Дан Федор Ильич - Из жизни и печати

"За два года". Сборникъ статей изъ "Искры". Часть первая.

Изъ жизни и печати.
(20-го ноября 1904 г. No 78).

Петербургская весна, какъ извѣстно, не можетъ обойтись безъ помощи начальства. Слабой сѣверной природѣ, тусклому сѣверному солнцу не подъ-силу справиться въ короткій положенный срокъ съ той грудой мерзлой нечисти и навоза, которая скапливается на петербургскихъ улицахъ за долгую зиму. И потому, лишь только выглянули первые лучи весенняго солнца, начальство начинаетъ помогать природѣ, и тысячи заступовъ скалываютъ толстой слой смѣшаннаго съ грязью уличнаго льда. Уже не по атому ли петербургскому образцу думаютъ наши воители либерализма устроить "весну" всероссійскую! Какъ понять иначе, что теперь, когда вся страна въ страстномъ напряженіи ждетъ смѣлаго слова; теперь, когда десятилѣтія трусливой тактики просьбъ и "надеждъ" повысили наглость самодержавнаго правительства до чудовищной авантюры японской войны; теперь, когда совершенно исключительное стеченіе историческихъ обстоятельствъ дало возможность либерализму пятой раздавить самодержавнаго дракона: какъ понять, что въ разгаръ "гласности", подъ "громъ обличительныхъ статей" "Русс. Вѣд." заявляютъ, будто "можно надѣяться, что правительство захочетъ прислушиваться къ голосу общества и благосклонно отнесется въ его горячимъ пожеланіямъ"? Болѣе того: будто "самому правительству не чуждо сознаніе пользы и необходимости общественнаго содѣйствія?" Неужели этимъ старымъ дѣтямъ такъ и суждено ничему не научаться и ничего не забывать? Неужели имъ такъ и не суждено понять, что только мимолетную петербургскую весну можетъ дѣлать начальство въ сотрудничествѣ со стихіей? Неужели имъ такъ и не суждено понять, что содѣйствіе не дворниковъ, а народа, нужно для наступленія истинной весны всероссійской? Неужели они такъ и и не поймутъ, что теперь время не просьбъ, а требованій, не дипломатическихъ ходовъ, а открытой борьбы? "Надежды на правительство теперь -- это измѣна; каждый день откладыванія открытаго протеста -- это преступленіе. Съ народомъ или противъ народа -- вотъ два пути, другихъ нѣтъ; и противъ народа значитъ противъ свободы, ибо только могучій заступъ народа можетъ снять съ русской земли тотъ толстый пластъ замерзшей грязи, имя которому деспотизмъ.

* * *

Пока "весна" успѣла растопить лишь самый верхній слой этого пласта, и -- боги праведные!-- какіе уже пошли ароматы! Цѣлыя тучи "обличеній" несутся со всѣхъ сторонъ, и остается лишь удивляться той кротости и истинно христіанскому долготерпѣнію, съ которымъ россійскій обыватель переносилъ всѣ казни египетскія, терпѣливо дожидаясь минуты, когда тысячи труповъ на поляхъ Манчжуріи, сотни милліоновъ безслѣдно растраченныхъ народныхъ денегъ и грозящее государственное банкротство дадутъ ему, наконецъ, возможность велитъ хоть часъ своихъ горестей на газетные столбцы. И какихъ, можно сказать, "первобытныхъ" горестей! Почитайте -ка "Русь", "Нашу Жизнь", "Право", "Русскія Вѣдомости" и ихъ провинціальныхъ соратниковъ. Прежде всего, со всѣхъ концовъ Россіи послышалось: бьютъ бьютъ, бьютъ. Бьютъ на улицахъ, въ участкахъ, бьютъ въ тюрмахъ, бьютъ въ казармахъ, бьютъ даже докторовъ въ генеральскихъ квартирахъ! Кулакъ царилъ и царитъ во-вою; онъ безвозбранно гулялъ и гуляетъ по обывательскимъ спинамъ, а вотъ же терпѣли до сихъ поръ, сердешные! И лишь теперь, наконецъ, раздался "вопль наболѣвшей души". Но не только бьютъ обывателя; надъ нимъ издѣваются. Его тащутъ на каждомъ шагу въ участокъ, его законапачиваютъ въ тюрьму, въ которой окна закладываютъ кирпичами и завѣшиваютъ щитами, его ссылаютъ въ мѣста, куда дѣйствительно, никакой Макаръ телятъ не гонялъ, его судятъ судомъ неправеднымъ, и, какъ нынѣ публично выясняется, самъ верховный стражъ правосудія -- сенатъ въ своихъ толкованіяхъ законовъ совершенно открыто руководствовался юридической нормой, извѣстной подъ названіемъ "чего прикажете?" И все это терпѣлъ обыватель. Терпѣлъ онъ и то, что читать ему позволяли лишь житія святыхъ -- съ изъятіемъ "опасныхъ" мѣстъ,-- а писать разрѣшали обо всемъ, "кромѣ" внѣшней и внутренней политики, да еще плохого нрава голубей.

Мудрено ли, что теперь, лишь только пріоткрылись двери, ведущія въ завѣтный рай "гласности", тысячи обывателей наперерывъ другъ передъ другомъ спѣшатъ повѣдать міру свои страданія? Но, вмѣстѣ съ страданіями, они всенародно докладываютъ и о своемъ терпѣніи. Они докладываютъ, что на ихъ глазахъ били, сажали въ тюрьмы, ссылали, вѣшали, разстрѣливали, урѣзывали языки, сковывали рука, а они... они ходатайствовали, они "надѣялись", они просили. И еще разъ спросимъ: неужели и теперь еще найдутся люди, которые будутъ одновременно говорить о "правопорядкѣ" и ходатайствахъ, о "гарантіяхъ" и надеждахъ, о свободѣ и просьбахъ?

* * *

Не только обыватель воспользовался весеннимъ просторомъ, чтобы излить свои печали. И пауки самодержавной бюрократіи, какъ водится, готовые съѣсть другъ друга въ той тѣсной банкѣ, куда загнали ихъ сейчасъ историческія судьбы, спѣшатъ свести публично свои счеты и взвалить другъ на друга вину за тотъ крахъ, который принесла самодержавію война. Времена теперь смутныя, что будетъ -- неизвѣстно, и "на всякій случай" не мѣшаетъ зарекомендовать себя публикѣ съ отличной стороны.

Очень поучительна полемика, которая ведется теперь на страницахъ газетъ между министромъ иностранныхъ дѣлъ и адмираломъ Алексѣевымъ. Разумѣется, высокоблагородные господа не изволятъ пачкать въ чернилахъ свои собственные руки, да и занятье-то для нихъ непривычное. Не въ "писакъ" же имъ превратиться, по извѣстному просвѣщенному выраженію! Но въ "писакахъ" недостатка не бываетъ и г. министръ изволитъ говорить устами "Петербургскаго Телеграфнаго Агентства", а г. адмиралъ -- кто бы могъ подумать это?-- устами того самаго "Нов. Времени", которое не уставало "обличать" его въ помѣхѣ "единокомандованію" Куропаткина.

И министру и адмиралу очень хочется свалить съ себя отвѣтственность за тѣ ужасныя пораженія, которыя не перестаютъ терпѣть русская армія и флотъ съ самаго начала войны. Ради этого, пресловутый сухопутный адмиралъ, немедленно по прибытіи въ Петербургъ, заявилъ сотруднику парижской газеты "Echo de Paris" для распубликованія, что, если русскій флотъ оказался "неподготовленнымъ", то вина падаетъ отнюдь не на него, Алексѣева, завѣдывавшаго флотомъ, а на "успокоительныя" телеграммы, полученныя имъ изъ Петербурга послѣ разрыва дипломатическихъ отношеній между Россіей и Японіей. Очевидно, славный адмиралъ самъ никакъ не могъ догадаться, что разрывъ переговоровъ означаетъ войну и, если бы ему это во-время объяснили, то, конечно, въ однѣ сутки россійскій флотъ былъ бы приведенъ въ полную "готовность". Такія ли чудеса можетъ творить русскій "витязь"!

Министръ иностранныхъ дѣлъ не могъ, съ другой стороны, допустить такой "клеветы", которая такъ явно обличала "непредусмотрительность", или, проще говоря, ребяческую наивность и самомнѣніе россійской дипломатіи. И онъ пустился въ "опроверженія". Увы, этотъ походъ въ область гласности былъ для бѣднаго дипломата крайне неудаченъ. Не только совершенно несомнѣнно установлено, что министерство иностранныхъ дѣлъ послѣ разрыва переговоровъ додумалось только до того, что теперь, дескать, нужно "выжидать развитія событій", о чемъ "Прав. Вѣстникъ" и поставилъ публику въ извѣстность одновременно съ телеграммой о минной атакѣ японцевъ, выбившей изъ строя три русскихъ судна,-- но болѣе того: "Новое Время", при сей оказіи, разоблачило весьма пикантный эпизодъ. По поводу статьи "Нов. Времени" о неминуемости войны послѣ разрыва переговоровъ, "графъ Ламздорфъ просилъ Плеве внушить редакторамъ газетъ" и пр. и пр. И Плеве, конечно, "внушилъ". А затѣмъ публику пытались одурманить вышеупомянутымъ, столь своевременнымъ, сообщеніемъ въ "Прав. Вѣстникѣ". Неизвѣстно, впрочемъ, хотѣли-ли эти жалкіе люди просто отстрочить хоть на день объявленіе о своемъ преступленіи, или они, въ безумномъ самоослѣпленіи, дѣйствительно, думали, что "войны не будетъ", потому что они "хотятъ мира".

Судя по тому, что адмиралъ Алексѣевъ за "свойственныя" ему "энергію и распорядительность" и за "боевыя заслуги" получилъ тоіько что въ знакъ "искренней благодарности" орденъ Георгія третьей степени, побѣда въ полемикѣ остается пока за нимъ.

* * *

Всѣмъ "весна" принесла хоть какую-нибудь отраду, даже адмиралу Алексѣеву. Только Грингмутъ съ братьей остался обдѣленнымъ. Да и каково, въ самомъ дѣлѣ, положеніе этихъ "разбойниковъ пера и мошенниковъ печати", когда изъ всѣхъ поръ сдавленнаго "режимомъ" русскаго народа несется одинъ дружный крикъ -- "свободы"! Каково положеніе этихъ гадовъ, такъ приспособившихся къ кромѣшной тьмѣ покойныхъ "старыхъ порядковъ", теперь, когда грядущая заря свободы бросаетъ первые отблески свои? Г. Грингмутъ и К°. не пишутъ теперь: они, воистину, "брызжутъ слюною бѣшенной собаки". И только меланхолическія воспоминанія о "славномъ царствованіи Александра III" скорбной нотой врываются въ неумолкающій лай цѣпныхъ псовъ Страстного бульвара.

Нѣтъ тѣхъ казней, которымъ бы мысленно не подвергъ г. Грингмутъ зловредныхъ "либераловъ". Даже къ японцамъ онъ согласенъ отнестись съ большей снисходительностью, чѣмъ къ "шайкѣ политическихъ воровъ". Но мало однихъ словесныхъ громовъ; "Моск. Вѣд." рѣшили мобилизовать "народныя" силы въ защиту "стяга самодержавія". "Почему молчитъ дворянство? Можетъ ли молчать дворянство?" завопилъ г. Грингмутъ. И "дворянство" начало "топорщиться". "Дворянинъ" Павловъ потребовалъ къ отвѣту г. Петрункевича, изумляясь, что у этого злодѣя либерализма "не дрогнетъ рука останавливать ходъ исторіи, утверждая, что наша колоніальная политика не имѣетъ ни малѣйшихъ шансовъ на успѣхъ". "Укажите, какіе "соки" тянутъ изъ народа?" вопилъ "дворянинъ" Павловъ, "укажите "путы", изъ которыхъ онъ рвется!" Въ другой статьѣ тотъ же неустрашимый дворянинъ "доказалъ", что не только народъ не связанъ "путами", но, можно сказать, задыхается подъ бременемъ правъ: и къ землѣ-то онъ прикрѣпленъ (по "дворянину" Павлову, "обезпеченъ землей"), и въ Сибирь можетъ убѣгать отъ голодухи и малоземелья, и даже самыя непосильныя подати существуютъ только для того, чтобы демонстрировать "право" крестьянина не быть проданнымъ лично съ аукціона. Вообще, много храбрости обнаружилъ пылкій "дворянинъ". Даже отступленіе Куропаткина у него превратилось въ "наступленіе", ибо, хотя русскія войска сдѣлали "двѣсти верстъ движенія назадъ", но "походъ за 10.000 верстъ въ чужой странѣ называется движеніемъ впередъ, а не отступленіемъ". Доказавъ такъ блистательно, что за 10.000 верстъ "движеніе назадъ" называется "движеніемъ впередъ", храбрый воитель, ужъ, разумѣется, шутя, доказываетъ, что русскій народъ благоденствуетъ и ничего такъ не желаетъ, какъ перегрызть горло всѣмъ господамъ Петрункевичамъ.

Отклики на письмо Павлова показали всю силу той рати, которая готова мобилизоваться подъ знаменемъ г. Грингмута. Увы, увы! Дватры "дворянина", нѣкая "русская", якобы томившаяся незнаніемъ, что у нея есть на свѣтѣ единомышленники и теперь, послѣ письма Павлова, облегченно вздохнувшая (та же русская, впрочемъ, съ такимъ же изумленіемъ привѣтствовала за нѣсколько нумеровъ до того нѣкоего "честно и по-русски думающаго студента"), да какая-то княгиня Вадбольская -- вотъ и все. Объявилось, правда, семеро "сочувствующихъ" крестьянъ, но, къ негодованію г. Грингмута, сейчасъ же обнаружилось, что это какой-то шутникъ мистифицировалъ редакцію. При такомъ изобиліи силъ, собственно только и оставалось бы послѣдовать совѣту премудрой княгини и ждать, что "святая Русь умолитъ помазанника Божія на колѣняхъ не давать воли ея внутреннимъ врагамъ".

Но "сила всегда молчитъ, топорщится безсиліе". И потому-то именно другой "дворянинъ" С. Нилусъ вздумалъ грозить "внутреннимъ врагамъ" русской "Вандеей", да какой еще! "Молчитъ вѣрная русская Вандея, потому что она не клочекъ великаго царства, а вся русская земля, и заговоритъ она только по призыву своего царя, но заговоритъ не какъ Вандея, а ужъ всею своею стомилліонною грудью".

И, очевидно, для того, чтобы скорѣе "призвали", въ томъ же столбцѣ г. Юзефовичъ напоминаетъ "наиболѣе поучительный и жестокій ударъ", который "нанесенъ былъ Божьимъ Промысломъ одному изъ покушеній ввести въ Россіи государственное самоуправленіе". Этотъ ударъ -- убійство Александра II "въ тотъ именно моментъ, когда имъ заложенъ былъ первый камень шаткаго политическаго зданія государственнаго самоуправленія, къ счастью для Россіи такъ и оставшагося, за его кончиной, непостроеннымъ". Яснѣе сказать, кажется, нельзя. Очевидно, при случаѣ пламенные монархисты "Моск. Вѣд." ничего не имѣютъ противъ сошествія Духа Святого въ динамитную бомбу или въ револьверный патронъ. Лишь бы во время "Божій Промыселъ" свое дѣло дѣлалъ. Надо признаться, серьезность и непреклонность такая, которой не мѣшало бы поучиться у "Моск. Вѣд." кое-кому изъ "борцовъ" либерализма. Тутъ, по крайней мѣрѣ, люди знаютъ, чего хотятъ и идутъ на проломъ къ тому, чего они хотятъ. Княгинѣ, по ея "дамскому положенію", разрѣшаютъ мечтать о "склоненныхъ колѣняхъ", но чтобы г. Юзефовичъ съ Грингмутомъ такой маниловщиной занялись... помилуйте, люди, хоть и дикіе, но взрослые!

Но все же пока -- "вѣрное дворянство" молчитъ. "Страшно, грозно это молчаніе",-- пугаетъ насъ "дворянинъ" Нилусъ, ожидающій "призыва". Но Грингмуту не терпится; онъ требуетъ, чтобы дворянство сейчасъ, же сказало "свое истинно русское слово". Боимся, что "слово" его придется Грингмуту не по вкусу, ибо голосъ "дикихъ помѣщиковъ" будетъ и въ дворянскихъ собраніяхъ заглушенъ голосомъ современнаго землевладѣнія, которое также мало можетъ примириться съ самодержавнымъ строемъ, какъ и современная промышленность. И тогда не пожалѣетъ ли редакторъ "Моск. Вѣд.", что подстрекнулъ къ вмѣшательству въ процессъ крушенія абсолютизма еще одну общественную силу, и не останется ли тогда ему, самъ-другъ съ Юзефовичемъ, призвавъ на помощь "Божій Промыселъ", начать готовить бомбы въ подвалахъ дома на Страстномъ бульварѣ?

Ф. Данъ.