Шатобриан Франсуа Рене - О Бонапарте и Бурбонах

О Бонапартѣ и Бурбонахъ.

Сочиненіе Шатобріана (*)

(*) Изъ котораго взято изображеніе Бонапарта, напечатанное въ 10 книжкѣ Вѣстника.

Нѣтъ, не мѣрю, чтобы я писалъ на гробѣ Франціи, не могу вѣритъ, чтобы послѣ дня мщенія не наступилъ для насъ день милосердія. Древнее наслѣдіе Христіанскихъ Царей не можетъ подвергнуться раздѣлу; не погибнетъ Царство, рожденное кончающимся Римомъ на развалинахъ своей великой Имперіи, какъ послѣдній опытѣ Римскаго величія. Не одна воля человѣческая опредѣляла теченіе нынѣшнихъ происшествій; здѣсь видна десница Провидѣнія: самъ Богъ явно идетъ передѣ силами воинствъ и возсѣдитъ въ Совѣтѣ Царей. Какъ безъ Божіяго промысла изъяснить и чудесное возвышеніе, и гораздо чудеснѣйшее паденіе того, который нѣкогда попиралъ вселенную? За годѣ и три мѣсяца передъ симъ онѣ былъ въ Москвѣ, теперь Рускіе въ Парижѣ; все трепетало подъ его законами, отъ Геркулесовыхъ столповъ до горъ Кавказскихъ, и онѣ обращенъ въ бѣгство, и онъ скитается безъ убѣжища: власть и сила его разлились, какъ полныя моря изъ береговъ своихъ, и отлили, какъ ихъ воды.

Можно ли изѣяснить проступки сего безумца? Не говоримъ еще о его, преступленіяхъ.

Революція, предуготовленная развратностію нашихъ нравовъ и заблужденіями нашего разума, грянула надъ нами. Именемъ закона испровергаемъ мы вѣру и добродѣтель, удаляемля отъ опытовъ и обычаевъ вашихъ предковъ; сокрушаетъ гробы отцевъ, единственную крѣпкую опору Государственнаго правленія, и на слабомъ разсудкѣ полагаемъ основаніе гражданскаго общества, безъ связей прошедшаго, безъ надежды будущаго. Стремяся по слѣдамъ нашихъ собственныхъ безразсудностей, не имѣя точнаго понятія о справедливости и несправедливости, о добрѣ и злѣ, обтекаемъ всѣ различные пути и виды республиканскаго правленія; созываемъ чернь разсуждать на Парижскихъ улицахъ о тѣхъ великихъ предметахъ, для которыхъ Римскій народѣ собирался совѣтовать на Форумѣ, отложивъ оружіе и омывшись водами рѣки Тибра. Тогда выбѣжали изъ ихъ вертеповъ Цари полу нагіе, неопрятные, грубые отъ нищеты, изувѣченные и обезображенные работою, не имѣя другихъ добродѣтелей, кромѣ наглости въ убожествѣ и высокомѣрія въ рубищѣ. Отечество, вверженное въ ихъ руки, скоро покрылось ранами. Чтожъ осталось отъ нашихъ свирѣпости и мечтательности?

Злодѣянія и рабство.

Но по крайней мѣрѣ слово, которое тогда руководствовало нами, было слово благородное. Не льзя обвинять свободу въ преступленіяхъ, сдѣланныхъ ея именемъ; истинная философія не мать вредныхъ ученій, разпространенныхъ лжемудрецами. Наконецъ опытѣ просвѣтилъ насъ; мы увидѣли, что одно Монархическое правленіе полезно для нашего отечества.

Было бы весьма естественно обратиться намъ къ законнымъ Государямъ; но мы не смѣли ожидать прощенія великимъ винамъ вашимъ, забыли, что сердце Потомка Св. Лудовика есть неисчерпаемый источникъ милосердія. Одни боялись потери жизни, другіе потери богатства; но всего нестерпимѣе было для человѣческой гордости признаться въ своихъ заблужденіяхъ. Какъ послѣ многихъ убійствѣ, потрясеній, напастей, возвратиться намъ на тотъ пунктъ, съ котораго мы начали свой ходъ? Распаленныя еще страсти и всякаго рода требованія не могли предать забвенію мечтательнаго равенства, сего главнаго начала нашихъ бѣдствій. Великія побужденія влекли насъ; мѣлкія удержали: народнымъ благоденствіемъ жертвовали мы для личной пользы, а правосудіемъ для тщеславія.

Надлежало постановить верховнымъ правителемъ человѣка, выведеннаго революціей, такого, въ которомъ законъ, поврежденный въ своемъ началѣ, могъ бы имѣть защитника пороковъ и союзника разврата, Среди междоусобныхъ браней нашихъ образовались судіи правдивые, твердые и мужественные, полководцы извѣстные талантами и добродѣтелями; но имъ не поднесли того титла и той власти, которыхъ принять имъ не позволяли ихъ правила. Никто не ожидалъ, чтобы Французъ отважился носишь корону Лудовика XVI. Иностранецъ вызвался; онъ былъ избранъ.

Бонапартъ обнаружилъ не явно, но постепенно свои намѣренія и свой характеръ. Подъ скромнымъ титуломъ Консула онъ пріучалъ независимые умы не пугаться его власти, и склонялъ къ себѣ истинныхъ Французовъ, объявивъ себя возстановителемъ порядка, закона и вѣры. Мудрѣйшіе были обмануты, прозорливѣйшіе введены въ заблужденіе. Республиканцы видѣли въ немъ свое твореніе, видѣли въ немъ народолюбиваго правителя свободныхъ гражданъ, а Роялисты другаго Монка, и вызывались ему на услугу. Всѣ на него надѣялись. Блестящія побѣды храбрыхъ Французскихъ воиновъ. окружили его Славою. Тогда упоеніе овладѣло имъ, и склонность его ко злу обнаружилась. Для потомства представится сомнѣніе, не столько ли же онъ виновенъ въ томъ, что могъ сдѣлать добро и не сдѣлалъ его, сколько виновенъ тѣмъ, что дѣлалъ зло. Никогда похититель не имѣлъ легчайшихъ способовъ и славнѣйшаго назначенія., Съ нѣкоторою умѣренностію ему не трудно было утвердить себя и свои родѣ на первомъ Царствѣ въ мірѣ; никто не оспоривалъ его Царскихъ правѣ. Новыя вырастающія поколѣнія не знали нашихъ древнихъ Королей; онѣ родились во дни мятежей и бѣдствій. Утомленная Франція, утомленная Европа хотѣли только спокойствія, и ничего не жалѣли для пріобрѣтенія сего блага. Но Богу не угодно было, чтобы такой опасной примѣрѣ былъ увѣнчанъ успѣхомъ передѣ глазами свѣта, чтобы пришлецъ могъ испровергнуть порядокъ Царскаго наслѣдства, быть преемникомъ сана великихъ Героевъ, и въ одинъ часѣ присвоить себѣ добычи разума, славы и вѣковъ. Безъ права наслѣдства и роду похититель можетъ только оправдать свои требованія однѣми добродѣтелями; а Бонапартъ не имѣлъ другихъ достоинствъ, кромѣ военныхъ талантовъ, съ которыми сравнялись многіе изъ нашихъ полководцевъ, естьли даже не превзошли ихъ. Чтобы погубить его, надлежало только Провидѣнію пустить безумца на собственный его произволѣ.

Король Французскій говорилъ, естьли правота будетъ гонима людьми, то она должна имѣть вѣрное убѣжище въ сердцѣ Государей: сего истиннаго, достоинства Царской души не имѣлъ тиранѣ Франщи. Первою извѣстною жертвою его вѣроломства былъ предводитель роялистовъ въ Нормандіи. Г. де. Фротте по неосторожности души благородной, явился для сношенія, на которое его вызвали съ честнымъ обѣщаніемъ, онѣ былъ задержанъ, и разстрѣлянъ. Черезъ нѣсколько времени послѣ того измѣннически схваченный въ Америкѣ Туссень л'Увертюрѣ, задушенъ въ Европейскомъ замкѣ, гдѣ содержался въ заключеніи.

Скоро другое гласное убійство изумило просвѣщенную Европу. Казалось, что возвратились на землю варварскіе обычаи среднихъ вѣковъ, произшествія, извѣстныя намъ только по романамъ, случаи, обыкновенные за предѣлами Альповъ со времени междоусобныхъ браней, и Макіавелевой политики въ Италіи. Иностранецъ, не имѣя еще имени Короля, хотѣлъ имѣть окровавленное тѣло Француза ступенью къ Французскому трону. И какого Француза? Боже мой! для сего злодѣянія преступали всѣ законы въ мірѣ: право народное, справедливость, человѣчество, вѣру. Въ мирное время, на чужой землѣ, изъ Офенбургскаго замка, Дюеъ Д'Ангень схваченъ и удержанъ подъ стражею. Когда онъ удалялся изъ своего отечества, Франція, по его тогдашнимъ молодымъ лѣтамъ, была ему не извѣстна; теперь, сидя въ шезъ де постѣ между двумя жандармами, посѣщаетъ онъ почти въ первый разѣ отечественную землю, и ѣдетъ на смертную казнь черезъ поля, ознаменованныя славою его предковъ. Въ глубокую полночь прибылъ онъ въ Донжонъ де Венсень. При свѣтѣ факеловъ подъ сводами темницы внукъ Великаго Конде осужденъ за то, что онъ сражался на поле чести, и герой, изобличенный въ семъ наслѣдственномъ преступленіи, приговоренъ къ смерти. Напрасно онъ хочетъ видѣться съ Бонапартомъ (о простодушіе, трогательное и героическое!). Добродѣтельный юноша былъ однимъ изъ ревностнѣйшихъ почитателей своего убійцы, и не могъ вѣришь, чтобы полководецъ хотѣлъ умертвить рядоваго воина. Голодомъ и усталостію изнуреннаго страдальца сводятъ въ глубокій ровъ замка. Тамъ выкопана новая яма; снимаютъ съ него платье, привѣшиваютъ въ груди фонарь, чтобы видѣть во мракѣ ночи и вѣрнѣе направить пулю къ его сердцу. Онъ подаетъ часы палачамъ своимъ, и проситъ отослать ихъ къ друзьямъ его на память: ему отвѣчаютъ бранными словами. Поданъ знакъ къ выстрѣлу, и Принцъ крови падаетъ безъ свидѣтелей, безъ утѣшенія, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Шантильи, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ старыхъ деревъ, подъ которыми Святый Король Лудовикъ оказывалъ правосудіе своимъ подданнымъ. Молодый, прекрасный, храбрый, послѣдній потомокъ побѣдителя при Рокруа кончаетъ жизнь, какъ кончилъ бы ее Великій Конде и какъ не кончитъ дней своихъ его убійца. Тѣло его сокрыто въ землю потаенно, и Боссюетъ не возстанетъ изъ гроба говорить надъ его прахомъ.

Тому, кто опустился ниже человѣчества черезъ злодѣйское убійство, тому оставалось только, обманывать, притворнымъ усиліемъ вознестись выше человѣчества по своимъ предпріятіямъ, оправдывать преступленія предлогами, и уваженіями, неизвѣстными обыкновеннымъ людямъ, выдавать наконецъ неправедные умыслы беззаконія за глубокія таинства обширнаго разума. Бонапартъ прибѣгнулъ къ тому безсовѣстному, но явному обману, который показываетъ самонадежность, но который не стоитъ простаго раскаянія: не имѣя возможности сокрыть злодѣяніе, онъ обнародовалъ его передѣ цѣлымъ свѣтомъ.

Когда разнесся въ Парижѣ приговорѣ смерти, ужасъ овладѣлъ всѣми и никто не сокрывалъ его. Всѣ спрашивали другѣ друга, по какому праву Корсиканецъ пролилъ чистѣйшую и прекраснѣйшую кровь Франціи. Думалъ ли онъ, что его полу-Африканской родъ замѣнитъ Французскую высокую фамилію, имъ истребленную? Но особливо военные люди содрогнулись, имя Конде было нѣкоторымъ образомъ ихъ собственностію, было для нихъ знаменіемъ воинской чести Французовъ. Не одинъ разѣ гренадеры наши и встрѣчались съ тремя отраслями героевъ на поляхъ битвы, съ Принцомъ де Кондэ, съ Дюкомъ де Бурбонъ и съ Дюкомъ д'Ангень; они нанесли даже рану одному изъ нихъ {Дюку де Бурбонѣ.}; но мечь Француза не могъ истощить сей благородной крови: ея источникѣ могъ только изсохнуть отъ руки чуждаго пришельца.

Каждый народъ имѣетъ свои пороки. Измѣна, коварство и неблагодарность не есть порокѣ Французовъ. Казнь Дю, а д'Ангена, пытка и умерщвленіе Пишегрю, война въ Испаніи и содержаніе Папы въ плѣну, доказываютъ, что Бонапартъ не имѣетъ духа Французовъ. Стеня подѣ тягостію оковъ, будучи равно чувствительны къ бѣдствію и къ славѣ, мы оплакивали Дюка д'Ангена, Пишегрю, Жоржа и Жиро, удивлялись Саррагогсъ, и взирали съ уваженіемъ на Первосвященника, окованнаго цѣпями. Тотъ, который лишилъ Римскихъ областей Священную Особу, вѣнчавшую его короною, тотъ, который въ Фонтенебло осмѣлился своею собственною рукою ударить державнаго Пастыря церкви, и влачить за бѣлыя сѣдины Отца вѣрующихъ: тотъ гордился можетъ быть въ душѣ своей новою побѣдою; онѣ не зналъ что у Наслѣдника Христова остаются тростяный скипетръ и терновый вѣнецъ, которые рано или поздно побѣдитъ силу злодѣя.

Наступитъ время, въ которое свободные Французы объявятъ торжественно, что они не имѣли участія въ сихъ злодѣяніяхъ тирана, что убіеніе Дюка д'Ангена, заключеніе Папы и война въ Испаніи суть дѣла безбожныя, святотатственныя, ненавистныя, несоотвѣтственныя характеру Французовъ, и которыхъ стыдъ долженъ обратишься только на главу виновника, на иностранца.

Бонапарте воспользовался общимъ ужасомъ, разпространеннымъ убіеніемъ Дюка д'Ангена, чтобы ступить послѣдній шагъ и сѣсть на престолѣ.

Тогда начались великія сатурналій царственныя: злодѣяніе притѣсненіе и рабство текутъ равными шагами съ безуміемъ самовластителя. Всякая свобода изчезаетъ; всякое благородное чувство, всякая великодушная мысль обращается въ государственное преступленіе. Кто говоритъ о добродѣтели, тотъ подвергается подозрѣнію; похвала прекрасному дѣлу есть оскорбленіе Государя. Слова перемѣняются въ ихъ значеній; кто сражается за своего законнаго владѣтеля, тотъ мятежникъ; измѣнникъ есть вѣрноподданный; вся Франція обращается въ царство лжи: журналы, рѣчи, стихи и проза, всѣ роды словесности измѣняютъ истинѣ. Когда было ненастье, говорятъ, что сіяло солнце; когда народъ безмолвно окружалъ гуляющаго тирана, то пишутъ, что онъ шествовалъ при громкихъ восклицаніяхъ сего народа: единственная цѣль есть властитель, единственный предметъ морали смиряться передѣ его безумной волей, первая обязанность хвалить его. Надобно особливо восклицать отъ любви и восторга, когда онѣ сдѣлалъ проступокъ, или совершилъ злодѣяніе, угрозы принуждаютъ сочинителей величать деспота. Надлежало имъ споришь и договариваться о мѣрѣ похвалы; щастливы были, когда за нѣсколько пустыхъ риторическихъ распространеній о славѣ оружія они имѣли право излить нѣкоторое сѣтованіе, указать на нѣкоторое зло, вывесть нѣкоторыя истины изъ мрака осужденія. Никакая книга не могла явиться на свѣтъ безъ того, чтобы не содержать похвалы Бонапарту, чтобы не имѣть сего клейма рабства: въ новыхъ изданіяхъ древнихъ авторовъ цензура не пропускала ничего, что было противъ Завоевателей, порабощенія и тиранства, какъ Директорія имѣла намѣреніе вычеркнуть въ тѣхъ же книгахъ все, что относилось въ пользѣ самодержавія и самодержцевъ. Календари подвергались строгому разсмотрѣнію, и конскрипція входила въ катихизисъ. Въ искусствахъ было раболѣпство: Бонапартъ отравляетъ ядомъ людей, зараженныхъ въ Яффъ моровою язвою; пишутъ картину, на которой представляютъ, что отъ сильной любви къ человѣчеству онъ прикасается мужественною рукою къ симъ зараженнымъ. Не такъ Св. Лудовикъ изцѣлялъ больныхъ, врученныхъ въ его Царскія руки довѣренностію трогательною и божественною. Впрочемъ, не указывайте на общее мнѣніе; главное правило то, что Государь имѣетъ право располагать имъ ежедневно. Въ полиціи, доведенной у Бонапарта до совершенства, былъ Комитетѣ, уполномоченный направлять умы къ извѣстной цѣли, и надъ симъ Комитетомъ Директоръ общенароднаго мнѣнія. Коварствомъ и безмолвіемъ, сими великими орудіями удерживали народѣ въ заблужденія. Естьли ваши дѣти легли на полѣ сраженія, то думаете ли вы, что по уваженію, или состраданію извѣстятъ васъ обѣ ихъ участи? Нѣтъ, умолчатъ о произшествіяхъ, самыхъ важныхъ для отечества, для Европы, для цѣлаго міра. Непріятель стоитъ въ Mo; вы только свѣдаете о томъ отъ разбѣжавшихся поселянъ; вы окружены мракомъ; ваше безпокойство обращаютъ въ смѣхѣ; ваше страданіе почитаютъ игрушкой; говорятъ съ презрѣніемъ о томъ, что вы можете мыслишь и чувствовать. Вы хотите возвысить голосѣ; шпіонѣ доноситъ на васъ; жандармѣ влечетъ васъ подѣ стражу; военная Коммисія судитъ васъ; вы разстрѣляны и -- забыты.

Не довольно было наложить оковы на отцовъ, надлежало еще располагать судьбою дѣтей. Изъ отдаленнѣйшихъ краевъ Имперіи прибѣгали матери требовать со слезами возвращенія сыновей, отнятыхъ у нихъ правительствомъ. Дѣти наши были записаны въ школахъ, гдѣ научали ихъ при барабанномъ боѣ невѣрію, распутству, ненависти къ домашнимъ добродѣтелямъ и слѣпой покорности самовластителю. Отеческая власть, уважаемая жесточайшими тиранами въ древности, почиталась у Бонапарте злоупотребленіемъ и предразсудкомъ. Онъ хотѣлъ, чтобы дѣти наши были нѣкотораго рода Мамелюками безъ вѣры и Бога, безъ фамиліи и отечества: кажется, что сей врагъ всякаго добра стремился разрушить Францію въ ея основаніи. Столько людей развратилъ и погубилъ онъ въ краткое десятилѣтнее время, сколько не погубили ихъ всѣ Римскіе тираны вмѣстѣ отъ Нерона до послѣдняго гонителя Христіанъ. Тѣ правила, на которыхъ основывалась его Государственная наука, переходили отъ правительства въ разныя состоянія общества; ибо развратное правленіе разпространяетъ порокъ въ народѣ, какъ мудрое правленіе раститъ плоды добродѣтели, Отсутствіе вѣры, любовь къ роскошнымъ наслажденіямъ свыше мѣры достатка, презрѣніе къ нравственнымъ связямъ, духъ случайнаго щастія, насилія и властолюбія неслися съ трона въ семейства. Продолжись еще нѣсколько лѣтъ такое правленіе, и Франція сдѣлалась бы вертепомъ разбойниковъ.

Преступленія нашей революціи были дѣломъ страстей, которыя; всегда оставляютъ способы къ спасенію; было неустройство, а не разрушеніе въ гражданскомъ обществѣ. Нравственность была испорчена, а не была истреблена; совѣсть имѣла свои угрызенія; убійственное хладнокровіе не смѣшивало невиннаго съ виновнымъ; и по тому бѣдствія тогдашнихъ временъ могли быть споро заглажены. Но какъ залѣчить рану, нанесенную рукою того правительства, которое полагало деспотизмъ началомъ порядка; которое произнося имена религіи и морали, разрушало ту и другую своими учрежденіями и своими богохуленіями; которое старалось утвердить порядокъ не закономъ и должностію, но силою и полицейскими шпіонами; которое, наконецъ, считало мертвое состояніе рабства тишиною благоустроеннаго общества, текущаго въ молчаніи по вѣрной стезѣ древнихъ отцовскихъ добродѣтелей. Самыя нещастнѣйшія времена предпочтительнѣе такому состоянію. Естьли междоусобныя брани раждаютъ народные преступленія, то онѣ выводятъ по крайней мѣрѣ частныя добродѣтели, дарованія и великихъ людей. Но въ деспотизмѣ гибнутъ Царства: употребляя во зло всѣ способы, убивая души и тѣла, онъ ведетъ за собою конечное разрушеніе и Завоеваніе...

Хвалятъ управленіе Бонапарта: естьли управленіе состоитъ въ цыфрахъ; естьли для государственной науки надобно только знать, сколько родится въ области хлѣба, вина и масла, сколько остается добрать послѣднихъ червонцевъ и послѣднихъ людей: то безъ сомнѣнія Бонапартъ былъ великій мастерѣ управлять Государствомъ -- не льзя было лучше устроить зла, и образовать порядокъ въ безпорядкѣ. Но естьли лучшій образѣ правленія есть тотъ, который покоитъ народѣ въ мирѣ,-- питаетъ въ немъ благочестіе и правосудіе, бережетъ кровь людей, уважаетъ права собственности и семейства гражданъ, то конечно Бонапартово правленіе было худшее изъ всѣхъ правленій.

И сколько еще ошибокъ и заблужденій въ его собственной системѣ! Расточительное правленіе поглощало часть государственныхъ доходовъ; цѣлыя арміи таможенныхъ надзирателей и сборщиковъ съѣдали налоги, ими забранные. Не было, ни одного мѣстнаго начальника, который бы не имѣлъ подъ своимъ вѣденіемъ пяти, или шести помощниковъ. Бонапартъ объявилъ войну торговлѣ. Естьли процвѣтала во Франціи отрасль промышленности, онъ захватывалъ ее въ свои руки, и у него она засыхала. Табакъ, соль, шерсть, колоніальныя произведенія всякаго рода, все было для него предметомъ гнусной монополіи; онъ сдѣлался единственнымъ купцомъ въ Имперіи. По безсмысленнымъ соображеніямъ, или справедливѣе, по невѣжеству и по явной ненависти въ морскому дѣлу, онъ растерялъ наши колоніи, истребилъ наши флоты. Онъ строилъ большіе корабли, оставляя ихъ гнить въ портахъ, или самъ обезоруживалъ ихъ на содержаніе своего сухопутнаго войска. Разсыпавъ до ста фрегатовъ по всѣмъ морямъ, можно было нанести великій вредъ непріятелю, образовать матросовъ для Франціи, защитить наши купеческія суда, но сіи первыя понятія здраваго смысла не входили въ голову Бонапарта. Не его законамъ должно приписывать успѣхи нашего земледѣлія, а раздѣлу великихъ имѣній, уничтоженію нѣкоторыхъ феодальныхъ правъ, и многимъ другимъ обстоятельствамъ революціоннымъ. Этотъ безпокойный и странный человѣкъ ежедневно тревожилъ народъ, который имѣлъ нужду въ спокойствіи, указами, другъ другу противорѣчущими и невозможными въ исполненіи: вечеромъ нарушалъ онъ законъ, постановленный утромъ. Въ десять лѣтъ расточено имъ пятнадцать тысячъ милліоновъ податей, сумма, превышающая всѣ бывшіе сборы въ продолженіе семидесяти семи лѣтъ царствованія Лудовика XIV. Для него не достаточна было добычи со всего міра и доходу пяти сотъ милліоновъ, размноженіе казни всѣми непозволительными способами было главною его заботою. Каждый Префектъ, каждый Подпрефектъ, каждый Меръ имѣлъ право надбавлять платежъ съ привоза въ городъ, съ земли и селенія, и требовать отъ владѣльца, произвольной суммы на вымышленныя потребности. Франція отдана была на грабительство. Дряхлость, убожество, смерть, воспитаніе, искусство, наука, все взносило подать Государю, у васъ былъ изувѣченный сынъ, калека безъ рукъ и ногъ, не въ состояніи служить; вы обязаны были, по закону конскрипціи выплатить тысячу пятьсотъ франковъ для вашего утѣшенія въ семъ нещастіи. Иногда больный конскриптъ умиралъ до осмотра рекрутскаго наборщика. Вы полагаете, что отецъ увольнялся тогда отъ платежа тысячи пяти сотъ фрагковъ за выправку или увѣчье? Совсѣмъ нѣтъ. Естьли и было объявлено объ изнеможеніи передѣ концемъ жизни, но какъ конскриптъ находился еще въ живыхъ по объявленіи, то отецъ обязанъ былъ отсчитать сумму на гробѣ своего сына. Бѣдному человѣку, который, хотѣлъ учить и воспитать одного дитя своего, надлежало дать сто восемьдесятъ франковъ университету, и сверхъ того обязательство имѣть учителя на своемъ содержаніи. Упоминалъ ли новый авторъ обѣ авторъ древнемъ? Какъ сочиненія послѣдняго впадали въ такъ называемое казенное имущество (dormian public), цензура требовала по пяти су съ каждой приведенной строчки. Естьли, приводя мѣсто изъ древняго автора, вы переводили его, то платили только по двѣ су съ каждой строки; тогда приведенное мѣсто составляло полу-казенное имущество; ибо половина труда принадлежала живому переводчику, а другая умершему автору. Когда Бонапартъ велѣлъ въ зиму 181 года раздать бѣднымъ хлѣбъ, всѣ думали, что плодъ сей щедрости извлеченъ изъ его экономіи; а онъ при семъ случаѣ наложилъ нѣсколько лишнихъ податей, и выбарышничалъ четыре миліона на хлѣбѣ и соли неимущихъ. Наконецъ онъ завладѣлъ доходами похоронъ: достойно было истребителя Французовъ собирать пошлину съ ихъ мертвыхъ тѣлъ! Гдѣ можно было искать правосудія, когда онъ самъ писалъ законы? Законодательный Совѣтѣ имѣлъ смѣлость заговорить противъ него; и его распустили. Одна статья новыхъ кодексовъ совсѣмъ уничтожала собственность; надзиратель имѣній могъ вамъ сказать: "Ваша собственность есть казенная, или національная; на время беру ее подъ секвестръ; а вы просите посему дѣлу, естьли угодно. Когда казна не имѣетъ на то права, то вамъ возвратятъ ваше имѣніе." -- Куда же вамъ прибѣгнуть въ семъ случаѣ? Къ судебнымъ мѣстамъ? Нѣтъ. Такія дѣла предоставляемы были на разсмотрѣніе Государственнаго Совѣта, и производились передъ Императоромъ, который былъ въ тяжбѣ и судья и участьникъ.

Какъ собственность была не надежна, такъ гражданская свобода совсѣмъ не была обезпечена. Что могло быть чудовищнѣе Коммисіи, которая имѣла темницы подѣ своимъ вѣденіемъ? По ея донесенію, человѣкѣ могъ содержаться вѣчно въ заключеніи безъ всякаго слѣдствія, безъ всякаго суда, даже выдержать пытку, быть ночью разстрѣлянъ, на порогѣ темницы удавленъ! При сихъ ужасахъ, Бонапартъ наряжалъ ежегодно Коммисіи для свободы книгопечатанія, для безопасности личной:

Самъ Тиверій такъ не шутилъ никогда надъ родомъ человѣческимъ.

Наконецъ конскрипція увѣнчала творенія его деспотизма. Въ Скандинавіи, которую одинъ Историкъ называешь фабрикой человѣческаго рода, недостало бы довольно людей по требованію сего душегибельнаго устава. Уставѣ конскрипціи останется вѣчнымъ памятникомъ Бонапартова царствованія. Въ немъ заключается все, что могло изобрѣсть тонкое и хитрое тиранство на муку и погибель народовъ: такое учрежденіе есть подлинно адское. Поколѣнія Франціи отбирались въ срокъ опредѣленный, какъ деревья въ лѣсу на порубку: ежегодно восемьдесятъ тысячъ молодыхъ людей было ссѣчено. Но такая смерть казалась еще правильною: не рѣдко удвоивалась, или усиливалась конскрипція чрезвычайнымъ наборомъ; не рѣдко поглощала она предбудущія жертвы, какъ расточитель забираетъ впередъ свои доходы. Напослѣдокъ наборъ производился безъ счету: законныя лѣта, способности требуемыя для воина, идущаго на смерть, ничто не было уважено; и въ семъ отношеніи законъ имѣлъ чудную благосклонность: онъ восходилъ до отрока, низходилъ до старца; отпущенный былъ снова выгнанъ; сынѣ бѣднаго ремесленника, хотя бы онѣ три раза откупался на выработанныя отцемъ немногія деньги, долженъ былъ идти. Ни болѣзнь, ни дряхлость, ни тѣлесные пороки не оправдывали и не спасали. Летучіе отряды обтекали свое отечество какъ непріятельскую землю, чтобы насильственною рукою разхватать послѣдній народъ. Кто жаловался на грабительство, тому отвѣчали, что летучіе отряды жандармовъ состоятъ изъ Красавцевъ, которые утѣшатъ матерей, и возвратятъ ихъ убыль. За отсутствіемъ одного брата брали другаго. Отецъ отвѣчалъ за сына, жена за мужа: отвѣтственность простиралась до самыхъ отдаленныхъ родственниковъ и до сосѣдей; цѣлое селеніе обязывали поручительствомъ за родившагося въ немъ конскрипта. Въ домѣ крестьянина стояли солдаты, и кормились на вырученныя имъ деньги за послѣднюю постель свою до итого времени, пока удастся ему отыскать въ лѣсахъ бѣглаго конскрипта. При варварствѣ было еще безуміе: требовали дѣтей у тѣхъ, которые, къ ихъ щастію, были бездѣтны; мучили людей, чтобы добраться до имени такого человѣка, которой стоялъ только на спискѣ жандармовъ, или конскрипта, которой былъ давно въ службѣ. Беременныхъ женщинъ приводили къ пыткѣ, чтобы они указали мѣсто, гдѣ скрывался первородный плодѣ ихъ. Отцы приносили мертвое сыновнее тѣло, въ знакъ увѣренія, что не могутъ поставить сына живаго. Иныя дѣти изъ богатыхъ семействѣ откупились, имѣя намѣреніе приготовить себя къ должности судей, правителей, ученыхъ, хозяевъ, столь полезныхъ для порядка гражданскаго общества, въ обширной землѣ; но ихъ ввергли въ общую кровавую сѣчу черезъ опредѣленіе въ почетную гвардію. Презрѣніе къ человѣческой жизни до того простиралось, что называли конскриптовъ первою матеріею и пушечнымъ мясомъ. Между поставщиками мяса человѣческаго задавали другѣ другу вопросы, а именно: долго ли выживетъ конскриптъ? Одни утверждали, не долѣе двухъ годовъ, а другіе говорили, три года. Самъ Бонапартъ говорить: у меня 300,000 людей доходу. Онѣ умѣлъ въ 14 лѣтъ своего правленія погубить болѣе пяти миліоновъ Французовъ, болѣе того, что погибло во всѣ наши междоусобныя брани отъ Короля Жана до Генриха IV. Въ послѣдній изтекшій годѣ Бонапартъ забралъ, кромѣ національной гвардіи, одинъ миліонъ триста тысячь человѣкъ,-- что составляетъ болѣе нежели сто тысячъ человѣкъ на мѣсяцъ; а не стыдились говорить, что онъ истратилъ только излищекъ народнаго многолюдства.

Не трудно было предвидѣть того, что случилось: всѣ благоразумные люди говорили, что конскрипція, истощивъ Государство, подвергнетъ его неизбѣжной опасности, когда непріятель наступитъ въ силахъ. До послѣдней капли выжатое рукою палача безкровное тѣло Франціи не могло не защищаться слабо. Но зло конскрипціи состояло не въ одномъ уронѣ людей; она увлекала насъ и всю Европу во мракъ варварства. Отъ конскрипціи рушатся неминуемо ремесла, искусства, изящныя науки. Юноша, которому опредѣлено умереть на девятнадцатомъ году своего возраста, не можетъ заниматься наукою. Сосѣди, невольно прибѣгая къ тѣмъ же способамъ для своего защищенія, удалялись въ свою очередь отъ выгодъ гражданскаго просвѣщенія; и всѣ народы, одни на другихъ стремяся, какъ во времена Готфовъ и Вандаловъ, возвратились бы скоро къ бѣдствіямъ тѣхъ вѣковъ. Разрывая связи общежитія, конскрипція разрушала въ то же время связи семейственныя: съ колыбели привыкая считать себя жертвами, на смерть обреченными, дѣти не повиновались отцамъ, и вели жизнь лѣнивую, праздную, распутную, въ ожиданіи того дня, въ которой пускались на грабежъ и убійство. Какое доброе правило могло укоренишься въ ихъ сердцѣ? Съ другой стороны, отцы и матери въ низкомъ состояніи людей оставляли безъ любви и попеченія дѣтей, которыхъ надлежало имъ скоро лишишься, которыя, казалось, родились имъ на сокрушеніе и въ тягость. Вотъ источникъ сердечнаго ожесточенія и забвенія всѣхъ природныхъ чувствѣ, начало эгоизма, холодности къ добру и злу, равнодушія къ отечеству, вотъ что погашаетъ послѣднюю искру совѣсти, ввергаетъ народы въ рабство, истребляя въ нихъ ненависть къ пороку и любовь къ добродѣтели.

Таково было Бонапартово правленіе во внутренности Франціи.

Когда кроткая и благородная кровь Капетовъ, какъ будто бы отдыхая, переставала раждать героевъ, она производила на свѣтъ Королей добродѣтельныхъ. Одни заслужили имя благоразумныхъ, добрыхъ, справедливыхъ, возлюбленныхъ; другіе имя Великихъ, Августѣйшихъ, Отцовъ искусствъ, наукъ и отечества. Нѣкоторые имѣли страсти, отъ которыхъ пострадали, и очистились симъ страданіемъ; но изъ нихъ ни одинъ не устрашалъ вселенной тѣми пороками, которые тяготѣютъ на памяти Цесарей, и которые Бонапартъ возобновилъ передъ лицемъ свѣта.

Бурбонская фамилія, послѣдняя отрасль священнаго древа, имѣла ту необыкновенную участь, что первый Король ея погибъ подъ мечемъ фанатика, a послѣдній подъ сѣкирою атеиста. Отъ Роберта Шестаго, сына Св. Лудовика, ихъ Предка, Бурбоны не имѣли только въ теченіе столь многихъ вѣковъ славы бѣдствія: но и та слава наконецъ увѣнчала ихъ. Въ чемъ можемъ укорять Бурбоновъ? При имени Генриха IV сердца наши бьются и глаза наполняются слезами; Людовику XIV обязаны мы лучшимъ удѣломъ нашей славѣ. Не мы ли сами нарекли Людовика XVI честнѣйшнимъ человѣкомъ въ Государствѣ? Развѣ для того отрекаемся отъ его крови, что мы ее пролили? развѣ для того отвергаемъ его фамилію, что мы умертвили его сестру, его жену и его сына? Остатокъ сей фамиліи оплакиваетъ въ изгнаніи не свои бѣдствія, a наши. Молодая Принцесса, нами гонимая, отъ нашей вины осиротѣвшая, въ чертогахъ чужихъ земель сожалѣетъ о темницахъ своего отечества. Она могла вступить въ супружство съ Государемъ сильнымъ и славнымъ; но она предпочла руку своего двоюроднаго брата, бѣднаго изгнанника, для того что онъ былъ ея соотечественникъ, и что она не хотѣла отдѣлиться отъ бѣдствій своего семейства. Цѣлый свѣтъ удивляется ея добродѣтелямъ; народы за нею слѣдуютъ, когда она является на гульбищахъ, осыпая ее благословеніями; a мы могли забыть ее! Удалясь изъ своего отечества, гдѣ сердце ея такъ много страдало, она оглянулась и заплакала. Мы, предмѣты ея всегдашней молитвы и любви, мы не знаемъ почти, что она существуетъ въ мірѣ. Чувствую, говорить иногда Принцесса, чувствую, что могу имѣть дѣтей только во Франціи. Трогательное слово, послѣ котораго надлежало бы намъ упасть къ ногамъ ея со слезами раскаянія! Такъ, Герцогиня д'Ангулемъ перестанетъ быть безплодною на плодовитой землѣ отечества! На сей землѣ родятся лилеи: онѣ произрастутъ, и выцвѣтутъ съ новою красотою, будучи орошены кровію столькихъ жертвъ, принесенныхъ въ очищеніе у подножія эшафота Лудовика и Антуанетты.

Братъ Лудовика XVIII, Наслѣдникъ сего Царства, извѣстенъ своимъ просвѣщеніемъ, свободенъ отъ предразсудковъ и непричастенъ мстительному злопамятству. Нѣтъ Государя, который въ нынѣшнее время могъ бы лучше управлять Франціей по духу вѣка и по нашимъ обстоятельствамъ, какъ нѣтъ человѣка неспособнѣе Бонапарта быть Царемъ нашимъ. Государственный уставъ есть дѣло времени и опыта; искусство царствовать требуетъ особливо разсудка и единообразія. Государь, который имѣетъ въ головѣ своей нѣсколько понятій обыкновенныхъ, но полезныхъ, можетъ приличнѣе быть главою народа, нежели чрезвычайный пришлецъ, безпрестанно выдумывающій новые планы, новые законы, и поставляющій науку царствовать въ искусствѣ возмущать народы, перемѣнять уставы, разрушать вечеромъ, что было устроено утромъ. Не только Лудовикъ XVIII имѣетъ тѣ опредѣленныя понятія, ту умѣренность, тотъ здравый смыслъ, которыхъ требуетъ званіе Монарха; но онъ любитъ еще и науки, самъ ученъ и краснорѣчивъ, какъ многіе изъ нашихъ бывшихъ Королей, имѣетъ наконецъ разумъ обширный и просвѣщенный, a характеръ твердый и философическій.

Посмотримъ, кого лучше избрать, Бонапарта ли, возвращающагося къ намъ съ кровавымъ уставомъ конскрипціи, или Лудовика XVIII, идущаго залѣчить наши раны, съ братнинымъ завѣщаніемъ въ рукѣ. Передъ вступленіемъ на Царство, онъ повторитъ слова, начертанныя добродѣтельнымъ Лудовикомъ XVI: "Прощаю отъ истиннаго сердца тѣмъ, которые объявили себя моими врагами, хотя я не подалъ имъ никакой причины, и прошу Бога простить ихъ."

Графъ д'Артуа, откровенный, прямодушный, истинный Французъ по духу и праву, отличается нынѣ своимъ благочестіемъ, своею кротостію, своимъ добросердечіемъ, какъ украшался въ цвѣтущей молодости своею величавою осанною и своею царскою ловкостію. Бонапартъ сраженъ десницею Всевышняго, a не исправленъ опытомъ бѣдствія, отступая въ другіе предѣлы Государства, ускользающаго изъ тиранскихъ рукъ его, онъ влечетъ за собою безвинныя жертвы, окованныя его цѣпями: въ послѣднихъ темницахъ Франціи еще свирѣпствуетъ послѣдняя сила злодѣя. A Графъ д'Артуа вступаетъ въ землю отечественную безъ силы, безъ воинства, незнаемый въ лице Французами. Едва произнесено имя его, и народъ преклоняетъ передъ нимъ колѣно; лобызаетъ ноги его, восклицаетъ со слезами: "Приносимъ тебъ однѣ сердца наши"; извергъ не оставилъ намъ ничего болѣе." По сему отступленію изъ Францію, по сему возвращенію во Францію вы можете видѣть съ одной стороны похитителя, a съ другой Государя законнаго.

Дюкъ д'Ангулемъ предсталъ въ другой области нашей; Бордо, вторый Городъ въ Государствѣ, повергся въ его руки и отечество Генриха XIV приняло съ радостнымъ восторгомъ наслѣдника добродѣтелей Царскаго уроженца Беарнскаго. Не было въ нашихъ воинствахъ оруженосца столь бодрственнаго, каковъ Дюкъ де Берри. Герцогъ Орлеанскій доказалъ своею вѣрностію Королю и Королевской крови, что его имя есть донынѣ украшеніе Франціи. Я говорилъ уже о трехъ поколѣніяхъ Героевъ: о Принцѣ до Конде, о Дюкѣ де-Бурбонъ, и о третьемъ, котораго наименовать предоставляю самому Бонапарту.

Не знаю, повѣритъ ли потомство, что Бурбонскіе Принцы были изгнаны народомъ, имъ обязаннымъ своею славою, безъ всякой вины, безъ всякаго другаго преступленія, кромѣ одного нещастія, на нихъ навлеченнаго послѣднимъ Королемъ ихъ племени, который не былъ тираномъ; нѣтъ, потомство не повѣритъ, что мы изгнали такихъ добрыхъ Принцевъ, нашихъ согражданъ, чтобы поставить у себя правителемъ иностранца, злѣйшаго человѣка въ мірѣ. Воображеніе постигаетъ отчасти республику во Франціи; народъ, въ нещастный часъ безумія, могъ перемѣнить образъ правленія и отвергнуть верховную власть; но, возвратясь къ Монархіи, было бы стыдно и безразсудно хотѣть ее имѣть безъ нашего законнаго Государя, и вѣрить, чтобы она могла существовать безъ него. Пускай трудятся надъ перемѣнами въ конституціи; но никто не имѣетъ права перемѣнать Государя. По какому праву лишаемъ наслѣдниковъ Лудовика XVI того трона, на которой они имѣютъ неоспоримыя права? по какому чудному противорѣчію отдали мы сыну сторожа изъ города Аяччю наслѣдство Роберта Сильнаго? Для безвѣстнаго Италіянца, котораго надлежало вывести ко щастію, обобравъ всѣхъ Французовъ, испровергли мы Салическій законъ, Палладіумъ нашего Государства. Боже мой! куда сокрылась гордость Франціи! Она отвергла великія воспоминанія древности въ пользу Королевскаго поколѣнія, чтобы избрать Бонапарта!

Напрасно будемъ говорить, что Бонапартъ не есть иноземецъ. Въ глазахъ Европы, въ глазахъ всѣхъ непредубѣжденныхъ Французовъ не можетъ онъ не быть иностранцемъ, и таковымъ будетъ онъ передъ судомъ потомства. Оно отнесетъ къ его имени славу нашихъ побѣдъ, a къ нашему имени стыдъ его злодѣянія, Бонапартъ не имѣетъ ничего Французскаго ни въ духѣ, ни во нравахъ. Черты лица его показываютъ его происхожденіе. Не нашимъ языкомъ говорилъ онъ въ младенчествѣ: его выговоръ вмѣстъ съ его именемъ открываютъ его отечество. Отецъ и мать его выжили половину своего вѣка въ подданствѣ Генуэзской республики. Онъ самъ гораздо чистосердечнѣе своихъ льстецовъ; онъ не выдаетъ себя за Француза, онъ ненавидитъ и презираетъ насъ. Не одинъ разъ у него вырывалось слово: Таковы-то вы, Французы! Въ одной рѣчи своей онъ отозвался объ Италіи, какъ о своемъ отечествѣ, о Франціи, какъ o своемъ завоеваніи. Естьли Бонапартъ Французъ, то Французомъ былъ и Туссенъ д'Увертюръ, родившійся въ Французской давнишней колоніи, подъ законами нашими; онъ имѣлъ болѣе права на имя Француза. A иноземецъ, призрѣнный въ дѣтствѣ нашими щедрыми Королями, сидитъ на тронѣ сихъ Королей и жадничаетъ пролитіемъ ихъ крови! Мы образовали его юныя лѣта; изъ благодарности онъ ввергаетъ насъ въ бездну страданія! Видимое дѣло Небеснаго правосудія! Галлы истребили Римъ, a Римляне поработили Галловъ; не рѣдко Французы опустошали Италію, и Медицисы, Галигаи, Мазарины, Наполеоны насъ сокрушили. Италія и Франція должны наконецъ знать другъ друга; имъ не льзя имѣть связи.

Какая отрада, успокоиться наконецъ, послѣ многихъ бѣдствій и смятеній, подъ отеческою властію нашего законнаго Государя! На часъ могли мы быть рабами славы пролитой на Бонапарта блескомъ нашего оружія; нынѣ, когда онъ утратилъ свою послѣднюю честь, не простительно быть невольниками его злодѣйства. Отвергнемъ сего притѣснителя, какъ отвергли его другіе народы! Да не будетъ на насъ нареканія: они убили добродѣтельнѣйшаго Короля въ мірѣ; и не отважимся на защищеніе его жизни; а теперь проливаютъ послѣднюю каплю крови, жертвуютъ остаткомъ народа за пользу иностранца, ненавистнаго для ихъ сердца. Какимъ образомъ невѣрная Франція оправдается въ ея постыдной вѣрности? Развѣ мы захотимъ признаться, что преступленія для насъ пріятны, злодѣянія утѣшительны, тиранство согласно съ нашею пользою? Ахъ, естьли бы союзные Цари и народы, утомяся наконецъ нашимъ упорствомъ, оставили намъ сего безумца; естьли бы мы были такъ подлы и низки, чтобы согласились потерею многихъ владѣній купить безславіе имѣть у себя заразу человѣчества и бича народовъ: то надлежало бы намъ сокрыться въ пустынѣ, перемѣнить имя и языкъ, истребить изъ памяти у себя и у другихъ, что мы были нѣкогда Французами!

Помыслимъ о благоденствіи нашего общаго отечества; судьба его въ рукахъ нашихъ; одно слово можетъ намъ возвратить славу и миръ, уваженіе свѣта, или повергнулъ насъ въ рабство самое постыдное. Возстановимъ Монархію Кловиса, наслѣдство Св. Лудовика, владѣніе Генриха IV. Одни Бурбоны могутъ нынѣ облегчить наши бѣдствія, залѣчить наши раны: ихъ умѣренность, ихъ отеческая любовь, ихъ собственныя нещастія согласны съ пользою Государства, изнуреннаго и утомленнаго бурными потрясеніями; съ ними воцарится справедливость; безъ нихъ нѣтъ ни закона, ни правосудія. Ихъ единственное присутствіе воскреситъ порядокъ, котораго начало въ нихъ заключается. Они добрые, знаменитые, благороднѣйшіе сыны отечества, они болѣе Французы, нежели мы. Сіи Владѣтели цвѣта лилеи славились во всѣ времена чистотою и прямотой ихъ души; они такъ связаны съ корнемъ нашего благонравія, что составляютъ, кажется, часть Франціи, которая безъ нихъ томится какъ въ отсутствіи воздуха и солнца.

Естѣли съ ними все успокоится, естьли они могутъ одни положить конецъ долговременному потрясенію Государственному, то возвращеніе Бонапарта ввергнетъ насъ въ безконечныя бѣдствія. Можетъ ли плодовитѣйшее воображеніе представить себѣ, чѣмъ будетъ сей чудовищный исполинъ, сжатый въ тѣсныхъ предѣлахъ, безъ способовъ пожирать сокровища міра и проливать кровь Европы? можно ли его представить себѣ прикованнаго ко двору раззоренному и обезславленному, и свирѣпствующаго только надъ Французами отъ бездѣйствія? Бонапартъ не перемѣнился и никогда не перемѣнится; всегда онъ будетъ выдумывать уставы, законы и учрежденія безразсудныя, противорѣчущія, или злодѣйскія; всегда будетъ насъ мучить, всегда будетъ подвергать опасности нашу жизнь, свободу и собственность. Ожидая случая возмутить снова спокойствіе міра, онъ приметъ на себя трудъ рушить порядокъ въ нашихъ семействахъ; оставшись рабами среди вольнаго свѣта и предметами общаго презрѣнія, мы дойдемъ до послѣдняго стыда не чувствовать уже нашего порабощенія, и засыпать, подобно восточному невольнику, въ мертвомъ равнодушіи къ тому узлу, которымъ Султанъ на завтра удавитъ насъ.

Мнѣ остается доказать, что возстановленіе Бурбановъ сколько для Франціи, столько и для всей Европы полезно.

Въ разсужденіи частныхъ причинъ, есть ли человѣкъ въ свѣтѣ, который захочетъ положиться на слово Бонапарта? Не въ томъ ли состоитъ искусство его политики, какъ и склонность его сердца, чтобы всегда обманывать, вѣрность слова почитать слабостію ума и дѣломъ глупца, a святость клятвы игрою и обманомъ? Выполнилъ ли онъ одинъ изъ трактатовъ, имъ заключенныхъ съ разными Державами въ Европѣ? Вѣрнѣйшія его завоеванія были всегда слѣдствіемъ нарушеннаго условія во время мира; рѣдко, очищалъ онъ мѣста, когда надлежало сдать ихъ; и нынѣ, при самомъ своемъ пораженіи; онъ имѣетъ нѣсколько крѣпостей въ Германіи, a въ нихъ плоды своего грабительства и свидѣтелей своего обмана.

Но его свяжутъ такъ, чтобы онъ не могъ возобновить своихъ опустошеній! Сколько ни ослабите его силы, уменьшивъ владѣнія Франціи, оставивъ гарнизоны въ пограничныхъ крѣпостяхъ на нѣсколько лѣтъ, принудивъ его выплатить великія суммы, имѣть маленькую армію и уничтожить конскрипцію, -- все напрасно. Еще разъ, Бонапартъ не перемѣнился, злополучіе на него не дѣйствуетъ: ибо онъ стоялъ не выше щастія. Въ тайнѣ и молчаніи придумаетъ онъ мщеніе; вдругъ черезъ годъ, или черезъ два года спокойствія, когда общій союзъ рушится, когда каждая Держава возвратится въ свои границы, онъ вызоветъ насъ къ оружію, воспользуется подростками новаго поколѣнія, захватитъ крѣпости, выступитъ изъ границы и зальетъ Германію новыми силами. И теперь онъ твердитъ о томъ, чтобы идти выжечь Вѣну, Берлинъ, Мюнхенъ; онъ не можетъ выпустить изъ рукъ своихъ добычу. Притекутъ ли еще съ береговъ Днѣпра Россіяне, чтобы даровать въ другой разъ свободу Европѣ? Сей крѣпкій союзъ Царей и народовъ, плодъ двадцатипятилѣтняго страданія, возобновится ли такъ скоро, по разрывѣ всѣхъ нынѣшнихъ узловъ его? Не удастся ли Бонапарту подкупить какого нибудь Министра, обольстить какого нибудь Принца, пробудить слабо дремлющую зависть и склонить въ свою пользу какой нибудь народъ, который, по ослѣпленію, пристанетъ къ его знаменамъ? Наконецъ, будутъ ли живы всѣ тѣ Государи, которые нынѣ царствуютъ, и перемѣна въ правленіи не произведетъ ли перемѣны въ политикѣ? Могутъ ли столько разъ обманутыя Державы повѣрить наружной безопасности? Забудутъ ли они гордость того пришлеца, который обращался съ ними такъ нагло, хвастался, что Короли стоятъ у него въ передней, раздавалъ повелѣнія Государямъ, держалъ шпіоновъ при Дворахъ, и въ слухъ говорилъ, что прежде десяти лѣтъ его династія будетъ древнѣйшею въ Европѣ? Вступятъ ли Цари въ сношеніе съ тѣмъ человѣкомъ, которой засыпалъ ихъ всякаго рода оскорбленіями? Одна любезная Королева плѣняла Европу своею красотою, своимъ мужествомъ и своими добродѣтелями, и онъ ускорилъ ея смерть своими подлыми обидами! Святость Царей не позволяетъ мнѣ повторять всѣхъ его дерзостей, нѣкогда обращенныхъ къ лицу тѣхъ Особъ, которыя нынѣ пишутъ ему уставы въ его чертогахъ. Его оскорбленія достойны только презрѣнія; но польза и величество престоловъ требуютъ, чтобы народы благоговѣли передъ Державами, чтобы Державы преломили мечь хищника и навсегда обезславили право силы, на которомъ Бонапартъ утверждалъ свою гордость и свое царство.

За сими частными разсужденіями представляются другія гораздо важнѣйшія, которыя однѣ могутъ убѣдить союзныя Державы не признавать въ Бонапартѣ государя Франціи.

Важно для спокойствія народовъ, для безопасности троновъ, для фамилій Царскихъ, чтобы человѣкъ съ нижшихъ ступеней общества не могъ никогда взойти на престолъ своего Государя, стать на ряду между законными Властителями, обращаться съ ними какъ съ братьями, и въ перемѣнѣ, его вознесшей, найти силу перевѣсить право Царскаго наслѣдства. Естьли такой примѣръ случится въ мірѣ, то ни одинъ Монархъ не можетъ надѣяться на свою корону. Естьли тронъ Кловиса можетъ, среди просвѣщенія, достаться въ удѣлъ Корсиканцу въ то время, когда потомки Св. Лудовика не имѣютъ вѣрнаго убѣжища, то ни одинъ Царь не можетъ быть увѣреннымъ въ завтрашнемъ днѣ. Остережемся: всѣ Монархіи -- дщери однихъ нравовъ и однѣхъ временъ, всѣ Монархи братья, соединенные духомъ христіанства и древностію воспоминаній. Когда сей великій и прекрасный порядокъ рушится; когда возсядутъ на тронахъ новыя племена, и воцарятся новые нравы, новыя правила, новыя понятія: тогда Европа погибла; и въ теченіе немногихъ лѣтъ измѣнится всеобщій порядокъ Царскаго наслѣдства. И такъ государи должны защитить домъ Бурбоновъ, какъ ихъ собственную фамилію. Сія истина, убѣдительная въ отношеніи къ Царскому сану, важна и въ отношеніи къ природнымъ связямъ. Кровь Бурбоновъ течетъ въ жилахъ многихъ Европейскихъ Государей, которые видятъ въ нихъ знаменитыхъ и безщастныхъ родственниковъ своихъ. Дерзкіе умы, учили народы потрясать троны. Цари должны убѣдить ихъ, что престолы могутъ быть потрясены, но быть разрушены никогда, что, къ щастію міра, короны не зависятъ отъ успсшіха злодѣйства и отъ игры фортуны.

!!!!!!!!!!

Франція, по ея мѣстнымъ и нравственнымъ отношеніямъ къ просвѣщенной Европѣ, должна {Какъ сердце и душа Европы, сказано въ оригиналѣ; но мы не вѣримъ, и читатели наши тому не повѣрятъ: для того мы не внесли въ текстъ самолюбиваго мнѣнія француза. К.} быть щастливою, цвѣтущею и спокойною; но можетъ пользоваться сими благами только въ правленіе своихъ прежнихъ Королей. При всякомъ другомъ правительствѣ продолжатся у насъ тѣ Государственныя потрясенія, которыхъ удары отзываются на всѣхъ концахъ земли. Одни Бурбоны, величествомъ ихъ рода, святостію ихъ правъ, умѣренностію ихъ характера, могутъ быть надежными поруками трактатовъ и вѣрными исцѣлителями всеобщихъ ранъ.

Въ правленіе тирановъ весь нравственный порядокъ останавливается безъ дѣйствія, подобно какъ въ Англіи въ безпокойныя времена останавливаютъ ходъ закона {Habeas corpus.}, обезпечивающаго свободу гражданъ. Всякому извѣстно, что онъ дѣйствуетъ безпорядочно, идетъ не прямою дорогою; но всякой покоряется и угождаетъ притѣснителю; даже люди становятся безсовѣстнѣе и порочныя дѣла творятъ съ ревностною заботливостью. Для извиненія себя во всѣхъ несправедливостяхъ мы надѣемся, что настанутъ лучшіе дни, что никогда возвратятся права свободы и добродѣтели, что идемъ мимо времени неправосудія, какъ мимо дней злополучія. Но въ ожиданіи тиранъ злодѣйствуетъ; передъ нимъ покорствуютъ; онъ влечетъ народъ ко брани, и притѣсняетъ его безпрепятственно. При законномъ Государѣ этого не можетъ случиться: каждый подъ его скипетромъ живетъ въ полномъ дѣйствіи своихъ правъ и своихъ добродѣтелей. Естьлибъ Государь хотѣлъ нарушить ихъ, то ему встрѣтились бы преграды; всѣ Государственные мѣста предстали бы передъ него съ докладами, всѣ подданные съ моленіями, всѣ добрые и вѣрные сыны его съ истинами разсудка, совѣсти и добродѣтели. Вотъ для чего Бонапартъ, владѣя только однимъ селеніемъ во Франціи, гораздо опаснѣе для Европы, нежели Бурбоны съ ихъ Королевствомъ по Реинъ.

Впрочемъ, могутъ ли Цари сомнѣваться въ расположеніи Франціи? Не встрѣтили ли ихъ Французы, какъ освободителей, не завоевателей? не во всѣхъ ли городахъ, въ которые они вступали, оказывалась общая надежда? Со времени шести мѣсяцовъ не раздаются ли во всей Франціи восклицанія; гдѣ Бурбоны? гдѣ Принцы? скоро ли они будутъ? Ахъ! естьли бы выставили бѣлое знамя! Съ другой стороны ненависть къ злодѣю видна во всѣхъ сердцахъ; она такъ велика, что перевѣсила у воинскаго народа всякое негодованіе на приближеніе непріятеля; и мы хотѣли лучше вытерпѣть временное нападеніе, нежели остаться подъ властію Бонапарта на всю жизнь его. Естьли войска наши сражались, то храбрость ихъ достойна удивленія, а участь сожалѣнія. Подобно всѣмъ другимъ французамъ, и болѣе всѣхъ Французовъ ненавидятъ они тирана; но присяга ихъ обязываетъ, и Французскіе гренадеры умираютъ жертвами своей вѣрности. Эта вѣрность внушена однимъ взоромъ на военное знамя: отъ прадѣдовъ до насъ наши воины заключили святый союзъ, и обручились, такъ сказать, съ ихъ мечами. Такъ, не любовь къ рабству, а любовь къ чести повелѣвала имъ жертвы. Но храбрые воины ожидаютъ только слова разрѣшенія. Французы и Союзники да признаютъ въ Бурбонахъ законныхъ Государей; и тотчасъ воинства, по одному слову освобожденныя отъ присяги, станутъ подъ чистыми знаменами, сими свидѣтелями нашего торжества, иногда нашего пораженія, всегда нашей храбрости, и никогда нашего стыда.

Союзные Государи не встрѣтятъ никакихъ препятствій для своихъ намѣреній, когда онѣ желаютъ обезпечить судъ Франціи и Европу. Довольно было славы для ихъ оружія. A мы должны почитать ту славу урокомъ Провидѣнія, Которое насъ караетъ; по крайней мѣрѣ можемъ сказать себѣ въ утѣшеніе, что въ правленіе законныхъ нашихъ Государей не случилось бы того, что совершилось въ правленіи самозванца. Союзные Цари имѣютъ конечно въ виду основательную и прочную славу. Да шествуютъ Монархи съ ихъ гвардіями на площадь нашей революціи, Священнодѣйствіе торжественнаго поминовенія да совершится на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ пали головы Лудовика и Антуанеты, и соборъ Царей, положа руку на олтарь, среди народа Французскаго съ колѣнопреклоненіемъ и въ слезахъ да возгласитъ Лудовика XLVIII Королемъ Французскимъ: они представятъ очамъ народовъ величайшее зрѣлище въ мірѣ, и пріобрѣтутъ славу, которую вѣки помрачить ихъ могутъ.

Уже совершились дѣла великія. За чудесами раждались чудеса. Парижъ, подобно Аѳинамъ, увидѣлъ въ стѳнахъ своихъ иноземцевъ, которые вступили съ великодушіемъ, и пощадили столицу въ память ея славы и ея великихъ мужей. Восемьдесятъ тысячь воиновъ побѣдителей покоились во всю ночь рядомъ, съ нашими гражданами, не прерывая ихъ сна и тишины, не прибігая ни къ малѣйшему насилію, даже не позволяя себѣ торжественной пѣсни побѣды. Это освободители, a не завоеватели. Безсмертная слава и честь Государямъ, которые показали свѣту такой примѣръ умѣренности въ побѣдахъ! Сколько оскорбленій требовало ихъ мщенія; но они не смѣшали народа съ тираномъ, и за то приняли возмездіе ихъ великодушія. Парижскіе жители встрѣтили ихъ какъ собственныхъ Монарховъ, какъ Французскихъ Принцевъ, какъ Бурбоновъ. Скоро мы увидимъ потомковъ Генриха IV; самъ ИМПЕРАТОРЪ АЛЕКСАНДРЪ ихъ обѣщалъ намъ: сей ГОСУДАРЬ помнитъ, что свадебный договоръ Дюка и Дюшессы д'Ангулемъ сбереженъ въ архивахъ его Имперіи. Онъ сохранилъ вѣрно послѣдній Государственный актъ нашего законнаго правленія, и присоединилъ его нынѣ къ сокровищамъ нашихъ хартій, гдѣ мы сохранимъ въ свою очередь повѣствованіе и Его вступленія въ Парижъ, какъ одинъ изъ величайшихъ и славнѣйшихъ памятниковъ въ Исторіи.

Французы! друзья и товарищи въ бѣдствіяхъ! забудемъ наши раздоры, наши вражды, наши заблужденія, для спасенія отечества; обнимемся на развалинахъ любезной земли отечественной; по нашему зову да грядетъ Наслѣдникъ Генриха IV и Лудовика XIV отереть слезы своихъ дѣтей, возвратить, щастіе своему ceмейству и милосердо прикрыть наши раны святымъ покровомъ Лудовика. Подумаемъ, что всѣ претерпѣнныя нами бѣдствія, потеря имуществъ и воинствъ, убіеніе нашихъ дѣтей, смятеніе Франціи, нашествіе непріятелей, есть дѣло одного злодѣя, и что всѣ противныя блага будутъ дѣломъ одного человѣка. И такъ, да гремитъ повсюду спасительный вопль, тотъ вопль, который раздавался у отцевъ нашихъ какъ въ бѣдствіяхъ, такъ и въ побѣдѣ, знакъ нашего мира и благоденствіе, да здравствуетъ Король!

"Вѣстникъ Европы", NoNo 12--13, 1814