Соловьев Сергей Михайлович - (Рец. на кн.:) Андрей Белый. Пепел. Изд. "Шиповник". СПб. 1909. Ц. 2 р

Сергей СОЛОВЬЕВ

<Рец. на кн.:> Андрей Белый. Пепел. Изд. "Шиповник". СПб. 1909. Ц. 2 р.

Андрей Белый: pro et contra

СПб.: РХГИ, 2004. -- (Русский путь).

Два направления боролись некогда в нашей поэзии: на знамени одного написан был девиз: чистый эстетизм; на знамени другого -- общественность и тенденция. Вождем первого движения был Фет; второго -- Некрасов.

Первому направлению суждено было скоро разложиться и затем явиться в литературе прямо уже антиэстетическим фактором. Наследники Некрасова покушались окончательно уничтожить поэзию во имя тенденции. Между тем единственная фаланга поэтов, за которою было будущее, пошла за Фетом: имя Фета -- на их знамени; их девиз -- чистый эстетизм. Односторонность такого понимания искусства скоро была сознана самими символистами. "Кумир Красоты так же бездушен, как и кумир Пользы", -- заявил Брюсов1. Бальмонт написал восторженную статью о Некрасове2.

С книгой Андрея Белого "Пепел" наша поэзия вступает в еще новый фазис развития. Если символисты начали с Фета и потом равно оценили Некрасова, то теперь равновесие нарушено в пользу Некрасова.

Большое достоинство книги Белого в том, что она реально связана с современностью. Автор говорит в предисловии:

"В предлагаемом сборнике собраны скромные, незатейливые стихи, объединенные в циклы; циклы в свою очередь связаны в одно целое: целое -- беспредметное пространство, и в нем оскудевающий центр России. Капитализм еще не создал у нас таких центров в городах, как на Западе, но уже разлагает сельскую общину; и потому-то картина растущих оврагов с бурьянами, деревеньками -- живой символ разрушения и смерти патриархального быта. Эта смерть и это разрушение широкой волной подмывают села, усадьбы; а в городах вырастает бред капиталистической культуры".

Подобно Некрасову, подобно Мусоргскому, Андрей Белый является здесь певцом забитого, обиженного человека. Вот телеграфист "стрекочет депешами" и "колесо докучливое вертит", а

Детишки бьются в школе

Без книжек (где их взять!):

С семьей прожить легко ли

Рублей на двадцать пять: --

На двадцать пять целковых --

Одежда, стол, жилье.

В краях сырых, суровых

Тянись, житье мое!

Вот каторжник, бежавший из острога, бросается в Волгу. Вот арестанты, бежавшие из тюрьмы, вспоминают, как:

Заковали ноги нам

В цепи.

Вспоминали по утрам

Степи.

За решеткой в голубом

Быстро ласточки скользили.

. . . . . . . . . . . . .

Приносил нам сторож водки.

Тихий вечер золотил

Окон ржавые решетки.

Эти отверженные способны к нежным и теплым чувствам. Трогательна песня плотника, который видит "в окне, из-за банок, взгляд подружки", "поступившей в услужение к прачке". Вот закипающая негою и зноем сцена свидания "под плетнем -- навесцем малым"...

Тает трепет слов медовых

В трепетных устах --

В бледнорозовых, в вишневых

В сладких лепестках.

Вот злые песни ревности и мести. И наконец, "Виселица", быть может, самое сильное стихотворение книги, где звучат ноты некрасовского "Огородника"3.

Не менее удачно изображен и "бред капиталистической культуры" в стихах "Маскарад", "Праздник" и др. Ядом разлагающегося быта пропитаны все стихи в отделе "Паутина". Воздух дворянских парков, домов с мраморными колоннами, со "старушкой, разрезающей торт", и лакеем Акакием, "боящимся ночных громил", -- все это отравлено как бы дыханием незримого вампира, который иногда показывается то в виде паука, высасывающего муху, то в виде горбуна "с угарным запахом папирос", "с восковым лбом" и в "ярко-огневом галстухе".

Так противопоставлены в сознании поэта эти два мира: мир городского пролетариата и крестьянства, где среди бесконечного страдания вспыхивает пламя действительной жизни со страстями и радостями, и мир аристократии и капитализма, где жизнь давно уже умерла и на месте великолепного маркиза тащится урод-вампир с "угарной папиросой". Но и тут нет-нет да и запоет элегическая красота прошлого, и мы различим пушкинскую метрику:

Там в бирюзовую эмаль

Над старой озлащенной башней

Касатка малая взлетит --

И заюлит, и завизжит,

Не помня о грозе вчерашней;

За ней другая -- и смотри:

За ней, повизгивая окол,

В лучах пурпуровой зари

Над глянцем колокольных стекол --

Вся черная ее семья...

Россия с ее разложившимся прошлым и нерожденным будущим, Россия, какой она стала после Японской войны и подавленной революции, -- вот широкая тема трепещущей современностью книги Андрея Белого.

Недостатков в книге Андрея Белого много. Он неумеренно пользуется слишком звонкими рифмами, аллитерациями. Слишком часто встречаются: лапоть -- окопать, росах -- посох, утонешь -- Воронеж, сырости -- вырасти, Киев -- змиев, бродили -- лилий, окол -- стекол, лисий -- выси, мифом -- лифом (!?!), погибли -- библий и т. д. Бесплодно хочет стать рифмой созвучие: столицу -- виселицу (64). И можно ли, не подавившись, прочитать стих:

Вниз из изб идут?

К оригинальным недостаткам Андрея Белого относится злоупотребление будущим многократным, например:

Злое поле жутким лаем

Всхлипнет за селом.

Надо бы: всхлипывает. При будущем получается ненужный оттенок многократности: нет-нет да и всхлипнет. Примеров такого будущего много: просверкает, тукнет, взмоется, прокружится, исчертит, взвеет и т. д.

Андрей Белый идет за Некрасовым в изображении скорби народной. В безотрадных красках является ему Россия.

И кабак, и погост, и ребенок,

Засыпающий там у грудей: --

Там -- убогие стаи избенок,

Там -- убогие стаи людей.

Характерно, что поэт видит в России все, что видел Некрасов, все, кроме храма, о камни которого бился головой поэт народного горя. "Скудного алтаря", "дяди Власа", "апостола Павла с мечом" нет в книге Андрея Белого. Правда, есть дьякон, но:

Гомилетика, каноника --

Раздувай-дува-дувай, моя гармоника!

Это -- озлобленный Некрасов "Последних песен"4 и "Кому на Руси жить хорошо".

Книга Андрея Белого называется "Пепел". Пепел чего? Прежних субъективных переживаний поэта или объективной действительности, -- пепел России? И того и другого. И если суждено поэту, подобно Фениксу, восстать из пепла для новых песен жизни и утверждения, то будущая его книга может быть только о "Боге угнетенных, Боге скорбящих, Боге поколений, предстоящих пред этим скудным алтарем"5. Без этого Бога и Россия, и народность, и наша личность могут быть только горстью "пепла".

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Весы. 1909. No 1. С. 84--86.

1 Эту мысль Брюсов развивает в статье "Ключи тайн" (Весы. 1904. No 1). См.: Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. М., 1975. Т. 6. С. 86, 93.

2 Статья К. Бальмонта "Некрасов", основанная на лекции, прочитанной им в Москве 23 февраля 1903 г. в Обществе любителей российской словесности, была опубликована в журнале "Новый Путь" (1903. No 3), вошла в сборник статей Бальмонта "Горные вершины" (М., 1904).

3 Стихотворение Н. А. Некрасова "Огородник" ("Не гулял с кистенем я в дремучем лесу...", 1846).

4 В книгу Некрасова "Последние песни" (СПб., 1877) вошли его предсмертные лирические стихотворения, сатирическая поэма "Современники" и отрывки из поэмы "Мать".

5 "Бог угнетенных, Бог скорбящих, / Бог поколений, предстоящих / Пред этим скудным алтарем!" -- заключительные строки гл. 1 поэмы Некрасова "Тишина" (1856--1857). См.: Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Л., 1982. Т. 4. С. 52.