Книговод

Русское масонство в XVIII-м веке

Пыпин Александр Николаевич


   

РУССКОЕ МАСОНСТВО ВЪ XVIII-мъ ВѢКѢ.

Новиковъ и московскіе мартинисты. Изслѣдованіе М. Лонгинова. Москва, 1867 г.

III.

   Въ концѣ царствованія императрицы Екатерины П-и, московское масонство понесло ударъ, который совершенно остановилъ его общественную дѣятельность и произвелъ подавляющее дѣйствіе на всѣхъ остальныхъ масоновъ. Но этотъ ударъ 1792 года, какъ мы уже замѣчали {См. первыя двѣ статьи выше: т. II, отд. II, стр. 61--106; т. III, отд. II, стр. 1--69.}, подготовлялся давно, и былъ не случайнымъ неудовольствіемъ власти, а напротивъ, постояннымъ недовѣріемъ, противодѣйствіемъ и враждой. Откуда шло это недовѣріе и вражда?
   Явленія такого рода, какъ первоначальное процвѣтаніе, а потомъ паденіе новиковскаго кружка, явленія общественныя, кромѣ ближайшихъ причинъ, личныхъ взглядовъ и отношеній, въ которыхъ такъ часто ищутъ ихъ единственнаго объясненія, имѣютъ всегда свои болѣе отдаленныя и гораздо болѣе обширныя и важныя причины. Историки замѣчаютъ, что императрица лично не любила масоновъ, что ей непонятно и непріятно было это увлеченіе фантастикой, и что она уничтожила масонскую дѣятельность Новикова, подозрѣвая въ ней политическую, враждебную ей тенденцію, -- это правда: но до послѣднихъ событій она терпѣла эту фантастику; она боролась противъ нея самымъ правильнымъ и почетнымъ оружіемъ -- литературнымъ; масоны были въ ея ближайшей обстановкѣ, и масонскій слухъ утверждалъ даже, будто она сама присутствовала тайнымъ образомъ въ ложѣ при посвященіи великаго князя Павла Петровича;-- съ другой стороны, при слѣдствіи по дѣлу она должна была однако убѣдиться въ несостоятельности своихъ преувеличенныхъ опасеній, и тѣмъ не менѣе Новиковъ былъ осужденъ, и осужденъ несравненно тяжеле другихъ, потому что относительно его ближайшихъ товарищей удовольствовались короткимъ московскимъ допросомъ, ограничились приказаніемъ имъ жить въ своихъ деревняхъ, а Лопухина, участвовавшаго съ Новиковымъ въ тайномъ печатаніи масонскихъ книгъ, даже оставили въ Москвѣ.
   Новиковъ естественно долженъ былъ казаться самой сильной личностью московскаго кружка и настоящимъ представителемъ направленія: если у другихъ (очень часто богатыхъ аристократовъ) масонство могло быть прихотью или модой, у него оно объяснялось только убѣжденіемъ (по мнѣнію императрицы, злонамѣренностью), -- это и привлекло на него особенную бурю. Но масонство и вообще не имѣло подъ собой твердой почвы въ русскомъ обществѣ; такъ или иначе, ему трудно, даже невозможно было держаться: при императорѣ Павлѣ, который даже покровительствовалъ масонству и поднялъ всѣхъ масоновъ, гонимыхъ наканунѣ, ложи, какъ извѣстно, оставались однако въ бездѣйствіи; при Александрѣ онѣ открылись снова, масонство расширилось какъ никогда прежде, самъ императоръ смотрѣлъ на него благосклонно, но тѣмъ не менѣе, въ 1822 г., ложи были опять закрыты, и кажется уже навсегда.
   Историческое объясненіе этихъ отношеній заключается въ томъ, что здѣсь встрѣчались двѣ различныя силы или начала, взаимное отношеніе которыхъ можетъ служить мѣркой внутренняго развитія общества,-- начало авторитета или административной опеки и начало общественной самодѣятельности. Въ своемъ крайнемъ смыслѣ первое исключаетъ собою второе, какъ это и бываетъ въ обществахъ съ слабымъ внутреннимъ развитіемъ; и чѣмъ больше оба начала сближаются и чѣмъ больше развивается объемъ второго, тѣмъ больше общество, развивая внутреннія свои силы, становится способно къ прочному гражданскому процвѣтанію. Дѣятельность новиковскаго кружка, какъ мы не разъ замѣчали, именно представляетъ собой попытку общественной самодѣятельности въ томъ новомъ обществѣ, какое было создано петровской реформой, и судьба этого кружка, какъ судьба цѣлаго русскаго масонства, служитъ указателемъ того положенія, въ какомъ стояло тогда это начало въ русской жизни.
   Времена были еще крайне неблагопріятны для общественной самодѣятельности. Общество, въ старыхъ формахъ еще знавшее эту самодѣятельность (хотя только патріархальную и ограниченную), теперь забыло ее совершенно. При Екатеринѣ переживалъ самую блестящую эпоху тотъ старый общественный порядокъ, который основанъ былъ еще московской централизаціей и представлялъ крайнее развитіе правительственной опеки надъ всѣми функціями общественной жизни. Путемъ этой опеки происходила и петровская реформа, отъ чего она и пріобрѣла тотъ принудительный характеръ, за который осуждали ее славянофилы (какъ видимъ, не совсѣмъ справедливо виня въ этомъ одного Петра Великаго); эта опека усилила государство матеріальными средствами европейской образованности, и вѣкъ Екатерины былъ періодомъ ея высшаго блеска: окруженная славою побѣдъ, эта опека, подъ вліяніемъ просвѣтительныхъ идей XVIII-го столѣтія, направилась и къ нравственному улучшенію общества. Но это улучшеніе, какъ предполагалось, должно было исходить изъ того же только исключительнаго центра, который управлялъ внѣшней жизнью государства.
   Стремленія правительственной опеки къ нравственному улучшенію общества (любопытнымъ памятникомъ которыхъ остался знаменитый "Наказъ") и постепенное развитіе самого общества, въ которомъ медленно, но прочно созрѣвало самосознаніе, сильно возбужденное реформой,-- дѣйствительно породили въ обществѣ потребность нравственнаго улучшенія. Необходимое условіе дѣйствительнаго нравственнаго успѣха заключается въ самостоятельной работѣ общественной мысли, и если разъ эта работа начинается, отъ нея невозможно требовать, чтобы она слѣдовала исключительно чьей либо одной программѣ: напротивъ, она требуетъ себѣ извѣстнаго простора и свободы выбора. А здѣсь, въ положеніи русскаго общества второй половины XVIII-го вѣка, это условіе почти еще не существовало: этотъ просторъ и свобода выбора противорѣчьи господствующему началу опеки, и потому первое несогласіе во взглядахъ, первое рѣшеніе того или другого вопроса, независимое отъ этого начала, должны были повести къ столкновенію, въ которомъ слабая попытка самодѣятельности должна была пасть. Такъ это и случилось съ масонствомъ.
   Этотъ характеръ отношеній повторяется и во многихъ литературныхъ событіяхъ того времени. Не входя въ подробности, припомнимъ журналы 60 -- 80-хъ годовъ. Сатирическіе листки, появившіеся съ конца 60-хъ годовъ, уже скоро стали возбуждать неудовольствіе императрицы, потому что переступали границу, какую она предполагала для литературныхъ упражненій. Переписка фонъ-Визина съ авторомъ "Былей и Небылицъ" окончилась очевиднымъ неудовольствіемъ, и брюзгливый "дѣдушка", выведенный въ "Быляхъ" представителемъ старыхъ временъ, крайне раздраженъ на людей, которые стали разсуждать слишкомъ смѣло и "о всемъ мірѣ косо и криво пекутся". Обративши вниманіе на тонъ письма фонъ-Визина послѣ извѣстныхъ отвѣтовъ автора "Былей и Небылицъ" на его вопросы, мы достаточно поймемъ, что это уже переставало быть литературнымъ состязаніемъ, и -- если мы не ошибаемся -- письмо произвело въ Екатеринѣ только презрѣніе къ его автору {Именно, если мы не ошибаемся, что къ этому автору относятся слова императрицы въ письмѣ къ кн. Дашковой: "le misérable travail qui soit évidemment de la plume de l'auteur des Questions" etc. Mémoires, Paris 1859, III, 127.}. Свободнаго выраженія мыслей, конечно, нельзя было и ожидать. При одномъ изъ своихъ отвѣтовъ фонъ-Визину, авторъ "Былей" замѣчаетъ: "сей вопросъ родился отъ свободоязычія, котораго предки наши не имѣли", (очевидно вовсе не поощряя этого свободоязычія); а на объяснительное письмо фонъ-Визина, просившее автора, "Былей" обличать пороки, авторъ замѣчаетъ, что изъ "Былей" -- "строго исключается все то, что не въ улыбательномъ духѣ и не по вкусу прародителя моего" (упомянутаго брюзгливаго "дѣдушки"), "либо скуку возбудить могущее" {Соч. Екат. II-й, III, 81, 46, 57.}. Понятно, что такая программа была весьма неблагопріятна для противорѣчій, особенно упорныхъ.
   А такимъ упорнымъ противорѣчіемъ невольно, при всей осторожности, становилась издательская дѣятельность новиковскаго кружка. Характеръ этихъ изданій не подходилъ подъ программу; изданія выражали образъ мыслей, составившійся внѣ ея, и стремились (худо-ли, хорошо-ли) вызывать общество на серьезные Нравственные вопросы. И они невольно должны были противоречить программѣ. Масонскія мнѣнія были непріятны императрицѣ, но масоны считали себя въ правѣ какъ держаться ихъ въ душѣ, такъ и излагать ихъ литературно, когда на нихъ не только не падало запрещенія, но масонство имѣло полную терпимость; понятно, что масоны считали долгомъ говорить то, что казалось имъ самой истиной... Стѣсненія масонской дѣятельности начинаются съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ орденъ пересталъ быть игрушкой и начиналъ дѣлаться извѣстной нравственной силой; эту силу видѣли, но не понимали ея и давали ей превратный смыслъ: такъ напр., самъ орденъ положительно отказывался отъ всякой политической мысли, онъ настоятельно заявлялъ объ этомъ, -- ему не хотѣли вѣрить.
   Таковъ былъ общій смыслъ положенія масонства. Было ли масонство полезно или вредно, вообще или въ частностяхъ, его положеніе въ русскомъ обществѣ было открыто всякимъ случайностямъ; потому что, какъ форма общественной иниціативы, оно еще не имѣло здѣсь никакихъ прочныхъ правъ существованія.
   Переходя къ подробностямъ его послѣдней судьбы, мы увидимъ, что въ дѣло масонства замѣшивается много частныхъ обстоятельствъ, которыми историки обыкновенно и ограничивались, объясняя причины его паденія. Противъ ордена поднималось множество возраженій и обвиненій; но какъ ни былъ онъ страненъ и нелѣпъ въ его розенкрейцерской формѣ, нельзя не замѣтить, что эти обвиненія, исходившія изъ традиціонныхъ взглядовъ, часто не стояли съ нимъ въ уровень, и самыя разсудительныя воззрѣнія не могли казаться убѣдительными для масоновъ,-- когда положеніе двухъ сторонъ было таково, какъ мы сейчасъ; указывали, и когда масонство имѣло на своей сторонѣ право убѣжденія {Въ слѣдующемъ изложеніи мы не будемъ пересказывать всей исторіи паденія московскаго кружка; отсылая читателя къ изложенію фактовъ у г. Лонгинова, мы остановимся преимущественно на томъ, что у него объяснено недостаточно, или не вѣрно, или не указано вовсе.}.

-----

   Обыкновенной массѣ русскихъ людей масонство казалось вообще чѣмъ-то подозрительнымъ. Какъ новость, нарушавшая старину, оно порождало недовѣріе въ людяхъ постороннихъ, которые не могли понять его смысла. При Елизаветѣ, графа Головина формально допрашивали объ его масонствѣ; позднѣе, къ нему привыкли, императрица Екатерина спокойно смотрѣла на то, что сама окружена была масонами {Между прочимъ, масонами были наприм. И. П. Елагинъ, Храповицкій, Мелкосино (онъ былъ даже основателемъ особой системы), Захаръ и Ив. Чернышевы, графъ Брюсъ, князь H. В. Репнинъ, Воронцовъ, Строгановъ и т. д.}, но въ массѣ общества оставалась таже подозрительность и вражда. Для людей стараго вѣка, "фармазонъ" былъ столько же ненавистенъ, какъ "волтеріянецъ", -- хотя эти названія должны бы были означать людей весьма различныхъ категорій. Какъ понимали масоновъ въ извѣстномъ слоѣ общества, довольно видно изъ той "псалмы", о которой упомянуто выше: масоновъ обвиняли въ какомъ-то ужасномъ нарушеніи общественныхъ правилъ, религіи и нравственности,-- и ихъ имя было кличкой, возбуждавшей безсмысленную вражду. Люди, питавшіе этого рода вражду, конечно, просто не разумѣли, о чемъ идетъ рѣчь.
   Другого рода нападенія на орденъ нашли себѣ мѣсто въ литературѣ.
   Главное и почти исключительное мѣсто принадлежитъ здѣсь сочиненіямъ императрицы Екатерины; она нѣсколько разъ возвращалась къ этому предмету, и поданный ею примѣръ былъ, конечно, главнымъ поводомъ и къ литературнымъ выходкамъ противъ масонства у другихъ, напр. и у Державина. Первымъ нападеніемъ императрицы была брошюра въ нѣсколько страницъ подъ названіемъ: "Тайна противо-нелѣпаго общества (Antiabsurde), открытая непричастнымъ оному"; она была издана въ 1780, хотя помѣчена 1759-мъ годомъ. Это -- нерѣдко весьма остроумная пародія масонскаго ритуала, заключающая въ себѣ, во-первыхъ, "Извѣстіе" о началѣ противо-нелѣпаго, т. е. противнаго масонскимъ нелѣпостямъ, общества ("общество сіе начало свое воспріяло въ то самое время, въ которое общій разсудокъ въ свѣтъ вошелъ", т. е. здравый смыслъ, esprit commun); во-вторыхъ "Обрядъ принятія"; и въ-третьихъ "Катихизисъ". Масонскимъ странностямъ въ этой пародіи постоянно противополагается здравый смыслъ. Вотъ нѣсколько примѣровъ:
   "Ложа принятія должна быть комната, которая бы отнюдь не походила на корчму, а тѣмъ менѣе на лавку площадныя? врачей", -- первое намекаетъ на застольныя собранія масоновъ или, такъ называемыя, столовыя ложи, которыя были особенно въ ходу въ началѣ нашего масонства, какъ мы выше упоминали; второе указываетъ, вѣроятно, на символическія принадлежности ложи и масонскаго наряда,-- хотя сравненіе, взятое не изъ русскихъ нравовъ, едва ли было мѣтко.
   "Мушьи ножки, начерченныя мѣломъ, и прочія дѣтскія игрушки, или шалости, навсегда изъ оной изгнаны" -- это намекаетъ, вѣроятно, на масонскій чертежъ, который для принятія новаго брата чертился мѣломъ на полу ложи и изображалъ масонскіе символы; этотъ чертежъ дѣлался также особо и его просто клали на полъ; это -- такъ называемый "коверъ" (tapis).
   "Принимаемый входитъ съ своимъ вводителемъ, не имѣя глазъ завязанныхъ и во всей одеждѣ, для того, что почитается неучтиво и неблагопристойно въ честной бесѣдѣ быть обнаженными", -- масонскій, ритуалъ въ обрядѣ принятія требовалъ завязыванья глазъ принимаемому и обнаженія груди и одного колѣна.
   Далѣе, принимаемаго подводятъ къ начальнику противо-нелѣпаго общества, даютъ ему вынимать изъ корзины разныя тетради и спрашиваютъ его мнѣнія объ ихъ содержаніи. Принимаемый находитъ въ корзинѣ (конечно, брошенныя туда противо-нелѣпыми людьми по негодности) тетради, пародирующія масонскую мудрость, церемоніи и костюмы: "сказка о кикиморахъ, о бабѣ Ягѣ, въ которой нѣтъ ни капли общаго разсудка, и коими надъ людьми издѣваются"; дальше: "шарлатанство, двадцать разъ объ одномъ повторяемое, которое болѣе ни къ чему не служитъ, какъ только въ ежедневному умноженію числа въ обманъ вдающихся"; "болтанье и дѣтскія игрушки сколь скучныя, столь отвратительныя; маскарады и смѣшныя украшенія всякаго рода, всякія нелѣпости, съ вопросами и отвѣтами, имъ подобными". Принимаемый на все отвѣчаетъ, что это скучно, нелѣпо и "скаредно"...
   Затѣмъ начальникъ объясняетъ новопринятому: "Государь мой! наше общество не посылаетъ своихъ денегъ къ чужестранцамъ;-- мы дружелюбно и весело вмѣстѣ ужинаемъ; теперь отъ васъ зависитъ число наше умножить; другой разъ вы заплатите вашъ рубль. Если у насъ остаются деньги, мы помогаемъ ими бѣднымъ людямъ, которые съ нами въ одной землѣ живутъ. Не забывайте никогда, что человѣческій здравый разсудокъ препятствуетъ видѣть мечтанія, а разумъ вдаваться въ небылицы".
   Въ "Катихизисѣ" начальникъ и принимаемый между прочимъ говоритъ такъ:
   Вопросъ. Въ какую игру дѣти съ завязанными глазами играютъ?
   Отвѣтъ. Въ жмурки.
   В. Одни ли малыя дѣти въ сію игру играютъ?
   О. Малыя и также большія...
   В. Кто таковы большія дѣти, о коихъ вы сказали?
   О. Тѣ, кои безпрестанно обманывая другихъ, многократно сами въ обманъ вдаются...
   В. Что противополагается общему разсудку и правиламъ прямаго разсужденія?
   О. Химеры, привидѣнія и изступленія.
   ІЛ Что противополагается строгой точности?
   О. Пустыя и неясныя слона...
   В. Что такое есть, которое въ просторѣчіи называется обезьянствомъ?
   О. Необычайныя и странныя тѣлодвиженія. (Подъ этимъ послѣднимъ разумѣются различные условные пріемы и тѣлодвиженія, по которымъ масоны узнавали другъ друга, и которые употреблялись въ ложахъ при разныхъ обрядахъ).
   Эта пародія вполнѣ выражаетъ взглядъ императрицы на масонство: ей не нравилась его фантастика, туманность и внѣшнія странности; ей не нравилось и то, что масоны посылаютъ деньги чужестранцамъ,-- тогда какъ члены противо-нелѣпаго общества помогаютъ бѣднымъ, живущимъ съ ними въ одной землѣ. Но пародія по разнымъ причинамъ могла однако не достигать своей цѣли: она всего больше выражала личную антипатію, за внѣшней обстановкой предмета насмѣшки мало замѣчала его внутренній смыслъ, въ которомъ и была сущность дѣла. Пародія оставалась бездоказательна.
   Кто доказалъ тогда нашимъ масонамъ, что орденъ есть только игрушка и произвольная выдумка? Они знали, напротивъ, что ему придается высокій авторитетъ; что онъ имѣетъ множество послѣдователей въ Европѣ, между людьми, которыхъ они могли считать не легко способными вдаться въ пустой обманъ; что многіе изъ государей Европы были его членами и оказывали ему покровительство. Орденъ, какъ учрежденіе, по ихъ мнѣнію, чрезвычайно древнее и закрытое для профановъ, могъ, естественно, имѣть свои внѣшнія отличія, обстановку и символы; они могли казаться смѣшны для постороннихъ, но это не лишало ихъ внутренняго значенія. Это символическое значеніе было исполнено нравственнаго смысла, превышавшаго ходячую мораль. Наконецъ, и обличеніе въ посылкѣ денегъ чужестранцамъ могло не имѣть для масоновъ никакой силы, когда они могли указать на гораздо большія деньги, которыя отдавались такимъ же чужестранцамъ за пустую модную роскошь, или которыя тратились для поощренія "безбожныхъ" писателей, ненавистныхъ тогда не однимъ масонамъ, -- какъ Вольтеръ или Дидро.
   Приравнивая масоновъ къ малымъ дѣтямъ, а ихъ легенды къ ребячьимъ сказкамъ, пародія такъ развиваетъ еще этотъ аргументъ:
   Вопросъ. Какія сказки кормилицы сказываютъ дѣтямъ?
   Отвѣтъ. Сказки о домовыхъ дѣдушкахъ и о кикиморахъ.
   В. Забавны ли онѣ или нравоучительны?
   О. Никакъ; онѣ наводятъ лишь зѣвоту, -- и все тутъ.
   В. Что дѣлали въ такихъ случаяхъ благоразумныя воспитательницы въ половинѣ осьмаго-на-десять столѣтія?
   О. Они запрещали сказывать сказки о кикиморахъ и проч.
   Очевидно, что это еще меньше разрѣшало вопросъ. Во-первыхъ, зачѣмъ запрещать, если сказки наводятъ лишь зѣвоту, а другой опасности не представляютъ? во-вторыхъ, вся можетъ быть благоразумной педагогической мѣрой запрещеніе нескладныхъ сказокъ маленькимъ дѣтямъ, то для нѣсколько взрослыхъ дѣтей одни запрещенія, какъ извѣстно, цѣли не достигаютъ: они заставляютъ только дѣлать запрещаемое тайкомъ,-- что бываетъ еще хуже, потому что вводитъ недовѣріе и лицемѣріе. Для большихъ дѣтей нужны объясненія, а такого объясненія, или иного направленія своихъ нравственныхъ потребностей наши масоны, къ сожалѣнію, не получали. Ихъ не доставляла и пародія.
   Въ томъ же тонѣ написаны и три комедіи императрицы Екатерины противъ масонства, теософіи, духовидѣнія и магнетизма. О комедіяхъ "Обманщикъ" и "Обольщенный" (обѣ 1785), сама императрица пишетъ къ Циммерману: "Первая весьма живо представляетъ Каліостро (коего я никогда не видывала, ни его жены, хотя она здѣсь и была), а другая -- имъ обманутыхъ". Третья комедія была "Шаманъ Сибирскій" (1786), для которой, по словамъ самой императрицы, послужила основой статья Энциклопедіи Théosophcs.
   Императрица не разъ говоритъ объ этихъ комедіяхъ въ письмахъ къ Циммерману, которому она посылала ихъ переводы. Циммерманъ игралъ тогда роль esprit fort, человѣка безъ предразсудковъ; въ статьѣ своей противъ страсбургскихъ магнетизеровъ онъ упоминаетъ о сибирскихъ шаманахъ и пишетъ императрицѣ комплименты по поводу ея комедіи. "Я очень рада,-- отвѣчаетъ она,-- что вы хорошо отзываетесь о "Сибирскомъ Шаманѣ", ибо и сама очень люблю сію піесу, но опасаюсь, что она никого не исправитъ. Нелѣпости стойки; содержащіяся же въ сей піесѣ сдѣлались модными. Большая часть нѣмецкихъ принцовъ думаютъ, что слѣпо предаваться симъ фиглярствамъ принадлежитъ къ искусству жить въ свѣтѣ... Сіи новыя заблужденія принудили у насъ сдурачиться такимъ людямъ, которые прежде сего не были дураками" {Въ этомъ случаѣ она могла между прочимъ разумѣть И. П. Елагина и графа А. С. Строганова (Лонг. 133; Держав., изд. Грота I, 245). И тотъ и другой были извѣстные масоны.}... Описывая татарскихъ имамовъ, видѣнныхъ ею въ Крыму, она замѣчаетъ: "Между ними есть такіе люди, кои вертятся до тѣхъ поръ, пока не упадутъ въ обморокъ, и все кричатъ: алла гюе; такіе очень близки получить вдохновеніе, а слѣдовательно не очень далеки отъ шамановъ сибирскихъ и нѣмецкихъ"... О первыхъ двухъ комедіяхъ императрица пишетъ къ Циммерману: "Наша публика весьма полюбила сіи двѣ піесы, которыя и въ самомъ дѣлѣ очень забавны. Я для того къ вамъ сіе пишу, чтобъ вы знали, какъ здѣсь обходятся съ иллюміматами. Говорятъ, что Германія ини наполнена, и это, я думаю, по модѣ, потому что французы восхищаются такими бреднями"... Наконецъ, въ письмѣ 1788 г.: "Думаю, что ученики Каліостровы столь же безопасны, какъ и Магометовы... это -- секта слабыхъ умовъ и фанатиковъ" {Соч. Екатер., Смирд. III, 443, 461, 456. Мы упоминаемъ дальше о смѣшеніи масономъ съ иллюминатами, которое дѣлаетъ императрица, говоря о своихъ комедіяхъ противъ масонства.}.
   Комедіи императрицы достаточно извѣстны, и мы извлечемъ изъ нихъ только обвинительные пункты. Сибирскій шаманъ, вывезенный въ Петербургъ, возбуждаетъ въ столицѣ великое удивленіе: онъ колдуетъ, угадываетъ людскіе характеры по чертамъ лица, лечитъ мудреныя болѣзни, и т. п. Благоразумное лицо комедіи, выведенное, по обычаю, и здѣсь, разсуждаетъ обо всемъ этомъ такъ: "глупость и невѣжество вездѣ видитъ колдовство тутъ, гдѣ смыслъ обыкновенный ихъ кратокъ находится". Комедія есть pièce d'intrigue, и шаманъ играетъ роль, какую исполняетъ во французскихъ комедіяхъ ловкій интриганъ-слуга: онъ соединяетъ любящія сердца и этимъ дѣлаетъ собственно хорошее дѣло. По порокъ долженъ быть наказанъ, и къ этой интригѣ придѣланъ криминальный конецъ: шамана берутъ подъ стражу. Вина его въ томъ, что онъ выманивалъ деньги у легковѣрныхъ, завелъ шаманскую школу, и, между прочимъ, устроилъ слѣдующее: "Сказываютъ, будто онъ у какой-то купеческой вдовы выманилъ денегъ и обѣщалъ ей показать мужа на яву; и для того приводилъ въ ней два дни сряду нарочно наряженныхъ бородачей, коихъ она, испугавшись, приняла за мертваго сожителя",-- и этотъ обманъ потомъ открылся. Не знаемъ, до какой степей виноватъ былъ шаманъ въ чужой глупости; по крайней мѣрѣ, онъ не самъ пріѣхалъ изъ Сибири въ столицу, -- его вывезли другіе, и, собственно говоря, они также должны бы быть въ отвѣтѣ, но казнь пала на одного шамана; и приключеніе съ купчихой до того исполнено комизма, что, если и другія преступленія шамана были похожи на это, то авторъ едва ли бы не лучше достигъ своей цѣли (исправленія нравовъ), если бы оставилъ дѣло на почвѣ смѣшнаго, а не сводилъ его на почву уголовнаго суда, и кромѣ шамана занялся и купчихой. Съ уголовнымъ судомъ комизмъ прекращается.
   Въ "Обманщикѣ" комедія опять не выдерживаетъ своей роли обращается къ уголовному суду. Лицо, изображающее Каліостро, говоритъ мистическій вздоръ, бесѣдуетъ съ духами, варитъ золото хозяину дома (гдѣ его дружески приняли), и для этого отбираетъ у хозяина настоящее золото и алмазы, и съ ними изчезаетъ. Въ концѣ комедіи полиція однако излавливаетъ его и отдаетъ въ руки правосудія.
   Въ "Обольщенномъ" можно, кажется, видѣть всего больше подробностей, принадлежащихъ собственно русскому масонству. Главное лицо комедіи, Радотовъ, есть именно мартинистъ, какъ ихъ тогда вообще представляли. Радотовъ ведетъ себя странно. Жена его боится, чтобъ онъ не сошелъ съ ума: онъ говоритъ не такъ; какъ другіе; въ мысляхъ есть связь, но они странны. На вопросъ, не жалуется ли онъ на болѣзнь, жена отвѣчаетъ: "боли всякой онъ весьма радъ, какъ собственно своей, такъ и людей постороннихъ", потому что, по словамъ его, "болѣзнь есть благое самое состояніе" (указаніе на мистическій аскетизмъ, какой былъ и у нашихъ масоновъ). Дальше: "На прошедшей недѣлѣ пропали у насъ часы со стола, у меня табакерка; пришли ему про то сказать; онъ съ улыбкою молвилъ только: хорошо, кому ни есть годятся" (мы упомянемъ дальше подобные разсказы о другѣ Новикова, Гамалѣѣ). "Онъ уклоняется отъ того, что намъ кажется хорошо, весело, пріятно; равномѣрно и отъ людей и дѣлъ". Началось это съ нимъ -- "съ тѣхъ поръ, какъ послѣдній разъ былъ въ отпуску: на дорогѣ, что-ли, встрѣтился съ какимъ-то человѣкомъ, котораго онъ привезъ сюда; съ нимъ онъ запершись сидитъ долго, и приводятъ къ нему еще нѣсколько людей, коихъ имена и состояніе мало кому извѣстны. Одѣты они дурно, говорятъ языкомъ невразумительнымъ, лицами блѣдны, отъ голода-ни то не вѣдаю; но когда съ нимъ обѣдаютъ, тогда для нихъ вдвое пить и ѣсть изготовить надлежитъ".
   Благоразумное лицо комедіи говоритъ о немъ такъ: "Я его почитаю обманутымъ... Онъ доискивается вещей такихъ, вой давно въ свѣтѣ извѣстны, что найти нѣтъ возможности, и точно всего того, что изстари замыкалось подъ разумнымъ словомъ суемудрія... Похоже на то (что онъ бредитъ), ибо онъ варитъ золото, алмазы, составляетъ изъ росы металлы, изъ травъ нивись что: домогается притомъ имѣть свиданіе съ какими-то невидимками, посредствомъ разныхъ шалостей и сущихъ ребячествъ, коимъ разумный свѣтъ прежнихъ вѣковъ и нынѣшняго смѣется... голову свернули ему кабалическія старыя бредни; для разобранія какихъ-то цыфровъ досталъ онъ еврейскаго учителя, котораго онъ почитаетъ за весьма великаго знатока... сей бѣдный жидъ потаенно здѣсь торгуетъ въ лоскутномъ ряду".
   Нелѣпостями Радотова заражена и его дочь. Бабушка ея разсказываетъ: "Пришла ко мнѣ въ горницу внука моя Таисія, увидѣла на столѣ передо мною стоитъ стаканъ съ цвѣтами; она начала цѣловать листочки; я спросила: на что? она на то сказала, что на каждомъ листѣ душокъ обитаетъ!... и будто на булавошномъ концѣ нѣсколько тысячъ умѣщается!... Я отъ страха обмерла!... вѣкъ чего мы боялись!... предковъ нашихъ въ ужасъ приводило... отъ чего отплевывались... съ тѣмъ нынѣ самовольно окружаются! и щенки уже воздуся!.. развращеніе вѣдь это сущее!"
   Наконецъ, еще одна черта: "Они въ намѣреніи имѣютъ потаенно заводить благотворительныя разныя заведенія, какъ-то: школы, больницы и тому подобное, и для того стараются привлекать къ себѣ людей богатыхъ", на что одно изъ благоразумныхъ лицъ комедіи замѣчаетъ: "Дѣла такого роду на что производить сокровенно? когда благимъ узаконеніемъ открыты всевозможныя у насъ къ такимъ установленіямъ удобства". Тоже лицо выражается вообще относительно масонства: "Колико отдаляется въ жизни кто отъ принятыхъ уже повсюду правилъ, толико приближается онъ въ колобродному воображенію".
   Изъ приведенныхъ выписокъ достаточно опредѣляется тенденція и этой, и другихъ комедій. Сюжетъ и здѣсь сводится опять къ тому же мотиву, именно къ воровству-мошенничеству, которое въ концѣ комедіи открывается и наказывается уголовнымъ порядкомъ. Сравнивая содержаніе комедіи съ общественнымъ явленіемъ, изображеніе котораго было ея цѣлью, мы найдемъ, что комедія переступила мѣру: она слишкомъ явно хотѣла уронить масонство и представить его въ пошломъ видѣ; комическая сила изчезаетъ за очевиднымъ раздраженіемъ автора. Свести масонство почти на одно разбиваніе бауловъ съ деньгами и нескладный "сунбуръ" въ рѣчахъ было слишкомъ большимъ преувеличеніемъ. Масонство состояло не въ одномъ этомъ, и не люди "неизвѣстнаго состоянія" были его заводчиками: если въ нашемъ масонствѣ и появлялись чужіе авантюристы въ родѣ Розенберга, Шредера, Дю-Боска и т. п., то первоначально или рядомъ съ этимъ свои люди изъ высшей аристократіи сами пускались въ ревностные поиски за масонствомъ, какъ напр. упомянутые русскіе друзья Сенъ-Мартена, Воронцовъ, Репнинъ, Скавронскій, Голицыны, Кошелевъ и проч., которые сами интересовались Сенъ-Мартеномъ и сами искали его... Мы упоминали выше, какимъ ревностнымъ искателемъ "истиннаго" масонства былъ П. И. Репнинъ. Далѣе, на сколько нравственныя стремленія масонства отступали отъ принятыхъ уже правилъ, мы видѣли выше въ исторіи личныхъ понятій Новикова, и видѣли, что эти отступленія неизбѣжно вызывались болѣе высокими нравственными требованіями, какимъ не удовлетворяла принятая мораль; масонскій аскетизмъ, какъ мы увидимъ дальше, въ нѣкоторыхъ случаяхъ уже доходилъ до отрицанія крѣпостного права. Дальше, масонская фантастика сама по себѣ, конечно, не можетъ быть оправдана, но о ней нельзя судить безотносительно. Возьмемъ для примѣра приведенныя слова бабушки о сущемъ развращеніи ея внучки. Какую мысль хотѣлъ выразить авторъ комедіи въ этихъ словахъ? Повидимому, "развращеніе" состоитъ только въ томъ, что бабушка, какъ женщина стараго вѣка, просто суевѣрно боялась даже говорить о такихъ вещахъ, -- встарину боялись такими разговорами накликать нечистую силу. Если внучка уже смѣло говоритъ о духахъ, то это былъ уже нѣкоторый успѣхъ,-- конечно, еще плохой, но, во всякомъ случаѣ, новое поколѣніе здѣсь вовсе не хуже стараго. "Разумный свѣтъ", правда, смѣялся надъ такими ребячествами (замѣтимъ притомъ, надъ ребячествами не только внучки, а еще больше самой бабушки); но мы уже упоминали, что средства русскаго образованія были, къ сожалѣнію, вовсе не такъ велики, чтобы отъ массы общества можно было съ какимъ нибудь правомъ требовать свободы отъ суевѣрій и предразсудковъ; и кромѣ того, когда мысль русскаго человѣка выходила въ подобныхъ же случаяхъ изъ своей старой колеи, то самъ авторъ "Былей и небылицъ" былъ недоволенъ, что этотъ человѣкъ проявляетъ свойства, которыхъ "наши предки не имѣли".
   Новое поколѣніе было однако гораздо лучше стараго въ томъ, что все-таки думало объ учрежденіи школъ, больницъ и т. п. Благоразумное лицо комедіи и здѣсь упрекаетъ масоновъ за то, что они дѣлаютъ это потаенно. Это обвиненіе не вполнѣ точно: масоны, конечно, окружали свое общество таинственностью (хотя и эта таинственность, по словамъ самой императрицы, похожа была на театральную тайну, о которой говорятъ такъ, что всѣмъ слышно, и кромѣ того эта тайна во многихъ книгахъ напечатана), но учреждать потаенно больницы и школы -- очень мудрено, и наши масоны, напротивъ, дѣлали это совершенно открыто: школы не только не были потаенныя, но объ нихъ печаталось во всеобщее свѣдѣніе; московскія учрежденія масоновъ существовали самымъ оффиціальнымъ образомъ.
   Наконецъ, извѣстная доля этихъ обвиненій была уже разъяснена самими масонами. Мы уже говорили, что масса общества питала предубѣжденіе противъ нихъ; масоны знали о нерасположеніи императрицы, и еще до появленія комедій воспользовались для своей защиты апологіями ордена, являвшимися въ западной литературѣ масонства. Такова "Апологія", изъ которой уже приводили отрывки; по мнѣнію масоновъ, она, вѣроятно, достаточно опровергала обвиненія, какія взводились на нихъ съ общественно-политической точки зрѣнія. Мы приведемъ ея главнѣйшіе аргументы {Замѣтимъ кстати, что эта "Апологія", изданная безъ имени автора, принадлежатъ одному изъ самыхъ крупныхъ интригановъ нѣмецко-русскаго масонства, извѣстному оберъ-гофъ-предигеру Штарку, о которомъ мы скажемъ дальше. Но это не дѣлаетъ разницы въ содержаніи аргументовъ, которые была довольно общими у масоновъ.}.
   Упомянувши сначала разныя неблагопріятныя мнѣнія, существовавшія тогда объ орденѣ, и сказавши о дѣйствительныхъ недостаткахъ нѣкоторыхъ братьевъ и "ложныхъ масоновъ", авторъ берется однако защищать орденъ отъ обвиненій несправедливыхъ, и ведетъ защиту почти такъ:
   -- Масоновъ обвиняютъ, что они скрываютъ свое ученіе въ тайнѣ, что, поэтому, ихъ тайна есть, вѣроятно, "тайна злобы"; что такъ какъ правительство не знаетъ этой тайны, и масонское общество существуетъ безъ разрѣшенія правительства, то оно составляетъ государство въ государствѣ и слѣдовательно не должно быть терпимо. Авторъ отвѣчаетъ на это, что тайна есть не въ одномъ масонствѣ, и одна тайна не можетъ ничего говорить противъ ордена: государственные люди также имѣютъ и скрываютъ свои тайны, и ихъ никто однако не винитъ; и масоны употребляютъ тайну потому, что не всѣмъ людямъ доступно ученіе подобное ихъ ученію, и тайна нужна именно для того, чтобы сохранить его въ чистотѣ. Масоновъ вовсе нельзя упрекнуть въ томъ, что они составляютъ status in statu, -- какъ можно было упрекнуть въ этомъ іезуитовъ; -- это, конечно, самое опасное и вредное обвиненіе для ордена, но оно положительно опровергается тѣмъ, что въ орденѣ находятся самые важные государственные люди, и даже самые государи (какъ, напримѣръ, императоръ Францъ), которые, конечно, не могутъ быть врагами государству; притомъ братья обязываются повиноваться государственной власти, что должно было бы освободить ихъ отъ подозрѣній.
   -- Масонамъ говорятъ, что ихъ общество безполезно, что каменьщики строятъ уже давно, по ихъ счету чуть не съ сотворенія міра, но еще никогда ничего не выстроили, слѣдовательно государству эти люди безполезны и оно имѣетъ право изгонять ихъ. Авторъ отвѣчаетъ, что мудрено судить о томъ, о чемъ нѣтъ свѣдѣній, и что глухіе считаютъ безполезными музыкантовъ, а слѣпые живопись. Противъ масоновъ существуетъ предубѣжденіе, и это самое заставляетъ ихъ скрываться; люди предубѣжденные не хотѣли признавать и явныхъ хорошихъ дѣлъ масонства, которыя были, однако, оцѣнены тамъ, гдѣ масоны могутъ существовать открыто, именно въ Англіи и Швеціи. Достаточно, если орденъ улучшаетъ своихъ собственныхъ членовъ, которые продолжаютъ принадлежать государству; этимъ орденъ и приноситъ свою пользу.
   -- "У васъ", говорятъ масонамъ, "сборище всякихъ людей, состояній, возрастовъ, народовъ и ремеслъ. Таковая смѣсь нельзя, чтобъ не колебала отъ Бога и натуры основанной порядокъ и наблюдала точно законъ каждаго, и сонмище ваше тѣмъ опаснѣе, что оно покрываетъ всю землю". Мы привели выше разсужденіе "Апологіи" о религіозной терпимости, защищающее орденъ относительно "всякихъ вѣръ". Авторъ говоритъ дальше, что еслибъ орденъ держался относительно "состояній" противоположнаго правила и принималъ не всякихъ людей, а только, напримѣръ, однихъ государственныхъ людей, однихъ военныхъ, однихъ мѣщанъ, духовныхъ или однихъ "подлыхъ" людей и т. д., то изъ этого еще легче было бы составить ужаснѣйшія обвиненія въ вещахъ, опасныхъ для государственнаго спокойствія, въ заговорахъ, ересяхъ и т. п. Еслибы въ орденъ принимались одни молодые люди, или также принимались женщины, то явились бы обвиненія въ развратѣ и пр. Главное же основаніе этого масонскаго обычая въ томъ, что масонство не снимаетъ съ человѣка никакихъ его общественныхъ обязанностей, и онъ, будучи въ орденѣ, остается гражданиномъ по прежнему.
   Объ этихъ общественныхъ отношеніяхъ "Апологія" говоритъ наконецъ слѣдующимъ образомъ:
   "Можетъ быть, и уволятъ насъ наконецъ противники наши отъ такого порицанія, но порядокъ, скажутъ, въ обществѣ таковымъ смѣшеніемъ нарушается.
   "Было бы такъ, естьли бы обязательства наши освобождали насъ отъ прочихъ обязательствъ. Государь и начальникъ не рушитъ своихъ обязательствъ. Внѣ ложи онъ остается таковымъ, и сынъ, подданный и слуга не забываютъ должностей своихъ. Обязательства ордена обязываютъ ихъ къ большей приверженности, повиновенію и вѣрности внѣ ложи. Не разрушаетъ орденъ союзъ должностей свѣтскихъ, и порядка, Богомъ установленнаго, не колеблетъ. Знаемъ мы, сколь сей нуженъ; не колеблетъ, но паче утверждаетъ. Для чего не дѣлали такихъ укоризнъ первому христіанскому обществу, кое не меньше изъ разнаго рода людей, возраста и пола состояло, и котораго члены также братьями именовались?" (стр. 116).
   Какія бы побужденія ни руководили самимъ авторомъ этой защиты, но наши масоны (какъ мы убѣдимся въ этомъ дальше изъ свидѣтельствъ Лопухина) принимали эти аргументы съ искреннимъ простодушіемъ, и могли выставлять ихъ доказательной защитой своего общества: то, что писали потомъ они самі (какъ Лопухинъ, И. П. Тургеневъ), вращалось въ томъ же кругѣ понятій. Наше масонство, какъ и все тогдашнее масонство, имѣло слишкомъ много слабыхъ сторонъ, но въ числѣ ихъ не была ни предвзятая злонамѣренность, ни добровольное дурачество: въ своей фантастикѣ оно было только слишкомъ легковѣрно, -- противъ чего, какъ мы сказали, тогдашнія средства русской образованности не давали достаточнаго оружія.
   Мы упомянемъ еще два-три литературные факта, заявляющіе оппозицію масонству со стороны общества. Эти факты, по вашему мнѣнію, свидѣтельствуютъ о безпомощности тогдашней русской литературы относительно вопросовъ, затронутыхъ масонскимъ движеніемъ, относительно его нравственныхъ требованій, фантастики и наклонностей къ обскурантизму. Эта полемика крайне незначительная и почти вся чужая.
   Въ 1784 г. вышла книжка "Масонъ безъ маски" {Полное заглавіе ея: "Масонъ безъ маски или подлинныя таинства масонскія. Изданныя со многими подробностями точно и безпристрастно. Въ Санктпетербургѣ 1784 года, печатано съ дозволенія указнаго у Христофора Геннинга". VII стр., 3 ненум., и 114 стр.}, имѣвшая цѣлью осмѣять орденъ; но средство было выбрано не совсѣмъ удачно. Книжка, очевидно, англійскаго происхожденія, но переведена съ французскаго. Авторъ представляетъ себя бывшимъ масономъ; онъ бросилъ общество, потому что нашелъ въ немъ одни ребяческіе обряды, скрывающіе за собой праздное препровожденіе времени: ложу онъ представляетъ клубомъ, куда люди собираются пить портеръ и толковать о политикѣ, о вѣрѣ и обо всемъ на свѣтѣ. Онъ подробно описываетъ обряды (низшихъ степеней), осмѣивая масонскія хитрости, употребляемыя съ цѣлью производить впечатлѣніе на новичка. Въ предисловіи и въ самой книгѣ онъ издѣвается надъ масонствомъ, но рядомъ съ этимъ говоритъ о немъ совсѣмъ иныя вещи. Напримѣръ, въ началѣ онъ даетъ такое понятіе объ орденѣ: "Масонство было прежде сего собраніе людей избранныхъ, которыхъ дружба соединяла и поощряла взаимную подавать помощь другъ другу въ нуждахъ, а нынѣ оное не иное что есть, какъ общество такихъ людей, кои любятъ роскошь и пиры и кои пріемлются безъ всякаго разбору въ состояніи или достоинствѣ... Пріятно бы было, естьли бы исторія сохранила намъ имя того человѣка, который первый положилъ камень во основаніе сего обширнаго зданія. Сей человѣкъ, коему должно приписывать по справедливости безсмертіе, имѣлъ просвѣщенной разумъ и чистое сердце. Онъ усмотрѣлъ, что всѣ люди равны и что ничего не достаетъ къ ихъ благополучію, какъ токмо, чтобы они сами хотѣли онаго достигнуть чрезъ взаимную и искреннюю любовь. И поелику страсти человѣческія и достоинства (т. е. различіе общественныхъ положеній) препятствуютъ успѣху нашего благополучія, то онъ надѣялся, изгнавъ оныя, возвратить прежнюю неповинность, и выдумалъ на сей конецъ систему, которой идею по моему мнѣнію взялъ онъ изъ Платоновой системы" (стр. 1--6). Въ своемъ современномъ масонствѣ авторъ находитъ много недостатковъ, но самъ называетъ ихъ "печальнымъ злоупотребленіемъ", "слѣдствіемъ слабости человѣческой и нещастія временъ". Понятно, что такое осужденіе масонства не могло сильно мѣшать ему; книжка описывала чужіе недостатки и высоко цѣнила самую сущность масонства; наши масоны также находили сами недостатки въ орденѣ и осуждали "ложныхъ" братьевъ...
   По характеру тогдашней литературы естественно ожидать, что пьесы императрицы, показывавшія ея нерасположеніе къ масонству, вызовутъ услужливыхъ подражателей. Въ 1786 г. явилась комедія неизвѣстнаго автора: "Мнимый мудрецъ", -- пьеса совершенно ничтожная, гдѣ выводится обманщикъ-алхимистъ, который учитъ "самопознанію" (намекъ на книгу Іоанна Масона), приводитъ въ своихъ рѣчахъ цѣлыя тирады изъ книги "О заблужденіяхъ и истинѣ" и печатаетъ ихъ курсивомъ, чтобы читатель какъ нибудь не проглядѣлъ мѣстъ, долженствовавшихъ быть язвительными; благоразумное лицо опять обличаетъ обманъ и т. д. Какого разбора это произведеніе -- говорить нечего. Мы не станемъ упоминать другихъ нападеній на масонство, явившихся около этого времени {См. нѣкоторыя указанія у Лонг., стр. 268, прим.}, и упомянемъ развѣ только о стихахъ Державина. Какъ извѣстно, Державинъ не любилъ масонства, и въ своихъ восхваленіяхъ императрицы, онъ не забываетъ упомянуть:
   
   Къ духамъ въ собранье не въѣзжаешь,
   Не ходишь съ трона на Востокъ,--
   
   т. е. въ масонскія ложи; въ одѣ "На Счастіе" онъ колетъ мартинистовъ стихомъ:
   
   Весь міръ сталъ полосатый шутъ,
   Мартышки въ воздухѣ явились; --
   
   но эти и подобныя выраженія не даютъ основанія предположить у Державина возможность дѣйствительной, сознательной оппозщіи противъ мартинизма, т. е. предположить, чтобы онъ въ самомъ дѣлѣ стоялъ выше мартинистовъ по своимъ понятіямъ. Названіе "мартышекъ" взято было изъ чужихъ рукъ, именно, изъ комедій императрицы Екатерины. Его собственныя метафизическія понятія не отличались особенной ясностью, и насмѣшки надъ масонствомъ не помѣшали ему потомъ писать натянутыя оды на мальтійскій орденъ, впослѣдствіи извѣстнымъ образомъ смѣнившій собою масонство.
   Собственно говоря, единственнымъ дѣйствительнымъ возраженіемъ противъ масонской фантастики явилась Въ тогдашней литературѣ любопытная книга, происхожденіе которой до сихъ поръ не разъяснено. Это -- "Изслѣдованіе книги о заблужденіяхъ и истинѣ" или опроверженіе знаменитой книги Сенъ-Мартена, составленное будто бы обществомъ одного губернскаго города и напечатанное будто бы въ Тулѣ" {Полное заглавіе таково: "Изслѣдованіе книги о заблужденіяхъ и истиннѣ. Сочинено особливымъ обществомъ одного губернскаго города. Въ Тулѣ, 1790". 8о, XVI и 877 стр.; въ концѣ 8 ненум. стр. "Таблица показующая страницы текста и изслѣдованія онаго" и 4 ненум. стр. опечатокъ. При заглавіи эпиграфъ:
   Хоть полкъ противныхъ мнѣ возстань,
   Но я не ужасаюсь.
   Пускай враги воздвигнутъ брань,
   На Бога полагаюсь.
   Изъ одъ Ломоносова.}. Г. Лонгиновъ уже давно предположилъ здѣсь мистификацію и думалъ, что книга обязана своимъ происхожденіемъ иниціативѣ правительства. Это болѣе чѣмъ вѣроятно. "Изслѣдованіе" весьма обстоятельно разсматриваетъ книгу Сенъ-Мартена, опровергаетъ ея вздорную мистику научными фактами, обличаетъ ея "каббалистическое вранье", пустую таинственность и самохвальство. Это было именно такое оружіе, какимъ и слѣдовало сражаться противъ масонскаго мистицизма, и было бы пріятно думать, что губернское общество того времени могло обнаружить такую ясность понятій и такое количество свѣдѣній, какія видны въ этой? книгѣ. Предисловіе разсказываетъ, что издатели думали выдать книгу еще раньше (предисловіе въ читанномъ нами экземплярѣ дѣйствительно имѣетъ видъ припечатаннаго къ книгѣ послѣ), говоритъ о появленіи и успѣхѣ книги Сенъ-Мартена между русскими читателями, и о желаніи "особливаго общества" противодѣйствовать этому ея вліянію. Въ самой книгѣ упоминаются русскія подробности, напр. случай въ турецкую войну 1770 г., случай, происходившій въ Петербургѣ въ 1783 г. (стр. 149, 204), -- но такія вещи могли бы быть присоединены и къ чужой книгѣ. Въ самыхъ опроверженіяхъ авторъ или авторы обнаруживаютъ знакомство съ самыми разнообразными изслѣдованіями историческими и естественно-научными, ссылаются на Певтона, Галилея, Мопертюи; на Бюффона, Боннета, Бургава, Винслова; на Глаубера, Бехера, Шталя; на Пристлея и Лавуазье, Бойля и Маркграфа, приводя иногда самыя ихъ ученія; показываютъ знаніе исторіи, миѳологіи и древностей и т. д.,-- вообще такую эрудицію, которой невозможно предположить въ обществѣ губернскаго города. Намъ кажется, что книга носитъ на себѣ слѣды перевода {Успѣхъ книги Сенъ-Мартена вызвалъ и въ европейской литературѣ не мало опроверженій ея, какими и могло воспользоваться русское изданіе. Съ сожалѣнію, мы не могли найти этихъ книгъ въ. нашихъ библіотекахъ, а эти книги, вѣроятно, разъясняли бы происхожденіе нашей. Укажемъ напр. статью Крейля въ Wiener Journal für Freimaurer. 1784, Quart. 4, стр. 66--164, и книгу: Examen impartial du Livre intitulé: Dee Erreurs et de la Vérité etc. Par un frère laïque en fait de Science, 1782, написанную масономъ-раціоналистомъ и иллюминатомъ Боде. (См. Kloss, ВіЫ. No 3898; Handb. der Frehmmr. 1866--67, II, 288--284).}.
   Жаль только, что "Изслѣдованіе" явилось слишкомъ поздно и слишкомъ единично. Мы приводили выше отрывокъ изъ масонской переписки, показывающій, что къ тому времени наши масоны (или вѣрнѣе, ихъ избранный кружокъ) считали себя ушедшими уже дальше этой книги: они отзывались о ней нѣсколько свысока и, конечно, могли даже и не придать цѣны ея опроверженію. Литературная полемика была бы, конечно, единственнымъ достойнымъ оружіемъ противъ масонскаго мистицизма; и она могла бы найти себѣ, къ сожалѣнію, слишкомъ обильную ищу въ масонскихъ изданіяхъ, выходившихъ отъ московскаго кружка...

-----

   Для разъясненія описываемыхъ отношеній необходимо было бы опредѣлить развитіе личныхъ мнѣній императрицы объ этомъ предметѣ. Эти мнѣнія всегда были неблагосклонны къ мистицизму, но не всегда они были такъ рѣшительно враждебны масонству, какъ это было въ послѣдніе годы ея царствованія. Не принимая на себя рѣшенія этой задачи, мы приведемъ только нѣсколько указаній для ея объясненія.
   Сама императрица, какъ извѣстно, совершенно отвергала фантастическій мистицизмъ, преслѣдованію котораго посвятила свои комедіи. Она признается, что не понимаетъ "Мессіады" Клопштока, т. е. даже наиболѣе умѣреннаго мистицизма изъ того, что предлагали русской публикѣ московскіе издатели {Въ письмѣ къ княгинѣ Дашковой до доводу русскаго керевода (1785 -- 87): "Je dois avouer que je ne comprends trop rien à ce poème den" l'original: cependari je crois fort qu' il fera grand plaisir à nos mystiques et j'espère que la vente en sera fructueuse". Mém., Paris. 1859, III, 184.}; ея настоящія симпатіи были совсѣмъ на другой сторонѣ, именно и сторонѣ французскихъ раціоналистовъ и скептиковъ,-- хотя она далеко не склонна была и къ ихъ идеализму, какъ вообще легко отказывалась отъ теоретическихъ положеній въ практическихъ случаяхъ {Ея мысли и выраженія нерѣдко принимали чисто французскій оборотъ. Напр. просматривая рѣчь, которую кн. Дашкова должна была произнести въ академія, ипмератрица умѣряетъ возданныя ей похвалы и между прочимъ замѣчаетъ: "Effaces aussie comme une divinité bienfaitasie -- apothéose qui ne s'accorde guère avec la religion chrétienne. Je crains fort de n'avoir pas de titres à la sainteté, moi qui ai mis des restrictions au temporel du clergé" (Mém. III, 128).}. Въ своихъ взглядахъ на мартинизмъ она сходилась съ французскими и нѣмецкими "философами". Она интересовалась положеніемъ умовъ въ европейскомъ обществѣ относительно этого предмета и сама желала участвовать въ той борьбѣ, которая шла въ европейской литературѣ, особенно нѣмецкой, противъ мистическаго фантазерства и шарлатанства. Она посылки къ Циммерману и, вѣроятно, къ другимъ переводы своихъ комедій противъ мартинистовъ, въ перепискѣ съ Циммерманомъ не разъ возвращается къ этому предмету, съ удовольствіемъ говоритъ о своей литературной войнѣ противъ "иллюмината" Каліостро... Всѣ эти отношенія очевидно оказывали свое вліяніе на ходъ ея мыслей о русскомъ мартинизмѣ, который она постоянно приравнивала къ европейскому мистицизму. Поэтому мы считаемъ не лишнимъ остановиться на нѣсколькихъ фатахъ западной литературы, имѣющихъ отношеніе къ нашему предмету. Въ нѣмецкой литературѣ 80-ые года были въ особенности временемъ оживленной и даже бурной литературной борьбы противъ мистики и обскурантизма. Эта борьба, какъ мы замѣчали прежде, велась отчасти на почвѣ масонства, къ которому обѣ стороны имѣли извѣстныя отношенія. Мистическія секты масонства, розенкрейцеры съ ихъ алхиміей и магіей, съ ихъ проповѣдью слѣпой вѣры и слѣпаго повиновенія, шарлатаны и фантазеры въ родѣ Каліостро, Шрепфера, патера Гаснера, Лафатера, Сведенборга, Сенъ-Мартена стали возбуждать серьезныя опасенія людей здравомыслящихъ, которые, кромѣ помраченія умовъ, какое должно было быть естественнымъ результатомъ мистики, опасались прямой іезуитской пропаганды и тайнаго католичества {Тогдашніе скептики, или люди, считавшіе себя очень проницательными, иногда смѣялись надъ страстью раціоналистовъ вездѣ подозрѣвать тайное іезуитство или крипто-католицизмъ; докторъ Циммерманъ придумалъ даже слово Jeeuitenriecherei, которое въ насмѣшку прилагали къ Николаи и другимъ тогдашнимъ врагамъ іезуитства. Могло бить конечно, что нѣкоторыя подозрѣнія ихъ были преувеличены; но говоря выше о розенкрейцерствѣ мы указывали, что были факты, которые способны оправдать ихъ подозрѣнія: "религіозный эдиктъ" Вёлльнера и вообще писанія розенкрейцеровъ носятъ положительно католическо-изувѣрный, а вовсе не протестантскій характеръ, и фактическія обращенія въ католичество, начавшіяся въ это время, не лишены своего особеннаго значенія.}. Однимъ изъ ревностнѣйшихъ обличителей этого рода обскурантизма былъ другъ Лессинга, Николаи, издатель "Всеобщей Нѣмецкой Библіотеки", затѣмъ Гедике и Бистеръ, издатели "Берлинскаго Ежемѣсячнаго журнала" (Berlinische Monatsschrift), боде и др. Они усердно выводили наружу алхимическія затѣи, на которыми прятался, по ихъ мнѣнію, крипто-католицизмъ, или, во всякомъ случаѣ, врылось нарушеніе протестантской свободы изслѣдованія, вмѣсто которой внушалась слѣпая вѣра. Обскуранты съ своей стороны выставляли себя защитниками покидаемой религіи и обвиняли своихъ противниковъ въ невѣріи" и матеріализмѣ Въ половинѣ 80-хъ годовъ произошло въ Баваріи раскрытіе и уничтоженіе ордена иллюминатовъ, основаннаго Вейсгауптомъ въ масонскихъ формахъ въ оппозицію іезуитскому и розенкрейцерскому обскурантизму; этотъ орденъ въ нѣкоторыхъ своихъ представителяхъ впалъ въ другую крайность, излишній и довольно нелѣпый радикализмъ, и когда изъ взятыхъ бумагъ ордена открылось, что къ числу иллюминатовъ принадлежали и нѣкоторые изъ масоновъ-раціоналистовъ, какъ напр. Николаи и Боде, это дало ихъ противникамъ желанный поводъ кричать объ ихъ зловредности для общественнаго спокойствія, потому что баварскіе эксъ-іезуиты, уничтожившіе орденъ иллюминатовъ, прокричали о немъ, какъ о страшномъ заговорѣ противъ вѣры и престоловъ. Мы скажемъ дальше, какъ это изобрѣтеніе было эксплуатировано послѣ 1789 г., когда вспыхнула французская революція. Но еще до этого времени слово "иллюминатъ" получило у большинства значеніе чего-то крайне-ужаснаго: иллюминатамъ приписывались страшные замыслы и злодѣянія, ихъ готовы были обвинять во всевозможныхъ проискахъ и преступленіяхъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ это слово было и очень двусмысленно, потому что съ нѣмецкими иллюминатами смѣшивали еще, въ сущности имъ совершенно противоположныхъ, французскихъ illuminés, какъ называли секту послѣдователей Мартинеца Пасквалиса, учителя Сенъ-Мартена, секту теософско-магическаго характера, весьма близкую къ розенкрейцерству; наконецъ, во французскомъ употребленіи слова illuminés, подъ нимъ разумѣлись и упомянутые нами фантасты и шарлатаня, въ родѣ Сенъ-Жермена, Каліостро и т. п.... Въ упомянуто! нами борьбѣ сыпалось множество перекрестныхъ обвиненій, раздражительной брани и преувеличеній (даже со стороны сампъ раціоналистовъ), и хотя положеніе обѣихъ сторонъ и ихъ принципы высказывались довольно опредѣленно, но человѣкъ посторонній и нейтральный, интересующійся споромъ, но все-таки недостаточно въ него вникавшій, могъ вѣрить и невѣрить обѣимъ сторонамъ, могъ опасаться обѣихъ и даже считать ихъ одинаково вредными. Впослѣдствіи, это такъ и случилось съ императрицей. Путаница этой борьбы осталась, повидимому, не совсѣмъ ясной для нея; въ послѣдніе годы, когда императрица стала вообще крайне подозрительна, она была чрезвычайно недовѣрчива къ умственному движенію европейскаго общества,-- мы увидимъ, что вслѣдствіе этого ей пришлось потомъ становиться въ противорѣчіе съ ея собственными прежними мнѣніяи и дѣйствіями.
   И казалось бы, однако, что императрица должна была довольно близко знать это движеніе въ Германіи, потому что сана она не одинъ разъ въ него вмѣшивалась.
   Въ 1787 г. императрица приказала перевести на русскій языкъ книгу г-жи фонъ-деръ-Реке о пребываніи Каліостро въ Митавѣ въ 1779 году {"Описаніе пребыванія въ Митавѣ извѣстнаго Каліостра на 1779 годъ, и проиизведенныхъ имъ тамъ магическихъ дѣйствій, собранное Шарлоттою Елизаветою Констанціею фонъ деръ Реке, урожденною графинею Медемскою (sic). Перевелъ съ нѣмецкаго Тимоѳей Захарьинъ. Спб., у Шпора 1787, 299 стр. Нѣм. подлинникъ, 1787, изд. Николаи, указанъ у Клосса, Bibl. No 8358.-- "Berlinische Monatsschrift" 1788, мартъ, стр. 210, разсказываетъ, что императрица Екатерина, которая такъ заботится о просвѣщеніи и объ изгнаніи суевѣрій, признала важность сочиненій г-жи ф.-д.-Реке, велѣла перевести его на русскій языкъ и дала переводчику 400 рублей въ награду.}, только что изданную въ Берлинѣ Hиколаи. Императрицѣ пріятно было видѣть на русскомъ языкѣ новое и на этотъ разъ фактическое обличеніе шарлатана, противъ котораго она писала свою комедію. Исторія этой книжки заключается въ слѣдующемъ. Г-жа фонъ-деръ-Реке, принадлежавшая къ одному изъ извѣстнѣйшихъ аристократическихъ домовъ Курляндіи, имѣла случай постоянно видѣть Каліостро въ Митавѣ, гдѣ онъ прожилъ нѣсколько времени до своего пріѣзда въ Петербургъ. Каліостро совершенно овладѣлъ довѣріемъ ея отца и дяди, графовъ Медемъ, и ихъ ближайшаго кружка; чтобы дѣйствовать на женскую половину этого общества, онъ завелъ въ ихъ домѣ ложу для дамъ (такъ называемая maèonnerie d'adoption), куда вступила и г-жа ф.-д.-Реке, и производилъ здѣсь свои магическіе фокусы. Ея отецъ и дядя были давнишніе масоны, были преданы алхиміи, и Каліостро нашелъ въ нихъ самыхъ ревностныхъ и довѣрчивыхъ прозелитовъ. Сама г-жа Реке также вполнѣ была убѣждена въ магической силѣ Каліостро, несмотря на предостереженія нѣкоторыхъ благоразумныхъ друзей, и перемѣнила свое мнѣніе только послѣ, когда стала хладнокровнѣе обдумывать его поступки и прислушиваться къ извѣстіямъ о его дальнѣйшихъ похожденіяхъ. Въ 1787 году onà рѣшилась напечатать свою книжку о Каліостро, гдѣ помѣстила свои записки 1779 года и рядомъ съ ними en regard свои комментаріи 1787 года, обличавшіе шарлатанство, которое она теперь поняла. Мнѣніе о Каліостро составилось у нея теперь въ томъ самомъ духѣ, какъ говорили объ этомъ берлинскіе просвѣтители. Намъ нѣтъ надобности останавливаться на ея разсказахъ, но любопытно указать, какое было мнѣніе ея объ этомъ человѣкѣ, которое императрица признавала и желала поддержать.
   Г-жа ф.-д.-Реке рѣшилась издать свою книгу, несмотря на то, что многіе, особливо родные, отговаривали ее отъ этого, отчасти представляя ей неприличнымъ вмѣшиваться въ подобныя дрязги по ея положенію, а также и опасаясь, какъ говоритъ она, "чтобы кроющіеся повсюду злодѣи, и меня также, какъ вѣчной памяти достойнаго Ганганелли, тайнымъ ядомъ не отравили" (стр. 38). Она считала Каліостро тайнымъ орудіемъ іезуитовъ, и говоритъ, что не издала бы своего сочиненія, "ежели бы я не была совершенно увѣрена, что кромѣ Каліостра, Шрепфера и Гасснера есть еще многія тихимъ образомъ повсюду ползающія орудія властолюбивыхъ іезуитовъ, которые множество честнѣйшихъ людей обольщаютъ ложными обѣщаніями о доставленіи имъ сверхъестественныхъ силъ, и на подобіе Каліостра заводятъ общества, дабы помощію оныхъ достигнуть до своего намѣренія, которое въ томъ состоитъ, чтобъ слѣпою вѣрою и слѣпымъ послушаніемъ покорить людей подъ свое иго" и пр. (стр. 35--36). Въ другомъ мѣстѣ, г-жа Реке упоминаетъ, что Каліостро внушалъ ей особенно великое почтеніе къ слову "Егова" (вспомнимъ, что это было также grand nom Сенъ-Мартена) и къ буквамъ I. H. S. "Теперь я довольно понимаю,-- замѣчаетъ она,-- что оныя буквы не что иное суть, какъ извѣстной I. H. S. знакъ езуитскаго ордена", и замѣчаетъ, что "симъ еще подтверждается многими уже принятая сія догадка, что Каліостръ былъ точно высланецъ (т. е. эмиссаръ, агентъ)изъ общества езуитовъ, которые чрезъ него желали дѣйствовать въ Петербургѣ", что она считаетъ вообще совершенно возможнымъ предположеніемъ {См. стр. 203--209; говоря объ іезуитской пропагандѣ, она замѣчаетъ: "Склонность къ чудесамъ, питаемая книгами съ намѣреніемъ для того писанными, подаетъ имъ способы весьма удачно надъ людьми дѣйствовать; а что сія склонность безпрестанно усиливается, сіе можетъ быть также ихъ пронырствомъ совершается".}.
   Г-жа Реке желала, чтобы издателемъ ея книги былъ именно Николаи. Это, безъ сомнѣнія, имѣло свою причину: она восхищалась "Мудрымъ Наѳаномъ" Лессинга, который, между прочимъ; именно внушилъ ей истинное понятіе о религіи и добродѣтели, и вѣроятно сочувствовала просвѣтительной дѣятельности Лессингова друга. Николаи очень охотно взялся за этотъ трудъ, тѣмъ больше, что книга совершенно подходила къ его собственнымъ взглядамъ: притомъ въ это время, въ 1787 г., въ Берлинѣ уже начали господствовать розенкрейцерскіе министры Фридриха-Вильгельма II, глава и "магъ" ордена Вблльнеръ, товарищъ его и ученикъ Шрепфера, Бишофсвердеръ и проч. Николаи мудрено было теперь вести прямую борьбу противъ берлинскаго обскурантизма, и онъ воспользовался случаемъ говорить противъ него косвенно по поводу Каліостро. Николаи написалъ предисловіе къ книжкѣ, гдѣ, изложивши свое мнѣніе о Каліостро и отдавъ похвалу искренности и любви къ истинѣ, обнаруженнымъ г-жею Реке, осторожно рекомендуетъ этотъ примѣръ нѣкоторымъ изъ своихъ соотечественниковъ и желаетъ имъ одержать надъ собой такую же побѣду, какую умѣла одержать надъ своимъ прежнимъ заблужденіемъ г-жа Реке и которая имъ также принесла бы великую пользу. Мы говорили выше, что первымъ приверженцемъ магіи въ тогдашнемъ Берлинѣ былъ самъ король. По мнѣнію Николаи, Каліостро есть умышленный обманщикъ, который, безъ сомнѣнія, "нарочно посланъ отъ самаго коварнаго общества для положенія основанія какому-нибудь будущему предпріятію". "Я бы могъ еще много говорить -- замѣчаетъ онъ дальше, -- о Каліостровой неудобопонятной магической системѣ (которая, хотя и наполнена темными и обоюдными загадками, однакожъ я ее нарочито понимаю), также о весьма удивительномъ ея согласіи съ столь славною и весьма малымъ числомъ людей понимаемою книгою: Des erreurs et de la vérité" (стр. 17, 24--25). Онъ обращаетъ вниманіе на то, съ какой хитростью Каліостро старался согласить свою магію съ христіанской религіей; и замѣчая, что Каліостро, какъ видно изъ разсказовъ г-жи Реке, очень ловко и часто ссылается на тексты Ветхаго и Новаго Завѣта, и что у католиковъ свѣтскимъ людямъ запрещается читать библію, выводитъ отсюда, что Каліостро долженъ быть католическій попъ, -- и стало быть тѣмъ легче іезуитъ, чѣмъ считала его и г-жа Реке. Николаи указываетъ при этомъ, какой вредъ происходитъ отъ такого хитраго смѣшенія лжи съ истиной, темныхъ магическихъ фантазій съ чистыми и ясными понятіями "благочестиваго и мудраго христіанства". Относительно "нарочитаго пониманія" книги Сенъ-Мартена, какимъ хвалится Николаи, замѣтимъ, что это было, вѣроятно, тоже пониманіе, какое высказывалъ Боде, авторъ упомянутаго нами "Examen impartial": Боде считалъ книгу Сенъ-Мартена написанною шифрованнымъ языкомъ іезуитовъ {См. Bert Monatsschr. 1788, май, стр. 569. Такое же мнѣніе выражаетъ и г-жа Реке. Описаніе, стр. 225--227.}.
   Въ слѣдующемъ 1788 году, г-жа ф.-д.-Реке написала другую книжку подобнаго содержанія, также изданную въ Берлинѣ Николаи и опять заслужившую вниманіе императрицы. Эта книжка направлена была противъ знаменитаго, въ свое время, дармштатскаго придворнаго предигера Штарка {Etwas Uber des Herrn Oberhofprodigers J. А. Starck Vertheidigangsschrift, nebst einingen andern nöthigen Erlаnterungen von Chari. Elis. Const, von der Becke, geb. Grаffinn v. Medern (32 Febr.). Berlin und Stettin, Nicolai, 1788. Мы знаемъ только выписки этой книги въ Berl. Mon. 1788, и въ Allg. Deutsche Bibliothek, 1789, томъ 87, II.}, который въ особенности служилъ предметомъ нападеній для берлинскихъ просвѣтителей, и котораго они въ особенности обвиняли въ іезуитскомъ обскурантизмѣ и крипто-католицизмѣ. Книжка г-жи Реке есть только одно звѣно въ обширной полемикѣ противъ Штарка, о которой мы считаемъ нужнымъ сказать нѣсколько словъ, потому что Штаркъ играетъ (впрочемъ, до сихъ поръ неизслѣдованную) роль и въ исторій русскаго масонства, и потому что въ этой полемикѣ относится французская брошюра, приписываемая императрицѣ Екатеринѣ и, кажется, до сихъ поръ неизвѣстная нашимъ историкамъ.
   Іоаннъ-Августъ Штаркъ (1741--1816) былъ, безъ сомнѣнія, однимъ изъ самыхъ наглыхъ интригановъ, дѣйствовавшихъ въ масонствѣ второй половины XVIII-го вѣка и придающихъ такой странный видъ исторіи ордена за это время. Онъ былъ изобрѣтателемъ такъ называемаго тампліерскаго клериката, т. е. мнимой высшей ступени тампліерства, единственно владѣющей настоящими знаніями и тайнами ордена. Этотъ клерикатъ произвелъ въ свое время впечатлѣніе, но потомъ долго подавалъ поводъ къ самымъ ожесточеннымъ нападеніямъ противъ Штарка, потому что эти клерикальные вкусы, вмѣстѣ съ другими подобными обстоятельствами, позволяли или даже заставляли считать Штарка криптокатоликомъ и іезуитомъ, что, въ особенности, было бы странно въ немъ -- профессорѣ протестантской теологіи и протестантскомъ оберъ-гофъ-предигерѣ... Онъ былъ шверинскій уроженецъ, учила въ Геттингенѣ, въ 1763--65 жилъ въ Петербургѣ, гдѣ былъ устелемъ въ Petrischale, и гдѣ, какъ полагаютъ, принятъ былъ въ масонскую систему Мелиссино; въ 1765--68 онъ жилъ въ Англіи, въ Парижѣ (гдѣ состоялъ въ королевской библіотекѣ переводчикомъ для восточныхъ рукописей, и гдѣ, какъ говорятъ, тайно обратился въ католицизмъ) и въ Германіи; въ 1768, опять вернулся въ Петербургъ, и здѣсь основалъ свѣтскій тампліерскій капитулъ "Феникса", къ которому, какъ полагаютъ, онъ уже присоединилъ и клерикальный, существовавшій однако недолго. Затѣмъ, въ 1769--77 онъ былъ профессоромъ теологіи, оберъ-гофъ-предигеромъ и генералъ-суперъ-интендентомъ въ Кенигсбергѣ; но, повидимому, его положеніе становилось здѣсь затруднительно, и онъ перешелъ въ 1777 г. въ Митаву, профессоромъ философія при тамошней академіи. Въ Митавѣ онъ прожилъ 1777--81г., и затѣмъ съ 1781 перешелъ въ Дармштадтъ, гдѣ его масонскіе покровители дали ему званіе оберъ-гофъ-предигера, совѣтника протестантской консисторіи и, наконецъ, баронское достоинство. Штаркъ былъ масономъ еще съ 1761 г.; онъ былъ большой знатокъ въ масонскихъ вещахъ и очень плодовитый писатель: какъ розенкрейцерскіе мистики, онъ любилъ говорить таинственно о высокой древности ордена, о великихъ его тайнахъ, чудесныхъ силахъ и знаніяхъ, какими онъ обладаетъ и т. п. Онъ самъ старался внушать своимъ друзьямъ и адептамъ вѣру въ чудесное, въ магію и духовидѣніе, и входилъ въ сношенія съ упомянутымъ шарлатаномъ Шрепферомъ, который занимался вызываніемъ духовъ въ Лейпцигѣ и у котораго, между прочимъ, искалъ магической мудрости Бишофсвердеръ. При какихъ обстоятельствахъ Штаркъ придумалъ клерикальную систему, это еще достаточно не разъяснено; онъ говорилъ между прочимъ, что шотландецъ лордъ Вилльямсъ основалъ въ Петербургѣ клерикальный капитулъ (capitulum clericorum regularium), и въ 1767, когда Штаркъ вступилъ въ первыя сношенія съ тампліерскимъ гермейстеромъ для соединенія высшихъ степеней тампліерства съ его клерикатомъ, онъ представлялъ патентъ, выданный ему въ 1766 клерикальнымъ начальникомъ Пиладомъ. Этотъ Пиладъ, какъ говорятъ, дѣйствительно существовалъ и былъ петербургскій часовщикъ Шюргеръ, не умѣвшій даже хорошенько подписывать своего орденскаго имени (онъ писалъ Pilades вм. Pylades). Штаркъ утверждалъ, что свѣтское тампліерство не знаетъ настоящихъ высшихъ знаній и тайнъ ордена, которыя чудеснымъ образомъ сохранились только въ клериватѣ; теперь этотъ скрывавшійся клерикалъ отыскался, и Штаркъ -- для блага самого ордена -- предлагалъ соединеніе свѣтской и духовной отрасли ордена. Клерикатъ долженъ былъ зависѣть только отъ гермейстера, мимо всѣхъ другихъ орденскихъ властей, и долженъ былъ получить извѣстныя преимущества. Клерикатъ дѣйствительно основался, и въ его обрядахъ явилась особенная, почти церковная, торжественность, похожая на католическія церемоніи. Было ли это дѣйствительное іезуитство -- трудно сказать, но, во всякомъ случаѣ, это была затѣя, разсчитанная на масонское легковѣріе и имѣвшая цѣлью доставить клерикалъ вліяніе и связи. Для себя лично Штаркъ дѣйствительно пріобрѣлъ и то и другое... По мнѣнію масоновъ-раціоналистовъ клерикатъ имѣлъ тотъ же смыслъ, какъ розенкрейцерство, и они думали, что въ своихъ высшихъ степеняхъ обѣ системы сводятся къ одному "магическому клеривату", въ руки однихъ и тѣхъ же "неизвѣстныхъ начальниковъ", т. е. іезуитовъ; способъ дѣйствій -- одинъ и тотъ же, т. е. распространеніе мистическаго суевѣрія и помраченіе умовъ магическими и алхимическими бреднями, и внушеніемъ слѣпой вѣры. Штарвъ устроивалъ свои дѣла довольно ловко, но тѣмъ не менѣе возбудилъ противъ себя людей здравомыслящихъ. Такъ было, повидимому, уже въ Кенигсбергѣ; когда онъ жилъ въ Митавѣ, тамошній тампліерскій пріоръ уже вынужденъ былъ жаловаться на него орденскимъ властямъ, н о клерикальный начальникъ уничтожилъ эту жалобу; какъ и другіе документы, говорившіе противъ Штарва и находившіеся въ архивѣ тампліерской директоріи, были уничтожены по желанію герцога Брауншвейгскаго. Къ войду 70-хъ годовъ, шарлатанство клериката стало обнаруживаться для самихъ тампліеровъ; въ 80-хъ гг., дѣло начало всплывать и для большой публики, и противъ Штарка, который не хотѣлъ отказываться отъ роли въ масонствѣ, началась рѣзвая полемика, продолжавшаяся цѣлые годы. Штарвъ, между прочимъ, самъ вызывалъ нападенія, для него, совсѣмъ невыгодныя: въ 1785, онъ написалъ или издалъ, безъ своего имени, масонскій романъ: "Saint-Nicaise", гдѣ, между прочимъ, онъ отзывался оскорбительнымъ образомъ объ основателѣ тампліерства, баронѣ Гундѣ, тогда уже умершемъ. Задѣтые друзья тампліерства отвѣтили въ "Anti-Saint-Nicaise", который въ томъ же стилѣ изобразилъ д-ра и оберъ-гофъ-предигера Штарка, воспользовавшись для изображенія его собственными письмами, уцѣлѣвшими въ орденскомъ архивѣ. Въ тоже время за это дѣло ревностно взялись и берлинскіе просвѣтители; имъ была ненавистна эта пропаганда магическаго и клерикальнаго обскурантизма, въ которой они видѣли солидарность съ такой же пропагандой берлинскихъ розенкрейцеровъ. Однимъ изъ ревностнѣйшихъ преслѣдователей Штарка былъ Николаи; издатели "Berl. Monatsschrift", Гедике и Бистеръ, въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ занимались разъясненіемъ исторіи д-ра Штарка; съ обѣихъ сторонъ выходили цѣлыя книги обвиненій и защиты, обличеній и свидѣтельствъ, и Клоссъ, въ своей библіографіи, могъ наполнить цѣлый отдѣлъ полемикой, имѣвшей предметомъ этого дѣятеля {О Штаркѣ см. Handbuch der Freina. II, 117--119, 632; III, 108, 303--316;-- Findel, Gresch, стр. 317--325; -- Nicolai, Einige Bemerk.; -- Kloss, Bibi. No 8382--3438.}.
   Г-жа ф.-д.-Реке знала Штарка во время пребыванія его въ Митавѣ и въ разгарѣ этой полемики нашла нужнымъ подать и свой голосъ. Она въ свое время также считала Штарка человѣкомъ необыкновеннымъ и слушала его мистическія откровенія, и теперь разсказывала о нихъ также искренно, какъ незадолго передъ тѣмъ о Каліостро. Ея свидѣтельства не были благопріятны для Штарка. Этого профессора теологіи обвиняли, между прочимъ, что въ 1773 г. онъ находился въ сношеніяхъ съ вызывателемъ духовъ Шрепферомъ (это былъ содержатель кофейни въ Лейпцигѣ, кончившій жизнь самоубійствомъ, когда стали раскрываться его плутни); Штаркъ утверждалъ, что онъ хотѣлъ только "разузнать" Шрепфера, чтобы потомъ "обличить" его. Хотя и такое шпіонское разузнаванье не совсѣмъ бы шло къ теологической профессіи, но сношенія не были однако похожи на это, и г-жа Реке разсказываетъ въ своей книжкѣ, что, напротивъ, Штаркъ, еще въ 1780, совершенно серьезно и въ убѣдительныхъ словахъ представлялъ ей Шрепфера человѣкомъ, владѣющимъ сверхъестественными силами, а объ его преемникѣ, мало тогда извѣстномъ Фрёлихѣ, говорилъ, что, быть можетъ, онъ будетъ еще болѣе великъ чѣмъ Шрепферъ {Въ книгѣ г. Лонгинова (стр. 299) о Шрепферѣ совершенно ошибочно сказано, что онъ былъ "иллюминатъ"; напротивъ, это былъ наставникъ розенкрейцерства. О Штаркѣ говорится также не точно.}.-- Штаркъ, по разсказамъ г-жи Реке, внушалъ вообще своимъ адептамъ наклонность къ чудесному, и съ особеннымъ жаромъ и съ цѣлью увѣрить таинственно разсказывалъ ей о магическихъ событіяхъ, -- между прочимъ, что однажды онъ самъ видѣлъ сверхъестественное блистаніе, когда въ сосѣдней комнатѣ одному изъ его больныхъ друзей видимо являлся Христосъ.-- Магія, некромантія и духовидѣніе. играли большую роль въ его наставленіяхъ и исторіяхъ, и онъ пользовался вообще большимъ значеніемъ въ мистическихъ кружкахъ Митавы.
   "Г. Штаркъ, -- говоритъ г-жа Реке, -- въ Митавѣ (1777--1781) былъ очень дѣятеленъ въ извѣстныхъ тайныхъ обществахъ (т. е. масонскихъ ложахъ); у людей, которые думали, что еще можно было получить великія таинства отъ неизвѣстныхъ начальниковъ, особенно изъ Франціи, онъ вообще считался за важнаго человѣка, который долженъ знать настоящіе неизвѣстные источники таинствъ, и потому на него смотрѣли съ тайнымъ благоговѣніемъ. По крайней мѣрѣ, онъ не дѣлалъ ничего, чтобы отклонять отъ себя такое мнѣніе или уменьшать оказываемое ему отъ этого благоговѣніе; напротивъ, онъ дѣйствительно имѣлъ учениковъ въ мнимыхъ тайныхъ наукахъ, и его поэтому не безъ основанія подозрѣвали, что онъ подавалъ своимъ ученикамъ надежды, которыхъ не дополнилъ".
   Въ 1779 г., въ Митавѣ было такимъ образомъ два магика, Штаркъ и Каліостро; и хотя, по разсказамъ г-жи Реке, это были люди совершенно одной школы, они встрѣтились однако враждебно. Каждый изъ нихъ не совѣтовалъ довѣряться другому; каждый называлъ дѣйствія другого "черной магіей", считая свою бѣлой или божественной магіей. Очевидно, что здѣсь сошлось два промышленника по этой части. "Одинъ, -- говоритъ г-жа Реке въ книжкѣ о Каліостро, -- остерегалъ учениковъ своихъ отъ такихъ заклинаній, кои дѣйствуются чрезъ воскуренія, а другой отъ тѣхъ, при которыхъ шпага употребляется. Господинъ докторъ Штаркъ могъ бы любителямъ истины наилучшимъ образомъ изъяснить связь сего дѣла"... (Оп. стр. 105). Не знаемъ, какъ отвѣчалъ на это докторъ Штаркъ.
   Относительно іезуитства, въ которомъ обвиняли почтеннаго доктора теологіи, г-жа Реке разсказываетъ въ своей книжкѣ о немъ, что "кардиналъ Борджіа, бывшій префектъ коллегіи пропаганды, самъ говорилъ знатнымъ путешественникамъ, что теперь главнѣйшее мѣстопребываніе и кругъ дѣйствій іезуитовъ на сѣверѣ, и что нѣкоторые іезуиты даже занимаютъ мѣста протестантскихъ проповѣдниковъ". Далѣе, что "одинъ курляндскій дворянинъ встрѣтилъ у того же кардинала Борджіа такія свѣдѣнія о Курляндіи и ея политическомъ и церковномъ состояніи, которыя привели его въ изумленіе и подтвердили догадку, что римскій дворъ и пропаганда должны имѣть весьма хорошихъ корреспондентовъ и здѣсь" {См. Berlin. Monatsschrift: 1788, май, стр. 565--570; іюнь, 680--681.}.
   Таковъ былъ этотъ основатель клериката. Роль Штарка въ русскомъ масонствѣ остается до сихъ поръ очень темна; мы не знаемъ его отношеній въ Петербургѣ, а относительно пребыванія въ Митавѣ замѣтимъ только, что къ этому времени (1777--81) относится поѣздка Шварца изъ Могилева въ Митаву, гдѣ, какъ слышалъ тогда Шварцъ, находится особенно уважаемое старое масонство. Между этими "курляндцами", съ которыци Шварцъ остался въ сношеніяхъ и послѣ, онъ могъ знать и Штарка. Впослѣдствіи, въ числѣ масонскихъ изданіи новиковскаго кружка мы находимъ и книги Штарка, -- напримѣръ, упомянутую нами "Апологію"; быть можетъ, Штарку принадлежитъ и книга "О мистеріяхъ", переведенная Петровымъ. Не знаемъ, могъ ли Шварцъ видѣть Штарка во вторую свою поѣздку, но любопытно, что рекомендація къ берлинскимъ розенкрейцерамъ, опредѣлившая дальнѣйшее направленіе московскаго мистицизма, была получена Шварцемъ въ Митавѣ. Замѣтимъ еще, что Карамзинъ, отправлявшійся въ свое путешествіе въ 1789 году, былъ уже знакомъ съ той литературной войной, которая происходила тогда между берлинскими "просвѣтителями" и Штаркомъ; въ Берлинѣ онъ видѣлся съ Николаи; въ Дармштадтѣ онъ очень желалъ видѣть Штарка, но не видѣлъ, потому что Штарка въ то время не было въ Дармштадтѣ. Карамзинъ однако вовсе не былъ на сторонѣ Николаи; напротивъ, все его сочувствіе принадлежитъ Штарку, говоря о немъ, и вспоминая преслѣдованія его враговъ, онъ приводитъ даже стихи Шекспира, изображающіе "безумство злословія" {Соч. Карамз., Смирд., II, 65--69, 174--176.}. Это расположеніе къ Штарку вѣроятно было вывезено изъ Москвы.
   Наконецъ, любопытно, что императрица также, повидимому, интересовалась полемикой противъ Штарка. Г-жа Реке послала ей свою книжку противъ дармштадтскаго оберъ-гофъ-предигера, и императрица выразила въ письмѣ къ г-жѣ Реке удовольствіе, доставленное ей чтеніемъ этой книги. Императрица, какъ говорятъ, и сама приняла участіе въ этой полемикѣ; по крайней мѣрѣ, Клоссъ, въ своей, весьма обстоятельной "Библіографіи", приписываетъ императрицѣ французскую брошюру противъ Штарка, изданную въ 1789 г. подъ слѣдующимъ заглавіемъ: "Lettre de Mr. Starckowsky à son ami et parent, М. Starck à Darmstadt, à Moscou (6 Août) 1789". Къ сожалѣнію, мы не имѣемъ о ней ближайшихъ свѣдѣній; въ Публичной Библіотекѣ мы ея не нашли {Клоссъ упоминаетъ и нѣмецкій переводъ: Brief des Herrn Starkowsky an seinen Freund und Vetter Herrn Dr. Starck zu Darmstadt. А. d. franz, fibers. Germanien, 1789. 8о. (Bibi. No 8426--8426). Письмо императрицы къ г-жѣ Реке, въ Bert Mouatsechr. 1788, авг. стр. 130--181.}.
   Мы видѣли прежде, что тѣ же вопросы возвращаются въ перепискѣ императрицы съ Циммерманомъ. Эта переписка и вообще интересъ императрицы къ Циммерману и его сочиненіямъ, вѣроятно, не остались безъ вліянія на характеръ ея понятій о броженіи умовъ въ Германіи (съ которымъ она сближала и русское масонство), и потому мы остановимся еще на этой личности. Докторъ Циммерманъ (1728--1795) былъ извѣстный въ свое время врачъ, а главное -- знаменитый "философъ" во вкусѣ XVIII вѣка, авторъ книги "Объ уединеніи", которая въ тѣ времена считалась классическою, далѣе, книги "О народной гордости", нѣсколькихъ книгъ о Фридрихѣ II и т. д. Книга "Объ уединеніи" доставила ему и большое расположеніе императрицы Екатерины. Циммерманъ, почти какъ Вольтеръ или Дидро, былъ моднымъ писателемъ въ одномъ кругѣ европейскаго общества, точно также какъ Сенъ-Мартенъ, Каліостро, Лафатеръ и подобные фантасты были модными людьми въ другомъ кругѣ,-- а иногда, впрочемъ, и въ томъ же самомъ. Циммерманъ былъ человѣкъ славолюбивый, и этой славы онъ достигъ своей книгой. Лучшія сочиненія были написаны имъ въ 1755--64, но затѣмъ, въ 80--90-хъ годахъ, "онъ впалъ въ ипохондрію,-- говорятъ его біографы,-- которая произвела въ немъ мрачный взглядъ на вещи; такъ, онъ вообразилъ себѣ, что мнѣнія многихъ изъ его современниковъ о политикѣ и религіи происходятъ изъ одного тайнаго ордена" (иллюминатства), "которому онъ придавалъ въ своей фантазіи небывалые размѣры и ужасающія свойства", -- какъ это дѣлали впрочемъ и другіе. "Къ этому ордену, -- продолжаютъ его біографы,-- принадлежали, по его мнѣнію, многіе изъ нѣмецкихъ ученыхъ; Циммерманъ думалъ, что отъ этого ордена произошла даже и французская революція. Въ особенности въ послѣдніе годы своей жизни, онъ крайне рѣзко нападалъ на членовъ этого мнимаго союза, и вооружался противъ многихъ достойныхъ ученыхъ, чѣмъ почти совершенно подорвалъ свою прежнюю славу. Такъ и въ нѣсколькихъ своихъ книгахъ о Фридрихѣ Великомъ онъ позволилъ себѣ распространять о политическихъ предметахъ много показаній не вполнѣ, и даже совершенно фальшивыхъ, и чрезвычайно сурово судить о людяхъ другихъ мнѣній, и это, конечно, не способно было увеличивать его славу"... Это производила, конечно, не одна ипохондрія: Циммерманъ старѣлъ, онъ переставалъ понимать стремленія новыхъ поколѣній, самолюбіе его должно было страдать, когда на литературной аренѣ его заслоняли другіе, и у него не хватило широты взгляда и безпристрастія, чтобы вѣрно судить о вещахъ: ипохондрія только довершила дѣло личнаго самолюбія и неспособности понять положеніе вещей. Это дѣло слишкомъ обыкновенное и въ жизни, и въ литературѣ. Мы приведемъ дальше строгое сужденіе Шлоссера, который и не считалъ Циммермана способнымъ на какую нибудь глубину кнели и серьезное пониманіе общественнаго положенія.
   И такъ, роль Циммермана была не наилучшая въ тѣ годы, о которыхъ мы говоримъ. Въ первое время, въ половинѣ 80-хъ годовъ, когда началась его переписка съ императрицей, онъ страдалъ самолюбіемъ, но еще не страдалъ ипохондріей, спутавшей его мысли нѣсколько послѣ. Въ его письмахъ этого времени есть замѣчанія, не лишенныя справедливости, и совершенно похвальны умѣренность; но уже и здѣсь замѣтно, что онъ не совсѣмъ понимаетъ тѣ отношенія, о которыхъ говоритъ, однако, рѣшительнымъ и судейскимъ тономъ.
   Въ письмѣ къ императрицѣ отъ 15 февраля 1786, отрывокъ котораго мы приводимъ въ примѣчаніи {"Il est indubitable comme Votre Majesté le remarque, que c'est par mode, que l'alchymie et la magie inondent l'Allemagne, et par ce que les Franèais sont épris de ces balivernes. Mais puisque c'est par la foi la plus aveugle en ces balivernes que les petits font dans ce moment-ci le mieux leur cour aux grands, c'est aussi par là que cette contagion a fait ces progrès rapides et imprévus. Aussi toutes ces folies dont Vous Majesté rit, sont pratiquées en Allemagne par des sociétés si nombreuses et si rédoutable, qu'il faut avoir chez nous un front d'airain pour s'en moquer. Un comédien allenuuri qui les mettrait sur le théâtre serait lapidé.
   "Ce n'esf cependant que par let comédies, et non pat par les édits que les towertàt remédient à cet folies. Des philosophes se sont avisé l'été passé d'employer toute leur éloquence pour m'engager de représenter à Votre Majesté Impériale les consequence funestes de l'esprit de nos terne, même pour les grands états et pour les gouvernements. Ils ont cru qu'à cheval sur le dos des sorciers et des alchymistes les ex-jesuites se soient dans tous les cabinets. Us ont vu en consequence de cela des Empires renvenerrés et les bûchers et les massacres de l'ancien teins rétablis dans toutes les grandes capitales. J'ai répondu à ces philosophes que si je faisois des représentations pareilles à Votre Majesté qu'elle croirait que la tête me tourne; et que dès qu'Elle s'apercevra que ses folies gagnent aussi dans son Empire comme je le crois. Elle ne leur opposera pour toute législation qu'une bonne troupe de comédiens. (Marcard, Zimmermanns Verältnisse mit der Kayserin Catharina II und mit dem Herrn Weikard. Bremen 1803, стр. 328--329).}, Циммерманъ, по поводу комедій императрицы и Каліостро, говоритъ о чрезвычайно" распространеніи алхиміи и магіи, и замѣчаетъ, что въ Германи имъ преданы общества столь многочисленныя и страшныя, что было бы мудрено открыто смѣяться надъ ними на сценѣ; и однако же, говоритъ онъ, государи должны исправлять эти нелѣпость комедіями, а не эдиктами. Это замѣчаніе очень резонно. Дальше Циммерманъ хвастливо разсказываетъ, что "философы" (можетъ быть, берлинскіе раціоналисты) будто бы упрашивали его объяснить императрицѣ вредныя послѣдствія этого духа времени,-- потому что, по ихъ мнѣнію, за алхимистами и волшебника" прячутся эксъ-іезуиты, которые стремятся проникнуть во всѣ кабинеты, и что съ ихъ господствомъ могутъ снова явиться во всѣхъ столицахъ Европы костры и убійства. Такія опасенія имѣли будто бы "философы", и конечно, фанатизмъ, безстыдство и наглость эксъ-іезуитовъ (достаточно обнаружившіяся уже вскорѣ) могли возбуждать въ людяхъ добронамѣренныхъ самыя серьезныя опасенія.-- Но Циммерманъ отказался исполнить ихъ просьбу и отвѣтилъ имъ, что императрица сочтетъ его за сумасшедшаго, если онъ будетъ дѣлать ей подобныя представленія, и что, въ случаѣ надобности, она выставитъ противъ такихъ вещей развѣ только хорошую труппу актеровъ.
   Все это было прекрасно, -- хотя Циммерманъ былъ вовсе не прозорливѣе "философовъ", когда съ шутками говорилъ объ эксъ-іезуитахъ, которыхъ они опасались, -- тѣмъ больше, что онъ самъ находилъ страшными тѣ общества, которыя выбирали своимъ оружіемъ алхимію и магію. Но прошло немного времени и Циммерманъ обратилъ самыя злостныя обвиненія противъ тѣхъ самыхъ людей, которые, несмотря на всѣ трудности и опасности дѣла, боролись противъ этой страшной алхиміи и магіи. У Циммермана недостало ума, чтобы понять время и остаться безпристрастнымъ; или просто ипохондрія разстроила его умственныя способности. Французская революція произвела въ Германіи тревожное и мрачное настроеніе: партіи высказались опредѣленнѣе, журналистика приняла консервативно-аристократическое направленіе, и обстоятельства времени дали обскурантамъ давно желанный случай съ мнимымъ правомъ возстать противъ ненавистныхъ имъ "просвѣтителей", которыхъ они нагло стали обвинять теперь во всѣхъ безпорядкахъ и бѣдствіяхъ революціи: испуганное общество плохо соображало, на сколько такія обвиненія могли быть основательны. Берлинскіе розенкрейцеры, занявшіе теперь министерскіе посты, преслѣдовали раціоналистовъ; братья ихъ по духу, вѣнскіе эксъ-іезуиты и журналисты, какъ Гофштеттеръ, Гашка и др. съ яростью накинулись на тогдашнихъ нѣмецкихъ писателей, защищавшихъ права здраваго смысла противъ пропаганды суевѣрія и умственнаго одичанія. Все это было понятно; но казалось непонятнымъ, какъ то же бѣшенство обскурантизма овладѣю и Циммерманомъ, этимъ свободнымъ мыслителемъ, имѣвшимъ во всѣхъ концахъ Европы почитателей своего "генія". Какъ-бы то ни было, Циммерманъ оказался въ рядахъ обскурантовъ.
   Теперь, между прочимъ, снова стали раздувать обвиненія противъ "иллюминатовъ". Этотъ орденъ, уничтоженіе котораго въ Баваріи въ 1785 доставило такую радость баварскимъ эксъ-іезуитамъ, теперь почти уже не существовалъ. Въ прежнее время упомянутый нами Николаи, врагъ розенкрейцеровъ и Штарка, былъ нѣсколько заинтересованъ лучшими сторонами этого общества (какія въ немъ дѣйствительно были, особенно въ сравнены съ обычнымъ масонствомъ); послѣ закрытія ордена, имя Николаи оказалось въ числѣ членовъ, и Штаркъ тотчасъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы выставить своего преслѣдователя человѣкомъ неблагонамѣреннымъ и опаснымъ; но Николаи самымъ удовлетворительнымъ образомъ разъяснилъ свое участіе въ орденѣ, который былъ для него только предметомъ любопытства, и ю которомъ онъ увидѣлъ одинъ невинный проектъ, составленныя безъ знанія людей, необдуманный и непримѣнимый. Это открытое объясненіе Николаи издано было еще въ 1788 г. {Friedrich Nicolai öffentliche Erklärung Über seine geheime Verbindnng mit des Illuminaten-Orden; nebst beylаufigen Digressionen betreffend Hrn. Johann August Stark- und Htn. Johann Kaspar Latster. Berlin und Stettin, 1788.}, и совсѣмъ закрывало вопросъ объ его иллюминатствѣ. Но теперь обвиненія поднялись вновь: Николаи объявили иллюминатомъ, а иллюминатовъ -- зачинщиками всего французскаго возмущенія. Журналъ Николаи, знаменитая въ свое время "Всеобщая Нѣмецкая Библіотека", подвергся преслѣдованію розенкрейцерскихъ минастровъ; австрійскій эксъ-іезуитъ Штаттлеръ въ 1791, въ особою сочиненіи, доказывалъ, что главныя положенія французской революціонной конституціи взяты изъ идѣй "Всеобщей Нѣмецкой Бібліотеки"; наконецъ, къ розенкрейцерамъ, эксъ-іезуитамъ а Штарку присоединился и докторъ Циммерманъ. Въ своихъ "Отрывкахъ о Фридрихѣ Великомъ" (1790) онъ вопіялъ о тайною обществѣ, имѣющемъ цѣлью ниспроверженіе государственнаго порядка, и причислялъ къ этому тайному обществу людей, оказавшихъ истинныя и цѣнныя заслуги въ дѣлѣ развитія нѣмецкаго общества и очень далекихъ отъ политическихъ затѣй, въ особенности возмущающихъ; Циммерманъ писалъ къ императору Леопольду о безуміи нашего вѣка, и призывалъ правительства возстать противъ воображаемаго чудовища {См. Gervinus, G. der deutsch. Dicht 4-e Ausg. V, 352.-- Hettner, III, II, 204.}.
   Вопли обскурантовъ имѣли тѣмъ больше успѣха, что общество было сильно встревожено: событія революціи, шедшія въ такой быстрой и рѣзкой прогрессіи, представлявшія такой необычайный примѣръ общественнаго возбужденія, дѣйствовалъ ошеломляющимъ образомъ даже на людей мыслящихъ и серьезныхъ, заставляя отчаяваться въ добрыхъ качествахъ человѣческой природы. Только немногіе проникали въ истинныя причины переворота и видѣли въ немъ то, чѣмъ онъ на дѣлѣ былъ, т. е. результатъ цѣлой длинной исторіи. Если Циммерманъ совершенно не понялъ этого и сталъ повторять нелѣпыя инкриминаціи іезуитскаго обскурантизма,-- это показываетъ только, что онъ вовсе не былъ такимъ широкимъ и возвышеннымъ умомъ, какимъ представляли себѣ его поклонники. Въ борьбѣ съ иллюминатами, Циммерманъ встрѣтился съ извѣстнымъ интриганомъ того времени барономъ Книгге, игравшимъ довольно пошлую роль въ учрежденіи иллюминатскаго ордена, и Шлоссеръ, сопоставивъ эти двѣ личности, характеризуетъ ихъ слѣдующимъ образомъ:
   "Этотъ баронъ фонъ-Книгге, примкнувшій къ иллюминатамъ въ 1780 году, принадлежалъ къ тѣмъ нѣмецкимъ знаменитостямъ, которыя умѣютъ совершенно обмануть міръ,-- извѣстно, что такая дорога гораздо лучше ведетъ къ славѣ, нежели истинное достоинство, понятное только для немногихъ. Въ этомъ онъ былъ похожъ на своего антагониста, доктора Циммермана, состоявшаго гофратомъ и лейбъ-медикомъ при ганноверскомъ дворѣ. Оба они безчисленными знакомствами, важничаньемъ и поверхностнымъ, разсчитаннымъ на публику, читающую романы, писательствомъ, умѣли составить себѣ имя и пріобрѣсти вліяніе... Книгге, будучи каммергеромъ въ Веймарѣ, живши во Франкфуртѣ и Гейдельбергѣ,-- центрахъ мистицизма и масонства, познакомился со всѣми средствами, нужными для достиженія той цѣли, которая кажется высшей цѣлью жизни такимъ людямъ, какъ Циммерманъ и онъ. Чтобы все испробовать, Книгге перешелъ даже изъ протестантовъ въ католики, а потомъ опять изъ католиковъ въ протестанты. Пользоваться мистицизмомъ и масонствомъ, духовенствомъ и философами -- для него было все равно, все годилось для его цѣли. Циммерманъ, напротивъ, поставилъ себѣ такую цѣль, что находилъ выгоду смертельно ненавидѣть все это, и въ послѣдніе годы XVIII-го вѣка эта ненависть, обратившись въ мономанію, довела его до помѣшательства {Ср. Gervinus, IV, 341; -- Marcard, 291 и слѣд.}. Оба они, и Циммерманъ и Книгге, достигли своей цѣли, -- имена ихъ стали славны по всей Европѣ. Сначала Книгге игралъ большую роль во всѣхъ орденахъ, потомъ сталъ писателемъ... Долго онъ странствовалъ по Германіи, наслаждаясь жизнью, которую кончилъ въ Бременѣ, въ званіи оберъ-гауптмана и схоларха. Циммерманъ получалъ ордена и другія почести отъ многихъ государей... Сначала онъ писалъ только о томъ, что зналъ, наконецъ о всевозможныхъ вещахъ, въ которыхъ ничего не понималъ, -- именно послѣднія книги и принесли ему наиболѣе славы. Всѣ газеты хвалили его толстую книгу "Объ уединеніи"; масса публики считала его однимъ изъ своихъ оракуловъ; но каждый порядочный человѣкъ, владѣвшій перомъ и обладавшій глубокими мыслями и истиннымъ одушевленіемъ, видѣлъ въ немъ только презрѣннаго пустозвона, -- такимъ изобразилъ его и величайшій сатирикъ Германіи, геттингенскій натуралистъ Лихтенбергъ {Шлоссеръ, Ист. XVIII в., III, 218--214; см. особенно IV, 154--166: о союзѣ съ Лафатеромъ и объ отношеніи къ вамъ обоимъ Лихтенберга.}..."
   Таковъ былъ оракулъ, авторитетъ котораго, конечно, для многихъ опредѣлялъ точку зрѣнія на событія и на умственное движеніе въ Германіи... Къ сожалѣнію, мы знаемъ только одну часть переписки императрицы съ Циммерманомъ; но эта переписка еще продолжалась въ 1791-мъ году, и судя по тому, что писалъ Циммерманъ въ своихъ книгахъ и что писалъ къ императору Леопольду {Почитатель Циммермана, Маркардъ, пишетъ: Ich würde die meisten der damals Im nördlichen Deutschland regierenden Fürsten nennen müssen, wenn ich alle die hohen Personen angeben wollte, ton welchen er, entweder unmittelbar, oder durch ihre Familien, Merkmahle des Zutrauens und der Achtung erhielt... Wire Kayser Leopold II (ум. 1792) länger am Leben geblieben, so ist kein Zweifel, er würde Zimmermann sehr ausgezeichnet haben (Marc; 9). Рабское отношеніе Маркарда къ Циммерману характеризовано у Шлоссера, см. т. IV.}, можно полагать, что эта переписка имѣла не весьма благопріятное вліяніе на мнѣнія императрицы о вышеупомянутыхъ предметахъ. Инкриминаціи Циммермана могли производить извѣстное дѣйствіе и здѣсь: мы упомянемъ дальше, что въ послѣдніе годы Германія казалась императрицѣ переполненною самыми вредными людьми...
   Чтобы ближе опредѣлить условія, въ которыхъ складывались эти понятія о положеніи умовъ въ Германіи и дѣлались заключенія о характерѣ московскаго масонства, мы считаемъ нужнымъ сказать еще нѣсколько словъ о много разъ нами упомянутомъ орденѣ иллюминатовъ, которому въ 80-хъ и 90-хъ годахъ приписывались самыя ужасныя качества; -- для нашихъ масоновъ этотъ орденъ былъ предметомъ страха и ненависти, членовъ его они считали извергами, и потому исторически очень любопытно опредѣлить настоящій характеръ ордена (получающій такимъ образомъ отрицательно большую важность и ли опредѣленія нашего масонства), -- тѣмъ больше, что г. Лонгиновъ въ своей книгѣ даетъ объ немъ самое странное понятіе. Онъ изобразилъ иллюминатовъ точно также, какъ въ старину изображали ихъ вѣнскіе и берлинскіе, іезуитскіе и розенкрейцерскіе обскуранты, -- и не подумалъ обратиться къ болѣе разсудительнымъ историческимъ свидѣтельствамъ.
   Эта старинная репутація иллюминатства создана была всего больше темнотой свѣдѣній о самомъ орденѣ и дикими инкриминаціями, которымъ вѣрило общество, устрашенное событіями конца столѣтія. На дѣлѣ онъ вовсе не былъ ни такъ зловреденъ, ни такъ обширенъ, какъ его представляли. Орденъ иллюминатовъ, по своимъ формамъ и происхожденію, былъ результатомъ тѣхъ же стремленій въ общественно-нравственной дѣятельности, отъ которыхъ произошло и распространеніе масонства; только вмѣсто піэтизма и мистики, шарлатанства и клерикально-рыцарской интриги, овладѣвшихъ масонствомъ, здѣсь высказывались стремленія свободы мысли и здраваго просвѣщенія, спутанныя только отчасти неумѣстнымъ радикализмомъ, отчасти приплетенными некстати внѣшними формами масонства. Въ тѣ времена "просвѣщеннаго деспотизма", недостатокъ открытой арены для выраженія и дѣятельности общественно-нравственныхъ интересовъ вообще замыкалъ людей въ условныя тайныя братства и союзы; организація этихъ обществъ складывалась опять въ формѣ авторитета и опеки, непривычка къ индивидуальной самостоятельности заставляла искать "мастера" или даже "неизвѣстнаго начальника", повиноваться какимъ-то "отцамъ", какъ это послѣднее было у розенкрейцеровъ. Иллюминатство не отличалось здѣсь ничѣмъ отъ всякихъ другихъ "системъ" масонства: но содержаніе ордена, или его "градусовъ", было иное. Споръ между отживающими преданіями и новымъ просвѣщеніемъ во второй половинѣ XVIII-го вѣка становился болѣе и болѣе рѣзкимъ. Масонство было уже протестомъ противъ чисто формальной религіозности и нравственности и искало освѣжить ихъ внушеніемъ гуманистическихъ понятій; но оно дѣлало мало или ничего для настоящаго просвѣщенія, въ особенности, когда рядомъ дѣятельно работала реакція, которая, своими развращающими вліяніями, уже сильно испортила масонское движеніе, какъ это было въ разныхъ системахъ высшаго масонства, въ тампліерствѣ, клерикатѣ, розенкрейцерствѣ и т. д. Въ 70-хъ годахъ, уничтоженіе іезуитскаго ордена показало обширность его развѣтвленій, но уничтоженіе внѣшнихъ формъ не превратило растлѣвающаго вліянія обскурантизма, которому орденъ служилъ такъ вѣрно и которымъ пользовался такъ ловко. Въ обществѣ явилось сознаніе о необходимости противодѣйствовать этому злу, и однимъ изъ результатовъ этого сознанія было основаніе иллюминатства; іезуитскій обскурантизмъ проникалъ цѣлыя отрасли масонства, и орденъ иллюминатовъ также принялъ масонскія формы -- эта форма масонскаго союза была единственная привычная тогда форма общественной дѣятельности, и новый орденъ хотѣлъ только дать ей лучшее направленіе.
   Орденъ основался именно въ той части Германіи, которая была гнѣздомъ іезуитства и розенкрейцерства, и гдѣ всего сильнѣе чувствовалась нравственная духота, -- въ Баваріи {См. о немъ Шлоссера, III, 211--229; Геттнера, III, II, 383--354; Handb. der Freim. II, 13--80; Findel, 2-te Aufl. 299--310, гдѣ, между прочимъ, приведены имена многихъ членовъ ордена.}. Основатель иллюминатства, профессоръ въ Ингольштатѣ, Адамъ Вейсгауптъ, былъ самъ воспитанникъ іезуитовъ, но это воспитаніе имѣло то слѣдствіе, что Вейсгауптъ возненавидѣлъ воспитателей. Онъ вступилъ въ университетъ въ концѣ 1773 г., тотчасъ по закрытіи іезуитскаго ордена, и получилъ каѳедру каноническаго права, принадлежавшую прежде іезуитамъ, и кромѣ того читалъ лекціи нравственной философіи въ смыслѣ тогдашняго нѣмецкаго "просвѣщенія". Притѣсненія эксъ-іезуитовъ мало по малу навели его на мысль о противодѣйствіи, которое должно было дѣйствовать такими же тайными и систематическими средствами, какими дѣйствовали ученики Лойолы; вслѣдствіе тогдашней страсти къ тайнымъ братствамъ и вслѣдствіе примѣровъ, полученныхъ въ іезуитскомъ воспитаніи, Вейсгауптъ задумалъ сдѣлаться Лойолой, но для цѣлей просвѣщенія. Эта мысль была, конечно, фантастическимъ заблужденіемъ; въ исполненіи было много страннаго и вздорнаго, что впрочемъ свидѣтельствовало не о злодѣйскихъ наклонностяхъ, какъ это представляли враги иллюминатства, а развѣ о недостаткѣ практической разсудительности. Значительная доля вздорности прибавлена другими дѣятелями иллюминатства, въ числѣ которыхъ явились и пустые и дурные люди, въ родѣ упомянутаго Книгге.
   Въ своихъ позднѣйшихъ запискахъ Вейсгауптъ оставилъ подробный разсказъ объ основаніи ордена, любопытнымъ образомъ рисующій тогдашнее положеніе умовъ. Для своихъ плановъ онъ думалъ сначала обратиться къ масонству, но нашелъ здѣсь тампліерство и алхимію; это дало ему только новое побужденіе къ основанію своего общества, особенно, когда на его глазахъ одинъ алхимистъ вербовалъ въ свою ложу молодыхъ людей, и между прочимъ его слушателей, въ которыхъ Вейсгауптъ видѣлъ надежду лучшаго дѣла. Онъ рѣшился спасти ихъ отъ безсмысленной нелѣпости, и послѣднее рѣшеніе внушено было ему чтеніемъ извѣстной въ свое время книги "О заслугѣ" Аббта (рано умершаго талантливаго писателя), исполненной воодушевленными призывами въ служенію родинѣ и общему благу и представляющей любопытный образчикъ тенденцій нѣмецкаго "просвѣщенія" 60-хъ годовъ {Вотъ, напр., отрывокъ, по словамъ Вейсгаулта произведшій на него увлекательное впечатлѣніе: "Гдѣ тотъ человѣкъ, который рѣшился трудиться для временного и вѣчнаго блага многихъ, очень многихъ людей, устроить ихъ жизнь такъ, чтобы они дѣлались все счастливѣе и совершеннѣе, чтобы правила, ведущія къ этому, были имъ привычны и любезны.... человѣкъ, который бы взялся за этотъ трудъ даже тогда, когда бы еще никто не считалъ его возможнымъ, и часто даже безплодно терялъ свои усилія; человѣкъ, который бы имѣлъ увѣренность и надежду на этотъ трудъ, не боялся никакихъ препятствій и опасностей, не покорялся бы никакому внутреннему уклоненію или равнодушію, -- и все это только для блага и счастія сердечно любимыхъ ближнихъ, созданныхъ съ нами по одному образу: о, гдѣ тотъ человѣкъ, который это дѣлаетъ? Если его уже нѣтъ, гдѣ его статуя, гдѣ ея мраморный обломокъ? Скажите это мнѣ, чтобы я могъ обнять холодный камень, и въ память его первообраза пролитъ на него горячія слезы благодарности"...}. Подъ этими впечатлѣніями Вейсгауптъ составилъ "статуты перфектибилистовъ", -- названіе, которое онъ, впрочемъ, скоро перемѣнилъ на названіе "иллюминатовъ" (просвѣщенныхъ). Основной цѣлью ордена онъ ставилъ господство разумности; къ этому присоединялись второстепенныя цѣли -- взаимная помощь между членами ордена и облегченіе средствъ къ просвѣщенію: орденъ долженъ былъ бороться съ безплоднымъ и фальшивымъ педантизмомъ, съ нетерпимостью, съ дурнымъ воспитаніемъ, съ общественнымъ угнетеніемъ. Для постепеннаго приготовленія членовъ ордена къ этой дѣятельности должна была служить лѣстница степеней. Низшія степенй предназначались для изученія морали, исторіи и знанія людей; здѣсь рекомендовалось чтеніе книгъ, служащихъ для образованія сердца -- изъ поэтовъ особенно баснописцы, изъ моралистовъ -- Сенека, Плутархъ, Адамъ Смитъ, Базедовъ, Аббтъ, Лабрюйеръ. Въ высшихъ степеняхъ указывались книги по "политикѣ и религіи", и именно указывались крайніе французскіе философы, Робине, Гельвеціусъ, "Система природы", но впослѣдствіи эти матеріалисты, кажется, уступили мѣсто вліянію Руссо.
   Во внѣшнемъ устройствѣ приняты были масонскія формы, но сказалось и вліяніе іезуитскаго воспитанія основателя. Вейсгауптъ хотѣлъ, одинъ стоять во главѣ ордена, потому что, по собственнымъ его словамъ, Лойола, Доминикъ и Францискъ не сдѣлали бы своего дѣла, если бы подчинились внушеніямъ своихъ товарищей. Отъ іезуитства заимствованъ былъ также взаимный надзоръ между членами, стремленіе пріобрѣтать послѣдователей между сильными и богатыми людьми (хотя, впрочемъ, это была общая наклонность тогдашнихъ братствъ) и прямо высказанное оправданіе средствъ цѣлями. Изъ масонства взята была таинственность и торжественность церемоніала, которую Вейсгауптъ считалъ нужной, чтобы дѣйствовать на воображеніе адептовъ, особенно между католиками.
   Въ первые годы орденъ похожъ былъ на фантастически задуманную школу для католической молодежи, -- школу, которая, по свидѣтельству безпристрастныхъ людей, имѣла въ низшихъ степеняхъ очень здравое и полезное дѣйствіе.
   Вторую эпоху въ существованіи ордена составило время его обширнаго распространенія за предѣлы Баваріи, въ сѣверную Германію, когда дѣятельнымъ членомъ его сталъ упомянутый интриганъ баронъ Книгге. Баронъ былъ большой знатокъ въ масонскихъ дѣлахъ, и по его вліянію орденъ былъ преобразованъ: къ первымъ "минервальскимъ" степенямъ -- которыя, по мнѣнію Книгге не могли вполнѣ удовлетворить болѣе образованныхъ сѣверныхъ протестантовъ, -- прибавлена была цѣлая масонская система, именно, сначала общепринятыя "іоанновскія степени" и затѣмъ еще третій, высшій классъ, степени "мистерій". Въ этой формѣ надѣялись легче распространять орденъ между собственными масонами (какъ, напр., распространялось розенкрейцерство). За распространеніе ордена взялся Книгге, и орденъ дѣйствительно уже вскорѣ имѣлъ очень большой успѣхъ на сѣверѣ Германіи. Теоретическія положенія ордена опредѣлились въ цѣлую систему, основанную на идеяхъ тогдашней философіи, не лишенную своей фантастики во вкусѣ Руссо, но проникнутую увѣренностью въ силѣ просвѣщенія, которому нѣкогда предстоитъ исправить много волъ, отягощающихъ человѣчество. Какъ ни отдаленны были цѣли ордена, но общій характеръ его идеаловъ привлекалъ множество послѣдователей, между прочимъ истинно достойныхъ людей, какъ Дальбергь, Федеръ, Николаи и др., которые, но словамъ Шлоссера, вступали въ илюминатство именно въ негодованіи на вторженіе мистицизма и обскурантизма въ масонство. Послѣдователи ордена были во всѣхъ слояхъ общества: въ числѣ ихъ называются между прочимъ герцогъ веймарскій Карлъ Августъ, извѣстный другъ и покровитель Шиллера, Гете, Виланда; герцогъ Эрнестъ готскій; наслѣдный принцъ Августъ саксенъ-готскій; герцогъ Фердинандъ Брауншвейгскій, другіе владѣтельные князья, аристократы и министры; геттингенскіе профессору Коппе, Мертенсъ; знаменитый педагогъ Песталоцци, и даже Гердеръ и Гёте... {Въ упомянутой книгѣ о Циммерманѣ приводятся мещу прочимъ письмо къ Ц. придворнаго врача императрицы Вейкарда (въ февр. 1786) гдѣ находится слѣдующее извѣстіе: "Fürst Bepnin ist durch Prinz Ferdinand (конечно, Ферд. Браушвейгскій) provincial der llhminaten in Russland"... Но затѣмъ въ томъ же письмѣ о Репинѣ говоритчя: "Repnin ist Enthusiast für des Buch du Erreurs et de la Vérité, und so noch andere. Nur die Profane verstehen es nicht, -- sagen sie, -- aber die guten Herren auch nicht; sie sehen gar nicht ein, dass съ Dummheiten sind". Marcard 135--136. Повидимому, Вейкардъ смѣшиваетъ иллюминатство съ какой-нибудь масонской системой; см. впрочемъ дальше объ этомъ письмѣ.}.
   Оппозиція иллюминатскаго раціонализма и скептицизма, конечно, скоро была открыта тѣми, кого она всего ближе касалась, т. е. баварскими эксъ-іезуитами, которые употребили всѣ средства для подавленія ордена. Самый орденъ давалъ оружіе противъ себя и въ личныхъ недостаткахъ своихъ руководителей, и въ нѣкоторыхъ подробностяхъ системы. У Вейсгаупта были свои разумныя стремленія, но, кромѣ того, что здѣсь онъ впадалъ въ крайности, какъ личный характеръ, онъ, повидимому, мало способенъ былъ внушать сочувствіе; по крайней мѣрѣ Шлоссеръ ставитъ его на одну доску съ своекорыстными интриганами Книгге и Цвакомъ {Николаи, лично впрочемъ не знавшій Вейсгаупта, говоритъ о немъ иначе; упомянувъ о томъ, что самъ никогда не видѣлъ Вейсгаупта, онъ замѣчаетъ: "wenn ich, wie ich mit Vergnügen bekenne, eine vorzüglich günstige Meinung von seinem persönnlichen Charakter hege: so habe ich sie bloss aus dem Urthsile mehrerer rechtschaffener Männer, die ihn genauer kennen". Oeffentl. Erklärung, стр. 66. Сужденіе Шлоссера могло относиться къ ошибкамъ Вейсгаупта въ теоретической постройкѣ ордена, о которыхъ прямо говоритъ и Николаи.}. Основатели иллюминатства выдавши свой орденъ за старое учрежденіе; и хотя это былъ слишкомъ обычный тогда масонскій обманъ, и здѣсь онъ былъ меньше вреденъ, чѣмъ въ другихъ случаяхъ, гдѣ онъ служилъ опорой для алхимическаго шарлатанства, но онъ, во всякомъ случаѣ, компрометировалъ орденъ. Еще болѣе могли компрометировать его стремленіе превращать массу членовъ ордена въ слѣпое орудіе начальника, или совѣтъ завлекать въ орденъ вліятельныхъ людей, для своихъ цѣлей, или оправданіе средствъ цѣлями, высказанное Вейсгауптомъ, или излишній радикализмъ въ отвлеченныхъ вопросахъ. Люди разсудительные, какъ Николаи, увидѣвъ подобныя черты въ орденѣ, отдалились отъ него, потому что видѣли въ этомъ или вещь непримѣнимую, или нелѣпость. Понятно, поэтому, что когда баварское правительство захватило бумаги ордена, и раскрылись подобныя мистификаціи и іезуитскіе взгляды Вейсгаупта, то настоящіе эксъ-іезуиты и мистификаторы нашли здѣсь прекрасный случай прійти въ благородное негодованіе и прокричать о безнравственности всѣхъ вообще людей, принадлежавшихъ къ ордену. Люди простодушные этому и повѣрили: они забыли только, что эта безнравственность была еще больше у тѣхъ, кто теперь строго осуждалъ ее; что оправданіе средствъ цѣлями было основнымъ и постояннымъ принципомъ самихъ іезуитовъ, которымъ они пользовались гораздо больше, чѣмъ иллюминаты (если только пользовался кто-нибудь изъ нихъ, кромѣ Вейсгаупта, Книгге и Цвака); что розенкрейцеры, не задумываясь надъ средствами, привлекали къ себѣ людей столько сильныхъ, какъ король прусскій и т. д. Вейсгауптъ въ сравненіи съ ними былъ только наивенъ -- тѣмъ, что высказывалъ прямо то, что они старательно скрывали; и кромѣ того, его бумаги были захвачены цѣликомъ, а розенкрейцерскихъ бумагъ захвачено не было. Далѣе, излагая въ своихъ программахъ дальнѣйшія перспективы человѣческаго развитія, иллюминаты предавались мечтаніямъ о всеобщей свободѣ и равенствѣ людей -- во вкусѣ Руссо и другихъ утопистовъ того времени: эксъ-іезуиты прямо обвинили ихъ въ непосредственномъ стремленіи къ низверженію порядка, къ потрясенію престоловъ и алтарей. Люди разсудительные не могли, конечно, повѣрить, что подобному занятію могъ предаться Фердинандъ Брауншвейгскій или Карлъ Августъ веймарскій, или почтенные профессоры геттингенскаго университета, или Гердеръ, или Николаи и т. д. Но Штаркъ, какъ мы видѣли, воспользовался случаемъ отмстить Николаи за его преслѣдованія, и утверждалъ, что Николаи имѣетъ такія наклонности, потому что былъ иллюминатомъ. Люди легковѣрные, или не понимавшіе Штарка и ему подобныхъ, поддавались инсинуаціямъ, и какъ будто даже съ нѣкоторымъ основаніемъ. Между иллюминатами не могло не встрѣтиться людей, которые принимали мечтанія буквально, какъ между розенкрейцерами были люди, ожидавшіе, что отъ Вёлльнера они могутъ получить мудрость Моисея и Аарона: "къ сожалѣнію,-- замѣчаетъ Шлоссеръ, -- въ числѣ баварскихъ старшинъ иллюминатства, какъ всегда бываетъ, когда люди отъ грубѣйшаго суевѣрія переходятъ къ противоположной крайности, находилось слишкомъ много людей, вмѣстѣ съ католицизмомъ отвергнувшихъ я всѣ теологическіе принципы"...
   Эксъ-іезуитскіе обскуранты въ Баваріи, получивши свѣдѣнія объ иллюминатствѣ, употребили всѣ средства, чтобы раздуть дѣло объ орденѣ и заподозрить цѣлое общественное направленіе; курфирстъ Карлъ-Теодоръ былъ тогда въ рукахъ іезуитовъ; ихъ шпіоны, или люди желавшіе имъ подслужиться, проникли въ орденъ и представили ужасающіе доносы. Но преслѣдованіе началось не вдругъ: въ 1784 г., въ Баваріи запрещены были всѣ тайныя общества; въ 1785 г., Вейсгауптъ былъ лишенъ каѳедры и, предчувствуя опасность, бѣжалъ изъ Баваріи.
   "Тогда,-- разсказываетъ нѣмецкій историкъ,-- выпущена была свора ищеекъ и доносчиковъ... Читая документы о показаніяхъ, какія дѣлали передъ судомъ Уцшнейдеръ, аббатъ Реннеръ, преф. Грюнбергеръ, патеръ Козандей (шпіоны и обвинители ордена), приходишь въ ужасъ отъ этого сплетенія лжи. Всѣ юридическія формы были произвольно брошены въ сторону. Слѣдствіе производилось особой придворной коммиссіей, которая одна дѣлала донесенія двору и отъ него получала приказанія. Какого рода были эти слѣдователи, объ этомъ свидѣтельствуетъ анекдотъ, сообщаемый однимъ изъ достойнѣйшихъ иллюминатовъ, барономъ Меггенгофеномъ, въ его "Исторіи и Апологіи": генералъ Бельдербушъ встрѣтилъ обвиняемаго словами, что вредность ордена доказывается уже тѣмъ, что онъ рекомендуетъ своимъ членамъ чтеніе всѣхъ старыхъ языческихъ книгъ (онъ разумѣлъ древнихъ классическихъ авторовъ). Въ Баваріи началась совершенная облава. Всѣ, кто были членами ордена, или имѣли отношенія въ кому-нибудь изъ членовъ, были лишены своихъ должностей; часть обвиненныхъ подверглась изгнанію" {Hettner, III, II, 349.}.
   Орденъ обвинялся въ самыхъ ужасныхъ преступленіяхъ, въ стремленіи низвергать троны и алтари, въ отравленіяхъ и убійствахъ; иллюминаты представлены были извергами рода человѣческаго. Какъ безсмысленны были обвиненія, можно видѣть и изъ одного того, какихъ членовъ орденъ считалъ въ своей средѣ: ни къ чему подобному, конечно, не были способны владѣтельные князья тогдашней Германіи, между прочимъ, образованнѣйшіе изъ нихъ, какъ Карлъ Августъ, или мирные и, можетъ быть, нѣсколько простодушные ученые, которыхъ увлекали идеалы просвѣщенія. Баварское правительство, захвативъ бумаги ордена, напечатало ихъ и разослало къ различнымъ европейскимъ дворамъ; но даже въ самой Германіи ни одно правительство не нашло нужными строгихъ мѣръ противъ ордена, къ какимъ приглашала Баварія {Г. Лонгиновъ довольно странно принимаетъ именно тѣ отзывы объ орденѣ, какіе хотѣлось распространить баварскимъ эксъ-іезуитамъ и берлинскимъ розенкрейцерамъ. По его мнѣнію, названные нами выше члены ордена были изверги; онъ увѣряетъ, что всѣ правительства Европы не могли не придти въ волненіе, узнавши, какая сильная организація была создана, чтобы поколебать спокойствіе государствъ и все, что составляетъ интересы общества и священнѣйшее достояніе человѣчества" (!). (Такъ именно говорилъ почтенный оберъ-гофъ-предигеръ Штаркъ, генералъ Бельдербушь, вѣнскій эксъ-іезуитъ Штатглеръ и Ко). "Во всѣхъ странахъ стали искать, не существуетъ ли гдѣ-либо тайно отрасль безбожнаго, злодѣйскаго заговора" (стр. 248). Все это очень странно и совершенно невѣрно. Здравую историческую характеристику ордена г. Л. могъ бы найти даже въ масонскихъ современныхъ сочиненіяхъ, какъ книга Финделя, какъ "Handbuch" и проч.}. Напротивъ того, самъ Вейсгауптъ, голова котораго была оцѣнена въ Баваріи, нашелъ гостепріимство и покровительство у герцога готскаго и писалъ здѣсь свою исторію и защиту ордена; другіе иллюминаты были тотчасъ приняты въ службу Іосифомъ II; даже въ Пруссіи, иллюминаты оставались цѣлы и невредимы, и Николаи въ 1788 г., несмотря на господство розенкрейцеровъ въ правительствѣ, могъ свободно вести полемику объ орденѣ съ Лафатеромъ и Штаркомъ и написалъ свое "Oeffentliche Erklärung", любопытный, хотя длинно и вяло написанный эпизодъ изъ этой борьбы іезуитовъ противъ иллюминатства. До французской революціи еще не было того ребяческаго страха, который потомъ вызывалъ въ Германіи, и въ другихъ странахъ, крайнюю подозрительность противъ всякой свободной мысли и гнетущую реакцію; въ тѣ времена вовсе не казался опаснымъ мечтательный идеализмъ, -- какимъ всего больше отличалось иллюминатство, -- особенно, когда средствомъ своей пропаганды этотъ идеализмъ бралъ то самое просвѣщеніе, распространенію котораго стремились содѣйствовать сами правительства. Реакція началась въ Пруссіи и Австріи только при преемникахъ Фридриха II и Іосифа II, съ господствомъ іезуитовъ и розенкрейцеровъ, и когда событія, происходившія во Франціи, произвели то впечатлѣніе, о которомъ мы выше упоминали.
   Но орденъ, тѣмъ не менѣе, упалъ: публичность раскрыла его ошибки, и инкриминаціи дѣлали невозможнымъ сохраненіе и лучшихъ его частей, тѣмъ больше, что благоразумнѣйшіе люди, принимавшіе участіе въ орденѣ, напр. практическій Николаи, еще раньше его закрытія на мѣстѣ указывали на несообразность -- вести дѣло просвѣщенія путемъ масонскихъ таинственностей. Онъ исчезъ мало по малу и самъ собой... Потомъ только аббаты и старые іезуиты продолжали повторять обвиненія, и когда началась литература роялистской эмиграціи, -- не понимавшая причинъ паденія старой Франціи, состоявшихъ въ собственныхъ страшныхъ ошибкахъ стараго режима, -- въ числѣ любимыхъ сюжетовъ этой литературы явились обвиненія противъ тайныхъ обществъ, въ которыхъ она видѣла единственную причину бѣдствій Франціи. Такова была особенно знаменитая книга аббата Баррюэля и современная ей книга Робизона {Mémoires pour servir à l'Histoire du Jacobinisme. Par М. l'abbé Augustin Barruel.. Londres, 1797, 4 voll.-- Proofs of Conspiracy against all the Religions and Governments of Europe, carried on in the secret meetings of Free-Masons, niaminati etc. By John Robison. Edinb. 1797. Книга Робизона нѣсколько разъ вышла также по-нѣмецки и по-французски. Книга Баррюзля, въ первыхъ 1800-хъ годахъ, была переведена и на русскій языкъ.}: это были два главнѣйшіе источника, изъ которыхъ долго послѣ реакціонеры заимствовали свои аргументы для инсинуацій противъ просвѣщенія и либеральныхъ учрежденій и съ помощью которыхъ они пугали общественное мнѣніе. Эти обвиненія были еще тогда же разъяснены въ книгѣ Мунье {I. I. Mounier, De l'influence attribuée aux Philosophes, aux Fr. Maèons et aux Illuminés sur la Révolution de France. Tübingen, 1801 и др. изд.}, который, между прочимъ, относительно иллюминатовъ объяснилъ, что подъ словомъ Illuminés (которое вообще служило названіемъ для нѣсколькихъ сектъ разнаго времени) понимались по французскому словоупотребленію всѣ мистическіе шарлатаны XVIII вѣка, Каліостро, Сенъ-Жерменъ, Сведенборгъ, Сенъ-Мартенъ и ихъ послѣдователи, которые не имѣли ни малѣйшаго отношенія къ нѣмецкимъ иллюминатамъ Вейсгаупта; -- можно себѣ представятъ, что эксцентричность этихъ людей, таинственность ихъ кружковъ и фантастическія занятія при всеобщей тревогѣ умовъ довольно легко могли наводить людей постороннихъ на мысль о тайныхъ политическихъ козняхъ.
   Каковы бы ни были ошибки иллюминатства, -- нелѣпая внѣшность. тайнаго ордена и пошлый эгоизмъ отдѣльныхъ личностей, игравшихъ въ немъ роль, -- новѣйшіе историки отдаютъ въ цѣломъ справедливость его просвѣтительнымъ стремленіямъ. Здравыя идеи, выраженныя въ его программѣ, находили искреннее сочувствіе между самыми почтенными людьми; на молодыхъ людей низшія минервальскія степени дѣйствовали самымъ благотворнымъ воспитательнымъ образомъ: "многіе минервалы, -- говорилъ впослѣдствіи одинъ изъ близкихъ свидѣтелей,-- до сихъ поръ съ благодарностью и глубокимъ чувствомъ вспоминаютъ, какъ эти школы оживляли ихъ трудолюбіе, пробуждали и развивали любовь къ наукамъ, вливали въ сердце воспріимчивость ко всему доброму и благородному". "Несмотря на злоупотребленіе, которому подверглись тайныя учрежденія иллюминатства,-- говоритъ Шлоссеръ,-- орденъ этотъ очень сильно содѣйствовалъ внесенію свѣта въ средневѣковой мракъ мрачнѣйшихъ областей Германіи". Съ такой же исторической похвалой говорятъ объ орденѣ новѣйшіе масонскіе писатели, нами выше указанные.
   Такова была собственно сущность этого ордена, которому приписано было множество небывалыхъ общественныхъ преступленій, и который никогда не имѣлъ настоящей политической дѣятельности. Главнѣйшими обвинителями явились обскуранты, потому что орденъ подрывалъ ихъ алхимію и систему помраченія головъ; тѣ іезуитскіе, розенкрейцерскіе и подобные обскуранты, которые съ своей стороны составляли, по словамъ г-жи Реке, "невидимое общество, которое весьма заботилось, чтобы разумъ въ тинѣ суевѣрія погрузить, дабы чрезъ то мало по малу можно было ему удобнѣе надъ землями и народами владычествовать" {Описаніе, стр. 278.}. Къ нимъ присоединился, какъ мы видѣли, и Циммерманъ. Эти обвиненія были очень распространены усердіемъ обвинителей и могли подѣйствовать на мнѣнія императрицы.
   Къ сожалѣнію, мы не имѣемъ въ настоящую минуту никакихъ свѣдѣній о томъ, были ли у насъ послѣдователи иллюминатства. Вышеприведенное извѣстіе Вейкарда о князѣ Репнинѣ есть вѣроятно недоразумѣніе {Вотъ, одно только извѣстное намъ указаніе, которое можетъ допускать иллюминатство кн. Репнина. Вейкардъ упоминаетъ о полученіи имъ иллюминатской степени отъ герцога Брауншвейгскаго (который дѣйствительно былъ въ орденѣ), въ началѣ 1786; самый фактъ произошелъ, вѣроятно, раньше. По показаніямъ Новикова, нѣкто Гине, родственникъ Татищева, въ 1786 г. пріѣхавши въ Москву, "весьма хвалилъ кн. Репнина и сказывалъ, что въ немъ сдѣлалась великая перемѣна, (конечно, въ какомъ-нибудь масонскомъ отношеніи). Потомъ Репнинъ пріѣхалъ въ Москву и здѣсь познакомился между прочимъ съ розенкрейцерскимъ агентомъ въ Москвѣ, барономъ Шрёдеромъ. Отъ барона въ новиковскомъ кружкѣ слышали "великія объ немъ похвалы". Репнинъ хотѣлъ быть принятымъ въ розенкрейцерство, и по этимъ отношеніямъ могъ конечно этого ожидать; но потомъ баронъ Шрёдеръ уѣхалъ въ Берлинъ: "а по возвращеніи бароновомъ изъ Берлина, въ 1786 году въ концѣ видѣлся онъ съ кн. Репнинымъ одинъ разъ и послѣ свиданія сего слышалъ я отъ кн. Трубецкаго, что баронъ Шрёдеръ княземъ Репнинымъ недоволенъ и видѣться съ нимъ болѣе не хочетъ, а хочетъ знакомство свое совсѣмъ прервать. Причину сего мнѣ не сказали"... (Лонг., 0100). Быть можетъ, это относится къ иллюминатскимъ сношеніямъ кн. Репнина?}. Масоны новиковскаго кружка не только были неповинны въ какомъ-нибудь иллюминатствѣ, но, по наставленіямъ своихъ берлинскихъ "отцовъ", простодушно считали иллюминатовъ извергами человѣческаго рода, -- хотя Новиковъ замѣчаетъ, что, по словамъ самихъ "отцовъ", въ иллюминатствѣ "набрано много и добраго", только оно служитъ для "прельщенія". Берлинскіе "отцы" прислали московскимъ братьямъ статуты иллюминатовъ, по которымъ бы можно было узнать изверговъ на случай, если бы они какъ нибудь между ними оказались (какъ это бывало въ Германіи, гдѣ иллюминаты скрытно проникали въ ложи, надѣясь распространить тамъ свое ученіе). Такой случай какъ будто представился въ 1789 г., когда въ иллюминатствѣ заподозрили брата Нартова, извѣстнаго въ свое время переводчика. Дѣло происходило такимъ образомъ. Нартовъ адресовалъ масонскимъ властямъ въ Петербургѣ нѣкоторые масонскіе вопросы, и желалъ на нихъ отвѣта. Изъ Петербурга прислали ихъ въ Москву, гдѣ находилось управленіе VIII масонской провинціи, учрежденное послѣ Вильгельмсбадскаго конвента. Кн. H. Н. Трубецкой, занимавшій одно изъ главныхъ мѣстъ въ этомъ управленіи и вмѣстѣ въ розенкрейцерствѣ, далъ отвѣты и послалъ ихъ въ Петербургъ, кажется Ржевскому, съ такимъ розенкрейцерски-таинственнымъ наставленіемъ: "При семъ посылаю отвѣты Нартову дабы ты, позвавъ къ себѣ Нартова, сказалъ, что ты препроводилъ вопросы его къ тѣмъ, которые тебѣ извѣстны, и что получилъ на оные отвѣты, которые и прочти ему. И ежели хочешь, то дай и списать. Только не сказывай, чьи они, и отъ кого ихъ получилъ. Мы великое имѣемъ сомнѣніе, не принадлежитъ ли онъ къ тому тайному обществу, о которомъ въ отвѣтахъ упомянуто, и отъ котораго отцы наши (т. е. Вёлльнеръ) насъ весьма остерегаютъ и для познанія онаго прислали намъ ихъ акты всѣхъ степеней... А наипаче это сомнѣніе въ насъ родилось отъ его знака, который есть въ тѣхъ актахъ". Ешевскій, въ рукахъ котораго были эти вопросы и отвѣты, замѣчаетъ, что отвѣты коротки и написаны съ непріязненнымъ, худо скрываемымъ чувствомъ къ вопрошателю. О тайномъ обществѣ упоминается въ отвѣтѣ на 11-й вопросъ: могутъ ли всѣ числа отъ одного до десяти истолковать, что есть число 1 и 10-е, что значитъ 5? Отвѣтъ: "Что же принадлежитъ до одиннадцатаго вопроса, то мы отъ искренней любви просили Бога, да не принадлежитъ дѣлающій его къ нѣкоторому тайному обществу, которое имѣетъ оный въ катихизмѣ перваго градуса своего, и которое происходитъ изъ ада, хотя великолѣпнымъ именемъ свѣта одѣваетъ себя. Трепещемъ мы о немъ и для него, и для любезнаго отечества нашего" {Р. Вѣстн. 1865, 3, стр. 27--28.}.
   Изъ вышесказаннаго мы видимъ, въ какому смутномъ положеніи находились умы, и какимъ образомъ обскуранты начали пугать общественное мнѣніе тайными орденами, -- чтобы тѣмъ удобнѣе закрывать свои собственныя продѣлки. Есть основаніе думать, что эта литература инкриминацій не оставалась безъ вліянія на понятія императрицы, и притомъ дѣйствовала обѣими своими сторонами: трудно представить, чтобы императрица имѣла возможность и даже желаніе вникнуть ближе въ характеръ спорившихъ сторонъ, а потому и было возможно это обоюдное вліяніе съ двухъ различныхъ точекъ зрѣнія, шедшихъ изъ источниковъ совершенно разныхъ и другъ друга исключавшихъ. Впечатлѣнія собирались въ разное время и, не провѣряемыя ближе, породили наконецъ въ императрицѣ общее и полное недовѣріе ко всему броженію умовъ, наполнявшему 80 и 90-ые года. Мнѣнія людей, подобныхъ Циммерману, способны были только усилить такое отношеніе къ дѣлу... Привыкши уже прежде связывать русское масонство съ тѣмъ, что происходило въ мистическихъ кружкахъ и масонскихъ обществахъ Европы, императрица и въ послѣднее время, -- и тогда, когда она рѣшала судьбу новиковскаго кружка,-- не отрѣшилась отъ предвзятыхъ мнѣній и перенесла на московскія событія свою крайнюю, но все-таки неопредѣленную подозрительность, -- забывая все различіе между двумя разрядами понятій, которые она смѣшивала, между шарлатанскимъ или простодушнымъ мистицизмомъ и стремленіями къ просвѣщенію и раціонализму, и вмѣстѣ съ тѣмъ, что еще важнѣе, забывъ всю громадную разницу между русской жизнью, только что начинавшей свое младенческое умственное развитіе, и умственной жизнью европейскаго общества, и мѣряя ихъ одной мѣркой. Ей представилось опаснымъ то, что было именно только младенческимъ порывомъ зарождавшейся общественной мысли и дѣятельности. Что это двоякое смѣшеніе совсѣмъ разнородныхъ вещей дѣйствительно было въ понятіяхъ императрицы, въ этомъ не трудно убѣдиться, прослѣдивъ за ея взглядами на этотъ предметъ.
   Въ восьмидесятыхъ годахъ (1786), императрица пишетъ комедію изъ русской жизни и, по собственному ея указанію, основываетъ пьесу на статьѣ дидротовской "Энциклопедіи". Статья "Théosophes" въ Энциклопедіи была конечно сочувственна императрицѣ по своему взгляду на мистицизмъ и доставила императрицѣ матеріалъ въ томъ отношеніи, что приводитъ положенія знаменитѣйшихъ теософовъ новѣйшаго времени, Парацельса и Ванъ-Гельмонта; вмѣстѣ съ тѣмъ, "Энциклопедія" повторяла уже знакомую ей мысль объ общественномъ вредѣ мистицизма:-- но тѣмъ не менѣе "Энциклопедія" была конечно очень недостаточнымъ основаніемъ для русской комедіи и для изображенія русскихъ нравовъ, потому что имѣла въ виду иную жизнь и иныя общественныя условія, чѣмъ тѣ, о которыхъ должна была говорить комедія. "Энциклопедія" косвеннымъ образомъ могла наводить императрицу на мысль о правительственномъ вмѣшательствѣ въ дѣла мистицизма, т. е. въ дѣла масонства {Такъ какъ не многимъ читателямъ могутъ быть удобны справки съ "Энциклопедіей", мы приведемъ здѣсь конецъ этой статьи, составляющій ея общій выводъ:
   "И suit de ce qui précédé que les Théosophes oht été des hommes d'une imagination ardente; qu'ils ont corrompu la Théologie, obscurci la Philosophie, et abusé de leura connoissances chimiques, et qu'il est difficile de prononcer s'ils ont plus nui que eerri an progrès des connoissances humaines.
   "Il y a encore quelques Théosophes parmi nous: ce sont des gens и demi-instruits, entêtés de rapporter aux saintes Ecritures toute l'érudition ancienne et toute la philosophie nouvelle; qui déshonorent la révélation par la stnpide jalousie avec laquelle ils défendent ses droits; qui rétrécissent autant qu'il est en eux l'empire de la raison, dont ils nous interdiroient volontiers l'usage; qni sont toujours tout prêts à attacher l'épithete d'hérésie à tonte hypothèse nouvelle; qni réduiraient volontiers tonte connoissance и celle de la religion, et tonte lecture aux livres de l'ancien et du nouveau Testament, oh ils voient tont ce qui n'у est pas et rien de ce qui у est; qui ont pris en aversion la Philosophie et les Philosophes, et qui réussiraient и éteindre parmi nous l'esprit de découvertes et de recherches, et и nous réplonger dans la barbarie, si le gouvernement les appuioit, comme ils le demandent" (Encyclop. XVI, 261).},-- мысль, которую, по словамъ Циммермана, прямымъ образомъ желали внушить императрицѣ нѣмецкіе "философы", и которую впослѣдствіи она.привела въ исполненіе, поддавшись (въ значительной степени) вліянію, такихъ же чужихъ, европейскихъ обстоятельствъ, напр. опасеній, возбужденныхъ французской революціей.
   Подобное недоразумѣніе вышло и съ "иллюминатами".
   Императрица написала свои комедіи противъ Каліостро и теософовъ въ 1785--86 году; выводя на сцену мартинистовъ, которыхъ заставляетъ называть въ комедіи "мартышками", она въ тоже время называетъ Каліостро иллюминатомъ, -- по томуже смѣшенію понятій, вслѣдствіе котораго многіе считали тогда Каліостро агентомъ иллюминатовъ Вейсгаупта, чего конечно I не было и не могло быть {Въ упомянутомъ письмѣ Вейкарда, 1786, говорится между прочимъ: "In Moscan ist die Secte der Cabalieien sehr stark, die Martinisten heissen. Das aufgeklärte Saeculnm!" (Marcard, 134). Здѣсь видно, какъ легко было смѣшать московскихъ мартинистовъ съ предполагаемой сектой Каліостро, который былъ магикъ и кабалистъ.}. Замѣтимъ, что въ это самое время поднялись упомянутыя обвиненія противъ иллюминатовъ, и при множествѣ преступленій, какія имъ приписывались, не мудрено было навязать иллюминатамъ и наглыя шарлатанства Каліостро. Между тѣмъ, нѣсколько времени спустя, въ 1787--88, императрица даетъ свое полное одобреніе книсамъ г-жи Реке, которыя издаетъ настоящій "иллюминатъ" Николаи; сама, какъ предполагаютъ, пишетъ брошюру противъ злѣйшаго врага иллюминатовъ Штарка; въ 1788, тотъ же настоящій иллюминатъ, Николаи, издаетъ въ Берлинѣ нѣмецкій переводъ трехъ комедій императрицы противъ мистическаго фантазерства съ панегирикомъ императрицѣ въ предисловіи. Въ то же время въ императрицѣ доходятъ обвиненія противъ самихъ "философовъ", т. е. раціоналистовъ, къ числу которыхъ принадлежалъ Николаи. Въ приведенномъ нами выше письмѣ Циммерманъ отзывается объ нихъ свысока, и Вейкардъ, состоявшій тогда придворнымъ врачемъ въ Петербургѣ, разсказываетъ въ письмѣ къ Циммерману, что императрица спрашивала его объ этихъ берлинскихъ "философахъ", и что онъ, Вейкардъ (самъ считавшій себя очень умнымъ человѣкомъ), отвѣчалъ ей, что это просто глупцы, не заслуживающіе вниманія. Немного спустя, Циммерманъ начинаетъ свои нелѣпыя нападенія и доносы на тѣхъ же самыхъ "философовъ", нападенія, которыя были совершенно во вкусѣ Штарка и розенкрейцеровъ. Въ 1790 г., императрица считаетъ Радищева, по его книгѣ, мартинистомъ, -- хотя, собственно говоря, онъ далеко не похожъ на нихъ, и въ самой книгѣ смѣется надъ масонскимъ мистицизмомъ. Въ 1791г., императрица не совѣтуетъ князю Голицыну посылать дѣтей для образованія въ нѣмецкія училища, "ибо во многихъ изъ нихъ теперь ученые раздѣлилися на два класса равно для общества вредные": одни -- явные безбожники, другіе -- лицемѣрные мартинисты {Русск. Архивъ, 1860, No 9.}... Когда произошла французская революція, то возбужденная ею тревога усилила до послѣднихъ предѣловъ подозрѣнія и обвиненія противъ тайныхъ обществъ, и при тогдашнемъ, почти всеобщемъ неумѣньи объяснитъ себѣ историческія причины событій, все приписывалось тайнымъ обществамъ: франкъ-масоны, иллюминаты и якобинцы стали синонимами. Понятія спутались окончательно. Княгиня Дашкова еще долго послѣ этихъ временъ воображала, что "несчастная Франція" была вовлечена въ свои бѣдствія "иллюминатами и мнимыми философами" {Mémoires, Peris 1859, I, XXIV.}, не имѣя никакого отчетливаго понятія ни о тѣхъ, ни о другихъ, повторяя только слова Баррюэля и Робизона и забывая, что, собственно говоря, въ числѣ "мнимыхъ философовъ" особенно видное мѣсто давалось именно ея любимцу Дидро, котораго она съ такимъ увлеченіемъ восхваляетъ въ своихъ запискахъ, который, съ своей стороны, описывалъ съ восхищеніемъ Princesse d'Ashkow (такъ онъ писалъ ея имя), и который, конечно, былъ однимъ изъ самыхъ яркихъ матеріалистовъ, скептиковъ и атеистовъ всего XVIII-го вѣка. Княгиня Дашкова забывала увлеченія своей молодости и полагала, что "мнимые философы", которымъ приписывались бѣдствія Франціи, были какіе нибудь другіе философы, а не именно тѣ, которые писали "Энциклопедію".
   Этотъ случай съ княгиней Дашковой вообще весьма характеристично рисуетъ тогдашнее положеніе вещей. Любопытно замѣтить, что поворотъ мнѣній пришлось испытать самой императрицѣ: ей самой приходилось оправдывать свои отношенія къ обвиненной теперь "философіи", и преслѣдовать тѣхъ самыхъ писателей, которые нѣкогда, и даже очень недавно, были предметомъ ея удивленія.
   Сохранилось одно ея письмо къ кому-то (отъ 1789 г.), заключающее въ себѣ оправданіе ея прежней переписки съ Вольтеромъ: императрицу упрекало въ этомъ какое-то третье лицо, судя по обстоятельствамъ, вѣроятно архіеп. Платонъ, который, какъ извѣстно, очень не одобрялъ французской литературы, и въ особенности такихъ ея представителей, какъ Вольтеръ; императрица старается доказать, что въ перепискѣ не было ничего предосудительнаго и что здѣсь она заботилась всего больше о славѣ Россіи {Это любопытное письмо напечатано въ Русск. Архивѣ, 1866, No 1, стр. 71--72.}. Впослѣдствіи, когда началось дѣло Новикова, снова представился такой же случай. Въ числѣ вопросныхъ пунктовъ, которые были предложены обвиняемымъ, и которые, какъ извѣстно, составлялись подъ надзоромъ самой императрицы, былъ между прочимъ вопросъ по поводу книги "О народной гордости". На эту книгу было обращено особенное вниманіе, какъ на книгу особенно вредную; обвиняемые упорно отъ нея отказывались, ссылаясь на незнаніе объ ней, что можно было бы считать даже невѣроятнымъ; Новиковъ узналъ ее только тогда, когда ему показали ее на допросѣ. Книга напечатана была въ ихъ компанейской типографіи {Въ текстѣ показаній Новикова у Лонг. стр. 0110, она ошибочно названа "о народной радости"; но въ другихъ показаніяхъ вѣрно: гордости.}, и Новиковъ утверждаетъ въ своемъ показаніи, что имѣетъ о ней только "весьма темное и конфузное воспоминаніе", что книги этой не читалъ, и что она отдана въ печать "только по одной цензурѣ", -- а жѣмъ принесена, непомнитъ. "И когда, -- говоритъ онъ въ своемъ показаніи, -- мнѣ изъ сей мерзкой книги (мѣста) показаны и прочтены, то я ужаснулся, что такая книга у насъ напечатала, (и) здѣсь паки дерзаю призывать всесвятѣйшаго Бога во свидѣтели въ томъ, что а сей книги, до показанія мнѣ оныя здѣсь, не читалъ и совершенно не зналъ содержанія ея; намѣренія къ разсѣванію столь мерзкихъ понятій не имѣлъ", и т. д. По содержанію этой книги дѣйствительно можно повѣрить, что она прошла черезъ ихъ типографію случайно, какъ много другихъ немасонскихъ книгъ, что мѣста, прочитанныя ему изъ этой книги, "противны и мерзки по собственнымъ его понятіямъ". Книга написана во вкусѣ отрицательной философіи XVIII-го вѣка, и своимъ скептическимъ отношеніемъ къ разнымъ видамъ національной гордости, или самолюбія, могла быть антипатична и императрицѣ, въ послѣдніе годы ея жизни, и Новикову, потому что въ книгѣ есть черты религіознаго скептицизма, слишкомъ рѣзкаго по тогдашнимъ, да и по нынѣшнимъ русскимъ понятіямъ. Но любопытно, что авторъ этой книги былъ никто иной какъ тотъ же докторъ Циммерманъ; онъ написалъ ее, когда былъ помоложе и еще не впадалъ въ свою "ипохондрію" {Вотъ названіе этой любопытной и рѣдкой книги: "Народная гордость. Переводъ съ французскаго языка. Москва, въ Типографіи Компаніи Типографической, съ Указнаго дозволенія, 1788". 187 стр. 8о. Подлинникъ Циммермана явился еще въ 1758. Г. Лонгинову этотъ пунктъ показаній Новикова остался непонятенъ, и книга ему неизвѣстна (стр. 828). Сопиковъ однако упоминаетъ ее въ своемъ каталогѣ и кромѣ того указываетъ другой переводъ ея, который явился подъ заглавіемъ: "Образъ народнаго любочестія", въ переводѣ съ нѣм., Николая Поливанова, Спб. 1793 -- непосредственно послѣ осужденія Новикова и преслѣдованія этой самой книги!}.
   По тѣмъ общимъ понятіямъ, какія императрица извлекала изъ всѣхъ разнообразныхъ впечатлѣній, нами отчасти указанныхъ, она пришла наконецъ къ мысли, что масонская пропаганда новиковскаго кружка имѣетъ также свои, политическіе замыслы. Нѣкоторые отдѣльные факты тогдашней русской литературы, перетолкованные крайне преувеличенно, какъ трагедія Княжнина "Вадимъ" и книга Радищева, при тогдашнемъ настроеніи императрицы только увеличили ея подозрительность; и если она считала Радищева "мартинистомъ", чѣмъ онъ вовсе не былъ, то это показываетъ, какой неопредѣленно-опасный смыслъ придавала она этому слову, и ошибка, сдѣланная ею въ примѣненіи этого слова къ Радищеву, была дурнымъ предзнаменованіемъ для настоящихъ март инистовъ. Всѣ ихъ дѣйствія уже окрашивались въ ея глазахъ этимъ свѣтомъ. Въ 1785 г., когда она писала свои комедіи, она хвалилась передъ Циммерманомъ, что находитъ достаточнымъ такъ дѣйствовать противъ масонской пропаганды, -- и этимъ конечно совершенно справедливо было бы хвалиться; но теперь она стояла уже совсѣмъ на другой точкѣ зрѣнія, и когда явился малѣйшій поводъ въ письмѣ Бажанова, указывавшемъ на нѣкоторыя отдаленныя отношенія масонства къ великому князю Павлу Петровичу, императрица дала полный просторъ своему враждебному отношенію къ мартинистамъ: она приписала имъ тѣ свойства, какія молва придавала "тайнымъ обществамъ", и сочла ихъ якобинцами. Мы скажемъ дальше, кого тогда приняли за якобинцевъ..

-----

   Но, какъ мы замѣтили, это чувство нелюбви къ масонамъ было возбуждено въ императрицѣ болѣе глубокимъ образомъ; и гораздо больше, чѣмъ равными случайными обстоятельствами, оно объясняется всѣмъ общественнымъ характеромъ масонства, который всего сильнѣе обнаружился въ послѣдніе годы; и главной жертвой гоненія сталъ именно человѣкъ, который своей личной энергіей развилъ этотъ общественный характеръ масонства, -- хотя собственно въ масонскомъ чиноначаліи онъ вовсе не имѣлъ перваго или исключительнаго мѣста, и хотя проступки, послужившіе къ обвиненію, не были проступками его одного, а цѣлаго кружка въ равной степени. Его отличало отъ другихъ только нравственное превосходство.
   Нѣсколькихъ примѣровъ будетъ достаточно, чтобы видѣть, какимъ образомъ этотъ характеръ масонства былъ нарушеніемъ "принятыхъ правилъ" и старыхъ преданій.
   Основой масонскаго движенія, какъ мы не разъ замѣчали, было именно нравственное пробужденіе самого общества. Лопухинъ, объясняя въ своихъ запискахъ смыслъ стремленій ихъ кружка, прямо указываетъ идеалъ, котораго они искали: "надобно человѣку морально переродиться" {Зап., въ Чтен. М. Общ. 1660, II, 15--16.}, и потребность этого перерожденія возбуждалась въ нихъ яркими недостатками окружающей жизни; ихъ нравственныя стремленія приняли піэтистическую форму христіанской идеи, форму весьма обыкновенную въ условіяхъ, подобныхъ тѣмъ, въ какихъ совершалось ихъ развитіе. Свой піэтистическій идеалъ они не безъ основанія могли ставить такъ высоко, когда въ обществѣ они не встрѣчали ничего ему равносильнаго, и когда онъ представлялся имъ единственнымъ нравственнымъ исходомъ изъ противорѣчій господствующей морали, хладнокровно мирившей внушенія любви на словахъ, и факты несправедливости и насилія. Мы понимаемъ теперь, какъ не глубоко шло ихъ разрѣшеніе противорѣчія; ихъ преувеличенія и фантастика уже въ то время стали предметомъ насмѣшекъ; но тогдашняя жизнь и понятія не находили достаточнаго опроверженія для ихъ основнаго идеала, и онъ явился протестомъ, сначала только непріятнымъ, а потомъ и ненавистнымъ.
   Нагляднымъ примѣромъ того, какъ эти стремленія встрѣчались съ господствующей моралью, могутъ служить многіе разсказы Лопухина. Самъ Лопухинъ былъ, по склонности, а потомъ по самымъ принципамъ, весьма нищелюбивъ. "Съ того времени,-- говоритъ онъ, -- какъ я, по щастію, узналъ, въ чемъ состоитъ истинная добродѣтель (т. е. со времени вступленія въ масонство), уже я старался склонность оную обращать на исполненіе закона сей добродѣтели". "Помощь ближнему... особливо воспитываетъ духъ въ чистой любви, которая есть магнитъ, привлекающій вездѣсущаго Духа Божія, готоваго всегда соединиться съ духомъ человѣческимъ, а въ семъ соединеніи состоитъ все истинное просвѣщеніе и блаженство"... "Но князь Прозоровскій, -- замѣчаетъ онъ, -- отмѣнной былъ неохотникъ до такой морали и подаватели милостыни казались ему бунтовщиками" {Чтен. 35--36.}.
   Мы не будемъ повторять извѣстныхъ свѣдѣній о филантропической и образовательной дѣятельности цѣлаго кружка, о благотворительныхъ школахъ, семинаріяхъ, стипендіяхъ, аптекѣ и даровой раздачѣ лекарствъ, книжной торговлѣ и даровой раздачѣ книгъ, и т. д. Замѣтимъ только, что эта дѣятельность кружка была первымъ обширнымъ примѣромъ подобнаго рода въ новомъ русскомъ обществѣ, примѣромъ, какого "принятыя правила" не представляли. Филантропическая ревность Новикова во время народнаго бѣдствія-отъ голода была названа его "промысломъ", въ дурномъ смыслѣ этого слова, точно также какъ Прозоровскій подаваніе милостыни считалъ бунтомъ.
   Старымъ привычкамъ противорѣчило и сближеніе въ ложѣ людей различныхъ общественныхъ положеній: здѣсь эти люди становились равноправными "братьями", между тѣмъ какъ въ принятыхъ обычаяхъ господствовали наслѣдованныя отъ старины воспоминанія мѣстничества въ соединеніи съ нѣмецкой чиновной іерархіей, строго наблюдавшей самыя мелкія подраздѣленія табели о рангахъ. Правда, большинство масоновъ состояло изъ людей дворянскаго сословія, но разница положеній и здѣсь была слиш, комъ велика, и забыть эту разницу все-таки значило слишкомъ нарушить "принятыя правила".
   Личные характеры подъ вліяніемъ масонства развивались въ такую сторону, которая опять дѣлала этихъ людей оригиналами и отщепенцами. Таковъ былъ, по разсказамъ, Гамалѣя, извѣстный масонъ этого кружка, одинъ изъ ближайшихъ друзей Новикова и одинъ изъ трудолюбивѣйшихъ переводчиковъ мистическихъ книгъ. Мы упоминали выше объ его аскетическихъ вкусахъ: они были для него твердымъ принципомъ, строго проводимымъ и въ практическую жизнь; если Лопухинъ былъ нищелюбивъ и однако все-таки любилъ хорошо пожить, то Гамалѣя былъ настоящій аскетъ и безсребренникъ. Слуга однажды обокралъ его и бѣжалъ. Когда его поймали, Гамалѣя сказалъ ему: "видно мнѣ не суждено имѣть людей; отпускаю тебя, и вотъ деньги, которыя ты взялъ; ступай съ Богомъ". Разъ ночью онъ встрѣтился съ ворами, которые потребовали у него часы и кошелекъ; онъ спокойно отдалъ ихъ, и пришедши домой, сталъ молиться, чтобы воры не употребили отнятаго на что нибудь дурное. За его службу хотѣли дать ему 300 душъ крестьянъ, но онъ отказался на томъ основаніи, что не знаетъ, какъ управиться и съ одной своей душой, и боится взять на свое попеченіе еще триста чужихъ {Лонг. 168.}. Такія разсужденія могли очень бросаться въ глаза въ то время, когда крестьяне раздавались очень щедро, и особенно какъ отвѣтъ на предложеніе получить долю въ этой раздачѣ.
   Представляя рѣдкій въ то время примѣръ сознательнаго и самостоятельно составленнаго "убѣжденія", какъ правила жизни,-- когда почти вся остальная масса общества управлялась чисто традиціонными понятіями и привычками, о которыхъ и не разсуждала,-- масоны, вмѣстѣ съ тѣмъ, представляли примѣръ постоянства въ этомъ убѣжденіи. Было, конечно, не мало людей, легко смотрѣвшихъ на дѣло и легко его покидавшихъ, но было не мало людей, остававшихся вѣрными ему до конца, и въ тѣ періоды, когда масонство не существовало открыто, сохранявшихъ свой масонскій типъ, котораго не могло не замѣчать общество. Этотъ типъ сохраняли и тѣ, кому приходилось оставлять свои кружки въ Москвѣ или Петербургѣ и поселяться въ провинціи: въ нѣсколькихъ губернскихъ городахъ существовали въ прошломъ столѣтіи и формальныя ложи, какъ, напримѣръ, въ Ярославлѣ, Казани, Орлѣ, Вологдѣ и др.; но и внѣ ложи масонъ продолжалъ, въ провинціальномъ обществѣ, свою пропаганду, въ однихъ внушая опасливость и подозрѣнія, на другихъ оказывая извѣстное вліяніе. Образчикъ такого масона, занесеннаго судьбой въ провинціальную жизнь, представляетъ, напримѣръ, извѣстный въ свое время масонъ Ив. Панаевъ, о которомъ разсказывается въ запискахъ его сына, извѣстнаго идиллика, В. И. Панаева {Отсылаемъ читателя къ стр. 201--202 этихъ записокъ, въ предъидущей книгѣ "Вѣстн. Европы".}. Бывши въ 70-хъ и 80-хъ годахъ дѣятельнымъ "братомъ" и "мастеромъ" въ Петербургѣ, Панаевъ не оставилъ и въ Перми своей пропаганды въ филантропическомъ, образовательномъ и піэтистическомъ смыслѣ. Онъ поддерживалъ сношенія съ масонами новиковскаго кружка, получалъ отъ нихъ книги -- конечно, масонской тенденціи кружка, -- снабжалъ ими своихъ пріятелей и, по словамъ записокъ, "въ особенности любилъ руководствовать молодыхъ заблудшихъ людей, и многихъ поставилъ на путь истинный". При открытіи народныхъ училищъ Панаевъ вызвался принять въ свое завѣдываніе пермское народное училище и заботливо управлялъ имъ.
   Къ этому стремленію пробуждать нравственные интересы и содѣйствовать распространенію образованія (какова бы ни была его окончательная цѣль, въ масонскихъ понятіяхъ) масоны присоединяли и теплое отношеніе къ возрастающему поколѣнію; какъ Тургеневъ обратилъ вниманіе на Карамзина и принялъ на себя особенную заботу о немъ, такъ Панаевъ открылъ въ Перми и вывелъ на дорогу Мерзлякова. Какъ дѣло извѣстнаго принципа, это было опять новымъ явленіемъ. Въ масонскомъ кружкѣ молодые люди, въ качествѣ "учениковъ мудрости", должны были находить приготовленіе къ будущей дѣятельности, какого они не могли находить въ литературѣ, еще незначительной, или въ высшихъ школахъ, тогда едва начинавшихъ существовать. Какую "мудрость" находили они собственно въ ложахъ, это другой вопросъ, -- эта мудрость была, какъ мы видѣли, исторической принадлежностью времени: но здѣсь они во всякомъ случаѣ сближались съ дѣйствующими людьми другого поколѣнія, сближались съ людьми важнаго общественнаго положенія, испытывали нравственно-общественныя вліянія и возбужденія, какія прежде ограничивались тѣсными формами школы или составляли дѣло случая. Когда жилъ еще Шварцъ, ко всему этому присоединялся особый курсъ лекцій философско-историческаго содержанія, конечно, еще болѣе усиливавшій авторитетъ и вліяніе масонскаго кружка на молодую аудиторію. Таково было отношеніе московскаго кружка къ той молодежи, которую они собирали около себя въ качествѣ семинаристовъ и стипендіатовъ, переводчиковъ и т. п.; таково было ихъ отношеніе къ извѣстному другу Карамзина, Петрову, и къ самому Карамзину. Въ перепискѣ этихъ друзей слышатся масонскія вліянія: эти вліянія, быть можетъ, еще недостаточно указаны въ умственномъ характерѣ Карамзина, гдѣ они оставили свой слѣдъ; они любопытны и въ Петровѣ, человѣкѣ съ несомнѣннымъ умомъ, склоннымъ къ критическому скептицизму, съ начитанностью и свѣдѣніями, -- котораго даже странно видѣть подъ этими вліяніями. "Іоанновъ день", масонскій праздникъ, не разъ поминается въ ихъ перепискѣ.-- Самый кружокъ, повидимому, до конца остался на своей странной колеѣ, не выходя изъ области крайняго мистицизма, но люди новаго поколѣнія, какъ Петровъ, имѣютъ уже здѣсь болѣе обширный горизонтъ; они обнаруживаютъ значительное знакомство съ европейской литературой, вовсе не мистической, восхищаются Шекспиромъ, слѣдятъ за литературной борьбой въ нѣмецкой литературѣ,-- потому что, отправившись за границу, Карамзинъ имѣлъ уже довольно опредѣленныя понятія о положеніи литературнаго нѣмецкаго міра, его партій, раздоровъ и т. д. Передъ поѣздкой за границу, Карамзинъ, какъ разсказываютъ, заявилъ масонскому кружку, оказавшему ему свое гостепріимство, что его понятія приняли иное направленіе, что онъ не можетъ поэтому причислять себя къ ихъ обществу, -- и любопытно, что этотъ кружокъ, хотя и пожалѣлъ объ этомъ, но сохранилъ къ нему благосклонное отношеніе и простился съ нимъ дружески: терпимость, которой не имѣла позднѣйшая масонская братія, напр. описанная С. Т. Аксаковымъ.
   Можно себѣ представить, что въ обществѣ, которое, въ огромномъ большинствѣ, жило еще въ непосредственной патріархальности, съ обиліемъ "темныхъ людей" и даже съ ожесточенной враждой къ просвѣщенію, наслѣдованной отъ старины и во многихъ еще усиленной принудительными мѣрами Петра, -- что въ этомъ обществѣ люди, будившіе сонную неподвижность, задававшіе людямъ вопросы, притомъ люди, рѣзко отличавшіеся отъ массы особымъ оттѣнкомъ самой внѣшности, какой придавался масонствомъ, легко могли возбуждать къ себѣ то непріязненное чувство, о которомъ разсказываетъ Лопухинъ въ своихъ запискахъ. Если и было не мало людей, которые, оставаясь чужды масонству, сочувствовали многимъ его стремленіямъ, какъ напримѣръ Платонъ и нѣкоторые архіереи, присылавшіе воспитанниковъ подъ руководство "Дружескаго Общества"; если многіе подчинялись личному нравственному вліянію масоновъ, то для огромнаго большинства, которое не трудится думать и не любитъ, чтобы тревожили его лѣнь, привычки, забавы или пороки, масоны стали предметомъ ненависти.
   Когда, въ половинѣ 80-хъ годовъ, по смерти З. Г. Чернышева, стала высказываться неблагосклонность высшихъ сферъ къ масонству, обвиненія и нападенія посыпались съ пущимъ ожесточеніемъ. Мы передадимъ только нѣкоторыя подробности словами Лопухина, которыя, изображая характеръ времени и взгляды самихъ масоновъ, вмѣстѣ съ тѣмъ представляютъ во многихъ случаяхъ и дѣйствительное, историческое оправданіе масоновъ:
   "Люди, какъ бы почитающіе себѣ за должность осуждать другихъ и порицать то, чего совсѣмъ не знаютъ, распускали разныя о насъ толки. Шумъ былъ великъ, потому что людей такихъ много, и еще больше тѣхъ, которые столько же охотно вѣрятъ всякому дурному о другихъ, сколько не хотятъ повѣрить доброму.
   "Порочили особливо тайность общества и его собраній. Для чего, говорили, тайно дѣлать хорошее? Отвѣтъ на это легокъ. Для чего въ собраніяхъ, такъ называемыхъ, лутчихъ людей или публики, не только никогда не говорятъ, да и не можно говорить, о Богѣ, о добродѣтели, о вѣчности, о суетѣ жизни, о томъ, сколь порочны люди, и какъ нужно имъ заботиться о нравственномъ своемъ исправленіи и проч.?
   "Между тѣмъ, коварство и алчность къ наградамъ за выслуги, на клеветѣ и вредѣ ближнему основанные, старались представлять насъ подозрительными и для спокойства общаго не безопасными. Такимъ образомъ дѣйствующихъ во мракѣ навѣтничества было не мало. Но одинъ хитрѣйшій на то время вельможа и царедворецъ, въ часы колебанія своего могущества, которое и въ немъ не могло быть безпрестанно неподвижнымъ, хотя при разныхъ переворотахъ и жизнь его скончалась среди блеску онаго, для поддержанія себя выдумалъ навлечь подозрѣніе на существовавшую будто бы связь съ обществомъ нашимъ у ближайшей къ престолу особы.
   "Искусно внуша такое подозрѣніе, искусно же не допускалъ онъ и до розыска, вѣроятно, для того, что, не имѣвъ сердца жестокаго, при всей своей политической нещадности, не хотѣлъ онъ жертвовать людьми, никакого зла ему не причинившими, каковыя жертвы подобные ему характеры приносятъ себѣ только тогда, когда сіе необходимо требуется ихъ интересами, для которыхъ они, кромѣ себя, всѣмъ жертвуютъ.
   "Сіе вѣроятно; а извѣстно то, что розыскъ бы обличилъ его выдумку, которая тогда обратилась бы во вредъ ему самому. Итакъ онъ старался только питать вселенное имъ подозрѣніе, выставляя себя за знающаго все, что въ государствѣ происходитъ, съ тѣмъ, что когда онъ хранитель особы Государыниной, то Ей нечего описаться..." {Чтен. стр. 17--18.}.
   Слѣдствія подозрѣній долго ограничивались тѣмъ, что запечатывали, пересматривали, запрещали изданныя масонами книги; Новикова велѣно было испытать въ законѣ Божіемъ; Лопухинъ подвергся гоненіямъ отъ московскаго главнокомандующаго Брюса.
   "...Въ концѣ 1784 года открылись давно уже продолжавшіяся негодованія и подозрѣнія двора противъ нашего общества. Коварство, клевета, злоба, невѣжество и болтовство самой публики питали ихъ и подкрѣпляли. Одни представляли насъ совершенными святошами; другіе увѣряли, что у насъ въ системѣ заводить вольность; а это дѣлалось около времени французской революціи. Третьи, что мы привлекаемъ къ себѣ народъ и въ такомъ намѣреніи щедро раздаемъ милостиню. Иные разсказывали, что мы бесѣдуемъ съ духами, невѣря при томъ существованію духовъ {При этомъ Лопухинъ дѣлаетъ слѣдующее примѣчаніе: "Вѣруя, что есть Богъ, всемогущій творецъ, духъ непостижимый и, конечно, вездѣсущій, весьма безразсудно дуютъ, что строенія его ограничиваются однимъ видимымъ нами твореніемъ, и не вѣрить бытію существъ невидимыхъ, а полагая бытіе оныхъ, безразсудно же не вѣрить, чтобъ они могли имѣть вліяніе на человѣковъ".}, и разныя разглашали нелѣпости, которымъ столько же неблагоразумно вѣрить, сколько непохвально распускать ихъ. Однако всѣ сіи слухи имѣли свое дѣйствіе, сколь ни были они ложны и одинъ другому противны; ибо и святые, и бунтовщики, и проказники, и суевѣры, и замысловатые обманщики: всего этого, разсудя, нельзя связать хорошенько.
   "У страха глаза велики. Вотъ отъ чего прямо родились и возрасли негодованія оныя и подозрѣнія. А сему содѣйствовали довѣренность къ навѣтамъ, обычай слушать гмйоновъ, которые должны необходимо лгать, потому что ежели они будутъ правду доносить о тѣхъ, коихъ подозрѣваютъ напрасно, то естественно потеряютъ несчастную къ нимъ довѣренность и съ нею корысть свою; обычай также полагаться на искуство полиціи, которая почти всегда строитъ свою фортуну на безпокойствѣ жителей, вмѣсто того, чтобъ ей сохранять ихъ покой.
   "Много также дѣйствовали предъубѣжденіе и ненависть, которыми съ невѣжествомъ исполнены люди противъ строгой морали и всякой духовности, коими обличались издаваемыя нами книги.
   "Все сіе усилилось началомъ революціи въ Парижѣ въ 1789 году, которой произведеніе тогда приписывали тайнымъ обществамъ и системѣ философовъ; только ошибка въ этомъ заключеніи была та, что и общества оныя и система были совсѣмъ не похожи на наши"... {Чтен., стр. 20--21.}.
   Лопухинъ разумѣетъ здѣсь упомянутыхъ выше иллюминатовъ, относительно которыхъ онъ естественно раздѣлялъ упомянутыя нами представленія, внушенныя розенкрейцерами и іезуитами; и наши масоны, вполнѣ справедливо отвергая всякую солидарность съ иллюминатами, въ свое время имѣли для себя въ этомъ отношеніи полное оправданіе. Но, разсуждая объ этомъ въ своихъ запискахъ, Лопухинъ прибавляетъ мысль, вѣроятно появившуюся у него еще въ то же время; онъ показываетъ, что въ сущности такой причинѣ даже и нельзя было бы приписывать французскаго переворота.
   "Впрочемъ, -- говоритъ онъ по поводу иллюминатовъ, -- главною причиною революціи ставить самую оную философію и общества, похоже, мнѣ кажется, на то, какъ иногда больные, изнуривъ себя и всѣ свои соки испортивъ невоздержностью и неосторожностью, не желая признаваться въ прямыхъ причинахъ своихъ болѣзней, стараются ихъ приписывать какимъ нибудь неважнымъ постороннимъ случаямъ, въ коихъ они невинны и которые бы для нихъ совсѣмъ нечувствительны были, естьли бъ разслабленное тѣло ихъ не было уже готово разрушиться.-- Злоупотребленіе власти, ненасытность страстей въ управляющихъ, презрѣніе къ человѣчеству, угнетеніе народа, безвѣріе и развратность нравовъ: вотъ прямые и одни источники революціи"... {Чтен., 21--22.
   Ср. ниже, въ статьѣ "Современная Франція", приведенныя слова извѣстнаго англійскаго агронома Артура Юнга, путешествовавшаго по Франціи въ 1787 г. и почти буквально и единовременно съ процессомъ выразившаго такой же взглядъ на причины французской революціи въ описаніи своего путешествія, изданномъ въ 90-хъ годахъ.-- Ред.}.
   Мы почти съ изумленіемъ встрѣчаемъ такое ясное пониманіе у человѣка съ розенкрейцерскимъ мистицизмомъ въ головѣ, и это даетъ новый намекъ на то, какъ много могли эти люди расходиться съ ходячими понятіями того времени. Большинство и высшія сферы думали тогда совершенно иначе; они не умѣли представить себѣ ясно страшнаго броженія, охватившаго во Франціи цѣлыя общественныя массы: -- считаться съ этимъ было трудно, а по старымъ привычкамъ нужно было найти виноватыхъ, какъ бы ни было трудно понять, что нѣсколько человѣкѣ могутъ быть виной броженія и безумствъ цѣлой страны. Виноватыхъ, конечно, и находили между тѣми, кто прежде возбуждалъ къ себѣ недовѣріе въ людяхъ консервативнаго свойства. Надъ обвиненіями не задумывались: въ Германіи, а потомъ въ остальной Европѣ обвинили иллюминатовъ, и однимъ изъ главныхъ основаній обвиненія былъ тотъ фактъ, что около 1788 г. въ Парижѣ было двое иллюминатовъ (между прочимъ упомянутый нами обличитель Сенъ-Мартена, Боде); у насъ обвинили мартинистовъ.
   Это обвиненіе почти непонятно по тому крайнему невѣдѣнію русской жизни, какое оно предполагаетъ въ обвинителяхъ. Въ самомъ дѣлѣ, нужно было слишкомъ мало понимать эту жизнь и зарождавшіяся въ ней умственныя и нравственныя стремленія, чтобы свести дѣятельность и тенденціи нашего масонства на революціонныя затѣи, и исполнителями революціонныхъ замысловъ счесть Лопухина и его друзей. Но обвиненія были однако не шуточны. Въ 1792, когда начались допросы, князь Прозоровскій положительно подозрѣвалъ и вывѣдывалъ у Лопухина -- о связяхъ съ якобинцами! Князь Прозоровскій обвинялъ масоновъ въ иллюминатствѣ, но Лопухинъ объяснилъ ему всю разницу между ними и этимъ обществомъ; на допросѣ онъ выспрашивалъ у Лопухина о перепискѣ съ "французами", и когда Лопухинъ подтвердилъ, что переписка "была", Прозоровскій былъ въ восторгъ: онъ былъ увѣренъ, что добился сознанія въ связяхъ съ якобинцами. Между ними произошелъ слѣдующій разговоръ:
   "Это хорошо, что вы чистосердечны, да и дѣло уже извѣстное. Скажи, пожалуй, о чемъ же и когда Вы къ нимъ писывали"?-- "Не упомнишь",.отвѣчалъ я, "всего, о чемъ и когда".-- "Однако, сколько можешь вспомнить".-- "Ну, я писывалъ къ нимъ, чтобъ прислать табаку, вина, конфектъ, сукна какого нибудь, игрушекъ въ подарки дѣтямъ".-- "Вы шутите," осердясь говорилъ мнѣ князь. "Къ какимъ же французамъ вы писывали это?" -- "Къ лавочникамъ здѣшнимъ; а то къ какимъ же?" -- "Нѣтъ, вы были въ перепискѣ съ якобинцами".-- "А ваше сіятельство были съ ними въ перепискѣ?" -- "Можетъ ли это быть, чтобъ я съ ними переписывался?" говорилъ онъ.-- "Такъ знайте жъ", сказалъ я ему сидя и гораздо не учтивясь, "что въ чести, въ вѣрности государю и отечеству я никакъ вамъ не уступлю, и не смѣйте мнѣ дѣлать такихъ вопросовъ..." {Чтен., стр. 42.}.
   Этотъ разговоръ весьма наглядно показываетъ, какое громадное разстояніе было между фактами и тѣмъ значеніемъ, которое придавала имъ подозрительность власти. И это былъ вовсе не единственный случай такого взгляда на вещи. Въ то время находилось за границей трое русскихъ членовъ московскаго кружка,-- Кутузовъ, который жилъ въ Берлинѣ для розенкрейцерскихъ занятій; Колокольниковъ и Невзоровъ, которые ѣздили за границу на счетъ Лопухина учиться медицинѣ. Въ началѣ 1792 г., когда разрѣшалось дѣло Новикова, эти послѣдніе, кончивъ свое ученье и получивъ степень докторовъ медицины, возвращались въ Россію. За границей они по самымъ принципамъ и наставленіямъ Лопухина не вступали ни въ какія ложи или другія общества, изъ опасенія "ложнаго масонства" или тогдашнихъ зловредныхъ идей; они строго выполнили наставленіе, но тѣмъ не менѣе съ ними произошли слѣдующія вещи, разсказанныя Невзоровымъ.
   "... Мы съ покойнымъ товарищемъ своимъ В. Я. Колокольниковымъ, живя еще въ голландскомъ Лейденѣ, получили отъ благодѣтеля своего И. В. Лопухина письмо, въ которомъ онъ насъ увѣдомлялъ, что въ Россіи нѣкоторые злоязычники разславляютъ, что будто бы мы въ Парижѣ (въ которомъ мы не только тогда, но и никогда не были) были изъ русскихъ въ числѣ депутатовъ во французское національное собраніе съ поздравленіемъ французовъ съ революціонными ихъ предпріятіями (!). И въ 1792 году мартѣ мѣсяцѣ привезли насъ въ Петербургъ и въ Невскій монастырь подъ именемъ якобинцевъ (!), какъ я послѣ узналъ... Смѣшнѣе же всего и грѣшнѣе то, что покойный Степанъ Ивановичъ Шешковскій въ Алексѣевскомъ равелинѣ при петербургской крѣпости допрашивалъ насъ и, конечно, по повелѣнію, отъ чего произошла французская революція (!), сіе чудовищное произведеніе кровопійственной философской просвѣщенной политики, противъ чего всего именно благодѣтельные наши учители и наставники, истинные свободные каменщики, и ученіемъ, и примѣрами, и сочиненіями, и всѣми заведеніями именно шли, въ чемъ я ручался тогда письменно своею головою..." {Библографич. Записки 1858, I, 651--652.}.
   Изъ всѣхъ показаній вообще, данныхъ въ этомъ процессѣ, нельзя было не видѣть, что масоны были совершенные агнцы въ политическихъ дѣлахъ; ихъ отвѣты исполнены были такой преданности, что нужно было крайнее и до послѣдней степени несправедливое предубѣжденіе противъ нихъ, чтобы считать ихъ опасными. Припомнимъ здѣсь, что въ число предполагаемыхъ агентовъ и посредниковъ съ якобинцами поставили-было и Карамзина!
   Наконецъ, едва ли можно сомнѣваться, что также точно къ весьма простымъ вещамъ сводилось и существенное обвиненіе -- по сношеніямъ масоновъ съ великимъ княземъ Павломъ Петровичемъ. Что основной пунктъ обвиненій лежалъ именно здѣсь (чего не хотѣли дать замѣтить обвиняемымъ), и что онъ имѣлъ такіе именно, а не другіе размѣры, въ этомъ убѣждаютъ уже слова записокъ Лопухина. "Прочіе вопросы (т. е. вопросные пункты по обвиненіямъ, кромѣ этого), -- говоритъ Лопухинъ, -- сочинены были только для разширенія той завѣсы, которая закрывала главной предметъ подозрѣнія; а предметъ сей столько же казался важнымъ, сколько въ основаніи своемъ мечтателенъ былъ" {Чтен. 45.}. Мысль о томъ, что было бы полезно имѣть во главѣ русскаго отдѣла ордена такое важное лицо, являлась еще при Шварцѣ; но къ этому не было однако принято положительныхъ мѣръ, и въ особенности, судя по тону всѣхъ показаній объ этомъ предметѣ, не дѣлалось ничего предосудительнаго. Обвиняемые почти одинаково показываютъ, что мысль о вниманіи къ ордену со стороны этой особы доставляла имъ удовольствіе, но что этими помышленіями дѣло и ограничилось. Всего больше, повидимому, говорилъ на эту тему въ ихъ кружкѣ архитекторъ Бажановъ, имѣвшій сношенія лично съ великимъ княземъ, но едва ли тѣсно принадлежавшій къ тѣсному кружку розенкрейцеровъ; со стороны кружка въ этомъ отношеніи все дѣло состояло въ посылкѣ нѣсколькихъ изданныхъ имъ книгъ. По словамъ Трубецкаго, самъ Новиковъ много разъ говаривалъ, что Бажановъ "фанатикъ, которому кажутся небылицы", -- понятно, что они дѣйствительно едва ли бы довѣрили такому человѣку какой-нибудь планъ въ этомъ смыслѣ. Наконецъ, самое письмо Бажанова объ этомъ предметѣ, составлявшее главнѣйшій corpus delicti, было писано еще въ 1787...
   Притомъ изъ показаній Лопухина можно видѣть, что и самое отношеніе великаго князя къ ордену не было безусловно удовлетворительно. Лопухинъ говоритъ въ своемъ показаніи такъ: "Рѣдкая посылка отъ Новикова къ той особѣ книгъ чрезъ архитектора Баканова и разговоры сего послѣдняго съ нею не казались мнѣ заслуживающими никакого худаго вниманія (sic). Слова особы сея, сколько я слышалъ, переданныя чрезъ Бажанова Новикову, изъявили ея благодушіе и склонность къ упражненіямъ въ христіанствѣ, мнѣніе сперва о упражненіяхъ нашихъ не худое, а потомъ сумнѣніе и подозрѣніе насъ въ намѣреніяхъ нечистыхъ. Симъ послѣднимъ мнѣніемъ я оскорблялся -- какъ то естественно; ибо я почиталъ упражненія мои чистыми, и въ чистотѣ сей увѣренъ былъ, зная однакожъ, что особа та не могла вѣдать точно основанія нашего, имѣя свѣдѣніе только по не многимъ разговорамъ съ Бажановымъ и по слухамъ. Сожалѣніе сіе мое мнѣ было тѣмъ естественнѣе, чѣмъ важнѣе особа, какъ, естественно наибольше желать одобренія своихъ мнѣній и дѣлъ отъ важнѣйшихъ особъ" {Лонг., стр. 0128.}. Въ запискахъ Лопухинъ замѣчаетъ объ этомъ своемъ показаніи: "написалъ отвѣтъ мой такъ справедливо и оправдательно, что послѣ много сіе, конечно, участвовало въ причинахъ благоволенія ко мнѣ оной высокой особы" {Чтен., стр. 41.}. Въ послѣдніе годы существованія кружка, когда онъ долженъ былъ слишкомъ почувствовать неблагопріятность обстоятельствъ, вѣроятно оставлены были и помышленія объ этомъ дѣлѣ...
   Что у нашихъ масоновъ легко могла явиться подобная мысль, это совершенно понятно: въ западномъ масонствѣ они видѣли множество примѣровъ участія или главенства въ орденѣ разныхъ коронованныхъ или владѣтельныхъ лицъ; притомъ, о великомъ князѣ они знали или предполагали, что онъ посвященъ въ орденъ. Они даже и не скрывали вовсе мысли о томъ, какъ благодѣтельно было бы подобное обстоятельство для ордена. Въ примѣчаніи мы приводимъ отрывовъ изъ книги, изданной масонами еще въ 1784 году; правда, книга издана была собственно для своего кружка, но выраженная мысль уже конечно переставала быть тайной {"Есть ли бъ когда либо возможно было ввести во внутренность Ордена Государей, смотрящихъ еще и понынѣ на него съ опасной стороны, и предложить имъ въ величайшей ясности всѣ благодѣтельные, великодушные, благородные и человѣко-дружественные планы и начертанія для блага рода человѣческаго: то безъ сомнѣнія содѣлалися бы они толико же ревностными покровителями оныхъ, какъ и толь многіе другіе великіе и просвѣщенные Европейскіе государи, которые, знакомы будучи со внутренностію Ордена, становятся нашими предводителями, и самодѣйственнѣйшимъ образомъ споспѣшествуютъ всѣмъ полезнымъ для человѣчества начертаніямъ.
   "Можетъ быть близка уже сія благополучная эпоха: наступитъ она безъ сомнѣнія; ибо невѣроятно, чтобъ вѣчно пребыло сокрыто во мракѣ учрежденіе, управляемое здравымъ разсудкомъ, дѣлающее человѣковъ добродѣтельными и купно щастливыми". Магазинъ свободно-каменьщической, 1784, т. I, ч. 1, стр. 26--27.}. Въ послѣднее время, какъ мы замѣтили, эта мысль вѣроятно была и совсѣмъ оставлена: самый кружокъ начиналъ падать, и въ 1791 Типографическая Компанія была уничтожена самими компаньонами. Дѣло Новикова выросло до своихъ прискорбныхъ размѣровъ только вслѣдствіе постороннихъ обстоятельствъ и чисто личныхъ впечатлѣній императрицы. Тревожныя событія времени усилили до крайней степени давнишнее недовѣріе къ проявленіямъ общественной мысли, и, быть можетъ, пробуждавшіяся воспоминанія о прошедшемъ, о придворныхъ переворотахъ стараго времени, дали новую пищу подозрительности, и безъ того выроставшей съ лѣтами: все это способно было совершенно закрыть настоящій видъ Новиковскаго дѣла.
   Разсказавъ объ арестѣ Новикова, объ отвозѣ его окольными дорогами въ Шлиссельбургъ, о великихъ предосторожностяхъ, принятыхъ во время переѣзда, съ цѣлымъ гусарскимъ конвоемъ,-- Лопухинъ замѣчаетъ въ своихъ запискахъ: "я описываю подробности сіи для того, чтобъ представить, какъ дѣйствовали: можно прямо сказать, что съ тѣнью своею сражались" (стр. 39).
   Кн. Прозоровскій надѣялся, что его наградятъ за совершенный подвигъ; но нѣсколько ошибся въ ожиданіи. Императрица, по окончаніи дѣла, быть можетъ, въ глубинѣ души увидѣла его сущность въ болѣе должномъ свѣтѣ. Въ началѣ 1793 г., Прозоровскій пріѣхалъ въ Петербургъ. Храповицкій записалъ въ своемъ дневникѣ, что, послѣ представленія Прозоровскаго, императрица обратилась къ Храповицкому съ словами: "знаетъ ли онъ (Прозоровскій) самъ зачѣмъ пріѣхалъ?" Потомъ, не дождавшись отвѣта, прибавила: "онъ пріѣхалъ сирѣчь къ наградѣ за истребленіе мартинистовъ". Ея слова были похожи на иронію,-- потому что кн. Прозоровскій въ это время никакой награды не получилъ. Но вовсе не понравилось и положеніе мартинистовъ.
   Въ чемъ же состоялъ процессъ Новикова? При началѣ дѣла, его предполагали отдать на правильное "законное сужденіе" {Лонг. 0114--0115.}, но процессъ ограничился допросами у Прозоровскаго и Шешковскаго; "законнаго сужденія" не было, и дѣло кончилось заключеніемъ Новикова въ Шлиссельбургѣ. Мы указывали выше, почему самая тяжкая участь досталась изъ всего кружка только Новикову. Его ближайшіе друзья, товарищи и соучастники, иногда по дѣламъ ордена даже болѣе компрометтированные по тогдашнимъ понятіямъ, отдѣлались легкими взысканіями, Лопухинъ былъ освобожденъ совсѣмъ. Уже это обстоятельство показываетъ, что слѣдствіе для самыхъ предубѣжденныхъ людей не представило достаточнаго повода къ преслѣдованію, и однако же въ рѣшеніи 1-го августа 1792 г. о Новиковѣ и его друзьяхъ (хотя эти послѣдніе понесли только легкое взысканіе и въ сущности были оставлены въ покоѣ) говорится какъ о "преступникѣ и его сообщникахъ"; дѣятельность ихъ характеризована какъ "вредные замыслы", побужденія -- "духъ любоначалія и корыстолюбія", свойства ихъ послѣдователей -- "крайняя слѣпота, невѣжество и развращеніе", средства -- "плутовство и обольщеніе" {Указъ 1 мая 1792; Лонг. 071.}.
   Г. Лонгиновъ подробно разбираетъ предметы обвиненій и показанія Новикова, и во всей массѣ инкриминацій и подозрѣній находитъ собственно одну вину, -- по своему свойству конечно не заслуживавшую такого наказанія, какое постигло Новикова, -- именно тайное напечатаніе нѣсколькихъ масонскихъ сочиненій и продажу книгъ, разъ запрещенныхъ, въ чемъ Новиковъ прямо повинился, -- какъ и другіе, которые отчасти въ этомъ участвовали, отчасти знали это. Остальныя преступленія были мнимыя, и между прочимъ заключались въ вещахъ, составляющихъ простую обыкновенную принадлежность масонства, каковы были напр. масонскія сношенія, обряды, знаки и т. п.; тогда какъ масонство вовсе не подвергалось никакимъ формальнымъ запрещеніямъ. Далѣе, "замѣчательно (говоритъ г. Лонгиновъ), что, судя по отвѣтамъ Новикова, его вовсе и не спрашивали объ изданіи книги, заключавшей въ себѣ раскольнически сочиненія, которая однако служила главнымъ поводомъ къ его аресту" {Лонг., стр. 329.}. Въ чемъ заключалось настоящее, неохотно высказываемое обвиненіе, т. е. "уловленіе въ свою секту извѣстной особы", мы выше видѣли.
   Разбирая показанія Новикова, данныя на допросѣ, и сличая ихъ съ фактами, біографъ его старается опредѣлить степень искренности показаній и находитъ: что Новиковъ "не обманывалъ въ нихъ", но "не говорилъ ни слова о томъ, о чемъ его не спрашивали"; иногда "измѣняла ему память", отчего происходятъ нѣкоторыя ошибки; наконецъ, Новиковъ "старался смягчать обстоятельства, которыя могли ему повредить, и напротивъ того преувеличивать нѣсколько все то, что говорило въ его пользу".
   И затѣмъ біографъ продолжаетъ: "Обвинять ли его за это? Предоставляемъ судить о томъ читателю, прося его однако вспомнить, что отвѣты на вопросы Шешковскаго писаны больнымъ человѣкомъ, не совершившимъ никакого государственнаго преступленія, схваченнымъ внезапно, перевезеннымъ въ дальній крѣпостной казематъ и поставленнымъ лицомъ къ лицу съ безпощаднымъ сыщикомъ, въ эпоху всеобщаго страха" {Лонг., тамъ же.}.
   Намъ вопросъ кажется страннымъ: если Новиковъ, не совершившій никакого государственнаго преступленія, былъ поставленъ въ такое положеніе, -- думать о подобномъ обвиненіи можно только становясь на точку зрѣнія Шешковскаго. Послѣ того, какъ Новиковъ созналъ свою единственную вину -- указанный выше проступокъ, и если все остальное, о чемъ его допрашивалъ Шешковскій, вовсе не запрещалось закономъ и не было преступленіемъ, что же оставалось ему еще дѣлать? Безпристрастный читатель исторіи Новикова едва ли станетъ думать о какомъ нибудь подобномъ обвиненіи. Ему скорѣе представится то печальное положеніе, въ какое становился здѣсь Новиковъ, какъ представитель извѣстныхъ потребностей общественнаго развитія и его дѣятель: внѣ указаннаго проступка, между обвиняемымъ и его инквизиторомъ не было правильнаго юридическаго отношенія; напротивъ, это были люди совершенно разнаго рода, не имѣвшіе одного общаго языка. Новиковъ могъ искренно и справедливо сознавать въ себѣ глубокую преданность благу своего отечества -- въ дѣятельности, никогда не запрещенной закономъ, и нашедшей сильный отголосокъ въ обществѣ; его сыщикъ не понималъ и никогда не могъ понять этого, -- не думаемъ, чтобы молчаніе Новикова о томъ, "чего не спрашивали", могло быть въ этомъ случаѣ юридическимъ вопросомъ. Можно только жалѣть, что исторія трудныхъ процессовъ общественнаго развитія приноситъ примѣры такихъ встрѣчъ и такихъ печальныхъ контрастовъ.
   Этотъ нравственно-юридическій смыслъ дѣла Новикова былъ уже совершенно ясенъ для самихъ современниковъ. Вспомнимъ приведенную нами выше фразу Потемкина, который предостерегалъ императрицу при назначеніи ею въ Москву кн. Прозоровскаго, долженствовавшаго рѣшить дѣло мартинистовъ. Безбородко, еще при жизни императрицы (въ 1794 г.), говорилъ Лопухину, съ которымъ только тогда познакомился, что "дѣло сіе несоотвѣтственно ея славѣ" {Чтен., стр. 36.}. Карамзинъ въ запискѣ, писанной имъ о Новиковѣ для императора Александра въ 1818 г., при всей изученной мягкости своей фразы, называетъ Новикова "невиннымъ страдальцемъ", "жертвою подозрѣнія извинительнаго, но несправедливаго".

------

   Эта тяжелая судьба и память преслѣдованія надолго закрыли дѣятельность Новикова той неизвѣстностью и молчаніемъ, кототорыя покрываютъ еще многія событія и явленія нашей новѣйшей общественной исторіи. Современники и ближайшія поколѣнія считали его имя опальнымъ, и историческое изученіе только k немного лѣтъ тому назадъ начало раскрывать этотъ любопытный эпизодъ въ судьбахъ русскаго образованія. Еще недавно, когда праздновался столѣтній юбилей московскаго университета,-- въ исторіи котораго имя Новикова такъ тѣсно привязано, -- и когда выходили изданія, посвященныя исторіи этого университета, опала еще лежала на имени Новикова: "имя Новикова,-- замѣчаетъ г. Лонгиновъ,-- казалось столь запретнымъ, что редактору этихъ изданій, покойному С. П. Шевыреву, стоило величайшихъ трудовъ, чтобы провести въ печати, и то съ урѣзками, нѣкоторыя свѣдѣнія объ этомъ замѣчательномъ дѣятелѣ" {Лонг., стр. 3.}. Собственно только въ послѣдніе годы литература выдвинула этотъ историческій эпизодъ, -- хотя изученіе его все еще остается весьма неполнымъ.
   Тѣмъ не менѣе, при всей опалѣ, имя Новикова никогда не забывалось. Въ двухъ-трехъ словахъ, которыми упоминали о немъ въ началѣ, потомъ въ краткихъ и сухихъ біографіяхъ, оно постоянно называлось какъ высокое имя русской литературы; и въ этихъ отзывахъ, безъ спора признававшихъ значеніе Новикова, несомнѣнно сказывалась традиція 80-хъ годовъ, -- того времени, когда Новиковъ занималъ господствующее положеніе въ общественно-литературномъ движеніи. Его имени отдавалось уваженіе и тогда, когда еще никто не опредѣлялъ суммы и значенія его дѣятельности и когда его еще боялись называть.
   Эта дѣятельность раздѣлялась вообще на три различные предмета, въ которыхъ однако Новиковъ постоянно одушевлялся однимъ господствующимъ стремленіемъ. Онъ предпринималъ и совершалъ историческіе труды, собираніе и изданіе памятниковъ старой исторіи и литературы, -- руководясь историческимъ чувствомъ, которое въ изученіи прошлаго указывало ему одно изъ орудій общественнаго развитія. Онъ брался за сатиру, часто горькую и язвительную,-- стараясь этимъ указаніемъ вопіющихъ недостатковъ общества внушить ему стремленіе къ лучшему и болѣе совершенному. Наконецъ, онъ сталъ ревностнымъ масономъ,-- но и здѣсь имъ руководитъ та же мысль о служеніи обществу: блуждая въ масонскихъ символахъ и іероглифахъ, онъ думаетъ, что находитъ тѣ же символы въ преданіяхъ русской старины; вѣря вполнѣ въ древность и глубокій смыслъ ордена, онъ старается глубже утвердить его на русской почвѣ, дать русскому масонству національную самостоятельность, усвоить его русской жизни,-- такъ что и здѣсь, въ одномъ изъ самыхъ странныхъ увлеченій "западомъ", какія только можетъ представить исторія русскаго образованія, онъ, какъ всѣ лучшіе люди, увлекавшіеся "западомъ", остается вѣренъ главному стремленію -- служить своему обществу.
   Результатъ, оставшійся въ русской литературѣ отъ масонской дѣятельности Новикова и его кружка, производитъ самъ по себѣ странное и тяжелое чувство. Этотъ результатъ, который долженъ представлять собой плодъ задушевныхъ стремленій и многолѣтняго труда, -- есть масса книгъ, преисполненныхъ туманнымъ мистицизмомъ, грубымъ незнаніемъ, ребяческими заблужденіями, фантастическимъ суевѣріемъ, гдѣ мы только съ трудомъ отыскиваемъ то первоначальное побужденіе, которое выполняется здѣсь въ такомъ извращенномъ видѣ. Но если бы мы даже не знали цѣнныхъ историческихъ трудовъ Новикова, дающихъ ему независимо отъ всего остального почетное мѣсто въ исторіи литературы, и если бы знали только автора "живописца", ставшаго послѣ мрачнымъ мистикомъ, -- мы нашли бы разъясненіе этого страннаго развитія, совершавшагося безъ указаній и поддержки въ средѣ, почти лишенной образованія, и исторія громаднаго, хотя въ большой степени совершенно фальшиваго труда, показала бы намъ въ масонѣ Новиковѣ дѣятеля, имѣющаго всѣ права на сочувственное воспоминаніе. Преслѣдованіе, доставшееся ему на долю, усиливаетъ это сочувствіе, какъ всегда, когда преслѣдованію подвергается сильное и чистое убѣжденіе.
   Наконецъ, преслѣдованіе, упавшее тяжелымъ ударомъ на личную судьбу Новикова, не уничтожило его дѣла -- опять историческій фактъ, множество разъ повторявшійся въ судьбѣ общественныхъ понятій. Мистическая школа, отчасти выросшая подъ вліяніемъ московскаго кружка, отчасти развившаяся независимо, имѣла свой новый періодъ процвѣтанія въ царствованіе Александра I. На этотъ разъ процвѣтаніе мистицизма отличалось уже другими свойствами: то, съ чѣмъ можно было мириться у Новикова, въ 80-хъ годахъ, приняло теперь самыя антипатичныя формы, становилось положительнымъ вредомъ для общества, и конечно не найдетъ въ исторіи тѣхъ оправданій, какія можетъ найти мистицизмъ Новикова. Преслѣдованіе Новикова оказывалось совершенно безполезнымъ, и ошибка 90-хъ годовъ отплачивалась въ 20-хъ.
   Итакъ, ближайшее изученіе открываетъ въ дѣятельности Новикова слишкомъ много слабыхъ сторонъ, состоявшихъ въ фантастическомъ мистицизмѣ и отрицаніи настоящей положительной науки, и эти заблужденія Новикова, сами по себѣ очевидно вредная для дѣла образованія, до сихъ поръ едва ли даже оцѣнены во всемъ ихъ объемѣ; но съ той относительной точки зрѣнія, которая необходима въ историческомъ рѣшеніи, въ новиковскомъ мистицизмѣ мы все-таки можемъ видѣть извѣстный успѣхъ относительно той неподвижности и отсутствія живыхъ умственныхъ интересовъ въ массѣ общества, едва начинавшей сознательную жизнь въ новыхъ условіяхъ петровской реформы. Какъ цѣлое общественное явленіе, литературная судьба Новикова даетъ и свой историческій урокъ, -- потому что теоретическій выводъ изъ историческихъ данныхъ можетъ быть и практическимъ указаніемъ -- для тѣхъ, кто бы захотѣлъ совѣтоваться съ исторіей. Изъ этой литературной судьбы можно, кажется, вывести, -- что общественно-литературный успѣхъ и вліяніе, подобное вліянію и успѣху Новикова, бываютъ результатомъ не одной личной тенденціи отдѣльнаго человѣка, но обнаруживаютъ зрѣющія наклонности и стремленія самого общества; и что съ тѣхъ поръ, какъ общество перестаетъ быть неразсуждающею массой и начинаетъ свою самодѣятельность, ему становится необходимъ и долженъ быть ему предоставленъ извѣстный просторъ, терпимость и свобода мышленія, если только мы желаемъ, чтобы эта самодѣятельность могла стать настоящею сознательною общественною силой: -- организмъ общества, не совершенно слабосильнаго, самъ правильно совершитъ процессъ развитія, и только при самостоятельной работѣ мысли общество можетъ научиться вѣрно различать "заблужденія и истину", и дѣятельность его достигнетъ прочныхъ результатовъ.

А. Пыпинъ.

"Вѣстникъ Европы", т.4, 1867

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов