Шатобриан Франсуа Рене - Образ жизни и нравы рыцарей

Образъ жизни и нравы рыцарей.

Весьма трудно описывать такіе предметы, которые однимъ уже именемъ своимъ воспламеняютъ воображеніе. Они представляются намъ въ какомъ-то неясномъ, но привлекательномъ образѣ, который превосходитъ всякое описаніе, и читатель по неволѣ остается въ неудовольствіи на автора за его неискусство. Сказавши: рыцарство, славный рыцарь, вы уже видите въ своемъ воображеніи нѣчто чудесное, нѣчто такое, чего ваше описаніе никогда достаточно изобразить не можетъ; въ этихъ простыхъ словахъ заключено для васъ все; и вымыслы Аріоста, и подвиги истинныхъ паладиновъ, и очарованные замки Альціоны, и грозныя стѣны Кевра, и зубчатыя башни Апета.

Историкъ, говоря о рыцарствѣ, принужденъ совѣтоваться съ трубадурами, прославившими его въ своихъ пѣсняхъ и которыхъ свидѣтельство, по мнѣнію самыхъ строгихъ критиковъ, также въ этомъ случаѣ важно, какъ и Гомеровы поэмы для тѣхъ, которые хотятъ описывать вѣки древняго героизма. Но не смотря на то, читая исторію рыцарства, чувствуете вы, что историкъ переселился въ страну волшебства и вымысловъ; ибо вы слишкомъ привыкли къ сухой истинѣ, и все то, что не имѣетъ сей отвратительной сухости, почитаете вы бредомъ и выдумкою, уподобляясь тѣмъ обитателямъ снѣжнаго полюса, которые свои печальныя пустыни предпочитаютъ онымъ счастливымъ странамъ, гдѣ

La terra molle, e lieta, e dilletеosa

Simili a se gli abitator produce.

(Tasso Gant I. oct. 62.)

Воспитаніе рыцаря начиналось обыкновенно съ семи лѣтъ {Sainte-Palage. Томъ I. Часть перв.}. Дюгеклень, будучи еще ребенкомъ, игралъ въ военныя игры на обширныхъ дворахъ родительскаго замка; со множествомъ маленькихъ поселянъ представлялъ онъ осады, турниры, сраженія; часто убѣгалъ въ дремучій лѣсъ, боролся съ буйнымъ вѣтромъ; перепрыгивалъ черезъ глубокіе рвы; взлѣталъ на высокіе вязы и дубы; такимъ образомъ на поляхъ Бретани среди забавъ веселаго младенчества уже открывалъ онъ въ себѣ героя; спасителя Франціи {Жизнь Дюгекленя.}.

Кандидатъ рыцарства послѣ первыхъ уроковъ отдаваемъ былъ въ должности пажа (damoifeau) во двору какого нибудь барона; здѣсь получалъ онъ важныя наставленія о вѣрности къ Богу и прекрасному полу {Sainte-Palage. Томъ I, стр. 7.}. Иногда молодой пажѣ воспламенялся любовію къ дочери владѣльца; въ сердцѣ его загоралась сильная и продолжительная страсть, которую въ послѣдствіи прославлялъ онъ чудесами неустрашимости. Обширная и величественная архитектура готическаго Замка, древніе лѣса, пруды широкіе, уединенные, всегда окружаемые молчаніемъ, питали своею романическою прелестію сіи страсти, которыхъ никакая сила не могла уничтожить, и которыя казались очарованіемъ неразрушаемымъ.

Любовь усиливала мужество. Молодой пажъ ревностно исполнялъ тѣ обязанности и подчинялъ себя тѣмъ трудамъ, которые вели его на дорогу чести и славы. На дикомъ конѣ скакалъ онъ по чистому полю, или преслѣдовалъ въ густомъ лѣсу страшнаго звѣря. Въ другое время спускалъ онъ быстраго сокола, который, покорствуя клику своего господина, смиренно садился на лѣвую его руку. Иногда, подобно младенцу Ахиллу, перескакивалъ онъ на бѣгу съ одной лошади на другую; или, вооруженный тяжкими латами, взбирался на высоту гибкой лѣстницы, подъ нимъ дрожащей, и воображая себя уже у пролома стѣны, восклицалъ: Монжуа, и Сенъ-Дени {Sainte-Palage. Томъ II. Часть 2.} При дворѣ своего знаменитаго барона видѣлъ онъ тысячи примѣровъ, могущихъ образовать его для славной жизни. Тамъ собирались рыцари, извѣстные и неизвѣстные, одни, странствующіе по всему свѣту и стократно уже видѣвшіе ужасы дремучихъ лѣсовъ и пустынь непроходимыхъ; другіе, возвратившіеся или изъ какого-нибудь отдаленнаго Катайскаго царства, или отъ предѣловъ Азіи, оныхъ невѣроятныхъ странѣ, гдѣ они разили злодѣевъ, или преслѣдовали противниковъ вѣры.

"По широкому двору, по заламъ обширнымъ, по комнатамъ великолѣпно убраннымъ -- говоритъ Фруассаръ, описывая домъ Герцога де Фуа -- прохаживались рыцари и благородные оруженосцы; они разговаривали о войнѣ и любви, отдавая имъ честь и славу; тутъ можно было слышать обо всемъ, что дѣлалось удивительнаго въ земляхъ чужестранныхъ, ибо вели,кое имя владѣтеля изо всѣхъ далекихъ краевъ привлекало къ нему людей знаменитыхъ!"

За пажескимъ званіемъ слѣдовало достоинство оруженосца: обряды религіи освящали его. Знаменитыя дамы и знатные рыцари были такъ называемыми воспріемниками; передъ олтаремѣ Божіимъ произносили они за будущаго рыцаря обѣтъ вѣры, вѣрности и любви. Въ мирное время обязанность оруженосца состояла въ разрѣзываніи за столомъ мяса; онъ подносилъ его гостямъ, и подобно Гомеровымъ воинамъ, подавалъ имъ воду для умовенія рукъ.

Et apres le manger laverent

Et cuier de l'еѵе (eau) donnerent.

Знатнѣйшіе люди не стыдились исполнять эту должность. "За столомъ противъ Короля -- говоритъ Жуанвиль -- сидѣлъ Король Наварскій; платье на немъ было богатое; епанча шитая золотомъ; а я стоялъ передъ нимъ и разрѣзывалъ."

Въ военное время оруженосецъ слѣдовалъ за рыцаремъ своимъ на сраженіе, имѣя въ лѣвой рукѣ его копье и знамя, которыя держалъ передъ собою на сѣдлѣ, а правою ведя въ поводахъ его лошадь. На поединкахъ и во время сраженія онъ долженъ былъ подавать ему оружіе, подымать его, когда онъ падалъ отъ руки противника, подводить ему свѣжаго коня, отражать устремляемые на него удары, но никогда самому не сражаться.

Наконецъ искателей оружія удостоивали знаменитаго рыцарскаго ордена. Мѣсто турнира, поле сраженія, ровъ замка, проломъ башни, все могло быть тѣмъ знаменитымъ театромъ, на которомъ воздавались сіи священныя почести. Не рѣдко въ смятеніи битвы неустрашимый оруженосецъ падалъ на колѣни передъ королемъ или военачальникомъ, и они, ударивъ его три раза мечемъ своимъ плашмя по плечу, возлагали на него такимъ образомъ достоинство рыцарское. Боярдъ, отъ котораго Король Францискъ первой принялъ ударъ рыцарства, сказалъ своему мечу; "Ты счастливъ, мой вѣрный мечь, ибо черезъ тебя великой и сильной Государь произведенъ нынѣ въ рыцари; буду хранить тебя, какъ святыя мощи, и отнынѣ ты будешь любимымъ мечемъ моимъ." И потомъ, прибавляетъ историкъ, прыгнувши два раза вверхъ, рыцарь Баярдъ вложилъ въ ножны мечь свой.

И новый рыцарь, получивши право владѣть оружіемъ, спѣшилъ прославить себя какимъ-нибудь знаменитымъ подвигомъ. Онъ скакалъ по горамъ и равнинамъ; искалъ приключеній опасныхъ; проходилъ темные лѣса, ужасныя дебри, пустыни безмолвныя. И когда по закатѣ солнца приближался онъ къ стѣнамъ крѣпкаго замка, котораго уединенныя башни чернѣлись надъ дремучимъ лѣсомъ; въ немъ раждалась надежда, что въ этомъ мѣстѣ ожидало его что-нибудь необычайное; и уже опускалъ онъ забрало шлема; и уже ввѣрялъ себя владычицѣ своихъ мыслей; но въ эту минуту раздавался звукъ рога; на кровлѣ замка появлялось знамя: это означало обитель гостепріимнаго рыцаря. Подъемные мосты опускались съ громомъ, и странствующій витязь принимаемъ былъ съ дружелюбіемъ въ уединенномъ замкѣ. Если онъ хотѣлъ остаться неизвѣстнымъ, то покрывалъ щитъ свой или зеленымъ покровомъ; или тканію, лиліямъ въ бѣлизнѣ подобною. Прекрасныя дѣвицы и дамы снимали съ него оружіе, одѣвали его въ богатое платье, подносили ему драгоцѣнныя вина въ сосудахъ кристальныхъ, Иногда находилъ онъ въ замкѣ большія веселія. "Знаменитый господинъ Аманге Дезескасъ, по выходѣ изъ за обѣда, сидѣлъ передъ огнемъ въ обширной залѣ, устланной коврами; вокругъ него было множество оруженосцевъ; онъ разговаривалъ съ ними о любви; ибо всѣ въ этомъ домѣ, до послѣдняго варлета, знаютъ, что такое любовь {Sainte-Palage.}."

Во всѣ сіи праздники вмѣшивалась нѣкоторая таинственность: одинъ посвященъ былъ единорогу, другой обѣту павлина, третій фазану. И многіе изъ присутствующихъ не менѣе казались таинственными; тогда являлись рыцари лебедя, бѣлаго цвѣта, золотаго копья, молчанія -- витязи, извѣстные одними девизами щитовъ своихъ, или славными испытаніями, которымъ они себя подвергали {Histoire du marechal de Boucilault.}.

Трубадуры, украшенные павлиновыми перьями, являлись въ залѣ предъ концемъ обѣда, и запѣвали пѣснь любви (lay d'amour).

Главное правило рыцарскаго ремесла было слѣдующее:

Bruits es chans et jole à l'oftel.

Шумъ въ полѣ, а дома веселье,

Но рыцарь, пріѣзжая въ замокъ, не всегда находилъ въ немъ удовольствія и праздники; иногда узнавалъ онъ, что въ немъ заточена несчастная жертва ревности или мщенія; красавица, обремененная цѣпями, сидѣла у рѣшетчатаго окна и плакала, глядя на чистое небо и на шумныя вершины дремучаго лѣса, и рыцарь, вѣрный служитель прекраснаго пола, не будучи принятъ въ ужасный замокъ, проводилъ ночь у высокой башни, въ которой слышались ему жалобные стоны какой нибудь Габріеллы, напрасно зовущей къ себѣ храбраго своего Куси. Витязь нѣжный и мужественный клялся своимъ острымъ мечемъ Дурандалемъ и борзымъ конемъ Аквиланомъ вызвать на поединокъ того недостойнаго, который, въ противность законамъ чести и рыцарства, утѣснялъ слабую женщину.

Иногда желѣзныя врата грозныхъ крѣпостей для него отворялись; тогда-то надлежало ему вооружить себя всею неустрашимостію воина. Молчаливые варлеты съ видомъ угрюмымъ, съ суровыми взглядами, вели его черезъ длинные, едва освѣщенные блѣдными лампадами переходы, въ тотъ уединенный покой, гдѣ надлежало ему провести ночь; и этотъ таинственный покой былъ иногда не иное что какъ мрачная темница, ужасная по преданію о какомъ нибудь древнемъ злодѣйствѣ; ее именовали темницею Короля Рихарда, Дѣвы семи башенъ и проч. Потолки украшены были гербами знаменитой фамиліи; стѣны покрыты обоями; огромныя лица, на полу изображенныя, казалось, слѣдовали глазами за рыцаремъ; и подъ обоями были сокрыты потаенныя двери, ведущія въ подземелья. Въ глухую полночь подымался тихій шорохъ, по горницѣ начиналъ ходишь вѣтеръ, обои колыхались, лампада, горѣвшая передъ постелью паладина вдругъ потухала, и гробъ, обвитый чернымъ покровомъ, являлся устрашеннымъ глазамъ его.

И щитъ и копье и мечь были безполезны въ сраженіи противъ усопшихъ, Рыцарь начиналъ творить обѣты, и будучи сохраненъ могуществомъ Неба, спѣшилъ къ святому пустыннику, спасающемуся въ пещерѣ утеса, который говорилъ ему строгимъ голосомъ: "Хотя бы ты имѣлъ могущество Македонскаго Александра, и премудрость Царя Соломона, и мужество Гектора Троянскаго, и тогда бы сіи важныя преимущества были ничтожны: тобою владычествуетъ гордость {Sainte-Palage}. И рыцарь, постигнувъ, что видѣнія, ужасавшія его во мракѣ полуночномъ, были не иное что, какъ произведенія пагубныхъ его пороковъ, давалъ вѣрное слово себя исправить, дабы заслужишь наименованіе безстрашнаго и безпорочнаго.

Такъ, странствуя по бѣлу свѣту, прославлялъ онѣ себя тѣми великими подвигами, тѣми знаменитыми ударами меча, которыя воспѣли стихотворцы и со:хранили для насъ правдолюбивые лѣтописатели. Онъ возвращалъ свободу принцессамъ, заключеннымъ въ пещерахъ, наказывалъ нечестивыхъ богоотступниковъ, подавалъ помощь сиротамъ и вдовицамъ, защищалъ себя или отъ хитрости: малорослыхъ карловъ, или отъ грознаго могущества надменныхъ великановъ. Храня непорочность нравовъ, съ отвращеніемъ приближался онъ къ замку безславной дамы, не входилъ въ него, но оставлялъ на воротахъ слово поношенія {Du Cange Gloss.}. Еслижь напротивъ владѣтельница замка была у всѣхъ въ чести и славѣ, то онъ кричалъ ей привѣтственнымъ голосомъ: "Слава тебѣ, благородная госпожа! молю Бога, чтобы онъ сохранилъ доброе твое имя, ибо достойна ты почестей и почтенія!"

Не рѣдко великодушіе сихъ рыцарей соединялось съ такою жестокостію, которой мы съ ужасомъ удивляемся въ древнихъ Римлянахъ. Королева Маргарита, супруга Святаго Лудовика, будучи беременна, осталась въ Даміеттѣ, гдѣ узнала она о совершенномъ разбитіи королевскаго воинства. Она упала на колѣни передъ однимъ девяностолѣтнимъ рыцаремъ, который стоялъ подлѣ нее въ угрюмомъ молчаніи. "Заклинаю тебя тою вѣрностію, въ которой ты мнѣ клялся! воскликнула Маргарита: недопусти меня до поношенія; отруби мою голову, если Сарацины ворвутся въ этотъ городъ."

Рыцарь отвѣчалъ:

"Будь увѣрена, государыня, что просьбу твою исполню охотно. Я уже давно сказалъ самому себѣ, что надобно будетъ тебя убить, если невѣрные войдутъ въ Даміетту."

Подвиги уединенные были, такъ сказать, лѣстницею, по которой мужественный рыцарь взбирался на высочайшую степень славы. Менестрели возвѣщали ему, что въ государствѣ Французскомъ знатные рыцари съѣзжались со всѣхъ сторонъ на турниръ великолѣпный: и онъ спѣшилъ съ копьемъ и мечемъ на сборище сильныхъ. Мѣсто уже очищено; дамы сидятъ на высокихъ мѣстахъ, сооруженныхъ въ видѣ башенъ, и ищутъ глазами тѣхъ витязей, которые украшены ихъ цвѣтами. Трубадуры поютъ:

Витязи славные, витязи грозные,

Съ башенъ, съ высокихъ мѣстъ; дѣвы прекрасныя,

Ангелы райскіе, вами любуются:

Смѣло во славу ихъ здѣсь подвизайтеся!

Будетъ и вамъ за то слава великая!

И вдругъ громозвучное восклицаніе раздается: Честь и слава могучимъ рыцарямъ! Трубы звучатъ, барьеры опускаются, сто рыцарей скачутъ во весь опоръ съ двухъ противныхъ сторонъ, и страшно сшибаются на срединѣ поприща. Какой ужасный ударъ! Копья разсыпались въ дребезги, они опрокинуты. Счастливъ могучій витязь, который щадитъ своего противника; поражая только отъ пояса до плеча, безъ вреда низлагаетъ его своею силою. Онъ всѣмъ любезенъ; дамы оспориваютъ одна у другой славу украсить дарами своими его оружія. Между тѣмъ герольды, вездѣ разсѣянные, кричатъ громогласно: именитой рыцарь, помни, кто былъ твой отецъ! мужайся! Сила, неустрашимость, искусство блистаютъ въ борьбѣ, на поединкѣ, въ сраженіяхъ толпами, шумныя восклицанія мѣшаются со стукомъ мечей, звономъ щитовъ, топотомъ конскимъ. Каждая дама хочетъ ободрить своего рыцаря, или устремляя на него нѣжный взглядѣ, или брося на шлемъ его богатое зарукавье, локонъ прекрасныхъ своихъ волосъ, перевязь, ленту. Какой нибудь Саргини, прежде неизвѣстный, но вдругъ любовію обращенный въ героя, какой-нибудь мужественный незнакомецъ, сражавшійся безъ оружія, безъ латъ, въ одной окровавленной рубашкѣ {Sainte-Palage.}, провозглашены побѣдителями, и шумные голоса восклицаютъ: "любовь прекрасныхъ, смерть героевъ, слава и награда рыцарямъ!"

На сихъ-то великихъ празднествахъ блистали мужественные Латремули, Бузиноты, Баярды, которыхъ славные подвиги сдѣлали для насъ вѣроятными чудеса Ланцелотовъ и Гандиферовъ. Въ несчастное время Карла VI Зампи и Бузикотъ одни принимали тѣ вызовы, которые побѣдители ежеминутно имъ дѣлали, и соединяя великодушіе съ неустрашимостію, возвращали коней и оружіе тѣмъ дерзновеннымъ, которые выходили съ ними единоборствовать.

Король хотѣлъ, чтобы его рыцари не подымали перчатки, говоря, что оскорбленіе частное должно бытъ пренебрегаемо, Но они отвѣчали ему: "Государь! честь Франціи столь драгоцѣнна для сыновъ ея, что вѣрно найдутся люди, которые не устрашились бы сразиться и съ самимъ дьяволомъ, когда бы онъ вздумалъ выдти изъ ада и бросить перчатку!"

Но рыцари Англинскіе были достойные соперники рыцарей Французскихъ. Надобно замѣтить, что первые весьма превосходили послѣднихъ богатствомъ; ибо междоусобныя войны раздирали внутренность Франціи. Сраженіе Поатьерское, столь гибельное для государства, было славно для рыцарей. Черный Принцъ, который изъ почтенія никакъ не согласился видѣть за столомъ Короля Іоанна, взятаго имъ въ плѣнъ, сказалъ ему: "Извѣстно мнѣ, что Ваше Величество имѣете большую причину гордиться этимъ днемъ, который славенъ для васъ, хотя и несчастливъ; нынѣ пріобрѣли вы имя великое; мы всѣ должны были уступить вамъ, съ подвигахъ славы и въ мужествѣ; и всякой изъ насъ согласенъ отдать Вашему Величеству честь и награду сраженія!"

Рыцарь Рибомонъ на сраженіи, произходившемъ у воротъ города Кале, два раза повергалъ къ ногамъ своимъ Короля Эдуарда III; но Англійскій Монархъ всякой разъ, воздвигался въ новой силъ, и наконецъ принудилъ Рибомона отдать ему мечь. Англичане, выигравъ сраженіе, вошли съ плѣнниками своими въ городъ; Эдуардъ, при которомъ находился и Принцъ Валлійскій, пригласилъ Французскихъ рыцарей на обѣдъ, и подошедши къ Рибомону сказалъ: "Нѣтъ ни одного рыцаря на свѣтѣ, который нападалъ бы такъ храбро на своего непріятеля, какъ вы, Рибомонъ." И Король Эдуардъ -- пишетъ Фруассаръ -- надѣлъ богатую свою шапку на знаменитаго господина Евстафія: "Знаменитый господинъ Евстафіи! сказалъ онъ: тебѣ, какъ самому храброму изо всѣхъ храбрыхъ витязей, дарю мою королевскую шапку. Я знаю, что ты веселаго нрава, что женская красота сердце твое трогаетъ, что тебѣ весело сидѣть и разговаривать съ молодыми красавицами -- сказывай же отнынѣ всѣмъ и каждому, что эта шапка дана шебѣ Королемъ Эдуардомъ. Возвращаю тебѣ свободу, и воленъ ты съ этой минуты ѣхать, куда пожелаешь!"

Анна д'Арнъ оживила во Франціи духъ рыцарства; думаютъ, что она вооружена была славнымъ мечемъ Карла великаго (La joyeuse), найденнымъ ею въ Турени въ церквѣ Свят. Екатерины. Генрихъ IV на Иврійскомъ сраженіи кричалъ солдатамъ своимъ, которые колебались: оборотитесь не для того чтобы сражаться, но чтобъ увидѣть погибель вашего государя! Францискъ І, послѣдній изъ рыцарей, сказалъ послѣ сраженія при Павіи: все потеряно, кромѣ чести!

Такія необыкновенныя добродѣтели рыцарскія заслуживали и уваженіе необыкновенное. Если герой умиралъ на поляхъ отечественныхъ, то рыцари въ печальныхъ одеждахъ воздавали ему почести погребенія. Еслижь напротивъ онъ гибнулъ въ странѣ далекой, посреди чужеземцевъ или невѣрныхъ, не им123;я при себѣ ни вѣрнаго оруженосца, ни своего названаго брата, которые могли бы съ честію предать его землѣ; то Небо посылало къ нему одного изъ сихъ богоугодныхъ отшельниковъ, которые въ темномъ лѣсу или въ глубокой пещерѣ посвящали уединенную жизнь свою молитвамъ.

Прочтите превосходный эпизодъ Свенона въ Тассовомъ Іерусалимѣ. Отшельники "Ѳиваиды" пустынники горы Ливана; скитались во тьмѣ ночной по полямъ, обагреннымъ кровію, и собирали остатки рыцарей, убитыхъ невѣрными. Пѣвецъ Іерусалима только украсилъ цвѣтами поэзіи простую истину историческую:

"Внезапу отъ сего прекраснаго шара, отъ сего свѣтила нощи, отдѣлился ясный лучь; онъ пробѣжалъ съ небесъ золотою струею и прикоснулся къ тѣлу героя....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Витязь не былъ простертъ на прахѣ лицемъ своимъ. Какъ нѣкогда и всѣми желаніями, онъ былъ обращенъ къ небу, къ той горней странѣ, въ которой обитали его надежды. Правая рука его была сжата, крѣпко напряжена; она держала мечь, и витязь являлся въ грозномъ положеніи человѣка, готоваго поразить; другая рука въ образѣ смиреннаго покаянія покоилась на груди; казалось, что она молила Создателя о прощеніи.--

"Но вотъ другое чудо поразило мои взоры: На томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ зрѣли мы тѣло Свенона, вдругъ воздвигнулась высокая гробница; она разверзла землю, облекла остатки юнаго витязя и сама надъ нимъ затворилась... и краткая надпись, изобразившаяся на камнѣ, возвѣщаетъ прохожему, что Свенонъ, витязь добродѣтельный, положенъ на этомъ мѣстѣ. Я не могъ отвратить своего взора отъ этой священной гробницы; я разсматривалъ начертанія, разсматривалъ камень надгробный!

"Здѣсь, сказалъ мнѣ старецъ, тѣло Свенона будетъ покоиться среди неизмѣнныхъ его сподвижниковъ; а души ихъ, соединенныя въ небесахъ любовію, будутъ блаженствовать, будутъ наслаждаться вѣчною славою {Jex. lib. cant. 8.}!"

Но рыцарь, заключивъ въ юношескихъ лѣтахъ своихъ одинъ изъ оныхъ героическихъ союзовъ, которые прекращаются только съ жизнію, не могъ страшиться, что онъ умретъ безвѣстно въ пустынѣ ему сопутствовали чудеса дружбы за недостаткомъ чудесъ небесныхъ. Онѣ имѣлъ неизвѣстнаго брата, всюду съ тѣмъ неразлучнаго, и этотъ спутникъ воинственными: руками своими заключилъ его въ тихую могилу. Сіи святые союзы утверждаемы были ужаснѣйшими клятвами: нерѣдко друзья выпускали изъ жилъ своихъ нѣсколько крови и смѣшивали ее въ одномъ сосудѣ; въ залогъ взаимной вѣрности носили они или золотое сердце, или кольцо, или цѣпъ, и такая дружба предпочитаема была любви; ибо другу подавали помощь скорѣе, нежели милой любовницѣ. Одно только могло уничтожить этотъ союзѣ: долгъ чести и патріотизма. Два названіе брата, различные націями, переставали быть друзьями, какъ скоро между отечествами ихъ начиналась вражда: они обнажали мечи и нерѣдко нападали одинъ на другаго въ смятеніи кровопролитной битвы!

Шатобріанъ.

"Вѣстникъ Европы". Часть LIII, No 20, 1810