Ежов А. - Ночные тени

ВПЕЧАТЛѢНІЯ.

Ночныя тѣни.

Всѣ работы по удаленію памятника
будутъ произведены ночью. ("Послѣд. Нов.").

Зачѣмъ-же ночью? Украдкой?

Вѣдь никто и ничто не могло помѣшать.

Или стыдно было дѣлать то, что дѣлали, при свѣтѣ дня?

Только нечистая совѣсть боится солнечныхъ лучей.

Вѣдь если то, что происходило, если праздникъ нашей свободы долженъ былъ служить ему укоромъ, зачѣмъ-же было лишать его бронзовыя очи того наказанія, которое они заслужили?

Быть можетъ, именно теперь можно было запугать его, который такъ смѣло, открыто и прямо бросалъ въ лицо тѣмъ, кого считалъ врагами: "не запугаете"!

И за это заплатилъ жизнью.

Если онъ и былъ врагомъ, то врагомъ честнымъ, смѣлымъ, открытымъ, такимъ, котораго надо было разрушить на его мѣстѣ, но котораго "снять" съ его мѣста нельзя было.

И если ужъ разрушать его бронзовую фигуру, то надо было разрушать ее всенародно ударами молота, а не предательскими поильниками ночью.

Потому что его можно было ненавидѣть, но не презирать, какъ многихъ, многихъ "дѣятелей" при всякихъ "режимахъ" можно но ненавидѣть, но нельзя не презирать.

Столыпинъ умеръ въ назначенную ему рокомъ минуту -- положивъ "жизнь за царя".

За царя, который не любилъ его.

Который не захотѣлъ даже проводить его до могилы.

Если-бы онъ остался живъ -- но можетъ быть, а навѣрное -- онъ былъ-бы теперь съ Родаяико и Гучковымъ.

По его жизнь должна была оборваться, потому-что нужно было, чтобы оборвалось и свалилось въ пропасть то, что онъ хотѣлъ поддержать своею твердою и честною рукою.

И самая его смерть, и то, что послѣдовало непосредственно за нею, было глубоко знаменательно.

Столыпинъ былъ послѣднею властью, явной, открытой и мощной.

Вслѣдъ за нимъ наступило владычество темнаго, скрытаго и немощнаго безвластья.

Столыпинъ передъ смертью выдержалъ борьбу съ этими темными разлагающими силами, и онѣ довели его до состоянія если не явной, то скрытой опалы.

Столыпинъ предъ смертью былъ уже въ явной "оппозиціи".

И постановка ему памятника тѣми, кѣмъ этотъ памятникъ былъ поставленъ, была также актомъ, можетъ быть, первымъ актомъ явной оппозиціи.

Трудно договориться объ этомъ человѣкѣ съ захлебнувшимися людьми, своими запѣненными яростью устами, сваливающими въ одно все, что напоминаетъ имъ о прошломъ, и этимъ пятнающими настоящее.

Которое могло-бы быть такъ прекрасно. если-бы не это отвратительное оплеваніе лежачихъ, поверженныхъ, если-бы не эта отвратительная огульная хула, не разбирающая и не желающая ни въ чемъ разбираться.

Неужели-же все-таки самое пріятное для человѣка, для русскаго человѣка -- это ругань, ругань и ругань?

Право, иногда, читая нѣкоторыя газеты, вслушиваясь въ нѣкоторыя рѣчи, кажется, что вокругъ не свободные люди, сознательные, хранящіе свое и чужое достоинство, а какая-то гирлянда взбѣсившихся рабовъ въ сатанинскомъ шабашѣ.

Я могу понять опьяненіе и восторгъ тѣхъ, кто дѣйствительно стоялъ въ ряду активныхъ борцовъ, кто за это снесъ гоненіе и страданіе.

Но нѣтъ, больше всего усердствуютъ "новообращенные", присоединившіеся тогда, когда не оставалось и тѣни опасности.

Они-то извергаютъ особенно ѣдкіе потоки хулы -- точно выставляя цинично на глаза всѣмъ свою непристойность.

"Вотъ и это скажемъ, и это, и это, и такъ еще выругаемся, и эту грязь выльемъ, -- и никто ничего намъ не сдѣлаетъ!".

Вотъ въ этомъ "ничего не сдѣлаетъ -- весь позоръ-это надо понять, это надо почувствовать!

И остановиться...

Каждый, въ комъ есть хотя-бы слѣдъ культурности и хотя бы намекъ на порядочность, долженъ понять, что ночныя похищенія и разрушенія памятниковъ, кѣмъ-бы то ни было поставленныхъ, что оскверненіе могилъ -- есть нѣчто глубоко унижающее тѣхъ, кто этимъ занимается.

Месть живымъ, месть только для мести -- унижаетъ побѣдителей.

Месть-же мертвымъ -- внушаетъ отвращеніе.

А. Ежовъ.

15 марта 1917 г.

Ночью.

"Киевлянинъ", 18 марта 1917 года.