СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ
ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ
ИЗДАННЫЙ ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
НИК. ВАС. ГЕРБЕЛЯ
Кукла. -- А. С.
Прежде было лучше. -- Л. Мея
Капралъ Терефера и капитанъ Шерпетына. -- Л. Мея
Л. КОНДРАТОВИЧЪ (СЫРОКОМЛЯ).
Людвигъ Владиславъ Кондратовичъ, извѣстный болѣе подъ своимъ псевдонимомъ Владислава Сырокомли, родился въ 1824 году, въ деревнѣ, арендуемой его отцомъ и лежащей недалеко отъ Минска. Сынъ бѣднаго шляхтича, Кондратовичъ прошолъ всѣ пять классовъ гимназіи и на семнадцатомъ году уже поступилъ на службу въ канцелярію администраціи радзивиловскихъ имѣній. Страсть къ стихотворству развилась въ нёмъ очень рано: будучи пятнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, онъ уже пользовался извѣстностью между своими товарищами, какъ поэтъ. И дѣйствительно, даже въ тогдашнихъ стихотвореніяхъ Кондратовича проглядывала его талантливая натура, которая впослѣдствіи высказалась такъ блистательно въ цѣломъ рядѣ произведеній, исполненныхъ неподдѣльнаго чувства, добродушнаго юмора и истинной поэзіи.
Первымъ серьознымъ трудомъ Кондратовича, явившимся въ печати, и обратившимъ на себя общее вниманіе, были переводы старыхъ польскихъ поэтовъ, писавшихъ по-латыни. Переводы отличались точностью, мастерствомъ отдѣлки и часто далёко оставляли за собою подлинникъ. Вслѣдъ за тѣмъ дѣятельность Кондратовича приняла широкіе размѣры и сдѣлалась весьма разнообразною. Изъ-подъ Минска переѣхалъ онъ въ маленькое имѣніе, взятое на аренду его отцомъ, и лежащее въ верстахъ пятнадцати отъ Вильно. Вліяніе бывшей литовской столицы, центра умственной и общественной жизни всей Литвы, было плодотворно для развитія богато-одарённой личности Кондратовича. Здѣсь-то началъ онъ издавать рядъ своихъ поэмъ и легкихъ стихотвореній, поставившихъ его имя на ряду съ первыми поэтами Польши и обратившихъ на него общее вниманіе всѣхъ истинныхъ цѣнителей поэзіи. Лучшими изъ поэмъ Кондратовича, написанныхъ имъ въ это время, можно назвать: "Маргера", "Яна Демборога", "Каноника Перемышльскаго" и "Уласа", а изъ драматическихъ произведеній: "Избу въ лѣсу", "Деревенскаго политика" и "Каспара Карлинскаго". Несмотря на огромный успѣхъ его большихъ поэмъ и нѣкоторыхъ драматическихъ произведеній -- всё это блѣднѣетъ передъ его мелкими разсказами, основанными большею частью на старыхъ литовскихъ преданіяхъ, или взятыми изъ быта бѣдной шляхты и простого народа, и поражающія читателя не глубиною идей, а благородствомъ направленія, сердечностью, простотою и изяществомъ формы. Въ этихъ разсказахъ Кондратовичъ достигъ высокаго совершенства. Къ этому слѣдуетъ прибавить, что онъ обладалъ необыкновенно-звучнымъ стихомъ, и всѣ согласны въ томъ, что по красотѣ стиха Кондратовичъ, за исключеніемъ Мицкевича, не имѣлъ соперника въ польской литературѣ. Въ произведеніяхъ Кондратовича выдаются всего болѣе двѣ характеристическія черты, отличающія его своеобразное творчество; это -- полная искренность выражаемыхъ имъ чувствъ, производящая обаятельное впечатлѣніе, и тонкая, добродушная сатира, которою проникнуты многія изъ его мелкихъ стихотвореній. Во всѣхъ его сочиненіяхъ видно живое пониманіе прошлаго, основанное на глубокомъ, серьозномъ изученіи старины, что кладётъ на его произведенія печать своеобразности. Изъ мелкихъ стихотвореній Кондратовича многія сдѣлались народными. Большая часть изъ нихъ положена на музыку извѣстнымъ польскимъ композиторомъ Монюшко.
Не смотря на недостаточность своего школьнаго образованія, Кондратовичъ обладалъ обширною начитанностью, зналъ прекрасно латинскій языкъ, а также языки русскій, французскій и нѣмецкій, съ которыхъ много переводилъ. Работалъ онъ чрезвычайно быстро, такъ-что иногда цѣлую поэму оканчивалъ въ два, три дня. Въ эти дни онъ бывалъ всегда болѣзненно разстроенъ. Послѣ труда нервное раздраженіе, которымъ онъ постоянно страдалъ, доходило въ нёмъ до крайней степени. Можно сказать положительно, что каждому новому поэтическому произведенію онъ отдавалъ часть самого себя, въ буквальномъ значеніи этого слова. Въ образѣ своей жизни онъ отличался чисто-поэтической безпечностью, вслѣдствіе чего постоянно нуждался, не смотря на высокій гонорарій, платимый ему издателями. Неумѣренный въ наслажденіяхъ, онъ рано растратилъ свои жизненныя силы и безвременно сошолъ въ могилу, едва переживъ свой сороковой годъ.
КУКЛА.
Не плачь, моя кукла, не будь своенравной:
Умненько сиди, не мотай головой!
Послушай -- о чёмъ говорили недавно
Папа и мамаша со мной.
Мнѣ къ празднику платье сошьютъ -- заглядѣнье!
Я къ этому времени буду ужь звать
Молитвы французскія: мы въ воскресенье
Поѣдемъ въ обѣднѣ опять.
А наши крестьяне -- вотъ будутъ дивиться
И, слыша молитву, качать головой!
А мнѣ не прилично по-польски молиться,
Какъ-будто мужичкѣ простой.
Но тихо -- по-польски просить буду Бога,
Чтобъ мнѣ хорошѣть и рости поскорѣй,
Чтобъ далъ онъ папашѣ такъ много, такъ много
И бѣлыхъ, и жолтыхъ грошей.
Ужь какъ же папаша мой любитъ монеты!
И служитъ молебны, и въ церковь даритъ:
"Господь -- говоритъ онъ -- заплатитъ за это,
И больше въ сто разъ возвратитъ."
Такъ вотъ онъ и молитъ усердно у Бога --
И Богъ ему больше и больше даётъ;
И скоро накопится денегъ такъ много,
Что мы потеряемъ и счотъ.
Ахъ, кукла! какая ты, право, смѣшная!
Ты думаешь: Богъ къ намъ появится Самъ,
Иль спустится съ деньгами ангелъ изъ рая
И деньги отдастъ эти намъ?
Нѣтъ! явится жидъ въ длиннополомъ кафтанѣ,
И будетъ онъ деньги папашѣ носить;
За деньги мы купимъ крестьянъ, а крестьяне
Намъ будутъ и жать, и косить.
Ты знаешь ли кто мы? Мы -- паны, я -- панна,
А это -- холопы, рабочій народъ;
Самъ Богъ имъ велѣлъ, чтобъ они постоянно
Трудились для насъ, для господъ.
Фи, какъ они грубы, нечисты и пьяны,
Въ дырявыхъ сермягахъ, всегда безъ сапогъ...
Да кто жь виноватъ въ томъ! Не слушаютъ пана:
За-то и караетъ ихъ Богъ.
Папа любитъ лошадь, мамаша -- собачку,
Холоповъ же всякій ругаетъ и бьётъ.
Хоть жаль, а нельзя же давать имъ потачку:
Такой ужь упрямый народъ#
Вчера вотъ: папа отдыхалъ въ кабинетѣ,
Они же -- ну, право, ихъ мало бранятъ --
Вошли, натоптали слѣдовъ на паркетѣ:
"Ѣсть нёчего, баринъ!" кричатъ.
За-то были выгнаны вонъ и прибиты...
Ну, право, когда я начну управлять --
Пока эти люди не будутъ всѣ сыты,
До-тѣхъ-поръ не лягу я спать!
Уснёшь ли спокойно, когда тутъ толпится
Голодный народъ у окна, у воротъ!
Пожалуй, какой-нибудь нищій приснится
И въ сумкѣ съ собой унесётъ.
А пуще боюсь -- не узналъ бы на небѣ
Господь; а Онъ добръ, говорятъ, къ бѣднякамъ...
Помолимся жь, кукла, о деньгахъ, о хлѣбѣ --
Чтобъ далъ ихъ крестьянамъ и намъ!
А. С.
ПРЕЖДЕ БЫЛО ЛУЧШЕ.
Нѣтъ! село у насъ стояло
Краше въ старину!
Да не быть норѣ бывалой:
Что ни дѣвка -- цвѣтикъ алый,
Что ни парень -- ну!
Васъ привёлъ Богъ умудриться,
А посмотришь -- не спорится
Ничего-то вамъ:
На лугу цвѣты -- крапива;
И чахоточная нива,
И народъ-то -- срамъ!
Намъ, бывало, не помѣха --
Снѣгъ и градъ съ дождёмъ:
Коль работаемъ -- утѣха,
А гуляемъ -- такъ застрѣха
Ходитъ ходенёмъ.
Нынче люди не такіе:
За работой -- что больные,
Съ чарки -- подъ столомъ;
А могучихъ дѣдовъ кости
Почиваютъ на погостѣ
Вѣковѣчнымъ сномъ!
Къ нимъ бреду въ морозъ и слякоть --
Выпить жбанъ медку:
По покойникамъ поплавать
И съ могилкой покалякать
Любо старику!
Л. Мей.
КАПРАЛЪ ТЕРЕФЕРА И КАПИТАНЪ ШЕРПЕТЫНА.
Хлѣбъ солдатскій -- не пшеница,
А припомнишь -- сердце стиснетъ:
Горько... что твоя горчица --
И слеза въ глазахъ повиснетъ.
Панъ подумаетъ: такая
Наша молодость бывала,
Какъ теперь у васъ, шальная,
Что съ пелёнъ старухой стала?
Нѣтъ! похоже, да не то же:
Гдѣ въ васъ сила? гдѣ въ васъ вѣра?
Ахъ Ты, Господи, мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Вотъ теперь-то мы въ невзгодѣ
Старики совсѣмъ ослабли,
А въ двѣнадцатомъ-то годѣ,
Какъ пришла пора до сабли...
Эхъ! Вотъ видишь, панъ, петличку
Съ алой лентою? А нутка,
Какъ я эту взялъ отличку --
Поспроси, такъ скажешь -- жутко!
Да! бывало намъ негоже:
Голодъ, холодъ, лѣсъ -- квартера...
Ахъ Ты, Господи, мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Ну, Смоленская дорожка!
Что ни шагъ, то перестрѣлки...
Въ ранцахъ хлѣба хоть бы крошка;
А ужь гдѣ тутъ до горѣлки!
Подъ усадебкой одною
Дали роздыхъ. Чуть свѣтаетъ;
А козаки за спиною,
А морозъ такъ и кусаетъ.
Крестъ зажгли съ могилы: что же?
Не могилы сваты -- вѣра!
Ахъ Ты, Господи, мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Всѣ къ огню: хоть у лучины,
Да согрѣть бы только пальцы,
Всѣ -- гасконцы и жмудины,
И кравусы, и вестфальцы.
Вспыхнулъ крестъ; огонь раздули,
Хворостинокъ подложили,
Не добромъ морозъ ругнули,
Съ пѣсней трубки закурили;
А иной лёгъ спать -- да тоже
Вѣдь и сну бываетъ мѣра...
Ахъ Ты, Господи, мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Лёгъ на снѣжной-то постелѣ,
Да вотъ встать -- не всталъ по-нынѣ;
Развѣ встанетъ, въ-самомъ-дѣлѣ,
Въ Есофатовой долинѣ.
Ну, бывало, палашами
Мы и выроемъ могилу,
И съ молитвой, со слезами
Сложимъ въ снѣгъ былую силу.
Про другихъ болтать не гоже,
А нашъ полкъ крѣпила вѣра...
Ахъ Ты, Господи, мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Да, нашъ полкъ былъ въ капитана:
Что по битвѣ, что до битвы,
Каждый день онъ, ранымъ-рано,
Намъ велитъ читать молитвы;
Если жь постъ когда настанетъ --
Nolens, volens, а постися.
Офицеръ его помянетъ,
А солдаты имъ нлялися.
Человѣкъ былъ въ лѣтахъ тоже;
Рѣчь -- по маслу; взгляду мѣра...
Ахъ Ты, Господи мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Хоть была похмура мина,
Да живьёмъ его изжарте --
Камень... Звали Шерпетына,
Потому -- рубился arte.
Для солдатъ весь на распашку;
Есть нужда, такъ всѣ къ нему же:
Дастъ послѣднюю рубашку;
Передъ фронтомъ -- чорта хуже!
Голосъ -- нешто трубы строже:
Оглушитъ и офицера.
Ахъ Ты, Господи, мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Со Смоленска -- примѣчаю --
Старый сѣлъ на обѣ ноги:
Можетъ, раненъ по случаю,
Можетъ, такъ усталъ съ дороги?
Богъ же вѣдаетъ! Примѣрно
Такъ былъ крѣпко вѣренъ роли,
Что умри онъ съ боли -- вѣрно
Не узнали бы, что съ боли.
По колѣна снѣгъ, а всё же
Прётъ въ нёмъ лучше гренадера.
Ахъ Ты, Господи, мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Чуть мы были на готовѣ,
"Стройся!" крикнулъ онъ порядно:
"На плечо!" Я вижу -- брови
Такъ и сходятся. Не ладно!
По шеренгамъ всѣхъ оправилъ.
"Прямо, маршъ!" Такой-то бравый;
Только смотримъ, анъ оставилъ
На снѣгу онъ слѣдъ кровавый...
И шатается онъ, тоже
Словно веселъ, для примѣра...
Ахъ Ты, Господи, мой Боже!
Ахъ ты, старче Терефера!
Вотъ присѣлъ онъ на дорогу,
Обвязалъ платочкомъ рану;
Я и вышелъ на подмогу,
Чѣмъ прійдётся, капитану.
А старикъ какъ крикнетъ: "Что ты!
На чужую кровь глазѣешь,
Терефера? Маршъ до роты!"
Тереферой, разумѣешь,