Соколов Николай Матвеевич - Иллюзии поэтического творчества; эпос и лирика гр. А. К. Толстого, критическое исследование H. М. Соколова, Спб. 1890 г

Иллюзіи поэтическаго творчества; эпосъ и лирика гр. А. К. Толстого, критическое изслѣдованіе H. М. Соколова, Спб. 1890 г.

Простота и ясность изложенія не входятъ въ число достоинствъ книги г. Соколова. Когда вы начинаете ее читать, вамъ кажется, какъ будто невидимая рука подхватила васъ, подняла отъ земли и закружила въ необъятномъ хаосѣ. Тутъ нечего ужъ и помышлять о томъ, что въ книгѣ истинно, что ложно, соглашаться съ авторомъ или опровергать его. Вамъ остается только нестись, невѣдомо куда и зачѣмъ, среди бурнаго потока мыслей автора, которыя крутятся, какъ снѣжные буруны въ степи во время бурана:

Сколько ихъ, куда ихъ гонятъ?

Что такъ жалобно поютъ?

Домового-ли хоронятъ?

Вѣдьму-ль замужъ отдаютъ?

Въ самомъ дѣлѣ, домового ли хоронитъ или вѣдьму замужъ отдаетъ г. Соколовъ, представляя вамъ цѣлыя страницы разсужденій о прекрасномъ, о Лессингѣ и Шопенгауерѣ, въ которыхъ тщетно до головной боли будете вы отыскивать какой-бы то ни было смыслъ и въ концѣ концовъ съ грустью должны будете сознаться, что книга написана не про васъ. Очевидно,-- это критика будущаго и лишь наши потомки ее оцѣнятъ.

Вслѣдствіе этого, какъ мы ни старались, никакъ не могли усвоить тѣ общія положенія, какія составляютъ сущность книги. Смутно только поняли, что г. Соколовъ очень сердитъ на всю современность. Логика, по его мнѣнію, сошла въ настоящее время незамѣтно, сама собою, безъ борьбы и безъ тризны. Интеллигентное общество совсѣмъ перестало интересоваться широкими обобщеніями и попытками дать отвѣтъ на вопросы философіи. Когда-то вопросъ о смыслѣ и цѣли жизни казался очень неотложнымъ и жгучимъ; теперь онъ забытъ и общее вниманіе съ ненасытнымъ любопытствомъ обратилось къ формамъ и проявленіямъ жизни; такъ и во всѣхъ отрасляхъ знанія на первый планъ выступили частности и детали. Во всѣхъ современныхъ теоріяхъ мало серьезности и искренности; онѣ стоятъ внѣ дѣйствительныхъ интересовъ общества; онѣ не возбуждаютъ споровъ и спокойно прозябаютъ среди почти всеобщаго равнодушія. Ежедневная газета -- необходимая принадлежность современнаго комфорта я часто единственная книга современной любознательности. Наука во всѣ вѣка владѣла тайною говорить болѣе или менѣе осторожно и сдержанно; она всегда умѣла ждать и медлить; она по необходимости на каждомъ шагу сталкивается съ общими вопросами. Но отъ газеты ежедневно ждутъ рѣшительныхъ приговоровъ, безапелляціонныхъ сужденій и готовыхъ мнѣній. Тутъ ждать некогда, тутъ надо ловить моментъ, угадывать вкусы и интересы общества, говорить во весь голосъ. Публика скорѣе проститъ журналисту постоянную перемѣну мнѣній и рѣзкія противорѣчія, чѣмъ сомнѣнія и нерѣшительность. И здѣсь въ разгарѣ конкурренціи успѣхъ выпадаетъ на долю тѣхъ антрепренеровъ печати, которые, оставивъ теоріи, умѣютъ особенно подробно и ярко описывать пикантныя мелочи жизни. Лучшіе русскіе романисты мало по малу становятся классиками; въ нихъ слишкомъ много искусства, "выдумки", теоріи, а это скучно. Герой съ оттѣнкомъ идеальности и умственной законченности возбуждаетъ какое-то недовѣріе. Общество хочетъ видѣть человѣка au naturel. Цвѣтъ и длина волосъ, бородавки и шрамы на лицѣ, покрои костюма и мелочи обстановки,-- необходимые аттрибуты современной жизненности и типичности. Романъ перестаетъ быть исторіею только человѣка. Человѣческій характеръ изучается прежде всего въ условіяхъ земледѣльческаго труда, ремесла, цеха, сословія и т. п. Недавно одинъ романистъ такъ искусно оживилъ свои разсказъ реальными сценами изъ быта лошадей, кучеровъ и конюховъ, что "мѣстный колоритъ" конюшни почти заслонилъ отъ вниманія читателя личность героя и любовь героини... И современная поэзія, по мнѣнію автора, не избѣжала общей участи; и на ней замѣтны слѣды такой-же случайности, незаконченности и недолговѣчности, какими отличается наша періодическая проза. Наши поэты чаще всего -- пріемыши газетъ и журналовъ; многіе изъ нихъ только перелагаютъ въ стихи тѣ великія "идеи", которыя они вычитываютъ въ передовыхъ статьяхъ своего органа. Можно смѣло сказать, что съ паденіемъ нѣкоторыхъ большихъ газетъ и толстыхъ журналовъ, поблекнутъ и многія звѣзды нашей молодой поэзіи; судъ надъ ними будетъ не тотъ, когда отъ нихъ отнимутъ тѣ газетные фиговые листы, которые оберегаютъ ихъ цѣломудріе...

Но болѣе всего г. Соколовъ сердитъ на критиковъ. Мало того, что современная критика, по его мнѣнію, утратила интересъ къ обобщеніямъ и теоріи, что цѣликомъ отдается каждому новому впечатлѣнію и готова для каждаго отдѣльнаго случая изобрѣтать совершенно новые способы аргументаціи, но критики не обнаруживаютъ особыхъ стараній, чтобы завоевать общее довѣріе къ своей искренности. Чаще всего, это люди долгой журнальной опытности. И для кого секретъ, что слишкомъ часто они дѣлаютъ не свое, а чужое дѣло? Изъ вольнонаемнаго мыслителя мало по малу критикъ становится поденщикомъ и рабомъ газеты, тѣмъ сторожевымъ псомъ при изданіи, который съ годами все больше и больше входитъ во вкусъ своей профессіи, звонко лязгаетъ издательскою цѣпью и громко лаетъ на "чужихъ", защищая свой гонораръ и хозяйское добро.

Далѣе затѣмъ, по мнѣнію г. Соколова, извращеніе художественныхъ инстинктовъ, которое даетъ долю популярности нашимъ молодымъ поэтамъ, не могло быть создано усиліями одного поколѣнія. Родникъ творчества русской поэзіи изсякъ давно, и еще раньше Фофановыхъ и Минскихъ вдохновлялись чужою красотою гр. А. Толстой, Фетъ и другія звѣзды "пушкинской плеяды". По странной непослѣдовательности современная критика восторженно привѣтствуетъ произведенія нашихъ "старцевъ-поэтовъ" и презрительно смотритъ на самыхъ юныхъ жрецовъ Аполлона, которые въ сущности плоть отъ плоти и кость отъ костей предшествующаго поколѣнія. Говорить о современныхъ поэтахъ, не касаясь ихъ предшественниковъ, нельзя. Иллюзіи современной красоты и искусства возникли давно; онѣ уже успѣли пріобрѣсти устойчивость и признаніе, прежде чѣмъ наши юные поэты выступили на арену поэтическаго творчества.

И вотъ г. Соколовъ посвящаетъ свою книгу разоблаченію величія А. Толстого. Доказать, что гр. А. Толстой вовсе не поэтъ въ истинномъ смыслѣ этого слова, что его стихи при всей ихъ эластичности, обличающей въ авторѣ скорѣе живописца, чѣмъ поэта и при всей пѣвучести, вовсе не поэзія, а только поддѣлка подъ поэзію и ея искаженіе, -- дѣло вовсе не хитрое и для него вполнѣ было-бы достаточно двухъ-трехъ печатныхъ листовъ; но г. Соколову понадобилось 300 страницъ такого головоломнаго текста, что, еще разъ повторяю, читаете вы иную страницу и ровно ничего не понимаете, о чемъ говоритъ авторъ; и къ чему тутъ Лессингъ со своимъ Лаокоономъ, и Гете съ Фаустомъ, и Иффландъ, и Коцебу, и Леопарди. Даже г. Страхова -- и того г. Соколовъ въ покоѣ не оставилъ, и цитируя его, ставитъ чутьчто не на одномъ ряду съ Лессингомъ, какъ столь-же компетентнаго судью по эстетическимъ вопросамъ. Вотъ это, дѣйствительно, настоящая критика, не то что щелкоперистые фельетончики газетныхъ рецензентовъ, пишущихъ по заказамъ своекорыстныхъ издателей. Прочитаете вы такой фоліантъ, останетесь довольны; глаза у васъ подъ лобъ закатятся. И радуйтесь, это лишь начало: г. Соколовъ обѣщаетъ подарить насъ еще такою-же книгою, которую посвятитъ онъ разбору стихотвореній А. Фета, такъ какъ, по мнѣнію г. Соколова, иллюзіи современной лирики наиболѣе прозрачны и ярки въ его стихотвореніяхъ. Г. Соколовъ не думаетъ о томъ, что его вторая книга можетъ если не уморить, то свести съ ума читателя, который дерзнетъ одолѣть оба тома.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 7, 1890