ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.
БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ къ журналу "ПРИРОДА И ЛЮДИ"
Переводъ М. П. Волошиновой и * * *.
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
Книгоиздательство П. П. Сойкина
Фамилія моего отца была Пиррипъ, мнѣ же дали христіанское имя Филиппа. Я на своемъ дѣтскомъ языкѣ соединялъ оба эти имени вмѣстѣ и такимъ образомъ получилось одно болѣе короткое и легкое, а именно Пипъ. Самъ я звалъ себя Пипомъ и всѣ меня звали Пипомъ.
Подтвержденіемъ того, что отца моего звали Пиррипъ, можетъ служить надпись на его надгробномъ памятникѣ, а затѣмъ показаніе сестры моей, мистриссъ Джо Гарджери, которая была замужемъ за кузнецомъ. Я никогда не видѣлъ ни отца, ни матери, ни даже ихъ портретовъ (они жили еще до изобрѣтенія фотографіи) и представленіе о ихъ наружности составилось въ моемъ дѣтскомъ воображеніи по надгробнымъ памятникамъ. Форма буквъ на могилѣ отца внушила мнѣ странную мысль, что онъ былъ коренастый, сильный и смуглый мужчина съ черными вьющимися волосами. По характеру надписи на могилѣ матери, ("Джорджіана, жена вышереченнаго") я по дѣтски заключилъ, что мать моя была женщина больная, а лицо у нея было покрыто веснушками. Пять маленькихъ камней ромбоидальной формы въ полтора фута длины каждый, которые стояли рядомъ позади ихъ могилы и были посвящены памяти моихъ пяти маленькихъ братьевъ, въ самомъ еще нѣжномъ возрастѣ отказавшихся отъ участія въ житейской борьбѣ, внушили мнѣ странную мысль, которую я съ благоговѣніемъ поддерживалъ въ себѣ, что всѣ они родились, лежа на спинѣ и заложивъ руки въ карманы своихъ панталонъ, да такъ и не вынимали ихъ всю жизнь.
Жили мы въ болотистой мѣстности, недалеко отъ рѣки и въ двадцати миляхъ отъ моря. Первое самое живое и глубокое впечатлѣніе, полученное мною о нѣкоторыхъ явленіяхъ жизни, относится къ одному достопамятному сырому вечеру, когда я въ первый разъ узналъ, что мрачное, заросшее крапивой мѣсто было кладбище; что Филиппъ Пиррипъ, принадлежавшій къ этому приходу, и Джіорджіана, жена вышереченнаго, умерли и погребены; что Александръ, Варѳоломей, Авраамъ, Товитъ и Роджеръ, дѣти вышереченныхъ, умерли и погребены; что мрачное пустынное мѣсто позади кладбища, перерѣзанное по всѣмъ направленіямъ канавами, плотинами, запрудами, гдѣ виднѣлся повсюду пасущійся скотъ,-- болото; что отливающая свинцомъ извилистая полоса вдали -- рѣка; что находящееся на далекомъ разстояніи логовище, откуда несется вѣтеръ,-- море; что маленькій, дрожащій отъ страха при видѣ всего итого и плачущій комочекъ -- Пипъ.
-- Перестань ревѣть!-- крикнулъ чей-то ужасный голосъ и изъ-за могилы вблизи церковнаго портика вынырнулъ вдругъ какой-то человѣкъ.-- Тише, маленькій чертенокъ, не то я перерѣжу тебѣ горло.
Ужасный человѣкъ въ грубой сѣрой одеждѣ и съ большой желѣзной колодкой на ногѣ. Человѣкъ безъ шляпы, въ стоптанныхъ башмакахъ и съ старой грязной тряпкой, обмотанной вокругъ головы. Человѣкъ, промокшій насквозь, испачканный грязью, изрѣзанный камнями, обожженный крапивой и исколотый шиповникомъ. Онъ хромалъ и дрожалъ всѣмъ тѣломъ, глаза его сверкали и зубы его стучали, когда онъ схватилъ меня за шиворотъ.
-- О, сэръ, не перерѣзывайте мнѣ горло!-- молилъ я его съ ужасомъ.-- О, пожалуйста, сэръ, не дѣлайте этого!
-- Какъ тебя зовутъ?-- сказалъ человѣкъ.-- Живѣй!
-- Пипъ, сэръ!
-- А далѣе,-- сказалъ человѣкъ, уставившись на меня.-- Да, говори же!
-- Пипъ... Пипъ, сэръ!
-- Гдѣ ты живешь,-- сказалъ человѣкъ.-- Укажи пальцемъ!
Я указалъ въ ту сторону, гдѣ была наша деревня, находившаяся на берегу рѣки, на разстояніи одной мили или болѣе отъ церкви, и окруженная ольховыми деревьями.
Человѣкъ смотрѣлъ съ минуту на меня, затѣмъ перевернулъ меня вдругъ внизъ головой и опустошилъ мои карманы. Онъ ничего не нашелъ тамъ, кромѣ куска хлѣба. Когда церковь пришла въ прежнее положеніе...-- когда онъ внезапно схватилъ меня за ноги и перевернулъ меня головой внизъ, мнѣ показалось, будто шпицъ ея находится у меня подъ ногами,-- когда церковь пришла въ прежнее положеніе, я сидѣлъ на высокой надгробной плитѣ и дрожалъ всѣмъ тѣломъ, пока онъ ѣлъ мой кусокъ хлѣба.
-- Ну, щенокъ,-- сказалъ онъ, облизывая губы,-- и щеки же у тебя! t
Да, щеки у меня были, кажется, пухлыя, хотя я былъ вообще слабый и для своихъ лѣтъ малорослый ребенокъ.
-- Чортъ меня возьми, если я не съѣмъ ихъ,-- сказалъ онъ, съ угрозой качая своей головой,-- да, отчего бы и не съѣсть!
Я серьезно выразилъ ему свою надежду, что онъ не сдѣлаетъ этого и еще крѣпче ухватился за надгробную плиту, на которую онъ посадилъ меня, частью чтобы удержаться на ней, частью чтобы удержаться отъ слезъ.
-- Слушай, ты!-- сказалъ человѣкъ.-- Гдѣ твоя мать?
-- Здѣсь, сэръ!-- отвѣчалъ я.
Онъ вздрогнулъ, отбѣжалъ на нѣсколько шаговъ, затѣмъ остановился и сталъ смотрѣть на меня черезъ плечо.
-- Вотъ здѣсь, сэръ!-- робко сказалъ я ему.-- "Тожъ, Джорджіана". Это моя мать.
-- О!-- сказалъ онъ, возвращаясь ко мнѣ.-- Такъ это, значитъ, твой отецъ рядомъ съ твоею матерью?
-- Да, сэръ!-- сказалъ я.-- Онъ также принадлежалъ къ этому приходу.
Ага!-- пробормоталъ онъ съ задумчивымъ видомъ.-- У кого же ты живешь?... Если предположить, что ты останешься въ живыхъ... такъ какъ я этого не рѣшилъ еще.
-- У моей сестры, сэръ!.. У мистриссъ Джо Гарджери... жены Джо Гарджери, кузнеца, сэръ!
-- Кузнеца?!-- воскликнулъ онъ и взглянулъ на свою ногу.
Мрачно посматривалъ онъ нѣсколько разъ то на свою ногу, то на меня и вдругъ подошелъ къ надгробной плитѣ, гдѣ я сидѣлъ, схватилъ меня за обѣ руки и, дерзка за нихъ, опрокинулъ меня назадъ, какъ только могъ, такъ что глаза его грозно смотрѣли на меня сверху внизъ, а я безпомощно смотрѣлъ на него снизу вверхъ.
-- Ну, слушай!-- сказалъ онъ.-- Дѣло идетъ о томъ, оставить ли мнѣ тебя въ живыхъ или нѣтъ? Знаешь ты, что такое напилокъ?
-- Да, сэръ!
-- А съѣстное знаешь?
-- Да, сэръ!
При каждомъ вопросѣ онъ опрокидывалъ меня все больше и больше съ тою цѣлью, вѣроятно, чтобы внушить мнѣ мысль о моей безпомощности и опасности, которой я подвергался.
-- Ты достанешь мнѣ напилокъ!-- Онъ наклонилъ меня еще ниже.-- Ты принесешь мнѣ чего-нибудь съѣстного!-- Еще ниже.-- Принесешь то и другое мнѣ!-- Еще ниже..-- А не принесешь, такъ я вырву изъ тебя сердце твое и печенку -- Еще ниже.
Я такъ испугался и у меня такъ закружилась голова, что я изо всѣхъ силъ уцѣпился за него руками и сказалъ:
-- Не будете ли такъ добры, сэръ, поставить меня головой вверхъ... быть можетъ, голова моя перестанетъ тогда кружиться и мнѣ легче будетъ слушать васъ.
Въ отвѣтъ на это онъ такъ меня перекувыркнулъ, что мнѣ показалось, будто даже церковь перепрыгнула черезъ свой собственный шлицъ. Послѣ этого онъ схватилъ меня за руки, поставилъ на надгробную плиту и обратился ко мнѣ съ слѣдующими ужасными словами:
-- Завтра рано утромъ ты принесешь мнѣ напилокъ и чего-нибудь поѣсть. Все это ты принесешь мнѣ вотъ на ту старую баттарею. Ты это сдѣлаешь и затѣмъ никогда ни единымъ словомъ, ни единымъ знакомъ не покажешь никому, что ты видѣлъ такого человѣка, какъ я, или вообще кого-нибудь, и тогда только ты останешься въ живыхъ. Смѣй только не послушаться меня и обмолвись хоть однимъ словечкомъ, такъ сейчасъ у тебя вырѣжутъ сердце и печенку и съѣдятъ. Не думай, что я здѣсь одинъ. Тутъ вмѣстѣ со мной прячется еще одинъ молодой человѣкъ, а въ сравненіи съ этимъ молодымъ человѣкомъ я настоящій ангелъ. Онъ слышитъ каждое слово, что я тебѣ говорю. Молодой человѣкъ этотъ отлично знаетъ, какъ справиться съ такимъ мальчикомъ, какъ ты, и съ его сердцемъ, и съ его печенкой. Напрасно такому мальчику прятаться отъ этого молодого человѣка. Пусть себѣ мальчикъ запираетъ двери на замокъ, пусть забирается въ теплую постель, пусть закутывается со всѣхъ сторонъ своимъ одѣяломъ, пусть считаетъ, что онъ въ полной безопасности, молодой человѣкъ все таки тихонько, тихонько проберется къ нему и вытащитъ изъ дому. Мнѣ большого, большого труда стоило удержать этого молодого человѣка, чтобы онъ не расправился съ тобою. Ахъ, какъ трудно было не пускать его къ тебѣ! Ну, что ты скажешь на это?
Я сказалъ ему, что завтра рано утромъ принесу ему напилокъ и разныхъ кусочковъ ѣды, какіе только найду.
-- Скажи:-- "убей меня Богъ, если я не приду!"
Я повторилъ эти слова и онъ поставилъ меня на землю.
-- Смотри-же!-- продолжалъ онъ.-- Помни, что тебѣ надо сдѣлать и не забывай молодого человѣка. Ступай теперь домой!
-- Спо... спокойной ночи, сэръ!-- еле пролепеталъ я.
-- Именно такъ!...-- сказалъ онъ, окидывая взоромъ сырую, болотистую мѣстность.-- Тутъ только одного и можно пожелать... стать лягушкой или рыбой!
Дрожа всѣмъ тѣломъ, онъ обхватилъ себя обѣими руками, какъ бы для того, чтобы не развалиться на части и направился, прихрамывая, къ низкой церковной оградѣ. Я смотрѣлъ на него, когда онъ пробирался среди крапивы и колючихъ кустарниковъ, которые росли по краямъ зеленой насыпи, и мнѣ казалось, что онъ нарочно обходитъ могилы, изъ боязни, чтобы оттуда не высунулись руки мертвецовъ, которыя схватятъ его за ноги и потащатъ къ себѣ въ могилы.
Дойдя до церковной ограды, онъ перелѣзъ черезъ нее, какъ человѣкъ, у котораго ноги окоченѣли и не сгибаются; тутъ онъ остановился и взглянулъ въ мою сторону. Какъ только я увидѣлъ это, такъ тотчасъ пустился во всѣ лопатки домой. Продолжая бѣжать, я на нѣкоторомъ разстояніи оглянулся назадъ черезъ плечо и увидѣлъ, что онъ идетъ въ рѣкѣ, по прежнему обхвативъ себя обѣими руками и съ трудомъ переступая больной ногой по огромнымъ камнямъ, которые разбросаны тамъ и сямъ для удобства пѣшеходовъ во время проливныхъ дождей и разливовъ рѣки.
Болото виднѣлось на горизонтѣ и казалось теперь длинной чертой полосой, когда я снова остановился, чтобы взглянуть на него; рѣка также казалась горизонтальной полосой, но только далеко не такой широкой и не такой черной, а небо позади нихъ превратилось въ цѣлый рядъ красныхъ полосъ съ промежуточными между ними черными. На самой окраинѣ рѣки я еле различалъ всего только два чернѣющихъ предмета, которые стояли прямо; одинъ изъ нихъ была, вѣха, подлѣ которой причаливали рыбаки; это была крайне безобразная штука, представлявшая собою шестъ, на верхушкѣ котораго, торчала опрокинутая вверхъ дномъ бочка безъ обручей. Другой предметъ была висѣлица и на ней остатки цѣпей, на которыхъ былъ когда-то повѣшенъ пиратъ. Человѣкъ шелъ то направленію къ послѣдней, какъ будто онъ былъ этимъ пиратомъ, который вернулся къ жизни и явился сюда, чтобы его снова повѣсили. Мысль эта привела меня въ неописанный ужасъ и мнѣ показалось, будто коровы также, подняли головы и смотрѣли вслѣдъ ему, хотя я не понималъ, о чемъ онѣ собственно могли думать. Я оглянулся кругомъ, нѣтъ ли гдѣ по сосѣдству ужаснаго молодого человѣка, но нигдѣ не увидѣлъ ни малѣйшихъ признаковъ его присутствія. На меня снова напалъ ужасъ и я, не останавливаясь ни на минуту, пустился бѣжать домой.
Сестра моя, мистриссъ Джо Гарджери, была на. двадцать лѣтъ старше меня и пользовалась большой извѣстностью среди своихъ сосѣдей, потому что воспитала меня "рукой". Въ это время я пытался много разъ объяснить себѣ значеніе такого страннаго выраженія и, зная, какъ тяжела и сильна, ея рука, и какъ часто накладывала она эту руку на своего мужа и на меня, я пришелъ къ тому заключенію, что рукой своей она воспитываетъ не только меня, но и Джо Гарджери.
Ее очень то она была добродушная на видъ женщина, моя сестра, и производила, на меня такое впечатлѣніе, что она "рукой" женила на себѣ Джо Гарджери. Джо былъ очень красивый мужчина, съ вьющимися бѣлокурыми волосами, окаймлявшими его лицо, съ глазами неопредѣленнаго голубого цвѣта, который какъ бы сливался съ бѣлизной его бѣлковъ. Это былъ чрезвычайно мягкій, добродушный, нѣжный, веселый человѣкъ и хорошій товарищъ, Геркулесъ по физическому сложенію, какъ и по слабости своего характера.
У сестры моей, мистриссъ Джо, были черные волоса и черные глаза и при этомъ необыкновенно красное лицо; мнѣ часто приходило въ голову, что она вмѣсто мыла моется мускатнымъ цвѣтомъ. Она была высокая и костлявая и носила всегда грубый передникъ, завязанный назади двумя петлями, съ четырехугольнымъ нагрудникомъ впереди, который былъ весь утыканъ иголками и булавкамъ Передникъ этотъ она вмѣняла себѣ въ особенную заслугу и постоянно упрекала Джо въ томъ, что она его носила. Не знаю только, право, зачѣмъ она, собственно, его носила, а если ей нужно было носить, то почему именно она цѣлый день не снимала его.
Кузница Джо примыкала къ нашему дому, построенному изъ дерева, какъ и большинство зданій нашей мѣстности въ то время. Когда я прибѣжалъ домой съ кладбища, то кузница была уже заперта, а Джо сидѣлъ одинъ въ кухнѣ. Мы съ Джо были товарищами но страданію и жили другъ съ другомъ по-товарищески. И на этотъ разъ, не успѣлъ я поднять щеколду въ дверяхъ и заглянуть въ кухню, гдѣ у камина сидѣлъ Джо, какъ онъ тотчасъ же по-товарищески сообщилъ мнѣ:
-- Мистриссъ Джо разъ двѣнадцать выходила изъ дому искать тебя, Пипъ! Только, только что вотъ вышла опять.
-- Да?
-- Да, Пипъ,-- сказалъ Джо;-- а хуже всего то. что и щекоталку взяла съ собой.
При этомъ непріятномъ извѣстіи я съ отчаяніемъ уставился на огонь и принялся крутить единственную пуговицу на своемъ сюртукѣ до тѣхъ поръ, пока она не оторвалась совсѣмъ. Щекоталкою мы называли камышевую трость съ тонкимъ кончикомъ, которая стала мягкой отъ частаго соприкосновенія съ моей бренною оболочкой.
-- Она то садилась,-- говорилъ Джо,-- то вскакивала, хваталась за щекоталку и рвала, и метала. Вотъ что она дѣлала,-- сказалъ Джо, медленно мѣшая кочергой въ каминѣ.-- Да, Пинъ, рвала и метала!
-- А давно она вышла, Джо?
Я всегда, обращался съ нимъ, какъ съ старшимъ ребенкомъ или просто за просто, какъ съ равнымъ.
-- Да,-- отвѣчалъ Джо,-- поглядывая на часы,-- прошло пять минутъ съ тѣхъ поръ, какъ она рвала, и метала, Пипъ! Идетъ!... Спрячься скорѣй за дверь, дружище!... Туда, за полотенце!
Я послушался его. Моя сестра, мистриссъ Джо, быстро распахнула дверь и, почувствовавъ въ то же время какое то препятствіе за пей, сразу догадалась въ чемъ дѣло и пустила въ ходъ щекоталку. Въ заключеніе она швырнула меня къ Джо,-- я частенько служилъ ей супружескимъ метательнымъ снарядомъ,-- и Джо, всегда довольный возможностью поддержать меня, поставилъ женя подъ защиту камина и прикрылъ меня собой.
-- Гдѣ ты пропадалъ, обезьянья морда?-- сказала мистриссъ Джо, топая ногой.-- Сейчасъ говори, гдѣ пропадалъ? Ты что это? А? Безпокоить меня вздумалъ? Пугать меня вздумалъ? Вотъ вытащу васъ обоихъ оттуда, хотя бы васъ тамъ было пятьдесятъ Пиповъ и пятьсотъ Гарджери.
-- Я былъ только на кладбищѣ,-- отвѣчалъ я со своего стула, продолжая плакать и потирать себѣ тѣло.
-- На кладбищѣ!-- повторила моя сестра.-- Не будь меня, давно бы ты былъ уже на кладбищѣ вмѣсто того, чтобы стоять здѣсь! Кто воспиталъ тебя "въ ручную"?
-- Вы,-- отвѣчалъ я.
-- А какъ я дѣлала это, хотѣлось бы мнѣ знать?-- воскликнула моя сестра.
-- Не знаю,-- прохныкалъ я.
-- Не знаю!-- сказала моя сестра.-- Ну, а я знаю, что ужъ больше никогда не сдѣлаю этого. Смѣло могу сказать, что ни разу не снимала этого передника съ тѣхъ поръ, какъ ты родился. Достаточно съ меня и того, что я жена кузнеца (обращаясь къ Гарджери), а тутъ еще будь твоей матерью.
Я уныло смотрѣлъ на огонь и разныя мысли мелькали у меня въ головѣ. Я думалъ о бѣгломъ съ желѣзнымъ кольцомъ на ногѣ, о таинственномъ молодомъ человѣкѣ, о напилкѣ, о съѣстномъ, о гнетущемъ меня ужасѣ, подъ вліяніемъ котораго я собирался обокрасть людей, давшихъ мнѣ пріютъ, и мнѣ казалось, что даже раскаленные угли въ каминѣ укоризненно смотрятъ на меня.
-- Ахъ!-- сказала мистриссъ Джо, ставя камышинку на обычное, мѣсто.-- Кладбище... да! О чемъ же вамъ и говорить какъ не о кладбищѣ, вамъ двоимъ! (Одинъ изъ насъ не единаго слова не сказалъ о кладбищѣ). Ужъ вы рано или поздно уложите меня на кладбищѣ, уложите!... Прекрасная парочка выйдетъ изъ васъ безъ меня, нечего сказать!
Пока мистриссъ Джо занималась приготовленіями къ чаю, Джо внимательно смотрѣлъ на меня, какъ бы мысленно разсуждая о томъ, какая, дѣйствительно, выйдетъ изъ насъ пара, если, паче чаянія, случится вдругъ выше упомянутое печальное обстоятельство. Затѣмъ онъ продолжалъ сидѣть въ прежней позѣ, поглаживая правой рукой свои кудри и бакенбарды и внимательно слѣдя голубыми глазами за всѣми движеніями мистриссъ Длю, что онъ дѣлалъ всегда, когда она бывала въ такомъ состояніи духа.
Сестра моя всегда однимъ и тѣмъ же способомъ приготовляла намъ хлѣбъ съ масломъ. Она крѣпко накрѣпко прижимала хлѣбъ къ своему нагруднику, вслѣдствіе чего туда попадали то иголки, то булавки, которыя затѣмъ попадали намъ въ ротъ. Послѣ этого она брала ножомъ масло (не очень много) и намазывала, имъ хлѣбъ на аптекарскій манеръ, какъ пластырь, пользуясь для этого обѣими сторонами ножа съ необыкновенной ловкостью и проворствомъ и искусно счищая масло вкругъ корки. Проведя въ послѣдній разъ ножемъ но краямъ пластыря, она отрѣзывала толстый кусокъ и, не снимая его со всего хлѣба, раздѣляла его пополамъ, послѣ чего одну половину передавала Длю, а другую мнѣ.
Сегодня я, не смотря на то, что былъ голоденъ, не рѣшался ѣсть своей порціи. Я чувствовалъ, что долженъ оставить что-нибудь въ запасѣ для своего ужаснаго знакомаго и его союзника ужаснаго молодого человѣка. Я зналъ, какъ аккуратно вела свое хозяйство мистриссъ Джо и предполагалъ, что самые тщательные поиски мои не доставятъ мнѣ ничего годнаго для пищи, а потому рѣшилъ спрятать свой кусокъ хлѣба съ масломъ, пропустивъ его между штанами и ногой.
Не легко, ой, какъ не легко было исполнить это намѣреніе Легче было бы мнѣ спрыгнуть съ крыши самаго высокаго дома или нырнуть въ самую глубокую воду. Но еще труднѣе было сдѣлать это такъ, чтобы не замѣтилъ Джо. Выше я упоминалъ уже, кажется, что мы съ нимъ, какъ товарищи по страданію, всегда очень дружески относились Другъ къ другу и по вечерамъ имѣли привычку сравнивать, кто изъ насъ скорѣе ѣстъ свой кусокъ, молча показывая ихъ время отъ времени другъ другу и какъ бы взаимно поощряя этимъ другъ друга. И на этотъ разъ Джо также нѣсколько разъ показывалъ мнѣ свой быстро уменьшающійся ломоть, приглашая меня приступить къ нашему обычному дружескому состязанію, но всякій разъ, къ своему удивленію, замѣчалъ, что я сижу по прежнему, держа на одномъ колѣнѣ желтую кружку съ чаемъ, а на другомъ нетронутый кусокъ хлѣба съ масломъ. Придя, наконецъ, въ отчаяніе, я рѣшилъ, что это должно быть сдѣлано во что бы то ни стало, а потому надо это сдѣлать наиболѣе правдоподобнымъ образомъ, приноравливаясь къ обстоятельствамъ. Воспользовавшись тѣмъ моментомъ, когда Джо, взглянувъ на меня, снова отвернулся, я пропустилъ хлѣбъ въ штаны.
Джо былъ видимо разстроенъ тѣмъ обстоятельствомъ, что у меня пропалъ аппетитъ, и задумчиво, безъ всякаго удовольствія откусывалъ кусокъ за кускомъ. Онъ медленнѣе обыкновеннаго жевалъ его, останавливаясь по временамъ, и затѣмъ проглатывалъ, какъ пилюлю. Онъ собирался откусить еще одинъ кусокъ и даже наклонилъ на бокъ голову, чтобы это было удобнѣе сдѣлать, когда взоръ его упалъ на меня и онъ увидѣлъ, что мой кусокъ хлѣба куда то исчезъ.
Джо былъ до того удивленъ и ошеломленъ случившимся, что такъ и остался съ ломтемъ во рту, выпяливъ на меня глаза, что не могло, само собою разумѣется, ускользнуть отъ вниманія сестры.
-- Въ чемъ дѣло?-- спросила она, ставя на столъ чашку.
-- Слушай ты,-- бормоталъ мнѣ Джо, кивая головой съ видомъ упрека.-- Пипъ, дружище! Бѣды себѣ ты надѣлаешь. Онъ застрянетъ гдѣ нибудь у тебя... Ты вѣдь не успѣлъ пережевать его, Пипъ!
-- Да что тамъ случилось такое?-- спросила сестра еще болѣе рѣзкимъ тономъ на этотъ разъ.
-- Если ты можешь откашляться, Пипъ, то, пожалуйста, сдѣлай это,-- сказалъ Джо, приходя постепенно въ ужасъ.-- Штуки штуками, а здоровье здоровьемъ.
Сестра окончательно вышла изъ себя и, набросившись на Дэко, раза два дернула его за бакенбарды и ударила затылкомъ объ стѣну; я сидѣлъ неподвижно на мѣстѣ, чувствуя себя виноватымъ то всемъ происшедшемъ.
-- Ну, теперь, надѣюсь, ты скажешь мнѣ въ чемъ дѣло, боровъ толстомясый!-- сказала сестра, задыхаясь отъ волненія.
Джо съ безпомощнымъ видомъ взглянулъ на нее, а затѣмъ съ такимъ же безпомощнымъ видомъ взглянулъ и на меня.
-- Знаешь что, Пипъ,-- сказалъ онъ торжественно, держа послѣдній кусокъ хлѣба за щекой и говоря со мной такимъ дружескимъ тономъ, какъ будто мы были съ нимъ одни,-- я и ты, мы всегда были друзьями, и я послѣдній человѣкъ, который способенъ былъ бы что либо сказать на тебя. Но сдѣлать такой...-- онъ подвинулъ свой стулъ, взглянулъ на полъ между нами, потомъ снова на меня и продолжалъ,-- такой необыкновенный глотокъ!!...
-- Все сразу проглотилъ... да?-- крикнула моя сестра.
-- Знаешь, дружище,-- сказалъ Джо, продолжая держать за щекой кусокъ хлѣба и обращаясь ко мнѣ, а не къ мистриссъ Джо,-- продѣлывалъ и я такія штуки, когда былъ твоихъ лѣтъ... и частенько... на пари съ такими же мальчишками... но я никогда не видѣлъ, чтобы кто нибудь глоталъ такіе куски, Пипъ!... И какъ, какъ только ты не умеръ!
Сестра моя, какъ безумная, бросилась ко мнѣ, схватила меня за волосы и ничего больше не сказала, кромѣ слѣдующихъ ужасныхъ словъ:
-- Ступай сюда и пей лекарство!
Какая то медицинская бестія ввела въ то время въ употребленіе дегтярную воду, какъ лекарство противъ всѣхъ болѣзней, и мистриссъ Джо всегда имѣла въ своемъ шкапу значительное количество этого средства; она вѣрила, что цѣлебныя свойства его вполнѣ соотвѣтствуютъ его невѣроятно мерзкому вкусу. Цѣлебный элексиръ, какъ укрѣпляющее средство, много разъ узко вливался въ меня и въ такомъ количествѣ, что отъ меня начинало нести дегтемъ, какъ отъ заново осмоленнаго забора. Въ этотъ вечеръ доза, предназначенная для меня, дошла до цѣлой пинты, которую мистриссъ Дэко вливала мнѣ въ ротъ прямо изъ бутылки, стиснувъ мою голову у себя подъ рукой. Джо отдѣлался полупинтой лекарства, которое его заставили проглотить за то, что "его тошнитъ". Судя по себѣ, я могу, дѣйствительно, сказать, что меня тошнило не только послѣ пріема лекарства, но и до пріема его.
Нѣтъ ничего ужаснѣе угрызеній совѣсти, которыя мучатъ взрослаго человѣка или мальчика, но когда къ этимъ угрызеніямь совѣсти присоединяется еще тяжкое бремя, скрытое въ штанахъ, то они (могу подтвердить собственный опытомъ) являются тогда величайшимъ наказаніемъ въ мірѣ. Сознаніе, что я собираюсь обокрасть мистриссъ Джо -- у меня ни разу не мелькнуло въ головѣ, что я обокрадываю и Джо, ибо все, что касалось хозяйства, я никогда не считалъ его собственностью,-- соединенное съ необходимостью придерживать рукой хлѣбъ съ масломъ, когда я сидѣлъ или когда я вынужденъ былъ почему либо пройти черезъ кухню, приводило меня положительно въ отчаяніе. Когда вѣтеръ, дувшій съ болота, попадалъ въ каминъ, заставляя огонь разгораться ярче и сильнѣе, мнѣ казалось, что я слышу откуда-то извнѣ голосъ человѣка съ желѣзной колодкой на ногѣ, который говоритъ мнѣ, что онъ не намѣренъ голодать до завтра и хочетъ, чтобы ему сейчасъ же дали ѣсть. Затѣмъ я начиналъ думать:-- что если молодой человѣкъ, котораго съ такимъ трудомъ удержали, чтобы онъ не набросился на меня, потеряетъ вдругъ терпѣніе или ошибется во времени и сочтетъ себя въ полномъ правѣ, не дожидаясь завтрашняго дня, завладѣть моимъ сердцемъ и печенкой? Если правда, что волоса, становятся дыбомъ, то ужъ мои, навѣрное, должны были бы подняться дыбомъ. Я, впрочемъ, быть можетъ этого никогда, и ни съ кѣмъ не случалось?
Былъ канунъ Рождества и меня заставили мѣшать пуддингъ, предназначенный для завтрашняго дня, и мѣшалъ я его ровно отъ семи до восьми часовъ вечера. Я дѣлалъ это съ тяжелымъ бременемъ у ноги (что заставляло меня неустанно думать о человѣкѣ съ желѣзной колодкой) и все время чувствовалъ, какъ хлѣбъ съ масломъ сползаетъ къ лодыжкѣ при малѣйшемъ движеніи моемъ, что въ концѣ концовъ стало для меня положительно нестерпимымъ. По счастью мнѣ удалось выбрать удобную минуту и проскользнуть въ свою комнатку на чердакѣ.
-- Что это!-- воскликнулъ я, сидя у камина, чтобы погрѣться немного передъ тѣмъ, какъ идти спать.-- Изъ большой пушки?.. Слышишь, Джо?
-- А...-- отвѣчалъ онъ.-- Опять какой-нибудь колодникъ убѣжалъ.
-- Что это значитъ, Джо?-- спросилъ я.
Мистриссъ Джо, имѣвшая привычку всюду вмѣшиватъся со своими объясненіями, крикнула такимъ же грубымъ голосомъ, какимъ она обыкновенно предлагала дозу дегтярной воды:
-- Убѣжалъ! Убѣжалъ!
И сказавъ это, мистриссъ Джо снова принялась за вязанье, а я, воспользовавшись этимъ, приложился ртомъ къ уху Джо и спросилъ:
-- Что такое колодникъ?
Джо сложилъ свои губы, какъ это дѣлаютъ, чтобы отвѣтить тихо, но изъ всего его отвѣта я понялъ одно только слово "Пипъ".
-- Вчера вечеромъ,-- продолжалъ онъ громко,-- послѣ захода солнца убѣжалъ колодникъ! Вчера стрѣляли, чтобы дать знать о побѣгѣ. А теперь вѣрно убѣжалъ другой.
-- Кто стрѣлялъ?-- спросилъ я.
-- Что за противный мальчишка!-- вмѣшалась моя сестра, мрачно поглядывая на меня изъ за своего вязанья.-- Только и знаетъ, что лѣзетъ со своими вопросами. Не спрашивай и никто тебѣ лгать не будетъ.
Я подумалъ про себя, что не особенно хорошо съ ея стороны говорить, что будто она будетъ мнѣ лгать, если я стану лѣзть къ ней съ вопросами. Но она вообще никогда и ни при комъ не стѣснялась въ своихъ выраженіяхъ.
Въ эту минуту Джо еще сильнѣе подстрекнулъ мое любопытство, стараясь съ величайшими усиліями открыть пошире ротъ и придать губамъ такую форму, чтобы вышло какое-то слово, которое мнѣ показалось похожимъ на слово "дуется". Я, само собою разумѣется, кивнулъ незамѣтно въ сторону мистриссъ Джо и приложилъ палецъ ко рту, какъ бы говоря: "она?" Но Джо не слушалъ меня и, открывъ широко ротъ, придалъ ему форму какого то невѣроятнаго слова. Увы! я не понялъ его.
-- Мистриссъ Джо,-- сказалъ я, обращаясь къ ней, какъ къ послѣднему источнику,-- мнѣ хотѣлось бы знать -- если вы не разсердитесь,-- откуда былъ этотъ выстрѣлъ?
-- Ахъ ты, Божій младенецъ,-- выкликнула моя сестра такимъ голосомъ, какъ будто бы сказала одно, а думала сказать совсѣмъ обратное.-- Съ понтона!
-- О!-- сказалъ я, глядя на Джо.-- Понтонъ!
Джо кашлянулъ съ оттѣнкомъ упрека, какъ бы говоря:
-- Говорилъ же я тебѣ!
-- А что такое понтонъ?
-- Ну, какъ валъ нравится этотъ мальчишка!-- воскликнула моя сестра, указывая на меня спицей и съ негодованіемъ качая головой.-- Отвѣть ему на одинъ вопросъ, онъ тебя закидаетъ другими. Понтоны это тюремныя суда, что стоятъ тамъ, далеко, за болотомъ.
-- Хотѣлось бы мнѣ знать кого туда садятъ и за что садятъ?-- продолжалъ я съ рѣшимостью отчаянія.
Этого ужъ было слишкомъ много для мистриссъ Джо и она вскочила, со своего мѣста.
-- Слушай, мальчишка! Не для того воспитала я тебя "въ рукопашную", чтобы ты мучилъ людей своими глупыми вопросами! Велика заслуга, нечего сказать! Всякій былъ бы вправѣ порицать меня тогда. На понтоны, видишь ли, отправляютъ такихъ Людей, которые убиваютъ, грабятъ, дѣлаютъ фальшивыя монеты и всякое зло людямъ. Такіе люди начинаютъ всегда съ того, что мучатъ всѣхъ своими вопросами, а потому -- вонъ, сію же минуту, и въ постель!
Мнѣ никогда не давали свѣчи, когда я шелъ ложиться спать, а потому я подымался по лѣстницѣ среди полной тьмы; въ головѣ у меня слышался шумъ и звонъ вслѣдствіе того, вѣроятно, что мистриссъ Джо сопровождала послѣднія слова акомпаниментомъ, который она исполнила съ помощью наперстка на моей головѣ. Но еще большій ужасъ овладѣлъ мною при мысли о томъ, что я предназначенъ судьбою для понтоновъ. Я видѣлъ теперь ясно этотъ путь передъ собою. Я началъ съ вопросовъ, а теперь собирался ограбить мистриссъ Джо.
Съ этого времени, которое осталось далеко позади меня, я часто думалъ о томъ, какъ мало понимаютъ люди, до чего можетъ довести ребенка ужасъ. Не въ томъ дѣло благоразумна ли причина, порождающая этотъ ужасъ, или нѣтъ, а именно, въ самомъ ужасѣ. Я чувствовалъ смертельный ужасъ при мысли о молодомъ человѣкѣ, жаждущемъ моего сердца и печенки; я чувствовалъ смертельный ужасъ при мысли о его товарищѣ съ желѣзной колодкой; я ужасался самого себя за то, что далъ такое ужасное обѣщаніе. А между тѣмъ я не смѣлъ надѣяться на помощь своей всемогущей сестры, которая всегда и во всякое время готова была оттолкнуть меня. Я съ ужасомъ думаю о томъ, на что я могъ быть способенъ, благодаря такому ужасу.
Всякій разъ, когда я засыпалъ въ эту ночь, мнѣ представлялось во снѣ, что сильнымъ теченіемъ меня несетъ по рѣкѣ прямо къ понтонамъ и что въ ту самую минуту, когда я плыву мимо висѣлицы, призракъ пирата кричитъ мнѣ въ трубу, чтобы я лучше теперь же плылъ къ берегу, гдѣ меня повѣсятъ, чѣмъ откладывать это на будущее время. Я боялся уснуть, не смотря на то, что мнѣ хотѣлось спать; я зналъ, что долженъ совершить покражу съ первыми проблесками дня. Ночью я ничего не могъ сдѣлать, потому что огонь въ то время добывался не такъ просто; я долженъ былъ для этого взять огниво и кремень, а это произвело бы шумъ, сходный съ лязгомъ цѣпей самого пирата.
Когда черный бархатный покровъ ночи, виднѣвшійся за моимъ окномъ, подернулся сѣроватымъ цвѣтомъ, я вскочилъ съ постели и спустился внизъ по лѣстницѣ. Малѣйшій трескъ или шумъ, когда я шелъ по ступенькамъ, казалось, говорили мнѣ: "Держи вора!" или "Вставай, мистеръ Джо!" Въ кладовой, гдѣ было заготовлено множество припасовъ по случаю наступившихъ праздниковъ, я страшно испугался при видѣ висѣвшаго зайца, который, вообразилось мнѣ, подмигнулъ мнѣ въ ту самую минуту, когда я стоялъ къ нему въ полоборота. Но мнѣ не было времени провѣрять свои впечатлѣнія, не было времени для размышленій, ни для чего не было времени, ибо я долженъ былъ пользоваться каждой минуточкой его. Я стащилъ кусокъ хлѣба и сыру, полгоршка мелко изрубленнаго мяса, завязавъ его въ платокъ вмѣстѣ съ вчерашнимъ кускомъ хлѣба съ масломъ, отлилъ водки изъ каменной бутыли въ приготовленную для этого стекляную бутылку и затѣмъ долилъ каменную бутылку изъ кружки, стоявшей въ кухонномъ шкапу, захватилъ кромѣ того кость съ небольшимъ количествомъ мяса на ней и прекрасный круглый пирогъ со свининой. Я едва не ушелъ безъ этого пирога, но мнѣ захотѣлось осмотрѣть полку, нѣтъ ли тамъ еще чего-нибудь подходящаго, и тутъ я увидѣлъ круглое глиняное блюдо, закрытое сверху; заглянувъ туда, я увидѣлъ пирогъ и поспѣшилъ воспользоваться имъ, въ надеждѣ, что онъ не такъ скоро понадобится, а потому пропажа не будетъ сразу замѣчена.
Въ кухнѣ находилась дверь, сообщавшаяся съ кузницей; я открылъ дверь и отыскалъ напилокъ между инструментами Джо. Закрывъ за собою дверь въ кузницу, я вышелъ черезъ ту дверь, черезъ которую вернулся вчера съ кладбища, заперъ и ее и пустился бѣжать къ болоту.
Утро было пасмурное и туманное. Наружная сторона моего маленькаго окна вся была покрыта осѣвшими на него каплями сырости и можно было подумать, что какой нибудь лѣсной духъ проплакалъ надъ нимъ всю ночь, и все время пользовался имъ, какъ платкомъ. Все, кругомъ покрыто было сыростью, которая лежала на обнаженныхъ изгородяхъ и на скудной травѣ, подобно самому грубому сорту паутины, какую можно видѣть между вѣтвями и былинками. Такая же клейкая сырость лежала на заборахъ и воротахъ, а съ болота подымался до того густой туманъ, что я до тѣхъ поръ не видѣлъ деревяннаго пальца указывавшаго путь въ нашу деревню, (куда, впрочемъ, никто и никогда не заходилъ) пока не подошелъ совсѣмъ близко къ нему. Когда же я взглянулъ на него и увидѣлъ, какъ туманъ осаждаясь на немъ, капля за каплей спускался внизъ, то онъ показался мнѣ призракомъ, посылающимъ меня на понтоны.
Туманъ становился все гуще и гуще по мѣрѣ того, какъ я подвигался впередъ по болоту, такъ что теперь не я уже бѣжало къ окружающимъ меня предметамъ, а они надвигались на меня. Виновная совѣсть еще больше увеличивала непріятность моего путешествія. И ворота, и насыпи, и канавы, все рвалось ко мнѣ сквозь туманъ, все кричало мнѣ:-- "Мальчикъ съ чѣмъ-то въ родѣ пирога со свининой! Остановите его!" -- Съ такою же неожиданностью появлялся предо мной и рогатый скотъ, раздувая ноздри, изъ которыхъ валилъ паръ.-- "Эи, ты, маленькій воришка!" -- Черный быкъ съ бѣлымъ пятномъ на шеѣ, которое казалось моей виновной совѣсти похожимъ на пасторскій галстухъ, упорно уставился въ меня глазами и съ такимъ укоризненнымъ видомъ замоталъ головой, что я не выдержалъ и громко заревѣлъ:-- "Я тутъ не причемъ, сэръ! Я сдѣлалъ это не для себя!" -- Въ отвѣтъ на это онъ наклонилъ голову, выпустилъ цѣлое облако пару изъ ноздрей, поднялъ кверху хвостъ и, лягнувъ задними ногами, мгновенно исчезъ изъ виду.
Все это время я шелъ по направленію къ рѣкѣ. Не смотря на то, что я быстро двигался впередъ, ноги мои никакъ не могли согрѣться; холодъ и сырость такъ же плотно окружали ихъ, какъ плотно окружала желѣзная колодка ногу человѣка, къ которому я бѣжалъ. Я хорошо зналъ дорогу на баттарею, такъ какъ по воскресеньямъ ходилъ туда вмѣстѣ съ Джо, который, сидя какъ то разъ со мной на старой пушкѣ, сказалъ мнѣ^ что мы частенько будемъ вмѣстѣ съ нимъ удирать сюда, когда я сдѣлаюсь его ученикомъ. А между тѣмъ я вслѣдствіе слишкомъ густого тумана уклонился вправо отъ прямого пути и вынужденъ былъ потомъ идти назадъ вдоль рѣки по грязному берегу, покрытому скользкими камнями и вѣхами, указывавшими мѣсто, до котораго доходилъ разливъ рѣки. Торопясь впередъ съ возможною для моихъ могъ быстротою, я перешелъ каналъ, который находился вблизи баттареи, и взбирался уже. по насыпи, находившейся по другую сторону канала, когда увидѣлъ вдругъ сидѣвшаго человѣка. Онъ сидѣлъ ко мнѣ спиной со сложенными руками и, низко склонившись впередъ, крѣпко спалъ.
Я подумалъ, что онъ очень обрадуется, когда такимъ неожиданнымъ образомъ получитъ завтракъ, а потому осторожно подошелъ къ нему и слегка тронулъ его за плечо. Онъ мгновенно вскочилъ на ноги и... я увидѣлъ не своего колодника, а какого то другого человѣка.
Но и на немъ была такая же грубая сѣрая одежда, такая же большая желѣзная колодка, онъ также хромалъ, говорилъ хрипло, дрожалъ отъ холода и все въ немъ было, какъ и у того человѣка, за исключеніемъ лица и плоской, широкополой шляпы на головѣ. Все это я разсмотрѣлъ въ одну минуту, да больше минуты у меня и не хватило бы на это, потому что онъ съ ужаснымъ проклятіемъ бросился ко мнѣ, собираясь нанести мнѣ ударъ, но не попалъ въ меня, а поскользнулся, и едва не упалъ, послѣ чего пустился бѣжать отъ меня и, споткнувшись еще два, три раза, скрылся среди тумана.
-- Никакъ это и есть тотъ самый молодой человѣкъ -- подумалъ я и сердце мое забилось при этой мысли. Могу прибавить, что я бы почувствовалъ даже боль въ печенкѣ, знай я только, гдѣ она находится.
Вскорѣ послѣ этого я былъ у баттареи и нашелъ тамъ своего вчерашняго колодника, который въ ожиданіи меня ковылялъ взадъ и впередъ, обхвативъ себя руками, такъ что можно было подумать, будто онъ всю ночь прохромалъ взадъ и впередъ такимъ образомъ. Ему, повидимому, было ужасно холодно. Я былъ увѣренъ, что онъ, вотъ-вотъ, грохнется на землю и умретъ отъ холода на моихъ глазахъ. Глаза его горѣли алчнымъ голодомъ и когда я подалъ ему напилокъ, то онъ хладнокровно отложилъ его въ сторону на траву и все вниманіе свое обратилъ на узелокъ въ моихъ рукахъ. На этотъ разъ онъ не кувыркалъ меня внизъ головой, а стоялъ спокойно и смотрѣлъ, какъ я опоражнивалъ свои карманы.
-- Что у тебя въ бутылкѣ, мальчикъ?-- спросилъ онъ.
-- Водка.
Онъ уже ѣлъ принесенное мною мелко изрубленное мясо, запихивая его въ ротъ не какъ человѣкъ, утоляющій свой голодъ, а какъ человѣкъ, который впопыхахъ прячетъ свои вещи въ мѣшокъ. Онъ остановился только на минуту, чтобы выпить нѣсколько глотковъ водки. Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и мнѣ казалось, что онъ откуситъ и проглотитъ горлышко бутылки.
-- У васъ, вѣрно, лихорадка?-- спросилъ я.
-- Я того же мнѣнія, мой мальчикъ!-- отвѣчалъ онъ.
-- Здѣсь нездоровое, мѣсто,-- сказалъ я ему.-- Вы лежали на землѣ, а здѣсь болото и бываютъ часто лихорадка... и ревматизмъ.
-- Ну, я еще успѣю позавтракать, пока смерть придетъ за мною,-- сказалъ онъ.-- И буду завтракать, хотя бы послѣ этого меня потащили даже на висѣлицу. Нѣтъ, я одолѣю эту дрожь, одолѣю... готовъ биться объ закладъ съ тобою, мальчикъ!
И онъ жадно глоталъ мелко изрубленное мясо, хлѣбъ, сыръ, Большія надежды, пирогъ со свининой, все безъ разбору, одно за другимъ, съ тревогой всматриваясь въ туманъ, окружавшій насъ и даже временами переставая жевать, чтобы прислушаться. Каждый дѣйствительный или воображаемый звукъ, или лязгъ желѣза на рѣкѣ, или фырканье какого-нибудь животнаго на болотѣ пугали его и тогда онъ спрашивалъ меня:
-- Не вздумалъ ли ты, чертенокъ, надуть меня. Ты никого не привелъ съ собой?
-- Нѣтъ, сэръ! Нѣтъ!
-- И полиціи не доносилъ?
-- Нѣтъ!
-- Ну, хорошо,-- сказалъ онъ,-- вѣрю тебѣ. И то правда! Куда могъ бы годиться такой щенокъ, какъ ты, если бы ты въ свои годы вздумалъ помогать другимъ травить на смерть такое жалкое созданіе, какъ я.
Что-то странное зазвенѣло у него въ горлѣ при этихъ словахъ и онъ вытеръ себѣ глаза изорваннымъ, грубымъ рукавомъ.
Мнѣ было очень жаль его и я, наблюдая за тѣмъ, какъ онъ постепенно добрался до пирога со свининой, сказалъ ему наконецъ:
-- Я очень радъ, что пирогъ нравится вамъ.
-- Что ты сказалъ?
-- Я радъ, что пирогъ нравится вамъ.
-- Спасибо, мой мальчикъ! Да, онъ нравится мнѣ.
Я часто наблюдалъ за тѣмъ, какъ ѣла свой кормъ наша дворовая собака и нашелъ большое сходство между тѣмъ, какъ ѣла она и какъ ѣлъ этотъ человѣкъ, который такимъ же способомъ сразу откусывалъ куски, какъ и собака. Онъ отхватывалъ ихъ и поспѣшно, почти не пережевывая глоталъ, озираясь въ то же время во всѣ стороны и какъ бы опасаясь, что вотъ явится кто-нибудь и вырветъ у него пирогъ. Онъ находился вообще въ такомъ возбужденномъ состояніи, что врядъ ли могъ оцѣнить достоинство пирога, хотя никому не позволилъ бы раздѣлить его съ собой, не оскаливъ зубы на непрошеннаго посѣтителя. Въ этомъ онъ былъ несомнѣнно сходенъ съ нашей собакой.
-- Боюсь, что вы ничего не оставите для него,-- робко замѣтилъ я послѣ непродолжительнаго молчанія, во время котораго я размышлялъ будетъ ли вѣжливо съ моей стороны сдѣлать такое замѣчаніе.-- Тамъ больше ничего не осталось, гдѣ я взялъ его.
Только увѣренность въ истинѣ послѣдняго факта побудила меня обратиться къ нему съ такимъ вопросомъ.
-- Оставить для него? Для кого?-- спросилъ мой другъ, переставая жевать корку пирога.
-- Для молодого человѣка... о которомъ вы говорили... который скрывался вмѣстѣ съ вами.
-- О... о!-- воскликнулъ онъ съ чѣмъ то въ родѣ подавленнаго смѣха.-- Ему? Да, да! Онъ побудетъ и безъ ѣды; онъ ничего не хочетъ.
-- А мнѣ показалось, что онъ голодный,-- отвѣчалъ я.
Онъ пересталъ ѣсть и уставился на меня съ величайшимъ удивленіемъ и въ то же время недовѣріемъ.
-- Показалось? Когда?
-- Сейчасъ вотъ.
-- Гдѣ?
-- А вотъ тамъ!-- сказалъ я.-- Онъ сидѣлъ и спалъ, а я подумалъ, что это вы.
Онъ схватилъ меня за шиворотъ и такъ взглянулъ на меня, что мнѣ пришло сразу въ голову, не вернулось ли къ нему его прежнее желаніе перерѣзать мнѣ горло.
-- Онъ былъ, знаете, одѣтъ, какъ вы, только съ шляпой на головѣ,-- продолжалъ я, дрожа отъ страха,-- и... и...-- мнѣ хотѣлось выразиться поделикатнѣе,-- и у него были тѣ же причины желать напилка. Слышали вы сегодня ночью пушку?
-- Да, Пожалуй,-- сказалъ онъ про себя,-- какъ будто палили.
-- Странно, почему вы не увѣрены въ этомъ,-- отвѣчалъ я.-- Мы слышали дома... а это дальше отъ насъ и двери у насъ была заперты.
-- Видишь ли,-- сказалъ онъ,-- когда человѣку приходится слоняться по этому болоту съ пустой головой и пустымъ желудкомъ, когда онъ погибаетъ отъ холода и голода, онъ всю ночь ничего больше не слышитъ кромѣ выстрѣловъ и голосовъ, которые зовутъ его. Онъ видитъ солдатъ въ красныхъ сюртукахъ и съ факелами въ рукахъ... видитъ, какъ они все больше и больше смыкаются кругомъ него. Слышитъ, какъ кричатъ его номеръ и зовутъ по имени, какъ стучатъ ихъ мушкеты и какъ раздается команда:-- "Пли!" -- Прицѣлились и... ничего! Не одну партію, чортъ ихъ возьми, видѣлъ я сегодня ночью, а сотни... Разъ, два! Разъ, два! А что до выстрѣловъ!... Видѣлъ я, какъ дрожалъ туманъ и не переставалъ дрожать даже послѣ разсвѣта... Но этотъ человѣкъ -- до сихъ поръ онъ говорилъ, какъ будто совсѣмъ забывъ о моемъ присутствіи,-- замѣтилъ ты у него что-нибудь особенное?
-- Все лицо у него было въ синякахъ,-- сказалъ я, стараясь припомнить, что я замѣтилъ.
-- Не здѣсь ли?-- воскликнулъ онъ, изо всей силы ударивъ лѣвую щеку ладонью своей руки.
-- Да, здѣсь!
-- Гдѣ онъ?-- спросилъ онъ, пряча остатки съѣстного за пазуху своей сѣрой куртки.-- Укажи мнѣ, какой дорогой онъ пошелъ. Я выслѣжу его не хуже, собаки-ищейки. Чортъ бы побралъ колодку на моей ногѣ. Подай сюда напилокъ, мой мальчикъ!
Я указалъ ему направленіе, по которому убѣжалъ тотъ человѣкъ и онъ съ минуту внимательно смотрѣлъ въ ту сторону. Затѣмъ онъ опустился на сырую траву и, какъ безумный, принялся распиливать свою колодку, забывъ, повидимому, о моемъ присутствіи и обращая вниманіе лишь на свою собственную ногу; на ней была окровавленная рана, но онъ такъ грубо обращался съ ней, что можно было подумать, будто она такъ же нечувствительна, какъ и напилокъ. Видя, съ какой жестокостью онъ обращается съ собственной своей ногой, я снова пришелъ въ ужасъ и почувствовалъ, что слишкомъ далеко нахожусь отъ дома. Я сказалъ ему, что мнѣ нора уходить, но онъ даже, не взглянулъ на меня, а потому я счелъ за лучшее поскорѣе улизнуть отъ него. Спустя нѣсколько минутъ я обернулся и увидѣлъ, что онъ сидитъ, склонивъ голову надъ колѣномъ, и съ бѣшенствомъ пилитъ свои оковы, осыпая проклятіями и ихъ и ногу. Послѣднее, что я услышалъ, когда туманъ скрылъ его отъ меня и я остановился, чтобы прислушаться, былъ визгъ напилка.
Я былъ увѣренъ, что найду въ кухнѣ констэбля, который явился, чтобы арестовать меня. Но констэбля къ удивленію моему не оказалось и даже совершенное мною воровство не было еще открыто. Мистриссъ Джо страшно суетилась, приготовляя все для предстоящаго празднества, а Джо сидѣлъ на ступенькахъ за дверями, чтобы не попасть нечаянно въ корзину съ мусоромъ. Судьба вѣчно преслѣдовала его и онъ позже или раньше непремѣнно попадалъ въ эту корзину и въ тотъ именно моментъ, когда сестра моя со всяческимъ усердіемъ суетилась, прибирая всѣ уголки своего дома.
-- Гдѣ пропадалъ, чертенокъ?-- вмѣсто рождественскаго привѣтствія спросила меня мистриссъ Джо, когда я предсталъ передъ нею со своими угрызеніями совѣсти.
Я отвѣчалъ, что ходилъ слушать рождественскіе гимны.
-- Ну, это хорошо!-- отвѣчала мистриссъ Джо.-- Отъ тебя можно ждать и худшаго.
Сомнѣнія въ этомъ не можетъ быть, подумалъ я.
-- Не будь я женою кузнеца и привязанной къ дому рабой, которая никогда не снимаетъ этого передника, я бы также охотно послушала рождественскихъ гимновъ,-- сказала мистриссъ Джо,-- Я сама страсть люблю эти гимны потому, вѣроятно, мнѣ никогда и не удается слушать ихъ.
Джо осмѣлился войти въ кухню лишь послѣ того, какъ была убрана корзина съ мусоромъ. Всякій разъ, когда мистриссъ Джо взглядывала на него, онъ задней стороной руки гладилъ себя по носу съ самымъ добродушнымъ, умиротворяющимъ видомъ; но какъ только она отворачивалась отъ него, такъ онъ скрещивалъ оба указательные пальца, что было нашимъ условнымъ знакомъ въ тѣхъ случаяхъ, когда мистриссъ Джо бывала не въ духѣ. Такое состояніе было, собственно говоря, ея нормальнымъ состояніемъ и мы съ Джо такъ часто, цѣлыми недѣлями подрядъ, скрещивали свои пальцы, что напоминали собою статуи крестоносцевъ со скрещенными ногами.
Сегодня у насъ готовили превосходный обѣдъ, состоявшій изъ окорока, зелени и двухъ жареныхъ куръ. Минсь-пай {Mince-Ріе -- пирогъ съ мясной начинкой.} былъ приготовленъ еще наканунѣ утромъ, (главная причина почему не хватились начинки изъ мелко изрубленнаго мяса), а пуддингъ уже кипѣлъ на огнѣ. Вслѣдствіе различныхъ приготовленій, предпринятыхъ мистриссъ Джо, съ нами поступили самымъ безцеремоннымъ образомъ по отношенію къ завтраку, "потому,-- сказала мистриссъ Джо,-- что я не имѣю рѣшительно никакого желанія, чтобы вы налопались раньше меня, а я тутъ лишній разъ мой да вытирай изъ за васъ".
На этомъ основаніи она нарѣзала намъ столько ломтей хлѣба, какъ будто ей необходимо было накормить не одного взрослаго мужчину и мальчика, а цѣлый полкъ, идущій форсированнымъ маршемъ; хлѣбъ мы запивали молокомъ, разбавленнымъ водой, изъ кружки на кухонномъ столѣ. Мистриссъ Джо тѣмъ временемъ надѣла чистыя бѣлыя занавѣски на окно, замѣнила старую оборку на каминѣ новой и разноцвѣтной, затѣмъ убрала гостиную и сняла чехлы съ мебели, которые снимались обыкновенно одинъ только разъ въ годъ, а въ остальное, время оставались подъ покровомъ, который прикрывалъ также и четырехъ маленькихъ глиняныхъ пуделей съ черными носами и корзинками цвѣтовъ во рту, которые стояли на каминной доскѣ и всѣ были, какъ двѣ капли воды, похожи другъ на друга. Мистриссъ Джо была очень акуратной хозяйкой, обладая при этомъ особымъ искусствомъ дѣлать эту акуратность менѣе уютной и пріятной, чѣмъ неряшество. Акуратность то же, что набожность, которую люди коверкаютъ такъ же, какъ и первую.
Моя сестра была такъ занята въ этотъ день, что не могла идти въ церковь и мы отправились туда вдвоемъ съ Джо. Въ будничной одеждѣ своей Джо являлся характернымъ типомъ красиваго и прекрасно сложеннаго кузнеца, но праздничная одежда превращало его въ настоящее пугало. Все сидѣло на немъ кое-какъ и казалось сшитымъ совсѣмъ не для него. Когда при звукахъ веселыхъ рождественскихъ колоколовъ онъ вышелъ изъ своей комнаты въ полномъ праздничномъ костюмѣ, то представлялъ собою настоящее олицетвореніе страданія. Что касается меня, tfo сестра моя вообразила себѣ, вѣроятно, что я юный преступникъ, котораго въ самый моментъ рожденія принялъ на руки акушеръ полисменъ и передалъ ей, чтобы она поступала съ нимъ, какъ того заслуживалъ всякій нарушитель закона. Со мною обращались всегда такъ, какъ будто я самъ настоялъ на томъ, чтобы явиться въ свѣтъ вопреки всѣмъ правиламъ благоразумія, религіи и нравственности и всѣмъ убѣжденіямъ своихъ лучшихъ друзей. Даже и въ то время, когда на меня дѣлали новое платье, приказывали портному шить его такимъ образомъ, чтобы я не могъ свободно двигаться въ немъ.
Я увѣренъ, что совмѣстное шествіе наше въ церковь представляло трогательное зрѣлище для всѣхъ сострадательныхъ людей. Но то, что я чувствовалъ относительно внѣшней стороны своей было ничѣмъ въ сравненіи съ моими душевными муками. Ужасъ, овладѣвавшій мною, когда мистриссъ Джо подходила къ кладовой, былъ равносиленъ угрызенію совѣсти, терзавшей меня за то, что я сдѣлалъ; тяжесть преступной тайны моей была такъ велика, что я начиналъ подумывать, не лучше ли открыть ее церкви, которая спасетъ меня, быть можетъ, отъ мщенія молодого человѣка. Я думалъ, что въ ту минуту, когда начнется оглашеніе и пасторъ скажетъ: "кто изъ васъ знаетъ что-нибудь, объявите!", я встану и попрошу разрѣшенія войти въ ризницу для совѣщанія. Я былъ увѣренъ, что поражу такимъ поступкомъ всю нашу маленькую конгрегацію; но это было Рождество, а не воскресенье и оглашеній не могло быть.
На обѣдъ къ намъ были приглашены мистеръ Уопсель, церковный причетникъ, мистеръ Хебль, колесникъ, и мистриссъ Хебль, его жена, дядя Пембельчукъ (дядя Джо, но мистриссъ Джо присвоила его себѣ), который былъ зажиточнымъ хлѣбнымъ торговцемъ и ѣздилъ въ собственномъ экипажѣ. Обѣдъ былъ назначенъ въ половинѣ второго. Когда мы съ Джо вернулись домой, столъ былъ уже накрытъ, мистриссъ Джо одѣта, обѣдъ готовъ и наружная дверь открыта (чего не бывало въ другое, время) для ожидаемыхъ гостей; все, однимъ словомъ, было вполнѣ торжественно. Но о похищеніи ни слова по прежнему.
Время шло, не принося никакого облегченія моимъ чувствамъ, и, наконецъ, пришли гости. Мистеръ Уопсель отличался большимъ римскимъ носомъ, высокимъ, блестящимъ лбомъ и густымъ басомъ, которымъ онъ очень гордился; а наши знакомые говорили, что дай ему только волю, такъ онъ перекричитъ самого пастора. Самъ онъ говорилъ обыкновенно, что будь церковь доступна для всѣхъ въ смыслѣ конкурренціи, то онъ, навѣрное, пробилъ бы себѣ дорогу, но такъ какъ она не доступна, то ему приходится довольствоваться мѣстомъ причетника. "Аминь" онъ произносилъ всегда ужаснѣйшимъ голосомъ, а когда онъ начиналъ читать псаломъ, то всегда произносилъ цѣлый стихъ, оглядывая всѣхъ, присутствующихъ и какъ бы говоря имъ:
-- Вы слышали сейчасъ старшаго друга моего, а теперь будьте любезны высказать ваше мнѣніе о моемъ голосѣ.
Я отворялъ двери гостямъ, дѣлая при этомъ видъ, какъ будто онѣ никогда не запирались у насъ. Сначала я отворилъ ее для мистера Уопселя, затѣмъ для мистера и мистриссъ Хсбль и, наконецъ, для дяди Пембельчука.
Мнѣ разъ навсегда и подъ страхомъ наказанія запрещено было называть его дядей.
-- Мистриссъ Джо,-- сказалъ дядя Пембельчукъ, толстый, страдающій одышкой человѣкъ, съ большимъ рыбьимъ ртомъ, тусклыми глазами и волосами песочнаго цвѣта, торчащими кверху; видъ у него былъ такой, какъ будто онъ только что подавился, и такъ съ этимъ и пришелъ сюда:-- Мистриссъ Джо, я принесъ вамъ вмѣсто поздравленія къ празднику... я принесъ вамъ, ме'мъ, бутылку хересу и... я принесъ вамъ, ме'мъ, бутылку портвейну.
Каждое Рождество являлся онъ такимъ образомъ, повторяя одни и тѣ же слова и преподнося однѣ и тѣ же бутылки съ виномъ. И каждое Рождество отвѣчала ему мистриссъ Джо одними и тѣми же словами:
-- О, дя-дя Пем-бель-чукъ! Какъ это любезно.
-- Все это ничто въ сравненіи съ вашими достоинствами. А теперь, всѣ ли вы здоровы? ты какъ, грошикъ полупенсовикъ? (Это ко мнѣ).
Во всѣхъ подобныхъ случаяхъ мы обѣдали обыкновенно въ кухнѣ, а затѣмъ отправлялись въ гостиную и ѣли тамъ орѣхи, апельсины и яблоки, что можно было сравнить съ тѣмъ, какъ Джо мѣнялъ будничную одежду свою на парадную. Сестра моя этотъ разъ была необыкновенно весела; вообще она ни въ чьемъ обществѣ не. чувствовала себя такой довольной, какъ въ обществѣ мистриссъ Хебль, которая, насколько я помню, представляла собою маленькую фигурку съ острыми чертами лица и въ платьѣ небесно-голубого цвѣта; держала она себя по дѣтски, потому что вышла замужъ за мистера Хебля -- я не зналъ, какъ давно это было -- когда она была значительно моложе, его. Мистеръ Хебль былъ плотный, широкоплечій старикъ, съ запахомъ опилокъ и съ необыкновенно широко разставленными ногами; въ дѣтствѣ, когда онъ шелъ мнѣ навстрѣчу, я всегда на нѣсколько миль передъ собой видѣлъ между его ногами лежащую впереди мѣстность.
Находясь среди этого общества, я всегда чувствовалъ себя неловко даже и въ томъ случаѣ, когда не совершалъ воровства въ кладовой. И теперь мнѣ было неловко, но не потому, что я сидѣлъ на самомъ углу стола, который давилъ мнѣ грудь, не потому, что Пембельчуковскій локоть попадалъ мнѣ въ глазъ, не потому, что мнѣ не позволяли говорить, (я и самъ не хотѣлъ говорить), не потому, что мнѣ давали грызть однѣ куриныя косточки и сомнительные кусочки свинины, которыми свинья врядъ ли гордилась во время своей жизни. Нѣтъ! Я не былъ въ претензіи на это, не трогай они меня только. Но они не оставляли меня въ покоѣ. Они, повидимому, всѣми силами старались придраться къ случаю, чтобы навести разговоръ на меня и чѣмъ-нибудь уколоть меня. Я былъ для нихъ маленькимъ бычкомъ на испанской аренѣ, на котораго они устремляли свои нравственныя пики.
Началось это съ того самаго момента, какъ мы сѣли за обѣдъ. Мистеръ Уоисоль прочиталъ молитву, декламируя ее, словно на сценѣ, что, насколько я припоминаю теперь, очень походило на привидѣніе въ Гамлетѣ и на Ричарда Третьяго; молитву свою онъ закончилъ словами, что всѣ мы должны быть благодарны. Въ отвѣтъ на это сестра моя пристально взглянула на меня и сказала тихимъ, но полнымъ упрека голосомъ.
-- Слышалъ? Быть благодарны.
-- Ты особенно, мальчикъ, долженъ быть благодаренъ тѣмъ, которые воспитали тебя "рукой",-- сказалъ мистеръ Пембельчукъ.
Мистриссъ Хеблъ покачала головой и, глядя на меня съ такимъ видомъ, какъ будто изъ меня никогда и ничего порядочнаго се выйдетъ, сказала:
-- Ахъ, молодежь никогда не бываетъ благодарна.
Духовная тайна эта была, повидимому, не подъ силу всей компаніи до тѣхъ поръ, пока ее не разрѣшилъ мистеръ Хебль, сказавъ:
-- Потому что она безнравственна по природѣ.
Всѣ пробормотали: "вѣрно" и каждый какъ-то особенно и непріятно взглянулъ на меня.
Вліяніе и значеніе Джо уменьшилось еще больше въ присутствіи такой компаніи. Но онъ всегда, такъ или иначе, старался успокоить и выручить меня; на этотъ разъ, какъ и всегда въ такихъ случаяхъ, во время обѣда, онъ налилъ мнѣ въ тарелку чуть ли не полпинты соусу.
Въ серединѣ обѣда мистеръ Уопсель приступилъ къ самому строгому разбору сегодняшней проповѣди и снова упомянулъ о томъ, что будь церковное поприще открыто для всѣхъ, онъ показалъ бы имъ, какъ надо говорить проповѣди. Получивъ нѣсколько одобрительныхъ кивковъ головой со стороны своихъ слушателей, онъ выразилъ свое мнѣніе, что сегодня былъ выбранъ самый неподходящій предметъ для проповѣди, чего онъ никакъ извинить не можетъ въ виду того особенно, что кругомъ насъ такъ много животрепещущихъ вопросовъ.
-- Совершенно вѣрно!-- замѣтилъ дядя Пембельчукъ.-- Вы попали въ самую точку, сэръ! Вопросовъ много для тѣхъ, которые знаютъ, какъ положить имъ соли на хвостъ. Это именно то, чего имъ нужно. Такому человѣку не надо ходить за предметами для проповѣди, они всегда готовы у него въ его солонкѣ.-- Мистеръ Пембельчукъ прибавилъ дальше послѣ короткаго размышленія.-- Взгляните на этотъ окорокъ. Чѣмъ не предметъ! Желаете найти предметъ, взгляните на окорокъ!
-- Вѣрно, сэръ! Много морали можно почерпнуть въ этомъ для молодежи,-- сказалъ мистеръ Уопсель и я сразу понялъ, что онъ намекаетъ на меня.
-- Слушай хорошенько,-- сказала мнѣ строго моя сестра, а Джо подбавилъ мнѣ соусу на тарелку.
-- Свинья,-- продолжалъ мистеръ Уопсель самымъ густымъ басомъ, указывая вилкой на мое раскраснѣвшееся лицо, словно у меня не было другого христіанскаго имени,-- свинья всегда была спутникомъ блуднаго сына. Обжорство свиньи и есть порокъ, противъ котораго всегда предостерегаютъ молодежь. (Я подумалъ про себя, не примѣнить ли того же и по отношеніи къ тѣмъ, которые восхваляютъ сочный и жирный окорокъ). Что отвратительно въ свиньѣ, то еще отвратительнѣе въ мальчикѣ.
-- Или въ дѣвочкѣ,-- добавилъ мистеръ Хебль.
-- Разумѣется и въ дѣвочкѣ, мистеръ Хебль,-- согласился мистеръ Уопсель съ раздраженіемъ,-- но здѣсь нѣтъ дѣвочки.
-- Во всякомъ случаѣ,-- сказалъ мистеръ Пембельчукъ,-- ты никогда не долженъ забывать того, что долженъ быть благодаренъ. Если бы ты родился поросенкомъ...
-- Онъ и былъ всегда поросенкомъ!-- воскликнула моя сестра.
Джо снова подлилъ мнѣ соусу.
-- Я говорю о настоящемъ четвероногомъ поросенкѣ,-- отвѣчалъ мистеръ Пембельчукъ.-- Родись ты именно такимъ поросенкомъ, развѣ ты былъ бы здѣсь? Нѣтъ...
-- Только въ такомъ видѣ,-- перебилъ его мистеръ Уопсель, указывая головой на блюдо.
-- Я не то хотѣлъ сказать, сэръ,-- продолжалъ мистеръ Пембельчукъ, не любившій, чтобы его перебивали.-- Я хотѣлъ сказать, что тогда онъ не сидѣлъ бы въ обществѣ людей старшихъ и лучшихъ, не поучался бы изъ ихъ разговоровъ и не пользовался бы роскошью. Могъ бы онъ тогда наслаждаться всѣмъ этимъ? Нѣтъ! И какова была бы твоя судьба?-- обратился онъ снова ко мнѣ.-- Тебя бы, какъ цѣнную вещь, продали за извѣстное количество шиллинговъ на рынкѣ, а мясникъ Денстебль подошелъ бы къ тебѣ, когда ты, ничего не подозрѣвая валялся бы на соломѣ, схватилъ бы тебя подъ лѣвую руку, а правой откинулъ бы полу своего кафтана, чтобы легче было достать складной ножъ, и затѣмъ выпустилъ бы твою кровь, а съ нею и твою жизнь. Тебя тогда не воспитывали бы "рукой"... ни-ни, братъ, нѣтъ!
Джо подлилъ мнѣ двойную порцію соусу, но я боялся его ѣсть.
-- Сколько хлопотъ, я думаю, надѣлалъ онъ вамъ?-- замѣтила мистриссъ Хебль съ сожалѣніемъ къ моей сестрѣ.
-- Хлопотъ?-- отвѣчала ей въ тонъ моя сестра,-- хлопотъ?
Затѣмъ она занялась подробнымъ перечисленіемъ того, сколько разъ она болѣла черезъ меня, сколько безсонныхъ ночей провела, сколько разъ я падалъ съ высокихъ мѣстъ, сколько разъ проваливался въ низкія, сколько разъ я самъ себя калѣчилъ, сколько разъ она желала, чтобы я лежалъ въ могилѣ, но я всегда упорно отказывался отъ этого.
Мнѣ кажется, римляне часто надоѣдали другъ другу своими длинными носами; не потому ли были они такого безпокойнаго, буйнаго нрава? Какъ бы тамъ ни было, но римскій носъ мистера Уопселя положительно выводилъ меня изъ себя и я нѣсколько разъ, пока сестра разсказывала о моихъ проступкахъ, готовъ былъ такъ схватить его за носъ, чтобы онъ заревѣлъ во всю глотку. Но все перечувствованное мною за это время, было ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что я испыталъ, когда послѣ разсказа сестры наступила пауза, во время которой каждый счелъ своей обязанностью взглянуть на меня съ негодованіемъ и отвращеніемъ.
-- Да,-- сказалъ мистеръ Пембельчукъ, стараясь вернуть вниманіе общества къ тому предмету, отъ котораго оно уклонилось въ сторону,-- окорокъ богатая штука! Не такъ-ли?
-- Не хотите ли немного водочки, дядя?-- спросила моя сестра.
О, небо! Вотъ оно... началось! Онъ попробуетъ ее, скажетъ, что она слабая и я пропалъ! Я крѣпко ухватился обѣими руками за ножку стола и ждалъ рѣшенія своей судьбы.
Моя сестра отправилась за глиняной бутылью, принесла ее и налила водки одному только Пембельчуку. Но негодный человѣкъ не сразу выпилъ ее; онъ вздумалъ забавляться своимъ стаканомъ... поднялъ его, посмотрѣлъ на свѣтъ и опять поставилъ, продолжая тѣмъ мою душевную муку. Тѣмъ временемъ мистриссъ Джо и Джо стали сметать крошки со стола и готовить мѣсто для пирога и пуддинга.
Я не могъ оторвать глазъ отъ Пембельчука. Продолжая крѣпко держаться руками и ногами за ножку стола, я увидѣлъ, какъ онъ, постучавъ пальцемъ по стакану, поднялъ его, улыбнулся, запрокинулъ голову назадъ и проглотилъ сразу всю воду. Въ ту же минуту, къ невыразимому удивленію всего общества, онъ вскочилъ за ноги, забѣгалъ по комнатѣ, задыхаясь отъ судорожнаго кашля г., наконецъ, выбѣжалъ за дверь. Черезъ окно видно было, какъ онъ плевался и отхаркивался, корча самыя отвратительныя рожи, и метался, какъ помѣшанный.
Я еще крѣпче ухватился за столъ, когда мистриссъ Джо и Джо побѣжали къ нему. Я не зналъ, какъ я это сдѣлалъ, но я не сомнѣвался, что отравилъ его. Только тогда уменьшился нѣсколько овладѣвшій мною ужасъ, когда я увидѣлъ, что его ведутъ назадъ; оглянувъ недовольнымъ взоромъ всю компанію, онъ бросился въ кресло и воскликнулъ:
-- Деготь!
Я, значитъ, долилъ бутылку дегтярной водой!.. Я зналъ теперь, что ему будетъ все хуже и хуже. Столъ подъ давленіемъ моихъ дрожащихъ рукъ задвигался, какъ у настоящаго медіума.
-- Деготь!-- съ удивленіемъ воскликнула моя сестра.-- Какимъ образомъ могъ попасть туда деготь?
Но дядя Пембельчукъ, который властвовалъ въ этой кухнѣ, заявилъ, что онъ не желаетъ и слышать объ этомъ словѣ, ни говорить о немъ; махнувъ величественно рукой, онъ потребовалъ джину съ водой. Сестра, которая, къ моей тревогѣ, начинала уже задумываться, поспѣшила принести джину, горячей воды, сахару, лимонной цедры и занялась приготовленіемъ пунша. На время я былъ спасенъ. Я продолжалъ держаться за ножку стола, но сжималъ ее теперь съ чувствомъ благодарности.
Мало-по-малу я настолько успокоился, что выпустилъ ножку изъ рукъ и занялся пуддингомъ. Мистеръ Пембельчукъ также приступилъ къ пуддингу. Обѣдъ кончился, а мистеръ Пембельчукъ повеселѣлъ подъ вліяніемъ благодѣтельнаго пунша. Я начиналъ уже надѣяться, что день пройдетъ благополучно, когда сестра моя сказала Джо:
-- Чистыя тарелки... холодныя.
Я тотчасъ же ухватился за ножку стола и прижалъ ее къ себѣ такъ, какъ будто она была товарищемъ моего дѣтства и другомъ моей души. Я предвидѣлъ, что должно случиться, и почувствовалъ, что теперь я погибъ.
-- Теперь я попрошу васъ отвѣдать,-- обратилась моя сестра къ своимъ гостямъ со всею любезностью, на какую только она была способна,-- попрошу отвѣдать кое чего, а затѣмъ испробовать чуднаго и восхитительнаго подарка дяди Пембельчука.
Отвѣдать! Напрасны надежды ихъ отвѣдать!
-- Дѣло идетъ,-- сказала моя сестра, вставая со своего мѣста,-- о пирогѣ со свининой.
Все общество разсыпалось передъ нею въ комплиментахъ. Дядя Пембельчукъ, убѣжденный въ томъ, что кромѣ похвалъ онъ ничего заслуживать не можетъ, поспѣшилъ отвѣтить:
-- О, будьте покойны, мистриссъ Джо, мы отдадимъ должное пирогу и всѣ мы не прочь отвѣдать хотя по кусочку.
Моя сестра отправилась за пирогомъ. Я слышалъ, какъ она подошла къ кладовой. Я увидѣлъ, какъ мистеръ Пембельчукъ размахивалъ своимъ ножемъ. Я понялъ по раздувающимся ноздрямъ римскаго носа, какъ пробуждался аппетитъ у мистера Уопселя. Я услышалъ замѣчаніе мистера Хебля, "что кусочекъ душистаго пирога со свининой можно съѣсть послѣ какого угодно обѣда и онъ не принесетъ вреда", а затѣмъ слова Джо:-- "и тебѣ, Пипъ, дадутъ кусочекъ". Но я не могу съ достовѣрностью сказать, дѣйствительно ли я крикнулъ отъ испуга, или это только показалось мнѣ. Я чувствовалъ, что это свыше силъ моихъ и что я долженъ бѣжать... Я выпустилъ ножку стола и бросился къ дверямъ.
Но не успѣлъ я добѣжать до нихъ, какъ наткнулся на отрядъ солдатъ, вооруженныхъ мушкетами. Одинъ изъ нихъ протягивая ко мнѣ пару кандаловъ, сказалъ:
-- Вотъ и мы! Ну-ка, гдѣ тутъ кузнецъ?
При неожиданномъ появленіи солдатъ, стучавшихъ прикладами заряженныхъ мушкетовъ о порогъ нашего дома, всѣ въ страшномъ замѣшательствѣ встали изъ-за стола. Мистриссъ Джо, вернувшаяся въ этотъ моментъ въ кухню съ пустыми руками, остановилась съ удивленіемъ, едва успѣвъ произнести свое жалобное восклицаніе:
-- Боже, ты мой милостивый! Что случилось съ пирогомъ!...
Сержантъ и я, мы были уже въ кухнѣ, когда мистриссъ Джо онѣмѣла отъ удивленія. Въ это время я успѣлъ уже до нѣкоторой степени придти въ себя. Этотъ сержантъ первый заговорилъ со мной у дверей, а теперь онъ стоялъ и, оглядывая все общество, держалъ кандалы въ правой, вытянутой впередъ, рукѣ, а лѣвою опирался о мое плечо.
-- Извините, леди и джентльмены,-- сказалъ онъ,-- но я еще въ дверяхъ сообщилъ этому прекрасному молодому человѣку, что я явился сюда во имя короля и желаю видѣть кузнеца.
-- Потрудитесь, пожалуйста, сказать, почему вы желаете, его видѣть?-- спросила моя сестра, недовольная тѣмъ, что его желали видѣть.
-- Миссисъ,-- отвѣчалъ любезно сержантъ,-- если бы я говорилъ отъ себя, то я сказалъ бы, что считаю за честь и особенное удовольствіе познакомиться съ такой прелестной женщиной, какъ вы, но я говорю отъ имени короля, а потому отвѣчаю, что у меня есть до него дѣло.
Всѣмъ понравилась такая любезность со стороны сержанта, а мистеръ Пембельчукъ даже воскликнулъ:
-- Очень хорошо!
-- Видите ли, кузнецъ,-- продолжалъ сержантъ, успѣвшій высмотрѣть Джо,-- у насъ тутъ случилось одно приключеніе... Замокъ вотъ у этихъ кандаловъ надо исправить, да и связки плохія, а между тѣмъ намъ немедленно нужно пустить ихъ въ дѣло... Не можете ли вы осмотрѣть ихъ?