Селиванов Аркадий Александрович - Ближе к звездам

Аркадий Селиванов

Ближе к звездам

Не работалось. Мысль, как усталая, измученная кляча, едва тянулась, каждую минуту грозя остановиться.

Даже перо сегодня, более, чем обыкновенно, цеплялось за бумагу и притягивало все невидимые, досадные пылинки. Папироса ежеминутно гасла, спички ломались...

Пролинг в сущности догадывался о причине: всему виной -- какой-то дурацкий "Петроний", тиснувший вчера в "Вечерних Отголосках" свою злую рецензию.

"Нет еще стиля, но уже громадные претензии" ... "Вымученные сюжеты, и вечная подражательность в обработке"... "Дешевая философия"...

Да. Все это черным по белому в отзыве "Петрония" о рассказах Ольгина, он же Пролинг.

Бедный автор бросает перо, закрывает глаза и рисует себе наружность своего критика.

-- Должно быть, какая-нибудь жирная свинья и даже не в ермолке... Сам, конечно, бездарен, а вот пристроился к газете и мнит себя арбитром искусства... Небойсь и место тепленькое... В редакции берет авансы, а с нашего брата взятки... Знаем мы этих "художественных" критиков...

Пролинг дернул стулом, встал, заходил по комнате и даже замурлыкал вполголоса чьи-то вспомнившиеся куплетики:

Отзыв -- то чернее ваксы,
То приятен без конца.
Впрочем, все идет по таксе...

После куплетов стало как будто бы легче. Пролинг спрятал в стол свою рукопись, оделся и вышел на улицу.

II.

Осенний петербургский полдень встретил Пролинга мелким дождем и порывистым ветром. Пришлось поднять воротник пальто и нахлобучить шляпу. Бесцельная прогулка по Невскому сегодня не улыбалась, и хотя Пролингу есть еще не хотелось, он все же, спрятав руки в карманы, зашагал в кухмистерскую.

О-хо-хо... Пролинг уже давно работает, но ему не везет. Стоит только пристроиться к какому-нибудь журнальчику, или газете, вперед уже известно: издание прогорит, или закроется "по независящим причинам"...

О чем только он ни писал? Собачьи выставки и малороссийские спектакли, чрезвычайные посольства и дефекты водопровода... Пробовал пускаться на хитрости: свои собственные оригинальные стихи выдавал за переводы из Сюлли-Прюдома и Бодлера. В провинции, случалось, печатали, но известно -- какой там гонорар... Да и тот высылали неаккуратно. Переменил несколько псевдонимов... Долгие ночи корпел над идейной четырехактной драмой... Эх!.. А вот обедать ходит в греческую кухмистерскую, да и то не каждый день...

Пролинг повертывался спиной к ветру и сквозь стиснутые зубы ворчал по адресу сытого критика:

-- Нет, поглядел бы я на тебя в моей шкуре. Какой бы у тебя стиль оказался? Легко вам на трюфелях-то с ананасами... Эстеты!..

III.

Было так приятно после дождя и пронизывающего ветра окунуться в спертый, дымный воздух кухмистерской.

В низеньком полутемном подвальчике тепло, пахло подгорелым жиром и кислой капустой. Большинство посетителей пили чай и над маленькими столиками колыхался теплый пар. Механическое пианино, исполнявшее "Ой-ру", оглушительно трещало кастаньетами. За буфетом стоял хозяин, обрусевший грек, перетирал стаканы и звенел чайными ложками.

Пролинг сел в уголок на свое излюбленное место у пожелтевшей искусственной пальмы и спросил обед.

Здесь, как это ни странно, в чаду и дыму, под треск и грохот кабацких мотивов творил он свои стихи и фантастические новеллы. Часто после скверного обеда, за стаканом остывшего чая, сидел он часами неподвижный, одинокий, улыбающийся своим мечтам, красивым образам, шепчущий звучные рифмы сонетов, не видевших печати.

Красива душа мечтающего. Часто звучат глубокие струны, поют еще неслыханные мелодии. Кто умеет поймать их на бумагу, тот властелин толпы, а кто не умеет, -- тому, как Пролингу сейчас, стройная тонкая девушка в черном платье и белом переднике подает на стол жидкий суп, пахнущий вареными тряпками.

-- Новенькая, -- решил Пролинг, взглянув на девушку и долго, позабыв о суше, следил взглядом за ее фигурой.

Было в ней что-то... Этакое... Рядом с неуклюжей,. краснощекой Марфушей, она казалась переодетой маркизой, исполняющей обязанности служанки на празднике в Трианоне.

Когда она после супа принесла Пролингу традиционные битки "по- казацки", он не утерпел и слегка смущенный спросил:

-- Вы здесь недавно?

-- Второй день, -- мягко прозвучал ответ, и ее темные, чуть-чуть печальные глаза поднялись на Пролинга.

"Ой-ру" сменила "Веселая вдова". За соседним столиком громко спорили и стучали крышкой чайника. Пролинг давно уже отодвинул битки, пьет чай, курит и фантазирует.

Кто она? Быть может, случайная шутка природы, в грубой деревенской среде, вырастившей этот тонкий печальный цветок? Или продукт нашей действительности, -- девушка с темным прошлым, упавшая до чайной лавки с тем, чтобы завтра ночью выйти на улицу? А может?.. Дочь какого-нибудь неудачника, эмигранта-француза, виконтесса де... Де... Ну, все равно, -- героиня романов Тэрье? Так красив тонкий профиль, такая изящная простота прически, скрытая грация движений...

Пролинг улыбается своей мечте и внезапно его охватывает желание шутки, тонкого и хитрого подвоха: он жестом подзывает девушку и, с серьезным лицом, опустив глаза, спрашивает:

-- Combien?

-- Quarante, -- машинально отвечает девушка и, вспыхнув отвора-чивается.

Пролинг весело улыбается, платит деньги, застегивает пальто и идет к дверям. Проходя мимо смуглолицего хозяина, он кивает в сторону девушки:

-- С обновкой!..

Под черными исполинскими усами показываются желтые кривые зубы и хитро щурятся маленькие черные глазки-маслины.

-- Хе-хе!.. А вы с ней потолкуйте... Она у нас образованная, хе-хе!.. Фельетоны читает...

Пролинг оборачивается, бросает прощальный взгляд и выходит.

Ночью долго горит лампа, совершенно забывается господин "Петроний" и на белые страницы тетради, строка за строкой, ложится сонет, слегка грешащий рифмами, но полный красивой грусти по женщине-грезе, вечно жданной и никогда не встречаемой.

IV.

Нет, давно уже умер романтизм и не воскреснуть ему в наши дни. Под петербургским небом быстро вянут хрупкие цветы красивой грезы. Из холодного гранитного города навсегда ушла фантастическая сказка.

Не прошло и недели, как Пролинг уже знал все подробности.

Не была она ни дочерью деревни, ни виконтессой. Слегка необычайный маскарад объяснялся так просто и был так понятен в борьбе за кусок хлеба.

Вчерашняя курсистка без родных и знакомых в чужом городе, достаточно поголодавшая. Правда, -- она уже третий год замужем, но муж ее студент, такой же бедняк, второй месяц уже лежит в постели и медленно, страшно медленно оправляется от плеврита, потерял уроки, забросил работу...

-- У нас есть мальчик... Ему скоро будет год, -- сообщила она, слегка розовая и запыхавшаяся от беготни с дымящимися чайниками.

-- Как же вы сюда-то попали? -- дивился Пролинг.

-- Очень просто. Обегала все канцелярии и конторы, истратила все деньги на публикации в газетах и перед праздниками, когда мы уже сели последнее пальто мужа, случайно разговорилась с квартирной хозяйкой, она кузина здешнего хозяина, и, вот, я здесь...

-- Устаете, поди? -- посочувствовал Пролинг.

-- Не без того... Хотя уже привыкла, -- улыбнулась Лидия Антоновна.

Как-то сразу и легко открыла она Пролингу свое инкогнито. Чутьем узнала в нем такого же бедняка-интеллигента.

-- Что же дает вам этот труд?

-- О, миллионы!.. Не смейтесь. Я здесь в тепле, всегда сыта и каждый вечер приношу домой около рубля, а иногда и больше... Но, слава Богу, -- теперь уже недолго... Мужу с каждым днем лучше, он уже начинает работать...

-- Барышня, заведите "Китаянку", -- просит компания торговцев-разносчиков, и Лидия Антоновна спешит к замолчавшему на минуту пианино.

-- Но, ведь, здесь случаются и пьяные... -- как-то заметил Пролинг.

-- А где же их нет? Только пьяным я не подаю. Для этого у нас есть подручный Василий. Он же, в случае чего, исполняет и функции полисмена.

Пролинг слушал Лидию Антоновну, снова следил за ее мелькавшим в разных углах белым передничком и уже не фантазировал.

-- Черт знает что!.. Америка какая-то!.. -- думал он. -- А случись такое с нашим братом? Многие ли бы из нас пошли в трактирные лакеи? А, ведь, это все же лучше уксусной эссенции. Двужильные эти женщины, когда любят...

Тихая сладкая грусть обволакивала сердце Пролинга.

-- Счастливец! -- думал он по адресу мужа Лидии Антоновны, -- случись заболеть такому одинокому бобылю, как он, Пролинг, -- ни одна рука не поддержит, ни одна душа не затуманится, ничьи глаза не улыбнутся ему с ободряющей лаской.

Вот, он коротает здесь свои скучные печальные вечера. Издали любуется на отблеск чужого далекого счастья. Бегут безостановочно часы, дни и недели... Неутомимая рука времени зачеркивает страницу за страницей в книге его жизни, серенькой жизни вечного мечтателя, вечного неудачника...

-- Зайдемте к нам, муж еще не спит, -- предложила однажды вечером Лидия Антоновна. -- Он давно уже знает вас из моих рассказов.

Пролинг согласился.

Длинный темный и холодный туннель ворот громадного дома. Бесконечная узкая лестница с запахом кошек и жареного цикория.

-- Высоконько! -- заметил Пролинг, пыхтя и отдуваясь.

-- Ближе к звездам! -- улыбнулась Лидия Антоновна.

Когда прошли кухню и кривой коридор, она стукнула в маленькую желтую дверь и, не дожидаясь ответа, открыла ее.

В небольшой низкой комнатке было душно и накурено. На столе у окна стояла маленькая лампочка без абажура и тускло освещала желтые обои, узенькую кровать и рваную кушетку неопределенного цвета.

-- Знакомьтесь, -- сказала Лидия Антоновна, -- это Пролинг.

С кушетки, не спеша, поднялся высокий худой студент, откашлялся, протянул гостю руку и сказал;

-- Сурмин. Раздевайтесь.

Пока Пролинг снимал и вешал на гвоздик у дверей пальто, хозяин застегнул тужурку и освободил от книг и газет один из двух стульев.

-- Садитесь! -- предложил он и подвинул гостю коробку с табаком и гильзами, -- курите!

Пролинг двинул стулом и тотчас же в углу за комодом захныкал ребенок.

-- Пил он молоко? -- спросила Лидия Антоновна.

-- Пил, конечно, -- ответил Сурмин и посмотрел на гостя.

-- Я слышал вы пишете?

Пролинг слегка замялся.

-- Не стесняйтесь, -- улыбнулся Сурмин. -- Я -- тоже, пока был здоров, тянул эту лямку.

-- А вы где работали? -- спросил Пролинг.

-- Вы лучше спросите, где я не работал? Скучно перечислять; и везде за гроши... Да-с, литература требует от человека сорок лошадиных сил, или гения и свободы...

Помолчали. Детский плач за комодом шел крещендо.

-- Когда же ты кончишь ходить в свой трактир? -- спросил Сурмин, не глядя на жену.

Лидия Антоновна грела на лампе стакан с молоком и при вопросе мужа, как бы извиняясь, улыбнулась Пролингу глазами.

-- Грек просил остаться до конца недели...

-- Вот она, кадриль-модерн, -- усмехнулся Сурмин.

-- Я здесь с ребенком нянчусь, а жена... Changez vos places!..

Пролинг уже ругал себя за свой визит и молча разглядывал хозяина. Желтое лицо, полузакрытые очками, серые глаза, бесцветная бородка...

Сурмин поднял голову.

-- Вы, кажется, поэт?

-- Пишу немного, -- сознался Пролинг.

-- Ну, так посмотрите вокруг и вдохновитесь... Опишите-ка нашу семейную идиллию... Ха-ха!..

Лидия Антоновна взглянула на мужа. На мгновение сдвинулись темные дуги бровей.

Пролинг встал.

-- Не хотите ли чаю? -- предложил Сурмин.

-- О, нет. Я уже пил, благодарю! Да мне и пора... -- заторопился гость.

-- Посидите! А, впрочем, от этой музыки каждый рад бежать без оглядки...

Лидия Антоновна подняла на Пролинга печальные глаза и молча пожала руку.

Сурмин проводил его на площадку лестницы.

-- Навещайте Лидию, пока она там... -- попросил он и неожиданно мягкая нота прозвучала в дрогнувшем голосе, -- Она храбрится, но... сами понимаете... А с будущей недели заходите ко мне в редакцию, потолкуем... Постойте, я дам вам адрес...

Сурмин порылся в кармане тужурки и вынул полусмятую карточку.

-- Вот, до свиданья, спасибо!

Он кивнул головой и захлопнул дверь.

Пролинг стал спускаться по лестнице. Под ноги ому попался рыжий взъерошенный кот, сердито фыркнул и, задрав хвост, проскочил наверх.

На нижней площадке горел маленький фонарик. Пролинг остановился и поднес к глазам карточку. На пожелтевшем картоне мелким шрифтом было напечатано: Андрей Петрович Сурмин (Петроний). Сотрудник газеты "Вечерние Отголоски".

-- Н-да... -- протянул Пролинг, задумчиво опустил голову и вышел на улицу.

Спускалась ночь. Гасли один за другим последние огни магазинов. Толстый необъятный лихач остановился на углу и молча покосился на Пролинга. Быстро и бесшумно пронесся автомобиль и на мгновение залил ярким светом мокрую мостовую. На темном небе смутно белел далекий отблеск электрических фонарей.

-- "Ближе к звездам!"... -- вспомнилось Пролингу и с молчаливой лаской улыбнулись ему темные глаза, печальные глаза жены Петрония.

----------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Пробуждение" No 13, 1913 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.