Страхов Николай Николаевич - Две рецензии

Хрестоматiя для всѣхъ. Русскiе поэты въ бiографiяхъ и образцахъ. Составилъ Ник. Вас. Гербель. С.--Пб. 1873.

Францъ фонъ-Зикингенъ. Историческая трагедiя въ пяти дѣйствiяхъ. Сочиненiе Фердинанда Лассаля. Переводъ А. и С. Криль. Спб. 1873.

"Гражданин", No 50, 1873

Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/10deN50.htm

Хрестоматiя для всѣхъ. Русскiе поэты въ бiографiяхъ и образцахъ. Составилъ Ник. Вас. Гербель. С.--Пб. 1873.

О книгахъ этого рода обыкновенно пишутъ такъ: "Мы должны--де быть очень благодарны почтенному составителю за его трудъ. Въ такомъ изданiи давно чувствовалась потребность, и конечно эта книга найдетъ себѣ многихъ читателей, не смотря на нѣкоторые недостатки, отчасти неизбѣжные при первомъ опытѣ" и т. д. Таковы обыкновенныя, казенныя фразы. Но мы хотѣли бы дать почувствовать читателямъ, что на эти фразы г. Гербель имѣетъ полнѣйшее право. Книга его чрезвычайно неудовлетворительна, имѣетъ множество недостатковъ и въ цѣломъ и въ частяхъ. И однако же это очень любопытная книга -- въ силу самаго своего предмета. Г. Гербель просто воспользовался богатствомъ русской литературы и тою любовью къ поэзiи, которая еще сохранилась у нашихъ читателей. Казалось бы чего проще? Какъ бы плохо составитель ни выбиралъ, -- все-таки большинство стихотворенiй будутъ отличныя; какъ бы плохи ни были бiографiи поэтовъ, все-таки онѣ будутъ очень любопытны. Почему же, спрашивается, на такомъ плодотворномъ поприщѣ взялся работать именно г. Гербель? Если вы имъ недовольны, то почему не взялись за эту работу люди гораздо глубже понимающiе дѣло, почему не сдѣлали ее давно, почему не сдѣлали десять разъ?

А потому, что мы вообще не любимъ и не умѣемъ этого дѣлать. У насъ есть литература, существуетъ русская поэзiя, но хрестоматiй нѣтъ, но пониманiя литературы нѣтъ, но наши сборники, исторiи, всякiе очерки, обзоры, бiографiи -- почти сплошь никуда негодятся. Мы способны къ искуству, но къ отвлеченной мысли, къ долгому труду, для котораго мало вспышекъ энтузiазма -- мы неспособны. И потому мы искренно должны быть благодарны г. Гербелю. Мы обладаемъ большою способностiю ругаться, умѣемъ фыркать на все съ самыхъ высокихъ точекъ зрѣнiя, но трудиться мы кажется тѣмъ менѣе способны, чѣмъ глубже понимаемъ дѣло.

Г. Гербель потрудился надъ своею книгою довольно. Въ ней заключается сто двадцать три бiографiи -- шутка сказать! И такъ какъ каждая бiографiя втрое или вчетверо больше стихотворенiя средней величины, то выходитъ что чуть ли не половина этой огромной книги есть собственное сочиненiе составителя. Сочиненiе это очень интересно для публики, но безъ сомнѣнiя имѣетъ цѣну и для исторiи; съ книгой г. Гербеля будутъ справляться, такъ какъ въ ней много фактовъ являются въ первый разъ, и собрано многое, чтò не легко собирается. Это мы можемъ сказать не смотря на то, что бiографiи не представляютъ ни связи, ни общаго тона и общей мысли, ни равномѣрности, ни полноты, ни глубины. Намъ попались пропуски которые удивили насъ. Напр. въ бiографiи И. С. Аксакова пропущено, что онъ издавалъ День, Москву и Москвича. Въ бiографiи Тургенева сказано: "Остзейскiе нѣмцы также обратили свое вниманiе на "Дымъ" и перевели его на нѣмецкiй языкъ, какъ это видно изъ объявленiя въ "Riqasche Zeitunq." (Хрестом. стр. 494). И кромѣ этого страннаго и неопредѣленнаго указанiя, мы не находимъ у г. Гербеля ни слова о всей заграничной славѣ Тургенева, о множествѣ переводовъ его произведенiй на нѣмецкiй, французскiй и англiйскiй языки, о множествѣ хвалебныхъ критикъ и разборовъ. Точно такъ г. Гербель ни слова не говоритъ о смыслѣ и значенiи Отцовъ и Дѣтей; онъ говоритъ только, что этотъ романъ имѣлъ необыкновенный, небывалый успѣхъ. За то мы вдругъ встрѣчаемъ слѣдующую подробность:

"Но вотъ на страницахъ мартовской книжки "Русскаго Вѣстника" на 1867 годъ появляется всѣмъ извѣстная повѣсть его "Дымъ", надѣлавшая столько шуму не только у себя дома, но и за границей, гдѣ находитъ писателей, неусомнившихся истолковать смыслъ лучшихъ произведенiй нашего талантливаго писателя въ самомъ превратномъ видѣ и подмѣтить въ послѣднемъ его произведенiи Дымъ такое направленiе, какого въ немъ нѣтъ и не можетъ быть. Вотъ, напримѣръ, что было сказано въ австрiйско--жидовской газетѣ "Neue Freie Presse", въ нумерѣ отъ 13 сентября 1868 года, въ статьѣ Russische Social--Demokratie, написанной по поводу какой--то русской брошюрки, вышедшей въ то время въ Женевѣ: "Самъ лучшiй писатель Россiи, генiальный Тургеневъ охарактеризовалъ всю жизнь и дѣятельность современной Россiи словами: Дымъ, одинъ только дымъ!" Газета находитъ это замѣчанiе совершенно справедливымъ, потому что "кому же лучше знать свой народъ какъ не лучшему изъ представителей его". Впрочемъ, кто знакомъ съ нравственнымъ уровнемъ современной вѣнской журналистики, почти исключительно находящейся въ рукахъ евреевъ, на того подобное заявленiе не произведетъ ни малѣйшаго впечатлѣнiя, такъ какъ ему хорошо извѣстно, что нѣтъ такой позорной статьи, которая бы не нашла мѣста въ вѣнской газетѣ" (стр. 494).

Признаемся, мы находимъ, что г. Гербель плохо защищаетъ г. Тургенева. Въ словахъ австрiйской газеты очевидно есть толкъ, есть извѣстная связь съ дѣломъ; мы очень хорошо понимаемъ, что заграничная печать, всегда недружелюбная къ Россiи, должна была схватиться за Дымъ и могла найти себѣ большое удовольствiе въ этой повѣсти. А г. Гербель возражаетъ на это только то, что авторъ статьи должно быть жидъ, а отъ жида можно--де ожидать всякой позорной статьи. Это возраженiе напоминаетъ извѣстный анекдотъ о пѣвцѣ и пѣвицѣ, которые разучивали дуэтъ для оперы. "Помилуйте, Иванъ Ивановичъ, вы не ту ноту берете!" -- замѣтила пѣвица. "А ты потаскуха!" отвѣчалъ пѣвецъ. Какъ не замѣчаетъ г. Гербель, что одно другимъ ни мало не опровергается?

Впрочемъ г. Гербель рѣдко пускается въ сужденiя и собственныя соображенiя. Большая часть бiографiи не содержитъ никакой попытки на оцѣнку писателей и даже не имѣетъ того хвалебнаго тона, который одинъ приличенъ хрестоматiи. Очевидно г. Гербель боялся даже хвалить. За то съ величайшимъ изумленiемъ мы увидѣли, что есть нѣкоторыя бiографiи, въ которыхъ авторъ къ писателямъ, внесеннымъ имъ въ хрестоматiю, къ творцамъ "жемчужинъ и алмазовъ" собранныхъ въ этой книгѣ, относится очень рѣзко, даже враждебно. Такой черной неблагодарности мы никакъ не ожидали!

Приведемъ образчики и той и другой манеры автора. О г. Плещеевѣ г. Гербель не берется судить и потому ведетъ его бiографiю въ такомъ тонѣ:

"Начиная съ 9-й книжки "Современника" на 1858 годъ, стихотворенiя Плещеева стали появляться въ этомъ журналѣ, при чемъ первыми пьесами, здѣсь напечатанными въ этомъ году, были слѣдующiя три стихотворенiя: "Мой знакомый", "Изъ Шевченки" и "На улицѣ" (NoNo 9 и 11). Затѣмъ, въ 1859 году здѣсь были напечатаны, кромѣ пяти мелкихъ стихотворенiй, его переводъ драматической баллады Гейне "Вильямъ Радклифъ", послужившей сюжетомъ для оперы г. Кюи того же имени, и повѣсть "Карьера" (NoNo 11 и 12); въ 1860 году -- между прочимъ переводъ поэмы Шевченки "Работница" (No 4) и статья "Поль--Люи--Курье, его жизнь и сочиненiя" (No 11); въ 1861 и 1862 -- рядъ мелкихъ стихотворенiй; въ 1862 -- драматическая сцена "Счастливая чета" (No 4); а въ 1863 и 1864 -- рядъ переводовъ изъ англiйскихъ, нѣмецкихъ и французскихъ поэтовъ, нѣсколько оригинальныхъ стихотворенiй и разсказъ "Лотерея" (No 5). Въ тоже время въ "Библiотекѣ для Чтенiя" Дружинина на 1859 годъ было напечатано два разсказа Плещеева: "Ломбардный билетъ" и "Неудавшаяся афера", въ "Вѣкѣ" 1861 года -- рядъ переводовъ изъ Ленау, Гервега, Роберта Пруца и другихъ нѣмецкихъ поэтовъ, а въ "Времени" покойнаго М. Достоевскаго -- на 1861 и 1862 года цѣлый рядъ мелкихъ стихотворенiй, какъ переводныхъ, такъ и оригинальныхъ, переводъ четырехъ--актной драмы Геббеля "Магдалина" (1861, No 2) и четыре драматическихъ пьесы: "Ловкая барыня", "Крестница", "Свиданiе" (1861, NoNo 5 и 11) и "Командирша" (1862, No 10). Что же касается "Эпохи", то изъ сочиненiй Плещеева нашла здѣсь мѣсто лишь одна изъ его драматическихъ сценъ, подъ названiемъ "Попутчики", помѣщенная въ 9-мъ нумерѣ журнала на 1864 годъ. Съ прекращенiемъ "Современника" въ 1866 году и переходомъ "Отечественныхъ Записокъ" подъ другую редакцiю, Плещеевъ перенесъ свою дѣятельность въ этотъ послѣднiй журналъ, и, начиная съ 9-й книжки 1868 года, напечаталъ въ немъ, въ теченiе пяти лѣтъ, цѣлый рядъ своихъ переводовъ" и пр. и пр. и пр. (стр. 574).

Конечно все это драгоцѣнные факты, относящiеся къ дѣятельности г. Плещеева, и обстоятельные историки русской литературы безъ сомнѣнiя будутъ очень благодарны г. Гербелю за собранiе этихъ фактовъ. Но спрашивается, мѣсто ли для такихъ перечисленiй въ хрестоматiи? И развѣ нельзя было сдѣлать это перечисленiе короче?

Гораздо занимательнѣе тѣ бiографiи, въ которыхъ г. Гербель принимается судить и даже осуждать. Такъ г-жѣ Н. Д. Хвощинской очень досталось. Мало того, что приведенъ рѣзкiй отзывъ изъ "Современника" 1854 года; самъ г. Гербель прибавилъ свои порицанiя и дошелъ наконецъ до такого заключенiя: "въ ней (г-жѣ Хвощинскiй) незамѣтно тѣхъ качествъ, которыя дѣлаютъ человѣка поэтомъ." (стр. 581). Такую рѣзкость говоритъ г-жѣ Хвощинской издатель, украшающiй свою книгу ея стихотворенiями!

Тутъ и его манера разсказывать измѣняется. Напримѣръ:

Въ 1854 году Надежда Дмитрiевна помѣстила въ 3-мъ, 4-мъ и 5-мъ нумерахъ "Отечественныхъ Записокъ" новый свой романъ въ трехъ частяхъ "Испытанiе", а въ 1856 году, въ 1-й, 2-й, 3-й, 11-й и 12-й книжкахъ того же журнала напечатала еще два романа: "Послѣднее дѣйствiе комедiи" и "Свободное время", изъ которыхъ первый въ 3-хъ, а второй въ 2-хъ частяхъ. Оба романа были прочтены публикою съ тѣмъ же вниманiемъ и, можно сказать, терпѣнiемъ, къ которому уже стали мало по малу прiучаться почитатели таланта г-жи Хвощинской, продолжавшей называться В. Крестовскимъ, когда уже два подлинныхъ В. Крестовскихъ, романистъ, авторъ "Петербургскихъ Трущобъ" и водевилистъ, авторъ "Цыганки", "Дипломатики жены", "Нашествiя иноплеменныхъ", "Бѣдовой дѣвушки" и многихъ другихъ, уже приближались къ зениту своей славы, а публика, добродушно смѣшивая ихъ имена, не знала, кому поклоняться. Путаница эта дошла наконецъ до того, что самъ А. А. Краевскiй спуталъ ихъ въ своемъ "Алфавитномъ Указателѣ" къ "Отечественнымъ Запискамъ", гдѣ, на стр. 41-й, пьеса водевилиста Крестовскаго "Дипломатика жены" помѣщена въ числѣ сочиненiй В. Крестовскаго, т. е. г-жи Хвощинской. Это такъ поразило уважаемаго редактора журнала, что онъ въ примѣчанiи къ новой повѣсти г-жи Хвощинской "Новый годъ" сдѣлалъ слѣдующее примѣчанiе: "нужнымъ считаемъ замѣтить, что авторъ этой повѣсти, избравшiй для себя псевдонимъ В. Крестовскаго, не имѣетъ ничего общаго съ другимъ г-мъ Крестовскимъ, можетъ быть и не псевдонимомъ, авторомъ драматическихъ пьесъ: "Цыганка", "Нашествiе иноплеменныхъ", "Бѣдовой дѣвушки" и другихъ, играемыхъ на сценѣ Александринскаго театра". Не стану утомлять читателя дальнѣйшимъ исчиленiемъ всего написаннаго и напечатаннаго г-жею Хвощинской въ теченiе слѣдующихъ десяти лѣтъ. Скажемъ только и пр. (стр. 581).

Видите сколько здѣсь ядовитой иронiи! Составитель бiографiи очевидно весело потѣшается надъ плодовитостью и неудавшимися притязанiями г-жи Хвощинской. Очень, очень странно! Попасть въ хрестоматiю обыкновенно считается за честь; между тѣмъ выходитъ что попасть въ хрестоматiю г. Гербеля значитъ вмѣстѣ и попасть ему на зубы.

Мы не знаемъ, много--ли у него подобныхъ бiографiй; но къ числу ихъ должны причислить и бiографiю очень крупнаго человѣка, Аполлона Григорьева. Въ этой бiографiи г. Гербель судитъ и рядитъ такъ рѣшительно, какъ нигдѣ. Онъ считаетъ недостатками статей Григорьева "заносчивость и своеобычность". Онъ увѣряетъ, что изъ "огромнаго множества критическихъ статей и рецензiй" Григорьева "къ сожалѣнiю только нѣкоторыя заслуживаютъ вниманiя". "До такой степени", говоритъ онъ, "онѣ были писаны подъ влiянiемъ минуты, вслѣдствiе чего весьма часто одна статья противорѣчитъ другой". "Каждый", продолжаетъ онъ, "видѣлъ всю неустойчивость и несостоятельность критической дѣятельности Григорьева, что и было главною причиною того, что воззрѣнiя покойнаго критика не имѣли рѣшительно никакого влiянiя на общество и возбуждали однѣ насмѣшки въ противникахъ этихъ воззрѣнiй" (стр. 559). Наконецъ какъ лучшее сужденiе о Григорьевѣ и окончательный ему приговоръ, онъ выписываетъ слова "Книжнаго Вѣстника" (1865, No 1): "Григорьевъ самъ въ свѣтлыя минуты сознавалъ свою полнѣйшую ненужность для русской литературы, и сама русская публика соглашалась съ нимъ въ своемъ молчаливомъ приговорѣ". (560).

Что сказать на это? Право, остается только воскликнуть: вотъ какъ составляются хрестоматiи! вотъ какъ пишется исторiя!

Г. Гербель очевидно вовсе не знаетъ смысла критической дѣятельности Григорьева, не знаетъ до такой степени, что даже вовсе его не разбираетъ, вовсе не упоминаетъ объ этомъ смыслѣ. Можно подумать, что для г. Гербеля критика состоитъ только въ томъ, чтобы одно бранить, а другое хвалить, и Григорьевъ былъ несостоятеленъ потому, что будто--бы онъ одно и то же то бранилъ то хвалилъ. Но если--бы г. Гербель понималъ идеи Григорьева, если--бы онъ видѣлъ, за что бранилъ и хвалилъ Григорьевъ, то онъ можетъ быть убѣдился--бы, что противорѣчiя и увлеченiя покойнаго критика вовсе не были (по отношенiю къ этимъ идеямъ) противорѣчiями и увлеченiями.

Аполлону Григорьеву выпала тяжелая, но отчасти завидная доля. Публика, которой мнѣнiемъ такъ дорожатъ г. Гербель и "Книжный Вѣстникъ", не умѣла цѣнить его; но онъ постоянно имѣлъ восторженныхъ почитателей, онъ возбуждалъ энтузiазмъ, который тысячекратно дороже слѣпаго увлеченiя толпы. Не сама ли публика поклонялась Полевому, Сенковскому, Кукольнику и многимъ имъ подобнымъ, или даже во сто разъ худшимъ? Такого поклоненiя Григорьевъ конечно не могъ возбудить.

Къ его литературной судьбѣ, намъ кажется, можно примѣнить его собственныя слова, которыя часто приходятъ намъ на умъ:

"Умственное развитiе наше есть Сатурнъ, постоянно пожирающiй чадъ своихъ, по мѣрѣ рожденiя. Все, чтó сдѣлано вчера, а тѣмъ паче третьяго дня, мы уже забыли сегодня, и подаемъ большiя надежды, что сдѣланное нами сегодня рѣшительно зачеркнемъ завтра, и не только зачеркнемъ, а подъ веселую руку даже оплюемъ".

"Передъ нами все, даже истинно--высокое и великое, -- проходитъ, проходитъ и, вѣроятно долго будетъ проходить, не оставляя по себѣ никакихъ слѣдовъ". (Время, 1861, No 3. стр. 42).

Этотъ Сатурнъ пожралъ на нашихъ глазахъ Григорьева, какъ пожралъ онъ Герцена, какъ пожралъ уже половину многихъ другихъ. Странно видѣть, что даже историки литературы и составители хрестоматiй усердно помогаютъ этому пожиранiю.

______

Трагедiя эта не дурно написана, переведена недурными стихами и отлично напечатана. Но цѣли, которыя постоянно имѣлъ въ виду авторъ, не могли не помѣшать истинной занимательности его сочиненiя. Интересы, на которыхъ Лассаль завязалъ свою трагедiю, суть стремленiя къ свободѣ, возникшiя во времена реформацiи, возстанiе противъ тогдашняго феодальнаго и католическаго угнетенiя. Конечно, художникъ можетъ брать всякiе интересы, какiе ему вздумается; но такъ какъ прежде всего онъ обязанъ давать полный образъ жизни, то всякiй спецiальный интересъ неизбѣжно долженъ сливаться съ другими, и на первый планъ все-таки выступитъ душа человѣческая, а не временныя и случайныя стремленiя людей. Тенденцiозный писатель почти никогда не можетъ соблюсти этого правила. Такъ случилось и съ Лассалемъ. Въ своей трагедiи онъ упустилъ изъ виду самую существенную черту того времени, когда она происходитъ -- именно интересъ религiозный. Всѣ дѣйствующiя лица трагедiи толкуютъ о Лютерѣ, половина ихъ заявляетъ себя приверженцами новаго ученiя и клянется положить за него свою голову, а между тѣмъ самого ученiя не видать, ни въ чьихъ рѣчахъ не слышно воодушевленiя, которымъ оно наполняло души, нигдѣ не отзывается его содержанiе и смыслъ. Такимъ образомъ въ трагедiи нѣтъ существеннаго нерва, не достаетъ самой главной пружины. Не знаемъ, какъ объяснилъ бы и оправдалъ это обстоятельство Лассаль, но для переводчиковъ, какъ видно, оно вполнѣ понятно.

"Духъ реформацiи", говорятъ они въ предисловiи, "который Лассаль всегда строго отличалъ отъ самаго факта реформацiи, существовалъ и до Лютера; онъ выражался въ чисто человѣческихъ стремленiяхъ возрождавшихся наукъ и былъ проникнутъ влеченiемъ къ свободѣ во всѣхъ сферахъ жизни нацiи; Лютеръ сдавилъ эти стремленiя догматически--теологическимъ направленiемъ, которое далъ реформацiи. Реформацiонный духъ былъ шире, выше, свободнѣе и гуманнѣе своего собственнаго осадка -- реформацiи" (стр. 1).

Это обвиненiе противъ Лютера намъ кажется очень неосновательнымъ, и если оно взято изъ Лассаля, то показываетъ, что знаменитый агитаторъ дурно понималъ исторiю своего народа и порочилъ то, чтó составляетъ истинную славу нѣмцевъ. Реформацiя только потому и имѣла силу и плодотворность, что была религiознымъ обновленiемъ. Она была протестомъ противъ католичества во имя--де высшаго, лучшаго пониманiя религiи", и потому на долго возвысила и укрѣпила нравственныя силы германскихъ народовъ. Если бы она была простымъ бунтомъ, возникшимъ изъ матерiальныхъ страданiй и изъ желанiя свергнуть тяжкiй гнетъ властей, она погибла бы безъ слѣда и не имѣла бы никакого значенiя въ духовномъ развитiи германскаго племени. Свобода есть идеалъ отрицательный, а Лютеръ далъ своему народу положительный идеалъ, то есть то, ради чего нужна и хороша свобода.

По всему видно, что Лассаль иначе смотрѣлъ на это. Приведемъ разсужденiе, которое онъ влагаетъ въ уста папскому легату, ревностному католику, но видящему всю глубину вещей. Вотъ какъ этотъ легатъ объясняетъ одному изъ архiепископовъ, въ чемъ истинная опасность:

Взгляните, гдѣ опору встрѣтилъ Лютеръ?

Нашло--ль себѣ ученiе его

Сочувствiе, поддержку въ духовенствѣ?

Нѣтъ, -- Гуттены, Эразмы, Рейхлины,

Вотъ кто привѣтствовалъ его съ восторгомъ,

Зовутся "гуманистами" они

И это имя выдаетъ ихъ тайну.

Евангелiе человѣчества--

Вотъ что несетъ съ собой Протей, идущiй

На насъ войною. Лютеръ для него

Лишь временною оболочкой служитъ.

Подъ нашими ударами смѣнять

Одну онъ кожу за другую станетъ,

Рости, разоблачаяся, и вдругъ

Въ сiяньи огненномъ предстанетъ мiру.

Провозгласитъ: "я есмь!", сердца людей

Себѣ всевластно покоритъ, напишетъ

На знамени своемъ: "земная жизнь

"И наслажденiе", низвергнетъ небо!

Исторiю временъ давнопрошедшихъ,

Разгаданный людьми законъ природы, --

Онъ все ceбѣ въ оружье обратитъ,

Чтобъ имъ громить святыню нашей вѣры;

Евангелiе человѣчества

Евангелiю сына человѣческаго

Онъ дерзновенно противупоставитъ.

Народы отворотятся отъ насъ,

Въ объятья страстныя невѣсты новой --

Дѣйствительности -- бросятся они.

Предъ яркимъ, жгучимъ блескомъ наслажденiй

Померкнетъ блѣдный свѣтъ загробной жизни,

На небѣ воцарится мракъ.

Этотъ легатъ очевидно пророчествуетъ о томъ, что должно, будто бы, исполниться въ будущiя времена по мнѣнiю самого Лассаля, и потому говоритъ языкомъ и понятiями чистаго гегельянца лѣвой стороны. Нельзя сказать, чтобы это было очень вѣрно исторически. Понятно при этомъ, что если Лютера принять лишь за временную оболочку лѣваго гегельянства, то нечего на немъ долго останавливаться и можно подвести его реформацiю подъ простыя либеральныя идеи, даже сдѣлать его предтечею тѣхъ, кто проповѣдуетъ страстныя объятiя дѣйствительности" и "жгучiй блескъ наслажденiй".

Одна бѣда: драма не вышла. Ея дѣйствующiя лица и не лютеране и не гегельянцы, и отношенiя между ними неясны и фальшивы.

Н. Страховъ.