Серао Матильда - Разлад

Матильда Серао

Разлад

Перевод с итальянского К.

Matilda Serao. Dissidio. Milano 1897.

-- ...Так вы любите меня? -- спросила она.

-- Люблю. А вы? -- спросил он.

-- Я вас тоже люблю.

Но почему они не были счастливы после этого признания? Почему на обоих осталось это облако печали?

-- Вы очень опоздали... сказать мне это, -- прибавила она.

-- Очень... Впрочем, и вы то же.

-- И я, -- повторила она. -- Отчего же вы так запоздали?

-- Оттого, что не был уверен в своей любви к вам и не хотел обмануть ни себя, ни вас.

-- Сомневались? Может быть, я вам не нравилась? -- сказала она.

-- Вы мне нравились и нравитесь бесконечно. Ваши глаза, такие живые и так часто полные грусти, ваши губы, всегда такие свежие, -- на которых улыбка принимает столько новых и странных форм, -- привлекают меня неотразимо. Я обожаю ваши прекрасные руки и, когда представлю себе, что они могут с медленное лаской пройти по моим волосам, меня охватывает долгий трепет. От всего вашего существа веет обаянием молодого и прекрасного тела, созданного для любви; и у меня нет сил победить его.

-- Ну?

-- Ну, и все это иногда исчезает. Наступают дни и целые периоды, когда вы совсем не нравитесь мне. Ни ваш взгляд, ни ваша улыбка не доходят до меня; они кажутся мне бледными, безжизненными... или, может быть, я их не чувствую, делаюсь глухим и слепым к их выражению. Вы кажетесь мне манекеном, а не прекрасным созданием. В такие минуты я мог бы остаться с вами наедине, вдали от шума и суеты, -- в обществе, какого страстно желает каждый любовник, -- и я не взял бы вашей руки, чтоб поцеловать ее, не сказал бы ни одного слова любви.

-- Странно... странно... -- пробормотала она.

-- И еще хуже... Должен ли я сказать это худшее? Вы не обидитесь?

-- Не обижусь... Говорите.

-- Случаются периоды еще хуже, -- тогда все в вас мне не нравится. После равнодушия я чувствую отвращение, раздражение чисто физическое. Ваши глаза кажутся мне нахальными, лживыми, жесткими, -- такими, в которых никогда не может вспыхнуть нежность... В выражении вашего рта, и в разговоре, и в улыбке, появляется что- то ненавистное, в высшей степени противное... Всякое ваше движение кажется мне искусственным и неловким; вся вы тогда лишены для меня гармонии, являетесь диссонансом, раздражаете мои нервы, -- и я должен бежать, чтоб не быть грубым с вами...

-- Так?

-- Да.

-- А потом?

-- Потом... не знаю, как -- потому что переход от меня ускользает -- приходит такой день и час, когда вы, вдруг, снова являетесь передо мной во всем вашем обаянии. Может быть, причиной тому платье, которое особенно идет к вам, более нежное выражение глаз, что-то кроткое в улыбке, усталая и трогательно-покорная поза вашего прекрасного тела, беглое прикосновение вашей милой руки к моей... не знаю! Но тогда прежняя очаровательница все более и более меня увлекает, и я опять -- в ее власти...

-- И только поэтому вы не были уверены, что любите меня?

-- И по другим причинам.

-- Я вас слушаю...

-- Вас огорчает это?

-- Да... но ничего.

-- То же явление, что происходит между нами в сфере физической, всегда переносится и в нравственную... Вы знаете, я всегда восхищался вами, потому что в вашем характере есть что-то абсолютно индивидуальное, потому что под ярким блеском ума я открыл у вас такое же чувство жизни, потому что ваше сердце, не смотря на заблуждения, казалось мне добрым, потому что среди неизбежных развращающих влияний вы сохранили столько детской наивности... Это так ново в нынешней женщине и так неожиданно в вас, что я влюбился в вашу душу... и теперь влюблен...

-- Но не всегда влюблены?

-- Не всегда! В иные минуты, все, что вы ни скажете, кажется мне бесцветным и бессмысленным, как щебетанье глупой птички, и я себя спрашиваю: действительно ли за вашим белым лбом... скрывается мысль? Мне кажется, что у вас ум самой заурядной неинтеллигентной женщины, что ваша доброта -- лишь обычная слабость женского сердца, эта вульгарная неспособность ненавидеть, делать зло, что так часто, и несправедливо, смешивают с добротой... Ваша чувствительность мне кажется нелепой, а ваша наивность производит на меня впечатление глупого ребячества...

-- Печально!

-- Еще не все... А после этого наступает период раздражения нравственного. Тогда... да, тогда я не только сомневаюсь в своей любви к вам, но чувствую, что вы становитесь для меня так ненавистны, что все мое сердце возмущается против вас. Во всех отношениях я считаю вас фальшивой: холодной -- когда вы взволнованы, лицемерной -- когда растроганы, злой -- когда шутите, коварной -- когда откровенничаете, и, вообще, лживой, -- лживой в проявлении доброты, лживой в защите справедливости, лживой в наивности, в нежности, неспособной, неспособной к правде, никогда!

-- Дальше?.. Дальше?..

-- И вдруг -- услышу звук вашего голоса, одно слово; случайно прочту письмо, посланное вами другому; узнаю цель вашей прогулки или визита к кому-нибудь, увижу следы слез в ваших прекрасных глазах, ваши побледневшие губы без улыбки... что-нибудь подобное... незначительный и мимолетный факт... и я вновь весь отдаюсь прежнему очарованию...

-- Но тогда, при таких колебаниях, как вы дошли до уверенности в своей любви ко мне?

-- Слушайте. Вы знаете, у меня характер чувствительный и темперамент влюбчивый. Поэтому любовь играет большую роль в моей жизни. Я любил несколько раз, страстно и глубоко. Я сам весь принадлежал женщинам; стоили они меня или нет, были ли достойны такой любви, -- я не знаю. Знаю, что им и любви я отдавался с увлечением... Но, отдавая им себя, свои мысли, свои чувства, я замечал в тайнике моей души уединенную, часто скрытую, но постоянную мысль -- о вас; а когда вас полюбил, то уже другой не любил. Нет... Я занят был только вами, я следил за всеми переменами в вашей жизни и ничто в ваших поступках не было для меня безразлично. Бывало, отправляюсь на любовное свидание, самое желанное... Встречаю вас -- и тотчас делаюсь рассеян... Возвращаюсь со свидания, спокойный, счастливый и усталый, вижу вас на улице -- и всего меня охватывает трепет... Переставал ли я когда либо думать о вас? Постоянный интерес к вам, к вашей жизни сопровождал все мои чувства к другим женщинам; в любви и в страданиях -- я не изменял этой мысли, этому интересу. И если критерий любви -- абсолютная, безусловная преданность, если нужно отдаваться всецело, а утаить хотя малейшую частицу себя значит -- быт неверным, то я изменил всем любимым мною женщинам -- для вас...

-- Только поэтому вы убедились, что любите меня?

-- Нет... У вашего сердца тоже были часы страсти, не правда ли?

-- Да, -- сказала она.

-- И ошибки?

-- ...Да.

-- Как я страдал в эти часы, какая упорная, глубокая и страстная ревность -- к вам и к тому, кого вы любили -- охватывала меня! Какая пытка, долгая и утонченная, из за всякого нового подозрения, из за всякой новой догадки! Какая тайная мука!... Не тайная, впрочем, -- потому что разве вы не замечали? Скажите, ведь вы замечали??

-- Всегда. Каждый раз, как я была близка к тому, чтоб полюбить кого-нибудь, -- мысль, что вам это причинит страдание, меня сильно смущала; я отказывалась, потому что чувствовала всю вашу ревность...

-- Ужасную! Я угадывал, когда вы готовы были сделать новую ошибку, и приходил к вам, говорил с вами, помните, иногда очень резко... Это вас останавливало, я знаю. Но, тот раз -- роковой -- ничто вас не удержало, ничто не могло удержать, и мне, который любил вас, пришлось быть свидетелем вашего падения... Как это ужасно... Какие мучительные ночи я провел, видя вас униженной, погибшей, опозоренной -- не только в глазах общества -- это еще не так важно -- но в моих и в ваших собственных глазах... Это -- любовь.

* * *

-- Значит, вы меня любите? -- спросила она еще.

-- Да. А вы?

-- Я вас люблю.

-- Давно?... это правда?... -- спросил он.

-- Очень давно.

-- Почему ж вы никогда ве высказали мне этого?

-- Потому что это -- вы, а не другой...

-- Как?..

-- Я боялась вас...

-- Боялись?

-- Да; я очень боялась, что моя любовь не даст вам счастья, что сама не буду счастлива с вами.

-- Грустно, грустно, -- сказал он.

-- Грустно, -- как эхо повторила она. -- С того дня, как я вас узнала, меня постоянно влекло к вам, а я убегала, как от неизвестной опасности. Я всегда, с чувством безграничной нежности, таила желание принадлежать вам, считать вас своим -- на всю жизнь, быть вашей любовью, а потом, с годами, вашим лучшим другом, лучшим из ваших друзей, единственным другом... Какая мечта!..

-- Ну?

-- Но всякий раз, когда мне казалось, что для меня, для нас, приближается осуществление ея, что она принимает форму, начинает воплощаться, -- меня охватывал непобедимый ужас...

-- Да почему ж?

-- Я вам сказала: я ждала, я боялась непоправимого несчастия для нас обоих. Мы слишком разнимся между собою, а в иные минуты -- слишком похожи друг на друга; мы оба слишком требовательны, до придирчивости; оба влюблены и в тоже время не доверчивы; раздражительны и -- кто знает -- может быть, презрительны друг к другу; ревнивы и неверны. Вместо гармонии и взаимного понимания мы пугаем и мучим друг друга; мы способны на всякую жертву, но также способны упрекать за нее, грубо и жестоко... Мы оба -- с бурным прошлым, с бурным, -- и увы! -- воскресающим при каждом любовном кризисе; оба -- с сомнительным будущим, без веры в себя и в любовь...

-- Это -- причиной вашего страха! -- воскликнул он.

-- Да, -- тихо сказала она.

Минута молчания.

-- Как же вы победили этот страх? -- спросил он, прерывая молчание.

-- Так же, как вы свое сомнение.

-- То есть?

-- Я думаю, что существует рок, таинственно соединяющий людей, которые должны любить друг друга, принадлежать друг другу; и после долгой и напрасной борьбы с ним, приятно отдаться ему, уже без всякого сопротивления, без усилии... Я чувствую, что стоит рисковать благополучием, идти на встречу страданию, для того, чтоб разделить хоть Капельку любви с таким именно человеком", желанным и страстно призываемым; чувствую, что не следует умереть, не испытав такой именно любви, о которой так долго и напрасна мечталось...

-- Правда, правда, -- сказал он.

-- Не этим ли и вы побороли глубокое и упорное сомнение в своей любви?

-- Да.

-- Так и я поборола свой страх, -- заключила она.

* * *

Но искренние, откровенные слова, которые они произносили, стояли между ними, в воздухе, вокруг них, в их мыслях, в их сердцах; и то, что никогда не было сказано ими, они знали... И другие слова, более интимные, более жгучие, более искренние, паи искреннейшие из всех, скрытые в тайнике сердца -- сама истина души, последний ее крик -- чувствовались им в смутном, но горестном откровении...

И молчание их стало мучительным, и невыносимо долго тянулось... Каждый из лих был поглощен собственными мыслями; их волнение дошло до высшей степени; они были немы... Может быть, в этом оцепенении, каждый из них хотел заговорить, каждый обвинял себя в напрасном раскрытии печальной тайны своей души... Но слова были сказаны, звучали в их голосе, струились в воздухе; каждый чувствовал, как они дрожали в его мозгу... И вернуться назад невозможно.

Она первая прервала молчание, и ее поразил собственный голос, как будто она никогда его не слыхала. И он был поражен этим голосом, как чем-то неожиданным.

-- Вы... любите меня? -- спросила она.

Он не ответил: он думал...

-- Вы любите меня? любите меня? -- снова спросила она быстро.

-- Не знаю, -- сказал он.

-- Вы не можете этого знать?

-- Не могу...

-- Вы не можете быть сильнее вашего сомнения?

-- Нет... А вы меня любите?

-- Может быть, -- сказала она, -- но я не должна вас любить.."

-- Не решаетесь?

-- Не решаюсь...

Опять молчание.

-- Прощайте, Максим.

-- Прощайте, Мария.

..............................................................................................................

----------------------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Мир Божий", 1898, No 3. С. 86--91.