Стихотворения Станде Станислав Ришардович Ст. Р. Стандт. Плотина Отрывок из поэмы о Магнитогорске. Магнитострой поднялся над Уралом,-- рекой в овраге. Все котловины да ямы, огни и бараки, палатки -- лагерь. Потаенная, скрытная речка -- Урал. Боевая, кровавая. Облака грозовые витают над ней да старинная слава. Человек раскрывает все тайны, в крови утопая. Над Уралом гремел Пугачов, Каширин, Блюхер, Чапаев. Извивается речка в скалах, сверкает холодной цепью и песками скрывается в море, расставшись со степью. Вьется, хилая, скачет, прячется робкою ланью. Этой скудной водою жара утоляет степное желанье. А зимою -- мороз зажимает ее в ледяную, толстую шубу, замирает река и молчит, неподвижны мерзлые губы. Но весной она вскочит и сбросит кожух,-- и, волнуясь, и споря, захватив берега, понесется с грохотом в море. Кто же этот весенний напор остановит руками, и не пустит, и свяжет разлив, и волей своей заарканит? -- Тот, кто кует коммунизм упорством и страстью, кто не боится ничьей руки, кто в беде не сдает, не слабеет в несчастьи -- большевики. Плотина охватит реку. Плотина задержит воду. Сожмет ее в пруд глубокий. Не даст ей весною ходу. Железобетонным змеем, склубившимся в сотню арок, длиною в тысячу метров, Урал перережет старый. Семиметровым гребнем вонзится в грунт каменистый. Ну-ка, Урал, прорвись-ка! Двинься весной на приступ! Ты станешь прудом смиренным -- в 13 километров квадратных, в миллионы кубических метров, скованных силой стократной. Штурмуй же воду, бетонщик, плотники, землекопы! Смотрит страна в ожиданьи. Товарищи, вы -- в окопах! "Литературная газета", No 3, 1933 Ст. Р. Станде КАРЛ МАРКС Мартовский, пасмурный вечер. Лондо хмурый стынет в тумане печном. Дождь. Нищий. В призрачном свете синем -- Хайгейтское кладбище. Могила и надпись -- "Карл Маркс". Сырость. Дождь. Март. Жертва насилья Германии острожной, спит он, изгнанник, и в могиле тревожно. Музыка прошлых дней барабанной дробью дождя над гробом вождя шумит все сильней. Всю жизнь прожить в войне с этим миром лжи,-- и не шевельнуть даже пальцем, когда мир этот рабский валится! Тяжело гробовое бремя!.. Время -- пять десятков грохочущих лет -- над его отшагало могилой. Сотрется последний след того, что в столетьях стояло незыблемой силой, но им оставленный след -- он не исчезнет. Нет! Он станет неслыханно мощной силой, преображающей свет! Пятьдесят уже лет подряд -- (а словно прошло,-- двести!! -- все ждет он известий из Германии, из России. Над ним -- восстаний стихии, над ими пожары горят. Пусть, пусть, хоть в гробу, лишь бы знать, что угла на земле нет, где не бушевал бы бой, что изменит судьбу и облик земной! Что с его партией! Как настроение масс! Надежны ль вожди! Ощутим ли напор! А от Фридриха -- ни слова до сих пор.... А что если нужен там снова критический, острый глаз. чтобы партия не обожглась на какой-нибудь Готской программе! А, может быть, бунтарь упрямый, ты снова борешься, Париж, и, человечества светоч, бодрящим пожаром над миром горишь! И, шеи напружинивая клокочущим сгустком речей, "Коммунары. к оружию!" взываешь еще горячей! И, гордый и непобедимый ныне, штурмуеши земля и небес твердыни!.. Лондонский, пасмурный вечер. Город стынет в тумане вечном. В призрачном свете, синем -- Хайгейтское кладбище Могила и надпись -- "Карл Маркс". Сырость. Дождь. Март. И бездомный, продрогший нищий -- безработный. Вход на кладбище -- свободный. Тут проведет он ночь. Небо ли -- не крыша? Разве не ложе удобное -- плита надгробная! Тут он не услышит! "Прочь!" вездесущего констебля. Сырость. Туман. Дождь... "А ведь я тебя знаю, вождь! Я знаю также, что ты пророчил. Ты говорил: рабочий станет хозяином мира. Но, видишь, я без квартиры, и в горле -- ни крошки уже со вчера. И у многих -- такой же непрошенный отдых. Вся Англия -- в голодных походах. Скоро ли, вождь! Скоро ли! Впрочем, у нас ведь не тори, не виги, а тоже "рабочие" в "правительстве" наконец. Но я не пойму, почему над нами -- все то же иго, почему для нас всегда наготове вместо хлеба -- свинец! Ты думаешь, вождь, это шумит дождь? Это -- нашей нужды угрожающий топот, это -- Индии, залитой кровью, шестисотмиллионмый ропот!" Смолк человек. И в ту же минуту на пол земли как будто чей то сдавленный стон и смутный шопот пронесся, в слышит он незнакомое слово! "Genosse!" И человек потрясен: он не спит и не пьян. Что ж это было? Ах, это, наверно, сирена на Темзе завыла, это мартовский шутит туман... И продолжал человек: "Да, вождь, только одна страна -- Россией зналась она -- в один октябрьский день знаменитый восстала -- и рушила подгнившее дерево капитала, и вырвала, и до тла корень его ядовитый сожгла. Вождь, это очень обидно, что ты тоже до наших дней не дожил, что тебе не видно, как там несокрушимая рабочая мощь и какие дела большие вершит, засучив рукава, социалистическая Россия, красная Москва! Право, обидно очень, Что ты -- в гробу... ты даже не знаешь, что русский рабочий сверг буржуазное иго, что он совершил все то, чему ты учил в своих книгах Русский рабочий свою судьбу самолично кует и кует отлично. И ходит -- голова вверх, и нет кандалов на ногах, и на врагах, об их волчьи шкуры, оттачивает он все острей разящий меч диктатуры своей. И, новую жизнь творя, через моря и за океан -- из далекой Москвы -- он нам говорит, мечом тем указывая: "Я -- аванпост. А вот -- план, и вот -- путь, и вот -- мост. по которым и вы перейдете в завтра -- бесклассовое!... И тут прекращается дождь. И словно от чьей то улыбки, плотный, промозглый, липкий туман над Хайгейтским кладбищем, где покоится вождь. становится реже и реже. И небо -- все чище. И, словно ветер свежий пронесся. и, словно плита раскололась, и -- чу! --