Книговод

Любовь и бедность

Старостин Василий Григорьевич


   

ЛЮБОВЬ И БѢДНОСТЬ.

ПОВѢСТЬ ИЗЪ КРЕСТЬЯНСКОЙ ЖИЗНИ.

   

ПЕРВАЯ ГЛАВА

   Въ десяти верстахъ отъ Ярославля, на большой дорогѣ, стоитъ село Добрынино. Около этого села скучена цѣлая группа деревень и деревушекъ. Всѣхъ ближе къ нему стоитъ Красное Поле. Эта деревня по наружности представляетъ смѣсь матеріяльнаго достатка съ горе-горькой бѣдностью, изъ чего можно заключить, что здѣшніе крестьяне живутъ не одной землей, а имѣютъ посторонніе заработки, для которыхъ необходимы лишнія и здоровыя руки. Если въ семьѣ нѣтъ такихъ рукъ, то нѣтъ и достатка. И хозяйство плохое, и земля худо родитъ. На краю деревни стоитъ самый большой и богатый домъ, въ два этажа и въ три избы, съ ярко разкрашенными ставнями и вырѣзными навѣсами. Хозяинъ его, Антипка Шилохвостовъ, издавна занимается извозомъ и постоянно держитъ у себя отъ 5 до 8 дюжихъ лошадей. Рядомъ съ этимъ богатымъ домомъ плачутся на свою судьбу двѣ хижины, которыя снаружи отличаются отъ бань только тѣмъ, что стоятъ въ самой деревнѣ, а не на задворкахъ. Слѣдующій затѣмъ домъ принадлежитъ Арсену Шилохвостову, о которомъ я поведу рѣчь. Надо сказать, что въ деревнѣ половина жителей -- однофамильцы, но безъ родственныхъ связей; такъ Арсенъ не родня Антипкѣ Шилохвостову, что даетъ знать самая обстановка ихъ домовъ. Кругомъ Антипкина дома стоятъ дворъ, анбаръ, погребъ и другія пристройки; и все это смотритъ также солидно, какъ самъ Антипка; между тѣмъ, около Арсенова дома только и есть, что низенькій хлѣвъ, да два высокіе столба -- остатки отъ бывшаго двора. Впрочемъ, самый домъ Арсена не очень плохъ и даже не лишенъ нѣкоторыхъ украшеній. Такъ, на крышѣ его стоитъ двухаршинный деревянный пѣтухъ, невольно обращающій на себя вниманіе всѣхъ прохожихъ. Когда-то цѣлую недѣлю Арсенъ трудился надъ этимъ пѣтухомъ, сдѣлалъ на немъ множество разнообразныхъ вырѣзокъ и такимъ образомъ произвелъ нѣчто въ родѣ восьмого чуда, надъ которымъ даже почтенный Антипка Шилохвостовъ довольно смѣялся. Самъ Арсенъ подчасъ нарочно выходилъ на улицу, отходилъ отъ своего дома на нѣсколько саженъ и подолгу смотрѣлъ на пѣтуха, склоняя свою голову то къ правому, то къ лѣвому плечу.
   Это было назадъ тому пять лѣтъ, когда Арсенъ еще не былъ женатъ. Въ то время онъ жилъ вдвоемъ съ матерью, доброй и безсловесной старушкой. Отецъ умеръ, когда Арсену было 18 лѣтъ. Съ того времени онъ заправлялъ своимъ хозяйствомъ. И надо сказать, что хозяйничалъ толково, т. е. хлѣбъ наживалъ, исправно подати платилъ за двѣ души, а больше этого нельзя было и дѣлать при ихъ бѣдномъ хозяйствѣ. На дворѣ стояло двѣ коровы всего на все. Лошади и при отцѣ не было. А крестьянская жизнь безъ лошади -- послѣднее дѣло. И теперь еще помнитъ Арсенъ, какъ онъ разъ выпросилъ у сосѣда лошадь свозить сѣно. Только успѣлъ онъ выѣхать за деревню, какъ настигъ его сосѣдъ и сталъ просить лошадь обратно, говоря, что тучки сбираются и что самимъ нужно свозить сѣно до дождя. Какъ-будто тучки не для всякаго сѣна опасны!... Чтожъ дѣлать, принужденъ былъ Арсенъ вернуться и выпрячь чужую лошадь изъ своей телѣги; -- даже слезы подступили къ глазамъ! Случай не важный, а очень досадный.
   Арсенъ былъ парень немножко гордый, немножко мечтатель. Даже порядочный мечтатель. Бывало цѣлый зимній вечеръ сидитъ онъ и смотритъ на коптящую лучину; а въ головѣ роятся безчисленные планы и мечты; одно желаніе смѣняется другимъ. Хотѣлъ-бы онъ имѣть домъ въ три горницы, тройку лошадей, расписные сани, вырѣзную дугу съ колокольцемъ... Подчасъ фантазія его улетала такъ далеко, что онъ вскакивалъ съ мѣста и начиналъ быстро шагать по избѣ изъ угла въ уголъ. Мать поднималась на печкѣ и съ испугомъ слѣдила за сыномъ. "Вишь, какъ убивается, думала она.-- Молодъ еще, погулять охота, а какая ужь гульба при таковской жизни!"
   -- Охъ-охъ-о! восклицала она.-- Не крушись, Арсенушко; Господь намъ помощникъ!
   -- Постой, матушка, заживемъ! Ужь такъ заживемъ!... утѣшалъ ее сынъ, не понимая, что она совершенно примирилась съ своей судьбой и кромѣ теплой печки, да хлѣба съ крупянкой ничего не желала.
   Много энергіи, много надеждъ было въ то время у Арсена. Оттого и жизнь его весело шла. Оттого и въ компаніи онъ былъ первый хохотунъ и допускалъ себѣ самыя ребяческія шалости, въ родѣ кувырканья на муравѣ, задиранія товарищей и тому подобныхъ продѣлокъ. Въ пріятеляхъ онъ не имѣлъ недостатка. Только дѣвушки не очень любили его. "Играть по умѣетъ, говорили онѣ.-- Другіе парни такъ тебя ущипнутъ, что индо вся кровь хлынетъ въ голову! и какъ вѣдь садѣетъ то мѣсто, просто любо! Ну, либо похватаютъ тебя за угломъ и начнутъ мять, да щекотать, да цѣловать... А этотъ не щипнетъ, не поцѣлуетъ!"
   -- Живности мало въ немъ! говорили однѣ изъ нихъ.
   -- Ни, дѣвоньки! отвѣчали другія, -- шибко стыдливъ! Ужо пооботрется межъ людьми, такой-ли будетъ жгутъ, что ой люди!
   И при этомъ дѣвушки прищуривали свои масляные глаза.
   Впрочемъ, была еще другая причина того, почему онѣ не любили Арсена. Здѣшнія дѣвушки у-у, какія! не клади пальца въ ротъ! Парни, это ихъ вѣрноподданные, которые должны постоянно льстить и ухаживать за ними. Арсенъ не былъ таковъ. Напротивъ, при каждомъ случаѣ онъ старался какъ-нибудь подкузьмить ихъ. Бывало сидитъ краснопольская молодежь гдѣ-нибудь на задворкахъ, хохочетъ, да сыплетъ шутки и остроты. Вдругъ Арсенъ подходитъ къ какой-нибудь дѣвушкѣ и серьезно спрашиваетъ: -- "А ты, Марья Ивановна, на кого этта изъ-за Степкина овина выглядывала?" Марья Ивановна краснѣетъ и сердито отвѣчаетъ: "Это я вѣдь на тебя, мой желанный!" -- "Зачѣмъ-же ты смотрѣла въ другую сторону? Оттуда въ ту пору шелъ Андрюшка, а не я... Али опозналась? " Марья Ивановна еще пуще краснѣетъ, потому-что Андрюшка сидитъ у самыхъ ногъ ея. Она хочетъ оправиться и еще больше путается. Другія дѣвушки хихикаютъ. Выйдя изъ терпѣнія, она вскакиваетъ на ноги и азартно заявляетъ: "Ну, такъ что? я не спорю, ждала Андрюшку! Да вѣдь не я одна... вотъ и ты, Павлушка, и ты, Аксютка, у всѣхъ есть занозы!" Павлушка и Аксютка краснѣютъ и отплевываются; -- ихъ занозы сидятъ тоже очень близко къ нимъ.
   Во все это время Арсенъ стоитъ и хохочетъ, будучи очень доволенъ, что произвелъ "антиресную исторію", какъ онъ выражался. Понятно, что дѣвушки не могли быть довольны такимъ пересмѣшникомъ.
   

ВТОРАЯ ГЛАВА.

   Былъ какой-то праздникъ. Краснопольскіе парни и дѣвушки понемногу сбирались у качели, поставленной въ срединѣ деревни и служившей сборнымъ мѣстомъ молодежи. По временамъ слышался сдержанный дѣвичій хохотъ, которому дружно вторили парни густыми голосами. По временамъ начиналась хоровая пѣсня, но скоро обрывалась, потому-что главные запѣвала еще не явились. Вдругъ изъ одного дома послышалась громкая, визгливая брань какой-то бабы. Компанія навострила уши. Нѣкоторые тотчасъ отправились къ этому дому. Вскорѣ подъ окномъ его собралась толпа народа. Тутъ-же былъ и нашъ Арсенъ. Всѣ хотѣли знать, въ чемъ заключается дѣло и наперерывъ заглядывали въ окна. Дѣло, дѣйствительно, было любопытное. Въ избѣ, у столба, служившаго подпорой для полатей, стояла молодая дѣвушка. Длинная коса ея была, обернута вокругъ столба и завязана узломъ. Голова была приподнята кверху, а корпусъ выдавался нѣсколько впередъ. Изъ глазъ ея текли крупныя слезы и падали на шею, на плечи и руки. Не разъ она старалась распутать свою косу, но видя безуспѣшность, въ отчаяніи закрывала руками лицо и еще сильнѣе плакала.
   Предъ печкой бѣгала или, вѣрнѣе, топталась на одномъ мѣстѣ мать дѣвушки, тетка Грипена. Она перебрасывала съ одного мѣста на другое деревянную посуду, выражая этимъ свою крайнюю злобу.
   -- Я тебя проучу, шельма эдакая! кричала она.-- Вколочу тебѣ въ голову умъ! Нутко-се ребенку наговаривать, что, молъ, твоя мать нехорошая!.. И это сестра! Сестра сестру учитъ, что, молъ, ты не будь такой дурой, какъ мать!.. Да я всѣ зубы вычикаю у тебя! Всѣ волосы вытаскаю!
   -- Матушка... все наврали... я не такъ сказала... отрывисто говорила дочь.
   Но мать не слушала ее и продолжала кричать на всю деревню. Между тѣмъ въ избу набирался народъ. Арсенъ тоже вошелъ. Всѣ съ большимъ любопытствомъ смотрѣли на невиданную сцену. У самой Паши, привязанной къ столбу, стояла толпа ребятишекъ и дѣлала разныя замѣчанія.
   -- Пузо-то, пузо... дрыгаетъ какъ! шептала одна дѣвочка другой.
   -- И глаза закрыла... совсѣмъ закрыла! отвѣчала другая.
   Двѣ старухи жалостно качали головами.
   -- Ну, будетъ, матка! Всю душу вытянешь у ней! сказала одна изъ нихъ, обращаясь къ теткѣ Грипенѣ.
   -- А ты, старуха, не суйся не въ свое дѣло! отвѣтила послѣдняя и еще грознѣе напустилась на дочь: -- нѣтъ, я тебя, голубушка, до самаго вечера продержу у этого столба! Я пропишу тебѣ праздникъ!.. Вишь, какъ нарядилась! Гулять пошла! А мать, не бось, дура!.. а, мать!.. У, чтобъ тѣ выщепило! и мать, потрясая кулакомъ, такъ близко поднесла его къ лицу дочери, что изъ носа послѣдней показалась кровь.
   Тутъ зрители заявили громкій и безцеремонный протестъ. Ребятишки съ шумомъ выбѣжали на улицу и по пути спихнули съ крыльца ведра, въ знакъ своего недовольства теткой Грипеной. Нашъ Арсенъ тоже хотѣлъ выйти изъ избы, но вдругъ вернулся отъ дверей, подошелъ къ Грипенѣ и, стиснувъ ея руку, проговорилъ: "Слышь, тетка! ежели ты теперь... эдакимъ звѣремъ"... больше этого онъ не могъ ничего сказать отъ волненія. Бросивъ вокругъ себя угрожающій взглядъ, онъ быстро вышелъ изъ избы. Всѣ зрители пришли въ большее недоумѣніе отъ такого пассажа. Всѣ думали, что Арсенъ недаромъ такъ вступился за Пашу. Между тѣмъ это была у него простая вспышка. Имѣя впечатлительную натуру, онъ сильно возмутился жестокостью Грипены и въ азартѣ хотѣлъ отомстить ей, но скоро опамятовался.
   Впродолженіе нѣсколькихъ дней въ воображеніи его носилась привязанная Паша съ заплаканными глазами, съ дрожащими руками и ногами. Еще нѣсколько дней, и онъ забылъ заплаканные глаза и дрожащія руки, а думалъ просто о скромной, работящей и хорошенькой дѣвушкѣ. Это обыкновенная исторія. Когда чрезъ недѣлю онъ увидѣлъ на улицѣ Пашу, то рѣшился подойти къ ней и заговорить. Трудненько это было, потому-что онъ только въ компаніи бойко велъ себя съ дѣвушками; при встрѣчахъ же съ ними одинъ на одинъ, терялъ все мужество и уподоблялся мокрой курицѣ. Однако, первый шагъ онъ сдѣлалъ: подошелъ, поздоровался. Далѣе хотѣлъ что-то спросить, но совсѣмъ забылъ, потерялся и тщетно искалъ въ головѣ какихъ-либо вопросовъ. "Чтобы такое сказать? думалъ онъ.-- Экая ежовая голова!.. А этотъ Михей все еще не убиралъ съ улицы колоду.... лѣшій... вѣдь на самой дорогѣ лежитъ... не спросить ли, когда будетъ Спасовъ день? а, спросить, или нѣтъ"?
   -- А я хотѣлъ было купаться идти... Ты, Паша, часто купаешься?
   -- Нѣтъ...
   -- И плевое дѣло! рѣчка только по колѣнъ!.. Эй, Митрій, постой-ко... у меня есть дѣло до тебя... и Арсенъ, не простившись съ Пашей, быстро своротилъ въ сторону.
   И какъ-же онъ ругалъ себя послѣ за этотъ маневръ. Ругалъ и смѣялся. И все-таки не могъ рѣшиться на новое свиданіе съ Пашей. Къ счастію, ему пришла мысль высказать свою симпатію къ ней чрезъ одну маленькую посредницу.
   У Паши была сестра Галя, двѣнадцатилѣтняя, умная и бойкая дѣвочка. Онѣ были искренними друзьями между собой, несмотря на то, что Паша когда-то качала Галю въ люлькѣ и была ей вмѣсто пѣстуньи. Такія явленія возможны тамъ, гдѣ и взрослые и дѣти имѣютъ почти одинаковый умственный горизонтъ.
   Такъ вотъ эта самая Галя, чрезъ два-три дня послѣ вышеописаннаго свиданія Арсена съ Пашей, ложилась спать съ сестрой и разсказывала ей слѣдующую исторію.-- Идемъ мы давѣ съ дѣвками мимо Арсенова дома, а на крыльцѣ сидитъ самъ Арсенъ. Вдругъ онъ крикнулъ меня: Галя, иди-ко сюда! говоритъ. Я подошла ко крыльцу. Да ты ближе, говоритъ. Я ближе подошла. Тутъ онъ взялъ меня за руку и усадилъ на колѣни. Я застыдилась и стала вырываться. А токо не хочешь, говоритъ, такъ поди, пожалуй; только я, говоритъ, хотѣлъ посидѣть съ тобой, а ты недобрая! Я вѣдь, говоритъ, люблю тебя. Ну, я подумала и снова подошла къ нему, и сама сѣла на колѣни. Тутъ онъ сталъ разспрашивать меня, весело-ли ты живешь, и все такое. Я говорю -- весело. Мы, говорю, чуть не каждый день цѣлуемся съ ней, да сказываемъ другъ другу разныя бывальщинки... ну, я тутъ и стала разсказывать, что мы съ тобой дѣлаемъ, что говоримъ. Онъ долго смотрѣлъ на меня и вдругъ какъ прижалъ къ себѣ! Свою-то щеку къ моей щекѣ прижалъ и долго такъ держалъ. Потомъ поцѣловалъ меня въ ухо! Галя засмѣялась.-- И то въ ухо! Ну, кабы въ губы!.. Ты, говоритъ, не боишься меня? Нѣтъ, говорю, не боюсь, и... я ужь сама не знаю какъ, взяла, да и поцѣловала его въ губы и такъ пристыдилась, что сейчасъ хотѣла убѣжать. Однако онъ удержалъ меня и велѣлъ сказать тебѣ поклонъ. Только смотри, говоритъ, но сказывай, что сидѣла у меня на колѣняхъ. Ладно, молъ, не скажу.
   Паша съ затаеннымъ дыханіемъ слушала этотъ монологъ. Она понимала Арсена. На сердцѣ ея становилось такъ легко и пріятно, что по временамъ она невольно хваталась за плечо Гали и крѣпко сжимала его.
   -- Такъ ты говоришь, что онъ поцѣловалъ тебя въ ухо? спросила она.
   -- Какже! Вотъ въ это самое мѣсто. Я сначала испугалась, а потомъ ничего.
   -- Хорошо?
   -- Хорошо! Немножко изъ ума вышибло. Поди вотъ! цѣлуемся съ тобой, а не такъ выходитъ! Это оттого, что мы съ тобой часто цѣлуемся и что ты завсегда такая добрая! А другіе сердиты, особливо мужики...
   -- Охъ ты моя хорошая сестричка! прошептала Паша, сжавъ своими ладонями сестричкины щеки.
   Послѣ этого онѣ обнялись и замолкли. Паша углубилась въ думы. Она мысленно представляла себѣ Арсена; припоминала, какой онъ добрый всегда былъ съ ней, не въ примѣръ добрѣе всѣхъ другихъ парней! и какой онъ славный парень, опять-же не въ примѣръ лучше другихъ! И вдругъ мысли ея перескакивали къ дѣтству, когда маленькій Арсюшка при ссорахъ держалъ сторону дѣвчонокъ и вмѣстѣ съ ними ходилъ войной на мальчишекъ. Затѣмъ Паша снова переносилась къ извѣстному дому съ большимъ деревяннымъ пѣтухомъ...
   -- А ты зачѣмъ шибко прижимаешь меня? вдругъ сказала Галя, начавшая-было засыпать.
   -- Прижимаю? Гм... затѣмъ, что я люблю тебя... Слушай, Галя, скажи завтра поклонъ Арсену; скажешь?
   -- Скажу.
   -- Въ три сажени поклонъ! сказала Паша, приподнимаясь на постели.-- Впрочемъ, нѣтъ! не сказывай, что въ три сажени, а такъ... небольшой! Знаешь?
   -- Знаю -- въ полсажень! Только спать охота, Паша!
   Паша не смѣла больше безпокоить Галю. Однако сама еще долго не спала и все думала объ Арсенѣ.

-----

   Паша принадлежала къ большой семьѣ, состоявшей изъ восьми человѣкъ,-- мужа съ женой и шестерыхъ дѣтей, изъ которыхъ она была старшая. Большой, хотя и старый домъ, съ широкими постройками, показывалъ, что семья жила не бѣдно. Однако, тетка Грипена имѣла нѣкоторое право жаловаться на судьбу, потому-что на рукахъ у нея было четыре дочери, а въ кубышкѣ ни гроша. Хотя мужъ ея и занимался извозомъ, но не могъ скопить богатства. "Кажиный годъ ѣздитъ на четверкѣ, а домой привозитъ одинъ шишъ", говорила она съ оттѣнкомъ ироніи про заработки мужа. Ну, это несовсѣмъ правда. Привозилъ онъ иногда 10 руб., иногда 20, да велики-ли это деньги? Придетъ староста, и отдай ихъ на подать!
   Пашѣ было уже 19 лѣтъ, когда мы познакомились съ ней. Конечно, она была хорошая работница, но все-же не мѣшало подумать о замужествѣ. А жениховъ не было, между прочимъ, потому, что не было приданаго. Здѣшніе парни, съизмала привыкшіе къ обычаямъ почтовыхъ дорогъ, смотрѣли на приданое, какъ на необходимый придатокъ къ невѣстѣ. Увы, первые слѣды цивилизаціи одинаково грязно проявляютъ себя, какъ въ городахъ, такъ и въ деревняхъ. "Хоть-бы какой-нибудь дьяволъ присватался.... прости меня Богъ! По-неволѣ согрѣшишь съ этакой ватагой"! думала подчасъ тетка Грипена.
   Домашняя жизнь Паши была неочень красна. Съ восьми лѣтъ она должна была няньчиться съ маленькими братьями и сестрами. Хотя въ деревняхъ годовыя и двухгодовыя дѣти часто по цѣлымъ днямъ остаются на произволъ судьбы и получаютъ полную свободу падать съ крыльца, ползать по грязной улицѣ и т. п., однако для 8--10-ти-лѣтней няньки они представляютъ немалую помѣху. Если ребенокъ, не имѣя няньки, упадетъ съ крыльца, то мать его-же самого нащелкаетъ. Но если есть у него нянька, то всѣ громы обрушатся на нее. Такимъ образомъ, Паша много брани и подзатыльниковъ получала отъ своей матери, которая, какъ мы видѣли, не отличалась мягкостью характера; получала ихъ за свои шалости и ошибки, получала и за маленькихъ ребятъ, съ которыми водилась. Оттого въ характерѣ ея замѣчалась нѣкоторая забитость. Однако, веселой компаніи она не бѣгала; любила смотрѣть, какъ другіе веселятся, и сама подчасъ шалила, но только съ однѣми дѣвушками. Съ парнями она совсѣмъ не умѣла сходиться. Многіе изъ нихъ считали ее церемонной и вслѣдствіе этого непрочь были подсмѣяться надъ ней. Арсенъ еще первый выказалъ искреннюю симпатію къ ней. Тѣмъ болѣе дорожила она этой симпатіей.
   Какъ и Арсенъ, она тоже рѣшилась высказать свои чувства къ нему чрезъ Галю. Такимъ образомъ, послѣдняя сдѣлалась настоящей посредницей между ними. И надо сказать, что она ревностно исполняла эту роль. Каждый день, иногда дважды и трижды, она носила поклоны и разныя хорошія пожеланія отъ Арсена къ Пашѣ и отъ Паши къ Арсену. Къ поклонамъ и пожеланіямъ вскорѣ прибавились заочные поцѣлуи. Пришло счастливое время для Гали.-- Арсенъ цѣловалъ ее за Пашу; Паша -- за Арсена. А она, бѣдняжка, принимала это за чистую монету. Такъ продолжалось съ недѣлю, до личнаго объясненія Арсена съ Пашей.
   Случай къ этому объясненію представила имъ тетка Грипена. Она послала за чѣмъ-то Пашу къ Федосьѣ, матери Арсена. Паша не безъ волненія взялась за порученіе. Однако она рѣшилась не заходить въ избу къ Федосьѣ, а спросить ее подъ окномъ. Такъ и было сдѣлано. Но въ окнѣ, вмѣсто Федосьи, явился Арсенъ.
   -- Это ты, Паша? радостно сказалъ онъ.-- Матушка сейчасъ вышла; она скоро придетъ. А ты пока зайди въ избу.
   -- Ни.... Паша покачала головой.
   -- Ну-же, зайди! Мнѣ нужно сказать тебѣ очень.... очень важное!
   Паша стояла съ опущенной головой и думала. Дѣло было подъ вечеръ; на улицѣ пусто; отчего не зайти? Сообразивъ это, она нерѣшительно сдвинулась съ мѣста и тихонько пошла къ крыльцу.
   Арсенъ невольно захлопалъ руками и засуетился;-- присѣлъ-было на скамью, потомъ вскочилъ, кинулся къ печкѣ, къ окну, и въ концѣ концовъ спрятался у дверей за стѣной. Лишь-только Паша отворила дверь, какъ онъ схватилъ ее за руки и сталъ цѣловать ея голову, плечи, глаза...
   -- Отстань! слышь, отстань! шептала Паша, стараясь вырваться.
   Наконецъ Арсенъ отпустилъ ее. Она обернулась и пошла изъ избы. Но онъ снова схватилъ ее и молящимъ голосомъ сказалъ:
   -- Какъ хочешь, казни, только не уходи... больше пальцомъ не тропу!
   -- Да ты совсѣмъ ошалѣлъ! сердито отвѣтила она.-- Убирайся! отпусти меня!
   -- Не уходи-же! прости меня!... А-то я весь вѣкъ буду ругать себя за это!
   Паша молчала и не рѣшалась. Но ужь понятно -- она должна была остаться, коли "молчала и не рѣшалась".
   -- Пойдемъ, сядемъ этамо! сказалъ Арсенъ, указывая въ передній уголъ.
   Пошли и сѣли. Сначала молчали нѣсколько минутъ. Оба искали словечко, которымъ бы достойно было начать разговоръ, но найти никакъ не могли. Вдругъ Арсенъ всталъ, досталъ съ полки пирогъ и подложилъ его къ Пашѣ. Потомъ снова взялъ его и, разломивъ на двѣ части, съ усмѣшкой проговорилъ: слушай, Паша! ежели пойдешь за меня,-- дамъ пирога, а нѣтъ -- и такъ сиди!
   -- Ну, что еще выдумалъ!... Охъ, Арсенъ, напрасно я пришла къ тебѣ.... И на кой прахъ пришла? Дура, право дура!...
   -- Снявши голову, по волосамъ не плачутъ!.. Ты лучше скажи, любишь-ли хоть на эстолько меня?
   -- Да я не хочу пирога... потому... я сейчасъ домой пойду! Паша поднялась на ноги и сдѣлала шагъ.
   -- Ну, больше не стану шалѣть! будь проклятъ, не стану! Садись-же... пожалуйста, садись!
   Паша нерѣшительно сѣла.
   -- Вотъ что, Паша, мы съ тобой важно заживемъ! Такъ весело заживемъ, что и-и! Работать станемъ крѣпко!
   Минута общаго молчанія.
   -- Я ужь надумалъ разныхъ штукъ. Примѣрно, мы съ тобой мельницу заведемъ! Выгодно будетъ. У мельницы насадимъ яблоней; яблоковъ урона будетъ! Ты не смотри, что у Степы Лапина не пошли яблоки! Онъ чего смотрѣлъ? Вѣдь и за деревомъ надо ухаживать, какъ, примѣрно, за тобой, не такъ-ли?
   Паша тихо засмѣялась.
   -- Такъ вотъ построимъ мы мельницу и станемъ денежки наживать, да каждый день пировать!... А тутъ еще земля у мельницы будетъ.... хлѣба-то, хлѣба, лопатой греби! Потому-что вѣдь за помолъ тоже хлѣбомъ даютъ. Вотъ будетъ жизнь!
   Паша слушала и улыбалась. Ей были очень любы эти рѣчи, потому-что онѣ такъ близко, близко подходили къ ея собственнымъ мечтамъ.
   -- А деньги гдѣ? спросила она.-- Вѣдь мельницу не построишь съ бухты-барахты!
   -- Деньги? воскликнулъ Арсенъ, вскакивая на ноги.-- Деньги мы наживемъ! Изъ-подъ земли выкопаемъ, изъ моря достанемъ. Да я дуракомъ буду, токо денегъ не добуду! Я на зиму въ Питеръ уйду, да такъ работать стану, что небу жарко будетъ! Вотъ тѣ Христосъ жарко! А ты думаешь -- какъ?
   -- Значитъ, ты не любишь меня, что хочешь въ Питеръ уйти? лукаво спросила Паша.
   -- Тебя?... Арсенъ вскочилъ и бросился къ ней; но она въ минуту была у дверей, и снова онъ униженно просилъ ее воротиться.
   -- Да что этакъ баловаться? говорила она.-- Мнѣ вотъ и такъ хорошо, а ты все цѣловаться!
   -- Да будь я сейчасъ.... ежели я.... тоись.... и вдругъ Арсенъ снова бросился къ Пашѣ и схватилъ ее. Теперь она не могла убѣжать. Онъ непремѣнно хотѣлъ поцѣловать ее въ губы, а она не хотѣла и скрывала свое лицо то на правой, то на лѣвой сторонѣ. Наконецъ, онъ пересилилъ ее и крѣпко поцѣловалъ одинъ разъ.-- Вотъ какъ я люблю тебя! проговорилъ онъ.
   -- Послушай Арсенъ, ежели ты будешь такъ дѣлать, такъ я не знаю... ужь я не знаю...
   -- Ну, не сердись, Паша! голубушка, не сердись! Вѣдь я, ей Богу, въ разумѣ; значитъ, понимаю, что дѣлаю... Поди вотъ, такая проклятая натура!
   Оба нѣсколько времени молчали.
   -- Однако, твоя мать что-то долго не идетъ; мнѣ надо идти! проговорила Паша.
   -- Какъ хочешь; только не сердись на меня!
   -- Съ чего сердиться?
   -- Вотъ и спасибо.
   -- Прощай...
   

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

   Черезъ мѣсяцъ послѣ этого свиданія Арсенъ и Паша съиграли свадьбу. У простыхъ людей и дѣла идутъ просто, если не усложняются какими-нибудь посторонними обстоятельствами. Свадьба съиграна была не богато, но что за дѣло? Ихъ любовь была такъ естественна и глубока, что не требовала шумныхъ праздниковъ и богатой обстановки. Оба они были вполнѣ счастливы и не предвидѣли конца своему счастью. И чѣмъ больше они узнавали другъ друга, тѣмъ ближе сходились, потому-что не только физіологическая потребность любить, но и моральная связь была между ними. Конечно, связь эта заключалась не въ убѣжденіяхъ, а въ чувствахъ, но въ крестьянскомъ быту чувства замѣняютъ убѣжденія. Арсенъ и Паша -- оба были недовольны прошедшимъ, оба надѣялись вмѣстѣ бороться съ бѣдностью и быть побѣдителями. Арсенъ уже много разъ развивалъ свои планы о постройкѣ мельницы, о большой избѣ съ двумя перегородками, о тройкѣ лошадей съ расписной дугой и т. п. Паша слушала его и во всемъ соглашалась. Впрочемъ, сама она хотя и желала быть богаче, хотя съ удовольствіемъ слушала планы Арсена, но была вполнѣ довольна настоящимъ. Подъ вліяніемъ любви она не замѣтила даже перехода отъ своего стараго дома въ двѣ избы, съ широкими пристройками, наполненными разнымъ добромъ, къ бѣдной и пустой избѣ Арсена.
   -- Слушай-ко, Арсенъ, разъ сказала она въ минуту особеннаго прилива счастья,-- вѣдь правду говорятъ, что съ милымъ рай и въ шалашѣ!
   -- Глупушка ты моя, если рай въ шалашѣ, то въ хоромахъ еще лучше будетъ! отвѣтилъ Арсенъ.
   Самъ Арсенъ ни на минуту не забывалъ окружающей бѣдности. Глядя на свою любимую Пашу, онъ еще сильнѣе убѣждался въ томъ, что нужно улучшить хозяйство и домашнюю обстановку. Въ самомъ дѣлѣ, обстановка эта была очень незавидна. Въ небольшой избѣ, отъ черныхъ стѣнъ, отъ узкихъ скамеекъ, отъ всего слышалась крайняя бѣдность и непривѣтливость. Не блестѣлъ въ углу фольговый образъ; не висѣло на стѣнѣ зеркальцо въ четверть высоты; много годовъ не бѣлилась печка и до того почернѣла, что въ темный вечеръ казалась страшнымъ привидѣніемъ. Тетка Федосья еще прошлаго года говорила Арсену, что нужно поставить, новую печку, пока эта совсѣмъ не развалилась; но гдѣ-же новую печку поставить, коли денегъ нѣтъ? Предъ свадьбой Арсенъ кое-какъ замазалъ лишнія трещины, да пока на этомъ и кончилъ.
   Такою обстановкою даже самый нетребовательный человѣкъ не будетъ доволенъ. А Арсенъ былъ самолюбивъ; да еще долженъ былъ отвѣчать за самолюбіе любимой жены. Неудивительно, если голова его постоянно и усиленно работала надъ однимъ вопросомъ,-- какъ разбогатѣть, т. е., поставить свое хозяйство на такую степень высоты, чтобы ложно было чувствовать себя спокойно, чтобы не раздражалось отъ каждой неудачи неудовлетворенное самолюбіе, чтобы косой взглядъ сосѣда не возбуждалъ въ душѣ непріятныхъ подозрѣній! Для достиженія этого требовалось не очень много,-- именно, сдѣлаться заправнымъ мужикомъ, у котораго стояла-бы лошадь на дворѣ, да въ избѣ было-бы поприглядвѣе. Для Арсена пока этого было довольно; а тамъ дальше можно подумать и о другомъ...
   Арсенъ самъ хорошо понималъ, что нужно достичь сначала небольшого достатка, а когда явится съ этимъ достаткомъ душевное спокойствіе, тогда можно будетъ приступить къ осуществленію и болѣе широкихъ плановъ. Онъ понималъ, что сначала нужно "терпѣть и работать", тогда и деньги заведутся, хотя немного, очень немного, но все-же достаточно для возбужденія къ дальнѣйшему труду, который будетъ уже успѣшнѣе, выгоднѣе предъидущаго. Понималъ онъ все это, но вѣдь требуется пять, десять лѣтъ... длинная исторія, между тѣмъ-какъ мысли въ головѣ очень быстро мѣняются и представляютъ все новыя задачи и требованія. Вотъ почему, спустя годъ послѣ свадьбы, когда Арсенъ увидѣлъ кругомъ и около себя ту-же непроглядную бѣдность, какая была и прежде, терпѣніе начало измѣнять ему. Думы стали принимать нѣсколько заоблачное направленіе. Ему казалось, что есть какія-то средства, которыя сразу могутъ возвысить или обогатить человѣка; но самъ онъ не могъ найти этихъ средствъ, потому-что не былъ достаточно силенъ для нихъ. А между тѣмъ онъ непремѣнно хотѣлъ быть богатымъ, хотѣлъ жить вполнѣ довольною и счастливою жизнью и для этого готовъ былъ на какую-угодно трудную работу. И какой-бы тогда онъ былъ добрый со всѣми людьми! И какъ-бы счастливы были его Паша и мать! "Эхъ, кабы я былъ богатъ, думалъ онъ иногда, -- показалъ-бы вамъ, добрые люди, какъ нужно жить! Повашему, праздникъ съ утра до вечера проспать -- куда какъ весело! А помоему такое веселье и въ могилѣ найдешь!" Очевидно, натура Арсена не годилась для того положенія, которое выражается въ словахъ -- "терпѣть и работать". Живой и требовательный характеръ его не позволялъ по грошамъ копить богатство. И то сказать, въ нашемъ крестьянствѣ бѣдному человѣку очень трудно подняться вверхъ. Для этого, дѣйствительно, нужна или большая сила, или большое терпѣніе и терпѣніе, котораго-бы хватило на пятнадцать, на двадцать лѣтъ. Со всѣхъ сторонъ видишь стѣсненія, ограниченія, да поборы, со всѣхъ сторонъ -- безпощадное невѣжество, которое не позволяетъ осуществить самый умѣренный планъ и вконецъ убиваетъ энергію. Какъ хорошенько подумаешь обо всемъ этомъ, такъ и поймешь пѣсню Кольцова -- "Что ты спишь, мужичокъ?"...
   И такъ прошло годъ, полтора послѣ свадьбы. Арсенъ сталъ сильно задумываться надъ своей судьбой, надъ будущимъ. Это были уже не прежнія легкія мечты, быстро и безслѣдно скользившія по душѣ, какъ солнечные лучи, а забота и тяжелыя думы, оставлявшія послѣ себя грустное настроеніе духа. Паша не любила, когда Арсенъ задумывался такъ. Поэтому, съ ней онъ старался быть попрежнему веселымъ и ласковымъ. Но тѣмъ грустнѣе становилось ему, когда онъ оставался самъ съ собой.
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

   На дворѣ зима. Снѣгомъ покрытыя горы, да глубокіе снѣжные сугробы, раскатистыя дороги, да заиндевѣлыя сосны и ели по сторонамъ... это главное въ картинѣ. Волчьи слѣды искрестили снѣжную поляну. Гнилыя деревушки то тамъ, то тутъ чернѣютъ среди глубокихъ снѣговъ. Въ деревушкахъ двигаются живыя фигуры въ кошачьихъ шапкахъ и собачьихъ рукавицахъ... До смерти люблю эту невеселую картину!
   Уже совсѣмъ стемнѣло. На Красномъ Полѣ почти во всѣхъ домахъ свѣтились яркіе огни. Въ нѣкоторыхъ домахъ топились печки. Вездѣ встрѣчали или поджидали гостей,-- отца, мать или дѣтей, которые съ Покрова, или съ Рождества работали въ городѣ и въ этотъ вечеръ возращались домой, по случаю окончанія работъ. Дѣло было передъ масляницей. Въ маленькомъ домѣ съ большимъ деревяннымъ пѣтухомъ тоже топилась печка. Старухѣ Федосьѣ говорили сосѣдки, недавно пришедшія изъ города, что Арсенъ и Паша скоро придутъ домой. Поэтому она захотѣла приготовить до нихъ горячую похлебку изъ картофеля. Вѣдь цѣлыхъ шесть недѣль не видѣлись! Недаромъ свѣтилась у нея на губахъ такая добродушная улыбка! Сегодня и ей выпалъ праздникъ. На радости она рѣшилась даже испечь овсяныхъ блинковъ, хотя для этого нужно было и сковороду, и мучки овсяной выпросить у сосѣдей.
   -- А долго что-то нейдутъ мои гости! бормотала она по временамъ.-- Намаялись, бѣдняжки. Съ утра, чай, работали, а тутъ еще десять верстъ отшагай... Поди, невеселые придутъ... Житье, житье!
   Затѣмъ Федосья подходила къ окну я прислушивалась.-- Все-ли ужь счастливо, за грѣхи? боязливо проговаривала она и крестилась. Въ самомъ дѣлѣ, Арсенъ и Паша что-то очень долго не приходили.
   Но вотъ, наконецъ, послышался скрипъ отъ шаговъ. Федосья тотчасъ рѣшила, что это они, и быстро бросила въ печку два-три полѣна, -- пускай, дескать, погрѣются. На лицѣ и во всей ея фигурѣ отразилось сильное волненіе, точно предстояло ей любовное свиданіе.
   Отворилась дверь. Вошли Арсенъ и Паша съ заиндевѣлыми головами и сильно нарумянеными лицами. Въ избѣ загуляли туманныя облака; по стѣнамъ зашумѣли тараканы. Мать стала заботливо раскутывать гостей.
   Минутъ десять длилось молчаніе. Слышно было лишь сильное пышканье.
   -- Что, матушка, ужиномъ хочешь кормить? поспросилъ, наконецъ, Арсенъ, грѣясь у печки.
   -- Какже! Да я не вдругъ; погрѣйся маленько, отвѣтила мать и нарочно замедлила сборы.
   -- Паша, поди, погрѣйся! Али осердилась? обратился Арсенъ къ своей женѣ.
   Паша быстро взглянула на него.
   -- А я думала, что ты осердился на меня!
   Арсенъ замялся и ничего не отвѣтилъ. Видно было, что у нихъ произошла какая-то перемолика и оба считали себя виноватыми. Мать замѣтила это и шутливо сказала:
   -- Ишь, видно поссорились на радостяхъ, что кончили работу! Нуте-ко садитесь за столъ да разсказывайте, какъ было дѣло.
   -- Ты смотри, Паша! держи языкъ за зубамъ! полушутя замѣтилъ Арсенъ.
   -- Чего смотрѣть? перебила мать; -- разсказывай скорѣе! Согрубилъ онъ, что-ли?
   -- Какое согрубилъ? сказала Паша, усаживаясь за столъ.-- Просто убѣжалъ отъ меня! Пошли мы давѣ изъ города, мой Арсенъ такой печальный сталъ, что и голову повѣсилъ. О чемъ ты? спрашиваю; а онъ молчитъ. Такъ молча и прошли мы половину дороги. Тутъ я снова стала разспрашивать да уговаривать его, а онъ слушалъ, слушалъ, да какъ вдругъ своротилъ въ сторону, на ишутинскую дорогу! и плюнулъ еще! Я лишь глазами захлопала. Куда ты, Арсенъ, кричу ему, а онъ претъ себѣ впередъ, ничего не слушаетъ. Я испугалась не на шутку; оббѣжала его и загородила дорогу. Онъ какъ крикнулъ на меня: -- убирайся, говоритъ, я не хочу съ тобой идти! А самъ покраснѣлъ весь, -- шибко озлился! Ну, тутъ я не смѣла удерживать его и дала дорогу. А онъ еще пуще прежняго зашагалъ! Однако и я не отставала... Такъ-то мы верстъ шесть откатали. Потомъ, должно быть, наскучила ему эта исторія, поворотилъ взадъ и пошелъ домой. Только со мной не шелъ,-- или назади отстанетъ, или впередъ убѣжитъ.
   Пиша кончила этотъ разсказъ въ минорномъ тонѣ. Глубоко вздохнувши, она положила ложку на столъ и неподвижно устремила глаза на какую-то точку. Даже Федосья задумалась, недоумѣвая, что-бы это значило? Арсенъ молчалъ и шумно схлебывалъ съ ложки.
   -- Да онъ нынѣ и часто бываетъ какой-то угрюмый да недобрый, въ раздумья сказала Паша, и въ голосѣ ея слышалась большая печаль.-- Вотъ и въ городѣ работали: ино цѣлую недѣлю все на что-то дуется, ничего не говоритъ. Ежели что скажешь ему, онъ крикомъ отвѣчаетъ, либо еще и того хуже: возьметъ тебя за плечо и таково ласково скажетъ: не тронь меня, Паша: мнѣ оченно скучно! а самъ отвернется и уйдетъ куда-нибудь.
   -- Да перестань душу тянуть! крикнулъ Арсенъ, -- и безъ того невесело!
   -- Невесело... А мнѣ, думаешь, весело, когда ты бѣгаешь отъ меня?
   -- Да отъ тебя, что-ли, я бѣгаю? Голубушка, Паша!.. Подчасъ я самъ своей жизни нерадъ, а когда посмотрю, какъ ты убиваешься надъ работой, да какая ты худая стала нынче, тогда еще тошнѣе станетъ. Помнишь-ли, какое твое житье было дома? Чай, надѣялась на счастіе, выходя за меня! Повѣрила моимъ сладкимъ словамъ! Вотъ тебѣ и счастіе! Дома били да сытно кормили, а здѣсь не бьютъ, зато впроголодь держать. Ни одежи-то нѣтъ на тебѣ, ни спокою... ничего! Вотъ теперь съ Покрова работали, спины не разгибаючи, а въ карманѣ десять рублевъ! гм... что эти десять рублевъ? Отдадимъ на подать, все-же недоимка останется... А гдѣ лошадь? Вѣдь весна на дворѣ!... поневолѣ тоска одолѣетъ! А ты еще уговаривать станешь, да голову гладить! Даже больно станетъ, что никогда не обругаешь меня дуракомъ! И вправду, не дуракъ-ли я, коли не могу выбиться изъ проклятой бѣдности? За что-же ты любишь меня?.. а? за что ты полюбила меня?
   Послѣднія фразы Арсенъ произносилъ съ разстановкой, какъ-будто онъ хотѣлъ, но не могъ рѣшить, за что, въ самомъ дѣлѣ, она любитъ его.
   -- За то и полюбила, что ты меня полюбилъ, отвѣтила Паша.-- Мнѣ больше ничего и ненадо... Только не сердись на меня, да не скрывайся. А что мы бѣдны, такъ бываютъ и бѣднѣе люди!
   -- Бываютъ, чего не бываетъ? А я не хочу! Не хочу всякому въ зубы смотрѣть! А между тѣмъ смотришь да кланяешься; одолжи, дескать, лошадки, одолжи того, другого... ужо вотъ весна-то придетъ!...
   Арсенъ махнулъ рукой.
   -- Ну, немного одолжаемся мы, вступилась мать.-- Опять-же и то сказать, безъ этого никто не живетъ, дитятко! И Господь велѣлъ другъ другу помогать.
   -- Что говорить! Нищему всякій и помогаетъ. Да вѣдь не охота быть нищимъ-то. Будь я заправный человѣкъ, я не сталъ-бы считаться, что у кого взялъ, а теперь -- другое дѣло! Теперь подчасъ стыдно бываетъ шапку снять сосѣду, потому -- изъ-за корысти, подумаютъ.
   -- Охъ, Арсенушко, гордость -- великій порокъ, замѣтила мать.-- И жаловаться на жизнь -- тоже порокъ. Кому какую долю далъ Богъ, на томъ и нужно быть довольнымъ. Счастіе-то у всѣхъ людей одинаково. Ты думаешь, богатый человѣкъ счастливѣе тебя? Нѣтъ, дитятко, у богатаго свои заботы, да такія заботы, что подчасъ и спать не даютъ. Вотъ оно... Я давненько, еще съ лѣта, примѣчаю, что грызетъ тебя какая-то тяжелая дума, да что я, старуха, подѣлаю? Небось, не послушаешь моихъ словъ. Ну, по крайности, послушай Пашутки. Ты ее любишь, она тебя любитъ, и живите какъ голуби, -- то-ли не жизнь!.. Посмотрѣли-бы вы, какъ мы прежде жили! Бѣдность-то бѣдностью, да и любови-то нѣтъ; не на комъ сердцу отдохнуть. Охъ-охъ-о! Я еще никогда не сказывала тебѣ, Арсенушко, какъ я выходила замужъ. Давай скажу теперь; заодно разговорилась. Была, знаешь, у меня зазнобина, Осипомъ звали. Изъ богатаго дома. Страхъ мы любились съ нимъ. Бывало, цѣлые дни все думаешь о немъ: за работой думаешь, за обѣдомъ думаешь... Ино долго не видаешься съ нимъ, такъ, по крайней мѣрѣ, сбѣгаешь на то мѣсто, гдѣ видѣлись въ послѣдній разъ, если это было гдѣ-нибудь въ полѣ, за деревней; перещупаешь всѣ щепки, черезъ которыя онъ проходилъ; да этоли еще?-- бывало цѣлуешь сосну, у которой стоялъ онъ...
   Арсенъ и Паша взглянули другъ на друга и засмѣялись. Арсенъ немного покраснѣлъ. Когда-то и онъ разсказывалъ Пашѣ подобную исторію.
   -- Ну, смѣйтесь, робятка; это не вредитъ, замѣтила мать.-- Такъ вотъ и сдѣлали мы съ Осипомъ уговоръ: или пожениться другъ на другѣ, или вмѣстѣ умереть. Хе, хе, молодо -- зелено. Надо вамъ сказать, что мои-то родители были въ давнишней ссорѣ съ родителями Осипа. Не проходило ни одного воскресенья, чтобы моя матушка не поругалась съ евоною маткой. Бывало, шумъ стоитъ на улицѣ! Бабы-то деревенскія тоже вступятся въ споръ; сначала; уговариваютъ нашихъ, а потомъ и сами начнутъ костить другъ друга, когда во вкусъ войдутъ. До того разругаются, что схватятъ ино палки и начнутъ помахивать. Почитай въ каждый споръ вступались мужики, чтобы разнять своихъ бабъ. Случались и потасовки хорошія. Ну, понятно, такая непріязнь не обѣщала добра намъ съ Осипомъ. Однако, онъ парень былъ рѣзовый. Не струсилъ и вдругъ пришелъ къ намъ свататься. Я тотчасъ смекнула это, хотя онъ мнѣ и не сказывалъ. И какъ-же я испугалась въ ту пору! Наклонила это голову надъ шитьемъ, а руки-то трясутся, а въ глазахъ такъ и мелькаютъ огоньки... страхъ! Отца-то не было дома, а мать терпѣть не могла Осипа. Опять-же и Осипъ, мой желанный, не любилъ поддаваться.
   -- Здорово, крещенные! сказалъ онъ и головой мотнулъ. Это значитъ, онъ рѣшилъ думу въ головѣ,-- молъ, панъ либо пропалъ.-- Дома-ли, говоритъ, Максимъ Иванычъ? это мой батюшко.-- Максима Иваныча дома нѣтъ, и если за дѣломъ пришелъ, то говори со мной, сказала матушка.-- Ужь не знаю, говорить-ли съ тобой объ этомъ дѣлѣ? отвѣтилъ Осипъ.-- Наврядъ, говоритъ, ты согласишься на мою просьбу. Матушка ему на это говоритъ: -- если я, говоритъ, не соглашусь, то и Максимъ Иванычъ не согласится. Я тоже не чужая въ домѣ, говоритъ,-- а хозяйка.
   -- Осипъ сѣлъ на лавку и сталъ думать. За цѣлый уповодъ мнѣ показалось то время, какъ онъ думалъ; въ глазахъ совсѣмъ потемнѣло, никакихъ огоньковъ не стало, въ головѣ сумятица... Однако Осипъ надумалъ, наконецъ, всталъ это съ лавки и говоритъ моей матушкѣ: а, говоритъ, хочу жениться на твоей дочкѣ. Только и сказалъ. Матушка какъ-будто ошалѣла, да скоро оправилась. Оправилась и говоритъ: да ты, говоритъ, должно быть, не съ того конца зашелъ въ мою избу? Вотъ Богъ, а вотъ порогъ, говоритъ: убирайся подобру, поздорову.-- Да что ты, ошалѣла развѣ? сердито сказалъ Осипъ. Я -- такъ и замерла. Ну, думаю, конецъ пришелъ намъ съ Осипомъ.-- Ошалѣла! Ахъ ты разбойникъ! крикнула матушка, схватила лопату и напустилась на Осипа. Въ то время на меня нашла какая-то храбрость: я вскочила съ мѣста и побѣжала къ нимъ... Только мой Осипъ схватилъ одинъ конецъ лопаты и держитъ такъ; а матушка скачетъ, матушка скачетъ. Она, видишь, хочетъ вырвать лопату.-- Такъ и есть, съ ума спятила баба! сказалъ Осипъ. Тутъ матушка еще пуще заскакала. А Осипъ стоитъ это, молчитъ, да смотритъ на нее. Смотрѣлъ, смотрѣлъ, да вдругъ обернулся и пошелъ изъ избы.-- Тьфу, говоритъ, настоящая дура! Матушка такъ и осталась съ поднятой лопатой; слова не могла сказать отъ злости. Ну, за то мнѣ досталось отъ нея, отъ этой самой лопаты. Господи, какъ била меня матушка!... Какъ она била меня!
   Федосья замолчала и наклонилась надъ столомъ. Морщинистое лицо ея сдѣлалось чрезвычайно грустно. По щекамъ прокатились двѣ крупныя слезы. Глядя на нее, Паша тоже прослезилась и украдкой отерла глаза. Арсенъ отвернулся къ свѣтильнѣ и что-то слишкомъ долго поправлялъ лучину.
   -- Дай Богъ ей царство небесное! задумчиво проговорила Федосья.
   И опять прошло нѣсколько минутъ молчанія.
   -- Однако, слава Создателю! прожила я свой вѣкъ не хуже людей. А думала, что непережить мнѣ и недѣли съ покойникомъ мужемъ. И какъ я билась, когда наряжали къ вѣнцу! Все хотѣла убѣжать, или извести себя. Надѣнутъ на меня платокъ, а я тотчасъ сорву его!... Волосъ сколько вырвала у себя!... Опять-же, когда меня посадили въ телѣгу, я и давай метаться, да кричать: не хочу, молъ, идти за Сеньку Шилохвостова!... Покойница матушка, да еще тетка покойница, едва удержали меня. Ноги связали кушакомъ, такъ всю дорогу и лежала я полѣномъ.... Нынче рѣдко такъ дѣлаютъ; люди подобрѣе стали. Вотъ и вы женились по любви, да по согласью, а все плачетесь на что-то.-- Грѣшно, мои дѣтушки, подумайте-ко.
   Федосья встала изъ-за стола и помолилась Богу. Арсенъ и Паша пока сидѣли за столомъ и думали.
   -- Такъ, какже ты, Паша... не сердишься? спросилъ наконецъ Арсенъ.
   -- А ты?
   -- Я ничего.
   -- И я ничего.
   -- Ну, вотъ эдакъ-то лучше, прибавила мать.
   Паша придвинулась къ Арсену и наклонила къ его плечу свою голову. Арсенъ взглянулъ на мать и, видя, что та не смотритъ на нихъ, тихо поцѣловалъ жену. Этимъ скрѣпилась мировая.
   

ПЯТАЯ ГЛАВА.

   На другой день было мясное заговѣнье. Федосья очень рано встала и начала обряжаться. Прежде всего нужно было достать дровъ. Вчера вечеромъ она изрубила послѣднюю жердь. Не желая будить на первый разъ Арсена, она надѣла на себя его полушубокъ, рукавицы и отправилась въ лѣсъ, недалеко отъ деревни, гдѣ лежала еще съ осени куча жердей, приготовленныхъ Арсеномъ на дрова. Темень была непроглядная, и Федосья неразъ сворачивала съ дороги въ снѣгъ. Еще хуже было идти назадъ съ большой жердью на плечѣ. Федосья довольно-таки покряхтѣла, хотя и отдыхала чрезъ каждые двадцать шаговъ. Впрочемъ ей не привыкать было и жерди таскать на себѣ, и въ темную ночь въ сугробахъ бродить. Въ то время, какъ Арсенъ работалъ въ городѣ, она справляла дома всякую мужицкую работу.
   Кое-какъ она дотащила жердь до дому. Теперь нужно было изрубить ее. Но такъ-какъ было еще очень темно, то Федосья засвѣтила въ избѣ у самаго окна лучину и при свѣтѣ ея рубила жердь. Лучина быстро догорала, и нужно было засвѣчать другую, потомъ третью. Такимъ образомъ Федосья постоянно ходила изъ избы на улицу и съ улицы въ избу. Она дѣлала это солидно и съ большой осторожностью, боясь разбудить дорогихъ гостей.
   Но, несмотря на осторожность, Арсенъ проснулся-таки и долго молча наблюдалъ за матерью. Добродушное лицо ея проникнутое заботой, осторожное, но быстрое хожденіе взадъ и впередъ, глухой, но твердый стукъ, съ которымъ она рубила свою жердь, все это производило на Ар'ена какое-то полупріятное, полуболѣзненное впечатлѣніе. Сердце его то сильнѣе билось, то на мгновенье совсѣмъ замирало. Въ эту пору онъ любилъ свою мать, можетъ быть, больше, чѣмъ когда-либо прежде. "Вотъ она какая! думалось ему;-- а вѣдь съ виду такая простушка... И никогда не пожалуется на свою жизнь! А тоже, кажись, не шибко наградила судьба... А я-то дуракъ... и себя напрасно мучу, и людей безпокою"...
   -- Зачѣмъ ты, матушка, сама рубишь дрова? спросилъ онъ, поднимаясь съ постели.
   -- Да вотъ, голубчикъ, вчера осталось дровецъ на одно изтопле, да и тѣ извела вечеромъ. Ты послѣ свози изъ лѣса жерди, а-то сегодня я сама ужь принесла оттуда жордочку;-- такая тяжелая, проклятая...
   -- А-а! протянулъ Арсенъ и больше ничего не сказалъ. Ему стало досадно на себя, что онъ заставилъ старуху-мать носить жерди изъ лѣса. То отчасти добродушное настроеніе духа, съ какимъ онъ началъ разговоръ, тотчасъ пропало. Онъ способенъ былъ грубо высказать матери, зачѣмъ она не заявила ему вчера, что нѣтъ дровъ на дворѣ. Однако онъ вспомнилъ свою недавнюю думу, вспомнилъ, что она, эта добрая мать, можетъ быть, во сто разъ несчастнѣе его, и сдержали свое недовольство.
   -- Только, матушка, ты не дѣлай такъ послѣ, замѣтилъ онъ.
   -- Э, полно, дитятко, что за счеты? Лучше поспи еще, а послѣ, какъ встанешь, попроси у тестя лошадки и привези возикъ жердей... одинъ-то возикъ негрѣшно и въ праздникъ.
   -- Нѣтъ, ужь лучше я на себѣ перетаскаю, чѣмъ поклонюсь тетушкѣ Грипенѣ, отвѣтилъ Арсенъ.-- Она и безъ того, чай, всякому твердитъ -- мы-ста, да мы-ста... благодѣтели!
   Тетку Грипену Арсенъ не терпѣлъ съ того самаго времени, какъ она привязала свою дочь къ столбу. И тетка Грипена, въ свою очередь, тоже не любила "любезнаго зятюшку", какъ она называла его. Оба они нерѣдко ссорились между собой и по полугоду не ходили другъ къ другу. Впрочемъ Паша и Федосья дружно жили съ Грипеной и послѣдняя, дѣйствительно, часто дѣлала имъ разныя одолженія по хозяйству.
   Когда Арсенъ отказался просить у тестя лошади, мать не противорѣчила, зная его упрямый характеръ. Но когда онъ, спустя полчаса, началъ одѣваться, съ очевиднымъ намѣреніемъ идти въ лѣсъ, она стала уговаривать его, по крайней мѣрѣ, помедлить до завтра. Но онъ махнулъ рукой и поскорѣй вышелъ изъ избы.
   -- Дурень, совсѣмъ дурень, шептала она.-- Досыта будетъ таскать на своихъ плечахъ, а на лошадкѣ разъ съѣздилъ, -- вотъ и все! Сходить развѣ самой да попросить...
   И быстро накинувъ на себя какой-то кафтанъ, она вышла на улицу. Минутъ черезъ десять она возвратилась съ лошадью. "Небось, не откажется отъ готовой лошадки", добродушно говорила она, снова принимаясь обряжаться.
   Вскорѣ въ избу вошла Галя, наша старая знакомая. Она только-что узнала отъ Федосьи, что пришли изъ города Арсенъ и Паша, и поспѣшила сдѣлать имъ визитъ.
   Галя теперь была уже 14-ти-лѣтняя дѣвушка, съ чудесными глазами и съ такой-же улыбкой. Но всего восхитительнѣе были ямочки на щекахъ, являвшіяся съ улыбкой. И какъ-только могли образоваться эти глаза и эти ямочки среди глухой природы, въ грязной избѣ, при постоянныхъ крикахъ и колотушкахъ матери?...
   Впрочемъ, несмотря на дурную обстановку, Галя не могла очень жаловаться на судьбу. Съ самаго ранняго дѣтства она имѣла искреннихъ друзей, съ которыми дѣлилась пирогомъ, сказкой, горемъ и радостью. Извѣстно, какое живительное дѣйствіе имѣетъ на душу искренняя любовь или дружба!
   До двѣнадцати лѣтъ Галя имѣла друга въ своей сестрѣ Пашѣ. Когда Паша вышла за-мужъ, Галя подружилась съ десяти-лѣтней дѣвочкой, съ которой онѣ около года жили почти неразлучно, -- что называется, наяву и во снѣ видѣли другъ друга. Въ деревнѣ прозвали ихъ за это "молевыми". Странно то, какъ это Галя, послѣ дружбы съ взрослой дѣвушкой, подружилась съ ребенкомъ? Извѣстно еще, что въ началѣ этой дружбы Галя находилась въ очень пріятельскихъ отношеніяхъ съ Арсеномъ. Наконецъ, недавно она подружилась опять со взрослой дѣвушкой, Анкой Шилохвостовой, дочерью богача Антипки.
   Войдя въ избу, Галя тотчасъ увидѣла спящую Пашу и проговорила: она спитъ еще, тетя?
   -- Спитъ, не шуми! въ полголоса отвѣтила Федосья.
   Галя положила на столъ платокъ, въ которомъ было что-то завернуто, и подошла къ постели.
   -- Ой, какая худая стала она! шепнула она, тихонько приподнявъ съ лица Паши одѣяло.
   Вдругъ Паша засмѣялась и, схвативъ ее за голову, притянула къ себѣ.
   -- А, плутовка! ты думаешь -- я сплю? сказала она.
   -- А зачѣмъ закрыла глаза?... Ты слышала, что я тетѣ сказала?
   -- Слышала. Только и ты, кажись, не потолстѣла противъ прежняго.
   -- Да я не то! Ты нынѣ какая-то блѣдная стала. Опять-же и смѣешься не такъ, какъ прежде... Ты нынѣ кисло смѣешься!
   И Галя разсыпалась самымъ звонкимъ смѣхомъ. Прелестныя ямки на щекахъ ея такъ рѣзко обрисовались, что Паша невольно сжала ея личико своими ладонями, какъ это она дѣлывала прежде.
   -- А я нынѣ часто такъ хохочу, замѣтила Галя, -- потому Апка такая смѣшная бываетъ, и такую околесицу ино несетъ, что просто умора... Опять-же плачетъ... и плачетъ, и смѣется, и такъ это смѣшно бываетъ, что мы обѣ захохочемъ.
   -- А ты все еще въ дружбѣ съ Анкой? спросила Паша.
   -- Да-а, протянула Галя.
   -- И очень любишь ее?
   -- Очень... очень, уже совсѣмъ серьезно сказала Галя.
   -- Я слышала, что она за-мужъ выходитъ!
   -- Какъ-же, отвѣтила та, и снова ямки появились на щекахъ.-- Знаешь Максю Безмалаго со Слежина. Вотъ онъ самый -- ейной женихъ.
   -- Этотъ-то маленькій? Да вѣдь онъ до плечъ ей не хватитъ!
   -- Подижъ ты! Вѣдь сколько жениховъ у нея было, -- всѣмъ отказала! А отецъ и мать приступаютъ, что, молъ, выходи замужъ. Давно поютъ они это; выбирай, говорятъ, любого парня; денегъ не пожалѣемъ, только выходи... Они, говорятъ, порядкомъ потрушиваютъ Ани! шопотомъ прибавила Галя и снова разсыпалась смѣхомъ.
   -- Зачѣмъ потрушиваютъ?
   -- Да, вѣдь она такая... сорви-голова! Думаютъ, что послѣ, пожалуй, никто ее и замужъ не возьметъ.
   -- Зачѣмъ-же она выбрала Максю?
   -- Полюбила! Вѣдь онъ такой смѣшной!.. махонькій, и все чего-то стыдится. Аня говоритъ, что у него одна душа стоитъ всѣхъ прочихъ жениховъ. Опять-же, говоритъ, никто не будетъ командовать мной. А стань-ко, говоритъ, другой мужъ командовать, я бы голову свихнула ему. Ей Богу, такъ и говоритъ.
   Паша на нѣсколько минутъ призадумалась.
   -- Знаешь, сегодня обрученье будетъ у нихъ, сказала Галя.
   -- А свадьба когда?
   -- Свадьба весной. Такой ужь былъ уговоръ. Видишь, тѣмъ охота сейчасъ-же и свадьбу съиграть, особенно жениховымъ, а Аня ни за что не соглашается на это. Такъ вотъ, по крайности, хотятъ закрѣпить ихъ.
   Въ это время вошелъ въ избу Арсенъ и бросилъ на скамейку свою шапку.
   -- Вѣдь я тебѣ, матушка, говорилъ, что ненужно лошади! сердито сказалъ онъ.
   -- Да что ей сдѣлается, -- одинъ-то разикъ съѣздить! какой, право, сердитый!
   -- Будешь сердитъ, коли вы не дадите самому мнѣ шагу ступить. Тьфу! Какъ-будто вашимъ плечамъ тяжело, когда я таскаю дрова! Смѣхъ... Хочешь на минутку успокоиться, онѣ непремѣнно влѣзутъ тебѣ въ душу!... Станешь молчать, -- сейчасъ допросы, о чемъ, молъ, запечалился; пойдешь за дровами, -- сейчасъ тебѣ услуги...
   -- Пошелъ, пошелъ! проговорила мать.
   -- Нечего тутъ бормотать! Ступай, поведи взадъ лошадь, да скажи поклонъ тещѣ; скажи, что я плевать ей хочу. Я у кого-нибудь другого выпрошу лошадь, а не у этой...
   Арсенъ не договорилъ. Подойдя къ столу, онъ взялъ платокъ, принесенный Галей, и развернулъ его.
   -- Пирожковъ нанесли! съ ироніей сказалъ онъ.-- А по петровское не пора-ли идти?...
   И пирогъ полетѣлъ къ порогу.
   -- А ты, даромъ, не бросай чужіе пироги! крикнула Галя съ пашиной постели.
   Арсенъ оглянулся и только теперь замѣтилъ гостью.
   -- Маменька прислала! засмѣялся онъ.
   -- Нѣтъ, не маменька, а я сама взяла.
   -- Украла, значитъ! это еще лучше.
   -- Не украла, а просто взяла, да и сказала: это, говорю, Пашѣ гостинца унесу. Она только хмыкнула... А пирогъ-отъ горячій!
   -- Такъ ѣшь поскорѣе, чтобы не простылъ, а потомъ лошадь поведи, хладнокровно прибавилъ Арсенъ и до самаго обѣда больше ничего не говорилъ.
   Вмѣстѣ съ нимъ пріуныла и вся компанія. Галя начинала-было заговаривать то съ тѣмъ, то съ другимъ, но видя, что толку небудетъ, взяла изъ-подъ порога пирогъ, снова завернула его въ платокъ и безъ всякихъ словъ ушла домой. Арсенъ еще сердитѣе сталъ; ему было стыдно, что при первой-же встрѣчѣ онъ обидѣлъ Галю, когда-то бывшую его любимицей. Съ горя онъ ушелъ послѣ обѣда въ Добрынино повидаться со старыми пріятелями.
   -- Вотъ онъ и въ городѣ такъ! сказала Паша.-- Просто изъ-за одного слова разсердится ино на два, на три дня. А въ другой разъ не на что хлѣба купить, хозяйка ругается, дескать -- за фатеру не платите, а онъ ничего; -- все, говоритъ, перемелется, мука будетъ.
   Мать только руками развела.
   -- А ты не смотри на него, присовѣтовала она, подумавши; -- небось, шибко скучно станетъ, тебѣ-же поклонится.
   Паша промолчала на такой совѣтъ.
   Уже поздно вечеромъ возвращался Арсенъ изъ Добрынина. Гулянье не могло прогнать его печаль, напротивъ, еще усилило ее. Онъ видѣлъ вокругъ себя веселыя лица, слышалъ беззаботный хохотъ, между тѣмъ-какъ на душѣ у него было такъ скучно и грустно... Вотъ теперь сидитъ моя Паша, думалъ онъ, -- моя бѣдная Паша... сидитъ и думаетъ... поджидаетъ меня... Страстно я люблю тебя, Паша... но лишь увижу тебя, ровно кошка заскребетъ мое сердце! И вотъ цѣлую зиму длится такая исторія! И скоро-ли она, кончится?..." Грустное чувство охватывало Арсена, и еще грустнѣе было предчувствіе, что и впередъ не видать ему съ Пашей полнаго счастія, когда-бы душа забыла всѣ тревоги, и не было-бы давящихъ сердце воспоминаній, и не было-бы опасеній за будущее.
   Съ такими мыслями Арсенъ вошелъ въ свою деревню. Въ антипкиномъ домѣ свѣтился яркій огонь;-- на двухъ столахъ, стоявшихъ въ разныхъ углахъ, горѣли двѣ сальныя свѣчи; кромѣ того у печки пылала лучина. Значитъ, праздновали обрученье. Впрочемъ, надо сказать, что въ деревняхъ обрученье не празднуется богато; но какъ въ этотъ день было мясное заговѣнье, то къ Антипкѣ Шилохвостову собралось порядочно гостей.
   Арсенъ посмотрѣлъ съ дороги въ освѣщенныя окна и потомъ подошелъ къ нимъ, чтобы заглянуть въ избу. Въ избѣ, на столѣ стоялъ полштофъ съ виномъ и валялись куски пироговъ. На скамьѣ стояла четвертная бутылька. Хозяинъ одной рукой обнялъ эту бутыльку, другой обнялъ какую-то сватью,-- выходила картина. Шумъ. За другимъ столомъ сидѣло нѣсколько человѣкъ молодежи, въ томъ числѣ женихъ и невѣста. Всѣ они играли въ карты; впрочемъ, не столько играли, сколько дурачились и смѣялись. Невѣста была всѣхъ шумнѣе и безпокойнѣе.-- Она постоянно вскакивала съ мѣста и то принималась страстно цѣловать подругу Галю, сидѣвшую рядомъ съ ней, то хлопала картами кого-нибудь по носу, то начинала развеселую пѣсню, къ которой тотчасъ приставали мужики, уже порядкомъ подгулявшіе. Мать нерѣдко подходила къ ней и что-то внушительно говорила; вѣроятно, уговаривала быть посмирнѣе; -- "постыдись, дескать, добрыхъ людей! Кажись, не такое время галовѣситься-то". Однако Анка нисколько не слушала ее; она, какъ-будто, торопилась пользоваться тѣми веселыми минутами, какія давала ей жизнь. Надо сказать, что крестьянскіе обычаи непремѣнно требуютъ отъ невѣсты большой скромности на свадебныхъ праздникахъ. Анка совсѣмъ не была скромна и даже выпила цѣлую рюмку вина.
   Впрочемъ женихъ, съ своей стороны, кажется, не думалъ изъявлять претензію на такое поведеніе невѣсты. По маслянымъ взглядамъ его видно было, что онъ питалъ къ ней большую симпатію. И то сказать, раньше онъ не могъ и мечтать, что поддѣнетъ себѣ такую завидную невѣсту. Даже шалости ея, несмотря на всю ихъ неумѣстность, имѣли въ его глазахъ какую-то особенную прелесть. Онъ очень хорошо зналъ, что многіе поднимутъ за это на смѣхъ ее, а вмѣстѣ съ ней и его, по что за бѣда? Онъ тоже зналъ, что многіе завидуютъ ему.
   Довольно долго стоялъ Арсенъ передъ окнами Антипки. Потомъ отошелъ отъ нихъ и снова всталъ въ сторонѣ, склонилъ свою голову и задумался. Прошло десять, пятнадцать минутъ. Вдругъ на антипкиномъ крыльцѣ появилась женская фигура, немного постояла и тихо спустилась на землю. Хотя темно было, но Арсенъ могъ видѣть, что это Анка и что она встала къ столбу, которымъ подпиралось крыльцо. Вскорѣ послышался плачь, который мало-по-малу перешелъ въ глухія рыданія. Арсенъ ясно могъ разслышать ихъ, несмотря на шумъ веселой компаніи, засѣдавшей въ избѣ. Такой быстрый переходъ отъ веселья къ слезамъ сильно поразилъ его, и онъ невольно двинулся съ мѣста.
   -- Зачѣмъ ты плачешь, Аня? шепнулъ онъ, подходя къ ней.
   Анка остолбѣнѣла. Но столбнякъ продолжался одно мгновенье, послѣ чего она быстро плюнула въ самое лице Арсену.
   -- Вотъ тебѣ! Потомъ не подслушивай! громко проговорила она.
   Арсенъ въ свою очередь смутился и не зналъ, что сказать. Молча онъ поднялъ полу своего полушубка и вытеръ ею лицо.
   Но Анка еще разъ плюнула въ него и пошла на крыльцо.
   -- Поди, сказывай матери! ребячески прибавила она.
   Арсенъ снова утерся полой и, не говоря ни слова, пошелъ къ своему дому. Анка проводила его глазами съ крыльца и не тотчасъ ушла въ избу.
   "Такъ и надо дураку! шепталъ между тѣмъ Арсенъ. Каждый долженъ плевать тебѣ въ глаза!... А эта первая еще плюнула; молодецъ дѣвка!"
   Долго стоялъ онъ у своего дома и раздумывалъ о себѣ, о своей жизни, о своихъ отношеніяхъ къ людямъ. Еще въ первый разъ въ жизни онъ ясно понялъ, какъ несправедливы были его отношенія къ Пашѣ, къ теткѣ Грипенѣ и вообще ко всѣмъ сосѣдямъ. "Не лучше ли быть проще и добрѣе?.. думалъ онъ.-- Вѣдь и другіе такіе-же люди... такіе-же несчастные люди... Вотъ она... Анка... толи не счастливый человѣкъ? и богатство, и честь! а плачетъ!.. Сущую правду этта говорила моя матушка".
   Наконецъ онъ вошелъ въ избу. Мать и Паша уже спали. Осторожно досталъ онъ огня и засвѣтилъ лучину. Затѣмъ онъ взялъ ножъ, подошолъ къ одной стѣнѣ и вырѣзалъ на бревнѣ какой-то знакъ.
   Этимъ знакомъ онъ закрѣпилъ свое желаніе быть терпѣливымъ и безобиднымъ человѣкомъ. Уже не въ первый разъ онъ дѣлалъ себѣ такой зарокъ, но прежде не могъ выдержать его; выдержитъ-ли на этотъ разъ,-- посмотримъ.
   

ШЕСТАЯ ГЛАВА.

   Семью Антипки Шилохвостова составляли пять человѣкъ,-- самъ онъ съ женой, сынъ съ женой и дочь Анка. Сынъ женился назадъ тому полтора года. Молодая, державшая мужа подъ своей командой, всѣми силами старалась взять хозяйство въ свои руки. Эту политику втолкала ей въ голову мать, при помощи разныхъ тетушекъ. Впрочемъ, завладѣть хозяйствомъ было не очень трудно, потому-что набольшая хозяйка, жена Антипки, была смирная, уступчивая баба. И если бы не Анка, то она давно бы стояла на второмъ планѣ въ домашней администраціи. Случалось, что молодая просила кого-нибудь принести изъ чулана ту или другую нужную вещь. Уступчивая мать тотчасъ вставала съ мѣста, съ намѣреніемъ исполнить просьбу. Но Анка загораживала ей дорогу и говорила: "вѣдь ты, мама, хозяйка! пускай она сама идетъ". Молодая сердилась, но молчала, зная по опыту, что останется въ дурахъ, если будетъ ссориться съ Анкой. Послѣдняя въ подобныхъ случаяхъ даже не вступала въ словесныя пренія съ ней, а просто упирала свои руки въ бока, приподнимала голову и протягивала: фю-у-у!
   Анка и ея мать никогда не питали другъ къ другу особенной любви. Зато отецъ и Анка были хорошими пріятелями. Прежде, когда ей было восемь или десять лѣтъ, онъ всегда привозилъ ей изъ города писанный пряникъ въ двѣ копейки, и она, бывало, версты за двѣ отъ деревни выбѣгала на встрѣчу ему. Сидитъ она иногда два-три часа гдѣ-нибудь подъ сосной, недалеко отъ дороги, да подслушиваетъ, не слышно ли стука отъ колесъ? Отецъ такъ привыкъ къ этимъ встрѣчамъ, что еще далеко до деревни поглядываетъ по сторонамъ, дескать, не сидитъ-ли тутъ Анка? И всегда, при встрѣчѣ съ ней, останавливалъ лошадь, выходилъ изъ телеги и медленно накладывалъ трубочку. Анка-же въ то время прересматривала кошели, какіе онъ везъ изъ города.
   Жизнь Антипки Шилохвостова представляетъ немало интересныхъ фактовъ. Напримѣръ, онъ до сихъ поръ, т. е. до пятидесяти лѣтъ, все еще очень любилъ читать сказки. Грамотѣ учился онъ дважды,-- обстоятельство тоже не безъинтересное. Въ первый разъ учился онъ на двѣнадцатомъ году жизни. Въ то время былъ у него грамотный пріятель,-- большой бахвалъ, который старался сдѣлать изъ грамоты какую-то мистическую тайну; Антипка, частію изъ интереса, частію въ пику пріятелю, захотѣлъ самъ выучиться грамотѣ. И вотъ пошелъ онъ въ Добрыпино, къ.одному старому солдату, который зналъ грамоту. Солдатъ этотъ былъ очень бѣденъ, работать не могъ, по старости лѣтъ, а родныхъ не имѣлъ, кромѣ жены, такой-же старухи. Старуха сбирала милостнику и кормила его, самъ же онъ никакъ не хотѣлъ ходить подъ окнами, помня царскую службу и кресты на своей груди. Желая заработать копейку "на табачокъ", онъ сталъ учить ребятъ грамотѣ. Вотъ какого учителя нашелъ нашъ Антипка. Тотчасъ былъ заключенъ ими договоръ: ученикъ обязался приносить за каждый урокъ три яйца, или за два урока крынку молока. Дѣло пошло на ладъ. Мѣсяца черезъ три онъ порядочно смекалъ книгу, разругался съ своимъ пріятелемъ-бахваломъ и бросилъ ученье. Съ тѣхъ поръ прошло десять лѣтъ, когда онъ въ первый разъ поѣхалъ съ дядей (отца въ то время не было у него) на Макарьевскую ярмарку. И въ первый разъ явилась нужда въ грамотѣ. Раскрылъ онъ книгу, и что-же? не могъ разобрать, которое азъ, которое буки! Даже покраснѣлъ съ досады. Впрочемъ, онъ тотчасъ-же рѣшилъ вытвердить грамоту въ слѣдующую зиму, при помощи знакомаго ему дьячка. И вытвердилъ.
   Антипка видалъ виды на своемъ вѣку. Прежде онъ каждый годъ ѣздилъ на какую-нибудь ярмарку съ хозяйскими товарами. Неразъ бывалъ и "въ большой деревнѣ", какъ онъ называетъ Петербургъ. Про эту деревню, про тамошній блескъ и богатство, про тамошнихъ людей онъ много разсказывалъ. Про людей онъ выражался лаконически: "не народъ, а звѣрь!" или: "собаку съѣлъ народъ!"
   Для Анки отецъ былъ книгой откровенія. Онъ обладалъ большими географическими и этнографическими познаніями, можетъ быть -- несовсѣмъ точными, но зато очень интересными. По мѣрѣ того, какъ эти познанія переходили къ Анкѣ, она сильнѣе и сильнѣе желала сама увидѣть все. Еще очень недавно она серьезно просила отца взять ее въ Петербургъ. Отецъ, конечно, не взялъ. Зато онъ часто бралъ ее съ собой въ Ярославль и каждый разъ поилъ тамъ чаемъ въ трактирѣ.
   Характеръ Анки не отличался умѣренностію. Напротивъ, почти всѣ качества его шли черезъ край. Напримѣръ, когда она имѣла гостинцы,-- а гостинцевъ въ праздники парни насыпали ей по цѣлому подолу,-- то всегда отдавала ихъ ребятамъ, а сама боялась съѣсть даже одинъ пряникъ. Дѣйствительно боялась. Случалось въ подобныхъ случаяхъ, что кому-нибудь изъ ребятъ недостанетъ гостинцовъ, -- выйдетъ ссора, иногда слезы; она тотчасъ пойдетъ къ отцу и выханжитъ у него двѣ-три копейки. Это на счетъ доброты. Что касается до бойкости, то мы уже нѣсколько наблюдали это качество. Домашніе нерѣдко говорили отцу, какъ первому баловнику своей дочери: "смотри, отецъ! не дастъ тебѣ спасиба будущій зять"! Да кстати заговаривали, что пора бы сбывать ее съ рукъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, Анкѣ уже стукнуло двадцать лѣтъ. Въ эти годы деревенская дѣвушка непремѣнно должна выдти замужъ, чтобы не потерять репутаціи хорошей невѣсты. У Анки, въ свое время, перебывало до двадцати жениховъ, и всѣмъ она отказывала. Зато въ послѣдній годъ не было ни одного. Женихи, должно быть, боялись отказа. Между тѣмъ, кумушки начинали втихомолку подсмѣиваться,-- дескать, прошла коту масляница. Даже самолюбіе отца было нѣсколько ущемлено за любимую дочь. Анка стала чувствовать тяготѣніе семейнаго недовольства. Братъ, подгущаемый своей женой, прямо высказывалъ, что пора образумиться, иначе, молъ, останешься въ дѣвкахъ. Въ это-то время посватался къ ней богатый женихъ изъ Добрынина, съ жирнымъ лицомъ, съ добродушнымъ характеромъ. Женихъ завидный былъ. Всѣ думали, что Анка не отпуститъ его. Но Анка наотрѣзъ сказала, что не пойдетъ за него. Тутъ уже вступился и отецъ.
   -- Что ты, съума сошла? сказалъ онъ.-- Чѣмъ это не женихъ? нѣтъ, Анка, больше не стану слушать тебя. Сегодня-же дамъ ему согласье.
   Анка долго не отвѣчала на это и потомъ заплакала.
   -- Вы всѣ хотите выжить меня изъ своего дома, сказала.-- Я давно это вижу. Ежели такъ, то давайте -- я въ городъ уйду и стану жить въ кухаркахъ тамъ. А за этого Ивана въ жизнь не пойду.
   -- Да что тебѣ не нравится въ немъ?
   Анка молчала, потому-что и сама не знала, что не нравится въ немъ.
   -- А палкой хватить, такъ понравится! проговорилъ братъ.
   Анка съ презрѣніемъ взглянула на него и вскочила съ мѣста. Глаза ея горѣли страшной злобой. Слезъ незамѣтно было на нихъ и слѣда.
   -- Ахъ ты дуракъ! крикнула она.-- Сначала я тебѣ... тьфу!...
   Анка совсѣмъ спуталась, и снова градомъ покатились слезы по ея щекамъ. Однако вскорѣ она успокоилась, отерла глаза и подошла къ отцу.
   -- Послушай, батюшко: я тебѣ говорю, что не пойду за Ивана! А ежели хочешь, такъ сватай мнѣ Максю Безмалаго.
   Вся семья пришла въ крайнее недоумѣніе отъ такого рѣшенія. Макся Безмалый -- это тотъ самый парень, надъ которымъ всѣ дѣвки смѣялись, потому-что онъ всѣмъ имъ былъ до плечъ. Ни вида, ни характера. Хорошъ женихъ для Анки!
   Впрочемъ, Макся Безмалый былъ тоже не бѣдный женихъ. Гллавное же достоинство его было, это открытая, безобидная душа. Хотя дѣвки и смѣялись надъ нимъ, однако любили, и онъ на этотъ разъ былъ даже счастливѣе жирнаго Ивана. Анка тоже любила его, какъ брата; о другой любви онъ и самъ не думалъ. Какъ-то разъ въ компаніи одна дѣвушка шутя посовѣтовала ему посвататься къ Анкѣ.-- "Не смѣйся, даромъ, отвѣтилъ онъ.-- Анка не пойдетъ за меня; а вотъ вы, пожалуй, не откажетесь". Всѣ захохотали, а Анка громче всѣхъ. "Зачѣмъ не пойду? посватайся", сказала она. Компанія еще громче захохотала. Только Макся вдругъ пригорюнился, и глаза его очень быстро замигали.
   Это было незадолго до тог о времени, какъ Анка велѣла своему отцу сватать ей Максю. И сосватали. Дѣло пошло, какъ по маслу. Женихъ не могъ насмотрѣться на невѣсту и готовъ былъ хвастать ею предъ каждымъ встрѣчнымъ. Мы уже побывали на ихъ обрученьи и видѣли, какъ Анка плюнула въ лице Арсена.
   О чемъ она, въ самомъ дѣлѣ, тогда плакала? Развѣ не сама она выбрала жениха? Развѣ всѣ окружавшіе не были добры до нея, даже слишкомъ добры? Ей прощались всѣ капризы и шалости, которыхъ другой невѣстѣ никто не простилъ-бы. Для деревенскаго самолюбія это хорошая пища. Однако, Анкѣ хотѣлось чего-то другого, хотѣлось иной жизни... только и сама она не знала, какой; въ ней было одно предчувствіе, что должна быть другая жизнь -- веселѣе и шире. Ей хотѣлось испытать ее; между тѣмъ, она выходила за-мужъ, т. е. хоронила и ту малую долю свободы и нѣкоторой широты, которою обладаютъ крестьянскія дѣвушки.
   Теперь она вступала въ длинный, страшно монотонный періодъ жизни, за которымъ слѣдуетъ смерть. Тутъ уже нечего ждать; если до сихъ поръ не было ничего хорошаго.
   Анка имѣла слишкомъ страстную натуру для того, чтобы довольствоваться положеніемъ мужа съ женой, равнодушныхъ другъ къ другу, равнодушныхъ ко всему свѣту, кромѣ мелкихъ домашнихъ хлопотъ. Вотъ почему она такъ настойчиво отказывала всѣмъ женихамъ. И вотъ теперь все-таки рядомъ съ ней сидитъ женихъ! Конечно, хорошій, добрый женихъ, но... именно такой женихъ, которому ничего ненадо, кромѣ ласковой жены, да свѣжаго хлѣба... Цѣлые годы, годъ за годомъ, все одна и та-же деревенская, скучная жизнь! И такъ долго она будетъ душу тянуть! А зачѣмъ?...
   Очень грустно становилось подчасъ Анкѣ. Она хотѣла-бы съ кѣмъ-нибудь поговорить отъ души, спросить разрѣшенія своимъ думамъ, но съ кѣмъ поговорить? Изъ близкихъ людей она знала одного отца, который-бы могъ искренно посочувствовать ей, но то отецъ! У дѣтей съ родителями почти никогда не бываетъ совершенной искренности и откровенности, потому-что не бываетъ между ними полной равноправности. Къ тому-же отецъ Анки имѣлъ свой собственный взглядъ на жизнь, не могшій удовлетворить молодую натуру. "Коли Богъ. далъ жизнь, говорилъ онъ, такъ и живи, пока живешь; не сѣтуй на судьбу. Всякая животина носитъ тяготы, а тоже не грѣшнѣе насъ". До такой философіи Анка еще не дошла. Кромѣ отца, была у нея подруга Галя, съ которой можно было подѣлиться горемъ. Но Галя была слишкомъ молода и, хотя имѣла довольно развитое чувство, но все-же не могла понять серьезныхъ стремленій.
   "И зачѣмъ подходилъ ко мнѣ Арсенъ, когда я плакала подъ крыльцомъ? подчасъ приходило Анкѣ на умъ.-- Онъ такимъ ласковымъ и печальнымъ голосомъ спросилъ, о чемъ я плачу!... А я плюнула... дура... Вѣдь онъ доброе слово хотѣлъ сказать мнѣ". И затѣмъ она представляла себѣ, какъ Арсенъ утирался полой, какъ онъ обернулся и тихо пошелъ домой. "Хоть-бы что-нибудь сказалъ! Хоть-бы одно грубое слово! А вѣдь не любитъ уступать обидчикамъ!"...
   Послѣ такихъ думъ Анкѣ казалось, что вотъ именно Арсенъ можетъ дать ей совѣтъ... не совѣтъ, а такое словечко, которое хоть немного уяснило-бы ей тяжелыя думы. Ей хотѣлось видѣться съ нимъ и говорить. Но съ другой стороны можно-ли ожидать что-нибудь искреннее отъ человѣка, котораго она такъ грубо и напрасно оскорбила? Можетъ-быть, онъ и говорить съ ней не станетъ; можетъ-быть, онъ захочетъ отплатить ей тою-же монетой... Ну, тѣмъ лучше; по крайней мѣрѣ, расквитаются, -- совѣсть не будетъ укорять.
   Однако Арсенъ не хотѣлъ отплачивать ей за обиду. Напротивъ, когда она въ первый разъ послѣ обрученья встрѣтилась съ нимъ наединѣ и стала оправдываться въ сдѣланномъ ею поступкѣ, онъ даже не далъ договорить ей.
   -- Полно, Анка! сказалъ онъ.-- Я нисколько не сержусь на тебя... Я еще тогда назвалъ тебя молодцомъ! потому -- захотѣла плюнуть, и плюнула! На нашего брата всякій долженъ плевать...
   И сказалъ онъ это такъ просто, что не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія въ его искренности. Анка помялась и прекратила разговоръ.
   Послѣ этого они долго не видѣлись, потому-что Арсенъ въ чистый понедѣльникъ снова ушелъ, въ городъ на работу. Тутъ потянулись для Анки длинные дни. съ полусознательной тоской, съ неопредѣленными стремленіями. По временамъ организмъ ея какъ-будто уставалъ отъ этого напряженнаго состоянія; Анка успокоивалась. Иногда являлся у нея отчаянный взрывъ веселья; а потомъ опять скучно. Даже Галя совсѣмъ терялась, глядя не нее. Обѣ онѣ иногда по цѣлымъ часамъ молча сидѣли на одномъ мѣстѣ и думали. Что думали? про то одинъ Богъ знаетъ, да дѣвичье сердце.
   

СЕДЬМАЯ ГЛАВА.

   Подошла весна.
   Ранняя весна неочень прелестна. Сырой воздухъ; на улицѣ слякоть; кучи чернаго снѣга тамъ, гдѣ не хватаетъ солнца; пищатъ одни воробьи... Но все это неважно! Дорога надежда, ожиданіе близкаго лѣта. Такъ и въ жизни людей.-- Еще неочень печально, если судьба не гладитъ по головѣ, если несладко ѣшь, немягко спишь! лишь-бы были хорошія надежды!...
   Арсена совсѣмъ покидали эти драгоцѣнныя надежды. Будущее казалось ему безконечнымъ, темнымъ облакомъ. Въ настоящемъ -- ничего. Недавно пришли они съ Пашей изъ города. Дома мать лежитъ нездоровая; до нихъ печка по два и по три дня не топилась; спасибо, одна сосѣдка изрѣдка навѣщала Федосью и обряжалась въ избѣ. Сама Паша "дехтемъ харкала", какъ говорятъ здѣшніе крестьяне. Хотя подать всю уплатили, но зато лошади не на что купить; а скоро наступятъ весеннія работы. Пожалуй, еще оставишь поля незасѣянными, такъ-какъ половину запасныхъ зеренъ давно уже съѣли, а другая половина всю зиму лежала въ сыромъ мѣстѣ, -- будетъ-ли толкъ изъ нея?
   Эти обстоятельства сильно занимали Арсена, въ то время, какъ онъ шелъ въ Егорьевъ день въ Добрынино. Въ этотъ день тамъ бываетъ сельскій праздникъ съ ярмаркой. Опять и то, зачѣмъ Паша не пошла съ нимъ погулять? Вѣдь раньше непремѣнно хотѣла идти, и вдругъ утромъ, послѣ свиданія съ Галей, отказалась! Галя сильно звала ее на гулянье; Паша сначала дала слово; потомъ онѣ шептались; потомъ Галя молча ушла домой, а Паша съ полчаса сидѣла грустная; потомъ она весело заявила, что не пойдетъ на ярмарку,-- дескать, матушкѣ стало хуже и нельзя отходить отъ нея. Зачѣмъ она сказала это весело, когда рѣчь шла о болѣзни матушки?.. Арсенъ догадывался, что ей не во что было одѣться и потому она не пошла съ нимъ на ярмарку. Это, дѣйствительно, была правда. Только онъ не зналъ того, что Галя предлагала ей сестрино платье и свой хорошій платокъ. Паша не отказалась бы отъ этого предложенія, но она знала, что идти въ чужой одеждѣ на ярмарку будетъ не по сердцу Арсену, поэтому рѣшила лучше совсѣмъ не идти.
   Къ девяти часамъ утра этого дня Добрынино представляло нѣчто въ родѣ цыганскаго табора. По обѣ стороны широкой улицы стояли балаганы, покрытые выбѣленнымъ холстомъ. Въ балаганахъ помѣщались разбитные ярославскіе торговцы со своими красными и пряничными товарами. На одномъ концѣ села расположились крестьяне, наѣхавшіе изъ-за двадцати и болѣе верстъ съ кадушками, съ росписными чашками и ложками, съ колесами, дугами и другими деревенскими произведеніями. Въ этомъ же концѣ деревни, немного въ сторонѣ отъ дороги, была устроена распивочная, т. е. на клѣткѣ, сдѣланной изъ дровъ, былъ поставленъ боченокъ съ виномъ. Тотчасъ послѣ обѣдни эта клѣтка съ боченкомъ стягивала около себя большую толпу народа. Умильныя лица, знаменательныя покрякиванья, вызывающее хлопанье плечъ,-- все это обѣщало бочонку хорошую наживу. Двѣ лоттереи, устроенныя рядомъ одна возлѣ другой, тоже привлекали къ себѣ немало народу. Особенно многолюдно было около "пряничной" лотереи, въ которой разыгрывались пряники, рожки, орѣхи и другія лакомства. Тутъ бабы, дѣвки и ребята усердно работали локтями и колѣнками, бранили другъ друга, визжали и хохотали. Всѣ желали пробовать счастіе и наперерывъ отдавали торговцу свои копейки. Торговецъ обиралъ копейки и подставлялъ честной компаніи шапку, въ которой заключалось шесть бумажекъ, свернутыхъ въ трубочки. На бумажкахъ было написано: "падажди немного", "клади въ карманъ", "встань братецъ до утрея" и т. п. Одинъ изъ шести билетовъ выигрывалъ полфунта пряниковъ, рожковъ, или чего-нибудь другого на шесть коп. Для публики такая игра не убыточна; двѣ -- три коп. проиграть -- плевое дѣло, а между тѣмъ сколько смѣху, сердечныхъ замираній! Торговецъ, съ своей стороны тоже не въ убыткѣ: товаръ его очень быстро расходится. У другой лоттереи, въ которой разыгрывались разныя вещи и въ которой билетъ стоилъ 20 коп., стояли больше молодые парни. Тутъ не столько брали билетовъ, сколько занимались оцѣнкой выставленныхъ вещей,-- самовара, особенно самовара, чашекъ, стакановъ, гармоникъ, замшевыхъ кошельковъ, коробочекъ со спичками, коробочекъ съ булавками и т. д. "Вотъ это бы выиграть! думали зрители, глядя на самоваръ и судорожно ощупывая въ карманахъ свои кошельки.-- Вотъ бы всѣ поахали!.. Опять-же и капиталъ... рублевъ десять... Эхъ, Пресвятая! хоть бы разъ вывезло!"...
   Густая толпа народа шумно двигалась по добрынинской улицѣ. Красные платки и сарафаны сильно красили картину. Веселый говоръ, щелканье орѣховъ, разъудалая пѣсня, зазываніе торговцевъ... это въ центрѣ ярмарки; а тамъ, за селомъ, лошадиныя скачки, цыгане тараторятъ, -- продаютъ и покупаютъ! Гдѣ-нибудь въ закоулкѣ молодой парень силится поцѣловать свою кралю. Въ другомъ мѣстѣ пьяный мужикъ со слезами обнимаетъ другого мужика и изъясняется въ любви... Все это извѣстныя сцены крестьянскаго праздника. Тутъ бѣдные люди испытываютъ рѣдкія минуты душевнаго довольства, и набираются силъ тянуть горемычную жизнь до новаго праздника, который снова дастъ небольшую порцію хорошихъ минутъ.
   Была на ярмаркѣ и Анка. Она гуляла въ компаніи двухъ -- трехъ дѣвушекъ и бойко перебрасывалась съ ними вопросами. Всѣ онѣ прилежно кусали орѣхи и скорлупами нечаянно попадали въ прохожихъ парней. Впрочемъ, за неимѣніемъ парней, онѣ не пропускали и стариковъ. Арсенъ, безцѣльно, скучно бродившій отъ одного балагана къ другому, случайно увидѣлъ этихъ дѣвушекъ и долго слѣдилъ за ними, или, лучше сказать, за Анкой, этой чудной дѣвушкой, которая перессорилась со всѣми краснопольскими бабами, отказала двадцати женихамъ и была дома господиномъ себѣ. Онъ уважалъ ее, потому-что видѣлъ въ ней силу, а сила соломинку ломитъ.
   Впрочемъ, онъ совсѣмъ не желалъ встрѣтиться съ ней и потому держалъ себя нѣсколько въ сторонѣ. Но сама Анка, увидѣвъ его, отстала отъ своей компаніи и, будто ненарочно, подошла къ нему.
   -- Здравствуй, Арсенъ! ласково сказала она.-- Ты что, пришелъ горе продавать на ярмаркѣ?
   -- Пожалуй, что такъ. А тебя какъ отпустили? Развѣ гуляютъ невѣсты на ярмаркахъ? Я слышалъ, что свадьба скоро у тебя.
   -- Ну! ты ровно моя матушка; она то-же самое говорила даве. Спасибо пришелъ на ту пору Макся. Я сейчасъ приступила къ нему; милосердый мой властелинъ, говорю ему, отпусти меня погулять... еще, молъ, одинъ разокъ въ жизни. Онъ покраснѣлъ, какъ невѣста... т. е. я самая! И, конечно, отпустилъ. Я пришла сюда съ теткой, да потеряла ее, а по правдѣ сказать, нарочно оставила въ толпѣ. Пускай глазѣетъ.
   Арсенъ засмѣялся и покачалъ головой.
   -- Не осуждай, голубчикъ мой! нараспѣвъ сказала Анка и чрезъ минуту прибавила:-- а хочешь, я куплю тебѣ гостинца? Денегъ у меня много теперь! Потому, передъ свадьбой всѣ ухаживаютъ...
   И Анка очени лукаво подмигнула Арсену.
   -- Ну, я вижу, что тебя горе не задавитъ, приговорилъ онъ, глядя на нее съ грустной улыбкой.
   -- Горе?... Ты думаешь, одного тебя оно давитъ! Анка въ мигъ сдѣлалась серьезной.-- Нѣтъ, и на меня часто находитъ такая тоска, такая печаль, что и жизни нерада. Ино веселишься, хохочешь до упаду, а на сердцѣ все что-то копошится, и вдругъ станетъ тошно, какъ-будто сердце-то кто ниточкой перевяжетъ!.. Такъ и убѣжала бы куда-нибудь далеко, далеко, гдѣ и люди лучше, и жизнь веселѣе, и гдѣ ненужно плясать по чужой дудкѣ. А здѣсь что? кажется, сдѣлала это по своей волѣ, а подумаешь, выходитъ -- совсѣмъ не по своей... Ужь я не умѣю объяснить тебѣ всего этого.
   Человѣку, вообще, пріятно видѣть довѣріе къ себѣ другого. А тѣмъ болѣе Арсену пріятно было слышать задушевную рѣчь Анки, потому-что она вторила въ унисонъ его собственному душевному настроенію. Онъ хотѣлъ сказать ей спасибо, но не сказалъ. Оба нѣсколько минутъ молчали.
   -- Послушай, Анка, сказалъ наконецъ Арсенъ,-- зачѣмъ ты выходишь за Максю? Развѣ любишь его? Развѣ хочешь заживо похоронить себя?.. Смотри, не спокайся послѣ. Макся не по характеру тебѣ. Сначала доброта да смиренство его будутъ любы тебѣ, а пройдетъ годъ -- другой, тоска заберетъ... Потомъ она выростетъ больше! И дѣло дойдетъ до того, что не захочется взглянуть на мужа. Тогда и сытная жизнь покажется каторгой. Къ примѣру скажу про себя.-- То ли не люблю я свою Пашу, а когда приду домой, такъ бы снова и бѣжалъ куда-нибудь подальше. Да и бѣжишь! и сидишь гдѣ-нибудь на задворкахъ, да соболѣзнуешь о ней! А все отчего? Оттого, что она плакса, какъ и твой Макся... не то, чтобы плакса, а такъ... совсѣмъ не по характеру...
   -- Да я сама думала объ всемъ этомъ, перебила Анка,-- да что подѣлаешь? Ничего... совсѣмъ ничего...
   Она произнесла послѣднія слова съ разстановкой и самымъ убѣдительнымъ тономъ, какъ-будто каждое "ничего" заключало въ себѣ цѣлый рядъ безспорныхъ мыслей.
   Послѣ этого оба они долго молчали. Они шли уже въ полѣ, за деревней, чего и сами не примѣчали. Настигла ихъ какая-то баба и спросила, куда пошли. Анка оглянулась и покраснѣла. Арсенъ широко раскрылъ глаза.
   -- И въ правду! подумаютъ, что мы въ Іерусалимъ путешествуемъ... Пойдемъ скорѣе взадъ. Тетушка, поди, давно ищетъ меня.
   Они вернулись и пошли къ деревнѣ.
   -- А знаешь что, Арсенъ? сказала Анка.-- Мы этта неразъ говорили съ Галей о тебѣ. Она жалуется, что ты нынѣ какой-то сердитый сталъ, все голову вѣсишь, людей дичишься и все такое.
   -- А ей-то какое дѣло? съ сердцемъ отвѣтилъ Арсенъ.
   -- Да ты не сердись на нее! Она вѣдь любитъ тебя. Она говоритъ, что ты и сердитый все-таки лучше другихъ... и глаза у тебя, говоритъ, очень добрые бываютъ... ну, и все такое. Много говорила она про тебя. А людей, говоритъ, ты боишься!
   -- Смѣшныя вы, право! Да вотъ тебя, примѣрно, я не боюсь... ей-богу, не боюсь! Арсенъ невольно засмѣялся и взглянулъ на Анку.
   Анка ничего не отвѣтила. Но, немного погодя, она вдругъ взяла его за плечи и сильно сдавила ихъ.
   -- Охъ, Арсенъ, Арсенъ! проговорила она и, наклонивъ къ нему свою голову, осталась такъ на нѣсколько моментовъ.-- Однако, прощай! прибавила она и быстро пошла къ дверямъ.
   Арсенъ остановился и угрюмо слѣдилъ за ней. "Вотъ-бы не пропалъ съ эдакой женой!" подумалъ онъ и даже плюнулъ въ досадѣ на такую мысль. Когда Анка скрылась въ толпѣ народа, онъ сдвинулся съ мѣста и съ тяжелыми думами пошелъ въ деревню. У клѣтки съ боченкомъ онъ нашелъ себѣ нѣкоторое развлеченіе. Тутъ волновалась и страшно шумѣла большая толпа народа. Было довольно смѣшного. Два мужика, соткнувшись своими лбами, что-то тихо бормотали и сильно качались. Немного въ сторонѣ стояла группа женщинъ, изъ которыхъ одна украдкой наливала вина изъ полштофа въ стаканъ и подчивала своихъ товарокъ; эти отказывались, ужимались и выпивали, а выпивши, боязливо оглядывались по сторонамъ. Какой-то парень молодой, съ окровавленнымъ посолъ, ударился въ середину ихъ и полѣзъ цѣловаться. Хихиканье.
   Арсенъ долго смотрѣлъ на это веселье и отчасти завидовалъ ему.-- "Не выпить-ли и мнѣ? пришло ему въ голову, -- авось веселѣе пройдетъ праздникъ!" Надо сказать, что онъ почти совсѣмъ не пилъ вина. Къ счастію, и на этотъ разъ не удалось ему выпить, потому-что вскорѣ подошли къ нему парни и стали приглашать на картежную игру. Арсепъ съ радостью согласился, думая размыкать этимъ свою тоску, и вмѣстѣ съ ними пошелъ искать другихъ партнеровъ, чтобы составить компанію, примѣрно, въ десять человѣкъ.
   Картежная игра въ тѣхъ мѣстахъ въ большомъ ходу между молодежью и даже между пожилыми мужиками. Нерѣдко, по праздникамъ, игроки собираются изъ нѣсколькихъ деревень въ одну и просиживаютъ надъ картами цѣлыя ночи. Бываетъ, что иной проиграетъ всю одежду съ себя или корову, лошадь... Конечно, корову или лошадь проигрываютъ въ кредитъ, но кредитъ простирается на одинъ, на два дня. И проигравшій непремѣнно долженъ заплатить проигранное, -- этого строго требуетъ общественное мнѣніе.
   Начинало вечерѣть. Въ одной добрынинской избѣ, за большимъ столомъ, сидѣли наши игроки. Передъ ними лежали засаленныя карты, которыя порядочный шулеръ въ полчаса могъ-бы всѣ замѣтить. Недалеко отъ стола, подъ лавкой, стояла полуведерная бутыль. Одинъ парень вытиралъ полой своего кафтана чайную чашку, назначенную для выпиванія. По всему было видно, что игроки хотѣли дать серьезный бой на картахъ. Блестящіе глаза ихъ, вызывающіе звуки выказывали душевное безпокойство. Арсенъ тоже входилъ въ роль игрока. "Тряхнемъ стариной!" уже неразъ повторялъ онъ, сидя за столомъ. Надо сказать, что прежде онъ любилъ играть въ карты, но съ тѣхъ поръ, какъ женился, но игралъ. Теперь въ головѣ его мелькала мысль, что недурно-бы эдакъ... выиграть что-нибудь... примѣрно рублей пять-шесть или корову...
   Начали играть. Сначала въ три листика съ бардадымомъ. По три копейки ставка. Для деревенскихъ кошельковъ такая ставка слишкомъ богата. Эта истина вскорѣ подтвердилась. На кону, вмѣстѣ съ деньгами, стали появляться, то жилетка, то табачный кисетъ съ разноцвѣтными кистями, можетъ быть, подаренный любимой дѣвушкой. Я не буду описывать всю игру, хотя было тутъ немало интересныхъ сцезъ. Напримѣръ, одинъ парень въ концѣ концовъ до того проигрался, что долженъ былъ выложить на столъ свою рубашку. Такъ-таки и сидѣлъ онъ, совершенно нагой, впродолженіи нѣсколькихъ минутъ. Кругомъ была могильная тишина. Другой игрокъ, блѣдный, какъ смерть, съ судорожнымъ волненіемъ поглядывалъ то въ свои карты, то на столъ, на которомъ лежали всѣ его деньги вмѣстѣ съ кошелькомъ. Чтобы продолжать игру, ему тоже нужно было снимать съ себя кафтанъ или что-нибудь другое... Такихъ сценъ было немало впродолженіе ночи.
   

ВОСЬМАЯ ГЛАВА.

   Уже совсѣмъ разсвѣло, когда молодежь кончила игру. Арсенъ проигралъ около пяти рублей; но такъ-какъ денегъ у него было очень мало, то онъ долженъ былъ расплатиться своей визиткой. Ему не жалко было этой визитки, уже очень поношенной; но дѣло въ томъ, что домой онъ долженъ былъ идти въ чужомъ балахонѣ, который далъ какой-то добрынинскій пріятель. Арсенъ проклиналъ свою судьбу и готовъ былъ разбить голову объ стѣну. Однако, въ кругу людей онъ велъ себя твердо и даже старался быть веселымъ, желая замаскировать свое горе. Тѣмъ хуже было, когда онъ разстался съ компаніей и одинъ пошелъ къ своей деревнѣ. "Ну, поздравляю, Паша, бормоталъ онъ съ улыбкой отчаянія.-- Еще этого недоставало! Послѣднюю визитку промотать!.. Нутко, посмотримъ, какъ ты станешь утѣшать меня?.."
   Очень медленно шелъ онъ по дорогѣ и очень часто останавливался. Самыя странныя и неожиданныя мысли мелькали въ его головѣ. Глаза его постоянно блуждали по сторонамъ, какъ-будто отыскивали потерянный предметъ. По временамъ онъ останавливалъ ихъ на какой-нибудь соснѣ и думалъ: "а что, ежели повѣситься на этой самой соснѣ?" и затѣмъ машинально начиналъ размышлять: на какомъ суку лучше вѣситься и не лучше-ли подальше отъ дороги сдѣлать это?.. "Ахъ, если-бы какъ-нибудь выкупить визитку!" восклицалъ онъ внезапно. Всевозможныя средства придумывалъ онъ для этого, но всѣ они были несостоятельны. "Вотъ развѣ украсть у Паши зимнюю шубейку?" думалъ онъ. "Вѣдь это можно сдѣлать... На шубейку перемѣнятъ визитку, а послѣ можно выкупить шубейку... Теперь лѣто, шубейку ненужно, и Паша не хватится ее..." Арсенъ крѣпко задумался надъ этимъ вопросомъ и совсѣмъ забылъ, что такого дѣла никакъ не скроешь отъ людей. Онъ совершенно готовъ былъ уворовать шубейку и уже началъ обдумывать средства для этого. Вдругъ позади его послышались шаги. Онъ оглянулся и увидѣлъ тетку Грипену. Даже руки и ноги затряслись у него: такъ онъ испугался этого неожиданнаго обстоятельства. Однако, испугъ продолжался недолго. Арсенъ стиснулъ зубы, еще разъ оглянулся назадъ и ускорилъ шаги. Но тетка Грипена скоро настигла его.
   -- Здравствуй, голубчикъ! Каково ночку погулялъ? насмѣшливо сказала она.
   Арсенъ молчалъ.
   -- Эвоно, въ чужой армякъ нарядился! Видно, промоталъ свою визитку?
   -- Послушай ты... проходи мимо, ежели добра хочешь! крикнулъ Арсенъ.
   -- У-у, какой страшный! А поди-ко посмотри дома: мать еле жива; Пашутка всю ночь не спала, ожидаючи тебя... разбойникъ ты эдакой! Два года прошло, какъ ты женился, а купилъ-ли ей хотя одинъ платокъ? Нутко-се, вчера ушелъ на ярмарку, а она дома осталась, затѣмъ, что нечего надѣть! Постыдись, красная рожа!
   -- Я тебѣ говорю, не замай меня! Будетъ и того, что ты когда-то грызла свою Пашу... слышь?
   Грипена немного испугалась угрожающаго тона, но скоро оправилась и сказала:
   -- Добру учила! Не тебѣ, видишь, готовила!
   Арсенъ нѣсколько времени шелъ молча. На лицѣ его выступали красныя пятна, показывавшія крайнее волненіе. Тетка Грипена, ободренная его молчаніемъ, дала волю своему языку и то надсмѣхалась надъ тѣмъ, что онъ надѣлъ чужой азямъ въ накидку, дескать, выфрантился какъ! то совѣтовала промотать и голыя стѣны, какія еще остались у него дома... Выйдя изъ терпѣнія, Арсенъ схватилъ ее за руки и, какъ въ клещахъ, стиснулъ ихъ въ своихъ рукахъ.
   -- Мнѣ давно хотѣлось поквитаться съ тобой еще за Пашу, да все не удавалось! сквозь зубы сказалъ онъ и затѣмъ мгновенію сдернулъ съ нея поясъ, крѣпко связалъ имъ ея руки и потащилъ ее къ какому-то дереву. Грипена сначала очень испугалась и потому лишь отрывочно говорила: отпусти, душегубъ... отпусти! но когда Арсенъ сталъ привязывать ее къ дереву, она громко закричала о помощи.-- Шалишь, голубушка! злобно проговорилъ онъ и туго завязалъ ея ротъ платкомъ. На все это дѣйствіе прошло не больше минуты.
   -- Ну, картина! проговорилъ Арсенъ съ насмѣшливой улыбкой и пошелъ своей дорогой.
   Привязанная баба съ непокрытой, косматой головой, съ завязаннымъ ртомъ, который, кромѣ того, большимъ комомъ выдавался впередъ, дѣйствительно, представляла страшную картину.
   Совершенно довольный своимъ поступкомъ, Арсенъ пришелъ домой, бросилъ на лавку чужой азямъ и тотчасъ завалился спать. Паша смирно сидѣла въ избѣ и тоскливо поглядывала то на больную мать, то на мужа. По чужому азяму она догадалась, что Арсенъ проигрался; но это мало безпокоило ее. Пуще всего, чтобы самъ онъ опять не сдѣлался медвѣдемъ на недѣлю, на двѣ!
   Прошло пять, можетъ быть, шесть часовъ.
   Вдругъ послышался на улицѣ шумъ. Паша посмотрѣла въ окно и увидѣла недалеко отъ своего дома родную мать съ растрепанными волосами, съ посинѣлымъ лицомъ. Около нея собрался народъ, которому она визгливымъ голосомъ, часто съ причитаніями, что-то разсказывала. Мужики качали головами, бабы хлопали руками. Понятно, что Грипена разсказывала про утреннее происшествіе.
   Паша услышала нѣсколько разъ повторенное имя Арсена и вышла на улицу. Узнавъ, въ чемъ дѣло, она сильно испугалась и вопрошающими глазами смотрѣла на толпу. Немного опамятовавшись, она повалилась въ ноги своей матери и стала молить ее о прощеніи Арсена.
   -- Матушка, не сдѣлай меня несчастною на всю жизнь! говорила она.-- Брось это дѣло... прости! Онъ убьетъ себя!.. Онъ загубитъ насъ всѣхъ! Я знаю его... матушка! голубушка!..
   Надо сказать, что тетка Грипена уже не разъ твердила, что она упечетъ Арсена въ тюрьму. Слово "тюрьма" Паша слышала еще изъ своей избы. Вотъ почему она такъ испугалась и такъ отчаянно ломала свои руки, стоя на колѣняхъ предъ матерью. Глядя на нее, нѣкоторыя бабы уперли свои подбородки въ ладони и плакали. Сама Грипена начинала колебаться.
   -- Да вѣдь не ты виновата! сказала она.-- Что-жъ ты валяешься въ ногахъ? Пусть онъ самъ покланяется! Можетъ, и помилую...
   Паша безъ словъ оставалась на колѣняхъ, закрывъ лицо передникомъ.
   -- Бѣги, дура, посылай Арсена-то! присовѣтовалъ кто-то изъ толпы.
   Паша встала и быстро пошла къ своему дому.
   Минутъ десять толпа оставалась въ тревожномъ ожиданіи и упорно глядѣла на арсеновъ домъ. Арсена всѣ знали хорошо; знали, что очень трудно заставить его поклониться. А между тѣмъ всѣ видѣли, что дѣло можетъ принять серьезный оборотъ, если онъ не поклонится. Подъ вліяніемъ перваго впечатлѣнія да бабьихъ криковъ, всѣ считали поступокъ Арсена за "уголовство" и думали, что за него не въ диво побывать въ тюрьмѣ. "Пропадетъ мужикъ! совсѣмъ пропадетъ!" слышалось въ толпѣ.
   Наконецъ, Арсенъ вышелъ на улицу, медленно подошелъ къ толпѣ и остановился. Глаза его смотрѣли въ землю; губы дрожали.
   -- Ну, что-же? Знаешь, зачѣмъ пришелъ? сказалъ какой-то старикъ.
   Арсенъ молчалъ.
   -- Что ты давѣ сдѣлалъ со мной? крикнула Грипена, будучи не въ состояніи дольше молчать.-- Ты знаешь, чѣмъ это пахнетъ? Вѣдь ты хотѣлъ задушить меня! И задушилъ, совсѣмъ задушилъ! Спасибо Степкѣ Вороному,-- онъ отвязалъ меня и привелъ сюда... Да я въ Сибирь тебя упеку, прохвостъ ты, разбойникъ эдакой!..
   Визгливый, старушечій голосъ оборвался. Грипена закашляла, отчего лицо ея сдѣлалось еще страшнѣе. Въ это время кто-то сзади толкнулъ Арсена и проговорилъ: становись на колѣнки!
   Арсенъ машинально сталъ на колѣни. Всѣ стихли. Всѣ ждали отъ него слова. Но онъ стоялъ безмолвнымъ. Сцена выходила тяжелая.
   -- Вотъ какой непокорный аспидъ! крикнула Грипена.-- Ну, такъ я проучу тебя... Влжи-ко, десятникъ, его и тащи въ правленье!
   -- Эво, баба! нерѣшительно отвѣтилъ десятскій, сухощавый мужикъ, съ палкой въ рукѣ, какъ и слѣдуетъ быть полицейскому чиновнику.
   -- Кланяйся въ ноги, дуракъ! заботливо сказалъ онъ Арсену и сильно толкнулъ его въ плечо.
   Толчекъ этотъ очнулъ Арсена. Онъ обвелъ глазами близь стоявшихъ мужиковъ, сообразилъ что-то и поклонился въ землю. Губы его снова задрожали, и онъ хотѣлъ-было встать на ноги, но старики остановили.
   -- Постой маненько! внушительно сказалъ одинъ изъ нихъ.-- А ты, баба, помилуй его, да и дѣло съ концемъ.
   -- Помилуй! Нѣтъ, не вдругъ еще! Пусть-ко онъ сломитъ свою гордость! Пусть десять разъ... нѣтъ, двадцать разъ поклонится мнѣ, да слезами выпроситъ прощенье! Ну, тогда, можетъ, я смилостивлюсь... А-то посмотритъ у меня и владимірку! нѣсколько торжественно закончила Грипена.
   Арсенъ, дѣйствительно, въ другой разъ поклонился и хотѣлъ было еще разъ поклониться, но вдругъ вскочилъ на ноги и неровными шагами пошелъ къ дому.
   Въ избѣ сидѣли Паша, Галя и Анка. Мать лежала на печкѣ и слегка стонала. Лишь-только Арсенъ вошелъ въ избу, Паша встала со скамьи и сдѣлала къ нему нѣсколько шаговъ. Но въ эту минуту онъ сдернулъ съ гвоздя какую-то бичевку и хлеснулъ жену.
   -- Разъ! Давай, кланяйся въ ноги! злобно сказалъ онъ.
   И потомъ еще два раза охлеснулъ ее.
   Анка и Галя вскочили съ мѣстъ. Мать сильнѣе застонала на печкѣ.
   -- Господи, что я дѣлаю? въ отчаяніи крикнулъ Арсенъ и вцѣпился руками въ свои волосы. Двѣ, три минуты онъ былъ въ какомъ-то забытьи.-- Паша! голубушка Паша! Что я дѣлаю съ тобой?..
   И поднявъ руку, онъ еще сильнѣе хлеснулъ Пашу бичевкой. И еще разъ хлеснулъ, и еще...
   Паша схватилась за плечо, по которому онъ хлесталъ, и съ визгомъ выбѣжала въ сѣни.
   Арсенъ остался въ избѣ. Апка и Галя съ испуганными лицами стояли рядомъ и держали его руки.
   -- Арсенъ, что ты? Окрестись... взволнованнымъ голосомъ сказала Анка и взяла изъ его руки бичевку.
   Арсенъ взглянулъ на нее и... тихо склонился къ ней на шею.
   Изъ глазъ его брызнули слезы и въ избѣ скоро послышались глухія, тяжелыя рыданія.
   Анка сначала совершенно смутилась и толкала прочь Арсена. Но онъ крѣпко обнялъ ее и сквозь слезы твердилъ: "Аня, не толкай меня, бѣднаго! Помоги хоть ты... поддержи немного..."
   Анка будто тронулась этими словами и перестала толкать его. Спустя минуту она тоже обняла его и заплакала.
   А мать еще сильнѣе застонала на печкѣ. Только Галя, безъ звуковъ, съ широко-раскрытыми глазами стояла предъ Арсеномъ и Анкой.
   

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА.

   Съ туманной головой, съ нехорошими предчувствіями Анка шла отъ Арсена домой. Она перебирала въ головѣ только-что бывшую сцену и съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ лица прикладывала одну руку къ плечу, смоченному слезами Арсена. "Развѣ можно такъ? Развѣ можно?" повторяла она и невольно сжимала руками свои собственныя руки. Эти слова относились къ тому, что она обнималась съ Арсеномъ. Вѣдь Арсенъ -- женатый мужикъ! Вѣдь и сама она -- нареченная невѣста!.. Однако, бывшая, хотя и печальная сцена производила на нее пріятное впечатлѣніе. Она не прочь была-бы снова обняться съ Арсеномъ и поплакать вмѣстѣ...
   Подходя къ своему дому, она замѣтила въ окнѣ Максю. Еще въ первый разъ встрѣча съ нимъ, показалась ей такъ непріятна! Но дѣлать нечего, -- надо идти, потому-что Макся съ широкой улыбкой кивалъ ей головой. И улыбка его на этотъ разъ не понравилась Анкѣ.
   Они вошла въ избу. За столомъ сидѣла вся семья. Отецъ шумно возился съ самоваромъ и чашками. Надо сказать, что онъ любилъ побаловаться чайкомъ, особенно, когда душа настроивалась на грустный тонъ. Происшествіе съ Арсеномъ и теткой Грипеной навело его на мысль, что на свѣтѣ все суета и что, поэтому, необходимо выпить горяченькаго. Для компаніи онъ пригласилъ Максю, который за чѣмъ-то пришелъ въ то время на Красное Поле.
   -- А мы хотѣли ужь посылать за тобой, сказалъ отепъ, увидя Анку.-- Ну, какъ тамъ, у Арсена-то? Помирился съ тещей?
   -- Не знаю, протянула Анка и уперла глаза въ уголъ.
   -- Да ты что, ровно гвоздь проглотила!... Здоровайся съ женихомъ! Скоро подъ вѣнецъ станешь съ нимъ! шутливо замѣтилъ отецъ.
   У Анки передернуло губы. Однако она пересилила себя и съ поддѣльной улыбкой сказала: "здравствуй, женихъ!" Женихъ отвѣтилъ тоже улыбкой, но неподдѣльной. Стали пить чай. Разговоръ не клеился. Анка была нѣсколько блѣдна, лѣниво отвѣчала на вопросы и съ женихомъ была недобра, чего прежде никогда не случалось. Для него она всегда находила ласковое слово, часто шутила и даже иногда хлопала его по плечу, что равнялось для него поцѣлую. При такомъ дружескомъ обращеніи онъ и самъ дѣлался храбрымъ, -- шутилъ, хохоталъ и допускалъ себѣ разныя вольности? Но сегодняшняя непріязнь Анки совершенно обезкуражила его. Онъ упорно молчалъ и съ какой-то боязнію поглядывалъ на свою невѣсту. По временамъ онъ покашливалъ въ руку и сбирался что-то сказать, но вмѣсто того неловко улыбался и снова покашливалъ въ руку.
   -- Я развѣ провинился въ чемъ-нибудь предъ тобой? наконецъ спросилъ онъ ее заискивающимъ тономъ.
   -- Да отстань молоть пустяки! съ сердцемъ отвѣчала Анка и еще больше отвернулась отъ него.
   Макся съежился и замолчалъ. Онъ торопливо выпилъ еще одну чашку, всталъ со скамьи и съ униженіемъ началъ раскланиваться. Хозяинъ не удерживалъ его, потому-что и самъ находился въ мрачномъ расположеніи духа. Онъ былъ недоволенъ Анкой.
   -- Смѣшная ты, Анка! сказалъ онъ, по уходѣ гостя.-- Ктоже обращается такъ съ женихомъ?..
   И молча выпивъ еще три-четыре чашки, онъ съ шумомъ всталъ изъ-за стола, перекрестился и проговорилъ: только чай стравили.
   Надо сказать, что онъ всегда пилъ чаю не меньше пятнадцати чашекъ. Для шести-семи чашекъ, по его понятію, не стоило ставить самоваръ.
   Между тѣмъ по деревнѣ пошли разные слухи, неблагопріятные для Арсена и Анки. Ребятишки завѣряли, что они видѣли въ окно, какъ Арсенъ обнимался съ Апкой. Конечно, это было очень невѣроятно, и бабы сначала шутя передавали одна другой, что говорили ребята. Но этотъ невѣроятный слухъ прицѣпилъ одно важное обстоятельство, -- свиданіе Арсена и Анки на ярмаркѣ. Многіе видѣли, какъ они вмѣстѣ гуляли въ народѣ и даже уходили за деревню. Нашлись и такіе, которые говорили, что Арсенъ и Анка гуляли въ то время подъ ручку. Изъ всего этого мало-помалу образовалась довольно солидная сплетня, которая не миновала Антипкиныхъ ушей. Антипка, замѣчая грусть и безпокойство своей дочери, могъ бы повѣрить сплетнѣ, если бы придавалъ какое-нибудь значеніе бабьимъ толкамъ. Однако, эти толки были непріятны ему, потому-что они подрывали репутацію Анки. Чтобы прекратить ихъ, онъ рѣшительно заявилъ, что въ воскресенье будетъ свадьба.
   Пошли закупки, праздничные сборы и прочее. Вся семья была поставлена на ноги. Мать приводила въ порядокъ приданое. Самъ Антипка уже съѣздилъ въ городъ и привезъ оттуда цѣлый возъ съѣдобныхъ припасовъ. Онъ хотѣлъ сдѣлать пиръ горой. Одна Анка не принимала никакого участія въ домашнихъ хлопотахъ. Она была очень печальна, никогда по выходила изъ избы и все что-то думала. Свадебные сборы страшили ее. Она хотѣла просить отца отложить свадьбу на недѣлю -- на двѣ, но сомнѣвалась въ успѣхѣ. Вѣдь онъ сказалъ уже попу о днѣ свадьбы, да и самъ такъ утвердился въ этой мысли, что не захочетъ отказаться отъ нея.
   "Вотъ развѣ попросить Максю, думала она,-- пусть онъ скажетъ отцу, что не можетъ играть свадьбу въ воскресенье, и дѣло съ концомъ! Въ самомъ дѣлѣ, когда Макся, дня черезъ три, пришелъ къ нимъ, она улучила минутку поговорить съ нимъ наединѣ.
   -- Слушай, Макся, ты въ правду любишь меня? серьезно спросила она.
   -- Да какъ-же тебя не любить?-- Макся улыбнулся и сдѣлалъ головой страстное движеніе.
   -- Ну, такъ отложь свадьбу на недѣлю или на двѣ.
   Съ лица Макси мигомъ сбѣжала улыбка.
   -- Зачѣмъ-же? печально спросилъ онъ.
   -- Да я сама не знаю, зачѣмъ; только я непремѣнно хочу этого, слышишь -- непремѣнно!
   -- Вотъ! сама-то ты, значитъ, не любишь меня...
   Макся очень пригорюнился.-- Я вѣдь знаю, что говорятъ въ деревнѣ про тебя! Надо мной теперь всѣ смѣются; я изъ дома, почитай, не выхожу; а ты еще хочешь промучить меня двѣ недѣли!
   -- Да что говорятъ въ деревнѣ? спросила Апка, болѣе и болѣе краснѣя.
   -- Говорятъ, что ты обнималась съ Арсеномъ и что Арсенъ каждую ночь ходитъ къ тебѣ по задворкамъ... извѣстно, это сплетня! поспѣшилъ прибавить Макся, замѣтивъ сильное волненіе Анки.
   Анка, дѣйствительно, поблѣднѣла отъ этихъ словъ. Нѣсколько минутъ она совершенно не находила, что сказать, и безвязно бормотала какія-то слова. Къ счастію, пришелъ отецъ и выручилъ ее изъ тяжелаго положенія.
   Весь этотъ день она находилась въ самомъ тревожномъ состояніи. Деревенскіе слухи, плачевное лицо Макси, приближеніе свадьбы, наконецъ Арсенъ... все это такъ перепуталось въ ея головѣ, что нельзя было дать никакого толку. "Неужели правда, что Арсенъ ходилъ ночью на задворкахъ? думала она.-- Отчего нигдѣ не видать его теперь?.! А можетъ быть, онъ совсѣмъ и не думаетъ обо мнѣ! Можетъ быть, и тогда онъ нарочно поплакалъ со мной!?.. И Анка начинала соображать о всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ сцены, бывшей въ избѣ Арсена. Блѣдныя щеки ея краснѣли; глаза оживлялись. Она то сжимала свою голову руками, то склонялась на столъ и неподвижно сидѣла въ такомъ положеніи... "Надо видѣться съ Арсеномъ, непремѣнно видиться!" не разъ повторяла она и придумывала средства для этого свиданія.
   Конечно, средства нашлись. Въ тотъ-же день, вечеромъ, она повстрѣчала одну маленькую дѣвочку и попросила ее сказать Арсену, чтобы онъ пришелъ въ ольховый лѣсъ, къ загородѣ, что у задняго поля. Серебряный гривенникъ за услугу привелъ въ восторгъ дѣвочку; но Анка обѣщала дать ей еще такой-же гривенникъ, если она хорошо исполнитъ порученіе и никому не окажетъ о немъ.
   Черезъ полчаса Анка была въ ольховомъ лѣсу и ждала Арсена. Каждая минута казалась ей за уповодъ. Арсенъ довольно долго не приходилъ. Она теряла терпѣніе, осердилась и неразъ сбиралась уйти домой. И все-таки ждала. "Однако, зачѣмъ мнѣ его? думала она.-- Развѣ онъ значитъ что-нибудь для меня?.. Конечно, онъ посовѣтуетъ, что мнѣ дѣлать... можетъ быть, скажетъ, чтобы я выходила за Максю скорѣе.. Ну, тогда и кончено! Тогда и думать нечего!, О чомъ думать? она и сама не понимала.
   Наконецъ пришелъ и Арсепъ. Она подошла къ нему и остановилась. И онъ остановился. Оба смотрѣли другъ другу въ глаза и молчали. Такъ прошло съ минуту.
   -- А ты зачѣмъ звала? глухо спросилъ Арсенъ.
   -- Зачѣмъ?... вотъ какъ ты!
   Глаза Анки забѣгали по сторонамъ; губы замѣтно задрожали. Она порывалась обернуться и уйти, но все-еще стояла и чего-то ждала.
   -- Ну, такъ не о чемъ намъ съ тобой говорить! сказала она, спустя минуту, и пошла отъ него. На глазахъ ея навернулись слезы; она стиснула зубы, чтобы нѣсколько сдержать свое волненіе.
   -- Анка! окликнулъ ее Арсенъ.
   Она оглянулась. Арсенъ двинулся къ ней.
   -- Анка, это ты любишь меня! Ты любишь!.. Да вѣдь я не стою этого!.. я не стою! бормоталъ онъ, приклонивъ свое лице почти къ самому ея уху.-- Наплюнь на меня... какъ въ прошлый разъ наплевала! Наплюнь-же, наплюнь...
   И Арсенъ сначала охватилъ ея шею, потомъ спустился на землю и обнялъ колѣни ея. Она въ свою очередь наклонилась и обняла его шею.
   Нѣсколько времени они молча оставались въ такомъ положеніи. На нѣсколько минутъ они забыли весь міръ и совершенно отдались охватившему ихъ чувству любви.
   -- Слушай, Арсенъ! наконецъ сказала Анка, -- мы уйдемъ съ тобой въ городъ... не въ нашъ, а въ какой-нибудь далекій... и станемъ жить... работать станемъ... хорошо будетъ, не правдали?... Хотя недолго поживемъ счастливо!.. Хотя одну недѣльку счастливо поживемъ! и потомъ умремъ!.. Только вмѣстѣ умремъ... Ахъ, я сейчасъ готова умереть! А ты... ты хочешь умереть сей-часъ?
   Анка повернула лицо Арсена и ласково смотрѣла на него.
   -- Нѣтъ, Аня, сейчасъ я не хочу умирать! отвѣтилъ онъ и поцѣловалъ ее.
   -- Еще поцѣлуй! Еще! Еще! говорила она.-- Теперь я поцѣлую тебя! и она дала ему одинъ поцѣлуй, въ которомъ вылила всю свою жажду любви, свою вѣру, надежду и любовь.
   -- Уйдемъ отсюда, Арсенъ! снова съ жаромъ сказала она.-- Сейчасъ-же уйдемъ! Медлить нельзя! потому -- отецъ... люди... послѣ завтра свадьба...
   И, говоря это, Анка поднимала Арсена съ земли.
   -- Не сейчасъ, Аня, отвѣтилъ онъ.-- Побудемъ здѣсь еще минутку... Ахъ, какъ хорошо тутъ... какъ хорошо!
   Анка снова обняла Арсена и проговорила: да, хорошо такъ!.. И она гладила его волосы, съ любовной улыбкой заглядывала ему въ лицо, цѣловала и снова повторяла: хорошо, очень хорошо!
   Прошло нѣсколько блаженныхъ минутъ, которыми такъ небогата наша жизнь и которыя, однако, составляютъ соль этой жизни.
   Вдругъ Арсенъ приподнялъ голову и крѣпко защурилъ глаза.
   -- Будетъ, Аня! сегодня будетъ! быстро проговорилъ онъ и вскочилъ на ноги.
   -- Что съ тобой, Арсепъ? испуганно спросила Апка.
   -- Ничего! Только сейчасъ разойдемся. Я не могу! совсѣмъ не могу!.. Прощай!
   Анка столбомъ осталась на мѣстѣ и долго стояла, смотря вслѣдъ удалявшемуся Арсену.
   

ДЕСЯТАЯ ГЛАВА.

   То очень быстро, то медленно шелъ Арсенъ къ своему дому. Часто онъ останавливался и, отчаянно всплескивая руками, дѣлалъ какое-нибудь восклицаніе. Со стороны можно было бы подумать, что это сумасшедшій, или, по крайней мѣрѣ, пьяный. "Сгублю себя!.. И всѣхъ сгублю! громко говорилъ онъ. О, Господи Іисусе! хоть въ воду кидайся!.. Анка, милая Анка!.." Арсенъ смолкалъ и потомъ снова тихо начиналъ говорить: "Мы, уйдемъ, говоритъ... Куда уйдешь? Развѣ не найдутъ?.. Вездѣ найдутъ бѣглыхъ... Еще въ тюрьмѣ насидишься! Вотъ тебѣ и любовь!.. Вѣдь это такъ говорится, что хоть недѣльку поживемъ. Проживемъ недѣльку, захочется и другую пожить!.."
   Увы, Арсенъ, дѣйствительно, не годился въ товарищи Анкѣ. Для этого онъ слишкомъ много испыталъ! Слишкомъ много силы прожилъ!
   Совершенно потеряннымъ вошелъ онъ въ свою избу и бросился на скамью. Было довольно поздно. Мать спала на печкѣ. Паша тоже лежала въ постели, но не спала еще. Она тревожно смотрѣла сквозь сумракъ на мужа и, видя его тяжелую думу, хотѣла бы утѣшить его, хотѣла бы сказать ему ласковое слово, но не смѣла.
   Прошло уже нѣсколько дней послѣ того, какъ онъ билъ ее бичевкой, и съ тѣхъ поръ онъ еще ни слова не сказалъ ей. Стыдился. Въ иную пору онъ готовъ былъ броситься къ ногамъ ея и вымолить прощеніе, но не могъ рѣшиться на это. Паша, со своей стороны, старалась показать ему, что она не сердится, и попрежнему ласковымъ голосомъ заговорила съ нимъ, ласково клала свою руку ему на плечо, желая хоть немного развеселить его. Но встрѣчая упорное молчаніе, она грустно отходила прочь и грустно по цѣлымъ часамъ сидѣла на мѣстѣ.
   Съ полчаса Арсенъ сидѣлъ на скамьѣ среди невозмутимой тишины. По временамъ онъ дѣлалъ какія-то странныя движенія руками и головой; по временамъ шепталъ или въ полголоса бормоталъ безсвязныя фразы. Наконецъ онъ махнулъ рукой и всталъ со скамьи. Думая, что Паша спитъ, и не желая будить ее, онъ осторожно раздѣлся и еще осторожнѣе легъ возлѣ нея. Близкое присутствіе любимой жены -- вѣдь онъ все-таки любилъ ее -- снова пробудило въ душѣ его цѣлый рой тяжелыхъ мыслей и гнетущихъ чувствъ. Въ головѣ его промелькнуло только-что бывшее свиданіе съ Анкой... страстные поцѣлуи ея... вызовъ на бѣгство... и рядомъ съ этимъ Паша, тоже любящая его, несчастливая, многотерпѣливая, безобидная Паша!.. "Какой я подлецъ!" неразъ шепталъ онъ, судорожно сжимая подушку. Паша услышала этотъ шопотъ, невольно повернулась къ Арсену и обняла его. Онъ тотчасъ смолкъ и затаилъ дыханіе. Съ минуту въ избѣ совсѣмъ было тихо. Вдругъ Арсенъ сильно оттолкнулъ отъ себя Пашу, такъ что она свалилась съ кровати. Раздался глухой стукъ со стономъ. Потомъ опять все стихло на нѣсколько минутъ. Паша встала съ полу, постояла, подумала и легла на скамью...
   Всю ночь не спалъ Арсенъ и всю ночь думалъ о томъ, что дѣлать, куда дѣться. Онъ чувствовалъ, что нѣтъ у него силы бороться съ самимъ собой, съ бѣдностью и съ тѣми запутанными, крайне тяжелыми обстоятельствами, какія представила ему жизнь. Онъ хотѣлъ бѣжать отъ этой жизни, скрыться отъ людскихъ глазъ и самому не видѣть горя близкихъ ему людей. Всю ночь онъ думалъ объ этомъ и рѣшилъ, что, дѣйствительно, нужно бѣжать... бѣжать куда-нибудь подальше... Тяжелая ночь была для него!
   Рано утромъ онъ тихо всталъ съ постели и началъ одѣваться. Мать и Паша спали еще. Арсенъ долго смотрѣлъ на нихъ, долго стоялъ по срединѣ избы и наконецъ вышелъ на крыльцо. На крыльцѣ снова онъ долго стоялъ и думалъ глубокую думу. Потомъ онъ вернулся въ сѣни, поклонился дверямъ до земли и вышелъ на улицу. Идя по задворкамъ, онъ еще разъ остановился у антипкина дома, постоялъ, подумалъ... Изъ глазъ его текли слезы, которыхъ онъ и самъ не замѣчалъ...
   Вечеромъ того-же дня въ избу Арсена вошла одна добрынинская баба, знакомая Федосьи, тетка Марья. Она со стороны начала разговоръ объ Арсенѣ,-- спрашивала Пашу, куда онъ ушелъ, что дѣлалъ передъ уходомъ, что говорилъ и проч. На всѣ эти вопросы Паша ничего опредѣленнаго не отвѣчала.
   -- Та-жъ! протянула Марья.-- А знаешь, я видѣла севодни въ городѣ твоего Арсена, -- я вѣдь только-что изъ города пришла. Онъ заказывалъ вамъ съ маткой челобитье,-- слышь, Федосья?-- Федосья простонала на печкѣ.-- И велѣлъ онъ сказать, чтобы вы не ждали его, уже шепотомъ продолжала Марья.-- Я, говоритъ, надолго уйду! можетъ, навсегда! А куда уйду, того и самъ не знаю, говоритъ. Скажи Пашѣ, говоритъ, чтобы она не поминала лихомъ. Ежели я, говоритъ, накоплю денегъ, тогда приду домой и поклонюсь ей въ ноги, авось проститъ!.. а теперь нельзя, говоритъ... Тутъ онъ глазами-то замигалъ, замигалъ! отвернулся отъ меня и пошелъ!.. Я только руками развела! Что бы это значило? думаю. Ужотко, думаю, схожу на Красное Поле, да спрошу...
   Паша сидѣла, блѣдная, и испуганно смотрѣла на Марью. Она не хотѣла вѣрить словамъ ея, но соображая характеръ Арсена, послѣднія обстоятельства жизни и наконецъ то, что онъ ушелъ куда-то ночью и вотъ до сихъ поръ не бывалъ, необходимо склонялась на вѣру. Душевное волненіе ея увеличивалось по мѣрѣ того, какъ Марья разсказывала. Наконецъ, она не могла сдержать себя, упала на столъ и заплакала, запричитала... Федосья громко застонала на печкѣ и болѣзненнымъ голодомъ спрашивала: "что такое? Живъ ли ужь Арсенъ?" Марья утѣшала ихъ обѣихъ, сколько могла, но видя, что толку не будетъ, побѣжала за пашиной матерью.
   Чрезъ четверть часа вся деревня узнала о бѣгствѣ Арсена. Его изба вскорѣ наполнилась народомъ. Пашу со всѣхъ сторонъ осаждали вопросами, но въ отвѣтъ слышались одни только рыданія. Тетка Грипена на всю деревню ругала и проклинала Арсена, толкала ребятъ, мѣшавшихъ ей бѣгать по избѣ, уговаривала Пашу не ревѣть, обѣщала ей изъ-подъ земли выкопать разбойника, словомъ, казалась ураганомъ... Цѣлый вечеръ толпился народъ въ избѣ Арсена. Больная Федосья отъ людского шума и хлопанья дверями совершенно потеряла сознаніе. Впрочемъ, никто и не думалъ о ней. Лишь Галя однажды подошла къ ней и только удивилась, что она можетъ спать въ такое время.
   Но вотъ и народъ разошелся. И Паша немного успокоилась. Въ головѣ ея мелькнула надежда, что авось Арсенъ вернется домой. "И непремѣнно вернется, потому... потому-что нельзя-же оставить насъ однѣхъ!" думала она.
   Однако, на другой день Арсенъ не явился. И на третій день не явился. Дѣло было ясно; слова его, переданныя Марьею, были справедливы. Паша находилась въ постоянномъ безпокойствѣ. Она часто плакала, часто смотрѣла въ окно... она все еще надѣялась на то, что воротится Арсенъ! Въ это время она никуда не ходила, ни съ кѣмъ не говорила. Развѣ Галя какъ-нибудь вытянетъ словечко отъ нея. Такимъ образомъ въ ихъ избѣ постоянно была могильная тишина.
   -- Оставилъ насъ Арсенушко... Кто теперь работать станетъ? подчасъ простонетъ мать, и опять все затихнетъ на цѣлые часы.
   Спустя пять дней послѣ того, какъ ушелъ Арсенъ, Анка вѣнчалась съ Максей. Антипка устроилъ богатую свадьбу. Всѣ краснопольскіе мужики перепились. Половина стеколъ въ его домѣ была перебита. Истинно, былъ пиръ горой. Только невѣста была такая печальная, такая убитая! точно хоронила кого. И женихъ, глядя на нее, былъ тоже невеселъ. Богъ знаетъ, что выйдетъ изъ нихъ!

-----

   Въ половинѣ мая, ниже Нижняго, внизъ по Волгѣ плыла старая, неуклюжая лодка, борты которой, а вѣроятно и дно, были ушиты листовымъ желѣзомъ. Въ этой лодкѣ сидѣло человѣкъ десять бурлаковъ, ѣхавшихъ въ Саратовъ уже на готовую работу. Тутъ-же былъ и нашъ Арсенъ. Изорванные армяки, дырявыя рубахи, засаленныя шапки съ выѣхавшей паклей,-- все это вещи, извѣстныя для людей, знакомыхъ съ Волгой.
   Долго молча плыли бурлаки по широкой и быстрой рѣкѣ. Четыре гребка лѣниво и недружно опускались въ воду. Не слышалось пѣсни и смѣха. У всѣхъ была одна затаенная дума и всѣ молчали про нее. Хлѣба ни крохи не было! вотъ эта дума... Уже весь задатокъ, полученный въ Ярославлѣ отъ хозяина, бурлаки издержали. Да и великъ-ли былъ задатокъ? Купили лодку, запаслись хлѣбомъ и еще кой-чѣмъ на дорогу, вотъ и все! Остальные гроши прогуляли въ Нижнемъ Новгородѣ.
   -- Такъ весь что-ли хлѣбъ-отъ вышелъ? крикнулъ, наконецъ, одинъ парень.-- Посмотрите-ко въ кормѣ,-- авось еще найдется коровай!
   Другой парень посмотрѣлъ въ кормѣ, хотя очень хорошо зналъ, что тамъ нѣтъ никакого коровая.
   Опять длинное молчаніе.
   -- Нѣтъ-ли еще у кого-нибудь денегъ? Вѣдь расплатимся послѣ! крикнулъ какой-то мужикъ.
   Молчаніе.
   -- А йисть страсти охота, ребята!
   -- Надо въ деревнѣ просить! присовѣтовалъ одинъ бурлакъ, уже бывавшій въ подобныхъ обстоятельствахъ.
   Никто ничего не отвѣтилъ на это.
   -- Ну, причаливай къ берегу!
   -- Да помедлите часокъ! Тутъ будетъ большое село! сердито сказалъ какой-то пожилой мужикъ.
   Черезъ часъ бурлаки, дѣйствительно, подплыли къ большому селу и причалили къ берегу. Угрюмо они вышли изъ лодки и партіями въ два-три человѣка разбрелись по селу.
   -- Христа ради! слышалось въ одномъ мѣстѣ.-- Христа ради! слышалось въ другомъ.
   Нашъ Арсенъ тоже ходилъ съ опущенной головой по подъ окнами. Языкъ его съ трудомъ выговаривалъ -- Христа ради! очень стыдно было. Но вѣдь голодъ -- не тетка!
   Это онъ пошелъ за богачествомъ!..

В. Старостинъ.

"Дѣло", No 11, 1870

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов