Смирнова-Россет Александра Осиповна - Николай I и "Мертвыя души".- Болезнь и смерть Крылова.- Самарин о Белинском, Станкевиче, Герцене и славянофилах

ЗАПИСКИ А. О. СМИРНОВОЙ.

Николай I и "Мертвыя души".-- Болѣзнь и смерть Крылова.-- Самаринъ о Бѣлинскомъ, Станкевичѣ, Герценѣ и славянофилахъ.

Жуковскій пишетъ мнѣ, что онъ счастливъ: жена его -- ангелъ, а маленькая дочь -- херувимъ. Этотъ толстякъ не забываетъ своихъ друзей, онъ пишетъ: "Какъ радовался-бы Пушкинъ на мое счастье!" Онъ прислалъ мнѣ иллюстрированное изданіе Ундины и говоритъ, что "Паль и Дамаянти", "Рустемъ и Зорабъ" также будутъ иллюстрированы. Онъ прислалъ мнѣ "die Glocke" и другіе рисунки (Handzeichnungen) Рихтера, дѣйствительно хорошо исполненные. Проситъ меня повидаться съ Коссовичемъ, переводчикомъ съ санскритскаго. Одиссея подвигается и даетъ ему особую ясность и спокойствіе. Міръ грековъ его молодитъ".

-----

[Позднѣе Жуковскій въ письмѣ объявляетъ о рожденіи сына: "Его рожденіе -- кульминаціонная точка моей жизни" {Въ бумагахъ моей матери этого періода попадаются замѣтки о женитьбѣ Жуковскаго, о рожденіи его дочери; о смерти Іосифа Віельгорскаго въ Римѣ, за которымъ ухаживалъ Гоголь. Далѣе говорится о путешествіи Наслѣдника по Россіи, Сибири, заграницу, въ Лондонъ. Но эти замѣтки очень коротки и не имѣютъ литературнаго интереса. Такъ какъ отецъ, по возвращеніи изъ Парижа, служилъ при дворѣ, то родители мои проводили лѣто въ Царскомъ и Петергофѣ. Въ 1842 году (осенью) мать моя отправилась на два года путешествовать и продолжала свои бѣглыя замѣтки. Вернувшись въ Россію, она тоже записываетъ, по съ меньшею послѣдовательностью. Корреспонденція ея тогда сильно увеличилась. О. С.}].

-----

"Гоголь упоминаетъ мнѣ о маленькой картинѣ, нарисованной Ивановымъ. Это группа маленькихъ дѣтей, бѣгущихъ навстрѣчу Спасителю. Говоритъ, что красиво, но что это скорѣе жанровая картинка. Большой картонъ подвигается. Здоровье Иванова безпокоитъ Гоголя. Онъ работаетъ слишкомъ много, проводитъ ночи за книгою, глаза его испорчены, и онъ въ общемъ плохо видитъ краски. Голова Юпитера Статора, которую онъ копировалъ для своего Іоанна Крестителя {Одна изъ этихъ головъ Іоанна Крестителя была у моего отца, и мать послѣ его смерти отдала ее въ московскій музей. Отецъ еще одну отдалъ раньше.}, очень удалась, но онъ все-таки не вполнѣ доволенъ".

-----

["Моя мать описала съ нѣкоторыми подробностями костюмированный балъ у великой княгини Елены Павловны. Это послѣдній ея костюмированный балъ въ Россіи, ибо вообще послѣдній былъ въ Ниццѣ у графини Rodolphe de Maistre; она произвела фуроръ своимъ греческимъ костюмомъ; это былъ костюмъ Рашели изъ Федры, весь бѣлый, изъ шерстяной матеріи, пеплумъ, окаймленный краснымъ сукномъ, камни работы Кастеллани, точная копія съ драгоцѣнностей дома Діомеда, шерстяная повязка въ волосахъ и греческая діадема.

Это было въ 1844 году; она отказалась сначала отъ этого бала, затѣмъ согласилась, но, единственно, чтобы сопровождать графиню Anolite Віельгорскую. Костюмъ былъ необходимъ. Нѣсколько лѣтъ спустя графиня Anolite говорила мнѣ: "Въ этотъ вечеръ ваша мать точно сошла со ступеней греческаго храма. Мы были всѣ въ отчаяніи, что не было какого-нибудь великаго художника, чтобы срисовать ее".

На балахъ при русскомъ дворѣ костюмы всегда великолѣпны, хорошо подобраны къ извѣстному типу красоты, будто для живыхъ картинъ. Балъ у великой княгини Елены былъ раньше, чѣмъ въ Ниццѣ. Тогда любили брать костюмы изъ поэмъ, англійскихъ и нѣмецкихъ драмъ, и въ особенности изъ романовъ Вальтеръ-Скотта].

"Я обѣдала въ Михайловскомъ дворцѣ. Вечеромъ туда прибыла Императрица. Обсуждали костюмы и кадрили. Намъ даютъ шесть недѣль времени, что очень удобно для тѣхъ, кто выписываетъ вещи изъ Парижа. Мужъ будетъ въ кадрили маркизовъ; его дама -- m-elle Веригина, хорошенькая блондинка. Онъ намѣревается отправиться къ Bressant, чтобы узнать адресъ костюмера французской комедіи, и пошлетъ ему тогда гравюру портрета прекраснаго Lauzin царствованія Людовика XV-го. Ольга въ кадрили Безумія, голубое съ серебромъ и cerise съ серебромъ. Charles будетъ ея шутомъ. Она на небесахъ, вѣдь это ея первый костюмированный балъ. Императрица рѣшила за нихъ. Съ тѣхъ поръ, какъ Charles спасъ во время пожара Beanty и маленькіе часики, Ея Величество еще болѣе благоволитъ къ нему,-- вообще-же и ко всѣмъ моимъ братьямъ и Александру, по очереди бывшихъ ея камеръ-пажами. Я въ группѣ Ивангоэ. Императрица видѣла портретъ Винтергальтера и подумала, что этотъ костюмъ можетъ мнѣ пойти; но это невозможно.

"Это -- костюмъ женщинъ Ксанфа, вывезенный Винтергальтеромъ изъ Греціи. Юбка изъ грубой восточной розовой матеріи, комма {Кофта, очень длинная.} -- изъ грубаго полотна, вышитая краснымъ и темно-синимъ шелкомъ такъ-же, какъ и полотняная повязка на головѣ и вокругъ лица,-- настоящее полотенце; распущенные волосы и бабуши на босыхъ ногахъ.

Въ такомъ костюмѣ можно позировать, но мнѣ случилось только два. раза позировать въ балетѣ.

"Винтергальтеръ драпировалъ это вышитое полотно вокругъ моей головы и лица, какъ носятъ женщины въ Ксанфѣ. Что-то въ родѣ тюрбана, очень тяжелаго, и конецъ котораго виситъ на плечѣ. Государыня сказала Николаю: "Когда будутъ ставить живыя картины, Черненька должна такъ позировать". Николай очень гордился, такъ какъ это онъ выбралъ костюмъ, находя, что бальныя платья не въ модѣ и дѣлаютъ, портреты rococo. Онъ находитъ современныя моды ужасными и правъ, если сравнить ихъ съ модами Имперіи или прошедшихъ столѣтій. Какъ тѣ живописны! Наконецъ порѣшили, что я буду Ревеккою, Софи Радзивиллъ -- lady Rowéna, Annette Баратынская -- другою Жидовкою, Мятлевъ -- фантастичнымъ свинопасомъ, А. Суворовъ -- Ивангоэ, М. Кочубей -- жестокимъ Тампліеромъ и Е. Барановъ -- Цедрикомъ. Любинька Суворова будетъ въ менуэтахъ.

"Я рѣшила написать Пальмирѣ и Baudran и пойти посмотрѣть костюмъ Юдифи Фалканъ въ "Жидовкѣ", бѣлый съ золотомъ. Annette Баратынская? у которой волосы вьются отъ природы, напоминаетъ "Юдифь" Аллори, гравюру съ которой имѣетъ Николай. Онъ совѣтовалъ ей скопировать этотъ богатый костюмъ чуднаго малиноваго цвѣта съ желтымъ и прибавить тюрбанъ Falcan изъ краснаго газа, выпустивъ изъ подъ него волосы. Онъ одолжитъ ей гравюру".

-----

Балъ удался и былъ великолѣпенъ. Пальмира нашла очень мягкую бѣлую восточную матерію для костюма и повязки. Николай надѣлъ мнѣ" повязку, какъ на портретѣ: газъ обвитый вокругъ лица и кругомъ мои жемчуга. Было очень красиво и вполнѣ художественно.

Софи Борхъ, будучи въ интересномъ положеніи, не могла присутствовать на балу, мужъ ея былъ маркизомъ. Алина Дурново была въ траурѣ, не могла тоже быть, и поэтому они пришли меня одѣвать. Онѣ принесли съ собою свои драгоцѣнности и украсили меня, какъ раку; вслѣдствіе этого я могла отдать Ольгѣ нѣкоторые изъ своихъ брильянтовъ для шутовского колпака.

Мужъ очень хорошо выглядѣлъ маркизомъ. Софи Карамзина тоже пришла меня одѣвать,-- право точно на свадьбу. Любинька Суворова была очаровательна; княгиня Юсупова -- тоже, вся покрытая брильянтами; Софи Р. въ голубомъ съ серебромъ -- величественна, въ уборѣ изъ жемчуговъ съ бирюзой. М-me Крюднеръ, Бутурлина -- очень красивы, и Мари Пашкова -- прелестна. Тампліеръ не былъ достаточно грозенъ, Ивангоэ -- вполнѣ рыцарь. Мятлевъ говорилъ на русско-англійскомъ нарѣчіи, увѣряя, что это чистый англо-саксонскій. Эдуардъ Б. былъ очень важнымъ Цедрикомъ,-- настоящій благородный отецъ.

Послѣ церемоніальнаго марша я пошла отдохнуть, потому что весь уборъ сильно утомлялъ голову, въ особенности брильянты. Алина и Софи говорили мнѣ: "моя милая, Жидовка должна сіять". Annette Баратынская была чудесна въ костюмѣ ІОдифи Аллори, у ней даже немного ея типъ. Была кадриль шотландцевъ, Лючіи изъ Ламермуръ или Робъ-Рой, но чтобы умѣть носить костюмъ горныхъ жителей (Highlanders), нужно тамъ родиться, и наконецъ, онъ слишкомъ жаркій для бала.

Были Ванъ-Дики и Рубенсы изъ Эрмитажа, Тиціаны, Веронезы, одалиски, поляки и польки, хорошо протанцовавшіе мазурку, со старинными фигурами. Балъ открыли шуты и шутихи. Даже мои дѣтки взволновались, увидя погремушку Ольги, и просили непремѣнно имъ ее дать, что она, конечно, исполнила.

Она сама еще совершенное дитя и съ удовольствіемъ играетъ съ моими маленькими, возитъ ихъ на спинѣ, строитъ карточные домики и убѣгаетъ въ дѣтскую, когда ко мнѣ приходятъ гости. Она еще застѣнчива, но не на балу, потому что обожаетъ танцы. Николай и всѣ братья съ ней вальсируютъ. Когда всѣ кадрили были исполнены и всѣ романы прослѣдовали, Императрица, позвавъ меня, пошла отдыхать въ маленькую гостиную великой княгини. Тамъ мы разговаривали. Сесиль была тоже, и мы вспоминали о прошломъ, о костюмированныхъ балахъ у насъ и въ Берлинѣ, гдѣ государыня была одѣта Налла Рукъ; о балѣ, гдѣ я была принцессою Бадребульдуръ, носимою въ паланкинѣ братьями Пурталесъ, братьями Шлиппенбахъ, прекраснымъ Шудорфъ и Kanity; а принцъ Альбертъ -- (Аладиномъ, это изъ "волшебной лампы). Принцъ Карлъ былъ магомъ. Красавецъ Оріола, одѣтый Донъ-Карлосомъ, побѣдилъ на этомъ балу три сердца.

Какъ это все кажется далекимъ и прошлымъ! Мы естественно разговорились о празднествахъ у князя Антонія Радзивиллъ, о знаменитой шахматной кадрили, когда онъ былъ одѣтъ магомъ и игралъ партію противъ принца Адальберта; танцующіе въ персидскихъ и индійскихъ костюмахъ, исполняя ходы, двигались по черному и бѣлому полю. Это было чудно исполнено, въ бѣлой дворцовой залѣ,-- зрители расположены были кругомъ на эстрадахъ. Потомъ понятно разговоръ перешелъ на Элизу, на ея внезапную смерть, скоро послѣ бала, на которомъ она съ отцомъ и Арипмомъ исполняла балладу Уланда "Goldschmieds Töchterlein", музыка принадлежала князю Антонію. Элиза была обворожительна, въ особенности прелестно было выраженіе ея личика, съ чистымъ, нѣжнымъ взглядомъ. Совсѣмъ воздушное идеальное существо, и я вполнѣ понимаю ту страсть, которую питалъ къ ней принцъ Вильгельмъ.

Когда прошла ранняя молодость, празднества производятъ грустное впечатлѣніе; даже вѣнскіе, всегда немного меланхоличные, вальсы, даже кажущаяся съ виду такою веселою мазурка -- все грустно, потому что исчезло то, что англичане называютъ: the glamour of life {Magie de la vie -- glamour -- чары жизни.}. Вообще я не долго любила балы, можетъ быть потому, что мы слишкомъ много танцовали, и, кромѣ того, я лѣнива. Я очень любила верховую ѣзду, но послѣ первыхъ родовъ мнѣ запретили ѣздить верхомъ,-- единственное упражненіе, которое я любила. Я любила ѣздить верхомъ съ императрицей, любоваться ею на лошади, она была замѣчательно граціозна и хорошо ѣздила.

Костюмированный балъ интереснѣе, тамъ смотришь на костюмы; это менѣе однообразно, чѣмъ наши бальныя платья и вѣчныя гирлянды.

Я сказала Annette Баратынской {Невѣстка поэта Баратынскаго.}, что она была очень хороша, и что ея beau-frère долженъ написать ей вторую поэму, на этотъ разъ: "Костюмированный вечеръ".

-----

"Получила отъ Гоголя письмо изъ Москвы: непріятности съ цензурою. Плетневъ отправится къ Уварову, но мнѣ кажется, лучше я поговорю съ Государемъ. Я посовѣтуюсь съ Віельгорскимъ и Василіемъ Перовскимъ, только что возвратившимся".

-----

"Провела вечеръ у Государыни. Государь былъ очень въ духѣ. Я этимъ воспользовалась, чтобы замолвить словечко за Гоголя, и разсказала все, что онъ мнѣ написалъ. Его Величество мнѣ отвѣтилъ: "Если его книга будетъ такъ-же хороша, какъ "Ревизоръ", я буду очень радъ; разскажите мнѣ содержаніе". Въ карманѣ у меня было старое письмо Гоголя, въ которомъ онъ подробно передаетъ мнѣ "Мертвыя души". Я его дала Его Величеству. Онъ очень внимательно его прочелъ и оставилъ у себя, чтобы перечесть. Я краснорѣчиво разсказывала о Чичиковѣ и Маниловѣ; по крайней мѣрѣ, Віельгорскій, присутствовавшій при этомъ, поздравилъ меня съ ораторскимъ талантомъ, я привела даже нѣсколько оригинальныхъ словъ. Государь смѣялся, заинтересовался и, наконецъ, сказалъ: "Такъ значитъ авторъ вамъ читалъ свой романъ?" Я "закинула преловко" {"И закинула преловко", стихъ изъ Курдюковой.} фразу à la Kourdioukoff: "Да, Ваше Величество, и даже въ присутствіи Пушкина, на котораго эта книга произвела большое впечатлѣніе". Государь отвѣтилъ: "Это былъ лучшій судья и мнѣ достаточно его мнѣнія. Попросите графа Уварова мнѣ объ этомъ напомнить. Не можете-ли вы пригласить его къ себѣ и вновь все разсказать; вѣдь онъ болѣе, чѣмъ кто либо, интересуется русскою литературою". Въ каретѣ Віельгорскій мнѣ сказалъ: "Кажется, вы имѣли успѣхъ. Замѣтили-ли вы, что всякій намекъ о Пушкинѣ трогаетъ Государя. Я наблюдалъ за нимъ, онъ отводитъ ему совсѣмъ особое мѣсто въ своей памяти!" Я отвѣтила: "Замѣтила-ли я! Да я вѣдь это знаю, и поэтому упомянула о немъ! Согласитесь, я сегодня отличилась, какъ истинная жена дипломата". Мы окончили вечеръ у Нессельроде. Мой мужъ игралъ партію съ графомъ. Общество было скучное -- все дипломаты.

-----

Перовскій {Генералъ Перовскій, оренбургскій губернаторъ, былъ очень друженъ съ Жуковскимъ и Гоголемъ.} получилъ письмо отъ Гоголя. Онъ приглашалъ его въ Петербургъ, даже предлагалъ помѣститься у него.

Мнѣ доложили о графѣ Уваровѣ, которому я писала. Онъ былъ очень любезенъ и полонъ расположенія. Плетневъ тоже ему говорилъ, и онъ обѣщалъ напомнить Его Величеству о Гоголѣ. Я сказала ему, что Государь взялъ письмо и что я хотѣла-бы прочесть и ему, онъ яснѣе-бы тогда понялъ "Мертвыя души". Доложили о великомъ князѣ Михаилѣ, и остальные удалились {Когда докладываютъ о пріѣздѣ члена императорской фамиліи, по этикету остальные гости должны удалиться, конечно, если великій князь не остановитъ ихъ.}. Я тотчасъ-же посвятила великаго князя въ обстоятельства, онъ тоже обѣщалъ мнѣ еще разъ переговорить съ Его Величествомъ. Мы говорили о прошломъ, о чтеніяхъ у меня, о Пушкинѣ. Великій князь не забываетъ нашего милаго Сверчка. Онъ сказалъ: "Это было чудное время, оно слишкомъ быстро миновало".

-----

Я обѣдала у великой княгини Елены. Тамъ были братья Віельгорскіе, Василій Перовскій, Одоевскій. Великій князь разсказалъ великой княгинѣ, что Гоголь печатаетъ романъ. Она сильно имъ заинтересовалась. Она видѣла на сценѣ "Ревизора", читала "Тараса Бульбу" и "Вечера на хуторѣ". Она довольно хорошо понимаетъ этотъ родъ литературы, въ общемъ еще мало доступный русскому обществу. Говорили о Карамзинѣ, Лермонтовѣ и о бѣдномъ Крыловѣ, который такъ медленно поправляется. Друзья его, въ особенности Вяземскій, посѣщаютъ его каждый день. Онъ не можетъ много разговаривать, но былъ очень доволенъ, когда я къ нему пришла съ Николаемъ. У великой княгини мы должны были музицировать, но въ 8 часовъ я должна была отправиться съ Михаиломъ Віельгорскимъ къ Императрицѣ на вечеръ. Въ Зимнемъ дворцѣ я встрѣтила Уварова. Онъ объявилъ мнѣ, что Гоголю разрѣшено печатать все, что вычеркнулъ московскій цензоръ. Уваровъ былъ замѣчательно обязателенъ, а Государь спросилъ, довольна-ли я. Я благодарила его, но онъ не отдалъ мнѣ письма; оно не у Уварова, хотя онъ и читалъ его.

Въ этотъ вечеръ Государь послалъ узнать о здоровьѣ Крылова. Онъ говорилъ; "Карамзинъ, Крыловъ и Жуковскій -- наслѣдство, полученное мною отъ моего брата Александра и моей матери, которые ихъ очень любили и цѣнили; я думаю воздвигнуть памятникъ Карамзину въ его родномъ городѣ, а Крылову -- въ Лѣтнемъ саду" {Крыловъ былъ очень боленъ, потомъ поправился, и жилъ еще три года, хотя и былъ очень старъ. Большой любитель поѣсть и порядочный лакомка, Крыловъ какъ-то усердно поужиналъ. Государь прислалъ ему своего доктора, который назначилъ Крылову строгій режимъ и спасъ его отъ смерти. Когда онъ обѣдалъ у моихъ родителей, то самъ заказывалъ обѣдъ; нужно было ему подавать уху изъ стерлядей, маленькіе пирожки съ начинкою изъ ершей, и жаренаго поросенка, подъ хрѣннымъ сметаннымъ соусомъ,-- это былъ фундаментъ. Поваръ у моихъ родителей былъ знаменитый. и Крыловъ совѣтовался съ нимъ наканунѣ. Въ его именины мать моя посылала ему розы и флеръ-д'оранжъ -- его любимые цвѣты. Онъ обожалъ музыку и дѣтей. Я видѣла его незадолго до смерти, когда мы возвратились изъ Рима. Онъ произвелъ на меня сильное впечатлѣніе своимъ видомъ, тучностью и показался мнѣ ужасно старымъ и смѣшнымъ. Онъ заставилъ меня продекламировать басню "Стрекоза и муравей". Я хорошо помню, какъ онъ, для нашего назиданія, читалъ басни "Демьянова уха", "Котъ Васька". Я нашла замѣтку, въ которой мать моя отмѣтила всѣ подробности этого обѣда:

"Крыловъ обѣдалъ у насъ. Я нашла его болѣе дряхлымъ, ослабѣвшимъ, сильно постарѣвшимъ, и онъ сказалъ мнѣ: это, вѣрно, въ послѣдній разъ я прощаюсь съ вами". Онъ очень остался доволенъ своимъ юбилеемъ и тронуть тѣми знаками дружбы и уваженія, которые оказали ему Государь и его друзья. Такъ какъ онъ очень любитъ цвѣты, то мы обѣдали въ зимнемъ саду; онъ спросилъ, придутъ-ли дѣти къ дессерту, и можетъ-ли онъ дать имъ винограду. Я отвѣтила, что, когда они ведутъ себя хорошо, ихъ зовутъ къ концу обѣда, и онъ ихъ увидитъ. Какъ только дѣти пришли, онъ позвалъ ихъ къ себѣ. Они молчали, но я замѣтила, что фигура его ихъ поразила. Nadoc влѣзла къ нему на колѣни и сказала: "Какой ты толстый, точно слонъ въ Парижѣ". Это привело его въ восторгъ, и онъ прочелъ старшимъ дѣтямъ "Демьянову уху" и "Кота Ваську". Онъ отлично читаетъ, и онѣ были въ восторгѣ. Онъ спросилъ, знаютъ-ли онѣ басни. Оля сказала "Стрекозу и муравья", а Софи "Ворону и лисицу". Онъ вытащилъ изъ кармана маленькое изданіе своихъ басенъ и далъ имъ, говоря: "Посмотрите на меня хорошенько, я сдѣлался такимъ старымъ, старымъ, что опять сталъ ребенкомъ". Это ихъ поразило. Они удивленно раскрыли глаза и спросили меня: "развѣ ему уже сто лѣтъ?"Его голова вполнѣ хорошо работаетъ, онъ хорошо ѣстъ и спитъ, только ноги отказываются служить; онъ съ большимъ трудомъ поднялся по лѣстницѣ. Но онъ сохранилъ юморъ, память, хотя не можетъ читать или разговаривать долго. Онъ много разспрашивалъ о Жуковскомъ, А. и Н. Тургеневыхъ, Гоголѣ, онъ еще всѣмъ интересуется. Уходя, онъ сказалъ: "Скоро Плетневъ и Вяземскій будутъ писать мой некрологъ. Я ухожу, уже давно пора, пора и честь знать".}.

Нѣсколько спустя мать пишетъ о смерти стараго баснописца: "Крыловъ умеръ, это былъ честный, достойный человѣкъ, прямая, открытая натура. Онъ былъ одинъ изъ оставшихся въ живыхъ писателей екатерининскаго времени. Онъ видѣлъ Екатерину во всемъ ея блескѣ! Говорятъ, онъ не оставилъ записокъ, что очень жаль. Съ его юморомъ и съ замѣчательнымъ умѣньемъ подмѣчать, онъ отлично описалъ-бы три эпохи, конецъ XVIII столѣтія, людей времени Александра I и ту большую перемѣну, происшедшую съ 1825 года. Уже во времена покойнаго Государя, настроеніе умовъ было серьезнѣе, чѣмъ въ XVIII столѣтіи, а съ 1826 года, благодаря Жуковскому. Пушкину и Гоголю, развитіе сдѣлало сильный шагъ впередъ. Если судить по Ю. Ѳ. Самарину, то молодежь 1845 года, которая едва покинула университетскую скамью, пожалуй, еще серьезнѣе. Самаринъ, напримѣръ, глубоко интересуется религіозными вопросами. Мнѣ кажется, его ожидаетъ большая будущность. Онъ обладаетъ критическимъ умомъ, очень образованъ и вообще поразилъ меня. Онъ вполнѣ русскій, и въ то-же время очень просвѣщенъ. Въ обществѣ -- остеръ, ирониченъ, даже насмѣшливъ, но не салопный человѣкъ. Тютчевъ говоритъ, что это лучшій человѣкъ въ Москвѣ. Его диссертація о двухъ архіереяхъ Петра I--замѣчательна. Онъ былъ пораженъ легкомысліемъ петербургскихъ салоновъ, гдѣ много говорятъ и болтаютъ, но не бесѣдуютъ. Онъ много меня разспрашивалъ о Пушкинѣ, Лермонтовѣ, Гоголѣ, о дуэли Пушкина. Хомяковъ далъ ему письмо ко мнѣ. Мы говорили о Чаадаевѣ, о философскихъ письмахъ, о J. de Maistre, о салонѣ Свѣчивой, о Лакордерѣ, Ламенэ, Монталамберѣ, Фаллу и Гизо. Я была поражена, что они такъ мало знаютъ о томъ, что происходитъ въ Парижѣ, въ средѣ, гдѣ такъ много мыслятъ и пишутъ. Они имѣютъ видъ полнаго безучастія къ этому. Я сообщила ему, что знала о сенъ-симонистахъ и фурьеристахъ, а онъ отвѣтилъ: "Это насъ совершенно не касается". Я спросила: "Чѣмъ-же Гегель былъ болѣе подходящъ къ русскимъ? Да и кромѣ того, Прудонъ вѣдь гегеліанецъ, и мнѣ кажется, нужно прочесть произведенія. чтобы отвергать ихъ. Вашъ кружокъ долженъ былъ-бы близко слѣдить за тѣмъ, что именно происходить на Занадѣ". Въ Москвѣ погружены въ нѣмецкую философію, даже Аксаковы, друзья Самарина, наряду съ славянофильствомъ, находятся въ состояніи Schönseligkeit.

"Мнѣ хотѣлось узнать его мнѣніе о Бѣлинскомъ, который, наконецъ, понялъ Гоголя [это писано до "Пер. съ друзьями", въ 1845 году]. Самаринъ находитъ его очень невѣжественнымъ, богато одареннымъ, парадоксальнымъ и на ложномъ пути, такъ какъ онъ увлекается аттицизмомъ. Самаринъ говоритъ, что молодой профессоръ исторіи, Грановскій, очень способенъ, довольно ученъ, хорошо говоритъ. Уваровъ послалъ его въ Германію для изученія: онъ вернулся оттуда такимъ-же горячимъ послѣдователемъ философіи Гегеля, какъ и его покойный другъ, Станкевичъ, умершій такъ рано и бывшій въ большой дружбѣ съ Кольцовымъ. Къ ихъ кружку принадлежитъ также Тургеневъ, отдаленный родственникъ А. и Я. Тургеневыхъ; у него многообѣщающій талантъ, онъ также былъ въ Берлинѣ, чтобы углубиться тамъ въ премудрость философіи (des Ich's des Rechts, Verstand, Vernunft und Geist). Бѣлинскій, крайне невѣжественный, нашелъ въ ней только (онъ могъ пользоваться только переводами, не зналъ ни одного языка, кромѣ родного) "den Geist, der stets verneint". (Фаустъ, прологъ). Право, чтобы достигнуть такого результата, не стоило дѣлаться ученикомъ Бакунина.

"Пока Тургеневъ безъ памяти влюбленъ въ m-me Віардо; Самаринъ не могъ сказать мнѣ точно, чѣмъ она его побѣдила: варіаціями Rohde или: "o no braccio!.." Вяземскій напомнилъ мнѣ, что это тотъ самый Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ, который былъ на "Николаѣ" во время пожара и бѣгалъ по палубѣ (ему было тогда 19 лѣтъ), повторяя: "умереть такимъ молодымъ, не успѣвъ ничего создать!" Онъ очень друженъ съ Бѣлинскимъ. Плетневъ думаетъ, что у него талантъ въ будущемъ; теперь-же онъ пишетъ довольно плохіе стихи. Плетневъ обѣщалъ мнѣ прочесть разсказъ Тургенева, далеко превосходящій его стихи. Другъ Константина Аксакова, Сергѣй Соловьевъ, посвящаетъ себя исторіи; это -- вполнѣ серьезный человѣкъ и усердный труженикъ.

"Катковъ -- профессоръ, занимавшійся, по желанію Уварова, въ Германіи, предпочитаетъ грековъ, греческое искусство. Герценъ -- уменъ, но умъ его парадоксаленъ и ложно направленъ. Своими парадоксами онъ ихъ ослѣпляетъ. Бакунинъ -- большой чудакъ, соединеніе безпорядочнаго Прудона съ слишкомъ развязнымъ русскимъ. Огаревъ, составляющій тріо съ Герценомъ и Бакунинымъ -- только эхо и посредственный умъ. Сыновья богатаго купца Боткина болѣе серьезны; одинъ занятъ философіей, другой -- докторъ и крайне способный къ медицинѣ; этихъ Боткиныхъ 5 или 6 человѣкъ. Нѣкто Кетчеръ, переводчикъ, тоже принадлежитъ къ ихъ кружку; всѣ они восхищались одно время Гофманомъ, и эта молодая Россія бредила Шиллеромъ. Alle sind sehr esthetisch, und Philosophie ist in der Mode въ Бѣлокаменной.

"Во всякомъ случаѣ, они занимаются, читаютъ, не играютъ, не пьютъ и не проводятъ вечера у цыганокъ. Въ кружкѣ Елагина -- тоже (родственники Жуковскаго) бесѣдуютъ, спорятъ.

"Три сына С. Т. Аксакова, друга Хомякова и Погодина, дружны съ Самаринымъ въ особенности старшій, Константинъ, бывшій товарищъ Грановскаго; теперь они разошлись, одинъ увлекся славянофильствомъ, другой -- германцами; отсюда охлажденіе. Иванъ, младшій изъ Аксаковыхъ, еще очень молодъ, но Самарипъ находитъ его болѣе способнымъ, чѣмъ Константина. Онъ тоже поэтъ, но вѣдь они всѣ пишутъ стихи.

Погодинъ много работаетъ, какъ и Шевыревъ и Гильфердингъ,-- и все о славянахъ. Кошелевъ -- всегда скученъ, однообразенъ, Хомяковъ -- полонъ огня и ума; онъ написалъ нѣсколько прелестныхъ стиховъ. Языковъ скоро возвращается въ Москву, его тамъ ждутъ, Самаринъ говорилъ мнѣ: "Пріѣзжайте въ Москву, вы увидите тамъ молодыхъ людей, очень серьезныхъ, живущихъ, но не прожигающихъ жизнь". Потомъ пришелъ Тютчевъ. Какой у него прелестный талантъ, но какая лѣнь: вотъ уже ultra-русскій и въ то-же время такой европеецъ. Самаринъ думаетъ, что въ немъ осталось русское, потому что онъ началъ работать въ Москвѣ. А какъ-же Пушкинъ? Онъ выступилъ на берегахъ Невы, и все-таки остался ultra-русскимъ. Правда, у насъ тутъ, со смерти Пушкина и Лермонтова, нѣтъ болѣе литературнаго движенія. Жуковскій и Гоголь -- заграницею, у насъ здѣсь только остатки ихъ кружка и старые литераторы,-- вотъ причина застоя. Поневолѣ здѣсь дѣлаешься рыбою, по мнѣ кажется, что мѣстность не при чемъ, а есть масса другихъ причинъ, перечислять которыя -- слишкомъ длинно. А между тѣмъ, все было исполнено, о чемъ писалъ Гоголь.

"Приписывать застой и легкомысліе общества вліянію мѣстности -- значитъ слишкомъ далеко искать причины.

"Самаринъ мнѣ еще сказалъ: "вся будущность -- въ Москвѣ. Увидите, всѣ замѣчательные люди будутъ выходить изъ Москвы. Здѣсь Россія существуетъ только абстрактно, въ Москвѣ же -- ея живое воплощеніе". Тютчевъ ему отвѣчаетъ: "все-таки это еще большое органическое тѣло, живущее своею органическою силою, и никто не можетъ предвидѣть, что будетъ. Во всякомъ случаѣ, политическая жизнь зародилась здѣсь, и нельзя уничтожить прошлаго. Признаюсь, я здѣсь скучаю, но я не увѣренъ, буду-ли я менѣе скучать въ Москвѣ послѣ того, какъ исчерпаю все, о чемъ спорятъ каждый вечеръ. Очевидно, чтобы не давать намъ застаиваться, намъ не достаетъ двухъ или трехъ геніевъ и съ дюжину первоклассныхъ талантовъ. Недостаетъ кружка 30-хъ годовъ, душою котораго былъ Пушкинъ. Тѣ, кто участвовалъ въ немъ, сильно чувствуютъ этотъ пробѣлъ. Они просили меня устроить по пятницамъ вечера, предшествуемые маленькимъ обѣдомъ для старыхъ закадычныхъ друзей. Я начала и нахожу свои пятницы ужасно скучными. Додо Ростопчина находитъ ихъ прелестными, тѣмъ лучше для нея, у каждаго свой вкусъ. Время салоновъ, пожалуй, прошло! Для ихъ существованія нужно, чтобы это создавалось непосредственно, само собою, чтобы люди соединялись, безъ заранѣе обдуманныхъ намѣреній".

Годъ спустя, моя мать проѣзжала Москву, гдѣ познакомилась съ Аксаковыми. Въ своихъ письмахъ къ Гоголю она сдѣлала хорошую оцѣнку Самарина. Я приводила эту замѣтку отъ 1845 года. Аксаковы, Катковъ, Герценъ, Тургеневъ -- всѣ были тогда очень молоды и неизвѣстны. Самаринъ, тоже совсѣмъ молодой, появился въ Петербургѣ у Карамзиныхъ и у моей матери. Тютчевъ, долго жившій заграницею, вернулся поселиться въ Петербургѣ. Обѣ жены Тютчева были родомъ изъ Баваріи. Старшая дочь его, отъ перваго брака, воспитывавшаяся въ Мюнхенѣ, въ Institut Royal de Rymphenbourg, вышла замужъ за Ивана Сергѣевича Аксакова, и въ русской рѣчи сохранила свой иностранный акцентъ. Она была замѣчательно умна и во всемъ походила на отца. Послѣ Nymphenbourg'а она пробыла нѣсколько времени въ Веймарѣ у своей тетки, сестры Тютчева. Двѣ младшія дочери окончили свое образованіе въ Смольномъ и всѣ отличались тонкимъ, немного саркастичнымъ умомъ отца. А. Т. Аксакова воспитывала до 16 лѣтъ великую княгиню Эдинбургскую и вышла замужъ очень поздно. Она вспоминала пожаръ на "Николаѣ" (пароходѣ, шедшемъ изъ Петербурга въ Любекъ), онъ загорѣлся на разсвѣтѣ почти въ виду Травемюнде. Тревога дана была пассажирамъ какой-то дамою, капитанъ надѣялся дойти раньше, чѣмъ они проснутся. Вяземскій былъ на пароходѣ и явился однимъ изъ самыхъ хладнокровныхъ. Было тамъ много женщинъ и дѣтей: женщины поражали своимъ мужествомъ, заботясь только о дѣтяхъ.

М-me Тютчева отличилась замѣчательнымъ хладнокровіемъ и мужествомъ; Вяземскій нѣсколько лѣтъ спустя, съ восхищеніемъ вспоминалъ это. Никто не погибъ, берегъ былъ близко, и лодки, кромѣ находящихся на пароходѣ, перевезли пассажировъ на сушу. Почти всѣ были не одѣты, ихъ разбудили и они выскочили въ однихъ платкахъ и одѣялахъ, босикомъ. Только мужчины успѣли немного одѣться. Были комичныя сцены. М-me Аксакова вспоминала, какъ шла босикомъ по песку, мать за нею съ младшею сестрою на рукахъ, затѣмъ нянька съ другою сестрою. Она пріютилась съ дѣтьми на концѣ парохода, огонь все подвигался, и доски подъ ногами загорѣлись. Босыя, обожженныя ноги и вообще все потрясеніе (она заболѣла и уѣхала лѣчиться въ Германію) играло не малую роль въ ея рановременной смерти, случившейся немного спустя. Тютчевъ былъ тогда chargé d'afïaires въ Туринѣ. Другіе дѣти не помнили больше о катастрофѣ, они были слишкомъ малы. Овдовѣвъ, Тютчевъ довѣрилъ дѣтей своихъ теткѣ жены, и потомъ ихъ всѣхъ помѣстили въ Nymphenbonrg.

Тютчевъ -- сама оригинальность, онъ писалъ свои стихи на листкахъ, которые потомъ комкалъ и бросалъ въ корзинку подъ письменнымъ столомъ. Многіе изъ нихъ такъ погибли... Его вторая жена (урожденная графиня Пфеффель и тоже очень хорошенькая) и дочери вытаскивали стихи изъ корзинки и спасали ихъ такимъ образомъ отъ огня. М-me Тютчева была безъ сомнѣнія идеальною мачихою для трехъ сестеръ, которыя любили ее, какъ родную мать. Когда Тютчевъ умеръ, о. Иванъ Гагаринъ (его старый другъ и коллега въ Мюнхенѣ при русскомъ посольствѣ) имѣлъ у себя 60 стихотвореній Тютчева, который просилъ его ихъ сохранить до востребованія. Моя мать получила ихъ отъ о. Ивана Гагарина и послала ихъ И. С. Аксакову, который въ свою очередь переслалъ о. И. Гагарину превосходный критико-біографическій очеркъ о своемъ тестѣ. Слѣдовало-бы собрать остроты Ф. И. Тютчева. у меня есть нѣкоторыя изъ нихъ. Между нимъ, Соболевскимъ, Хомяковымъ и моимъ дядей (Клементіемъ) -- былъ перекрестный огонь юмористическихъ замѣчаній, остроумныхъ, язвительныхъ, но безъ тѣни издѣвательства, основанныхъ на идеѣ, а не на простой игрѣ словъ. У нихъ не было, ни малѣйшаго тщеславія, что дѣлало ихъ очень пріятными въ обществѣ. Вяземскій обладалъ тѣми-же качествами. Даже не собраны были эпиграммы Соболевскаго (которыхъ была масса) очень мѣткія, и которыя онъ импровизировалъ съ быстротою Мятлева, придумывающаго смѣшные стихи. Дочь Тютчева отъ второго брака, вышла замужъ за севастопольскаго героя, Бирюлева; онъ скоро послѣ свадьбы заболѣлъ -- (послѣдствія раны въ голову); а молодая его жена недолго перешила его.

Екатерина Тютчева умерла молодой; она жила въ Москвѣ у Сушковыхъ, брата графини Ростопчиной, женатаго на одной изъ сестеръ Тютчева. Получивъ наслѣдство отъ своей тетки, Екатерина Тютчева посвятила себя благотворительнымъ учрежденіямъ, основаннымъ ею въ Варваринѣ, мѣстопребываніи И. С. Аксакова и А. Ф. послѣ договора 1848 года, когда они должны были покинуть Москву. Есть чудные стихи, написанные тогда Иваномъ Сергѣевичемъ и напечатанные его вдовою въ 1887 году.

Вторая сестра, Дарья Федоровна -- единственная оставшаяся въ живыхъ (она фрейлина при дворѣ) и поддерживаетъ учрежденія сестры въ Варваринѣ.

Кромѣ замѣчательныхъ писемъ къ доктору Кольбъ (Kolb) въ Лейпцигѣ, и статей въ "Allgemeine Zeitung", Тютчевъ писалъ еще въ "Revue de deux Mondes", и одни уже заглавія статей указываютъ на его проницательность: "Россія и революція", "Россія и Германія", "Революція и папство",-- онъ разбираетъ XIX столѣтіе. Отчасти Тютчевъ предвидѣлъ многіе текущіе вопросы, вопросы современные, такъ какъ въ статьяхъ своихъ упоминаетъ о восточномъ вопросѣ и о роли, которую будетъ въ Европѣ играть Россія, даже о томъ недовѣріи, которое онъ возбудитъ и т. д.

О. Смирнова.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 11, 1895