Шмидт Петр Юльевич - Душевная жизнь животных в новом освещении

Душевная жизнь животныхъ въ новомъ освѣщеніи.

Біологическій очеркъ.

"Душа животныхъ" -- одна изъ старыхъ загадокъ жизни, стоящихъ передъ человѣчествомъ. Съ самаго появленія своего на землѣ человѣкъ былъ окруженъ четвероногими недругами, а потомъ онъ обзавелся и друзьями изъ ихъ среды. По этому онъ съ любопытствомъ, а порою и не безъ тревоги и страха всматривался въ поведеніе своихъ младшихъ собратьевъ и старался отгадать, что это за существа, выше они или ниже его, или же равны ему по своимъ душевнымъ задаткамъ. Одинакова ли душа ихъ съ человѣческой? Такъ ли они мыслятъ и чувствуютъ, какъ онъ самъ? Могутъ ли разсуждать, обдумывать и взвѣшивать свои поступки? И нерѣдко человѣку казалось, что въ печальныхъ глазахъ своего друга, собаки, онъ улавливаетъ мысль, одинаковую съ собственной, что въ поступкахъ злѣйшихъ враговъ сего -- хищныхъ обитателей лѣса -- сказывается умъ, хитрость и храбрость, даже превосходящія человѣческія. И съ древнѣйшихъ временъ человѣкъ одухотворялъ, очеловѣчивалъ животныхъ, или даже обоготворялъ ихъ, дѣлалъ предметомъ своего религіознаго культа, возносилъ къ нимъ моленія, приносилъ жертвы. Пережитки животнаго эпоса и культа животныхъ мы встрѣчаемъ и посейчасъ глубоко укоренившимися не только у первобытныхъ племенъ, но даже и у народностей культурныхъ.

Позднѣе отвлеченные вопросы о "душѣ" животныхъ интересовали мудрецовъ древней Греціи,-- быть можетъ, интересовали еще и восточныхъ мыслителей, имъ предшествовавшихъ. Притомъ замѣчательно, что уже въ древности создались два діаметрально противоположныхъ взгляда на душевную жизнь животныхъ. Одни мыслители стремились приблизить животныхъ къ человѣку, сравнять ихъ по душевнымъ качествамъ; другіе, наоборотъ, считали "душу" животныхъ несоизмѣримою съ душой человѣка, видѣли непроходимую пропасть между человѣкомъ и остальными живыми существами.

Одинъ изъ древнѣйшихъ философовъ Греціи, Гераклитъ, считалъ, что основнымъ элементомъ вселенной является огонь, который составляетъ и основу жизни. "Душа" человѣка также огонь, угасающій со смертью; таковы же и души животныхъ, но онѣ отличаются количественно, являются "менѣе огненными", какъ бы содержащими болѣе другого элемента -- воды. Души животныхъ сходны, слѣдовательно, съ душою человѣка и родственны ей, но стоятъ лишь на нѣсколько болѣе низкой ступени развитія.

Приблизительно такова же была точка зрѣнія позднѣйшихъ философовъ-атомистовъ, Демокрита и Эпикура. Демокритъ первый попытался связать психологическіе процессы съ физіологическими основаніями, поскольку, конечно, таковыя были извѣстны въ тѣ времена. По его представленіямъ, душа человѣка и животныхъ распредѣлена по всему тѣлу и сходна съ теплымъ дыханіемъ. Причиною психологическихъ процессовъ являются гладкіе и круглые атомы, которые въ силу такихъ своихъ качествъ очень подвижны. Воспріятіе внѣшнихъ измѣненій среды органами чувствъ Демокритъ объясняетъ также дѣйствіемъ внѣшнихъ атомовъ на эти органы.

Философы-эпикурейцы, особенно римскій писатель Титъ Лукрецій, тоже считаютъ душу животныхъ сходною съ человѣческой, но нѣсколько болѣе низкою по организаціи. Они, во главѣ съ Эпикуромъ, полагаютъ даже, что языкъ человѣческій произошелъ изъ языка животныхъ, ибо и животныя передаютъ свое душевное настроеніе опредѣленными звуками.

Плутархъ, по своимъ взглядамъ на душу животныхъ, примыкаетъ къ эпикурейцамъ и полемизируетъ со стоиками, отрицающими присутствіе души у животныхъ. Онъ доказываетъ, что душа животныхъ близка къ душѣ человѣка, что животныя обладаютъ и разумомъ и добродѣтелями и живутъ лучше и счастливѣе! чѣмъ люди. Онъ, въ противоположность стоикамъ, думаетъ даже, что человѣкъ обладаетъ по отношенію въ животнымъ нѣкоторыми обязательствами, долженъ относиться къ нимъ справедливо и не имѣетъ права убивать ихъ, чтобы питаться ихъ мясомъ.

Наконецъ, таковы же были убѣжденія и неоплатониковъ, -- философской школы, появившейся уже въ III в. по P. X. Нѣкоторые изъ представителей этой школы (напримѣръ, Порфирій) были предтечами современныхъ убѣжденныхъ вегетарьянцевъ,-- они отстаивали взглядъ, что человѣкъ не имѣетъ права питаться мясомъ животныхъ, такъ какъ послѣднія одарены разумомъ и но всѣмъ своимъ душевнымъ качествамъ подобны, человѣку, хотя и не всѣ въ равной степени.

Параллельно съ этимъ теченіемъ, въ древности возникло и обратное. Цѣлый рядъ мыслителей признаютъ животныхъ за существа, стоящія неизмѣримо ниже человѣка въ духовномъ отношеніи.

Къ такимъ мыслителямъ принадлежатъ прежде всего величайшіе учители-моралисты древности, Сократъ и Платонъ. Они во вселенной признавали два начала: Верховный Міровой Разумъ и вещественный міръ; точно также и въ человѣкѣ они различали два элемента: душу и составляющее оболочку ея тѣло. Притомъ основнымъ и главнымъ элементомъ души они считали способность мышленія, міръ идей и представленій, свойственный лишь человѣку.

Согласно съ такими взглядами, конечно, мыслители эти должны были проводить болѣе рѣзкую границу между душевною дѣятельностью человѣка и таковою животныхъ. У животныхъ отсутствуетъ чистое абстрактное мышленіе, и если таковое характерно для "души", то у нихъ, слѣдовательно, нѣтъ "души", имъ свойственны лишь болѣе низкія душевныя движенія. Дѣйствія ихъ обусловливаются побужденіями -- "инстинктами" (отъ instingo -- побуждаю).

Такой же характеръ носятъ и взгляды Аристотеля, величайшаго изъ учителей древности, творца научной мысли. Душа человѣка, по мнѣнію Аристотеля, -- его мыслительная способность, его разумъ. Она -- безсмертное существо, вступающее въ тѣло и опредѣляющее его поступки. Но, наряду съ душою "мыслящей" (anima intellectualis), у человѣка существуетъ рядъ низшихъ душевныхъ способностей -- душа "чувствующая" (anima sensitive), всецѣло зависящая отъ тѣла, такъ какъ тѣло опредѣляетъ ощущенія и отъ тѣла же зависятъ низшія побужденія. Животныя обладаютъ исключительно лишь душою чувствующею, а душа мыслящая составляетъ привилегію человѣка.

Замѣчательно, что Аристотель признавалъ даже строгую послѣдовательность въ развитіи души. По его мнѣнію, сперва развивается "питающая душа", затѣмъ -- всѣ остальныя душевныя способности. Душевная жизнь растеній ограничивается однимъ питаніемъ и размноженіемъ, -- у нихъ имѣется только "питающая душа". У животныхъ къ этому присоединяются чувствованія и съ ними вмѣстѣ развиваются страсти,-- у нихъ, слѣдовательно, кромѣ "души питающей" есть и "душа чувствующая". У человѣка присоединяется третья высшая душевная дѣятельность -- "разумъ" -- anima intellectualis. Только одинъ разумъ и составляетъ безсмертную часть души и только имъ человѣкъ и отличается отъ животныхъ.

Таковы же были взгляды на душевную жизнь животныхъ и философовъ-стоиковъ. Животныя, по ихъ представленіямъ, обладаютъ душою низшаго рода; имъ свойственны ощущенія, воспріятія, представленія и -- что особенно важно -- побужденія. Животныхъ можно сравнить съ малыми дѣтьми, у которыхъ также не развитъ еще разумъ. Развитыя у животныхъ побужденія направляютъ ихъ дѣйствія къ тому, что для нихъ полезно. Эти побужденія ("horme"), признававшіяся стоиками, почти соотвѣтствуютъ цѣликомъ современному представленію объ "инстинктѣ". Они, по ученію стоиковъ, вложены въ животныхъ Творцомъ отъ самаго созданія, присущи имъ отъ рожденія и цѣлесообразно приспособлены Міровымъ Разумомъ на пользу животныхъ. Примѣрами такихъ побужденій приводятся въ книгѣ Цицерона "О природѣ боговъ" устройство гнѣздъ птицами, ихъ уходъ за птенцами, стремленіе къ водѣ утятъ, высиженныхъ курицей, сожительство краба-пиннотересъ съ молюскомъ двустворчаткой-пинной и другія явленія, вполнѣ совпадающія съ тѣмъ, что мы теперь называемъ "инстинктами".

Таковы были тѣ два основныя теченія въ представленіяхъ о душѣ животныхъ, которыя сложились еще въ древности. Трудно сказать, которое изъ нихъ ближе къ истинѣ. На той чисто отвлеченной почвѣ, лишенной всякаго реальнаго обоснованія, на которой велись эти споры и разсужденія, оба теченія были одинаково правы, и въ каждомъ изъ нихъ заключалось зерно истины, но самыя понятія и доводы были столь расплывчаты, столь мало опредѣленны, что споръ шелъ скорѣе о словахъ, чѣмъ о сущности, которая оставалась неизвѣстною -- вѣрнѣе, лежала внѣ-границъ спора.

Мы не будемъ однако слѣдить далѣе за историческимъ развитіемъ понятія объ инстинктѣ и душевной жизни животныхъ {Интересующіеся найдутъ превосходную сводку по этому вопросу въ книгѣ В. А. Вагнера "Біологическія основанія сравнительной психологіи и въ книгѣ Н. Ziegler "Der Begriff des Instinktes einst und jetit". 1910.}. Мы сдѣлали этотъ небольшой экскурсъ въ область исторіи вопроса лишь съ тѣмъ, чтобы показать; какъ давно уже вопросъ о "душѣ" животныхъ волновалъ умы ученыхъ и мыслителей, и какъ разнообразны были мнѣнія и взгляды на этотъ предметъ.

Обратимся къ новѣйшимъ даннымъ біологической науки и попробуемъ прежде всего выяснить, съ какой стороны она подошла къ вопросу о душевной жизни животныхъ и какъ попыталась его рѣшить.

II.

"Главное отличіе новой науки отъ науки древности и среднихъ вѣковъ заключается въ томъ, что абстрактнымъ разсужденіямъ и выводамъ она противопоставила конкретное наблюденіе и опытъ. Доводы словесные, логическія построенія, ссылки на авторитеты, призывы къ "здравому разуму" были замѣнены экспериментальнымъ изслѣдованіемъ съ примѣненіемъ точныхъ методовъ, тщательнаго анализа, измѣренія и взвѣшиванія, и нерѣдко и съ примѣненіемъ математическихъ формулъ и выкладокъ.

Вмѣстѣ съ тѣмъ и сами задачи науки стали другія. Угадываніе сущности вещей смѣнилось проникновеніемъ вглубь взаимоотношеній различныхъ явленій. Расчленить разнородныя явленія, свести сложныя явленія на простыя, выяснить между ними связь опредѣлить общія закономѣрности -- таковы стали основныя задачи науки.

Таковы же въ настоящее время и заданія науки о душевной жизни животныхъ -- "зоопсихологія" -- научной дисциплины, создавшейся, можно сказать, на нашихъ глазахъ за послѣднія десятилѣтія. Научная экспериментальная зоопсихологія стремится проникнуть въ сущность душевной жизни животныхъ съ помощью "винтовъ и рычаговъ", которые, какъ былъ убѣжденъ Гёте, безсильны будто бы вырвать у природы ревниво оберегаемыя ею тайны. Эти "винты и рычаги" -- иначе методы конкретнаго эксперимента -- были пущены въ ходъ зоопсихологіей за послѣднее время и открыли немало новаго въ области душевной жизни животныхъ. Конечно, самый процессъ научной работы былъ далеко не легкій, -- экспериментальная зоопсихологія создалась путемъ долгихъ мучительныхъ блужданій, колебаній, безплодныхъ попытокъ и, разумѣется, ошибокъ.

Однимъ изъ главныхъ препятствій въ рѣшеніи вопросовъ зоопсихологіи была всегда трудность отрѣшиться отъ чисто человѣческой точки зрѣнія на психическія явленія въ жизни животныхъ,-- отрѣшиться отъ антропоморфизма. Въ вопросахъ человѣческой психики мы такъ привыкли прилагать свою субъективную мѣрку, такъ приспособились, выражаясь вульгарно, мѣрить на свой аршинъ, что отказаться отъ этой субъективности намъ чрезвычайно трудно. И особенно трудно, конечно, отказаться отъ нея при разсмотрѣніи психики высшихъ животныхъ, въ поступкахъ и во внѣшнихъ проявленіяхъ которыхъ, дѣйствительно, проглядываютъ такъ часто чисто человѣческія черты. На замомъ дѣлѣ, какъ можно отказать въ "умѣ" и "вѣрности" собакѣ, въ "хитрости" -- лисицѣ, въ "сообразительности" -- лошади, когда лошадей, напримѣръ, какъ показываютъ сенсаціонные опыты Кролля, о которыхъ теперь ведется такая горячая полемика въ прессѣ, будто бы можно даже научить считать, изъясняться буквами и производить сложныя ариѳметическія дѣйствія?

Пока мы вращаемся въ сферѣ душевной дѣятельности высшихъ животныхъ, наши усилія разобраться въ ея сущности остаются безплодными, такъ какъ помимо чрезвычайной сложности явленій, мы невольно подпадаемъ искушенію толковать ихъ антропоморфически и надѣлять животныхъ человѣческими качествами и способностями. Своими важнѣйшими побѣдами и пріобрѣтеніями наука о душевной дѣятельности животныхъ обязана за послѣднее время именно тому, что она подошла къ вопросу снизу, начала съ низшихъ, простѣйшихъ формъ, у которыхъ наблюдаются лишь первые зачатки психической дѣятельности. Расчленить вопросъ, разбить сложные комплексы явленій на первоначальные элементы и прослѣдить затѣмъ постепенное развитіе этихъ элементовъ -- ихъ генезисъ и взаимоотношенія -- таковъ обычный пріемъ современнаго научнаго изслѣдованія, и пріемъ наиболѣе продуктивный!

Къ тому же, на низшихъ ступеняхъ животнаго царства легче примѣнить и экспериментальный методъ. Простѣйшія явленія психизма скорѣе могутъ быть сведены къ явленіямъ еще болѣе простымъ -- физико-химическимъ иди, по крайней мѣрѣ, къ явленіямъ, имѣющимъ физико-химическую основу. Во всякомъ случаѣ, эти простѣйшія явленія болѣе легко понятны, точнѣе опредѣлимы и даже иногда измѣримы и удобосравнимы между собою.

Въ своемъ обзорѣ новѣйшихъ завоеваній зоопсихологіи мы послѣдуемъ тому же методу и начнемъ съ разсмотрѣнія простѣйшихъ явленій психизма, чтобы затѣмъ подняться къ явленіямъ болѣе сложнымъ.

Основнымъ и исходнымъ элементомъ психизма является чувствительность,--свойство, присущее живой матеріи, такъ сказать, принципіально, такъ какъ безъ чувствительности не можетъ быть жизни, а, съ другой стороны, и чувствительность не можетъ быть отдѣлена отъ жизни и живого вещества. По существу, чувствительность не что иное, какъ способность отвѣчать на измѣненія внѣшней среды либо движеніями, либо выдѣленіемъ какихъ-либо веществъ или другими дѣйствіями. Только въ этомъ отвѣтѣ и сказывается чувствительность;--вопросъ объ индивидуальномъ "чувствованіи" живыхъ существъ, о томъ, что называется "сознаніемъ", въ настоящее время отпадаетъ. Мы должны признать себя безсильными рѣшить его, такъ какъ не имѣемъ абсолютно никакихъ реальныхъ данныхъ для того, чтобы допускать сознаніе у животныхъ дли отрицать его присутствіе. Всѣ соображенія по этому поводу были бы исключительно умозрительными. "Сознавать" мы можемъ только сами, а сознаетъ ли животное,--этого мы не знаемъ и, вѣроятно, никогда не узнаемъ.

Итакъ, способность проявлять тѣ или иныя дѣйствія подъ вліяніемъ тѣхъ или другихъ измѣненій среды,--или "раздраженій", какъ принято въ такомъ случаѣ говорить, -- вотъ первоначальный и основной элементъ душевной дѣятельности. Изъ него развиваются и всѣ болѣе сложныя ея проявленія, онъ составляетъ главный субстратъ, на которомъ и протекаютъ процессы, называемые нами "психическими".

Наиболѣе простымъ проявленіемъ чувствительности должно считать такъ называемые тропизмы, наблюдаемые не только у низшихъ представителей животнаго царства, но даже и у растеній. Чтобы познакомиться съ этой категоріей явленій, открытіе и детальное изученіе которыхъ составляетъ великую заслугу калифорнійскаго ученаго, проф. Жака Лёба, приведемъ лучше всего нѣсколько примѣровъ, характеризующихъ тропизмъ, обусловленный свѣтовою энергіей,-- фототропизмъ или, иначе, геліотропизмъ.

Всѣмъ извѣстно, что ростокъ любого растенія, выходящаго изъ сѣмени, при проростаніи направляется вверхъ, тогда какъ корешокъ ростка идетъ внизъ, въ землю. Въ нормальныхъ условіяхъ, подъ открытымъ небомъ напримѣръ, хотя бы на подѣ, засѣянномъ горохомъ, воѣ стебли ростковъ тянутся кверху, къ свѣту. Если мы возьмемъ однако такой ростокъ и помѣстимъ его въ ненормальныя условія освѣщенія, напримѣръ, хотя бы поставимъ на подоконникъ окна, гдѣ лучи свѣта будутъ падать на стебель не сверху, а лишь съ одной стороны, сбоку, то черезъ очень короткій срокъ стебелекъ ростка станетъ изгибаться и наклоняться къ свѣту такъ, чтобы направленіе стебля приблизительно совпадало съ направленіемъ лучей свѣта и чтобы освѣщеніе, слѣдовательно, равномѣрно падало на ту и на другую сторону стебля. Когда стебель искривится, перевернемъ его такъ, чтобы онъ былъ направленъ въ сторону темной комнаты,-- черезъ нѣкоторое время стебель вторично изогнется по направленію къ свѣту и опять направленіе его будетъ совпадать съ направленіемъ лучей.

Вотъ простѣйшій случай чувствительности и геліотропизма. Выражаясь ненаучно, можно, пожалуй, сказать, что верхушка стебля "стремится" къ свѣту, "желаетъ" получить одинаковое количество свѣта съ той и другой стороны и т. д. Попробуемъ однако подойти ближе къ механизму этого явленія. Свѣтовая энергія играетъ огромную роль въ жизни растеній -- она вызываетъ въ клѣткахъ ихъ сложнѣйшіе химическіе процессы -- реакціи окисленія, возстановленія, синтеза и др. Въ силу этого, свѣтъ можетъ вліять непосредственно на протоплазму клѣтокъ, вызывая въ ней большее или меньшее напряженіе. По мнѣнію Лёба,-- "силы растяженія, проявляющіяся внутри растительныхъ клѣтокъ, распредѣлены равномѣрно вокругъ оси симметріи стебля; когда освѣщеніе становится боковымъ, то либо растяжимость стебля съ одной стороны уменьшается, либо на этой сторонѣ, подъ вліяніемъ свѣта, появляется стремленіе къ активному сокращенію; въ результатѣ, произойдетъ искривленіе верхушки стебля по направленію къ источнику свѣта. Искривленіе будетъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока лучи свѣта не будутъ падать на симметричные элементы стебля подъ однимъ и тѣмъ же угломъ. Какъ только это условіе достигнуто, энергія фотохимическаго дѣйствія въ единицу времени становится одинаковой во всѣхъ симметричныхъ точкахъ верхушки; другими словами, измѣненіе растяжимости, или сила стремленія къ укорачиванію, повсюду на стеблѣ уравнивается; въ такомъ случаѣ нѣтъ причины, почему бы верхушка стебля уклонялась въ ту или другую сторону отъ направленія свѣтовыхъ лучей, и верхушка продолжаетъ расти по линіи свѣтового луча".

Такимъ образомъ, растеніе "чувствуетъ" свѣтъ, "стремится" къ нему и достигаетъ своей цѣли--"улавливаетъ" свѣтъ исключительно подъ вліяніемъ физико-химическихъ процессовъ, совершающихся въ его живомъ веществѣ. Но совершенно то же самое наблюдается и у животныхъ.

Очень обыкновенными обитателями моря являются гидроидные полипы Eudendrium--это колоніальныя животныя, ведущія совершенно сидячій, прикрѣпленный образъ жизни и по внѣшности похожія на растенія. На длинныхъ стебляхъ колоніи сидятъ отдѣльные полипы, имѣющіе видъ цвѣтковъ, когда они распустятъ свои щупальца, которыми вылавливаютъ въ водѣ мелкихъ морскихъ животныхъ. Опыты Леба показали, что эти полипы ведутъ себя по отношенію къ свѣту совершенно, какъ растенія. Если акварій, въ которомъ помѣщаются полипы, освѣщенъ сверху разсѣяннымъ дневнымъ свѣтомъ, полипы располагаются вертикально и направляютъ вѣнцы своихъ щупалецъ въ горизонтальной плоскости, т. е. перпендикулярно къ направленію лучей свѣта, идущихъ сверху, тогда какъ ось тѣла является параллельной направленію лучей. Если однако такой акваріумъ освѣтить сбоку косо падающими свѣтовыми лучами, то гидроиды наклоняются черезъ нѣкоторое время и опять устанавливаются такъ, чтобы вѣнецъ щупалецъ былъ перпендикуляренъ къ лучамъ, а ось тѣла имъ параллельна -- при этомъ происходитъ даже дугообразный изгибъ ствола колоніи къ источнику свѣта, и изгибаніе продолжается до тѣхъ поръ, пока лучи свѣта не будутъ падать на симметричныя части полипа подъ равными углами, совершенно такъ же, какъ это мы видѣли у ростка растенія. Что дѣйствительно въ данномъ случаѣ главную роль играетъ свѣтъ, а не что-либо другое, ясно уже изъ отношенія гидроидовъ къ лучамъ разной преломляемости. Наиболѣе сильное геліотропическое дѣйствіе наблюдается въ томъ случаѣ, если мы освѣтимъ акваріумъ синими лучами, т. е. наиболѣе преломляемыми лучами спектра, обладающими самымъ энергичнымъ фотохимическимъ дѣйствіемъ,-- всѣмъ фотографамъ-любителямъ извѣстно, что синіе лучи сильнѣе всего дѣйствуютъ на фотографическую пластинку, тогда какъ красные на нее не вліяютъ. При освѣщеніи краснымъ свѣтомъ акваріума геліотропическихъ изгибовъ на колоніяхъ полиповъ либо вовсе не замѣчается, либо они образуются крайне медленно.

На основаніи всѣхъ этихъ наблюденій, Жакъ Лёбъ приходитъ къ выводу, что и здѣсь "геліотропическій изгибъ стебля полипа, несомнѣнно, зависитъ отъ того, что сторона полипа, освѣщенная болѣе сильнымъ свѣтомъ, сокращается сильнѣе противоположной стороны. Это доказывается между прочимъ слѣдующимъ наблюденіемъ: если послѣ того, какъ образовался геліотропическій изгибъ стебля, мы повернемъ акваріумъ на 180о, такъ чтобы свѣтъ падалъ съ противоположной стороны, стебель изгибается тогда въ противоположную сторону".

Однако геліотропическое. вліяніе свѣта не ограничивается дѣйствіемъ лучей на растенія и на сидячихъ животныхъ. Нерѣдко и животныя, свободно двигающіяся, -- плавающія, ползающія или летающія.-- подпадаютъ тому же автоматически дѣйствующему вліянію свѣта.

У тѣхъ же самыхъ гидроидовъ, о которыхъ была сейчасъ рѣчь, изъ яицъ выходятъ подвижныя личинки -- микроскопически малыя существа, свободно плавающія въ морской водѣ съ помощью мельчайшихъ мерцательныхъ рѣсничекъ, которыми усѣяна вся наружная поверхность ихъ тѣла. Опыты Лёба показали, что и эти личинки при своихъ движеніяхъ направляются въ сторону свѣта и притомъ непосредственно движутся по направленію свѣтового луча къ источнику свѣта, -- иначе говоря, онѣ обладаютъ положительнымъ геліотропизмомъ (въ тѣхъ случаяхъ, когда животныя двигаются отъ источника свѣта, говорятъ объ отрицательномъ геліотропизмѣ). Это движеніе личинокъ къ свѣту объясняется Лёбомъ слѣдующимъ образомъ: "при боковомъ освѣщеніи на одной сторонѣ тѣла, подъ вліяніемъ свѣта, происходятъ какія-то физико-химическія измѣненія, въ результатѣ которыхъ на этой сторонѣ измѣняется степень сокращенія протоплазмы; это ведетъ къ тому, что ротовой или передній полюсъ личинки устанавливается прямо противъ источника свѣта. Возможно, что свѣтъ вліяетъ и на движенія рѣсничекъ; рѣснички на освѣщенной и неосвѣщенной сторонѣ начинаютъ работать не съ одинаковой энергіей, и животное повертывается, какъ лодка, на которой правыя и лѣвыя весла работаютъ съ неодинаковой силой. Животное будетъ поворачиваться до тѣхъ поръ, пока ротовой конецъ не установится противъ самаго источника свѣта, а ось животнаго не совпадетъ съ направленіемъ свѣтовыхъ лучей. Какъ только это достигнуто, очевидно, и степень сокращенія протоплазмы, и работа рѣсничекъ, поскольку той другое зависитъ отъ вліянія свѣта, будутъ одинаковы на обѣихъ сторонахъ, симметрическія рѣснички начнутъ работать съ одинаковой энергіей. Вслѣдствіе этого, животное должно плыть впередъ, сохраняя принятое направленіе движенія; конечно, въ концѣ концовъ такимъ образомъ оно подойдетъ къ источнику свѣта".

Можно было бы думать, что такъ дѣйствуетъ свѣтъ лишь на наиболѣе низко организованныхъ животныхъ, не обладающихъ еще настоящею нервною системой. Опыты Леба показали однако, что совершенно таково же его дѣйствіе и на нѣкоторыхъ насѣкомыхъ, уже обладающихъ вполнѣ сложившеюся центральной нервной системой, чрезъ посредство которой, очевидно, и происходитъ геліотропическое воздѣйствіе свѣта. Наиболѣе рельефно сказывается геліотропизмъ у гусеницъ бабочекъ-златогузокъ. Эти гусеницы вылупляются изъ яйца осенью и перезимовываютъ въ темномъ гнѣздѣ изъ паутины, которую онѣ плетутъ, прикрѣпляя его къ вѣтвямъ деревьевъ. Ранней весной, какъ только повысится нѣсколько температура, гусеницы выходятъ изъ гнѣзда и, влекомыя свѣтомъ, направляются вверхъ по вѣтвямъ, гдѣ только что начинаютъ на концахъ распускаться первые листья. Можно было бы, конечно, думать, примѣняя нашу человѣческую точку зрѣнія, что ихъ привлекаетъ къ себѣ пища, которую онѣ видятъ. Опыты Леба показываютъ однако, что листья и почки здѣсь непричемъ, и единственнымъ элементомъ, который побуждаетъ гусеницъ ползти впередъ въ опредѣленномъ направленіи, является свѣтъ. Лебъ сажалъ гусеницъ въ стеклянную трубку и клалъ листья въ тотъ конецъ ея, который былъ направленъ отъ свѣта, но гусеницы не обращали на нихъ вниманія и ползли прямо отъ листьевъ къ свѣту, направляя свое тѣло такъ, чтобы при самыхъ различныхъ положеніяхъ трубки по отношенію къ свѣту, ось ихъ тѣла была бы параллельна направленію лучей свѣта. Притомъ личинки реагировали такимъ образомъ на всякій свѣтовой лучъ, изъ какого бы источника онъ не исходилъ, будетъ ли то прямой солнечный лучъ, разсѣянный дневной свѣтъ, или свѣтъ лампы. По словамъ Леба, "нѣкоторые ученые сравниваютъ свѣтовую реакцію животныхъ съ ощущеніемъ свѣта у человѣка; они утверждаютъ, что животныя движутся къ свѣту потому, что "любятъ свѣтъ", а на оконномъ концѣ трубки свѣта больше, чѣмъ на комнатномъ концѣ; Не говоря уже о томъ, что эта разница въ освѣщеніи, конечно, совершенно ничтожная, можно показать прямымъ опытомъ, что въ описанномъ случаѣ дѣло идетъ вовсе не о любви животныхъ къ свѣту, а просто свѣтъ вынуждаетъ животныхъ поворачивать голову къ источнику свѣта и двигаться въ данномъ направленіи, причемъ, въ концѣ концовъ, они, разумѣется, приблизятся къ источнику свѣта". Въ доказательство такого толкованія Лебъ путемъ остроумной постановки опыта показалъ, что гусеницы движутся къ источнику свѣта даже въ томъ случаѣ, если имъ приходится при движеніи переходить изъ свѣта въ тѣнь, лишь бы только голова животнаго все время была повернута къ источнику свѣта.

Замѣчательно еще, что этотъ геліотропизмъ гусеницъ златогузокъ стоитъ въ несомнѣнной связи съ біологическими и физіологическими условіями. Оказывается, что какъ только гусеницы доберутся подъ вліяніемъ геліотропизма до концовъ вѣтвей съ распускающимися на нихъ листьями, онѣ останавливаются тамъ, такъ какъ дальше идти къ источнику свѣта невозможно, затѣмъ принимаются на ѣду, и когда удовлетворятъ свой голодъ, геліотропизмъ исчезаетъ,-- далѣе онѣ уже не подчиняются влеченію свѣта.

Среди летающихъ насѣкомыхъ особенно явственно проявляется геліотропизмъ у такъ называемыхъ кровяныхъ тлей, и именно у крылатаго ихъ поколѣнія. "Когда лучи, выходящіе изъ какого-либо источника свѣта, падаютъ на этихъ насѣкомыхъ сбоку, говоритъ Лебъ, мышцы, вращающія голову и туловище, обнаруживаютъ съ освѣщенной стороны большее напряжете и дѣятельность, чѣмъ, со стороны противоположной, вслѣдствіе этого голова и туловище животнаго принуждены обратиться прямо къ свѣту. Какъ только совершилась такая оріентировка, сѣтчатыя оболочки того и другого глаза оказываются освѣщенными одинаково и мышцы обѣихъ сторонъ тѣла работаютъ тогда съ одинаковою силою. Потому нѣтъ болѣе основанія къ измѣненію животнымъ направленія полета и насѣкомое летитъ автоматически прямо къ свѣту".

Впрочемъ, тотъ фактъ, что очень многія насѣкомыя, въ особенности ночныя, летятъ на свѣтъ, извѣстенъ, конечно, каждому,-- лѣтнимъ вечеромъ, у кого не являлось сердобольное желаніе спасти мотылька, настойчиво стремящагося погибнуть въ пламени свѣчи или лампы? Насѣкомое какъ бы притягивается свѣтомъ, неудержимо увлекается имъ и, конечно, у каждаго, въ силу глубоко коренящагося въ насъ антропоморфизма, возникаетъ мысль о томъ, что бабочка "любитъ" свѣтъ, "желаетъ" быть къ нему ближе, напрягаетъ свою "волю" къ достиженію желанной цѣли. Опыты Леба доказываютъ совершенно иное -- насѣкомое увлекается свѣтомъ въ силу автоматическаго механизма своихъ нервовъ и мышцъ, въ силу химическаго дѣйствія свѣта на свѣточувствительныя вещества его клѣтокъ. По словамъ ученика и продолжателя изслѣдованій Леба, французскаго ученаго Жоржа Бона {G. Bohn. La Nouvelle Psychologie animale. Paris. 1911.}, "насѣкомое подвергается дѣйствію свѣта, какъ камень, который падаетъ, подчиняясь дѣйствію силы тяжести". Впрочемъ, не слѣдуетъ, конечно, понимать этого слишкомъ буквально. Бонъ самъ замѣчаетъ, что "тогда какъ дѣйствіе тяжести на камень прилагается къ нему непосредственно, свѣтъ на насѣкомое дѣйствуетъ косвенно, такъ какъ дѣйствіе его происходитъ вслѣдствіе ускоренія химическихъ реакцій, которыя заставляютъ животное двигаться въ опредѣленномъ направленія". Какъ бы то ни было, кажущіяся "волевыя" движенія животныхъ на самомъ дѣлѣ истолковываются проще, -- психизмъ отпадаетъ, остается одинъ механизмъ.

Что свѣтъ въ явленіяхъ геліотропизма дѣйствуетъ чисто химически, на это указываютъ другіе замѣчательные опыты Леба. Если помѣстить въ акваріумъ мелкихъ ракообразныхъ изъ такъ называемыхъ веслоногихъ рачковъ или циклоповъ, то они распредѣляются по всему акваріуму, повидимому, нисколько не подпадая дѣйствію свѣта. Измѣнимъ однако химическую среду, прибавимъ къ водѣ ничтожное количество кислоты, и отношеніе рачковъ къ свѣту рѣзко измѣнится. Лучше всего для этого воспользоваться растворомъ углекислаго газа въ водѣ, такъ какъ углекислота легко проникаетъ сквозь стѣнки клѣтокъ животныхъ. Стоитъ прибавить нѣсколько кубическихъ сантиметровъ раствора, и черезъ нѣсколько минутъ рачки сдѣлаются сильнѣйшимъ образомъ положительно геліотропичными, т. е. направятся по прямой линіи къ источнику свѣта и соберутся въ наиболѣе освѣщенной части акваріума. По мнѣнію Леба, кислота въ данномъ случаѣ дѣйствуетъ на подобіе веществъ, которыя получили названіе сенсибилизаторовъ (т. е. "дѣлающихъ чувствительными"). Свѣтъ обусловливаетъ нѣкоторыя химическія превращенія, напримѣръ, реакціи окисленія на поверхности тѣла животнаго, въ частности, на сѣтчатой оболочкѣ глаза. Количество фотохимическихъ веществъ, образовавшихся подъ вліяніемъ свѣта, можетъ быть однако при этомъ настолько мало, что даже при боковомъ освѣщеніи разница между количествомъ этихъ фотохимическихъ веществъ съ той и съ другой стороны тѣла животнаго слишкомъ не значительна для того, чтобы обусловить разницу въ натяженіяхъ мышцъ съ обѣихъ сторонъ и, слѣдовательно, вызвать поворотъ тѣла животнаго къ источнику свѣта. Но вотъ прибавляется кислота, и ея присутствіе увеличиваетъ какъ бы эту разницу, совершенно такъ же, какъ это происходитъ при тѣхъ химическихъ реакціяхъ, которыя протекаютъ особенно энергично въ присутствіи того или другого вещества, не участвующаго самостоятельно въ реакціи, по зато, какъ говорятъ химики, играющаго роль "катализатора". Въ силу такого дѣйствія кислоты, свѣтъ, который только что передъ тѣмъ не вызывалъ никакого дѣйствія, сразу начинаетъ оказывать рѣзкое геліотропическое вліяніе.

Правильно или нѣтъ такое толкованіе химическихъ процессовъ внутри организма, даваемое Лебомъ, во всякомъ случаѣ ясно, что дѣятельность свѣта въ явленіяхъ геліотропизма тѣсно связана съ химическими условіями живого вещества.

Свѣтъ однако не единственный раздражитель, вызывающій измѣненія въ дѣятельности протоплазмы клѣтокъ,-- температура и химическій составъ среды точно также дѣйствуютъ на протоплазму самымъ различнымъ образомъ: иногда онѣ повышаютъ ея жизнедѣятельность, иногда, наоборотъ, понижаютъ или какъ бы угнетаютъ ее. Вполнѣ естественно поэтому, что совершенно параллельно геліотропизму развивается термотропизмъ и хсмотропизмъ. Удивительно однако, что гальваническій токъ, не существующій въ чистомъ видѣ въ естественныхъ природныхъ условіяхъ, также вызываетъ измѣненія въ протоплазмѣ и соотвѣтственно съ этимъ наблюдается гальванотропизмъ,-- животныя подъ вліяніемъ гальваническаго тока движутся либо по направленію тока, либо навстрѣчу ему (положительный и отрицательный гальванотропизмъ).

Одностороннее химическое раздраженіе вызываетъ у низшихъ животныхъ и у свободныхъ клѣтокъ явственное движете либо въ сторону раздражителя, либо отъ него (положительный и отрицательный хсмотропизмъ). Наиболѣе яркимъ примѣромъ могутъ служить лейкоциты, бѣлыя кровяныя тѣльца, которыя въ случаѣ проникновенія въ какую-либо часть тѣла или органа вредоносныхъ микробовъ, тотчасъ же начинаютъ стекаться отовсюду къ зараженному мѣсту -- они "чувствуютъ" тѣ вредныя вещества, которыя микробы выдѣляютъ въ кровь, они "стремятся" или, вѣрнѣе, какъ бы притягиваются къ этимъ веществамъ, и въ результатѣ подходятъ къ микробамъ и начинаютъ поглощать ихъ. Точно также при внесеніи въ кровь болѣе сильно дѣйствующихъ вредныхъ веществъ лейкоциты начинаютъ уходить отъ нихъ,-- обнаруживаютъ отрицательный хемотропизмъ.

Всѣ такія явленія тропизмовъ, къ какому бы внѣшнему фактору они ни относились, могутъ быть сведены, какъ и геліотропизмъ, на неодинаковыя по быстротѣ химическія реакціи протоплазмы съ той и съ другой стороны тѣла животнаго. Со стороны, на которую дѣйствуетъ раздражитель, усиливается или ослабляется дѣйствіе нервовъ, мышцъ или просто протоплазмы животнаго, и въ силу этого животное начинаетъ работать слабѣе или сильнѣе съ этой стороны и поворачивается къ раздражителю или отъ него до тѣхъ поръ, пока раздраженіе не будетъ дѣйствовать на обѣ стороны одинаково. Благодаря этому, животное и движется автоматически прямо къ раздражителю или отъ него.

Правда, не всѣ ученые согласны съ такимъ механистическимъ толкованіемъ тропизма. Многіе думаютъ, что все же въ этихъ движеніяхъ участвуетъ "воля", "сознаніе", "свободный выборъ" животнаго. Клапарэдъ не безъ юмора и не безъ ядовитости старается высмѣять троппзмы: "Безъ сомнѣнія, говоритъ онъ, еслибы на нашу планету спустился физіологъ съ Сиріуса или съ Сатурна и сталъ бы производить надъ нами изслѣдованія, онъ пришелъ бы къ заключенію, что наши человѣческія дѣйствія представляютъ собою простые тропизмы... Не зная нашихъ земныхъ нарѣчій и замѣтивъ, что многочисленныя точки на земномъ шарѣ, извѣстныя у насъ подъ названіемъ питейныхъ заведеній, привлекаютъ толпы людей, онъ, безъ сомнѣнія, приписалъ бы это "алкоголетропизму", и счелъ бы этотъ тропизмъ наиболѣе широко распространеннымъ послѣ геліотропизма. Онъ описалъ бы также отрицательный геліотропизмъ булочниковъ и актрисъ, положительный "нозотропизмъ" (nosos -- болѣзнь) медиковъ и "некротропизмъ" могильщиковъ и факельщиковъ, онъ нашелъ бы "фитотропизмъ" у садовниковъ и "геотропизмъ" у земледѣльцевъ... Онъ не совсѣмъ былъ бы неправъ, хотя, конечно, ошибочно принималъ бы наши человѣческія Дѣйствія, обусловленныя нашимъ столь сложнымъ механизмомъ, за самыя простыя реакціи и раздраженія"...

На самомъ дѣлѣ однако Клапарэдъ и его физіологъ съ Сатурна безусловно не правы,-- какъ-никакъ, человѣкъ въ своихъ дѣйствіяхъ воленъ, онъ можетъ выбирать произвольно тотъ или другой изъ притягивающихъ его пунктовъ, можетъ даже вовсе не подчиниться, напр., предполагаемому Клапарэдомъ "алкоголетропизму". Животное же, подверженное тропизму, не можетъ выбирать, оно не можетъ и освободиться отъ дѣйствія тропизма. Разъ имѣется наличность данныхъ условій, оно движется автоматически по совершенно точно опредѣленному пути,-- пути, намѣченному внѣшними силами и внутренними физико-химическими свойствами. Если бы тѣ и другія были точно извѣстны, можно было бы вычислить путь, животнаго математически.

Въ этомъ отношеніи Вонъ даетъ очень правильный и точный критерій для отличенія тропизма отъ волевого движенія. Представьте себѣ, говоритъ онъ, что вы ночью находитесь въ лѣсу и вдругъ замѣчаете огонекъ. Вы, можетъ быть, совершенно безсознательно, до извѣстной степени автоматично, направитесь къ нему,-- но это не будетъ фототропизмъ. Вѣдь если бы вы одновременно замѣтили два огонька, одинъ справа, другой слѣва, вы послѣ нѣкоторыхъ колебаніи выбрали бы изъ нихъ тотъ или другой, который казался бы вамъ болѣе# подходящимъ, и направились бы именно къ нему. Между тѣмъ животное, находящееся подъ вліяніемъ фототропизма въ тѣхъ же самыхъ условіяхъ, не направится ни къ тому, ни къ другому источнику свѣта, оно будетъ притягиваться обоими источниками одновременно и пойдетъ по равнодѣйствующей, такимъ образомъ, чтобы освѣщеніе равномѣрно дѣйствовало на ту и другую стороны его тѣла.

Бонъ приводитъ и замѣчательный конкретный примѣръ такого движенія животныхъ, по наблюденіямъ Анны Држевина надъ морскими крабами Carcinus maenas, живущими подъ камнями на берегу моря и подчиняющимися дѣйствію "гидротропизма". Помѣщенные на нѣкоторомъ разстояніи отъ моря, они постоянно направляются по прямой линіи къ морю, какія бы ни были по пути преграды и препятствія. Ихъ, очевидно, притягиваетъ сырость, исходящая изъ моря въ видѣ паровъ, и что это дѣйствительно такъ, ясно изъ наблюденія, но которому послѣ дождя, когда весь берегъ моря равномѣрно насыщенъ влагою и испаренія исходятъ отовсюду, эти крабы утрачиваютъ свой гидротропизмъ. Наблюдательница при своихъ опытахъ помѣщала между прочимъ краба, обнаруживающаго гидротропизмъ, на середину узкаго перешейка, которымъ маленькій островокъ былъ связанъ съ материкомъ. Оказывалось, что въ такихъ условіяхъ крабъ не направляется къ морю, а идетъ вдоль перешейка, равномѣрно притягиваемый сыростью, исходящей и справа и слѣва. Таковы же были и результаты наблюденій самого Бона надъ морскими звѣздами, избѣгающими свѣта, -- т. е. обнаруживающими отрицательный геліотропизмъ. Звѣзды, помѣщенныя между двумя темными предметами, равномѣрно притягивались тѣмъ и другимъ и двигались по равнодѣйствующей между ними.

Имѣется, впрочемъ, и еще одинъ критерій для яснаго отличенія тропизмовъ. Тропизмъ -- врожденное свойство, ему не приходится учиться, совершенно также, какъ не приходится учиться физіологическимъ функціямъ. Подобно послѣднимъ, подчиненіе тропизмамъ -- свойство, вложенное въ протоплазму клѣтокъ, зависящее отъ ея химическаго состава и физическаго строенія.

Уже изъ этого послѣдняго обстоятельства ясно, что подчиненіе тропизмамъ не можетъ быть совершенно незыблемымъ и неизмѣннымъ, не только для каждаго даннаго вида животныхъ, но и для каждаго даннаго индивидуума. Вѣдь и составъ и состояніе плазмы мѣняются въ зависимости отъ разныхъ условій,-- прежде всего отъ условій чисто физіологическихъ. Напомнимъ хотя бы уже приведенный выше примѣръ, касающійся гусеницъ златогузки, которыя добравшись до верхушекъ вѣтвей и поѣвши лнотьевъ, утрачиваютъ положительный геліотропизмъ навсегда. Точно также. дѣйствуетъ и развитіе половыхъ продуктовъ. По наблюденіямъ Лёба, у муравьевъ, и по наблюденіямъ Келлога, у пчелъ, рабочія, безполыя особи не проявляютъ геліотропизма, тогда какъ у самцовъ и у самокъ въ періодъ половой зрѣлости положительный геліотропизмъ сказывается чрезвычайно рѣзко.

Затѣмъ, разумѣется, и состояніе внѣшней среды можетъ вліять на способъ проявленія тропизма и на силу его. Мы видѣли уже выше, что рачки-циклопы, при измѣненіи химическаго состава среды, именно, при прибавленіи къ водѣ углекнолоты, пріобрѣтаютъ положительный геліотропизмъ.

Такая зависимость отъ внутренней и внѣшней среды, конечно, вполнѣ естественна и понятна,-- вѣдь она сказывается при каждомъ физико-химическомъ явленіи. По существу, именно такое явленіе и представляютъ собою тропизмы. На первый взглядъ явленія психическія -- "стремленія", "проявленія воли", "сознательныя движенія" -- сводятся къ чистѣйшему автоматизму, къ воздѣйствію внѣшнихъ физико-химическихъ силъ на внутренніе физико-химическіе процессы.

III.

Тропизмы являются однако не единственными элементами такъ называемой "психики" низшихъ животныхъ. Какъ ясно изъ предыдущаго изложенія, тропизмы привязаны къ движенію двусторонне-симметричныхъ животныхъ и дѣйствуютъ путемъ возникновенія болѣе сильныхъ или болѣе слабыхъ физико-химическихъ реакцій съ той или съ другой стороны животнаго. Какъ было, однако, выяснено Лёбомъ и подробно развито Бономъ, имѣется и другой родъ чувствительности, дѣйствующій независимо отъ симметріи и вызывающій иную реакцію. Это такъ называемая "дифференціальная чувствительность" Бона, или точнѣе, "чувствительность къ перемѣнамъ въ состояніи среды". Выяснить это понятіе лучше всего на примѣрѣ.

Представимъ себѣ, что въ ярко освѣщенномъ акваріумѣ сидятъ на днѣ въ своихъ трубкахъ морскіе кольчатые черви-серпулы, распускающіе, какъ махровые цвѣты, широкимъ зонтикомъ свои пестрыя, нитчатыя щупальца во всѣ стороны. Стоитъ быстро затѣнить акваріумъ, хотя бы проведя надъ нимъ рукою, такъ чтобы тѣнь отъ нея упала на щупальца, и черви тотчасъ же съ быстротою молніи втягиваютъ свои щупальца и сами втягиваются въ трубки. Конечно, поверхностный наблюдатель скажетъ: "червь замѣтилъ опасность и испугался". Но вдумаемся въ механизмъ того, что произошло: измѣнилась интенсивность освѣщенія, лучи свѣта съ меньшею силою стали дѣйствовать на протоплазму клѣтокъ, это повлекло за собою какія-то измѣненія внутри организма и измѣненія эти вызвали сокращенія мышцъ.. Это и есть дифференціальная чувствительность.

Предположимъ затѣмъ, что какое-нибудь животное, обладающее положительнымъ геліотропизмомъ, двигается по направленію къ источнику свѣта и вдругъ на своемъ пути встрѣчаетъ падающую отъ какого-нибудь предмета тѣнь. Въ этихъ условіяхъ возможны три случая: если сила притяженія свѣта значительна, животное продолжаетъ идти на свѣтъ далѣе, не останавливаясь, какъ бы не замѣчая тѣни,-- таковъ былъ случай, наблюдавшійся Лёбомъ надъ гусеницами златогузокъ, какъ мы видѣли выше.

Но если контрастъ между свѣтомъ и тѣнью сильнѣе, или дѣйствіе свѣта слабѣе сказывается на животномъ, то иногда животное можетъ. сразу остановиться на границѣ тѣни и останется нѣкоторое время неподвижнымъ. Внезапное уменьшеніе интенсивности освѣщенія какъ бы ослабляетъ организмъ, вызываетъ уменьшеніе дѣятельности его мышцъ. или другихъ органовъ движенія.

Чаще всего однако наблюдается еще болѣе замѣчательное явленіе: дойдя до границы тѣни, животное круто поворачиваетъ на 180о и нѣкоторое время движется прямо отъ свѣта. Иногда такой поворотъ бываетъ неполнымъ или только временнымъ, т. е., повернувъ круто назадъ или въ сторону, животное затѣмъ опять поворачиваетъ постепенно къ свѣту. Иногда животное совершаетъ нѣсколько полныхъ оборотовъ на мѣстѣ, какъ бы кружится въ нерѣшимости подъ вліяніемъ двухъ раздраженій и затѣмъ окончательно направляется къ свѣту или отъ него.

Такія явленія Бонъ констатировалъ у самыхъ различныхъ животныхъ, какъ плавающихъ (рачковъ, личинокъ головоногихъ), такъ ползающихъ (моллюски, морскія звѣзды), и бѣгающихъ (насѣкомыя, крабы). Механизмъ всѣхъ этихъ явленій сводится къ тому, что рѣзкія колебанія, интенсивности свѣта вызываютъ и рѣзкія измѣненія въ воспринимающихъ свѣтъ аппаратахъ организма и либо черезъ посредство нервной системы (путемъ рефлекса), или даже прямо и непосредственно дѣйствуютъ на двигательный аппаратъ, обусловливая его дѣятельность въ опредѣленномъ направленіи.

Точно такъ же, какъ свѣтъ, дѣйствуетъ и химическій составъ среды. Если въ воду, содержащую большое количество инфузорій, ввести каплю кислоты, которая, растворяясь, образуетъ въ водѣ какъ бы облачко вреднаго для живыхъ существъ вещества, то инфузоріи, подплывая къ границамъ этого облачка, будутъ останавливаться, возвращаться назадъ и затѣмъ снова направляться впередъ, такъ что по границѣ кислоты образуется какъ бы рамка изъ инфузоріи, толкущихся на мѣстѣ.

Одинаково сказывается дифференціальная чувствительность и по отношенію къ тропизму, обусловленному силою тяжести,-- такъ называемому баротропизму. Такъ, по опытамъ Бона, если, напримѣръ, улитка прибрежница (Littorina) ползетъ по наклонной плоскости вверхъ и сразу будетъ измѣненъ наклонъ этой плоскости такимъ образомъ, что послѣдняя будетъ поставлена круче, то улитка моментально измѣняетъ направленіе своего движенія и начинаетъ двигаться назадъ, внизъ.

Такимъ образомъ дифференціальная чувствительность проявляется по отношенію къ самымъ различнымъ раздраженіямъ и представляетъ собою явленіе широко распространенное -- не менѣе широко, во всякомъ случаѣ, чѣмъ тропизмы, съ которыми она стоитъ въ тѣсной связи и даже въ нѣкоторой закономѣрной зависимости. Главное и принципіальное отличіе дифференціальной чувствительности отъ тропизмовъ заключается въ томъ, что при тропизмѣ весь эффектъ зависитъ отъ двусторонне-симметричнаго строенія животнаго и отъ направленія раздражающаго фактора, тогда какъ для дифференціальной чувствительности направленіе не играетъ никакой роли; Совершенно безразлично, будетъ ли раздраженіе дѣйствовать спереди, сзади или сбоку животнаго, эффектъ будетъ тотъ же самый -- животное измѣнитъ направленіе своего движенія, пойдетъ назадъ. Иногда это можетъ для него быть даже фатальнымъ. Такъ, если каплю кислоты помѣстить позади инфузоріи, движущейся впередъ, она подъ вліяніемъ раздраженія моментально измѣнитъ свое движеніе, пойдетъ назадъ и попадетъ въ эту каплю.

Дифференціальная чувствительность очень часто комбинируется съ тропизмами и, по существу, изъ этихъ двухъ элементовъ прежде всего и слагаются проявленія "психизма" наиболѣе низко организованныхъ животныхъ. Весь психизмъ ихъ не болѣе, какъ сложный механизмъ взаимодѣйствія внѣшнихъ и внутреннихъ физико-химическихъ процессовъ, хотя по внѣшности на неподготовленнаго наблюдателя поступки низшихъ животныхъ производятъ нерѣдко впечатлѣніе "произвольныхъ", т. е. зависящихъ отъ воли животнаго. Нѣкоторые изслѣдователи, напримѣръ, Люкасъ, склонны признавать произвольность движеній даже у полиповъ, напримѣръ, у актиній. Бонъ однако на основаніи своихъ опытовъ надъ актиніями, категорически отрицаетъ у нихъ какое бы то ни было участіе воли.

Дѣйствительно, достаточно помѣстить актиніи въ условія полнаго спокойствія, защитить ихъ отъ какихъ бы то ни было измѣненій внѣшней среды, и актиніи въ теченіе ряда дней остаются въ одинаковомъ положеніи, ничѣмъ не обнаруживаютъ своей "воли". Если, напримѣръ, акваріумъ съ актиніями помѣстить въ возможно болѣе постоянныя условія освѣщенія и температуры, заботиться о томъ, чтобы вода въ немъ была въ покоѣ и одинаковаго химическаго состава, то актиніи остаются со втянутыми щупальцами въ одинаковомъ положеніи въ теченіе 1--2 недѣль. Затѣмъ, если путемъ механическаго или химическаго раздраженія, напримѣръ, введеніемъ пищи, заставить ихъ раскрыть свои щупальца, -- онѣ остаются въ такомъ раскрытомъ видѣ столь же долгое время.

Всѣ наблюдаемыя у нихъ яко бы произвольныя движенія, въ концѣ концовъ, оказываются вызванными внѣшними измѣненіями среды. Интересно, что въ смыслѣ вызова этихъ движеній всѣ раздраженія одинаковы -- раздраженія механическія, химическія, свѣтовыя совершенно равнымъ образомъ вызываютъ дифференціальную чувствительность, -- они какъ бы спускаютъ заведенный уже механизмъ, который и приходитъ въ движеніе.

Точно также и движенія морскихъ звѣздъ, кажущіяся на первый взглядъ волевыми, сводятся, на самомъ дѣлѣ, къ тропизмамъ и дифференціальной чувствительности. Бонъ наблюдалъ морскихъ звѣздъ, обладающихъ отрицательнымъ геліотропизмомъ (т.е. избѣгающихъ свѣта и ищущихъ болѣе темныхъ мѣстъ) въ освѣщенномъ длинномъ и узкомъ, какъ корридоръ, акваріумѣ, одна изъ стѣнокъ котораго была освѣщена, тогда какъ другая была темною. Молодыя звѣзды, посаженныя въ такой акваріумъ, прямо направлялися въ темной стѣнкѣ, влекомыя исключительно отрицательнымъ фототропизмомъ, и устраивались около нея въ тѣни. Взрослыя звѣзды производили движенія болѣе сложныя, которыя вполнѣ напоминали собою движенія "произвольныя". Онѣ ползли вдоль акваріума, то приближаясь къ темной стѣнкѣ, то удаляясь отъ нея и вращаясь вокругъ себя, какъ бы испытывая окружающее. Однако движенія эти также всѣ слагались изъ поступательныхъ движеній, вызванныхъ тропизмами, и изъ отступательныхъ и вращательныхъ, обусловленныхъ дифференціальной чувствительностью при переходѣ изъ освѣщеннаго пространства въ темное.

Силу и направленіе этихъ движеній можно было предугадать заранѣе. Еслибы имѣлись въ наличности всѣ данныя, ихъ можно было бы вычислить математически. Движенія морскихъ звѣздъ было предопредѣлено внѣшними условіями и было ясно, что звѣзда не можетъ измѣнить своего движенія, если нѣтъ какихъ-либо новыхъ условій, измѣняющихъ данную обстановку.

Такъ, кажущіяся "произвольныя" движенія низшихъ животныхъ являются, на самомъ дѣлѣ, чисто механическими! Спрашивается, гдѣ же начинаются движенія дѣйствительно произвольныя, гдѣ появляется настоящая психика?

Чтобы подойти къ этому вопросу, намъ нужно сперва еще познакомиться съ третьимъ элементомъ психизма низшихъ животныхъ -- съ ассоціативной памятью.

IV.

Понятіе "намять" неразрывно связывается у насъ съ понятіемъ "чувствованіе". Запомнить мы можемъ лишь то, что воспринято нашими органами чувствъ, и, по существу, "память" является какъ бы хранящимся гдѣ-то отпечаткомъ испытаннаго ощущенія. Но память человѣка, конечно, явленіе болѣе сложное и болѣе высокаго порядка, чѣмъ память животныхъ, особенно низшихъ.

Представимъ себѣ какое-либо животное, находящееся въ средѣ, изъ которой оно получаетъ постоянно различныя раздраженія -- свѣтовыя, тепловыя, химическія и т. п. Раздраженія эти обусловливаются измѣненіями внѣшней среды, которыя дѣйствуютъ на органы чувствъ и чрезъ ихъ посредство на нервную систему животнаго. Подъ вліяніемъ этого воздѣйствія возникаетъ нѣкоторое внутреннее состояніе, которое мы называемъ "чувствованіемъ", а иногда появляются и нѣкоторыя внѣшне замѣтныя движенія животнаго. Однако внѣшнія проявленія чувствованія далеко не всегда обязательны,-- болѣе слабыя раздраженія, напримѣръ, могутъ восприниматься животнымъ, но при этомъ не будутъ вызывать движеній.

Вмѣстѣ съ тѣмъ чувствованіе можетъ исчезать позднѣе безслѣдно, но можетъ и оставлять нѣкоторый слѣдъ въ нервной системѣ. Оно можетъ создать въ ней какъ бы длительное измѣненіе, сказывающееся затѣмъ въ теченіе болѣе или менѣе долгаго времени и отражающееся въ поступкахъ животнаго,-- это и есть "память". Если одновременно цѣлый рядъ различныхъ раздраженій дѣйствуетъ на органы чувствъ и запечатлѣвается памятью, то раздраженія эти какъ бы связываются между собою,-- создается ассоціація, удерживаемая памятью, получается явленіе, которому и дано названіе "ассоціативной памяти".

Впрочемъ, понятіе ассоціативной памяти лучше всего выяснить на примѣрахъ.

Максъ Мейеръ, занимаясь рѣшеніемъ вопроса, слышатъ ли рыбы, сдѣлалъ такой опытъ: каждый разъ, когда онъ заставлялъ звенѣть электрическій звонокъ, онъ давалъ содержавшимся въ акваріумѣ рыбамъ кормъ въ особомъ отдѣленіи акваріума, отгороженномъ непрозрачною перегородкою. Послѣ двухъ мѣсяцевъ такихъ опытовъ у рыбъ создалась прочная ассоціація звука съ кормленіемъ и съ мѣстомъ: какъ только раздавался звонокъ, онѣ собирались въ отдѣленіе, гдѣ находился кормъ. Опыты эти доказали въ то же время существованіе у рыбъ слуха, что иначе было трудно констатировать, такъ какъ непосредственно онѣ ничѣмъ не выражали, что слышатъ.

Такимъ образомъ, благодаря тому, что совпаденіе двухъ разнородныхъ раздраженій (въ данномъ случаѣ звукового и вкусового удерживается и закрѣпляется нервной системой, у животныхъ создается прочная ассоціація, какъ бы нѣкоторая внутренняя связь между двумя чувствованіями. Притомъ оказывается, что если связь эта установилась, то достаточно уже одного изъ элементовъ, чтобы вызвать такой эффектъ, который совершался ранѣе при воздѣйствіи двухъ элементовъ. Развитіе подобныхъ ассоціацій возможно далеко не исключительно у позвоночныхъ, но даже и у безпозвоночныхъ, обладающихъ болѣе или менѣе сложною нервною системою, напримѣръ, у членистоногихъ -- крабовъ, раковъ, насѣкомыхъ.

Въ этомъ направленіи за послѣднее время сдѣлано много замѣчательныхъ наблюденій, на которыхъ стоитъ остановиться подробнѣе.

Американскіе ученые Іерксъ и Гюггинсъ экспериментировали надъ рѣчнымъ ракомъ. Они заставляли его дѣлать выборъ между двумя корридорами, изъ которыхъ одинъ велъ въ бассейнъ, наполненный водою, тогда какъ другой былъ на концѣ закрытъ стекломъ. Мало-по-малу ракъ пріучался избѣгать второго корридора и избирать первый. Послѣ 60 опытовъ, производившихся въ теченіе мѣсяца (по два раза въ день), число удачныхъ выборовъ пути поднялось съ 50 до 59%. И потомъ долгое время создавшаяся привычка отчасти сохранялась, такъ какъ число правильныхъ выборовъ черезъ двѣ недѣли составляло все же еще 70% {В. А. Вагнеръ ("Біол. осн. ср. псих." т. II, стр. 263) категорически протестуетъ противъ признанія способности у членистоногихъ, съ данномъ случаѣ у раковъ, научаться и образовывать привычки. По его мнѣнію, приведенные опыты доказываютъ лишь, что "механическія препятствія, долго и систематически мѣшавшія ракамъ пользоваться другими путями, удержались на нѣкоторое болѣе или менѣе короткое время въ ихъ памяти". Но если впечатлѣнія препятствій удержались въ памяти и заставляли ихъ затѣмъ систематически измѣнять свои поступки, то чѣмъ же это не привычка, хотя бы элементарная? Во всякомъ случаѣ, мы не видимъ здѣсь "огромнаго разстоянія" между памятью и способностью образовывать привычки.}.

Въ данномъ случаѣ получалась ассоціація осязательныхъ, мышечныхъ и зрительныхъ ощущеній. Еще интереснѣе однако опыты Анны Држевина надъ крабами. Они помѣщались въ акваріумѣ, содержавшемъ неглубокій слой воды и раздѣленномъ пополамъ прозрачною стѣнкою, въ которой сбоку внизу была прорѣзана небольшая дверца. Когда наступалъ вечеръ, крабовъ помѣщали въ одну половину акваріума, а сбоку къ противоположной имъ стѣнкѣ акваріума ставили источникъ свѣта, такъ, чтобы крабы видѣли его сквозь прозрачную перегородку. Они направлялись по прямой линіи къ свѣту и при этомъ, конечно, натыкались на стеклянную перегородку, измѣняли первоначальное направленіе, снова двигались къ свѣту и опять наталкивались на ту же преграду. При этихъ безпорядочныхъ попыткахъ достигнуть свѣта нѣкоторые изъ нихъ, въ концѣ концовъ, попадали въ боковую дверцу, а мало-по-малу и всѣмъ удавалось проникнуть черезъ эту дверцу въ освѣщенную половину акваріума. Каждый вечеръ этотъ опытъ повторялся, и со дня на день можно было замѣтить, что крабы отыскивали дверцу во все болѣе и болѣе короткій промежутокъ времени. У нихъ, наконецъ, составилась привычка идти къ свѣту не по прямой линіи, а первоначально держаться влѣво отъ свѣта и, только выйдя за перегородку, направляться прямо къ нему. Такимъ образомъ, возникла новая ассоціація зрительныхъ впечатлѣній и мышечнаго чувства.

Такіе же результаты были получены и Спольдингомъ при опытахъ надъ раками-отшельниками. Въ его опытахъ акваріумъ также былъ раздѣленъ на двѣ половины, сообщавшіяся небольшими дверцами, притомъ одна половина была освѣщенная, другая темная. Раки-отшельники собирались обыкновенно въ освѣщенной половинѣ, но затѣмъ Спольдингъ сталъ помѣщать пищу для нихъ въ темной половинѣ. Мало-по-малу отшельники пріучились направляться не къ свѣту, а къ темнотѣ, и шли въ темную половину даже тогда, когда тамъ и не было пищи. Въ первый день опытовъ лишь 10% особей нашло пищу; на 8-ой день, даже послѣ того, какъ акваріумъ былъ хорошо вымытъ, такъ что въ темной половинѣ не осталось и слѣда пищи, черезъ 5 минутъ уже изъ 28 особей 24 проникли въ темное отдѣленіе.

Часто ассоціативная память является превосходнымъ и единственнымъ средствомъ для констатированія тѣхъ чувствованій животныхъ, которыя не выражаются какими-либо внѣшними проявленіями. Мы подчеркнули уже выше, что далеко не всѣ чувствованія вызываютъ движенія или вообще видимую реакцію,-- раздраженія болѣе слабыя могутъ не вызывать никакихъ дѣйствій, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы животное ихъ не воспринимало. И, на самомъ дѣлѣ, ассоціативная память даетъ возможность доказать, что животное испытываетъ данное ощущеніе, хотя этого и не проявляетъ,-- она даетъ возможность открыть совершенно новыя стороны психики животнаго.

Довольно наглядный примѣръ такого скрытаго впечатлѣнія находимъ мы въ наблюденіяхъ Бувье надъ роющими осами-бембексами. Эти осы откладываютъ свои яйца въ небольшія ямки, вырытыя въ землѣ. Самка, отложивъ яйцо, отправляется затѣмъ отыскивать добычу, которая должна служить пищею будущимъ личинкамъ, и, не смотря на то, что совершаетъ нерѣдко довольно длинное путешествіе, въ концѣ концовъ прекрасно находитъ опять свое гнѣздо. Бувье доказываетъ, что она при этомъ руководствуется исключительно зрительными впечатлѣніями, именно оріентируется съ помощью нѣсколькихъ предметовъ, напримѣръ,. съ помощью какихъ-нибудь трехъ растеній А, Б, С, которыя служатъ ей какъ бы реперами (опорными точками); въ то же время сбоку можетъ находиться и еще какой-нибудь предметъ, напримѣръ, камень, который, повидимому, не служитъ реперомъ. И, на самомъ дѣлѣ, тогда какъ перемѣщеніе или устраненіе одного изъ растеній путаетъ насѣкомое, устраненіе камня нисколько не вліяетъ на его поведеніе. Однако можно доказать, что насѣкомое все же видитъ камень. Дѣйствительно, если убрать всѣ три растенія А, Б, С, служащія реперами, и расчистить почву, оставивъ лишь одинъ камень, оса, сбитая на нѣкоторое время съ пути, въ концѣ-концовъ находитъ свою ямку съ яйцомъ, руководствуясь, очевидно, камнемъ. Если же и его убрать, она уже не находитъ дороги. Такимъ образомъ, этотъ камень вызывалъ извѣстныя зрительныя ощущенія у осы, которыя были однако скрытыми и обнаружились лишь послѣ того, какъ были удалены предметы, производившіе болѣе сильныя ощущенія.

Еще замѣчательнѣе наблюденія Анны Држевнна надъ раками-отшельниками, которые, какъ извѣстно, прячутъ свое мягкое и нѣжное брюшко въ пустыя раковины моллюсковъ, собираемыя ими на днѣ моря. Приведемъ подлинный отчетъ наблюдательницы,-- онъ представляетъ глубокій интересъ. "Я посадила, разсказываетъ она, нѣкоторое количество раковъ-отшельниковъ, лишенныхъ раковинъ, въ акваріумъ, гдѣ находились раковинки Trochus, имѣющія форму короткаго конуса, причемъ всѣ эти раковинки были герметически плотно заткнуты пробкою. Отшельники завладѣли ими и стали изо всѣхъ силъ стараться вытащить пробки изъ отверстій съ помощью своихъ клешней. Работа эта продолжалась всю ночь и все слѣдующее утро, поверхность воды акваріума была вся покрыта обломками пробокъ, но, такъ какъ пробки держались плотно, всѣ усилія отшельниковъ оставались безплодными. Въ теченіе слѣдующихъ четырехъ или пяти дней отшельники были оставлены вмѣстѣ съ этими раковинами, причемъ въ акваріумѣ лишь перемѣнялась вода. Можно было наблюдать, что мало-по-малу отшельники дѣлались все болѣе и болѣе индифферентными по отношенію къ раковинамъ; когда раковина попадалась отшельнику на пути, какъ только клешни его приходили въ соприкосновеніе съ пробкою, отшельникъ отходилъ отъ раковины, совершенно такъ же, какъ онъ отходитъ обыкновенно отъ раковины, въ которой еще живетъ моллюскъ. Черезъ 6--8 дней отъ начала опыта отшельники перестали даже изслѣдовать раковины, заткнутыя пробками, и если я помѣщала имъ такія раковины на пути, они переползали черезъ нихъ и продолжали свой путь или же отталкивали раковины въ сторону. Обломковъ пробки больше не было уже на поверхности воды, какъ въ самомъ началѣ опыта, такъ что было ясно, что они оставили совершенно всякія попытки проникнуть въ эти раковины. Очевидно, у нихъ образовалась новая ассоціація, благодаря которой соприкосновеніе съ раковнпой, заткнутой пробкою, уже не вызывало въ нихъ Движеній, связанныхъ съ изслѣдованіемъ раковины. Если въ это время положить Въ акваріумъ раковину, также заткнутую пробкою, но имѣющую иную форму, напримѣръ удлиненно-коническую раковину Cerithium, поведеніе отшельниковъ окажется совершенно инымъ. Какъ только отшельникъ встрѣтитъ такую раковину, онъ завладѣетъ ею и въ теченіе 5--10 минутъ безостановочно изслѣдуетъ, ощупываетъ ее по длинной оси съ вершины до основанія и съ основанія до вершины, поворачиваетъ ее пробуетъ ввести въ нее свои клешни и вырываетъ ими обломки пробки.

Это доказываетъ, что не только можно создать новыя ассоціаціи у отшельниковъ и что, слѣдовательно, они способны къ нѣкоторому наученію,-- этимъ доказывается также и способность ихъ къ опредѣленію различныхъ формъ предметовъ съ помощью осязательныхъ впечатлѣній. А что они дѣйствительно опредѣляютъ форму, можно доказать еще слѣдующимъ образомъ. Если дать имъ теперь опять раковины Trochus, но заткнутыя не пробкою, а бумагой, которую они легко могутъ вытащить, то они даже не станутъ пробовать проникнуть въ эти раковины и, если такая раковина попадется на пути, оттолкнутъ ее. Такимъ образомъ, несомнѣнно, именно форма раковины удерживаетъ ихъ отъ производства движеній съ цѣлью изслѣдованія".

Мы видимъ изъ приведенныхъ примѣровъ, что ассоціативная память играетъ уже довольно значительную роль въ психической жизни нѣкоторыхъ низшихъ животныхъ. У высшихъ позвоночныхъ животныхъ ассоціаціи являются главною основою всей психики и источникомъ всѣхъ еще болѣе сложныхъ душевныхъ движеній. Однако для того, чтобы ассоціативная память могла проявляться, необходимъ соотвѣтствующій субстратъ,-- необходима достаточно сложная нервная система съ большимъ количествомъ нервныхъ клѣтокъ (нейроновъ) съ боковыми, ассоціативными отростками, съ помощью которыхъ онѣ сообщаются между собой. У животныхъ, не обладающихъ такою нервной системой, ассоціативная память не проявляется вовсе, или проявляются лишь слабые зачатки ея. У иглокожихъ, кишечнополостныхъ и простѣйшихъ до сихъ поръ неизвѣстно проявленіе ассоціативной памяти,-- зачатки ея можно замѣтить только у червей и моллюсковъ. Такъ, Бонъ наблюдалъ, что червь Branchellion, паразитирующій на поверхности тѣла скатовъ, чрезвычайно чувствителенъ къ перемѣнамъ въ освѣщеніи, когда его задняя присоска прикрѣплена къ какому нибудь тѣлу; эта чувствительность однако значительно уменьшается, когда червь съ помощью своей присоски прикрѣпляется къ кожѣ рыбы. То же самое наблюдается у такъ называемыхъ рыбьихъ вшей (Argulus), паразитическихъ рачковъ, живущихъ на разныхъ рыбахъ. Такимъ образомъ здѣсь одно ощущеніе какъ бы подавляетъ другое ощущеніе животнаго. Точно также у моллюсковъ-блюдечекъ, водящихся по берегамъ морей на камняхъ, каждый моллюскъ занимаетъ обыкновенно на камнѣ опредѣленное мѣсто, характеризующееся гладкою поверхностью, имѣющею нѣкоторый опредѣленный наклонъ. Когда моллюскъ направляется въ поиски за пищею и встрѣчаетъ гладкую поверхность, онъ движется по ней до тѣхъ поръ, пока наклонъ этой поверхности не будетъ одинаковымъ съ наклономъ, свойственнымъ тому мѣсту, гдѣ онъ обычно находился; у него какъ бы сохраняется память о положеніи этого обычнаго для него мѣста въ пространствѣ.

Такіе простѣйшіе случаи памяти и ассоціаціи, быть можетъ, и дадутъ впослѣдствіи ключъ къ болѣе точному уразумѣнію механизма ассоціативной памяти.

Мы видѣли въ предыдущихъ главахъ, что тропизмы и дифференціальная чувствительность играютъ важную роль въ психической жизни низшихъ, наиболѣе примитивно организованныхъ животныхъ. Съ чисто физіологической точки зрѣнія, оба эти явленія могутъ быть сведены къ явленіямъ рефлекса -- въ тѣхъ случаяхъ, по крайней мѣрѣ, когда имѣется нервная система и когда отвѣтъ на внѣшнее раздраженіе (боковое одностороннее при тропизмахъ или общее при дифференціальной чувствительности) получается чрезъ ея посредство. Мы старались однако показать выше, что оба эти явленія сводятся къ физико-химическимъ измѣненіямъ живого вещества -- не болѣе. Въ нихъ нѣтъ никакого таинственнаго и непонятнаго специфическаго психизма.

Ассоціативная память, съ которой мы только что познакомились подробнѣе, точно также основывается, въ концѣ концовъ, на измѣненіи живого вещества подъ вліяніемъ тѣхъ неизвѣстныхъ намъ въ деталяхъ процессовъ, которые происходятъ въ нервныхъ клѣткахъ и нервныхъ волокнахъ при дѣйствіи раздраженія. Эти измѣненія сохраняются, фиксируются въ нервныхъ клѣткахъ и сказываются позднѣе при подходящихъ условіяхъ.

Ассоціативная память вмѣстѣ съ тропизмами и дифференціальною чувствительностью составляетъ основные элементы психической жизни низшихъ животныхъ. Притомъ, чѣмъ сложнѣе становится организація животнаго и строеніе его нервной системы, тѣмъ болѣе тропизмы и дифференціональная чувствительность отходятъ на задній планъ, тогда какъ выступаетъ впередъ ассоціативная память. На эти три основные элемента могутъ быть разложены и тѣ нѣсколько-расплывчатыя по своему опредѣленію проявленія душевной жизни животныхъ, которыя извѣстны намъ подъ названіемъ инстинктовъ.

П. Ю. Шмидтъ.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Русское Богатство", No 7, 1913