Шашков Серафим Серафимович - Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция. С. С. Шашкова. Изд. Шигина. 1871

Историческія судьбы женщины, дѣтоубійство и проституція. С. С. Шашкова. Изд. Шигина. 1871.

Передъ нами книга, въ 620 страницъ компактной печати, спеціально посвященная женскому вопросу,-- книга честная и умная, съ какими рѣдко приходится встрѣчаться среди нашего печатнаго хлама. Она разсматриваетъ женскій вопросъ въ трехъ главныхъ фазахъ его соціальнаго развитія, а именно -- исторію женской эманципація, дѣтоубійства и проституціи. Эти три явленія современной жизни, повидимому, не имѣютъ между собою ничего общаго, но въ сущности составляютъ одинъ и тотъ-же вопросъ, только въ трехъ различныхъ формахъ, вытекающихъ изъ одного и того-же соціальнаго источника" Экономическій гнетъ, лежащій на женщинѣ, какъ на общественномъ нулѣ, ведетъ за собою проституцію, а проституція приводитъ къ дѣтоубійству. Такимъ образомъ между этими явленіями лежитъ неразрывная логическая связь, которую г. Шашковъ принялъ за основаніе своего сочиненія. Это совершенно раціональный планъ и, сколько мнѣ извѣстно, въ первый разъ приводится въ исполненіе не только въ русской, но и въ европейскихъ литературахъ. Отдѣльно о каждомъ изъ этихъ вопросовъ мы найдемъ множество сочиненій на иностранныхъ языкахъ, но никто до сихъ поръ не соединялъ ихъ въ одно цѣлое, проникнутое однимъ общимъ воззрѣніемъ и направленное къ одному результату. Идеями, фактами и выводами, авторъ, конечно, обязанъ иностраннымъ источникамъ, но систематическое изложеніе ихъ принадлежитъ безспорно ему одному.

Кромѣ того это первый и единственный трудъ въ нашей литературѣ, представляющій въ одномъ цѣломъ все, что выработала современное соціальное знаніе по этому вопросу. Читатель,-- если только онъ не совсѣмъ разучился мыслить, благодаря осаждающимъ его клубничнымъ романистамъ и фабрикантамъ не менѣе клубничныхъ оперетокъ,-- прочитавъ эту книгу со вниманіемъ, становится на уровнѣ лучшей европейской мысли по женскому вопросу, хотя съ частными фактами и взглядами автора можно и не соглашаться. Какимъ длиннымъ и страдальческимъ путемъ шла женщина отъ своего безусловнаго рабства въ семьѣ и обществѣ къ своему освобожденію, какимъ перемѣнамъ подвергалось ея умственное и соціальное положеніе подъ вліяніемъ различныхъ цивилизацій и эпохъ варварства, какой цѣной она завоевала свое право на лучшую долю въ современныхъ обществахъ, -- отвѣты на всѣ эти вопросы мы найдемъ у г. Шашкова. Въ этомъ отношеніи надо отдать ему полную справедливость: онъ не жалѣлъ ни времени, ни труда на свою работу, онъ перечиталъ по своему предмету все, что было написано о женскомъ вопросѣ лучшаго въ Европѣ, и, пользуясь знаніемъ трехъ иностранныхъ языковъ, имѣлъ дѣло не съ сомнительными компиляціями и переводами, а прямо съ оригинальными сочиненіями, т. е. онъ бралъ свои идеи и выводы не изъ вторыхъ, а изъ первыхъ рукъ. Явись такой трудъ въ Англіи или во Франціи, онъ непремѣнно выдержалъ-бы въ нѣсколько мѣсяцевъ нѣсколько изданій, а у насъ, въ нашихъ лоскутныхъ рядахъ книгопродавческаго рынка, онъ едва нашелъ себѣ какого-то издателя г. Шигина.

По тамъ, гдѣ есть достоинства, есть и недостатки, которые впрочемъ совершенно неизбѣжны при обработкѣ такого обширнаго и сложнаго вопроса, какъ женскій, и притомъ у насъ, гдѣ "Таинства брака" и а Физіологія" Дебэ находятъ себѣ не только издателей, ни и читателей. Главнымъ недостаткомъ книги г. Шашкова мы считаемъ отсутствіе строгаго критическаго отношенія къ фактамъ, которыми онъ пользуется для своихъ выводовъ. Мифъ и исторія, легенда и дѣйствительное событіе принимаются имъ съ одинаковымъ довѣріемъ и на одинаковыхъ правахъ входятъ въ его аргументацію. Такъ, напримѣръ, говоря о первобытномъ состояніи народовъ и о положеніи женщины въ этотъ періодъ времени, г. Шашковъ ссылается на мифическія сказанія, неимѣющія за собой никакого историческаго авторитета: "У многихъ народовъ, пишетъ онъ, -- сохранились преданія о первобытной жизни безъ брака и безъ собственности; такъ жили, напр., троглодиты. Боги вывели людей изъ этого полуживотнаго состоянія; по сказаніямъ японцевъ, египтянъ, перуанцевъ и многихъ другихъ народовъ, одновременно съ учрежденіемъ брака, боги ввели между ними и собственность. Въ Китаѣ, наприм., Фоги, научившій людей строить жилища, въ то же время учредилъ между ними и браки. Въ Перу, говоритъ легенда, люди сначала вовсе не имѣли правильныхъ жилищъ, а жили въ пещерахъ, ямахъ и на деревьяхъ; бракъ былъ совершенно неизвѣстенъ имъ. Но вотъ сходятъ на землю дѣти солнца и учатъ людей жить въ бракѣ, строить дома, обработывать землю и пользоваться плодами ея". Очевидно, что здѣсь дѣло идетъ о тѣхъ отдаленныхъ и темныхъ эпохахъ, въ которыя только-что формировался зародышъ общественной жизни и о которыхъ мы можемъ судить лишь но аналогіи съ современными намъ дикарями или на основаніи геологическихъ данныхъ, открывающихъ намъ нѣкоторые слѣды первобытнаго человѣка. но чтобы судить аналогически, необходимо обратиться къ изученію какого-нибудь австралійскаго или африканскаго племени и, по складу его зачаточной жизни, составить понятіе о томъ, что было и что могло быть у доис.орическихъ народовъ другихъ эпохъ. Это было-бы самымъ лучшимъ критеріемъ для оцѣнки фактовъ, которые г. Шашковъ подтверждаетъ ссылками на легенды. Онъ, конечно, хорошо знаетъ, что такое легенда, когда и историческія событія, близкія къ намъ, сплошь и рядомъ принадлежатъ къ области ребяческихъ сказокъ. Что мы стали-бы думать объ историкѣ, который-бы безъ всякой критики принялъ телеграммы Наполеона 111 о его побѣдахъ при Гравелотѣ и Виссамбургѣ или увѣренія Бисмарка, адресуемыя любезнымъ берлинцамъ, чуть не о побѣдоносномъ отступленіи баварцовъ изъ Орлеана. А между тѣмъ сырой матеріалъ, неочищенный собственнымъ анализомъ автора и невыброшенный вонъ изъ книги г. Шашкова, мѣшаетъ какъ ему самому смотрѣть на вещи прямо, такъ и читателю слѣдить за той свѣтлой идеей, которая, какъ струя чистой воды, теряется подъ грудами ила и щебня разныхъ цитатъ и указаній на сомнительные источники. Все это безполезно загромождаетъ умную книгу г. Шашкова и отнимаетъ у нея такія страницы, которыя-бы доставили читателю не одну минуту полнаго удовольствія. Филистерская свѣсь, конечно, была-бы недовольна, почему Одиссея или сказка о троглодитахъ не ставятся ни въ грошъ историкомъ женскаго вопроса, но кто-же убѣдитъ филистера въ томъ, что его пергаментная голова -- не совсѣмъ нормальный человѣческій органъ. Мы предвидимъ возраженіе автора, и потому отвѣтимъ на него тутъ-же. Г. Шашковъ можетъ возразить намъ, что для убѣдительности доказательствъ, для постановки читателя на надлежащую точку зрѣнія нужны всѣ эти ссылки и авторитеты, нужна такая аргументація, которая не пренебрегала-бы ничѣмъ, занесеннымъ на страницы человѣческой лѣтописи. Это такъ; и мы не будемъ спорить о томъ, чтобы какой-нибудь залежавшійся мусоръ не былъ пригоденъ для серьезной исторической работы, но онъ нуженъ самому автору, онъ долженъ оставаться въ его рукахъ, какъ строительный матеріалъ, и являться въ самомъ знаніи уже въ очищенномъ и переработанномъ видѣ. Что-же до читателя, то его убѣждаемъ и увлекаетъ собственная мысль автора, а не то, что будутъ говорить ему индѣйскіе бонзы или греческіе историки-сплетники. Судите сами: если такая превосходная книга, какъ "О подчиненіи женщины" Дж. Ст. Милля, отскочила, какъ резиновый мячъ, отъ головы г. Страхова, то кто-же послѣ этого можетъ подѣйствовать на эту голову силой убѣжденія? Читателю мыслящему, способному воспринимать хорошія идеи, достаточно одного намека, одной умной фразы, чтобы навести его на цѣлый рядъ полезныхъ выводовъ, а дурака не проберешь и тысячами страницъ историческихъ свидѣтельствъ. Поэтому совершенно напрасный трудъ -- искать въ обиліи сырого матеріала силу убѣждающаго слова.

Теперь я обращусь къ самымъ выводамъ г. Шашкова. Приступая къ изложенію "Историческихъ судебъ женщины", онъ утѣшаетъ насъ тѣмъ, что чрезъ всю исторію человѣчества "идетъ борьба женщины съ мужчиной,-- борьба за свободу или преобладаніе, и есть много фактовъ, говоритъ онъ,-- доказывающихъ, что побѣда не всегда доставалась мужчинѣ. Даже ври настоящей неразработанности исторіи женщинъ, изслѣдователи видятъ ясные слѣды такихъ первобытныхъ порядковъ, при которыхъ въ жизни царили материнское право и гинейкократія, по грубая физическая сила разрушила такіе порядки". Поэтому главной задачей своего историческаго этюда г. Шашковъ ставитъ изслѣдованіе этой борьбы и этихъ побѣдъ: "Доказать, что женщина идетъ впередъ также давно, какъ и мужчина, что женское дѣло стоитъ на прочномъ историческомъ основаніи, выяснить значеніе семейства и женщины въ исторіи цивилизаціи, обозначить ту цѣль, къ которой стремятся они въ своемъ прогрессивномъ развитіи, укрѣпить вѣру женщины въ свои силы и въ успѣхъ своего дѣла -- вотъ задача, которая для достойнаго своего выполненія ждетъ первостепеннаго историческаго таланта, соединеннаго съ громадной эрудиціей."

Первый опытъ этого почтеннаго труда представляетъ намъ самъ г. Шашковъ. Мы не можемъ не сочувствовать такому смѣлому и полезному предпріятію, но думаемъ, что г. Шашковъ ошибается въ самой постановкѣ своего вопроса. Еслибы, дѣйствительно, чрезъ всю исторію проходила неустанная и энергическая борьба женщины противъ своего закабаленія, то мы были-бы въ правѣ спросить: гдѣ-же результаты этой борьбы? Что женщина часто сознавала всю несправедливость своего порабощенія, и, доведенная до невыносимаго гнета, до оскорбленія всѣхъ лучшихъ человѣческихъ чувствъ, какъ матери, какъ жены, какъ существа свободнаго, поднимала голосъ протеста, -- это такъ; но протестъ этотъ былъ пассивнымъ сопротивленіемъ, симптомомъ отчаянія, фактомъ случайнымъ, а не постепенной и организованной исторической борьбой. По крайней мѣрѣ, мы не видимъ въ этой борьбѣ ничего похожаго на строго-выдержанный и послѣдовательный планъ. Напротивъ, подчиненность и деморализація женщины сводной стороны, вызывали съ другой такую-же деморализацію въ видѣ протеста. женщину лишали ея естественной свободы и она мстила за это лишеніе развратомъ, т. е. выбивала, но пословицѣ, клинъ клиномъ. Изъ затворницы она превращалась въ публичную гетеру, и только путемъ разврата добивалась полной эманнипаціи. И это жалкое явленіе представляютъ намъ двѣ лучшія цивилизаціи древняго міра -- греческая и римская. Въ Греціи женщина была, въ полномъ значеніи слова, безгласной рабой. "Ни въ дѣлахъ хозяйства, ни въ дѣлахъ воспитанія дѣтей, говоритъ г. Шашковъ, афинянка не имѣла никакого права на самостоятельный голосъ". Отецъ, мужъ и даже сынъ смотрѣли на нее, какъ на необходимую принадлежность семейнаго гарема и обходились съ ней, какъ съ прислугой. философы, поэты, государственные люди и полководцы относились къ ней съ такимъ цинизмомъ и презрѣніемъ, какого не дозволилъ-бы себѣ самый тупоумный субъектъ нашего времени. "Презрѣніе къ несчастному полу, говоритъ г. Шашковъ,-- часто доходило до того, что даже лучшіе люди выражали его въ такихъ формахъ, которыя только подстать какому нибудь Титу Титычу Брускову. Фемистоклъ въ первые годы своей юности забавлялся тѣмъ, что запрягалъ четырехъ совершенно нагихъ женщинъ въ свою колесницу и, при одобрительныхъ крикахъ толпы, проѣзжалъ на нихъ черезъ всю Агору. Въ Сибири самодуры-золотопромышленники и пріисковые рабочіе нерѣдко подражаютъ этому великому герою Эллады". Кажется, худшей подвластности и большаго униженія женщины трудно себѣ представить; но въ чемъ-же выражалась борьба ея съ такимъ порядкомъ вещей, чѣмъ и какъ она заявляла свой протестъ противъ попиравшаго ее насилія? Публичнымъ развратомъ, полнымъ нравственнымъ паденіемъ гетеры -- вотъ и все. Мы не видимъ ни коллективной оппозиціи, ни литературной пропаганды въ пользу женской эманципаціи (только одинъ Платонъ изъ всѣхъ греческихъ мыслителей замолвилъ мимоходомъ доброе слово о равноправности женщинъ).ни политическихъ мѣръ, однимъ словомъ, ничего такого, что походило-бы хоть нѣсколько на разумную борьбу съ подавляющимъ зломъ. Рабство такъ глубоко развратило и ту и другую сторону -- и рабовладѣльца, и его невольницу, что самое чувство свободы считалась чѣмъ-то неестественнымъ и неприличнымъ. То-же самое мы находимъ и въ Римѣ. Здѣсь даже было хуже. Грекъ, обладавшій чувствомъ изящнаго и пластической красоты, по крайней мѣрѣ, уважалъ въ женщинѣ красавицу и воздвигалъ ей мавзолеи за ея физическую прелесть; по грубый, эгоистичный, жадный до богатствъ и хищный въ своихъ завоеваніяхъ римлянинъ не увлекался даже эстетической стороной женщины. Греческая гетера, блиставшая умомъ и внѣшнимъ лоскомъ образованія, здѣсь была просто грязной проституткой. И только въ проституціи она, подобно афинянкѣ, искала выхода изъ подъ своей неволи. Ничего другого она не могла придумать для своего освобожденія. Правда, разъ или два она выступила на общественную сцену съ публичнымъ протестомъ, но какъ жалокъ и мелоченъ былъ этотъ неудачный протестъ. "Такъ, говоритъ г. Шашковъ,-- въ 326 году до P. X. Римъ былъ пораженъ ужасною вѣстью о заговорѣ женщинъ съ цѣлію отравленія мужей, о томъ, что матроны приготовляютъ для этого ядъ и уже многіе мужчины пали жертвою ихъ умысловъ. Число заговорщицъ историческія свидѣтельства опредѣляютъ не одинаково,-- одни считаютъ 170, другія -- 360. Уличенныхъ женщинъ судьи заставили выпить ядъ, приготовленный ими для мужей". Судя по такимъ пріемамъ протеста, совершенно ех одного съ тѣмъ, что дѣлалъ негръ, доведенный до отчаянія своимъ плантаторомъ, легко догадаться, для какой соціальной и гражданской борьбы были способны римскія матроны. Это были разсвирѣпѣвшія самки, изъ которыхъ потомъ выродились знаменитыя фуріи императорскаго Рима -- Агриппины, Мессалины и т. д. Въ другой разъ поводомъ къ открытому протесту римлянокъ послужилъ слѣдующій случай: послѣ раззоренія Рима пуническими войнами консулъ Оппій провелъ законъ, запрещавшій женщинамъ ѣздить на парѣ, одѣваться въ цвѣтныя платья и носить въ головныхъ уборахъ болѣе 1/2 унціи золота. Это возмутило всѣхъ матронъ, и онѣ громадными толпами стекались нѣсколько дней въ Капитолій и требовали отмѣны оппіева закона. И законъ, послѣ упорной борьбы со стороны отцовъ отечества, былъ отмѣненъ. По протестующая римлянка противъ запрещенія не ѣздить на парѣ, ни однимъ звукомъ не выразила своего негодованія противъ униженія ея въ глазахъ дѣтей, общества, противъ того, что ее бросали съ торпейской скалы за измѣну развратному мужу или за нарушеніе общественной нравственности цѣломудренной весталкой. Спрашивается, гдѣ-же та великая борьба, которая, по мнѣнію г. Шашкова, проходитъ чрезъ всю исторію человѣчества? Гдѣ-же результаты этой борьбы послѣ столькихъ вѣковъ человѣческаго существованія? "Вамъ слезы и только однѣ слезы оставлены для житейской борьбы, утѣшаетъ Цицеронъ свою дочь Туллію, -- и когда слезы изсякнутъ, остается одна покорность судьбѣ". Это говорилъ не христіанскій учитель, полный смиренія и равнодушія къ жизни, а гордый язычникъ и одинъ изъ послѣднихъ представителей старой римской республики. Еслибы женщина дѣйствительно боролась за свою независимость, еслибы протестующій голосъ ея не умолкалъ продолженіи нѣсколькихъ вѣковъ на ея исторической Голгофѣ, то она, конечно, уже давно пробилась-бы на свѣтъ божій и занимала то соціальное положеніе, о которомъ только можетъ мечтать въ половинѣ XIX вѣка. Тогда и исторія цивилизаціи имѣлабы другой характеръ, другія жизненныя силы, и древній греко-римскій міръ, съ его великими зачатками будущаго человѣческаго развитія, не погибъ-бы такъ позорно отъ своего собственнаго безсилія и истощенія. Рабство погубило его, и первой рабой его была женщина. Правда, ея цѣпи были украшены цвѣтами и всей роскошью античнаго утонченнаго разврата, но все-же это были цѣпи, которыхъ она не могла разбить, даже не думала разбивать и, погибая сама, погубила и своихъ деспотовъ. Мы убѣждены, что другая участь предстояла-бы Риму, еслибъ его матрона, какъ свободная мать, воспитала чувство свободы въ своихъ дѣтяхъ, какъ живой членъ общества, дала-бы своему отечеству честныхъ и энергическихъ гражданъ, а не выродковъ домашней тюрьмы, подобныхъ Тиверію и Калигулѣ. Тогда и прогрессъ человѣчества былъ-бы далеко впереди и на страницахъ исторіи явилось-бы меньше грязи и крови. Къ сожалѣнію, эксплуатація человѣка человѣкомъ слишкомъ старая и затверженная пѣсня, самая цѣпкая и непобѣдимая изъ традицій, вѣчная, нескончаемая побѣда Аримана надъ Ормуздомь. Эксплуатація женщины мужчиной тѣмъ хуже была для нея, что тутъ подневольное положеніе всегда смягчалось нѣжными чувствами материнской и супружеской любви, и раба изчезала въ куртизанкѣ и кокеткѣ. Поэтому мы совершенно согласны съ Миллемъ, который говоритъ, что всего менѣе сама женщина сдѣлала на пути своей исторіи въ пользу своего самостоятельнаго и независимаго положенія.

Это мнѣніе подтверждается и всѣмъ прошлымъ развитіемъ человѣчества. Что такое исторія въ ея точномъ и реальномъ значеніи? Это безпрерывная борьба индивидуальныхъ интересовъ, борьба отдѣльныхъ личностей, заправляющихъ ходомъ такъ называемыхъ міровыхъ событій, господствующихъ сословій, кастъ и партій. Весь механизмъ и вся драматическая обстановка исторіи находилась въ рукахъ того или другого меньшинства, подъ вліяніемъ тѣхъ или другихъ эгоистическихъ стремленій только ничтожной части общества. А масса, выносившая на своихъ плечахъ всю черную работу исторической постройки и одна отвѣчавшая за всѣ ошибки и бѣдствія въ критическія эпохи, "стояла вдали отъ тѣхъ интересовъ и плановъ, которые давали толчокъ и направленіе историческому движенію; ее приглашали, какъ каменьщика, участвовать въ приготовленіи матеріаловъ, въ ломкѣ и переноскѣ ихъ для воздвигаемаго зданія, но когда домъ былъ готовъ, ее оставляли за порогомъ дверей, какъ незваную гостью. Отъ нея требовали силъ, денегъ, жертвъ и самоотверженія, но въ замѣнъ этого не давали ей ничего, кромѣ остатковъ, сохранившихся отъ стола историческихъ строителей; ея роль въ исторіи -- роль поденщика, механическаго орудія, а не сознательнаго дѣятеля. Только въ послѣднее время, и то немногіе, стали понимать, что египетская работа исторіи, такъ безславно завершенная Наполеономъ III и принятая изъ его рукъ самымъ способнымъ ученикомъ его графомъ Бисмаркомъ, не прочна; что истинный прогрессъ человѣчества покоится на широкихъ основахъ общаго народнаго благосостоянія, а не на величіи и счастіи отдѣльныхъ единицъ; что чернорабочій каменьщикъ долженъ, быть приглашенъ къ участію въ самомъ творчествѣ историческаго прогресса, тѣмъ болѣе, что безъ его труда и рукъ никакое движеніе впередъ невозможно; однимъ словомъ, узкій эгоистическій кругозоръ пережитыхъ историческихъ перипетій долженъ смѣниться общенароднымъ и общечеловѣческимъ воззрѣніемъ на ходъ и направленіе событій. Но эти соціальныя чувства, эти гуманные взгляды -- явленіе новое, великое умственное пріобрѣтеніе XIX вѣка, получившее право на практическое примѣненіе только въ нашемъ поколѣніи. Во имя этой идеи сознательно и безсознательно совершаются всѣ реформы нашего времени; подъ вліяніемъ ея освобождаются негры южной Америки, уничтожается крѣпостное право въ Россіи, Римъ отворяетъ ворота итальянскому королю, а въ другія ворота приглашаетъ выбраться папу, но имя ея французская нація, израненная и избитая, говоритъ своему жадному побѣдителю, что она скорѣе отдастъ ему свою жизнь, чѣмъ унизится до позорнаго мира. До такихъ понятій и чувствъ никогда не возвышалось человѣчество и солидарность его интересовъ никогда не была такъ очевидна, какъ въ переживаемую нами эпоху. Еще нѣсколько усилій со стороны образованныхъ народовъ, еще нѣсколько фактовъ подобныхъ тѣмъ, которые совершаются на нашихъ глазахъ, и вся прошлая историческая жизнь явится передъ нами въ такомъ жалкомъ и мизерномъ видѣ, съ ея мелкими индивидуальными интересами, съ ея эгоистическими стремленіями, что мы будемъ смотрѣть на нее, какъ на странное ослѣпленіе человѣчества, какъ на окольный путь, пройденный заблудившимся путникомъ.

При такомъ взглядѣ на исторію, намъ дѣлается понятной историческая безгласность женщины. Если узкій человѣческій эгоизмъ управлялъ вообще ходомъ событій, то онъ долженъ былъ еще сильнѣе отразиться на положеніи женщины. Обладаніе негромъ даетъ одну матеріальную выгоду, но обладаніе женщиной, кромѣ экономической эксплуатаціи, удовлетворяетъ еще и другимъ, чисто-нравственнымъ потребностямъ. Это не только грубый животный эгоизмъ, но и эгоизмъ чувства, страсти, поднимающій въ душѣ человѣка самые дикіе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, самые благородные инстинкты. Поэтому разстаться съ эгоизмомъ этого рода было гораздо труднѣе, чѣмъ со всякимъ другимъ побужденіемъ. Оттого и борьба въ этой сферѣ была такъ слаба и такъ надолго откладывалась -- вплоть до нашего времени. Только въ XIX вѣкѣ, одновременно съ развитіемъ соціальныхъ чувствъ, выступаетъ на сцену и женская эманципація; ранѣе этого она была, въ активномъ смыслѣ, положительно невозможна, и протестъ женщины былъ только горькой ироніей надъ ея собственнымъ безсиліемъ. Оттого, между прочимъ, этотъ вопросъ, теперь охватившій собою всю мыслящую часть человѣчества, вошедшій, какъ необходимый элементъ, во всѣ отрасли умственной дѣятельности -- въ литературу, въ парламентскіе дебаты, въ законодательные кодексы, былъ совершенно обойденъ въ эпохи такихъ великихъ переворотовъ, какъ реформація и французская революція. Когда-же, какъ не въ это время, былъ болѣе удобный случай для протеста женщины, а между тѣмъ она не выразила его ни однимъ словомъ, она и теперь также молчала, какъ восточная раба и римская матрона.

Въ реформаціи, кромѣ религіозной стороны, была и другая -- чисто-демократическая. Въ то время, какъ Лютеръ выметалъ своей дубовой метлой вѣками накопившійся соръ въ католической кельѣ и капеллѣ, Мюнцеръ намѣревался очистить другія ясли, феодальные замки отъ ихъ старой плесени. Это была борьба не за право совѣсти, а за самыя существенныя и реальныя права обиженнаго нѣмецкаго Михеля. Мюнцеръ мечталъ о свободѣ общей, о свободѣ всей Германіи, и между тѣмъ, ни онъ самъ, ни современныя ему женщины даже не откликнулись на женскій вопросъ. Напротивъ, все, что сдѣлала реформація для женщины -- это вывела ее изъ католическаго монастыря и тотъ-же монастырь устроила для нея въ семействѣ, въ обществѣ, въ кругу родныхъ и близкихъ ей людей. Вотъ что говоритъ г. Шашковъ объ этомъ времени: "Вмѣстѣ съ возстановленіемъ пуританской нравственности, эпоха реформаціи, какъ въ протестантскихъ, такъ и въ католическихъ земляхъ, стремилась къ реставраціи патріархальнаго семейства и строгой отеческой власти. Библейская семья снова выставляется образцомъ, и раціональность ея доказывается аргументами, заимствованными изъ новой системы естественнаго права. Даже одинъ изъ величайшихъ мыслителей тѣхъ временъ, Гобсъ, поетъ въ унисонъ съ протестантскими моралистами, признавая отца неограниченнымъ владыкой дома, который третируетъ дѣтей, какъ ему угодно, а въ случаѣ нужды можетъ даже продавать ихъ и отдавать въ залогъ. Другой знаменитый ученый, Боденъ, ревностно пропагандируя возстановленіе патріархальной родительской власти, доказываетъ, что необходимо ввести снова самые строгіе законы противъ семейныхъ преступниковъ и преступленій, а отцамъ предоставить право надъ жизнью и смертью своихъ дѣтей... Мысли и желанія Гобса, Бодена и другихъ были только эхомъ голосовъ, всюду раздававшихся въ европейскомъ обществѣ... Еще ужаснѣе была отеческая власть въ странахъ, управлявшихся римскимъ правомъ. Здѣсь отецъ былъ всеправнымъ деспотомъ и могъ даже, лишивъ дѣтей всѣхъ правъ, ссылать ихъ на галеры. Особенно беззащитны были дочери и младшіе сыновья. Институція первородства мало-по-малу переходила отъ аристократіи къ низшимъ классамъ, принимавшимъ ее вслѣдствіе бѣдности, для сохраненія въ семействахъ тѣхъ клочковъ земли, которые кормили ихъ. Младшіе сыновья принуждены были жить въ безбрачіи и дѣлались работниками семейства. Въ Пиринеяхъ до. сихъ поръ можно видѣть образецъ такихъ порядковъ. Здѣсь младшіе сыновья живутъ и работаютъ для своихъ племянниковъ. "Дурно одѣтые, лишенные всего необходимаго, говоритъ очевидецъ, -- они могутъ позавидовать собакѣ, которая содержится лучше ихъ... Они -- безплатные работники своей сестры, своего брата, своихъ племянниковъ и племянницъ; съ ними обращаются, какъ со скотами". Богатая буржуазія въ XVI и XVII в. также начинаетъ устраивать свои семейства по аристократическому образцу, вводя право первородства и устраняя отъ наслѣдства дочерей. Необходимость заставляла младшихъ сыновей въ бѣдныхъ семействахъ покоряться первенцамъ; въ богатыхъ же домахъ первородство поддерживалось властью отца, который всегда могъ удалить и обуздать строптиваго ?ына, заключивъ его въ монастырь или въ тюрьму, отославъ его во флотъ, въ армію или даже на галеры. Что могла значить въ старинной Европѣ родительская власть, показываетъ біографія Мирабо, отецъ котораго ненавидѣлъ его, когда тотъ еще былъ ребенкомъ, пріискивалъ для него самыхъ взыскательныхъ и жестокихъ учителей, а потомъ отдалъ его въ военную службу. За долгъ въ 40 луидоровъ Мирабо былъ посаженъ отцомъ въ крѣпость и освободился только потому, что полкъ его приготовлялся въ корсиканскую экспедицію. Мирабо женился и снова вошелъ въ долги,-- отецъ за это подвергаетъ его ссылкѣ и заключаетъ, какъ опаснаго человѣка, въ Маноскѣ. Мирабо, побуждаемый однимъ важнымъ семейнымъ дѣломъ, бѣжитъ изъ Маноска; его арестуютъ, отрывая отъ умирающаго сына, и сажаютъ въ мрачный замокъ д'Ифъ, поступая съ нимъ, какъ съ государственнымъ преступникомъ, и запрещая ему всякую корреспонденцію. Друзья хлопочутъ у властей объ его освобожденіи, но ни просьбы, ни жалобы, ни голосъ общественнаго мнѣнія, ни вмѣшательство королевскаго прокурора не въ силахъ не только освободить Мирабо, но даже избавить его отъ тѣхъ жестокостей и притѣсненій, которымъ онъ подвергался въ тюрьмѣ. Мирабо съ своей возлюбленной бѣжалъ въ Амстердамъ,-- его приговорили заочно къ отсѣченію головы. Отецъ послалъ въ Голландію агента, приказавъ ему привезти Мирабо живого или мертваго. Его арестовали, привезли въ кандалахъ во Францію и заключили въ Венсенъ. Только смерть старшаго сына заставила отца, въ интересахъ фамиліи, освободить Мирабо, когда ему было уже тридцать два года. Такъ деспотствовали отцы и такъ правительство содѣйствовало ихъ произволу.

И это было наканунѣ французской революціи, выступившей съ великой хартіей "о правахъ человѣка". Это былъ тотъ самый Мирабо, который произнесъ съ трибуны національнаго собранія первое слово о политической свободѣ Франціи. Но положеніе женщины, созданное реформаціей, было еще хуже. "Образованіе и воспитаніе женщины, продолжаетъ г. Шашковъ, были направлены къ приготовленію изъ нея безотвѣтной жены и хозяйки. Отцы, мужья, братья имѣли надъ женщиною огромную власть и старались держать ее въ ежовыхъ рукавицахъ. "Даже въ концѣ XVIII в. въ Германіи отцы управляли семействомъ, говоритъ Льюисъ, посредствомъ палки и плети". Даже братья имѣли почти родительскую власть надъ сестрами. женщина находилась не только подъ игомъ родителей, мужей и братьевъ, но и общество сильно ограничивало ее своими предразсудками. Ни одна, напр., горожанка высшаго класса не могла выходить изъ дому одна; служанка слѣдовала за нею и въ церковь, и въ лавку, и на прогулку". женское образованіе у нѣмцевъ вплоть до XIX в. было самое жалкое. Въ высшемъ кругу общества оно не шло далѣе французской болтовни, пѣнія и музыки. Въ буржуазіи чтеніе романовъ женщиною считалось грѣхомъ и преступленіемъ. Дѣвушекъ съ малолѣтства, иногда съ пяти лѣтъ, заставляли долбить протестантскій катихизисъ и библію, читать проповѣди и разныя благоговѣйныя размышленія. Въ нихъ такимъ образомъ убивали все живое. Въ дѣвичьихъ нѣмецкихъ школахъ XVI в. учили читать и писать, пѣть псалмы, зубрить нанзустъ катехизисъ и нѣкоторыя мѣста изъ библіи. Учительницами выбирались старыя дѣвы, набожныя и сухопарыя отъ моральнаго истощенія своей плоти. Послѣ школы, дѣвушка поступала подъ руководство матери, которая пріучала ее къ хозяйству, внушала ей страхъ божій, и своимъ примѣромъ наставляла ее пассивной покорности домовладыкѣ и рутинной приверженности къ патріархальнымъ обычаямъ. Въ Англіи, по словамъ Маколея, литературныя библіотеки женъ и дочерей помѣщиковъ обыкновенно состояли изъ молитвенниковъ и рецептурныхъ книгъ. Если дѣвица имѣла малѣйшія литературныя свѣденія, на нее смотрѣли, какъ на чудо. Благорожденныя, благовоспитанныя и весьма понятливыя ламы не могли написать одной строчки на своемъ родномъ языкѣ безъ такихъ солецизмовъ и орфографическихъ ошибокъ, какихъ теперь постыдилась бы даже ученица школы для бѣдныхъ. Уровень женскаго образованія былъ низокъ, и опаснѣе было стоять выше, чѣмъ ниже этого уровня. Крайнее невѣжество и легкомысліе считались въ дамѣ менѣе неприличными, нежели легчайшій оттѣнокъ педантства и учености. Только во Франціи, да частью въ Италіи въ это время, какъ увидимъ ниже, образованіе женщинъ стояло довольно высоко и они гораздо менѣе, чѣмъ въ другихъ странахъ, были подавлены семействомъ и устранены отъ общественной дѣятельности. Но и здѣсь, какъ и въ Германіи, религіозное движеніе эпохи много противодѣйствовало умственному развитію женщины, погружая ее въ хаосъ крайняго мистицизма. Другъ Декарта, Елисавета Палатинская, принадлежавшая къ самымъ передовымъ людямъ своего времени, кончила тѣмъ, что сдѣлалась настоятельницею монастыря, не заразившись, впрочемъ, ни мистицизмомъ, ни фанатизмомъ. Современница ея, знаменитая писательница и ученая Анна Шурманъ, кончила гораздо хуже, всецѣло предавшись мистицизму. Та-же участь постигла и Жаккелину Паскаль, сестру извѣстнаго писателя, которая не уступала послѣднему своими талантами; но эти таланты она убила въ себѣ, предавшись аскетическому мистицизму и заживо похоронивъ себя въ монастырской кельѣ".

"Въ юридическомъ отношеніи въ этотъ періодъ интересы женщинъ пострадали значительно. Ихъ феодальныя права были ограничены Людовикомъ XIV; въ Англіи женщины-собственницы лишились избирательнаго права; въ крестьянствѣ, буржуазіи и аристократіи начала развиваться общность имущества супруговъ, которая почти равнозначительна полному отрицанію правъ собственности жены".

Вотъ къ чему привела реформація женщину; она поставила ее еще ниже, чѣмъ самый мрачный періодъ въ исторіи человѣчества -- средневѣковое варварство. И если удалось выбиться изъ-подъ этого гнета нѣсколькимъ отдѣльнымъ личностямъ, то это были не болѣе, какъ счастливыя исключенія, тѣ сильныя и геніальныя натуры, которыя" что называется, не тонутъ въ водѣ и не горятъ въ огнѣ.

Какъ ни странно, по то-же явленіе повторилось и съ французской революціей. Предшествовавшая ей реакція, созданная реформаціей, казалось, должна-бы была приготовить самый энергическій протестъ со стороны женщины; умственная дѣятельность XVIII вѣка, разбросившая свои лучи изъ Франціи на всю Европу и возбудившая въ человѣчествѣ такъ много важныхъ вопросовъ, не могла не коснуться и женской эманцинаціи. Она, дѣйствительно, и коснулась, но такъ слабо и, какъ-будто, мимоходомъ, что лучшіе писатели, руководившіе тогдашнимъ мнѣніемъ французскаго и всего европейскаго общества" хранили глубокое молчаніе относительно этого вопроса. Ни Вольтеръ" ни Гельвецій, ни Дидро и Даламберъ не прибавили своего слова къ защитѣ женскихъ правъ; и что всего удивительнѣе, сами женщины, подобныя умной, энергической г-жѣ Роланъ, оставались равнодушными къ своему дѣлу. Ихъ гораздо болѣе занимали министерскіе проекты, политическія программы и интриги партій, чѣмъ эманципація своихъ безправныхъ соотечественницъ. Правда, Кондорсе ратовалъ за женское дѣло, ему сочувствовали и поддерживали его нѣсколько парижскихъ трибуновъ, но эта литературная пропаганда, игнорируемая общественнымъ мнѣніемъ и правительствомъ, такъ и осталась въ клубныхъ салонахъ и на журнальныхъ листахъ. Ни одного оффиціальнаго акта не было издано по этому предмету; ни одна законодательная власть не затронула его ни съ теоретической, ни съ практической стороны. А между тѣмъ нельзя оспаривать великихъ услугъ, оказанныхъ французскими женщинами въ эту критическую эпоху. "Онѣ были, по выраженію Мишле, авангардомъ революціи." Ихъ патріотизмъ, готовность жертвовать собою въ виду опасности отечества, вліяніе ихъ на многихъ изъ передовыхъ дѣятелей этого времени давали имъ полное право на вниманіе и уваженіе. Говоря вообще, во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда обстоятельства требовали высокихъ чувствъ, рѣшительныхъ подвиговъ и самоотверженія, онѣ по характеру и энергіи стояли выше мужчинъ; онѣ не боялись ни тюрьмы, ни эшафота; онѣ радостію провожали сыновей и братьевъ на битву съ иностранными войсками и, какъ Тереза Шатріана, вездѣ являлись на помощь раненымъ и больнымъ. Казалось-бы, все это должно было расположить тогдашнихъ правителей Франціи въ пользу расширенія правъ женщины въ сферѣ семейной и общественной, но на самомъ дѣлѣ вышло совершенно наоборотъ. Едва кончилась первая фаза революціи,-- ея, такъ-сказать, архитектурная часть, и наступила пора осуществленія предначертанныхъ плановъ и идей, законодательнаго творчества и дѣйствительныхъ реформъ, правительство тотчасъ-же стало въ открытую оппозицію съ стремленіями женской эманципаціи и цѣлымъ рядомъ неловкихъ распоряженій возбудило въ женскомъ лагерѣ страшную реакцію. Это была одна изъ роковыхъ ошибокъ первой революціи. Передовымъ предвѣстникомъ этой реакціи была фанатически-настроенная, честная и глубоко-убѣжденная въ правотѣ своего дѣла, но недалекая Шарлотта Кордэ. И этотъ единичный случай, столь обыкновенный въ эпохи политическихъ кризисовъ, подалъ поводъ крайней партіи начать преслѣдованія вообще противъ женщинъ, участвовавшихъ въ общественной дѣятельности. Робеспьеръ и его друзья вооружились всѣми средствами для подавленія женской пропаганды. Одинъ изъ нихъ даже требовалъ, чтобы женщина не только не смѣла являться въ клубахъ или на трибунѣ, но и не имѣла-бы права присутствовать при общественныхъ церемоніяхъ, собраніяхъ и во время обсужденія правительственныхъ мѣръ. "Ея мѣсто -- кухня днемъ и спальня -- ночью", выражался на своемъ либеральномъ жаргонѣ старикъ Бюшо, тотъ самый Бюшо, который говорилъ, что или свобода или смерть -- другого выбора для Франціи не должно быть. Повторяемъ, это была роковая ошибка этого геніальнаго поколѣнія. Впослѣдствіи она привела къ наполеоновскому унтеръ-офицерскому взгляду на французскую женщину и въ Code Civil внесла тѣ ограниченія, которыя надолго задержали интеллектуальное и соціальное развитіе французской женщины, приготовивъ ей самую тяжелую реакцію реставрацій и, можетъ быть, реакцію Наполеона III. Какъ-бы то ни было" но революція, подобію реформаціи, деморализировала женщину и съузила еще больше кругъ ея дѣятельности. "До революціи, говоритъ Шашковъ, женщины царили въ салонахъ, но къ 93 году закрылись и салоны. Все это неизбѣжно вело за собой реакцію, вліяніе которой мы видимъ какъ на отдѣльныхъ дѣятеляхъ, такъ и на общемъ ходѣ дѣлъ той эпохи. Другъ Джефферсона, поклонникъ Америки, безкорыстный республиканецъ Лафайетъ, подъ вліяніемъ своей жены, воспитанной въ правилахъ католическаго фанатизма и стараго порядка, постепенно превращается въ сторонника роялизма. Жирондистъ Верньо, убаюканный ласками мадмуазель Кандейль, теряетъ всякую энергію. Паденіе Робеспьера женщины привѣтствовали, какъ начало ихъ освобожденія отъ строгой цензуры нравовъ. Страсти, до тѣхъ поръ сдерживаемыя силою, вырвались на свободу. Когда Робеспьера везли на эшафотъ, балконы и окна домовъ были набиты женщинами въ роскошныхъ и фривольныхъ нарядахъ; воздухъ оглашался ихъ злорадными криками -- "на гильотину!" Актрисы плясали вокругъ позорной колесницы. Съ этого-же дня начались пиршенства, вакханки бѣгали по улицамъ, Парижъ ликовалъ и дамы вели себя съ такимъ цинизмомъ, что далеко превосходили самыхъ отпѣтыхъ проститутокъ. Начались балы жертвъ" на роскошныя оргіи которыхъ съѣзжались лица, потерявшія во время революціи кого-нибудь изъ своихъ родныхъ или друзей, въ знакъ чего у каждаго посѣтителя шея была обвязана краснымъ снуркомъ. Маркизы, графини, роялистскія актрисы, аристократическія проститутки возвращались во Францію изъ бѣгства или изгнанія, выходили изъ своихъ темницъ и убѣжищъ и употребляли всѣ силы своего ума и женскаго обаянія для реставраціи, для погибели и деморализаціи революціонныхъ дѣятелей. Одни возстановляли старую роскошь, возвращались къ прежней жизни, полной блеска и удовольствій, другія хотѣли мира и облегченья для своего сердца, разбитаго страданіями; зло, причиненное революціей женщинамъ и семейству, наполняло ихъ душу ненавистью къ этимъ смутамъ и желаніемъ мира во что-бы то ни стало. "женщины, говоритъ Мишле, самымъ дѣятельнымъ образомъ содѣйствовали погибели всѣхъ партій революціи. Однакожъ, необходимо замѣтить при этомъ, что Мишле слишкомъ увлекается, говоря о пагубномъ вліяніи женщины на ходъ революціи. Несомнѣнно, чт"гфранцуженка того времени, вслѣдствіе извѣстныхъ историческихъ обстоятельствъ, стойла ниже мужчины по своему развитію; но не она испортила дѣло, не она одна создавала реакцію,-- вмѣстѣ съ нею и во многихъ случаяхъ независимо отъ нея точно также дѣйствовалъ и мужчина. Ошибки и недостатки Сталь, Роланъ, Кордэ были не только результатами несостоятельнаго женскаго воспитанія, но вмѣстѣ съ тѣмъ и ошибками партіи. И Сталь и Роланъ во многомъ были лучше мужчинъ своихъ партій".

Такимъ образомъ два великихъ движенія въ исторіи Европы прошли не только безслѣдно для развитія и осуществленія прогрессивныхъ стремленій лучшей половины человѣчества, но въ результатѣ своемъ пагубно повліяли на ея судьбы. И реформація, и революція еще крѣпче затянули ту петлю на шеѣ женщины, которую связала ей грубая физическая сила старыхъ временъ и не менѣе грубый эгоистическій принципъ, проходящій чрезъ всю исторію. И пока историческій индивидуализмъ и право сильнаго не уступили своего мѣста соціальнымъ стремленіямъ и гуманнымъ взглядамъ на взаимныя отношенія людей, напрасно мы стали-бы искать борьбы женщинъ за независимость и равноправность ихъ. Только въ XIX вѣкѣ она началась и только въ одной Америкѣ до сихъ поръ увѣнчалась полнымъ успѣхомъ.

Но не пошатнетъ-ли, въ самомъ дѣлѣ, нашъ безотрадный взглядъ на исторію женщины вѣры въ правоту женскаго дѣла, какъ думаетъ г. Шашковъ? Мы думаемъ, что, напротивъ, онъ долженъ еще болѣе укрѣпить эту вѣру и усилить энергію женщины. Излишній оптимизмъ всегда разслаблялъ, а не укрѣплялъ, и кто дѣйствительно убѣжденъ въ справедливости своего дѣла, въ законности своего протеста, тотъ не теряетъ вѣры въ истину, какъ-бы она поздно ни являлась на исторической сценѣ. И если она является поздно, если осуществленіе ея обѣщаетъ человѣчеству благотворныя послѣдствія, то не должно-ли все это удвоить наши силы въ стремленіи къ ней уже и потому, что становится жалко потеряннаго времени и даромъ потраченной жизни. Если же какой-нибудь филистеръ будетъ доказывать исторической безгласностію женщины ея неспособность къ общественной дѣятельности, нормальность ея роли, которую она до сихъ поръ занимала, наконецъ только пространствомъ времени измѣрять законность тѣхъ или другихъ требованій человѣческой природы, то г. Шашковъ можетъ отослать такого господина къ превосходнымъ страницамъ своей книги, гдѣ онъ обозрѣваетъ, что сдѣлала американская женщина за послѣднее время въ пользу своей эманципаціи. Эти страницы способны убѣдить самую деревянную голову, что женскій вопросъ въ Америкѣ разрѣшилъ практически всѣ сомнѣнія и возраженія относительно своего примѣненія къ жизни. Тамъ въ какія-нибудь тридцать лѣтъ онъ подвинулся впередъ настолько, насколько не успѣли подвинуть его другіе народы въ цѣлыя тысячелѣтія. Изъ этого ясно слѣдуетъ и то, что дѣло прогресса не во времени, а въ качествѣ самой идеи и ея дѣятелей. Если женщина старой Европы, не смотря на свою историческую борьбу и протесты, до сихъ поръ не могла добиться самыхъ скромныхъ результатовъ для своей независимости, а американка въ нѣсколько лѣтъ, безъ всякой особенной борьбы, только въ силу своего соціальнаго такта и умственной энергіи, завоевала почти полную равноправность съ мужчиной, если она открыла себѣ доступъ къ дѣятельности ученаго, профессора, воспитателя, нотаріуса, адвоката и даже пастора, то не очевидно-ли, что исторія тутъ ни при чемъ, и что все дѣло зависитъ отъ условій той жизни, которая не задерживаетъ, а ускоряетъ реформу. Поэтому историку женской эманципаціи и не слѣдуетъ упускать изъ виду самаго характера и качества борьбы, чтобы укрѣпить нашу вѣру въ торжество праваго дѣла. Эта вѣра дѣлается сильнѣе и пламеннѣе, когда мы видимъ, что любимая нами идея осуществляется такъ быстро и съ такимъ несомнѣннымъ успѣхомъ.

Мы не останавливаемся на разборѣ частностей книги г. Шашкова потому, что большая ея часть была напечатана въ нашемъ журналѣ. Но это нисколько не стѣсняетъ насъ посовѣтовать читателю не пробѣжать, а прочитать и, прочитавъ, подумать надъ тѣмъ, чему хочетъ научить его талантливый и честный авторъ.

"Дѣло", No 11, 1870