Лѣтъ десять тому назадъ Уилльям Моррисъ, авторъ переведенной мною повѣсти, выступилъ въ первый разъ, какъ писатель, со сборникомъ стихотвореній подъ заглавіемъ: "Defence of Gaenevere and other Poeme". Сборникъ этотъ не обратилъ на себя особеннаго вниманія публики. Несмотря на несомнѣнныя поэтическія достоинства, книга, составленная изъ нѣсколькихъ, большею частью не очень большихъ, разказовъ, ни въ какомъ случаѣ не могла подготовитъ англійскую публику къ тому сильному впечатлѣнію, какое произвело на нее явившееся въ 1867 году второе поэтическое произведеніе Морриса: Жизнь и Смерть Язона ("The Life and Death of Jason"). Въ этомъ эпосѣ поэтъ шагъ за шагомъ слѣдитъ за жизнью своего героя, начиная съ его дѣтства до той роковой минуты, когда онъ погибаетъ, раздавленный развалившимся килемъ его корабля Арго. Поэтъ разказываетъ съ малѣйшими подробностями всю исторію подвиговъ Язона, всѣ перенесенныя имъ бѣдствія, его торжество и, наконецъ, его невѣрность Медеѣ, играющей, разумѣется, не послѣднюю роль въ поэмѣ. "Въ исполненіи задуманнаго плана, обнимающаго личности столь величавыя и дѣйствіе исполненное такихъ удивительныхъ приключеній", говоритъ критикъ Атенея, Уилльямъ Моррисъ выказалъ поэтическія качества, рѣдкія сами по себѣ, и особенно рѣдкія въ наше время, когда поэты, наравнѣ съ другими художниками, такъ любятъ приноравливаться ко вкусу публики въ дѣлѣ изящнаго искусства. Намъ прошлось бы вернуться на четверть столѣтія назадъ, чтобы найти поэтическое произведеніе равныхъ достоинствъ съ этимъ,-- произведеніе, которое обнаруживало бы въ авторѣ такую же мощь фантазіи и такое же близкое знакомство со всѣмъ что касается избраннаго имъ предмета. Моррисъ изображаетъ духъ, нравы, мѣстности древней Греціи съ такою отчетливостью, какъ будто бы онъ самъ былъ одинъ изъ числа Грековъ. Разказывая легенды классическаго періода, онъ исполненъ къ нимъ такой задушевности, такой дѣтски-наивной вѣры въ ихъ дѣйствительность, что въ этомъ отношеніи вполнѣ уподобляется Фроассару, относившемуся съ такимъ же простодушіемъ къ сказаніямъ средневѣковаго рыцарства." "Во всемъ благородномъ сонмѣ нашихъ поэтовъ", говоритъ, въ свою очередь, критикъ поэмы въ Fortnightly Review, "не было еще второго повѣствователя равнаго Чоусеру, нѣтъ и не было второго рапсода, котораго можно бы было поставить рядомъ съ нимъ, до появленія Морриса. Рѣдко, да и то лишь въ періодѣ балладъ и рыцарскихъ романовъ, писались такія поэмы какъ эта,-- поэмы столь широкихъ размѣровъ и, вмѣстѣ, столь грустныя и простыя, такъ сильно проникнутыя глубокимъ, неподдѣльнымъ жаромъ, прямо ведущимъ къ своей цѣли, безъ уклоненія, безъ ошибки." Таковы были отзывы рецензентовъ этихъ двухъ критическихъ журналовъ; съ такими же похвалами отозвались о Язонѣ и всѣ прочіе журналы. Три изданія въ теченіе одного года свидѣтельствовали, что восторженныя похвалы критиковъ не были преувеличены.
Но не успѣло ослабѣть глубокое впечатлѣніе, произведенное на публику Язономъ, какъ вотъ, въ прошломъ 1868 году, является третья поэма того же автора или, вѣрнѣе оказать, цѣлый рядъ поэмъ, составляющихъ вмѣстѣ около 20.000 стиховъ. "Такая плодовитость", сказано въ Атенеѣ, "могла бы показаться чѣмъ-то подозрительнымъ, такъ какъ быстрый ростъ не всегда вѣрное ручательство за доброкачественность продукта; но въ настоящемъ случаѣ можно положительно сказать, что это удивительное плодородіе указываетъ не на низшее достоинство жатвы, а единственно на дивныя богатства почвы, съ которой поэтъ собралъ жатву."
Эта послѣдняя поэма, достигшая, подобно Язону, третьяго изданія въ теченіе одного года, называется Земной Рай ("The Earthly Paradise"). Она составлена изъ легендъ, заимствованныхъ частію изъ классическаго, частію изъ средневѣковаго періодовъ, замкнутыхъ въ раму, относящуюся къ позднѣйшему времени. "Нѣсколько человѣкъ дворянъ и моряковъ норвежскихъ", говоритъ поэтъ въ прологѣ къ своей поэмѣ, "сообразивъ все что они слыхали о существованіи земнаго рая, пускаются въ море искать его, и послѣ многихъ бѣдствій, по прошествіи долгаго времена, достигаютъ, уже престарѣлые, какой-то страны на западѣ, о существованіи которой они никогда не слыхали." Не найдя Счастливыхъ Острововъ, того баснословнаго Аваллона, о которомъ такъ много разказывалось поэтами, несчастные пловцы, изнуренные всякаго рода бѣдствіями, разочаровавшись въ своихъ надеждахъ, находятъ по крайней мѣрѣ нѣкоторое небѣ утѣшеніе въ томъ гостепріимствѣ, съ какимъ они были приняты властителями этихъ странъ невѣдомаго міра. Въ благодарность за это, странники не только дѣлятся съ своими гостепріимными хозяевами плодами своей политической опытности, но и разказываютъ имъ, дважды въ каждый мѣсяцъ, въ дни торжественныхъ праздниковъ, чудныя сказанія, заимствованныя то изъ дальняго сѣвера своей родины, то изъ тѣхъ благодатныхъ странъ юга, миѳологія которыхъ была первобытною поэзіей Европы, здѣсь нѣтъ возможности сдѣлать подробный разборъ этихъ 12-ти разказовъ (изданная книга составляетъ лишь первую часть всей поэмы и обнимаетъ шесть мѣсяцевъ года); замѣтимъ только, что тѣ же поэтическія достоинства, которыми въ такой высокой степени отличается поэма о Язонѣ, обнаружены авторомъ и въ Земномъ Раѣ, и съ тою еще выгодой, что разнообразіе темъ дало поэту возможность выказать всѣ эти качества еще полнѣе и шире. Поэтическій трудъ, подобный совершенному Моррисомъ, будучи выполненъ даже съ посредственными способностями", заканчиваетъ рецензентъ Атенея, былъ бы изумителенъ по одной уже своей громадности. Но произведеніе Морриса, проявляющее такія высокія качества генія, такія неистощимыя богатства въ изобрѣтеніи, такую силу фантазіи, проникающей въ бытіе не только человѣческихъ, но и сверхъестественныхъ дѣятелей; такое произведеніе, выкапывающее столько глубокаго паѳоса, столько живой силы въ описаніяхъ и столько тонкаго чутья относительно всего прекраснаго -- есть созданіе, которымъ, по справедливости, можетъ гордиться творецъ его, и за которое всѣ любители англійской поэзіи останутся навсегда ему благодарны."
Переведенный мною разказъ изъ Земнаго Рая есть второй въ ряду 12-ти разказовъ этой поэмы. Самъ по себѣ онъ составляетъ блестящій, всею свѣжестью жизни цвѣтущій романъ, исполненный приключеній и перипатетій всякаго рода и въ то же время соединяющій въ себѣ всѣ качества какъ бы достовѣрной исторіи. Отъ души желаю, чтобы переводъ мой оставилъ въ читателяхъ хоть часть того обаятельнаго впечатлѣнія, какое производитъ въ читающихъ этотъ разказъ въ оригиналѣ.