Мензбир Михаил Александрович - Поэзия и правда естествознания

Поэзія и правда естествознанія *).

*) Лекція, читанная въ пользу высшихъ женскихъ курсовъ въ Москвѣ.

"Коли спросите, откуда мои рѣчи и разсказы, я скажу вамъ, я отвѣчу: изъ страны озеръ великихъ, изъ болота и долины, тамъ, гдѣ цапля, гдѣ шушута бродитъ въ тростникахъ и травахъ. Повторяю, что я слышалъ съ устъ пѣвца, съ устъ Навадаги.-- Коли спросите, откуда Навадага взялъ тѣ пѣсни, тѣ преданья и разсказы, я скажу вамъ, я отвѣчу: въ гнѣздахъ птицъ, въ лѣсахъ сосновыхъ, въ хижинѣ бобра рѣчнаго, въ слѣдахъ дикаго бизона, въ гнѣздѣ коршуна сѣдаро. Ему пѣли птицы неба, ему молвила пустыня, камыши ему шептали, ему пѣлъ зуёкъ ту пѣсню, и дергачъ, и гусь болота, цапля сизая, шушута, и журавль, и бѣлый лебедь".

(Лонгфэлло: "Пѣснь о Гіаватѣ").

Каждый разъ, когда мнѣ приходится останавливаться на выборѣ темы для публичной лекціи, я въ теченіе довольно продолжительнаго времени нахожусь въ весьма затруднительномъ положеніи. Выбрать тему значитъ сдѣлать половину дѣла. Неосмотрительно выбранная тема не дастъ удовлетворенія слушателямъ, каково бы ни было ея изложеніе. И мало того: чтобы тема была интересна, необходимо, чтобы она могла быть формулирована коротко, понятно и просто. Лекторъ стоитъ совсѣмъ въ иномъ положеніи, нежели авторъ книги: книгу можно перелистать и при бѣгломъ знакомствѣ съ ея содержаніемъ опредѣлить, стоитъ она или нѣтъ большей затраты на нее времени. Лекцію перелистать нельзя, о томъ, что васъ ждетъ на лекціи, вы можете судить только по тому, что вамъ обѣщаетъ ея названіе; слѣдовательно, заглавная строка лекціи полна значенія. Да это и невольно чувствуется при выборѣ темы: неудачный сюжетъ связывается обыкновенно съ такимъ неудачнымъ названіемъ, что оно рѣжетъ вашъ слухъ совершенно такъ же, какъ неправильный рисунокъ рѣжетъ глазъ. И какъ вы невольно отворачиваетесь отъ неправильнаго рисунка, такъ точно лишь съ крайнимъ усиліемъ и лишь при полномъ безплодіи мысли можно примириться, какъ съ предметомъ публичной лекціи, съ тѣмъ, что ея предметомъ быть не можетъ. При выборѣ темы есть двѣ крайнія точки, которыя опредѣляютъ, если можно такъ выразиться, положеніе лектора: около одной ютятся исключительно факты, около другой -- общія положенія. Ни исключительно факты, ни исключительно общія положенія негодны, какъ предметъ бесѣды: въ наукѣ факты составляютъ только часть ея содержанія; сообщите только факты, расположивъ ихъ въ какой угодно системѣ, и одни изъ вашихъ слушателей скажутъ: "сухо", "слишкомъ спеціально", другіе, болѣе откровенные, просто: "не стоило приходить". Общія положенія, на первый взглядъ, весьма привлекательны, но на самомъ дѣлѣ, все-таки, непригодны: увлечься исключительно въ область общихъ положеній и удержаться на опредѣленной границѣ крайне трудно. Это -- область, гдѣ передъ вами развертываются постоянно новыя картины,-- область, гдѣ даль манитъ къ себѣ неудержимо,-- область, гдѣ вами овладѣваетъ страстное стремленіе впередъ и полное нежеланіе оглянуться назадъ. Припомните, какъ Мефистофель, драпируясь въ докторскій плащъ, говоритъ ошеломленному его тирадой ученику: "суха, мой другъ, теорія всегда, а древо жизни блещетъ полнымъ цвѣтомъ". Этими словами онъ кончаетъ обращеніе посвящаемаго шгь и разъ навсегда отрываетъ отъ суши псевдофилософскихъ доктринъ, втягивая въ широкій потокъ жизни. Мы можемъ совершенно измѣнитъ слова Мефистофеля; мы можемъ сказать: факты сухи, теорія прекрасна, но придти къ тому же выводу, который заключается въ словахъ Мефистофеля, хотя и скрывается въ нихъ цинизмомъ, т.-е. что примиреніе теоріи и жизни, доктрины и извѣстной комбинаціи фактовъ необходимо. И вотъ, постоянно сталкиваясь именно съ необходимостью этого примиренія, я не нашелъ ничего лучше, какъ остановиться въ этой лекціи на выясненіи пути и способовъ примиренія теоріи и фактовъ въ такой обширной области знанія, какъ естественныя науки. Бѣгло я это затрогивалъ и раньше, нынѣ же я остановлюсь на этомъ исключительно. Вамъ, вѣроятно, приходилось слышать, что насъ, натуралистовъ, называютъ иногда біографами природы. Если бы мы были только біографы, мнѣ не пришлось бы сказать тогда то, что я надѣюсь сказать теперь. Біографы имѣютъ дѣло съ лицомъ, біографы выясняютъ условія существованія лица и, какъ слѣдствія изъ этого, черты и особенности его характера. Для нихъ факты -- все; идти далѣе причиннаго сцѣпленія фактовъ имъ некуда. Въ естественныхъ наукахъ мы, правда, начинаемъ съ фактовъ, но затѣмъ группируемъ ихъ и, призывая на помощь свое воображеніе, отыскиваемъ законы, опредѣляющіе извѣстное сочетаніе фактовъ или явленій. Мы стремимся обобщить факты, оставивши въ сторонѣ особенности явленія и взявши лишь то, что ему обще съ другими явленіями,-- слѣдовательно, мы идемъ тѣмъ путемъ, какимъ идетъ поэтъ, создавая образы, общіе цѣльнымъ группамъ лицъ, но не вмѣщающіе въ себѣ каждаго лица во всѣхъ его подробностяхъ. Мы съ гордостью можемъ сказать, что идемъ тѣмъ же путемъ, которымъ шелъ творецъ Гамлета, Лира и Макбета, и отличаемся отъ всѣхъ біографовъ и автобіографовъ, кромѣ одного, который оказался слишкомъ творцомъ для того, чтобы быть просто біографомъ: мы говоримъ о Гёте, который въ "поэзіи и правдѣ" своей жизни даже на себя взглянулъ съ точки зрѣнія творца Фауста и потому не далъ автобіографіи. Я надѣюсь, что дальнѣйшее изложеніе дастъ еще большее подтвержденіе того, что я имѣлъ полное право названіемъ своей лекціи напомнить "Warcheit und Dichtung" жизни нѣмецкаго поэта.

Въ глубокой древности, когда естествознанія, какъ науки, не существовало, на фактахъ не останавливались, ихъ не собирали, а то, что, такъ сказать, само собою давалось въ руки, объясняли, давая полный просторъ воображенію и строя совершенно отвлеченныя гипотезы. Никто не станетъ отрицать, что эти гипотезы не чужды современнымъ гипотезамъ и теоріямъ; я, съ своей стороны, имѣлъ даже случай провести нить, связующую ученія древности съ ученіями нашихъ современниковъ, но способъ возникновенія этихъ ученій былъ совершенно ненаучный. Когда человѣкъ мало знаетъ, для него не существуетъ ничего, кромѣ того, что въ одно онъ вѣрить, въ другое нѣтъ. Убѣждать человѣка, обладающаго ничтожными знаніями или даже не обладающаго никакими, невозможно. Слѣдовательно, всѣ кажущіяся обобщенія, которыя мы находимъ въ ученіяхъ древнихъ, не вытекали путемъ отвлеченія отъ фактовъ, а были ничѣмъ инымъ, какъ логически развитымъ слѣдствіемъ одной исходной мысли, явившейся, можетъ быть, только какъ плодъ сильно развитаго воображеніи. Но въ эту исходную мысль вѣрили и на этомъ все было построено. Стремленіе объяснить разсѣянныя кругомъ насъ загадки присуще каждому человѣку. Это. стремленіе тѣмъ сильнѣе, чѣмъ сознательнѣе человѣкъ относится къ окружающему и, само собою, рѣшить загадку или объяснить явленіе природы -- тѣмъ труднѣе, чѣмъ глубже вы въ него вникаете. Пока знанія человѣка ограничены, у него нѣтъ никакой опоры для его сужденій: онъ подыскиваетъ объясненія наугадъ и легко удовлетворяется первымъ попавшимся. Но чѣмъ болѣе накопляется фактовъ, тѣмъ труднѣе ихъ связать, тѣмъ труднѣе дать объясненіе, охватывающее уже сложную сумму явленій. Мы можемъ высказать парадоксъ: каждый новый пріобрѣтаемый наукою фактъ, каждое новое знаніе вноситъ въ наше сознаніе новую частичку скептицизма. Но этотъ парадоксъ только кажущійся; въ этомъ мы убѣдимся, лишь только познакомимся съ тѣмъ, какъ слѣпая вѣра въ принятыя объясненія колебалась, подрывалась въ основѣ очевидною непримиримостью объясненія съ фактами и, наконецъ, замѣнилась скептицизмомъ. Напримѣръ, пока хорошо знали только Архипелагъ и вообще море, омывающее берега Греціи, все Средиземное море населялось въ воображеніи грековъ чудовищами, до извѣстной степени сверхъестественнаго характера. Познакомились съ Средиземнымъ моремъ -- и область распространенія этихъ воображаемыхъ существъ перенесли исключительно за Гибралтаръ. Проникли въ Атлантическій океанъ, но не нашли тамъ ничего подобнаго измышленнымъ тварямъ, и начали говорить, что онѣ населяютъ недосягаемыя глубины, откуда выходятъ только по временамъ. Наконецъ, изслѣдовали океаническія глубины, вмѣсто воображаемыхъ чудовищъ нашли тамъ по большей части низшіе животные организмы, пришлось и самымъ легковѣрнымъ отказаться отъ своихъ излюбленныхъ фантазій и приберечь ихъ для дѣтскихъ сказокъ, оставивъ для себя лишь скучную область фактовъ. Можно съ увѣренностью сказать, что малѣйшаго фактическаго опроверженія существующаго вѣрованія достаточно, чтобы подорвать въ корень все вѣрованіе. Вопросъ: "да такъ ли это?" -- закрадывается самъ собою, и стоило только сиренамъ фактически исчезнуть изъ Средиземнаго моря, чтобы закралось подозрѣніе въ существованіи ихъ вообще, чтобы явилась мысль попытаться объяснить ихъ кажущееся существованіе игрою фантазіи, овладѣвающей человѣкомъ, когда онъ смотритъ въ нѣмомъ восторгѣ на залитые солнечнымъ свѣтомъ гребни волнъ, съ бьющимися въ нихъ пуками водорослей.

Тотъ путь, которымъ мы отъ вѣры во всевозможныя фантастическія объясненія доходимъ до скептицизма и критическаго отношенія ко всему насъ окружающему, есть, вмѣстѣ съ тѣмъ, путь, которымъ мы отъ незнанія идемъ къ научной гипотезѣ и, наконецъ, теоріи. Пріобрѣсти сразу знаніе невозможно. За первыми робкими шагами въ этой чуждой человѣку области онъ пытается объединить извѣстные ему факты и строитъ первую гипотезу. Еще шагъ дальше, еще новые факты -- созданная гипотеза оказывается неудовлетворительной, отбрасывается, замѣняется новой и т. д. до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, собранные факты не даютъ возможности построить такую гипотезу, которая при дальнѣйшемъ увеличеніи собраннаго матеріала не опровергается, а подтверждается,-- гипотезу, которая уже предсказываетъ, какого рода факты могутъ быть добыты, и, слѣдовательно, превращается въ теорію. Такимъ образомъ, на положенномъ въ основаніи скептицизмѣ воображеніе и опытное знаніе стремятся уравновѣсить другъ друга и, охранивши и отъ слѣпой вѣры, и отъ слѣпаго невѣрія, указать ему широкій путь научнаго изслѣдованія. Теперь вамъ, вѣроятно, будетъ понятно, почему ученые такъ рѣшительно заявляютъ, что науки нѣтъ мѣста тамъ, гдѣ есть вѣра: въ основѣ научнаго изслѣдованія лежитъ скептицизмъ. Вѣра же стала достояніемъ другой стороны человѣческой природы,-- она отошла къ нравственному облику человѣка. Теперь же вамъ будетъ понятно и то, почему такъ мало истинныхъ ученыхъ: человѣкъ, даже не вѣрящій ни во что, въ громадномъ большинствѣ случаевъ, не можетъ отрѣшиться отъ вѣры въ свою непогрѣшимость; за этимъ стоитъ отсутствіе критики, отсутствіе необходимой доли скептицизма и, вмѣстѣ съ тѣмъ, полная неспособность производить научныя изслѣдованія. Для того, чтобы быть ученымъ, надо, прежде всего, умѣть критиковать самого себя. Вѣра въ непогрѣшимость папы затормазила на цѣлыя столѣтія развитіе итальянской націи; вѣра въ наше личное папство грозитъ тѣмъ же. Этимъ же отсутствіемъ у массы, посвятившей себя научнымъ изслѣдованіямъ, критики самихъ себя и своего объясняется для меня недоразумѣніе, возникающее постоянно между учеными и публикой. Конечно, есть много спеціальныхъ изслѣдованій, полныхъ высокаго научнаго интереса, но до времени недоступныхъ пониманію публики,-- не о нихъ идетъ и рѣчь; но есть, и, къ сожалѣнію, очень много, такихъ спеціальныхъ изслѣдованій, которыхъ значеніе недоступно даже пониманію спеціалистовъ. Всестороннее изученіе ноги таракана, болѣзней рака и т. п.,-- все это темы, передъ которыми, понятно, спасуетъ всякій ученый. И любопытно, что даже сами авторы такихъ изслѣдованій не отрицаютъ, что сейчасъ они не на что ненужны. "Пригодятся въ будущемъ",-- говорятъ они. Конечно, передъ такою дальновидностью нельзя не преклониться, но справедливость требуетъ сказать, что подобныя работы оказываютъ наукѣ медвѣжью услугу, а публику вводятъ въ заблужденіе. Ничего нѣтъ легче, какъ произвести такую работу; отсюда ихъ великое множество, возможность легкаго знакомства съ ними для публики и убѣжденіе многихъ ея членовъ, что въ этихъ-то работахъ и заключается наука. Ничего подобнаго нѣтъ: наука только выиграетъ, если количество подобныхъ работъ сократится, а публикѣ будетъ меньше данныхъ утверждать, что въ естествознаніи, кромѣ фактовъ, ничего нѣтъ, да еще, притомъ, и фактовъ-то мелочныхъ и неинтересныхъ. Конечно, факты для насъ необходимы; безъ фактовъ, безъ описанія явленій мы не можемъ ступить шага. Но, спросимъ мы, возможна ли была бы исторія человѣческаго рода, если бы не было лѣтописей? Существовала ли бы Венера Милосская, если бы не было мрамора? Прежде всего нуженъ матеріалъ, за этимъ умѣнье имъ пользоваться и, наконецъ, мысль, оживляющая все, съ чѣмъ она соприкасается. Мы начинаемъ съ отдѣльныхъ явленій, затѣмъ связываемъ ихъ въ цѣпи причинности и, наконецъ, поднимаясь до высочайшихъ обобщеній, доходимъ до образовъ, которые могутъ быть достояніемъ лишь величайшей силы творчества.

Представьте себѣ, что вы идете лугомъ, который усѣянъ множествомъ полевыхъ цвѣтовъ. На этотъ лугъ можетъ придти какой-либо ботаникъ, собрать здѣсь богатую жатву, засушить собранныя растенія и потомъ съ гордостью останавливаться на тѣхъ или другихъ изъ нихъ безъ объясненія, почему собственно они такъ интересны въ его глазахъ. Такой гербарій, какъ бы ни былъ онъ полонъ, мало чѣмъ отличается отъ сѣна. Можетъ придти на тотъ же лугъ и другой ботаникъ, собрать въ свою очередь коллекцію травъ, приглядѣться къ ихъ распредѣленію на лугу, сравнить его съ ихъ распредѣленіемъ на другомъ лугу, и т. п. Такой способъ собиранія данныхъ, безъ сомнѣнія, уже даетъ нѣкоторую пищу для ума и позволяетъ придти къ кое-какимъ выводамъ. Наконецъ, вы сталкиваетесь съ ботаникомъ, подобнымъ Чарльзу Дарвину. Онъ не довольствуется бѣглымъ осмотромъ луга, онъ опредѣляетъ ростущія здѣсь травы, время ихъ цвѣтенія, изучаетъ форму цвѣтовъ, подмѣчаетъ, какіе цвѣты посѣщаются насѣкомыми, и какими именно, приглядывается, при какихъ условіяхъ насѣкомое забирается въ чашечку цвѣта, куда летитъ отсюда, и оставляетъ лугъ только послѣ того, какъ изучилъ его такимъ образомъ не какъ ботаникъ, а какъ біологъ, который изучаетъ явленіе не только само по себѣ, но и по его связи съ другими явленіями. Не та же ли тщательность и осмысленность наблюденій видна и въ собираніи фактовъ, выяснившихъ, что истребленіе кошекъ вредитъ въ той же мѣстности культурѣ клевера? Вы видите, что одинъ и тотъ же лугъ можно изучать различно, что съ одного и того же клевернаго поля можно собрать различную научную жатву,-- другими словами, вы видите, что вообще факты можно собирать чрезвычайно различнымъ образомъ, и что въ одномъ случаѣ это собираніе не приносить никакихъ результатовъ, въ другомъ -- результаты, до очевидности осязательные, выясняютъ роль насѣкомыхъ въ процессѣ опыленія и т. п. Слѣдовательно, дѣло не въ фактахъ, а въ томъ, какъ эти факты собираются: въ одномъ случаѣ это груда мусора, въ другомъ -- стройное зданіе. Отнесемся къ собираемымъ фактамъ осмысленно, удалимъ всякую поспѣшность въ выводахъ -- и можно быть увѣреннымъ, что всякій, познакомившійся съ такимъ трудомъ, отдастъ ему должное уваженіе. Вмѣстѣ съ тѣмъ, что можетъ быть пригоднѣе такого изложенія, какъ изложеніе въ трудахъ Гёксли, Дарвина, Тиндаля, Ляйэля, Уоллзса и другихъ англійскихъ ученыхъ? Читая книгу любаго изъ этихъ авторовъ, которая какъ бы ни была спеціальна, тѣмъ не менѣе, доступна всякому общеобразованному человѣку, вы вмѣстѣ съ ея авторомъ знакомитесь съ фактами и незамѣтно для самихъ себя подходите къ тѣмъ выводамъ, къ которымъ уже пришелъ авторъ. Чтеніе такой книги до извѣстной степени замѣняетъ наблюденія и опыты, авторъ ея не навязываетъ вамъ своихъ выводовъ, а только спрашиваетъ, можно ли придти къ другимъ, нежели находящіеся въ его трудѣ?

Посмотрите съ этой же точки зрѣнія на изслѣдованія Уоллэса тропческой природы,-- наприм., на главу о колибри. Едва ли можно въ столь краткомъ изложеніи сообщить болѣе фактовъ и выводовъ, изъ нихъ проистекающихъ. Вы какъ бы видите передъ собою Андскую цѣпь съ ея безчисленными вулканическими пиками, влажныя, покрытыя лѣсомъ низменности Амазонки, открытые льяносы Ориноко, сухіе холмы Бразиліи, контрастъ восточной и западной стороны Андской цѣпи; видите это дивное разнообразіе формъ въ предѣлахъ естественнаго семейства колибри и находите объясненіе этому разнообразію въ естественныхъ условіяхъ страны, ими населенной, въ соотношеніи формъ, въ распространеніи ихъ, современномъ и прошломъ. Факты остаются фактами, но они сгруппированы такъ, что за ними сами собою слѣдуютъ и выводы, и причина тому заключается исключительно въ томъ, что факты собраны съ строгою критикой, авторъ выбиралъ факты, постоянно спрашивая себя: "да такъ ли это?"--и никакое самое восторженное описаніе красоты колибри, никакое самое картинное изображеніе ихъ образа жизни, повадокъ и привычекъ не можетъ замѣнить вамъ цѣльной картины, представляющей собою полную естественную картину семейства. Всѣ эти описанія ничего болѣе, какъ изложеніе фактовъ въ поэтической формѣ; въ изложеніи Уоллэса заключается не поэтическая форма, а поэтическое содержаніе. Какъ прежде людское воображеніе населяло нѣдра земли неустанно трудящимися гномами и съ помощью этихъ миѳическихъ существъ думало объяснить происходящее въ земной корѣ, такъ и теперь человѣкъ склоненъ призывать къ себѣ на помощь въ разное время разныхъ духовъ и ихъ дѣятельностью объяснять многое происходящее на земномъ _шарѣ. Научный скептицизмъ не даетъ мѣста ни тѣмъ, ни другимъ. Онъ отрезвляетъ умъ ученаго, даетъ ему факты, оцѣненные критически, требуетъ группировку фактовъ, требуетъ и воображеніе, чтобы отдѣльные факты связались въ одну цѣльную картину, и, въ концѣ-концовъ, приводитъ къ такимъ объясненіямъ, которыя, несмотря на свою кажущуюся прозаичность, проникнуты истинно-художественнымъ творчествомъ.

Я не могу болѣе подробно останавливаться на этомъ пунктѣ моего изложенія. Мнѣ надо было только, хотя въ самыхъ общихъ чертахъ, указать, какъ ничѣмъ несдерживаемый разгулъ фантазіи ничего не знающаго, но слѣпо вѣрящаго человѣка, открываетъ ему свободный доступъ къ произвольному толкованію окружающаго его; какъ порожденный роковою необходимостью скептицизмъ далъ первый толчокъ къ критическому отношенію къ окружающему, повелъ къ изученію и группировкѣ фактовъ, къ временнымъ гипотезамъ и, наконецъ, теоріямъ; какъ отсутствіе скептицизма препятствуетъ человѣку подняться до уровня ученаго и, какъ велика разница между простымъ подборомъ фактовъ и такою ихъ группировкой, при которой всѣ факты связаны въ одно цѣлое, дышатъ жизнью и охватываютъ васъ стройностью представляемой ими картины.

Пойдемте далѣе. Передъ вами четыре царства: царство минераловъ, растеній, животныхъ и человѣка. Вы привыкли ихъ раздѣлять, привыкли разсматривать каждое само по себѣ, да и то отрывочно, лишь по стольку, по скольку вамъ приходится сталкиваться съ отдѣльными явленіями того или другаго изъ нихъ. Сухи и не интересны факты при такомъ отношеніи къ нимъ. Разрозненные, не связанные между собою, они проходятъ передъ вами пестрою толпой, въ которой вамъ никакъ не удается схватить соотношеніе отдѣльныхъ предметовъ. Но я убѣжденъ, что ваше отношеніе измѣнится къ нимъ, если вы обратитесь къ помощи натуралиста и потребуете отъ него объясненія всего того, что вамъ кажется непонятнымъ. Кристаллъ горнаго хрусталя, кусокъ каменнаго угля, обломокъ лавы, округлый валунъ,-- все это имѣетъ свою исторію, все это связано болѣе или менѣе тѣсно между собою.

Бросьте взглядъ на исторію земной коры. Передъ вами рядъ пластовъ, которые группируются геологами въ системы формацій, Начиная отъ такъ называемыхъ азойныхъ, не содержащихъ въ себѣ признаковъ организмовъ, и кончая современными намъ отложеніями. Повидимому, эти пласты не связаны между собою. Силурскіе, девонскіе, пермскіе, каменноугольные, различаясь между собою менѣе, нежели отличаются отъ слѣдующихъ, связываются въ группу палеозойныхъ; тріасъ, юра, мѣлъ на томъ же основаніи въ мезозойные; эоценъ, міоценъ, пліоценъ и позднѣйшіе въ кэнозойные. Сначала едва справляешься съ задачей представить себѣ, что процессы, нынѣ совершающіеся на поверхности земли, привели къ развитію этихъ пластовъ. Ложно направлямое воображеніе требуетъ отдѣлить настоящее отъ прошлаго, требуетъ поставить преграду между міромъ нынѣшнимъ и міромъ отжившимъ, и въ свое время создало гипотезу катаклизмовъ, чрезвычайныхъ переворотовъ, сметавшихъ съ лица земли все живущее съ тѣмъ, чтобы очистить мѣсто новымъ твореніямъ. Невольно поражаешься, откуда это стремленіе въ человѣкѣ создавать въ своемъ воображеніи явленія природы, олицетворяющія собою божества гнѣва и мести, божества всекарающія и всеуничтожающія? Конечно, эта гипотеза не была общепринятой въ точномъ смыслѣ этого слова, всегда были отдѣльныя лица, умѣющія своимъ критическимъ отношеніемъ расчистить горизонтъ, затуманенный наивнымъ вѣрованіемъ, но она была общепринятой въ обыкновенномъ смыслѣ, и только продолжительное, добросовѣстное и даже мелочное собираніе новыхъ фактовъ и ихъ разъясненіе могло привести къ поправкѣ слабой гипотезы. Но это совершилось. Сначала за катаклизмами признали частное значеніе, потомъ отъ нихъ совсѣмъ отказались, и вся система пластовъ, содержащихъ въ себѣ остатки организмовъ, превратилась въ реестровую книгу приходо расхода животныхъ и растеній въ различныя эпохи существованія земли. И если бы человѣку не свойственно было забѣгать впередъ, если бы его воображеніе не заставляло его отрѣшаться отъ фактовъ, возсозидать картины былаго,-- геологія никогда не была бы наукой. Но отъ указанныхъ чертъ мы не можемъ отрѣшиться и факты собирались, группировались и мы все болѣе и болѣе убѣждались, что возсозиданіе былаго міра организмовъ пріобрѣтаетъ особую прелесть, когда развитіе такъ называемыхъ осадочныхъ, образовавшихся путемъ осажденія въ водныхъ бассейнахъ, и такъ называемыхъ метаморфическихъ породъ, развившихся, быть можетъ, изъ глубокихъ слоевъ тѣхъ же осадочныхъ, подъ вліяніемъ чрезвычайнаго давленія и сопровождающаго послѣднее развитія огромной суммы физическихъ и химическихъ процессовъ, связывается въ одно цѣлое. Гдѣ его начало? Оно передъ вами: вы его видите въ каждой струѣ рѣчной воды, вы за нимъ слѣдите по рѣчному ложу до дельты, оно сильнѣе выступаетъ передъ вами въ дельтѣ, оно оканчивается въ глубочайшихъ морскихъ безднахъ. Рѣки несутъ свою дань въ море, морскія волны разбиваютъ берега и усыпаютъ прибрежное дно его остатками, космическая пыль падаетъ въ пучинныя глубины, милліарды одноклѣточныхъ организмовъ устилаютъ дно океановъ своими трупами, морской песокъ, кусокъ мѣла,-- все указываетъ вамъ на то, какъ совершается образованіе осадочныхъ породъ. До сихъ поръ не особенно приходится напрягать свое воображеніе, чтобы дойти до такого сцѣпленія фактовъ. Но вотъ вамъ приходится считаться еще съ однимъ факторомъ-временемъ, и воображеніе напрягается. Представьте себѣ, напр., что морское дно постоянно поднимается и, наконецъ, обнажается. Оно выходитъ на поверхность въ видѣ песчаныхъ дюнъ или иначе, только его поверхность во всякомъ случаѣ теперь свободно открыта процессамъ выщелачиванія, первоначально безплодная почва заселяется сначала тощими полынками, затѣмъ и болѣе богатою степною растительностью, слѣдомъ за растеніями проникаютъ травоядныя, за травоядными хищныя и такимъ-то образомъ доходимъ мы до колонизаціи осушающагося морскаго дна. Строго говоря, мы можемъ сказать, что прослѣдили полныя циклъ странствованій песчинки отъ его начала въ рѣчномъ ложѣ и кончая снесеніемъ песчинки водяными осадками опять въ рѣку. Само собою разумѣется, такой циклъ можетъ быть созданъ только воображеніемъ, видѣть вы можете только отдѣльные факты, но еще менѣе фактической опоры имѣете вы, повидимому, передъ собою, когда строите объясненіе того, какъ одни наносы покрываются въ теченіе вѣковъ другими, уходятъ далеко отъ поверхности и подъ нанесенными на нихъ новыми слоями превращаются въ метаморфическія породы. Тутъ вы имѣете дѣло уже не съ простыми механическими процессами, какъ до сихъ поръ, а передъ вами лабораторная дѣятельность, скрытая въ нѣдрахъ земли; не наслоеніе, а разрушеніе слоевъ, ихъ перерожденіе, плавленіе, новое выбрасываніе на поверхность въ совершенно измѣненномъ видѣ, и новое осѣданіе частицъ продолжаетъ и завершаетъ собою этотъ процессъ. Имѣемъ ли мы послѣ этого право ставить рѣзкую грань между азойными отложеніями и отложеніями, содержащими органическіе остатки? Не есть ли первыя только крайняя степень измѣненія вторыхъ? Конечно, вѣроятнѣе допустить, нежели отринуть такое объясненіе, но, послѣ этого, что же представляетъ собою весь земной шаръ, если кора его, болѣе доступная нашему изученію, завлекаетъ насъ въ область такихъ соображеній, гдѣ остановиться на однихъ фактахъ невозможно, гдѣ сами факты группируются передъ вами въ стройное цѣлое, дышащее движеніемъ и жизнью? Мы начали съ кристалла горнаго хрусталя и пластовъ земной коры,-- однимъ словомъ, начали съ природы неодушевленной, и дошли до того, что эта природа заговорила съ нами своимъ чуднымъ языкомъ, открыла образы, созданные поэтическимъ творчествомъ ученаго, когда на него нисходитъ струя вдохновенія, помогающая ему одушевлять камни. Сынъ берега моря, согрѣтый ласкающими лучами южнаго солнца,-- грекъ, и сынъ суроваго сѣвера, возросшій въ странѣ полугодовой ночи, въ виду безпредѣльныхъ снѣжныхъ равнинъ,-- финнъ, одинаково постигли тайну природы отзываться на поэтическій зовъ человѣка и олицетворили ее каждый по-своему въ своихъ поэтическихъ произведеніяхъ. Ученый похитилъ у нихъ эту тайну и перенесъ ее въ кругъ своей дѣятельности; онъ возсоздалъ чудные образы прошлаго, сокрытые въ нѣдрахъ земли, подъ волнами моря.

Но не думайте, чтобы мы кончили съ неодушевленною природой. Возьмите уже не сносимыя въ воду песчинки, не отлагающійся на днѣ моря мѣлъ,-- однимъ словомъ, не матеріалъ, изъ котораго сложена земная кора, а сушу и воду, материки и моря, и попытайтесь выяснить ихъ соотношеніе. Было время, когда это соотношеніе считалось строго-постояннымъ. Въ противуположность только что упомянутой нами гипотезѣ катаклизмовъ, къ материкамъ и морямъ прилагалась гипотеза ихъ постоянства. Лишь мало-по-малу начали собираться факты, не вязавшіеся съ этою гипотезой, и это были, съ одной стороны, прямыя наблюденія надъ опусканіемъ и поднятіемъ береговъ, съ другой -- факты изъ географическаго распространенія животныхъ и растеній. Надо сознаться, что въ этой области изслѣдованій было множество увлеченій, порожденныхъ черезъ-чуръ поспѣшными обобщеніями. Чтобы добраться до.теорій, близкихъ къ истинѣ, приходилось постоянно то двигаться впередъ, то отступать; но движеніе впередъ, все-таки, въ суммѣ взяло верхъ и теперь, когда необходимое примиреніе фактовъ и теорій достигнуто, мы уже не смотримъ на материки и океаны, какъ на что-то постоянное, столь продолжительное по времени своего существованія, что совершенно выходитъ изъ области нашихъ изслѣдованій, а, напротивъ, признаемъ предѣльную измѣняемость въ ихъ соотношеніи и можемъ представить себѣ довольно полную картину ихъ распредѣленія во времени. Въ настоящее время суша преобладаетъ въ сѣверномъ полушаріи и представляетъ, собою два обширныхъ материковыхъ пространства, посылающихъ отъ себя выступы въ южное, гдѣ преобладаетъ водная поверхность. Если вы потрудитесь припомнить очертаніе Африки, свяжете въ одно Австралійскій материкъ и находящіеся при немъ острова, а равно возьмете для сравненія и ЮжнуюАмерику,-- передъ вами получится удивительно однообразное очертаніе выступовъ суши въ южномъ полушаріи. Наибольшая глубина океановъ распространяется такъ, что на первомъ мѣстѣ стоитъ глубина Тихаго океана близъ азіятскаго берега, затѣмъ Индійскаго къ югу отъ Бенгальскаго залива и, наконецъ, Атлантическаго. Отъ восточнаго берега Африки, отъ Мадагаскара къ Цейлону, тянутся группы острововъ, раздѣленныхъ относительно неглубокимъ моремъ. Еще тѣснѣе связуются острова, прилегающіе къ Малайкѣ, съ этимъ полуостровомъ и прилегающіе къ австралійскому материку съ послѣднимъ. Можно бы, конечно, прибавить къ сказанному еще цѣлую серію, многочисленныхъ подробностей, но намъ онѣ не нужны. Мы видимъ, чтои немногіе взятые нами факты сухи и безжизнены, но, не оставляя передъ собою голыхъ фактовъ, свяжите ихъ, и вы увидите, какъ изъ глубины водъ въ безконечно удаленное отъ насъ время въ области сѣверныхъ полярныхъ странъ поднимается архипелагъ низменныхъ, полузалитыхъ водою острововъ, какъ этотъ архипелагъ, разростаясь къ югу, постелено связывается въ обширное материковое пространство, еще раздѣленное широкими проливами, какъ, наконецъ, намѣчаются въ своемъ протяженіи европейско-азіятскій и американскій континенты, и, такъ сказать, на ихъ фонѣ ростутъ горныя цѣпи и горные массивы, складываются низменности, долины и плоскогорія, и рука объ руку съ этими созидающими процессами идетъ и процессъ разрушенія, вывѣтриваніе горныхъ породъ, переносъ продуктовъ ихъ разрушенія въ низменности, отсюда въ рѣчныя ложи и, наконецъ, въ море. И въ то время, когда эти созиданія и разрушенія материковъ идутъ въ сѣверномъ полушаріи и преобладающимъ процессомъ является созиданіе, въ южномъ обширные материковые острова постепенно исчезаютъ подъ поверхностью моря, оставляя по себѣ, какъ слабое воспоминаніе, разбросанные островки, а то и просто отмели. Такимъ образомъ, въ маломъ и большомъ, между водой и сушей, землей и атмосферными осадками, постоянно идетъ борьба и ни одно явленіе ни достаточно понятно, ни достаточно интересно само по себѣ, а всѣ вмѣстѣ представляютъ циклъ, въ сравненіи съ которымъ ничто жизнь человѣка, даже наиболѣе богатая событіями. Можетъ быть, въ этомъ блѣдномъ очеркѣ вы найдете изложеніе если не достаточно картинное,-- на это я не смѣю разсчитывать,-- то, по крайней мѣрѣ, такое, которое, все-таки, указываетъ на роль воображенія, роль представленія въ разработкѣ тѣхъ отдѣловъ естествознанія, которые посвящены изученію царства минеральнаго и вообще природы неодушевленной. Представить себѣ процессы, сопровождающіе образованіе и разрушеніе кристалла, представить себѣ исторію земной коры во всѣхъ ея отдѣльныхъ явленіяхъ мы не могли бы, если бы держались однихъ фактовъ, если бы не обладали способностью отрѣшаться отъ частнаго, группировать явленія, подводя ихъ подъ общіе законы, строить отвлеченные образы, въ которыхъ сходятся отдѣльныя явленія. Намъ часто говорятъ, что законы, выдаваемые нами за законы природы, только обобщеніе того или другаго количества явленій, не болѣе. Насъ часто называютъ фантазерами за наше стремленіе проникнуть въ строй природы. Но если создаваемые нами образы не фантастичны, а только величественны, если открываемые нами законы дѣйствительно законы природы, въ существованіи которыхъ мы можемъ убѣдиться въ любой моментъ нашихъ изслѣдованій, въ такомъ случаѣ мы можемъ пройти мимо взводимыхъ на насъ обвиненій и смѣло идти къ намѣченной нами цѣли, въ спокойномъ сознаніи глубокой разницы между фантазіей и научнымъ воображеніемъ, между произвольными гипотезами и обобщеніями, берущими начало въ фактахъ и объясняющими факты же.

Перейдемъ теперь къ той связи, которая существуетъ между природой неодушевленной и живой. Сейчасъ я не стану говорить о первомъ, произвольномъ зарожденіи организмовъ,-- этотъ вопросъ въ настоящее время выясненъ достаточно для того, чтобы еще пытаться найти какую-нибудь фактическую подкладку его рѣшенія, и, слѣдовательно, онъ уже по самому существу своему не можетъ занять мѣста въ нашей бесѣдѣ,-- нѣтъ, я говорю о той связи, которая можетъ быть наблюдаема всюду и всегда. На поверхности суши и въ волнахъ моря, на альпійскихъ снѣгахъ и въ абиссальныхъ океаническихъ глубинахъ вы сталкиваетесь съ представителями міра организмовъ и безъ труда убѣждаетесь въ той тѣсной связи, которая существуетъ между ними и окружающими условіями. Возьмите для примѣра островную фауну и флору; онѣ дадутъ намъ богатый матеріалъ не только для того, чтобы выяснить упомянутое соотношеніе организмовъ и среды, но также и соотношеніе организмовъ.

Съ тѣхъ поръ, какъ Дарвинъ указалъ на громадное значеніе насѣкомыхъ въ опыленіи цвѣтовъ, и этому вопросу было посвящено общее вниманіе, въ теченіе сравнительно небольшаго числа лѣтъ выяснилось, что соотношеніе цвѣтовъ и насѣкомыхъ чрезвычайно многосторонне. Цѣлыя семейства и многіе роды растеній измѣнены такъ, что привлекаютъ собою насѣкомыхъ, которыя ими опыляются. Это приспособленіе во многихъ случаяхъ опредѣляетъ собою географическое распространеніе названныхъ группъ растеній. Разъ извѣстно, что растеніе можетъ быть опылено только съ помощью опредѣленнаго насѣкомаго, нечего удивляться, что тамъ, гдѣ нѣтъ этого насѣкомаго, не можетъ быть и растенія, для котораго оно необходимо. Въ этомъ-то соотношеніи организмовъ между собою и соотношеніи организмовъ съ физико-географическими условіями мы и можемъ найти объясненіе тѣмъ, на первый взглядъ загадочнымъ фактамъ, которые намъ представляютъ собою флора и фауна океаническихъ острововъ. Кто не слыхалъ хотя бы въ самыхъ общихъ чертахъ о пышной флорѣ острововъ Тихаго океана, о папоротникахъ Таити и Жуана Фернандеца, достигающихъ необыкновенной пышности, о благословенномъ климатѣ Полинезіи, обусловливающемъ собою такое развитіе растительности; но ближайшее знакомство съ фактами не подтверждаетъ такого значенія климата, а сопоставленіе фактовъ, переносъ наблюденій, сдѣланныхъ въ одной странѣ, на толкованіе наблюденій, сдѣланныхъ въ другой, приводить насъ къ заключенію, что вопросъ гораздо сложнѣе, нежели это кажется на первый взглядъ.

Во-первыхъ, составъ флоры океаническихъ острововъ климатомъ объясненъ быть никакъ не можетъ. Нѣкоторыя сѣмена приносятся морскими теченіями, другія заносятся птицами, имѣющими обыкновеніе гнѣздиться среди растеній. Такимъ образомъ, горныя птицы заносятъ сѣмена горныхъ растеній и т. д., но и такъ случайно заносимыя на острова растенія не всѣ могутъ уцѣлѣть. Если въ числѣ-занесенныхъ есть растенія, для опыленія которыхъ необходимо то или другое насѣкомое, отсутствіе послѣдняго обусловливаетъ собою гибель растенія. Слѣдовательно, мало того, чтобы растеніе было занесено на островъ, надо еще чтобы вмѣстѣ съ нимъ туда попало и извѣстное насѣкомое. Но насѣкомыя обладаютъ гораздо меньшими шансами на то, чтобы быть занесенными на острова, ихъ заносятъ туда по преимуществу лишь воздушныя теченія, и отсюда первое объясненіе однообразія флоры нѣкоторыхъ океаническихъ острововъ.

Пикерингъ говоритъ, что онъ не нашелъ на Таити, совершенно неожиданно для себя, 66 растеній, которыя, однако, встрѣчаются на близъ лежащихъ островахъ. Нѣкоторыя даже обыкновенны на послѣднихъ, напримѣръ, губоцвѣтныя на Сандвичевыхъ островахъ. Несмотря на то, что флора никоимъ образомъ не производитъ впечатлѣнія бѣдности, нѣкоторыхъ семействъ нѣтъ совсѣмъ, а, между тѣмъ, они богато представлены въ другихъ частяхъ Полинезіи. Относительная бѣдность или, лучше сказать, пробѣлы въ таитской флорѣ произошли, вѣроятно, вслѣдствіе только рѣдкости посѣщающихъ цвѣты насѣкомыхъ. Бабочки и перепончатокрылыя на восточныхъ островахъ Полинезіи крайне рѣдки, и это не можетъ остаться безъ вліянія на флору. На западныхъ островахъ той же области, напримѣръ, на Фиджи, нѣкоторыя бабочки довольно обыкновенны; вмѣстѣ съ ними встрѣчаются и обыкновенно сопутствующія имъ въ посѣщеніи цвѣтовъ перепончатокрылыя, и соотвѣтственно этому флора гораздо богаче растеніями съ большими красивыми цвѣтами. Дарвинъ, Пикерингъ, Мозелей -- всѣ описываютъ папоротники Таити. Въ глубинѣ страны, на высотѣ отъ 2 до 3 тысячъ футовъ надъ уровнемъ моря, лѣсъ состоитъ почти исключительно изъ папоротниковъ, изъ которыхъ нѣкоторые достигаютъ колоссальныхъ размѣровъ. Нигдѣ,-- говоритъ Мозелей,-- я не видалъ такихъ лѣсовъ папоротниковъ, какъ на Таити, а за Таити, на второмъ мѣстѣ, въ томъ же отношеніи, долженъ быть поставленъ островокъ Жуанъ Фернандецъ, лежащій недалеко отъ чилійскаго берега. И здѣсь, на Жуанъ Фернандецѣ, по свидѣтельству Рида, пробывшаго тамъ;-долгое время, встрѣчается только одна дневная бабочка, безъ сомнѣнія, занесенная сюда съ чилійскаго берега, да менѣе десятка ночныхъ. Здѣсь почти нѣтъ пчелъ,и вообще почти нѣтъ перепончатокрылыхъ,-- какихъ-нибудь двадцать видовъ мухъ составляютъ главную часть энтомологически фауны острова. Теперь сосредоточьтесь на этихъ фактахъ и -- вамъ будетъ понятно, почему Таити и Жуанъ Фернандецъ, по своему положенію находящіеся въ наилучшихъ климатическихъ условіяхъ, съ плодородною почвой, вмѣсто богатой флоры явнобрачныхъ, разстилаютъ передъ вами ковры и лѣса своихъ папоротниковъ, поражаютъ не только однообразіемъ флоры тайнобрачныхъ, но даже однообразіемъ особей одного и того же вида папоротника. Безчисленное множество и ничтожные размѣры споръ папоротника облегчаютъ разнесеніе ихъ вѣтромъ, а отсутствіе насѣкомыхъ, необходимыхъ для опыленія, дѣлаетъ невозможною конкурренцію съ папоротниками тѣхъ немногихъ явнобрачныхъ, которыя случайно попадаютъ на острова.

Если мы теперь обратимъ наше вниманіе на острова другаго рода, напримѣръ, Галапагосовы, Новую Зеландію, мы увидимъ, что среди составныхъ частей ихъ флоры встрѣчаются и цвѣтущія растенія, но цвѣтки ихъ малы и во всѣхъ отношеніяхъ малозамѣтны, а на другихъ островахъ, гдѣ при отсутствіи насѣкомыхъ, тѣмъ не менѣе, встрѣчаются растенія съ красивыми и большими цвѣтами, присутствіе ихъ объясняется ролью маленькихъ медососущихъ птичекъ, которыя забираются за нектаромъ въ чашечку цвѣтка и вылетаютъ усыпанныя цвѣтневою пыльцей, чтобы перенести ее вмѣстѣ съ собою, въ разгарѣ своихъ поисковъ за кормомъ, на другіе цвѣты. Именно колибри, чрезвычайно обыкновенныя на Жуанъ Фернандецѣ, объясняютъ собою тѣ немногія красиво цвѣтущія растенія этого острова, которыя разнообразятъ характеръ флоры, состоящей по преимуществу изъ папоротниковъ. Отсутствіе же колибри объясняетъ намъ, какимъ образомъ могло произойти, что Галапагосовы острова, лежащіе въ тропическомъ климатѣ, совершенно лишены растеній съ крупными и красивыми цвѣтами. Такимъ образомъ, колибри, бабочки, пчелы и осы попадаютъ на океаническіе острова, находятъ себѣ на нихъ необходимыя условія существованія, въ свою очередь обусловливаютъ развитіе растительности, растительность отзывается на составѣ фауны и, въ концѣ-концовъ, мы опять встрѣчаемся съ тѣмъ сложнымъ и непрерывнымъ цикломъ явленій, который существуетъ всюду, гдѣ только наблюденія достаточно полны, чтобы служить вѣками къ развитію мысли, охватывающей, связывающей въ одно всѣ явленія органическаго и неорганическаго міра. Отъ малаго до большаго въ природѣ нѣтъ ничего, что стояло бы особнякомъ, что не вносило бы своей лепты въ ея всюду обнаруживающійся строй, всюду разлитую гармонію.

Впрочемъ, не многаго надо, чтобы развить сказанное, чтобы показать ту тѣсную связь, которая существуетъ, напримѣръ, между любою площадью земнаго шара и ея животнымъ населеніемъ. Какъ ни обширны преріи Сѣверной Америки, какъ ни безграничны льяносы Южной, тѣмъ не менѣе, на нихъ не можетъ пастись болѣе опредѣленнаго количества травоядныхъ. Травоядныя добываютъ съ этихъ равнинъ кормъ и, усваивая его, дѣлаютъ его доступнымъ хищникамъ, которые безъ посредствующаго звена между растительнымъ кормомъ и ими, представляемымъ травоядными, не могли бы существовать. Но какъ между количествомъ пищи и потребителями ея существуетъ опредѣленное отношеніе, такъ точно между травоядными и хищными существуетъ опредѣленное отношеніе; хищные стоятъ къ травояднымъ въ свою очередь въ отношеніи потребителей къ корму. Это отношеніе, коротко говоря, выражается въ томъ, что хищныхъ въ нѣсколько разъ меньше, нежели травоядныхъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и весь складъ жизни тѣхъ и другихъ совершенно различенъ. Травоядныя, вслѣдствіе обилія корма и его скученности, могутъ жить въ большомъ количествѣ вмѣстѣ; хищные, напротивъ, вслѣдствіе относительно малаго количества корма и добыванія его, сопряженнаго съ болѣе или менѣе значительными усиліями, вообще говоря, не живутъ стадами, а живутъ семьями. Но отсюда какъ прямое слѣдствіе совершенно различныхъ условій борьбы за существованіе, различный ходъ новообразованія видовъ въ той и другой группѣ. Такимъ образомъ, размѣры площади, характеръ мѣстности, характеръ растительности острова,-- все это опредѣляетъ собою составъ животнаго населенія, все это въ свою очередь является поставленнымъ въ зависимость отъ условій, заключающихся въ атмосферѣ и земной ворѣ. Опредѣленное отношеніе, устанавливающееся для данной мѣстности между различными представителями ея фауны, измѣняется, какъ скоро измѣняются мѣстныя условія. Въ южной и центральной Африкѣ, подъ вліяніемъ чрезвычайныхъ жаровъ, выжигающихъ сплошь степную растительность, неисчислимыя стада антилопъ переселяются въ тѣ уголки страны, гдѣ неизсякнувшая влага позволяетъ существовать растительности. Слѣдомъ за травоядными, гонимые голодомъ, пускаются въ путь хищники; и тѣ, и другіе, попадая въ новыя условія, подчиняются ихъ вліянію и измѣняются иначе, нежели измѣнялись бы, оставаясь въ одной области. Точно также жители водной среды, питающіеся рыбой, китообразныя, переселяются изъ одной области въ другую, слѣдя за странствованіями рыбъ, точно также жители воздушной среды, птицы, въ своихъ періодическихъ миграціяхъ обнаруживаютъ тѣсную связь между миграціей насѣкомоядныхъ и зерноядныхъ и миграціями хищныхъ. Свяжите въ своемъ представленіи всѣ эти факты, посмотрите, какая сложная цѣпь явленій проносится передъ вами, какъ неразрывно связаны отдѣльные факты въ одну картину. Безъ воображенія, безъ представленія связи между отдѣльными явленіями мы и въ этомъ случаѣ оставались бы безпомощными свидѣтелями совершающихся въ природѣ процессовъ, а, между тѣмъ, мы даже бѣгло не успѣли намѣтить всей ихъ сложности. Не забывайте, что при всякомъ продолжающемся дѣйствіи вамъ приходится имѣть дѣло съ временемъ, не забывайте, что во времени все измѣняется, и та же, взятая нами для примѣра, площадь съ населяющимъ ее животнымъ міромъ измѣняется въ теченіе вѣковъ. Размноженіе животныхъ идетъ своимъ чередомъ, количество корма, приблизительно, не измѣняется, болѣе опредѣленнаго числа особей на извѣстномъ пространствѣ существовать не можетъ,-- отсюда разселеніе ихъ изъ ихъ первоначальной области. Въ простѣйшемъ видѣ онѣ, конечно, разселяются по радіусамъ, но въ самомъ непродолжительномъ времени такой способъ разселенія становится невозможнымъ, животныя наталкиваются на преграды, которыми для однихъ изъ нихъ служатъ рѣки, для другихъ горныя цѣпи, для третьихъ пустыни, для четвертыхъ моря и т. д. Теперь припомните сказанное нами ранѣе объ измѣненіи въ очертаніяхъ материковъ и морей, сопоставьте всѣ эти данныя въ одной картинѣ -- и передъ вами развернется сложная и поразительно интересная картина постепеннаго движенія животныхъ изъ одной части материка въ другую, съ материка на материкъ, съ материка на острова и т. д.

Но это движеніе не имѣетъ ничего общаго съ простымъ разселеніемъ формъ. Животныя не знаютъ той страны, куда они постепенно разселяются; имъ только нѣтъ возможности оставаться на своей родинѣ,-- отсюда масса гибнущихъ, масса исчезающихъ съ лица земли по мѣрѣ того, какъ разселеніе идетъ все далѣе и далѣе. Вотъ налетѣвшій вѣтеръ унесъ съ собой въ море тучу насѣкомыхъ и, не имѣя силъ сопротивляться вѣтру, они гибнутъ. Тамъ стадо степныхъ животныхъ попало въ мѣстность пустынную и гибнетъ вслѣдствіе недостатка корма; тамъ неисчислимыя стада дикихъ лошадей заметаются снѣжными буранами и устилаютъ негостепріимную почву своими трупами. Тамъ рогатый скотъ попадаетъ въ страну, населенную мухой цеце, и гибнетъ отъ ея укушенія. Но вотъ и болѣе веселыя картины: уносимыя съ материковаго берега колибри попадаютъ на осѣненныя роскошною растительностью острова и размножаются въ невѣроятномъ количествѣ. Стадо антилопъ проносится черезъ пустыню и находитъ за ней новое раздолье. Легкія однокопытныя успѣли пробраться черезъ горныя цѣпи, не запутавшись въ ихъ ущельяхъ, и занимаютъ новыя пастбища. За удачно совершившимся разселеніемъ слѣдуетъ разможеніе, а вмѣстѣ съ размноженіемъ, вмѣстѣ съ чрезмѣрнымъ разростаніемъ количества особей опять возникнетъ борьба за существованіе и связанное съ нею уже не грубое, случайное вымираніе особей и видовъ, а вымираніе однихъ и замѣна ихъ другими, совершенно послѣдовательная, роковая, ничѣмъ неотклонимая. Эта борьба неразрывно связана со всѣмъ живущимъ, и она производила бы на насъ удручающее впечатлѣніе, если бы мы не видѣли ея результатовъ -- постепенное, но постоянное совершенствованіе органическаго міра. Весьма странно, что тѣ, кто не понимаетъ и потому не признаетъ принятыхъ біологическими пауками принциповъ борьбы за существованіе -- вымиранія неприспособленныхъ и естественнаго подбора приспособленныхъ особей, весьма охотно признаютъ принципъ прогрессивнаго развитія органическаго міра. Мы, біологи, ничего не можемъ возразить про тивъ существованія прогрессивнаго развитія, но несомнѣнно, что это не общій всеобъемлющій законъ, объясняющій намъ все разнообразіе органическаго міра. Среди существъ, обладающихъ организаціей, въ которой мы не находимъ признаковъ задержаннаго развитія, есть и друтія, съ очевидно регрессивнымъ развитіемъ. Мы можемъ, пожалуй, сказать въ утѣшеніе нашимъ противникамъ, что признаемъ прогрессъ, даже и прогрессъ регресса. Чѣмъ дальше идетъ развитіе органическаго міра, тѣмъ больше появляется регрессивныхъ формъ и тѣмъ къ болѣе отдаленнымъ другъ отъ друга, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и болѣе совершеннымъ группамъ онѣ относятся. Регрессъ беретъ свое начало въ столь же безконечно удаленный отъ насъ періодъ, что и прогрессъ. Первые появившіеся организмы могли или прогрессировать въ своемъ развитіи, т.-е. становиться болѣе сложными, мы регрессировать, т.-е. упрощаться. Но что такое регрессъ для первыхъ появившихся организмовъ? Не есть ли это синонимъ разрушенія организма, его перехода въ тѣ химическія соединенія, изъ которыхъ онъ возникъ? Но, во всякомъ случаѣ, широкое развитіе регрессивныхъ процессовъ, сопровождающихъ развитіе организованнаго міра, несомнѣнно; передъ ними на ряду съ организмами простыми и сложными существуетъ еще и цѣлая группа организмовъ упрощенныхъ, и достоинство нынѣ общепринятыхъ біологическихъ теорій заключается въ томъ, что онѣ одинаково удовлетворительно объясняютъ намъ и совершенствованіе, и упрощеніе органическаго міра.

Мнѣ теперь предстоитъ указать вамъ еще на нѣкоторые добытые біологическими науками законы, которые вытекаютъ изъ фактовъ, собранныхъ въ громадномъ количествѣ въ теченіе многихъ лѣтъ. Эти законы въ свою очередь проливаютъ свѣтъ на явленія органическаго міра, помогая разобраться съ наиболѣе сложными изъ нихъ, и стоять въ самой тѣсной связи съ только что указанными.

Для того, чтобы беззащитныя могли скрываться отъ своихъ преслѣдователей, и хищники могли находить добычу, въ природѣ выработалось особое приспособленіе организмовъ, помогающее имъ укрываться. Одни походятъ на окружающіе ихъ предметы неодушевленной природы, другіе -- на растеніе или его часть, третьи надѣваютъ маску животныхъ же. Отъ простѣйшихъ животныхъ и до самыхъ высшихъ мы встрѣчаемъ многочисленные примѣры развитія этихъ укрывающихъ особенностей, и законъ покровительствующей окраски и законъ мимикри, схваченный прозорливымъ умомъ Бэтса и Уоллэса, расширилъ нашъ кругозоръ въ объясненіи происходящаго кругомъ насъ. Первоначально немногіе факты остановили на себѣ вниманіе Бэтса, но достопримѣчательно то, что это были факты не объясняющіе, а требующіе объясненія. Мы счастливы, что они стали передъ глазами натуралиста, привыкшаго не только коллектировать, но и наблюдать природу, размышлять надъ ея явленіями, сопоставлять ихъ и строить гипотезы. Безъ сомнѣнія, если бы гипотеза оказалась неудачной, она была бы отброшена; но она оказалась чрезвычайно удачной, новые факты возвели ее на степень теоріи и, пользуясь ею, не только осмотрительно, но и разумно, мы находимъ въ ней ключъ къ пониманію множества явленій.

Точно такое же значеніе представляетъ собою и гипотеза "физіологическаго подбора", предложенная ученикомъ Чарльза Дарвина, Романесокъ. Эта гипотеза пытается пойти далѣе теоріи естественнаго подбора, объяснить образованіе видовъ, не обладающихъ признаками, полезными въ борьбѣ за существованіе. Эта гипотеза ищетъ въ скрещивающихся особяхъ, въ физіологическихъ процессахъ, въ нихъ совершающихся, объясненія того, какъ возникаютъ и развиваются особенности организаціи, не имѣющія шансовъ стать предметомъ естественнаго подбора. Эта же гипотеза должна объяснить ограниченную плодущесть скрещивающихся особей различныхъ видовъ, и, безъ сомнѣнія, заслуживаетъ и вниманія, и сочувствія, такъ какъ, не имѣя того широкаго значенія, которое ей придаетъ ея авторъ, она, все-таки, приложима во многихъ случаяхъ. На материкахъ и островахъ, наприм., мы находимъ множество животныхъ, различающихся между собою такими признаками, которые никакъ не могутъ быть отнесены къ категоріи полезныхъ, т.-е. признаками совершенно безразличными. Съ одной стороны, они могутъ быть объяснены вліяніемъ мѣстныхъ условій, не связаннымъ ни съ какимъ подборомъ, одинаково распространяющимся на всѣхъ особей группы; но могутъ быть и такіе случаи, гдѣ накопленіе признаковъ обусловливается прямо физіологическимъ подборомъ, который сохраняетъ особенности, присущія особямъ, независимо отъ того, полезны онѣ или безразличны. Десятки и сотни видовъ птицъ, принимаемыхъ единогласно за разные виды, находятъ такое объясненіе своему происхожденію, и это, въ громадномъ большинствѣ случаевъ, или островныя формы, или материковыя, но горныя, пріуроченныя къ отдѣльнымъ горнымъ пикамъ или небольшимъ областямъ горной страны.

Смѣю надѣяться, что мнѣ удалось хоть отчасти показать вамъ страшную сложность явленій, сопровождающихъ собою развитіе органическаго міра. Но до сихъ поръ мы имѣли дѣло съ явленіями, исключительно помогающими процессу новообразованія видовъ; для того же, чтобы возможно ближе стать къ истинѣ, обратите вниманіе и на процессы, задерживающіе новообразованіе. Скрещивація особей одного и того же вида, разныхъ разновидностей и, наконецъ, разныхъ видовъ представляютъ для насъ именно такой процессъ. Въ настоящее время мы еще не ознакомились съ этимъ явленіемъ вполнѣ, но несомнѣнно, что оно распространено гораздо болѣе, нежели это предполагали первоначально: во-первыхъ, оно ведетъ къ поглощенію одного вида другимъ; во-вторыхъ, приводитъ къ образованію особей двухъ категорій, изъ которыхъ однѣ характеризуются смѣшанностью признаковъ родителей, другія -- прибавленіемъ къ таковымъ новыхъ особенностей, и, такимъ образомъ, дѣйствительно, имѣетъ значеніе въ образованіи формъ, которыя могутъ быть приняты за виды. На островахъ, прилежащихъ къ юго-восточному углу Азіи, и въ Папуазіи найдены и бабочки, и птицы, признанныя было за самостоятельные виды, но оказавшіяся гибридами. Все больше и больше гибридовъ становится извѣстно для палеарктической фауны; но кто знаетъ, сколько ихъ, дѣйствительно, существуетъ,-- мы далеко не всегда можемъ отличить гибрида отъ настоящей переходной формы. И вотъ, когда ставишь передъ собою эти два ряда не только различныхъ, но и противуположныхъ явленій, когда пытаешься примирить между собою добытыя теоріи и гипотезы, когда хочешь видѣть въ организмѣ не хаосъ формъ, какимъ онъ является при бѣгломъ знакомствѣ, а одно стройное цѣлое, чувствуешь,, что наибольшаго напряженія научнаго воображенія недостаточно, чтобы вполнѣ преодолѣть эту задачу,-- чувствуешь, что въ своемъ прогрессивномъ развитіи человѣкъ настоящаго времени еще не дошелъ до той степени совершенства, которая обусловливаетъ за нимъ желаемое господство мысли надъ окружающимъ.

До сихъ поръ въ нашемъ обзорѣ явленій органическаго міра мы держались суши. Но оставимъ ее и попробуемъ ознакомиться съ жизнью морей и океановъ. Оставляя ихъ поверхностные слои, мы вступаемъ въ область "мрака, куда не проникаютъ лучи солнца, гдѣ царитъ величественное безмолвіе пустыни. Но въ этомъ случаѣ безъ способности творчества вамъ некуда сдѣлать и шага. Фактическій матеріалъ, которымъ вы располагаете, то, что приноситъ вамъ драгъ, данныя инструментовъ. Вооружитесь всѣми вашими способностями, чтобы нарисовать передъ собою жизнь въ этихъ глубинахъ, условія существованія скрывающихся тамъ организмовъ. Безъ сомнѣнія, въ этой области вамъ доступно менѣе, нежели на поверхности суши, но и то, что вы можете извлечь изъ нея, поистинѣ удивительно. На этихъ глубинахъ живутъ такія животныя, которыя близки къ ископаемымъ формамъ и далеки отъ нынѣ живущихъ. Кромѣ того, здѣсь же встрѣчаются крайности развитія одной и той же стороны организаціи. Напримѣръ, если взять рыбъ, то у однѣхъ изъ нихъ глаза недоразвиты, но недостатокъ органовъ зрѣнія возмѣщается сильно развитыми органами осязанія и особыми свѣтящимися бляхами, на которыя въ темнотѣ идетъ добыча; у другихъ глаза развиты чрезвычайно и помогаютъ животному оріентироваться въ слабомъ освѣщеніи фосфорическаго свѣта, испускаемаго другими животными. Середина въ развитіи органа при такихъ условіяхъ существованія, какія намъ представляютъ собою абиссальныя глубины, немыслима и естественный подборъ дѣйствительно выработалъ крайности, но крайности какихъ формъ? Не тѣхъ, которыя живутъ теперь въ прибрежной полосѣ или поверхностныхъ слояхъ, а въ потомкахъ тѣхъ, которыя сохранились съ безконечно удаленныхъ временъ, уйдя въ эти стоящія внѣ всякаго измѣненія физическихъ условій пучинныя глубины. Здѣсь мы какъ бы находимъ живую страничку вымершаго міра, и это должно вамъ объяснить тѣ громадныя затраты научныхъ силъ и матеріальныхъ средствъ, которыя исходятъ въ послѣднее время почти отъ всѣхъ культурныхъ націй, для пополненія нашихъ свѣдѣній о глубинахъ океановъ и ихъ обитателяхъ.

Но море и внѣ области пучинныхъ глубинъ задаетъ намъ задачи, рѣшеніе которыхъ сопряжено съ многочисленными трудностями. Въ области коралловыхъ рифовъ мы видимъ результатъ не дѣятельности, какъ это обыкновенно говорятъ, а жизни ничтожныхъ размѣровъ существъ, которыя въ теченіе цѣлаго ряда тысячелѣтій воздвигли колоссальные барьеры и острова въ тропическомъ поясѣ. Не думайте, что эти рифы интересны для насъ только сами по себѣ, съ точки зрѣнія жизненныхъ условій населяющихъ ихъ животныхъ. Нѣтъ, коралловый рифъ направляетъ собою морское теченіе въ ту или другую сторону, смотря по направленію своего протяженія; морское теченіе, омывая тотъ или другой берегъ острова или материка, приноситъ съ собой извѣстный запасъ влажности и тепла, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, приносить новыя условія жизни организмовъ. Если бы на нашихъ глазахъ разрослись до извѣстныхъ предѣловъ коралловые рифы въ той области, гдѣ беретъ свое начало Гольфстримъ, если бы вслѣдствіе этого теплое морское теченіе, нынѣ омывающее берега Западной Европы, отклонилось къ американскому материку, на нашихъ глазахъ совершилось бы измѣненіе климата, фауны и флоры всего европейскаго материка въ одну сторону и измѣненіе климата фауны и флоры Гренландіи и Сѣверной Америки въ другую. Кто знаетъ, не попали ли бы они опять въ условія ледниковаго періода, не зазеленѣли ли бы рощи лиственныхъ деревьевъ въ Гренландіи, гдѣ теперь эти деревья извѣстны только какъ указанія на когда-то существовавшія иныя климатическія условія? Изъ этого примѣра можно уже безъ труда видѣть, какъ полно значенія все существующее въ природѣ. Какіе-нибудь полипы, истинные лилипуты животнаго царства, могутъ сдѣлать безплодными всѣ усилія человѣка, направленныя на развитіе цивилизаціи и культуры. Попробуйте же теперь, видя то, что насъ окружаетъ, убѣдившись въ причинной зависимости явленій, въ полной гармоніи природы, вычеркнуть нѣсколько тысячелѣтій и перенестись въ отдаленное прошлое. Паука сильна, но предупреждаю, что наше безцеремонное вычеркиваніе нѣсколькихъ тысячелѣтій въ исторіи земнаго шара не приведетъ ни къ чему хорошему. Если вы хотите возстановить картину эоценовой эпохи, не спускайтесь въ ея слои съ головокружительною быстротой, а идите какъ опытный каменщикъ, ощупывая каждую глыбу, работая ломомъ, молотомъ, киркой и лопатой. Слѣдите за всѣми измѣненіями организованнаго міра въ порядкѣ обратномъ ихъ первоначальному развитію, допрашивайте испытующимъ взглядомъ все, что видите, припоминайте все, что знаете, и тогда, безъ сомнѣнія, до извѣстной степени вы достигнете желаемыхъ результатовъ. Выраженіе; "Седамъ, отворись!" -- пригодно только для сказокъ. Вѣря въ силу науки, въ силу знанія, не требуйте отъ нихъ того, чего они вамъ дать не могутъ. Я готовъ сказать: но испытуйте незнанія науки, которое испытуется слишкомъ часто людьми невѣжественными, въ своемъ незнаніи требующими отъ науки абсолютнаго знанія. Но допустимъ, что всѣ предосторожности приняты, длинный и утомительный путь пройденъ, вы вступаете въ новую область и, изучая ее всесторонне, обогащаете себя новыми открытіями.

Изученіе ископаемаго міра организмовъ не только выясняетъ вамъ современный, по выясняетъ и тѣ условія, которыя привели къ его развитію. Возьмите, наприм., исторію развитія птицъ. Эти позвоночныя несомнѣнно берутъ свое начало отъ одной группы гадовъ, особенно распространенныхъ въ періодъ мезозойныхъ отложеній, но поспѣшно и невѣрно было бы наше заключеніе, если бы мы подумали, что прямо, безъ всякихъ неудачъ, организація гада въ длинномъ рядѣ поколѣній переродилась въ организацію птицы. Напротивъ, мы видимъ, что это превращеніе животнаго наземнаго въ животное воздушное шло постепенно и со многими неудачами. Организмъ гада обнаружилъ пластичность, его особенности начали измѣняться, но измѣненія шли безпорядочно, одно въ одномъ, другія въ другомъ направленіи, гармоніи между ними не водворялось, и такимъ образомъ произошелъ классическій въ наукѣ археоптериксъ, нелетающія и летающія зубатыя птицы и проч. Только въ длинномъ рядѣ постепенно накопляющихся признаковъ, за вымираніемъ неудавшихся формъ, развились настоящія птицы съ равномѣрно измѣнившимися для жизни въ воздушной средѣ особенностями скелета, мышцъ и общихъ покрововъ, и эволюція птицъ была закончена.

Другой примѣръ, взятый изъ группы млекопитающихъ, учитъ насъ тому же. Вамъ, конечно, извѣстно, что нынѣшнія парнопалыя и непарнопалыя млекопитающія произошли отъ пятипалыхъ предковъ, но не должно думать, что эволюція совершалась прямо прогрессивнымъ путемъ: ею все время руководилъ естественный подборъ и на ряду съ развитіемъ нашихъ копытныхъ, у которыхъ кости запястья, и предплюсны располагались въ ряды, дающіе достаточную опору туловищу животнаго даже во время бѣга, шло развитіе и вымираніе неприспособленныхъ или дурно приспособленныхъ къ бѣгу формъ, которыя не могли конкуррировать съ своими гармонически развитыми сородичами ни въ добываніи корма, ни въ спасеніи отъ преслѣдованія хищныхъ звѣрей.

Можно бы привести и еще примѣры въ томъ же направленіи, но ограничимся уже данными. Ихъ, всѣхъ вмѣстѣ взятыхъ, совершенно достаточно для того, чтобы показать неразрывныя узы, связывающія явленія трехъ царствъ природы: царства минеральнаго, царства растеній и царства животныхъ. Мы, конечно, можемъ напомнить, что въ атмосферѣ, окружающей земной шаръ, также существуетъ масса организмовъ, хотя и микроскопическихъ размѣровъ, которые не могутъ быть отдѣлены отъ явленій органическаго міра, связанныхъ съ сушей и водой. Мало этого, эти организмы въ органическихъ растворахъ вызываютъ процессы броженія, играющіе такую видную роль всюду, гдѣ только есть жизнь. Эти же микроскопическіе организмы, забираясь въ разныя части высшихъ животныхъ, обусловливаютъ собою болѣзненное измѣненіе организма, его страданіе и, наконецъ, разрушеніе. Но даже и разрушающійся организмъ не выходитъ всецѣло изъ суммы окружающихъ насъ явленій, онъ выходитъ изъ цѣпи явленій органическаго міра, перестаетъ существовать, т.-е. Жить, но его составныя части не тратятся, не исчезаютъ безслѣдно. Онѣ уносятся въ міръ неорганическій, онѣ соединяются съ газообразнымъ веществомъ, окружающимъ земной шаръ, и въ свое время становятся опять достояніемъ организма же. Такимъ образомъ, передъ нами вѣчный круговоротъ матеріи, вѣчный переходъ одной силы въ другую, всюду движеніе. Но не грубое движеніе большихъ матеріальныхъ массъ, не движеніе, которое мы можемъ уловить съ помощью нашихъ органовъ чувствъ, а то движеніе, которое мы познаемъ съ помощью нашего воображенія, порядокъ котораго мы улавливаемъ съ помощью нашей мысли. Но разъ изученіе его становится намъ доступнымъ, разъ мы въ состояніи проникнуть въ строй природы, не указываетъ ли это лучше всего на то, что мы представляемъ собою явленіе однородное съ остальными явленіями природы? Такимъ образомъ, м$ естественно дошли до соотношенія съ тремя уже названными царствами послѣдняго, четвертаго царства -- царства человѣка. Я, однако, не рѣшаюсь остановиться на этомъ пунктѣ избранной мною темы долѣе, чѣмъ въ самыхъ общихъ чертахъ. Прежде всего, я не антропологъ; во-вторыхъ, время, которымъ я располагаю, не позволило бы мнѣ сдѣлать это обстоятельно. Поэтому я ограничусь указаніемъ, что человѣкъ, появившійся, по всей вѣроятности, много тысячелѣтій тому назадъ, первое время своего существованія всецѣло принадлежавшій тѣмъ условіямъ, среди которыхъ находился, лишь путемъ продолжительной эволюціи могъ выработаться въ тотъ совершенный организмъ, который умѣетъ уже пользоваться окружающими его условіями, направляя ихъ въ свою пользу. Безъ сомнѣнія, это освобожденіе человѣка изъ полной зависимости отъ окружающихъ его условій могло быть только плодомъ продолжительной борьбы. Человѣкъ появился въ Европѣ еще тогда, когда ея климатическія условія были совсѣмъ иныя, когда большая часть ея была занята ледниками, когда мамонтъ и сѣверный олень бродили по нынѣшней Франціи, онъ жилъ здѣсь, и тогда, когда Балтійское море было еще гораздо солонѣе и во множествѣ населялось устрицами, когда Данія была покрыта еловыми лѣсами, съ жившимъ въ ихъ тѣни глухаремъ. Безъ сомнѣнія, для того, чтобы пережить всѣ эти измѣнившіяся условія, надо было обладать организмомъ и выносливымъ, и способнымъ къ развитію. Сначала съ помощью каменныхъ орудій, потомъ съ помощью металловъ человѣкъ все рѣзче и рѣзче отдѣлялся отъ окружающей его природы, научаясь по-своему пользоваться ею. Чтобы только понять, какое громадное время протекло съ тѣхъ поръ, какъ началось развитіе человѣческаго рода, приведшаго его къ современному совершенству, достаточно обратить вниманіе на немногіе факты.

Не будемъ говорить о довольно гадательномъ періодѣ времени, протекшемъ съ тѣхъ поръ, какъ первобытная культура папуаса могла дойти до европейской. Измѣненія, совершавшіяся въ очертаніяхъ материковъ и морей, въ этомъ отношеніи поучительнѣе. Такъ, многія низменности Англіи и Франціи успѣли съ тѣхъ поръ опуститься, по крайней мѣрѣ, на сто футовъ, сардинскій берегъ поднялся приблизительно на триста футовъ. Въ Тихомъ океанѣ, наприм., лежитъ затерянный, въ 500 мил. отъ Южн. Америки, въ 500 мил. отъ Маркезасскихъ острововъ, въ 250 -- отъ Мангаревскихъ, небольшой островокъ Пасхи, на которомъ были найдены сотни колоссальныхъ статуй, стоявшихъ прежде на большой платформѣ. Этотъ островъ всего 1 1/2 квадр. географ. мили, и совершенно непонятно присутствіе на немъ въ такомъ большомъ количествѣ памятниковъ культуры. Единственно, что остается допустить, что прежде этотъ островъ лежалъ вблизи какого-нибудь большаго материковаго острова, съ которымъ и находился въ правильныхъ сношеніяхъ. Къ той же категоріи памятниковъ отдаленной культуры относятся земляные холмы въ долинѣ Миссисипи, въ Мексикѣ, центральной Америкѣ и Перу. Съ тѣхъ поръ, какъ зачалась, развилась и исчезла культура многихъ вымершихъ народовъ, безъ сомнѣнія, протекло достаточно времени для развитія той стороны человѣческой природы, которою онъ отличается отъ остальныхъ животныхъ, которая ставитъ его выше ихъ, которая даетъ намъ возможность сдѣлать попытку проникнуть въ строй и систему природы.

Мое изложеніе кончено. Я старался показать, что отъ насъ самихъ зависитъ относиться къ окружающимъ фактамъ такъ или иначе. Можно и ничего не видѣть, кромѣ фактовъ, можно и не останавливаться на отдѣльныхъ фактахъ и видѣть только ихъ комбинацію. Каждый, кому наука не совершенно чужда, знаетъ, что за фактами стоитъ теорія, на нихъ основанная, ихъ объясняющая. Любая изъ такихъ теорій вызывается къ жизни научнымъ воображеніемъ, оно идетъ далѣе фактовъ, такъ сказать, отрывается отъ нихъ и, оторвавшись, окидываетъ ихъ критическимъ взглядомъ, группируя такъ или иначе. Теорій, объясняющихъ факты той или другой категоріи, теорій извѣстнаго лишь рода явленій множество, и со всѣми имя натуралисту приходится поступать такъ же, какъ онъ поступаетъ при построеніи каждой теоріи,-- ему нужно отойти отъ этихъ теорій, оцѣнить ихъ достовѣрность, сравнить между собою и, наконецъ, связать, какъ связывалъ онъ передъ тѣмъ явленія для каждой отдѣльной теоріи. При этомъ процессѣ требуется уже нѣчто больше простаго научнаго воображенія,-- связать въ одно отдѣльныя теоріи значитъ примирить ихъ между собою и на такомъ основаніи построить величайшій образъ, какой только доступенъ человѣку,-- образъ, олицетворяющій собою природу,-- образъ, къ возсозиданію коего стремится по-своему каждый изъ насъ, и тотъ , которому чуждъ научный скептицизмъ, и тотъ, для котораго научный скептицизмъ составляетъ основу мышленія. Возсозиданіе образа природы путемъ постепеннаго примиренія обобщеній отдѣльныхъ явленій не можетъ не быть сочтено за одно изъ проявленій величайшей творческой силы человѣка. Что бы ни говорили, такой образъ вполнѣ идеаленъ, и до него можетъ подняться только человѣкъ, которому одному доступно возсозиданіе идеаловъ. Но я отстаиваю здѣсь не только то, что идеальный образъ природы, олицетворяющій собою ея единство, ея гармонію, доступенъ лишь человѣку,-- съ этимъ всѣ согласятся,-- но и то, что онъ по преимуществу доступенъ человѣку, посвятившему себя изученію природы. Эта сторона творческой дѣятельности человѣка по преимуществу связана съ естествознаніемъ и потому-то всегда и при всякихъ условіяхъ я почитаю себя обязаннымъ высказаться за естественныя науки, какими бы матеріалистическими ихъ ни выдавали. Матеріализмъ человѣка лежитъ въ немъ самомъ, а не въ той или другой отрасли его знанія. Неужели тотъ или другой изъ насъ будетъ менѣе матеріалистиченъ, если онъ не будетъ знать соотношенія пластовъ земной коры? Неужели тотъ или другой изъ насъ будетъ болѣе матеріалистиченъ, если будетъ знать, какъ условія добыванія корма измѣняютъ организацію и географическое распространеніе млекопитающихъ? Или, наконецъ, развѣ мы становимся отпѣтыми матеріалистами отъ того, что признаемъ родство человѣка съ остальнымъ міромъ организмовъ и говоримъ, что лишь человѣку доступно творчество, созиданіе идеаловъ, идеальныхъ стремленій и цѣлей? Я готовъ утверждать, что натуралистъ менѣе матеріалистиченъ, нежели другіе, къ естественнымъ наукамъ не имѣющіе никакого отношенія. Тамъ нѣтъ мѣста матеріализму въ общераспространенномъ смыслѣ, гдѣ есть стремленіе къ возсозиданію образа природы. Но, конечно, для достиженія послѣдняго естествознаніе нуждается въ широкомъ просторѣ для своего развитія и соприкосновенія съ другими отраслями знанія и не можетъ быть заключено въ тѣсныя рамки мало осмысленнаго изученія немногихъ фактовъ. Азбука скучна вообще,-- не можетъ не быть скучна и азбука естествознанія. Но, пройдя первые шаги этого пути, осмотрѣвшись, освоившись съ новою областью, вы останавливаетесь передъ возможностью группировки фактовъ, передъ развитіемъ теорій, передъ созиданіемъ всеобъемлющаго образа природы. Зачѣмъ намъ нужны сказочные гномы, миѳическія божества, когда мы сможемъ прослѣдить путь солнечнаго луча отъ его источника до хлорофилоносной клѣтки? Неужели же насъ можетъ не удовлетворить знаніе того, какъ накопленные въ растительномъ мірѣ запасы дѣлаются достояніемъ животныхъ, какъ послѣднія стѣсняютъ другъ друга во времени и по разбросаннымъ рѣдкимъ остаткамъ своимъ даютъ возможность возстановитъ міръ животныхъ, сошедшихъ со сцены въ безконечно удаленныя эпохи? Нѣтъ, напрасно меня станутъ увѣрять, что мы сухіе матеріалисты, неспособные воспринимать красоты природы: мы не только воспринимаемъ ихъ, но даже усиливаемъ, открывая и освѣщая явленія, недоступныя простому наблюдателю. И когда я стою передъ снѣжными вершинами Альпъ, залитыми розовыми лучами заходящаго солнца, или когда я вижу передъ собою ихъ ущелья, погруженныя въ серебристый свѣтъ луны, когда передо мною высятся горныя цѣпи или стелется песчаная пустыня, когда я стою передъ бѣшено мчащимся горнымъ потокомъ или величаво плещущимся моремъ, я, смѣю думать, способенъ воспринимать эти красоты не менѣе тѣхъ, кто обвиняетъ меня и моихъ собратьевъ въ сухомъ изученіи природы. Передъ такими картинами мы не остаемся очарованными, но, въ сущности, чуждыми имъ зрителями: передъ нами, какъ передъ творцомъ поэтическихъ образовъ, проносится величавый строй гармоніи природы, и, отдавая себѣ отчетъ въ. равной невозможности удовлетвориться одними фактами и однимъ воображеніемъ, смиряя гордость, навѣянную уже пріобрѣтенными знаніями, сознаніемъ нашего безконечнаго удаленія отъ знанія совершеннаго, мы взираемъ на величіе природы съ твердою надеждой постепенно овладѣвать ключами къ познанію ея тайнъ. Восточное воображеніе въ изящной сказочной формѣ передаетъ намъ вѣрованія и воззрѣнія правовѣрныхъ, возросшихъ среди роскошной природы юга. Но если бы какимъ-нибудь образомъ исчезъ съ лица земли европеецъ и американецъ, оставивъ по себѣ лишь памятники своего научнаго прогресса, въ такомъ случаѣ, вызванные ими къ жизни образы не нуждались бы въ новой Шехеразадѣ, чтобы раскрыть уму непросвѣщенному поистинѣ поразительную панораму самыхъ разнообразныхъ проявленій человѣческаго творчества. Будемъ же надѣяться, что, огражденные законами природы отъ всякихъ случайностей, мы не остановимся на уже достигнутомъ и поднимемся до творчества образовъ, охватывающихъ жизнь и существованіе за предѣлами нашей планеты.

М. Мензбиръ.

"Русская Мысль", кн.XI, 1888