Шашков Серафим Серафимович - Движение русской общественной мысли в начале XIX века

ДВИЖЕНІЕ РУССКОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ ВЪ НАЧАЛѢ XIX ВѢКА.

Очерки общественнаго движенія при Александрѣ I. А. Пыпина, Спб. 1871.

Сочиненія Е. П. Ковалевскаго.-- Графъ Блудовъ и его время. (Царствованіе Александра І-го). Изданіе второе, Спб. 1871.

Исторія царствованія Императора Александра І-го и Россіи въ его время. М. Богдановича. 4 т. Спб. 1869.

Царствованіе Александра I -- одна изъ самыхъ интересныхъ и самыхъ поучительныхъ эпохъ нашей исторіи. Въ это время Россія болѣе, чѣмъ когда-либо прежде, сблизилась съ Европой и цивилизующее вліяніе послѣдней проникло въ русское общество гораздо глубже, чѣмъ въ предшествующія эпохи. До Александра русская мысль, вѣрная традиціямъ московской старины, почти вовсе не занималась основными вопросами общественнаго устройства; ее по временамъ воровалъ только вопросъ объ освобожденіи крестьянъ. Съ воцареніемъ-же Александра, и самъ императоръ, и его друзья-сотрудники, и даже значительная часть цивилизованнаго общества начали особенно интересоваться внутренними дѣлами. "Общественная мысль" -- говоритъ г. Пылилъ -- "болѣе и болѣе сознательно вникаетъ въ нихъ и старается найти причины тѣхъ золъ, которыя уже давно чувствовались, но противъ которыхъ оказывалась безсильна сама неограниченная власть правительства... Въ русскомъ обществѣ является новый вопросъ, который обозначалъ для него первые признаки общественной зрѣлости,-- это былъ вопросъ объ его устройствѣ, причинахъ и послѣдствіяхъ этого устройства и средствахъ къ его исправленію и усовершенію. Старыя традиція въ первый разъ потеряли для значительнаго круга образованныхъ людей свою прежнюю обязательность; онѣ отвергались иногда не только лучшими людьми общества, но и самимъ императоромъ, такъ-что ихъ несостоятельность становилась полупризнанной истиной; понятно, какимъ возбуждающимъ образомъ должно было дѣйствовать на умы подобное положеніе дѣла. Настояла необходимость искать для общественнаго устройства новыхъ началъ и новыхъ ручательствъ общаго блага... Русская мысль въ это время вышла на ту дорогу, по которой она движется и до сихъ поръ: общественная мысль стала шире и яснѣе, просторъ ея больше, кругъ общества, въ которомъ она дѣйствуетъ, несравненно обширнѣе, но самые предметы, на которыхъ она останавливается, еще не были исчерпаны съ тѣхъ поръ, какъ они въ первый разъ указаны были во времена Александра. Многія реформы нынѣшняго царствованія, какъ, напр., три основныя -- освобожденіе крестьянъ, судебная реформа и извѣстное улучшеніе въ положеніи печати -- были уже въ тѣ времена предметомъ разсужденій и горячихъ желаній. Царствованіе Александра заключилось трагической развязкой, которая рѣзко отдѣлила пройденный путь развитія... Съ этой развязкой прежнее поколѣніе, носившее эти идеи, сошло со сцены, и съ новымъ царствованіемъ наступилъ новый поворотъ въ исторіи понятій... Но движеніе осталось однако важнымъ историческимъ моментомъ въ нашемъ общественномъ развитіи. Извѣстныя идеи проникли въ русское общество и оріентировались въ немъ; съ тѣхъ поръ онѣ получаютъ все больше ясности, обнимаютъ большій кругъ общества, и единство мотивовъ, которыми была занята общественная мысль со временъ Александра, показываетъ, что уже и въ то время дѣло шло о дѣйствительныхъ потребностяхъ общества, неизбѣжно вытекавшихъ изъ его исторіи. Возвращаясь къ тѣмъ временамъ и вспоминая тогдашніе интересы, борьбу мнѣній, начинавшееся столкновеніе двухъ порядковъ жизни, стараго и новаго, мы найдемъ новое подтвержденіе законности тѣхъ современныхъ стремленій къ общественному преобразованію, которыя и до сихъ поръ остаются непонятны для большинства и на которыя съ такою щедростью бросаютъ свои клеветы ретроградные агитаторы".

Въ своей интересной книгѣ А. Н. Пыпинъ довольно обстоятельно и живо изложилъ ходѣ развитія упомянутыхъ прогрессивныхъ стремленій. Но при этомъ онъ почти вовсе не коснулся противодѣйствующихъ силъ той реакціонной лиги, которая подъ предводительствомъ Аракчеева, Фотія, Шишкова, Магницкаго, Рунича, Растопчина, Каразина, Карамзина и др.-- остановила дѣло преобразованій и, подавляя всѣ прогрессивныя стремленія общества, остановила ихъ правильное развитіе и дала другое направленіе царствованію, внушавшему сначала столько свѣтлыхъ надеждъ, честныхъ идей, благородныхъ мечтаній и самыхъ возвышенныхъ чувствъ. Объ упомянутой реакціи ничего не говоритъ и Ковалевскій въ своей біографіи покойнаго графа Блудова. Г. Богдановичъ долженъ коснуться ея въ двухъ послѣднихъ, еще невышедшихъ, томахъ своей "Исторіи", но отъ него нельзя ждать ничего новаго, ничего интереснаго: первые четыре тома наполнены главнымъ образомъ описаніемъ войнъ и сраженій. Между тѣмъ объ этой реакціи издано уже немало матеріаловъ въ "Чтеніяхъ Общества Исторіи и Древностей", "Русскомъ Архивѣ", "Русской Старинѣ", въ сочиненіяхъ г. Феоктистова о Магницкомъ, г. Сухомлинова о народномъ просвѣщеніи при Александрѣ I и др. Въ настоящемъ очеркѣ мы постараемся, насколько позволяютъ обстоятельства, выяснить смыслъ и ходъ борьбы прогрессивныхъ и ретроградныхъ началъ въ эпоху Александра I.

Русская прогрессивная мысль, подавленная во вторую половину екатерининскаго царствованія, ожила снова въ кратковременное правленіе Павла, хотя противъ нея были приняты всевозможныя уголовныя и полицейскія мѣры. Екатерининская реакція, вызванная страхомъ освобожденія крестьянъ, страхомъ пугачевщины и сугубымъ страхомъ французской революціи, находила себѣ полное сочувствіе и сильную поддержку во всѣхъ общественныхъ сферахъ, интересахъ которыхъ она служила. Павловское же продолженіе ея отозвалось рѣшительно на всѣхъ, и реакціонеры естественно превращались въ либераловъ. Европейскія либеральныя традиціи въ самое мрачное время имѣли у насъ представителей, въ родѣ Радищева; самъ наслѣдникъ престола, юноша Александръ, былъ однимъ изъ самыхъ искреннихъ сторонниковъ ихъ; немало русскихъ училось тогда въ заграничныхъ университетахъ и идеи XVIII вѣка, несмотря на всѣ опасности, продолжали обращаться. При Павлѣ.былъ запрещенъ ввозъ въ Россію какихъ-бы то ни было иностранныхъ книгъ, "равномѣрно и музыки", т. е. нотъ; исключеніе было сдѣлано только для книгъ "на тунгузскомъ языкѣ" (!?). Но даже и эта мѣра не достигала своей цѣли. "Въ Петербургѣ и въ Москвѣ обращались иностранныя книги, вышедшія во время этого запрещенія или не задолго до него. Такъ-какъ идти на такой рискъ, какой связывался съ ввозомъ книгъ, стоило только для самыхъ пикантныхъ вещей, то самая строгость мѣръ была причиной, что изъ всѣхъ литературныхъ произведеній приходили въ имперію только такія, по поводу которыхъ запрещеніе и было главнымъ образомъ сдѣлано. Нѣкоторые букинисты, въ числѣ которыхъ были также и эмигранты, занимались этимъ опаснымъ, но прибыльнымъ промысломъ съ неслыханною смѣлостью. Ихъ склады были извѣстны почти всякому, и однако не нашлось ни одного доносчика" (Storch).

Неожиданное извѣстіе о воцареніи Александра произвело въ обществѣ вэрывъ радостнаго энтузіазма, о которомъ свидѣтельствуютъ всѣ современники. Общество вздохнуло свободно. Тайная канцелярія уничтожена; до 12,000 человѣкъ возвращены изъ ссылки и получили прежнія права; петропавловская крѣпость освобождена отъ арестантовъ и посѣщавшій ее вмѣстѣ съ императоромъ Ермоловъ написалъ на воротахъ ея: "свободна отъ постоя"; политическія преступленія велѣно судить обыкновеннымъ судомъ; ввозъ иностранныхъ книгъ дозволенъ,-- наступило время прогрессивныхъ надеждъ, увлеченій и общественнаго одушевленія. Молодой императоръ стоялъ во главѣ этого движенія. Воспитанникъ и другъ благороднаго швейцарца Лагарпа, онъ былъ, проникнутъ самыми гуманными чувствами, самыми либеральными идеями и честными стремленіями. "Его мнѣнія" -- говоритъ другъ его Чарторыскій -- "были мнѣнія юноши 1789 г." Александръ искренно желалъ освободить крестьянъ и дать государству такія свободныя учрежденія, которыя гарантировали-бы его благосостояніе и развитіе. Его тяготила собственная власть; онъ по любилъ ни пышности, ни придворной обстановки; его деликатная скромность и гуманность простирались до того, что онъ просилъ прощенія у камердинера за сдѣланный ему сгоряча жесткій выговоръ. При такихъ наклонностяхъ, онъ мечталъ, совершивъ въ Россіи радикальныя реформы, отречься отъ престола и, поселившись гдѣ-нибудь въ уединеніи на берегахъ Рейна, наслаждаться издали созерцаніемъ плодовъ своего великаго подвига. Тотъ-же либеральный энтузіазмъ, который по выраженію Фарнгагена фонъ Энзе, въ императорѣ Александрѣ напоминалъ"прекраснѣйшія изліянія первыхъ временъ революціи", болѣе или менѣе проявлялся и во всѣхъ передовыхъ людяхъ того времени, особенно-же въ друзьяхъ императора Чарторыскомъ, Строгановѣ, Парротѣ, Новосильцовѣ. Еще болѣе эти либеральныя увлеченія, эти возвышенныя чувства волновали собою сердца учащейся молодежи. Въ студенческомъ кругу, по словамъ С. Аксакова, бывшаго тогда студентомъ, "царствовало полное презрѣніе во всему низкому и подлому и глубокое уваженіе ко всему честному и высокому, хотя-бы и безразсудному. Память такихъ годовъ неразлучно живетъ съ человѣкомъ, и непримѣтно для него освѣщаетъ и направляетъ его шаги въ продолженіе цѣлой жизни, и куда-бы его ни затащили обстоятельства, какъ-бы ни втоптали въ грязь и тину,-- она выводитъ его на честную, прямую дорогу". Вѣра въ свѣтлую будущность народа, ненависть къ злу, безкорыстные и самоотверженные порывы къ гражданской дѣятельности, восторженныя пѣсни, въ родѣ извѣстнаго пушкинскаго посланія къ Чаадаеву --

Пока свободою горимъ,

Пока сердца для чести живы,

Мой другъ, отчизнѣ посвятимъ

Души прекрасные порывы,--

Все это живо напоминаетъ собою другое славное время,-- начало нынѣшняго царствованія.

Либеральный энтузіазмъ императора и его сотрудниковъ, открыто заявившій себя съ первыхъ-же дней царствованія, выразился въ учрежденіи неофиціальнаго комитета, который въ шутку называли "комитетомъ общественнаго благоденствія", какимъ онъ, дѣйствительно, и казался реакціонерамъ, видѣвшимъ въ немъ что-то революціонное. Въ этомъ комитетѣ участвовали императоръ. Чарторижскій, Строгановъ, Мордвиновъ, Новосильцовъ, Воронцовъ, Дагарпъ. Цѣлью комитета была совершенная перестройка "безобразнаго зданія государства" и "ограниченіе произвола нашего правленія", какъ выражался государь. Вопросы, поднятые въ комитетѣ, обсуждались свободно всѣми его членами, но какъ иниціатива вопросовъ, такъ и окончательное ихъ рѣшеніе почти всегда принадлежали самому императору. При своихъ либеральныхъ мнѣніяхъ, при своей любви въ свободѣ, Александръ обладалъ настойчивостью, доходившею до упрямства, и нерѣдко на практикѣ вооружался противъ тѣхъ самыхъ принциповъ, передъ которыми онъ совершенно искренно преклонялся въ теоріи. Онъ всегда желалъ освобожденія крестьянъ. Но когда въ 180И г. лифляндскій сеймъ постановилъ освободить крестьянъ, то императоръ отвергъ это постановленіе. Въ 1816 г. богатѣйшіе помѣщики петербургской губерніи черезъ депутацію ходатайствовали о томъ же передъ Александромъ, но онъ, отклонивъ это ходатайство, съ неудовольствіемъ сказалъ депутатамъ: "предоставьте мнѣ самому издавать тѣ законы, которые я считаю наиболѣе полезными для моихъ подданныхъ" (Богдановичъ, I, 90, 129; Gervinus, франц. переводъ, V, 269). Онъ желалъ реформъ, но хотѣлъ, чтобы онѣ истекали главнымъ образомъ отъ его воли и совершались такъ, какъ онъ считалъ разумнымъ и необходимымъ. Поэтому, всѣ реформаторскіе планы его царствованія, всѣ ихъ достоинства, недостатки, неудачи должны быть приписаны главнымъ образомъ Александру, хотя въ развитіи и выполненіи ихъ принимали самое дѣятельное участіе его друзья, составлявшіе комитетъ общественнаго благоденствія, а впослѣдствіи Сперанскій. Эти сотрудники были вполнѣ достойными помощниками государя, но въ то же время обладали и крупными недостатками. Трактуя объ искорененіи злоупотребленій, о необходимости радикальныхъ реформъ въ государственномъ строѣ, о независимости суда, составляя проектъ свободныхъ учрежденій въ родѣ англійскихъ, проектъ той "Конституціи", которую г. Богдановичъ называетъ "Уложеніемъ",-- эти реформаторы относились болѣе или менѣе равнодушно къ основному вопросу русской жизни, къ освобожденію крестьянъ. Новосильцевъ былъ противъ освобожденія. Лагарпъ не только никогда не говорилъ объ его неизбѣжности, но даже не соглашался съ тѣни прогрессистами, которые настаивали на его необходимости и полной возможности. Не лучше относились къ этому вопросу Мордвиновъ и многіе другіе либералы, хотя всѣ они говорили объ "улучшеніи быта крѣпостныхъ людей ". Императоръ, Кочубей, Чарторижскій и Строгановъ были рѣшительными сторонниками освобожденія, но только двое послѣднихъ смотрѣли на это дѣло вполнѣ серьозно и готовы были дѣйствовать съ неутомимой энергіей. Чарторижскій доказывалъ, что "право помѣщиковъ на крестьянъ столь ужасно, что не слѣдуетъ ничѣмъ удерживаться при нарушеніи его". То же самое говорилъ и Строгановъ, убѣждая своихъ робкихъ сотрудниковъ, что освобожденіе крестьянъ не можетъ дать повода ни къ какому "опасному волненію", что дворянство рѣшительно неспособно ни къ. какой серьозной оппозиціи и что "если въ этомъ дѣлѣ есть опасность, то она заключается не въ освобожденіи крестьянъ, а въ удержаніи крѣпостного состоянія". Императоръ же и большинство его сотрудниковъ смотрѣли на дѣло иначе. Одному вельможѣ, просившему Александра о пожалованіи имѣніемъ, онъ писалъ: "большая часть крестьянъ въ Россіи -- рабы; считаю лишнимъ распространяться объ униженіи человѣчества и несчастій подобнаго состоянія. Я далъ обѣтъ не увеличивать числа ихъ, и поэтому взялъ за правило не раздавать крестьянъ въ собственность". И хотя Александръ всегда твердо держался этого правила, но онъ далеко не былъ столь-же твердымъ въ выполненіи своей завѣтной мысли объ освобожденіи крестьянъ. Александръ и его сотрудники опасались серьезныхъ противодѣйствій со стороны помѣщиковъ, въ средѣ которыхъ слухи объ освободительныхъ намѣреніяхъ государя дѣйствительно порождали страхъ и неудовольствіе; они опасались еще и того, что "внезапное ограниченіе помѣщичьей власти можетъ подать поводъ къ неповиновенію крестьянъ и къ большимъ безпорядкамъ". Эта нерѣшительность, эта борьба между страхомъ и желаніемъ освобожденія парализировали всѣ хорошія намѣренія реформаторовъ и нерѣдко внушали имъ планы, ничтожность которыхъ можетъ быть объяснена только этии" обстоятельствомъ. Желая, напримѣръ, хоть сколько-нибудь улучшить несчастное положеніе крестьянъ, комитетъ дошелъ до мысли дозволить покупать земли тѣмъ изъ нихъ, которые не были крѣпостными, а государь хотѣлъ дозволить имъ и мѣщанамъ вмѣстѣ съ землею покупать и крестьянъ, но съ тѣмъ, "чтобы крестьяне, которыми будутъ владѣть не дворяне, подчинялись условіямъ болѣе умѣреннымъ и не были рабами своихъ владѣльцевъ, какъ принадлежащіе дворянамъ, что будетъ первымъ шагомъ въ ихъ благоденствію" (Ковалевскій, 27; Богдановичъ, I, Прилож. 42, 46, 49 -- 53). Боязливость реформаторовъ была причиною, что по крестьянскому вопросу въ царствованіе Александра сдѣлано было очень мало, хотя до самого конца царствованія въ государѣ не умирало желаніе уничтожить крѣпостное право, а въ лучшихъ людяхъ тогдашняго общества господствовало убѣжденіе, что крестьянское дѣло имѣетъ первостененное значеніе и что пока оно не рѣшится, до тѣхъ поръ должны отодвинуться передъ нимъ на задній планъ всѣ вопросы о внутреннихъ преобразованіяхъ. Извѣстныанѣмецвій патріотъ и прусскій министръ Штейнъ, имѣвшій большое вліяніе въ высшихъ сферахъ русскаго общества, главныхъ и необходимымъ средствомъ для развитія умственныхъ силъ и богатства русскаго народа считалъ освобожденіе крестьянъ "съ полной поземельной собственностью и личной свободой, хотя подъ полицейскимъ и судебнымъ надзоромъ дворянства" (Пишшъ). Въ самомъ русскомъ обществѣ, во все продолженіе александровскаго царствованія, поднималось не мало голосовъ противъ левы крѣпостного права,-- голосовъ, требованія которыхъ были до того умѣренны, что выполненіе ихъ не могло угрожать никакою опасностью государственному порядку со стороны помѣщиковъ. Такова была, напр., записка, поданная въ 1818 г. императору извѣстнымъ впослѣдствіи Канкринымъ, который, изображая экономическій и нравственный вредъ крѣпостного права, считалъ однакожъ "несправедливымъ, неосторожнымъ и невозможнымъ отпустить разомъ крестьянъ на волю" и проектировалъ постепенное освобожденіе ихъ, окончательнымъ срокомъ котораго назначалъ 1880 годъ (Р. Арх. 1865, 542--552). Извѣстный дѣятель, Николай Тургеневъ, считалъ освобожденіе крестьянъ также главнымъ вопросомъ русской общественной жизни. Онъ освободилъ всѣхъ своихъ крестьянъ и былъ самымъ ревностнымъ защитникомъ эманципаціи. Но такія гуманныя стремленія, принадлежавшія отдѣльнымъ свѣтлымъ личностямъ, подобнымъ Тургеневу, встрѣчали противодѣйствіе со стороны огромнаго большинства... Однако, несмотря на всѣ противодѣйствія, вопли и запугиванья крѣпостниковъ, идея крестьянской эманципаціи, въ царствованіе Александра, увлекала болѣе и болѣе передовые умы и становилась общественною силою, на (которую надежно могли опереться реформаторы, еслибы они были болѣе рѣшительны и менѣе робѣли передъ фантастическими призраками ожесточенной помѣщичьей реакціи. То обстоятельство, что въ проектированныхъ "комитетомъ общественнаго благоденствія" свободныхъ учрежденіяхъ, крестьянскій вопросъ обходился молчаніемъ, какъ это можно видѣть изъ плана реформы, составленнаго Новосильцовымъ,-- кажется намъ непростительной политической ошибкой. Въ планѣ государственныхъ преобразованій, который впослѣдствіи былъ составленъ Сперанскимъ и о которомъ мы будемъ говорить ниже, крестьянскій вопросъ также остался неразсмотрѣннымъ. Правда, говоритъ Тургеневъ, "цѣлый проектъ организаціи имперіи показывалъ, что крѣпостное право не могло найти въ ней мѣста; но, вступая въ подробности о многихъ, другихъ вопросахъ гражданскаго и политическаго устройства, Сперанскій, кажется, хотѣлъ избѣгать этого". Такая робкая осторожность только вредила дѣлу, тѣмъ болѣе, что во все продолженіе царствованія страхъ мысли о свободѣ крестьянъ не переставалъ поддерживаться отдѣльными распоряженіями правительства, выражавшими его постоянное желаніе эманципаціи. Есть извѣстіе, что ко дню коронаціи былъ ужо приготовленъ манифестъ объ освобожденіи крестьянъ, -- манифестъ, обнародованіе котораго было отмѣнено. (Р. Арх. 1867 года, стр. 1675). Это было только началомъ тревожнаго страха для крѣпостниковъ, который постоянно поддерживался вѣрными и невѣрными слухами объ эманципаторскихъ стремленіяхъ государя и его сотрудниковъ. Слухи эти подтверждались тѣмъ, что государь старался ограничить жестокій произволъ помѣщиковъ, преслѣдовалъ тихъ изъ нихъ, о жестокостяхъ которыхъ крестьяне доводили до его свѣденія, устранялъ ихъ отъ управленія помѣстьями и ссылалъ въ монастыри на покаяніе. (Русск. Старина, 1870 г., І, 46--49). Онъ запретилъ продажу людей безъ земли, эту "постыдную торговлю, ни съ человѣчествомъ, ни съ законами несовмѣстную", хотя эта торговля и продолжала существовать во все его царствованіе. Въ 1803 г. состоялся указъ объ отпущеніи крѣпостныхъ въ свободные хлѣбопашцы по иниціативѣ С. Румянцева, который представлялъ государю, что это будетъ первымъ шагомъ "къ постепенному уничтоженію и самаго рабства, которое не иное что, какъ положительное и ужаснѣйшее бѣдствіе". Впродолженіе александровскаго царствованія въ вольные хлѣбопашцы выкупились болѣе 47,000 крѣпостныхъ людей (Р. Славатинскій, Дворянство, 380, 540). Личное освобожденіе крестьянъ остзейскихъ губерній еще болѣе встревожило русскихъ помѣщиковъ. И всѣ эти одиночныя, робкія, принимаемыя въ разное время мѣры производили въ крѣпостникахъ по крайней мѣрѣ столько-же переполоха, сколько било-бы его и при полномъ освобожденіи, совершенномъ разомъ.

Таже самая робость, которая такъ вредила крестьянскому дѣлу и которою ловко пользовались ретроградные агитаторы, -- тормозила и всю дѣятельность реформаторовъ. Этою робостью, этою нерѣшительностью отличалось большинство членовъ комитета общественнаго благосостоянія. Они слишкомъ уже чутко прислушивались въ ретроградному общественному мнѣнію, думая, "что ее слѣдуетъ слишкомъ оскорблять общепринятыя убѣжденія изъ опасенія подать поводъ къ неудовольствію и опасному волненію". Это доводило реформаторовъ до того, что они съ непонятною для нашего времени заботливостью занимались иногда чистѣйшими пустяками. Такъ, напр., въ комитетѣ долго обсуждался вопросъ -- какъ назвать вѣдомство народнаго просвѣщенія,-- "министерствомъ общественнаго образованія или Гр. Кочубей полагалъ, что слѣдовало предпочесть слово, потому-что оно менѣе громко, и напротивъ того, слово "образованіе" поведетъ къ ложнымъ толкамъ по господствующему у насъ предразсудку, будто-бы просвѣщеніе опасно"!.. Наконецъ, послѣ довольно продолжительнаго обсужденія, утвердили названіе: "министерство народнаго просвѣщенія" (Богдан., I, Прил., 51, 36). Гр. Строгановъ отлично сознавалъ всю неосновательность и вредъ этой робкой нерѣшительности, когда писалъ Новосильцеву: "мы иногда, вслѣдствіе неумѣстныхъ сожалѣній и недостатка рѣшительности, "бываемъ склонны отступать назадъ въ мѣрахъ, которыя были уже рѣшены, не имѣть смѣлости дѣлать вещи въ тотъ моментъ, когда ихъ слѣдовало-бы дѣлать; изъ этого выходитъ въ дѣйствіяхъ нѣчто вялое и трусливое".

Комитетъ окончилъ свою дѣятельность въ концѣ 1803 г., не сдѣлавъ ничего существеннаго. Съ 1806 г. либеральные друзья императора постепенно устраняются отъ дѣлъ, но либеральные планы все-таки не покидаютъ его. Наступаетъ пора дѣятельности Сперанскаго, о которомъ въ нашемъ обществѣ ходятъ смутныя и превратныя понятія. О немъ судятъ только по тому, что онъ сдѣлалъ, и на основаніи этого считаютъ его не больше, какъ организаторомъ русской бюрократіи, между тѣмъ какъ все сдѣланное Сперанскимъ было только приготовленіемъ къ основной государственной реформѣ, планъ которой былъ составленъ имъ по иниціативѣ и при дѣятельномъ содѣйствіи самого императора. Въ концѣ 1809 г. должно было приступить къ постепенному выполненію плана, срокомъ котораго онъ полагалъ 1 сентября 1811 года, надѣясь, что тогда "Россія восприметъ новое бытіе и совершенно во всѣхъ частяхъ преобразится". Хотя этотъ планъ Сперанскаго былъ мало извѣстенъ въ публикѣ, хотя въ строгомъ смыслѣ онъ былъ только развитіемъ завѣтныхъ идей императора и самого составителя, хотя оцъ мало имѣлъ вліянія на развитіе общественной мысли, но все-таки его основные принципы были въ то-же время и принципами всѣхъ передовыхъ людей тогдашняго общества, которые желали того-же самаго, чего желали императоръ и его талантливый статсъ-секретарь. Мы постараемся, насколько возможно, познакомить читателя съ содержаніемъ этого проекта, какъ онъ излагается въ книгѣ г. Пыпина, который руководствовался въ этомъ случаѣ извѣстнымъ сочиненіемъ Н. Тургенева: "La Russie et les Russes".

Сперанскій доказываетъ, что въ Россіи давно уже чувствуется необходимость создать правильный порядокъ государственнаго устройства и поставить законъ выше всякой власти, которая должна быть только его исполнителемъ. Эта необходимость чувствовалась уже во времена Алексѣя Михайловича, когда "во всѣхъ важныхъ обстоятельствахъ считали нужнымъ совѣтоваться съ боярами, составлявшими тогда образованнѣйшую часть народа, и испрашивать для принимаемыхъ мѣръ благословеніе патріарха". "Въ внѣшнихъ формахъ, данныхъ правительству во времена Петра I, нисколько не думали о свободѣ политической; но Петръ, открывая дорогу наукамъ и торговлѣ, тѣмъ самымъ открывалъ дорогу и свободѣ; не имѣя никакого яснаго намѣренія дать Россіи политическое бытіе, этотъ государь приготовилъ для него путь уже тѣмъ однимъ, что имѣлъ инстинктъ цивилизаціи ". При вступленіи на престолъ Анны оказалось, что вопросъ о "политическомъ бытіи" живетъ и развивается въ обществѣ. При Екатеринѣ II "все, что сдѣлано было въ другихъ странахъ для устройства сословныхъ собраній, все, что политическіе писатели того времени предлагали наилучшаго для содѣйствія успѣхамъ свободы, все, что пытались сдѣлать во Франціи втеченіе двадпати пяти лѣтъ для предупрежденія того великаго переворота, настоятельность котораго предвидѣли,-- все это Екатерина употребила при устройствѣ комиссіи объ уложеніи. Созваны были депутаты націи и созваны въ строгихъ * формахъ національнаго представительства; для этого собранія составленъ былъ наказъ, заключавшій въ себѣ сводъ лучшихъ политическихъ истинъ того времени; ничто не было забыто, чтобы облечь это собраніе гарантіями свободы, чтобы дать ему, чтобы дать Россіи, которую оно представляло, политическое бытіе". Попытка оказалась преждевременной. Упомянувъ о павловскихъ законахъ о престолонаслѣдіи и объ ограниченіи обязательной работы крѣпостныхъ тремя днями въ недѣлю,-- объ александровскихъ указахъ, дозволявшихъ всѣмъ свободнымъ сословіямъ владѣть землею, учреждавшихъ классъ свободныхъ хлѣбопашцевъ и министерства, съ отвѣтственностью министровъ, о "мѣрахъ, принятыхъ въ Лифляндіи, какъ опытѣ и примѣрѣ общаго освобожденія крѣпостныхъ крестьянъ",-- Сперанскій заключаетъ, что "Россія очевидно идетъ къ свободѣ". Обращаясь затѣмъ въ тогдашнему состоянію государства, Сперанскій пишетъ: "Всѣ жалуются на смѣшеніе, какое царствуетъ въ нашихъ гражданскихъ законахъ; но гдѣ средство улучшить ихъ, ввести въ нихъ желаемый порядокъ, когда мы не имѣемъ законовъ политическихъ! Жалуются на безпорядокъ въ финансахъ, но можно-ли хорошо устроить финансы тамъ, гдѣ нѣтъ публичнаго кредита, гдѣ не существуетъ никакого политическаго учрежденія, которое могло-бы обезпечивать его прочность! Жалуются на медленность, съ какой распространяются просвѣщеніе и промышленность, но гдѣ принципъ, который могъ-бы оживотворить ихъ!.. Умы находятся въ тягостномъ безпокойствѣ, и это безпокойство можно объяснить только полнымъ измѣненіемъ, происшедшемъ въ мнѣніяхъ, только желаніемъ другихъ порядковъ, желаніемъ, пожалуй, неопредѣленнымъ, но тѣмъ не менѣе живымъ... Все это доказываетъ, что существующая система не соотвѣтствуетъ болѣе состоянію общественнаго мнѣнія, и что пришло время замѣнить эту систему другою".

Но какія-бы трудности ни представляло освобожденіе, крѣпостное рабство есть вещь, столь противная здравому смыслу, что его не должно считать иначе, какъ временнымъ зломъ, которое неминуемо должно имѣть свой конецъ". Сперанскій, подобно большинству тогдашнихъ либераловъ, предполагалъ освобождать крестьянъ постепенно и безъ земли.

Высшимъ учрежденіемъ новой государственной конституціи долженъ быть государственный совѣтъ, который по внѣшней своей формѣ устроенъ такъ, какъ и предполагалось въ проектѣ. Законодательную власть предполагалось ввѣрить Государственной Думѣ, составленной изъ депутатовъ отъ всѣхъ свободныхъ сословій, избираемыхъ въ губернскихъ собраніяхъ. Законы предлагаются вообще правительствомъ, обсуждаются въ думѣ и утверждаются императоромъ. За этою думою слѣдовали составленныя также изъ выборныхъ депутатовъ думы губернскія, уѣздныя и наконецъ волостныя. Принципъ самоуправленія предполагалось ввести въ государственную жизнь въ самыхъ широкихъ размѣрахъ. Высшая судебная Инстанцій -- сенатъ, члены котораго назначаются государственной думой и при которомъ составляется изъ членовъ государственнаго совѣта верховный судъ для дѣлъ по государственнымъ преступленіямъ, по преступленіямъ министровъ, генералъ-губернаторовъ и т. д. Засѣданія сената публичны и его рѣшенія печатаются. Въ судахъ губернскомъ, уѣздномъ и волостномъ вводится институтъ присяжныхъ. Въ администраціи высшую инстанцію образуетъ министерство съ отвѣтственнымъ управляющимъ.

Таковы основныя черты знаменитаго проекта, о которомъ самъ Сперанскій писалъ, что онъ въ сущности своей не представлялъ ничего новаго, а служилъ только систематическимъ развитіемъ идей, занимавшихъ императора съ 1801 г. Но когда пришлось приступить къ приведенію плана въ дѣйствіе, Сперанскій вынужденъ былъ выполнять проектъ по частямъ, постепенно. Важнѣйшія части этого плана никогда не осуществились. Приведено было въ дѣйствіе лишь то, что Сперанскій считалъ болѣе или менѣе независимымъ отъ общаго круга задуманныхъ преобразованій; все прочее осталось только на бумагѣ и даже изчезло изъ памяти людей, какъ стертый временемъ очеркъ смѣлаго карандаша". (Корфъ, Жизнь Сперанскаго). Такъ былъ основанъ государственный совѣтъ, о которомъ Сперанскій въ своемъ отчетѣ писалъ императору: "тѣ, кои не знаютъ связи и истиннаго мѣста, какое совѣтъ занимаетъ въ намѣреніяхъ вашихъ, не могутъ чувствовать его важности. Они ищутъ тамъ конца, гдѣ полагается только начало". Въ высочайшемъ манифестѣ объ основаніи совѣта дѣлались, впрочемъ, весьма прозрачные намеки на его предполагаемое значеніе. Въ манифестѣ этомъ, говоритъ біографъ Сперанскаго, Корфъ, "Александръ провозглашалъ передъ лицомъ Россіи, что законы гражданскіе, сколь-бы они ни были совершенны, безъ государственныхъ установленій не могутъ бытъ тверды; совѣтъ и сенатъ прямо названы были сословіями; впервые всенародно выражено сознаніе, что положеніе государственныхъ доходовъ и расходовъ неукоснительно требуетъ разсмотрѣнія и опредѣленія; впервые возвѣщено, что разумъ всѣхъ преобразованій государственныхъ долженъ состоять въ учрежденіи образа управленія на твердыхъ и непремѣнныхъ основаніяхъ закона; наконецъ, все образованіе совѣта, въ которомъ была особая глава подъ названіемъ коренныхъ его законовъ, носило на себѣ явный отпечатокъ понятій и формъ, совершенно новыхъ въ нашемъ общественномъ устройствѣ. "Манифестъ, кромѣ того, заявивъ о приготовляемомъ изданіи гражданскаго Уложенія, обѣщалъ "по примѣрамъ древняго нашего, законодательства (вѣроятно, земскихъ соборовъ и екатерининской комиссіи), назначить порядокъ, коимъ уложеніе сіе совокупнымъ разсмотрѣніемъ избранѣйшихъ сословій имѣетъ бытъ уважено и достигнетъ своего совершенства" (Пыштъ; Полн. Собр. Зак., No 24.064). Другою изъ выполненныхъ реформъ было преобразованіе министерствъ, цѣлью котораго Сперанскій считалъ между прочимъ устраненіе недостатка настоящей отвѣтственности министровъ. Затѣянное преобразованіе сената было отложено на неопредѣленное время, какъ и выполненіе другихъ частей плана Сперанскаго, хотя государь почти до послѣднихъ лѣтъ своей жизни думалъ осуществить свою завѣтную мысль, о чемъ и заявлялъ въ 1818 г. передъ цѣлой Европой въ своей рѣчи при открытіи польскаго сейма.

Такимъ образомъ, ни одна изъ коренныхъ реформъ, которыя были задуманы государемъ и къ которымъ вполнѣ сочувственно относилось прогрессивное меньшинство общества, не была выполнена. Но при всемъ томъ, во все почти продолженіе царствованія правительствомъ принимались многія мѣры, изъ коихъ нѣкоторыя уже указаны нами, клонившіяся въ искорененію разныхъ золъ и поддерживавшія энергію прогрессивной мысли въ обществѣ. Литература получила значительное облегченіе, открыты частныя типографіи, возстановлена екатерининская грамота, данная городамъ, основаны губернскія гимназіи и я ять новыхъ университетовъ, уничтожена судебная пытка, провозглашенъ принципъ вѣротерпимости, значительно смягчена прежняя суровая военная дисциплина, введенъ кое-какой порядокъ въ управленіе финансами и т. д., и т. д. Прогрессивная часть общества относилась ко всему этому съ самымъ дѣятельнымъ сочувствіемъ, которое выразилось, напр., въ небывалыхъ, до той поры громадныхъ пожертвованіяхъ частныхъ лицъ на дѣло народнаго образованія. Война 1812 г. и заграничные походы слѣдующихъ годовъ произвели небывалое возбужденіе либеральной мысли, особенно между военною молодежью. " Толченъ, который дали умамъ только-что совершившіяся событія" -- разсказываетъ Н. И. Тургеневъ -- "или вѣрнѣе, волненіе, произведенное этими событіями, было очевидно. Прогрессивныя идеи начали распространяться въ Россіи съ возвращеніемъ русскихъ войскъ изъ-за границы. Кромѣ войскъ регулярныхъ, за границей были также большія массы ополченія; эти ополченцы всѣхъ ранговъ, переходя русскую границу, возвращались по домамъ и разсказывали о томъ, что видѣли въ Европѣ. Сами событія говорили громче всякаго человѣческаго голоса. Это была настоящая пропаганда"... Въ Россіи появилась рукописная литература, "довольно много произведеній, замѣчательныхъ или по силѣ эпиграммы или по высокому и поэтическому вдохновенію". Политическіе и общественные вопросы, волновавшіе тогда Европу, увлекали собою молодежь. Гвардейскіе офицеры въ особенности обращали на себя вниманіе свободой и смѣлостью, съ какой они высказывали свои мнѣнія, мало заботясь о томъ, гдѣ они говорили, въ общественномъ мѣстѣ или частномъ домѣ, были ли тѣ, съ кѣмъ они говорили, приверженцы или противники ихъ мнѣній... Правительство нетолько не противилось направленію, какое принимало общественное мнѣніе, но своими дѣйствіями показывало, что его симпатіи согласны съ симпатіями здравой и просвѣщенной части общества. "Рабство крестьянъ возбуждало въ k себѣ болѣе и болѣе отвращенія въ порядочныхъ людяхъ и лучшіе изъ нихъ начали уже сознавать необходимость освобожденія крестьянъ съ землею. Сами крестьяне ждали свободы, какъ награды за свои подвиги при изгнаніи врага. На просвѣщеніе народа было обращено особенное вниманіе и правительствомъ, и обществомъ. Въ Петербургѣ, Москвѣ, Перми, Вологдѣ, Волховѣ, Тулѣ, Иркутскѣ, Ригѣ, Ревелѣ, Нижнемъ, Херсонѣ, Оренбургѣ, Тифлисѣ, Астрахани, Кіевѣ, Кронштадтѣ, Вильнѣ и во множествѣ другихъ мѣстъ заводились и шли съ успѣхомъ ланкастерскія школы. Особенно благотворное вліяніе имѣли онѣ въ войскахъ, которыя въ это время значительно измѣнили къ лучшему свой характеръ и бытъ, постепенно гуманизируясь подъ вліяніемъ своихъ образованныхъ начальниковъ. "По.возвращеніи войскъ изъ-за границы, говоритъ Тургеневъ, дисциплина стала измѣняться. Во многихъ полкахъ употребленіе палки стало рѣже, въ другихъ оно было совершенно запрещено, по крайней мѣрѣ, втеченіе нѣкотораго времени". Молодежь безкорыстно увлекалась гуманизирующею и просвѣтительною дѣятельностью, въ которой мы еще возвратимся въ концѣ своего очерка. Но эта дѣятельность наравнѣ съ реформаторскою дѣятельностью и либеральными планами правительства, во все продолженіе царствованія, встрѣчала на своемъ пути столько препятствій и тормазовъ, столько противодѣйствія со стороны ретроградной массы, столько интригъ и козней, клеветъ и инсинуацій, что подъ конецъ эпохи естественно перешло въ такую форму, въ которой только и возможно было ея существованіе подъ ожесточенныхъ напоромъ постепенно усиливавшихся враговъ.

А враговъ этихъ былъ легіонъ.

II.

Невѣжественная масса, отупѣвшая среди однообразной, неподвижной жизни, всегда походитъ на Дарью Петровну Коробочку. Всякое событіе, выходящее изъ ряда окружающихъ ее обыденныхъ явленій, непріятно волнуетъ ея апатичную натуру и пугаетъ ея слабый умъ. Въ эпоху Александра эта консервативная масса, зараженная мистицизмомъ, который такъ располагаетъ къ боязливости и отучаетъ отъ логическаго мышленія, была еще трусливѣе, чѣмъ нынѣ. Она вполнѣ вѣрила въ справедливость древнерусскаго изреченія, что " которое царство начнетъ переставливать свои обычаи, и то царство не долго стоитъ". Этотъ старовѣрческій консерватизмъ во многихъ личностяхъ имѣлъ совершенно безкорыстный характеръ; такія личности относились ко всѣмъ нововведеніямъ съ такою-же искреннею непріязнью, какъ и раскольники къ церковнымъ "новшевствамъ". Подобно митрополиту Гавріилу, они слѣдовали правилу, что "перевороты никогда не нужны; лучше жить твердо, не взирая ни на какія другія прихоти" (Р. Арх., 1864, 615). Но эти искренніе консерваторы никогда не служатъ главнымъ и передовымъ отрядомъ реакціонной толпы и терпѣливо подчиняются побѣдившей прогрессивной партіи. Во главѣ реакціи почти всегда стоятъ интриганы, которые борются противъ прогресса во имя своихъ личныхъ интересовъ, но имя своихъ узкихъ корыстныхъ цѣлей. Такъ было и при Александрѣ. Каждая либеральная мѣра, каждый слухъ о реформаторскихъ планахъ правительства нагоняли страхъ на извѣстнаго сорта людей, такъ хорошо жившихъ въ омутѣ той соціальной анархіи, которую хотѣло искоренять правительство. Проекты государственныхъ реформъ, задуманныхъ императоромъ и приготовляемыхъ сначала комитетомъ общественнаго благосостоянія, а потомъ Сперанскимъ, были, конечно, не понутру всѣмъ, чей произволъ они угрожали уничтожить, чьи темныя дѣла должны были при нихъ вынырнуть на свѣтъ божій и подвергнуться общественному контролю, чьи грѣшные и безгрѣшные доходы должны были совратиться, или даже вовсе превратиться при выборномъ самоуправленіи, гласности, судѣ присяжныхъ. Поэтому-то, напр., , "преобразованіе высшихъ государственныхъ учрежденій, вмѣстѣ съ усиліями Сперанскаго уменьшить расходы по всѣмъ иинистерствамъ, поселили недоброжелательство въ нежу въ высшихъ сферахъ общества" (Богданов., III, 16). Самъ Сперанскій въ своемъ пермскомъ письмѣ въ императору выяснялъ это своекорыстіе мотивовъ, руководившихъ ретроградами. Для избавленія государства отъ банкротства, писалъ онъ, надлежало, между-прочимъ, "сократить и привести въ порядокъ издержки; а здѣсь-то неудобство и роптаніе. Вмѣсто того, что прежде каждый министръ могъ почерпать свободно изъ такъ-называемыхъ экстраординарныхъ суммъ, въ новомъ порядкѣ надлежало все вносить въ годовую смѣту, потомъ каждый почти рубль подвергать учету въ двухъ инстанціяхъ совѣта, часто терпѣть отказы и всегда почта уменьшеніе и въ концѣ всего ожидать еще ревизіи контролера. Самъ министръ финансовъ подвергся тому-же правилу. Могъ-ли кому нравиться сей порядокъ вещей"! Точно также и всѣ другія либеральныя намѣренія и преобразованія задѣвали чьи-нибудь интересы, обижали самолюбіе, пугали, и тѣмъ плодили враговъ реформы. Государь, напр., нелюбившій роскоши и называвшій полотерами тѣхъ придворныхъ, которые служили только для внѣшняго блеска выходовъ и баловъ, постановилъ уволить изъ нихъ въ отставку всѣхъ тѣхъ, которые втеченіе двухъ мѣсяцевъ не поступятъ на какую-нибудь дѣйствительную военную или гражданскую службу. Какой ропотъ поднялся изъ-за этого! "Говорили, будто-бы императоръ, возбуждая въ своихъ подданныхъ идеи о равенствѣ, уничтожаетъ сохранившійся у насъ дотолѣ призракъ аристократіи и стремится къ водворенію въ Россіи такого-же порядка, какой существуетъ въ Турціи" и т. п. (Богд. III, 18). Другой указъ о службѣ, въ составленіи котораго, кронѣ Сперанскаго участвовалъ и гр. Занадовскій, надѣлалъ еще болѣе шума. 6 августа 1809 года было постановлено, что для полученія чиновъ коллежскаго ассессораг и статскаго совѣтника необходимо представлять свидѣтельство объ окончанія университетскаго курса, или выдержаніи экзамена. Вся бюрократія, вся ретроградная дворянская партія, съ Карамзинымъ во главѣ, возстали противъ этой мѣры; нѣкоторые прозрѣвали въ ней даже какую-то коварную "семинарскую интригу", посредствомъ которой Сперанскій думалъ будто-бы, оттѣснивъ отъ управленія дворянъ и чиновниковъ, отдать Россію въ руки семинаристовъ, которыхъ тогда въ университетахъ было очень иного!.. За шесть лѣтъ до этого разыгралась подобная-же исторія, имѣвшая въ себѣ не мало комизма. Въ 1803 г. сенату представленъ былъ военнымъ министромъ Вязмитиновымъ указъ о томъ, чтобы, согласно постановленіямъ Петра III и Екатерины II, но увольнять въ отставку изъ военной службы раньше двѣнадцати лѣтъ тѣхъ дворянъ, которые до этого срока не получили офицерскаго чина. Въ сенатѣ и въ средѣ дворянства, особенно московскаго, указъ этотъ произвелъ страшный переполохъ. За него стояли Вязмитиновъ и Державинъ, противъ него говорилъ и дѣйствовалъ съ особенной энергіей сенаторъ гр. Потоцкій. Державинъ объяснялъ эту дворянскую оппозицію вліяніемъ польской интриги; "это поляки хотятъ раззорить нашу военную силу, дабы изнѣживъ дворянство, сдѣлать его неспособнымъ къ военной службѣ, а слѣдовательно и въ защитѣ отечества". Олпоэиція-же провидѣла тутъ интригу "крапивнаго сѣмени", которое хочетъ стать на мѣсто дворянства. "Когда, разсказываетъ Державинъ,-- мнѣніе гр. Потоцкаго дошло въ Москву, то тамъ знатное и, можно сказать, глупое дворянство приняло его съ восхищеніемъ, такъ-что въ многолюдныхъ собраніяхъ клали его на голову и пили за здоровье гр. Потоцкаго, почитая его покровителемъ россійскаго дворянства и защитникомъ отъ угнетенія, а глупѣйшія или подлѣйшія души не устыдились бюсты Державина и Вязнитинова, яко злодѣевъ, выставить на неревресткахъ, замаравъ ихъ дерьмомъ для поруганія* (Записки Держав., 466). Въ честь-же гр. Потоцкаго была написана громкая ода (F. Арх., 1869 г., стр. 1377--1380), авторъ которой говорилъ, обращаясь къ "приказному роду, гнилому въ корню", что не онъ защищалъ, спасалъ и возвеличивалъ Россію, а дворяне. Въ этой одѣ находится и слѣдующая выходка противъ Сперанскаго, начинавшаго уже тогда обращать на себя вниманіе --

"Тебѣ-ль изъ праха извлеченну,

Тебѣ-ль, писецъ, чернильный вранъ,

Забывъ породу униженну,

Судить о жребіи дворянъ,--

Дворянъ -- отечества подпоры!

Страшись теперь возвесть къ намъ взоры!

Падешь съ наружной высоты,

Презрѣньемъ общимъ наградишься,

Съ толпою подлою смѣсишься

И будешь червь ползущій ты!.."

Независимо отъ сословныхъ и корпоративныхъ интересовъ, реакціонная оппозиція мотивировалась еще и чисто-личными разсчетами. Люди стараго покроя на всѣхъ ступеняхъ государственной іерархіи оттѣснялись на задній планъ людьми образованными сообразно съ духомъ времени. Какіе-нибудь Балашовы и "безъ лести преданные" Аракчеевы никогда не могли достигнуть того, чего хотѣли, если рядомъ съ ними, или даже впереди ихъ стояли Строгановы и Сперанскіе. То-же самое было и въ болѣе низкихъ правительственныхъ сферахъ. Но самымъ сильнымъ мотивомъ реакціоннаго недовольства былъ, какъ и всегда, крестьянскій вопросъ, возбуждавшій негодованіе и страхъ какъ въ помѣщикахъ, такъ и въ бюрократіи, для которой существованіе крѣпостного права было очень выгодно. Каждая правительственная мѣра, напоминавшая о завѣтной мечтѣ императора, производила переполохъ въ обществѣ, какъ, напр., упомянутый уже нами законъ о вольныхъ хлѣбопашцахъ, который, по объясненію "великаго" поэта и крѣпостника Державина, "выдумалъ Румянцевъ изъ подлой трусости угодить государю, стакнувшись напередъ съ якобинскою шайкою Чарторижскихъ, Новосильцовихъ и прочихъ" (Записки, 485). Достаточно было государю въ рѣчи при открытіи варшавскаго сейма намекнуть о своемъ желаніи ввести свободныя учрежденія во всей имперіи, чтобы взволновать все общество страхомъ предстоявшаго будто-бы освобожденія крестьянъ. "Вамъ, писалъ Сперанскій Столыпину,-- безъ сомнѣнія извѣстны всѣ припадки страха и унынія, коими поражены умы московскихъ жителей варшавскою рѣчью. Припадки сіи, увеличенные разстояніемъ, проникли и сюда (въ Пензу). И хотя теперь все здѣсь спокойно, но за. спокойствіе сіе ручаться невозможно... Опасность состоитъ именно въ семъ страхѣ, который теперь вездѣ разливается... Если помѣщики ничего болѣе въ сей рѣчи не видятъ, какъ свободу крестьянъ, то какъ можно требовать, чтобы народъ простой могъ что-либо другое тутъ видѣть!.. Что за симъ слѣдуетъ, вообразить ужасно; но всякому понятно" (Р. Арх., 1869, 1697). Такимъ образомъ, боялись не только освобожденія крестьянъ, но и того фантастическаго возстанія ихъ, которое будто-бы должна была повлечь за собою эманципація. Мистическое умонастроеніе общества было хорошею почвой для подобныхъ нелѣпыхъ страховъ. Типомъ тогдашняго крѣпостника, постоянно раздраженнаго и озлобленнаго на нарушенія его "священныхъ правъ" и вмѣстѣ съ тѣмъ постоянно боявшагося какъ освобожденія крестьянъ, такъ и ихъ предполагаемаго возстанія, можетъ служить извѣстный гр. Дмитріевъ-Мамоновъ, у котораго упомянутое душевное состояніе перешло въ сумасшествіе. Этотъ Мамоновъ, по поводу возникшаго дѣла объ его жестокостяхъ, писалъ московскому генералъ-губернатору: крѣпостныхъ людей, которые у меня въ домѣ, я не перестану наказывать тѣлесно, когда, но усмотрѣнію моему, окажутся они того достойными, ибо право наказывать крѣпостныхъ людей палками неразрывно сопряжено съ политическимъ и частнымъ домостроительствомъ россійскаго государства и это право передано намъ отъ предковъ нашихъ... Что-же касается до мѣщанина Афанасьева, то я скажу вамъ, м. г., что я подобныхъ ему мѣщанъ никогда иначе и не наказываю, какъ палками и плетьми и сажаніенъ въ колодки и кандалы въ страхъ и въ обузданіе наглецамъ41.... Наказаніе Дмитріевъ-Мамоновъ считаетъ "политическимъ правиломъ, особливо касающимся до выгодъ и до правъ россійскихъ дворянъ и до ихъ личной безопасности въ домахъ ихъ и въ деревняхъ". Занятый постоянно мыслью объ этой "личной безопасности", онъ втеченіе нѣсколькихъ лѣтъ жилъ въ своемъ имѣніи совершеннымъ невидимкою, прятался отъ всѣхъ, даже отъ прислуги; кушанье и платье ему приносили и оставляли въ ну стой комнатѣ. Днемъ онъ составлялъ чертежи и планы каменныхъ укрѣпленій, которыя онъ затѣялъ въ своемъ имѣніи ради той-же "личной безопасности", а ночью, когда всѣ спали, ходилъ осматривать работы (Р. Арх., 1867, 962--968).

Реакція, возбуждаемая нарушеніемъ сословныхъ и личныхъ интересовъ, находила себѣ удобную почву, которая, обладая внѣшнимъ лоскомъ европейскаго образованія, составляла, по справедливому замѣчанію г-жи Сталь, такую сферу, въ которой "нельзя ничему научиться, нельзя развивать своихъ способностей и въ которой люди не пріобрѣтаютъ никакой способности ни къ умственному труду, ни къ дѣламъ... Здѣсь не можетъ быть и рѣчи о какомъ-нибудь серьезномъ разговорѣ и въ такомъ обществѣ образованіе ни къ чему не требуется. У націи есть энергія и величіе, но порядка и образованности часто еще не достаетъ изъ правительствѣ и въ частной жизни". Сталь удивляется, что всѣ дворяне служатъ и ихъ образованіе кончается обыкновенно въ пятнадцать лѣтъ. Образовательныя средства были скудны, да и тѣни пользовались немногіе. "Университеты, писалъ въ 1804 г. Евгеній Болховитиновъ,-- едва дышатъ; ни учить, ни учиться некому. У насъ въ модѣ записывать дѣтей въ службу съ 15 лѣтъ, а университетскій курсъ самъ по себѣ требуетъ лѣтъ 10 продолженія (т.-е. съ, приготовительнымъ ученьемъ). Кто-же будетъ дожидаться конца его" (Пып.; Р. Арх., 1870, 838). Русская литература того времени, находившаяся еще въ пеленкахъ, не могла давать обществу никакого серьезнаго образованія, да и сами представители ея мало чѣмъ возвышались надъ уровнемъ окружавшаго ихъ общества. Мы увидимъ ниже, напр., какъ низко по своему развитію стоялъ Карамзинъ. Въ массѣ тогдашнихъ писателей мы не видимъ ни солиднаго образованія, ни какой-бы то ни было серьезной общественной жизни. Писатели новой школы, боровшейся съ Шишковымъ и Ко, какъ извѣстно, составили шутовское общество "Арзамасъ" и посвящали ему значительную часть своего времени, забавляясь въ немъ игрой въ остроуміе, смѣшными фарсами, безцѣльнымъ литературнымъ гаерствомъ да пожираніемъ арзамасскихъ гусей, запиваемыхъ шампанскимъ. Карамзинъ былъ полнымъ ихъ авторитетомъ. Генералъ Орловъ, вступившій въ "Арзамасъ" членомъ, "произнесъ серьезную рѣчь, въ которой онъ указывалъ обществу, какъ недостойно шумныхъ людей заниматься пустяками и литературными перебранками", разсказываетъ Тургеневъ. Онъ заклиналъ своихъ новыхъ собратій оставить ихъ ребяческія забавы и обратиться въ предметамъ серьезнымъ. Эта рѣчь произвела впечатлѣніе". Но "обратиться въ предметамъ серьезнымъ" арзамасцы были не въ силахъ и, говоритъ другой ихъ современникъ, Вигель, "Арзамасъ тихо, непримѣтно гаснулъ вѣчнымъ сномъ".

III.

Масса общества была такъ пуста и безсодержательна, что г-жа Сталь, говоря о нетвердости его принциповъ, которые "не установились хорошенько въ головахъ русскихъ", и о всегдашнемъ сильномъ, вліяніи правительства на направленіе умовъ, замѣчаетъ, что "съ перемѣной царствованія могутъ перемѣниться всѣ понятія обо всѣхъ предметахъ". Умная наблюдательница нисколько не ошиблась въ этомъ отношеніи, но перемѣна понятій послѣдовала въ легкомысленной массѣ общества еще до наступленія новаго царствованія. Всѣ реакціонныя европейскія движенія проникали къ намъ и находили для себя отличную почву въ русскомъ барствѣ. Іезуиты начинали хозяйничать у насъ, какъ дома, и одинъ изъ даровитѣйшихъ и самыхъ фанатическихъ апостоловъ реакціи, Жозефъ де-Местръ, былъ оракуломъ многихъ петербургскихъ салоновъ. Бары и барыни переходили въ католичество, увлекались всевозможными мистическими шарлатанствами, составляли, подобно Татариновой, даже хлыстовскія общества. Во всѣхъ этихъ проявленіяхъ вѣялъ духъ самого закоренѣлаго обскурантизма, поддерживаемый сверхъ того сильнымъ вліяніемъ французскихъ эмигрантовъ, выгнанныхъ съ родины великимъ переворотомъ и спѣшившихъ въ распростерстыя объятія нашего гостепріимнаго барства. Между эмигрантами были и люди хорошо образованные, люди, дышавшіе злобою дней своихъ, но масса ихъ принадлежала къ старому порядку. " Эти маркизы и жентильомы доброй старой Франціи, говоритъ историкъ русскаго дворянства,-- которымъ не по сердцу пришлась молодая, возрожденная великими принципами 1789 года Франція, толпами нахлынули въ Россію и въ салонахъ петербургскаго барства нашли себѣ прилежнѣйшихъ адептовъ. Легитимистская эмиграція была сильна не только принципами, но и количественно; императоръ Павелъ въ 1797 г. принялъ въ свою службу цѣлый корпусъ принца Конде, состоявшій изъ тре^ъ полковъ пѣхоты, двухъ конницы и артиллеріи. Эти полки, изъ которыхъ нѣкоторые состояли изъ однихъ жентильомовъ самыхъ аристократическихъ фамилій, ополчавшихся на защиту великихъ-принциповъ ancien regime'а въ чужой странѣ, эти полки, шефами которыхъ были принцъ Конде, герцогъ Бурбонъ, Гогенло, Дюкъ де-Берри, Дюкъ д'Энгіенъ, расквартированы были во Владимірѣ, Луцкѣ, Ковелѣ и разносили по русской землѣ феодальныя и кастическія воззрѣнія стариннаго французскаго дворянства, противъ которыхъ возстала въ 1789 г. вся французская земля". Подъ вліяніемъ этой эмиграціи наша аристократія вырабатывала окончательно свой типъ (Р. Славатинскій, 67). Крѣпостное право и дворянская грамота получали новыя доказательства своей священности изъ устъ компетентныхъ софистовъ въ родѣ де-Местра, который убѣждалъ правительство поддерживать всѣми силами патріархальный строй русской жизни, ограничить образованіе и литературу, запретить преподаваніе естественныхъ наукъ и т. д. Эмигранты много содѣйствовали теоретическому выясненію и формулированію мыслей нашихъ крѣпостниковъ и другихъ ретроградовъ. Тѣ-же эмигранты главнымъ образомъ распространяли въ обществѣ самыя превратныя понятія о великихъ событіяхъ концы XVIII вѣка и пускали въ ходъ ту систему запугиванья политическими призраками, которая принесла столь горькіе плоды во всѣхъ европейскихъ странахъ послѣ 1815 года. Во всѣхъ проявленіяхъ прогрессивной мысли, во всѣхъ честныхъ стремленіяхъ, шедшихъ въ разрѣзъ съ ихъ средневѣковыми предразсудками и остальными интересами, эти апостолы реакціи указывали приближеніе всеобщей революціонной бури, сочиняя чудовищные мифы о проискахъ иллюминатовъ, о комплотахъ якобинцевъ, о всемірномъ революціонномъ заговорѣ, имѣющемъ цѣлью " ниспроверженіе алтарей и троновъ." Послѣ 1815 г. эта пропаганда еще болѣе усилилась подъ вліяніемъ Меттерниха и другихъ дѣятелей всеобщей европейской реакціи.

Умственное убожество и путаница понятій въ тогдашнемъ обществѣ простирались до того, что тѣ-же самые люди, которые подчинялись вліянію іезуитовъ и легитимистскихъ реакціонеровъ, слѣдовательно вліянію европейцевъ и преимущественно французовъ, тѣ-же самые люди мирили свое умонастроеніе съ самыми нелѣпыми славянофильскими увлеченіями, съ самою слѣпою ненавистью во всему иностранному. Славянофильство еще при Екатеринѣ выступало въ качествѣ ретроградной доктрины, которая во имя ложно понятаго принципа народности, во имя квасного патріотизма, начала противодѣйствовать вліянію "французской заразы", какъ выражались тогда. Блестящая военная исторія екатерининскаго времени значительно усилила этотъ патріотизмъ, который такъ рельефно выразился въ напыщенныхъ одахъ Державина и Ко. Неудачи нашихъ военныхъ столкновеній съ Наполеономъ и завоевательныя намѣренія послѣдняго еще задолго до 1812 г. развили въ обществѣ сильную ненависть къ Франціи. Неудачныя войны, еще болѣе неудачный тильзитскій миръ "на Петербургъ, на Москву, на всѣ тѣ мѣста, коихъ просвѣщеніе наиболѣе коснулось, произвели самое грустное впечатлѣніе: тамъ знали, что союзъ съ Наполеономъ ничто иное, какъ признаніе его надъ собой власти" (Вигель; Богдан., II, 813). Эта патріотическая непріязнь къ французамъ поддерживалась и литературой и правительствомъ. Ив. Дмитріевъ разсказываетъ, напр., какъ въ 1806 г. губернаторамъ предписывалось подъ рукою убѣждать дворянъ въ необходимости земскаго войска; всюду были разосланы сенаторы для возбужденія въ дворянскихъ собраніяхъ патріотическихъ чувствъ и довѣрія къ правительству (Взглядъ на свою жизнь, 153). Но и независимо отъ этого, патріотическій энтузіазмъ и фанатическая ненависть въ французамъ росли все болѣе и болѣе по мѣрѣ приближенія грозы 1812 г. Ужасныя бѣдствія, предшествовавшія этой эпохѣ, -- голодъ, страшные пожары, превратившіе въ пепелъ множество городовъ, появленіе кометы, преувеличенные слухи о грозящемъ нашествіи "двадцати народовъ," слухи о намѣреніи Наполеона освободить русскихъ крестьянъ, мифъ о Наполеонѣ, какъ объ антихристѣ, -- все/ это повергало страну въ хаосъ всевозможныхъ страховъ, всеобщей подозрительности, патріотическаго одушевленія и самой необузданной ненависти къ иностранцамъ. Патріоты постоянно твердили вмѣстѣ съ Лопухинымъ, что "главное искусство россійской политики должно состоять въ томъ, чтобы сколь возможно не только меньше зависѣть отъ Европы, но и меньше связей съ нею имѣть, какъ политическими сношеніями, такъ и нравственными. Подъ именемъ послѣднихъ разумѣю я обычаи, коихъ заразительная гнилость снѣдаетъ древнее здравіе душъ и тѣлъ россійскихъ" (Записки, 153). Съ особенною яростью нацадали на галломанію Ростопчинъ, Шишковъ и Глинка, выставляя вредъ французскаго воспитанія, издѣваясь надъ французскими модами и обычаями, доказывая нравственное и умственное превосходство русскаго народа надъ европейцами во всѣхъ отношеніяхъ, преклоняясь передъ нимъ, какъ передъ "избранникомъ божіимъ и сосудомъ его благодати," приравнивая мнѣнія боярина Матвѣева къ философіи Локка, а Кормчую къ Солону, Шатобріану и Монтескье. До какихъ нелѣпостей доходилъ, напр., Шишковъ, можно видѣть изъ слѣдующаго его письма, писаннаго въ 1813 г. "Вы знаете, какъ господа "Вѣстники" и "Меркуріи" противъ меня возставали... Они упрекали меня, что я хочу ниспровергнуть просвѣщеніе и всѣхъ обратить въ невѣжество. Тогда они могли такъ вопіять, надѣясь на великое число зараженныхъ симъ духомъ, и тогда я долженъ былъ поневолѣ воздерживаться, но теперь я ткнулъ ихъ носомъ въ пепелъ Москвы и громко имъ сказалъ -- вотъ чего вы хотѣли! " Такимъ образомъ, журналисты, издѣвавшіеся надъ невѣжественнымъ филологическимъ патріотизмомъ Шишкова, желавшаго сдѣлать литературнымъ и разговорнымъ языкомъ испорченное имъ церковнославянское нарѣчіе,-- хотѣли сожженія Москвы!.. Этимъ патріотическимъ умонастроеніемъ пользовались для борьбы противъ всѣхъ реформъ и нововведеній. Такъ, напр., Трощинскій, разсматривавшій проектъ гражданскаго уложенія Сперанскаго и найдя сходство его съ кодексомъ Наполеона, видитъ въ этомъ величайшую опасность для Россіи, опасность "гибельныхъ переворотовъ французскаго королевства!.." "Не постигаю, какъ можно заимствоваться намъ законами отъ ужасной революціонной пропаганды! Какъ можетъ ревнительный россіянинъ почитать себя Счастливымъ, учреждаясь въ кругу ближнихъ своихъ сообразно съ духомъ безбожнѣйшаго властелина! Какъ можетъ отецъ семейства, священникъ, дворянинъ, купецъ, мѣщанинъ, поселянинъ, какъ онъ можетъ любить сіи законы, когда приведетъ себѣ на память неслыханное звѣрство и пренебреженіе всего святѣйшаго, которыя совершились въ его отечествѣ, въ его селеніи, въ его домѣ, въ его глазахъ, въ его церкви и самомъ алтарѣ, совершились, какъ слѣдствія лютыхъ намѣреній Бонапарта, который стремился повсюду искоренить законную власть и древнюю вѣру!"

Нѣтъ сомнѣнія, что у многихъ эта галлофобія была совершенно искреннею, но зато у нѣкоторыхъ представителей ея она имѣла въ себѣ много напускного лицемѣрія. Ростопчинъ, напр., столь извѣстный у насъ за самаго русскаго, но замѣчанію Морошкина, "будучи ярымъ ненавистникомъ всего французскаго, въ то-же время поощрялъ худшую форму галломаніи и писалъ панегирики іезуитскому пансіону аббата Николя" (Р. Арх. 1871, 178; Пыпинъ; Морошкинъ, Іезуиты, II, 112 и др.).

С. Шашковъ.

(Продолженіе.)

"Дѣло", No 5, 1871