Шубинский Сергей Николаевич - Русский чудак XVIII столетия

Сергей Николаевич Шубинский

Русский чудак XVIII столетия

Никита Демидович Демидов

В 1696 году Петр Великий, проезжая в Воронеж, остановился в Туле и приказал спросить тульских кузнецов, не возьмутся ли они сделать в течение месяца триста алебард по привезенному им с собою образцу. На вызов государя явился только один желающий -- крестьянин Никита Демидович Демидов*.

______________________

* Настоящая фамилия Никиты Демидовича была Антуфьев, однако он и потомки его писались и пишутся Демидовыми.

______________________

Когда он был представлен царю, Петр, пораженный его высоким ростом, мужественным лицом и стройностью, сказал находившимся при этом вельможам: "Вот молодец! Годится в Преображенский полк, в гренадеры!" Никита Демидович, сочтя слова государя за повеление поступить в солдаты, упал к ногам Петра и со слезами просил помиловать его для престарелой матери, у которой он был единственным сыном и опорой.

Государь, посмеявшись над страхом Демидова, шутя сказал ему: "Я помилую тебя, если сделаешь алебарды сходно с образцом". Никита Демидович возразил, что надеется сделать их гораздо лучше образца и к назначенному сроку привезет в Воронеж. Действительно, через месяц Демидов доставил государю алебарды. Петр так остался доволен исполнением заказа, что заплатил Демидову вдвое более объявленной цены, подарил ему сверх того немецкого сукна на платье и серебряный ковш и обещал на обратном пути заехать к нему в гости. По приезде в Тулу Петр вспомнил свое обещание, осмотрел небольшой завод Демидова, подробно расспросил его о кузнечном мастерстве, похвалил его за предприимчивость и знание дела и зашел к нему в дом. Когда при этом Демидов поднес своему гостю отличного рейнского вина, государь, ласково потрепав его по щеке, сказал: "Неприлично тебе, Демидович, держать такое дорогое вино". -- "Государь, -- отвечал немного испуганный хозяин, -- я сроду не пью никакого, а достал французское вино собственно для тебя". -- "Отнеси его назад, -- продолжал государь, -- дай мне рюмку нашего русского, простого". Жена Демидова поспешила исполнить приказание Петра. Он выпил водку, закусил кренделем, поцеловал хозяйку в губы и, обратясь к Никите Демидовичу, сказал ему: "Ступай за мной; я хочу кой о чем с тобой поговорить". Придя к себе на квартиру, государь показал Демидову заграничное, искусно отделанное ружье и спросил, может ли он сделать подобное на своем заводе. Демидов отвечал, что попробует, но за успех не ручается. "Я на тебя надеюсь, -- возразил Петр, -- когда сделаешь, приезжай ко мне в Москву".

Демидов с усердием принялся за работу и после нескольких неудачных опытов сделал шесть ружей, с которыми явился к царю. Петр, осмотрев ружья, нашел, что они нисколько не хуже заграничных, пожаловал Демидову сто рублей, обнял его и сказал: "Постарайся, Демидыч, распространить свой завод, а я тебя не оставлю". Демидов, пользуясь расположением Петра, выпросил у него для себя несколько десятин земли около Тулы и исключительное право добывать железную руду в окрестностях этого города. По возвращении на родину Никита Демидович выстроил на берегу реки Тулицы железный завод с вододействующими машинами и занялся поставкою разных воинских снарядов в Пушкарский приказ. Редкая честность и деятельность, выказанные при этом Демидовым, были достойно оценены государем. Петр со свойственной ему проницательностью понял, какую громадную пользу может принести этот смышленый и предприимчивый человек русскому горному делу, находившемуся тогда еще в младенчестве, и потому всеми мерами поощрял Демидова и покровительствовал ему. Никита Демидович вполне оправдал ожидания царя. Получив в свое владение обширные земли в Сибири, он построил в этом крае несколько железных заводов, открыл на Алтае серебряные рудники, а в Колывани медные копи, населил людьми пустынные места нынешней Пермской губернии, ввел в России обработку асбеста, или горного льна, распространил добывание магнита и вообще, можно сказать без преувеличения, первый положил прочное основание важнейшей отрасли нашей промышленности -- горному делу. Богатство Демидова росло необычайным образом. Считая себя кругом обязанным Петру, он при всяком удобном случае старался выказать ему свою признательность. В 1715 году, когда у государя родился сын, царевич Петр Петрович, Демидов прислал императрице на зубок сто тысяч рублей -- сумму, для того времени весьма значительную. Петр, со своей стороны, не переставал благодетельствовать Демидову: возвел его в 1720 году в дворянское достоинство, а в 1722 году, отправляясь в персидский поход, послал ему из Кизляра свой портрет при следующем письме: "Демидыч! Я заехал зело в горячую сторону; велит ли Бог видеться? Для чего посылаю тебе мою персону. Лей больше пушкарских снарядов и отыскивай, по обещанию, серебряную руду".

Наследником Никиты Демидовича, умершего в 1725 году, был сын его Акинфий Никитич. Не менее отца умный и предприимчивый, Акинфий Никитич в короткое время почти учетверил свое и без того громадное состояние и оставил детям, кроме заводов и домов, около тридцати тысяч душ крестьян и множество золота, драгоценных камней и денег.

Из трех сыновей Акинфия Никитича особенно замечателен старший, Прокофий Акинфьевич, родившийся в 1710 году. Он представляет собою полнейший тип чудака екатерининских времен. Люди, подобные Демидову, были неизбежным продуктом существовавших тогда бытовых отношений и нравственной неразвитости общества, среди которого для личности был столь же широкий простор, сколько и для слепого случая. В сущности добрые и честные, люди эти благодаря совершенной необразованности имели самые узкие и извращенные понятия о чести, добре и правде; стремления их были мелки, страсти никогда не сдерживались рассудком. Всеобщая поблажка вокруг усиливала в них озорничество и неуважение к правам человека, придавала им смелость и размашистость и приучала ставить личный произвол выше всякого закона, выше всякой логики.

Прокофий Акинфьевич, на тридцать пятом году от рождения лишившись отца, получил в свое распоряжение такое состояние, что не мог, говорят, с точностью определить своих доходов -- так они были значительны. Окончив раздел с братьями, он отправился путешествовать за границу. Цель путешествия заключалась, конечно, в желании посмотреть на заморскую роскошь и испытать те развлечения и наслаждения, которых нельзя было достать в России ни за какие деньги. Останавливаясь во всех главнейших городах Европы, Прокофий Акинфьевич предавался такой праздной и шумной жизни и делал такие чудовищные закупки разных предметов роскоши, что привел иностранцев в ужас. Пируя на лукулловских празднествах Демидова, они с недоумением качали головами и говорили друг другу на ухо: "Как он мотает! С чем-то он выедет отсюда?" А Прокофий Акинфьевич между тем вслух подсмеивался над бедностью Европы, отзываясь, что "ему некуда тратить денег и что он не может достать для себя даже самое необходимое". Такое безумное бросание денег, разумеется, сделало имя Демидова известным за границей. Везде, где он ни проезжал, его принимали, как принца, с почестями и низкопоклонством. Только в Англии, привыкшей ко всяким эксцентрическим выходкам, он был встречен довольно холодно; практические англичане видели в Демидове лишь сумасбродного богача, не знающего, как прожить деньги, и поэтому старались сбыть ему свои произведения по баснословным ценам. Невнимательность и расчетливость англичан чрезвычайно оскорбили Прокофья Акинфьевича. Он решился во что бы то ни стало отомстить им и исполнил свою угрозу самым оригинальным образом. По возвращении в отечество, он скупил у русских купцов всю пеньку, приготовленную ими для отпуска за границу. Когда открылась навигация, а английские торговцы явились за пенькой, Демидов запросил с них впятеро дороже того, что стоил товар, и принудил их уехать домой ни с чем. Через несколько времени англичане вновь послали в Россию покупщиков, надеясь, что Демидов для собственных выгод сделается сговорчивее или распродаст пеньку другим купцам. Однако вышло не так: к кому ни обращались прибывшие торговцы, от всех получали один и тот же ответ: "Идите к Демидову, вся пенька у него". А Прокофий Акинфьевич еще удвоил просимую им цену. Англичане старались всеми мерами склонить Демидова на уступки, говорили, что действия его противны правилам коммерческих оборотов, угрожали, в свою очередь, поднять цены на английские товары... но Демидов не поддавался ни на какие сделки и заставил англичан вторично уехать с пустыми руками.

Первое время по возвращении своем из-за границы Прокофий Акинфьевич поселился в Петербурге, но недолго жил здесь и переехал в Москву. Самолюбивый и избалованный, Демидов искал почета и известности. В Петербурге ему трудно было достигнуть желаемого. Присутствие двора сдерживало его произвол, а придворный блеск отчасти затмевал пышность, которою он окружил себя. В Москве же этих неудобств не существовало. Там Демидов мог жить полновластным господином и, ничем не стесняясь, на просторе предаваться всем причудам и дурачествам, которые только приходили ему в голову.

У Прокофия Акинфьевича было несколько домов в Москве; однако он, не находя их удобными для своего помещения, выстроил в Басманной, близ Разгуляя, новый дом самой затейливой архитектуры и обшил его снаружи железом. Когда в соседстве случились пожары, Демидов приказывал лишь закрывать окна железными ставнями и затем продолжал спокойно заниматься своим делом, зная, что жилище его совершенно безопасно от огня. Внутренняя отделка дома была великолепна и вполне соответствовала колоссальному богатству хозяина. Масса золота, серебра и самородных камней ослепляли глаза; на стенах, обитых штофом и бархатом, красовались редчайшие картины; зеркальные окна и лестница были уставлены редкими растениями; мебель из пальмового, черного и розового дерева поражала своей тончайшей, как кружево, резьбой; на мозаиковых полах лежали ковры из тигровых, собольих и медвежьих шкур; на потолках были развешаны в золотых клетках птицы всех стран света; по комнатам гуляли ручные обезьяны, орангутанги и другие звери; в мраморных бассейнах плавали разнородные рыбы; мелодические звуки органов, искусно вделанных в стены, увеселяли слух посетителей; в столовой фигурные серебряные фонтаны били вином -- словом, Демидов сосредоточил в своем доме всю роскошь и великолепие, которые только были доступны тогдашнему искусству и фантазии.

Добиваясь лишь того, чтобы о нем все говорили, Прокофий Акинфьевич не пренебрегал для этого никакими средствами: не жалел денег, тратил их не считая, с неслыханной до того расточительностью, вел такой странный образ жизни, что скоро, действительно, вся Россия наполнилась рассказами о его причудливых выходках.

Необыкновенная щедрость Прокофия Акинфьевича привлекала к нему со всех сторон множество нищих, юродивых, аферистов и мошенников мелкой руки, старавшихся разными хитростями и штуками выманивать у него деньги. Демидов без разбора принимал к себе каждого просителя, вступал с ним в разговоры, выспрашивал о нужде, почти никогда не отказывал в помощи действительному бедняку, нередко помогал плуту и тунеядцу, но при этом непременно потешался и глумился над ним. Так, например, он вызвал охотников пролежать у него в доме на спине круглый год, не вставая с постели. Когда находился желающий, ему отводили особенную комнату и приставляли особых людей, которые ни днем, ни ночью не спускали с него глаз и удовлетворяли всем его требованиям относительно кушаний и напитков. Если субъект выдерживал испытание, то получал в награду несколько тысяч рублей; в противном случае его беспощадно секли и выгоняли вон. Подобным же образом, только за меньшую плату, поступал Демидов с согласившимися простоять перед ним целый час не мигая в то время, как он беспрестанно махал и тыкал пальцем около самых глаз их.

В Москве проживал один армянин, известный тогда всем под именем Тараса Макарыча, человек недальнего ума, страстный игрок и пьяница. Как-то он зашел к Демидову поздравить его с праздником. Прокофий Акинфьевич обрадовался верному случаю позабавиться и предложил Тарасу Макарычу сыграть в карты с условием, чтобы проигрыш последнего отмечался у него на лице углем. Тарас Макарыч, конечно, согласился. В течение игры Демидов усердно подпаивал его самым крепким вином, так что Тарас Макарыч скоро свалился на пол мертвецки пьяный. Тогда Прокофий Акинфьевич велел принести гроб, уложил в него своего партнера, связал ему крест-накрест руки, всунул пук ассигнаций, приказал закрыть его крышкой, взвалить на дроги и отвезти к жене. Подъехав к дому, где жил Тарас Макарыч, провожатый бросил гроб среди двора и скрылся. На лай собак сбежались хозяйка, жильцы и соседи. Увидя разрисованного углем Тараса Макарыча лежащим в гробу, они подняли страшный вой и крики, которые наконец разбудили покойника. Можно судить, какой испуг и изумление произвело на присутствовавших такое неожиданное воскресение из мертвых!

Некто Медер, обанкротившийся купец и вместе ловкий плут, не зная, как поправить свои дела, решился обратиться за помощью к Демидову и с этой целью отправился к нему в Москву. Прокофий Акинфьевич принял Медера в одной рубашке и, не говоря ни слова, начал ходить вокруг гостя, пристально осматривая его с ног до головы. Медер, приготовившийся вытерпеть все причуды Демидова, стоял как истукан, не шевелясь. Покружившись минут с пять, Прокофий Акинфьевич остановился наконец перед самым носом Медера и спросил его:

-- Кто ты такой?

-- Медер.

-- Какое твое ремесло?

-- Я негоциант и маклер.

-- Что тебе нужно?

-- Видеть знаменитого Демидова, всюду прославившего свое имя добрыми делами.

-- Как ты попал в Москву и откуда?

-- Я приехал из Петербурга на почтовых.

-- Умеешь ли ты ездить верхом?

-- Умею.

-- А на тебе можно ездить?

-- Если хотите. Это зависит от вас.

-- Ладно. Становись на четвереньки; я попробую.

Медер исполнил приказание. Прокофий Акинфьевич сел к нему на спину и велел возить себя по комнатам. Вдоволь накатавшись и порядком измучив своего импровизированного коня, Демидов остановил его и, слезая, сказал:

-- Ты, я вижу, славный малый. Может быть, ты хочешь есть или пить?

-- Лучше пить! -- отвечал Медер. -- Я всегда более чувствую жажду, нежели голод.

-- А хороший ли ты питух? Какое ты вино пьешь?

-- Всякое, какое мне дадут.

-- Отлично. Так мы начнем с пунша.

Вино было тотчас принесено в великолепной чаше из севрского фарфора. Прокофий Акинфьевич налил два стакана и подал один своему собеседнику; но Медер с презрением оттолкнул его и, сделав недовольную гримасу, сказал:

-- Я не умею так пить!

-- А как же?.. Ну, пей по-своему.

Медер торжественно взял чашу, залпом опорожнил ее и потом бросил вверх, крича во все горло: "Ура! Да здравствует Демидов!" Выходка эта привела Прокофья Акинфьевича в восторг. Он выскочил из-за стола, обнял Медера, поцеловал его и сказал:

-- Черт возьми! Я никак не ожидал встретить человека твоего закала. Ты мне нравишься; я хочу сойтись с тобою покороче. Если ты имеешь до меня какую-нибудь просьбу -- говори прямо.

Медер поспешил воспользоваться таким веселым настроением духа Демидова, объяснил ему свое горестное положение и намекнул, что десять тысяч рублей могут блистательно устроить его дела.

-- Только-то! -- отвечал на это Прокофий Акинфьевич и тут же подарил Медеру желаемую им сумму.

Один из заводских приказчиков Демидова попросил у него раз денег, говоря:

-- Батюшка, Прокофий Акинфьевич, помогите! До того плохо приходится, что хоть в петлю лезть!

-- Очень рад, только сперва повесься при мне: я никогда не видал человека, который бы добровольно лез в петлю, -- отвечал Демидов и упорно отказал в пособии, повторяя:

-- Нет, ты сперва потешь меня, а потом уж и я тебя: выдумка-то твоя мне больно нравится. Удружи, и я твоим наследникам хоть сто тысяч дам.

Чрез день он смиловался и, отдавая требуемое пособие, только прибавил:

-- Видишь, какая у тебя подлая душонка; в кои-то веки, раз в жизни задумал сделать неслыханное дело, да и то от трусости не посмел. Вперед уж лучше не хвастай, а не то я буду считать тебя за мошенника.

В прежнее время существовал закон, на основании которого войска, исполнявшие в каком-либо городе гарнизонную службу, размещались по очереди на квартирах у обывателей. Тягость постоя падала преимущественно на бедных жителей, потому что богатые откупались от нее подарками полицейским властям. Как-то раз Прокофий Акинфьевич, рассердившись на полицейского офицера своего квартала, не послал ему обычного подарка Полицейский, в свою очередь, желая досадить Демидову, назначил в его дом постой для нескольких солдат. Прокофий Акинфьевич не показал ни малейшего неудовольствия на такое распоряжение и дня через два написал к полицейскому весьма вежливое письмо и убедительно просил его пожаловать к нему на обед. Полицейский, разумеется, не замедлил явиться на столь любезное приглашение. Демидов принял гостя с необыкновенным радушием, отлично угостил его и к концу обеда напоил пьяным до бесчувствия. В этом виде полицейского отнесли в комнату, в которой находились только диван и огромное зеркало. Здесь его раздели донага, обрили ему голову, вымазали все тело медом, потом обваляли в пуху и оставили спать. На другой день Прокофий Акинфьевич с раннего утра был уже на ногах и, дождавшись пробуждения своего гостя, имел удовольствие сквозь замочную скважину видеть бешенство, плач и отчаяние несчастного. Насладившись этим зрелищем, Демидов отпер дверь в комнату заключенного и грозно сказал ему: "Как! Ты, полицейский офицер, обязанный смотреть за общественным порядком, осмеливаешься являться ко мне в дом в таком безобразном виде?! Погоди, негодяй, я научу тебя приличию. Сейчас же отправлю тебя к губернатору и буду просить, чтобы тебя без всякого милосердия наказали за все твои мерзости!" Растерявшись, полицейский упал к ногам Демидова, со слезами просил у него прощения и клялся более никогда ничем не тревожить его. Прокофий Акинфьевич потребовал, чтобы он подтвердил это письменно. Когда полицейский исполнил желание Демидова, последний велел вымыть и одеть его и при расставании подарил ему парик и мешок с червонцами.

Статс-даме императрицы графине Румянцевой во время пребывания двора в Москве встретилась надобность в пяти тысячах рублей. Тщетно объездив своих знакомых, она наконец решилась обратиться за этой суммой к Демидову. Прокофий Акинфьевич, вообще не очень долюбливавший аристократов, принял графиню чрезвычайно сухо и, выслушав просьбу, сказал:

-- У меня нет денег для женщин вашего звания и происхождения, потому что мне некому жаловаться на вас, если вы не заплатите денег к сроку. Вы привыкли ставить себя выше закона, и сам черт с вами ничего не сделает!

Графиня терпеливо перенесла это оскорбление и, надеясь, что Демидов смягчится, возобновила просьбу. Прокофий Акинфьевич отвечал ей новой дерзостью, заставившей графиню вспыхнуть. Обиженная до слез, она встала и хотела удалиться; но Демидов удержал ее в дверях.

-- Послушайте! -- сказал он. -- Я готов услужить вам, но только с тем, если вы дадите мне такую расписку, какую я хочу.

Румянцева согласилась на предложение. Каково же было ее изумление, когда Прокофий Акинфьевич подал ей для подписи записку следующего содержания: "Я, нижеподписавшаяся, обязуюсь заплатить дворянину Демидову через месяц пять тысяч рублей, полученные мною от него наличными деньгами. В случае же, если я сего не исполню, то позволяю объявить всем, кому он заблагорассудит, что я распутная женщина". Графиня с негодованием отказалась подписать эту бумагу.

-- Как хотите, -- равнодушно отвечал Демидов, -- я не переменю ни одной буквы.

После многих и напрасных просьб Румянцева, крайне нуждавшаяся в деньгах и уверенная в скором получении их из деревни, подумав, решилась уступить настойчивости Прокофия Акинфьевича и подписала расписку. К несчастью, Румянцева ошиблась в своих расчетах и, несмотря на все старания, не могла расквитаться с Демидовым через месяц. Дождавшись наступления срока, Прокофий Акинфьевич поехал на бал в дворянское собрание, где находилась императрица. Собрав около себя молодежь, он громогласно прочел расписку графини. Чтение это, разумеется, произвело в слушателях взрыв смеха, который обратил внимание государыни. Заметив в кучке смеявшихся Демидова, Екатерина догадалась, что он сыграл с кем-нибудь шутку, и приказала разузнать, в чем дело. Когда ей доложили о поступке Прокофия Акинфьевича с Румянцевой, императрица сильно разгневалась, приказала ему немедленно оставить собрание, а на другой день поручила обер-полицеймейстеру уплатить Демидову пять тысяч рублей и отобрать от него расписку графини.

Однажды Прокофий Акинфьевич, недовольный гордым обхождением некоторых вельмож, вздумал отомстить им и для этого пригласил их к себе на обед. Накануне назначенного дня он призвал штукатура и под видом исправления лепной работы на потолках велел ему устроить около каждой двери подмостки. Когда приглашенные явились, Демидов повел их в столовую через все комнаты. Сановным гостям пришлось поневоле сгибаться и пролезать под подмостки, а Демидов, уверяя, что штукатур в его отсутствие без позволения начал работу, просил извинить глупого мужика в том, "что заставляет столь почтенных вельмож гнуть спины прежде, чем попасть в столовую".

В другой раз, при проезде через Москву какого-то важного лица Прокофий Акинфьевич сделал в честь его большой обед, на который позвал более ста человек. Но важное лицо перед самым обедом прислало сказать, что не может приехать, потому что отозвано к генерал-губернатору. Взбешенный Демидов приказал втащить в столовую свинью, посадил ее на почетное место и в течение всего обеда сам служил ей. Свинья, пораженная видом многочисленного общества и новостью своего положения, страшным образом хрюкала и рвалась, а Прокофий Акинфьевич подносил ей самые дорогие кушанья, кланялся в пояс и приговаривал:

-- Кушайте, ваше сиятельство, на здоровье; не брезгайте моим хлебом и солью; век не забуду вашего одолжения.

Граф Панин*, благоволивший к тогдашнему московскому вице-губернатору Собакину, просил императрицу назначить его сенатором на открывшуюся вакансию. Демидов, находившийся с Собакиным в ссоре, старался всячески помешать этому назначению. Но просьба Панина была, конечно, уважена, и Собакин получил звание сенатора. Прокофий Акинфьевич, рассерженный неудачей, чтобы досадить Панину, прибил к воротам своего дома картину, на которой были изображены две фигуры: одна -- в старинном парике и костюме, обыкновенно носимом Паниным, а другая -- поразительно похожая на Собакина. Внизу картины огромными буквами красовалась следующая надпись: "Собакин, архи-парикмахер, только что возвратившийся из Парижа, предлагает свои услуги почтеннейшей публике. Адресоваться к г. Панонину". При этом слог "но" был так замазан грязью, что с первого взгляда никто не мог его разобрать. Выходка Демидова была доведена до сведения императрицы. Она хотела было наказать Прокофия Акинфьевича, но Панин сам уговорил ее не обращать на это внимания. Демидов, однако, не удовольствовался этим и распространил при дворе несколько стихотворных пасквилей насчет Панина и Собакина. Такая дерзость вывела государыню из терпения; она приказала собрать и отправить все пасквили к московскому генерал-губернатору с повелением сжечь их через палача с присутствии Демидова. Когда Прокофью Акинфьевичу была объявлена резолюция императрицы, он попросил только, чтобы ему заблаговременно дали знать, где и когда будет исполнен приговор. В назначенный день он откупил все квартиры, выходившие окнами на площадь, среди которой должно было совершаться аутодафе, приготовил в этих квартирах обильные завтраки, пригласил на них своих многочисленных знакомых и явился сам с хором песенников и двумя оркестрами музыкантов. В то время как палач жег пасквили, Прокофий Акинфьевич пировал с своими приятелями под громкие и веселые звуки музыки. Шутка эта, разумеется, навлекла на Демидова негодование императрицы. Он получил высочайшее повеление в двадцать четыре часа оставить Москву и ехать на жительство в дальние деревни. Прокофий Акинфьевич испугался, просил прощения и поспешил умилостивить государыню пожертвованием значительной суммы денег в пользу казны.

______________________

* Панин, граф Никита Иванович, генерал-поручик (1755 г.), наставник великого князя Павла Петровича (1759 г.), действительный тайный советник (1762 г.), канцлер (1763 г.), родился в 1718 г., умер в 1783.

______________________

Странности Демидова увеличивались с каждым годом. В одно прекрасное и жаркое июньское утро ему пришла фантазия прокатиться в санях и насладиться зимним путем. Для этого он закупил всю находившуюся в Москве соль и велел посыпать ею трехверстное пространство аллеи, которая соединяла его подмосковное имение с почтовой дорогой. Проехавшись два раза по импровизированному искусственному снегу, между ощипанных за большие деньги берез, представлявших аксессуары вымышленной зимы, Прокофий Акинфьевич, весьма довольный, возвратился домой и через минуту уже позабыл о своей оригинальной прогулке. Соль, истоптанная копытами тройки, сделалась достоянием всякого, кто хотел ее подбирать.

Прокофий Акинфьевич ездил по Москве не иначе как цугом, в колымаге, окрашенной ярко-оранжевой краской. Цуг состоял из двух маленьких лошадей в корню, двух огромных в середине с форейтором-карликом и двух также небольших лошадей впереди с форейтором столь высокого роста, что длинные ноги его тащились по мостовой. Ливреи лакеев вполне гармонировали с упряжью: одна половина была сшита из золотого галуна, другая -- из самой грубой сермяги; одна нога лакея была обута в шелковый чулок и лакированный башмак, другая -- в онучи и лапоть. Когда вошло в моду носить очки, Демидов надел их не только на свою прислугу, но даже на лошадей и собак.

Однажды зять Прокофия Акинфьевича попросил его к себе на завтрак. Демидов послал к нему вместо себя поросенка. Зять, изучивший хорошо его характер, принял поросенка с почетом, накормил досыта и доставил обратно в своей карете. Довольный поступком зятя, Прокофий Акинфьевич велел зарезать поросенка, набил шкуру его золотом и отправил в подарок дочери.

Увидя как-то, что садовник дотронулся голыми руками до особенно любимого им померанцевого дерева, с большим трудом и хлопотами привезенного из Италии, Демидов приказал тотчас же его срубить и сжечь, говоря, что оно "загрязнилось". То же самое сделал он с дорогой каретой, выписанной из Англии, во внутренность которой на глазах его вошел кучер, желавший стереть пыль с бархатных подушек.

В бытность в Москве австрийского императора Иосифа II генерал-губернатор устроил в Кремлевском саду парадное гуляние. Все приглашенные явились в самых дорогих и блестящих костюмах, а Прокофий Акинфьевич, притворяясь больным, приехал в камлотовой изношенной шинели и сафьяновых сапогах, с толстой суковатой палкой в руке.

Перечисляя странности Демидова, было бы несправедливо умолчать о тех пожертвованиях его, которые заставили многих современников произносить имя Прокофия Акинфьевича с уважением и благодарностью и которые не должны быть забыты потомством.

В 1771 году Демидов в письме к Бецкому*, признавая, что императрица Екатерина II учреждением Воспитательного дома "многие беззакония и зверские злодейства предупредила и отвратила", выразил желание "иметь о несчастных всякое попечение" и обещал "начатое в Москве каменное строение Воспитательного дома достроить своим иждивением, вспомоществовать открытию ссудной казны и родильного госпиталя в С.-Петербурге и не переставать оказывать благотворения вовеки, доколе мог пользоваться преимуществами и защищением дома". Вслед за этим письмом Демидов прислал Бецкому 200 000 р. ассигнациями.

______________________

* Бецкий Иван Иванович, побочный сын князя И.Ю. Трубецкого, действительный камергер (1756 г.), генерал-поручик и главный директор Канцелярии строений (1762 г.), действительный тайный советник (1767 г.), главный попечитель воспитательных домов и шеф шляхетского кадетского корпуса (1770 г.), род. в 1704 г., умер в 1795 году.

______________________

Бецкий, извещая опекунский совет о пожертвованиях Прокофия Акинфьевича, писал: "Такого благотворителя мы не только в сообщество свое, в силу генерального плана, принять, но отменно почтить, защищать во всяких случаях и весьма чувствительно благодарить должны, и портрет его в зале поставлен быть имеет".

Когда Демидов в 1772 году посетил Воспитательный дом, то опекунский совет согласно наставлениям Бецкого поднес Прокофию Акинфьевичу золотую медаль и благодарственное свидетельство, до сих пор сохраняющееся в портретной галерее дома; оно писано на пергаменте и украшено миниатюрною живописью, весьма изящно исполненною академиком Козловым. По этому же поводу и по распоряжению опекунского совета были напечатаны в газетах плохие вирши, под заглавием "Вывеска к жилищу Прокофия Акинфьевича Демидова". Восхищенный сделанным ему приемом, Демидов тут же подарил Воспитательному дому большой каменный дом свой, находившийся в Донской улице, в приходе церкви Ризположения.

В том же году Прокофий Акинфьевич письменно изъявил Бецкому намерение завести на свой счет коммерческое училище и определил на его содержание вечный капитал в 205 000 рублей. Рассмотренный особой комиссией план Воспитательного училища из купеческих детей для коммерции и доклад Бецкого о пожертвовании Демидова были высочайше утверждены 6 декабря 1772 года, причем Прокофий Акинфьевич, не имевший никакого чина, пожалован прямо в статские советники.

Несмотря на внимание и почет, которые опекунский совет постоянно оказывал Демидову, последний своими причудами часто приводил его в "недоумение" и причинял ему "огорчения и обиды". Так, например, однажды Прокофий Акинфьевич, узнав, что опекунский совет крайне нуждается в деньгах, обещал дать взаймы 20 000 рублей, но вместо денег прислал в него четыре скрипки по числу членов: Вырубова, Умского и князей Гагарина и Голицына. В 1780 году совет по приказанию Бецкого препроводил к Демидову два его бюста -- мраморный и бронзовый, с тем, чтобы он выбрал для себя один из них; но Прокофий Акинфьевич не принял бюстов и отослал их обратно при следующем отзыве: "От московского воспитательного дома объявлено мне, чтобы я от господ опекунов взял бюст, и за оное приношу нижайшую благодарность, а паче за милость его высокопревосходительства Ивана Ивановича Бецкого. В третьем году, как я был в Питере у Ивана Ивановича, при мне сделан гипсовый бюст, а сказывал он, что многим мраморные делаются, и потому мне не надобно; о чем с моею благодарностию хошь сие, хошь напишите высокопочтенному совету; а паче Иван Иванович в оное не входит и мне не пишет -- какой из того план хочет сделать? Для того ли, что живущий мой дом, по смерти моей, считаться будет к воспитательному дому? Я же скоро умру и об этом его высокопревосходительству сказывал. Он смеялся: кто прежде умрет? И так с высокопочитанием и моею преданностью остаюсь..."

Кроме Воспитательного дома Прокофий Акинфьевич поддерживал своими пожертвованиями и Московский университет. В январе 1779 года он прислал Шувалову* "для нужд университета" 10 000 рублей, и в том же году, в июне, когда университет праздновал свой акт и один из студентов, обратясь к Демидову, сказал приветственное слово, Прокофий Акинфьевич прислал Шувалову еще 10 000 рублей. Сумма, пожертвованная Демидовым, была отдана в московский банк с тем, чтобы на получаемые от нее проценты могли содержаться шестеро студентов. Конференция с дозволения кураторов поручила демидовских пансионеров под надзор профессору Шварцу, который был обязан прилагать о них особое старание в учебном и нравственном отношениях. По предписанию Шувалова питомцы Демидова ежегодно отправлялись благодарить его и на актах непременно приветствовали своего покровителя хвалебными речами.

______________________

* Шувалов Иван Иванович, любимец императрицы Елизаветы Петровны, основатель Московского университета (1755 г.), действительный тайный советник (1773 г.), обер-камергер (1777 г.), род. в 1727 г., ум. в 1797 году.

______________________

Вообще Прокофий Акинфьевич в течение своей жизни пожертвовал на разные богоугодные и общественные учреждения около полутора миллиона рублей.

Демидов умер 1 ноября 1786 года и был погребен с большим великолепием в Донском монастыре, за алтарем Сретенской церкви. Университет прислал дежурить к гробу усопшего его питомцев. Наследники Прокофия Акинфьевича выразили через газеты свою признательность как начальству университета, так и питомцам, которые "примерным наблюдением порядка, благопристойности и не лестного сожаления изъявили последний и достохвальный долг благородных чувств к умершему".

Демидов был женат два раза: первый раз на Матрене Антиповне Пастуховой, а во второй -- на какой-то тульской уроженке, имя которой нам неизвестно. От первой жены он имел трех сыновей: Акакия, Льва и Аммоса и нескольких дочерей. От второй жены у него была только одна дочь -- Настасья, вышедшая замуж за Марка Ивановича Хозикова.

Сыновья Прокофия Акинфьевича воспитывались в Гамбурге, где прожили много лет; возвратясь в Россию, они почти не умели говорить по-русски и хотя потом выучились родному языку, однако удержали навсегда иностранный выговор. Демидов почему-то не любил сыновей, обходился с ними крайне жестоко и, когда они переженились, отдал в их распоряжение только небольшую подмосковную деревушку, имевшую всего тридцать душ. Нищенское положение сыновей Демидова сделалось известным императрице, которая приказала Прокофию Акинфьевичу выделить детям более приличную и достаточную для их содержания часть. Демидов купил им по тысяче душ и вместе с тем запретил показываться к себе на глаза, объявив, что постарается после смерти своей оставить им "одни стены да стрелы".

Дочерей своих Прокофий Акинфьевич выдал за фабрикантов и заводчиков; но одна из них осмелилась сказать ему, что пойдет замуж не иначе как за дворянина. Тогда Демидов велел прибить к воротам своего дома доску с надписью, что у него есть дочь-дворянка и потому не желает ли кто из дворян на ней жениться? Случайно проходивший в это время мимо чиновник Станиславский первый прочел оригинальное объявление, явился к Прокофию Акинфьевичу, сделал предложение и в тот же день был обвенчан с его дочерью. Каждой из дочерей при замужестве Демидов делал значительный денежный подарок, хотя в рядной записи и писал, что назначает в приданное денег лишь 99 рублей 99 9/9 копеек. Это обстоятельство дало им впоследствии повод начать против братьев тяжбу, длившуюся многие годы и известную под названием "Пирамидовского дела".

------- ---------------------------------------------------------

Опубликовано: Шубинский С.Н. Исторические очерки и рассказы. СПб.: Тип. М. Хана, 1869.

Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/shubinskiy/shubinskiy_russkiy_chudak_xviii.html.