Соколовский Николай Михайлович - Из неподатливых

H. М. СОКОЛОВСКІЙ

ОСТРОГЪ И ЖИЗНЬ

(ИЗЪ ЗАПИСОКЪ СЛѢДОВАТЕЛЯ)

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА И. Г. ОВСЯННИКОВА
1866.

ИЗЪ НЕПОДАТЛИВЫХЪ.

Щукинскій былъ не высокаго роста, съ красивымъ, чрезвычайно подвижнымъ лицомъ. Глаза были очень хороши у Щукинскаго: умные, смѣлые, взглянувъ въ которые сразу поймешь, что этотъ человѣкъ никому и никогда спуску не давалъ, что на ногу наступить ему опасно. Лобъ у Щукинскаго гладкій, открытый: мозговой лобъ. Вообще всѣ черты лица далеко не изъ дюжинныхъ. Щукинскому не больше двадцати восьми, девяти лѣтъ.

Щукинскій -- слушалъ лекціи въ университетѣ; онъ попалъ въ храмъ наукъ въ самое печальный, темный періодъ университетской жизни, когда формалисты и педагоги блистательно завершали начатое дѣло, когда вся университетская дѣятельность могла измѣряться только скандалами, оргіями и даромъ погибавшими молодыми силами. Попавшись въ уличной исторіи съ полиціей, Щукинскій былъ изгнанъ изъ университета, возвратился на родину и поступилъ на службу. Служебная карьера Щукинскаго продолжалась тоже не долго; онъ не могъ выдержать безцеремоннаго обращенія "власть имѣющихъ", сгрубилъ въ чемъ-то начальству и былъ уволенъ.

Въ первый разъ Щукинскій попался въ острогъ по подозрѣнію въ поджогахъ. Надо вамъ замѣтить, что Щукинскій былъ постоянно на дурномъ счету у мѣстной полиціи; причина тому заключалась въ томъ, что Щукинскій съ какой-то особенной любовью, съ азартомъ занимался изученіемъ нрава и быта полицейскихъ чиновъ, начиная отъ будочника до полицмейстера, и заполучивъ какой нибудь скандалезный фактъ ихъ дѣятельности, доводилъ о чемъ до свѣдѣнія почтеннѣйшей публики. Острый, какъ бритва, языкъ Щукинскаго, былъ постояннымъ бѣльмомъ на полицейскомъ глазу.

Въ городѣ начались пожары; неизвѣстно были то поджоги или случайное сцѣпленіе обстоятельствъ, только каждый день, въ продолженіи полуторы недѣли, городъ горѣлъ въ двухъ, трехъ мѣстахъ. Въ виду серьезной опасности, зловѣщаго ропота народа, и нахлобучекъ начальства, полиція потеряла голову, металась изъ стороны въ сторону, хватала встрѣчнаго и поперечнаго и еще болѣе усиливала общее безпокойство и неурядицу. Надъ Щукинскимъ, какъ надъ человѣкомъ "нрава безпокойнаго и притомъ неимѣніемъ опредѣленныхъ занятій" -- почти надъ первымъ обрушилась полицейская дѣятельность: онъ былъ заарестованъ и безъ всякихъ доказательствъ въ его виновности отправленъ въ острогъ.

Не смотря на всѣ протесты, просьбы Щукинскаго, его держали въ острогѣ года три. Не надо долго распространяться, сколько въ эти годы униженія, неволи и страданій въ душѣ Щукинскаго, скопилось ненависти и злобы къ виновникамъ заключенія.

Дѣло Щукинскаго приближалось къ концу; какъ ни въ чемъ не виновный, онъ подлежалъ освобожденію.

Въ это время назначили въ губернію новаго администратора; какъ человѣкъ, считающій благолѣпіе выше всего, новый администраторъ всѣ свои способности и труды устремилъ на устройство театра и бульвара.

Начальническія заботы увѣнчались успѣхомъ: бульваръ былъ открытъ и съ открытіемъ его, вся губернская публика, чтобы показать, какъ умѣетъ пользоватся начальническими заботами, бросилась въ променады. Съ утра до поздней ночи бульваръ зрѣлъ на себѣ весь городской букетъ. Къ числу самыхъ неутомимыхъ утаптывателей его принадлежалъ полицеймейстеръ съ своей семьей.

Говорю, въ это время дѣло Щукинскаго приближалось къ концу; надо же было ему не выдержать и выпустить изъ острожныхъ стѣнъ ядовитую эпиграмму на скверъ и на променадствующихъ. Городишка до дна своей тины возмутился эпиграммой; пошла такая кутерьма, что упаси Боже; цѣлый мѣсяцъ только и было рѣчи, что о стихахъ.

"Кто дерзкій осмѣлился нарушить мой покой?" вопрошала тина и скрежетала зубами. Всѣ мелкія, гадкія страстишки всплыли наружу, пошли дознанія, розыски.

Шила въ мѣшкѣ не утаишь; не утаилось и имя автора стиховъ; послѣ всѣхъ розысковъ голоса типы слились во едино и общимъ хоромъ авторомъ сатиры назвали Щукинскаго.

Самая тяжеловѣсная часть сатиры пришлась на долю полицеймейстера, его семьи и вообще полиціи, а потому больше всѣхъ взбѣшоннымъ сатирой оказался полицеймейстеръ; одного намека на стихи было достаточно что бы довести его до пѣны у рта, до бѣшенства. Злоба полицеймейстера къ виновнику ненавистной сатиры не осталась, конечно, въ области безпечальнаго созерцанія, но перешла на болѣе дѣйствительную почву: гадить врагу такъ, чтобы тотъ помнилъ съ кѣмъ имѣетъ дѣло, съ кѣмъ осмѣлился разговоры вести.

При существующихъ порядкахъ подъ рукой полицеймейстера есть много средствъ, чтобы до конца отравить и безъ того уже отравленную жизнь острожнаго; полицеймейстеръ непосредственный начальникъ острога; острожнымъ жалобамъ даютъ ходъ съ большой осторожностью и почти всегда въ проигрышѣ остаются жалующіеся. Отъ полицеймейстера дана была острожному смотрителю подробная инструкція, какимъ образомъ, не давая отдыха, преслѣдовать Щукинскаго. Смотритель, конечно, исполнилъ волю начальства: всевозможныя придирки, мелкія и крупныя дрязги, преслѣдованія посыпались на голову Щукинскаго. Щукинскій очень хорошо зналъ, гдѣ скрывается источникъ всѣхъ этихъ мерзостей; жаль только, что полицеймейстеръ незналъ, что вести игру съ личностями, подобными Щукинскому, не совсѣмъ безопасно.

Однажды къ губернаторскому дому вихремъ пронеслась пара полицеймейстерскихъ вятокъ. На дрожкахъ сидѣлъ полицеймейстеръ, закрывъ лицо воротникомъ шинели. Скинувъ шинель въ передней, полицеймейстеръ бѣгомъ взбѣжалъ въ пріемную и только остановился здѣсь. Дежурный квартальный, взглянувъ на начальническое лицо, на своемъ собственномъ изобразилъ ужасъ и удивленіе. Да и не мудрено было: физіономія полицеймейстера была страшно обезображена: за сине-багровымъ пятномъ не видно было глаза; щека пополнѣла втрое.

Полицеймейстера позвали къ губернатору и этотъ, увидавъ метаморфозу, пришелъ въ такое же удивленіе, какъ и квартальный.

-- Что съ вами?

-- Оскорбленъ ваше-пр-во. Защитите.

-- Кѣмъ? За что?

-- Арестантомъ Щукинскимъ.

-- За что же?

-- Не могу знать.

-- Да не былъ ли онъ сердитъ на васъ?

-- За что ему на меня сердиться. Другой отецъ для дѣтей того не дѣлаетъ что я дѣлаю, -- въ каждую нужду ихъ вхожу.

Въ этомъ тонѣ долго распространялся полицеймейстеръ.

Дѣло, имѣвшее въ результатѣ столь печальныя послѣдствія для физіономіи полицеймейстера, было очень коротко.

Полицеймейстеръ пріѣхалъ въ острогъ для обычнаго осмотра его и вошолъ въ камеру, гдѣ содержался Щукинскій. Щукинскій приблизился къ нему.

-- Г. полицеймейстеръ! сказалъ Щукинскій нѣсколько измѣнившимся голосомъ. Позвольте наконецъ мнѣ спросить васъ, какъ человѣкъ человѣка, а не какъ острожный полицеймейстера: скоро ли кончатся ваши преслѣдованія?

Передъ полицеймейстеромъ стоялъ врагъ, котораго онъ ненавидѣлъ всѣми силами своей души; врагъ этотъ принадлежалъ къ числу острожныхъ, т. е. къ числу людей, надъ которыми полицеймейстеръ привыкъ безаппеляціонно властвовать; сцена происходила въ присутствіи зрителей, которымъ слѣдовало показать себя. Понятно при такихъ условіяхъ, сколько бѣшенства закипѣло въ груди полицеймейстера; отуманенный этимъ бѣшенствомъ онъ не замѣтилъ ни особенности въ вибраціи голоса Щукинскаго, ни судорожно сжатыхъ губъ, ни зловѣщаго блеска глазъ. Острожные были подогадливѣе,-- всѣ они притаили дыханье, въ головѣ каждаго мелькнулъ вопросъ: "что то будетъ? а будетъ что-то?"

-- Мальчишка! смѣешь ты со мной говорить такъ!

-- Г. полицмейстеръ! Не горячитесь, а отвѣчайте на мой вопросъ: будетъ ли конецъ вашимъ преслѣдованіямъ? точно рубя каждое слово переспросилъ Щукинскій.

-- Негодяй! ты забылъ кто я!

-- Нѣтъ. Помню. Ты!...

По всей вѣроятности въ этотъ моментъ и въ головѣ полицмейстера мелькнулъ вопросъ: "эхъ, никакъ черезъ край хватилъ!" потому что лицо у Щукинскаго сдѣлалось очень страшнымъ; да ужъ поздно было. Щукинскій недоговорилъ своей мысли...

-- Трахъ!-- раздалась пощечина.

Щукинскій нервно, лихорадочно засмѣялся надъ посрамленнымъ врагомъ.

-- Знай же теперь, кто ты!

Такъ происходила вся исторія. Въ это время, повторяю, дѣло Щукинскаго приближалось къ концу: измученному казематной атмосферой ему снова приводилось вздохнуть на свободѣ. Приводилось, да непривелось: началось новое слѣдствіе, со всей его длиннѣйшей процедурой, началась новая ломка этой страстной натуры.

Впрочемъ, послѣднее преступленіе было не такого рода, чтобы за него слѣдовало снимать голову съ виновнаго; да къ тому же губернатора перевели въ другую губернію, а за нимъ потянулся и его кліентъ полицеймейстеръ; стало быть на вѣсы слѣпой богини не клалось особенныхъ тяжестей при сужденіи виновности Щукинскаго. Послѣ долгаго заключенія въ острогѣ, Щукинскаго присудили наконецъ: по поджогамъ освободить, по послѣднему же дѣлу заключить на столько-то въ смирительный домъ.

Щукинскій со дня поступленія въ острогъ сдѣлался однимъ изъ самыхъ замѣтныхъ острожныхъ авторитетовъ; послѣдняя исторія возвысила его еще болѣе въ глазахъ острожнаго міра.

Между острожнымъ и новымъ заключеніемъ въ смирительный домъ, Щукинскому позволили вздохнуть нѣсколько вольнымъ воздухомъ: на свободу выпустили, отдавши подъ полицейскій надзоръ. Въ этотъ короткій періодъ свободы я увидалъ впервые Щукинскаго и вотъ при какихъ, не совсѣмъ обыкновенныхъ обстоятельствахъ.

Въ городѣ проживалъ довольно богатый купецъ, имѣвшій москатильную лавку, по фамиліи Носовъ, человѣкъ молодой, лѣтъ двадцати пяти. Въ іюлѣ 18... пронеслась по городу молва, что Носовъ исчезъ не извѣстно куда; рядомъ съ фамиліей Носова поминалась почему то фамилія Щукинскаго. Народная молва все росла и росла, стали говорить, что Носовъ убитъ и что убійца его Щукинскій. Зная любовь обитателей провинціальныхъ городовъ къ сплетнямъ, я не обращалъ особаго вниманія на возникшую молву, но на этотъ разъ, покрайней мѣрѣ, въ первомъ предположеніи, молва не ошиблась. Домашніе Носова, напрасно прождавъ его дня два, дали знать объ его изчезновеніи въ полицію. Розыскивать стали. Наконецъ двѣ какія то старушки, пошедъ за грибами въ рощу, находящуюся верстахъ въ двухъ отъ города, набрели на трупъ Носова. Дали знать въ полицію, сдѣлали осмотръ трупу и нашли въ немъ глубоко засѣвшую пулю. Явно, что кромѣ "воли Божіей" еще чья нибудь рука приблизила часъ смертный. Въ карманѣ Носова остались нетронутыми деньги, часы, на пальцахъ кольца. Явно, что не съ цѣлью грабежа убитъ былъ Носовъ.

Молва положительно назвала Щукинскаго убійцей. Носова "подняли" съ мѣста убійства, привезли въ городъ, въ домъ его и не знаю съ какой цѣлью, оставили на дворѣ. Народъ шолъ толпами смотрѣть на убитаго. Я, въ качествѣ зрителя, не отсталъ отъ другихъ.

-- Ведутъ, ведутъ! раздалось въ толпѣ, и безъ всякаго приказа она дала широкую дорогу.

-- Кого ведутъ? спросилъ я.

-- Убійцу.

Я бросился въ передніе ряды. Щукинскій быстро шелъ къ трупу, сопровождаемый полицейскими солдатами. Затаивъ дыханье, толпа смотрѣла на Щукинскаго во всѣ свои тысячу глазъ, но Щукинскій не смутился отъ этого пожирающаго любопытства: онъ шелъ поднявъ голову, -- смѣлость, да дерзость въ глазахъ его свѣтилась.

-- Вотъ онъ! Смотри!

-- Убійца!

-- Звѣрь окаянный!

-- Каторжный!

-- Сгубилъ душу!

Глухой, угрожающій ропотъ раздавался позади Щукинскаго, но и этотъ ропотъ такъ же мало дѣйствовалъ на него.

Щукинскій подошелъ къ столу, гдѣ лежалъ убитый. Около трупа стояли съ одной стороны полицейскій чиновникъ, съ другой вдова убитаго.

Толка впилась глазами въ Щукинскаго: что будетъ ждала.

Подошедъ къ трупу, Щукинскій поклонился полицейскому чиновнику, вдовѣ убитаго и потомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, облокотился на столъ, гдѣ лежалъ трупъ.

Полицейскій чиновникъ разсчитывалъ произвести впечатлѣніе на Щукинскаго видомъ убитаго. Это иногда удается съ слабыми, религіозно-настроенными натурами, но Щукинскій былъ не изъ слабыхъ.

-- Что вамъ угодно? ровнымъ, звучнымъ голосомъ спросилъ Щукинскій полицейскаго чиновника.

-- Вы узнаете этого человѣка?

Полицейскій чиновникъ откинулъ простыню, прикрывавшую трупъ. Мертвецъ взглянулъ прямо въ лицо Щукинскаго, но у того ни одна жилка недрогнула; не сморгнулъ даже.

Въ толпѣ слышно было какъ муха пролетитъ.

-- Еще бы не узнать. Это купецъ Носовъ. Я съ нимъ былъ знакомъ.

Простой отвѣтъ Щукинскаго смутилъ полицейскаго чиновника: онъ ждалъ покрайней мѣрѣ фразъ, но и фразъ не было.

-- И васъ... нисколько не трогаетъ... это зрѣлище?

-- Нельзя сказать, что бы нисколько, но столько же, сколько и другихъ. Очень печальное зрѣлище.

Прошло нѣсколько секундъ молчанія: полицейскій чиновникъ незналъ что говорить.

-- Я васъ прошу, г. Щукинскій, положить вашу руку на грудь убитаго. Вотъ такъ, ближе къ ранѣ.

-- Что это такое значитъ? Вы стало быть подозрѣваете меня въ убійствѣ? Такъ ужъ не судъ ли Божій вы хотите устроить? Впрочемъ, чтожъ? извольте: воля начальства для меня всегда священна, съ глубочайшей ироніей проговорилъ Щукинскій и положилъ руку на голую грудь мертвеца.

Не скрою: минута была полна драматизма. Затаивъ дыханье народъ ждалъ, что изъ широко зіявшей раны выступитъ ручьемъ алая, неповинная кровь и предъ этимъ нѣмымъ голосомъ неба падетъ убійца на колѣни и исповѣдуетъ свое страшное дѣло.

Что было въ это время въ душѣ Щукинскаго? Незнаю; но только наружно онъ былъ удивительно спокоенъ, -- мнѣ казалось, что порой по его плотно сжатымъ губамъ пробѣгала вызывающе-презрительная улыбка, какъ будто говорилъ онъ той улыбкой кому то: "ну чтожъ? Карай меня, если можешь?"

Прошло нѣсколько минутъ, -- Щукинскій держалъ руку надъ самой раной, -- алая кровь не выступала изъ нея, подозрѣваемый не былъ изобличенъ Божьимъ судомъ.

-- Довольно, или еще прикажете продолжать? рѣзко прервалъ Щукинскій гробовое молчаніе.

-- Довольно.

Толпа заколыхалась; она была недовольна: въ ожиданіяхъ ошиблась.

-- Итакъ судъ Божій меня оправдываетъ. Выше его, какъ говорятъ, нѣтъ ничего на свѣтѣ, стало быть я могу быть свободнымъ?

-- Нѣтъ, Щукинскій, судъ Божій не изобличилъ васъ, но въ душѣ своей я твердо убѣжденъ, что вы, вы убійца Носова, сказалъ полицейскій чиновникъ.

-- Ну, еще вашего убѣжденія не достаточно; чтобы быть заподозрѣннымъ, факты требуются, а фактъ на лицо: судъ Божій меня оправдавшій.

У трупа стояла молодая женщина: вдова убитаго.

-- Вспомните, Щукинскій, что мы васъ у себя принимали, -- сказала она, рыдая.

Щукинскій, снявъ перчатку, сталъ разглаживать усы.

-- Мнѣ кажется, что я на столько порядоченъ, что могу быть принятъ въ каждомъ домѣ. Что же это за особенная честь у васъ то быть? Да и, наконецъ, къ чему это ведетъ?

-- И вы не пожалѣли его?

-- А -- а! И вы туда же. Увѣщавать меня хотите? Смотрите, это довольно трудновато. Во всякомъ случаѣ я не буду на столько любезенъ, чтобы, изъ угожденія вамъ, принять на себя преступленіе.

-- Вы его убили! Вы!

Щукинскій отвернулся отъ рыдающей женщины.

-- Однакожъ, г. частный приставъ, пора прекратить всѣ эти сцены; вѣдь это не на театральныхъ подмосткахъ. Если вы меня подозрѣваете серьезно, въ такомъ случаѣ производите формальное слѣдствіе, если нѣтъ, отпустите меня. Эффектовъ довольно. Вы привели человѣка какъ убійцу; передъ цѣлой толпой заставили его класть руку на трупъ, ждали суда Божія, не подумавъ, что этотъ человѣкъ можетъ быть и невиннымъ, что своими дѣйствіями вы безчестите его, что даже, формально оправданный, онъ загрязненъ въ глазахъ общества. Такъ не дѣлаютъ. Или вы думаете, что со мной, какъ съ острожнымъ, церемониться не слѣдуетъ?

Такія рѣчи, какъ видно, были не по нутру полицейскому чиновнику.

-- Ну, довольно; если я привелъ васъ сюда, такъ имѣлъ на это право. Отведите г. Щукинскаго въ полицію; я сейчасъ пріѣду туда.

-- Я готовъ; мнѣ не въ первые по мытарствамъ путешествовать: мало жилъ, да много видѣлъ.

Огромная толпа народа сопровождала Щукинскаго вплоть до полиціи; въ ней по прежнему слышались проклятія и ругательства, но по прежнему Щукинскій былъ хладнокровенъ и только изрѣдка судорожно крутилъ свои маленькіе усики, да хмурилъ тонкія брови.

А инстинктъ толпы едва ли обманулъ ее на этотъ разъ; дѣло было до крайности подозрительное. У Носова жила въ горничныхъ любовница Щукинскаго. Я ее потомъ видѣлъ. Когда Щукинскаго посадили во второй разъ въ острогъ, по убійству Носова, такъ она лежала въ больницѣ.

Стеша была хорошенькая дѣвушка, лѣтъ двадцати двухъ. Богъ знаетъ, желалъ ли Носовъ отбить Стешу у Щукинскаго, да та не соглашалась оставить своего любовника, или вслѣдствіе какихъ нибудь домашнихъ дрязгъ, только Носовъ разъ прибилъ Стешу. Та передала объ этомъ Щукинскому...

Прошло недѣли полторы со времени этой исторіи; Носовъ забылъ о ней, а Стеша по прежнему оставалась у него горничной, Щукинскій же по прежнему навѣщалъ ее. Однажды Носовъ сидѣлъ у себя въ лавкѣ, въ которой, кромѣ его да прикащика, мальчика лѣтъ двѣнадцати, больше никого не было. Въ лавку взошелъ Щукинскій и поговорилъ о чемъ-то очень тихо съ Носовымъ. Послѣ этого они оба неизвѣстно куда ушли; Носовъ сказалъ мальчику, что онъ возвратится часа черезъ три.

Что говорилъ Щукинскій Носову осталось тайной. Больше Носовъ домой не возвращался; черезъ три дня былъ найденъ его трупъ.

Что происходило въ сосновомъ бору, знаетъ только онъ, но молчитъ на людскіе опросы.

Напрасно, рыдаючи, припадала молодая вдова на мураву, по которой дымясь струилась мужнина кровь, рыданьямъ ея не было отвѣта, голубое небо такъ же роскошно, безстрастно смотрѣло на нее, какъ въ тотъ самый часъ, когда надъ погибшимъ мужемъ разыгрывался послѣдній актъ драмы.

Щукинскаго видѣли вмѣстѣ съ Носовымъ, по выходѣ ихъ изъ лавки, на двухъ, трехъ, разныхъ пунктахъ города. Это была сильнѣйшая (въ началѣ слѣдствія) противъ него улика.

Но Щукинскій былъ уменъ, онъ зналъ, гдѣ можно и гдѣ нельзя было запереться.

-- Вѣдь вы вызвали Носова изъ лавки?

-- Я отъ этого не отказываюсь, -- отвѣчалъ Щукинскій.

-- За чѣмъ вы это сдѣлали?

-- Мнѣ попался на улицѣ совершенно незнакомый человѣкъ (впрочемъ, въ лицо я его узналъ бы и теперь) и спросилъ меня: "не знаю ли я Носова?" я отвѣчалъ утвердительно; тогда этотъ человѣкъ попросилъ меня вызвать Носова изъ лавки, что я и исполнилъ, не думая, что такая жалкая услуга повлечетъ за собой подобныя послѣдствія.

-- Но это пустая отговорка. Всѣ заподозрѣнные ссылаются на неизвѣстныхъ людей. Общія фразы.

-- Очень жалѣю, что для доставленія вамъ удовольствія не могу пріискать другой, болѣе исключительной причины. Это будетъ въ ущербъ правдѣ, а въ правдѣ-то и заключается мое оправданіе.

-- Вызвавши Носова изъ лавки, вы тотчасъ отстали отъ него?

-- Нисколько. Незнакомецъ хотѣлъ ждать насъ на углу Вознесенской улицы, за Дружининскимъ пустыремъ; туда я и проводилъ Носова, тамъ же я и отсталъ отъ него.

Спросили свидѣтелей; всѣ они видѣли Носова съ Щукинскимъ до Дружининскаго пустыря, дальше свидѣтелей не нашлось. Дружининскій пустырь лежалъ на перепутьи къ сосновому бору, въ которомъ найденъ трупъ Носова.

Щукинскій не скрывалъ своей связи съ Стешей, подтвердилъ даже, что она жаловалась ему на побои.

До сихъ поръ всѣ улики были противъ Щукинскаго: неопредѣленность ссылки на неизвѣстнаго человѣка, вызовъ Носова изъ лавки, путь, по которому шли они, связь съ Стешей, побои. Теперь же Щукинскій сталъ представлять факты его оправдывающіе: Носовъ былъ вызванъ изъ лавки въ одинадцать часовъ, разстояніе до лѣсу было не менѣе двухъ съ половиной верстъ, чтобы пройдти туда и обратно требовалось довольно времени, но въ первомъ часу Щукинскаго видѣли на совершенно противуположномъ концѣ города: онъ заходилъ въ одно изъ присутственныхъ мѣстъ. Всѣ чиновники подтвердили это и говорили, что они не замѣтили въ Щукинскимъ ни малѣйшей перемѣны; онъ по обыкновенію смѣялся, разсказалъ какой то анекдотъ. Какъ могъ Щукинскій въ такое короткое время, если онъ убилъ Носова, прямо послѣ вызова изъ лавки, попасть на противуположный конецъ города? Проѣхать на лошади? Опять свидѣтели видѣли его идущаго неторопливо пѣшкомъ, на нѣсколькихъ пунктахъ.

-- Вы, господа, стараетесь на сколько можно натянуть обстоятельства меня уличающія, но забываете собрать меня оправдывающія. Позвольте мнѣ помочь въ этомъ вамъ: односторонность, недостатокъ слѣдствія, сказалъ Щукинскій.

Не согласиться съ этимъ нельзя было.

-- Вы навѣрное очень хорошо замѣтили въ какомъ видѣ былъ поднятъ трупъ Носова?

-- Отвѣчали утвердительно.

-- Очень жалѣю, что меня въ это время тамъ не было; но это все равно. Я долженъ быть вамъ, г. частный приставъ, очень благодаренъ за желаніе изобличить меня посредствомъ суда Божія. Онъ мнѣ принесъ большую пользу. Я пристально вглядывался въ трупъ, клалъ на него свою руку и замѣтилъ, что трупъ былъ совершенно свѣжъ, не издавалъ ни малѣйшаго запаха, нервы и мускулы сохранили свою упругость, словомъ въ немъ не было ни одного изъ признаковъ разложенія. Не правда-ли?

Члены коммиссіи и съ этимъ согласились.

-- Вы, господа, положили, что я убилъ Носова, по выходѣ изъ лавки, и потомъ, совершивъ убійство, немедленно возвратился въ городъ. Такъ. Прошло три дня, послѣ предположеннаго вами убійства, трупъ Носова лежалъ во все это время въ лѣсу, вы знаете, какая была жарынь въ эти дни, знаете, что шолъ и дождикъ. Скажите же, пожалуете: есть-ли возможность сохраниться трупу такъ хорошо, какъ онъ сохранился? Я самъ слушалъ медицину и знаю, что разложеніе и очень сильное, должно начаться, -- отъ чего же его не было? Бабьими баснями факты при слѣдствіяхъ не объясняются. Явно, что убійство Носова было совершено не тотчасъ, какъ я его вызвалъ, но гораздо спустя послѣ того, всего вѣроятнѣе въ тотъ самый день, когда трупъ былъ найденъ. Это мое предположеніе, но я основываю его на физическихъ данныхъ. Гдѣ же былъ во все это время Носовъ? Куда онъ изчезалъ? Освѣтили ли вы эти обстоятельства, могущія повернуть дѣло не въ ту сторону, куда вы хотите повернуть его? Если я принималъ какое нибудь участіе въ убійствѣ Носова, такъ я не могъ оставаться дома въ продолженіи этихъ трехъ дней, а я разскажу вамъ шагъ за шагомъ, что дѣлалъ въ это время и подтвержу справедливость моихъ словъ свидѣтелями.

Стали собирать свѣдѣнія, что дѣлалъ въ эти три дня Щукинскій и почти всѣ его показанія подтвердились; отлучки изъ дому были, но весьма кратковременныя.

Дѣло, повидимому столь ясное сначала, все болѣе запутывалось. Правда, открывались новыя улики противъ Щукинскаго, но Щукинскій былъ не изъ такихъ, чтобы позволить опутать себя; по мѣрѣ открывавшихся уликъ, его обвиняющихъ, у Щукинскаго являлись факты его оправдывающіе; оправдывая себя, онъ пускалъ въ ходъ все: логику, насмѣшку, знаніе, способность групировать факты и т. п.

Слѣдствіе надъ Щукинскимъ производила цѣлая коммиссія; онъ былъ противъ нея одинъ, но и одинъ онъ положительно сбивалъ всѣхъ съ толку: сегодня слѣдователямъ казалось, что Щукинскій запутался совсѣмъ, что ему предстоитъ одинъ только выходъ изъ темнаго лабиринта -- признаніе въ убійствѣ, назавтра же дѣло принимало другой оборотъ, Щукинскій завязывалъ снова ожесточенную борьбу и выходилъ изъ нее сильнѣе, чѣмъ прежде.

Уликъ противъ Щукинскаго скопилось довольно, но столько же было и обстоятельствъ его оправдывающихъ. Странно только одно, что каждый изъ слѣдователей (я ихъ зналъ всѣхъ, между ними были люди въ высшей степени добросовѣстные, не предубѣжденные), отдавая всю справедливость мастерству защиты Щукинскаго, цѣня обстоятельства его оправдывающія, вынесъ полное убѣжденіе, что убилъ Носова все-таки Щукинскій.

Впослѣдствіи (это было года черезъ полтора послѣ убійства Носова), когда мнѣ привелось самому имѣть столкновеніе съ Щукинскимъ, быть въ нихъ дѣйствующимъ лицомъ, я встрѣтился разъ съ нимъ въ корридорѣ одного изъ судилищъ, куда Щукинскаго вызывали изъ острога для какихъ-то объясненій. Въ то время въ обществѣ только и было толковъ, что о гласномъ судопроизводствѣ; вѣсть о преобразованіи достигла конечно и острога.

-- Что, Дмитрій Ивановичъ, полученъ уставъ гласнаго судопроизводства? спросилъ меня Щукинскій.

-- Полученъ.

-- Когда же онъ приведется въ исполненіе?

-- Ну объ этомъ я знаю столько же, сколько и вы: сирѣчь -- ничего. А зачѣмъ это вамъ?

-- Истомили меня совсѣмъ, таскаючи по этимъ проклятымъ расправамъ -- жилы всѣ вытянули; полтора года опять сижу и не вижу конца моему дѣлу. Вѣдь выписка еще въ судѣ не готова, а вы знаете сколько другихъ мытарствъ осталось. При гласномъ судѣ хоть мучить не будутъ. Знаете ли, что я хочу сдѣлать?

-- Не знаю.

-- Я хочу подать прошеніе, чтобы меня въ видѣ опыта судили гласнымъ судомъ; пусть изберутъ присяжныхъ, присоединятъ къ нимъ людей свѣдущихъ въ медицинѣ, назначатъ обвинителя, я самъ буду защищать свое дѣло.

Я сталъ доказывать Щукинскому, что его просьба едва ли будетъ уважена.

-- Все-таки попытаюсь.

Щукинскій подавалъ прошеніе о назначеніи надъ нимъ гласнаго суда, но его прошеніе постигла участь, которую я ему предсказывалъ.

Я не знаю, оправдали ли или обвинили бы присяжные Щукинскаго, но зная Щукинскаго, я убѣжденъ въ одномъ, что онъ мастерски защитилъ бы свое дѣло, что изъ него вышелъ бы далеко не дюжинный адвокатъ, и присяжные, подъ вліяніемъ фактовъ кроваваго дѣла и блестящей защиты, выдержали бы долгую пытку прежде, чѣмъ произнести роковое слово.

-----

Меня сильно занимала личность Щукинскаго. Да и трудно было не остановиться передъ ней. Постараюсь нѣсколько освѣтить ее. Это была одна изъ числа тѣхъ богатыхъ натуръ, съ которыми сталкиваться приходится не часто. Правда Щукинскій свернулъ съ дороги; его лучшіе годы прошли въ острогѣ; его будущность можно опредѣлить навѣрняка: онъ закончитъ или каторжной работой или насильственной смертью. Не будучи пророкомъ, въ этомъ ошибиться не возможно. Возвратиться Щукинскому назадъ и начать новую жизнь нельзя, даже безъ присутствія кровавой тѣни стоящей за нимъ: онъ уже не въ состояніи ужиться въ обществѣ, даже еслибъ общество и согласилось на принятіе его. Слишкомъ уже много ломки выдержала натура, слишкомъ ужъ долго дышала она острожнымъ смрадомъ. Щукинскій принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые не вычеркиваютъ со счетовъ старыя оскорбленія, но помнятъ ихъ, мучатся ими, впредь до расплаты. Имъ все равно, кто бы не нанесъ эти оскорбленія: личность ли, или собраніе личностей -- общество; первымъ они отдаютъ долгъ, порѣшивъ сумму иска своимъ собственнымъ судомъ, второму они платятъ отрицаніемъ всѣхъ существующихъ условій. Эти люди говорятъ: количество всего имѣющагося устроило жизнь такъ, что она должна покончиться не добромъ, стало быть и все имѣющееся, какъ принимавшее участіе въ развязкѣ, негодно; сознавая свои собственныя, хоть и надломанныя силы, они въ своемъ я видятъ начало и конецъ каждаго разрѣшенія; судъ и приговоры другихъ для нихъ не существуютъ. Щукинскій не боялся оцѣнки своихъ дѣйствій; онъ былъ одаренъ какимъ-то до болѣзненности доведеннымъ чутьемъ всѣхъ аномалій современной жизни и имѣлъ въ этомъ самый сильный, самый тяжеловѣсный аргументъ. Его постоянно, лихорадочно раздражало неравенство правъ, обязанностей и возмездія; въ своихъ оправданіяхъ онъ постоянно опирался на кодексъ безобразно-исковерканныхъ понятій, онъ проводилъ параллель и спрашивалъ: что лучше? гдѣ разница? Я не замѣтилъ, чтобы Щукинскій пошелъ дальше этого инстинкта аномалій, но тѣмъ не меньше его нельзя было сбить, никакими условно-нравственными теоріями. Мелкія и крупныя невзгоды и дрязги жизни съумѣли создать изъ Щукинскаго только врага общества, но за то врага опаснаго. Правда, за Щукинскимъ числится одно только кровавое дѣло; но трудно сказать, на чемъ и гдѣ остановится онъ; для борьбы, какова бы ни была она, у Щукинскаго осталось еще много силъ. Натура въ высшей степени страстная, воспріимчивая, Щукинскій умѣлъ удивительно владѣть собой; отдаваясь впечатлѣніямъ минуты, онъ въ тоже время ломилъ себя такъ, что постороннему глазу нельзя было замѣтить, какъ отражались въ немъ проходящія впечатлѣнія. Теперь уже можно сказать положительно, что насильственная смерть Носова -- дѣло Щукинскаго; во время "суда Божія" я безотвязно слѣдилъ за Щукинскимъ, чтобъ уловить, не выдастъ ли онъ себя хоть мимолетнымъ выраженіемъ, но, застигнутый въ расплохъ, передъ едва остывшимъ трупомъ, Щукинскій не измѣнилъ себѣ ни однимъ движеніемъ бровей: ровный, насмѣшливый, онъ держалъ себя такъ, какъ будто дѣло шло вовсе не объ немъ, какъ будто не его карта ставилась въ банкъ. Въ столь же трудныхъ положеніяхъ я видалъ людей по видимому болѣе Щукинскаго закаленныхъ въ житейской борьбѣ, но никто изъ нихъ не выдерживалъ такъ мастерски свою роль отъ начала до конца. Съ смѣлостью, доходящей до дерзости, въ Щукинскомъ мирился разсчетъ опасности; онъ, пожалуй, и не бросился бы, подъ наитіемъ минуты, на серьезную опасность съ пустыми руками, но за то, при случаѣ, онъ и не отступилъ бы, еслибъ сама смерть взглянула въ лицо ему; близость опасности, жажда возмездія не парализировала, но напротивъ удвоивала, утроивала даже его физическія силы; враги Щукинскаго въ эту минуту понимали, что съ нимъ нельзя шутить; они сами передавали мнѣ, какимъ страшнымъ тогда являлся онъ. Что Щукинскій обладалъ положительно блестящимъ умомъ, такъ онъ это доказалъ лучше всего во время производства надъ нимъ слѣдствія по убійству Носова; я говорю: онъ приводилъ въ изумленіе слѣдователей своей находчивостью, своей способностью употреблять въ движеніе всѣ пружины, пускать въ ходъ всевозможныя орудія. Но своему произволу Щукинскій ослаблялъ значеніе фактовъ, повидимому неопровергаемыхъ, открывалъ въ нихъ другую сторону, освѣщалъ ихъ свѣтомъ, который ему былъ нуженъ; Щукинскаго ни разу не заставали неприготовленнымъ, его голова работала постоянно и готова была на всякую встрѣчу. Характерность, степень воли Щукинскаго, проявлялась въ его острожной авторитетности: пріобрѣсти значеніе въ острогѣ, а тѣмъ больше барину, труднѣе чѣмъ гдѣ бы то нибыло, а Щукинскій былъ авторитетомъ. Правда Щукинскій, какъ онъ самъ выразился Чапурину, плевалъ на свое барство, и, быть можетъ, въ этомъ презрѣніи къ барству была и точка опоры его авторитетности, но тѣмъ не меньше дальнѣйшее развитіе его лежало уже въ личномъ характерѣ Щукинскаго. Замѣчательно, что Щукинскій никогда не заискивалъ у острожныхъ, напротивъ онъ дерзости говорилъ имъ за малѣйшее слово, пришедшее ему не по нраву, лѣзъ въ глаза такимъ страшнымъ личностямъ, каковы были Чапуринъ, Залѣскій, тогда какъ этимъ людямъ ничего не стоило поднять уже намѣтавшуюся въ убійствахъ руку и разбить ему кандалами голову.

Однажды Чапуринъ пустилъ "мыльный пузырь" на Щукинскаго: въ подговорѣ на убійство смотрителя обвинилъ его; но пузырь весьма скоро разлетѣлся прахомъ. Возиться съ нимъ мнѣ пришлось не долго: черезъ два дня на очной ставкѣ съ Щукинскимъ Чапуринъ взялъ обратно свое обвиненіе.

-- За чѣмъ же понапрасну оклеветалъ человѣка? спросилъ я страшнаго убійцу.

-- Да ужъ оченно тоска разбираетъ, ваше благородіе: все какое ни на есть дѣло.

-- Потому дуракъ и скотина, вотъ и несетъ дичь. Развѣ у него въ башкѣ есть мозгъ? очень хладнокровно замѣтилъ Щукинскій, стоявшій тутъ же, рядомъ съ Чапуринымъ.

-- Коли чай нѣтъ: тоже живая тварь, смѣясь своимъ тихимъ смѣхомъ, отвѣчалъ Чапуринъ на замѣтку Щукинскаго.

-- То-то и есть, что ты, тварь презрѣнная, отъ того въ твоей башкѣ и мозгу не имѣется.

-- Вотъ ужъ вы и осерчали, Лександра Лександровичь; пошутить съ вами не можно; словно царевна недотрога.

-- Хороша шутка острожная: человѣка въ подговорѣ на убійство обвинить.

-- Ну да, какъ же на вашего брата не серчать: чести много! Плевать на тебя, на чучело, я хочу.

Чапуринъ опять улыбнулся.

-- Эвто вашинска воля, знамо вы баре, а мы мужики-вахлаки.

-- Эхъ ты, филинъ безмозглый, скажетъ что!...

-- Заруби ты это на своемъ поганомъ носу: я и на тебя то плевать хочу, да и на барство то на свое.

Я постарался поскорѣе прекратить этотъ веселенькій разговорецъ между двумя вполнѣ интересными субъектами. Впрочемъ ни съ той ни съ другой стороны не было ни малѣйшаго возвышенія голоса, нельзя было и догадаться, что это за люди ведутъ между собою бесѣду. Удаляясь вмѣстѣ изъ острожной конторы Щукинскій все старался убѣдить Чапурина, что онъ тварь и что въ его башкѣ не имѣется мозга, на что послѣдній легко подсмѣивался.

Между арестантами еще особеннымъ значеніемъ пользовался Зубастовъ. Надо замѣтить, что почти всѣ просьбы и бумаги, выходившіе въ страшномъ количествѣ изъ острога, принадлежали или Зубастову или Щукинскому. Но и здѣсь Щукинскій имѣлъ огромный перевѣсъ надъ своимъ противникомъ. Зубастовъ былъ наметавшійся практикъ; Щукинскій понималъ, такъ сказать, духъ закона. Зубастовъ грѣшилъ часто противъ логики и старался пополнить свой недостатокъ красотой слога, лирическими изліяніями, Щукинскій никогда не прибѣгалъ къ нимъ, но за то у него одно предложеніе вытекало изъ другаго; онъ умѣлъ групировать факты, придавать имъ извѣстный колоритъ; Зубастовъ пріобрѣлъ житейскую опытность по Разуваямъ, Раздѣваямъ, Дерябаямъ, ухожьямъ воровскимъ, острогамъ -- у Щукинскаго же взглядъ былъ несравненно шире, онъ выработался подъ другими условіями. Зубастовъ терпѣть немогъ начальство, Щукинскій вдвое, Зубастовъ старался гадить начальству изподтишка, оберегая себя, Щукинскій выходилъ противъ начальства прямо и наносилъ ему жесточайшіе афронты. Мнѣ не разъ случалось видѣть и Щукинскаго и Зубастова вмѣстѣ; Зубастовъ всегда относился къ Щукинскому съ полнымъ уваженіемъ, не смотря на огромную разницу лѣтъ (Щукинскій былъ передъ нимъ просто мальчишка). Щукинскій принималъ это уваженіе, не обращая на него никакого вниманія.

Въ острогѣ найдены были фальшивыя деньги; косвеннымъ образомъ и Щукинскій и Зубастовъ были прикосновенны къ этому дѣлу; въ показаніяхъ ихъ выходило разнорѣчіе; надо было тоже давать очную ставку.

-- Вы кажется, Александръ Александровичъ, невѣрно изволили показать, началъ Зубастовъ.

-- Ну, ты покажи лучше: не даромъ же ты каштаномъ числишься въ острогѣ.

Зубастовъ повторилъ уже разъ показанное; выслушавъ съ насмѣшливой улыбкой слова Зубастова, Щукинскій подошолъ ко нему.

-- Очень жаль Зубастовъ, что я до сихъ поръ ошибался въ тебѣ. Я тебя всегда считалъ хоть и за отъявленнаго плута, но за то и за большаго умника; теперь же я тебѣ скажу одно: отъ старости ли, или отъ чего другаго, только ты крѣпко дурѣешь. Смотри, другой черезъ годокъ, если только вырвешься изъ острога, обратно въ него не попадешь: совсѣмъ дуракомъ станешь.

Послѣ такой прелюдіи, Щукинскій сталъ опровергать слова Зубастова и, несмотря на усиленную, весьма ловкую защиту послѣдняго, заставилъ его таки отказаться отъ разъ уже сдѣланнаго показанія.

Словомъ, я не могу припомнить не одного случая, гдѣ бы Щукинскій заискиваніемъ старался упрочить свой "острожный" авторитетъ, напротивъ, до крайности дерзкимъ подъ часъ обращеніемъ, онъ какъ будто старался уронить его, а между тѣмъ его значеніе съ каждымъ днемъ все росло и росло; разъ сказанное Щукинскимъ становилось для арестантовъ чуть ли не закономъ.

Я боюсь, чтобы меня не заподозрили въ излишнемъ пристрастіи къ личности, исторію которой я разсказываю, въ желаніи идеализировать ее, если я прибавлю къ краткой характеристикѣ ея еще двѣ черты. Щукинскій обладалъ замѣчательной памятью: просидѣвъ нѣсколько лѣтъ въ острогѣ, безъ общенія съ живымъ міромъ, безъ возможности возобновленія разъ уже пріобрѣтеннаго, онъ удивлялъ тѣмъ запасомъ свѣдѣній, что успѣлъ захватить во время краткаго пребываніи своего въ университетѣ и, второе, помимо всего, Щукинскій былъ даже поэтомъ: я читалъ нѣсколько его переводовъ изъ Гейне; право, это были едва ли не лучшіе, не самые близкіе къ подлиннику; горькій, слезами отравленный смѣхъ Гейне, сказался у острожскаго вовсе не такъ, какъ сказывается онъ обыкновенно въ безчисленныхъ виршахъ отечественныхъ ломателей безсмертнаго поэта.

Но я не даромъ сказалъ, что Щукинскій былъ одной изъ тѣхъ богатыхъ натуръ, съ которыми приходится встрѣчаться не часто.

Что же заставило надломиться эту жизнь? Отъ чего эти силы должны изсякнуть по каторжнымъ казематамъ? Чего не достаетъ и гдѣ не достаетъ?

Отвѣтъ не за мной.

-----

Помимо "мыльныхъ пузырей" мнѣ пришлось произвести надъ Щукинскимъ и настоящее слѣдствіе: дѣло на этотъ разъ было подобное первому т. е. нанесеніе афронта. Впрочемъ, чтобы понять развязку, надо знать исторію ей предшествовавшую, а потому я и начну съ нея.

Щукинскаго, послѣ суда о поджогахъ и объ оскорбленіи полицеймейстера выпустили изъ острога, съ тѣмъ чтобы въ скоромъ времени засадить снова въ смирительный домъ. Въ короткій промежутокъ свободы совершилось убійство Носова и подготовилось другое дѣло, менѣе трагическое. Щукинскій былъ бѣднякъ;-- чтобы прожить время свободы, ему должно было работать (до ремесла мазурика, крупнаго или мелкаго острогъ не могъ унизить Щукинскаго). Щукинскаго взялъ для письмоводства одинъ изъ губернаторскихъ чиновниковъ, посланный въ ближайшія отъ города селы, для собранія какихъ-то свѣдѣній. Собралъ-ли чиновникъ свѣдѣнія -- неизвѣстно, но что онъ вытянулъ очень много денегъ изъ крестьянъ, такъ это вѣрно. Губернаторскій чиновникъ штука въ губерніи не послѣдняя; на него жаловаться пойдетъ не всякій, потому такой жалобой начальство обижаться изволитъ: "я де назначаю и выбираю самъ своихъ чиновниковъ, стало во мнѣ проницательности мало?" Обидно. Подвиги собирателя свѣдѣній навѣрное остались бы покрытыми "мракомъ неизвѣстности", тѣмъ больше, что и совершились то они въ средѣ, изъ которой голоса поднимаются рѣдко, если бы, къ несчастію для себя собиратель не взялъ въ письмоводители Щукинскаго. Щукинскій видѣлъ всѣ сцены, разыгрывавшіяся на съѣзжихъ квартирахъ: предъ нимъ плакались крестьяне, смиловаться просили, въ убогіе кошели лѣзли. Не успѣлъ еще собиратель свѣдѣній закончить своей многополезной дѣятельности, -- когда съ подробнѣйшимъ прописаніемъ всѣхъ его подвиговъ губернаторъ получилъ длиннѣйшее письмо. Подъ письмомъ находилась подпись Щукинскаго. Губернатора покоробило: выводить на свѣжую воду подвиги своихъ кліентовъ, давать имъ огласку -- зазорно, не обратить вниманія на заявленіе такого человѣка, каковъ Щукинскій, не совсѣмъ удобно хотя въ письмѣ и отдавалась почтительнѣйшая дань начальнической справедливости, но въ концѣ его тѣмъ не меньше было прибавлено, что буде, противъ чаянія, письмо останется втунѣ, то содержаніе его передастся въ мѣста болѣе горнія. Губернаторъ избралъ златую средину: не давая письму огласки, онъ предложилъ собирателю выдти въ отставку, Щукинскаго же приказалъ запрятать немедленно въ смирительный домъ. Послѣднее приказаніе не привелось въ исполненіе: черезъ недѣлю послѣ того поднятъ былъ трупъ Носова и Щукинскаго отправили въ тюремный замокъ, а черезъ два мѣсяца родной дядя собирателя назначенъ былъ смотрителемъ того же тюремнаго замка.

И такъ ближайшая причина преслѣдованій Щукинскаго новымъ смотрителемъ была вендетта. Но кромѣ этой мести за кровь, у смотрителя была и своя причина ненавидѣть Щукинскаго: за смотрителемъ водилось очень много блохъ, -- обворовывалъ онъ арестантовъ жестоко. Щукинскій зналъ это и, мало того, что не скрывалъ своего знанія, но и открыто высказывалъ, что онъ почище еще постарается услужить дядинькѣ, чѣмъ услужилъ племяннику.

Во имя этихъ двухъ причинъ новый смотритель уже безъ всякихъ внушеній свыше сталъ безотвязно преслѣдовать Щукинскаго, старался гадить ему на каждомъ шагу. Другой бы, зная Щукинскаго, побоялся подставлять ему ногу, а если бы и подставляя такъ половчѣе, чтобы тотъ не замѣтилъ, но смотритель пакостилъ напрямки; онъ былъ изъ бурбоновъ косая сажень въ плечахъ, усищи по грудь, стало быть, какъ же ему, богатырю, бояться штафирки.

Случалось, что послѣ придирокъ и пакостей Щукинскому, благопріятели говорили смотрителю.

-- Эй, Петръ Борисычъ, остерегайся! Вѣдь звѣря дразнишь.

-- Тово, тово, чорта лысаго, стану я бояться. Тово, тово, я его на мѣстѣ пришибу -- мокренько останется.

-- Припомни, Василья Александровича (полицмейстера).

Отвѣчалъ и на это смотритель:

-- Онъ тово и до рыла то моего не достанетъ. Ростомъ, пащенокъ, не вышелъ; мало, тово, я ихъ мелюзги видалъ; въ бараній рогъ щенка согну.

Въ сладкихъ убѣжденіяхъ возможности согнуть Щукинскаго въ бараній рогъ смотритель оставался довольно долго. Должно полагать преслѣдованія не довольно сильно пронимали Щукинскаго: глупъ ужъ очень смотритель былъ.

Въ острогѣ содержался богатый помѣщикъ Дегтяревъ -- крестьянина на охотѣ убилъ: напился до чертиковъ, вбѣжалъ въ толпу, да перваго встрѣтившагося на мѣстѣ ножемъ и положилъ. Богатый арестантъ кладъ для смотрителя, съ нихъ всегда гонораръ приличный получается. Дегтярева Петръ Борисовичь доилъ какъ добрую корову; какъ человѣкъ очень смирный (въ трезвомъ видѣ), Дегтяревъ дозволялъ себя обирать смотрителю на сколько ему было угодно. Но, черезъ нѣкоторое время послѣ поступленія своего въ острогъ, Дегтяревъ познакомился и сошелся съ Щукинскимъ; со дня этого знакомства любезныя отношенія его со смотрителемъ пошли вверхъ дномъ; за свои услуги Дегтяревъ сталъ требовать отъ смотрителя соотвѣтствующаго количества услугъ... Для воина это было крайне непріятно, въ особенности онъ въ ражъ вошелъ, когда Дегтяревъ отказался брать у него обѣды.

Петръ Борисовичь, не смотря на отмѣнную глупость, все же очень хорошо понималъ, въ комъ заключается главная пружина всѣхъ размолвокъ съ Дегтяревымъ, и злоба его на Щукинскаго увеличилось.

Прежде приносили къ Дегтяреву различныя вещи совершенно свободно, никто не заглядывалъ въ нихъ; послѣ же размолвки данъ былъ строжайшій приказъ караулу дѣлать тщательные осмотры. Мѣсяца два прошло и ничего не находилось. Однажды Дегтяревъ почувствовалъ себя нездоровымъ, но въ госпиталь не легъ. Камердинеръ принесъ ему бѣлья. Не будучи въ состояніи самъ отправиться для пріема принесеннаго, Дегтяревъ попросилъ взять на себя эту коммиссію Щукинскаго. Тотъ согласился, пошолъ къ осторожнымъ воротамъ и принялъ корзину; во внутреннемъ дворѣ Щукинскаго остановилъ караульный фельдфебель, сталъ дѣлать осмотръ корзины и между бѣльемъ нашелъ бутылку лафита.

Преступленіе.

На другой день я получилъ увѣдомленіе "о нанесеніи тяжкаго оскорбленія" арестантомъ Щукинскимъ смотрителю тюремнаго замка и долженъ былъ производить слѣдствіе.

Прежде всего слѣдовало спросить и освидѣтельствовать смотрителя. Физическій афронтъ смотрителю былъ нанесенъ ужаснѣйшій: будто его по физіономіи кто желѣзнымъ пестомъ съѣздилъ, все лицо разнесло. Нравственная обида подѣйствовала на смотрителя довольно сильно: куража его лишила, присмирѣлъ, опустился смотритель; человѣкъ какъ будто сознавать что-то началъ.

Сталъ я спрашивать смотрителя: вслѣдствіе какихъ причинъ нанесенъ былъ афронтъ ему?

-- Тово, тово, и самъ не знаю. Осерчалъ больно, звѣремъ на меня накинулся и непотребнымъ словомъ меня облаялъ. Вы, тово, и не повѣрите -- девять пудовъ одной рукой поднимаю, а тутъ тово такъ на полъ и рухнулъ, какъ молоткомъ ошеломилъ, свѣту Божія не взвидѣлъ.

-- Но за что же такимъ образомъ поступилъ съ вами Щукинскій?

-- Въ темную комнату запереть я его хотѣлъ, такъ идти не пожелалъ. Вишь онъ тово какой!

-- Въ темную комнату, какъ я знаю, сажаютъ арестантовъ за наказаніе, такъ что же сдѣлалъ Щукинскій, чтобы его подвергать наказанію?

-- Куралеситъ, тово больно, отъ него арестанты непослушаніе большое оказываютъ, знать ни кого не хотятъ, не довольничаютъ всѣмъ.

-- Сомнительно, чтобы былъ въ этомъ виноватъ одинъ Щукинскій.

-- Онъ, онъ разбойникъ; коноводъ общій. Вы подите-ка его арестанты, какъ бога, тово, слушаются; онъ все и просьбы но начальству пишетъ, безпокоитъ всѣхъ.

-- Отъ чего же и не писать ему, когда его просятъ? я не вижу въ этомъ достаточной причины наказывать человѣка.

-- Опять, тово, и пьянствомъ занимается, остано-желательно было.

Смотритель вралъ: я зналъ навѣрное, что Щукинскій не бралъ въ ротъ ни капли вина.

Я такъ и не добился отъ смотрителя настоящей причины понесеннаго имъ афронта.

При новомъ дѣлѣ снова весь городъ заговорилъ объ Щукинскомъ; сплетня приняла по обыкновенію громадные размѣры: говорили прямо, что Щукинскій зарѣзалъ смотрителя, а тутъ же кстати припоминали о какомъ-то пріятелѣ Щукинскаго, офицерѣ Самойловѣ, неизвѣстно куда изчезнувшемъ назадъ тому нѣсколько лѣтъ, когда еще Щукинскій былъ на свободѣ. Что первая сплетня доказывала только развитіе сильнаго воображенія у жителей городка -- такъ это неоспоримо, что же касается до офицера Самойлова, то я могъ только узнать одно, что это дѣло темное: жилъ былъ человѣкъ и потомъ скрылся неизвѣстно куда, о чемъ и предоставлено вѣдать "суду и волѣ Божіей".

Щукинскаго привели ко мнѣ подъ строгимъ карауломъ. По обыкновенію онъ былъ очень развязенъ, почти веселъ; мы съ нимъ встрѣтились, какъ старые знакомые. Я зналъ, что съ людьми, подобными Щукинскому, нужно вести дѣла напрямикъ. Прежде всего, чтобы показать довѣріе къ Щукинскому, я сказалъ часовымъ, стоявшимъ по обѣ его стороны съ ружьями, чтобы они вышли въ другую комнату.

-- Вы не боитесь остаться со мной съ глазу на глазъ?

-- Съ какой стати?

-- Вы слѣдователь, а я подсудимый. Вѣдь я какъ говорятъ, звѣрь; человѣка мнѣ ничего не стоитъ зарѣзать, съ горькой, едва замѣтной насмѣшкой, сказалъ Щукинскій.

Нарочно ли, невзначай ли, Щукинскій взялъ со стола, у котораго мы сидѣли, перочинный ножъ и сталъ играть имъ.

-- Мнѣ положительно все равно, чтобы не говорили объ васъ. Я во всякомъ случаѣ самъ знаю васъ на столько, чтобы не бояться. Если вы и захотѣли такъ это могли бы вы съ большимъ удобствомъ привести въ исполненіе и при часовыхъ. Выгоды въ томъ, что будутъ свидѣтели при этомъ, для меня собственно нѣтъ никакой, торжественности же обстановки я терпѣть не могу и нахожу, что лучше дѣло вести какъ можно проще. Да и вообще я завѣряю васъ впередъ, что и послѣ этого слѣдствія мы съ вами разстанемся въ самыхъ мирныхъ отношеніяхъ.

Послѣ размѣна прелиминарныхъ статей начался формальный допросъ.

-- И такъ за начальствомъ числится еще одно оскорбленіе, полученное отъ насъ?

-- Вы ошибаетесь, Дмитрій Ивановичъ, въ количествѣ: не одно, а два и едвали послѣдки не удачнѣе Любовцовскаго. Тотъ только зашатался, но устоялъ, а этотъ затылкомъ растворилъ дверь и растянулся въ коридорѣ.

Затѣмъ Щукинскій разсказалъ мнѣ всѣ причины, вызвавшія съ его стороны подобное дѣйствіе, рядъ тѣхъ преслѣдованій, въ которыхъ высказалась вся злоба на него смотрителя. Впослѣдствіи я провѣрилъ справедливость показанія Щукинскаго другими фактами и не нашелъ въ нихъ ни одного слова лжи.

Когда Щукинскій кончилъ разсказъ, я напомнилъ ему, что новымъ дѣломъ онъ много повредитъ себѣ, что во всякомъ случаѣ его прежнія дѣла затянутся теперь на неопредѣленное число лѣтъ, во время которыхъ онъ будетъ постоянно въ неизвѣстности объ исходѣ своей судьбы.

-- Все это знаю я, Дмитрій Ивановичъ; знаю я, каково жить въ острогѣ,-- что въ этой проклятой неизвѣстности долженъ выносить человѣкъ. Шелъ я къ вамъ по улицѣ и думаю: Господи! еслибъ мнѣ теперь возвратили хоть на годъ свободу, подышать хоть немного дали вольнымъ воздухомъ, такъ тогда пусть бы брали остальную жизнь: чортъ съ ней! Вѣдь вы понять не можете, что значитъ жить тамъ, гдѣ мы живемъ,-- какъ дни-то тянутся. Каторжный хоть ихъ считать можетъ, а мы и того нѣтъ. Встанешь -- острогъ, день цѣлый изъ угла въ уголъ, какъ шальной, шляешься, ложишься,-- опять тотъ же острогъ, тѣ же заплѣсневшія стѣны, тѣ же люди. Не въ моемъ характерѣ унывать, а въ другой разъ отъ тоски такъ бы башку себѣ на мелкіе куски раздробилъ.

-- А дѣло все-таки затянули?

-- Да что же мнѣ дѣлать-то было? Ну, поставьте себя на мое мѣсто, развѣ вы того же не сдѣлали бы? Вѣдь меня чуть ли не десятый годъ терзаютъ;-- чтожъ, я чурбанъ что ли имъ дался? Пакостить мнѣ опять вздумали; будь я на свободѣ, тогда пускай бы пакостили, меньше въ этомъ подлости было бы, а то связали человѣка по рукамъ и ногамъ, да и харкаютъ ему въ лицо: "у тебя дескать руки-то связаны, такъ намъ бояться нечего". Развѣ это честно?

-- Конечно нѣтъ.

-- Такъ голову, что ли, мнѣ надо было подставлять: на, дескать, колоти по ней, по проклятой, да потомъ дай еще ручку за твое милостивое расположеніе поцѣловать. Слуга покорный, не такимъ меня мать родила, да и не такимъ умру знать; казематами-то ничего не подѣлаешь: не трогай меня и я не трону, дѣлай мнѣ хорошее, я тѣмъ же отплачу. А ужь осломъ покорнымъ -- атанде, не буду, да и быть не могу, пусть другіе везутъ, коли охота пришла! Ну хоть бы вотъ этотъ старый бурбонъ, зачѣмъ онъ лѣзъ на меня, зачѣмъ гадости мнѣ дѣлалъ? Вѣдь онъ зналъ, что обидъ я не переношу? Охъ, еще счастливъ онъ, что на ту пору подъ руку мнѣ ничего не попалось, въ глазахъ очень потемнѣло, а то удружилъ бы я ему не такъ!

Прошло нѣсколько минутъ, Щукинскій отдышался.

-- Или жаловаться что ли мнѣ? А кому? Гдѣ судъ и правда? Развѣ у острожнаго есть судъ? Развѣ люди мы? Пожалѣетъ ништо кто, поплачется,-- да чорта ли мнѣ въ этомъ плаканьи? Мнѣ врага моего подавай, поставь лицомъ къ лицу, а не жалости надо; изъ нея я шубу не сошью, прибыли тоже мало. Суда ищи? Доберись-ка до него! Дуракъ, на этомъ старомъ суда не найдешь, тебя же во всемъ обвинятъ; зачѣмъ не смиренномудрствовалъ? А вѣдь я и такъ цѣлые полгода молчалъ, знавши всѣ его гадости. Образумится, думаю, старый. Вы думаете, по чьему приказанію дѣйствовалъ тогда Чапуринъ въ своемъ оговорѣ на меня? По Сталетовскому (фамилія смотрителя), самъ же Чапуринъ мнѣ потомъ признался. Посмотрѣли бы вы, въ какую онъ меня камеру перевелъ, жить совсѣмъ нельзя: холодъ, сырость. Стану ему, говорить, а онъ зубы скалитъ: вишь, говоритъ, барчукъ какой у насъ въ острогѣ завелся. Такъ вотъ тебѣ на каждомъ шагу и пакоститъ и пакоститъ. Мелочи, скажете, все это? да вѣдь эти мелочи-то, какъ иголки, такъ и впиваются; и безъ того у насъ тѣло раздражено, наболѣло все; намъ все больнѣе приходится. Вотъ въ карцеръ хотѣлъ меня запереть, а за что? Что я сдѣлалъ? Ну я принялъ бѣлье, бутылка тамъ нашлась? Да вѣдь онъ лучше насъ съ вами знаетъ, какое пьянство въ острогѣ идетъ, стонъ стоитъ каждый вечеръ. Бѣда что ли какая изъ бутылки лафита приключиться можетъ? Пусть даже и бѣда, такъ развѣ для меня бутылка-то принесена? Всякій бы на моемъ мѣстѣ сдѣлалъ такую услугу Дегтяреву, какую я сдѣлалъ.

-- Конечно сдѣлалъ бы.

-- Такъ чего же онъ поднялся? Ну ужь за то и взорвало же меня, когда онъ ко мнѣ въ камеру ввалился, да похабничать сталъ. Думаю себѣ: чего же эта скотина все издѣвается надо мной? Четверо часовыхъ въ это время было около него, но такая злость у меня въ эту пору была, что стой ихъ трижды четыре, такъ и то бы я добрался до него. Только и вижу, что одну его рожу: стоитъ эдакая красная, жирная. Стой же, думаю, пропишу я тебѣ, анафемѣ рецептъ! Не забудешь ты меня надолго!.. А вѣдь, чай, точно не забудетъ?

Щукинскій засмѣялся.

Я свидѣтельствовалъ карцеръ, куда, по домашнему суду, сажаютъ арестантовъ и куда смотритель думалъ засадить Щукинскаго. Карцеръ состоялъ изъ довольно большой, темной комнаты, окна въ ней не было совсѣмъ, по срединѣ ея какъ-то угодила громадная печь, Богъ вѣсть зачѣмъ служившая: на дворѣ стоялъ конецъ марта, а въ карцерѣ сырость была невыносимая, такъ и обдавало васъ, дышать невозможно. Я взошолъ въ карцеръ съ фонаремъ: на освѣщенной, совершенно мокрой стѣнѣ копошились миріады мокрицъ и еще какихъ-то отвратительныхъ, тонкогузыхъ, насѣкомыхъ. Ни наръ, ни скамей, ни войлока, ничего въ карцерѣ не полагалось -- однѣ пустыя стѣны.

Арестанты высиживаютъ въ карцерѣ недѣли по двѣ и больше.

Новое дѣло Щукинскаго тянулось довольно долго. Собственно говоря, дѣло-то объ афронтѣ покончилось въ первый же день: Щукинскій сознался, что онъ далъ двѣ плюхи смотрителю, стало быть объ этомъ и разговаривать нечего, но надо было прослѣдить исторію факта, рядъ грязныхъ преслѣдованій смотрителя это и отняло довольно много времени. Кромѣ того, Щукинскій не ограничился однимъ собственнымъ дѣломъ, онъ еще открылъ цѣлую массу смотрительскихъ злоупотребленій; въ нихъ тоже слѣдовало покопаться.

Въ концѣ концевъ Щукинскому удалось таки доканать своего врага: смотрителю велѣли подать въ отставку.

Слѣдствіе приближалось къ концу. Въ одинъ изъ послѣднихъ приходовъ Щукинскій былъ какъ-то скучнѣе обыкновеннаго: я спросилъ его, какая тому причина. Щукинскій почти обрадовался вопросу.

-- Какъ вы думаете, Дмитрій Ивановичъ, чѣмъ покончу я жизнь?

-- Право, незнаю, Щукинскій, что и отвѣтить вамъ на это.

-- А я знаю. Я нынче не спалъ цѣлую ночь и все думалъ. Много я придумалъ и порѣшилъ, что добромъ я некончу. Есть во мнѣ что-то такое, что покою мнѣ не даетъ, мучаетъ меня. Не жилецъ я на этомъ свѣтѣ; куда ни суньте меня, вездѣ душно мнѣ будетъ, не прилажусь я ни къ чему. Ништо какъ въ каторгу меня ушлютъ, да тамъ палочьями забьютъ, такъ тогда ужь и разговаривать нечего, а то -- ну на свободу я вырвусь? такъ ли меня пустятъ, убѣгу ли я, а все долго не прохожу, опять въ каменный мѣшокъ попаду. Дорогу я не умѣю давать, въ одну ноту тянуть? Злости во мнѣ много, а не злиться какъ? Зачѣмъ мы лишніе, зачѣмъ намъ мѣста нѣтъ?.. Да, тяжело мнѣ было сегодняшній день, какъ припомнилъ я свои годы казематные... Вѣдь двадцать семь лѣтъ мнѣ, жизнь настоящая, дыши грудь! а воздуху-то нѣтъ, мгла такая стоитъ, что страсть! такъ вотъ и давитъ и давитъ тебя: псомъ паршивымъ сдохнешь! кто-то говоритъ. Такъ зачѣмъ же родили-то меня? Зачѣмъ не пришибли, когда я щенкомъ былъ? Иди теперь, а куда я пойду, вишь темень какая?..