Страхов Николай Николаевич - О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки, как цельного знания В. Розанова. Москва, 1886.

Н. Страховъ

ФИЛОСОФСКІЕ ОЧЕРКИ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1893

О пониманіи. Опытъ изслѣдованія природы, границъ и внутренняго строенія науки, какъ цѣльнаго знанія В. Розанова. Москва, 1886.

Книга эта невольно останавливаетъ на себѣ вниманіе и даже возбуждаетъ нѣкоторое удивленіе. Мы видимъ предъ собою огромный трактатъ, составляющій правильное цѣлое, проникнутый одною руководящею мыслью, написанный легкимъ и яснымъ языкомъ и представляющій черты дѣйствительнаго философскаго мышленія. На каждой страницѣ мы находимъ нѣкоторый трудъ мысли, и совокупность всего множества этихъ страницъ (737) свидѣтельствуетъ о немаломъ трудолюбіи и настойчивости автора.

Но, не смотря на все это, книга постоянно оставляетъ въ читателѣ чувство страннаго неудовлетворенія, а часто и большаго разочарованія. Авторъ задался огромнымъ вопросомъ: онъ, повидимому, думалъ создать какъ бы новую науку, излагающую, подъ руководствомъ одного общаго принципа (пониманія), основные методы, границы и отношенія всѣхъ частей научнаго познанія. Его книга есть методологія и классификація наукъ; ее можно, по ея предмету, поставить между такими сочиненіями, какъ De dignitate et augmentis scientiarum Бэкона, Philosophie des sciences Ампера и Энциклопедія Гегеля, Но авторъ разбираемой книги не обращаетъ вовсе вниманія на какихъ-нибудь предшественниковъ и полагаетъ, что дѣлаетъ нѣчто совершенно новое, такъ какъ онъ нашелъ принципъ, который одинъ можетъ дать цѣльность всей области научнаго знанія. Этотъ принципъ -- пониманіе. Въ настоящее время, какъ замѣчаетъ авторъ въ предисловіи,-- "всѣ отношенія науки и философіи проникнуты глубокимъ антагонизмомъ", и этотъ антагонизмъ "показываетъ, что и въ самомъ дѣлѣ есть двѣ независимыя ооласти, куда разумъ несетъ свои пріобрѣтенія, и что, слѣдовательно, единства познанія не существуетъ" (стр. VIII). Поэтому "положеніе обозрѣвающаго (совокупность всего созданнаго разумомъ человѣка) могло бы стать безвыходнымъ, если бы внѣ науки и философіи не лежало третьяго, что можетъ быть поставлено на ряду съ ними, чего не можетъ коснуться сомнѣніе, и что способно послужить къ раскрытію природы, границъ и строенія обозрѣваемаго. Это -- пониманіе" (стр. IX).

Что такое пониманіе -- видно изъ слѣдующаго мѣста:

"Знаніе и пониманіе различаются по природѣ и по происхожденію. Первое ограничивается простымъ сознаніемъ, что объектъ его существуетъ, при чемъ ни одинъ изъ вопросовъ, которые могутъ быть предложены относительно этого объекта, не находитъ разрѣшенія. Пониманіе же заключаетъ въ себѣ сознаніе, что то, что существуетъ, и не можетъ не существовать, причемъ совокупность всѣхъ вопросовъ, которые могутъ быть предложены относительно его объекта, получаетъ разрѣшеніе". "Первое ограничивается внѣшними признаками и формами существующаго и наружными формами происходящаго,-- второе раскрываетъ то, что лежитъ подъ этими внѣшними признаками и формами и что производитъ ихъ" (стр. 6).

"Самое происхожденіе знанія и пониманія различно. Первое образуется въ человѣкѣ потому, что онъ одаренъ органами чувствъ, его разумъ остается при этомъ пассивнымъ... Пониманіе образуется при господствующемъ участіи человѣческаго разума, и внѣшнія чувства -- только орудія для него, которыя направляетъ онъ и впечатлѣнія которыхъ онъ изслѣдуетъ, чтобы раскрыть то, что лежитъ за этими впечатлѣніями и что вызываетъ ихъ" (стр. 7).

Изъ этого видно, что подъ знаніемъ авторъ разумѣетъ одни чисто эмпирическія познанія, и что пониманіе соотвѣтствуетъ умозрѣнію, или тому, что Кантъ называлъ чистимъ разумомъ, и что составляетъ метафизическій элементъ во всѣхъ нашихъ познаніяхъ. Всякая наука состоитъ въ томъ, что мы подводимъ существующее подъ какія-нибудь категоріи, источникъ которыхъ не есть опытъ, а нашъ разумъ, образующій ихъ по поводу опыта. Такимъ образомъ, нашъ авторъ рѣшительно становится противъ эмпиризма и старается изслѣдовать самостоятельную дѣятельность разума. Объ эмпиризмѣ онъ разсуждаетъ такъ:

"Если бы разумъ, получивъ первое впечатлѣніе отъ внѣшняго міра и отразивъ его въ себѣ, продолжалъ затѣмъ оставаться въ покоѣ до новаго впечатлѣнія, то мы могли бы утверждать, что онъ есть простой пріемникъ впечатлѣній и хранитель ихъ, есть та tabula rasa, на которой по произволу внѣшній міръ отмѣчаетъ моменты своего существованія. Каковы будутъ эти отражающіеся предметы и явленія, таковы будутъ и отраженія ихъ въ сознаніи человѣка, а слѣдовательно, и опредѣляющее значеніе будетъ принадлежать неразуму, а имъ... Но этотъ разумъ не есть простой пріемникъ впечатлѣній, если отвергаетъ одни изъ нихъ и ищетъ другихъ. Онъ не есть только tabula rasa, если самъ направляетъ пишущую руку и самъ слагаетъ слова опредѣленнаго содержанія и въ опредѣленномъ порядкѣ объ этомъ внѣшнемъ мірѣ. Первое полученное впечатлѣніе не остается въ немъ безплоднымъ; то, что за нимъ слѣдуетъ, далеко переступаетъ за предѣлы того, что это впечатлѣніе могло бы произвести въ мертвомъ механизмѣ. Будучи разъ выведенъ изъ состоянія покоя, онъ тотчасъ обнаруживаетъ нѣкоторую дѣятельность, которая необъяснима вліяніемъ внѣшняго міра, и причину которой мы должны, слѣдовательно, отнести къ его собственной природѣ" (стр. 50).

Такимъ образомъ, разумъ есть, по ученію автора, нѣкоторая потенція, которая, по внутренней необходимости образуетъ въ прикосновеніи съ внѣшнимъ міромъ рядъ идей: схемы или зачатки этихъ идей постоянно -заложены въ разумѣ. Коренныхъ или главныхъ идей авторъ насчитываетъ семь, въ слѣдующемъ порядкѣ: 1) идея чистаго существованія или бытія, 2) идея сущности или природы бытія, 3) идея свойствъ или аттрибутовъ, 4) идея причины, 5) идея цѣли или слѣдствія, 6) идея сходства и различія, 7) идея числа.

Мы, очевидно, имѣемъ здѣсь передъ собою таблицу основныхъ понятій или категорій, не логическихъ только, но метафизическихъ, то есть взятыхъ въ томъ же смыслѣ, въ которомъ составилъ свою систему категорій Кантъ, а впослѣдствіи Гегель. Авторъ подробно разсматриваетъ указанныя имъ "идеи", доказывая, что онѣ возникаютъ изъ разума, а не изъ опыта, и что развитіе ихъ совершается именно въ указанномъ порядкѣ. Внутренняя связь категорій, впрочемъ, не излагается, и самый процессъ, по которому одна изъ нихъ порождаетъ другую, не опредѣляется, то есть нѣтъ такого построенія всей системы, какое предложилъ Гегель. Нашъ авторъ беретъ все дѣло скорѣе какъ фактъ, какъ выводъ изъ наблюденія надъ ходомъ всякаго мышленія. Вотъ какъ, напримѣръ, онъ разсуждаетъ о порядкѣ идей:

"Знанія могутъ быть или о существованіи чего-либо, или о природѣ чего-либо существующаго, или о какомъ-нибудь свойствѣ его, или о его причинѣ или дѣли, или наконецъ о его сходствѣ съ чѣмъ-нибудь, или различіи отъ чего-нибудь. Если до соприкосновенія съ внѣшнимъ міромъ разумъ не имѣетъ никакого существованія, то въ такомъ случаѣ, изъ этихъ шести видовъ знанія въ немъ безразлично можетъ образоваться первымъ каждое. Посмотримъ, дѣйствительно-ли это можетъ произойти. И опытъ (его можетъ совершить каждый на себѣ), и наблюденіе надъ другими, и размышленіе одинаково убѣждаютъ насъ, что нѣтъ. Разумъ не можетъ образовать первое представленіе о природѣ чего-либо, потому что въ немъ нѣтъ еще представленія о существованіи чего-либо; разумъ не можетъ сперва узнать о свойствѣ предмета, а потомъ о томъ, что существуетъ предметъ, обладающій этимъ свойствомъ; онъ не можетъ узнать сперва о цѣли чего-либо, а потомъ о томъ, что есть нѣчто, имѣющее цѣль, и т. д. Однимъ словомъ, опытъ убѣждаетъ, что и получаемыя разумомъ впечатлѣнія, и представленія возникающія въ немъ, слѣдуютъ одно за другимъ въ нѣкоторомъ строго опредѣленномъ порядкѣ, правильность котораго не въ состояніи нарушить ни природа, ни самъ человѣкъ. Именно, первое соприкосновеніе разума съ міромъ внѣшнимъ необходимо отразится нѣкоторымъ сознаніемъ, которое будетъ первымъ для него, и этимъ сознаніемъ неизмѣнно будетъ идея чистаго существованія: "есть нѣчто" -- вотъ первое, что говоритъ въ себѣ разумъ, первое движеніе его, первая жизнь въ немъ. Идея чистаго бытія ранѣе всѣхъ другихъ вступаетъ въ разумъ и составляетъ первое реальное, уже сформировавшееся содержаніе его" (стр. 32, 33).

Такое же первое мѣсто, какъ извѣстно, занимаетъ категорія чистаго бытія въ Логикѣ Гегеля, первая часть которой и называется ученіемъ о бытіи. Вторая категорія нашего автора, сущность, соотвѣтствуетъ второй части Логики Гегеля, которая называется ученіемъ о сущности. Наконецъ, третья главная категорія у Гегеля есть понятіе, предметъ послѣдней части Логики, и у нашего автора атому соотвѣтствуетъ идея свойствъ или аттрибутовъ. Группу первыхъ трехъ идей нашъ авторъ отдѣляетъ отъ остальныхъ въ особое цѣлое и полагаетъ, что ими "исчерпывается познаваемое, разсматриваемое въ самомъ себѣ".

Не будемъ продолжать этихъ сближеній, и также не будемъ дѣлать оговорокъ, которыхъ потребовало бы совершенно точное сравненіе. Мы хотѣли только указать на сходство въ основныхъ пріемахъ. Понятно, что, при подобномъ сходствѣ, и выводы нашего автора должны походить на заключенія Гегелевой метафизики. Напримѣръ, онъ говоритъ:

"Разумъ есть какъ бы міръ, выраженный въ символахъ; міръ есть какъ бы разумъ, выраженный въ вещахъ, и только поэтому возможно познаніе міра разумомъ, возможно пониманій, возникающее о мірѣ въ разумѣ, возможенъ міръ идей, отличныхъ отъ этихъ соотносительныхъ началъ, не изъ нихъ возникающій, но черезъ ихъ соприкосновеніе. Какъ будто все безконечно долгое и безконечно сложное развитіе свое космосъ совершилъ только для того, чтобы создать этотъ загадочный разумъ и, какъ въ сѣмени своемъ, соединить въ немъ все, что онъ самъ заключалъ въ себѣ отъ начала; или какъ будто самъ разумъ раскрылся въ этомъ мірѣ вещей, подобно тому, какъ содержимое сѣменъ раскрывается въ растеніи изъ него вырастающемъ. И если объясненія этого соотношенія мы не находимъ въ ихъ одновременномъ существованіи, если отъ начала мы видимъ его уже предустановленнымъ, то мы вынуждены искать разгадки этого явленія въ общемъ происхожденіи и космоса, и разума: было нѣчто, что дало жизнь и разуму, и космосу и что вложило и въ космосъ разумность, и въ разумъ космичность, что совмѣщало въ себѣ и то, и другое, но что не было въ отдѣльности ни тѣмъ, ни другимъ" (стр. 60, 61).

Не смотря на нерѣшительность тона и даже колебаніе самой мысли въ этомъ мѣстѣ, мы видимъ, что мысль автора идетъ прямо по дорогѣ къ абсолютному, и что ее останавливаетъ только эмпирическій взглядъ на все дѣло. Авторъ, очевидно, обладающій діалектическими способностями, по видимому, однако, не знакомъ съ понятіемъ діалектическаго метода, посредствомъ котораго Гегель выводилъ одну "идею" изъ другой и показывалъ, какъ чистое мышленіе порождаетъ свои категоріи.

Мы не будемъ слѣдить за дальнѣйшими разсужденіями разсматриваемой книги и не станемъ трудиться надъ сопоставленіемъ этихъ разсужденій съ извѣстными философскими ученіями. Этотъ трудъ надлежало бы совершить самому автору; но онъ, слишкомъ занятый развитіемъ собственныхъ мыслей, наполняющихъ всю его толстую книгу, почти нигдѣ не упоминаетъ какихъ-нибудь философскихъ именъ. Подобное отсутствіе всякихъ ссылокъ на предшественниковъ, всякаго указанія связи съ прежними ученіями, встрѣчается иногда въ философскихъ книгахъ, и именно въ тѣхъ, которыя имѣютъ притязаніе на большую оригинальность, на полную реформу науки. Такъ, ни одной ссылки на другихъ философовъ нѣтъ въ "Критикѣ чистаго разума" Канта и въ "Феноменологіи духа" Гегеля. Но Кантъ прямо исходилъ изъ господствовавшей въ его время Вольфовской философіи, а Гегель -- изъ философіи Шеллинга, находившейся въ самомъ зенитѣ своего развитія. Между тѣмъ, относительно книги, которую мы разбираемъ, мы не можемъ указать ученія или школы, къ которой она примыкала бы, или изъ которой исходила бы.

Все сочиненіе "О пониманіи" раздѣляется на три части: 1) Опредѣленіе науки, 2) Строеніе науки и 3) О соотношеніи между наукою, природою человѣка и его жизнью.

Въ первой части излагается основаніе всего сочиненія, именно разъясняется понятіе о наукѣ, о разумѣ, какъ источникѣ науки, и объ идеяхъ или схемахъ разума, какъ основныхъ формахъ пониманія.

Вторая часть содержитъ въ себѣ планъ всей науки или всѣхъ возможныхъ наукъ, планъ построенный на основаніи требованій, указанныхъ въ первой части. Этотъ планъ собственно есть перечисленіе и формулированіе всякого рода вопросовъ, какіе должны рѣшать различныя частныя науки. Понятно, что эта часть сочиненія занимаетъ всего больше мѣста, девять десятыхъ всей книги. Въ предисловіи авторъ говоритъ: "Мы не ограничиваемся одною формальною стороною, но присоединимъ къ ней многое, что касается самого содержанія. Именно, отмѣчая формы, изъ которыхъ слагается наука, будемъ всякій разъ или устанавливать истины, которыя должны лечь въ основаніе каждой изъ нихъ, или указывать путь, которымъ эти истины могутъ быть найдены" (стр. XI). Такимъ образомъ, изложеніе категорій и вопросовъ каждой науки переходитъ по мѣстамъ въ изложеніе рѣшенія этихъ вопросовъ и подведенія фактовъ подъ категоріи. Эти вставки, гдѣ авторъ выходитъ изъ сѣти своихъ подраздѣленій и обобщеній и останавливается на частномъ предметѣ, имѣющемъ ясную опредѣленность, составляютъ конечно, лучшую часть книги и часто отличаются тонкостью и глубиною замѣчаній. Укажемъ на разсужденія вообще о словесности, какъ искусствѣ (стр. 506--518), въ частности о русской изящной литературѣ (стр. 518--524), также на мысли о религіи (стр. 541--554), на главу о добрѣ и злѣ (стр. 582--611), и т. д. Не смотря на то, что иногда нельзя согласиться съ терминологіею автора, что слишкомъ рѣшительныя утвержденія часто требуютъ поправки и оговорки, нельзя не видѣть, что автору доступны очень глубокія стороны этихъ важныхъ предметовъ, и нельзя не чувствовать живости и теплоты его мыслей.

Что касается классификаціи наукъ и плана каждой изъ нихъ, то тутъ передъ нами открывается необозримое поле всякихъ вопросовъ и соображеній. Вполнѣ удивительно терпѣніе и вниманіе, съ которымъ авторъ разработалъ свою систему человѣческихъ знаній. Къ книгѣ приложены три огромныя таблицы, на которыхъ синоптически изображена вся классификація. Эти таблицы несравненно подробнѣе той таблицы, которая приложена Даламберомъ къ первому тому Encyclopйdie и составлена по плану Бэкона; онѣ подробнѣе и таблицы Ампера, въ которой перечисляется 160 наукъ, или уже. существующихъ, или только еще желательныхъ. Амперъ придумалъ и названія для каждой изъ предлагаемыхъ имъ наукъ; нашъ авторъ ограничивается только указаніемъ предметовъ или вопросовъ, подлежащихъ изслѣдованію.

Много и долго пришлось бы разсуждать, если бы мы вздумали оцѣнивать безусловное и сравнительное значеніе подобныхъ классификацій. Собственно, каждое подраздѣленіе составляетъ тутъ вопросъ и требуетъ строгаго оправданія. Если же авторъ касается наукъ, уже существующихъ, то онъ долженъ очень ясно понимать ихъ дѣйствительныя границы и установившіеся въ нихъ отдѣлы, и онъ не можетъ отступать отъ этихъ границъ и отдѣловъ иначе, какъ указывая обстоятельно и отчетливо основанія для своихъ отступленій. Такимъ образомъ, для составленія подобной всеобщей классификаціи нужны очень обширныя познанія и очень сложныя и многообъемлющія разсужденія. И критика могла бы здѣсь найти широкое поприще для всякаго рода замѣчаній. Но, останавливаясь на этихъ частностяхъ, мы только отодвинули бы на задній планъ существенную сторону дѣла. Сущность дѣла во всѣхъ подобныхъ предпріятіяхъ, очевидно, заключается въ основныхъ началахъ, которыя прилагаются къ каждой области знанія, и посредствомъ которыхъ авторъ думаетъ обнять всю эту область и возвести ее до высшей степени научности. Это вполнѣ законныя стремленія, и законность ихъ не терпитъ никакого ущерба отъ того, что они весьма несовершенно выполняются. Мы видѣли семъ главныхъ категорій нашего автора; онъ повсюду ихъ примѣняетъ, и вездѣ у него получаются седмеричныя дѣленія научныхъ областей. Поэтому сужденіе о его системѣ наукъ будетъ, очевидно, зависѣть отъ нашей оцѣнки его основныхъ категорій.

Всего сказаннаго, кажется, достаточно, чтобы получить нѣкоторое общее понятіе о разбираемой книгѣ. Мы привели нѣкоторыя выдержки изъ нея, чтобы показать и пріемы мышленія автора, и самый способъ изложенія. Но мы не вдавались въ опредѣленіе вѣрности или ошибочности его взглядовъ. Они требуютъ, конечно, многихъ развитій и поправокъ, и, къ несчастію, въ той области, къ которой они относятся, настоящую цѣну имѣетъ только то, что доведено до конца, что можетъ выдержать самую строгую пробу. Такую цѣнность трудно признать за этою обширною попыткой изобразить "внутреннее строеніе науки какъ цѣльнаго знанія". Но нельзя не сочувствовать направленію книги, нельзя отрицать законность задачи, которой она посвящена, и не признать, что авторъ обнаруживаетъ въ своихъ разсужденіяхъ и умъ, и талантъ.