетъ, нагрѣвая себѣ руки и съ умиленіемъ смотря на пламя камина:-- она выходила прогуливаться въ ту самую ночь, когда приключилось это дѣло.
   -- Конечно, выходила! Я еще провелъ ее въ садовую калитку.
   -- И потомъ вы оставили ее тамъ. Конечно, оставили. Я видѣлъ это собственными глазами.
   -- Однако васъ я не видалъ, говоритъ Меркурій.
   -- Я тогда очень торопился,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ:-- шелъ навѣстить свою тетку, которая живетъ въ Чельси; ей уже девяносто лѣтъ, бѣдняжкѣ, совершенно одинока -- и есть кое-какія деньжонки. Да, мнѣ привелось проходить мимо. Позвольте. Въ которомъ часу это могло быть? Это было не въ десять часовъ.
   -- Въ половинѣ десятаго.
   -- Именно, Такъ и есть. И если я не ошибаюсь, миледи была закутана въ широкій черный бурнусъ съ длинною бахромою.
   -- Именно съ длинною бахромою и широкій бурнусъ.
   Вопросъ этотъ рѣшенъ окончательно. Мистеръ Боккетъ долженъ удалиться за какимъ-то дѣльцемъ, которое ему необходимо обдѣлать; но онъ предварительно считаетъ долгомъ пожать руку Меркурію за пріятный разговоръ; онъ, безъ сомнѣнія, единственная просьба съ его стороны, постарается, если только у Меркурія есть свободные полчаса, доставить ему случай быть воспроизведеннымъ въ мраморной статуѣ рѣзцомъ королевскаго академическаго скульптора, къ несомнѣнной выгодѣ обѣихъ стороны.
   

LIV. Взрывъ мины.

   Освѣжившись сномъ, мистеръ Боккетъ встаетъ рано утромъ и приготовляется къ дневной дѣятельности. Принарядившись при помощи чистой рубашки и мокрой щетки, которою онъ въ торжественныхъ случаяхъ приглаживаетъ свои жидкія кудри, оставленныя на головѣ его хлопотливою и преисполненною заботъ жизнью, мистеръ Боккетъ налегаетъ на завтракъ, въ основаніе коего положены двѣ бараньи котлеты и который заключаетъ въ себѣ кромѣ того чай, яйца, хлѣбъ съ масломъ и мясомъ и мармеладъ, въ соотвѣтствующихъ количествахъ. Потребивши довольно этихъ укрѣпляющихъ веществъ и посовѣтовавшись съ своимъ домашнимъ геніемъ, онъ передаетъ Меркурію конфиденціальнымъ тономъ, чтобы тотъ "немедленно доложилъ сэру Лэйстеру, баронету, что если дескать онъ готовъ принять меня, то и я готовъ идти къ нему". Когда пришелъ милостивый отвѣтъ, что сэръ Лэйстеръ поспѣшитъ окончаніемъ своего туалета и выйдетъ къ мистеру Боккету въ библіотеку чрезъ десять минутъ, мистеръ Боккетъ вступаетъ въ этотъ покой и стоитъ передъ каминомъ, уткнувъ палецъ въ подбородокъ и смотря на пылающіе угля.
   Мистеръ Боккетъ задумчивъ, какъ надо быть человѣку, которому предстоитъ совершить трудную работу; но онъ не теряется, онъ самоувѣренъ, еамонадѣянъ на видъ. По выраженію его лица, онъ могъ бы быть отличнымъ карточнымъ игрокомъ -- игрокомъ на большія суммы, могъ бы рисковать сотнями гиней, лихо держать колоду и пользоваться завидною славою, что не сробѣетъ, даже спустивши все свое достояніе вмѣстѣ съ послѣднею картою. Немного волнуется и тревожится мистеръ Боккетъ, когда появляется сэръ Лэйстеръ; но онъ смотритъ на баронета искоса, пока тотъ тихими шагами подходитъ къ своему покойному креслу, смотритъ съ такою же какъ вчера наблюдательною важностью, въ которой, такъ же какъ вчера, только особенно смѣлому человѣку удалось бы найти тѣнь состраданія.
   -- Мнѣ очень досадно, что я заставилъ васъ дожидаться, офицеръ, но я, какъ нарочно, сегодня всталъ позднѣе, обыкновеннаго. Я не совсѣмъ здоровъ. Безпокойство и негодованіе, отъ которыхъ я недавно такъ страдалъ, слишкомъ сильно подѣйствовали на меня. Я подверженъ подагрѣ. Сэръ Лэйстеръ хотѣлъ выразиться общимъ словомъ -- "недугамъ", и вѣрно сказалъ бы такимъ образомъ всякому другому; но мистеръ Боккетъ знаетъ ощупью все до него касающееся, и послѣднія обстоятельства вполнѣ доказали это!
   Пока онъ усаживается на своемъ креслѣ, не безъ усилія и съ видомъ, выражающемъ страданіе, мистеръ Боккетъ подходитъ нѣсколько ближе, положивъ одну изъ своихъ широкихъ рукъ на столъ, стоящій въ библіотекѣ.
   -- Мнѣ неизвѣстно, офицеръ,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ, поднимая глаза и обозрѣвая лицо мистера Боккета:-- мнѣ неизвѣстно, желаете ли вы говорить со мною наединѣ; впрочемъ, это совершенно въ вашей волѣ. Все, что вы ни скажете, я найду дѣльнымъ и пріятнымъ. Если же вы не встрѣтите особаго неудобства, миссъ Дэдлокъ очень желала бы...
   -- Что вы, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ!-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ, убѣдительно наклонивъ голову на сторону и повѣсивъ указательный палецъ на одно изъ ушей въ видѣ серьги:-- намъ нужно говорить съ глазу на глазъ, особенно теперь. Вы сейчасъ увѣритесь, что намъ надо быть съ глазу на глазъ. Всякая леди, при другихъ обстоятельствахъ, въ особенности леди съ такимъ высокимъ положеніемъ въ обществѣ, какъ миссъ Дэдлокъ, не могла бы не быть для меня чрезвычайно пріятною; но забывая о собственныхъ, личныхъ видахъ, я позволяю себѣ смѣлость повторить, что намъ должно быть непремѣнно наединѣ.
   -- Я совершенно убѣждаюсь этимъ.
   -- И это въ такой мѣрѣ необходимо, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,-- повторяетъ мистеръ Боккетъ:-- что я готовъ попросить у насъ позволенія повернуть ключъ въ замкѣ двери.
   -- Очень возможное дѣло.
   Мистеръ Боккетъ съ особенною ловкостью и необходимою осторожностью принимаетъ эту полезную мѣру; онъ становится даже на колѣни на нѣсколько минутъ, сколько въ силу усвоенной имъ привычки, столько и съ цѣлью такъ приладить ключъ въ замкѣ, чтобы никто не могъ смотрѣть внутрь комнаты сквозь замочную скважину.
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я упоминалъ еще вчера, что мнѣ оставалось дополнить наше дѣло весьма немногими обстоятельствами. Я теперь дополнилъ его и собралъ всѣ доводы противъ лица, совершившаго это преступленіе
   -- Противъ солдата?
   -- Нѣтъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, не противъ солдата.
   Сэръ Лэйстеръ смотритъ съ изумленіемъ и спрашиваетъ.
   -- Вѣдь этотъ самый человѣкъ взятъ подъ стражу не такъ ли?
   Мистеръ Боккетъ отвѣчаетъ ему послѣ нѣкотораго молчанія:
   -- Дѣло идетъ о женщинѣ.
   Сэръ Лэйстеръ опрокидывается на спинку своего кресла и восклицаетъ тяжело вздыхая:
   -- Праведное небо!
   -- Теперь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,-- начинаетъ мистеръ Боккетъ, стоя надъ нимъ съ рукою растянутою по столу библіотеки, въ то время, когда указательный палецъ другой руки старается сообщить его словамъ должное выраженіе:-- теперь я считаю своею обязанностью приготовить васъ къ такому ряду обстоятельствъ, которыя могли бы сообщить -- смѣю сказать даже -- которыя сообщатъ вамъ сильное потрясеніе. Но сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, вы джентльменъ; а я очень хорошо знаю, что такое истинный джентльменъ и къ чему онъ способенъ. Джентльменъ перенесетъ ударъ, когда этотъ ударъ неминуемъ, перенесетъ его мужественно, безъ ропота. Джентльменъ можетъ приготовить свой умъ, чтобы выдержать какое бы то ни было потрясеніе. Ну что же, успокойтесь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ! Если вамъ суждено перенести ударъ, то вы, очень естественно, начинаете думать о своемъ семействѣ. Вы спрашиваете сами себя, какъ всѣ ваши предки, идя до самого Юлія Цезаря,-- далѣе пока нечего забираться,-- перенесли бы это несчастіе? Вы припоминаете цѣлыя дюжины ихъ, которые приняли бы эту долю съ должнымъ мужествомъ, и вы по примѣру ихъ перенесете грозящее вамъ бѣдствіе, перенесете хотя для того, чтобы поддержать фамильный кредитъ. Вотъ путь, по которому вы мыслите -- путь, по которому вы дѣйствуете, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ.
   Сэръ Лэйстеръ, растянувшись на снипкѣ стула и схватившись за ручки креселъ, сидитъ и смотритъ на оратора съ окаменѣвшимъ лицомъ.
   -- Итакъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ,-- продолжаетъ мистеръ Боккетъ:-- приготовляя васъ къ выслушанію дѣла, я осмѣливаюсь покорнѣйше проситъ васъ не безпокоиться до времени изъ-за того, что нѣкоторые факты дошли до моего свѣдѣнія. Я знаю столько разныхъ вещей о людяхъ высшаго и низшаго сословій, что извѣстіемъ больше или меньше ничего не значитъ. Я не предполагаю, чтобы какой бы то ни было ходъ въ этой игрѣ могъ удивить меня; но если тотъ или другой ходъ состоится, то свѣдѣнія мои въ этомъ отношеніи получаютъ нѣкоторую важность; за то всякій возможный ходъ (хотя бы сдѣланный вкривь и вкось) являетсы для моего опытнаго глаза совершенно обыкновеннымъ и понятнымъ. Потому все, что я говорю вамъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,-- не сбивайтесь съ этой дороги убѣжденія -- основано на совершенномъ незнаніи вашихъ семейныхъ дѣлъ.
   -- Благодарю васъ за ваши приготовительныя свѣдѣнія,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ, послѣ нѣкотораго молчанія, не пошевельнувъ ни рукою, ни ногою, ни малѣйшею фиброю лица:-- я думаю, что подобное вступленіе, едва ли необходимо, хотя я вполнѣ увѣренъ, что намѣреніе ваше въ этомъ случаѣ весьма хорошо направлено. Будьте такъ добры, продолжайте. Итакъ (сэръ Лэйстеръ, повидимому, совершенно исчезаетъ въ тѣни, отбрасываемой фигурой оратора), итакъ, я попросилъ бы васъ присѣсть, если вы не встрѣтите къ тому препятствія.
   -- Совершенно никакого.
   Мистеръ Боккетъ приноситъ стулъ и сокращаетъ размѣръ своей тѣни.
   -- Теперь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, послѣ такого короткаго предисловія, я перехожу къ существу дѣла. Леди Дэдлокъ...
   Бэръ Лэйстеръ приподнимается и смотритъ на него съ нѣмымъ ужасомъ. Мистеръ Боккетъ употребляетъ въ дѣло указательный палецъ какъ средство успокоительное.
   -- Леди Дэдлокъ, какъ изволите знать, составляетъ предметъ всеобщаго восторга. Именно, вотъ настоящее значеніе миледи; ею всѣ восхищаются,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.
   -- Я бы попросилъ васъ, офицеръ,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ глухимъ голосомъ:-- вовсе не упоминать имени миледи при этомъ случаѣ.
   -- Я бы самъ не желалъ этого, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ; но... но это невозможно.
   -- Невозможно?
   Мистеръ Боккетъ наклоняетъ свою неумолимую голову.
   -- Соръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, это рѣшительно невозможно. То, что я намѣренъ сказать, касается прямо миледи. Она составляетъ ось, около которой все кружится.
   -- Офицеръ,-- возражаетъ сэръ Лэйстеръ съ разъяреннымъ взглядомъ и дрожащими губами:-- вы должны знать свою обязанность. Исполняйте свой долгъ, но не переступайте границъ, опредѣленныхъ вамъ. Я не снесу этого. Я не намѣренъ терпѣть это. Вы приводите имя миледи въ столкновеніе съ этими обстоятельствами подъ вашею личною отвѣтственностью, подъ вашею прямою отвѣтственностью. Имя миледи не такое имя, которымъ всякій встрѣчный могъ бы играть по произволу.
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я говорю только то, что обязанъ говорить и ничего болѣе.
   -- Я надѣюсь по крайней мѣрѣ, что вы докажете это. Очень хорошо. Продолжайте. Продолжайте же, сэръ!
   Посматривая на разгнѣванные глаза сэра Лэйстера, которые теперь избѣгаютъ его взгляда и на разгнѣванную фигуру его, трепещущую съ головы до ногъ, но усиливающуюся казаться спокойною, мистеръ Боккетъ придаетъ себѣ бодрости при помощи указательнаго пальца и продолжаетъ говорить тихимъ голосомъ:
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я обязанъ открыть вамъ, что покойный мистеръ Толкинхорнъ давно уже навлекъ на себя недовѣрчивость и подозрѣнія леди Дэдлокъ.
   -- Если бы онъ только осмѣлился заикнуться мнѣ объ этомъ, сэръ, чего онъ и не думалъ дѣлать, то я собственными руками убилъ бы его!-- восклицаетъ сэръ Лэйстеръ, ударяя рукою по столу.
   Но въ самомъ пылу и увлеченіи этого поступка, онъ останавливается, встрѣтившись съ проницательнымъ взоромъ мистера Боккета, котораго указательный палецъ медленно, но дѣятельно работаетъ и который съ увѣренностью и терпѣніемъ наклоняетъ голову то на ту, то на другую сторону.
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, покойный мистеръ Толкинхорнъ былъ человѣкъ глубокомысленный и скрытный, и какія идеи переполнили его голову въ началѣ его поприща, я не берусь объяснить вамъ это. Но я знаю съ его собственныхъ словъ, что онъ давно еще подозрѣвалъ, что леди Дэдлокъ узнала, при помощи какихъ-то рукописаній, въ этомъ самомъ домѣ и даже въ вашемъ присутствіи, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, о существованіи въ величайшей нищетѣ человѣка, который былъ ея любовникомъ прежде, нежели вы возымѣли на нее виды, и который необходимо долженъ былъ сдѣлаться ея мужемъ... мистеръ Боккетъ останавливается и въ раздумьи повторяетъ:-- который обязанъ былъ сдѣлаться ея мужемъ, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Я знаю съ его собственныхъ слонъ, со словъ мистера Толкинхорна, что когда этотъ человѣкъ вскорѣ затѣмъ умеръ, то мистеръ Толкинхорнъ подозрѣвалъ, что леди Дэдлокъ посѣщала его убогую квартиру и еще болѣе убогую могилу, посѣщала одна, втайнѣ. Я знаю на основаніи моихъ собственныхъ изслѣдованій, я видѣлъ и слышалъ собственными глазами и ушами, что леди Дэдлокъ дѣлала эти посѣщенія въ платьѣ своей служанки, потому что покойный мистеръ Толкинхорнъ поручалъ мнѣ накрыть миледи, извините, что я употребляю слово, которымъ мы называемъ обыкновенно подобное занятіе... и я накрылъ миледи, накрылъ искусно, съ полною удачею. Я свелъ служанку, въ комнатахъ Линкольнинскаго суда, на очную ставку съ свидѣтелемъ, который былъ проводникомъ леди Дэдлокъ; и тутъ не можетъ быть и тѣни сомнѣнія, что она надѣла платье молодой женщины безъ ея вѣдома. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, я старался вчера, по возможности, уравнять дорогу, которая вела къ этимъ непріятнымъ результатамъ, и въ этомъ смыслѣ говорилъ, что иногда странныя вещи случаются и въ знатныхъ фамиліяхъ. Все это въ самой высшей мѣрѣ случилось въ вашемъ семействѣ, съ вашею женою и черезъ нее же. Я убѣжденъ, что покойный мистеръ Толкинхорнъ продолжалъ свои изслѣдованія до самой минуты своей смерти, и что между нимъ и леди Дэдлокъ происходили въ ту незабвенную ночь весьма непріятныя объясненія. Теперь изложите только все это леди Дэдлокъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, и спросите у миледи, не послѣдовала-ли она за мистеромъ Толкинхорномъ къ нему въ комнату, когда онъ вышелъ отъ васъ, не отправилась-ли она къ нему съ намѣреніемъ разсказать ему еще что-то по этому поводу и не была-ли она одѣта при этомъ въ широкій черный бурнусъ съ длинной бахрамою.
   Сэръ Лэйстеръ сидитъ, какъ статуя, смотря на жестокій палецъ, который ощупываетъ, чувствительно-ли его сердце.
   -- Вы объясните это миледи, сэръ Лэйсторъ Дэдлокъ, баронетъ, съ моихъ словъ, со словъ инспектора слѣдственной экспедиціи Боккета. И если миледи будетъ затрудняться допустить вѣроятность этихъ обстоятельствъ, то потрудитесь ей сказать, что это совершенно безполезно, что инспекторъ Боккетъ знаетъ все; знаетъ, какъ проходила она мимо солдата, какъ вы обыкновенно называете его, хотя онъ теперь и не въ арміи; знаетъ, что, проходя мимо его по лѣстницѣ, она не могла его не замѣтить. Итакъ, сэръ, долженъ ли я былъ открыть вамъ все это?
   Сэръ Лэйстеръ, который закрылъ себѣ лицо руками, испустивъ глухой стонъ, проситъ его остановиться на минуту. Мало-по-малу онъ успѣваетъ отнять руки отъ лица, стараясь сохранить собственное достоинство и наружное спокойствіе, хотя на лицѣ его не болѣе румянца, чѣмъ въ сѣдыхъ волосахъ, такъ что мистеръ Боккетъ немного начинаетъ тревожиться. Въ пріемахъ сэра Лсйстера замѣтно что-то леденящее, сосредоточенное, что выходитъ наружу поверхъ обычной коры гордости и высокомѣрія. И мистеръ Боккетъ скоро открываетъ въ его разговорѣ необыкновенную медленность, замѣшательство, которое съ трудомъ позволяетъ ему произносить безсвязные звуки. Такими-то безсвязными звуками онъ возобновляетъ теперь разговоръ, замѣчая, что онъ не понимаетъ, отчего такой преданный и усердный джентльменъ, какъ покойный мистеръ Толкинхорнъ вовсе даже не намекалъ ему на эти грустныя, несчастныя, необычайныя отношенія
   -- Въ томъ-то и дѣло, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Воккстъ:-- что вамъ необходимо сообщить объ этомъ миледи, для разъмсненія дѣла. Сообщите объ этомъ миледи, если вамъ будетъ угодно, со словъ слѣдственнаго надзирателя Боккега. Вы убѣдитесь, что я совершенно ошибаюсь, что покойный мистеръ Толкинхорнъ намѣренъ былъ открыть вамъ все это, когда дѣло, по его мнѣнію, окончательно бы созрѣло, и что онъ даже далъ объ этомъ понять самой миледи. Какъ знать, можетъ быть, онъ собирался сдѣлать вамъ это открытіе въ то самое утро, когда я осматривалъ его тѣло! Вы не можете знать, что я намѣренъ сказать или сдѣлать черезъ пять минутъ, сэрь Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, и если мы предположимъ, что мнѣ предстоитъ быть облупленнымъ, какъ липка, то неужели вы станете удивляться, что я не принялъ противъ этого никакихъ предупредительныхъ мѣръ?
   Справедливо. Сэръ Лэйстеръ, въ сильномъ замѣшательствѣ, избѣгая прямого и рѣшительнаго отвѣта, говоритъ: "Справедливо".
   При этихъ словахъ, сильный говоръ раздается въ залѣ. Мистеръ Боккетъ, прислушавшись, идетъ къ двери библіотеки, тихонько отпираетъ и отворяетъ ее, и опять начинаетъ прислушиваться. Потомъ онъ поднимаетъ голову и шепчетъ наскоро, но съ увѣренностью:
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, это несчастное семейное дѣло, какъ я и предвидѣлъ, получило огласку; покойный мистеръ Толкинхорнъ убрался вѣдь на тотъ свѣтъ совершенно неожиданно, единственное средство заставить молчать толпу состоитъ въ томъ, чтобы напустить на незваныхъ гостей вашихъ слугъ. Будете-ли вы довольно терпѣливы, чтобы, для пользы вашей фамиліи, сидѣть здѣсь покойно, пока я стану справляться съ ними? И готовы ли вы соглашаться со мною, когда я стану спрашивать у васъ наставленій?
   Сэръ Лэйстеръ отвѣчаетъ невнятно:
   -- Офицеръ, все, что найдете нужнымъ, все, что найдете приличнымъ!
   И мистеръ Боккетъ, кивнувъ головой и изогнувъ палецъ крючкомъ, прокрадывается къ залу, гдѣ голоса вслѣдъ затѣмъ умолкаютъ.
   Немного спустя онъ возвращается, предшествуя нѣсколькими шагами Меркурію и другому однородному съ нимъ божеству, также напудренному и обутому въ стиблеты абрикосоваго цвѣта; оба они несутъ стулъ, на которомъ распростертъ дряхлый старикъ. Другой мужчина и двѣ женщины идутъ сзади. Управляя движеніями кресла самимъ развязнымъ и привлекательнымъ образомъ, мистеръ Боккетъ отпускаетъ Меркуріевъ и запираетъ свою дверь. Сэръ Лэйстеръ смотритъ на это нарушеніе священныхъ предѣловъ съ нѣмымъ, ледянымъ удивленіемъ.
   -- Теперь, я думаю, мнѣ можно отрекомендовать себя вамъ, леди и джентльмены,-- говоритъ мистеръ Боккетъ конфиденціальнымъ тономъ.-- Я слѣдственный надзиратель Боккетъ, вотъ кто я; а это,-- продолжаетъ онъ, показавъ изъ-за пазухи конецъ оф емъ со мною, пока самъ вмѣстѣ съ Адой хлопоталъ въ другой комнатѣ надъ приготовленіями къ обѣду.
   Мистеръ Вольсъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ завести со мною конфиденціальный разговоръ; онъ подошелъ къ окну, у котораго я сидѣла, и началъ съ Симондсъ-Инна.
   -- Печальное мѣсто, миссъ Соммерсовъ, для всякаго неофиціальнаго лица, сказалъ онъ, пачкая своей черной перчаткой стекло, которое хотѣлъ протереть для меня.
   -- Да, здѣсь не на что смотрѣть.
   -- И слышать нечего, миссъ, добавилъ онъ.-- Заходятъ иногда сюда странствующіе музыканты, но ихъ сейчасъ гонятъ: мы юристы народъ немузыкальный. Надѣюсь, мистеръ Джерндайсъ такъ здоровъ, какъ того желаютъ его друзья?
   Я поблагодарила и сказала, что мистеръ Джерндайсъ совершенно здоровъ.
   -- Я не имѣю удовольствія принадлежать къ числу его друзей, продолжалъ мистеръ Вольсъ,-- и знаю, что онъ изъ числа тѣхъ людей, которые взираютъ неблагосклоннымъ окомъ на представителей нашей профессіи. Тѣмъ не менѣе, что-бы о насъ ни говорили, какъ бы ни были предубѣждены противъ насъ,-- мы жертвы предразсудка,-- нашъ образъ дѣйствій полнѣйшая прямота. Какимъ на вашъ взглядъ кажется мистеръ Карстовъ?
   -- Онъ выглядитъ очень дурно. Кажется онъ въ постоянной тревогѣ.
   -- Совершенно вѣрно, подтвердилъ мистеръ Вольсъ.
   Его черная долговязая фигура почти касалась головою потолка низенькой комнаты; онъ стоялъ за моей еппной, ощупывая прыщи на своемъ лицѣ, точно это были какія-нибудь драгоцѣнныя украшенія, и его желудочный голосъ звучитъ такъ ровно и гладко, какъ можетъ звучать только голосъ человѣка, которому чужды всѣ человѣческія чувства и страсти.
   -- Кажется мистеръ Карстонъ пользуется совѣтами мистера Вудкорта? спросилъ онъ.
   -- Мистеръ Вудкортъ безкорыстный другъ мистера Карстона, отвѣтила я.
   -- Я разумѣлъ, что мистеръ Вудкортъ въ качествѣ медика подаетъ ему врачебные совѣты.
   -- Трудно врачевать больную душу.
   -- Совершенно вѣрно.
   Въ этомъ тощемъ, безкровномъ, алчномъ, безстрастномъ человѣкѣ было что то напоминающее вампира; мнѣ казалось, что я вижу, какъ Ричардъ чахнетъ подъ взоромъ этихъ глазъ.
   -- Миссъ Соммерсовъ, продолжалъ мистеръ Вольсъ, медленно потирая свои руки въ перчаткахъ, словно для его замороженнаго осязанія было все равно, облекаетъ ли его руки черная лайка или собственная кожа,-- мистеръ Карстонъ заключилъ очень необдуманный бракъ.
   Я просила, чтобъ онъ позволилъ мнѣ съ этимъ несогласиться, и съ негодованіемъ сказала, что Ричардъ обручился, будучи очень молодымъ, когда передъ нимъ открывалась лучшая и болѣе отрадная будущность. Тогда онъ еще не поддавался несчастному вліянію, которое въ настоящее время омрачило его жизнь.
   -- Совершенно вѣрно съ, опять подтвердилъ мистеръ Вольсъ.-- И все-таки въ виду того, что я считаю прямоту обязательной для себя, я попрошу у васъ позволенія замѣтить, что, по моему мнѣнію, это очень необдуманный бракъ. Я долженъ высказать такое мнѣніе, принимая во вниманіе не только родственниковъ мистера Карстона, ибо имѣю весьма естественное желаніе защитить себя отъ нареканій, но и свою репутацію, которой дорожу, какъ ради себя, лично -- въ качествѣ представителя юридической профессіи, извѣстнаго своей солидностью, такъ и ради своихъ трехъ дочерей, будущность которыхъ стремлюсь обезпечить, и, осмѣлюсь даже добавить, ради своего престарѣлаго родителя, которому служу единственной опорой.
   -- Этотъ бракъ, мистеръ Вольсъ, былъ-бы самымъ счастливымъ и во всѣхъ отношеніяхъ лучшимъ, если-бъ можно было убѣдить Ричарда бросить злополучное дѣло, которымъ онъ занимается подъ вашимъ руководствомъ.
   Мистеръ Вольсъ беззвучно кашлянулъ, или вѣрнѣй глотнулъ воздухъ, прикрывъ ротъ перчаткой, и склонилъ голову на бокъ, какъ бы желая дать этимъ понять, что не смѣетъ со мною спорить.
   -- Это вполнѣ возможно, миссъ Соммерсовъ, сказалъ онъ,-- я охотно допускаю, что молодая леди, которая такъ необдуманно приняла имя мистера Карстона,-- я увѣренъ, что вы не вступите со мною въ пререкательство изъ-за того, что я повторяю мнѣніе, высказанное мною по обязанности къ родственникамъ мистера Карстона,-- я охотно допускаю, что эта молодая леди въ высшей степени привлекательна. Дѣла лишаютъ меня возможности посѣщать общество, за исключеніемъ круга людей моей профессіи, но, не будучи свѣтскимъ человѣкомъ, я все же считаю себя на столько компетентнымъ, чтобъ утверждать, что эта молодая леди въ высшей степени привлекательна. Что касается до красоты, то я въ ней не судья, такъ какъ съ юности не привыкъ удѣлять ей много вниманія, но я полагаю, что и въ этомъ отношеніи эта молодая леди одарена соотвѣтствующими качествами, ибо таково, какъ мнѣ случалось слышать, мнѣніе клерковъ Инна, а въ этомъ отношеніи я на нихъ вполнѣ полагаюсь. Что-же касается занятій мистера Карстона своими интересами...
   -- Своими интересами, мистеръ Вольсъ!
   -- Виноватъ! отозвался мистеръ Вольсъ и продолжалъ тѣмъ-же желудочнымъ голосомъ и безстрастнымъ тономъ,-- интересы мистера Карстона -- таковъ терминъ, употребляемый въ нашей практикѣ -- заключаются въ завѣщаніи, которое оспаривается передъ судомъ. Относительно этого пункта,-- то есть занятій мистера Карстона своими интересами, я въ первый-же разъ, какъ имѣлъ удовольствіе съ вами бесѣдовать, желая всегда и во всемъ дѣйствовать прямо, сказалъ вамъ,-- эти слова были потомъ записаны мною въ памятную книжку, которую я могу показать вамъ во всякое время, -- сказалъ вамъ, что мистеръ Карстонъ поставилъ себѣ за правило лично слѣдить за своими интересами, и что, когда кліентъ ставитъ мнѣ правило, въ которомъ нѣтъ ничего безнравственнаго, то есть противузаконнаго, мы должны повиноваться. Мое правило въ дѣлахъ -- честность и прямота. Но говоря съ кѣмъ либо изъ родственниковъ мистера Карстона, я ни въ какомъ случаѣ не стану представлять положеніе вещей въ лучшемъ видѣ, чѣмъ оно есть въ дѣйствительности. Я былъ откровененъ съ мистеромъ Джерндайсомъ, буду откровененъ и съ вами: я считаю, что это долгъ, предписываемый мнѣ моей профессіей, хотя и очень обременительный. Какъ мнѣ ни непріятно, но я прямо скажу, что, по моему мнѣнію дѣла мистера Карстона очень плохи, самъ онъ въ очень плохомъ состояніи и на его бракъ я смотрю, какъ на необдуманный бракъ.-- Здѣсь-ли, сэръ? Да, я здѣсь, мистеръ Карстовъ, наслаждаюсь пріятной бесѣдой съ миссъ Соммерсовъ и весьма благодаренъ вамъ, сэръ, за это удовольствіе.
   Такимъ образомъ мистеръ Вольсъ прервалъ свою рѣчь, обращаясь къ Ричарду, который тѣмъ временемъ вошелъ въ комнату.
   Не трудно было понять, что добросовѣстность, съ которой мистеръ Вольсъ спасалъ себя и свою репутацію солидности, доказывала только, что худшія наши опасенія за его несчастнаго кліента не преувеличены.
   Мы сѣли обѣдать и я воспользовалась случаемъ получше разсмотрѣть Ричарда; мистеръ Вольсъ, снявшій наконецъ свои перчатки,-- хотя онъ сидѣлъ какъ разъ противъ меня,-- насъ раздѣлялъ только узкій столъ, не могъ служить мнѣ въ этомъ помѣхой, потому что все время не сводилъ глазъ съ лица своего кліента. Я нашла Ричарда похудѣвшимъ, сильно осунувшимся; одѣтъ онъ былъ неряшливо, видъ у него былъ разсѣянный; минутами онъ принуждалъ себя казаться оживленнымъ, но это неестественное оживленіе сейчасъ же смѣнялось опять мрачной задумчивостью.
   Его прекрасные ясные глаза, прежде такіе веселые, теперь потускнѣли и пріобрѣли такое тревожное выраженіе, что стали неузнаваемы. Не могу сказать, что онъ постарѣлъ, но у молодости бываютъ свои инвалиды,-- юность и юношеская красота Ричарда совершенно пропали. Ѣлъ онъ мало, совсѣмъ не замѣчая повидимому, что ѣстъ; сдѣлался гораздо нетерпѣливѣе, скоро раздражался -- раздражался иногда даже на Аду. Легкомысленная беззаботность былыхъ дней не совсѣмъ его покинула и по временамъ проскальзывала въ немъ, вродѣ того, какъ иногда я, смотрясь въ зеркало, замѣчала мимолетный отблескъ былыхъ чертъ, напоминавшій мое прежнее лицо. Онъ иногда смѣялся, но смѣхъ его звучалъ такъ-же печально, какъ дальній отголосокъ веселыхъ звуковъ.
   Однако ко мнѣ онъ не измѣнился и по прежнему чистосердечно радовался моему присутствію; мы весело болтали о прошлыхъ счастливыхъ дняхъ. Повидимому нашъ разговоръ былъ не интересенъ мистеру Вольсу, хотя по временамъ онъ широко разѣвалъ ротъ, вѣроятно желая изобразить улыбку. Вскорѣ послѣ обѣда онъ всталъ и попросилъ у дамъ позволенія вернуться въ свою контору.
   -- Вѣчно поглощенъ дѣлами! вскричалъ Ричардъ.
   -- Да, мистеръ Карстонъ, нельзя пренебрегать интересами кліентовъ; интересы довѣрителей должны занимать первое мѣсто въ мысляхъ человѣка, принадлежащаго къ нашей профессіи и желающаго сохранить доброе имя среди своихъ собратьевъ по ремеслу и всего общества вообще. Необходимость отказать себѣ въ настоящую минуту въ удовольствіи наслаждаться пріятной бесѣдой, вызвана до нѣкоторой степени моимъ служеніемъ вашимъ интересамъ.
   Ричардъ отвѣтилъ, что онъ въ этомъ не сомнѣвается, и пошелъ проводить мистера Вольса. Вернувшись, онъ нѣсколько разъ повторилъ, что Вольсъ отличный человѣкъ, надежный, вѣрный человѣкъ, который дѣлаетъ то, за что берется, словомъ отличный человѣкъ! Онъ упорно твердилъ объ этомъ, и мнѣ пришло въ голову, не начинаетъ-ли и самъ онъ сомнѣваться въ мистерѣ Вольсѣ.
   Онъ въ изнеможеніи бросился на диванъ, а мы съ Адой занялись уборкой комнаты,-- у нихъ не было особой служанки, кромѣ той, которая прислуживала всѣмъ жильцамъ. Покончивъ съ уборкой, Ада сѣла за свое пьянино и запѣла любимую пѣсню Ричарда; лампу вынесли въ сосѣднюю комнату, потому что Ричардъ жаловался, что у него болятъ глаза.
   Я сѣла подлѣ Ады, ея пѣніе какъ-то грустно меня настроило; мнѣ показалось, что такъ-же оно подѣйствовало на Ричарда, что по этой-то причинѣ онъ и просилъ вынести лампу. По временамъ Ада вставала, подходиа къ Ричарду, наклонялась къ нему и о чемъ нибудь съ нимъ заговаривала. Пришелъ мистеръ Вудкордъ, онъ сѣлъ рядла съ Ричардомъ, завелъ съ нимъ самый непринужденный полушутливый, полусерьезный разговоръ и незамѣтно выспросилъ его, какъ онъ себя чувствуетъ и какъ провелъ сегодняшній день; потомъ предложилъ ему воспользоваться свѣтлой лунной ночью и немножко погулять на мосту. Ричардъ охотно согласился и они ушли.
   Мы продолжали сидѣть рядомъ у пьянино, я обняла Аду за талію, она положила свою лѣвую руку на мою, а правою продолжала беззвучно перебирать клавиши.
   -- Никогда Ричардъ такъ хорошо себя не чувствуетъ, какъ при Алланѣ Вудкортѣ; никогда не бываю я такъ покойна за Ричарда, какъ тогда, когда онъ съ Вудкортомъ. За это мы должны благодарить тебя, Эсфирь.
   Я сказала ей, что я тутъ не при чемъ: мистеръ Вудкортъ бывалъ въ домѣ кузена Джона и познакомился тамъ со всѣми нами, и помимо того онъ всегда любилъ Ричарда, а Ричардъ любилъ его, и такъ далѣе.
   -- Все это такъ, сказала Ада,-- но тѣмъ, что онъ сдѣлался для насъ такимъ преданнымъ другомъ -- мы обязаны тебѣ.
   Я подумала, что лучше не пытаться переубѣдить ее и за молчала. Я чувствовала, какъ она дрожала.
   -- Эсфирь, милая Эсфирь, я хочу быть хорошей женой Ричарду, ты должна меня научить.
   Я должна ее научить! Я промолчала, потому что по трепетанію ея руки, лежащей на клавишахъ, поняла, что она собирается мнѣ что-то сказать.
   -- Не думай, что, выходя замужъ за Ричарда, я не понимала что ему грозитъ. Я долго жила подъ вашимъ крылышкомъ счастливо, безмятежно, любимая, балованная, не зная ни горя, ни заботъ, но все-таки, выходя замужъ, я сознавала въ какой опасности Ричардъ.
   -- Знаю, знаю это, моя возлюбленная.
   -- Выходя за него, я надѣялась, что, быть можетъ, мнѣ удастся убѣдить его, что онъ ошибался,-- что сдѣлавшись моимъ мужемъ, онъ съ другой точки зрѣнія взглянетъ на будущность,-- что ради меня онъ покинетъ путь, который ведетъ его къ гибели. Но еслибъ у меня и не было этой надежды, я все-таки вышла-бы за него; да, Эсфирь, все-таки-бы вышла.
   Она произнесла эти слова твердымъ и рѣшительнымъ тономъ, и, какъ-бы подтверждая ихъ, бѣгавшая по клавишамъ рука мгновенно замерла.
   -- Не думай, голубушка, что я не вижу того, что ты видишь,-- что у меня нѣтъ такихъ же опасеній, какъ у тебя. Никто не понимаетъ Ричарда лучше меня. Самая величайшая мудрость не могла-бы лучше изучить его, чѣмъ моя любовь.
   Съ какой скромностью, съ какой нѣжностью она это сказала, какъ дрожала ея рука, опять забѣгавшая по клавишамъ, не вызывая изъ нихъ звуковъ! Милая, дорогая Ада!
   -- Я вижу его каждый день въ самыя тяжелыя минуты, я наблюдаю за нимъ, когда онъ спить, я изучаю малѣйшую перемѣну въ его лицѣ. Но выходя за него, я твердо рѣшила, если Богъ мнѣ поможетъ, никогда не показывать ему, что онъ меня огорчаетъ, чтобъ отъ этого онъ не сталъ еще болѣе несчастнымъ. Я хочу, чтобъ возвращаясь домой онъ не замѣчалъ и тѣни безпокойства въ моемъ лицѣ, я хочу, чтобъ онъ видѣлъ меня такою, какою онъ полюбилъ меня. Съ этой мыслью я выходила за него замужъ, она только и поддерживаетъ меня.
   Я чувствовала, что Ада задрожала еще сильнѣе, и молча ждала, что она скажетъ еще: я отчасти догадывалась о томъ, что услышу.
   -- И еще одно поддерживаетъ меня, Эсфирь...
   Она умолкла, рука ея все еще продолжала двигаться по клавишамъ.
   -- Я гляжу въ будущее и вижу сильнаго союзника. Ри" чардъ, обративъ ко мнѣ свой взоръ, найдетъ у меня на груди существо, которое будетъ краснорѣчивѣе и могущественнѣе меня,-- существо, которое, быть можетъ, вернетъ его на настоящій путь.
   Ея рука остановилась. Она обняла меня, я прижала ее къ своему сердцу.
   -- Если крошечному существу не удастся это сдѣлать, гляжу въ болѣе далекое будущее, я яумаю о томъ времени, когда я состарѣюсь, быть можетъ умру; я представляю себѣ красавицу дочь, которая будетъ тогда уже счастливой матерью семейства, и думаю какъ она будетъ гордиться отцомъ, какимъ утѣшеніемъ будетъ для него. Или благороднаго, отважнаго юношу, такого же прекраснаго и полнаго надеждъ, какимъ былъ когда-то его отецъ, но несравненно болѣе счастливаго. Я думаю о томъ, какъ онъ, полный почтенія къ сѣдинамъ отца, будетъ гулять съ нимъ въ солнечный день и говорить про себя: "Благодарю Бога за то, что онъ мой отецъ. Роковое наслѣдство загубило его жизнь, но я его вознаградилъ за все".
   О, моя милочка! Какое золотое сердце билось такъ сильно въ ту минуту у меня на груди.
   -- Эти надежды поддерживаютъ меня, Эсфирь, и я знаю, что онѣ придадутъ мнѣ силъ. Только иногда, когда я взгляну на Ричарда, онѣ отлетаютъ прочь и страхъ сжимаетъ мнѣ сердце.
   Я пыталась ободрить ее и спросила, чего она боится. Она отвѣчала, заливаясь слезами.
   -- Я боюсь, что ему не придется увидѣть своего ребенка!
   

ГЛАВА XXX.
Открытіе.

   Никогда не изгладятся изъ моей намяли тѣ дни, когда я посѣщала жалкій закоулокъ Симондсъ-Инна, который моя милочка украшала своимъ присутствіемъ. Съ тѣхъ поръ я тамъ была только разъ, больше никогда не видѣла и не хочу видѣть этого мѣста, но въ моей памяти оно навсегда останется окруженнымъ печальнымъ ореоломъ.
   Разумѣется не проходило дня, чтобъ я не заходила туда. Первое время я раза два или три заставала тамъ мистера Скимполя, безпечно болтающаго и лѣниво перебирающаго фортепіанные клавиши. У меня были сильныя сомнѣнія относительно того, какъ отзывается это знакомство на кошелькѣ Ричарда, и кромѣ того мнѣ казалось, что безпечная веселость мистера Скимполя врывается слишкомъ рѣзкимъ диссонансомъ въ грустную жизнь Ады. Изъ своихъ наблюденій я убѣдилась, что Ада одного со мною мнѣнія, а потому по зрѣломъ размышленіи рѣшилась сходить потихоньку къ мистеру Скимполю и попробовать какъ можно деликатнѣе разъяснить ему неумѣстность его визитовъ въ Симондсъ-Иннъ. Мысль объ Адѣ придала мнѣ смѣлости.
   И такъ въ одно прекрасное утро я взяла съ собой Чарли и отправилась въ Сомерсъ-Тоунъ; подойдя къ дому, я чуть было не вернулась назадъ, ибо поняла, какъ отчаянно безнадежна моя попытка и какъ много вѣроятностей за то, что я потерплю пораженіе. Но разъ я уже пришла, надо было довести дѣло до конца. Дрожащей рукой постучалась я въ дверь,-- въ буквальномъ смыслѣ рукой, потому что молотокъ отсутствовалъ,-- и послѣ долгихъ переговоровъ съ ирландкой, которая при помощи кочерги раскалывала на дворѣ дно отъ бочки на щепки, была допущена въ докъ.
   Мистеръ Скимполь лежалъ на диванѣ и игралъ на флейтѣ; онъ пришелъ въ восторгъ отъ моего посѣщенія. Какъ же ему принимать меня? Которую изъ дочерей позвать для предсѣдательствованія на торжествѣ пріема такой гостьи? Кого я изберу: Красоту, Чувство или Искусство? Или, можетъ быть, я предпочитаю соединить ихъ въ одномъ прелестномъ букетѣ?
   Совсѣмъ смущенная, я отвѣчала, что, если можно, я желала бы побесѣдовать съ нимъ однимъ.
   -- Съ величайшимъ удовольствіемъ, миссъ Соммерсовъ, но только не о дѣлахъ, сказалъ онъ съ обворожительной улыбкой, передвигая свой стулъ поближе ко мнѣ.-- Если не о дѣлахъ, то разговоръ съ вами доставитъ мнѣ удовольствіе.
   -- Хотя и не о дѣлахъ, но не совсѣмъ пріятнаго свойства, отвѣтила я.
   -- Въ такомъ случаѣ лучше не говорите, сказалъ онъ съ плѣнительной откровенностью.-- Зачѣмъ говорить о непріятныхъ вещахъ? Я этого никогда не дѣлаю. Если ужъ я, "которому до васъ, какъ до звѣзды небесной далеко", никогда не позволю себѣ говорить о непріятныхъ вещахъ, тѣмъ болѣе не подходитъ это вамъ, такой прелестной особѣ. Итакъ, покончивъ съ этимъ вопросомъ, поговоримъ о чемъ нибудь другомъ.
   Несмотря на все мое замѣшательство, у меня хватило мужества намекнуть, что я все-таки осталась при своемъ желаніи.
   -- Я счелъ бы это ошибкой, сказалъ онъ весело разсмѣявшись,-- еслибъ не зналъ, что миссъ Соммерсонъ неспособна ошибаться.
   -- Мистеръ Скимполь, сказала я, подымая на него глаза,-- я часто отъ васъ слышала, что вы совершенный невѣжда въ житейскихъ дѣлахъ...
   -- Вы подразумѣваете трехъ господчиковъ изъ банка -- Ф, Ш {Фунтъ, шиллингъ и пенсь. Примѣч. переводч.} и ихъ младшаго компаньона П? сказалъ мистеръ Скимполь съ ясной улыбкой.-- Не имѣю объ нихъ ни малѣйшаго представленія!
   -- Въ такомъ случаѣ вы быть можетъ скорѣе извините мою смѣлость. Мнѣ кажется, вы серьезно должны подумать о томъ, что Ричардъ теперь бѣднѣе прежняго.
   -- Представьте себѣ,-- и я тоже! по крайней мѣрѣ такъ говорятъ.
   -- Онъ находится въ очень стѣсненныхъ обстоятельствахъ.
   -- Полнѣйшая параллель! вскричалъ онъ съ радостныхъ лицомъ.
   -- Это весьма естественно доставляетъ Адѣ много тайныхъ тревогъ. Мнѣ кажется, что посѣщенія гостей доставляютъ ей въ настоящее время мало удовольствія, и такъ какъ кромѣ того на душѣ Ричарда лежитъ тяжелая забота, то я рѣшилась сказать вамъ... что если вамъ не...
   Я была въ сильномъ затрудненіи, не зная, какъ изложить свою просьбу, но мистеръ Скимполь схватилъ обѣ мои руки и съ самымъ лучезарнымъ лицомъ предупредилъ мои слова.
   -- Не ходить туда? Конечно, разумѣется. Зачѣмъ же мнѣ туда ходить? Гдѣ я бываю, я бываю для удовольствія; я не хожу туда, гдѣ бывать непріятно, я вѣдь созданъ для наслажденій. Непріятности сами приходятъ ко мнѣ, когда я имъ нуженъ. Правду говоря, я въ послѣднее время находилъ мало удовольствія въ своихъ визитахъ къ Ричарду и вы со своей практической мудростью указали мнѣ причину. Наши молодые друзья утратили ореолъ юношеской поэзіи, который такъ украшалъ ихъ, и начинаютъ говорить: "вотъ человѣкъ, который нуждается въ гинеяхъ".-- Да, я всегда нуждаюсь въ гинеяхъ, хотя и не для себя -- ихъ требуютъ мои поставщики. Затѣмъ наши юные друзья, сдѣлавшись корыстолюбивыми, говорятъ: "вотъ человѣкъ, который занялъ у насъ гинеи", -- да, я у нихъ занималъ, я всегда занимаю. Такимъ образомъ наши юные друзья превратились въ людей прозаическихъ,-- о чемъ нельзя не пожалѣть, утратили прежнее обаяніе и посѣщенія ихъ не доставляютъ мнѣ ни малѣйшаго удовольствія. Зачѣмъ же въ такомъ случаѣ я стану къ нимъ ходить? Нелѣпо!
   Разсуждая такимъ образомъ, онъ смотрѣлъ на меня, весь сіяя улыбкой, въ которой сквозило что-то до такой степени безкорыстно-добродушное, что я рѣшительно не знала, что и думать.
   -- Кромѣ того, весело продолжалъ свою аргументацію мистеръ Скимполь тономъ глубокаго убѣжденія,-- если я не хожу туда, гдѣ не могу получить удовольствія, что было бы измѣной всей задачѣ моей жизни и чудовищной безсмыслицей съ моей стороны, зачѣмъ же я буду ходить туда, гдѣ я могу доставить неудовольствіе? Если я буду навѣщать нашихъ юныхъ друзей въ ихъ настоящемъ душевномъ состояніи, мои визиты могутъ доставлять имъ неудовольствіе. Мой видъ будетъ связанъ для нихъ съ непріятными мыслями; они, быть можетъ, скажутъ: "вотъ человѣкъ, который занялъ у насъ гинеи и не можетъ намъ отдать". Разумѣется, я не могу отдать, это неоспоримо. И посему во имя дружбы я не долженъ къ нимъ приближаться, что я и сдѣлаю.
   Въ заключеніе онъ поцѣловалъ мою руку и поблагодарилъ меня. Только безподобный тактъ миссъ Соммерсовъ, сказалъ онъ, могъ открыть ему глаза.
   Я была очень сконфужена, но успокоила себя мыслью, что если главная цѣль достигнута, то не все ли равно, какъ онъ истолкуетъ мои побужденія. Но, идя сюда, я намѣревалась поговорить съ мистеромъ Скимполемъ еще объ одномъ и рѣшила, что не стану откладывать.
   -- Прежде чѣмъ уйти, я должна сказать вамъ, мистеръ Скимполь, еще одну вещь: я была несказанно удивлена, узнавши недавно изъ достовѣрнаго источника, что вамъ было извѣстно, кто увелъ изъ Холоднаго дома несчастнаго маленькаго бродягу, и что предложенный вамъ за это подарокъ былъ принятъ. Я ничего не говорила опекуну, не желая напрасно огорчать его, но должна вамъ сказать, что была очень удивлена вашимъ поступкомъ.
   -- Неужели это васъ удивило? Не можетъ быть! проговорилъ онъ, вопросительно подымая брови.
   -- Да, я была крайне удивлена.
   На лицѣ мистера Скимполя появилось недоумѣвающее выраженіе; онъ задумался, но, очевидно не въ силахъ будучи разрѣшить своихъ недоумѣній, съ самымъ любезнымъ видомъ спросилъ:
   -- Вы вѣдь знаете, что я дитя, почему же вы удивились?
   Не хотѣлось мнѣ пускаться въ обсужденіе такого вопроса, но, видя что мистеръ Скимполь непремѣнно этого желаетъ, я въ самыхъ мягкихъ выраженіяхъ, какія могла подыскать, дала ему понять, что его поступокъ заключалъ въ себѣ пренебреженіе къ самымъ основнымъ нравственнымъ обязанностямъ. Онъ выслушалъ меня съ большимъ интересомъ и удовольствіемъ, и съ самой неподдѣльной наивностью воскликнулъ:
   Неужели? Вы знаете, что я слагаю съ себя отвѣтственность за свои поступки, я не могу брать на себя отвѣтственности. Отвѣтственность -- такая вещь, которая всегда была выше или ниже моего пониманія. Я даже не зналъ, что совершилъ предосудительный поступокъ, но, когда глубокоуважаемая миссъ Соммерсовъ, славящаяся пониманіемъ практическихъ вопросовъ, съ присущей ей ясностью изложила мнѣ дѣло, я начинаю понимать, что главнымъ образомъ весь вопросъ въ деньгахъ, не такъ ли?
   Я по неосторожности сдѣлала утвердительный знакъ.
   -- А, ну въ такомъ случаѣ безполезно и говорить,-- я не пойму, сказалъ мистеръ Скимполь, безнадежно качая головой.
   Я встала, чтобъ уйти, и намекнула ему, что предосудительность его поступка въ томъ, что онъ обманулъ довѣріе опекуна, допустивъ подкупить себя.
   -- Милая миссъ Соммерсонъ, отвѣтилъ онъ со свойственной ему чистосердечной улыбкой,-- меня нельзя подкупить.
   -- Какъ, даже мистеру Беккету?
   -- Ни ему и никому другому. Я не придаю никакой цѣнности деньгамъ. Я ничего о нихъ не знаю, я не забочусь о нихъ, не нуждаюсь въ нихъ, не храню ихъ -- онѣ тотчасъ же уплываютъ изъ моихъ рукъ. Какъ же могутъ меня подкупить?
   Я дала ему замѣтить, что остаюсь при особомъ мнѣніи, хотя и не могу его доказать.
   -- Я именно такой человѣкъ, продолжалъ мистеръ Скимполь,-- который въ этомъ случаѣ находится въ особенно счастливомъ положеніи: въ этомъ случаѣ я стою выше остального человѣчества и поступаю какъ философъ. Я не иду на буксирѣ предразсудковъ и свободенъ какъ вѣтеръ. Какъ жены Цезаря -- меня подозрѣніе не можетъ коснуться.
   Видано ли когда что-либо подобное этой легкости и игривому безпристрастію! Онъ обращался съ вопросомъ точно съ мячикомъ, подбрасывая какъ ему угодно.
   -- Замѣтьте, какъ было дѣло, миссъ Соммерсонъ. Вотъ мальчикъ, котораго приводятъ въ домъ и укладываютъ въ постель, несмотря на всѣ мои возраженія. Bon. внезапно, точно съ неба падаетъ, является незнакомецъ, требующій мальчика, котораго привели въ домъ и уложили въ постель, несмотря на всѣ мои возраженія. Вотъ банковый билетъ, предложенный незнакомцемъ, требующимъ мальчика, котораго привели въ домъ и уложили въ постель, несмотря на всѣ мои возраженія. Вотъ Скимполь, принимающій банковый билетъ, предложенный незнакомцемъ, требующимъ мальчика, котораго привели въ домъ и уложили въ постель, несмотря на всѣ мои возраженія. Таковы факты. Отлично. Откажется ли Скимполь взять банковый билетъ? Зачѣмъ ему отказываться? Скимполь протестуетъ и говоритъ Беккету: "Зачѣмъ мнѣ этотъ билетъ? Я не знаю въ немъ толку, онъ мнѣ безполезенъ, возьмите его". Беккетъ упрашиваетъ взять. Есть ли причины, по которымъ Скимполю, человѣку не идущему на букспрѣ предразсудковъ, слѣдуетъ принять билетъ? Да, есть. Скимполь ихъ видитъ. Какія же это причины? Скимполь такъ разсуждаетъ самъ съ собой: "Вотъ прирученная рысь, дѣятельный полицейскій агентъ, умный человѣкъ съ энергіей, направленной особеннымъ образомъ, у котораго тонко развиты познавательныя и исполнительныя способности, который разыскиваетъ нашихъ бѣжавшихъ друзей и враговъ, возвращаетъ намъ похищенную собствеи ность, достойно мститъ за насъ, когда насъ убьютъ. Этотъ дѣятельный полицейскій агентъ и умный человѣкъ изъ занятій своимъ ремесломъ пріобрѣлъ непоколебимую вѣру въ могущество денегъ, онъ находитъ, что эта вѣра приноситъ ему много пользы и самъ съ помощью ея приноситъ пользу обществу. Неужели же потому только, что у меня нѣтъ такой вѣры,-- я долженъ поколебать вѣру Беккета, умышленно притупить одно изъ его орудій и тѣмъ парализовать его будущія операціи? И кромѣ того, если со стороны Скимполя предосудительно брать деньги, то со стороны Беккета еще предосудительнѣе предлагать ихъ,-- гораздо предосудительнѣе, ибо онъ въ житейскихъ дѣлахъ не такой младенецъ какъ Скимполь. Но Скимполь хочетъ быть хорошаго мнѣнія о Беккетѣ, Скимполь полагаетъ, что порядокъ вещей обязываетъ его быть хорошаго мнѣнія о Беккетѣ, государство требуетъ отъ него довѣрія къ Беккету. Скимполь такъ и поступаетъ, вотъ и все.
   Мнѣ нечего было возражать на положенія, представленныя мнѣ мистеромъ Скимполемъ въ свою защиту и я съ нимъ распрощалась. Но мистеръ Скимполь, находившійся въ очень веселомъ настроенія духа, не хотѣлъ и слышать, чтобъ я вернулась домой въ сопровожденіи одной "маленькой Коавинсъ", непремѣнно пожелалъ проводить меня самъ и всю дорогу занималъ меня самымъ разнообразнымъ интереснымъ разговоромъ. Прощаясь, онъ увѣрялъ меня, что никогда не забудетъ, съ какимъ безподобнымъ тактомъ открыла я ему глаза на положеніе нашихъ молодыхъ друзей.
   Такъ какъ послѣ этого свиданія мнѣ ни разу не пришлось встрѣтиться съ мистеромъ Скимполемъ, то, чтобъ къ нему ужъ больше не возвращаться, я разскажу здѣсь все, что знаю о его дальнѣйшей судьбѣ. Отчужденіе, возникшее между нимъ и опекуномъ, подготовленное рядомъ предшествующихъ фактовъ, было вызвано главнымъ образомъ тѣмъ, что, какъ мы впослѣдствіи узнали отъ Ады, мистеръ Скимполь не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на просьбу опекуна относительно Ричарда.
   Мистеръ Скимполь былъ очень много долженъ опекуну, но это обстоятельство не играло никакой роли въ охлажденіи, возникшемъ между ними. Мистеръ Скимполь умеръ пять лѣтъ спустя, онъ оставилъ дневникъ, письма и другіе біографическіе матерьялы; послѣ его смерти его мемуары были опубликованы, въ нихъ онъ представлялъ себя несчастной жертвой, противъ которой было въ заговорѣ все человѣчество. Говорятъ, что эта книга читается съ большимъ удовольствіемъ; сама я ничего въ ней не прочитала, кромѣ одной, случайно попавшейся мнѣ на глаза фразы: "Джерндайсъ, подобно большинству людей, которыхъ я знаю,-- воплощенный эгоизмъ".
   Теперь я перехожу къ той части моей исторіи, которая касается меня особенно близко,-- къ изложенію происшествій, къ которымъ я совсѣмъ не была подготовлена.
   Если въ моей душѣ мелькали иногда воспоминанія, связанныя съ моимъ прежнимъ лицомъ, они воскресали какъ образы невозвратнаго прошлаго періода моей жизни, который канулъ въ вѣчность такъ-же, какъ и дѣтство и младенчество мое. Я не скрывала здѣсь, что были минуты, когда я поддавалась слабости; на сколько сохранила ихъ моя память, я добросовѣстно ихъ записала; надѣюсь, что до конца моего повѣствованія, который теперь уже не далекъ, мнѣ удастся продолжать свой разсказъ съ тою же добросовѣстностью.
   Пролетѣло нѣсколько мѣсяцевъ; моя милочка, поддерживаемая тѣми надеждами, о которыхъ она мнѣ говорила, продолжала по прежнему озарять какъ яркая звѣзда жалкій уголъ Ричарда. Ричардъ, казавшійся теперь еще болѣе измученнымъ и страшнымъ, ежедневно бывалъ въ судѣ; даже въ тѣ дни, когда, какъ ему было извѣстно,-- не было ни малѣйшаго шанса на то, что будетъ докладываться его дѣло, онъ все-таки съ разсѣяннымъ видомъ высиживалъ все засѣданіе отъ начала до конца. Ричардъ сдѣлался въ судѣ одной изъ достопримѣчательностей. Не знаю, помнилъ ли кто-нибудь изъ господъ судейскихъ, какимъ былъ Ричардъ, когда впервые появился между ними?
   Ричардъ былъ весь поглощенъ своей idée fixe и въ свѣтлые промежутки самъ признавался, что "свободно дышетъ только съ Вудкортомъ". Одному мистеру Вудкорту удавалось развлечь и расшевелить его, одинъ мистеръ Вудкортъ умѣлъ пробуждать его изъ летаргіи, которая оковывала его душу и тѣло и приступы которой являлись все чаще и чаще и несказанно насъ тревожили. Моя милочка была права, говоря, что если онъ преслѣдуетъ свою цѣль съ такою страстностью отчаянія, то больше всего ради нея. Я не сомнѣваюсь, что, изъ за нея, его желаніе вернуть потерянныя деньги разгоралось въ немъ все сильнѣе и стало наконецъ похоже на изступленіе азартнаго игрока.
   Я уже упоминала о томъ, что бывала у своихъ друзей во всякую пору дня; если мнѣ случалось долго у нихъ засидѣться, я обыкновенно пріѣзжала домой съ Чарли; иногда опекунъ ждалъ меня гдѣ-нибудь по сосѣдству и мы возвращались вдвоемъ. Однажды мы съ нимъ условились встрѣтиться въ восемь часовъ; въ этотъ вечеръ я не могла съ обычной пунктуальностью явиться въ назначенное мѣсто, потому что непремѣнно хотѣла кончить работу, которую дѣлала для Ады, но все-таки оставалось нѣсколько минутъ до восьми часовъ, когда я закрыла свою рабочую корзинку, поцѣловала Аду и вышла; такъ какъ уже смеркалось, то мистеръ Вудкортъ пошелъ меня проводить.
   Мѣсто, гдѣ обыкновенно встрѣчалъ меня опекунъ, было неподалеку и мистеръ. Вудкортъ провожалъ меня туда не въ первый разъ; когда мы пришли, опекуна еще не было; мы прождали съ полчаса, прохаживаясь взадъ и впередъ, но онъ все не являлся. Оставалось предположить или что ему нельзя было прійти, или что онъ былъ, но ушелъ, не дождавшись меня; мистеръ Вудкортъ предложилъ проводить меня до дому.
   Въ первый еще разъ мнѣ случалось идти съ нимъ вдвоемъ такъ далеко; обыкновенно онъ провожалъ меня только до того мѣста, гдѣ ждалъ опекунъ. Всю дорогу мы говорили о Ричардѣ и Адѣ; я не благодарила мистера Вудкорта за то, что онъ для нихъ дѣлаетъ -- моя благодарность была выше всякихъ словъ, но надѣялась, что онъ пойметъ ее безъ словъ.
   Прійдя къ намъ, мы узнали, что ни опекуна, ни мистрисъ Вудкортъ нѣтъ дома; мы вошли въ ту комнату, куда я привела раскраснѣвшуюся Аду въ тотъ день, когда объявила опекуну о томъ, кто избранникъ ея сердца,-- въ ту комнату, откуда мы съ опекуномъ смотрѣли, какъ они шли, озаренные солнечнымъ сіяніемъ, въ цвѣтѣ юности и надежды.
   Мы стояли у отвореннаго окна и глядѣли на улицу, когда мистеръ Вудкортъ заговорилъ со мною. Я узнала, что онъ любитъ меня, что мое обезображенное лицо для него все еще остается прежнимъ, въ его глазахъ перемѣна въ моемъ лицѣ не имѣла никакого вліянія на него; я узнала, что чувство, принятое мною за состраданіе и жалость, было преданной, великодушной, вѣрной любовью. Но я узнала это слишкомъ поздно, слишкомъ поздно, слишкомъ поздно! Эта нехорошая мысль первая промелькнула у меня въ головѣ: слишкомъ поздно!
   -- Когда я вернулся на родину, говорилъ онъ,-- когда я вернулся такимъ же бѣднякомъ, какимъ уѣхалъ, и встрѣтилъ васъ, вы едва только оправились отъ болѣзни, но уже были поглощены заботами о другихъ, ни одной самолюбивой мысли...
   -- О, мистеръ Вудкортъ, перестаньте, перестаньте! Я не заслуживаю вашихъ похвалъ, въ то время я думала почти только о себѣ.
   -- О, моя возлюбленная, Богу извѣстно, что я говорю правду, что это не пристрастная похвала влюбленнаго. Вы не знаете, что видятъ въ Эсфири Соммерсонъ всѣ окружающіе; вы не знаете, сколько сердецъ привлекла она къ себѣ, какую любовь, какое благоговѣніе она всѣмъ внушаетъ.
   -- О, мистеръ Вудкортъ, великое дѣло заслужить любовь! Я горжусь тѣмъ, что удостоилась этого счастья, по плачу, слушая васъ -- это и радостныя и горькія слезы: я радуюсь, что заслужила любовь, горюю о томъ, что такъ мало ея достойна. По я не свободна и не могу принять вашей любви.
   Я сказала это тверже, чѣмъ можно было ожидать, потому что, когда онъ расточалъ мнѣ незаслуженныя похвалы, я по дрожанію его голоса поняла, какъ глубоко онъ вѣруетъ въ ихъ правду, и почувствовала горячее желаніе быть болѣе достойной его любви. Для этого по крайней мѣрѣ еще не было слишкомъ поздно: хотя послѣ непредвидѣннаго объясненія между нами все должно было кончиться, но всю свою жизнь я могла стремиться сдѣлаться болѣе достойною его любви. Эта мысль была для меня утѣшеніемъ, была для меня могучимъ импульсомъ и я чувствовала, какъ его слова подняли во мнѣ чувство сознанія собственнаго достоинства.
   Онъ прервалъ молчаніе.
   -- Было-бы плохимъ доказательствомъ моего довѣрія къ той, которая всегда будетъ мнѣ дорога такъ-же, какъ теперь, если-бъ послѣ того, какъ я услышалъ отъ нея, что она не можетъ принять моей любви, я сталъ-бы настаивать, сказалъ онъ, и глубокое чувство, звучавшее въ его словахъ, вызвало изъ глазъ моихъ слезы, но вмѣстѣ съ тѣмъ укрѣпило меня.-- Скажу вамъ только одно, дорогая Эсфирь: любовь, которую я унесъ за собою за море, превратилась теперь въ восторженное обожаніе. Я всегда надѣялся открыть вамъ свою любовь, какъ только мнѣ улыбнется счастье и мое положеніе упрочится, и всегда боялся, что моя любовь не встрѣтитъ отвѣта. Сегодня вечеромъ мои надежды и мои опасенія осуществились. Но я огорчаю васъ, простите, не буду больше.
   Въ моей душѣ промелькнуло что-то похожее на одно изъ тѣхъ возвышенныхъ чувствъ, какія онъ считалъ мнѣ присущими; забывая о себѣ, я только жалѣла его, мнѣ захотѣлось утѣшить его въ понесенной потерѣ, успокоить его горе, но и тутъ онъ предупредилъ меня, прекративъ разговоръ, который по его мнѣнію огорчалъ меня.
   -- Дорогой мистеръ Вудкортъ, сказала я,-- прежде чѣмъ мы разстанемся, я хотѣла бы сказать вамъ одну вещь. Наврядъ-ли я съумѣю выразить то, что желаю сказать,-- даже навѣрное не съумѣю... но...
   Прежде чѣмъ продолжать, я должна была призвать на помощь мысль о томъ, что я должна сдѣлаться болѣе достойною его любви, его печали.
   -- Я глубоко тронута вашимъ великодушіемъ и буду хранить какъ драгоцѣнность воспоминаніе о немъ до конца жизни я знаю, какъ измѣнилось мое лицо, я знаю, что моя исторія для васъ не тайна, и понимаю все благородство такой вѣрной любви. Ваши слова не такъ-бы меня тронули, будь они сказаны другимъ, они имѣютъ для меня особенную цѣнность, оттого что я слышу ихъ отъ васъ. Ваша любовь не пропадетъ безслѣдно,-- она сдѣлаетъ меня лучше.
   Онъ закрылъ глаза рукою и отвернулся. Могла-ли я надѣяться стать когда-нибудь достойной этихъ слезъ?
   -- Если среди вашихъ общихъ заботъ объ Адѣ и Ричардѣ, которыя конечно будутъ продолжаться по прежнему, надѣюсь, при болѣе счастливыхъ условіяхъ, вы найдете когда-нибудь во мнѣ что нибудь лучшее, то знайте, что этимъ я обязана вамъ, что источникомъ этой перемѣны былъ нашъ теперешній разговоръ. Вѣрьте, дорогой мистеръ Вудкортъ, что я никогда не забуду этого вечера; пока бьется мое сердце, мысль о томъ, что я заслужила вашу любовь, будетъ моей радостью и гордостью.
   Онъ взялъ мою руку и поцѣловалъ. Теперь онъ опять былъ самимъ собою, и я почувствовала, что мое мужество крѣпнетъ.
   -- Изъ того, что вы сказали, я заключаю, что ваши планы увѣнчались успѣхомъ? спросила я.
   -- Да, отвѣтилъ онъ.-- Я добился успѣха, благодаря мистеру Джерндайсу. Вы которая знаете его такъ хорошо, можете себѣ представить, какъ усердно онъ помогалъ мнѣ.
   -- Богъ да благословитъ его за это, сказала я, подавая ему руку,-- и да благословитъ васъ Богъ на вашемъ новомъ поприщѣ.
   -- Помня это пожеланіе, я стану лучше исполнять свои новыя обязанности, сказалъ онъ,-- я буду смотрѣть на нихъ, какъ на другой священный залогъ, полученный отъ васъ.
   -- Ахъ, Ричардъ! Что будетъ съ нимъ, когда вы уѣдете? невольно вскрикнула я.
   -- Я еще не сейчасъ ѣду, но во всякомъ случаѣ я никогда не оставлю Ричарда, дорогая миссъ Соммерсонъ.
   Я считала необходимымъ, прежде чѣмъ мы разстанемся, сказать ему еще одно; если-бъ я умолчала объ этомъ, то былабы недостойной той любви, которую не могла принять.
   -- Мистеръ Вудкортъ, прежде чѣмъ мы простимся, вамъ навѣрное будетъ пріятно узнать, что передо мной открывается ясное и свѣтлое будущее и счастье мое такъ велико, что я не могу желать ничего лучшаго и мнѣ не остается ни о чемъ жалѣть.
   Онъ сказалъ, что очень радъ это слышать.
   -- Съ дѣтства я была предметомъ неусыпныхъ великодушныхъ заботъ лучшаго изъ людей; меня привязываютъ къ нему такія крѣпкія узы преданности, благодарности, любви, что всей моей жизни не хватить для выраженія чувствъ, которыми я къ нему преисполнена.
   -- Я раздѣляю эти чувства, сказалъ онъ,-- вы говорите о мистерѣ Джерндайсѣ.
   -- Вамъ извѣстны его достоинства, но никто не понимаетъ хорошо, какъ я, все величіе его души. Его высокія качества всего ярче обнаружились именно въ томъ, какъ онъ открылъ передо мною это счастливое будущее. Если-бы ваше уваженіе не принадлежало уже ему, если-бъ вы не чтили уже его высоко, теперь послѣ того, что я вамъ сказала, вы оцѣнили бы и полюбили его ради меня, ради того, что онъ даетъ мнѣ такое счастье.
   Онъ съ жаромъ отвѣчалъ мнѣ, что именно таковы его чувства къ мистеру ДжерндайсуЯ опять протянула ему руку, говоря:
   -- Покойной ночи, прощайте!
   -- Первымъ вы прощались со мною до завтра, вторымъ навсегда?
   -- Да.
   -- Покойной ночи, прощайте!
   Онъ ушелъ, я осталась стоять у окна и продолжала глядѣть на темную улицу. Не прошло и минуты послѣ его ухода какъ мужество оставило меня, я подумала о его любви, постоянствѣ, великодушіи, и слезы хлынули ручьемъ изъ моихъ глазъ.
   Но то не были слезы сожалѣнія или горя,-- о, нѣтъ! Онъ назвалъ меня возлюбленной, сказалъ, что я на вѣки буду ему дорога, и я ликовала, мнѣ казалось что сердце мое не выдержитъ счастья, какимъ меня подарило его признаніе.
   Первая дикая мысль, мелькнувшая у меня, на вѣки исчезла. Нѣтъ, не слишкомъ поздно услышала я его признаніе, оно вдохновитъ меня быть доброй, вѣрной, признательной, довольной своею участью. Какъ легокъ мой путь, насколько онъ легче его пути!
   

ГЛАВА XXXI.
Другое открытіе.

   У меня не хватило мужества видѣть кого-нибудь въ этотъ вечеръ, у меня даже не хватило мужества видѣть свое лицо, я боялась видѣть свои слезы, которыя могли служить мнѣ упрекомъ.
   Прійдя въ свою комнату, я не зажигала свѣчи; въ темнотѣ помолилась, въ темнотѣ раздѣлась и легла; мнѣ не нужно было свѣта, чтобъ прочесть письмо опекуна, которое я знала наизусть. Я достала его, прочла при ясномъ свѣтѣ высокой любви, который отъ него разливался, и ложась спать положила его подлѣ себя на подушку.
   На другой день я встала очень рано и предложила Чарли пойти погулять. Мы купили цвѣтовъ и, вернувшись домой, связали изъ нихъ букетъ, которымъ украсили столъ, и занялись приготовленіями къ завтраку; но было все-таки очень рано и я предложила Чарли дать ей урокъ, пока мистрисъ Вудкортъ и опекунъ сойдутъ въ столовую. Чарли отъ радости захлопала въ ладоши (ея познанія въ грамматикѣ нисколько не подвинулись впередъ) и мы обѣ погрузились въ занятія.
   Когда опекунъ пришелъ въ столовую, онъ сказалъ, что я свѣжѣе моихъ цвѣтовъ, а мистрисъ Вудкортъ продекламировала и перевела строфу изъ Мьюлиннупллинвуда, гдѣ сравнила меня съ горой, освѣщенной румяною зарей.
   Послѣ этихъ милыхъ комплиментовъ мое мужество еще окрѣпло и я, кажется, стала больше походить на гору. Когда завтракъ былъ оконченъ, я выбрала удобную минуту и, убѣдившись, что опекунъ одинъ у себя въ комнатѣ (той, вчерашней), пошла къ нему. Онъ писалъ письма. Извинившись за свое вторженіе, я вошла, позванивая своими ключами, и притворила за собою дверь.
   -- А, хозяюшка, тебѣ нужно денегъ? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, у меня еще много.
   -- Я увѣренъ, что на свѣтѣ никогда не было хозяйки, которая умѣла-бы такъ беречь деньги, какъ наша скопидомка, сказалъ онъ.
   Онъ положилъ перо, откинулся на спинку кресла и смотрѣлъ на меня. Мнѣ часто приходилось говорить о его лицѣ, но такого радостнаго и добраго лица, какое было у него въ это утро, я никогда еще не видѣла; онъ сіялъ такимъ счастіемъ, что, глядя на него, я думала: "сегодня утромъ ему удалось совершить какой-нибудь великодушный поступокъ".
   Ласково улыбнувшись мнѣ, онъ повторилъ задумчиво.
   -- На свѣтѣ никогда не было хозяйки, которая умѣла-бы такъ беречь деньги, какъ наша скопидомка.
   Онъ сохранилъ въ разговорахъ со мною свой прежній шутливый тонъ, который я такъ любила; я заняла свое обычное мѣсто на стулѣ, который стоялъ тутъ спеціально для меня, и сказала:
   -- Дорогой опекунъ, мнѣ надо васъ о чемъ-то спросить. Можете вы меня въ чемъ-нибудь упрекнуть?
   -- Упрекнуть? Что ты, голубушка!
   -- Выла-ли я той, какой хотѣла быть съ тѣхъ поръ... какъ принесла отвѣтъ на ваше письмо?
   -- Ты была именно такою, какою я всегда хотѣлъ тебя видѣть, моя прелесть.
   -- Очень рада это слышать. Помните, вы спросили: "это хозяйка Холоднаго дома?" И я отвѣтила: "да".
   Опекунъ кивнулъ головой. Онъ обнялъ меня за талію, словно отъ чего-то оберегая, и улыбаясь смотрѣлъ мнѣ въ глаза.
   -- Съ тѣхъ поръ вы только разъ говорили со мною на эту тему.
   -- Да, и сказалъ тогда, что Холодный домъ быстро пустѣетъ, вѣдь это правда, моя дорогая.
   -- А я сказала, что его хозяйка осталась, робко напомнила я.
   Онъ не отнималъ своей руки, которая какъ-бы охраняла меня; съ его лица не сходила свѣтлая, добрая улыбка.
   -- Дорогой опекунъ, я знаю, что вы не заговаривали объ этомъ, уважая мое горе и сочувствуя постигшему меня несчастію, но прошло уже столько времени и, какъ вы сами замѣтили сегодня, я теперь совсѣмъ оправилась. Быть можетъ вы ждете, чтобъ я заговорила первая, быть можетъ это моя обязанность. Опекунъ, я сдѣлаюсь хозяйкой Холоднаго дома, когда вамъ будетъ угодно.
   -- Какая симпатія между нами! весело проговорилъ онъ.-- Я думалъ о томъ-же въ ту минуту, когда ты вошла; въ послѣднее время я только объ этомъ и думаю,-- разумѣется за однимъ исключеніемъ: мысль о бѣдномъ Рикѣ никогда не выходитъ у меня изъ головы. И такъ, старушка, когда же мы дадимъ хозяйку Холодному дому?
   -- Когда хотите.
   -- Въ будущемъ мѣсяцѣ?
   -- Хорошо, въ будущемъ мѣсяцѣ, дорогой опекунъ.
   -- Значитъ день, когда я сдѣлаю счастливѣйшій и лучшій шагъ въ моей жизни, день, когда счастливѣе меня не будетъ человѣка на свѣтѣ, день, въ который я дамъ хозяюшку Холодному дому, наступитъ въ будущемъ мѣсяцѣ, сказалъ опекунъ.
   Я обняла его за шею и поцѣловала, какъ и въ тотъ день, когда принесла отвѣтъ на его письмо.
   Въ дверяхъ появился слуга и доложилъ о мистерѣ Веккогѣ, что было впрочемъ совершенно безполезно, такъ какъ самъ мистеръ Беккета" выглядывалъ изъ-за его плеча.
   -- Мистеръ Джерндайсъ и миссъ Соммерсонъ, проговорилъ мистеръ Беккетъ, задыхаясь отъ скорой ходьбы,-- простите великодушно мое безцеремонное вторженіе и разрѣшите внестпі сюда человѣка, который дожидается на лѣстницѣ? Онъ боится привлечь на себя вниманіе, оставаясь тамъ долго. Благодарю васъ.
   И мистеръ Беккетъ, перегнувшись черезъ перила лѣстницы, закричалъ:
   -- Потрудитесь внести кресло сюда.
   По этому странному приказанію два носильщика внесли въ комнату параличнаго старика въ черномъ колпакѣ. Когда онъ былъ водворенъ на мѣсто, мистеръ Беккетъ велѣлъ носильщикамъ уйти и съ большой таинственностью заперъ дверь на задвижку.
   -- Вы знаете меня, мистеръ Джерндайсъ, и вы, миссъ Соммерсомъ, тоже, началъ мистеръ Беккетъ, снимая шляпу и принимаясь дѣйствовать такъ хорошо мнѣ памятнымъ указательнымъ пальцемъ.-- Этотъ джентльменъ, прозывающійся Смольвидъ, тоже меня знаетъ. Онъ промышляетъ вексельками, попросту говоря ростовщикъ. Вѣдь такъ,
   Мистеръ Беккетъ пріостановился, обращаясь къ джентльмену, о которомъ шла рѣчь и который все время смотрѣлъ на него очень подозрительно. Повидимому теперь этотъ джентльменъ намѣревался затѣять съ мистеромъ Беккетомъ споръ по поводу приписанной ему профессіи, но ему помѣшалъ жестокій припадокъ кашля.
   -- Это вамъ будетъ урокомъ! сказалъ мистеръ Беккетъ.-- Коли-бъ вы не вздумали противорѣчить некстати, съ вами-бы этого не случилось. Теперь я обращаюсь къ вамъ, мистеръ Джерндайсъ. Изволите-ли видѣть, у меня были дѣла съ этимъ джентльменомъ по порученію сэра Лейстера Дэдлока баронета и мнѣ приходилось у него бывать; онъ занимаетъ помѣщеніе, въ которомъ жилъ прежде Крукъ, торговецъ корабельными принадлежностями,-- родственникъ этого джентльмена. Если не ошибаюсь, вы кажется знали Крука?
   Опекунъ сказалъ, что зналъ.
   -- Хорошо-съ! Надо вамъ сказать, что этотъ джентльменъ наслѣдовалъ имущество, оставшееся послѣ Крука, всякій хламъ, въ числѣ которыхъ были цѣлыя груды старыхъ никуда негодныхъ бумагъ.
   Мы не совсѣмъ понимали мистера Беккета. Мистеръ Беккеть избѣгалъ всякаго слова и взгляда, противъ которыхъ могъ-бы протестовать старикъ, подозрительно слѣдившій за нимъ, но его хитрые глаза очень ловко съумѣли дать намъ понять, что онъ говоритъ по предварительному соглашенію съ мистеромъ Смольвидомъ и могъ-бы поразсказать объ этомъ джентльменѣ гораздо больше, если-бъ считалъ это благоразумнымъ. Трудность его задачи увеличивалась еще тѣмъ, что мистеръ Смольвидъ, будучи глухъ, съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣлъ ему въ лицо.
   -- Ну-съ, изволите видѣть, вступивъ во владѣніе имуществомъ, этотъ джентльменъ естественно начинаетъ рыться въ старыхъ бумагахъ.
   -- Что начинаетъ? Повторите! закричалъ пронзительнымъ голосомъ мистеръ Смольвидъ.
   -- Начинаетъ рыться, повторилъ мистеръ Беккетъ.-- Какъ человѣкъ осторожный и привыкшій вникать въ свои дѣла, вы начинаете рыться въ старыхъ бумагахъ, которыя достались въ ваше владѣніе, вѣдь такъ?
   -- Ну, да, разумѣется.
   -- Ну, да, разумѣется, и было-бы очень непохвально, еслибъ вы этого не сдѣлали. И вотъ такимъ образомъ вамъ удалось найти, продолжалъ мистеръ Беккетъ, шутливо нагибаясь къ старику, который отнюдь не раздѣлялъ его веселости,-- найти бумагу съ подписью Джерндайса. Не такъ-ли?
   Мистеръ Смольвидъ съ безпокойствомъ взглянулъ на насъ и нехотя кивнулъ головой въ знакъ согласія.
   -- Въ свободное время,-- на досугѣ,-- потому что вы конечно не особенно любопытствовали прочесть эту бумагу -- и съ какой стати вамъ любопытствовать?-- въ свободное время вы заглянули въ эту бумагу и что-же?-- вы открыли, что это завѣщаніе. Не смѣшно-ли! вы открыли, что это завѣщаніе.
   Все это мистеръ Беккетъ проговорилъ съ тѣмъ-же безпечно-веселымъ лицомъ, точно разсказывалъ смѣшной анекдотъ, чтобъ позабавить мистера Смольвида, которому впрочемъ это не доставляло ни малѣйшаго удовольствія.
   -- Не знаю, завѣщаніе-ли, или что другое, проворчалъ мистеръ Смольвидъ. Онъ въ это время сползъ съ кресла и сталъ похожъ на какой-то узелъ съ тряпьемъ. Мистеръ Беккетъ посмотрѣлъ на него такимъ взглядомъ, какъ будто вотъ-вотъ вцѣпится въ него, но тѣмъ не менѣе продолжалъ нагибаться къ нему съ любезной улыбкой, искоса поглядывая на насъ.
   -- Однако-жъ бумага сильно безпокоила и смущала васъ, ибо вы имѣете нѣжную душу, продолжалъ мистеръ Беккетъ.
   -- А? Что вы сказали? Что я имѣю? спросилъ мистеръ Смольвидъ, прикладывая ладонь къ уху.
   -- Я сказалъ, что вы имѣете нѣжную душу.
   -- О! хорошо, продолжайте.
   -- Такъ какъ вы много слышали о знаменитомъ судебномъ процессѣ, гдѣ фигурируетъ имя Джерндайса, и знали, что Крукъ скупалъ всякое старье: мебель, книги, бумаги и тому подобное, не любилъ разставаться со всѣмъ этимъ хламомъ и все старался научиться читать, то вы подумали -- и нельзя не сознаться, что никогда вы не разсуждали болѣе здраво: "Эге, надо держать ухо востро, а то еще попадешь въ бѣду съ этимъ завѣщаніемъ!"
   -- Какъ вы объ этомъ узнали, Беккетъ? спросилъ съ тревогой старикъ, не отнимая ладони отъ уха,-- говорите-же, только безъ затихъ глупыхъ фокусовъ. Подымите меня, чтобъ я могъ лучше слышать. О Боже, я весь разбитъ! О мои косточки! Я совсѣмъ задохся, я хуже той трещотки, старой вѣдьмы, что осталась дома.
   Мистеръ Беккетъ въ одинъ моментъ приподнялъ старика и, когда тотъ пересталъ кашлять и браниться, весело продолжалъ:
   -- А такъ какъ я часто бывалъ въ вашемъ домѣ, то вы взяли меня въ повѣренные, не такъ-ли?
   Едва-ли можно было яснѣе выразить неохоту и неудовольствіе, чѣмъ сдѣлалъ это мистеръ Смольвидъ, подтверждая слова Беккета; было очевидно, что мистеръ Беккетъ послѣдній человѣкъ, котораго онъ взялъ-бы въ свои повѣренные, если бъ была какая-нибудь возможность отъ этого уклониться.
   -- Мы съ вами обсудили дѣло наипріятнѣйшимъ манеромъ: я подтвердилъ ваши опасенія на счетъ того, что вы мо-же-те по-пасть въ са-мое не-прі-ятное по-ло-женіе, если скроете это завѣщаніе, выразительно продолжалъ мистеръ Беккетъ,-- поэтому мы рѣшили, что оно будетъ отдано мистеру Джерндайсу, здѣсь присутствующему, безъ всякихъ условій на счетъ вознагражденія. Если-же окажется, что завѣщаніе это дѣйствительно имѣетъ какую-нибудь цѣнность, вы вполнѣ полагаетесь на то, что мистеръ Джерндайсъ васъ не обидитъ. Такъ вѣдь мы рѣшили, не правда-ли?
   -- Да, такъ, неохотно согласился мистеръ Смольвидъ.
   -- Но всѣмъ этимъ причинамъ, продолжалъ мистеръ Беккетъ, внезапно утрачивая всю свою любезность и принимая офиціальный видъ,-- въ настоящую минуту завѣщаніе находится при васъ и вамъ остается только вынуть его изъ кармана.
   Бросивъ на насъ искоса быстрый взглядъ и торжественно потерши носъ указательнымъ пальцемъ, мистеръ Беккетъ впился глазами въ друга, почтившаго его своимъ довѣріемъ, и протянулъ къ нему руку за бумагой. Съ большой неохотой пополнилъ мистеръ Смольвидъ то, чего отъ него требовали, нѣсколько разъ повторилъ, что онъ человѣкъ бѣдный, живущій своимъ ремесломъ, и вполнѣ полагается на мистера Джерндайса, который конечно не оставить его честности безъ награды. Онъ вытащилъ изъ кармана грязную пожелтѣвшую бумагу; бумага была опалена снаружи и обгорѣла по краямъ, точно ее бросили въ огонь и потомъ вытащили.
   Мистеръ Беккетъ съ ловкостью фокусника въ одинъ мигъ передалъ эту бумагу отъ мистера Смольвида опекуну и, прикрывъ ротъ рукою, шепнулъ ему:
   -- Они никакъ не могли сговориться за сколько ее продать, перекорялись и ссорились. Я выложилъ имъ двадцать фунтовъ. Тогда внуки накинулись на старика за то, что онъ такъ долго зажился на свѣтѣ, а потомъ перегрызлись между собой. Господи, вотъ семейка! всѣ, кромѣ старухи бабки, да и то только потому, что она слабоумная, готовы продать другъ-друга ни за грошъ.
   -- Мистеръ Беккетъ, сказалъ опекунъ,-- имѣетъ-ли эта бумага какую-нибудь цѣнность или нѣтъ, во всякомъ случаѣ я вамъ очень обязанъ. Если за ней признаютъ какое-нибудь значеніе, я сочту себя обязаннымъ вознаградить мистера Смольвида соотвѣтственно.
   -- Не думайте, что соотвѣтственно вашимъ достоинствамъ, дружески пояснилъ старику мистеръ Беккетъ, -- а соотвѣтственно цѣнности бумаги.
   -- Да, именно это я и хотѣлъ сказать. Какъ вы быть можетъ замѣчаете, мистеръ Беккетъ, я воздерживаюсь отъ разсматриванія этого документа: по правдѣ сказать, дѣло это мнѣ такъ опротивѣло, что я давно уже отъ него отрекся и отступился. Но мы съ миссъ Соммерсонъ немедленно передадимъ этотъ документъ моему повѣренному, который сейчасъ-же оповѣститъ о его существованіи всѣхъ остальныхъ лицъ, заинтересованныхъ въ этомъ процессѣ.
   -- Ничего лучше нельзя было придумать, замѣтилъ мистеръ Беккетъ своему компаньону,-- и такъ какъ вамъ теперь выяснено, что никто не будетъ обиженъ,-- что, разумѣется, должно доставить большое облегченіе вашей взволнованной душѣ,-- то мы можемъ заняться церемоніей доставки васъ во-свояси.
   Онъ отперъ дверь, кликнулъ носильщиковъ, пожелалъ намъ добраго утра и удалился, кинувъ намъ многозначительный взглядъ и махнувъ на прощаніе указательнымъ пальцемъ,
   Мы сейчасъ поѣхали въ Линкольнъ-Иннъ; мистеръ Кейджъ не былъ занятъ въ судѣ и сидѣлъ въ своемъ пыльномъ кабинетѣ, загроможденномъ грудами документовъ и книгъ наводящаго уныніе вида.
   Мистеръ Гуппи подалъ намъ стулья, мистеръ Кенджъ выразилъ свое удивленіе и удовольствіе видѣть въ своей конторѣ такого рѣдкаго гостя. Онъ по-прежнему вертѣлъ свой лорнетъ когда говорилъ, и больше чѣмъ когда-нибудь былъ похожъ на краснорѣчиваго Кейджа.
   -- Вѣроятно благотворное вліяніе миссъ Соммерсонъ (тутъ мистеръ Кенджъ поклонился мнѣ) побудило мистера Джерндайса (тутъ онъ отвѣсилъ поклонъ опекуну) измѣнить свое враждебное отношеніе къ процессу и къ Канцлерскому суду, этимъ,-- если мнѣ будетъ дозволено такъ выразиться,-- этимъ столпамъ, занимающимъ столь видное мѣсто въ величественномъ храмѣ нашей профессіи.
   -- Я думаю, что миссъ Соммерсонъ, которая видѣла къ какимъ результатамъ приводитъ близкое знакомство съ Канцлерскимъ судомъ и процессомъ, не станетъ употреблять своего вліянія въ ихъ пользу. Тѣмъ не менѣе мое сегодняшнее посѣщеніе тѣсно связано съ процессомъ и судомъ. Мистеръ Кенджъ, прежде чѣмъ я отдамъ вамъ эту бумагу, позвольте разсказать вамъ, какъ она попала въ мои руки.
   И опекунъ разсказалъ вкратцѣ о визитѣ мистера Беккета и мистера Смольвида.
   -- Дѣло не могло-бы быть изложено яснѣе и цѣлесообразнѣе, если-бъ даже излагалось передъ судомъ! сказалъ мистеръ Кенджъ, выслушавъ опекуна.
   -- А развѣ вы знаете случай, когда англійское право или англійское судопроизводство отличалось-бы ясностью и цѣлесообразностью? спросилъ опекунъ.
   -- Ахъ, что вы это! могъ только выговорить мистеръ Кенджъ.
   Кейджъ не придалъ, повидимому, сначала особеннаго значенія новому документу, но увидѣвъ его ближе, выказалъ больше интереса, когда-же, вооружившись лорнетомъ, онъ прочиталъ первыя строки, на лицѣ его изобразилось неподдѣльное изумленіе.
   -- Читали вы эту бумагу, мистеръ Джерндайсъ?
   -- Нѣтъ, не читалъ.
   -- Но, мой дорогой сэръ, вѣдь это завѣщаніе, составленное позже тѣхъ, которыя находятся при дѣлѣ! Повидимому оно написано завѣщателемъ собственноручно, составлено и засвидѣтельствовано по формѣ. И хотя, какъ можно судить по знакамъ, оставленнымъ огнемъ, его намѣревались уничтожить, но оно не уничтожено и остается въ полной силѣ.
   -- Пусть такъ, какое мнѣ до этого дѣло? сказалъ опекунъ
   -- Мистеръ Гуппи! крикнулъ въ другую комнату мистеръ Кенджъ,-- извините мистеръ Джерндайсъ.
   -- Что прикажете, сэръ?
   -- Мистеръ Вольсъ изъ Симондсъ-Инна. Засвидѣтельствуйте мое почтеніе. Джерндайсъ съ Джерндайсомъ. Желалъ-бы его видѣть.
   Мистеръ Гуппи исчезъ.
   -- Вы спросили меня, мистеръ Джерндайсъ, какое вамъ до этого дѣло? Если-бъ вы прочли этотъ документъ, то увидѣли-бы, что онъ, значительно уменьшая причитающуюся вамъ долю наслѣдства, все-таки предоставляетъ вамъ довольно крупную сумму, довольно крупную сумму, повторилъ мистеръ Кенджъ и сдѣлалъ успокоительный жестъ рукою.-- Вы увидѣли-бы, что этотъ документъ увеличиваетъ части мистера Карстона и миссъ Ады Клеръ, нынѣ мистрисъ Карстонъ.
   -- Кенджъ, сказалъ опекунъ,-- я былъ-бы очень доволенъ, если-бъ все огромное состояніе, отданное этой тяжбой въ распоряженіе подлаго Канцлерскаго суда, досталось моимъ молодымъ родственникамъ. Но неужели вы хотите увѣрить меня, что можетъ выйти что нибудь путное изъ Джерндайсъ съ Джерндайсомъ?
   -- Ахъ какой предразсудокъ, мистеръ Джерндайсъ! Дорогой сэръ, мы въ великой странѣ и ея судебная система -- великая система, да великая система, сэръ!
   Опекунъ промолчалъ. Явился мистеръ Вольсъ, преисполненный почтенія къ профессіональному превосходству мистера Кенджа.
   -- Какъ поживаете, мистеръ Вольсъ? Не потрудитесь-ли присѣсть возлѣ меня и взглянуть на эту бумагу.
   Мистеръ Вольсъ сѣлъ на указанное мѣсто и прочелъ бумагу отъ слова до слова, онъ ни капельки не взволновался; впрочемъ онъ ни отъ чего не волновался. Когда онъ кончилъ чтеніе, то отошелъ съ мистеромъ Кенджемъ къ окну и, прикрывъ ротъ черной перчаткой, о чемъ-то долго ему говорилъ. Я нисколько не удивилась-бы, если-бъ они заспорили, такъ какъ мнѣ было хорошо извѣстно, что никогда еще не было случая, чтобъ два человѣка на чемъ нибудь сошлись по дѣлу Джерндайса съ Джерндайсомъ, но повидимому то, что говорилъ мистеръ Вольсъ, заслужило одобреніе мистера Кенджа. Ихъ разговоръ почти исключительно состоялъ изъ словъ: докладъ, недвижимое имущество, судебныя издержки и тому подобное.
   Когда они кончили, то подошли къ столу и стали говорить громко.
   -- Это замѣчательный документъ, мистеръ Вольсъ, сказалъ Кенджъ.
   -- Да, дѣйствительно, отвѣтилъ Вольсъ.
   -- Это очень важный документъ, мистеръ Вольсъ, сказалъ Кенджъ.
   -- Да, дѣйствительно, повторилъ Вольсъ.
   -- И, какъ вы справедливо замѣтили, мистеръ Вольсъ, когда дѣло будетъ слушаться въ слѣдующую сессію, появленіе этого документа будетъ неожиданнымъ и интереснымъ событіемъ, сказалъ мистеръ Кенджъ, бросивъ на опекуна торжествующій взглядъ.
   Мистеръ Вольсъ былъ польщенъ, какъ естественно долженъ быть польщенъ скромный ходатай по дѣламъ, стремящійся сохранить за собой репутацію солидности, когда его мнѣніе встрѣчаетъ поддержку такого высокаго авторитета.
   -- Я когда начинается слѣдующая сессія? спросилъ опекунъ послѣ небольшой паузы, во время которой мистеръ Кенджъ побрякивалъ деньгами въ карманѣ, а мистеръ Вольсъ ковырялъ свои прыщи.
   -- Слѣдующая сессія, мистеръ Джерндайсъ, начнется въ будущемъ мѣсяцѣ. Само собой разумѣется, что за это время мы выполнимъ всѣ необходимыя формальности, соберемъ всѣ" необходимыя показанія касательно этого документа; само собой разумѣется, что, когда дѣло будетъ назначено къ докладу, вы, по обыкновенію, получите отъ насъ увѣдомленіе.
   -- На которое я, по обыкновенію, не обращу вниманія, это тоже само собою разумѣется.
   -- Вы, при своемъ обширномъ умѣ, дорогой сэръ, склонны повторять простонародные предразсудки, говорилъ мистеръ Кенджъ, провожая насъ къ выходу.-- Мы благоденствующее государство, мистеръ Джерндайсъ, да, благоденствующее государство; мы великая страна, мистеръ Джерндайсъ. Эта великая, обширная система, мистеръ Джерндайсъ. Неужели же вы хотите, чтобъ у великой страны была маленькая система? Быть не можетъ, быть не можетъ.
   Онъ говорилъ это, стоя на верхней площадкѣ и мягко поводя правой рукой, словно накладывая серебряной лопаткой цементъ своего краснорѣчія на величественное зданіе юридической системы, чтобъ оно простояло еще тысячу вѣковъ.
   

ГЛАВА XXXII.
Желѣзо и сталь.

   Галлерея для стрѣльбы въ цѣль мистера Джоржа отдается внаймы, все обзаведеніе распродано, а самъ Джоржъ въ Чизнивудѣ, гдѣ сопровождаетъ сэра Лейстера въ его поѣздкахъ верхомъ, слѣдя за каждымъ движеніемъ его коня, потому что этимъ конемъ управляетъ слабая, невѣрная, старческая рука. Но сегодня Джоржъ ѣдетъ одинъ, ѣдетъ далеко, онъ держитъ путь на сѣверъ, въ страну желѣза.
   Въ этой странѣ, куда въѣзжаетъ теперь Джоржъ, нѣтъ свѣжихъ зеленыхъ дубравъ Чизни-Вуда; каменноугольныя шахты, зола, высокія трубы, красныя кирпичныя строенія, чахлая зелень, жаркіе огни -- вотъ отличительныя черты этой мѣстности, надъ которой нависло густое облако дыма, никогда не озаряемое молніей. Каваллеристъ ѣдетъ, озираясь по сторонамъ и разглядывая эти встрѣчные предметы, его взоръ ищетъ чего-то вдали.
   Наконецъ на мосту, перекинутомъ черезъ черный каналъ, среди хлопотливаго города, гдѣ отовсюду слышится звонъ желѣза, гдѣ дыму и огней стало еще больше, кавалеристъ, весь выпачканный каменноугольной пылью здѣшнихъ дорогъ, останавливаетъ коня и спрашиваетъ у встрѣчнаго рабочаго, не знаетъ-ли онъ имени Роунсвель?
   -- Какъ не знать! Это все равно, что вы бы спросили здѣсь, знаю ли я свое имя.
   -- Значитъ это имя очень извѣстно, товарищъ?
   -- Роунсвель? Еще-бы.
   -- Гдѣ-жъ мнѣ его искать? спрашиваетъ кавалеристъ, гляця впередъ.
   -- Что,-- банкъ, заводъ, или домъ?
   -- Ты! Роунсвель-то видно важная птица, не лучто-ли мнѣ вернуться, бормочетъ кавалеристъ.-- Видите-ли, я и самъ не знаю куда мнѣ нужно. Какъ вы думаете, найду я мистера Роунсвеля на заводѣ?
   -- Не всегда легко сказать, гдѣ его найти... въ эту пору дня на заводѣ застанете его сына или его самого, когда онъ въ городѣ, но онъ часто уѣзжаетъ по дѣламъ.
   -- А гдѣ его заводъ?
   Видитъ онъ то трубы, самыя высокія? Да, видитъ. Такъ вотъ надо ѣхать все время и смотрѣть на эти трубы; когда онѣ окажутся слѣва, повернуть, тамъ будетъ длинная кирпичная стѣна, которая тянется во всю улицу,-- это и есть заводъ Роунсвеля.
   Поблагодаривъ за эти указанія, солдатъ прощается съ рабочимъ и ѣдетъ, оглядываясь по сторонамъ. Назадъ онъ не возвращается и оставляетъ своего коня въ харчевнѣ, гдѣ и самъ охотно-бы остался; въ этой харчевнѣ обѣдаютъ какіе-то люди -- рабочіе Роунсвеля, какъ сообщаетъ конюхъ мистеру Джоржу.
   Въ эту пору дня часть рабочихъ мистера Роунсвеля распускается для обѣда и весь городъ наводненъ дюжими, плечистыми молодцами, выпачканными сажей.
   Мистеръ Джоржъ подходитъ къ воротамъ въ длинной кирпичной стѣнѣ и заглядываетъ внутрь; онъ видитъ желѣзо въ разныхъ фазахъ выдѣлки и во всевозможныхъ видахъ: въ видѣ полосъ, слитковъ, листовъ, въ видѣ котловъ, паровиковъ, цилиндровъ, зубчатыхъ колесъ, валовъ, рельсовъ, желѣзо выгнутое въ самыя причудливыя формы, какія имѣютъ отдѣльныя части разныхъ машинъ, заржавленное желѣзо, сваленное въ груды, желѣзо вновь нарождающееся на свѣтъ, кипящее и сверкающее въ горнахъ, брызжущее фейерверками искръ подъ ударами парового молота, желѣзо раскаленное до бѣла и до красна, желѣзо черное и холодное; онъ ощущаетъ желѣзный вкусъ, желѣзный запахъ, слышитъ визгъ и лязгъ желѣза,-- передъ нимъ какое-то столпотвореніе Вавилонское.
   "Да тутъ просто голова разболится", говорить про себя мистеръ Джоржъ, отыскивая глазами контору.-- "Кто это идетъ? Судя по фамильному сходству, должно быть мой племянникъ -- вылитый я въ молодости".
   -- Честь имѣю кланяться, сэръ.
   -- Къ вашимъ услугамъ, сэръ. Вы кого нибудь ищете?
   -- Виноватъ, вы должно быть мистеръ Роунсвель-младшій?
   -- Да.
   -- Я ищу вашего отца, сэръ, я желалъ-бы съ нимъ поговорить.
   Молодой человѣкъ отвѣчаетъ:-- Вы очень удачно выбрали время, отецъ какъ разъ теперь здѣсь, и ведеть мистера. Джоржа въ контору.
   "Вылитый я въ его годы, дьявольски похожъ на меня!, думаетъ кавалеристъ, слѣдуя за своимъ провожатымъ. Они подходятъ къ зданію, стоящему на дворѣ; тутъ въ верхнемъ этажѣ помѣщается контора. При видѣ джентльмена, сидящаго въ конторѣ, мистеръ Джоржъ краснѣетъ какъ макъ. Молодой человѣкъ спрашиваетъ его.
   -- Какъ о васъ сказать отцу? Ваша фамилія?
   Весь поглощенный мыслью о желѣзѣ, Джоржъ отвѣчаетъ: "Сталь" и подъ этимъ именемъ его представляютъ мистеру Роунсвелю.
   Мистеръ Роунсвель сидитъ за столомъ, на которомъ навалены счетныя книги и огромные листы бумаги, покрытые столбцами цифръ и разными хитрыми чертежами. Контора убрана незатѣйливо, стѣны голыя, окна тоже голыя, выходятъ на дворъ, гдѣ не видно ничего кромѣ желѣза. На столѣ лежатъ образцы разнаго желѣза; все покрыто желѣзной пылью, изъ окопъ видно, какъ густой дымъ валитъ изъ высокихъ трубъ завода и смѣшивается съ темнымъ облакомъ дыма, нависшимъ надъ городомъ.
   -- Я весь къ вашимъ услугамъ, мистеръ Сталь, говоритъ горнозаводчикъ, когда посѣтитель усѣлся на одномъ изъ жесткихъ стульевъ.
   Опустивъ лѣвую руку со шляпой на колѣни, нагнувшись впередъ и стараясь не встрѣчаться съ глазами брата, мистеръ Джоржъ отвѣчаетъ:
   -- Мистеръ Роунсвель, боюсь, что вы найдете мой визитъ скорѣе дерзкимъ, чѣмъ пріятнымъ. Я прежде служилъ въ драгунахъ; былъ у меня товарищъ, большой мо жидала я въ это время поѣздки; однакожь въ полчаса сборы мои были кончены и утромъ на другой день я сидѣла ужь въ назначенной для меня почтовой каретѣ. Я ѣхала цѣлый день и все время продумала: для чего я нужна опекуну; и то, и другое, и третье приходило мнѣ въ голову, іюни что, ничто, ничто не было близко къ истинѣ.
   Довольно-поздно вечеромъ пріѣхала я въ Йоркшайръ. Опекунъ ожидалъ меня въ гостинницѣ дилижансовъ. Я очень обрадовалась, увидавъ его; сказать правду: меня начала безпокоить поѣздка. Письмецо его было коротко, и я думала не заболѣлъ ли онъ безъ меня; по, слава Богу, онъ тутъ, здоровъ, веселъ и счастливъ. Видя его открытое, радостное лицо, я была увѣрена, что онъ сдѣлалъ еще какое-нибудь доброе дѣло для бѣднаго мистера Вудкаурта.
   Въ гостинницѣ былъ приготовленъ для насъ ужинъ. Мы сѣли и, когда остались одни, опекунъ сказалъ мнѣ:
   -- А что, тетушка Троттъ, любопытство я думаю тебя мучитъ.
   -- Откровенно сказать: мнѣ бы очень хотѣлось знать, добрый опекунъ мой, зачѣмъ вы меня выписали.
   -- Ну изволь, я успокою тебя, на сонъ грядущій, душа моя, началъ онъ шутя:-- я не буду откладывать объясненія до завтра. Видишь ли, въ чемъ дѣло, милая тётушка Дердонъ: чтобъ выразить сколько-нибудь признательность мою мистеру Вудкаурту за его попеченія о бѣдномъ Ричардѣ, объ Адѣ и несчастномъ покойникѣ Джо, я рѣшился предложить ему Припять отъ меня, въ знакъ признательности и дружбы, небольшой домикъ въ окрестностяхъ Йоркшайра, гдѣ онъ получаетъ мѣсто; онъ былъ такъ добръ, согласился, послѣ сильныхъ противорѣчій, на мое скромное предложеніе. Я поручилъ отъискать и устроить домикъ. Все это исполнили очень-выгодно и, кажется, хорошо. Недостаетъ только привести его окончательно въ такой порядокъ, чтобъ въ немъ можно было жить удобно и пріятно. Я попробовалъ-было самъ -- куда-тутъ! ходилъ, ходилъ, и третьяго-дня и вчера, ничего не понимаю и мнѣ пришло въ голову выписать самую лучшую, самую милую, самую добрую хозяйку -- и вотъ она здѣсь, со мной... и смѣется и плачетъ, говорилъ опекунъ.
   Да, я смѣялась и плакала, потому-что онъ былъ такъ добръ, такъ нѣженъ, такъ дорогъ моему сердцу. Я пыталась-было выразить ему мои чувства, по языкъ мой не слушался меня.
   -- Тс! говорилъ опекунъ мой:-- все вздоръ, все вздоръ, не о чемъ плакать, тётушка Дердонъ, совершенно не о чемъ!
   -- Это отъ радости... отъ благодарности, добрый опекунъ мой...
   -- Пусть такъ, моя милая; я зналъ, что ты оправдаешь меня, несравненная владѣтельница Холоднаго Дома.
   Я поцѣловала его и осушила глаза мои.
   -- Я предвидѣла, что вы сдѣлали еще какое-нибудь доброе дѣло, сказала я: -- я угадывала по вашему лицу.
   -- Ба! старушка, отвѣчалъ онъ: -- такъ ты умѣешь читать но лицу!
   Онъ радовался отъ души и я стыдилась, что радуюсь меньше, чѣмъ радуется онъ. Когда я легла спать; я плакала... да я должна сознаться, что плакала... надѣюсь, быть-можетъ, я плакала отъ радости... поя не смѣю сказать навѣрное, что я плакала отъ радости... Я повторила наизусть первое письмо опекуна моего... я повторила каждое слово въ немъ... по нѣскольку разъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Утро было очаровательное. Послѣ завтрака мы пошли осматривать домикъ, и рука-объ-руку, сквозь калитку, вдоль стѣны вышли въ садъ, ключъ отъ котораго былъ у моего опекуна.
   Прежде всего я замѣтила, къ моему неописанному удовольствію, что всѣ тропинки и куртины были разбиты, точно такъ же, какъ въ моемъ садѣ, въ моемъ Холодномъ Домѣ.
   -- Видишь, моя милая, говорилъ опекунъ, смотря на меня съ восторгомъ: -- я зналъ, что планъ, по которому разбила ты садикъ, самый красивый, и воспользовался имъ.
   За садикомъ былъ расположенъ маленькій красивый огородикъ. Спѣлыя вишни тяжелыми кистями переплетали роскошную зелень; большія яблони бросали успокоительную тѣнь. Дивное, восхитительное мѣсто, съ разнообразно-веселыми окрестностями! Тамъ извивался, среди зеленѣющаго луга, ручей и далеко слышалось журчанье мельничнаго жернова; впереди виднѣлся красиво-расположенный городъ... ландшафтъ очаровательный!
   Проходя по уютнымъ комнаткамъ, по балкону, деревянныя колонны котораго были обвиты жасминами и жимолостью, я не могла не замѣтить, что вездѣ, во всемъ, и въ обояхъ и въ разстановкѣ мебели, былъ соблюденъ мой вкусъ, мои прихоти, мои нововведенія, надъ которыми такъ забавлялись и которыми любовались дома.
   Я не могла выразить, какъ все это меня восхищало и поражало, но, несмотря на это, одна мысль тяжкимъ сомнѣніемъ запала мнѣ въ душу. Я думала: Боже, будетъ ли онъ отъ этого счастливѣе! Къ-чему поведетъ такое проявленіе меня во всѣхъ окружающихъ его предметахъ? Я знала, что онъ любитъ меня и что ему тяжко думать объ утратѣ своихъ надеждъ. Я бы не желала, чтобъ онъ забылъ меня, но, быть-можетъ, и безъ этихъ напоминаній онъ сохранилъ бы меня въ своей памяти; пусть бы и забылъ меня даже, еслибъ только былъ отъ этого счастливѣе.
   Опекунъ мой радовался, показывая мнѣ расположеніе комнатъ и все, что онъ самъ придумалъ для комфорта и удобства.
   -- Ну, хозяйка, сказалъ онъ мнѣ наконецъ: -- знаешь ли, какъ зовутъ этотъ домикъ?
   -- Не знаю, дорогой опекунъ мой.
   -- Пойдемъ, дитя мое, пойдемъ.
   И онъ повелъ меня къ портику, котораго я еще не видала.
   -- Не-уже-ли ты не догадываешься, моя милая? говорилъ онъ мнѣ.
   -- Нѣтъ, добрый опекунъ мой.
   Мы сошли внизъ и онъ указалъ мнѣ надпись:

"Холодный Домъ".

   Онъ посадилъ меня на скамейку, подъ тѣнью дерева, взялъ мою руку и началъ говорить мнѣ такъ:
   -- Милая, чудная дѣвушка, во всемъ что до-сихъ-поръ было между нами, надѣюсь, я всего болѣе думалъ о твоемъ счастіи. Когда я писалъ тебѣ письмо, на которое ты принесла такой милый отвѣтъ (и онъ улыбнулся радостно), я мечталъ и о своемъ счастіи, но не отдѣлялъ его отъ твоего счастія, моя несравненная. Когда ты была молода, очень-молода, я думалъ воспитать въ тебѣ жену свою и при другихъ, тебѣ извѣстныхъ, обстоятельствахъ, я близокъ былъ къ исполненію мечты своей; я писалъ къ тебѣ и получилъ твой отвѣтъ. Слушаешь ли ты, дитя мое, что я говорю тебѣ?
   Мнѣ было холодно, я сильно дрожала, но слышала каждое его слово.
   -- Выслушай, дитя мое, до конца и не перебивай меня. Нѣтъ нужды тебѣ знать, съ какой минуты сомнѣніе запало мнѣ въ душу: доставитъ ли тебѣ бракъ со мною счастіе. Пріѣхалъ Вудкауртъ -- и я понялъ все.
   Я обняла его крѣпко и, склонившись на грудь его, зарыдала.
   -- Сюда, сюда дитя мое! здѣсь сердце твоего друга, твоего отца, говорилъ онъ пѣжно, прижимая меня.
   Онъ продолжалъ:
   -- Пойми меня, душа моя. Я не сомнѣвался, что съ твоимъ покорнымъ, нѣжнымъ характеромъ ты была бы счастлива и со мною; по я предвидѣлъ, съ кѣмъ ты будешь еще счастливѣе. Что я проникъ его тайну тогда, когда тётушка Дердонъ и не подозрѣвала ея -- это не диво: я зналъ достоинство тётушки Дердонъ, я зналъ ея скромность. Аланъ Вудкауртъ былъ всегда со мной откровененъ, но я изучалъ его и до вчерашняго дня, за нѣсколько часовъ до твоего пріѣзда, онъ не зналъ ни о чемъ. Я изучалъ его потому, что не хотѣлъ погубить моей Эсѳири, и еслибъ не нашелъ въ немъ человѣка, съ которымъ Эсѳирь можетъ быть счастливой, я бы не ввелъ моей Эсѳири подъ гербъ Моргень-апъ-Кериговъ за все золото Валлійскихъ Горъ.
   Онъ замолчалъ и поцаловалъ меня въ голову, а я сладко плакалъ на его груди.
   -- Но плачь, дитя мое, сегодня радостный день, весело сказала опекунъ мой: -- еще нѣсколько словъ, тётушка Дердонъ, и я кончу. Я ожидалъ этой минуты съ мѣсяца на мѣсяцъ, со дня на день. Рѣшившись не утратить ни одной искры изъ блестящихъ качествъ моей Эсѳири, я сталъ говорить откровенно съмистриссъ Вудкауртъ. "Сударыня, сказалъ я ей:-- я ясно вижу, я вижу безошибочно, что сынъ вашъ влюбленъ въ мою воспитанницу; я вижу также, что воспитанница моя любитъ вашего сына; но она хочетъ отречься отъ этой лгобви для другихъ обязанностей, и хочетъ отречься такъ полно, такъ безкорыстно, такъ религіозно, что вы бы и не подозрѣвали, хотя бы слѣдили за ней и день и ночь". Тогда я разсказалъ ей нашу исторію -- нашу, твою и мою. Теперь, сударыня, продолжалъ я:-- пріѣзжайте и поживите съ нами, присмотритесь къ моему дитяти и скажите: нужна ли для истиннаго счастія знаменитость породы?" И надо отдать честь ея старой валлійской крови: она полюбила тебя такъ же нѣжно, такъ же горячо, какъ я тебя люблю.
   Онъ тихо приподнялъ мою голову и ласково цаловалъ меня съ отеческою любовью.
   -- Еще одно слово. Аланъ говорилъ съ тобой съ моего согласія, но я не подавалъ ему никакой надежды; я берегъ для себя этотъ день, берегъ его какъ лучшую, какъ истинную награду. Послѣ разговора съ тобой, онъ пришелъ ко мнѣ и разсказалъ все... Вотъ мое послѣднее слово: -- Аланъ Вудкауртъ, милая дочь моя, былъ при смертномъ одрѣ твоего отца, видѣлъ бездыханный трупъ твоей матери... вотъ Холодный Домъ -- передаю его въ твое владѣніе и, клянусь тебѣ Богомъ, сегодняшній день есть лучшій день моей жизни.
   Онъ всталъ и поднялъ меня со скамейки. Мы больше не оставались одни: рядомъ со мной стоялъ тотъ, котораго я ужь семь счастливыхъ лѣтъ называю своимъ мужемъ.
   -- Аланъ, сказалъ, опекунъ мой: -- добровольно вручаю тебѣ лучшую въ мірѣ женщину. Я знаю, ты ея достоинъ. Прійми вмѣстѣ съ ней и этотъ маленькій домикъ, въ который я очень-часто буду заглядывать и любоваться вашимъ взаимнымъ счастіемъ.
   Онъ поцаловалъ меня еще разъ.
   -- Эсѳирь, сказалъ онъ тихо -- и слезы блистали на его рѣсницахъ:-- милая Эсѳирь, послѣ столькихъ лѣтъ, и это похоже на разлуку. Я знаю, мое заблужденіе тебя огорчало. Прости твоему старику-опекуну; сохрани къ нему твою прежнюю любовь и забудь прошлое Аланъ -- она твоя!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Сколько радости, сколько счастія, сколько блаженства! Свадьба наша была назначена въ концѣ мѣсяца.
   На слѣдующій день мы втроемъ отправились въ Лондонъ. Тотчасъ по пріѣздѣ, Аланъ пошелъ къ Ричарду и сообщилъ ему о своемъ счастіи; хотя было поздно, но и мнѣ хотѣлось повидаться съ милочкой; однакожь до моего ухода я зашла къ опекуну, приготовила ему чай и посидѣла въ тѣхъ креслахъ, которыя стояли рядомъ съ его стуломъ...
   Въ наше отсутствіе три раза приходилъ молодой человѣкъ и желалъ со мной видѣться. Ему сказали, что я буду домой около десяти часовъ вечера; онъ обѣщался прійдти къ этому времени. Между-тѣмъ, всякій разъ оставлялъ карточку: "мистеръ Гуппи".
   При воспоминаніи о мистерѣ Гуппи, я не могла удержаться отъ смѣха и разсказала опекуну, какъ онъ дѣлалъ мнѣ предложеніе, какъ онъ отказывался отъ меня, словомъ, разсказала всѣ продѣлки почтеннаго мистера Гуппи.
   -- Въ такомъ случаѣ, его надо непремѣнно принять, сказалъ опекунъ.
   Только-что это приказаніе было отдано, мистеръ Гуппи явился.
   Онъ сначала было сконфузился, заставъ меня съ опекуномъ моимъ, но скоро оправился.-- Какъ ваше здоровье, сэръ? произнесъ онъ поспѣшно.
   -- Благодарю васъ, сэръ, отвѣчалъ опекунъ.-- Здоровы ли вы?
   -- Такъ-себѣ, сэръ, понемножку. Позвольте отрекомендовать вамъ матушку. Жительствуемъ въ Старой Причальной Улицѣ. А это мой закадычный другъ, мистеръ Вивль, то-есть это только его псевдонимъ, а онъ, собственно говоря, мистеръ Джоблингъ.
   Опекунъ предложилъ имъ сѣсть, и они сѣли.
   -- Топни, сказалъ мистеръ Гуппи, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія: -- Начни, братъ, пожалуйста!
   -- Начинай самъ! отвѣчалъ закадычный другъ довольно-рѣзко.
   -- Будь по-твоему. Мистеръ Жарндисъ, сэръ, началъ мистеръ Гуппи, послѣ минутнаго размышленія, къ неописанной радости своей матери: -- я думалъ застать миссъ Сомерсонъ одну и не приготовился на случай присутствія вашей почтенной особы; но, быть-можетъ, миссъ Сомерсонъ сообщила вамъ о томъ, что происходило между нами...
   -- Миссъ Сомерсонъ, отвѣчалъ опекунъ улыбаясь:-- дѣйствительно разсказала мнѣ обо всемъ.
   -- Это, сэръ, знаете, легче. Изволите видѣть: я выслужилъ назначенной срокъ въ конторѣ Кенджа и Корбая и думаю, по-крайней-мѣрѣ надѣюсь, что выслужилъ удовлетворительно во всѣхъ отношеніяхъ. И теперь честь имѣю рекомендоваться: я стряпчій, выдержалъ, чортъ возьми, такое испытаніе, что любому пришлось бы треснуть, и вотъ-съ неугодно ли взглянуть: мое свидѣтельство...
   -- Благодарю васъ, отвѣчалъ мистеръ Жарндисъ: -- я убѣжденъ въ его правильности.
   Такимъ-образомъ, не оказалось надобности вынимать изъ кармана форменный листъ, и мистеръ Гуппи продолжалъ:
   -- У меня нѣтъ капитала, но матушка имѣетъ небольшую собственность, въ видѣ пожизненной пенсіи; кромѣ этого, въ карманѣ есть всегда сколько-нибудь фунтовъ стерлинговъ на непредвидѣнные расходы. А вѣдь это недурно, съ чувствомъ говорилъ мистеръ Гуппи.
   -- Разумѣется, недурно, отвѣчалъ опекунъ.
   -- У меня есть кой-какія знакомства, продолжалъ мистеръ Гуппи:-- люди, которые предпочтутъ меня другимъ стряпчимъ; они проживаютъ близь Ламбета. Я взялъ, да и купилъ тамъ цѣлый домикъ, просто за даромъ, и намѣренъ заняться дѣлами отъ себя.
   При этихъ словахъ мать мистера Гуипи пришла въ неописанный восторгъ.
   -- Шесть чистыхъ комнатъ, продолжалъ мистеръ Гуппи: -- и, по мнѣнію друзей, славная квартира. Когда я говорю о друзьяхъ, я преимущественно имѣю въ виду моего закадычнаго Джоблинга; онъ, представьте себѣ (и мистеръ Гуипи сантиментально смотритъ на своего друга), знаетъ меня съ пеленокъ.
   Мистеръ Джоблингъ движеніемъ ногъ, довольно шумнымъ, выражаетъ свое согласіе.
   -- Другъ мой Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи: -- займетъ обязанность моего клерка и будетъ жить у меня въ домѣ. Матушка моя также будетъ жить со мной, когда кончится контрактъ на ея квартиру въ старой Причальной Улицѣ. Общество веселое. Мистеръ Джоблингъ имѣетъ аристократическій вкусъ и онъ-то главнѣйше побуждаетъ меня къ изложенію этого дѣла...
   -- Разумѣется, произнесъ мистеръ Джоблингъ и отодвинулся нѣсколько отъ локтей мистриссъ Гуппи.
   -- Теперь... матушка, сидите смирно... теперь, мистеръ Жарндисъ, вамъ извѣстно, что образъ миссъ Сомерсонъ былъ глубоко запечатлѣнъ въ моемъ сердцѣ и что я рѣшился сдѣлать ей... предложеніе.
   -- Я слышалъ объ этомъ, отвѣчалъ опекунъ мой.
   -- Обстоятельства, продолжалъ мистеръ Гуппи: -- которыя выше моей власти, ослабили-было на нѣкоторое время отпечатокъ этого образа... и въ этотъ періодъ миссъ Сомерсонъ перенесла все... въ высшей степени благородно, въ высшей степени великодушно.
   Мистеръ Жарндисъ, повидимому, очень забавлялся наивностью мистеръ Гуппи.
   -- Теперь, сэръ, великодушіе должно быть и на моей сторонѣ; я хочу доказать миссъ Сомерсонъ, что и я могу достичь до той высоты, къ которой, быть-можетъ, она считаетъ меня неспособнымъ. Я убѣдился, что образъ, который я считалъ изглаженнымъ, ничуть не бывало, не изгладился. Обстоятельства, которыя были выше моей власти, устранились, и я ныньче предлагаю миссъ Сомерсонъ себя, домъ и канцелярскія занятія.
   -- Очень-великодушно, сэръ! замѣтилъ опекунъ.
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Гуппи съ скромностью: -- я желаю быть великодушнымъ. Я не думаю, чтобъ вступленіе въ бракъ съ миссъ Сомерсонъ было для меня сколько-нибудь неприлично, и друзья мои думаютъ то же. Но какъ хотите, сэръ, есть обстоятельства... ну, да что тутъ толковать... я хочу быть великодушнымъ, сэръ.
   -- Я беру на себя, сэръ, говорилъ опекунъ мой, смѣясь и звоня въ колокольчикъ: -- отвѣчать за миссъ Сомерсонъ на ваше предложеніе.-- Она очень-благодарна вамъ за прекрасныя намѣренія ваши и желаетъ вамъ добраго вечера и добраго здравія.
   -- Что жь это? сказалъ мистеръ Гуппи: -- согласіе или отказъ?
   -- Совершенный отказъ, возразилъ опекунъ мой.
   Мистеръ Гуппи недовѣрчиво смотритъ на своего друга, на свою мать, которая начинаетъ выходить изъ себя, смотритъ на потолокъ, на полъ...
   -- Вотъ что! сказалъ онъ.-- Джоблингъ, если ты истинный другъ, ты долженъ вывести мать мою отсюда, а не позволять ей оставаться, тамъ, гдѣ въ ней не нуждаются.
   Но мистриссъ Гуппи, положительно отказывается идти вонъ; она я слышать объ этомъ не хочетъ.
   -- Убирайся вонъ! кричитъ она моему опекуну: -- тебѣ не нравится сынъ мой, такъ убирайся вонъ отсюда, старый хрѣнъ!
   -- Сударыня, отвѣчалъ опекунъ мой: -- это изъ рукъ вонъ, какъ неразсудительно: вы выгоняете меня изъ моей собственной квартиры.
   -- Что мнѣ до твоей собственной квартиры! кричитъ мистриссъ Гуппи:-- убирайся вонъ и только! Коли мы тебѣ не подъ-пару, такъ убирайся вонъ отсюда, ищи другихъ. Вишь ты, какой баринъ!
   Я никакъ не ожидала такого поведенія весьма-оскорбительнаго и неумѣстнаго со стороны почтенной матушки мистриссъ Гуппи.
   -- Замолчите ли вы, матушка? говорилъ сынъ, удерживая ее отъ враждебныхъ покушеній на мистера Жарндиса.
   -- Не замолчу Вильямъ, не замолчу, дитя мое, до-тѣхъ-поръ, пока не выгоню ихъ отсюда вонъ!
   Однакожъ сынъ и другъ насильно повели мистриссъ Гуппи внизъ и, идя по лѣстницѣ, она все еще кричала, чтобъ мы шли вонъ и искали себѣ подстать другихъ жениховъ.
   

ГЛАВА LXV.
Новый міръ.

   Насталъ судейскій терминъ, и за два дня до засѣданія опекунъ мой получилъ форменное приглашеніе въ Палату Обсркаицеляріи. Открытіе духовнаго завѣщанія внушало мнѣ нѣкоторыя надежды на благополучное окончаніе процеса, и мы съ Аланомъ дали слово идти непремѣнно въ присутствіе. Ричардъ былъ такъ взволнованъ, такъ боленъ, такъ упалъ духомъ, что надо было поддерживать мою милочку, хотя она, лелѣя свои надежды на будущее, старалась быть по-возможнисти твердой.
   Засѣданіе назначено было въ Вестминстерской Палатѣ. Тысячу разъ засѣданіе назначалось въ этой палатѣ, тысячу разъ оно было безплодно, но что-то шептало мнѣ, что въ этотъ разъ долженъ быть какой-нибудь результатъ. Тотчасъ послѣ завтрака мы пошли въ Вестминстерскую Палату, чтобъ не опоздать къ началу присутствія. Мы проходили но самымъ оживленнымъ улицамъ, и я была такъ счастлива и такъ странно казалось мнѣ идти рука-объ-руку съ моимъ Аланомъ!
   Толкуя между собою, какъ пособить Ричарду и Адѣ, мы незамѣтно подвигались впередъ. Вдругъ я услышала чей-то голосъ:
   "Эсѳирь, милая Эсѳирь, Эсѳирь!"
   Это была Кадди ДЖеллиби; она высунулась изъ окна каретки, въ которой ѣздила давать уроки ученицамъ, и словно хотѣла обнять меня, несмотря на то, что насъ раздѣляло нѣсколько саженъ разстоянія. Я писала къ ней письмо, говорила ей о своемъ счастіи, о добротѣ мистера Жарндиса, но до-сихъ-поръ мнѣ не удалось извѣстить ее. Разумѣется, мы тотчасъ пошли къ ней на-встрѣчу; милая Кадди была въ восторгѣ: она до-того сильно прижимала меня къ себѣ, такъ крѣпко цѣловала, что я должна была позаботиться о сохраненіи своего туалета. Я сѣла съ ней въ карету и, исполняя всѣ ея желанія, успокоила ее, сколько могла. Аланъ, стоя у дверецъ кареты, восхищался неменѣе Кадди; наконецъ я вышла изъ кареты, раскраснѣвшаяся и веселая.
   Эта встрѣча заставила насъ опоздать четверть часа, и когда мы пришли въ Вестминстерскую Палату, засѣданіе было въ полномъ разгарѣ; но хуже всего: въ самыхъ дверяхъ мы встрѣтили цѣлую толпу народа, мѣшавшаго намъ и видѣть и слышать. Должно-быть, въ палатѣ происходило что-нибудь забавное, потому-что смѣхъ и крики: "тише, тише!" раздавалисъ постоянно.
   Мы обратились къ одному джентльмену, который стоялъ около насъ, и спросили: какое теперь дѣло на очереди?
   -- Процесъ Жарндисовъ, отвѣчалъ онъ.
   -- Не знаете ли, что теперь о немъ толкуютъ?
   -- Кажется, онъ кончился, отвѣчалъ джентльменъ.
   -- На-сегодня? спросили мы его.
   -- Нѣтъ, совсѣмъ.
   -- Совсѣмъ!
   Мы съ удивленіемъ взглянули другъ на друга и подумали, не-уже-ли духовное завѣщаніе привело къ такому быстрому концу такое долголѣтнее дѣло? ужели Ричардъ и Ада сдѣлаются вдругъ богатыми?
   Недоумѣнія наши скоро разсѣялись; толпа хлынула назадъ, вѣя на насъ заразительнымъ воздухомъ; всѣ выходящіе были веселы, всѣ смѣялись, какъ-будто выходили не изъ присутственнаго мѣста, а изъ театра или отъ фокусника; мы стояли въ сторонѣ, ожидая увидѣть знакомое лицо. Въ настоящую минуту выносились огромныя кипы бумагъ въ мѣшкахъ различнаго цвѣта и различной величины; писаря смѣялись, и когда мы спросили одного изъ нихъ: правда ли, что процесъ кончился? онъ расхохотался вовсе горло и отвѣчалъ: "Да, кончился"...
   Потомъ мы замѣтили мистера Кенджа: онъ важно выходилъ изъ присутствія, выслушивая, что ему нашептывалъ мистеръ Волисъ, тащившій собственноручно, какъ младшій членъ профессіи, свой синій судейскій мѣшокъ.
   Мистеръ Волисъ первый замѣтилъ насъ.
   -- Здѣсь миссъ Сомерсонъ, сэръ, сказалъ онъ, обращаясь къ своему принципалу: -- и мистеръ Вудкауртъ.
   -- Да, да, вы говорите правду, замѣтилъ мистеръ Кенджъ, раскланиваясь съ нами съ утонченнѣйшей вѣжливостью.
   -- Какъ ваше здоровье миссъ? Очень-радъ, что имѣю удовольствіе васъ видѣть; а мистеръ Жарндисъ?.. говорилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Онъ никогда не бываетъ здѣсь, отвѣчала я ему.
   -- Очень-хорошо, что его не было здѣсь сегодня, а то его мнѣніе -- если смѣю выразиться въ отсутствіи моего друга -- его парадоксальное мнѣніе сегодня пожалуй бы и оправдалось; хотя конечно оно и несовсѣмъ, быть-можетъ, основательно.
   -- Скажите пожалуйста мистеръ Кенджъ, что было сдѣлано сегодня? спросилъ Аланъ.
   -- Что прикажете? весьма-вѣжливо говорилъ мистеръ Кенджъ.
   -- Что было сдѣлано сегодня?
   -- Что было сдѣлано сегодня, повторилъ мистеръ Кенджъ: -- понимаю вопросъ вашъ, но положительно отвѣчать на него трудно. Сегодня сдѣлано было немного, очень-немного... въ нашу пользу -- скажу болѣе: насъ отодвинули къ самому порогу.
   -- До какой степени оказался важнымъ послѣдній документъ? спрашивалъ Аланъ: -- разскажите пожалуйста намъ, мистеръ Кенджъ?
   -- Я бы готовъ былъ исполнить ваше желаніе, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- но не могу.
   -- Это очень-трудно передать на словахъ, повторилъ мистеръ Волисъ.
   -- Пріймите въ соображеніе мистеръ Вудкауртъ, говорилъ мистеръ Кенджъ: -- что это былъ знаменитый процесъ, продесъ нескончаемый, который по-справедливости называется монументомъ оберканцелярской практики...
   -- И оселкомъ терпѣнія я думаю, замѣтилъ Аланъ.
   -- Замѣчаніе ваше остроумно и справедливо, сэръ, говоритъ мистеръ Кенджъ, скрывая улыбку, и потомъ продолжалъ, принявъ серьёзный видъ: -- если вы, мистеръ Вудкауртъ, потрудитесь обратить ваше вниманіе на то, сколько краснорѣчія, сколько умственныхъ способностей, сколько, какъ вы сами изволили замѣтить, терпѣнія было истощено процесомъ Жарндисовъ; тогда вамъ легко будетъ понять, что только огромный капиталъ въ-состояніи вознаградить всѣ утраты нравственной стороны достославныхъ адвокатовъ, пожертвовавшихъ, такъ-сказать, цвѣтущею, весеннею норою своей жизни.
   -- Извините, мистеръ Кенджъ, но я тороплюсь; такъ ли я понимаю васъ: все наслѣдство Жарндиса уйдетъ на покрытіе проторей и расходовъ по производству дѣла.
   -- Я думаю, что такъ, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ: -- мистеръ Воллсъ, вы какъ думаете?
   -- Я думаю, что такъ, отвѣчалъ мистеръ Волисъ.
   -- И такимъ-образомъ тяжба кончится?
   -- Полагаю, что кончится -- какъ вы думаете мистеръ Волисъ?
   -- Полагаю, что кончится.
   -- Душа моя, шепнулъ мистеръ Аланъ: -- это окончательно убьетъ Ричарда.
   На лицѣ Алана было столько безпокойства, что всѣ опасенія милочки мгновенно пришли мнѣ въ голову и сердце мое сильно забилось.
   -- Если вы желаете видѣть мистера Карстона, сказалъ намъ мистеръ Волисъ:-- вы найдете его въ палатѣ. Прощайте мистеръ Вудкауртъ. Прощайте миссъ Сомерсонъ.
   И онъ поспѣшилъ подъ крылышко своего принципала.
   -- Ступай домой, душа моя, говоритъ мнѣ Аланъ: -- я займусь Ричардомъ, отъищу его здѣсь.
   Прійдя къ опекуну моему, я разсказала ему все, что слышала о несчастномъ окончаніи процеса.
   -- Другъ мой, говоритъ мистеръ Жарндисъ: -- я давно предвидѣлъ конецъ и ждалъ его съ нетерпѣніемъ, какъ бы ни былъ плачевенъ онъ.
   Все утро проговорили мы съ опекуномъ о бѣдномъ Ричардѣ и бѣдной Адѣ. Послѣ обѣда мы пошли вмѣстѣ къ нимъ. Опекунъ мой остался при входѣ на лѣстницу, а я пошла въ квартиру моей милочки.
   Услыхавъ шаги мои, Ада бросилась ко мнѣ на встрѣчу и со слезами прижалась къ груди моей. Она говорила мнѣ, что Ричардъ спрашивалъ обо мнѣ нѣсколько разъ, что Аланъ отъискалъ его въ палатѣ, въ какомъ-то безчувственномъ, летаргическомъ состояніи; что, прійдя въ себя, онъ началъ говорить несвязныя рѣчи и кровь хлынула у него ртомъ. Аланъ привезъ его домой и теперь находится при немъ.
   Ричардъ лежалъ на софѣ; глаза его были закрыты. Передъ нимъ на столѣ стояли лекарства; воздухъ въ комнатѣ былъ чистъ и окна завѣшены. У изголовья больнаго стоялъ Аланъ и пристально слѣдилъ за нимъ.
   Молча присѣла я около него. Открывъ понемногу глаза, онъ увидѣлъ меня.
   -- Поцалуй меня, тётушка Дердонъ, поцалуй меня, моя милая, сказалъ онъ мнѣ.
   Мнѣ было очень-утѣшительно видѣть, что Ричардъ, несмотря на всю слабость свою, былъ веселъ. Онъ говорилъ о нашемъ бракѣ, желалъ намъ счастія, хвалилъ Алана, называлъ его своимъ благодѣтелемъ и, взявъ его руку, крѣпко прижалъ къ груди своей.
   Мы съ удовольствіемъ говорили о будущемъ. Ричардъ обѣщался непремѣнно быть на моей свадьбѣ, если здоровье позволитъ ему. Ада утѣшала его такъ мило, такъ нѣжно; ее поддерживала надежда... которая должна была скоро, скоро осуществиться.
   Чтобъ меньше заставлять Ричарда говорить, мы замолчали сами и занялись работой. Наступалъ вечеръ. Взглянувъ случайно на дверь, я увидѣла позади ея моего опекуна.
   -- Кто тамъ? спросилъ Ричардъ, подмѣтивъ во мнѣ удивленный взглядъ.
   Прежде чѣмъ отвѣчать ему, я взглянула на Алана; онъ понялъ меня, нагнулся надъ больнымъ и шепнулъ ему.
   Мистеръ Жарндисъ тихо вошелъ въ комнату и положилъ руку свою на руку Ричарда.
   -- О сэръ, вы истинно-добрый, вы истинно-благородный человѣкъ, сказалъ Ричардъ и залился слезами.
   -- Дорогой Рикъ мой, говорилъ опекунъ: -- забудемъ прошлое. Горизонтъ очистился; облака разнесены вѣтромъ... Каково здоровье твое, мой другъ?
   Я очень-слабъ, сэръ, но надѣюсь, силы мои укрѣпиться. Передо мною открывается новый міръ.
   -- Очень-радъ, очень-радъ, говорилъ опекунъ мой.
   -- Теперь я буду думать иначе. Урокъ мнѣ данъ -- тяжелый урокъ, но полезный.
   -- Браво, браво! говорилъ опекунъ мой, стараясь казаться веселымъ и ободрить бѣднаго Ричарда.
   -- Ничего бъ мнѣ такъ не хотѣлось, сэръ, какъ взглянуть на ихъ домикъ, на домикъ тётушки Дердонъ и Вудкаурта. Я чувствую, что тамъ я воскресну, тамъ скорѣе укрѣпятся силы мои.
   -- И я точно такого же мнѣнія, говорилъ опекунъ: -- и тётушка Троттъ; мы съ ней на эту тэму говорили сегодня цѣлый день; и Аланъ я полагаю, такъ же думаетъ.
   Ричардъ весело улыбнулся.
   -- Я ничего не говорю объ Адѣ, говорилъ Ричардъ: -- но я думаю о ней, думаю много. Взгляните на нее, сэръ: она здѣсь хлопочетъ около меня, тогда-какъ ей самой больше чѣмъ мнѣ нужно спокойствіе.
   Онъ обнялъ ее нѣжно и страстно.
   -- Когда я поѣду въ Холодный Домъ, говорилъ Ричардъ: -- я поговорю съ вами о многомъ, сэръ, и вы мнѣ многое покажете, я надѣюсь.
   -- Разумѣется, дорогой мой Рикъ.
   -- Все та же доброта, все то же нѣжное сердце, говорилъ Ричардъ:-- они мнѣ все разсказали: какъ вы устроили ихъ счастье, какъ вы заботились о ихъ будущемъ, какъ вы отдали имъ другой Холодный Домъ. Какъ мы мнѣ хотѣлось взглянуть на него...
   -- Я надѣюсь, что ты заглянешь и въ мой Холодный Домъ, милый Ричардъ. Теперь я, знаешь, одинокій старикъ и пріѣздъ близкихъ сердцу для меня будетъ утѣшеніемъ, да, истиннымъ утѣшеніемъ, повторилъ онъ, обращаясь къ Адѣ.
   -- Все это былъ страшный, безпокойный сонъ, говорилъ Ричардъ, сжимая обѣ руки опекуна моего, съ чувствомъ раскаянія: -- простите меня.
   -- Ни слова объ этомъ, мой милый, ни слова.
   -- И вы такъ добры, прощаете все, забываете все и еще ободряете слѣпца, любите его въ минуту прозрѣнія.
   -- Что я-то самъ, Рикъ? такой же слѣпецъ мой другъ -- ни больше ни меньше.
   -- Другой открывается передо мною міръ, сказалъ Ричардъ, и глаза, его блистали особеннымъ свѣтомъ.
   Аланъ подошелъ ближе къ Адѣ и грустно взглянулъ на опекуна моего.
   -- Когда я оставлю это мѣсто и переселюсь въ страну, для меня столько пріятную? страну моей юности, гдѣ я соберусь съ силами и скажу, что для меня была Ада, исповѣдаю передъ вами всѣ заблужденія мои?.. Ахъ когда, когда?
   -- Когда силы твои поправятся, дорогой Рикъ, отвѣчалъ опекунъ мой....
   -- Ада, милая, несравненная!..
   Онъ хотѣлъ приподняться, но силы его были слабы; Аланъ приподнялъ его и Ада склонилась на его грудь...
   -- Я много, много причинилъ тебѣ горя, душа моя. Черной тѣнью покрылъ я твой жизненный путь. Женитьбой своей я ввелъ тебя въ нищету и несчастія: забудь, ангелъ мой, проступки мои, забудь... я измѣнюсь; передо мною открывается новый міръ...
   Улыбка ясная, чистая, осѣнила лицо его, когда трепетная Ада покрывала его нѣжными поцалуями... онъ обнялъ ее крѣпко прижалъ къ груди своей и вступилъ въ новый міръ
   Поздно вечеромъ прибѣжала ко мнѣ сумасшедшая старушка, миссъ Флайтъ и со слезами разсказала, что она дала своимъ птичкамъ свободу. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   

ГЛАВА LXVI.
Въ Линкольншайрѣ.

   Таинственное безмолвіе надъ Чизни-Вольдомъ въ эти тяжкіе дни; таинственное безмолвіе надъ событіями знаменитой фамиліи. Былъ слухъ, что сэръ Лейстеръ платилъ большія деньги охотникамъ поговорить о чужихъ дѣлахъ, въ намѣреніи заставитъ этихъ людей молчать; но этотъ слухъ, быть-можетъ, ничтожный, замиралъ при самомъ его началѣ. Извѣстно, что трупъ прекрасной леди Дедлокъ покоится въ мавзолеѣ парка, въ мавзолеѣ, осѣненномъ столѣтними дубами, на вершинахъ которыхъ зловѣщій филинъ потрясаетъ ночное спокойствіе своимъ крикомъ. Но когда и какъ привезенъ трупъ прекрасной миледи въ допотопное владѣніе Дедлоковъ -- это тайна, глубокая тайна. Небольшое число старыхъ пріятельницъ миледи, по-большей-части съ персиковыми щечками и шеями скелетовъ, играя вѣерами и кокетничая, за отсутствіемъ другихъ обожателей, съ смертью, изрѣдка позволяли себѣ дивиться, какимъ образомъ оскорбленный духъ Дедлоковъ терпитъ позоръ и не улетитъ въ другія области изъ вѣковаго мавзолея отъ оскорбительнаго для нихъ присутствія миледи? Но усопшіе Дедлоки глухи къ восклицаніямъ костлявыхъ красавицъ и крѣпко-держатся на мѣстахъ своихъ.
   Между группами деревьевъ, по извилистымъ дорожкамъ парка раздается иногда стукъ лошадиной подковы -- это ѣдетъ сэръ Лейстеръ больной, согбенный, лишенный почти зрѣнія, но все-таки съ величественной осанкой; рядомъ съ нимъ, и не спуская съ него глазъ, молодецки гарцуетъ статный, воинственный на-видъ мужчина. Равняясь съ мавзолеемъ, лошадь сэра Лейстера останавливается; баронетъ снимаетъ шляпу и стоитъ нѣсколько минутъ съ непокрытою головой... Что думаетъ онъ -- Богъ его знаетъ.... Потомъ лошадь поворачивается и баронетъ возвращается тою же дорогою.
   Война съ смѣлымъ Бойтсорномъ продолжается попрежнему, только періодически, иногда кровопролитнѣе, иногда миролюбивѣе. Сказать правду, какъ только сэръ Лейстеръ пріѣхалъ въ Линкольншайръ и мистеръ Бойтсорнъ узналъ плачевную исторію баронета, онъ тотчасъ же готовъ былъ отказаться отъ всякихъ правъ на прогонъ. Такое смиреніе мистера Бойтсорна возбудило гнѣвъ сэра Лейстера; онъ принялъ эту уступку за оскорбительное снисхожденіе къ его болѣзненному состоянію и къ его несчастіямъ; тогда мистеръ Бойтсорнъ началъ снова нарушеніе чужихъ предѣловъ. Снова доски съ угрожающими надписями стали появляться на прогонѣ, и самъ хозяинъ, съ канарейкою на головѣ, поражалъ людей сэра Лейстера, по примѣру прошлыхъ лѣтъ; попрежнему являлся мистеръ Бойтсорнъ и въ церковь, и тамъ не обращалъ никакого вниманія на баронета. По люди говорили, что противники связаны однѣми узами, что двѣ сестры оскорбили того и другаго и что они очень, очень-близки другъ-другу; но какъ бы то ни было, война не прекращалась, къ взаимному удовольствію враждующихъ.
   Въ томъ самомъ домикѣ, въ паркѣ, на который въ давно-забытое время, во время разлитія линькольншайрскихъ водъ, такъ пристально смотрѣла миледи изъ своего будуара, живетъ броненосный кавалеристъ. По стѣнамъ этого домика виситъ оставшееся отъ продажи оружіе и маленькій колченогій человѣчекъ чиститъ и холитъ его. И дѣятельно работаетъ колченогое созданіе, полируетъ все, что только можетъ принять полировку: замки, сбрую, бляхи, стремена, и такъ проводитъ скучные дни свои. Онъ что-то въ родѣ изувѣченной собаки, особенной косматой породы и откликается на имя: Филь.
   Весело смотрѣть, какъ античная управительница Чизни-Вольда (теперь нѣсколько-тугая на ухо) идетъ въ церковь, опираясь на руку сына; но мало кому приходится любоваться этой картиной. Пустъ гостепріимный Линкольншайрскій Замокъ. Иногда въ жаркіе дни лѣта мелькаетъ въ паркѣ, невѣдомый ему доселѣ, сѣрый салопецъ и громадныхъ размѣровъ зонтикъ; иногда двѣ игривыя дѣвочки рѣзвятся въ куртинахъ и рвутъ въ букеты цвѣты; иногда слышатся звуки флейты и извѣстные мотивы, разогрѣвающіе кровь: "гре-надеры молодцы, гре-надеры удальцы": тогда на крыльцѣ сторожеваго домика виднѣются двѣ дымящіяся трубки или слышенъ звукъ шаговъ, отбивающихъ тихій маршъ, или рѣзко-деревянный голосъ: -- но при ней я не гу-гу объ этомъ: дисциплина, прежде всего, понимаешь!
   -- Большая часть залъ заперта и не показывается посѣтителямъ. Сэръ Лейстеръ старается сохранить свое величіе; онъ попрежнему любитъ лежать на диванѣ, въ парадной залѣ, передъ портретомъ миледи. Огонь въ каминѣ заставленъ широкими экранами и не разливаетъ больше яркаго свѣта, какъ-будто суждено ему скоро потухнуть... да, все скоро потухнетъ для сэра Лейстера и покрытый плѣсенью мавзолей скоро пахнётъ на него своимъ сырымъ воздухомъ и обниметъ своими каменными объятіями.
   Быстрая Волюмнія чувствуетъ разрушительное вліяніе времени; ни баночки бѣлилъ, ни баночки румянъ не могутъ реставрировать ея угасающихъ прелестей. Она проводитъ вечера за чтеніемъ сэру Лейстеру и старается всѣми способами скрыть одолѣвающую ее зѣвоту. Самымъ побѣдительнымъ средствомъ противъ этого врага считаетъ она сжиманіе между розовыхъ губъ розоваго ожерелья. Кудли, Дудли, Буффи, Суффи и прочая челядь мало занимаетъ сэра Лейстера; онъ невнимательно слѣдитъ за парламентскими преніями и только какъ-будто очнется тогда, когда Волюмпія перестаетъ читать, утомя свое зрѣніе.
   Между-прочимъ, рѣзвая дѣва не утратила привычки попархивать и поклевывать, что ей попадется подъ носикъ; такимъ-образомъ стрекозя между бумагами умирающаго баронета, нашла она кой-что и о себѣ; это можетъ ее успокоить и примирить ея разлуку съ патріархальнымъ Батомъ и броненоснымъ генераломъ.
   Кузены рѣдко появляются въ Чизни-Вольдѣ въ настоящее время. Рѣдко слышны лай псовъ, хлопанье арапниковъ и оружейныхъ выстрѣловъ на зеленѣющихся лугахъ парка. Вялый кузенъ, подъ вліяніемъ всеобщаго унынія, сдѣлался еще вялѣе, и лежа на подушкахъ дивана, говорилъ: -- чогхтъ... тюгхма... пгхосто тюгхма!.
   Великимъ, хотя рѣдкимъ событіемъ былъ для Волюмніи, посреди тоски, витающей надъ Чизни-Вольдомъ, балъ въ околоткѣ. На немъ являлась блистательная дѣва, не щадя косметическихъ средствъ и головъ несчастныхъ поклонниковъ, толпившихся вокругъ этой звѣзды. Бальная зала была отъ Чизни-Вольда въ нѣсколькихъ миляхъ; она во все продолженіе трехъ-сотъ шестидесяти-четырехъ дней года, за исключеніемъ послѣдняго дня, дня торжества въ околоткѣ, имѣла что-то антиподное, потому-что была напихана сверху до низу стульями и скамейками опрокинутыми вверхъ ногами.
   При такихъ-то торжественныхъ событіяхъ прелестная дѣва плѣняла сердца своею любезностью, своею живостью, своимъ порханьемъ, какъ въ тѣ незабвенные дни, когда ей строилъ куры страшный генералъ съ полными аккордами зубовъ, прорѣзавшихся не снизу, а сверху. Вертясь въ вихрѣ вальса и носясь въ мазуркѣ и экоссезахъ, пасторальная нимфа знаменитаго происхожденія вызывала впередъ пастушковъ съ чаемъ, лимонадомъ, сандвичами, съ высокопочтеніемъ. И съ ними она была то мила, то жестока, то величава, то недоступна, то измѣнчива, то плѣнительна, то томна, то сладострастна. И какое сходство между ней и старинными стеклянными шандалами, украшающими бальную залу? Эти шандалы на тоненькихъ ножкахъ съ маленькими стеклянными висюльками, съ гладкими выпуклостями, на которыхъ нѣтъ висюлекъ, тускло отражая огонь синеватымъ цвѣтомъ въ своихъ украшеніяхъ призматической формы -- ни-дать-ни-взять -- Волюмиіи.
   За исключеніемъ этихъ развлеченій, жизнь въ Линколыннайрѣ -- тяжкая пытка для поэтической Волюмпіи. Въ лирическомъ настроеніи духа ей кажется Чизни-Вольдъ страшнымъ демономъ, а столѣтніе дубы -- лѣшими, которые машутъ руками, ломаютъ въ отчаяніи пальцы, тяжело вздыхаютъ и проливаютъ слезы горести на окна волшебнаго замка; для нея это лабиринтъ громадныхъ размѣровъ, не собственность людей живыхъ и изображенныхъ на портретахъ, а страна духовъ, выходящихъ въ сумрачный часъ ночи изъ мильйона могилъ и бродящихъ съ шумомъ и громомъ подъ пустынными аркадами; страшная степь корридоровъ и лѣстницъ, въ которой загудитъ нескончаемое эхо, если случайно ночью упадетъ на полъ гребенка, поддерживающая фальшивую косу; мѣсто, гдѣ она одна ни за что не рѣшится сдѣлать ни шагу, гдѣ рѣзвая дѣва всякій разъ взвизгнетъ, когда затрещитъ уголь въ каминѣ, гдѣ она потеряла разсудокъ и откуда бѣжитъ безъ оглядки.
   Таковъ Чизни-Вольдъ, покинутый пустотѣ и мраку. Нѣтъ въ немъ перемѣнъ ни въ жаркіе дни лѣта, ни въ суровую зиму; не развѣвается флагъ надъ бельведеромъ; не блистаютъ огнями окна въ ночномъ сумракѣ; нѣтъ въ немъ признака жизни; нѣтъ въ немъ движенія, говора, мысли; не видать въ немъ надменныхъ страстей... Куда же все дѣлось?.. куда?
   

ГЛАВА LXVII.
Послѣдній разсказъ Эсѳири.

   Семь счастливыхъ лѣтъ я ужь владѣю Холоднымъ Домомъ. Еще нѣсколько словъ, очень-немного -- и мы простимся съ тобою, читатель, простимся навсегда. На моей сторонѣ останется много пріятныхъ воспоминаній: не знаю, что останется на твоей.
   Милочка моя поручена была моимъ попеченіямъ и нѣсколько недѣль сряду я ея не покидала. Ребенокъ, на котораго такъ много надѣялась она, родился прежде чѣмъ могила отца была обложена дерномъ. Это былъ сынъ, и мы назвали его Ричардомъ, въ честь отца.
   Здоровье моей милочки стало укрѣпляться; я съ удовольствіемъ и радостью слѣдила за ней, какъ, бывало, съ малюткой у груди, идетъ она въ садъ гулять, или сидитъ на скамейкѣ. Тогда я была ужь замужемъ, я была счастливѣйшая изъ смертныхъ.
   Однажды опекунъ мой, пріѣхавъ къ намъ погостить, спросилъ Аду: когда она хочетъ вернуться домой?
   -- Ты вездѣ дома, моя милая, сказалъ онъ: -- но старику Холодному Дому надо отдать предпочтеніе. Когда твои силы и силы твоего ребенка укрѣпятся, пріѣзжай съ нимъ ко мнѣ и вступай во владѣніе.
   -- Милый, добрый братецъ Джонъ, сказала Ада.
   -- Называй теперь меня своимъ опекуномъ, моя милая, говорилъ мистеръ Жарндисъ, и онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ ея опекуномъ и опекуномъ ея малютки. Ему нравилось это названіе, и всѣ дѣти называли его этимъ именемъ... вѣдь ужь и у меня двѣ дочки.
   Маленькая Черли, по-прежнему круглолицая, и по-прежнему, какъ мы ни бились, безграмотная, тоже замужемъ. Она вышла замужъ здѣсь по сосѣдству, за мельника... Я и теперь, чертя эти строки, смотрю, какъ быстро работаетъ ихъ мельница и слышу, какъ шумятъ жернова. Надѣюсь, мельникъ не избалуетъ моей маленькой горничной, хотя любятъ ее отъ всего сердца. Черли чванится своимъ замужствомъ: мельница ихъ пользуется извѣстностью во всемъ околоткѣ. Кстати о Черли... Право въ эти семь лѣтъ, мнѣ кажется, время не двигалось впередъ, точь-въ-точь, какъ полчаса тому назадъ, извѣстная мельница... Сестра Черли, маленькая Эмма живетъ у меня. Томъ сдѣлалъ въ школѣ быстрые успѣхи, и въ ариѳметикѣ -- ужь не знаю -- чуть-чуть не дошелъ ли до десятичныхъ дробей. Онъ теперь живетъ въ ученьи у мельника, во всѣхъ влюбляется и передъ всѣми краснѣетъ.
   Кадди провела съ нами послѣднія свои каникулы; она право стала еще милѣе прежняго: бѣгаетъ, рѣзвится, танцуетъ съ дѣтьми, какъ-будто въ жизнь свою не давала танцевальныхъ уроковъ. Теперь она ужь держитъ свой экипажъ и слишкомъ на двѣ мили подвинулась изъ Ньюманской Улицы впередъ, къ центру города. Мужъ ея, къ-сожалѣнію, охрамѣлъ, и Кадди теперь работаетъ за двоихъ, но работаетъ съ удовольствіемъ, отъ чистаго сердца. Мистеръ Желлиби посѣщаетъ ее попрежнему; прійдетъ вечеркомъ, сядетъ на то мѣсто, къ которому привыкъ, и прислонится головой къ стѣнѣ. Говорятъ, что мистриссъ Желлиби была очень-огорчена, сначала тѣмъ, что дочь ея замужемъ за ничтожнымъ человѣкомъ и занимается сама уроками танцованія. Но время вылечиваетъ отъ всѣхъ огорченій. Къ-тому же, мистриссъ Желлиби, поссорясь съ владѣтелемъ Барріубула-Гха, заняла мѣсто въ парламентѣ, что еще болѣе увеличило ея корреспонденцію. Маленькая Эсопрь, дочь Кадди, глуха и нѣма. Кадди примѣрная мать; она заботится о будущемъ ребенка и учитъ ее въ минуты своего отдыха всему тому, что можетъ быть доступно глухонѣмой.
   Биби на службѣ и ведетъ дѣла свои хорошо. Старикъ мистеръ Тервейдропъ очень подверженъ апоплексическому удару; онъ ѣстъ и пьетъ по-прежнему и по-прежнему жеманится на улицахъ Лондона. Къ Биби онъ сохраняетъ привязанность до-сихъ-поръ и обѣщалъ его сдѣлать наслѣдникомъ золотыхъ часовъ, украшающихъ его будуаръ и купленныхъ на трудовыя деньги бѣднаго Принца.
   При первой возможности мы пристроили къ нашему домику особенную комнатку для опекуна моего и прозвали ее Воркотней. Я стараюсь объ опекунѣ моемъ писать короче, потому-что при мысли объ этомъ общемъ благодѣтелѣ слезы благодарности такъ и навертываются у меня на рѣсницахъ.
   Ко мнѣ онъ не перемѣнился, съ мужемъ моимъ друженъ, а для Ады и маленькаго Ричарда истинный отецъ.
   О восточномъ вѣтрѣ нѣтъ ни слуху ни духу. Я разъ замѣтила ему объ этомъ. Онъ разсмѣялся и сказалъ: "да, душа моя, вѣтеръ больше не дуетъ съ востока".
   Милочка моя, кажется, еще стала прелестнѣе. Печаль, которая теперь ужь сгладилась, дала невинному лицу ея какое-то неземное выраженіе. Иногда, взглянувъ на нее, какъ она сидитъ въ своемъ траурномъ платьѣ (она до-сихъ-поръ еще не сняла траура) и учитъ Ричарда, мнѣ кажется, въ мысляхъ своихъ она молится обо мнѣ.
   Лишнихъ денегъ у насъ не водится, но мы живемъ въ довольствѣ. Мужа моего любятъ, благословляютъ, благодарятъ -- я это знаю, вижу и слышу.
   Даже меня любятъ, меня благословляютъ, меня благодарятъ, потому-что я жена его.
   День или два тому назадъ, покончивъ приготовленія къ пріему дорогихъ гостей: моей милочки, опекуна и маленькаго Ричарда, я сидѣла на любимой скамейкѣ, близь портика, и поджидала Алана. Онъ скоро вернулся.
   -- Что ты тутъ дѣлаешь, моя дорогая? сказалъ онъ.
   -- Сижу и думаю, мой другъ, отвѣчала я: -- ночь такая дивная, мѣсяцъ такой ясный...
   -- О чемъ же ты думаешь?
   -- Какой ты любопытный! Хоть совѣстно, но изволь, разскажу: я думала о моей прежней наружности.
   -- Что же ты думала?
   -- Я думала, что, еслибъ я была въ тысячу разъ красивѣе прежняго, ты бы не могъ любить меня больше, чѣмъ любишь теперь.
   -- Еслибъ ты была красивѣе тётушки Дердонъ, сказалъ Аланъ разсмѣявшись.
   -- Да, мой другъ.
   -- Послушай Троттъ, прибавилъ Аланъ, взявъ меня за руку: -- смотришься ли ты когда въ зеркало?
   -- Ты знаешь, что я смотрюсь.
   -- Такъ ты должна знать, что ты красивѣе прежняго, мой несравненный другъ...
   Я этого не знала, не знаю и теперь. Я знаю только то, что дѣти мои очень-хорошенькія малютки; мужъ мой красавецъ, милочка моя -- прелесть; опекунъ мой добръ, какъ ангелъ, и всѣ они не нуждаются въ моей красотѣ.

Переводъ И. А. Бирилева

"Отечественныя Записки", NoNo 1--12, 1854

   
   
   
   
фиціальнаго жезла своего:-- доказательство моей власти. Итакъ, вы желали видѣть сэра Лэйстера Дэдлока, баронета? Хорошо! Вы видите его теперь; но помните, что не всякому удается имѣть эту честь. Ваше имя, старый джентльменъ, Смолвидъ; вотъ какое ваше имя; я его хорошо знаю.
   -- Вы не ошиблись, и смѣю замѣтить, что вамъ, вѣрно, не случалось слыхать ничего худого объ этомъ имени!-- кричитъ мистеръ Смолвидъ оглушительнымъ и рѣзкимъ до невозможности голосомъ.
   -- А вамъ не случалось слышать, за что недавно зарѣзали поросенка, не случалось?-- возражаетъ мистеръ Боккетъ, устремивъ на старика пытливый взглядъ, по нисколько не теряя своего хладнокровія.
   -- Нѣтъ!
   -- Какъ же, его зарѣзали,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ:-- за то, что у него очень широка была глотка. Не поставьте себя въ подобное же положеніе, потому что оно было бы недостойно васъ. Вамъ не приходится-ли, можетъ быть, говорить съ глухими, а?
   -- Да,-- бормочетъ мистеръ Смолвидъ:-- моя жена туга наухо.
   -- Это объясняетъ вашу замашку такъ ужасно голосить. Но какъ вашей супруги здѣсь нѣтъ, то если вы спустите свой голосокъ на октаву или на двѣ, я не только буду вамъ чрезвычайно обязанъ, но даже получу къ вамъ болѣе глубокое довѣріе,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- Этотъ другой джентльменъ, кажется, изъ проповѣдниковъ, если не ошибаюсь?
   -- По имени Чадбандъ,-- дополняетъ мистеръ Смолвидъ, начиная говорить нѣсколькими тонами ниже.
   -- Когда-то я имѣлъ друга и сослуживца-сержапта этого имени,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, протягивая руку: -- и потому ощущаю нѣкоторое удовольствіе отъ подобнаго знакомства. Безъ сомнѣнія, мистриссъ Чадбандъ?
   -- И мистриссъ Снагзби,-- присовокупляетъ мистеръ Смолвидъ.
   -- Супругъ ея поставщикъ канцелярскихъ припасовъ, а мой искренній другъ,-- говорятъ мистеръ Боккетъ:-- люблю его, какъ брата! Ну, въ чемъ же дѣло?
   -- Вы не знаете развѣ, за, какимъ собственно дѣломъ мы явились сюда?-- спрашиваетъ мистеръ Смолвидъ, нѣсколько ошеломленный неожиданнымъ оборотомъ фразы.
   -- Ага! Вы знаете, что отъ меня плохая утайка. Выслушаемъ же все сначала до конца въ присутствіи сэра Лэйстера Дэдлока, баронета. Приступайте къ изложенію.
   Мистеръ Смолвидъ, кивнувъ головою мистеру Чадбанду, что-то говоритъ ему шепотомъ. Мистеръ Чадбандъ, источая обильный запасъ елея изъ паровъ своего чела и ладоней, произноситъ звучнымъ голосомъ: "Да, вамъ первому!" и отступаетъ на прежнее мѣсто.
   -- Я былъ кліентомъ и другомъ мистера Толкинхорна,-- произноситъ тогда дѣдушка Смолвидъ:-- я имѣлъ съ нимъ дѣла. Я былъ ему полезенъ и онъ былъ полезенъ мнѣ. Крукъ, умершій и сошедшій съ доски, былъ моимъ шуриномъ. Онъ приходился роднымъ братомъ бримстонской сорокѣ... я хотѣлъ сказать -- мистриссъ Смолвидь. Я вступаю во владѣніе имѣніемъ Крука. Я разбиралъ всѣ его бумаги и весь его домашній скарбъ. Вся рухлядь его была взрыта передъ моими глазами. Тутъ была связка писемъ, принадлежавшихъ умершему жильцу; она была засунута въ шкапъ возлѣ кровати леди Джэнъ, возлѣ кровати его кошки. Онъ всегда припрятывалъ вещи Богъ знаетъ куда. Мистеръ Толкинхорнъ очень интересовался этими письмами и искалъ ихъ, но я открылъ ихъ первый. Я человѣкъ дѣловой и я просмотрѣлъ ихъ таки. Это были письма отъ любовницы жильца, и она подписывалась Гонорія. Милый мой, это имя не изъ простыхъ, Гонорія, не правда-ли? Въ этомъ домѣ нѣтъ леди, которая бы подписывалась "Гонорія", не такъ-ли? Я навѣрно думаю, что нѣтъ! А рѣшительно увѣренъ въ томъ, что нѣтъ. И вѣрно не встрѣтишь здѣсь такого почерка, не такъ ли? О, нѣтъ, я не хочу и думать объ этомъ!
   Здѣсь мистеръ Смолвидъ, на котораго нападаетъ сильный кашель посреди его тріумфа, восклицаетъ:
   -- О, моя милая! О, Боже! Я распадаюсь на части.
   -- Теперь, если вы готовы,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, выждавъ, чтобы тотъ оправился:-- готовы сообщить то, что касается сэра Лэйстера Дэдлока, баронета, то этотъ джентльменъ, какъ видите, здѣсь.
   -- Не сообщилъ-ли уже я, что нужно, мистеръ Боккетъ?-- кричитъ дѣдушка Смолвидъ.-- Не объяснилъ-ли я уже то, что касается джентльмена? Не состоитъ-ли все дѣло въ капитанѣ Гаудонѣ, его возлюбленной Гоноріи и ихъ дитяти, посланномъ имъ судьбою въ придачу? Мнѣ самому прежде нужно узнать, гдѣ эти письма. Это касается вполнѣ меня, если уже не касается сэра Лэйстера Дэдлока. Я желаю знать, гдѣ эти письма. Я не хочу, чтобы они исчезли такъ безнаказанно. Я берегъ ихъ для моего друга и ходатая, мистера Толкинхорна, и ни для кого другого.
   -- Да вѣдь онъ заплатилъ вамъ за нихъ, и еще хорошо заплатилъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.
   -- Не въ томъ дѣло. Мнѣ необходимо знать, кто ихъ стибрилъ. Я объясняю вамъ, что намъ нужно, что намъ всѣмъ нужно здѣсь, мистеръ Боккетъ. Намъ нужно болѣе дѣятельности и изысканій по открытію этого убійства. Мы знаемъ цѣль и побудительную причину этого преступленія, и вы недовольно для насъ сдѣлали. Если Джорджъ драгунъ-бродяга принималъ въ немъ участіе, то онъ былъ только сообщникомъ и дѣйствовалъ по чьему-нибудь наученію. Вы знаете лучше всякаго другого, чего я добиваюсь.
   -- И вамъ вотъ что скажу,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, вдругъ перемѣнивъ тонъ, подойдя къ нему вплоть и сообщая необыкновенное одуряющее вліяніе своему указательному пальцу:-- чортъ меня возьми, если я позволю, чтобы кто-нибудь осмѣлился портить мои дѣла, вмѣшиваться въ нихъ, судить и рядить о нихъ, чтобы кто-нибудь на свѣтѣ отважился на это хотя на секунду. Вамъ нужно болѣе старанія съ моей стороны и изысканій? Вамъ нужно? Видите-ли вы эту руку? И неужели вы думаете, что я не знаю приличнаго времени, когда нужно будетъ протянуть эту руку и положить ее на оружіе, съ тѣмъ, чтобы сдѣлать выстрѣлъ.
   Могущество этого человѣка такъ страшно и до такой степени очевидно, что онъ въ эту минуту не хвастаетъ и не пустословитъ, что мистеръ Смолвидъ начинаетъ оправдываться. Мистеръ Боккетъ, укротивъ свой гнѣвъ, даетъ Смолвиду наставленіе.
   -- Я посовѣтую вамъ вотъ что: не ломайте себѣ много голову надъ этила убійствомъ. Это уже мое дѣло. Вы вѣдь вѣрно хотя мелькомъ читаете же газету; въ такомъ случаѣ, если только вы смотрите въ оба, вы вѣрно давно узнали уже оттуда что-нибудь о положеніи дѣла. Я знаю свою обязанность, и вотъ все, что я намѣренъ сказать ваігъ по этому предмету. Теперь о письмахъ. Вамъ нужно знать, кто ихъ взялъ. Я не намѣренъ открыть вамъ это. Я ихъ досталъ. Не этого-ли пакета вы ищете?
   Мистеръ Смолвидъ смотритъ жадными взорами на маленькій свертокъ, который мистеръ Боккетъ вынимаетъ изъ потаенной части своего сюртука, и признаетъ подлинность этого свертка.
   -- Что же вы еще намѣрены сказать теперь?-- спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.-- Не открывайте только, пожалуйста, свой ротъ слишкомъ широко, потому что это вовсе нейдетъ къ вамъ.
   -- Мнѣ нужно пятьсотъ фунтовъ.
   -- Не правда, вы хотите сказать пятьдесятъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ насмѣшливымъ тономъ.
   Оказывается, впрочемъ, что мистеръ Смолвидъ разсчитываетъ на пятьсотъ фунтовъ.
   -- Дѣло въ томъ, что мнѣ поручено сэромъ Лэйстеромъ Дэдлокомъ, баронетомъ, разсмотрѣть, разобрать, безъ всякаго права на обѣщанія или заключеніе условій, это дѣльцо, говоритъ мистеръ Боккетъ (сэръ Лэйстеръ механически киваетъ головою) и вы просите меня обсудить предложеніе суммы пятьсотъ фунтовъ. Но видите-ли, это безразсудное предложеніе! И дважды пятидесяти фунтовъ было бы многонько, но все-таки лучше, чѣмъ пятьсотъ. Не. согласитель-ли вы лучше на сто фунтовъ?
   Мистеръ Смолвидъ объясняетъ очень отчетливо, что онъ не желалъ бы на это согласиться.
   -- Въ такомъ случаѣ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ:-- послушаемъ лучше мистера Чадбанда. Боже! Сколько разъ слыхалъ я отъ моего стараго товарища-сержанта объ этомъ имени! Это былъ умѣренный человѣкъ, вполнѣ понимавшій необходимость ограниченій нашихъ желаній.
   Получивъ такой вызовъ, мистеръ Чадбандъ выступаетъ впередъ и послѣ небольшой лоснящейся улыбки, послѣ легкаго извлеченія масла изъ своихъ ладоней, выражается слѣдующимъ образомъ.
   -- Друзья мои, мы, Рахиль жена моя и я, находимся теперь въ жилищѣ богатаго и сильнаго человѣка. Почему мы обрѣтаемся теперь въ жилищѣ богатаго и сильнаго человѣка, друзья мои? Потому-ли, что мы приглашены? Потому-ли, что насъ просили пировать съ хозяевами этого жилища, потому-ли, что насъ звали веселиться съ ними, потому-ли, что намъ предлагали играть съ ними на лютнѣ, танцевать съ ними? Нѣтъ. Но въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же мы здѣсь, друзья мои? Владѣемъ-ли мы какой-нибудь преступною тайною и требуемъ-ли мы хлѣба, вина, масла или, что тоже, денегъ за сохраненіе этой тайны? Должно быть, такъ, друзья мои.
   -- Вы человѣкъ дѣловой, вотъ что,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ, слушавшій съ большимъ вниманіемъ:-- и, слѣдовательно, вы не замедлите объяснить, какого рода тайна, которою вы владѣете. Вы правы. Вы не могли бы лучше поступить.
   -- Итакъ, братіе, именемъ христіанской любви,-- говоритъ мистеръ Чадбандъ, лукаво щуря глазъ:-- приступимъ къ дѣлу. Рахиль, жена моя, приближься.
   Мистриссъ Чадбандъ, совершенно готовая на это, выступаетъ такъ бойко, что приходитъ въ соприкосновеніе съ заднимъ планомъ своего супруга; она обращается къ мистеру Боккету съ сумрачной улыбкою.
   -- Если вамъ необходимо знать то, что намъ извѣстно, я скажу вамъ это. Я принимала участіе въ воспитаніи миссъ Гаудонъ, дочери миледи. Я находилась въ услуженіи у сестры миледи, которая очень живо чувствовала немилость, навлеченную ею на себя со стороны миледи; она распространила слухъ и сказала объ этомъ даже миледи, что ребенокъ умеръ -- онъ въ самомъ дѣлѣ быль близокъ къ тому -- умеръ вскорѣ послѣ рожденія. На этотъ ребенокъ, эта дочь, жива, и я знаю ее.
   Съ этими словами, сопровождаемыми смѣхомъ, причемъ мистриссъ Чадбандъ съ особенною горечью налегала на слово миледи, мистриссъ Чадбандъ складываетъ руки и неумолимо смотритъ на мистера Боккета.
   -- Сколько могу понять вещи,-- отвѣчаетъ офицеръ: -- вы ожидаете билета фунтовъ въ двадцать или подарка въ эту сумму?
   Мистриссъ Чадбандъ только смѣется и презрительно выражаетъ свое удивленіе, какъ ему не вздумалось "предложить" двадцать пенсовъ.
   -- Ну, а супруга моего друга, поставщика канцелярскихъ принадлежностей?-- говоритъ мистеръ Боккетъ, дѣлая мистриссъ Снагзби предостерегательный знакъ пальцемъ.-- Какія могутъ быть ваши требованія, ма'мъ?
   Сначала слезы и воздыханія мѣшаютъ мистриссъ Снагзби опредѣлить свойства и предѣлы ея требованій; но постепенно выходитъ на свѣтъ и обнаруживается яснѣе и яснѣе, что мистриссъ женщина, потерпѣвшая отъ обидъ и лишеній, что мистеръ Снагзби обманывалъ ее, пренебрегалъ ею и старался оставить ея достоинства въ тѣни; что главная отрада ея, при этихъ горестяхъ и несчастіяхъ, состояла въ дружеской симпатіи покойнаго мистера Толкинхорна, который выказалъ ей столько состраданія, когда онъ являлся на Подворье Кука въ отсутствіе ея вѣроломнаго супруга, что она въ послѣднее время совершенно привыкла повѣрять ему и всѣ свои горести. Повидимому, всѣ и каждый, исключая лишь настоящаго общества, составили заговоръ противъ душевнаго спокойствія мистриссъ Снагзби. Есть, между прочимъ, мистеръ Гуппи, клеркъ въ конторѣ Кэнджа и Карбоя; этотъ мистеръ Гуппи былъ прежде открытъ, какъ солнце въ полдень, но вдругъ потомъ онъ сдѣлался скрытнымъ и таинственнымъ, какъ полночь, подъ вліяніемъ, въ томъ нѣтъ никакого сомнѣнія, навѣтовъ и убѣжденій мистера Снагзби. Есть еще мистеръ Вивль, другъ мистера Гуппи, который жилъ очень скромно на томъ же дворѣ; но и онъ вдался въ тѣ же замыслы. Былъ Крукъ, теперь уже умершій, былъ Нимродъ, также скончавшійся, и былъ, наконецъ, Джо, котораго также поминай, какъ звали; всѣ они участвовали "въ этомъ". Въ чемъ именно участвовали они, мистриссъ Снагзби не можетъ объяснить со всѣми подробностями; она знаетъ только, что Джо былъ сынъ мистера Снагзби, знаетъ также хорошо "какъ бы объ этомъ провозглашали въ трубы". Она слѣдила за мистеромъ Снагзби, когда онъ въ послѣдній разъ посѣщалъ мальчика; а если бы мальчикъ не былъ ему сыномъ, то къ чему онъ вздумалъ бы тащиться къ нему? Единственнымъ ея занятіемъ въ жизни съ нѣкотораго времени сдѣлалось слѣдить за мистеромъ Снагзби взадъ и впередъ, вверхъ и внизъ, шагъ за шагомъ, собирать и совокуплять въ одно цѣлое подозрительныя обстоятельства -- а каждое изъ обстоятельствъ, касающихся его, было въ высшей степени подозрительно -- и стремиться этимъ путемъ къ предположенной цѣли -- изобличать и выводить на свѣжую воду ея вѣроломнаго супруга денно и нощно. Этимъ способомъ ей удалось свести вмѣстѣ Чадбандовъ и мистера Толкинхорна, переговорить съ мистеромъ Толкинхорномъ о перемѣнѣ, произшедшей въ характерѣ мистера Гуппи, содѣйствовать нѣкоторымъ образомъ разъясненію обстоятельствъ, которыя интересуютъ теперь настоящее общество, не. оставляя въ то же время главнаго пути къ важнѣйшей цѣли, полному раскрытію беззаконій мистера Снагзби и расторженію брачнаго союза. Все это мистриссъ Снагзби, какъ женщина обиженная, какъ подруга мистриссъ Чадбандъ, какъ послѣдовательница мистера Чадбанда, какъ неутѣшная плакальщица по покойномъ мистерѣ Толкинхорнѣ, готова подтвердить здѣсь, подъ печатью довѣрія со всевозможнымъ замѣшательствомъ и запинаніемъ въ словахъ, съ возможными и невозможными видами на соотвѣтствующее денежное вознагражденіе: у нея нѣтъ, такимъ образомъ, никакой корыстной цѣли, нѣтъ плана или предположенія, кромѣ тѣхъ, о которыхъ она упомянула. Она принесла съ собою сюда, какъ приноситъ всюду, свою собственную сгущенную атмосферу -- атмосферу, исполненную пыли, которая летитъ отъ постояннаго дѣйствія мельницы ревности.
   Пока произносится эта вступительная рѣчь, что занимаетъ довольно много времени, мистеръ Боккетъ совѣщается съ своимъ добрымъ геніемъ и обращаетъ свое просвѣщенное вниманіе на Чадбандовъ и мистера Смолвида. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ остается неподвижнымъ, съ тѣмъ же ледянымъ выраженіемъ на лицѣ; онъ только разъ или два взглядываетъ на мистера Боккета, какъ-будто усматривая въ этомъ офицерѣ единственнаго во вселенной человѣка, на котораго онъ можетъ положиться.
   -- Очень хорошо,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- Теперь, изволите видѣть, я понимаю васъ и, получивъ отъ сэра Лэйстера Дздлока, баронета, порученіе заняться этимъ дѣльцемъ, (сэръ Лэйстеръ снова механически киваетъ головою въ подтвержденіи этихъ словъ), я могу теперь обратить на него свое полное и исключительное вліяніе. Теперь я не намѣренъ, впрочемъ, намекать на общую стачку съ цѣлью вытеребить деньги, не хочу упоминать ни о чемъ подобномъ, потому что мы люди нынѣшняго свѣта и наша цѣлъ обдѣлывать дѣла по возможности приличнымъ и пріятнымъ образомъ, и я, во всякомъ случаѣ, скажу вамъ, чему я особенно удивился; я удивился, что вы вздумали шумѣть внизу въ передней. Это было такъ несовмѣстно съ вашими интересами. Вотъ что меня теперь занимаетъ.
   -- Мы хотѣли непремѣнно войти,-- говоритъ въ оправданіе мистеръ Смолвидъ.
   -- Конечно, вамъ нужно было войти,-- подтверждаетъ мистеръ Боккетъ снисходительнымъ тономъ:-- но меня удивляетъ то, что старый джентльменъ, вашихъ лѣтъ,-- я называю эти годы почтенными, изволите видѣть!-- съ умомъ изощреннымъ, сколько могу понять, вслѣдствіе невозможности владѣть членами, что заставляетъ всю жизненность, все одушевленіе сосредоточиваться въ головѣ, не сообразилъ, что если онъ поведетъ дѣло, подобное настоящему не съ должною скрытностью, то оно не будетъ стоить и выѣденнаго яйца. Видите, какъ характеръ вашъ увлекаетъ васъ; вы рѣшительно теряетесь и всякую минуту готовы сдѣлать промахъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ поучительнымъ и вмѣстѣ дружескимъ тономъ.
   -- Я говорилъ только, что не уйду безъ того, чтобы одинъ изъ слугъ не доложилъ обо мнѣ сэру Лэнстеру Дэдлоку,-- отвѣчаетъ мистеръ Смолвидъ.
   -- Такъ и есть! Въ этомъ-то и состоятъ порывы вашего характера. Знаете, что если бы вы примѣнили этотъ характеръ къ другого рода, дѣятельности, вы нажили бы деньги. Не позвонить ли, чтобы пришли люди снести васъ?
   -- Гдѣ же мы будемъ толковать еще о дѣлѣ какъ слѣдуетъ?-- спрашиваетъ мистриссъ Чадбандъ строгимъ голосомъ.
   -- Ахъ, Богъ съ вами, вотъ настоящая-то женщина! Вашъ прекрасный полъ вообще любопытенъ!-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ съ пріемами любезнаго кавалера.-- Я буду имѣть удовольствіе дать вамъ повѣстку завтра или послѣ завтра, не забуду и мистера Смолвида и его предложенія о ста фунтахъ.
   -- Пятистахъ фунтахъ!-- восклицаетъ мистеръ Смолвидъ.
   -- Все равно! Дѣло не въ названіи (Мистеръ Боккетъ берется за шнурокъ звонка). Могу ли я пожелать вамъ пока добраго дня отъ моего лица и отъ лица джентльмена этого дома?-- спрашиваетъ онъ вкрадчивымъ голосомъ.
   Никто не находитъ въ себѣ столько жестокости, чтобы воспротивиться его намѣреніямъ, и вся компанія расходится тѣмъ же путемъ, какимъ и собралась. Мистеръ Боккетъ провожаетъ гостей до двери и, возвращаясь, говоритъ съ видомъ человѣка, занятаго серьезнымъ дѣломъ:
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ! Теперь ваше дѣло разсмотрѣть, нужно или не нужно откупиться отъ этихъ непріятностей. Что касается меня, я бы посовѣтовалъ вамъ откупиться, и я имѣю причины думать, что можно отдѣлаться въ этомъ случаѣ очень дешево. Вы видите, что этотъ мозглый соленый огурецъ, мистриссъ Снагзби, перепробовала всѣ стороны спекулятивныхъ происковъ и надѣлала несравненно болѣе намъ вреда, подмѣчая всякій вздоръ и нелѣпость, чѣмъ можетъ быть разсчитывала. Покойный мистеръ Толкинхорнъ прибралъ къ себѣ въ руки всѣхъ этихъ олуховъ, этихъ лошадей и вѣрно пустилъ бы ихъ по своей дорогѣ, если бы вздумалъ; но онъ первый вылетѣлъ вонъ изъ экипажа, а они, собравъ кое-какъ свои ноги, бросаются и мечутся куда попало. Вотъ каково дѣло, и жизнь всегда такова. Не стало кошки, и мыши начинаютъ бѣситься и проказить; растаетъ ледъ, и вода будетъ течь и журчать.
   Сэръ Лвистеръ, повидимому, дремлетъ, хотя глаза его совершенно открыты; онъ пристально смотритъ на мистера Боккета, пока мистеръ Боккетъ соображается съ своими часами.
   -- Должно схватить всю эту ватагу здѣсь же въ домѣ, теперь же,-- продолжаетъ мистеръ Боккетъ, держа трепетною рукою часы и постепенно воодушевляясь:-- и я намѣренъ произвести арестъ въ вашемъ присутствіи. Сэръ Лэйстеръ Двдлокъ, баронетъ, не произносите ни слова, не дѣлайте ни малѣйшаго движенія. У меня обойдется дѣло безъ шума, безъ хлопотъ. Я возвращусь вечеромъ, если не помѣшаю вамъ, постараюсь выполнить всѣ ваши желанія относительно этого несчастнаго семейнаго дѣла и выберу удобнѣйшій путь погасить его. Теперь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, не безпокойтесь только объ арестѣ, которому я намѣренъ подвергнуть честную компанію. Вы увидите, что все пойдетъ какъ но маслу съ начала до конца.
   Мистеръ Боккетъ звонитъ, идетъ къ двери, шепчетъ что-то Меркурію, затворяетъ дверь и становится назади ея со сложенными на груди руками. По прошествіи минуты или двухъ дверь тихонько отворяется, и входитъ француженка, мамзель Гортензія.
   Въ то самое мгновеніе, какъ она вступаетъ въ комнату, мистеръ Боккетъ притворяетъ дверь и налегаетъ на нее спиною. Неожиданность этого шума заставляетъ Гортензію обернуться, и тогда въ первый разъ она замѣчаетъ сэра Лэйстера Дэдлока, сидящаго въ креслѣ.
   -- Извините меня, сдѣлайте милость,-- говоритъ она торопливо.-- Мнѣ сказали, что здѣсь никого нѣтъ.
   Когда она идетъ къ двери, то становится лицомъ къ лицу съ минеромъ Боккетомъ. Вдругъ судорожное движеніе пробѣгаетъ по лицу ея, и она дѣлается блѣдною какъ смерть.
   -- Это моя жилица, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ,-- говоритъ минеръ Боккетъ, указывая на нее.-- Эта молоденькая иностранка была моею жилицею нѣсколько недѣль тому назадъ.
   -- Да что же сэру Лэйстеру за дѣло до этого, мой ангелъ?-- спрашиваетъ мамзель шутливымъ тономъ.
   -- Погоди, мой ангелъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ: -- мы увидимъ.
   Мамзель Гортензія смотритъ на него, нахмуривъ свое безжизненное лицо, на которомъ скоро появляется презрительная улыбка.
   -- Вы очень скрытны. Ужъ не пьяны ли вы, чего добраго?
   -- Довольно трезвъ, мой ангелъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккітъ.
   -- Я только что пришла въ вашъ негодный домъ съ вашею женою. Ваша жена оставила меня нѣсколько минутъ тому назадъ. Мнѣ сказали тамъ внизу, что ваша жена здѣсь. Я иду сюда, между тѣмъ не нахожу ея здѣсь. Скажите же, наконецъ, къ чему всѣ эти глупыя продѣлки?-- спрашиваетъ мамзель, сложивъ отважно руки; при чемъ что-то похожее на часовую пружину бьется въ ея темной щекѣ.
   Мистеръ Боккетъ только потрясаетъ передъ нею пальцемъ.
   -- Ахъ, Боже мой, да вы несчастный идіотъ!-- кричитъ мамзель, мотая головою и громко смѣясь.-- Пустите-ка меня лучше сойти внизъ, старый поросенокъ.
   Слова эти произносятся ею съ дрыганіемъ ногою и съ угрожающимъ видомъ.
   -- Теперь, мамзель,-- говоритъ мистеръ Боккетъ холоднымъ и рѣшительнымъ тономъ:-- вы пойдете и сядете на эту софу.
   -- Я не сяду ни на что,-- отвѣчаетъ она съ цѣлымъ рядомъ, ужимокъ.
   -- Теперь, мамзель,-- повторяетъ мистеръ Боккетъ, не дѣлая никакихъ особыхъ увѣщаній, а наводя только пальцемъ:-- теперь вы сядите на эту софу.
   -- Зачѣмъ?
   -- За тѣмъ, что я беру васъ подъ стражу за участіе въ совершеніи убійства, о чемъ, конечно, нечего и разсказывать вамъ подробнѣе. Теперь я постараюсь, по мѣрѣ возможности, быть учтивымъ съ особою вашего пола и съ иностранкой. Если я не сумѣю такъ держать себя, я долженъ буду обходиться съ вами грубо. Какъ поступать мнѣ въ этомъ случаѣ, будетъ зависѣть отъ васъ. Потому я вамъ совѣтую, какъ другъ, прежде нежели пройдетъ еще полминуты надъ вашею головою, идти и сѣсть на эту софу.
   Мамзель повинуется, произнося принужденнымъ голосомъ, между тѣмъ какъ фибры на щекѣ ея начинаютъ биться чаще и сильнѣе:
   -- Вы дьяволъ!
   -- Ну, вотъ видите ли,-- продолжаетъ мистеръ Боккетъ одобрительнымъ тономъ:-- вы теперь очень благоразумны и ведете себя, какъ должно вести себя молодой иностранкѣ вашего воспитанія. За то я дамъ вамъ полезный совѣтъ, который состоитъ въ слѣдующемъ: не болтайте слишкомъ много. Здѣсь васъ не будутъ ни о чемъ разспрашивать, и вы можете преспокойно держать языкъ за зубами. Однимъ словомъ, чѣмъ меньше будете разглагольствовать, тѣмъ лучше -- вотъ что!
   Мистеръ Боккетъ произноситъ эти слова самымъ учтивымъ тономъ.
   Мамзель, растянувъ ротъ какъ тигрица и сыпля изъ черныхъ глазъ своихъ искры на Боккета, сидитъ на софѣ, вытянувшись въ струнку въ состояніи окоченѣнія и крѣпко сплетя руки, и сколько можно угадать, и ноги. Она бормочетъ невнятнымъ голосомъ: "Ахъ, ты Боккетъ -- ты послѣ этого дьяволъ!"
   -- Теперь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ (и съ этого времени палецъ его не приходитъ уже въ успокоеніе):-- эта молодая женщина, моя жилица, была горничной миледи въ то время, о которомъ я говорилъ вамъ; эта молодая женщина, возымѣвъ сильное негодованіе и злобу къ миледи за то, что была удалена...
   -- Ложь!-- кричитъ мамзель.-- Я сама отошла отъ нея.
   -- Отчего же вы не пользуетесь моимъ совѣтомъ?-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ впечатлительнымъ, почти умоляющимъ голосомъ,-- Я удивляюсь допущенной вами нескромности. Я могу вамъ на это сказать именно, что послужитъ къ вашей же невыгодѣ. Можете быть въ томъ увѣрены. Я говорю только то, въ чемъ убѣжденъ совершенно и окончательно. Это уже до васъ не касается.
   -- Удалена, какъ же!-- кричитъ мамзель яростнымъ голосомъ:-- удалена миледи! Ужъ, признаюсь, славная леди! Да я, да я опозорила бы и себя, если бы осталась еще жить у такой безстыдной леди!
   -- Клянусь, что я удивляюсь вамъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ.-- Я думалъ, что французы вообще учтивый и образованный народъ, я въ этомъ былъ увѣренъ. Теперь же вдругъ вижу, что женщина и француженка ведетъ себя такимъ неделикатнымъ образомъ въ присутствіи сэра Лэйстера Дэдлока, баронета!
   -- Да онъ несчастный колпакъ!-- кричитъ мамзель.-- Да я плевать хотѣла на его домъ, на его фамилію, на всю его глупость (Она все это приводитъ въ исполненіе надъ ковромъ). О, вотъ ужъ именно великій человѣкъ! О, знатный, гордый человѣкъ! Ахъ Боже! Срамъ!
   -- Видите ли, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ:-- эта необузданная иностранка забрала себѣ въ голову, что она имѣетъ претензію на мистера Толкинхорна, покойника, потому что ее призывали въ его комнаты въ свидѣтели по дѣлу, о которомъ я вамъ говорилъ; между тѣмъ ей было щедро заплачено за потерянное время и за хлопоты.
   -- Ложь,-- кричитъ мамзель.-- Я отказалась тогда отъ его денегъ!
   -- (Если вы будете разсуждать),-- говоритъ мистеръ Боккетъ въ формѣ вводнаго предложенія:-- (то вы должны принять на себя всѣ послѣдствія вашего ослушанія). Не знаю, переѣхала ли она ко мнѣ жить съ обдуманнымъ намѣреніемъ обдѣлать это дѣло и умаслить меня. Я не могу сказать вамъ на это рѣшительнаго мнѣнія; но она жила все-таки въ моемъ домѣ въ то время, когда швыряла деньги по комнатамъ покойнаго мистера Толкинхорна съ цѣлью завести съ кѣмъ бы то ни было ссору или споръ и преслѣдуя, и запутывая такимъ образомъ несчастнаго жильца.
   -- Ложь!-- кричитъ мамзель.-- Все ложь!
   -- Убійство было совершено, сэръ Лэйстеръ Дэдлокх, баронетъ, и вы изволите знать, при какихъ обстоятельствахъ. Теперь я попрошу васъ почтить меня вашимъ вниманіемъ на минуту или на двѣ. Я былъ посланъ на мѣсто происшествія, и дѣло было поручено мнѣ. Я осмотрѣлъ мѣстность, тѣло, бумаги, однимъ словомъ -- все. На основаніи свѣдѣнія, сообщеннаго мнѣ клеркомъ того же дома, я взялъ Джорджа подъ стражу, такъ какъ его видѣли, что онъ шатался крутомъ въ ту самую ночь и именно около того времени, когда совершилось убійство; вмѣстѣ съ тѣмъ по показанію свидѣтеля, онъ какъ-то еще прежде очень крупно поговорилъ съ покойникомъ, даже угрожалъ ему. Если вы спросите меня, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, принялъ ли я съ перваго раза Джорджа за убійцу, я преспокойно отвѣчу вамъ, что нѣтъ. Но онъ, впрочемъ, можетъ быть и виноватымъ; и противъ него было довольно обвиненій для того, чтобы я счелъ своею обязанностью взять его и отправить подъ присмотръ. Теперь замѣтьте!
   Пока мистеръ Боккетъ наклоняется впередъ съ нѣкоторымъ увлеченіемъ и предупреждаетъ, что онъ намѣренъ сказать таинственнымъ колебаньемъ указательнаго пальца въ воздухѣ, мамзель Гортензія останавливаетъ на немъ свои черные глаза съ мрачнымъ видомъ и крѣпко, судорожно сжимаетъ свои сухія губы.
   -- Я воротился домой, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, ночью и нашелъ эту молодую женщину за ужиномъ съ моею женою, мистриссъ Боккетъ. Съ самаго ея появленія въ вашемъ домѣ въ качествѣ жилицы, она выказывала особенное расположеніе къ мистриссъ Боккетъ; но въ эту ночь она сдѣлала болѣе, чѣмъ когда либо -- рѣшительно превзошла себя. Точно также она распространялась въ похвалахъ и въ доказательствахъ уваженія къ незабвенной памяти покойнаго мистера Толкинхорна. Не знаю, какое-то непонятное вдохновеніе подсказало мнѣ въ ту минуту, какъ я сидѣлъ противъ нея за столомъ и смотрѣлъ на все, какъ она держала въ рукѣ ножикъ... что-то подсказало мнѣ, что это ея дѣло.
   Мамзель, сквозь крѣпко стиснутые зубы и судорожно закрытыя губы, произноситъ едва слышнымъ голосомъ:
   -- Вы дьяволъ.
   -- Теперь, вопросъ: гдѣ она была въ ту ночь, какъ совершилось убійство? Она была въ театрѣ. (Она въ самомъ дѣлѣ была тамъ, какъ я послѣ убѣдился, была и передъ этимъ подвигомъ, и послѣ онаго). Я зналъ, что мнѣ приходится имѣть дѣло съ искусъной плутовкой, и что найти достаточную улику будетъ очень трудно; потому я поставилъ ей ловушку, такую ловушку, какой не ставилъ еще никогда, и я рисковалъ при этомъ случаѣ, какъ не рисковалъ ни прежде, ни послѣ. Я все это обдумывалъ въ умѣ, разговаривая въ то же время съ нею за ужиномъ. Когда я поднялся наверхъ къ себѣ въ спальню, то, зная, что домъ нашъ не великъ, и что слухъ у этой молодой женщины очень остеръ, я вотнулъ конецъ простыни въ ротъ мистривсъ Боккетъ, съ тѣмъ, чтобы она не могла разсуждать и вскрикнуть отъ удивленія, и затѣмъ разсказалъ ей все но порядку... Перестаньте, мои милая, замышлять еще какія-нибудь проказы, или я свяжу вамъ ноги.
   Мистеръ Боккетъ, разгорячившись, подходитъ къ мамзели и кладетъ свою тяжелую руку къ ней на плечо.
   -- Что съ вами дѣлается?-- спрашиваетъ она его.
   -- Не вздумайте опять,-- отвѣчаетъ Боккетъ, убѣдительно грозя пальцемъ:-- не вздумайте опять выпрыгнуть изъ окна. Вотъ что со мною дѣлается. Пойдемте! Дайте мнѣ вашу руку. Не трудитесь приподыматься; я сяду возлѣ васъ. Дайте же мнѣ вашу руку. Я, какъ вамъ извѣстно, женатый человѣкъ; вы знакомы съ моею женою. Дайте сейчасъ вашу руку.
   Тщетно стараясь увлажить свои засохшія губы и произнести хотя малѣйшій звукъ, она борется сама съ собою и, наконецъ, уступаетъ требованію.
   -- Теперь мы опять можемъ успокоиться. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, это дѣло ни за что не приняло бы такого оборота, какой приняло впослѣдствіи времени, если бы не мистриссъ Боккетъ, если бы не эта мистриссъ Боккетъ, за которую не грѣхъ бы дать пятьдесятъ тысячъ... что я? сто пятьдесятъ тысячъ фунтовъ! Чтобы отдать эту молодую женщину исключительно подъ ея присмотръ, я не показывалъ уже носа домой, хотя я и совѣщался, по мѣрѣ надобности, съ мистриссъ Боккетъ въ булочной или сливочной лавкѣ. Слова, произнесенныя мною шепотомъ мистриссъ Боккетъ въ то время, какъ уголъ простыни былъ воткнутъ ей въ ротъ, были слѣдующаго рода: "Милая моя, можешь ли ты постоянно слѣдить за нею, съ цѣлью разъяснить мои подозрѣнія на Джорджа, мои догадки о томъ, другомъ, пятомъ, десятомъ? Можешь ли ты исполнять это неутомимо, караулить ее день и ночь? Можешь ли ты принять на себя такого рода отвѣтственность, чтобы имѣть право сказать потомъ: "Она не сдѣлаетъ шагу оезъ моего вѣдома, она будетъ моею плѣнницею, не подозрѣвая того, она не убѣжитъ отъ меня точно такъ же, какъ не убѣжитъ отъ смерти; жизнь ея будетъ моею жизнью, ея душа моею душою, пока я не дознаюсь, дѣйствительно ли она совершила убійство?" Мистриссъ Боккетъ отвѣчала, мнѣ, въ какой мѣрѣ позволялъ ей заткнутый ротъ: "Боккетъ, могу!" И она выполнила это порученіе съ достоинствомъ и славою.
   -- Ложь!-- возражаетъ мамзель:-- все это ложь, другъ мой!
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, къ чему могли привести мои разсчеты при подобныхъ обстоятельствахъ? Когда я разсчитывалъ, что эта необузданная женщина непремѣнно перейдетъ границу разсудительности и благоразумія, былъ ли я правъ или нѣтъ? Я былъ правъ. Что же она вздумала сдѣлать? Не позволяйте ей разувѣрять васъ въ этомъ случаѣ. Она рѣшилась обвинить въ этомъ убійствѣ миледи.
   Сэръ Лэйстеръ встаетъ со стула и опять спускается въ совершенномъ безсиліи.
   -- И къ этому подвигало ее между прочимъ убѣжденіе, что я почти постоянно здѣсь, о чемъ ей твердили съ намѣреніемъ. Теперь, откройте мой бумажникъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, если мнѣ позволено будетъ поднести его къ вамъ, и посмотрите на письма, присланныя ко мнѣ,-- письма, изъ которыхъ въ каждомъ встрѣчается два слова "леди Дэдлокъ". Вскройте одно изъ нихъ, адресованное на ваше имя, но которое я перехватилъ сегодня утромъ, и прочтите въ немъ три слова: "Леди Дэдлокъ убійца". Эти письма летѣли на меня точно цѣлый рой божьихъ коровокъ. Что вы скажете теперь о мистриссъ Боккетъ, которая изъ своей засады видѣла, что всѣ эти письма были написаны этою молодою женщиною? Что вы скажете теперь о мистриссъ Боккетъ, которая въ эти полчаса успѣла припрятать тѣ самыя чернила, ту самую бумагу, даже тѣ именно листы бумаги, которые употреблялись при этой корреспонденціи, и отъ которыхъ отрѣзки теперь можно бы было пригнать? Что скажете вы о мистриссъ Боккегь, которая подмѣтила, какъ эта молодая женщина относила каждое письмо на почту, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ?-- спрашиваетъ мистеръ Боккетъ въ восторженномъ удивленіи предъ геніальностью своей супруги.
   Два обстоятельства представляются особенно замѣчательными, пока мистеръ Боккетъ приходитъ къ заключенію. Во-первыхъ, что онъ, повидимому, незамѣтно получаетъ страшное право собственности надъ мамзелью. Во-вторыхъ, что самая атмосфера, которою она дышетъ, какъ будто становится все гуще и сжатѣе вокругъ нея, точно какая-то тѣсная сѣть или покрывало опутываютъ все болѣе и болѣе ея неподвижную фигуру.
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, что миледи была на мѣстѣ страшнаго происшествія,-- говоритъ мистеръ Боккетъ:-- и моя чужеземная подруга видѣла ее тамъ, кажется, сверху лѣстницы. Миледи, Джорджъ и моя милая иностранка какъ будто слѣдовали другъ за другомъ по пятамъ. Но это ровно ничего не значитъ, и потому я не намѣренъ объ этомъ распространяться. Я нашелъ пыжъ отъ пистолета, изъ котораго мистеръ Толкинхорнъ былъ убитъ. Пыжъ этотъ состоялъ изъ клочка бумаги, оторваннаго отъ печатнаго описанія вашего дома въ Чесни-Воулдѣ. Это еще ничего не значитъ, скажете вы, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ. Но когда моя милая иностранка, по свойственной ей осторожности, улучаетъ свободную минутку, чтобы изорвать остатокъ этого листа, и когда мистриссъ Боккетъ складываетъ вмѣстѣ клочки бумаги и находитъ, что именно недостаетъ обрывка, который служилъ пыжомъ, то дѣло принимаетъ видъ какой-то глухой, безвыходной улицы.
   -- Все это очень утомительныя нелѣпости,-- замѣчаетъ мамзель.-- Вы ужъ очень довольно наговорили. Кончили ли вы по крайней мѣрѣ, или вы еще намѣрены плести вздоръ?
   -- Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,-- продолжаетъ мистеръ Боккетъ, который съ наслажденіемъ произноситъ полный титулъ и дѣлаетъ надъ собою особое усиліе, чтобы употребить только часть этого титула: -- послѣдній пунктъ того обстоятельства, о которомъ я намѣренъ упомянуть, доказываетъ необходимость терпѣнія въ нашемъ дѣлѣ и предостерегаетъ насъ отъ неумѣстной поспѣшности и торопливости. Я слѣдилъ вчера за этою молодою женщиною, безъ ея вѣдома, въ то время, какъ она смотрѣла на похороны въ сообществѣ съ моею женою, которая съ намѣреніемъ взяла ее туда съ собою, и я подмѣтилъ столько обстоятельствъ, которыя бы могли служить къ ея обвиненію, я замѣтилъ такое выраженіе на лицѣ ея, и сердце мое до такой степени возмущалось при видѣ ея злобы къ миледи, притомъ время было такъ удобно для того, чтобы оказать ей то, что вы назвали бы воздаяніемъ, что будь я помоложе и понеопытнѣе, я непремѣнно схватилъ бы ее. Зато въ послѣднюю ночь, когда миледи, которою по справедливости всѣ восхищаются, возвратилась домой, походя въ эту минуту... Боже! иной сравнилъ бы ее съ Венерой, выходящей изъ океана... такъ непріятно, такъ грустно было подумать, что она оклеветана въ преступленіи, которому непричастна, что я едва-едва не прекратилъ процессіи. Но что я тогда потерялъ бы? Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я потерялъ бы тогда оружіе. Плѣнница моя предложила мистриссъ Боккетъ, по окончаніи похоронъ, отправиться въ омнибусѣ куда-нибудь за городъ, съ тѣмъ, чтобы пить чай въ одномъ изъ вокзаловъ. Теперь, близъ этого вокзала, есть какой-то прудъ или озеро. Изъ-за чайнаго стола плѣнница моя отправилась за платкомъ, который лежалъ въ комнатѣ, гдѣ были чепцы; она оставалась тамъ довольно долго и воротилась какъ будто успокоенною. Когда онѣ возвратились домой, все это было передано мнѣ мистриссъ Боккетъ вмѣстѣ съ ея замѣчаніями и подозрѣніями. Я приказалъ пройти въ этомъ прудѣ бреднемъ при лунномъ свѣтѣ въ присутствіи двоихъ изъ моихъ людей, и карманный пистолетъ былъ вытащенъ оттуда, не пробывъ тамъ и шести часовъ. Теперь, моя милая, возьмите меня крѣпче за руку и жмите ее безъ церемоніи; я не разсержусь на это.
   Въ одно мгновеніе мистеръ Боккетъ надѣваетъ на руки цѣпи.
   -- Это одна,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- Теперь другая, моя милая. Вотъ обѣ, и дѣлу конецъ.
   Онъ встаетъ, она встаетъ также.
   -- Гдѣ,-- спрашиваетъ она, вращая своими черными глазами, при чемъ рѣсницы почти закрываютъ ихъ, не лишая ихъ, впрочемъ, способности смотрѣть пристально:-- гдѣ ваша вѣроломная, ужасная, презрѣнная жена?
   -- Она отправилась впередъ въ полицейскую управу,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ.-- Вы увидите ее тамъ, моя милая.
   -- Я бы желала поцѣловать ее!-- восклицаетъ мамзель Гортензія, дрожа всѣмъ тѣломъ, какъ тигрица.
   -- Вы ее укусите, того и гляди,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.
   -- О, и съ какимъ удовольствіемъ! (И Гортензія открываетъ глаза во всю величину ихъ). Я бы желала разорвать ее, изгрызть по частямъ.
   -- Именно, моя милая,-- говорить мистеръ Боккетъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:-- я совершенно былъ готовъ услышать отъ васъ это. Особы вашего пола обыкновенно чувствуютъ сильнѣйшую ненависть къ тѣмъ женщинамъ, на которыхъ не походятъ. Я думаю, вы и въ половину не сердитесь такъ на меня?
   -- Нѣтъ, хотя вы настоящій дьяволъ.
   -- Ангелъ и дьяволъ по очереди, а?-- кричитъ мистеръ Боккетъ.-- Но я исполню свою обязанность, вы должны это помнить. Позвольте мнѣ надѣть пока на васъ шаль. Мнѣ случалось часто исправлять должность горничной. У васъ чего-то недостаетъ къ чепчику? Кэбъ стоитъ у подъѣзда.
   Мамзель Гортензія, бросая взоръ негодованія на зеркало, манерится очень миловидно и смотритъ, надо ей отдать справедливость, чрезвычайно авантажно.
   -- Послушайте, мой ангелъ,-- говоритъ она, послѣ нѣсколькихъ саркастическихъ ужимокъ.-- Вы очень умны. Но можете ли вы воз... возвратить его къ жизни?
   -- Конечно, нѣтъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ.
   -- Это очень забавно. Послушайте меня еще. Вы очень умны. Можете вы сдѣлать изъ нея добродѣтельную леди?
   -- Не будьте такъ злы,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.
   -- Или изъ него гордаго и высокомѣрнаго джентльмена?-- восклицаетъ мамзель, обращаясь къ сэру Лэйстеру съ невыразимымъ презрѣніемъ.-- Да посмотрите же на него! Бѣдный малютка! Ха, ха, ха!
   -- Пойдемте, пойдемте, нечего говорить по пустому,-- отвѣчаетъ мистеръ Боккетъ.-- Ступайте за мною.
   -- Вы не можете сдѣлать ни того, ни другого, о чемъ я вамъ говорила? Въ такомъ случаѣ я отдаю себя въ ваше полное распоряженіе. Если мнѣ суждена смерть, то это для меня рѣшительно все равно. Пойдемте, мой ангелъ. Прощайте, сѣдой старичокъ! Мнѣ жаль васъ, и я васъ пре... зираю!
   Произнеся эти слова, она сжимаетъ зубы, какъ будто ротъ ея затворялся при помощи пружины. Невозможно описать, какъ мистеръ Боккетъ выводитъ ее, но онъ совершаетъ этотъ подвигъ какимъ-то особеннымъ образомъ; онъ окружаетъ и застилаетъ ее будто облакомъ и уносится съ нею точно Юпитеръ, при чемъ она представляется предметомъ его страсти.
   Сэръ Лэйстеръ, оставшись одинъ, пребываетъ въ томъ же положеніи, какъ будто онъ слушаетъ, какъ будто вниманіе его занято. Наконецъ, онъ осматриваетъ кругомъ обширную комнату и, находя ее пустою, медленно приподнимается на ноги, толкаетъ назадъ кресло и дѣлаетъ нѣсколько шаговъ, придерживаясь рукою за столъ. Потомъ онъ останавливается и, произнося безсвязнью звуки, поднимаетъ глаза кверху и смотритъ на что-то очень пристально.
   Богъ знаетъ, что онъ видитъ въ это время. Зеленые ли, густые ли лѣса Чесни-Воулда, высокородный ли домъ, портреты ли своихъ предковъ, везнакомыхъ ли людей, которые искажаютъ будто бы эти портреты, полицейскихъ ли комиссаровъ, которые съ наглымъ видомъ роются и возятся въ его драгоцѣнномъ домашнемъ скарбѣ, тысячи ли пальцевъ, которые указываютъ на него, тысячи ли физіономій, которыя смѣются надъ нимъ?.. Но если подобныя видѣнія проносятся предъ нимъ и возмущаютъ его, то есть другое видѣніе, которое онъ можетъ назвать болѣе опредѣлительно, и къ которому онъ обращается, схватывая себя за сѣдые волосы и потомъ протягивая впередъ руки.
   Это она, въ союзѣ съ которою онъ не зналъ эгоистической мысли, сознавая, что въ продолженіе длиннаго ряда годовъ она была главнымъ звеномъ его общественнаго положенія и гордости. Это она, котирую онъ любилъ, которою восхищался, которую уважалъ безпредѣльно, и выставлялъ свѣту, чтобы тотъ расточалъ передь нею дань удивленія. Это она, которая, среди принужденныхъ формъ и условій его жизни, служила предметомъ нелицемѣрной нѣжности и любви, предметомъ, способнымъ поразить его тѣмъ невыносимымъ страданіемъ, которое онъ теперь ощущаетъ. Онъ смотритъ на нее, забывая вовсе о самомъ себѣ: онъ не въ состояніи повѣрить, какъ глубоко упала она съ того высокаго мѣста, которое украшала съ такимъ достоинствомъ.
   И даже въ то время, когда, забывая свои собственныя страданія, онъ въ какомъ-то чаду упадаетъ на полъ, онъ еще произноситъ ея имя довольно внятно и скорѣе тономъ грусти и состраданія, нежели тономъ упрека.
   

LV. Побѣгъ.

   Полицейскій агентъ Боккетъ не предпринималъ еще рѣшительныхъ мѣръ къ полному окончанію дѣла. Онъ подкрѣпляетъ себя сномъ для предстоящаго подвига и подкрѣпляетъ именно въ то время, когда во мракѣ ночи и на окованныя зимнимъ холодомъ дороги выѣзжаетъ коляска изъ Линкольншэйра по направленію въ Лондонъ.
   Сѣть желѣзныхъ дорогъ скоро покроетъ всю эту страну; съ шумомъ, визгомъ и звяканьемъ паровозы и поѣзда будутъ летать, какъ метеоры, по широкому пространству сельскихъ ландшафтовъ и затмятъ собою всю поэтическую прелесть луны. Въ ту пору и въ тѣхъ мѣстахъ желѣзныхъ дорогъ еще не существовало, хотя существованіе ихъ ожидалось съ каждымъ днемъ. Приготовленія дѣлаются быстро; вездѣ производятся измѣренія, вся мѣстность покрыта множествомъ разныхъ геодезическихъ знаковъ. Во многихъ мѣстахъ положено начало мостамъ, недоконченные своды которыхъ уныло посматриваютъ другъ на друга черезъ дороги и ручьи, нетерпѣливо ожидая своего соединенія; въ нѣкоторыхъ мѣстахъ возведены частицы насыпи, и между ними въ глубокихъ оврагахъ снуютъ взадъ и впередъ грязныя телѣги и тачки; на вершинахъ горъ виднѣются треножники изъ высокихъ кольевъ, это тамъ, гдѣ, по слухамъ, будутъ проводиться тоннели. Вездѣ усматривается хаосъ, къ приведенію котораго въ порядокъ не предвидится конца. По окованнымъ зимнимъ холодомъ дорогамъ, и во мракѣ ночи, коляска совершаетъ свой путь, вовсе не помышляя о желѣзныхъ дорогахъ.
   Въ этой коляскѣ находятся мистриссъ Ронсвелъ, давнишная домоправительница Чесни-Воулда; подлѣ нея сидитъ мистриссъ Бэгнетъ въ своемъ сѣренькомъ салопѣ и съ зонтикомъ. Старая бабенка скорѣе бы отдала преимущество мѣсту на передней скамейкѣ, какъ болѣе всего подверженному вліянію погоды и какъ доставляющему, сообразно съ ея привычками ко всякаго рода путешествіямъ, болѣе удобства., но мистриссъ Ронсвелъ слишкомъ много заботится о комфортѣ своей спутницы, чтобы дать ей воспользоваться такимъ пріятнымъ помѣщеніемъ. Старушка-домоправительница не можетъ вдоволь насмотрѣться на старую бабенку. Она сидитъ, сохраняя свою величавую позу, держитъ руку мистриссъ Бэгнетъ въ своей рукѣ и, не обращая вниманія на ея шероховатость, часто подноситъ ее къ своимъ губамъ.
   -- Вы мать семейства, добрая душа моя,-- повторяетъ она безпрестанно:-- и вы отыскали мать моего бѣднаго Джорджа.
   -- Вы не знаете, ма'амъ,-- отвѣчаетъ мистриссъ Бэгнегь:-- а вѣдь Джорджъ всегда былъ откровененъ со мной, и когда онъ сказалъ въ нашемъ домѣ моему Вуличу, что Вуличъ главнѣе всего долженъ заботиться о томъ, чтобъ не увеличивать своими поступками число морщинъ на лицѣ матери, не прибавлять сѣдины въ ея волосы, тогда я сразу догадалась, что вѣрно что-нибудь свѣженькое привело ему на намять его родную мать. Онъ часто говаривалъ мнѣ, хотя уже и давненько, что очень, очень дурно поступилъ съ ней.
   -- О нѣтъ, душа моя!-- отвѣчаетъ мистриссъ Ронсведъ, заливаясь слезами.-- Господь съ нимъ! Онъ ничего не сдѣлалъ дурного. Джорджъ постоянно любилъ меня и былъ любимымъ моимъ сыномъ! Одно только нехорошо, что онъ былъ слишкомъ пылкой души, а черезъ это сдѣлался своенравнымъ и ушелъ въ солдаты. Я знаю, онъ вѣрно потому и не рѣшался писать къ намъ до тѣхъ поръ, пока не получитъ офицерскаго чина, а такъ какъ онъ не получилъ этого чина, то вѣрно считалъ себя ниже насъ и не хотѣлъ быть позоромъ для насъ. Я вамъ скажу, у моего Джорджа было львиное сердце съ самаго младенчества.
   И старушка леди по старинной привычкѣ начинаетъ разводить руками, съ лихорадочнымъ трепетомъ припоминая, какимъ милымъ, какимъ прекраснымъ былъ этотъ юноша, какимъ смышленымъ и веселымъ былъ онъ мальчикомъ, какъ любили его въ Чесни-Воулдѣ всѣ до послѣдняго, какъ полюбилъ его сэръ Лэйстеръ, будучи молодымъ джентльменомъ, какъ привязаны были къ нему всѣ собаки, какъ тѣ, которые сердились на него, простили его и сожалѣли о немъ съ той минуты, какъ онъ пропалъ безъ вѣсти, бѣдняжка! И послѣ всего этого предстоитъ увидѣться съ нимъ, и гдѣ же еще? Въ тюрьмѣ! Широкій платокъ начинаетъ подниматься и опускаться на широкой груди, и прекрасная, статная, старомодная фигура склоняется подъ бременемъ материнской горести.
   Мистриссъ Бэгнетъ, инстинктивно угадывая въ своей спутницѣ доброе и теплое сердце, предоставляетъ ей на нѣкоторое время предаваться своей скорби, хотя это снисхожденіе заставляетъ ее отереть рукой слезы съ своихъ собственныхъ глазъ; но потомъ она начинаетъ ее утѣшать своимъ бойкимъ веселымъ разговоромъ.
   -- Вотъ, знаете, я вышла позвать Джорджа къ чаю (онъ былъ на дворикѣ подъ тѣмъ будто бы предлогомъ, что ему хочется покурить на чистомъ воздухѣ) и говорю ему:
   "-- Ради Бога, Джорджъ, что съ тобой сегодня? Я вижу тебя не въ первый разъ, я видала тебя часто и въ духѣ, и не въ духѣ, и здѣсь, и за границей, но никогда не видывала тебя такимъ нечаяннымъ.
   "-- Я потому и печаленъ сегодня,-- говоритъ Джорджъ:-- что кажусь вамъ печальнымъ.
   "-- Что же ты сдѣлалъ такое, старина, о чемъ бы тебѣ слѣдовало печалиться?-- говорю я.
   "-- Особеннаго ничего, мистриссъ Бэгнетъ,-- отвѣчаетъ Джорджъ, качая головой:-- что я сдѣлалъ и дѣлалъ въ теченіе столь многихъ лѣтъ, того ужъ теперь не передѣлаешь. Если мнѣ приведется быть въ раю, такъ вѣрно не за то, что я былъ добрымъ сыномъ къ вдовой матери; больше я ничего не скажу".
   -- Такъ вотъ извольте видѣть, ма'мъ, когда Джорджъ сказалъ мнѣ, что лучше ужъ не передѣлывать того, что сдѣлано, я себѣ и подумала, какъ это дѣлывала я и прежде, что тутъ что-нибудь не такъ, да и давай выпытывать отъ Джорджа, почему къ нему пришли на мысль подобныя вещи. Тутъ-то Джорджъ и сказалъ мнѣ, что случайно, въ конторѣ адвоката, онъ увидѣлъ прекрасную пожилую леди, которая такъ живо напомнила ему о его матери, и потомъ столько наговорилъ мнѣ о той прекрасной пожилой леди, что совсѣмъ забылся, и вдобавокъ описалъ мнѣ портретъ ея, какой она была много и много лѣтъ тому назадъ. Я, знаете, и спрашиваю Джорджа, когда онъ кончилъ: "Кто же эта пожилая леди, которую онъ видѣлъ?" Джорджъ и говоритъ мнѣ, что "это мистриссъ Ронсвелъ, домоправительница больше чѣмъ полстолѣтія въ помѣстьѣ Дэдлоковъ, въ Чесни-Воулдѣ, въ Линкольншэйрѣ". Джорджъ частенько и прежде говаривалъ мнѣ, что онъ самъ изъ Линкольншэйра; такъ я въ тотъ же вечеръ и говорю моему старому Бакауту: "Послушай, Бакаутъ, а вѣдь это его мать, я готова пари держатъ на сорокъ пять фунтовъ!"
   Все это мистриссъ Бэгнетъ повторяетъ въ двадцатый разъ въ теченіе послѣднихъ четырехъ часовъ. Она трещитъ, какъ особенной породы птица; голосъ ея достигаетъ весьма высокой ноты для того, чтобы мистриссъ Ронсвелъ могла слышать ее даже и подъ шумъ и трескотню колесъ.
   -- Благословляю и благодарю васъ,-- говоритъ мистриссъ Ронсвелъ.-- Благословляю и благодарю васъ, моя добрая душа!
   -- Благороднѣйшее сердце!-- восклицаетъ мистриссъ Бэгнетъ самымь натуральнымъ образомъ.-- Меня не за что благодарить, право не за что. Благодарю васъ, ма'мъ, самихъ за то, что вы такъ охотно выражаете свою благодарность! Не забудьте же, ма'мъ, что какъ только вы узнаете, что Джорджъ вашъ родной сынъ, такъ первымъ дѣломъ постарайтесь, ради самихъ себя, доставить ему всевозможныя средства оправдаться и очистить себя отъ обвиненія, въ которомъ онъ такъ же невиненъ, какъ вы или я. Мало того, что истина и справедливость на его сторонѣ, ему нуженъ законъ и адвокаты!-- восклицаетъ старая бабенка, повидимому, убѣжденная, что законъ и адвокаты составляютъ совершенно отдѣльное учрежденіе и что они навсегда разъединились въ товариществѣ съ истиной и правосудіемъ.
   -- Онъ будетъ имѣть,-- говоритъ мистриссъ Ронсвелъ:-- всѣ средства, какія только можно достать въ этомъ мірѣ. Я истрачу все, что имѣю, и истрачу съ радостью, лишь бы только достать эти средства. Сэръ Лэйстеръ съ своей стороны сдѣлаетъ все лучшее, вся фамилія поможетъ ему. Я... я знаю, какъ распорядиться, моя милая; я разскажу имъ, какъ его мать не слышала о сынѣ своемъ въ теченіе всѣхъ этихъ лѣтъ и, наконецъ, нашла его въ тюрьмѣ.
   Чрезвычайное безпокойство старой домоправительницы, когда говоритъ она, ея прерывистыя слова и судорожное движеніе рукъ производятъ на мистриссъ Бэгнетъ сильное впечатлѣніе и, вѣроятно, крайне удивили бы ее, еслибъ она не приписывала ихъ собственно печали матери, сокрушающейся о положеніи сына. Но все же мистриссъ Бэгнетъ удивляется, почему мистриссъ Ронсвелъ произноситъ вполголоса и разсѣянно: "Миледи, миледи, миледи!" и повторяетъ это слово безпрестанно.
   Морозная ночь проходитъ, начинается разсвѣтъ, и почтовая коляска мчится въ утреннемъ туманѣ какъ призракъ коляски, отшедшей изъ этого міра. Она мчится, окруженная призраками деревьевъ и живыхъ изгородей, медленно исчезающихъ и уступающихъ мѣсто дѣйствительностямъ дня. Но вотъ коляска въ Лондонѣ, путешественницы выходятъ изъ нея -- старая домоправительница печальная и смущенная, мистриссъ Бэгнетъ совершенно свѣжая и спокойная, какой она была бы, еслибъ слѣдующій пунктъ ея поѣздки, безъ всякихъ перемѣнъ и остановокъ, былъ мысъ Доброй Надежды, островъ Вознесенія, Гонгъ-Конгъ, или всякая другая военная станція.
   Но когда онѣ отправились въ тюрьму, гдѣ заключенъ кавалеристъ, старушка-леди, поправляя свое сиреневое платье, принимаетъ на себя невозмутимое спокойствіе, что составляетъ между прочимъ необходимую принадлежность того платья. Она кажется въ эту минуту удивительно серьезной, аккуратной и прекрасной статуей изъ китайскаго фарфора, несмотря, что сердце ея сильно бьется и ея платокъ приходитъ въ болѣе сильное движеніе, чѣмъ случалось ему приходить въ теченіе многихъ лѣтъ при воспоминаніи матери о ея своенравномъ сынѣ.
   Приближаясь къ комнатѣ Джорджа, онѣ видятъ, что дверь въ нее отворена и изъ нея выходитъ тюремщикъ. Мистриссъ Бэгнетъ проворно дѣлаетъ знакъ, упрашивая его не говорить ни слова. Кивнувъ головой въ знакъ согласія, онъ пропускаетъ ихъ и запираетъ дверь.
   Такимъ образомъ Джорджъ, писавши что-то за столомъ, воображаетъ, что сидитъ одинъ одинешенекъ и, углубясь въ размышленія, не отрываетъ глазъ отъ письма. Старая домоправительница смотритъ на него, и усиленное движеніе рукъ ея подтверждаетъ всѣ догадки мистриссъ Бэгнетъ. Увидѣвъ мать и сына вмѣстѣ и имѣя о нихъ предварительныя свѣдѣнія, она нисколько теперь не сомнѣвается въ ихъ родственныхъ отношеніяхъ.
   Ни шорохъ платья домоправительницы, ни ея жесты, ни слова не измѣняютъ ей. Она стоитъ и смотритъ на него, пишущаго и не сознающаго столь близкаго присутствія своей матери, и только движеніемъ рукъ выражаетъ свое душевное волненіе. Это движеніе весьма краснорѣчиво, весьма, весьма краснорѣчиво. Мистриссъ Бэгнетъ совершенно понимаетъ его. Оно говоритъ о благодарности, о радости, о печали, о надеждѣ, о неизмѣнной материнской любви, лелѣемой безъ всякой взаимности съ тѣхъ поръ, какъ этотъ вполнѣ возмужалый человѣкъ былъ еще отрокомъ; оно говоритъ о лучшемъ сынѣ, но менѣе любимомъ, и объ этомъ сынѣ, любимомъ нѣжно и съ гордостью; оно говоритъ такъ трогательно, что глаза мистриссъ Бэгнетъ наполняются слезами, и чистыя, и блестящія онѣ катятся по ея загорѣлому лицу.
   -- Джорджъ Ронсвелъ! О, мой милый сынъ, взгляни на меня!
   Испуганный кавалеристъ вскакиваетъ съ мѣста, обнимаеть мать и падаетъ передъ ней на колѣни. Подъ вліяніемъ ли поздняго раскаянія, или подъ вліяніемъ воспоминанія о раннихъ годахъ своей жизни, проведенныхъ подъ кровомъ матери, которая такъ неожиданно явилась передъ нимъ, онъ складываетъ свои руки, какъ складываетъ ихъ дитя, читая молитвы, и, поднявъ ихъ къ груди матери, склоняетъ голову и плачетъ.
   -- Мой Джорджъ, мой неоцѣненный сынъ! Всегдашній мой любимый сынъ, любимый сынъ и теперь, гдѣ ты былъ въ теченіе этихъ долгихъ и тяжкихъ лѣтъ? Сдѣлался такимъ мужчиной, сдѣлался такимъ прекраснымъ, сильнымъ человѣкомъ! Сдѣлался совершенно такимъ человѣкомъ, какимъ бы долженъ быть онъ, еслибъ Богу угодно было продлить его вѣкъ!
   Вопросы съ одной стороны и отвѣты съ другой -- какъ-то не вяжутся. Во все это время старая бабенка, отойдя въ сторону, облокачивается одной рукой на выбѣленную стѣну, кладетъ на нее свое честное лицо, утираетъ глаза своимъ заслуженнымъ сѣренькимь салопомъ и находится въ полномъ удовольствіи, какъ самая добрая душа.
   -- Матушка,-- говоритъ кавалеристъ, когда оба они успокоились:-- прежде всего простите меня! О, какъ я нуждаюсь въ вашемъ прощеніи.
   Простить его! Она прощаетъ его отъ всего сердца и отъ всей души. Она всегда прощала его. Она говоритъ ему, что въ своемъ духовномъ завѣщаніи, написанномъ уже много лѣтъ тому назадъ, она называла его своимъ любимымъ сыномъ Джорджемъ. Она никогда и ничего не думала о немъ дурного -- никогда! Еслибъ она умерла безъ этого счастія -- безъ счастія увидѣться съ нимъ, о, она теперь ужъ женщина старая и, слѣдовательно, нельзя разсчитывать на долголѣтіе... она, еслибъ была въ памяти, благословила бы его съ послѣднимъ вздохомъ, благословила бы какъ своего возлюбленнаго сына Джорджа.
   -- Матушка, я былъ непочтителенъ къ вамъ, я причинилъ вамъ столько горестей, и за это я получилъ мою награду. Впрочемъ, въ послѣдніе годы я имѣлъ какую-то неопредѣленную цѣль. Когда я оставилъ домъ, такъ я не заботился... мнѣ казалось, я не слишкомъ заботился о томь, что оставляю его; я ушелъ отъ васъ и, очертя голову, записался въ солдаты, стараясь убѣдить себя, что рѣшительно ни о комъ не забочусь, рѣшительно ни о комъ, и что никто не заботился и обо мнѣ.
   Кавалеристъ отеръ себѣ глаза и положилъ въ сторону платокъ; но въ его обыкновенной манерѣ выражаться и держать себя, въ его смягченномъ тонѣ голоса, прерываемомъ отъ времени до времени полу подавленнымъ вздохомъ, замѣтна необыкновенная перемѣна.
   -- Вотъ я и написалъ домой строчку, какъ вамъ это извѣстно; написалъ съ тѣмъ, чтобы сказать, что я поступилъ въ солдаты подъ другимъ именемъ и что ушелъ съ полкомъ за границу. За границей я хотѣлъ было написать еще годъ спустя, когда хорошенько поодумаюсь. Прошелъ годъ, и я отложилъ до другого; прошелъ другой, и я отложилъ еще на годъ; да, кажется, и пересталъ, наконецъ, много думать объ этомъ. Такимъ образомъ, откладывая съ году на годъ, въ теченіе десятилѣтней службы, я началъ старѣть и спрашивать себя: да зачѣмъ же я стану писать?
   -- Я ни въ чемъ не виню тебя, мой сынъ; но не облегчить мою душу, Джорджъ, не написать словечка твоей любящей матери, которая тоже старѣла съ каждымъ днемъ!..
   Эти слова снова разстраиваютъ кавалериста; но онъ подкрѣпляетъ себя, сильно и звучно откашливаясь.
   -- Да проститъ мнѣ небо, если я думалъ, что, написавъ о себѣ, я доставлю вамъ хотя маленькое утѣшеніе. Вы были такъ уважаемы всѣми. Мой братъ, какъ мнѣ случалось отъ времени до времени видѣть изъ газетъ, успѣвалъ въ жизни и становился извѣстнымъ. Наконецъ, я драгунъ, бездомный, неосновательный, не устроившій себя, какъ брата, но разстроившій, пренебрегшій всѣми ожидавшими меня выгодами, забывшій всѣ пріобрѣтенныя познанія, ничего не собиравшій, ничего кромѣ того только, что дѣлало меня совершенно никуда и ни на что негоднымъ. Стоило ли послѣ этого извѣщать о себѣ? Пропустивъ столько времени, что вышло бы хорошаго изъ этого? Худшее для васъ миновало, матушка. Я узналъ тогда (будучи уже мужчиной), какъ вы оплакивали меня, сокрушались о мнѣ, молились о мнѣ; скорбь ваша прошла, или по крайней мѣрѣ она утихла, и я остался въ вашихъ воспоминаніяхъ въ лучшемъ видѣ, чѣмъ я былъ.
   Старушка печально качаетъ головой и, взявъ одну его могучую руку, нѣжно кладетъ ее къ себѣ на плечо.
   -- Я не говорю, что это было дѣйствительно такъ; но я старался убѣдить себя, что это такъ. Я сію минуту сказалъ, что бы могло выйти хорошаго изъ этого? Правда, могло бы выйти и хорошее, но только для меня -- вотъ это-то меня и удерживало. Вы бы отыскали меня; вы бы выхлопотали мнѣ отставку; взяли бы меня въ Чесни-Воулдъ, свели бы меня съ моимъ братомъ и со всѣмъ семействомъ брата; вы бы старались дѣлать для меня все лучшее, сдѣлать изъ меня почтеннаго гражданина. Но какими бы глазами стали смотрѣть на меня вы и всѣ родные, когда я самъ на себя смотрѣлъ съ пренебреженіемъ? Какимъ бы образомъ стали вы обращать вниманіе на празднаго драгуна, который былъ для васъ бременемъ и позоромъ, который былъ въ тягость самому себѣ, былъ позоромъ въ своихъ собственныхъ глазахъ, кромѣ только тѣхъ случаевъ, когда онъ находился въ рукахъ дисциплины? Какимъ бы образомъ я сталъ смотрѣть въ лицо дѣтей моего брата и имѣть притязаніе на право служить имъ примѣромъ -- я, бродяга, который мальчишкой убѣжалъ изъ-подъ родительскаго крова и отравилъ жизнь своей матери скорбью и несчастіемъ? "Нѣтъ, Джорджъ!" Вотъ мои слова, матушка, когда я представлялъ себѣ все это: "Ты самъ постлалъ себѣ постель, такъ самъ и спи на ней".
   Мистриссъ Ронсвелъ выпрямляетъ свой величавый станъ и, преодолѣваемая чувствомъ материнской гордости, киваетъ головой старой бабенкѣ, какъ будто говоря ей: "Я вѣдь говорила вамъ!" Старая бабенка облегчаетъ свои чувства и доказываетъ свое участіе въ разговорѣ, сдѣлавъ своимъ зонтикомъ довольно сильный толчокъ въ плечо кавалериста; она повторяетъ это отъ времени до времени въ видѣ нѣжнаго напоминанія и, послѣ каждаго изъ убѣдительныхъ толчковъ, прибѣгаетъ къ выбѣленной стѣнѣ и сѣренькому салопу.
   -- Вотъ такимъ-то образомъ я и пришелъ къ заключенію, что лучшее возмездіе для меня состояло въ томъ, чтобъ спать на той постели и умереть на ней. Разумѣется, я бы это и сдѣлалъ (хотя я не разъ пріѣзжалъ въ Чесни-Воулдъ посмотрѣть на васъ, когда вы мало думали о мнѣ), я бы непремѣнно это сдѣлалъ, еслибъ не жена моего стараго сослуживца, которая, какъ я вижу, сдѣлала для меня слишкомъ много. Но я благодарю ее за это. Я благодарю васъ, мистриссъ Бэгнетъ, отъ всего сердца.
   На это мистриссъ Бэгнетъ отвѣчаетъ двумя толчками. Послѣ того старушка-леди убѣждаетъ своего сына Джорджа, своего ненагляднаго, найденнаго сына, свою радость и счастіе, свѣтъ очей своихъ, счастливый закатъ своей жизни, убѣждаетъ его въ томъ, что онъ долженъ руководствоваться лучшими совѣтами, какіе только можно пріобрѣсть за деньги и вліяніе, что онъ долженъ поручить свое дѣло извѣстнѣйшимъ адвокатамъ, какихъ только можно достать, что онъ долженъ дѣйствовать въ этомъ серьезномъ обвиненіи такъ, какъ будутъ совѣтовать, не долженъ, при всей своей правотѣ, быть самонадѣяннымъ, долженъ дать обѣщаніе, что будетъ думать о безпокойствѣ и страданіяхъ своей бѣдной старухи-матери, пока не оправдается; въ противномъ случаѣ, онъ сокрушитъ ея сердце.
   -- Матушка, вы имѣете на это полное мое согласіе,-- отвѣчаетъ кавалеристъ, останавливая дальнѣйшія слова ея поцѣлуемъ:-- только скажите мнѣ, что я долженъ дѣлать, и я приступлю къ позднему началу, и сдѣлаю все для васъ. Мистриссъ Бэгнетъ, я знаю, вы побережете мою мать!
   Старая бабенка отвѣчаетъ самымъ сильнымъ толчкомъ.
   -- Если вы познакомите ее съ мистеромъ Джорндисомъ и съ миссъ Соммерсонъ, она узнаетъ, что они одинаковаго съ ней мнѣнія, и они подадутъ еи лучшій совѣтъ и помощь.
   -- Да вотъ что, Джорджъ,-- сказала старушка-леди:-- намъ какъ можно скорѣе нужно послать за твоимъ братомъ. Говорятъ, онъ очень умный человѣкъ; живетъ онъ гдѣ-то далеко за Чесни-Воулдомъ, не знаю только, гдѣ именно. Онъ будетъ очень полезенъ для насъ.
   -- Матушка,-- отвѣчаетъ кавалеристъ: -- не рано ли будетъ просить отъ васъ милости?
   -- Конечно, нѣтъ, мой милый.
   -- Такъ сдѣлайте мнѣ одну милость: не давайте знать моему брату.
   -- О чемъ не давать ему знать, мой другъ?
   -- Не давайте ему знать обо мнѣ. Въ самомъ дѣлѣ, матушка, для меня это будетъ тяжело; я не могу примириться съ мыслью объ этомъ. Онъ оказалъ себя совершенно другимъ человѣкомъ противъ меня и сдѣлалъ такъ много, чтобы возвысить себя, между тѣмъ какъ я во все это время проводилъ солдатскую жизнь, такъ что въ моемъ составѣ недостаетъ достаточнаго количества мѣди, чтобы видѣть его въ этомъ мѣстѣ и при подобномъ обвиненіи. Возможно ли думать, что такое открытіе доставитъ ему удовольствіе? Разумѣется, невозможно. Нѣтъ; пожалуйста, храните отъ него мою тайну; окажите мнѣ милость больше, чѣмъ я заслуживаю, не открывайте моей тайны ни брату моему, никому въ мірѣ.
   -- Но вѣдь это не навсегда, любезный Джорджъ?
   -- Можетъ быть, не навсегда, хотя я и желалъ бы этого; но не открывайте ее въ настоящее время, я умоляю васъ. Ужъ пусть лучше я умру, чѣмъ онъ узнаетъ о возвращеніи своего брата-бродяги,-- говоритъ кавалеристъ, задумчиво кивая головой:-- и, пожалуйста, въ случаѣ наступленія или отступленія, руководствуйтесь тѣмь видомъ, который онъ приметъ на себя.
   Такъ какъ очевидно было, что это обстоятельство производило на него весьма непріятное впечатлѣніе, и такъ какъ глубина его чувствъ отражалась даже на лицѣ мистриссъ Бэгнетъ, поэтому мать безусловно соглашается съ его просьбой, и онъ отъ искренняго сердца благодаритъ ее.
   -- Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, дорогая моя матушка, я буду такъ сговорчивъ, какъ только вы можете пожелать; въ одномъ только этомъ я не соглашаюсь съ вами. Итакъ, теперь я готовъ даже имѣть дѣло съ адвокатами. Я написалъ (и при этомъ онъ взглянулъ на свое писаніе на столѣ) все, что зналъ о покойномъ, и какимъ образомъ меня впутали въ это несчастное дѣло. Сюда внесено все, ясно и вѣрно, какъ въ счетную книгу; ни слова не пропущено для пополненія и поясненія фактовъ. Я намѣренъ былъ прочитать это съ начала до конца, лишь бы только предложили мнѣ сказать что-нибудь въ свою защиту. Я еще надѣюсь, что мнѣ это будетъ позволено; впрочемъ, я уже не имѣю своей воли въ этомъ дѣлѣ, и что бы ни было сказано или сдѣлано, я даю обѣщаніе не имѣть ее.
   Когда дѣла приведены были въ такое удовлетворительное положеніе, и когда времени прошло уже значительное количество, мистриссъ Бэгнетъ предлагаетъ удалиться. Старушка-леди снова и снова обнимаетъ своего сына, и кавалеристъ снова и снова прижимаетъ ее къ своей широкой груди.
   -- Мистриссъ Бэгнетъ, куда же вы намѣрены свезти мою мать?
   -- Я иду теперь, мой милый, въ столичный домъ, въ фамильный домъ Дэдлоковъ. У меня есть тамъ одно дѣло, о которомъ я должна переговорить немедленно,-- отвѣчаетъ мистриссъ Ронсвелъ.
   -- Мистриссъ Бэгнетъ, вы доставите туда въ коляскѣ мою матушку? Разумѣется, доставите, я это знаю. И къ чему мнѣ было спрашивать объ этомъ!
   И въ самомъ дѣлѣ къ чему, выразительно подтверждаетъ мистриссъ Бэгнетъ своимъ зонтикомъ.
   -- Возьмите же ее, мой старинный другъ, и возьмите съ собой мою признательность. Поцѣлуйте Квебеку и Мальту, свезите любовь моему крестнику, крѣпче пожмите за меня руку Бакауту; а вотъ это вамъ, и я бы желалъ, моя милая, чтобъ это было десять тысячъ фунтовъ золотомъ!
   Сказавъ это, кавалеристъ прикладываетъ губы къ смуглому лбу старой бабенки, и вслѣдъ затѣмъ дверь въ его отдѣленіе запирается.
   Никакія упрашиванья со стороны доброй старой домоправительницы не могутъ принудить мистриссъ Бэгнетъ не взять кареты, чтобы свезти ее домой. Легко и весело выскочивъ изъ кареты у дверей дома Дэдлока, старая бабенка проводитъ старую домоправительницу на лѣстницу, отъ чистаго сердца жметъ ей руку и пѣшкомъ отправляется домой. Прибывъ вскорѣ послѣ того въ сердце своего семейства она приступаетъ къ промыванію зелени, какъ будто ни въ чемъ не бывало.
   Миледи въ той комнатѣ, гдѣ она держала послѣднее совѣщаніе съ убитымъ человѣкомъ, сидитъ тамъ, гдѣ она сидѣла въ ночь совершенія убійства, и смотритъ на то мѣсто, гдѣ онъ стоялъ у камина, изучая ее на досугѣ, какъ вдругъ въ двери раздается легкій стукъ. Кто тамъ? Мистриссъ Ронсвелъ. Что привело мистриссъ Ронсвелъ въ столицу такъ неожиданно?
   -- Серьезное дѣло, миледи. Печальное дѣло. О, миледи, могу ли я просить у васъ нѣсколько минутъ вашего времени.
   Какое еще новое происшествіе заставляетъ такъ трепетать эту спокойную женщину? Далеко счастливѣе своей миледи, такъ по крайней мѣрѣ думала о ней миледи, почему она такъ колеблется и смотритъ на нее съ такимъ страннымъ недовѣріемъ?
   -- Въ чемъ же дѣло? Садитесь и успокойтесь.
   -- О, миледи, миледи! Я отыскала моего сына, моего младшаго сына, который такъ давно записался въ солдаты... и онъ въ тюрьмѣ!
   -- За долги?
   -- О, нѣтъ, миледи: я заплатила бы всякій долгъ и заплатила бы съ радостью.
   -- Такъ за что же онъ въ тюрьмѣ?
   -- Его обвиняютъ въ убійствѣ, миледи, въ которомъ онъ такъ же невиненъ, какъ... какъ и я. Его обвиняютъ въ убійствѣ мистера Толкинхорна.
   Что хочетъ сказать она этимъ взглядомъ и этимъ умоляющимъ жестомъ? Зачѣмъ она подходятъ такъ близко? Какое письмо она держитъ въ рукахъ?
   -- Леди Дэдлокъ, милая леди, добрая леди, великодушная леди! У васъ есть сердце, чтобы понять й пріятель, который, если не ошибаюсь, приходился вамъ братомъ. Но было-ли у васъ брата, который доставилъ вашей семьѣ много непріятностей, убѣжалъ изъ дому и не сдѣлалъ ничего путнаго, кромѣ того, что не показывался на глаза своимъ роднымъ?
   -- Увѣрены-ли вы въ томъ, что ваша фамилія Сталь? спрашиваетъ горнозаводчикъ измѣнившимся голосомъ.
   Солдатъ не знаетъ что отвѣчать и растерянно смотритъ на брата; тотъ вскакиваетъ, называетъ его по имени и обнимаетъ.
   -- Вишь ты какой проворный, гдѣ мнѣ съ тобой тягаться! говоритъ Джоржъ со слезами на глазахъ.-- Здравствуй, дружище! Вотъ ужъ никогда не думалъ, что ты такъ мнѣ обрадуешься. Здравствуй, дружище, здравствуй!
   Братья жмутъ другъ другу руки и нѣсколько разъ обнимаются; Джоржъ продолжаетъ твердить: "Здравствуй, здравствуй, дружище!" -- послѣ чего всякій разъ неизмѣнно повторяетъ, что никогда не думалъ, чтобъ братъ такъ ему обрадовался.
   -- Какъ я былъ далекъ отъ этого, пдучи къ тебѣ, говорилъ мистеръ Джоржъ, отдавъ брату полный отчетъ о событіяхъ, предшествовавшихъ его пріѣзду.-- Я не хотѣлъ признаваться, кто я; я рѣшилъ, что если ты благосклонно отнесешься къ моему имени, я увѣдомлю тебя потомъ письменно. Но меня нисколько не удивило-бы, если-бъ вѣсть о моемъ возвращеніи пришлась тебѣ вовсе не по душѣ.
   -- Ты сейчасъ увидишь, какъ будетъ встрѣчена эта новость въ моемъ домѣ. Сегодня у насъ великій день, ты, старый служака, не могъ выбрать лучшаго дня для своего визита. Сегодня у насъ обрученіе моего сына Уатта съ одной такой хорошенькой и милой дѣвушкой, какую тебѣ наврядъ-ли случалось видѣть, сколько ты ни странствовалъ по бѣлу свѣту. Свадьба назначена черезъ годъ; завтра невѣста съ одной изъ твоихъ племянницъ ѣдетъ въ Германію для довершенія своего образованія. По случаю этого событія у насъ пиръ горой и ты будешь героемъ дня.
   Мысль о томъ, что онъ будетъ фигурировать на домашнемъ торжествѣ, въ качествѣ героя дня, такъ смущаетъ мистера Джоржа, что онъ настойчиво просить уволить его ои" этой чести; но ему приходится сдаться на усиленныя просьбы брата и племянника, которому мистеръ Джоржъ. тоже не преминулъ повторить, что онъ никакъ не думалъ, чтобъ они такъ обрадовались.
   Его ведутъ въ изящно отдѣланный домъ, представляющій самое пріятное соединеніе простыхъ привычекъ отца и матери съ болѣе изысканными и утонченными вкусами дѣтей, выросшихъ въ болѣе счастливыхъ условіяхъ. Здѣсь мистеръ Джоржъ приходитъ въ еще большее смущеніе отъ изящества и образованности своихъ племянницъ, отъ красоты Розы, своей будущей племянницы, отъ ласковой встрѣчи, оказанной ему этими молодыми дѣвицами, и все это кажется ему какимъ-то сномъ.
   Почтительность, съ которой относится къ нему племянникъ, наводитъ Джоржа на грустныя мысля и вызываетъ въ его душѣ горькое сожалѣніе о прошломъ. Но непринужденное веселье, искреннее радушіе, съ которымъ къ нему относятся, скоро разгоняютъ это мрачное облако и онъ къ общему удовольствію даетъ обѣщаніе присутствовать на свадьбѣ и даже быть посаженымъ отцомъ. Какъ кружится голова у мистера Джоржа, когда онъ лежитъ въ эту ночь на роскошной постели въ домѣ своего брата, размышляя обо всемъ видѣнномъ! Онъ долго не можетъ заснуть и ему все чудится, что племянницы, на которыхъ онъ весь вечеръ взиралъ съ такимъ священнымъ трепетомъ, танцуютъ нѣмецкій вальсъ на его стеганомъ одѣялѣ.
   На слѣдующее утро братья запираются въ комнатѣ горнозаводчика и старшій со свойственной ему простотой и ясностью объясняетъ младшему, какъ онъ пристроитъ его къ дѣлу -- у себя на заводѣ; Джоржъ крѣпко стискиваетъ руку брата и говоритъ:
   -- Милліонъ разъ благодарю тебя за истинно-братскій пріемъ и еще больше за твое доброе намѣреніе устроить мою будущность. У меня на этотъ счетъ есть свой планъ, по прежде чѣмъ сообщить его тебѣ, я долженъ переговорить съ тобою объ одномъ семейномъ дѣлѣ.-- Онъ складываетъ на груди руки и, устремивъ на брата взглядъ, полный непоколебимой твердости, спрашиваетъ:-- Какъ устроить, чтобъ матушка согласилась вычеркнуть меня?
   -- Я не совсѣмъ понимаю, что ты хочешь сказать, Джоржъ?
   -- Я говорю, братъ, какъ устроить, чтобъ матушка вычеркнула меня? Она должна это сдѣлать.
   -- Вычеркнула изъ завѣщанія, ты хочешь сказать?
   -- Ну да, конечно. Она должна вычеркнуть меня, отвѣчаетъ солдатъ еще болѣе рѣшительнымъ тономъ.
   -- Развѣ это такъ необходимо, милый Джоржъ?
   -- Безусловно необходимо. Иначе мое возвращеніе будетъ низостью и я не поручусь, что не удеру опять. Подло явиться въ родной домъ, какъ снѣгъ на голову, затѣмъ, чтобъ украсть у твоихъ дѣтей, если не у тебя, то, что вамъ принадлежитъ по праву. Свои права я давнымъ давно потерялъ. Я только въ томъ случаѣ могу остаться и смотрѣть вамъ прямо въ глаза, если меня вычеркнутъ. Ты считаешься умнымъ и практичнымъ человѣкомъ и можешь посовѣтовать мнѣ, какъ это устроить.
   -- Я могу посовѣтовать тебѣ этого не устраивать, отвѣчаетъ спокойно горнозаводчикъ.-- Подумай о матушкѣ, вспомни ея радость, когда ты вернулся. Неужели ты думаешь, что есть какая-нибудь возможность убѣдить ее вычеркнуть изъ завѣщанія ея любимаго сына! Неужели ты думаешь, что можно предложить ей такую вещь, не рискуя оскорбить ее -- почтенную старуху! Ты сильно ошибаешься, если такъ думаешь. Нѣтъ, Джоржъ, ты долженъ привыкнуть къ мысли остаться не вычеркнутымъ. Впрочемъ, я думаю, тутъ мистеръ Роунсвель взглядываетъ на огорченнаго брата и веселая улыбка появляется на его лицѣ,-- ты можешь устроить это иначе.
   -- Какъ?
   -- Если ужъ тебѣ непремѣнно этого хочется, то ты вѣдь можешь распорядиться по своему усмотрѣнію тѣми деньгами, какія будешь имѣть несчастіе получить.
   -- Да, это правда, говоритъ задумчиво Джоржъ, потомъ беретъ руку брата и спрашиваетъ: -- Ты скажешь объ этомъ женѣ и дѣтямъ?
   -- И не подумаю.
   -- Благодарю. Не скажешь-ли ты имъ, что хоть я и бродяга и вѣтрогонъ, но не подлецъ?
   Горнозаводчикъ подавляетъ невольную улыбку и изъявляетъ свое согласіе.
   -- Благодарю, благодарю; ты снялъ съ моей души огромную тяжесть, говорилъ солдатъ глубоко вздохнувъ. Его руки, до сихъ поръ сложенныя на груди, опускаются на колѣни, грудь высоко поднимается.-- Но все-таки я хотѣлъ бы, чтобъ меня вычеркнули!
   Теперь, когда братья сидятъ рядомъ, они ужасно похожи другъ на друга и, если-бъ не эта немного неуклюжая простота и совершенное отсутствіе свѣтскаго лоска, характеризующіе младшаго, были-бы похожи еще больше.
   -- Ну, все равно, говоритъ мистеръ Джоржъ, стараясь скрыть свое разочарованіе.-- Поговоримъ теперь о моихъ планахъ. Какъ добрый братъ, ты предлагаешь мнѣ остаться здѣсь и обѣщаешь пристроить меня къ дѣлу, созданному твоимъ умомъ и настойчивостью. Спасибо тебѣ. Это по братски; впрочемъ я ужъ объ этомъ говорилъ. Благодарю тебя отъ всего сердца, и мистеръ Джоржъ крѣпко жметъ руку брата.-- Но дѣло въ томъ, что я... какъ бы это тебѣ объяснить?.. нѣчто вродѣ сорной травы и теперь ужъ поздно пересаживать меня въ благоустроенный садъ.
   -- Дорогой мой Джоржъ, говоритъ старшій братъ съ ласковой улыбкой и глядя ему въ глаза своимъ серьезнымъ, умнымъ взглядомъ,-- предоставь это мнѣ: попробуемъ.
   Джоржъ качаетъ головой.
   -- Я знаю, ты-бы могъ меня устропть, еслибъ это вообще было возможно, но это невозможно. Невозможно, сэръ. А между тѣмъ съ другой стороны я могу быть полезенъ -- не Богъ знаетъ какъ, но все-таки могу быть полезенъ сэру Лейстеру Дэдлоку,-- онъ вѣдь теперь боленъ -- вслѣдствіе семейныхъ огорченій,-- и я знаю, что старику пріятнѣе, чтобы за нимъ ходилъ я -- сынъ нашей матери, чѣмъ всякій другой.
   Открытое лицо старшаго брата омрачается легкой тѣнью, когда онъ отвѣчаетъ:
   -- Разумѣется, дорогой Джоржъ, если ты предпочитаешь приписаться къ домашней командѣ сэра Лейстера Дэдлока...
   -- Довольно, братъ, не говори такъ, останавливаетъ его солдатъ, положивъ ему руку на колѣно.-- Ты не одобряешь моего плана; я на это не въ претензіи. Ты не привыкъ быть подъ командой; а я привыкъ. Ты самъ командиръ, все вокругъ тебя олицетворенный порядокъ и дисциплина, а я нуждаюсь въ дисциплинѣ. Мы смотримъ на вещи разными глазами. Я не о казарменныхъ своихъ манерахъ говорю: дѣло не въ нихъ; я знаю, что здѣсь не станутъ обращать на нихъ вниманія и уже вчера вечеромъ я чувствовалъ себя здѣсь совершенно свободно. Чизни-Вудъ больше по мнѣ, тамъ больше мѣста для сорной травы. И потомъ старуха наша будетъ въ восторгѣ, если я поселюсь тамъ. По всѣмъ этимъ причинамъ я рѣшился принять предложеніе сэра Лейстера. Когда я пріѣду къ вамъ на будущій годъ на свадьбу, или въ другой разъ, ты можешь быть покоенъ: у меня хватитъ смысла держать въ резервѣ Чизни-Вудскую домашнюю команду и не пускать ее маневрировать на вашей территоріи. Еще разъ спасибо. Вспоминая о тебѣ, я всегда буду съ гордостью думать, что ты основатель фамиліи Роунсвелей.
   -- Конечно, Джоржъ, тебѣ лучше знать, говоритъ мистеръ Роунсвель, отвѣчая на рукопожатіе брата.-- Дѣлай какъ знаешь. Надѣюсь только, что теперь мы уже не потеряемъ другъ друга изъ вида.
   -- О, этого не бойся. А теперь, братъ, прежде чѣмъ я уѣду, я попрошу тебя, если тебя не затруднитъ, прочесть одно мое письмо. Я написалъ его въ Чизни-Вудѣ и привезъ съ собой, чтобъ послать отсюда, потому-что помѣтка Чизяи-Вудъ можетъ возбудить грустныя воспоминанія въ той особѣ, которой адресовано письмо. Я плохой писака, а это письмо для меня особенно важно; мнѣ хотѣлось-бы, чтобъ оно было написано ясно и въ то-же время деликатно.
   Съ этими словами Джоржъ подаетъ горнозаводчику письмо, написанное немного блѣдными чернилами, но четкимъ круглымъ почеркомъ, и тотъ читаетъ слѣдующее:

"Миссъ Эсфирь Соммерсомъ!

   "Инспекторъ Беккетъ сообщилъ мнѣ, что въ бумагахъ извѣстнаго вамъ лица было найдено письмо ко мнѣ, полученное мною изъ-за границы отъ другого лица. Беру на себя смѣлость увѣдомить васъ, что въ этомъ письмѣ было всего нѣсколько строкъ, заключавшихъ просьбу передать приложенное запечатанное письмо одной молодой, въ то время незамужней леди, которая жила въ Англіи, и объясненіе, когда, гдѣ и какъ это сдѣлать. Я тогда же въ точности выполнилъ эти инструкціи.
   "Далѣе считаю нужнымъ объяснить, что письмо было вытребовано отъ меня подъ предлогомъ сличенія почерка, иначе я ни за что-бы съ нимъ не разстался -- скорѣе далъ-бы себя убить -- ибо я всегда думалъ, что въ моихъ рукахъ оно безопаснѣе, чѣмъ въ рукахъ всякаго другого.
   "Позволю себѣ еще сказать, что еслибъ только я подозрѣвалъ, что извѣстный намъ обоимъ несчастный джентльменъ еще живъ, я бы не успокоился, пока не открылъ-бы его убѣжища и не изъ одного только чувства долга, ибо я былъ очень привязанъ къ этому человѣку. Но по слухамъ (офиціальнымъ) онъ считался утонувшимъ, и дѣйствительно, это фактъ, что онъ упалъ ночью за бортъ транспортнаго корабля, только что передъ тѣмъ прибывшаго изъ Вестъ-Индіи и стоявшаго въ одной изъ ирландскихъ гаваней; я самъ это слышалъ отъ офицеровъ и команды корабля и знаю, что происшествіе было опубликовано офиціально.
   "Засимъ позвольте простому и смиренному солдату увѣрить васъ, что онъ всегда былъ и будетъ вашимъ слугой и почитателемъ и цѣнить ваши высокія качества гораздо больше, чѣмъ съумѣлъ высказать въ этомъ незатѣйливомъ посланіи.
   "Имѣю честь быть вашимъ покорнымъ слугой.

Джоржъ".

   -- Немножко формально, замѣчаетъ старшій брать, складывая письмо съ недоумѣвающимъ лицомъ.
   -- Но ничего такого, чего-бы не должна была читать самая благовоспитанная и лучшая изъ молодыхъ особъ? спрашиваетъ младшій.
   -- Ровно ничего.
   И письмо запечатывается и откладывается въ сторону вмѣстѣ съ желѣзной корресподенціей этого дня. Покончивъ съ этимъ дѣломъ, мистеръ Джоржъ дружески прощается съ семействомъ брата и готовится къ отъѣзду. Но брату жаль разставаться съ нимъ такъ скоро; онъ предлагаетъ довести его въ открытомъ экипажѣ до мѣста ночевки и остаться съ нимъ до утра, а стараго кровнаго Чизни-Вудскаго коня сдать слугѣ, который и доставитъ его въ назначенное мѣсто. Предложеніе принято съ радостью; слѣдуетъ веселая поѣздка, веселый ужинъ, на другой день веселый завтракъ и все время дружеская бесѣда. Затѣмъ братья еще разъ долго и крѣпко жмутъ другъ другу руки и разстаются; горнозаводчикъ поворачиваетъ на сѣверъ, къ дыму и огнямъ, а солдатъ къ зеленѣющимъ полямъ.
   Задолго до наступленія вечера тяжелая военная рысь его коня раздается смягченнымъ звукомъ въ устланной торфомъ Чизни-Вудской аллеѣ, когда онъ проѣзжаетъ подъ ея старыми вязами, побрякивая воображаемыми шпорами и саблей.
   

ГЛАВА XXXIII.
Разсказъ Эсфири.

   Однажды утромъ, вскорѣ послѣ моего конфиденціальнаго разговора съ опекуномъ, онъ подалъ мнѣ запечатанный пакетъ и сказалъ: "Это для будущаго мѣсяца, моя дорогая". Въ пакетѣ оказались деньги -- двѣсти фунтовъ.
   Я начала потихоньку дѣлать необходимыя приготовленія. Въ своихъ покупкахъ я руководствовалась вкусомъ опекуна, который, разумѣется, давно изучила; я хотѣла, чтобы мои обновки понравились ему, и надѣялась, что мнѣ удастся ему угодить. Я никому не разсказывала о своихъ приготовленіяхъ, отчасти потому, что не хотѣла заранѣе огорчать Аду (я помнила, какъ она огорчилась извѣстіемъ о моей помолвкѣ), отчасти потому, что опекунъ тоже молчалъ. Я знала, что во всякомъ случаѣ наша свадьба произойдетъ просто и тихо. Быть можетъ, я только скажу Адѣ: "Не придешь-ли завтра, моя милочка, взглянуть на наше вѣнчанье?" а можетъ быть даже и ей скажу только тогда, когда мы будемъ обвѣнчаны. Мнѣ даже казалось, что именно такъ я поступила бы, еслибъ это зависѣло отъ меня одной.
   Я сдѣлала въ этомъ случаѣ только одно исключеніе -- въ пользу мистрисъ Вудкордъ. Я сказала ей, что выхожу замужъ за мистера Джерндайса и что мы уже давно помолвлены. Она очень обрадовалась. Вообще она всячески старалась меня обласкать и была со мной гораздо добрѣе и мягче, чѣмъ въ первый свой пріѣздъ. Она буквально распиналась въ своемъ желаніи быть мнѣ полезной, но едва-ли нужно говорить, что я не злоупотребляла ея добротой и пользовалась ею лишь настолько, чтобъ она не могла обидѣться моимъ отказомъ.
   Само собой разумѣется, что, какъ ни была я занята всей этой возней съ покупками и приготовленіями, я не забывала ни объ опекунѣ, ни о моей милочкѣ. Такимъ образомъ все мое время было наполнено, чему я была очень рада; что-же касается до Чарли, то ее нельзя было разсмотрѣть за грудами шитья. Величайшимъ ея наслажденіемъ и гордостью было окружить себя со всѣхъ сторонъ корзинами и ящиками съ полотномъ и матеріями; впрочемъ она при этомъ не столько шила, сколько таращила свои круглые глаза, изумлялась, какъ много ей еще предстоитъ работы, и старалась убѣдить себя, что пора-же наконецъ за нее приниматься.
   Надо сказать, что я не могла согласиться съ мнѣніемъ опекуна на счетъ найденнаго завѣщанія и питала по этому поводу кое-какія смѣлыя надежды. Кто изъ насъ былъ нравъ -- скоро выяснится, а пока я многаго ждала отъ процесса Джерндайса съ Джерндайсомъ. На Ричарда открытіе завѣщанія подѣйствовало возбуждающимъ образомъ, вызвало въ немъ порывистую дѣятельность и какъ будто подбодрило его на нѣкоторое время, во на мой взглядъ это возбужденіе было какое-то лихорадочное, и я начинала бояться, что даже надежда не можетъ уже теперь вполнѣ его оживить. Изъ нѣсколькихъ словъ, сказанныхъ какъ-то опекуномъ, я поняла, что наша свадьба совершится не раньше конца судебной сессіи, и догадалась почему: опекунъ не могъ не знать, что мнѣ будетъ пріятнѣе вѣнчаться, когда дѣла Ричарда и Лды устроятся къ лучшему.
   До начала сессіи оставалось очень немного, когда опекуна вызвали въ Іоркширъ по дѣлу мистера Вудкорта. Онъ и раньше говорилъ мнѣ, что тамъ понадобится его присутствіе. Разъ вечеромъ, когда я только что вернулась отъ моей милочки и сидѣла посреди своихъ обновокъ, размышляя о своей будущей судьбѣ, мнѣ подали письмо отъ опекуна. Онъ просилъ меня пріѣхать къ нему, объяснялъ, что для меня уже взято мѣсто въ такомъ-то дилижансѣ и что я должна выѣхать завтра въ такомъ-то часу, и прибавлялъ въ постскриптумѣ, что мнѣ придется разстаться съ Адой всего на нѣсколько часовъ.
   Я никакъ не ожидала, что мнѣ предстоитъ такая поѣздка; тѣмъ не менѣе мои сборы были кончены въ полчаса и на другой день рано утромъ я была уже въ дорогѣ. Я ѣхала весь день, и весь день удивлялась, зачѣмъ я могла понадобиться опекуну; мнѣ приходило въ голову то то, то другое, я перебрала всевозможныя объясненія, но какъ далека я была отъ истины!
   Былъ вечеръ, когда я пріѣхала на мѣсто. Опекунъ встрѣтилъ меня. Увидѣвъ его, я успокоилась; я начинала уже бояться, не захворалъ-ли онъ, тѣмъ болѣе, что письмо было совсѣмъ коротенькое. Но онъ былъ тутъ, здоровый и веселый, и когда я увидѣла, какимъ внутреннимъ довольствомъ сіяетъ его милое лицо, я сейчасъ-же сказала себѣ: "Онъ опять сдѣлалъ доброе дѣло". Впрочемъ немного нужно было проницательности, чтобъ объ этомъ догадаться: развѣ уже самое присутствіе его здѣсь не было добрымъ дѣломъ?
   Въ гостинницѣ насъ ожидалъ ужинъ, и когда мы остались одни, опекунъ сказалъ:
   -- Я думаю, старушкѣ не терпится узнать, зачѣмъ я ее вызвалъ?
   -- Это правда, опекунъ, отвѣчала я.-- Хоть я и не Фатима, а вы не Синяя Борода, но меня немножко мучитъ любопытство.
   -- Ну, моя радость, я хочу, чтобъ ты спала спокойно и не стану томить тебя до завтра, проговорилъ онъ весело.-- Видишь-ли: мнѣ хотѣлось выразить чѣмъ нибудь мое уваженіе и признательность Вудкорту, мнѣ хотѣлось показать ему, какъ я цѣню его доброту къ бѣдняжкѣ Джо, его заботы о нашихъ молодыхъ супругахъ и доброе отношеніе ко всѣмъ намъ. Когда было рѣшено, что онъ поселится здѣсь, мнѣ пришло въ голову устроить ему простое, но уютное помѣщеніе; я распорядился подыскать подходящій домикъ, купилъ его очень дешево, отдѣлалъ и хочу просить Вудкорта принять его отъ меня въ знакъ моей дружбы. Но когда третьяго дня я ходилъ осматривать домъ,-- онъ уже совсѣмъ отдѣланъ,-- я увидѣлъ, что я не настолько хозяинъ, чтобы судить, все-ли тамъ какъ слѣдуетъ, и потому рѣшилъ выписать сюда лучшую хозяйку, какую знаю, чтобъ она помогла мнѣ своими драгоцѣнными совѣтами. И вотъ хозяйка пріѣхала и смѣется надо мной... ай, ай! и плачетъ! Зачѣмъ-же это, старушка?
   Затѣмъ, что онъ былъ такой добрый, великодушный, такой безконечно добрый и милый! Я хотѣла сказать ему, что я о немъ думаю, начала, но не могла выговорить ни слова.
   -- Полно, полно, сказалъ онъ.-- Ты преувеличиваешь, моя милая. Ахъ, да какъ она рыдаетъ, моя голубушка, какъ она рыдаетъ!
   -- Это отъ радости, опекунъ, отъ радости и благодарности.
   -- Ну, полно, полно. Я очень радъ, что ты довольна. Я такъ и думалъ, что ты обрадуешься. Я хотѣлъ сдѣлать пріятный сюрпризъ маленькой хозяйкѣ Холоднаго дома.
   Я поцѣловала его, вытерла слезы и сказала:
   -- Теперь я понимаю; я давно видѣла это по вашему лицу.
   -- Ну?! Быть не можетъ! сказалъ онъ.-- Какая однако она у насъ проницательная!
   Онъ былъ такъ неподдѣльно веселъ, что скоро и я развеселилась и даже стала почти стыдиться своихъ слезъ. Но когда я пришла въ свою комнату и легла, я опять заплакала. Да, признаюсь, я заплакала. Надѣюсь, что это были радостныя слезы, хотя и не вполнѣ увѣрена, что радостныя. Я два раза повторила про себя его письмо отъ слова до слова.
   Настало чудное лѣтнее утро и послѣ завтрака мы отправились осматривать домъ, о которомъ я, въ качествѣ образцовой хозяйки, должна была высказать рѣшающее мнѣніе. Мы вошли въ цвѣтникъ черезъ боковую калитку, ключъ отъ которой былъ у опекуна, и первое, что я увидѣла, были мои цвѣты и грядки, то есть расположенные совершенно въ томъ порядкѣ, какъ у меня дома.
   -- Какъ видишь, моя дорогая, сказалъ опекунъ, слѣдя сіяющими глазами за моимъ лицомъ,-- я воспользовался твоимъ планомъ, потому-что, конечно, твой планъ самый лучшій.
   Мы прошли хорошенькій фруктовый садикъ, гдѣ краснѣли вишни изъ-за зеленыхъ листьевъ и тѣнь отъ яблонь весело играла на травѣ, и подошли къ дому. Это былъ просто коттеджъ, деревенскій коттеджъ съ кукольными комнатками, но такой хорошенькій, такой тихій и уютный, съ такимъ роскошнымъ видомъ изъ оконъ! Кругомъ разстилались зеленѣющія поля, вдали слышался шумъ мельницы и сверкала рѣка, то прячась за кустами и деревьями, то снова выглядывая на поворотѣ за мельницей и потомъ еще ближе, у веселаго городка за широкимъ лугомъ, гдѣ виднѣлись пестрыя группы крикетистовъ и развѣвался флагъ надъ бѣлой палаткой. И когда мы обходили хорошенькія комнатки и потомъ вышли на маленькую веранду съ изящными деревянными колоннами, увитыми жимолостью и жасминомъ, вездѣ и во всемъ -- въ узорѣ обоевъ на стѣнахъ, въ цвѣтѣ обивки на мебели, въ расположеніи хорошенькихъ бездѣлушекъ на этажеркахъ и столахъ -- во всемъ я узнавала мои привычки и вкусы, мои маленькія причуды и фантазіи, которыми всѣ они всегда восхищались и по поводу которыхъ подшучивали надо мной.
   Я не находила словъ выразить, какъ я восхищалась всѣмъ этимъ, но въ то же время въ моей душѣ поднялось одно тяжелое сомнѣніе. Я думала: "Ахъ, будетъ-ли онъ отъ этого счастливѣе? Не лучше ли бы было для его спокойствія, еслибъ ему не напоминали обо мнѣ?" Потому-что хоть я и не была тѣмъ совершенствомъ, какимъ онъ меня считалъ, но онъ крѣпко меня любилъ (я даже надѣялась, что онъ не забылъ бы меня и безъ напоминаній), но мой путь былъ легче и я могла бы примириться даже съ этимъ, еслибъ это сдѣлало его счастливѣе.
   Опекунъ отъ души наслаждался моимъ восхищеніемъ.
   -- Ну, старушка, сказалъ онъ, -- хочешь теперь знать, какъ зовется этотъ домъ?
   Никогда не видѣла я у него такого радостнаго и вмѣстѣ горделиваго выраженія.
   -- Какъ, дорогой опекунъ?
   -- Пойди, сюда, дитя мое, и взгляни сама.
   Онъ повелъ меня къ главному крыльцу, гдѣ мы еще не были, но на полдорогѣ остановился и спросилъ:
   -- Неужели ты не догадываешься, голубушка?
   -- Нѣтъ, сказала я.
   Мы поднялись на крыльцо и онъ показалъ мнѣ надпись: Холодный домъ.
   Онъ повелъ меня въ садъ, усадилъ на скамью, сѣлъ подлѣ меня и, взявъ мою руку въ свои, заговорилъ:
   -- Дорогая моя дѣвушка, надѣюсь, что въ томъ, что произошло между нами, я былъ нссовсѣмъ эгоистомъ; надѣюсь, что я заботился и о твоемъ счастіи. Когда я писалъ свое письмо, на которое ты принесла такой милый отвѣтъ (при этихъ словахъ онъ улыбнулся), я, можетъ быть, слишкомъ много думалъ о себѣ, но я думалъ и о тебѣ. Могъ-ли бы я когда нибудь, при другихъ обстоятельствахъ, вернуться къ моей давнишней мечтѣ сдѣлать тебя своей женой -- я часто мечталъ объ этомъ, когда ты была еще совсѣмъ молоденькая -- не стану и спрашивать себя. Я вернулся къ этой мечтѣ, я написалъ свое письмо, и ты мнѣ отвѣтила. Ты слѣдишь за моими словами, дитя мое?
   Я вся похолодѣла и дрожала, но не проронила ни одного слова. Я сидѣла, не сводя съ него глазъ; лучи заходящаго солнца мягко озаряли сквозь листву его непокрытую голову, и мнѣ казалось, что его окружаетъ ангельское сіяніе.
   -- Выслушай меня, моя радость. Подожди говорить, теперь мой чередъ. Когда именно я началъ сомнѣваться, хорошо-ли я сдѣлалъ, принявъ свое рѣшеніе,-- это не важно. Пріѣхалъ Вудкортъ и я пересталъ сомнѣваться.
   Я обхватила руками его шею, упала головой къ нему на грудь и зарыдала.
   -- Такъ, положи сюда головку, дитя мое, сказалъ онъ, тихонько прижимая меня къ себѣ.-- Отнынѣ я твой опекунъ и отецъ. Ты можешь мнѣ спокойно довѣриться.
   Кроткій и ласковый, какъ ясный майскій день, свѣтлый и радостный, какъ солнечный лучъ, онъ продолжалъ:
   -- Пойми меня, дорогая дѣвушка. Я не сомнѣвался, что, выйдя за меня, ты будешь довольна своей участью и не будешь считать себя несчастной; я зналъ, что значитъ для тебя долгъ и какое у тебя преданное сердце. Но я понялъ, что есть человѣкъ, съ которымъ ты будешь счастливѣе. Ничего нѣтъ удивительнаго въ томъ, что я проникъ тайну этого человѣка, когда старушка и не подозрѣвала о ней: вѣдь я лучше ея зналъ, какое она золото и какъ крѣпко можно ее любить. Алланъ Вудкортъ давно и самъ открылъ мнѣ свою тайну, я же разсказалъ ему свою только вчера, за нѣсколько часовъ до твоего пріѣзда. Но я не хотѣлъ допустить, чтобъ мою Эсфирь не вполнѣ оцѣнили, я не хотѣлъ допустить, чтобъ хоть одна капелька ея высокихъ качествъ осталась незамѣченной и неоцѣненной, я не хотѣлъ допустить, чтобы знаменитая фамилія Морганъ-опъ-Керригъ приняла ее только изъ милости,-- нѣтъ, ни за какія блага въ мірѣ, ни даже за всѣ горы Валлиса, будь онѣ хоть золотыя!
   Тутъ онъ поцѣловалъ меня въ лобъ и я опять заплакала. Я не могла равнодушно слышать его похвалъ, у меня разрывалось сердце отъ мучительнаго наслажденія, которое онѣ мнѣ доставляли.
   -- Перестань, старушка, не плачь. Сегодня у насъ радостный день. Я цѣлые мѣсяцы ждалъ этого дня! говорилъ онъ съ какимъ-то восторгомъ.-- Еще нѣсколько словъ, старушка, и моя сказка сказана. И такъ, я рѣшилъ не давать въ обиду моей Эсфири, я поговорилъ откровенно съ мистрисъ Вудкортъ. я сказалъ ей: "Сударыня, я вижу, я не только вижу, но даже знаю, что вашъ сынъ любитъ мою питомицу. Я увѣренъ, что и она любятъ вашего сына, я увѣренъ, что она пожертвуетъ своей любовью чувству долга и привязанности ко мнѣ, пожертвуетъ такъ беззавѣтно, такъ самоотверженно, такъ свято, что вы и но догадаетесь объ ея жертвѣ". Потомъ я разсказалъ ей нашу исторію -- твою и мою, и сказалъ: "А теперь, сударыня, когда вы все знаете, поживите съ нами и присмотритесь поближе къ моей дѣвочкѣ, взвѣсьте все, что вы увидите, вспомните ея родословную -- я считалъ унизительнымъ скрыть отъ поя твою исторію, Эсфирь -- и когда составите опредѣленное мнѣніе, скажите мнѣ, гдѣ истинное благородство". И молодецъ-же эта старуха, Эсфирь! Да здравствуетъ ея честная валлійская кровь! воскликнулъ опекунъ съ энтузіазмомъ.-- Я почти увѣренъ, что теперь ея старое сердце бьется такой-же горячей восторженной любовью въ нашей дорогой дѣвочкѣ, какъ и мое собственное.
   Онъ нѣжно приподнялъ мою голову, я прижалась къ нему и онъ нѣсколько разъ поцѣловалъ меня, какъ самый добрый, любящій отецъ.
   -- Еще одно слово. Когда Алланъ Вудкортъ говорилъ съ тобой, моя дорогая, онъ говорилъ съ моего вѣдома и согласія, но я не подавалъ ему надеждъ; мнѣ хотѣлось сдѣлать сюрпризъ вамъ обоимъ; это была моя награда и я былъ настолько мелоченъ, что не рѣшился отъ нея отказаться. Мы условились, что онъ разскажетъ мнѣ, что ты ему отвѣтишь, и онъ разсказалъ. Больше мнѣ нечего прибавить. Дорогая моя, Алланъ Вудкортъ видѣлъ мертвымъ твоего отца, видѣлъ мертвой твою мать... Вотъ Холодный домъ, сегодня я даю ему хозяйку и, видитъ Богъ, это счастливѣйшій день моей жизни.
   Онъ всталъ и поднялъ меня. Мы были не одни. Мой мужъ (вотъ уже семь счастливыхъ лѣтъ, какъ я зову его этимъ именемъ) стоялъ подлѣ меня.
   -- Алланъ, сказалъ опекунъ,-- примите отъ меня добровольный даръ -- лучшую жену, о какой можетъ мечтать человѣкъ. Что мнѣ сказать кромѣ того, что вы достойны такой жены? Примите вмѣстѣ съ ней этотъ скромный домъ -- ея приданое. Вы знаете, чѣмъ она сдѣлаетъ для васъ этотъ домъ, Алланъ, вы знаете, чѣмъ она сдѣлала для меня его тезку. Позвольте мнѣ иногда любоваться вашимъ счастьемъ, больше мнѣ ничего не нужно. Неужели-же можно сказать послѣ этого, что я чѣмъ нибудь пожертвовалъ.
   Онъ еще разъ поцѣловалъ меня. Слезы стояли въ его глазахъ. Онъ прибавилъ тихимъ голосомъ:
   -- Эсфирь, дорогая моя, послѣ столькихъ лѣтъ общей жизни, мы разстаемся, потому что это все-таки разлука. Я знаю, что моя ошибка принесла тебѣ горѣ. Забудь о ней, прости твоего стараго опекуна и, если можно, пусть онъ займетъ въ твоемъ сердцѣ свое прежнее мѣсто. Алланъ, возьмите ее.
   И онъ пошелъ отъ насъ подъ зеленымъ сводомъ листьевъ; онъ остановился на залитой свѣтомъ лужайкѣ и, обернувшись къ намъ, весело сказалъ:
   -- Я буду гдѣ нибудь здѣсь недалеко. Какой однако сегодня чудесный западный вѣтеръ, старушка! Настоящій западный. Только предупреждаю: не благодарить меня. Я теперь возвращаюсь къ моимъ молодымъ привычкамъ и, если меня вздумаютъ благодарить, убѣгу и никогда не вернусь.
   Что это было за счастье! Какая радость, какой блаженный покой, сколько надеждъ, какою благодарностью были переполнены паши сердца! Было рѣшено, что мы обвѣнчаемся въ концѣ мѣсяца, но когда мы переѣдемъ въ нашъ новый домъ, это зависѣло отъ того, какъ сложатся дѣла Ричарда и Ады.
   На другой день мы вернулись домой втроемъ. Какъ только мы пріѣхали, Алланъ побѣжалъ къ Ричарду, чтобъ сообщить ему и моей милочкѣ радостную вѣсть. Я тоже собиралась зайти къ ней попозже, но прежде хотѣла напоить чаемъ опекуна и посидѣть подлѣ него на своемъ старомъ мѣстѣ: мнѣ не хотѣлось, чтобъ оно опустѣло такъ скоро.
   Дома мы узнали, что въ этотъ день къ намъ три раза заходилъ какой-то молодой человѣкъ и спрашивалъ меня, и когда наконецъ ему сказали, что, по всей вѣроятности, я не вернусь раньше десяти часовъ вечера, онъ объявилъ, что "зайдетъ около десяти". Всѣ три раза онъ оставлялъ по карточкѣ и на всѣхъ трехъ стояло: мистеръ Гуппи.
   Меня естественно занимало, зачѣмъ могъ могъ являться этотъ гость, и такъ какъ съ его именемъ у меня были связаны такія смѣшныя воспоминанія, то я и тутъ не могла удержаться отъ смѣха и кстати разсказала опекуну, какъ мистеръ Гуппи сдѣлалъ мнѣ предложеніе и потомъ взялъ его назадъ.
   -- Ну, если такъ, мы непремѣнно примемъ этого героя, сказалъ опекунъ.
   Такимъ образомъ прислугѣ было приказано принять гостя, когда онъ придетъ, и вслѣдъ затѣмъ гость явился.
   Онъ немного сконфузился, увидѣвъ, что я не одна, ко сейчасъ-же оправился и сказалъ опекуну:
   -- Мое почтеніе, сэръ. Какъ поживаете?
   -- Благодарю васъ. Какъ вы? спросилъ опекунъ.
   -- Слава Богу, сэръ, помаленьку, отвѣчалъ мистеръ Гуппи.-- Позвольте представить вамъ мою мать, мистрисъ Гуппи изъ Ольдъ-Стритъ-Рода, и моего лучшаго друга, мистера Уивля, то есть вѣрнѣе сказать, мой другъ былъ извѣстенъ подъ именемъ Уивля, но настоящая его фамилія Джоблингъ.
   Опекунъ попросилъ гостей садиться и они сѣли.
   -- Тони, обратился мистеръ Гуппи къ своему другу послѣ нѣсколькихъ минутъ неловкаго молчанія.-- Не начнете-ли вы?
   -- Нѣтъ, лучше вы, отвѣчалъ другъ довольно кислымъ тономъ.
   -- Дѣло въ томъ, мистеръ Джерндайсъ, сэръ, началъ, подумавъ, мистеръ Гуппи къ величайшему удовольствію своей мамаши, которое она выразила тѣмъ, что подтолкнула локтемъ мистера Джоблинга, а мнѣ выразительно подмигнула,-- дѣло въ томъ, что я разсчитывалъ застать миссъ Соммерсонъ одну и неожиданная честь вашего присутствія нѣсколько меня смутила. Но, можетъ быть, вы уже знаете отъ миссъ Соммерсонъ о томъ, что между нами произошло.
   -- Да, миссъ Соммерсонъ мнѣ говорила, отвѣчалъ, улыбаясь, опекунъ.
   -- Это облегчаетъ дѣло, сказалъ мистеръ Гуппи.-- Сэръ, я только-что кончилъ ученье у Кенджа и Карбоя къ удовольствію обѣихъ сторонъ, какъ я надѣюсь. Теперь, послѣ экзамена, который могъ-бы свести съ ума всякаго крещеннаго человѣка -- такую кучу никому не нужной чепухи пришлось заучить, я принятъ въ число атторнеевъ и уже получилъ свидѣтельство. На всякій случалъ я захватилъ его съ собой. Желаете взглянуть?
   -- Благодарю васъ, мистеръ Гуппи, отвѣчалъ опекунъ.-- Я и такъ охотно вѣрю, что вашъ документъ имѣетъ законную силу -- кажется, я выражаюсь достаточно юридически?...
   Тогда мистеръ Гуппи, который уже собирался вытащить что-то изъ бокового кармана, отложилъ свое намѣреніе и продолжалъ безъ документа.
   -- Самъ я не имѣю капитала, но у моей матери есть небольшая собственность въ видѣ годовой ренты...
   Тутъ мать мастера Гуппи пришла въ такой неописанный восторгъ, что, не зная, чѣмъ его выразить, неистово завертѣла головой, закрыла носъ платкомъ и опять подмигнула мнѣ.
   -- ...И у меня никогда не будетъ недостатка въ нѣсколькихъ фунтахъ, если бы они понадобились на веденіе дѣлъ, и притомъ безъ процентовъ, а это вѣдь большое преимущество, заключилъ съ чувствомъ мистеръ Гуппи.
   -- Разумѣется, сказалъ опекунъ.
   -- У меня есть кое какія связи, продолжалъ мистеръ Гуппи,-- больше все по сосѣдству съ Волькотъ-Скверомъ въ Ламбетѣ. Поэтому я нанялъ домъ въ той мѣстности, какъ говорятъ мои друзья, замѣчательно выгодно,-- и дѣйствительно дешево до смѣшного, и замѣтьте: простѣночныя зеркала и вѣшалки въ счетъ годовой платы!-- и тамъ-же думаю открыть свою контору.
   Тутъ мать мистера Гуппи впала въ настоящій экстазъ и завертѣла головой съ удвоенной скоростью, посылая всему обществу самыя игривыя улыбки.
   -- Въ домѣ шесть комнатъ, не считая кухни, продолжалъ мистеръ Гуппи,-- и друзья моя находятъ, что квартира очень удобна. Говоря "мои друзья", я подразумѣваю главнымъ образомъ моего друга Джоблинга, который знаетъ меня (тутъ мистеръ Гуппи нѣжно взглянулъ на своего друга), кажется, съ младенческихъ дней?...
   Мистеръ Джоблингъ подтвердилъ это заявленіе, слегка задвигавъ ногами подъ стуломъ.
   -- Мой другъ Джоблингъ будетъ помогать мнѣ въ качествѣ клерка и будетъ жить въ томъ-же домѣ, сказалъ мистеръ Гуппи.-- Моя мать тоже будетъ жить въ домѣ, когда кончится срокъ ея квартирѣ въ Ольдъ-Стритъ-Родѣ, слѣдовательно въ обществѣ не будетъ недостатка. У моего друга Джоблинга аристократическіе вкусы; онъ внимательно слѣдитъ за всѣми происшествіями въ высшихъ кругахъ общества, и онъ вполнѣ одобряетъ мое настоящее намѣреніе.
   Мистеръ Джоблингъ сказалъ: "Разумѣется" и слегка отодвинулся отъ локтя матери мистера Гуппи.
   -- Я думаю, сэръ, мнѣ нѣтъ надобности повторять вамъ, такъ какъ вы уже знаете объ этомъ отъ миссъ Соммерсонъ... мамаша, сдѣлайте милость, сидите спокойно... что въ былыя времена образъ миссъ Соммерсонъ былъ запечатлѣвъ въ моемъ сердцѣ и что я дѣлалъ ей брачное предложеніе.
   -- Я объ этомъ слышалъ, сказалъ опекунъ.
   -- Обстоятельства, надъ которыми я не властенъ и даже напротивъ, продолжалъ мистеръ Гуппи,-- изгладили на время изъ моего сердца этотъ образъ. Все это время поведеніе миссъ Соммерсонъ было въ высшей степени благородно, смѣю даже сказать -- великодушно.
   Опекунъ весело улыбнулся и потрепалъ меня но плечу.
   -- Въ настоящее время, сэръ, продолжалъ мистеръ Гуппи,-- я нахожусь въ такомъ состояніи духа, что мнѣ хотѣлось-бы отплатить великодушіемъ за великодушіе. Я хочу доказать миссъ Соммерсонъ, что и я могу возвыситься до благороднаго поступка, на что она, можетъ быть, не считала меня способнымъ. Я чувствую, что образъ, который, какъ мнѣ казалось, навѣки изгладился изъ моего сердца, живетъ въ немъ по прежнему. Власть его надо мной попрежнему громадна, и вотъ, уступая этому чувству, я рѣшился пренебречь обстоятельствами, надъ которыми никто изъ насъ не властенъ, и возобновить предложеніе, которое я имѣлъ честь сдѣлать миссъ Соммерсонъ въ былыя времена. И такъ, повергаю къ ногамъ миссъ Соммерсонъ домъ въ Волькотъ-Скверѣ, мою контору и себя и прошу ее милостиво принять этотъ скромный даръ.
   -- Дѣйствительно, это очень великодушно съ вашей стороны, сэръ, замѣтилъ опекунъ.
   -- Сэръ, я хочу быть великодушнымъ, чистосердечно отвѣтилъ мистеръ Гуппи.-- Впрочемъ, я отнюдь не считаю, чтобы, возобновляя свое предложеніе миссъ Соммерсонъ, я жертвовалъ собой; мои друзья тоже этого не думаютъ. Тѣмъ не менѣе есть обстоятельства, которыхъ нельзя не принимать въ разсчетъ; такимъ образомъ одно уравновѣшивается другимъ и не та, ни другая сторона не остается въ убыткѣ.
   -- Я беру на себя отвѣтить вамъ отъ имени миссъ Соммерсонъ, сказалъ со смѣхомъ опекунъ и взялся за колокольчикъ.-- Миссъ Соммерсонъ очень благодарна вамъ за ваше лестное предложеніе и желаетъ вамъ добраго вечера и всякаго благополучія.
   -- Какъ! пробормоталъ растерянно мистеръ Гуппи.-- Какъ мнѣ васъ понимать, сэръ? Что это: согласіе, отказъ или отсрочка?
   -- Рѣшительный отказъ, съ вашего позволенія.
   Мистеръ Гуппи недовѣрчиво посмотрѣлъ на своего друга, потомъ на мать, которая вдругъ страшно разсердилась, потомъ въ полъ и наконецъ въ потолокъ.
   -- Такъ вотъ оно что! проговорилъ онъ.-- А вы, Джоблингъ, еслибъ вы въ самомъ дѣлѣ были моимъ другомъ, какъ увѣряете, вы бы давно подали руку моей матери и увели бы ее изъ чужого дома и ужъ никакъ не допустили-бы ее оставаться тамъ, гдѣ она лишняя.
   Но мистрисъ Гуппи рѣшительно не пожелала, чтобъ ее увели изъ чужого дома. Она и слышать объ этомъ не хотѣла.
   -- Это еще что! обратилась она къ опекуну.-- Какъ вы смѣете! Убирайтесь! По вашему мой сынъ для васъ не хорошъ? Сами-то хороши. Убирайтесь, говорятъ вамъ!
   -- Послушайте, почтеннѣйшая, мнѣ кажется, съ вашей стороны несовсѣмъ логично просить меня убраться изъ моего собственнаго дома, сказалъ опекунъ.
   -- Мнѣ нѣтъ до этого дѣла, отвѣчала мистрисъ Гуппи.-- Убирайтесь. Мы вамъ нехороши, такъ пойдите, поищите: можетъ, найдете получше!
   Я никакъ не ожидала, чтобы мистрисъ Гуппи была способна на такой переходъ отъ самой необузданной веселости къ столь-же необузданному гнѣву.
   -- Ступайте, поищите, можетъ, найдете лучше! повторила мистрисъ Гуппи.-- Убирайтесь.
   Ее видимо въ высшей степени удивляло и оскорбляло, что мы не трогаемся съ мѣста.
   -- Что жъ вы не уходите? Чего вы тутъ торчите?
   -- Мамаша, остановилъ ее сынъ, который все время старался стать такъ, чтобъ загородить ее отъ насъ, отталкивалъ ее плечомъ всякій разъ, какъ она налегала на опекуна.-- Мамаша, придержите вашъ языкъ.
   -- Ни за что, Вилльямъ, отвѣчала она.-- Не замолчу, пока онъ не уберется.
   Тѣмъ не менѣе мистеръ Гуппи съ помощью мистера Джоблинга кое-какъ угомонилъ свою мамашу (которая подъ конецъ сдѣлалась невыносимо назойлива), вывелъ изъ комнаты и потащилъ внизъ по лѣстницѣ противъ всякаго ея желанія, причемъ съ каждой ступенькой ея голосъ повышался на полтона и она продолжала настаивать, чтобы мы немедленно отправлялись искать жениховъ "получше", а главное "сію минуту убирались".
   

ГЛАВА XXXIV.
Заря новой жизни.

   Судебная сессія началась, и опекунъ получилъ отъ Кенджа увѣдомленіе, что дѣло будетъ слушаться черезъ два дня. Такъ какъ я возлагала большія надежды на новое завѣщаніе и очень волновалась, то мы съ Алланомъ рѣшили идти на засѣданіе. Ричардъ не находилъ себѣ мѣста отъ волненія и былъ такой слабый и жалкій, хотя болѣзнь его была попрежнему скорѣе нравственная, чѣмъ физическая, что моя милочка очень нуждалась въ поддержкѣ. Но она ждала своего вѣрнаго союзника -- теперь ждать оставалось уже очень недолго -- и не падала духомъ.
   Дѣло должно было разбираться въ Вестминстерѣ. Я думаю, оно разбиралось тамъ уже разъ сто, но я не могла отдѣлаться отъ мысли, что на этотъ разъ оно наконецъ приведетъ къ какому нибудь результату. Мы вышли изъ дома сейчасъ же послѣ завтрака, чтобы прійти заблаговременно, и вдвоемъ -- какъ это было странно и какъ радостно! направились по оживленнымъ улицамъ къ Вестминстеру.
   Мы шли, разговаривая о Ричардѣ и объ Адѣ и мечтая, какъ мы устроимъ ихъ новую жизнь. Вдругъ я услыхала знакомый голосъ: "Эсфирь, Эсфирь, голубушка моя!" Это была Кадди Джеллиби; она кричала мнѣ, высунувшись изъ окна одноконной наемной каретки (у нея было теперь столько уроковъ, что она нанимала экипажъ для разъѣздовъ) съ такимъ лицомъ, точно хотѣла расцѣловать меня на разстояніи сотни ярдовъ. Передъ тѣмъ я послала ей записку, въ которой сообщила о своей помолвкѣ и разсказала о томъ, что для меня сдѣлалъ опекунъ, но не могла выбрать минутки свободной, чтобъ ее навѣстить. Конечно, мы сейчасъ же повернули и подошли къ ней. Добрая дѣвочка была въ такомъ дикомъ восторгѣ, такъ захлебывалась отъ радости, вспоминая тотъ вечеръ, когда она принесла мнѣ цвѣты, такъ неистово мяла меня въ своихъ объятіяхъ вмѣстѣ съ головой и со шляпкой, называя всѣми ласкательными именами, какія только могла придумать, и разсказывая Аллану, что я для нея сдѣлала, что мнѣ не оставалось ничего больше, какъ войти въ карету и дать ей наговориться и нацѣловаться всласть. Алланъ стоялъ у окна кареты, счастливый и довольный, кажется, не меньше самой Кадди; о себѣ ужъ и не говорю. Не знаю, какъ я вырвалась отъ Кадди, помню только, что я смѣялась, какъ сумасшедшая, была очень красная и растрепанная и смотрѣла вслѣдъ ея экипажу, а она смотрѣла на насъ, высунувшись изъ окна, пока могла насъ видѣть.
   Эта встрѣча задержала насъ, и когда мы пришли въ Вестминстеръ, засѣданіе уже началось. Но это было еще не самое худшее: зала засѣданія была биткомъ набита народомъ и мы не могли ни видѣть, ни слышать, что тамъ происходило. А происходило, должно быть, что-то смѣшное и интересное, потому что безпрестанно раздавался смѣхъ, призывы къ порядку и всѣ проталкивались впередъ. Происходило что-то такое, что очень забавляло господъ юристовъ; въ заднихъ рядахъ толпы стояло нѣсколько человѣкъ молодыхъ адвокатовъ (я узнала ихъ по парикамъ) и всякій разъ, какъ одинъ изъ нихъ сообщалъ что нибудь товарищамъ по поводу дѣла, они закладывали руки въ карманы и покатывались со смѣху, топоча ногами отъ восторга.
   Мы спросили своего сосѣда, не знаетъ-ли онъ, какое дѣло разбирается. Онъ сказалъ: Джерндайса съ Джерндайсомъ. На нашъ вопросъ, пришли-ли къ какому нибудь результату, онъ отвѣчалъ, что навѣрное не знаетъ, что въ этомъ дѣлѣ никто никогда ничего не зналъ и не знаетъ, но кажется, дѣло кончилось. Кончилось на сегодня? спросили мы. Нѣтъ, совсѣмъ.
   Совсѣмъ?
   Услышавъ этотъ невѣроятный отвѣтъ, мы переглянулись, не вѣря своимъ ушамъ. Неужели завѣщаніе положило таки конецъ этой нескончаемой тяжбѣ и Ричардъ съ Адой будутъ богаты? Просто не вѣрилось -- такъ это было хорошо.
   Мы недолго оставались въ неизвѣстности; скоро толпа зашевелилась и двинулась къ выходу, унося съ собой испорченный воздухъ, наполнившій залу. Всѣ по прежнему чему-то смѣялись и гораздо больше походили на публику, выходящую изъ цирка или балагана, чѣмъ на людей, только что посѣтившихъ храмъ правосудія. Мы стояли въ сторонѣ, высматривая, не увидимъ-ли знакомое лицо. Въ это время стали выносить бумаги -- груды бумагъ въ мѣшкахъ и просто въ связкахъ, которыя по своимъ размѣрамъ не умѣщались въ мѣшки, цѣлые вороха бумагъ всѣхъ видовъ и форматовъ, такіе вороха, что клерки, которые ихъ несли, шатались подъ ихъ тяжестью, сваливали ихъ какъ попало въ уголъ и возвращались за новымъ грузомъ. Даже эти клерки смѣялись. Взглянувъ мелькомъ на бумагу и увидѣвъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ заголовокъ: "Джерндайсъ съ Джерндайсомъ", мы спросили стоявшаго подлѣ нихъ джентльмена, съ виду судейскаго, правда-ли, что дѣло кончилось.
   -- Да, слава Богу, кончилось наконецъ, отвѣчалъ онъ и расхохотался.
   Тутъ мы увидѣли мистера Кенджа. Онъ выходилъ изъ залы засѣданія, сіяя достоинствомъ и благосклонностью и прислушиваясь къ тому, что ему говорилъ мистеръ Вольсъ, который держался очень почтительно и самъ несъ свой мѣшокъ. Мистеръ Вольсъ замѣтилъ насъ первый.
   -- Здѣсь миссъ Соммерсонъ и мистеръ Вудкортъ, сэръ, сказалъ онъ Кенджу.
   -- Гдѣ? Ахъ да, въ самомъ дѣлѣ! и мистеръ Кенджъ приподнялъ шляпу и поклонился мнѣ съ утонченною вѣжливостью.-- Какъ ваше здоровье? Очень радъ васъ видѣть. Мистера Джерндайса нѣтъ съ вами?
   Я напомнила ему, что мистеръ Джерндайсъ никогда здѣсь не бываетъ.
   -- Да, правда, сказалъ мистеръ Кенджъ;-- впрочемъ на этотъ разъ хорошо, что его нѣтъ, ибо его упорное предубѣжденіе -- надѣюсь, мой отсутствующій другъ не обидится, если я позволю себѣ назвать этимъ именемъ его странный взглядъ на эти вещи -- ибо его упорное предубѣжденіе могло-бы получить сегодня нѣкоторую поддержку -- безъ всякихъ основаній, разумѣется, но могло-бы получить поддержку.
   -- Позвольте узнать, чѣмъ у васъ кончилось сегодня? спросилъ Алланъ.
   -- Виноватъ... Какъ вы сказали? переспросилъ мистеръ Кенджъ съ удручающею вѣжливостью.
   -- Чѣмъ кончилось сегодня?
   -- Чѣмъ кончилось? повторилъ мистеръ Кенджъ.-- Г-мъ, да. Результатъ незавидный. Незавидный. Мы должны были сложить оружіе передъ -- если можно такъ выразиться -- передъ неодолимой преградой.
   -- Не можете-ли вы сказать намъ по крайней мѣрѣ, была-ли признана подлинность завѣщанія? спросилъ Алланъ.
   -- Сказалъ-бы съ величайшимъ удовольствіемъ, еслибъ могъ, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ,-- но мы его не разсматривали, мы его не разсматривали.
   -- Мы его не разсматривали, повторилъ, какъ эхо, мистеръ Вольсъ своимъ глухимъ желудочнымъ голосомъ.
   -- Вы должны вспомнить, мистеръ Вудкортъ, замѣтилъ мистеръ Кенджъ убѣдительно успокоительнымъ тономъ, пуская въ ходъ свою серебряную лопаточку,-- что это обширное дѣло, запутанное дѣло, сложное дѣло. Недаромъ Джерндайса съ Джерндайсомъ прозвали памятникомъ судебной практики.
   -- Памятникомъ, давно увѣнчаннымъ статуей терпѣнія, замѣтилъ Алланъ.
   -- Хорошо сказано, сэръ, произнесъ мистеръ Кенджъ съ легкимъ снисходительнымъ смѣхомъ.-- Хорошо сказано. Но вы должны вспомнить, мистеръ Вудкортъ (тутъ онъ сталъ серьезенъ почти до суровости), что безчисленныя трудности этого огромнаго дѣла, мастерская тонкость изслѣдованія, которой оно требовало, и формы судопроизводства взяли массу труда, терпѣнія, искусства, краснорѣчія, знаній, ума -- высокаго ума, мистеръ Вудкортъ. Втеченіе многихъ лѣтъ весь цвѣтъ адвокатуры, осмѣлюсь сказать, и зрѣлые осенніе плоды -- были къ услугамъ Джерндайса съ Джерндайсомъ. А разъ публика пользуется преимуществомъ обращаться за помощью къ этой великой силѣ -- украшенію страны, она должна платить за это преимущество деньгами или иными цѣнностями.
   -- Мистеръ Кенджъ, сказалъ Алланъ, видимо догадавшійся въ чемъ дѣло,-- извините меня, мы спѣшимъ... Долженъ-ли я понять васъ въ томъ смыслѣ, что все имущество поглощено судебными издержками?
   -- Гм... кажется, что такъ, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ.-- Мистеръ Вольсъ, что вы скажете?
   -- Кажется, такъ, сказалъ мистеръ Вольсъ.
   -- Значитъ тяжба умретъ, такъ сказать, своею смертью?
   -- Вѣроятно, отвѣчалъ мистеръ Кенджъ.-- Мистеръ Вольсъ?...
   -- Вѣроятно, повторялъ мистеръ Вольсъ.
   -- Дорогая моя, это убьетъ Ричарда, шепнулъ мнѣ Алланъ.
   На его лицѣ была написана такая тревога, онъ такъ хорошо зналъ Ричарда, да и сама я такъ насмотрѣлась въ послѣднее время, какъ этотъ процессъ постепенно его убивалъ, что слова моей милочки: "Боюсь, что онъ не увидитъ своего ребенка", показались мнѣ вѣщими и прозвучало въ моихъ ушахъ, какъ погребальный звонъ.
   -- Если вы желаете видѣть мистера Карстона, сэръ, вы найдете его въ залѣ суда, сказалъ мистеръ Вольсъ.-- Я оставилъ его тамъ; онъ очень взволновалъ и хотѣлъ немного оправиться прежде ч ѣмъ идти домой. Мое почтенье, сэръ. Мое почтенье, миссъ Соммерсонъ.
   Онъ посмотрѣлъ на меня своимъ непріятнымъ, змѣинымъ взглядомъ и глотнулъ воздуха, словно проглотилъ послѣдній кусокъ своего кліента; потомъ, наскоро завязавъ шнурки своего мѣшка, пустился догонять мистера Кейджа, какъ будто боялся потерять хоть секунду драгоцѣннаго собесѣдованія съ этимъ джентльменомъ, и вслѣдъ затѣмъ его черная, наглухо застегнутая тощая фигура исчезла за дверью въ концѣ коридора.
   -- Дорогая моя, предоставь мнѣ Ричарда, вѣдь ты давно уже сдала его на мои руки, сказалъ мнѣ Алланъ.-- Поѣзжай домой, разскажи обо всемъ мистеру Джерндайсу и потомъ приходи къ Адѣ.
   Я просила его не провожать меня до кареты и какъ можно скорѣе идти къ Ричарду. Вернувшись домой, я разсказала опекуну, чѣмъ кончилось дѣло. Онъ нисколько не огорчился -- за себя. Онъ сказалъ:
   -- Чѣмъ бы ни кончилась эта проклятая тяжба, слава Богу, что кончилась. Это большое счастье. Но Ричардъ и Ада... Бѣдныя дѣти!
   Мы проговорили о нихъ все утро, обсуждая, что можно было для нихъ сдѣлать. Послѣ обѣда опекунъ пошелъ со мной въ Симондсъ-Иннъ и довелъ меня до ихъ квартиры. Я стала подниматься по лѣстницѣ. Услышавъ мои шаги, моя милочка выбѣжала ко мнѣ навстрѣчу въ маленькій коридоръ и съ плачемъ бросилась ко мнѣ на шею, но сейчасъ-же овладѣла собой и сказала, что Ричардъ нѣсколько разъ спрашивалъ обо мнѣ. Она разсказала мнѣ, что Алланъ нашелъ его одного въ углу залы; онъ былъ какъ въ столбнякѣ. Когда Алланъ его окликнулъ, онъ заговорилъ рѣзко, гнѣвно, обращаясь къ воображаемымъ судьямъ. Вдругъ изо рта у него хлынула кровь и туіъ Алланъ увелъ его и привезъ домой.
   Когда я вошла, онъ лежалъ на диванѣ съ закрытыми глазами. На столѣ стояли лекарства, шторы были спущены, комната провѣтрена и прибрана. Алланъ стоялъ подлѣ больного, наблюдая за нимъ съ серьезнымъ лицомъ. Лицо Ричарда показалось мнѣ совсѣмъ безкровнымъ, и только тутъ, когда я увидѣла его спокойно лежащимъ съ закрытыми глазами, я въ первый разъ замѣтила, какъ онъ исхудалъ. Но несмотря на это онъ былъ такой красивый, какимъ я давно его не видала.
   Я молча сѣла подлѣ него. Онъ скоро открылъ глаза и сказалъ слабымъ голосомъ, но съ прежней своей улыбкой:
   -- Поцѣлуйте меня, тетушка Дюрденъ.
   Я очень удивилась и обрадовалась, что, несмотря на свою слабость, онъ такой веселый. Онъ сказалъ, что не находитъ словъ выразить, какъ онъ радъ нашей помолвкѣ; говорилъ, что мой мужъ былъ ангеломъ-хранителемъ для него и для Ады, благодарилъ насъ обоихъ, сказалъ, что желаетъ намъ всякаго счастья и всѣхъ радостей, какія только бываютъ въ человѣческой жизни. Когда я увидѣла, какъ онъ взялъ руку моего мужа и прижалъ ее къ груди, я думала, что у у меня сердце разорвется отъ жалости.
   Мы старались какъ можно больше говорить о будущемъ и онъ нѣсколько разъ повторилъ, что непремѣнно пріѣдетъ на нашу свадьбу, если будетъ въ состояніи держаться на ногахъ.
   -- Даже больной пріѣду; Ада какъ нибудь меня довезетъ.
   -- Да, да, мой голубчикъ, будь покоенъ, непремѣнно поѣдемъ.
   Но когда моя милочка, такая прелестная и ясная въ своей самоотверженной любви, говорила ему эти полныя надежды слова, когда она такъ вѣрила въ близкую помощь, которую принесетъ ей съ собою крошечное существо -- тогда я уже знала... знала!...
   Ему было вредно много говорить и мы замолчали. Я взяла работу -- дѣтскую рубашечку -- и притворилась, что прилежно шью: онъ вѣдь всегда подтрунивалъ надъ моимъ трудолюбіемъ. Ада наклонилась къ нему и положила его голову къ себѣ на плечо. Онъ безпрестанно засыпалъ и всякій разъ, какъ просыпался, если не видѣлъ Аллана, спрашивалъ: "Гдѣже Вудкортъ?"
   Наступилъ вечеръ. Я подняла глаза отъ работы и видѣла, что въ дверяхъ стоитъ опекунъ.
   -- Кто тамъ, тетушка Дюрденъ? спросилъ Ричардъ.
   Дверь была у него въ головахъ, но онъ догадался по моему лицу, что кто-то вошелъ.
   Я взглянула на Аллана, онъ кивнулъ головой, и я нагнулась къ Ричарду и сказала ему. Тогда опекунъ тихонько подошелъ къ постели и взялъ руку Ричарда.
   -- О сэръ, вы добрый человѣкъ, вы добрый человѣкъ! сказалъ Ричардъ и въ первый разъ заплакалъ.
   Опекунъ сѣлъ на мое мѣсто, не выпуская его руки.
   -- Дорогой мой Рикъ, сказалъ онъ,-- тучи разсѣялись, насталъ ясный день. Мы прозрѣли. Мы вѣдь всѣ были немножко не въ своемъ умѣ, Рикъ. Ну, слава Богу, все прошло... Какъ ты себя чувствуешь, мой мальчикъ?
   -- Страшная слабость, сэръ, но я скоро поправлюсь. Надо начать новую жизнь.
   -- Вотъ это я люблю! Что вѣрно, то вѣрно, весело сказалъ опекунъ.
   -- Только теперь я начну ужъ не по старому, проговорилъ Ричардъ съ грустной улыбкой.-- Я получилъ хорошій урокъ, сэръ. Тяжелый урокъ, но вы можете, по крайней мѣрѣ, быть покойны, что я его твердо запомнилъ.
   -- Да, да, дружокъ, я знаю, сказалъ опекунъ, стараясь его успокоить.
   -- Знаете, сэръ, продолжалъ Ричардъ,-- мнѣ кажется, ничего бы на свѣтѣ мнѣ не хотѣлось такъ, какъ видѣть ихъ домъ -- тетушки Дюрденъ и Вудкорта. Еслибъ меня можно было перевезти туда, когда я немножко окрѣпну, я увѣренъ, что тамъ я бы поправился скорѣе всего.
   -- Мы со старушкой тоже думаемъ, Рикъ, сказалъ опекунъ.-- Не дальше какъ сегодня мы съ ней объ этомъ толковали. Вѣроятно, супругъ ея ничего не будетъ имѣть противъ. Какъ ты думаешь?
   Ричардъ улыбнулся и поднялъ руку, отыскивая Аллана, который стоялъ сзади у ея изголовья.
   -- Я не говорю объ Адѣ, сказалъ Ричардъ,-- но я много думалъ и думаю о ней. Вотъ она, моя радость! Ходитъ за больнымъ, когда сама нуждается въ уходѣ... Милая моя, бѣдняжечка!
   Онъ притянулъ ее къ себѣ и обнялъ. Мы молчали. Онъ тихонько выпустилъ ее, Она посмотрѣла на насъ, подняла глаза къ небу и губы ея слабо пошевелились.
   -- Когда я переѣду къ нимъ въ ихъ Холодный домъ, сказалъ Ричардъ,-- я много разскажу вамъ, сэръ. А вы покажете мнѣ домъ. Да? Вѣдь вы тоже пріѣдете?
   -- Непремѣнно, мой милый.
   -- Спасибо. Какой вы добрый... все тотъ же, сказалъ Ричардъ.-- Впрочемъ вы всегда тотъ же. Они разсказали мнѣ, какъ вы устроили все до послѣднихъ мелочей, ничего не забыли, и все, какъ любитъ Эсфирь. Мнѣ будетъ казаться, что я опять въ старомъ Холодномъ домѣ.
   -- Надѣюсь, Рикъ, что ты и туда пріѣдешь. Я вѣдь теперь опять бобылемъ сталъ, и если вы съ Адой пріѣдете ко мнѣ, вы сдѣлаете доброе дѣло. Доброе дѣло, моя дорогая, повторилъ онъ Адѣ.
   Онъ нѣжно погладилъ ея золотистые волосы и прижалъ къ губамъ одинъ локонъ. Мнѣ кажется, въ эту минуту онъ далъ себѣ клятву быть ей отцомъ, если она останется одна.
   -- Это былъ тяжелый бредъ больного. Правда? сказалъ Ричардъ, горячо сжимая руку опекуна обѣими руками.
   -- Да, Рикъ, тяжелый бредъ, ничего больше.
   -- Ну васъ хватитъ доброты забыть обо всемъ? Вы простите и пожалѣете бѣднаго больного, когда онъ проснется? Будете снисходительны къ нему? ободрите его своей поддержкой?
   -- Конечно, Рикъ. Развѣ и самъ я не такой-же больной?
   -- Я начну новую жизнь! проговорилъ Ричардъ съ сіяющими глазами.
   Мой мужъ придвинулся къ Адѣ и торжественно приподнялъ руку, дѣлая знакъ опекуну, чтобъ онъ молчалъ.
   -- Когда-же я увижу деревню, милый домъ, гдѣ все напоминаетъ о прошломъ, гдѣ я наберусь силъ разсказать, чѣмъ была для меня Ада, припомнить всѣ мои вины, покаяться въ своей слѣпотѣ, гдѣ я научусь быть наставникомъ и опорой моему будущему ребенку? Когда я его увижу?
   -- Какъ только немного окрѣпнешь, дорогой мой, отвѣчалъ опекунъ.
   -- Ада, жизнь моя!
   Онъ сталъ приподыматься. Алланъ приподнялъ его такъ, чтобъ онъ могъ положить голову ей на грудь; онъ только этого и хотѣлъ.
   -- Я сдѣлалъ тебѣ много зла, моя любимая. Я омрачилъ твой свѣтлый путь. Со мной ты узнала бѣдность и заботы. Я растратилъ твои послѣднія средства. Простишь-ли ты меня, моя Ада, прежде чѣмъ я начну новую жизнь?
   Ясная улыбка озарила его лицо, когда она его поцѣловала. Онъ, какъ ребенокъ, прижался щекой къ ея груди, обнялъ ее за шею и съ послѣднимъ прощальнымъ вздохомъ началъ новую жизнь. Не эту грѣшную жизнь -- нѣтъ, другую... ту жизнь, гдѣ искупаются всѣ грѣхи, гдѣ нѣтъ ни печали, ни воздыханія.
   Поздно вечеромъ, когда все успокоилось, бѣдная помѣшанная миссъ Флайтъ пришла ко мнѣ и съ плачемъ разсказала, что она выпустила на волю своихъ птицъ.
   

ГЛАВА XXXV.
Времена перемѣнились.

   Въ Чизни Вудѣ тишина и безмолвіе, и безмолвіе окутываетъ своимъ покровомъ послѣднія событія фамильной исторіи. Ходитъ слухъ, будто сэръ Лейстеръ заплатилъ кое кому за молчаніе, но это вялый, хилый, робкій слухъ, который почти не подаетъ признаковъ жизни и, вспыхнувъ слабой искоркой, сейчасъ же опять замираетъ. Достовѣрно извѣстно только то, что красавица лэди Дэдлокъ покоится въ фамильномъ склепѣ въ одной изъ отдаленныхъ частей парка, гдѣ деревья сплетаются надъ темнымъ сводомъ, гдѣ крикъ совы оглашаетъ по ночамъ сосѣдніе лѣса; но откуда привезли се домой, чтобъ положить въ этомъ уединенномъ мѣстѣ среди таинственныхъ отголосковъ, и какъ она умерла -- это остается для всѣхъ тайной. Двѣ-три изъ ея прежнихъ пріятельницъ, преимущественно изъ числа фей съ персикообразными щеками и скелетообразными шеями, пробовали напоминать о ней обществу; граціозно играя своими огромными вѣерами, съ улыбкой мертвеца на карминовыхъ губахъ, точно вѣдьмы, заигрывающія со смертью за недостаткомъ другихъ поклонниковъ, онѣ высказывали свое удивленіе по поводу того, какъ могли похоронить эту женщину въ фамильномъ склепѣ и неужели кости умершихъ Дэдлоковъ не перевернутся въ гробахъ отъ такой профанаціи Но умершіе Дэдлоки отнеслись къ этому факту очень спокойно и, насколько извѣстно, не думали протестовать.
   Порой въ этомъ уединенномъ мѣстѣ, вдоль узенькой аллеи, которая къ нему ведетъ со стороны заросшаго папоротниками оврага, слышится приближающійся стукъ лошадиныхъ подковъ. Вслѣдъ затѣмъ показывается верхомъ на старой лошади сэръ Лейстеръ -- дряхлый, сгорбленный, почти слѣпой, но все еще величавый, и рядомъ съ нимъ, тоже верхомъ, высокій человѣкъ съ военной осанкой, который внимательно слѣдитъ за поводьями. Они подъѣзжаютъ къ дверямъ склепа, лошадь сэра Лейстера останавливается сама, сэръ Лейстеръ обнажаетъ голову, остается неподвижнымъ нѣсколько минутъ, и затѣмъ они поворачиваютъ назадъ.
   Война съ дерзкимъ Бойторномъ все еще продолжается, хотя и безъ прежняго пыла, то затихая, то опять разгораясь, какъ потухающій костеръ. Говорятъ, что когда послѣ смерти жены сэръ Лейстеръ переѣхалъ въ Линкольнширъ, мистеръ Бойторнъ выказалъ полную готовность отказаться отъ своихъ правъ на спорную землю, но сэръ Лейстеръ понялъ это какъ снисхожденіе къ его болѣзни и несчастію, и такъ разгнѣвался и огорчился, что мистеръ Бойторнъ былъ вынужденъ вторгнуться во владѣнія сосѣда, чтобы сколько нибудь его успокоить. Такимъ образомъ громоносныя объявленія мистера Бойторна по прежнему красуются на спорной межѣ и самъ мистеръ Бойторнъ, съ канарейкой на головѣ, по прежнему громитъ сэра Лейстера въ святилищѣ своего домашняго очага; воюетъ онъ съ нимъ и въ старой маленькой церкви, заявляя свой протестъ тѣмъ, что кротко игнорируетъ его присутствіе. Но говорятъ (шепотомъ), что чѣмъ сильнѣе свирѣпствуетъ мистеръ Бойторнъ противъ своего стараго врага, тѣмъ больше онъ ему дѣлаетъ уступокъ, и что сэръ Лейстеръ въ своей величественной неприступности и не подозрѣваетъ, съ какою заботливостью къ, нему относятся. Не подозрѣваетъ онъ и того, какая тѣсная связь общихъ страданій существуетъ между нимъ и его врагомъ, какъ близко соединила ихъ судьба двухъ сестеръ и, конечно, его врагъ, который знаетъ это теперь, никогда ему не скажетъ. И война продолжается къ удовольствію обѣихъ сторонъ.
   Въ одномъ изъ коттеджей парка, въ томъ, что виденъ изъ замка и гдѣ когда-то -- когда весеннія воды заливали Линкольнширъ -- игралъ ребенокъ сторожа, на котораго любила смотрѣть миледи, живетъ теперь высокій человѣкъ съ военной осанкой, бывшій солдатъ. По стѣнамъ коттеджа висятъ великолѣпно вычищенныя ружья -- память прошлаго; чистка этихъ ружей -- любимое занятіе хромого человѣчка, который состоитъ при Чизни-Вудской конюшнѣ. Человѣчекъ этотъ большой хлопотунъ; онъ вѣчно сидитъ у дверей конюшни и вѣчно что нибудь чиститъ или полируетъ: то стремя, то мундштукъ, то бляху отъ упряжи, словомъ все, что имѣетъ какое нибудь отношеніе къ конюшнѣ и что можно, полировать. Это лохматый, безобразный, искалѣченный человѣчекъ, что-то вродѣ старой дворняжки; видно, что жизнь порядкомъ его потрепала. Зовутъ его Филь.
   Пріятно смотрѣть на величавую фигуру старой домоправительницы (она очень подалась за это время и стала плохо слышать), когда она идетъ въ церковь, опираясь на руку сына; пріятно видѣть, какъ оба они относятся къ сэру Лейстеру и онъ къ нимъ. Впрочемъ, мало кто это видитъ при томъ безлюдьи, которое царитъ теперь въ замкѣ. Правда, лѣтомъ у матери и сына бываютъ гости; въ ясные лѣтніе дни между деревьями парка показываются иногда сѣрая мантилья и зонтикъ, совершенно неизвѣстные дотолѣ въ этихъ палестиеахъ. Въ ясные лѣтніе дни можно видѣть, какъ двѣ юныя дѣвицы рѣзвятся точно молодыя лошадки въ самыхъ завѣтныхъ уголкахъ парка, а у дверей коттеджа въ благорастворкнномъ вечернемъ воздухѣ дружно вьются двѣ струйки табачнаго дыма. Въ эти дни изъ оконъ коттеджа несутся звуки флейты, наигрывающей вѣчно-юныхъ "Британскихъ гренадеровъ", а когда наступитъ вечеръ, можно видѣть, какъ передъ коттеджемъ маршируютъ въ ногу двѣ высокія фигуры, и слышать, какъ одна изъ нихъ говоритъ деревяннымъ голосомъ: "Но при старухѣ я объ этомъ ни гугу: надо поддерживать дисциплину".
   Большая часть комнатъ замка стоятъ запертыя и не показываются посѣтителямъ, но сэръ Лейстеръ, величественный не смотря на свое горе и немощи, по прежнему возсѣдаетъ въ длинной гостинной, на старомъ мѣстѣ передъ портретомъ миледи. Свѣтъ одинокой лампы, загороженный со всѣхъ сторонъ широкими экранами, освѣщаетъ по вечерамъ только одинъ этотъ уголъ и, кажетзя, съ каждой минутой убываетъ, чахнетъ и вотъ-вотъ погаснетъ. И въ самомъ дѣлѣ еще немного -- и свѣтъ навсегда погаснетъ для сэра Лейстера; еще немного и, заплесневѣлая дверь фамильнаго склепа, эта угрюмая дверь, которая такъ туго отворяется и такъ крѣпко запирается,-- отворится и поглотитъ его навѣки.
   Волюмнія, на которую время дѣйствуетъ развѣ только въ томъ смыслѣ, что румяна на ея лицѣ становятся все краснѣе, а бѣлила желтѣе, читаетъ сэру Лейстеру въ долгіе зимніе вечера, прибѣгая ко всевозможнымъ хитростямъ, чтобы скрыть зѣвоту; особенно помогаетъ ей въ этихъ случаяхъ ея жемчужное ожерелье, которое она зажимаетъ въ своихъ розовыхъ губкахъ и тогда зѣваетъ со спокойной совѣстью. Безконечныя пережевыванія вопроса о Вуффи и Будлѣ, силящіяся доказать, какъ мерзокъ Будль и безпороченъ Буффи и какъ страна стремится къ погибели оттого, что обожаетъ Будли и ненавидитъ Буффи, или возносится на верхъ благополучія, оттого что обожаетъ Буффи и ненавидитъ Будля, ибо тутъ не можетъ быть середины,-- составляютъ главный предметъ этихъ чтеній. Сэръ Лейстеръ не взыскателенъ насчетъ выбора чтенія и, повидимому, не особенно внимательно слѣдитъ за предметомъ, хотя всякій разъ, какъ Волюмнія умолкаетъ, онъ просыпается, громко повторяетъ послѣднее слово и съ явнымъ неудовольствіемъ освѣдомляется, не устала-ли она. Впрочемъ Волюмнія, порхая по своему обыкновенію, какъ птичка, и роясь для развлеченія въ бумагахъ, напала на одинъ весьма интересный и близко ея касающійся документъ, который успокоилъ ее на случай, еслибы съ ея родственникомъ "что нибудь случилось"; этотъ документъ вполнѣ вознаграждаетъ ее за утомительное чтеніе и держитъ на почтительномъ разстояніи даже ея страшнаго дракона -- скуку.
   Кузены совсѣмъ разлюбили Чизни-Вудъ; они не выносятъ наполняющаго его унынія и заглядываютъ сюда только во время охотничьяго сезона. Тогда въ рощахъ раздаются ружейные выстрѣлы, и разлѣнившіеся егеря и загонщики ждутъ изнывающихъ отъ скуки кузеновъ въ условленныхъ пунктахъ. Разслабленный кузенъ, который, пріѣзжая въ Чизни-Вудъ, окончательно ослабѣваетъ, цѣлые дни валяется на диванѣ -- конечно, когда не охотится -- и также стонетъ изъ-подъ подушекъ, жалуясь на "эту п'оклятую т'ущобу, гдѣ чувствуешь себя заживо похо'оненнымъ".
   Единственные свѣтлые дни, какими судьба балуетъ Волюмнію въ эти трудныя времена, это тѣ рѣдкіе дни, когда она можетъ облагодѣтельствовать графство или страну, почтивъ своимъ присутствіемъ общественный балъ. Въ эти дни прекрасная дѣва появляется изъ своей комнаты настоящей сильфидой и летитъ подъ конвоемъ кузена за четырнадцать миль по тряской дорогѣ въ допотопную клубную залу, которая триста шестьдесятъ четыре дня въ обыкновенномъ году и триста шестьдесятъ пять въ високосномъ служитъ складочнымъ мѣстомъ для опрокинутыхъ вверхъ ножками старыхъ столовъ и стульевъ. Въ эти дни она плѣняетъ сердца своей любезностью, дѣтской рѣзвостью и легкостью своихъ ножекъ, какъ въ тѣ блаженныя времена, когда безобразный старый генералъ въ Батѣ еще не пріобрѣлъ ни одного зуба изъ тѣхъ, которыхъ у него теперь полонъ ротъ, по двѣ гинеи за штуку. Въ эти дни она порхаетъ аристократической нимфой между пестрыми парами танцующихъ. Въ эти дни ее осаждаютъ кавалеры съ чаемъ, съ лимонадомъ, съ пирожнымъ и съ любезностями. Въ эти дни она добра и жестока, мила и капризна, величественна и неприступна, неистощимо-разнообразна. Въ эти дни она до смѣшного похожа на маленькіе стеклянные канделябры прошлаго столѣтія, украшающіе клубную залу: со своими тоненькими поясками, отбитыми украшеніями, обсыпавшимися призматическими подвѣсками съ ихъ радужнымъ подмигиваньемъ, эти канделябры -- вылитая Волюмнія въ миніатюрѣ.
   Въ осттльное время жизнь Волюмніи въ Линкольнширѣ -- сплошная пустыня, гдѣ печальный домъ печально смотритъ, какъ обступившія его со всѣхъ сторонъ деревья стонутъ, ломаютъ руки, качаютъ головами и обливаютъ слезами его окна въ безвыходномъ отчаяніи; пышный лабиринтъ, который, кажется, никогда не принадлежалъ старинной фамиліи человѣческихъ существъ, сколько бы ни увѣряли въ противномъ оставшіеся послѣ нихъ портреты, а всегда былъ собственностью старой семьи отголосковъ, выходящихъ при малѣйшемъ звукѣ изъ своихъ могилъ и звонко раскатывающихся по всему зданію; лабиринтъ пустынныхъ лѣстницъ и коридоровъ, гдѣ царитъ такая мертвая тишина, что стоить вамъ ночью уронить въ своей комнатѣ гребешокъ, и по всему дому побѣгутъ таинственные звуки -- не то глухіе удары, н d>
меня, у васъ есть сердце простить меня. Я служила этой фамиліи, когда еще васъ не было на свѣтѣ. Я предана ей. Но ради Бога подумайте о моемъ несчастномъ сынѣ, такъ жестоко и несправедливо обвиняемомъ.
   -- Но вѣдь не я обвиняю его.
   -- Нѣтъ, миледи, нѣтъ. Но другіе обвиняютъ его, и онъ въ тюрьмѣ теперь, онъ въ опасности. О, леди Дэдлокъ, если вы можете сказать только слово, чтобы помочь ему и оправдать его, то, умоляю васъ, скажите!
   Что за заблужденіе этой женщины? Какую власть имѣетъ она надъ человѣкомъ, за котораго проситъ эта женщина, власть освободить его отъ несправедливаго подозрѣнія, если только оно дѣйствительно несправедливо? Прекрасные глаза миледи устремлены на нее съ удивленіемъ, даже съ боязнью.
   -- Миледи, я выѣхала вчера изъ Чесни-Воулда отыскать, въ старости, моего сына, и шаги на площадкѣ Замогильнаго Призрака такъ постоянны и такъ страшны, что въ теченіе всѣхь этихъ лѣтъ я ничего подобнаго не слышала. Ночь за ночью, съ наступленіемъ сумерекъ, звукъ этихъ шаговъ раздается въ нашихъ комнатахъ, и вчера вечеромъ онъ раздавался страшнѣе всего. И вчера, когда наступили сумерки, миледи, я получила это письмо.
   -- Какое же это письмо?
   -- Тс! тише!
   Домоправительница оглядывается кругомъ и отвѣчаетъ шопотомъ, обличающимъ сильную боязнь:
   -- Миледи, я никому ни слова не сказала объ этомъ письмѣ; я не вѣрю тому, что тутъ написано; я знаю, что это не можетъ быть правдой; я совершенно увѣрена, что эта неправда. Но мой сынъ въ опасности, и вы, вѣроятно, имѣете столько сердца, чтобъ пожалѣть его. Если вамъ извѣстно что-нибудь, о чемъ никто еще не знаетъ, если вы имѣете какія-нибудь подозрѣнія, если вы имѣете путь къ открытію преступленія и причину хранить это въ тайнѣ, о, миледи, миледи, подумайте обо мнѣ, преодолѣйте эту причину и откройте тайну! Я полагаю, что вамъ не. трудно сдѣлать это. Я знаю, вы не жестокая леди: но вы живете и поступаете по своему, не сообразуясь съ условіями свѣта; вы не сближаетесь съ своими друзьями, и всякъ, кто восхищается вами... а восхищаются вами всѣ безъ изъятія, какъ прекрасной и элегантной леди... знаетъ, что вы держите себя далеко отъ нихъ, какъ отъ людей, которыхъ нельзя допускать къ себѣ близко. Миледи, можетъ быть, вы, управляемые благородной гордостью или гнѣвомъ, пренебрегаете, объявить то, что вамъ извѣстно. Если это правда, ради Бога, умоляю васъ, вспомните о вѣрной слугѣ, которой вся жизнь проведена была въ этой фамиліи, фамиліи, которую она искренно любитъ, смягчитесь и помогите моему сыну оправдаться! Миледи, добрая миледи! (старая домоправительница убѣждаетъ съ непритворнымъ чистосердечіемъ):-- я занимаю въ обществѣ такое низкое мѣсто, а вы отъ природы поставлены такъ высоко и такъ далеко отъ насъ, что, конечно, вы не можете понять, какъ я безпокоюсь за мое дѣтище; но я такъ безпокоюсь за него, что нарочно пріѣхала сюда и рѣшилась просить васъ и умолять: не презирайте насъ ничтожныхъ и, если можно, окажите намъ справедливость въ такое страшное время!
   Леди Дэдлокъ, не сказавъ не слова, поднимаетъ ее и беретъ письмо изъ ея руки.
   -- Могу ли я прочитать его?
   -- Я нарочно затѣмъ пріѣхала, сюда, миледи; я полагала, что вы откроете путь къ оправданію моего сына.
   -- Право не знаю, что могу я сдѣлать для него. Кажется, ничего такого не скрываю, что могло бы повредить вашему сыну. Я не думала обвинить его.
   -- Миледи, быть можетъ, вы еще болѣе пожалѣете его, прочитавъ это письмо и принявъ въ соображеніе, что его невинно обвиняютъ.
   Старая домоправительница оставляетъ ее съ письмомъ въ рукѣ. Въ самомъ дѣлѣ, она отъ природы не жестокая леди, и было время, когда видъ такой почтенной женщины, умоляющей ее съ такой сильной горячностью, пробудилъ бы въ ней величайшее состраданіе. Но такъ давно пріучившая себя подавлять всякіе порывы души своей, съ такимъ пренебреженіемъ смотрѣть на житейскія дѣйствительности, такъ долго сбиравшая свѣдѣнія для собственныхъ своихъ цѣлей, въ той губительной школѣ, которая заглушаетъ всѣ врожденныя чувства, которая подводить подъ одну форму и покрываетъ какимъ-то мертвеннымъ блескомъ хорошее и худое, чувствующее и не чувствующее, одушевленное и неодушевленное, она до сихъ поръ подавляла даже удивленіе.
   Она вскрываетъ письмо. На листѣ чистой бумаги разложена печатное описаніе объ открытіи убитаго, въ то время, какъ онъ лежалъ на полу, прострѣленный въ сердце, и видъ этимъ подписано имя миледи съ прибавленіемъ слова "убійца".
   Письмо выпадаетъ изъ ея руки. Долго ли бы пролежало оно на полу, ей неизвѣстно; но оно лежитъ на томъ мѣстѣ, куда упало, даже и въ то время, когда передъ ней стоить лакей и докладываетъ о молодомъ человѣкѣ, но имени Гуппи. Слова этого доклада, вѣроятно, повторены были нѣсколько разъ, потому что они звучатъ еще въ ея ушахъ прежде, чѣмъ она начинаетъ понимать ихъ значеніе.
   -- Пусть онъ войдетъ!
   Онъ входитъ. Держа письмо въ рукѣ, поднятое съ полу, она старается собрать свои мысли. Въ глазахъ мистера Гуппи она та же самая леди Дэдлокъ, сохраняющая то же самсе заученное, надменное, холодное положеніе.
   -- Миледи, быть можеть, не угодно было извинить посѣщеніе человѣка, который показался непріятнымъ съ самаго перваго раза, но онъ не жалуется на это, потому что, обязанъ признаться, не было уважительной причины, по которой бы посѣщеніе его должно казаться пріятнымъ; но надѣюсь, что при настоящемъ случаѣ, упомянувъ побудительныя причины моего посѣщенія, въ не станете винить меня,-- говоритъ мистеръ Гуппи.
   -- Говорите, я васъ слушаю.
   -- Благодарю васъ, миледи. Во-первыхъ, я долженъ объяснить вамъ (мистеръ Гуппи садится на конецъ стула и кладетъ на коверъ шляпу у самыхъ ногъ), что миссъ Соммерсонъ, какъ я уже имѣлъ честь докладывать вамъ, въ одинъ періодь моей жизни, оставалась впечатлѣнною на моемъ сердцѣ, пока не изгладилась на немъ обстоятельствами, устранитъ которыя я не имѣлъ возможности,-- миссъ Соммерсонъ сообщила мнѣ послѣ того, какъ я имѣлъ удовольствіе въ послѣдній разъ видѣться съ вами, что она желала бы, чтобы касательно ея не предпринималось никакихъ мѣръ, въ дѣлахъ какого бы то ни было рода. Желанія миссъ Соммерсонъ были для меня закономъ (кромѣ тѣхъ, конечно, которыя имѣли нѣкоторую связь съ обстоятельствами, устранить которыя я не имѣлъ никакой возможности), вслѣдствіе этого я потерялъ всякую надежду имѣть отличную честь увидѣться съ вами, миледи, еще разъ.
   -- А между тѣмъ онъ видится съ ней,-- утрюмо замѣчаетъ миледи.
   -- Точно такъ,-- допускаетъ мистеръ Гуппи.-- Главная цѣль моя состоитъ въ томъ, миледи, что я долженъ сообщить вамъ, подъ строгой тайной, почему я очутился здѣсь.
   -- Нельзя ли,-- говорить она.-- объясняться яснѣе и короче.
   -- Нельзя ли и мнѣ въ свою очередь,-- отвѣчаетъ мистеръ Гуппи съ чувствомъ оскорбленнаго самолюбія:-- попросить васъ, миледи, обратить особенное вниманіе на то обстоятельство, что меня привели сюда не личныя мои дѣла. Мой приходъ сюда не имѣетъ никакой связи съ корыстолюбивыми видами. Еслибъ я не далъ обѣщаніи миссъ Соммерсонъ и еслибъ не считалъ священнымъ долгомъ исполнить это обѣщаніе, я не рѣшился бы еще разъ заслонить эти двери своей фигурой, я бы старался держаться отъ нихъ на благородную дистанцію.
   Мистеръ Гуппи находитъ эту минуту удобнѣйшею, чтобы взъерошить себѣ волосы обѣими руками.
   -- Вѣроятно, миледи, вы изволите припомнить, что въ бытность мою здѣсь въ послѣдній разъ, я совершенно неожиданно столкнулся съ человѣкомъ, весьма знаменитымъ въ нашей профессіи, и котораго потерю мы всѣ оплакиваемъ. Съ того времени этотъ человѣкъ всячески старался повредить мнѣ на томъ пути, который я называю тонкой практикой, и сдѣлалъ то, что на каждомъ поворотѣ и на каждомъ пунктѣ я видѣлъ себя въ такомь затруднительномъ положеніи, что невольнымъ образомъ и неумышленно могъ бы поступитъ въ своихъ дѣйствіяхъ противъ желаній миссъ Соммерсонъ. Самохвальство не можетъ служить хорошей рекомендаціей; но во всякомъ случаѣ я могу сказать за себя, что въ отношеніи своего дѣла я еще не какой-нибудь простофиля.
   Леди Дэдлокъ смотритъ на него сурово и вопросительно. Мистеръ Гуппи немедленно отводитъ взоры свои отъ ея лица и смотритъ въ сторону.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, до такой степени было трудно,-- продолжаетъ онъ:-- составить идею о томъ, въ какихъ отношеніяхъ этотъ человѣкъ съ другими людьми, что до самой потери его, которую мы всѣ оплакиваемъ, у меня умъ заходилъ за разумъ -- выраженіе, которые вы, миледи, обращающаяся въ высшихъ кругахъ общества, будете такъ добры и сочтете его равносильнымъ выраженію: не зналъ, что подумать. Смолъ тоже -- имя, которымъ я ссылаюсь на другого человѣка, моего пріятеля, котораго вы, миледи, не изволите знать -- вдѣлался такимъ скрытнымъ, такимъ двуличнымъ, что иной разъ не легко было добиться отъ него какого-нибудь толку. Какъ бы то ни было, то употребляя въ дѣла свои слабыя способности, то пользуясь помощью моего искреняго друга по имени мистера Тони Викля (который имѣетъ всѣ пріемы высшей аристократіи, и въ его комнатѣ постоянно виситъ вашъ портретъ, миледи), я имѣлъ теперь основательныя причины рѣшиться придти сюда и посовѣтовать вамъ, миледи, быть осторожной. Во-первыхъ, миледи, позвольте спросить васъ, не имѣли ли вы сегодня утромъ совершенно незнакомыхъ и странныхъ посѣтителей? Я не говорю фешенебельныхъ посѣтителей, но такихъ напримѣръ, какъ бывшая служанка миссъ Барбари, или какъ одна особа, лишившаяся употребленія ногъ, которую несли то лѣстницѣ точь-въ-точь какъ носятъ по улицамъ чучелу Гай-Фокса?
   -- Нѣтъ!
   -- Такъ позвольте увѣрить васъ, миледи, что такіе посѣтители были здѣсь и были приняты. Я самъ видѣлъ, какъ они выходили въ двери вашего дома, ждалъ на углу сквера, когда они выйдутъ, и послѣ того нарочно потерялъ полчаса времени на обходъ, чтобъ только не встрѣтиться съ ними.
   -- Какое же мнѣ, или какое же вамъ дѣло до этого? Я не понимаю васъ. Что вы этимъ хотите сказать?
   -- Миледи, я только предостерегаю васъ, совѣтую вамъ быть насторожѣ. Можетъ статься, что мои совѣты и предостереженія совершенно напрасны. Чтожъ за бѣда? Въ этомъ случаѣ я только выполняю обѣщаніе, данное миссъ Соммерсонъ. Я сильно подозрѣвалъ (изъ того, въ чемъ проговорился Смолъ, и изъ того, что мы успѣли выпытать отъ нею), что письма, которыя мнѣ слѣдовало доставить вамъ, миледи, не уничтожены, какъ и полагалъ, что если изъ нихъ можно было что-нибудь извлечь и разгласить, такъ то уже извлечено и разглашено и, наконецъ, что посѣтители, о которыхъ я упомянулъ, были здѣсь сегодня поутру собственно за тѣмъ, чтобъ получить денежки, и навѣрное они получили ихъ или получатъ.
   Мистеръ Гуппи беретъ шляпу съ полу и встаетъ.
   -- Миледи, вамъ лучше извѣстно, есть ли что-нибудь серьезное въ моихъ словахъ или нѣтъ. Есть ли или нѣтъ, но во всякомъ случаѣ я поступилъ сообразно съ желаніемъ миссъ Соммерсонъ, именно не вмѣшиваться ни во что и совсѣмъ оставить то, что я началъ дѣлать; а этого для меня достаточно. Если окажется, что я совершенно по пустому предостерегаю васъ, надѣюсь, вы постараетесь перенести мое высокомѣріе, а я постараюсь перенести ваше порицаніе. Теперь позвольте мнѣ, миледи, засвидѣтельствовать вамъ мое почтеніе и при этомъ случаѣ выразить, что за повтореніе моихъ визитовъ вы можете не опасаться.
   Она едва-едва принимаетъ взглядомъ эти прощальныя слова; но спустя немного послѣ его ухода она звонитъ въ колокольчикъ.
   -- Гдѣ сэръ Лэйстеръ?
   Меркурій докладываетъ, что въ настоящую минуту онъ заперся въ библіотекѣ одинъ.
   -- Были ли у него поутру какіе-нибудь посѣтители?
   Много, по разнымъ дѣламъ.
   И Меркурій начинаетъ описывать ихъ и въ числѣ прочихъ упоминаетъ о посѣтителяхъ мистера Гуппи. Довольно; онъ можетъ идти.
   Прекрасно! Топерь все кончено, все обнаружено. Ея имя на устахъ безчисленнаго множества людей, ея мужъ уже знаетъ свое оскорбленіе, ея позоръ будетъ извѣстенъ всему городу; быть можетъ онъ уже распространяется въ ту минуту, какъ она думаетъ о немъ и въ добавокъ къ громовому удару, такъ давно предвидѣнному ею, такъ неожиданному для ея мужа, невидимый обвинитель называетъ ее убійцей своего врага.
   Дѣйствительно, онъ былъ ея врагомъ, и она часто, часто желала его смерти. Дѣйствительно онъ врагъ ея, даже и въ его могилѣ. Это страшное обвиненіе взводится на нее, какъ новая пытка отъ его безжизненной руки. И представляя себѣ, какъ она тайкомъ подходила въ роковую ночь къ его дверямъ, какъ стянуть объяснять ея отказъ отъ дому своей любимой дѣвочкѣ -- отказъ такъ не задолго передъ этимъ событіемъ, какъ будто она отказала ей собственно для того, чтобы избѣжать присмотра; представляя себѣ это, она дрожитъ, какъ будто руки палача уже наложены на ея шею.
   Она падаетъ на полъ, ея волосы распущены въ безпорядкѣ, ея лицо прячется въ подушкахъ съ кушетки. Она встаетъ, безумно бросается изъ стороны въ сторону, снова бросается на полъ, мечется и стонетъ. Ужасъ, который испытываетъ она, невыносимъ. Еслибъ она дѣйствительно была убійцей, то и тогда едва ли бы ощущеніе этого ужаса было сильнѣе.
   Его смерть была ни что иное, какъ разбитый ключъ въ мрачномъ сводѣ, въ сводѣ, который начинаетъ рушиться на тысячи частей, а изъ нихъ каждая въ свою очередь разрушалась и ломалась на мельчайшія части!
   Такимъ образомъ, ужасное убѣжденіе мало по малу развивается и преодолѣваетъ ее, убѣжденіе, что отъ этого преслѣдователя живого или мертваго, непреклоннаго и неумолимаго въ его могилѣ, кромѣ смерти ничто ее не избавитъ. Съ этимъ убѣждніемъ она убѣгаетъ. Позоръ, ужасъ, угрызеніе совѣсти и бѣдствіе ложатся на нее всею своею тяжестью, и даже сила ея самонадѣянности оторвана и унесена, какъ отрывается древесный листъ и уносится по прихоти сильнаго вѣтра.
   Она на скорую руку набрасываетъ на бумагу слѣдующія строки къ мужу, запечатываетъ ихъ и оставляетъ на столѣ:
   "Если меня станутъ искать и обвинять въ убійствѣ, то вѣрьте, что я совершенно невинна. Въ другомъ я не оправдываю себя: я виновна во всемъ, что вамъ уже извѣстно, или будетъ извѣстно. Въ ту роковую ночь онъ приготовилъ меня къ открытію вамъ моего преступленія. Послѣ того, какъ онъ оставилъ меня, я вышла изъ дому, подъ предлогомъ прогуляться въ саду, гдѣ я гуляла иногда, но въ самомъ дѣлѣ, затѣмъ, чтобъ идти за нимъ и въ послѣдній разъ просить его не оставлять меня въ томъ недоумѣніи, которымъ онъ мучилъ меня -- вы не знаете какъ долго -- но чтобы кончилъ все на другое же, утро.
   "Я нашла его домъ мрачнымъ и безмолвнымъ. Я два раза позвонила у его дверей; но отвѣта не было, и я ушла домой.
   "Мнѣ нечего оставлять за собою. Я не буду болѣе обременять васъ. Дай Богъ, чтобъ вы, въ справедливомъ своемъ гнѣвѣ, имѣли возможность забыть недостойную женщину, для которой вы расточали самую великодушную преданность, которая убѣгаетъ отъ васъ съ болѣе, глубокимъ стыдомъ противъ того стыда, съ какимъ она убѣгаетъ отъ самой себя, и которая пишетъ вамъ послѣднее -- прости!"
   Она закрывается вуалью, быстро одѣвается, оставляетъ всѣ свои брилліанты и деньги, прислушивается, спускается съ лѣстницы въ ту минуту, когда въ пріемной нѣтъ ни души, открываетъ и затворяетъ за собою парадную дверь и убѣгаетъ.
   

LVI. Преслѣдованіе.

   Безчувственный, какъ и слѣдуетъ по своему высокому происхожденію, столичный домъ Дэдлоковъ смотритъ выпуча глаза въ сосѣдніе дома, отличающіеся отъ другихъ зданій какимъ-то особенно угрюмымъ великолѣпіемъ, и не подаетъ никакого виду, что внутри его дѣла, идутъ не своимъ чередомъ. Кареты стучатъ по мостовой, уличныя двери ни на минуту не остаются въ покоѣ, модный міръ мѣняется визитами; устарѣлыя прелестницы, съ шеями скелетовъ и персиковыми щечками, въ которыхъ дневной свѣтъ обличаетъ искусственный румянецъ, именно въ то время, когда эти очаровательныя созданія представляютъ изъ себя соединеніе смерти и леди, помрачаютъ глаза мужчинъ. Изъ холодныхъ конюшенъ выводится легкіе экипажи коротконогими кучерами въ пеньковыхъ парикахъ, кучерами, утопающими въ мягкихъ козлахъ; позади экипажей торчатъ прелестные Меркуріи, вооруженные булавами и накрытые треугольными шляпами -- умилительное зрѣлище!
   Столичный домъ Дэдлоковъ не измѣняетъ своей наружности, и часы, которые проходятъ мимо его величавой мрачности, теряютъ свое однообразіе только внутри. Прекрасная Волюмнія, подчиняясь болѣе другимъ преобладающей скукѣ и чувствуя, что она нападаетъ на расположеніе ея духа съ нѣкоторымъ ожесточеніемъ, рѣшается наконецъ уйти въ библіотеку для перемѣны сцены. Она нѣжно стучитъ въ дверь, и не получая отвѣта, открываетъ ее, заглядываетъ и, никого не видя тамъ, вступаетъ въ комнату.
   Веселая миссъ Дэдлокъ въ древнемъ, покрытомъ бархатистой муравой, городѣ Батѣ слыветъ за одержимую недугомъ крайняго любопытства -- недугомъ, принуждающимъ ее при всѣхъ удобныхъ и неудобныхъ случаяхъ ходить подбоченясь съ золотой лорнеткой въ глазу и устремлять взоръ свой на предметы всякаго рода Разумѣется, она и теперь не упускаетъ случая птичкой попорхать надъ письмами и бумагами своего родственника: то клюнетъ она коротенькимъ носикомъ этотъ документъ; то, склонивъ головку на бокъ и прищуривъ глазки, клюнетъ другой, и такимъ образомъ перескакиваетъ отъ одного стола къ другому, съ лорнеткой въ глазу, съ выраженіемъ любознательности и какого-то безпокойствъ въ лицѣ. Во время этихъ розысканіи она вдругъ спотыкается на что-то, и направивъ лорнетку по тому направленію, видитъ, что родственникъ ея лежитъ на полу, какъ колода.
   Обыкновенно легкій, нѣжный, едва слышный визгъ Волюмніи пріобрѣтаетъ при этомъ изумительномъ открытіи необычайную силу, и весь домъ быстро приходитъ въ страшное волненіе. Слуги опрометью бѣгаютъ вверхъ и внизъ по лѣстницамъ; колокольчики сильно звонятъ, послали за докторомъ, вездѣ ищутъ леди Дэдлокъ и нигдѣ не находятъ. Никто не видѣлъ и не слышалъ ее, съ тѣхъ поръ, какъ она въ послѣдній разъ звонила въ колокольчикъ. На столѣ находятъ ея письмо къ сэру Лэйстеру; но не получить ли онъ уже другого письма изъ другого свѣта на которое отвѣчать онъ долженъ лично; быть можетъ, для него теперь всѣ живые и всѣ мертвые языки -- одно и то же.
   Его кладутъ на постель, отогрѣваютъ, трутъ, освѣжаютъ, прикладываютъ ледъ къ головѣ и вообще употребляютъ всѣ средства къ приведенію въ чувство. Между тѣмъ сонъ проходитъ, и въ его спальнѣ уже ночь прежде, чѣмъ тяжелое дыханіе его начинаетъ успокаиваться, и его неподвижные глаза начинаютъ оказывать сознаніе свѣчи, нарочно передъ нимъ поставленной. Какъ началась эта перемѣна, такъ она и продолжается, и отъ времени до времени онъ киваетъ головой, поводитъ глазами или машетъ рукой въ знакъ того, что онъ слышитъ все и понимаетъ.
   Онъ упалъ сегодня по утру, прекрасный видный джентльменъ, правда, подверженный въ нѣкоторой степени недугамъ, но все же мужчина прекрасной наружности и съ довольно полнымъ окладомъ лица. Теперь лежитъ онъ въ постели, какъ престарѣлый человѣкъ со впалыми щеками, такъ изнуренная, дряхлая тѣнь его самого. Его голосъ былъ звучный и пріятный, и онъ такъ долго убѣжденъ былъ въ силѣ и важности, которыя имѣли всѣ его слова для всего человѣчества, что они дѣйствительно звучали наконецъ такъ, что какъ будто въ самомъ звукѣ ихъ скрывалось какое-то значеніе. Теперь же онъ только шепчетъ, и въ его шопотѣ слышны какіе-то нѣмые звуки -- звуки непонятнаго языка.
   Его любимая и преданная домоправительница стоитъ у его постели. Это первый фактъ, который онъ замѣчаетъ, и изъ котораго онъ, очевидно, извлекаетъ удовольствіе. Послѣ тщетныхъ попытокъ передать свои мысли изустно, онъ дѣлаетъ знаки, чтобы ему подали карандашъ. Знаки эти такъ невыразительны, что съ перваго раза невозможно понять ихъ; одна только домоправительница постигаетъ наконецъ, чего онъ хочетъ, и приноситъ ему аспидную доску.
   Послѣ непродолжительной паузы, онъ медленно царапаетъ по ней, совершенно не своимъ почеркомъ: "Чесни-Воулдъ?"
   -- Нѣтъ,-- говоритъ ему домоправительница, онъ въ Лондонѣ. Сегодня утромъ онъ захворалъ въ библіотекѣ. Слава Богу, что ей привелось быть въ это время въ Лондонѣ, и что она имѣетъ теперь возможность находиться при немъ.
   -- Это не такая болѣзнь, чтобы ждать дурныхъ послѣдствій, сэръ Лэйстеръ. Вамъ завтра же будетъ лучше, сэръ Лэйстеръ. Такъ говорятъ всѣ джентльмены.
   При этихъ словахъ по старому, но прекрасному лицу домоправительницы катятся обильныя слезы.
   Окинувъ взглядомъ комнату, и обративъ особенное вниманіе на пространство вокругъ кровати, гдѣ стоятъ доктора, онъ пишетъ: "миледи".
   -- Миледи уѣхала, сэръ Лэйстеръ, до вашего припадка и, вѣроятно, еще не знаетъ о вашей болѣзни.
   Онъ снова и съ величайшимъ безпокойствомъ указываетъ на слово миледи. Всѣ стараются успокоить его, но онъ снова указываетъ съ возрастающимъ безпокойствомъ. Когда окружающіе, взглянули другъ на друга, не зная, что сказать, онъ еще разъ беретъ доску и пишетъ: "Миледи. Ради Бога, гдѣ?" И при этомъ изъ груди его вылетаетъ умоляющій стонъ.
   Рѣшено за лучшее, что его старая домоправительница передастъ ему письмо леди Дэдлокъ, содержаніе котораго никто ни знаетъ и никто не можетъ отгадать. Она распечатываетъ его и кладетъ передъ нимъ для прочтенія. Прочитавъ дважды съ величайшимъ усиліемъ, онъ оборачиваетъ письмо такъ, чтобъ никто его не видѣлъ и лежитъ, стоная. Онъ впадаетъ въ обморокъ, и проходитъ часъ времени, прежде чѣмъ онъ снова открываетъ глаза и склоняется на руку своей вѣрной и преданной домоправительницы. Доктора знаютъ, что при ней ему дѣлается лучше и, съ окончаніемъ своихъ усиленныхъ хлопотъ около него, становятся въ отдаленіи.
   Въ аспидной доскѣ снова оказывается надобность; но онъ не можетъ вспомнить слово, которое хочетъ написать. Его безпокойство, его желаніе, его горесть въ этомъ состояніи вполнѣ достойны сожалѣнія. Казалось, что онъ долженъ сойти съ ума отъ необходимости, которую онъ чувствуетъ въ скорѣйшемъ исполненіи его желанія, и въ совершенной невозможности выразить то, что нужно сдѣлать и кого привезти. Онъ написалъ букву Б и на этомъ остановился. Но вдругъ, достигнувъ самой высшей степени своего несчастнаго положенія, онъ прибавляетъ передъ написанной буквой слово "мистеръ". Старая домоправительница подсказываетъ: "мистеръ Боккетъ". Ну слава Богу! Именно это и хотѣлъ онъ написать.
   Мистеръ Боккетъ находится внизу по приглашенію. Не позвать ли его наверхъ?
   Никакимъ образомъ нельзя теперь перетолковать иначе пламенное желаніе сэра Лэйстера увидѣть этого человѣка, нельзя перетолковать иначе и другого желанія, чтобы изъ комнаты удалились всѣ, кромѣ домоправительницы. Это сдѣлано весьма поспѣшно и мистеръ Боккетъ является. Сэръ Лэйстеръ, повидимому, упалъ съ высоты своего величія, чтобъ возложить все свое довѣріе и всю свою надежду на этого человѣка.
   -- Сэръ Лэйстеръ, баронетъ, мнѣ очень жаль видѣть васъ въ такомъ положеніи. Надѣюсь, вы поправитесь. Я увѣренъ, что вы понравитесь для блага фамиліи.
   Сэръ Лэйстеръ вручаетъ ему письмо миледи и внимательно смотритъ ему въ лицо. Въ то время, какъ мистеръ Боккетъ читаетъ письмо, по одному его глазу можно заключить, что въ головѣ его блеснула свѣжая мысль. Согнувъ свой жирный указательной палецъ и продолжая читать, онъ какъ будто говоритъ: "сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я васъ понимаю".
   Сэръ Лэйстеръ пишетъ на доскѣ: "Полное прощеніе. Найдите..." Мистеръ Боккетъ останавливаетъ его руку.
   -- Сэръ Лэйстеръ Дсдлокъ, баронетъ, я найду ее. Но мои поиски должны начаться немедленно. Не должно терять ни минуты.
   Съ быстротою мысли онъ слѣдуетъ за взглядомь баронета, указывающимъ на шкатулку на столѣ.
   -- Принести ее сюда, сэрь Лэйстеръ? Извольте. Отпереть однимъ изъ этихъ ключиковъ? Извольте. Самымъ маленькимъ ключикомъ? Такъ и есть. Вынуть оттуда ассигнаціи? Я выну. Сосчитать ихъ? Сію минуту. Двадцать и тридцать -- пятьдесятъ, еще двадцать -- семьдесятъ, да пятьдесятъ -- сто двадцать и еще сорокъ -- сто шестьдесятъ. Взять ихъ на издержки? Очень хорошо, и, разумеется, представить счетъ. Не жалѣть денегъ? Нѣтъ, нѣтъ, я не стану жалѣть.
   Быстрота и точность, съ которыми мистеръ Боккетъ угадывалъ всѣ мысли и желанія баронета, изумительны. Мистриссь Ронсвелъ. державшая во все это времи свѣчку, замѣчаетъ, что у нея кружится голова отъ быстроты движенія глазъ и рукъ мистера Боккета, и замѣчаетъ это въ то время, какъ онъ, совсѣмъ ютовый въ путь, быстро выходитъ изъ комнаты.
   -- Вы, кажется, матушка Джорджа?-- навѣрное я не ошибаюсь, что вы его матушка?-- говоритъ мистеръ Боккегъ въ сторону, съ надѣтой шляпой и застегивая свой сюртукъ.
   -- Точно такъ, (Яръ; я его мать, которая очень сокрушается о немь.
   -- Такъ я и думалъ, судя потому, что онъ сказалъ мнѣ за нѣсколько минутъ. Ничего, ничего, я намъ вотъ что скажу, вамъ больше не нужно сокрушаться. Вашъ сынъ совершенно правъ. Ужъ не хотите ли вы плакать? Напрасно; не забудьте, что вы должны беречь сэра Лэйстера Дэдлока, баронета, а какъ же вы будете беречь его, если станете плакать? Что касается вашего сына, такъ онъ правъ, онъ посылаетъ вамъ увѣреніе въ своемъ сыновнемъ долгѣ къ вамъ и надѣется, что и вы исполните свой долгъ къ другимъ. Онъ оправдался благородно, какъ и слѣдовало ему оправдаться, даже и тѣни не оставилъ подозрѣнія, словомъ сказать -- вышелъ изъ суда человѣкомъ безукоризненнаго поведенія. Вы можете повѣрить мнѣ, потому что я взялъ его подъ стражу. При этомъ случаѣ онъ велъ себя отлично; онъ прекрасный мужчина, какъ прекрасны и вы, сударыня; рѣдкая матушка и рѣдкій сынокъ. Ну просто отличная парочка, можно было бы показывать за образецъ въ какомъ угодно собраніи... Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, что вы возложили на меня, я непремѣнно исполни". Не бойтесь, я не стану свертывать съ дороги ни вправо, ни влѣво, не стану спать, ни мыться, ни бриться, пока не найду того, что взялся отыскать. Сказать отъ васъ, что вы совершенно прощаете? Непремѣнно скажу, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ. Желаю вамъ всего лучшаго, и чтобы ваши семейный дѣла сгладились, какъ сглаживается... ахъ, Боже мой! множество дѣлъ и будетъ сглаживаться до скончанія вѣка.
   Съ этимъ заключеніемъ своей рѣчи, мистеръ Боккетъ, застегнутый на всѣ пуговицы, быстро выходитъ изъ комнаты, внимательно смотря впередъ, какъ будто приступая къ отысканію миледи, онъ уже проникалъ своимъ взглядомъ мракъ ночи.
   Первымъ приступомъ его къ дѣлу было отправиться въ комнаты леди Дэдлокъ и поискать въ нихъ какихъ-нибудь пустыхъ указаній, которыя бы могли помочь ему. Комнаты миледи во мракѣ. И когда мистеръ Боккетъ идетъ по нимъ съ восковой свѣчкой, которую держитъ надъ головой, и въ умѣ составляетъ опись множества изящныхъ предметовъ, такъ странно не согласующихся съ нимъ,-- эта картина послужила бы занимательнымъ зрѣлищемъ; но ее, впрочемъ, никто не видитъ, потому что онъ заперъ за собою двери.
   -- Чудесный будуаръ!-- говоритъ мистеръ Боккетъ, который благодаря утреннему толчку, чувствуетъ въ нѣкоторой степени способность употреблять французскія слова:-- должно быть стоилъ денегъ, да и денегъ. Жалко оторваться отъ такихъ вещей; я думаю она была крѣпко привязана къ нимъ.
   Открывая и закрывая столовые ящики, заглядывая въ шкатулки и ларчики гъ брильянтами, онъ видитъ собственное его отраженіе во множествѣ зеркалъ, и по поводу этого обстоятельства приступаетъ къ поучительному разсужденію:
   -- Другой бы подумалъ, что я вѣкъ свой обращаюсь въ фэшенэбельномь сословіи и готовлюсь теперь на блестящій аристократическій балъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ. А почемъ знать: быть можетъ, изъ меня бы вышелъ отличнѣйшій щеголь.
   Продолжая осматривать вещи, онъ открываетъ внутри комода изысканной работы ларчикъ. Его огромная рука, перебирая перчатки, которыя едва ощутительны для него, такъ легки онѣ и такъ мягки въ его рукѣ, встрѣчается съ бѣлымъ носовымъ платкомъ.
   -- Гм! Дай-ка мнѣ взглянуть на тебя,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, опуская свѣчку.-- По какому это случаю положили тебя отдѣльно отъ другихъ вещей? Что за причина такому отличію? Принадлежишь ли ты миледи или кому нибудь другому? На тебѣ есть мѣтка, если и не ошибаюсь.
   Онъ находитъ дѣйствительно мѣтку и говорить: "Эсѳирь Соммерсонъ".
   -- О!-- говоритъ мистеръ Боккетъ, останавливаясь и прикладывая къ уху свой жирный указательный палецъ.-- Прекрасно, я возьму тебя съ собой!
   Онъ заключаетъ свои наблюденія такъ спокойно и тщательно, какъ онъ началъ имъ и продолжалъ, оставляетъ каждую вещь въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ находилъ ее, и послѣ пяти минутъ времени, проведенныхъ въ этомъ занятіи, выходитъ на улицу. Бросивъ взглядъ на тускло освѣщенныя окна въ комнатѣ сэра Лэйстера Дэдлока, онъ отправляется со всевозможной быстротою къ ближайшей извощичьей биржѣ, выбираетъ лошадь и приказываетъ вести себя въ галлерею для стрѣльбы въ цѣль. Мистеръ Боккетъ не выдаетъ себя за опытнаго знатока лошадей; но все же онъ истрачиваетъ небольшую сумму денегъ на пари во время замѣчательнѣйшихъ конскихъ скачекъ и обыкновенно выражаетъ свое сужденіе по этому предмету замѣчаніемъ такого рода, что тогда только и можетъ узнать достоинство лошади, когда увидитъ ее бѣгъ.
   Въ настоящемъ случаѣ, онъ дѣлаетъ безошибочный выборъ. Онъ мчится по каменной мостовой во весь опоръ, и между тѣмъ направляетъ свои проницательные взоры на каждое болѣе или менѣе подозрительное созданіе, мимо котораго несется онъ по улицамъ, покрытымъ полуночнымъ мракомъ, на огоньки въ окнахъ верхнихъ этажей, гдѣ жители легли или ложатся спать, на всѣ перекрестки, на небо, покрытое тяжелыми облаками, и на землю, гдѣ лежитъ тонкій слой снѣга -- ночамъ знать, быть можетъ, изъ того или другого неожиданно представится случай, который послужитъ ему въ пользу? Онъ мчится къ мѣсту назначенія съ такой быстротой, что когда останавливается, то клубы пара отъ лошади едва его не задушаютъ.
   -- Проведи ее немного; пусть она освѣжится. Черезъ полминуты я опять поѣду.
   Онъ пробѣгаетъ по длинному деревянному корридору и застаетъ кавалериста за трубкой.
   -- Я такъ и думалъ, Джорджъ, что застану тебя за трубкой, послѣ того, что ты перенесъ, любезный мой. Но мнѣ некогда съ тобой болтать. Дѣло идетъ о спасеніи женщины. Вѣдь это миссъ Соммерсонъ была здѣсь, когда умеръ Гридли? Кажется, я не ошибаюсь въ ея имени... нѣтъ?... Такъ и прекрасно! Гдѣ она живетъ?
   Кавалеристъ только что оттуда и сообщаетъ адресъ: близь Оксфордской улицы.
   -- Ты не будешь сожалѣть объ этомъ, Джорджъ. Спокойной ночи!
   Онъ снова выходитъ съ полнымъ убѣжденіемъ, что видѣлъ Филя, который сидѣлъ подлѣ скуднаго огня и смотрѣлъ на него, разинувъ ротъ и выпуча глаза; снова мчится по улицамъ и снова выходить изъ кареты въ клубы лошадинаго пара.
   Мистеръ Джорндисъ, во всемъ домѣ единственный человѣкъ, который не спитъ, но и онъ собирается лечь въ постель; услышавъ усиленный звонъ въ колокольчикъ, онъ встаетъ отъ книги и въ халатѣ спускается къ уличной двери.
   -- Ради Бога не тревожьтесь, сэръ.
   Въ одинъ моментъ, посѣтитель безъ всякихъ церемоній входитъ въ пріемную, затворяетъ дверь и оставляетъ руку на замкѣ.
   -- Я имѣлъ уже удовольствіе видѣться съ вами. А полицейскій агентъ Боккетъ. Взгляните, сэръ, на этотъ платокъ. Онъ принадлежитъ миссъ Соммерсонъ. Четверть часа тому, я самъ нашелъ его отдѣльно между вещами леди Дэдлокъ. Ни минуты нельзя терять. Дѣло идетъ о жизни или смерти. Вы знаете леди Дэдлокъ?
   -- Знаю.
   -- Сегодня сдѣлано тамъ открытіе какой-то тайны... семейной тайны. Съ баронетомъ Лэйстеромъ Дэдлокомъ сдѣлался припадокъ апоплексіи или паралича, его долго не могли привесть въ чувство, и драгоцѣнное время потеряно. Леди Дэдлокъ исчезла сегодня послѣ обѣда и оставила мужу весьма неблаговидное письмо. Пробѣгите его. Вотъ оно.
   Мистеръ Джорндисъ, прочитавъ письмо, спрашиваетъ, что это значитъ?
   -- Не знаю. Это похоже на самоубійство. Во всякомъ случаѣ опасность подобнаго предположеніи увеличивается съ каждой минутой. Я бы далъ за часъ сто фунтовъ стерлинговъ, чтобъ только не дойти до этой поры безъ всякаго дѣла. Мистеръ Джорндисъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, поручилъ мнѣ преслѣдовать ее и отыскать -- спасти ее и передать ей его прощеніе. У меня есть деньги и власть; но мнѣ не достаетъ еще одного: мнѣ не достаетъ миссъ Соммерсонъ.
   Мистеръ Джорндисъ съ озабоченнымъ видомъ и боязливымъ голосомъ повторяетъ:
   -- Миссъ Соммерсонъ?
   -- Послушайте, мистеръ Джорндисъ! (Мистеръ Боккетъ во все это время слѣдитъ за измѣненіемъ лица его съ величайшимъ вниманіемъ) я говорю съ вами какъ съ джентльменомъ, имѣющимъ человѣческое сердце, и говорю при такихъ важныхъ обстоятельствахъ, которыя не часто случаются. Если медленность бывала когда нибудь опасна, такъ она опасна теперь. И если вы впослѣдствіи не. захотите считать себя виновникомъ ея, такъ теперь самое лучшее время позаботиться объ этомъ. Восемь или десять часовъ съ тѣхъ поръ, какъ исчезла леди Дэдлокъ, стоятъ какъ я уже сказала, вамъ, ста фунтовъ стерлинговъ каждый. Мнѣ поручено отыскать ее. Я полицейскій агентъ Боккетъ. Къ тому же, что всего болѣе тяготитъ ее, такъ это ложное обвиненіе ея въ убійствѣ. Если я стану преслѣдовать ее одинъ, она, въ невѣденіи своемъ о томъ, что сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, сообщалъ мнѣ, быть можетъ дойдетъ до отчаянія. Но если я отыщу ее въ обществѣ съ барышней, къ которой она питаетъ нѣжную любовь -- замѣтьте, я ничего не спрашиваю и больше этого ничего не стану говорить -- она убѣдится въ моихъ дружелюбныхъ намѣреніяхъ. Позвольте же мнѣ отправиться съ ней и дайте мнѣ возможность овладѣть миледи съ помощью любимаго ею созданія, спасти ее и убѣдить въ чистосердечіи словъ ея мужа, если только она жива. Позвольте мнѣ отправиться съ одной только ей, и я сдѣлаю съ своей стороны все лучшее; но я не отвѣчаю, въ чемъ будетъ заключаться все лучшее. Время летитъ; скоро ударитъ часъ. Когда пробьетъ часъ, значитъ прошелъ еще одинъ часъ,-- а этотъ стоитъ уже тысячи фунтовъ, а не сотни.
   Все это весьма справедливо, и такое важное обстоятельство дѣла не должно допускать медленности. Мистеръ Джорндисъ просить мистера Боккета подождать, пока онъ поговоритъ съ миссъ Соммерсонъ. Мистеръ Боккетъ говоритъ, то онъ подождетъ, и дѣлаетъ совсѣмъ другое -- вмѣсто того онъ слѣдуетъ за мистеромъ Джорндисомъ на верхъ и не выпускаетъ того изъ виду. Во время переговоровъ онъ остается на лѣстницѣ въ глубокомъ мракѣ. Черезъ нѣсколько минутъ мистеръ Джорндисъ спускается и говоритъ ему, что миссъ Соммерсонъ сию минуту будетъ готова и, поручивъ себя его защитѣ, будетъ сопровождать его куда угодно. Мистеръ Боккетъ, какъ нельзя болѣе довольный, выражаетъ высокое одобреніе и у самыхъ дверей ждетъ ея прихода.
   Послѣ этого онъ сооружаетъ въ головѣ высочайшую башню смотритъ съ нея во всѣ стороны на далекое пространство. Отъ его взгляда не ускользаетъ множество одинокихъ, прокрадывающихся по улицамъ фигуръ, множество фигуръ подъ заборами на дорогахъ и подъ стогами сѣна. Но между ними не оказывается фигуры, которую онъ ищетъ. Онъ примѣчаетъ ихъ въ углубленіяхъ мостовъ, видитъ, что они глядятъ черезъ перила: примѣчаетъ многихъ въ болѣе мрачныхъ мѣстахъ надъ уровнемъ Темзы; и мрачный, не. имѣющій никакого опредѣленнаго вида предметъ, несомый по прихоти теченія, болѣе одинокій, чѣмъ всѣ другіе, болѣе другихъ приковываетъ къ себѣ его вниманіе.
   Гдѣ же она? Живая или мертвая, гдѣ она? Если бы, въ то время какъ онъ развертываетъ носовой платокъ и бережно складываетъ его, если бы этотъ платокъ волшебною силою перенесъ бы его на то мѣсто, гдѣ она нашла его, и открылъ бы передъ нимъ мѣстность, объятую мракомъ ночи, и хижину, прикрывавшую умершаго младенца, нашелъ ли бы онъ ее тамъ? На томъ пустынномъ пространствѣ, гдѣ въ кирпичеобжигательнымъ печахъ горитъ блѣдно-синеватый огонекъ, гдѣ соломенныя кровли жалкихъ навѣсовъ, подъ которыми приготовляется кирпичъ, развѣваются по вѣтру, гдѣ глина и вода проникнуты насквозь жестокимъ морозомъ и гдѣ мельница, въ которой огромная лошадь съ завязанными глазами ходитъ цѣлый день по колесу, кажутся орудіями человѣческой пытки, тамъ онъ видитъ одинокую облѣпленную снѣгомъ и гонимую вѣтромъ фигуру, видитъ, что она проходитъ по этому пустынному, безлюдному мѣсту, повидимому, отчужденная отъ всякаго сообщества, съ людьми. Это фигура женщины; но она очень, очень бѣдно одѣта; така и одежда никогда не появлялась въ пріемной и никогда не выходила изъ парадныхъ дгерей столичнаго дома Дэдлоковъ.
   

LVII. Разсказъ Эсѳири.

   Я легла въ постель и заснула, когда мой опекунъ постучался въ дверь моей комнаты и испросилъ меня немедленно встать. Понимая мое нетерпѣніе поговорить съ нимъ и узнать, что случилось, онъ разсказалъ, послѣ двухъ-трехъ приготовительныхъ словъ, что въ домѣ сэра Лэлстера Дэдлока открыта тайна, что моя мать скрылась неизвѣстно куда, что въ нашемъ домѣ находится человѣка, которому поручено передать ей полныя увѣренія въ искренней защитѣ и прощеніи, если только онъ найдетъ ее, и что этотъ человѣкъ умоляетъ меня быть его спутницей, въ той надеждѣ, что мои просьбы убѣдятъ если она не повѣритъ его словамъ. Я только и узнала что-то въ этомъ родѣ; но, несмотря на то, я была такъ встревожена и опечалена, я такъ торопилась, что на перекоръ всѣмъ моимъ усиліямъ преодолѣть душевное волнеые, я успѣла въ этомъ лишь спустя нѣсколько часовъ.
   Впрочемъ, я со всевозможною поспѣшностью одѣлась и укуталась, не разбудивъ ни Чарли, никого, я спустилась къ мистеру Боккету, которому ввѣрена была тайна. Мой опекунъ, спускаясь со мной съ лѣстницы, сказалъ мнѣ объ этомъ и объяснилъ, какимъ образомъ случилось, что этотъ человѣкъ, никогда не знавшій меня, вспомнилъ о мнѣ. Мистерь Боккетъ, вполголоса, при свѣчкѣ, которую держалъ мой опекунъ, прочиталъ письмо, оставленное на столѣ моею матерью; и мнѣ кажется, не прошло и десяти минутъ послѣ того, какъ я встала съ постели, я уже сидѣла подлѣ него въ каретѣ, и быстро мчалась по улицамъ. Когда онъ объяснялъ мнѣ, что многое будетъ зависѣть отъ ясности отвѣтовъ на вопросы, которые онъ хотѣлъ предложить мнѣ, его обращеніе было весьма шероховато, но осторожно и почтительно. Вопросы эти преимущественно заключались въ томъ, часто ли я видѣлась и говорила съ моею матерью (которую, впрочемъ, онъ не иначе называлъ, какъ леди Дэдлокъ); когда и гдѣ я говорила съ ней въ послѣдній разъ, и какимъ образомъ попалъ къ ней мой носовой платокъ. Когда я отвѣтила по этимъ пунктамъ, онъ попросилъ меня подумать хорошенько и, не торопясь, сказать ему, не было ли, сколько мнѣ извѣстно, человѣка, нѣтъ нужды гдѣ именно, на котораго бы, при самыхъ крайнихъ обстоятельствахъ, она могла положиться? Мнѣ казалось, что кромѣ моего опекуна никого больше не было. Между причинъ, я упомянула о мистерѣ Бойторнѣ. Онъ пришелъ мнѣ на память, по воспоминанію о его рыцарской манерѣ, съ которой онъ произносилъ имя моей матери, и о томъ еще, что говорилъ мнѣ мой опекунъ о сватовствѣ мистера Бойторна на сестрѣ моей матери и его безсознательномъ участіи въ ея несчастной исторіи.
   Спутникъ мой, на время этого разговора, останавливаетъ извозчика, собственно для того, чтобы мы лучше могли слышать другъ друга. Послѣ того, онъ слова приказалъ ему ѣхать дальше, и спустя нѣсколько минутъ, употребленныхъ на размышленіе, сказалъ мнѣ, что онъ составилъ планъ своимъ дѣйствіямъ. Онъ готовъ былъ разсказать мнѣ этотъ планъ; но я не чувствовала довольно ясности въ умѣ своемъ, чтобы понять его.
   Отъѣхавъ недалеко отъ нашего дома, мы остановились въ какомъ-то переулкѣ у большого дома, освѣщеннаго газомъ. Мистеръ Боккетъ ввелъ меня въ этотъ домъ и посадилъ въ кресло подлѣ яркаго огня. Было уже болѣе часу за полночь, какъ я замѣтила это по стѣннымъ часамъ. Два полицейскихъ офицера, вовсе не казавшіеся въ своихъ опрятныхъ мундирахъ людьми, не спавшими цѣлую ночь, прилежно писали за конторкой; и вообще, все мѣсто казалось очень спокойнымъ, за исключеніемъ отдаленныхъ криковъ и стука гдѣ-то подъ поломъ, на который, впрочемъ, никто не обращалъ вниманія.
   Третій человѣкъ тоже въ мундирѣ, которому мистеръ Боккетъ шопотомъ отдавалъ приказанія, удалился; другіе два о чемъ-то совѣщались другъ съ другомъ, между тѣмъ какъ еще одинъ писалъ подъ тихую диктовку мистера Боккета. Они занимались описаніемъ примѣтъ моей матери; потому что мистеръ Боккетъ принесъ мнѣ это описаніе, когда оно было кончено, и шопотомъ прочиталъ его. Нельзя не сознаться, что оно составлено было весьма аккуратно.
   Второй офицеръ, внимательно слушавшій описаніе, снялъ съ него копію и позвалъ другого человѣка въ мундирѣ (ихъ было нѣсколько въ сосѣдней компасѣ), который взялъ копію и удалился. Все это дѣлалось съ величайшей поспѣшностью, такъ-что не терялось, кажется, ни секунды времени, а между тѣмъ никто не торопился. Какъ скоро бумага была отправлена по назначенію, два офицера приступили къ своему прежнему занятію за конторкой; они писали спокойно, чисто и тщательно. Мистеръ Боккетъ съ задумчивымъ видомъ подошелъ къ камину и началъ грѣть подошвы своихъ сапоговъ, сначала одного, потомъ другого.
   -- Тепло ли вы одѣты, миссъ Соммерсонъ?-- спросилъ онъ меня въ то время, какъ его глаза встрѣтились съ моими.-- Я вамъ доложу, ночь сегодня страшно холодная для молоденькой леди за порогомъ своего дома.
   Я отвѣчала, что нисколько не забочусь о морозѣ, и что я одѣта тепло.
   -- Можетъ статься, миссъ, поѣздка будетъ длинная,-- замѣтилъ онъ:-- но это ровно ничего не значитъ, если она кончится благополучно.
   -- Я молю небо, чтобъ она кончилась благополучно,-- сказала я.
   Вмѣсто утѣшенія онъ кивнулъ головой.
   -- Только, пожалуйста, вы не печальтесь. Будьте хладнокровны и равнодушны ко всему, что можетъ случиться, и это будетъ лучше какъ для васъ, такъ и для меня, какъ для леди Дэдлокъ, такъ и для сэра Лэйстера Дэдлока, баронета.
   Онъ былъ очень добръ и нѣженъ, и въ то время, какъ онъ грѣлъ свои подошвы и потиралъ указательнымъ пальцемъ свое лицо, я чувствовала увѣренность въ его дальновидности, увѣренность, которая въ нѣкоторой степени отгоняла отъ меня мои опасенія. Не было еще и четверти третьяго, когда я услышала стукъ лошадиныхъ копытъ и экипажа.
   -- Теперь, миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ онъ:-- не угодно ли вамъ снова пуститься въ путь.
   Онъ подалъ мнѣ руку, два офицера весьма вѣжливо поклонились мнѣ, и мы нашли у дверей коляску съ ямщикомъ и почтовыми лошадьми. Мистеръ Боккетъ посадилъ меня въ коляску, а самъ занялъ мѣсто на козлахъ. Человѣкъ въ мундирѣ, котораго онъ послалъ привезть этотъ экипажъ, подалъ ему, по его требованію, потайной фонарь. Мистеръ Боккетъ отдалъ нѣсколько приказаній ямщику, и мы помчались.
   Я почти была увѣрена, что все это видѣла во снѣ. Мы неслись съ величайшей быстротой но такому лабиринту улицъ, что въ скоромъ времени я потеряла всякую идею о томъ, гдѣ мы находились; я только и помнила, что мы нѣсколько разъ переѣзжали Темзу, и все еще, повидимому ѣхали по низменной набережной, по какому-то тѣсному кварталу, съ весьма узкими переулками, испещренными доками и бассейнами, массивными кладовыми, висячими мостами и корабельными мачтами. Наконецъ мы остановились на углу небольшого топкаго поворота, который омывался приливомъ рѣки, но никогда не очищался, и я увидѣла, что спутникъ мой, при свѣтѣ его фонаря вступилъ въ совѣщаніе съ кучкой людей, которые, повидимому, состояли изъ полицейскихъ и матросовъ. На ветхой полу-разрушенной стѣнѣ, подлѣ которой они стояли, налѣплено было объявленіе, и на немъ я могла весьма ясно различить слѣдующія слова; "Найденъ утонувшимъ"; эта надпись, вмѣстѣ съ надписью о древахъ, якоряхъ и т. п., пробудила во мнѣ страшное подозрѣніе, увеличивавшееся еще болѣе прибытіемъ нашимь къ этому мѣсту.
   Мнѣ не должно было предаваться моимъ ощущеніямъ, не нужно было напоминать самой себя, что я не затѣмъ пріѣхала сюда, чтобы увеличивать затрудненія поисковъ, уменьшать надежду на благополучное окончаніе ихъ, или останавливать дальнѣйшій ихъ ходъ. Я сохраняла спокойствіе; но что выстрадала я на этомъ ужасномъ мѣстѣ, мнѣ кажется, я не забуду во всю свою жизнь. А все же ужасъ, подъ вліяніемъ котораго я находилась, казался мнѣ ужасомъ, испытываемымъ при страшныхъ сновидѣніяхъ. Какой-то мужчина еще мрачнѣе и грязнѣе прочихъ, мужчина въ длинныхъ, раздутыхъ, покрытыхъ тиной сапогахъ и въ такой же шляпѣ, былъ вызванъ изъ лодки для переговоровъ. Мистеръ Боккетъ, поговоривъ съ нимъ шопотомъ, началъ спускаться съ нимъ по скользкимъ ступенькамъ, какъ будто за тѣмъ, чтобъ взглянуть на что-то таинственное, которое грязный человѣкъ хотѣлъ показать ему. Они вернулись назадъ, вытирая руки о полы своихъ сюртуковъ; вѣроятно, они разсматривали что-нибудь мокрое; но, слава Богу, это было совсѣмъ не то, за что я такъ боялась!
   Послѣ дальнѣйшихъ переговоровъ, мистеръ Биккетъ (котораго, повидимому, всѣ знали и къ которому всѣ обращались съ почтеніемъ) вошелъ въ домъ, оставивъ меня въ каретѣ, между тѣмъ какъ ямщикъ ходилъ взадъ и впередъ подлѣ лошадей, чтобъ согрѣться. Приливъ наступалъ, какъ я заключала по звуку, который онъ производилъ; мнѣ казалось, что я слышала, какъ онъ разливался въ концѣ переулка и быстро приближался ко мнѣ. Ничего этого не бывало, мнѣ таи. казалось только; въ теченіе четверти часа и, вѣроятно, менѣе, мнѣ представлялось это вслѣдствіе содрагавшей меня мысли, что приливъ выброситъ тѣло моей матери къ ногамъ лошадей.
   Мистеръ Боккетъ снова вышелъ, упрашивая прочихъ быть какъ можно бдительнѣе, и закрывъ свой фонарь, снова занялъ свое мѣсто.
   -- Сдѣлайте одолженіе, миссъ Соммерсонъ, не безпокойтесь, что мы пріѣзжали сюда,-- сказалъ онъ, повернувшись ко мнѣ:-- я хотѣлъ, чтобъ все было въ ходу, и долженъ былъ лично убѣдиться все ли въ ходу... Пошелъ!
   Повидимому, мы ѣхали обратно по той же самой дорогѣ. Я заключаю такъ не потому, чтобы, при моемъ взволнованномъ состояніи духа, замѣчала какіе-нибудь особенные предметы, но судя но общему характеру улицъ. Мы заѣхали на минуту на другую такую же станцію и снова переѣхали черезъ Темзу. Въ теченіе всего этого времени, и въ теченіе всѣхъ поисковъ, мой укутанный спутникъ ни на минуту не ослаблялъ своей бдительности; напротивъ того, когда переѣзжали мы мостъ, онъ, повидимому, сдѣлался внимательнѣе прежняго. Онъ приподнимался на козлахъ, чтобъ взглянуть на каждый парапетъ; онъ спускался съ нихъ и слѣдилъ за какой-то подозрительной женской фигурой, которая мелькнула мимо насъ; онъ останавливался у перилъ и смотрѣль въ глубокую темную водяную пропастъ съ такимъ выраженіемъ въ лицѣ, отъ котораго я чувствовала, какъ замирало мое сердце. Рѣка имѣла страшный видъ, такъ мрачно и такъ быстро извивалась она между низменными и плоскими берегами; такою тяжелою казалась она, загроможденная неясными и страшными формами какъ дѣйствительныхъ предметовъ, такъ и ихъ темныхъ отраженіи, такъ мертвенна была она и такъ таинственна. Я видѣла ее множество разъ послѣ того при дневномъ свѣтѣ и при лунномъ, но никогда безъ впечатлѣній, оставленныхъ во мнѣ этимъ путешествіемъ. Въ моемъ воспоминаніи, огни на мосту постоянно должны горѣть тускло; рѣзкій вѣтеръ долженъ виться вокругъ безпріютной женщины, мимо которой мы проѣзжали; колеса экипажей должны стучать монотонно; огонь отъ экипажныхъ фонарей долженъ бросать блѣдный свѣтъ на меня, и изъ страшной воды должно выглядывать чье-то лицо.
   Со стукомъ и бряканьемъ мы миновали множество пустыхъ улицъ, и наконецъ, перешли съ мостовыхъ на темное гладкое шоссе, и начали оставлять за собою городскія зданія. Спустя немного, я узнала знакомую дорогу въ Сентъ-Албансъ. Въ Барнетѣ насъ ожидали свѣжія лошади: мы перемѣнили своихъ и отправились дальше. Холодъ былъ сильный, и вся открытая мѣстность была покрыта снѣгомъ.
   -- Эта дорога вамъ старая знакомая, миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мистеръ Боккетъ весело.
   -- Да,-- отвѣчала я,-- Узнали ли вы что-нибудь?
   -- Покуда еще ничего основательнаго,-- сказалъ онъ:-- да и то сказать, еще раненько.
   Онъ заходилъ въ каждый запоздалый или ранній трактиръ или постоялый дворъ (въ ту пору ихъ было очень много) и сходилъ съ козелъ поговорить съ сторожами шоссейныхъ заставъ. Я слышала, какъ онъ приказывалъ подать ему вина, какъ онъ отсчитывалъ деньги, и вообще старался быть любезнымъ и веселымъ повсюду; но лишь только садился онъ на козлы, какъ снова принималъ на себя внимательный видъ и постоянно говорилъ ямщику "Пошелъ!`` тѣмъ же самымъ спокойнымъ и твердымъ голосомъ.
   Со всѣми этими остановками было около шести часовъ, и мы находились уже въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Сентъ-Албанса, когда онъ вышелъ изъ одного трактира и подалъ мнѣ чашку чаю.
   -- Выкушайте, миссъ Соммерсонъ, это очень не дурно. Вы начинаете, кажется, приходить въ себя, не правда-ли?
   Я поблагодарила его и сказала, что, кажется, правда.
   -- Васъ, какъ говорится, ошеломило съ самаго начала,-- сказалъ онъ:-- гм! Боже мой! Нѣтъ ничего удивительнаго. Не говорите громко, моя милая. Все идетъ хорошо, мы ее догоняемъ.
   Не знаю, какое радостное восклицаніе сдѣлала я, или готова была сдѣлать, но онъ поднялъ свои палецъ, и я остановилась.
   -- Прошла здѣсь пѣшкомъ вчера вечеромъ, около восьми или девяти часовъ. Я услышалъ о ней на первой шоссейной заставѣ, но мнѣ что-то не вѣрилось, я и давай справляться о ней и тамь, и здѣсь, и вездѣ. Въ одномъ мѣстѣ нападалъ на слѣдъ, въ другомъ совершенно терялъ его, но теперь я увѣренъ, что они впереди насъ... Эй, молодецъ! Возьми эту чашку и блюдечко, да если ты приготовился не къ тому только, чтобъ масло бить, такъ лови въ другую руку полкроны. Разъ, два, три -- вотъ такъ! Теперь пошелъ... въ галопъ!
   Мы скоро прибыли въ Сентъ-Албансъ, немного раньше разсвѣта, когда я только что начинала приводить въ порядокъ свои мысли, постигать событія ночи и вполнѣ убѣждаться, что все это не было сномъ. Оставивъ коляску на почтовомъ дворѣ и приказавъ приготовить свѣжихъ лошадей, мой спутникъ подалъ мнѣ руку, и мы пошли къ Холодному Дому.
   -- Такъ какъ это ваше обыкновенное мѣстопребываніе, миссъ Соммерсонъ: то я желалъ бы знать, не спрашивалъ-ли кто въ родѣ лица, соотвѣтствующаго извѣстному вамъ описанію, васъ или мистера Джорндиса. Я не очень надѣюсь на это, но все можетъ быть.
   День уже начинался, когда мы поднялись на холмъ. Мистеръ Боккетъ оглянулся вокругъ проницательнымъ взглядомъ и напомнилъ мнѣ, что я спускалась съ этого холма однажды вечеромъ, съ моей маленькой служанкой и несчастнымъ Джо, котораго онъ называлъ Тугоумымъ.
   Я выразила удивленіе, какимъ образомъ онъ зналъ объ этомъ.
   -- Помните, вы прошли мимо человѣка, вонъ тамъ, на дорогѣ,-- сказалъ мистеръ Боккетъ.
   Да, я очень хорошо это помнила.
   -- Это былъ я,-- сказалъ мистеръ Боккетъ.
   Замѣтивъ мое удивленіе, онъ продолжаль:
   -- Я пріѣхалъ въ тотъ вечеръ нарочно за тѣмъ, чтобы присмотрѣть за мальчишкой. Быть можетъ, вы слышали колеса моей кабріолетки, когда вы сами вышли отыскать его; я увидѣлъ васъ и вашу служанку и пустилъ мою лошадь впередъ. Сдѣлавъ нѣкоторыя освѣдомленія о немъ въ городѣ, я скоро узналъ, въ какомъ онъ находился обществѣ и началъ пробираться по кирпичнымъ полямъ, чтобъ отыскать его, какъ увидѣлъ, что вы уже ведете его домой.
   -- Развѣ онъ сдѣлалъ какое-нибудь преступленіе?-- спросила я.
   -- Особенно важнаго онъ ничего не сдѣлалъ,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, хладнокровно приподнимая свою шляпу:-- одно только, что онъ не умѣлъ держать себя скромно, совсѣмъ не умѣлъ. Если онъ мнѣ нуженъ былъ, такъ потому собственно, чтобъ поддержать въ тайнѣ это же самое дѣло леди Дэдлокъ. Онъ слишкомъ большую давалъ свободу языку своему, по поводу маловажной услуги, за которую мистеръ Толкинхорнъ заплатилъ ему; а разыгрывать ему такія шутки невозможно было допустить ни за какую плату. Поэтому я приказалъ ему удалиться изъ Лондона; но, узнавъ, что онъ отправился сюда, я приказалъ ему удалиться и отсюда и держать ухо востро, чтобъ я не поймалъ его въ томъ или другомъ изъ этихъ мѣстъ.
   -- Бѣдное созданіе!-- сказала я.
   -- Бѣдное созданіе,-- соглашался мистеръ Боккетъ:-- и преносносное созданіе, которому одинаково хорошо бытъ въ Лондонѣ, какъ и во всякомъ другомъ мѣстѣ. Я рѣшительно не зналъ, что дѣлать, когда увидѣлъ, что вы взяли его къ себѣ въ домъ.
   Я спросила его, почему?
   -- Почему, моя милая?-- сказалъ мистеръ Боккетъ.-- Весьма естественно, потому что его длинному языку не было бы и конца. Вѣрно языкъ его имѣлъ при самомъ рожденіи полтора ярда длины, даже слишкомъ.
   Хотя теперь я припоминаю этотъ разговоръ, но въ то время въ головѣ моей былъ страшный хаосъ, и вниманія моего едва только доставало на то, чтобы понять, что онъ входилъ въ эти подробности собственно для моего развлеченія. Съ тою же самою великодушною предусмотрительностью, онъ часто говорилъ со мною о предметахъ весьма обыкновенныхъ, между тѣмъ какъ лицо его постоянно выражало твердую мысль и предметѣ, которыя мы имѣли въ виду. Онъ сохранилъ это выраженіе даже и въ то время, когда мы вошли въ садовую калитку.
   -- Вотъ мы и здѣсь,-- сказалъ мистеръ Боккетъ.-- Да какое это прелестное уединенное мѣстечко. Какъ живо напоминаетъ оно собою сказочный деревенскій домикъ, узнаваемыйпо дыму, который такъ легко и граціозно вьется къ небу. Однако, у васъ рано разводится огонь на кухнѣ; это означаетъ, что въ домѣ добрые слуги. Но что всего главнѣе вы должны наблюдать за своими слугами, такъ это кто приходитъ навѣщать ихь. А другое вотъ еще что, моя милая:-- когда вы застанете молодого человѣка за кухонной дверью, такъ непремѣнно отдайте того молодого человѣка подъ стражу, какъ человѣка подозрительнаго, который скрывается въ обитаемомъ домѣ съ преступными замыслами.
   Мы были уже передъ самымъ домомъ. Мистеръ Боккетъ внимательно осмотрѣлъ слѣды на пескѣ, прежде чѣмъ поднялъ глаза снои къ окнамъ.
   -- Скажите пожалуйста, миссъ Соммерсонъ, вы всегда помѣщаете въ одну и ту же комнату этого пожилыхъ лѣтъ молодого человѣка, когда онъ пріѣзжаетъ сюда?-- спросилъ онъ, взглянувъ на комнату, которая но обыкновенію отводилась мистеру Скимполю.
   -- Вы знаете мистера Скимполя!- сказала я.
   -- Позвольте, позвольте... какъ вы его назвали?-- спросилъ мистеръ Боккетъ, приклонивъ ко мнѣ ухо.-- Скимполь, кажется? А я таки частенько старался отгадать, какъ его зовутъ. Скимполь. Не Джонъ ли еще, не Джакобъ ли?
   -- Гарольдъ,-- отвѣчала я.
   -- Гарольдъ! Гм! Должно быть удивительная птица этотъ Гарольдъ,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, смотря на меня съ особеннымъ выраженіемъ.
   -- У него весьма странный характеръ,-- сказала я.
   -- Не имѣетъ никакого понятія о деньгахъ,-- замѣтилъ мистеръ Боккетъ:-- а между тѣмъ не отказывается брать ихъ.
   Я невольнымъ образомъ сдѣлала возраженіе на это, что по моему мнѣнію мистеръ Боккетъ зналъ его.
   -- Я вамъ вотъ что скажу, миссъ Соммерсонъ. Вы привыкли смотрѣть на предметы съ одной стороны, позвольте мнѣ сдѣлать для васъ нѣкоторую перемѣну. Мнѣ то же самое казалось, когда Тугоумный попалъ въ вашъ домъ. Ужъ если на то пошло, я думалъ, такъ я просто подойду къ дверямъ и потребую выдачи Тугоумнаго. Однако, не имѣя расположенія приступить къ рѣшительнымъ мѣрамъ, особливо если предстояла возможность добраться до него околицей, я ьзялъ горсть песку и швырнулъ ее въ окно, гдѣ увидѣлъ тѣнь замѣчательной птицы. Лишь только Гарольдъ открылъ окно, и я взглянулъ на него, ну, думаю, этотъ человѣкъ будетъ по мнѣ. Поэтому я давай умасливать его, годъ тѣмъ предлогомъ, чтобы не тревожить семейства, которое уже почивало, и чтобъ оно не сожалѣло впослѣдствіи о томъ, что дастъ пріютъ бродягамъ; послѣ того, довольно порядочно понявъ его, я подумаль, что ассигнація въ пять фунтовъ стерлинговъ отворитъ мнѣ двери и выпуститъ Тугоумаго безъ всякаго шума и безъ всякихъ хлопотъ. Приподнявъ брови свои презабавнѣйшимъ образомъ, онъ и говоритъ мнѣ: "со мною не стоитъ и говорить о пяти фунтовыхъ ассигнаціяхъ, въ дѣлахъ подобнаго рода я настоящій ребенокъ, потому что не имѣю ни малѣйшаго понятія о деньгахъ". Разумѣется, я сразу понялъ, что означало такое легкомысліе, и будучи вполнѣ увѣренъ, что такой человѣкъ со мной сойдется, я обвернулъ ассигнаціей маленькій камышекъ и бросилъ его ему въ комнату. Прекрасно! Онъ смѣется и ухмыляется, и кажется такимъ невиннымъ, какимъ только вы можете вообразить себѣ, и говорить: "Но вѣдь я не знаю цѣны этимъ вещамъ. Что я стану дѣлать съ этимъ?" -- "Истратьте ее, сэръ", говорю я. "Но меня обманутъ -- говоритъ онъ -- мнѣ на вѣрно дадутъ сдачи, я потеряю ее, и она для меня будетъ безполезна". О, Боже мой, Боже мой! Вы никогда не видѣли такой рожи, какую онъ скорчилъ тогда. Разумѣется, онъ сказалъ мнѣ, гдѣ найти Тугоумаго, и я нашелъ его.
   Я считала это предательскимъ поступкомъ со стороны мистера Скимполя къ моему опекуну -- поступкомъ, выходящимъ изъ обыкновенныхъ границъ его ребяческой невинности.
   -- Выходящимъ изъ границъ?-- сказалъ мистеръ Боккетъ.-- Изъ границъ? Послушайте, миссъ Соммерсонъ, я вамъ дамъ совѣтъ, который окажется полезнымъ. Когда будете находиться въ счастливомъ супружествѣ и будете окружены своимъ семействомъ, какъ только замѣтите человѣка, который станетъ говорить вамъ, что во всемъ, что касается денегъ, онъ такъ невиненъ, какъ только можно быть, то смотрите хорошенько за своими деньгами, потому что можно навѣрное сказать, что такого рода люди не упустятъ случая прибрать ихъ къ рукамъ. Когда вамъ станутъ говорить, что "въ дѣлахъ свѣта я настоящій ребенокъ", повѣрьте, что такой человѣкъ хочетъ отстранить отъ себя всякую отвѣтственность. Я человѣкъ не поэтическій, развѣ только въ музыкальномъ отношеніи, но за то я практическій человѣкъ, и совѣтъ, который я вамъ даю, основанъ на опытѣ. Этотъ совѣтъ можно считать за правило. Обманывать въ одномъ, значитъ обманывать во всемъ. Въ этомъ я не ошибался. Не ошибетесь и вы, никто не ошибется. Сдѣлавъ это предостереженіе, миссъ Соммерсонъ, я съ вашего позволенія звоню въ колокольчикъ, и такимъ образомъ снова приступаю къ нашему дѣлу.
   Я увѣрена, что наше дѣло ни на минуту не выходило изъ его головы, точно такъ, какъ оно не выходило изъ моей. Вся прислуга крайне удивилась, увидѣвъ меня такъ неожиданно въ такую раннюю пору и съ такимъ провожатымъ; мои разспросы еще болѣе увеличили ихъ удивленіе. Никого, однако же, не было тамъ. Сомнѣваться было невозможно, что намъ говорили истину.
   -- Въ такомъ случаѣ, миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мой спутникъ:-- намъ нужно поспѣшить въ хижину, гдѣ живутъ кирпичники. Собраніе свѣдѣній отъ нихъ я предоставляю вамъ, если вы будете такъ добры принять на себя этотъ трудъ. Я увѣренъ вьвась.
   Мы немедленно отправились туда. По приходѣ къ хижинѣ мы увидѣли, что она была со всѣхъ сторонъ закрыта, и, очевидно, въ ней никто не жилъ; но одна изъ сосѣдокъ, которая знала меня и которая вышла на мой призывъ, сказала мнѣ, что двѣ женщины съ своими мужьями живутъ въ другомъ домикѣ, или, вѣрнѣе, въ мазанкѣ, на самомъ краю пространства, занимаемаго сушильными печами и сырымъ кирпичомъ. Не теряя ни минуты времени, мы отправились на указанное мѣсто, отдаленное на нѣсколько сотъ ярдовъ. Дверь мазанки была полурастворена, но я отворила ее настежь.
   Двое мужчинъ и женщина сидѣли за завтракомъ; въ углу на постели лежалъ спящій ребенокъ. Дженни, матери умершаго ребенка, не было дома. Другая женщина, увидѣвъ меня, встала; мужчины же, по обыкновенію, угрюмые и молчаливые, весьма неохотно кивнули головами. Они обмѣнялись выразительными взглядами, когда вслѣдъ за мной показался мистеръ Боккетъ, и я удивилась, замѣтивъ по всему, что женщина видитъ его не въ первый разъ.
   Разумѣется, я попросила позволенія войти. Лиза (единственное имя, подъ которымъ я знала ее) встала, чтобъ подать мнѣ свой стулъ, но я сѣла на стулъ, ближайшій къ очагу, а мистеръ Боккетъ занялъ уголъ постели. Не знаю, почему я почувствовала сильное замѣшательство, потому ли, что мнѣ предстояло открыть разговоръ, или потому, что я находилась въ кругу людей мнѣ незнакомыхъ. Мнѣ весьма трудно было приступить къ разспросамъ, и я съ трудомъ могла удержаться отъ слезъ.
   -- Лиза,-- сказала я:-- несмотря на ночь и холодъ я пріѣхала издалека, чтобъ узнать о леди...
   -- Которая была здѣсь; вы знаете,-- прервалъ мистеръ Боккетъ, обращаясь ко всей группѣ и принимая спокойный и упрашивающій видъ:-- это-то и есть та самая леди, о которой говоритъ барышня. Словомъ сказать, леди, которая была здѣсь вчера.
   -- А кто вамъ сказалъ, что здѣсь былъ кто нибудь?-- спросилъ мужъ Дженни, который сердито остановился завтракать и взглядомъ измѣрялъ мистера Боккета?
   -- Мнѣ сказалъ человѣкъ, котораго зовутъ Майколь Джексонъ, въ синемъ плисовомъ жилетѣ съ двойнымъ рядомъ перламутровыхъ пуговицъ,-- отвѣчалъ мистеръ Боккетъ, нисколько не медля.
   -- Лучше бы онъ зналъ свое дѣло, да не совался въ чужое, кто бы онъ ни былъ,-- проворчалъ мужчина.
   -- Да мнѣ кажется, онъ теперь безъ всякаго дѣла,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, оправдывая Майкеля Дзкаксона:-- и потому отъ нечего дѣлать сообщаетъ новости.
   Женщина не садилась на стулъ, но стояла, держась дрожащей рукой за его спинку и смотрѣла на меня. Мнѣ казалось, что она охотно бы переговорила со мной безъ свидѣтелей, еслибъ только имѣла къ тому возможность. Она все еще находилась въ какой-то нерѣшимости, когда мужъ ея, державшій въ одной рукѣ ломоть хлѣба съ саломъ, а въ другой складной ножикъ, сильно ударилъ черенкомъ по столу и гнѣвно сказалъ, чтобы она знала свое дѣло и садилась на мѣсто.
   -- Я бы очень хотѣла повидаться съ Дженни,-- сказала я:-- я увѣрена, она бы разсказала мнѣ объ этой леди все, что могла; а вы не знаете, вы не можете и представить себѣ, какъ я безпокоилась о не и, съ какимъ нетерпѣніемъ хочу сыскать ее. Скоро ли Дженни будетъ сюда? Гдѣ она?
   Женщина хотѣла отвѣтить, но ея мужъ съ бранью толкнулъ ее въ ногу своимъ тяжелымъ сапогомъ. Онъ предоставилъ мужу Дженни отвѣчать, что ему вздумается. Послѣ упорнаго молчанія мужъ Дженни повернулъ ко мнѣ свою косматую голову.
   -- Я не слишкомъ-то жалую, когда господа приходятъ ко мнѣ въ домъ; кажется, миссъ, я и прежде говорилъ вамъ это. Я не суюсь въ ихъ дома и не могу понять, къ чему они суются ко мнѣ. Забавно было бы, еслибъ я вздумалъ дѣлать имъ визиты. Впрочемъ, я не столько обижаюсь на васъ, сколько на другихъ; если хотите, такъ я съ удовольствіемъ сдѣлаю вамъ учтивый отвѣтъ, хотя заранѣе говорю вамъ, что я не люблю, чтобъ меня поддразнивали какъ барсука. Скоро ли будетъ Дженни здѣсь? Нѣтъ, не скоро. Гдѣ она? Она ушла къ Лондонъ.
   -- Она ушла вчера вечеромъ?-- спросила я.
   -- Ушла ли она вчера вечеромъ? Да, она ушла вчера,-- отвѣчалъ онъ, угрюмо кивнувъ головой.
   -- Ушла ли она до прихода леди сюда, или послѣ того? Что говорила ей леди? И куда она пошла? Умоляю васъ, будьте такъ добры, скажите мнѣ; я въ отчаяніи за все.
   -- Еслибъ хозяинъ мой позволилъ мнѣ говорить...-- боязливо начала женщина.
   -- Твой хозяинъ,-- сказалъ ей мужъ, протяжно присовокупляя проклятіе:-- раздробитъ тебѣ всю шею, если ты станешь соваться туда, гдѣ тебя не спрашиваютъ.
   Послѣ другой непродолжительной паузы, мужъ отсутствующей женщины, снова, повернувшись ко мнѣ, отвѣчалъ съ своимъ обычнымъ ворчаньемъ и видимымъ нерасположеніемъ.
   -- Была ли Дженни здѣсь до прихода леди? Была. Что леди съ ней говорила? Хорошо, я вамъ скажу, что она говорила. Она говорила: "ты помнишь, какъ я пришла поговорить съ тобой о молоденькой леди, которая навѣщала тебя?" Разумѣется, я помнилъ. Мы всѣ тоже помнили. "Не у себя ли въ домѣ теперь та молоденькая леди?" спрашиваетъ она. Нѣтъ, не у себя, отвѣчали мы. Ну, такъ вотъ видите ли, эта леди и говоритъ, что пришла сюда одна одинешенька. намъ такъ показалось это странно... и спрашиваетъ, можно ли ей отдохнуть здѣсь, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ вы сидите, такъ съ часочекъ или около того. Конечно, можно, сказали мы; и она отдохнула. Послѣ того она ушла... такъ, въ двадцать минутъ двѣнадцатаго, или въ двадцать минутъ перваго -- у насъ вѣдь нѣтъ ни карманныхъ часовъ, ни стѣнныхъ, чтобъ узнавать по нимъ время. Куда она пошла? Я не знаю, куда. Она пошла одной дорогой, Дженни другой; одна пошла прямо въ Лондонъ, а другая прямо отъ Лондона. Вотъ и все тутъ. Спросите этого человѣка. Онъ тоже все слышалъ и все видѣлъ. Онъ то же знаетъ, что и я.
   Другой мужчина подтвердилъ, и сказалъ:-- Тутъ все, прибавлять больше нечего.
   -- А что, плакала она? - спросила я.
   -- Нисколичко,-- отвѣчалъ первый мужчина.-- Башмаки на ней были дрянные, а платье еще того хуже; только она не плакала, я не видѣлъ.
   Женщина сидѣла, скрестивъ руки на грудь и потупивъ взоры. Ея мужъ повернулся къ ней на столько, чтобы можно было смотрѣть ей въ лицо, и положилъ свою желѣзную руку на столъ, какъ будто былъ готовъ выполнить свою угрозу при первой съ ея стороны попыткѣ къ ослушанію.
   -- Надѣюсь, что ты позволишь мнѣ спросить твою жену какою казалась леди?-- сказала я.
   -- Слышишь ли ты!-- вскричалъ онъ грубо.-- Слышишь, что говорятъ. Думай проворнѣе и отвѣчай!
   -- Не хорошею,-- отвѣчала женщина.-- Блѣдною и усталою. Очень не хорошею.
   -- Много она говорила?
   -- Немного; да и голосъ-то ея быль е то крадущіеся шаги; страшное мѣсто, которое не всякій рѣшится обойти одинъ, гдѣ служанка дико взвизгиваетъ, если изъ камина выпадетъ уголекъ, гдѣ та-же служанка то и дѣло принимается плакать безъ всякой причины, становится жертвой непобѣдимаго малодушія и наконецъ проситъ разсчета и уходитъ.
   Такъ идетъ жизнь въ Чизни-Вудѣ. Все здѣсь теперь -- мракъ и запустѣніе; ни лѣтнее солнце, ни зимній холодъ не вносятъ перемѣны въ эти угрюмые, неподвижные чертоги. Но развѣвается днемъ пестрый флагъ, не сверкаютъ ночью длинные ряды освѣщенныхъ оконъ, никто не пріѣзжаетъ и не уѣзжаетъ, нѣтъ ни хозяевъ, ни гостей, которыя оживляли-бы эти застывшія комнаты. Ни жизни, ни движенія. Заносчивость и гордость древняго жилища Дэдлоковъ никому больше не колютъ глазъ: онѣ покинули его и отдали во власть мертвому покою.
   

ГЛАВА XXXVI.
Конецъ разсказа Эсфири.

   Вотъ уже семь счастливыхъ лѣтъ, какъ я стала хозяйкой Холоднаго дома. Еще нѣсколько словъ -- и я навсегда прощусь съ моимъ неизвѣстнымъ другомъ, для котораго пишу свой разсказъ. У меня останутся о немъ хорошія воспоминанія; какъ-то будетъ онъ вспоминать обо мнѣ?
   Мою милочку сдали на мои руки, и втеченіе нѣсколькихъ недѣль я не отходила отъ нея ни на минуту. Дитя, на которое возлагалось столько надеждъ, явилось на свѣтъ прежде, чѣмъ успѣли обложить дерномъ могилу отца. Это былъ мальчикъ, и мы -- я, мой мужъ и опекунъ -- дали ему имя его отца.
   Помощь, которой такъ горячо ждала моя милочка, пришла; пришла не для отца, а для бѣдной молодой матери -- такъ судила Божественная мудрость. Но кому-бы ни было послано это дитя, его могущество было поразительно. Когда я увидѣла, какъ сильны эти маленькія слабыя ручки, какъ цѣлительно дѣйствуетъ ихъ прикосновеніе на мою милочку, какъ надежда постепенно оживаетъ въ ея измученномъ сердцѣ, я сознала съ новой силой неисчерпаемую благость Небеснаго Творца.
   И мать, и сынъ были здоровы. Съ какою радостью я увидѣла, что моя милочка стала понемножку выходить въ мой садикъ и гулять тамъ съ ребенкомъ на рукахъ! Я была тогда уже замужемъ. Я была счастливѣйшею изъ смертныхъ.
   Около этого времени къ намъ пріѣхалъ опекунъ и спросилъ Аду, когда она вернется домой.
   -- И здѣсь, и тамъ ты у себя дома, моя дорогая, сказалъ онъ ей,-- по за старымъ домомъ право первенства. Какъ только ты и твой мальчикъ будете въ силахъ предпринять поѣздку, пріѣзжайте и вступайте во владѣніе вашимъ домомъ.
   Ада назвала его "своимъ дорогимъ кузеномъ Джономъ", но онъ сказалъ: "Нѣтъ, зови меня опекуномъ. Отнынѣ я опекунъ -- твой и мальчика. Я люблю это имя, оно напоминаетъ мнѣ хорошее время". И она назвала его опекуномъ и съ этого дня всегда такъ зоветъ. Дѣти тоже зовутъ его опекуномъ. Я говорю "дѣти"; у меня двѣ маленькія дочки.
   Трудно повѣрить, что Чарли (все такая-же пучеглазая к безграмотная) замужемъ за мельникомъ -- нашимъ сосѣдомъ, а между тѣмъ это фактъ, и даже въ эту минуту, когда я пишу за своимъ столомъ и ясное лѣтнее утро ласково заглядываетъ ко мнѣ въ окно, я вижу, какъ начинаетъ вертѣться колесо ихъ мельницы. Надѣюсь, что мельникъ не избалуетъ Чарли; онъ очень ее любитъ, а она гордится, что сдѣлала такую хорошую партію, потому-что онъ очень зажиточный и считался лучшимъ женихомъ въ округѣ. Кстати о Чарли; право, иногда мнѣ кажется, что всѣ эти семь лѣтъ время простояло неподвижно, какъ стояло мельничное колесо полчаса тому назадъ, потому-что маленькая Эмма, сестра Чарли, вылитая Чарли въ ея годы. Что касается Тома, брата Чарли, то, право, я ужъ боюсь и говорить, сколько онъ прошелъ изъ арифметики въ своей школѣ; чуть-ли что не началъ десятичныя дроби. Онъ живетъ у мельника въ ученикахъ; чудесный мальчикъ, страшно застѣнчивый, вѣчно влюбляется и ужасно стыдится своей слабости.
   Кадди Джеллиби провела у насъ послѣдніе каникулы, счастливая и веселая, какъ птичка: цѣлые дни танцовала съ дѣтьми и въ домѣ, и внѣ дома, съ такимъ наслажденіемъ, какъ будто никогда въ жизни не давала уроковъ танцевъ. Кадди теперь уже не нанимаетъ, а держитъ свой собственный маленькій экипажъ, и живетъ не въ Ньюменъ-Стритѣ, а на цѣлыхъ двѣ мили западнѣе. Она очень много трудится, потому-что ея мужъ, котораго она обожаетъ, охромѣлъ и не можетъ ей помогать, но она вполнѣ довольна своей судьбой и не знаетъ усталости. Мистеръ Джеллиби проводитъ всѣ свои вечера въ ея новомъ домѣ, какъ всегда, въ углу, прислонясь головой къ стѣнѣ. Я слыхала, что мистрисъ Джеллиби заявляла всѣмъ и каждому, какъ она была потрясена замужествомъ и унизительными занятіями дочери; но я надѣюсь, что она благополучно пережила свое горе. У нея вышли также большія непріятности со стороны Барріобула-Га: африканская миссія потерпѣла полную неудачу вслѣдствіе того, что Барріобульскій король проявилъ рѣшительное стремленіе продавать за ромъ всѣхъ миссіонеровъ, которые не умерли отъ тамошняго климата; по теперь она занялась вопросомъ о правѣ женщинъ засѣдать въ парламентѣ, и Кадли увѣряетъ, что эта миссія требуетъ еще больше переписки, чѣмъ прежняя. Чуть было не забыла сказать о бѣдной маленькой дочкѣ Кадди: она теперь не такой заморышъ, какъ была, но она глухонѣмая. Я думаю, на всемъ свѣтѣ не найти другой такой нѣжной матери, какъ Кадди; невозможно перечесть, какое множество занятій для глухонѣмыхъ изучила она въ свои рѣдкіе часы досуга, чтобы облегчить несчастье своего ребенка.
   Кажется, я никогда не кончу о дѣлахъ Кадди: сейчасъ вспомнила о Пеппи и о мистерѣ Тервейдропѣ-старшемъ. Пеппи служитъ въ таможнѣ и на очень хорошемъ счету. Мистеръ Тервейдропъ-старшій близокъ къ апоплексіи, по прежнему прогуливаетъ по городу свою осанку, попрежнему наслаждается жизнью и попрежнему идолъ всего дома. Онъ продолжаетъ покровительствовать Пеппи и какъ-то намекнулъ, что намѣренъ завѣщать ему свои любимые французскіе стѣнные часы, которые стоятъ въ его уборной и которые... принадлежатъ не ему.
   Изъ первыхъ-же денегъ, которыя намъ удалось скопить, мы пристроили къ нашему хорошенькому домику маленькую ворчальню спеціально для опекуна и открыли ее съ большой помпой въ первый же разъ, какъ онъ къ намъ пріѣхалъ. Я стараюсь говорить объ этомъ шутя, потому что подхожу къ концу своей исторіи и мое сердце полно безотчетной грусти, но когда я говорю о немъ, слезы бѣгутъ изъ моихъ глазъ.
   Когда я гляжу на него, въ моихъ ушахъ раздаются слова бѣднаго Ричарда: "Вы добрый человѣкъ, сэръ". Для Ады и для ея хорошенькаго мальчика онъ самый любящій изъ отцовъ, для меня онъ то, чѣмъ всегда былъ -- можно ли сказать что-нибудь большее? Онъ лучшій другъ моего мужа, любимецъ нашихъ дѣтей, предметъ всеобщей глубокой любви и уваженія. Я смотрю на него, какъ на высшее существо, но въ то же время чувствую себя съ нимъ такъ легко и свободно, что часто сама удивляюсь. Всѣ мои старыя прозвища остались за мной, и всякій разъ, какъ онъ у насъ бываетъ, я попрежнему сижу подлѣ него на своемъ старомъ мѣстѣ. Тетушка Дюрденъ, госпожа ворчунья, хозяюшка, старушка -- другихъ названій мнѣ нѣтъ, и я отвѣчаю: "Да, дорогой опекунъ" -- совершенно такъ, какъ прежде.
   Съ того дня, какъ онъ подвелъ меня къ крыльцу нашего дома и заставилъ прочесть надпись, я ни разу не слыхала о восточномъ вѣтрѣ. Какъ-то разъ я сказала ему: "Кажется, теперь вѣтеръ никогда не дуетъ съ востока", и онъ отвѣтилъ: "Никогда; съ того дня онъ навсегда покинулъ этотъ румбъ компаса".
   Мнѣ кажется, моя милочка стала красивѣе прежняго. Выраженіе скорби, такъ долго не сходившее съ ея невиннаго личика (теперь оно исчезло) придало ему какую-то особенную чистоту -- что-то божественное. Я часто смотрю на нее украдкой, когда она въ своемъ черномъ платьѣ (она до сихъ поръ ходитъ въ черномъ) учитъ читать моего Ричарда, и -- не знаю, какъ это выразить -- какая-то тихая радость разливается въ моей душѣ, когда я подумаю, что она вспоминаетъ свою Эсфирь въ своихъ молитвахъ.
   Я сказала: "моего Ричарда". Мальчикъ говоритъ, что у него двѣ мамы, одна -- Ада, другая -- я.
   Мы не богаты, но нивъ чомъ не нуждаемся и считаемъ себя богачами. Я со всѣхъ сторонъ слышу благословенія моему мужу. Я рѣдко выхожу, но куда-бы я ни пришла -- будь то домъ богача или бѣдняка -- я слышу похвалу ему или читаю ихъ въ благодарныхъ взглядахъ. Каждый вечеръ, ложась въ постель, я знаю, что въ этотъ день мой мужъ облегчилъ чьи-нибудь страданія или утѣшилъ кого-нибудь въ трудную минуту. Я знаю, что ни одинъ изъ тѣхъ, кого уже не могла спасти земная помощь, благословлялъ его на своемъ смертномъ одрѣ за его доброту и терпѣніе. Развѣ это не значитъ быть богатымъ?
   Даже меня любятъ и благословляютъ за то, что я его жена. Даже ко мнѣ относятся съ такой лаской и вниманіемъ, что подчасъ мнѣ становится стыдно. Всѣмъ этимъ я обязана ему. Онъ моя любовь, моя гордость! Меня любятъ ради него, какъ и я -- все, что-бы я ни дѣлала, дѣлаю ради него.
   Дня два тому назадъ, покончивъ съ приготовленіями къ пріѣзду моей милочки, опекуна и маленькаго Ричарда (мы ждемъ ихъ завтра), я сидѣла на крыльцѣ -- на моемъ миломъ, вѣчно-памятномъ крылечкѣ -- и ждала Аллана. Онъ скоро пришелъ.
   -- Что ты тутъ дѣлаешь, моя хозяюшка? спросилъ онъ.
   -- Такой чудесный лунный вечеръ, Алланъ, что я соблазнилась, вышла посидѣть и задумалась.
   -- О чемъ же ты думала, моя дорогая? спросилъ онъ опять.
   -- Какой ты любопытный! Стыдно даже признаваться о чемъ я думала, но пожалуй я тебѣ скажу. Я думала о себѣ, о своемъ лицѣ, какимъ оно было давно, когда мы съ тобой познакомились.
   -- Что же ты о немъ думала, моя трудолюбивая пчелка?
   -- Я думала, что невозможно, чтобы ты любилъ меня больше, даже еслибъ я осталась такою, какъ была.
   -- Такою, какъ была? повторилъ онъ со смѣхомъ.
   -- Ну, да!
   -- Дорогая моя тетушка Дюрденъ, сказалъ Алланъ, взявъ мою руку и продѣвая ее подъ свою.-- Смотришься ты когда-нибудь въ зеркало?
   -- Конечно, смотрюсь; ты самъ сколько разъ видѣлъ.
   -- Какъ-же ты не знаешь, что ты теперь въ двадцать разъ красивѣе, чѣмъ была?
   Я этого не знала, не знаю и теперь. Но я знаю, что мои дочки прехорошенькія, что моя милочка красавица, что у меня очень красивый мужъ, что у моего опекуна одно изъ самыхъ добрыхъ и милыхъ лицъ и что всѣ они прекрасно обходятся безъ моей красоты... даже если допустить, что...

Конецъ.

   
   
   
какой-то хриплый.
   Отвѣчая на мои вопросы, на все время смотрѣла на мужа, какъ будто спрашивая у него позволенія на свои отвѣты.
   -- Я думаю, сна была очень слаба,-- сказала я.-- Кушала ли сна и пила ли здѣсь что-нибудь?
   -- Продолжай!-- сказалъ мужъ въ отвѣтъ на ея взглядъ.-- Отвѣчай, да смотри у меня -- короче!
   -- Немного выпила воды, миссъ. Дженни принесла ей хлѣба и чаю, но она не хотѣла и попробовать.
   -- И когда она ушла отсюда, такъ... я хотѣла было предложить еще вопросъ, но мужъ Дженни быстро перебилъ меня.
   -- Когда она ушла отсюда, такъ пошла прямо къ сѣверу по большой дорогѣ. Спросите на дорогѣ, если не вѣрите, и посмотрите такъ ли это было. Ну, теперь конецъ. Больше нечего говорить съ нами.
   Я взглянула на моего провожатаго и, увидѣвъ, что онъ уже всталъ и готовъ былъ удалиться, поблагодарила ихъ и простилась. При выходѣ мистера Боккета, женщина пристально посмотрѣла на него, въ свою очередь и онъ сдѣлалъ то же самое.
   -- Знаете что, миссъ Соммерсонъ -- сказалъ онъ мнѣ:-- когда мы быстро удалялись отъ мазанки:-- вѣдь часы-то миледи у нихъ. Это положительный фактъ.
   -- Вы ихъ видѣли?-- воскликнула я.
   -- Почти то же самое, что видѣлъ,-- отвѣчалъ онъ.-- Иначе, къ чему бы они стали толковать о "двадцати минутахъ" и о томъ, что въ домѣ у нихъ нѣтъ часовъ? Двадцать минутъ! Они не имѣютъ привычки опредѣлить время съ такою точностью. Если они станутъ дѣлить его на полчасы, такъ ужь и этого для нихъ весьма достаточно. Дѣло въ томъ теперь, подарила ли она имъ часы, или они сами распорядились отнять отъ нея. Я думаю, что она подарила ихъ. Однако, за что бы она подарила ихъ? За что бы она подарила?
   Онъ задавалъ этотъ вопросъ самому себѣ нѣсколько разъ, какъ будто въ умѣ его возникали различные отвѣты, которые онъ взвѣшивалъ и соображал].
   -- Еслибъ можно было удѣлить нѣсколько времени,-- сказалъ мистеръ Боккетъ:-- а это-то и есть невозможная вещь въ настоящемъ случаѣ, я бы узналъ отъ этой женщины, за что подарены часы; но при теперешнихъ обстоятельствахъ это слишкомъ сомнительный шансъ, чтобъ положиться на него. Они всѣ не спускали глазъ съ нея, и, разумѣется, такое бѣдное созданіе, какъ она, избитое съ головы до ногъ, поневолѣ будетъ плясать по дудкѣ своего жестокаго мужа. А я увѣренъ, они скрываютъ что-то. Жаль право, что мы не видѣли другой женщины.
   Я тоже чрезвычайно сожалѣла объ этомъ. Дженни имѣла весьма признательное сердце, и я чувствовала, что она бы уступила моимъ просьбамъ.
   -- Весьма быть можетъ, миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мистеръ Боккетъ съ задумчивымъ видомъ: -- что миледи послала ее въ Лондонъ передать вамъ нѣсколько словъ, и что мужъ ея получилъ часы за то, чтобы позволилъ ей идти туда. Оно, правда, по картамъ моимъ выходитъ не такъ, какъ бы хотѣлось мнѣ; впрочемъ, онѣ меня рѣдко обманываютъ. Мнѣ не хочется тратить денегъ сэра Лэйстера Дэдлока, баронета, на этихъ грубіяновъ, да я не предвижу пользы изъ этого. Нѣтъ, миссъ Соммерсонъ, мы должны ѣхать впередъ и впередъ, намъ нужно торопиться и быть терпѣливыми!
   Мы еще разъ зашли домой, чтобъ я могла написать на скорую руку нѣсколько строчекъ къ моему опекуну, и потомъ поспѣшили къ тому мѣсту, гдѣ оставили нашу карету. Лошадей вывели на дорогу, лишь только увидѣли насъ, и черезъ нѣсколько минутъ Холодный Домъ скрылся изъ виду.
   Съ разсвѣтомъ дня пошелъ мелкій снѣгъ и теперь усилился. Ненастный день и густота падающихъ хлопьевъ до такой степени омрачили воздухъ, что мы могли видѣть вокругъ себя на весьма ограниченное пространство. Хотя холодъ былъ сильный, но снѣгъ падалъ мягкій и подъ копытами лошадей превращался въ грязь и воду, какъ будто мы катились по окраинѣ моря, покрытой мелкими раковинами. Лошади спотыкались и барахтались иногда на пространствѣ цѣлой мили, и мы принуждены были останавливаться, чтобъ дать имъ отдыхъ. Одна изъ лошадей падала три раза и такъ дрожала, такъ разбила себя, что ямщикъ долженъ былъ слѣзть съ козелъ и вести ее подъ устцы.
   Я не могла ни ѣсть, ни спать, и при этихъ остановкахъ, при этой медленности нашего путешествія сдѣлалась такая нервная, что мною овладѣло безразсудное желаніе выйти изъ коляски и идти пѣшкомъ. Уступая однако же здравому смыслу моего спутника, я осталась на мѣстѣ. Во все это время, мистеръ Боккетъ, подерживая свою бодрость какимъ-то особеннымъ наслажденіемъ, истекающими вѣроятно, изъ его предпріятія, заходилъ въ каждый домъ, мимо котораго мы проѣзжали; обращался съ людьми, которыхъ никогда не видѣлъ, какъ съ старыми знакомыми; забѣгалъ грѣться, гдѣ видѣлъ пылающій очагъ; разговаривалъ, пилъ, дружески жалъ руки у каждаго буфета и въ каждомъ погребкѣ; пріятельски встрѣчался съ каждымъ извощикомъ, колесникомъ, кузнецомъ и сборщикомъ шоссейныхъ пошлинъ; а между тѣмъ онъ ни минуты не терялъ времени и всегда поднимался на козлы съ своимъ наблюдательнымъ, спокойнымъ лицомъ, и всегда при этомъ случаѣ твердо повторялъ извозчику: "пошелъ!"
   На слѣдующей станціи, во время перемѣны лошадей, онъ вышелъ со двора, покрытый ледяной корой отъ мокраго снѣга, и очищаясь, сбивая и отскабливая эту кору (что дѣлалъ онъ не однократно съ тѣхъ поръ, какъ мы выѣхали изъ Сентъ-Албанса), заговорилъ со мной, остановись съ боку экипажа.
   -- Ободритесь, миссъ Соммерсонъ. Ясно, какъ день, что она проходила здѣсь. На этотъ разъ въ одеждѣ ея нельзя сомнѣваться, а эту одежду видѣли здѣсь.
   -- И все пѣшкомъ?-- спросила я.
   -- Все пѣшкомъ. Мнѣ кажется, домъ джентльмена, о которомъ вы упомянули, составляетъ цѣль ея путешествія; а все же мнѣ не нравится, что онъ живетъ вблизи ея помѣстья; это такъ далеко еще!
   -- Право я ничего не знаю,-- сказала я:-- быть можетъ, кто нибудь живетъ близко, о комъ я ничего не слышала.
   -- Это правда. Одно только прошу васъ, душа моя, не плачьте; крѣпитесь духомъ по возможности... Пошелъ!
   Слякоть въ теченіе дня продолжалась безпрерывно; непроницаемая мгла наступила съ утра и ни на минуту не прочищалась. Такихъ дорогъ я никогда не видѣла. Иногда я опасалась, что мы сбились съ дороги, и попадали на пашни, или болото. Если мнѣ случалось представить себѣ, сколько прошло времени въ нашей дорогѣ, оно представлялось мнѣ безпредѣльно продолжительнымъ періодомъ и мнѣ казалось, что я никогда не избавлюсь отъ того томительнаго безпокойства и невыносимой тоски, подъ вліяніемъ которыхъ я находилась.
   По мѣрѣ удаленія отъ станціи, мною начинало овладѣвать предчувствіе, что спутникъ мой потерялъ прежнюю увѣренность. Онъ былъ тѣмъ же самымъ, со всѣми встрѣчными, прохожими и проѣзжими, но, садясь на козлы, казался гораздо серьезнѣе. Въ теченіе этой длинной и скучной станціи, я видѣла какъ его палецъ безпрестанно прикладывался то къ губамъ, то къ носу, то къ уху. Я слышала, какъ онъ начиналъ опрашивать встрѣчныхъ извозчиковъ, не встрѣчали ли они каретъ или другихъ экипажей, и какіе были пассажиры въ нихъ? Отвѣты ихъ были дли него весьма не утѣшительны. Поднимаясь на козлы, онъ дѣлалъ мнѣ одобрительный жестъ своимъ пальцемъ, или бросалъ на меня такой же взглядъ, но все же когда онъ говорилъ извозчику: "пошелъ!" то замѣтно было, что онъ находился въ сильномъ замѣшательствѣ.
   Наконецъ, во время новой перемѣны лошадей, онъ сказалъ мнѣ, что потерялъ слѣдъ такъ давно, что это обстоятельство начинаетъ его удивлять. Оно бы ничего не значило въ одномъ мѣстѣ потерять, въ другомъ напасть и такъ далѣе, но онъ исчезъ вдругъ непостижимымъ образомъ и до сихъ поръ не открывался. Это еще болѣе подтверждало мои опасенія; онъ началъ оставлять коляску на перекрестныхъ дорогахъ и уходилъ осматривать ихъ иногда на четверть часа.
   -- Впрочемъ, вы пожалуйста не унывайте,-- говорилъ онъ мнѣ:-- вѣроятно, слѣдующая станція снова наведетъ насъ на слѣдъ.
   Слѣдующая станціи кончилась также, какъ кончилась и прежняя, а слѣда мы все-таки не открывали. Мы остановились у большого постоялаго двора -- одинокаго, но спокойнаго, солиднаго и уютнаго зданія, и въ то время, какъ коляска подъѣхала подъ широкій сводъ воротъ, къ ней подошла хозяйка дома и ей миленькія дочери, которыя такъ убѣдительно стали упрашивать меня войти въ комнаты и отдохнуть, пока приготовляютъ лошадей, что съ моей стороны было бы безчеловѣчно отказать имъ. Они проводили меня наверхъ въ теплую комнату и оставили тамъ.
   Комната эта, я помню очень хорошо, была угловая и окнами выходила на двѣ стороны. Съ одной стороны находился дворъ съ конюшнями, прилегавшій къ дорогѣ, и гдѣ конюхи отпрягали усталыхъ лошадей отъ грязной коляски, а за дворомъ пролегала самая дорога, надъ которой тяжело качалась и скрипѣла вывѣска; съ другой стороны виднѣлся темный сосновый лѣсъ. Вѣтви деревьевъ были покрыты густыми слоями выпавшаго снѣга, и я видѣла, какъ онъ таялъ и падалъ съ нихъ въ мокрыя груды. Наступала ночь, и ея холодъ еще больше увеличивался контрастомъ игриво отражавшагося каминнаго огня на стеклахъ оконъ. Въ то время, какъ я старалась проникнуть взоромъ къ самую глубину лѣса и останавливалась на безцвѣтныхъ мѣстахъ въ снѣгѣ, гдѣ капли воды тонули въ немъ и присасывались подъ него, я подумала о материнскомъ лицѣ, такъ мило и такъ радостно окруженномъ дочерьми, который только что вошли ко мнѣ, и о моей матери, лежавшей, быть можетъ, въ подобномъ лѣсу и умиравшей.
   Я испугалась, увидѣвъ, что всѣ они окружили меня; однако вспомнивъ, что мнѣ должно сохранять присутствіе духа и бодрость, я успѣла преодолѣть свой испугъ. Они обложили меня подушками на большой софѣ передъ каминомъ, и потомъ добрая и миловидная хозяйка дома сказала, что мнѣ до утра нельзя ѣхать дальше и должно лечь въ постель. Но страхъ, что меня задержатъ до утра, произвелъ во мнѣ такой трепетъ, что она немедленно отказалась отъ своихъ словъ и осталась довольною мсимъ согласіемъ на получасовой отдыхъ.
   Доброе, милое созданіе была она. Она и ея прехорошенькія дочери такъ усердно хлопотали около меня. Онѣ упрашивали меня скушать горячаго супу и кусокъ курицы, пока мистеръ Боккетъ сушилъ свое платье и обѣдалъ въ другой комнатѣ. И когда поставили передо мной и накрыли столикъ, я не могла сдѣлать этого, хотя мнѣ очень не хотѣлось обидѣть ихъ своимъ отказомъ. Однакожъ, уступая ихъ просьбамъ, я съѣла немного горячаго тоста и прихлебнула глинтвейну, и это очень подкрѣпило мои силы.
   Спустя аккуратно полчаса коляска наша подъѣхала подъ ворота, и онѣ проводили меня внизъ, согрѣтую, со свѣжими силами и съ спокойнымъ духомъ, который онѣ умѣли возстановить во мнѣ своимь радушіемъ и ласками. Когда я сѣла въ коляску и простилась съ ними, младшая дочь, нремиденькая дѣвочка лѣтъ девятнадцати, которой первой предстояло выйти замужъ, какъ они сказали мнѣ, поднялась на ступеньку, вошла въ коляску и поцѣловала меня. Съ тѣхъ поръ я никогда не видала ее; но я вспоминаю о ней и буду всегда вспоминать, какъ о моей подругѣ.
   Окна, сквозь которыя проглядывалъ огонь камина -- окна, казавшіяся изъ холоднаго мрака ночи такими свѣтлыми и теплыми, вскорѣ скрылись отъ насъ, и мы снова тянулась по дорогѣ и мѣсили мокрый снѣгъ. Трудно было ѣхать и теперь; впрочемъ, скучная дорога не была хуже проѣханной нами, и станція тянулась только на девять миль. Мистеръ Боккетъ курилъ на козлахъ. На послѣдней станціи, увидѣвъ съ какимъ удовольствіемъ стоялъ онъ у яркаго камина, окруженный облаками табачнаго дыму, я упросила его не стѣснять себя въ этомъ отношеніи и въ дорогѣ. Онъ куриль и попрежнему бодрствовалъ: спускался съ козелъ и вынимался на нихъ при каждомъ встрѣчномъ человѣческомъ обиталищѣ или человѣческомъ созданія. Несмотря, что фонари нашей кареты были зажжены, онъ засвѣтилъ свой маленькій потайной фонарь, который, повидимому, пользовался его особеннымъ расположеніемъ и отъ времени до времени наводилъ его на меня и смотрѣлъ, не скучаю ли я. Впереди коляски находилось подъемное окно; но я не закрывала его; мнѣ казалось, что, сдѣлавъ это, я вмѣстѣ съ тѣмъ закрыла бы отъ себя всякую надежду.
   Мы доѣхали до конца станціи, а все-таки потерянный слѣдъ из находился. Я съ безпокойствомъ взглянула на него, и но его серьезному лицу, въ то время, какъ онъ торопилъ конюховъ, я угадывала, что ничего утѣшительнаго онъ не услышалъ. Почти вслѣдъ за этимъ, съ зажженнымъ фонаремъ въ рукѣ, онъ заглянулъ ко мнѣ и показался совершенно другимъ человѣкомъ.
   -- Что это значить?-- спросила я съ крайнимъ изумленіемъ. Неужели она здѣсь?
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Не обманывайтесь, моя милая. Здѣсь нѣтъ никого. Но я напалъ на слѣдъ.
   Иней покрывалъ его рѣсницы, его волосы и лежалъ полосами на его одеждѣ. Прежде чѣмъ онъ началъ говорить со мной, онъ счистилъ иней съ лица и вдохнулъ длинный глотокъ воздуха.
   -- Пожалуйста, миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ онъ, постукивая пальцемъ по кожѣ коляски:-- вы не теряйте надежды и не тревожьтесь чрезъ мои распоряженія. Вы знаете меня. Я инспекторъ Боккетъ, слѣдовательно вамъ можно положиться на меня. Мы проѣхали много; но не бѣда... Эй, четверку лошадей назадъ!.. Проворнѣй!
   Люди на дворѣ пришли въ нѣкоторое замѣшательство, и одинъ изъ нихъ подбѣжалъ къ мистеру Боккету удостовѣриться: "дѣйствительно ли онъ намѣренъ ѣхать назадъ?"
   -- Назадъ, я тебѣ говорю! Назадъ! Понимаешь меня? Назадъ?
   -- Назадъ?-- спросила я, съ удивленіемъ,-- въ Лондонъ?
   -- Точно такъ, миссъ Соммерсонъ,-- отвѣчалъ онъ:-- назадъ. Прямехонько въ Лондонъ. Вы знаете меня. Не бойтесь. Я стану, чортъ возьми, отыскивать другую!
   -- Другую?-- повторила я.-- Кого же?
   -- Ну вотъ, что вы еще называли, Дженни. Сначала я отыщу ее... Выводите проворнѣе другую пару, эй, вы! сони!
   -- Но неужели вы оставите поиски за этой леди? Неужели вы дадите ей погибнуть въ такую ночь и въ такомъ страшномъ состояніи души, въ какомъ, я знаю, сна находится теперь?-- сказала я, схвативъ его за руку.
   -- Конечно, нѣтъ, моя милая, я этого не сдѣлаю. Но я отыщу сначала другую... Шевелитесь вы проворнѣй съ лошадьми. Пошлите верховаго на слѣдующую станцію заказать лошадей, оттуда пусть пошлютъ другого и такъ дальше... Душа моя, ради Бora, вы не бойтесь.
   Эти приказанія и быстрота его движеній, съ которыми онъ торопилъ конюховъ, производили общее возбужденіе, которое столько же было непонятно для меня, сколько и внезапная перемѣна. Но среди суматохи, достигшей высшей степени, мимо меня проскакалъ верховой съ приказаніемъ приготовлять подводы, и наши лошади закладывались съ величайшею поспѣшностью.
   -- Милая миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, вскочивъ на козлы и заглянувъ ко мнѣ:-- извините мою фамиліарность и, пожалуйста, будьте спокойнѣе. Въ настоящую минуту больше я вамъ ничего не скажу. Вы вѣдь знаете меня, душа моя; не правда ли?
   Я старалась выразить ему, что вѣроятно, онъ лучше знаетъ, что намъ должно предпринять; только быль ли онъ увѣренъ въ своей освѣдомленности?
   -- Нельзя ли мнѣ одной отправиться впередъ,-- сказала я, снова схвативъ его руку подъ вліяніемъ моей горести, и прибавила шепотомъ:-- отыскивать мою родную мать?
   -- Душа моя,-- отвѣчалъ онъ:-- знаю, знаю, неужели вы думаете, что я дѣйствую безъ всякаго разсчета? Вѣдь я инспекторъ Боккетъ, развѣ вы не знаете?
   Что больше могла я сказать ему, какъ только "да!"
   -- Въ такомъ случаѣ пожалуйста будьте покойны и положитесь на меня; повѣрьте, что я принимаю участіе въ этомъ дѣлѣ и въ васъ не менѣе самого Лэйстера Дэдлока, баронета. Теперь вы вѣрите, что я поступаю хорошо?
   -- Превосходно, сэръ!
   -- Пошелъ же! Да смотри не зѣвать!
   И мы снова очутились на скучной дорогѣ, по которой мы такъ долго ѣхали, и снова разбивали грязную слякоть и тающій снѣгъ, какъ разбивается потокъ воды колесами водяной мельницы.
   

LVIII. Зимній день и зимняя ночь.

   По-прежнему невозмутимый, какъ и подобаетъ ему, городской домь Дэдлоковъ обычнымъ образомъ выступаетъ на улицу громаднаго размѣра. Пудреныя головы отъ времени до времена виднѣются тамъ въ окнахъ передней, посматривая на праздный свѣтъ, который какъ новая пудра цѣлый день падаетъ съ неба; въ тѣхъ же самыхъ покояхъ абрикосовый цвѣтъ, чувствуя свое экзотическое происхожденіе и наскучивъ суровою погодой, которая бушуетъ за дверьми, льнетъ поближе къ камину. Распространяется слухъ, что миледи отправилась въ Линкольншэйръ, но что теперь ожидаютъ ея возвращенія.
   Впрочемъ, молва, слишкомъ обремененная своими обязанностями, не хочетъ вмѣстѣ съ нею удалиться въ Линкольншэйръ. Она все продолжаетъ странствовать и болтать по городу. Она знаетъ, что несчастный, злополучный человѣкъ, сэръ Лэйстеръ, переноситъ тяжкую долю. Она выслушиваетъ, эта милая молва, всевозможныя возмутительныя вещи. Всему окрестному околодку на пять миль кругомъ она представляетъ поводъ быть въ веселомъ расположеніи духа. Не знать, что съ Дэдлоками случилось несчастіе, значитъ показать себя совершеннымъ невѣждою. Одинъ изъ заклинателей административнаго міра съ щеками абрикосоваго цвѣта и съ горломъ скелета уже заранѣе представляетъ себѣ всѣ главныя обстоятельства, которыя послѣдуютъ при разсмотрѣніи въ палатѣ перовъ просьбы сэра Лэйстера о разводѣ.
   У ювелировъ Блэйза и Спаркля и продавцовъ шелковыхъ матеріи Шайна и Глосса это событіе есть и будетъ реторическимъ общимъ мѣстомъ, характеристикою современности и отличительною чертою нынѣшняго столѣтія. Покровительницы этихъ учрежденіи, хотя въ высшей степени скромныя и непроницаемыя для толпы, будучи здѣсь такъ же тщательно взвѣшены и вымѣрены, какъ и всякій другой предметъ въ торговомъ фондѣ, совершенно разгадываются со стороны господствующаго вкуса сидящимъ за конторкою господиномъ съ костлявыми руками. "Наша публика, мистеръ Джонсъ -- сказали Плэйзъ и Спаркль съ костлявыми руками -- наша публика, сэръ, ни что иное, какъ овцы, настоящія овцы. Куда тронутся двѣ или три посмѣлѣе, всѣ остальныя за ними же. Присмотрите хорошенько за тѣми двумя или тремя, мистеръ Джонсъ, и все стадо будетъ въ вашихъ рукахъ". Точно такимъ же образомъ Шайвъ и Глоссъ даютъ наставленіе своему Джонсу, гдѣ отыскивать фешенебельный народъ и какъ вводить то, что они, Шайвъ и Глоссъ, выбираютъ въ свои магазины, какъ вводить его въ моду. На тѣхъ же самыхъ незыблемыхъ началахъ, мистеръ Сладдери, кингопродавецъ, положительно утверждаетъ въ этотъ самый день: "Какъ же, сэръ, есть очень много вѣстей, касающихся леди Дэдлокъ, вѣстей, которыя въ большомъ ходу между моими высокостепенными знакомыми, сэръ. Мои знатные знакомые должны же вѣдь, какъ изволите убѣдиться, должны же говорить о чемъ-нибудь, сэръ; а стоитъ только избрать предметъ для одной или двухъ леди, которыхъ я могъ бы назвать, чтобы заставить толковать объ этомъ всевозможныхъ леди. То, что я долженъ бы былъ сдѣлать съ этими леди, въ случаѣ какой либо новости, которую бы вы предоставили мнѣ распространить между ними, онѣ приняли на себя сами, хорошо зная леди Дэдлокъ и завидуя ей, хотя можетъ быть, весьма умѣреннымъ и невиннымъ образомъ, сэръ. Вы убѣдитесь, сэръ, что эта матерія пріобрѣтаетъ большую популярность у нашихъ благородныхъ знакомыхъ. Если бы можно было обратить эту молву въ спекуляцію, она доставила бы большія деньги. И когда я говорю вамъ такимъ образомъ, вы, безъ сомнѣнія, вѣрите мнѣ, сэръ; потому что я сдѣлалъ своимъ постояннымъ занятіемъ изученіе своихъ благородныхъ знакомыхъ съ тѣмъ, чтобы мочь заводить ихъ какъ часы, сэръ".
   Молва достигаетъ полнаго развитія въ столицѣ и ей не хочется отправиться въ Линкольншэйръ. Въ половинѣ шестого послѣ полудня, любимый часъ конногвардейцевъ, достопочтенный мистеръ Стэбльзъ дѣлаетъ новую замѣтку, которая уничтожаетъ всѣ прежнія остроты, служившія основаніемъ его знаменитости. Эта блестящая острота касается какихъ-то подробностей ухода за заводскими лошадьми и получаетъ чрезвычайный извѣстность въ обществѣ конскихъ охотниковъ.
   На обѣдахъ и балахъ то же самое: на горизонтѣ, который миледи часто украшала своимъ присутствіемъ, посреди созвѣздій, которыя не далѣе какъ вчера она помрачала, своими достоинствами, она остается главнымъ предметомъ для разговоровъ. Что это? Кто это? Когда это? Гдѣ это? Какъ это? Объ ней разсуждаютъ и спорятъ самые близкіе изъ ея друзей и знакомыхъ, разсуждаютъ самымъ остроумнымъ образомъ, употребляя самыя новыя выраженія, самые новые пріемы, самую новую интонацію и сохраняя самое совершенное, великосвѣтское равнодушіе. Замѣчательная черта этой матерія состоитъ въ томъ, что ее находятъ до того заманчивою и неистощимою, что многія особы начинаютъ выѣзжать въ свѣтъ, тогда какъ прежде никуда не показывались. Это положительно извѣстно! Вильямъ Буффи приноситъ одну изъ подобныхъ новостей изъ дома, гдѣ онъ обѣдаетъ, въ палату, въ которой засѣдаетъ; тамъ вождь его партіи сообщаетъ ее любопытнымъ вмѣстѣ съ своею неистощимою табакеркою и собираетъ вокругъ себя такія густыя толпы жадныхъ слушателей, что предсѣдатель, который предварительно пропустилъ себѣ въ ухо эту новость подъ букли парика, кричитъ по три раза: "Прошу на мѣста!", кричитъ и не производятъ ни малѣйшаго дѣйствія.
   Одною изъ странныхъ и замѣчательныхъ особенностей этой молвы, сдѣлавшейся общимъ занятіемъ для городского населенія, было то, что люди, только подходившіе къ окраинѣ круга благородныхъ знакомыхъ мистера Сладдери -- люди, которые ничего не знаютъ и ничего не знали о леди Дэдлокъ, считаютъ необходимымъ для поддержанія своей репутаціи утверждать, что этотъ слухъ также господствующій предметъ ихъ разговора, что его необходимо передавать во вторыя руки съ самыми модными замѣтками, самыми модными пріемами, съ самою модною интонаціею голоса, самымъ моднымъ изящнымъ и великосвѣтскимъ равнодушіемъ, передавать изъ вторыхъ рукъ, впрочемъ, со всѣми признаками новизны и оригинальности, въ болѣе скромные слои общества и менѣе лучезарнымъ звѣздамъ. Если между этими маленькими сплетниками случится литераторъ, художникъ или ученый, то какъ благородно съ его стороны просвѣщать меньшихъ братій своихъ помощью своей образцовой, даровитой и разнообразной дѣятельности и поддерживать ихъ колеблющіяся убѣжденія какъ будто на какихъ-то великолѣпныхъ костыляхъ!
   Такъ протекаетъ зимній день. Сэръ Лэйстеръ, лежа въ постели, немного можетъ говорить, хотя съ трудомъ и невнятно. Ему предписано безмолвіе и отдохновеніе и данъ небольшой пріемъ усыпительнаго лекарства, чтобы заглушить его страданія, потому что его старинный врагъ поступаетъ съ нимъ очень жестоко. Сэръ Лэйстеръ вовсе не засыпаетъ, хотя иногда впадаетъ въ какое-то странное. чуткое забытье. Онъ приказалъ поднести свою кровать ближе къ окну, услыхавъ, что на дворѣ ненастье, и велѣлъ положить свою голову такимъ образомъ, чтобы видѣть падающій снѣгъ и изморозь. Онъ смотритъ, какъ они опускаются съ неба въ продолженіе всего зимняго дня. При малѣйшемъ звукѣ въ домѣ -- звукѣ, который тотчасъ же прекращается, рука его берется за карандашъ. Старая домоправительница, сидя возлѣ него и зная, что онъ намѣренъ написать. говоритъ шопотомъ:
   -- Нѣтъ, онъ не возвратился еще, сэръ Лэйстеръ. Онъ отправился поздно ночью. Онъ еще очень недавно уѣхалъ.
   Сэръ Лэйстеръ опускаетъ руку и слова принимается смотрѣть на снѣгъ и изморозь, пока они не начинаютъ падать въ глазахъ его, отъ слишкомъ сосредоточеннаго вниманія, такъ густо и часто, что онъ принужденъ на минуту закрыть глаза, утомившись наблюдать за постояннымъ круженіемъ снѣжныхъ хлопьевъ и ледяныхъ частицъ.
   Онъ началъ смотрѣть на нихъ съ тѣхъ поръ, какъ только лишь разсвѣтало. День еще не истекъ, когда ему приходятъ въ голову, что пора приготовлять комнаты для миледи. Теперь очень холодно и сыро. Нужно хорошенько растопить камины. Нужно передать людямъ, чтобы ожидали ее. Не угодно ли вамъ самой наблюсти за всѣмъ этимъ?
   Онъ пишетъ эти приказанія на аспидной доскѣ, и мистриссъ Ронсвелъ исполняетъ ихъ, скрѣпя сердце.
   -- Я боюсь, Джорджъ,-- говоритъ старушка своему сыну, который ожидаетъ ее внизу, стараясь пользоваться ея сообществомъ, когда у нея бываютъ свободныя минуты:-- я боюсь, мой милый, что миледи никогда не заглянетъ въ этотъ домъ.
   -- Это очень грустное предчувствіе, маменька!
   -- Даже вовсе не покажется въ Чесни-Воулдъ, мой милый.
   -- Это еще хуже. Но почему же, маменька?
   -- Когда я видѣла миледи вчера, Джорджъ, то мнѣ казалось, что я слышу позади ея таинственные шаги, какіе раздаются обыкновенно на площадкѣ Замогильнаго Призрака.
   -- Э, подите, подите! Вы пугаете себя старыми, пустыми розсказнями, маменька.
   -- Вовсе нѣтъ, мой милый. Вовсе нѣтъ. Вотъ уже скоро шестьдесятъ лѣтъ, какъ я живу въ этомъ семействѣ, а между тѣмъ я прежде никогда не боялась ничего подобнаго. Но теперь все разрушается, мой милый; знаменитая старая фамилія Дэдлоковъ разрушается.
   -- Надѣюсь, что нѣтъ, маменька.
   -- Я очень благодарна судьбѣ, что я довольно долго жила здѣсь, чтобы раздѣлять съ сэромъ Лэйстеромъ его страданія и безпокойства; я знаю, что я не такъ еще стара и не такъ безполезна, чтобь онъ предпочелъ мнѣ кого нибудь въ настоящемъ случаѣ и въ теперешней моей должности. Но шаги на площадкѣ Замогильнаго Призрака доканаютъ совершенно миледи, Джорджъ; нѣсколько дней тому назадъ шаги эти слышались позади ея, теперь же они равняются съ нею и даже опережаютъ ее.
   -- Все это такъ, милая маменька; но я скажу вамъ опять, что я противнаго мнѣнія.
   -- Ахъ, я сама желала бы этого,-- отвѣчаетъ старика, качая головою и разводя руки:-- но если мои опасенія справедливы, и ему необходимо будетъ узнать объ этомъ кто скажетъ ему тогда всю правду!
   -- Это ея комнаты?
   -- Это комнаты миледи въ томъ самомъ видѣ, какъ она оставила ихъ.
   -- Именно, теперь,-- говоритъ кавалеристъ, посматривая вокругъ себя и понижая голосъ:-- я начинаю понимать, какимъ образомъ вы усвоили себѣ вашъ взглядъ на вещи. Комнаты представляютъ всегда что-то страшное, когда онѣ, подобно этимъ, приготовлены для особы, которую вы привыкли видѣть здѣсь, но которая между тѣмъ въ отсутствіи по какой-то странной причинѣ; это хоть на кого навѣетъ непріятныя мысли.
   И онъ почти правъ. Какъ обыкновенная разлука предзнаменуетъ намъ великую послѣднюю разлуку, такъ огромныя комнаты, лишенныя обычнаго присутствія извѣстной особы, грустно нашептываютъ намъ, что должно нѣкогда сдѣлаться съ вашею и моею комнатами. Покои миледи, оставленные ею, кажутся пустыми, мрачными и заброшенными; и во внутренней комнатѣ, гдѣ мистеръ Боккетъ въ минувшую ночь производилъ секретное изслѣдованіе, слѣды ей платьевъ и драгоцѣнныхъ вещей, даже зеркала, пріученные отражать эти платья и вещи, когда они составляли часть ея особы, являются теперь опустѣлыми, одинокими. Какъ ни мраченъ, какъ ни холоденъ зимній день, но въ этихъ опустѣлыхъ комнатахъ кажется еще мрачнѣе и холоднѣе, холоднѣе, чѣмъ въ иной лачугѣ, которая вовсе не умѣетъ спорить съ погодой; и хотя слуги растопляютъ огни за рѣшетками каминовъ и ставятъ стулья и кушетки позади стеклянныхъ экрановъ, которые пропускаютъ потоки красноватаго свѣта въ самые отдаленные углы, въ комнатѣ все-таки царствуетъ густой сумракъ, который никакой свѣтъ не въ состояніи разогнать.
   Старая домоправительница и сынъ ея остаются тутъ, пока всѣ приготовленія оканчиваются, потомъ она возвращается наверхъ. Все это время Волюмнія заступаетъ мѣсто мистриссъ Ронсвелъ, хотя жемчужныя ожерелья и банки съ румянами, предназначенныя восхищать Батъ, не имѣютъ для страдальца почти никакихъ прелестей при настоящихъ обстоятельствахъ. Волюмнія, о которой не предполагали, чтобы она знала въ чемъ дѣло (и которая дѣйствительно не была посвящена въ его тайны), считала своимъ непремѣннымъ долгомъ предлагать приличныя обстоятельствамъ замѣчанія; затѣмъ она замѣняла ихъ попечительнымъ выглаживаніемъ бѣлья, осторожнымъ и хлопотливымъ хожденіемъ взадъ и впередъ на ципочкахъ, бдительнымъ взираніемъ на глаза своего родственника и тихимъ, грустнымъ шопотомъ къ самой себѣ: "онъ уснулъ". Въ опроверженіе этого излишняго замѣчанія сэръ Лэйстеръ не безъ досады, впрочемъ, писалъ на доскѣ: "Я не сплю".
   Пододвинувъ затѣмъ стулъ къ кровати и занявъ мѣсто возлѣ почтенной и чопорной домоправительницы, Волюмнія сидитъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ стола и чувствительно вздыхаетъ. Сэръ Лэйстеръ наблюдаетъ за снѣгомъ и изморозью и слушаетъ, не раздаются ли шаги человѣка, возвращенія котораго онъ дожидается. Въ ушахъ его престарѣлой прислужницы, которая похожа въ эту минуту на фигуру, выступившую изъ рамы старинной картины съ тѣмъ, чтобы звать послѣдняго изъ Дэдлоковъ на тотъ свѣтъ, молчаніе прерывается эхомъ ея же собственныхъ словъ: "Кто же скажетъ ему правду!" Онъ прошелъ въ это утро черезъ руки слути, чтобы сдѣлаться по возможности благовиднѣе, и попеченія эти оправдались успѣхомъ, въ той мѣрѣ въ какой дозволяли оостоятельства. Онъ поддерживается подпорками, его сѣдые волосы причесаны обычнымъ манеромъ, бѣлье его приведено въ безукоризненную снѣжную бѣлизну, и онъ завернутъ теперь въ такой же бѣлый халать. Лорнетъ и часы лежатъ у него подъ рукою. Необходимо, не столько можетъ быть для его собственнаго достоинства, сколько для ея спокойствія, чтобы онъ казался какъ можно менѣо взволнованнымъ и походилъ на самого себя. Женщины не преминутъ болтать, и Волюмнія, хотя и принадлежитъ къ фамиліи Дэдлоковъ, не сдѣлаетъ въ этомъ случаѣ исключенія. Онъ держитъ ее при себѣ, безъ всякаго сомнѣнія, для того, чтобы предупредить ея разговоры въ другомъ мѣстѣ. Онъ чувствуетъ себя очень худо; но онъ противостоитъ теперь страданіямъ душевнымъ и тѣлеснымъ съ замѣчательнымъ мужествомъ.
   Прекрасная Волюмнія, будучи одною изъ тѣхъ вѣтреницъ, которыя не могутъ долго сохранятъ молчаніе, не подвергаясь неминуемой опасности испытать вліяніе скуки, скоро возвѣщаетъ о приближеніи этого чудовища продолжительнымъ и непрерывнымъ зѣваньемъ. Находя невозможнымъ преодолѣть это желаніе зѣвать другимъ какимъ нибудь способомъ, кромѣ разговора, она говорить мистриссъ Ронсвелъ много комплиментовъ насчетъ еи сына; она объявляетъ, что онъ рѣшительно одинъ изъ привлекательнѣйшихъ юношей, какихъ ей когда либо случалось видать, такой же воинственный по наружности, какъ незабвенный для нея лейбъ-гвардеецъ, избранникъ ея сердца, который былъ убитъ при Ватерлоо.
   Сэръ Лэйстеръ выслушиваетъ этотъ отзывъ съ такимъ удивленіемъ и приходить отъ него въ такое замѣшательство, что мистриссь Ронсвелъ находитъ нужнымъ объясниться.
   -- Миссъ Дэдлокъ говоритъ не о старшемъ моемъ сынѣ, сэръ Лэйстеръ, а о младшемъ. Я снова отыскала его. Онъ воротился домой.
   Сэръ Лэйстеръ прерываетъ молчаніе пронзительнымъ крикомъ.
   -- Джорджъ? Вашъ сынъ Джорджъ воротился домой, мистриссъ Ронсвелъ?!
   Старая домоправительница отираетъ себѣ глаза.
   -- Благодареніе Богу. Да, сэръ Лэйстеръ.
   Неужели это обрѣтеніе человѣка потеряннаго, это возвращеніе человѣка, давнымъ давно погибшаго для родительскаго дома, представляется ему, какъ сильное подтвержденіе его надеждъ? Неужели онъ думаетъ: "Не успѣю ли и я, при помощи, которую имѣю, возвратить ее? Она скрылась неизвѣстно куда нѣсколько часовъ тому назадъ, между тѣмъ какъ онъ пропадалъ многіе и многіе годы?"
   Напрасно стали, бы убѣждать его теперь; онъ рѣшился говорить и говорить. Онъ произноситъ густую массу звуковъ, довольно ясныхъ, впрочемъ, чтобы можно было понять его.
   -- Почему вы не сказали мнѣ объ этомъ, мистриссъ Ронсвелъ?
   -- Это случилось только вчера, сэръ Лэйстеръ, и я думала, что вы не довольно еще оправились для того, чтобы говорить вамъ о подобныхъ вещахъ.
   При этомъ легкомысленная Волюмнія вспоминаетъ съ легкимъ визгомъ, что никто еще не зналъ, сынъ ли онъ мистриссъ Ронсвелъ, и что мистриссъ Ронсвелъ вовсе не намѣрена была говорить кому либо объ этомъ. Но мистриссъ Ронсвелъ возражаетъ противъ этого съ такимъ жаромъ, который заставляетъ лифъ ея значительно подниматься, что она, конечно, объявила бы объ этомъ сэру Лэйстеру, лишь только ему сдѣлалось бы легче.
   -- Гдѣ вашъ сынъ Джорджъ, мистриссъ Ронсвелъ?-- спрашиваетъ сэръ Лэйстеръ.
   Мистриссъ Ронсвелъ, немного встревоженная подобнымъ невниманіемъ къ совѣтамъ доктора, отвѣчаетъ, что въ Лондонѣ.
   -- Въ Лондонѣ?
   Мистриссъ Гонсвелъ принуждена признаться, что онъ въ этомъ же домѣ.
   -- Позовите его ко мнѣ въ комнату. Позовите его теперь же.
   Старушкѣ не остается ничего дѣлать кромѣ какъ идти за сыномъ. Сэръ Лэйстеръ съ свойственнымъ ему самообладаніемъ, нѣсколько поправляется на своемъ креслѣ, чтобы принять молодого человѣка. Когда онъ совершаетъ это, онъ снова смотритъ въ окно на падающій снѣгъ и изморозь, и снова прислушивается къ отдаленному шуму шаговъ. Большіе вороха соломы набросаны по улицѣ, чтобъ заглушить неосторожный стукъ; они стелются до самой двери, поворачивающейся на тяжелыхъ петляхъ.
   Онъ возлежитъ такимъ образомъ, повидимому, забывъ о новомъ предметѣ своего удивленія, когда домоправительница возвращается въ сопровожденіи сына-кавалериста.
   Мистеръ Джорджъ тихонько подходитъ къ кровати, кланяется, выставляетъ впередъ грудь и стоитъ съ раскраснѣвшимся лицомъ, стыдясь самого себя отъ всего сердца.
   -- Праведное небо! это дѣйствительно Джорджъ Ронсвелъ!-- восклицаетъ сэръ Лэйстеръ.-- Помните ли вы меня, Джорджъ?
   Кавалеристъ долженъ былъ прежде взглянуть на него и отдѣлять постепенно одинъ звукъ его рѣчи отъ другого, прежде чѣмъ онъ понялъ, что говорятъ ему; но исполнивъ это и поддерживаемый своею матерью, онъ отвѣчаетъ:
   -- У меня была бы слишкомъ дурная память, сэръ Лэйстеръ, если бы я не помнилъ васъ.
   -- Когда я смотрю на васъ, Джорджъ Ронсвелъ,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ съ принужденіемъ:-- мнѣ приходитъ въ голову мальчикъ, жившій въ Чесни-Воулдѣ... я хорошо помню... очень хорошо.
   Онъ смотритъ на кавалериста, пока слезы не начинаютъ падать у него изъ глазъ; потомъ онъ снова обращаетъ вниманіе на снѣгъ и изморозь.
   -- Извините меня, сэръ Лэйстеръ,-- говоритъ кавалеристъ:-- но не позволите ли вы мнѣ употребить въ дѣло свои руки, чтобы приподнять васъ. Вамъ будетъ ловче, сэръ Лэйстеръ, если вы допустите меня поправить вамъ изголовье.
   -- Если вамъ угодно, Джорджъ Ронсвелъ... если вы будете талъ добры...
   Кавалеристъ беретъ его на руки, какъ ребенка, легонько поднимаетъ его и поворачиваетъ лицомъ прямѣе къ окну.
   -- Благодарю васъ. У васъ услужливость и любезность вашей матушки,-- отвѣчаетъ сэръ Лэйстеръ:-- и при этомъ ваша собственная сила. Благодарю васъ.
   Онъ дѣлаетъ ему рукою знакъ, чтобы онъ не уходилъ. Джорджъ спокойно стоитъ у изголовья, дожидаясь, что его что-нибудь спросятъ.
   -- Для чего вы хотѣли скрываться?
   Сэру Лэйстеру нужно нѣкоторое время, чтобы произнести эту фразу.
   -- Мнѣ, право, нечѣмъ похвалиться и гордиться, сэръ Лэйстеръ, и я надѣялся... то есть я надѣялся бы, сэръ Лэйстеръ, если бы вы не были нездоровы, что, вѣроятно, недолго продолжится, получить соизволеніе ваше, чтобы мнѣ вообще оставаться въ неизвѣстности. Это потребуетъ объясненій, которыя не очень трудно угадать заранѣе; но теперь они кажутся не. вполнѣ умѣстными и не представляются мнѣ самому довольно уважительными. Хотя мнѣнія измѣняются смотря по различію предметовъ, но, я думаю, всѣ согласятся въ томъ, сэръ Лэйстеръ, что мнѣ нечѣмъ похвастаться.
   -- Вы были солдатомъ,-- замѣчаетъ сэръ Лэйстеръ:-- и честнымъ солдатомъ.
   Джорджъ дѣлаетъ воинственный поклонъ.
   -- Сколько нужно, сэръ Лэйстеръ, я исполнялъ свой долгъ по правиламъ дисциплины -- вотъ все, что могу я сказать въ свою пользу.
   -- Вы находите меня,-- говоритъ сэръ Лэйстеръ, котораго глаза значительно увлекаются къ кавалеристу:-- вы находите меня въ весьма нехорошемъ положеніи, Джорджъ Ронсвелъ?
   -- Мнѣ очень больно слышать это и убѣждаться въ томъ, сэръ Лэйстеръ.
   -- Я увѣренъ, что вы говорите правду. Но нѣтъ. Въ придачу къ моему прежнему недугу, я испыталъ внезапный и жестокій ударъ. Это было что-то умерщвляющее (онъ старается опустить одну руку съ кресла), что-то такое, что уничтожало всѣ способности, мѣшало разсудокъ (онъ дотрогивается себѣ до губъ).
   Джорджъ, со взоромъ, исполненнымъ довѣрія и сочувствія, дѣлаетъ еще поклонъ. Давно минувшія времена, когда оба они были молодыми людьми (кавалеристъ, конечно, значительно юнѣйшимъ) и смотрѣли, бывало, другъ на друга въ Чесни-Воулдѣ, приходятъ теперь обоимъ на память и утѣшаютъ ихъ.
   Сэръ Лэйстеръ, съ видимымъ намѣреніемъ сказать что-то прежде, чѣмъ онъ снова впадетъ въ упорное молчаніе, старается подняться на своемъ изголовьи и придерживаться за столбы кровати. Джорджъ, наблюдающій за всѣми движеніями его, снова беретъ его на руки и укладываетъ его по его желанію.
   -- Благодарю васъ, Джорджъ. Вы моя правая рука. Вы часто носились, бывало, съ моими ружьями въ Чесни-Воулдѣ, Джорджъ. Теперь вы мнѣ, въ этихъ странныхъ обстоятельствахъ, какъ-будто свой, совершенно свой.
   Джорджъ положилъ было болѣе здоровую руку сэра Лэйстера къ себѣ на плечо въ то время, какъ поднималъ его; теперь сэръ Лэйстеръ медленно снимаетъ эту руку, произнося послѣднія слова.
   -- Я готовъ былъ прибавить,-- продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:-- я готовъ былъ прибавить, относительно перенесеннаго мною удара, что онъ, къ несчастью, постигъ меня въ одно время съ маленькимъ недоразумѣніемъ, возникшимъ между миледи и мною. Я не хочу этимъ сказать, чтобы у насъ была размолвка, потому что подобной размолвки не было, но возникло недоразумѣніе касательно нѣкоторыхъ обстоятельствъ, важныхъ исключительно лишь для насъ, что и лишаетъ меня на нѣкоторое время сообщества миледи. Она нашла необходимымъ предпринять путешествіе; вѣрно, скоро возвратится. Волюмнія, что, внятно я говорю? Слова не совсѣмъ-то слушаются меня, когда приходится произносить ихъ.
   Волюмнія понимаетъ его совершенно; и въ самомъ дѣлѣ, онъ объясняется съ несравненно большею полнотою и отчетливостью, чѣмъ можно было бы подумать минуту тому назадъ. Усиліе, которое онъ употребляетъ для этого, отражается въ безпокойномъ и болѣзненномъ выраженіи его лица. Только сила воля и твердая рѣшимость позволяютъ ему преодолѣть недугъ.
   -- Такимъ образомъ, Волюмнія, я хочу сказать въ вашемъ присутствіи и въ присутствіи моей старинной домоправительницы и подруги, мистриссъ Роневелъ, которой преданность и вѣрность не подвержены никакому сомнѣнію, въ присутствіи ея сына, Джорджа, который возвращается въ домъ моихъ предковъ въ Чесни-Воулдѣ, какъ фамильное воспоминаніе моей юности, что въ случаѣ, если я уже не оправлюсь, въ случаѣ, если я потеряю способность говорить и писать, хотя я надѣюсь все-таки на лучшую участь...
   Старая домоправительница тихонько рыдаетъ; Волюмнія находится въ сильномъ волненіи съ яркимъ румянцемъ на щекахъ; кавалеристъ, сложивъ руки и склонивъ голову, слушаетъ съ большимъ вниманіемъ.
   -- Такимъ образомъ, я желаю объяснить намъ и призвать при этомъ всѣхъ васъ въ свидѣтели, начиная вами, Волюмнія, объявить вамъ торжественно, что остаюсь въ прежнихъ неизмѣнныхъ отношеніяхъ съ леди Дэдлокъ, что я не нахожу никакой причины пожаловаться на нее. Что я всегда сохранялъ къ ней самую горячую привязанность и теперь сохраняю ее въ той же степени. Скажите это ей и всякому другому. Если вы передадите это кому бы то ни было въ болѣе слабыхъ выраженіяхъ, то вы будете виноваты передо мною въ преднамѣренномъ предательствѣ.
   Волюмнія, трепеща, произноситъ увѣренія, что она будетъ повторять слова эти съ буквальною точностью.
   -- Миледи занимаетъ слишкомъ завидное положеніе, она слишкомъ прекрасна собою, слишкомъ преисполнена отличными качествами; она слишкомъ возвышается во многихъ отношеніяхъ передъ людьми, которыми окружена, для того, чтобы не имѣть враговъ и порицателей; я говорю это съ полнымъ убѣжденіемъ. Да будетъ же извѣстно всѣмъ и каждому, какъ извѣстно теперь вамъ, что будучи въ здравомъ умѣ и совершенной памяти, я не отвергаю ни одного изъ распоряженій, сдѣланныхъ въ ея пользу. Я не сокращаю ничего отъ того, что прежде предназначилъ ей. Я остаюсь въ прежнихъ отношеніяхъ съ нею, и я не отмѣняю, имѣя, впрочемъ, полную къ тому возможность, какъ видите, если бы хотѣлъ того, не отмѣняю ни одного дѣйствія, направленнаго къ ея пользѣ и благополучію.
   Подобный офиціальный потокъ словъ, во всякое другое время, какъ это часто случалось, показался бы напыщеннымъ и театральнымъ: но теперь онъ отличается серьезнымъ характеромъ и проникнутъ неподдѣльнымъ чувствомъ. Благородная важность сэра Лэйстера, его вѣрность, его рыцарская готовность защитить жену отъ нареканій, его великодушное забвеніе собственнаго горя и собственнаго достоинства для ея блага заслуживаютъ похвалы и носятъ на себѣ печать мужества и правоты.
   Измученный отъ напряженныхъ усилій говорить, онъ лежитъ, прислонивъ голову къ спинкѣ кровати, и закрываетъ глаза; это продолжается не болѣе минуты; тутъ онъ снова начинаетъ наблюдать за погодою и прислушиваться къ замирающимъ звукамъ. Оказывая сэру Лэйстеру много маленькихъ услугъ, которыя тотъ принимаетъ съ особенною благосклонностью, кавалеристъ скоро дѣлается ему необходимымъ. На этотъ счетъ ничего не было сказано, но дѣло объяснилось само собою. Кавалеристъ отступаетъ на шагъ или на два назадъ, чтобы не стоять передъ глазами у сэра Лэйстера, и занимаетъ позицію нѣсколько позади стула своей матери.
   День начинаетъ теперь склоняться къ вечеру. Туманъ и изморозь, въ которые снѣгъ разрѣшился окончательно, становятся гуще и мрачнѣе, и пламя камина живѣе и живѣе разыгрывается по стѣнамъ и мебели комнаты. Мракъ увеличивается, яркій газъ зажигается на улицахъ; но за то и упрямые масляные фонари, которые еще удерживаютъ мѣстами свое господство, нося въ себѣ замершіе или растаявшіе начатки жизни, кажется, задыхаются, какъ будто въ послѣднія минуты существованія, точно рыбы, случайно выпрыгнувшія изъ воды. Люди, которые, катались по соломѣ и хватались за замокъ, съ цѣлью "освѣдомиться о здоровьѣ", начинаютъ возвращаться домой, начинаютъ одѣваться, обѣдать, разсуждать о своемъ дорогомъ пріятелѣ на всевозможные новые манеры, о которыхъ мы уже упомянули.
   Теперь cэpy Лэйстеру становится хуже, онъ не находитъ себѣ покоя, чувствуетъ вездѣ неловкость и сильно страдаетъ. Волюмнія зажигаетъ свѣчку (по свойственной ей способности дѣлать все некстати), но ее просятъ снова загасить ее, потому что еще недовольно темно. Между тѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, уже темно, такъ темно, какъ будетъ темно въ продолженіе всей ночи. Отъ времени до времени Волюмнія дѣлаетъ попытки снова зажечь свѣчу. Нѣтъ. Гасите ее поскорѣе. Теперь еще недовольно темно. Старая домоправительница первая понимаетъ, что онъ старается поддержать въ себѣ убѣжденіе, что сще не очень поздно.
   -- Милый сэръ Лэйстеръ, мой почтенный господинъ, говоритъ она едва слышнымъ шопотомъ:-- я должна, для вашего же блага и исполняя свою обязанность, позволить себѣ смѣлость замѣтить вамъ и просить васъ, чтобы вы не лежали здѣсь въ темнотѣ одни, въ постоянномъ ожиданіи и волоча такимъ образомъ и безъ того длинное время. Позвольте мнѣ опустить занавѣски, зажечь свѣчи и все привести около васъ въ порядокъ. Часы на церковной башнѣ будутъ тогда бить точно также, сэръ Лэйстеръ, и ночь пройдетъ точно также скоро. Миледи возвратится, возвратится въ свое время, ни раньше, ни позднѣе.
   -- Я знаю это, мистриссь Ронсвелъ, но я слабъ, а онъ уѣхалъ такъ давно.
   -- Не очень еще давно, сэръ Лэйстеръ. Нѣтъ еще и сутокъ.
   -- Но это очень долгій срокъ. О, очень долгій срокъ!
   Онъ произноситъ это со стономъ, который терзаетъ ея сердце
   Она знаетъ, что теперь не время принести къ нему огня: она думаетъ, что слезы его слишкомъ священны, чтобы ихъ видѣть постороннимъ, даже ей. Потому она сидитъ все въ темнотѣ, не произнося ни слова, потомъ начинаетъ потихоньку прохаживаться, мѣшаетъ огонь въ каминѣ или подходитъ къ тусклому окну и смотритъ чрезъ его стекла. Наконецъ, онъ говоритъ ей снова, преодолѣвая свою немощь:
   -- Вы, въ самомъ дѣлѣ, правы, мистриссъ Ронсвелъ: нельзя не сознаться въ томъ, теперь уже поздно, а они не возвращаются. Хуже не будетъ. Освѣтите комнату!
   Когда комната освѣщается и видъ въ окно становится для него закрытымъ, ему остается только слушать и прислушиваться.
   Но они убѣждаются, что какъ ни унылъ, какъ ни болѣзненъ сэръ Лэйстеръ, но онъ свѣтлѣетъ душою, когда слышитъ предложеніе посмотрѣть на камины въ ея комнатахъ и увѣриться, что все приготовлено къ ея пріему. Какъ ни ничтожны, какъ ни мало состоятельны подобныя утѣшенія, все-таки намеки на пріѣздъ миледи пробуждаютъ въ немъ заснувшую надежду. Наступаетъ полночь и вмѣстѣ съ нею какой-то грустный промежутокъ пустоты и мертвенности. Мало каретъ проѣзжаетъ по улицамъ, и нѣтъ другихъ запоздавшихъ звуковъ по сосѣдству; только какой-нибудь смертный, напившійся до такого настроенія, что начинаетъ кочевать по холодному поясу столицы, тащится, ворча и ревя вдоль мостовой. Въ эту зимнюю ночь все такъ тихо, что прислушиваться къ этому упорному молчанію точно то же, что смотрѣть въ густую непроницаемую темноту. Если какой-нибудь отдаленный звукъ раздается въ эту минуту, то онъ проходитъ по мрачному пространству, какъ блѣдный потокъ свѣта, и потомъ все становится еще молчаливѣе, еще мрачнѣе, еще мертвеннѣе.
   Вся корпорація слугъ отсылается спать (они идутъ не безъ удовольствія, потому что минувшую ночь провели на ногахъ) и только мистриссъ Ронсвелъ и Джорджъ, остаются на стражѣ въ комнатѣ сэра Лэйстера. Пока ночь медленно подвигается, или, скорѣе, пока она останавливается, какъ-будто между двумя и тремя часами, они видятъ, въ какой мѣрѣ нетерпѣливо желаетъ сэръ Лэйстеръ освѣдомиться о погодѣ, теперь, когда онъ не можетъ непосредственно наблюдать за нею. Потому Джорджъ, регулярно обходя комнаты дозоромъ каждые полчаса, распространяетъ свои марши до парадной двери, заглядываетъ за эту дверь и, возвращаясь, приноситъ, по возможности благопріятное извѣстіе о самой ужасной изъ ночей: изморозь все еще опускается съ неба, и каменные тротуары покрыты снѣжною грязью, достигающею до лодыжки пѣшехода. Волюмнія въ своей комнатѣ, находящейся въ уровнѣ съ одною изъ отдаленныхъ площадокъ лѣстницы, на второмъ поворотѣ ея, гдѣ исчезаетъ уже всякая рѣзьба и позолота, въ комнатѣ, какую, обыкновенно, гостепріимные родственники предоставляютъ своимъ кузинамъ, съ страшнымъ и уродливымъ, точно недоношенное дитя, портретомъ сэра Лэйстера, портретомъ, изгнаннымъ изъ парадныхъ аппартаментовъ за свои уродства и преступную неблаговидность, хотя во время оно онъ украшалъ при какомъ-то торжественномъ случаѣ цѣлый дворъ, будучи поставленъ на возвышеніи и обвитъ вѣтвями, которыя теперь, высохнувъ, кажутся образчиками допотопнаго чая,-- Волюмнія въ этой комнатѣ испытываетъ всѣ степени страха и тревоги. Не послѣднее и не самое незначительное, можетъ быть, мѣсто занимаетъ въ этомъ дѣлѣ вопросъ о томъ, что постигнетъ ея маленькій доходъ, въ случаѣ, если, какъ она выражается, "что-нибудь приключится" сэру Лэйстеру. Вообще что-то такого въ этомъ родѣ, что-то касающееся обстоятельства, которое ожидаетъ всякаго самаго совершеннаго, добросовѣстнаго и безукоризненнаго баронета въ цѣломъ бѣломъ свѣтѣ. Слѣдствіемъ этихъ тревогъ и волненіи оказывается то, что Волюмнія не можетъ лечь спать въ своей комнатѣ или сѣсть тамъ у камина; но должна идти, повязавъ свою прекрасную голову великолѣпною шалью и драпировавъ свои изящныя формы въ широкій пеньюаръ, идти странствовать по дому, подобно привидѣнію. Преимущественно она стремится въ тѣ комнаты, роскошныя и натопленныя, которыя приготовлены для особы, медлящей своимъ возвращеніемъ. Такъ какъ уединеніе при подобной обстановкѣ не можетъ показаться особенно заманчивымъ, то Волюмнія имѣетъ при себѣ служанку, которая, бывъ нарочно стащена для того съ постели и отличаясь при этомъ холодностью чувствъ, сонливостью и вообще недостатками обиженной дѣвушки, которую обстоятельства заставляютъ служить кузинѣ, тогда какъ она дала себѣ прежде честное слово не расточать своихъ попеченій особѣ, получающей менѣе десяти тысячъ фунтовъ дохода, не носитъ на лицѣ своемь особенно отраднаго выраженія. Періодическіе визиты кавалериста въ эти комнаты, когда онъ обходитъ ихъ дозоромъ, могутъ служить залогомъ защиты и покровительства въ случаѣ нужды для госпожи и ея служанки, и потому дѣлаетъ ихъ въ эти томительные часы ночи очень привѣтливыми въ отношеніи къ воину.
   Когда послышатся шаги его, онѣ обѣ дѣлаютъ въ своемъ туалетѣ нѣкоторыя маленькія приготовленія для пріема его; все же остальное время дли прогулокь своихъ посвящаютъ легкой дремотѣ и отчасти не лишеннымъ горечи и досады разговорамъ, напримѣръ, по вопросу о томъ, упала-ли бы или не упала миссъ Дэдлокъ, положившая ноги на рѣшетку камина, упала-ли бы она въ огонь или нѣтъ, если бы ея добрый геній -- служанка не спасла ея (къ крайнему, впрочемъ, своему удовольствію)?
   -- Какъ теперь чувствуетъ себя сэръ Лэйстеръ, мистеръ Джорджъ?-- спрашиваетъ Волюмнія, поправляя свою чалму.
   -- Да что, сэръ Лэйстеръ все въ томъ же положеніи, миссъ. Онъ очень тихъ и слабъ, и иногда немножко заговаривается
   -- Онъ спрашивалъ про меня? произноситъ Волюмнія нѣжнымъ тономъ.
   -- Нѣтъ, кажется, не могу сказать, чтобы спрашивалъ, миссъ, по крайней мѣрѣ, я не слыхалъ, миссъ.
   -- Это въ самомъ дѣлѣ очень грустное время, мистеръ Джорджъ.
   -- Дѣйствительно, миссъ. Не лучше ли бы было лечь вамъ въ постель?
   -- Вамъ гораздо бы лучше лечь въ постель, миссъ Дэдлокъ,-- подтверждаетъ служанка рѣзкимъ и рѣшительнымъ тономъ.
   -- Нѣтъ! Нѣтъ!
   Очень можетъ случиться, что ее спросятъ, очень можетъ случиться, что она понадобится именно подъ впечатлѣніемъ мгновенія. Она никогда не простила бы себѣ, "если бы что-нибудь случилось" въ то время, какъ ея не будетъ на избранномъ постѣ. Она соглашается вступить въ разсмотрѣніе вопроса, возбужденнаго ея служанкой, вопроса о томъ, почему избранный постъ именно приходится въ этомъ мѣстѣ, а не въ ея комнатѣ (которая, надобно замѣтить, ближе къ покою сэра Лэйстера); но потомъ неожиданно и довольно непослѣдовательно объявляетъ, что она останется на этой позиціи. Волюмнія вслѣдъ за тѣмъ поставляетъ въ числѣ своихъ заслугъ, что она "не сомкнула ни единаго глаза", словно у нея было тридцать глазъ, хотя и это заключеніе ея трудно согласить съ тѣмъ обстоятельствомъ, что она не могла держать свои глаза открытыми сряду болѣе пяти минутъ.
   Но когда наступаютъ четыре часа, а темнота и безмолвіе между тѣмъ продолжаются, постоянство Волюмніи начинаетъ колебаться, или, лучше сказать, оно еще болѣе усиливается; она убѣждается теперь, что долгъ ея быть готовою къ завтрашнему дню, когда, можетъ быть, отъ нея потребуютъ самой разнообразной дѣятельности, что въ самомъ дѣлѣ, несмотря на бдительность, съ ксторою она старается сохранить свой настоящій постъ, отъ нея, можетъ быть, ожидаютъ, какъ подвига самоотверженія, что она оставитъ этотъ постъ. Потому, когда кавалеристъ снова появляется и произноситъ: "Не лучше ли бы вамъ лечь въ постель, миссъ?" и когда горничная протестуетъ болѣе убѣдительнымъ противъ прежняго голосомъ: "Вамъ гораздо-бы лучше лечь въ постель, миссъ Дэдлокъ!" она тихонько привстаетъ и говоритъ слабымъ и покорнымъ голосомъ:
   -- Дѣлайте со мною все, что считаете за лучшее!
   Мистеръ Джорджъ, безъ сомнѣнія, считаетъ за лучшее, взявъ ее подъ руку, проводитъ до двери ея апнартамента, а горничная безъ сомнѣнія, думаетъ, что лучше всего броситься теперь въ постель, безъ дальнѣйшихъ церемоній. Какъ бы то ни было, намѣренія эти приводятся въ исполненіе; и теперь кавалеристъ, обходя дозоромъ, остается единственнымъ охранителемъ и соглядатаемъ дома.
   Не замѣтно, чтобы погода улучшалась. Съ крыльца, съ карнизовъ, съ парапетовъ, съ каждой колонны, подоконниковъ и выступовъ каплетъ растаявшій снѣгъ. Онъ прячется, какъ будто ища себѣ защиты, въ пазы большой двери, подъ дверь, въ углы рамъ, во всякую щель и трещинку и тамъ изнываетъ и уничтожается. Онъ все еще падаетъ, падаетъ на крыши, падаетъ на полъ галлереи и проникаетъ даже сквозь помостъ ея:-- капъ, капъ, капъ -- падаетъ съ регулярностью шаговъ привидѣнія, на каменный полъ дома.
   Кавалеристъ, въ которомъ воспоминаніе былого пробуждаются подъ вліяніемъ уединеннаго величія громаднаго дома, такъ какъ Чесни-Воулдъ никогда не былъ для него чужимъ, входитъ вверхъ по лѣстницамъ и отправляется по главнымъ комнатамъ, держа свѣчку отъ себя на разстояніи руки. Размышляя о своей прекрасной судьбѣ въ теченіе послѣднихъ, недѣль, о своемъ дѣтствѣ, проведенномъ въ деревнѣ, и о другихъ періодахъ жизни, такъ странно сведенныхъ вмѣстѣ чрезъ обширный промежутокъ, размышляя объ убитомъ человѣкѣ, котораго образъ живо напечатлѣлся въ душѣ его, размышляя о леди, которая оставила эти комнаты, но признаки недавняго присутствія которой виднѣются на каждомъ шагу, размышляя о хозяинѣ дома, который теперь на верху, онъ смотритъ то туда, то сюда и воображаетъ, какъ бы онъ увидалъ теперь что-то такое, къ чему подойти, на что положить руку, съ тѣмъ, чтобы доказать, что это игра воображенія, въ состояніи только человѣкъ особенно отважный. Но все пусто; пустота какъ и мракъ царствуютъ вверху и внизу, пока кавалеристъ снова поднимается по большой лѣстницѣ; пустота томительная, какъ безмолвіе.
   -- Все уже приготовлено, Джорджъ Ронсвелъ?
   -- Все готово и въ порядкѣ, сэръ Лэйстеръ.
   -- Ни малѣйшей вѣсточки?
   Кавалеристъ качаетъ головою.
   -- Нѣтъ ли письма, о которомъ, можетъ быть, забыли доложитъ?
   Но онъ самъ увѣренъ, что подобная надежда не можетъ осуществиться, потому опускаетъ голову, не ожидая отвѣта.
   Принаровившись къ нему, какъ онъ самъ признавался въ томъ за нѣсколько часовъ, Джорджъ Ронсвелъ приводитъ его къ болѣе удобныя положенія, въ теченіе длиннаго промежутка безмолвной зимней ночи; понявъ совершенно самыя завѣтныя изъ его желаній, онъ гаситъ свѣчку и поднимаетъ шторы при первомъ проблескѣ дня. День приходитъ, какъ призракъ. Онъ холоденъ, безцвѣтенъ, не обозначается опредѣлительно; онъ предпосылаетъ себѣ потокъ зловѣщаго свѣта, какъ будто взывая безпрестанно:
   "Посмотрите, что я несу вамъ, вамъ, которые дожидаетесь съ такимъ нетерпѣніемъ и забываете о снѣ!"
   
   

LIX. Разсказъ Эсѳири.

   Было часа три утра, когда дома, выстроенные по предмѣстью Лондона начали наконецъ представлять намъ замѣтную разницу съ деревенскими дачами, которыя мы проѣхали, и введи насъ скоро въ тѣсные ряды улицъ. Мы совершили наше путешествіе по дорогамъ несравненно съ большими неудобствами, чѣмъ въ случаѣ если бы намъ пришлось ѣхать при дневномъ свѣтѣ, потому что снѣгъ продолжалъ падать на землю и вслѣдъ за тѣмъ таялъ; однако, терпѣніе и мужество моего спутника не ослабѣвали. Конечно, этихъ драгоцѣнныхъ качествъ было бы недостаточно, чтобъ много подвинуть насъ впередъ; но во всякомъ случаѣ они служили нѣкоторымъ поощреніемъ для самыхъ лошадей. Конямъ нашимъ случалось останавливаться въ совершенномъ изнеможеніи на половинѣ подъема въ гору, случалось перетаскивать насъ чрезъ потоки мутной воды, приходилось сползать сплошь и рядомъ по грязи и путаться въ сбруѣ; но спутникъ мой и маленькій фонарь его были всегда наготовѣ, и когда случившаяся бѣда была исправлена, онъ безъ всякихъ измѣненій повторялъ одну и ту же проникнутую невозмутимымъ спокойствіемъ фразу: "Пошелъ! пошелъ!"
   Твердость и самоувѣренность, съ которыми онъ руководилъ нашимъ обратнымъ путешествіемъ, было бы трудно описать. Никогда не показывая ни малѣйшей нерѣшительности, онъ ни разу не останавливался, чтобы сдѣлать хотя малѣйшій вопросъ, пока мы не въѣхали на нѣсколько миль во внутренность Лондона. Немногихъ словъ, сказанныхъ вскользь, невзначай, было для него довольно; и такимъ образомъ между тремя и четырьмя часами мы пріѣхали въ Ислингтонъ.
   Не буду распространяться о волненіи и безпокойствѣ, которыя я испытывала все это время при мысли, что всякая минута все болѣе и болѣе отдаляетъ насъ отъ моей матери. Мнѣ кажется, я твердо была увѣрена, что спутникъ мой нравъ и что онъ имѣетъ достаточныя причины преслѣдовать эту женщину; но во всю дорогу я мучила себя вопросами и возникавшими передо мною противорѣчіями. Что должно произойти, когда мы найдемъ ее, и что вознаградитъ насъ за эту потерю времени?-- были вопросы, отъ которыхъ я не могла отдѣлаться. Умъ мой былъ совершенію измученъ продолжительнымъ размышленіемъ объ одномъ и томъ же предметѣ, когда мы остановились.
   Мы очутились въ концѣ улицы, гдѣ находилась станція дилижансовъ. Спутникъ мой заплатилъ нашимъ двумъ извозчикамъ, которые такъ были забрызганы грязью, какъ будто катились вмѣстѣ съ колесами вдоль по дорогѣ; отдалъ имъ нѣкоторыя приказанія, вынулъ меня изъ коляски и пересадилъ въ наемную карету, которую тутъ же выбралъ.
   -- Ахъ, милая моя,-- сказалъ онъ, хлопоча вокругъ меня.-- Какъ вы промокли!
   Я прежде не замѣчала этого. Но растаявшій снѣгъ нашелъ себѣ дорогу во внутренность коляски, къ тому же я выходила два или три раза, когда которая нибудь изъ лошадей падала, вязла въ грязи и когда ее нужно было поднимать людьми; сырость проникла все мое платье. Я увѣряла моего спутника, что это ничего не значитъ; но извозчикъ, который, повидимому, хорошо зналъ и понималъ это, не слушался моихъ убѣжденій и бросился бѣжать вдоль по улицѣ къ конюшнѣ, откуда принесъ охапку чистой сухой соломы. Ее растрепали и укутали меня ею, такъ, что я нашла свое помѣщеніе теплымъ и вполнѣ удобнымъ.
   -- Теперь, милая моя,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, всунувъ голову въ окно, когда дворцы были заперты.-- Мы отправляемся, чтобы подстеречь извѣстную намъ особу. Это потребуетъ нѣкотораго времени, но вы безъ сомнѣнія не потяготитесь тѣмъ. Вы конечно, увѣрены, что у меня есть достаточныя на то причины. Не правда ли?
   Я очень мало думала о томъ, чѣмъ это кончится; мало думала, въ продолженіе какого времени я узнаю всѣ обстоятельства ближе и лучше; но я увѣряла его, что совершенно на него полагаюсь.
   -- Такъ и должно, моя милая,-- отвѣчалъ онъ.-- И я вамъ вотъ что скажу! Если вы будете, имѣть ко мнѣ хотя вполовину столько довѣрія, сколько у меня его къ вамъ, послѣ того какъ я видѣлъ опыты вашего благоразумія, то дѣло пойдетъ на ладъ. О, да, вы вовсе не боитесь, не безпокоитесь. Я никогда еще не видывалъ молодой женщины изъ какого бы то ни было слоя общества, а я видалъ много дамъ и изъ аристократіи, которая бы держали себя такъ, какъ вы съ тѣхъ поръ, какъ васъ подняли съ постели. Вы просто образецъ для всѣхъ, да вы, впрочемъ, и сами это знаете,-- произнесъ мистеръ Боккетъ съ жаромъ:-- вы настоящій образецъ.
   Я сказала ему, что я очень довольна, что была совершенная правда, если я ему не въ тягость, и что я надѣюсь, что и впередъ по буду служить ему помѣхою.
   -- Милая моя,-- отвѣчалъ онъ:-- когда молодая леди столь же кротка, сколько смышлена, и столь же смышлена, сколько и кротка, это все, чего я желаю, и болѣе, нежели я могу ожидать. Тогда она дѣлается въ моихъ глазахъ настоящей королевой, а вы въ эту минуту не далеки отъ подобнаго повышенія.
   Съ этими ободрительными словами, а они въ самомъ дѣлѣ ободряли меня при такой уединенной и загадочной обстановкѣ, онъ сѣлъ на козлы и мы снова тронулись. Куда мы ѣхали, я не знала ни въ то время, не узнала и впослѣдствіи; казалось только, что мы искали самыхъ узкихъ и грязныхъ улицъ въ Лондонѣ. Когда я замѣчала, что онъ отдаетъ какія-то приказанія извозчику, то готовилась, что мы болѣе и болѣе будемъ углубляться въ этотъ лабининтъ улицъ, и ожиданія мои всегда оправдывались.
   Иногда мы выѣзжали на болѣе просторные перекрестки или приближались къ обширнѣйшимъ противу другихъ строеніямъ, которыя были хорошо освѣщены. Тогда мы останавливались передъ конторами, подобными той, которую посѣтили при началѣ нашего путешествія, и тогда я видѣла, что спутникъ мой входитъ въ совѣщаніе съ другими людьми. Иногда онъ сходилъ и скрывался подъ какую-нибудь арку или за уголъ улицы и таинственно выказывалъ свѣтъ своего маленькаго фонаря. Это заставляло блестѣть подобные же огоньки въ разныхъ сторонахъ темныхъ кварталовъ, подобно свѣтящимся насѣкомымъ, и новыя совѣщанія опять начинались. Иногда казалось, что изысканія наши ограничиваются болѣе тѣсными и точными предѣлами. Полицейскіе служители, стоявшіе на часахъ, повидимому, объясняли мистеру Боккету то, что онъ желалъ знать, и указывали ему куда слѣдовало ѣхать. Наконецъ мы остановились для болѣе продолжительнаго разговора между имъ и однимъ изъ этихъ людей, разговора, который, кажется, удовлетворилъ моего спутника, судя по одобрительнымъ киваніямъ головою, которыя онъ дѣлалъ отъ времени до времени. Когда все это совершилось, онъ подошелъ ко мнѣ, смотря очень озабоченнымъ и внимательнымъ.
   -- Теперь, миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ онъ мнѣ:-- вы вѣрно не будете безпокоиться, что бы ни случилось. Мнѣ не для чего давать вамъ наставленія, остается только предупредить васъ, что мы подстерегли ту женщину и что вы можете оказать мнѣ большую пользу прежде, чѣмъ я ознакомлюсь съ положеніемъ дѣла. Я не сталъ бы просить васъ при другихъ обстоятельствахъ, моя милая, но теперь не будете ли столько добры, чтобы пройтись недалеко?
   Я тотчасъ же вышла изъ кареты и взяла его подъ руку.
   -- Ногамъ вашимъ не очень удобно будетъ ступать по этой мостовой,-- сказалъ мистеръ Боккетъ:-- но что дѣлать, нельзя терять времени.
   Хотя я оглядывалась кругомъ очень поспѣшно и не безъ смущенія, пока мы переходили улицу, мнѣ казалось это мѣсто знакомымъ.
   -- Кажется, мы въ Голборнѣ?-- спросила я.
   -- Да,-- отвѣчалъ мистеръ Боккетъ,-- А вы развѣ знаете этотъ поворотъ?
   -- Онъ похожъ очень на переулокъ Чансри.
   -- Его такъ и зовутъ, моя милая,-- сказала, мистеръ Боккетъ.
   Мы повернули вдоль по улицѣ и пока мы шли, шлепая по грязи, я слышала, какъ часы пробили половину пятаго. Мы подвигались, сохраняя молчаніе, и старались шагать такъ скоро, какъ только позволяла дорога. Въ это время кто-то, идя намъ навстрѣчу по узкому тротуару, завернутый въ плащъ, остановился и посторонился, чтобы датъ мнѣ дорогу. Въ ту же минуту и услыхала восклицаніе удивленія и имя мое, произнесенное мистеромъ Вудкортомъ. Я знала его голосъ очень хорошо.
   Это было до того неожиданно, и такъ... я не знаю назвать ли это пріятнымъ или тяжелымъ ощущеніемъ, и такъ странно, особенно послѣ моего безпокойнаго, загадочнаго путешествія, среди темной ночи, что я не могла удержаться отъ слезъ. Мнѣ казалось, что я слышала этотъ голосъ въ какой-то невѣдомой, чудной странѣ.
   -- Милая миссъ Соммерсонъ, въ такое время, въ такую погоду, и вы на улицѣ!
   Онъ узналъ отъ моего опекуна, что я отправилась изъ дома по какому-то необычайному дѣлу, и это было сказано ему именно съ цѣлію не входить въ дальнѣйшія объясненія. Я отвѣчала ему, что мы только что вышли изъ кареты и отправляемся... но въ это время я взглянула на моего спутника.
   -- Изволите видѣть, мистеръ Вудкортъ (онъ запомнилъ имя, сказанное мною), мы идемъ теперь въ ближнюю улицу. Я инспекторъ Боккетъ.
   Мистеръ Вудкортъ, не обращая вниманія на мои возраженія, поспѣшно распахнулъ свой плащъ и готовъ былъ обернуть меня имъ.
   -- Это очень хорошая выдумка,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, помогая ему,-- очень хорошая выдумка.
   -- Могу ли я идти съ вами?-- спросилъ мистеръ Вудкортъ, обращаясь ко мнѣ или къ моему спутнику,-- не берусь рѣшить.
   -- Ахъ, Боже мой,-- воскликнулъ мистеръ Боккетъ, принявъ отвѣтъ на себя:-- конечно, можете.
   Вотъ все, что сказано было въ эту минуту, и они повели меня по серединѣ, завернувъ въ плащъ.
   -- Я только что оставилъ Ричарда,-- сказалъ мистеръ Вудкортъ.-- Я сидѣлъ съ нимъ всю ночь, начиная съ десяти чаѳонъ вечера.
   -- Ахъ, бѣдный; онъ такъ боленъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, повѣрьте мнѣ; вовсе не боленъ, а только не совсѣмъ здоровъ. Онъ казался утомленнымъ и грустнымъ, вы знаете, что по временамъ онъ бываетъ очень унылъ и печаленъ,-- и Ада тотчасъ послала за мною. Когда я пришелъ домой и нашелъ ея записку, то тотчасъ же отправился туда. Ричардъ постепенно развеселился, и Ада была такъ счастлива и такъ увѣрена, что обязана этимъ мнѣ, хотя, Богъ знаетъ, принадлежитъ ли мнѣ даже малѣйшая часть этого благодѣтельнаго вліянія, что я не могъ не остаться съ нимъ, пока онъ не заснулъ довольно спокойно. Я думаю также спокойно, какъ спокойно почиваетъ теперь ваша подруга.
   Его дружеская и откровенная рѣчь о людяхъ, близкихъ моему сердцу, его неизмѣнная къ нимъ преданность, довѣріе и благодарность, которыя онъ внушалъ, сколько мнѣ извѣстно, моей милочкѣ, угожденія, которыя онъ ей дѣлалъ при всякомъ удобномъ случаѣ -- могла ли я отрѣшить все это отъ его обѣщанія, даннаго мнѣ? Какъ неблагодарна была бы я, если бы я не помнила словъ, сказанныхъ имъ мнѣ, когда онъ былъ такъ тронутъ перемѣною въ моей наружности. "Я приму это какъ залогъ вѣрности, и этотъ залогъ будетъ для меня священнымъ!"
   Мы теперь повернули въ другую, столь же узкую улицу.
   -- Мистеръ Вудкортъ.-- сказалъ мистеръ Боккетъ, который смотрѣлъ на него очень близко, пока мы шли: наше, дѣло заставляетъ насъ идти сюда, къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей: это нѣкій мистеръ Снагзби... Какъ! вы знаете его, съ самомъ дѣлѣ?
   Онъ произнесъ эти слова съ необыкновенною быстротою.
   -- Да, я знаю его немножко и даже приходилъ къ н ему сюда.
   -- Можетъ ли быть, сэръ?-- сказалъ мистеръ Боккетъ. Въ такомъ случаѣ, будьте столь добры, позвольте мнѣ оставить на минуту миссъ Соммерсонъ съ вами, пока я схожу и переговорю съ нимъ два слова.
   Послѣдній полицейскій служитель, съ которымъ онъ говорилъ передъ этимъ, стоялъ молча позади насъ. Я не замѣчала вовсе его присутствія, пока онъ не вмѣшался въ разговоръ, вслѣдствіе замѣчанія моего, что я слышу чей-то крикъ.
   -- Не безпокойтесь, миссъ,-- отвѣчалъ онъ:-- это служанка Снагзби.
   -- Изволите видѣть,-- присовокупилъ мистеръ Боккетъ:-- дѣвчонка подвержена припадкамъ, и по ночамъ ей приходится отъ нихъ очень плохо. Это обстоятельство весьма непріятно, потому что мнѣ нужно получить отъ нея нѣкоторыя свѣдѣнія; надо будетъ во что бы ни стало привести ее въ полный разумъ.
   -- Во всякомъ случаѣ, они еще не встали бы теперь, если бы не служанка, мистеръ Боккетъ,-- сказалъ другой человѣкъ. Она всю ночь не угомонилась ни на минуту, сэръ.
   -- Хорошо, справедливо,-- отвѣчалъ онъ,-- Мой фонарь совсѣмъ догорѣлъ. Возьми-ка свой, да посвѣти мнѣ.
   Все это произнесено было шопотомъ вороть за двое до дома, въ которомъ я слышала крики и стенанія. Окруженный небольшою полосою свѣта, изливаемаго фонаремъ, мистеръ Боккетъ подошелъ къ двери и постучался. Дверь отворилась послѣ двухъ ударовъ, и онъ вошелъ внутрь дома, оставивъ насъ на улицѣ.
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мистеръ Вудкортъ:-- если, не употребляя во зло вашей снисходительности, я попрошу у васъ позволенія остаться возлѣ васъ, будете ли вы столько добры, чтобы разрѣшить мнѣ это?
   -- Вы очень любезны,-- отвѣчала я.-- Я не желала бы вовсе имѣть отъ васъ тайнъ; если я храню какіе-либо секреты, то не свои, а чужіе.
   -- Совершенно понимаю. Повѣрьте, что я останусь возлѣ васъ до тѣхъ лишь поръ, пока позволитъ свойство дѣла.
   -- Я вполнѣ вѣрю вамъ,-- отвѣчала я.-- Я знаю и глубоко чувствую, какъ непоколебимо исполняете вы ваше обѣщаніе.
   Черезъ нѣсколько времени кружокъ свѣта снова показался на двери, и внутри этого кружка мистеръ Боккетъ приближался къ намъ съ важнымъ выраженіемъ на лицѣ.
   -- Не угодно ли будетъ вамъ войти, миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ онъ,-- и расположиться тамъ у окна. Мистеръ Вудкортъ, по свѣдѣніямъ, собраннымъ мною, я узналъ, что вы медикъ. Не изволите ли посмотрѣть дѣвушку и подумать, что можно сдѣлать, чтобы привести ее въ здравый разсудокъ? У нея есть гдѣ-то письмо, которое мнѣ особенно нужно. Оно не въ ея сундукѣ, и я полагаю, что она держитъ его при себѣ, но она такъ скорчилась и съежилась, что невозможно обыскать ее, не употребивъ самыхъ грубыхъ пріемовъ.
   Мы всѣ трое вошли въ домъ. Хотя тамъ было холодно и сыро, но замѣтно было также, что обитатели его едва ли ложились спать. Въ коридорѣ, позади двери, стоялъ испуганный, грустный на видъ, человѣчекъ въ сѣромъ сюртукѣ, человѣчекъ, который обладалъ отъ природы довольно благородными манерами и говорилъ съ желаемою мягкостью.
   -- Спуститесь внизъ, если вамъ угодно, мистеръ Боккетъ,-- сказалъ онъ.-- Леди вѣроятно извинитъ, что ей придется пройти черезъ кухню; въ будни мы употребляемъ ее какъ пріемную. Сзади находится спальня Густеръ, и тамъ-то она мечется, бѣдняжка, мечется и катается самымъ ужаснымъ образомъ.
   Мы сошли внизъ по лѣстницѣ, въ сопровожденіи мистера Снагзби; маленькій человѣчекъ, какъ я узнала, былъ онъ. Въ передней части кухни, сидя у очага, находилась мистриссъ Снагзби, отличаясь очень красными глазами и довольно строгимъ выраженіемъ на лицѣ.
   -- Хозяюшка,-- сказалъ мистеръ Снагзби, входя позади насъ:-- съ цѣлью отвратить,-- не придавая, впрочемъ этому слову слишкомъ ваяшаго значенія, моя милая,-- отвратить мгновенно непріятности, испытанныя нами въ эту долгую ночь, здѣсь стоятъ инспекторъ Боккетъ, мистеръ Вудкортъ и леди.
   Мистриссъ Снагзби казалась очень удивленною, что совершенно понятно, и смотрѣла особенно на меня чрезвычайно сурово.
   -- Хозяюшка,-- продолжалъ мистеръ Снагзби, садясь на стулъ у двери въ самомъ отдаленномъ углу комнаты съ такимъ видомъ, какъ будто это была особенная вольность, которую онъ позволилъ себѣ:-- хозяюшка, было бы не совсѣмъ удобно и прилично, если бы ты вздумала разспрашивать меня, для чего, собственно, инспекторъ Боккетъ, мистеръ Вудкортъ и леди пришли къ намъ на подворье, Кука, въ улицу Курситоръ, пришли въ такой часъ. И самъ не знаю этого. Я не имѣю объ этомъ ни малѣйшаго понятія. Если бы даже мнѣ вздумали объяснить причину, я пришелъ бы въ отчаяніе и теперь предпочитаю, чтобы мнѣ вовсе не говорили объ этомъ.
   Онъ казался такимъ несчастнымъ, сидя съ подпертою руками головою, а я являлась до такой степени непрошенною гостьей, что готова была представить необходимыя извиненія. Впрочемъ, мистеръ Боккетъ взялъ это на себя.
   -- Изволите видѣть, мистеръ Снагзби,-- сказалъ онъ:-- лучшее, что вы можете теперь сдѣлать, это идти вмѣстѣ съ мистеромъ Вудкортомь посмотрѣть на вашу Густеръ.
   -- На мою Густеръ, мистеръ Боккетъ!-- вскричалъ мистеръ Снагзби -- Ступайте, сэръ; ступайте. Я сейчасъ самъ буду готовъ.
   -- И держать свѣчку,-- продолжалъ мистеръ Боккетъ, не обращая большого вниманія на слова его:-- или держать дѣвочку, однимъ словомъ, оказывать возможную помощь, исполняя то, о чемъ васъ будутъ просить. Я полагаю, что ни одно живое созданіе не изъявитъ такой готовности на это, какъ вы; потому что вы человѣкъ учтивый, благодушный и обладаете такимъ сердцемъ, которое способно чувствовать даже за другого. Мистеръ Вудкортъ, не угодно ли будетъ вамъ посмотрѣть на больную, и если можно достать отъ нея письмо, то потрудитесь принести его мнѣ, по возможности, въ непродолжительномъ времени.
   Когда они вышли, мистеръ Боккетъ усадилъ меня въ углу возлѣ очага, снялъ съ меня мокрые башмаки и сталь поворачивать ихъ передъ огнемъ; все это время онъ не переставалъ говорить.
   -- Не стѣсняйтесь, пожалуйста, миссъ, тѣмъ негостепріимнымъ взглядомъ, который бросаетъ на насъ мистриссъ Снагзби; это происходитъ отъ недоразумѣнія. Она узнаетъ, въ чемъ дѣло, скорѣе узнаетъ, чѣмъ бы желала, потому что леди, подобныя ей, не любятъ отступать отъ принятаго способа выводить по догадкамъ заключенія. Я намѣренъ объяснить ей все немедленно.
   Теперь, стоя на порогѣ съ мокрою шляпою и платками въ рукѣ, и самъ, представляя собою какъ-бы что-то гидравлическое, онъ обращается къ мистриссъ Снагзби.
   -- Первое, что я скажу вамъ, какъ замужней женщинѣ, обладающей тѣмъ, что вы можете назвать прелестями, повѣрьте мнѣ, что если всѣ эти прелести... ну да что тутъ! вы слишкомъ хорошо знаете эту пѣсню, потому напрасно вы стали бы увѣрять меня, что вы и хорошее общество чужды другъ другу, если вы сообразите ваши прекрасныя и обворожительныя качества, которыя должны внушить вамъ увѣренность къ самой себѣ,-- такъ первое, что я скажу вамъ:-- это вы все надѣлали.
   Мистриссъ Снагзби казалась встревоженною, помедлила нѣкоторое время и потомъ вопросительно пролепетала, что мистеръ Боккетъ хочетъ этимъ сказать?
   -- Что хочетъ сказать мистеръ Боккетъ?-- повторяетъ онъ (и я замѣтила по лицу его, что все время, пока онъ говорилъ, онъ прислушивался, не найдено ли уже письмо, къ моему крайнему безпокойству, потому что я знала, какъ важно должно быть это письмо). Я сейчасъ объясню вамъ, что онъ хочетъ сказать вамъ. Ступайте въ театръ и посмотрите Отелло. Эта трагедія точно нарочно для васъ написана.
   Мистриссъ Снагзби не безъ лукавства спросила, почему?
   -- Почему?-- повторилъ мистеръ Боккетъ.-- Вы узнаете это, если будете внимательны. Потому уже, что въ ту самую минуту, какъ я говорю, я знаю, что душа ваша не можетъ остаться покойною и что причиною сему эта молодая леди. Но нужно ли говорить вамъ, кто эта молодая леди? Полноте, вы вѣдь, сколько я понимаю, умная женщина: душа ваша слишкомъ обширна для вашего тѣла, особенно когда вы подогрѣете ее; вы же знаете меня, помните, гдѣ видѣли меня въ послѣдній разъ, помните, о чемъ разсуждали въ нашемъ обществѣ? Не такъ ли? Именно! Очень хорошо! Эта молодая леди -- та молодая леди.
   Мистриссъ Снагзби, повидимому, лучше поняла этотъ намекъ, чѣмъ я сама въ то время.
   -- И Тугоумый, или, какъ вы называете его, Джо былъ замѣшанъ въ это дѣло, а не въ какое либо другое; и адвокатскій писецъ былъ замѣшанъ въ это же дѣло, а не другое какое; и вашъ супругъ, зная о немъ столько же, сколько вашъ прапрадѣдушка, замѣшанъ (чрезъ посредство покойнаго мистера Толкинхорна, его лучшаго покровителя) въ томъ же, а не въ другомъ дѣлѣ, и вся орава людей, которые были тамъ, замѣшана въ этомъ же самомъ дѣлѣ. И вотъ замужняя женщина, обладающая подобно вамъ всѣми прелестями своего пола, закрываетъ глаза (не меча болѣе искръ изъ этихъ глазъ) и идетъ биться своею изящною головою о каменныя стѣны дома. Эхъ! мнѣ стыдно за васъ! (Я подумала, что мистеръ Вудкортъ досталъ въ эту минуту письмо).
   Мистриссъ Снагзби поникла головою и поднесла платокъ къ глазамъ.
   -- Но все ли это?-- говоритъ мистеръ Бокастъ, воспламеняясь.-- Нѣтъ. Посмотрите, что происходитъ. Другая особа, замѣшанная въ то же самое, а не другое какое либо дѣло, особа въ самомъ жалкомъ положеніи, приходитъ сюда ночью и ведетъ переговоры съ вашею служанкою; отъ нея къ вашей служанкѣ переходитъ бумажка, за которую я не пожалѣлъ бы теперь дать сто фунтовъ. Что же вы дѣлаете? Вы прячетесь, подстерегаете, ихъ и потомъ нападаете на эту бѣдную служанку такимъ ужаснымъ образомъ, зная какимъ припадкамъ она подвержена и какъ мало нужно, чтобы запугать ее, нападаете съ такою жестокостью, что, клянусь Богомъ, она теряется и готова умереть отъ страха, когда жизнь одной особы совершенно зависитъ отъ ея словъ.
   Онъ такъ ясно намекнулъ при этомъ на извѣстное мнѣ обстоятельство, что я невольно сложила руки въ нѣмомъ ужасѣ и почувствовала, какъ комната вертится въ глазахъ моихъ. Но вдругъ все пришло въ прежній порядокъ. Мистеръ Вудкортъ явился, положилъ въ руку мистера Боккета бумажку и потомъ снова удалился.
   -- Теперь, мистриссъ Снагзби, единственное воздаяніе, которое вы можете сдѣлать,-- говоритъ мистеръ Боккетъ, поспѣшно взглянувъ на бумажку:-- это позволитъ мнѣ сказать слово наединѣ сей молодой леди. И если вы придумаете помочь въ чемъ-нибудь тому джентльмену, который теперь въ кухнѣ, если успѣете найти какое либо средство привести дѣвушку скорѣе въ полный разсудокъ, то дѣйствуйте живѣе и проворнѣй!
   Въ одну минуту мистриссъ Снагзби ушла, и онъ затворилъ дверь.
   -- Теперь, моя милая, вы готовы и совершенно увѣрены въ себѣ, не такъ ли?
   -- Совершенно,-- отвѣчала я
   -- Чей это почеркь?
   Это была рука моей матери. Письмо было написано карандашомъ на маленькомъ, оторванномъ клочкѣ бумаги, закапанномъ и измоченномъ дождемъ. Оно было сложено небрежно и адресовано ко мнѣ, въ домъ моего опекуна.
   -- Рука вамъ знакома,-- сказалъ онъ:-- и если вы чувствуете въ себѣ довольно твердости, чтобъ прочитать мнѣ это письмо, то читайте. Но главное не пропускайте ни одного слова.
   Письмо было написано частями, въ разное время. Я прочитала слѣдующее:
   "Я пришла въ хижину съ двумя цѣлями. Во-первыхъ, чтобы видѣть мою милую, если это возможно, еще разъ, только видѣть ее, а не говорить съ нею или дать ей знать, что я такъ близка къ ней. Другая цѣль -- избѣжать преслѣдованія и пропасть для свѣта и людей. Не упрекай свою мать за ея несчастную долю. Услуга, которую эта женщина оказала мнѣ, она оказала вслѣдствіе моего увѣренія, что это клонятся ко благу милой для меня особы. Ты вѣрно помнишь ея умершее дитя. Согласіе людей я купила, но услуга, оказанная ею, была добровольна".
   -- Такъ и есть. Это было написано,-- сказалъ мой спутникъ:-- пока она была тамъ. Это объясняетъ мои изысканія. Я былъ правь.
   Слѣдующія строки были написаны въ другое время:
   "Я много странствовала, прошла большое разстояніе, употребила на это много часовъ, и теперь увѣрена, что должна скоро умереть. Эти улицы! У меня нѣтъ другой цѣли, кромѣ какъ умереть. Когда я только что оставила домъ, мнѣ было еще тяжелѣе; но, слава Богу, я избавилась отъ того, чтобы присоединить новое преступленіе къ прежнимъ. Холодъ, сырость и утомленіе -- достаточныя причины, чтобы меня нашли уже мертвою; но какъ ни страдаю я отъ всякихъ лишеній, я умру по другимъ причинамъ. Я была права, ожидая, что все, что прежде поддерживало меня, разомъ покинетъ меня и что я умру отъ ужаса и угрызеній совѣсти".
   -- Не падайте духомъ,-- говоритъ мистеръ Боккетъ.-- Еще остается только нѣсколько словъ.
   Слѣдующія слова были также написаны въ другое время. Повидимому, это происходило ночью.
   "Я сдѣлала все, что могла, къ своей гибели. Я скоро буду забыта и не стану больше позорить его. Со мной нѣтъ ничего, почему бы я могла быть узнанной. Я разстаюсь теперь съ этимъ клочкомъ бумаги. Мѣсто, на которомъ я лягу въ могилу, если я только успѣю добраться туда, часто приходило мнѣ на мысль. Прости меня".
   Мистеръ Боккетъ, поддерживая меня подъ руки, тихонько опустилъ меня на кресло.
   -- Успокойтесь, ободритесь! Не думайте, чтобы я поступалъ съ вами жестоко, моя милая, но лишь только вы почувствуете себя въ силахъ, надѣньте ваши башмаки и будьте готовы.
   Я исполнила то, чего онъ требовалъ, но я оставалась тамъ еще довольно долго, молясь за мою несчастную мать. Всѣ прочіе занялись теперь бѣдною дѣвушкою, и я слышала, какъ мистеръ Вудкортъ распоряжался въ этомъ случаѣ и говорилъ съ нею. Наконецъ, онъ вошелъ въ комнату вмѣстѣ съ мистеромъ Боккетомъ и сказалъ, что такъ какъ необходимо было обращаться съ больною особенно кротко и осторожно, то онъ полагаетъ полезнымъ поручить мнѣ разспросить ее о предметахъ, которые мы желали узнать. Теперь не оставалось никакого сомнѣнія, что она будетъ отвѣчать на вопросы, если только поступать съ ней ласково и не пугать ея. Вопросы какъ сказалъ мистеръ Боккетъ, должны были состоять въ томъ, какимъ образомъ досталось ей письмо, что произошло между нею и особою, которая отдала ей письмо, и куда эта особа дѣвалась. Стараясь занять свой умъ, какъ можно дѣятельнѣе этими предметами, я отправилась въ сосѣднюю комнату. Мистеръ Вудкортъ хотѣлъ остаться, но, но моему приглашенію, послѣдовалъ за нами.
   Бѣдная дѣвушка сидѣла на полу, на который ее положили передъ тѣмъ. Всѣ стояли вокругъ нея, впрочемъ, на нѣкоторомъ отдаленіи, чтобы дать къ ней доступъ свѣжему воздуху. Она не была привлекательна собою и казалась слабою и несчастною; но у нея было умное и доброе лицо, хотя на немъ и оставались слѣды дикости и душевнаго разстройства. Я стала возлѣ нея на колѣни и положила ея горемычную голову къ себѣ на плечо; затѣмъ она обняла рукою мою шею и залилась слезами.
   -- Бѣдное дитя мое,-- сказала я, приложивъ лицо свое къ ея горячему лбу (я не могла удержаться отъ вздоховъ и трепета),-- теперь, казалось бы, жестоко было безпокоить тебя; но видишь ли очень многое зависитъ отъ того, если мы узнаемъ нѣкоторыя подробности объ этомъ письмѣ; все пересказать тебѣ не достало бы у меня времени.
   Она начала увѣрять плачевнымъ голосомъ: "я не хотѣла дѣлать ничего дурного, не желала никого обидѣть, мистриссъ Снагзби!"
   -- Мы всѣ къ этомъ увѣрены,-- сказала я.-- Но, пожалуйста, объясни же мнѣ, какъ ты достала письмо?
   -- Хорошо, милая леди, согласна, скажу вамъ всю правду. Скажу въ самомъ дѣлѣ сущую правду, мистриссъ Снагзби.
   -- Совершенно полагаюсь на тебя,-- отвѣчала я.-- Ну какъ же это случилось?
   -- Я выходила изъ дому по приказанію, милая леди, когда уже давно стемнѣло, очень поздно: когда я воротилась домой, я увидала какую-то простого званія особу, мокрую отъ дождя и грязи; она смотрѣла на нашъ домъ. Когда она увидала, что я подхожу къ двери, то подозвала меня и спросила, живу ли я здѣсь. Я отвѣчала: "да", и тогда она сказала, что знаетъ въ этомъ околодкѣ только одно или два мѣста, но теперь сбилась съ дороги и не можетъ отыскать ихъ. О, что я буду дѣлать, что я буду дѣлать! Мнѣ не повѣрятъ! Она не сказала мнѣ ничего обиднаго, и я не хотѣла вовсе обижать ее, повѣрьте, мистриссъ Снагзби!
   Госпожа несчастной дѣвушки должна была ободрять ее, что она и исполняла, хотя, какъ видно, скрѣпя сердце. Чрезъ нѣсколько минутъ больная снова могла говорить.
   -- Она не могла отыскать эти мѣста,-- сказала я.
   -- Нѣтъ!-- вскричала дѣвушка, поникнувъ головою.-- Нѣтъ! не могла отыскать. И она была такая истомленная, измученная и жалкая, о, такая жалкая, что если бы вы увидали ее, мистеръ Снагзби, то вѣрно бы дали ей полкроны.
   -- Именно, Густеръ, дитя мое!-- сказалъ онъ, не зная вдругъ, что отвѣчать.-- Я думаю самъ, что я бы далъ.
   -- И она такъ хорошо говорила,-- сказала дѣвушка, смотря ка меня своими широко открытыми глазами:-- такъ хорошо говорила, что только послушать ее, такъ сердце обливалось кровью. Она спросила меня, знаю ли я дорогу къ кладбищу? Я спросила, тъ какому кладбищу? Она отвѣчала, къ кладбищу бѣдняковъ. Я сказала, что я сама нищая и что кладбища отводятся при приходахъ. Она отвѣчала на это, что она говоритъ про кладбище бѣдныхъ, которое не далеко отсюда, гдѣ еще есть ворота сводомъ и лѣстница, и желѣзная рѣшетка.
   Пока я пристально разсматривала лицо ея и убѣждала ее продолжать говорить, я замѣтила также, что мистеръ Боккетъ выслушалъ разсказъ ея съ такимъ взглядомъ, который невольно встревожилъ меня.
   -- О, Боже мой, Боже мой,-- кричала дѣвушка, крѣпко сжимая руками свои распущенные волосы:-- что я буду дѣлать, что я буду дѣлать! Она толковала о кладбищѣ, гдѣ похороненъ тотъ человѣкъ, что принялъ еще соннаго зелья, о которомъ вы говорили, придя домой, мистеръ Снагзби, котораго я еще такъ боялась, мистриссъ Снагзби. О, я и теперь еще боюсь его. Держите меня.
   -- Тебѣ теперь гораздо лучше,-- замѣтила я.-- Пожалуйста, продолжай.
   -- Да, я буду говорить, я буду говорить. Но не сердитесь на меня, милая леди, что я такъ больна и не могу справиться съ мыслями.
   Сердиться на все, бѣдняжку!
   -- Да, сейчасъ, сейчасъ скажу! Она спросила, могу ли я показать ей, куда идти, я отвѣчала: "да", и разсказала ей; она посмотрѣла на меня такими глазами, какъ будто была совсѣмъ слѣпа и готовилась упасть навзничь. Тутъ она вынула письмо, показала мнѣ его и сказала, что если бы она подала его на почту, то его удержали бы, забыли бы про него и не отправили бы, потому просила меня, не возьмусь ли я отослать его, съ тѣмъ, что посланному будетъ заплачено по доставленіи? А сказала: "хорошо, если отъ этого не будетъ бѣды"; она увѣрила, бѣды нѣтъ никакой. Я и взяла у нея письмо, а она сказала мнѣ, что у нея нечего мнѣ дать; я отвѣчала, что я сама бѣдна, потому мнѣ ничего не нужно. Тутъ она сказала: "Богъ благословитъ тебя!" и ушла.
   -- И она пошла?...
   -- Да,-- вскричала дѣвушка, предупреждая вопросъ.-- Да! она пошла по той дорогѣ, которую я указала ей. Потомъ я воротилась домой, и мистриссъ Снагзби пришла за мной откуда-то, бросилась на меня, и я очень испугалась.
   Мистеръ Вудкортъ осторожно взялъ ее отъ меня. Мистеръ Боккетъ обернулъ меня въ мой бурнусъ, и вслѣдъ за тѣмъ мы были на улицѣ. Мистеръ Вудкортъ оставался въ нерѣшимости, но я сказала: "Не оставляйте меня теперь!" и мистеръ Боккетъ прибавилъ: "Будьте лучше съ нами, вы можете намъ понадобиться; не теряйте времени".
   Я сохранила самыя смутныя воспоминанія объ этой дорогѣ. Я помню, что это происходило ни днемъ, ни ночью, что утро уже занималось, но что фонари по улицамъ еще не были погашены, что мокрый снѣгъ все еще падалъ и что всѣ тротуары были имъ покрыты на значительную глубину. Я помню, какъ люди, дрожащіе отъ холода, проходили по улицамъ. Я помню мокрыя крыши домовъ, засорившіяся и переполнившіяся водосточныя трубы и канавы, груды почернѣвшаго льда и снѣга, по которымъ мы проходили, и, чрезвычайно узкіе дворы, по которымъ намъ случалось странствовать. Въ то же самое время казалось мнѣ, я помню, что бѣдная дѣвушка все еще разсказываетъ свою исторію довольно внятнымъ голосомъ и со всѣми подробностями, что я еще чувствую, какъ она опирается на мою руку, что покрытые пятнами фасады домовъ принимаютъ человѣческій образъ и смотрятъ на меня, что большіе водяные шлюзы открываются и закрываются, то будто въ моей головѣ, то точно въ воздухѣ, что вообще невещественные предметы болѣе близки къ дѣйствительности, чѣмъ вещественные.
   Наконецъ мы остановились у темнаго, грязнаго коридора, гдѣ одна лишь лампа горѣла надъ желѣзными воротами и гдѣ утренній свѣтъ еще слабо боролся съ сумракомъ. Ворота были заперты. Позади ихъ находилось кладбище -- ужасное мѣсто, на которомъ ночь исчезала очень медленно, но гдѣ я могла разсмотрѣть груды забытыхъ могилъ и надгробныхъ памятниковъ, окруженныхъ грязными домами, въ окнахъ которыхъ свѣтились тусклые огни и на стѣнахъ которыхъ толстые слои сырости выбивались наружу, какъ заразительные наросты. На порогѣ воротъ, въ страшной грязи, покрывавшей все это мѣсто, откуда во всѣ стороны струились потоки перегнившей воды, я увидала, испустивъ крикъ сожалѣнія и ужаса, лежащую женщину -- Дженни, мать умершаго ребенка.
   Я побѣжала впередъ, но меня остановили, и мистеръ Вудкортъ сталъ убѣждать меня съ весьма важнымъ видомъ, даже со слезами на глазахъ, прежде, чѣмъ я пойду къ этой женщинѣ, выслушать то, что скажетъ мистеръ Боккетъ. Я, кажется, послушалась. Я исполнила то, чего отъ меня требовали, сколько могу припомнить.
   -- Миссъ Соммерсонъ, вы поймете меня, если подумаете съ минуту. Онѣ перемѣнили платья въ хижинѣ.
   Онѣ перемѣнили платья въ хижинѣ. Я могла бы повторить эти слова въ умѣ, и я вполнѣ понимала, что они значатъ сами по себѣ; но въ ту минуту я не придавала этимъ словамъ значенія.
   -- Одна изъ нихъ воротилась,-- сказалъ мистеръ Боккетъ:-- а одна отправилась далѣе. И та, которая отправилась, прошла только извѣстное, условное разстояніе, чтобы отклонить отъ себя подозрѣніе, потомъ воротилась и пошла домой. Подумайте хорошенько!
   Я могла бы повторить и эти слова, но я не сознавала вовсе, какой смыслъ должно было придавать имъ. Я видѣла передъ собою на ступенькѣ мать извѣстнаго мнѣ умершаго ребенка. Она лежала тутъ, обогнувъ рукою одну изъ стоекъ желѣзной рѣшетки и какъ будто старалась обнять ее. Тутъ лежала женщина, которая такъ недавно говорила съ моею матерью. Тутъ лежало несчастное, беззащитное, лишенное чувствъ, существо. Женщина, которая принесла письмо моей матери, которая одна могла указать, гдѣ теперь мать моя,-- женщина, которая должна была служитъ намъ руководительницей къ отысканію и спасенію моей матери и которую мы такъ долго преслѣдовали,-- женщина, приведенная въ это положеніе какими-то обстоятельствами, соединенными съ участью моей матери, а между тѣмъ я не могла подойти къ ней, я того и ожидала, что мы не успѣемъ воспользоваться указаніями и что наши труды будутъ безполезны. Она лежитъ тамъ, а меня останавливаютъ. Я видѣла, но не понимала торжественнаго, соединеннаго съ состраданіемъ, выраженія лица мистера Вудкорта. Я видѣла, но не поняла, для чего онъ взялъ своего спутника за плечо и отодвинулъ его назадъ. Я видѣла, какъ онъ стоялъ безъ шляпы, несмотря на суровость погоды, стоялъ въ почтительномъ ожиданіи чего-то.
   Я услыхала затѣмъ, что они говорили между собою:
   -- Нужно ей подойти?
   -- Пусть она подойдетъ. Пусть ея руки прежде дотронутся до нея. Она имѣетъ на это болѣе правъ, чѣмъ мы.
   Я подошла къ воротамъ и наклонилась. Я приподняла тяжелую голову, отбросила въ сторону длинные влажные волосы и повернула къ себѣ лицо. И, о Боже! Это была моя мать, охладѣвшая и бездыханная.
   

LX. Перспектива.

   Я приступаю къ другимъ отдѣламъ моего повѣствованія. Отъ доброты и искренности, которыя я видѣла во всѣхъ окружающихъ, меня, я чувствовала такое утѣшеніе, о которомъ не могу подумать безъ сердечной отрады. Я уже столько говорила о себѣ, и мнѣ остается передать еще столь многое, что я не буду останавливаться на описаніи моей горести. Я была больна, но болѣзнь эта недолго продолжалась; я не упомянула бы вовсе объ этой болѣзни, если бы могла совершенно забыть участіе, которое мнѣ оказывали при этомъ случаѣ въ домѣ моего опекуна.
   Я приступаю, такимъ образомъ, къ другимъ отдѣламъ моего повѣствованія.
   Во все продолженіе моей болѣзни мы были въ Лондонѣ, куда, по приглашенію моего опекуна, пріѣхала и мистриссъ Вудкортъ, чтобы погостить у насъ. Когда опекунъ мой нашелъ, что я довольно укрѣпилась и оправилась для того, чтобы по-прежнему нести съ нимъ бесѣду, хотя я могла бы приступить къ этому скорѣе, если бы онъ захотѣлъ повѣрить мнѣ, я принялась за свою работу и придвинула свой стулъ къ его креслу. Онъ самъ назначилъ время моему выходу и на первый разъ мы были одни.
   -- Тетенька Тротъ,-- сказалъ онъ, привѣтствуя меня поцѣлуемъ:-- Ворчальная опятъ повеселѣетъ съ твоимъ приходомъ, моя милая. У меня есть маленькое предположеніе, которое я намѣренъ развить, маленькая хозяюшка. Я намѣренъ остаться здѣсь, можетъ быть, мѣсяцевъ на шесть, можетъ быть, на болѣе продолжительное время, какъ случится. Однимъ словомъ, я хочу переселиться сюда на нѣкоторый срокъ.
   -- И слѣдовально оставить Холодный Домъ?-- спросила я.
   -- Э, моя милая! Холодный Домъ долженъ же привыкать самъ о себѣ заботиться,-- отвѣчалъ онъ.
   Мнѣ показалось, что выраженіе, съ которымъ онъ произнесъ эти слова, отзывалось грустью; но взглянувъ на него, я увидѣла, что лицо его озаряется самою чистосердечною улыбкою.
   -- Холодный Домъ,-- повторилъ онъ, и голосъ его, какъ показалось мнѣ, не отзывался уже уныніемъ,-- долженъ пріучаться думать своею головою. Отъ Ады до насъ теперь довольно большое разстояніе, моя милая, а между тѣмъ твое присутствіе дли Ады необходимо.
   -- Это совершенно похоже на васъ, опекунъ,-- сказала я,-- вы составляете этотъ планъ съ тѣмъ, чтобы сдѣлать намъ обѣимъ пріятную неожиданность.
   -- Я не такъ безкорыстенъ, моя милая, какъ ты стараешься меня представить, потому что если бы ты была въ постоянныхъ разъѣздахъ, ты рѣдко могла бы проводить со мною время. А между тѣмъ я желаю какъ можно чаще видаться съ Адою, какъ можно больше слышать о ней при этой печальной разладицѣ съ Рикомъ. Я желалъ бы имѣть извѣстіе не о ней лишь, но и о немъ, бѣдняжкѣ!
   -- Видѣли вы сегодня мистера Вудкорта, опекунъ?
   -- Я вижу мистера Вудкорта всякое утро, бабушка Дорденъ.
   -- Онъ продолжаетъ говорить о Ричардѣ то же самое?
   -- Все одно и то же. Онъ не признаетъ въ немъ прямого тѣлеснаго недуга, онъ думаетъ даже, что въ немъ нѣтъ никакой болѣзни. За всѣмъ тѣмъ онъ недоволенъ имъ; да и кто могъ бы быть довольнымъ?
   Моя милочка пріѣзжала къ намъ послѣднее время всякій день, иногда даже по два раза въ день. Но мы предвидѣли, что это продолжится только до тѣхъ поръ, пока я совершенно оправлюсь. Мы очень хорошо знали, что ея нѣжное сердце было также полно любви и привязанности къ ея кузену Джону, какъ и прежде; мы никакъ не думали, чтобы и Ричардъ отклонялъ ее отъ посѣщеній нашего дома; но мы понимали въ то же время, что она считала въ отношеніи къ нему своимъ долгомъ быть умѣреннѣе на визиты къ намъ. Проницательность моего опекуна скоро замѣтила это, и онъ всегда старался высказать ей, что, по его мнѣнію, она была права.
   -- Милый, несчастный, обманутый Ричардъ,-- сказала я.-- Когда онъ опомнится отъ своего заблужденія?
   -- Онъ вовсе не на той дорогѣ, моя милая, чтобы одуматься,-- отвѣчалъ мой опекунъ.-- Чѣмъ болѣе онъ страдаетъ, тѣмъ болѣе вооружается противъ меня, потому что онъ сдѣлалъ меня главнымъ олицетвореніемъ своего несчастнаго дѣла и главнымъ виновникомъ своихъ страданій.
   Я не могла удержаться, чтобы не прибавить: "какъ это безразсудно!"
   -- Ахъ, тетенька Тротъ,-- отвѣчалъ мои опекунъ.-- Да что же, наконецъ, можно найти разумнаго во всемъ-то дѣлѣ Джорндись и Джорндисъ! Безразсудство и несправедливость на верхушкѣ, безразсудство и несправедливость въ сердцѣ и груди его, безразсудство и несправедливость съ начала до конца, если только у него будетъ когда-нибудь конецъ. Какъ же ты хочешь, чтобы бѣдный Рикъ, который возится съ этимъ дѣломъ, почерпнулъ изъ него правила благоразумія? Это также невозможно, какъ собирать виноградъ съ терновника или фиги съ репейника, какъ говаривали въ старину.
   Про кротость и участіе къ Ричарду, которыя выразились всегда такъ ясно, когда онъ говоритъ о немъ, до того тронули меня, что послѣ этого я почти не заговаривала съ нимъ объ этомъ предметѣ.
   -- Я воображаю себѣ, какъ лордъ-канцлеръ, вице-канцлеры и весь Верховный Судъ -- эта батарея съ пушками большого калибра -- удивятся безразсудству и несправедливости въ одномъ изъ своихъ опекаемыхъ,-- продолжалъ мой опекунъ.-- Когда эти ученые мужи начнутъ разводить махровыя розы въ пудренныхъ кудряхъ своихъ париковъ, я тоже начну удивляться.
   Онъ прервалъ себя тѣмъ, что сталъ смотрѣть въ окно, наблюдая, откуда дуетъ вѣтеръ, и оперся въ это время на свинку моего стула.
   -- Хорошо, хорошо, маленькая хозяюшка! Надо идти тою же дорогою, моя милая. Мы должны предоставить эту подводную скалу времени, случаю и благопріятнѣйшимъ обстоятельствамъ. Мы не должны допускать Аду разбиться объ этотъ камень. Ни онъ, ни она не пріобрѣтутъ ни малѣйшаго преимущества отъ разлуки и разлада съ другомъ. Потому я въ особенности просилъ Вудкорта и теперь также прошу тебя, моя милая, не возбуждать этихъ вопросовъ съ Ричардомъ. Оставь его въ покоѣ. Черезъ недѣлю, черезъ мѣсяцъ, черезъ годъ, рано или поздно, а онъ увидитъ меня болѣе ясными глазами. Я могу вѣдь подождать
   Я призналась, что разсуждала уже съ нимъ объ этомъ предметѣ и что мистеръ Вудкортъ также говорилъ уже съ нимъ.
   -- Онъ упоминалъ мнѣ объ этомъ,-- отвѣчалъ мой опекунъ.-- Онъ очень добръ. Онъ представлялъ свои возраженія и доводы, бабушка Дордень, свои, и слѣдовательно теперь уже нечего распространяться о томъ же самомъ. Теперь обратимся къ мистриссъ Вудкортъ. Какъ она нравится тебѣ, моя милая?
   Я отвѣчала на этотъ вопросъ, который показался мнѣ чрезвычайно неожиданнымъ, что я полюбила ее и нахожу, что теперь она пріятнѣе, чѣмъ была прежде.
   -- Я то же думаю,-- замѣтилъ мои опекунъ. Поменьше фразъ о родословныхъ? Не такъ много о Морганъ-апѣ? Такъ что ли его имя?
   Я именно была того же мнѣнія, хотя Морганъ-апъ былъ очень безвреднымъ и спокойнымъ лицомъ даже и тогда, когда о немъ разсуждалось гораздо больше.
   -- Впрочемъ, говоря вообще, онъ кажется гораздо привлекательное и болѣе въ своей тарелкѣ, пока не покидаетъ своихъ родныхъ горъ, сказалъ мой опекунъ.-- Я согласенъ съ тобой. Итакъ, маленькая хозяюшка, хорошо я сдѣлаю, если удержу здѣсь на время мистриссъ Вудкортъ?
   Да. Впрочемъ...
   Опекунъ мой посмотрѣлъ на меня, выжидая, что я намѣрена еще сказать.
   Мнѣ нечего было сказать. По крайней мѣрѣ въ эту минуту мнѣ ничего не приходило въ голову. Во мнѣ оставалось какое-то неопредѣленное впечатлѣніе, что лучше бы было, если бы у насъ была какая-нибудь другая гостья, но я не могла объяснить это даже самой себѣ. А если не могла объяснить себѣ, то тѣмъ менѣе кому-нибудь другому.
   -- Видишь-ли,-- сказалъ мой опекунъ.-- Нашъ околодокъ лежитъ какъ разъ на пути Вудкорту, и онъ можетъ пріѣзжать сюда для свиданія съ нею такъ часто, какъ ему вздумается, что, конечно, пріятно имъ обоимъ. Она же очень коротка съ нами и искренно любитъ тебя. Да. Это несомнѣнно.
   Мнѣ нечего было сказать противъ этого. Я не могла бы придумать лучшаго распоряженія; но въ то же время я не могла быть покойною. Эсѳирь, Эсѳирь, почему же нѣтъ? Эсѳирь, подумай хорошенько!
   -- Это очень хорошій планъ, въ самомъ дѣлѣ, милый опекунъ, и лучше нельзя ничего придумать.
   -- Рѣшительно, маленькая хозяюшка.
   -- Рѣшительно. Я подумала съ минуту, считая долгомъ убѣдиться въ своихъ ощущеніяхъ, и осталась въ полной увѣренности что это такъ.
   -- Хорошо,-- сказалъ мой опекунъ.-- Быть по сему. Рѣшено единогласно.
   -- Рѣшено единогласно,-- повторила я, принимаясь за работу.
   Это было покрывало для его книжнаго столика, которое я теперь приготовлялась оканчивать. Оно было впялено еще до моего печальнаго ночного путешествія и съ тѣхъ поръ я не принималась за него. Теперь я показала опекуну мое рукодѣліе, онъ очень хвалилъ его. Когда я объяснила ему узоръ и расположеніе рисунка, также эффектъ, котораго надо было ожидать отъ соединенія тѣхъ и другихъ цвѣтовъ, мнѣ казалось, что я желаю возвратиться къ прежнему предмету разговора.
   -- Вы говорили, милый опекунъ, когда мы разсуждали о мистерѣ Вудкортѣ, прежде, чѣмъ Ада оставила насъ,-- вы говорили, что онъ намѣренъ взять въ видѣ испытанія какое-то порученіе за границей, которое потребуетъ продолжительнаго пребыванія его тамъ. Случалось вамъ наводитъ его на этотъ разговоръ?
   -- Да, моя хозяюшка, даже очень часто.
   -- Онъ рѣшился на это предпріятіе?
   -- Кажется, что нѣтъ.
   -- Можетъ быть, у него теперь въ виду какіе-нибудь другіе планы?-- спросила я.
   -- Да, можетъ быть, вѣроятно,-- отвѣчалъ мой опекунъ довольно рѣшительнымъ тономъ,-- Уже съ полгода тому назадъ или около этого открылось мѣсто врача при госпиталѣ для бѣднаго сословія гдѣ-то въ Йоркшейрѣ. Мѣстность привлекательная, край вполнѣ пріятный: горные потоки и улицы, городъ и деревня, мельницы и трясины. Мѣсто это какъ будто создано для человѣка его свойствъ. Я считаю его человѣкомъ, котораго надежды и стремленія выходятъ изъ обыкновеннаго уровня -- это, впрочемъ, замѣтно у большей части людей -- но котораго этотъ обыкновенный уровень въ состояніи удовлетворить, если съ нимъ соединена дорога къ полезной дѣятельности и добросовѣстной службѣ -- дорога, не ведущая ни къ какой другой дорогѣ. Я полагаю, что всѣ возвышенныя души честолюбивы; но честолюбіе, которое спокойно довѣряетъ себѣ и обрекаетъ себя идти по такой дорогѣ, не усиливаясь судорожно перепрыгнуть ее, всегда заслуживаетъ съ моей стороны особеннаго одобренія. Таково честолюбіе Вудкорта сколько могу понять.
   -- И онъ получитъ это мѣсто?-- спросила я.
   -- Не знаю,-- отвѣчалъ мой опекунъ, улыбаясь:-- я не оракулъ и потому не могу сказать утвердительно; но я думаю, что могъ бы получить. Репутація его очень завидная. Во время кораблекрушенія тамъ было много людей изъ этого края. Бываетъ, что и хорошему человѣку все-таки достается когда нибудь лучшая доля. Не думай, чтобы я разумѣлъ значительное содержаніе. Что касается до денегъ, то тутъ должно разсчитывать на бездѣлицу, моя милая; тутъ надо ожидать большой работы и скудной платы. Впрочемъ, не надо покидать надежду, что при благопріятныхъ обстоятельствахъ дѣла его поправятся.
   -- Бѣдные люди этого края будутъ имѣть причину благословлять выборъ, если онъ падаетъ на мистера Вудкорта, опекунъ.
   -- Ты права, маленькая хозяюшка; я увѣренъ, что они будутъ считать себя счастливыми.
   Мы не сказали уже болѣе объ этомъ ни слова, и онъ также ничего не говорилъ о будущей участи Холоднаго Дома.
   Я теперь начала навѣщать мою милочку всякій день, въ томъ мрачномъ углу, въ которомъ она жила. Я обыкновенно выбирала для этого утро; но если въ другое время мнѣ выходилъ свободный часъ, я надѣвала чепчикъ и спѣшила къ ней. Они оба такъ радушно принимали меня во всякій часъ дня и такъ становились веселы, когда слышали, что я отворяю дверь и вхожу къ нимъ (будучи у нихъ совершенно какъ дома, я никогда не стучала предварительно), что я вовсе не боялась наскучить или помѣшать имъ своими визитами.
   При этихъ посѣщеніяхъ, я часто не заставала Ричарда съ Адой. Его или не было дома, или онъ писалъ, или читалъ бумаги по своему дѣлу, сидя за столомъ, совершенно заваленнымъ дѣловыми документами. Иногда я ходила за нимъ и вызывала его изъ конторы мистера Вольза. Иногда я встрѣчала его гдѣ нибудь по сосѣдству, встрѣчала глядящимъ по сторонамъ и кусающимъ себѣ ногти. Я часто видѣла его блуждающимъ у Линкольнина, близь того мѣста, гдѣ я впервые встрѣтилась съ нимъ. Но какъ онъ теперь перемѣнился, Боже, какъ перемѣнился!
   Я очень хорошо знала, что деньги, принесенныя Адою, таяли вмѣстѣ со свѣчами, которыя горѣли по вечерамъ въ конторѣ мистера Вольза. Сумма эта не была значительна и въ началѣ. Онъ, женясь, вошелъ въ долги, и я скopo поняла истинное значеніе любимой фразы мистера Вольза, что онъ налегъ на колесо и заставилъ его вертѣться -- фразы, которую я такъ часто слышала отъ Ричарда. Милочка моя старалась хозяйничать изо всѣхъ силъ и пробовала всячески соблюдать экономію; но я знала, что они съ каждымъ днемъ становятся бѣднѣе и бѣднѣе.
   Она сіяла въ этомъ бѣдномъ углу какъ прекрасная звѣзда. Она такъ украшала его, такъ отражала на него свои прелести, что онъ совершенно измѣнился. Будучи блѣднѣе, чѣмъ была она дома, и спокойнѣе, чѣмъ можно бы ожидать отъ ея воспріимчивой натуры, поддающейся надеждамъ, она сохраняла такое ясное личико, что я почти убѣдилась, что изъ любви къ Ричарду она ослѣплялась даже насчетъ его обманчивой карьеры.
   Однажды, подъ вліяніемъ этой мысли, я пришла къ нимъ обѣдать. Когда я поворотила къ Сэймондъ-инну, я встрѣтила маленькую миссъ Фляйтъ. Она только что возвращалась отъ питомцевъ Джорндиса, какъ она обыкновенно называла Ричарда и Аду, и находилась еще подъ пріятнымъ впечатлѣніемъ сдѣланнаго визита. Ада уже говорила мнѣ, что она всякій понедѣльникъ являлась къ нимъ въ пять часовъ съ особымъ бѣлымъ бантикомъ на чепцѣ -- бантикомъ, котораго не было видно въ другое время, и съ огромнымъ ридикюлемъ въ рукѣ, наполненнымъ документами.
   -- Милая моя!-- начала она.-- Какая счастливая встрѣча! Какъ ваше здоровье? Очень рада васъ видѣть! И вы тоже идете присутствовать при докладѣ къ питомцамъ Джорндиса? Навѣрное! Наша красавица дома, моя милая, и въ восторгѣ будетъ повидаться съ вами.
   -- Такъ значитъ Ричардъ еще не возвратился?-- спросила я.-- Я очень рада этому, потому что я боялась, что опоздаю.
   -- Нѣтъ, онъ еще не воротился,-- отвѣчала миссъ Фдяйтъ.-- Онъ долго пробылъ въ судѣ. Я оставила его тамъ съ Вользомъ. Вы вѣрно не любите Вольза? Не любите его пожалуйста. Опасный человѣкъ!
   -- Я думаю, что вы видитесь теперь съ Ричардомъ чаще, чѣмъ когда нибудь?-- спросила я.
   -- Милая моя,-- отвѣчала миссъ Фляйтъ:-- ежедневно и ежечасно. Вы помните, что я вамъ говорила о притягательной силѣ, которою одаренъ канцлерскій столъ? Теперь, представьте себѣ, Ричардъ дѣлается послѣ меня самымъ неутомимымъ истцомъ въ цѣломъ судѣ. Онъ начинаетъ рѣшительно забавлять наше маленькое общество, очень пріятное, хотя и маленькое общество; не такъ ли?
   Грустно было слышать это изъ устъ бѣдной сумасшедшей старушки, хотя тутъ не было ничего удивительнаго.
   -- Однимъ словомъ, моя дорогая подруга,-- продолжала миссъ Фляйтъ, придвигая свои губы къ моему уху, съ видомъ покровительства и таинственности:-- однимъ словомъ, я должна открыть намъ секретъ. Я сдѣлала его своимъ душеприказчикомъ. Выбрала, назначила и утвердила. Это все есть въ моемъ завѣщаніи. Да-а.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- спросила я.
   -- Да-а,-- повторила миссъ Фляйтъ самымъ сладкимъ и вкрадчивымъ тономъ:-- онъ мой душеприказчикъ, администраторъ и претендатель за мои права (это наше канцелярское слово, моя милая). Я разсудила, что если мнѣ придется покончить съ жизнію, то онъ будетъ совершенно способенъ наблюдать за дѣломъ. Онъ и теперь такъ аккуратенъ въ своемъ ходатайствѣ.
   Это заставило меня вздохнуть при мысли о Ричардѣ.
   -- Я когда-то назначала было,-- сказала миссъ Фляйтъ, отозвавшись на мой вздохъ:-- назначила и совершенно опредѣлила, и уполномочила бѣднаго Гридли. Онъ также былъ очень аккуратенъ, моя милочка. Увѣряю васъ, что онъ былъ образцовый человѣкъ. Но онъ приказалъ долго жить, потому я избрала ему преемника. Только не говорите объ этомъ никому. Все это сказано было вамъ по секрету.
   Она осторожно полуоткрыла свой ридикюль и показала мнѣ внутри его сложенный свертокъ бумаги, говоря, что это и есть документы, относящіеся къ назначенію администратора и душеприказчика.
   -- Еще секретъ, моя милая. Я сдѣлала новое пріобрѣтеніе для своей коллекціи птичекъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, миссъ Фляйтъ?-- спросилъ я, зная, съ какимъ удовольствіемъ она принимала всякое выраженіе участія къ ея интересамъ.
   Она нѣсколько разъ кивнула головою, и лицо ея сдѣлалось унылымъ и мрачнымъ.
   -- Еще двѣ птички. Я называю ихъ питомицами Джорндиса. Онѣ посажены въ клѣтки но примѣру другихъ. Онѣ сидятъ вмѣстѣ съ Надеждою, Радостью, Юностью, Миромъ, Спокойствіемъ, Жизнью, Прахомъ, Пепломъ, Пустотою, Нуждою, Раззореніемъ, Безумствомъ, Смертью, Коварствомъ, Глупостью, Болтовнею. Париками, Лохмотьями, Овчиной, Грабежомъ, Предыдущимъ, Нарѣчіемъ, Окорокомъ и Шпинатомъ!
   Бѣдняжка поцѣловала меня съ такимъ тревожнымъ видомъ, какого я никогда не замѣчала въ ней, и пошла прочь. Ея манера торопливо произносить имена своихъ птицъ, какъ будто она боялась слышать ихъ даже изъ своихъ собственныхъ усть, непріятно удивила меня.
   Для меня не было особенно отрадною неожиданностью, и я могла бы обойтись безъ этого сюрприза, что Ричардъ (который пришелъ минуту или двѣ спустя послѣ меня) привелъ мистера Вольза къ себѣ обѣдать; хотя обѣдъ былъ очень полный, Ада и Ричардъ выходили изъ комнаты на нѣсколько минуть, распоряжаясь приготовленіемъ нѣкоторыхъ блюдъ, которыя должны были появиться на столѣ. Мистеръ Вользъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы вступить со мною въ разговоръ, который онъ велъ вполголоса. Онъ подошелъ къ окну, у котораго я сидѣла, и началъ говорить о Сеймондъ-Иннѣ.
   -- Скучное мѣсто, миссъ Соммерсонъ, для человѣка, который не ведетъ оффиціальной жизни,-- сказалъ мистеръ Вользъ, протирая стекла очковъ черною перчаткою, чтобы яснѣе видѣть меня.
   -- Да, здѣсь не на что и посмотрѣть,-- сказала я.
   -- И нечего послушать, миссъ,-- отвѣчалъ мистеръ Вользъ.-- Кое-когда приходитъ музыка, но мы, законники, не музыкальный народъ и отклоняемъ ее большею частью. Я надѣюсь, что мистеръ Джорндисъ въ такомъ вожделѣнномъ здоровьѣ, какого только могутъ желать ему его друзья?
   Я поблагодарила мастера Вольза и сказала, что онъ здоровъ.
   -- Я самъ не имѣю удовольствія быть принятымъ въ число его друзей,-- сказалъ мистеръ Вользъ:-- и я очень хорошо понимаю, что джентльмены нашего сословія иногда пользуются не совсѣмъ благопріятною репутаціею въ обществѣ, къ которому принадлежитъ онъ. Впрочемъ, у насъ постоянная привычка, пріятно то или непріятно другимъ, нашъ господствующій предразсудокъ (а мы всѣ жертвы предразсудка) вести дѣла откровенно, начисто, на распашку. Какъ вы нашли мистера Карстона, миссъ Соммерсонъ?
   -- Онъ смотритъ очень хорошо. Онъ чрезвычайно озабоченъ и встревоженъ.
   -- Именно,-- сказалъ мистеръ Воль;
   Онъ стоялъ позади меня, при чемъ его черная фигура едва не доставала до потолка этихъ низкихъ комнатъ; онъ ощупывалъ неровности своего лица какъ какіе нибудь орнаменты и говорилъ такъ скрытно, такъ замкнуто, какъ будто въ немъ вовсе не было человѣческой страсти, человѣческаго чувства.
   -- Мистеръ Вудкортъ кажется очень попечителенъ въ отношеніи къ мистеру Карстону?-- спросилъ онъ.
   -- Мистеръ Вудкортъ самый безкорыстный изъ его друзей,-- отвѣчала я.
   -- Но я разумѣю попечительность по долгу, попечительность врачебную.
   -- Это не приноситъ много пользы такому несчастному характеру,-- сказала я.
   -- Именно,-- замѣтилъ мистеръ Вользъ.
   Онъ казался въ эту минуту такимъ мѣшковатымъ, неподвижнымъ, мрачнымъ, такимъ безкровнымъ, бездушнымъ существомъ, что я живо представила себѣ, какъ Ричардъ таялъ, уничтожался подъ вліяніемъ взоровъ такого руководителя, и я находила въ немъ всѣ свойства вампира.
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мистеръ Вользъ, медленно потирая руки, обтянутыя перчатками, какъ будто для его огрубѣвшаго чувства осязанія было все равно, покрыты ли руки лайкою или нѣтъ:-- женитьба мистера Карстона была вовсе неблагоразумна.
   Я просила, чтобы онъ избавилъ меня отъ необходимости разсуждать объ этомъ.
   -- Они дали другъ другу слово, когда оба были еще очень молоды,-- сказала я ему, нѣсколько разгорячившись:-- и когда будущность представлялась имъ болѣе привлекательною и ясною, когда Рячардъ не поддался еще тому несчастному вліянію, которое совершенно омрачило его жизнь.
   -- Именно,-- снова замѣтилъ мистеръ Вользъ.-- Итакъ, привыкнувъ вести дѣла на-чисто, я, съ вашего позволенія, миссъ Соммерсомъ, скажу вамъ, что я разумѣю этотъ бракъ неоснованнымъ ни на какомъ разсчетѣ. Я обязанъ имѣть по этому предмету самостоятельное мнѣніе, не только въ отношеніи къ родственникамъ мистера Карстона, въ глазахъ которыхъ я, конечно, не желалъ бы казаться виноватымъ, но и въ интересахъ собственной репутаціи, слишкомъ дорогой для меня, какъ для должностного человѣка, старающагося снискать общее уваженіе, дорогой для моихъ трехъ дочерей-дѣвушекъ, которымъ я пытаюсь, по мѣрѣ силъ, доставить хотя малую независимость, дорогой, прибавлю въ заключеніе, для моего престарѣлаго отца, котораго я считаю долгомъ поддерживать.
   -- Этотъ бракъ получилъ бы совершенно другой характеръ, онъ казалси бы гораздо болѣе счастливымъ и удачнымъ бракомъ,-- замѣтила я:-- если бы Ричардъ рѣшился развязаться съ тѣмъ опаснымъ направленіемъ, по которому вы идете вмѣстѣ съ нимъ.
   Мистеръ Вользъ, съ беззвучнымъ кашлемъ, или, скорѣе, вздохомъ, направленнымъ внутрь одной изъ черныхъ перчатокъ, наклонилъ голову, какъ будто онъ не хотѣлъ спорить даже и съ эти.мь замѣчаніемъ.
   -- Миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ онъ:-- это очень можетъ быть; я съ охотою допускаю, что молодая леди, которая приняла имя мистера Карстопа такимъ неблагоразумнымъ образомъ... вы вѣрно не посѣтуете на меня, что я снова выражаюсь такимъ образомъ, сознавая свою обязанность въ отношеніи родственниковъ мистера Карстова... что эта молодая леди очень миленькая леди. Дѣла постоянно мѣшали мнѣ вступать въ общество иначе какъ по оффиціальнымъ отношеніямъ; но во всякомъ случаѣ я считаю себя вправѣ замѣтить, что она крайне миленькая леди. Что касается собственно красоты, я не берусь судить объ этомъ, ибо я никогда не обращалъ на сей предметъ большого вниманія съ самаго дѣтства; но смѣю замѣтить, что и съ этой точки зрѣнія молодая леди представляется равномѣрно привлекательною. Она пользуется подобною репутаціею, какъ мнѣ случалось слышать, между клерками Суда, а ихъ мнѣнію я вѣрю въ этомъ случаѣ болѣе, нежели своему собственному. Въ отношеніи же интересовъ, которые преслѣдуетъ мистеръ Карстонъ...
   -- О, вы хотите говорить о его интересахъ, мистеръ Вользъ!
   -- Извините меня,-- отвѣчаетъ мистеръ Вользъ, продолжая все тѣмъ же замкнутымъ и безстрастнымъ тономъ.-- Мистеръ Карстонъ ожидаетъ нѣкоторыхъ выгодъ отъ завѣщанія, оспариваемаго исковымъ порядкомъ. Это выраженіе, которое мы обыкновенно употребляемъ. Въ отношеніи преслѣдованія мистеромъ Карстономъ своихъ интересовъ, я упомянулъ вамъ, миссъ Соммерсонъ, въ первый разъ, когда имѣлъ удовольствіе васъ видѣть, упомянулъ по свойственной мнѣ наклонности вести дѣла открыто; я именно употребилъ эти самыя слова, потому что впослѣдствіи я даже отмѣтилъ ихъ въ своемъ дневникѣ, съ которымъ можно справиться во всякое время... я упомянулъ вамъ, что мистеръ Карстонъ принялъ за правило наблюдать за своими интересами, и что когда кто либо изъ моихъ кліентовъ руководствуется какимъ нибудь правиломъ, котораго по существу нельзя назвать безнравственнымъ (то есть незаконнымъ), то я считаю своею связанностью приводить это правило въ исполненіе. И я приводилъ его въ исполненіе, я и теперь привожу его въ исполненіе. Но я не намѣренъ ни въ какомъ случаѣ смягчать обстоятельства дѣла даже предъ родственниками мистера Карстона. Точно такъ же, какъ я былъ откровененъ съ мистеромъ Джорндисомь, я буду открытъ съ вами. Я смотрю на это, какъ на свою оффиціальную обязанность, хотя бы никто не возлагалъ на меня подобной обязанности. Я скажу начисто, какъ это ни будетъ непріятно, что дѣламъ мистера Карстона дано очень дурное направленіе, что, по мнѣнію моему, самъ мистеръ Карстонъ идетъ по совершенно ложному пути, и что бракъ ихъ я считаю очень неблагоразумнымъ и неудачнымъ... Здѣсь ли я, сэръ? Да, очень вамъ благодаренъ; я здѣсь, мистеръ Карстонъ, я веду очень пріятный разговоръ съ миссъ Соммерсонъ, за что также долженъ особенно благодарить васъ, сэръ.
   Онъ произнесъ это въ отвѣтъ Ричарду, который заговорилъ съ нимъ, входя въ комнату. Въ это время я слишкомъ хорошо поняла затѣйливыя уловки мистера Вольза, съ цѣлью защитить себя и свою репутацію, слишкомъ хорошо поняла, чтобы не убѣдиться, что наши опасенія насчетъ судьбы его кліента были совершенно основательны.
   Мы сѣли за столъ, и я съ полнымъ удобствомъ могла наблюдать за Ричардомъ. Мнѣ не мѣшаль въ этомъ случаѣ и мистеръ Вользъ (который снялъ передъ тѣмъ свои перчатки), хотя онъ сидѣлъ противъ меня за маленькимъ столомъ; потому что едва ли во все продолженіе обѣда, смотря, повидимому, во всѣ стороны, онъ хоть разъ спустилъ глаза съ хозяина дома. Я нашла Ричарда исхудалымъ и болѣзненнымъ на видъ; онъ одѣтъ былъ очень небрежно, казался разсѣяннымъ, принужденнымъ и отъ времени до времени погружался въ мрачное раздумье. Глаза его, столь ясные и оживленные прежде, потускли и приняли тревожный характеръ, который ихъ совершенно измѣнилъ. Я боюсь употребить это выраженіе, но онъ показался мнѣ значительно постарѣвшимъ. Молодость испытываетъ разрушеніе, которое отличается отъ естественной старости, и такого-то рода разрушенію подверглась молодость Ричарда и его юношеская красота.
   Онъ ѣлъ мало и былъ совершенно равнодушенъ къ тому, что ему подавали, казался несравненно болѣе нетерпѣливымъ, чѣмъ бывалъ прежде, и обходился довольно рѣзко даже съ Адою. Я думала сначала, что его прежнее легкомысліе и безпечность совершенно исчезли; но между тѣмъ они проглядывали и теперь, сколько я могла замѣтить, принявъ наблюдательное положеніе. Онъ не пересталъ еще смѣяться; но смѣхъ его походилъ на отголосокъ какого-то радостнаго звука и отзывался грустью и уныніемъ.
   Впрочемъ, по свойственному ему радушію, онъ выказывалъ полное удовольствіе, что видитъ меня у себя, и мы словоохотливо говорили о быломъ времени. Все это, повидимому, не занимало мистера Вольза, хотя онъ по временамъ издавалъ какой-то вздохъ, замѣнявшій въ немъ, кажется, улыбку. Онъ всталъ вскорѣ послѣ обѣда и сказалъ, что съ позволенія леди онъ намѣренъ отправиться въ свою контору.
   -- Всегда занятъ дѣлами, Вользъ!-- вскричалъ Ричардъ.
   -- Да, мистеръ Карстонъ,-- отвѣчалъ тотъ:-- не должно никогда пренебрегать интересомъ кліентовъ, сэръ. Они стоятъ во главѣ всѣхъ помысловъ должностнаго человѣка подобнаго мнѣ, который желаетъ сохранить доброе имя посреди своихъ собратій по сословію и посреди общества въ его обширномъ смыслѣ. Добровольное отреченіе съ моей стороны отъ удовольствія пользоваться такимъ пріятнымъ сообществомъ имѣетъ тѣсную связь съ вашими интересами, мистеръ Карстонъ.
   Ричардъ выразилъ совершенную увѣренность въ этомъ и посвѣтилъ Вользу выйти изъ комнаты. По возвращеніи онъ сказалъ намъ, повторивъ нѣсколько разъ, что Вользъ славный человѣкъ, надежный человѣкъ -- человѣкъ, который дѣлаетъ то, что обѣщаетъ, однимъ словомъ, вполнѣ хорошій человѣкъ! Онъ говорилъ это съ такимъ убѣжденіемъ, что мнѣ показалось бы чрезвычайно страннымъ, если бы онъ когда нибудь сталъ сомнѣваться въ Вользѣ.
   Затѣмъ Ричардъ легъ на диванъ въ совершенномъ утомленіи, а мы съ Адой стали приводить все въ порядокъ, потому что у нихъ не было людей кромѣ женщины, которая должна была присмотрѣть за всѣмъ. У моей милочки было здѣсь фортепьяно, за которое она теперь сѣла, чтобы пропѣть любимые романсы Ричарда; лампу вынесли въ сосѣднюю комнату, потому что Ричардъ жаловался, что ему трудно смотрѣть на свѣтъ.
   Я сидѣла между ними возлѣ моей милой подруги и съ грустнымъ смущеніемъ прислушивалась къ ея пріятному голосу. Я думаю, что Ричардъ испытывалъ то же самое, и что потому онъ велѣлъ вынести изъ комнаты огонь. Она продолжала пѣть, вставая по временамъ, чтобы наклониться къ нему и сказать съ нимъ нѣсколько словъ, когда мистеръ Вудкоргъ вошелъ въ комнату. Онъ сѣлъ возлѣ Ричарда и полушутливо, полусерьезно, съ совершенною непринужденностью и откровенностью сталъ говорить о себѣ и о томъ, какъ онъ провелъ день. Теперь онъ предложилъ сдѣлать съ нимъ маленькую прогулку на одинъ изъ мостовъ, такъ какъ въ то время была ясная л5иная ночь; и они отправились.
   Они оставили мою милочку за форгспьяно, а меня возлѣ нея. Когда они вышли изъ комнаты, я обняла рукою ея талію. Она положила свою лѣвую руку въ мою руку (я сидѣла съ этой стороны), но правую оставила на клавишахъ, проходя по нимъ отъ времени до времени, но не издавая, впрочемъ, никакой ноты.
   -- Милая Эсѳирь,-- сказала она, прерывая молчаніе:-- Ричардъ никогда не бываетъ такъ въ духѣ и мнѣ никогда не бываетъ съ нимъ такъ пріятно, какъ въ обществѣ Аллана Вудкорта. Мы должны благодарить тебя за это.
   Я возразила моей подругѣ, что едва ли справедливо приписывать это исключительно мнѣ, потому что мистеръ Вудкорть появился сначала въ домѣ ея двоюроднаго брата Джона и познакомился тамъ со всѣми нами въ одно время, что онъ всегда любилъ Ричарда, а Ричардъ всегда былъ расположенъ къ нему, и такъ далѣе.
   -- Все это такъ,-- сказала Ада:-- однако мы обязаны тебѣ чѣмъ, что онъ сдѣлался для насъ такимъ искреннимъ другомъ.
   Я сочла за лучшее не прерывать мою милочку и не начинать еще говорить объ этомъ предметѣ. Я выразила ей свою мысль. Я высказала ее слегка, потому что почувствовала, что Ада трепещетъ.
   -- Эсѳирь, моя душа, мнѣ нужно учиться быть хорошею женою, нужно стараться быть очень, очень хорошею женою. Ты будешь учить меня.
   -- Я учить!
   Я не сказала ничего болѣе; я замѣтила, что рука ея тревожно пробѣгаетъ по клавишамъ, и я поняла, что не мнѣ нужно было говорить въ эту минуту; я поняла, что подруга моя намѣрена что-то передать мнѣ.
   -- Когда я вышла замужъ за Ричарда, я не была равнодушна къ тому, что ожидало его въ будущемъ. Я долгое время была совершенно счастлива съ тобою, я не знала тогда тревогъ и безпокойства, пользуясь твоимъ вниманіемъ и привязанностью; но я понимала опасность, къ которой онъ стремился, милая Эсѳирь.
   -- Знаю, знаю, моя милая.
   -- Когда мы были обвѣнчаны, я возымѣла маленькую надежду, что мнѣ удастся разувѣрить его въ его заблужденіи, что онъ будетъ смотрѣть на свои поступки съ другой точки зрѣнія, сдѣлавшись мужемъ, и не станетъ безразсудно стремиться къ недостижимой цѣли, какъ онъ дѣлаетъ теперь, желая упрочить мое благосостояніе. Но если бы даже у меня и не было этой надежды, я все равно вышла бы за него, непремѣино бы вышла, милая Эсѳирь.
   Въ минутной твердости рука ея, которая не оставалась совершенно покойною,-- твердости, навѣянной послѣдними словами ея и исчезнувшей вмѣстѣ съ ними, я видѣла достаточное убѣжденіе въ выраженныхъ ею мысляхъ.
   -- Не думай, моя милая Эсѳирь, чтобы я не замѣчала того, что ты замѣчаешь, чтобы я не боялась того, чего ты опасаешься. Никто не въ состояніи понять его лучше меня. Глубочайшая мудрость, когда либо жившая на этомъ свѣтѣ, едва ли могла бы знать Ричарда лучше, чѣмъ знаетъ его любовь моя.
   Она говорила скромно и тихо, и ея дрожащая рука выражала много тревоги и волненія, переходя взадъ и впередъ по беззвучнымъ клавишамъ. Моя милая, милая подруга!
   -- Я вижу его въ самыя тяжкія для него минуты ежедневно. Я слѣжу за нимъ во время его сна. Я знаю всякую перемѣну, которая происходитъ у него на лицѣ. Но когда я вышла за него, я твердо рѣшилась, Эсѳирь, если небо поможетъ мнѣ, никогда не показывать, что я огорчаюсь его поступками, чтобы не сдѣлать его такимъ образомъ вдвое болѣе несчастливымъ. Я стараюсь, когда онъ возвращается домой, чтобы на лицѣ моемъ не было слѣдовъ безпокойства. Я стараюсь, когда онъ смотрятъ на меня, казаться ему такою, какою онъ желалъ бы меня видѣть. Я вышла за него, чтобы поступать такимъ образомъ, и это меня поддерживаетъ.
   Я чувствовала, что она дрожитъ болѣе прежняго. Я ожидала, что она намѣрена сказать далѣе, и теперь я начинала предугадывать это.
   -- Меня поддерживаетъ еще одно обстоятельство, Эсѳирь.
   Она остановилась на минуту. Она умолкла, но рука ея не переставала трепетать.
   -- Я смотрю часто впередъ и не понимаю хорошенько, откуда приходитъ ко мнѣ душевная твердость. Когда Ричардъ обращаетъ на меня въ подобную минуту свой взоръ, въ груди моей, можетъ быть, бьется что-то такое, что говоритъ краснорѣчивѣе всякихъ словъ, и что было бы въ состояніи лучше, чѣмъ я сама, показать Ричарду его истинное положеніе и привязать его къ жизни.
   Рука ея теперь остановилась. Она прижала меня къ груди своей, и я также крѣпко ее обняла въ эту минуту.
   -- Итакъ, я смотрю впередъ, милая Эсѳирь, смотрю на свое будущее; смотрю подолгу, далеко забѣгаю тревожною мыслью и вижу, какъ послѣ длиннаго ряда годовъ, когда уже я состарѣюсь или, можетъ быть, умру, прелестная собою женщина, дочь его, въ счастливомъ супружествѣ, будетъ составлять его гордость и благословлять его. Или что статный, отважный мужчина, столь же красивый собою, какъ онъ самъ былъ прежде, столь же какъ онъ полный надеждъ, но болѣе его счастливый, станетъ прохаживаться съ нимъ на вешнемъ солнцѣ, съ уваженіемъ глядя на его сѣдины и говоря самому себѣ: "Благодарю тебя, Боже, что это мой отецъ! Благодарю тебя, что, потерпѣвъ отъ гибельнаго для него наслѣдства, онъ снова возстановленъ мнѣ!"
   О, моя душечка, чье сердце такъ крѣпко билось, прижавшись къ груди моей!
   -- Эти надежды поддерживаютъ меня, милая Эсѳирь, и я знаю, что онѣ не перестанутъ меня поддерживать. Иногда, впрочемъ, и онѣ оставляютъ меня передъ тревогою, которая овладѣваетъ мною, когда я смотрю на Ричарда.
   Я старалась успокоить мою милочку и спросила ее, что это значитъ? Рыдая и съ трудомъ заглушая вздохи, она произнесла тогда:
   -- Я боюсь, что онъ не доживетъ, пока у него родится ребенокъ!
   

LXI. Открытіе.

   Дни, въ которые я посѣщала этотъ ничтожный уголокъ, украшенный присутствіемъ моей милочки, никогда не изгладятся изъ моей памяти. Я никогда не вижу его, никогда не желала бы увидать его снова; я была съ тѣхъ поръ тамъ только разъ; но въ воображеніи моемъ носился надъ этимъ мѣстомъ какой-то грустный ореолъ, который никогда не перестанетъ сіять тамъ.
   До сихъ поръ не проходило дня, чтобы я не побывала у нихъ. Я находила тамъ раза два или три мистера Скимполя, игравшаго на фортепьяно и говорившаго по обыкновенію очень безпечно. Теперь, кромѣ моего убѣжденія, что, ходя къ Ричарду, онъ изыскиваетъ способы безъ всякаго, впрочемъ, намѣренія, дѣлать его бѣднѣе и бѣднѣе, я увѣрялась, что въ его беззаботной веселости было что-то слишкомъ несовмѣстное съ глубокимъ характеромъ Ады и ея образомъ жизни. Я ясно видѣла также, что Ада раздѣляетъ мои ощущенія. Вслѣдствіе этого, послѣ довольно долгихъ размышленій, я рѣшилась сдѣлать мистеру Скимполю нарочно визитъ съ тѣмъ, чтобы попробовать объясниться съ нимъ на этотъ счетъ. Моя милочка въ такой мѣрѣ заслуживала полнаго моего участія, что дѣлала меня смѣлою.
   Я отправилась однажды утромъ въ Сомерсъ-Тоунъ, въ сопровожденіи Чарли. Когда я приближалась къ цѣли своего путешествія, мнѣ чрезвычайно захотѣлось воротиться назадъ; потому что я понимала, какъ тщетны были бы мои попытки произвести какое-либо впечатлѣніе на мистера Скимполя и какъ несравненно вѣроятнѣе было, что я потерплю совершенное фіаско. Впрочемъ, я подумала, что, пріѣхавъ, нужно было кончить начатое. Я дрожащею рукою постучалась въ дверь мистера Скимполя, постучалась буквально рукою, потому что звонка не было, и послѣ долгихъ переговоровъ была допущена во внутренность дома ирландкою, которая стояла въ то время на лѣстницѣ, разламывая кочергою крышку кадки съ тѣмъ, чтобы затопить ею печку.
   Мистеръ Скимполь, лежа на диванѣ въ своей комнатѣ и слегка наигрывая на флейтѣ, былъ очень радъ видѣть меня.
   -- Какъ хотите, кому поручить принять васъ?-- спросилъ онъ.-- Кого предпочтете вы избрать въ церемоніимейстерши? Или желаете всѣхъ трехъ дочерей, которыя встрѣтятъ васъ радостнымъ крикомъ?
   Я отвѣчала, уже нѣсколько потерявшись, что я желала бы переговорить исключительно съ нимъ, если онъ позволитъ мнѣ это.
   -- Милая моя миссъ Соммерсонъ, съ величайшимъ восторгомъ! Безъ сомнѣнія,-- сказалъ онъ, придвинувъ кресло къ мягкому стулу и показывая на лицѣ своемъ самую обворожительную улыбку:-- безъ сомнѣнія, это не по дѣлу. Въ такомъ случаѣ, бесѣда ваша не можетъ не доставить мнѣ много удовольствія!
   Я отвѣчала, что онъ можетъ быть увѣренъ, что я пришла не за дѣломъ, хотя цѣль моего посѣщенія и не совсѣмъ отрадная.
   -- Въ такомъ случаѣ, моя милая миссъ Соммерсонь,-- произнесъ онъ тономъ искренней веселости:-- въ такомъ случаѣ, лучто не упоминайте объ этомъ. Для чего говорить о томъ, что не можетъ доставить удовольствія? Я никогда не дѣлаю этого. А вы еще болѣе веселое существо, во всѣхъ отношеніяхъ, нежели я. У васъ совершенно веселый характеръ, у меня же не вполнѣ; слѣдовательно, если я не упоминаю о непріятныхъ предметахъ, еще менѣе прилично это дѣлать вамъ! Основываясь на такихъ соображеніяхъ, мы поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
   Хотя я и была приведена въ нѣкоторое замѣшательство, однако собралась съ духомъ и отвѣчала, что я все-таки намѣрена переговорить о томъ, зачѣмъ пришла.
   -- Я почелъ бы заблужденіемъ съ своей стороны,-- сказалъ мистеръ Скимполь съ легкимъ смѣхомъ:-- если бы повѣрилъ, что миссъ Соммерсонъ способна на это. Но я слава Богу, не вѣрю, не вѣрю!
   -- Мистеръ Скимполь,-- сказала я, поднявъ глаза и взглянувъ на него пристально:-- я такъ часто слыхала отъ васъ, что вы рѣшительно не освоились съ обыденными житейскими дѣлами...
   -- Можетъ быть вы разумѣете дѣла нашихъ банкирскихъ домовъ, подъ фирмою: "фунты стерлинговъ и шиллинговъ, или ихъ... какъ его зовутъ... ихъ младшаго товарища? Да, пенсы!-- гооворилъ мистеръ Скимполь съ веселымъ видомъ.-- Не имѣю нихъ ни малѣйшаго понятія.
   -- Я такъ часто слышала это,-- продолжала я:-- что вы вѣрно извините мою смѣлость въ настоящемъ случаѣ. Я думаю, что вы вполнѣ убѣдились, что Ричардъ сдѣлался бѣднѣе, чѣмъ былъ прежде.
   -- Милая моя!-- сказалъ мистеръ Скиы ноль:-- ни дать, ни взять, какъ я самъ, по словамъ другихъ.
   -- Что онъ въ самыхъ стѣсненныхъ обстоятельствахъ.
   -- Совершенно подстатъ мнѣ,-- произнесъ мистеръ Скимполь съ выраженіемъ искренняго восторга.
   -- Это, разумѣется, чрезвычайно тревожитъ Аду, хотя она и неохотно признается въ томъ; и такъ какъ я полагаю, что она имѣетъ менѣе причинъ безпокоиться, когда посѣщенія постороннихъ людей не связываютъ ея, и такъ какъ Ричардъ почти постоянно въ самомъ тяжеломъ, мрачномъ настроеніи духа, то я рѣшилась позволить себѣ сказать, что если бы вы... не...
   Я готова была придти къ концу моей фразы, не безъ сильнаго, впрочемъ, затрудненія, когда онъ взялъ меня за обѣ руки и съ сіяющимъ отъ радости лицомъ и искреннимъ восторгомъ предупредилъ меня.
   -- Если бы я не ходилъ къ нимъ? Безъ сомнѣнія, не пойду, моя милая миссъ Соммерсонъ, безъ сомнѣнія, не пойду. Да и для чего я сталъ бы туда ходить? Если я куда нибудь хожу, то хожу для удовольствія. Я никуда не являюсь съ тѣмъ, чтобы испытывать неудовольствіе, потому что я созданъ для наслажденія. Грусть и уныніе сами придутъ ко мнѣ, когда захотятъ. Теперь я нашелъ бы очень мало отрады въ домѣ Ричарда, и въ послѣднее время я вообще скучалъ у него; въ настоящую минуту ваша житейская проницательность объясняетъ мнѣ причину этого. Наши молодые друзья, потерявъ юношескую поэтичность, которая некогда была такъ очаровательна въ нихъ, начинаютъ думать: "вотъ человѣкъ, у котораго нѣтъ ни фунта". Я дѣйствительно таковъ, у меня нѣтъ ни фунта, я постоянно нуждаюсь въ фунтѣ, то есть нуждаюсь не столько я самъ, сколько коммерческіе люди, которые хлопочутъ въ этомъ случаѣ вмѣсто меня. Зачѣмъ наши молодые друзья, сдѣлавшись сребролюбцами, начинаютъ думать: "вотъ человѣкъ, у котораго есть фунты, который занимаетъ ихъ", что я въ самомъ дѣлѣ и дѣлаю. Я постоянно занимаю фунты. Наконецъ наши молодые друзья, низойдя до житейской прозы (что чрезвычайно жаль), лишаются возможности доставлять мнѣ удовольствіе. Зачѣмъ же послѣ этого я пойду къ нимъ? Это было бы нелѣпостью!
   Сквозь радостную улыбку, съ которою онъ смотрѣлъ на меня, разсуждая такимъ образомъ, проглядывалъ проблескъ такой безкорыстной доброты, которая совершенно изумила меня.
   -- Кромѣ того,-- говорилъ онъ, продолжая свои разсужденія тономъ искренняго и чистосердечнаго убѣжденія:-- если я никуда не хожу за тѣмъ, чтобы испытывать неудовольствіе, что было бы совершеннымъ извращеніемъ моихъ стремленій и варварскимъ обычаемъ, то зачѣмъ я пойду куда бы то ни было съ надеждою причинить неудовольствіе? Если бы я пришелъ къ нашимъ молодимъ друзьямъ и засталъ бы ихъ въ ихъ обычномъ грустномъ расположеніи духа, я причинилъ бы имъ неудовольствіе. Сообщество мое было бы непріятно. Они могли бы сказать тогда: "вотъ человѣкъ, у котораго были фунты, но который не можетъ заплатить теперь ни фунта"; и я дѣйствительно не могу заплатить, какъ само собою разумѣется, объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Такимъ образомъ, состраданіе требуетъ, чтобы я по возможности не подходилъ къ нимъ близко, и я не подойду.
   Онъ окончилъ весело, поцѣловалъ мою руку и поблагодаривъ меня.
   -- Ничто,-- сказалъ онъ,-- ничто, кромѣ необыкновеннаго такта миссъ Соммерсонъ, не объяснило бы ему такъ хорошо его обязанностей.
   Мнѣ было очень грустно; но я разсудила, что если бы главная цѣль была достигнута, то нечего и заботиться о томъ, какъ странно и какъ превратно судилъ онъ о всемъ, что приводило къ ней. Я рѣшилась напомнить ему еще другое обстоятельство и не хотѣла, чтобы онъ отвернулся отъ этого.
   -- Мистеръ Скимполь,-- сказала я:-- прежде, чѣмъ кончится мое посѣщеніе, я осмѣливаюсь сказать, что мнѣ крайне удивительно было услышать отъ вѣрнаго человѣка и не такъ давно, будто бы вы знали, съ кѣмъ ушелъ извѣстный вамъ бѣдный мальчикъ изъ Холоднаго Дома, и что вы при этомъ случаѣ получили подарокъ. Я не говорила объ этомъ моему опекуну; я боялась, что это безъ нужды огорчитъ его; но вамъ я говорю, что это меня крайне удивило.
   -- Нѣтъ? Въ самомъ дѣлѣ это удивило васъ?-- отвѣчалъ онъ вопросительно и приподнявъ свои прекрасныя брови.
   -- Весьма удивило.
   Онъ задумался не надолго, и лицо его приняло выраженіе въ высшей степени пріятное и умное; потомъ снова развеселился и сказалъ самымъ плѣнительнымъ образомъ:
   -- Вѣдь вы знаете, какой я ребенокъ. Чему же тутъ удивляться?
   Я не имѣла расположенія входить въ подробности этого обстоятельства; но такъ какъ онъ любопытствовалъ узнать ихъ, поэтому я дала понять ему въ весьма мягкихъ выраженіяхъ, что его поступки обнаруживаютъ неуваженіе ко множеству моральныхъ обязательствъ.
   Это еще болѣе забавляло его и занимало, и онъ еще разъ сказалъ: "Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ?" съ неподражаемымъ простосердечіемъ.
   -- Вѣдь вы знаете, я никогда не умѣлъ и не умѣю отдавать отчета въ своихъ поступкахъ. Всякаго рода отвѣтственность постоянно была выше моихъ понятій, или ниже ихъ, не знаю, что именно изъ двухъ вѣрнѣе,-- сказалъ"истеръ Скимполь:-- но, понимая манеру, съ которой моя милая миссъ Соммерсонъ (всегда замѣчательная по ея практическому уму и ясности), излагаетъ это дѣло, я долженъ думать, что она считаетъ его за денежную сдѣлку, такъ или нѣтъ?
   Я неосторожно выразила на это совершенное согласіе.
   -- А! значитъ вы видите сами,-- сказалъ онъ, тряся головой:-- что это совершенно выходитъ изъ круга моихъ понятій.
   Собираясь уйти, я замѣтила, что съ его стороны нехорошо измѣнять довѣрію моего опекуна за взятку.
   -- Милая миссъ Соммерсонъ,-- отвѣчалъ онъ съ чистосердечной веселостью, принадлежавшей только ему одному:-- я не умѣю брать взятокъ.
   -- И даже отъ мистера Боккета?-- сказала я.
   -- И даже отъ него. Словомъ, ни отъ кого. Я не знаю цѣны деньгамъ. Я не забочусь о нихъ, я не понимаю ихъ, я не нуждаюсь въ нихъ, я не держу ихъ, они сами какъ-то чуждаются меня Къ чему же я стану брать взятки?
   Я показала ему видъ, что не согласна съ его мнѣніемъ, но своего мнѣнія не въ состояніи была высказать ему.
   -- Напротивъ, миссъ Соммерсонъ, въ этомъ отношеніи, смѣю сказать, я занимаю болѣе высокое мѣсто передъ другими. Въ этомъ отношеніи я стою ныше всего человѣчества. Въ этомъ отношеніи я могу руководствоваться моей философіей. Я ребенокъ, правда, но ребенокъ не въ пеленкахъ. Я чуждъ всякаго предубѣжденія. Я свободенъ, какъ воздухъ. Я такъ далекъ отъ подозрѣнія, какъ жена Цезаря.
   Ничто нельзя сравнить съ его безпечной манерой, съ его игривымъ безпристрастіемъ, съ которымъ онъ старался убѣдилъ себя. Онъ игралъ этимъ дѣломъ какъ пуховымъ мячикомъ; такого легкомыслія, мнѣ кажется, ни въ комъ нельзя увидѣть!
   -- Позвольте, моя милая миссъ Соммерсонъ, изложить всѣ обстоятельства дѣла. Представьте себѣ мальчика, принятаго въ домъ и положеннаго въ постель, въ такомъ состояніи, противъ котораго я сильно возставалъ. Мальчикъ лежитъ въ постели, въ это время неожиданно является человѣкъ. Представьте себѣ человѣка, который требуетъ выдачи мальчика, принятаго въ домъ и положеннаго въ постель въ такомъ состояніи, противъ котораго я сильно возставалъ. Представьте себѣ ассигнацію, вынутую человѣкомъ, который требовалъ мальчика. Представьте себѣ Скимполя, который принялъ эту ассигнацію отъ человѣка, требующаго мальчика; представьте себѣ все это, и вы будете имѣть передъ собой всѣ факты. Прекрасно. Долженъ ли Скимполь отказаться отъ этой ассигнаціи? Почему онъ долженъ отказаться отъ нея? Скимполь возражаетъ Боккету: "къ чсму это? А ничего не смыслю въ ней... она для меня безполезна... возьмите ее назадъ". А Боккетъ продолжаетъ-таки упрашивать Скимполя принять ее. Теперь скажите, были причины со стороны Скимполя, этого ребенка безъ всякихъ предубѣжденій, принять ее? Разумѣется были. Скимполь сразу замѣтилъ ихъ. Въ чемъ же онѣ состояли? Скимполь и разсуждаетъ про себя: смотри, братецъ, вѣдь это ручная рысь, дѣятельный полицейскій офицеръ, умный человѣкъ, человѣкъ, который одаренъ особенною энергіею и необыкновенною пронырливостью, какъ въ соображеніяхъ, такъ и въ дѣйствіяхъ, который отыскиваетъ для насъ нашихъ друзей и нашихъ враговъ, когда они убѣгаютъ отъ насъ, отмщаетъ за насъ, если насъ убьютъ. Этотъ дѣятельный полицейскій офицеръ и весьма умный человѣкъ, подвизаясь на своемъ поприщѣ, усвоилъ сильное вѣрованіе съ деньги; онъ находитъ, что деньги весьма полезны для него, и дѣлаетъ ихъ весьма полезными для общества. Скажите, неужели я долженъ поколебать это вѣрованіе въ Боккетѣ, потому только, что его не достаетъ во мнѣ; неужели я ни съ того, ни съ другого долженъ притупить одно изъ орудій Боккета; неужели я долженъ лишить Боккета возможности продолжать свои полезныя подвиги? И вотъ еще. Если не простительно въ Скимполѣ принять ассигнацію, то еще не простительнѣе въ Боккетѣ предлагать ее, тѣмъ болѣе не простительно, что онъ человѣкъ свѣдущій. Между тѣмъ Скимполь хочетъ остаться о Боккетѣ при хорошемъ мнѣніи; Скимполь полагаетъ, что въ обыкновенномъ порядкѣ вещей онъ непремѣнно долженъ остаться о Боккетѣ при хорошемъ мнѣніи. Самыя общественныя постановленія убѣдительно просятъ его положиться на Боккета. И онъ полагается. Вотъ все, что онъ сдѣлалъ!
   Я ничего не имѣла предложить въ отвѣтъ на это объясненіе, и потому простилась. Мистеръ Скимполь, находясь въ превосходномъ расположеніи духа, не хотѣлъ и слышать о томъ, чтобъ я ушла домой съ одной только маленькой Коавинсесъ, и вызвался проводить меня. По дорогѣ онъ занималъ меня пріятнымъ и разнообразнымъ разговоромъ, и на прощаньѣ увѣрялъ, что никогда не забудетъ отличнаго такта, съ которымъ я такъ хорошо объяснила ему его обязанности.
   Случилось такъ, что послѣ этого я больше не видѣла мистера Скимполя, а потому считаю за лучшее кончить все, что я знаю изъ его исторіи. Между нимъ и моимъ опекуномъ возникла холодность, основаніемъ которой преимущественно служили его поступки, и его ничѣмъ не оправдываемое неуваженіе къ просьбамъ моего опекуна (какъ мы впослѣдствіи узнали отъ Ады) касательно Ричарда. Будучи въ долгу у моего опекуна, онъ нисколько не сожалѣлъ объ этой размолвкѣ. Лѣтъ пять спустя онъ умеръ, оставивь по себѣ дневникъ, письма и другіе матеріалы, необходимые для его біографіи; содержаніе ихъ показывало, что все человѣчество было вооружено противъ такого милаго ребенка. Многіе находили это пріятнымъ чтеніемъ, но я не прочитывала изъ нея болѣе одной мысли, которая случайно попала на глаза, когда я въ первый разъ открыла книгу. Вотъ эта мысль:
   "Джорндисъ, сообща со всѣми другими, кого я зналъ, есть олицетворенное самолюбіе".
   Теперь я приступаю къ той части моего разсказа, который очень, очень близко касается меня, и къ которой я вовсе не была приготовлена. Воспоминанія, пробуждавшіяся отъ времени до времени въ моей душѣ, и имѣвшія связь съ моимъ бѣднымъ прежнимъ лицомъ, пробуждались собственно потому, что они принадлежали къ тому періоду моей жизни, который миновалъ навсегда, какъ миновало мое дѣтство. Я не скрывала моихъ слабостей по этому предмету, напротивъ, я описывала ихъ такъ вѣрно, какъ только могла ихъ представить мнѣ моя память. Я надѣюсь и стану поступать такимъ образомъ до послѣднихъ словъ этихъ страницъ, которыя, я вижу, теперь весьма, весьма недалеки.
   Мѣсяцы проходили незамѣтно; а моя милая подруга, подкрѣпляемая надеждами, которыя она довѣрила мнѣ, была попрежнему прекрасной звѣздочкой, освѣщавшей мрачный и печальный уголъ. Ричардъ, еще болѣе утомленный и унылый изо дня въ день являлся въ Верховный Судъ; безмолвно просиживалъ тамъ цѣлый день и, словомъ, превратился въ одну изъ тѣней, которыя бродятъ въ томъ мѣстѣ. Не знаю, право, узнавали ли въ немъ судьи того Ричарда, который явился передъ ними въ первый разъ.
   Онъ до такой степени углубился въ свою тяжбу, что въ минуты болѣе пріятнаго расположенія духа признавался намъ, что если бы не Вудкортъ, онъ бы лишенъ былъ даже удовольствія подышать чистымъ воздухомъ. Одинъ только мистеръ Вудкортъ и умѣлъ развлечь его вниманіе, и иногда на нѣсколько часовъ; онъ пробуждалъ его изъ той летаргіи души и тѣла, въ которую Ричардъ погружался по временамъ, которая сильно тревожила насъ, и повторенія которой становились чаще и чаще. Моя милочка справедливо замѣчала, что онъ предается своему заблужденію еще болѣе изъ-за нея. Я нисколько не сомнѣваюсь, что его желаніе возвратить потерянное усиливалось печалью за свою молодую жену и принимало характеръ отчаянія игрока.
   Я бывала тамъ, какъ я уже сказала, во всякое время дня. Вечеромъ я обыкновенно возвращалась домой съ Чарли въ наемной каретѣ; иногда мой опекунъ встрѣчалъ меня, и мы вмѣстѣ шли домой пѣшкомъ. Однажды вечеромъ онъ условился встрѣтить меня въ восемь часовъ. Я не могла уйти, какъ это всегда почти случалось, аккуратно въ назначенное время; я шила для моей подруги и оставалась сдѣлать еще нѣсколько стежекъ, чтобы кончить работу. Прошло нѣсколько минуть девятаго, когда я уложила свою маленькую рабочую корзинку, поцѣловала мою милочку и поспѣшила домой. Мистеръ Вудкортъ пошелъ со мной, потому что уже начало смеркаться.
   Когда мы подошли къ обыкновенному мѣсту встрѣчи,-- это было близехонько, куда мистеръ Вудкортъ часто провожалъ меня и прежде, моего опекуна тамъ не было. Мы подождали съ полчаса, прогуливаясь взадь и впередъ, а опекунъ мои не являлся. Мы рѣшили, что ему или помѣшало что-нибудь придти, или онъ былъ уже и ушелъ; и мистеръ Вудкортъ предложилъ проводить меня до самаго дому.
   Это была первая наша прогулка, кромѣ весьма коротенькой къ обыкновенному мѣсту встрѣчи съ моимъ опекуномь. Во всю дорогу мы говорили о Ричардѣ и Адѣ. Я не благодарила его словами за его вниманіе, къ нимъ, моя оцѣнка его услугъ не могла быть выражена словами; но я надѣялась, что, вѣрятно, онъ пойметъ меня въ томъ, что я такъ близко принимала къ сердцу.
   Придя домой и поднимаясь по лѣстницѣ, мы увидали, что мой опекунъ и мистриссъ Вудкортъ выходили изъ дому. Мы находились въ той самой комнатѣ, въ которую я привела мою милочку, когда молодой ея обожатель, теперь такой измѣнившійся мужъ, былъ выборомъ ея неопытнаго сердца, въ ту самую комнату, иль которой мой опекунъ и я смотрѣли, какъ они выходили, озаренные лучами солнца, полные свѣтлыхъ надеждъ и такъ много обѣщавшіе.
   Мы стояли у открытаго окна и смотрѣли на улицу, когда мистерь Вудкортъ заговорилъ со мной. Въ одинъ моментъ я догадалась, что онъ меня любитъ. Въ одинъ моментъ я убѣдилась, что мое лицо въ глазахъ его не потеряло прежней своей прелести. Въ одинъ моментъ я узнала, что то, что я считала сожалѣніемъ и состраданіемъ, была преданная, великодушная, вѣрная любовь. О, теперь уже слишкомъ, слишкомъ поздно было узнавать объ этомъ. Это была первая съ моей стороны безсознательная мысль. Слишкомъ поздно.
   -- Когда я воротился изъ плаванія,-- говорилъ онъ:-- когда я прибылъ домой, нисколько не богаче того, какимъ ушелъ, когда я нашелъ васъ только-что вставшею послѣ тяжкой болѣзни, но до такой степени одушевленною плѣнительнымъ вниманіемъ къ другимъ, до такой степени чуждою всякаго самолюбія...
   -- О, мистеръ Вудкортъ, оставьте, оставьте!-- умоляла я его.-- Я не заслуживаю вашей высокой похвалы.
   Въ то время я имѣла множество самолюбивыхъ чувствъ, множество!
   -- Видятъ небо, душа души моей,-- сказалъ онъ:-- что моя похвала не есть похвала любовника, но истина. Вы не знаете, что именно окружающіе васъ видятъ въ Эсѳири Соммерсонъ, какое множество сердецъ она трогаетъ и пробуждаетъ, какой высокій восторгъ и какую любовь она завоевываетъ.
   -- О, мистеръ Вудкортъ,-- вскричала я:-- ужъ это слишкомъ, слишкомъ много! Я горжусь этимъ, я поставляю себѣ это въ особенную честь! Слушая васъ, я невольно проливаю слезы радости и печали -- радости, что я заслужила такую любовь, печали, что я не умѣла заслужить ее лучше; впрочемъ, я не имѣю даже права думать о вашемъ восторгѣ и вашей любви.
   Я сказала это скрѣпя сердце; когда онъ хвалилъ меня такимъ образомъ, и когда я слышала, какъ голосъ его дрожалъ отъ увѣренности въ справедливости своихъ словъ, я желала быть болѣе достойною его похвалы. Но время еще не ушло для этого. Только сегодня вечеромъ я прочитала эту непредвидѣнную страницу въ моей жизни, но я въ то же время дала себѣ обѣщаніе быть достойнѣе въ теченіе всей моей жизни. Это было для меня утѣшеніемъ, эту служило мнѣ поводомъ къ моему исправленію, и я всегда чувствовала, какъ, при одной мысли объ этомъ, во мнѣ пробуждалось сознаніе своего достоинства, которымъ я была обязана ему.
   Онъ нарушилъ молчаніе.
   -- Я бы очень слабо доказалъ свою увѣренность въ ту особу, которая навсегда сохранится въ глубинѣ моего сердца (и серьезный видъ, съ которымъ онъ говорилъ это, въ одно и то же время подкрѣплялъ меня и заставлялъ меня плакать), я бы очень слабо доказалъ, еслибъ послѣ словъ ея, что она не имѣетъ даже права на мою любовь, я бы сталъ вынуждать отъ нея это чувство. Неоцѣненная Эсѳирь, позвольте сказать вамъ, что самое нѣжное чувство, которое я унесъ съ собой за границу и лелѣялъ въ своемъ сердцѣ, возвышалось до безпредѣльнаго пространства, когда я воротился домой. Съ той минуты, когда я считалъ себя озареннымъ лучами доброй фортуны, я постоянно надѣялся высказать вамъ это. Я постоянно боялся, что мнѣ придется высказать вамъ это напрасно. Мои надежды и мои опасенія оправдались сегодня. Я огорчаю васъ. Простите! Я сказалъ все, что лежало на душѣ!
   Мнѣ казалось, что онъ считалъ меня за ангела, и грустно было при мысли, что ему предстояло перенести потерю! Я хотѣла помочь ему какъ тогда, при первой нашей встрѣчѣ.
   -- Неоцѣненный мистеръ Вудкортъ,-- сказала я:-- прежде чѣмъ мы разлучимся сегодня, мнѣ остается сказать вамъ нѣсколько словъ. Я бы не могла вамъ высказать ихъ такъ, какъ бы хотѣла, я бы не должна говорить... но...
   И прежде чѣмъ могла продолжать, я еще разъ подумала, что не заслуживаю ни его любви, ни огорченія.
   -- ...я глубоко чувствую ваше великодушіе, и какъ сокровище буду хранить воспоминаніе о немъ до послѣдней минуты моей жизни. Я очень хорошо знаю, до какой степени я перемѣнилась, я знаю, что вы совсѣмъ незнакомы съ моей исторіей, и наконецъ я знаю, что вѣрная любовь есть любовь благородная. Ваши слова не произвели бы на меня такого впечатлѣнія, если бы они. высказаны были не вами; въ устахъ другого человѣка они бы не имѣли для меня такой цѣны. Повѣрьте, они не будутъ потеряны; они послужатъ мнѣ въ пользу.
   Онъ закрылъ рукой лицо и отвернулся. О, могу ли я когда-нибудь сдѣлаться достойной этихъ слезъ?
   -- Если, въ промежутокъ времени, когда мы будемъ встрѣчаться, навѣщая Ричарда и Аду, а можетъ быть и при другихъ болѣе пріятныхъ сценахъ жизни, если тогда вы замѣтите во мнѣ что-нибудь особенное и отъ чистаго сердца скажите, что оно лучше во мнѣ, чѣмъ бывало прежде; вѣрьте, что такой перемѣнѣ я буду обязана нынѣшнему вечеру и вамъ. Не думайте, милый мистеръ Вудкортъ, что я когда нибудь забуду его; повѣрьте, что пока бьется во мнѣ сердце, оно не останется нечувствительнымъ къ той гордости и радости, которую вы пробудили въ немъ своей любовью.
   Онъ взялъ мою руку и поцѣловалъ ее. Онъ совершенно успокоился, и я чувствовала въ себѣ болѣе бодрости.
   -- Изъ вашихъ словъ,-- сказала я:-- я должна полагать, что вы успѣли въ своемъ предпріятіи?
   -- Успѣлъ,-- отвѣчалъ онъ.-- Съ такою помощью отъ мистера Джорндиса, какую онъ оказалъ мнѣ, я успѣлъ.
   -- Да благословитъ его небо!-- сказала я, подавая руку мистеру Вудкорту:-- да благословитъ небо и васъ во всѣхъ вашихъ дѣлахъ!
   -- При такомъ пожеланіи я буду усерднѣе работать: оно принудитъ меня приступить къ новымъ обязанностямъ... какъ къ исполненію другого священнаго порученія отъ васъ.
   -- Ахъ, Ричардъ, Ричардъ!-- воскликнула я невольно:-- Что онъ станетъ дѣлать, когда вы уѣдете?
   -- Срокь моему отъѣзду еще не назначенъ; да если бы онъ былъ и назначенъ, я бы не оставилъ его, милая миссъ Соммерсонъ.
   Мнѣ еще оставалось сообщить ему одну вещь до его ухода. Я знала, что была бы недостойна любви его, еслибъ вздумала ее утаить.
   -- Мистеръ Вудкортъ,-- сказала я:-- будетъ-ли пріятно вамъ услышать изъ моихъ устъ, прежде чѣмъ я пожелаю вамъ спокойной ночи, что въ будущемъ, которое такъ ясно и свѣтло передо мною, я самое счастливое созданіе, которому ничего не остается желать и не о чемъ жалѣть.
   Ничего пріятнѣе не могъ онъ услышатъ,-- отвѣчалъ онъ.
   -- Съ дѣтскаго возраста я была предметомъ неутомимыхъ попеченій самаго лучшаго изъ человѣческихъ созданій, къ которому я прикована всѣми узами привязанности, благодарности и любви; я думаю, что въ теченіе всей мой жизни мнѣ не выразить тѣхъ чувствъ, которыми бываетъ полна душа моя въ теченіе одного дня.
   -- Я вполнѣ раздѣляю эти чувства,-- отвѣчалъ онъ:-- вы говорите о мистерѣ Джорндисѣ.
   -- Вамъ хорошо извѣстны его добродѣтели,-- сказала я:-- но мало кто знаетъ величіе его характера такъ, какъ я знаю. Всѣ его высокія и лучшія качества ни въ чемъ не могли обнаруживаться передо мной такъ ясно, какъ въ устройствѣ той будущности, въ которой я уже предвкушаю счастье. И если бы вы не питали къ нему до этого преданности и уваженія, въ чемъ я сомнѣваюсь, вы бы стали питать ихъ, послѣ этого увѣренія; они бы пробудились въ васъ ради меня.
   Мистеръ Вудкортъ чистосердечно отвѣчалъ, что онъ постоянно питалъ эти чувства, и я еще разь подала ему руку.
   -- Спокойной ночи,-- сказала я:-- прощайте.
   -- Первое пожеланіе до завтрашней встрѣчи, а второе, какъ знакъ прекращенія разговоровъ на эту тему между нами навсегда?
   -- Да.
   -- Спокойной ночи, прощайте.
   Онъ оставилъ меня, а я все еще стояла у темнаго окна и смотрѣла на улцну. Его любовь со всѣмъ ея постоянствомъ и великодушіемъ, такъ неожиданно открылась мнѣ, что не прошло минуты послѣ его ухода, какъ вся моя бодрость покинула мсня, и въ горячемъ потокѣ слезъ я вовсе не видала улицы.
   Впрочемъ, это не были слезы сожалѣнія или печали. Нѣтъ. Онъ называлъ меня душой души своей и говорилъ, что я ему буду такъ же дорога, какъ и всегда; и мнѣ казалось, будто сердце мое не выдержитъ восторга отъ этихъ словъ. Моя первая безразсудная мысль была заглушена во мнѣ. Теперь не поздно было слышать эти слова, не поздно потому, что они воодушевляли меня быть доброй, преданной, признательной и довольной. О, какъ легокъ былъ мой путь, какъ далеко былъ легче онъ противъ его пути!
   

LXII. Еще открытіе.

   Я не имѣла духа видѣть кого-нибудь въ тотъ вечеръ. Я даже не имѣла духа видѣть себя; я боялась, что мои слезы станутъ упрекать меня. Я въ темнотѣ поднялась въ свою комнату, въ темнотѣ молилась и въ темнотѣ легла спать. Мнѣ не нужно было свѣчки прочитать письмо моего опекуна, я знала его наизусть. Я вынула его оттуда, гдѣ оно хранилось у меня, повторила его содержаніе при этомъ свѣтѣ, истекающемъ изъ чистосердечія и любви, съ которымъ оно было написано, и вмѣстѣ съ нимъ легла въ постель.
   На другое утро я встала очень рано и позвала Чарли идти продляться. Мы купили цвѣты для украшенія стола за завтракомъ, воротились домой, разставили цвѣты и были дѣятельны, какъ только можно. Мы встали такъ рано, что я успѣла до завтрака дать Чарли урокъ. Чарли заслужила за него полное одобреніе, и вообще, сегодня мы обѣ были весьма старательны.
   -- Моя маленькая хозяюшка,-- сказалъ мой опекунъ, войдя въ столовую:-- а ты кажешься сегодня свѣжѣе твоихъ цвѣтовъ.
   При этомъ мистриссъ Вудкортъ прочитала и перевела цѣлый періодъ изъ поэмы Мьюлинвиллинволдъ, въ которомъ она сравнивала меня съ горой, озаренной лучами утренняго солнца.
   Все это до такой степени нравилось мнѣ, что, кажется, въ своихъ глазахъ я дѣйствительно сдѣлалась выше той горы, о которой говорила мистриссъ Вудкортъ. Послѣ завтрака я выжидала удобнаго случая поговорить съ опекуномъ, присматривала за хозяйствомъ и, наконецъ, увидѣла, что опекунъ мой сидѣлъ въ той комнатѣ, гдѣ наканунѣ я говорила съ мистеромъ Вудкортомъ. Извинясь, я попросила позволенія войти съ моими ключами и затворила за собою дверь.
   -- Ну что, бабушка Дорденъ?-- сказалъ, мой опекунъ; почта привезла ему нѣсколько писемъ, и онъ отвѣчалъ на нихъ.-- Тебѣ вѣрно нужно денегъ?
   -- Нѣтъ, у меня ихъ еще очень довольно.
   -- Прекрасно! Право, я еще не видалъ такой бережливой хозяюшки.
   Онъ положилъ перо и, откинувшись на спинку креселъ, началъ смотрѣть на меня. Я часто говорила о его свѣтломъ лицѣ, но, мнѣ кажется, я никогда не видѣла его такимъ свѣтлымъ и добрымъ. На немъ отражалось какое-то особенное счастье, такъ что я невольнымъ образомъ подумала: "вѣрно, онъ сдѣлалъ сегодня какое-нибудь великое благодѣяніе".
   -- Право, право,-- сказалъ мой опекунъ, смотря на меня съ улыбкой:-- я еще не видалъ такой бережливой хозяюшки.
   Онъ до сихъ поръ не измѣнилъ своей манеры. Я любила его и его манеру такъ сильно, что, когда я подошла къ нему и заняла свои стулъ, который постоянно находился подлѣ его кресла, потому что иногда я читала для него, иногда говорила съ нимъ, а иногда молча занималась своимъ рукодѣліемъ, я такъ любила выраженіе его лица, что мнѣ не хотѣлось разстроить его, положивъ мою руку къ нему на грудь. Однако, я увидала, что это нисколько не разстроило его.
   -- Дорогой опекунъ,-- сказала я:-- я хочу поговорить съ вами. Скажите по правдѣ, вы замѣтили во мнѣ какую-нибудь перемѣну?
   -- Перемѣну, моя милая!
   -- Была-ли я тѣмъ, чѣмъ я обѣщалась быть съ тѣхъ поръ... съ тѣхъ поръ, какъ я принесла отвѣтъ на ваше письмо?
   -- Ты была тѣмъ, чѣмъ я бы всегда желалъ видѣть тебя, моя милая.
   -- Я очень рада слышать это,-- отвѣчала я,-- Помните, вы сказали: "принесла-ли мнѣ отвѣтъ хозяйка Холоднаго Дима?" и я отвѣтила: "да".
   -- Помню,-- сказалъ мой опекунъ, кивая головой.
   И онъ обнялъ меня рукой, какъ-будто отчего-то хотѣлъ защитить меня, и съ улыбкой посмотрѣлъ мнѣ въ лицо.
   -- Съ тѣхъ поръ,-- сказала я:-- мы только разъ говорили объ этомъ предметѣ.
   -- И я сказалъ тогда, что Холодный Домъ замѣтно пустѣетъ; да, это была правда, душа моя.
   -- А я сказала тогда, что въ немъ остается хозяйка дома.
   Онъ продолжалъ держать меня съ тѣмъ же самымъ видомъ защиты и съ тѣмъ же самымъ выраженіемъ добродушія въ лицѣ.
   -- Дорогой мой опекунъ,-- сказала я:-- я знаю, какъ тяжело вамъ было перенести всѣ эти домашнія событія, и какъ снисходительны вы были. Но такъ какъ уже много прошло времени съ тѣхъ торъ, и такъ какъ вы только сегодня замѣтили, что я опять становлюсь хороша, то, быть можетъ, вы желаете возобновить этотъ разговоръ. Быть можетъ, я должна возобновить его. Я готова сдѣлаться хозяйкой Холоднаго Дома, когда вамъ угодно.
   -- Замѣть, душа моя, сколько сочувствія существуетъ между нами!-- сказалъ мой опекунъ съ веселымъ видомъ.-- Теперь я самъ только думалъ объ этомъ, исключая, впрочемъ, бѣднаго Рика, а это большое исключеніе. Когда ты вошла, я углубленъ былъ въ эти мысли. Когда же мы сдадимъ Холодный Домъ въ руки его хозяйки?
   -- Когда вамъ угодно.
   -- Въ будущемъ мѣсяцѣ?
   -- Она готова будетъ принять его, дорогой мой опекунъ.
   -- День, въ который я сдѣлаю счастливѣйшій и лучшій шагъ въ моей жизни, день, въ который я буду восторженнѣе и завиднѣе всякаго человѣка въ мірѣ, день, въ который я передамъ Холодный Домъ моей маленькой хозяюшкѣ, будетъ въ слѣдующемъ мѣсяцѣ,-- сказалъ мой опекунъ.
   Я точно такъ обняла его и поцѣловала, какъ въ тотъ день, когда принесла ему отвѣтъ.
   Въ эту минуту къ дверямъ подошла служанка доложить о мистерѣ Боккетѣ, подошла совсѣмъ не кстати, и тѣмъ болѣе, что мистеръ Боккетъ смотрѣлъ уже черезъ ея плечо.
   -- Мистеръ Джорндисъ и миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ онъ, запыхавшись:-- во-первыхъ, извините, что я безпокою васъ; а во-вторыхъ, позвольте мнѣ поднять сюда гостя, который остался на лѣстницѣ, и котораго нельзя оставлять тамъ, потому что онъ сдѣлается предметомъ наблюденій? Можно? Благодарю васъ... Пожалуйста, поднимите это кресло сюда,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, перегнувшись черезъ перила лѣстницы.
   -- Дѣло вотъ въ чемъ, мистеръ Джорндисъ,-- началъ онъ, положивъ на полъ свою шляпу и приступая къ дѣлу съ хорошо знакомымъ мнѣ движеніемъ указательнаго пальца:-- вы знаете меня, и миссъ Соммерсонъ знаетъ меня. Этотъ джентльменъ тоже знаетъ меня; его зовутъ Смолвидъ. Учетъ векселей его прямая профессія; вѣрнѣе, это честный ростовщикъ... Вотъ что вы такое! Вы знаете, не правда-ли?-- сказалъ мистеръ Боккетъ, обращаясь къ джентльмену, котораго онъ рекомендовалъ, и который смотрѣлъ на него подозрительно.
   Казалось, гость намѣревался опровергнуть такое опредѣленіе своей особы, но припадокъ сильнаго кашля помѣшалъ ему.
   -- Вотъ видите, это вамъ по дѣломъ!-- сказалъ мистеръ Боккетъ, пользуясь случаемъ:-- безъ причины не должно противорѣчить, и съ нами никогда не случится никакого казуса. Теперь мистеръ Джорндисъ, я обращаюсь къ вамъ. Я велъ переговоры съ этимъ джентльменомъ по дѣламъ сэра Лэйстера Дэдлока, баронета; и по этому случаю частенько бывалъ въ его обиталищѣ. Его же обиталище находится тамъ, гдѣ нѣкогда обиталь мистеръ Крукъ, продавецъ морскихъ принадлежностей и всякаго хлама, родственникъ этого джентльмена; вы его помните, мистеръ Джорндисъ, если я не ошибаюсь.
   Мой опекунъ отвѣчалъ утвердительно.
   -- Прекрасно! Надобно вамъ сказать,-- продолжалъ мистеръ Боккетъ:-- этотъ джентльменъ вступилъ во владѣніе имущества покойнаго. Ужъ какой только рухляди не было въ этомъ имуществѣ! И, между прочимъ, громадное количество грязной, никуда не годной бумаги! О, Боже мой, рѣшительно никуда и никому негодной!
   Лукавый взглядъ мистера Боккета и его мастерская манера, когда онъ, не подавая вида и не роняя лишняго слова, противъ которыхъ его бдительный слушатель могъ бы сдѣлать возраженіе, старался дать намъ знать, что излагаетъ дѣло по предварительному условію, и могъ бы сказать болѣе о мистерѣ Смолвидѣ, еслибъ считалъ за нужное, этотъ взглядъ и эта манера лишали насъ всякой возможности опредѣлительно понять его. Его затрудненіе въ этомъ еще болѣе увеличивалось тѣмъ, что мистеръ Смолвидъ былъ глухъ и подозрителенъ и наблюдалъ за выраженіемъ его лица съ глубочайшимъ вниманіемъ.
   -- Между грудами-то старыхъ и негодныхъ бумагъ этотъ джентльменъ, вступивъ во владѣніе, начинаетъ рыться, не такъ-ли?-- сказалъ мистеръ Боккетъ.
   -- Начинаетъ... начинаетъ... что вы сказали? повторите еще разъ,-- вскричалъ мистеръ Смолвядь рѣзкимъ, пронзительнымъ голосомъ.
   -- Рыться, я сказалъ,-- отвѣчалъ мистеръ Боккетъ.-- Будучи дальновиднымъ человѣкомъ и сдѣлавъ привычку наблюдать собственные свои интересы, вы начинаете рыться между бумагами; не правда-ли?
   -- Разумѣется, правда,-- провизжалъ мистеръ Смолвидъ.
   -- Разумѣется, такъ; и это въ обыкновенномъ порядкѣ вещей; было бы стыдно поступать иначе. И такимъ образомъ, вы случайно нашли, вѣдь, вы знаете,-- говорилъ мистеръ Боккетъ, наклонившись надъ нимъ съ насмѣшливымъ видомъ, на который мистеръ Смолвидъ не замедлилъ отвѣтить тѣмъ же:-- и, такимъ образомъ, вы случайно нашли бумагу, подписанную Джорндисомъ. Вѣдь вы нашли?
   Мистеръ Смолвидъ окинулъ насъ тревожнымъ взглядомъ и въ знакъ согласія нехотя кивнулъ головой.
   -- Заглянувъ въ эту бумагу такъ себѣ, на досугѣ и не стѣсняя себя, въ свое время, знаете... вѣдь, вы не любопытствовали прочитать ее, да и къ чему!.. вы узнаете, что эта бумага ни болѣе, ни менѣе, какъ духовное завѣщаніе. Въ томъ-то и есть вся штука, сказалъ мистеръ Боккетъ, сохраняя шуточный видъ для развлеченія мистера Смолвида, которому этотъ видъ, какъ по всему было замѣтно, приходился совсѣмъ не понутру:-- въ томъ-то и вся штука, что вы открыли въ этой бумагѣ духовное завѣщаніе; такъ или нѣтъ?
   -- Да чтожъ въ томъ толку-то, духовное-ли это завѣщаніе или что-нибудь другое,-- оскаливъ зубы, прошипелъ мистеръ Смолвидъ.
   Мистеръ Боккетъ посмотрѣлъ на старика, который скорчился и съежился въ своемъ креслѣ и превратился въ узелъ платья, посмотрѣлъ такъ, какъ-будто хотѣлъ накинуться на него, какъ хищная птица; однако, онъ продолжаетъ стоять, нагнувшись надъ нимъ, съ тѣмъ же пріятнымъ видомъ и подмигивая намъ однимъ глазомъ.
   -- Несмотря на то,-- сказаль мистеръ Боккетъ:-- при всей тонкости вашего ума, вы призадумались надъ этой бумагой и встревожились.
   -- Э? Что вы сказали? при всей... при всей?..-- спроситъ мистеръ Смолвидъ, приложивъ руку къ уху.
   -- При всей тонкости вашего ума.
   -- Гм! Хорошо, продолжайте!-- сказалъ мистеръ Смолвидъ.
   -- А такъ какъ вы слышали многое о знаменитомъ процессѣ въ Верховномь Судѣ по поводу духовнаго завѣщанія подъ тѣмъ же именемъ и такъ какъ вамъ извѣстно было, съ какою жадностью вашъ родственникъ Крукъ скупалъ всякаго рода старую мебель, старыя книги, старыя бумаги и Богъ знаетъ что еще, до какой степени онъ не хотѣлъ разстаться съ своимъ хламомъ и старался самоучкой научиться читать, поэтому-то вы и начали думать, и, право, въ жизнь свою ничего лучшаго не могли придумать: "Да, надо быть поосторожнѣе, а то, пожалуй, того и смотри, что наживу хлопотъ съ этимъ завѣщаніемъ."
   -- Смотри, Боккетъ, не проговариваться!-- вскричалъ старикъ съ озабоченнымъ видомъ и приложивъ руку къ уху:-- оставь свои крючки. Сдѣлай милость, поправь меня; я хочу яснѣе, слышать тебя. О, Господи, ты растресъ меня на мелкіе кусочки!
   Мистеръ Боккетъ дѣйствительно поправилъ его съ быстротою молніи. Несмотря на кашель мистера Смолвида и на его злобныя восклицанія: "О, мои кости!... О, Боже мой!.. У меня захватываетъ духъ!.. Я теперь хуже моей адской трещетки!" мистеръ Боккетъ продолжалъ съ прежней непринужденной манерой:
   -- Я имѣлъ привычку отъ времени до времени навѣщать васъ, и вы рѣшились довѣрить мнѣ свою тайну, не такъ-ли?
   Мнѣ кажется, не возможно было бы выразить согласіе на этотъ вопросъ съ такимъ нерасположеніемъ, съ такой досадой, съ какими выразилъ его мистеръ Смолвидъ. Но всему было видно, что мистеръ Боккетъ былъ самый послѣдній человѣкъ, которому старикъ рѣшился бы довѣрить свою тайну, еслибъ только имѣлъ малѣйшую возможность обойтись безъ него.
   -- Вотъ я и занялся съ вами этимъ дѣломъ, и мы кончили его наипріятнѣйшимъ образомъ. Я подтвердилъ ваши весьма основательныя опасенія, объяснилъ вамъ, что, утаивъ это завѣщаніе, вы бы накликали на себя страшную бѣду,-- сказалъ мистеръ Боккетъ выразительно:-- и вслѣдствіе этого, вы мнѣ обѣщаете передать этотъ документъ, безъ всякихъ условій, нынѣшнему мистеру Джорндису. Если документъ окажется имѣющимъ какую-нибудь важность, то предоставите самому мистеру Джорндису назначить вамъ вознагражденіе; такъ-ли было рѣшено между нами, или нѣтъ?
   Мистеръ Смолвидъ соглашается съ прежнимъ нерасположеніемъ.
   -- Вслѣдствіе этого,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, оставляя свою непринужденность и вдругъ принимая на себя видъ дѣлового человѣка:-- духовное завѣщаніе въ настоящую минуту вы имѣете при себѣ, и единственная вещь, которую вамъ остается сдѣлать, это немедленно вручить его по принадлежности!
   Бросивъ на насъ еще одинъ косвенный взглядъ, мистеръ Боккетъ торжественно потеръ себѣ носъ указательнымъ пальцемъ, устремивъ взоры на своего довѣрчиваго друга, и протянулъ свою руку, готовую принять документъ для передачи его моему опекуну. Не безъ большого, однако же, нерасположенія дѣлалось это и не безъ увѣреній со стороны мистера Смолвида, что онъ бѣдный человѣкъ, что онъ живетъ трудами и что онъ полагается на великодушіе мистера Джорндиса, который не допуститъ его понести потерю черезъ свою честность. Онъ медленно вынулъ изъ бокового кармана пожелтѣвшую, покрытую пятнами, опаленную и съ обожженными углами бумагу, какъ-будто она много лѣтъ тому назадъ была брошена въ огонь и тотчасъ же изъ него вытащена. Мистеръ Боккетъ не терялъ времени перенесть эту бумагу отъ мистера Смолвида къ мистеру Джорндису. Вручая ее моему опекуну, онъ прошепталъ, прикрывъ рукой ротъ:
   -- Не зналъ, какъ сторговаться съ ними. Шумъ такой подняли, что и Боже упаси! Я назначилъ двадцать фунтовъ за нее. Сначала жадные внучата накинулись на него, вѣроятно, потому, что имъ больно не нравится его безразсудно долгая жизнь, а потомъ, какъ бѣшеныя собаки, напустились другъ на друга! Клянусь честью, въ этомъ семействѣ каждый готовъ продать другъ друга за какой-нибудь фунтъ или за два, исключая, впрочемъ, старухи, да и то потому только, что она черезчуръ слаба: барыши ей не идутъ ужъ и на умъ.
   -- Мистеръ Боккетъ,-- сказалъ мой опекунъ:-- какую бы пользу ни оказала эта бумага, все-же я крайне обязанъ вамъ; по мѣрѣ ея важности, я поставляю себѣ въ непремѣнную обязанность вознаградить мистера Смолвида.
   -- Слышите! Не по мѣрѣ вашихъ желаній,-- сказалъ мистеръ Боккетъ, дружелюбно обращаясь къ мистеру Смолвиду:-- вы, пожалуйста. не надѣйтесь на это, но по мѣрѣ важности духовнаго завѣщанія.
   -- Да, да; я именно это и хочу сказать,-- сказалъ мой опекунъ.-- Можете замѣтить, мистеръ Боккетъ, что самъ я не стану разсматривать эту бумагу. По правдѣ вамъ сказать, вотъ уже много лѣтъ, какъ я отрекся и отступился отъ всего этого процесса; у меня вся душа выболѣла отъ него. Но миссъ Соммерсонъ и я тотчасъ передадимъ ее въ руки нашего адвоката, и о ея находкѣ будетъ, белъ всякаго замедленія, объявлено всѣмъ, до кого она можетъ касаться.
   -- Теперь понимаете, что мистеръ Джорндисъ лучше этого распоряженія не могъ сдѣлать,-- замѣтилъ мистеръ Боккетъ дряхлому посѣтителю.-- А такъ какъ вы ясно теперь видите, что по этому дѣлу никто не будетъ обиженъ, что, между прочимъ, должно послужить для васъ величайшимъ облегченіемъ, поэтому мы можемъ преступить къ вашему креслу и съ должной церемоніей отнести васъ домой.
   Онъ отдернулъ задвижку, кликнулъ носильщиковъ, пожелалъ намъ добраго утра, и удалился, съ взглядомъ, полнымъ значенія и съ согнутымъ въ крючокъ указательнымъ пальцемъ.
   Мы тоже вышли изъ дому и съ всевозможной поспѣшностью отправились въ Линкольнинъ. Мистеръ Кенджъ никѣмъ не былъ занятъ; мы застали его въ его пыльномъ кабинетѣ, за столомъ, заваленнымъ книгами неопредѣленнаго вида и кипами бумагъ. Когда мистеръ Гуппи подалъ, намъ стулья, мистеръ Кенджъ выразилъ удивленіе и удовольствіе, которыя онъ чувствовалъ при видѣ мистера Джорндиса у себя въ конторѣ. Говоря это, онъ повертывалъ очки въ двухъ пальцахъ и болѣе прежняго казался сладкорѣчивымъ Кенджемъ.
   -- Надѣюсь,-- сказалъ мистеръ Кенджъ:-- что благодѣтельное, вліяніе миссъ Соммерсонъ (и онъ поклонился мнѣ) принудило мистера Джорндиса (и онъ поклонился ему) нѣсколько преодолѣть свое равнодушіе къ знаменитой тяжбѣ и къ Верховному Суду -- къ тяжбѣ, такъ сказать, представляющей собою массивную колонну, на которую опирается наша профессія.
   -- Съ своей стороны я полагаю,-- отвѣчалъ мой опекунъ:-- что миссъ Соммерсонъ довольно близко ознакомилась и съ знаменитой тяжбой и съ Верховнымъ Судомъ, чтобы употреблять какое-нибудь вліяніе въ ихъ пользу. Несмотря на то, они въ нѣкоторой степени составляютъ цѣль моего посѣщенія. Мистеръ Кенджъ, прежде чѣмъ я положу эту бумагу на столъ и оставлю ее въ полное ваше распоряженіе, позвольте мнѣ объяснить, какимъ образомъ она попала въ мои руки.
   И онъ объяснилъ коротко и ясно.
   Сначала мистеръ Кенджъ не обращалъ почти вниманія на бумагу, но когда увидѣлъ ее, она сдѣлалась въ глазахъ его интереснѣе, и, наконецъ, когда онъ развернулъ ее и сквозь очки прочиталъ нѣсколько строкъ, на его лицѣ отразилось удивленіе.
   -- Мистеръ Джорндисъ,-- сказалъ онъ:-- мы читали ее?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ мой опекунъ.
   -- Но, любезный мой сэръ,-- сказалъ мистеръ Кенджъ:-- вѣдь это духовное завѣщаніе, написанное гораздо позже всѣхъ завѣщаній, которыя имѣются въ тяжбѣ. Кажется, оно написано собственноручно самимъ завѣщателемъ. Оно составлено и засвидѣтельствовано надлежащимъ образомъ. Судя по этимъ пятнамъ и копоти, его хотѣли уничтожить, но не уничтожили... Помилуйте, да это-то и есть настоящій ключъ къ рѣшенію дѣла.
   -- Прекрасно!-- сказалъ мой опекунъ.-- Какое же мнѣ до этого дѣло?
   -- Мистеръ Гуппи!-- вскричалъ мистеръ Кенджъ, возвысивъ голосъ.-- Извините, мистеръ Джорндисъ.
   -- Что прикажете, сэръ?
   -- Идите къ мистеру Вользу. Засвидѣтельствуйте ему мое почтеніе и скажите, что мнѣ пріятно будетъ поговорить съ нимъ по дѣлу Джорндисъ и Джорндисъ.
   Мистеръ Гуппи исчезъ.
   -- Вы спрашиваете, мистеръ Джорндисъ, какое вамъ дѣло до этого? Прочитавъ этотъ документъ, вы бы увидѣли, что ваша наслѣдственная часть значительно уменьшается, хотя все еще остается весьма порядочная, весьма порядочная,-- сказалъ мистеръ Кенджъ, съ убѣжденіемъ и плавно размахивая рукой.-- Далѣе вы бы увидѣли, что интересы мистера Ричарда Карстона и миссъ Ады Клэръ весьма существенно увеличиваются.
   -- Кенджъ,-- сказалъ мой опекунъ:-- еслибъ все огромное богатство, вовлеченное тяжбой въ Верховный Судъ, выпало на долю моихъ молодыхъ кузеновъ, я бы остался какъ нельзя болѣе доволенъ. Неужели вы думаете, что я ожидаю изъ тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ чего-нибудь хорошаго?
   -- Непремѣнно думаю, мистеръ Джорндисъ! Предубѣжденіе, предубѣжденіе! Любезный мой сэръ, наше отечество -- государство великое, весьма великое государство. Его система правосудія весьма великая система, весьма великая. Увѣряю васъ, увѣряю!
   Опекунъ мой ничего на это не сказалъ. Между тѣмъ, явился мистеръ Вользъ. Знаменитость мистера Кенджа, пріобрѣтенная на служебномъ поприщѣ, вызывала со стороны его товарища особенное уваженіе.
   -- Какъ вы поживаете, мистеръ Вользъ? Не угодно-ли вамъ сѣсть подлѣ меня и просмотрѣть эту бумагу?
   Мистеръ Вользъ сѣлъ, какъ его просили, и, повидимому, читалъ каждое слово. Документъ нисколько не интересовалъ его; впрочемъ, его ничего не интересовало. Просмотрѣвъ его совершенно, онъ удалился съ мистеромъ Кенджемъ къ окну и довольно долго говорилъ съ нимъ, прикрывая сбоку ротъ своей черной перчаткой. Мнѣ не удивительно было замѣтить, что мистеръ Кенджъ готовъ былъ оспаривать каждое слово своего товарища, я знала, что два адвоката никогда, почти не соглашались во мнѣніяхъ касательно тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ. Впрочемъ, мистеръ Вользъ рѣшился, повидимому, уступать мистеру Кенджу въ разговорѣ, который, сколько можно было разслушать, почти весь состоялъ изъ словъ: "Главный кассиръ, главный счетчикъ, донесеніе, капиталъ, мнѣніе и издержки по дѣлопроизводству". Окончивъ совѣщаніе, они снова подошли къ столу и заговорили вслухъ.
   -- Прекрасно! Но это весьма замѣчательный документъ, мистеръ Вользъ?-- сказалъ мистеръ Кенджъ.
   -- Конечно, конечно,-- отвѣчалъ мистеръ Вользъ.
   -- Это весьма важный документъ, мистеръ Вользъ.
   -- Конечно, конечно.
   -- И, какъ вы говорите, мистеръ Вользъ, когда тяжба явится въ докладѣ во время наступающаго засѣданія, этотъ документъ будетъ неожиданнымъ и занимательнымъ явленіемъ,-- сказалъ мистеръ Кенджъ, свысока взглянувъ на моего опекуна.
   Мистеръ Вользъ, какъ незамѣтный членъ общины, который только старается сохранитъ свою респектабельность, былъ въ высшей степени доволенъ, что его мнѣніе подтверждается такимъ авторитетомъ.
   -- А когда,-- спросилъ мой опекунъ, послѣ непродолжительной паузы, въ теченіе которой мистеръ Кенджъ побрякивалъ въ карманѣ деньгами, а мистеръ Вользъ приглаживалъ перчаткой шероховатости своего лица:-- когда будетъ засѣданіе?
   -- Въ будущемъ мѣсяцѣ, мистеръ Джорндисъ,-- сказалъ мистеръ Кенджъ.-- Разумѣется, мы теперь же приступимъ къ приведенію дѣла въ должный порядокъ и къ собранію необходимыхъ свидѣтелей; вы получите отъ насъ надлежащее увѣдомленіе, когда тяжба будетъ въ разсмотрѣніи.
   -- И на это увѣдомленіе я обращу мое обыкновенное вниманіе.
   -- А вы все-таки, любезный мой сэръ,-- говорилъ мистеръ Кенджъ, провожая насъ изъ конторы:-- вы все-таки, при вашемъ обширномъ умѣ, имѣете сильное расположеніе къ принятію отголоска народнаго предубѣжденія? Согласитесь, мистеръ Джорндисъ, что община наша благоденствуетъ, она дѣлаетъ быстрые шаги впередъ. Мы живемъ въ великомъ государствѣ, мистеръ Джорндисъ, въ великомъ государствѣ. Въ немъ система правосудія обширна, мистеръ Джорндисъ, да я какъ же вы хотите, чтобъ великое государство имѣло маленькую систему? Нѣтъ, нѣтъ, какъ вамъ угодно, это невозможно!
   Онъ говорилъ это на площадкѣ лѣстницы, плавно размахивая правой рукой, какъ-будто она была серебряная лопатка, которою онъ клалъ цементъ своихъ словъ на зданіе системы, чтобъ связать и укрѣпить ее на тысячи вѣковъ.
   

LXIII. Сталь и желѣзо.

   Галлерея Джорджа для стрѣльбы въ цѣль отдастся въ наемъ, вся утварь изъ нея распродана и самъ Джорджъ находится теперь въ Чесни-Воулдѣ; онъ провожаетъ сэра Лэйстера Дэдлока въ его верховыхъ поѣздкахъ и почти водитъ подъ устцы лошадь баронета, который не можетъ управлять ею, потому что силы совершенно покинули его. Но не этимъ занимается сегодня Джорджъ. Сегодня онъ ѣдетъ въ страну желѣзныхъ заводовъ въ сѣверныхъ предѣлахъ государства, ѣдетъ для того, чтобъ осмотрѣться и посмотрѣть на Божій свѣтъ.
   Удаляясь къ сѣверу въ страну желѣзныхъ заводовъ, свѣжіе зеленые луга, какіе встрѣчалъ онъ въ Чесни-Воулдѣ, остаются назади; угольныя копи и пережженный чугунъ, высокія трубы и зданія изъ кирпича, изсохшая трава, яркіе огни и тяжелое, никогда не облегчающееся облако дыму становится отличительными чертами мѣстности. Вотъ между подобными-то предметами и ѣдетъ кавалеристъ, осматривается кругомъ и ищетъ предмета, который онъ поѣхалъ отыскивать.
   На старомъ, закоптѣломъ мосту, перекинутомъ черезъ каналъ дѣятельнаго города, гдѣ стукъ тяжелыхъ молотовъ, огни и дымъ встрѣчаются чаще, кавалеристъ, покрытый густымъ слоемъ угольной пыли, останавливаетъ лошадь и спрашиваетъ рабочаго, знаетъ-ли онъ имя Ронсвела?
   -- Помилуйте, сударь,-- отвѣчаетъ рабочій:-- это все равно, что знаю-ли я свое имя?
   -- А развѣ оно такъ извѣстно здѣсь?-- спрашиваетъ кавалеристъ.
   -- Ронсвела? А какъ же! Очень извѣстно.
   -- А гдѣ бы мнѣ найти его теперь?-- спрашиваетъ кавалеристъ, смотря впередъ.
   -- То есть, что именно, контору заводовъ или домъ?-- спрашиваетъ рабочій.
   -- Гм! Должно быть, онъ въ самомъ дѣлѣ очень извѣстенъ,-- произноситъ кавалеристъ, потирая свой подбородокъ:-- ужъ такъ, кажется, извѣстенъ, что меня беретъ охота вернуться назадъ. Право, не знаю, которое изъ этихъ мѣстъ мнѣ нужно. Какъ ты думаешь, найду-ли я мистера Ронсвела на заводѣ?
   -- Ну, ужь не знаю, не легко сказать, гдѣ вы найдете его въ эту пору дня; пожалуй, что вы найдете тамъ его самого или его сына, если только самъ онъ въ городѣ; по контрактамъ своимъ онъ часто уѣзжаетъ отсюда.
   Гдѣ же его заводъ? А вонъ тамъ, видите-ли, вонъ тѣ трубы, самыя высокія? Да, онъ видитъ ихъ. Прекрасно! Такъ не спускайте глазъ съ нихъ и поѣзжайте прямымъ прямехонько, и потомъ вы увидите ихъ при поворотѣ направо, за большой каменной стѣной, которая образуетъ одну сторону всей улицы -- это-то и есть заводъ Ронсвела.
   Кавалеристъ благодаритъ рабочаго и тихо ѣдетъ впередъ, поглядывая на стороны. Онъ останавливаетъ свою лошадь у гостиницы (съ сильнымъ расположеніемъ остаться при ней), гдѣ обѣдаютъ нѣкоторые изъ мастеровыхъ мистера Ронсвела, какъ говоритъ ему конюхъ. Мастеровые мистера Ронсвела только что распущены обѣдать и, повидимому, наводняютъ весь городъ. Они очень мускулисты и сильны, но довольно таки сильно запачканы сажей.
   Онъ подходитъ къ воротамъ въ каменной стѣнѣ, заглядываетъ въ нихъ и видитъ цѣлый хаосъ желѣза, во всѣхъ возможныхъ видахъ и формахъ: въ полосахъ, слиткахъ и листахъ, въ котлахъ, осяхъ, колесахъ, шестерняхъ, кранахъ и рельсахъ, въ самыхъ странныхъ и уродливыхъ формахъ, составляющихъ отдѣльныя части машинъ; цѣлыя горы переломаннаго чугуна, ржаваго отъ старости; отдаленныя горнила пылаютъ яркимъ огнемъ и клокочутъ, полныя молодого чугуна; подъ ударами громаднаго молота сыплется дождь ослѣпительныхъ искръ; онъ видитъ желѣзо, накаленное до бѣла, желѣзо закаленное; вкусъ желѣза, запахъ желѣза и звукъ желѣза, какъ въ Вавилонскомъ столпотвореніи.
   -- Да отъ этого голова кругомъ пойдетъ!-- говоритъ кавалеристъ, отыскивая взглядомъ контору.-- Кто это идетъ сюда? Что-то больно похожъ на меня... точь въ точь, какъ я передъ моимъ побѣгомъ изъ дому. Это, должно быть, мой племянникъ, если только можно вѣрить фамильному сходству. Мое почтеніе, сэръ.
   -- Мое почтеніе. Вы кого-нибудь ищете здѣсь?
   -- Извините, пожалуйста. Мнѣ кажется, вы молодой мистеръ Ронсвелъ?
   -- Да.
   -- Я ищу вашего отца.
   Молодой человѣкъ, сказавъ ему, что онъ очень счастливъ въ выборѣ времени, потому что отецъ его на фабрикѣ, провожаетъ его въ контору.
   "Какъ онъ похожъ на меня, когда я былъ въ его лѣтахъ, чертовски похожъ!" -- думаетъ кавалеристъ, слѣдуя за своимъ племянникомъ.
   Они подходятъ къ зданію, въ верхнемъ этажѣ котораго находится контора. При видѣ джентльмена въ конторѣ, мистеръ Джорджъ сильно краснѣетъ.
   -- Какъ прикажете доложить о васъ батюшкѣ?-- спрашиваетъ молодой человѣкъ.
   Джорджъ, совершенно углубленный въ идею о желѣзѣ, въ отчаяніи отвѣчаетъ: "Сталь", и подъ этимъ именемъ его представляютъ. Его оставляютъ въ конторѣ одного съ джентльменомъ, который сидитъ за столомъ, покрытымъ счетными книгами, большими листами бумаги, испещренной цифрами и чертежами. Контора совершенно пустая, безъ всякой мебели, безъ занавѣсей на окнахъ, выходящихъ на дворъ, покрытый желѣзомъ. На столѣ въ безпорядкѣ лежатъ куски желѣза, нарочно разломанные для пробы, въ различные періоды ихъ службы и при выполненіи различныхъ назначеній. Желѣзная пыль вездѣ и на всемъ; изъ оконъ видно, какъ густой дымъ клубами вырывается изъ высокихъ трубъ и сливается съ дымомъ, извергаемымъ изъ безчисленнаго множества другихъ трубъ, высящихся надъ городомъ.
   -- А къ вашимъ услугамъ, мистеръ Сталь,-- говорить джентльменъ, когда посѣтитель его занялъ заржавленный стулъ.
   -- Мистеръ Ронсвелъ,-- отвѣчаетъ кавалеристъ, наклонившись впередъ, опершись лѣвой рукой въ колѣно, а въ правой оставляя шляпу и всячески стараясь не встрѣчаться со взорами брата:-- я въ нѣкоторой степени полагало, что мое посѣщеніе можетъ. послужить вамъ въ тягость. Я служилъ въ драгунахъ, и одинъ изъ моихъ сослуживцевъ, котораго я очень любилъ, былъ, если я не ошибаюсь, вашимъ братомъ. Я полагаю, вы имѣли брата, который надѣлалъ много хлопотъ своимъ роднымъ, убѣжалъ изъ дому и ничего хорошаго не сдѣлалъ, какъ только обѣгалъ васъ?
   -- Правда ли, что ваше имя Сталь?-- отвѣчаетъ желѣзный заводчикъ измѣнившимся голосомъ.
   Кавалеристъ не знаетъ что сказать и смотритъ на брата. Братъ бросается съ мѣста, называетъ его Джорджемъ и обнимаетъ его.
   -- Ты очень скоро догадался?-- восклицаетъ кавалеристъ; и изъ глазъ его льются слезы.-- Какъ ты поживаешь, мой добрый старый другъ? Я не думалъ, что ты и вполовину противъ этого будешь радъ увидѣть меня. Какъ ты поживаешь, мой добрый братъ, какъ ты поживаешь?
   Они снова и снова жмутъ руки и обнимаютъ другъ друга. Кавалеристъ снова и снова повторяетъ: "Какъ ты поживаешь, мой добрый старый другъ? Я не думалъ, что ты и вполовину противъ этого будешь радъ увидѣть меня!"
   -- Признаюсь тебѣ,-- говоритъ онъ въ заключеніе подробнаго объясненія причинъ; предшествовавшихъ его пріѣзду:-- я никакъ не хотѣлъ, чтобы меня узнали. Я думалъ, если ты услышишь мое имя безъ гнѣва, безъ обиды, такъ я бы постепенно приготовился написать къ тебѣ письмо. И право, меня бы нисколько не удивило, еслибъ ты услышалъ обо мнѣ совершенно равнодушно.
   -- Мы покажемъ тебѣ дома, до какой степени намъ пріятна эта новость, Джорджъ,-- отвѣчаетъ его братъ.-- У насъ въ домѣ большой праздникъ, и лучше этого времени пріѣхать сюда ты не могъ бы выбрать, мой старый загорѣлый воинъ. Сегодня я заключаю съ моимъ сыномъ Ваттомъ условіе, что ровно черезъ годъ онъ долженъ жениться на такой хорошенькой и такой добренькой дѣвочкѣ, какой ты не видывалъ во всѣхъ твоихъ путешествіяхъ Завтра она ѣдетъ въ Германію съ одной изъ твоихъ племянницъ, чтобъ немножко выполировать свое воспитаніе. По этому случаю у насъ пиръ сегодня, и ты будешь героемъ этого пира.
   Мистера Джорджа до такой степени поражала съ перваго раза перспектива предстоящаго празднества, что онъ съ величайшей горячностью начинаетъ отказываться отъ предложенной чести. Побѣжденный, однако же, просьбами брата и племянника, передъ которымъ онъ возобновляетъ свои увѣренія, что онъ не думалъ, что они и вполовину противъ этого будутъ рады его посѣщенію. Его уводятъ въ великолѣпный домъ, во всемъ устройствѣ котораго замѣчается пріятная смѣсь первоначальныхъ простыхъ привычекъ отца и матери съ привычками, которыя соотвѣтствовали ихъ измѣнившемуся положенію въ обществѣ, и съ счастливой будущностію ихъ дѣтей. Мистеръ Джорджъ приводится здѣсь въ крайнее замѣшательство красотою и образованіемъ своихъ кровныхъ племянницъ, красотою Розы, своей будущей племянницы, и чистосердечнымъ родственнымъ радушіемъ этихъ молодыхъ дѣвицъ, которое кажется ему, какъ будто онъ видитъ во снѣ. Его сильно трогаетъ почтительное обхожденіе племянника и пробуждаетъ въ немъ мучительное сознаніе, что въ его лѣта онъ былъ ничто иное, какъ негодяй. Но въ домѣ большой праздникъ, доброе, милое общество, и безпредѣльная радость, и потому мистеръ Джорджъ предается всему этому по своему, въ военномъ духѣ, и его обѣщаніе присутствовать на свадьбѣ принято съ всеобщимъ одобреніемъ. Сильно кружится голова мистера Джорджа въ этотъ вечеръ, когда онъ ложится на пышную постель въ домѣ своего брата, когда онъ старается припомнить всѣ событія прошедшаго дня и видитъ своихъ племянницъ, страшныхъ для него въ теченіе вечера въ ихъ развѣвающихся кисейныхъ платьяхъ и теперь, какъ кажется ему, все. еще вальсирующихъ по его одѣялу.
   На другое утро братья заперлись въ кабинетѣ желѣзнаго заводчика, гдѣ старшій изъ нихъ яснымъ и вразумительнымъ образомъ начинаетъ объяснять свои намѣренія, какъ лучше устроить Джорджа, но Джорджъ хватаетъ его за руку и останавливаетъ.
   -- Братъ, милліонъ разъ благодарю тебя за твое болѣе чѣмъ братское радушіе, и милліонъ разъ за твои болѣе чѣмъ братскія намѣренія. Но мои планы уже составлены. Прежде чѣмъ скажу я хоть слово о нихъ, я хотѣлъ бы посовѣтоваться съ тобой насчетъ одного семейнаго дѣльца. Какимъ бы образомъ,-- говоритъ кавалеристъ, сложивъ руки на грудь и смотря на брата съ непоколебимой твердостью:-- какимъ бы образомъ устроить, чтобы моя мать вычеркнула меня?
   -- Я не совсѣмъ понимаю тебя, Джорджъ,-- отвѣчаетъ желѣзный заводчикъ.
   -- Я говорю, братъ, какимъ бы образомъ устроить, чтобъ она вычеркнула меня? Надобно убѣдить ее сдѣлать это.
   -- Вычеркнула бы тебя изъ духовнаго завѣщанія, вѣрно ты это хочешь сказать?
   -- Разумѣется это. Короче,-- говоритъ кавалеристъ, сложивъ свои руки крѣпче, но еще рѣшительнѣе: и хочу сказать... чтобъ... чтобъ меня вычеркнули.
   -- Любезный Джорджъ, отвѣчаетъ его братъ:-- неужели это дли тебя такъ необходимо?
   -- Совершенно такъ! Рѣшительно необходимо. Безъ этого я ни минуты не могу быть спокойнымъ, меня измучитъ совѣсть, что я воротился домой. Безъ этого я не могу поручиться за себя въ томъ, что снова не уйду отсюда. Я не за тѣмъ приползъ домой, чтобъ ограбить права твоихъ дѣтей, если только не твои собственныя. Я, который отказался отъ своихъ правъ давнымъ давно! Если мнѣ суждено остаться здѣсь и смотрѣть прямо въ глаза честныхъ людей, то непремѣнно меня должно вычеркнуть. Полно, братъ! Ты человѣкъ, который прославился своимъ умомъ и дальновидностью, ты можешь сказать мнѣ, какимъ образомъ устроить это.
   -- Я могу сказать тебѣ, Джорджъ,-- отвѣчаетъ желѣзный заводчикъ спокойнымъ тономъ: -- какимъ образомъ не устраивать этого, что, право, нисколько не хуже будетъ соотвѣтствовать дѣлу. Взгляни на нашу мать, подумай объ ней и вспомни ея радость и душевное волненіе при нашей встрѣчѣ. Неужели ты думаешь, что въ мірѣ найдется причина, которая бы принудила ее принять подобную мѣру противъ ея любимаго сына! Неужели ты думаешь, что есть возможность получить ея согласіе на это и что одно предложеніе такой мѣры она не приметъ за оскорбленіе? Если ты такъ думаешь, то ты весьма несправедливъ къ ней. Нѣтъ, Джорджъ! Тебѣ нужно примириться съ мыслью, что ты долженъ оставаться невычеркнутымъ. Я полагаю (и на лицѣ желѣзнаго заводчика отражается пріятная улыбка въ то время, какъ онъ смотритъ на брата., который задумался и кажется обманутымъ въ этихъ ожиданіяхъ) я полагаю, что ты такъ спокойно можешь жить въ нашемъ кругу, какъ будто дѣло сдѣлано по твоему желанію.
   -- Какимъ же это образомъ?
   -- При этомъ убѣжденіи, ты можешь располагать, какъ тебѣ заблагоразсудится всѣмъ, что только по несчастію тебѣ достанется въ наслѣдство, понимаешь?
   -- И то правда!-- говоритъ кавалеристъ, снова задумавшись.
   Потомъ, положивъ свою руку на руку брата, онъ спрашиваетъ его и пристально смотритъ въ глаза:
   -- Однако, братъ, ты не имѣешь намѣренія сказать объ этомъ твоей женѣ и твоему семейству?
   -- Вовсе не имѣю.
   -- Спасибо тебѣ. Конечно ты можешь сказать имъ, что хотя я отъявленный бродяга, но меня не слѣдуетъ опасаться.
   Желѣзный заводчикь, подавляя улыбку, соглашается.
   -- Спасибо, спасибо. Тяжелый камень отвалился отъ сердца,-- говоритъ кавалеристъ, и изъ широкой груди его вылетаетъ тяжелый вздохъ въ то гремя, какъ онъ снимаетъ съ нее руки и опускаетъ ихъ на колѣни:-- а все же хотѣлось бы, чтобъ меня вычеркнули!
   Братья, сидя лицомъ къ лицу, имѣютъ удивительное сходство другъ съ другомъ; только на сторонѣ кавалериста обличается какая-то массивная простота и отсутствіе свѣтскаго образованія.
   -- Теперь поговоримъ о моихъ планахъ,-- продолжаетъ онъ, забывая свою неудачу.-- Ты былъ такъ добръ, что предложилъ мнѣ остаться здѣсь и занять мѣсто между произведеніями твоего постояннаго труда и ума. Благодарю тебя отъ чистаго сердца. Это больше чѣмъ по братски, какъ я уже сказалъ тебѣ; благодарю, благодарю тебя (и кавалеристъ долго жметъ руку брата). Но дѣло въ томъ, братъ, я... я ни больше ни меньше какъ кустарникъ, и теперь ужъ слишкомъ поздно сажать меня въ хорошемъ саду.
   -- Любезный Джорджъ,-- отвѣчаетъ желѣзный заводчикъ, сосредоточивая на немъ спокойный свой взглядъ и ласково улыбаясь:-- предоставь это мнѣ и дай мнѣ попробовать.
   Джорджъ качаетъ головой.
   -- И не сомнѣваюсь, ты это можешь сдѣлать; но, по моему мнѣнію, теперь уже поздно. Теперь этого нельзя сдѣлать, сэръ! Надобно такъ случиться, что я еще имѣю возможность оказывать пустую пользу сэру Лэйстеру Дэдлоку, со времени его недуга, причиной котораго было семейное несчастіе; такъ ужъ лучше пусть помогаетъ ему сынъ нашей матери, чѣмъ кто нибудь другой.
   -- Хорошо, любезный мой Джорджъ,-- отвѣчаетъ братъ, и на открытомъ лицѣ его показалась легкая тѣнь неудовольствія:-- если ты предпочитаешь служить въ домашней бригадѣ сэра Лэйстера Дэдлока...
   -- Именно такъ, братъ!-- восклицаетъ кавалеристъ, прервавъ брата и положивъ руку къ нему на колѣно:-- именно такъ! Тебѣ не слишкомъ правится эта идея; но я не забочусь о томъ. Ты не привыкъ находиться подъ командой, а я привыкъ. Вокругъ тебя это находится въ совершенномъ порядкѣ и дисциплинѣ; вокругъ меня, напротивъ, все требуетъ порядка и дисциплины. Мы не привыкли браться за предметы одной и той же рукой, не привыкли мы и смотрѣть на нихъ съ одной и той же точки зрѣнія. Я не хочу говорить о моихъ гарнизонныхъ манерахъ, потому что вчера вечеромъ я рѣшительно не стѣснялъ себя, а этого здѣсь не должно быть; это я говорю разъ и на всегда. Въ Чесни-Воулдѣ дѣло другое тамъ для кустарника просторнѣе чѣмъ здѣсь; да къ тому же это будетъ радовать нашу добрую старушку-мать. Поэтому я принимаю предложеніе сэра Лэйстера Дэдлока. Когда я пріѣду сюда въ будущемъ году сдавать невѣсту, и вообще когда вздумаю пріѣхать сюда, я стану оставлять мою бригаду въ засадѣ и не позволю ей вторгнуться въ предѣлы твоихъ владѣній. Еще разъ благодарю тебя отъ всей души и горжусь при мысли о Ронсвелахъ, которымъ ты положишь прочное основаніе.
   -- Ты знаешь себя, Джорджъ,-- говоритъ старшій братъ, отвѣчая на крѣпкое пожатіе руки тѣмъ же:-- и можетъ статься знаешь меня лучше, чѣмъ я себя знаю. Быть по твоему, но только съ условіемъ:-- болѣе не разлучаться съ нами!
   -- Не бойся этого!-- отвѣчаетъ кавалеристъ.-- Теперь, братъ, прежде чѣмъ конь мой повернется къ дому, я хочу попросить тебя, если ты будешь такъ добръ, просмотрѣть это письмо. Я привезъ его съ собой нарочно, чтобы послать отсюда, потому что имя Чесни-Воулдъ въ настоящее время, быть можетъ, печально отзовется въ сердцѣ той особы, къ которой написано письмо. Я, признаться, не привыкъ къ корреспонденціи; а тѣмъ болѣе это письмо имѣетъ для меня нѣкоторую особенность; я хочу, чтобъ оно было написано просто и деликатно.
   При этомъ онъ подаетъ красивымъ почеркомъ написанное письмо желѣзному заводчику, который читаетъ слѣдующее: "Миссъ Эсѳирь Соммерсонъ!
   "Инспекторъ Боккетъ сообщилъ мнѣ, что между бумагами одной особы найдено письмо, адресованное на мое имя. Вслѣдствіе этого осмѣливаюсь извѣстить васъ, что въ этомъ письмѣ заключалось нѣсколько наставленій изъ-за границы, когда, гдѣ и какимъ образомъ передать вложенное письмо къ молодой и прекрасной леди, жившей тогда не замужемъ въ Англіи. Я исполнилъ это пунктуально.
   "Далѣе осмѣливаюсь сообщить вамъ, что это письмо было взято отъ меня только для сличенія почерка; оно казалось мнѣ самымъ невиннымъ въ моемъ обладаніи, въ противномъ случаѣ я бы тогда только разстался съ нимъ, когда бы мнѣ прострѣлили сердце.
   "Еще осмѣливаюсь донести вамъ, что еслибъ я имѣлъ нѣкоторыя причины полагать, что извѣстный вамъ несчастный джентльменъ сушествуетъ на свѣтѣ, я бы ни на минуту не остался въ покоѣ, не отыскавъ его убѣжища и раздѣлилъ бы съ нимъ послѣдній фарсингъ, къ чему понуждали бы меня въ равной степени и долгъ, и привязанность. Но онъ, какъ (оффиціально) было донесено, утонулъ и, какъ достовѣрно извѣстно, упалъ за бортъ военнаго транспорта ночью, въ Ирландской гавани, спустя нѣсколько часовъ по прибытіи изъ Вестъ-Индіи. Я это слышалъ самъ отъ офицеровъ и команды транспорта, и знаю, что это было (оффиціально) подтверждено.
   "Въ заключеніе осмѣливаюсь доложить вамъ, что въ моемъ смиренномъ положеніи въ обществѣ, въ качествѣ простого солдата, я былъ и навсегда пробуду преданнымъ вамъ и почитающимъ васъ слугой, и что я выше всего уважаю качества, которыми вы обладаете.
   "Съ чѣмъ и имѣю честь быть

"Джорджъ".

   -- Немного формально,-- замѣчаетъ старшій братъ, складывая письмо съ выраженіемъ на лицѣ нѣкотораго замѣшательства.
   -- Но ничего такого, почему бы нельзя послать его прекраснѣйшей молоденькой леди?-- спрашиваетъ младшій братъ.
   -- Рѣшительно ничего.
   Поэтому письмо запечатывается и отправляется на почту съ текущей корреспонденціей желѣзнаго завода. Окончивъ это, мистеръ Джорджъ прощается съ семействомъ брата и приготовляется сѣдлать лошадь и ѣхать. Его братъ вовсе не имѣетъ расположенія разстаться съ нимъ такъ скоро; онъ предлагаетъ прокатиться съ нимъ въ открытой коляскѣ до мѣста, гдѣ онъ, отправляясь по дѣламъ, хочетъ переночевать и тамъ остаться съ нимъ до утра, между тѣмъ какъ слуга проводитъ до этого мѣста кровнаго сѣраго скакуна изъ конюшень Чесни-Воулда. Предложеніе принято съ радостію и затѣмъ слѣдуетъ пріятная поѣздка, пріятный обѣдъ и пріятный завтракъ. Послѣ того они еще разъ жмутъ руки другъ другу долго и отъ чистаго сердца, и наконецъ разстаются: желѣзный заводчикъ обращаетъ лицо свое къ клубамъ дыма и огню плавильныхъ печей; кавалеристъ -- къ зеленѣющей и цвѣтущей мѣстности. Рано вечеромъ, на главной аллеѣ Чесни-Воулда послышался сдержанный звукъ его тяжелой воинской рыси, и онъ подъѣзжаетъ къ дому подъ старыми вязами съ воображаемымъ стукомъ и бряканьемъ воинскихъ принадлежностей.
   

LXIV. Разсказъ Эсѳири,

   Вскорѣ послѣ разговора моего съ опекуномъ, однажды утромъ онъ вручилъ мнѣ запечатанный конвертъ и сказалъ: "Это на слѣдующій мѣсяцъ, душа моя". Въ конвертѣ заключалось двѣсти фунтовъ стерлинговъ.
   Теперь я весьма поспѣшно приступила къ такимъ приготовленіямъ, которыя считала необходимыми. Соображаясь въ покупкахъ со вкусомъ моего опекуна, который, безъ сомнѣнія, я знала очень хорошо, я приводила въ порядокъ мой гардеробъ такъ, чтобъ угодить ему, и надѣялась, что вполнѣ успѣю въ этомъ.
   Изъ словъ моего опекуна, когда мы разъ говорили объ этомъ, я заключила, что свадьба не состоится ранѣе открытія засѣданій въ Верховномъ Судѣ, наступленія которыхъ мы ожидали, и я отъ души радовалась, что событіе это совершится въ то время, когда положеніе Ричарда и Ады нѣсколько улучшится.
   Время засѣданій приближалось весьма быстро, когда опекунъ мой былъ отозванъ за городъ и отправился въ Йоркшэръ по дѣламъ мистера Вудкорта. Онъ еще раньше говорилъ мнѣ, что его присутствіе тамъ будетъ необходимо. Однажды вечеромъ, я только что пришла домой отъ моей подруги и, задумавшись, сидѣла среди всѣхъ моихъ обновокъ, когда мнѣ подали письмо отъ моего опекуна. Онъ просилъ меня пріѣхать въ провинцію, наказывая, въ какомъ дилижансѣ взято для меня мѣсто и въ какое время поутру я должна выѣхать изъ города. Въ припискѣ говорилось, что я оставлю Аду только на нѣсколько часовъ.
   Я никакъ не разсчитывала на путешествіе въ такое время, впрочемъ приготовилась къ нему въ полчаса и на другое утро рано отправилась въ путь. Я ѣхала цѣлый день и цѣлый день старалась отгадать, къ чему я нужна была въ такой дали: то я думала для этой цѣли, то для другой, и всегда была далеко, далеко отъ истины.
   Была уже ночь, когда путешествіе мое кончилось, и я увидѣла, что на станціи ждалъ меня мой опекунъ. Это было для меня величайшей отрадой, ибо къ вечеру я начала бояться (тѣмъ болѣе, что письмо было весьма коротенькое) за его здоровье. Однакожъ, онъ былъ здоровъ, какъ только можно быть, и когда увидѣла его свѣтлое лицо, я тотчасъ же подумала, что онъ вѣрно предполагалъ сдѣлать еще какое нибудь доброе дѣло. Чтобъ сказать это, не требовалось особенной проницательности; я знала, что ужъ одно его присутствіе въ томъ мѣстѣ непремѣнно должно ознаменоваться какимъ нибудь благодѣтельнымъ поступкомъ.
   Насъ ожидалъ ужинъ въ гостиницѣ, и когда мы остались одни за столомъ, онъ сказалъ:
   -- Моя маленькая хозяюшка вѣрно любопытствуетъ узнать, зачѣмъ я ее выписалъ сюда?
   -- Да, опекунъ,-- отвѣчала я:-- не считая себя за Фатиму, а васъ за Синюю Бороду, любопытно было бы знать зачѣмъ?
   -- Чтобы упрочить спокойствіе твоего сна, душа моя,-- отвѣчалъ онъ весело:-- я не хочу откладывать до завтра. Я очень желалъ выразить Вудкорту, такъ или иначе, мою признательность за его человѣколюбивыя чувства къ бѣдному несчастному Джо, за его неоцѣненныя услуги моимъ молодымъ кузинамъ и за его привязанность ко всѣмъ вамъ. Когда было рѣшено, что онъ долженъ устроиться здѣсь, мнѣ пришло въ голову попросить его принять отъ насъ скромный, но удобный уголокъ, гдѣ бы могъ онъ отдыхать при своихъ занятіяхъ. Поэтому я приказалъ отыскать такое мѣстечко; его нашли на весьма выгодныхъ условіяхъ и по пріѣздѣ сюда я приводилъ его въ порядокъ и старался сдѣлать его обитаемымъ. Когда мнѣ донесли, что все готово, и когда третьяго дня я прошелъ по дому, я увидѣлъ, что не имѣю опытности и предусмотрительности хорошей домоправительницы, чтобъ убѣдиться, все. ли устроено такъ, какъ должно быть, я послалъ, къ самой лучшей маленькой домоправительницѣ какую только можно достать, чтобъ она пріѣхала сюда и подала мнѣ свой совѣтъ и мнѣніе. И вотъ она здѣсь,-- сказалъ мой опекунъ:-- и смѣется вмѣстѣ и плачетъ!
   Дѣйствительно я смѣялась и плакала, потому что онъ былъ такъ милъ, такъ добръ, такъ великодушенъ. Я старалась высказать ему, что я думала о немъ; но не могла выговорить ни слова.
   -- Тс! тс!-- сказалъ мой опекунъ.-- Ты придаешь этому, моя маленькая хозяюшка, слишкомъ большое знач еніе. Зачѣмъ ты плачешь, бабушка Дорденъ, зачѣмъ ты плачешь?
   -- Это отъ избытка удовольствія, мой дорогой; сердце мое переполнено благодарностью.
   -- Ну, хорошо, хорояю,-- сказалъ онъ.-- Я въ восторгѣ, что ты одобряешь мое распоряженіе. Я полагалъ, что ты одобришь его. Я хотѣлъ этимъ сдѣлать пріятный сюрпризъ для маленькой владѣтельницы Холоднаго Дома.
   Я поцѣловала его и отерла слезы.
   -- Теперь я знаю все!-- сказала я.-- Я давно уже видѣла это на вашемъ лицѣ.
   -- Нѣтъ; въ самомъ дѣлѣ, моя милая?-- сказалъ онъ.-- А я и не зналъ, что бабушка Дорденъ умѣетъ читать по лицу!
   Онъ былъ такъ очаровательно радъ, что я не могла не подражать ему; мнѣ даже сдѣлалось стыдно, что я не подражала ему въ этомъ съ самаго начала. Ложась спать, я плакала. Я должна признаться, что я плакала; но полагаю, что плакала отъ удовольствія, хотя въ этомъ не совсѣмъ была увѣрена. Каждое слово въ письмѣ я повторила два раза.
   Наступило чудное лѣтнее утро. Послѣ завтрака мы отправились осмотрѣть домъ, объ устройствѣ котораго я должна была выразить свое мнѣніе. Мы вошли въ цвѣточный садикъ черезъ калитку, отъ которой ключъ находился въ рукахъ моего опекуна, и первый предметъ, пріятно поразившій меня, были куртники и цвѣты, разбитыя и посаженныя совершенно такъ, какъ это было дома.
   -- Замѣть, моя милая,-- сказалъ мой опекунъ, остановясь и съ плѣнительнымъ выраженіемъ въ лицѣ наблюдая мои взгляды:-- зная, что кромѣ твоего плана ни подъ какимъ видомъ не можетъ быть лучше, я занялъ его для этого садика.
   Въ полномъ восхищеніи я не могла высказать, до какой степени все было прекрасно, а между тѣмъ, когда и увидѣла все это, въ душѣ моей пробудилось одно тайное сомнѣніе. Я думала, будетъ ли Вудкортъ счастливѣе отъ этого? Не лучше ли было бы для его спокойствія, еслибъ всѣ предметы, окружающіе его, не напоминали ему обо мнѣ? Я знала, что онъ все еще нѣжно любилъ меня и потому постоянно бы и съ грустію думалъ о своей потерѣ. Я не хотѣла, чтобы онъ совсѣмъ забылъ меня; быть можетъ, онъ бы не въ состояніи быль забыть меня и безъ этихъ пособій для его памяти; но мой путь былъ легче его, и я могла бы примириться даже съ мыслью, что онъ забудетъ меня, лишь бы только былъ отъ этого счастливѣе.
   -- Теперь, маленькая хозяюшка,-- сказалъ мой опекунъ, въ которомъ я никогда еще не замѣчала такой гордости и радости какъ теперь, когда онъ показывалъ мнѣ всѣ эти вещи и замѣчалъ мое восхищеніе и похвалы:-- теперь остается только показать названіе этого дома.
   -- А какъ вы его назвали?
   -- Дитя мое,-- сказалъ онъ:-- пойдемъ, и ты увидишь.
   Онъ повелъ меня къ портику, котораго до этой поры избѣгалъ, и передъ выходомъ остановился.
   -- Милое дитя мое, неужели ты не можешь отгадать это названіе?
   -- Нѣтъ!-- сказала я.
   Мы вышли изъ дому; онъ указалъ мнѣ на портикъ, и я прочитала на немъ надпись: "Холодный Домъ".
   Онъ отвела, меня подъ тѣнь на скамейку, сѣлъ подлѣ меня и, взявъ мою руку, сказалъ:
   -- Милая, добрая моя Эсѳирь, въ томъ, что было между нами, я, мнѣ кажется, только заботился о твоемъ счастіи. Когда я написалъ письмо, отвѣтъ на которое ты лично принесла ко мнѣ (при этомъ онъ улыбнулся), я имѣлъ тогда въ виду мое собственное счастіе, но въ то же время и твое. Могъ ли я, совершенно при другихъ обстоятельствахъ, возобновить старинную мечту, которой предавался, когда ты была еще очень молода,-- сдѣлать тебя женой своей,-- мнѣ не нужно спрашивать самого себя. Я, однако же, возобновилъ ее, написалъ письмо, и ты принесла мнѣ свой отвѣтъ. Слѣдишь ли ты за моими словами, дитя мое?
   Я сильно трепетала, но не проронила ни одного его слова. Въ то время, какъ я пристально смотрѣла на него, и когда яркіе лучи солнца, смягчаемые тѣнью листьевъ, падали на его открытую голову, мнѣ казалось, что я видѣла передъ собой существо неземное.
   -- Слушай меня, дитя моя. Теперь моя очередь говорить. Когда именно я началъ сомнѣваться въ томъ, что дѣйствительно ли мое предложеніе можетъ осчастливить тебя, до этого нѣтъ нужды. Но когда Вудкортъ вернулся домой, тогда всѣ мои сомнѣнія разсѣялись.
   Я обняла его и, склонивъ голову къ нему на грудь, заплакала.
   -- Такъ, такъ, дитя мое! Лежи здѣсь спокойно и довѣрчиво,-- сказалъ онъ, нѣжно прижимая меня къ себѣ.-- Я твой опекунъ и теперь твой отецъ. Покойся на груди моей довѣрчиво!
   Спокойно какъ тихій шелестъ листьевъ, отрадно какъ свѣтлый лѣтній день, лучезарно и благотворно какъ солнечный свѣтъ, онъ продолжалъ:
   -- Пойми меня, мой добрый другъ. Я не сомнѣвался, что, при твоей почтительности и преданности, ты была бы довольна и счастлива со мной; но я увидѣлъ, съ кѣмъ бы ты была счастливѣе. Нисколько не удивительно, что я проникъ его тайну въ то время, какъ бабушка Дорденъ оставалась въ совершенномъ невѣдѣніи карательно ея. Я долго пользовался откровенностью Аллана Вудкорта, между тѣмъ какъ онъ до вчерашняго дня, и то за нѣсколько часовъ до твоего пріѣзда, не зналъ моихъ намѣреній и плановъ. Впрочемъ, я не хотѣлъ, чтобы прекраснѣйшій образъ моей Эсѳири былъ навсегда утраченъ; я не хотѣлъ, чтобы хотя одна крошка добродѣтелей моей милой питомицы осталась незамѣченною и лишена была должнаго возмездія; я не допустилъ бы ее страдать въ фамиліи Морганъ-ап-Керригъ, нѣтъ, ни за вѣсъ золота изъ всѣхъ горъ Валлиса!
   Онъ остановился, чтобъ поцѣловать меня въ голову, и я снова заплакала. Я чувствовала, какъ будто восторгъ, пробуждаемый въ душѣ моей похвалами, былъ тяжелъ для меня.
   -- Перестань, маленькая хозяюшка! Не плачь, этотъ день долженъ бытъ днемъ радости. Я ждалъ этого дня мѣсяцы и мѣсяцы. Мнѣ остается сказать тетенькѣ Тротъ еще нѣсколько словъ. Рѣшившись не бросать ни одного атома изъ достоинства моей Эсѳири, я пригласилъ мистриссъ Вудкортъ на тайное совѣщаніе. "Послушайте, сударыня -- сказалъ я,-- я ясно замѣчаю и вдобавокъ знаю навѣрное, что вашъ сынъ любитъ мою питомицу. Я увѣренъ также, что моя питомица любитъ вашего сына; но она готова пожертвовать своей любовью чувству долга и признательности, и пожертвуетъ ею такъ вполнѣ, такъ совершенно, такъ религіозно, что вы бы никогда не замѣтили этого, хотя и слѣдите за ней день и ночь". И потомъ я разсказалъ ей всю нашу исторію, нашу общую, твою и мою. "Послѣ этого, сударыня -- сказалъ я -- не угодно ли вамъ пріѣхать къ намъ и пожить съ нами. Пріѣзжайте и смотрите за моимъ дитятей съ часу на часъ; замѣчайте все, что можно замѣтить противъ ея родословной, а эти замѣчанія по вашему мнѣнію будутъ состоять въ томъ-то и томъ-то (я вѣдь не люблю много церемониться); и когда вы хорошенько обдумаете этотъ предметъ, тогда скажите мнѣ, что значитъ въ дѣлѣ любви старинное происхожденіе". Но надобно отдать честь ея старой валлійской крови, моя милая!-- вскричалъ мой опекунъ съ энтузіазмомъ:-- я полагаю, что сердце, которое, она одушевляетъ, бьется такъ же горячо и съ такою же любовью къ бабушкѣ Дорденъ, какъ и мое!
   Онъ тихо поднялъ мою голову и въ то время, какъ я прильнула къ нему, поцѣловалъ меня разъ съ своей прежнею отеческой нѣжностью, еще разъ и еще. О, какъ ясно понимала я теперь его манеру, съ которой онъ какъ будто защищалъ меня, и которой-я такъ долго не могла понять!
   -- Еще одно и послѣднее слово. Когда Алланъ Вудкортъ говорилъ съ тобой, моя милая, онъ говорилъ съ моего вѣдома и согласія; но я отнюдь не ободрялъ его, потому что эти сюрпризы должны были служить для меня величайшей наградой, и мнѣ было бы жаль разстаться хотя съ малѣйшей ея частичкой. Онъ долженъ былъ придти ко мнѣ и сказать все, что происходило, и онъ сдѣлалъ это. Милая моя, добрая Эсѳирь, Алланъ Вудкортъ стоилъ подлѣ твоего отца, когда онъ лежалъ мертвый, стоялъ подлѣ твоей матери... Вотъ и Холодный Домъ передъ тобой. Сегодня я передаю этотъ домъ его маленькой владѣтельницѣ, и, передъ Богомъ! сегодня самый свѣтлый день во всей моей жизни!
   Онъ всталъ и приподнялъ меня. Мы уже были не однѣ. Мой мужъ, я называю его этимъ именемъ вотъ уже ровно семь счастливыхъ лѣтъ, стоялъ подлѣ меня.
   -- Алданъ, -- сказалъ мой опекунъ:-- прими отъ меня добровольный даръ, лучшую жену, какую когда либо имѣлъ человѣкъ. Что еще больше могу я сказать какъ только то, что ты ее заслуживаешь! Прими вмѣстѣ съ ней и этотъ маленькій домъ, который она тебѣ приноситъ. Ты знаешь, Алланъ, что она сдѣлаетъ изъ него; ты знаешь, что она сдѣлала изъ его тезки. Позвольте мнѣ иногда полюбоваться въ немъ вашимъ счастіемъ. И чѣмъ же я жертвую? Ничѣмъ, ничѣмъ.
   Онъ еще разъ поцѣловалъ меня, и когда снова заговорилъ со мной, въ глазахъ его, стояли слезы:
   -- Эсѳирь, мое неоцѣненное дитя, послѣ столь многихъ лѣтъ, вѣдь и это нѣкоторымъ образомъ похоже на разлуку. Я знаю, что моя ошибка не обошлась тебѣ безъ слезъ. Прости твоему старому опекуну, позволь ему занимать въ твоемъ сердцѣ прежнее мѣсто и вычеркни его поступокъ изъ твоей памяти. Алланъ, прими это милое созданіе!
   Онъ выдвинулся впередъ изъ-подъ зелени древесныхъ листьевъ, остановился озаренный солнечнымъ свѣтомъ, и обернулся къ намъ съ веселымъ лицомъ.
   -- Я буду,-- сказалъ онъ:-- отъ времени до времени навѣшать васъ. Западный вѣтеръ, маленькая хозяюшка, чисто западный! Пожалуйста больше меня не благодарить. Я прибѣгну опять къ моимъ холостымъ привычкамъ, и если кто нибудь не уважитъ этого предостереженія, я убѣгу и никогда не ворочусь!
   Сколько счастія мы испытывали въ тотъ день, сколько радости, сколько спокойствія, сколько надежды, сколько признательности, сколько блаженства! Намъ предстояло обвѣнчаться до истеченія мѣсяца; но когда намъ предстояло вступить во владѣніе нашимъ домомъ, это зависѣло отъ Ричарда и Ады.
   На другой день мы втроемъ возвращались домой. По пріѣздѣ въ городъ, Алланъ прямо отправился повидаться съ Ричардомъ и сообщить нашу радость ему и моей милочкѣ. Несмотря на позднюю пору, я тоже хотѣла идти къ ней на нѣсколько минутъ, но я разсудила за лучшее сходить прежде домой съ моимъ опекуномъ, приготовить чай для него и занять подлѣ него мое мѣсто; мнѣ не хотѣлось и думать о томъ, чтобъ оно такъ скоро опустѣло.
   Дома мы узнали, что какой-то молодой человѣкъ въ теченіе того дня три раза заходилъ къ намъ и хотѣлъ видѣться со мной, и когда при третьемъ разѣ ему сказали, что моего возвращенія ожидаютъ не раньше десяти часовъ, онъ далъ слово побывать около этого времени. При каждомъ разѣ онъ оставлялъ свою карточку съ налинсью: "мистеръ Гуппи".
   Такъ какъ весьма натурально я начала угадывать цѣль этихъ посѣщеній, и такъ какъ воспоминанія о посѣтителѣ всегда соединяли съ собою что-нибудь смѣшное, то я и теперь засмѣялась насчетъ мистера Гуппи и разсказала моему опекуну о его прежнемъ предложеніи и послѣдующемъ затѣмъ отказѣ.
   -- Ну, такъ,-- сказалъ мой опекунъ:-- намъ непремѣнно нужно принять этого героя.
   Отданы были приказанія принять мистера Гуппи, а вслѣдъ затѣмъ онъ и пожаловалъ.
   Онъ сконфузился, увидѣвъ моего опекуна, но скоро поправился и сказалъ:
   -- Какъ ваше здоровье, сэръ?
   -- Какъ вы поживаете, сэръ?-- возразилъ мой опекунъ.
   -- Благодарю васъ, сэръ; я совершенно здоровъ,-- отвѣчалъ мистеръ Гуппи.-- Позвольте мнѣ отрекомендовать вамъ мою матушку, изъ Олдъ-Стритъ-Роада, и моего короткаго пріятеля мистера Вивля. Вѣрнѣе сказать, мой пріятель только слыветъ подъ именемъ Вивля, но настоящее его имя Джоблингъ.
   Мой опекунъ попросилъ ихъ садиться, и они разсѣлись.
   -- Тони,-- сказалъ мистеръ Гуппи, обращаясь къ пріятелю, послѣ неловкаго молчанія.-- Не угодно ли начать объясненіе?
   -- Начинай самъ,-- отвѣчаль пріятель довольно рѣзко.
   -- Извольте видѣть, мистеръ Джорндисъ,-- началъ мистеръ Гуппи, къ величайшему удовольствію его матери, которое она обнаруживала, сильно толкая локтемъ мистера Джоблнгга и подмигивая мнѣ самымъ настойчивымъ образомъ: -- я полагалъ, что увижу миссъ Соммерсонъ одну и совсѣмъ не приготовился къ вашему потаенному присутствію. Впрочемъ, я полагаю, миссъ Соммерсонъ сообщила вамъ, что между нами происходили уже нѣкоторыя объясненія.
   -- Да,-- отвѣчалъ мой опекунъ, улыбаясь:-- миссъ Соммерсонъ объяснялась со мной по этому предмету.
   -- Чрезъ это обстоятельство,-- сказалъ мистеръ Гуппи:-- изложеніе дѣла становится легче. Сэръ, я кончилъ свой терминъ въ конторѣ Кенджа и Карбоя и, мнѣ кажется, кончилъ совершенно удовлетворительно. Я включенъ теперь, разумѣется, послѣ надлежащаго испытанія, отъ котораго другой, право, сбѣсится или сойдетъ съ ума, въ списокъ присяжныхъ стряпчихъ и получилъ на это званіе форменный аттестатъ; не угодно ли вамъ взглянуть на него?
   -- Благодарю васъ, мистеръ Гуппи,-- отвѣчалъ мой опекунъ:-- я совершенно увѣренъ, что аттестатъ вашъ написанъ по формѣ.
   Вслѣдствіе этого мистеръ Гуппи останавливается вынимать что-то изъ кармана и продолжаетъ:
   -- Я не имѣю своего капитала, но моя матушка пользуется небольшимъ состояніемъ, въ видѣ пенсіи. (При этомъ матушка мистера Гуппи закинула голову свою назадъ, какъ будто никогда подобное замѣчаніе сынка не доставляло ей такого удовольствія, поднесла къ губамъ носовой платокъ и еще разъ какъ-то странно мигнула мнѣ). Кромѣ этого капитала найдется еще нѣсколько фунтовъ стерлинговъ на непредвидимые расходы по хозяйственной части.
   -- Да, это весьма недурно,-- замѣтилъ мой опекунъ.
   -- У меня есть кой-какіе родственники,-- продолжалъ мистеръ Гуппи:-- они проживаютъ въ окрестностяхъ Валкотъ-сквера. Поэтому я нанялъ въ тѣхъ мѣстахъ домикъ, который, по мнѣнію моихъ друзей, неслыханно дешевъ (поземельная такса ничтожная, да къ этому еще выговорено пользованіе нѣкоторыми удобствами); я и намѣренъ устроиться въ этомъ домикѣ.
   Матушка мистера Гуппи начала чрезвычайно странно раскачивать головой во всѣ стороны и еще страннѣе улыбаться всякому, кто только имѣлъ удовольствіе обратить на нее свое вниманіе.
   -- Въ этомъ домикѣ шесть комнатъ, исключая кухни,-- говорилъ мистеръ Гуппи:-- и, по мнѣнію моихъ друзей, это весьма удобный и помѣстительный домикъ. Упоминая о моихъ друзьяхъ, я преимущественно ссылаюсь на моего пріятеля Джоблннга, который, я полагаю, знаетъ меня съ дѣтскаго возраста.
   И мистеръ Гуппи бросилъ на него умильный взглядъ.
   Мистеръ Джоблингъ подтвердилъ это шарканьемъ ногъ.
   -- Мистеръ Джоблингъ будетъ помогать мнѣ въ качествѣ писца и будетъ житъ у меня въ домѣ,-- сказалъ мистеръ Гуппи.-- Моя матушка такъ же будетъ жить съ нами въ одномъ домѣ, какъ только кончится срокъ найма ея дома въ Олдъ-Стритъ-Роадѣ; а вслѣдствіе этого недостатка въ обществѣ мы не будемъ ощущать. Мой пріятель Джоблингъ имѣетъ аристократическій вкусъ и наклонности, и кромѣ того, будучи знакомъ со всѣми дѣйствіями и происшествіями въ высшихъ слояхъ общества, чрезмѣрно поощряетъ меня къ предпріятію, которое я имѣю удовольствіе излагать предъ вами.
   Мистеръ Джоблингъ сказалъ: "справедливо", и отодвинулся немного отъ локтя матушки мистера Гуппи.
   -- Итакъ, къ дѣлу! Нѣтъ никакой необходимости упоминать вамъ, сэръ, какъ человѣку, который пользуется довѣріемъ и откровенностью миссъ Соммерсонъ,-- сказалъ мистеръ Гуппи:-- (матушка, я бы желалъ, чтобъ вы сидѣли поспокойнѣе) нѣтъ никакой необходимости упоминать, сэръ, что плѣнительный образъ миссъ Соммерсонъ былъ нѣкогда глубоко впечатлѣнъ въ моемъ сердцѣ, и что я имѣлъ счастье предлагать ей мою руку.
   -- Слышалъ и объ этомъ, слышалъ,-- сказалъ мой опекунъ.
   -- Обстоятельства,-- продолжалъ мистеръ Гуппи:-- устранять которыя я не имѣлъ возможности, ослабили на нѣкоторое время впечатлѣнія того плѣнительнаго образа. При этомъ случаѣ поведеніе миссъ Соммерсонъ было въ высшей степени благородно, и могу даже, прибавить, въ высшей степени великодушно.
   Мой опекунъ погладилъ меня по плечу и, повидимому, все это его очень забавляло.
   -- Теперь, сэръ,-- сказалъ мистеръ Гуппи морально я приведенъ въ такое состояніе, что имѣю непреодолимое желаніе отвѣтить взаимностью на это великодушное поведеніе. Я желаю доказать миссъ Соммерсонъ, что могу достичь такой высоты, какой, быть можетъ, она не въ состояніи себѣ представить. Я нахожу, что плѣнительный образъ, который, какъ я воображалъ, уже изгладился изъ моего сердца, сохранился въ немъ неизмѣнно. Его вліяніе надо мною по сіе время еще непреодолимо, и, покоряясь ему, я хочу забыть обстоятельства, устранить которыя я не имѣлъ возможности, и повторить миссъ Соммерсонъ тѣ предложенія, которыя имѣлъ честь дѣлать при первомъ случаѣ. Я предлагаю миссъ Соммерсонъ принять домъ въ Валькотъ-скверѣ, мое адвокатское занятіе, и меня самого.
   -- Да, дѣйствительно, это весьма великодушно, сэръ,-- замѣтилъ мой опекунъ.
   -- Точно такъ, сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Гуппи чистосердечно:-- мое желаніе заключается въ томъ, чтобы быть великодушнымъ. Не думаю, что, дѣлая миссъ Соммерсонъ такое предложеніе, я сколько нибудь унижаю себя. Но все же тутъ есть обстоятельства, которыя можно бы, кажется, принять взамѣнъ за всѣ мои маленькія уступки и такими образомъ подвести итогъ вѣрно и безобидно съ той и другой стороны.
   -- Сэръ, я принимаю на себя отвѣчать за миссъ Соммерсонъ на ваши предложенія,-- сказалъ мой опекунъ, смѣясь и звоня въ колокольчикъ.-- Она вполнѣ оцѣниваетъ ваши прекрасные планы и желаетъ вамъ добраго вечера и всякаго благополучія.
   -- О!-- сказалъ мистеръ Гуппи, поблѣднѣвъ.-- Какъ же я долженъ понимать это, сэръ:-- за согласіе, за отказъ, или за отсрочку?
   -- За рѣшительный отказъ, если вамъ угодно,-- отвѣчалъ мой опекунъ.
   Мистеръ Гуппи недовѣрчиво взглянулъ на своего пріятеля, потомъ на мать, которая вся превратилась въ гнѣвъ, потомъ на полъ и наконецъ на потолокъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ онъ,-- Послушай, Джоблингъ, если ты дѣйствительно другъ, какимъ ты выставляешь себя, то мнѣ кажется, ты бы могъ вывести мою мать изъ комнаты и не позволить ей оставаться ни минуты тамъ, гдѣ ей не нужно быть.
   Но мистриссъ Гуппи положительно отказывалась выйти изъ комнаты. Она не хотѣла и слышать объ этомъ.
   -- Убирайтесь вы сами вонъ,-- вскричала она моему опекуну:-- что вы думаете о себѣ? Развѣ мой сынъ не стоитъ васъ? Вы бы постыдились самихъ себя. Убирайтесь вонъ отсюда!
   -- Послушайте, прекрасная леди,-- отвѣчалъ мой опекунъ:-- совсѣмъ несообразно съ здравымъ разсудкомъ просить меня убираться вонъ изъ моей квартиры.
   -- А мнѣ какое дѣло!-- кричала мистриссъ Гуппи.-- Убирайтесь вонъ отсюда! Если мы не хороши для васъ, такъ ищите себѣ другихъ лучше насъ. Убирайтесь вонъ, я говорю, и ищите другихъ!
   Быстрая перемѣна въ обращеніи мистриссъ Гуппи и переходъ изъ смѣшного тона въ тонъ оскорбительный были для меня совершенно неожиданны.
   -- Убирайтесь вонъ отсюда и ищите другихъ,-- повторяла мистриссъ Гуппи:-- убирайтесь вонъ!
   Повидимому ничто такъ сильно не удивляло матушку мистера Гуппи и не увеличивало ея негодованія, какъ наше невниманіе къ ея словамъ.
   -- Что же вы думаете?-- кричала она:-- чего же вы ждете здѣсь?
   -- Матушка,-- прервалъ ея сынъ, постоянно держась впереди ея и отталкивая ее плечомъ своимъ, въ то время, какъ она съ угрожающимъ видомъ покушалась броситься на моего опекуна:-- матушка, замолчите ли вы?
   -- Нѣтъ, Вильямъ,-- отвѣчала она:-- не хочу молчать! Не замолчу, пока они не уберутся отсюда!
   Какъ бы то ни было, мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ соединенными силами повели мистриссъ Гуппи, совершенно противъ ея желанія, съ лѣстницы, и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ она спускалась ступенькою ниже, голосъ ея поднимался нотою выше; она непремѣнно требовала, чтобы мы убирались вонъ и искали другихъ лучше ихъ, а главнѣе всего, чтобъ мы убирались вонъ.
   

LXV. Вступленіе въ свѣтъ.

   Засѣданія начались, и мой опекунъ получилъ отъ мистера Кенджа увѣдомленіе, что тяжба будетъ въ докладѣ черезъ два дня. Имѣя хотя и слабую надежду на вновь открытое духовное завѣщаніе, я безпокоилась насчетъ окончанія тяжбы и въ назначенный день условилась съ Алланомъ идти въ судъ. Ричардъ быль чрезвычайно взволнованъ и до такой степени слабъ, хотя болѣзнь его все еще была только душевная, что подруга моя въ особенности теперь нуждалась въ утѣшеніи. Впрочемъ она не совсѣмъ еще покидала надежды на помощь, которая должна была явиться къ ней съ окончаніемъ тяжбы и не падала духомъ.
   Засѣданія происходили въ Вестминстерѣ. Тяжба разсматривалась въ этомъ мѣстѣ, быть можетъ, уже сотни разъ, но я никакъ не могла, усвоить идею, что и на этотъ разъ разсмотрѣніе ея приведетъ къ какому нибудь результату. Мы вышли изъ дому тотчасъ послѣ завтрака, чтобы во время поспѣть въ Вестминстеръ Голлъ, и шли по многолюднымъ улицамъ (такъ пріятно и такъ странно это казалось мнѣ!) одни.
   Въ то время, какъ мы подвигались впередъ, составляя планы, что бы намъ сдѣлать для Ричарда и Ады, я услышала., что меня кто-то кликалъ: "Эсѳирь! Моя милая Эсѳирь! Эсѳирь!" Я оглянулась и увидѣла, что это была Кадди Джеллиби. Высунувъ свою голову изъ маленькой кареты, которую она нанимала, чтобъ ѣздить къ своимъ ученицамъ (такъ много ихъ было у нея теперь), какъ будто она хотѣла обнять меня за сто шаговъ. Я написала ей обо всемъ, что опекунъ мой сдѣлалъ, но не имѣла ни минуты времени съѣздить и повидаться съ ней. Разумѣется, мы вернулись назадъ. Признательная Кадди была въ такомъ восторгѣ, съ такимъ удовольствіемъ вспоминала о вечерѣ, когда принесла мнѣ букетъ цвѣтовъ, такое сильное имѣла расположеніе сжимать мое лицо (шляпку и все другое) между своими руками, и вообще поступала съ такой изступленной радостью, называя меня такимъ множествомъ милыхъ именъ и увѣряя Аллана, что я и Богъ знаетъ какое сдѣлала для нея благодѣяніе, что я принуждена была сѣсть къ ней въ карету и успокоить ее, позволивъ ей говорить и дѣлать, что ей угодно. Алланъ оставался у окна кареты, былъ доволенъ не менѣе Кадди; а я была довольнѣе ихъ обоихъ. Наконецъ къ крайнему своему удивленію я вышла изъ кареты, смѣясь, раскраснѣвшись, въ измятомъ платьѣ и смотрѣла на Кадди, которая въ свою очередь смотрѣла на насъ, пока карета не скрылась изъ виду.
   Черезъ это мы опоздали на четвергъ часа, и когда подошли къ Вестминстеръ-Голлу, мы узнали, что засѣданіе уже началось. Хуже того, мы увидѣли такое необыкновенное стеченіе народа въ Верховномъ Судѣ, что весь залъ набитъ былъ биткомъ, и мы не могли ни видѣть, ни слышать, что происходило въ немъ. Казалось, что тамъ говорилось что-то смѣшное, потому что отъ времени то времени раздавался громкій хохотъ и крикъ: "молчаніе!" Казалось, что тамъ происходило что то интересное, потому что каждый старался протискаться ближе къ членамъ присутствія. Казалось, что тамъ происходило что-то очень забавное для адвокатовъ, потому что, когда нѣсколько молодыхъ присяжныхъ, въ парикахъ и въ мантіяхъ, вышли изъ зала, и когда одинъ изъ нихъ началъ разсказывать своимъ товарищамъ о томъ, что дѣлалось внутри, всѣ они засунули руки въ карманы и, какъ говорится, помирали со смѣху.
   Мы спросили стоявшаго подлѣ насъ джентльмена, какое дѣло разсматривается въ засѣданіи? Онъ отвѣчалъ, что тяжба Джорндисъ и Джорндисъ. Мы спросили его, не знаетъ ли онъ, что тамъ дѣлается по этой тяжбѣ? Онъ отвѣчалъ, что не знаетъ; да и никто не знаетъ; однако сколько онъ могъ разслушать, такъ тяжба кончилась.
   -- Кончилась только на сегодня?-- спросили мы
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ:-- кончилась совсѣмъ.
   -- Кончилась совсѣмъ!
   Услышанъ этотъ ничѣмъ необъяснимый отвѣтъ, мы взглянули другъ на друга, теряясь въ недоумѣніи. Возможно ли, что духовное завѣщаніе такъ скоро разъяснило все дѣло, и что Ричардъ и Ада такъ скоро разбогатѣютъ? О, еслибъ это была правда! Но увы, какъ далеко было наше предположеніе отъ истины!
   Недоумѣніе наше было непродолжительно. Засѣданіе вскорѣ кончилось, и народъ потокомъ хлынулъ изъ зала. Слѣды недавняго смѣха оставались еще на лицѣ каждаго и, казалось, что всѣ выходили не изъ храма правосудія, но изъ театра, гдѣ только что кончили смѣшной водевиль или представленіе фокусника. Мы стояли въ сторонѣ, надѣясь встрѣтить въ толпѣ знакомое лицо; между тѣмъ изъ зала начали выносить огромныя кипы бумагъ, кипы въ мѣшкахъ, кипы, слишкомъ громадныя, чтобъ помѣстить ихъ въ какой нибудь мѣшокъ, массы бумаги всѣхъ возможныхъ видовъ и неимѣющихъ никакого вида -- массы, подъ тяжестью которыхъ гнулись носильщики, бросали ихъ на время на тротуаръ и уходили за другими кипами. Даже и носильщики смѣялись. Мы взглянули на бумаги и, замѣтивъ на нихъ вездѣ слова Джорндисъ и Джорндисъ, спросили человѣка, который находился среди нихъ и, повидимому, принадлежалъ къ числу присяжныхъ, неужели правда, что тяжба рѣшена окончательно?
   -- Да,-- отвѣчалъ онъ:-- кончилась таки совсѣмъ! и разразился хохотомъ.
   При этомъ отвѣтѣ, мы увидѣли мистера Кенджа. Онъ выходилъ изъ зала и съ видомъ самодовольствія слушалъ мистера Вольза, который былъ весьма равнодушенъ и несъ свой мѣшокъ. Мистеръ Вользъ первый замѣтилъ насъ.
   -- Вотъ и миссъ Соммерсонъ здѣсь,-- сказалъ онъ:-- и мистеръ Вудкортъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, да, дѣйствительно,-- сказалъ мистеръ Кенджъ, приподнимая шляпу вѣжливо до утонченности.-- Какъ ваше здоровье? Очень радъ васъ видѣть. Мистера Джорндиса нѣтъ здѣсь?
   -- Нѣтъ. Онъ никогда не бываетъ здѣсь, напомнила я ему.
   -- Да, да,-- отвѣчаетъ мистеръ Кенджъ.-- И прекрасно сдѣлалъ, что не былъ здѣсь сегодня, въ противномъ случаѣ, его, смѣю ли я сказать въ отсутствіе моего добраго друга?-- его неподражаемо странное мнѣніе, быть можетъ, еще бы сильнѣе укоренилось въ немъ; правда, безъ всякаго сомнѣнія, могло бы укорениться.
   -- Скажите, пожалуйста, что было сдѣлано сегодня?-- спросилъ Алланъ.
   -- Что вы изволите сказать?-- спросилъ мистеръ Кенджъ съ необычайной вѣжливостью.
   -- Что было сдѣлано сегодня?
   -- Что было сдѣлано,-- повторилъ мистеръ Кенджъ.-- Совершенно такъ. Да. Немного было сдѣлано, весьма немного. Намъ сдѣлали шахъ и матъ, мы получили внезапный толчокъ.
   -- Значитъ, духовное завѣщаніе оказалось дѣльнымъ документомъ?-- спросилъ Алланъ:-- Пожалуйста, объясните намъ это.
   -- Я бы сдѣлалъ для васъ это удовольствіе, еслибъ могъ,-- сказалъ мистеръ Кенджъ:-- но это невозможно, рѣшительно невозможно.
   -- Рѣшительно невозможно,-- рѣшилъ мистеръ Вользъ, какъ будто его глухой беззвучный голосъ служилъ отголоскомъ словъ мистера Кенджа.
   -- Вы только подумайте, мистеръ Вудкортъ,-- замѣтилъ мистеръ Кенджъ, употребляя въ дѣло свою серебряную лопатку, для вящшей вразумительности своихъ словъ и уничтоженія въ нихъ шероховатости.-- Вы только подумайте, что это была знаменитая тяжба, это была затянутая тяжба, это была запутанная тяжба. Тяжба Джорндисъ и Джорндисъ весьма прилично названа была монументомъ адвокатской практики.
   -- И, разумѣется, она стоила величайшаго терпѣнія,-- сказалъ Алланъ.
   -- Вотъ это кстати; очень кстати, сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Кенджъ, подавляя смѣтъ,-- Очень кстати! Извольте еще замѣтить, мистеръ Вудкортъ, (принимая на себя серьезный видъ), что при многочисленныхъ затрудненіяхъ, случайныхъ издержкахъ, мастерскихъ уверткахъ и формахъ дѣлопроизводства въ этой знаменитой тяжбѣ, на нее истрачены были труды, способности, краснорѣчіе, познаніе и умъ, мистеръ Вудкортъ, высокій умъ. Въ теченіе многихъ и многихъ лѣтъ тяжбѣ Джорндисъ и Джорндисъ приносились въ жертву, такъ сказать, первѣйшіе цвѣты нашего сословія и, смѣю прибавить, лучшіе, спѣлые осенніе плоды. Если публика имѣетъ пользу отъ этого великаго сословія, и если это сословіе служитъ украшеніемъ государства, то за тяжбу Джорндись и Джорндисъ должно заплатить, сэръ, или наличными деньгами или недвижимымъ имуществомъ.
   -- Мистеръ Кенджъ,-- сказалъ Алланъ; повидимому, онъ понялъ все въ одинъ моментъ.-- Извините меня, мы не имѣемъ свободнаго времени. Неужели я такъ понимаю, что все спорное наслѣдство должно употребиться на издержки за дѣлопроизводство?
   -- Гм! Мнѣ кажется, что такъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Кенджъ.-- Мистеръ Вользъ, какъ вы скажете?
   -- Мнѣ кажется, что такъ,-- повторилъ мистеръ Вользъ.
   -- И что такимъ образомъ тяжба сама собой уничтожится?
   -- Вѣроятно,-- отвѣчалъ мистеръ Кенджъ.-- Мистеръ Вользъ?
   -- Вѣроятно,-- повторилъ Вользъ.
   -- Милый другъ мой,-- прошепталъ Алланъ:-- это окончательно убьетъ Ричарда!
   На лицѣ его выражалось столько опасеній, онъ зналъ Ричарда такъ хорошо, и я такъ давно замѣчала постепенное разрушеніе бѣднаго брата моего, что слова моей милочки, высказанныя мнѣ въ полнотѣ ея любви, и тревожимой мрачнымъ предчувствіемъ, звучали въ ушахъ моихъ, какъ погребальный звонъ.
   -- Быть можетъ, вы хотите видѣть мистера Карстона,-- сказалъ мистеръ Вользъ, идя за нами:-- такъ вы найдете его въ залѣ. Я оставилъ его такъ отдохнуть немного. Добрый день, сэръ! Добрый день, миссъ Соммерсонъ!
   Въ то время, какъ онъ, завязывая свой мѣшокъ, чтобы съ нимъ вмѣстѣ догнать мистера Кенджа, сладкорѣчиваго присутствія котораго онъ боялся, повидимому, лишиться, онъ бросилъ на меня медленно пожирающій взглядъ, втянулъ въ себя глотокъ воздуха, какъ будто вмѣстѣ съ этимъ онъ проглотилъ послѣдній кусокъ своего кліента, и его черная застегнутая, отталкивающая отъ себя фигура скрылась въ небольшую дверь въ отдаленномъ концѣ зала.
   -- Душа моя,-- сказалъ Алланъ:-- оставь мнѣ Ричарда. Иди домой съ этимъ извѣстіемъ и потомъ возвращайся къ Адѣ.
   Я не позволила ему нанять карету для меня, но умоляла его немедленно идти къ Ричарду и предоставить мнѣ одной исполнитъ его приказанія. Поспѣшивъ домой, я застала моего опекуна и разсказала ему постепенно, съ какими новостями я воротилась.
   -- Маленькая хозяюшка,-- сказалъ онъ совершенно спокойно:-- окончанія тяжбы, на какихъ бы то ни было условіяхъ, я постепенно ждалъ, какъ величайшаго благословенія. Но мои бѣдные молодые кузены!
   Мы говорили о нихъ все утро и разсуждали о томъ, что можно для нихъ сдѣлать. Послѣ обѣда мой опекунъ пошелъ со мною на подворье Сэймонда и остался у дверей. Я поднялась наверхъ. Милочка моя, услыхавъ мои шаги, вышла въ маленькій корридоръ и бросилась ко мнѣ на шею; впрочемъ, она скоро успокоилась и сказала, что Ричардъ спрашивалъ меня нѣсколько разъ. По ея словамъ Алланъ отыскалъ его въ углу сада, сидящаго какъ мраморная статуя. Выведенный изъ этого оцѣпененія, онъ начала, говорить съ большимъ изступленіемъ, какъ будто передъ нимъ былъ судья. Хлынувшая изъ гортани кровь остановила его, и Алланъ привезъ его домой.
   Когда я вошла, Ричардъ лежалъ на софѣ въ закрытыми глазами. На столѣ находились лекарства; комната была вывѣтрена, сторы спущены и вообще приняты были всѣ мѣры для его спокойствія. Алланъ стоялъ у него въ изголовьи и наблюдалъ за нимъ съ серьезнымъ лицомъ. Лицо Ричарда, казалось мнѣ, лишено было всякаго цвѣта, и только теперь, въ первый еще разъ, я увидѣла, до какой степени онъ былъ изнуренъ. Впрочемъ, онъ казался прекраснѣе, чѣмъ я видѣла его въ теченіе многихъ дней.
   Я молча сѣла подлѣ него. Онъ открылъ глаза и слабымъ голосомъ, но съ прежней улыбкой, сказалъ мнѣ:
   -- Бабушка Дорденъ, поцѣлуй меня, моя милая!
   Для меня было пріятно и въ нѣкоторой степени удивительно, что Ричардъ при слабомъ своемъ положеніи былъ веселъ и говорилъ о будущемъ. Предназначенный бракъ вашъ,-- говорилъ онъ,-- такъ радовалъ его, что онъ не находилъ словъ выразитъ своей радости. Мой мужъ для него и для Ады былъ геніемъ хранителемъ, и онъ благословлялъ обоихъ насъ и желала намъ счастія, какое только жизнь могла намъ доставить. Я чувствовала, какъ будто сердце мое разрывалось на части, когда онъ взялъ руку моего мужа и положилъ къ себѣ на грудь.
   Мы говорили о будущемъ такъ много, какъ только можно, и онъ нѣсколько разъ повторялъ, что долженъ присутствовать на моей свадьбѣ, если только позволятъ ему силы. Но во всякомъ случаѣ Ада поможетъ ему,-- говорилъ онъ. "Поможетъ, поможетъ, неоцѣненный Ричардъ!" И когда моя милочка говорила эти слова, лицо ея озарилось надеждой, она была чудно прекрасна! О, я предвидѣла, что ожидало ее и чего она ожидала!
   Ему не позволялось говорить слишкомъ много, и потому, когда онъ молчалъ, мы тоже молчали. Сидя подлѣ него, я показывала видъ, что работала для Ады; я это дѣлала потому, что онъ любилъ шутить надъ моею дѣятельностью. Ада облокотилась на его подушку и поддерживала его голову въ своей рукѣ. Онъ часто находился въ забытьи и при каждомъ пробужденіи первыми словами его было: "Гдѣ Вудкортъ?"
   Наступилъ вечеръ. Приподнявъ глаза, я увидѣла, что въ маленькой гостиной стоялъ мой опекунъ.
   -- Кто тамъ, бабушка Дорденъ?-- спросилъ меня Ричардъ.
   Дверь была позади его, но онъ замѣтилъ по моему лицу, что въ гостиной кто-то былъ.
   Я взглядомъ попросила совѣта Аллана, и онъ кивнулъ мнѣ головой, наклонился къ Ричарду и сказалъ ему. Мой опекунъ, увидѣвъ, что происходило, въ одинъ моментъ подошель ко мнѣ, и положилъ свою руку на руку Ричарда.
   -- О, сэръ,-- сказалъ Ричардъ:-- вы добрый человѣкъ, вы человѣкъ великодушный!
   И въ первый разъ залился слезами. Опекунъ мой, живая картина великодушнаго человѣка, сѣлъ на мое мѣсто, продолжая держать Ричарда за руку.
   -- Любезный Рикъ,-- сказалъ онъ:-- тучи разсѣялись, и теперь для насъ все ясно. Мы теперь можемъ видѣть. До этого Рикъ, мы болѣе или менѣе блуждали въ потемкахъ. Но, что дѣлать, прошедшаго не передѣлаешь! Какъ ты себя чувствуешь?
   -- Я очень слабъ, сэръ; но надѣюсь, что я окрѣпну. Я начинаю вступать въ свѣтъ.
   -- Да, истинно такъ; вотъ это вѣрно сказано!-- воскликнулъ мой опекунъ.
   -- Теперь я не такъ начну вступать въ него, какъ вступалъ прежде,-- сказалъ Ричардъ съ грустной улыбкой.-- Теперь я выучилъ хорошій урокъ. Онъ былъ труденъ, это правда: но будьте увѣрены, что я его выучилъ.
   -- Хорошо, хорошо,-- сказалъ мой опекунъ утѣшающимъ тономъ:-- я вѣрю, мой милый, вѣрю, вѣрю!
   -- Только передъ вами,-- продолжалъ Ричардъ:-- я думалъ о томъ, что ничего въ мірѣ такъ не желалъ бы я видѣть, какъ ихъ домъ, то есть домъ бабушки Дорденъ и Вудкорта. Еслибъ для меня была возможность переѣхать туда, когда силы мои начнутъ во мнѣ возстановляться, я чувствую, что тамъ бы я поправился скорѣе, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ.
   -- Да, и я то же думалъ объ этомъ, Рикъ,-- сказалъ мой опекунъ:-- и наша маленькая хозяйка то же думала: она и я говорили объ этомъ не дальше, какъ сегодня. Смѣю сказать, что нарѣченный ея не воспротивится этому. Какъ ты думаешь?
   Ричардъ улыбнулся и поднялъ руку, чтобъ дотронуться до Аллана, который стоялъ у него въ головахъ.
   -- Я ничего не говорю объ Адѣ,-- говорилъ Ричардъ:-- нo я думаю и думалъ о ней очень много. Взгляните на нее! Душа моя, моя бѣдная Ада! Она склоняется надъ этой подушкой въ то время, когда сама нуждается въ покоѣ!
   Онъ сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ, и никто изъ насъ не смѣлъ нарушить торжественнаго молчанія. Наконецъ, онъ отпустилъ ее. Ада взглянула на насъ, взглянула на небо и, судя по движеніямъ губъ ея, она читала молитву.
   -- Когда я пріѣду въ Холодный Домъ,-- сказалъ Ричардъ:-- мнѣ придется разсказать вамъ многое, сэръ, а вамъ многое мнѣ показать. Вѣдь вы не откажете мнѣ въ этомъ?
   -- Разумѣется, нѣтъ, любезный Рикъ.
   -- Благодарю васъ; я узнаю васъ во всемъ, во всемъ. Мнѣ говорили, какъ вы устроили его, ни на волосъ не отступая отъ вкуса и привычекъ нашей милой Эсѳири. Я побываю также и въ старомъ Холодномъ Домѣ.
   -- Да, я надѣюсь, Рикъ, что ты и туда заглянешь. Теперь я одинокій человѣкъ, и посѣщеніе близкихъ моему сердцу я приму за милость. Приму за милость, душа моя!-- повторилъ онъ Адѣ, нѣжно перебирая ея золотистыя кудри и приложивъ одинъ локонъ къ губамъ. (Мнѣ кажется, онъ въ душѣ давалъ себѣ клятву лелѣять ее, если она останется одна).
   -- Все это было ни болѣе, ни менѣе, какъ тревожный сонъ,-- сказалъ Ричардъ, крѣпко сжавъ обѣ руки моего опекуна.
   -- Ни больше, ни меньше, Рикъ, ни больше, ни меньше.
   -- И вы, какъ человѣкъ великодушный, вѣроятно, простите и пожалѣете этого мечтателя, будете снисходительны при его пробужденіи?
   -- Разумѣется, Рикъ. Вѣдь я тоже ни больше, ни меньше, какъ другой мечтатель.
   -- Да, я начинаю вступать въ свѣтъ!-- сказалъ Ричардъ, и глаза его сдѣлались чисты и свѣтлы.
   Мой мужъ придвинулся къ Адѣ, и я увидѣла, какъ онъ торжественно приподнялъ руку для предостереженія моего опекуна.
   -- Когда я удалюсь изъ этого мѣста, когда я снова буду находиться въ той отрадной странѣ, гдѣ протекла моя юность, гдѣ я буду имѣть достаточно силъ, чтобъ разсказать, чѣмъ Ада была для меня, гдѣ я буду въ состояніи вспоминать о моихъ заблужденіяхъ и моей слѣпотѣ, гдѣ я стану приготовлять себя быть руководителемъ моего будущаго младенца? О, когда я удалюсь отсюда?-- сказалъ Ричардъ.
   -- Когда ты будешь въ силахъ, милый Рикъ,-- отвѣчалъ мой опекунъ.
   -- Ада, другъ мой, душа моя!
   Онъ хотѣлъ приподняться. Алланъ поднялъ его настолько, чтобъ она могла держать его на своей груди: только этого и хотѣлъ Ричардъ.
   -- Я не правъ передъ тобой, мой ангелъ; я погубилъ тебя. Я упалъ, какъ тяжелая тѣнь, на твой свѣтлый путь, я вовлекъ тебя въ нищету и бѣдствія, я разсѣялъ на вѣтеръ всѣ твои средства къ существованію. Простишь ли ты мнѣ все это, моя Ада, прежде, чѣмъ я вступлю въ свѣтъ?
   Улыбка озаряла лицо его въ то время, какъ Ада наклонилась поцѣловать его. Онъ тихо опустилъ свое лицо на грудь Ады, крѣпко сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ и, съ однимъ прощальнымъ вздохомъ, вступилъ въ свѣтъ... но, не въ этотъ свѣтъ. О, нѣтъ! Онъ переселился въ другой лучшій міръ, гдѣ нѣтъ ни скорби, ни разлуки!
   Поздно вечеромъ, когда все стихло, бѣдная полоумная миссъ Фляйтъ пришла ко мнѣ и съ горькими слезами сказала, что выпустила на волю всѣхъ своихъ птичекъ.
   

LXVI. Въ Линкольншэйрѣ.

   Въ эти дни, исполненные множества перемѣнъ, мрачное безмолвіе тяготѣетъ надъ всѣмъ Чесни-Воулдомъ, какъ тяготѣетъ оно и надъ нѣкоторой частью фамильной исторіи. Пронеслась молва, будто сэръ Лэйстеръ платилъ любителямъ поговорить большія деньги за то, чтобы они молчали; впрочемъ, это одна только молва, слабая и ничѣмъ не подтверждаемая, молва, которая, при первомъ порывѣ своемъ принять огромные размѣры, совершенно замолкала. Извѣстно за достоверное, что прахъ прекрасной леди Дэдлокъ покоится въ великолѣпномъ мавзолеѣ, сооруженномъ въ паркѣ, вершина котораго прикрывается густыми вѣтвями вѣковыхъ деревьевъ, и гдѣ въ теченіе ночи голоса совъ оглашаютъ весь паркъ; но откуда прекрасная леди принесена была домой и положена между отголосками этого одинокаго мѣста, и какою смертью умерла она -- это непроницаемая тайна. Нѣкоторыя изъ ея старинныхъ подругъ, большею частью находящихся среди разрумяненныхъ прелестницъ съ костлявыми шеями, прелестницъ, утратившихъ свою красоту и начинающихъ кокетничать съ угрюмой смертью, иногда поговаривали, играя своими огромными вѣерами, что для нихъ весьма удивительно, почему Дэдлоки, покоившіеся въ томъ же мавзолеѣ, не возстанутъ противъ такого непріятнаго сообщества. Впрочемъ, отшедшіе Дэдлоки принимаютъ это весьма спокойно и вовсе не думаютъ возставать противъ этого.
   Между кустами папоротника въ глубокомъ оврагѣ и по извилистой дорожкѣ, обсаженной группами деревьевъ, часто раздается звукъ лошадиныхъ подковъ, направляющійся къ этому одинокому мѣсту. И тамъ можно видѣть, какъ сэръ Лэйстеръ, больной, согбенный и почти слѣпой, ѣдетъ верхомъ съ высокимъ статнымъ мужчиной, который постоянно держитъ его лошадь подъ уздцы. Когда онъ подъѣзжаетъ къ этому мѣсту, лошадь сэра Лэйстера останавливается безъ всякаго принужденія передъ дверями мавзолея, и сэръ Лэйстеръ, скинувъ шляпу, остается на нѣсколько минутъ безмолвнымъ и потомъ возвращается домой той же дорогой.
   Въ одномъ изъ сторожевыхъ домиковъ въ паркѣ, въ томъ самомъ домикѣ, который виденъ изъ оконъ господскаго домика, и въ которомъ когда-то во время осенняго разлива водъ въ Линкольншэйрѣ, миледи любовалась ребенкомъ сторожа, въ этомъ домикѣ помѣщается высокій и статный мужчина, отставной кавалеристъ. По стѣнамъ развѣшены нѣкоторыя изъ его прежнихъ оружій, содержать которыя въ ослѣпительномъ блескѣ составляетъ источникъ особеннаго удовольствія для маленькаго хромоногаго человѣчка, постоянно обрѣтающагося на конюшняхъ. Дѣятеленъ этотъ маленькій человѣчекъ; онъ безпрестанно полируетъ мѣдныя бляхи на дверяхъ шорнаго сарая, полируетъ стремена, мундштуки, гайки и пряжки на сбруѣ, и вообще все, что требуетъ полировки; словомъ, онъ ведетъ свою жизнь въ постоянномъ треніи. Косматый и уродливый человѣчекъ, имѣющій большое сходство съ старой собакой неопредѣленной породы, собакой, которая на своемъ вѣку перепробовала безчисленное множество различныхъ толчковъ. Кличка ей -- Филь!
   Какое плѣнительное представляется зрѣлище, когда величавая старая домоправительница (немножко крѣпкая на ухо) отправляется въ церковь, склонясь на руку сына, и какъ пріятно наблюдаетъ (что, между прочимъ, дѣлаютъ весьма немногіе, потому что въ настоящее время въ господскомъ домѣ замѣтенъ сильный недостатокъ въ обществѣ) отношеніе обоихъ ихъ къ сэру Лэйстеру и отношеніе сэра Лэйстера къ нимъ. Среди лѣта, въ хорошую погоду къ нимъ являются гости, и тогда между деревьями парка частенько показывается сѣренькій плащъ и старый зонтикъ; тогда можно видѣть, какъ двѣ молоденькія дѣвочки играютъ и рѣзвятся въ различныхъ частяхъ парка, и какъ изъ дверей домика кавалериста вылетаетъ табачный дымъ изъ двухъ трубокъ и сливается съ благоуханіемъ вечерняго воздуха; тогда внутри сторожевого домика раздаются мелодическіе звуки флейты и громкій одушевленный разговоръ о британскихъ гренадерахъ; и въ то время, какъ сумерки вечерніе начнутъ переходить въ ночныя тѣни, можно видѣть двѣ фигуры, расхаживающія взадъ и впередъ, и слышать, какъ одна изъ нихъ грубымъ и неизмѣняемымъ голосомъ произноситъ отъ времени до времени: "Я никогда не сознавался въ этомъ передъ старой бабенкой. Надобно соблюдать дисциплину".
   Волюмнія, становясь вмѣстѣ съ полетомъ времени пунцовѣе въ лицѣ, вмѣсто румянца, и желтѣе, вмѣсто бѣлизны, читаетъ для сэра Лэйстера въ длинные вечера и прибѣгаетъ къ различнымъ ухищреніямъ, чтобы скрыть свое зѣванье; изъ числа этихъ ухищреній самое дѣйствительное заключается въ томъ, что она сжимаетъ въ своихъ розовыхъ губахъ жемчужное ожерелье.
   Кузены какъ-то обѣгаютъ Чесни-Воулдъ въ его уныніи, но впрочемъ, являются въ него на нѣсколько дней во время сезона псовой охоты, и тогда на поляхъ раздаются ружейные выстрѣлы, и нѣсколько разсѣянныхъ загонщиковъ и егерей ждутъ въ назначенныхъ мѣстахъ двухъ-трехъ кузеновъ съ повѣшенными носами. Изнуренный кузенъ, еще болѣе изнуренный уныніемъ мѣста, впадаетъ отъ скуки въ ужасное настроеніе духа, стонетъ, въ часы бездѣйствія, подъ подушками софы и утверждаетъ, что это "'дская т'рьма, р'клятая ссылка".
   Единственнымъ въ своемъ родѣ и величайшимъ развлеченіемъ для Волюмніи въ этомъ совершенно измѣнившемся уголкѣ Британіи служатъ событія, рѣдкія и отдѣленныя другъ отъ друга громадными промежутками, событія, когда потребуется сдѣлать что-нибудь для округа или для помѣстья, и когда это дѣлается въ видѣ публичнаго бала. Тогда эта накрахмаленная сильфида отправляется, съ восторгомъ и полъ прикрытіемъ свиты своего кузена, въ старинное, полуистлѣвшее зало публичныхъ собраній, отстоящее отъ Чесни-Воулда милъ на пятнадцать, въ зало, которое въ теченіе трехсотъ шестидесяти четырехъ дней и ночей каждаго простого года представляетъ собою что-то въ родѣ антиподной кладовой, заваленной опрокинутыми вверхъ ногами столами и стульями. Тогда-то она начинаетъ плѣнять сердца своимъ снисходительнымъ обхожденіемъ, своею дѣвственной развязностью, своими милыми прыжками. Тогда-то она, эта идиллическая пастушка, вертится, кружится и носится въ лабиринтѣ танцевъ, пастушки являются передъ ней съ чаемъ, съ лимонадомъ, съ сандвичами и съ подобострастіемъ. Тогда-то она становится по очереди, то мила, то жестока, то величава и недоступна, то снисходительна и ласкова и вообще плѣнительно-кокетлива и своенравна. Тогда открывается замѣчательный родъ параллели между ею и небольшими хрустальными канделябрами минувшаго вѣка, украшающими зало собранія; всѣ они, съ своими тоненькими стойками, съ тоненькими серьгами, съ своими обнаженными выпуклостями безъ всякаго украшенія и съ своимъ призменнымъ блескомъ, всѣ они кажутся Волюмніями.
   Въ прочихъ отношеніяхъ линкольншэйрская жизнь для Волюмніи все равно, что жизнь въ пустомъ громадномъ домѣ среди деревьевъ, которыя вздыхаютъ, ломаютъ себѣ руки, склоняютъ головы и льютъ слезы на окна съ монотоннымъ уныніемъ. Все равно, что жизнь въ великолѣпномъ лабиринтѣ, который скорѣе можно назвать собственностью старинной фамиліи, населенною отголосками, которые при каждомъ звукѣ вылетаютъ изъ могилъ, скрывающихъ въ себѣ отшедшихъ владѣтелей, и разносятся по всему зданію, скорѣе такъ, нежели собственностью старинной фамиліи, населенною живыми созданіями и фамильными портретами. Все равно, что жизнь среди безчисленнаго множества никѣмъ не посѣщаемыхъ корридоровъ и лѣстницъ, гдѣ рѣдко кто рѣшится сдѣлать нѣсколько шаговъ безъ провожатаго, гдѣ старая дѣва испускаетъ произвольный визгъ, когда обсыпается въ каминѣ нагорѣвшая зола, повторяетъ этотъ визгъ во всякое время дня и во всѣ времена года, дѣлается жертвою тоски и унынія, отказывается отъ своихъ обязанностей и уѣзжаетъ.
   

LXVII. Окончаніе разсказа Эсѳири.

   Аккуратно семь счастливыхъ лѣтъ я пробыла владѣтельницей Холоднаго Дома. Нѣсколько словъ, которыя остается, прибавить къ моему разсказу, будутъ скоро написаны; и тогда я и неизвѣстный другъ, для котораго пишу, разлучимся навсегда. Разлучимся не безъ пріятнаго воспоминанія съ моей стороны и, надѣюсь, безъ сожалѣнія съ его или съ ея стороны.
   Мою милочку передали мнѣ на руки, и въ теченіе многихъ недѣль я отъ нея не отходила. Младенецъ, надѣлавшій такихъ хлопотъ, родился прежде, чѣмъ обложили дерномъ могилу его отца. Онъ быль мальчикъ, и я, мой мужъ и мой опекунъ дали ему имя отца.
   Помощь, которую ожидала моя милочка, явилась къ ней, хотя, по премудрому промыслу, совершенно съ другой стороны. Этотъ младенецъ былъ посланъ на утѣшеніе и возстановленіе здоровья своей матери. Когда я увидѣла силу слабой маленькой рученки, когда я замѣтила, до какой степени одно ея прикосновеніе заживляло раны въ сердцѣ моей милочки и пробуждало въ ней уснувшія надежды, я получила новое понятіе и благости и милосердіи Отца Небеснаго.
   Они поправлялись; и я начала замѣчать, что милая моя подруга приходила въ мой деревенскій садикъ и гуляла въ немъ, держа малютку на рукахъ. Я была тогда замужемъ. Я была счастливѣйшею изъ счастливыхъ.
   Около этого времени къ намъ пріѣхалъ мой опекунъ и спросилъ Аду, когда она воротится домой?
   -- Оба Холодные Дома твои, душа моя,-- сказалъ онъ:-- но старшему изъ нихъ въ этомъ отношеніи должно отдать преимущество. Когда ты и твой милый ребенокъ достаточно поправитесь, то, пожалуйста, пріѣзжайте и занимайте свой домъ.
   Ада назвала его своимъ неоцѣненнымъ кузеномъ Джономъ.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ онъ:-- теперь я болѣе, чѣмъ прежде, долженъ называться твоимъ опекуномъ.
   И, дѣйствительно, теперь онъ вполнѣ былъ опекуномъ ея и ея ребенка и имѣлъ полное право удержать за собой прежнее имя. Поэтому она назвала его и по сіе время называетъ своимъ опекуномъ. Дѣти не иначе знали его, какъ подъ этимъ именемъ. Я говорю: дѣти... вѣдь и у меня двѣ маленькія дочери.
   Трудно повѣрить, что Чарли (попрежнему круглоглазая и безъ всякихъ способностей усвоить грамматическія правила) вышла замужъ за мельника въ ближайшемъ сосѣдствѣ; а между тѣмъ, это правда, и даже теперь, взглянувъ изъ-за моей конторки, за которой я пишу рано по утру у открытаго окна, я вижу самую мельницу, вижу, какъ она начинаетъ вертѣться, Надѣюсь, что мельникъ не избалуетъ Чарли; впрочемъ, онъ очень любитъ ее, а Чарли гордится такой партіей, потому что онъ человѣкъ довольно зажиточный и его мельница въ сильномъ ходу. При мысли о моей маленькой горничной, мнѣ кажется, что время оставалось такъ же неподвижно въ теченіе семи лѣтъ, какъ и эта мельница съ полчаса тому назадъ; въ теченіе этого времени маленькая Умма, сестра Чарли, служитъ для меня тѣмъ же, чѣмъ служила для нея Чарли. Что касается Тома, брата Чарли, я, право, не знаю, далеко-ли онъ зашелъ въ школѣ по математикѣ, кажется, что до десятичныхъ. Онъ поступилъ въ ученье къ мельнику; очень добрый, застѣнчивый юноша, постоянно влюбляется въ кого-нибудь и постоянно краснѣетъ передъ предметомъ своей любви.
   Кадди провела съ нами самые послѣдніе дни своихъ праздниковъ; она казалась для меня милѣе, прежняго; безпрестанно вбѣгаетъ въ домъ и выбѣгаетъ изъ него, какъ-будто въ жизнь свою она не давала уроковъ танцованія. Теперь Кадди вмѣсто наемнаго держитъ свой экипажъ и живетъ отъ прежняго мѣста двумя милями ближе къ центру города. Она трудится неутомимо; ея мужъ (одинъ изъ превосходнѣйшихъ мужей) охромѣлъ и не можетъ дѣлать многаго. Но несмотря на то, она какъ нельзя болѣе довольна своей судьбой и дѣлаетъ все, что только можетъ сдѣлать, отъ чистаго сердца. Мистеръ Джеллиби проводитъ вечера въ ея новомъ домѣ и точно такъ же прислоняется головой къ стѣнѣ, какъ и въ старомъ. Я слышала, что мистриссъ Джеллиби испытываетъ величайшее огорченіе, вслѣдствіе семейныхъ неурядицъ; но я полагаю, что это случилось съ ней на время. Она потерпѣла сильную неудачу въ Борріобульскомъ проектѣ; неудача эта произошла вслѣдствіе того, что владѣтель племени Борріобула-Ха хотѣлъ продать за ромъ всѣхъ переселенцевъ -- разумѣется, тѣхъ, которые перенесли губительное влшніе климата; впрочемъ, она довольствуется теперь тѣмъ, что получила право засѣдать въ парламентѣ, и Кадди говорила мнѣ, что эта обязанность сопряжена еще съ большею корреспонденціею, чѣмъ прежняя. Я почти совсѣмъ забыла о маленькой дочери Кадди. Она уже теперь не такая маленькая крошка; но она глуха и нѣма. Мнѣ кажется что такой матери, какъ Кадди, не можетъ и быть; въ досужные промежутки времени она учитъ ее тому, что доступно для изученія глухонѣмой и что можетъ облегчить въ нѣкоторой степени несчастіе ребенка.
   Мнѣ кажется, я никогда не перестану говорить о Кадди, потому что вмѣстѣ съ ея именемъ я вспомнила о Пипи и старомъ мистерѣ Торвидропѣ. Пипи служитъ въ таможнѣ, и дѣла его идутъ отличнѣйшимъ образомъ. Мистеръ Торвидропъ, въ сильной степени апоплектикъ, все еще продолжаетъ показывать всему городу прекрасную осанку и изящныя манеры, попрежнему онъ не отказываетъ себѣ въ удовольствіяхъ, и попрежнему Кадди и Принцъ работаютъ на него. Онъ постоянно покровительствуетъ Пипи и, какъ полагаютъ, завѣщалъ ему свои любимые французскіе часы, украшавшіе его уборную и не составлявшіе его собственности.
   При первыхъ сбереженныхъ нами деньгахъ мы прибавили къ нашему миленькому домику маленькую Ворчальную, собственно для моего опекуна; и каждый разъ послѣ его посѣщенія мы все болѣе и болѣе старались украшать ее. Я стараюсь описывать все это какъ можно короче, поточу что съ приближеніемъ къ концу моего разсказа чувство признательности сильнѣе, и сильнѣе, наполняетъ мое сердце, и когда я пишу о немъ, постоянно изъ глазъ моихъ льются слезы.
   Теперь я не вижу его, но въ ушахъ моихъ раздаются слова нашего бѣднаго милаго Ричарда, когда онъ называлъ его великодушнымъ человѣкомъ. Въ отношеніи къ Адѣ и ея ребенку онъ самый нѣжный отецъ; въ отношеніи ко мнѣ онъ тотъ же, чѣмъ былъ прежде, и какое имя я могу прибавить для этого! Онъ лучшій и вѣрнѣйшій другъ моего мужа; онъ любимецъ нашихъ дѣтей, словомъ -- онъ предметъ глубочайшей любви нашей и уваженія. А при всемъ томъ, когда я смотрю на него, какъ на человѣка, поставленнаго выше всѣхъ другихъ смертныхъ, я такъ фамильярна съ нимъ, такъ непринужденна, что, право, иногда удивляюсь самой себѣ. Я до сихъ поръ удержала за собой прежнія свои названія, а онъ удержалъ за собой свое; они не забываются даже и тогда, когда во время его посѣщеній я не сажусь на стулъ подлѣ него. Тетенька Тротъ, бабушка Дорденъ, маленькая хозяюшка,-- все это такъ же служитъ для моего призыва, какъ и прежде; и я точно такъ же отвѣчаю: "что угодно, мой опекунъ"? какъ и прежде.
   Я не знала, чтобы вѣтеръ задувалъ съ востока съ тѣхъ поръ, какъ опекунъ мой привелъ меня къ портному и указалъ на надпись дома, теперь принадлежащаго намъ. Однажды я замѣтила ему, что вѣтеръ теперь никогда не дуетъ съ востока; "да, дѣйствительно, никогда,-- отвѣчалъ онъ:-- съ того дня онъ, кажется, болѣе не существуетъ въ той сторонѣ горизонта".
   Мнѣ кажется, что моя милочка сдѣлалась еще прекраснѣе. Печаль, оттѣнявшая ея личико, теперь уже совсѣмъ исчезла, повидимому, уничтожила въ немъ его дѣвическое невинное, выраженіе и придала ему какую-то особенную, неземную прелесть. Иногда, взглянувъ на все, въ ея черномъ платьѣ, которое она все еще носитъ, взглянувъ на нее въ то время, когда она учитъ моего Ричарда, я чувствую тогда... О, какъ трудно выразить, это чувство! И какъ оно отрадно! Мнѣ кажется тогда, что она вспоминаетъ меня въ своихъ молитвахъ.
   Я называю его моимъ Ричардомъ! Это потому, что, по его словамъ, у него двѣ мама, и я одна изъ нихъ.
   Мы не богаты деньгами, но, благодаря Бога, живемъ безбѣдно, и домъ нашъ, какъ полная чаша. Я никогда не выхожу изъ дому съ мужемъ, но слышу, какъ всѣ его благословляютъ. Я не вхожу ни въ чей чужой домъ, но вездѣ слышу, какъ его хвалятъ, или вижу эти похвалы въ признательныхъ взорахъ. Я никогда не ложусь спать безъ увѣренности, что въ минувшій день онъ облегчилъ чьи-нибудь страданія или оказалъ помощь ближнему въ часъ нужды. Я знаю, что тѣ больные, страданія которыхъ могла облегчить одна только смерть, часто и часто, въ послѣднія минуты ихъ жизни благословляютъ его за его терпѣніе и состраданіе къ ближнему. Развѣ это не богатство?
   Всѣ жители хвалятъ меня за то, что я жена доктора. Всѣ жители до такой степени любятъ меня и такъ стараются угодить мнѣ, что мнѣ даже совѣстно. Всѣмъ этимъ я обязана ему, моей любви, моей гордости! Они любятъ меня ради его, точно такъ, какъ и я дѣлаю все въ жизни ради его.
   Дня два тому назадъ, окончивъ всѣ приготовленія къ пріему моей милочки, моего опекуна и маленькаго Ричарда, которые должны были пріѣхать завтра, я сидѣла на открытомъ воздухѣ подлѣ портика, этого незабвеннаго портика, когда Алланъ воротился домой.
   -- Моя милая, маленькая хозяюшка, что ты дѣлаешь здѣсь?-- спросилъ онъ.
   -- Луна сіяетъ такъ ярко, Алланъ, ночь такъ восхитительна, что я съ удовольствіемъ сидѣла здѣсь и думала.
   -- О чемъ же ты думала, душа моя?-- спросилъ Алланъ.
   -- Какой ты любопытный!-- сказала я.-- Мнѣ, право, стыдно сказать тебѣ, но все же я скажу. Я думала о моемъ прежнемъ личикѣ.
   -- Ну, и что же ты думала о немъ, моя трудолюбивая пчелка?-- сказалъ Алланъ.
   -- Я думала, что если бы и сохранилось то личико, ты бы не могъ любить меня больше, чѣмъ теперь.
   -- ...Даже и тогда, еслибъ оно сохранилось?-- повторилъ Алланъ, смѣясь.
   -- Конечно... даже и тогда.
   -- Моя милая бабушка Дорденъ,-- сказалъ Алланъ, взявъ меня подъ руку:-- смотришься-ли ты когда-нибудь въ зеркало?
   -- Ты знаешь, что смотрюсь, ты не разъ заставалъ меня передъ зеркаломъ.
   -- И неужели ты не замѣчаешь, что теперь ты въ тысячу разъ милѣе прежняго?
   Я не замѣчала этого и не могу утвердительно сказать, что замѣчаю это теперь. Я знаю только, что мои малютки имѣютъ премиленькія личики, что моя милочка красавица, что мой мужъ очень недуренъ собой, что мой опекунъ имѣетъ самое свѣтлое и доброе лицо и, наконецъ, что всѣ они, какъ нельзя лучше, могутъ обойтись и безъ моей красоты...

КОНЕЦЪ.

   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов