Былъ ясный солнечный день въ началѣ сентября. Когда встали изъ за стола, было еще такъ свѣтло, что можно было перейти въ гостинную и выпить кофе при дневномъ свѣтѣ.
Хозяйкѣ дома предложилъ руку почетный гость, владѣлецъ огромной бумажной фабрики въ Лонгбакка, а дѣвицѣ Гильдуръ, сестрѣ хозяина, только недавно поселившейся въ его домѣ, долговязый брюнетъ, представитель одной нѣмецкой фирмы. За этими двумя парами шли хозяинъ дома и нѣсколько мужчинъ, пресытившихся изысканнымъ обѣдомъ.
Въ гостинной общество разбилось на маленькія группы. Хозяинъ, негоціантъ Скогъ, усѣлся подлѣ фабриканта, который долженъ былъ уѣхать съ вечернимъ поѣздомъ. Имъ нужно было переговорить кое о какихъ дѣлахъ. Нѣсколько стариковъ столпились въ углу и хохотали, разсказывая другъ другу анекдоты. Молодые люди остались съ хорошенькой, веселой хозяйкой, довольно полной блондинкой. Она откинулась въ креслѣ, поставивъ ногу на скамейку, такъ что можно было свободно любоваться ея миніатюрной туфелькой изъ лакированной кожи и чернымъ шелковымъ чулкомъ, сквозь который просвѣчивала бѣлизна кожи.
Гильдуръ принадлежала къ послѣдней группѣ; она сѣла поодаль, у окна, которое раскрыла настежь, чтобы подышать свѣжимъ, но еще нехолоднымъ, осеннимъ воздухомъ. Она даже отвернулась довольно невѣжливо отъ гостей и смотрѣла въ окно, передъ которымъ зеленѣло старинное кладбище, превращенное теперь въ лучшій городской паркъ. Цѣлая толпа дѣтей играла въ пятнашки и рѣзвилась среди старинныхъ памятниковъ, а косые лучи садившагося уже солнца пробивались сквозь высокіе тополи и загорались, то на мѣдномъ крестѣ, то на золоченой надписи памятниковъ, о которыхъ никто уже больше не заботился.
Нѣмецъ пробовалъ развлечь барышню бесѣдой. Онъ говорилъ о своихъ многочисленныхъ путешествіяхъ, старался заинтересовать ее воспоминаніями о видѣнныхъ ею мѣстахъ, но, такъ какъ она отвѣчала очень вяло, а взгляды ея попрежнему уносились куда-то вдаль, то онъ умолкъ и сталъ прислушиваться къ шутливому разговору, который, поддерживался молодой хозяйкой.
Маленькая хозяйка, госпожа Гертрудъ, умѣла смѣяться такъ звонко и заразительно весело, что невольно приходилось улыбаться, хотя бы и неизвѣстно было чему. Притомъ, она умѣла такъ оживить всякую бесѣду. Самое простое выраженіе, она искусно умѣла превратить въ шутку, придавая словамъ неожиданнѣйшій смыслъ и находя во всемъ шутливые намеки; если же собесѣдникъ начиналъ защищаться, она поднимала его на смѣхъ. Она ловко выманивала у собесѣдниковъ любезности, но затѣмъ жестоко осмѣивала сказавшаго комплиментъ. Наконецъ, она умѣла наводить разговоръ на такую скользкую почву, что увлеченный собесѣдникъ невольно говорилъ какую-нибудь двусмысленность; но тогда она взглядывала на него съ такимъ невиннымъ удивленіемъ, что тотъ совсѣмъ терялся, внутренно ужасаясь своей невоспитанности.
Впрочемъ, она умѣла говорить и серьезно. Она знала все населеніе Стокгольма и съ точностью могла сказать, кто чѣмъ живетъ, съ кѣмъ водится, какъ одѣвается. Именно теперь, допивая свой кофе, она разсказывала о брошкѣ изъ фальшивыхъ брилліантовъ, которую госпожа Ладенбергъ вздумала надѣть на послѣдній балъ въ общественномъ собраніи.
Вдругъ, Гертрудъ замѣтила невеселое выраженіе на лицѣ своей молодой невѣстки. Ее всегда огорчало, когда кто-нибудь при ней скучалъ, и она обратилась къ дѣвушкѣ, протягивая свою красивую, бѣлую руку и прикасаясь къ ея плечу.
-- Не правда ли, Гильдуръ, -- сказала она: -- надо или имѣть брилліанты настоящіе, или не носить ихъ вовсе?
-- Да-а, конечно,-- разсѣянно протянула Гильдуръ.
Но Гертрудъ не удовольствовалась такимъ слабыми подтвержденіемъ высказанной ею истины.
-- Нѣтъ, скажи серьезно! Развѣ ты не согласна со мной?-- спросила она.
-- Да, конечно,-- повторила Гильдуръ.
-- Однако, не станешь же ты носить поддѣльные брилліанты!-- вскричала барынька уже съ негодованіемъ.
-- Нѣтъ,-- согласилась Гильдуръ.
На этотъ разъ она слегка улыбнулась, а когда трое или четверо изъ окружавшихъ хозяйку кавалеровъ горячо подтвердили истину, и разговоръ о поддѣльныхъ брилліантахъ сталъ общимъ, она улыбнулась вторично... Но потомъ она снова отвернулась къ окну и стала разсѣянно играть кистями гардинъ.
Кто-то высказалъ замѣчаніе, что она смотритъ какой-то усталой. Она согласилась, что немножко утомлена, сослалась на головную боль и, воспользовавшись удобнымъ моментамъ, когда въ залѣ началось движеніе по поводу приготовленій къ пѣнію, ускользнула, шепнувъ невѣсткѣ, что идетъ отдохнуть.
Въ сосѣдней комнатѣ она услышала за собой шорохъ платья, и, обернувшись, увидѣла догонявшую ее Гертрудъ.
-- Тебѣ не хочется оставаться съ нами?-- спросила та.-- Тебѣ съ нами скучно?
-- Это я сама скучна!-- возразила Гильдуръ.
-- Ты умѣешь быть веселой, когда захочешь. Стоитъ сдѣлать только маленькое усиліе.
Гильдуръ промолчала и съ такой же улыбкой, какъ и при обсужденіи вопроса о фальшивыхъ брилліантахъ, посмотрѣла на молодую женщину. Нельзя было отрицать, что Гертрудъ была добра и ласкова! Въ ея голубыхъ глазахъ было самое непритворное выраженіе сожалѣнія къ скучавшей дѣвушкѣ. Очевидно, ее мучило опасеніе, что Гильдуръ оскорбилась явнымъ предпочтеніемъ, которое кавалеры отдавали веселой хозяйкѣ дома, оставляя серьезную барышню въ покоѣ.
-- Такъ ты не придешь?-- жалобно спросила Гертрудъ.
-- Нѣтъ. Спасибо за заботу обо мнѣ... Но право же, у меня болитъ голова. Впрочемъ, я потомъ приду.
Гертрудъ взяла съ нея торжественное обѣщаніе, что она сдержитъ слово, и вернулась къ гостямъ съ облегченной совѣстью.
Гильдуръ вошла въ свою комнату, выходившую окнами во дворъ, и опустилась на кушетку. Она была утомлена и довольно долго оставалась неподвижной, заложивъ руки подъ голову и вперивъ взглядъ въ узоры потолка.
Вдругъ улыбка опять заиграла на ея губахъ. Она вспомнила, какъ Гертрудъ видимо опасалась, что она завидуетъ ея успѣхамъ среди кавалеровъ!
И невольно она сдѣлала въ своемъ воображеніи смотръ этимъ кавалерамъ. Все -- дѣльцы, довольно воспитанные люди, привыкшіе болтать о чемъ попало, но такіе банальные, и рѣшительно безъ всякихъ идей, пока дѣло не касалось наживы! Въ торговыхъ дѣлахъ они, можетъ быть, и умны, и талантливы; но во всемъ остальномъ это какія-то большія дѣти. Они и забавляются, и играютъ, и даже разсуждаютъ по дѣтски. Случалось, что и ей приходила охота поребячиться съ ними... Но нельзя-же вѣчно дурачиться съ дѣтьми -- это надоѣдаетъ и утомляетъ.
А вѣдь можно шутить и веселиться совсѣмъ иначе! Ей вспомнились дни, когда она бывала среди другихъ людей... Но вернуть этого времени нельзя, потому что съ тѣхъ поръ ихъ кружокъ распался, друзья разъѣхались, многое перемѣнилось...
У нея было независимое положеніе и очень хорошая пожизненная рента, доставшаяся ей по завѣщанію отъ тетки. Благодаря этому, она могла жить какъ хотѣла, и прежде жила въ интеллигентной средѣ съ подругами, которыхъ пріобрѣла въ университетѣ. Но кружокъ распался, подруги вышли замужъ, и она рѣшилась поселиться у брата, чтобы не быть одинокой. Полгода уже жила она здѣсь, но новыхъ друзей, кромѣ родственниковъ, пріобрѣсти еще не успѣла...
Да, Гертрудъ была права, предполагая, что она чувствуетъ себя одинокой! Дорого бы она дала, чтобы имѣть друга, съ которымъ можно было бы говорить по душѣ, о которомъ можно было бы думать и тревожиться и который, въ свою очередь, заботился бы и о ней... Но она не искала такого друга, и почему-то ей казалось даже страннымъ искать его среди знакомыхъ брата...
Ей стало душно въ комнатѣ, и она встала съ кушетки, чтобы открыть окно. Она положила локти на подоконникъ и опустила голову на руки. Передъ нею былъ большой дворъ, вымощенный булыжникомъ, посрединѣ украшенный маленькимъ палисадникомъ, съ молодыми липками, съ георгинами и резедой, запахъ которой доносился до нея.
Слѣва шли одноэтажныя службы, за которыми виднѣлась часть города. Безконечный лабиринтъ крышъ, печныхъ трубъ и унылыхъ стѣнъ! Только кое-гдѣ однообразіе нарушалось верхушкой красиваго тополя или бельведеромъ какого-нибудь большого, богато разукрашеннаго орнаментами дома, а на горизонтѣ высилась колокольня церкви.
Видъ былъ далеко не изъ такихъ, какіе приводятъ людей въ восторгъ. Но здѣсь былъ, по крайней мѣрѣ, просторъ для блуждающихъ взглядовъ дѣвушки, которая искала, сама не зная, чего...
Тамъ, за этимъ розоватымъ горизонтомъ, гдѣ солнечный закатъ окрашивалъ все такимъ красивымъ свѣтомъ, не скрывалась ли хоть тамъ другая жизнь, прекраснѣе и шире той сѣренькой узкой дѣйствительности, въ которой приходилось только прозябать?..
Она пристально смотрѣла на оранжевый точно позолоченый по краямъ, небесный сводъ, и ей казалось, что это прекрасный занавѣсъ, скрывавшій отъ нея дѣйствительную жизнь. Но занавѣсъ не поднимался, и она невольно отвернулась... Въ противоположной сторонѣ ряды оконъ, въ которыхъ отражались лучи зари, сверкали, точно за ними было цѣлое море пламени. Кровельный цинкъ тоже сверкалъ. На синевѣ неба нѣжно вырисовывалась сѣть телефонныхъ проволокъ, соединявшихъ домъ съ домомъ, человѣка съ человѣкомъ.
Въ эту минуту городъ казался совсѣмъ не такимъ сѣрымъ и соннымъ, какимъ онъ обыкновенно ей представлялся. Можетъ быть, и ея жизнь не такъ ужъ сѣра, какъ она воображаетъ? Можетъ быть, она сама слѣпа, и нечего стремиться за горизонтъ, чтобы найти свѣтъ, и яркія краски, и смыслъ жизни? Вѣдь бываетъ же хорошъ и ея мірокъ. Можетъ быть въ немъ есть даже и смыслъ? Но какъ добиться этого смысла? Какъ приблизиться къ нему?
Да, приблизиться! Вотъ вѣдь, не освѣщаютъ же солнечные лучи противоположной стѣны, которая все такая же печальная, сѣрая! Не освѣщаютъ и не освѣтятъ! Вотъ такъ и съ нею, съ ея личной жизнью... нервная дрожь пробѣжала у нея по спинѣ; она поднялась закрыть окно. Но въ ту минуту, какъ она потянулась за ручкой рамы, ея взглядъ привлекли окна праваго флигеля ихъ дома. "Изъ этихъ оконъ видъ на низкія части города долженъ быть еще шире, чѣмъ изъ моихъ! " -- подумала она.
Одно изъ этихъ оконъ, на одномъ уровнѣ съ ея окномъ, тоже было открыто. За письменнымъ столомъ, у самаго окна сидѣлъ человѣкъ съ перомъ въ рукахъ. Онъ задумася и такъ же, какъ она за минуту, смотрѣлъ вдаль...
Она тотчасъ же узнала его и откинулась назадъ, чтобы не быть замѣченной.
Это былъ Сетъ Бурманъ, извѣстный писатель и политическій дѣятель. Онъ занималъ со своей дочерью небольшую квартирку въ томъ же домѣ, въ которомъ жили и господа Скогъ; у нихъ была даже общая площадка на парадной лѣстницѣ. Гильдуръ часто встрѣчала Бурмана на лѣстницѣ и хорошо знала его въ лицо, хотя не была съ нимъ знакома. Невольно запечатлѣлись въ ея памяти его рослая, могучая фигура съ гордой, высоко посаженной на широкія плечи, головой...
Гильдуръ осталась за занавѣсью окна и не могла оторвать глазъ отъ выразительнаго лица писателя.
О чемъ онъ думалъ, любуясь заревомъ заката? Неужели я онъ тоже мечталъ о недостижимомъ?
Она кое что о немъ слышала. Она знала, что, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, его жена покинула его для другого; что много горя испыталъ онъ въ своей дѣятельности, какъ политикъ и представитель новаго теченія въ литературѣ. Но, все-таки, его міръ: долженъ быть широкъ и прекрасенъ; ему доступно все, что есть въ жизни свѣтлаго, животрепещущаго, крупнаго! Наконецъ, человѣкъ, умѣющій читать въ сердцахъ, долженъ же умѣть и привлекать сердца, и не можетъ быть одинокъ.
Но вотъ онъ отвернулся отъ окна, и его голова склонилась надъ бумагой такъ, что густые и слегка растрепанные волосы, начинавшіе уже мѣстами серебриться, совсѣмъ скрыли его лицо. Минутъ пять его перо безостановочно скользило по бумагѣ. Вдругъ онъ обернулся и что-то сказалъ. Мелькнулъ свѣтъ, и показалась молодая дѣвушка съ лампой въ рукахъ. Она была мила, но немножко тщедушна; въ ея фигурѣ замѣчалась еще нѣкоторая угловатость, свойственная дѣвочкамъ подросткамъ. Но она была граціозна; особенно бросалась въ глаза необыкновенная мягкость всѣхъ ея движеній и жестовъ.
Осторожно, почти боязливо, передвинула она на письменномъ столѣ отца нѣсколько книгъ и поставила лампу; затѣмъ заботливо повернула абажуръ такъ, чтобы свѣтъ не падалъ отцу въ глаза, поправила огонь и наклонилась, чтобы поднять съ полу упавшую бумагу.
Отецъ не спускалъ съ нея глазъ. Сколько нѣжности было въ его взглядѣ!
Какъ онъ, должно быть, любитъ свою дочь! Но хорошо ли съ ея-то стороны, что она подсматриваетъ сердечные порывы чужихъ людей?
Дѣвочка поднялась, и когда положила на столъ поднятую бумагу, отецъ взялъ ея головку, обѣими руками, погладилъ ея каштановые волосы, заплетенные въ длинную косу, и поцѣлуями закрылъ ей глаза.
Вѣдь она была его счастіе, единственная радость!
Гильдуръ была увѣрена, что онъ сказалъ именно это, хотя видѣла только одно движеніе его губъ, что-то произносившихъ, когда онъ ласкалъ дочь.
Эта дочь, однако, отвѣчала на ласки отца далеко не съ такою же нѣжностью. Ея большіе темные глаза смотрѣли на отца очень ласково, но безъ увлеченія. Въ ея движеніяхъ не было порывовъ горячей дѣтской привязанности. Она точно подчинялась необходимости, но не собственному влеченію...
Гильдуръ почувствовала что-то особенное къ этому человѣку, и кровь прилила къ ея сердцу. Какъ онъ нѣженъ и мягокъ! Подумать только, сколько горячаго чувства онъ уже излилъ въ своихъ сочиненіяхъ и сколько онъ изольетъ его еще, если у него остается такъ много для своихъ близкихъ!
Да, хорошо хранить въ душѣ такія богатства!
Между тѣмъ онъ выпустилъ дочь изъ объятій и началъ приводить въ порядокъ бумаги, кивнувъ головой въ сторону окна.
Дѣвушка подошла къ окну, заперла его и спустила занавѣси.
И вотъ передъ Гильдуръ одно только темное окно, завѣшенное непроницаемой, темной матеріей, отъ которой она не могла оторвать взгляда. Точно передъ нею захлопнули дверь! И она почувствовала себя такой жалкой, несчастной, точно она просила милостыню, и ничего ей не подали...
Заря уже почти совсѣмъ погасла. Вечерній воздухъ похолодѣлъ. Городъ и все вокругъ нея окрасилось въ какой-то сѣрый, непривѣтливый цвѣтъ.
Она вздрогнула, захлопнула окно и бросилась на кушетку съ тѣмъ же чувствомъ тоски и одиночества, съ какимъ незадолго передъ тѣмъ поднялась съ нея.
II.
Нѣсколько дней спустя Гильдуръ сидѣла незадолго передъ обѣдомъ въ гостинной. Она была одна и наслаждалась тишиной и спокойствіемъ. Она любила эту большую, красиво убранную комнату, когда въ ней не бывало никого постороннихъ. Она такъ удобно расположилась въ одномъ изъ большихъ англійскихъ креселъ, заложивъ вышитую подушку за спину, поставивъ ноги на мягкую скамейку и вооружившись книгой.
Гертрудъ уѣхала съ визитами; дѣтей увели гулять, братъ былъ въ своей конторѣ, прислуга тоже куда-то исчезла. Во всей квартирѣ царила тишина, и никто не мѣшалъ чтенію. Гильдуръ прочла уже страницъ тридцать и такъ увлеклась книгой, что не сразу поняла, гдѣ она, когда ее заставилъ вздрогнуть громко раздавшійся въ передней звонокъ. Она совсѣмъ забыла, что одна въ квартирѣ, и, вспомнивъ это, пошла открывать дверь. Когда она подходила къ передней, раздался вторичный звонокъ, но на этотъ разъ еще нетерпѣливѣе и громче перваго.
Она поспѣшила отпереть дверь и была не мало удивлена, увидѣвъ передъ собой молоденькую дочь Бурмана, которая, видимо, выбѣжала изъ своей квартиры, какъ была, и теперь растерянно стояла въ открытыхъ дверяхъ, не притворяя ихъ за собой.
По ея перепуганному лицу сразу замѣтно было, что случилось какое-то несчастіе, и на тревожный вопросъ Гильдуръ, она въ нѣсколькихъ словахъ сообщила происшедшее:
Ихъ старая преданная служанка, ключница и единственная прислуга, лежала въ обморокѣ, и всѣ попытки дѣвушки привести ее въ чувство оказались тщетными... Являлось опасеніе... ужасное опасеніе, что она...
Дѣвушка не рѣшилась произнести слова, хотя ожидала самаго худшаго и боялась, что это худшее, можетъ быть, уже случилось. Когда Гильдуръ поспѣшно направилась въ квартиру Бурмановъ, она осталась позади, дрожа всѣмъ тѣломъ и опасаясь услышать подтвержденіе пугавшей ея мысли.
Старуха упала совершенно неожиданно, стоя передъ кухоннымъ столомъ, за стряпней, и теперь лежала на полу рядомъ съ кухоннымъ ножомъ въ рукахъ и разсыпавшимися кореньями, которые начала было чистить. Ея сѣдая голова покоилась на диванной подушкѣ, которую подложила ей ея молодая хозяйка, не имѣвшая силы перетащить старушку на кровать...
Гильдуръ опустилась на колѣни и стала растирать больной виски и ладони. Когда же оказалось, что это не помогаетъ, она побѣжала домой, чтобы вызвать по телефону врача.
Вернувшись въ кухню Бурмана, она увидѣла дѣвушку на полу. Она прижимала голову старушки къ своей груди, ласкала ея морщинистыя щеки и жалобно повторяла:
-- Милая Мая, милая Мая! Неужели ты не узнаешь, не слышишь меня?
Наконецъ, старуха начала подавать признаки жизни. Она раскрыла глаза...
-- Она жива! Она жива!-- съ такимъ восторгомъ вскричала дѣвушка, что Гильдуръ была тронута до глубины души.
Вдвоемъ онѣ перенесли больную въ ея комнату на диванъ, продолжая растирать ей виски, и влили ей въ ротъ нѣсколько капель вина. Однако, сознаніе не возвращалось, и раскрытые глаза старухи смотрѣли передъ собой все тѣмъ же тупымъ взглядомъ. Наконецъ, она стала оживать, глаза ея уже начали обращаться къ говорившимъ: видно было, что она силится овладѣть сознаніемъ, хотя все еще не можетъ вполнѣ придти въ себя.
Черезъ четверть часа пріѣхалъ докторъ. Онъ осмотрѣлъ больную, выслушалъ Грудь и сказалъ:
-- Совершенные пустяки! Оставьте ее въ покоѣ, она скоро будетъ совсѣмъ здорова.
-- Здорова?-- переспросила Гильдуръ, которой такой благополучный исходъ показался неправдоподобнымъ.-- Совсѣмъ здорова?
-- Совершенно! Просто временное нарушеніе въ функціонированіи сердца... Это довольно часто случается со старыми людьми. Нуженъ только покой, и завтра она будетъ такъ же бодра, какъ до болѣзни. Однако, нельзя ее оставлять одну, пока разсудокъ у нея не прояснится.
Докторъ прописалъ какую-то подкрѣпляющую микстуру и ушелъ.
Едва онъ вышелъ за дверь, Гильдуръ поразило неожиданное зрѣлище. Въ присутствіи врача молоденькая дѣвушка все время держалась въ сторонѣ и выказывала крайнюю застѣнчивость. Успокоительныя слова доктора не произвели на нее, казалось, ни малѣйшаго впечатлѣнія,-- такъ спокойно и сдержанно она ихъ выслушала. Но едва онъ удалился, она бросилась на колѣни у дивана и стала ласкать старуху съ такой страстностью, какой нельзя было и ожидать отъ такой тихой дѣвочки. Она гладила сѣдые волосы, цѣловала сморщенное лицо, заглядывала въ устремленные въ пространство глаза и шептала своей старой нянѣ, которая ничего не слышала, самыя нѣжныя слова...
Вспомнился Гильдуръ вечеръ, когда она видѣла изъ окна, съ какимъ равнодушіемъ та же дѣвочка принимала ласки своего отца. Какъ это она не находила въ себѣ большей нѣжности къ отцу, когда могла быть такъ нѣжна къ старой нянѣ?
Но дѣвушка вдругъ вспомнила, что она не одна и стала церемонно благодарить Гильдуръ за оказанную помощь. Вся ея обычная замкнутость вернулась къ ней, она не протянула даже руки Гильдуръ: казалось, ее тяготило уже присутствіе этой чужой.
Она извинилась за причиненное безпокойство, сказала, что не смѣетъ дольше злоупотреблять любезностью mademoiselle Скогъ и стала увѣрять, что теперь съумѣетъ справиться и одна, такъ какъ опасность вѣдь миновала.
-- Но, развѣ вамъ не нужна помощь помимо ухода за больной?-- освѣдомилась Гильдуръ.-- Не прислать ли вамъ служанку, которая бы временно замѣнила вашу Маю по хозяйству?
Дѣвушка поблагодарила, говоря, что ей ничего не нужно. Ея отецъ обѣдаетъ сегодня въ гостяхъ, а она отлично съумѣетъ позаботиться о себѣ и сама.
Гильдуръ не рѣшилась болѣе настаивать, опасаясь показаться навязчивой, и такъ какъ Мая, дѣйствительно, не нуждалась, повидимому, въ уходѣ, удалилась въ себѣ.
Дома вернувшіеся тѣмъ временемъ родственники хватились ея и ломали себѣ голову, куда она исчезла. Тѣмъ большее впечатлѣніе произвело разсказанное ею происшествіе. Гертрудъ тотчасъ же заволновалась. Неужели оставить несчастнаго ребенка голоднымъ? Конечно, дѣвочка не съумѣетъ приготовить себѣ обѣда, и будетъ голодать до самого вечера!
Гертрудъ не успокоилась, пока Гильдуръ не обѣщала еще разъ сходить къ Бурманамъ, пригласить дѣвочку пообѣдать и нихъ. Это было такъ естественно и согласно съ строжайшими требованіями приличій, тѣмъ болѣе, что господинъ Скогъ, имѣлъ когда-то дѣла съ докторомъ Бурманомъ, причемъ даже былъ у него на квартирѣ и познакомился тогда съ его дочерью. Наконецъ, въ бѣдѣ надо же и помогать другъ другу!
Гильдуръ отправилась. Когда она позвонила, лицо молодой дѣвушки, открывшей ей дверь, такъ и просіяло отъ радости. Видно, ей было очень тяжело оставаться наединѣ съ больной старухой.
Старая Мая сидѣла уже на диванѣ; съ величайшимъ удивленіемъ оглядываясь по сторонамъ, она ничего еще не могла сообразить и задавала вопросы, которые тотчасъ же забывала и безпрерывно повторяла снова. Такъ продолжалось уже съ часъ, и едва обѣ дѣвушки вошли, старуха возобновила свои разспросы, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на Гильдуръ.
-- Теперь утро?-- спросила она.
-- Нѣтъ, скоро четыре часа,-- отвѣтила Лена Бурманъ.
-- А когда я упала, было утро?
-- Да.
-- Теперь утро?
-- Нѣтъ, милая Мая, теперь четыре часа.
-- Какъ же я попала сюда на диванъ?
-- Мы тебя перенесли, Мая
-- Развѣ я не могла ходить?
-- Нѣтъ.
-- Какъ же я очутилась на диванѣ?
-- Мы перенесли тебя.
-- Значитъ я разбила блюдо?
-- Нѣтъ. Съ чего ты взяла?
-- Развѣ я упала не съ блюдомъ?
-- Но оно не разбилось.
-- Я упала сегодня утромъ?
-- Да.
-- А теперь утро?
-- Нѣтъ.
-- Какъ я очутилась на этомъ диванѣ? и т. д.
У нея было въ головѣ не болѣе трехъ, четырехъ мыслей, и эти мысли безпорядочно бродили въ ея мозгу, лишенномъ памяти. Не смотря на категорическое увѣреніе врача, что старуха будетъ завтра же здорова, молодая хозяйка начинала отчаяваться. Ей приходило въ голову, что, можетъ быть, Мая слегка помѣшалась, а докторъ просто не замѣтилъ этого. И она дрожала отъ ужаса. Ужасно было оставаться наединѣ съ такой больной и цѣлый часъ давать одни и тѣ же отвѣты на одни и тѣ же вопросы!
Гильдуръ передала ей поклонъ и приглашеніе къ обѣду отъ своей невѣстки, но Лена застѣнчиво стала отказываться, ссылаясь на то, что ей не на кого оставить бѣдную Маю. Однако она не упорствовала въ своемъ отказѣ и, когда Гильдуръ предложила прислать одну изъ ихъ горничныхъ, чтобы смѣнить ее возлѣ больной, она согласилась придти. Гильдуръ пошла за горничной, но черезъ нѣсколько времени вернулась съ самой госпожой Скогъ. Оказалось, что въ домѣ распространился слухъ, будто старая Мая сошла съ ума, и ни одна изъ служанокъ не хотѣла сидѣть съ сумасшедшей, такъ что оставалось только самой Гильдуръ взять на себя обязанности сидѣлки.
Какъ и слѣдовало ожидать, застѣнчивая и деликатная дѣвочка наотрѣзъ отказалась принять такое самопожертвованіе отъ Гильдуръ. Но вступилась Гертрудъ, а вскорѣ явился поддержать жену и самъ господинъ Скогъ. Гильдуръ, весело смѣясь, утверждала, что не похудѣетъ, если пообѣдаетъ получасомъ позже, и въ концѣ концовъ Лена позволила увести себя, а Гильдуръ осталась одна съ больной.
Старушка была уже спокойнѣе. Она опять улеглась на диванѣ и перестала задавать вопросы. Но отъ времени до времени она открывала глаза и пытливо посматривала на Гильдуръ, стараясь сообразить, кто такая эта незнакомая барышня, и почему она сидитъ у ея изголовья.
-- Спите, Мая! Вамъ это необходимо!-- мягко уговаривала ее Гильдуръ.
Больная не отвѣчала, продолжая искоса разглядывать незнакомку. Постепенно, однако, взглядъ ея прояснялся, сознаніе видимо возвращалось въ ней, и вдругъ, протянувъ руку, она ласково погладила по плечу Гильдуръ. Она узнала въ ней сосѣдку, богатую барышню Скогъ, и хотѣла ей выразить свою признательность; но въ то же время ее охватила такая слабость, что она не могла говорить и черезъ минуту крѣпко уснула.
Пока больная спала, Гильдуръ стала осматриваться въ комнаткѣ.
Обстановка была простая и бѣдная, но производила такое же впечатлѣніе порядочности, какъ и сама старая Мая. На окнѣ были чистыя бѣлыя занавѣски, на полу -- домотканные половики; спинка дивана, который замѣнялъ ночью кровать, была украшена вязанными салфеточками, и такою же вязанной скатертью былъ покрытъ небольшой комодъ, на которомъ стояли зеркальце, разныя бездѣлушки, пара мѣдныхъ подсвѣчниковъ, какія-то банки и нѣсколько фотографическихъ карточекъ въ рамкахъ.
Отъ скуки Гильдуръ подошла въ комоду и стала разсматривать все, что на немъ было.
По обѣимъ сторонамъ зеркала стояли двѣ дешевыя стеклянныя вазы, расписанныя яркими красками, съ поблекшими искусственными цвѣтами. Въ ярко вычищенныхъ мѣдныхъ подсвѣчникахъ были вставлены свѣчи, украшенныя картинками, наведенными на стеаринъ помощью кальвоманіи. Были тутъ и потемнѣвшія отъ времени гипсовыя статуэтки, маленькія фарфоровыя корзиночки и разные другіе предметы, очевидно, подарки, недорогіе и некрасивые, но чтимые, какъ драгоцѣнности.
Въ числѣ портретовъ Гильдуръ тотчасъ же узнала портретъ молодой хозяйки Маи, снятый еще въ школьномъ возрастѣ, въ коротенькомъ платьицѣ, съ двумя косичками на затылкѣ. Въ такой же рамкѣ, какъ и этотъ портретъ, по другую сторону зеркала, заслоненная разными бездѣлушками стояла карточка молодой женщины съ красивыми чертами лица, очень нарядно одѣтой. Лицо этой дамы такъ сильно напоминало лицо Лены Бурманъ, что Гильдуръ тотчасъ же угадала въ ней мать дѣвушки и глубоко задумалась надъ судьбой этой несчастной красавицы.
Она слышала отъ брата, что съ тѣхъ поръ, какъ госпожа Бурманъ покинула своего мужа, она нѣсколько разъ пыталась добиться отъ него развода. Но Сетъ Бурманъ отказывался дать ей разводъ, какъ утверждали, изъ мести. Онъ нехотѣлъ допустить, чтобы его жена могла выйти замужъ и избавиться отъ своего тяжелаго положенія...
Въ то время, какъ Гильдуръ была погружена въ размышленія объ этомъ, вдругъ въ передней послышался шумъ отпираемой двери. Гильдуръ удивилась, соображая, что прошло слишкомъ мало времени, чтобы Лена успѣла отобѣдать. Но, не сомнѣваясь, что это она, и заботясь только о томъ какъ бы поставить поскорѣй портреты на мѣсто, чтобы не обнаружить своего любопытства, она привела все на комодѣ въ прежній порядокъ и вернулась на свое мѣсто у изголовья больной. Та спала такъ спокойно и крѣпко, что не оставалось уже никакого сомнѣнія въ ея полномъ выздоровленіи, и Гильдуръ намѣревалась порадовать Лену извѣстіемъ о благопріятной перемѣнѣ.
Но Лена не входила. Въ сосѣдней комнатѣ раздались мужскіе шаги, потомъ дверь чуть-чуть пріоткрылась, и кто-то, не заглядывая въ комнату, проговорилъ:
-- Мая, подай фракъ.
Не дожидаясь отвѣта, говорившій захлопнулъ дверь и удалился.
Гильдуръ поднялась со своего мѣста въ непріятномъ смущеніи. Какъ это никто не сообразилъ, что господинъ Бурманъ непремѣнно заѣдетъ домой переодѣться?
Она боялась, что черезъ минуту увидитъ Бурмана въ одномъ жилетѣ, и не знала, оставаться ли ей, или бѣжать. Ничего пріятнаго не было бы ни для нея, ни для него въ такой непредвидѣвной встрѣчѣ! Но если она уйдетъ, онъ вѣдь найдетъ Маю одну и разбудитъ ее, притомъ, ничего не пойметъ въ ея болѣзни, хватится дочери, и будетъ страшно встревоженъ... Положимъ, еще не большая бѣда, если только онъ не растревожитъ больную, но...
Прежде, чѣмъ она рѣшилась на что-нибудь, дверь опять открылась, и Бурманъ вскричалъ:
-- Что жъ, Мая, фракъ? Не слышишь, что ли?
На этотъ разъ онъ раскрылъ дверь настежь и, опять не получая отвѣта, вошелъ въ комнату.
Онъ оказался одѣтымъ..
Тѣмъ не менѣе, Гильдуръ была смущена необходимостью знакомиться при такихъ странныхъ обстоятельствахъ и, такъ какъ нужно было сразу дать довольно сложное объясненіе ея присутствія въ этой комнатѣ, она растерялась, покраснѣла и проговорила что-то, ужъ совсѣмъ непонятное.
Сетъ Бурманъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и поклонился, не спуская съ нея удивленнаго взгляда. Она напрасно надѣялась, что онъ узнаетъ въ ней сосѣдку, которую такъ часто встрѣчалъ на лѣстницѣ, и что она будетъ избавлена отъ необходимости представляться! Онъ не узнавалъ ея, и пришлось-таки назвать себя...
-- А! Начинаю понимать!-- сказалъ онъ, услышавъ фамилію Скогъ.-- Мы, вѣдь, кажется, сосѣди, и вы были такъ добры...
Онъ окинулъ взглядомъ неподвижно лежавшую и продолжавшую спать Маю.
-- Но гдѣ же Лена? Гдѣ моя дочь?-- прибавилъ онъ съ замѣтной тревогой.
Гильдуръ уже настолько оправилась отъ смущенія, что могла наконецъ дать обстоятельное объясненіе.
-- Она обѣдаетъ у насъ, а такъ какъ мы полагали, что вы не вернетесь раньше вечера, я осталась здѣсь за нее!-- закончила она и, сообразивъ, что сказала почти глупость, покраснѣла больше прежняго.
Бурманъ уже улыбался. Онъ привыкъ къ почестямъ и любилъ производить на людей сильное впечатлѣніе, а какъ же ему было объяснить иначе смущеніе свѣтской барышни?
-- Вотъ какъ!-- сказалъ онъ, улыбаясь.-- Иначе вы не рискнули бы войти?
Онъ смотрѣлъ на нее все съ тою же, почти снисходительной, улыбкой.
И вдругъ это возмутило ее. Если онъ видитъ въ ней какую-то жалкую школьницу, то очень ошибается! Положимъ, онъ занималъ ея воображеніе, особенно въ эти послѣдніе дни... Но не настолько же она подавлена его величіемъ, чтобы унижаться!..
-- Нѣтъ, я не робка!-- сказала она уже съ свѣтской усмѣшкой.-- Я не хотѣла испугать васъ своимъ неожиданнымъ присутствіемъ здѣсь!
-- Меня? Вы хотите сказать: ослѣпить,-- поправилъ онъ, смѣясь.
Этотъ комплиментъ, сопровождаемый легкимъ поклономъ и взглядомъ, въ которомъ выражалось непритворное восхищеніе ея наружностью, разсѣялъ ея смущеніе, и она расхохоталась...
-- Значитъ, я могу идти домой съ спокойной совѣстью?-- сказала она.-- Старушкѣ лучше, и я больше не нужна...
Она поклонилась, и пошла къ дверямъ.
Бурманъ, увидѣвъ, что передъ нимъ не пугливая дѣвочка, проводилъ ее въ переднюю и разсыпался въ благодарностяхъ за ея доброту какъ къ старой Маѣ, такъ и къ Ленѣ.
-- Кажется, мы уже гдѣ-то встрѣчались?-- сказалъ онъ прежде, чѣмъ отпереть дверь.
-- На лѣстницѣ!-- отвѣтила она, улыбаясь.-- Тамъ я видѣла васъ, по крайней мѣрѣ, разъ семь или восемь, но сколько разъ вы меня замѣчали, я, конечно, не знаю.
Лицо его приняло серьезное выраженіе.
-- Вы пристыдили меня!-- сказалъ онъ почтительно.-- Но смѣю надѣяться, что не буду уже такъ слѣпъ въ другой разъ. Я бываю очень разсѣянъ, но, когда замѣчаю что-нибудь интересное, становлюсь обыкновенно довольно зоркимъ.
Теперь онъ смотрѣлъ на нее уже совсѣмъ не такимъ взглядомъ, какъ прежде...
Этотъ взглядъ преслѣдовалъ ее даже потомъ, когда она уже вышла изъ квартиры Бурмана,-- даже дома, когда она разсказывала своимъ и Ленѣ о своей встрѣчѣ съ писателемъ. Она была спокойна, шутила, даже напугала Лену предположеніемъ, что теперь ея отецъ переворачиваетъ въ шкафахъ все вверхъ дномъ, разыскивая свой фракъ. Но ей все казалось, что Сетъ Бурманъ смотритъ на нее,-- и даже поздно вечеромъ, когда она осталась одна, передъ нею все стояли эти большіе, сѣрые глаза писателя, устремлявшіе на нее серьезный, проницательный взглядъ.
Была какая-то шутливая угроза въ его предупрежденіи, что онъ довольно зорокъ, когда обратитъ на что-нибудь свое вниманіе, и она задавала себѣ вопросъ, что именно хотѣлъ онъ этимъ сказать, и узнаетъ ли онъ ее въ слѣдующій разъ, когда они встрѣтятся на лѣстницѣ? Заговоритъ ли онъ съ нею, и разглядѣлъ ли онъ, что она далеко не глупая дѣвчонка, растерявшаяся отъ застѣнчивости?
Она сама находила, что смѣшно придавать столько значенія встрѣчѣ съ Бурманомъ. Но, сама не зная почему, все думала только о немъ, и съ ужасомъ соображала, что непремѣнно покраснѣетъ, когда встрѣтится съ нимъ гдѣ бы то ни было.
III.
Однако, если Гильдуръ воображала, что Сетъ Бурманъ хоть сколько-нибудь думаетъ о ней, то жестоко ошибалась.
Онъ былъ слишкомъ занятъ своими личными дѣлами, чтобы останавливаться на впечатлѣніи, хотя и очень пріятномъ, но мимолетномъ.
Его занимали предстоявшіе выборы въ палату депутатовъ, и всѣ его помыслы были теперь сосредоточены на событіяхъ политическихъ. Дѣло въ томъ, что онъ выступалъ кандидатомъ, но партія свободомыслящихъ сильно колебалась, поддерживать ли его кандидатуру. На прошлыхъ выборахъ онъ уже выступалъ кандидатомъ, но тогда общественное мнѣніе было еще настолько противъ него, что даже и онъ самъ нисколько не удивился, когда его забаллотировали на предварительной баллотировкѣ. Теперь обстоятельства были благопріятнѣе, но, однако ненастолько, чтобы можно было предсказать успѣхъ.
Писателю вредили его романы. Его считали геніальнымъ мечтателемъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, полагали, что въ немъ нѣтъ качествъ серьезнаго государственнаго человѣка, и даже находили, что онъ заходитъ слишкомъ далеко въ своемъ стремленіи къ обновленію всего строя нынѣшней общественной и соціальной жизни. Онъ подходилъ ближе всего къ либераламъ; но во многихъ отношеніяхъ и соціалисты могли его считать однимъ изъ своихъ... Притомъ, онъ считался преданнымъ сторонникомъ норвежцевъ, почему и одобрялъ такіе ихъ поступки, которые возмущали всѣхъ шведовъ. Многое прощалось ему, какъ талантливому писателю; но, когда рѣчь заходила о допущеніи его въ парламентъ, гдѣ онъ могъ приложить на практикѣ свои крайнія стремленія, большинство оказывалось противъ него.
Впрочемъ, въ послѣднее время, замѣчали, что онъ сталъ умѣреннѣе; притомъ, его взгляды успѣли привиться къ возмужавшей молодежи, и въ нѣкоторыхъ литературныхъ кружкахъ даже шла рѣчь объ основаніи спеціальной газеты для распространенія его взглядовъ и проведенія его самого въ палату.
Ему предстояло много разъ появляться передъ избирателями, чтобы высказать свой образъ мыслей, и онъ былъ занятъ съ утра до вечера, то приготовленіемъ рѣчей, то посѣщеніями вліятельнѣйшихъ избирателей, съ которыми необходимо было сталкиваться.
Одинъ изъ наиболѣе выдающихся членовъ партіи свободомыслящихъ былъ Антонъ Валеріу съ, директоръ большой Бальдерской типографіи, старый другъ Сета Бурмана. Хотя Валеріу съ и былъ нѣсколькими годами моложе Бурмана, но между ними установились вполнѣ товарищескія отношенія, возникшія еще нѣсколько лѣтъ назадъ, когда они оба сотрудничали въ одной и той же газетѣ, и удержавшіяся не смотря на различные жизненые пути обоихъ. Въ ихъ характерахъ и образѣ мыслей было мало общаго, что подавало поводъ къ постояннымъ спорамъ между ними; но взаимное уваженіе и привычка скрѣпляли старую дружбу. Притомъ, въ послѣднее время, съ тѣхъ поръ, какъ Валеріусъ былъ избранъ компаніонами директоромъ типографіи, между пріятелями возникли и дѣловыя отношенія, такъ какъ Бурманъ сталъ печатать свои книги въ Бальдерской типографіи. Передъ выборами они стали видаться почти ежедневно.
Однажды, послѣ обѣда, у Бурмана оказалось спѣшное дѣло къ Валеріусу, но послѣдняго не оказалось ни дома, ни въ типографіи, ни въ ресторанахъ, которые онъ имѣлъ обыкновеніе посѣщать. Даромъ потративъ время на поиски товарища -- раздосадованный Бурманъ уже пошелъ домой, какъ вдругъ, неподалеку отъ своего крыльца, увидѣлъ Валеріуса съ господиномъ Скогомъ.
У негоціанта были дѣла съ типографіей, и сегодня, пообѣдавъ съ Валеріусомъ въ ресторанѣ, онъ пригласилъ его къ себѣ, чтобы познакомить со своимъ семействомъ. Они шли къ дому Скога. Услышавъ, что Бурману необходимо переговорить съ своимъ другомъ, вѣжливый Скогъ поспѣшилъ пригласить къ себѣ и его. Тотъ принялъ приглашеніе тѣмъ охотнѣе, что былъ не въ духѣ, и хотѣлъ разсѣяться.
Они продолжали путь втроемъ, и черезъ нѣсколько минутъ были въ квартирѣ Скога, гдѣ лампы оказались уже зажжены, а дамы -- въ полномъ туалетѣ, такъ какъ Скогъ успѣлъ предупредить жену изъ ресторана по телефону.
Гертрудъ встрѣтили гостей очень радушно, но Валеріусъ, съ его буржуазной наружностью, свѣтлоголубыми глазами, свѣтлой бородкой и съ скромной привѣтливостью добродушнаго толстяка -- не произвелъ на нее никакого впечатлѣнія. Зато Бурманъ заинтересовалъ ее сразу, и, насколько позволяли приличія, она обращалась почти исключительно къ нему, усадила его рядомъ съ собой и завладѣла имъ на весь вечеръ.
Съ первыхъ же словъ она разсказала ему, съ какимъ восхищеніемъ читала его сочиненія, и какъ счастлива, что можетъ, наконецъ, познакомиться съ нимъ лично.
-- Можете смѣяться, сколько хотите,-- сказала она;-- но я просто сердилась на васъ! Не жестоко ли заинтересовать людей своими книгами, жить съ ними бокъ-о-бокъ и предоставлять имъ угадывать васъ только по вашимъ сочиненіямъ!
Какъ и слѣдовало ожидать, Сетъ Бурманъ былъ польщенъ Онъ принялъ ея похвалы съ самодовольной улыбкой, но въ тоже время съумѣлъ отвѣтить любезностями, видимо, находя ее очень милой.
-- Не знаю, хорошо ли, что такъ откровенно говорю съ вами,-- продолжала она съ притворной застѣнчивостью, разглядывая носовъ своей ботинки,-- но, право, я не разъ придумывала самые сложные планы, чтобы заманить васъ къ намъ...
-- Почему же вы не привели эти планы въ исполненіе?
-- Я не рѣшалась...
Между тѣмъ, хозяинъ дома сидѣлъ съ Валеріусомъ у стола и приготовлялъ тодди. На его неоднократныя приглашенія присоединиться къ нимъ, Бурманъ отвѣчалъ "сейчасъ", но не трогался съ мѣста. Его стаканъ простылъ; онъ забылъ даже о своемъ спѣшномъ дѣлѣ къ Валеріусу. Ему было весело въ обществѣ молодой женщины, а когда ему бывало весело, онъ вполнѣ отдавался такому порыву.
Любезность хорошенькой барыни льстила ему. Ея живость и ухватки шаловливаго котенка его забавляли. Онъ съ такимъ интересомъ выслушивалъ ея шутки, такъ внимательно слѣдилъ за ея подвижной мимикой, что можно было подумать, что онъ изучаетъ въ ней характерныя черты для какой-нибудь роли въ будущей комедіи.
Вдругъ дверь раскрылась, и въ гостиную вошла Гильдуръ. Бурманъ, сидѣвшій неподалеку отъ дверей, поднялся съ мѣста и раскланялся очень вѣжливо; онъ даже еще разъ поблагодарилъ ее за недавнія хлопоты; но поклонъ его былъ только учтивъ, а благодарность звучала какъ-то неискренне.
Это подѣйствовало на Гильдуръ, какъ холодный душъ. Появившаяся было краска на щекахъ исчезла; свѣтское самообладаніе взяло верхъ... Она спокойно отвѣтила на поклонъ и прошла къ столу, гдѣ и былъ ей представленъ директоръ Валеріусъ.
Черезъ минуту, оглянувшись на Бурмана, она увидѣла, что онъ уже опять сидитъ возлѣ хозяйки дома, внимательно слушая ея болтовню и поигрывая кистью отъ диванной подушки, на которую она опиралась.
Гильдуръ прикусила губу. Ей было досадно, что она оказалась такой романтической дурочкой -- какъ могла она предположить, что этотъ надменный человѣкъ обратилъ на нее какое-то особенное вниманіе! Вмѣстѣ съ тѣмъ въ ней поднималось и нѣкоторое разочарованіе въ томъ, что "важный человѣкъ" ухаживалъ за веселой хозяйкой дома точь-въ-точь, какъ обыкновенные гости изъ коммерческой среды... И она усѣлась подлѣ брата и Валеріуса, твердо рѣшившись не думать больше о писателѣ.
Валеріусъ оказался занимательнымъ собесѣдникомъ. Онъ умѣлъ разсказывать и обладалъ юморомъ. Съ нимъ было какъ-то легко, и Гильдуръ безъ принужденія смѣялась его остротамъ. Но ей никакъ не удавалось забыться, и сознаніе испытаннаго униженія безпрестанно возвращалось къ ней.
Итакъ, эта неожиданная встрѣча съ "нимъ" у изголовья больной старухи, это приключеніе, нарушившее утомительное однообразіе ея жизни -- былъ пустякъ! Можетъ быть, она даже сказала тогда что-нибудь лишнее, давшее поводъ считать ее дурочкой? Она пробовала припомнить все, что говорила тогда, и нѣкоторыя выраженія показались ей теперь до такой степени безсмысленными, что становилось вполнѣ понятнымъ, почему онъ пренебрегаетъ ею. Нельзя же въ самомъ дѣлѣ ставить ему въ вину, что онъ предпочелъ веселую и находчивую Гертрудъ дѣвушкѣ, которая умѣетъ только теряться и болтать безсмыслицу!
По временамъ поглядывала она въ его сторону, и чувство самоуничиженія смѣнялось прежнимъ порывомъ оскорбленнаго самолюбія.
"Не ожидала я, что и его одурачитъ эта маленькая кокетка!" -- думала она въ такія минуты.
Но вотъ Гертрудъ встала. Ей пришло въ голову, что, можетъ быть, Лена ожидаетъ дома отца... Въ порывѣ сочувствія одинокой дѣвушкѣ, она вышла изъ гостиной и послала спросить, не угодно ли ей придти сюда поужинать съ отцомъ и ея хорошимъ знакомымъ -- директоромъ Валеріусомъ.
Дѣвушка не заставила себя упрашивать и явилась очень скоро. Ее встрѣтили радушно. Отецъ улыбнулся ей и смотрѣлъ на дочь, видимо гордясь ею; Гертрудъ усадила ее подлѣ себя на диванѣ, предложивъ Бурману кресло рядомъ. Бесѣда возобновилась.
Теперь Бурманъ говорилъ почти исключительно о дочери. Ему, видимо, доставляло удовольствіе разсказывать маленькіе эпизоды изъ ея дѣтства, какъ онъ терзался, когда она бывала больна, какъ много она значитъ въ его жизни, какъ она поумнѣла, развилась, какъ онъ можетъ разсуждать съ нею о самыхъ серьезныхъ вещахъ, какъ хорошо ведетъ она хозяйство, какъ нѣжно ухаживаетъ за отцомъ. Наконецъ, онъ склонился къ госпожѣ Скогъ и сказалъ, улыбаясь:
-- Это послѣдній цвѣточекъ моей весны!
Между тѣмъ "цвѣточекъ" улыбался, только изъ вѣжливости, молча, устремляя большіе, красивые глаза куда-то въ пространство, стараясь не встрѣчаться взлядомъ съ тѣми, которые ее разсматривали. Къ похваламъ отца она относилась спокойно, какъ къ чему-то привычному; когда же онъ требовалъ отъ нея подтвержденія своихъ словъ, она смѣялась короткимъ смѣхомъ и говорила только: "О!" или "О, нѣтъ".
Дверь въ столовую распахнулась, и прислуга доложила, что ужинъ поданъ.
Въ столовой, у закусочнаго стола, пока хозяинъ дома наливалъ водку, а дамы были на нѣкоторомъ разстояніи, очутившійся возлѣ Валеріуса, Бурманъ, прошепталъ:
-- Восхитительная дамочка!
-- Да-а... Пожалуй!-- согласился тотъ.
-- Ты, однако, очень разборчивъ!
-- Не менѣе тебя. Я тоже остался очень доволенъ.
-- Здѣсь?
-- Конечно!
Бурманъ взглянулъ по направленію взгляда Валеріуса и замѣтилъ Гильдуръ, которая разставляла приборы на большомъ столѣ. Ярко освѣщенная лампой, ея красивая головка, склоненная надъ столомъ и увѣнчанная густыми, темными волосами, эффектно выдѣлялась на бѣлой скатерти.
-- Н...да, она тоже недурна!-- замѣтилъ Бурманъ равнодушно.
За столомъ Валеріусу, какъ спеціально приглашенному гостю, пришлось сидѣть возлѣ хозяйки дома, а Лену, разумѣется, посадили подлѣ хозяина. Такимъ образомъ, Бурманъ очутился рядомъ съ Гильдуръ. Однако, это ни къ чему не привело, такъ какъ, по малочисленности ужинающихъ, разговоръ велся общій, и Бурману почти не приходилось говорить со своей дамой отдѣльно.
Тѣмъ не менѣе, она все болѣе и болѣе приковывала въ себѣ его вниманіе. Въ ней не было той живости и находчивости въ шутливой бесѣдѣ, которой отличалась Гертрудъ; но зато во всемъ, что она ни говорила, были глубина и оригинальность, а когда она молчала, за нее говорили глаза и выразительное лицо. Притомъ, въ ней была какая-то особенная, привлекательная задушевность.
Послѣ ужина господинъ Скогъ попросилъ сестру сыграть что-нибудь на роялѣ.
-- Не знаю, доставитъ ли это удовольствіе другимъ?-- замѣтила она нерѣшительно; но гости поддержали просьбу хозяина, и она сѣла за рояль.
Она сыграла одинъ изъ вальсовъ Шопена. Какъ жемчугъ, полились изъ подъ пальцевъ звуки, нѣжные, и въ то же время чистые, какъ хрусталь. Она играла съ душой и съ такимъ искусствомъ, что сразу видно было, что это не простая любительница музыки.
Окончивъ пьесу, она оглянулась на Сета Бурмана. Онъ сидѣлъ неподвижно, откинувшись на спинку кресла, скрестивъ руки на груди и съ какимъ-то растроганнымъ выраженіемъ въ лицѣ.
По просьбѣ остальныхъ слушателей, Гильдуръ сыграла еще двѣ, три пьесы; затѣмъ встала и отошла отъ рояля. Бурманъ попрежнему сидѣлъ на своемъ мѣстѣ, точно въ забытьи. Но вотъ, не слыша болѣе музыки, онъ очнулся, всталъ съ кресла и, оглянувшись, подошелъ къ Гильдуръ.
-- Что вы играли?-- спросилъ онъ, садясь возлѣ нея.
Она назвала довольно извѣстныя пьесы и посмотрѣла на него съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ.
-- Да, да!-- сказалъ онъ, улыбаясь.-- Я большой невѣжда въ музыкѣ, но я ее люблю. Звуки окрыляютъ мысль. Ихъ легкость и гармонія передаются мышленію, и человѣкъ уносится такъ высоко... Хорошо бываетъ иногда оторваться отъ этой земли.
-- Да, кому хочется помечтать, тому нужна музыка,-- согласилась Гильдуръ.
-- Къ счастью, не нужно быть музыкантомъ, чтобы наслаждаться музыкой и мечтать подъ ея звуки!-- продолжалъ онъ, улыбаясь.-- У Лены тоже есть способности къ музыкѣ. Она давно уже не беретъ уроковъ, но еще не забыла играть и нѣкоторыя вещи играетъ недурно. Послѣ обѣда я имѣю обыкновеніе выкуривать на своемъ диванѣ сигару и всегда прошу ее сыграть мнѣ что-нибудь. Это мой отдыхъ!
И онъ подозвалъ дочь.
Дѣвушка закрыла альбомъ, который разсматривала и подошла къ отцу.
-- Лена,-- сказалъ онъ,-- сыграй "Alpenlieder" (альпійскія пѣсни), которыя ты знаешь наизусть. Я хочу похвастаться тобой.
-- Ты знаешь, я не люблю кривлянья!-- сказалъ онъ почти жестко.
Лена оглянулась, точно моля о помощи, и опять жалобно посмотрѣла на отца. Лицо его оставалось серьезнымъ и непреклоннымъ. Тогда она медленно подошла къ роялю, дрожащей рукой поправила волосы и опустилась на табуретъ.
Гильдуръ почувствовала состраданіе къ. смущенной дѣвушкѣ. Она даже хотѣла было вступиться за нее, но во-время сообразила, что такое вмѣшательство можетъ только оскорбить отца и врядъ ли поможетъ дочери.
Лена заиграла. Въ ея пальчикахъ не было ни силы, ни бѣглости, а теперь эти пальцы еще дрожали. Изъ подъ клавишъ вылетали неровные, нечистые аккорды. Умѣнья не было никакого. Но все-таки замѣтенъ былъ талантъ, а мѣстами, гдѣ не было техническихъ трудностей, она играла съ неподдѣльнымъ чувствомъ.
Но она не заблуждалась насчетъ своей игры, и, когда, по окончаніи пьесы, всѣ собрались вокругъ поблагодарить и ободрить ее, у нея былъ очень жалкій видъ. Бѣдняжка хорошо сознавала, что ее хвалятъ только изъ состраданія, ичто ея игра не стоитъ никакого вниманія.
Зато, когда подошла Гильдуръ и ласково взяла ее подъ руку, сказавъ просто: "Вы играете съ большимъ чувствомъ", Лена взглянула на нее съ благодарностью и вся просіяла, потому что эта похвала показалась ей искреннею.
Отецъ Лены былъ непритворно доволенъ и польщенъ успѣхомъ дочери. Онъ съ гордостью поглядывалъ на нее, выразилъ ей свое благоволеніе и пустился въ серьезное обсужденіе съ Гильдуръ о томъ, что надо сдѣлать для усовершенствованія таланта Лены. По его мнѣнію, она была еще недостаточно подготовлена, чтобы брать уроки у настоящаго артиста; съ другой стороны, плохіе уроки могли принести больше вреда, чѣмъ пользы...
Гильдуръ обѣщалась поискать хорошую преподавательницу музыки и стала соображать, къ кому бы обратиться, какъ вдругъ ей пришло въ голову, что вѣдь сама она не знаетъ иногда, куда дѣвать свободное время. Почему бы ей самой, пока не позаняться музыкальнымъ образованіемъ Лены, которая заинтересовала ее, и съ которой она была не прочь познакомиться покороче?
-- А пока мнѣ не удастся пріискать подходящей учительницы,-- сказала она Бурману,-- я могла бы предложить вамъ... т.-е. я сдѣлала бы это, если бы не опасалась...
Она сопровождала слова улыбкой, по которой Бурманъ сразу угадалъ, кого она хочетъ предложить...
-- Предложить кого?-- спросилъ онъ.-- Развѣ у васъ есть уже кто-нибудь на примѣтѣ?
-- Предложить себя, если мои услуги чего-нибудь стоятъ.
-- Вы говорите это серьезно?
-- Конечно. Я думаю, Гертрудъ не будетъ ничего имѣть противъ того, чтобы мы играли здѣсь съ вашей дочерью по утрамъ...
Гертрудъ стала увѣрять, что не только ничего противъ этого не имѣетъ, но, наоборотъ, ей даже доставитъ истинное удовольствіе услужить сосѣдямъ. Добродушной барынькѣ въ самомъ дѣлѣ всегда бывало пріятно кому-нибудь угодить.
-- Такъ что же, согласны?-- спросила Гильдуръ, обращаясь къ Ленѣ и ласково беря ее за руку.-- Заходите по утрамъ, и я помогу вамъ играть, насколько умѣю.
Лена нерѣшительно поглядывала то на нее, то на отца. Докторъ Бурманъ какъ то тоже смѣшался и вертѣлъ въ рукахъ книгу, которую взялъ со стола.
-- Ото слишкомъ любезно съ вашей стороны!-- проговорилъ онъ. поднимая на Гильдуръ странный, серьезный, взглядъ.-- Мы не можемъ до такой степени злоупотреблять вашей добротой..
Сказавъ это, онъ улыбнулся и шутливо покачалъ головой, но въ то же время во взглядѣ у него появилось выраженіе такого чувства собственнаго достоинства, что Гильдуръ не рѣшилась настаивать.
-- Это не составитъ для меня ни малѣйшаго труда,-- сказала она.-- Но, впрочемъ, я завтра же постараюсь найти учительницу.
Гертрудъ съ мужемъ попытались было уговорить Бурмана, но онъ отдѣлывался общими фразами, а Гильдуръ нисколько не поддерживала своего предложенія, и пришлось перевести разговоръ на что-нибудь другое.
Однако, черезъ нѣсколько времени Бурманъ подошелъ къ Гильдуръ, складывавшей въ эту минуту ноты у рояля, и сказалъ, улыбаясь:
-- Что вы подумаете о моей стойкости, если я признаюсь, что уже передумалъ? Я принимаю ваше предложеніе, m-lle Скогъ, и дѣлаю это съ благодарностью, съ величайшей благодарностью...
-- Вотъ это пріятно слышать!-- вскричала Гильдуръ.
-- И знаете, почему я это дѣлаю?
-- Нѣтъ.
-- Повѣрьте, не изъ разсчета доставить Ленѣ, хорошіе уроки...
-- Вотъ какъ? Вы не считаете меня способной...
-- Напротивъ, я очень высокаго мнѣнія о вашемъ талантѣ и угадываю въ васъ образцовую преподавательницу. Но все-таки не ради вашего искусства...