Сурожский Павел Николаевич - В успокоенной школе

Въ успокоенной школѣ.
(Картинки школьной жизни).

I.
Новый учитель.

Семенъ Ивановичъ Мухинъ пріѣхалъ въ Селезневку въ концѣ августа, вечеромъ. Вставъ съ телѣги, онъ потянулся, зѣвнулъ, потоптался на одномъ мѣстѣ и сказалъ подошедшему сторожу:

-- Я новый учитель. Куда тутъ идти?

-- А вотъ сюда пожалуйте.

Ветхія ступеньки заскрипѣли подъ тяжелыми шагами Мухина. Зданіе школы было старенькое, низкое, и комната, куда ввелъ Мухина сторожъ, была неуютная, темная, въ одно окно. Стояла у стѣны желѣзная кровать съ обитымъ матрацомъ, возлѣ нея столъ и три стула. Въ углу темнѣла икона, на стѣнахъ были какія-то картинки. Пахло паутиной, мышами и давно осѣвшей, слежавшейся пылью.

Устроившись кое-какъ въ комнатѣ, Мухинъ легъ спать.

Утромъ, заспавшійся и отяжелѣвшій, онъ вышелъ на крыльцо, сѣлъ на ступенькѣ и долго сидѣлъ такъ, лѣниво позѣвывая. Глаза смотрѣли сонно, маленькая бородка сбилась въ сторону, лицо, еще молодое, полное, лоснилось, точно его смазали жиромъ.

Утро было хорошее, тихое. По землѣ плыла тонкая прохлада. Въ солнечномъ свѣтѣ и синевѣ неба чувствовалось уже дыханіе осени. Школьный дворъ былъ покрытъ густой блеклой травой. За школой виднѣлся садъ, спускавшійся внизъ къ рѣкѣ.

-- Самоварчикъ прикажете поставить?-- подошелъ къ Мухину сторожъ.

-- Ну, что-жъ, ставь.

Сторожъ вынесъ на свѣтъ Божій запыленный самоваръ, вытряхнулъ его, налилъ воды, зажегъ -- и синій дымокъ поплылъ тонкой струйкой въ тихомъ воздухѣ.

-- А насчетъ чаю-сахару какъ?-- спросилъ сторожъ.

-- Купить надо,-- сказалъ Мухинъ.-- Тутъ лавки есть?

-- Сколько угодно, и даже цѣлые магазины,-- не безъ гордости оказалъ сторожъ.-- Вотъ тутъ сейчасъ Мигунова, нашего попечителя, а дальше Козорѣзова. У Мигунова будетъ получше.

-- Ну, вотъ пойди къ Мигунову, возьми осьмушку чаю и два фунта сахару. Да бубликовъ, что-ли.

И онъ протянулъ сторожу рубль.

Сторожъ взялъ палку и быстро, какъ ходятъ бодрые деревенскіе старики, пошелъ со двора. У забора онъ спугнулъ цѣлую стаю ребятишекъ, которые, прильнувъ глазами къ щелямъ, жадно разсматривали новаго учителя.

-- Вы чего тутъ? Вотъ я васъ,-- прикрикнулъ на нихъ сторожъ.

Ребята пустились вразсыпную.

За чаемъ Мухинъ спрашивалъ у сторожа:

-- Ну что, какъ тутъ у васъ?

-- Ничего, слава Богу,-- сказалъ сторожъ, не зная, о чемъ собственно спрашиваетъ учитель.

-- Тихо?

-- Тихо. Нигдѣ ничего.

-- Это хорошо. Покой -- самое милое дѣло,-- медленно ронялъ Мухинъ, прихлебывая чай.

-- Истинно, что такъ,-- согласился сторожъ.

Мухинъ налилъ второй стаканъ, положилъ три куска сахару и, болтая ложечкой, спросилъ:

-- Ты давно тутъ сторожемъ?

-- Третій годъ.

-- А кто до меня учителемъ былъ?

-- Барышня, учительша.

-- Чего жъ она ушла?

-- Обчество не пожелало. Дуже мягко съ ребятами обходилась. Баловство въ школѣ пошло.

Мухинъ помолчалъ, подумалъ, разломилъ съ трескомъ баранку и сказалъ лѣниво:

-- Эти барышни только дѣло портятъ. Въ школѣ строгость нужна. Безъ строгости ничего не сдѣлаешь.

-- Вотъ именно что такъ,-- видимо съ удовольствіемъ согласился сторожъ.-- Безъ строгости никакъ нельзя. А то у насъ не школа была, а извините за выраженіе, кавардакъ.

Сторожу учитель понравился. Видно, что человѣкъ основательный, шутить не любитъ. И такимъ онъ изображалъ Мухина всѣмъ, кто интересовался новымъ учителемъ. А дѣтямъ сказалъ:

-- Вотъ погодите, собачьи вышкварки, новый учитель вамъ задастъ. Это вамъ не барышня, канителиться не будетъ, а прямо за вихоръ, да изъ школы.

И ребята трепетали заранѣе.

II.
Занятія.

Занятія начались съ перваго сентября. Не всѣ еще ученики были въ сборѣ, многихъ задерживали полевыя работы, молотьба.

Мухинъ началъ съ того, что указалъ ученикамъ линію поведенія.

-- Въ классѣ у меня чтобы было тихо, не шумѣть. Шалостей не люблю. Виновныхъ буду наказывать,-- говорилъ онъ хмуро и отрывисто.

Онъ стоялъ передъ учениками, а ученики стояли передъ нимъ, какъ два враждебныхъ лагеря, готовыхъ вступить въ борьбу. Дѣтскіе глаза жадно изучали грузную фигуру Мухина, и плылъ на нихъ тонкій холодокъ страха,-- ой, будетъ наказывать ихъ этотъ хмурый, непривѣтливый человѣкъ.

Да онъ и наказывалъ -- это началось съ первыхъ же дней,-- и не столько строго, какъ неожиданно и унизительно.

Въ первый разъ наказаніе было такое.--

Одинъ ученикъ побилъ другого. Мухинъ сталъ допрашивать виновнаго. Тотъ молчалъ.

-- А-а, молчишь,-- нахмурилъ брови Мухинъ.-- Ну, такъ мы съ тобой раздѣлаемся. Эй, ты,-- подозвалъ онъ одного изъ ближайшихъ учениковъ.-- Бери-ка его за ухо и води крутомъ скамеекъ, пока не сознается.

Тотъ взялъ виновнаго за ухо и повелъ. Весь классъ замеръ отъ неожиданности. Мальчикъ покраснѣлъ, заплакалъ и забормоталъ, мѣшая слова со слезами:

-- Больше не буду. Ей-Богу не буду.

Въ другой разъ Мухинъ вывелъ провинившагося ученика на средину класса и велѣлъ бить поклоны до тѣхъ поръ, пока тотъ не повинится въ своемъ поступкѣ. Въ третій -- велѣлъ ходить на колѣняхъ вдоль стѣны, изъ угла въ уголъ.

Такія наказанія дѣйствовали угнетающе, запугивали учениковъ. Каждый думалъ со страхомъ: "что еще выдумаетъ новый учитель?" И въ классѣ во время уроковъ стояла тишина, чувствовались принужденіе и скука.

Къ концу занятій Мухинъ устало позѣвывалъ, зѣвали и ученики. И всѣмъ казалось, что они дѣлаютъ что-то ненужное, безъ чего можно обойтись.

Распустивъ школу и пообѣдавъ, Мухинъ всегда съ удовольствіемъ ложился спать.

Два раза въ недѣлю приходилъ въ школу батюшка, о. Захарій, но его уроки тоже не вносили оживленія въ классѣ. О. Захарій, несмотря на свою елейность, былъ очень строгъ, любилъ зубрежку, заставлялъ учениковъ заучивать много молитвъ и объясненія къ нимъ. Эти молитвы съ объясненіями были для учениковъ истиннымъ наказаніемъ: малопонятная славянская рѣчь усваивалась плохо, а батюшка былъ требователенъ и пробиралъ учениковъ за каждое неправильно истолкованное слово. О. Захарій усердно налегалъ на свой предметъ и говорилъ Мухину:

-- Законъ Божій есть главный предметъ сельской школы. У дѣтей нужно развивать религіозное сознаніе. Теперь пошло въ народѣ невѣріе, непочитаніе святынь, всякія секты. Народъ отъ церкви отбиваться сталъ. Нужно поддерживать религію, и начать это надо со школы.

Мухинъ лѣниво поддакивалъ, находя эти разсужденія праздными, ненужными.

Прошелъ мѣсяцъ. Отношенія Мухина къ школѣ и ученикамъ вполнѣ опредѣлились. Начавъ съ строгостей, онъ вскорѣ залѣнился, сталъ равнодушенъ, вялъ и требовалъ отъ учениковъ только тишины. Ученики увидѣли, что Мухинъ въ сущности не строгій человѣкъ, и бояться его нечего, но это все-таки не повело къ сближенію. Мухинъ не старался подойти ближе къ дѣтямъ, узнать, чѣмъ они живутъ. Это была для него слишкомъ скучная и хлопотливая работа. Ученики платили ему тѣмъ же, и въ отношеніяхъ къ Мухину у нихъ не было и тѣни привязанности.

Второклассники видѣли, какая громадная разница между новымъ учителемъ и учительницей, бывшей у нихъ въ прошломъ году. Учительница входила въ жизнь и интересы ребятъ, старалась заглянуть въ ихъ души, и дѣти чувствовали себя съ нею просто, легко, хорошо. Она была близка и понятна имъ, а этотъ большой равнодушный человѣкъ совершенно имъ чуждъ.

III.
Инспекторъ.

Какъ то въ ноябрѣ, когда уже стояли заморозки, затренькали на селѣ колокольчики, и возлѣ школы остановилась бричка, запряженная парой лошадей. Изъ брички вылѣзъ маленькій человѣкъ въ енотовой шубѣ, въ темныхъ очкахъ. Проворно, мелкими шажками, путаясь въ длиннополой шубѣ, онъ подошелъ къ школѣ и сталъ взбираться на крыльцо.

На порогѣ его встрѣтилъ Мухинъ.

-- Господинъ учитель?-- спросилъ пріѣзжій, остро всматриваясь въ лицо Мухина.

Мухинъ утвердительно поклонился.

-- Ну здравствуйте, здравствуйте,-- торопливо заговорилъ маленькій человѣкъ, протягивая руку.-- А я инспекторъ народныхъ училищъ Росликовъ. Гдѣ бы тутъ у васъ разоблачиться?

-- Пожалуйте сюда.

Мухинъ открылъ дверь направо, въ свою комнату. Тамъ еще было неубрано. Валялись на полу окурки, кровать была смята, стояла умывальная чашка съ грязной водой. Въ углу, возлѣ печки, совсѣмъ уже некстати, виднѣлась водочная бутылка.

-- Извините, у меня безпорядокъ, сторожъ куда-то ушелъ,-- сказалъ съ замѣшательствомъ Мухинъ.

-- Ничего, ничего,-- быстро заговорилъ Росликовъ.-- Вы, вѣрно, не женаты?

-- Да.

-- Вижу, вижу,-- засмѣялся. Росликовъ.-- Холостая обстановка. Вотъ будь у васъ жена, все было бы въ порядкѣ. Да-а.

Голосъ у Росликова былъ жидкій, хлюпающій, и что-то колебалось въ немъ, какая-то приторная ласковость, за которой скрывалось что-то колючее. Онъ говорилъ и быстро раздѣвался. Сбросилъ башлыкъ, шубу, мѣховыя калоши. И оставшись въ старенькомъ форменномъ сюртукѣ, онъ своей щуплой фигуркой, смятымъ хохолкомъ и мелкими чертами дряблаго лица сталъ похожъ на захудалаго зяблика, изъ котораго время повыдергало лучшія перышки.

Стекла очковъ запотѣли. Росликовъ снялъ ихъ, чтобы вытереть, и на Мухина глянули суетливые маленькіе глазки, острые, какъ булавки.

-- Вотъ объѣзжаю школы,-- заговорилъ Росликовъ, скрываясь опять подъ темными очками.-- Завернулъ и къ вамъ, въ Селезневку. А школа у васъ ничего, жить можно.

Онъ ходилъ мелкими шажками по комнатѣ, потирая сухія красныя руки, а суетливые глазки такъ и бѣгали по угламъ, словно обыскивая комнату. И такъ же, какъ и глаза, бѣгали съ птичьей легкостью маленькія коротенькія мысли.

-- Скучно здѣсь, а? Ну, конечно, село глухое, дальнее,-- спрашивалъ и отвѣчалъ самъ себѣ Росликовъ.-- Хотя, долженъ сказать, есть и хуже. Вонъ Петровская школа -- знаете? Я тамъ вчера былъ. Деревушка маленькая, отъ желѣзной дороги сорокъ верстъ, а вотъ сидитъ тамъ, работаетъ праведная учительская душа. Милая такая барышня, изъ епархіалокъ, безъ идей, съ здравыми понятіями, чудесно школу поставила... Ну, а у васъ тутъ какъ? Работаете? Вы сколько лѣтъ служите?

-- Пятый годъ.

-- О, значитъ опытъ есть. Прекрасно. Ну, покажите мнѣ вашу школу.

-- Пожалуйте, -- сказалъ Мухинъ, внутренно холодѣя. Его обезкураживалъ неуловимый тонъ Росликова. Что онъ за человѣкъ? Такъ неожиданно пріѣхалъ. И не надѣлся онъ на свою школу: безтолочь, дубьё, ничего не знаетъ. Осрамятъ его передъ начальствомъ.

Вотли въ классъ. Дѣти шумно поднялись и пугливо замерли, увидя маленькаго человѣка въ мундирѣ съ золотыми пуговицами.

-- Ну, здравствуйте, дѣтки, садитесь,-- задребезжалъ Росляковъ, быстро осматриваясь.-- О, да у васъ тутъ цѣлая академія. Чѣмъ занимались сейчасъ?

-- Ариѳметикой и чистописаніемъ,-- сказалъ Мухинъ.

-- Покажите, покажите,-- заторопился Росликовъ.

Мухинъ подалъ ему нѣсколько тетрадокъ.

-- Прекрасно, прекрасно,-- похвалилъ Росликовъ, быстро перелистывая тетрадки.-- Надо бы чище, рукъ не моютъ, чистота необходима. А какъ диктовка?.. Ого, да они у васъ грамотеи. Ну-ка ты, пѣтушокъ, поди сюда,-- указалъ онъ на ближайшаго ученика.

Тотъ вскочилъ, уставился на Росликова смятенными глазами и не безъ колебанія приблизился къ нему.

Росликовъ задалъ ему два-три вопроса по ариѳметикѣ, далъ прочесть строкъ пять по книжкѣ, заставилъ написать двѣ фразы на доскѣ. Мальчикъ тянулъ, запинался. Росликовъ подсказывалъ, едва вслушиваясь и предупреждая отвѣты; можно было подумать, что онъ экзаменуетъ самого себя. Спросилъ еще двухъ изъ среднихъ рядовъ и также отвѣтилъ, за нихъ на всѣ вопросы.

Мухинъ повеселѣлъ.

-- Ну, что-жъ, прекрасно, прекрасно,-- сказалъ Росликовъ, потирая руки. Видно, что занимаетесь... Ну, птенцы, до свиданія,-- обратился онъ къ ученикамъ.-- Учитесь, будьте послушны, молитесь Богу. Весной пріѣду на экзамены.

Перешли опять въ учительскую. Въ комнатѣ было уже чисто, стояла пыль отъ торопливой приборки, водочная бутылка исчезла.

-- Ну-съ, побесѣдуемъ, садитесь,-- оказалъ Росликовъ усаживаясь возлѣ стола.

Мухинъ сѣлъ немного поодаль.

Росликовъ побарабанилъ по столу пальцами и началъ:

-- Вашей школой я доволенъ, видно, что работаете, спасибо. Люблю трудолюбивыхъ учителей. Чтенія устраиваете?

-- Устраиваю,-- замялся Мухинъ. До сихъ поръ у него не было ни одного чтенія, все откладывалъ.

-- Изрѣдка не мѣшаетъ, но въ строгомъ соотвѣтствіи съ программой, -- сказалъ Росликовъ.-- Что-нибудь религіозно-нравственное, назидательное... Ну, а насчетъ политики какъ?-- перескочилъ вдругъ Росликовъ, и глаза его блеснули подъ темными очками.-- Книжки, брошюрки тамъ всякія не распространяете?

-- Нѣтъ,-- сказалъ Мухинъ, глядя на Росликова невинными глазами.

-- Прекрасно, прекрасно,-- закивалъ головой Росликовъ и, вынувъ записную книжку, сталъ торопливо рыться въ ней.

-- Ваша фамилія... Мухинъ? Такъ, такъ. Я вашу аттестацію помню. О васъ отзывались, какъ о спокойномъ, положительномъ человѣкѣ. Я дорожу такими учителями. Военной гимнастикой занимаетесь?

-- Да, весьма старательно,-- сказалъ Мухинъ.

-- Непремѣнно,-- поднялъ кверху палецъ Росликовъ.-- Это очень важно. Внушайте дѣтямъ любовь къ воинскимъ подвигамъ, къ бранной славѣ. Какія газеты читаете?

-- "Свѣтъ"., и "Мѣстную Правду".

-- Прекрасно, хвалю вашъ выборъ,-- одобрилъ Росликовъ.-- Корреспонденцій въ газеты не пишете?

-- Нѣтъ,-- улыбнулся Мухинъ.-- Этимъ не грѣшенъ.

-- И не надо,-- почти ласково сказалъ Росликовъ.-- Каждый долженъ свое: учитель учитъ, писатель пишетъ, сапожникъ сапоги шьетъ. Во всемъ должно быть разграниченіе, порядокъ. А какъ тутъ крестьяне? Не шевелятся?

-- Нѣтъ, тихо.

-- Ну и хорошо. Слѣдить за мѣстной жизнью не мѣшаетъ, но вмѣшиваться не слѣдуетъ, въ особенности въ крестьянскія дѣла. Предостерегаю васъ отъ этого соблазна. Ну очень радъ, что познакомился съ вами, вижу, что вы человѣкъ съ здравыми понятіями.

Росликовъ всталъ, и глаза его опять побѣжали по комнатѣ.

-- А жениться все-таки слѣдуетъ,-- сказалъ онъ почти дружески, берясь за шубу.-- Скажу вамъ откровенно, не долюбливаю холостыхъ учителей. Ненадежный элементъ-съ, есть въ нихъ что-то безпокойное. Я не о васъ, конечно, говорю, а вообще. Вотъ будь вы женаты, у васъ былъ бы и уютъ, и порядокъ. Занавѣсочка тамъ, скатереточка, цвѣты. Хозяйствомъ занялись бы. Вы любите птицу?

Росликовъ вдругъ загорѣлся мгновеннымъ оживленіемъ и даже положилъ шубу, которую держалъ въ рукахъ.

-- Какую птицу?-- съ недоумѣніемъ спросилъ Мухинъ.

-- Да всякую: гусей, утокъ, цесарокъ, кенареекъ. Я, надо вамъ сказать, большой птицеводъ. У меня дома цѣлая птичня. Есть очень рѣдкія породы. Вотъ, если будете въ городѣ, заходите, покажу. Прекрасное занятіе птицеводство, тѣмъ болѣе въ дервенѣ. И такъ подходитъ къ школѣ: и здѣсь, и тамъ птенцы, которыхъ -- хе-хе-хе -- нужно воспитывать. Символъ воспитанія въ нѣкоторомъ родѣ.

Росликовъ опять взялся за шубу и сталъ погружаться въ нее. Мухинъ помогалъ.

-- Ну, до свиданія, работайте, трудитесь,-- протянулъ онъ Мухину руку.-- Весной, Богъ дастъ, увидимся. А дѣтишекъ распустите на сегодня.

Онъ вышелъ изъ школы, въ сопровожденіи Мухина и сторожа и, путаясь въ длинной шубѣ, взобрался на бричку.

Лошади тронули. Блеснули еще разъ темныя стекла и скрылись въ воротникѣ шубы. Бричка, глухо постукивая, запрыгала по дорогѣ.

"Слава Богу, сошло", подумалъ Мухинъ, улыбаясь. И, войдя въ классъ, гдѣ сидѣли притихшіе ученики, гаркнулъ:

-- Ребята, по домамъ. Инспекторъ велѣлъ распустить васъ на три дня.

IV.
Чтеніе.

Въ школѣ была небольшая библіотечка и волшебный фонарь. Библіотечка не пополнялась, книги были разрознены, истрепаны, и лежали безпорядочной грудой въ шкафикѣ. Мухинъ рѣдко туда заглядывалъ. Онъ давалъ дѣтямъ книжки, когда они просили, но, получая обратно, не спрашивалъ, читали они или нѣтъ. Это, вѣдь, не входило въ программу.

Фонарь тоже лежалъ безъ употребленія. Попечитель школы Мигуновъ, мѣстный торговецъ, на средства котораго былъ пріобрѣтенъ фонарь, нѣсколько разъ уже намекалъ, что не мѣшало бы де, устроитъ чтеніе, показать картинки. Но Мухинъ все откладывалъ.

-- Еще успѣемъ, зима большая, дайте сперва позаниматься,-- лѣниво говорилъ онъ.

Наконецъ, 6 декабря, на Николая, рѣшили устроить чтеніе.

Мухинъ считалъ эту затѣю ненужной, создающей только хлопоты да возню, но отказаться не могъ.

Выбрали разсказы изъ священной исторіи и о Суворовѣ. Чтеніе назначили въ пять часовъ. Съ трехъ стали собираться ученики. Сторожъ долго держалъ ихъ на морозѣ и только, когда стали сходиться взрослые, открылъ школу. Кромѣ простонародья, пришли еще: о. Захарій, попечитель Мигуновъ съ семьей, дьяконъ, волостной писарь. Для нихъ были отведены особыя мѣста.

Потушили огонь. Мухинъ сталъ читать, Мигуновъ показывалъ картинки. Читалъ Мухинъ скучно, невнятно. Его лѣнивое бормотанье слышно было только въ первыхъ рядахъ, а къ остальнымъ долетали обрывки. Но слушали внимательно, стояла настороженная тишина, и только одинъ разъ, когда одна изъ картинокъ, изображавшая трехъ отроковъ въ печи, появилась въ опрокинутомъ видѣ, изъ заднихъ рядовъ раздался дружный смѣхъ.

-- Тише!-- строго сказалъ батюшка.-- Смѣхъ тутъ не подобаетъ.

И стало тихо.

Послѣ перерыва Мухинъ началъ читать про Суворова. Батюшка на свѣтское чтеніе не остался. Онъ и на первую половину пришелъ только затѣмъ, чтобы наблюсти за подобающимъ благолѣпіемъ.

Народу набилось еще больше. Стало жарко, какъ въ банѣ. Сторожъ усердно натопилъ печи, и трудно было дышать. Голосъ Мухина звучалъ еще глуше. Отъ непривычки онъ усталъ, и чтеніе закончилось вяло, съ пропусками. Въ концѣ вышла путаница съ картинками. Читаль Мухинъ одно, а на картинкахъ было другое.

-- Не то, не то,-- шипѣлъ Мухинъ вихлявшемуся у фонаря Мигунову.

-- А вы что же пропускаете!-- сердился тотъ, и его красное, потное лицо то появлялось, то исчезало въ полосѣ свѣта.

Кончили. Зажгли опять огонь. Стоялъ сизый туманъ отъ пыли и духоты. Затопали, зашевелились. Среди взрослыхъ чувствовалась неудовлетворенность, ожидали, что будетъ интереснѣе, лучше. Довольны были только ребята. Имъ не хотѣлось уходить, и они бы еще разъ съ удовольствіемъ посмотрѣли тѣ же самыя картинки.

Послѣ чтенія у Мухина былъ недовольный, хмурый видъ. Къ нему зашелъ писарь, маленькій, круглолицый, красный, какъ стручекъ перца. Появилась водка.

-- Больше я этой ерундой не буду заниматься,-- сказалъ угрюмо Мухинъ, наливая рюмки.

-- Какой ерундой?-- не понялъ писарь и опасливо покосился на рюмки.

-- Чтеніями.

-- Почему?

-- Какой смыслъ,-- пожалъ плечами Мухинъ.-- Да и не обязательно: инспекторъ на это не очень напираетъ. Ты пойми: я прочиталъ, показалъ имъ картинки, а они половину не поняли, а остальное забыли. Какая-же тутъ польза? Да и народъ дикій: показали имъ отроковъ вверхъ ногами, а они -- га-га-га. Прямо, какъ стадо.

-- Необразованность,-- вздохнулъ писарь...

-- Да и вообще толку мало,-- продолжалъ разочарованно Мухинъ.-- Картинками да фонариками тутъ не поможешь, все это канитель, для забавы... Тьфу, даже голосъ надорвалъ.

Онъ прокашлялся, поднялъ рюмку и чокнулся съ писаремъ.

-- Давай-ка промочимъ горло, деретъ, какъ собака лапой.

-- Правильно,-- подхватилъ писарь и ловкимъ взмахомъ опрокинулъ въ ротъ рюмку.

Закусили огурцами и вареной говядиной, оставшейся отъ обѣда.

-- Эхъ-хе-хе,-- потянулся лѣниво Мухинъ.-- Жалѣю я, что въ учителя пошелъ. Паскудное дѣло. Лучше за прилавкомъ стоять, чѣмъ съ этими бѣсенятами возиться. И главное никакого толку: учишь его, учишь, а онъ вышелъ изъ школы и все забылъ. И выходитъ переливаніе изъ пустого въ порожнее.

Выпили еще. Лица покраснѣли. Въ комнатѣ стало тепло.

-- На мой взглядъ,-- говорилъ уже писарь,-- неграмотный мужикъ лучше грамотнаго. Неграмотный мягче, послушнѣе, а съ грамотными теперь сладу нѣтъ. Умные больно стали, въ разсужденія пускаются, начитались, матери ихъ чортъ.

-- Ну, противъ грамотности нельзя идти,-- возражалъ лѣниво Мухинъ.-- Грамотность, культура -- это, братъ, великое дѣло.

Писарь, уже наполовину пьяный, отрицательно качалъ головой:

-- Ты, Семенъ Ивановичъ, идеалистъ. Ты все видишь въ розовомъ цвѣтѣ. А ты вотъ съ точки зрѣнія практики посмотри. Съ точки зрѣнія прикосновенія къ жизни.

-- Я всегда за грамотность, за просвѣщеніе,-- лѣниво говорилъ Мухинъ, польщенный тѣмъ, что писарь назвалъ его идеалистомъ.-- Но только все это надо иначе, не такъ...

-- Ты чистокровнѣйшій идеалистъ,-- умилялся писарь.-- А вотъ ты съ точки зрѣнія прикосновенія...

Пріятели бесѣдовали до поздна.

V.
Мирное житье.

Настала зима. Селезневка утонула въ снѣгахъ, плотно укрывшихъ бугристыя широкія поля, и казалась заброшенной, пустынной. Маленькіе дни катились, какъ снѣжные хлопья, утомительно, тихо, и что-то мертвое висѣло надъ селомъ, засыпаннымъ снѣгомъ.

Мухинъ, впрочемъ, не скучалъ. Послѣ обѣда онъ спалъ, а потомъ шелъ куда-нибудь на чаекъ или на карты. Чаще всего къ волостному писарю, съ которымъ близко сошелся. Писарь былъ весельчакъ и балагуръ, у него собирались поиграть въ картишки -- въ стуколку, въ преферансикъ, при этомъ появлялась водка, закуска. И по мѣрѣ того, какъ выпивали, развязывались языки. Писарь зналъ много анекдотовъ, неутомимо разсказывалъ ихъ, а слушатели надрывались отъ смѣха. Попозже, когда уже все кругомъ спало, шли, полупьяные, на постоялый дворъ къ солдаткѣ Федосьѣ, которая промышляла сводничествомъ. Появлялись еще двѣ-три молодыхъ бабенки, пѣли пѣсни, танцовали, и веселье продолжалось до поздна.

Утромъ болѣла голова, не хотѣлось вставать, занятія не ладились. И колыхаясь хмурой лѣнивой фигурой по классу, Мухинъ съ досадой думалъ о томъ, что напрасно пошелъ въ учителя, послѣднее это дѣло.

Мухинъ происходилъ изъ поповской семьи, учился въ семинаріи, но не кончилъ,-- ученье у него не пошло, и до двадцати лѣтъ болтался недоучкой-поповичемъ, пока страхъ передъ солдатчиной не погналъ его въ учителя. Онъ поступилъ въ учительскую семинарію и кой-какъ ее кончилъ. И вышелъ изъ него учитель по необходимости, который на работу учительскую смотрѣлъ, какъ на отбываніе скучной, непріятной повинности.

Жизнь села мало интересовала Мухина. Прежде онъ хоть краемъ уха прислушивался къ деревенскимъ слухамъ, къ тихому шелесту жизни. Но послѣ бесѣды съ инспекторомъ и его совѣтомъ не вмѣшиваться въ крестьянскія дѣла Мухинъ сталъ глухъ и нѣмъ ко всему.

А между тѣмъ жизнь здѣсь не стояла, текла.

Крестьяне, разоряемые недородами и дорогими арендами, переживали хозяйственный кризисъ, торговали у помѣщика землю, а тотъ упрямился, заламывалъ несходную цѣну.

Часть малоземельныхъ, окончательно разоренная, собиралась переселяться въ Сибирь, и уже продавали за безцѣнокъ хозяйство, усадьбы, посѣвы, выручая гроши. Ходили слухи о выдѣлахъ, о новомъ хозяйственномъ устройствѣ. Все это усваивалось трудно, опутанное, какъ паутиной, сложными формами начальственныхъ распоряженій. Шли впередъ ощупью, медленно и туго допытываясь, какъ подвинуть дѣло о переселеніи, какъ войти въ сношенія съ крестьянскимъ банкомъ, какъ выяснить новые законы о землѣ, и нѣкоторые на первыхъ порахъ обращались къ учителю -- не знаетъ-ли онъ, съ чего надо начатъ и какъ лучше сдѣлать.

Но Мухинъ ничего не могъ объяснить и говорилъ хмуро:

-- Это меня не касается. Спросите въ волости или у засѣдателя, они вамъ скажутъ. А мое дѣло -- школа.

Крестьяне увидѣли, что учитель -- человѣкъ неосновательный, и перестали обращаться къ нему.

На селѣ замѣчались признаки религіознаго броженія, гдѣ-то собирались по вечерамъ, читали евангеліе и толковали его не по церковному, а углубленнѣе, шире. О. Захарій въ проповѣдяхъ называлъ такихъ толкователей богоотступниками, грозилъ имъ муками ада и собирался донести епархіальному начальству. Но это пробужденіе религіозной мысли среди крестьянъ не интересовало Мухина, онъ былъ совершенно равнодушенъ и къ религіи, и къ попыткамъ разобраться самостоятельно въ вопросахъ вѣры, и не понималъ, какой въ этомъ толкъ.

Съ осени въ Селезневкѣ открылось кредитное товарищество. Дѣло было новое, и многіе записались въ члены, въ томъ числѣ и Мухинъ, по уговору другихъ. Его хотѣли выбрать секретаремъ, но онъ отказался. Выбрали волостного писаря, съ недоумѣніемъ, хотя и не безъ гордости, принявшаго эту обязанность. Дѣло пошло впередъ, стало развиваться. Но Мухинъ, послѣ двухъ засѣданій, на которыхъ сидѣлъ, какъ пень, молчаливо скучая, пересталъ интересоваться товариществомъ и больше туда не заглядывалъ. Лично ему товарищество никакихъ выгодъ не сулило, а общественная сторона дѣла его не занимала.

Такъ и шли дни за днями, лѣниво, вяло, похожіе на мутную слизь, и такъ, въ мирномъ житіи и безмятежномъ покоѣ, прошла вся зима.

VI.
Экзамены.

Начались полевыя работы, зазеленѣла земля, зацвѣли пышно яблоки, вишни, и все село, густо убранное садами, казалось сплошнымъ цвѣтущимъ садомъ.

Половина школы разбѣжалась на полевыя работы, а другая половина, видимо, тяготилась ученіемъ, занятія не клеились, было скучно, тоскливо. Окна были открыты, теплый весенній вѣтеръ смѣло дулъ по классу, шевеля развернутыя книги, тетради, волосы на вихрастыхъ, давно не стриженныхъ головахъ. Что-то многозвучное, стоголосое звенѣло крутомъ, мѣшая ученію. Это радовалась и пѣла ликующая, согрѣтая солнцемъ земля. И казалось нелѣпостью, что они, плѣнники школы, сидятъ въ такіе дни въ темной и грязной комнатѣ, гдѣ просидѣли всю зиму, подъ командой лѣниваго, хмураго человѣка, заучивая мертвыя буквы и слова, слѣпо глядящія съ мертвыхъ страницъ.

Ждали къ экзаменамъ инспектора, но вмѣсто него пріѣхалъ членъ училищнаго совѣта, окружный начальникъ, полковникъ Сальниковъ.

Узнавъ, что на экзаменѣ будетъ начальство, учитель гимнастики, изъ запасныхъ унтеръ-офицеръ, съ ранняго утра собралъ учениковъ и до пріѣзда начальства маршировалъ съ ними по школьному двору, заставляя кричать:

-- Здравія желаемъ, ваше высокородіе.

Это онъ готовилъ начальнику встрѣчу.

И когда около двухъ часовъ дня Сальниковъ пріѣхалъ и, выйдя изъ коляски, вышелъ во дворъ, ребята дружно гаркнули заученное привѣтствіе и, изнемогая отъ усталости, мокрые и пыльные, промаршировали на солнцепекѣ нѣсколько разъ, за что и получили начальническое "спасибо".

Вошли въ школу. Скамейки были убраны, на первомъ планѣ красовался столъ подъ зеленой скатертью, за нимъ усѣлись окружной начальникъ, о. Захарій, попечитель Мигуновъ, засѣдатель Вьюкинъ,-- длинный, сухой, съ свирѣпо торчащими усами, и волостной старшина -- сѣдой, благообразный старикъ.

Мухинъ, въ новомъ пиджакѣ и крахмальной сорочкѣ, туго сдавившей шею, отчего лицо покраснѣло, стоялъ у стола съ видомъ боевой готовности. Въ сторонѣ пугливымъ стадомъ толпились ученики. Было, кромѣ того, душъ двадцать посторонней публики.

Приступили къ экзамену. Ученики отвѣчали нетвердо, боязливо, часто сбивались, въ особенности по закону Божьему, гдѣ въ каждомъ словѣ слышалась зубрежка и непониманіе.

Окружной начальникъ, плотный, дюжій, съ двойнымъ подбородкомъ и рачьими свѣтло-сѣрыми глазами, сидѣлъ неподвижно, какъ истуканъ. На немъ былъ бѣлый китель съ золотыми пуговицами и погонами. Это неподвижное лицо, выпученные глаза и золотыя блестки обезкураживали всѣхъ. Неизвѣстно, что думаетъ начальство. И только, когда Сальниковъ кивалъ головой и закуривалъ (какъ начальство, онъ позволялъ себѣ эту вольность), ученикамъ и экзаменующимъ становилось легче.

Съ первыми учениками провозились долго, потомъ, пропустивъ душъ десять, стали спрашивать меньше. Начальство, видимо, заскучало въ непривычной обстановкѣ и послѣ двухъ-трехъ вопросовъ милостиво, низкимъ баскомъ, говорило:

-- Довольно, довольно. Видно, что знаетъ. А какъ читается молитва за царя?

И рачьи глаза смотрѣли внимательно, строго, пока ученикъ быстро и внятно отчеканивалъ твердо заученныя слова.

Послѣ экзамена пошли къ о. Захарію на обѣдъ. Присутствовалъ весь экзаменаціонный составъ, за исключеніемъ волостного старшины. Неудобно было посадить за одинъ столъ съ окружнымъ начальникомъ простого мужика, и старшину исключили.

Вначалѣ чувствовалась нѣкоторая неловкость -- начальство, важная, шишка, какой тутъ можетъ быть разговоръ?-- но столикъ съ виномъ и водкой развязалъ языки, и бесѣда кое-какъ наладилась.

За обѣдомъ Сальниковъ познакомилъ присутствующихъ съ своими взглядами.

-- Вотъ объѣзжаю округъ,-- говорилъ онъ, обращаясь главнымъ образомъ къ батюшкѣ и засѣдателю.-- Впечатлѣніе хорошее, бѣдности не вижу. Теперь въ ходу жалоба на недостатокъ земли. Ну, по моему, это пустяки. Земли больше, чѣмъ слѣдуетъ -- нѣтъ обработки. Научитесь обрабатывать и тогда увидите, что земли достаточно. Такъ называемый земельный вопросъ, по моему, не больше, какъ выдумка лѣвыхъ, которымъ на руку всякое ослабленіе власти. Вы не изъ лѣвыхъ?-- вдругъ обратился онъ къ Мухину.

Мухинъ даже улыбнулся отъ неожиданности и полной непримѣнимости къ нему этого вопроса и, глядя спокойными глазами въ рачьи глаза полковника, сказалъ:

-- Нѣтъ, я этими глупостями не занимаюсь.

-- Семенъ Ивановичъ человѣкъ вполнѣ благонадежный,-- добавилъ отъ себя батюшка.

-- Прекрасно, прекрасно,-- закивалъ въ сторону Мухина окружной начальникъ.-- Такіе учителя нужны въ деревнѣ. О васъ я буду говорить въ училищномъ совѣтѣ, школа у васъ поставлена хорошо.

У Мухина зардѣлись кончики ушей -- такъ пріятна была ему эта похвала. Онъ почувствовалъ, что сразу выросъ въ глазахъ присутствующихъ. Еще бы, самъ окружной начальникъ похвалилъ!

Рюмки наполнялись и опорожнялись безъ замедленія. Сальниковъ оказался не дуракъ выпить, не отставали и остальные. Къ концу обѣда начальство говорило повышеннымъ голосомъ:

-- Я больше всего люблю порядокъ -- это основа всей государственной жизни. Готовъ оказывать всякое содѣйствіе при установленіи порядка, но зато никакого безпорядка не потерплю. Я вѣрный слуга правительства, и въ этомъ вся моя программа. Велятъ вѣшать и буду вѣшать, прикажутъ идти въ революціонеры -- пойду дѣлать революцію, чортъ бы ее взялъ. Воля правительства для меня законъ.

Слушатели внимали съ тайнымъ трепетомъ.

Идя послѣ обѣда съ Мухинымъ отъ батюшки, Мигуновъ сказалъ:

-- Какова штучка, а?

-- Строгій,-- покачалъ головой Мухинъ, догадавшись, что рѣчь идетъ объ окружномъ начальникѣ.

-- Жаль, что старшина не слышалъ, мужикамъ бы разсказалъ,-- вздохнулъ Мигуновъ.

-- Человѣкъ твердой власти,-- съ одобреніемъ сказалъ Мухинъ.

-- Орелъ!-- зажмурилъ отъ удовольствія глаза Мигуновъ.

Возлѣ школы остановились.

-- На боковую?-- опросилъ Митуновъ.

-- Да, маленько подушку подавить,-- зѣвнулъ Мухинъ.

-- Заходите вечеркомъ.

-- Ладно.

Вечеромъ у Мигунова были гости, хрипѣлъ граммофонъ, звенѣли рюмки. Были, какъ выражались въ Селезневкѣ, и выпивоны, и закусоны, и картишоны. Хозяинъ, весьма довольный сегодняшнимъ днемъ, вспоминалъ съ восхищеніемъ:

-- Прямо забыть не могу, какъ это онъ за обѣдомъ. Я говоритъ, вѣрный слуга отечества, беззаконіевъ не потерплю. Прикажутъ вѣшать,-- и буду вѣшать, прикажутъ стрѣлять -- буду стрѣлять. Прямо, какъ топоромъ отрубилъ... И со всѣми за ручку: обходительный.

-- Челаекъ твердой власти,-- совсѣмъ уже не твердо ворочалъ языкомъ Мухинъ.

Поздно вечеромъ гости расползлись по домамъ, какъ раки. Мигуновъ угостилъ хорошо.

Мухинъ ночевалъ гдѣ-то на сѣновалѣ.

П. Сурожскій.

"Современникъ", кн. IX, 1913 г.