Страхов Николай Николаевич - Ответ на рецензию

Отвѣтъ на рецензiю.

"Гражданин", No 26, 1873

Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/26junN26.htm

Рецензiя на мою книгу "Мiръ какъ цѣлое", появившаяся въ журналѣ "Знанiе" (1873, No 1, стр. 27-36), хотя враждебна книгѣ по направленiю, но написана такъ ясно и отчетливо и имѣетъ въ такой степени серьозный тонъ, что еслибы я не сталъ отвѣчать на нее, можно бы было пожалуй обвинить меня въ маломъ интересѣ къ дѣлу, къ тому предмету, которому посвящена моя книга.

Но я нахожусь въ большомъ затрудненiи. Имѣю ли я право требовать, чтобы мой рецензентъ былъ заинтересованъ мышленiемъ, былъ дѣйствительнымъ искателемъ истины? Какiя тяжкiя требованiя для журнальнаго рецензента! Вполнѣ чувствую ихъ несоразмѣрность и несправедливость, а между тѣмъ нельзя мнѣ отъ нихъ отступиться; такова моя книга, такова ея точка зрѣнiя, что разсуждать о ней иначе значило бы упустить изъ виду самую сущность дѣла. "Вся моя цѣль", сказано у меня въ предисловiи, "какъ будто состояла только въ томъ, чтобы во что бы то ни стало разбудить читателя, возбудить въ немъ философскую дѣятельность мысли" (стр. IV). Слѣдовательно, мнѣ нужно теперь разобрать, достигъ ли я своей цѣли, разбудилъ ли я рецензента, или нѣтъ? Я отъ него хотѣлъ мышленiя, -- значитъ съ этой стороны и долженъ судить о томъ, чтò онъ написалъ.

Въ самомъ началѣ рецензентъ пишетъ: "Существенная часть книги, по словамъ автора, -- первая" (стр. 27). Вотъ сразу большая и важная ошибка; я этого и не думалъ и не говорилъ; я не называлъ первой части существенною; я сказалъ только, что она излагаетъ главный взглядъ книги (стр. XIII). Но, хотя вторая часть трактуетъ о болѣе частныхъ вопросахъ, я считалъ ее -- по строгости метода, по тщательности обработки, наконецъ по большей опредѣленности разбираемыхъ ученiй -- не только не менѣе, а даже болѣе существенною, чѣмъ первая часть. Между тѣмъ рецензентъ ничѣмъ этимъ не заинтересовался и разсудилъ такъ: "Вторая часть составляетъ только критику существующихъ взглядовъ, а не изложенiе опредѣленнаго ученiя. Слѣдовательно на первую часть мы и должны обратить главное вниманiе" (стр. 27).

Это слѣдовательно и нелогично, и очень для меня обидно: самая сильная часть книги не удостоилась вниманiя рецензента.

Другiя слова моего предисловiя безъ моей вины были причиной другой ошибки рецензента. Я сказалъ, что признаю гегелевскую методу полнымъ выраженiемъ научнаго духа. Отсюда рецензентъ выводитъ, что у меня въ методѣ двойственность, что я смотрю на мiръ какъ натуралистъ и какъ метафизикъ. Прежде чѣмъ вывести такое заключенiе рецензенту слѣдовало бы доказать, что метода натуралистовъ и философская метода Гегеля -- двѣ вещи дѣйствительно различныя, никакъ несовмѣстимыя. Но онъ и не задумался надъ этимъ; когда ему попалось великое имя Гегеля, то онъ заранѣе рѣшилъ, что все идущее отъ него не можетъ быть ничѣмъ, кромѣ ереси и заблужденiя. Такова слава философiи въ наше время; таковы закоренѣлые предразсудки относительно этой науки, -- и мой рецензентъ сталъ судить мою книгу не по самой книгѣ, а по этимъ предразсудкамъ. Какъ трудно заставить людей думать! Они читаютъ, но не вѣрятъ не только автору, а и самимъ себѣ: они шагу не ступятъ безъ авторитета и думаютъ, что и всѣ другiе въ этомъ на нихъ похожи.

Я назвалъ человѣка центромъ мiра. Рецензентъ рѣшительно отвергаетъ эту мысль, и вотъ на какомъ основанiи: "человѣкъ какъ центръ мiра", говоритъ онъ, -- "выраженiе, не имѣющее въ глазахъ натуралиста никакого смысла" (стр. 28). Да почему же я долженъ ограничиваться тѣмъ какъ выражаются и чему учатъ натуралисты? Развѣ я не могу самъ выбирать свои выраженiя, самъ опредѣлять ихъ точный смыслъ, самъ доказывать справедливость этого смысла? Почему вы не хотите слѣдовать за моею мыслью и ставите мнѣ въ стыдъ, что этой мысли нѣтъ у другихъ? Почему наконецъ вы не въ силахъ повѣрить, что это -- моя мысль, а думаете, что я только твержу слова Гегеля, какъ вы сами только твердите слова натуралистовъ?

Въ разбираемой мною рецензiи есть черта очень для меня лестная: рецензентъ ни разу не укоряетъ меня ни въ какой ошибкѣ противъ естественныхъ наукъ; онъ не нашелъ ни единаго промаха, который бы показалъ, что я недостаточно свѣдущъ въ этихъ наукахъ, или смутно понимаю то, чему онѣ учатъ. Вотъ доказательство, что я не отвергаю натуралистовъ и не противорѣчу имъ, а только стараюсь расширить ихъ методъ, взять дѣло глубже и пойти въ немъ дальше чѣмъ они. Къ несчастiю этого-то рецензентъ мой и не замѣчаетъ. Поэтому, хотя я глубоко и искренно благодаренъ ему за похвалы (такая для меня рѣдкость!), но не могу принять ихъ безъ ограниченiя. "Первыя (четыре) главы", -- пишетъ онъ, "представляютъ чрезвычайно ясное и послѣдовательное изложенiе унитарнаго взгляда на природу". Дѣйствительно взглядъ мой есть взглядъ унитарный, но не въ томъ смыслѣ, какъ его понимаетъ и толкуетъ рецензентъ. Рецензенту не приходитъ и на мысль, чтобы я самъ могъ думать; ему все кажется, что я просто твержу обыкновенное ученiе натуралистовъ, и, сколько я ни старался, онъ не замѣтилъ моей собственной мысли, отъ которой однако же зависитъ самая ясность и послѣдовательность, заслужившая его похвалу. Не мудрено поэтому, что онъ потомъ находитъ у меня противорѣчiя.

"Зачѣмъ", спрашиваетъ онъ, "г. Страховъ ищетъ существеннаго признака организмовъ, котораго, какъ видно по его же изложенiю, и быть не можетъ?" Вотъ упрекъ чрезвычайно странный, если принять дѣло въ прямомъ и строгомъ смыслѣ и не предполагать, что я заранѣе отказался отъ возможности найти то, чего желаю. Что можетъ быть естественнѣе и правильнѣе, какъ искать различiя между вещами? Какое бы единство мы ни предполагали въ природѣ, между произведенiями ея существуютъ различiя, которыя изслѣдовать не только позволительно, а вполнѣ необходимо. Признаки, которыми различаются вещи, имѣютъ различную важность; одни изъ нихъ болѣе существенны, другiе менѣе. Задача изслѣдователя, конечно, должна состоять въ томъ, чтобы найти, если возможно, самые существенные признаки. Вотъ простой смыслъ моихъ разсужденiй и моихъ прiемовъ. Если же они не понравились рецензенту, то только потому, что онъ закоренѣлый метафизикъ, что онъ подозрительно смотритъ на всякое слово и разсужденiе несогласное съ его собственной метафизикою. Въ словѣ существенный признакъ онъ видитъ не тотъ смыслъ, какой оно имѣетъ прямо и просто; онъ видитъ здѣсь посягательство на единство природы. Онъ заранѣе положилъ, что съ нѣкоторой весьма отвлеченной точки зрѣнiя всѣ предметы однородны, что всякiя различiя суть видимость, исчезающая передъ взоромъ науки. И вотъ онъ съ упрекомъ спрашиваетъ: зачѣмъ г. Страховъ ищетъ существеннаго признака организмовъ?

Дѣло, однако же, идетъ такимъ образомъ не сплошь во всей рецензiи; не все меня только укоряютъ, что я держусь однихъ авторитетовъ и уклоняюсь отъ другихъ. Я успѣлъ таки разбудить своего рецензента, и онъ, хотя съ нѣкоторымъ пренебреженiемъ, рѣшается разсуждать со мною и опровергать мои мысли, слѣдя за самымъ ихъ развитiемъ, за тѣми основанiями, изъ которыхъ я ихъ вывожу. Эту снисходительность онъ оказалъ мнѣ, къ сожалѣнiю, только въ двухъ пунктахъ: относительно той мысли, что совершенствованiе есть существенный признакъ организмовъ, и еще относительно положенiя, что человѣкъ есть предѣлъ Дарвиновской борьбы за существованiе.

Въ первомъ случаѣ весь вопросъ въ томъ, различаются ли въ природѣ вещи и явленiя по своему совершенству? Я полагаю, что да, а рецензентъ, что нѣтъ.

Хотя рецензентъ и соглашается здѣсь разсуждать вмѣстѣ со мною, но и тутъ онъ, конечно, не упустилъ изъ виду своего главнаго аргумента, который для него заранѣе рѣшаетъ дѣло: онъ поражаетъ меня авторитетомъ натуралистовъ. "Въ научномъ смыслѣ, говоритъ онъ, совершенный (терминъ, который такъ часто ведетъ къ недоразумѣнiямъ, что его лучше было бы совсѣмъ оставить) имѣетъ два значенiя: или лучше приспособленный, или болѣе сложный, дифференцированный" (стр. 29). "Другихъ научныхъ значенiй слова совершенный мы не знаемъ" (стр. 30).

Это значитъ, что натуралисты не признаютъ никакого совершенства въ простомъ и прямомъ смыслѣ этого слова; для нихъ всѣ вещи равны, и рецензентъ справедливо думаетъ, что при такомъ взглядѣ лучше бы выбросить вовсе слово совершенный.

Но дѣло въ дѣлѣ, а не въ томъ кáкъ думаютъ и говорятъ натуралисты. Я осмѣлился думать собственною головою и употреблять тѣ слова, какiя нашелъ приличными для своихъ мыслей. Чтобы доказать, что въ мiрѣ существуютъ различныя степени совершенства, я употребилъ въ своей книгѣ совершенно неотразимый аргументъ; я разсуждалъ такъ: какъ бы мы ни смотрѣли на вещи, мы все-таки должны признавать, что истина выше заблужденiя, познанiе выше невѣжества, умный человѣкъ совершеннѣе идiотa, правильное и ясное понятiе лучше неправильнаго и темнаго. Натуралисты, или какiе-нибудь другiе метафизики могутъ отрицать все, чтó имъ угодно -- различiе красоты и безобразiя, здоровья и болѣзни, даже пожалуй добра и зла; но различiя истины и заблужденiя и они отрицать не могутъ, потому что они сами искатели истины, сами борцы противъ заблужденiй, и въ этомъ исканiи и боренiи полагаютъ свою честь и достоинство. Такимъ образомъ этотъ аргументъ похожъ на декартовское cogito ergo sum; если я и во всемъ сомнѣваюсь, все отрицаю, то не могу, однако же, усомниться въ своемъ сомнѣнiи, отрицать и свое отрицанiе.

Изъ моего аргумента легко сдѣлать выводъ относительно организмовъ. Если мышленiе зависитъ отъ организацiи, то очевидно организмъ болѣе способный находить истину, болѣе способный къ познанiю и мышленiю, долженъ быть признанъ и по самой своей организацiи болѣе совершеннымъ.

Рецензентъ выписываетъ все это мое доказательство, и чтò же возражаетъ? "Г. Страховъ", говоритъ онъ, "употребляетъ терминъ совершенный относительно умственнаго развитiя, очевидно, въ совершенно другомъ смыслѣ, въ какомъ къ тѣлесному развитiю онъ неприложимъ. Для г. Страхова совершеннымъ въ томъ смутномъ значенiи, въ какомъ онъ употребляетъ этотъ терминъ, является то, что для другаго нисколько не совершеннѣе, не лучше; все тутъ дѣло во вкусѣ" (стр. 29).

Какъ? неужели отъ вкуса зависитъ предпочитать истину заблужденiю, правильное понятiе ложному? Неужели познанiе и мышленiе являются совершенствомъ только для г. Страхова, а для другаго эти вещи нисколько не совершеннѣе, не лучше, чѣмъ невѣжество и безсмыслiе? До чего мы дошли! И еще рецензентъ увѣряетъ, что я даю слову совершенный "смутное значенiе"! Нѣтъ, это значенiе такъ ясно, что яснѣе его и быть не можетъ; кто не дѣлаетъ различiя между правильнымъ понятiемъ и неправильнымъ, между знанiемъ и незнанiемъ, тотъ уже вовсе не мыслитъ.

Рецензентъ, можетъ быть самъ хорошенько того не видя, стоитъ очевидно на такой точкѣ зрѣнiя, съ которой умъ и глупость, истина и фантазiя -- все одинъ и тотъ же вздоръ, все одинъ какой нибудь задержанный рефлексъ, все разные виды атомическихъ движенiй, изъ которыхъ ни одинъ ни лучше, ни хуже другаго. Но если такъ, то не о чемъ и не зачѣмъ разсуждать и спорить.

Далѣе рецензентъ дѣлаетъ нѣсколько замѣчанiй имѣющихъ цѣлью опровергнуть вообще "мысль о совершенствованiи какъ индивидуальныхъ организмовъ, такъ и ихъ совокупности, или о стремленiи оpганизмовъ переходить въ высшiя формы". Но эти замѣчанiя, къ несчастiю, вовсе до меня не касаются, относятся не къ моимъ доказательствамъ и соображенiямъ. Рецензентъ утверждаетъ, что такъ называемый законъ совершенствованiя вовсе не есть законъ, а только описанiе явленiя, и что невозможно признавать для его объясненiя какую нибудь совершенствующую силу. Но я ни о чемъ подобномъ и не думалъ, я хотѣлъ именно сдѣлать только описанiе или опредѣленiе явленiя, а вовсе не объяснить его какою нибудь силою и законами ея дѣйствiй. Самъ же рецензентъ приводитъ на стр. 31 мое выраженiе, что въ организмахъ происходитъ "таинственный, самъ себя производящiй процессъ совершенствованiя". Вотъ моя настоящая мысль. Для натуралистовъ въ природѣ нѣтъ ничего ни хорошаго, ни дурнаго и всѣ вещи одинаково понятны, то-есть одинаково безсмысленны; для меня въ природѣ есть красота и совершенствованiе, есть глубокая тайна, хотя и совершающаяся открыто и ежедневно передъ нашими глазами.

Но всего страннѣе рецензенту показались мои мнѣнiя о человѣкѣ. По его мнѣнiю человѣкъ "не имѣетъ никакого существеннаго, кореннаго отличiя отъ всякаго другаго животнаго, растенiя и минералла, однимъ словомъ отъ всякой другой вещи" (стр. 28); поэтому его очень удивляетъ, что "г. Страховъ никакъ не можетъ смотрѣть на человѣка также безхитростно, какъ и на всякiй другой естественный предметъ, постоянно видя въ немъ какую-то загадку par excellence" (стр. 36).

Вотъ до какихъ временъ мы дожили; намъ говорятъ, что даже человѣка не надобно считать выше, чѣмъ какую бы то ни было другую вещь, что и на него слѣдуетъ смотрѣть точно также, какъ и на всякiй другой естественный предметъ. Это новѣйшiй взглядъ, безхитростный взглядъ химиковъ и физиковъ, которые какъ ни разлагали и не изслѣдывали человѣка, не нашли въ немъ ничего особеннаго.

О моихъ разсужденiяхъ по этому вопросу рецензентъ отзывается, собственно говоря, съ большою похвалою. Онъ говоритъ: на первомъ положенiи (то есть на томъ, что произведенiя природы различны по своему совершенству) г. Страховъ строитъ цѣлую систему, цѣлый рядъ выводовъ, въ концѣ котораго оказывается, что человѣкъ есть центръ мiра" (стр. 30). "Заключенiя строго логичныя..." Но рецезентъ отвергаетъ ихъ, самъ употребляя для этого строго логическiй прiемъ; "заключенiя строго логичныя", говоритъ онъ, "но которымъ мы не придаемъ никакого значенiя, какъ основаннымъ на совершенно ложномъ основанiи (то-есть на мысли о различiи предметовъ по ихъ совершенству)" (стр. 32).

Выходитъ, слѣдовательно, что если кто нибудь pѣшится признать, что въ мiрѣ одна вещь бываетъ лучше или выше другой, то онъ долженъ будетъ признать цѣлый рядъ моихъ выводовъ и наконецъ тотъ выводъ, что человѣкъ есть центръ мiра. За такое заявленiе о силѣ и связности моихъ выводовъ я искренно благодаренъ рецензенту.

Но мысль о центральности человѣка изложена мною не въ видѣ одного общаго и отвлеченнаго вывода; я пояснялъ ее со многихъ и различныхъ сторонъ, съ какихъ можно разсматривать предметы природы. Собственно разсужденiямъ о человѣкѣ посвящена статья Жители планетъ, чего, къ великому моему прискорбiю и удивленiю, никакъ не могутъ сообразить не только тѣ читатели, которые ея не читали, и тѣ писатели, которые не читавши ее бранятъ, но даже мой рецензентъ, который ее читалъ.

Изъ всѣхъ моихъ разсужденiй о человѣкѣ рецензентъ остановился только на одномъ, -- и по несчастiю какъ разъ на томъ, которому я не придавалъ особой важности, которое сдѣлано мною мимоходомъ, безъ тѣсной связи съ другими и безъ развитiя. Я сказалъ, что "человѣкъ есть предѣль Дарвиновской борьбы, потому что тутъ борьба прекращается, является владыка, которому нѣтъ соперниковъ. Полагаю, что это справедливо, если смотрѣть на дѣло не съ одной точки зрѣнiя, а и съ другихъ, требуемыхъ и допускаемыхъ дѣломъ. Но рецензентъ возражаетъ:

"Точно такимъ же предѣломъ могли считать себя даже и какiе нибудь силурiйскiе трилобиты, еслибы только умѣли разсуждать. Мы, -- могли бы они сказать, -- такъ разспространились по всей землѣ, составляемъ такую преобладающую породу животныхъ и такъ хорошо приспособлены къ своей средѣ, что очевидно развитiе органическаго мiра съ нами останавливается; мы повсемѣстно вытѣснили множество другихъ животныхъ, теперь борьба прекращается, потому что явился владыка, которому нѣтъ соперниковъ, которому одинаково все покорно".

Совершенно справедливо; не думаю, да и никогда не думалъ отрицать, что на точномъ основанiи Дарвиновской теорiи можно ожидать вымиранiя человѣка и замѣны его какимъ нибудь другимъ животнымъ, худшимъ или лучшимъ -- неизвѣстно. Дарвиновская борьба за существованiе не имѣетъ ни границы, ни направленiя, ни закона. Въ ней все возможно, и послѣ царства человѣка легко можетъ снова наступить царство трилобитовъ. Но я хотѣлъ только сказать, что въ настоящую минуту Дарвиновская борьба очевидно остановилась на человѣкѣ; хоть онъ по вашему и равенъ всякому трилобиту, но побѣда пока остается за нимъ и, какъ кажется, онъ не собирается уступить кому нибудь свое владычество надъ землею. Слѣдовательно въ дѣйствительности, въ области фактовъ человѣкъ есть предѣлъ Дарвиновской борьбы; что же касается до теорiи, въ которой ему приходится такъ плохо, то вѣдь эта теорiя собственно только говоритъ, что она ничего не знаетъ, ни за что не ручается. И слѣдовательно человѣку нечего бояться за свое владычество, если у него есть какiя нибудь другiя ручательства и онъ не принужденъ довольствоваться въ пониманiи мiрa и своего положенiя одною теорiею Дарвина.

Замѣтимъ въ скобкахъ, что теорiя, невыяснившая спецiальнаго положенiя человѣка, есть уже по этому самому очень несовершенная и отвлеченная теорiя.

До сихъ поръ, хотя рецензентъ ни разу не бралъ вопроса вполнѣ и обходилъ существенные пункты, я не могъ не радоваться, что хоть нѣкоторыя мои разсужденiя удостоились его вниманiя. Но дальше я долженъ горько жаловаться на несправедливость, на явное уклоненiе отъ вопросовъ. "Жители планетъ" вызвали, напримѣръ, у рецензента такой отзывъ: "Разсуждать въ настоящее время о жителяхъ планетъ также безплодно, какъ нѣсколько десятковъ лѣтъ тому назадъ разсуждать о химическомъ составѣ мiровыхъ тѣлъ. До открытiя новаго метода химическихъ изслѣдованiй -- спектральнаго анализа -- о составѣ мiровыхъ тѣлъ можно было высказать только самыя общiя положенiя, выходящiя изъ нашихъ самыхъ общихъ понятiй о строенiи вселенной; наши научныя свѣдѣнiя не увеличились бы при этомъ, очевидно, ни на волосъ. Въ такомъ же положенiи находится въ настоящее время, для человѣка науки, и вопросъ о жителяхъ планетъ. Но вѣдь г. Страховъ, рядомъ съ научнымъ методомъ, обладаетъ еще другимъ и пр. (стр. 33, 34.)

Я спрашиваю теперь рецензента: имѣлъ ли онъ хоть малѣйшее право дѣлать мнѣ подобные упреки въ двойномъ методѣ, въ отступленiи отъ науки и тому подобное? Говоря о жителяхъ планетъ, развѣ я не ограничился строго тѣмъ, чтó онъ самъ допускаетъ, то есть только самыми общими положенiями, выходящими изъ нашихъ самыхъ обшихъ положенiй о строенiи вселенной? Гдѣ онъ нашелъ у меня что нибудь другое? Почему онъ не хочетъ разсуждать со мною? И въ чемъ наконецъ онъ меня упрекаетъ?

Признаюсь, я удивленъ выше мѣры. На первой страницѣ "Жителей планетъ", къ несчастiю, у меня опять стоитъ имя Гегеля; и вотъ, какъ только увидалъ это имя рецензентъ, такъ у него и помутилось все въ глазахъ, онъ не понимаетъ самыхъ ясныхъ выводовъ, подозрительно глядитъ на самыя строгiя, почти математическiя доказательства, и наконецъ начинаетъ кричать, что наука въ опасности, что ее продаютъ и измѣняютъ ей. Что значитъ предразсудокъ! Какъ сильна бываетъ вѣра въ старыя преданiя!

Въ концѣ рецензiи есть отзывъ о второй части моей книги, который по его краткости и важности предмета мы приведемъ вполнѣ. Вотъ онъ:

"О второй части книги г. Страхова ("Неорганическая природа. Критика механическаго взгляда") мы сдѣлаемъ только коротенькую замѣтку, -- такъ какъ въ ней авторъ не излагаетъ опредѣленнаго ученiя. Г. Страховъ, на примѣрѣ химiи, показываетъ, сколько еще въ каждой наукѣ и именно въ самыхъ общихъ положенiяхъ заключается метафизики. "Натуралисты не просто наблюдаютъ природу", говоритъ онъ, "или списываютъ ее, но они вмѣшиваютъ въ нее построенiя своего ума" (стр. 422). Мы съ этимъ вполнѣ согласны и считаемъ это неизбѣжнымъ, но все-таки не послѣдуемъ совѣту г. Страхова "учиться мыслить" (т. е. "мыслить независимо отъ представленiй") до тѣхъ поръ, пока не убѣдимся, что сами учителя этого невозможнаго искусства достигнутъ болѣе достойныхъ вниманiя результатовъ, чѣмъ какихъ они достигали до сихъ поръ." ("Знанiе", No 1, стр. 35).

Вотъ отзывъ, который съ одной стороны лестенъ для меня въ высокой степени, чего можетъ быть не думалъ рецензентъ, но за то съ другой стороны тѣмъ больнѣе меня огорчаетъ. Дѣло идетъ о методѣ наукъ, о самыхъ главныхъ ихъ прiемахъ и основанiяхъ. И оказывается, что я успѣлъ вполнѣ убѣдить рецензента; примѣромъ химiи (а также, нужно бы прибавить, физики и отчасти механики) я убѣдилъ его, что въ ученiяхъ натуралистовъ много метафизики, много построенiй ихъ собственнаго ума, которыя они по заблужденiю принимаютъ за чистые факты, за правильный выводъ изъ опытовъ и наблюденiй. Казалось бы -- чтò можетъ быть важнѣе? Между тѣмъ рецензентъ не приписываетъ дѣлу никакого интереса и насмѣшливо замѣчаетъ, что онъ не послѣдуетъ моему совѣту "учиться мыслить". Но почему же? Да только потому, что вопросъ идетъ о методѣ, а не объ опредp3;ленномъ ученiи, о прiемахъ наукъ, а не о какихъ нибудь результатахъ.

Вотъ ясный примѣръ того, какую безмѣрную силу имѣетъ метафизика. Заговорите объ истинѣ, о строгомъ научномъ изслѣдованiи, о точности въ прiемахъ мышленiя -- никто васъ слушать не станетъ; всѣ требуютъ одного -- давайте намъ поскорѣе опредѣленное ученiе, говорите намъ о сущности вещей, постpойтe намъ цѣлую систему, словомъ какъ можно больше метафизики, какъ можно больше результатовъ и какъ можно меньше методы, и вы будете интересны, мы будемъ васъ читать и разсуждать съ вами.

Я могъ думать однако же, что по крайней мѣрѣ люди ученые, находящiеся въ постоянномъ знакомствѣ съ научными изслѣдованiями и гордящiеся этимъ знакомствомъ, будутъ заинтересованы разсужденiями о методѣ; но примѣръ рецензента еще раз убѣждаетъ меня, что естественныя науки въ нынѣшнемъ ихъ видѣ не только не искореняютъ склонности къ метафизикѣ, а даже усиливаютъ ее; рецензентъ пренебрегаетъ всякими изслѣдованiями о методѣ.

Между тѣмъ, становясь на точку зрѣнiя истинной науки, истиннаго мышленiя, можно изъ его собственныхъ словъ видѣть, какъ важны и существенны предметы, которымъ посвящена вторая часть моей книги. Я показалъ, какъ онъ говоритъ, что въ естественныхъ наукахъ много метафизики; не есть ли это весьма опредѣленное ученiе, только не о природѣ, Богѣ, душѣ и т. д., а о томъ состоянiи, въ которомъ находится метода разсматриваемыхъ наукъ? Я показалъ, какъ утверждаетъ рецензентъ, что натуралисты вмѣшиваютъ въ наблюденiе природы свои построенiя; не есть ли это весьма важный результатъ, только не относительно судебъ мiра и человѣка, а относительно судебъ физики, химiи и пр.? Казалось бы ученаго человѣка это должно нѣсколько заинтересовать. Если рецензентъ правъ, то не слѣдуетъ-ли, что я показалъ основанiя, по которымъ въ этихъ наукахъ должно быть произведено существенное преобразованiе?

И напрасно рецензентъ отказывается учиться мыслить. Онъ очень ошибается говоря, что "мыслить независимо отъ представленiй" есть невозможное искусство. Во первыхъ могу его увѣрить, что онъ самъ обладаетъ такимъ мышленiемъ, и даже ежедневно хоть немножко въ немъ упражняется; а во вторыхъ, развѣ я могъ бы составить и предложить свою критику естественныхъ наукъ, если бы не умѣлъ стать на точку мышленiя независимаго отъ представленiй? Съ критикой моей рецензентъ вполнp3; согласенъ; вотъ ему и доказательство, что это искусство и вполнѣ возможно, и приноситъ опредѣленные результаты.

Но намъ хотѣлось бы, конечно, не такихъ результатовъ; намъ хотѣлось бы отвѣта на тѣ вопросы, которые мы постоянно разрѣшаемъ нашими метафизическими мечтанiями. Погодите; если такiе результаты должны быть, то они и будутъ; лишь бы только путь нашъ былъ вѣренъ, лишь бы мы строго держались истины. Мнѣ странно, что моя критика механическаго взгляда не подсказала рецензенту никакихъ выводовъ, не заставила его, какъ человѣка извѣстныхъ мнѣнiй, вооружиться на защиту этого взгляда. Механическое построенiе всѣхъ явленiй тѣсно связано съ опредѣленными убѣжденiями; если такъ, то рецензентъ можетъ предчувствовать, какiе результаты, должны получиться отъ критики, опровергающей механическiй взглядъ въ самой основѣ. Сказать такъ какъ сказалъ рецензентъ: "мы подождемъ, посмотримъ; а теперь, хоть мы и видимъ, что думаемъ неправильно, но иначе думать не умѣемъ и не можемъ", -- сказать такъ не значитъ что-нибудь опровергнуть. Это уловка и отговорка, а не возраженiе.

Мнѣ остается еще разъ поблагодарить рецензента за его очевидную добросовѣстность и серьозность. Нельзя ставить ему въ вину его страсть къ метафизикѣ и его предразсудки относительно философiи; это не личные его недостатки, а такъ называемый духъ вѣка. Одна только строчка въ рецензiи огорчила меня за ея автора; это строчка, гдѣ онъ утверждаетъ, что будто бы у меня "много эрудицiи, много философскаго туману, много фразъ" (стр. 35). Обвиненiе въ туманѣ и фразахъ совершенно голословно и совершенно несправедливо; оно взято цѣликомъ изъ "Дѣла" или "Искры" и прямо противорѣчитъ отзывамъ самого рецензента, который, слава Богу, прочелъ меня, и потому нашелъ у меня въ тѣхъ мѣстахъ, которыя сталъ разбирать, и строгую логичность, и чрезвычайную ясность и послѣдовательность изложенiя. И въ самомъ дѣлѣ, я терпѣть не могу ни туману, ни фразъ.

Надѣюсь, что и мною рецензентъ останется доволенъ: я отвѣчалъ на всѣ его главные пункты, принимая ихъ въ самомъ серьозномъ смыслѣ, и я далъ дѣйствительный отвѣтъ, а не писалъ такъ чтобы имѣть только видъ побѣдителя.

Н. Страховъ.