Книговод

Оливия Шрейнер и ее книги

Давидсон Аполлон


Аполлон Давидсон

Оливия Шрейнер и ее книги

   Это имя многим в нашей стране покажется сейчас незнакомым, неизвестным. Но наши деды и прадеды отлично знали его. В Петербурге и в Москве когда-то издавалось почти все, что выходило из-под пера этой писательницы. Раскроешь ли сейчас тогдашнюю "Ниву" или "Русскую мысль", "Журнал для всех" или "Литературные вечера", -- всюду найдешь какой-нибудь рассказ Оливии Шрейнер. Переводили ее и в "Живописном обозрении", "Новом веке", "Мире божьем", "Русском богатстве", "Северном сиянии", "Вестнике иностранной литературы"... Выходили ее книги и в издании "для интеллигентных читателей", и в массовой серии "Книжка за книжкой". Выходили и до революции и после, в 20-х годах. Максим Горький напечатал статью об Оливии Шрейнер еще в 1899 году в газете "Нижегородский листок". Каким же сильным, звучным был голос этой женщины, если так гулко отзывался в России! А ведь доносился он с другого конца света, с юга Африки. Из мест, где теперь находится Южно-Африканская Республика, а тогда была Капская колония. И даже не из сколько-то известных краев той земли. Не с мыса Доброй Надежды и не из Кейптауна, или, как тогда писали, Капштадта. Оливия Шрейнер и там-то жила, можно сказать, в захолустье. Как любят писать многие сегодняшние журналисты -- в глубинке.
   А голос ее разносился по всему миру. Ее печатали в Англии, Франции, Германии...
   Для Марка Твена она была крупнейшим авторитетом во всем, что касалось Южной Африки. В очерках о его кругосветном путешествии читаешь: "Я думаю, что основное, о чем я здесь пишу, можно отыскать и в книгах Оливии Шрейнер". Или: "...упомянуто в книгах Оливии Шрейнер".
   Что уж говорить о ее родине, Южной Африке! Как писали а 1901 году в одном из петербургских журналов: "Не найдется почти ни одного дома в Капской колонии и других южноафриканских странах, где не было бы ее произведений".

* * *

   Оливия Шрейнер родилась 24 марта 1855 года на миссионерской станции в "туземном резервате" Виттеберген ("Белые горы") -- в глубине Капской колонии, на южном берегу реки Оранжевая. Теперь возле этих мест проходит граница между Южно-Африканской Республикой и государством Лесото.
   Отец Оливии Шрейнер, миссионер, был выходцем из Германии. Мать -- из Англии. На юге Африки они поселились в 1838 году, еще очень молодыми -- отцу было двадцать четыре, а матери двадцать.
   Они жили среди местных племен и народов, дольше всего среди басутов и готтентотов. Оба привязались к Южной Африке. Они оставались там до конца своих дней, отец прожил там около сорока лет, а мать -- шестьдесят пять.
   Девочка, нареченная Оливией, стала в их семье девятым ребенком. Она с детства проявляла очень самостоятельный характер, и отец не навязывал ей своих религиозных взглядов. Но дать ей систематическое образование семья не смогла. На семейный бюджет и без того легли непосильные расходы: троих братьев отправили учиться в Кембридж. И Оливии, когда ей исполнилось семнадцать, пришлось идти гувернанткой на бурскую ферму.
   Все-таки семейное воспитание оказалось благотворным. Семья была, по тогдашним южноафриканским стандартам, очень культурной и очень либеральной. Один из братьев, Уильям, десятый ребенок в семье, стал впоследствии, правда на недолгий срок, премьер-министром Капской колонии. В истории своей страны он остался не только как самый либеральный премьер, но и как один из очень редких государственных деятелей, выступавших в защиту африканцев.
   Взгляды Оливии Шрейнер формировались и под влиянием прочитанного, а читала она, зачастую вместо школьных учебников, книги по философии, экономике, теологии, истории, политике. Да и вообще почти все время старалась учиться -- сама или под руководством своего старшего брата Теофилуса, который был школьным учителем.
   В ее записках сохранился, например, листок с распорядком дня. Она составила его, когда ей было четырнадцать лет. На сон, еду и все прямо не касающееся учебы отводила себе всего семь часов.
   С 6 до 8 -- французский и немецкий,
   с 9 до 10 -- музыка,
   с 10 до 11 -- латынь,
   с 11 до 12 -- математика,
   с 1 до 2 -- рисование,
   с 2 до 3 -- живопись,
   с 3 до 4 -- латынь,
   с 4 до 5 -- математика,
   с 6 до 7 -- занятия с Тео,
   с 7 до 9 -- читать,
   с 10 до 1 -- писать.
   Во многих из этих предметов она не особенно преуспела. Да и вообще такая программа вряд ли была выполнима. Но она говорит о задачах, которые ставила перед собой юная Оливия Шрейнер.
   А дальше шкода жизни. Ее университеты -- бурская ферма, где она несколько лет служила гувернанткой. Там она начала писать, один за другим, три романа и в 1881 году, когда ей было двадцать пять лет, кончила один из них.
   Это была "Африканская ферма". Оливия Шрейнер отправила рукопись в Шотландию, одному из своих друзей, и в том же году "отправилась вслед за нею сама. В ноябре 1881 года она прибыла в Лондон. В ее планы, правда не слишком определенные, входило намерение получить медицинское образование.
   Но с выходом "Африканской фермы", с 1883 года, судьба Оливии Шрейнер круто переменилась. Роман имел бурный успех. О нем говорили повсюду, писали в газетах и журналах. Его переводили на другие языки. Роман вышел под именем Ральфа Айрона -- Оливия Шрейнер, подобно многим другим известным писательницам XIX века, выбрала себе мужской псевдоним. Но подлинное имя автора все знали, и Оливия Шрейнер стала, как писали лондонские газеты, "львицей сезона".
   Она прожила в Европе, главным образом в Лондоне, до 1889 года и находилась в центре общественной и культурной жизни.
   Она говорила о поэзии с Оскаром Уайльдом, о философии с Гербертом Спенсером, беседовала с Райдером Хаггардом, с Гладстоном.
   Особенно сблизилась она с социалистическим движением. Встречалась с лидером немецких социалистов Вильгельмом Либкнехтом и с лидером английских -- Кейром Харди. Хорошо знала семью Карла Маркса, была близкой подругой младшей дочери Маркса -- Элеоноры, часто виделась с ее мужем, Эдуардом Эвелингом, гостила у Лафаргов, находясь во Франции.
   Круг интересов Оливии Шрейнер был очень широк. Она стала в Лондоне популярным оратором на митингах борьбы за равноправие женщин. А вместо со своим близким другом, врачом Хевелоком Эллисом, много работала над изучением психологии секса.
   Свои социалистические идеи она наиболее полно выразила в книге "Женщина и труд", которую писала много лет. Вышла эта книга только в 1911 году и сразу же получила известность во многих странах. Была переведена и на русский язык и в 1912 году издана в Москве.
   В 1889 году Оливия Шрейнер вернулась на родину, в Южную Африку. Следующее десятилетие было для нее плодотворным. Написала много небольших рассказов. Они были объединены в двух книгах: в 1893 году -- "Грезы и действительность", и в 1897-м-- "Грезы". В эти годы выходит много ее публицистических очерков о разных сторонах южноафриканской жизни. (Впоследствии, уже после ее смерти, они были собраны вместе и изданы в виде книги под названием "Мысли о Южной Африке".) Издаются и еще две ее книги: в 1897 году антиколониальная повесть "Рядовой Питер Холкит в Машоналенде" и в 1898 году, за год до англо-бурской войны, ее размышления по поводу предгрозовой обстановки, сложившейся на юге Африки.
   В годы англо-бурской войны Оливия Шрейнер мужественно выступила против английской политики. Английская сторона ожидала от нее обратного: все-таки она несла в себе английскую кровь, была близка к английской культуре, писала на английском языке. Но Оливия Шрейнер, хотя раньше и отмечала в своих произведениях немало отрицательных черт образа жизни и психического склада буров, все же в этот трудный для них час встала на их защиту.
   Ее протесты против британского вторжения в Трансвааль и Оранжевую Республику были настолько гневными и получили такой отклик в Европе, что, захватив Йоханнесбург, где она тогда жила, английские военные власти, в сущности, держали ее под арестом. В России писали тогда, что с Оливией Шрейнер "обращались очень сурово: ей не позволено было видеться с мужем, ее рукописи были сожжены... и часовому отдан был приказ стрелять в нее при первой же попытке к бегству".
   На страницах мировой печати, в том числе и в журнале "Нива", фотографии Оливии Шрейнер появлялись рядом с изображениями увешанных патронташами бородатых бурских генералов. Она вошла в ряд героев бурской войны.
   Но кончилась война, и через несколько лет вожди бурских землевладельцев нашли общий язык с английским правительством, пошли на сговор с ним за счет африканского населения. И в 1906 году Оливия Шрейнер писала, что "бурский вопрос" интересует ее уже куда меньше, чем раньше. "Они более чем в состоянии сами позаботиться о себе".

* * *

   Чем дальше, тем сильнее волновала ее судьба африканцев и других небелых жителей Южной Африки. В начале 90-х годов она отдала дань увлечению Сесилем Родсом. Он был тогда кумиром всех, кто верил в цивилизаторскую миссию Британской империи. Оливия Шрейнер была с ним близко знакома и, хотя никогда не разделяла восхищения его завоевательными планами, все-таки одно время поддалась влиянию его личности. Но ее отрезвили зверства его отрядов при захвате междуречья Замбези и Лимпопо, земель, которые он назвал в свою собственную честь Родезией.
   Оливия Шрейнер возвысила свой голос против Сесиля Родса, всесильного тогда на юге Африки, и в целом против действий колониализма. Ее книга "Рядовой Питер Холкит в Машоналенде" открывалась уникальным обличительным документом -- фотографией виселицы с трупами африканцев, казненных "пионерами" Сесиля Родса. Эта повесть была во всей мировой литературе первым произведением, где так резко разоблачались английские деяния в Африке и выражалось такое сочувствие африканским народам.
   Повесть многократно переводилась и в России, выдержала нечетное число изданий в журналах, в качестве приложения к журналам, в виде отдельной книги.
   Симпатия к африканцам -- черта непривычная для литературы тех времен -- проявлялась и в рассказах Оливии Шрейнер. Это тоже отмечалось тогда в нашей стране. В июньском номере "Журнала для всех" за 1900 год об одном из ее произведений говорилось: "Настоящими страдальцами являются здесь те, которые необъятной массой слоятся под европейским населением Южной Африки, -- те дикари, ее исконные обитатели, которые так дорого расплачиваются за свое бессилие и некультурность. Настоятельно рекомендуем рассказ Оливии Шрейнер нашим читателям".
   В своей общественной деятельности Оливия Шрейнер стояла куда ближе к африканцам, чем это считалось в ее стране естественным и принятым. В ее доме бывал наиболее известный тогда африканский политический деятель Джон Тенго Джабаву. И она заявила о своем выходе из кейптаунской Лиги освобождения женщин, когда Лига отказалась принимать в свои ряды небелых женщин.
   Взгляд на будущее своей страны, свое политическое кредо Оливия Шрейнер наиболее полно выразила в 1908 году. Тогда создавался Южно-Африканский Союз, предшественник нынешней Южно-Африканской Республики, и обсуждался вопрос о его статуте, о будущих порядках. Журнал "Трансваал лидер" попросил Оливию Шрейнер высказать свое мнение. Ее ответы вышли не только в журнале, но и отдельной брошюрой. Через полвека, в канун провозглашения Южно-Африканской Республики, уже в наши дни, они были переизданы.
   И сейчас они звучат злободневно, потому что проблемы, о которых говорила Оливия Шрейнер, не разрешены до сих пор.
   Против расовой дискриминации, которая теперь, как и в те времена, является основой южноафриканской государственной политики, Оливия Шрейнер высказалась совершенно категорически: "Я уверена, что попытка строить нашу национальную жизнь на различиях по расе или цвету кожи, как таковых, окажется для нас гибельной".
   При решении расовой проблемы Оливия Шрейнер настойчиво предлагала своим соотечественникам смотреть в будущее, а не только исходить из прошлого. "Проблема XX столетия не будет повторением проблемы XIX века или еще более ранних времен. Рушатся стены, отделявшие континенты друг от друга; повсюду европейцы, азиаты и африканцы будут перемешиваться. XXI столетие увидит мир очень отличным от того, каким он предстает на заре XX. И проблема, которую предстоит решать нынешнему столетию, заключается в том, чтобы достичь взаимодействия различных человеческих общностей на более широких и благотворных основах, которые обеспечили бы развитие всего человечества в соответствии с современными идеалами и с современными социальными требованиями".
   Предлагая своим белым соотечественникам смотреть на будущее открытыми глазами, Оливия Шрейнер писала: "Не всегда европейцы будут составлять верхний слой".
   Каждая нация, считала Оливия Шрейнер, должна вносить посильный вклад в дело всего человечества. И задача Южной Африки с ее многорасовым населением -- показать пример построения отношений между различными расовыми группами и "создать свободную, духовно развитую, гармоничную нацию, каждая часть которой действовала бы вместе с остальными и для блага остальных".
   В этом Оливия Шрейнер видела историческую роль своей страны: "такую великую и вдохновляющую роль, какая только доставалась какой-либо нации, -- лишь бы мы оказались достаточна сильными, чтобы исполнить ее".
   Рассуждая, из каких же составных частей должна сформироваться эта "южноафриканская нация", Оливия Шрейнер прежде всего говорила об африканцах и выходцах из Азии; убеждала понять африканцев, уважать их, видеть в них людей. Она напоминала, что африканцы-банту "уже жили в Южной Африке, когда мы пришли сюда", и что они в Южной Африке останутся, никуда не исчезнут, не вымрут, как это произошло с аборигенами многих других стран. И больше того, даже те, кто, казалось бы, мечтает избавиться от африканцев, на самом деле полностью зависят от них, от их труда.
   "Черный человек живет здесь рядом с нами, и он здесь останется. Байту не только быстро возрастают в числе, как это и должно быть на их родном материке и в климате, который наиболее подходит именно для них; они не только отказываются вымирать в условиях контактов с нашей цивилизацией, а, наоборот, стремятся освоить ее и сделать ее своей собственной; и мы не только не в состоянии уничтожить их, но мы не можем даже выселить их, потому что нам они необходимы! Мы жаждем их присутствия, как в пустыне жаждут воды или как старатель жаждет увидеть сверкание золота. Мы нуждаемся во все большем числе этих людей -- чтобы они работали на наших шахтах, строили наши железные дороги, трудились на наших полях, выполняли нашу домашнюю работу и покупали наши товары... Они -- созидатели наших богатств, великая основа, на которой зиждется наше государство. Они -- наш многочисленный трудящийся класс".
   Всяческого уважения, считала Оливия Шрейнер, заслуживают традиции африканских народов банту, населяющих Африку от мыса Доброй Надежды до границ Эфиопии и Нигерии. На Юге их называли кафрами -- от арабского "каффир", то есть "неверный", "язычник". Даже само это слово, общепринятое в XIX столетии, со временем приобретало все более пренебрежительный оттенок. Оливия Шрейнер наперекор усилению расизма напоминала белым: "Каждый, кто видел банту в их традиционной жизни... знает, что даже наиболее горделивые из нас могли бы позавидовать общественному достоинству банту".
   Уважения она требовала и для индийцев, поселившихся на юге Африки в конце прошлого столетия. Их она называла "здравомыслящими, трудолюбивыми и интеллектуально развитыми".
   "Это и есть тот материал, из которого должна сформироваться наша нация; и мы -- немногочисленная и в настоящее время безраздельно господствующая белая аристократия, на которой долг провести социальное переустройство лежит в первую очередь, -- мы должны благодарить судьбу за такой человеческий материал".
   Страна будет сильна и богата, доказывала Оливия Шрейнер, если "население Южной Африки будет единым".
   "Но если оно не будет единым?" -- задавала она вопрос.
   Предвидя, что правящие круги не захотят создавать "южноафриканскую нацию", она показывала пагубность такого решения для самих же белых.
   "Если ослепленные временными выгодами, мы по-прежнему видим в нашем черном населении только гигантские рабочие руки, которые трудятся на нас; если они для нас не люди, а только инструмент; если они целиком лишены земли, хотя и выказали столь большие способности к крестьянскому делу... если их не допускают к высшим формам труда, не дают прав гражданства, не предоставляют возможности участвовать в нашей социальной организации, хотя их собственную разрушили; если эти массы, не связанные с нами чувством благодарности и симпатии и далекие от нас по крови, и цвету кожи, мы все же держим лишь в положении бурлящего невежественного пролетариата, -- тогда я лучше не буду заглядывать в будущее своей страны...
   Пока девять десятых нашего населения не станут полноправными гражданами и не получат права участвовать в управлении государством, разве можем мы чувствовать себя в безопасности? Разве у нас будет мир? Один разочарованный человек, считающий, что с ним поступили несправедливо, -- это уязвимая точка общества, но когда в таком положении находится подавляющее большинство обитателей страны, -- это уже трещина во всей социальной структуре... В конечном счете покоренный народ всегда кладет свою печать на лицо завоевателя... Если мы возвысим черного человека, мы возвысимся вместе с ним; если мы попираем его ногами, он тянет нас назад, сковывая наши движения".
   Можно без преувеличения сказать, что до Оливии Шрейнер никто не проявлял такой дальновидности в подходе к расовой проблеме Южной Африки. И, к сожалению, сегодняшняя действительность подтвердила ее самые мрачные прогнозы.

* * *

   Оливия Шрейнер активно участвовала в распространении на юге Африки социалистических идей, особенно с начала XX века, когда там появились первые социал-демократические организации.
   От нее многие ее соотечественники впервые услышали о Карле Марксе и о его учении. Во время массового собрания в городском зале Кейптауна 1 июля 1906 года прозвучали слова Оливии Шрейнер о Марксе, которого она назвала "великим немецким социалистом и вождем": "Это был человек со столь необыкновенным даром понимать финансовые проблемы, что, по мнению, которое неоднократно высказывалось компетентными лицами, он мог стать одним из богатейших людей Европы, если бы использовал свое знание финансов для обогащения. Но этот человек решил посвятить всю свою жизнь и свой громадный талант только развитию тех теорий, которые, как он верил, послужат на благо человечеству. Он не отказался от служения своим великим идеалам и предпочел нужду и изгнание -- нужду столь горькую, что ему, его жене, высокообразованной женщине, и маленьким детям подчас не хватало даже самого насущного, жизненно необходимого".
   Эти слова не были случайными. В конце 1919 года, за год до своей смерти, Оливия Шрейнер писала, что она считает Маркса и Ленина величайшими людьми последних ста лет. Тогда же: "Я читала такую великолепную книгу -- речи Карла Либкнехта во время войны. Она называется "Будущее принадлежит народу"... Какая прекрасная и смелая душа!.."
   Революционные события Оливия Шрейнер принимала близко к сердцу, даже если они происходили очень далеко от ее родины. В 1905 году, когда в городах Южной Африки проходили собрания в поддержку русской революции и было даже создано общество "Друзья России", она публично заявила о своих симпатиях борцам против царизма.
   Третьего февраля, через несколько дней после Кровавого воскресенья, она написала письмо кейптаунской Социал-демократической федерации в связи с тем, что по болезни не могла прийти на митинг протеста против репрессий в России. Письмо было опубликовано газетой "Саут Эфрикен ньюс" 6 февраля 1905 года. В нем говорилось: "Я глубоко сожалею, что не могу быть с вами на митинге в воскресенье, чтобы выразить мою солидарность с русским стачечным движением. Отсутствуя физически, я буду с вами душой; и еще больше -- с теми, кто сейчас в далекой России взял на себя бремя извечной войны человечества за большую и высшую справедливость, войны, которая ведется столетиями то одним народом, то другим... Сегодня знамя перешло в руки великого русского народа. Я верю, что, являясь свидетелями этого движения в России, мы присутствуем при начале величайшего события в истории человечества за последние века".
   Октябрьская революция взволновала Оливию Шрейнер, наполнила ее душу новыми надеждами. В 1918 году она писала, что "прочла все книги о России", которые "смогла достать в течение последнего года". Она радовалась, что английские докеры отказались грузить судно, которое везло оружие белополякам для борьбы против революционной России.
   В том же, 1918 году, находясь в Лондоне, но уже тяжело больная и большую часть времени прикованная к постели, она все-таки пошла на коммунистический митинг. Билл Эндрюс, один из основателей Коммунистической партии Южпой Африки, избранный ее секретарем на учредительном съезде в 1921 году, вспоминал потом, что на митинге в Лондоне в 1918 году ему "посчастливилось встретить великую южпоафриканскую писательницу Оливию Шрейнер, которая была коммунисткой и пламенной поклонницей русской революции".

* * *

   "Африканская ферма", занимающая основное место в этой книге,[1] -- не только первый, но и самый известный из романов Оливии Шрейнер. Именно он принес ей мировую известность. Два других романа -- "От одного к другому" и "Ундина" -- она так и не отдала в печать, считая работу над ними незавершенной. После ее смерти они все-таки были опубликованы ("От одного к другому" вышел и на русском языке, в Ленинграде, в 1929 году), но вряд ли можно считать их особенно удачными.
   Первый раз "Африканская ферма" была издана в нашей стране восемьдесят лет назад. Петербургский журнал "Вестник иностранной литературы" напечатал роман в четырех номерах, с сентября по декабрь 1893 года.
   В заметке, сопровождавшей перевод, подчеркивалась важная мысль Оливии Шрейнер из ее предисловия к английским переизданиям романа.
   Есть люди, писала Оливия Шрейнер, которым куда больше понравилась бы совсем иная книга об Африке. Книга, "которая рассказывала бы о диких приключениях, о стадах скота, загоняемых бушменами в непроходимые пропасти, о схватках с хищными львами и об удивительных способах спасения жизни от опасностей".
   Этим читателям и критикам она отвечала: "Такую книгу написать мне невозможно. Такие книги всего лучше пишутся в Лондоне. Там можно предоставить простор творческой фантазии, не стесняя себя прикосновенностью с действительностью. Но если кто берется за изображение условий, в которых он вырос, тому приходится убеждаться, что факты сильнее, чем он. Тех блестящих образов, какие фантазия ищет в отдаленных странах, он доставить не может".
   Показ реальной жизни -- это прежде всего и отличало "Африканскую ферму" от большинства других тогдашних романов об Африке. И отрадно сейчас прочесть, что когда-то в "Вестнике иностранной литературы" роман хвалили именно за это.
   Место основного действия в романе -- ферма, подобная той, на которой Оливия Шрейнер служила гувернанткой. Типичная бурская ферма, затерянная в вельде, южноафриканских степях, на просторах Карру, обширного высокого плато. Ферма находится в глубине Капской колонии, но действие переносится и в Оранжевую Республику, действующие лица бывают и на мысе Доброй Надежды, и в Трансваале, и на алмазных копях Кимберли.
   Время действия -- сто лет тому назад, шестидесятые и семидесятые годы. На территории, которую в наши дни занимает Южно-Африканская Республика, тогда находились два английских владения -- Капская колония и Наталь, и две бурские республики -- Трансвааль и Оранжевая (Оранжевое Свободное Государство).
   Среди действующих лиц -- представители разных расовых и национальных групп пестрого населения Южной Африки.
   Это готтентоты и "кафры" -- южно-африканские банту.
   Это выходцы из Англии -- она обосновалась в этой части мира несколькими десятилетиями раньше.
   Другой народ -- известный тогда как буры (по-голландски -- крестьяне). Это потомки выходцев из Голландии и Франции, обосновавшихся на мысе Доброй Надежды еще во второй половине XVII столетия. Себя они называли по-голландски африкандерами, то есть африканцами. Постепенно голландский язык здесь менялся, превращался в "капское наречие", а теперь считается особым языком африкаанс. На этом языке нынешние потомки выходцев из Голландии и Франции называют себя африканерами, что тоже означает -- африканцы, или, может быть, точнее -- белые африканцы.
   Существовавшие сто лет назад взаимоотношения между этими группами очерчены в романе очень ярко. Тетушка Санни (прообразом для нее служила хозяйка самой Оливии Шрейнер) не выносит англичан. Грегори Роуз считает буров вульгарными.
   Африканцев -- готтентотов и "кафров" -- среди главных действующих лиц романа нет. Но хорошо видно, какое место отводилось им в "Белой Южной Африке". Отчетливо обозначена и позиция автора -- словами Линдал, главной героини. Глядя на пастуха-"кафра", она говорит Грегори Роузу: "Это самое интересное и умное существо из всех окружающих меня... Этот юноша наводит меня на размышления. Неужели его раса исчезнет в огне столкновения с более сильной? Глядя на него, невольно задумываешься о будущем и вспоминаешь о прошлом".
   Из всего тогдашнего южноафриканского быта нагляднее всего показано существование бурских фермеров в те времена, -- когда промышленный бум еще по-настоящему не начался. Богатейшие месторождения алмазов еще только-только обнаружены, и никто еще не догадывается, что через несколько лет неподалеку от них найдут и крупнейшие в мире месторождения золота. Главным богатством считаются овцы да еще страусы, снабжающие своими перьями парижских модниц.
   Может показаться, что Оливия Шрейнер несправедлива к бурским фермерам, что их быт в романе уж слишком непригляден, утрировано их стремление понимать буквально все написанное в Библии и нежелание читать ничего, кроме Библии.
   Но широко распространенное мнение о бурах было куда неприглядней -- во всяком случае, до англо-бурской войны, когда буры вызвали всеобщее восхищение своим мужеством. Бытовавшие представления весьма лаконично сформулировал Марк Твен, побывав в 1896 году на юге Африки. Он писал: "Суммировав все добытые мною сведения о бурах, я пришел к следующим выводам:
   Буры очень набожны, глубоко невежественны, тупы, упрямы, нетерпимы, нечистоплотны, гостеприимны, честны во взаимоотношениях с белыми, жестоки по отношению к своим чернокожим слугам, ленивы, искусны в стрельбе и верховой езде, увлекаются охотой, не терпят политической зависимости; хорошие отцы и мужья; они не любят шумное общество в городах, предпочитая ему уединенность, отдаленность, одиночество, пустоту и тишину степи; отличаются здоровым аппетитом и не очень разборчивы в еде... они гордятся своим голландско-гугенотским происхождением, своим религиозным и военным прошлым; гордятся подвигами своего народа в Южной Африке, своими смелыми исследованиями пустынных, не нанесенных на карту земель, куда они отправляются в поисках территорий, свободных от власти ненавистных им англичан, и своими победами над туземцами и англичанами, но больше всего они гордятся тем непосредственным интересом, какой постоянно проявляет к их делам само провидение. Буры не умеют ни читать, ни писать; и хотя здесь печатаются две-три газеты, однако никто, по-видимому, этим не интересуется; еще до недавнего времени здесь не было школ, детей не учили; слово "новости" оставляет буров равнодушными, -- им совершенно все равно, что творится в мире..."
   А впрочем, о жизни Капской колонии времен, близких к "Африканской ферме", есть подробные свидетельства и наших соотечественников: И. А. Гончарова, побывавшего там на фрегате "Паллада", или живописца и искусствоведа А. Вышеславцова, который был там пятью годами позднее и рассказал об этом в своих "Очерках пером и карандашом из кругосветного путешествия в 1857, 1858, 1859 и 1860 годах". Обоим вспомнились там гоголевские типы, и Гончаров нашел среди бурских фермеров Коробочку, а Вышеславцов -- Собакевича. Правда, они не забирались в такую глушь, как Оливия Шрейнер. Кто знает, какие сравнения пришли бы им в голову там.
   Но мировая известность "Африканской фермы" объясняется прежде всего не тем, как показана Южная Африка. Эта книга приобрела такую популярность потому, что на материале своей страны Оливия Шрейнер сумела заговорить о крупных общечеловеческих проблемах: о борьбе против религиозного ханжества, о правах женщин, да и вообще об очень многом, что тогда волновало людей.
   В судьбах Линдал, Вальдо и Эмм молодые люди и девушки, жившие далеко от Южной Африки, узнавали себя, свое поколение, его вопросы, тревоги, драмы.
   Джером Джером писал об этом романе: "История африканской фермы" -- вещь неповторимая. Я прекрасно помню ту бурю негодования, которую обрушили на "Африканскую ферму"... Эту книгу, дескать, нельзя дать в руки молодому человеку или благовоспитанной барышне. Но юноши и девушки жадно протягивали к ней руки и хватались за нее, как за поводыря в дебрях жизни".

* * *

   Включенные в эту книгу рассказы появились в девяностых годах. И читатели в нашей стране знакомятся с ними тоже не впервые. Некоторые из них переводились не раз, еще и до "Африканской фермы". И писали об этих рассказах тоже немало.
   Наиболее интересно, пожалуй, вспомнить, как отнесся к ним Горький. В своей большой статье "Аллегории Оливии Шрейнер" он не только рассказал своим читателям-нижегородцам о творчестве южноафриканской писательницы, но и дал свое мнение о широко распространенном тогда жанре коротких рассказов-аллегорий. Дань таким аллегориям отдали и западные писатели, такие как Оскар Уайльд, и многие из русских: В. Г. Короленко, Мамин-Сибиряк, Василевский-Буква.
   Горький ставил вопрос: "Нужна ли аллегория, эта трудная литературная форма, всегда стремящаяся изложить заранее предвзятую мысль, нравоучение в художественном образе?"
   И отвечал: "Несомненно, нужна". Но он подчеркивал трудность этого пути.
   "Нужен огромпый талант, нужно иметь глубокое философское образование, нечеловеческую опытность и сделать массу технической работы для того, чтобы написать книгу на тему Шрейнер, затронутую ею в рассказе "Охотник", и в реальных образах показать настойчивое, неутомимое стремление человека к истине, все ошибки, все муки его на этом пути. Это труд свыше сил человеческих, и писатели, которые брались за эту тему, не имели успеха. Возьмите Флоберово "Искушение св. Антония", как попытку изобразить искание истины и все заблуждения человечества в области религии, -- это неудачная попытка... Мадьяр Эмирик Мадач, писатель очень талантливый, пробовал в своей "Трагедии человека" изобразить всю историю культуры, весь постепенный ход и рост творческого духа человечества, и получилось что-то сухое, скучное, отвлеченное..."
   В своей статье Горький целиком привел два коротких рассказа Оливии Шрейнер: "Тайна художника" и "Дары жизни" (они включены и в эту книгу). И, частично, третий -- "Три сновидения в пустыне".
   О рассказе "Дары жизни" Горький написал: "Вот в доказательство одна из поэм -- краткая, ясная и, смотрите, -- какая значительная по мысли... Сколько потребовалось бы работы и знания жизни, психологии и остроумия, чтобы эту мысль развить в реальных образах, -- в рассказе или романе!"
   О рассказе "Тайна художника": "Вот еще одна из аллегорий Шрейнер, немножко грустная, но так просто-красивая!"
   А в целом оценил рассказы так: "Оливии Шрейнер превосходно удается объединить в ее аллегориях крупное идейное содержание с художественным изложением. Простота и ясность -- вот первое, внешнее достоинство ее маленьких рассказов; бодрость настроения и глубокая вера в силу человеческого духа -- вот внутреннее значение ее аллегории".

* * *

   Сейчас, спустя почти сто лет, можно, должно быть, бросить Оливии Шрейнер немало упреков. В некоторой сентиментальности. В длиннотах, недостатке динамики действия.
   Она умела писать афористически. "Трудом создан человек, трудом же можно лишить его всего человеческого". "Я была еще слишком молода, чтобы быть доброй". "Материнское чувство еще не поселилось в моем маленьком сердце, я не знала, что мужчины -- все -- мои дети, как знает это настоящая женщина с большим сердцем". Но порой ее рассуждения слишком многословны и, не исключено, получат от кого-нибудь из читателей насмешливое: "Старомодно".
   Ну, во-первых, это ведь и написано сто лет назад. А во-вторых, проверку-то целым столетием эта женщина выдержала. Ее имя и лучшие из ее творений не забыты напрочь. И дело не только в ее таланте, а и в ее искренности, гуманизме. В том, что, как говорилось о ней в петербургском журнале: "Литература, по ее словам, должна служить способом распространения гуманитарных идей". Все ли новомодные романы, полные динамизма и начисто лишенные сентиментальности, выдержат проверку столетием?
   Со времен Оливии Шрейнер правящие круги на ее родине непрерывно разжигали расовую и национальную рознь, воздвигали все новые барьеры между людьми разного цвета кожи и разных национальностей. Сегодняшняя государственная доктрина -- апартхеид, изобретенная крайними африканерскими националистами, гласит, что каждому народу предопределен свыше свой путь, своя культура. И что взаимопроникновение, сближение культур пагубно, преступно, как и смешение крови "белых" и "черных". Ссылаются и тут на Библию, в этом совсем не повинную.
   Но все-таки Оливию Шрейнер чтут и считают крупнейшей писательницей Южной Африки все ее соотечественники -- и белые, и черные, и метисы, и южноафриканские индийцы. Судя по сообщениям печати, в Южной Африке и за ее пределами сейчас готовится не меньше четырех или пяти книг об Оливии Шрейнер.
   За ее идейное наследие, за право считать ее своим знаменем борьба ведется и сейчас. Стоящие у власти в стране африканерские националисты не могут чернить память Оливии Шрейнер -- ведь все знают, как мужественно она защищала буров во время англобурской войны. Если бы можно было оставить в ее творчестве только эту линию, ее бы давно канонизировали. Но слишком много у нее было такого, о чем власти хотели бы забыть.
   В 1955 году, когда исполнилось столетие со дня ее рождения, официальная печать сперва призвала торжественно отметить эту дату. Затем, когда демократы напомнили о ее выступлениях против расизма, официальная газета "Ди Бюргер" объявила: "Оливия Шрейнер в опасности".
   И полного собрания сочинений крупнейшей южноафриканской писательницы на ее родине так и не издали.
   Южноафриканские коммунисты считают Оливию Шрейнер "революционной социалисткой". В нынешней программе Южно-Африканской коммунистической партии ее имя названо в одном ряду с основателями партии Айвоном Джонсом и С. П. Бантингом и еще несколькими белыми южноафриканцами, которые "плыли против расистского потока"; память об этих людях, говорится в программе, "никогда не будет забыта африканским народом".
   Махатма Ганди хорошо знал Оливию Шрейнер. Он прожил на юге Африки двадцать лет, с 1893 до 1914 года, там сложилось его мировоззрение, там родилось его учение -- сатьяграха, там он научился руководить массовым движением. Покидая Южную Африку в июле 1914 года, он говорил на прощальном митинге в Кейптауне, что глубоко верит в страну, которая могла дать миру такого человека, как Оливия Шрейнер.
   И, наконец, нельзя не привести стихотворения Роя Кэмпбелла, наиболее известного южноафриканского поэта. Оно называется "Бюффелс коп" ("Могила Оливии Шрейнер"). В недавно опубликованном переводе В. Потаповой оно звучит так:
  
   Когда иссякнут мужество и силы,
   Я вспомню, как предгрозовая мгла
   Плыла над одинокою могилой,
   И распростертого над ней орла,
   Что уронил безмолвно, сизокрылый,
   Перо серебряное из крыла.
  
   Давно уже нет среди живых и того, кто написал эти строки, но и нынешние поэты посвящают стихи самой чтимой женщине Южной Африки.
  

-----------------------------------------------------------

   Источник текста: Шрейнер О. Избранное. М.: Художественная литература, 1974. -- Прим. верстальщика.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов