И. С. Шмелев. Избранное
М., "Правда", 1989
Забавное приключение
Москвой
Мартын и Кинга
Царский золотой
Небывалый обед
Русская песня
С имением дело наконец выяснилось. Генеральша от-ветила, что, потеряв на войне сына, она уже не в силах ве-сти хозяйство и готова продать; что ей только и остается тихая келья и нужно теперь же получить десять тысяч, чтобы не упустить домик в монастыре, а то могут и пере-бить. Поэтому пусть ей сейчас же телеграфируют, а то на-бивается Провотархов.
Карасев пробежал эти пустяки, ища главного -- сколь-ко просит, нашел, что согласна за сорок тысяч, назвал ге-неральшу дурой и решил сегодня же ехать и кончить. Одного лесу было тысяч на пятьдесят. А главное -- рядом с его заводом.
С войной ему повезло. Захиревший заводик теперь был завален заказами на подковы, гвозди, грызла и стре-мена. Со свояком, москательщиком, скупил он на послед-ние десять тысяч, заложив женин дом, подвернувшуюся партию индиго, а через год продал за полтораста. С Бри-тым, который раньше торговал книгами, вовремя ухватил сапожные гвозди, а там подошли подошва и олово, кноп-ка и нафталин и, наконец, чудесный дом-особняк, недав-но отстроенный немцем Граббе, бросившим все дела на биржевого зайца.
Позвонив какому-то Николаю хватать у Павлушкина всю муру и телеграфировать "саратовскому болвану" зуба-ми держаться и не выпускать ни за какие деньги; отдав еще невнятные приказания, в которых только и было по-нятно, что -- "напильниками меня зарезали" да -- "этой сталью я ему морду утру",-- Карасев приказал готовить ав-томобиль в дорогу.
После недели дождей с утра засияло солнце: в такую погоду было приятно покатить за город по хорошему де-лу. Глядя на яркий газон палисадника, с красными астра-ми в черных клумбах, Карасев вспомнил, что надо по-слать денег жене в Алупку и написать, чтобы не торопи-лась и жарилась с ребятами на солнце. "Да и ей надо завезти,-- подумал он про Зойку, которую отыскал в Екатеринославе, в летнем саду, и вывез в Москву, обещая устроить в оперетке,-- ждет, шельма..." Увидал в зеркале свое круглое, красное, как титовское яблоко, лицо с раздувшимися щеками и пошел в ванную принять душ. Так присоветовал ему англичанин Куст, славный парень, с ко-торым сделали они дельце на соде: в тридцать два года нельзя позволять "такой пуз". Раза три звонил телефон, пока он возился в ванной, и он всякий раз вызывал к себе горничную Машу, фыркавшую за дверью:
-- Кто еще там?..
-- Да все ваша.
На новый звонок он подбежал к телефону, в просты-не, сказал, что выкупался сейчас, как скворец, посоветовал и ей пополоскаться и заявил, что сегодня у него дельце "а-ля карман" и ехать на Дмитровку ему никак не придет-ся. Она настаивала, чтобы непременно заехал к ней.
-- Нет, дудки-с!
Она, конечно, требовала денег. За три месяца эта пер-вая содержанка стоила ему тысяч двенадцать, но он уте-шал себя, что у всех, с кем делал дела, были и более дорогие. А теперь кто же считает на тысячи! Да и должно же чего-нибудь стоить иметь такую: двадцатилетка, краса-вица, и такой голос, что компания в Яре, где ужинал вче-ра миллионер Сандуков, директор четырех банков, высла-ла своего лазутчика, маклера Залетайкина, и просила объ-единиться, чтобы выразить восхищение. И не двенадцати тысяч стоило, когда он, на глазах Сандукова и важного пу-тейского чина, усадил Зойку в автомобиль, плотно сел ря-дом, а те гнались за ними до самой квартиры Зойкиной, куда и были приглашены для встречи зари с балкона на восьмом этаже. Это было приятно, но и немного тревож-но, как бы не перехватили Зойку. Но было и важно, что теперь будет обеспечен кредит.
Он принялся за кофе -- прежде он пил чай с калача-ми-- и намазывал маслом поджаренные хлебцы. Этому научил его Бритый, с которым покупал гвозди. И пока пил кофе, по телефону свалилось семнадцать тысяч. При-казав выписать в синий пакет три тысячи, он выругал стервецом кого-то и пообещал, задрожав щеками, что вся станция полетит к черту:
-- Я вчера с таким персончиком ужинал, что у них все ноги поотымаются, у чертей!
Пробил час. Шофер подал тройной хрипящий гудок, похожий на свиной кашель. Маша приготовила чемодан и плед и спросила, когда ожидать домой.
-- К ночи буду.
Он сунул в бумажник пачку петровок -- на десять ты-сяч, задаток для генеральши: чего баба понимает в че-ках! -- прибавил тысячу сотенными -- для шельмы, надел походную, как он называл, куртку боевого цвета, покроя "френч", с клапанами и кармашками, высокие сапоги и крутого сукна спортсменскую кепку, с большими кон-сервами, и стал похож на автомобилиста с плаката.
Во дворе, на боковом подъезде, он не без удоволь-ствия оглянул промытый дождями широкий асфальт, за-литый солнцем и совершенно серый теперь, с парой сы-роватых полос в елочку, от автомобиля, гараж из бурого камня, похожий на пещеру, и, наконец, машину. Машина была -- шестидесятисильный "фиат", гоночная, приземи-стая и длинная, похожая на торпеду, с приятным овальцем, как у ковша,-- где садятся,-- и мягкой окраски лаки-рованного ореха. Это была вторая машина, сменившая малосильную каретку. Теперь и эта "калоша" не нрави-лась и доживала последние дни,-- вот только придет из Англии. Худощекий шофер, похожий на мальчика-англи-чанина, в кожаной куртке, строго сидел с кулаками на ру-левом колесе, готовый хоть на край света.
-- На завод, к пяти...-- бросил ему Карасев, грузно входя в машину и защелкиваясь с треском.
Он надел виксатиновое гороховое пальто, натянул кепку и погрузился по самые плечи в ковш.
Кашлянув раза два, вынырнула машина из ворот на по-чтительно козырявшего городового, вильнула и заверте-лась по переулкам. С Мясницкой повернули на бульвары и остановились у десятиэтажного дома: надо было завезти Зойке деньги.
Карасев поднялся в восьмой этаж и застал Зойку за ко-фе. Она порхнула к нему и кинула ему на плечи тонкие руки, выюркнувшие из кружев.
-- А Сандуков уже был у меня с визитом! Слышишь, его сигара...
Она плутовато заглянула в нахмурившееся лицо Карасева и закрыла ему рот его же щеками.
-- Но какого черта этот самовар шляется! -- сердито сказал он, высвобождая губы.
Она наивно вскинула брови:
-- Самовар... вот прелесть! За город ты?! Я еду с то-бой!-- захлопала она в ладоши, давая ему розовые паль-цы-коротышки, которые он называл -- "ляпульки".
-- Я на завод, по делу...-- сказал Карасев, хму-рясь.-- Больше ста верст.
-- И сегодня вернемся?! Нет, я еду!
Это значит -- лететь, как птица, как на гонке.
-- Только с тобой и ни с кем больше! Это ему понравилось.
-- Сегодня мы поедем с кузнечиком! -- сказала она за-гадочно, ускользнула от его рук и крикнула: -- Одеваться.
А он занялся хозяйством: достал из буфета коньяк и флакон ликера, положил в чемодан и позвонил Елисе-еву, чтобы немедленно приготовили "компактный дорож-ный завтрак". Потом терпеливо шагал и думал: как, одна-ко, быстро натаскала она всякого мусора! теперь жалует-ся, что тесно. Шелесты и каблучки за дверью, стук флаконов и скачущие словечки -- "да скорей лее, скорей... где же перчатки... застегни на верхние пуговки... почему складки?" -- все это приятно щекотало. Он прислушивал-ся и мурлыкал. Потрогал фигурку голого мальчика, куп-ленного за двести рублей,-- "это будет наш маль-чик",-- сказала Зойка,-- и нетерпеливо постучал пальцем в последнюю клавишу новенького пианино, вспомнив при этом, что за пианино заплачено тысяча двести, за этот ко-вер пятьсот, за тигровую шкуру -- не настоящую, но кто разберет! -- триста.
-- Сейчас! -- крикнула Зойка, и лицо Карасева заси-яло: распахнулась портьера, и выпорхнула женщина-куз-нечик.
Она была вся зеленая, до рези в глазах, новая и... бо-сая. Так ему показалось. На ней были высокие, до колен, башмачки розовой лайки. Это был не прежний "святой чертенок": это был кузнечик с головкой женщины, драз-нивший его яркой окраской рта" и тонко тронутыми на-водкой прелестными синими глазами.
Она чуть приподняла юбку и качнула ногой.
-- Нравится?..-- спросила она задорно и упорхнула в переднюю.
В лифте он крепко, до писка, прижал ее и назвал сли-вочным зайчиком, а она шепнула:
-- А к ночи ко мне?..
И так кивнула, дразня ресницами, что Карасев почув-ствовал себя счастливцем, что имеет такую женщину. Удачно случился тогда в Екатеринославе!
И швейцар, распахнувший парадное, и господин по-чтенного вида, с портфелем, и даже шофер -- все смотре-ли, как эта зеленая женщина порхнула в автомобиль. Все дивились ее стройным ногам в тугой розоватой лайке, по-чти дб колен открытым зеленой юбкой, тонкой и воль-ной, как ночная сорочка. Ее прикрывало коротенькое манто, последней модели, прибывшее из Парижа морем; а шляпка-каскетка, с серой птичкой в полете, придавала ей очаровательный вид кузнечика-женщины, тонкой, лег-кой и цепкой. Она вошла в лакированный ковш машины и погрузилась по шейку, будто в теплую ванну. Грузно опустился к ней Карасев.
-- Сейчас половина третьего,-- сказал он шоферу.-- К семи чтобы на заводе.
По дороге они захватили "компактный дорожный зав-трак", тростниковый баульчик в ремнях, изобретение Карасева, которым он так гордился. Тут было легкое и пита-тельное, на полсотни, перенятое от англичанина Куста вместе со словом "брефест", которое Карасев насмешливо переделал в "брей-хвост".
Вынесло на шоссе -- и открылся синий простор в позо-лоте первых осенних дней, в свежем ветре. Солнцем сле-пило с прудков и луж;, радовало красной тряпкой на пряс-ле, золотой березкой на бугорке, новой зеленой крышей. Швыряло в лицо дымком, прелью подбежавшей к дороге рощи; то вдруг охватывало весной, слабым запахом пер-вой луговой травки с солнечного откоса, то полыхало душно тяжким жаром машины. Машина пела. Под кула-ками настороженного шофера мягко заносилась она на за-воротах, рокотала по мостикам, выбрасывая из-под колес пожранное пространство. Далеко выщелкивала, словно из пистолета, кремни, жвакала в редких лужах, секла их, как бичами, сверлила рвущуюся к ней даль, раз и раз от-швыривая камни-версты, тревожа дремлющие деревни, взметая стайки грачей.
-- Ах! -- крикнула задохнувшаяся в бешеном лете Зойка.
-- Ходу! -- заревел Карасев, перегнулся к бурому за-тылку шофера и поднял щиток от ветра.
Вытолкнуло броском, и теперь новая песня сверлила воздух. И уже не разобрать было, столб ли летит, дерево ли, или перила моста. Подымались из-за бугров столбы и проваливались назад, наплывали золотые рощи и бежа-ли, как сумасшедшие, чтобы сгинуть. Мигали искорками оконца, чернели шапки,-- стога ли, избы ли,-- не видать.
-- Свежо-о?! -- крикнул Карасев Зойке в лицо, чмок-нул и прикрыл пледом.-- Дудуська-а!..
Слова срывались и уносились ветром.
Карасев осел и уперся кулаками в сиденье, чувствуя подымающее, победное, страшную силу, словно это он сам -- эта бешеная машина и нет ему никаких пределов. Увидал, как треплется выбившаяся черная прядка волос, увидал побледневшее под тонкой окраской лицо, совсем мальчишеское теперь, глянувшие на него, полные задора, о глаза, крепко сжал маленькую руку и подумал сладко: вот оно, счастье!
-- Ходу!!
Встречный возок полетел в канаву. Задом наскакал и провалился солдат на лошадке, в шинели горбом, с зе-леными шарами сена в сетках. Миг один мчалась собака сбоку. Выкатился на горке и поклонился им белый дом запустевшей почтовой станции в старых ветлах, с черным узеньким орлецом. За версту закашлял и заревел гудок: переходило дорогу стадо. Пришлось сбавить ходу и оста-новиться совсем. Шершавые коровенки, с провалинами у крестцов, словно одурели от хрипучего кашля гудка и сердитого клокотанья зверя и крутились, задрав хвосты. Пастушонок, в шапке стожком, щелкал кнутом и прыгал. Черные овцы тыкались мордочками в колеса и перебира-ли копытцами.
-- Гони к чертям!
А тут отделился от кучи щебня старик пастух, в полу-шубке и продавленном котелке; уставился иконным ли-ком на Карасева и попросил на табак.
-- Гони чертово стадо! -- крикнул на него Карасев, за-дрожав щеками.
-- Чертово-то без ног бегает, черта возит...-- сердито сказал пастух и пронзительно засвистал в пальцы.
Выехали,-- и только теперь Карасев заметил, как пу-сто в полях и на дороге и как тихо. И еще заметил, что уже не под синим небом едут они, что нет солнца и засве-жело и засинело впереди, справа.
-- Я совсем замерзаю...-- кисло сказала Зойка.-- Ниче-го интересного...
-- Еще бы, ты в лоскутах каких-то... моды ваши. Стой, запасной вынуть!
Карасев поднял сиденье, но запасного плаща не оказа-лось. Он обругал шофера болваном и получше укутал Зойку.
-- Теперь скоро.
-- И почему без верха! Предпочитаю каретку...
-- Это гоночная машина... портить фасон! Да и не ду-мал, что тебе вздумается ехать.
-- Не знаю уж, кому вздумалось! -- сказала она капризно.-- Ваши затеи все.
От синевы справа сильней наливало ветром, и по се-рой полосе было видно, что там идет дождь.
-- При чем тут мои затеи! -- ворчнул Карасев, чув-ствуя на лице первые брызги.
-- Ах, оставьте!
У ней покраснели глаза и заслезились.
-- Ходу!
Опять неслись по пустой дороге, словно чем даль-ше -- меньше и меньше было людской жизни. Не было деревень или не видно их было в беге. Низиной пошла дорога, с кусточками по болотцам, чернеющими стенами лесов вдали, за пеленою дождя.
-- Как бы не перехватил, черт...-- забеспокоился Ка-расев, вспомнив по лесу о Провотархове.-- Надо было те-леграфировать! Да или нет? -- загадал он Зойке.
-- Ах, отстаньте... Ну да, да! Она знала эту его привычку.
Он успокоился и принялся мечтать, как сейчас, пере-кусив на заводе, махнет к генеральше и закрепится. Те-перь-то и закрепляться. Верно говорил Бритый -- конъюн-ктура! И профессора говорят, что конъюн-ктура. Пройдет год-другой, и кончится эта... конъюн-ктура. И уж не до-ждаться такой растряски. И задумался под напев мотора: по именьям да по лесам надо; стройка большая будет, как накорежили! Вытащил записную книжку и пометил.
-- Что ты записываешь? -- полюбопытствовала Зойка.
-- А чтобы Зойке потеплей было...-- наклонился он к ней и крикнул в ухо такое, что она сделала большие глаза и назвала бесстыжим.
-- Ужо поговорим! -- крикнул он в душивший его ве-тер, а ей послышалось: "В Рим!" -- и она крикнула:
-- Поедем в Рим?! да?!
-- К черту на рога! -- во весь дух крикнул он и хлоп-нул шофера по плечу: -- Ходу! предельную!!
Шофер отмахнул затылком -- весь ход! Теперь это был не ход, а свист и мельканье. Крутилось и мчалось все, а что -- не видно. Острой сечкой било в лицо дождем. Сизое впереди было уже -- вот, и дали пропали в мути. И только хотел Карасев крикнуть -- ходу! -- дрогнуло и осело под ним. Шофер взял в тормоза и уверенно свел до останова.
Лопнуло колесо под Карасевым.
Шофер молча вылез, молча достал из ящика инстру-менты и полез чиниться.
-- Ужасно хочется есть...-- сказала Зойка.-- Должно быть, я промочила ноги.
Сильней и сильней сек дождь, и струйки стекали в ковш, напитывая войлочную подстилку. Уныло кричали кружившиеся в дожде грачи и галки.
-- Ничего, с нами коньячок есть. На заводе согреемся.
Карасев представил себе пылающую печку. Можно и ночевать, а подумают там чего -- черт с ними! -- пола-скал он глазами Зойку. Ветер упал, и теперь поливало на-стойчиво. Попадало за воротник, и пришлось поднять ка-пюшон.
-- Ой-ой-ой... -- истерично засмеялась Зойка. -- Ужас-но ты похож на моржа!
-- А ты на кого похожа!
Она топотала, кончик носа у ней покраснел, а подкрас-ка смазалась и открыла пятнышки на щеках. Карасев хму-ро взглянул на нее, и ее лицо теперь показалось самым обыкновенным, как у горничной Маши.
-- Ну, скоро ты там?! -- крикнул он распластавшемуся на серой грязи шоферу.
-- Выдумали катать в какой-то калоше! Только маль-чишкам ездить в ваших коробчонках...
-- Эта "коробчонка" стоит восемнадцать тысяч! -- обидчиво сказал Карасев.-- Ее и сандуковская не накроет.
-- О господи... Да у него салон, спать можно!
-- Только о постелях и думаете...
-- Ах, вот что!..
Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил ее и посадил силой.
-- Нечего дуру строить... погляди на себя!
Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пу-зыри, и закусила губы. А тут подошел мурластый стран-ник с клеенчатой сумкой за плечами, пытливо приглядел-ся и попросил басом:
-- Капните пятачишко, господа аристократы...
Карасев поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.
-- Еще потягаюсь, кто дармоедней...-- сказал стран-ник и тоже плюнул.-- Мочиться вам сорок дней, сорок ночей!
Шофер уныло сказал -- готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасев злился: давно бы уже был у гене-ральши!
-- Чего болтал тебе Сандуков?
Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собрав-шейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:
-- Это еще что?!
-- А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?
Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спе-реди брызги сменились грязью, и в Карасева ляпнуло це-лым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло до-ждем, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.
-- Тише!..-- пытался Карасев крикнуть, но шофер не слыхал за ветром.
И вдруг загремело, словно застучали железные кузне-цы, шофер ахнул и перевел скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.
-- Что еще?!
Стояли в низине, у мосточка. Шофер спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.
-- Какого еще черта...
-- Ехать дальше нельзя...-- объявил шофер, дернул шеей и высморкался в пальцы.
-- Почему нельзя?! -- крикнул Карасев, грузно поды-маясь в ковше.
Шофер опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони:
-- Баббит...
-- Что это?! -- спросил Карасев, косясь на блестящие кусочки.
-- Баббит...-- растерянно повторил шофер.
-- Так исправляй, черт возьми!
Шофер только пожал плечами. Перегрелись подшип-ники, и баббит растекся... Надо тащить лошадьми... Засо-рилась масленка и не подавала масло... Перегрелись под-шипники, и баббит растекся...
-- Значит, совсем болван?!
И опять повторял шофер, что ехать никак нельзя, объ-яснял про подшипники и опять повторил -- баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки.
-- У меня лужа под ногами! -- крикнула Зойка.-- Вот ваша проклятая ловушка!..
Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зе-леноватым лицом и подрагивала губами. Ее шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив перышки.
-- Вот...-- сказал Карасев растерянно,-- придется идти пешком.
Она взглянула на него с ненавистью. Ее губки, умев-шие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подернулись пленочками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они нача-ли говорить колкости, злить и обвинять друг дружку:
-- Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!..
-- Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не на-ворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте свое дело и не суйтесь!
Карасев вылез из машины.
-- Я вам докладывал, где брать масло...-- плаксиво сказал шофер.-- Я вам докладывал, жульническое пошло масло...
Карасев поднес красный крутой кулак к его носу и по-тыкал:
-- Я тебе до-ло-жу! Там где-нибудь поездишь... там тебе будет масло!
Надо было выпутываться. До завода оставалось верст двадцать, до ближайшей деревни -- Труски или Хруски -- верст восемь. Место было унылое. По сторонам тя-нулось болото в осинничке. Вперед уходил подъем, и на нем темнел лес. Карасев знал, что здесь начинается кня-жеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаце, потом Хруски или Труски, потом Кустово и име-ние генеральши.
-- Придется пешком. В Хрусках возьмем лошадей...
-- Никуда не пойду! -- крикнула из-под пледа Зойка. Шофер предложил добежать до деревни и пригнать
телегу. Карасев подумал.
-- Постой... Какого черта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно...
-- Так точно-с,-- сказал шофер.-- Пили из речки.
Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве.
-- Останешься при машине,-- сказал Карасев шофе-ру,-- а мы дойдем до сторожки и возьмем лошадей. А за машиной пришлю с завода.
Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Черный лес на бугре едва маячил. Даже кустики на болоте затягивало мутью.
-- Вылезай,-- сказал.-- Там обсохнем.
Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо,-- так заляпало ее грязью,-- и отрях-нулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофер конфузливо отвернулся. Карасев только уныло покосился на ее мо-крую зеленую юбку, общелкнувшую ноги. В другое бы время он пошлепал ее играючи, но тут только поморщил-ся и помурлыкал.
-- Дернул же черт меня...-- ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал пле-чами и крикнул:
-- Да погоди... взять же надо!..
Вытащил чемодан и компактный завтрак -- теперь он был очень кстати -- и побежал догонять Зойку. Приоста-новился и послушал -- может быть, едут? Не было ничего слышно,-- только шуршал по болоту дождик.
-- Вот проклятая сторона... как передохли!
Путаясь в долгополой непромокайке, давно промок-шей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как бо-лотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывертывая тонкие ноги в захлестывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке.
-- Ничего, дудуська...-- одобрительно замурлыкал он,-- сейчас у Никиты обсушимся, возьмем лошадей -- и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть... А чертовски хочется жрать!
-- Ужасно,-- примирительно сказала она.-- Даже ко-фе не успела выпить... Сандуков еще этот... Послушай, как они жвакают... Теперь все испорчено...
-- Да уж собьемся как-нибудь, справим...-- в тон ей плаксиво сказал Карасев.-- Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим...-- продолжал он смачно, поглядывая на баульчик.-- А эту калошу к черту!.. Скоро настоящий салон придет, на нем хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка... время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы еще в приличных условиях... ма-ленькое приключение, забавно даже... А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком -- и катай по го-рам, по пропастям! Сколько народу погибает!
-- Замолчите, глупо! -- крикнула Зойка, убив ногу о камень.-- Вот простужусь из-за вас и потеряю голос... Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься... с этими жуликами ва-шими!
-- Вы no-тише... вам эти "жулики" деньги платят!
-- Деньги!..-- крикнула она вне себя.-- Смеете еще говорить... какие-то жалкие гроши!
-- Халда -- халда и есть,-- крикнул Карасев, отшвы-ривая ее руку.
Они остановились в луже и переругивались, припоми-ная все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что при-крылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал ее ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и та-скалась по грязным садишкам в Екатеринославе, с обса-ленными актеришками и лакеями, со всякими котами!
-- Смеете оскорблять меня?! актрису?! -- крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье.
-- Трагедию не разыгрывайте... тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что...
Она ударила его по щеке. Он рванул ее за руку и толкнул.
-- Ну тебя к черту!
Так они постояли под неустанным дождем, поругива-ясь, а над ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки с чуть видных теперь полей.
-- Пойдешь наконец?! -- крикнул Карасев и реши-тельно двинулся вперед.
Она поплелась за ним. В напряженном молчании они дотащились до вершины подъема. Здесь охватило гулом большого леса. Он глядел на них черной глухой стеной. Сумерки сгущались в сплошную муть: чуть видно было теперь дорогу.
-- Вот он, лес...-- сказал Карасев, прислушиваясь к гу-лу.-- Где-то тут и сторожка...
Но как ни вглядывался,-- ничего не мог разобрать: чернел и чернел лес и шумел в ветре.
-- Надо перебраться на пашню, оттуда видней...
Он перебрался через канаву и выкарабкался по откосу на пашню.
-- Но я же боюсь одна! -- крикнула Зойка.
Она полезла, призывая его на помощь. Он сунул ей руку и выволок на пашню. Они пошли, увязая по щико-лотки и спотыкаясь на комьях. Зойка с трудом вытягивала из глины ноги. Наконец они вплотную подошли к лесу, и на них пахнуло затхлостью и жутью. Теперь было вид-но, как мотались мохнатые лапы елей -- вели свой лесной разговор в гуле. Это тревожное мотанье показалось Карасеву жутким, будто подавались загадочные знаки -- та-инственный, немой говор. Из глубины доносило порою треском.
-- Я не пойду...-- робко сказала Зойка, приглядываясь к лесу.
-- Зачем нам туда, мы краем...-- нерешительно сказал Карасев. -- Кажется, самый тот лес и есть, строевик... Опушкой надо.
Они побрели опушкой, вдоль канавы, в высокой ста-рой траве, а впереди, сколько хватало глазом, тревожно мотались и махали лапы,-- еще видно было на белесом небе. Дошли до угла и опять вышли на пашню. Лес уходил влево.
-- Угол! Да где же сторожка?..-- неуверенно сказал Карасев, тревожно вглядываясь в мотающиеся лапы.
Но как ни всматривался, не мог ничего увидеть.
-- Там кто-то стоит...-- пугливо шепнула Зойка.
Карасев пригляделся и увидал невысокого мужика в шапке. Невысокий, коренастый мужик стоял неподвиж-но, у канавы, и смотрел к ним беловатым пятном лица. Совсем над его головой махали лапы.
-- Мужик...-- сказал Карасев.-- Окликнуть?..
И позвал нерешительно:
-- Эй, дядя!
Мужик и не шевельнулся.
-- Да это же... куст!-- с облегчением сказал Карасев, разлядев куст можжухи: в плотном кусту застрял старый разбитый лапоть.
-- Вот черт, совсем на морду похоже...-- сказал Карасев, шевеля чемоданом лапоть, и крикнул из всей силы:
-- Сто-ра-аж!!
Крик вышел жуткий, даже самому стало неприятно. Два раза -- ближе и дальше -- отозвалось эхо, и близко совсем залаяла собака.
-- Говорил, что есть! -- крикнул радостно Карасев, разхмахивая чемоданом.-- Сейчас в углу и сторожка, от шоссе днем хорошо видно. Там-то и Никита.
Прошли с сотню шагов, и на них выбежала черная со-бака. Карасев пошел на нее, стараясь ударить по морде че-моданом и продолжая кричать:
-- Сто-ра-аж!
Наконец в дальнем углу леса они различили красный глазок окошка. Карасев подошел и стукнул кулаком в ра-му. Красная занавеска откинулась, черная лапа потерла стекло, и лохматая голова приплюснула нос, всматрива-ясь, кто там.
-- Какого лешего...-- разобрал Карасев недовольный голос.
-- Отворяй, Никита! -- крикнул он голове.-- Лошадей нам нужно!..
И пошел на яростно прыгавшую собаку. С крыльца окликнула баба:
-- Кто такой... ты, что ль, Пашка?
-- Не Пашку, а лошадей нам нужно! -- весело сказал Карасев.-- Гони Никиту за лошадьми.
-- Чтой-то, го-осподи...-- подивилась баба, пропуская в сенцы укутавшуюся в плед Зойку.-- Микиту?!
-- Ну, разговаривай... Светить бы надо! -- крикнул Карасев, напоровшись на гвоздь карманом.
В избе было угарно, жарко и крепко накурено махор-кой. Еще ничего хорошенько не видя в полутьме, в сине-ватой пелене дыма, Карасев швырнул непромокайку и сказал глазевшей на них бабе, что случилось несчастье, сломался автомобиль, и надо немедля послать за лошадь-ми. И сейчас же все разглядел.
Под невеселой, без круга, лампой сидели за самоваром двое. Под кумачным подзором у образов сердито глядели с опухшего серого лица чьи-то оловянные глаза -- так они были тусклы -- и щетинились рыжие усы. По стриженой голове и зеленоватой рубахе признал Карасев солдата. Ря-дом, спиной к завешенному окошку, пил чай широкий, рослый мужик с рыжей бородой, очень яркий и празд-ничный от красной рубахи и бороды; пухлые его щеки так и горели, не хуже рубахи. Это и был лесник, только совсем не тот, кого ожидал встретить Карасев. Не торо-пясь, допил он с блюдечка, утерся и сказал хмельно:
-- А вот воспретить надоть гоняться... Овцу намедни задавили.
-- Гулянки им...-- грубо сказал солдат.
Зойка состучала с башмаков грязь и присела на ска-мейку, к печке. Пока она учила дуреху бабу, как надо рас-стегивать башмаки, и стягивала сквозные чулочки, Карасев уверенно подошел к столу и сказал хозяйски:
-- Вот что, братцы... А где же Никита?!
-- Был Микита -- теперь Максим...-- хмуро сказал лесник.-- Где ж ему быть -- чай, воюет! А вы кто такой?
-- За лошадьми послать надо! -- сказал Карасев на-стойчиво.
-- А вы... кто такой!! -- возвысил голос лесник, трях-нулся и поднял голову.-- Чиновник... или што?!
-- Прошибся... адрестом! -- крикнул пьяно сол-дат.-- На пункт надоть!
Карасев прикинул -- помягче надо.
-- Я-то кто? -- сказал он с усмешкой.-- Кустовский завод слыхал? Ну, так я хозяин, сам Карасев.
-- Сам Карасев! Слыхали...-- пригляделся, тараща глаза, лесник.-- Зять у тебя служил... слыхали...
Тут подошла баба.
-- Как же, зятек служил...-- сказала она, поджимая губы и заглядывая, как на покойника.-- Еще когда прого-рали, жаловнишка не платили...
Карасев надул щеки.
-- Так вот... за лошадьми бы послать...
-- Теперь раздулся...-- сказал лесник, руки в бо-ки.-- Сказывают, милиён нажил! Заводчик! Слыхали... очень хорошо. У его девка наша...-- выругался он к солда-ту,-- Сергеева, с краю-то!.. в услужении в Москве... двоих родила!
Солдат поглядел на озадаченного Карасева и только хрипнул: - Хха!
-- Ну, так лошадей надо! -- возвысил Карасев го-лос.-- Кого-нибудь послать надо... заплачу.
-- А вот нету у нас посланников...-- подумав, сказал лесник и неторопливо налил в блюдечко. -- Чай вот пьем! Что, барышни... аи намокши?
-- Пришла вошь -- вынь да положь! -- сипло сказал солдат кусочку красного сахару и положил в рот, готовя блюдечко.
-- Чай чаем,-- нахмурился Карасев на солдата,-- а у меня дело казенное!
-- Деньги-то казна делает, знаем...-- отозвался лесник, продолжая пить чай.
-- Сами казенные...-- сердито сказал солдат.-- Бери ероплан -- вот те и... весь план!
-- Во какой браток -- ирой! -- обрадовался лесник.-- С им тру-удно! Ему хрест даден!
Отжал пот с праздничного лица и покрутил головой.
Тут поднялся из-за стола худой, долговязый парень-не-складеха, в синей рубахе и в пиджаке,-- до этого он ле-жал на лавке,-- отмахнул со лба мешавшие волосы-мочалки и бессмысленно уставился на Карасева:
-- Чего такой?..
-- Во какой! -- так и закачался лесник, показывая белые, как творог, зубы в золотой бороде.-- Деньгами оделяет! -- крякнул он парню.-- Сам к тебе Карасев... господин заводчик... кланяйся! Ему лошадей надоть... ишь у его барышни-то какие... деликатные, голы ножки! Ничего, ба-рышни, мы ругаться не дозволяем...
Карасев дернул плечами, но подумал: не стоит связы-ваться,-- и спросил с сомнением уставившегося на него парня:
-- Ты, может, сбегаешь? Пятерку бы заработал.
Не сводя вытаращенных глаз, парень нашарил за со-бой убитого рябчика, показал за ножки и брякнул на стол. Потом опять пошарил, нащупал на стенке ружье, сдернул с гвоздя и свалил на себя картуз.
-- Желаете... ружье продаю?..
Карасев безнадежно пожал плечами: все пьяны, на столе бутылка с бурдой, куриные кости, селедки, баранки и красный сахар,-- что-то такое празднуют.