Соколовский Николай Михайлович - Мыльные пузыри

H. М. СОКОЛОВСКІЙ

ОСТРОГЪ И ЖИЗНЬ

(ИЗЪ ЗАПИСОКЪ СЛѢДОВАТЕЛЯ)

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА И. Г. ОВСЯННИКОВА
1866.

МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ.

Въ острогѣ очень любятъ забавляться мыльными пузырями, только тамъ пузыри своего рода, "острожные". Ихъ очень много, выборъ разнообразный. Я ограничусь одними дѣловыми пузырями.

Обходитъ усатый смотритель острожныя камеры.

-- Тайну имѣю открыть! взываетъ изъ толпы арестантовъ какой нибудь Ѳедоръ Зубастовъ, которому желательно пустить мыльный пузырь.

-- Ну, говори.

-- Столь велика моя тайна, что никому другому, окромя Оку Цареву, господину прокурору открыть ее не могу.

-- Да ты чай врешь, такой сякой. Знаю я тебя, ракалью, начальство только утруждать, по городу шляться хочется, возражаетъ смотритель на желаніе Зубастова повѣдать тайну цареву оку.

-- Родители-то мои не врали, да и мнѣ заказали не брать этого грѣха на душу. А вамъ, ваше благородіе, ругаться не пристойно: што -- што мы по не винности своей въ несчастіи находимся.

-- Залебезилъ! знаю я тебя, Лиса Патрикѣевна, какъ по невинности ты своей сидишь. И теперь севрюгинскіе мужики каждый праздникъ свѣчки ставятъ, что тебя въ мѣшокъ запрятали.

-- Севрюгинскіе мужики што съ! Знамо, мужикъ-вахлакъ, ничего ни понимаетъ. Оклеветать каждаго можно, а свидѣтели со злости все показали. Я докладывалъ тогда объ этомъ ихъ милости, господину слѣдователю, да они въ резонтъ не взяли. Одначе я на нихъ жалобу подалъ, какъ еще праведные судьи найдутъ. Чай, и господинъ слѣдователь начальство надъ собой имѣютъ.

-- Баламутъ! ты весь и острогъ-то на ноги поднялъ. Доберутся до тебя! Смотритель чуть ли не со скрежетомъ зубовнымъ погрозилъ кулакомъ арестанту: Зубастовъ солоно приходился ему.

-- За смиренство за мое вы всѣ нападать на меня изволите. Одначе позвольте, ваше б-діе, въ контору отправиться: тайну прописать.

И радъ бы смотритель не давать Ѳедору Зубастову своего позволенія тайну прописать, да не можетъ. Не далъ бы своего позволенія смотритель потому, что Зубастовъ арестантъ-то шустрый: объ мукѣ, дровахъ и проч. лучше всякаго эконома свѣдѣнія содержитъ. По милости Зубастова, и онъ, смотритель, разъ было чуть съ мѣста не слетѣлъ, только друзья въ обиду не дали.

Съ сознаніемъ своего достоинства, глухо побрякивая цѣлью, отправляется Зубастовъ въ острожную контору. Неутомимо ходитъ по сѣрой бумагѣ острожная рука, листъ за листомъ исписываетъ она.

-- Да што ты, окаянный, расходился очень, ворчитъ на Зубастова искалѣченный Дементьевъ, отставной солдатъ, онъ же и писарь въ острожной конторѣ.

-- А ты, помалчивай только, старый чортъ! вишь, какими дѣлами ворочаемъ, цыдулы важнецкія сочиняемъ. Чѣмъ бы лаяться-то вашему генеральскому чину, лучше бы сказали нашему степенству; "отдохните, молъ, Ѳедоръ Зиновьичъ, не надсаживайте свою грудку, да табачку съ нами понюхайте". Оно бы и ладно было, отгрызается Зубастовъ.

-- Носомъ еще не вышелъ, штобъ въ нашу табакерку лѣзть. Много вашего брата здѣсь перебываетъ, не наподчуешься.

Перебрасываясь легкимъ разговоромъ, то съ Дементьевымъ, то съ являющимся въ контору почти ежеминутно новымъ людомъ, строчитъ Зубастовъ свою тайну. Чуть ли не съ Адама началъ онъ ее, на каждой страницѣ по десятку статей закона выставилъ.

На этотъ разъ тайна заключалась не въ смотрительскихъ штукахъ: онѣ поберегались на другое время.

Между прочимъ Зубастовъ прописывалъ слѣдующее:

"По невинности своей, о коей не разъ докладывалъ вашему высокородію, и которую я передъ престоломъ Всевышняго готовъ клятвою подтвердить, претерпѣваю я тяжкія страданія и душевныя, и тѣлесныя. Но сего недостаточно толико мучащему меня року! Обреченный, аки агнецъ неповинный, влачить дни свои въ заточеніи съ людьми, подобными звѣрямъ лютымъ, подвергаю я жизнь свою не малой опасности. Арестантъ Иванъ Николаевъ Лобковъ, содержащійся, какъ извѣстно вашему высокородію, по подозрѣнію въ смертоубійствѣ, затаилъ въ кровожадной душѣ своей черную злобу на меня и замыслилъ лишить меня сокровища, дарованнаго Премудрымъ Творцомъ неба и земли. Злобный злодѣй!!! Не внялъ рѣчамъ нашего благолѣпнаго пастыря! Въ ночи съ 23 на 24 ноября вышерѣченный Лобковъ, подошедъ къ нарамъ арестанта Кузьмы Александрова Салдыренки, сталъ подговаривать его совершить надо мной гнусное убійство, обѣщая за таковое невыразимое дѣло 10 рублей серебромъ деньгами и передавая ему большой ножъ, долженствующій пролить мою кровь..."

Мыльный пузырь начинаетъ пріобрѣтать краски.

Чѣмъ дальше прописываетъ Зубастовъ свою тайну, тѣмъ все сильнѣе и сильнѣе разыгрывается его фантазія, тѣмъ все хитрѣе подводятся обстоятельства, по которымъ можно дать полную вѣроятность замыслу пролить неповинную кровь: два свидѣтеля видѣли, какъ Лобковъ передавалъ ножъ Салдыренкѣ, десять слышали, какъ шолъ подговоръ на убійство и заявлено было согласіе. Словомъ, комаръ носу не подточитъ. Зубастовъ юристъ опытный, онъ хотя и не слушалъ никакихъ курсовъ, да за то жизнь его такъ слагалась, что приходилось ему часто справляться съ законами. Зубастовъ въ четвертый разъ сидитъ въ острогѣ, другой на его мѣстѣ давно бы попалъ "въ страны сибирскія", а онъ, дастъ Богъ, опять по своей волѣ погуляетъ, да и еще раза два, три въ каменныя палаты попадетъ.

Такъ взываетъ въ концѣ своей тайны Ѳедоръ Зубастовъ къ прокурору:

"Защитите, ваше вырокородіе! Не попустите во цвѣтѣ лѣтъ погибнуть мнѣ отъ нечестивой руки гнуснаго убійцы! Невинность моя погибнетъ вмѣстѣ со мною, а я еще льщу себя сладкой надеждой при помощи Вездѣсущаго Творца и вашего высокородія, доказать ее передъ праведными судьями. Ваше высокородіе! Слава о подвигахъ вашихъ гремитъ изъ конца въ конецъ всей вселенной, милліоны облагодѣтельствованныхъ вами несчастныхъ возсылаютъ къ небу жаркія мольбы о продолженіи драгоцѣннѣйшихъ дней вашихъ! Внемлите же и на сей разъ мольбѣ злополучнаго узника, пролейте бальзамъ въ его душу и прикажите черезъ кого слѣдуетъ, на точномъ основаніи XV Т. Уложенія о наказаніяхъ и вновь вышедшаго наказа судебнымъ слѣдователямъ, произвести строжайшее изслѣдованіе о кровавомъ умыслѣ на мою жизнь вышесказанныхъ Лобкова и Салдыренки, подвергнувъ ихъ за то достойной казни. Симъ вы пріобрѣтете новый лавръ, и великое имя ваше будетъ и денно и нощно на устахъ черноярскаго мѣщанина, нынѣ гражданскаго арестанта Ѳедора Зиновьева Зубастова".

Открылась великая тайна. Пузырь вышелъ на славу. Знай только распутывай его слѣдователь, да ломай себѣ голову, чтобъ похитрѣе изловить гнусныхъ злодѣевъ, замыслившихъ лишить Ѳедора Зубастова сокровища, дарованнаго премудрымъ творцомъ. А тѣ-то, тѣ-то потѣшатся надъ его благородіемъ: разсказовъ на цѣлый день хватитъ, животики всѣ со смѣху надорвутъ, особенно какъ самъ же Зубастовъ купно съ Лобковымъ начнутъ слѣдовальщика, депутатовъ, попа представлять. Знатно надули! комедіи не нужно.

При каждомъ доносѣ, а особенно при доносѣ такого рода, какъ настрочилъ Зубастовъ, вамъ, конечно, представляются тотчасъ же потрясающія сцены, драматизмъ положенія, сильные характеры. Мрачныя стѣны каземата, бряцаніе цѣпей, ночь, освѣщенное чуть прокравшимся черезъ желѣзную рѣшетку мѣсячнымъ лучомъ страшное лицо злодѣя, подговаривающаго товарища совершить кровавое дѣло и проч. и проч. Не бойтесь: ничего подобнаго не было, да и впереди никакихъ эффектовъ не представляйте. Мыльный пузырь разлетится такимъ же образомъ, какъ и начался: самъ собою, безъ всякихъ поползновеній на драматизмъ.

-----

Какая же потребность пускать острожнымъ эти, ни къ какимъ результатамъ не ведущіе, мыльные пузыри?

Тоска. Тяжело сидѣть въ арестантскихъ ротахъ, рабочихъ домахъ, тяжело исполнять подневольную работу; но тамъ какая ни-на-есть, да все же есть работа, упражненіе мышцъ, тамъ подчасъ вышлютъ на берегъ рѣки, въ садъ, и свободно вздохнетъ отравленная, измученная казематнымъ воздухомъ грудь; тамъ, хоть и урывкомъ, да наглядишься на безконечно-раскинутую передъ тобою даль, тамъ увидишь и другія лица, кромѣ исполосованныхъ, обезображенныхъ каторжнымъ клеймомъ, горько-слезнымъ острожнымъ житьемъ. Спится, по крайней мѣрѣ, лучше, какъ провозишься день деньской на городской мостовой, постукивая тяжелымъ молотомъ по разсыпчатому известняку, да повозивъ до краевъ нагруженную каменьями тачку; не такъ безпокойно мечешься ночью по парамъ, не давитъ мучительно кошемаръ; разрывающая сердце тоска по утраченной свободѣ, по родной хатѣ, хоть на время, хоть во снѣ, да оставятъ тебя усталаго, измученнаго...

Острожные не имѣютъ и этихъ наслажденій, они лишены всего: ихъ жизнь ничѣмъ законно не сокращается, стѣны острога -- ихъ міръ, гдѣ они цѣлые дни бродятъ изъ угла въ уголъ, ничѣмъ не занятые; ничѣмъ не отвлекаемые отъ навязчивыхъ, невеселыхъ думъ; въ мое время, ожиданіе наказанія, торговая площадь, палачъ въ красной рубахѣ, да народъ, въ тысячу глазъ, слѣдящій молчаливо за каждымъ взмахомъ плети -- вотъ какая стояла передъ ними перспектива; теперь эту переспективу составляютъ: поселеніе, каторга. Чѣмъ бы ни кончилось дѣло, но острожный ждетъ съ нетерпѣніемъ рѣшенія своей участи; самый страшный исходъ для него отраднѣе настоящаго съ его однообразіемъ, съ его праздностью, съ его томящею неизвѣстностью. Я зналъ людей, повинившихся въ нѣсколькихъ убійствахъ; ждать имъ пощады, конечно, было нельзя, но и за всѣмъ тѣмъ они съ какимъ-то мучительнымъ нетерпѣніемъ выспрашивали меня о ходѣ дѣла, съ странной радостью узнавали о близкомъ исходѣ его.

-- Ужь знамо дѣло, Василій Прокофьевъ (въ мое время существовала торговая казнь) маху не дастъ, такую тебѣ баню устроитъ, что до свадьбы будешь помнить, одначе все же рѣшеніе.

-- Да, вѣдь, по казанкѣ придется пройтись! Путь не близокъ!

-- И по казанкѣ пройдусь. Али ноги у меня купленные? И то истомились въ заклепахъ-то острожныхъ.

Впрочемъ, у многихъ есть и еще причина ожидать нетерпѣливо рѣшенія своей участи, особенно у преступниковъ, обвиненныхъ въ тяжкихъ преступленіяхъ, за которыя слѣдуетъ каторжная работа. Изъ острога убѣжать очень трудно. Въ продолженіе моего знакомства въ острожной жизнью, было нѣсколько попытокъ "учинить побѣгъ", но всѣ эти попытки оканчивались очень неудачно: или открывался путь предназначенный къ побѣгу, или (что было до крайности рѣдко) если побѣгъ и совершался, то бѣжавшіе перелавливались очень скоро. Стѣны очень толсты и высоки, часовые стоятъ на каждомъ шагу, зеленая дубрава рѣдко шумитъ подъ самымъ городомъ своими листьями, да наконецъ въ острогѣ много всякаго званія людей, которымъ даже разсчетъ подслужиться къ начальству доносомъ на своихъ товарищей. Совсѣмъ другое дѣло бѣжать съ дороги.

-- Только бы въ Сибирь перевалить, а тамъ ступай душа на всѣ на четыре стороны, запрета не будетъ. Тамъ нашего брата, проходимца каторжнаго, и невѣсть што шляется, всѣхъ не переловишь, руки устанутъ, говорили мнѣ не разъ острожные.

-----

Кстати о побѣгахъ.

Былъ у меня одинъ знакомецъ въ острогѣ -- Александръ Залѣскій; "шляхтой" у острожныхъ онъ прозывался. Личность интересная въ полномъ смыслѣ этого слова, какъ по наружности, такъ и по своему прошедшему. Попалъ Залѣскій къ намъ въ острогъ по "глупости" (слово очень употребительное въ острожномъ нарѣчіи). Залѣскій сосланъ былъ въ каторжную работу, но оттуда бѣжалъ въ числѣ пяти человѣкъ и добрался до нашего города. Плыли они въ лодкѣ и остановились не вдалекѣ отъ города на волжскихъ островахъ, въ тальникѣ. Двое изъ бѣжавшихъ отправились на промыслы въ городъ, но городъ-то имъ былъ совсѣмъ незнакомъ: они забрались въ первый попавшійся на дорогѣ домъ, а этотъ домъ оказался ротнымъ дворомъ. Конечно забравшихся тотчасъ же изловили, и одинъ изъ нихъ выдалъ товарищей, скрывавшихся на островѣ, которыхъ и накрыли спящихъ. Въ числѣ накрытыхъ былъ Иванъ Залѣскій. Я говорю, Залѣскій была личность очень интересная по своему прошедшему; въ его кондуитномъ спискѣ значилось очень коротко: судился за разбой, неоднократныя убійства и побѣги. Стало быть, исторія Залѣскаго не заурядъ съ прочими. Самъ "шляхта" весьма не охотно говорилъ о прошедшемъ. Надо замѣтить, что Залѣскій выражался нѣсколько книжно, картинно. Я его разъ какъ-то спросилъ: за сколько убійствъ онъ судился?

-- Про то знаю я, Богъ, да темная ночь, отвѣчалъ Залѣскій.

Разъ какъ-то разговорился Залѣскій.

-- Я все больше кистенемъ работалъ: надежный другъ не выдастъ! Поднесешь чару хмѣльнаго, смотришь, паренекъ и свалился. И пожаловаться не успѣетъ: что вотъ-де такой, воръ окаянный, разобидѣлъ его. Однажды было измѣнилъ другъ вѣрный, да поправился. Къ помѣщику въ гости пришли, объ здоровьи его справиться, а онъ и проснись въ ту самую пору, какъ гости дорогіе у постели его, стояли. Тарарахнулъ я хозяина разъ, да видно не по причинному мѣсту,-- на ногахъ остался, душить меня сталъ. Спасибо товарищамъ -- они выручили.

-- Чѣмъ же кончилось?

-- Для хозяина-то радушнаго? На тотъ свѣтъ отправился. Не бывать бы ему тамъ такъ скоро, колибъ не Залѣскій Александръ.

Залѣскому лѣтъ тридцать пять. Красавецъ былъ мужчина: высокій ростъ, густая борода, черные волосы, небольшой носъ съ горбомъ, отлично образовавшіяся губы. Только каторжныя клейма его нѣсколько безобразили, въ особенности на лбу. Какъ видно, Залѣскій когда-то былъ въ "порядочномъ обществѣ": онъ положительно выходилъ изъ уровня арестантовъ. Залѣскій любилъ очень рисоваться, бить на эффектъ, и эта рисовка шла къ нему. Бывало придетъ въ своемъ желтомъ, широкомъ армякѣ, скинетъ его какъ то въ складкахъ съ одного плеча, облокотится на косякъ, сложитъ крестообразно руки на груди, -- ну хоть сейчасъ на картину: бандитъ апенинскихъ ущелій, да и полно. Въ лицѣ Залѣскаго одно только отталкивало: черные, будто изъ стали выкованные глаза. Подобнаго безстрастія въ глазахъ я ни у кого не встрѣчалъ: холодили они. Объ чемъ бы ни говорилъ Залѣскій, смѣялся ли, сердился ли, глаза его были постоянно одинаковы. Страшные глаза, безпощадные. Думаю, что даже когда "другъ надежный" голову размозжитъ, и тогда эти глаза не измѣняли своего безстрастнаго выраженія, ничего не могла прочесть въ нихъ жертва. Омутъ бездонный.

Однажды я разговорился съ Залѣскимъ объ каторжной жизни, объ ея порядкахъ.

-- Тяжело тамъ?..

-- Да-съ, не легко, банкеты рѣдко задаются. Впрочемъ, я ее больше пытать не буду: опротивѣла она мнѣ, какъ жена не любая.

-- То есть, это какъ же пытать не буду?

-- Такъ же. Не попаду я на старое мѣсто, съ дороги распрощаюсь. Въ монастырь желаніе имѣю постричься, грѣхи покаяніемѣ искупать.

-- Ну, это еще старуха-то на двое сказала.

-- Не старуха, а я говорю, что убѣгу. Ужь помяните мое слово. Я жду не дождусь, когда Василій Прокофьичъ благословитъ меня -- на всѣ на четыре стороны отправиться...

Залѣскій говорилъ о своемъ побѣгѣ такъ просто и такъ увѣренно: это дескать дѣло рѣшенное, объ немъ и разсуждать-то не стоитъ, такъ что я вполнѣ убѣжденъ, что онъ или исполнитъ, или уже исполнилъ свое слово.

-- А куда ты отправишься, если въ самомъ дѣлѣ удастся убѣжать?

-- На родину взглянуть желательно, соскучились чай обо мнѣ. Да и должники остались, расплатиться слѣдуетъ... Впрочемъ, и сюда зайду: знакомая сторона стала, благопріятелей много развелось, теперь по старому, какъ куръ во щи, не попадусь.

-- Отчего же ты здѣсь убѣжать не попытаешься? Выгоднѣе: миновалъ бы благословенія Василья Прокофьева.

-- Здѣсь хлопотъ много, опаснѣе. Вѣдь вонъ Чапуринъ вдулся же. Конечно, я сдѣлалъ бы поумнѣе нѣсколько, -- ну, да все не ровенъ часъ. Трудись, трудись, а толку мало. Не по моему.

-- Чѣмъ же ты питаться-то будешь? Воздухомъ однимъ -- мало, путь же дальный.

-- Питаться! Залѣскій скорчилъ презрительную улыбку.-- Это ужь пришествіе антихристово будетъ, если каторжный хлѣба себѣ не найдетъ. Путь широкій, народу всякаго по нему много идетъ,-- каторжному каждый поклонъ отдавай, а не то и башку съ маклака можно сшибить: не на мѣстѣ она, коли чина столь важнаго уважать не желаетъ. Вѣдь нашему брату, ночному ворону, что ни попъ, то и батька. Одно все. Примѣрно, и вы попадись...

-- Что же?

-- Особеннымъ манеромъ и съ вами поговорить можно...

-- Ну да вѣдь и я тебѣ спуску-то не дамъ, шеи не подставлю...

-- Зачѣмъ подставлять. Это чья возьметъ. Что въ картахъ: можетъ ваша, можетъ и моя.

Преинтересный народъ эти острожные. Но во всякомъ случаѣ не желалъ бы я съиграть съ Залѣскимъ: ставка очень велика.

-----

-- Но возвратимся къ мыльнымъ пузырямъ.

И такъ, одна изъ причинъ "мыльныхъ пузырей" есть желаніе хоть какъ нибудь сократить монотонно-тоскливую жизнь. Все же разнообразіе: къ слѣдователю начнутъ водить, въ судъ, -- время-то и идетъ себѣ и мозгъ занятъ. Вѣдь дѣло съ чиновными особами ведется, стало поднадуть весьма пріятно. Кромѣ того, есть другая причина "мыльныхъ пузырей": пройтись лишній разъ по городу. Остроги строются у насъ чаще всего на концѣ базарныхъ площадей, а русскій человѣкъ не привыкъ обходить "несчастнаго", что гремя цѣпью, въ сопровожденіи солдатовъ съ ружьями, пробирается черезъ толпу; онъ знаетъ, каково лишиться воли ненаглядной, знаетъ, что пострадать легко каждому, а потому и не отворачивается отъ "несчастнаго" съ презрѣніемъ, а торопливо бѣжитъ на встрѣчу къ нему, суетъ ему свою нищенскую копѣйку. Многіе возстаютъ противъ подобнаго выраженія народной симпатіи къ "острожнымъ". Это нелѣпо.

Вотъ идутъ они печальной вереницей, опустивъ свои буйныя головушки къ сырой землѣ; бойкія ноженьки ихъ сковала желѣзная цѣпь, черныя думы, словно змѣи подколодныя, точатъ и сосутъ ихъ ретивыя сердца, плачутъ по нихъ малыя дѣтушки, покачнулась ихъ хата бревенчатая, поросла травой къ ней тропа проторенная, поселилась въ ней доля слезная, сиротская.

И бьется простое "мужицкое" сердце подъ толстой сермягой, когда встрѣтитъ эта сермяга печальную вереницу; удержу рукѣ нѣтъ, что хочетъ протянуться къ погибшему брату каторжному... Досугъ ли тутъ раздумывать простому человѣку о вредѣ такой помощи? не на бумагѣ вѣдь дѣло строчится, а сама жизнь приходитъ, жизнь надломанная, искалѣченная, отравленная.

Пишите что хотите, а народъ будетъ подавать "острожному" при каждой встрѣчѣ съ нимъ. И благо, что будетъ: черство то сердце, что кровью не обливается при этой встрѣчѣ. Да и вреда-то въ томъ нѣтъ, что арестантъ соберетъ нѣсколько лишнихъ грошей...

Стало быть источники "мыльныхъ пузырей" тоска и сборъ подаяній.

-----

Но есть и еще причина начатія "мыльныхъ пузырей" -- причина болѣе грязная: напакостить ближнему. Такого рода мыльные пузыри употребляются больше съ арестантами, имѣющими состояніе. Сидитъ напримѣръ такой арестантъ годъ, сидитъ другой; человѣкъ онъ не бѣдный: около него другіе "острожные" увиваются, кто съ услугой лѣзетъ, кто голубей ловитъ да продаетъ, кто иное дѣло мастеритъ, и перепадетъ иной разъ лишняя копѣйка въ острожный карманъ. Выходитъ скоро такому арестанту рѣшеніе, провѣдаютъ о томъ острожные... ну, тутъ ухо держи востро богатый, а то затянутъ дѣло острожные такъ, что всплачешься: вѣдь у насъ по совокупности преступленій судятъ. Содержался въ острогѣ нѣкто Войцеховичъ, человѣкъ очень состоятельный. На свободѣ онъ былъ страшный буянъ, около дома его проходу не было; всякія штуки выдѣлывалъ, да деньгами потомъ откупался. Только разъ навернулся на такое дѣло, что и откупиться-то было нельзя: засадили въ острогъ. Въ нашемъ же острогѣ содержался другой арестантъ, по прозванію Антошка Егоза. Какого рода-племени былъ Антошка Егоза, никто не зналъ; когда его спрашивали объ этомъ любопытномъ предметѣ, такъ онъ отвѣчалъ, что родился онъ подъ болотной кочкой отъ стрекозы, а прозвалъ его Антошкой мужичишка-проходимецъ; бродяжничалъ онъ, Антошка, отъ той самой поры, какъ себя сталъ помнить, прошелъ онъ всѣ страны и близкія, и дальныя, останавливаясь у добрыхъ людей, именъ которыхъ припомнить не можетъ, "гдѣ день, гдѣ ночь, а гдѣ и цѣлый годъ". Парень былъ умный Антошка, глаза его во всѣ стороны такъ и бѣгали, точно на сквозь все хотѣли видѣть, зналъ Антошка много, въ особенности мастеръ былъ подъ чужія руки подписываться: возьметъ бывало ассигнацію, да такъ для штуки всѣ подписи съ нея и выведетъ; ни за что не узнаешь, которая подпись фальшивая, которая настоящая. Мало того, что руками мастеръ былъ Антошка писать, ногами -- и то писалъ.

Вотъ этотъ-то Антошка Егоза и залѣзъ въ душу Войцеховичу, такъ залѣзъ, точно околдовалъ. Неразлучными все ходятъ. Да и Антошка-то будто переродился, совсѣмъ благородный сталъ въ благородной компаніи, не узнаешь, что изъ бродягъ: держитъ себя такъ солидно, у Войцеховича книжки беретъ, читаетъ ихъ, объ важныхъ матеріяхъ и разговоры ведетъ. Острожные смотрятъ на Антошку, да зубы скалятъ, лизоблюдомъ дворянскимъ зовутъ, а Антошкѣ и горя мало (отгрызаться или обругать кого онъ и самъ былъ не промахъ); съ Войцеховичемъ онъ и обѣдаетъ, и чаи распиваетъ, въ тихомолку и водки хватитъ. Словомъ, Антошкѣ около Войцеховича не житье было, а масляница. Дѣло Войцеховича тянулось долго и стоило не дешево; наконецъ прописываютъ ему, что скоро и оно кончится, и что его, Войцеховича, въ подозрѣніи только оставляютъ. Показалъ Войцеховичъ письмо это Антошкѣ другу. Обрадовался Антошка, точно малое дитя, свободѣ, предстоящей покровителю. Дня черезъ два послѣ этого, приходитъ Антошка къ Войцеховичу и проситъ у него 25 р.с. Денегъ ли не было у Войцеховича, или пожалѣлъ онъ ихъ, только отказалъ Антошки.

У Антошки глаза засверкали, злобный такой сталъ.

-- Узнаешь, говоритъ, дворянское чухало, чѣмъ пахнетъ Антошка Егоза! Я тѣ спѣсь-то сшибу! Отолью крестъ, да и вызолочу!

Въ это время начальство провѣдало, что въ острогѣ дѣлаютъ фальшивые паспорты; такую мастерскую завели тамъ, что чуть ли не всю губернію снабжаютъ и думскими, и волостными, и конторскими. Захотѣлось конечно узнать начальству, кто это мастеритъ такія дѣла? Сдѣлали обыскъ, но кромѣ формочекъ какихъ-то, ни куда не пригодныхъ, ничего больше не нашли; объ виновныхъ же и разговаривать нечего: въ острогѣ по такимъ дѣламъ виновныхъ нѣтъ, ихъ самъ чортъ не разъищетъ. Пріѣхалъ разъ въ острогъ полиціймейстеръ со стряпчимъ, подходитъ къ нимъ Егоза.

-- Позвольте, говоритъ, вашему высокородію дѣло важное по секрету открыть.

Тотъ конечно ему: изволь.

-- Я, говоритъ, знаю, кто фальшивые билеты пишетъ, печати къ нимъ прикладываетъ.

Начальство очень обрадовалось, что такое дѣло важное само въ руки дается; и стало торопить Егозу, чтобъ тотъ открылъ виновнаго скорѣе.

-- Паспорты-то подписываю я, только у меня соумышленникъ есть, онъ меня на такое законопротивное дѣло подбилъ, онъ же печати отливалъ и прикладывалъ ихъ.

Полиціймейстеръ чуть не облобызалъ Егозу: очень ему хотѣлось дѣло распутать.

-- Пойдемте, ваше высокородіе, съ обыскомъ, я вамъ доказательства представлю, чтобъ человѣкъ тотъ отъ соумышленничества со мной не отказался. А до обыска имени его открыть не желаю.

Пошли цѣлой гурьбой съ обыскомъ. Егоза впереди всѣхъ гоголемъ летитъ, только порой словно передергиваетъ его. Подошли къ камерѣ Войцеховича. Радость начальства нѣсколько поуменьшилась: съ Войцеховичемъ свои счеты имѣлись.

-- Куда ты насъ ведешь?

-- А вотъ пожалуйте въ камеру господина Войцеховича.

Войцеховичъ поблѣднѣлъ, когда увидѣлъ у себя толпу незванныхъ гостей; по присутствію между ними Антошки Егозы онъ сразу понялъ, что собирается надъ его головой новая бѣда.

Антошка сказалъ:

-- Какъ передъ Богомъ, такъ и передъ вами, гг. полиціймейстеръ и стряпчій, объявляю я, что одинъ только у меня и есть соумышленникъ: Войцеховичъ господинъ. Вмѣстѣ съ нимъ писали мы билеты фальшивые, въ чемъ и присягу принять готовъ. Прикажите обыскать кровать Войцеховича и увидите вы, что не клевету на него несу я.

Войцеховичъ стоялъ какъ громомъ пораженный. Онъ опомниться не могъ.

Стали дѣлать обыскъ въ кровати. Егоза зорко слѣдилъ за обыскивающими. Распороли тюфякъ, и въ немъ дѣйствительно нашли четыре фальшивыхъ печати, форму для литья ихъ, нѣсколько листовъ гербовой бумаги, два или три совсѣмъ приготовленныхъ паспорта и одинъ только что начатый. Почеркъ начатаго паспорта былъ совершенно почеркъ Войцеховича.

Кончился обыскъ.

-- Не лгу значитъ я! сказалъ Егоза.

Тутъ только опомнился Войцеховичъ и взглянулъ на своего недруга: Антоша стоялъ въ углу; невыразимо злая усмѣшка скользила по его синеватымъ губамъ; дерзкое лицо его дышало довольствомъ удовлетвореннаго мщенія. Егоза выросъ передъ своимъ униженнымъ, обезславленнымъ недругомъ.

"Отолью крестъ да и вызолочу"! припомнилось, чай, Войцеховичу.

Чѣмъ кончилось это дѣло -- я не знаю. Только Войцеховичъ послѣ того долго еще сидѣлъ въ острогѣ.

Это тоже мыльный пузырь.

-----

Обыкновенно же мыльные пузыри не кончаются такъ драматично. Самая худшая доля въ нихъ выпадаетъ на долю слѣдователя: фактически онъ доказать не можетъ, что въ производимомъ слѣдствіи нѣтъ и намека на преступленіе; вслѣдствіе удачно сгрупированнаго вымысла онъ обязанъ производить слѣдствіе; но на самомъ дѣлѣ слѣдователь, если у него есть только капля здраваго смысла въ головѣ, очень хорошо понимаетъ, какъ "обходятъ" его, комедію съ нимъ играютъ, воду заставлютъ толочь. Положеніе до невѣроятности глупое.

Вотъ хоть дѣло съ Зубастовымъ Ѳедоромъ.

Два свидѣтеля видѣли, какъ Лобковъ Салдыренкѣ передавалъ ножъ, долженствующій прекратить драгоцѣнные дни. Сталъ я спрашивать и того и другаго: одинъ говоритъ, что палку передавалъ, а другой -- ножъ не ножъ, а что-то очень близкое къ нему: можетъ, даже и ножъ. Надо давать очную ставку: "разногласія чтобъ молъ не было". Ставишь обоихъ очи на очи, физіономіи одна плутоватѣе другой: одна принадлежитъ крещеному татарину, конокраду жесточайшему, другая дворовому человѣку, парню прозженому. Чувствуешь, что оба потѣшаются надъ тобой, что ихъ и очи-то на очи не зачѣмъ ставить, потому разъ, что ни палки, ни подобія ножа не существовало никогда, что это плоды игриваго воображенія, а во вторыхъ знаешь, что оба свидѣтеля разыграли ужь при многочисленной публикѣ цѣлую комедію ставленія очи на очи, что при этой комедіи присутствовали въ качествѣ зрителей и Зубастовъ, и Салдыренко, и Лобковъ, и всѣ игрой актеровъ, какъ мастерски исполненной, остались крайне довольны.

Меня это дѣло своей неподражаемой игрой самаго заинтересовало, а тутъ мнѣ еще "предписали" произвести его по всѣмъ правиламъ.

Слѣдовало пригласить священника для увѣщеванія. Пришелъ священникъ и сталъ увѣщевать. Долго шло увѣщеваніе,-- на него были направлены и Державинское стихи и тексты и латинскія цитаты. Молча сначала слушалъ Салдыренко обильно струившійся потокъ краснорѣчія,-- съ неподражаемымъ искусствомъ сыгралъ онъ изъ себя кающагося грѣшника. Наконецъ видно надоѣла ему молчаливая роль, а потому возрыдалъ онъ.

-- Раскаиваешься ли ты, сынъ мой, въ своемъ упорствѣ.

-- Каюсь, батюшка.

-- Открой же намъ истину, во всей наготѣ ея. Подобно солнцу лучезарному подлежитъ возсіять ей. Неубойся мзды, но вспомяни прощеннаго на крестѣ разбойника; не отчаявайся, сынъ мой, въ сотворенномъ тобою тяжкомъ грѣхѣ, ибо здѣ пріемля достойную мзду, почемъ знаемъ мы, что неявишося ты превознесеннымъ, тамъ, гдѣ нѣсть ни болѣзней, ни воздыханій, почемъ знаемъ мы, что за покаяніе не уготовано тебѣ мѣсто на лонѣ Авраамлѣ? Итакъ, раскаеваешся ли, сынъ мой?

-- Каюсь батюшка.

-- Рѣки же?

-- Да что мнѣ рѣчь то?

-- Замыслилъ ли ты въ сердцѣ своемъ убійство брата своего арестанта Зубастова.

-- Какой онъ, вражій сынъ, братъ мнѣ.

-- Не изрыгай ругательствъ въ сію торжественную минуту, но съ слезами покаянія глаголь: замышлялъ ли сіе убійство.

-- Знать ничево не знаю, вѣдать ничево не вѣдаю. Да разрази меня на семъ мѣстѣ Господь, коли я что знаю. Одни все пустые слова на меня.

И такъ -- пошло прахомъ: ни тексты, ни державинскіе стихи, ни цитаты ничего не помогло.

Обыкновенно "мыльные пузыри" заключаются очень просто. Пишешь, пишешь всякую белиберду, наконецъ надоѣстъ видно и арестантамъ играть комедію, поновѣе выдумать захочется, -- ну и явится главный виновникъ, изъ-за котораго "весь сыръ-боръ загорѣлся", къ смотрителю.

-- Дозвольте мнѣ, ваше благородіе, къ господину слѣдователю отправиться.

-- За чѣмъ?

-- Важныя обстоятельства по моему дѣлу открыть.

Идетъ открывать важныя обстоятельства.

-- Что тебѣ надъ? спросишь.

-- Да вотъ что, вашеско благородіе: я все неправду вамъ показывалъ.

-- Какъ неправду?

-- Такъ-съ. Въ болѣзняхъ пребывалъ, безпамятствомъ одержимъ былъ. Отъ того и неправду показывалъ...

-- Что же правда-то?

-- Никакова злоумышленія на жизнь мою не было и оговаривалъ я все по пустому. Такъ и запишите, вашеско благородіе: въ безпамятствѣ молъ людей по напрасну оговаривалъ, теперь же покаяніе чистосердечное приноситъ, терзаніе совѣсти ощутилъ, что людей черезъ себя непріятностямъ подвергалъ.

И разлетѣлся мыльный пузырь острожной жизни! А славный такой былъ: большой, раздутый, съ разнообразными переливами свѣта, съ отраженіями различныхъ фигуръ.

-----

Впрочемъ, "мыльные пузыри" не проходятъ безслѣдно: новички арестанты надъ ними очень хорошо практикуются; мѣсяца два не пройдетъ, какъ человѣка посаженнаго въ острогъ узнать бываетъ нельзя: опытность, значитъ, пріобрѣлъ, житейской мудростью проникся. Метаморфоза подъ вліяніемъ острога особенно замѣтно оказывается на крестьянахъ, совершившихъ преступленіе.

Крестьянинъ, дальше плетня своей деревни, или много-много базарной площади ближайшаго городишка ничего не видавшій и совершившій преступленіе, обыкновенно не задаетъ много работы слѣдователю. Происходитъ это потому, что большая часть крестьянскихъ преступленій совершается въ минуту увлеченія, безъ обдуманныхъ заранѣе шансовъ на успѣхъ скрыть ихъ, безъ хитро подведенныхъ обстоятельствъ, могущихъ замаскировать виновнаго.

Новичокъ сознался, уличенъ обстоятельствами и попадаетъ въ острогъ. Предъ нимъ начинаются пускаться мыльные пузыри, его заставляютъ принимать въ нихъ непосредственное участіе. Острожные берутъ новичка въ науку, и, благодаря ихъ опытности, метаморфоза быстро совершается.

Я много разъ наблюдалъ эти метаморфозы. Надо отдать должную справедливость наставникамъ: они мастерски знаютъ свое дѣло.

Побывшаго недѣли три, четыре въ острогѣ новичка опять слѣдуетъ спросить: "для дальнѣйшаго уясненія нѣкоторыхъ обстоятельствъ"; но увы! вмѣсто уясненія, выходитъ такая непроницаемая, мастерски составленная путаница, что слушаешь и не вѣришь: тотъ ли это человѣкъ, который еще такъ недавно передъ тобой находился? Откуда онъ нахватался такихъ премудростей? Чего, чего только нѣтъ въ его отвѣтахъ: и статейками подпираетъ, и присягу въ невинности своей передъ алтаремъ всемогущаго Творца готовъ принять, и безпамятство съ головокруженіемъ на него прежде находило, и свидѣтели по злости все ложно показали... Слогъ -- и тотъ даже перемѣнился: книжно-дѣловой сталъ.

"Да откуда же все это является?" въ недоумѣніи спрашиваете вы самого себя.

Дѣло выходитъ простое: школу новичокъ произошелъ хорошую, нотаціи читаны ему были приличныя, да и мѣры крутыя принимались: "чтобъ понимали дурни, что ихъ уму-разуму учатъ, объ ихъ же головахъ заботу имѣютъ".

Впрочемъ, вообще надо замѣтить, что русскій человѣкъ не умѣетъ себя хитро держать при слѣдствіи: онъ или сознается въ преступленіи, или понесетъ такую непроходимую ерунду, что на каждомъ шагу уличается во лжи. Напримѣръ десять человѣкъ видѣли, какъ онъ замокъ ломалъ, а онъ знай толкуетъ себѣ одно, что съ пріятелями въ кабакѣ въ это время прохлаждался; спросятъ пріятелей, а тѣ и въ глаза его не видали. Изворотливость встрѣтишь только, какъ исключеніе, да и то въ людяхъ "образованныхъ", бывалыхъ. Мнѣ приходилось имѣть дѣло и съ другими націями: тѣ (Боже упаси заподозрить меня въ какихъ либо пристрастіяхъ! Я передаю то, что видѣлъ, наблюдалъ), пожалуй, почище будутъ: врутъ тоже напропалую, но только тогда, когда знаютъ, что ихъ или уличить нечѣмъ, или уличить очень трудно; въ противномъ же случаѣ стараются давать свои отвѣты такъ, чтобы между ними и уличающими обстоятельствами не было рѣзко бросающейся разницы, чтобы они имѣли въ себѣ всѣ признаки "законной" истинности.

Это тоже своего рода мыльные пузыри.

Нѣмцы все больше на туманность бьютъ, національный свой характеръ выдерживаютъ.

Изъ лавки одного купца кондитерскихъ припасовъ рублей на полтораста пропало. Купецъ изъявилъ подозрѣніе на своего кондитера, нѣмца и приходившаго къ нему каждый день товарища, тоже изъ нѣмцевъ. У нѣмцевъ сдѣланъ былъ обыскъ, поличное найдено. Сомнѣваться въ виновности дѣтей Германіи было нельзя: все что было въ мастерской, было и у нихъ, съ тѣми же клеймами, въ той же посудѣ, того же качества. Прежде всего нѣмцы въ гоноръ вломались.

-- Мы честные нѣмцы, мы не русскіе, мы воровать не умѣемъ. Наше дѣло честной работой заниматься, говорили обиженные.

Стали нѣмцевъ по одиночкѣ спрашивать.

-- Гдѣ же вы взяли найденные припасы?

-- Мнѣ ихъ братъ привезъ.

-- Откуда?

-- Изъ Нижняго.

-- Давно ли?

-- Двѣ недѣли тому назадъ.

-- На чемъ пріѣхалъ вашъ братъ?

-- На пароходѣ.

-- На какомъ?

-- Не знаю.

-- Долго ли онъ пробылъ здѣсь?

-- Всего нѣсколько минутъ.

-- Кто его видѣлъ?

-- Никто не видалъ.

-- А изъ живущихъ въ домѣ, гдѣ ваша квартира?...

-- Онъ у меня не былъ, я его встрѣтилъ у воротъ своего дома съ мѣшками: передавъ ихъ мнѣ, онъ тутъ же отправился.

-- Кто же видѣлъ, когда вы несли мѣшки?

Пауза.

-- Это было очень рано: всѣ еще спали.

-- Какъ же вы узнали, что пріѣхалъ вашъ братъ?

-- Я на прогулку вышелъ.

-- Какъ могъ нести вашъ братъ на себѣ такіе огромные мѣшки?

Новая пауза глубокомыслія со стороны "честнаго" нѣмца.

-- О! мой братъ силенъ, какъ Самсонъ.

-- Какимъ же образомъ на мѣшкахъ могли очутиться клейма купца Дорожина, когда они прибыли изъ Нижняго.

Еще пауза.

-- Стеченіе обстоятельствъ. О! много есть такихъ вещей, которыя трудно объяснить.

Объ трудно объяснимыхъ вещахъ нѣмецъ чуть ли не цѣлый часъ говорилъ, туманно такъ, что страхъ.

-- Куда же отправился отсюда вашъ братъ?

Нѣмецъ предался снова глубокомыслію: надо было родить такое мѣсто, откуда вытребовать брата для справокъ было бы не совсѣмъ удобно.

-- Въ Константинополь!

Порѣшивъ вопросъ о мѣстопребываніи брата, нѣмецъ съ торжествомъ посмотрѣлъ на меня: каковы, дескать, мы, нѣмцы, суньтесь-ка вы, русскіе, да выдумайте такую штуку!

Подлинно русскій этого не выдумаетъ.

Купно нѣмцы тоже врутъ жестоко. Нужно мнѣ было у нѣмцевъ повальный обыскъ сдѣлать, собралъ я всѣхъ наличныхъ колбасниковъ, булочниковъ, столяровъ, слесарей. Народъ явился все благообразный; послѣ присяги, пасторъ приличный случаю спичь сказалъ, -- нѣмцы все головой ему въ тактъ мотали. А какъ пошли философы послѣ присяги врать, такъ и оказалось, что они всѣ съ родни константинопольскому туристу.

Съ татарами мнѣ тоже часто приводилось имѣть дѣло, по конокрадству все больше. Татаринъ никогда не сознается. Кажется, на мѣстѣ преступленія поймали, чего ужь разговаривать: сознавайся, -- а онъ вамъ такой мыльный пузырь пуститъ, что вы и ротъ разинете.

Татаринъ лошадь слямзилъ, но неудачно, за нимъ въ погоню. Нагнали такъ, что не успѣлъ даже соскочить съ воровскаго, и привели ко мнѣ.

-- Помилуй, бачка! отпусти!

-- Да какъ же я тебя отпущу, когда тебя поймали на воровской лошади?

-- Не воровалъ я, бачка.

-- Какимъ же образомъ ты на ней верхомъ-то очутился?

-- Шелъ я, бачка, полемъ. Три человѣкъ лошадку ведутъ. Садись, баютъ три человѣкъ, собака-татаринъ, на лошадку. Убьемъ тебя, собака татаринъ, коль не сядешь на лошадку! Бачка, жизнь жалѣлъ, -- садился на лошадку!

Татарскіе отвѣты вообще отличались особенной изобрѣтательностью. Молодецъ народъ!

-----

Но довольно о подобнаго рода мыльныхъ пузыряхъ. Въ заключеніе, скажемъ нѣсколько словъ "о благородныхъ" уже мыльныхъ пузыряхъ.

По одному изъ мыльныхъ пузырей, именно по дѣлу о кражѣ денегъ у арестанта изъ дворянъ, Чужедольскаго, привелось мнѣ производить слѣдствіе: то есть играть въ пустую, любоваться блестящими проблесками острожнаго остроумія, а самому разыгрывать жалчайшую роль переливателя изъ пустаго въ порожнее.

По дѣлу Чужедольскаго слѣдовало допросить арестанта Троянскаго. Фамилія арестанта указываетъ его происхожденіе: Троянскій былъ изъ дьячковскихъ дѣтей, обучался въ мѣстной бурсѣ, дошелъ до "философскихъ дебрей", въ нихъ запутался и былъ изгнанъ изъ храма наукъ съ непохвальной аттестаціей: за лѣность и нерадѣніе, а наипаче за пьянство и за дурное поведеніе. Исключенный Троянскій отправился было къ отцу своему; но и оттуда, сблудивъ съ дочерью управляющаго имѣніемъ, также со срамомъ не малымъ исторженъ бѣ; въ періодъ времени между исторженіемъ изъ отчаго села и вторженіемъ въ острогъ, Троянскій скитался изъ угла въ уголъ по губерніи, все больше по писарской части: у становыхъ приставовъ, депутатовъ и т. п. представителей губернской бюрократіи средней руки. Впрочемъ, на мѣстахъ Троянскій засиживался не по долгу и отвсюду "изверженъ бысть" за то же пьянство и озорство своего характера. Троянскій былъ малый очень умный, но сначала бурса, потомъ послѣдующія скитанія испортили его страшно. Въ острогъ Троянскій попалъ прямо изъ кабака, гдѣ въ послѣднее время было его главное мѣстопребываніе и гдѣ онъ тоже занимался все больше по писарской части: фальшивые паспорты приготовлялъ.

Послѣ оффиціальнаго спроса я разговорился съ Троянскимъ объ острожномъ житьѣ-бытьѣ вообще и объ его, Троянскаго, въ особенности. Троянскій сталъ припоминать свое прошедшее.

-- Я больше въ писаряхъ жилъ. Славное житье, Дмитрій Ивановичъ, писарю: уважаютъ тебя больше самого пристава, тѣмъ паче, какъ онъ-то изъ лядащихъ попадется.

-- Ну, такихъ-то на рѣдкость.

-- Всякіе бываютъ, Дмитрій Ивановичъ; другой двухъ словъ написать не умѣетъ; за него всѣ дѣлишки обдѣлываемъ. Нѣтъ ужь, вотъ у господина Ваницкаго такъ житье было!

-- А кто это такой господинъ Ваницкій?

-- Онъ-съ въ губернскомъ правленіи служитъ, только командированъ былъ для повѣрки ревизскихъ сказокъ въ Бабинскій уѣздъ. Онъ меня на время въ писаря къ себѣ нанялъ.

Предупреждаю моихъ читателей: я не разсказываю "дѣла давно минувшихъ дней, преданья старины глубокой". Я производилъ свои наблюденія, плодомъ которыхъ являются настоящія "записки", во времена очень и очень недавнія. Прогрессъ, благодѣтельная гласность и проч. и проч. были въ то время въ сильнѣйшемъ ходу, -- далеко больше, чѣмъ теперь. Словоизверженіе было тогда любимѣйшимъ занятіемъ, всякій гражданинъ язокоблудствовалъ наиусерднѣйшимъ манеромъ....

Но возвратимся къ разговору съ Троянскимъ.

-- Чѣмъ же житье-то у гостодина Ваницкаго было преотмѣнное?

-- Да помилуйте-съ, намъ съ ними почету было, точно попамъ на Пасху. Человѣкъ молодой еще, господинъ Ваницкій, а ужь такой шустрый, что любаго острожнаго за поясъ заткнетъ. Ужь оченно въ разумѣ-то они состоятъ.

Я молчалъ, зная что острожному стоитъ только разговориться.

-- Бабинскій-то уѣздъ весь чувашлишками, мордвой набитъ, народъ все смирный, не мудреный, другой всю жизнь изъ деревни не выѣзжалъ, только дуракъ его по зубамъ не колотитъ. Такъ ужь какіе мы съ ними штуки не выдѣлывали. Потѣха-съ!

Троянскій засмѣялся пріятнымъ воспоминаніямъ.

-- Какія же вы тамъ штуки-то выдѣлывали?

-- Первое дѣло, Дмитрій Иванычъ, какъ пріѣдешь въ деревню, сейчасъ старшина является: "што, бачка, твоей милости угодно?" а ты точно генералъ какой приказъ отдаешь: "мнѣ штофъ, а ихъ высокородію четверть каждый день, да штобъ всякіе припасы были наилучшіе, на счетъ дѣвокъ тоже".

-- И являлось все?

-- Еще бы съ. И придумалъ же въ эту пору господинъ Ваницкій штучку одну. Важнецъ штучка! Разъ пообѣдамши говоритъ онъ мнѣ: "поѣзжай ты, душа моя, въ Бабинскъ, да купи мнѣ тамъ двѣ дюжины пуговицъ форменныхъ: фортель мнѣ въ голову пришелъ!" Я, знаете, тѣмъ же часомъ въ городъ, все, что слѣдуетъ, исполнилъ... "А ну, говоритъ, нашивай мнѣ еще два борта, да вотъ здѣсь на груди побольше нашей". Нашилъ я господину Ваницкому пуговицъ чуть ли не на всемъ вицъ мундирѣ и старыя вычистилъ, словно жаръ всѣ горятъ. Пріѣхали послѣ того мы въ большущее чувашеское село, Ахчаки прозывается, и народъ велѣли собрать. Господинъ Ваницкій четырехъ-бортовый вице-мундиръ надѣлъ: "бери, говоритъ, самую большую книгу, да за мной къ народу иди!" Выходимъ. Чувашлишки такъ всѣ съ диву и дались, какъ увидали господина Ваницкаго въ пуговицахъ всего, -- впервой знаете, другіе со страху шапки даже скинуть забыли. Какъ рявкнетъ на нихъ Павелъ Иванычъ: "шапки долой, сволочь!" Страху-то еще больше напустилъ. "Я говоритъ, царевъ посолъ, ревизію посланъ производить. Старшина!" Вышелъ старшина ни живъ, ни мертвъ, какъ листъ дрожитъ. "Всѣ на лицо?" "Нѣту-ти, бачка". "Какъ, я развѣ бачка! Да ты съ кѣмъ, такой сякой сынъ, говоришь? а, съ кѣмъ? знаешь царева посла?" За бороду старшину. "Чтобы были у меня всѣ на лицо!" И ужь задавали страху этими пуговицами; такъ объ насъ и молва пошла, что набольшаго человѣка къ чувашамъ послали, царева посла: для того его и пуговицами наградили.

Троянскій даже вздохнулъ отъ воспоминанія малиннаго житья.

-- И вѣрите ли, Дмитрій Иванычъ, продолжалъ онъ послѣ краткой паузы: -- коли богатое село, такъ по гривеннику съ души, а коли бѣдно больно живутъ, такъ по пятачку... меньше не брали-съ...

Вотъ-съ какого рода пузыри пускаютъ благородныя особы. Какъ пораздумаешься, да приглядишься вверхъ и внизъ, такъ и оказывается, что наши-то пузыри выходятъ почище острожныхъ. Въ нашихъ сути больше и кругозоръ шире; благородные, значитъ, а потому и дѣла ведемъ на благородную ногу...