Страхов Николай Николаевич - Новый поборник нравственности

Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861--1865.

С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., No 16. 1890.

НОВЫЙ ПОБОРНИКЪ НРАВСТВЕННОСТИ*).
Письмо въ редакцію "Библіотеки для Чтенія".
(Библіот. для Чт., 1863, сент.)

*) Помѣщая это письмо, мы просохъ вашихъ читателей обратить вниманіе на критическую статью о сатирахъ г. Щедрина, помѣщенную въ этой же книжкѣ. Она вполнѣ высказываетъ нашъ взглядъ на блестящее дарованіе писателя, который можетъ, однакожъ, взяться иногда и не за свое и вдобавокъ пустое дѣло.

Собравшись писать къ вамъ по поводу однаго литературнаго явленія, именно повѣсти г. Щедрина, носящей заглавіе: Какъ кому угодно, я считаю нелишнимъ, милостивый государь, начать съ объясненія: кто я и почему пишу?

Именно, да будетъ вамъ извѣстно, что я не только читаю бѣгло и правильно, но и вполнѣ понимаю то, что читаю. Вотъ мои достоинства, которыя осмѣлюсь поставить вамъ на видъ. Я знаю, что ихъ обыкновенно цѣнятъ очень низко; сколько мнѣ извѣстно, одинъ только г. Косица имѣлъ счастливую мысль настойчиво хвалиться, что онъ Понимаетъ статьи, которыя читаетъ. Между тѣмъ, если похвальба справедлива, то онъ хвалился дѣйствительнымъ преимуществомъ. Читать-то, конечно, многіе хорошо умѣютъ, но понимать -- дѣло совсѣмъ другое. Могу васъ увѣрить, милостивый государь, что въ настоящее время не мало гуляетъ по бѣлому свѣту людей съ поднятой головою, съ смѣлымъ взглядомъ, съ рѣзвомъ словомъ, и которые, однако же, понимаютъ только то, что они сами изволятъ думать.

И мало ли случаевъ на каждомъ шагу, которые доказываютъ отсутствіе хорошаго пониманія. Зайдетъ ли рѣчь о какой нибудь серіозной статьѣ, вы непремѣнно услышите и отзывъ такого рода: "Непонятно! Чортъ знаетъ, что такое! Какая-то ерунда!" Заведется ли полемика, всѣ кричатъ: такого-то тамъ-то обругали! Попробуйте спросить: почему, въ чемъ дѣло? Обыкновенно вамъ отвѣтятъ: сильно обругали, ахъ какъ отдѣлали!-- и часто больше вы ничего не добьетесь.

Впрочемъ, и пониманіе пониманію розь. Нетрудно понимать отчасти, понимать криво, понимать шиворотъ на выворотъ; но понимать тонко, до совершенной ясности, такъ чтобы вамъ была насквозь видна всякая мысль и всякое поползновеніе мысли,-- вотъ пониманіе, къ которому я стремлюсь и котораго достигъ во многихъ случаяхъ. Ибо я изъ дѣтства пристрастенъ къ словесности, изъ дѣтства изощряю на ней свои способности. А наша словесность, кстати сказать, несравненно труднѣе для пониманія, чѣмъ какая бы то ни было другая. Въ самомъ дѣлѣ, многія ея явленія до того блѣдны, неустойчивы, хаотичны, до того мало въ нихъ опредѣленныхъ чертъ и твердыхъ точекъ, что понимать ихъ бываетъ не легко. Я, однако же, старался и не унывалъ.

Недавно, впрочемъ, одинъ случай привелъ меня въ такое жестокое недоумѣніе, какое я едвали когда испытывалъ. Дѣло идетъ о г. Щедринѣ. Г. Щедринъ несомнѣнно одно изъ самыхъ яркихъ свѣтилъ нашей словесности. Долгое время я читалъ его съ великимъ удовольствіемъ и только изрѣдка останавливался надъ разными пятнышками и заковычками, которыя не совсѣмъ были ясны. Но съ нынѣшняго года звѣзда г. Щедрина попала въ плеяду "Современника", и тутъ-то и начинается недоумѣніе. Съ обыкновеннымъ моимъ тщаніемъ прочитывалъ я все, что принадлежало перу г. Щедрина въ каждой изъ книжекъ его журнала. И что же вы думаете? Представьте мое горе и мученіе, когда я началъ мало по малу чувствовать, что я не понимаю его! То есть, я не понималъ до конца, не понималъ такъ, чтобы мнѣ была насквозь ясна каждая его мысль и каждое поползновеніе его мысли. Напрасно я читалъ и перечитывалъ его статьи. Вы знаете, онъ мастеръ, изъясняется картинно, рельефно, съ необыкновенно выразительнымъ подмигиваньемъ, прищелкиваньемъ и поплевываньемъ.

Но хотя онъ усердно подмигивалъ, прищелкивалъ и поплевывалъ, хотя я съ ревностнымъ вниманіемъ слѣдилъ за нимъ, я никакъ не могъ понять, что же, наконецъ, все это значитъ и къ чему клонятся эти непомѣрныя усилія. Я находилъ въ нихъ какую-то неясность, шаткость, неустойчивость, однимъ словомъ "вилянье", если позволите мнѣ на сей разъ выразиться слогомъ самаго г. Щедрина, слогомъ, подражать которому я вообще не намѣренъ, да и не чувствую въ себѣ для этого достаточно силы.

И вотъ я молчалъ, подавленный недоумѣніемъ и тщательно скрывая отъ другихъ жестокую неудачу, которую терпѣла моя проницательность. Я молчалъ и ждалъ, что будетъ дальше. Нетерпѣніе мое проникнуть смыслъ неожиданной загадки возрастало съ каждою книжкою "Современника". Получаю, наконецъ, восьмую книжку, читаю съ замираніемъ сердца... и вдругъ -- все ясно, все разоблачилось, передо мною вдругъ обнаружилась тайна, по которой я такъ томился.

Вы понимаете теперь, милостивый государь, волненіе, въ которое долженъ былъ меня повергнуть этотъ случай! Вы понимаете мою радость, когда все вдругъ для меня объяснилось и я насквозь увидѣлъ то, что прежде казалось мнѣ смутнымъ! Вы понимаете, наконецъ, почему я почувствовалъ настоятельную потребность приняться за настоящее письмо, почему я долженъ написать его, чтобы указать другимъ на внезапное открытіе, мною сдѣланное и которое не всякій, можетъ быть, сдѣлаетъ!

Читайте, и вы увидите. Лукавый авторъ далъ своему разсказу заглавіе: Какъ кому, какъ-будто смыслъ его можетъ быть понятъ различно; на самомъ же дѣлѣ нашъ сатирикъ уже въ самомъ заглавіи хотѣлъ осмѣять сомнѣніе тѣхъ, кто вздумалъ бы воспротивиться всесокрушающей силѣ истины. Онъ какъ будто говоритъ: толкуйте какъ угодно; смыслъ выйдетъ все-таки мой.

Дѣйствительно, цѣль разсказа ясна въ высочайшей степени. Г. Щедринъ имѣлъ въ виду осмѣять и поразить своей сатирой неправильный взглядъ на долгъ и обязанности. Именно, нѣкоторые думаютъ, что у человѣка собственно нѣтъ никакого долга, никакихъ обязанностей, а есть только потребности. Долгъ и обязанность,-- думаютъ эти мыслители,-- есть нѣчто такое, что исполнять тяжело, что непремѣнно требуетъ жертвы собственнымъ благополучіемъ. Между тѣмъ потребности есть нѣчто такое, что удовлетворять весьма пріятно. А такъ какъ пріятное несравненно лучше, чѣмъ тяжелое, то, по мнѣнію этихъ мыслителей, наилучшее устройство между людьми будетъ то, когда никто не будетъ исполнять никакихъ долговъ, а всѣ будутъ заниматься только удовлетвореніемъ своихъ потребностей. Таковъ рецептъ для всеобщаго счастія. Если же нынѣ люди не слѣдуютъ этому рецепту и не догадываются объ его существованіи, то причина этому будто бы въ томъ, что нѣкоторые злоумышленники, для удовлетворенія собственнымъ выгодамъ, выдумали понятіе долга и обязанности, что они внушили это понятіе людямъ, и, пользуясь имъ, заставляютъ людей служить себѣ и приносить себѣ жертвы.

Вотъ доктрина, противъ которой вооружился г. Щедринъ всею силою своего сатирическаго ума. Чувствуя всю важность предмета, г. Щедринъ, какъ видно, намѣренъ дать своей сатирѣ обширные размѣры. Настоящій разсказъ, о которомъ мы говоримъ, составляетъ только вступленіе. "Не будучи въ состояніи",-- говоритъ авторъ,-- "написать нравоучительный романъ, я предпочитаю достигать своей цѣли посредствомъ ряда доступныхъ мнѣ очерковъ, въ которыхъ поочередно будутъ являться люди, относящіеся равнодушно къ своимъ обязанностямъ".

Вы тотчасъ увидите, милостивый государь, почему именно нужно было взять людей равнодушныхъ къ своимъ обязанностямъ, такихъ, которые тяготятся своими обязанностями, не чувствуютъ никакого внутренняго побужденія къ ихъ исполненію. Въ этомъ-то вся и сила, въ этомъ-то вся коварная злость сатирика, что онъ выбралъ такихъ людей и прикинулъ къ нимъ препрославленную теорію потребностей.

Въ самомъ дѣлѣ, вся сила этой знаменитой теоріи заключается въ томъ главномъ пунктѣ, что долгъ будто бы постоянно противорѣчитъ потребностямъ; что исполненіе долга всегда непріятно, требуетъ мучительнаго принужденія, составляетъ тяжелое испытаніе. "А такъ какъ обязанности, въ коихъ человѣку упражняться предоставлено, разнообразны и многочисленны, и такъ какъ притомъ умъ человѣческій неистощимъ въ изобрѣтеніи для себя новыхъ таковыхъ же, то ясно, что жизнь человѣка усерднаго должна равняться поджариванью, на неугасимомъ огнѣ производимому. Этому человѣку всегда недосугъ, ибо нѣтъ той минуты, которая не несла бы за собой и своей обязанности. Даже посидѣть на мѣстѣ некогда, а все долженъ бѣжать и поспѣшать".

Такъ излагаетъ г. Щедринъ мнѣнія, которыя вздумалъ опровергнуть. Полюбуйтесь же теперь, какъ ловко и искусно онъ это сдѣлалъ. Противорѣчіе между потребностями и обязанностями -- явленіе весьма нерѣдкое, о которомъ немало говорили и думали. Гдѣ есть различіе, тамъ бываетъ и противорѣчіе. Долгъ говоритъ одно, а потребности могутъ говорить совсѣмъ другое. Но здѣсь нужно различать между разными случаями. Бываютъ случаи, когда потребности, по своему содержанію, стоятъ выше того, что называется долгомъ; а бываютъ случаи, когда потребности ниже долга. Этотъ второй случай и есть самый обыкновенный и всего чаще случающійся. Въ самомъ дѣлѣ, кто обыкновенно страдаетъ отъ противорѣчія между долгомъ и потребностью? Страдаютъ люди, у которыхъ потребностей, сколько нибудь соотвѣтствующихъ идеѣ долга, вовсе нѣтъ, у которыхъ душа чувствуетъ только грубыя, своекорыстныя, животныя потребности. Для такихъ людей всякія требованія, напримѣръ, требованія долга, недоступны и непонятны; они знакомы имъ только понаслышкѣ. Но такъ какъ хуже другихъ быть не хочется, такъ какъ имъ боязно и стыдно откровенно признаться въ своихъ чувствахъ и желаніяхъ, то вотъ они и принуждены лицемѣрить и передъ другими, и передъ собою. Вотъ у такихъ людей и гнѣздится въ душѣ постоянное противорѣчіе между поползновеніями ихъ натуры и предписаніями долга.

Давай-ка изображу я, думалъ г. Щедринъ, какихъ людей мучаетъ раздвоеніе между потребностями и обязанностями. Давай-ка покажу въ картинахъ и наглядно всю мерзость, которая копошится во внутреннемъ мірѣ такихъ субъектовъ. Пусть полюбуются мыслители, мечтавшіе о благѣ человѣчества, для какихъ людей они изобрѣли свою теорію потребностей; пусть увидятъ, какою нелѣпостью и гадостью является эта теорія, когда ее прикинуть къ этимъ людямъ.

Ну, и изобразилъ! Для начала, чтобы какъ можно рѣзче и выпуклѣе указать на свою руководящую идею, г. Щедринъ взялъ предметъ, гдѣ не требовалось большой тонкости пониманія, гдѣ сущность дѣла прямо бросается въ глаза. Въ самомъ дѣлѣ, для перваго очерка онъ выбралъ обязанности дѣтей къ родителямъ и родителей къ дѣтямъ. Очевидно, легче ничего невозможно было и выбрать. Тутъ уже совершенно ясно, что если, напримѣръ, мать и сынъ чувствуютъ сколько нибудь по человѣчески, то ихъ обязанность любить другъ друга есть вмѣстѣ и ихъ естественная потребность. Тутъ несомнѣнно, что отношенія между родителями и дѣтьми бываютъ окончательно дурны только въ томъ случаѣ, если или родители дрянь, или дѣти дрянь. Если же и тѣ и другіе не дрянь, то тутъ можетъ быть множество столкновеній и разногласій, но въ концѣ концовъ громкая нота взаимной любви покрываетъ всякую разноголосицу. Если же, наконецъ, среди людей съ крѣпкою душою и теплымъ сердцемъ является иногда потребность, которая заглушаетъ и эту ноту, которая разрываетъ и эту твердую цѣпь, то тогда остается только преклониться и благоговѣть передъ подобнымъ нарушеніемъ обязанностей. Бываютъ дѣйствительно случаи, когда человѣкъ долженъ, какъ сказано, оставить отца своего и матерь свою и проч.

Но вѣдь дѣло у насъ идетъ не о такихъ случаяхъ, не объ этой, такъ сказать, героической жизни: дѣло идетъ и жизни обыкновенной. Въ обыкновенной жизни, когда въ семействѣ сумбуръ и разладъ, знайте навѣрное, что есть тутъ какая нибудь пакость. Или отецъ пьяница, или мать -- femme galante (примѣры, приводимые самимъ г. Щедринымъ), или господствуетъ какая нибудь другая подобная потребность. Такъ что показать на отношеніяхъ между родителями и дѣтьми, что противорѣчіе между обязанностями и потребностями имѣетъ источникомъ и основаніемъ нѣчто гнусное -- весьма удобно, и нельзя выбрать лучшаго предмета, для того, чтобы сразу и во всей рѣзкости выразить свой взглядъ на эти вещи.

Полюбуйтесь же теперь, какую язвительную, тонкую и прелестную форму умѣлъ продать г. Щедринъ изображенію простой и элементарно-ясной истины! Со временемъ, если г. Щедринъ твердо укрѣпится на избранномъ имъ пути, онъ подаетъ блестящія надежды стать великимъ поборникомъ нравственности. При той психологической тонкости, съ которою онъ схватываетъ все мерзкое, онъ можетъ быть необычайно полезенъ въ нашей литературѣ. Наша литература отчасти заражена нѣкоторымъ благодушнымъ оптимизмомъ, нѣкоторою преувеличенною вѣрою въ доброкачественность человѣческой души. Г. Щедринъ, при его художественной гадливости, могъ бы показать осязательно для всѣхъ, что зло не такъ легко уничтожается и добро не такъ легко достигается) какъ многіе предполагаютъ. Многіе думаютъ, что людямъ дурно жить на свѣтѣ только оттого, что они дурно стасованы, что стоитъ только ихъ перетасовать получше -- и все пойдетъ хорошо. Г. Щедринъ можетъ совершенно наглядно изобразить намъ, что какъ ни тасуй свиней или ословъ^ они все-таки останутся свиньями или ослами. Многіе думаютъ, что какъ ни дурны и зловредны дѣйствія людей, они слагаются изъ элементовъ будто бы годныхъ на хорошее и способныхъ произвести это хорошее, если ихъ употребить какъ слѣдуетъ. Г. Щедринъ можетъ въ картинахъ и въ дѣйствіи представить, что гнусность есть всегда гнусность, и что какъ ни переворачивай и не перетряхивай дрянь, изъ нея, кромѣ дряни, ничего не выйдетъ. Вотъ богатыя темы для его будущихъ созданій. Вотъ важныя, полезныя и многосодержательныя истины, которыя онъ способенъ разработывать и пояснять съ величайшимъ успѣхомъ.

Въ настоящемъ случаѣ, г. Щедринъ исполнилъ свою задачу превосходно и всякій, безъ сомнѣнія, принесетъ ему дань заслуженной хвалы. Онъ представилъ намъ въ лицахъ и картинахъ дурное или, скорѣе, дрянное семейство, въ которомъ нѣтъ никакихъ добрыхъ семейственныхъ отношеній, и показалъ, что корень зла заключается въ сквернѣйшихъ потребностяхъ, которыми обладаютъ всѣ члены этого семейства, и въ полнѣйшемъ отсутствіи всякихъ потребностей, сколько нибудь чистыхъ и человѣчныхъ.

Милое семейство состоитъ изъ матери, трехъ сыновей внука и внучки. Никакой родственной любви между ними нѣтъ. Такая любовь, равно какъ и другія вещи, на которыя они ссылаются, напримѣръ, долгъ, молитва, грѣхъ спасеніе души и т. п. знакомы имъ только по преданію; въ сущности все это остается для нихъ вещами посторонними и не имѣетъ никакого корня въ ихъ душѣ. Въ сущности, сыновья ухаживаютъ за матерью только потому, что послѣ нея остается наслѣдство, раздѣлъ котораго отъ нея зависитъ. Кромѣ этого общаго для всѣхъ интереса, у нихъ есть еще и особыя настоятельныя потребности, которымъ они ревностно служатъ, а именно у двухъ старшихъ -- желаніе составить себѣ карьеру на службѣ, а у младшаго -- побуйствовать и поразвратничать. Внучка родительницы этихъ милыхъ сыновей также имѣетъ весьма опредѣленную потребность, именно копить деньги. Наконецъ, въ довершеніе картины, внукъ -- совершенный идіотъ, у котораго кромѣ животныхъ потребностей,-- manger, boire и sortir, есть развѣ еще желаніе болтать какіе-то неудобопонятные звуки.

Такія-то лица, не связанныя никакою связью и питающія одни эгоистическія желанія, авторъ сводитъ въ одну общую картину. Весь разсказъ состоитъ въ томъ, какъ сыновья и внуки пріѣзжаютъ изъ Петербурга въ деревню поздравить главу семейства Марью Васильевну съ именинами и черезъ нѣсколько дней уѣзжаютъ восвояси. Понятно, что тутъ является множество комическихъ столкновеній, превосходно изображенныхъ авторомъ. Члены милаго семейства сходятся вмѣстѣ не по желанію повидаться, а по заведенному обычаю, по непонятной для нихъ обязанности, главное-же -- по стремленію подольститься къ маменькѣ и выиграть побольше выгодъ въ ея духовномъ завѣщаніи. Эти люди не имѣютъ между собою ничего общаго; они пли не терпятъ, пли боятся другъ друга, и потому, сошедшись вмѣстѣ, причиняютъ другъ другу множество толчковъ и непріятностей.

Если бы я имѣлъ мѣсяцъ-другой свободнаго времени то я охотно посвятилъ, бы его на то, чтобы анализировать смыслъ каждаго изъ тѣхъ, иногда весьма тонкихъ, противорѣчій между долгомъ и потребностью, которыя такъ мѣтко схвачены г. Щедринымъ въ его разсказѣ. Теперь же я принужденъ только сказать: прелестно, превосходно! и спѣшить къ заключенію.

Заключеніе же будетъ вотъ какое:

Люди, у которыхъ потребности противорѣчатъ обязанностямъ, большею частью походятъ на героевъ этого разсказа -- Сеню, Митю и Ѳедю, то есть такіе пошляки, такіе животноподобные эгоисты, что даже съ именемъ матери у нихъ связывается представленіе только о духовномъ завѣщаніи, которое послѣ нея останется.

Во-вторыхъ, мученія этихъ людей суть только комическія мученія, для которыхъ изобрѣтена поговорка: подѣломъ вору и мука! Въ самомъ дѣлѣ, прочитавши разсказъ г. Щедрина, конечно, ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не скажетъ: ахъ, бѣдные! какъ жаль, что понятіе долга мѣшаетъ имъ предаваться своимъ потребностямъ! Напротивъ, читатель душевно радуется каждому несчастію этихъ милыхъ героевъ. Кажется, если бы Ѳедя дѣйствительно отдубасилъ Сеню (какъ у него на то руки чешутся), а Митя упряталъ бы куда нибудь подальше Ѳедю (какъ онъ этого тайно и желалъ), то читатель былъ бы еще болѣе доволенъ.

Замѣчу здѣсь кстати, что въ разсказѣ г. Щедрина вполнѣ соблюдено правило нравоучительныхъ повѣствованій, именно:

въ концѣ наказанъ былъ порокъ --

И торжествуетъ добродѣтель.

Въ самомъ дѣлѣ, самое счастливое изъ лицъ повѣсти есть, конечно, матушка Марья Васильевна. Несмотря на всѣ толчки, она благодушествуетъ и довольна своими именинами. И она возбуждаетъ дѣйствительное сочувствіе. Не говорю о томъ, что сія энергическая дама обладаетъ великолѣпнымъ складомъ рѣчи, выражается слогомъ, который едвали уступитъ слогу самаго г. Щедрина,-- нѣтъ, и во внутреннемъ, въ душевномъ отношеніи въ ней нельзя не замѣтить чего-то, тогда какъ въ ея сыновьяхъ сыновняго ужь вовсе нѣтъ.

Наконецъ, въ-третьихъ и послѣднихъ, изъ разсказа г. Щедрина совершенно явствуетъ, что изъ такихъ людей, какъ Сеня, Митя и Ѳедя, и слѣдовательно, вообще изъ людей, въ которыхъ потребности борются съ обязанностями, никакого порядочнаго человѣческаго общества составить невозможно; что, какъ ихъ ни переворачивай и ни перетасовывай, выйдетъ одна белиберда и больше ничего.

Таковы плодотворные и весьма важные для нашего общества выводы изъ повѣсти г. Щедрина. Что до меня, го я отъ всей души радуюсь появленію этого разсказа. Но... (всегда является это проклятое но!) но нельзя, скажу прямо, не пожелать г. Щедрину побольше осторожности и самой строгой осмотрительности. Путь, на который онъ вступаетъ, весьма опасенъ и нѣтъ никакой надобности держаться его. Положимъ, проповѣдывать нравственность похвально; положимъ, первый опытъ дался г. Щедрину какъ нельзя лучше; но нельзя не бояться, что такія попытки не всегда сойдутъ ему съ рукъ удачно. Вѣдь и теперь дѣло обошлось не совсѣмъ благополучно. Передъ разсказомъ объ именинахъ и послѣ его разсказа помѣщены г. Щедринымъ какія-то вступленія и заключенія, какія-то объясненія и разсужденія, которыя слѣдовало бы вовсе вычеркнуть. Говоря откровенно, они производятъ впечатлѣніе какого-то ни на что негоднаго тряпья, развѣшаннаго около хорошенькой картинки.

И такъ, опасность есть, и г. Щедринъ долженъ обратить на нее вниманіе. Онъ обладаетъ драгоцѣннымъ даромъ неба, блестящимъ талантомъ; онъ долженъ уважать свой талантъ, долженъ дорожить имъ, беречь и охранять его отъ всякаго вреда. Какія бы ни были тамъ другія потребности и надобности, нельзя легкомысленно приносить имъ въ жертву свой талантъ. Первое условіе, при которомъ можетъ развиваться и раскрываться талантъ, есть свобода его проявленій, его независимость отъ всякихъ побужденій, кромѣ его собственныхъ, талантливыхъ побужденій. Вотъ почему всякое писаніе на заданные темы дурно и вредно. Вы хлопочете о нравственности? Но повѣрьте, что въ вашихъ созданіяхъ, если они будутъ вольно и прямо вытекать изъ вашего таланта, всякій понимающій человѣкъ найдетъ гораздо болѣе и гораздо лучшихъ указаній и наставленій, чѣмъ въ томъ случаѣ, когда вы станете нанизывать ваши образы и картины на какую нибудь тощенькую идейку.

На тему потому не слѣдуетъ писать, что всегда слѣдуетъ писать на множество темъ; нужно, чтобы созданіе напоминало собою жизнь, слѣдовательно, могло бы быть источникомъ множества выводовъ и, не подставкою для одной крошечной мысли, а вообще пищею для мышленія.

Н. Нелишко.