ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложенія къ журналу "Нива" на 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА
1905.
Конецъ 1859 и начало 1860 года я долженъ былъ, по совѣту доктора, провести въ Ниццѣ. Мнѣ было сказано, что я могу поправить свое здоровье только въ этомъ городѣ. Такимъ образомъ, онъ сдѣлался мѣстомъ моей временной ссылки.
Быть больнымъ, не имѣть около себя ни души знаковыхъ, избѣгать, по совѣту врача, усиленныхъ занятій и жить безвыѣздно въ чужомъ городѣ, вообще очень непріятно. Но это еще болѣе непріятно въ Ниццѣ, въ Ментонѣ, въ Кастеламарре,-- въ этихъ скучнѣйшихъ изъ скучнѣйшихъ европейскихъ городовъ.
Мѣстное общество въ Ниццѣ не особенно охотно сходится съ иностранцами, да если бы оно и сближалось съ ними, то въ этомъ было бы не много утѣшительнаго. Всѣ эти мелкіе собственники, промышляющіе отдачею своихъ квартиръ за невозможно дорогую плату, всѣ эти изворотливые буржуа, торгующіе дорогими модными бездѣлушками, содержащіе гостиницы и кафе, всѣ эти безчисленные аббаты, заманивающіе въ свои храмы театральными декламаціями и устраивающіе по вечерамъ въ церквахъ нѣчто въ родѣ представленій, на которыхъ говорятся проповѣди то исключительно для дамъ, то исключительно для мужчинъ,-- однимъ словомъ, всѣ эти люди, алчущіе и жаждущіе только иностранныхъ денегъ и денегъ, не могуть особенно вызывать за знакомство. Общество же иностранцевъ состоитъ изъ англійскихъ лордовъ и леди, страдающихъ сплиномъ, да изъ разныхъ больныхъ душой и тѣломъ баръ, находящихся не у дѣлъ. Англичане составляютъ отдѣльный кружокъ и лѣчатся отъ своего сплина не столько воздухомъ, развлеченіями и сближеніемъ съ окружающимъ ихъ обществомъ, сколько періодическими поѣздками въ Монако, гдѣ они волнуютъ свою застывшую кровь и возбуждаютъ ослабѣвшіе нервы большими ставками на рулеткѣ. Больныя духомъ и тѣломъ, оставшіяся за штатомъ знаменитости разныхъ странъ живутъ тоже замкнуто, негодуя и распаляясь злобой на весь міръ за то, что онъ нашелъ для себя болѣе удобнымъ замѣнить ихъ новыми дѣятелями. Если же они и сходятся съ кѣмъ-нибудь, то только поселяютъ еще большее уныніе въ душѣ избранной ими жертвы, рисуя предъ нею все такими мрачными красками, какъ будто не сегодня, такъ завтра должно наступить свѣтопреставленіе.
Въ такой средѣ жизнь становится хотя сколько-нибудь сносною только для того, кто окруженъ своею семьею, кто можетъ дѣлать отдаленныя прогулки, наслаждаясь природой, кто имѣетъ возможность заняться изученіемъ какихъ-нибудь мѣстныхъ явленій. Къ несчастью, я, никъ я уже сказалъ, былъ одинъ, не могъ много ходить, не смѣлъ долго работать.
Меня томила невыносимая скука, и, уже просыпаясь, я ждалъ вечера, чтобы укрыться хотя въ театръ -- единственное мѣсто, разгонявшее хотя отчасти эту скуку. Въ теченіе дня я перечитывалъ всѣ газеты, всѣ объявленіями пристальнѣе всего всматривался въ списки новопріѣзжихъ иностранцевъ, надѣясь найти въ нихъ хотя одно знакомое мнѣ имя. Но мои надежды были напрасны. Только однажды, среди десятка незнакомыхъ именъ, я увидалъ имена людей, которыхъ я зналъ когда-то.
"Княгиня Аврора Грачова, князь Антонъ Грачовъ, баронъ фонъ-Тифензее, докторъ Симоненко изъ Россіи",-- прочелъ я въ спискѣ новоприбывшихъ лицъ.
Сначала я очень обрадовался, прочитавъ эти фамиліи, и даже поспѣшилъ въ свой номеръ, чтобы переодѣться. Но, прежде чѣмъ я окончилъ свой туалетъ, въ моей головѣ возникли вопросы:
-- Зачѣмъ я пойду къ этимъ людямъ? что общаго есть между нами? какими глазами встрѣтятъ они меня? можетъ-быть, они даже не узнаютъ меня?
Я сбросилъ съ себя свой парадный костюмъ, снова облекся въ свой обычный будничный нарядъ и медленно побрелъ гулять по направленію къ старой части города, гдѣ замѣчается хотя какое-нибудь движеніе, гдѣ слышится смутный шумъ и говоръ мелкихъ торговокъ и торгашей, среди котораго рѣзко и звонко подъ самымъ вашимъ ухомъ прорываются голоса женщинъ, продающихъ свѣжія сардинки.
Я бродилъ довольно долго, потомъ поднялся на террасу надъ кладбищемъ, усѣлся на скамьѣ, развернулъ газету. Но чтеніе какъ-то не шло на ладъ. Изъ моей головы не выходили прочитанныя мною знакомыя фамиліи.
Эти фамиліи перенесли мое воображеніе къ иной природѣ, въ среду иныхъ людей, нисколько не похожихъ на все окружавшее меня здѣсь. Мнѣ вдругъ вспомнился одинъ изъ уголковъ Новгородской губерніи: большая деревня, барскій домъ, барская семья и блѣдненькій, бѣлокурый, курчавый мальчикъ -- кумиръ и душа этой семьи. Этотъ мальчикъ былъ Тоня Грачовъ. Какъ сейчасъ, помню я его маленькую, худенькую фигурку, утонувшую въ большомъ креслѣ большой гостиной. Онъ пристально читаетъ книгу, забывъ обо всемъ на свѣтѣ. Но вотъ, должно-быть, въ его головѣ зароились какіе-то вопросы, и онъ машинально подноситъ къ губамъ руку и начинаетъ грызть свои ногти.
-- Ан-тонъ!-- медленно и отчетливо раздается въ гостиной холодный и безстрастный женскій голосъ.
Мальчикъ весь вспыхиваетъ, торопливо опускаетъ руку и еще болѣе съеживается въ своемъ креслѣ, точно онъ хочетъ спрятаться отъ всего міра...
Prince Antoine Gratschoff, внесенный въ списокъ новопріѣзжихъ иностранцевъ, былъ, безъ сомнѣнія, не кто иной, какъ этотъ самый Тоня.
Но зачѣмъ онъ, этотъ двадцати-двухъ-лѣтній юноша, пріѣхалъ сюда, въ этотъ городъ полнѣйшей праздности и скуки? Неужели онъ такъ сильно боленъ, что долженъ лѣчиться здѣсь? Или не послали ли доктора сюда на излѣченіе его мать? Но неужели онъ не могъ оторваться отъ нея и рѣшался обречь себя на продолжительныя бездѣйствіе и скуку именно въ тѣ лучшіе годы жизни, когда умъ требуетъ пищи, руки -- работы? Неужели онъ могъ равнодушно удалиться сюда въ то время, когда тамъ, на родинѣ, живымъ ключомъ бьется пробудившаяся жизнь? Можетъ-быть, что и такъ. Можетъ-быть, мать успѣла его настолько привязать къ себѣ, что онъ былъ не въ силахъ разлучиться съ ней. Я зналъ, что она безумно любила его. Да, она его любила именно безумно и притомъ любила, повидимому, только его одного. Впрочемъ, нѣтъ,-- то чувство, которое она питала къ нему, даже нельзя и назвать любовью.
Въ моей памяти воскресли событіи, случайнымъ свидѣтелемъ которыхъ былъ я.
Это было лѣтъ четырнадцать, пятнадцать тому назадъ. Я былъ приглашенъ въ качествѣ учителя къ дѣтямъ отставного корнета барона фонъ-Тифензее, проводившаго каждое лѣто въ деревнѣ князей Грачовыхъ. Фонъ-Тифензее былъ когда-то женатъ на двоюродной сестрѣ княгини Авроры Ѳедоровны Грачовой и былъ въ эту пору вдовцомъ. Онъ занималъ флигель въ деревенскомъ домѣ Грачовыхъ, то-есть собственно не онъ, а его двое дѣтей и я помѣшались въ этомъ флигелѣ. Самъ фонъ-Тифензее проводилъ цѣлые дни въ старинномъ деревенскомъ домѣ Грачовыхъ съ хозяйкой дома, должно-быть, скучавшей безъ мужа, который пріѣзжалъ въ деревню только раза два-три въ мѣсяцъ.
Князь Павелъ Петровичъ Грачовъ былъ полуслѣпой и полуглухой старый генералъ. Низенькій, худощавый, сутуловатый, съ всклоченными сѣдыми волосами, съ непомѣрно большими бакенбардами, въ которыхъ тонуло его сѣроватое, морщинистое и маленькое лицо, въ большихъ очкахъ съ четырьмя стеклами, онъ ходилъ постоянно задумчиво, сосредоточенно, казалось, пережевывалъ свою нижнюю губу. Въ сущности, онъ уже давно не имѣлъ никакихъ прямыхъ служебныхъ занятій, но, тѣмъ не менѣе, дѣла у него было крайне много, такъ какъ онъ числился членомъ разныхъ комиссій и комитетовъ, вольно-экономическаго и географическаго обществъ, нѣсколькихъ филантропическихъ учрежденій и двухъ или трехъ акціонерныхъ компаній. Если онъ и не приносилъ особенной пользы этимъ учрежденіямъ, то только потому, что онъ сдѣлался ихъ членомъ именно въ то время, когда онъ наполовину ослѣпъ и оглохъ. Кромѣ того, онъ дѣятельно занимался въ теченіе шести или семи лѣтъ составленіемъ какого-то спеціально-военнаго лексикона, отдѣльные тома котораго, не находя еще покупателей, занимали цѣлую комнату рядомъ съ его кабинетомъ, и придумывалъ новую систему ружей, образцы которыхъ, къ сожалѣнію, неудачные, онъ представлялъ почти ежегодно. Такимъ образомъ, Павелъ Петровичъ приносилъ семейную жизнь въ жертву общественной дѣятельности, и это не могло пройти безслѣдно для Авроры Ѳедоровны.
Княгиня Грачова была женщина лѣтъ тридцати; она была не дурна собой, но смотрѣла слишкомъ холодно, слишкомъ чинно, слишкомъ сухо. Оставшись очень рано безъ матери, она выросла въ домѣ своего стараго отца, гордаго и сухого остзейскаго барона, передъ которымъ трепетали всѣ подчиненные ему люди. Она съ дѣтскихъ лѣтъ привыкла къ рабской покорности окружающихъ и не терпѣла никакихъ противорѣчій. Теплыхъ сердечныхъ отношеній у нея не было, потому что матери она не помнила, а отецъ выражалъ свою любовь къ ней только тѣмъ, что предупреждалъ всѣ ея желанія, окружалъ ее роскошью и заставлялъ всѣхъ повиноваться ей. Высокая, стройная, съ продолговатымъ лицомъ, съ тонкими губами, съ спокойнымъ бѣлымъ лбомъ, съ сѣроватыми свинцовыми глазами, постоянно немного прищуренными, съ роскошными свѣтлыми волосами, она производила впечатлѣніе очень красивой и въ то же время крайне несимпатичной женщины. Она отталкивала человѣка сразу и, повидимому, не старалась сдѣлать ни малѣйшаго усилія, чтобы сгладить непріятное впечатлѣніе. Что-то безсердечное и недосягаемо надменное было во всемъ ея существѣ. Казалось, что она считаетъ себя выше всѣхъ людей и не дорожить ими, презираетъ ихъ, хотя никто изъ этихъ людей не могъ бы сказать, что она была съ ними груба, что она не помогла имъ въ крайней нуждѣ, что она обошлась съ ними когда-нибудь невѣжливо. Бѣдняки изъ прихода нѣмецкой Петропавловской церкви могли только благословлять ее за благодѣянія. Но эти благодѣянія оказывались такъ, что между княгинею и бѣдными не было никакой внутренней связи: она поручала ключницѣ Каролинѣ Карловнѣ -- кругленькой и хитрой нѣмкѣ -- разспросить о положеніи бѣдныхъ у дворниковъ, у сосѣдей; послѣ этого повальнаго обыска она посылала вспомоществованіе этимъ бѣднякамъ черезъ лакея, обязаннаго взять у нихъ расписку въ полученіи денегъ. Она не принимала лично этихъ бѣдняковъ даже и тогда, когда они шли къ ней не съ просьбами, а съ благодарностью. Съ прислугой она обходилась отлично,-- она говорила каждому лакею вы, а не ты, но говоря ему вы, она какъ-то умѣла сдѣлать это такъ, что разница между нею и этими людьми сразу бросалась въ глаза. Она никогда не бранилась, не сердилась на прислугу, а просто отказывала слугѣ при первой его винѣ, безъ выговоровъ, безъ замѣчаній. Что-то леденящее было въ ея односложныхъ приказаніяхъ:
-- Петръ, какъ вы подаете чай?-- вскользь замѣчала она лакею, не смотря на него, и лакей терялся, конфузился и еще болѣе неловко исполнялъ свои обязанности.
-- Вы невыносимы!-- пожимала она плечами, вставая изъ-за стола и проходя мимо провинившагося слуги, на котораго она даже не глядѣла.
Но эти простыя слова уже заставляли дрожать Петра. Онъ зналъ, что его выгонять вонъ. Аврора Ѳедоровна тотчасъ же по пріѣздѣ мужа въ деревню замѣчала ему за чаемъ на французскомъ языкѣ:
-- Нужно взять другого лакея: Петръ подать подноса не умѣетъ.
Затѣмъ разговоръ перемѣнялся. Но черезъ нѣсколько дней являлся новый лакей, а старый отсылался безъ всякихъ разговоровъ на всѣ четыре стороны.
Даже отъ ея отношеній къ барону фонъ-Тифензее вѣяло такимъ же холодомъ. Правда, она была близка съ этимъ человѣкомъ, но тутъ не было ни любви, ни страсти. Онъ просто былъ ей нуженъ потому, что князь былъ старъ и постоянно сидѣлъ въ четырехъ стѣнахъ своего кабинета или засѣдалъ въ какой-нибудь комиссіи, въ какомъ-нибудь обществѣ. Ея выборъ остановился на баронѣ не потому, что баронъ нравился ей болѣе другихъ, но потому, что баронъ былъ еще здоровъ и не старъ, потому что онъ былъ человѣкомъ ея круга, потому что онъ, какъ дальній родственникъ, не могъ скомпрометировать ее своею близостью, потому, наконецъ, что онъ былъ молчаливъ и неспособенъ хвастать своими побѣдами. Она не ревновала его ни къ кому, она даже не интересовалась его сердечными дѣлами, потому что ей не было никакого дѣла, что творитъ баронъ на сторонѣ въ то время, когда онъ находится не съ нею.
-- Это святая женщина! Какъ безропотно она несетъ свой крестъ!-- говорили про нее въ свѣтѣ, намекая, должно быть, на старость ея мужа.
Но ярче всего обрисовывался характеръ княгини въ отношеніяхъ къ дядькѣ маленькаго Тони.
Старый дядька князька былъ вполнѣ оригинальной личностью.
Какъ сейчасъ помню я этого худощаваго, сморщеннаго, какъ печеное яблоко, старика. Ему шелъ семидесятый годъ. Его лицо приняло цвѣтъ высохшаго пергамента, составлявшій яркій контрастъ съ серебристыми, густыми и слегка волнистыми волосами. Онъ былъ высокъ ростомъ, немного сутуловатъ, ходилъ, опираясь на толстую палку, болѣе походившую на священническій посохъ, чѣмъ на обыкновенную трость. На немъ былъ постоянно надѣтъ двубортный длиннополый сюртукъ, застегнутый почти до горла; его шея была всегда повязана широкимъ и густо накрахмаленнымъ бѣлимъ галстукомъ съ большимъ бантомъ подъ гладко выбритымъ подбородкомъ. На головѣ его красовался высокій картузъ изъ чернаго плюша съ широкимъ, угловатымъ козырькомъ на зеленой подкладкѣ. Онъ смотрѣлъ нѣсколько строго, говорилъ немного поучительнымъ тономъ и отличался ровностью движеній, не имѣвшихъ ничего общаго ни съ лакейскою развязностью, ни съ холопскою суетливостью.
Взглянувъ на эту степенную и отчасти торжественную фигуру, вы невольно подумали бы, что это важный баринъ, то это патріархъ семейства.
Вы были бы правы и неправы.
По лѣтамъ, по любви къ грачовской семьѣ, по дѣятельности -- это былъ патріархъ семьи Грачовыхъ. По своему положенію, по своему рожденію, по отношенію къ нему семьи -- это былъ послѣдній рабъ, послѣдній дворовый песъ семьи Грачовыхъ.
Люди, подобные ему, вымираютъ. Наши дѣти будутъ знать о нихъ только по нашимъ разсказамъ,-- и слава Богу. Да, слава Богу за вымираніе этихъ людей, знавшихъ въ жизни только горе и невзгоды и хранившихъ когда-то насъ въ годы нашего дѣтства. Пора успокоиться и этимъ сторожевымъ псамъ, и въ зной, и въ стужу охранявшимъ насъ, когда мы спали въ нашихъ уютныхъ покояхъ на мягкихъ постеляхъ.
Когда-то -- это было очень давно -- Матвѣй Моисеевичъ, сынъ дворовой дѣвки Марины и неизвѣстнаго отца, оставшись сиротой, былъ взятъ въ домъ стараго князя Ивана Грачова, съ которымъ мальчикъ имѣлъ нѣкоторое сходство, и въ день Петра и Павла подаренъ въ полное владѣніе двѣнадцатилѣтнему князьку Петру Грачову. Мальчику, наряженному въ костюмъ "казачка", было тогда восемь лѣтъ. Иногда князь Петръ, обруганный самодуромъ отцомъ, вымещалъ на "Матюшкѣ" свой дѣтскій гнѣвъ, подбивая казачку глаза или надирая до-красна уши. Порою князь Петръ, не встрѣчая ни въ комъ ни привѣта, ни ласки, обнималъ, цѣловалъ "Мотю", какъ лучшаго друга, какъ любимаго брата. Бывали дни, когда князю Петру дѣлались противны всѣ люди, наполнявшіе домъ его отца, и онъ ни съ кѣмъ не говорилъ, кромѣ "Матюши". Матвѣй чистилъ князю Петру платье, Матвѣй спалъ на полу у постели князя Петра, Матвѣй по цѣлымъ ночамъ ухаживалъ за княземъ Петромъ во время болѣзни послѣдняго, Матвѣя сѣкли, когда князь Петръ дурно учился или скверно велъ себя.
Все это такъ тѣсно связало двухъ мальчиковъ, что иногда четырнадцатилѣтній казачекъ капризничалъ передъ восемнадцати лѣтнимъ барчукомъ, какъ какая-нибудь избалованная красавица, и барчукъ заботливо и нѣжно старался ублажить и задобрить своего казачка, а порою восемнадцатилѣтній барчукъ награждалъ своего четырнадцатилѣтняго казачка десяткомъ безпощадныхъ пощечинъ, и казачокъ, какъ прибитая хозяиномъ собака, готовъ былъ валяться у ногъ барчука, чтобы вымолить себѣ прощенье и хотя мимолетно поцѣловать избившую его руку.
Они любили другъ друга, своеобразно, не по-человѣчески, но все же любили и, можетъ-быть, даже гораздо сильнѣе, чѣмъ любимъ мы своихъ друзой.
На двадцатомъ году князь Петръ влюбился,-- шестнадцатилѣтній Матвѣй былъ повѣреннымъ князя Петра. Потомъ князь Петръ рѣшился жениться помимо воли родителей,-- Матвѣй увезъ для него невѣсту, рискуя попасться и дорого поплатиться за продѣлку. Лѣгь черезъ шесть послѣ женитьбы князь Петръ поѣхалъ въ походъ,-- Матвѣй отправился съ нимъ. Въ первомъ же сраженіи князь Петръ былъ убить,-- Матвѣй поскакалъ съ печальною вѣстью къ молодой вдовѣ. Горькая потеря, заботы о маленькихъ дѣтяхъ князя Петра, одиночество вдовы, находившейся въ ссорѣ съ отцомъ ея мужа и лишившейся своей матери года за два до смерти мужа, все это сблизило, сроднило Матвѣя съ вдовою князя Петра.
Мотя былъ пожалованъ въ дворецкіе, названъ Матвѣемъ Моисеевичемъ.
Насталъ короткій промежутокъ въ жизни Матвѣя Моисеевича, о которомъ онъ не говорилъ ни съ кѣмъ, о которомъ старался не вспоминать никто въ семьѣ Грачовыхъ. Сохранилось только темное преданіе, что Матвѣй Моисеевичъ слишкомъ близко сошелся съ молодой вдовой. Сохранился еще у Матвѣя Моисеевича отъ этого времени его портретъ и на этомъ портретѣ изображено такое полное красоты и свѣжести юношеское лицо, что легко повѣрить смутному преданію о романѣ его молодости. Матвѣй Моисеевичъ упрямо молчалъ обо всѣхъ событіяхъ этой поры своей жизни, но онъ постоянно посѣщалъ могилы своего барина и своей барыни, онъ всегда говорилъ о нихъ со слезами. Извѣстно только то, что послѣ смерти барыни въ ея домъ пріѣхалъ старый князь Грачовъ; онъ прошелъ въ комнату внучатъ и велѣлъ прислугѣ отнести ихъ въ его экипажъ.
-- А, и ты здѣсь, щеголь!-- обратился онъ къ Матвѣю Моисеевичу.-- Распоряжайся похоронами. Хоронить, какъ хоронили покойную мою жену. Помнишь? Да чтобы все цѣло было, указалъ онъ глазами на вещи,-- а сочтемся послѣ.
Послѣ панихидъ и похоронъ, которыми распоряжался Матвѣй Моисеевичъ и на которыхъ аккуратно прнеутствозалъ старый князь, привозя съ собой дѣтей покойной княяни, старый баринъ принялъ въ свое владѣніе всѣ вещи, потомъ позвалъ къ себѣ въ кабинетъ Матвѣя Моисеевича и заперъ за нимъ на ключъ двери. Прислуга, находившаяся недалеко отъ кабинета, подслушала только отрывистыя, глухо произносимыя слова барина и едва слышный шопотъ дворецкаго.
-- Что у васъ тамъ было? Говори!-- слышался гнѣвный вопросъ.
-- Ничего не было,-- едва слышно раздавался отвѣтъ.
-- Ничего?.. Теперь говоришь: ничего, а кто распустилъ слухи?.. Не ты бахвалился?
-- Нечѣмъ бахвалиться было...
-- Нечѣмъ? Откуда же пошли толки?
-- Злодѣямъ на мертвыхъ-то наговаривать не трудно...
-- Такъ, значитъ, это все выдумки?
-- Выдумки...
-- Ты это помни!.. Если ты кому-нибудь скажешь...
-- Говорить-то мнѣ нечего.
-- Ну, такъ ты это такъ и заруби себѣ на память, что говорить тебѣ нечего... И если ты хоть кому-нибудь одно слово... Во снѣ если проговоришься... На духу если скажешь... Съ лица земли сотру!..
И вслѣдъ за этими глухими звуками сыпалась непечатная брань и раздавался свистъ арапника и тяжелыхъ ударовъ, слѣдовавшихъ одинъ за другимъ.
Черезъ часъ изъ кабинета вышелъ Матвѣй Моисеевичъ съ окровавленнымъ лицомъ, въ разорванномъ сюртукѣ съ оборваннымъ воротомъ рубашки. Онъ прошелъ передъ прислугою, молча, съ поднятой головой, съ странной усмѣшкой на губахъ, и только его грудь дышала тяжело и прерывисто.
-- Отошла, видно, коту масленица, насталъ и великій постъ,-- говорили люди.-- Погуляетъ теперь нашъ Матвѣй Моисеевичъ за сохою въ сѣромъ кафтанишкѣ. Жаль парня!
А Матвѣй Моисеевичъ, какъ ни въ чемъ не бывало, на другой же день велъ за руку на прогулку князя Павла, старшаго внука стараго князя Ивана Грачова.
Черезъ нѣсколько времени къ маленькому князьку взяли гувернера.
-- Ты присматривай за французишкой,-- замѣтилъ старый князь Иванъ Грачовъ Матвѣю Моисеевичу:-- если какимъ-нибудь развратникомъ или мерзавцемъ окажется, скажи. Ты у меня за Павла отвѣчаешь!
Однажды французъ разсердился на Матвѣя Моисеевича за то, что тотъ по-своему держитъ князька, будитъ его въ шесть часовъ утра, позволяетъ ему бѣгать по комнатѣ босикомъ, водитъ его въ тонкой обуви по росистому саду, и пожаловался князю.
-- Вы его оставьте: онѣ знаегь, какъ нужно держать русскаго ребенка,-- замѣтилъ старый князь Иванъ Грачовъ гувернеру.-- Матвѣй любитъ моего внука больше, чѣмъ я. Матвѣй не слуга, а мой пріемышъ.
Пріемышъ въ это время походилъ лицомъ, какъ двѣ капли воды, на своего воспитателя.
Матвѣй Моисеевичъ, а вмѣстѣ съ нимъ и всѣ въ домѣ сознавали, какъ сильно привязанъ старый князь къ дядькѣ маленькаго князька, хотя князь обращался съ Матвѣемъ Моисеевичемъ попрежнему строго, почти сурово, а Матвѣй Моисеевичъ почти не говорилъ въ присутствіи стараго князя и выслушивалъ всѣ его приказанія молча, наклонивъ голову. Чувства стараго князя къ Матвѣю сказались яснѣе только въ тотъ памятный день, когда юный князь Павелъ Грачовъ отправился въ походъ. Старый князь безъ счету обнималъ внука и благословлялъ его на прощаньи; онъ боялся, что юношу постигнетъ роковая судьба его отца и что родъ князей Грачовыхъ угаснетъ.
-- Ну, храни тебя Богъ!-- произнесъ, наконецъ, дрогнувшимъ голосомъ стоящій на крыльцѣ старикъ, отрываясь отъ внука.
Князь Павелъ пошелъ въ экипажу, кланяясь толпившейся кругомъ дворнѣ. Матвѣй Моисеевичъ, стоявшій во все время прощанья въ сторонѣ съ опущенной головой, тоже очнулся и хотѣлъ идти за молодымъ бариномъ.
-- Ну, Матвѣй, береги Павлушу,-- обратился къ нему старый князь.
Матвѣй Моисеевичъ молча наклонилъ голову.
-- Прощай!-- молвилъ старый князь и протянулъ Матвѣю Моисеевичу руку.
Матвѣй Моисеевичъ хотѣлъ поцѣловать, но князь просто пожалъ его руку и, взявъ другою рукою его за голову, поцѣловалъ его въ лобъ. Матвѣй схватилъ руку стараго князя и, покрывъ ее десяткомъ быстрыхъ, горячихъ поцѣлуевъ, бросился къ экипажу. Черезъ минуту экипажъ уже несся по большой дорогѣ, а старый князь все еще стоятъ на крыльцѣ съ поникшей головой и съ опущенною рукою, по которой еще текли оросившія ее слезы Матвѣя Моисеевича.
Князь Павелъ очень удачно окончилъ походъ, но уже не засталъ въ живыхъ стараго дѣда. Пріѣхавъ въ Петербургъ и принимая во владѣніе имѣніе, онъ призвалъ къ себѣ Матвѣя Моисеевича.
-- Дѣдъ не забылъ и тебя, Матвѣй Моисеевичъ,-- замѣтилъ онъ, передавая своему дядькѣ какую-то бумагу.
Матвѣй Моисеевичъ просмотрѣлъ бумагу, усмѣхнулся и положилъ ее въ карманъ.
-- Княжнамъ прикажете отвести, ваше сіятельство, другіе покои или оставить ихъ во флигелѣ?-- спросилъ Матвѣй Моисеевичъ.-- Тамъ у нихъ все старенько уже, нужно бы исправить.
-- Да, да, дѣдъ мало заботился о сестрахъ съ тѣхъ поръ, какъ онѣ вышли изъ института,-- вздохнулъ князь.-- Ты ужъ, другъ, распорядись.
-- Слушаю-съ!
И Матвѣй Моисеевичъ началъ попрежнему хозяйничать въ домѣ, передѣлывать покои двухъ незамужнихъ сестеръ князя Павла, хлопотать объ устройствѣ половины самого князя Павла, заботиться о поправкѣ обветшалаго барскаго дома. О бумагѣ, переданной ему и выражавшей заботливость о немъ покойнаго князя Ивана, повидимому, забыли и князь Павелъ, и самъ Матвѣй Моисеевичъ, и трудно было сказать, что было написано въ зтоа бумагѣ: можетъ-быть, въ ней отказывался какой-нибудь капиталъ вѣрному слугѣ, можетъ-быть, въ ней поручалось ему не оставлять князя Павла, можетъ-быть, просто въ ней назначалась въ наслѣдство Матвѣю Моисеевичу та высокая палка князя Ивана, которою такъ часто бивали Матвѣя Моисеевича и съ которою онъ никогда не разлучался.
Дѣдъ князя Павла былъ человѣкъ гигантскихъ размѣровъ, пившій безъ мѣры на пирахъ и никогда не бывавшій пьянымъ, державшій десятки любовницъ, проводившій цѣлые дни на охотѣ, не слѣзая съ коня. Отецъ Павла Петровича былъ слабѣе своего отца, но и онъ былъ удалецъ, жившій чисто животною жизнью, хвалившійся кутежами и бретерствомъ. Но самъ князь Павелъ былъ довольно хилый отъ природы, запуганный съ малолѣтства самодуромъ-дѣдомъ человѣкъ, отличавшійся крайней добротой и очень недалекимъ умомъ. Получивъ, подобно дѣду и отцу, самое поверхностное образованіе, онъ рѣшился пополнить его и началъ заниматься изученіемъ разныхъ военныхъ сочиненій. Прочитавъ десятка два книгъ, онъ, какъ это часто бываетъ съ недалекими по уму самоучками, вообразилъ, что и онъ можетъ писать подобныя книги, что онъ можетъ сдѣлать разныя открытія, и засѣлъ въ своемъ кабинетѣ.
Онъ слылъ за примѣрнаго офицера, былъ извѣстенъ по своей громкой фамиліи и по своему богатству, и потому въ свѣтѣ многія маменьки взрослыхъ дочерей очень жалѣли, что его трудно залучить къ себѣ въ домъ. Не мало дѣлалось попытокъ и составлялось плановъ, чтобы поймать князя Павла Грачова въ женихи той или другой изъ свѣтскихъ барышень, когда всѣ эти попытки и планы рушились совершенно неожиданнымъ образомъ. На одномъ изъ торжественныхъ баловъ ближайшій начальникъ князя Грачова подвелъ его къ одной изъ знаменитыхъ свѣтскихъ красавицъ того времени и замѣтилъ вскользь, но многозначительнымъ тономъ:
-- Прелестная была бы пара!
Черезъ мѣсяцъ послѣ этого бала князь Грачовъ былъ женатъ, а въ свѣтскихъ гостиныхъ, при появленіи его и жены, сталъ раздаваться какой-то двусмысленный шопотъ и замѣчались обидныя улыбки. Но князь Грачовъ скоро избавилъ себя отъ необходимости слушать этотъ шопотъ и смотрѣть на эти улыбки: онъ занялся еще усидчивѣе книгами и предоставилъ полную волю красавицѣ-княгинѣ, которая, въ пять-шесть лѣтъ на балахъ, на пикникахъ, на маскарадахъ, разстроила все имѣніе мужа и умерла послѣ одной изъ безумныхъ поѣздокъ на тройкѣ. Ея появленіе въ домъ Грачовыхъ походило на появленіе урагана, который пронесся надъ домомъ, изломалъ все, перевернулъ все вверхъ дномъ и кончился прежде, чѣмъ успѣли обитатели этого дома обдумать свое положеніе, принять свои мѣры противъ бури.
Плохое положеніе финансовъ и мысль, что древній родъ князей Грачовыхъ долженъ угаснуть, заставили князя очень скоро послѣ смерти жены подумать о второй женитьбѣ. Выборъ его палъ на Аврору Ѳедоровну фонъ-Шнель. Эта партія оказалась очень выгодною для обѣихъ сторонъ: Аврора Ѳедоровна жаждала мужа съ блестящимъ именемъ и крупнымъ чиномъ, князь нуждался въ богатой невѣстѣ. Аврора Ѳедоровна нашла въ князѣ именно то, чего жаждала она; князь, въ свою очередь, нашелъ въ Аврорѣ Ѳедоровнѣ то, чего недоставало ему. Они повѣнчались и зажили очень мирно: матеріальное положеніе князя улучшалось, онъ снова спокойно засѣлъ за свои великія кабніетныя занятія, княгиня царила въ свѣтѣ и въ домѣ, не стѣсняемая ни въ чемъ покладистымъ мужемъ. Къ довершенію ихъ супружескаго счастія, у нихъ родился сынъ, князь Антонъ.
Но если князь и княгиня были вполнѣ довольны своимъ положеніемъ, то далеко не такъ счастливы были остальныя лица въ домѣ. Безличныя, очень некрасивыя собою старыя дѣвы-княжны, сестры князя, еще болѣе стушевались и принизились передъ лицомъ надменной и холодной Авроры Ѳедоровны. Есть люди, которые, кажется, за тѣлъ только и являются на свѣтъ, чтобы всю жизнь стараться стушеваться, устраниться отъ глазъ ближнихъ, и, наконецъ, добиваются того, что, никѣмъ незамѣченные, сходятъ въ могилы. Посторонніе люди всегда забываютъ и путаютъ имена этихъ нищихъ духомъ и удивляются, слыша, что они еще живы, или узнавая, что они умерли. Таковы были сестры князя Павла. При первой же встрѣчѣ съ Авророй Ѳедоровной онѣ сконфузились, смутились передъ ея величественной фигурой и потомъ уже никогда не могли оправиться отъ этого смущенія. Впрочемъ, Аврора Ѳедоровна смутила не однѣхъ ихъ. Прислуга, распущенная добродушнымъ и недальновиднымъ княземъ и его вѣтреною первою женою, теперь должна была зорко слѣдить за собою, чтобы не лишиться мѣста и милостей ничего не прощавшей и безсердечно взыскательной княгини. Аврора Ѳедоровна, какъ истинная нѣмка, умѣла быть въ одно и то же время неприступной повелительницей и зоркою ключницей въ своемъ домѣ. Люди должны были поклоняться ей, но въ то же время они должны были и отдавать отчетъ, куда пропалъ десятокъ яицъ, не занесенный въ приходо-расходную книгу. Самъ Матвѣй Моисеевичъ почувствовалъ гнетъ этой женщмны и мало-по-малу началъ сознавать, что она далеко не такъ смотритъ на него, какъ смотрѣла на него семья князей Грачовыхъ.
Правда, онъ помнилъ, что многіе изъ семьи Грачовыхъ не только бранили, но даже и бивали его, Аврора же Ѳедоровна ни разу не сказала ему грубаго или рѣзкаго слова, и все-таки онъ чувствовалъ, что каждый членъ семьи князей Грачовыхъ считалъ его "своимъ", тогда какъ Аврора Ѳедоровна считала его "чужимъ" и настолько видѣла въ немъ слугу, низшее существо, что никогда не унизилась бы даже до того, чтобы раздражиться ради какого-нибудь изъ его поступковъ. Въ первые дни своего замужества она, нисколько того не замѣчая, успѣла оскорбить Матвѣя Моисеевича.
-- Моисей,-- сказала она однажды во время обѣда:-- подайте мнѣ мою шаль.
Матвѣй Моисеевичъ не сразу понялъ, что княгиня обращается къ нему.
-- Я вамъ говорю,-- уже строго взглянула на него княгиня.
-- Меня, ваше сіятельство, зовутъ Матвѣемъ,-- замѣтилъ старикъ.
-- Мнѣ все равно, какъ васъ зовутъ,-- холодно отвѣтила княгиня.-- Но такъ какъ здѣсь нѣтъ другого слуги, то вы должны понять, что мое приказаніе относится къ вамъ.
Матвѣй Моисеевичъ былъ уколотъ, хотя князья Грачовы очень часто называли его и "Мотькой", и "Матюшкой". Съ этой минуты между Матвѣемъ Моисеевичемъ и княгиней легла какая-то пропасть, и Матвѣй Моисеевичъ сталъ постоянно говорить:
-- "Наши" и княгиня поѣхали на балъ. "Наши" и княгиня никого не принимаютъ сегодня. У "нашихъ" и княгини были гости.
"Наши" -- это были князь Павелъ, старыя княжны, князь Антонъ; княгиня же никогда не входила въ число "нашихъ". Это была чужая, пришлая женщина, и Матвѣй Моисеевичъ инстинктивно ненавидѣлъ ее.
Впрочемъ, сама княгиня поддерживала эту ненависть, конечно, вовсе не думая о томъ и не задаваясь вопросами о томъ, любить или не любитъ ее какой-нибудь "крѣпостной" лакей. Княгиня къ сущности не обращала на него никакого вниманія, какъ на слугу, не связаннаго съ нею никакими воспоминаніями, и притомъ слугу изъ русскихъ, изъ крѣпостныхъ. Она даже упрекала иногда покорныхъ и приниженныхъ сестеръ нужа за то, что онѣ обращаются слишкомъ фамильярно съ Матвѣемъ Моисеевичемъ. Она дѣлала холодный и пренебрежительный видъ, когда старые знакомые мужа любезно справлялись о Матвѣѣ Моисеевичѣ. Ей было непонятно, какъ могутъ порядочные люди интересоваться слугой. Матвѣй Моисеевичъ очень хорошо видѣлъ и сознавалъ все, и все болѣе и болѣе ненавидѣлъ княгиню, но выносилъ ея обращеніе съ свойственнымъ ему жстоннствомъ. Онъ былъ крайне радъ, когда на его попеченіе сдали, наконецъ, князя Антона и избавили его отъ необходимости часто встрѣчаться съ княгинею.
Нечего и говорить, что старикъ былъ всею душою преданъ ребенку.
Когда я встрѣтился съ семьею князей Грачовыхъ, князю Антону шелъ уже седьмой годъ, Матвѣю Моисеевичу минулъ семидесятый.
Съ глубокою грустью смотрѣлъ я на этого старика, когда онъ проходилъ съ маленькимъ князькомъ по старому саду, полному, быть-можетъ, самыхъ сладкихъ воспоминаній для него. Здѣсь онъ былъ когда-то первымъ другомъ князя Петра Грачова, здѣсь онъ нѣкогда утѣшалъ вдову этого князя, здѣсь онъ самоотверженно слѣдилъ за развитіемъ князя Павла Грачова, здѣсь, можетъ-быть, были пережиты имъ такіе дни, такія ночи, какихъ не переживали сами князья Грачовы и о какихъ, конечно, не могла имѣть даже понятія холодная и черствая натура Авроры Ѳедоровны.
Все это прошло, и старикъ, склонивъ полную воспоминаній голову на грудь, медленно проходилъ по тѣнистымъ аллеямъ за рѣзвившимся мальчикомъ, сознавая, что это будетъ послѣдній грачовскій птенецъ, выросшій подъ его крыломъ. Положеніе Матвѣя Моисеевича въ домѣ княгини было тѣмъ печальнѣе, что онъ стоялъ въ сторонѣ отъ всей прислуги. Княгиня не любила русской и крѣпостной прислуги и считала невыгоднымъ держать большую дворню. Вслѣдствіе этого она отпустила дворовыхъ на оброкъ и наняла слугъ съ воли.
-- Это какіе-то приживалки и дармоѣды,-- говорила она про дворовыхъ.-- Ихъ нужно бранить и наказывать, тогда они будутъ что-нибудь дѣлать. Наемная прислуга тѣмъ лучше, что за первую ея вину можно ее отпустить, не волнуя себя и не унижаясь до дрязгъ съ этимъ народомъ. Да и русскій народъ -- грязный народъ.
И, дѣйствительно, княгиня, какъ я сказалъ, не ссорилась съ наемною, вышколенною и ходившею по стрункѣ прислугою, которой платились хорошія деньги и отъ которой требовалась чисто-нѣмецкая аккуратность. Матвѣй Моисеевичъ не ненавидѣлъ эту прислугу, не гнушался ею, но видѣлъ въ ней "чужихъ людей", не связанныхъ ни съ нимъ, ни съ грачовскою семьею никакими прочными узами.
-- Наемный народъ!-- лаконически выражалъ онъ свой взглядъ на прислугу, когда кто-нибудь изъ ея среды оказывался виновнымъ въ чемъ-нибудь.
Въ этомъ выражалась вся разница, которую онъ видѣлъ между ними и собою: они были связаны съ семьею Грачовыхъ деньгами, онъ -- любовью; ихъ можно было переманить на другое мѣсто, его нельзя было оторвать отъ семьи даже силою. Прислуга тоже косилась на него. Онъ былъ въ ея глазахъ такой же холопъ, но онъ держалъ высоко свою голову. Онъ былъ презираемъ княгинею, но онъ, повидимому, въ глубинѣ души былъ увѣренъ въ своемъ превосходствѣ надъ нею въ глазахъ грачовской семьи. Онъ былъ крѣпостной человѣкъ, но онъ смотрѣлъ свысока даже на нѣкоторыхъ изъ помѣщиковъ.
-- Мы ихъ изъ грязи вытащили,-- говорилъ онъ мнѣ однажды, когда я спросилъ его, знаетъ ли онъ одно изъ сосѣднихъ помѣщичьихъ семействъ, посѣщавшихъ княгиню.
Прислуга все это знала и не то насмѣхалась надъ нимъ, не то боялась его. Что-то глубоко-трагическое было въ положеніи этого старика.
Князь Антонъ былъ единственнымъ утѣшеніемъ старика. Мальчикъ иногда утомлялъ своего дядьку, который не поспѣвалъ слѣдить за ребенкомъ. Но все же дядька не давалъ никому права ходить за мальчикомъ. Онъ позволялъ ему рѣзвиться, онъ позволялъ ему бѣгать, и мальчикъ любилъ его. Иногда, когда Матвѣй Моисеевичъ приходилъ въ гостиную звать его спать, мальчикъ бросался къ нему на руки и обвивалъ руками его шею.
-- Ан-тонъ,-- медленно, ледянымъ тономъ произносила княгиня, и мальчикъ опускалъ руки.
Она обращалась къ дядькѣ:
-- Онъ долженъ самъ ходить, не поднимайте его на руки.
Матвѣй Моисеевичъ, молча, ставилъ на полъ ребенка и такъ же безмолвно выходилъ съ нимъ изъ комнаты. Но едва успѣвала закрыться дверь гостиной, какъ мальчикъ снова былъ на рукахъ старика, снова обнималъ своего любимца и покрывалъ поцѣлуями его доброе, морщинистое лицо.
Чудные дни провелъ съ этимъ старикомъ. Многому онъ научился отъ этого старика. Птица ли пѣла въ саду -- старикъ разсказывалъ, какая это птица, какъ и когда она поетъ, гдѣ вьетъ гнѣзда, когда улетаетъ. Лошадь ли ковали въ кузницѣ,-- старикъ объяснялъ, почему куютъ лошадей, какъ это дѣлается, изъ чего приготовляютъ подковы. Трава ли какая заинтересовывала мальчика -- старикъ объяснялъ, какъ называютъ эту траву, когда она цвѣтетъ, на что она годится. Чисто-реальныя познанія и народныя повѣрья мѣшались здѣсь въ той странной связи, которая такъ нравится дѣтямъ.
Въ то лѣто, когда я впервые встрѣтился съ Матвѣемъ Моисеевичемъ, онъ былъ пораженъ сильнымъ горемъ: къ маленькому Тонѣ взяли гувернантку-англичанку, миссъ Дэвидсонъ. Миссъ Дэвидсонъ -- женщина среднихъ лѣтъ, сухая, апатичная, чинная и холодная -- свято исполняла свои обязанности, то-есть не давала ребенку возможности свободно вздохнуть въ теченіе цѣлаго дня. Уже и прежде его стѣсняли въ комнатахъ его матери, гдѣ ему поминутно дѣлали замѣчанія; теперь же эти замѣчанія дѣлались и внѣ этихъ комнатъ, въ саду, въ дѣтской. Матвѣй Моисеевичъ старался отвоевать себѣ хоть что-нибудь и доказать необходимость самолично ѣздить съ Тоней въ церковь, ходить на купанье. Несмотря на это, старикъ почувствовалъ, что у него отнимаютъ его значеніе, что впереди его становится наемный, чужой человѣкъ. Ему было тяжело. Онъ никакъ не могъ понять, почему Тоня не могъ расти такъ же, какъ росъ князь Петръ, вовсе не имѣвшій гувернера, или какъ росъ князь Павелъ, имѣвшій гувернера, подчинявшагося въ дѣлѣ воспитанія ему, Матвѣю Моисеевичу.
Теперь у Матвѣя Моисеевича оставалось столько свободныхъ часовъ, что онъ не зналъ, куда ихъ дѣвать. Посидитъ онъ, бывало, въ своей комнатѣ, потомъ гулять выйдетъ. А между прислугою идутъ язвительные толки.
-- Нашъ Матвѣй Моисеевичъ отъ трудовъ великихъ отдохнуть изволили, теперь поразмяться пошли,-- острятъ холопы.
Матвѣй Моисеевичъ видитъ насмѣшливыя улыбки и чутьемъ угадываетъ, что смѣются надъ нимъ. Его грызетъ тоска. За обѣдомъ прислуга не успѣетъ подать что-нибудь, княгиня спроситъ:
-- Да гдѣ же Матвѣй?
-- У себя-съ въ комнатѣ,-- отвѣчаетъ лакей.
-- Такъ вы бы хоть ему поручили что-нибудь сдѣлать, вѣдь онъ также безъ дѣла сидитъ.
-- Они отдыхаютъ,-- отвѣчалъ лакей съ едва уловимой усмѣшкой.
Княгиня молча пожимаетъ плечами.
-- Я не понимаю, зачѣмъ его здѣсь держатъ!-- вскользь замѣчаетъ она одной изъ сестеръ мужа, а та робко потупитъ глаза и начинаетъ перебирать бахрому своей шали.
Послѣ обѣда Матвѣя Моисеевича встрѣчаетъ лакей.
-- Княгиня васъ спрашивала,-- говоритъ онъ.-- Сказала, что вы могли бы и намъ помочь таскать кушанье.
-- Это не мое дѣло,-- сухо отвѣчаетъ Матвѣй Моисеевичъ.
-- А какое же ваше дѣло?-- спросить мелькомъ лакей съ нахальной усмѣшкой.
Матвѣя Моисеевича всего передернетъ: онъ понимаетъ, что у него въ сущности нѣтъ дѣла, что онъ лишній въ грачовскомъ домѣ. Эта мысль была просто страшна для старика.
Матвѣй Моисеевичъ началъ дѣлаться какимъ-то страннымъ. Онъ ходилъ днемъ, какъ сонный, а вечеромъ далеко за полночь въ его каморкѣ теплился огонь. Неизвѣстно, для чего просиживалъ старикъ такъ долго. Это не ускользнуло отъ вниманія домашнихъ шпіоновъ. Имъ удалось, наконецъ, подсмотрѣть въ замочную скважину, что дѣлаетъ Матвѣй Моисеевичъ въ эти часы безсонницы. Они увидѣли, что онъ сидитъ въ своей комнаткѣ за бутылкой вина и что-то бормочетъ, погруженный въ свои думы. По дому быстро разнеслась вѣсть, что Матвѣй Моисеевичъ началъ пить. Вѣсть эта черезъ десятыя руки домашнихъ доносчиковъ дошла до княгини, и княгиня съ еще большимъ презрѣніемъ начала глядѣть на Матвѣя Моисеевича. Она пристально глядѣла на него, когда онъ приходилъ за маленькимъ Тоней, точно желая убѣдиться, не пьянъ ли старикъ. Но Матвѣй Моисеевичъ, по обыкновенію чинный, серьезный, былъ всегда трезвъ. Княгиня это видѣла и отворачивалась отъ него, точно негодуя, что онъ не былъ, пьянъ.
-- Уходъ этого старика за Антономъ -- это одинъ изъ пунктовъ помѣшательства князя,-- говорила она барону фонъ-Тифензее.-- Я давно сознаю, что Антону нуженъ гувернеръ и молодой лакей, а не такая, выжившая изъ ума, человѣческая развалина.
-- Да, онъ уже старъ,-- глубокомысленно соглашался, какъ всегда, важный и надутый баронъ.
-- Притомъ же Антонъ по необходимости долженъ говорить съ нимъ по-русски и потому знаетъ не настолько хорошо французскій и нѣмецкій языки, насколько нужно.
-- О, это совершенно вѣрно!-- опять согласился баронъ и задумался, вѣроятно, о томъ, почему это, говоря постоянно по-русски съ дядькой, Антонъ отвыкалъ отъ иностранныхъ языковъ.
Баронъ любилъ задумываться надъ философскими вопросами и былъ сообразителенъ, какъ всѣ нѣмцы, если только ему удавалось употребить на соображенія нѣсколько часовъ, обдумывая, сколько получится перьевъ изъ одного пера и двухъ карандашей.
Несмотря на всѣ попытки княгини отстранить Матвѣя Моисеевича отъ Антона, ей не удавалось этого сдѣлать. Князь, покорный во всемъ и согласный со всѣми, особенно послѣ того, какъ онъ оглохъ, не соглашался съ женою только относительно отставки Матвѣя Моисеевича.
Такъ шло время, и неизвѣстно, долго ли протянулись бы эти отношенія барыни и стараго слуги, если бы не случилось одно совершенно неожиданное событіе.
Антонъ спалъ рядомъ съ комнатой одной изъ тетокъ, и она услышала однажды, что мальчикъ стонетъ. Она поспѣшила къ нему въ комнату; оказалось, что у мальчика сильно разболѣлась голова. Княжна позвала свою сестру, и обѣ не знали, что дѣлать: помочь мальчику домашними средствами,-- но что скажетъ княгиня, если эти средства к помогутъ? Идти къ княгинѣ и позвать ее?-- но можно ли войти къ княгинѣ въ этотъ часъ, когда она обыкновенно "занимается чтеніемъ" съ барономъ фонъ-Тифензее? Съ свойственною имъ робостью и неумѣлостью, княжны, послѣ очень долгаго совѣщанія, при которомъ всѣ планы сначала казались имъ превосходными, а потомъ никуда не годными, призвали, наконецъ, Матвѣя Моисеевича. Онъ тотчасъ же распорядился: велѣлъ сдѣлать горчичникъ и послать за домашнимъ докторомъ, который уѣхалъ верстъ за десять къ сосѣднимъ помѣщикамъ.
Эти хлопоты и бѣготня въ домѣ дошли и до слуха княгини. Она узнала, въ чемъ дѣло, и явилась въ комнату сына.
-- Что это значитъ: мой ребенокъ боленъ и мнѣ не даютъ знать?-- холодно спросила она, не обращаясь ни къ кому въ особенности.
Княжны потупили глаза и перебирали концы своихъ шалей.
-- Я васъ спрашиваю, кто вамъ позволилъ распоряжаться, не доложивъ мнѣ?-- обратилась она уже къ Матвѣю Моисеевичу, бросивъ на смущенныхъ сестеръ мужа полный глубокаго презрѣнія взглядъ.
-- Возможности не было,-- глухо отвѣтилъ Матвѣй Моисеевичъ.
-- Что?-- переспросила княгиня.-- Не было возможности доложить мнѣ? Вы изъ ума выживаете или...
Княгиня не кончила фразы и какъ-то особенно взглянула на Матвѣя Моисеевича.
-- Ваше сіятельство сами не приказали безпокоить васъ, когда вы изволите по ночамъ заниматься съ барономъ,-- отвѣтилъ Матвѣй Моисеевичъ.
Княгиня все еще всматривалась въ него и, наконецъ, произнесла рѣшительнымъ тономъ:
-- Отъ васъ виномъ пахнетъ, вы пьяны. Ступайте вонъ.
Матвѣй Моисеевичъ сдѣлался еще блѣднѣе.
-- Я вамъ говорю, ступайте вонъ!-- повторила княгиня.-- У ребенка болитъ голова, а тутъ еще люди вносятъ спиртный запахъ. Тутъ и задохнуться не трудно.
Матвѣй Моисеевичъ, казалось, не вполнѣ ясно понималъ, что его дѣйствительно гонятъ изъ комнаты его князька, гонятъ въ ту минуту, когда этотъ князекъ боленъ. Старикъ не трогался съ мѣста.
-- Отворите ему дверь,-- обратилась княгиня къ лакею и, отвернувшись о'съ Матвѣя Моисеевича, наклонилась надъ постелью сына.
Лакей отперъ дверь и съ усмѣшкой посмотрѣлъ на Матвѣя Моисеевича. Старикъ, какъ во снѣ, медленно побрелъ изъ комнаты.
На слѣдующій день отдано было распоряженіе не пускать Матвѣя Моисеевича къ больному. Старикъ попробовалъ пройти объясниться къ княгинѣ, но его не пустили къ ней.
Такъ прошло нѣсколько дней.
Старикъ осунулся, взглядъ его совершенно потускнѣлъ, онъ весь точно помертвѣлъ и бродилъ, какъ тѣнь, поджидая пріѣзда князя. Но прежде чѣмъ пріѣхалъ князь, на его голову обрушился еще одинъ ударъ. Старыя княжны, умѣвшія только безмолвно скорбѣть о всѣхъ угнетенныхъ, конечно, не могли ничѣмъ пособить и Матвѣю Моисеевичу, но въ то же время онѣ не могли удержаться отъ того, чтобы не предупредить старика о грозящей ему бѣдѣ, про которую онѣ узнали совершенно случайно. Дѣло въ томъ, что княгиня, на имя которой были переведены всѣ имѣнія князя, рѣшилась, наконецъ, безъ согласія мужа, дать старику "вольную".
-- Ея сіятельство лучше бы прежде попросили, чтобы я ихъ крѣпостнымъ сдѣлался, да потомъ бы ужъ и писали мнѣ вольную,-- хмуро замѣтилъ Матвѣй Моисеевичъ, выслушавъ княженъ.
-- Тебѣ, Матвѣюшка, завтра и бумагу передадутъ,-- печалились и вздыхали невинныя дѣвственницы, отирая глаза, уже давно лишенные дара слезъ.
Дѣйствительно, на слѣдующій день старика позвали къ княгинѣ, сидѣвшей за утреннимъ чаемъ въ обществѣ барона фонъ-Тифензее и старыхъ княженъ. Когда Матвѣй Моисеевичъ вошелъ въ комнату, сама княгиня была поражена происшедшей въ немъ перемѣной: онъ былъ похожъ на покойника.
-- Мнѣ съ вами нужно поговорить,-- произнесла княгиня, и ея голосъ, казалось, былъ мягче обыкновеннаго ея тона.-- Вы уже очень стары и довольно поработали.
-- Я, ваше сіятельство, никому не жаловался на усталость и никогда не отказывался отъ работы,-- тихо произнесъ старикъ, и его голосъ былъ какъ-то особенно глухъ.
-- Къ сожалѣнію, вы и не могли ни жаловаться, ни сидѣть, сложа руки, какъ крѣпостной человѣкъ,-- мелькомъ замѣтила княгиня и прибавила:-- Но вамъ нуженъ отдыхъ. Я даю вамъ пенсію и отпускную. Вы можете нанять себѣ комнату и жить на покоѣ.
-- Я, ваше сіятельство, родился въ семействѣ моихъ господъ и желалъ бы умереть въ ихъ домѣ,-- замѣтилъ Матвѣй Моисеевичъ.
-- Вы знаете, что я не люблю лишнихъ людей въ домѣ и мнѣ пришлось бы превратить его въ богадѣльню, если бы я позволила доживать въ немъ вѣкъ всей дворнѣ,-- проговорила княгиня, уже болѣе холоднымъ тономъ, начиная гзгопіться разговоромъ съ слугой.-- Вотъ ваша отпускная.
Княгиня передала Матвѣю Моисеевичу бумагу.
-- Вы напрасно изволили безпокоиться, ваше сіятельство,-- глухо проговорилъ старикъ.-- Я никогда не былъ вашимъ крѣпостнымъ, я былъ крѣпостнымъ князей Грачовыхъ.
-- Но крѣпостные князя сдѣлались моими крѣпостными. Впрочемъ, мнѣ нечего разсуждать съ вами объ этомъ,-- ужо совсѣмъ сухо и рѣзко промолвила княгиня.
-- Только не я, ваше сіятельство,-- отвѣтилъ Матвѣй Моисеевичъ.
Княгиня усмѣхнулась.
-- Не вы?
-- Не я, ваше сіятельство,-- промолвилъ старикъ.-- Я служилъ моимъ господамъ не потому, что я долженъ былъ служить, а потому, что я хотѣлъ имъ служить, потому что я любилъ нуь. Вотъ вы эту бумагу писали, ваше сіятельство, а для меня она вотъ чего стоитъ.
Матвѣй Моисеевичъ медленно разорвать данную ему вольную.
-- Вы забываетесь!-- гнѣвно произнесла княгиня, и ея глаза сверкнули зловѣщимъ блескомъ.
-- Я, ваше сіятельство, не былъ вашимъ крѣпостнымъ и не вамъ давать мнѣ вольную,-- дрожащимъ голосомъ говорилъ старикъ, не обращая вниманія на гнѣвъ княгини.-- Васъ еще на свѣтѣ не было, когда блаженной памяти княгиня Анна Дмитріевна Грачова, упокой, Господи, душу ея, дала мнѣ вольную. Я ее спряталъ подъ образа и остался, какъ сторожевая собака, около князя. Вы еще и княгиней, ваше сіятельство, не были, а просто фонъ-Шнелью прозывались, когда князь Иванъ Григорьевичъ Грачовъ, царство ему небесное, снова далъ мнѣ вольную, не зная, что я уже давно отпущенъ на волю, я и эту бумагу положилъ подъ образа и опять остался сторожить покой моего князя Павла Петровича. Вотъ эти бумаги.
Матвѣй Моисеевичъ дрожащею, какъ въ лихорадкѣ, рукою досталъ изъ кармана двѣ пожелтѣвшія отъ времени бумаги.
-- Вотъ, ваше сіятельство, это моими законными господами писаныя бумаги, такъ что же мнѣ въ вашей-то, въ этой-то негодной бумагѣ?-- глухо проговорилъ старикъ и толкнулъ ногою разорванную и брошенную имъ на полъ отпускную.
-- Иди... сейчасъ иди!-- скрипнувъ зубами и задыхаясь отъ гнѣва, произнесла княгиня, первый разъ раздражившись на слугу и говоря ему ты.
Матвѣй Моисеевичъ посмотрѣлъ на нее какимъ-то тусклымъ, свинцовымъ взглядомъ, съ трудомъ засунулъ въ карманъ дрожащею рукою свои бумаги и повернулся, чтобы выйти изъ комнаты, но при первомъ же шагѣ онъ наткнулся на стулъ, торопливо протянулъ руку въ воздухъ, какъ бы стараясь схватиться за что-то, дернулъ другою рукою за галстукъ, точно желалъ освободить шею, шагнулъ еще разъ, но его нога быстро подвернулась подъ него, и онъ во весь ростъ, перевернувшись, навзничь упалъ на полъ.
-- Убили!-- въ одинъ голосъ крикнули княжны и бросились къ старику.
Княгиня вытянулась во весь ростъ на своемъ мѣстѣ, оперлась руками о столъ и, устремивъ неподвижный отъ ужаса взглядъ на старика, осталась стоять въ какомъ-то оцѣпенѣніи.
Гдѣ-то далеко въ это время слышался лошадиный топотъ и шумъ катившагося экипажа: это ѣхалъ домой князь Павелъ Петровичъ.
Всѣ эти лица и сцены воскресли въ моемъ воспоминаніи, и въ моей головѣ зароились вопросы:-- Что сдѣлалось теперь съ Тоней? На кого онъ сталъ похожъ? Привились ли къ нему характерныя черты его матери? Развились ли въ немъ добрыя наклонности его, не далекаго по уму, отца?
Мнѣ опять захотѣлось отправиться къ Грачовымъ, но меня удерживала отъ исполненія этого желанія мысль, что я могу въ ихъ домѣ встрѣтиться съ княгиней. Эта женщина была настолько антипатична мнѣ, что я просто боялся встрѣчи съ нею. Послѣ долгаго раздумья, я окончательно бросилъ свои планы о визитѣ къ Грачовымъ.
-- Что мнѣ въ нихъ? Что мнѣ за дѣло до того, чѣмъ сталъ князь Антонъ Павловичъ Грачовъ? По всей вѣроятности, изъ него выработалась вовсе не интересная, дюжинная личность. И что за роль разыграю я, если онъ меня даже не узнаетъ?
Рѣшивъ такимъ образомъ окончательно не дѣлать визита въ Грачовымъ, я мало-по-малу совершенно забылъ о нихъ, когда одинъ совершенно неожиданный случай напомнилъ мнѣ снова о ихъ существованіи.
Прошло уже довольно много времени со дня ихъ пріѣзда. Мое здоровье значительно поправилось, я уже предпринималъ болѣе отдаленныя прогулки и менѣе скучалъ, начавъ очень пристально слѣдить за политическими событіями, которыя представляли въ это время не малый интересъ. Побѣда, одержанная партіей соединенія Италіи и вопросъ о присоединеніи къ Франціи Савойи и Ниццы составляли животрепещущій интересъ дня.
Однажды я пошелъ бродить по городу и былъ пораженъ необычайнымъ движеніемъ, которое сначала ускользнуло отъ моего вниманія. На улицахъ во многихъ мѣстахъ встрѣчались группы людей, сильно спорившихъ и жестикулировавшихъ чисто по-итальянски. Въ двухъ-трехъ мѣстахъ спорящіе не ограничивались одною крупною перебранкою, но и показывали другъ другу кулаки. Въ одной группѣ слышались свистки и какія-то насмѣшливыя восклицанія, повидимому, относившіяся къ одному господину, спѣшившему удалиться отъ этой группы; когда этотъ господинъ проходилъ мимо меня, я замѣтилъ у него розетку ордена Почетнаго Легіона въ петлицѣ сюртука; очевидно, это былъ французъ.
-- Что это за господинъ?-- обратился я къ одному оборванному старику, стоявшему неподалеку отъ группы лицомъ къ солнцу и грѣвшему озябнувшія въ холодномъ жилищѣ руки.
-- Агентъ,-- лаконически отвѣтилъ старикъ ломанымъ французскимъ языкомъ.
-- Да развѣ французскіе агенты уже появились?
-- Еще бы! Этотъ пройдоха не опаздываетъ.
Слово "пройдоха", очевидно, относилось къ Наполеону III.
-- А вы, значитъ, стоите за Италію?-- спросилъ я у старика.
-- Мы за себя,-- отвѣтилъ онъ.
Я улыбнулся.
-- Вотъ погодите, наши покажутъ себя во французскомъ театрѣ,-- энергично произнесъ старикъ.
-- Что же, тамъ манифестація готовится?
-- Будетъ жарко!
"Вотъ и развлеченіе",-- промельнуло у меня въ головѣ. Я направился домой обѣдать и рѣшился вечеромъ непремѣнно быть въ театрѣ.
Вечеромъ, когда я входилъ въ первые нумерованные ряды партера, театръ былъ уже полонъ и шумѣлъ. Задніе, ненумерованные ряды партера и раекъ были набиты биткомъ. Публика шумно разговаривала внизу и иногда завязывала разговоры съ кѣмъ-нибудь сидѣвшимъ наверху. Порою изъ райка высовывалась какая-нибудь всклоченная и загорѣлая голова уличнаго мальчишки-ниццарда и раздавался возгласъ:
-- Оге, Джузеппино!
-- Ого, Беппо!-- слышалось изъ партера.-- Убѣжалъ отъ матери?
-- Какъ же! Смотри!
Сверху высовывалась черезъ барьеръ грязная рука съ горстью каштановъ.
-- Хо, хо!-- слышался снизу одобрительный смѣхъ.
-- Тише вы!-- раздавался чей-то басъ.-- Ахъ, ужъ эти мальчишки.
На минуту собесѣдники умолкали, потомъ перекличка завязывалась между зритолями противоположныхъ сторонъ райка.
Меня крайне занималъ весь этотъ гамъ и шумъ. Но, повидимому, онъ еще сильнѣе интересовалъ двухъ другихъ посѣтителей театра, сидѣвшихъ тоже въ переднемъ ряду партера, но на противоположномъ отъ меня концѣ. Эти личности были изъ иностранцевъ, что можно было заключить но ихъ изящному туалету, которымъ не отличаются ниццарды, посѣщающіе партеръ. Одинъ изъ этихъ иностранцевъ былъ лѣтъ двадцати, двадцати-двухъ. Его прелестная, крайне моложавая, бѣлокурая и курчавая голова невольно приковывала вниманіе. Голубые глаза, правильныя, темныя брови, длинныя рѣсницы, прекрасно очерченный ротъ и бѣлые, ровные зубы, все это дышало красотою. Но съ перваго же раза можно было сказать, что этотъ юноша боленъ и боленъ опасно: онъ былъ худъ, его щеки горѣли лихорадочнымъ румянцемъ, его грудь тяжело дышала, и онъ почти синѣлъ, начиная время-отъ-времени усиленно кашлять. Яркій контрастъ съ нимъ представлялъ его собесѣдникъ. Это былъ заплывшій жиромъ, сальный, если можно такъ выразиться, человѣкъ, съ широкою улыбкою, при которой открывался его необъятный ротъ, какъ бы предназначенный самою природою для истребленія невообразимыхъ запасовъ пищи. Молодой человѣкъ не могъ посидѣть спокойно на мѣстѣ ни одной минуты и какъ-то нервно двигался и смѣялся, тормоша за рукавъ своего сосѣда и передавая ему свои наблюденія. Толстякъ, напротивъ того, точно прилипъ къ своему мѣсту и съ сладостнымъ выраженіемъ полнаго блаженства только кивалъ головою въ отвѣтъ на всѣ замѣчанія своего подвижного собесѣдника.
Мнѣ показались эти лица почему-то знакомыми, но я не могъ сразу вспомнить, гдѣ я ихъ видѣлъ.
Шумъ, между тѣмъ, понемногу утихъ; подняли занавѣсъ и начали играть одинъ изъ нелѣпѣйшихъ пале-рояльскихъ водевилей съ массою карикатурныхъ личностей и невообразимо глупыхъ приключеній. Пьеса, очевидно, была разсчитана на вкусы толпы, и въ другое время она, вѣроятно, вызвала бы неудержимый хохотъ райка и партера. Но на этотъ разъ партеръ и раекъ встрѣтили начало пьесы въ гробовомъ молчаніи. Наконецъ, на сцену появилось главное дѣйствующее лицо, одѣтое въ какой-то невообразимый костюмъ: въ голубой фракъ и желтыя панталоны.
-- Ого!-- раздался почти дѣтскій голосъ въ райкѣ при появленіи артиста, и въ театрѣ пронесся шумный ропотъ неодобренія, относившійся къ артисту, а не къ крикуну-мальчугану.
Артистъ не растерялся и принялся за усердное исполненіе своей роли и бойко произнесъ первую плоскую остроту, которая должна была разсмѣшить толпу.
-- А-чхи!-- оглушительно чихнулъ кто-то въ партерѣ въ отвѣтъ на эту остроту, и въ ту же минуту въ райкѣ раздалось то же чиханье, но совершенно дѣтское.
Въ театрѣ послышался смѣхъ. Артисты были уже сконфужены и кое-какъ доиграли первый актъ.
-- Что они насъ за дураковъ, что ли, считаютъ!
-- Это полишинели, а не актеры!
-- Какъ дѣтей, занимаютъ гримасничаньемъ!
-- А ты славно чихнулъ!
-- Оге, Беппо! не съѣлъ каштаны?
-- Эге, вотъ они!
Эти толки и крики сливались въ одинъ неясный и неудержимый шумъ. Но вотъ началось второе дѣйствіе, и въ театрѣ снова настала тишина,-- тишина необычайная въ театрѣ, гдѣ присутствуютъ итальянцы. Наконецъ, настала минута, когда водевильная путаница должна была перейти въ площадное, балаганное кривлянье съ паденіями героевъ пьесы на полъ, съ взаимными оплеухами актеровъ. Едва успѣла раздаться первая пощечина, какъ въ партерѣ раздался свистокъ.
-- Вонъ французовъ! Не нужно французовъ!-- послышалось въ ту же минуту со всѣхъ концовъ театра.
-- Да здравствуетъ Франція!-- грянулъ чей-то голосъ.
-- Да здравствуетъ Италія! Да здравствуетъ нашъ Гарибальди!-- грянулъ отвѣтъ.
-- Къ намъ, Джузеппино! Вонъ французовъ!
Въ партерѣ началось смятеніе, изъ райка полетѣла на сцену горсть жареныхъ каштановъ. Я поднялъ голову наверхъ и увидалъ черномазаго Беппо, высунувшагося за барьеръ и махавшаго изодранной шапкой съ крикомъ:
-- Да здравствуетъ Италія!
-- На сцену!-- крикнулъ кто-то внизу.
-- Гони ихъ!
Толпа ринулась какъ потокъ, прорвавшій плотину, на сцену,-- партеръ опустѣлъ въ минуту. Я прижался къ стѣнѣ и видѣлъ, какъ толпа разбрасывала на сценѣ все попадавшееся ей подъ руку и дралась съ приверженцами присоединенія Ниццы къ Франціи. Въ эту минуту мнѣ ясно послышался прерывистый голосъ, говорившій по-русски:
-- Да кричите же, докторъ: да здравствуетъ Италія! Вы настоящій тюлень!
-- Вы знаете, что мнѣ вредны волненія послѣ обѣда,-- юмористическимъ тономъ отвѣчалъ другой голосъ.
-- Вредно, вредно! Ходячее брюхо!-- сердито возразилъ первый голосъ и началъ кричать:-- Да здравствуетъ Италія!
Я отыскалъ глазами собесѣдниковъ и узналъ въ нихъ болѣзненнаго юношу и толстяка. Юноша уже готовился бѣжать на сцену, гдѣ происходила свалка.
-- Куда вы! куда вы! Васъ задавятъ!-- кричалъ толстякъ, удерживая его.-- Пойдемте домой.
-- Домой?-- нервно и желчно воскликнулъ юноша.-- Тутъ надо воодушевлять, поддерживать, а вы зовете домой! Стыдитесь!
Онъ вырвался изъ рукъ толстяка и черезъ минуту былъ уже на сценѣ. Онъ весь сіялъ: его глаза и щеки горѣли огнемъ, его густые, курчавые волосы были откинуты назадъ, его голосъ звучалъ громче всѣхъ голосовъ.
-- Солдаты! Полиція!-- вдругъ крикнулъ кто-то.
-- Гасите огни!-- раздался крикъ толпы.
Черезъ минуту въ зрительной залѣ воцарилась полнѣйшая тьма.
-- Князь, князь, гдѣ вы!-- слышалъ я голосъ толстяка, и въ тонѣ этого голоса уже слышался испугъ.-- Вѣдь вотъ я говорилъ, что это до добра не доведетъ. Чортъ знаетъ, и самъ не будетъ всю ночь спать, и мнѣ придется съ нимъ остаться безѣ сна. Нѣтъ, это надо кончить. Этакая жизнь просто убьетъ меня,-- ворчалъ толстякъ, спотыкаясь впотьмахъ о скамьи и ощупью отыскивая выходъ.
-- Да здравствуетъ Италія!-- гдѣ-то далеко пронесся молодой голосъ, въ которомъ легко было узнать голосъ рускаго юноши.
-- Шальной, право, шальной!-- пробормоталъ толстякъ.-- И гдѣ я его теперь отыщу? Чортъ знаетъ, куда забрался, точно съ того свѣта кричитъ...
Въ эту минуту кто-то схватилъ его за руку, и я услышалъ сухой приказъ:
-- Задержите этого человѣка!
-- Этого только недоставало!-- плачевнымъ тономъ воскликнулъ толстякъ.-- Въ кутузкѣ еще заставятъ провести ночь на голыхъ доскахъ. Не ожидалъ!
И онъ началъ торопливо что-то объяснять на ломаномъ французскомъ языкѣ задержавшимъ его полицейскимъ.
-- Доктиръ... докторъ Симоненко... Пти рюсь... пти рюсь!-- раздавался его молящій голосъ, и мнѣ даже показалась, что онъ плачетъ.
Довольно долго не выходила у меня изъ головы сцена въ театрѣ. Образъ болѣзненнаго и нервнаго юноши съ его подвижными и торопливыми движеніями и эта заплывшая жиромъ, комическая фигура доктора носились передъ моими глазами. Не такимъ я представлялъ себѣ Антона Грачова, не такимъ воображалъ доктора Симоненко.
Доктора Симоненко я зналъ еще тогда, когда онъ кончилъ курсъ въ медико-хирургической академіи и былъ рекомендованъ мною барону фонъ-Тифензее. Тогда это былъ худощавый бѣднякъ, плохо кормившійся и очень комично вздыхавшій, когда ему приходилось идти мимо какого-нибудь ресторана.
-- Я вѣдь гастрономомъ созданъ. Взгляните на мой ротъ -- и вы поймете, что я созданъ только для ѣды,-- комично замѣчалъ онъ, показывая свою, дѣйствительно огромную пасть.
Мы смѣялись, потому что этотъ гастрономъ питался въ то время не лучше насъ. Теперь, повидимому, онъ попалъ на свой настоящій путь. "Но гдѣ же я встрѣчалъ его въ послѣднее время?" думалось мнѣ, такъ какъ эта толстая фигура, нисколько не напоминавшая прежняго Симоненко, была мнѣ знакома. Наконецъ, я вспомнилъ, что я видѣлъ его здѣсь раза два выходящимъ изъ кафе.
Меня опять заинтересовалъ вопросъ о визитѣ къ Грачовымъ, о возобновленіи знакомства съ Симоненко; но текущія событія настолько поглощали мое вниманіе, что я откладывалъ визитъ къ нимъ со дня на день. Въ городѣ происходилъ цѣлый рядъ демонстрацій, за которыми я, конечно, слѣдилъ съ напряженнымъ вниманіемъ..
Нѣкоторыя изъ этихъ демонстрацій имѣли чисто-комическій характеръ, другія оканчивались довольно грустно. Если театральная свалка окончилась безъ всякихъ послѣдствій, то сцена съ однимъ изъ французскихъ агентовъ, подкупавшихъ народъ, прошла далеко не такъ благополучно. Агента схватили на улицѣ, притащили въ старому мосту и сбросили въ потокъ. Кто знаетъ этотъ потокъ, раздѣляющій Ниццу на двѣ части, тотъ пойметъ, что паденіе въ потокъ не представляетъ никакой опасности въ зимнее время и можетъ окончиться развѣ только ушибомъ о сухое каменистое дно. Но совсѣмъ не такъ легко можно отдѣлаться, упавъ въ этотъ потокъ весною, когда съ горъ сбѣгаютъ снѣга, и потокъ, едва струящійся въ зимнее время, превращается теперь въ настоящую рѣку, быстро несущую свои мутныя, желтоватыя воды. Несчастному французскому агенту пришлось совершить путешествіе по рѣкѣ именно въ такое время таянія горныхъ снѣговъ, и не знаю уже, какимъ чудомъ ему удалось освободиться изъ волнъ прежде, чѣмъ онѣ донесли его до моря.
Насталъ, наконецъ, и день всеобщей подачи голосовъ, когда весь этотъ волновавшійся народъ, при помощи ловкихъ интригъ, подалъ голосъ за Францію.