Книговод

О дарвинизме и научных мнениях, находящихся с ним в связи

Дарвин Чарльз


   

О ДАРВИНИЗМѢ И НАУЧНЫХЪ МНѢНІЯХЪ, НАХОДЯЩИХСЯ СЪ НИМЪ ВЪ СВЯЗИ.

(Окончаніе.)

(По Шлейдену.)

"Всѣ мы только члены великаго цѣлаго:
"Природа насъ создала великой родней".
Сенека, Письма, 93, 52.

   Изъ всѣхъ организмовъ на землѣ, одинъ человѣкъ представляетъ для естествоиспытателя ту сторону, которая въ другихъ животныхъ не имѣетъ даже отдаленнѣйшей аналогіи. Первоначально и непосредственно человѣкъ знакомится съ собою путемъ самопознанія, и свѣденія этого рода онъ можетъ сообщать другимъ посредствомъ извѣстныхъ тѣлесныхъ пріемовъ (языкъ, рѣчь), хотя всегда съ нѣкоторой неполнотою. "Языкъ данъ человѣку для того, чтобы скрывать отъ другихъ свои мысли", сказалъ Вольтеръ, и еще чаще -- могли бы мы прибавить -- человѣкъ прибѣгаетъ къ рѣчи, чтобы скрыть отсутствіе или скудость мыслей. Подобно всему, вытекающему для человѣка изъ опыта, познаніе это образуетъ совершенно отдѣльную область, такъ рѣзко несходную съ другими сторонами жизни, что въ самомъ началѣ нѣтъ никакой возможности привести то и другое въ общую связь. Тѣмъ не менѣе указываемая область требуетъ возможно полной и основательной обработки, которую и находимъ въ истинной философіи, построенной на строгоопытномъ (психологическомъ) основаніи.
   Съ другой стороны, человѣкъ, въ собирательномъ смыслѣ, видитъ себя явленіемъ внѣшняго, чувственнаго міра, членомъ въ цѣпи существующихъ на землѣ живыхъ тѣлъ. Въ этомъ отношеніи, онъ всецѣло подлежитъ естественно-научному изслѣдованію. Подобно всему, съ чѣмъ мы знакомимся путемъ внѣшняго опыта, онъ составляетъ часть природы, какъ цѣлаго, доступнаго чувственнымъ органамъ, міра. Смѣшеніе этихъ двухъ областей можетъ вести только въ безвыходной путаницѣ. Что сталось бы съ ученіемъ о теплотѣ и съ оптикою, если бы мы разсматривали свѣтъ и теплоту, только какъ побочные, подчиненные феномены въ астрономія, при описаніи солнца и звѣздъ, вмѣсто того, чтобы сдѣлать ихъ предметами самостоятельнаго и строго-отдѣльнаго изслѣдованія, безъ всякой связи съ другими явленіями. Въ естествознаніи уже съ давнихъ временъ пріурочилось постоянное методическое правило -- прежде всего разсматривать каждую группу однородныхъ явленій въ строго-изолированной замкнутости, и уже послѣ того, какъ онѣ развились до нѣкоторой полноты въ этой замкнутости -- искать ихъ связь съ другими явленіями; при давности такой методы нельзя не удивляться, какимъ образомъ естествоиспытатели послѣдняго времени могли совершенно выпустить изъ вида указываемое нами разграниченіе однородныхъ силъ, вслѣдствіе чего цѣлая, быть можетъ, важнѣйшая половина явленій была или совершенно изолирована, или же обсуждаема ненаучнымъ путемъ, безъ малѣйшаго вниманія къ характеру явленій. Довольно любопытно, что въ наше время, яри постановкѣ вопроса о человѣкѣ въ естественно-научнои смыслѣ, дѣятели науки произвели сущее вавилонское столпотвореніе и именно потому, что они игнорировали цѣлую половину вопроса, тогда какъ неспеціалисты, инстинктивно угадывая великое значеніе этой второй половины, ложно понимали и спутывали естественно-научную сторону задачи, потому что также смѣшивали вмѣстѣ обѣ стороны вопроса, не приведя сначала каждую изъ нихъ отдѣльно въ полную и сознательную ясность. Односторонность взгляда и смѣшеніе различныхъ точекъ зрѣнія имѣли здѣсь одинаково неблагопріятное дѣйствіе. Мы должны были развить это съ нѣкоторой обстоятельностью для того, чтобы высказать наше убѣжденіе, что мы считаемъ правильными и необходимыми оба эти пути къ познанію человѣка, такъ какъ двоякое положеніе человѣка къ изученію своей собственной природы вытекаетъ изъ самаго опыта, а всякое опытное основаніе требуетъ научнаго развитіи. Мы, разумѣется, вовсе не исключаемъ предварительно той мысли, что оба пути взаимно соприкасаются между собою, но теперь мы должны исключительно слѣдовать каждымъ путемъ отдѣльно, не обращая никакого вниканія на другой путь и, руководясь твердымъ убѣжденіемъ, что истины, открытыя въ томъ и другомъ направленіи, никогда не могутъ находиться во взаимномъ противорѣчіи, какъ только изслѣдованіе по тому и другому пути будетъ проведено такъ далеко, что можно приступить къ сравненію результатовъ. Въ нашихъ настоящихъ изысканіяхъ, мы будемъ пѣть дѣло съ человѣкомъ, исключительно какъ съ членомъ въ ряду живыхъ, существъ на землѣ, какимъ онъ намъ представляется путемъ внѣшняго опыта. Эту точку зрѣнія довольно наглядно характеризуетъ Гэкель ("Естественная исторія мірозданіи"), требующій отъ читателя, чтобы онъ вообразилъ себя жителемъ какой-нибудь другой планеты, напримѣръ Марса, предпринявшимъ ученое путешествіе на землѣ съ цѣлію изслѣдованія земныхъ организмовъ, предварительно запасшись основательнымъ естественно-научнымъ образованіемъ. Въ глазахъ такого путешественника человѣкъ важенъ только, какъ предметъ научнаго изысканія,-- до всего же прочаго ему нѣтъ никакого дѣла. Онъ не понимаетъ никакого человѣческаго языка, который имѣетъ для него тоже значеніе, что пѣніе птицъ, блеяніе овцы, львиный ревъ,-- и потому онъ ровно ничего не знаетъ изъ того, что выдумали или сочинили о себѣ сами люди. Само собою разумѣется, что при такомъ взглядѣ на предметъ, очень многое покажется далеко не въ томъ свѣтѣ, чѣмъ какъ представляетъ себѣ большинство людей. "Если бы планъ вселенной могъ быть нарисованъ на солнцѣ художникомъ, а не всѣмъ человѣчествомъ, то очевидно, что человѣкъ въ системѣ мірозданія далеко не игралъ бы такой важной роли, какую онъ рисуетъ для себя своею прислужливой кистью" (Грове, "Взаимодѣйствіе физическихъ силъ").
   Итакъ, становясь на указанную точку зрѣнія, ни видимъ человѣка, какъ одно изъ существующихъ на землѣ животныхъ. Не трудно замѣтить для насъ, что онъ принадлежитъ къ позвоночнымъ животнымъ и между ними ближе всего подходитъ къ обезьянамъ, и именно къ антропоидамъ (человѣкообразнымъ об.). Задавшись вопросомъ о его происхожденіи, мы неизбѣжно должна заключить о его родствѣ съ человѣкообразными обезьянами; но этимъ еще далеко не рѣшается вопросъ, какимъ образомъ ни должны представлять себѣ указываемое родство. Когда Дарвиновъ завомъ сдѣлался извѣстнымъ въ массѣ публики, нашлось немало горячихъ послѣдователей, которые, опираясь на недостаточныя свѣденія, съ безцеремонной смѣлостью объявили, будто человѣкъ просто и непосредственно происходитъ отъ обезьянъ, будто онъ только болѣе развитый орангъ-утангъ, шимпанзе или горилла. Но этой безсодержательной болтовнѣ, разумѣется, не поддакнулъ ни одинъ здравомыслящій, основательно подготовленный спеціалистъ естествознанія. Напротивъ, всѣ серьезные дѣятели науки, прилагая къ человѣку результаты дарвиновыхъ доктринъ, объявили и доказали, что человѣкъ не можетъ происходить пряно ни отъ одной изъ извѣстныхъ до сихъ поръ и сходныхъ съ нимъ породъ обезьянъ. Чтобы еще правильнѣе освѣтить условія задачи, мы должны нѣсколько болѣе углубиться въ этотъ предметъ и сдѣлать болѣе внимательный обзоръ всей группы обезьянъ. Начиняемъ съ такъ называемыхъ полуобезьянъ, представитель которыхъ -- маки наиболѣе извѣстенъ въ звѣринцахъ и зоологическихъ садахъ. При постепенномъ преобразованіи низшихъ илекопитающихъ животныхъ въ высшія, развилась вѣроятно очень обширная переходная группа, изъ которой до нашего времени сохранились только немногіе члены, составляющіе разрядъ полуобезьянъ. Всѣ они живутъ въ южной Азіи и на противулежащихъ островахъ. Эти животныя составляютъ переходы къ группамъ высшихъ млекопитающихъ. Такъ сюда принадлежатъ мадагаскарскій ай-ай (Chiromys), какъ родоначальникъ грызуновъ (напр. бобра) и толстокожихъ (напр. слома), далѣе мы встрѣчаемъ здѣсь длинноногихъ обезьянъ (напр. ушастую об.), отъ которыхъ произошли насѣкомоядныя животныя (напр. ежъ и землеройка) и наконецъ коротконогихъ об. (напр. маки и лори), которыя преобразовались въ настоящихъ обезьянъ. У названныхъ животныхъ коготь постепенно переходитъ въ ноготь, такъ что у маки только указательные пальцы заднихъ конечностей имѣютъ когти, тогда какъ прочіе пальцы покрыты плоскими, сверху приросшими когтями. самую низшую группу обезьянъ, водящуюся только въ южной Америкѣ, составляютъ обезьяны съ когтями, а изъ нихъ намъ наиболѣе извѣстны маленькія красивыя породы игрунокъ или унстити. Они представляютъ болѣе отсталое развитіе въ томъ отношеніи, что у нихъ только большіе пальцы заднихъ конечностей имѣютъ настоящіе ногти. Къ этимъ обезьянамъ съ когтями примыкаютъ прочія породы, распадающіяся на два большіе отдѣла, характеризуемые строеніемъ носа. Низшій отдѣлъ -- широконосыя -- принадлежатъ исключительно Новому свѣту. У этихъ обезьянъ носовая перегородка впереди очень широка, и оттого ноздри направлены въ стороны; кромѣ того обезьяны эти имѣютъ такъ называемой цѣпкій хвостъ. Въ звѣринцахъ и зоологическихъ садахъ группа эта представляется цѣпкохвостой обезьяной Новаго свѣта (Klammer или Kletteraffe). Высшій разрядъ этихъ животныхъ составляютъ узконосыя обезьяна, исключительно принадлежащія Старому свѣту. У нихъ носовая перегородка тоньше и потому ноздри обращены впередъ и даже внизъ. Въ нихъ мы также явственно замѣчаемъ высшее развитіе, по которому ихъ раздѣляютъ на павіановъ (съ мордой, похожей на собачью) и на человѣкообразныхъ обезьянъ. Первыя имѣютъ болѣе вытянутую, звѣриную голову, тогда какъ ихъ конечности короче и болѣе сходны, по своему образованію, съ ногами. Сюда принадлежатъ морскія кошки и павіаны. У человѣкообразныхъ обезьянъ, составляющихъ высшую группу, черепъ выпуклый, защечныхъ сумокъ никогда не бываетъ, хвоста также нѣтъ, длинныя переднія конечности служатъ руками. Къ нимъ принадлежатъ гибоннъ или длиннорукая обезьяна и орангъ-утангъ, водящіеся оба въ Азія, далѣе шимпанзе и горилла, живущія въ западной Африкѣ. Къ этимъ четыремъ породамъ примыкаетъ человѣкъ, какъ къ наиболѣе близкимъ къ нему родственнымъ животнымъ, такъ какъ по всѣмъ характеристическимъ признакамъ, они несравненно ближе подходятъ къ человѣку, чѣмъ даже къ обезьянамъ низшихъ группъ. Кто видѣлъ въ антропологическомъ музеѣ Цеймера портреты новоголландца и жителя Вандименовой земли, въ естественную величину, а также изображенія гориллы -- самца и самки -- и сравнивалъ съ этимъ животнымъ въ особенности туземца Вандименовой земли,-- тотъ не могъ не замѣтить поразительнаго физіогномическаго сходства между низшими человѣческими расами и наиболѣе развитою обезьяною. Сходство это, характеризуемое преимущественно совершеннымъ отсутствіемъ носового гребня и горизонтальнымъ положеніемъ ноздрей, производитъ даже очень непріятное впечатлѣніе на наблюдателя, который уже не можетъ допустить ни малѣйшаго сомнѣнія въ родствѣ человѣка съ обезьяной, тогда какъ подобная идея представлялась ему чудовищно-смѣшною, когда онъ мысленно сопоставлялъ Гете, въ пору его блестящаго развитія, съ синещокимъ мандрилломъ. Но затѣять онъ не можетъ не согласиться, что разстояніе между Гете и аборигеномъ Ваидименовой земли несравненно значительнѣе, чѣмъ между этимъ дикаремъ и гориллою, или что между человѣкомъ и человѣкомъ проведено болѣе рѣзкое физіогномическое различіе, чѣмъ между человѣкомъ и обезьяною. И однако, какъ замѣчено выше, человѣка все-таки нелѣпо прямо производить отъ обезьяны. Точныя анатомическія изслѣдованія показали, что обыкновенно принимаемое различіе, по которому обезьяны относятся къ четырерукимъ животнымъ, а человѣкъ къ разряду двурукихъ, не имѣетъ достаточнаго основанія (Гексли), такъ какъ заднія плюсны обезьянъ, вслѣдствіе значительной подвижности большихъ пальцевъ, только по внѣшности представляются руками, и при томъ особенность эта встрѣчается у многихъ людей, даже у цѣлыхъ племенъ en masse, вслѣдствіе постояннаго навыка и наслѣдственной передачи. Различіе между рукою и ногой обусловливается главнѣйшимъ образомъ чрезвычайно несходнымъ расположеніемъ костей въ запястьѣ руки и плюснѣ ноги и, кромѣ того, нога снабжена тремя особенными мускулами, которыхъ въ рукѣ нѣтъ вовсе. Въ обоихъ этихъ отношеніяхъ обезьяны -- въ особенности высшихъ группъ, какъ горилла -- представляютъ совершенно одинаковое съ человѣкомъ строеніе. Да и по всѣмъ другимъ признакамъ, напр. по строенію черепа и глаза, по относительной длинѣ членовъ и т. д., обезьяны высшихъ разрядовъ гораздо рѣзче отличаются отъ низшихъ обезьянъ, чѣмъ отъ человѣка. Здѣсь хе не безъ интереса будетъ указать на два другія замѣчанія, повидимому, какъ нельзя лучше подтверждающія родство человѣка съ обезьяною. Ларте обращаетъ вниманіе на то обстоятельство, что одна изъ ископаемыхъ обезьянъ (Dryopitbecus Fontani) по строенію зубовъ занимаетъ среднюю ступень между нынѣ живущими обезьянами и человѣкомъ; далѣе Прунеръ-Бей нашелъ, что въ двухъ женскихъ австралійскихъ черепахъ, первый большой коренной зубъ былъ менѣе второго, что установляетъ рѣшительное сходство съ строеніемъ зубовъ у обезьянъ. И несмотря на все это, человѣка никакъ нельзя производить отъ обезьяны, такъ какъ сходственныя черты, сближающія это животное съ человѣкомъ, распредѣлены между антропоидными обезьянами очень неравномѣрно. Даже широконосыя (напр. Crysothrix), по строенію черепа, представляютъ большее сходство съ человѣкомъ, чѣмъ обезьяны высшихъ группъ. Но у орангъ-утанга человѣкоподобіе характеризуется расположеніемъ головного мозга, у шимпанзе -- строеніемъ черепа, у гориллы -- строеніемъ конечностей. Съ другой стороны, сходственные признаки, приближающіе человѣка къ обезьянѣ, надѣлены неодинаково между различными человѣческими расами. Напр., по относительныхъ размѣрамъ плечевой кости и предплечья наибольшее сходство съ обезьяною замѣчается въ негрѣ, тогда какъ, наоборотъ, европеецъ ближе подходитъ къ обезьянѣ по сравнительной длинѣ верхнихъ и нижнихъ конечностей, плечевой и бедряной костей (Вейсбахъ, Брока). Такимъ образомъ мы приходимъ къ тому предположенію, что изъ члена полуобезьяны образовалась, быть можетъ, такая форма, которая, при дальнѣйшемъ развитіи въ потомкахъ, образовала съ одной стороны, типъ обезьяны, съ другой -- возвысилась до человѣческой формы. Какова именно была та форма, которая служила общею точкой отправленія для обезьяны и человѣка -- мы, разумѣется, этого еще не знаемъ и должны выжидать болѣе благопріятныхъ моментовъ, которые могутъ расширить наши палеонтологическія свѣденія такими богатыми находками, какія были сдѣланы въ Греціи близъ Пякерми, или привести насъ къ вѣрнымъ заключеніямъ о первобытной формѣ другими физіологическими или анатомическими открытіями. Въ послѣднемъ направленіи довольно остроумную попытку къ расширенію нашихъ свѣденій употребилъ Карлъ Фогтъ, и мы считаемъ небезполезнымъ нѣсколько яснѣе представить, какъ отнесся этотъ ученый къ указываемому вопросу.
   Между несчастными уродцами, которыхъ обыкновенно обозначаютъ названіями кретиновъ, сфексовъ и т. д., встрѣчается одна группа, до сихъ поръ еще необслѣдованная въ строго-научномъ смыслѣ, куда отнесены ненормально сформированныя человѣческія существа, въ отличіе отъ другихъ, называемыя малоголовыми (микроцефалами). Въ видѣ примѣра мы напомнимъ только о двухъ такъ называемыхъ "ацтекахъ которыхъ выставляли на показъ во всѣхъ сколько нибудь значительныхъ мѣстахъ. На эту группу Карлъ Фогтъ обратилъ особенное вниманіе, собралъ весь матеріалъ, какой только могъ найтись, и подвергъ его возможно тщательному изслѣдованію. Результатъ его многолѣтнихъ трудовъ заключался въ слѣдующемъ {Archiv für Anthropologie, 1867, Il 129--284, съ 26 таблицами.}. Малоголовые составляютъ совершенно особую, самостоятельную форму, въ которой причины уродливаго образованія, особенно черепа и головного мозга, никакимъ образомъ не поддаются наблюденію и вовсе не заключаются въ предшествовавшихъ воспалительныхъ процессахъ и ихъ послѣдствіяхъ, какъ это бываетъ при другихъ явленіяхъ тѣлесной уродливости! Ненормальное образованіе здѣсь заключается въ томъ, что основаніе черепа представляетъ совершенно человѣческій типъ, тогда какъ верхнія части, по своему развитію, сходны съ соотвѣтствующими частями у животныхъ, въ особенности обезьянъ. Въ проявленіяхъ разумнаго сознанія, эти существа стоятъ гораздо выше упавшихъ до скотской безсмысленности кретиновъ, но все-таки неизмѣримо ниже настоящихъ людей,-- такъ сказать на одномъ уровнѣ съ несвирѣпою, способною къ дрессировкѣ обезьяною. Сходство малоголовыхъ съ животными, Фогтъ замѣтилъ преимущественно въ той особенности строенія, что у тѣхъ промежутокъ въ сторонѣ большого мозга, такъ называемая сильвіева борозда, наполняется не развитіемъ передней мозговой лопасти, какъ у человѣка, но чрезъ распространеніе средней лопасти мозга, какъ это замѣчается въ животномъ. Вслѣдствіе этого сильвіева борозда у человѣка принимаетъ форму латинской буквы Y, тогда какъ у животнаго ея очертаніе сходно съ буквою V. Вдаваться въ дальнѣйшія частности мы считаемъ мало интереснымъ для большинства нашихъ читателей, не вооруженныхъ спеціальной анатомической подготовкой. Къ сожалѣнію, Фогтъ располагалъ крайне-недостаточнымъ матеріаломъ, и такъ какъ въ его распоряженіи не было никакихъ череповъ малоголовыхъ, то о строеніи мозга онъ долженъ былъ судить только по гипсовымъ оттискамъ черенной полости, при чемъ многое было неясно и допускало серьезныя сомнѣнія и возраженія. Вскорѣ затѣмъ д-ръ Зандеръ въ Берлинѣ опубликовалъ своя наблюденія надъ сохранявшимся въ спиртѣ, втеченіи 25-ти лѣтъ, мозгомъ одного микроцефала -- Фридриха Зона, о которомъ Фогтъ также не забылъ въ своихъ изысканіяхъ {Въ "Архивѣ психіатріи" Гризингера, также и въ отдѣльномъ оттискѣ.}. При этомъ мы встрѣчаемся съ слѣдующимъ завѣреніемъ Зандера: "какъ мало можно полагаться на измѣренія, доставляемыя слѣпками черепа -- это доказываетъ Х-я фигура у Фогта (Фридрихъ Зонъ), гдѣ онъ обозначаетъ буквою Д часть мозжечка, какъ заднюю лопасть большого мозга". Такое завѣреніе неизбѣжно должно было остановить наше вниманіе, но вмѣсто того, чтобы поддакивать ему съ безтолковой сговорчивостью, какъ это случается сплошь и рядомъ, мы захотѣли нѣсколько ближе вникнуть въ сущность дѣла. Если оттушеванные рисунки головного мозга, сдѣланные Зандеромъ, наложить на изображенія черепного слѣпка, произведеннаго Фогтомъ, то они взаимно совпадутъ другъ съ другомъ съ такою точностью, какой только можно ожидать отъ рисунковъ, сдѣланныхъ вольной рукою двухъ различныхъ авторовъ, въ особенности если принять въ соображеніе, что мозгъ, пролежавъ двадцать пять лѣтъ въ спиртѣ, долженъ былъ сильно сморщиться и осѣсть внизъ, почему задняя лопасть большого мозга совершенно покрываетъ то мѣсто, которое у Фогта означено буквою Д. Но внутри черепа, а также и на его слѣпкѣ, линія такъ называемаго мозгового шатра -- сухожильной перегородки между большимъ и малымъ мозгомъ -- такъ явственно разграничиваетъ эти двѣ области, что даже мало знакомый съ анатоміей едва ли можетъ здѣсь впасть въ ошибку. Если же рисунокъ, сдѣланнаго Фогтомъ слѣпка мозга, наложить на чертежъ черепа въ профилѣ, то сейчасъ же будетъ ясно, что граница между большимъ и малымъ мозгомъ проведена. Фогтомъ совершенно правильно, тогда какъ если часть д., какъ этого хочетъ Зандеръ, отнести къ мозжечку, то искомая граница совершенно совпадала бы съ затылочнымъ швомъ, что представляется совершенной анатомической нелѣпостью. Однимъ словомъ, возраженіе Зандера такъ ребячески-наивно, что не только не можетъ повредить такому ученому дѣятелю, какъ Фогтъ, но скорѣе возбуждаетъ недовѣріе къ правильности и осмотрительности изысканій самого Зандера. Мы считали своей обязанностью нѣсколько обстоятельнѣе изложить это дѣло также для неспеціалистовъ, такъ какъ подобныя, дерзко брошенныя на вѣтеръ возраженія, зачастую повторяются безъ всякой критики и охотно пускаются въ ходъ неспеціалистами и полу-невѣждами, чтобы какъ нибудь отдѣлаться отъ неудобнаго для нихъ авторитета Фогта.
   Съ другой стороны, нельзя не видѣть, что до сихъ поръ лучшее, даже классическое изслѣдованіе Фогта о микроцефалахъ еще далеко не имѣетъ той законченности, которая придавала бы ему значеніе положительной доктрины."Достиженіе этой цѣли въ наше время замедляется недостаткомъ совершенно удовлетворительнаго матеріяла, невозможностью провести до конца многія изъ необходимыхъ при этомъ изысканій. Такимъ образомъ несомнѣнно, что различіе въ формѣ сильвіевой борозды, хотя и замѣчается у многихъ микроцефаловъ, но у другихъ не можетъ быть указано (группу эту слѣдуетъ, быть можетъ, разсматривать въ еще болѣе тѣсныхъ границахъ), и далѣе, что признакъ этотъ, подобно всякимъ другимъ образованіямъ формъ, допускаетъ различныя степени и переходы. Но главная и постоянная характеристическая примѣта заключается въ томъ, что нижнія части черепа и мозга устроены у микроцефаловъ также, какъ у другихъ людей, тогда какъ верхнія части развиты, какъ у обезьянъ, и вся порода рѣшительно приближается къ типу этихъ животныхъ, почему народъ довольно мѣтко и вѣрно прозвалъ такихъ уродцевъ -- обезьянами-людьми.
   Какимъ же образомъ Фогтъ прилагаетъ эти характеристическія явленія къ вопросу о происхожденіи человѣка? Прежде всего онъ занимается причинами, производящими на свѣтъ микроцефаловъ. Во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда изслѣдованіе Фогта могло быть болѣе обстоятельнымъ, былъ подмѣченъ тотъ замѣчательный фактъ, что микроцефалы рождались отъ совершенно здоровыхъ родителей, часто рядомъ съ совершенно здоровыми братьями и сестрами, что въ ихъ внѣшнихъ условіяхъ не было ничего такого, чтобы могло дѣйствовать вредно на ихъ развитіе, что здѣсь нельзя было открыть ни малѣйшихъ слѣдовъ воспалительныхъ процессовъ, скопленія воды и т. д., какъ это бываетъ при другихъ уродливостяхъ черепа, -- наконецъ, что такіе уродцы были совершенно здоровы во всѣхъ своихъ тѣлесныхъ отправленіяхъ и способны ко всѣмъ нормальнымъ процессамъ жизни. Такъ какъ этимъ путемъ нельзя было открыть никакой другой причины указаннаго уродливаго образованія, то причину эту Фогтъ сталъ искать въ томъ явленіи, на которое въ послѣднее время было обращено особенное вниманіе и которое обѣщаетъ пріобрѣсти огромную важность для объясненія ненормальныхъ формъ и для изученія поразительныхъ сочетаній формъ втеченіи значительныхъ періодовъ развитія. Явленіе это называютъ атавизмомъ или воспроизведеніемъ предковъ. Многіе изъ нашихъ читателей неоднократно могли сдѣлать въ своей жизни то наблюденіе, что дитя не имѣетъ ни малѣйшаго сходства ни съ родителями, ни съ дѣдами, но что случайно сохраненный портретъ прадѣда, изъ времени его дѣтства, представляетъ совершенно такія черты, какъ если бы онъ недавно былъ срисованъ съ правнука. Замѣчаніе это уже очень не ново и было сдѣлано даже еще Аристотелемъ, который, въ видѣ примѣра, указываетъ на замѣчательный случай, когда отъ брака негра и гречанки изъ Элиды дочь родилась бѣлою, тогда какъ сынъ ея опять былъ негръ {Аристотель, О размноженіи и развитіи животныхъ, кн. I, гл. 18.}. Извѣстно, что нѣкоторыя болѣзни, напр. сумасшествіе, склонность къ самоубійству, глухонѣмое состояніе, въ семействахъ передаются по наслѣдству, но очень часто минуютъ одно или два поколѣнія (Люи, "Des maladies héréditaires" "Medical Times", 1863). При наслѣдственности глухонѣмого состоянія указываютъ на одинъ случай, при которомъ болѣзнь обошла четыре поколѣнія, но затѣмъ сразу появилась въ семи дѣтяхъ отъ однихъ и тѣхъ же родителей {Medical Times, 1863.}. Сюда можно присоединить и тотъ фактъ, что дѣти-подкидыши готтентотовъ, найденныя европейцами и воспитанныя ими въ христіанской религіи, придя въ возрастъ, немедленно убѣгали къ своему дикому народу. Наслѣдственныя болѣзни, напр. сумасшествіе, также наступаютъ уже послѣ періода совершеннаго здоровья, на какомъ нибудь строго-опредѣленномъ году жизни. Весь этотъ феноменъ можно объяснить только тѣмъ, что въ тѣлѣ присутствуютъ постоянныя условія для извѣстнаго развитія, но что въ дѣйствіе они вступаютъ не сразу, а только силою внѣшнихъ вліяній или вслѣдствіе постепенно-измѣнившихся препятствій. Сравненіе съ будильникомъ можетъ довольно наглядно представить указываемое явленіе: поднятый будильникъ удерживается пружиною на своемъ мѣстѣ и уже тогда соскакиваетъ, когда препятствіе снято внѣшнимъ усиліемъ или уничтожается вмѣстѣ съ ходомъ часовъ. Правда, въ настоящее время мы можемъ въ очень рѣдкихъ случаяхъ указать на условія этого особеннаго развитія въ организмѣ, путемъ анатоміи, физіологіи и химіи, и еще рѣже имѣемъ возможность подмѣтить внѣшнія вліянія и внутреннія препятствія, которыя выводятъ условія эти изъ спокойнаго состоянія и позволяютъ имъ вступить въ дѣйствіе; но самый фактъ этотъ не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Отдѣльные факты, въ которыхъ выражается указываемое явленіе, можно раздѣлить на двѣ группы -- на правильный или естественный атавизмъ и неправильный или случайный. Послѣдній, само собою разумѣется, также вполнѣ сообразуется съ законами природы, и мы должны назвать его случайнымъ только вслѣдствіе недостаточнаго наблюденія его періодическихъ или въ какомъ нибудь иномъ смыслѣ правильно организованныхъ проявленій. Сюда принадлежатъ всѣ, указанные выше въ видѣ примѣровъ, случаи. Но мы можемъ указать здѣсь и на нѣкоторыя другія явленія, довольно важныя для нашей цѣли, такъ какъ здѣсь повтореніе прежнихъ формъ простирается далеко за періодъ современнаго образованія земли.
   Случаи этого рода въ особенности замѣчаются въ лошадиной группѣ. Еще Дарвинъ замѣтилъ, что никому не удивительно, если дитя похоже не на родителей, а на дѣдовъ или прадѣдовъ, хотя это также замѣчательно, какъ если бы черты предка были повторены въ десятомъ или сотомъ поколѣніи. Одни изъ этихъ примѣтъ, быть можетъ, замѣчаются чаще, другія рѣже; но, въ сущности, нѣтъ никакихъ основаній считать однѣ изъ нихъ поразительнѣе и необычайнѣе другихъ. Такъ, изъ сѣмянъ давнымъ-давно разводимаго въ цвѣтникахъ троицына цвѣта (pensée) часто выходятъ формы, по цвѣту и листьямъ, сходныя съ дикорастущимъ видомъ того же названія. Такъ, въ безрогой породѣ скота изъ Галловея и Суффолька иногда рождаются рогатые телята, хотя порода Эта разводится уже втеченіи 150 лѣтъ. Отъ прирученныхъ ословъ нерѣдко происходятъ ослята, у которыхъ ноги совершенно также испещрены полосами, какъ у дикой первоначальной формы въ Абиссиніи. Но всего интереснѣе слѣдующій фактъ. Подобно большей части млекопитающихъ, лошадь, въ зачаточномъ состояніи, имѣетъ основныя формы къ образованію пяти пальцевъ; изъ нихъ въ развитіи останавливаются сначала крайніе, затѣмъ средніе, такъ что животное родится, наконецъ, только съ однимъ -- самымъ среднимъ -- пальцемъ на каждой ногѣ. Но у гиппаріона -- животнаго лошадиной породы изъ терціарнаго времени -- не развивались только оба крайніе пальца, такъ что животное рождалось съ однимъ вполнѣ образовавшимся и двумя менѣе развитыми копытами. Это же иногда бываетъ и между нашими лошадьми, въ видѣ исключенія (Гурльтъ), и такимъ образомъ здѣсь повторяется признакъ предка изъ глубоко-древней эпохи въ образованіи земли. Наконецъ, сюда мы можемъ присоединить явленіе, замѣчаемое иногда у человѣка. Грудная кость иногда снабжена добавочными костями (oesa suprasternalia), соотвѣтствующими тѣмъ особеннымъ частямъ млекопитающихъ животныхъ, которыхъ нѣтъ даже у обезьянъ, такъ что, слѣдовательно, человѣкъ чрезъ это показываетъ родственную связь съ животными, стоящими даже ниже группы обезьянъ (Гегенбауръ).
   Правильный атавизмъ, къ которому мы теперь переходимъ, также распадается на два класса явленій. Къ первому принадлежатъ тѣ случаи, въ которыхъ потомки хотя и воспроизводятъ предшествующія формы, имѣвшія постоянный характеръ, но формы эти уже представляются намъ временными; такъ, современная наша лошадь имѣетъ свойственные ей постоянные зубы, но ея молочные зубы сходны съ постоянными зубами ископаемой лошади (Equus fossilis), а молочные зубы этого животнаго сходны, въ свою очередь, съ постоянными зубами еще болѣе древняго гиппаріона (Рютимейеръ). Подобное чередованіе происходить во многихъ зачаточныхъ формахъ. Второй классъ образуютъ тѣ явленія, которыя мы обыкновенно называемъ смѣною поколѣній; напримѣръ, изъ яичекъ извѣстныхъ медузъ выходятъ инфозоріи, которыя, прикрѣпляясь неподвижно къ мѣсту, превращаются въ полипы, изъ полиповъ образуются почки, выдѣляющіяся наружу и опять. свободно плавающія, въ видѣ медузъ..Наконецъ, мы выставимъ еще одинъ примѣръ того, чрезъ какой длинный рядъ поколѣній можетъ сохраняться способность къ извѣстнымъ образованіямъ, не пропадая совершенно безслѣдно. Травяныя вши (тли) осенью, послѣ совокупленія съ крылатыми самцами, кладутъ яички, изъ которыхъ весною развиваются безкрылыя самки. Но эти самки уже не кладутъ яичекъ, но производятъ живыхъ насѣкомыхъ (и именно санокъ), размножающихся почти такимъ же образомъ (безъ самцовъ), и это продолжается до 15-го поколѣнія; тогда вмѣстѣ съ самками рождаются опять крылатые самцы, насѣкомыя того и другого пода взаимно совокупляются и кладутъ на зиму яички. Между всѣми этими явленіями наибольшую важность для нашей настоящей задачи заключаютъ въ себѣ случаи правильнаго атавизма, такъ какъ сходные съ гиппаріономъ трехпалые жеребята служмъ рѣшительнымъ доказательствомъ того, что атавизмъ заходитъ въ прежніе геологическіе періоды, тогда какъ приведенный нами примѣръ грудной кости у человѣка позволяетъ и для нашей расы ожидать такихъ же явленій, тѣмъ болѣе, что атавизмъ -- какъ мы это видѣли -- не есть какое нибудь одиночное, оторванное явленіе, но крайній процессъ въ образованіи формъ, проходящій чрезъ всю органическую природу.
   Приводя все затронутое нами здѣсь слегка къ одному итогу, Фогтъ видитъ въ микроцефалахъ случай неправильнаго атавизма, возвращеніе къ тому типу, который въ предшествующій періодъ образованія земли, около конца секундарнаго времени, послужилъ точкой отправленія для двухъ послѣдующихъ формъ -- человѣка (можетъ быть со многими промежуточными ступенями) и обезьяны. Правильно ли это воззрѣніе -- покажутъ геогностическія открытія, которыя могутъ быть сдѣланы въ настоящемъ и будущемъ столѣтіи. Но нельзя не позабавиться тѣмъ нравственнымъ (по-истинѣ комическимъ) негодованіемъ, съ какимъ многіе убогіе умы отвергаютъ какъ это, такъ и всякое другое доказательство родства человѣка съ обезьяною. Но спрашивается, что же возвышеннѣе, согласнѣе съ достоинствомъ человѣка -- то убѣжденіе, что онъ своею собственною силою умѣлъ подняться до той высоты, на которой мы видимъ цивилизованныя націи, -- или, что онъ, по своей винѣ, спустился до дюжиннаго человѣческаго большинства или даже до совершенно скотскаго состоянія, въ которомъ мы застаемъ туземца Ваидименовой земли? Для всякаго, мало-мальски одареннаго здоровымъ человѣческимъ смысломъ и здоровымъ нравственнымъ чувствомъ, отвѣтъ не можетъ быть ни на одну минуту сомнителенъ.
   Благодаря Дарвину, вопросъ о происхожденіи человѣческаго рода отъ одной или отъ нѣсколькихъ паръ утратилъ въ наше время всякое значеніе. Разумѣется, уклоненіе отъ прежнихъ формъ къ новому человѣческому типу, должно было проявиться въ одной парѣ, само собою разумѣется также, что съ какой нибудь одной пары должно было начаться уклоненіе отъ общаго человѣческаго типа къ особеннымъ формамъ монголовъ, негровъ, бѣлыхъ и т. д. Были ли между этими конечными предѣлами среднія степени и сколько именно -- это составляетъ пока совершенно безцѣльный вопросъ, которымъ могутъ заниматься только одни глупцы, такъ какъ у насъ нѣтъ ни малѣйшихъ слѣдовъ того фактическаго основанія, на которомъ можно было бы строить рѣшеніе этой задачи. Положительнымъ неопровержимымъ фактомъ остается только то, что человѣкъ всегда -- насколько можетъ запомнить исторія -- существовалъ въ различныхъ типическихъ формахъ, но всякая попытка возвести эти формы къ общему единому началу, непремѣнно гдѣ нибудь да имѣвшему мѣсто, по дарвиновой теоріи должна быть проведена индуктивнымъ путемъ, чтобы удостоиться серьезнаго вниманія науки.
   Второй вопросъ, находящійся въ связи съ изслѣдованіями о происхожденіи человѣка, послѣ Дарвина, также перешелъ въ область празднаго любопытства, и можно только пожалѣть о той массѣ умственнаго труда и писчаго матеріала, какая была затрачена въ этомъ случаѣ, правда, по большей части, съ очень неблаговидными, эгоистическими побужденіями. Вопросъ заключается въ слѣдующемъ: "образуетъ ли человѣчество одинъ или многіе виды (species)?" Такъ какъ послѣ Дарвина мы должны дать отставку старому понятію о видахъ и уже объяснили его безсодержательность и непримѣнимость въ нашей первой статьѣ, то вопросъ этотъ теперь не заключаетъ для насъ ровно никакого смысла. Но онъ былъ поднятъ съ особенно яростнымъ шумомъ, и сѣвероамериканскіе консерваторы и рабовладѣльцы, поддерживаемые своимъ прислужливымъ духовенствомъ, трактовали о различіи человѣческихъ породъ въ томъ смыслѣ, что, по крайней мѣрѣ, негры должны образовать особый видъ, такъ какъ подобный взглядъ развязывалъ мудрствующимъ палачамъ руки на всякія самодурства и истязанія бѣднаго чернокожаго. Что и эта попытка защитить несостоятельную теорію оказалась безуспѣшною -- я показалъ это уже много лѣтъ тому назадъ, потому что вѣдь негодяй всегда остается негодяемъ передъ судомъ нравственности и разума -- мучитъ ли онъ бѣлаго или негра, лошадь или собаку. Но если мы даже согласимся принять старый догматъ о видахъ и захотимъ обсуждать дѣло съ естественно-научной точки зрѣнія, которая исключительно имѣетъ здѣсь право на наше вниманіе, -- то, на основаніи нашихъ настоящихъ свѣденій, должны будемъ причислить всѣхъ людей къ одному виду. Всѣ люди имѣютъ одинаковое образованіе тѣла, одни и тѣже тѣлесныя отправленія, которыми они отличаются отъ близко-сродныхъ животныхъ,-- всѣ обнаруживаютъ одинаковыя стороны высшей смышленности -- даръ слова, приготовленіе пищи на огнѣ, представленіе невидимаго, несуществующаго передъ глазами (религія въ обширномъ смыслѣ). Все это соединяетъ человѣчество въ одинъ видъ. Съ другой стороны, всѣ признаки, по которымъ опредѣляются различія между людьми, имѣютъ чисто внѣшній, случайный характеръ. Ни одинъ характеристическій признакъ и никакая комбинація многихъ примѣтъ не даютъ намъ существенныхъ различій, по которымъ мы могли бы разграничить члена одного вида отъ индивидуума другого. Всѣ признаки установляютъ только постепенные ряды измѣненій (какъ въ нашемъ примѣрѣ цвѣтныхъ бумажекъ, приведенномъ въ первой статьѣ). Правда, мы можемъ въ этихъ рядахъ подмѣтить рѣзво выдающіеся различные между собою типы, но они постепенно переходятъ одинъ въ другой промежуточными формами.
   Однако для установленія между людьми мнимыхъ видовыхъ различій была совершенно некстати призвана на помощь статистика, такъ какъ при этомъ очевидно оказалось, что все значеніе этой науки было рѣшительно не понято. Читатель позволитъ намъ объяснить это, по крайней мѣрѣ, однимъ примѣромъ. Съ особеннымъ усердіемъ американцы старались доказать многочисленными измѣреніями, что негры, въ среднемъ выводѣ, но вмѣстимости черепа, слѣд. также по величинѣ мозговой массы, значительно уступаютъ бѣлымъ. Мы допускаемъ даже, что число изслѣдованныхъ при этомъ случаевъ совершенно достаточно, чтобы привести къ такому заключенію. Но что же изъ этого слѣдуетъ? Вѣдь тутъ все-таки нѣтъ еще характеристическаго признака для разграниченія видовъ. Видовой признакъ долженъ допускать совершенно точное опредѣленіе, принадлежитъ ли каждый индивидуумъ къ тому или другому виду. А между тѣмъ изъ рисунковъ Мортона, Патта, Глиддона и другихъ видно, что мозгъ наиболѣе даровитаго негра по величинѣ превосходитъ количество мозга у наименѣе смышленнаго бѣлаго. Итакъ, средняя величина мозговой массы рѣшительно не можетъ служить видовымъ признакомъ. Да и вообще среднія статистическія данныя пригодны только тамъ, гдѣ дѣло касается сравненія массъ, тогда какъ для отдѣльнаго случая онѣ не имѣютъ ровно никакого значенія. Если я сопоставляю 100,000 негровъ и 100,000 бѣлыхъ, то среднія числа, быть можетъ, покажутъ мнѣ, какой работы мозга я могу ожидать отъ той и другой группы, въ смыслѣ цѣлаго, но далѣе этого онѣ не находятъ никакого примѣненія. И тоже самое бываетъ со всѣми прочими признаками, отдѣльно взятыми, и со всякой ихъ комбинаціей; они не могутъ служить, по крайней мѣрѣ теперь, характеристическими чертами для проведенія видовыхъ-различій между людьми. Но послѣ Дарвина вопросъ этотъ и подавно лишился всякаго смысла, такъ какъ всѣ эти различія гдѣ нибудь да сходятся къ общему корню, и люди -- даже въ тѣсномъ смыслѣ слова -- образуютъ только одну расу (т. е. происходятъ отъ одной пары).
   Въ мрачныхъ нѣдрахъ первобытной горной формаціи неутомимые рабочіе прокладываютъ путь чрезъ гору Монъ-Сенисъ; имъ на встрѣчу другіе рабочіе просверливаютъ гору съ противуположной стороны. Тѣ и другіе хорошо знаютъ, что они непремѣнно когда нибудь встрѣтятся между собою, потому что инженеръ съ точностью провелъ оба направленія. Точно также и натуралисты, раздѣлившись на двѣ категоріи, пробиваются сквозь мракъ тысячелѣтій на встрѣчу одни другимъ. Они знаютъ, что непремѣнно гдѣ нибудь сойдутся, потому что наука съ обѣихъ сторонъ съ точностью указала надлежащее направленіе. Съ одной стороны, ученые -- какъ мы это видѣли -- отправится отъ отдаленнѣйшей точки прошедшаго, отъ образованія на землѣ первыхъ организмовъ и постоянно слѣдуютъ за ихъ развитіемъ до первоначальнаго появленія на землѣ человѣка. Съ другой стороны -- и это составляетъ послѣднюю часть нашихъ настоящихъ указаній -- естествоиспытатели начинаютъ отъ современнаго состоянія человѣка на землѣ и преслѣдуютъ его исторію также до перваго его происхожденія -- путемъ историческихъ документовъ, преданій, пощаженныхъ времененъ памятниковъ, наконецъ, по слѣдамъ, сохранившимся въ позднѣйшихъ геологическихъ наносахъ. Какъ и когда встрѣтятся между собою тѣ и другіе рабочіе на пути, прокладываемомъ сквозь мракъ прошедшаго -- мы предсказать этого еще не можемъ, но что они непремѣнно встрѣтятся -- за это ручается начертавшая планъ наука.
   Въ нашихъ настоящихъ соображеніяхъ, мы слѣдовали первымъ изъ этихъ двухъ путей, теперь же должны посмотрѣть, какъ далеко и съ какими вспомогательными средствами современная наука можетъ идти по другому пути -- отправляясь отъ настоящаго къ началамъ организаціи. При этомъ мы ограничимся только исторіей первоначальнаго появленія человѣческаго рода, т. е. тѣни свѣденіями, которыя теперь составляютъ область такъ называемой археологіи человѣчества. Начало этой науки было положено собственно Ляйэллемъ въ его сочиненіи "Geological evidence of the Antiquity of man" (Лондонъ, 1863), гдѣ авторъ собралъ свѣденія, бывшія до того разсѣянными въ различныхъ областяхъ знанія, какъ бы въ общій фокусъ -- первобытную исторію человѣка.
   Но въ началѣ нашего пути, мы должны еще окинуть взглядомъ различныя формы человѣчества, какими онѣ представляются на земномъ шарѣ въ наше время. Значительныя различія сами собой бросаются намъ въ глаза и уже давно обращали на себя большое вниманіе. Изображенія въ египетскихъ храмахъ уже по однимъ профильнымъ очертаніямъ позволяютъ намъ отчетливо различать негра, египтянина, семита и перса. Но уже въ сравнительно позднее время натуралисты стали изслѣдовать различія эти научнымъ путемъ и по нимъ раздѣлять всѣхъ людей на опредѣленныя расы. Блуменбахъ первый раздѣлилъ людей на пять племенъ -- кавказское, монгольское, малайское, эфіопское и американское. Раздѣленіе это долгое время сохранялось во всей силѣ, причемъ численность расъ то увеличивалась, то уменьшалась. И здѣсь происходило тоже, что при опредѣленіи видовъ. Чѣмъ точнѣе и обширнѣе становилось научное знакомство съ людьми, тѣмъ труднѣе было удерживать эту классификацію, тѣмъ болѣе выдѣлялось въ ней новыхъ самостоятельныхъ группъ, тѣмъ затруднительнѣе было придумывать положительные признаки, которыми бы одна группа характеристически отдѣлялась отъ другой. Только шагъ за шагомъ ученые стали предпочитать общимъ описаніямъ опредѣленныя частности и подвергать ихъ ученой обработкѣ. Кромѣ цвѣта кожи, оттѣнка и еще болѣе строенія волосъ, до сихъ поръ должное вниманіе, въ научномъ смыслѣ, обращалось только на форму черепа. И дѣйствительно, мозговая масса, болѣе или менѣе распознаваемая по формѣ черепа, составляетъ важнѣйшую часть въ организаціи человѣка, какъ центръ всей нервной системы, оказывающій вліяніе какъ на все развитіе тѣла, такъ въ особенности на степень духовно-развитаго сознанія. Первый ученый, старавшійся привести различныя формы черепа въ нѣкоторую систему, былъ Геніусъ {Взглядъ на современное состояніе этнологіи по отношенію въ формѣ костяного черепа, проф. А. Реціуса (въ Стокгольмѣ). Переведено въ мюллеровскомъ "Архивѣ" (1858, стр. 186 и сл.).} и его критическій методъ еще до сихъ поръ принятъ ко всеобщему руководству. Смотря по большей или меньшей длинѣ продольной линіи отъ лба до затылка, сравнительно съ поперечникомъ отъ одного уха до другого, онъ раздѣлялъ людей на длинноголовыхъ (долихоцефалы) и короткоголовыхъ (брахицефалы). Каждый изъ этихъ двухъ классовъ распадался у него на два подраздѣленія, смотря по тому, выдавались ли челюсти только немного впередъ, причемъ зубы встрѣчались между собою въ отвисломъ положеніи (прямозубы или ортогнаты), -- или же челюсти и зубы значительно выступали впередъ, отчего зубы взаимно встрѣчались подъ угломъ (косозубы или прогнаты). Между двумя главными классами, Реціусъ принимаетъ еще среднюю, переходную группу среднеголовыхъ (мезоцефалы). Другіе ученые предложили свои способы измѣреній черепа, какъ Гекели, измѣряющій внутренюю плоскость вдоль распиленная черепа, хотя способъ этотъ еще не находитъ обширнаго употребленія, такъ какъ не у всѣхъ обладателей анатомическихъ коллекцій является желаніе распиливать свои черепа и притомъ измѣреній этого рода невозможно произвести на живомъ человѣкѣ. Новѣйшій и -- какъ кажется -- наиболѣе раціональный способъ измѣреній черепа былъ предложенъ Эби {"Формы черепа у человѣка и обезьянъ" (Лейпцигъ, 1867).}, который примѣнилъ свой методъ уже къ довольно значительному числу череповъ. Противъ принятой Реціусомъ системы, Эби возражалъ въ особенности, что названіе длинныхъ череповъ нисколько не объясняетъ, идетъ ли рѣчь о большей величинѣ продольной линіи или о болѣе короткомъ поперечникѣ. Вслѣдствіе этого выраженія: длинный, короткій черепъ утрачиваютъ всякій смыслъ, и въ результатѣ является то, что, какъ двѣ капли воды, сходный съ обезьянами негръ долженъ быть отнесенъ къ одному классу съ высоко-развитымъ голландцемъ и шведомъ. Эби старался отыскать основаніе, находящееся въ связи съ внутреннимъ значеніемъ частей черепа, и нашелъ основаніе это въ слѣдующемъ: спинной хребетъ составляется изъ отдѣльныхъ позвонковъ. Каждый позвонокъ состоитъ изъ сплошного тѣла и костяного, обращеннаго къ задней сторонѣ кольца. Многія тѣла позвонковъ, своимъ положеніемъ одно на другое, образуютъ позвоночный столбъ, тогда какъ изъ колецъ составляется канатъ хребтоваго мозга или становой жилы. Позвоночный столбъ внезапно переходитъ въ черепъ, круто загибаясь впередъ почти подъ прямымъ угломъ, причемъ три позвонка образуютъ связку черепа. У основанія черепной полости лежатъ три позвонковыя тѣла; три широкія плоскія кольца, представляющія спереди и сзади почти форму раковинъ, составляютъ черепной сводъ. Основною мѣрою, Эби принялъ длину трехъ позвонковыхъ тѣлъ, лежащихъ у основанія черепа, и съ этой основною величиною, которую онъ выражаетъ числомъ 100, сообразуются всѣ его прочія измѣренія. Эти измѣренія могутъ быть произведены съ большею точностью, и опытные анатомы могутъ сдѣлать это даже на головѣ живого человѣка. Само собою разумѣется, что и этотъ способъ не можетъ претендовать на непогрѣшимость, но онъ, по вашему мнѣнію, заслуживаетъ положительнаго предпочтенія предъ всѣми прочими, употреблявшимися до сихъ поръ измѣреніями. Такимъ, образомъ, вмѣсто главныхъ группъ длинноголовыхъ и короткоголовыхъ, люди раздѣляются у Эби на узкоголовыхъ, стеноцефаловъ (низшія расы и между ними послѣднюю степень занимаетъ негръ изъ Конго, у котораго ширина черепа соотвѣствуетъ только 120 частямъ основной мѣры) и на широкоголовыхъ (высшія расы, между которыми наиболѣе развитый чудь въ ширинѣ черепа вмѣщаетъ 188 частей основной мѣры {Уже Блуменбахъ указывалъ на ширину черепа, какъ на важнѣйшій отличительный признакъ.}. Оба класса образуютъ два постепенные ряда, границей между которыми Эби полагаетъ ширину черепа въ 152 части. Каждый классъ раздѣляется на дальнѣйшія группы длинныхъ и короткихъ череповъ, смотря по большему или меньшему развитію затылка. Границу между длинноголовыми и короткоголовыми составляетъ длина затылка въ 67,5 частей основной мѣры. Къ длинноголовымъ, эврицефаламъ (съ широкими черепами) принадлежатъ благороднѣйшія человѣческія расы. Прямое или косое положеніе челюстей и зубовъ образуетъ дальнѣйшія подраздѣленія. Признакъ этотъ, по Эби, также имѣетъ двоякое происхожденіе и сообразно съ этимъ различное значеніе, смотря по тому, удлиняется ли сзади впередъ костяное небо или только немного высовывается вмѣстѣ съ краемъ зубовъ. Въ высшей степени интересно географическое раздѣленіе человѣческихъ расъ сообразно съ размѣрами черепа по системѣ Эби. Южное полушаріе вообще населено узкоголовыми, сѣверное -- людьми съ широкими черепами. Между тѣми и другими помѣщается переходный этнологическій поясъ. Мѣсто высшаго развитія узкихъ череповъ находится въ Африкѣ, къ югу отъ тропика Рака, гдѣ живутъ негры, кафры, готтентоты и бушмены и откуда типъ этотъ можно прослѣдить въ Полинезіи у новоголландцевъ, туземцевъ острововъ Дружбы, новокаледонцевъ, въ Азіи -- у никобарцевъ, индусовъ, жителей Малабарскаго берега, въ Америкѣ -- у гренландцевъ и парагварановъ. Центръ широкихъ череповъ находится въ средней Азіи и восточной Европѣ, почти до сѣвернаго полярнаго круга, откуда одна вѣтвь простирается жъ сѣверную Америку., Въ Азіи представителями этого типа служатъ татары, башкиры, буряты, тунгузы, калныки, киргизы, турки, евреи, далѣе сюда принадлежатъ самоѣды и другіе, засоляющіе крайній сѣверъ Азіи, народы; затѣмъ лезгины, грузины и черкесы, въ Европѣ -- всѣ славянскія племена, лапландцы, финляндцы, казаки (?), голландцы, швейцарцы, этруски, всѣ туземныя Племена Скандинавіи, въ Америкѣ -- сѣвероамериканцы, караибы, ботокуды, арауканы, туземные жители Перу. Между этики двумя чистыми типами помѣщается переходная группа, проходящая широкимъ поясомъ съ востока на западъ, начинаясь въ Полинезіи и Азіи и проходя чрезъ сѣверную Африку и югозападную Европу. Здѣсь мы находимъ тѣ формы черепа, которыя занимаютъ средину между двумя крайними типами, приближаясь болѣе то къ узкимъ, то къ широкимъ черепамъ. Сюда принадлежатъ въ Полинезіи папуасы, туземцы Вандименовой земли и племя альфуру, въ Азіи -- явайцы, макассарцы и т. д., китайцы, жители Сіама, магратты, цыгане, въ Африкѣ -- египетскія муміи и, быть можетъ, варварійцы, наконецъ, въ Европѣ -- жители Даніи въ каменный періодъ (см. ниже), греки, итальянцы, испанцы, португальцы, валахи и англичане. Такимъ образомъ, въ этой средней полосѣ, заключавшей въ себѣ всѣ древніе культурные народы, надобно, по всей вѣроятности, искать первоначальное происхожденіе человѣческаго рода, тогда какъ къ сѣверному поясу принадлежатъ современные культурно-развитые народы, къ южному -- выродившіяся, едва доступныя культурѣ, племена. Отъ болѣе обширнаго изложенія этого предмета, мы должны здѣсь отказаться во избѣжаніе утомительныхъ для читателя подробностей, тѣмъ болѣе, что онѣ не освободятъ его отъ изученія оригинальныхъ сочиненій, еслибы онъ захотѣлъ основательнѣе ознакомиться съ разсматриваемымъ вопросомъ. Но при всей важности черепа въ области этнологіи, одного этого признака все-таки очень недостаточно для того, чтобы дѣлить человѣчество на характеристическія группы и установлять ихъ взаимное родство между собою. Мы должны были бы для этой цѣли принять къ свѣденію языкъ, Который находится въ такой же тѣсной связи съ духовно-разумной жизнію человѣка, какъ и строеніе мозга. Но тѣ группы, которыя слѣдовало бы принять на основаніи внутренняго родства языковъ, далеко не совпадутъ съ классами, построенными, по тѣлеснымъ признакамъ, что легко можно видѣть, если мы обратимъ вниманіе на индогерманское семейство языковъ, изслѣдованное съ наибольшей научной точностью. {Штейнталь, Характеристика главнѣйшихъ типовъ въ строеніи рѣчи (1860); Шлейхеръ, Теорія Дарвина и языкознаніе (1863).} Здѣсь мы находимъ уже изчезнувшій первобытный языкъ, отъ котораго прежде всего отдѣлились санскритъ и зендъ, переходящіе первый въ индѣйскіе, второй въ персидскіе языки. Сюда примыкаютъ далѣе, какъ вторая вѣтвь, кельтскій, литовскій, греческій, всѣ романскіе языки, далѣе славянскіе, скандинавскіе и германскіе языки. Мы сейчасъ же видимъ, что эта группа языковъ, построенная на тѣснѣйшемъ внутреннемъ родствѣ, совершенно не приходится къ классификаціи по черепамъ. Но и кромѣ того есть множество другихъ тѣлесныхъ условій, очень важныхъ для опредѣленія человѣческихъ формъ, до сихъ поръ еще очень мало изслѣдованныхъ научнымъ путемъ или даже остающихся совершенно неизвѣстными. Такъ, всѣ прочіе размѣры человѣческаго тѣла получили опредѣленную ясность только благодаря экспедиціи въ Навару, когда добытые этимъ путемъ результаты были собраны Вейсбахомъ и Брокомъ. Но если мы обратимъ вниманіе на образъ жизни, нравы и обычаи различныхъ племенъ, то увидимъ, что для научной обработки еще остается необозримая масса матеріяла.
   Какъ ни много было въ этомъ отношеніи собрано и приведено въ порядокъ путешественниками, какъ ни богатъ запасъ фактовъ, заимствованныхъ изъ хроникъ и всякаго рода историческихъ памятниковъ, тѣмъ не менѣе все это еще ждетъ научной обработки въ серьезномъ смыслѣ. Мы должны еще въ будущемъ ждать руки опытнаго дѣятеля, который бы отдѣлилъ существенное отъ неважнаго, первоначальное отъ заимствованнаго, который съ строго-критическимъ разборомъ съумѣлъ бы различить свойственные всѣмъ народамъ -- разумные или даже необходимые обычаи, также какъ общія всѣмъ людямъ глупости, отъ того, что переходитъ отъ одного народа къ другому. Два изъ самихъ странныхъ обычаевъ встрѣчаются между такими отдаленными другъ отъ друга народами, что было бы невѣроятно -- чтобы не сказать невозможно -- предполагать принятіе обычаевъ этихъ вслѣдствіе взаимныхъ сношеній. Первый изъ этихъ странныхъ обычаевъ заключается въ тугомъ перевязываніи головы новорожденнаго, для насильственнаго приданія черепу особенной, неестественной формы, при чемъ лобъ уходитъ назадъ непосредственно отъ краевъ глазъ, затылокъ дѣлается плоскимъ и весь черепъ протягивается въ длину по направленію спереди и снизу назадъ и вверхъ. Уже Гиппократъ упоминаетъ объ одномъ народѣ, у котораго подобное уродливое образованіе головы считалось атрибутомъ знатнаго происхожденія, и того же обычая держались древніе обитатели Перу. Мы находимъ его также у гунновъ (быть можетъ, они-то и были упоминаемый Гиппократомъ народъ). Древніе черепа, раскапываемые въ Крыму, также, по Бэру, носятъ слѣды этого обыкновенія, и Рафаэль, въ фрескѣ "Гунны въ Римѣ", изображаетъ съ подобной головой Аттилу. Второй, еще болѣе диковинный, обычай заключается въ родильной постели мужчинъ. Какъ только жена разрѣшается отъ бремени, мужъ ложится на нѣсколько недѣль въ постель, подвергаетъ себя строгой діэтѣ или позволяетъ за собой ухаживать, какъ за больнымъ. Это обыкновеніе еще до сихъ поръ сохранилось внутри Сардиніи (Мальцанъ); въ Беарнѣ оно господствовало еще въ прошломъ столѣтіи. Между испанцами и жителями Корсики, въ древнія времена, обычай этотъ былъ распространенъ повсемѣстно. Далѣе, онъ и теперь въ большомъ ходу между монгольскими племенами, бразильцами, караибами, въ Гвіанѣ и у сѣвероамериканскихъ туземцевъ. {Пауэръ, Sur les Américains Фишеръ въ "Beiträgen" Путты.}
   Если мы окинемъ бѣглымъ взглядомъ современное состояніе человѣческихъ расъ на землѣ, то увидимъ еще всѣ степени культуры отъ самыхъ грубыхъ, почти первобытныхъ ея началъ, до. высшаго развитія цивилизаціи, отъ людей, живущихъ въ пещерахъ или, подобно обезьянамъ, въ шалашахъ изъ древесныхъ вѣтвей и употребляющихъ каменныя и костяныя орудія, до народовъ, для которыхъ самая утонченная роскошь жизненныхъ условій сдѣлалась почти неизбѣжной потребностью. Все, что въ исторіи человѣчества, или въ различныхъ ея періодахъ, временно смѣняется одно другимъ, здѣсь уживается рядомъ, и такъ было въ древнѣйшихъ временахъ, доступныхъ нашему изслѣдованію, откуда становится яснымъ, что для характеристическихъ особенностей, открываемыхъ намъ исторіей первобытнаго человѣка, мы можемъ найти аналогическія явленія въ современномъ мірѣ. Здѣсь также ведется борьба за существованіе! Рядомъ съ племенами, достигшими извѣстной степени прогресса въ приготовленіи орудій и въ своихъ учрежденіяхъ, менѣе развитыя племена могутъ существовать только до тѣхъ поръ, пока не будутъ вынуждены вступить въ конкуренцію съ болѣе просвѣщенными народами. Какъ только это имѣетъ мѣсто, менѣе развитыя и неспособныя къ высшему развитію племена обрекаются естественнымъ закономъ на неизбѣжную гибель, какъ мы видимъ это въ сѣверной Америкѣ, Австраліи, отчасти также въ Полинезіи.
   Условіе это не должно быть выпущено изъ вида, если мы не желаемъ впасть въ грубыя хронологическія ошибки при оцѣнкѣ прежняго жизненнаго порядка.
   Отправляясь отъ этого современнаго состоянія, наше изслѣдованіе должно слѣдить за исторіей человѣчества обратнымъ путемъ въ минувшіе вѣка. При этомъ мы обходимъ мимо тотъ періодъ времени, который составляетъ область исторіи въ тѣсномъ смыслѣ. Мы предоставляемъ другимъ изслѣдователямъ также преданія, насколько они могутъ быть пригодны для исторіи. Но нельзя не обратить здѣсь вниманія на то, уже выше указанное нами обстоятельство, что исторія и преданіе для различныхъ странъ на землѣ начинаются въ совершенно различныя эпохи, такъ какъ начало это зависитъ отъ степени доступной народамъ культуры. Вѣдь еще есть и теперь страны, въ которыхъ нѣтъ ни исторіи, ни преданій, такъ какъ всѣ народныя воспоминанія ограничиваются только традиціями одного или двухъ послѣднихъ поколѣній. Въ Египтѣ мы имѣемъ положительную исторію для такого времени, до котораго въ Германіи не доходятъ самыя ветхія, самыя темныя преданія. Наши изысканія начинаются на границѣ между эпохою первыхъ преданій и первобытнымъ временемъ и могутъ прежде всего слѣдовать по тѣмъ памятникамъ, которые представляются несомнѣнными остатками человѣческихъ поселеній, хотя бы никакое преданіе не сообщило намъ объ ихъ происхожденіи. Сюда мы должны въ особенности отнести остатки древнихъ жилищъ, насыпи, мѣста священныхъ отправленій, кладбища. Сюда же принадлежатъ не менѣе важныя произведенія человѣческаго искуства, сохранившіяся отъ прежняго времени. Наконецъ, мы должны указать на несомнѣнные слѣды измѣненій, которыя свидѣтельствуютъ о насильственномъ дѣйствіи человѣка на окружающія его естественныя условія. При этомъ слѣдуетъ обратить вниманіе на самого человѣка и подвергнуть тщательному изслѣдованію его тѣлесные остатки (скелеты и ихъ части). По всѣмъ этимъ предметамъ втеченіи послѣднихъ десяти лѣтъ было описано такъ много и ученые представили такой богатый запасъ открытій, что сообщеніе подробностей рѣшительно не допускается предѣлами нашей статьи. Для этого понадобилась бы не журнальная статья, даже не книга, но цѣлая небольшая библіотека. Съ другой стороны, было бы не только трудно, но и нецѣлесообразно соединять всю эту добытую научнымъ путемъ массу въ одинъ бѣглый очеркъ. Уже въ самомъ сопоставленіи этихъ фактовъ заключается идея ихъ общей зависимости, и при этомъ легко придти къ такому поверхностному выводу, который завтра совершенно опровергается новымъ открытіемъ. Многое здѣсь еще слишкомъ ново, слишкомъ разрознено, и матеріялъ, самъ по себѣ богатый частностями, еще такъ недостаточенъ для большей части вопросовъ, что систематическое изложеніе и объяснительныя теоріи представляются довольно опасной почвой. Но очень немногіе люди способны отказаться отъ удовольствія строить новые міры на той малости, которую они знаютъ, и значительная часть научной литературы состоитъ изъ такихъ хитроизмышленныхъ теорій, хотя безъ всего этого мы гораздо лучше могли бы совершенно обойтись, такъ какъ открытіе слѣдующаго дня безпощадно разметываетъ эти карточные домишки. Мы вовсе не желаемъ увеличивать число этихъ фантастическихъ и туманныхъ картинъ, но сосредоточимъ наше вниманіе только на вышеперечисленныхъ памятникахъ, присоединивъ нѣсколько замѣчаній относительно важнѣйшихъ точекъ зрѣнія, которыя должны быть приняты для оцѣнки.
   Начинаемъ съ приготовляемыхъ человѣкомъ орудій, въ которыхъ прежде всего выражается его прогрессъ и степень цивилизаціи. Дерево и твердыя кости животныхъ -- вотъ первый матеріалъ, служившій ему для разнаго рода хозяйственныхъ издѣлій. Тамъ, гдѣ мѣстныя условія и почва, на которой онъ живетъ, представлялись для него благопріятными, человѣкъ скоро приходитъ къ заключенію, что твердость и тяжесть камней могутъ быть полезными для многихъ цѣлей. Разбивая камень для опредѣленнаго употребленія, человѣкъ старается образовать каменные осколки по извѣстному плану и этимъ способомъ приготовить нѣкоторыя каменныя орудія. Объ изобрѣтеніи стекла древнее преданіе разсказываетъ, что финикіяне развели огонь на очагѣ, сложенномъ изъ камней, которые и сплавились въ стеклянную массу. При подобномъ же употребленіи рудъ, человѣкъ прежде открылъ легкоплавимые металлы -- мѣдь и олово, и, по причинѣ большей легкости въ выдѣлкѣ, избралъ эти плавкіе металлы матеріаломъ для изготовленія своихъ орудій. Мѣдныя и оловянныя руды, въ общемъ сплавѣ, дали ему новый металлъ -- бронзу (латунь), которая долгое время удовлетворяла всѣмъ его потребностямъ, пока счастливый случай или нарочно произведенный опытъ, при болѣе высокой культурѣ, не научилъ его добыванію желѣза, что дало ему, наконецъ, возможность употреблять этотъ дѣйствительно благородный (т. е. полезный, незамѣнимый въ работѣ) металлъ въ. самомъ широкомъ масштабѣ. Такимъ образомъ, мы получаемъ рядъ культурныхъ степеней, которыя, по употребляемому для издѣлій матеріялу, можно означать названіями деревяннаго (или костяного), каменнаго, бронзоваго и желѣзнаго періода. Точное разграниченіе трехъ періодовъ -- каменнаго, бронзоваго и желѣзнаго -- составляетъ ученую заслугу датчанина Ворсоэ (Vorsaae), который, опираясь на богатый матеріалъ, собранный въ копенгагенскомъ музеѣ, подвергъ тщательному изученію поверхностные слои земли, а также и разные искуственные предметы, находимые въ древнихъ развалинахъ и могилахъ, хотя на указываемое дѣленіе періодовъ намекалъ еще Гоге, де-Колонъ и Томсонъ. Что между этими періодами были также переходы, что указанныя степени цивилизаціи могли существовать одновременно въ различныхъ мѣстностяхъ -- это очевидно само собою. Но геніальный планъ Ворсоэ все-таки впервые ввелъ ясность и порядокъ въ непонятный до этихъ поръ хаосъ многочисленныхъ и безъ всякаго разбора сваленныхъ въ кучу подробностей. При тщательномъ вниманіи періоды можно подвергнуть дальнѣйшему дѣленію; такъ, въ каменномъ періодѣ можно различать время совершенно грубой работы или простого откалыванія каменныхъ кусковъ отъ той поры, когда издѣлія стали приготовляться тщательнѣе и подвергались шлифовальной техникѣ; точно также и бронзовый періодъ, которому во многихъ мѣстахъ непосредственно предшествовалъ мѣдный, можетъ быть раздѣленъ на времена болѣе грубой и болѣе искусной отливки. Переходъ отъ одного періода къ другому въ особенности обозначается тѣмъ, что древнѣйшія бронзовыя издѣлія, по формѣ, сходствуютъ съ послѣдними каменными, и тоже имѣютъ мѣсто между бронзовымъ и желѣзнымъ періодами.
   Здѣсь мы должны выставить нѣсколько замѣчаній, которыя могутъ служить намъ къ историческимъ соображеніямъ. Само собою разумѣется, мы живемъ теперь еще въ желѣзномъ періодѣ, хотя и далеко перешли за черту его второй половины, которую можно начинать изобрѣтеніемъ стали или, по крайней мѣрѣ, сообщеніемъ желѣзу большей твердости посредствомъ накаливанія и охлажденія. Правда, галлы еще во время Цезаря употребляли желѣзные мечи, но это оружіе послѣ непродолжительнаго боя опять нужно было перековывать, потому что мягкое желѣзо очень сильно искривлялось. Бронзовый періодъ, своей значительной частью, входитъ въ историческое время и всю древнюю исторію кельтовъ можно отнести къ этому періоду. Каменное оружіе употреблялось въ Азіи еще на памяти древнихъ грековъ {См. Геродотъ, VII, 69.}, какъ доказываютъ острія персидскихъ стрѣлъ изъ большого могильнаго намета на марокскомъ боевомъ полѣ. Кромѣ того, мы находимъ многія указанія, что и послѣ того, какъ каменныя издѣлія вышли изъ общаго употребленія и были замѣнены металлическими, предметы изъ камня все-таки были удержаны для отправленій культа, на основаніи рано возникшаго догматическаго предразсудка, придававшаго старому характеръ святости; такъ мы находимъ каменный ножъ для вскрытія, труповъ при бальзамированіи (Геродотъ), жертвенный ножъ въ западной Африкѣ (при римлянахъ), каменный ножъ, употреблявшейся при богослужебныхъ обрядахъ у древнихъ евреевъ {Моис. 25; Іис. Нав. 5, 2 и т. д.}. Тоже значеніе, быть можетъ, имѣли, находимыя во многихъ могилахъ, очень мелкія и красиво обдѣланныя острія стрѣлъ я топорики, которые, очевидно, не могли служить для дѣйствительнаго, практическаго употребленія и потому должны быть приняты за какіе нибудь священные предметы, какъ уже догадывались 150 лѣтъ тому назадъ д-ръ Шперлингъ въ Копенгагенѣ и другіе.
   Но затѣмъ мы переходимъ къ важнѣйшему заключенію, находящемуся въ связи съ каменнымъ періодомъ. Постоянный прогрессивный ходъ цивилизаціи, духовно-разумное развитіе, а вмѣстѣ съ тѣмъ и исторія въ собственномъ смыслѣ почти исключительно ограничиваются великимъ индогерманскимъ семействомъ народовъ, и мы должны, быть можетъ, причислить сюда еще только семитовъ, правда, очень различныхъ по языку, но по физическому строенію принадлежащихъ къ бѣлой расѣ. Древнѣйшая дошедшая до насъ вѣтвь индогерманскихъ языковъ есть санскритъ, который, по мнѣнію лингвистовъ, долженъ былъ употребить многія тысячелѣтія для своего образованія до той окончательной степени, въ какой онъ представляется намъ. Даже ортодоксальный Эвальдъ принимаетъ для развитія человѣческаго языка до такого совершенства періодъ времени въ 10,000 лѣтъ. Санскриту предшествовалъ лежащій въ основаніи всѣхъ индогерманскихъ нарѣчій первобытный языкъ, о которомъ мы можемъ составить довольно неясное понятіе по тѣмъ корнямъ и словамъ, которые сохранились во всѣхъ или, по крайней мѣрѣ, въ важнѣйшихъ индогерманскихъ языкахъ, какъ общее достояніе этого семейства. Изъ сказаннаго мы ножекъ несомнѣнно видѣть, что первобытный народъ, говорившій этихъ языкомъ, стоялъ уже на высокой степени образованности и зналъ употребленіе металловъ, такъ какъ во всѣхъ индогерманскихъ языкахъ руда обозначается словомъ, возникшимъ изъ одного и того же корня (Гриммъ, Шлейхеръ и т. д.). Это доказывается также языкомъ кельтовъ. Насколько намъ извѣстно, они были первой вѣтвью индогерманскаго семейства, переселившеюся въ Европу и указавшею путь другимъ переселеніямъ народовъ, занявшихъ все пространство Европы. Было бы совершенно невѣроятно, чтобы народъ, научившійся приготовленію металловъ, хотя я удержалъ придуманное для того слово, но отказался отъ самаго дѣла -- отъ этого важнаго средства для облегченія житейскихъ нуждъ; поэтому мы съ совершенной смѣлостью можемъ утверждать, что всѣ принадлежащіе чистому каменному періоду памятники были до-кельтскаго происхожденія и не могутъ быть приписаны ни одному изъ нынѣ извѣстныхъ намъ индогерманскихъ народовъ, но скорѣе свидѣтельствуютъ о жизни болѣе древнихъ племенъ, занимавшихъ Европу до кельтовъ и ихъ послѣдующихъ родичей, которые частію вытѣснили, частію истребили своихъ предмѣстниковъ, неустоявшихъ въ борьбѣ за существованіе съ болѣе развитыми и вооруженными металломъ народами. Если развитіе индогерманцевъ было названо нами исторіею въ тѣсномъ смыслѣ, то только переходя за черту чистаго каменнаго періода, мы вступаемъ на доисторическую почву.
   Но здѣсь мы не можемъ обойти мимо еще одно замѣчаніе о каменныхъ орудіяхъ. Китайцы составляютъ, можетъ быть, единственный народъ, въ древнѣйшихъ письменныхъ памятникахъ котораго прямо упоминается объ оружіи, сдѣланномъ изъ камня. Во всѣхъ прочихъ мѣстахъ люди до такой степени утратили память объ этихъ предметахъ, что смотрѣли на нихъ съ суевѣрнымъ страхомъ или надеждою. Еще въ XVI столѣтіи ученые называли ихъ громовыми стрѣлами или керавніями, и точно также предметы эти и до сихъ поръ называются въ Греціи (Astropelekia, звѣздные топоры), на островѣ Мадагаскарѣ, въ Арраканѣ и Японіи. Альбинусъ разсказываетъ въ своей "Сельской и горной хроникѣ Мейсена", что громъ швыряетъ камни эти съ неба, а Гапнеліусъ ("Краткое Землеописаніе") описываетъ образованіе ихъ въ воздухѣ изъ паровъ съ такою увѣренностью и точностью, какъ будто онъ самъ былъ при этомъ очевидцемъ. Еще въ началѣ прошлаго столѣтія (1734 г.) Мигудель былъ положительно осмѣянъ за то, что въ парижской академіи называлъ предметы эти издѣліями человѣка, такъ какъ онъ не доказалъ, что они не могли образоваться въ облакахъ. Простой народъ во Франціи, Испаніи, Италіи, Германіи, Бразиліи, на о-въ Явѣ и въ Ассомѣ до сихъ поръ благсговѣйно чествуютъ эти предметы, въ Перу они служатъ для любовнаго привороженья и во многихъ мѣстахъ почитаются, какъ талисманъ, противъ молніи, противъ различныхъ несчастій и болѣзней, въ особенности противъ каменной немочи, такъ что часто для научнаго наблюдателя достать эти предметы въ свои руки бываетъ очень трудно.
   Въ древнѣйшія времена вся техника ограничивалась обдѣлываніемъ камней, раковинъ и костей. Уже гораздо позже мы видимъ въ приго

   

О ДАРВИНИЗМѢ И НАУЧНЫХЪ МНѢНІЯХЪ, НАХОДЯЩИХСЯ СЪ НИМЪ ВЪ СВЯЗИ. *

(Статья вторая.)

(По Шлейдену)

* См. 7 No "Дѣла".

Какъ въ новыя формы превращаются тѣла -- здѣсь покажу я..."
Овидій, Превращенія, I, 1--2.

   Въ существующей на землѣ органической природѣ мы находимъ необозримо-большое число особей, индивидовъ. Для цѣли наблюденія они распредѣляются по группамъ, причемъ болѣе или менѣе значительное число особей сходствуютъ между собою по многимъ (никогда по всѣмъ) признакамъ, которыми они также отличаются отъ особей другой группы. Для болѣе нагляднаго представленія этой мы ли, можно сказать, что въ основаніи всѣхъ особей одной группы положенъ извѣстный планъ, но которому построены всѣ отдѣльные индивиды съ большею или меньшею, но никогда съ совершенно строгою точностью. Эти группы мы называемъ формами {По нашему мнѣнію, слово species гораздо лучше можно переводить словомъ форма, чѣмъ "видъ" (Art), такъ какъ послѣднее выраженіе, вслѣдствіе самыхъ грубыхъ злоупотребленій имъ, сдѣлалось для естествознанія совершенно непригоднымъ.} живой природы, организмами (живыми тѣлами). Формы эти остаются постоянными въ означенныхъ признаками предѣлахъ только до тѣхъ поръ, пока жизненныя условія ихъ остаются одни и тѣ же. Но они немедленно подвергаются измѣненію, т. е. нѣкоторые отличительные признаки изчезаютъ, другіе появляются на ихъ мѣсто, чуть только жизненныя условія (напр., климатъ, питаніе, отношеніе къ другимъ организмамъ) измѣняются совершенно или только отчасти. Но изъ исторіи земли намъ извѣстно, что жизненныя условія организмовъ непрерывно подвергались измѣненіямъ какъ на всемъ пространствѣ земного шара, такъ и въ отдѣльныхъ частяхъ его поверхности, притомъ съ того времени, когда вообще земли пріобрѣла способность производить организмы. Сообразно съ этимъ мы дѣйствительно видимъ, что формы живой природы послѣдовательно измѣлились, что однѣ изъ нихъ изчезли, другія образовались вновь. При этомъ неизбѣжно самъ собою возникаетъ вопросъ: "какимъ образомъ происходило это превращеніе формъ?" Для всякаго здравомыслящаго естествоиспытателя, пытавшагося отвѣчать на подобный вопросъ, было, по крайней мѣрѣ, несомнѣнно то, что превращеніе это происходило по законамъ природы; онъ долженъ былъ сказать себѣ при этомъ, что всякое явленіе творчества, въ смыслѣ чуда, т. е. всякое образованіе, неопирающееся въ достаточную естественную причину, не есть понятіе, которое могло бы найти мѣсто въ естествознаніи и вести къ какому бы то ни было объясненію. Въ римскомъ правѣ, пріурочивалось категорически-недобросовѣстное правило: "In dubio pro fisco", (въ сомнительныхъ случаяхъ должно высказываться въ пользу казны). Въ естествознаніи исключительно прилагается другое золотое правило, по внѣшней формѣ сходное съ первымъ: "In dubio pro lege natural! " (при всякомъ сомнѣніи надобно отдавать преимущество естественному закону). Вслѣдствіе своего ограниченія во времени и пространствѣ, человѣкъ далеко не все можетъ сдѣлать предметомъ опыта; но гдѣ только это ему не по силамъ, онъ долженъ ограничиться удостовѣреніемъ, что то или другое было возможно по законамъ природы, и на этомъ долженъ успокоиться, пока дальнѣйшее развитіе науки, быть можетъ, не покажетъ ему, что разсматриваемое явленіе (такъ или иначе) дѣйствительно происходило естественнымъ путемъ. Вотъ положенія, которыми мы безусловно должны руководствоваться въ слѣдующихъ нашихъ соображеніяхъ, посвященныхъ рѣшенію выставленнаго выше вопроса.
   Ученіе Дарвина, возбудившее при своемъ распространеніи въ болѣе обширныхъ кружкахъ такую суматоху, какъ нѣчто совершенно новое и неслыханное, уже просуществовало въ коренныхъ своихъ началахъ около столѣтія, созрѣвало при постепенномъ развитіи и было даже высказано течь въ течь словами Дарвина задолго до него, такъ что неоспоримую заслугу его надобно искать въ чемъ нибудь другомъ, но никакъ не въ новости теоріи. Нѣмцы въ особенности имѣютъ право похвалиться тѣмъ, что сѣмя къ успѣхамъ естествознанія было положено однимъ изъ ихъ наиболѣе передовыхъ дѣятелей, если не прежде, то во всякомъ случаѣ одновременно съ французами и англичанами. При сомнительности права преемства да позволено намъ будетъ начать исторію предшественниковъ Дарвина съ того необыкновеннаго человѣка, который умѣлъ такъ геніально соединять горячее сочувствіе къ точному знанію вмѣстѣ съ высшею степенью поэтическаго вдохновенія. Мы говоримъ о Гете.
   Добрый геній открылъ для Гете всѣ тайны вѣчной красоты; ея познаніе, ея воплощеніе въ самомъ себѣ было для него потребностью, элементомъ его духовной жизни; въ вѣчномъ бытіи онъ искалъ красоту покоя, въ зиждительномъ процессѣ -- красоту мѣрнаго, постояннаго органическаго развитія. Поэтому-то онъ такъ ненавидѣлъ неуклюжее болѣзненно-мистическое явленіе романтики и мгновенныя катастрофы, какъ въ политическомъ, такъ и въ физическомъ мірѣ. Что представлялъ онъ высшимъ идеаломъ для своего я, для своей жизни и своего развитія,-- то онъ искалъ постоянно и дѣйствительно нашелъ, когда внесъ свою нравственную дѣятельность въ особыя сферы и между ними также въ область естествознанія. Отсюда родилось его мнѣніе о превращеніи растеній, его предположеніе о первичномъ растеніи, отсюда открытіе имъ промежуточной челюсти, какъ посредствующаго члена, между человѣкомъ и животнымъ, открытіе позвоночнаго составленія черепа, объясненіе частей рта у насѣкомыхъ видоизмѣненными ногами, отсюда его антипатія къ ученію о насильственныхъ переворотахъ въ исторіи образованія земли, отсюда, наконецъ, его понятіе о всей совокупно-взятой органической природѣ, какъ образовавшейся изъ одного и того же простого основанія путемъ постепеннаго и спокойнаго развитія, -- то понятіе, которое онъ такъ опредѣленно высказываетъ въ слѣдующихъ словахъ: "если разсматривать растенія и животныхъ въ ихъ первичномъ состояніи, то они едва различны между собою. Какой либо одинъ начальный пунктъ жизни -- стоячій, подвижный или полуподвижный есть нѣчто совершенно недоступное нашимъ чувствамъ. Переходятъ ли эти первыя начала опредѣленно по двумъ направленіямъ вліяніемъ свѣта въ растенія, а, дѣйствіемъ теплоты въ животныя мы рѣшать не беремся, хотя и здѣсь нѣтъ недостатка, въ особыхъ примѣтахъ и аналогіи. Можно съ достовѣрностью сказать только, что тѣла, мало-по-малу выступающія изъ почти безразличнаго родства, постепенно совершенствуются по двумъ противоположнымъ путямъ, такъ что растеніе пріобрѣтаетъ, наконецъ, неподвижную, остановившуюся прочность -- въ деревѣ, тогда, какъ животное достигаетъ въ человѣкѣ наибольшей подвижности и свободы". Здѣсь уже съ достаточной опредѣленностью высказывается общее происхожденіе растеній и животныхъ изъ безразличнаго основанія, постоянное развитіе высшаго продукта, изъ самыхъ несовершенныхъ началъ, родственная зависимость и происхожденіе человѣка по его физической природѣ -- отъ животнаго. Приведенныя строки напечатаны еще въ 1807 году, въ первой тетради "Морфологіи и естествознанія", стр. XIII,-- слѣдовательно, гораздо прежде, чѣмъ какое либо изъ этихъ положеній было не говоримъ уже признано или примѣнено, но только высказано въ спеціальныхъ отрасляхъ естествознанія. Такимъ образомъ мочишь знаменитой теоріи Дарвина принадлежитъ Гете, хотя его геніальныя мысли были приняты во вниманіе и одобрены уже гораздо позже, да и то съ большою неохотою. Припомнилъ себѣ, что его ученая дѣятельность приходилась къ тому времени, когда надменная профессорская неприступность и цеховое скудоуміе академиковъ находились въ полномъ цвѣтѣ. Вскорѣ послѣ (1794 г.) Эразмъ Дарвинъ старшій, дѣдъ нынѣ прославившагося Чарльза Дарвина, высказалъ въ своей "Зоономіи" возрѣнія, во многомъ сходствовавшія со взглядами Ламарка, о которомъ мы также упомянемъ въ этой статьѣ. Но всѣ подобныя стремленія не нашли въ Англіи достаточно сочувственнаго отклика. Гораздо удачнѣе пошло это дѣло у французовъ, и воззрѣнія эти если и подвергались нападкамъ, все-таки, по крайней мѣрѣ, обратили на себя должное вниманіе! Еще въ 1795 году Этьень Жоффруа Сентъ-Илеръ, если Вѣрить свидѣтельству его сына Исидора, высказалъ то предположеніе, что всѣ такъ называемые виды произошли отъ одной и той же основной формы путемъ постепенныхъ измѣненій, однако въ то время онъ не опубликовалъ еще ничего объ этомъ предметѣ. Уже Ламаркъ, какъ надо полагать, первый выступилъ въ своей "философской зоологіи" (въ 1801 году, вѣрнѣе въ 1809 году) и въ своей..Естественной исторіи безпозвоночныхъ животныхъ" (1815) съ тѣмъ ученіемъ, что высшіе организмы вообще произошли отъ другихъ низшихъ видовъ и пр., что они являются, какъ дѣйствія измѣненныхъ жизненныхъ условій, помѣсей, употребленія или неупотребленіи извѣстныхъ частей тѣла. что. напр., длинная шея жирафа образовалась вслѣдствіе ея постоянно-принужденнаго вытягиванья для ощипыванья листьевъ съ высокихъ деревьевъ. Но растенія и животныя онъ еще считалъ, но ихъ началу, строго разграниченными. Къ этимъ воззрѣніямъ Ламарка слѣдовало бы собственно присоединить и мнѣнія Окена, если бы только мы съ достовѣрностью могли сказать, что въ его запутанныхъ, естестиннно-философскихъ фразахъ заключается какое нибудь ясное міросозерцаніе. Все что онъ толкуетъ, въ смыслѣ серьезнаго ученія, о первичной слизи, о пузырькѣ первичной слизи, какъ о наливочномъ животномъ, о строеніи высшихъ животныхъ изъ соединяющихся инфузорій -- все это лишь одна теоретически-тунянная и фактлчески-ложная мечта, а никакъ не естествознаніе. Но за то въ пользу воззрѣній Ламарка съ совершенной опредѣлительностью и ясностью высказались въ Германіи д'Альтонъ (1821 г.) и Керте, въ Англіи Грантъ по отношенію къ растеніямъ (1826 и 1834 гг.); Пуаре во Франціи и Эліасъ Фрисъ въ Швеціи также, повидимому. держались подобныхъ воззрѣній. Но Этьень Жоффруа Сентъ-Илеръ первый открыто выступилъ съ тѣлъ взглядомъ, что формы живой природы постепенно преобразовались одна въ другую, и процессъ этотъ онъ ставитъ въ существенную зависимость отъ вліяніи атмосферы, постоянно измѣнявшейся со времени перваго возникновенія организмовъ; такъ, напр., онъ полагалъ, что вслѣдствіе жара въ сухомъ воздухѣ легочный мѣшокъ пресмыкающагося постепенно преобразовался въ легкое птицъ, которыя такимъ образомъ произошли отъ названнаго класса животныхъ. Омаліусъ д'Аллуа -- Несторъ между нѣмецкими геологами, высказалъ (въ 1831 и 1846 гг.) такого рода мнѣніе: "вмѣсто повторяющихся періодовъ творенія гораздо вѣроятнѣе предположить, что новыя формы, несомнѣнно возникавшія въ исторіи развитія земли, прямо произошли отъ другихъ формъ вслѣдствіе измѣненія ихъ характеристическихъ признаковъ.
   Вскорѣ затѣмъ Леопольдъ фонъ-Бухъ (въ "Описаніи Канарскихъ острововъ", 1836 г.) высказалъ ясно свое убѣжденіе, что разновидности мало-по-малу сдѣлались постоянными и такимъ образомъ превратились въ новые виды. Въ томъ же смыслѣ, хотя съ очень нелогическою робостью, высказался Рафинескъ въ своей "Сѣвероамериканской флорѣ" (1836 г.). Подобныя воззрѣнія мы находимъ также у Бурдаха и Бронна. Здѣсь же мы должны упомянуть,-- хотя это и не касается непосредственно образованія видовъ, -- о геніальномъ Эдуардѣ Форбесѣ ("О соотношеніи между флорой и фауной британскихъ острововъ и геологическими измѣненіями ихъ поверхности", 1846 г.), принадлежащемъ къ числу первыхъ ученыхъ, которые съ энергіей вооружились противъ мнимыхъ насильственныхъ переворотовъ въ концѣ и началѣ геологическихъ періодовъ, и показали, что перестроенія одного періода въ другой происходили съ строгой постепенностью, безъ внезапнаго разрушенія предыдущаго, безъ нежданнаго-негаданнаго появленія новаго міра. Его, къ сожалѣнію, кратковременная дѣятельность имѣла громадное вліяніе на развитіе науки. Далѣе, въ пользу происхожденія видовъ путемъ постепеннаго измѣненія совершенно опредѣленно высказался въ 1850 году Исидоръ Жоффруа Сентъ-Илеръ (въ своихъ лекціяхъ). Быть можетъ, мнѣ позволено будетъ здѣсь упомянуть о моемъ собственномъ участіи въ разсматриваемомъ ученіи.
   Когда я обратился къ изученію природы, наставники мои, заведеннымъ обычаемъ, вколачивали въ меня, что все въ природѣ красиво расчерчено и разгорожено по строго-постояннымъ видамъ. Я говорю именно вколачивали, потому что никому не приходило въ голову разъяснить, какими это судьбами въ человѣкѣ вообще рождается видовое понятіе (этому выучила меня психологія) и еще менѣе, какъ это человѣкъ умудрился найти видовому понятію объективную дѣйствительность въ природѣ. Итакъ, предразсудокъ этотъ, весьма естественно, засѣлъ во мнѣ до тѣхъ поръ, пока самъ ходъ моихъ занятій не привелъ меня къ самостоятельной работѣ также и въ этой области знанія. Тогда мнѣ вскорѣ стало ясно, что тутъ дѣло происходитъ что-то не такъ, какъ мнѣ разсказывали, что образованіе понятія вообще и вмѣстѣ съ тѣмъ видового служитъ только вспомогательнымъ средствомъ для мыслящаго ума, что видовое понятіе было занесено въ дѣйствительную природу только догматико-мистическимъ предразсудкомъ, наконецъ, что еще никто не потрудился доказать существованіе постоянныхъ видовъ въ природѣ индуктивнымъ путемъ, почему о видахъ въ природѣ, по крайней мѣрѣ теперь, не можетъ быть и рѣчи въ научномъ смыслѣ. Въ этомъ, какъ и во многихъ другихъ частныхъ вопросахъ, мнѣ помогли мои прежнія юридическія занятія и именно -- ученіе о силѣ доказательствъ. Въ естественныхъ наукахъ какъ-то заурядъ принято ссылаться на то, что то или другое изъ существующихъ воззрѣній еще не было опровергнуто, какъ будто это вообще такъ необходимо. Въ естествознаніи всякое положительное утвержденіе должно быть доказано живымъ фактомъ или построено на индукціи, иначе, въ научномъ смыслѣ оно -- нуль и не нуждается ни въ какомъ опроверженіи. Во всемъ историческомъ развитіи органическаго міра нельзя указать ни одного постояннаго вида., слѣдовательно, о постоянствѣ видовъ въ точномъ знаніи не можетъ быть и рѣчи до настоящаго времени. Такимъ образомъ въ такъ называемыхъ видахъ въ природѣ я видѣлъ только группы недѣлимыхъ, которыя лишь временно характеризуются извѣстными признаками.
   Но исторія развитія этихъ недѣлимыхъ повела меня далѣе. Я увидѣлъ, что вслѣдствіе перемѣны жизненныхъ условій само недѣлимое измѣняется очень мало, но что оно немедленно передаетъ дѣйствіе измѣненныхъ жизненныхъ условіи своимъ потомкамъ, которые болѣе или менѣе разнятся какъ между собою, такъ и отъ родившаго ихъ типа, -- образуютъ разновидности. Сравнивая скудную флору богатой черноземомъ торфяной и песчаной почвы съ роскошной растительностью въ садахъ, гдѣ изобилуетъ черноземъ, и въ альпійскихъ мѣстностяхъ, бѣдныхъ черноземомъ, я пришелъ къ толу заключенію, что перемѣна жизненныхъ условій. благопріятствующая превращенію формъ, заключается въ большемъ или меньшемъ содержаніи землею растворимыхъ минеральныхъ частицъ. Наблюдая продолжительное однообразіе очень скудной флоры въ пустынныхъ мѣстностяхъ и долгую неподвижность вновь возникшихъ формъ, при вліяніи неизмѣняющихся условій произрастанія, -- какъ это мы видимъ на нашихъ воздѣлываемыхъ растеніяхъ,-- я понялъ, какимъ образомъ, вслѣдствіе измѣненій, накопляющихся съ теченіемъ генерацій, могли образоваться изъ простѣйшихъ основаній всѣ формы живой природы, которыя для недолговѣчнаго человѣка при поверхностномъ (но не при научномъ) наблюденіи представляютъ нѣкоторое постоянство. Такимъ образомъ во мнѣ выработалось воззрѣніе о постепенномъ превращеніи формъ живой природы на землѣ, чрезъ рядъ постоянно измѣняющихся генерацій, что было впервые опубликовано мною въ 1850 году -- во второмъ изданіи моей книги: "Растеніе и его жизнь", а также въ моей "Физіологіи растеній и животныхъ, составленной для сельскихъ хозяевъ." Дальнѣйшія занятія наукою еще болѣе укрѣпили во мнѣ эти воззрѣнія и сообщили мнѣ большую ясность.
   Въ 1866 году профессоръ Овенъ выразилъ притязаніе на то, что основанія дарвиновской теоріи были будто бы доведены имъ до свѣденія публики еще въ 1850 году. Но мѣсто, на которое онъ ссылается, даже находится въ рѣшительномъ противорѣчіи съ этимъ заявленіемъ. Упоминаю объ этомъ обстоятельствѣ только для того, чтобы показать, что этотъ профессоръ относительно Дарвина, также, какъ и въ своемъ спорѣ съ Гексли, выказалъ себя молочнымъ, придирчивымъ характеромъ; вмѣстѣ съ тѣмъ это служитъ однимъ изъ множества примѣровъ того, что можно быть одареннымъ отъ природы умомъ проницательностью и памятью, можно играть нѣкоторую роль въ наукѣ и въ тоже время, въ смыслѣ человѣка, быть весьма печальнымъ явленіемъ. {Сравн. замѣчанія Дарвина въ предисловіи къ его сочиненію. "О происхожденіи видовъ," 4 изд. (по нѣмецкому переводу В. Каруса, стр. 7--9).}
   Вѣра въ виды и ихъ постоянство, какъ уже справедливо замѣтилъ А. Декандоль, ослабѣваетъ по мѣрѣ большаго накопленія матеріала для той или другой области изслѣдованія. То, что оказалось справедливымъ въ извѣстной части знанія, неизбѣжно проникаетъ во все его содержаніе и потому неудивительно, что голоса, отвергавшіе постоянство видовъ и объяснявшіе происхожденіе формъ живого міра путемъ измѣненія съ теченіемъ послѣдовательныхъ генерацій, раздавались все слышнѣе съ каждымъ столѣтіемъ, наконецъ съ года на годъ. Отъ Кука и до нашего времени путешествія, предпринимаемыя съ ученой цѣлію, собрали для естествоиспытателей матеріалъ въ чрезвычайномъ обиліи, многочисленные труженики науки, изслѣдуя мѣстныя области флоры и фауны, накопили неизмѣримый запасъ фактовъ, усердіе геологовъ при раскапываніи земной коры съ каждымъ днемъ доставляетъ намъ новыя неожиданныя открытія и показываетъ, что и но этой части мы стоимъ еще въ самомъ преддверіи знанія и можемъ ожидать еще богатой добычи невѣдомыхъ сокровищъ.
   Здѣсь же мы должны указать на то, сдѣланное уже Дарвиномъ, замѣчаніе, что къ приверженцамъ мнѣнія объ измѣняемости видовъ принадлежатъ вовсе не сухіе теоретики или поверхностные дилетанты, но люди, изучавшіе природу въ самой природѣ, а не въ музеяхъ, и своими основательными трудами въ большей или меньшей научной сферѣ, сдѣлавшіе себя извѣстными въ зоологіи или ботаникѣ.
   Происхожденіе всѣхъ органическихъ тѣлъ отъ одной первичной формы излагалъ (по Дарвину) также д-ръ Фроке въ 1851 году, хотя въ своемъ способѣ онъ совершенно расходился съ Дарвиномъ. Его сочиненіе объ этомъ предметѣ осталось мнѣ неизвѣстнымъ. Постоянное превращеніе видовъ, почти совершенно въ дарвиновскомъ смыслѣ, развивалъ въ 1852 году Герберта, Спенсеръ, и въ томъ же году Ноденъ высказалъ въ "Revue horticole" то мнѣніе, что виды растеній образовались въ природѣ по точной аналогіи разновидностей,-- однако при этомъ онъ все-таки держится совершенно мистическихъ, ненаучныхъ воззрѣній, предполагая, что все развивается вслѣдствіе внутренняго побужденія и для міровой цѣли такимъ образомъ, чтобы въ строгой точности прилаживаться къ великому цѣлому и къ каждому частному мѣсту, отведенному для единичной формы. Человѣкъ нигдѣ будто-бы не долженъ видѣть выродковъ. Постепенное превращеніе видовъ въ другія, новыя формы отстаивалъ въ 1852 году также Унгеръ въ своемъ "Опытѣ исторіи растительнаго міра."
   Остроумный естествоиспытатель графъ Кейзерлингъ (1853), само собою разумѣется, признавалъ естественное происхожденіе всѣхъ вновь возникающихъ видовъ, но считалъ нужнымъ прибѣгать къ особеннымъ теллурическимъ вліяніямъ, чтобы объяснить внезапное появленіе новыхъ формъ. Онъ полагалъ съ необыкновенной остроумной находчивостью, что свирѣпствовавшимъ въ различныя времена болѣзнямъ противодѣйствовала такая же ненормальная, періодически-наступавшая воспроизводительная сила, при которой теллурическія вліянія внезапно вызывали значительныя различія между прежнимъ типомъ и произшедшими отъ него потомками. Но самъ остроумный творецъ этой теоріи найдетъ ее несостоятельною по мѣрѣ накопленія доказательствъ въ защиту той истины, что вообще во всемъ развитіи земной поверхности не было ничего похожаго на такіе рѣзкіе переходы или скорѣе скачки, какъ это предполагалось прежде на основаніи недостаточнаго матеріала. Съ другой стороны извѣстный антропологъ д-ръ Шафгаузенъ въ томъ же году высказалъ въ "Трудахъ естественно-историческаго общества рейнско-прусскихъ провинцій" слѣдующее мнѣніе: "Нынѣ водящіяся растенія и животныя вовсе не различаются отъ вымершихъ, какъ новые продукты творенія, но скорѣе должны быть признаваемы ихъ потомками, произшедшими путемъ безостановочнаго воспроизведенія...Въ томъ же году явилось также десятое изданіе книги "Vestiges of Creation" (Слѣды творенія), возбудившее въ Англія горячее сочувствіе, послѣ того какъ въ 1844 году было выпущено первое ея изданіе. Сочиненіе это по шестому его изданію было обстоятельно переведено въ 1851 году Карломъ Фогтомъ подъ заглавіемъ "Естественная исторія сотворенія міра" и пр. Въ этомъ серьезномъ трудѣ законъ постояннаго превращенія видовъ высказывается уже съ совершенной опредѣленностью (стр. 150--151). Всѣ изданія, предшествовавшія шестому, мнѣ неизвѣстны. и потому я не могу сказать, содержались ли уже въ нихъ такія воззрѣнія или нѣтъ; но такъ какъ Дарвинъ ссылается только на десятое изданіе оригинала, то я хотѣлъ упомянуть здѣсь объ этомъ сочиненіи ради хронологическаго порядка. Въ 1854 году Лекокъ заявилъ въ своихъ "Etudes sur la géographe botanique," что его изысканіе но вопросу о постоянствѣ и измѣняемости видовъ привели его къ тѣмъ же представленіямъ, какія были высказаны Гете и Жоффруа Сентъ-Илеромъ. Въ слѣдующемъ году (1855) Баденъ-Пауэлль объявилъ, что возрожденіе новыхъ видовъ подчиняется законамъ природы, а не есть какое нибудь случайное (чудесное) явленіе.
   Въ 1858 году первыя выдержки изъ дарвиновскихъ изысканій были сообщены въ обществѣ Линнея (Linnean Society), а въ 1859 году вышло изъ печати первое изданіе поистинѣ великаго, дѣлающаго эпоху, труда: "On the Origin of Species by means of natural selection on the preservation of the favoured races in the struggle for life" (О происхожденіи видовъ путемъ естественнаго подбора или о предохраненіи избранныхъ породъ въ борьбѣ за жизнь). Книга была переведена на нѣмецкій языкъ съ третьяго изданія Г. Бронномъ въ 1863 году, а съ четвертаго -- В. Карусомъ въ 1867 году, съ прибавленіями автора. Еще въ томъ же самомъ году, когда явилась въ свѣтъ книга Дарвина, К. Э. Бэръ высказался въ томъ смыслѣ, что въ видахъ, которые представляются намъ совершенно различными, мы должны признавать потомковъ одной и той же первоначальной формы. Въ болѣе общемъ смыслѣ, хотя и съ оттѣнкомъ сомнѣнія и нетвердости.
   Гекели высказалъ въ тоже время свой взглядъ о происхожденіи различныхъ видовъ одинъ отъ другого. И почти одновременно съ книгой Дарвина (только однимъ мѣсяцемъ позже) явился въ свѣтъ въ высшей степени важный трудъ д-ра Гукера: "Введеніе къ изученію флоры Ваидименовой земли" (Тасманіи), гдѣ происхожденіе видовъ путемъ измѣненія потомковъ и постепенное установленіе этихъ различій утверждаются положительно и подкрѣпляются многочисленными примѣрами.
   До сихъ поръ мы говорили о предшественникахъ Дарвина въ той только мѣрѣ, въ какой они были противниками совершенно ненаучныхъ бредней о внезапныхъ катастрофахъ и новыхъ періодахъ творенія, настаивая на происхожденіи новыхъ формъ естественнымъ путемъ, слѣдовательно чрезъ. рядъ послѣдовательныхъ измѣненій.
   Относительно вопроса, какъ это происходило, одни совершенно не высказываются, другіе сильно разноголосятъ, а многіе изъ прежнихъ ученыхъ, какъ Ламаркъ и Сентъ-Илеръ, предлагаютъ такіе взгляды, которые, рядомъ съ новѣйшими научными воззрѣніями, оказываются рѣшительно несостоятельными. Но Дарвинъ очень рано уже имѣла своихъ предшественниковъ даже въ томъ, что по справедливости признается лозунгомъ дарвиновскихъ мнѣній, -- въ мысли о "естественномъ подборѣ" (natural selection), означающемъ, что вновь возникающія формы рѣзче охарактеризовались и установились преимущественно чрезъ совокупленіе однородныхъ индивидовъ.
   Уже въ 1813 году д-ръ У. К. Уэлльсъ читалъ въ королевскомъ обществѣ записку, гдѣ онъ совершенно ясно развиваетъ законъ естественнаго подбора. хотя и примѣняетъ его только къ человѣческимъ племенамъ и ихъ характерамъ. Съ наибольшей полнотою и опредѣленностью ученіе это было развито въ 1831 году Патрикомъ Матью, но въ такой книгѣ, въ которой никто не могъ искать ничего подобнаго, такъ, какъ она носила заглавіе: "Naval timber and Arboriculture., (Корабельный лѣсъ и разведеніе деревьевъ). Послѣднему обстоятельству должно приписать, что воззрѣнія эти не обратили ничьего вниманія и самъ Дарвинъ узналъ о нихъ уже по выходѣ въ свѣтъ своей книга. Притомъ же отдѣльныя замѣчанія относительно указываемаго закона разбросаны порознь по всей книгѣ, и кромѣ того авторъ, какъ истый англичанинъ, чуждый всякой истинной философіи, выпустилъ изъ вида многія философскія неясности, при всемъ томъ Матью употребилъ даже самое выраженіе "natural selection," если только я правильно понимаю письмо его къ профессору Э. Галльеру.
   Въ 1843 году д-ръ Г. Броннъ предложилъ во второмъ томѣ своей "Исторіи природы" рядъ замѣчаній, въ которыхъ законъ естественнаго подбора высказывается совершенію ясно и во многомъ подтверждается примѣрами. Нѣкто Уолласъ также читалъ въ обществѣ Линнея записку (1858 г.), въ которой принципъ свободнаго подбора развивается имъ съ возможной отчетливостью и ясностью.
   Изъ предлагаемаго историческаго перечня всякій несомнѣнно увидитъ, что дарвиновы воззрѣнія только совершенно незнакомому съ ходомъ науки могутъ показаться чѣмъ-то новымъ и неслыханнымъ. Можно даже спросить, за что, съ другой стороны, Дарвина, такъ расхвалили. если онъ самъ не придумалъ ничего новаго? Дать новую опору ученію рядомъ своихъ собственныхъ основательныхъ изысканій это, разумѣется, составляетъ уже большую заслугу въ ученомъ дѣятелѣ. Не малая заслуга и въ томъ, что вопросъ представленъ имъ въ яркомъ свѣтѣ. Ни одинъ изъ предшественниковъ Дарвина не излагалъ своихъ мнѣній съ такою основательностью и полнотою фактовъ, съ такимъ осторожнымъ устраненіемъ всякаго противорѣчія, съ такимъ спокойнымъ и точнымъ выводомъ теоретическихъ началъ изъ открытыхъ опытомъ основаній, какъ это сдѣлалъ гамъ Дарвинъ, такъ что его по всей справедливости можно считать творцомъ и основателемъ указываемыхъ доктринъ, и потому не будетъ ничего страннаго, если мы станемъ называть на будущее время развитый имъ принципъ образованія формъ -- "дарвиновскимъ закономъ4'.
   Когда Дарвинъ приступилъ къ своей задачѣ, опытомъ было уже положительно дознано, что при постепенномъ развитіи земной поверхности всѣ формы живого значительно измѣнились съ теченіемъ времени, что безчисленныя формы вымерли, а другія, въ такомъ же безчисленномъ множествѣ заступили ихъ мѣсто. Для всякаго ясно мыслящаго естествоиспытателя было далѣе совершенно несомнѣнно, что новыя формы должны были произойти путемъ естественныхъ законовъ. Сверхъ того каждому физіологу достовѣрно извѣстно, что всякое недѣлимое, служащее представителемъ извѣстной формы, неизбѣжно должно -- посредствомъ той или иной особенности процесса размноженія -- находиться въ связи съ другимъ недѣлимымъ.
   Это положеніе мы должны представить еще рѣзче и опредѣленнѣе. Неясныя, запутанныя мысли коварно воплощаются въ языкѣ, и тогда языкъ опять дѣлается тираномъ духовно-разумной способности. Каковы бы ни были мнѣнія людей о "видѣ", все-таки онъ останется безсмысленнымъ, мистическимъ выраженіемъ, если, напр., говорится, что "виды возникаютъ и изчезаютъ". Это чепуха, потому что виды ни въ какомъ случаѣ не имѣютъ самостоятельнаго реальнаго существованія. Въ дѣйствительности же на землѣ возникаютъ и изчезаютъ только недѣлимыя, единичныя существа. какъ бы мы ни представляли себѣ ихъ отношеніе къ видовому понятію. Но въ наукѣ теперь уже неопровержимо подтверждено, что всякое дѣйствительное недѣлимое происходитъ отъ другого недѣлимаго путемъ процесса размноженія, что оно можетъ развиться только изъ зародыша, образуемаго первымъ индивидомъ, -- или, какъ выразился бы Гарвей, "omne vivum ex ovo" (все живое происходитъ изъ яйца). Вся мысль о самопроизвольномъ зарожденіи (generatio aequivoca) или образованіи единичныхъ существъ изъ неживою безформеннаго вещества, безъ всякаго посредства материнскаго организма, -- вся эта странная теорія есть ничто иное, какъ предразсудокъ, оставшійся изъ того скуднаго естествознаніемъ времени, когда люди еще фантазировали, вмѣсто того, чтобъ изучать, вѣря, будто крысы, мыши, змѣи, раки, черви родятся изъ грязи и сора, въ которомъ ихъ находили, -- предразсудокъ, котораго въ наше время устыдился бы точный естествоиспытатель (а вѣдь всякій другой не имѣетъ права называться естествоиспытателемъ). Такъ называемое самопроизвольное зарожденіе никогда не было подтверждено ни однимъ доказательствомъ, напротивъ, всякій опытъ, произведенный съ должной точностью и вниманіемъ, несомнѣнно обнаруживалъ, что при совершенномъ удаленіи уже готовыхъ живыхъ зародышей не можетъ образоваться самая крохотная и простѣйшая инфузорія. Всякое недѣлимое на землѣ происходитъ путемъ размноженія отъ другихъ недѣлимыхъ -- родителей. Когда Дарвинъ хотѣлъ узнать, какимъ образомъ произошли вновь возникающія формы, то онъ могъ обратиться только къ процессу размноженія, и подвергнуть болѣе тщательному наблюденію тѣ его стороны, которыя допускаютъ измѣняемость формъ.
   Для растеній и животныхъ намъ извѣстны до сихъ поръ два способа размноженія: правильный, путемъ полового воспроизведенія, и неправильный -- чрезъ прививныя клѣточки, почки и отводки. Оба способа находятся въ такомъ между собою соотношеніи, что при послѣднемъ вновь-образуемое недѣлимое втеченіи болѣе продолжительнаго времени остается подъ непосредственнымъ вліяніемъ материнскаго организма и всего вѣрнѣе (хотя и не съ абсолютной вѣрностью) воспроизводитъ физіологическіе и морфологическіе признаки прежняго типа, тогда какъ при первомъ способѣ -- при половомъ размноженіи -- зародышевая клѣточка (яичко) изолируется уже очень рано, пріобрѣтаетъ нѣкоторую самостоятельность относительно материнскаго организма и оттого въ жизненномъ процессѣ и сформированіи можетъ развиться свободнѣе. Уже лѣтъ двадцать тому назадъ я заявилъ, что неправильное размноженіе, вопреки общепринятому взгляду, служитъ къ предохраненію существующихъ формъ, тогда какъ половое воспроизведеніе, на оборотъ, содѣйствуетъ преимущественно уклоненію отъ родительскаго типа и свободному образованію формъ. Итакъ, отъ проницательнаго англичанина, при занимавшихъ его изысканіяхъ, не могли скрыться блестящіе успѣхи, сдѣланные его практическими соотечественниками въ разведеніи растеній и животныхъ для роскоши и пользы. Добытые при этомъ результаты, собранные имъ впродолженіи многихъ лѣтъ съ неутомимымъ усердіемъ и терпѣніемъ, онъ привелъ въ связь съ своими заключеніями. Во-первыхъ, онъ увидѣлъ, что относительно воздѣлываемыхъ растеній и домашнихъ животныхъ измѣненіе характеристическихъ признаковъ и качествъ допускаетъ несравненно болѣе широкія границы, чѣмъ обыкновенно предполагали прежде. Вообще измѣненія эти касаются всѣхъ условій физическаго строенія, даже самыхъ важнѣйшихъ. Такъ у растеній измѣняются расположеніе волосковъ, форма, листьевъ, число цвѣточныхъ частей. Такъ у мопса и борзой собаки, принадлежащихъ къ одному и тому же такъ называемому виду, черепъ представляетъ во всѣхъ частяхъ гораздо большее несходство, чѣмъ у борзой, полка и лисицы, признаваемыхъ тремя различными видами. Точно также измѣняются и физіологическія отправленія, также наиболѣе существенныя. Такъ у растеній измѣняется продолжительность жизни (однолѣтнія дѣлаются многолѣтними или на оборотъ) и время цвѣтенія относительно временъ года: такъ, по Натузіусу, для различныхъ породъ овецъ измѣняется время плодоношенія, тогда какъ это служитъ единственнымъ сколько нибудь уважительнымъ признакомъ для разграниченія волка отъ собаки. Хищныхъ животныхъ -- какъ собаку и хорька -- можно пріучить къ одной растительной пищѣ, а куръ сдѣлать плотоядными птицами. Впрочемъ подобные примѣры встрѣчаются даже и въ природномъ состояніи: охотники неоднократно видѣли плотоядныхъ бѣлокъ и зайцевъ.
   Другое обстоятельство, представившееся наблюденію Дарвина, заключалось въ томъ, что измѣненія въ растеніяхъ и животныхъ, при неограниченномъ совокупленіи, хотя и легко теряются въ послѣдующихъ генераціяхъ, но за то не только сохраняются, но продолжаются и далѣе въ разъ обозначившемся направленія, если опредѣленная черта измѣненія замѣчается въ каждомъ изъ избранныхъ для размноженія недѣлимыхъ. У занимающихся скотоводствомъ это называется "расплодомъ", и выраженіе это удобно можетъ быть примѣнено и къ воздѣлываемымъ растеніямъ. Такъ, напр.. изъ простыхъ цвѣтовъ георгинъ, астръ и т. д. въ первомъ поколѣніи получаются до половины наполненные и, наконецъ, при тщательномъ подборѣ сѣминныхъ растеній, совершенно полные цвѣты; изъ сухого деревянистаго корня дикой моркови, при постоянномъ уходѣ, образуется толстый сочный овощъ, вѣсомъ Въ нѣсколько фунтовъ (Altringliamriibe) и т. д. Точно также жесткая, почти щетинистая шерсть дикихъ овецъ, при выборѣ лучшихъ племенныхъ животныхъ въ цѣломъ ряду генерацій превращается наконецъ въ тонкую, курчавую волну мериносовъ, а изъ костлявой дикой лошади съ грубымъ, жесткимъ волосомъ выходитъ благородный, статный, блестящій кровный жеребецъ англійской породы. Всю эту послѣдовательность мы находимъ въ самой природѣ: отъ глубокой ложбины до альпійской высоты чрезъ постепенное развитіе и путемъ смежныхъ генерацій форма долинъ, переходитъ въ альпійскую форму; точно также въ Корнваллисѣ бѣлые зайцы (альбиносы), бывшіе сначала тамъ только разновидностью, развились и распространились какъ совершенно самостоятельная порода, безъ всякаго вмѣшательства человѣка -- чрезъ совокупленіе однородныхъ (сходственныхъ) недѣлимыхъ {Froriep's Neue Notizen (1841), XX, 56.}. Такое упроченіе и распространеніе опредѣленныхъ формъ чрезъ совокупленіе однородныхъ индивидовъ Дарвинъ назвалъ естественнымъ подборомъ или расплодомъ (natural selection).
   Выраженіе это можетъ подать поводъ къ двоякому недоразумѣнію. что. при поверхностномъ взглядѣ на предметъ, дѣйствительно уже имѣло мѣсто. Во-первыхъ Дарвину возражали, что при искуственномъ разведеніи плодовыхъ растеній и домашнихъ животныхъ онъ, быть можетъ, и нравъ, но что теорія его не находитъ въ природѣ никакого приложенія. Но въ томъ-то и дѣло, что здѣсь выраженія "природный", "искуственный" не имѣютъ никакого смысла. Садовникъ, желающій получить цвѣты съ другою окраскою, не разрисовываетъ ихъ самъ, сельскій хозяинъ, имѣющій въ виду развести ковоткорогій скотъ, не отпиливаетъ быкамъ до половины роговъ или не привѣшиваетъ своимъ простымъ овцамъ тонкорунныхъ шиньоновъ, когда, желаетъ имѣть тонкую шерсть; вотъ это было бы искусственно, но съ такимъ искуствомъ, конечно, далеко не уйдешь. И сельскій хозяинъ, и садовникъ могутъ только заставить работать самую природу и помощь ихъ только поддерживаетъ работу эту въ извѣстномъ направленіи, да и самая эта помощь обусловливается тѣми средствами, какія находятся въ распоряженіи природы. Возьмемъ такой примѣръ: извѣстно, что водящіеся въ большихъ равнинахъ волки, выше, проворнѣе и снабжены болѣе длинными ногами, чѣмъ волки, живущіе въ горахъ. Если же между молодыми горными волками найдутся такіе, которые отъ природы случайно получили длинныя ноги, то весьма понятно, что они будутъ въ состояніи далѣе преслѣдовать звѣрей равнины, чѣмъ ихъ неуклюжіе родичи: очевидно также, что за длинноногимъ волкомъ можетъ поспѣть только длинноногая волчица, и такимъ образомъ ко времени совокупленія, онъ находить вблизи себя только такую самку. Потомки, по всей вѣроятности, также будутъ имѣть длинныя ноги. Такъ какъ при меньшей конкурренціи эти волки находятъ болѣе достаточную пищу, то никакая потребность не заставляетъ ихъ вернуться къ главной стаѣ, и такимъ образомъ мало-по-малу, вслѣдствіе естественнаго (т. е. необходимаго по самой природѣ) подбора, развивается длинноногая порода. Подобный!.. Же способомъ сельскій хозяинъ могъ бы развести длиннорогую породу какого угодно животнаго, но для этого онъ всегда, долженъ былъ бы употреблять естественныя, т. е. заимствованныя у самой природы, средства.
   Съ другой стороны, слово "подборъ", понятое и прилагаемое въ мистическомъ смыслѣ, породило нареканія, какъ будто бы Дарвинъ желалъ олицетворить природу въ значеніи существа, обладающаго волей и дѣйствующаго сознательно. Но при должномъ вниманіи къ тому, что хочетъ выразить и дѣйствительно выражаетъ Дарвинъ этимъ словомъ, при мало-мальски серьезномъ соображеніи можно избѣжать всякихъ по этому поводу недоразумѣніи. Каждый естествоиспытатель хорошо сознаетъ, что подобныя слова, въ примѣненіи къ природѣ, имѣютъ не какое нибудь реальное, а только образное значеніе, и если мы, напр., за нѣсколько строчекъ выше сказали, что извѣстныя средства находятся въ распоряженіи природы, то это значитъ только, что въ природѣ, совершенно согласно съ ея законами, встрѣчаются такія комбинаціи, изъ которыхъ въ силу самой необходимости вытекаетъ извѣстный результатъ. Другими словами, онъ вытекаетъ всегда вслѣдствіе опредѣленнаго сцѣпленія причинъ, но это не значитъ, чтобы самыя силы комбинировались опредѣленнымъ образомъ для полученія заранѣе предположеннаго результата. Напротивъ, Дарвинъ, какъ мы это увидимъ, исключилъ изъ познанія организмовъ все ученіе о цѣляхъ или, если угодно, придалъ ему настоящій смыслъ, какъ руководству къ наглядному или, пожалуй, назидательному представленію.
   Измѣняемость формъ между потомками.-- особенно если родители должны были жить въ условіяхъ, уклонившихся отъ прежнихъ вліяній,-- далѣе упроченіе и дальнѣйшее развитіе измѣненій путемъ естественнаго подбора, открываютъ намъ, какимъ образомъ одна форма могла породить совершенно естественно одинъ новый типъ или нѣсколько такихъ типовъ. Такъ какъ процессъ этотъ происходилъ въ неограниченномъ теченіи времени и не перестаетъ продолжаться, то это уже объясняетъ, съ какою постепенностью изъ простѣйшихъ формъ могли развиться самыя сложныя, какъ изъ инфузоріи, чрезъ милліоны генерацій, могло, даже должно было образоваться, наконецъ, позвоночное животное, если только внѣшнія условія, при которыхъ жили и размножались существа, благопріятствовали переходамъ въ этомъ направленіи.
   Здѣсь намъ самъ собою представляется еще одинъ важный вопросъ. Если, какъ мы видимъ, измѣненія не имѣютъ предѣла ни въ какой особенности жизни (ни относительно внѣшняго вида, ни въ проявленіи дѣятельности, ни въ анатомическомъ, ни въ физіологическомъ смыслѣ), если развитіе, измѣненій, чрезъ рядъ генерацій, до самыхъ крайнихъ феноменовъ ничѣмъ не ограничено, то почему же на землѣ мы видимъ относительно такое ничтожное число формъ живой природы? Вѣдь самый умѣренный разсчетъ двухъ измѣненій на генерацію даетъ въ короткое время для различныхъ формъ такія числа, которыя далеко оставятъ позади цифру живыхъ недѣлимыхъ на землѣ и которыя мало объясняются даже значительнымъ вымираніемъ формъ съ теченіемъ времени. Чтобы съ достаточной ясностью представить себѣ это отношеніе и правильно понимать его, мы должны наблюдать зависимость живыхъ существъ (организмовъ) отъ окружающаго ихъ міра. Для существованія всякаго живого существа нужна строго-опредѣленная комбинація жизненныхъ условій во внѣшней природѣ, -- тѣхъ условій, которыя мы называемъ климатомъ въ наиболѣе обширномъ смыслѣ, почвою (куда принадлежатъ также вода и воздухъ) и враждебнымъ отношеніемъ къ другимъ организмамъ. У этихъ условій организмъ долженъ исторгать спою жизнь, долженъ бороться съ ними за свое существованіе. Человѣкъ, употребляющій въ пищу картофель, ведетъ войну за свое существованіе съ вдыхаемымъ имъ кислородомъ, который, при медленномъ горѣніи, разрушилъ бы тѣло, если бы ему не подкладывали сжигаемаго матеріала. Такое отношеніе Дарвинъ назвалъ вообще "борьбою за существованіе. Но если его безтолковые противники приняли выраженіе это въ самомъ узкомъ смыслѣ, размышляя только о томъ, какъ двѣ собаки грызутся изъ-за брошенной кости, то вѣдь Дарвинъ-то тутъ ни при чемъ -- онъ высказался совершенно ясно. Борьба за существованіе заключается не въ той или другой частности, но въ отношеніи организма ко всей окружающей его природѣ и къ ея внутренней связи, насколько отсюда могутъ произойти благопріятныя или неблагопріятныя для благосостоянія организмовъ обстоятельства. Позволяемъ себѣ привести здѣсь одинъ примѣръ, объясняющій связь между тѣлами, повидимому, нимало независящими другъ отъ друга. Лепестки кругового трилистника сростаются въ трубочку, которая такъ длинна и узка, что не позволяетъ пчеламъ пробраться къ меду, лежащему у основанія цвѣтка. Но и здѣсь, какъ у многихъ другихъ растеніи, оплодотвореніе зависитъ отъ посредства насѣкомыхъ, безъ содѣйствія которыхъ растеніе не производитъ сѣмянъ. Но болѣе крупный и сильный шмель умѣетъ найти доступъ къ меду трилистника и такимъ образомъ помогаетъ его размноженію.
   Шмели, строящіеся въ землѣ, имѣютъ своихъ злѣйшихъ враговъ въ полевыхъ мышахъ, пожирающихъ молодое племя. Мыши, въ свою очередь, дѣлаются добычею кошекъ. Если бы образовалась разновидность трилистника по запаху листьевъ сходная съ Валеріаномъ или кошачьей травой, то разновидность эта привлекала бы кошекъ, кошки еще усерднѣе стали бы душить мышей, шмели плодились бы привольнѣе и трилистникъ давалъ бы обильные сѣмена, слѣдовательно, разростался бы съ большей быстротою. Такимъ образомъ, предполагаемая разновидность трилистника. развивая характеристическій запахъ, очевидно будетъ имѣть преимущество передъ другими разновидностями въ борьбѣ за свое существованіе. Но Крауфурдъ и Боскъ {Засѣданіе этнографическаго общества въ Лондонѣ.} поняли дарвиновское выраженіе именно въ томъ узкомъ смыслѣ, въ какомъ мы представили выше, и въ особенности я не могу постичь, почему Боскъ бракуетъ выраженіе "борьба за существованіе" и вмѣсто его подставляетъ свое выраженіе: "переживаніе способнѣйшихъ," -- т. е. именно способнѣйшихъ въ борьбѣ за существованіе, что и хотѣлъ сказать самъ Дарвинъ.
   Если, въ связи съ сказаннымъ выше, мы станемъ разсматривать замѣчаемыя въ каждой генераціи измѣненія, то они распадаются на три класса: измѣненія эти могутъ ставить растеніе или животное въ благопріятныя отношенія къ даннымъ жизненнымъ условіямъ, или они не оказываютъ никакого дѣйствія на эти явленія или, наконецъ, дѣйствіе ихъ неблагопріятно. Въ первомъ случаѣ извѣстное живое тѣло будетъ легче выдерживать борьбу за существованіе, слѣдовательно, долѣе жить и обильнѣе размножаться; второй случай не имѣетъ для насъ здѣсь никакого значенія, такъ какъ онъ остается безъ всякаго дальнѣйшаго вліянія; наконецъ, въ третьемъ случаѣ вновь возникшая форма, неимѣющая силы выдерживать борьбу за существованіе, должна, непремѣнно погибнуть. Когда сѣмяна какого нибудь растенія заносятся вѣтромъ въ такую мѣстность, которой климатъ разнится отъ климата, окружавшаго жизнь материнскаго растенія, то растенія, развивающіяся изъ этихъ сѣмянъ, будутъ представлять нѣкоторое различіе но времени цвѣтенія; если раньше-развивающіеся цвѣты будутъ застигнуты временемъ непрерывныхъ ночныхъ холодовъ, то они дѣлаются безплодными, и растенія вымираютъ, тогда какъ поздне-цвѣтущія растенія, благопріятствуемъ и климатомъ, размножаются и мало-по-малу образуютъ позднюю, но времени цвѣтенія, форму. Если гусеница какой нибудь бабочки, напр. березницы (Amphidasis botularia Hüb.), смотря по тому, животъ ли она въ березѣ, дубѣ, вязѣ или мнѣ имѣетъ свойство принимать цвѣтъ своего жилища, то это очевидно даетъ ей возможность легче укрываться отъ враговъ, тогда какъ гусеницы того же вида, быть можетъ, ранѣе лишившіеся этого свойства, давно уже должны были сдѣлаться жертвою своихъ недруговъ. Если бы изъ яйца гремучей змѣи развилось такое пресмыкающееся, у котораго кольца хвостовой гремучки были бы соединены неподвижно, то такая порода очевидно не могла, бы сохраниться. потому что издающія шумъ кольца позволяютъ обоимъ поламъ сходиться вмѣстѣ для совокупленія. Слѣдовательно, то только и удерживается, какъ форма, что можетъ удержаться. Всякій кретинъ, всякій глухонѣмой, всякій уродъ -- куда мы можемъ отнести всѣ формы, неблагопріятно поставленныя относительно жизненныхъ условій по своему образованію -- все это дѣлаетъ фанатальное ученіе о цѣляхъ измышленіемъ филистеровъ. Все, что не принаровлено къ даннымъ жизненнымъ условіямъ,-- неизбѣжно погибаетъ. только то и можетъ существовать, что сформировалось благопріятнымъ и соотвѣтствующимъ образомъ.
   Если мы оглянемся назадъ въ исторіи земли, то увидимъ, что жизненныя условія въ ту эпоху, когда образовались первые организмы, были неизмѣримо различны отъ современныхъ намъ на землѣ явленій, такъ что едвали на всемъ земномъ шарѣ можно отыскать хотя бы одинъ крошечный уголокъ, гдѣ бы до сихъ поръ могли удержаться древнѣйшія вліянія. Все, что мы назвали выше жизненными условіями, носило иной характера. Вліянія эти переходили мало-по-малу въ другія и другія съ самой строгой постепенностью и не на всей землѣ одновременно, пока жизнь не обставилась нашими настоящими условіями. Этимъ объясняется, почему древнѣйшіе организмы, о которыхъ мы знаемъ, были совершенно различны отъ нынѣ живущихъ, быть можетъ, за немногими исключеніями, и почему многочисленные организмы, неприспособленные къ существенно измѣнившимся условіямъ жизни, должны были погибнуть и уступить мѣсто другимъ или тѣмъ, которые по измѣненіямъ въ ихъ организаціи лучше приспособлялись къ новымъ жизненнымъ требованіямъ.
   Здѣсь мы должны выставить еще рядъ возраженій, которыя отчасти противопоставилъ себѣ и опровергъ самъ Дарвинъ, тогда какъ другія были предложены его противниками. Первое возраженіе, о которомъ мы будемъ говорить, принадлежитъ къ обѣимъ этимъ категоріямъ. Если формы живого міра развились одна изъ другой чрезъ постепенныя измѣненія въ генераціяхъ, то почему же въ извѣстныхъ. намъ окаменѣлостяхъ мы не встрѣчаемъ никакихъ переходовъ между такими рѣзкоразличными формами, какія мы видимъ въ природѣ? Еще въ 1850 году {Растеніе и его жизнь, по нѣмецкому изданію, стр. 338} мною было высказано, что палеонтологія доставляетъ намъ слишкомъ отрывочный матеріалъ для того, чтобы мы гдѣ бы то ни было могли возстановить послѣдовательный рядъ развитія и этимъ же замѣчаніемъ, подкрѣпленнымъ обстоятельными доводами. Дарвинъ устраняетъ возраженіе, сдѣланное имъ же самому себѣ. Дѣйствительно, если растеніе или животное и попадаетъ въ ископаемое состояніе, то это, по большой части, зависитъ отъ многихъ и очень рѣдко соединяющихся между собой условій, и потому число дошедшихъ до насъ формъ совершенно ничтожно по сравненію со всѣмъ, что когда-то существовало въ дѣйствительности. Если далѣе, въ связи съ этимъ, исторія палеонтологіи открываетъ, вамъ, какъ скудно число изслѣдованныхъ областей сравнительно съ малоизвѣстными или совершенно неизвѣстными, если мы знаемъ, что даже въ наиболѣе изслѣдованныхъ странахъ, Европы дѣлаются съ каждымъ годомъ новыя, совершенно неожиданныя открытія, то становится очевиднымъ. что мы не имѣемъ права дѣлать безумно-поспѣшныхъ заключеній въ родѣ того, что если какая нибудь форма до сихъ поръ не была находима въ ископаемомъ состояніи, то слѣдовательно она никогда не существовала. Кто же можетъ, думать, что археоптериксъ, древнѣйшее изъ птицеобразныхъ животныхъ, существовало только въ одномъ экземплярѣ, потому что въ ископаемомъ видѣ былъ найденъ единственный его экземпляръ? Не долженъ ли каждый палеонтологъ, въ видѣ предостереженія, всегда помнить примѣръ Кювье, утверждавшаго. что обезьяны появились только послѣ терціарнаго времени, между тѣмъ какъ спустя шесть лѣтъ послѣ его смерти были открыты въ третичныхъ формаціяхъ первыя ископаемыя обезьяны, изъ которыхъ теперь уже извѣстно около дюжины видовъ. Между тѣмъ, что..не существовало" и "чего не видѣли" довольно большая разница, и мы рѣшительно не имѣемъ права заключать о первомъ по второму. А между тѣмъ, какъ мнѣ кажется, все что Мурчисонъ ни говорилъ противъ Дарвина въ лондонскомъ этнографическомъ обществѣ, опирается именно на такое ложное заключеніе. Пока это говорилось, было найдено многое. чего прежде никто не видалъ. Уже были открыты цѣлые ряды переходовъ и, безъ сомнѣнія, подобные примѣры, при дальнѣйшемъ ходѣ изысканій, будутъ доставляться въ большомъ числѣ и съ каждымъ годомъ. Такъ постепенный переходъ отъ одной формы къ другой, чрезъ различные геологическіе наносы былъ открытъ для такихъ трехъ разнохарактерныхъ группъ, какъ аммониты, руконогія и раковины.
   Въ 1866 году Гильндорфъ -- и которомъ мы упоминали въ предъидущей статьѣ -- предложилъ довольно интересный примѣръ переходныхъ формъ по отношенію къ катушкамъ (Planorbis multiformis) -- одному изъ видовъ улитокъ. При этомъ былъ обнаруженъ тотъ интересный фактъ, что въ срединѣ явственно-различимыхъ наносовъ изслѣдуемой прѣсноводной извести вездѣ находимы были только главныя формы въ ихъ чистомъ видѣ, тогда какъ въ чертѣ соприкосновенія слоевъ и въ нѣкоторыхъ узкихъ среднихъ наносахъ располагались безчисленныя переходныя формы, такъ что образованіе различій очевидно совпадало съ измѣненіемъ жизненныхъ условій, тогда какъ при неизмѣнности этихъ условій формы также оставались постоянными. Кажется, ненужно быть пророкомъ для того, чтобы предсказать обильное накопленіе такихъ примѣровъ въ будущемъ. Мысль о постепенномъ переходѣ живыхъ формъ одна въ другую, путемъ естественнаго подбора и вслѣдствіе борьбы за существованіе, вызвала двоякое недоразумѣніе, которое уже послужило поводомъ къ нападкамъ противъ Дарвина. Имѣя въ виду одну прямую линію прогресса, нѣкоторые заявляли, что, согласно съ дарвиновскимъ воззрѣніемъ, всѣ первобытныя несовершенныя формы давнымъ-давно должны были бы уже вымереть, такъ что теперь должны бы были оставаться только совершенныя формы; съ другой стороны, существованіе самыхъ несовершенныхъ растеніи и животныхъ выставляли, какъ доказательство противъ той теоріи, что въ природѣ тѣла дѣлаются болѣе и болѣе способными къ борьбѣ за существованіе. То и другое -- лишь результатъ непониманія, потому что и здѣсь Дарвину навязывается то. чего онъ не имѣлъ надобности утверждать и никогда не утверждалъ. Ошибка заключается въ высшей степени ложномъ понятіи о совершенствѣ, и мы должны нѣсколько остановиться на этимъ обстоятельствѣ. Какое-то внутреннее сознаніе, чтобы не сказать высокомѣріе человѣка, побуждаетъ его считать себя самымъ совершеннымъ" животнымъ на землѣ. На гамомъ дѣлѣ, однако, нельзя сказать, чтобы онъ былъ чѣмъ, нибудь совершеннѣе или несовершеннѣе самомалѣйшей инфузоріи, а что онъ -- только другое животное, противъ этого, конечно, никто не станетъ спорить. Спрашивается, какимъ же масштабомъ онъ руководствуется, строя свою лѣстницу совершенства? Ужъ не свѣточемъ ли своего разума!!?..
   Но если разумъ составляетъ исключительное преимущество человѣка, то въ этомъ отношеніи не можетъ быть никакой послѣдовательной лѣстницы животныхъ, въ которой онъ занималъ бы мѣсто. Тогда онъ стоитъ одиноко, самъ по себѣ и не имѣетъ съ животными ничего общаго. Но если и въ животныхъ признавать разумную сторону, то и она. какъ общій признакъ, подлежитъ одинаковому сужденію наравнѣ съ тѣлесными примѣтами. Но для оцѣнки тѣлесныхъ (а когда случится также и душевныхъ) качествъ организмовъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ для ихъ послѣдовательной ранжировки я не знаю никакого другого масштаба, кромѣ слѣдующаго: всѣ существа, имѣющія возможность нормально жить и размножаться при отведенныхъ имъ жизненныхъ условіяхъ, одарены наиболѣе совершеннѣйшими качествами и могутъ имѣть притязаніе на высшее совершенство. Но это неизбѣжно ведетъ къ тому заключенію, что всѣ "благородныя" растеніи одинаково совершенны, что между ними нѣтъ ни "высокоблагородныхъ". ни "высокородныхъ", и что только "уроды", по отношенію къ правильно-родившимся недѣлимымъ одного съ ними вида, могутъ быть названы несовершенными тѣлами. Водяная нитчатка (Spy rugira), безъ сомнѣнія, организована очень несовершенно, если мы станемъ отъ нея требовать, чтобы она, подобно буку, образовала тѣнистые лѣса, но и буковый лѣсъ также долженъ былъ бы неизбѣжно погибнуть, если бы принужденъ былъ плавать подъ водою. Бросьте бѣлку въ воду, посадите карпа на дерево -- и вы скоро увидите, какъ несовершенно организованы оба эти животныя, тогда какъ каждое въ своей стихіи представляется вполнѣ совершеннымъ. Даже большее разнообразіе жизненныхъ условій и приспособленныхъ къ нимъ органовъ не даетъ еще никакого права, говорить о большемъ совершенствѣ строенія, такъ какъ съ одинаковой справедливостью можно утверждать, что тотъ аппаратъ будетъ самый совершенный, при которомъ одна и тоже цѣль достигается съ наименьшей затратою средствъ. Но одноклѣтчатая инфузорія, очевидно, достигаетъ той же цѣли -- цѣди "жизни" -- съ несравненно меньшими средствами, чѣмъ орангъутангъ, и потому должна бы быть поставлена неизмѣримо выше этого четырерукаго. Совершеннымъ имѣетъ право называться всякое живое тѣло, съ возможной точностью удовлетворяющее своимъ жизненнымъ условіямъ, распредѣленіе же по лѣстницѣ развитія служить только систематической поддержкой, чтобы при общемъ обзорѣ облегчить работу памяти, а потому еще блаженный Іеронимъ совершенно справедливо замѣтилъ: "если существа и многоразличны, то всѣ они сотворены одинаково хорошо". Еще неудачнѣе было выбрано слови "облагороженіе"; напримѣръ Крауфордъ довольно часто прибѣгаетъ къ этому выраженію, говоря о тѣхъ организмахъ, которые были измѣнены, часто изуродованы человѣкомъ ради его корысти или просто изъ прихоти. Эстетическій взглядъ въ вещи, который, однако, имѣетъ чисто-субъективный характеръ, еще, пожалуй, можетъ иногда сообщать этому слову что-то похожее на смыслъ. Признаюсь, однако, я никакъ не понимаю, почему астра, у которой всѣ цвѣты имѣютъ губовидные вѣнчики (такъ называемые полные) должна назваться благороднѣе той, у которой только вѣнчики крайнихъ цвѣтовъ имѣютъ такое строеніе (простые вѣнчики). Если масштабомъ принять типъ семейства, къ которому принадлежитъ растеніе, то вѣнская, стекловидная, толстая брюква, какъ бы она сочна, нѣжна и питательна ни была, представится жалкимъ, горбатымъ уродомъ, у котораго (если бы это было возможно въ медицинскомъ отношеніи) въ полномъ цвѣтѣ замѣчаются Kyphosis, Lardosis и Skoliosis {Три формы искривленія позвоночнаго столпа -- впередъ, назадъ и въ стороны.}.
   Кроликъ съ длинными ушами ужъ во всякомъ случаѣ отвратительнѣе дикаго. Мекленбургская гарибальдійская свинья ни международной сельско-хозяйственной выставкѣ въ Гамбургѣ, быть можетъ, очень годилась для окороковъ и сала, но эта, по виду, уродливо-безформенная масса ничуть не прелестнѣе или благороднѣе дикаго кабана. А кто можетъ назвать эту "скрофулезную расу" -- маленькихъ комнатныхъ астматическихъ собачекъ, съ закислыми глазами, съ ожирѣвшими брюшками -- кто можетъ, величать такихъ уродовъ облагороженіемъ ньюфаундлендской или сенбернардской породъ, которыя ужь непремѣнно ближе подходятъ къ первоначальному типу собаки, чѣмъ эти маленькіе уродцы?... Однимъ словомъ, кромѣ полнаго примѣненія къ даннымъ жизненнымъ условіямъ, мы не имѣемъ, никакого другого естественнаго мѣрила для идеи о "совершенствѣ". Но такъ какъ условія эти во все время распредѣлялись въ разнообразнѣйшихъ комбинаціяхъ, то также точно во всѣ времена могли существовать многоразличные организмы. Когда жизненныя условія на землѣ представляли первоначально болѣе равномѣрный характеръ, организмы также должны были сходствовать между собою по многимъ признакамъ. Тѣ организмы, жизнь которыхъ была обставлена, простѣйшими и наиболѣе всеобщими условіями, т. е. простѣйшіе организмы могли возникнуть уже въ самомъ началѣ и сохраниться до нашего времени. Но но мѣрѣ того, какъ климатическія условія и качества, почвы обозначались разнообразнѣе, средства къ питанію стали обильнѣе и разнохарактернѣе, съ тою же постепенностью могло развиться большее разнообразіе живыхъ формъ; многочисленныя формы и комбинаціи жизненныхъ условій позволяли многочисленнымъ формамъ и комбинаціямъ жизни существовать рядомъ другъ возлѣ друга безъ всякой взаимной помѣхи. Наконецъ, мы скажемъ прямо и опредѣленно, что въ борьбѣ за существованіе рѣшаетъ вовсе не это мнимое совершенство, потому что, смотря по мѣсту, такъ называемые несовершенные организмы могутъ также часто одолѣвать совершенныхъ, какъ и на оборотъ. Если сверху песчаной почвы влажная или болотистая мѣстность станетъ совершенно высыхать -- вслѣдствіе какого нибудь естественнаго явленія, напримѣръ, сильнаго дождеваго ливня, который сноситъ плотину, удерживавшую стокъ воды -- то начинается борьба за существованіе, въ которомъ чѣмъ болѣе высыхаетъ почва, тѣмъ дѣятельнѣе такъ называемыя низшія растенія -- верескъ, колючки и особенно сухіе лишаи -- вытѣсняютъ такъ называемыя высшія растительныя формы -- деревья, кустарники, сочныя кормовыя травы, красивые зеленые мхи -- и, наконецъ, исключительно заступаютъ ихъ мѣсто. Когда извѣстная мѣстность постепенно погружается подъ воду моря, то всѣ млекопитающія, птицы, пресмыкающіеся и насѣкомыя гибнутъ въ борьбѣ за существованіе, тогда какъ низшія животныя -- рыбы, ракообразныя, черви, полипы, одержавъ побѣду, разводятся на ихъ прежнемъ мѣстѣ жительства. Итакъ, о необходимомъ и всюду происходящемъ прогрессивномъ движеніи къ болѣе совершеннымъ формамъ, по ученію Дарвина, не можетъ быть и рѣчи, да онъ этого, дѣйствительно, никогда и не утверждалъ; но что въ мѣстномъ и временно-опредѣленномъ случаѣ формы, обладающія хотя бы сколько нибудь болѣе благопріятной организаціей, сохраняются и распространяются легче, чѣмъ другія формы, менѣе благопріятно организованныя для той же комбинаціи жизненныхъ условій -- это такъ понятно, что не требуетъ никакого дальнѣйшаго доказательства.
   До сихъ поръ мы развивали дарвиновское ученіе въ той послѣдовательности мыслей, которая кажется намъ наиболѣе естественной, непосредственно приводя къ главнымъ положеніямъ Дарвина. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, мы вовсе не желаемъ утверждать, чтобы такимъ же порядкомъ идей руководствовался самъ Дарвинъ, потому что при неистощимомъ богатствѣ человѣческаго ума вспомогательными средствами, различные люди могутъ достигать одной и той же цѣли разнообразнѣйшими путями. При этомъ развитіи ученія, мы опять отвѣчали на рядъ возраженій, поднятыхъ противъ Дарвина, не называя по именамъ оппонентовъ, за что многіе, по крайней мѣрѣ, должны благодарить насъ. Вообще такой способъ изложенія очень хорошъ, такъ какъ никакое имя не сообщаетъ при этомъ незаслуженнаго значенія слабому доводу и само не приводится въ рядъ съ какимъ нибудь нелюбезнымъ мнѣніемъ. Затѣмъ, изъ уваженія къ Дарвину, слѣдуетъ изложить ходъ и содержаніе двухъ его трудовъ по этому предмету; мы имѣемъ ихъ два, которые, однако, появились въ обратномъ порядкѣ, такъ какъ внѣшнія обстоятельства заставили Дарвина начать съ конца. Эта непослѣдовательность также подѣйствовала очень вредно и затруднила признаніе его принциповъ. Вмѣсто того, чтобы выступить сначала съ тяжелой артиллеріей фактовъ. чтобы ею привести въ замѣшательство и раздѣлить своихъ противниковъ, онъ началъ атаку легкой кавалеріей результатовъ, противъ которой непріятель составилъ каре изъ предразсудковъ, педантизма и непониманія. часто выдерживалъ и отражалъ нападенія. Если бы Дарвинъ могъ выступить прежде съ своимъ вторымъ произведеніемъ, въ которомъ содержался богатый запасъ фактовъ, собранныхъ втеченіи тридцати лѣтъ" съ такимъ неутомимымъ усердіемъ, то многіе не рѣшились бы затѣвать противъ него борьбу съ своимъ" слабымъ оружіемъ.
   Второе сочиненіе Дарвина появилось въ Англіи въ 1868 году и еще въ томъ же году профессоръ, д-ръ Викторъ Карусъ издалъ въ Германіи свой превосходный переводъ этой книги подъ заглавіемъ: "Измѣненія животныхъ и растеній въ прирученномъ и воздѣланномъ состояніи. Съ поправками и прибавленіями автора ко второму англійскому изданію и съ подробнымъ указателемъ. О неистощимомъ богатствѣ фактовъ можно судить по приводимому здѣсь содержанію. Первый томъ на 530 страницахъ и въ 11 главахъ заключаетъ слѣдующее: 1) Домашнія собаки и кошки; 2) лошади и ослы; 3) свинья, рогатый скотъ, овца, коза; 4) ручные кролики; 5) и 6) прирученные голуби (2 главы); 7) куры; 8) утки, гуси, павлины, индѣйскіе пѣтухи, золотыя рыбки, канарейки, пчелы, шелковичные черви: 9 и 10) воздѣлываемыя растенія, злаки и огородныя овощи, фрукты, украшающія деревья, цвѣты (въ 2-хъ главахъ); 11) объ измѣненіи почекъ и о нѣкоторыхъ неправильныхъ способахъ воспроизведенія и измѣненія. Второй томъ предлагаетъ на 564 страницахъ и въ 17 дальнѣйшихъ главахъ слѣдующія изысканія: 12, 13 и 14) о наслѣдственной передачѣ, возвращеніи и упроченіи характеровъ: преобладаніе наслѣдственной воспріимчивости, половое ограниченіе, согласованіе возрастовъ; 15) о перемѣшиваніи породъ: 16) причины, препятствующія свободному смѣшенію разновидностей, вліяніе прирученія на плодородіе; 17) о благопріятныхъ дѣйствіяхъ смѣшенія породъ и о неблагопріятныхъ вліяніяхъ непосредственныхъ поврежденій; 18) о выгодахъ и невыгодахъ измѣненныхъ жизненныхъ условій, безплодіе по различнымъ причинамъ; 19) общее сопоставленіе четырехъ послѣднихъ главъ съ замѣчаніями о гибридизмѣ (объ ублюдкахъ); 20 и 21) расплодъ, производимый человѣкомъ: 22) причины измѣняемости: 23) прочное и опредѣленное дѣйствіе внѣшнихъ жизненныхъ условій: 24, 25 и 26) законы измѣняемости, употребленіе и неупотребленіе органовъ, соотносительная измѣняемость, общія заключенія: 27) предварительная гипотеза о повсемѣстномъ зарожденіи (pangenesis); 28) заключительныя замѣчанія. Уже изъ этого одного перечня содержанія видно, что оба эти тома, въ ихъ значительной части, т. е. въ 26-ти главахъ содержатъ только дознанные положительнымъ наблюденіемъ факты и непосредственно, неизбѣжно вытекающіе изъ нихъ результаты; уже двѣ послѣднія главы съ свойственною англичанамъ робостью и осторожностью рѣшаются вступить въ область объясняющихъ гипотезъ. Само собою разумѣется, нѣтъ никакой возможности выписывать мѣста изъ такого сочиненія, которое, какъ книга Дарвина, исключительно состоитъ изъ сообщаемыхъ фактовъ. Но такъ какъ страсть судить и рядить о совершенно неизвѣстномъ дѣлѣ всегда свидѣтельствуетъ объ умственной неотесанности судьи, то мы посовѣтуемъ въ особенности тѣмъ, кому захочется толковать о дарвиновскихъ взглядахъ, прежде основательно изучить названное сочиненіе, если только они не хотятъ выставить себя передъ свѣтомъ съ самой комической стороны. Дарвинъ быль уже жертвою такихъ уморительныхъ тявканій. Немедленно вслѣдъ за опубликованіемъ его перваго сочиненія многіе со всѣхъ сторонъ яростно вгрызлись на Дарвина за то, что онъ, будто бы, производить человѣка отъ обезьяны. Эти господа, должно быть, наслышались о Дарвинѣ только въ пивныхъ, да изъ еженедѣльныхъ листковъ, потому что названная книга ни малѣйшимъ намекомъ не касается отношеній между человѣкомъ и обезьяной, и послѣднее животное даже ни разу не названо во всей книгѣ.
   Это былъ, первый трудъ, изданный Дарвиномъ о его теоріи живыхъ формъ еще въ 1859 году. Трудъ этотъ возбудилъ сильнѣйшее вниманіе и подалъ поводъ ко многимъ нападкамъ, которыя, по большей части, продолжаются еще и до сихъ поръ. Книга эта ссылается на второе, также уже указанное нами сочиненіе, которое по своему содержанію, хотя и было окончательно готово (вѣдь это были результаты тридцатилѣтнихъ научныхъ наблюденій). но еще не получило окончательной обработки для печати. Чтобы нѣсколько пояснить -- по нисколько не доказать -- богатый аккордъ мыслей въ первомъ" своемъ трудѣ, Дарвинъ заимствовалъ изъ второго, еще ненапечатаннаго сочиненія нѣсколько частныхъ примѣровъ, и честный противникъ" подождалъ бы съ своими нападками на автора до появленія въ печати второй его книги, если только желалъ произнести передъ свѣтомъ хотя и суровый, но основательный и серьезный приговоръ. Какъ бы но такъ! Тутъ-то пошлая близорукость, предвзятое мнѣніе и цеховой педантизмъ и изрекли яростную анафему противъ нововводителя и въ глазахъ нелицепріятнаго, искренняго друга истины представили по истинѣ траги-комическое зрѣлище. Выше въ предварительной исторіи дарвинизма., мы привели уже цѣликомъ заглавіе, этого сочиненія, затѣмъ мы развили изложенныя въ немъ мнѣнія, и теперь намъ остается только сообщить краткій перечень его содержанія. Книга распадается на 14 главъ. 1) Измѣненія въ прирученномъ состояніи съ краткимъ изложеніемъ содержащихся во второмъ сочиненіи результатовъ; 2) измѣненія въ природномъ состояніи вмѣстѣ съ примѣненіемъ результатовъ, получаемыхъ въ области прирученія; 3) борьба за существованіе; 4) естественный подборъ; 5) законъ измѣненія; 6) трудности теоріи, причемъ Дарвинъ предугадываетъ и опровергаетъ возраженія, сдѣланныя ему впослѣдствіи; 7) инстинктъ: 8) образованіе бастардовъ; 9) Недостаточность геологическихъ данныхъ (здѣсь разоблачается и казнится главнѣйшій упрекъ, заимствованный изъ палеонтологіи): 10) геологическая послѣдовательность органическихъ тѣлъ; 11) и 12) географическое; 13) взаимное родство органическихъ тѣлъ, морфологія, эмбріологія, основные органы; 14) общее повтореніе и выводъ. Сочиненіе это также содержитъ такое обиліе фактовъ, что кромѣ представленнаго нами очерка дарвиновскихъ мнѣній, нѣтъ никакой возможности иначе заимствовать выдержки, и потому мы и здѣсь должны рекомендовать основательное знакомство съ книгой всякому читателю, который, желая оставаться честнымъ въ отношеніи къ самому себѣ и къ истинѣ, захотѣлъ бы глубже проникнуть въ смыслъ дарвиновской доктрины.
  товленіи грубой глиняной посуды первый шагъ развивающейся индустріи къ улучшенію домашняго быта. Въ этихъ чашкахъ, горшкахъ, урнахъ мы также находимъ постепенное совершенствованіе производства, причемъ древнѣйшая посуда, слѣпленная изъ неочищенной глины, съ примѣсью кремнистыхъ осколковъ, кое-какъ обжигается на открытомъ огнѣ. Уже впослѣдствіи фабрикація доходитъ до лучшей обработки матеріяла; формы также мало-по-малу разнообразятся, дѣлаются изящнѣе, тогда какъ украшенія въ видѣ нацарапанныхъ линій и фигуръ представляютъ начало художественнаго вкуса.
   Мы заговорили здѣсь прежде всего объ издѣліяхъ и ихъ матеріалѣ потому, что они одни часто даютъ намъ средство, по крайней мѣрѣ, къ хронологической группировкѣ раскапываемыхъ изъ могилъ и развалинъ остатковъ минувшаго, и такъ какъ предметы эти нерѣдко служатъ единственными уцѣлѣвшими слѣдами существованія человѣка. Затѣмъ мы обращаемся къ остаткамъ человѣческихъ поселеній, между которыми, такъ называемый свайныя постройки, въ послѣднее время разсматривались со всѣхъ сторонъ съ такою обстоятельностью, что мы можемъ избавить читателя отъ скучнаго пережевыванья всѣмъ извѣстныхъ фактовъ. Уже Геродотъ описываетъ свайное поселеніе въ греческомъ озерѣ Прозіасѣ, гдѣ остатки построекъ существуютъ до сихъ поръ и были недавно опять открыты Альбертонъ Дюмономъ. На рельефахъ траяновой колонны въ Римѣ также представлено покореніе свайнаго поселенія. Дюмонъ-д'Дюрвилль нашелъ еще и теперь обитаемыя людьми свайныя постройки на берегу Новой Гвинеи. Находимыя въ свайныхъ постройкахъ произведенія человѣческаго искуства опредѣляютъ время употребленія этихъ убѣжищъ отъ каменнаго періода далеко до начала римской исторіи. Нельзя не убѣдиться, что въ свайныхъ постройкахъ чередовались чрезвычайно различныя народности. Въ этомъ отношеніи было особенно замѣчательно сдѣланное въ Швейцаріи открытіе трехъ расположенныхъ одна поверхъ другой свайныхъ построекъ, взаимно раздѣленныхъ слоями торфа. Такъ какъ мы знаемъ приблизительно время образованія торфа, то по этому древность нижней постройки моки опредѣлить почти въ 7,000 лѣтъ. О найденномъ въ долинѣ Сояи оружіи изъ шлифованнаго камня, А. Арсетилъ, по лежащимъ сверху наносамъ, заключилъ, что оружіе это было сдѣлано, по крайне! мѣрѣ, за 3--4,000 лѣтъ до нашего времени. Свайныя постройки были дѣйствительными надводными деревнями, устраиваемыми ли безопасности отъ дикихъ звѣрей и отъ враговъ, хотя многія изъ такихъ мѣстъ могли служить только временными рыболовными притонами или запасными магазинами. Древнѣйшія, безъ всякаго сомнѣнія, принадлежатъ каменному періоду. Горячіе споры, возбужденные значеніемъ этихъ построекъ, почти всегда вызываются тѣмъ, что одинъ ученый съ слишкомъ опрометчивой поспѣшностью принимается строить общую теорію изъ результатовъ одного частнаго наблюденія. Но прежде чѣмъ даже думать о сколько нибудь удовлетворительной исторіи людей, жившихъ въ свайныхъ постройкахъ, необходимо не только ясно представлять себѣ весь до сихъ поръ добытый матеріалъ, но еще подождать многихъ дальнѣйшихъ открытій и изысканій. Однако, произведенные до сихъ поръ въ остаткахъ свайныхъ жилищъ розыски достаточно показали, что древнѣйшіе жители этихъ построекъ стояли уже на высокой степени культуры, держали домашнихъ животныхъ, занимались земледѣліемъ и даже тѣ изъ этихъ людей, которые принадлежали чистому каменному періоду, употребляли уже красиво-отшлифованныя издѣлія. При всемъ томъ, по несомнѣннымъ находкамъ, сдѣланнымъ до сихъ поръ, мы не можемъ вполнѣ защитить ихъ отъ упрека въ людоѣдствѣ.
   Къ свайнымъ постройкамъ, даже открытымъ въ Швейцарія, непосредственно примыкаютъ искуственные острова, въ которые постройки эти переходятъ рядомъ промежуточныхъ сооруженій, причемъ пространства между погруженными сваями наполняются камнями, отчасти же самый фундаментъ поднимается выше уровня воды чрезъ запруженія ея большими и малыми камнями (Crannoges въ Ирландіи).
   Насколько было открыто произведенными до сихъ поръ изысканіями, многочисленныя доказательства въ пользу до-историческаго существованія свайныхъ построекъ разсѣяны по всей Европѣ, въ южной и сѣверной Германіи, въ Шотландіи, Ирландіи, Франціи, Швейцаріи (гдѣ были открыты первыя сваи), Савойѣ, Италіи, Греціи и т. д.
   Далѣе мы обратимся къ тѣмъ остаткамъ человѣческой жизни, которые можно назвать сорными кучани или кухонными объѣдками (датск. Kjökken -- Möddinger, остъ-фрисл. Terpens, итал. Terramare), Это болѣе или менѣе значительные бугры, образующіеся частію изъ выбрасываемыхъ дикими народами остатковъ ихъ пищи, отчасти также изъ полусгнившихъ удобрительныхъ матеріяловъ у болѣе цивилизованныхъ племенъ. Кто видѣлъ въ Гамбургѣ или другомъ приморскомъ городѣ кучи устричныхъ скорлупъ, сваленныхъ передъ большими бакалейными погребами и перемѣшанныхъ съ раковинами омаровъ и обыкновенныхъ раковъ, тотъ можетъ составить себѣ понятіе о такъ называемыхъ "кухонныхъ объѣдкахъ", которые встрѣчаются у восточныхъ береговъ датскихъ острововъ въ видѣ довольно высокихъ и широкихъ насыпей, тянущихся иногда на протяженіи нѣсколькихъ сотъ футовъ. Подобные бугры были находимы теперь почти повсемѣстно, какъ во Франціи, Италіи, Африкѣ, сѣверной Америкѣ и т. д. По своему1 содержанію насыпи эти большею частію разнообразнѣе нашихъ сорныхъ кучъ, потому что новѣйшая культура выучила насъ извлекать пользу изъ такихъ предметовъ, которые прежде, какъ негодный соръ, выбрасывались въ эти кучи, напр., кости съѣденныхъ животныхъ, изломанныя принадлежности хозяйства и т. п.
   По времени образованія эти сорныя кучи принадлежатъ періоду шлифованныхъ каменныхъ орудій, отчасти же, можетъ быть, совпадаютъ съ переходомъ отъ этого періода ко времени грубыхъ каменныхъ издѣлій. Пеллегрино Штробель наблюдалъ образованіе подобной сорной кучи (Terramarc) между хижинами негровъ близъ залива Сенъ-Винсента.
   Остъ-фрисландскіе поселяне хорошо поняли ту пользу, какую можно извлечь изъ этихъ отложеній, и употребляютъ ихъ, какъ удобрительный матеріалъ для своихъ полей.
   Рядомъ съ свайными постройками для первобытной исторіи человѣка одинаковую важность представляютъ богослужебные ки надгробные памятники, устроенные по большей части изъ грубыхъ, рѣдко отесанныхъ камней и еще рѣже покрытые вырѣзанными рисунками, фигурами или какими нибудь загадочными знаками. Памятники эти, какъ надо полагать, довольно различные между собою по значенію, формѣ и древности, извѣстны подъ общимъ названіемъ мегалитовъ (большихъ камней). Ихъ существуетъ цѣлый постепенный рядъ -- отъ сложеннаго на подобіе храма изъ исполинскихъ каменныхъ глыбъ "Стонгенджа" (Stonehenge) въ Уильтширѣ, чрезъ рядъ меньшихъ каменныхъ построекъ или кромлеховъ до отдѣльно поставленныхъ камней или менгировъ. Сюда принадлежатъ также долмены (каменные столы), часто снабженные сложеннымъ изъ большихъ камней ходомъ (аллеей) -- свободнымъ или покрытымъ землею. Они встрѣчаются большею частью на гробахъ, сложенныхъ изъ огромныхъ каменныхъ массъ. Наконецъ, къ этимъ памятникамъ слѣдуешь отнести могильные курганы съ каменными гробницами (каменными ящиками) или просто необдѣланными камнями, въ которыхъ были заключены труппы и сверху которыхъ, навалены большія каменныя глыбы (такъ называемые могилы гунновъ, Hünengräber). Stonehenge и сходные съ нимъ памятники, найденные Джиффордомъ Пальгрэвомъ близь Айуна въ Аравіи, по всей вѣроятности, служили мѣстами богослужебныхъ отправленій для культа солнца или Мелькарта и были поставлены древнѣйшими финикіянами, какъ это съ большою убѣдительностью изложилъ Нильсонъ. Между другими памятниками этого рода также могутъ находиться жертвенники или монументы, воздвигнутые въ ознаменованіе какихъ нибудь событій, но по большей части это были мѣста погребенія, едва ли принадлежавшія одному и тому же народу, если судить по ихъ различной формѣ и величинѣ, по разнохарактерности находимыхъ въ нихъ предметовъ и по различнымъ способамъ предавать землѣ покойниковъ. Научныя изысканія по этому предмету также далеко еще не достигли полной законченности, въ чемъ мы можемъ убѣдиться изъ того, что Анри Мартенъ въ 1867 году объявилъ: "всѣ долмены своимъ происхожденіемъ обязаны кельтамъ", тогда какъ Шуэрмансъ въ 1868 году положительно утверждалъ: "во всякомъ случаѣ долмены не могутъ происходить отъ кельтовъ". Странную судьбу испытали такъ называемыя могилы исполиновъ или гунновъ. Во время Карла Великаго онѣ были разрушаемы, какъ слѣды язычества, но впослѣдствіи онѣ были приняты въ христіанскій культъ усопшихъ, и еще въ началѣ настоящаго столѣтія пасторъ одной приморской деревушки въ Ютландіи похоронилъ со всею торжественностью христіанскаго обряда мумію египетской принцессы, прибитую къ берегу послѣ кораблекрушенія. Извѣстно также, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ г-нъ Аміель, ориньякскій префектъ, котораго Господь въ гнѣвѣ своемъ сдѣлалъ даже докторомъ медицины, приказалъ похоронить на приходскомъ кладбищѣ скелеты, раскопанные изъ одного могильнаго кургана, принадлежавшаго древнѣйшему каменному періоду, хотя похороны эти были произведены такъ небрежно, что уже 10 лѣтъ спустя никто не зналъ, куда дѣвались схороненныя кости. Послѣ всего этого нечего удивляться, если еще въ 17--18 столѣтіяхъ и раскапываніе древнихъ могилъ считалось оскорбленіемъ святыни и если въ народѣ ходили суевѣрные разсказы о томъ, что страшная гроза не допустила ужаснувшихся людей до этого святотатства или что оно было наказано болѣзнями и другими несчастіями. Духовенство противодѣйствовало раскапыванію могильныхъ кургановъ съ церковныхъ кафедръ. Первый, разбиравшій могильныя находки съ нѣкоторою научною систематичностью, былъ пробстъ Христіанъ Детлефъ Роде ("Замѣчанія о Кимвро-гольштинскихъ древностяхъ", Гамбургъ 1720), но онъ считалъ еще нужнымъ защищать себя противъ нѣкоторыхъ упрековъ, возбужденныхъ изслѣдованіями могилъ, и еще въ 1737 году пасторъ Науръ закончилъ свой разсказъ о раскопкѣ одного кургана близь Гриммрица слѣдующими словами: "они опять завалили раскопанную яму, чтобъ не навлечь на себя мщеніе призраковъ. Quod optimum esse puto". (Что, по моему, всего лучше). При всемъ томъ могилы эти часто раскапывались съ варварскою цѣлію, и нужно быть очень осторожнымъ и положительно знать, что могила или курганъ до сихъ поръ были неприкосновенны, чтобы основывать опредѣленные выводы на отсутствіи нѣкоторыхъ предметовъ, особенно металла. Можно еще съ совершенной справедливостью сомнѣваться, чтобы всѣ эти могильныя насыпи принадлежали одному и тому же народу, такъ какъ границы ихъ географическаго распространенія расширяются съ каждымъ годомъ и теперь памятники эти встрѣчаются почти во всей Европѣ, сѣверной Африкѣ и южной Азіи (Бастіанъ). Еще и теперь одинъ народъ въ Хазіи -- сѣверной части бенгальской области -- ставитъ долмены и каменныя гробницы (Гукеръ) {Замѣчательно, что на языкѣ хазійцевъ, какъ и у кельтовъ, камень называется "mon" и слово это также часто употребляется тамъ для названій мѣстностей, какъ и въ Бретани.}.
   По своему географическому распредѣленію, могилы представляютъ большія различія. Во Франціи долмены почти всегда покрыты землею, содержатъ несожженные трупы, издѣлія изъ камня и кости, рѣдко золото и бронзу, но желѣза въ нихъ нѣтъ никогда. Эти долмены встрѣчаются только въ западной половинѣ страны и почти неизвѣстны въ настоящихъ мѣстахъ жительства древнихъ кельтовъ. На западѣ курганы попадаются только порознь и содержатъ несожженные трупы, каменныя издѣлія, но преимущественно бронзу и рѣдко желѣзо. Восточные курганы, напротивъ, собираются кучею отъ ста до нѣсколькихъ тысячъ насыпей. Въ этихъ курганахъ, неимѣющихъ правильно-расположенныхъ каморъ, находятъ несожженные трупы, много бронзы, довольно часто желѣзо, но каменнаго оружія въ нихъ нѣтъ. Памятники эти также не проникаютъ въ глубь кельтскихъ странъ (Бертранъ). Если принять въ разсчетъ все пространство Европы, то сѣверовосточные долмены, никогда несодержащіе металла, построены изъ очень высокихъ, массивныхъ каплей, служащихъ боковыми столбами, съ толстыми каменными плитами, и затѣмъ все это засыпано землею, тогда какъ сѣверо-западные долмены, по большей части, остаются обнаженными. Золото и бронза попадаются въ нихъ рѣдко; на югѣ Европы боковые каменные упоры очень плотно смыкаются я часто содержатъ бронзу. Во всѣхъ долменахъ были находимы кости домашнихъ животныхъ, но очень рѣдко -- слѣды земледѣлія (Бонштетенъ). Такимъ образомъ, долмены и курганы -- параллельныя съ свайными постройками явленія и во всякомъ случаѣ не заводятъ насъ въ болѣе дальную древность, чѣмъ названныя постройки. До сихъ поръ мы все еще имѣли дѣло съ достаточно цивилизованными человѣческими племенами. Всѣ они принадлежали тому же періоду въ исторіи земли, въ которомъ живемъ мы сами. Но теперь мы должны оставить эти слѣды человѣческихъ поселеній и пуститься въ тѣ глубоко-мрачные періоды, гдѣ насъ встрѣтятъ только пещеры, служившія человѣку частію жильемъ, отчасти мѣстами погребенія, гдѣ застанемъ людей, которые не знали ни земледѣлія, ни домашнихъ животныхъ и о существованіи которыхъ мы можемъ догадываться часто только по искуственнымъ предметамъ, приготовленнымъ съ большимъ или меньшимъ умѣньемъ. Здѣсь мы вступаемъ уже въ ту область, гдѣ относительная древность явленій можетъ быть открыта вами только при помощи геогнозіи и палеонтологіи. Непосредственно передъ современнымъ намъ состояніемъ Европы было время, когда эта часть свѣта была значительно холоднѣе, чѣмъ теперь, по крайней мѣрѣ, къ сѣверу отъ огромнаго горнаго кряжа, почти непрерывно тянущагося отъ западнаго конца Пиринеевъ до Чернаго моря. Согрѣвающее атлантическое теченіе, по всей вѣроятности, слѣдовало тогда по другому маршруту, быть можетъ, направляясь чрезъ нынѣшнюю долину Миссисипи въ сѣверу и не достигая западныхъ береговъ Европы, вслѣдствіе чего среднеевропейская горная цѣпь, проходящая съ запада на востокъ, была покрыта обширными ледниками и служила границею между сѣверными и южными формами жизни. На сѣверѣ, до подножія Пиринеевъ, паслись сѣверный олень и сѣверный словъ (мамонтъ), преслѣдуемые пещернымъ медвѣдемъ, пещернымъ львомъ и пещерною россомахою; остатки этихъ звѣрей, напр. кости, были объѣдаемы пещерною гіэною. Въ болотахъ копошился, теперь ископаемый, сѣверный носорогъ. По несуществующимъ теперь перешейкамъ изъ Африки сюда перебирались южные слоны и носороги, занявъ страну до южнаго склона Альпъ. Каковъ же былъ человѣкъ) Еще незнакомый съ скотоводствомъ и земледѣліемъ, онъ съ большимъ трудомъ отстаивалъ свое существованіе между всѣми этими звѣрями; его оружіемъ были стрѣлы и копье, съ грубо обдѣланными изъ кремня и кости остріями или высѣченные изъ камня топоры, которымъ рукоятью служили толстые древесные сучья или части оленьихъ роговъ. Жилищемъ своимъ человѣкъ выбиралъ иногда пещеры, но еще чаще, какъ надо полагать, хижины изъ древесныхъ вѣтвей или шатры, накрытые звѣриными шкурами. Какъ ни низко стоялъ вообще человѣкъ по своему умственному развитію, тѣмъ не менѣе, онъ былъ не чуждъ извѣстной степени культуры. Это можно заключить уже но довольно искусному приготовленію кремневыхъ орудій, при совершенно недостаточныхъ средствахъ. Костяныя издѣлія, какъ рукоятки, эфесы и т. д. достигаютъ нерѣдко замѣчательнаго для той степени культуры изящества. Фабрикація эта въ особенности должна была процвѣтать въ Перигорѣ, гдѣ преимущественно были находимы этого рода предметы. Многіе изъ нихъ покрыты искусной рѣзьбою, иногда даже скульптурными фигурами, разнообразными украшеніями, изображеніями животныхъ, часто съ поразительной вѣрностью и тщательностью отдѣлки. Здѣсь легко можно узнать изображеніе сѣвернаго оленя {Въ изображеніяхъ сѣвернаго оленя, часто сдѣланныхъ съ большемъ искуствомъ, Шаафгаузенъ подозрѣваетъ вліяніе финикійскихъ художниковъ.}, одного вида антилопъ, мамонта и зубра; это служитъ неопровержимымъ доказательствомъ того, что люди, приготовлявшіе такія издѣлія, должны были хорошо знать тѣхъ звѣрей и видѣть ихъ живьемъ. Здѣсь, же мы находимъ красильныя дощечки для разрисованія тѣла (или для татуировки), разныя вещи, служившія для украшенія, ожерелья изъ зубовъ или осколковъ раковинъ. Люди эти должны были даже вести между собою мѣновую торговлю, какъ можно съ достовѣрностью заключить изъ того, что многіе предметы, и даже матеріалъ для каменнаго оружія, доставлялись издалека. Съ другой стороны, мы не можемъ умолчать о несомнѣнныхъ слѣдахъ, уличающихъ тѣхъ людей въ канибальствѣ, по крайней мѣрѣ, проявлявшемся по временамъ или въ извѣстныхъ мѣстахъ. Относительно пищи замѣтимъ еще, что эти первобытные люди, подобно многимъ дикимъ племенамъ нашего времени, любили полакомиться мозгомъ убитыхъ животныхъ (свѣжимъ) -- изъ головы и костей. Поэтому на мѣстахъ древнѣйшихъ человѣческихъ жилищъ рѣдко можно найти цѣлый черепъ или трубчатую кость, которая не была бы расщеплена съ опредѣленнымъ и легко замѣтнымъ умысломъ. Уже эти кости, разбитыя характеристическимъ образомъ, за отсутствіемъ другихъ слѣдовъ, наводятъ насъ на существованіе человѣка, такъ какъ точное наблюденіе и нарочно произведенные опыты открыли намъ, какимъ образомъ хищныя животныя поступаютъ съ костями своей добычи въ отличіе отъ тѣхъ пріемовъ, къ которымъ прибѣгаетъ человѣкъ въ томъ же случаѣ. Наконецъ, мы еще упомянемъ, что всѣ эти племена (нерѣдко также и люди,.жившіе вначалѣ слѣдующаго періода) имѣли обычай сжигать своихъ покойниковъ, что несомнѣнно подтверждается открытыми до сихъ поръ древнѣйшими кладбищами. "Что оставилъ костеръ -- принимаетъ урна" (Овид.) Къ этому важному факту мы еще будемъ имѣть случай возвратиться.
   Не станемъ входить въ разбирательство безконечныхъ споровъ по поводу раскапываемыхъ изъ земля предметовъ, только замѣтимъ, что споры эти главнѣйшимъ образомъ возбуждаются тѣмъ, что ученые, подстрекаемые педантизмомъ, предразсудками и тщеславіемъ, утверждаютъ или отвергаютъ достовѣрность этихъ находокъ по совершенно недостаточнымъ причинамъ, вмѣсто того, чтобы самимъ наблюдать и изслѣдовать дѣло {Въ этомъ отношеніи нѣкто Эженъ Робертъ выставилъ себя съ невообразимо комической стороны.}. Мы пройдемъ также молчаніемъ часто повторяющіяся при этомъ мистификаціи, предпринимаемыя изъ корыстныхъ видовъ, и даже недобросовѣстность такъ называемыхъ ученыхъ людей въ фабрикація фальшивыхъ древностей {Во Франціи особенно г. Мелье самъ признавался въ этомъ открыто.}. То и другое не мало не можетъ поколебать достовѣрность того главнаго результата, что въ четверичное или такъ называемое дилювіальное время человѣкъ жилъ въ Европѣ, какъ современникъ животныхъ, отчасти перекочевавшихъ изъ занимаемыхъ ими странъ на дальній сѣверъ, частію же вымершихъ поголовно. Мы съ намѣреніемъ избѣгаемъ вдаваться въ болѣе точныя подробности, такъ какъ только очень немногіе изъ найденныхъ предметовъ были изслѣдованы критически и притомъ въ рѣдкихъ случаяхъ изслѣдователи съ достаточной опредѣленностью различаютъ мѣстныя особенности отъ общихъ фактовъ и явленій. Сверхъ того, многіе, занимающіеся этого рода изысканіями, не обладаютъ достаточнымъ запасомъ необходимыхъ свѣденій для того, чтобы всякое, дѣлаемое на этомъ полѣ, открытіе немедленно приводить въ связь съ успѣхами другихъ областей знанія. Кто при находкахъ изъ самаго отдаленнаго каменнаго періода толкуетъ о кельтахъ -- какъ это и теперь еще случается довольно нерѣдко -- тому не слѣдовало бы пускаться ни въ какія разсужденія, кромѣ простого описанія сдѣланной ямъ находки. Дарте дѣлилъ время грубыхъ кремневыхъ издѣлій на четыре періода: 1) періодъ пещернаго медвѣдя, самый отдаленный по древности, 2) время сѣвернаго слона и носорога, 3) время сѣвернаго оленя и 4) относительно новѣйшій періодъ зубра. Дѣленіе это можетъ имѣть нѣкоторую важность для какой нибудь одной мѣстности, но едва ли окажется вѣрнымъ въ общемъ примѣненіи. По Шафгаузену, время мамонта древнѣе времени пещернаго медвѣдя, и это совершенно согласуется съ тѣмъ, что по Брандту, пещерный медвѣдь почти не отличался отъ современнаго нимъ бураго медвѣдя и, безъ всякаго сомнѣнія, былъ его родоначальникомъ. Но сѣверный олень и зубръ даже во время Цезаря и Саллюстія уже водились въ Германіи.
   Грубыя издѣлія изъ высѣченнаго кремня, при мало-мальски внимательномъ изслѣдованіи, очень легко отличаются отъ всякой неправильной природной формы и несомнѣнно обличаютъ искуственную работу человѣка. Эти предметы выводятъ насъ даже за предѣлы четверичнаго времени въ исторіи землестроенія -- въ третичный (терціарный) періодъ. До сихъ поръ сдѣланныя, находки очень немногочисленны, да и онѣ возбуждаютъ еще сомнѣніе, можно ли твердо положиться на геогностическое опредѣленіе тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ производились изысканія. При всемъ томъ, открытія эти заслуживаютъ полнаго вниманія изслѣдователей, такъ какъ здѣсь открывается совершенно новая эпоха въ археологіи человѣка. Подобные кремни, очевидно обдѣланные человѣческою рукою, или кости, украшенныя нарѣзками, были находимы Денуайо, аббатомъ Буржуа близь Сенъ-Пре, въ департаментѣ Эйры, при чемъ мѣста находокъ эти изслѣдователи относятъ къ верхнимъ третичнымъ наносамъ. Подобные же предметы были раскапываемы Исселемъ въ болѣе глубокомъ пластѣ близь Колле-дель-Венто въ Лигуріи, аббатомъ Делонэ близь Пуансе, въ департаментѣ Мэны и Луары. въ среднихъ третичныхъ формаціяхъ, аббатомъ Буржуа въ окрестностяхъ Тенэ, въ департаментѣ Луары я Шера, наконецъ, маркизомъ де-Вибрэ близь Селя на Шерѣ (департ. Луары и Шера) въ нижнихъ слояхъ средняго третичнаго періода. Допуская правильность этихъ наблюденій, древность человѣческаго рода слѣдовало бы отнести далеко за 100,000 лѣтъ. Въ этомъ опредѣленіи мы вовсе не должны видѣть противорѣчія съ древнѣйше-еврейскими сказаніями, такъ какъ послѣ "Хронологіи" Иделера, всякому свѣдущему человѣку извѣстно, что до эпохи царей, евреи не имѣли никакого времясчисленія, а послѣ того, вплоть до вавилонскаго плѣненія оно производилось такъ неудовлетворительно, что даже ихъ собственную исторію нѣтъ никакой возможности привести въ хронологическій порядокъ безъ синхронистическихъ указаній.
   Въ заключеніе мы постараемся отвѣтить еще на одинъ, довольно интересный вопросъ. Если слѣды человѣческой дѣятельности встрѣчаются намъ почти вездѣ и притомъ въ такомъ изумительномъ множествѣ, то не можемъ ли мы найти самого человѣка тѣхъ первобытныхъ временъ? Мы встрѣчаемся, конечно, и съ нимъ, но въ такихъ скудныхъ остаткахъ, что по нимъ едва ли можно дѣлать какія бы то ни было заключенія. Здѣсь успѣху нашихъ дальнѣйшихъ изысканій могутъ способствовать только счастливые случаи. Весь добытый до сихъ поръ матеріяхъ ограничивается нѣсколькими черепами и ихъ обломками, двумя-тремя челюстями и немногими остатками костей. Г. Пурталесъ нашелъ во Флоридѣ нижнюю челюсть съ зубами и часть ступни въ морской извести (коралловыя скалы); древность этихъ предметовъ Агассизъ опредѣляетъ геогностически въ 10,000 лѣтъ. Въ луговой мѣстности близь Новаго Орлеана, при копаніи колодца, были открыты черепъ и нѣсколько изломанныхъ костей, которыхъ древность д-ръ Беннетъ Даулеръ, по сверху лежащимъ наносамъ, полагаетъ въ 57,000 лѣтъ. Болѣе обстоятельныя изслѣдованія о той и другой находкѣ намъ неизвѣстны. Буше-де-Пертъ въ получившихъ чрезъ него извѣстность дилювіальныхъ наносахъ близь Амьеня нашелъ половину нижней челюсти и различные другіе обломки костей. Эти, и многія другія подобныя имъ находки, вслѣдствіе неполноты раскопанныхъ предметовъ, не дали никакого особенно важнаго результата. Гораздо большую важность заключаютъ въ себѣ верхняя часть черепа, найденная д-ромъ Шмерлингомъ близь Энгиса, и полный скелетъ, открытый д-ромъ Фюльротомъ въ пещерѣ близь Дюссельдорфа. То и другое, по образованію черепа, показываетъ низшую человѣческую форму, приближающуюся къ строенію животнаго. Найденный профессоромъ Йейтелесомъ близь Ольмюца черепъ представляетъ большое сходство съ головою австралійскаго негра, тогда какъ строеніе перваго коренного зуба и зубныхъ корней сильно напоминаетъ орангъ-утанга и шимпанзе. Наконецъ, въ Бельгіи, близь Ла-Нолетъ, была найдена Дюпономъ нижняя человѣческая челюсть, положительно сходная съ тою же частью скелета у обезьянъ. Приведенныхъ примѣровъ съ насъ будетъ совершенно достаточно, и мы считаемъ излишнимъ упоминать о другихъ важныхъ находкахъ, такъ какъ это завело бы насъ въ дальнѣйшія и мало интересныя для нашихъ читателей подробности. Но многихъ довольно часто изумляетъ то обстоятельство, что при значительномъ запасѣ уцѣлѣвшихъ остатковъ животныхъ изъ первобытнаго времени, мы до сихъ поръ могли открыть такъ мало остатковъ человѣка, да и то въ такомъ неполномъ видѣ. Въ этомъ случаѣ отвѣть нетруденъ и уже не разъ былъ, заявляемъ учеными. Образъ жизни людей рѣдко позволяетъ имъ попадать въ формація такимъ образомъ, чтобы человѣческія тѣла могли окаменѣть я перейти въ ископаемое состояніе. За исключеніемъ бальзамированія всѣ способы хоронить трупы, даже у древнѣйшихъ извѣстныхъ намъ людей, были какъ бы инстинктивно примѣнены къ тому, чтобы тѣло какъ можно скорѣе подверглось разложенію. При этомъ надобно принять въ соображеніе, что человѣческія кости сами по себѣ сгниваютъ легче, чѣмъ кости животныхъ. Сверхъ того даже у древнѣйшихъ людей, оставившихъ слѣды своего существованія, обычай сжигать трупы игралъ такую важную роль, что мы еще должны удивляться, какимъ образомъ вообще отъ нихъ могли уцѣлѣть остатки, для сохраненія которыхъ нужно было сцѣпленіе совершенно исключительныхъ благопріятныхъ обстоятельствъ. Итакъ, мы пришли къ концу нашихъ настоящихъ соображеній и надѣемся, что удовлетворили, по возможности, тѣмъ требованіямъ, какія всякій вправѣ заявить автору подобнаго труда. Еще выше мы замѣтили, какъ необработана и юна та отрасль естествознанія, которою мы здѣсь занимались. Матеріалу накопилось много, даже черезъ чуръ много, но въ глазахъ неспеціалиста онъ лежитъ еще въ видѣ только что добытаго сырья, въ хаотическомъ безпорядкѣ. Систематическое распредѣленіе и оцѣнка, благодаря нѣкоторымъ предварительнымъ попыткамъ, возможны только въ немногихъ частныхъ случаяхъ. Нигдѣ люди, незанятые работою непосредственно, но должны съ такою строгою осмотрительностью высказывать свои заключенія. Замѣчанія эти въ особенности касаются второй половины нашей послѣдней статьи,-- того предмета, для вѣрной оцѣнки котораго нужны самыя испытанныя и многостороннія умственныя силы. Тутъ приходится раскапывать тысячи могилъ и пещеръ съ костями, разсматривать всякій отдѣльный предметъ съ самымъ кропотливымъ вниманіемъ, замѣчать каждое, повидимому, самое незначущее обстоятельство, тщательно собирать, сохранять добытые остатки минувшаго. Здѣсь нужно изучать цѣлыя сотни тысячъ костей, употреблять въ дѣло всѣ вспомогательныя средства сравнительной анатоміи. Далѣе необходимо описывать, приводить въ систематическій порядокъ, изслѣдовать безчисленное множество произведеній человѣческаго искуства, сравнивая ихъ со всѣми свѣденіями, предлагаемыми намъ исторіей, техникой, археологіей и этнологіей. Наконецъ, для остатковъ самаго человѣческаго тѣла нужно прибѣгнуть въ этнологіи и анатоміи -- въ особенности къ очень важнымъ, хотя все еще недостаточнымъ началамъ краніологіи (черепословія) и сравнительной анатоміи человѣка. Всякій, желающій говорить въ кругу образованныхъ неспеціалистовъ, можетъ въ этомъ случаѣ ограничиться приведеніемъ немногихъ главныхъ результатовъ, нѣкоторыхъ примѣровъ и указаніемъ путей изслѣдованія, сопровождая ихъ нѣсколькими замѣчаніями, имѣющими цѣлью показать, что кромѣ смѣшного, безсмысленнаго легковѣрія, есть еще не менѣе смѣшной и безтолковый скептицизмъ. Судить объ этихъ предметахъ неспеціалистъ тогда только можетъ, корда самъ сдѣлается знатокомъ дѣла путемъ своего собственнаго, серьезнаго труда. Мы же считаемъ нашу цѣль вполнѣ достигнутою, если при нашей посильной помощи читатели будутъ впредь понимать рѣчи людей разумныхъ...

"Дѣло", No 10, 1870

   
  Если мы сопоставимъ обѣ эти книги, т. е. обнимемъ въ нашемъ сознаніи весь научный трудъ Дарвина, то съ какимъ бы впечатлѣніемъ мы ни приступали къ этому изученію, впечатлѣніе наше неизбѣжно высказывается, въ концѣ концевъ, съ горячимъ сочувствіемъ къ Дарвину,-- съ такимъ сочувствіемъ, какого мы не можемъ до сихъ поръ подарить ни одному изъ его противниковъ Дарвинъ -- англичанинъ; по всему своему умственному складу онъ -- истое дитя философскаго (или если хотите нефилософскаго) духа своей націи. Для него наибольшую важность имѣетъ прежде всего факта, и то, что непосредственно и неизбѣжно изъ него вытекаетъ. О фабрикаціи теорій у него не можетъ быть и рѣчи. Тщательно собирая и повѣряя, онъ группируетъ только результаты опыта, ищетъ ихъ связь осторожными соображеніями и затѣмъ излагаетъ все съ возможной ясностью. Съ особенной осторожностью онъ прилаживаетъ къ добытому соотвѣтствующія выраженія, какъ "естественный подборъ", "борьба за существованіе" и т. д.-- выраженія, которыя поверхностный слушатель можетъ принять за теоріи, тогда какъ мыслящій дѣятель науки увидитъ въ нихъ только собирательныя формулы для практически даннаго. Во всемъ, что выходить за эти предѣлы, что. дѣйствительно, можетъ быть названо или, если хотите, охарактеризовано теоріей, гипотезой, общимъ принципомъ -- онъ до нельзя робокъ и воздерженъ. Изъ этого воздержанія для него возникаютъ два неудобства, которыя дѣйствительно ставились ему въ укоръ, хотя совершенно ошибочнымъ образомъ. Его порицали за. то, что слѣдовало бы похвалить, по крайней мѣрѣ, согласно съ понятіями изрекавшихъ хулу. Упрекъ заключается въ томъ, что труды Дарвина не имѣютъ ни начала ни конца. Онъ показываетъ среди общаго развитія формъ, какъ одна форма можетъ, даже должна образоваться изъ другой. Но откуда взялась первая форма жизни своимъ превращеніемъ породившая вторую, -- этого Дарвинъ совсѣмъ не касается. Почти также онъ слабо проводить свое ученіе до конца -- до человѣка, какъ формы высшаго развитія. Но именно благодаря своей натурѣ, почти трусливо цѣпляющейся за дознанные опытомъ факты, онъ и не хотѣлъ зайдти къ первому началу жизненныхъ формъ, забитыхъ въ такое время и такія условія о которыхъ до сихъ поръ мы имѣемъ слишкомъ мало положительныхъ свѣденій, чтобы судить о такой старинѣ съ должной научной строгостью. Все, что можно сказать объ этомъ предметѣ, согласно съ современнымъ положеніемъ науки, было собрано въ моей книгѣ "О морѣ." Что касается распространенія дарвиновой теоріи до крайняго предѣла -- до тѣлеснаго происхожденія человѣка, то, разумѣется, теоретически нельзя увернуться отъ этой послѣдовательности, для научнаго воспроизведенія которой у насъ нѣтъ, однако, до сихъ поръ достаточныхъ фактовъ. чтобы съ точностью подвигаться впередъ. Нѣкоторые приверженцы Дарвина, выведя заключеніе, что человѣкъ происходятъ отъ обезьяны, слишкомъ поторопились такимъ выводовъ. который въ сановъ ученіи Дарвина нигдѣ не находитъ основанія. Никогда не надобно забывать, что между потомками какой нибудь формы могутъ возникнуть многоразличныя измѣненія, что каждое изъ нить можетъ подлежать дальнѣйшему развитію, и что отъ одного предка могутъ произойти два ряда формъ. которыя хотя и родственны между собою по общему предку, но будутъ болѣе и болѣе удаляться другъ отъ друга по мѣрѣ дальнѣйшаго развитія. Оба эти упрека вооружаются, однако, не противъ ошибки, а только противъ неполноты дарвиновой работы. Къ нимъ примыкаетъ цѣлый рядъ нападокъ, которыя всѣ выбрали такой общій лозунгъ: "ну, вотъ и это, и то, и другое у Дарвина неясно." Но здѣсь-то ужь логика крѣпко слаба. Вѣдь астрономія возвышается какъ совершенно прочное зданіе, несмотря на то, что на небѣ совершаются еще многія явленія, которыхъ она объяснить не можетъ. Здѣсь казнится только тотъ же стародавній предразсудокъ о готовой, свершенной наукѣ, Ни вѣдь у насъ нѣтъ еще ни одной совершенно готовой науки всѣ находятся въ состояніи постепеннаго прогресса. Вмѣсто того, чтобы тыкать пальцемъ въ неизбѣжно оставшіеся въ дарвиновомъ трудѣ пробѣлы, господа хулители лучше сдѣлали бы. если бы сами принялись усердно работать, чтобы ихъ пополнить, помня, что въ рабочей артели жизни всѣмъ остается еще довольно дѣла -- была бы только охота да руки!
   Мы должны были бы еще, согласно съ требованіями нашей задачи, отозваться какъ о противникахъ, такъ и продолжателяхъ дарвинова ученія, но въ настоящее время это представляется намъ положительно невозможнымъ. Правда, воззрѣнія Дарвина возбудили уже многія тявканья, но дѣйствительнаго противника въ научномъ смыслѣ, Дарвинъ еще не находилъ себѣ до сихъ поръ. Это объясняется относительно недавнимъ появленіемъ въ свѣтъ его второго сочиненія, которое содержитъ главнѣйшія фактическія основанія его взглядовъ, а вѣдь мы выше замѣтили уже. что до опубликованія этого труда никакой научно-добросовѣстный человѣкъ не подумалъ бы полемизировать съ Дарвиномъ. Все, что было противъ него заявлено его противниками. мы уже представили въ связи съ изложеніемъ дарвинизма, не называя именъ, такъ какъ здѣсь все рѣшается вѣсомъ доводовъ, а не именъ. Что касается тѣхъ противниковъ. которые переносятъ борьбу на другое поле, совершенно чуждо? естествознанію, то мы. еще въ первой нашей статьѣ, заявили, что рѣшительно не намѣрены трактовать о нихъ. Въ заключеніе не можемъ не напомнить слѣдующихъ словъ Гексли объ оппонентахъ нашего автора: "все, что до сихъ поръ было напечатано противъ Дарвина, по большей части не стоить бумаги, вытерпѣвшей всю эту пачкотню." Но если до сихъ поръ не можетъ быть рѣчи о дѣйствительномъ строго спадомъ противникѣ Дарвина, то по той же причинѣ теперь еще пока нельзя ожигать дальнѣйшаго развитія его ученія въ серьезномъ смыслѣ. Воззрѣнія его были одобрены съ многихъ сторонъ, быть можетъ., съ большей готовностью зоологами, чѣмъ, ботаниками, потому что между послѣдними болѣе живучъ духъ яростной погони за видами. Многіе уже работали въ дарвиновскомъ направленіи, напр. Фрицъ Мюллеръ удачно примѣнилъ дарвинизмъ къ описанію ракообразныхъ, Кернеръ -- къ изученію альпійскихъ растеній. Остроумный и, къ сожалѣнію, рано скончавшійся лингвистъ Шлейхеръ ввелъ даже дарвинизмъ въ образъ языкознанія. Въ смыслѣ развитія дарвиновыхъ взглядовъ Морицъ Вагнеръ издалъ небольшую книжку подъ заглавіемъ: "Теорія Дарвина и законъ о переходахъ организмовъ". Но здѣсь только проводится далѣе мысль Дарвина, примѣняемая къ одному частному случаю. Естественный подборъ, само собою разумѣется, предполагаетъ, что для поддержанія полученныхъ различій не слѣдуетъ подвергать ихъ помѣсямъ съ родственными формами или другимъ какимъ-нибудь измѣненіямъ, которыя могутъ сгладить различія. Это можетъ быть достигнуто многими путями -- напр. совокупленіемъ сходственныхъ, которыя, не перекочевывая въ собственномъ смыслѣ, тѣмъ не менѣе отдѣляются отъ племенныхъ формъ пространствомъ, какъ это объясняется приведеннымъ выше примѣромъ длинноногой породы волковъ. Различія удерживаются также и въ томъ случаѣ, когда они изолируются геологическими измѣненіями -- образованіемъ рѣкъ, острововъ, поднятіемъ горъ и т. д. Само собою разумѣется, перекочевыванья животныхъ также играютъ здѣсь очень важную роль, и предметъ этотъ развитъ Вагнеромъ очень удовлетворительно. Самыя значительныя попытки къ дальнѣйшему развитію дарвинизма были употреблены геніальнымъ зоологомъ, Эрнстомъ Гэкелемъ, который въ самомъ началѣ съ жаромъ объявить себя въ пользу новаго ученія въ своей "Монографіи лучистыхъ" и предпринялъ развитіе дарвиновыхъ воззрѣній въ двухъ большихъ своихъ трудахъ. Это была, его "Всеобщая морфологія" (1866), изданная въ двухъ большихъ томахъ, и "Естественная исторія мірозданія" (1868). Какъ ни замѣчательны труды эти по содержащимся въ нихъ тонкимъ мыслямъ и но обилію положительнаго знанія, тѣмъ не менѣе намъ кажется, что энтузіазмъ завелъ автора слишкомъ далеко и заставляетъ его несомнѣнно вѣрить въ такія вещи, для научной обработки которыхъ нуженъ несравненно большій запасъ фактовъ, чѣмъ мы располагаемъ въ настоящее время.
   Вліяніе Дарвина, быстро распространилось въ всѣ отрасли знанія, близко или отдаленно соприкасавшіяся съ естественными науками, а особенно его ученіе о происхожденіи организмовъ возбудило живѣйшій интересъ по отношенію къ человѣку и вызвало усиленную дѣятельность въ значительныхъ областяхъ знанія. Благодаря Дарвину и его ученію, вопросы "откуда происходитъ человѣкъ? и какъ долго онъ живетъ на землѣ?" -- получили необыкновенно быстрое развитіе. Отвѣтъ на второй изъ этихъ вопросовъ составляетъ теперь содержаніе особой науки "археологіи человѣческаго рода", поднятой до высоты самостоятельнаго званія, благодаря сочиненію геолога Ляйэлля: и The Antiquity of man (Древность человѣка. 1863), гдѣ собрано все, что до сихъ поръ было добыто по этому предмету. Отвѣтъ въ первый вопросъ все еще ограничивается собираніемъ фактовъ и построеніемъ догадокъ для положительнаго рѣшенія вопроса въ будущемъ. Общій обзоръ всего, что было до сихъ поръ сдѣлано въ обоихъ этихъ отправленіяхъ мы оставляемъ до слѣдующей и послѣдней статьи о дарвинизмѣ.

"Дѣло", No 8, 1870

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов