Книговод

В царстве сказок

Чириков Евгений Николаевич


Евгений Чириков

В царстве сказок
История маленького путешественника

Милым деткам[1], Жене и Гоге, эту книгу посвящает --
Папа.

Побег из родного дома

   Няня часто рассказывала нам сказки про Некоторое Царство -- Некоторое Государство, и всегда в этом Царстве-Государстве происходило много чудесного, непонятного, удивительного. Все в этом Царстве-Государстве было необыкновенное: цветы, деревья, люди, звери, река и озера. Но всего более меня интересовали ведьмы, колдуны, добрые и злые волшебницы, лешие и разные нечистая сила, о которых много рассказывалось в каждой няниной сказке.
   Однажды я спросил няню:
   -- Скажи мне, няня, где находится это удивительное Царство-Государство?
   Няня ответила мне:
   -- Далеко. Очень далеко.
   -- А можно до него дойти?
   -- Можно, только надо очень долго идти.
   -- Сколько дней?
   -- Много лет, а не дней.
   -- Кто-нибудь был там?
   -- Многие пошли туда, но никто не вернулся назад.
   -- Почему?
   -- Не знаю. Верно, не дошли и умерли в дороге.
   Няня вздохнула и опустила голову, а я стал думать о том, как хорошо было бы побывать в волшебном Царстве-Государстве, потом вернуться назад и всем рассказать, что там делается.
   -- Вот если бы ты, няня, согласилась идти со мной! -- сказал я, заглядывая в доброе лицо няни.
   -- Я не дойду, потому что старая, а ты не дойдешь, потому что ты -- малый...
   -- Я дойду -- давай спорить! -- сказал я няне, но она покачала головой и ответила:
   -- Сперва спроси у матери, пустит ли еще тебя она!
   -- Можно без спроса... Я маленький, -- мне жить еще долго: сходил бы и вернулся...
   -- Если бы и вернулся, то разве только стареньким старичком, -- улыбнувшись, сказала няня.
   -- А в какую сторону надо идти?
   -- В ту, где садится солнце... Иногда, после заката солнца, бывает видно это Царство-Государство. Не все видно, а только краешек... А вот есть за морем высокая-превысокая гора, так с той горы один раз в год все Царство-Государство можно увидеть...
   Однажды под вечер я залез на подволоку[2] нашей дачи, оттуда вылез на крышу и стал ждать, когда закатится солнце, чтобы хорошенько заметить то место и потом смотреть в ту сторону, где находится чудесное Царство-Государство. С крыши было видно очень далеко. Сперва тянулись засеянные поля, словно разрезанные на длинные разноцветные полосы, потом зеленели сочной травой луга, и среди них серебряной лентой извивалась наша река Черемшанка, а потом опять поднимались поля с хлебом, и на горизонте слева синел лес, а справа выглядывала мельница. Мельница махала крыльями, и казалось, будто это не мельница, а какая-то громадная птица хочет улететь и не может... Между лесом и мельницей была зеленая ложбина, которая уходила далеко-далеко, и синий туман соединял ее с голубым небом.
   Вот как раз в этом месте и опускалось солнце. До заката оставалось недолго. Солнце делалось все больше и краснее и все ниже припадало к земле. Вот уже осталась только половина солнца. Синий туман в ложбине стал смешиваться с розовым, и засверкали на синем небе крылья мельницы... А потом солнце стало прятаться быстрее и вдруг пропало, точно провалилось под землю.
   Я уселся поудобнее на крыше, уперся ногой в щель, чтобы не скатиться, и начал неотступно смотреть, что делается в том месте, где опустилось солнце. Ведь там находилось чудесное Царство-Государство!..
   Вот если бы добрая Волшебница сделала так, чтобы я увидал хоть маленький уголок Некоторого Царства-Государства!..
   -- Милая волшебница! Сделай так, чтобы я увидал! -- шептал я, придерживаясь за трубу, и старался не мигать, чтобы не пропустить момента, когда появится чудесное видение. И там, где спряталось солнышко, стало делаться что-то особенное... Вот появилось длинное розовое озеро с белоснежными лебедями, потом поднялись перламутровые горы с золотыми вершинами, на горах появилась зеленоватая стена и синий замок с серебряной крышей; за замком встал густой фиолетовый лес, кудрявый такой и немного пасмурный; лес уходил прямо в тучи, а в тучах были настежь открыты веселые, радостные такие ворота в небеса...
   Вздрогнуло от радости мое сердце, и я чуть-чуть не скатился с крыши. Хорошо, что моя рубашка зацепилась за гвоздь, а то я упал бы и разбился. Может быть, это добрая Волшебница зацепила мою рубашку за гвоздь?..
   "Благодарю тебя, милая Волшебница!" -- подумал я и начал снова ползти по крыше, чтобы ухватиться за трубу. Но тут случилась беда: из трубы пошел вдруг густой дым, и ветер погнал его прямо мне в лицо. Я перебрался на другую сторону трубы, но и ветер стать дуть в другую...
   "Должно быть, злая Волшебница не хочет, чтобы я видел Некоторое Царство-Государство. Верно, она сама толкнула меня с крыши!.." -- подумал я и уже боялся смотреть в ту сторону, где появилось чудесное видение...
   -- Не буду смотреть, не буду... -- ворчал я и стал по лестнице слезать с крыши. И опять чуть было не сорвался. Слава Богу, что вовремя ухватился за дождевую трубу. Но когда я слез и почувствовал себя в безопасности, я не удержался и посмотрел. Все уже пропало. Осталась только длинная пунцовая дорога, которая идет с конца земли в Некоторое Царство-Государство...
   -- Чего смотришь? -- спросила няня, и когда я ей объяснил, почему смотрю, она сказала: -- Не увидишь. Ночь вылезает из того места, куда упало солнышко, и закрывает от людей синим покрывалом волшебное царство!..
   -- А я все-таки успел увидать! Честное слово, няня, я видел кусочек Некоторого Царства-Государства!..
   -- Врешь все...
   -- Ей-Богу, видел!..
   За ужином я рассказал про это всем: и маме с папой, и Володе, и кухарке, но никто мне не верил... Володя сказал, что никакого такого Царства-Государства нет на свете, папа не хотел слушать, а мама сказала:
   -- Будет врать! Ешь кашу!..
   Не хотелось мне есть кашу. Размазывал я ложкой кашу по тарелке, а сам думал про перламутровые горы с золотыми вершинами и про розовое озеро с белыми лебедями, про синий замок и пасмурный лес, про радостные ворота в небеса... Попробовал я вырезать в размазанной по тарелке каше такие ворота и сделать горы, но увидала это мама, рассердилась, схватила меня за руку и сдернула со стула.
   -- Все озорничаешь! Пошел спать!..
   Мама шлепнула меня небольно, но я заплакал, потому что было очень обидно. Я поссорился с мамой, назвал ее драчуньей, а она меня скверным мальчишкой...
   -- Не прощайся со мной, не хочу с тобой прощаться! -- сказала мама.
   -- И не надо! Я убегу от вас в Некоторое Царство-Государство. Не хочу с тобой, драчуньей, жить... Лучше буду жить с доброй Волшебницей...
   Так и ушел я спать с обидой в душе и долго плакал в подушку.
   Пришла няня, стала ласкать меня и уговаривать не плакать.
   -- О чем ревешь, и сам не знаешь! -- говорила няня.
   -- Нет, знаю... Мама бьет меня, и пусть! Я убегу от вас и никогда не вернусь... И даже стариком не вернусь, а останусь в Некотором Царстве-Государстве... А добрая Волшебница будет моей мамой...
   -- Вон ведь какой ты сердитый, -- сказала няня, погладила меня по спинке и спросила: -- А кто же будет у тебя отцом? Леший, что ли?
   -- И пусть -- Леший!.. Бывают и Лешие добрые...
   Няня долго что-то шептала, и я заснул под ее шепот крепким сном.
   Ночью я проснулся и сейчас же вспомнил, что поссорился с мамой. А как вспомнил, так уже не мог больше заснуть. Опять мне сделалось обидно и хотелось досадить чем-нибудь маме... "Вот возьму и убегу в Некоторое Царство-Государство!" -- думал я, лежа с открытыми глазами... Потом я вспомнил про розовое озеро с белыми лебедями, про белоснежные горы с золотыми вершинами и спустил с кровати ноги. Подойдя к окну, я приподнял занавеску и посмотрел. Ночь была лунная и такая светлая, что на клумбе под окном можно было рассмотреть каждый цветок... С синих небес смотрели на меня звезды, от деревьев падали на траву тени, в траве валялось забытое володино ружье... Вот и отлично: возьму ружье и пойду в ту сторону, где спряталось солнце!..
   Потихоньку я оделся, только башмаки взял в руки, чтобы не топать ногами и не разбудить кого-нибудь. Отыскал свою шапочку, помолился Богу на икону и пошел. Проходя мимо маминой спальни, я постоял у двери и послушал. Жалко мне стало маму. Может быть, и ей жалко меня, и она плачет о том, что обидела меня? Нет, не плачет, а храпит себе... Ну и пусть ее храпит, потом раскается...
   Осторожно, чтобы не скрипнула, отворил я дверь на террасу и вышел. Обошел кругом дома, поднял володино ружье -- пистоны были у меня в кармане, -- повесил ружье за спину, как делают охотники, и взглянул на мамино окошко. Окошко было занавешено и как-то сердито смотрело на меня холодными стеклами.
   -- Прощай, драчунья! Больше никогда не увидимся! -- тихо проговорил я и пошел прочь.
   Когда я прошел поле, луга, перебрался по узеньким мосточкам через речку и вышел на гору, к мельнице, я еще раз оглянулся. Из сада, окружавшего дачу, выглядывала только крыша с трубой, за которую я держался, глядя на Некоторое Царство-Государство; капнули у меня из глаз две слезинки, и, махнув рукой, я отвернулся к мельнице...
   "Пусть добрая Волшебница будет теперь моей мамой!" -- подумал я.
  

Старый колдун

   Уже раньше, когда я не думал еще о бегстве из дому, деревенские мальчишки говорили мне, что на ветряной мельнице живет старик -- Колдун. Не верил я деревенским ребятам, а теперь немного боялся. А вдруг правда, что мельник -- Колдун?.. Днем не верилось, а вот теперь, ночью, когда я приблизился к мельнице и заглянул в маленькое окошечко, -- я начал сомневаться. Мельница не работала, и кругом нее было тихо. Вдруг залаяла маленькая черненькая собачонка, которая выползла из-под запертых широких дверей мельницы. Я сбросил с плеч ружье и приготовился к обороне. Заскрипела вдруг сбоку мельницы маленькая дверка, и из нее вынырнул высокий-превысокий старик с большой бородой, весь белый от муки, которой он был обсыпан.
   -- Кто тут ночью бродит? -- спросил сердитый голос.
   -- Это я! -- испуганно ответил я, оглядывая страшную фигуру громадного старика.
   -- Что тебе надо? Кто ты такой?
   -- Прохожий. А вы -- мельник? -- спросил я, чтобы не так было страшно.
   Старик не ответил. Луна обливала его серебристым блеском; глаза у него были черные, а борода и голова совсем белые, словно были сделаны из серебряной ваты. Я вспомнил "елочного деда" -- у них такие же бороды -- и стал еще больше верить, что это не простой старик.
   -- А зачем тебе ружье?
   -- На всякий случай...
   -- Может быть, ты -- маленький разбойник?..
   -- Нет, ей-Богу, не разбойник, я -- дачник!..
   -- Куда же ты идешь один в полночь?
   -- Я убежал из дому... Поссорился с мамой и убежал.
   -- Вон что! Иди-ка, брат, ко мне, а завтра я тебя отведу домой...
   Я понял хитрость старого Колдуна и хотел убежать. Но было поздно: Колдун уже схватил меня за руку и потащил в свое жилище. Конечно, я заплакал и стал просить, чтобы он отпустил меня домой, но Колдун не слушал. Пихнул ногой маленькую дверку и строго сказал:
   -- Полезай!
   Нечего было делать -- я послушался и шагнул в какую-то темную дыру. Старик нагнулся очень низко и тоже влез за мной. И тут я убедился, что попал действительно к Колдуну, потому что в такой маленькой избушке с такой крошечной дверкой и с крошечным окошечком не мог бы жить такой огромный старик, если бы он не был Колдуном.
   -- Ложись!..
   -- Зачем?
   -- Спи, а то побью!..
   Я лег на покрытые мукой кульки и притих, а Колдун присел к огромному пню, который служил ему столом, и начал что-то делать. Не было видно, что он там делает, но было слышно, как он брякнул чем-то железным.
   -- А ты что там делаешь? -- спросил я, дрожа от страха.
   -- Топор уронил.
   -- А зачем тебе топор?
   -- Спи! Завтра скажу...
   Вспомнил я про "Сестрицу Аленушку и про братца Иванушку"[3], которые попали к "Бабе-Яге", вспомнил, как точили ножи булатные, чтобы Иванушку зарезать, и потихоньку заплакал. Громко заплакать я боялся: услышит Колдун и стукнет топором по голове. Прижался я в самый угол. Мучная пыль лезла мне в рот и в нос, пахло мукой и мышами. Кругом было темно, только в крохотном окошечке синел кусочек неба со звездочкой... Притих я, а Колдун все ворочался, вздыхал и бормотал какие-то странные слова... И вдруг -- какой ужас!.. -- вижу, что один пустой куль из-под муки поднимается, встает и идет к Колдуну.
   -- Колдун! Спишь? -- спрашивает Куль.
   -- Ась? Кто это? -- тихо спросил старик.
   -- Ведьма из-под колеса!..
   -- A-а! Милости просим!
   И они начали потихоньку шептаться между собой. О чем они говорят? Я стал прислушиваться. Ведьма звала Колдуна к Лешему в гости. Колдун пошептал ей что-то и показал рукой в тот угол, где лежал я. Со страху я поджал ноги, спрятал голову под кулек и начал просить в мыслях добрую Волшебницу спасти меня от смерти. И вдруг с шумом раскрылась маленькая дверка, и вся в лунном свете появилась похожая на белого ангела добрая Волшебница... Колдун захрапел, притворился спящим, а Ведьма моментально превратилась опять в пустой кулек из-под муки. Тихо вошла добрая Волшебница в маленькую избушку, и в ней стало вдруг светло, словно много-много свечей зажгли чьи-то невидимые руки...
   Ласково улыбнулась мне синеглазая Волшебница и молча протянула свою красивую, точно из мрамора сделанную, руку. Я поднялся на ноги, отряхнулся от мучной пыли и подал ей руку. Когда мы выходили из маленькой двери, я посмотрел на лежавшего Колдуна: один глаз у него был крепко закрыт, а другой со злобою смотрел в нашу сторону.
   -- Садись ко мне на спину! -- ласково сказала добрая Волшебница и помогла мне устроиться на ее спине. Ногами я обвил ее стан, а руками обнял мягкую теплую шею.
   -- Тебе будет тяжело! -- сказал я.
   -- Держись крепче! -- сказала добрая Волшебница и вдруг побежала по лужку все быстрее и быстрее. Серебристая пелена, перекинутая через ее плечи, стала развеваться от ветра, быстрые ноги Волшебницы едва касались земли, золотистые волосы рассыпались по плечам и щекотали мне лицо. Мне было и страшно, и приятно, дух замирал у меня, как это бывает, когда очень высоко качаешься на качели... Я оглянулся назад и обмер от ужаса: крыша ветряной мельницы отделилась от нее и, махая своими крыльями, летела следом за нами. А на крыше сидел, держась за шпиль, Колдун рядом с Кулем из-под муки... Я закричал от ужаса и крепко сжал ноги и руки.
   -- Колдун летит за нами! -- шепнул я в розовое ушко Волшебницы.
   -- Держись крепче! -- крикнула она, и вдруг серебристое покрывало, трепавшееся за ее плечами, превратилось в крылья, которые начали рассекать воздух с такой силою, что с каждым взмахом слышался резкий свист... Под руками я почувствовал вдруг мягкие перья и только теперь увидел, что лечу на дивном белом лебеде...
   -- Гоу-гоу! -- кричал белый лебедь с синими глазами и все дальше улетал от махавшей крыльями крыши мельницы... От встречного ветра у меня свалилась шапка; я посмотрел вниз, как она падала, и сердце у меня сжалось от страха, а голова стала кружиться... Я закрыл глаза и прижался к мягким белым перьям лебедя...
   -- Гоу-гоу! -- жалобно звучал крик его в небесах и отдавался в молчаливых лесах на земле...
  

Волшебный лес

   Должно быть, я заснул на мягкой спине летящего лебедя, потому что не помню, когда и куда улетел он. Раскрыв глаза, я увидал хмурые корявые ветки огромных сосен, через которые синели маленькие кусочки неба. Должно быть, было уже утро, потому что кое-где на бледно-зеленом мягком мху золотились солнечные пятна... Присев и оглядевшись вокруг, я убедился, что лежу в каком-то необыкновенном лесу: деревья такие высокие, что не видно вершин их, а стволы у них такие толстые, что пять человек, схватившись за руки, не могли бы обнять одного, самого тоненького из деревьев. И мох был необыкновенный: местами розовый, местами бледно-зеленый, а местами золотистый. И такой пышный, что на него можно было с разбегу падать, как в мягкую пуховую постель. Были сосны с желтыми стволами и янтарной смолой, были старые дуплистые березы, ветви которых, как зеленая бахрома, опускались почти до земли, образуя просторные шатры, были и такие деревья, которых я никогда до сей поры не видал: в два ствола, похожих на огромные вверх поднятые человеческие ноги, или в один толстый ствол, разделяющийся вверху на два более тонких, похожие на человека с поднятыми к небу руками.
   Тихо пошел я в глубь леса, пугливо озираясь по сторонам. Неожиданно под самыми ногами у меня захлопала крыльями какая-то птица и полетела прочь с пронзительным криком.
   -- Ой-ой! -- закричала эта птица и скрылась в чаще переплетающихся ветвей.
   Я успел заметить, что ножки у ней были золотые, шейка пунцовая, крылья прозрачные, как у коромысла, а головка совсем круглая с прической, какую делает себе мама... И тут я догадался, что попал в Некоторое Царство-Государство, о котором так много рассказывала нам старая няня.
   Я так взволновался от этого, что вдруг почувствовал голод и вспомнил, что не пил утром чаю. "Верно, теперь наши сидят на террасе и пьют чай с хлебом и маслом!" -- подумал я и загрустил, потому что соскучился по маме, папе, по Володе, по террасе, по своей кроватке... Присел я под огромным деревом и заплакал... Опустил голову и вижу сквозь слезы, что под большим зеленым листом прячется преогромная красная ягода. И радостно улыбнулся и протянул руку... Вот так ягода! Величиной с грецкий орех! Сорвал, понюхал: земляника! Никогда не видел такой земляники... Откусил и засмеялся: так вкусно и приятно сделалось во рту. Вытер рукавом глаза и нос и стал ползать на коленях по мху и траве, отыскивая дивную землянику. Вот если бы набрать такой земляники и принести домой маме! Все удивились бы и похвалили... Земляники было не особенно много, но зато каждая ягода равнялась целой горсти наших. Одна попалась величиной с куриное яйцо... Выскочил из кустов какой-то зверь. Сперва я думал, что это теленок, но по ушам и прыжкам его догадался, что это заяц. Такой большой, а трус, как и наши зайцы!.. Захлопал я в ладоши и закричал: "Держи его!" -- и со всех сторон ответило мне: "Держи его!", деревья зашумели листьями, словно рассердились, полетели в разные стороны диковинные птицы, наполнив весь лес своими криками, и вдруг потемнело вокруг. Постоял я тихо на месте, потом взглянул вперед и вижу, что идет большой Белый гриб[4] в коричневой шляпе и машет саблей, сделанной из острой осоки, и сердитым старческим голосом кричит:
   -- К оружию!
   И вот прятавшиеся прежде в траве и мху грибы забегали во все стороны в лесу; на бугорках и на муравейниках под соснами появлялись грибы Красноголовики, сидящие верхом на зеленых лягушках, и трубили из соломинки, с вставленными в концы их венчиками гвоздиками. Там и сям появлялись под начальством разноцветных Мухоморов марширующие куда-то тонкие Опенки. Где-то заиграли марш комары-музыканты, и послышались воинственные клики, какие я слышал иногда на городской площади, -- когда там солдаты встречали генерала.
   Это было такое удивительное зрелище, что я стоял, как вкопанный, около дерева, похожего на человека с поднятыми вверх ногами, и с жадным любопытством смотрел на происходящее, не подозревая никакой опасности. Прямо передо мною тянулась и пропадала меж деревьев узенькая укатанная дорожка, и вот со всех сторон на нее выходили полки грибов, пешие и конные, -- на лягушках. Впереди шел огромный Белый гриб в коричневой шляпе и в мундире, сшитом из прошлогодних листьев, с саблей из осоки. Рой комаров кружился впереди войска.
   -- Смирно! -- скомандовал Белый гриб, и все разноцветные Мухоморы повторили эту команду. Потом Белый гриб махнул саблей, комары заиграли марш, и все войско двинулось под музыку по дорожке прямо на меня.
   Случайно оглянувшись, я увидел, что и сзади на меня наступает несметная грибная сила... Не успел я обдумать, как мне поступить, как со всех сторон закричали грибы "ура!" и бросились на меня... Сперва мне было это только забавно. Я уничтожал неприятелей целыми десятками, притоптывая обеими ногами, но, к моему ужасу, количество грибной армии не уменьшалось, а увеличивалось: со всех сторон подходили новые грибные полки и смело шли мне под ноги. Скоро у меня под ногами образовалось месиво из раздавленных грибов, и ноги стали скользить, как по льду, а главное -- они заметно уставали, и меня тянуло сесть.
   -- Уже устает! -- закричали со всех сторон, и кто-то из грибных генералов, проскакав на зеленой лягушке, скомандовал:
   -- Огонь из всех орудий!
   Грибы-артиллеристы хватали высохшие Дождевики и, хлопая ими, бросали в меня со всех сторон... Скоро весь воздух около меня наполнился похожей на желтый дым пылью лопающихся Дождевиков; эта пыль лезла мне в горло, в нос и в глаза. Я начал чихать, из глаз потекли слезы, начал одолевать кашель. А ноги так устали, что отказывались работать... Целые миллионы крупных, как черные пуговицы, муравьев, подходили грибам на помощь, а длинные тощие и голодные комары-музыканты, трубя победу, ринулись на меня в атаку... Ах, как я жалел теперь, что второпях оставил свое ружье у Колдуна на мельнице!
   Дело принимало скверный оборот. Теперь я уже сознавал всю опасность своего положения: ноги скользили, разъезжались в стороны, и я каждый момент мог упасть; муравьи окружали снизу, комары сверху. Бежать было опасно, потому что легко было поскользнуться и упасть. А этого только и добивался бесчисленный неприятель, потому что как только я свалился бы наземь, грибы тысячами полезли бы мне в рот, нос и все лицо, пыля вонючей пылью Дождевиков, а муравьи с комарами стали бы наносить мне тысячи ран по всему телу, пока я не потерял бы сознанья и не был бы насмерть замучен соединенными силами неприятеля.
   -- Сдаюсь!.. -- закричал я и, привязав на палку носовой платок, замахал белым флагом.
   -- Ложись! -- потребовали сотни вражеских голосов, и лягушки затрещали в барабаны.
   Но я понял коварство неприятеля и не лег. Напротив, мне сейчас же пришла мысль подняться вверх, а не опуститься вниз. Быстро обернувшись к дереву, я ухватился за сучок и начал карабкаться по стволу. Много смельчаков из муравьиной армии и из отряда комаров-музыкантов ринулись следом за мной, но я чувствовал, что теперь не погибну, и эта надежда увеличила мои ослабшие силы. Я с ловкостью кошки карабкался все выше и выше, пока не достиг вершины одного из стволов... Отсюда я уже спокойно взглянул вниз и мог видеть ту суматоху, которая поднялась среди обманутого неприятеля. Доползающих до меня муравьев я сбрасывал щелчками вниз, а самоотверженных комаров давил без всякой жалости прямо на своем лице...
   Вплоть до ночи отсиживался я на дереве, похожем на поставленного вверх ногами человека, и, обламывая сухие ветки, бросал ими в отступающего в страшном беспорядке неприятеля. Скоро вокруг все стихло. Только сторожевые огоньки из Ивановых червячков указывали на местоположение неприятельских войск...
   -- Что же делать? Милая, добрая Волшебница! Помоги мне!.. -- шептал я.
   И вдруг темный страшный лес огласился грустным звонким криком лебедя:
   -- Гоу-гоу!..
   Зашумели над моей головою сильные крылья, и белый лебедь опустился на траву около самого дерева, на котором я отсиживался. Но когда я опустил радостный взор на землю, там, вместо лебедя, стояла знакомая, похожая на белого ангела девушка, моя добрая и милая Волшебница. Как только в лесу прозвучал крик лебедя, все сторожевые огни неприятеля сразу потухли...
   -- Бедный мальчик! Где ты? -- раздался нежный голос озирающейся вокруг белой девушки.
   -- Я здесь! -- радостно закричал я и начал торопливо спускаться по стволу дерева на землю.
   Еще обламывая сухие ветки, чтобы кидать их в неприятеля, я слышал какие-то слабые стоны, но, занятый своим спасением, не обратил на эти стоны никакого внимания. Теперь, слезая, второпях, я обломал живую ветку и ясно расслышал, как простонало мое дерево, и почувствовал на своей руке теплую клейкую влагу. При свете, который исходил из белых одежд доброй Волшебницы, я увидел на своей руке кровь... Сперва я думал, что я поранил себе руку до крови, но потом убедился, что кровь текла из обломанной мною ветки... Я весь задрожал от испуга и изумления и, спрыгнув раньше времени на землю, подбежал и прижался к белой девушке...
   -- Не бойся, милый мальчик! Теперь я не дам тебя в обиду! -- сказала она, гладя меня по голове и ласково заглядывая в мои глаза.
   Я молча показал ей на дерево и сказал:
   -- Из него течет кровь!.. Оно стонет...
   Добрая Волшебница приблизилась к этому дереву, поцеловала его и сказала:
   -- Встань, бедный великан, на ноги!..
   И совершилось такое, чему, конечно, никто не поверит. И я не поверил бы, если бы не видал этого своими глазами. Дерево, похожее на перевернутого вверх ногами человека, стало тихо опускать свои, похожие на ноги, стволы; когда обе вершины стволов, перегнувшись, коснулись земли, вдруг вырвался из земли общий ствол с мохнатым корнем, и пред нами предстал Великан с всклокоченной, давно нечесанной головою, стоявший на двух широко расставленных ногах. Великан еще напоминал немного дерево, потому что вместо одежды его покрывала древесная кора, а вместо двух рук были две толстые ветки. Но вот белая девушка дотронулась до этих ветвей, и они быстро превратились в руки. С радостным смехом, гулко разносившимся по молчаливому лесу, Великан сдирал с себя древесную кору, и там, где отрывалась кора, показывалось голое тело... Когда Великан сделался совершенно человеком, он упал на колени перед доброй белой девушкой и поцеловал ей ногу. А потом он со смехом посмотрел на меня и сказал:
   -- Шалун! Погляди, что ты сделал с моей рукой!
   Я взглянул и увидел, что на левой руке Великана не хватает одного пальца, и алая кровь струится из того места, где он должен бы был расти.
   -- Я тебя не трогал! -- испуганно оправдывался я, опустив глаза в землю.
   -- Никогда не ломай у деревьев свежих веток! Ты сломал мне палец!.. А впрочем тебе было не до меня, и поэтому я тебя прощаю...
   Добрый великан
   -- Береги его! -- сказала белая девушка, упала на траву, покатилась и, обратившись в белого лебедя, громко взметнула крыльями и скрылась из виду. Только долго еще с высоты падал на землю и носился по лесу грустный крик лебедя:
   -- Го-у! Го-у!..
   Проходила ночь -- красным светом выходящего солнца озарились вершины деревьев.
   Оставшись с глазу на глаз с Великаном, я так оробел, что начал плакать и кричать:
   -- Ма-а-ма!
   Великан был страшный. Все тело его обросло зелеными волосами, и только на груди и лице оставались чистенькие местечки да на локтях и коленках волосы обтерлись и вылезли. Кое-где в волосах еще болтались куски древесной коры, а на спине еще сохранились небольшие обломанные ветки с листочками. Особенно страшна была голова Великана: волосы на ней еще перемешивались с длинными древесными корнями, и от этого голова была похожа на только что выдернутую из грядки огромную круглую редьку. Так как голова и плечи Великана были долго в земле, то кое-где на них остался мох, песок и гнилые листочки с ползающими на них червяками.
   -- Ма-а-ма! -- кричал я.
   Вдруг раздался такой гул в лесу, словно кто-то выстрелил из ружья, и множество листьев посыпалось со всех деревьев, а с некоторых упали на землю прятавшиеся в ветках птицы. Я упал в мох, словно меня сшиб с ног могучий порыв ветра, и не сразу понял, что случилось... Раздался вторично такой же гул, и тут я увидел, от чего этот гул происходит: это чихал Великан!..
   -- Будьте здоровы! -- робко пискнул я, лежа во мху.
   -- Спасибо! -- сказал Великан, утирая приятные слезы от чихания.
   -- Больше не будете чихать?..
   -- Прочихался, голубчик!.. Есть что-то хочется...
   -- Вы меня съедите?!
   -- Тебя?.. Я ведь не людоед, а такой же человек, как и ты, только очень большой!.. Не бойся! Первым делом, давай выберем место для костра и испечем каштанов... Ты ведь, наверно, любишь каштаны?
   -- Очень! Я воевал с грибами, муравьями, лягушками и комарами и очень устал и проголодался...
   -- Вот и отлично!
   Мы пошли отыскивать лужайку для костра. По дороге Великан остановился под огромным деревом, схватил его обеими руками за ствол и начал трясти. Каштаны величиной с хороший апельсин посыпались, как дождь с неба. Один попал мне в голову, и я вскрикнул от боли. На моей голове вскочила шишка не меньше самого каштана, что очень рассмешило Великана. Когда он смеялся, я чувствовал, как в моем животе все трясется... Словно я ехал в телеге по мерзлым кочкам...
   -- Перестань смеяться! У меня начинает болеть живот! -- попросил я Великана.
   Начал я собирать по дороге обломки сухих веток для костра, но Великан улыбнулся и велел бросить это занятие. Попалась высохшая сосна, Великан подошел, выдернул ее и, взяв в руку, пошел с ней, как с тросточкой. Нашли широкий лужок, весь усеянный пурпуровыми цветами, и здесь уселись на мягкой, словно бархатной, траве, залитой радостным солнцем. Солнце здесь казалось вдвое больше, и вдвое ярче светило оно, а поэтому и радость от солнечного света была вдвое сильнее той, которую мы обыкновенно испытываем... Мне хотелось прыгать, хохотать, кувыркаться, петь и кричать...
   Великан взял сухую сосну и об колено ноги наломал из нее дров. Потом взял два полена и так сильно ударил их друг о друга, что оба они загорелись. Зажгли костер. Напекли каштанов и плотно покушали. Великан съел не меньше сотни каштанов, а я съел три и был сыт по горло.
   -- Теперь я сосну, -- сказал Великан, -- а ты побегай и поиграй!
   Сладко потянулся он и лег на спину, опершись согнутой ногой в землю. Заснул Великан и начал храпеть... Боже мой, как он храпел! Помню, были мы в зверинце, и там я слышал, как рычит лев. Вот так же, если не сильнее, храпел спящий Великан. С ужасом и удивлением из кустов выглядывали голубые олени, белые, как снег, зайцы с теленка величиной, волки, равные по росту лошади, -- и в испуге бежали прочь... С деревьев валились листья и еловые шишки, сотрясалась сама земля около нас, и в безумном испуге разлетались по лесу сороки с серебряными хвостами... Сперва было неприятно и хотелось уйти. Об этом я уже подумывал, но обилие всяких зверей в лесу останавливало меня от побега. С Великаном было спокойно. Добрая Волшебница велела ему беречь меня... Привык я к храпу Великана, только в ушах стоял звон, словно туда залезли надоедливые комары-музыканты. Я сидел, смотрел, как спит Великан и как при каждом дыхании у него высоко вздымается живот...
   "Точно морская волна!.." -- подумал я, и мне захотелось покачаться на животе у Великана.
   Недолго думая, я вскарабкался по ноге на живот Великана, прилег и начал приятно покачиваться. Было здесь мягко и тепло, потому что живот у Великана был мохнатый, и скоро я задремал. И приснился мне сон, будто бы я плыву один в лодке по морю, а на море начинается буря, и лодку высоко подбрасывает на сердитых зеленых волнах, похожих на бегущие друг за другом горы... Не знаю, долго ли я спал. Проснулся я от страшного толчка и, когда открыл глаза, то лежал в мягком мхе шагах в десяти от Великана... Великан кашлял. Очевидно, от этого кашля меня и сбросило с живота на землю.
   Огромное солнце пылало на небе, и свет его был в лесу необыкновенный: проникая через вершины и сплетшиеся вверху ветки деревьев с разноцветными листьями, этот свет ложился на траву и мхи разноцветными пятнами: синими, как небо, красными, как малина, желтыми, как лимон... Местами эти пятна перемешивались друг с другом, и тогда казалось, что с неба упала на землю и разбилась на неровные куски яркая радуга.
   Становилось жарко, хотелось пить.
   -- Пойдем к Розовому Озеру! -- сказал Великан, протирая глаза спросонья.
   -- Далеко оно, это озеро?
   -- Сто верст отсюда.
   -- Не скоро дойдем. А хочется очень пить...
   -- Через час дойдем! -- сказал Великан и поднялся на ноги.
   -- Я могу пройти в час только три версты. А сто верст я даже не могу пройти в месяц!..
   -- Ты сядешь ко мне на плечо! Ну-ка! Иди скорей!
   Я подошел. Великан засунул мизинец мне за пояс и поднял меня.
   -- Держись за бороду! -- сказал он и зашагал огромными шагами по лесу.
   Я сидел на плече, словно на крыше нашей дачи, и держался за шею Великана, как держался когда-то за трубу. Приподняв правую руку, Великан обламывал мешавшие нам коряги и толстые ветки деревьев и швырял их в сторону. Позади нас оставалась дорога, похожая на просеку, какие делают в наших лесах. Шел он так быстро, что в глазах рябило от бегущих мимо деревьев, лужков и оврагов. Словно я сидел не на плече, а в вагоне мчавшегося на всех парах поезда, и смотрел в окошко.
   Раздавил Великан нечаянно зайца величиной с теленка и наступил на гнездо какой-то птицы с тремя зелеными яйцами величиной с дыню... Только один раз до самого озера мы делали привал, и то потому лишь, что Великан занозил ногу. Присев, он вытащил из-под ногтя занозу, оказавшуюся еловой шишкой, и мы двинулись дальше. Чем больше мы углублялись в лес, тем выше и гуще становился он, и тем меньше было в нем свету. Несуразные ветви, как огромные извивающиеся змеи, сплетались друг с другом, разноцветные листья, величиною в наш лопух, совершенно закрывали небо, и в цветных сумерках мы пробирались под крышей листвы, как по крытым цветными стеклами коридорам...
   Много чудесного встречалось нам по дороге, но за быстротой движения трудно было разглядеть что-нибудь. Только один раз, когда дорога пошла в гору и Великан замедлил шаги, -- я успел увидать две диковины. Четыре зеленых лягушки величиной с добрую кошку, выпуча желтые глаза, танцевали около болота кадриль в то время, как старички белые грибы, в больших коричневых шляпах, опираясь на палочки, стояли толпой и с улыбкой смотрели на лягушечий танец. Это -- одна диковинка, а другая еще интереснее. Она меня заставила хохотать до слез. Старый хромой черт и старушка-чертовка сидели на кочке и с любовью смотрели, как их дети, шестеро маленьких бойких чертеняток, играли в чехарду... Старый черт был на клюке, с желтой сединой на голове и плечах, а старушка-чертовка в белом чепчике, подвязанном под острым подбородком тесемочками, и в круглых очках из слюды вместо стекол. Старый черт, положив себе на колени облезший уже хвост своей жены, искал в нем блох, а та беспокоилась за детей и хрипло кричала:
   -- Берегите хвосты! Бесхвостый черт неприличная вещь!
   А чертенята, визжа и кувыркаясь, высоко подпрыгивали и скакали друг через друга, причем тот, через которого прыгали, старался схватить прыгающего за хвост...
   Как только чертово семейство заметило нас, тотчас же каждый член семейства высоко подпрыгивал, ударялся об землю и пропадал. Только один скверно пахнувший дымок взвивался тонкими струйками с того места, где падали черти...
   Да, забыл еще одну диковину! Одно время около нас вились дно бабочки величиной с большой поднос каждая. Брюшко у них было белое, мохнатое и блестящее, словно сделанное из шелкового плюша, крылья, как фигурные окна с разноцветными стеклышками, а усики похожи на выкрашенные в синий цвет руки молодой девушки.
   Этими усиками они распоряжались, как люди -- руками. А глаза у них были карие с черными бровями и с веками, окаймленными черными ресницами, и они моргали глазами и щурились, разглядывая нас с Великаном. Прощаясь с нами, они посылали нам своими усиками воздушные поцелуи и махали крылышками, как цветными платками.
   -- Не наткнуться бы нам на злую Волшебницу! -- проговорил Великан, остановился и огляделся вокруг.
   -- Разве ты ее боишься? -- спросил я не без удивления.
   -- А то как же?..
   -- А еще Великан! Разве злая Волшебница еще больше тебя?
   -- Она маленькая, не выше тебя, только злобы в ней столько, что ее хватило бы на всех великанов! Мы с ней поссорились из-за ее дочки. Злая Волшебница хотела, чтобы я женился на ее дочке и сделался злым Великаном, а я не пожелал, потому что имею от природы доброе сердце...
   -- Ну!
   -- Озлобилась злая Волшебница и поступила со мной, как со многими другими. Схватила, перевернула меня вверх ногами и воткнула головой в землю. И превратился я в дерево и рос в земле сто лет...
   -- Сто лет! Сколько же тебе теперь лет?
   -- Воткнула в землю меня она еще мальчиком: мне было всего пятьдесят лет... Ну, а теперь...
   Я быстро сложил в уме сто с пятьюдесятью и сказал:
   -- Теперь, значит, тебе полтораста лет?
   -- Верно...
   Постояли и пошли в сторону. Все темнее становилось в лесу, и все труднее было пробираться через гущу ветвей и кустарников. Несколько раз мы застревали в колючем шиповнике, иглы которого были похожи на настоящие стальные иголки. Исцарапал Великан руки и ноги, сел и печально сказал:
   -- Заплутались мы, голубчик... Не миновать теперь нам злой Волшебницы.
   Вздрогнуло у меня сердце, и стал я просить Великана вернуться назад.
   -- Теперь уже нельзя. В этом лесу можно ходить только вперед, пока не побываешь в царстве доброй Волшебницы и не искупаешься в Розовом Озере...
   Снял меня с плеча и загрустил. Вздохнул и потихоньку, отвернувшись в сторону, заплакал, как маленький мальчик. Не хотелось мне конфузить бедного Великана, и я сделал вид, что не вижу его слез. А он плакал. Слышно было, как падали из его глаз слезы величиной с лесной орех на сухие листья и как потом зажурчал ручеек слез, пробираясь меж корнями деревьев под горку... Целое болото слез наплакал Великан. Чтобы не промочить ноги и потом не ходить в мокрых чулках и башмаках, я разулся и встал на упавшее дерево... Уже в разные стороны текли ручьи слез из болота, и весь лес наполнился приятным журчанием... Попробовал я пойти назад -- ноги сами поворачиваются носками вперед, хочу шагнуть назад, шагаю вперед... Точно кто-то повертывает меня сильной невидимой рукою.
   -- Вот видишь! -- плаксиво сказал Великан и начал хныкать и сопеть носом.
   Совсем стемнело. Постояв еще немного, Великан опять пошел вперед...
   -- А я? А меня?.. -- закричал я, вприпрыжку помчавшись за удаляющимся Великаном! Но Великан не обернулся, он только махнул рукой и скоро пропал в темной чаще страшного леса...
  

У злой волшебницы

   Невозможно описать то отчаяние, которое овладело мной, когда Великан пропал из виду... Кругом было темно, как в закрытой печке, под ногами хлюпало болото из великановых слез. Назад идти было нельзя, а вперед... Но где тут вперед?.. Ничего не поймешь. Перекрестившись, я пошел как попало и шел ощупью, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь... Вспомнились танцующие лягушки и играющие в чехарду чертенята, и, насколько это показалось днем смешным, теперь одно воспоминание об этом приводило меня в трепет. Раза два-три я крикнул:
   -- Великан!
   Встрепенулся уснувший лес от моих криков, и подозрительно зашептались вокруг меня хмурые деревья. Где-то зловещий филин заплакал, как маленький ребенок, и чьи-то огненно-синие глаза блеснули в дрожащей листве кустарника. Лучше уж не кричать, а идти как можно тише, не привлекая внимания зверей, чудовищ и всякой погани, которой, как рассказывала няня, битком набито все царство злой Волшебницы.
   Доберусь ли я когда-нибудь до Розового Озера светлой доброй девушки, которая уже два раза выручала меня из беды? Едва ли. Только чудо могло спасти меня от гибели. Из рассказов няни я знал, что Некоторое Царство-Государство принадлежит двум сестрам Волшебницам, злой и доброй, которые, хотя и родные сестры, но живут, как кошка с собакой, -- ненавидят друг друга и стараются мешать друг другу: злая доброй -- делать добро, а добрая злой -- делать зло. Владения сестер волшебниц разделяются рекой Ненависти, в которой вода так черна, что ею можно писать, как чернилами. Таким образом, я знал только одно: чтобы попасть к Розовому Озеру, надо отыскать черную реку Ненависти и переправиться на другой берег. Больше я ничего не знал... Но как отыскать черную реку Ненависти? А потом вот еще одна беда: вблизи этой реки стоит избушка, в которой живет злая Волшебница... Можно, отыскивая черную реку, наткнуться на эту избушку и попасть в руки злой Волшебницы... О, я отдал бы половину жизни, даже три четверти жизни, если бы кто-нибудь помог мне вернуться домой! Давно уже перестал я сердиться на маму и теперь думал, как о великом счастье, посидеть около нее и поцеловать ее пальчики... Ведь, по правде-то говоря, едва ли есть на свете человек добрее мамы!.. Должно быть, в мое сердце каким-нибудь неведомым путем попала капелька воды из черной реки Ненависти, и потому я рассердился на милую мамочку за то, что она шлепнула меня и притом совсем не больно, а я обругал ее драчуньей и решился убежать из дому...
   Так я думал, пробираясь неизвестно куда... Какой это ужас -- идти неизвестно куда!.. До сих пор я всегда знал, куда я иду, а теперь не знал этого. Может быть, с каждым шагом я приближался к своей смерти... Неужели я никогда не увижу больше мамы, папы и Володи? Хоть бы старичком вернуться домой и посмотреть на мамочку!.. Не узнает она меня старичком, потому что и сама она, если не умрет к тому времени, сделается глухой и слепой старухой, как наша бабушка...
   Господи! Куда я зашел?.. Шиповник рвал своими колючками мою одежду и царапал руки и ноги. С трудом пряча свое лицо, пробирался я через густой кустарник, когда вдруг впереди приветливо мигнул огонек...
   Только заблудившийся путник поймет ту радость, которая охватывает человека, когда глубокой ночью, среди мрака и отчаяния, вдруг мигнет впереди приветливый огонек!..
   Сперва я так обрадовался, что потихоньку засмеялся, но потом я вспомнил, что иногда над болотами вспыхивают блуждающие огоньки, и радость сразу пропала. Если и этот огонек блуждающий, то вместо жилья я попаду в болото и увязну там...
   Но что же делать? Будь, что будет! Надо идти... Может быть, впереди я найду жилище людей, а может быть, погибну...
   Отдохнув немного, я с новой силой пошел вперед по направлению приветливого огонька и, спустя полчаса, стоял около маленького домика с одним окошечком, в котором светился огонек... Кто бы мог там жить, в этом крохотном домике? Неужели в нем-то и живет злая Волшебница?.. Не может быть. Если Волшебницы могут совершать всякие невероятные вещи, то им ничего не стоит устроить себе великолепный замок!.. Бабы-Яги, действительно, живут в плохоньких избушках на куриных ножках, но ведь Баба-Яга совсем другое дело... Чтобы не сделать ошибки, я подошел и осторожно заглянул в окошечко...
   В углу, за столиком, сидела красивая, молодая девушка и пряла пряжу. Глаза у нее были заплаканы, а личико печальное-препечальное... Черный кот терся около нее на лавке и, казалось, хотел утешить ее в горе. Никого больше в домике не было...
   Может ли быть, чтобы злая Волшебница была такая молоденькая и красивая?.. Никогда!
   Я стукнул в светлое окошечко. Девушка вздрогнула, торопливо вытерла фартуком слезы и выглянула:
   -- Ты, мать? -- спросила она.
   -- Нет. Это -- я!.. Заблудившийся прохожий!
   -- Что тебе надо?
   -- Я заблудился и прошу позволения переночевать у вас...
   -- Матери нет дома...
   -- Вы дочь лесника?
   -- Нет...
   Девушка смутилась. Почувствовал и я себя немного неловко. Чтобы не было неловкого молчания, я спросил:
   -- Не проходил здесь Великан? Мой друг Великан?
   -- А как его зовут?
   -- Великаном Великановичем!
   Девушка покраснела, заторопилась и пригласила меня войти в комнату. Когда я вошел, она стала расспрашивать меня, где я встретился с Великаном Великановичем и давно ли с ним вожу дружбу. Как только я рассказал ей о превращении Великана в дерево и из дерева снова в Великана, девушка стала торопить меня:
   -- Уходи, милый мальчик, поскорее и подальше!.. И если снова встретишься со своим другом, скажи ему, что я по-прежнему люблю его и готова убежать от злой матери в царство доброй Волшебницы.
   -- Я так устал, что не могу идти...
   -- Но скоро вернется моя мать, и тогда...
   В этот момент под окном послышались чьи-то голоса. Я посмотрел в окно и отшатнулся от ужаса: маленькая старушка с злобным морщинистым личиком, ростом не больше меня, говорила со старой Чертовкой в белом чепчике, с той самой Чертовкой, которую я видел и про которую уже рассказывал. И тут я понял, что попал прямо в руки к злой Волшебнице.
   -- Вы дочь злой Волшебницы? -- спросил я шепотом девушку.
   Она молча кивнула мне головой и шепнула на ухо:
   -- Но я хочу быть доброй!
   С этими словами она надела мне на голову камфорку от самовара.
   -- Подбодрись! -- шепнула она.
   Я повиновался: уперся руками в бока, как делают, когда танцуют казачка.
   Девушка схватила меня за приподнятые локти и поставила на стол...
   Вы уже, конечно, догадались, что я превратился в самовар... Стою на столе, говорить не могу, но все вижу, слышу и понимаю. Я даже чувствую, как горят во мне угли, как идет из меня пар и как льется из меня горячая вода...
   -- Ах, доченька! Умница! Догадалась, что мы чайку хотим!
   Это говорила вошедшая в комнату злая Волшебница, вместе с которой вошла и старая Чертовка. Девушка приготовила посуду и села разливать чай. Не успели они присесть, как кто-то постучал в окошко палкой. Посмотрела в окно злая Волшебница и улыбнулась, разинув свой рот с гнилыми зубами.
   -- Заходите! -- сказала она кому-то в окошко.
   -- Кто там? -- спросила старая Чертовка.
   -- Леший с женой... -- ответила злая Волшебница и пошла встречать новых гостей.
   -- Не люблю я этого грубого мужика Лешего! -- сказала старая Чертовка, когда хозяйка вышла в сени. -- Свистит и хохочет в лесу, как дурак!
   Но тут вошел Леший с Бабой-Ягой[5], и старая Чертовка, привстав, сделала им поклон с реверансом. Лешего и Бабу-Ягу я сразу узнал: Ягу по костяной ноге, а Лешего по лаптям на ногах и поясу из лычка... Леший был похож на самого обыкновенного мужика, и только когда он хохотал, становилось ясно, что это Леший, а Баба-Яга была так омерзительна, что трудно придумать безобразнее этой старухи. Впрочем, всякий видал на картинках и Лешего, и Бабу-Ягу, так что я не буду описывать их в подробностях.
   Долго они цедили из меня воду, а когда выпили всю, меня подогрели и опять поставили на стол. Потом злая Волшебница вынула из печки большую плошку с жареным мясом и сказала:
   -- Закусите-ка молоденькой человечинкой!..
   Я взглянул в плошку и сейчас же отвернулся краном в другую сторону: из плошки торчала полуобгоревшая ручка маленького ребеночка. Гости жеманились и отказывались. По их словам, выходило так, что все они только что пообедали.
   -- Сегодня у нас были жареные лягушки с кашей, и мы так наелись, что и смотреть не хочется! -- хвасталась старая Чертовка.
   -- А вы? -- обратилась хозяйка к Лешему и Бабе-Яге...
   -- Много благодарим! -- сказал Леший. -- Мы только что от обеда: я съел полпуда картошки и высосал трех коров в стаде...
   -- Пожалуй, я ручку или ножку съем!.. -- заметила Баба-Яга, искоса взглянув на плошку, и подобрала языком слюни с отвислой губы.
   Я не видал, как она ела, но отлично слышал, как похрустывали у нее на зубах косточки: точь-в-точь, как хрустели косточки от телятины на зубах у нашей цепной собаки...
   -- Сегодня мы наткнулись на большую неприятность, -- заговорила старая Чертовка.
   Когда хозяйка спросила, какая неприятность, старая Чертовка рассказала о встрече в лесу с Великаном и с маленьким мальчиком...
   -- Если бы не дети, я поймала бы мальчишку: в нем было больше пуда хорошего мяса!..
   Речь шла обо мне, и потому, хотя я и был теперь самоваром, я все-таки вздрогнул и с меня слетела и покатилась на пол камфорка... Гости подозрительно переглянулись между собой, но девушка меня выручила:
   -- Это я нечаянно толкнула самовар локтем...
   И все засмеялись...
   Потом начали говорить про Великана. Злая Волшебница подробно расспрашивала, какой он из себя, откуда мы шли и куда направлялись...
   -- Это уже, наверно, моя сестрица устроила, потому что я всех Великанов воткнула в землю, кого головой, а кого ногами... Надо обойти лес... -- злобно говорила Волшебница, а ее дочка вздохнула и опустила голову. Ничего интересного больше не было. Гости говорили о всяких пустяках, как и наши гости, и под их разговор я начал жалобно гудеть своей трубой...
   -- Погас... -- тихо сказала дочка и унесла меня в сени. -- Стой здесь! Когда все уйдут, а моя мать уснет, я провожу тебя до Черной речки! -- шепнула она мне в трубу и ушла в комнату...
   Скоро гости разошлись, и в комнате стихло. Долго я ждал, когда наконец отворится дверь и подойдет ко мне моя избавительница. Время шло, а я стоял в углу самоваром. Пропел первый петух, потом второй, и когда пропел третий, тихо скрипнула дверь и послышались осторожные шаги. Подошла дочка злой Волшебницы, взяла меня за ручки и вынесла на двор; потом она вытряхнула из меня золу и угли, вылила оставшуюся воду и поставила на землю. Вынув из кармана баночку с какой-то мазью, она стала натирать меня этой мазью, потом обернулась к лесу, пошептала и плюнула, -- и я снова превратился в мальчика. Второпях девушка позабыла помазать чудесной мазью камфорку, и поэтому у меня на шее остался медный с дырочками воротничок, словно у собаки ошейник...
   Заметив свою ошибку, девушка всплеснула руками. Больше не было у нее мази, и нельзя было избавить меня от этого ошейника. Да и время было дорого: черную речку Ненависти можно было переходить только до восхода солнца, до восхода же оставалось не более часа.
   -- Прости меня!.. Теперь уже всю жизнь тебе придется ходить с медным обручем на шее. Когда придешь к моей тете, доброй Волшебнице, попроси ее помочь этой беде, если она может. А теперь надо торопиться. Давай руку!
   Я хотел подать ей левую руку, но она не двигалась. Пощупал я ее правой рукой и понял, что вместо руки у меня осталась самоварная ручка. Я чуть было не заплакал. Если когда-нибудь я вернусь домой с медным ошейником и с самоварной ручкой на боку -- надо мной будут смеяться все люди... Но закричал вдруг под крышей домика филин, и девушка, схватив меня за уцелевшую руку, повлекла за собою... Когда избушка осталась далеко позади, девушка остановилась и сказало:
   -- Тебе будет очень страшно, поэтому я завяжу тебе платком глаза... По пути нам встретится семь Страхов, и ты можешь умереть от испуга...
   Я согласился, дал завязать глаза, и мы, взявшись за руки, быстро пошли куда-то...
   -- Нехорошо, что у тебя болтается и брянчит самоварная ручка... Надо привязать ее, чтобы не стучала...
   Привязали ручку и опять пошли. Когда мы проходили мимо Страхов, я, ничего не видя, семь раз трясся, как в лихорадке, и с каждым разом все сильнее. Девушка крепко сжимала мне руку и тихо шептала:
   -- Страх-Страх! Пропусти слепого!..
   Проходя мимо последнего, седьмого Страха, я потерял сознание, а когда очнулся -- мы стояли на берегу черной реки Ненависти, по обоим берегам которой наклонились к воде ядовитые деревья...
  

Переправа через реку Ненависти

   Со страшным шумом скатывалась река Ненависти с неведомой горы и злобно бурлила черной водою, прыгая со скалы на скалу и вздымая черную водяную пыль на высоту не менее десяти сажен. Оба берега отвесно опускались к воде, и потому река имела вид черной клокочущей бездны. Большие звезды, отражаясь в воде, прыгали синими огнями в этой страшной бездне, а ядовитые деревья, с живыми извивающимися змеями вместо ветвей, все время были в движении, и потому казалось, что по обоим берегам сверкающей синими огнями черной бешеной реки стоят не деревья, а чудовища, похожие на морских осьминогов, старающиеся схватить кого-то своими щупальцами.
   -- Не приближайся к деревьям! -- сказала девушка, отстраняя меня дальше от берега. -- Деревья подхватят тебя и швырнут в реку... Опасен также сок, каплями разбрасываемый похожими на змей ветвями деревьев: от одной капельки, попавшей на человека, он сгорает от ненависти ко всему миру или задыхается от злобы!
   -- Но как же мы переправимся на другую сторону? -- со страхом спросил я девушку.
   -- Надо отыскать живущую здесь, около черной реки, Ненависть и, обманув ее, получить пропуск через узенький мостик, охраняемый Человеком без сердца... Когда кто-нибудь пробирается по этому мостику без пропуска от Ненависти, Человек без сердца с хохотом сталкивает идущего в реку.
   -- Но как же мы обманем Ненависть?
   -- Об этом надо подумать. Садись рядом со мной на этот зеленый камень!
   Мы сели рядышком на большой зеленый камень и опустили головы. Над нами кружились огромные черные совы и летучие мыши и, рассаживаясь на соседних камнях, с любопытством смотрели в нашу сторону. Несколько черных кошек, изгибая спины и медленно ворочая хвостами, крадучись ходили кругом нас и сверкали желтыми глазами...
   -- Почему все здесь черное?[6] -- робко спросил я у девушки, но она так задумалась, что не слыхала моего вопроса. А черная река клокотала своими водопадами и подбрасывала миллионы брызг на огромную высоту.
   -- Слушай, милый мальчик! Я придумала, -- сказала наконец девушка и тронула меня за плечо.
   -- Говори!
   -- Скажи, что ты ненавидишь добрую Волшебницу и хочешь напоить ее черной водой из реки Ненависти. Если Ненависть спросит, почему ты ненавидишь ее, -- ты солги так: скажи, что у тебя папа ненавидит маму, а мама -- папу, и что поэтому ты родился с желанием всем и всегда делать одно только зло. Если ты будешь лгать и не покраснеешь, Ненависть поверит и даст тебе пропуск на ту сторону...
   -- Я боюсь, что покраснею... -- сказал я и уже покраснел при одной мысли, что я так подло оболгу папу и мамочку.
   -- Тогда вот что: положи себе в карман вот этот зуб. Он выпал у одного из семи Страхов. Как только ты дотронешься до этого зуба, так сейчас же тобой овладеет Страх, и ты побледнеешь. Теперь иди вдоль берега и не обращай внимания на черных сов, летучих мышей и кошек. Не забывай еще, что нельзя приближаться к прибрежным деревьям. Недалеко отсюда ты найдешь жилище Ненависти.
   -- А ты со мной разве не пойдешь?
   -- Нет. Это погубит нас обоих. Ненависть знает, что когда я полюбила доброго Великана, то потеряла прежнюю злость.
   -- Один я боюсь... -- сказал я, ощупывая в кармане данный мне девушкой зуб.
   -- Помни только все, что я тебе говорила, и не бойся. Должно быть, ты сейчас трогаешь зуб Страха? До поры до времени не трогай его, а сделай это лишь тогда, когда почувствуешь, что краснеешь от стыда!.. Иди, иначе скоро взойдет солнце, и тогда уйдет Ненависть в ту страну, где наступает ночь... А не получишь от Ненависти пропуска, ты не перейдешь реки и попадешься в руки моей матери... Прощай! Мне надо торопиться, чтобы не хватилась мать и не примчалась в погоню...
   Девушка кивнула мне головой и пошла прочь. Взлетели все черные совы и черные летучие мыши и стали кружиться надо мною. И пока я шел, они не отставали от меня и, свистя крыльями, падали стремглав вниз с явным намерением сесть мне на голову...
   Не прошло получаса, как я увидел перед собою в темной скале черную дверь. Желтый змеиный глаз был вделан в эту дверь и чуть-чуть светился желтым блеском, озирая окрестности. Когда он встретил мой взгляд, то закрылся, и со скрипом отворилась тяжелая дверь на ржавых петлях. С трепетом я вошел в жилище Ненависти. Два желтых змеиных глаза были вставлены в стоявшие на столе подсвечники и едва-едва окрашивали черный мрак слабым желтоватым отблеском. При этом желтоватом мерцании я с трудом различил темный силуэт худой женщины с горящими в глубоких впадинах глазами. По этим глазам я сейчас же почувствовал, что это и есть Ненависть, потому что эти глаза горели ненасытной злобою. Ненависть ела змеиное мясо и, заметив меня, отвернулась. И потом она ни разу не взглянула мне в глаза и все время косилась и скрипела острыми зубами.
   -- Что тебе надо? По глупости или обдуманно ты забрел в мое жилище, и как тебя пропустили ядовитые деревья? -- прошипела Ненависть.
   -- Обдуманно. Я так зол, что, если бы мог, растерзал бы самого себя!.. -- сказал я, низко кланяясь Ненависти.
   Ненависть усмехнулась от радости и спросила:
   -- Почему же ты носишь в себе так много похвальной злобы?
   Я вспомнил, как научила меня ответить на этот вопрос девушка, и не успел еще оболгать папу с мамой, как Ненависть крикнула:
   -- Ты, кажется, врешь, потому что краснеешь? Ну-ка, поди сюда, поближе к свету, я посмотрю на твои щеки!
   Я нащупал в кармане зуб Страха и побледнел, как белая бумага.
   -- Я не вру... Посмотри, если не веришь...
   Ненависть приблизила ко мне свое лицо, и от ее дыхания я стал сильно злиться. Злым голосом я оболгал папу с мамой, и Ненависть, погладив меня по голове своей костлявой рукою, спросила:
   -- Что же ты от меня хочешь? Может быть, ты хочешь, чтобы я тебя научила, как сделать, чтобы у твоей матери лопнуло сердце от радости?
   -- Нет. Я хочу, чтобы не было на свете добра, а потому хочу напоить добрую Волшебницу черной водой из твоей прекрасной реки... Но я не знаю, как мне пробраться на другой берег, и пришел просить твоего разрешения пройти через узенький мостик...
   -- Отлично. Я тебе дам пропуск и пузырек с черной водой. Притворись добрым и постарайся обмануть мою сестру, которая портит мне жизнь своим добром...
   С этими словами Ненависть встала, порылась в темноте и подала мне дно вещи: пузырек, завернутый в черную бумагу, и черное колечко с змеиным глазом.
   -- Теперь иди!.. Если напоишь мою сестру черной водою, то вернись назад. Я тебя поцелую, и тогда ты будешь самым злым мальчиком на земле...
   -- А как же я найду мост через черную реку?
   -- Сова! Проводи этого мальчика к мосту!
   Я вышел из мрачного подземелья, и, захлопав крыльями, черная сова села ко мне на плечо. Когда я шел не туда, куда надо, сова слетала с моего плеча и садилась на землю, указывая мне направление, а когда я шел верно, она снова садилась на мое плечо...
   Должно быть, близко мост, потому что сова визгливо закричала и полетела к берегу реки. Так и есть. Приблизившись к берегу, я увидел узенький мостик, на большой высоте перекинутый через клокочущую и брызгающую бездну. Сова, радостно крикнув три раза, полетела назад, а передо мною появился Человек в черной маске. Молча протянул он руку и, когда я положил в нее кольцо с руки Ненависти, пропустил меня на мост и скрылся.
   Тихо, шаг за шагом, ступал я по узенькому мосту и, чувствуя под собой клокочущую водопадами и водоворотами черную реку, замирал от ужаса и закрывал глаза, придерживаясь за перила. Мостик качался, и казалось, что вот-вот он треснет и обрушится, унося меня с собою в черную реку Ненависти.
   Ветер покачивал мост; внизу, под мостом, прыгали в черной кипящей воде отраженные огни звезд; черные кошки злобно мяукали, сидя на перилах моста... Где-то кричал зловещий филин...
   Я испытывал такой ужас, что мои ноги дрожали и подгибались в коленях; сердце стучало так сильно, словно кто-то сидел у меня за пазухой и постукивал мягким молоточком; глаза закрывались, чтобы не смотреть под ноги. Как только я подходил к одной из рассевшихся на перилах кошек, они перед самым моим носом подпрыгивали и кувырком летели в бездну... Я слышал, как у меня на голове шевелились и вставали дыбом волосы и как дрожали все пальцы на руках... Медленно подвигался я по мосту, то и дело приостанавливаясь, чтобы перевести дух, и мне казалось, что я никогда не перейду моста... Приходило в голову кинуться в бездну, чтобы погибнуть и не испытывать больше этого ужаса...
   Когда мне оставалось пройти по мосту еще несколько сажен, я собрал последние силы, набрал побольше воздуху в грудь и, закрыв глаза, побежал... Выскочив на другой берег, я упал в мягкую траву, засмеялся от радости и заснул крепким сном...
  

Ужасное пробуждение

   Спал я долго и крепко. Во сне я видел, будто после долгого путешествия я наконец вернулся домой; тихо вошел на террасу и заглянул в окно: вижу -- папа, мама, Володя и няня сидят в комнате с платочками в руках и все плачут. Я понял, что они плачут обо мне, и так жалко стало мне всех их, что я не вытерпел и закричал:
   -- Здравствуйте!..
   Все посмотрели на окно, но не узнали, потому что я был грязный, ободранный и босой, похожий на маленького нищего. Встала няня, отворила дверь на террасу и подала мне ломоть черного хлеба.
   -- Прими, Христа ради! -- сказала она и затворила дверь.
   -- Няня! -- закричал я, и тут мама сразу узнала мой голос и кинулась на террасу.
   -- Милый! Ненаглядный! Родной мальчик! Бедненький сыночек! -- закричала мама, схватила меня на руки и стала целовать и плакать.
   Папа стоял в изумлении, а няня всплеснула руками и сказала:
   -- Что с вами, барыня? Это нищий!..
   -- Нет, не нищий! -- закричал я. -- Папочка! Я твой сын!.. Ей-Богу!..
   Но папа не верил. Он стоял и строго смотрел на меня. Потом сказал:
   -- Если ты наш сын, то скажи, как зовут твою маму?.. И как зовут тебя?
   А я все позабыл: не знаю, как зовут мамочку и как зовут меня самого. Стараюсь вспомнить, но не могу. Тогда будто бы мама сбросила меня с рук, вытолкнула за дверь и сказала:
   -- Негодный обманщик!
   Я стоял на террасе, а мама у окна. Она грозила мне пальцем и кричала:
   -- Убирайся вон!..
   Володя будто бы тоже не желал считать меня братом и, стоя у окна, показывал мне кулак. Наконец вышла няня и ткнула меня ногой с террасы.
   И тут я проснулся весь в слезах и долго не мог перестать плакать.
   Я все еще думал, что мой сон -- правда, и теперь с изумлением озирался вокруг себя. А кругом было непонятно и удивительно: в то время как на этой стороне реки было светло, на другом берегу все по-прежнему была ночь. Над рекой клубился зловещий желтый туман, и в этом тумане смутно рисовались силуэты страшных деревьев.
   Значит, все это был сон!..
   Было жалко, что я не дома около милой мамочки и папочки, но зато было и приятно, что меня не выгоняли из дому, как чужую собаку.
   Что-то мне нездоровилось: ноги и руки тряслись, не было силы встать и болела голова. Протер я мокрые от слез глаза и закашлял... Закашлял и испугался этого кашля: будто бы кашляю не я, а кто-то другой. Зачесался подбородок, хотел я его почесать и почувствовал в руке волосы... Опустил вниз глаза, вижу -- борода, длинная седая борода!.. Сперва я подумал, что это не моя борода, но, дернув за нее, убедился, что -- моя. Смотрю на руки -- они худые, с синими жилами и все в морщинах, как у нашего старого сторожа на даче... Встал, попробовал ходить: ноги трясутся, одна рука дрожит, а другая -- самоварная ручка -- бренчит. Увидал впереди маленькое озеро, пошел к нему, чтобы напиться, наклонился над водой и отскочил: в тихой воде отражался не я, а старенький старичок, плешивый, -- как дедушка, с длинной седой бородой и с какими-то желтоватыми, словно из пакли сделанными, усами...
   -- Это не я! -- зашамкал я беззубым ртом и закашлял: -- Кхе! Кхе! Кхе!..
   Из камыша, которым заросло озеро на середине, выглянула красивая русалка с зелеными волосами, посмотрела на меня насмешливыми зелеными глазами и звонко расхохоталась.
   -- Я думала, что мальчик, -- а это дряхлый старик! -- звонко закричала она, хлестнула рыбьим хвостом по воде и исчезла. Только камыш шевелился в том месте, где она пропала...
   -- Чего же ты, дура, смеешься? -- раздался вдруг позади меня знакомый голос.
   Я оглянулся и очень обрадовался: там стоял знакомый Великан и ласково улыбался мне.
   -- Здравствуй, друг! -- сказал я. Но Великан меня не узнал.
   -- Старичок! Давай купаться! -- весело сказал он и сбросил с себя оленью шкуру.
   Я хотел сказать ему, что мы знакомы, но он уже прыгнул в воду и начал нырять и весело смеяться. "Чему он смеется?" -- подумал я, но скоро понял, увидев мелькнувший рыбий хвост, и догадался, что Великан ловит русалку. Русалка не поддавалась. Выглянув на одно мгновение из воды, она с звонким смехом сверкала на воде хвостом и пропадала, а Великан показывался из воды, отдувался и выжимал рукой свою мокрую голову, стараясь поскорей отдышаться и осмотреться вокруг себя. И вот, в то время как Великан нырнул, русалка плеснулась под самым берегом, почти у моих ног, и прыгнула в прибрежный камыш. Когда Великан выглянул из воды и стал озираться, я молча показал ему рукою на то место, где качался камыш. Тогда он осторожно подплыл к камышу и вдруг бросился в него и радостно закричал. Завизжала русалка. Потом Великан появился в камыше и полез на берег. Перекинув хвост русалки за спину, он нес ее на плече, крепко держа за обе руки одной левой рукою... Захватив на берегу свою шкуру, Великан пошел в гору и скоро исчез за деревьями. Я долго стоял, опершись на палочку подбородком, и думал, как все это удивительно! Как вдруг я услыхал детский плач: в камыше плакала маленькая русалочка...
   -- Старичок! Не видал ли, где моя мама? -- утирая зеленые глазки маленьким кулачком, сквозь слезы спросила меня русалочка.
   Жалко мне было маленькую русалочку, и я обманул ее:
   -- Она нырнула в другой конец озера! -- сказал я и тихо побрел прочь.
   Я шел, а позади меня долго еще раздавался детский крик:
   -- Мама! Где ты?..
   Лесное эхо спрашивало: "Где ты?", -- и потом слышался детский плач. И тогда казалось, что в лесу плачет маленькая заблудившаяся девочка.
   Опираясь на палку, я медленно поднимался в гору, но быстро уставал и останавливался... Куда девалась моя прежняя сила и ловкость? Давно ли я бегал целые дни без устали и только приходил домой, чтобы наскоро пообедать и напиться чаю? А теперь еле иду, спотыкаюсь и охаю... Давно ли я звонко смеялся, кричал так, что было слышно за версту, хохотал до слез и кувыркался на траве от веселья и радости вместе с нашей собакой Нормой?.. А теперь смотрю хмуро, голос у меня слабый, кашляю, иду, подпираясь пешкой, и задыхаюсь, и все хочется прилечь и поспать...
   -- Эх, старость -- не радость! -- сказал я, как, бывало, говорила няня и, усевшись на пенек, тихо заплакал... Я плакал, и у меня тряслась голова и побрякивала самоварная ручка. И мне было так грустно, что приходила мысль о смерти.
   "Умру я здесь, в чужом краю, и буду валяться где-нибудь в траве, -- думал я, -- и не будет у меня могилки... Никто не придет ко мне с цветами поплакать: ни папа, ни мама, ни Володя... Только звери и птицы будут собираться около меня, пока не останутся от меня одни сухие кости... А потом и кости -- сгниют и рассыпятся серой пылью"...
   Вспомнился мне родной дом и, упав лицом в траву, я начал рыдать от отчаяния и тоски.
   -- Да не хочу же я быть стариком! Не хочу! -- бессильно шамкал я беззубым ртом и вдруг испугался и перестал плакать: кто-то позади меня весело смеялся и говорил:
   -- Старик, а ревешь, как маленький мальчишка!..
   Я вытер нос, глаза и оглянулся: передо мной стоял маленький мужичок в сапогах и в синей рубахе, с русой бородкой и с усами и покачивал головой. Ростом он был вдвое ниже меня, имел приятное лицо и добродушно ухмылялся. "Должно быть, это -- Мальчик-с-пальчик", -- подумал я.
   -- Жена! -- закричал мужичок. -- Поди-ка погляди, какой тут огромный человек сидит!
   Появилась такая же маленькая баба в красном платочке, подошла к мужу и тоже покачала головой.
   -- Смотри, это не здешний! -- сказала она, разглядывая меня.
   -- Чей ты, старик? Чего это у тебя заместо руки-то?.. О чем плачешь?.. У нас здесь народ не плачет... Откуда ты явился?.. -- расспрашивали они.
   -- Я мальчик, а не старик... -- начал я говорить, но они весело расхохотались, не дав мне докончить.
   -- Полоумный, должно быть... -- сказала баба.
   -- Не полоумный, а умный! -- сердито крикнул я и начал объяснять, как я, проходя через мост из страны Ненависти, поседел и обратился в старика от ужаса, который пережил... -- А вы кто такие? -- спросил я.
   -- Мы жители... -- сказала баба. -- Мелюзгой называемся...
   -- Из деревни Веселенькой, -- добавил мужичок и спросил: -- А куда же ты пробираешься?
   -- К Розовому Озеру!
   -- Вон что!.. Не дойдешь: далеко!
   -- Кабы ты помоложе был, а то ведь тебе не меньше ста лет... Где уж тебе пешком ходить, тебе пора на печку! -- сказала баба, потрогала мою самоварную ручку и заметила: -- Ну и рука!.. На гвоздь тебя можно вешать за эту ручку!
   Поговорили еще немного. Я хотел есть и спросил, нет ли у них хлеба. Они дали мне кусок розового хлеба и немного розового меду.
   Я помазал хлеб медом и начал есть. И так было вкусно есть, что я засмеялся.
   -- Словно маленький! -- сказала баба и стала еще намазывать мне хлеб медом.
   -- Старый -- что малый! -- сказал мужик.
   Когда я поел и подкрепился силами, мужик с бабой предложили мне идти вместе:
   -- Тебе все равно надо идти через деревню Веселенькую! Пойдем, веселее будет!
   -- Кхе! Кхе! Кхе!..
   -- Ну покашляй, мы повременим...
   Когда я покашлял, мы двинулись на гору. Тяжело было мне, старому, идти в гору, и баба пожалела меня:
   -- Ну-ка я тебя подержу за ручку-то!
   И, схватив меня за самоварную ручку, баба тянула меня в гору.
   Гора поросла маленькими деревьями, и меж них пробиралась наезженная узенькая дорога. Кое-где деревья были с дуплами, а кое-где торчали пеньки и было видно, что лесок рубили.
   -- Такой молоденький лесок, а его рубят, -- сказал я.
   -- Какой молоденький: это старый лес!
   -- Такой низенький?
   -- Как низенький?
   Странный лес: сосны и березы не более сажени высоты, а похожи на наши старые-престарые деревья. Впрочем, когда я взглянул на своих спутников, то понял, что лес вполне подходил к их росту: Мелюзге этот лес, конечно, представлялся огромным, таким, какой у нас называется дремучим...
   Когда мы взобрались на гору, лес стал редеть, и скоро мы вышли на зеленую полянку...
   -- А вот и наша деревня Веселенькая! -- сказал мужичок и показал рукой влево. Я посмотрел туда и увидал весело блестевшие на солнышке новенькие домики...
  

Деревня Веселенькая

   Удивительная деревня! Только во сне могла бы присниться такая деревня... Домики ее были сложены из чисто обструганных сосновых бревнышек и напоминали раскладные избушки, какие дарят детям на елках... Все домики были крыты тесом, имели по два окошечка, по крылечку и воротам, украшенным замысловатой резьбой... Смотрелись эти домики до того весело, что при взгляде на них хотелось радостно засмеяться... И все пахли смолой, янтарной смолой, которая маленькими желтенькими капельками сверкала там и сям на крышах... Вот из таких-то веселеньких домиков и состояла деревня Веселенькая... В ней было три длинных улицы и несколько проулков; позади избушек, около узенькой речки, которую Мелюзга называла рекой Радостной, стояли маленькие бани и тянулись огороды с капустой, морковью, репой и прочим... Все здесь было так же, как в наших деревнях, только все в уменьшенном виде и все очень новенькое и веселенькое. Мелюзга ходила по улицам с улыбающимися лицами; ребятишки, как куклы, одни сидели на лужке, другие играли в ямки, третьи скакали верхом на палочках... Кое-где на завалинках сидели старушки с грудными детьми, которые никогда здесь не плакали, а как только рождались, так сейчас же начинали смеяться. Никто здесь никогда не плакал и не горевал, и нельзя было увидать в деревне ни одного печального лица...
   -- Зайдем в избу, поглядишь, как мы живем, -- предложил мужичок.
   Я согласился, и мы пошли вдоль улицы.
   С удивлением я посматривал на эту улицу и сам начинал веселиться и улыбаться. В пыли, под тенью, сидели курицы, в траве, под заборами, спали свиньи, на лужке щипали траву белые лошадки... Если бы все они не шевелились, можно было бы подумать, что все это не настоящее, а принесено из хорошего игрушечного магазина... Или было похоже на то, словно смотришь на обыкновенную деревню в бинокль не тем концом.
   Скоро мои спутники повернули к своему дому, и мы поднялись на крылечко. Мне приходилось нагибаться в дверях, потому что я был почти вдвое выше Мелюзги, и это обстоятельство, конечно, успело обратить на себя внимание здешних жителей. Первые заметили это игравшие на улице ребятишки.
   -- Ух, какой огромный старичище! -- кричали они и сбегались со всех сторон, так что, когда мы вошли в домик, под его окнами уже толпилась масса детворы. Понемногу собирались к дому и взрослые, особенно бабенки.
   Меня, как гостя, посадили в передний угол[7]. Встать во весь рост мне было нельзя, но сидеть было вполне возможно. Хозяйка, которую звали Смехуньей, хлопотала об угощении, а хозяин, которого звали Улыбой, занимал меня разговорами. За перегородкой висела люлька с ребенком, и оттуда все время несся детский смех, словно там щекотали живую куколку. Смехунья принесла розового творогу, розового молока с устоявшимися сливками, розовую булку...
   -- Что это все розовое у вас? -- спросил я хозяев.
   Смехунья переглянулась с Улыбой, и оба начали весело хохотать.
   -- Все-то вы смеетесь! -- сказал я.
   -- Плакать мы не умеем, -- ответил Улыба.
   -- А как же, когда кто-нибудь у вас умрет, -- тоже не плачете?
   -- Зачем? У нас умирают весело: посмеется старичок с вечера, ляжет спать, заснет крепко и не проснется.
   -- Не хвораете?
   -- Никогда...
   Вдруг в избе раздался старческий смех. Я оглянулся и увидал свесившуюся с печки седую голову с бородой. Старик весело смотрел с печки и хохотал.
   -- Насмешил меня ты! -- проговорил он. -- Теперь долго буду смеяться, к утру, Бог даст, и помру!
   Старик спрятался, но с печки все время слышался его смех, то тихий, то погромче...
   Пока я ел творог, сметану и пил сливки, Смехунья стояла с ребеночком на руках. Взглянул я на ребеночка и давай хохотать: точь-в-точь, как голенькая гуттаперчевая куколка!.. А как только я стал хохотать, так и все другие стали смеяться. Услышали наш хохот стоявшие под окнами жители и тоже начали хохотать... Скоро вся деревня хохотала, и так было весело, что я не вытерпел, встал и давай плясать казачка... Куда делась моя старость!..
   Смехунья смотрела-смотрела на меня, потом сунула ребеночка в руки Улыбе и присоединилась ко мне. Весело притопывала она каблучком, хлопала в ладоши и помахивала розовым платочком. Глядел-глядел на нас Улыба и тоже не выдержал и с ребенком на руках пустился в присядку.
   -- Не вырони ребенка! -- кричала Смехунья, притопывая ногою.
   Быть может, я плясал бы очень долго, но пришлось остановиться: позабыв о своем росте, я сильно стукнулся головой о потолок, прошиб его и сильно ушибся... Сел я на полу и схватился рукой за голову.
   -- Смейся, скорей! -- закричала Смехунья.
   -- Смейся, старичок! -- наклонившись надо мной, советовал Улыба.
   Но смеяться я не мог: мне было не до смеху.
   -- А у нас, как кто ушибется, так сейчас же давай смеяться! И все проходит...
   От боли я начал стонать, и на глазах у меня появились слезы.
   -- Гляди-ка: из глаз-то у него вода течет! -- сказала Смехунья и начала приставать ко мне, чтобы я научил ее плакать.
   Мне было досадно, что мне больно, а всем смешно, и я рассердился. Но здесь, должно быть, не умели сердиться, и поэтому сердитый человек показался им еще более смешным...
   -- Дураки! -- обругал я их и отвернулся.
   А они переглянулись и захохотали... Улыба принес розового пива и начал угощать меня. Как только я хлебнул этого пива, так мне снова захотелось радоваться, боль прекратилась, и я сел на лавку и съел все, что стояло на столе.
   -- Спать хочу, -- заявил я хозяевам.
   -- Иди ко мне на печку! -- позвал меня старичок.
   Я полез на печку и лег рядом с хихикающим старичком. А в избу все приходили мужики и бабы и тихо спрашивали:
   -- Откуда у вас этот старичище?.. Где он?
   -- Напился, наелся и спит на печке! -- шепотом отвечала Смехунья.
   И долго было слышно, как в избе хихикали и шептались веселые жители...
   Проснувшись, я толкнул локтем лежащего рядом старика и сказал:
   -- Будет спать!
   Но старик не отвечал. Потрогал я его за руку -- рука холодная. Посмотрел в лицо старику -- улыбается, а сам мертвый. Соскочил я с печки и кричу:
   -- Помер у вас дедушка-то!
   Выглянула из-за перегородки Смехунья, улыбнулась и спросила:
   -- Что мало спал?
   -- Умер у вас дедушка-то! -- повторил я.
   -- Ну так что за беда! Он помер, а ты спал бы себе...
   -- Рядом с мертвым-то?
   -- А что за беда?..
   -- Разве вам его не жалко?
   -- А что его жалеть-то? Пока жаль, было ему весело, а теперь уснул и помер и ничего не чувствует. Все умрем, а до смерти надо веселиться и радоваться, что живешь на свете...
   День клонился к вечеру. На улице было очень шумно: ребятишки звонко кричали, играя в лапту. Около избы сидели парни с девушками и играли в разные игры. Чуть не под каждой избой бренчала балалайка. Пастух гнал стадо, и коровы с овцами сами бежали домой. По дороге золотилась поднятая стадом пыль, всюду слышалось мычанье и блеянье... Бабы, засучив рукава и подоткнув подолы юбок, бежали доить коров.
   Пришел Улыба и спросил:
   -- Ну, как спал-почивал?
   -- Хорошо... А теперь пора в путь-дорогу!.. -- сказал я.
   -- Если хочешь, я тебя довезу до Сахарных гор... Сейчас поеду за сахаром...
   -- А по пути ли это мне будет?
   -- По пути. От Сахарных гор идет прямая дорога к Розовому Озеру...
   Я страшно обрадовался и начал собираться в дорогу. Смехунья дала мне лыковый коробок и насовала в него всякой всячины: и хлеба, и меду, и кувшинчик молока.
   -- Не поминай лихом! -- сказала она и вышла провожать на крылечко.
   Около крыльца стояла маленькая белая лошадка, запряженная в телегу. Улыба подложил под себя кафтан и взял в руки вожжи.
   -- Ну, садись, старичок!
   Я залез в телегу, и лошадка весело побежала вдоль улицы...
   Мелюзга, толпившаяся на улице, махала нам шапками, платками и лентами, а ребятишки цеплялись за задки телеги.
   -- Куда, Улыба? -- спрашивали мужики.
   -- За сахаром! -- кричал он, подергивая вожжами.
   -- Ну дай Бог!
   Скоро телега выкатилась за околицу, простучала колесами по мосту через реку Радостную и начала медленно подниматься в гору.
   В реке с веселым гамом купались ребятишки; завидя нас, они начали хвастаться ловкостью и показывать в воде разные фокусы: кто делал "березку", выставляя из воды свои ноги, кто нырял, как утка, с разбега кидаясь в речку вниз головой.
   -- Дяденька Улыба! Привези нам заливных орехов! -- кричали девочки.
   -- Ладно! Привезу!..
   Поднялись на гору и опять стали спускаться под горку. Деревня Веселенькая начала пропадать из виду. Вот в последний раз блеснула она своими новенькими озаренными вечерним солнцем крышами и исчезла... Солнце садилось, заливая все вокруг золотом и румянцем... А солнце здесь было так велико, что казалось, будто огромное Пурпуровое озеро стоит над сверкающими, как снег, горами...
   -- Это что же за горы так ярко блестят впереди? -- спросил я.
   -- Это и есть Сахарные горы...
   Чем ниже опускалось огромное солнце, тем великолепнее делались горы. Розовый свет перемешивался на этих горах с голубым сиянием, а вершины горели золотыми краями. И когда я начал пристальнее всматриваться в эти Сахарные горы, я вспомнил, что видал их с крыши нашей дачи, когда наблюдал за закатом солнца...
   Скоро мы въехали в облака, и твердый синеватый сахар застучал под копытами лошади...
  

На Сахарных горах

   Все круче поднималась дорога, и все чаще белая лошадка приостанавливалась от усталости. Твердая вначале дорога местами делалась мягкой, потому что с утесов сыпался на нее сахарный песок, в котором вязли и колеса, и ноги лошади... В облаках, плавающих в ущельях и повисших на утесах, было трудно рассмотреть окрестности, но в тумане ярко рисовался контур высоких гор с золотистыми вершинами. Белые орлы парили в высоте над нами. Казалось, что мы всюду окружены снегом и льдами, так бел и чист был горный сахар. Но вот в тишине, обвевавшей горы, послышалось постукивание, словно каменщики обделывали мраморные глыбы. Долго не мог я понять, что это за сроки звучат в тишине, но вот в тумане закопошились маленькие фигуры людей с лопатками и кирками в руках.
   -- Бог в помощь! -- сказал Улыба и остановил лошадку.
   -- Спасибо! -- ответило несколько голосов сразу.
   Я спрыгнул с телеги и поклонился рудокопам.
   Оказалось, что мы подъехали к шахте: целые груды залитых сахаром грецких орехов были сложены около маленького сахарного домика. Из отверстия шахты вереницей выходила обсыпанная сахарной пылью мелюзга с такими же орехами. Под ногами хрустел сахарный песок и обломки заливных орехов.
   -- А это что за старичище? -- спросил один из рудокопов, показывая на меня пальцем.
   -- Прохожий... -- ответил Улыба.
   -- Странствующий?
   -- Странствующий... Идет к Розовому Озеру.
   Рудокопы, опершись оземь лопатами и кирками, с любопытством рассматривали меня и расспрашивали, из каких я краев и чем занимаюсь. Я рассказал им в коротких словах свои приключения, и они удивленно качали головами.
   -- Теперь уже поздно идти тебе дальше... Ночуй у нас, а утром до восхода солнца поднимешься на вершины гор и спустишься в Розовую долину.
   -- Верно. Теперь темно: покатишься с гор и разобьешься. Чем выше, тем сахар крепче, а на вершинах он такой гладкий, словно лед...
   -- Завтра мы дадим тебе санки, взберешься на горы, а оттуда скатишься!
   -- Разобьется! -- кричал кто-то, махая руками.
   -- Как-нибудь спустится!.. -- успокаивал другой.
   Все кричали, советовали, и трудно было прийти к какому-нибудь решению.
   -- Ну, ты тут оставайся, а мне надо домой! -- сказал Улыба и, взяв топор, начал рубить и складывать в телегу сахар. Потом мы с ним простились, как давнишние друзья, и Улыба поехал и скоро пропал в облаках. Только временами было слышно, как стучала его лошадка копытцами по твердому сахару...
   Скрылось солнце. Рудокопы кончили работу и, разжигая костры из сахарного кустарника, рассаживались группами там и сям по склону гор. В сахарном домике загорелся синенький огонек. В вышине вспыхнули большущие серебряные звезды. Выкатилась вдруг откуда-то громадная луна серебристо-зеленоватого цвета, и Сахарные горы засверкали разноцветными огоньками, как сверкает зимою иней на лунном свете... Внизу горы были окутаны облаками, а вверху горели алмазами, и все это было так чудно и удивительно, что душа трепетала от восхищения.
   Маленькие рудокопы ужинали заливными орехами и жженым сахаром и пели свои веселые песни.
   Только теперь я хорошо разглядел луну: более я уже не сомневался, что луна смешная и превеселая рожа. Она моргала глазами, кривила рот и делала такие гримасы, словно ела то что-то очень приятное, то что-то очень кислое...
   Рудокопы поужинали и легли спать, а я долго не мог сомкнуть глаз и все смотрел на луну, а луна смотрела на меня. Подошел ко мне старый рудокоп и спросил:
   -- Не спится, старичок?
   -- Не спится...
   И мы разговорились. От него я узнал, что иногда Луна опускается на горы и лижет длинным языком сахар. Бывали случаи, когда, увлекшись этим занятием, Луна скатывалась кубарем с гор и долго не могла подняться на высоту -- и от этого происходили лунные затмения...
   -- Ну а как у вас? Видно луну-то? -- спросил старый рудокоп.
   -- Видно, только у нас она кажется втрое меньше. А бывает, что ее и не видно...
   -- Это значит, она прячется за Сахарными горами или купается в облаках, -- объяснил рудокоп.
   Я стал расспрашивать его о работах в шахтах. Оказалось, что кроме заливных грецких орехов они находят в недрах гор желтые жилы из леденцов, разноцветную карамель и обсыпанную сахарной пылью клюкву...
   -- Иногда попадается и яблочная пастила, только редко, после дождей...
   -- Куда же деваете вы эту сладкую руду?
   -- Мелюзга разбирает. Работаем по очереди, а берем, сколько кому понадобится... У нас ведь не сеют хлеба...
   -- Как так? А меня угощали в деревне Веселенькой розовым хлебом!
   -- Этот хлеб у нас тоже природный... Есть у нас река Радостная, так вот кое-где по берегам и попадается этот розовый хлеб... Режем его лопатами и печем...
   Долго мы болтали со старым рудокопом. Наконец он сладко зевнул и сказал:
   -- Спать надо!
   -- Пожалуй, и я лягу...
   -- Пойдем в дом!
   Мы пошли в сахарный домик и улеглись на сахарном песке...
   -- Ты меня разбуди пораньше, чтобы не проспать мне!.. -- попросил я.
   -- Спи спокойно...
   Мы замолчали. Я лежал и прислушивался к тишине. Иногда ветер шумел в горах, и тогда казалось, что где-то играют на гитаре.
   -- Что это такое? -- спросил я засыпавшего уже рудокопа.
   -- А это крепкий сахар на вершинах звенит от ветра... Теперь еще тихо, а иногда, в сильный ветер, начинают лопаться и падать сахарные скалы, так тогда гремит такая музыка, точно в горах великаны разбивают стеклянные замки...
   Я лежал и прислушивался к приятным звенящим звукам и незаметно задремал под эту тихую мелодичную музыку.
   -- Пора!
   Я открыл глаза. Старый рудокоп зажег синий огонек и собирался на работу.
   Не хотелось вставать. Я лежал, охал и покашливал.
   На рассвете в горах бывает ветер, и потому теперь немолчно звенели сахарные скалы и утесы, и казалось, что где-то далеко настраивают много-много гитар.
   -- Ветерок начал играть! -- заметил старый рудокоп и сладко зевнул.
   А около домика уже толпились и побрякивали инструментами рудокопы, и все громче раздавались их перекликающиеся голоса.
   -- А ты, старичок, вставай, а то опоздаешь... Пойдем вместе: я иду на верхнюю шахту...
   Я поднялся, потянулся, съел три заливных ореха и сказал:
   -- Пойдем!
   -- Возьми саночки-то! -- сказал рудокоп и ткнул ногой в небольшие сахарные сани с желтыми леденцами вместо подрезов[8].
   -- Не развалятся? -- спросил я.
   -- Крепкие! Из синего сахара!
   Мы вышли. Вереница рудокопов с синими фонариками в руках тянулась в сумерках к шахте и словно проваливалась сквозь землю.
   -- Прощайте! -- крикнул я, сняв шапку.
   -- Счастливый путь! -- ответило несколько голосов.
   И мы со старым рудокопом начали тихо взбираться на горы.
   В горных долинах встречались рощи из сахарных деревьев, похожие на покрытые мягким пушистым снегом сосны и елки. Стволы и ветви у них были коричневые, из пережженного сахара, а листья из зеленоватого мармелада... Я мимоходом обломил ветку и, обрывая листочки, с удовольствием ел их... "Вот если бы в нашем саду росло хотя одно такое дерево!" -- думал я, оглядывая чудесную рощу.
   Старый рудокоп с удивлением смотрел на меня и ухмылялся:
   -- Ну и жадный же ты, братец мой! -- сказал он, когда я, объев листочки, принялся ломать и сосать веточки.
   -- А разве вы не едите этих деревьев?
   -- Выдумал! У нас они на дрова идут...
   -- Эх, вы!.. Не понимаете... -- сказал я и опять стал думать, как хорошо было бы поставить такое дерево на Рождество вместо елки... Как кончилась бы елка, сейчас уронили бы на пол сахарное дерево, и в одну минуту от него остался бы один только ствол...
   Когда мы выходили из рощи, на дорожку выскочил олень, белый с золотыми ветвистыми рогами... Пугливо посмотрев на нас, олень прыгнул через дорогу и помчался на горы...
   -- Сахарный олень! -- сказал старый рудокоп и рассказал мне, как у них охотятся на этих оленей: -- Ноги у них сахарные и очень хрупкие; стоит только попасть ему в ногу камнем из леденца, и нога сломится. А без ноги бери его руками!..
   Миновали рощу.
   Солнце еще не вышло, и синие облака спали в сумерках на горах и под горами. Еще две-три звезды догорали в небесах... Чем выше мы поднимались, тем сильнее скользили ноги и тем труднее было идти. Кое-где высокие, пропадавшие в облаках скалы открывали свои мрачные ущелья, и мы пробирались ощупью, пока не выбирались из этих черных пропастей. Несколько раз нам приходилось проходить по самому краю скал, и тогда сахарный песок сыпался из-под наших ног и шумел, скатываясь в пропасти, -- как шумит горный водопад... Раза три из-под наших ног с клекотом поднимались белые орлы, и сердце вздрагивало от испуга.
   -- Ну вот я и дошел! -- сказал вдруг старый рудокоп, остановившись около заброшенной шахты. -- Кыш, вы! -- закричал он и на кого-то замахнулся лопатой.
   -- Кого это ты пугаешь? -- спросил я.
   -- Горных карликов! Развелось их теперь у нас в горах видимо-невидимо... Таскают у нас лопаты и кирки и роют зря, где попало...
   -- Чего же они роют?
   -- Орехи заливные берут... Кыш, ты!
   Меж глыб сахара мелькнула фигурка коричневого карлика, потом появилась под самыми ногами у рудокопа, и он пихнул его ногой.
   -- Гоп-гоп! -- крикнул карлик и кубарем покатился под гору. А за ним стали прыгать и другие прятавшиеся в сахаре карлики и с криком скатывались в пропасти.
   -- А что, не опасный это народ?..
   -- Самый пустой!.. Пугливый народ!..
   -- А ты зачем идешь в эту шахту?
   -- А там попадаются шоколадные ковриги... Теперь горные карлики разрыли сахар-то -- поищу ковриги... Вкусная она... Люблю я эту ковригу...
   Показал мне рудокоп тропинку, змейкой вьющуюся на горы, и сказал:
   -- Ну, теперь иди один!
   -- Недалеко вершины гор?
   -- Только два раза вспотеешь и будешь на самой огромной высоте.
   -- Прощай!
   -- Счастливый путь! Крепче держись, как покатишься на санках-то!
   -- А трудно катиться?
   -- Кто знает? У нас двое рудокопов скатились да так и не вернулись: может быть, не могли влезть обратно на горы, а может быть, разбились...
   Стало светлеть небо, и начали обрисовываться контуры гор. Поплыли куда-то синие облака, и стали появляться блестящие склоны утесов... А я лез и лез себе в гору... Силы мои слабели, а тут еще приходилось тянуть за собой санки. Я уже приходил в отчаяние и несколько раз садился на сахарные глыбы и плакал, проклиная свою горькую участь. Как вдруг, подняв с мольбой к небу свою голову, я задрожал от радости: предо мною вставали зубчатые горные вершины...
   -- Слава Богу! -- закричал я, напряг все свои силы и начал карабкаться вверх по отвесным скалам...
   Спустя час, я стоял на вершине Сахарных гор... Подо мной отовсюду тихо плыли задумчивые облака, и от этого казалось, что сам я несусь куда-то в синем небесном тумане... Ветер трепал мою седую бороду и поднимал клубы сахарной пыли на горных равнинах, а вершины, звонкие и крепкие, как литое стекло, гудели под напором ветра, как телеграфные проволоки в поле в тихую и ясную морозную ночь... Изредка трескались где-то сахарные скалы и с грохотом рушились в бездны.
   Отыскав удобный утес, я прижался к нему плотнее, уперся ногами в трещину и стал ждать солнечного восхода...
   Уже красный краешек солнца показался из-за гор, и дальние, более высокие вершины стали золотиться и румяниться, но синяя мгла еще ползла около гор и закрывала все горизонты...
   Но вот выплыло вдруг словно кем-то подброшенное снизу солнце, и Неведомое царство во всем великолепии открылось перед моим изумленным взором... Трудно описать, что я увидел с восходом солнца: нет таких слов, чтобы описать это, и нет таких красок, чтобы нарисовать эту изумительную картину...
   Точно по приказу Волшебника, стал таять туман... Кто-то Могучий отдергивал синюю завесу, за которой пряталось Волшебное царство... Сахарные горы загорелись разноцветными драгоценными огнями, надели на свои головы золотые короны и накинули на себя пурпуровые мантии... Из-под золотых корон падали на них перламутровые кудри, и долины меж гор накрылись голубыми бархатными коврами... И все горы сверху донизу словно заиграли на сладкозвучных арфах, приветствуя появившееся в невыносимом блеске золотого огня горячее Солнышко... Впереди Солнышка, кутаясь в розовые одежды, плыла на облачке Румяная Заря, и свет от ее развевающихся по ветру одежд окрашивал плывшие в глубоком молчании облака... Небеса улыбались, сгоняя со своего лица синие туманы, и по мере того как туманы таяли, начинало вырисовываться огромное Розовое Озеро Доброй Волшебницы с гористыми берегами; на этих берегах высились зубчатые стены и узорчатые башни великолепного, похожего на легкий призрак замка... Озеро было спокойно и отражало в себе берег, стены и замок... Прямо туда понеслась Румяная Заря, и бесчисленные окна замка вспыхнули ей навстречу радужными огнями, а башни замка засияли золотыми крышами... Розовый и золотистый дым клубился из труб замка, опускался на Розовое Озеро и, тихо колыхаясь, таял, обнажая прятавшихся в нем белых лебедей... Два белоснежных Великана шли к огромным колоннам запертых ворот и золотыми ключами отперли и распахнули их настежь... И в раскрытые ворота стала видна длинная пунцовая лента дороги, ведущей на голубые небеса.
   -- Боже мой, какое счастье хоть раз в жизни увидеть это Волшебное царство! -- шептал я и стоял с широко раскрытыми глазами, позабыв все на свете... Да, я позабыл все на свете! Забыл, что я дряхлый старик, забыл, что у меня есть мамочка и папочка, забыл, что, быть может, я никогда уже не вернусь в родной дом... Все забыл и только жадно смотрел на чудеса Волшебного царства...
   Но вот Розовая Заря побледнела и упала в Розовое Озеро, и целая стая белых лебедей с испугом поднялась с него и плавно полетела по синим небесам... Растворились тяжелые двери Волшебного замка, и вниз по широким мраморным ступеням стала спускаться Добрая Волшебница... Она была бела, как снег, и, как чистый снег, блистала на солнышке, медленно сходя вниз... Около нее прыгали белые голуби, торопливо клевавшие изумрудные зерна, щедро разбрасываемые рукою доброй Белой Девушки -- в венке из пунцовых роз на голове...
   Я стоял и замирал от счастья... По лицу у меня текли слезы радости, а в душе скопилось столько доброты, что я закричал:
   -- Люблю весь мир! Люблю вас, горы! Вас, тучи! Вас, бегущие облака! Вас, летящие белые лебеди! И тебя, моя прекрасная лучезарная Белая Девушка!
   Пропал у меня всякий страх, и только одно желание ярко вспыхнуло вдруг в душе:
   -- Скорей туда! К Розовому Озеру! К тебе, добрая Белая Девушка!..
   Схватив санки, я трясущимися руками направил их под гору, перекрестился, сел и оттолкнулся... Вихрем понеслись вниз санки, помчались мимо горы, облака, синие и розовые туманы... Дух замирал, трепетала от наслаждения душа моя, а ветер свистел в ушах от быстроты, с которой летели вниз санки... Ничего уже не мог я видеть в этом бешеном полете, только слышал, как в вышине надо мной тревожно кричали лебеди:
   -- Гоу! Гоу-у!..
   Вдруг зазвенели осколки сахарных санок, и я полетел в пропасть...
   Сколько времени я летел в синюю бездну -- неизвестно, так как я потерял сознание, как только понял, что произошло страшное непоправимое несчастье... Последним словом моим было: "Мамочка!", после чего я перестал существовать...

* * *

   Вы, конечно, думаете, что я погиб, разбился вдребезги на острых и крепких сахарных скалах?..
   Да, так бы оно и должно было случиться... Но, к счастью, не случилось... Когда я раскрыл глаза, то долго не мог понять, что произошло, почему я лежу на полу около кровати в своей детской, почему я жив и каким образом я вернулся в родной дом... Мне не верилось, что я дома, в детской, что я живой и вовсе не старик с седой бородою и с самоварной ручкой на боку... Полно, детская ли это? Я долго сидел на полу и внимательно рассматривал комнату... Да, это была детская!.. Володина кровать стоит, как стояла, у другой стены, и Володя спит с голыми ногами, все одеяло собрав себе на голову... На полу -- моя большая лошадь на колесиках и мой прорванный барабан... В левой руке ощущалась неловкость, словно я отлежал ее, и я старательно осмотрел, не болтается ли вместо нее -- самоварная ручка... Встал с полу и пошел к зеркалу, чтобы окончательно убедиться, что я не старик... Слава Богу! Я как был, так и остался маленьким мальчиком, только на лбу у меня вскочила синяя шишка... Но это не беда: заживет. У меня много было шишек!.. Я улыбнулся зеркалу и, топая босыми ногами, кинулся в спальню к мамочке... Прислушался -- спит... Не велит она бегать с босыми ногами -- будет браниться, да уж все равно... Я так был счастлив, что все, что описано здесь, случилось со мной во сне, что не мог удержаться от желания посмотреть на мою милую мамочку... Отворив дверь, я тихо подошел к маминой постели... Спит мамочка, раскинув ручки, в белой кофточке с кружевцами, волосы у нее распустились по подушке... "На кого она похожа?" -- подумал я и вспомнил: точь-в-точь как белая добрая Волшебница... Тихо приподнял я мамино одеяло и нырнул к мамочке.
   -- Ты, моя милая Волшебница! -- сказал я ей, когда она раскрыла глаза...
   Мама ласково улыбнулась, поцеловала и обняла меня рукой...
   -- Спи! Рано вставать... -- прошептала она и закрыла глазки.
   Но мог ли я спать?.. Я рассматривал мамочку, вспоминал свой сон и тихо посмеивался от радости... Мне хотелось, чтобы поскорее проснулась мамочка. Я расскажу ей про Некоторое Царство-Государство и про те ужасы и чудеса, которые я там видел... Я стал шалить: потихоньку дул на мамины волосы, и они щекотали ей щечку, мама отмахивалась ручкой, думая, что это ползает у нее по лицу муха, а я, уткнувшись в подушку, потихоньку смеялся... "Милая моя драчунья! -- думал я. -- Я люблю тебя так же... нет, даже больше, чем добрую Волшебницу!"...
  

Комментарии
(М. В. Михайлова)

   Печ. по: Чириков Е. В царстве сказок: (Приключения маленького путешественника). СПб.; М., 1912. 119, [1] с., ил.
  
   [1] Милым деткам... -- Чириков посвятил эту книгу своим сыновьям: Евгению (которого поначалу предполагалось назвать Романом) и Георгию (всего в семье было пятеро детей -- еще три дочери: Новелла, Людмила и Валентина). О чудесном спасении от расстрела красными и трагической судьбе Евгения (он потерял ногу) во время гражданской войны Чириков рассказал в главе "Нечаянная радость" своих воспоминаний "На путях жизни и творчества": "<...> сын наш, студент Новочеркасского политехникума, Евгений, ушедший под знамя генерала Корнилова, при отступлении потерявшей вождя армии (имеются в виду события апреля 1918 г., когда Добровольческая армия пыталась овладеть Екатеринодаром, но была разгромлена. -- М.М.), был брошен на одной из попутных станиц" (Лица: Биогр. альм. Вып. 3. СПб.; М., 1993. С. 390). Спасти Евгения удалось только при помощи возвратившихся за ранеными "дроздовцев" (белогвардейские части, воевавшие под командованием командира дивизии М. Г. Дроздовского).
  
   [2] Подволока -- место между накатом и кровлей, чердак.
  
   [3] Вспомнил я про "Сестрицу Аленушку и про братца Иванушку"... -- Чириков называет известную русскую народную сказку.
  
   [4] ...идет большой Белый гриб... -- К грибам как действующим лицам Чириков, по-видимому, питал особое пристрастие. Почти одновременно с публикуемой сказкой он работал над пьесой "Лесные тайны", где действуют весьма сходные персонажи, по поводу которых он откровенно высказался 13 июня 1910 г. в письме к А. С. Суворину, в чьем театре должна была осуществиться ее постановка: "Вот чего мне не хочется уступать, так это грибов. Не помню, чтобы грибы действовали в "Шантеклере" (шуточная пьеса Э. Ростана, где действующими лицами являются обитатели птичьего двора. -- М.М.). Но если это и так -- пусть: в общей картине опустошения леса, богатства лесного населения и вообще разрушения старого -- грибы мне очень важны! Врывается в старую жизнь новое, и вот трагедия: Леший и Яга бессильны помочь, ибо и сами должны бежать. Жалоба грибов даст соответствующее настроение зрителю. Если и будет сходство со сценой из Шантеклера, так ведь чисто внешнее, а не внутреннее" (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4637).
  
   [5] Но тут вошел Леший с Бабой-Ягой... -- В процитированном выше письме Чириков обрисовал и характер Бабы-Яги: "Баба-Яга груба, но такой она ведь всегда изображается в сказках: злая, противная старуха".
  
   [6] Почему все здесь черное? -- Обилие черного цвета в данной главе не случайно. В славянской мифологии черный цвет соотносится с местом пребывания нечистой силы: в черной воде обитают водяные, владеющие черными животными, и т. д.
  
   [7] Передний угол -- в русской избе почетный, красный, где висят образа.
  
   [8] Подрез -- железные полосы, закрепленные на полозьях саней.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов