Успенский Глеб Иванович - Своим чередом

СВОИМЪ ЧЕРЕДОМЪ.

(Обзоръ мѣстной печати).

I. Два слова о мѣстной печати.

Всякая современная газета или газетка, издающаяся въ томъ или другомъ уголкѣ провинціи, не можетъ не слѣдить за общимъ, такъ сказать, всесвѣтнымъ теченіемъ жизни, и не можетъ, поэтому, въ значительномъколичествѣ своихъ большихъ и меньшихъ столбцовъ, не походить на колію съ любой столичной газеты. Бисмаркъ, Буланже, Лшиновъ, Рудольфъ, Марія Вечера, "Фрина" Семирадскаго, театръ и музыка, телеграммы "Сѣвернаго агентства", биржевые бюллетени, "наброски", "и то и сё", "среди газетъ и журналовъ", "что пишутъ?" и т. д.,-- все это слово въ слово и въ томъ самомъ видѣ, какъ и въ столичныхъ газетахъ, получается вами изъ провинцій, въ провинціальныхъ листкахъ. Не печатать обо всемъ этомъ для своихъ читателей, людей, желающихъ знать все, что дѣлается на бѣломъ свѣтѣ, невозможно, и поэтому газетки, особенно маленькаго формата, иногда могутъ удѣлить "мѣстнымъ извѣстіямъ" лишь самое микроскопическое пространство. Однажды получился крошечный Ха одной крошечной газеты, въ которомъ только нѣсколько строкъ было удѣлено "собственному корреспонденту", извѣщавшему о томъ, что уже третій день бушуетъ вьюга и что замерзъ одинъ ѣхавшій въ городъ крестьянинъ, все же остальное было переполнено извѣстіями всемірнаго интереса: и изъ Іокагамы были телеграммы о микадо, и съ острововъ Самоа, и о Рудольфѣ, и о болѣзни Бисмарка, и о Буланже, и огромная восторженная статья о "Фринѣ", въ которой доказывалось, что поклоненіе голымъ женщинамъ въ древности составляло религіозный культъ.

Объявленія, конечно, также какъ и въ столичныхъ газетахъ, еще болѣе стѣсняютъ размѣры, остающіеся для всякаго рода "словесности", оригинальной, переводной и перепечатываемой. Пестрое полчище элексировъ, горничныхъ, банкирскихъ конторъ, пропавшихъ мосекъ, секретныхъ докторовъ и т. д. напираетъ на "словесность" съ обоихъ концовъ, насѣдаетьна нее и спереди, и сзади, и втискиваетъ ее въ тѣсный предѣлъ фельетоннаго лепета, т.-е. лепета человѣка, притиснутаго въ уголъ толпою, лепета, въ которомъ иной разъ ничего и не разслышишь. По при общемъ шаблонномъ обличіи, обязательномъ для всякой современной газеты, и при на половину однородномъ содержаніи всѣхъ издающихся на Руси газетъ, какъ столичныхъ, такъ и провинціальныхъ, особенности мѣстной Руси, все-таки, не могутъ не проскальзывать между "Фриной" и Буланже, и, получая съ Дона, съ Днѣпра, съ Волги, съ Аму-Дарьи однѣ и тѣ же телеграммы "Сѣвернаго агентства", однѣ и тѣ же рецензіи объ однихъ и тѣхъ же пьесахъ и журналахъ, одни и тѣ же политическія обозрѣнія, иностранныя и внутреннія извѣстія, мы видимъ, что во всѣхъ этихъ мѣстахъ есть нѣчто свое, особенное, свойственное именно этой мѣстности, а не какой-нибудь иной.

"Проступки господина Купона", какъ извѣстно, совершаются теперь во всѣхъ концахъ Россіи, и со всѣхъ концовъ Россіи несетъ вѣсти о нихъ мѣстная печать; но, во-первыхъ, не вездѣ господинъ Купонъ одинаково силенъ, не вездѣ онъ, слѣдовательно, могъ возобладать надъ человѣкомъ такъ, какъ бы онъ желалъ. "Коли всѣ будутъ постить, такъ некого будетъ и крестить!" -- еще осмѣливаются, и, какъ видите, не безъ гордости, говорить Владимірскія фабричныя женщины и дѣвицы, которымъ уже не приходятся постить. "Отцовъ-то орда, а лшшъ-то одна!" -- говорятъ онѣ же, и, стало быть, еще могутъ не забывать своего права быть матерью. И такъ, народъ въ подмосковныхъ губерніяхъ хотя и начинаетъ пропадать, но пропадаетъ какъ-то со смѣшкомъ и съ прибауткой, и такъ почти по всей Волгѣ, и даже на тихомъ славномъ Дону Ивановичѣ. Не такъ пропадаетъ народъ въ другихъ мѣстахъ и, въ особенности, на югѣ. Но всему южно-русскому и новороссійскому краю, по всему черноморскому побережью, до Батума, господинъ Купонъ уже закусилъ удила. Тутъ онъ безъ всякой церемоніи безконтрольно повелѣваетъ массами мѣстнаго населенія, низводя вниманіе къ нимъ до нуля и подавляя стремленія человѣка мыслить и жить сознательно -- впечатлѣніемъ непрестаннаго страха предъ своею непонятною к немилосердною силой. Нищіе, воры, голодныя проститутки, подкидыши, самоубійцы, какъ брызги, разлетаются отъ ударовъ этого молота; ежедневно обо всемъ этомъ печатается на столбцахъ газетъ, издающихся въ купонныхъ центрахъ, но всегда въ видѣ одной-двухъ строчекъ (точно двухъ-трехъ капель крови, напечатанныхъ всегда бактеріеподобнымъ, микроскопическимъ шрифтомъ, которымъ рѣдко кто станетъ утруждать свои глаза, ищущіе извѣстій о пріѣздѣ Цукки).

Но даже и при такой повсемѣстной на югѣ однородности "проступковъ господина Купона", мѣстныя условія и особенности, не измѣняя идеи поступковъ, значительно измѣняютъ формы ихъ выраженія. Родшильдъ, вѣдь, испугался въ Одессѣ толпы народа, пришедшей глазѣть на него, испугался онъ этого мертваго молчанія движущихся на него безмолвныхъ, окаменѣвшихъ отъ непониманія его силы и своего безъисходнаго безсилія массъ. Холодомъ объяло его отъ холода этихъ тысячъ холодныхъ сердецъ, и онъ, убавившись въ размѣрахъ своего величія до размѣровъ мыши, какъ мышь шмыгнулъ изъ синагоги подъ синагогу. Но едва только эта мышь добралась до "пламенной Колхиды", тотчасъ же и помину не осталось въ ней чего-нибудь мышинаго. Не контракты онъ, бывшая одесская мыцр", а теперь кавказскій "Дембашь", заключаетъ тамъ съ кавказскими обывателями, а прямо "кинжалы вонзаетъ" направо и налѣво, въ самыя сердца керосиновыхъ, каменноугольныхъ, лѣсныхъ, виноградно-винодѣльныхъ и прочихъ дѣлъ и предпріятій. Рѣжетъ "саблею кривою" съ плечъ удалыя "башки" нефтепромышленниковъ, винодѣловъ, заводчиковъ, желѣзно-дорожниковъ, пароходчиковъ, рѣжетъ и мчится, и на всемъ скаку "вонзаетъ" да "вонзаетъ".

И такъ, въ одной обстановкѣ Родшильдъ -- мышь, въ другой -- "злой чеченъ"; а перенеси его въ Нижній, на ярмарку, да стань онъ тамъ "дѣла дѣлать", такъ и долженъ будетъ пить цѣлый день шампанское, обниматься, цѣловаться, провозгласитъ тостъ за свою новую родину, пошлетъ телеграмму Дерулэду и покойному Аксакову и заапплодируютъ, когда начнутъ плясать въ присядку. Купонъ въ этихъ мѣстахъ больше шампанскимъ "продолжаетъ", чѣмъ въ карманъ кладетъ. Уральскіе горнозаводчики, товаръ которыхъ идетъ въ огромномъ количествѣ на Кавказъ, въ степь (дома тамъ турлушныя, глиняныя, почему и необходимы крыши желѣзныя), еле-еле доѣдутъ съ своимъ товаромъ до Лаптева. Лѣнь ѣхать далѣе: "пусть пріѣзжаютъ". Ѣдутъ купцы. Пріѣдетъ, купитъ и опять дальше Нижняго не спустится. Другой купецъ спустится до Самары. Сидитъ, ждетъ, шампанское пьетъ. А ужь чтобъ привезти до Кавказа самому-то?

Такимъ образомъ, если даже такое однообразнѣйшее по существу дѣло, какъ "проступки г. Купона", благодаря мѣстнымъ особенностямъ, можетъ принимать тотъ или другой тонъ, мѣнять свой цвѣтъ и краски, то особенности чисто-мѣстнаго характера не могутъ не предъявлять себя въ мѣстной печати болѣе или менѣе въ ясныхъ очертаніяхъ, хотя бы обязательный шаблонъ современной газеты стѣснялъ размѣры мѣстныхъ извѣстій до микроскопическихъ размѣровъ. Штунда и сектантство -- по всему югу, вплоть до Ленкорана и Батума, и расколъ, также во всевозможныхъ формахъ и видахъ, по всему Поволжью. Одно переселенческое движеніе, и то идетъ не отъ однородныхъ причинъ и въ не однородной формѣ. Нѣмцы переселяются на югъ съ большими средствами; южно-русскіе состоятельные крестьяне, также съ большими средствами, уходятъ съ юга, переселяются въ отдаленныя мѣста Сибири, въ Амурскую область; наши черноземные великороссійскіе мужики боятся уходить очень далеко, тянутся къ Западной Сибири и всегда идутъ не съ деньгами, какъ нѣмцы и состоятельные южноруссы, а, напротивъ, всегда безъ всякихъ средствъ къ существованію. То же самое и съ такъ называемымъ рабочимъ вопросомъ,-- вопросомъ "о рабочихъ рукахъ, о людяхъ", оторванныхъ отъ деревни. И этотъ вопросъ, также вездѣ, гдѣ работаетъ и стучитъ машина, находится не въ одинаковомъ положеніи. Южно-русскій рабочій, припекаемый со всѣхъ сторонъ, не такой уже, какъ его подмосковный собратъ; у этого послѣдняго родная деревня, все-таки, поблизости, и искалѣченный, онъ все еще можетъ окончить свою жизнь въ родномъ углу, хотя иной разъ и не безъ попрековъ; южнорусскій рабочій человѣкъ почти всегда окончательно оторванъ отъ деревни; если онъ попалъ въ шахту, то потому, что на его долю уже нѣтъ на родинѣ пріюта, и если онъ не можетъ "прикупить" собственной земли, то едва ли получитъ ее отъ общества, просто какъ "платежная душа". Общинное землевладѣніе слабо развито на югѣ Россіи, и безземельный человѣкъ тамъ наростаетъ въ огромномъ количествѣ.

Въ виду всего сказаннаго, предполагая по временамъ помѣщать обозрѣнія мѣстной печати, мы рѣшительно не имѣемъ намѣренія что-нибудь дополнять или уяснять въ рѣшеніи тѣхъ вопросовъ текущей дѣйствительности, которые ежемѣсячно разрабатываются на страницахъ Русской Мысли, въ Очеркахъ русской жизни и во Внутреннемъ обозрѣніи, "лѣтопись успѣховъ или неуспѣховъ въ нашихъ нравственныхъ и общественныхъ обязанностяхъ и лѣтопись успѣховъ или неуспѣховъ въ нашей такъ называемой "внутренней политикѣ" тщательно и непрерывно ведется въ Русской Мысли почтенными и уважаемыми писателями, и дополнять мелкими мѣстными подробностями принципіально рѣшенные вопросы нѣтъ ни малѣйшихъ основаній. Но кому неизвѣстно, что въ русской живой дѣйствительности такія явленія и теченія ея, которыя давнымъ-давно и съ полною добросовѣстностью уяснены и опредѣлены какъ съ нравственной точки зрѣнія, такъ и съ точки зрѣнія внутренней политики,-- тѣмъ не менѣе, какъ говорится, идутъ своимъ чередомъ и хотя медленно, но непрерывно осложняются или неизбѣжными въ нашей жизни случайностями, или, напротивъ, во имя неотвратимыхъ и неизбѣжныхъ причинъ? И кому, въ то же время, также неизвѣстно, что, разъ то или другое явленіе нашей жизни вполнѣ и во всѣхъ отношеніяхъ опредѣлилось въ сознаніи общества, послѣднее невольно теряетъ къ нему извѣстную долю вниманія, какъ къ явленію уже понятому и утратившему интересъ вопроса, только еще подлежащаго рѣшенію? Переселенческое дѣло, напримѣръ, давнымъ давно выяснено въ своихъ причинахъ и давнымъ-давно выработаны программы мѣропріятій, необходимыхъ для его урегулированія. Но оно идетъ своимъ чередомъ, оно осложняется, оно идетъ непрерывно и ежедневно, и, при всемъ тонъ, какъ дѣло рѣшенное, не возбуждаетъ уже вниманія общества къ мелкимъ, такъ сказать, ежедневнымъ подробностямъ непрерывнаго народнаго движенія. Вотъ, въ виду этого, и думается, что живая картина этого уже давнымъ-давно всѣми понятаго явленія, изложенная одновременно за извѣстную часть года, не въ цифрахъ только, а въ реальныхъ фактахъ и въ" живыхъ человѣческихъ образахъ,-- и могла бы возбудить вниманіе къ дѣйствительному рѣшенію этого принципіально рѣшеннаго вопроса, убавила привычку къ его терпѣливому ожиданію. Точно также всѣмъ и каждому давнымъ-давно извѣстно добро и зло грядущаго къ намъ капитализма; но что во имя его творится ежедневно въ жизни людей, которымъ суждено такъ или иначе быть въ соприкосновеніи съ этою новизной,-- все это очень мало извѣстно обществу, и оно едва ли можетъ представить себѣ тѣ измѣненія, которыя внесла въ нашу жизнь эта новизна, и найти въ живыхъ образахъ реальныя послѣдствія внесеннаго ею добра и зла, опять-таки принципіально весьма опредѣленно понимаемыхъ. На ряду съ такими, совершенно новыми въ русской жизни явленіями есть въ ней и старыя теченія, не теряющія своей жизнедѣятельности и не прерывающія ея. Къ числу такихъ старыхъ теченій нашей жизни можно отнести расколъ и жизнь въ раскольнической средѣ. То, что расколъ не соотвѣтствуетъ общему благообразію жизни всей страны, это всякому извѣстно сотни лѣтъ, а, между тѣмъ, расколъ, все-таки, живетъ "своимъ чередомъ", какъ своимъ чередомъ идетъ съ нимъ и борьба. И здѣсь живая хроника хотя и стараго, но вполнѣ жизненнаго теченія также едва ли будетъ излишнею въ пониманіи общей сложности нашей жизни.

Въ виду всего этого, мы и думаемъ попытаться по временамъ помѣщать небольшіе очерки, на основаніи матеріаловъ, заимствованныхъ изъ мѣстной печати, причемъ въ каждомъ очеркѣ будетъ собрано воедино, по возможности, все, что касается какого-нибудь одного теченія въ нашей жизни, за извѣстный періодъ времени, и что удастся извлечь изъ мѣстной печати. Постараемся писать дѣйствительныя обозрѣнія (и непремѣнно обозрѣнія провинціальной беллетристики) и не превратимъ этихъ обозрѣній въ фельетоны о "захолустной" жизни.

II. Деревенскіе раскольники.

Необходимо сказать два слова объ одномъ случайномъ обстоятельствѣ, которое было причиною того, что первый очеркъ обозрѣнія мѣстной жизни на основаніи матеріаловъ, заимствованныхъ изъ мѣстной печати, касается значенія раскола для крестьянской среды, т.-е. для такъ называемыхъ "темныхъ" народныхъ массъ.

Въ моихъ очеркахъ Грѣхи тяжкіе я обѣщалъ разсказать о свящ. Люцерновѣ, который добровольно ушелъ въ расколъ спустя нѣкоторое время послѣ того, какъ его диссертація на степень магистра богословія, представленная въ казанскую духовную академію, не была удостоена одобренія. Случайные разсказы, слышанные мною о немъ во время поѣздки въ Сибирь въ Тобольскѣ, рисовали его въ высшей степени недюжинною личностью: будучи въ Тобольскѣ начальникомъ духовнаго училища и всѣмъ извѣстнымъ, какъ умный и образованный священникъ, онъ, перейдя въ расколъ, посѣтилъ тотъ же Тобольскъ уже въ простомъ русскомъ костюмѣ, въ синемъ армякѣ тонкаго сукна, въ рубашкѣ съ косымъ воротомъ и въ высокихъ сапогахъ до колѣнъ, и вошелъ въ такомъ видѣ прямо въ клубъ, появился передъ всѣмъ давно знакомымъ ему обществомъ и всѣхъ привелъ этимъ неожиданнымъ появленіемъ въ полный столбнякъ. Пятидесятилѣтній, здоровый и сильный человѣкъ, человѣкъ ученый, искавшій и добивавшійся высшей ученой карьеры, -- проживъ на этомъ пути почти всю свою жизнь,-- вдругъ исчезаетъ изъ общества и затеривается въ темной, мало-образованной средѣ. Зачѣмъ это? Какія этому причины? Заинтересованный этими вопросами, я крайне жалѣлъ, что у насъ такъ мало говорятъ о подобнаго рода оригинальныхъ личностяхъ въ печати, и крайне желалъ разузнать объ этой личности поподробнѣе, что и надѣялся сдѣлать въ Казани, на обратномъ пути. Но на обратномъ пути, именно въ Казани, я прочиталъ, что 8 іюля бывшій священникъ, а нынѣ изверженный изъ сана Іоаннъ Люцерновъ скончался въ г. Самарѣ, а вслѣдъ затѣмъ стали появляться въ поволжскихъ періодическихъ изданіяхъ, духовныхъ и свѣтскихъ, свѣдѣнія о жизни покойнаго, его характеристики,-- словомъ, все то, чего нельзя было узнать о Люцерновѣ, когда юнъ былъ живъ и когда въ жизни его совершился такой рѣшительный переломъ.

Вотъ это-то случайное обстоятельство, т.-е. желаніе выяснить своеобразную личность I. Люцернова, на основаніи матеріаловъ, сообщаемыхъ о немъ въ поволжской печати, и было причиною, во-первыхъ, возникновенія настоятельной потребности ближе ознакомиться съ матеріалами всей вообще русской мѣстной печати и, во-вторыхъ, причиною того, что матеріалъ о расколѣ въ крестьянской массѣ Поволжья накопился ранѣе другихъ матеріаловъ по инымъ мѣстнымъ вопросамъ, иныхъ мѣстностей Россіи. Но, помимо этой случайности, къ тону же самому желанію -- начать обзоръ мѣстной печати съ матеріаловъ о расколѣ -- послужило еще и другое, хотя и не случайное, но, все-таки, довольно неожиданное обстоятельство. Расколъ, обыкновенно понимаемый нами въ смыслѣ упорства темныхъ народныхъ массъ въ религіозно-политическихъ заблужденіяхъ,-- благодаря безтенденціознымъ вѣстямъ о немъ во множествѣ корреспонденцій изъ раскольническихъ селъ и деревень,-- невольно сталъ очерчиваться не только со стороны этого всѣмъ извѣстнаго упорства "въ заблужденіяхъ", но со стороны совершенно неизвѣстныхъ намъ порядковъ обыденной, домашней и общественной жизни деревень, населенныхъ раскольниками, со стороны той дисциплины во взаимныхъ хозяйственныхъ и семейныхъ отношеніяхъ между крестьянами-раскольниками, которая, при изученіи раскола съ точки зрѣнія "упорства", почти никогда не принималась изслѣдователями во вниманіе. Читая эти корреспонденціи изъ раскольническихъ деревень, невольно чувствуешь, что именно дисциплина взаимныхъ отношеній, какъ частныхъ, такъ и общественныхъ,-- дисциплина, имѣющая въ основаніи стремленіе къ общему и, главнымъ образомъ, матеріальному благополучію, что она-то именно и есть самое главное для темнаго крестьянина-земледѣльца, что она-то и держитъ его въ расколѣ и заставляетъ крѣпко, "обѣими руками", держаться за всѣ тѣ религіозные предразсудки, которые темный человѣкъ считаетъ обороной, амулетомъ, спасающимъ благопріятныя для него житейскія, земныя отношенія. Первенствующее значеніе для темныхъ народныхъ массъ дисциплины во взаимныхъ отношеніяхъ давало возможность понять, что даже такой своеобразный человѣкъ, какъ I. Люцерновъ, перешелъ въ расколъ также, главнымъ образомъ, вслѣдствіе соблазна дисциплинированною жизнью этой среды,-- ясностью въ порядкахъ ея жизни, и еще потому, что, на его несчастіе, условія его долголѣтней жизни никогда ему не давали возможности жить просто, спокойно и твердо знать, гдѣ найдешь и гдѣ потеряешь.

Въ виду того, что именно эта сторона раскола, т.-е. дисциплина и благообразіе взаимныхъ обыденныхъ отношеній, не только можетъ объяснить такой исключительный случай, какъ переходъ Люцернова въ расколъ, но и вообще заслуживаетъ вниманія всякаго желающаго знать что-нибудь существенное о народномъ бытѣ и порядкахъ народной жизни,-- я отложу рѣчь о Люцерновѣ до конца этого очерка, и, прежде всего, перескажу изъ собраннаго матеріала только то, что касается или хотя намекаетъ на значеніе дисциплины во взаимныхъ отношеніяхъ среди деревенскихъ раскольниковъ.

Изъ газетныхъ свѣдѣній, касающихся этого вопроса, особеннаго вниманія заслуживаютъ корреспонденціи г. H. Р., печатавшіяся въ газетѣ Новое Время лѣтомъ и зимой прошлаго года. Корреспонденціи эти замѣчательны полнѣйшею искренностью и безпристрастіемъ автора въ тѣхъ выводахъ и заключеніяхъ, на которыя наводило его личное наблюденіе. Въ первой своей корреспонденціи (No 4409), не имѣя еще никакого соприкосновенія съ раскольничьею средой, онъ относится къ ней съ явнымъ предубѣжденіемъ. Его глубоко огорчаетъ, что расколъ распространился по Волгѣ широкою цолосой, на пространствѣ 2,200 верстъ, и что, "держась здѣсь изстари, онъ и въ настоящее время крѣпокъ и силенъ благодаря замкнутости, обособленности отъ постороннихъ вѣяній. "Указавъ, что главными центрами поволжскаго раскола является Хвалынскъ (съ Черемшанскимъ скитомъ), онъ говоритъ, что туда стремится все, что наиболѣе тѣсно связано съ расколомъ, и все, что боится свѣта". Кромѣ Хвалынска, "наибольшею нетерпимостью и невѣжествомъ расколъ отличается въ уѣздахъ, прилегающихъ къ Землѣ Войска Донскаго". "Образцомъ закоснѣлости и темноты здѣшняго раскола можетъ служить сел. Самодуровка, Хвалын. уѣзда". "Густота раскола и его глубокая закоренѣлость дѣлаютъ необходимымъ сильныя, но осторожныя средства борьбы съ расколомъ".

Закончивъ эту корреспонденцію сообщеніемъ, что съ этою темнотой, невѣжествомъ, закоснѣлостью и закоренѣлостью ведетъ борьбу "крупное миссіонерское учрежденіе саратовскаго братства Св. Креста", онъ въ слѣдующей корреспонденціи касается успѣховъ этого братства (No 4414) и съ сожалѣніемъ говоритъ, что, при стойкости и закоренѣлости поволжскаго раскола, "было бы нѣсколько легкомысленно говорить о блестящихъ результатахъ, достигнутыхъ въ этомъ отношеніи",-- "для замѣтнаго воздѣйствія на стойкую и упорную раскольничью массу нужны многіе десятки лѣтъ". Отдѣльныя лица, дѣйствительно, часто переходятъ въ православіе, хотя, напримѣръ, въ 1887 г., при дѣятельности 56 миссіонерскихъ пунктовъ саратовскаго братства Св. Креста, къ православію присоединилось только 263 ч. Для огромной массы крестьянства, живущаго въ расколѣ, эта цифра отдѣльныхъ лицъ весьма ничтожна. "На Волгѣ,-- продолжаетъ онъ,-- во многихъ большихъ селахъ и деревняхъ все населеніе отъ перваго до послѣдняго человѣка -- раскольники и воздѣйствованіе на такую сплоченную группу, разумѣется, трудно, а о скорыхъ результатахъ нечего и говорить". "Съ прискорбіемъ должно сказать,-- говорится въ одномъ изъ миссіонерскихъ отчетовъ, -- что вражья сила велика и со стороны представителей раскола принимаются свои мѣры и усилія удержать своихъ послѣдователей внѣ святой церкви". "Братство Св. Креста, кромѣ Саратова, имѣетъ 56 миссіонерскихъ пунктовъ. При такой широкой просвѣтительной дѣятельности, разумѣется, удалось заронить доброе зерно на неблагодарную почву раскола. Останавливаясь на случаяхъ обращенія въ православіе, нельзя не замѣтить нѣкоторыхъ характерныхъ чертъ. Такъ, напримѣръ, принимать православіе легче людямъ состоятельнымъ или, по крайней мѣрѣ, не нуждающимся. Бѣдный же раскольникъ, хотя бы и поддался вліянію миссіонерской проповѣди и собесѣдованій, все-таки, не рѣшится броситъ расколъ по матеріальнымъ разсчетамъ, ибо состоятельные раскольники -- это одна изъ ихъ хорошихъ чертъ -- не отказываютъ въ помощи собратамъ "по вѣрѣ". Оставить расколъ -- значитъ впасть въ бѣдность,-- вотъ что сплошь и рядомъ служитъ огромнымъ препятствіемъ для успѣховъ православной проповѣди и вотъ что имѣетъ громадное значеніе съ точки зрѣнія стойкости поволжскаго раскола. Въ рукахъ богатыхъ раскольниковъ сплошь и рядомъ тѣ нити, при помощи которыхъ тѣсно и упорно держится сѣрая раскольничья масса. Это обстоятельство является, съ другой стороны, довольно вѣрнымъ показателемъ того, что наиболѣе искусно слѣ;дуетъ направлять миссіонерское вліяніе именно на богатыхъ и вліятельныхъ лицъ. Дѣло въ томъ, что богатый борецъ раскола, разъ удастся его склонить къ православію, уже самъ по себѣ является миссіонеромъ, распространяя свое вліяніе на извѣстную группу раскольниковъ. Конечно, такая задача сопряжена съ громадною трудностью, но не невозможна" (No 4414).

Изъ этого отрывка видно, что авторъ примѣтилъ въ упорствѣ раскольниковъ не одно уже невѣжество, темноту, закоренѣлость и закоснѣлость; онъ указалъ на особенность строя жизни раскольниковъ, имѣющую громадное значеніе именно съ точки зрѣнія стойкости. Оставить расколъ -- значитъ впасть въ бѣдность. Вотъ строчка, которую слѣдовало бы побольше растолковать намъ почтенному автору, выяснить ее, какъ должно; въ этой-то строчкѣ вся сила и вся тайна "упорства" массъ, а не отдѣльныхъ личностей раскола. Но авторъ еще не отрѣшился отъ предвзятыхъ идей и не остановилъ своего вниманія на странной мѣрѣ для борьбы съ расколомъ, выраженной словами: "наиболѣе искусно слѣдуетъ направлять миссіонерское вліяніе на богатыхъ и вліятельныхъ". Въ высшей степени странно полагать, что богатый раскольникъ, сдѣлавшись православнымъ, привлечетъ за собою цѣлую "группу" раскольниковъ. Если такъ, то зачѣмъ же непрерывная, утомительная борьба съ темными, закоренѣлыми, невѣжественными массами, борьба словесная, когда у насъ есть во сто разъ больше богачей православныхъ, чѣмъ всѣхъ раскольниковъ, взятыхъ вмѣстѣ? Пусть бы богачи православные поступали такъ, чтобы массы были бы на ихъ сторонѣ. Но вотъ оказывается, что хоть въ одномъ Саратовѣ только, -- не говоря о всемъ Поволжья, -- положительно тьма богачей и есть даже простые мужики, владѣющіе тысячами десятинъ земли, однакожъ, оставитъ расколъ -- значитъ впасть въ бѣдность. И теперь есть тьма бѣдныхъ православныхъ мужиковъ, и есть тьма православныхъ богатыхъ людей, но между ними нѣтъ той хорошей черты, которая имѣетъ громадное значеніе съ "точки зрѣнія стойкости поволжскаго раскола". Слѣдовательно, необходимо было бы еще ближе подойти къ этой тайнѣ вліянія "хорошихъ чертъ", такъ какъ тьма, закоснѣлость и закоренѣлость раскольниковъ въ религіозномъ отношеніи довольно уже ясны для всего общества.

А что помимо религіозныхъ заблужденій въ расколѣ есть еще "нѣчто" важное въ общежитейскихъ обыденныхъ отношеніяхъ, это доказываетъ третье письмо г. П. Р., напечатанное въ ноябрѣ мѣсяцѣ прошлаго года въ No 4565 и еще разъ свидѣтельствующее о глубочайшей искренности автора; онъ пріѣзжаетъ въ тотъ же самый Хвалынскъ, въ который, по его словамъ, стремится все, что боится свѣта, и гдѣ, такъ сказать, сосредоточена вся раскольничья закоренѣлость. Въ Хвалынскъ онъ пріѣхалъ потому, что здѣсь въ настоящее время "образовался крѣпкій центръ по управленію поволжскимъ расколомъ, почитаемый всѣми приверженцами австрійскаго священства". "Не безъинтересно,-- говоритъ онъ,-- было подробнѣе познакомиться какъ вообще съ низовыми старообрядцами, такъ и въ особенности съ черемшанскими раскольничьими скитами (куда бѣжитъ все, что боится свѣта). Можетъ быть,-- говоритъ авторъ,-- это дастъ намъ возможность вѣрнѣе и проще уяснить себѣ: чѣмъ особенно силенъ и крѣпокъ нашърасколъ?" "Мнѣ удалось,-- продолжаетъ онъ,-- побывать въ черемшанскихъ скитахъ нынѣшнимъ лѣтомъ во время скитаній по Волгѣ. Мнѣ сначала не совѣтовали ѣхать туда, ссылаясь на крайнюю скрытность и недовѣрчивость раскольниковъ, а нѣкоторые волжскіе жители рисовали ихъ дикими изувѣрами.

"Не совсѣмъ такъ оказалось на дѣлъ!"

И вотъ какъ почтенный авторъ описываетъ свою поѣздку въ Черемшанскій скитъ, находящійся близъ Хвалынска, въ четырехъ верстахъ отъ берега Волги:

"Кто незнакомъ съ красотами Поволжья, тому трудно представить, что за очаровательное мѣстоположеніе этихъ скитовъ. Справа, высоко надъ. Волгой, выступаетъ рядъ величавыхъ холмовъ съ ихъ бѣлыми мѣловыми шапками и зелеными скатами; тамъ, дальше, высится крутая стѣна съ кудреватою зеленью деревьевъ, а между этою стѣной и холмами, въ широкой ложбинѣ, по которой пробѣгаетъ ручей Черемшанъ, и расположены черемшанскіе раскольничьи скиты. При поверхностномъ взглядѣ, здѣсь не увидите ни одного строенія, ни одного признака жилья: видно только цѣлое море густой зелени деревьевъ. По поднимитесь нѣсколько выше на сосѣдній холмъ -- и передъ вами, какъ на ладони, цѣлый рядъ зданій, мельница и зеркальный прудъ. Все это производитъ впечатлѣніе какой-то разросшейся помѣщичьей усадьбы.

"Что же такое черемшанскіе скиты въ настоящее время? Прежде они были пріютомъ "мученикомъ за вѣру", бѣглыхъ, скрывавшихся отъ свѣта и власти, гнѣздомъ преступной тайной пропаганды раскола, безпорядочнымъ скопищемъ изувѣровъ и лиходѣевъ. А теперь?...

"Теперь... Взгляните на эти зданія, на мельницу, на огородъ и сады, и вы увидите, что это, прежде всего, нѣчто благоустроенное...*

Къ глубочайшему сожалѣнію, это "нѣчто благоустроенное" такъ и осталось не разъясненнымъ въ подробностяхъ. Послѣ слова "благоустроенное" стоятъ точки... Описана въ нѣсколькихъ строкахъ моленная, затѣмъ въ слѣдующей корреспонденціи мы едва-едва замѣчаемъ также нѣчто благоустроенное, -- что-то въ родѣ женскаго института, такъ какъ авторъ видѣлъ множество дѣвушекъ, одѣтыхъ однообразно, въ платья веселенькаго цвѣта и бѣлыя пелеринки. Видѣлъ онъ нѣкоего отца Израиля, у котораго комната была полна книгъ, географическихъ картъ. По какимъ-то причинамъ вовсе не разсказано того, что авторъ видѣлъ и что, несомнѣнно, произвело на него самое свѣтлое впечатлѣніе.

"Жизнь въ скитахъ правильная, размѣренная, совсѣмъ не напоминающая тѣхъ устарѣвшихъ разсказовъ о Черемшанѣ, которые держатся до настоящаго времени" (No 4565).

Честь и слава безпристрастію почтеннаго автора, но горько, что подробности, ежедневный обиходъ размѣренной, привольной жизни, остались для русскаго общества покрытыми мракомъ неизвѣстности. По, все-таки, мы имѣемъ свидѣтельство очевидца, удостовѣряющее, что всѣ страхи передъ такимъ вертепомъ, какъ Черемшанъ, "которые держатся до настоящаго времени", оказываются устарѣвшими, и, вмѣсто скопища изувѣровъ и лиходѣевъ, тамъ есть нѣчто благоустроенное.

Даже изъ этого едва-едва указаннаго "благообразія" уже нельзя не видѣть, что Хорошія черты въ обиходѣ ежедневной жизни имѣютъ для народа огромнѣйшее значеніе. По, при всемъ обиліи извѣстій изъ раскольническихъ деревень, появляющихся въ мѣстной прессѣ, почти вовсе не говорится о подробностяхъ взаимныхъ практическихъ отношеній между раскольниками. Ощущается только несомнѣнное ихъ преимущество предъ взаимными отношеніями между собою нашихъ обыкновенныхъ недоимщиковъ. Памятуя народную поговорку, что отъ добра добра не ищутъ, иначе какъ желаніемъ жить лучше, чѣмъ жилось, нельзя объяснить такого явленія, какъ переходъ цѣлыхъ деревень въ расколъ. Изъ села Тунгуза пишутъ въ Саратовскій Дневникъ {Всѣ нижеслѣдующія цитата заимствованы, главнымъ образомъ, изъ Саратовскою Дневника за первые три мѣсяца настоящаго года. Затѣмъ слѣдуютъ заимствованія изъ Самарскихъ и Саратова Епарх. Вѣдом.}:

"Въ настоящее время въ приходѣ числится обоего пола 1,040 душъ и безъ исключенія всѣ раскольники. Расколъ проникъ сюда во время освобожденія крестьянъ отъ крѣпостнаго права; прежде хотя и были раскольники, но секретно, потому что помѣщикъ Огаревъ строго слѣдилъ за ними и обращался безцеремонно: если кто не явится къ литургіи, того онъ ставилъ передъ церковью на колѣни и заставлялъ класть по 1,000 поклоновъ земныхъ. Въ настоящее время число православныхъ можно опредѣлить очень просто: мнѣ пришлось,-- говоритъ корреспондентъ,-- просмотрѣть исповѣдныя росписи съ 1867 и до 1887 гг., въ которыхъ оказалось, что въ св. четыредесятницу у исповѣди и причастія Св. Таинъ были только: духовенство, помѣщикъ и церковный сторожъ, а въ графахъ противъ крестьянъ, за всѣ 20 лѣтъ, написано: "не были", "раскольники". Изъ этого каждый можетъ заключить, что здѣсь православные -- только и есть духовенство, а прочіе -- всѣ раскольники".

Это село, повидимому, изъ самыхъ "упорныхъ" и "закоренѣлыхъ въ расколо-ученіи; но когда пріѣхалъ туда миссіонеръ и собиралъ 11 и 12 ноября 1888 г. для собесѣдованія, "то ровно ничего толковаго отъ нихъ добиться не могъ".

"Одинъ наставникъ, Семенъ Хрусталевъ, сказалъ такъ: "Ты, отецъ, насъ ничѣмъ не убѣдишь, и не только ты, но аще и ангелъ съ небесъ сойдетъ и будетъ посылать въ церковь -- и то не пойдемъ. Лучше въ адъ пойдемъ, а не въ церковь". Сколько ни представлялъ имъ миссіонеръ доказательствъ изъ Священнаго Писанія, но все это -- какъ горохъ къ стѣнѣ -- не приставало къ нимъ, а отлетало прочь. Одинъ наставникъ, Трифонъ Тарасовъ, вступилъ было въ бесѣду, но ему прочіе запретили: говори только,-- шептали ему на ушко,-- не пойдемъ, и больше ничего. Тарасовъ послѣ этого на всякое разъясненіе миссіонера и вопросъ отвѣчалъ: "не пойдемъ". Миссіонеръ цѣлыхъ два дня бился съ ними и только всплеснулъ руками и прекратилъ бесѣды. Раскольники послѣ бесѣды поблагодарили миссіонера за его сдержанность и терпѣливость, но, все-таки, сказали, что въ церковь не пойдутъ, и просили оставить ихъ въ покоѣ".

Такимъ образомъ, изъ этой корреспонденціи совершенно ясно видно, что не религіозныя заблужденія держатъ крестьянъ въ расколѣ, а нѣчто другое. Они даже и спорить не хотятъ, даже не могутъ спорить, словъ никакихъ не знаютъ и искренно благодарны, если ихъ оставятъ "въ покоѣ" жить на привольѣ. Село это пріютилось весьма на красивомъ мѣстѣ, на мысу между двухъ рѣчекъ, окружено пышною растительностью, чего ужъ тутъ болтать, чего не понимаешь?... Очевидно, что послѣ перехода просто стало лучше жить, но въ чемъ это лучшее, пока мало извѣстно намъ.

Бывали случаи, что крестьяне просто-на-просто "увозили", скрывали своихъ малограмотныхъ "начетчиковъ потому, что каждый миссіонеръ постоянно побиваетъ и кладетъ въ лоскъ рѣшительно всякаго изъ самыхъ извѣстнѣйшихъ расколоучителей. Лучше же спрятать старичка, что его обижать то? На словахъ то его безпремѣнно съѣдятъ", а онъ надобенъ, деревнѣ, не изъ-за словъ, а изъ-за порядка... "Слухаютъ его, вотъ чѣмъ онъ дорогъ... старикъ-то!..." Въ селѣ Лапотѣ (Золотовской волости) въ, январѣ мѣсяцѣ какъ-то случайно очутились сразу два миссіонера; одинъ изъ нихъ, Голубевъ, былъ, вѣроятно, послабѣе, и, пріѣхавъ нѣсколькими часами раньше, все-таки, велъ бесѣду; но когда пріѣхалъ Кармановъ, другой, повидимому, болѣе искусный, то раскольники отказались вести бесѣды съ нимъ "и тайкомъ увезли изъ Лаптя своего начетчика". Оба миссіонера затѣмъ пріѣхали въ село Золотое, но здѣсь на бесѣдахъ никакихъ возраженій не было со стороны раскольниковъ. Въ с. Шиловомъ, куда пріѣхалъ Кармановъ, "были возражатели, но малограмотные".

"Разъяснились вопросы о прилогѣ "истинный" въ символѣ вѣры и о сложеніи перстовъ для крестнаго знаменія. Затѣмъ сдѣлано было обстоятельное объясненіе клятвъ собора 1566--67 годовъ. Отъ слѣдующихъ бесѣдъ раскольники отказались, говоря: "руби наши головы, а мы не пойдемъ".

"Руби наши головы"! Вотъ до какой степени имъ трудно защитить себя на почвѣ религіозныхъ вопросовъ и, въ то же время, какъ непоколебимо они отстаиваютъ какія-то невѣдомыя намъ преимущества порядковъ своей жизни.

Другой случай перехода въ расколъ цѣлымъ селеніемъ былъ также послѣ освобожденія крестьянъ и также въ Вольскомъ уѣздѣ, въ с. Кряжинъ. Называется оно такъ потому, что лежитъ на живописномъ, возвышенномъ мѣстѣ, "на кряжѣ". Въ прежнія времена кряжинскіе крестьяне были крѣпостными Павла Петровича Меньшикова, и во время крѣпостнаго права были всѣ православные, а когда вышли на волю, то въ скоромъ времени "проникъ сюда расколъ спасова согласія. Житель этого села, Бадинъ, въ 60-хъ годахъ, познакомившись съ бѣглопоповцами, сталъ открыто пропагандировать расколъ въ средѣ мѣстныхъ жителей, а затѣмъ въ отдаленности села устроилъ земляную хижинку и привлекалъ сюда жителей всѣхъ окрестныхъ селъ и деревень; къ нему народъ стекался массами и снабжалъ его разнаго рода продуктами. Во избѣжаніе преслѣдованій, онъ устроилъ здѣсь пчельникъ и принялъ къ себѣ еще двоихъ стариковъ. По, все-таки, администрація проникла въ это дѣло, не дала имъ тутъ жить, а выслала въ село; нѣкоторые говорятъ, что его выжили воры и бродяги, нападавшіе на него неоднократно.

"Въ настоящее время раскольники раздѣляются на 5 толковъ. Здѣсь есть безпоповцы брачные и небрачные, бѣглопоповцы, нѣтовцы и австрійцы-окружники".

Но это не значитъ, чтобы между ними была рознь, такъ <испорчено>лахъ дѣйствительно общественныхъ они, какъ оказывается <испорчено>одно. Это видно изъ слѣдующаго факта:

"У этихъ раскольниковъ имѣется нѣсколько школъ, въ которыхъ обучаются мальчики и дѣвочки; учителями состоять старыя начетчицы, а дѣвица "Ирина" состоитъ вродѣ инспектора народныхъ училищъ. У православныхъ же школы никакой не имѣется".

Когда сюда пріѣхалъ, 5 ноября 1888 г., миссіонеръ И. Шалкинскій (личность самая дѣятельная), то обыватели не рѣшаясь обнаружить своей малограмотности "и не желая остаться безотвѣтными, ѣздили за начетчикомъ М. Рѣзаевымъ, то послѣдній отказался отъ бесѣды, чѣмъ скомпрометировалъ кряжимскихъ наставниковъ. Послѣ этого старообрядцы ходили къ своимъ наставникамъ партіями и просили защитить свою древлеправославную вѣру, но они отказались на-отрѣзъ, чѣмъ уронили свой авторитетъ и предъ своими пасомыми".

Судя по всему, можно думать, что кряжимскіе раскольники и теперь уже чувствуютъ раскаяніе въ своемъ суетномъ желаніи не быть безотвѣтными. Хотѣли поэксплуатировать чужую остроту ума, заставить наставниковъ исполнять ихъ желанія, тогда какъ настоящій, темный мужикъ прячетъ наставника отъ бѣды, зная, что незачѣмъ его понапрасну ставить въ неловкое положеніе, конфузить, когда просто надо чтобъ, его "уважали" и слушались. Не сконфуженный-то онъ будетъ какъ всегда въ уваженіи. Вообще, раскольники всегда почти становятся въ крайне нелѣпое положеніе, ежели зададутся суетною мыслью состязаться съ православными миссіонерами. Нельзя, однако, не замѣтить, что эти суетныя мысли одолѣваютъ раскольниковъ въ тѣхъ селеніяхъ, гдѣ есть и православные, то-есть гдѣ побуждаетъ къ этому еще и рознь партій. Такъ было въ с. Еряжимѣ, такъ было и въ с. Донгузѣ, также Вольскаго уѣзда. Въ приходѣ этого села считается 1,915 душъ, причемъ "неотписныхъ" (сколько можно понять -- тайныхъ) считается "болѣе чѣмъ половина прихода". Живутъ раскольники этого прихода, по обыкновенію, замѣчательно хорошо. "Это многолюдное село расположилось по обѣимъ сторонамъ рѣки Донгуза, отчего и получило свое названіе. Съ какихъ временъ и кѣмъ именно оно основано, мѣстные жители узнать не могутъ и никакихъ точныхъ свѣдѣній нѣтъ относительно этого въ церковномъ архивѣ. Въ настоящее время село, представляетъ собою замѣчательно красивый видъ. Постройка здѣсь производится изъ дерева и съ претензіями на изящество; нѣкоторые крестьяне, живущіе въ центрѣ села, построили двухъэтажные дома, весьма роскошные и довольно обширные. Общественныя зданія: волостное правленіе, церковно-приходская школа и дома для священнослужителей на оба штата весьма хорошіе. Церковь каменная, двухпрестольная. Центръ села освѣщается по ночамъ фонарями, поставленными около церкви, домовъ священнослужителей, общественныхъ зданій и имѣющагося въ селѣ маленькаго базара. Селу придаетъ роскошный видъ то обстоятельство, что оно охватывается кругомъ весьма высокими горами, обросшими разнымъ кустарникомъ, чернолѣсьемъ и соснякомъ; въ лѣтнее время мѣстность эта представляетъ живописную картину и благоухаетъ разными ароматными цвѣтами. Ягодъ и разнаго рода грибовъ родится не въ проборъ. Крестьяне занимаются преимущественно хлѣбопашествомъ, а въ свободное время плотничнымъ и столярнымъ ремесломъ, и отличаются трезвостью и нравственною жизнью".

Все, какъ видитъ читатель, слава Богу, хорошо но иной разъ эти порядки "трезвой и нравственной жизни", дающіе земледѣльцу возможность имѣть даже свободное время, приходился отстаивать на почвѣ религіознаго диспута, т.-е. въ такой области^ которая живущимъ на привольѣ, трезвою и нравственною жизнью людямъ постижима въ весьма малой степени. Приходится возлагать надежды на начетчиковъ, которые, какъ мы уже знаемъ, непремѣнно должны насовать передъ миссіонерами. Увезти такого начетчика въ такомъ бойкомъ мѣстѣ, въ виду православнаго населенія, нельзя,-- значитъ -- осрамиться. Поэтому-то раскольники села Донгуза волей-неволей должны были выставлять для своей обороны, своего начетчика Мусатова, человѣка малограмотнаго, который однажды сильно имъ повредилъ; вслѣдствіе его малограмотности, миссіонеру П. Шалкинскому удалось 21 ноября, послѣ бесѣды, обратить въ православіе три раскольничьи семьи, что сильно напугало старообрядцевъ. Не желая, однако, выказать себя побѣжденными, они въ тотъ же день послали за извѣстнымъ намъ уже М. Рѣзаевымъ (за 60 вер.), славившимся въ той мѣстности, но тотъ отказался отъ бесѣдъ, объяснивъ посланнымъ, что ему съ православными миссіонерами бесѣдовать нельзя,-- запрещаетъ начальство. Какъ ни просили старообрядцы, а упросить не могли. Раскольники, преждевременно торжествовавшіе побѣду, въ ожиданіи этого борца (М. Рѣзаева), совершенно стали въ тупикъ. "Мусатовъ возгордился этимъ и объявилъ себя борцомъ болѣе сильнымъ, чѣмъ Рѣзаевъ, потому что онъ, какъ бы то ни было, велъ бесѣды, а Рѣзаевъ, несмотря на обѣщанный ему приличный гонораръ, отказался отъ бесѣды въ конецъ".

Эти двѣ личности, М. Рѣзаевъ и И. Мусатовъ, на которыхъ возлагаетъ оборону себя огромная масса народа, живущаго трезво и нравственно, наилучшимъ образомъ опять таки доказываютъ, что расколоученіе и строй раскольничьей жизни -- далеко не одно и тоже. Обѣ эти личности -- Рѣзаевъ и Мусатовъ -- волостные писаря, такъ сказать, спеціалисты, наемники, аблакаты раскола. Они получаютъ гонораръ, интригуютъ, чванятся другъ передъ другомъ, -- словомъ, рисуются какъ люди, не имѣющіе ничего общаго съ людьми, которые въ нихъ хотя по временамъ и нуждаются, но постоянно живутъ "трезво и; нравственно".

Кромѣ этихъ "аблакатевъ", изучающихъ только, полемическую. часть дѣла, раскольничья среда не оскудѣваетъ и по-части появленія въ ней искреннихъ буквоѣдовъ и книжниковъ. "Выдающеюся личностью въ этомъ отношеніи, по словамъ корреспондента Сарат. Дневн. изъ селенія Большія Бакуры, считается мѣстный молодой крестьянинъ Назаръ Ермолаевъ Шаровъ, который теперь привлекаетъ вниманіе какъ раскольниковъ, такъ и православныхъ. Шаровъ, отлично кончивъ курсъ мѣстной земской сельской школы, принялся подъ руководствомъ своего дѣда, раскольничьяго начетчика Ивана Сиротина, изучать старопечатныя и рукописныя священныя книги, излюбленныя раскольниками. Можно было предполагать, что Шаровъ, какъ болѣе развитой человѣкъ въ пониманіи печатнаго слова, сравнительно съ другими, совсѣмъ малограмотными раскольничьими начетчиками, будетъ менѣе "буквоѣдъ" и кривотолкъ, какъ бы ни было сильно вліяніе дѣда; но оказалось, что Шаровъ сталъ выступать ярымъ оппонентомъ православныхъ миссіонеровъ, ѣздилъ даже нѣсколько разъ въ Саратовъ съ такою же цѣлью. Затѣмъ, какъ будто на время умолкъ, прекратилъ свою дѣятельность. Наконецъ, стало слышно, что Шаровъ поколебался "въ вѣрѣ" и намѣревается перейти въ православіе. Потомъ онъ пропалъ изъ Бакуръ, взявши годовой паспортъ. Но недавно онъ опять появился въ Бакурахъ и теперь ведетъ большую переписку съ тѣми лицами, съ которыми видѣлся за время недавняго отсутствія, посылая имъ десятками письма по земской почтѣ до сердобской почтовой конторы. Въ числѣ этихъ писемъ есть съ адресомъ "Австрія". Многаго ждутъ теперь отъ Шарова, но особенно интересуетъ обывателей его переписка съ "заграницей" А самъ Шаровъ не удовлетворяетъ любопытства ни раскольниковъ, ни православныхъ и ничего не говоритъ, гдѣ онъ былъ, что видѣлъ и слышалъ,-- представляетъ для всѣхъ ходячій вопросъ".

Но такой человѣкъ, очевидно, не уживется среди темнаго крестьянства и, навѣрное, будетъ высокоцѣнимъ лишь въ высшей раскольничьей іерархіи. А что іерархія эта слишкомъ удалена отъ темной массы народа, что она представляетъ, такъ сказать, дѣйствительно "высшее раскольничье начальство", можно видѣть изъ нижеслѣдующей характеристики ея организаціи и дѣйствительнаго состава, сдѣланной хотя и въ ироническомъ тонѣ, но довольно обстоятельно г. М. Гребневымъ въ Самарск. Епархіалѣн. Вѣдом. (1888 г., No 11): "Областными духовными совѣтами распоряжается лосковскій духовный совѣтъ, состоящій изъ безгласнаго лже архіепископа Савватія, двухъ всевластныхъ протопоповъ Петра и Ѳедора, съ четырьмя московскими купцами; онъ (московскій совѣтъ) разсылаетъ лжеепископовъ, подчиняетъ одного другому, одного лишаетъ власти, другому даетъ область въ 1/3 Европейской Россіи; епископы просятъ и ожидаютъ себѣ увольненія отъ областныхъ духовныхъ совѣтовъ, а совѣты и соборы состоять не только не изъ епископовъ, но даже и не изъ іереевъ, а изъ мірянъ-попечителей, только вмѣстѣ съ іереями. Правда, не всегда было такъ; въ Москвѣ при Антоніи Шутовѣ, любившемъ собирать соборы, собиравшемъ на нихъ по 12 и болѣе лже-епископовъ, московскіе купцы отодвигались на второй планъ; все дѣло велъ самъ Антоній съ помощью преданныхъ ему московскихъ купчихъ. При преемникѣ Антонія, Савватіи, соборы потеряли свое значеніе; ихъ перестали и собирать, все управленіе перешло въ руки постоянною московскаго духовнаго совѣта. Въ Саратовѣ соборы собираются ежегодно въ сентябрѣ или октябрѣ; и это понятно, потому что дѣла на этихъ собраніяхъ рѣшаются по большинству... купеческихъ голосовъ, а лже-пастыри допускаются только для соблюденія духовно-каноническаго, такъ сказать, прилитія".

Такимъ образомъ, оказывается, что лже-іерархія не только въ центральномъ управленіи, въ Москвѣ, но еще болѣе въ провинціи, такъ или иначе должна подчиняться желаніямъ и вкусамъ раскольничьяго общества, и если въ городахъ раскольничье общество, состоящее изъ тузовъ-коммерсантовъ, можетъ требовать отъ подчиненнаго ему іерарха, кромѣ повиновенія, еще и "буквоѣдныхъ знаній", то темная масса крестьянства, ничего несмыслящая въ этихъ знаніяхъ, требуетъ отъ своихъ властей, наиболѣе близко къ нимъ стоящихъ, единственно лишь "примѣрнаго" житія, поучительнаго для нихъ, строгаго, благообразнаго образа жизни, такъ чтобы, глядя на него, и вся община укрѣпляла въ себѣ потребность благообразныхъ отношеній. Этотъ типъ простаго, добраго, искренно заблуждающагося человѣка, малограмотнаго, но непреклонно вѣрующаго въ свою священную обязаннность "пасти стадо" и тѣмъ только, чтобы быть для него "примѣромъ", прекрасно очерчивается въ двухъ статьяхъ Самарскихъ Епархіальныхъ Вѣдомостей. Въ той и другой рѣчь идетъ о самарскомъ раскольничьемъ епископѣ Амвросіи, причемъ одна изъ этихъ статей (въ No 11) спеціально посвящена біографіи "Того епископа, а авторъ другой (До чего дожило наше бѣглопоповство), написанной исключительно для обличенія покойнаго Люцернова и доказывающая, что, примявъ его, бѣглопоповцы глубоко пали въ нравственномъ отношеніи, -- говорить о епископѣ Амвросіи лишь въ смыслѣ этого горькаго упрека: "Какая разница между простодушнымъ ивантѣевскимъ мужикомъ Амвросіемъ, который подъ самымъ допросомъ, съ достоинствомъ искренно (не?) заблуждающагося, подписался (подъ протоколомъ допроса); "смиренный Амвросій епископъ"^ -- и этимъ находчивымъ бариномъ Иваномъ Гавриловичемъ Люцерновымъ". "Какъ много нужно было бѣглопоповцамъ перевернуть въ своей душѣ, изломать, задушить, чтобы увѣрять себя, что этотъ баринъ, въ золотыхъ очкахъ, съ сигарой и т. д., есть, все-таки, "священкоіерей древняго благочестія". Вотъ до чего дошло бѣглопоповство нашихъ дней! Ему приходится увѣрять себя, что человѣкъ, не оказывающій ни вѣры, ни совѣсти, можетъ ихъ облагодатствовать только потому, что когда-то получилъ посвященіе и имѣетъ на него бумагу. Бѣглопоповству приходится увѣрять себя, что благодать Божія можетъ быть удержана не вѣрою, а бумагою, на которой есть восковая печать..." (перепечатано въ Саратовскихъ Епархіальныхъ Вѣдомостяхъ 1888 г., No 24).

Не касаясь справедливости или несправедливости обличенія Люцернова (объ этомъ будетъ сказано ниже), мы, однако, не можемъ не видѣть изъ этого отрывка, на чьей именно сторонѣ лежатъ симпатіи автора обличительной статьи, г. П. С--на. "Вотъ какіе хорошіе, чистые сердцемъ бывали у васъ ваши пастыри изъ простыхъ мужиковъ, искренно сознавшіе свое достоинство и призваніе!" Простота и искренность, несмотря на мужицкое невѣжество,-- вотъ главное достоинство стоящаго во главѣ стада, пасомаго имъ. И дѣйствительно, подробности о личности и жизни этого епископа Амвросія, изложенныя въ особой статьѣ г. М. Гребнева (Самарск. Епархіальн. Вѣдом...No 11), даютъ прекраснѣйшій образъ мужика-епископа, чтимаго народомъ.

Но, къ величайшему удивленію, г. Гребневъ собралъ всѣ эти подробности о жизни Амвросія совершенно не въ тѣхъ цѣляхъ, какими руководствовался г. Пр--й С--въ. Послѣдній явно симпатизируетъ типу мужика-епископа, г. же Гребневъ, напротивъ, стремится показать, что вся біографія Амвросія доказала, "что ни подвижническая внѣшностъ, ни безукоризненность образа жизни, ни даже мнимый вѣнецъ исповѣдничества не могутъ еще изъ мужика сдѣлать епископа". Еще болѣе поразительны основанія, которыя убѣдили г. Гребнева въ этомъ послѣднемъ умозаключеніи. Обозрѣвая все ту же біографію Амвросія, онъ недоумѣваетъ, какъ такъ могло случиться, что Амвросій не извлекъ ничего путнаго, хотя и, занималъ высокое положеніе и былъ окруженъ самыми благопріятными условіями? "Всѣ условія, казалось бы, блалопріятствовали тому, чтобы новонарѣченному оренбургскому, саратовскому и самарскому мнимому іерарху мною сдѣлать не расколу -- пользы, конечно, но зла церкви православной" (стр. 324). Вотъ въ какое непостижимое недоумѣніе впалъ г. М. Гребневъ; были у мужичонки всѣ средства натворить тьму всякаго зла для православной церкви и не натворилъ! И почему? Г. Гребневъ утверждаетъ, что такая оплошность Амвросія доказывала лишь, что "ни подвижническая внѣшность, ни безукоризненность "образа жизни, ни даже мнимый вѣнецъ исповѣдничества не могуть сдѣлать еще изъ мужика епископа" (стр. 325). Г. Гребневу Амвросій кажется столь неподходящимъ для епископской каѳедры и онъ такъ пораженъ тѣмъ, что Амвросій, имѣя въ рукахъ "всѣ средства", однакожъ, не натворилъ зла православной церкви, что, въ видахъ убѣдительности для читателей справедливости своихъ взглядовъ, перечисляетъ тѣ средства, которыми очень легко можно бы было воспользоваться, чтобы сдѣлать тьму-тьмущую зла для православія. "И Самара представляла собою многообѣщающій, удобный пунктъ для дѣятельности лже-епископа, какъ городъ, населенный значительнымъ, числомъ богатыхъ и вліятельныхъ австрійцевъ-раскольниковъ. Обстоятельства указали ему (Амвросію) и еще болѣе выгодный съ раскольничьей точки зрѣнія пунктъ для постояннаго жительства, это -- Хвалынскъ, гнѣздо раскола, центральный пунктъ раскольниковъ именно австрійскаго толка. Отсюда рукой подать и въ Самару, и въ Николаевскій уѣздъ, и на Уралъ-рѣку, и въ Саратовъ, оттуда идетъ желѣзная дорога, и на Москву. А, между тѣмъ, въ Хвалынскѣ и властей меньше, чѣмъ въ губернскомъ городѣ, да и власти эти не такіе крупные. Не тѣ и отношенія къ нимъ богатыхъ хвалынскихъ раскольниковъ, какъ въ городахъ губернскихъ. И личность самого Амвросія имѣла въ себѣ стороны, которыя должны бы привлекать къ нему любовь и уваженіе приверженцевъ мнимаго древляго благочестія,-- это (Амвросій) образъ благочестія и въ жизни его, и во внѣшности,-- но оказалось, что всею этою еще недостаточно", т. е. опять-таки оказалось, что Амвросій, какъ мужикъ, не могъ сдѣлать вреда православной церкви.

Однако, можно быть вполнѣ увѣреннымъ, что "смиренный Амвросій епископъ", несмотря на всѣ перечисленыя г. Гребневымъ выгоды и благопріятныя условія для злаго дѣла, не соблазнился бы тою пугачовщиной противъ православной церкви, которую, по мнѣнію г. Гребнева, непремѣнно бы долженъ былъ совершить настоящій раскольный лже-епископъ, не мужикъ, хотя бы онъ и не имѣлъ "подвижнической внѣшности и не велъ безукоризненнаго образа жизни". "Смиренный Амвросій епископъ" потому и привлекалъ къ себѣ любовь и уваженіе, что никоимъ образомъ не могъ бы и подумать ни о чемъ подобномъ тому, что совѣтуетъ г. Гребневъ. Онъ тѣмъ и дорогъ, что жизнь его дѣйствительно безукоризненна и что онъ дѣйствительно простой крестьянинѣ, мужикъ. Самъ же г. Гребневъ какъ нельзя лучше свидѣтельствуетъ объ этомъ. Произошелъ, "смиренный Амвросій епископъ" изъ простыхъ крестьянъ села Ивантѣевки, Никол. уѣзда, Самарской губ., и назывался Александромъ, а по фамиліи Гараскинымъ. О дѣтствѣ и молодости Амвросія автору ничего неизвѣстно. "Судя по его малограмотности,-- говоритъ онъ, -- Амвросій обучался у какихъ нибудь начетчиковъ, а затѣмъ, усвоивъ, что они могли ему дать, сдѣлался такимъ же начетчикомъ. Былъ онъ женатъ и имѣлъ сына. Но не какъ знатокъ церковныхъ каноновъ и не какъ краснорѣчивый учитель, а благодаря своей благовидной жизни и внѣшности сдѣлался онъ епископомъ. Въ 1863 году онъ былъ поставленъ въ священники (по австрійскому толку), а въ 71, передъ праздникомъ Рождества, съ согласія московскаго раскольничьяго лже-архіепископа Антонія, въ г. Хвалынскѣ рукоположенъ казанскимъ лже архіепископомъ Пафнутіемъ въ епископа самарскаго и саратовскаго, съ нареченіемъ имени Амвросія и съ назначеніемъ каѳедры въ г. Самарѣ. Какъ до епископства, такъ и послѣ епископства, по мнѣнію г. Гребнева, онъ не отличался особенною дѣятельностью, какъ пропагандистъ раскола среди православныхъ. Послѣ же того, какъ сталъ епископомъ, Дѣятельность его сама собою расширилась; онъ. ѣздилъ по епархіи, ставилъ священниковъ, совершалъ браки и разводы,-- словомъ, дѣлалъ тихо и справедливо то, что требовалось братіей и, однако, претерпѣвалъ: два раза онъ сидѣлъ въ острогѣ, судился, дѣла его о распространеніи раскольничьей ереси доходили до синода, рѣшались въ высшихъ инстанціяхъ, но по освобожденіи отъ суда и находясь подъ надзоромъ, онъ опять становился смиреннымъ мужикомъ епископомъ!" "Все время онъ жилъ по годовому паспорту крестьянина села Ивантѣева, выданному изъ николаевскаго казначейства; зиму и лѣто носятъ на головѣ шапку (вѣроятно; мѣховую?), одѣвается лѣтомъ въ мѣщанское длиннополое полукафтанье изъ сѣраго казинета; поверхъ иногда надѣваетъ чапанъ изъ чернаго крестьянскаго сукна. Лицо у Амвросія чистое, блѣдное, худощавое; жизнь онъ ведетъ чуть не аскетическую, дара слова не имѣетъ, малограмотенъ, пишетъ едва не полууставомъ" (стр. 318). Тюремныя заключенія много возвысили его авторитетъ, но, все-таки, "не легко было ему епископствовать". Одинъ изъ крупныхъ радѣтелей черемшанскаго монастыря, купецъ М--въ, смотрѣвшій на монастырь какъ на свою собственность и, повидимому, сильно уважавшій свой карманъ, былъ такъ оскорбленъ отсутствіемъ въ фигурѣ Амвросія величественности, что "послѣ первой же, отслуженной Амвросіемъ по-архіерейски литургіи, не только отказалъ ему въ пріемѣ у себя, но не пустилъ его и въ монастырь на Черемшанѣ (гдѣ жили предшественники Амвросія), заперъ подъ замокъ и архіерское облаченіе".

Уже другой изъ хвалынскихъ купцовъ, сжалившійся надъ старикомъ Амвросіемъ, далъ ему пріютъ у себя въ домѣ. Тогда дали знать о положеніи дѣлъ въ московскій духовный совѣтъ, но совѣтъ особою грамотой отвѣтилъ совѣту самарской, саратовской и астраханской епархіи не смѣщеніемъ Амвросія, а смиренно прося оставить его, не взирая на его малограмотностьи памятуя, что и апостолы были неученые рыбари". При этомъ совѣтъ прислалъ Амвросію архіерейское облаченіе и назначилъ опекуна и мѣсто жнительства около Черемшана не далеко отъ монастыря, гдѣ онъ не былъ принятъ купцомъ. Но Амвросій былъ утомленъ и постоянно просилъ у московскаго совѣта отставки. Однако же, его не выпустили и совѣтъ не исполнялъ его просьбы, а только мѣнялъ ему опекуновъ, изъ людей практическихъ, которые не всегда оказывались добросовѣстными относительно Амвросія. Кажется, почему бы для прекращенія безпорядковъ, сопровождавшихъ эти опеки, не уважить просьбы Амвросія и не назначить на его мѣсто новаго епископа? Однако, московскій духовный совѣтъ находилъ почему-то нужнымъ держать Амвросія на его каѳедрѣ, т.-е. не лишать народъ его благотворнаго вліянія, какъ человѣка безукоризненной жизни. По этому-то мужику-епископу посылались опекунами также епископы, и онъ, видя, что его дѣло могутъ дѣлать лучше, чѣмъ онъ, послѣ долгихъ отказовъ объ увольненіи, наконецъ, уже подъ старость опять взмолился объ отставкѣ. Она была ему, наконецъ, дана 5 сентября 1884 г. въ городѣ Хвалынскѣ областнымъ духовнымъ совѣтомъ. "Смиренный епископъ Амвросій" опять сталъ крестьяниномъ и "послѣдніе годы былъ такъ дряхлъ, что почти уже не слѣзалъ съ печи" (стр. 327).

Такимъ образомъ, если лже-іерархія такъ долго не увольняла смиреннаго епископа мужика единственно вслѣдствіе его нравственнаго вліянія на пасомое имъ стадо, то, стало быть, и само пасомое стадо дорожило безукоризненно-нравственнымъ мужикомъ-епископомъ, не какъ хитроумнымъ начетчикомъ, а какъ образцомъ "примѣрной жизни", и, слѣдовательно, имѣя этотъ примѣръ, и старалось не терять мысля о необходимости благообразія взаимныхъ отношеній, такъ какъ именно въ нихъ-то, кажется, и заключается преимущество обыденной жизни крестьянъ-раскольниковъ.

Современенъ, конечно, "своимъ чередомъ" выяснятся во всѣхъ подробностяхъ эти обыденныя "преимущества" строя, но пока, несмотря на скудость находящихся подъ руками матеріаловъ по этому вопросу, можно, все-таки, судить, что дисциплина взаимныхъ отношеній есть болѣе существенная причина "упорства", чѣмъ закоренѣлость въ религіозныхъ заблужденіяхъ. Вотъ эти-то строго осмысленныя, взаимныя отношенія людей раскольничьей среды и могутъ служить, до нѣкоторой степени, объясненіемъ поступка Люцернова, съ тою разницей, что онъ пришелъ въ раскольничью среду не какъ человѣкъ, который могъ бы и надѣялся подать этой средѣ "примѣръ" своею жизнью, но какъ человѣкъ, который самъ нуждался въ примѣрѣ благообразныхъ человѣческихъ отношеній, въ тихомъ пристанищѣ среди людей съ опредѣленными цѣлями жизни.

Тотчасъ послѣ его смерти стали появляться некрологи, рисовавшіе послѣдніе дни его жизни въ самомъ непривлекательномъ видѣ. Онъ изображается какъ "баринъ, въ золотыхъ очкахъ, съ сигарой во рту", который не церемонится публично сидѣть "со стаканомъ пива за однимъ изъ столиковъ Барыкинскаго зала, въ обществѣ вокзальной пѣвицы" (Самарск. Епарх. Вѣдом.). Мы не скажемъ, что напитокъ не имѣлъ въ послѣдніе годы жизни Люцернова гибельныхъ для него послѣдствій. "Тихое пристанище", въ которомъ онъ пріютился въ послѣдніе годы жизни, не могло быть для него ничѣмъ инымъ, кромѣ величайшаго несчастія и горя; полагать, что онъ, пожилой человѣкъ, ощущалъ въ эти годы только удовольствіе матеріалы ныхъ выгодъ, значитъ -- умышленно не обращать вниманія на всю его предшествовавшую жизнь, которая, несмотря на почти постоянное отсутствіе какихъ бы то ни было матеріальныхъ выгодъ и даже просто средствъ къ существованію, держалась не на стремленіи къ выгодѣ, а на цѣляхъ несравненно болѣе высшаго порядка.

"Люцерновъ,-- читаемъ мы въ одной изъ обличительныхъ біографій,-- сынъ священника, родился въ 1835 г., получилъ первоначальное образованіе въ саратовской духовной семинаріи (гдѣ и окончилъ первымъ ученикомъ, 21 г. отъ роду)", но, несмотря на такой успѣхъ, несомнѣнно свидѣтельствующій о талантливости натуры этого юноши, біографъ дѣлаетъ такую характеристику его въ эти юные годы: "онъ отличался бойкими способностями, но проявлялъ неровность характера, легкомысліе и выдавался странностями: то углублялся онъ, въ свободное отъ учебныхъ занятій время, въ чтеніе аскетическихъ сочиненій и собирался на Аѳонъ, то съ увлеченіемъ читалъ свѣтскіе журналы и потомъ велъ бесѣды въ либеральномъ духѣ. Еще тогда онъ куда-то порывался, чего-то искалъ".

Дѣйствительно, онъ искалъ "чего-то" всю жизнь, но только не матеріальныхъ выгодъ. Окончивъ курсъ въ 1856 г., онъ въ 1857 г. Женился и получилъ священическое мѣсто въ одномъ изъ сельскихъ приходовъ Самарской губерніи. "Въ теченіе десяти лѣтъ своей службы въ этой епархіи Люцерновъ успѣлъ побывать въ десяти приходахъ, исколесилъ губернію вдоль и поперекъ и оставилъ по себѣ память какъ о человѣкѣ непокладистаго нрава, неуживчивомъ, кляузномъ, по временамъ нетрезвомъ и въ нетрезвомъ видѣ неспокойномъ". Изображая такими чертами поведеніе Люцернова въ теченіе десяти лѣтъ, біографъ рисуетъ намъ прямо пропащаго человѣка: кляузника, нетрезваго, безпокойнаго, котораго начальство переводитъ изъ прихода въ приходъ, такъ какъ онъ: нигдѣ не уживается. Есть такія несчастныя натуры, но слѣдующія же за этой характеристикой строки прямо говорятъ, что съ изображеннымъ кляузникомъ и нетрезвымъ человѣкомъ Люцерновъ не имѣлъ ничего общаго. "Въ концѣ шестидесятыхъ годовъ,-- говоритъ біографъ,-- онъ угомонился нѣсколько въ кляузничествѣ, бывъ отвлеченъ отъ этой жалкой дѣятельности составленіемъ ряда статей, которыя печатались въ Самарскихъ Епархіальныхъ Вѣдомостяхъ и которыя касались вопроса И самостоятельности церковноприходской общины въ древней Руси". Такъ пишетъ тотъ же біографъ, но мы имѣемъ частныя свѣдѣнія (изъ которыхъ ниже приводимъ еткрывки), что, кромѣ статей въ Епархіальныхъ Вѣдомостяхъ, Люцерновъ писалъ въ это время и въ другихъ изданіяхъ и велъ, кромѣ того, интересную полемику съ Ю. Самаринымъ по нѣкоторымъ религіознымъ вопросамъ. Намыкавшись по приходамъ 10 лѣтъ и найдя въ литературѣ нѣкоторое облегченіе своимъ порывамъ къ "чему-то", Люцерновъ въ 66 г. просилъ назначить его учителемъ духовнаго училища въ Самарѣ, но подучилъ отказъ, на томъ основаніи, что онъ не академикъ, чтобы разсчитывать на мѣсто въ городѣ. Этотъ отказъ не только не сокрушилъ Люцернова, который десять лѣтъ былъ сокрушаемъ, якобы, только кляузною дѣятельностью, но, напротивъ, поднялъ всю силу его энергіи; Несмотря на свой возрастъ, а, главное, отсутствіе какихъ бы то-ни было средствъ къ жизни, онъ рѣшилъ поступить студентомъ въ казанскую духовную академію. Свѣдѣнія о студенческой жизни Люцернова въ Казани (1868--1872 гг.) находятся въ статьѣ Недѣли, подъ заглавіемъ Два священника (Недѣля 1885 г., No 18), написанной, очевидно, человѣкомъ, хорошо знавшимъ жизнь покойнаго въ это время. Отправляясь въ Казань, онъ взялъ съ собой жену и дѣтей и, не имѣя гроша денегъ, попалъ въ величайшую нужду, хотя, все-таки, сталъ студентомъ академіи. Чтобы имѣть средства къ жизни, онъ вначалѣ служилъ обѣдни въ разныхъ церквахъ по найму, а въ 1670 году получилъ свой приходъ, который черезъ годъ былъ уничтоженъ. Тогда онъ, при содѣйствіи знакомаго профессора, подучилъ мѣсто священника при университетскихъ клиникахъ, причемъ ему приходилось, въ одно и то же время, поддерживать существованіе большой семьи, лечить больную жену, управлять приходомъ и бѣгать за 5 верстъ въ академію, чтобы записывать и составлять лекціи профессоровъ".

Окончивъ, несмотря на такія тяжкія обстоятельства жизни, курсъ въ духовной академіи въ 1872 т., онъ былъ назначенъ преподавателемъ въ семинаріи г. Каменца, Подольской губерніи, затѣмъ былъ переведенъ въ г. Нолинскъ, Вятской губерніи, на должность смотрителя духовнаго училища, откуда черезъ два года перешелъ въ г. Омскъ священникомъ при тюрьмѣ и законоучителемъ при омской мужской гимназіи; наконецъ, онъ былъ назначенъ въ Тобольскъ приходскимъ священникомъ, преподавателемъ мѣстной семинаріи и законоучителемъ учебной военной команды. Кто знаетъ сибирскія цѣны на главнѣйшіе жизненные продукты, тотъ можетъ понять, что три мѣста, каждое оплачиваемое извѣстнымъ вознагражденіемъ, дѣлали матеріальное положеніе Люцернова вполнѣ обезпеченнымъ, и, не сомнѣваемся, даже завиднымъ для его духовныхъ собратій. Но опять-таки не матеріальныя блага были его жизненною цѣлью. Въ 1880 году онъ представилъ въ совѣтъ казанской духовной академіи диссертацію на степень магистра богословія, подъ заглавіемъ: Историческій обзоръ пастырской, учительской, руководительной и религіозно-воспитательной дѣятельности въ христіанствѣ. Этотъ трудъ онъ долгіе годы составлялъ въ тѣ немногія свободныя минуты, которыя оставались ему отъ многосложной священнической и педагогической дѣятельности, и помощью его надѣялся, наконецъ, сойти на дорогу къ такому дѣлу, которое и было ему по душѣ.

"Но диссертація не была одобрена академическою конференціей, такъ какъ, по отзыву доцента А. В. В--скаго, диссертація Люцернова "проникнута раціоналистическимъ направленіемъ и содержитъ въ себѣ неправославное (яко бы заимствованное у Гиббона) ученіе о происхожденіи церковной іерархіи". Люцернову, такимъ образомъ, не выпало на долю счастія болѣе для него подходящей профессорской дѣятельности; онъ долженъ былъ остаться въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ преподавателемъ въ той же тобольской семинаріи и оставался здѣсь до ревизіи ея членомъ учебнаго комитета при святѣйшемъ синодѣ г. М. въ 1884 г. Вслѣдствіе этой ревизіи, онъ долженъ: былъ оставить духовно-учебную службу. Почему послѣдовало удаленіе его отъ службы -- остается неизвѣстнымъ. Но, въ концѣ-концовъ, Люцерновъ, несмотря на выдающіяся свои: способности, недюжинный умъ, энергію и знанія, что безусловно признаютъ за нимъ даже и его недоброжелатели, оказался уже на склонѣ ею омизни выбитымъ изъ колеи и безвозвратно потерялъ все то, на что онъ имѣлъ право по своей долголѣтней службѣ, по образованію и по личнымъ своимъ способностямъ".

Послѣ удаленія Люцернова изъ духовно-учебной службы и всѣхъ превратностей его судьбы, у него, какъ у натуры нервной и впечатлительной, да, къ тому же, надломленной жизнью, естественно, ос талось только горькое чувство по отношенію къ лицамъ, которыхъ онъ считалъ виновными въ своихъ несчастіяхъ. Если къ этому присоединить неожиданную и усилившуюся матеріальную нужду и желаніе имѣть опять извѣстную сферу дѣятельности, то намъ, можетъ быть, и будетъ понятенъ переходъ Люцернова въ расколъ: чувство личной обиды и даже личной озлобленности на всѣхъ, кто не только не поддержалъ его, а безцеремонно сбивалъ съ пути въ теченіе долгихъ лѣтъ всякаго рода страданій, заставило его. искать успокоенія и отдыха въ: такой средѣ, которая, несомнѣнно, должна была его почитать (что и было на самомъ дѣлѣ) и гдѣ. онъ, какъ простой исполнитель опредѣленно выраженныхъ желаній общества, можетъ, наконецъ, и свое положеніе считать также вполнѣ опредѣленнымъ.

Глѣбъ Успенскій.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1889