Т. ТОЛЫЧЕВА (Е.В. НОВОСИЛЬЦЕВА)
СПАСО-БОРОДИНСКИЙ МОНАСТЫРЬ И ЕГО ОСНОВАТЕЛЬНИЦА.
(Посвящается всем почитающим память Маргариты Михайловны Тучковой).
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина.
Лермонтов.
Рядом с великими воспоминаниями и образами, нераздельными с именем Бородина, возникает в памяти каждого и светлый женский образ. Становится отрадно при мысли, что на обширном поле, где шестьдесят два года тому назад ложились рядами и русские воины и воины иноземные, возвышается сооружённая скорбью женщины обитель, посвящённая их памяти, и что раздаются каждый день тёплые о них молитвы.
О Маргарите Михайловне Тучковой можно составить себе понятие уже на основании чувства, которое она внушила всем знавшим её. Протекло двадцать два года со дня ее кончины, а воспоминания о ней ещё свежи в Бородинском монастыре и его окрестностях, где её уважают как святую. "Много лет прожил я на белом свете, -- рассказывал мне старичок деревни Семёновской, а такой болезной души я ещё не видывал. Когда она скончалась, что в обители, что в окружных сёлах стон стоял, потому она нам всем была мать родная". "И я помню матушку Марию", -- говорят не без гордости молодые крестьянки. А занеможет мужичок или пошлёт ему судьба какое горе, он отслужит панихиду над могилой игуменьи. В монастыре её имя вызывает слёзы и бесконечные рассказы. Твёрдо верят бородинские сёстры, что она живёт между ними невидимо, что она причастна их вседневной жизни, и поверяют ей свои скорби или радости. Её келью и могилу они украшают берёзками в Троицын день, а в Светлый праздник ходят христосоваться с матушкой" и кладут яйца на её надгробную плиту.
Между подвластными ей монахинями были женщины более или менее образованные, были и совершенно неразвитые, и все говорят о ней с любовью, доходящею до фанатизма. Во всём, что к ней относится, они видят чудесное проявление Божьего промысла. Многие из них после её кончины принуждены были покинуть Спасо-Бородинский монастырь, который называли своим раем, и, по их убеждению, они волею Божиею рассыпались теперь по разным углам России "чтоб имя матушки было везде прославлено". О "матушке" ни одна не может говорить без слёз, и, глядя на них и слушая их восторженные речи, думаешь невольно, что женщи-на, внушившая такую единодушную, такую беспредельную привязанность, стояла выше общего уровня.
Для составления этого краткого очерка жизни Маргариты Михайловны я руководилась преимущественно преданиями семейства Тучковых, рассказами бородинских монахинь и даже рукописными воспоминаниями одной из них, которая поверила мне письма покойной игуменьи. Эти письма составляют её единственное сокровище, она бережёт их как святыню, и я пользуюсь случаем изъявить ей мою искреннюю благодарность за оказанное мне доверие.
О детстве и первой молодости Маргариты Михайловны мне могли, к сожалению, сообщить лишь самые скудные подробности. Она родилась в начале 1781 года. Отец её, Михаил Петрович Нарышкин, и мать её, Варвара Алексеевна (рождённая княжна Волконская), были очень известны и очень любимы в обществе. Девочка обнаружила с ранних лет природу страстную, нервную и восприимчивую. Судя по отрывочным отзывам, дошедшим до меня, её можно было назвать, по французскому выражению: Un veritable feu follet [1] . Все её впечатления носили характер страсти, и она уступала им безотчётно. Её манило всё прекрасное, всё блестящее. В особенности любила она музыку, изучала её основательно и была одарена замечательным голосом. Увлекало её также и чтение: она могла просидеть целые часы над книгой. Зато, когда её внимание не было поглощено чем-нибудь особенным, ей было трудно, почти невозможно, оставаться долго на одном месте. Ни время, ни горе не умаяли живости её характера, и престарелая, разбитая горем игуменья поражала ещё порой своими порывистыми движениями и оживлённою речью. Она была высокого роста и очень стройна, но черты лица были неправильны, и единственная её красота состояла в поразительной белизне и в живом выражении зеленоватых глаз и вообще всей физиономии.
У Маргариты Михайловны было три брата и четыре младшие сестры, но она была, как кажется, любимицей своих родителей. Варвара Алексеевна желала пристроить её при себе и начала вывозить в свет с шестнадцатилетнего возраста.
В это время стал являться мимолетною птицей в московских гостиных молодой Л--ский, известный блестящею служебною карьерой и изяществом светских приёмов. Он был единственным сыном матери-вдовы, которая очень подружилась с Нарышкиными, и родители решили между собой, что поставят под венец своих детей. Л--ский согласился охотно, благодаря светскому положению и приданому молодой девушки. Что касается до неё, она была ещё совершенным ребёнком: понятия её о замужестве были до такой степени неясны, что её нисколько не пугала мысль выйти за человека, которого она едва знала. К тому же, он говорил отлично по-французски, был умён и красив, и на этих данных она убедилась, что он обладает всеми возможными нравственными совершенствами.
Но Л--ский был заклеймён самыми позорными пороками. Умел ли он обмануть на этот счёт слепую привязанность матери, или мать участвовала сознательно в обмане -- это неизвестно, но дело в том, что сыграли свадьбу.
Когда молодая девушка, вынесшая из семейной среды детское неведение и незапятнанную чистоту понятий, пришла в столкновение с самым грубым развратом, страх и отчаяние овладели ею. Положение её было тем тягостнее, что она скрывала его от родителей, которые слишком жестоко упрекнули бы себя в её несчастии. Она была одна, без помощи, без друга, без поддержки. Л--ский приглашал её не стесняться и выбрать предмет развлечения в кружке его приятелей. Бог знает, не погибла ли бы безвозвратно девочка, брошенная с шестнадцати лет в эту среду, если бы счастливый случай не выручил её: она встретила Александра Алексеевича Тучкова, полюбила его и нашла в своей любви твёрдую опору.
Однако тайна её супружеских отношений должна была обнаружиться со временем: Варвара Алексеевна начинала догадываться об истине, переговорила с дочерью и, не колеблясь ни минуты, потребовала развода. Репутация Л--ского была уже настолько упрочена в Петербурге, что дело не встретило преград, и Маргарита Михайловна получила позволение возвратиться, под именем девицы Нарышкиной, в родительский дом.
И вот она опять под отцовским кровом, среди семейного кружка, но многое изменилось в ней: она узнала горе и она любила. Тучков разделял её чувство и не замедлил посвататься, лишь только узнал, что она свободна. Но Нарышкины были так напуганы неудачей своего первого выбора, что отвечали на его предложение решительным отказом. В это время родительская власть была непреклонным законом, и Маргарита Михайловна повиновалась, но горько ей было, и много пролила она слёз. А. Тучков напрасно старался подавить свою страсть то усиленными занятиями, то путешествием за границу. К этой, вероятно, эпохе его жизни относится стихотворение, которое Маргарита Михайловна берегла долго как святыню. Каждая строфа оканчивается стихами:
Qui tient mon coeur et qui l'agite?
C'est la charmante Marguerite. [2]
Прошли годы, а любовь его не остыла. Наконец, он попытался счастья и обратился к Нарышкиным с новою просьбой. На этот раз их тронули моленья дочери: они дали своё согласие, и Маргарита Михайловна вступила во второй брак.
Ей было тогда двадцать пять лет, и она зажила полною, счастливою жизнью. Она гордилась красотою мужа, которого сравнивали в тогдашнем обществе с Аполлоном, его храбростью, рыцарскою его доблестью. Когда была объявлена война со Швецией, и Александр Алексеевич собрался в поход, она решилась ехать с ним. Напрасно он сам и семейство пытались напугать её лишениями и опасностью, которые ей предстояло перенести.
-- Расстаться с мужем мне ещё страшнее, -- отвечала она и поехала с ним.
К сожалению, до нас дошли лишь самые неудовлетворительные подробности о Шведском походе Маргариты Михайловны. Несмотря на привычки роскоши, привитые с раннего детства, она переносила, смеясь, жестокие лишения, проводила ночи в смрадных избах или под палатками, где не было возможности отогреться. Ей приходилось не раз переодеваться денщиком, скрывать под фуражку свою белокурую косу и провожать мужа на походной лошади. Тучков был очень любим своими подчинёнными; скоро все полюбили и его жену. Её живость, весёлость и, в особенности, её вечно-деятельная доброта привлекали к ней всех. Солдаты старались доставить ей возможные удобства и, в свою очередь, обращались к ней за помощью всякого рода. Помогать нищете и горю было потребностью её природы. В Швеции страдали от голода, и лишь только наши войска располагались более или менее продолжительною стоянкой, Маргарита Михайловна обходила ближайшие сёла, отыскивала самых бедных поселян и оделяла их деньгами и хлебом. За больными и ранеными, как нашими, так и Шведами, она ходила с заботливостью сестры милосердия.
Но сколько она выстрадала, когда ей приходилось отпускать мужа на битву и оставаться одной в селении, близком от места сражения! Об этих часах томительного ожидания и страха она не вспоминала никогда хладнокровно. То она молилась, то прислушивалась с ужасом к пушечным выстрелам. Но всё было забыто, когда прекращалась пальба, барабанный бой возвещал о возвращения наших войск, и она выбегала на дорогу и узнавала издали всадника, скачущего впереди полка.
Тучков возвратился невредим в Россию и продолжал военную службу. Он стоял со своими полками в Минской губернии. Настал Двенадцатый год, и Александр Алексеевич получил приказание выступить к Смоленску. В это время Маргарита Михайловна, схоронив старшего сына, отняла от груди второго; она кормила его сама и любила с тою страстью, которую вносила во все свои привязанности. На этот раз нечего было и думать о том, чтобы следовать за мужем в поход, и было решено, что молодая женщина с сыном поедет в Москву, к своим родителям. Она должна была проводить полк до Смоленска и продолжать свой путь. Начались приготовления к отъезду. Тучков боялся, чтоб утварь полковой церкви не попала в руки неприятеля, и просил Маргариту Михайловну увезти её с собой. Между другими церковными принадлежностями находилась местная икона Нерукотворного Спаса, которую Александр Алексеевич вручил собственноручно жене.
Наконец, приготовления были окончены, и полк выступил из Минской губернии, но не в добрый час. Маргарита Михайловна была убита горем. Она ехала в дорожной карете с сыном и его няней, мадам Бувье, которая жила уже несколько лет у Тучковых. Маргарита Михайловна познакомилась с ней в магазине, где заказывала свои наряды, имела случай убедиться в её честности и предложила ей определиться в няни к её старшему сыну. Потом добрая Француженка выходила и второго, но должность её тем не ограничилась, и мадам Бувье приняла ещё в доме роль модистки, экономки и, наконец, друга.
Путешествие длилось: дороги были плохие, и полки шли медленно. Приближаясь к Смоленску, остановились в какой-то деревушке, чтобы переночевать. Тучковым была отведена тесная, грязная, удушливая изба, но все рады были возмож-ности немного отдохнуть. Поужинали наскоро и улеглись, полуодетые, на сене, разостланном по полу. Маргарита Михайловна, утомлённая долгим путём, скоро заснула, и ей приснился сон [3] . Она видела висящую пред нею рамку и прочла резко начерченную кровавыми буквами надпись на французском языке: "Ton sort se decidera a Borodino" (твоя участь решится в Бородине). Крупные капли крови отделялись от букв и струились по бумаге. Бедная женщина вскрикнула и вскочила с постели. Её муж и мадам Бувье, пробуждённые криком, бросились к ней. Она была бледна и дрожала, как осенний лист.
-- Где Бородино? -- спросила она мужа, едва переводя дух. -- Тебя убьют в Бородине!
-- Бородино? -- повторил Александр Алексеевич. -- Я в первый раз слышу это имя.
И действительно, маленькое Бородинское село было тогда неизвестно.
Маргарита Михайловна рассказала свой сон. Тучков и мадам Бувье старались её успокоить: Бородино -- небывалое место, и, наконец, в сновидении не было сказано, что Александр Алексеевич будет убит, и объяснение Маргариты Михайловны совершенно произвольно.
-- Вся беда в том, что твои нервы расстроены, -- заметил в довершение её муж, -- ложись опять, ради Бога, и постарайся заснуть.
Его хладнокровие успокоило её немного. Утомление преодолело остаток страха, и она легла и заснула. Но ей приснился опять тот же сон: опять та же роковая надпись, обнесённая рамкой, и те же капли крови, которые отделялись медленно одна за другой от букв и струились по бумаге. На этот раз она увидела ещё стоящих около рамки священника, брата своего Кирилла Михайловича и, наконец, своего отца, держащего на руках её маленького Колю.
Она проснулась в таком взволнованном состоянии, что Александр Алексеевич испугался не на шутку. На его слова она отвечала одними рыданиями и вопросом: где Бородино? Наконец, он предложил ей взглянуть на военную карту и убедиться, что имени Бородина на ней не находится.
Он послал немедленно разбудить одного из офицеров штаба и попросить у него карту. Офицер испуганный неожиданным требованием принёс её сам. Тучков развернул её не без тайного, может быть, страха и раскинул на стол. Все стали искать роковое имя и не отыскали его.
-- Если Бородино действительно существует, -- заметил Александр Алексеевич, обращаясь к жене, -- то, судя по звучному его имени, оно находится, вероятно, в Италии. Вряд ли боевые действия будут туда перенесены: ты можешь успокоиться.
Но она не успокоилась: зловещий сон её преследовал, и совершенное отчаяние овладело ею, когда настала минута расстаться с мужем. Тучков, обняв и благословив в последний раз её и сына, стал на большой дороге и смотрел на удалявшуюся карету, пока она не скрылась от его глаз.
Маргарита Михайловна доехала благополучно до Москвы. Нарышкины уже собирались в своё Костромское имение, откуда посылали на почту в уездный городок Кинешму. Молодая женщина пожелала тут остаться, чтоб иметь возможность получать без замедления известия от мужа, и наняла маленькую квартиру, где поселилась с сыном и мадам Бувье.
Тучков писал часто к жене. Она ждала почтовых дней в лихорадочном нетерпении, и её одолевала постоянная тоска. Наступило 1-е сентября, день её именин. Она отслушала обедню и, вернувшись из церкви, села к столу, задумалась, оперлась руками на стол и опустила голову на руки. Вдруг её окликнул голос отца. Ей пришло немедленно на мысль, что Михаил Петрович приехал из деревни, чтобы провести с ней этот день, и она подняла голову. Пред ней стоял священник, а рядом с ним её отец с маленьким Колей на руках. Все страшные подробности её сна мелькнули мгновенно в её памяти, одного лишь брата не доставало к дополнению картины.
-- А Кирилл? -- крикнула она исступлённым голосом.
Он показался на пороге.
-- Убит! -- молвила Маргарита Михайловна и лишилась чувств.
Когда она пришла в себя, брат и отец стояли около неё.
-- Было дано сражение под Бородиным, -- сказал ей сквозь слёзы Кирилл Михайлович.
Он был адъютантом Барклая-де-Толли, спешил в армию и заехал к своим для того только, чтобы сообщить ей горькое известие о смерти мужа. В продолжение нескольких лет Маргарита Михайловна не могла его видеть, чтобы не вспомнить о их встрече в Кинешме, и с ней делалась дурнота при его появления.
Тяжкий удар разразился над семейством Тучковых. Александр Алексеевич был младший из пяти братьев. Их мать Елена Яковлевна [4] благословила на войну четырёх сыновей. Один из них участвовал в Турецком походе и не успел ещё возвратиться, а старший, Алексей Алексеевич, был предводителем в Звенигороде. После Бородинской битвы он узнал, что брат его Александр убит, что обоз с ранеными потянулся к Ярославлю, что в числе раненых брат его Николай, и выехал к нему навстречу. Когда добрались до Ярославля, Тучковы нашли самое радушное гостеприимство в стенах монастыря. Там были поданы раненому все пособия, но не оказалось возможности его спасти. Алексей Алексеевич, похоронив его, поехал немедленно к матери: ему предстояла тяжкая обязанность объявить ей об общем их несчастии.
Старушка жила в своём Тверском имении с двумя дочерьми, невесткой и внучатами. Как скоро Наполеон стал приближаться к московским пределам, Алексей Алексеевич отправил к ней своё семейство, состоявшее из жены, четырёх дочерей и двух сыновей. Когда же он приехал в Тверь после Бородинского погрома, Елена Яковлевна не получала уже давно известия из армии и была в сильном беспокойстве. Не повидавшись ещё с ней, он прошёл прямо к сёстрам, и решили общим советом, что надо объявить ей разом о всех несчастиях, поразивших семейство, а не истощать постепенно её сил продолжительною пыткой.
Необходимо было, однако, приготовить её к тяжкому испытанию, и дочери сказали ей, что ходят плохие известия, что было дано сражение под Москвой, что надо ожидать брата Алексея, которому всё должно быть известно, и не старались скрывать от неё своих глаз, раскрасневшихся от слёз. Она слушала молча и не торопила горького объяснения. Наконец, одна из дочерей ей сказала:
-- Матушка, брат приехал.
Он вошёл, и Елена Яковлевна, не дав ему времени с ней поздороваться, остановила на нём пристальный взгляд и сказала:
-- Говори правду: что Николай?
Николай был самым любимым из её сыновей.
-- Он ранен... -- отвечал Алексей Алексеевич, -- очень тяжело ранен...
Она сильно побледнела и повторила:
-- Говори правду: он жив?
Ответа не было.
-- А Павел? -- спросила она, помолчав немного.
-- Он попал в плен под Смоленском... он ранен.
-- А Александр?
-- Убит, -- промолвил едва внятно Алексей Алексеевич.
Наступило гробовое молчание, потом послышались сдержанные рыданья. Не плакала одна только старушка. Вдруг она поднялась медленно со своего кресла, но была не в силах сойти с места и опустилась на колени там, где стояла. Присутствующие слышали глухо произнесённые слова:
-- Да будет Твоя святая воля!
Потом она провела руками около себя, как будто отыскивая чего-то ощупью, и, наконец, сказала:
-- Подымите меня, я не вижу.
Все бросились её подымать, она встала и молвила твёрдым голосом:
-- Ослепла, и слава Богу, не на кого больше смотреть.
Паралич поразил глазные нервы. Несколько лет спустя императрица Мария Феодоровна, посетив Москву, прислала своего окулиста Елене Яковлевне. Но старушка не позволила ему даже осмотреть её глаза.
-- Передайте, пожалуйста, мою искреннюю благодарность её величеству, -- сказала она, -- но я не горюю о потере зрения; смотреть уже мне не на кого, -- прибавила она опять.
Не скоро пришла в себя Маргарита Михайловна после известия, сообщённого ей братом. Лишь только возвратились её силы, она поехала на Бородинское поле отыскивать тело мужа. Уже наступила вторая половина октября, когда её дорожная карета остановилась у скромной усадьбы знакомой её доброй женщины, жившей около Можайска. Путешественница, не давши себе времени отдохнуть от тяжёлой дороги, послала в Лужецкий монастырь просить священников прийти немедленно на место битвы, чтоб отслужить панихиду по убиенным, а между тем, поехала сама на поле, где, по выражению Ф. Н. Глинки, "лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы". Всё прибавляло к ужасам картины: ночь уже наступила, небо было сумрачно, дул по временам холодный ветер, и воздух был заражён тысячами тлевших тел. По распоряжениям начальства приступили к их сожжению, и на берегах Огника пылали костры, над которыми подымался в сыром воздухе густой дым. Здесь Маргарита Михайловна опустилась на колени и слушала панихиду по "убиенном болярине Александре и всем воинам, на сем месте погибшим". Когда клир умолк, повторив за дьяконом "вечная память", Тучкова встала и спросила, кто поможет ей отыскать тело мужа. На этот подвиг вызвался старый схимник.
Место, где пал Александр Алексеевич, было приблизительно известно. Один из бородинских воинов, граф Коновницын, друг Нарышкиных, прислал Маргарите Михайловне план поля битвы, где батарея, на которой сражался Тучков, была означена около ручья Огника и деревни Семёновской. Кроме того, узнали от солдата Ревельского полка [5], что у генерала оторвало обе руки, и он упал. Солдаты подняли его, чтоб унести с места сражения, но лишь только они прошли несколько шагов со своею ношей, у него оторвало ноги, и, наконец, ядро, попавшее в грудь, прекратило его страдания [6].
Отшельник, держа в одной руке факел, а в другой фиал со святою водой и кропильницей, шёл вперёд по указаниям вдовы. Они останавливались на каждом шагу, прокладывая себе медленно путь между разбросанных тел и отсечённых членов. Старик творил вполголоса молитву и окроплял святою водой убиенных, а она нагибалась к каждому обесчлененному трупу и старалась узнать сквозь признаки тления дорогие для неё черты. Лихорадочная надежда поддерживала её силы, и во всю ночь продолжалось её странствование по Бородинскому полю. Наконец, она убедилась, что её усилия напрасны, и возвратилась в отчаянии на квартиру, где оставила сына и верную свою мадам Бувье. Но, переступив через порог комнаты, она упала без чувств, и, когда пришла в себя, с ней сделался сильный нервный припадок.
Оправившись немного, она поехала в своё Тульское имение. Тупое отчаяние овладело ею, и мадам Бувье опасалась не только за её здоровье, но даже за рассудок. Уже наступили довольно сильные морозы, а Маргарита Михайловна находилась в таком возбуждённом состоянии, что жаловалась постоянно на нестерпимый жар и не выносила ничего, кроме кисейного платья. Поражённые нервы и бессонные ночи доводили её иногда до бреда. Она старалась себя убедить, что муж её не умер, но попал в плен точно также, как старший его брат.
Раз в холодный ноябрьский вечер она вдруг сказала мадам Бувье:
-- Кто ручается, что этот солдат говорит правду? Если бы он был убит, я нашла бы его тело: я осматривала все трупы. Павел в плену: верно, и он в плену.
-- Не обманывайте себя, -- отвечала со слезами добрая Француженка, -- если б он попал в плен, это было бы известно.
-- А я вам говорю, что он в плену... Может быть, ему удалось уйти из плена... Он, вероятно, придёт сюда, может, он недалеко, его надо поискать... один... ночью...
Мадам Бувье посмотрела на неё с грустью и не отозвалась, а Маргарита Михайловна вышла поспешно из комнаты. Через несколько минут Француженке пришло в голову, что, может быть, и в самом деле Тучкова пойдёт отыскивать мужа, и бросилась в спальню. Спальня была пуста. Мадам Бувье обошла весь дом и не нашла никого, кроме прислуги.
Бедная женщина не вспомнила себя от страха: отойти от ребёнка, которого она уложила уже спать, было невозможно, но она позвала людей и разослала их во все стороны отыскивать свою госпожу. Они запаслись фонарями и долго бродили, пока им удалось, наконец, встретить её в лесу. Она быстро шла по тропинке, побелевшей от мороза, и оставляла на обнажённых кустах клочки своего кисейного платья. Её уговорили лишь с трудом возвратиться домой.
Она оставалась в этом тревожном состоянии, пока не убедилась окончательно в своём несчастии. Время смягчило постепенно её горе, но сердце её было разбито. Трогательны её свиданья со свекровью, которой она привозила своего маленького Колю и говорила ей, что он становится с каждым днём всё более похож на отца. Тогда слепая старушка брала на колени ребёнка, целовала его и плакала. Часто поддерживала она силы неутешной вдовы и останавливала порывы её отчаяния смиренным словом, в котором таится столько геройского мужества: "Да будет Его святая воля!"
Маргарите Михайловне запала в душу мысль посвятить молитве место, на котором погиб её муж. Земля трёх владельцев соединялась клином там, где стояли его полки, и Тучкова думала купить у каждого его участок, для постройки церкви, но они пожертвовали свою землю в пользу благого дела. Император Александр I прислал десять тысяч на основание храма, и Маргарита Михайловна, продав свои бриллианты, чтобы пополнить сумму, приступила немедленно к постройкам. Она любила следить сама за работами и поставила около начатой церкви небольшой домик или сторожку, как её называют до сих пор, где помещалась с сыном и мадам Бувье, когда приезжала в Бородино из Москвы или из своего Тульского имения. Маленькая четырёхугольная церковь поражает простотою своей архитектуры и убранства. На стенах, отделанных под белый мрамор, нет ни украшений, ни даже икон. Живопись бронзового иконостаса принадлежит кисти Киевских иконописцев.
После удаления неприятеля от наших границ, Ревельский полк, почти совершенно истреблённый под Бородиным, был снова сформирован, и его начальник явился к Маргарите Михайловне, чтобы принять от неё церковную утварь, вверенную ей Александром Алексеевичем. Но вдова не решилась расстаться с иконой Нерукотворенного Спаса, пред которою сотворила последнюю молитву вместе с мужем, и просила у нового командира позволения оставить её у себя, обязуясь доставить ему верную с неё копию. Он согласился тем охотнее, что иконостас полковой церкви был возобновлён, и образ не подходил под его размер.
Этот образ сделался предметом особенного поклонения и веры Маргариты Михайловны. Пред скорбным ликом Спасителя она любила изливать своё горе и учила осиротевшего сына молиться пред ним за убиенного отца. Спасо-Бородинский храм был отстроен и освящён в 1820 году, а она внесла в него сама драгоценную для неё икону, которую поставила над правом клиросом.
Эта церковь -- надгробный памятник Тучкова. За алтарём возвышается регулярная насыпь; на ней растёт берёза, к которой прибита доска с надписью: "На сей батарее убит Александр Алексеевич Тучков 1812 года 26-го августа". Внутри церкви, налево от входа, стоит белый мраморный крест: на его тёмном подножии, также из мрамора, вырезаны слова: "Помяни Господи во царствии Твоем Александра на брани убиенного". В середине креста золотое сияние, и пред ним горит постоянно лампада.
Свою жизнь Маргарита Михайловна посвятила памяти мужа и воспитанию ребёнка. Она схоронила отца и мать, и с каждою новою утратой росла её привязанность к сыну. Вечная её грусть имела на него сильное влияние, и он был не по летам тих и задумчив. Первые его воспоминания относились к Бородинскому полю, где мать, гуляя с ним, рассказывала ему о пророческом своём сне, о страшной битве, о смерти его отца, о тёмной октябрьской ночи, когда она отыскивала его труп. Мальчик живо помнил, что раз, когда ему было лет шесть, она сказала ему:
-- Эта батарея могила твоего отца, посади на ней дерево в его память: неси за мной этот маленький тополь.
Она взяла лопату и пошла на батарею, где стала рыть землю, заставляя ребёнка помогать ей по мере его сил, и слезы её капали на корни дерева, которое его ручонки поддерживали с усилием над вырытою ямой.
Вся обстановка, среди которой рос Коля, поддерживала врождённую наклонность к грусти, наследованную им от отца. Он не знал шумных и резвых игр, все его любили за сердечную его мягкость и доброту, но скромный и тихий мальчик умел уже внушать к себе уважение. В семейных преданиях сохранился анекдот, который даёт понятие о нём. Он был записан в Пажеский корпус и лишь по слабости здоровья жил при матери. Но ему следовало выдержать довольно трудные экзамены, и, чтобы приготовиться к ним окончательно, он должен был провести несколько месяцев в корпусе. Тогда Маргарита Михайловна переехала на время в Петербург, где она сама и мадам Бувье могли часто навещать своё сокровище. Появление Француженки вызвало смех пажей.
"К Тучкову ездит его няня!" -- закричали несколько голосов, и насмешки посыпались на него со всех сторон.
Слово няня оскорбительно для четырнадцатилетнего мальчика, однако честное чувство взяло верх над детскою обидчивостью: Коля покраснел, но сказал твёрдым голосом:
-- Да, она моя няня, но любит меня как сына, и я прошу, чтобы никто над ней не шутил.
Смех и шутки действительно замолкли. Прошло дня два, и дети играли на дворе, когда увидали приближающуюся коляску, в которой сидела мадам Бувье. Коля побежал на встречу няни, помог ей выйти из экипажа, расцеловался с ней и, взяв её под руку, провёл мимо своих товарищей. С тех пор молодёжь оказывала особенное уважение и ему и мадам Бувье.
Радовалась и не нарадовалась на него Маргарита Михайловна, но недолго суждено ему было служить ей утешением. Её часто тревожила слабость его здоровья, однако доктора уверяли, что он окрепнет с годами, что его изнуряет рост. И действительно, мальчик высокий и гибкий, как пальма, начал поправляться, когда ему минуло пятнадцать лет. Но он простудился и занемог. Медик, лечивший его, пользовался тогда большою репутацией в Москве, однако Маргарита Михайловна потребовала консилиум, на который был приглашён Мудров. Осмотрев Колю, тот подтвердил, что опасности нет, и прибавил, что ручается головой за выздоровление. Обрадованная мать, проводив его, возвратилась с успокоенным сердцем в комнату больного, а через несколько часов её выносили без чувств из этой комнаты, где сын умер на её руках.
Прошло несколько дней, и Спасо-Бородинская церковь приветствовала глухим ударом своего колокола появление траурной колесницы, которая приближалась медленно, сопровождаемая Маргаритою Михайловной. Вид храма, воздвигнутого над прахом мужа, смягчил на минуту жгучее горе матери. Когда гроб был поставлен против царских дверей, она подняла глаза к местной иконе Спасителя, который изображён во весь рост, поддерживая свой крест, и произнесла сквозь слёзы слова пророка: "Се аз, Господи, и чадо еже ми дал еси" [7].
На правой стороне от входа лежит в церкви, параллельно с мраморным крестом, обнесённая позолоченною решёткой плита, на которой вырезано имя Николая Тучкова. Пред ней стоит налой, а на нём в золотом окладе икона "Радости всех скорбящих". Этою иконой Александр Алексеевич, собираясь в поход, из которого не вернулся, благословил сына. Вечная лампада теплится пред ней.
Не мирилось наболевшее сердце Маргариты Михайловны с ударом, разбившим окончательно её жизнь. Точно так же, как больной переходит с места на другое в надежде облегчить свои страдания, она переезжала из Бородина в Москву и из Москвы в Бородино. То она утомляла себя долгою молитвой, то не находила возможности принудить себя к молитве. Она пробовала искать успокоения в вере других и обращалась за утешительным словом к людям, отрекшимся от мира. Раз она приехала к митрополиту Филарету в ту минуту, когда с ним прощалась пожилая женщина и трое молодых людей. Как скоро они вышли из комнаты, митрополит сказал:
-- Тоже Бородинская вдова и её сироты.
-- Три сына! -- воскликнула она. -- А у меня всё отнято! За что?
Он взглянул на неё строго и отвечал:
-- Вероятно, она более вас заслужила своею покорностью милость Божию.
Маргарита Михайловна не отозвалась и рыдала, прислонясь к стене. Молчание продолжалось несколько минут. Наконец, она вышла из комнаты, спустилась с лестницы и села в карету. Возвратившись домой, она приказала отказывать всем и заперлась в свою спальню.
Через час чёрный цуг митрополита остановился пред крыльцом её дома. Лакей отворил дверь и доложил, что Маргарита Михайловна не принимает.
-- Но меня она, вероятно, примет, -- отвечал Филарет, -- скажи ей, что я желаю её видеть.
Когда он вошёл, она встретила его в гостиной.
-- Я оскорбил вас жёстким словом, Маргарита Михайловна, -- сказал он, подходя к ней, -- и приехал просить у вас прощения.
Эти слова глубоко её тронули и положили начало искренней дружбе между нею и митрополитом. С тех пор он имел на неё большое влияние. Его ли руководясь советами, повинуясь ли новой потребности своего горя, она переселилась окон-чательно на Бородинское поле.
Около церкви и сторожки скоро образовалась маленькая усадьба с необходимыми надворными строениями. Они давно уже не существуют, но сторожка уцелела в своём первобытном виде, и мы введём в неё читателя [8].
Несколько ступеней и замыкающая их небольшая площадка окружены стеклянными стенами, которые образуют род галерейки. Кругом стоят растения. Тут Маргарита Михайловна сиживала в жаркие летние вечера около маленького столика. Галерейка ведёт к пространным сеням, разделяющим на две половины сторожку. С левой стороны дверь выходит в большую комнату, освещённую тремя окнами. В углу стоит шкаф с образами, осенёнными иерусалимскою пальмой, и пред ними теплится лампада. Рядом с образницей - налой, покрытый бархатною фиолетовою пеленой: на нём лежат Крест, Евангелие и выточенная из слоновой кости голова Иоанна Крестителя. Около налоя маленький шкафчик с игрушками Коли, чашкой французского фарфора, принадлежавшей его отцу, и разными безделушками. С другой стороны образницы поставили после кончины игуменьи небольшой стеклянный шкаф, где хранятся её ряска, мантия, камилавка, чётки и посох. На выбеленных стенах комнаты висят портреты. Старинный, из красного дерева комод, бюро, небольшой стол пред диваном, несколько стульев, наконец, вольтеровское кресло, стоявшее когда-то в кабинете Александра Алексеевича, и детская мебель довершают скромное убранство этой комнаты. Мебель обита зелёною шерстяною материей; над окнами висят ситцевые гардины.
За этою комнатой другая с одним только окном, у которого любила заниматься Маргарита Михайловна пред небольшим столиком из красного дерева. На одной стене большое Распятие, в другой поставец, где стоит детский умывальник, и, наконец, кровать за дверью: это спальня.
Направо из сеней большая комната, разделённая надвое. В одной половине устроилась горничная, а впоследствии келейница Маргариты Михайловны, в другой жила целые два года мадам Бувье.
Службу в Спасо-Бородинской церкви отправляли лишь по праздникам и поминальным дням, а осиротевшей женщине хотелось слушать ежедневно обедню над прахом мужа и сына, и она внесла в Опекунский Совет довольно значительный капитал. Его проценты были предоставлены братии Лужецкого монастыря, с тем чтоб иеромонахи обители отправляли поочерёдно службу в Спасо-Бородинском храме. Вдове воина хотелось также устроить для инвалидов богадельню на шесть кроватей. Но этот план не осуществился, и один только несчастный нашёл приют около её церкви. Его звали Горленко. Семейство его состояло из двух сыновей, которые пали под Бородиным. Семидесятилетний старик желал посвятить молитве остаток одинокой жизни и ходил в Иерусалим, где принял схиму. На возвратном пути он посетил Бородинское поле и поклонился со слезами умиления серебряной главе церкви, выстроенной для вечного поминания "воинов на сем месте убиенных". Маргарита Михайловна пригласила его поселиться в этом пустынном уголке и молиться вместе с нею за дорогих им покойников. Он согласился с радостью, прожил три года в Бородине и умер на её руках.
Колокольный звон будил её каждый день с восходом солнца. Она вставала, одевалась без помощи горничной и спешила в церковь, где пела на клиросе, а Горленко читал кафизмы и канон. По окончании заутрени она отдыхала, потом слушала обедню и после раннего обеда занималась перепиской или чтением. В летние дни она сидела иногда под тополем, посаженным Колей в память своего отца. От корня пошли два другие ствола, и Маргарита Михайловна видела в этих деревьях эмблему себя, мужа и сына и любила их как воспоминание всего, что ей было дорого [9]. Вечера она проводила вдвоём с мадам Бувье, которая хлопотала целый день по хозяйству и готовила иногда сама очень вкусный обед. Они вспоминали о прошлом, о милом своём Коле... Осенью дождь стучал по тесовой кровле, и свист ветра смешивался с завыванием волков, которые ходили стаями по полю, и можно было видеть из окон их глаза, сверкавшие, как угли, в темноте. Но пустынницы продолжали, не смущаясь, свою грустную беседу. Маргарита Михайловна вышивала воздухи или церковную пелену, а мадам Бувье трудилась над вязанием. Свою работу она продавала и на вырученные деньги покупала масла для лампады, висящей пред надгробною плитой Николая Тучкова. Добрая женщина, душой преданная католической церкви, не уступала никому права содержать лампаду в православном храме, где молилась за ребёнка, которого так горячо любила.
Маленькую Бородинскую колонию одушевляло общее чувство любви к отжившим. Женщина, исправлявшая должность горничной, прислуживала некогда в детской и помогала мадам Бувье присматривать за ребёнком. Она была лютеранка, родом из Дерпта, но приняла православную веру и впоследствии постриглась под именем Девворы. Она искажала по-своему, а мадам Бувье по-своему русский язык, но они понимали друг друга, потому что их соединяли дорогие воспоминания. А церковным сторожем был дядька Коли, и ему жилось грустно, но мирно у могильных памятников Александра Алексеевича и "молодого барина". Старик любил содержать в порядке церковь, где покоился их прах, но Деввора выговорила себе право надзора над могилой Коли, и каждое утро запасалась метёлкой и ручником, обметала до последней пылинки, насевшей на плиту и решётку, оправляла лампаду пред налоем, и клала свой усердный поклон у гробницы.
В окрестностях Бородинского поля распространилась скоро молва о "доброй барыне, что живёт в Боге и любит нищую братию", и не было дня, чтобы под окно пустынного домика не приходили больные и нуждающиеся. Маргарита Михайловна оделяла одних лекарством, других деньгами или хлебом, и всех добрым словом.
Раз, на возвратном пути из Москвы, куда ездила иногда для свидания с семейством, она услыхала умоляющий голос и велела остановить лошадей. На дороге стояла телега, которой правил крестьянин, а в телеге лежала худая, бледная женщина. Тучкова расспросила о ней мужичка.
-- Горькая ей выпала доля, родимая,-- отвечал он. -- У неё две девочки, глупенькие как есть, и говорят плохо, да муж недобрый: с утра до ночи пьян и бьёт их всех без жалости. Иной раз так девчонок напугает, что они в лес убегут, да там и пропадают целые сутки. Как ещё Господь их от беды спасает! А она, горемычная, побиралась, пока сил хватало, а теперь руки и ноги отнялись.
Маргарита Михайловна велела ему ехать за её каретой. Добравшись до Бородина, где оставила больную у себя, она навела справки и убедилась в истине слышанного рассказа. Тогда она выписала исправника, объявила ему, что желает приютить несчастную женщину и её детей, приписанных к казённому селу, и просила доставить ей девочек. Исправник привёз их на другой же день. Одна из них, дряхлая уже старуха, живёт до сих пор в обители.
Призрение бедного семейства положило начало Спасо-Бородинской общине: за расслабленною требовался уход, и к ней была приставлена молодая крестьянка из соседнего села. Но умножившимся жителям Бородинского поля стало тесно в маленькой усадьбе, и Маргарита Михайловна воспользовалась летним временем, чтобы выстроить ещё дом, разделённый на две части. В одной из них были комнаты, назначенные для посетителей; туда же переселилась и мадам Бувье, а уголок, который она занимала в сторожке, превратился в столовую. Другая половина нового дома была назначена для богадельни. Число её жильцов быстро умножилось.
Кроме того, многие, желавшие удалиться от мира, просили у Тучковой позволения поставить домики на её земле. Отказа не было никому, и около Спасо-Бородинского храма селились одинаково бедные и богатые женщины, принадлежавшие к образованному классу общества и неграмотные крестьянки. Но расширение колонии потребовало новых условий для жизни. Закипела везде работа: появились огороды, был вырыт колодезь, пробежали по лугу тропинки. Во всё лето стучал топор, и скрипела пила, осенью новые строения обсаживались сиренью и клёнами, а на Егорьев день пастух стал выгонять в поле небольшое стадо, и ожила пустыня.
Одинокая вдова была призвана к новой жизни: счастье погибло для неё безвозвратно, но горячая природа требовала деятельности, весёлость характера была убита, но живость ума искала пищи. По своей развитости и своему положению, Тучкова стала главой общества, образовавшегося около неё: все обращалися к ней за советами и все её любили. Она воспользовалась своим влиянием и привлекла каждого к посильному труду. Между тем, как одни работали на огородах или хлопотали по хозяйству, которое сделалось общим, другие учили грамоте детей. А Маргарита Михайловна являлась поочерёдно на постройках, в учебной комнате, на земляных работах. Её чёрное платье мелькало везде, везде раздавался её звучный голос. Она всех ободряла, назначала каждому его дело, и дело спорилось всюду. Молодым девушкам она давала уроки пения и выписала из Москвы музыканта. Он помог ей сформировать духовный хор, который стал впоследствии знаменит.
Маргарита Михайловна подумала первая о том, чтобы почтить соборными молитвами годовщину великой битвы и упрочить воспоминание о ней в памяти потомства. С этою целью она стала приглашать духовенство окрестных сёл собираться 26-го августа в Спасо-Бородинский храм. Там служили за всех воинов, погибших в этот скорбный для России день, панихиду, вошедшую, наконец, в обычай, и мало-помалу образовался крестный ход, который был впоследствии утверждён.
В селе Бородине стоит старинная двухъярусная церковь, которая сильно пострадала в день битвы. Престол нижнего яруса, посвящённый когда-то Рождеству Спасителя, был скоро после удаления неприятеля возобновлён во имя Сергия Радонежского. Выбор этого посвящения легко объясняется: когда Наполеон перешёл через русскую границу, митрополит Платон прислал в наше войско икону с изображением Сергия, который благословил древле Донского на битву с Татарами. Во всё время войны эта икона находилась постоянно при Кутузовской армии.
Духовенство соседних сёл собирается 26-го августа в Бородино, где служат раннюю обедню. По её окончании идут крестным ходом в монастырь, и с 1839 года [10] останавливаются у памятника, чтобы пропеть литию. Лишь только духовенство выходит из села, начинается колокольный звон в обители, где другой крестный ход с архимандритом во главе встречает шествие у Святых ворот. Потом начинается соборная обедня, за которой следует панихида [11] .
В 1833 году считалось уже до сорока человек в Бородине, и Тучкова обратилась к императору Николаю с просьбой утвердить Спасо-Бородинскую общину. Её желание было немедленно исполнено. Тогда она дала крестьянам своего Тульского поместья права вольных хлебопашцев, с тем, чтоб они ей платили ежегодно две тысячи ассигнациями. Половину Ярославского своего имения она продала за двадцать тысяч, и проценты с этого капитала, точно также аренду с крестьян и генеральскую пенсию, которую получала после смерти мужа, она употребила на устройство своей общины.
Но в Бородине было более бедных, нежели богатых, и средства начинали скудеть. Маргарита Михайловна не позволяла себе удобств, которыми не пользовались все сёстры, и, несмотря на роскошь, к которой была приучена с детства, садилась за общую трапезу, где приходилось часто пробавляться исключительно овощами собственных огородов. Хлеб был покупной, а рыбу доставали с трудом, как по её дороговизне, так и по отдалённости от всякого места ловли.
Но лишения переносились бодро. Нравственное влияние настоятельницы над сёстрами начинало уже высказываться, и посетителей поражал дух любви и мира, который господствовал в общине. Всё связывало между собой её членов: общее призвание, общие труды и молитвы, общая привязанность к "матушке", и легче было нести единодушно общие лишения. К тому же "матушка" поддерживала бодрость духа в своих "птенцах", как она их называла, и если кого-нибудь из них смущал недостаток средств, она говорила:
-- Господь не оставит, да и нам ли жаловаться? Трапеза не затейлива, а зато каков хор!
Однако стал распространяться далеко слух об отшельницах, и прибавлялось постоянно число посетителей Спасского общежития. Кого не манил его храм? Предания о Бородинском поле были ещё так свежи, что вряд ли нашлось бы в России семейство, где оно не пробуждало бы воспоминания славы или горькой утраты. Многие предложили новорождённой общине своё посильное пособие. Их имена поминаются до сих пор за каждою обедней Спасо-Бородинской церкви, и благодаря их щедрости община могла содерќжаться безбедно [12].
Спустя три года после её утверждения, Маргарита Михайловна поехала в Троицкую Лавру, где застала митрополита Филарета. Она пожелала его видеть и пошла в его келью. Митрополит предложил ей принять малое пострижение, прибавляя, что синод и император согласятся, несомненно, обратить в монастырь Спасское общежитие. Неожиданность предложения её смутила: она не рассчитывала на свои духовные силы, но Филарет её ободрил и вызвался постричь её сам. Она возвратилась на свою квартиру в сильном волнении; но время было дорого: следовало приготовить всё необходимое для пострижения, а взяться было нечем. К счастью, собираясь в Лавру, она взяла с собой для подарка несколько кусков китайского чёрного крепа, и с помощью монахинь, пришедших за сбором к Троице, сшила апостольник, а митрополит дал ей на счастье свою рясу и келейную камилавку.
Совершился обряд пострижения, и Маргарита Михайловна возвратилась в Бородино под именем инокини Мелании, а в начале 1838 года община была переименована в Спасо-Бородинский общежительный монастырь, возведённый на степень второклассного. Основательница просила также покойного императора утвердить в вечный монастырский доход её пенсию, которую называла ценою крови. Государь согласился, и сверх того пожертвовал 25 000 р. ассигнациями на каменную ограду и на церковь с трапезой.
Быстро преобразовался монастырь: около него возвысилась кирпичная стена с четырьмя башнями. В одной из них поставлена церковь, посвящённая имени Филарета Милостивого, и трехъярусная колокольня заменила столбики, которые поддерживали колокол. В конце июля 1839 года митрополит приехал на освящение нового храма и обошёл с крестным ходом весь монастырь.
Маленькая Филаретовская церковь устроена на углу восточной и северной стены, к которому примыкают две небольшие галереи или залы. Они составляют часть самой церкви, так как иконостас ничем не огорожен. Одна из этих зал была превращена в трапезу, другую называют "слушательною", потому что старшие сёстры и больные слушали отсюда церковную службу, а в трапезной, куда обращены царские двери, молились младшие монахини.
У одной стены "слушательной" стоит и теперь плащаница, над которою возвышается Распятие, около другой стояли шкафы с монастырскою библиотекой. Эта комната примыкает стеклянною дверью к зимним настоятельским кельям. Маргарита Михайловна не могла уже по слабости здоровья ходить морозною ночью в церковь и переселялась обыкновенно после Воздвиженья в Филаретовский корпус. Там, за исключением поминальных дней, правили службу зимой. А в мае, лишь только показывалось тёплое солнце, настоятельница переходила опять в свою любимую сторожку, и братия собиралась в Спасский храм для ежедневных молитв.
Обитель была небогата, но Маргарита Михайловна умела вести хозяйство, и, благодаря водворённому ею порядку, редко нуждались сёстры. Бедные получали от неё холст, обувь, одежду, дрова, свечи, мыло, чай и сахар. Были устроены хутор и скотный двор на земле, пожертвованной монастырю. Многие из монахинь обучались разным мастерствам: пряли, ткали, красили холст и сукно, шили рясы, тёплые одежды, обувь, переплетали книги, занимались малярною работой и даже иконописью. Каждая служила другим своим посильным трудом, но принимать друг от друга денежную плату строго запрещено. Сёстры жили между собою как члены одной семьи. Настоятельница образовала, в полном смысле слова, христианскую общину. Число инокинь умножилось до двухсот, и нет сомнения, что не все между ними были достойны уважения, но общий дух обители напоминал времена первых христиан. Бородинские монахини, переселившиеся теперь в другие монастыри, долго не могли сродниться с новым образом жизни, как мне случалось слышать от некоторых из них. Между прочим, одна мне говорила: "Там мы жили душа в душу, недаром называли друг друга сёстрами: у кого горе, так и всем горе, у кого радость, так и всем радость. А здесь всякая сама по себе; послужить ли чем друг дружке, так сперва в цене уговариваются -- а нам это дико".
Маргарита Михайловна поняла в широком смысле и своё и их призвание, и несла долю искушений, скорбей и лишений тех, которые называли её матерью.
"Мне ли дерзать словом апостола изъяснять мои чувства, -- пишет она к одной из сёстер, которая была в отъезде и поверяла ей свои душевные тревоги, -- но воистину, кто из вас изнемогает, и я изнемогаю с тою".
Свято исполняла она материнские обязанности и внесла в свои верования и новое призвание всю свою душевную горячность. Она была главой монастыря и требовала строгого соблюдения монастырских правил, но не облекала религии в суровый характер, и не запрещала монахиням невинных удовольствий и бесед. Многие обвиняли её в излишнем снисхождении к братии, и она отвечала обыкновенно:
-- Насколько любим начальник обители, настолько он и полезен. Его строгость не исправляет никого, но ожесточает и учит лукавству и лжи. Грех находит прощение у Бога, но злоба и ненависть отдаляют от Него человека, и горе тому, кто внушил их другому.
Когда ей доводилось делать строгий выговор которой-нибудь из своих духовных дочерей, она объяснялась с виновною в своей келье, с глазу на глаз, при запертых дверях.
-- А мы к ней шли, словно на исповедь, -- говорят сёстры, -- и в голову не приходило что-нибудь от неё утаить.
Во время её игуменства несколько монахинь, чересчур неуживчивые, оставили монастырь, но возвратились в него почти все. Не с гневом и не с жёсткими словами отпускала их Маргарита Михайловна, а со слезами и благословением. Она их снабжала советами, а если требовалось, и деньгами, и старалась не терять их из виду, где бы они ни находились. Одна из них встретилась в Москве с бородинскою послушницей, которая уведомила о том настоятельницу, и настоятельница пишет ей в ответ:
"Ничего я так не желала и не желаю, как видеть её счастливою. Обними её за меня".
А какая радость, когда они возвращались под крылышко Маргариты Михайловны!
-- А! Вернулась-таки, беглянка, -- говорила она, весело обнимая её, -- вернулась на пригретое местечко!
Она уводила её к себе, угощала, расспрашивала, как жилось ей на чужбине, и требовала, чтобы вся братия приняла ласково "беглянку", и чтобы никто не оскорбил её неуместным намёком. Иные уходили из монастыря и возвращались до двух и даже до трёх раз и находили всегда в его стенах тот же радушный приём.
Трогательное поверье образовалось между монахинями по поводу этих приливов и отливов:
-- Если которая-нибудь из нас уходила, -- говорят они,-- мы знали наперёд, что не надолго, что нигде не придётся ей свить себе гнёздышка, а всё будет её тянуть в родимое Бородино, потому что молитвы матушки о каждой из её духовных дочерей крепко нас связывали с обителью.
Для слабостей и прегрешений других Маргарита Михайловна искала извинений, которых не находила для своих собственных, и была строга лишь только к себе. Приведём здесь остроумное слово митрополита Филарета, которое она вызвала скромным о себе мнением. Раз, быв уже игуменьей, она приехала к митрополиту. Он осведомился о монастыре и спросил, довольна ли она братией?
-- Слава Богу, владыко, -- отвечала она, -- такие они у меня славные, такие добрые! Жаловаться мне не на кого, да в том беда, что я-то такая грешная!
Он взглянул на неё с улыбкою, потом обратился к образу, висевшему в углу его комнаты, и перекрестился.
-- Благодарю Господа, -- сказал он, -- наконец-то в моей епархии нашлась грешная игуменья, а то с кем ни поговори -- все святые [13].
Выше других христианских доблестей она ставила любовь и милосердие, не карала падшего, но протягивала ему руку помощи. Раз вошла в её келью и стала молча у дверей женщина не первой уже молодости, но замечательной ещё красоты. Маргарита Михайловна спросила у неё, чего она желает.
-- Я пришла к вам, -- отвечала незнакомка, -- может, вы одни меня не отвергнете... Может быть, вы примете меня в вашу обитель...
-- Очень охотно приму: сядьте, и мы переговорим.
-- Но вы не знаете, -- начала опять бедная женщина, не двигаясь со своего места, и голос её задрожал, -- вы не знаете, что я грешница... даже моё семейство отказалось от меня.
Она зарыдала. Маргарита Михайловна бросилась к ней и обняла её.
-- Спаситель пришёл призвать к покаянию грешников, а не праведников, -- сказала она, -- и помилует вас. Останьтесь с нами.
Она посадила её возле себя, ободрила ласковыми словами, выслушала грустную её исповедь и потребовала, чтобы тайна этой исповеди осталась между ними. Всеми отвергнутая женщина поселилась в монастыре и приняла пострижение, а впоследствии схиму. Маргарита Михайловна сделалась её другом, руководительницей, матерью, и кающаяся грешница воскресла к новой жизни, под благотворным влиянием любви и веры. Свою спасительницу она пережила несколькими годами, и пред кончиной поверила другим печальную повесть прошлого.
В первые годы своей пустынной жизни Маргарита Михайловна носила вериги, но здоровье её начало сильно страдать, и митрополит потребовал, чтоб она их сняла. Она повиновалась, однако оставила за собой право возлагать их на себя в данном случае. Если между сёстрами возникал раздор, или которая-нибудь из них приходила к ней с тяжким признанием, "Молитесь, -- говорила она, -- и я буду с вами молиться", и она надевала опять вериги и казнила себя за чужие прегрешения. На эти прегрешения она смотрела как на свои собственные: между детьми и матерью всё общее, а она была мать.
Все подчинялись её нравственному влиянию и готовы были на всё, лишь бы порадовать "матушку". Отношения её к братии явственно высказываются в письмах Маргариты Михайловны: голоса начальницы в них решительно не слыхать, но, как мать, она журит и ласкает. По выражению лиц она угадывала, если что-нибудь тревожило или огорчало какую-нибудь из монахинь, и когда не могла за недосугом объясниться с ней, немедленно писала ей из своей кельи несколько дружеских слов. Приводим здесь одну из её записок.
"Дунюшка, я тебя звала, приметя в тебе что-то необыкновенное, но ты, не знаю почему, осталась при себе...
Завтра непременно приди ко мне после утрени".
Была в обители послушница очень ещё молоденькая, которая позволяла себе разные детские выходки. Маргарита Михайловна к ней пишет:
"Друг мой, не хорошо, вопреки монахине, которая тебя останавливала, класть поклоны, где не показано, ты как будто нарочно не переставала их метать и в пояс и в землю. Сие не есть дело скромной послушницы, а шалун кадетского корпуса мог бы сие допустить, но и того бы за уши выдрали. И ещё нехорошо, что в трапезу не ходишь [14]. Разве ради Христа и это трудно? Мне казалось, что ради Его и дурное покажется сладким, а хлеб трапезный не дурен". Она просит больную монахиню, которая ездила в Москву, чтобы посоветоваться с доктором, не жалеть денег на лечение и беречь себя: "Довольно, -- говорит она, -- сердце болит, смотря на страждущую Смарагду, не прибавляй ему новой скорби". Она посылает ей денег, обещается прислать ещё, как скоро сама получит, и прибавляет: "Не знаешь ли ты издавна, что моя твоя суть", а в другом письме: "Ты знаешь, что я ваша, что я вам всем принадлежу, что я тебя люблю. Ты всё это постигаешь, следовательно, будь покойна".
Она сообщает отсутствующей монастырские известия, и передаёт ей поклоны сестёр. Везде материнский голос, везде та же заботливость, та же любовь.
По мере того, как умножалась братия, застраивался монастырь. Густо разрослись в нём деревья, и пред каждою келейкой красовались кусты розанов, жасмина и сирени. Заглянем в обитель среди жаркого летнего дня. Отошла обедня; многие сёстры работают, сидя на крылечках или балконах своих келий, и раздаются звонкие голоса клирошанок, которые спеваются в трапезной. Около палисадников бродит общая фаворитка, старая гнедая лошадь, и на зов: "Любимец! Любимец!" идёт то к одному, то к другому окну и принимает из рук монахинь хлеб, который приносят нарочно для неё из трапезы. Это верховая лошадка Коли: она доживает также свой век у его могилы. Навернулись слёзы на глазах у Маргариты Михайловны, когда она узнала, что Любимец пал. Она вынула из своего комода три простыни и отдала их монахиням, с просьбой завернуть его и похоронить за монастырскою оградой.
Мадам Бувье хлопочет около огромной клетки или птичника, в котором прыгает и поёт обширное семейство канареек.
-- Je vais aussi voir ma nichee [15], -- говорит ей Маргарита Михайловна, спускаясь с крылечка своего домика, -- j'ai des oisillons malades [16].
И она идёт по широкому монастырскому двору таким быстрым шагом, что келейная монахиня с трудом за ней поспевает. Погладив поседевшую морду Любимца, она останавливается около девочек, которые играют у тропинки.
-- А что же, выучили Отче наш? -- спрашивает она, и, выслушав от них молитву, разделяет между ними просфору и идёт к больным.
На возвратном пути она вдруг останавливается: клирошанки продолжают спеваться, и фальшивая нота неприятно поразила её чуткий слух.
-- Фальшиво! Фальшиво! -- кричит она, и подбегает к окну трапезной. -- Начните опять!
Раздаётся снова пение, на минуту прерванное, а Маргарита Михайловна стоит под окном и слушает. Поют псалом по Турчаниновскому напеву, который она ввела в монастырь. Вдруг она вбегает в трапезу, сердито хватает и теребит за рукав клирошанку.
-- Опять! -- кричит она. -- Точно мне ножом по ушам провела! А всё от лени, от нераденья! Голос у тебя хорош и слух верен, да поработать над собой не хочешь, вот в чём дело. Начните опять!
И она поёт с ними сама; голос её ещё мягок и звучен. Концерт оканчивается благополучно, и настоятельница обращается к провинившейся монашенке:
-- Что нос-то повесила? -- говорит она. -- Приходи ко мне вечером хорошенького чаю напиться: он очищает голос.
У крыльца сторожки ждут просители. Маргарита Михайловна объявляет одному, что Бог ей помог пристроить в богадельню его отца, другому, что писала об его деле в Москву и ждёт ответа, и, выслушав новые просьбы, спрашивает у мужичка, стоявшего позади других:
-- А ты что, Михаил?
-- Уж очень я доволен твоей милостью, -- отвечал он, -- ходил я в Москву и принёс тебе гостинца: не побрезгай.
И он подает ей бумажный клетчатый платок.
-- Какой славный! -- говорит Маргарита Михайловна и, повязав его сверх своей шапочки, продолжает, обращаясь к монахиням, проходящим мимо:
-- Посмотрите-ка, какой я подарок получила!
Просияло лицо Михайлы.
-- Вот ещё я тебе принёс, -- начинает он опять, вынимая из-за пазухи связку бубликов, -- кушай на здоровье.
-- И за бублики тебе спасибо: я до них охотница, да не забудь поклониться от меня своей жене, а теперь милости прошу вас всех к нам на кухню пообедать.
С этими словами она входит в свои комнатки, и её провожают благословенья и молитвы об её здравии.
Через двадцать семь лет после Наполеоновского нашествия, русские войска собирались на Бородинское поле для открытия памятника, воздвигнутого в честь воинов, которым оно служит кладбищем. За неделю до 26-го августа приехал сюда же император Николай с несколькими членами царского семейства и свитой. Военная музыка, пальба и вид войска, выстроенного на поле, потрясли чуткий организм Маргариты Михайловны. Живо напоминали они ей знаменитый Бородинский день, которого она не видала, но который в продолжение стольких лет мерещился ей так часто во сне. В ней обнаружилось лихорадочное состояние, однако она старалась превозмочь недуг и принимала государя и членов Императорского дома, которые осматривали монастырь и посетили её. Они ей оказывали постоянное уважение и расположение дружеское [17]. Государь пригласил её присутствовать при соборной панихиде и благодарственном молебне в день открытия памятника. Она отказывалась, боясь, что испытание превысит её силы, но император настаивал: ему хотелось видеть на предстоящем торжестве оставшихся деятелей Отечественной войны.
-- Приезжайте, -- говорил он, -- мы помолимся вместе: вашу молитву услышит Бог.
Она уступила его просьбам и обещала приехать в назначенный час.
Между тем, приготовления шли своим чередом. Легко понять, как действовал на воинов Двенадцатого года вид поля, на котором они отражали неприятеля четверть века тому назад. Они отыскивали со слезами на глазах те места, где заряжали свои пушки, где пали их братья. Но поле битвы до такой степени изменилось, что трудно было узнать его, и монахини указывали старым воинам остатки укреплений, на которых стояли орудия.
Воспоминания отдалённого прошлого оживляли сердца стариков: многие повторяли стихи из Певца во стане русских воинов. Сам певец, погружённый мыслями в былое, бродил по Бородинскому полю. Он описал нам церемонию открытия памятника: послушаем его.
"Утро Бородинского праздника было так же ясно, как утро Бородинского боя. Тогда была чувствительна осенняя свежесть; теперь теплота наполняла воздух, и от долговременной засухи повсюду была ужасная пыль, которая при малейшем ветерке поднималась столпами. Войска (около ста пятидесяти тысяч) были рано поутру сведены на места, им назначенные; они стояли колоннами по наклону покатостей, окружая с трёх сторон то возвышение, на коем теперь стоит памятник Бородинский, и у подошвы коего лежит Багратион, на коем тогда происходила самая жаркая битва, где дрались Раевский, Барклай, Паскевич, где ранен Ермолов, где погиб Кутайсов, на котором гремело более двухсот Наполеоновых пушек, где, наконец, все перемешались в рукопашной, убийственной свалке. Войска, видимые с вершины этого холма, представляли зрелище единственное; одним взглядом можно было окинуть стопятидесятитысячную армию, сжатую в густые колонны, которые амфитеатром одна над другой подымались. Пехота была неподвижна; по ружьям сверкало солнце, и штыки их казались блестящею, поднявшеюся щетиной огромного боевого чудовища. Где стояла конница, там дымилось; конские копыта подымали пыль; она колебалась над колоннами, как чёрная громовая туча. Позади армии расставлена была артиллерия. В средине этого чудного амфитеатра возвышался памятник, у подошвы коего, внутри ограды, были собраны все отставные, некогда участвовавшие в славной битве и из разных мест собравшиеся на её праздник. Meжду ними особенно замечательны были инвалиды, кто с подвязанною рукой, кто с повязкою на голове, кто без обеих ног. Некоторые из них в ожидании торжества сидели на ступенях монумента; другие, положив на землю клюки, отдыхали у Багратионова гроба, и этот гроб, один на земле Бородинской, величественно-тихий, в виду армии нового поколения, казался представителем поколения прежнего, которого воины положили здесь свои головы, которого прах вечно живая природа с такою любовью одела здесь своею свежею зеленью, своею благовонною жатвой. Другие бородинские воины, ещё находящиеся на службе, сидели на конях и выстроены были фронтом вне ограды. Явился государь, проскакал мимо колонн; грянуло повсеместное ура, и вдруг всё утихло: от Бородина с хоругвями и крестами потянулся ход; священники всех полков, священники столицы и позади всех преосвященный митрополит Московский, длинным строем, с торжественным пением, шли мимо армии к монументу, пред которым был воздвигнут алтарь. Когда священники стали по местам своим, и митрополит приблизился к алтарю, тишина невыразимая воцарилась повсюду; ни движения, ни шороха; как будто живые слились в одно безмолвное братство с бесчисленными мёртвыми, здесь под землёю сокрытыми, как будто бы мёртвы
СПАСО-БОРОДИНСКІЙ МОНАСТЫРЬ И ЕГО ОСНОВАТЕЛЬНИЦА
(Посвящается всѣмъ почитающимъ память Маргариты Михайловны Тучковой.)
Не даромъ помнитъ вся Россія
Про день Бородина.
Лермонтовъ.
Рядомъ съ великими воспоминаніями и образами нераздѣльными съ именемъ Бородина возникаетъ въ памяти каждаго свѣтлый женскій образъ. Становится отрадно при мысли на обширномъ полѣ гдѣ шестьдесятъ два года тому назадъ ложились рядами и русскіе воины и воины иноземные, возвышается, сооруженная скорбью женщины, обитель посвященная ихъ памяти и что раздаются каждый день теплыя о нихъ молитвы.
О Маргаритѣ Михайловнѣ Тучковой можно составить свое понятіе уже на основаніи чувства которое она внушила всѣмъ, знавшимъ ее. Протекло двадцать два года со дня ея кончины, а воспоминанія о ней еще свѣжи въ Бородинскомъ монастырѣ и его окрестностяхъ, гдѣ ее уважаютъ какъ святую. "Много лѣтъ прожилъ я на бѣломъ свѣтѣ, разказывалъ старичокъ деревни Семеновской, а такой болѣзной души я не видывалъ. Когда она скончалась, что въ обители, и окружныхъ селахъ, стонъ стоялъ, потому она намъ всѣмъ была мать родная". "И я помню матушку Марію", говорятъ не безъ гордости молодыя крестьянки. А занеможетъ мужикъ или пошлетъ ему судьба какое горе, онъ отслужитъ паннихиду надъ могилой игуменьи. Въ монастырѣ ея имя вызываетъ слезы и безконечные разказы. Твердо вѣрятъ бородинские сестры что она живетъ между ними невидимо, что она причастна ихъ вседневной жизни, и повѣряютъ ей свои скорби или радости. Ея келью и могилу онѣ украшаютъ березками въ Троицынъ день, а въ Свѣтлый праздникъ ходятъ христосоваться съ "матушкой", и кладутъ яйца на ея надгробную плиту.
Между подвластными ей монахинями были женщины болѣе или менѣе образованныя, были и совершенно неразвитыя, и всѣ говорятъ о ней съ любовью доходящею до фанатизма. Во всемъ что къ ней относится онѣ видятъ чудесное проявленіе Божьяго промысла. Многія изъ нихъ послѣ ея кончины принуждены были покинуть Спасо-Бородинскій монастырь, который называли своимъ раемъ, и, по ихъ убѣжденію, онѣ волею Божіею разсыпались теперь по разнымъ угламъ Россіи "чтобъ яма матушки было вездѣ прославлено". О "матушкѣ" ни одна не можетъ говорить безъ слезъ, и глядя на нихъ и слушая ихъ восторженныя рѣчи думаешь невольно что женщина внушившая такую единодушную, такую безпредѣльную привязанность стояла выше общаго уровня.
Для составленія этого краткаго очерка жизни Маргариты Михайловны я руководилась преимущественно преданіями семейства Тучковыхъ, разказами бородинскихъ монахинь и даже рукописными воспоминаніями одной изъ нихъ, которая повѣрила мнѣ письма покойной игуменьи. Эти письма составляютъ ея единственное сокровище, она бережетъ ихъ какъ святыню, и я пользуюсь случаемъ изъявить ей мою искреннюю благодарность за оказанное мнѣ довѣріе.
О дѣтствѣ и первой молодости Маргариты Михайловны мнѣ могли, къ сожалѣнію, сообщить лишь самыя скудныя подробности. Она родилась въ началѣ 1781 года. Отецъ ея, Михаилъ Петровичъ Нарышкинъ, и мать ея, Варвара Алексѣевна (рожденная княжна Волконская), были очень извѣстны и очень любимы въ обществѣ. Дѣвочка обнаружила съ раннихъ лѣтъ природу страстную, вѣрную и воспріимчивую. Судя по отрывочнымъ отзывамъ дошедшимъ до меня, ее можно было назвать по французскому выраженію: Un véritable feu follet. {Настоящій бѣглый огонекъ.} Всѣ ея впечатлѣнія носили характеръ страсти, и она уступала имъ безотчетно. Ее манило все прекрасное, все блестящее. Въ особенности любила она музыку, изучала ее основательно и была одарена замѣчательнымъ голосомъ. Увлекало ее также и чтеніе: она могла просидѣть цѣлые часы надъ книгой. За то когда ея вниманіе не было поглощено чѣмъ-нибудь особеннымъ, ей было трудно, почти невозможно, оставаться долго на одномъ мѣстѣ. Ни время, ни горе не умаяли живости ея характера, и престарѣлая, разбитая горемъ игуменья поражала еще порой своими порывистыми движеніями и оживленною рѣчью. Она была высокаго роста и очень стройна, но черты лица были неправильны, и единственная ея красота состояла въ поразительной бѣлизнѣ и въ живомъ выраженіи зеленоватыхъ глазъ и вообще всей физіономіи.
У Маргариты Михайловны было три брата и четыре младшія сестры, но она была, какъ кажется, любимицей своихъ родителей. Варвара Алексѣевна желала пристроить и ее при себѣ и начала вывозить въ свѣтъ съ шестнадцатилѣтняго возраста.
Въ это время сталъ являться мимолетною птицей въ московскихъ гостиныхъ молодой Л--скій, извѣстный блестящею служебною карьерой и изяществомъ свѣтскихъ пріемовъ. Онъ былъ единственнымъ сыномъ матери-вдовы, которая очень подружилась съ Нарышкиными, и родители рѣшили между собой что поставятъ подъ вѣнецъ своихъ дѣтей. Л--скій согласился охотно, благодаря свѣтскому положенію и приданому молодой дѣвушки. Что касается до нея, она была еще совершеннымъ ребенкомъ: понятія ея о замужествѣ были до такой степени не ясны что ее нисколько не пугала мысль выйти за человѣка котораго она едва знала. Къ тому же онъ говорилъ отлично по-французски, былъ уменъ и красивъ, и на этихъ данныхъ она убѣдилась что онъ обладаетъ всѣми возможными нравственными совершенствами.
Но Л--скій былъ заклейменъ самыми позорными пороками. Умѣлъ ли онъ обмануть на этотъ счетъ слѣпую привязанность матери или мать участвовала сознательно въ обманѣ -- это неизвѣстно, но дѣло въ томъ что сыграли свадьбу.
Когда молодая дѣвушка, вынесшая изъ семойной среды дѣтское невѣдѣніе и незапятнанную чистоту понятій, пришла въ столкновеніе съ самымъ грубымъ развратомъ, страхъ и отчаяніе овладѣли ею. Положеніе ея было тѣмъ тягостнѣе что она скрывала его отъ родителей, которые слишкомъ жестоко упрекнули бы себя въ ея несчастіи. Она была одна, безъ помощи, безъ друга, безъ поддержки. Л--скій приглашалъ ее не стѣсняться и выбрать предметъ развлеченія въ кружкѣ его пріятелей. Богъ знаетъ не погибла ли бы безвозвратно дѣвочка брошенная съ шестнадцати лѣтъ въ эту среду, еслибы счастливый случай не выручилъ ее: она встрѣтила Александра Алексѣевича Тучкова, полюбила его и нашла въ своей любви твердую опору.
Однако тайна ея супружескихъ отношеній должна была обнаружиться со временемъ: Варвара Алексѣевна начинала догадываться объ истинѣ, переговорила съ дочерью и не колеблясь ни минуты потребовала развода. Репутація Л -- скаго была уже настолько упрочена въ Петербургѣ что дѣло не встрѣтило преградъ и Маргарита Михайловна получила позволеніе возвратиться, подъ именемъ дѣвицы Нарышкиной, въ родительскій домъ.
И вотъ она опять подъ отцовскимъ кровомъ, среди семейнаго кружка, но многое измѣнилось въ ней: она узнала горе и она любила. Тучковъ раздѣлялъ ея чувство и не замедлилъ посвататься, лишь только узналъ что она свободна. Но Нарышкины были такъ напуганы неудачей своего перваго выбора что отвѣчали на его предложеніе рѣшительнымъ отказомъ. Въ это время родительская власть была непреклоннымъ закономъ, и Маргарита Михайловна повиновалась, но горько ей было и много пролила она слезъ. А. Тучковъ напрасно старался подавить свою страсть то усиленными занятіями, то путешествіемъ за границу. Къ этой вѣроятно эпохѣ его жизни относится стихотвореніе которое Маргарита Михайловна берегла долго какъ святыню. Каждая строфа оканчивается стихами:
Qui tient mon coeur et qui l'agite?
C'est la charmante Marguerite. *
* Кто владѣетъ моимъ сердцемъ и кто волнуетъ его? Прекрасная Маргаоита.
Прошли годы, а любовь его не остыла. Наконецъ онъ попытался счастія и обратился къ Нарышкинымъ съ новою просьбой. На этотъ разъ ихъ тронули моленья дочери: они дали свое согласіе, и Маргарита Михайловна вступила во второй бракъ.
Ей было тогда двадцать пять лѣтъ, и она зажила полною, счастливою жизнію. Она гордилась красотою мужа, котораго сравнивали въ тогдашнемъ обществѣ съ Аполлономъ, его храбростью, рыцарскою его доблестью. Когда была объявлена война со Швеціей и Александръ Алексѣевичъ собрался въ походъ, она рѣшилась ѣхать съ нимъ. Напрасно онъ самъ и семейство пытались напугать ее лишеніями и опасностію которыя ей предстояло перенести.
-- Разстаться съ мужемъ мнѣ еще страшнѣе, отвѣчала она и поѣхала съ нимъ.
Къ сожалѣнію до насъ дошли лишь самыя неудовлетворительныя подробности о Шведскомъ походѣ Маргариты Михайловны. Несмотря на привычки роскоши привитыя съ ранняго дѣтства, она переносила смѣясь жестокія лишенія, проводила ночи въ смрадныхъ избахъ или подъ палатками гдѣ не было возможности отогрѣться. Ей приходилось не разъ переодѣваться деньщикомъ, скрывать подъ фуражку свою бѣлокурую косу и провожать мужа на походной лошади. Тучковъ былъ очень любимъ своими подчиненными; скоро всѣ полюбили и его жену. Ея живость, веселость и въ особенности ея вѣчно-дѣятельная доброта привлекали къ ней всѣхъ. Солдаты старались доставить ей возможныя удобства и въ свою очередь обращались къ ней за помощью всякаго рода. Помогать нищетѣ и горю было потребностію ея природы. Въ Швеціи страдали отъ голода, и лишь только наши войска располагались болѣе или менѣе продолжительною стоянкой, Маргарита Михайловна обходила ближайшія села, отыскивала самыхъ бѣдныхъ поселянъ и одѣляла ихъ деньгами и хлѣбомъ. За больными и ранеными, какъ нашими, такъ и Шведами, она ходила съ заботливостію сестры милосердія.
Но сколько она выстрадала когда ей приходилось отпускать мужа на битву и оставаться одной въ селеніи близкомъ отъ мѣста сраженія! Объ этихъ часахъ томительнаго ожидажія и страха она не вспоминала никогда хладнокровно. То она молилась, то прислушивалась съ ужасомъ къ пушечнымъ выстрѣламъ. Но все было забыто когда прекращалась пальба, барабанный бой возвѣщалъ о возвращеніи нашихъ войскъ, и она выбѣгала на дорогу и узнавала издали всадника скачущаго впереди полка.
Тучковъ возвратился невредимъ въ Россію и продолжалъ военную службу. Онъ стоялъ съ своими полками въ Минской губерніи. Насталъ Двѣнадцатый годъ, и Александръ Алексѣевичъ получилъ приказаніе выступитъ къ Смоленску. Въ это время Маргарита Михайловна схоронивъ старшаго сына отняла отъ груди втораго; она кормила его сама и любила съ тою страстью которую вносила во всѣ свои привязанности. На этотъ разъ нечего было и думать о томъ чтобы слѣдовать за мужемъ въ походъ, и было рѣшено что молодая женщина съ сыномъ поѣдетъ въ Москву, къ своимъ родителямъ. Она должна была проводить полкъ до Смоленска и продолжать свой путь. Начались приготовленія къ отъѣзду. Тучковъ боялся чтобъ утварь полковой церкви не попала въ руки непріятеля и просилъ Маргариту Михайловну увезти ее съ собой. Между другими церковными принадлежностями находилась мѣстная икона Нерукотворнаго Спаса, которую Александръ Алексѣевичъ вручилъ собственноручно женѣ.
Наконецъ приготовленія были окончены и полкъ выступалъ изъ Минской губерніи, но не въ добрый часъ. Маргарита Михайловна была убита горемъ. Она ѣхала въ дорожной каретѣ съ сыномъ и его няней, мадамъ Бувье, которая жила уіе нѣсколько лѣтъ у Тучковыхъ. Маргарита Михайловна познакомилась съ ней въ магазинѣ, гдѣ заказывала свои наряды, имѣла случай убѣдиться въ ея честности и предложила ей опредѣлиться въ няни къ ея старшему сыну. Потомъ добрая францужевка выходила и втораго, но должность ея тѣмъ не ограничилась и мадамъ Бувье приняла еще въ домѣ роль модистки, экономки и наконецъ друга.
Путешествіе длилось: дороги были плохія и полки шли медленно. Приближаясь къ Смоленску остановились въ какой-то деревушкѣ чтобы переночевать. Тучковымъ была отведена тѣсная, грязная, удушливая изба, но всѣ рады были возможности немного отдохнуть. Поужинали наскоро и улеглись, полуодѣтые на сѣнѣ, разостланномъ по полу. Маргарита Михайловна утомленная долгимъ путемъ скоро заснула и ей приснился сонъ. {Этотъ сонъ былъ нѣсколько разъ напечатанъ съ разными измененіями и каждый слышавшій о немъ разказываеть его по-своему. Я руководилась семейными преданіями и записала его со словъ Марьи Алексѣевны Тучковой, родной племянницы Александра Алексѣевича. Тетка передавала мнѣ столько разъ подробности этого сна, говоритъ она, что я помню даже всѣ ея выраженія. } Она видѣла висящею предъ нею рамку и прочла рѣзко начерченную кровавыми буквами надпись на французскомъ языкѣ: Tou sort se décidera à Borodino (твоя участь рѣшится въ Бородинѣ). Крупныя капли крови отдѣлялись отъ буквъ и струились по бумагѣ. Бѣдная женщина вскрикнула и вскочила съ постели. Ея мужъ и мадамъ Бувье пробужденные крикомъ бросились къ ней. Она была блѣдна и дрожала какъ осенній листъ.
-- Гдѣ Бородино? спросила она мужа, едва переводя духъ:-- тебя убьютъ въ Бородинѣ!
-- Бородино? повторилъ Александръ Алексѣевичъ, -- я въ первый разъ слышу это имя.
И дѣйствительно маленькое Бородинское село было тогда неизвѣстно.
Маргарита Михайловна разказала свой сонъ. Тучковъ и мадамъ Бувье старались ее успокоить: Бородино -- небывалое мѣсто и наконецъ въ сновидѣніи не было сказано что Александръ Алексѣевичъ будетъ убитъ и объясненіе Маргариты Михайловны совершенно произвольно.
-- Вся бѣда въ томъ что твои нервы разстроены, замѣтилъ въ довершеніе ея мужъ, -- ложись опять, ради Бога, и постарайся заснуть.
Его хладнокровіе успокоило ее немного. Утомленіе преодолѣло остатокъ страха, и она легла и заснула. Но ей приснился опять тотъ же сонъ: опять та же роковая надпись обнесенная рамкой и тѣ же капли крови, которыя отдѣлялись медленно одна за другой отъ буквъ и струились по бумагѣ. На этотъ разъ она увидѣла еще стоящихъ около рамки священника, брата своего Кирилла Михайловича и наконецъ своего отца держащаго на рукахъ ея маленькаго Колю.
Она проснулась въ такомъ взволнованномъ состояніи что Александръ Алексѣевичъ испугался не на шутку. На его слова она отвѣчала одними рыданіями и вопросомъ: гдѣ Бородино? Наконецъ онъ предложилъ ей взглянуть на военную карту и убѣдиться что имени Бородина на ней не находится.
Онъ послалъ немедленно разбудить одного изъ офицеровъ штаба и попросить у него карту. Офицеръ испуганный неожиданнымъ требованіемъ принесъ ее самъ. Тучковъ развернулъ ее не безъ тайнаго можетъ-быть страха и раскинулъ на столъ. Всѣ стали искать роковое имя и не отыскали его.
-- Если Бородино дѣйствительно существуетъ, замѣтилъ Александръ Алексѣевичъ обращаясь къ женѣ, -- то судя по звучному его имени оно находится вѣроятно въ Италіи. Врядъ ли военныя дѣйствія будутъ туда перенесены: ты можетъ успокоиться.
Но она не успокоилась: зловѣщій сонъ ее преслѣдовалъ, и совершенное отчаяніе овладѣло ею когда настала минута разстаться съ мужемъ. Тучковъ, обнявъ и благословивъ въ послѣдній разъ ее и сына, сталъ на большой дорогѣ и смотрѣлъ на удалявшуюся карету пока она не скрылась отъ его глазъ.
Маргарита Михайловна доѣхала благополучно до Москвы. Нарышкины уже собирались въ свое Костромское имѣніе, откуда посылали на почту въ уѣздный городокъ Кинешму. Молодая женщина пожелала тутъ остаться чтобъ имѣть возможность получать безъ замедленія извѣстія отъ мужа и наняла маленькую квартиру, гдѣ поселилась съ сыномъ и мадамъ Бувье.
Тучковъ писалъ часто къ женѣ. Она ждала почтовыхъ дней въ лихорадочномъ нетерпѣніи, и ее одолѣвала постоянная тоска. Наступило 1е сентября, день ея именинъ. Она отслушала обѣдню и вернувшись изъ церкви сѣла къ столу, задумалась, оперлась руками на столъ и опустила голову на руки. Вдругъ ее окликнулъ голосъ отца. Ей пришло немедленно на мысль что Михаилъ Петровичъ пріѣхалъ изъ деревни чтобы провести съ ней этотъ день и она подняла голову. Предъ ней стоялъ священникъ, а рядомъ съ нимъ ея отецъ съ маленькимъ Колей на рукахъ. Всѣ страшныя подробности ея сна мелькнули мгновенно въ ея памяти, одного лишь брата не доставало къ дополненію картины.
-- А Кириллъ? крикнула она изступленнымъ голосомъ.
Онъ показался на порогѣ.
-- Убитъ! молвила Маргарита Михайловна, и лишилась чувствъ.