Вечерняя степь Шкляр Евгений Львович Вечерняя степь * * * Когда земной коры меняется обличье, А все сердца, все души прожжены Кислотами, заставившими Нитцше Уверовать в явленье Сатаны. И мир скользит над пропастью бездонной Вот-вот готовый сгинуть без следа, -- Мы лишь дрожим, катясь тропой уклонной В ночную муть, -- неведомо куда. Живем, чтоб лгать, и мудрых ненавидим, Делам отцов завидуя не раз, -- И -- зрячие, мы молнии не видим, Могучие, -- хоть гром сильнее нас! Вечерняя степь. С. 10. Граница Старинная, заветная граница, И двух культур минувший бурелом. Там, на Востоке, синий дым клубится И машет мельница распоротым крылом. Полны водой глубокие овраги. В местечке -- грязь и хлюпанье галош. Но воздух свеж, хотя деревья наги, Но вечер удивительно -- хорош. Вдали холмы и рыжия деревни, Голубоватый дым и рыхлыя поля, И грохот поезда, и шум простой и древний, Каким полна весенняя земля. О, славный край, где так резвятся дети, Где пьют веселое, немецкое вино, -- На торжище племен, на рубеже столетий Тебе лежать от века суждено! Прими же в дар от путника-поэта, Принесшаго молитвенный поклон, -- Слова правдивыя и полныя привета, Сладчайшия, как майский перезвон! Эйдкунен. Март 1923. Вечерняя степь. С. 11. Жизнь Людасу Гире Все ясно: солнце, степь и дали голубыя; Яснее яснаго -- узорная молва. Для многих дел даны слова скупыя, Но проще всех -- любовныя слова. Кому не ведомо сладчайшее волненье, Когда читаешь первое письмо И весь горишь, дрожа от нетерпенья: Ярмо любви -- счастливое ярмо. Чем дальше дни, -- тем видимее пристань, Тем неизбежней царственный покой. Последний том романа перелистан Слабеющей, морщинистой рукой. Но хорошо, когда резвятся дети: Родныя личики, родныя имена. Подумаешь о них: в тысячелетья Заложены вот эти семена... Подумаешь, что вечно лишь забвенье, Что рушились и Вавилон, и Рим, -- А мир цветет, меняя поколенья И чередуя сроки лет и зим. Что ты -- песчинка камня векового В фундаменте высокаго Труда, -- В чьем храме гордо сказанное слово -- Золотоносная руда!.. Вечерняя степь. С. 12. * * * Не первый день, не первый долгий вечер, Когда в душе покой, -- Я ощущаю близость смутной встречи, Неведомо -- какой. Насторожившись, ясно ощущаю Всем существом своим Того, котораго не ведаю, не знаю, Чей дух недостижим. Влекусь к Нему, ловлю Его устами, Дыханьем и мольбой, Но чувство тайное, как факел в храме, Уводит за собой... Но чувство тайное воистину двулико, И в час вечерних грез, -- Душа дрожит от радостного крика, А сердце просит слез! Вечерняя степь. С. 13. Литва О, Литва, отчизна моя... Адам Мицкевич Литва, Литва, -- твой испокон столетий Шестиконечный крест на бронзовом щите Ревниво берегут заботливыя дети Как память о былой и давней красоте. И разве есть еще красивее картина, Чем та, которую встречаю каждый день, Смиренно странствуя по замкам и руинам, По тихим улицам жемайтских деревень. Иду вперед, вослед главам костелов, Вникая с радостью в сладчайший перезвон, А мимо вдаль плывут леса, кресты и села, И лики строгие темнеющих икон. Ползет судьба, как тень, за медленными днями, И ты, Литва, грядешь к незнаемой судьбе, Поверженная ниц, прибитая громами, Изнеможенная, но верная себе... Так дай же, дай найти такое поле, Где б семя мудрости сторицей проросло, И вышло из земли навстречу яркой доле, Под животворное и сытое тепло. О помоги, Литва, найти такую ниву, Где щедрый Сеятель развеял семена, И пронести их плод легко и бережливо В благословенныя, иныя времна! Вечерняя степь. С. 19. Сегодня. 1928. No 44, 15 февраля (под заглавием "Литве"). Истукан Есть лес за Неманом, где солнца Не видит напряженный взор, Где прежде идолопоклонцы Сходились прыгать чрез костер. И сам Перкун гулял по небу, Бросая стрелы в панцырь туч, Гроза рожала горы хлеба И в море превращала ключ Когда-то здесь, в уединеньи, Стоял, вздымая грузный стан, Среди рогов и шкур оленьих, Огромный медный истукан. А перед ним сверкали броши, Браслеты, перстни, черепа, И била бешено в ладоши Изнеможенная толпа... И черный дым валил клубами, Снижаясь там, где даль темна, Где пограничными столбами Земля отцов отделена. Но сердце было скупо-скупо И берегло заветный шлях, Чтобы потом засеять трупы Вместо колосьев на полях, Но сердцу было больно-больно, Когда донские скакуны Своей ватагой своевольной Врывались вглубь лесной страны, И косоглазые монголы, Дойдя до самых рубежей, Не продолжали путь тяжелый, А оседали на меже. И этим дням беды и славы, Судьбе и силе многих стран, -- Всему свидетель величавый, -- Вот этот медный истукан. Зачем ему его трофеи, Когда дала ему судьба Стоять привратником в музее, На положении раба? Вечерняя степь. С. 20-21. ВЕЧЕРНЯЯ СТЕПЬ. Берлин: Книгоиздательство писателей, 1923 Подготовка текста -- Павел Лавринец, 2000. Публикация -- Русские творческие ресурсы Балтии, 2000.