Книговод

Тяжелые времена

Диккенс Чарльз


ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.
Книга 8

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
къ журналу "ПРИРОДА и ЛЮДИ"
1909 г.

   

ТЯЖЕЛЫЯ ВРЕМЕНА

Переводъ А. Никифораки.
Подъ редакціей М. А. Орлова.

С.-Петербургъ.
Книгоиздательство П. П. Сойкина.

Оглавленіе.

КНИГА ПЕРВАЯ. ПОСѢВЪ.

   I. Единственное, что намъ нужно
   II. Избіеніе младенцевъ
   III. Сквозь щелку
   IV. Мистеръ Баундерби
   V. Основной тонъ
   VI. Труппа Слири
   VII. Мистриссъ Спарситъ
   VIII. Никогда не удивляйтесь ничему
   IX. Успѣхи Сэсси
   X. Стефенъ Блэкпулъ
   XI. Безъ исхода
   XII. Старуха
   XIII. Рэчель
   XIV. Великій фабрикантъ
   XV. Отецъ и дочь
   XVI. Мужъ и жена

КНИГА ВТОРАЯ. ЖАТВА.

   I. Событія въ банкѣ
   II. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ
   III. Олухъ
   IV. Братья-рабочіе
   V. Рабочіе и хозяева
   VI. Увяданіе
   VII. Порохъ
   VIII. Взрывъ
   IX. Кончина миссисъ Гредгрвиндъ
   X. Лѣстница миссисъ Спарситъ
   XI. Все ниже и ниже
   XII. Паденіе

КНИГА ТРЕТЬЯ. УБОРКА.

   I. Что необходимо человѣку еще
   II. Глава весьма нелѣпая
   III. Глава весьма рѣшительная
   IV. Пропалъ
   V. Нашлась
   VI. Сіяніе звѣздъ
   VII. Ловля олуха
   VIII. Глава философская
   IX. Глава заключительная
   

КНИГА ПЕРВАЯ
ПОСѢВЪ.

I. Единственное, что намъ нужно.

   -- Что мнѣ нужно, такъ это факты. Не преподавайте этимъ мальчикамъ и дѣвочкамъ ничего, кромѣ фактовъ. Одни факты нужны въ жизни. Насаждайте одно это, искореняя все остальное. Умъ мыслящихъ существъ можетъ образоваться лишь на основаніи фактовъ; ничто иное не принесетъ ему ни малѣйшей пользы. Держась этого правила, я воспитываю собственныхъ дѣтей, и оно же положено въ основу воспитанія этихъ учащихся. Держитесь, фактовъ, сэръ.
   Мѣсто дѣйствія -- классная комната въ школѣ,-- простая, невзрачная, съ сводчатымъ потолкомъ, голыми стѣнами, а квадратный указательный палецъ говорившаго внушительно подчеркивалъ каждое нравоученіе на рукавѣ школьнаго учителя. Внушительности словъ содѣйствовалъ квадратный лобъ оратора, напоминавшій крѣпкую стѣну, съ бровями вмѣсто фундамента, тогда какъ его глаза свободно помѣщались въ двухъ темныхъ подвалахъ подъ сѣнью этой стѣны. Внушительности способствовалъ также и широкій ротъ говорившаго съ тонкими, рѣзко очерченными губами. Внушительность поддерживалъ и его голосъ, деревянный, сухой и повелительный. Эффектъ усиливался и его волосами, которые торчали по краямъ плѣшивой головы на подобіе сосновой плантаціи, предназначенной защищать отъ вѣтра ея блестящую поверхность, покрытую сплошь шишками, подобно коркѣ пирога со сливами, точно этотъ черепъ служилъ тѣсной кладовою для твердыхъ фактовъ, собранныхъ въ ней. Внѣшность оратора, дышавшая упорствомъ, квадратный сюртукъ, квадратныя ноги, квадратныя плечи, даже галстухъ, пріученный схватывать его за горло, точно несговорчивый фактъ,-- все это, вмѣстѣ взятое, способствовало внушительности произносимыхъ имъ рѣчей.
   -- Въ здѣшней жизни намъ не нужно ничего, кромѣ фактовъ, сэръ; ничего, кромѣ фактовъ!
   Говорившій, такимъ образомъ, школьный учитель и еще третье присутствовавшее здѣсь взрослое лицо подались немного назадъ и окинули взглядомъ наклонную плоскость выстроенныхъ по ранжиру малыхъ человѣческихъ сосудовъ, готовыхъ къ воспріятію цѣлыми ведрами, дѣйствительныхъ фактовъ, которымъ предстояло наполнить ихъ до самыхъ краевъ.
   

II. Избіеніе младенцевъ.

   -- Томасъ Гредграйндъ, сэръ. Человѣкъ дѣйствительности. Человѣкъ фактовъ и разсчетовъ. Человѣкъ, дѣйствующій на основаніи принципа, что два и два составляютъ четыре, ни больше и ни меньше. Человѣкъ, котораго нельзя заставить согласиться ни на какую прибавку къ этому итогу. Томасъ Гредграйндъ, сэръ -- именно, Томасъ,-- Томасъ Гредграйндъ. Вѣчно съ линейкой, вѣсами и таблицею умноженія въ карманѣ, сэръ, готовый взвѣсить и измѣрить всякую частицу человѣческой природы и сказать вамъ въ точности, чего она стоитъ. Это простой вопросъ цифръ, простое ариѳметическое дѣйствіе. Вы можете разсчитывать вбить какое-нибудь иное нелѣпое убѣжденіе въ голову Джорджа Гредграйнда или Августа Гредграйнда или Джона Гредграйнда или Джозефа Гредграйнда (все воображаемыхъ, но не существующихъ лицъ), но Томаса Гредграйнда вамъ не переубѣдить ни за что, сэръ, нѣтъ, ужъ извините!
   Въ подобныхъ выраженіяхъ мистеръ Гредграйндъ всегда мысленно рекомендовалъ самого себя частному ли кружку знакомыхъ, или публикѣ вообще. Въ такихъ же, несомнѣнно, выраженіяхъ, замѣнивъ словами "мальчики и дѣвочки" обращеніе "сэръ", Томасъ Гредграйндъ представилъ самого себя маленькимъ сосудамъ, сгруппированнымъ противъ него, которымъ предстояло такъ обильно наполниться фактами.
   Дѣйствительно, когда онъ энергично сверкалъ на нихъ своими глазками изъ глубины вышеупомянутыхъ подваловъ, то казался подобіемъ пушки, заряженной до самаго жерла фактами и готовой однимъ залпомъ вымести учащихся изъ области дѣтства. Онъ казался также гальваническимъ аппаратомъ, заряженнымъ какимъ-то страннымъ механическимъ замѣстителемъ нѣжнаго, молодого воображенія, которое слѣдовало развѣять прахомъ.
   -- Дѣвочка нумеръ двадцатый,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, указывая на одну изъ ученицъ своимъ квадратнымъ пальцемъ.-- Я не знаю этой дѣвочки. Кто она такая?
   -- Я Сэсси Джюпъ, сэръ,-- отвѣчалъ нумеръ двадцатый, краснѣя, вставъ съ своего мѣста и присѣдая.
   -- Сэсси, такого имени не существуетъ на свѣтѣ,-- возразилъ мистеръ Гредграйндъ.-- Не зови себя Сэсси, зови Сесиліей.
   -- Это мои папа зоветъ меня Сэсси, сэръ,-- дрожащимъ голосомъ оправдывалась ученица, снова присѣдая.
   -- Ему не слѣдуетъ этого дѣлать,-- изрекъ мистеръ Гредграйндъ.-- Скажи ему такъ отъ меня. Сесилія Джюпъ. Постой-ка, кто твой отецъ?
   -- Онъ служитъ въ циркѣ, съ вашего позволенія, сэръ.
   Мистеръ Гредграйндъ нахмурился и махнулъ рукой въ знакъ пренебреженія къ столь предосудительной профессіи.
   -- Намъ нѣтъ надобности знать объ этомъ здѣсь, не смѣй говорить о такихъ вещахъ въ школѣ. Твой отецъ объѣзжаетъ лошадей, не такъ ли?
   -- Съ позволенія сказать, сэръ, когда у нихъ есть что объѣзжать, то они объѣзжаютъ лошадей въ циркѣ.
   -- Не смѣй упоминать здѣсь про циркъ. Ну, ладно... Пускай твой отецъ будетъ наѣздникомъ. Онъ, должно быть, лечитъ больныхъ лошадей, не такъ ли?
   -- О, да, сэръ.
   -- Вотъ и хорошо. Значитъ, твой отецъ ветеринаръ, кузнецъ и берейторъ. Такъ, сдѣлай же мнѣ точное опредѣленіе лошади.
   (Сэсси Джюпъ повергнута въ величайшую тревогу при этомъ требованіи).
   -- Дѣвочка нумеръ двадцатый неспособна опредѣлить, что такое лошадь!-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ въ назиданіе всѣхъ малыхъ сосудовъ.-- Дѣвочка нумеръ двадцатый не усвоила себѣ фактовъ, относящихся къ самому обыкновенному животному! Пусть кто-нибудь изъ мальчиковъ дастъ мнѣ опредѣленіе лошади вмѣсто нея. Битцеръ -- ты.
   Квадратный указательный палецъ, прогулявшись по рядамъ учениковъ, внезапно направился на Битцера, можетъ быть, потому, что его задѣлъ тотъ же солнечный лучъ, который, ворвавшись въ одно изъ голыхъ оконъ отштукатуренной известкою комнаты, озарялъ Сэсси. Дѣло въ томъ, что мальчики и дѣвочки занимали наклонную плоскость двумя плотными рядами, раздѣленными посрединѣ узкимъ проходомъ; и Сэсси, помѣщаясь съ краю одного изъ рядовъ на солнечной сторонѣ, освѣщалась началомъ луча, конецъ котораго задѣвалъ Битцера, сидѣвшаго также съ краю, по другую сторону, нѣсколькими рядами ниже. Но тогда какъ дѣвочка была такая темноглазая и темноволосая, что казалась еще болѣе сильной брюнеткой на солнцѣ, мальчикъ былъ до того свѣтлоглазымъ и бѣлобрысымъ, что тѣ же самые солнечные лучи отнимали у него послѣднюю окраску. Его холодные глаза трудно было бы и различить, еслибъ не коротенькія рѣсницы, которыя были потемнѣе и потому обрисовывали ихъ форму. Коротко подстриженные волосы можно было принять за простое продолженіе веснушекъ на его лбу и щекахъ. Цвѣтъ его лица былъ такъ болѣзненно блѣденъ, такъ лишенъ малѣйшаго румянца, словно бы изъ этого ребенка выпустили всю кровь.
   -- Битцеръ,-- произнесъ Томасъ Гредграйндъ,-- ну-ка, опредѣли, что такое, лошадь.
   -- Четвероногое, травоядное. Сорокъ зубовъ, а именно: двадцать четыре коренныхъ, четыре клыка и двѣнадцать рѣзцовъ. Линяетъ весной; въ болотистыхъ странахъ мѣняетъ также копыта. Копыта твердыя, но требуютъ оковки желѣзомъ. Возрастъ узнается по признакамъ во рту,-- такъ началъ и продолжалъ Битцеръ.
   -- Теперь дѣвочка нумеръ двадцатый,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ,-- ты знаешь, что такое лошадь.
   Она присѣла и покраснѣла еще гуще, если это возможно. Битцеръ заморгалъ глазами, глядя на Томаса Гредграйнда, причемъ солнечный лучъ, задѣвъ концы его рѣсницъ, придалъ имъ сходство съ щупальцами суетящагося насѣкомаго; послѣ того мальчикъ коснулся суставами пальцевъ своего лба, покрытаго веснушками и сѣлъ на мѣсто.
   Тутъ выступилъ впередъ третій джентльменъ. Великій человѣкъ по части расчистки и осушенія; правительственный чиновникъ; въ своемъ родѣ (по примѣру весьма многихъ другихъ), настоящій кулачный боецъ; вѣчно занятый собственной тренировкой, вѣчно носящійся съ какой нибудь системой, которую онъ старался протиснуть въ общественную глотку, какъ пилюли; вѣчно ораторствующій за конторкой въ своемъ маленькомъ правительственномъ учрежденіи и готовый сразиться съ цѣлой Англіей. Однимъ словомъ, выражаясь на боксерскомъ діалектѣ, то былъ настоящій геній по части рукопашныхъ схватокъ, гдѣ угодно и ради чего угодно, недававшій никому спуска. Онъ набрасывался на любой общественный вопросъ, оглушая его правымъ кулакомъ, поддавая лѣвымъ, останавливаясь, мѣняя фронтъ, отражая удары, притискивая своего противника къ самой веревкѣ (онъ всегда воевалъ съ цѣлой Англіей) и наступая на него тутъ для окончательнаго пораженія. Онъ былъ увѣренъ, что сумѣетъ вышибить духъ изъ здраваго смысла и сдѣлать своего злополучнаго антагониста глухимъ къ требованіямъ времени. Зато онъ былъ уполномоченъ высшей властью водворить въ крупномъ общественномъ учрежденіи тысячелѣтіе господства чиновниковъ на землѣ.
   -- Очень хорошо,-- сказалъ этотъ джентльменъ, мимолетно усмѣхнувшись и скрещивая руки.-- Вы опредѣлили лошадь. Теперь я спрошу у васъ, дѣвочки и мальчики, оклеили бы вы свою комнату обоями съ изображеніемъ лошадей?
   Послѣ нѣкотораго молчанія половина дѣтей крикнула хоромъ:
   -- Да, сэръ!-- на что другая половина, замѣтивъ по лицу джентльмена, что онъ недоволенъ отвѣтомъ, въ свою очередь крикнула хоромъ:
   -- Нѣтъ, сэръ!-- какъ бываетъ всегда при такихъ экзаменахъ
   -- Ну, разумѣется, нѣтъ. Почему же, однако?
   Молчаніе. Наконецъ, одинъ толстый неповоротливый мальчикъ, сопѣвшій носомъ, отважился отвѣтить:-- Потому что я не сталъ бы оклеивать своей комнаты обоями, а выкрасилъ бы ее лучше краской.
   -- Но если ты долженъ оклеить ее,-- возразилъ джентльменъ съ порядочной горячностью.
   -- Ты долженъ оклеить ее,-- подтвердилъ Томасъ Гредграйндъ,-- хочешь ты, или не хочешь. Не говори же намъ, что ты не сталъ бы дѣлать этого. И что забралъ ты себѣ въ голову, мальчикъ?
   -- Постойте, я объясню вамъ тогда,-- продолжалъ джентльменъ послѣ второй унылой паузы со стороны дѣтей, почему вы не оклеили бы своей комнаты изображеніями лошадей. Развѣ вы видали когда нибудь, въ дѣйствительности, чтобъ лошади прогуливались по комнатнымъ стѣнамъ? Извѣстенъ ли вамъ такой фактъ?
   -- Да, сэръ,-- отвѣчала одна половина.-- Нѣтъ, сэръ,-- отозвалась другая.
   -- Конечно, нѣтъ,-- сказалъ джентльменъ, бросая негодующій взглядъ на опростоволосившуюся половину.-- Вамъ не слѣдуетъ видѣть нигдѣ того, чего нельзя видѣть въ дѣйствительности; вамъ не слѣдуетъ имѣть того, чего нельзя имѣть на самомъ дѣлѣ. То, что называется вкусомъ, есть лишь иное названіе факта.
   Томасъ Гредграйндъ одобрительно кивнулъ головою.
   -- Таковъ новый принципъ, открытіе, великое открытіе,-- прибавилъ джентльменъ.-- Теперь я задамъ еще одинъ вопросъ. Представьте себѣ, что вамъ нужно обить ковромъ вашу комнату. Употребите ли вы для этого коверъ съ изображеніемъ цѣтовъ на немъ?
   Такъ какъ у всѣхъ составилось тѣмъ временемъ убѣжденіе, что отрицательный отвѣтъ приходился больше по вкусу этому джентльмену, то дѣтскій хоръ очень громко крикнулъ "нѣтъ". Лишь нѣсколько учащихся отвѣчало слабымъ голосомъ "да": между ними Сэсси Джюпъ.
   -- Дѣвочка нумеръ двадцатый,-- сказалъ джентльменъ, улыбаясь въ спокойномъ сознаніе своего умственнаго превосходства.
   Сэсси покраснѣла и встала.
   -- Значитъ, ты обила бы ковромъ твою комнату или комнату твоего мужа, еслибъ ты была взрослой и замужней женщиной,-- ковромъ съ изображеніями цвѣтовъ?-- спросилъ ее джентльменъ.-- Почему?
   -- Съ вашего позволенія, сэръ, я очень люблю цвѣты,-- отвѣчала дѣвочка.
   -- И потому ты разставила бы на нихъ столы и стулья и позволила бы топтать ихъ людямъ въ тяжелыхъ сапогахъ?
   -- Это не повредило бы имъ, сэръ. Они не смялись бы отъ того и не поблекли, съ вашего позволенія, сэръ. Они напоминали бы мнѣ живые цвѣты и я воображала бы...
   -- Ай-ай-ай! Вотъ, именно, воображать-то тебѣ и не слѣдуетъ!-- воскликнулъ джентльменъ, восхищенный тѣмъ, что онъ такъ удачно достигъ своей цѣли.-- Въ томъ-то и дѣло! Ты никогда не должна воображать.
   -- Сесилія Джюпъ,-- торжественно подтвердилъ Томасъ Гредграйндъ,-- ты не должна дѣлать ничего подобнаго.
   -- Фактъ, фактъ, фактъ!-- изрекъ джентльменъ.
   -- Фактъ, фактъ, фактъ!-- отозвался, какъ эхо, Томасъ Гредграйндъ.
   -- Вездѣ и во всемъ вы должны сообразоваться только съ фактомъ и подчиняться ему,-- сказалъ джентльменъ.-- Мы надѣемся въ скоромъ времени составить комиссію для разработки фактовъ изъ людей факта, которые, принудятъ народъ быть народомъ факта и ничего иного. Вы должны совершенно изгнать слово воображеніе. Вамъ оно совсѣмъ не нужно; вы не должны имѣть никакихъ украшеній, никакихъ предметовъ обихода, которые противорѣчили бы факту. Вѣдь, вы не ходите по цвѣтамъ на самомъ дѣлѣ; значитъ, вамъ нельзя позволить ходить по нимъ и на коврахъ. Вы никогда не видали, чтобъ заморскія птицы и бабочки прилетали и садились на вашу фарфоровую посуду; поэтому вамъ нельзя позволить расписывать ее заморскими птицами и бабочками. Вы никогда не видывали, чтобъ четвероногіе ходили вверхъ и внизъ по стѣнамъ; вы не должны украшать своихъ стѣнъ ихъ изображеніями. Для всѣхъ этихъ цѣлей,-- заключилъ джентльменъ,-- вы должны пользоваться различными сочетаніями и видоизмѣненіями (въ первобытной окраскѣ) математическихъ фигуръ, доступныхъ объясненію и доказательству. Вотъ новое открытіе. Вотъ фактъ. Вотъ вкусъ.
   Дѣвочка присѣла передъ нимъ и опустилась на свое мѣсто. Она была еще слишкомъ мала и, повидимому, ее ошеломила перспектива голыхъ фактовъ, вытѣснявшихъ передъ нею все остальное.
   -- Теперь, если мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ соблаговолитъ приступить къ своему первому уроку,-- прибавилъ джентльменъ,-- я буду очень радъ ознакомиться съ его учебными пріемами, согласно вашему желанію, мистеръ Гредграйндъ.
   Мистеръ Гредграйндъ поблагодарилъ.
   -- Мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ, не угодно ли вамъ приступить,-- мы послушаемъ.
   И мистеръ Чоакумчайльдъ постарался не ударить въ грязь лицомъ. Онъ и еще около ста сорока другихъ школьныхъ учителей недавно были выточены на одной фабрикѣ по тѣмъ же правиламъ, по какимъ вытачиваютъ на одинаковомъ станкѣ такое же количество фортепіанныхъ ножекъ. Ему пришлось побывать въ большой передѣлкѣ и совершить безчисленное множество оборотовъ, отвѣтить на цѣлые томы головоломныхъ вопросовъ, прежде чѣмъ онъ приготовился къ своему призванію. Орѳографія, этимологія, и просодія, астрономія, географія и общая космографія, пропорціи, тройное правило и алгебра, геодезія и нивелировка, пѣніе и рисованіе съ моделей,-- все это онъ зналъ, какъ свои пять пальцевъ. По скалистому пути онъ пробрался въ высшее учебное заведеніе и сорвалъ цвѣтъ съ высочайшихъ отраслей математическихъ и физическихъ наукъ, французскаго, нѣмецкаго, греческаго и латинскаго языковъ. Онъ зналъ все насчетъ водныхъ системъ цѣлаго свѣта (гдѣ только онѣ существуютъ), зналъ всѣ исторіи всѣхъ народовъ, названія всѣхъ рѣкъ и горъ, всѣ произведенія, нравы и обычаи всевозможныхъ странъ со всѣми ихъ границами и положеніемъ на тридцати двухъ румбахъ компаса. О мистеръ Чоакумчайльдъ скорѣе перешелъ, чѣмъ не дошелъ въ смыслѣ научной подготовки! Еслибъ онъ учился чуточку поменьше, насколько лучше могъ бы онъ преподавать!
   Мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ приступилъ къ дѣлу на своемъ образцовомъ урокѣ, нѣсколько подражая Морджіанѣ въ "Сорока разбойникахъ":-- заглядывая поочередно во всѣ сосуды, выстроенные передъ нимъ, чтобъ узнать, что въ нихъ содержится. Скажи-ка, добрый Макъ-Чоакумчайльдъ, когда ты наполнишь до краевъ каждый изъ этихъ кувшиновъ изъ твоего богатаго запаса познаній, будешь ли ты увѣренъ, что тебѣ удалось убить въ нихъ разбойницу-фантазію? Можешь ли ты быть увѣренъ, что совсѣмъ покончилъ съ нею, а не искалѣчилъ и не изуродовалъ ее въ нѣкоторыхъ случаяхъ?
   

III. Сквозь щелку.

   Мистеръ Гредграйндъ возвращался домой въ довольно пріятномъ настроеніи духа. То была его школа, и онъ старался сдѣлать ее образцовой. Ему хотѣлось, чтобы каждый учащійся въ ней былъ образцовымъ ребенкомъ совершенно такъ, какъ молодые Гредграйнды.
   Ихъ было пятеро и всѣ они сплошь были образцовыми дѣтьми. Ихъ поучали съ младенческаго возраста; гоняли, какъ зайчатъ; почти съ того момента, когда они становились на ноги, ихъ водили въ классную комнату. Первымъ предметомъ, запечатлѣвшимся у нихъ въ сознаніи или сохранившимся въ памяти, была большая черная доска и сухопарый людоѣдъ, чертившій на ней мѣломъ какія-то страшныя бѣлыя фигуры.
   Не думайте, чтобы они знали по имени или свойствамъ что нибудь насчетъ людоѣда. Оборони васъ отъ этого дѣйствительный фактъ! Я выражаюсь такъ, чтобы дать понятіе, о чудовищѣ въ учебномъ замкѣ съ несмѣтнымъ множествомъ головъ, совмѣстившихся въ одной, которая брала дѣтство въ плѣнъ и тащила его за волосы въ мрачныя логовища статистики.
   Ни одинъ изъ маленькихъ Гредграйндовъ не видывалъ никогда лица на лунѣ; его убирали съ луны прежде, чѣмъ ребенокъ успѣвалъ научиться говорить. Ни одинъ изъ нихъ не училъ глупой пѣсенки: "Мерцай, мерцай, звѣздочка.. Хотѣлъ бы я знать, что ты такое". Ни одинъ изъ маленькихъ Гредграйндовъ не ломалъ себѣ головы насчетъ этого вопроса, потому что каждый изъ нихъ, будучи пяти лѣтъ отъ роду, анатомировалъ уже Большую Медвѣдицу, что твой профессоръ Оуэнъ, и гонялъ Чарльза Уэна, какъ машинистъ свой локомотивъ. Ни одинъ изъ маленькихъ Гредграйндовъ не видѣлъ въ обыкновенной коровѣ на лугу ту пресловутую корову "съ кривымъ рогомъ, которая забодала собаку, растерзала кошку, убила крысу, съѣла солодъ", или еще болѣе знаменитую корову, которая проглотила Мальчика съ пальчикъ. Ни одинъ изъ тѣхъ образцовыхъ дѣтей не слышалъ объ этихъ знаменитостяхъ и зналъ о коровѣ лишь то, что она четвероногое, травоядное, жвачное животное съ нѣсколькими желудками.
   Итакъ, мистеръ Греграйндъ направилъ стопы къ своему прозаическому жилищу, которое называлось Стонъ-Лоджъ. Онъ безпорочно удалился отъ дѣлъ, оставивъ оптовую торговлю желѣзомъ прежде, чѣмъ построилъ этотъ домъ, а теперь выжидалъ только подходящаго случая, чтобы составить собою нѣкоторую ариѳметическую величину въ парламентѣ. Его домъ былъ выстроенъ на пустырѣ въ одной или двухъ миляхъ отъ большого города, который въ нашемъ достовѣрномъ повѣствованіи будетъ называться Коктоуномъ.
   Стонъ-Лоджъ представлялъ совершенно правильную фигуру на лицѣ земли въ этой мѣстности. Ничто не загораживало, ничто не осѣняло этого неопровержимаго факта на окружающемъ ландшафтѣ. Большой квадратный домъ съ массивнымъ крыльцомъ, затемнявшимъ окна главнаго фасада, какъ нависшія брови хозяина омрачали его глаза. Ни дать ни взять, математическая формула, точно, логически выведенная, провѣренная и доказанная. Шесть оконъ по одну сторону входа, шесть по другую, всего двѣнадцать по этому фасаду и столько же по другому, итого съ двухъ сторонъ двадцать четыре окна. Лужайка и садъ съ молодой аллеей для въѣзда, все выровненное по линейкѣ, точно ботаническая бухгалтерская книга. Газъ и вентиляція, водостоки и водоснабженіе, все было первѣйшаго сорта. Желѣзныя скобы и брусья сверху до низу; всѣ предохранительныя средства отъ огня; подъемныя машины для горничныхъ со всѣми ихъ щетками и метелками; однимъ словомъ, все., чего только душѣ угодно.
   Все ли, однако? Пожалуй и такъ. У маленькихъ Гредграйндовъ были сверхъ того кабинеты по различнымъ отраслямъ науки; у нихъ былъ конхологическій кабинетикъ, металлургическій кабинетикъ и минералогическій кабинетикъ, гдѣ всѣ образцы были размѣщены въ порядкѣ и снабжены ярлыками, а кусочки камня и руды казались отбитыми отъ первобытныхъ массъ такими же твердыми массивными орудіями, какъ ихъ названія. Такимъ образомъ, переиначивъ старинную сказочку о "Петрушѣ-трубачѣ", которая, конечно, никогда не находила дороги въ ихъ дѣтскую, можно было бы спросить:-- "если этимъ ненасытнымъ маленькимъ Гредграйндамъ было мало всего этого, то ради всего святого,-- чего же имъ было еще нужно?"
   Итакъ, отецъ юныхъ Гредграйндовъ подвигался впередъ въ пріятномъ настроеніи духа. По своему, то былъ любящій родитель; но еслибъ ему, подобно Сэсси Джюпъ, понадобилось дать опредѣленіе своей собственной персоны, то онъ, вѣроятно, назвалъ бы себя замѣчательно практическимъ отцомъ. Въ немъ шевелилось чувство особенной гордости при этихъ двухъ словахъ: "замѣчательно практическій", которыя особенно подходили къ нему. На каждомъ общественномъ собраніи въ Коктоунѣ, по какому бы поводу оно ни созывалось, кто нибудь изъ коктоунцевъ непремѣнно пользовался случаемъ намекнуть на "замѣчательную практичность" Гредграйнда, что чрезвычайно льстило ему. Онъ считалъ эту похвалу заслуженной данью, но тѣмъ не менѣе принималъ ее благосклонно.
   Томасъ Гредграйндъ достигъ нейтральной территоріи на выѣздѣ изъ города, которая не могла назваться ни городомъ, ни деревней, но соединяла въ себѣ всѣ отрицательныя стороны того и другого. Тутъ до его слуха долетѣли звуки музыки. Трескучій оркестръ, принадлежавшій цирку, который занялъ въ тѣхъ краяхъ деревянный павильонъ, жарилъ во всю. Флагъ, развѣвавшійся на вершинѣ этого храма искусства, возвѣщалъ человѣческому роду, что то былъ "циркъ Слири", разсчитывавшій на благосклонность публики. Самъ хозяинъ, въ видѣ внушительной статуи новѣйшаго образца, съ денежнымъ ящикомъ у локтя, сидѣлъ въ кассѣ, напоминавшей церковную нишу въ стилѣ ранней готики, и собиралъ деньги за входъ. Миссъ Джозефина Слири, какъ гласили необычайно длинныя и необычайно узкія полосы печатныхъ афишъ, открывала сегодняшнее представленіе своей граціозной тирольской цвѣточной пантомимой на лошади. Въ числѣ другихъ "весьма забавныхъ, но, безусловно, приличныхъ чудесъ искусства, которыя надо видѣть своими глазами, чтобы повѣрить въ нихъ", синьоръ Джюпъ долженъ былъ показать въ тотъ вечеръ потѣшные таланты своей превосходно вышколенной собаки Меррилегъ. Сверхъ того, ему предстояло исполнить свой "неподражаемый фокусъ -- перекинуть себѣ черезъ голову семьдесятъ пять центнеровъ желѣза, безпрерывно перебрасывая желѣзныя гири и образуя, такимъ образомъ, въ воздухѣ настоящій желѣзный фонтанъ. Фокусъ, невиданный не только здѣсь, но и нигдѣ на земномъ шарѣ и вызывающій такія восторженныя рукоплесканія, что его приходится повторять". Наконецъ, тотъ же синьоръ Джюпъ долженъ былъ "оживлять различныя представленія при частыхъ перерывахъ своими веселыми, но всегда пристойными шекспировскими шутками и остротами". Въ заключеніе ему же предстояло выступить въ своей любимой роли мистера Уильяма Буттона изъ Тулей-стрита "въ самоновѣйшемъ и потѣшномъ фарсѣ на лошади: "Путешествіе портного въ Брентфордъ".
   Само собою разумѣется, Томасъ Гредграйндъ не обратилъ вниманія на подобныя пошлости и прошелъ мимо, какъ подобаетъ практичному человѣку, который или отмахивается отъ этихъ надоѣдливыхъ мошекъ, чтобъ они не мѣшали ему думать, или велитъ убрать ихъ въ исправительный домъ. Между тѣмъ дорога, сдѣлавъ въ этомъ мѣстѣ поворотъ, привела его почти въ самымъ задамъ барака, гдѣ онъ увидѣлъ кучку дѣтей въ различныхъ позахъ, старавшихся взглянуть сквозь щели на скрытыя прелести этого любопытнаго мѣста.
   Гредграйндъ остановился, какъ вкопанный. "Неужели,-- подумалъ онъ,-- эти бродяги сбиваютъ съ толку дѣтей изъ образцовой школы?"
   Пространство, покрытое чахлой травой и сухимъ мусоромъ, отдѣляло его отъ юной ватаги. Поэтому онъ вынулъ изъ жилетнаго кармана свой монокль, чтобы посмотрѣть, не найдется ли между ними малыша, котораго онъ знаетъ по имени, чтобъ потребовать его на расправу. Каково же. было его изумленіе, когда онъ ясно различилъ свою собственную металлургическую Луизу, которая жадно припала глазомъ къ щелкѣ въ еловой доскѣ, и своего собственнаго математическаго Томаса, растянувшагося плашмя на землѣ, чтобъ увидѣть хоть конское копыто при исполненіи граціозной тирольской цвѣточной пантомимы!
   Онѣмѣвъ отъ такой неожиданности, отецъ побѣжалъ къ тому мѣсту, гдѣ его потомство унижало себя подобнымъ образомъ, дотронулся рукой до своихъ провинившихся чадъ и воскликнулъ:
   -- Луиза!! Томасъ!!
   Оба вскочили, красные и смущенные. Однако, Луиза смотрѣла на отца смѣлѣе своего брата. Тотъ, собственно, совсѣмъ не смотрѣлъ на него, машинально позволяя увести себя прочь.
   -- Что это? Что за глупость? Что за бездѣльничанье?-- разразился мистеръ Гредграйндъ, уводя дѣтей за руку.-- Что вы тутъ дѣлали?
   -- Намъ хотѣлось посмотрѣть, что тамъ такое,-- отрывисто отвѣчала дочь.
   -- Что тамъ такое?
   -- Да, отецъ
   На лицахъ обоихъ дѣтей было унылое недовольство, особенно у дѣвочки; однако, сквозь эту досаду у ней пробивался свѣтъ, которому было не на чемъ остановиться; огонь, напрасно, искавшій горючаго матеріала, воображеніе, не находившее себѣ пищи, но все-таки живучее и оживлявшее дѣтскія черты. То не была естественная ясность веселаго отрочества, но несмѣлыя, порывистыя, обманчивыя вспышки, въ которыхъ таилось что-то мучительное, напоминавшее перемѣны выраженія на лицѣ слѣпого, который отыскиваетъ ощупью дорогу.
   Луиза была подросткомъ лѣтъ пятнадцати-шестнадцати, но обѣщала очень скоро превратиться въ женщину. Эта мысль пришла въ голову отцу, когда онъ смотрѣлъ на нее. Она была хорошенькая. И могла бы сдѣлаться своенравной (подумалъ онъ по своей практичности), еслибъ не полученное ею воспитаніе.
   -- Томасъ, хотя фактъ налицо, но мнѣ трудно повѣрить, что ты, при твоемъ воспитаніи и съ твоими задатками, могъ привести свою сестру на подобное зрѣлище!
   -- Я сама привела его, отецъ,-- поспѣшила сказать Луиза.-- Я просила, чтобъ онъ пошелъ со мною.
   -- Мнѣ очень непріятно слышать это, очень непріятно. Это не оправдываетъ Томаса и усиливаетъ твою вину, Луиза.
   Она посмотрѣла на отца, но не выронила ни одной слезы.
   -- Ты! Томасъ, и ты, которымъ открыта обширная область наукъ; Томасъ и ты, которыхъ можно назвать дѣтьми, насыщенными фактами; Томасъ и ты, пріученные къ математической точности; Томасъ и ты здѣсь,-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ -- въ этомъ унизительномъ положеніи! Я пораженъ.
   -- Я чувствовала себя утомленной, отецъ. Мнѣ давно уже надоѣло,-- отвѣчала Лупза.
   -- Надоѣло? Что тебѣ надоѣло?-- спросилъ удивленный родитель.
   -- Право, не знаю, что,-- пожалуй, все.
   -- Перестань говорить глупости,-- возразилъ мистеръ Гредграйндъ.-- Это нелѣпое ребячество. Я не хочу больше слышать подобнаго вздора.
   Онъ не раскрывалъ рта, пока они прошли около полумили въ совершенномъ молчаніи; наконецъ, онъ спросилъ:-- что сказала бы на это твои лучшіе друзья, Луиза? Неужели ты нисколько не дорожишь ихъ добрымъ мнѣніемъ? Что сказалъ бы мистеръ Баундерби?
   При этомъ имени дочь украдкой бросила на него бѣглый взглядъ, пристальный и пытливый. Но онъ ничего не замѣтилъ, потому что, когда взглянулъ на нее опять, она снова потупилась!
   Всю дорогу до Стонъ-Лоджа отецъ повторялъ, отъ времени до времени, уводя домой двоихъ преступниковъ:-- "что сказалъ бы мистеръ Баундерби?" Точно мистеръ Баундерби воплощалъ въ себѣ общественное мнѣніе.
   

IV. Мистеръ Баундерби.

   Кто же былъ такой мистеръ Баундерби, если онъ и воплощалъ въ себѣ общественное мнѣнія?
   Мистеръ Баундерби былъ въ такой мѣрѣ закадычнымъ другомъ мистера Гредграйнда, въ какой только человѣкъ, лишенный всякаго чувства, способенъ духовно сблизиться съ другимъ человѣкомъ, также лишеннымъ всякаго чувства. Настолько мистеръ Баундерби и былъ близокъ къ дружбѣ, или, если угодно читателю, настолько онъ былъ далекъ отъ нее.
   Мистеръ Баундерби былъ богачъ: банкиръ, купецъ, фабрикантъ и еще Богъ вѣсть что. Человѣкъ крупный, громогласный, съ наглымъ взглядомъ и металлическимъ хохотомъ. Человѣкъ, сдѣланный изъ грубаго матеріала, который, казалось, былъ вытянутъ, чтобъ его хватило на такую громоздкую фигуру. Человѣкъ съ большой раздутой головой и выпуклымъ лбомъ, съ надувшимися жилами на вискахъ. Кожа у него на лицѣ была такъ туго натянута, что она какъ будто этимъ натяженіемъ держала его глаза открытыми, а брови вздернутыми кверху. Человѣкъ, похожій на раздутый воздушный шаръ, готовый улетѣть. Человѣкъ, который не могъ достаточно нахвалиться, что онъ обязанъ самому себѣ всѣмъ. Человѣкъ, который вѣчно хвастался своимъ прежнимъ, невѣжествомъ и нищетой, оглушая слушателей громоподобнымъ голосомъ, словно вырывавшимся изъ мѣднаго рупора. Человѣкъ, доходившій въ своемъ самоуничиженіи до бахвальства.
   Будучи на годъ или на два моложе своего замѣчательнаго практическаго друга, мистеръ Баундерби казался, однако, старше. Къ его сорока семи, сорока восьми годамъ можно было бы прикинуть годковъ семь, восемь лишнихъ, не удививъ этимъ никого. Онъ не отличался обиліемъ волосъ, которые какъ будто разлетѣлись отъ его многословія, а то, что еще уцѣлѣло, торчало въ безпорядкѣ на головѣ, точно постоянно развеваемое хвастливостью своего обладателя.
   Въ неуютной гостиной Стонъ-Лоджа, стоя на коврѣ и грѣясь у каминнаго огня, мистеръ Баундерби разговаривалъ съ мистриссъ Гредграйндъ; онъ сообщилъ ей, что въ тотъ день было его рожденіе. Гость стоялъ передъ каминомъ отчасти изъ за того, что осенній вечеръ былъ холоденъ, несмотря на яркое солнце, отчасти потому что подъ кровлей Стонъ-Лоджа всегда бродилъ призракъ сырости; отчасти потому, что здѣсь онъ занималъ выгодную позицію, откуда ему было легко господствовать надъ мистриссъ Гредграйндъ.
   -- У меня не было башмака на ногѣ. Что же касается чулокъ, то я не зналъ ихъ даже по названію. День я проводилъ въ канавѣ, а ночь въ свиномъ хлѣву. Вотъ какимъ образомъ отпраздновалъ я свою десятую годовщину. Впрочемъ, канава не представляла для меня никакой новизны; вѣдь я и родился-то въ ней.
   Мистриссъ Гредграйндъ, маленькая, тонкая, блѣдная, красноглазая женщина, настоящая груда всевозможныхъ шалей, воплощеніе невѣроятной слабости, духовной и тѣлесной, постоянно глотала лекарство безъ всякой пользы. Стоило ей обнаружить хотя бы малѣйшій признакъ возвращенія къ жизни, какъ ее тотчасъ ошеломлялъ ударъ какого ни будь тяжеловѣснаго факта. Слушая своего собесѣдника, она робко выразила надежду, что канава была, по крайней мѣрѣ, сухая.
   -- Какъ бы не такъ! Мокра, какъ похлебка. Въ ней было на цѣлый футъ воды,-- отвѣчалъ мистеръ Баундерби.
   -- Достаточно, чтобъ простудиться ребенку,-- замѣтила хозяйка дома.
   -- Простудиться? Да я, должно быть, родился съ воспаленіемъ легкихъ и всего прочаго, что только способно воспаляться,-- возразилъ гость.-- Цѣлые годы, сударыня, былъ я несчастнѣйшимъ маленькимъ созданіемъ, до того хилымъ, что постоянно стоналъ и охалъ. Я ходилъ такимъ грязнымъ оборванцемъ, что вы, конечно, не согласились бы прикоснуться ко мнѣ даже щипцами.
   Мистриссъ Гредграйндъ бросила томный взглядъ на каминные щипцы; то было самое подходящее дѣйствіе, какое могло подсказать ей ея крайнее умственное убожество.
   -- Положительно не понимаю, какъ могъ я выдержать все это,-- продолжалъ Баундерби.-- Должно быть, моя рѣшительность преодолѣла обстоятельства. Впослѣдствіи у меня обнаружился твердый характеръ, и, вѣроятно, эти задатки были во мнѣ съ самаго рожденья. И вотъ, теперь я стою передъ вами, мистриссъ Гредграйндъ, какимъ вы меня знаете, и никому не обязанъ тѣмъ, что изъ меня вышло, кромѣ себя.
   Мистриссъ Гредграйндъ мягкимъ и слабымъ голосомъ выразила надежду, что его мать...
   -- Моя мать? Да она сбѣжала, сударыня!-- воскликнулъ гость.
   Хозяйка дома, ошеломленная, по своему обыкновенію, оцѣпенѣла и не стала возражать.
   -- Моя мать бросила меня у бабушки,-- продолжала Баундерби, а бабушка, насколько помнится, была самая порочная и гадкая старуха, какую только можно себѣ представить. Если мнѣ случайно дарили башмаки, она тотчасъ отнимала ихъ у меня, чтобы пропить. Какъ теперь помню, прежде чѣмъ стать съ постели и позавтракать, она выпивала четырнадцать рюмокъ водки натощакъ.
   Мистриссъ Гредграйндъ, слабо улыбаясь и не подавая иныхъ признаковъ жизни, сильно смахивала (какъ всегда) на тусклое изображеніе на плохо исполненномъ и слабо освѣщенномъ транспарантѣ.
   -- Моя бабушка держала мелочную лавочку,-- разглагольствовалъ дальше гость,-- и укладывала меня спать въ ящикъ изъ-подъ яицъ. Вотъ какова была колыбель моего дѣтства. Едва я подросъ настолько, что могъ убѣжать, я, разумѣется, удралъ отъ нея. Изъ меня вышелъ маленькій бродяга; вмѣсто того, чтобы голодать и терпѣть колотушки отъ одной старухи, я голодалъ не меньше и выносилъ побои отъ людей всѣхъ возрастовъ. И эти люди были вполнѣ правы; ничто не обязывало ихъ поступать иначе; я былъ язвой, обузой и сущей чумой; мнѣ самому это хорошо извѣстно.
   Гордость по поводу того, что нѣкогда онъ достигъ такого высокаго соціальнаго отличія, что имѣлъ право назваться язвой, обузой и чумой, могла быть удовлетворена лишь звонкимъ троекратнымъ повтореніемъ этой похвальбы.
   -- Вѣроятно, мнѣ было предназначено пройти черезъ это, миссисъ Гредграйндъ. Какъ бы то ни было, сударыня, но я вышелъ побѣдителемъ изъ тяжкаго испытанія. Я выкарабкался изъ болота, хотя никто не кидалъ мнѣ спасительной веревки. Бродяга, посыльный, опять бродяга, потомъ работникъ, носильщикъ, конторщикъ, управляющій, мелкій компаньонъ фирмы, Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Вотъ ступени, приведшія меня на вершину. Джозія Баундерби изъ Коктоуна выучился разбирать буквы по лавочнымъ вывѣскамъ, а узнавать время по башеннымъ часамъ на колокольнѣ св. Джидьса въ Лондонѣ подъ руководствомъ пьянаго калѣки, отъявленнаго вора и неисправимаго лодыря. Толкуйте послѣ того Джозіи Баундерби изъ Коктоуна о вашихъ окружныхъ школахъ, о вашихъ образцовыхъ и нормальныхъ школахъ и о какихъ угодно выдумкахъ то этой части,-- Джозія Баундерби изъ Коктоуна скажетъ вамъ просто и прямо, коротко и ясно,-- вѣдь, онъ не пользовался этими преимуществами!-- "давайте намъ людей съ крѣпкой головой и сильными кулаками". Конечно, житейская школа, пройденная имъ, годится не для всякаго, онъ это отлично знаетъ, но таково было полученное имъ воспитаніе. И вы можете заставить его проглотить кипящее сало, но никогда не заставите утаить ни единаго факта изъ его жизни.
   Разгорячившись, когда онъ дошелъ до этого пункта, Джозія Баундерби изъ Коктоуна остановился въ своихъ разглагольствованіяхъ. Онъ умолкъ какъ разъ въ ту минуту, когда его отмѣнно практическій другъ вошелъ въ комнату въ сопровожденіи двухъ преступниковъ. При видѣ гостя, практическій другъ остановился въ свою очередь и бросилъ на Луизу укоризненный взглядъ, ясно говорившій: "Вотъ тебѣ твой Баундерби!"
   -- Ну, что случилось?-- выпалилъ Баундерби.-- Почему юный Томасъ такой унылый?
   Онъ говорилъ о юномъ Томасѣ, но смотрѣлъ на Луизу.
   -- Мы глядѣли въ щелку на представленіе въ циркѣ,-- надменно пробормотала Луиза, не поднимая глазъ,-- и отецъ поймалъ насъ врасплохъ.
   -- Да, миссисъ Гредграйндъ,-- сказалъ отецъ высокомѣрнымъ тономъ;-- я менѣе удивился бы, еслибъ засталъ своихъ дѣтей за чтеніемъ стиховъ.
   -- Боже милосердный,-- заохала мистриссъ Гредграйндъ,-- какъ это можно, Луиза и Томасъ? Вы меня поражаете. Говорю прямо, вы способны заставить меня пожалѣть, что я имѣю семью. Я почти готова сказать, что предпочла бы остатсья бездѣтной. Вотъ, что бы вы тогда сдѣлали, интересно знать?
   Мистеръ Гредграйндъ, казалось, не одобрялъ этихъ убѣдительныхъ доводовъ. Онъ нетерпѣливо нахмурилъ брови.
   -- Какъ будто вы не могли при моей сегодняшней головной боли заняться своими раковинами, минералами и всякой всячиной, припасенной для васъ, вмѣсто того, чтобъ бѣгать по циркамъ,-- продолжала мать.-- Вамъ изѣстно не хуже моего, что дѣтямъ не берутъ наставниковъ изъ цирка, что для нихъ не составляютъ циркологическихъ коллекцій и никто не слушаетъ лекцій о циркахъ. И что вамъ понадобилось знать о циркѣ? Дѣла у васъ, кажется, довольно, если только вамъ этого нужно. При теперешнемъ состояніи моей больной головы, я не въ силахъ припомнитъ даже и названій половины фактовъ, съ которыми вамъ надо познакомиться.
   -- Вотъ въ томъ-то и бѣда,-- надувъ губы, подхватила Луиза.
   -- Не говори мнѣ этого, потому что ничего подобнаго не можетъ быть,-- возразила мать.-- Ступай и займись сейчасъ чѣмъ нибудь ологическимъ.
   Мистриссъ Гредграйндъ была слаба по части науки и, отсылая отъ себя дѣтей, обыкновенно, давала имъ это общее указаніе относительно выбора ихъ занятій.
   Дѣйствительно, запасъ фактовъ въ памяти мистриссъ Гредграйндъ былъ страшно скуденъ, но мистеръ Гредграйндъ, возвышая ее до званія своей супруги, руководствовался двумя соображеніями. Во-первыхъ, относительно цифры приданаго она не оставляла желать ничего большаго; во-вторыхъ, у ней не было никакихъ фанаберій. Подъ именемъ фанаберій онъ подразумѣваль воображеніе. И, дѣйствительно, мистриссъ Гредграйндъ была лишена его, насколько это возможно для человѣка, еще не впавшаго въ идіотство.
   Когда она осталась снова наединѣ со своимъ мужемъ и мистеромъ Баундерби, уже столь простого обстоятельства было достаточно, чтобы ошеломить эту превосходную лэди, безъ всякихъ коллизій между нею и какимъ либо инымъ фактомъ. Такимъ образомъ, она снова замерла, и никто не обращалъ на нее больше вниманія.
   -- Баундерби,-- произнесъ мистеръ Гредграйндъ, подвигая стулъ къ камину,-- вы всегда принимали такое горячее участіе въ моей молодежи -- особенно въ Луизѣ -- что я безъ обиняковъ скажу вамъ, насколько сильно разстроило меня сегодняшнее открытіе. Какъ вамъ извѣстно, я систематически посвящалъ себя воспитанію разума въ моей семьѣ. Разумъ, какъ вамъ извѣстно, есть единственная способность, на которую слѣдуетъ обратить усилія воспитанія. Между тѣмъ, Баундерби, изъ неожиданнаго сегодняшняго происшествія, какъ бы оно ни было ничтожно само по себѣ, какъ будто вытекаетъ, что въ мышленіе Томаса и Луизы проскользнуло нѣчто... нѣчто такое... право не знаю, какъ выразиться точнѣе,-- чего совсѣмъ не хотѣли въ нихъ развивать и въ чемъ не участвуетъ ихъ разумъ.
   -- Конечно, нѣтъ смысла заглядываться на шайку бродягъ,-- отвѣчалъ Баундерби.-- Когда я былъ бродягой, никто не заглядывался на меня; это мнѣ хорошо извѣстно.
   -- Тогда возникаетъ вопросъ,-- продолжалъ отмѣнно практическій отецъ, не сводя глазъ съ огня,-- откуда же взялось это вульгарное любопытство?
   -- Я сейчасъ скажу вамъ, откуда. Оно зародилось въ праздномъ воображеніи.
   -- Едва ли,-- возразилъ практическій человѣкъ;-- признаюсь, однако, что то же самое опасеніе мелькнуло и у меня, когда я шелъ домой.
   -- Праздное воображеніе, Гредграйндъ,-- повторилъ Баундерби.-- Весьма скверная штука для всякаго и настоящее проклятіе для такой дѣвочки, какъ Луиза. Прошу прощенья у миссисъ Гредграйндъ за рѣзкость моихъ выраженій; но ей хорошо извѣстно, что я человѣкъ далеко не утонченный. Тотъ, кто ищетъ утонченности во мнѣ, жестоко ошибется. Я не получилъ утонченнаго воспитанія.
   -- Не наслушались ли они чего нибудь такого отъ одного изъ учителей или отъ прислуги?...-- задумчиво промолвилъ Гредграйндъ, засунувъ руки въ карманы и устремивъ на огонь свои впалые глаза.-- А не то, пожалуй, наша Луиза или Томасъ прочли что нибудь запретное? Ужъ не попала ли въ нашъ домъ, несмотря ни на какія предосторожности, какая нибудь пустая книжонка съ разсказами? Иначе, какъ объяснить себѣ такое странное, такое непонятное извращеніе умовъ, которые отъ самой колыбели практически развивались съ строгою правильностью?...
   -- Постойте!-- воскликнулъ Баундерби, который попрежнему стоялъ на коврѣ противъ камина, какъ будто обдавая даже мебель въ комнатѣ своимъ хвастливымъ самоуничиженіемъ, бившимъ черезъ край. Вѣдь, у васъ въ школѣ есть дѣвочка изъ семьи этихъ странствующихъ акробатовъ?
   -- Да, Сесилія Джюпъ,-- подтвердилъ мистеръ Гредграндъ, взглянувъ почти въ смущеніи на своего друга.
   -- Постойте еще немного!-- продолжалъ Баундерби.-- Какъ она сюда попала?
   -- Дѣло въ томъ, что я самъ въ первый разъ увидалъ ее сегодня. Не принадлежа къ числу городскихъ обывателей, она пришла ко мнѣ на домъ съ просьбою о пріемѣ, и вотъ... Да, вы правы, Баундерби, вы правы!
   -- Постойте еще!-- воскликнулъ опять Баундерби.-- Луиза видѣла ее, когда она приходила?
   -- Разумѣется, Луиза видѣла ее, потому что сама передала мнѣ просьбу дѣвочки. Но ихъ свиданіе, въ чемъ я ни мало не сомнѣваюсь, происходило въ присутствіи миссисъ Гредграйндъ.
   -- Будьте такъ добры, миссисъ Гредграйндъ,-- сказалъ гость,-- разскажите, какъ было дѣло.
   -- Охъ, мнѣ такъ нездоровится,-- простонала хозяйка.-- Дѣвочка хотѣла поступить въ школу, а мистеръ Гредграйндъ желалъ, чтобъ дѣвочки поступали въ его училище. И Луиза съ Томасомъ оба говорили, что дѣвочка хочетъ поступить, а мистеръ Гредграйндъ желаетъ принимать дѣвочекъ. Развѣ можно было противорѣчить имъ въ виду такого факта?
   -- Послушайте, что я скажу вамъ теперь, Гредграйндъ,-- изрекъ Баундерби.-- Вытурите вонъ эту дѣвчонку: вотъ и дѣлу конецъ.
   -- Я и самъ того же мнѣнія.
   -- Такъ и не откладывайте этого,-- уговаривалъ гость; -- не откладывать дѣла въ долгій ящикъ, таковъ былъ мой девизъ съ самаго дѣтства. Когда я вздумалъ сбѣжать отъ бабушки, то исполнилъ это немедленно. Послѣдуйте моему примѣру. Не надо мѣшкать понапрасну.
   -- Вы пѣшкомъ?-- спросилъ его другъ.-- У меня есть адресъ ея отца. Можетъ бытъ, вы не откажетесь пройтись со мною до города?
   -- Я не прочь,-- согласился мистеръ Баундерби; -- идемте, куда хотите, только не откладывайте своего рѣшенія!
   Мистеръ Баундерби небрежно надѣлъ шляпу -- онъ всегда носилъ ее небрежно, какъ человѣкъ слишкомъ занятой устройствомъ своей карьеры для того, чтобы научиться надѣвать шляпу съ изяществомъ -- и, засунулъ руки въ карманы, побрелъ въ прихожую. "Я никогда не ношу перчатокъ", говаривалъ онъ обыкновенно. "Мнѣ удалось взобраться на вершину общественной лѣстницы безъ нихъ. Едва ли бы я поднялся такъ высоко, еслибы щеголялъ въ перчаткахъ".
   Пока мистеръ Гредграйндъ ходилъ наверхъ за адресомъ, мистеръ Баундерби продолжалъ бродить по прихожей; тутъ ему вздумалось отворить дверь въ классную комнату и заглянуть въ это тихое убѣжище, обитое клеенкой, которое, несмотря на книжные шкапы, учебныя коллекціи и множество научныхъ и философскихъ приспособленій всякаго рода, сильно смахивало на залу для стрижки волосъ. Луиза, томно прислонившись къ косяку окна, смотрѣла вдаль, не видя ничего, тогда какъ юный Томасъ стоялъ противъ камина, злобно фыркая на огонь. Адамъ Смитъ и Мальтусъ, двое младшихъ Гредграйндовъ, отсутствовали: они сидѣли за чтеніемъ въ карцерѣ, тогда какъ маленькая Дженъ, размазавъ по своему лицу липкое тѣсто изъ грифельнаго порошка, смоченнаго слезами, крѣпко спала надъ задачей изъ простыхъ дробей.
   -- Все уладилось хорошо, Луиза, все уладилось, юный Томасъ,-- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Не глупите больше. Ручаюсь вамъ, что отецъ пересталъ сердиться. Ну, Луиза, вѣдь, за это стоитъ поцѣловать меня?
   -- Цѣлуйте, если хотите, мистеръ Баундерби,-- отвѣчала Луиза; въ холодномъ молчаніи она нехотя перешла черезъ комнату и неласково подставила гостю щеку, отвернувшись въ сторону.
   -- Моя неизмѣнная любимица, не такъ ли, Лупза?-- промолвилъ онъ,-- Ну прощай, Луиза.
   Баундерби вышелъ, но она стояла на прежнемъ мѣстѣ, вытирая носовымъ платкомъ поцѣлованную имъ щеку до тѣхъ поръ, пока нѣжная кожа у нея разгорѣлась до красна. Молодая дѣвушка продолжала эту операцію еще минутъ пять послѣ ухода посѣтителя.
   -- Что съ тобою, Лу?-- проворчалъ, наконецъ, ея братъ,-- вѣдь, этакъ ты протрешь себѣ щеку насквозь.
   -- Ты можешь вырѣзать изъ нея кусочекъ своимъ ножичкомъ, если хочешь, Томъ, я не заплачу.
   

V. Основной тонъ.

   Коктоунъ, куда направлялись теперь Баундерби съ Гредграйндомъ, былъ истиннымъ торжествомъ факта; этотъ городъ также отличался отсутствіемъ всего фантастическаго, какъ и мистриссъ Гредграйндъ. Возьмемъ основной тонъ Коктоуна, прежде чѣмъ продолжать нашу пѣснь.
   То былъ городъ изъ краснаго кирпича или точнѣе изъ кирпича, который былъ бы краснымъ, еслибъ не покрывавшая его копоть и зола; при данныхъ же обстоятельствахъ то былъ городъ неестественно красный и черный, подобно расписанному лицу дикаря. То былъ городъ машинъ и высокихъ трубъ, изъ которыхъ безпрерывно валили клубы дыма, извивавшіеся на подобіе безконечныхъ змѣй. Въ немъ былъ черный каналъ и рѣка, отливавшая пурпуромъ отъ вонючей краски; въ немъ были огромныя зданія со множествомъ оконъ, дрожавшія и гремѣвшія съ утра до ночи, гдѣ поршни паровыхъ машинъ опускались и подымались съ убійственной монотонностью, точно голова слона, постигнутаго меланхолическимъ помѣшательствомъ. Въ немъ было много большихъ улицъ, похожихъ одна на другую, и много маленькихъ улочекъ, еще болѣе схожихъ между собою, населенныхъ людьми, не менѣе похожими другъ на друга, которые всѣ выходили изъ дома въ одни и тѣ же часы, одинаково стуча сапогами по однимъ и тѣмъ же плитамъ тротуара, спѣша къ одному и тому же дѣлу; у нихъ каждый день походилъ на вчерашній и завтрашній, и каждый годъ былъ копіей предыдущаго и прообразомъ послѣдующаго.
   Эти особенности Коктоуна были въ главныхъ своихъ чертахъ нераздѣльно связаны съ промышленностью, которою онъ жилъ; зато онъ надѣлялъ весь свѣтъ удобствами жизни и снабжалъ рынокъ множествомъ изящныхъ украшеній, придающихъ такое великолѣпіе обстановкѣ и туалету свѣтской дамы, передъ которой не посмѣешь произнести даже имени этого закопченнаго города. Остальныя черты города были уже, такъ сказать, произвольныя и независимыя.
   Здѣсь мы не встрѣчаемъ ничего такого, что не имѣло бы строго рабочаго отпечатка. Если члены какой нибудь религіозной общины строили церковь, то, по примѣру существовавшихъ въ Коктоунѣ восемнадцати общинъ, они сооружали нѣчто въ родѣ благочестиваго склада изъ краснаго кирпича, надъ которымъ иной разъ (но только въ образцово-стильныхъ постройкахъ) помѣщался колоколъ въ птичьей клѣткѣ. Одинокимъ исключеніемъ служила Новая Церковь, отштукатуренное зданіе съ квадратной колокольней надъ воротами, увѣнчанной четырьмя низкими башенками на подобіе деревянныхъ ногъ. Всѣ общественныя надписи въ городѣ были выведены одинаковыми литерами строгаго образца черной и бѣлой краской. Тюрьма могла сойти за больницу, а больница за тюрьму; городская ратуша могла быть тѣмъ или другимъ или тѣмъ и другимъ вмѣстѣ, или чѣмъ угодно, потому что никакая особенность въ архитектурѣ этихъ общественныхъ сооруженій не подтверждала противнаго. Фактъ, фактъ, фактъ повсюду во внѣшности города; фактъ, фактъ, фактъ повсюду въ его внутреннемъ строѣ. Школа Чоакумчайльда была сплошнымъ фактомъ, и рисовальная школа была сплошнымъ фактомъ, и отношенія между хозяиномъ и рабочимъ были сплошнымъ фактомъ, и все было фактомъ, отъ родильнаго дома до кладбища; все же, что не можетъ быть выражено цифрами или выставлено на продажу по самой дешевой или самой дорогой цѣнѣ, не существовало вовсе и не будетъ существовать во вѣки вѣковъ, аминь.
   Казалось бы, городъ, безусловно, посвященный факту и такъ побѣдоносно подтверждающій его, долженъ процвѣтать и благоденствовать. И Коктоунъ, навѣрно, процвѣталъ? Ну нѣтъ, не совсѣмъ. Нѣтъ? Да неужели?
   Нѣтъ, Коктоунъ не вышелъ изъ своихъ доменныхъ печей во всѣхъ отношеніяхъ такимъ чистымъ, какъ золото, прошедшее черезъ огонь. Во-первыхъ, его тревожилъ таинственный вопросъ:-- кто принадлежалъ къ восемнадцати религіознымъ общинамъ? Но кто бы къ нимъ ни принадлежалъ, рабочій классъ не входилъ въ составъ ихъ членовъ. Гуляя по городу въ воскресное утро, было странно видѣть, сколь немногіе изъ фабричныхъ спѣшили на варварскій трезвонъ колоколовъ, доводившій до сумасшествія больныхъ и нервныхъ людей. Самое ничтожное число рабочихъ показывалось при этомъ изъ своего квартала, изъ своихъ запертыхъ квартиръ, изъ-за угла своихъ улицъ, гдѣ они били баклуши, безучастно поглядывая на богомольцевъ, направлявшихся къ церквамъ и часовнямъ, какъ на людей, совершенно чуждыхъ имъ.
   И не однимъ пріѣзжимъ бросалось въ глаза такое явленіе, потому что въ самомъ Коктоунѣ существовала мѣстная партія, члены которой каждую сессію съ негодованіемъ возвышали свой голосъ въ палатѣ общинъ, требуя парламентскихъ актовъ, которые принудили бы рабочее сословіе къ благочестію силой. Затѣмъ слѣдовало общество трезвости, которое жаловалось, что эти люди непремѣнно будутъ напиваться, и показывало, на основаніи статистическихъ таблицъ, что они, дѣйствительно, напиваются, и увѣряло самымъ убѣдительнымъ образомъ на вечерахъ за чашкой чая, что никакое увѣщаніе ни человѣческое, ни божеское (исключая почетной медали) не заставитъ ихъ отказаться отъ привычки злоупотреблять спиртными напитками. За обществомъ трезвости слѣдовали аптекарь и дрогистъ съ новыми цифровыми данными, которыя свидѣтельствовали о томъ, что если рабочій людъ не пьянствуетъ, то дурманитъ себя опіумомъ. Затѣмъ слѣдовалъ тюремный священникъ, человѣкъ, богатый опытомъ, съ новыми цыфровыми данными, далеко оставлявшими за собою всѣ предыдущія; онъ настаивалъ на томъ, что эти люди посѣщали непристойные притоны, скрытые отъ общественнаго надзора, гдѣ слушали непотребныя пѣсни и смотрѣли на непотребныя пляски, а, можетъ быть, и участвовали въ нихъ. Такъ, между прочимъ, нѣкій А. Б., двадцатичетырехлѣтній мужчина, приговоренный къ одиночному заключенію на полтора года, увѣрялъ (хотя онъ и не особенно заслуживаютъ довѣрія), что его гибель началась, именно, тамъ; по крайней мѣрѣ онъ вполнѣ убѣжденъ и готовъ поклясться, что еслибы не этотъ развращающій примѣръ, то онъ остался бы образцомъ высокой нравственности. Затѣмъ слѣдовали мистеръ Гредграйндъ и мистеръ Баундерби, двое джентльменовъ, шедшіе въ данный моментъ по Коктоуну, оба замѣчательные практики, которые могли представить при случаѣ, сколько угодно цифровыхъ данныхъ, добытыхъ путемъ ихъ личнаго опыта и подтвержденныхъ случаями, происшедшими у нихъ на глазахъ и извѣстными имъ по наслышкѣ, откуда ясно вытекало (собственно, это одно только и было ясно въ настоящемъ дѣлѣ), что эти люди были "сплошь негоднымъ сбродомъ, джентльмены, что, дѣлай для нихъ, что хочешь, отъ нихъ никогда не увидишь благодарности, джентльмены; что это народъ безпокойный, джентльмены; что они никогда не знаютъ, чего хотятъ; что они живутъ припѣваючи и покупаютъ свѣжее масло, и требуютъ непремѣнно мокскаго кофе, и гнушаются мясомъ, если оно не перваго сорта, а между тѣмъ вѣчно ропщутъ, и съ ними нѣтъ никакого сладу".-- Однимъ словомъ, то была мораль старой побасенки для ребятъ:
   
   Жила была старуха, все ѣла да пила,
   А все таки до смерти довольна не была.
   
   Но возможно ли, спрашиваю я себя, чтобъ существовала какая нибудь аналогія между нравственнымъ состояніемъ коктоунскаго населенія и душевнымъ настроеніемъ юныхъ Гредграйндовъ? Навѣрно, никто изъ насъ, при своемъ здравомысліи и знакомствѣ съ цифрами, не повѣритъ въ данную пору дня, что впродолженіи множества лѣтъ одинъ изъ главнѣйшихъ элементовъ существованія рабочаго класса въ Коктоунѣ былъ умышленно сведенъ къ нулю?
   Неужели правда, что эти люди сохранили въ себѣ еще искру воображенія, которое требовало нормальнаго развитія вмѣсто судорожныхъ порывовъ? Неужели правда, что продолжительность и однообразіе ихъ работы порождаютъ въ нихъ жажду какого нибудь физическаго облегченія, какого нибудь удовольствія, придающаго бодрости и энергіи, какого нибудь признаннаго праздника, хотя бы для того, чтобъ поплясать достойнымъ образомъ подъ шумный оркестръ, какого нибудь вкуснаго угощенія, въ которое не совалъ бы своего носа даже Макъ-Чоакумчайльдъ? Неужели правда, что эту жажду слѣдуетъ удовлетворять разумнымъ образомъ, такъ какъ въ противномъ случаѣ она неизбѣжно будетъ приводить людей къ дурному концу до тѣхъ поръ, пока не измѣнятся законы мірозданія?
   -- Этотъ человѣкъ живетъ въ Подсъ-Эндѣ, а я совсѣмъ не знаю, гдѣ находится Подсъ-Эндъ,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Куда надо повернуть, Баундерби?
   Мистеръ Баундерби зналъ только, что такъ называется нижняя часть города, но этимъ и ограничивались всѣ его свѣдѣнія. Такимъ образомъ, пріятели остановились, осматривались по сторонамъ.
   Почти въ ту же минуту изъ-за угла улицы выбѣжала стремглавъ дѣвочка съ перепуганнымъ лицомъ, которую мистеръ Гредграйндъ тотчасъ узналъ.
   -- Стой,-- крикнулъ онъ.-- Куда ты? Остановись.
   Дѣвочка нумеръ двадцатый остановилась, дрожа отъ страха, и присѣла.
   -- Зачѣмъ ты носишься вихремъ по улицамъ? Развѣ это пристойно?-- замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Я... за мной гнались, сэръ,-- отвѣчала дѣвочка прерывистымъ голосомъ,-- я спасалась отъ погони.
   -- Гнались?-- недовѣрчиво повторилъ почтенный джентльменъ.-- Кому это охота гнаться за тобой?
   На этотъ вопросъ послѣдовалъ неожиданный и внезапный отвѣтъ со стороны бѣлобрысаго мальчика Битцера, который такъ стремительно вылетѣлъ изъ-за угла, очевидно, не ожидая встрѣтить препятствія на тротуарѣ, что угодилъ прямо головою въ животъ мистера Гредграйнда и отскочилъ на мостовую.
   -- Что это значитъ, мальчуганъ?-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ.-- Что ты дѣлаешь? Какъ ты смѣешь натыкаться на... на людей?
   Битцеръ поднялъ свою шапку, свалившуюся на земь отъ толчка, попятился назадъ и, приставивъ согнутый палецъ ко лбу, сталъ оправдываться, увѣряя, что это случилось нечаянно.
   -- Такъ это онъ гнался за тобою, Джюпъ?-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Да,-- нерѣшительно отвѣчала дѣвочка.
   -- Нѣтъ, сэръ!-- воскликнулъ Битцеръ.-- Она первая кинулась опрометью отъ меня прочь. Эти акробаты только и знаютъ, что врать, сэръ, дѣло извѣстное. Ты сама знаешь, что вашему брату вѣрить нельзя,-- продолжалъ онъ, обращаясь къ Сэсси.-- Это также извѣстно всему городу, съ вашего позволенія, сэръ, какъ и то, что скоморохи изъ цирка не знаютъ таблицы умноженія,-- прибавилъ мальчишка, стараясь ловко поддѣлаться къ мистеру Баундерби.
   -- Онъ такъ напуталъ меня своими страшными гримасами,-- жаловалась дѣвочка.
   -- Вотъ еще,-- подхватилъ Битцеръ,-- сейчасъ видно, что ты скоморошье отродье! Такая же лгунья и выдумщица! Я и не глядѣлъ на нее. сэръ. Я только спросилъ, сумѣетъ ли она завтра въ школѣ сдѣлать опредѣленіе лошади, и предложилъ ей помочь, а она кинулась бѣжать; ну и я ударился за ней вдогонку, сэръ, чтобъ она знала, какъ отвѣчать, когда ее спросятъ въ классѣ. Ты не выдумала бы такой небылицы, еслибы не была изъ цирка.
   -- Ея профессія, должно быть, получила широкую огласку среди учащихся,-- замѣтилъ мистеръ Баундерби.-- Не пройдетъ и недѣли, какъ вся ваша школа выстроится въ рядъ и станетъ заглядывать въ щелку на цирковыя представленія.
   -- Ваша правда, я такъ и думаю,-- отвѣчалъ его другъ.-- Ступай, Битцеръ, домой, а ты, Джюпъ, останься на минуту здѣсь. Если я еще когда нибудь услышу, мальчуганъ, что ты бѣгаешь по улицамъ, сломя голову, то тебѣ достанется отъ меня черезъ школьнаго учителя. Понялъ, чѣмъ это пахнетъ? Ну ступай.
   Мальчикъ пересталъ моргать глазами, снова ударилъ себя въ лобъ, взглянулъ на Сэсси и былъ таковъ.
   -- Ну теперь, дѣвочка,-- началъ мистеръ Гредграйндъ,-- проводи-ка насъ, вотъ этого господина и меня, къ твоему отцу; мы идемъ къ нему. Что такое несешь ты въ бутылкѣ?
   -- Джинъ,-- подсказалъ мистеръ Баундерби.
   -- Какъ можно, сэръ! Это масло девяти сортовъ.
   -- Что такое?
   -- Масло девяти сортовъ, сэръ. Для растиранія, отцу.
   -- На кой чертъ растираешь ты отца этимъ снадобьемъ?-- продолжалъ мистеръ Баундерби съ громкимъ, отрывистымъ смѣхомъ.
   -- Наши всегда такъ дѣлаютъ, сэръ, когда ушибутся въ циркѣ,-- отвѣчала дѣвочка, пугливо озираясь назадъ, чтобъ удостовѣриться въ исчезновеніи своего мучителя.-- Вѣдь они иногда сильно расшибаются.
   -- Такъ имъ и надо за ихъ праздность,-- отрѣзалъ мистеръ Баундерби.
   Сэсси подняла глаза на его лицо съ изумленіемъ и страхомъ.
   -- Честное слово,-- продолжалъ мистеръ Баундерби,-- когда я былъ года на четыре, на пять моложе тебя, то все мое тѣло болѣло отъ такихъ ушибовъ, какихъ не залечить втираньемъ не то, что изъ десяти сортовъ масла, но даже изъ двадцати, изъ сорока. Да и наживалъ я синяки не кривляньемъ, какъ ваша братья; нѣтъ, меня просто тузили всѣ, кому было не лѣнь. На канатѣ я не плясалъ, а плясалъ по голой землѣ, и меня подхлестывали веревкой.
   При всей своей грубости мистеръ Гредграйндъ все-таки былъ гораздо мягче мистера Баундерби. Онъ вовсе не былъ золъ по натурѣ; изъ него, пожалуй, вышелъ бы очень добрый человѣкъ, еслибъ онъ не увлекся такъ ариѳметикой, которая изсушила ему сердце.
   -- Не это ли Подсъ-Эндъ, Джюпъ?-- спросилъ онъ дѣвочку, когда они свернули на узкую улицу, спускавшуюся подъ гору, причемъ старался придать голосу нѣкоторую привѣтливость.
   -- Точно такъ, сэръ,-- отвѣчала она;-- а вотъ, съ вашего позволенія, и нашъ домъ.
   Наступали уже сумерки, когда Сэсси остановилась у дверей убогаго кабачка, гдѣ горѣлъ тусклый красный свѣтъ. Домишко былъ жалокъ и невзраченъ, точно за недостаткомъ посѣтителей онъ самъ ударился въ пьянство и опустился, по примѣру всѣхъ пьяницъ, такъ что стоялъ на краю гибели.
   -- Нужно только пройти черезъ общую залу, сэръ, и подняться по лѣстницѣ, если вы не побоитесь, а тамъ вы подождете, пока я зажгу свѣчу. Когда услышите собачій лай. сэръ, то не пугайтесь. Это нашъ Меррилегъ.
   -- Меррилегъ, масло девяти сортовъ!-- проговорилъ" мистеръ Баундерби, входя послѣднимъ и заливаясь своимъ раскатистымъ хохотомъ; не дурно для человѣка, самостоятельно проложившаго себѣ дорогу!
   

VI. Труппа Слири.

   Кабачокъ носилъ громкое названіе "Гербъ Пегаса". Оно не совсѣмъ подходило къ нему, но, тѣмъ не менѣе, на вывѣскѣ подъ намалеваннымъ крылатымъ конемъ красовалась эта странная надпись латинскими буквами. А пониже ея, на развернутомъ свиткѣ, живописецъ начерталъ слѣдующія строки:
   
   "Изъ хорошаго солода доброе пиво,
   Войдите и вамъ нацѣдятъ его.
   Изъ хорошаго вина добрая водка,
   Кликните кличъ и вамъ ее подадутъ".
   
   На стѣнѣ за грязнымъ прилавкомъ висѣлъ въ рамкѣ подъ стекломъ другой Пегасъ -- театральный -- съ настоящими газовыми крыльями, весь усыпанный звѣздами изъ золоченой бумаги и въ эфирной упряжи изъ краснаго шелка.
   Такъ какъ на улицѣ стало слишкомъ темно, для того чтобъ можно было разсмотрѣть вывѣску, а кабачокъ освѣщался черезчуръ скудно, чтобъ увидѣть картинку, то мистеръ Гредграйндъ и мистеръ Баундерби не имѣли повода возмутиться этими миѳологическими изображеніями. Они послѣдовали за дѣвочкой по крутой лѣстницѣ, не встрѣтивъ никого, и остановились на первой площадкѣ въ темнотѣ. Посѣтители ожидали каждую минуту, что Меррилегъ подастъ свой голосъ, однако, превосходно дрессированная собака не залаяла, когда дѣвочка появилась на порогѣ, держа въ рукахъ зажженную свѣчу.
   -- Отца нѣтъ въ комнатѣ, сэръ,-- сказала она въ сильнѣйшемъ изумленіи.-- Неугодно ли будетъ вамъ пройти; я сейчасъ отыщу его.
   Они вошли, и Сэсси, подвинувъ имъ два стула, поспѣшно удалилась быстрой и легкой походкой. То была невзрачная, скудно меблированная комната съ кроватью у стѣны. Бѣлый колпакъ, украшенный двумя павлиньими перьями и торчащей кверху косичкой, въ которомъ синьоръ Джюпъ каждый вечеръ "оживлялъ различныя представленія вполнѣ пристойными шекспировскими шутками и остротами", висѣлъ на гвоздѣ; но кромѣ него, здѣсь не было больше никакой принадлежности клоунскаго гардероба, никакого признака самого клоуна или его профессіи. Что же касается пса, то, должно быть, почтенный предокъ этого чудесно выдрессированнаго животнаго, находившійся въ ноевомъ ковчегѣ, былъ случайно выкинутъ оттуда, такъ какъ ничто не указывало ни слуху, ни зрѣнію на присутствіе собаки въ кабачкѣ подъ Гербомъ Пегаса.
   Посѣтители слышали хлопанье дверей въ комнатахъ наверху, куда Сэсси поочередно заглядывала въ поискахъ за своимъ отцомъ, и, наконецъ, до нихъ долетѣли голоса, выражавшіе изумленіе. Дѣвочка вернулась обратно бѣгомъ, открыла истертый и обтрепанный чемоданъ, нашла его пустымъ и дико озиралась теперь по сторонамъ, стиснувъ руки, съ ужасомъ на лицѣ.
   -- Должно быть, отецъ вернулся за чѣмъ нибудь въ циркъ, сэръ. Не знаю, что ему понадобилось, но онъ долженъ быть тамъ; я приведу его въ одну минуту.
   Она опять убѣжала, даже безъ шляпы; только ея длинные темные, по дѣтски распущенные волосы развѣвались по вѣтру.
   -- Что она толкуетъ!-- подхватилъ мистеръ Гредграйндъ.-- Вернуться черезъ минуту! Да, вѣдь, это больше мили отсюда.
   Не успѣлъ мистеръ Баундерби отвѣтитъ, какъ въ дверяхъ показался молодой человѣкъ и, промолвивъ:-- "Съ вашего позволенія, джентльмены!" -- вошелъ въ комнату, заложивъ руки въ карманы. Его гладко выбритое лицо, худое и желтовато-блѣдное, отѣнялось темными густыми волосами, зачесанными валикомъ вокругъ головы и раздѣленными посрединѣ проборомъ. Его ноги были очень крѣпки, но не пропорціонально коротки, а грудь и спина также непропорціонально широки. Онъ щеголялъ въ рыночномъ пальто и въ узкихъ брюкахъ, съ шарфомъ на шеѣ; отъ него несло ламповымъ масломъ, соломой, апельсинной коркой, лошадинымъ кормомъ и опилками; то былъ замѣчательный образецъ центавра -- помѣсь конюшни и театра. Трудно было бы съ точностью опредѣлить, гдѣ начиналось одно и кончалось другое. На афишахъ этотъ джентльменъ значился подъ именемъ мистера Е. В. Б. Чайльдерса, "знаменитаго по заслугамъ своимъ смѣлымъ вольтижерствомъ вѣроли дикаря-охотника сѣверо-американскихъ прерій". Въ этомъ популярномъ представленіи мальчикъ съ старообразнымъ лицомъ, пришедшій за нимъ слѣдомъ, изображалъ его малютку-сына. Отецъ то перекидывалъ его черезъ плечо, держа за одну ногу, то ставилъ на темя пятками кверху на ладонь своей руки, вѣроятно, въ знакъ особенной родительской нѣжности, какъ это принято у дикарей-охотниковъ. Съ помощью накладныхъ локоновъ, гирляндъ, крыльевъ, румянъ и бѣлилъ, этотъ подающій надежды юнецъ превращался въ такого прелестнаго купидона, что приводилъ въ восторгъ всю женскую половину публики; но въ частной жизни, гдѣ онъ носилъ слишкомъ короткую куртку и отличался хриплымъ голосомъ, смазливый малый смахивалъ на настоящаго жокея.
   -- Съ вашего позволенія джентльмены,-- началъ мистеръ Е. В. Б. Чайльдерсъ, окидывая взглядомъ комнату,-- не вы ли спрашивали Джюпа?
   -- Мы,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Его дочь пошла за нимъ, но мнѣ некогда ждать; поэтому, если позволите, я попрошу васъ передать ему кое-что отъ меня.
   -- Видите ли, мой другъ, вмѣшался мистеръ Баундерби,-- мы люди такого сорта, которые знаютъ цѣну времени, тогда какъ вы принадлежите къ разряду людей, не знающихъ ему цѣны.
   -- Не имѣю чести васъ знать,-- отвѣчалъ мистеръ Чайльдерсъ, предварительно смѣривъ его глазами съ ногъ до головы,-- но если вы хотите сказать, что лучше моего умѣете пользоваться временемъ, чтобы сколачивать деньгу, я готовъ повѣрить вамъ, судя по вашей наружности.
   -- А сколоченныя дспьги вы умѣете и беречь, какъ мнѣ сдастся,-- добавилъ купидонъ.
   -- Киддерминстеръ, тебя не спрашиваютъ!-- воскликнулъ мистеръ Чайльдерсъ.
   Киддерминстеръ было земное имя купидона.
   -- А зачѣмъ онъ задираетъ насъ?-- разгорячился мистеръ Киддерминстеръ

   

Собраніе сочиненій Чарльза Диккенса.

Тяжелыя времена.

Романъ.

Переводъ М. А. Шишмаревой.

С.-Петербургъ.
Типо-литографія Товарищества "Просвѣщеніе", Забалканскій просп., 75.

   

Оглавленіе.

Книга первая.-- Посѣвъ.

   Глава I. Все, что намъ нужно
   " II. Избіеніе младенцевъ
   " III. Щелка
   " IV. Мистеръ Баундерби
   " V. Основной тонъ
   " VI. Циркъ Слири
   " VII. Мистрисъ Спарзитъ
   " VIII. Никогда ничему не удивляйтесь
   " IX. Успѣхи Сесси
   " X. Стефенъ Блэкпулъ
   " XI. Безъ выхода
   " XII. Старуха
   " XIII. Рахиль
   " XIV. Великій фабрикантъ
   " XV. Отецъ и дочь
   " XVI. Мужъ и жена

Книга вторая. -- Жатва.

   " I. Событіе въ банкѣ
   " II. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ
   " III. Оболтусъ
   " V. Братья-рабочіе
   " IV. Рабочіе и хозяева
   " VI. Пропалъ безъ вѣсти
   " VII. Порохъ
   Глава VIII. Взрывъ
   " IX. Мистрисъ Гредграйндъ въ первый и послѣдній разъ въ жизни "видитъ конецъ"
   " X. Лѣстница мистрисъ Спарзитъ
   " XI. Все ниже и ниже...
   " XII. Паденіе

Книга третья.-- Уборка.

   " I. Что намъ нужно еще?
   " II. Очень странная
   " III. Очень рѣшительная
   " IV. Пропалъ
   " V. Нашлась
   " VI. Проблескъ свѣта
   " VII. Травля
   " VIII. Философская
   " IX. Заключительная
   

Книга первая.-- Посѣвъ

Глава I.
Все, что намъ нужно.

   -- Я требую фактовъ и фактовъ. Научите фактамъ этихъ мальчиковъ и дѣвочекъ; однимъ только фактамъ. Факты -- вотъ все, что намъ нужно на этомъ свѣтѣ. Насаждайте факты и искореняйте все остальное. Разумъ мыслящаго существа можетъ быть образованъ только при помощи фактовъ: все остальное ему ни къ чему не послужитъ. На основаніи этого же принципа я воспитываю дѣтей, которыхъ вы видите. Держитесь фактовъ, сэръ.
   Сцена происходитъ въ школьной комнатѣ -- скучной, голой, мертвенной и неуклюжей; четырехугольный палецъ оратора энергически подчеркивалъ каждую изъ этихъ сентенцій на рукавѣ школьнаго учителя. Выраженіе энергіи усиливалось внушительнымъ четырехугольнымъ лбомъ оратора, напоминающимъ крѣпкую стѣну, съ бровями, вмѣсто фундамента, подъ которыми въ двухъ темныхъ впадинахъ-погребахъ, оттѣненныхъ вышеупомянутой стѣной, съ удобствомъ помѣщались его небольшіе глазки. Выраженіе энергіи усиливалось еще большимъ, тонкимъ, строгимъ ртомъ оратора, его деревяннымъ голосомъ, жесткимъ диктаторскимъ тономъ, волосами, топорщившимися по бокамъ его плѣшивой головы на подобіе сосновой плантаціи, предназначенной предохранять отъ вѣтра блестящую поверхность его черепа, покрытую шишками, точно корочка яблочнаго пирога. Казалось, въ этой головѣ едва хватало мѣста для всѣхъ наполнявшихъ ее основательныхъ фактовъ. Непреклонный видъ, прочная неуклюжая одежда, четырехугольныя ноги, четырехугольныя плечи оратора, все -- даже галстукъ, затянутый до послѣдней возможности и державшій, казалось, его за горло, точно упрямый фактъ -- все способствовало къ усиленію выраженія энергіи въ его внушительной особѣ.
   -- Въ этой жизни намъ не нужно ничего, кромѣ фактовъ, сэръ; ничего -- кромѣ фактовъ!
   Ораторъ, школьный учитель и третье присутствующее здѣсь взрослое лицо отступили немного назадъ, чтобы лучше охватить взглядомъ наклонную плоскость выстроенныхъ въ симметрическомъ порядкѣ, маленькихъ человѣческихъ сосудиковъ, которые надлежало наполнить фактами до самыхъ краевъ.
   

Глава II.
Избіеніе младенцевъ.

   "Томасъ Гредграйндъ, сэръ, -- человѣкъ дѣйствительности. Человѣкъ фактовъ и цифръ. Человѣкъ, дѣйствующій на основаніи единаго принципа, что дважды два -- четыре, не больше и не меньше; человѣкъ, котораго ничто не заставитъ согласиться на прибавку къ этому итогу даже самой маленькой дроби. Томасъ Гредграйндъ, сэръ (удареніе на крестномъ имени Томасъ), Томасъ Гредграйндъ съ линейкой и вѣсами, и съ таблицей умноженія въ карманѣ, сэръ, всегда готовый взвѣсить и измѣрить первый попавшійся человѣческій тюкъ и дать вамъ о немъ самыя точныя свѣдѣнія. Все это простой вопросъ цифръ, простое ариѳметическое дѣйствіе. Вы можете надѣяться переубѣдить какого-нибудь Джорджа Гредграйнда, Августа Гредграйнда, Джона Гредграйнда или Джозефа Гредграйнда (все воображаемыхъ, не существующихъ людей), но не Томаса Гредграйнда, нѣтъ, нѣтъ, сэръ, только не его!" Мистеръ Гредграйндъ никогда не упускалъ случая представиться мысленно въ этихъ или подобныхъ выраженіяхъ своимъ близкимъ друзьямъ или публикѣ вообще. Въ этихъ самыхъ выраженіяхъ Томасъ Гредграйндъ, замѣнивъ, разумѣется, слово "сэръ" словами "дѣвочки" и "мальчики", представилъ теперь самолично Томаса Гредграйнда маленькимъ сосудикамъ, выстроеннымъ передъ нимъ съ цѣлью быть наполненными фактами по самое горло.
   И право, въ то время, какъ онъ жадно сверкалъ на нихъ своими глазками изъ глубины вышеупомянутыхъ погребовъ, онъ имѣлъ видъ пушки, заряженной до самаго дула тяжелыми фактами, которыми онъ готовился выстрѣлить однимъ залпомъ далеко за предѣлы области, доступной ихъ дѣтскому пониманію. Да, онъ положительно напоминалъ пушку или гальваническую батарею, набитую какимъ-то дряннымъ механическимъ составомъ, предназначеннымъ замѣнить въ дѣтскихъ умахъ юную, нѣжную фантазію, которую надлежало обратить въ прахъ.
   -- Дѣвочка номеръ двадцатый!-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, направивъ свой четырехугольный указательный палецъ на поименованную особу.-- Я не знаю этой дѣвочки. Кто она?
   -- Сесси Джюпъ, сэръ, -- отвѣчалъ двадцатый номеръ, краснѣя, поднимаясь съ мѣста и присѣдая.
   -- Сесси? Такого имени нѣтъ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Тебя зовутъ не Сесси, а Сесилія.
   -- Папа всегда меня такъ зоветъ, сэръ, -- отвѣчала дѣвочка дрожащимъ голосомъ, дѣлая новый книксенъ.
   -- И совершенно напрасно -- можешь передать ему отъ меня, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Твое имя Сесилія Джюпъ... Постой-ка: кто твой отецъ?
   -- Онъ служитъ въ циркѣ, съ вашего позволенія, сэръ.
   Мистеръ Гредграйндъ насупилъ брови и оттолкнулъ отъ себя рукой эту неприличную профессію.
   -- Мы здѣсь не желаемъ знать о подобныхъ вещахъ. Здѣсь не полагается говорить о подобныхъ вещахъ. Твой отецъ выѣзжаетъ лошадей, не такъ ли?
   -- Да, сэръ, съ вашего, позволенія; когда у насъ есть что выѣзжать, мы выѣзжаемъ въ циркѣ.
   -- Не говори здѣсь о циркѣ. Вѣдь я уже тебѣ сказалъ разъ -- и довольно. Скажи просто, что твой отецъ выѣзжаетъ лошадей. Вѣрно онъ, кромѣ того, лѣчитъ больныхъ лошадей?
   -- Да, сэръ.
   -- Очень хорошо. И такъ, твой отецъ ветеринаръ, кузнецъ и берейторъ. Дай мнѣ опредѣленіе лошади (Величайшій ужасъ со стороны Сесси Джюпъ при этомъ вопросѣ).
   -- Дѣвочка номеръ двадцатый не способна сдѣлать опредѣленіе лошади!-- провозгласилъ мистеръ Гредграйндъ въ назиданіе всѣмъ маленькимъ сосудикамъ.-- Дѣвочка номеръ двадцатый не знаетъ ни одного факта, относящагося къ самому обыкновенному животному! Пусть который-нибудь изъ мальчиковъ дастъ мнѣ опредѣленіе лошади. Битцеръ -- ты!
   Четырехугольный указательный палецъ, прогулявшись по рядамъ, устремился на Битцера, можетъ быть потому, что въ эту минуту на него случайно падалъ тотъ же самый лучъ солнца, который, врываясь въ одно изъ голыхъ оконъ нестерпимо выбѣленной комнаты, освѣщалъ своимъ яркимъ блескомъ и Сесси. Дѣти сидѣли на всемъ протяженіи наклонной плоскости двумя плотными отрядами, раздѣленными по срединѣ узкимъ проходомъ, и Сесси, помѣщавшаяся съ краю скамьи на солнечной сторонѣ, освѣщалась началомъ луча, конецъ котораго падалъ на Битцера, сидѣвшаго тоже съ краю нѣсколькими рядами ниже. Но тотъ же самый солнечный лучъ, отъ котораго черные глаза и волосы дѣвочки казались еще чернѣй, еще блестящѣй, окончательно обезцвѣчивалъ бѣлобрысую голову и блѣдно-голубые глаза мальчика. Эти тусклые, водянистые глаза трудно было бы и различить, еслибъ не коротенькія рѣсницы, которыя были еще свѣтлѣе на нѣсколько тѣней и такимъ образомъ обрисовывали ихъ контуръ. Коротко остриженные волосы мальчика можно было принять, безъ особенной натяжки, за продолженіе веснушекъ, покрывавшихъ его лобъ и все лицо. Цвѣтъ его лица былъ такъ блѣденъ и нездоровъ, что, казалось, въ его жилахъ течетъ не красная, а бѣлая кровь.
   -- Битцеръ, -- повторилъ мистеръ Гредграйндъ, -- дай намъ опредѣленіе лошади!
   -- Четвероногое, травоядное. Имѣетъ сорокъ зубовъ, изъ которыхъ двадцать четыре коренныхъ, четыре глазныхъ и двѣнадцать рѣзцовъ. Линяетъ весной; въ болотистыхъ странахъ мѣняетъ также и копыта. Копыта твердыя, но требуютъ ковки. Лѣта узнаются по зубамъ.
   Такъ началъ Битцеръ и продолжалъ въ такомъ же родѣ.
   -- Теперь, дѣвочка номеръ двадцатый, ты знаешь, что такое лошадь, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   Дѣвочка сдѣлала книксенъ и покраснѣла еще больше, если только она могла сдѣлаться краснѣй, чѣмъ была. Битцеръ заморгалъ обоими глазами заразъ, глядя на Томаса Гредграйнда. Въ эту минуту солнечный лучъ упалъ на его дрожащія коротенькія рѣсницы, что придало имъ сходство съ усиками цѣлаго роя суетливыхъ насѣкомыхъ. Затѣмъ онъ поднесъ свой кулакъ ко лбу, покрытому веснушками, и, поклонившись такимъ образомъ, опустился на свое мѣсто.
   Тутъ выступилъ на сцену третій джентльменъ. Это былъ человѣкъ очень ловкій въ обращеніи съ фактами, правительственный чиновникъ; истый кулачный боецъ въ своемъ родѣ, вооруженный до самаго подбородка, всегда имѣющій въ запасѣ готовую систему, которую публика должна была глотать волей-неволей, какъ какую-нибудь цѣлебную пилюлю; вѣчно разглагольствующій изъ-за своей маленькой офиціальной конторки и готовый вступить въ единоборство съ цѣлой Англіей. Однимъ словомъ, продолжая выражаться слогомъ боксеровъ, это былъ настоящій геній въ рукопашныхъ схваткахъ гдѣ угодно и по какому угодно поводу. Онъ никому не давалъ спуску. Онъ накидывался на каждый новый общественный вопросъ, ошарашивалъ его правымъ кулакомъ, наддавалъ лѣвымъ, парировалъ, отражалъ удары (и все это сражаясь съ цѣлой Англіей), прогонялъ своего противника къ самой веревкѣ и приканчивалъ его безъ дальнѣйшихъ церемоній. Онъ умѣлъ ловко придушить здравый смыслъ, чѣмъ дѣлалъ свою несчастную жертву глухой и слѣпой къ требованіямъ времени. Зато онъ и былъ уполномоченъ высшими властями ускорить пришествіе великаго тысячелѣтія, когда на землѣ наступитъ царство чиновниковъ.
   -- Очень хорошо, -- сказалъ этотъ господинъ, скрестивъ на груди руки и весело улыбаясь.-- Это лошадь. Теперь я васъ спрошу, дѣвочки и мальчики, оклеили бы вы свою комнату обоями съ изображеніемъ лошадей?
   Послѣ минутнаго молчанія половина дѣтей отвѣчала хоромъ: "Да, сэръ!", а другая половина, прочитавъ на лицѣ вопрошавшаго, что "да" было отвѣтомъ ошибочнымъ, закричала хоромъ же: "Нѣтъ, сэръ!", какъ это всегда дѣлается на такого рода экзаменахъ.
   -- Нѣтъ, разумѣется, нѣтъ. А почему?
   Гробовое молчаніе. Наконецъ, одинъ толстый неповоротливый мальчикъ рѣшился отвѣтить, громко сопя носомъ:
   -- Потому что я вовсе не сталъ бы ее оклеивать, а лучше бы выкрасилъ.
   -- Но ты долженъ оклеить, -- проговорилъ съ азартомъ джентльменъ.
   -- Ты долженъ оклеить, нравится тебѣ это или нѣтъ, -- прибавилъ мистеръ Гредграйндъ.-- Не говори же намъ больше, чтобы ты ее не оклеилъ.
   -- Извольте, я вамъ объясню, -- сказалъ джентльменъ послѣ новаго унылаго молчанія, -- я вамъ объясню, почему вы не должны оклеивать комнаты обоями съ изображеніями лошадей. Случалось ли вамъ когда-либо въ дѣйствительности видѣть лошадей, прогуливающихся по стѣнамъ комнаты? Знаете ли вы такой фактъ?
   "Да, сэръ!" съ одной стороны. "Нѣтъ, сэръ!" съ другой.
   -- Нѣтъ, конечно, нѣтъ,-- началъ опять джентльменъ съ негодующимъ взглядомъ въ сторону заблуждающихся.-- Вы нигдѣ не должны видѣть того, чего вы не можете видѣть въ дѣйствительности; вы нигдѣ не должны имѣть того, чего вы не можете имѣть въ дѣйствительности; то, что называется вкусомъ -- есть только другое названіе факта, дѣйствительности.
   Томасъ Гредграйндъ кивнулъ головой въ знакъ одобренія.
   -- Таковъ новый принципъ, открытіе, великое открытіе, -- продолжалъ джентльменъ.-- Теперь я задамъ вамъ еще одинъ вопросъ. Предположимъ, что вамъ нуженъ коверъ въ вашу комнату. Выберете ли вы для этой цѣли коверъ съ изображеніями цвѣтовъ?
   Такъ какъ аудиторія начала приходить къ заключенію, что "нѣтъ" было наиболѣе подходящій отвѣтъ для этого господина, то хоръ "нѣтъ" былъ на этотъ разъ очень силенъ. Только нѣсколько человѣкъ отсталыхъ, павшихъ духомъ въ этомъ испытаніи, нерѣшительно отвѣтили "да". Въ ихъ числѣ была Сесси Джюпъ.
   -- Дѣвочка номеръ двадцатый!-- возгласилъ джентльменъ съ ясной улыбкой сознанія могущества науки.
   Сесси покраснѣла и встала.
   -- Итакъ, ты украсила бы ковромъ твою комнату или комнату твоего мужа, еслибъ ты была взрослая и у тебя былъ бы мужъ, -- ковромъ съ изображеніями цвѣтовъ?-- спросилъ джентльменъ.-- Почему?
   -- Я очень люблю цвѣты, сэръ, -- отвѣчала дѣвочка.
   -- И на этомъ основаніи ты поставишь на нихъ столы и стулья и будешь смотрѣть, какъ люди топчутъ ихъ своими тяжелыми сапогами?
   -- Это бы имъ не повредило, сэръ; ихъ нельзя раздавить, и они отъ этого не завянутъ, съ вашего позволенія, сэръ. Они напоминали бы мнѣ хорошенькіе цвѣты, которые я такъ люблю, и я бы воображала...
   -- Постой, постой! Вотъ именно воображать-то ты и не должна, -- перебилъ ее джентльменъ въ восторгѣ, что такъ счастливо достигъ цѣли, къ которой стремился.-- Именно, именно. Ты никогда не должна воображать.
   -- Слышишь, Сесси Джюпъ? Ты никогда не должна себѣ позволить воображать что бы то ни было, -- добавилъ Томасъ Гредграйндъ торжественнымъ тономъ.
   -- Факты, факты и факты!-- возгласилъ первый джентльменъ.
   -- Факты, факты и факты!-- повторилъ за нимъ Томасъ Гредграйндъ.
   -- Всегда и во всемъ вы должны подчиняться только фактамъ, -- продолжалъ джентльменъ.-- Мы надѣемся въ скоромъ времени образовать комиссію для разработки фактовъ изъ людей, понимающихъ все значеніе фактовъ, которые заставятъ народъ быть народомъ фактовъ, однихъ только фактовъ. Слово "воображеніе" должно бытъ изгнано, уничтожено. Вы не должны имѣть съ нимъ ничего общаго. Вы не должны имѣть ничего, будь то украшеніе или предметъ необходимости, что бы стояло въ противорѣчіи съ фактами. Въ дѣйствительности вѣдь вы не ходите по цвѣтамъ, -- слѣдовательно, вы не должны себѣ позволять ходить и по ихъ изображеніямъ на коврѣ. Въ дѣйствительности вы никогда не видите, чтобы какая-нибудь птица или мотылекъ отдаленной страны садились на вашъ сервизъ, -- слѣдовательно, вы не должны позволять себѣ имѣть сервизъ съ разрисованными на немъ невѣдомыми птицами и бабочками. Вы никогда не увидите, чтобъ какое-нибудь четвероногое прогуливалось сверху внизъ по стѣнѣ, -- слѣдовательно, вы не должны допускать изображеній четвероногихъ на вашихъ стѣнахъ. Для всѣхъ этихъ цѣлей, -- продолжалъ джентльменъ, -- вы должны пользоваться различными сочетаніями и видоизмѣненіями математическихъ фигуръ, которыя можно было бы объяснить и доказать. Вотъ въ чемъ состоитъ новое открытіе. Да, это фактъ, это вкусъ.
   Дѣвочка сдѣлала книксенъ и сѣла. Она была еще очень молода и, кажется, испугалась той длинной перспективы неумолимыхъ голыхъ фактовъ, въ которой ей представился свѣтъ.
   -- Теперь, если мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ соблаговолитъ начать свой первый урокъ, -- сказалъ въ заключеніе первый джентльменъ, -- я буду очень радъ исполнить ваше желаніе, мистеръ Гредграйндъ, и ознакомиться съ его методой преподаванія.
   Мистеръ Гредграйндъ поблагодарилъ. "Не угодно ли, мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ, -- мы слушаемъ". И мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ началъ урокъ по своей наилучшей методѣ. Онъ и нѣсколько десятковъ другихъ школьныхъ учителей были только что изготовлены на одномъ и томъ же станкѣ, въ одной и той же мастерской, по одному и тому же образцу, вродѣ того, какъ вытачиваются фортепьянныя ножки. Прежде чѣмъ его объявили готовымъ, онъ долженъ былъ продѣлать безчисленное множество оборотовъ и отвѣтить на цѣлые томы вопросовъ, изъ которыхъ каждый былъ настоящей головоломкой. орѳографія, этимологія, синтаксисъ, просодія, астрономія, географія и общая космографія, сложныя пропорціи и алгебра, землемѣріе и нивелировка, пѣніе и черченіе -- все было ему извѣстно, какъ свои пять пальцевъ. Его путь былъ тернистъ, но за то онъ пролѣзъ въ члены тайнаго совѣта ея величества (отдѣленія В.). Онъ нахватался верхушекъ различныхъ отраслей высшей математики, физики, французскаго, нѣмецкаго, латинскаго и греческаго языковъ. Онъ зналъ все, что имѣетъ хоть какое-нибудь отношеніе къ водной системѣ вселенной (признаться, самъ я имѣю о ней весьма слабое понятіе); зналъ исторіи всѣхъ народовъ, названія всѣхъ рѣкъ, всѣхъ горъ; произведенія, нравы, обычаи всѣхъ странъ со всѣми ихъ границами и положеніе каждой страны по отношенію ко всѣмъ тридцати двумъ румбамъ компаса. Жаль одно: мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ, кажется, хватилъ черезъ край! Учись онъ немного поменьше, насколько лучше онъ могъ бы учить и насколько большему научилъ бы своихъ учениковъ!
   Мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ принялся за свой вступительный урокъ и провелъ его блистательно: какъ Морджіана въ "Сорока разбойникахъ", онъ заглянулъ въ каждую изъ выстроенныхъ передъ нимъ колбочекъ и основательно ознакомился съ ихъ содержаніемъ. Скажи-ка мнѣ, добрый мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ: когда ты наполнишь до краевъ всѣ эти сосудики изъ твоихъ богатыхъ запасовъ, будешь ли ты совершенно увѣренъ, что убилъ въ нихъ разбойницу "фантазію"? Можешь ли ты быть вполнѣ увѣренъ, что убилъ ее наповалъ, а не искалѣчилъ и не изуродовалъ?
   

Глава III.
Щелка.

   Мистеръ Гредграйндъ возвращался домой въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Это была его школа, и онъ хотѣлъ, чтобъ она была образцовой. Онъ хотѣлъ, чтобъ каждый ея воспитанникъ былъ образцовымъ ребенкомъ, по примѣру юныхъ Гредграйндовь, которые всѣ безъ исключенія были образцовыми дѣтьми.
   Всѣхъ юныхъ Гредграйндовъ было счетомъ пять штукъ, и всѣ до одного образцовые. Имъ давали уроки чуть не съ младенческихъ дней и заганивали ихъ, какъ молодыхъ зайцевъ. Едва начали они переступать безъ посторонней помощи, какъ ихъ заставляли ходить въ классную комнату. Первымъ ихъ осмысленнымъ воспоминаніемъ была огромная черная доска, на которой огромный тощій людоѣдъ выводилъ мѣломъ какіе-то ужасные бѣлые знаки.
   Конечно, я не хочу этимъ сказать, чтобъ юнымъ Гредграйндамъ было извѣстно по имени или по опыту что-нибудь такое, что бы имѣло хоть какое-нибудь отношеніе къ людоѣду. Да сохранятъ ихъ отъ этого факты! Я пользуюсь этимъ словомъ только затѣмъ, чтобъ охарактеризовать имъ чудовище, обитавшее въ этомъ святилищѣ школьной зубряжки, чудовище о безчисленномъ множествѣ головъ, совмѣщавшихся въ одной головѣ, которое обращало дѣтство въ тюремное заключеніе и притягивало дѣтей за волосы въ мрачныя пещеры статистики и цифръ.
   Ни одинъ изъ юныхъ Гредграйндовъ никогда не видалъ лица на лунѣ; каждый изъ нихъ зналъ о лунѣ всю подноготную прежде, чѣмъ начиналъ ясно выражаться на своемъ родномъ языкѣ. Ни одинъ изъ юныхъ Гредграйндовъ не зналъ глупой пѣсенки: "Мерцай, о звѣздочка, мерцай!" Ни одинъ изъ юныхъ Гредграйндовъ не испытывалъ ни малѣйшаго любопытства по этому поводу, ибо каждый изъ нихъ, начиная съ пятилѣтняго возраста, могъ разобрать по косточкамъ Большую Медвѣдицу не хуже профессора Оуэна и управлялъ этимъ созвѣздіемъ, какъ машинистъ своимъ локомотивомъ. Ни одному изъ юныхъ Гредграйндовъ никогда не приходило въ голову найти какое-нибудь сходство между обыкновенной коровой на лугу и той знаменитой коровой съ кривымъ рогомъ, которая забодала собаку, которая бросилась на кошку, которая съѣла мышку, которая воровала солодъ, -- или съ другой, еще болѣе знаменитой коровой, которая проглотила мальчика-съ-пальчикъ. Ни одинъ изъ юныхъ Гредграйндовъ даже и не слыхалъ никогда объ этихъ знаменитостяхъ; каждый изъ нихъ былъ въ свое время представленъ коровѣ, какъ животному четвероногому, травоядному, жвачному съ нѣсколькими желудками -- и только.
   И такъ мистеръ Гредграйндъ направилъ стопы къ своему произаическому жилищу, именовавшемуся Каменнымъ Замкомъ. Прежде, чѣмъ выстроить свой Каменный Замокъ, мистеръ Гредграйндъ добродѣтельно удалился отъ дѣлъ (онъ велъ обширную оптовую торговлю желѣзомъ) и теперь выжидалъ только удобнаго случая, чтобы составить своей внушительной персоной нѣкоторую ариѳметическую величину въ парламентѣ. Каменный Замокъ возвышался на пустырѣ миляхъ въ двухъ отъ большого города, который въ нашемъ достовѣрномъ повѣствованіи будетъ носить названіе Коктауна.
   Каменный Замокъ былъ замѣчательно правильной чертой на лицѣ земли или, по крайней мѣрѣ, той мѣстности. Ничто не затѣняло, ничто не смягчало этого суроваго факта въ окружающемъ пейзажѣ. Большой квадратный домъ съ тяжеловѣснымъ портикомъ, затемнявшимъ окна фасада совершенно такъ, какъ густыя брови хозяина затѣняли его глаза. Домъ -- математическая формула, точная, логически выведенная, провѣренная и доказанная. Шесть оконъ по одну сторону подъѣзда, шесть -- по другую, итого двѣнадцать оконъ по фасаду, да двѣнадцать съ противоположной стороны -- всего съ двухъ сторонъ двадцать четыре окна. Лужайка и садъ съ молодой аллеей для въѣзда -- все выровненное по линейкѣ, какъ счетная книга. Газъ и вентиляція, дренажъ и водопроводъ -- все первѣйшаго качества; желѣзныя скобки и брусья до низу для предохраненія отъ огня; подъемныя машины къ услугамъ лакеевъ и горничныхъ, чтобы переносить ихъ изъ этажа въ этажъ со всѣми ихъ щетками и металками; словомъ, все, чего только пожелаетъ душа.
   Только все ли? Кажется, все, чего же больше? Не считая всего прочаго, у юныхъ Гредграйндовъ были коллекціи по всевозможнымъ отраслямъ знанія. У нихъ была маленькая конхиліологическая коллекція, маленькая металлургическая коллекція и минералогическая коллекція. Всѣ образцы въ этихъ коллекціяхъ были подъ этикетами и расположены по видамъ и семействамъ, и кусочки минераловъ, изъ которыхъ они состояли, казались оторванными отъ первоначальныхъ массъ такими же грубыми, тяжелыми орудіями, какъ и самыя ихъ названія. Однимъ словомъ, перефразируя старинную сказку о Петрушѣ-Волынщикѣ (которая, надо, впрочемъ, замѣтить, никогда не проникала въ этотъ разсадникъ патентованныхъ юныхъ образцовъ), мы могли бы сказать: "Если этимъ ненасытнымъ маленькимъ Гредграйндамъ и этого было мало, то -- ради всего святого -- чего же еще было нужно этимъ ненасытнымъ маленькимъ Гредграйндамъ?"
   Отецъ юныхъ Гредграйндовъ продолжалъ свой путь все въ томъ же пріятномъ расположеніи духа. Это былъ нѣжный отецъ въ своемъ родѣ; но будь онъ, какъ Сесси Джюпъ, поставленъ въ необходимость дать опредѣленіе -- только себѣ, а не лошади, конечно, онъ опредѣлилъ бы себя, какъ замѣчательно "практическаго отца". Онъ не могъ слышать безъ чувства особенной гордости этихъ двухъ словъ: "замѣчательно практическій", которыя, по общему мнѣнію, хорошо подходили къ его особѣ. На каждомъ публичномъ митингѣ въ Коктаунѣ, по какому бы поводу ни собирался этотъ митингъ, можно было быть увѣреннымъ, что кто-нибудь изъ коктаунцевъ не преминетъ воспользоваться удобнымъ случаемъ, чтобы сдѣлать тонкій намекъ на "замѣчательно практическій умъ нашего друга Гредграйнда", что всегда доставляло большое удовольствіе нашему "замѣчательно практическому другу". Онъ отлично понималъ, что ему воздавали лишь должное, но это все-таки льстила его самолюбію.
   По выходѣ изъ города Томасъ Гредграйндъ дошелъ до мѣста, которое не было ни городомъ, ни деревней, но соединяло въ себѣ всѣ непріятныя стороны того и другой. Здѣсь до слуха его долетѣли звуки музыки. Трескучій оркестръ, состоявшій при циркѣ, который расположился въ этихъ краяхъ въ большомъ деревянномъ баракѣ, заливался на всѣ голоса. Флагъ, развѣвавшійся на вершинѣ этого храма искусства, возвѣщалъ человѣчеству, что "циркъ Слири" ввѣряетъ себя его благосклонному покровительству. Самъ мистеръ Слири, въ видѣ статуи новѣйшихъ временъ, и притомъ весьма внушительныхъ размѣровъ, сидѣлъ въ кассѣ, напоминавшей часовню древней готической архитектуры, и собиралъ деньги за входъ. Миссъ Джозефина Слири, какъ возвѣщали длинныя и узкія печатныя афиши, открывала сегодняшнее представленіе своей граціозной тирольской цвѣточной пантомимой на лошади. Въ числѣ другихъ чрезвычайно занимательныхъ, хотя безукоризненно нравственныхъ чудесъ искусства, которыя надо видѣть своими глазами, чтобы вполнѣ оцѣнить, синьоръ Джюпъ долженъ былъ въ этотъ день "показать уважаемой публикѣ забавные таланты своей превосходной ученой собаки "Рѣзвушки". Сверхъ того, синьоръ Джюпъ долженъ былъ "исполнить свой неподражаемый tour de force, а именно, перекинуть себѣ черезъ голову семьдесятъ пять центнеровъ желѣза, перебрасывая желѣзныя гири безпрерывно спереди назадъ и образуя такимъ образомъ въ воздухѣ настоящій желѣзный фонтанъ. Зрѣлище до сихъ поръ невиданное не только въ этомъ городѣ, но и нигдѣ на земномъ шарѣ, вызывающее такіе восторженные аплодисменты восхищенныхъ зрителей, что его приходится повторять по нѣскольку разъ". Тотъ же синьоръ Джюпъ долженъ былъ еще "оживлять представленіе, во время частыхъ антрактовъ, своими остроумными, но всегда приличными, шекспировскими шутками и остротами". Въ заключеніе все тотъ же синьоръ Джюпъ долженъ былъ выступить въ своей любимой роли мистера Вильяма Пуговки изъ Тулей-Стрита, "въ самой новѣйшей изъ новостей волтижерскаго искусства -- въ высшей степени смѣхотворномъ фарсѣ на лошади: "Путешествіе портного въ Брентфордъ".
   Само собою разумѣется, что Томасъ Гредграйндъ не обратилъ никакого вниманія на весь этотъ вздоръ и продолжалъ свой путь, какъ и подобаетъ такому практическому человѣку, или игнорируя съ полнымъ презрѣніемъ этихъ шумливыхъ букашекъ, или отсылая ихъ въ исправительный домъ. Но вскорѣ дорога, которая въ этомъ мѣстѣ дѣлала поворотъ, привела это почти вплотную къ бараку, и здѣсь взорамъ его представилась слѣдующая картина: нѣсколько человѣкъ дѣтей, столпившись боязливой кучкой у задней стороны барака, старались изо всѣхъ силъ подсмотрѣть въ щели и дыры его досчатыхъ стѣнъ запретныя чудеса цирка.
   Томасъ Гредграйндъ остановился какъ вкопаный "Не доставало только", подумалъ онъ, "чтобъ эти бродяги развращали молодое поколѣніе, отвлекая его отъ нашей образцовой школы".
   Молодое поколѣніе было отдѣлено отъ Томаса Гредграйнда небольшимъ пространствомъ, заросшимъ бурьяномъ и заваленнымъ мусоромъ. Поэтому онъ вынулъ изъ жилетнаго кармана свой лорнетъ, съ цѣлью узнать, кто могли быть эти дерзкіе преступники, чтобы наказать ихъ по заслугамъ. Каково же было его изумленіе -- онъ просто глазамъ своимъ не вѣрилъ, когда увидѣлъ, что его родная дочь, его металлургическая Луиза, припала глазомъ къ дырочкѣ въ еловой доскѣ балагана, и родной сынъ его, математическій Томасъ, лежитъ въ растяжку на брюхѣ и наслаждается интереснымъ зрѣлищемъ копытъ ученаго коня, на которомъ миссъ Джозефина исполняетъ свою граціозную тирольскую пантомиму.
   Ошеломленный этимъ зрѣлищемъ, мистеръ Гредграйндъ приближается къ мѣсту, гдѣ его потомство безчеститъ такимъ образомъ свое имя, кладетъ руки на плечи обоихъ преступниковъ и произноситъ:
   -- Луиза! Томасъ!
   Оба поднимаются красные, смущенные. Но Луиза смотритъ на отца смѣлѣе, чѣмъ Томасъ; вѣрнѣе, Томасъ совсѣмъ на него не смотритъ и позволяетъ буксировать себя, какъ автоматъ.
   -- Боже ты мой! Вѣдь это верхъ лѣности, верхъ глупости и сумасбродства!-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ, уводя за руки обоихъ дѣтей.-- Что вы здѣсь дѣлали?
   -- Хотѣли посмотрѣть, что тамъ такое, -- отрѣзала Луиза.
   -- Что тамъ такое?
   -- Да, отецъ.
   На лицахъ обоихъ дѣтей было выраженіе скуки и недовольства, особенно у дѣвочки. Но у нея сквозь это выраженіе недовольства проступали проблески свѣта, которому не на что было свѣтить, внутренній огонь, который напрасно искалъ себѣ пищи, голодное воображеніе, поддерживавшее свою жизнь какимъ-то непостижимымъ образомъ и оживлявшее все ея лицо. Но это не было веселое, свѣтлое оживленіе юности, а какія-то неровныя, рѣзкія, неувѣренныя вспышки, на которыя было больно смотрѣть и которыя напоминали быструю смѣну выраженій на лицѣ слѣпого, нащупывающаго свой путь.
   Дѣвочка была еще почти ребенкомъ пятнадцати, шестнадцати лѣтъ, но этотъ ребенокъ обѣщалъ скоро превратиться въ женщину. Эта мысль пришла въ голову ея отцу, пока онъ глядѣлъ на нее. Она была хорошенькая и могла бы быть своевольной, еслибъ была иначе воспитана, подумалъ этотъ замѣчательно практическій человѣкъ.
   -- Томасъ, хотя фактъ на-лицо, но я съ трудомъ вѣрю, что ты, съ твоимъ воспитаніемъ и съ твоими богатыми умственными рессурсами, могъ увлечь свою сестру на подобное зрѣлище.
   -- Отецъ, это моя вина. Томъ тутъ не при чемъ, -- съ живостью сказала Луиза.-- Это я уговорила его пойти.
   -- Мнѣ очень прискорбно это слышать, очень прискорбно. Конечно ты виновата, но это нисколько не уменьшаетъ вины Томаса.
   Дѣвочка быстро взглянула на отца, но изъ глазъ ея не выкатилось ни слезинки.
   -- Ты! Томасъ и ты, для которыхъ открыто широкое поле науки! Томасъ и ты, которыхъ можно назвать дѣтьми, пропитанными фактами до мозга костей! Томасъ и ты, воспитанные по всѣмъ правиламъ строгой логики, пріученные къ математической точности! Томасъ и ты -- здѣсь, въ этомъ унизительномъ положеніи!-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ -- Я совершенно ошеломленъ!
   -- Я такъ соскучилась, отецъ. Я теперь постоянно скучаю, -- сказала Луиза.-- Мнѣ такъ надоѣло...
   -- Надоѣло? Что же тебѣ надоѣло?-- спросилъ изумленный отецъ.
   -- Не знаю, должно быть, все.
   -- Ни слова больше. Ты просто ребячишься,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Я не хочу слышать подобныхъ вещей.
   Мистеръ Гредграйндъ умолкъ и не открывалъ рта въ продолженіе по крайней мѣрѣ полу-мили пути, послѣ чего произнесъ торжественнымъ тономъ:
   -- Что подумаютъ твои друзья, Луиза? Развѣ же ты не заботишься объ ихъ мнѣніи? Что скажетъ мистеръ Баундерби?
   При этомъ имени Луиза скользнула по лицу отца какимъ-то особенно быстрымъ и подозрительнымъ взглядомъ, но онъ ничего не замѣтилъ, потому что, когда онъ взглянулъ на нее, она уже опустила глаза.
   -- Что скажетъ, -- повторилъ онъ опять черезъ нѣсколько минутъ, -- что скажетъ мистеръ Баундерби?
   И всю дорогу до самаго Каменнаго Замка, торжественно слѣдуя по пятамъ двухъ юныхъ преступниковъ, онъ не переставалъ повторять почти безпрерывно: "Что скажетъ мистеръ Баундерби?", какъ будто мистеръ Баундерби былъ сказочнымъ букой, которымъ няньки пугаютъ дѣтей.
   

Глава IV.
Мистеръ Баундерби.

   Кто же такой былъ этотъ мистеръ Баундерби, если онъ не былъ сказочнымъ букой?
   Мистеръ Баундерби былъ закадычный другъ мистера Гредграйнда, то есть насколько человѣкъ, лишенный всякихъ чувствъ, способенъ сблизиться такимъ духовнымъ родствомъ съ другимъ человѣкомъ, не менѣе его лишеннымъ всякихъ чувствъ. И въ этомъ смыслѣ мистеръ Баундерби былъ очень близокъ къ тому, чтобъ его можно было назвать закадычнымъ другомъ мистера Гредграйнда, или очень далекъ отъ этого, если предпочитаетъ читатель.
   Мистеръ Баундерби былъ очень богатый человѣкъ: банкиръ, негоціантъ и фабрикантъ и Богъ знаетъ что еще. Человѣкъ крупный и тучный, съ громкимъ голосомъ, нахальнымъ взглядомъ и металлическимъ смѣхомъ. Человѣкъ, сшитый изъ очень грубой и прочной матеріи, которая, казалось, растягивалась по мѣрѣ того, какъ онъ выросталъ и толстѣлъ. Человѣкъ съ очень большой головой, надутымъ лицомъ, вздутыми жилами на вискахъ и такой натянутой кожей на лицѣ, что, казалось, она насильно держала открытыми его глаза, не позволяя закрыться вѣкамъ. Человѣкъ, имѣвшій видъ надутаго шара, который сейчасъ улетитъ. Человѣкъ, который не могъ достаточно нахвалиться тѣмъ, что онъ былъ всѣмъ самъ себѣ обязанъ. Человѣкъ, который своимъ, точно выходящимъ изъ мѣдной трубы, грубымъ голосомъ безъ устали хвастался своимъ прежнимъ невѣжествомъ и нищетой. Однимъ словомъ, человѣкъ, доходившій до наглости въ своемъ самоуничиженіи.
   Мистеръ Баундерби былъ нѣсколькими годами моложе своего "замѣчательно практическаго" друга, но казался старше его. Къ его сорока семи-восьми годамъ можно было прикинуть безъ особенной натяжки еще годковъ семь или восемь. На головѣ у него было очень мало волосъ. Казалось, всѣ они разлетѣлись отъ множества словъ, которые онъ бросалъ на вѣтеръ, а то небольшое количество, которое еще оставалось, было вѣчно всклокочено и топорщилось по той же самой причинѣ.
   Въ совершенно симметрической, казарменнаго вида гостиной Каменнаго Замка, на коврѣ, спиной къ огню, пылавшему въ каминѣ, стоялъ мистеръ Баундерби; поучая мистрисъ Гредграйндъ по поводу дня годовщины своего собственнаго рожденія. Мистеръ Баундерби расположился передъ каминомъ отчасти потому, что то было холодное весеннее послѣ-обѣда, хотя солнце сіяло очень ярко; отчасти потому, что въ Каменномъ Замкѣ было всегда очень свѣжо, ибо никакое солнце не успѣвало прогрѣвать его сырыхъ каменныхъ стѣнъ; отчасти потому, что стоя, такимъ образомъ, онъ занималъ выгодную позицію, откуда могъ господствовать надъ мистрисъ Гредграйндъ.
   -- У меня не было башмаковъ; что-же касается чулокъ, то я даже и по имени не зналъ, что это за штука. День я проводилъ въ канавѣ, ночь -- въ свиномъ хлѣву. Вотъ какимъ образомъ отпраздновалъ я десятую годовщину своего рожденія. Конечно, канавы не были для меня новостью, потому что я и родился то въ канавѣ.
   Мистрисъ Гредграйндъ -- настоящій свертокъ шалей, маленькая, худая, бѣленькая съ блѣдно-голубыми глазками особа ни съ чѣмъ не сравненной слабости какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи, проводившая все свое время въ глотаньи лѣкарствъ, нисколько ей не помогавшихъ, и которую, какъ только она выражала хоть малѣйшее покушеніе на возвращеніе къ жизни, нѣжный супругъ неминуемо ошарашивалъ ударомъ какого нибудь тяжеловѣснаго факта, -- мистрисъ Гредграйндъ выразила надежду, что канава была по крайней мѣрѣ сухая.
   -- Какъ бы не такъ! Мокрехонька! На футъ воды, если не больше, -- отвѣчалъ мистеръ Баундерби.
   -- Есть отчего схватить насморкъ даже двухмѣсячному ребенку, -- разсудила мистрисъ Гредграйндъ.
   -- Насморкъ? Я, кажется, родился съ воспаленіемъ легкихъ и со всевозможными воспаленіями, какія только существуютъ, -- отвѣчалъ мистеръ Баундерби.-- Я былъ несчастнѣйшимъ созданіемъ, сударыня, въ продолженіе многихъ лѣтъ моего дѣтства. Я былъ такой слабый и хилый, что вѣчно плакалъ и стоналъ. Я былъ такой грязный и оборванный, что вы бы не рѣшились до меня дотронуться даже щипцами.
   Мистрисъ Гредграйндъ бросила томный взглядъ на щипцы. И по совѣсти, это было все, что она могла сдѣлать, принимая въ разсчетъ ея умственное убожество.
   -- Положительно не знаю, какъ могъ я выдержать все это, -- продолжалъ Баундерби.-- Должно быть, я твердо рѣшился. У меня вообще очень рѣшительный характеръ; надо полагать, что и тогда уже онъ у меня былъ. Во всякомъ случаѣ, вы видите, мистрисъ Гредграйндъ, что изъ меня вышло, и всѣмъ этимъ я обязанъ себѣ, только себѣ самому и никому больше.
   Мистрисъ Гредграйндъ высказала (кроткимъ голосомъ) пріятную надежду, что мать мистера Баундерби...
   -- Моя мать? Она меня бросила, сударыня!-- сказалъ Баундерби.
   Мистрисъ Гредграйндъ, ошеломленная, по своему обыкновенію, этимъ новымъ фактомъ, впала опять въ свою апатію и умолкла.
   -- Моя мать оставила меня бабушкѣ, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, -- а бабушка моя, насколько припоминаю, была самая злая, самая отвратительная старая корга, какую когда-либо видѣлъ свѣтъ. Если бывало мнѣ какимъ-нибудь чудомъ перепадетъ пара башмаковъ, она меня сейчасъ же разуетъ, а башмаки пропьетъ въ кабакѣ. Сколько разъ я видалъ, какъ эта моя почтенная бабушка валяется въ кровати до поздняго утра, пока не вытянетъ до-суха свои обычныя четырнадцать рюмочекъ передъ завтракомъ.
   Мистрисъ Гредграйндъ слабо улыбнулась, не обнаруживая никакихъ другихъ признаковъ жизни, и сдѣлалась поразительно похожа на тусклую китайскую тѣнь въ испорченномъ волшебному фонарѣ.
   -- Она держала маленькую бакалейную лавчонку,-- продолжалъ мистеръ Баундерби, -- и выростила меня въ ящикѣ изъ подъ яицъ. Старый ящикъ изъ подъ яицъ -- такова была колыбель моего дѣтства. Какъ только я подросъ настолько, что могъ убѣжать, я, конечно, поторопился это сдѣлать. Я сдѣлался маленькимъ бродягой и, вмѣсто того, чтобы голодать и получать побои отъ одной злой старухи, сталъ голодать и получать побои отъ цѣлой кучи людей всевозможныхъ возрастовъ. И эти люди были совершенно правы: ради чего было поступать иначе? Я былъ помѣхой, обузой, настоящей чумой -- я это хорошо сознаю.
   Гордость, которую онъ испытывалъ, чувствуя, что заслужилъ такое великое соціальное отличіе, какъ названія помѣхи, обузы и чумы, могла быть удовлетворена только громкимъ троекратнымъ повтореніемъ этихъ прекрасныхъ прозвищъ его юности.
   -- Вѣроятно, мнѣ было предназначено свыше выбиться изъ моего тогдашняго положенія, мистрисъ Гредграйндъ. Но было ли это мнѣ предназначено или нѣтъ, а я выбился, сударыня, хотя никто не протянулъ мнѣ руки. Бродяга, посыльный, опять бродяга, потомъ чернорабочій, приказчикъ, управляющій, директоръ, наконецъ, компаньонъ фирмы, мистеръ Іосія Баундерби изъ Коктауна -- вотъ черезъ что я прошелъ. Іосія Баундерби изъ Коктауна выучился грамотѣ по лавочнымъ вывѣскамъ; научился смотрѣть на часы по башеннымъ часамъ на колокольнѣ Сентъ-Джильса, которые онъ изучилъ подъ руководствомъ одного пьянаго калѣки, вора по профессіи и неисправимаго негодяя. Говорите послѣ этого Іосіи Баундерби изъ Коктауна о вашихъ окружныхъ школахъ, о вашихъ образцовыхъ и нормальныхъ школахъ и о какихъ вамъ угодно ученыхъ выдумкахъ въ этомъ родѣ,-- Іосія Баундерби изъ Коктауна отвѣтитъ вамъ коротко и ясно: все это очень хорошо, но самъ онъ не пользовался всѣми этими преимуществами. И потомъ: давайте намъ людей съ крѣпкой головой и надежными кулаками. Конечно, воспитаніе, которое онъ получилъ, годится не для всякаго, онъ это хорошо знаетъ, но таково было его воспитаніе. Вы можете сварить его живьемъ, но вы никогда не заставите его утаить ни единаго факта изъ его біографіи.
   Послѣ этого горячаго заключенія Іосія Баундерби изъ. Коктауна умолкъ. Онъ умолкъ въ то самое мгновеніе, когда его замѣчательно практическій другъ, все еще въ сопровожденіи двухъ юныхъ преступниковъ, входилъ въ комнату. Увидѣвъ оратора, замѣчательно практическій другъ остановился и бросилъ на Луизу укоризненный взглядъ, ясно говорившій: "Вотъ онъ, твой Баундерби!"
   -- Что случилось?-- спросилъ Баундерби.-- Отчего это у нашего юнаго друга Томаса такой надутый видъ?-- Онъ говорилъ о Томасѣ, но смотрѣлъ на Луизу.
   -- Папа поймалъ насъ, когда мы подглядывали въ щелочку, что дѣлается въ циркѣ, -- проговорила высокомѣрно Луиза, не поднимая глазъ.
   -- Да, мистрисъ Гредграйндъ, -- съ достоинствомъ вставилъ супругъ этой особы, -- и, кажется, я былъ бы менѣе удивленъ, еслибъ засталъ моихъ дѣтей за чтеніемъ стиховъ.
   -- Милосердный Боже!-- захныкала мистрисъ Гредграйндъ.-- Луиза, Томъ, какъ вы могли?!. Вы меня удивляете! Есть отчего пожалѣть, что имѣешь дѣтей. Я почти готова сказать, что была бы счастлива вовсе не имѣть дѣтей. Хотѣла бы я знать, что бы тогда съ вами было.
   Это остроумное замѣчаніе произвело, казалось, не особенно благопріятное впечатлѣніе на мистера Гредграйнда. Онъ нетерпѣливо нахмурился.
   -- Точно вы не могли, особенно съ моей теперешней несчастной головой, пойти разсматривать раковины, минералы и другія вещи, которыхъ для васъ накупили, вмѣсто того, чтобы бѣгать по циркамъ! -- продолжала мистрисъ Гредграйндъ.-- Вамъ извѣстно не хуже моего, что у дѣтей не бываетъ ни учителей изъ цирка, ни циркологическихъ коллекцій, и что нигдѣ не читаютъ лекцій о циркахъ. Рѣшительно не понимаю, чѣмъ могъ заинтересовать васъ циркъ! Дѣла у васъ довольно, если вамъ только этого нужно. Съ моей теперешней больной головой я не могу припомнить и половины названій всѣхъ фактовъ, которые вамъ слѣдуетъ изучить.
   -- Потому-то все и случилось!-- проворчала Луиза.
   -- Совсѣмъ не потому. И не говори: это не отговорка, -- возразила мистрисъ Гредграйндъ.-- Сейчасъ же отправляйся и займись чѣмъ-нибудь ологическимъ.
   Мистрисъ Гредграйндъ не была ученой особой и, отпуская отъ себя дѣтей, обыкновенно давала имъ это общее указаніе относительно выбора ихъ занятій. Признаться, запасъ фактовъ, бывшихъ въ распоряженіи мистрисъ Гредграйндъ, былъ до жалости ограниченъ; но мистеръ Гредграйндъ, возвысивъ ее до высокаго положенія своей супруги, руководствовался въ этомъ случаѣ двумя соображеніями. Во-первыхъ, относительно цифръ, въ смыслѣ принесеннаго ею приданаго, эта женщина не оставляла желать ничего лучшаго; во-вторыхъ, въ ней не было никакихъ "фанаберій".
   Подъ "фанаберіями" мистеръ Гредграйндъ разумѣлъ воображеніе, и, дѣйствительно, что касается подозрѣнія подобнаго рода, то въ этомъ отношеніи мистрисъ Гредграйндъ была такъ чиста и невинна, какъ это только возможно для человѣка, еще не дошедшаго до окончательнаго идіотизма.
   Когда мистрисъ Гредграйндъ очутилась опять одна со своимъ мужемъ и мистеромъ Баундерби, то одного этого простого обстоятельства, безъ всякаго совпаденія какихъ-либо иныхъ фактовъ, оказалось вполнѣ достаточно, чтобъ ошеломить эту превосходную женщину. И такъ она опять загасла, какъ нагорѣвшій ночникъ, и никто не обратилъ на нее никакого вниманія.
   -- Баундерби, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, придвигая себѣ стулъ къ огню, -- вы всегда принимали такое живое участіе въ моей молодежи, особенно въ Луизѣ, что скажу вамъ прямо, безъ стѣсненія: это открытіе чрезвычайно меня огорчило. Вамъ хорошо извѣстно, что я посвятилъ всего себя систематическому развитію разума въ моихъ дѣтяхъ. Разумъ, это -- какъ вы знаете -- единственная вещь, на которой должно быть основано воспитаніе. А между тѣмъ, Баундерби, сегодняшнее непредвидѣнное происшествіе, хотя само по себѣ и пустяшное, даетъ мнѣ основаніе предполагать, что въ мысли Томаса и Луизы проскользнуло нѣчто... нѣчто такое... не умѣю выразить этого точно... словомъ, нѣчто такое, чего у меня никогда не было намѣренія въ нихъ развивать и что не имѣетъ ничего общаго съ разумомъ.
   -- Фактъ, разумѣется, тотъ что отнюдь не требуется разума, чтобъ любоваться шайкой бродягъ,-- отвѣчалъ Баундерби.-- Когда я самъ былъ бродягой, никто не любовался мной, я это хорошо знаю.
   -- Вопросъ теперь въ томъ, -- проговорилъ замѣчательно практическій родитель, устремивъ глаза на огонь, -- вопросъ въ томъ, что могло породить въ нихъ такую вульгарную любознательность.
   -- Я скажу вамъ что: праздное воображеніе.
   -- Надѣюсь, что нѣтъ, -- произнесъ въ отвѣтъ сей замѣчательный практикъ, -- но, признаюсь, у меня у самого мелькнуло это опасеніе, когда я шелъ домой.
   -- Праздное воображеніе, Гредграйндъ, -- повторилъ Баундерби.-- Прескверная вещь для каждаго изъ насъ и въ тысячу разъ худшая для такой дѣвочки, какъ Луиза. Прошу извиненія у мистрисъ Гредграйндъ за мои, быть можетъ, черезчуръ сильныя выраженія, но мистрисъ Гредграйндъ знаетъ, что я человѣкъ далеко не утонченный. И тотъ, кто думаетъ найти во мнѣ человѣка съ утонченнымъ обращеніемъ -- жестоко ошибется. Я не получилъ утонченнаго воспитанія.
   -- Не слышали ли они чего-нибудь такого отъ кого-нибудь изъ учителей или отъ прислуги?-- проговорилъ задумчиво мистеръ Гредграйндъ, запустивъ руки въ карманы и не сводя съ огня своихъ заспанныхъ глазъ.-- Или не прочли ли чего-нибудь, несмотря на всѣ наши предосторожности? Не проникла ли въ нашъ домъ какая-нибудь дурацкая книжонка со сказками? Иначе какъ объяснить себѣ такое любопытное, такое непостижимое явленіе, что въ умахъ, которые съ самой колыбели и до сего дня вырабатывались по самой практической методѣ, по шнурку и по линейкѣ...
   -- Постойте!-- закричалъ Баундерби, который все еще стоялъ передъ огнемъ, до такой степени начиненный своимъ надутымъ смиреніемъ, что, казалось, его сейчасъ разорветъ ко вреду окружающей мебели.-- Постойте! У васъ въ школѣ есть дѣвчонка отъ этихъ скомороховъ?
   -- Да, Сесилія Джюпъ, -- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ, и глаза его, когда онъ посмотрѣлъ на своего друга, приняли почти виноватое выраженіе.
   -- Такъ. Постойте еще минутку!-- закричалъ опять мистеръ Баундерби.-- Какъ она къ вамъ попала?
   -- Что касается меня, то я самъ въ первый разъ увидалъ эту дѣвочку только на дняхъ -- это фактъ. Такъ какъ она не здѣшняя, то должна была съ просьбой о пріемѣ обратиться ко мнѣ на домъ; да вы правы, Баундерби, вы совершенно правы...
   -- Постойте, постойте!-- закричалъ Баундерби въ третій разъ.-- Видѣла ее Луиза, когда она приходила сюда?
   -- Должно быть, видѣла, такъ какъ она же и сообщила мнѣ объ ея просьбѣ. Но я нисколько не сомнѣваюсь, что Луиза видѣла ее въ присутствіи мистрисъ Гредграйндъ.
   -- Разскажите намъ, мистрисъ Гредграйндъ, прошу васъ, какъ это произошло?-- сказалъ Баундерби.
   -- Ахъ, моя бѣдная голова! -- простонала мистрисъ Гредграйндъ.-- Дѣвочка желала ходить въ школу. И Луиза съ Томасомъ оба увѣряли, что дѣвочка желаетъ ходить въ школу, и что мистеръ Гредграйндъ желаетъ, чтобъ дѣвочки ходили въ школу. Ну, что я могла имъ возразить, когда все это факты?
   -- Послушайте, Гредграйндъ, что я вамъ скажу,-- проговорилъ мистеръ Браундерби.-- Прогоните эту дѣвчонку, и дѣло съ концомъ!
   -- Я и самъ сильно склоняюсь къ такому рѣшенію.
   -- И сдѣлайте это немедля!-- продолжалъ Баундерби.-- Не откладывай на завтра, что можешь сдѣлать сегодня -- таковъ былъ мой девизъ съ самаго ранняго дѣтства. Когда я рѣшилъ распрощаться съ моей бабушкой и съ моимъ ящикомъ изъ подъ яицъ, я тотчасъ привелъ въ исполненіе эту мысль. Сдѣлайте то же и вы, и сдѣлайте не откладывая.
   -- Не хотите-ли немного прогуляться?-- спросилъ его другъ.-- У меня есть адресъ ея отца. Можетъ быть, вы не откажетесь пройтись со мной до города?
   -- Разумѣется, не откажусь, -- сказалъ мистеръ Баундерби, -- идемте, куда хотите, лишь бы дѣло было сдѣлано не откладывая.
   Съ этими словами мистеръ Баундерби нахлобучилъ на голову свою шляпу -- онъ всегда нахлобучивалъ ее какъ попало, что должно было означать, что онъ человѣкъ слишкомъ занятой, чтобъ учиться носить шляпу -- и, засунувъ руки въ карманы, вышелъ въ прихожую. "Я никогда не ношу перчатокъ", имѣлъ онъ обыкновеніе говорить; "я вскарабкался на вершину общественной лѣстницы безъ перчатокъ. Въ перчаткахъ я не взобрался бы такъ высоко".
   Пока мистеръ Гредграйндъ ходилъ наверхъ за адресомъ, мистеръ Баундерби пріотворилъ дверь въ учебную и окинулъ взглядомъ это тихое убѣжище... Несмотря на свои шкапы съ книгами, всевозможныя коллекціи и безсчисленное множество научныхъ и философскихъ приспособленій и всякаго рода, эта большая, затянутая клеенкой, унылая комната походила больше всего на залу для стрижки волосъ. Луиза, лѣниво прислонившись головой къ окну, смотрѣла во дворъ, ничего не видя, а юный Томасъ сердито фыркалъ на огонь. Адама Смита и Мальтуса, двухъ младшихъ Гредграйндовъ, не было въ комнатѣ: они были наказаны и сидѣли за уроками въ карцерѣ, а маленькая Дженъ, размазавъ по всему своему лицу липкое тѣсто изъ грифеля и слезъ, крѣпко спала надъ простыми дробями.
   -- Все уладилось, Луиза, все уладилось, Томасъ. Слышите?-- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Впередъ вы будете умники, я знаю. Отецъ уже больше не сердится, даю вамъ слово. Ну Луиза, а вѣдь за это стоитъ и поцѣловать, какъ ты думаешь?
   -- Цѣлуйте, если хотите, мистеръ Баундерби,-- отвѣчала Луиза, вставая; потомъ въ холодномъ молчаніи медленно перешла комнату и очень нелюбезно, отвернувъ личико, подставила ему свою щеку.
   -- Ахъ ты моя баловница!-- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Ну прощай, Луиза. И онъ вышелъ. А дѣвочка осталась стоять на томъ же мѣстѣ, вытирая носовымъ платкомъ щеку, которую онъ только что поцѣловалъ. Она терла такъ старательно, что щека разгорѣлась, какъ огонь. Прошло пять минутъ, а она все еще стояла и терла свою несчастную щеку.
   -- О чемъ ты думаешь, Лу?-- проворчалъ, наконецъ, ея братъ.-- Вѣдь этакъ ты и до дырки протрешь.
   -- Ты можешь взять свой перочинный ножикъ и вырѣзать мнѣ это мѣсто, если хочешь, Томъ, я не заплачу.
   

Глава V.
Основной тонъ.

   Коктаунъ, куда направились теперь господа Гредграйндъ и Баундерби, былъ настоящимъ торжествомъ факта. Этотъ городъ такъ же счастливо избѣжалъ заразы воображенія, какъ и сама мистрисъ Гредграйндъ. А такъ какъ Коктаунъ составляетъ основной тонъ нашей мелодіи, то опишемъ его подробнѣй, прежде чѣмъ продолжать нашъ разсказъ.
   Это былъ городъ изъ краснаго кирпича, или вѣрнѣе изъ кирпича, который могъ-бы быть краснымъ, еслибы не покрывавшіе его копоть и дымъ. При существующихъ обстоятельствахъ это былъ скорѣе всего пестрый городъ -- красный пополамъ съ чернымъ, напоминавшій татуированное лицо дикаря. Это былъ городъ машинъ и высокихъ трубъ, изъ которыхъ безъ перерыва и безъ отдыха ползли безконечные клубы дыма. Въ немъ былъ очень грязный каналъ и рѣка зловонная и совсѣмъ красная отъ попадавшей въ нее въ огромномъ количествѣ краски; въ немъ были огромныя зданія съ нескончаемымъ рядомъ оконъ, дрожавшія и звенѣвшія цѣлые дни напролетъ, -- скучныя зданія, гдѣ поршни паровыхъ машинъ поднимались и опускались равномѣрно и монотонно, точно голова слона въ состояніи неизлечимой меланхоліи. Въ немъ было нѣсколько большихъ улицъ, какъ двѣ капли воды похожихъ одна на другую, и много маленькихъ улицъ, еще больше похожихъ между собой. Всѣ онѣ были населены людьми тоже удивительно похожими другъ на друга, людьми, которые уходили изъ дому и возвращались въ одни и тѣ же часы, гранили однѣ и тѣ же мостовыя, были заняты однимъ и тѣмъ же дѣломъ; людьми, для которыхъ любой день въ году походилъ на предыдущій и на слѣдующій, для которыхъ каждый годъ былъ сколкомъ съ предыдущаго года и образцомъ для послѣдующаго.
   Въ сущности все это составляло необходимую принадлежность той промышленности, которою жилъ Коктаунъ; за то Коктаунъ прибавлялъ къ общему благу и свои благодѣянія, разливавшіяся по свѣту широкой рѣкой: онъ снабжалъ рынокъ многими дополнительными изящными предметами, составляющими чуть не половину великосвѣтской дамы, передъ которой не осмѣлишься произнести самаго имени этого закоптѣлаго города. Другія внѣшнія черты Коктауна имѣли въ себѣ кое-что мѣстное, особенное. Вотъ онѣ, эти черты:
   Вы не встрѣчали здѣсь ничего, что бы не имѣло строго рабочаго отпечатка. Если члены какой-нибудь религіозной общины затѣвали выстроить здѣсь церковь (какъ это сдѣлали члены восемнадцати религіозныхъ общинъ), они возводили нѣчто похожее на складъ благочестія изъ краснаго кирпича, надъ которымъ иной разъ (но только въ образцахъ особенно изысканнаго стиля) возвышался колоколъ, подвѣшенный въ клѣткѣ для попугая. Единственное исключеніе изъ общаго правила составляла новая церковь, оштукатуренное зданіе съ четырехугольной колокольней надъ входными дверями, окончившейся четырьмя небольшими башенками, напоминавшими разукрашенныя деревяшки четырехъ инвалидовъ. Всѣ надписи на общественныхъ зданіяхъ, выведенныя въ строгомъ стилѣ черными и бѣлыми буквами, были совершенно на одинъ манеръ. Тюрьма могла быть больницей, больница -- тюрьмой, городская ратуша могла быть тѣмъ или другимъ, иди и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ, или чѣмъ угодно, такъ какъ никакая подробность въ изящной архитектурѣ этихъ общественныхъ зданій не указывала противнаго. Факты, факты и факты во внѣшности города; факты, факты и факты въ томъ, что составляло его душу. Школа Макъ-Коакумчайльда была существующій фактъ, и рисовальная школа была такой же фактъ, и отношенія хозяина къ рабочему были ничего больше какъ фактъ; однимъ словомъ, здѣсь не было ничего, кромѣ фактовъ, начиная съ родильнаго дома и кончая кладбищемъ; все же -- что не можетъ быть выражено цифрами, чего нельзя купить по самому низкому курсу и продать по самому высокому, -- того не существуетъ и не должно существовать во вѣки вѣковъ. Аминь.
   Казалось бы, городъ, такъ ревностно преданный факту и такъ успѣшно торжествующій побѣду на стогнахъ своихъ, долженъ бы благоденствовать и процвѣтать. И Коктаунъ, конечно, благоденствовалъ? Нѣтъ, не совсѣмъ. Нѣтъ? Возможно ли, о Боже!
   Нѣтъ. Коктаунъ вышелъ изъ своихъ доменныхъ печей не совсѣмъ такимъ чистымъ, какимъ золото выходитъ изъ огня. Прежде всего его мучила одна неразрѣшимая тайна: кто принадлежалъ къ его восемнадцати религіознымъ общинамъ? Но кто бы къ нимъ ни принадлежалъ, это во всякомъ случаѣ не были рабочіе. Странно было видѣть, проходя городомъ въ воскресное утро, до какой степени немногіе изъ этихъ людей откликались на варварскій трезвонъ колоколовъ, который способенъ былъ свести съ ума больного и нервнаго человѣка; странно было видѣть, какъ мало было рабочихъ, которые покидали бы ради этого звона свои кварталы и свои душныя конурки или углы улицъ, гдѣ они торчали, глазѣя со скучающимъ видомъ на прохожихъ, направлявшихся къ церквамъ и часовнямъ, какъ на дѣло, которое нисколько ихъ не касалось.
   И не однимъ только пріѣзжимъ этотъ фактъ бросался въ глаза, ибо въ самомъ Коктаунѣ существовала дружная партія, члены которой каждую сессію съ негодованіемъ возвышали свой голосъ, въ палатѣ общинъ, требуя парламентскаго акта, который бы силой заставилъ этихъ людей быть благочестивыми. Затѣмъ слѣдовало общество воздержанія, которое жаловалось, что эти люди упрямо продолжаютъ напиваться; указывало въ своихъ докладахъ съ цифровыми данными, что они дѣйствительно напиваются, и доказывало до очевидности ясно на своихъ чайныхъ вечерахъ, что никакое -- ни божеское, ни человѣческое убѣжденіе, развѣ за исключеніемъ медали общества воздержанія, не въ состояніи заставить этихъ людей не напиваться. Затѣмъ слѣдовали аптекарь и дрогистъ съ другими цифровыми данными, свидѣтельствовавшими, что когда эти люди не напиваются виномъ, то напиваются опіемъ. Затѣмъ слѣдовалъ тюремный священникъ, очень опытный человѣкъ, съ новыми цифровыми данными, оставлявшими далеко за собой всѣ предыдущія; онъ показывалъ съ неопровержимой убѣдительностью, что эти люди упрямо посѣщали, скрытно отъ взоровъ общества, непристойные притоны, гдѣ слушали непристойныя пѣсни, смотрѣли на непристойные танцы, въ которыхъ иногда имѣли дерзость участвовать, и гдѣ -- какъ увѣряетъ нѣкій А. Б., молодой человѣкъ двадцати-четырехъ лѣтъ отъ роду, приговоренный къ восемнадцатимѣсячному тюремному заключенію и вообще ничѣмъ не показавшій себя особенно достойнымъ довѣрія, -- гдѣ началось паденіе вышепоименованнаго А. Б. Ибо онъ вполнѣ увѣренъ, что, не попади онъ въ одинъ изъ этихъ притоновъ, онъ бы остался образцомъ нравственности самой высокой пробы. Затѣмъ слѣдовали мистеръ Гредграйндъ и мистеръ Баундерби, шествующіе въ эту минуту по улицамъ Коктауна, люди въ высшей степени практическіе, которые въ случаѣ надобности, могли бы представить еще сколько угодно цифровыхъ данныхъ -- результатъ ихъ личной опытности, подтвержденный случаями, извѣстными имъ отъ другихъ лицъ, и изъ этихъ данныхъ явствовало какъ дважды два -- четыре (собственно это одно только и было ясно), что эти люди, господа, не что иное, какъ шайка негодяевъ; что бы вы для нихъ не дѣлали, вы никогда не увидите отъ нихъ благодарности; что они безпокойный народъ, господа; что они сами не знаютъ, чего хотятъ; что они питаются всѣмъ, что ни на есть лучшаго; покупаютъ свѣжее масло, требуютъ моккскаго кофе, отказываются отъ мяса, если оно не перваго сорта, -- и все-таки вѣчно недовольны и не идутъ ни на какія уступки. Словомъ, это было все то же старое нравоученіе старой побасенки:
   
   Жила была на свѣтѣ старая бабка,
   Жила -- не тужила: ѣла да пила;
   Но такой ужъ видно норовъ былъ у бабки,
   Что она ни ѣла, сколько ни пила --
   А все сыта не была.
   
   Но возможно ли, господа, чтобъ было какое-нибудь сходство въ нравственномъ состояніи населенія Коктауна и юныхъ Гредграйндовъ? Неужели кто-нибудь изъ насъ, если только онъ обладаетъ здравымъ смысломъ и твердо знаетъ счетъ, повѣритъ въ настоящее время, что вотъ уже нѣсколько десятковъ лѣтъ, какъ въ Коктаунѣ, съ предвзятымъ намѣреніемъ, перестали брать въ разсчетъ одинъ изъ первѣйшихъ элементовъ существованія рабочаго класса?
   Неужели правда, что эти люди сохранили еще извѣстную долю воображенія, надъ которой слѣдовало бы поработать, чтобы дать ей возможность развиться здраво, вмѣсто того, чтобы заставлять ее судорожно бороться и силой пролагать себѣ путь? Неужели правда и то, что въ прямомъ отношеніи съ продолжительностью и однообразіемъ ихъ работы въ этихъ людяхъ растетъ непреодолимая жажда какого-нибудь физическаго облегченія, развлеченія, которое бы поддержало въ нихъ веселость и бодрость духа, какого-нибудь праздника, хотя бы только для того, чтобъ поплясать подъ звуки шумнаго оркестра, какого-нибудь ребяческаго удовольствія вродѣ сладкаго торта къ обѣду (конечно мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ не приложитъ къ этому своихъ рукъ), -- и что жажда эта должна быть удовлетворена разумно и правильно, иначе она найдетъ себѣ неразумный исходъ, если только не удастся измѣнить законовъ, по которымъ былъ сотворенъ міръ.
   -- Этотъ человѣкъ живетъ въ Подсъ-Эндѣ, а я хорошенько не знаю, гдѣ этотъ Подсъ-Эндъ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Въ которой онъ сторонѣ, Баундерби?
   Мистеръ Баундерби зналъ только, что это гдѣ-то въ нижней части города, и этимъ его свѣдѣнія ограничивались. Они остановились, оглядываясь вокругъ.
   Почти въ ту же минуту изъ за угла выбѣжала дѣвочка, которую Гредграйндъ тотчасъ узналъ. Она съ перепуганнымъ лицомъ бѣжала какъ сумасшедшая.
   -- Стой!-- закричалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Куда ты бѣжишь? Остановись!
   Дѣвочка номеръ двадцатый остановилась, вся дрожа, и сдѣлала книксенъ.
   -- Зачѣмъ ты такъ неприлично бѣгаешь по улицамъ?-- спросилъ ее мистеръ Гредграйндъ.
   -- За мной... за мной гнались, сэръ, -- отвѣчала дѣвочка прерывающимся голосомъ, -- и я убѣгала.
   -- Гнались!-- повторилъ мистеръ Гредграйндъ.-- Кто же могъ гнаться за тобой?
   На этотъ вопросъ послѣдовалъ мгновенный и неожиданный отвѣтъ въ лицѣ безцвѣтнаго маленькаго Битцера, который съ такой стремительностью выскочилъ изъ-за угла, очевидно, не ожидая встрѣтить препятствіе на тротуарѣ, что съ размаху попалъ прямо въ животъ мистера Гредграйнда и отскочилъ отъ него на середину улицы.
   -- Это еще что такое?-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Гдѣ твоя голова, мальчикъ? Какъ ты смѣешь такъ кидаться на... на людей?
   Битцеръ поднялъ свою шапку, которая слетѣла на землю отъ толчка, попятился назадъ, потеръ лобъ кулакомъ и сталъ оправдываться, говоря, что это онъ "нечаянно".
   -- Это онъ бѣжалъ за тобою, Джюпъ?-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Да, сэръ, -- отвѣчала нерѣшительно дѣвочка.
   -- Неправда, сэръ!-- закричалъ Битцеръ.-- Она первая пустилась убѣгать. Эти скоморохи врутъ, не краснѣя, сэръ, они этимъ славятся... Ты сама знаешь, какъ ловко они врутъ. (Это относилось уже къ Сесси.) Это всему городу извѣстно и, съ вашего позволенія, сэръ, это такъ же вѣрно, какъ то, что эти скоморохи не знаютъ таблицы умноженія, прибавилъ Битцеръ, обращаясь къ мистеру Баундерби и думая его подкупить.
   -- Онъ такъ напугалъ меня своими страшными гримасами, -- сказала дѣвочка.
   -- Этого еще не доставало!-- закричалъ Битцеръ.-- Ты такая же лгунья, какъ и твои пріятели! Настоящая дочь скомороха. Я даже не взглянулъ на нее ни разу, сэръ. Я только ее спросилъ, сумѣетъ ли она завтра дать опредѣленіе лошади, и предложилъ поучить ее, а она пустилась бѣжать, я побѣжалъ за ней, сэръ, чтобы научить ее, какъ ей отвѣчать, если завтра ее спросятъ опредѣленіе лошади... Только дочь скомороха способна на такую ложь.
   -- Нельзя сказать однако, чтобы ея профессія была тайной въ вашей школѣ, -- замѣтилъ мистеръ Баундерби.-- Черезъ недѣлю вся ваша школа соберется вокругъ цирка -- вотъ увидите.
   -- Кажется, что такъ, -- отвѣчалъ его другъ.-- Битцеръ, отправляйся домой. Джюпъ, останься здѣсь на минуту. Если я еще когда-нибудь увижу, Битцеръ, что ты бѣгаешь по улицамъ, ты получишь отъ меня внушеніе черезъ школьнаго учителя. Понимаешь? Ну, теперь ступай.
   Мальчикъ пересталъ моргать, раскланялся, приложивъ кулакъ ко лбу, взглянулъ на Сесси, повернулся и пошелъ.
   -- А теперь, дѣвочка, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, -- проводи насъ, этого господина и меня, къ твоему отцу; мы идемъ къ нему... Что это у тебя въ бутылкѣ?
   -- Водка, -- сказалъ Баундерби.
   -- Ахъ нѣтъ, сэръ, это девять сортовъ масла.
   -- Что?
   -- Девять разныхъ сортовъ масла, сэръ, отцу для растиранья.
   Мистеръ Баундерби рѣзко захохоталъ и спросилъ:
   -- Да на какого же чорта ты растираешь отца девятью сортами масла?
   -- Всѣ наши постоянно употребляютъ это средство, сэръ, когда имъ случится ушибиться во время представленія, -- отвѣчала Сесси, оглядываясь черезъ плечо, чтобъ удостовѣриться, ушелъ ли ея преслѣдователь.-- Они иногда очень сильно ушибаются, знаете...
   -- И по дѣломъ, -- сказалъ мистеръ Баундерби, -- не будь лѣнтяемъ.
   Дѣвочка посмотрѣла въ лицо мистеру Баундерби со смѣшаннымъ выраженіемъ изумленія и страха.
   -- Клянусь Богомъ!-- сказалъ мистеръ Баундерби, -- когда я былъ четырьмя или пятью годами моложе тебя, тогда я тоже былъ весь покрытъ такими синяками, что ихъ не могли бы залѣчить не то что девять, а двадцать, сорокъ сортовъ разныхъ маслъ. Правда, я получалъ синяки не оттого, что кривлялся, а оттого, что меня колотили. Я не умѣлъ плясать на канатѣ; я плясалъ просто на землѣ, но за то меня подстегивали веревкой.
   Мистеръ Гредграйндъ, какъ ни былъ онъ грубъ, былъ все же не такъ грубъ, какъ Баундерби. Въ сущности онъ не былъ золъ отъ природы; онъ даже могъ бы быть очень добръ теперь, если бы позволилъ себѣ въ юности отступить немножко отъ своей ариѳметики, которая совсѣмъ его засушила. Когда они свернули въ одинъ узенькій переулокъ, онъ спросилъ дѣвочку голосомъ, которому хотѣлъ придать ободряющій тонъ.
   -- Такъ это и есть Подсъ-Эндъ, Джюпъ?
   -- Да, сэръ, онъ самый; а вотъ и нашъ домъ, сэръ, съ вашего позволенія.
   Смеркалось, когда дѣвочка остановилась у дверей отвратительнаго кабачка, изъ оконъ котораго виднѣлся тусклый, красноватый свѣтъ лампъ. Грязная, покосившаяся на одинъ бокъ, эта жалкая лачуга имѣла такой видъ, точно она сама пила запоемъ, за неимѣніемъ другихъ потребителей, и, слѣдуя общей участи пьяницъ, скоро придетъ къ ихъ общему концу.
   -- Намъ придется пройти общую залу, сэръ, и подняться на лѣстницу, если вамъ все равно: а тамъ вы подождете минутку, пока я зажгу свѣчу. Если услышите лай, не пугайтесь -- это "Рѣзвушка": она не кусается.
   -- "Рѣзвушка" и девять сортовъ масла!-- сказалъ мистеръ Баундерби, входя послѣднимъ и закатываясь своимъ металлическимъ смѣхомъ. Недурно, очень недурно для человѣка положительнаго, обязаннаго всѣмъ самому себѣ.
   

Глава VI.
Циркъ Слири.

   Кабачекъ, о которомъ идетъ рѣчь, назывался "Подъ щитомъ Пегаса". "Подъ ногами {Непереводимая игра словъ: по-англійски слово armes означаетъ "щитъ" и "руки".} Пегаса" было бы конечно болѣе кстати, но тѣмъ не менѣе на вывѣскѣ, подъ намалеваннымъ на ней крылатымъ конемъ, красовалась очень четкая надпись латинскими буквами "Подъ щитомъ Пегаса", а пониже надписи, на живописно развернутомъ свиткѣ художникъ начерталъ стѣдующія прочувствованныя строчки:
   
   На свѣтѣ такъ ведется:
   Добро родить добро.
   Коли солодъ хорошъ -- такъ и пивцо хорошо,
   А не хочешь пивца -- есть водка и винцо.
   Входи-жъ, о прохожій! Садись! Кликни кличъ
   И будешь доволенъ -- повѣрь.
   
   Въ полутемной комнатѣ за грязнымъ прилавкомъ красовался на стѣнѣ въ рамкѣ подъ стекломъ другой Пегасъ -- театральный -- съ настоящими газовыми крыльями, съ разсыпанными по немъ звѣздами изъ золоченой бумаги и эѳирной упряжью изъ краснаго шелка. Такъ какъ на улицѣ было слишкомъ темно, чтобы можно было хорошенько разглядѣть вывѣску, а въ кабачкѣ не довольно свѣтло, чтобы видѣть въ подробностяхъ картинку, то мистеръ Гредграйндъ и мистеръ Баундерби не имѣли случая выразить свое негодованіе по поводу этихъ миѳологическихъ изображеній. По черной, довольно крутой лѣстницѣ они поднялись изъ общей залы куда-то наверхъ, не встрѣтивъ ни души, и здѣсь остались стоять въ темнотѣ, пока дѣвочка ходила за свѣчой. Они ежеминутно ожи , обнаруживая признаки большой запальчивости.-- Если у васъ есть охота посмѣяться надъ нами, такъ заплатите деньги въ кассу, раскошельтесь.
   -- Киддерминстеръ, замолчи, говорятъ тебѣ,-- возвысилъ голосъ Чайльдерсъ и обернулся къ мистеру Гредграйнду.-- Я обращался къ вамъ, сэръ. Вы знаете, а, можетъ быть, и не знаете, такъ какъ, пожалуй, не особенно часто бывали въ числѣ нашихъ зрителей, что Джюпъ то и дѣло давалъ маху послѣднее время.
   -- Давалъ... чего?-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ, безпомощно оглядываясь на всемогущаго Баундерби.
   -- Маху.
   -- Принимался вчера вечеромъ кувыркаться четыре раза, и все неудачно,-- подтвердилъ мастеръ Киддерминстеръ.-- Скиксовалъ съ флагами и не могъ стать на голову.
   -- Не сдѣлалъ того, что слѣдовало. Прошелъ недалеко и не могъ перекувырнуться,-- пояснилъ мистеръ Чайльдерсъ.-- Однимъ словомъ, скиксовалъ по всей линіи.
   -- Ахъ, такъ вотъ что значитъ у васъ "скисковатъ"?-- полюбопытствовалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Да, у насъ принято такъ выражаться,-- подтвердилъ мистеръ Чайльдерсъ.
   -- Масло девяти сортовъ, Меррилегъ, "скиксовалъ", кувырканье, флаги, стоянье на головѣ, каково?-- покатывался съ хохоту мистеръ Баундерби. Нечего сказать, славная компанія для человѣка, обязаннаго всѣмъ самому себѣ!
   -- Тогда снизойдите до насъ,-- брякнулъ купидонъ. Если ужъ вы забрались такъ высоко, что до васъ рукой не достать, то не угодно ли спуститься малую толику
   -- Какой навязчивый парень!-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, поворачиваясь къ нему и хмуря брови.
   -- Мы пригласили бы молодого джентльмена для вашего пріема, еслибъ знали заранѣе, что вы удостоите насъ своимъ посѣщеніемъ,-- ни мало не смущаясь, возразилъ мастеръ Киддерминстеръ.-- Жаль, что вы не уговорились раньше на этотъ счетъ при вашей щепетильности. Вы, должно быть, упражняетесь на самомъ тугомъ?
   -- Что за околесную несетъ этотъ невѣжа?-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ, разсматривая купидона съ нѣкоторымъ отчаяніемъ.
   -- Ты опять? Убирайся вонъ!-- подхватилъ мистеръ Чайльдерсъ, выталкивая своего юнаго друга изъ комнаты съ безцеремонностью, напоминавшей сѣверо-американскія преріи.-- Такъ у насъ говорится:-- на самомъ тугомъ или на самомъ слабомъ. Тутъ нѣтъ ничего обиднаго. Это насчетъ каната для акробатовъ, который натягиваютъ потуже или послабѣе!... Однако, вы хотѣли дать мнѣ какое то порученіе къ Джюпу?
   -- Вотъ, именно.
   -- Въ такомъ случаѣ,-- поспѣшно сказалъ мистеръ Чайльдерсъ,-- по моему, оно никогда не дойдетъ до него. Вы коротко знаете Джюпа?
   -- Да я и въ глаза его не видалъ.
   -- Ну такъ и не увидите совсѣмъ. Для меня достаточно ясно, что онъ скрылся.
   -- Неужели вы полагаете, что онъ бросилъ свою дочь?
   -- Да, полагаю,-- подтвердилъ мистеръ Чайльдерсъ, кивая головой;-- онъ удралъ отъ насъ, я въ томъ увѣренъ. Его освистали и вчера вечеромъ, и третьяго дня, и сегодня. Послѣднее, время бѣднягѣ совсѣмъ не везло, и ему стало не втерпежъ.
   -- За что же ему... такъ много свистали?-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ, выжимая изъ себя это слово съ большой торжествеяностьто и принужденіемъ.
   -- Потому что его суставы начали деревенѣть, да и весь онъ износился,-- отвѣчалъ Чайльдерсъ.-- Джюпъ имѣлъ еще успѣхъ, какъ зубоскалъ, но съ этимъ далеко не уѣдешь.
   -- Зубоскалъ!-- подхватилъ Баундерби.-- Вотъ еще хорошее словечко.
   -- Ну, острякъ, если такъ больше нравится джентльмену, которому ничѣмъ не угодишь,-- замѣтилъ Е. В. Б. Чайльдерсъ, небрежно кидая это объясненіе черезъ плечо и встряхивая своей длинной гривой.--Но вотъ что замѣчательно, сэръ:-- этому человѣку не такъ было тошно слушать свистки,-- какъ знать, что его дочь прослышала о нихъ.
   -- Прекрасно,-- перебилъ его мистеръ Баундерби.-- Это прекрасно, Гредграйндъ! Скоморохъ такъ любитъ свою дочь, что кидаетъ ее на произволъ судьбы! Чертовски славно! Ха-ха! Послушайте, молодой человѣкъ, что я вамъ скажу. Я не всегда занималъ мое теперешнее положеніе въ жизни. Мнѣ знакомы по опыту подобныя вещи. Вы, пожалуй, удивитесь, когда услышите, что моя мать также сбѣжала отъ меня.
   Мистеръ Е. В. Б. Чайльдерсъ колко замѣтилъ, что это его ничуть не удивляетъ.
   -- Отлично,-- продолжалъ Баундерби.-- Я родился въ канавѣ и былъ брошенъ своей матерью. Извиняю ли я ей это? Нѣтъ. Извинялъ ли когда нибудь? Никогда. Какъ я называю ее за такой поступокъ? Ужъ, конечно, я называю ее самой скверной женщиной, какая только жила на свѣтѣ, за исключеніемъ развѣ горькой пьяницы, моей бабушки. Во мнѣ нѣтъ фамильной гордости, и я не признаю никакой чувствительной дребедени. Я называю вещи ихъ именами и совершенно безпристрастно назову мать Джозіи Баундерби изъ Коктоуна такимъ именемъ, какимъ назвалъ бы ее, будь она матерью какого нибудь Дика-Джонса изъ Уэлинга. Точно также и насчетъ того человѣка. Онъ безстыжій негодяй и бродяга. Вотъ онъ что такое, говоря попросту.
   -- Мнѣ рѣшительно все равно, каковъ онъ есть, говоря ли по просту, или не попросту,-- возразилъ мистеръ Е. В. Б. Чайльдерсъ, повернувшись къ нему лицомъ.-- Я сообщаю вашему другу о томъ, что случилось; если вамъ нелюбо это слушать, пошли бы вы лучше, провѣтриться. Слишкомъ ужъ много вы горланите; горланили бы, по крайней мѣрѣ, въ своемъ собственномъ домѣ, продолжалъ Е. В. Б. Чайльдерсъ съ мрачной ироніей.-- А здѣсь ужъ лучше помолчите, пока васъ не спрашиваютъ. Вѣдь у васъ есть какое нибудь собственное жилище, смѣю спросить?
   -- Весьма возможно,-- отвѣчалъ мистеръ Баундерби, позвякивая деньгами въ карманѣ и смѣясь.
   -- Такъ не угодно ли вамъ горланить у себя?-- продолжалъ Чайльдерсъ.-- Вѣдь, мы живемъ въ такомъ ветхомъ домишкѣ, что онъ, того и гляди, рухнетъ отъ вашего оранья.-- И, смѣривъ мистера Баундерби глазами съ ногъ до головы, онъ отвернулся отъ него, точно не желая имъ больше заниматься, и снова заговорилъ съ Гредграйндомъ.
   -- Меньше часа тому назадъ Джюпъ услалъ свою дочь за покупками, а немного спустя вышелъ изъ дома въ нахлобученной шляпѣ, съ узелкомъ подъ мышкой. Дѣвочка ни за что не повѣритъ этому, но онъ, дѣйствительно, сбѣжалъ и бросилъ ее.
   -- Скажите пожалуйста,-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ,-- почему она ни за что не повѣритъ?
   -- Потому что они жили душа въ душу. Потому что они никогда не разлучались. Потому что до сихъ поръ отецъ, казалось, не могъ надышаться на свою дочь,-- отвѣчалъ Чайльдерсъ, отходя въ сторону, чтобъ заглянуть въ пустой чемоданъ.
   Оба они, и мистеръ Чайльдерсъ, и мистеръ Киддерминстеръ, отличались очень странной походкой: широко разставляли ноги, при ходьбѣ, а колѣни у нихъ какъ будто не гнулись. Такая поступь была свойственна всей мужской половинѣ труппы Слири и зависѣла отъ того, что эти люди почти не слѣзали съ лошади.
   -- Бѣдняжка Сэсси! Отцу слѣдовало бы лучше заняться ея обученіемъ,-- замѣтилъ Чайльдерсъ, опять встряхнувъ волосами, когда онъ поднялъ голову отъ пустого чемодана.-- Теперь же она брошена безъ всякихъ средствъ, и дѣвочкѣ не за что взяться.
   -- Ваши слова дѣлаютъ вамъ честь, тѣмъ болѣе, что вы нигдѣ не учились сами,-- одобрительно заявилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Я-то нигдѣ не учился? Да меня отдали въ ученіе семи лѣтъ!
   -- Неужели?-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ, почти со злобой по поводу своего невольнаго промаха.-- Вѣдь, я совсѣмъ не зналъ, что молодыхъ людей обучаютъ...
   -- Праздности...-- съ громкимъ хохотомъ подхватилъ мистеръ Баундерби.-- Вотъ и я также не зналъ.
   -- Ея отецъ всегда намѣревался,-- объяснилъ Чайльдерсъ, дѣлая видъ, что совершенно не замѣчаетъ мистера Баундерби,-- дать дѣвочкѣ приличное образованіе. Какъ это запало ему въ голову, не могу сказать; знаю только, что онъ вѣчно лелѣялъ эту мечту. Въ эти семь лѣтъ Сэсси постоянно училась чему нибудь урывками:-- въ одномъ мѣстѣ ее научили съ грѣхомъ пополамъ читать, въ другомъ писать, въ третьемъ ариѳметикѣ.
   Мистеръ Е. В. Б. Чайльдерсъ вынулъ руку изъ кармана, провелъ ею по своему лицу, погладилъ свои подбородокъ и взглянулъ на мистера Гредграйнда съ сомнѣньемъ и робкой надеждой. Съ первой минуты ихъ разговора онъ старался расположить этого джентльмена въ пользу несчастнаго покинутаго ребенка.
   -- Когда дѣвочку приняли въ здѣшнюю школу,-- продолжалъ наѣздникъ,-- отецъ не помнилъ себя отъ радости. Признаться, я не могъ хорошенько понять, чему онъ такъ радуется, въ виду нашей бродячей жизни: вѣдь мы нигдѣ не заживаемся подолгу, какъ перелетныя птицы. Впрочемъ, я думаю, что бѣдняга чуточку тронулся умомъ; онъ и всегда былъ какой-то полоумный -- а тутъ вообразилъ, что его дочка пристроена. Если вы заглянули къ намъ сегодня, чтобъ порадовать его чѣмъ нибудь, оказать благодѣяніе Сэсси,-- прибавилъ мистеръ Чайльдерсъ, снова проводя рукой по лицу и кидая на гостя нерѣшительный взглядъ,-- это было бы большимъ счастьемъ и пришлось бы очень кстати... именно, кстати.
   -- Напротивъ,-- возразилъ мистеръ Гредграйндъ,-- я пришелъ ему сообщить, что изъ-за родства и знакомства дѣвочки, ей не мѣсто въ нашей школѣ, гдѣ ее не будутъ больше держать. Но если отецъ, дѣйствительно, бросилъ ее, совершенно не позаботившись о ней, въ такомъ случаѣ... Баундсрби, мнѣ надо съ вами потолковать!
   Тутъ мистеръ Чайльдерсъ вѣжливо удалился своей походкой кавалериста на площадку лѣстницы, гдѣ и стоялъ, поглаживая себѣ лицо и тихонько насвистывая. Пока онъ короталъ, такимъ образомъ, время, до него долетали отрывочныя фразы, произносимыя голосомъ Баундерби:-- "Нѣтъ. Говорю же вамъ, нѣтъ! Я вамъ не совѣтую. Ни въ какомъ случаѣ".-- На это мистеръ Гредграйндъ возразилъ несравненно тише:-- "Но, именно, какъ примѣръ для Луизы, чтобъ показать ей на дѣлѣ, къ чему приводитъ профессія, возбудившая въ ней вульгарное любопытство! Взгляните на вопросъ съ этой точки зрѣнія, Баундерби!"
   Между тѣмъ, многіе члены труппы Слири понемногу собрались изъ верхнихъ областей, гдѣ квартировали, и столпились, сначала на лѣстничной площадкѣ, разговаривая между собой въ полголоса, а потомъ постепенно проникли въ комнату, втолкнувъ туда же и мистера Чайльдерса. Среди нихъ находилось двѣ, три хорошенькихъ женщины съ мужьями, матерями и восемью или девятью ребятишками, которые, въ случаѣ надобности, изображали на сценѣ воздушныхъ фей или эльфовъ. Одинъ изъ отцовъ семейства имѣлъ обыкновеніе раскачивать на верхнемъ концѣ громаднаго шеста другого отца семейства, а третій изъ нихъ часто строилъ пирамиду изъ первыхъ двухъ, причемъ мастеръ Киддерминстеръ служилъ ей вершиной, а самъ онъ основаніемъ; всѣ отцы умѣли плясать на катавшихся бочкахъ, становиться на бутылки, ловить ножи и шары, вертѣть тазики, ѣздить верхомъ на чемъ угодно, прыгать черезъ что вамъ угодно и ни передъ чѣмъ не останавливаться. Всѣ матери умѣли плясать и плясали на слабо натянутой проволокѣ и на тугомъ канатѣ, продѣлывали всевозможныя штуки на неосѣдланной лошади; ни одна изъ нихъ не церемонилась показывать при этомъ свои ноги, а одна, правя шестеркой лошадей, въѣзжала на греческой колесницѣ въ каждый городъ, гдѣ останавливалась труппа. Всѣ они прикидывались необычайно разгульными и дошлыми людьми; не отличались опрятностью въ домашнемъ туалетѣ и особеннымъ порядкомъ въ домашнемъ быту, а литературныя познанія всей труппы въ совокупности не простирались дальше умѣнья сочинить какое нибудь письмо. Однако, въ этихъ людяхъ было что-то мягкое, удивительно ребяческое,-- полное отсутствіе всякой способности къ интригѣ и низкому разсчету и неисчерпаемая готовность помочь ближнему въ бѣдѣ, пожалѣть его -- качество, заслуживающее не меньше уваженія и проистекающее изъ того же великодушія, какъ и обыденныя добродѣтели всякаго другого общественнаго класса.
   Самымъ послѣднимъ пришелъ мистеръ Слири,-- полный, высокій мужчина, о которомъ мы уже упоминали, съ однимъ неподвижнымъ и другимъ бѣгающимъ глазомъ; голосъ его (если можно только назвать это голосомъ) напоминалъ сопѣніе старыхъ прорванныхъ кузнечныхъ мѣховъ, кожа на его тѣлѣ была дряблая, а голова никогда не могла похвалиться свѣжестью, находясь постоянно подъ вліяніемъ винныхъ паровъ.
   -- Фквайръ {Онъ хочетъ сказать -- squire, слово соотвѣтствующее нашему: баринъ, сударь, но съ ироническимъ оттѣнкомъ. Вмѣсто s, у него выходитъ th, совершенно своеобразный звукъ англійскаго языка, напоминающій ф, произносимое сквозь зубы. Примѣч. перев.},-- заговорилъ мистеръ Слири, который до такой степени страдалъ астмой, что при своемъ порывистомъ дыханіи никакъ не могъ произнести буквы с,-- вашъ покорнѣйшій флуга.-- Скверное дѣло, нечего сказать. Вы, вѣдь, кажется, уже слышали, что мой клоунъ, судя по всему, сбѣжалъ со своей собакой?
   Онъ обращался къ мистеру Гредграйнду, который отвѣтилъ ему утвердительно.
   -- Такъ какъ же, сквайръ?-- продолжалъ онъ, снимая шляпу и вытирая ея подкладку носовымъ платкомъ, который съ этой цѣлью всегда хранился въ тульѣ.-- Не имѣете ли вы намѣреніе сдѣлать что нибудь для бѣдной дѣвочки?
   -- Я предложу ей кое-что, когда она вернется,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Весьма радъ слышать это, сквайръ. Не потому, чтобъ я желалъ избавиться отъ ребенка, но мнѣ не хотѣлось бы становиться ей поперекъ дороги. Я не прочь взять ее въ ученіе, хотя она уже немножко вышла изъ лѣтъ. Голосъ у меня чуточку хриплый, сквайръ, и съ непривычки мои слова трудно понять, но еслибъ вамъ смолоду пришлось, какъ мнѣ, потѣть и мерзнуть, мерзнуть и потѣть и опять мерзнуть въ циркѣ, вашъ голосъ также пропалъ бы, сквайръ, какъ и мой.
   -- Смѣю думать, что нѣтъ,-- возразилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Не прикажете ли подать вамъ чего нибудь, сквайръ, до прихода дѣвочки? Не прикажете ли хересу? Вы только скажите, что вамъ по вкусу, сквайръ!-- упрашивалъ мистеръ Слири съ радушной развязностью.
   -- Благодарю васъ, я ничего не хочу,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Не говорите этого, сквайръ. Посмотримъ, что скажетъ вашъ другъ? Если вы еще не обѣдали, то, пожалуй, выпьете рюмочку горькой?
   Тутъ его дочь Джозефина, хорошенькая восемнадцатилѣтняя блондинка, которая съ двухлѣтняго возраста уже скакала, привязанная къ лошади, а двѣнадцати лѣтъ составила завѣщаніе, которое всегда носила при себѣ и гдѣ было выражено желаніе, чтобы въ случаѣ смерти она была свезена на кладбище на парѣ пѣгихъ пони -- внезапно прервала рѣчь мистера Слири:
   -- Постой, отецъ! Вотъ она вернулась!
   Сэсси Джюпъ вбѣжала въ комнату такъ же стремительно, какъ выбѣжала оттуда. Увидавъ собравшихся, замѣтивъ ихъ соболѣзнующіе взгляды и убѣдившись, что между ними нѣтъ ея отца, она залилась самыми горькими слезами и бросилась на грудь самой лучшей канатной плясуньѣ (въ интересномъ положеніи), которая опустилась на колѣни, чтобъ приласкать бѣдняжку и поплакать надъ нею.
   -- Эдакая дьявольщина, чтобы мнѣ провалиться на семъ мѣстѣ!-- воскликнулъ Слири.
   -- О, мой дорогой отецъ, мой добрый отецъ, куда ты дѣвался? Ты ушелъ для того, чтобы мнѣ было лучше, я знаю! Ты ушелъ ради меня, я увѣрена! И какимъ жалкимъ, какимъ безпомощнымъ будешь ты безъ меня, бѣдный, бѣдный отецъ, пока не вернешься ко мнѣ назадъ!
   То было потрясающее зрѣлище: эта дѣвочка съ блѣднымъ лицомъ, обращеннымъ къ небу, и простертыми руками, которыми она какъ будто старалась остановить убѣгающую отцовскую тѣнь и обнять ее. Невозможно было равнодушно слышать жалобныхъ рѣчей бѣднаго ребенка, и всѣ невольно притихли, пока, наконецъ, мистеръ Баундерби (которому это стало надоѣдать) не взялся за дѣло со свойственной ему рѣшительностью.
   -- Ну, добрые люди,-- началъ онъ,-- мы только попусту теряемъ время. Заставьте дѣвочку освоиться съ фактомъ. Дайте мнѣ растолковать его ей, потому что я также былъ брошенъ своими родителями на произволъ судьбы. Послушай, дѣвочка... какъ тамъ тебя зовутъ. Твой родитель удралъ, бросилъ тебя и для тебя нѣтъ никакой надежды увидѣть его опять, пока ты жива.
   Однако, собравшіеся люди такъ мало заботились о простомъ фактѣ и такъ далеко зашли въ своемъ заблужденіи относительно этого предмета, что вмѣсто подчиненія здравому смыслу говорившаго, они возмутились его словами. Мужчины бормотали: "какъ ему не стыдно", а женщины ворчали: "скотина". Что же касается мистера Слири, то онъ поспѣшилъ незамѣтно шепнуть мистеру Баундерби:
   -- Вотъ, что я вамъ скажу, сквайръ. Говоря откровенно, по-моему вамъ слѣдуетъ замолчать и не соваться въ это дѣло. Мои служащіе славный народъ, но привыкли дѣйствовать круто; и если вы меня не послушаетесь, то я не ручаюсь, что они не вышвырнутъ васъ за окошко.
   Когда это кроткое внушеніе заставило мистера Баундерби прикусить языкъ, мистеръ Гредграйндъ воспользовался случаемъ, чтобъ приступить къ чисто практическому изложенію разбираемаго вопроса.
   -- Дѣло не въ томъ,-- сказалъ онъ,-- можно ли надѣяться на возвращеніе того человѣка, или нѣтъ. Онъ скрылся, и мало шансовъ на то, чтобъ ему вздумалось вернуться назадъ. Я полагаю, что въ этомъ всѣ согласны со мною?
   -- Вполнѣ согласны, сквайръ, и надо махнуть на это рукой,-- подхватилъ Слири.
   -- Хорошо. Я пришелъ сюда съ цѣлью объявить отцу этой дѣвочки, Джюпу, что мы не можемъ больше держать ее въ школѣ, въ виду нѣкоторыхъ практическихъ соображеній, въ которыя я не имѣю надобности входитъ, препятствующихъ пріему въ училище дѣтей, родители которыхъ занимаются извѣстными профессіями. Теперь же, въ виду измѣнившихся обстоятельствъ, я намѣренъ сдѣлать одно предложеніе. Я намѣренъ взять тебя, Джюпъ, на свое попеченіе, воспитать тебя и позаботиться о тебѣ. Единственное условіе, которое я ставлю тебѣ (конечно, кромѣ твоего хорошаго поведенія) заключается въ томъ, чтобы ты рѣшила сразу, пойдешь ли ты со мною или останешься тутъ. Итакъ, если ты согласна принять мое предложеніе, то, само собою разумѣется, ты прекращаешь всякую близость съ твоими друзьями, собравшимися здѣсь. Вотъ все, что я хотѣлъ тебѣ сказать.
   -- Дайте мнѣ вставитъ свое словечко,-- вмѣшался мистеръ Слири,-- чтобы дѣвочка могла, такъ сказать, обсудить обѣ стороны вопроса. Если хочешь, Сесилія, поступить ко мнѣ ученицей, то ты вѣдь знаешь, въ чемъ состоитъ наша работа и какова наша компанія. Эмма Гордонъ, которая теперь прижимаетъ тебя къ своей груди, замѣнитъ тебѣ мать, и моя дочь Джозефина старшую сестру. Самого себя я не выдаю за ангела кротости, и еслибъ тебѣ случилось скиксовать, то я жестоко разбранилъ бы тебя и, можетъ быть, не удержался бы отъ крѣпкаго словца. Но дурной ли у меня характеръ, или хорошій, сквайръ, я никому въ жизни не наносилъ ни вреда, ни обиды. Что же касается брани, то, вѣдь, она на вороту не виснетъ, и нельзя думать, чтобы мое обращеніе съ подчиненными измѣнилось въ дурную сторону на старости лѣтъ. Никогда я не былъ краснобаемъ, сквайръ, и мною сказано теперь все, что слѣдовало сказать.
   Послѣдняя часть этой рѣчи была обращена къ Гредграйнду, который отвѣчалъ на нее важнымъ наклоненіемъ головы, послѣ чего произнесъ:
   -- Единственное замѣчаніе, которое я хочу сдѣлать тебѣ, Джюпъ, чтобъ повліять на твое рѣшеніе, заключается въ томъ, что весьма важно получить здравое и практическое воспитаніе и что отецъ твой (по крайней мѣрѣ насколько я слышалъ) чувствовалъ и понималъ всю его важность для тебя.
   Послѣднія слова, очевидно, подѣйствовали на дѣвочку. Она перестала неутѣшно рыдать, отклонилась немного отъ Эммы Гордонъ и повернула лицо къ содержателю цирка. Вся труппа замѣтила происшедшую въ ней рѣзкую перемѣну и разомъ перевела духъ. Этотъ вздохъ ясно говорилъ: "она согласится".
   -- Подумай хорошенько, прежде чѣмъ рѣшиться, Джюпъ,-- предостерегъ ее мистеръ Гредграйндъ.-- Я не прибавлю ни слова болѣе. Обдумай хорошенько свое рѣшеніе!
   -- Когда отецъ вернется,-- воскликнула дѣвочка, снова заливаясь слезами послѣ минутной паузы,-- какъ же найдетъ онъ меня, если я уѣду отсюда?
   -- На этотъ счетъ ты можешь быть совершенно спокойна,-- хладнокровно замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ (онъ разобралъ все заранѣе и подвелъ итогъ, какъ будто въ ариѳметической задачѣ на простое сложеніе), можешь быть совершенно спокойна. Вѣдь, въ случаѣ своего возвращенія твой отецъ, я думаю, долженъ отыскать мистера...
   -- Флири, это мое имя, фквайръ. Я не стыжусь его. Оно извѣстно во всей Англіи и вездѣ пользуется доброй славой.
   -- Итакъ, ему придется прежде всего разыскать мистера Слири, отъ котораго онъ и узнаетъ, гдѣ ты находишься. Я не имѣю права удерживать тебя противъ воли отца; значитъ, ты будешь вполнѣ свободна, а мистеру Джюпу не составитъ затрудненія во всякій данный моментъ узнать адресъ мистера Томаса Гредграйнда изъ Коктоуна. Я пользуюсь достаточной извѣстностью.
   -- Достаточной извѣстностью,-- подтвердилъ мистеръ Слири, вращая своимъ подвижнымъ глазомъ.-- Вы принадлежите къ тому сорту людей, сквайръ, благодаря которымъ моя касса отощала... Но дѣло теперь не въ томъ.
   Настала новая пауза, и тутъ дѣвочка воскликнула, рыдая и закрывъ лицо руками:
   -- Соберите скорѣе мои платья, соберите скорѣе мои платья и отпустите меня, пока мое сердце не разбилось!
   Женщины съ грустной поспѣшностью принялись укладывать вещи дѣвочки. Сборы были не долги, благодаря скудности ея пожитковъ, свободно умѣстившихся въ корзину, которая уже давно странствовала вмѣстѣ съ труппой. Во время укладыванья Сэсси попрежнему сидѣла на полу, продолжая рыдать, закрывъ лицо руками. Мистеръ Гредграйндъ и его другъ Баундерби стояли по близости дверей, готовые взять дѣвочку съ собою. Мистеръ Слири остановился посреди комнаты, окруженный можскою половиной своей труппы, точно онъ стоялъ въ центрѣ цирка во время представленія его дочери Джозефины. Ему недоставало только бича въ рукахъ.
   Молча уложивъ корзинку, женщины пригладили растрепавшіеся волосы Сэсси, отыскали ея шляпу и надѣли ей на голову. Потомъ, обступивъ дѣвочку со всѣхъ сторонъ и нагнувшись къ ней въ самыхъ непринужденныхъ позахъ, онѣ принялись цѣловать и обнимать бѣдняжку на прощанье, и привели своихъ дѣтей проститься съ нею, и вели себя при этомъ по примѣру всѣхъ простодушныхъ, ласковыхъ и сумасбродныхъ женщинъ.
   -- Ну, Джюпъ,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ,-- если ты вполнѣ рѣшилась, то пойдемъ.
   Но дѣвочка еще не успѣла проститься съ мужской половиной труппы, и теперь каждый изъ мужчинъ раскрывалъ ей свои объятія (потому что въ присутствіи мистера Слири, всѣ они считали нужнымъ принимать свою профессіональную позу) и награждалъ дѣвочку прощальнымъ поцѣлуемъ, исключая мистера Киддерминстера. Въ юной душѣ послѣдняго таилась нѣкоторая доля мизантропіи; вдобавокъ, всѣмъ было извѣстно, что онъ имѣлъ на Сэсси матримоніальные виды, вслѣдствіе чего угрюмо ретировался. Очередь мистера Слири наступила напослѣдокъ. Широко раскрывъ объятія, онъ взялъ дѣвочку за обѣ руки и, вѣроятно, заставилъ бы ее попрыгать передъ собою, какъ это принято у хозяевъ цирка въ видѣ поощренія юнымъ наѣздницамъ, когда ихъ снимутъ съ лошади послѣ быстрой скачки; но Сэсси было не до прыганья; она только стояла передъ нимъ, заливаясь слезами.
   -- Прощай, моя милочка!-- сказалъ Слири.-- Надѣюсь, ты составишь свое счастье, и никто изъ твоихъ прежнихъ товарищей-горемыкъ не станетъ докучать тебѣ, я въ этомъ увѣренъ. Жаль, что твой отецъ увелъ съ собою собаку; неудобно, что ее не будетъ больше на нашихъ афишахъ. Но и то сказать, вѣдь, она не стала бы продѣлывать своихъ фокусовъ безъ хозяина, такъ что, какъ ни кинь, все выходитъ клинъ!
   Тутъ онъ внимательно посмотрѣлъ на Сэсси своимъ неподвижнымъ глазомъ, не спуская въ то же время своего подвижнаго глаза съ труппы, поцѣловалъ дѣвочку, тряхнулъ головой и передалъ ее съ рукъ на руки Гредграйнду, точно подсадилъ на лошадь.
   -- Вотъ она, сквайръ,-- сказалъ онъ, окидывая дѣвочку критическимъ взглядомъ, какъ будто она усаживалась въ сѣдло.-- Эта дѣвочка не ударитъ въ грязь лицомъ. Прощай, Фефилія!
   -- Прощай, Сесилія! Прощай Сэсси! Дай Богъ тебѣ счастья, дорогая!-- раздавались голоса по всей комнатѣ.
   Между тѣмъ, зоркій глазъ хозяина цирка замѣтилъ бутылку съ масломъ девяти сортовъ у ней за пазухой и сказалъ:
   -- Оставь ее, душечка; куда тебѣ съ ней возиться? Какой въ ней для тебя прокъ? Ишь какая большущая! Подай ее мнѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- пролепетала Сэсси съ новымъ потокомъ слезъ.-- О, нѣтъ! Прошу васъ, позвольте мнѣ сберечь ее для отца. Она ему понадобится, когда онъ вернется. Навѣрно, онъ не думалъ еще уходить, когда послалъ меня за нею. Я должна сберечь лѣкарство для него. Пожалуйста, оставьте мнѣ ее.
   -- Ну, какъ хочешь, милая. (Вы видите, до чего она разстроена, сквайръ!) Всякаго благополучія, Фефилія! Вотъ тебѣ мой послѣдній совѣтъ, помни условія, на которыхъ тебя берутъ; слушайся сквайра и забудь о насъ. Но когда ты выростешь, выйдешь замужъ и будешь обезпечена, то, если тебѣ случится встрѣтить труппу изъ цирка, не будь безсердечна съ этими людьми, не гнушайся ими, но помоги имъ, чѣмъ можешь, и вспомни, какова могла бытъ твоя собственная участь. Вѣдь, надо же, сквайръ, чтобъ люди какъ нибудь развлекались,-- продолжалъ Сяири, задыхаясь больше прежняго при такомъ продолжительномъ разговорѣ; нельзя же вѣчно работать, какъ нельзя вѣчно учиться. Итакъ, не думайте о насъ слишкомъ дурно, какъ о самыхъ послѣднихъ людяхъ. Дѣйствительно, я всю жизнь зарабатывалъ себѣ насущный хлѣбъ верховою ѣздою въ циркѣ; но мнѣ сдается, что я излагаю философію этого предмета, когда говорю вамъ, сквайръ: не думайте о насъ дурно, мы не хуже людей!
   Философія Слири провожала посѣтителей, пока они спускались по лѣстницѣ; наконецъ, оба глаза философа -- неподвижный, и блуждающій -- потеряли изъ виду троихъ путниковъ и корзину, когда все это потонуло во мракѣ улицы.
   

VII. Мистриссъ Спарситъ.

   Мистеръ Баундерби былъ холостъ, и потому его хозяйствомъ завѣдывала одна пожилая леди за извѣстное годовое вознагражденіе. Эту особу звали мистриссъ Спарситъ, и она занимала весьма видное положеніе среди домочадцевъ въ тріумфальной колесницѣ мистера Баундерби, побѣдоносно катившейся съ этимъ воплощеніемъ хвастливаго смиренія.
   Дѣло въ томъ, что мистриссъ Спартитъ не только видѣла на своемъ вѣку лучшіе дни, но и могла похвастаться знатнымъ родствомъ. У нея до сихъ поръ оставалась въ живыхъ бабушка, тетка матери, называвшаяся леди Скаджерсъ. Покойный мистеръ Спарситъ, супругъ экономки былъ съ материнской стороны ни болѣе, ни менѣе, какъ "Паулеръ", о чемъ его вдова весьма любила распространяться кстати и не кстати. Люди съ ограниченными свѣдѣніями и недостаточной смекалкой иногда не могли понять, что такое "Паулеръ". Нѣкоторые недоумѣвали даже, что означаетъ это слово: особую ли профессію, принадлежность ли къ какой нибудь политической партіи или къ какой либо религіозной сектѣ. Но людямъ болѣе просвѣщеннымъ и свѣдущимъ не надо было объяснятъ, что Паулеры служили представителями весьма древняго рода и насчитывали у себя такое множество предковъ, что иной разъ невольно сбивались съ прямого пути, а это, говоря по правдѣ, случалось съ ними частенько, благодаря скачкамъ, рулеткѣ, жидамъ-заимодавцамъ и суду несостоятельныхъ должниковъ.
   Покойный мистеръ Спарситъ, происходившій отъ Паулеровъ съ материнской стороны, женился на миссъ, урожденной Скаджерсъ. Леди Скаджерсъ (необычайно тучная старуха съ чудовищнымъ пристрастіемъ къ сырому мясу, обладавшая какой-то таинственной ногой, и не встававшая съ постели уже сорокъ лѣтъ) устроила этотъ бракъ еще въ то время, когда мистеръ Спарситъ только что вошелъ въ годы и отличался, главнымъ образомъ, сухопарымъ тѣломъ на двухъ слабыхъ, длинныхъ, какъ жерди ногахъ, тогда какъ его голова не представляла собою ничего особеннаго. Онъ получилъ въ наслѣдство онъ дяди порядочное состояніе, но успѣлъ застрянутъ по уши въ долгахъ прежде, чѣмъ вступилъ во владѣніе своимъ имуществомъ, которое и промоталъ тотчасъ послѣ полученія, разорившись до тла. Такимъ образомъ, когда онъ умеръ двадцати четырехъ лѣтъ отъ роду (мѣсто происшествія -- Калэ, причина -- спиртные напитки), то оставилъ свою вдову, съ которою, разошелся вскорѣ послѣ медоваго мѣсяца, въ весьма стѣсненныхъ обстоятельствахъ.
   Обнищавшая леди, бывшая на пятнадцать лѣтъ старше мужа, ожесточилась послѣ того противъ своей единственной родственницы, леди Скаджерсъ, и стала питать къ ней непримиримую вражду. И вотъ, отчасти, чтобъ насолить этой знатной особѣ, отчасти ради средствъ къ существованію, она рѣшилась поступить на мѣсто. Теперь, на старости лѣтъ, со своимъ коріолановскимъ носомъ и густыми черными бровями, плѣнившими нѣкогда сердце мистера Спарсита, она сидѣла за столомъ мистера Баундерби и заваривала ему чай, пока онъ завтракалъ.
   Еслибъ Баундерби былъ славнымъ завоевателемъ, а мистриссъ Спарситъ плѣнною царицей, которая слѣдовала бы за нимъ въ видѣ главнаго трофея въ его тріумфальномъ шествіи, онъ и тогда не могъ бы хвастаться ею болѣе, чѣмъ дѣлалъ это теперь. Насколько онъ любилъ въ своемъ самохвальствѣ преувеличивать убожество своего собственнаго происхожденія, настолько же онъ старался превозноситъ знатность мистриссъ Спарситъ. Насколько онъ не допускалъ ни одного проблеска счастья, ни одного благопріятнаго обстоятельства въ своей собственной юности, настолько же ему нравилось украшать всевозможными благами юные годы мистриссъ Спарситъ и усыпать ея жизненный путь цѣлыми возами розъ.
   -- А къ чему все это привело, сэръ?-- обыкновенно говаривалъ мистеръ Баундерби.-- Теперь она за сто фунтовъ стерлинговъ въ годъ (я положилъ ей сто фунтовъ жалованья, которое она считаетъ весьма приличнымъ) завѣдуетъ домомъ Джозіи Баундерби, изъ Коктоуна.
   Онъ такъ старательно распространялся объ этомъ, что многіе подхватывали его слова и при случаѣ распространяли ихъ дальше съ большою стремительностью. Однимъ изъ самыхъ досадныхъ свойствъ Баундерби было то, что онъ не только самъ пѣлъ себѣ хвалебные гимны, но заставлялъ восхвалять себя и другихъ. Въ его бахвальствѣ таилась какая-то нравственная зараза. Посторонніе люди, вообще, всегда и всюду скромные и сдержанные, принимались, ни съ того ни съ сего, на парадныхъ обѣдахъ въ Коктоунѣ хвастаться мистеромъ Баундерби прямо съ какимъ-то подобострастіемъ. Они уподобляли его и королевскому гербу и государственному флагу, и Великой Хартіи; онъ былъ у нихъ и Джонъ Буль, и habeas corpus и Bill of Rights и "домъ англичанина -- его крѣпость", и союзъ государства съ церковью и "Боже храни королеву"; все это вмѣстѣ взятое какимъ-то невѣроятнымъ образомъ совмѣщалось въ лицѣ одного мистера Баундерби. И всякій разъ (а это бывало частенько), когда кто нибудь изъ ораторовъ подобнаго рода вставлялъ въ свою рѣчь двустишіе:
   
   Пусть государи и лорды цвѣтутъ или увядаютъ,
   Дуновеніе можетъ ихъ создать и дуновеніе развѣять,
   
   для присутствующихъ становилось болѣе или менѣе ясно, что онъ намекалъ на мистриссъ Спарситъ.
   -- Мистеръ Баундерби,-- сказала мистриссъ Спарситъ, вы что-то вяло кушаете сегодня по утру, сэръ.
   -- Немудрено, сударыня,-- отвѣчалъ онъ,-- я все думаю о странной причудѣ Тома Гредграйнда. (Томъ Гредграйндъ,-- это имя произносится мистеромъ Баундерби съ невѣроятной развязностью, точно кто нибудь постоянно старался подкупить его громадными суммами, чтобъ заставитъ называть Гредграйнда Томасомъ, но безуспѣшно). Въ самомъ дѣлѣ странная причуда, сударыня, взять на воспитаніе эту дѣвчонку акробата.
   -- Дѣвочка какъ разъ дожидается, чтобъ ей сказали, куда нужно идти: прямо ли въ школу, или сначала въ Стонъ-Лоджъ?
   -- Пусть подождетъ, пока я узнаю самъ. Томъ Гредграйндъ, кажется, собирался побывать у насъ. Если онъ захочетъ, чтобъ сна прогостила здѣсь еще денекъ или два, то, конечно, пусть остается.
   -- Ну, разумѣется! Почему же и нѣтъ, если вы того желаете, мистеръ Баундерби.
   -- Вчера вечеромъ я предложилъ Тому Гредграйнду оставить дѣвочку у себя на ночлегъ, чтобъ дать ему время одуматься за ночь, прежде чѣмъ онъ окончательно рѣшитъ свести ее съ Луизой.
   -- Неужели, мистеръ Баундерби? Какъ вы предусмотрительны.
   Ноздри коріоланскаго носа мистриссъ Спарситъ слегка раздулись, а ея черныя брови сдвинулись, когда она отхлебнула глотокъ чаю.
   -- Для меня вполнѣ ясно,-- продолжалъ Баундерби,-- что нашей маленькой кошечкѣ будетъ мало проку отъ подобной компаніи.
   -- Вы говорите о маленькой Гредграйндъ, мистеръ Баундерби?
   -- Да, я говорю о Луизѣ.
   -- Вы упомянули о маленькой кошечкѣ,-- сказала миссисъ Спарситъ,-- а такъ какъ разговоръ у насъ шелъ о двухъ дѣвочкахъ, то я не разобрала сначала, къ которой изъ нихъ относилось это названіе.
   -- Къ Луизѣ,-- повторилъ мистеръ Баундерби.-- Къ Луизѣ, къ Луизѣ.
   -- Вы для нея все равно, что второй отецъ, сэръ.
   Мистриссъ Спарситъ отхлебнула еще глотокъ чаю и когда она снова склонила свои сдвинутыя брови надъ дымившейся чашкой, ея классическое лицо имѣло такое выраженіе, точно почтенная леди заклинала въ ту минуту боговъ преисподней.
   -- Еслибъ вы сказали, что я второй отецъ для Тома -- Тома младшаго, само собою разумѣется, а не моего друга Гредграйнда -- вы были бы ближе къ истинѣ. Я собираюсь пристроить этого юношу въ свою контору. Хочу взять его къ себѣ подъ крылышко, сударыня.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Не слишкомъ ли онъ еще молодъ, сэръ?
   Слово "сэръ", обращенное къ мистеру Баундерби со стороны миссисъ Спарситъ, было простою формою вѣжливости и скорѣе требовало почтительнаго обхожденія съ нею самою, чѣмъ воздавало честь ему.
   -- Я возьму его не сейчасъ; ему сначала нужно окончить свое образованіе,-- отвѣчалъ Баундерби.-- Чортъ возьми, я думаю, онъ будетъ напичканъ ученостью по горло! Воображаю, какъ вытаращилъ бы глаза этотъ мальчишка, еслибъ зналъ, какъ мало познаній было въ моей собственной башкѣ въ его годы. (Къ слову сказать, это обстоятельство не могло оставаться тайной для юнаго Тома, которому прожужжали о немъ всѣ уши). Но мнѣ, чрезвычайно трудно толковать о подобныхъ вещахъ съ людьми, стоящими со мною на равной ногѣ. Вотъ, напримѣръ, сегодня утромъ я заговаривалъ съ вами объ акробатахъ. Какое понятіе можете вы имѣть о людяхъ этого сорта? Въ то давнишнее время, когда сдѣлаться акробатомъ, чтобъ кувыркаться въ уличной грязи, было бы для меня величайшимъ благополучіемъ, громаднымъ выигрышемъ въ лотереѣ жизни, вы посѣщали итальянскую оперу и выходили оттуда въ бѣломъ атласѣ, унизанная драгоцѣнностями, сіяющая великолѣпіемъ, тогда какъ у меня не нашлось бы даже пенни на покупку факела, чтобъ посвѣтить вамъ до экипажа.
   -- Совершенно вѣрно, сэръ,-- подтвердила мистриссъ Спарситъ съ спокойнымъ, но грустнымъ достоинствомъ; -- я въ самой ранней юности познакомилась съ итальянской оперой.
   -- Чортъ побери, и я то же,-- отвѣчалъ Баундерби,-- только не въ пріятномъ смыслѣ слова. Тротуаръ подъ ея аркадами представляетъ очень жестокое ложе, смѣю васъ увѣрить. Люди вашего закала, сударыня, привыкшіе съ дѣтства спать на пуховикахъ, не имѣютъ и понятія о томъ, какъ жестокъ булыжникъ мостовой. Это можно знать, потершись объ него только собственными боками. Нѣтъ, нѣтъ, совершенно напрасно толковать съ вами объ акробатахъ. Будемъ лучше говорить о заграничныхъ балеринахъ, о лондонскомъ Вестъ-Эндѣ, о майской ярмаркѣ, о лордахъ, леди и сановникахъ
   -- Я полагаю, сэръ,-- возразила мистриссъ Спарситъ съ приличною покорностью судьбѣ,-- что вамъ нѣтъ надобности примѣняться къ моимъ вкусамъ. Надѣюсь, я достаточно успѣла приспособиться къ превратностямъ жизни. Если я съ интересомъ слушаю поучительные разсказы о вашихъ испытаніяхъ и даже заслушиваюсь ими, то не ставлю этого себѣ въ заслугу, такъ какъ, вѣроятно, они возбуждаютъ всеобщее участіе.
   -- Допустимъ, сударыня,-- сказалъ на это хозяинъ,-- что нѣкоторые люди не прочь послушать о томъ, что пережилъ Джозія Баундерби изъ Коктоуна, несмотря на грубую необработанность его языка. Но вы-то, сударыня, должны сознаться, что родились, такъ сказать, на лонѣ роскоши. Вѣдь вы не станете опровергать этого и согласитесь со мною, что родились на лонѣ роскоши?
   -- Я и не отрицаю этого, сэръ,-- отвѣчала мистриссъ Спарситъ, качая головою.
   Мистеръ Баундерби почувствовалъ необходимость встать изъ-за стола и, подойдя къ камину, повернулся къ нему спиной, чтобъ лучше видѣть мистриссъ Спарситъ, придававшую такой блескъ его положенію.
   -- Вѣдь вы вращались въ самомъ шикарномъ обществъ, чертовски знатномъ,-- продолжалъ онъ, грѣя у огня ноги.
   -- Несомнѣнно, сэръ,-- подтвердила мистриссъ Спарситъ съ притворнымъ смиреніемъ, совершенно противополжнымъ самоуничиженію Баундерби и потому не способнымъ задѣть его.
   -- Вы были приняты въ самомъ высшемъ кругу у самыхъ знатныхъ лицъ,-- продолжалъ мистеръ Баундерби.
   -- Да, сэръ,-- отвѣчала экономка, подавленная своимъ соціальнымъ положеніемъ аристократической вдовы,-- это не подлежитъ никакому спору.
   Мистеръ Баундерби согнулъ колѣни и обхватилъ ихъ руками въ приливѣ сильнѣйшаго довольства, причемъ разразился громкимъ хохотомъ. Какъ разъ въ эту минуту ему доложили о приходѣ мистера и миссъ Гредграйндъ, и Баундерби поспѣшилъ привѣтствовать перваго пожатіемъ руки, а послѣднюю поцѣлуемъ.
   -- Можно позвать сюда Джюпъ, Баундерби?-- спросилъ гость.
   -- Разумѣется.
   Послали за Джюпъ. Войдя въ столовую, она сдѣлала реверансъ мистеру Баундерби, его другу Тону Гредграйнду, а также Луизѣ; но въ своемъ замѣшательствѣ, къ несчастью, позабыла мистриссъ Спарситъ. Замѣтивъ ея промахъ, хозяинъ счелъ нужнымъ сдѣлать ей слѣдующее внушеніе:
   -- Послушай, дѣвочка, что я тебѣ скажу. Эта леди за чайнымъ столомъ -- мистриссъ Спарситъ. Она занимаетъ мѣсто хозяйки въ моемъ домѣ и принадлежитъ къ очень знатному роду. Отсюда слѣдуетъ, что, когда ты войдешь въ одну изъ комнатъ этого дома, то не долго останешься въ ней, если не будешь выказывать почтительности къ этой леди. Я не требую отъ тебя вѣжливости къ самому себѣ, мнѣ на это наплевать, потому что я не разыгрываю никакой важной роли. У меня нѣтъ не только знатнаго, но и никакого родства, и я вышелъ изъ подонковъ общества. Но что касается этой леди, то мнѣ не все равно, какъ ты съ нею обращаешься; ты обязана оказывать ей вниманіе и почтеніе, иначе и нога твоя не будетъ у меня въ домѣ.
   -- Она сдѣлала это просто по разсѣянности,-- заступился за дѣвочку Гредграйндъ, заговоривъ въ примирительномъ тонѣ.
   -- Мистриссъ Спарситъ,-- сказалъ Баундерби,-- мой другъ Томъ Гредграйндъ полагаетъ, что то была простая оплошность. Весьма возможно. Тѣмъ не менѣе, какъ вамъ извѣстно, сударыня, я не потерплю неуваженія къ вамъ, хотя бы оно происходило даже отъ оплошности.
   -- Вы, право, очень добры, сэръ,-- отвѣчала мистриссъ Спарситъ, качая головой въ своемъ величавомъ смиреніи.-- Право, не стоитъ объ этомъ говорить.
   Сэсси все это время лепетала робкія оправданія со слезами на глазахъ. Наконецъ, хозяинъ дома подалъ ей знакъ приблизиться къ мистеру Гредграйнду. Она стояла теперь, пристально глядя на него, а Луиза остановилась возлѣ отца съ холоднымъ видомъ, потупивъ глаза въ землю, когда онъ заговорилъ:
   -- Джюпъ, я рѣшилъ взять тебя къ себѣ въ домъ, съ тѣмъ, чтобы въ свободное отъ ученія время ты ухаживала за мистриссъ Гредграйндъ, которая часто хвораетъ. Я разсказалъ миссъ Луизѣ (вотъ это миссъ Луиза) жалкій, но естественный конецъ твоей прежней жизни и я особенно настаиваю на томъ, чтобъ ты выкинула изъ головы свое прошлое и даже, не заикалась о немъ больше. Твоя жизнь должна начаться съ сегодняшняго дня. Ты, вѣдь, я знаю, круглая невѣжда.
   -- Точно такъ, сэръ,-- подтвердила дѣвочка, присѣдая.
   -- Я съ удовольствіемъ дамъ тебѣ возможность получить тщательное воспитаніе, и ты послужишь живымъ доказательствомъ превосходства примѣненной къ тебѣ воспитательной системы для всѣхъ, кто будетъ сталкиваться съ тобою въ жизни. Тебя перевоспитаютъ и образуютъ. Кажется, ты имѣла привычку читать вслухъ своему отцу и тѣмъ людямъ, среди которыхъ я тебя нашелъ?-- продолжалъ мистеръ Гредграйндъ, привлекая дѣвочку ближе къ себѣ и понизивъ голосъ.
   -- Только отцу и Меррилегу, сэръ. Разумѣется, собственно отцу, но Меррилегъ торчалъ постоянно тутъ же.
   -- Оставь въ покоѣ Меррилега, Джюпъ,-- замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ, нахмуривъ на минуту брови,-- вѣдь, я не спрашиваю тебя о немъ. Насколько я понялъ, ты имѣла привычку читать отцу.
   -- О, да, сэръ, я читала ему тысячу разъ. То были самыя счастливыя времена... О, самыя счастливыя, которыя мы проводили вмѣстѣ!
   Лишь теперь, когда ея горе прорвалось наружу, Луиза взглянула на дѣвочку.
   -- А что читала ты своему отцу, Джюпъ?-- полюбопытствовалъ мистеръ Гредграйндъ, еще сильнѣе понижая голосъ.
   -- Волшебныя сказки, сэръ; о Карликѣ, о Горбунѣ и Геніяхъ,-- рыдая, отвѣчала она,-- и еще...
   -- Молчи,-- перебилъ ее мистеръ Гредграйндъ,-- довольно. Никогда не смѣй больше заикаться объ этомъ пагубномъ вздорѣ. Баундерби, вотъ прекрасный случай для опыта строгаго воспитанія; я съ удовольствіемъ буду слѣдить за нимъ.
   -- Дѣлайте, какъ знаете,-- отвѣчалъ мистеръ Баундерби.-- Я уже высказалъ свое мнѣніе и не сталъ бы затѣвать ничего подобнаго. Ну, да ладно; будь по вашему, если вамъ такъ нравится!
   Послѣ того мистеръ Гредграйндъ и его дочь увели съ собою Сесилію Джюпъ въ Стонъ-Лоджъ. На обратномъ пути Луиза не проронила ни словечка. Проводивъ гостей, мистеръ Баундерби отправился по своимъ дѣламъ. А мистриссъ Спарситъ удалилась подъ сѣнь своихъ бровей и размышляла весь вечеръ въ сумракѣ этого убѣжища.
   

VIII. Никогда не удивляйтесь ничему.

   Возьмемъ опять основной тонъ, прежде чѣмъ продолжатъ нашу пѣсенку.
   Однажды, лѣтъ шесть тому назадъ, отецъ подслушалъ нечаянно, какъ Луиза начала бесѣду съ братомъ словами: "Я удивляюсь, Томъ..." Мистеръ Гредграйндъ тотчасъ выросъ передъ нею, какъ изъ подъ земли, и сказалъ:
   -- Никогда не удивляйся ничему, Луиза!
   Въ этомъ заключалась пружина механическаго искусства и тайна воспитанія разума, безъ всякой остановки надъ развитіемъ чувствъ и привязанностей. Никогда ничему не удивляйтесь. Устраивайте такъ или иначе слои дѣла съ помощью сложенія, вычитанія, умноженія и дѣленія, но не дивитесь ничему. "Приведите ко мнѣ,-- говаривалъ Макъ-Чоакумчайльдъ,-- ребенка только что начавшаго ходить, и я вамъ ручаюсь, что у меня онъ никогда ничему не станетъ удивляться".
   Между тѣмъ, кромѣ множества младенцевъ, едва умѣвшихъ ходить, въ Коктоунѣ было цѣлое населеніе изъ такихъ ребятъ, которые ходили по жизненной стезѣ уже лѣтъ двадцать, тридцать, сорокъ, пятьдесятъ и болѣе. Такъ какъ эти чудовищные младенцы были безпокойныя созданія и причиняли немало хлопотъ своими несуразными дѣйствіями, то между восемнадцатью религіозными общинами не прекращались ожесточенныя потасовки, въ видахъ скорѣйшаго соглашенія относительно мѣръ для ихъ исправленія. Однако, всѣ эти усилія набожныхъ людей не приводили ни къ чему; соглашеніе никакъ не могло состояться -- удивительное обстоятельство, если принять во вниманіе удачное соотвѣтствіе средствъ съ намѣченной цѣлью! Но какъ ни расходились вышеупомянутыя общины въ своихъ взглядахъ по всѣмъ прочимъ вопросамъ, постижимымъ и непостижимымъ (въ особенности непостижимымъ), онѣ съ замѣчательнымъ единодушіемъ признавали одно, что эти несчастныя взрослыя дѣти не должны ничему удивляться. Община нумеръ первый утверждала, что имъ слѣдуетъ принимать все на вѣру. Община нумеръ второй -- что они должны судить обо всемъ съ точки зрѣнія политической экономіи. Община нумеръ третій сочиняла для нихъ нелѣпыя книжечки, въ которыхъ излагалось, какимъ образомъ благовоспитанный младенецъ непремѣнно дѣлался членомъ сберегательной кассы, а неблаговоспитанный неминуемо попадалъ въ ссылку. Община нумеръ четвертый, при безплодныхъ усиліяхъ быть забавной (тогда какъ на самомъ дѣлѣ она была невыносимо скучна), неуклюже старалась замаскировать ловушки знанія съ цѣлью залучить въ нихъ обманомъ этихъ взрослыхъ дѣтей. Однако, всѣ общины были согласны между собою въ томъ, что взрослыя дѣти не должны ничему удивляться.
   Въ Коктоунѣ существовала общественная библіотека, доступъ въ которую былъ открытъ для всѣхъ. Мистеръ Гредграйндъ мучительно ломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, что читаетъ въ ней простонародье. Вотъ вопросъ, по которому мелкія рѣчки статистическихъ данныхъ періодически вливаются въ бушующій океанъ статистическихъ свѣдѣній, куда не могъ нырнуть на значительную глубину ни единый пловецъ, ме поплатившись за это разсудкомъ. Безотрадный и плачевный фактъ -- но, однако, фактъ,-- состоялъ въ томъ, что даже эти читатели упорно продолжали удивляться. Они дивились человѣческой природѣ, человѣческимъ страстямъ, человѣческимъ надеждамъ и опасеніямъ, борьбѣ, побѣдамъ и пораженіямъ, заботамъ, радостямъ и печалямъ, дивились жизни и смерти заурядныхъ мужчинъ и женщинъ! Порою, послѣ пятнадцати-часовой работы, они садились за чтеніе пустыхъ выдумокъ о мужчинахъ и женщинахъ, болѣе или менѣе похожихъ на нихъ самихъ, и о дѣтяхъ, болѣе или менѣе смахивавшихъ на ихъ собственныхъ. Они прижимали къ груди Де-Фоэ вмѣсто Эвклида и какъ будто находили для себя больше утѣшенія у Годьдсмита, чѣмъ у Кокера. Мистеръ Гредграйндъ постоянно бился (и въ печати и на словахъ) надъ разрѣшеніемъ этого страннаго вопроса и былъ не въ состояніи уяснить самому себѣ, какимъ путемъ получался у него такой несоотвѣтственный итогъ.
   -- Мнѣ надоѣла моя жизнь, Лу. Я прямо ненавижу ее; я ненавижу всѣхъ, кромѣ тебя,-- говорилъ однажды безчувственный юнецъ Томасъ Гредграйндъ.
   Дѣло происходило въ сумерки, въ комнатѣ,-- похожей на залу для стрижки волосъ.
   -- Надѣюсь, твоя ненависть не распространяется на Сэсси, Томъ?
   -- Мнѣ ненавистно то, что я обязанъ называть ее Джюпъ. И сама она ненавидитъ меня,-- угрюмо прибавилъ мальчикъ.
   -- Вотъ ужъ неправда, Томъ, я увѣрена.
   -- Она должна меня ненавидѣть,-- настаивалъ Томъ.-- Она должна ненавидѣть всю нашу орду и гнушаться нами. Ее совсѣмъ замучили ученьемъ; и она, по-моему спятитъ съ ума, не успѣвъ пройти составленной для нея программы. Дѣвочка ужъ и то блѣдна, какъ воскъ, и становится тупоголовой... какъ я.
   Юный Томъ предавался этимъ изліяніямъ, сидя передъ каминомъ верхомъ на стулѣ, облокотившись на его спинку и опираясь подбородкомъ на сложенныя руки. Лицо мальчика было сумрачно. Сестра его сидѣла поодаль, въ болѣе темномъ углу, и смотрѣла то на брата, то на блестящія искры, сыпавшіяся на очагъ.
   -- Что касается меня,-- продолжалъ Томъ, отчаянно ероша себѣ волосы, то я оселъ, вотъ я что такое. Я не уступаю ослу въ упрямствѣ, но гораздо глупѣе его; мнѣ также весело живется, какъ ему, и я ужасно хотѣлъ бы лягаться по ослиному.
   -- Но, конечно, ты не лягнулъ бы меня, Томъ?
   -- Нѣтъ, Лу; тебѣ я не причинилъ бы вреда. Я съ самаго начала сдѣлалъ бы исключеніе въ твою пользу. Еслибъ не ты, даже не знаю, что дѣлалъ бы я въ этой порядкомъ обветшалой... болѣющей желтухой тюрьмѣ.
   Томъ запнулся, стараясь найти достаточно лестный и выразительный эпитетъ для родительскаго крова. Удачное сравненіе, пришедшее ему на умъ, какъ будто оживило его на минуту.
   -- Неужели, Томъ? Ты искренно и серьезно говоришь это?
   -- Ну, разумѣется. Но что проку толковать объ этомъ!-- отвѣчалъ братъ, принимаясь тереться лицомъ о рукавъ куртки, точно ему хотѣлось терзать и свою плоть, чтобъ она страдала за одно съ его удрученной душою.
   -- Послушай, Томъ,-- заговорила сестра послѣ нѣкоторой паузы, въ теченіе которой она молча слѣдила за падающими искрами,-- по мѣрѣ того, какъ я дѣлаюсь старше, и становлюсь взрослой дѣвушкой, мною часто овладѣваетъ сожалѣніе, что я не умѣю примирить тебя съ нашей домашней жизнью при всемъ своемъ желаніи. Сколько разъ сидѣла я вотъ тутъ и горевала объ этомъ. Я не училась многому, чему учатъ другихъ дѣвушекъ. Я не могу ни сыграть тебѣ, ни спѣть. Я не могу облегчить твою душу никакимъ пріятнымъ разговоромъ, потому что никогда не видѣла ничего занимательнаго, никогда не читала ничего интереснаго, чѣмъ можно было бы развлечь тебя въ минуту скуки.
   -- Да и я не перещеголялъ тебя въ этомъ отношеніи; вдобавокъ, я набитый болванъ, чего нельзя сказать о тебѣ. Такъ какъ отецъ твердо рѣшилъ сдѣлать изъ меня или болвана, или мерзавца, а я не мерзавецъ, то ясно, что мнѣ остается быть болваномъ. Такъ оно и есть,-- съ отчаяніемъ заключилъ Томъ.
   -- Это ужасно жаль,-- задумчиво отозвалась Луиза изъ своего темнаго уголка послѣ вторичной паузы.-- Это ужасно жаль, Томъ. Это большое несчастіе для насъ обоихъ.
   -- Ну, тебѣ-то еще что, Лу,-- возразилъ Томъ;-- вѣдь, ты дѣвушка, а дѣвушкѣ всегда легче устроиться, чѣмъ молодому человѣку. По-моему, ты не страдаешь никакими недостатками. И ты моя единственная отрада. Твое присутствіе скрашиваетъ для меня даже этотъ домъ, и ты всегда можешь дѣлать изъ меня, что тебѣ угодно.
   -- Ты отличный братъ, Томъ; если правда, что я способна на такія вещи, то я не стану слишкомъ горевать о своемъ невѣжествѣ. Впрочемъ, я знаю многое, чего мнѣ не хотѣлось бы знать.
   Она подошла, поцѣловала брата и снова удалилась въ уголъ.
   -- Съ какимъ удовольствіемъ собралъ бы я всѣ факты, которыми намъ прожужжали уши,-- сказалъ Томъ, злобно стиснувъ зубы,-- всѣ цифры и тѣхъ, кто ихъ выдумалъ, подкатилъ бы подъ нихъ тысячу боченковъ пороха и взорвалъ бы на воздухъ всю эту мерзость! Впрочемъ, когда я стану жить у старика Баундерби, то ужъ возьму свое.
   -- Возьмешь свое, Томъ?
   -- Я хотѣлъ сказать, что стану понемногу развлекаться, увижу и услышу что нибудь интересное. Надо же вознаградить себя за всю скуку домашняго воспитанія.
   -- Смотри, не ошибись въ разстчетѣ, Томъ. Мистеръ Баундерби однихъ понятій съ отцомъ, только онъ куда грубѣе и на половину не такъ добръ, какъ нашъ отецъ.
   -- О, я этого не боюсь!-- со смѣхомъ подхватилъ юноша.-- Ужъ я сумѣю провести стараго хрыча и поддѣлаться къ нему.
   На стѣнѣ рисовались тѣни брата и сестры, а тѣни огромныхъ шкаповъ, загромождавшихъ комнату, сливались вмѣстѣ на стѣнахъ и потолкѣ, точно Луиза и Томъ сидѣли въ темной пещерѣ. Болѣе прихотливое воображеніе (если только подобное предательство могло проникнуть сюда) увидѣло бы, пожалуй, здѣсь, въ этой нависшей надъ ними темнотѣ, символъ ихъ безотрадной бесѣды и предвѣщаніе ихъ будущности.
   -- Въ чемъ же заключается средство провести мистера Баундерби и поддѣлаться къ нему?-- спросила сестра.-- Пожалуй, это секретъ?
   -- Если такъ,-- воскликнулъ Томъ,-- то за разгадкой не надо ходить далеко. Это средство -- ты сама. Ты его маленькая любимица и баловница; онъ готовъ на все въ угоду тебѣ. Если онъ скажетъ мнѣ что нибудь непріятное, я сейчасъ брякну ему: "моя сестра Лу будетъ очень обижена и огорчена вашей суровостью, мистеръ Баундерби. Она всегда увѣряла меня, что вы будете обращаться со мною снисходительнѣе". Ужъ если онъ не уступитъ въ этомъ случаѣ, значитъ, съ нимъ нѣтъ никакого сладу.
   Напрасно подождавъ и не получивъ отвѣта, Томъ нехотя спустился въ область настоящаго и предался снова своей скукѣ. Онъ ерзалъ на стулѣ, потягивался, зѣвалъ, ерошилъ себѣ волосы, и, наконецъ, внезапно спросилъ, поднявъ голову:
   -- Лу, никакъ ты уснула?
   -- Нѣтъ, Томъ, я смотрю на огонь.
   -- Ты, кажется, видишь въ немъ много такого, чего я никогда не видывалъ,-- сказалъ Томъ,-- Вѣроятно, это также одно изъ преимуществъ дѣвочекъ надъ мальчиками.
   -- Томъ,-- заговорила его сестра какимъ-то особеннымъ тономъ, медленно выговаривая слова, точно она съ усиліемъ читала отвѣтъ въ огнѣ, гдѣ онъ выступалъ недостаточно ясно;-- Томъ, ты съ удовольствіемъ думаешь объ ожидающей тебя перемѣнѣ, о своемъ поступленіи на службу къ мистеру Баундерби?
   -- Во всякомъ случаѣ, тогда я несомнѣнно выиграю въ одномъ,-- отвѣчалъ Томъ, поднявшись со стула и отодвигая его въ сторону: избавлюсь отъ домашней тираніи и скуки.
   -- Конечно, ты выиграешь въ одномъ,-- почти машинально повторила Луиза, говоря, какъ во снѣ;-- ты избавишься отъ домашняго гнета, это правда.
   -- Мнѣ будетъ только жаль разстаться съ тобою, Лу, а главное покинуть тебя здѣсь; но, вѣдь, я долженъ же когда нибудь уйти, волей или неволей; и ужъ лучше переселиться мнѣ въ такое мѣсто, гдѣ я могу воспользоваться твоимъ вліяніемъ, чѣмъ во всякое другое. Понимаешь?
   -- Да, Томъ.
   Отвѣтъ сестры такъ долго заставилъ себя ждать, хотя въ немъ не было и тѣни нерѣшительности, что Томъ подошелъ и облокотился на стулъ за спиной Луизы, желая взглянуть на пламя, такъ сильно поглощавшее ея вниманіе, съ того же пункта, откуда смотрѣла она, и убѣдиться, нѣтъ ли тамъ разгадки ея непостижимой разсѣянности.
   -- Хоть это и огонь,-- замѣтилъ Томъ,-- но онъ кажется мнѣ такимъ же глупымъ и блѣднымъ, какъ все остальное. Что ты въ немъ видишь? Не циркъ ли?
   -- Я не вижу въ немъ ничего особеннаго, Томъ. Но чѣмъ больше я въ него гляжу, тѣмъ больше дивлюсь на насъ съ тобою; вотъ ужъ мы почти выросли...
   -- Ты опять удивляешься!-- воскликнулъ Томъ.
   -- Мнѣ такъ трудно сладить съ моими мыслями,-- возразила сестра;-- онѣ наводятъ меня на удивленіе.
   -- Прошу тебя, Луиза, не дѣлать ничего подобнаго,-- вмѣшалась мистриссъ Гредграйндъ, неслышно отворившая въ эту минуту дверь.-- Ради Бога не говори такихъ вещей, безразсудная дѣвочка, не то вашъ отецъ не дастъ мнѣ покою. Да и ты хорошъ, Томасъ, нечего сказать. Не стыдно ли тебѣ при моей вѣчной головной боли вести себя такъ безобразно? Мальчикъ съ твоимъ воспитаніемъ, которое стоило вдобавокъ цѣлую уйму денегъ, поощряетъ вдругъ свою сестру удивляться, зная, что отецъ запретилъ ей это разъ навсегда.
   Луиза начала было оправдывать Тома, принимая всю вину на себя. Но мать остановила ее слѣдующей заключительной тирадой:
   -- Луиза, не противорѣчь мнѣ при моемъ теперешнемъ болѣзненномъ состояніи; вѣдь, это невозможно физически и нравственно, чтобъ ты вела себя такъ дурно, еслибъ тебя не поощряли къ тому.
   -- Ничто не поощряло меня, мама. Это огонь навелъ меня на эти мысли; я слѣдила за раскаленными искрами, которыя выскакивали изъ камина и падали въ золу, гдѣ блѣднѣли и гасли. Глядя на нихъ, я невольно подумала, какъ коротка будетъ моя жизнь и какъ мало удастся мнѣ сдѣлать полезнаго.
   -- Какой вздоръ!-- подхватила мистриссъ Гредграйндъ, почти воодушевляясь.-- Какой вздоръ! Не смѣй говорить мнѣ въ лицо подобной чепухи, Луиза. Развѣ ты не знаешь, что если твои слова дойдутъ когда нибудь до слуха отца, то онъ изведетъ меня выговорами? И это послѣ всѣхъ трудовъ, положенныхъ на васъ! Послѣ всѣхъ лекцій, слышанныхъ вами, послѣ всѣхъ опытовъ, на которыхъ вы присутствовали! Послѣ того, какъ я слышала своими ушами,-- еще у меня отнялась тогда вся правая сторона -- какъ вы отвѣчали учителю разныя разности насчетъ горѣнія, окисленія, теплоты и всякой всячины, отъ которой голова у больной невольно пойдетъ кругомъ. Да, послѣ всего этого ты вдругъ несешь чепуху о какихъ-то искрахъ и золѣ! О, я хотѣла бы,-- захныкала мистриссъ Гредграйндъ, взявъ стулъ и разражаясь своимъ сильнѣйшимъ аргументомъ прежде, чѣмъ окончательно изнемочь подъ гнетомъ призраковъ фактовъ,-- да, я хотѣла бы никогда не имѣть дѣтей. Посмотрѣла бы я тогда, какъ бы вы обошлись безъ меня.
   

IX. Успѣхи Сэсси.

   Нелегко жилось Сэсси Джюпъ между мистеромъ Чоакумчайльдомъ и мистриссъ Гредграйндъ, такъ что въ первый мѣсяцъ ея искуса дѣвочка не разъ подвергалась соблазну сбѣжать. Цѣлый день съ утра до вечера осыпали ее градомъ такихъ суровыхъ фактовъ, а вся жизнь ея въ этомъ домѣ была до такой степени похожа на мелко разграфленную ариѳметическую тетрадь, что Сэсси, навѣрное, обратилась бы въ бѣгство, еслибъ ее не останавливала одна мысль.
   Къ сожалѣнію, надо сознаться, что благоразумная покорность обстоятельствамъ не была въ ней результатомъ какой-нибудь ариѳметической выкладки; напротивъ, она овладѣла дѣвочкой наперекоръ всѣмъ разсчетамъ и шла совершенно въ разрѣзъ всякой таблицѣ вѣроятностей, какую только можно было построить на существующихъ данныхъ. Сэсси твердо вѣрила, что отецъ не бросилъ ее; она жила надеждой на его возвращеніе и была убѣждена, что, оставаясь въ домѣ мистера Гредграйнда, она доставитъ ему больше удовольствія.
   Жалкое невѣжество, съ какимъ Джюпъ цѣплялась за это утѣшеніе, пренебрегая доводами разсудка и не имѣя никакой охоты убѣдиться на прочныхъ математическихъ основаніяхъ, что отецъ ея былъ безсердечнымъ бродягой, внушало состраданіе мистеру Гредграйнду. Между тѣмъ, что же оставалось дѣлать? Макъ-Чоакумчайльдъ докладывалъ ему, что у дѣвочки страшно тупая голова, и цифры ей рѣшительно не даются, что, получивъ общее понятіе о земномъ шарѣ, она не обнаружила ни малѣйшаго интереса къ его точнымъ измѣреніямъ; что она очень плохо заучивала хронологическія числа, если съ ними не было связано какое нибудь ничтожное событіе; что она заливалась слезами, когда ее заставляли рѣшать въ умѣ, что будутъ стоить двѣсти сорокъ семь кисейныхъ чепчиковъ по четырнадцати съ половиной пенсовъ за штуку; что она идетъ въ школѣ послѣднею по ученію, что, наконецъ, послѣ восьми недѣль посвященія въ основные законы политической экономіи, не дальше какъ вчера, ее поправила на урокѣ маленькая пичужка въ три фута ростомъ, такъ какъ на вопросъ:-- каковъ основной принципъ этой науки?-- Сэсси Джюпъ дала безсмысленный отвѣтъ:-- "Поступать съ другими такъ, какъ ты желаешь, чтобъ они поступали съ тобою".
   Мистеръ Гредграйндъ замѣтилъ, качая головою, что все это весьма неутѣшительно и указываетъ на необходимость кореннымъ образомъ переработать умъ ребенка въ горнилѣ знанія, руководствуясь системой, книгой, и статистическими таблицами отъ А до Z включительно. И онъ прибавилъ, что на Джюпъ слѣдуетъ "приналечь". На нее, дѣйствительно, "приналегли", отчего она впала въ уныніе, нисколько, однако, не поумнѣвъ.
   -- Вотъ было бы славно превратиться въ васъ, миссъ Луиза!-- сказала Сэсси однажды вечеромъ, когда молодая дѣвушка вздумала помочь ей въ приготовленіи уроковъ къ слѣдующему дню.
   -- Ты такъ думаешь?
   -- Тогда я знала бы ужасно много! Все, что затрудняетъ меня теперь, давалось бы мнѣ легко.
   -- Едва ли ты стала бы лучше отъ этого, Сэсси.
   -- Но не стала бы и хуже, миссъ Луиза,-- возразила та послѣ нѣкотораго колебанія.
   -- Ну, не знаю,-- отвѣтила на это миссъ Луиза.
   Благодаря тому, что жизнь обитателей Стонъ-Лоджа протекала съ убійственнымъ однообразіемъ, съ механической правильностью, не располагавшей къ сердечнымъ порывамъ, а также, благодаря строгому запрещенію касаться прошлаго Сэсси, эти двѣ дѣвочки не сближались до сихъ поръ между собою, и почти не знали другъ друга. Съ удивленіемъ уставившись на Луизу своими темными глазами, Сэсси колебалась, продолжать ли ей разговоръ, или умолкнуть.
   -- Ты полезнѣй для моей матери и гораздо ласковѣе съ нею, чѣмъ бываю я,-- начала опять Луиза. Да и самой собою ты не тяготишься, тогда какъ я себѣ ужасно надоѣла.
   -- Но, съ вашего позволенія, миссъ Луиза,-- жалобно возразила Сэсси, вѣдь я... о, я такъ глупа!
   Луиза разсмѣялась веселѣе обыкновеннаго и сказала, что она постепенно поумнѣетъ.
   -- Нѣтъ, вы не знаете,-- настаивала дѣвочка, чуть не плача,-- до какой степени я дура. За уроками въ школѣ я то и дѣло ошибаюсь. Мистеръ и миссисъ Макъ-Чоакумчайльдъ вызываютъ меня ежеминутно прямо для того, чтобъ я ошибалась. Такова ужъ моя горькая участь. Ошибки точно сами приходятъ ко мнѣ.
   -- Ну, а мистеръ и миссисъ Чоакумчайльдъ, надо полагать, никогда не ошибаются, Сэсси?
   -- Какъ можно!-- съ живостью подхватила школьница.-- Вѣдь, они все знаютъ.
   -- Разскажи-ка мнѣ, въ чемъ заключались, напримѣръ, твои ошибки?
   -- Мнѣ прямо стыдно,-- нехотя отвѣчала Сэсси. Вотъ хоть бы сегодня, мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ толковалъ намъ насчетъ природнаго благосостоянія.
   -- Народнаго, должно быть,-- поправила Луиза.
   -- Да, и то бишь народнаго! Но развѣ это не одно и тоже?-- робко спросила дѣвочка.
   -- Ты ужъ лучше говори "народное", если такъ сказалъ учитель,-- посовѣтовала Луиза со свойственной ей сухою сдержанностью.
   -- Народное благосостояніе. Вотъ онъ и говоритъ: "представьте себѣ, что эта классная комната -- народъ. И у этого народа пятьдесятъ милліоновъ денегъ. Какъ по вашему, этотъ народъ благоденствуетъ? Дѣвочка нумеръ двадцатый, можно ли назвать этотъ народъ благоденствующимъ, а про тебя сказать что ты процвѣтаешь, принадлежа къ нему?"
   -- Ну, чтожъ ты отвѣтила?-- спросила Луиза.
   -- Да я сказала, что ничего не знаю, миссъ Луиза. Я подумала, откуда же. мнѣ знать, благоденствуетъ ли этотъ народъ, или нѣтъ, и процвѣтаю ли я сама, принадлежа къ нему, покуда мнѣ не скажутъ, кому отданы въ руки эти деньги и есть ли въ нихъ и моя доля? Но дѣло было совсѣмъ не въ томъ. Цифры вовсе не показывали этого,-- сказала Сэсси, вытирая глаза.
   -- То была важная ошибка съ твоей стороны,-- замѣтила Луиза.
   -- Да, миссъ Луиза, теперь я понимаю свой промахъ. Послѣ того мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ сказалъ, что задастъ мнѣ новый вопросъ. "Представь себѣ", началъ онъ опять, "что эта классная комната громадный городъ съ милліоннымъ населеніемъ, изъ котораго только двадцать пять человѣкъ умираютъ голодной смертью на улицахъ впродолженіи года. Каково трое мнѣніе объ этой пропорціи?" А мое мнѣніе было -- потому что я не могла придумать ничего лучшаго -- что тѣмъ людямъ, которые умерли съ голода, было нисколько не легче отъ того, былъ ли кромѣ нихъ еще милліонъ народа въ городѣ или милліонъ милліоновъ. И опять это вышло неправильно.
   -- Ну, разумѣется.
   -- Тутъ мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ вздумалъ проэкзаменовать меня еще. "Вотъ гимнастика", сказалъ онъ...
   -- Статистика,-- поправила Луиза.
   -- Да, миссъ Луиза, это слово всегда напоминаетъ мнѣ гимнастику,-- и это опять одна изъ моихъ постоянныхъ ошибокъ -- "вотъ статистика несчастныхъ случаевъ на морѣ. Оказывается, что въ данное время ушло въ дальнее плаваніе сто тысячъ человѣкъ, и только пятьсотъ изъ нихъ утонуло или погибло въ огнѣ. Какой это составитъ процентъ?" А я и брякнула, миссъ -- тутъ Сэсси горько зарыдала съ крайней неохотой сознаваясь въ своей грубѣйшей ошибкѣ;-- я и брякнула, что это все равно...
   -- Какъ-же все равно, Сэсси?
   -- Все равно, миссъ, для родныхъ и друзей погибшихъ. Нѣтъ, видно никогда мнѣ не выучиться!-- съ сокрушеніемъ заключила дѣвочка.-- И что всего хуже, такъ это то, что хотя мой бѣдный отецъ такъ сильно хотѣлъ, чтобъ я училась, и что я сама такъ стараюсь учиться въ угоду ему, я боюсь, что не люблю ученья.
   Луиза не спускала глазъ съ хорошенькой скромной головки, стыдливо опущенной передъ нею, пока Сэсси снова не подняла на нее глазъ. Тогда она спросила:
   -- Вѣрно, твой отецъ самъ былъ очень образованный человѣкъ, если такъ сильно желалъ дать тебѣ образованіе?
   Сэсси не рѣшалась отвѣтить и такъ явно обнаружила боязнь ступить на запретную почву, что Луиза нашла нужнымъ прибавить:
   -- Никто насъ не услышитъ, да еслибъ и услыхали, такъ что-жъ за бѣда? Въ такомъ невинномъ вопросѣ нѣтъ ничего непозволительнаго.
   -- Нѣтъ, миссъ Луиза,-- отвѣчала Сэсси, ободренная ея словами,-- отецъ мой совсѣмъ неученый. Онъ умѣетъ только читать и писать, да и то не всякій разберетъ его писаніе, кромѣ меня. Я-то разбираю его отлично.
   -- А твоя мать?
   -- Отецъ говорилъ, что она была образованная. Моя мать умерла, когда я родилась. Она была...
   Сэсси пришла въ безпокойство при этомъ ужасномъ признаніи -- она была танцовщицей.
   -- А твой отецъ любилъ ее?
   Луиза задавала эти вопросы со свойственнымъ ей страстнымъ, порывистымъ, измѣнчивымъ любопытствомъ, которое, будучи подавлено въ человѣкѣ, мечется во всѣ стороны и таится, какъ бѣглецъ во время преслѣдованія.
   -- О, да, онъ любилъ ее такъ же горячо, какъ и меня. Да и меня-то онъ началъ любить ради нея. Онъ повсюду возилъ меня съ собою, когда я была совсѣмъ еще малюткой; мы съ нимъ никогда не разставались.
   -- Однако, онъ бросилъ же тебя, Сэсси?
   -- Только для моего блага. Никто не понимаетъ моего отца, никто не знаетъ его такъ, какъ я. Если онъ и рѣшился покинуть меня, ради моей пользы,-- онъ никогда не сдѣлалъ бы этого изъ-за своего интереса,-- то я увѣрена, сердце у него разрывалось отъ горя передъ разлукой. Онъ не увидитъ ни одной счастливой минуты, пока не вернется ко мнѣ назадъ.
   -- Разскажи мнѣ о немъ еще что нибудь,-- попросила Луиза,-- и я никогда больше не буду разспрашивать тебя. Гдѣ вы съ нимъ жили?
   -- Мы странствовали съ мѣста на мѣсто, у насъ не было нигдѣ постояннаго жилья. Вѣдь, мой отецъ клоунъ.
   Это ужасное слово Сэсси произнесла шопотомъ.
   -- Знаю; это который смѣшитъ публику?-- подхватила Луиза, кивая головой въ знакъ того, что она поняла.
   -- Да. Но иногда публика не хотѣла смѣяться, и тогда отецъ плакалъ. Послѣднее время публика почти совсѣмъ не смѣялась, и онъ приходилъ домой въ отчаяніи. Отецъ мало похожъ на другихъ людей. Тѣмъ, кто не зналъ его такъ коротко, какъ я, и не любилъ его такъ крѣпко, могло казаться, что голова у него не въ порядкѣ. Порою надъ нимъ подшучивали въ циркѣ, дурачили его, но никто не зналъ, какъ онъ обижался этимъ и какъ горевалъ, ког дали услышать лай "Рѣзвушки"; но прошло нѣсколько минутъ, дѣвочка появилась со свѣчей въ рукѣ, а превосходно выдресированный ученый песъ такъ и не залаялъ.
   -- Отца нѣтъ въ нашей комнатѣ, сэръ,-- сказала Сесси, причемъ лицо ея выразило сильнѣйшее изумленіе.-- Потрудитесь войти на минутку, я его сейчасъ разыщу.
   Они вошли, и Сесси, пододвинувъ имъ стулья, вышла изъ комнаты быстрыми, легкими шагами.
   Это была очень бѣдная, скудно меблированная комната съ кроватью въ одномъ изъ угловъ. На стѣнѣ висѣлъ бѣлый бумажный колпакъ, украшенный двумя павлиньими перьями и торчащей косичкой -- головной уборъ, въ которомъ синьоръ Джюпъ не дальше какъ на сегодняшнемъ представленіи увеселялъ публику своими "вполнѣ нравственными шекспировскими шутками и остротами", но больше въ комнатѣ не было ни одной части его гардероба и вообще ничего, что бы указывало на его профессіональныя занятія. Что же касается "Рѣзвушки", то вѣроятно достославный предокъ этого ученаго четвероногаго былъ случайно забытъ во время спасенія отъ потопа и не попалъ въ Ноевъ ковчегъ, по крайней мѣрѣ таверна "Подъ Пегасовымъ щитомъ" не давала ни малѣйшаго доказательства въ противномъ и ничто въ ней не напоминало ни слуху, ни зрѣнію о присутствіи собаки.
   Два друга слышали, какъ въ верхнемъ этажѣ хлопали дверьми: это Сесси ходила изъ комнаты въ комнату въ поискахъ за своимъ отцомъ; вскорѣ послышались взволнованные голоса. Дѣвочка сбѣжала съ лѣстницы, прыгая черезъ четыре ступеньки, влетѣла въ комнату, открыла ободранный старый чемоданъ и, убѣдившись, что онъ пустъ, всплеснула въ ужасѣ руками и остановилась посреди комнаты, растерянно озираясь.
   -- Вѣроятно, отецъ вернулся за чѣмъ-нибудь въ циркъ, сэръ. Не понимаю, что ему тамъ дѣлать, но навѣрно, онъ тамъ; я его сейчасъ приведу.
   И она убѣжала, не захвативъ даже шляпы: ея длинные, темные волосы развѣвались за ея спиной.
   -- Она рехнулась, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Сейчасъ... но вѣдь отсюда до барака больше мили пути!
   Мистеръ Баундерби не успѣлъ отвѣтить, какъ на порогѣ появился молодой человѣкъ и, отрекомендовавшись словами: "Съ вашего позволенія, господа!" вошелъ въ комнату, засунувъ руки въ карманы. Его гладко-выбритое лицо, худое и желтое, было обрамлено массой темныхъ волосъ, остриженныхъ въ скобку, съ проборомъ по срединѣ. Ноги у него были крѣпкія, но немного коротки сравнительно съ туловищемъ. За то его грудь и спина переросли въ ширину настолько же, насколько не доросли въ длину ноги. На немъ было платье съ Ньюмаркетскаго рынка; узкіе брюки, на шеѣ вязаный шарфъ. Отъ него пахло деревяннымъ масломъ, соломой, апельсинной коркой, сѣномъ и опилками, и весь онъ имѣлъ видъ какого-то своеобразнаго центавра -- произведенія конюшни и балагана. Никто бы не могъ съ увѣренностью сказать, гдѣ начиналось одно и кончалось другое. На афишахъ этотъ джентльменъ значился подъ именемъ М. Е. В. Б. Чайльдерса, справедливо прославившагося своимъ чудеснымъ волтижерскимъ прыжкомъ въ роли дикаря-охотника въ "Сѣверо Американскихъ Преріяхъ" -- знаменитый фарсъ, въ коемъ сопровождавшій его въ настоящую минуту мальчикъ, надѣленный крошечнымъ ростомъ и старческой физіономіей, изображалъ его маленькаго сына и былъ осужденъ по ходу пьесы лежать на плечѣ отца, который при этомъ держалъ его за одну ногу внизъ головой, или галопировать по всему цирку, стоя вверхъ ногами на ладони того же отца, согласно нѣсколько жестокому обычаю, принятому, какъ это вамъ извѣстно, у дикарей-охотниковъ для выраженія нѣжной родительской любви. Съ помощью фальшивыхъ локоновъ, гирляндъ, крыльевъ, бѣлилъ и румянъ этотъ подающій надежды ребенокъ превращался въ восхитительнаго купидона, очаровывавшаго всю женскую половину зрителей; но въ кругу близкихъ друзей, гдѣ онъ отличался преждевременно смѣлымъ покроемъ платья, для своего нѣжнаго, дѣтскаго возраста, и хриплымъ голосомъ, онъ становился настоящимъ жокеемъ.
   -- Съ вашего позволенія, господа, -- сказалъ М. Е. В. Б. Чайльдерсъ, окидывая бѣглымъ взглядомъ комнату.-- Это вы спрашивали Джюпа?
   -- Мы, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Его дочь пошла за нимъ, но мнѣ некогда ждать. Могу я просить васъ передать ему мое порученіе?
   -- Видите ли, мой другъ, -- вставилъ тутъ мистеръ Баундерби, -- мы люди, знающіе цѣну времени; вы же изъ того сорта людей, которые не знаютъ ему цѣны.
   -- Не имѣю чести васъ знать,-- отвѣчалъ мистеръ Чайльдерсъ, оглядывая мистера Баундерби съ ногъ до головы, -- но если вы вашими словами хотите мнѣ намекнуть, что вы лучше моего умѣете пользоваться вашимъ временемъ, чтобъ сколачивать гроши, я охотно вамъ вѣрю; это видно по первому взгляду.
   -- И когда вы сколотите ихъ, вы навѣрно сумѣете ихъ припрятать, -- добавилъ купидонъ.
   -- Киддерминстеръ, замолчи!-- сказалъ мистеръ Чайльдерсъ.
   Киддерминстеръ было земное имя купидона.
   -- Такъ чего жъ онъ приходитъ сюда издѣваться надъ нами!-- закричалъ мистеръ Киддерминстеръ, выказывая признаки вспыльчиваго характера.-- Если вамъ такъ нравится надъ нами потѣшаться, такъ ступайте въ кассу, заплатите денежки и тогда смѣйтесь себѣ сколько вашей душѣ угодно.
   -- Киддерминстеръ!-- сказалъ, возвышая голосъ, мистеръ Чайльдерсъ.-- Киддерминстеръ, замолчи!-- Сэръ (это относилось уже къ мистеру Гредграйнду), я хотѣлъ сказать вамъ слѣдующее. Вы знаете, а можетъ быть, и не знаете, ибо очень возможно, что вы не особенно часто бывали въ числѣ нашихъ зрителей, что бѣдный Джюпъ съ нѣкотораго времени проваливается почти на всѣхъ представленіяхъ.
   -- Проваливается?.. Какъ это? Я не совсѣмъ понимаю, -- проговорилъ мистеръ Гредграйндъ, испрашивая взоромъ помощи у всемогущаго Баундерби.
   -- Вчера вечеромъ онъ скиксовалъ на лентахъ четыре раза подъ-рядъ, -- замѣтилъ мистеръ Киддерминстеръ:-- растянулся пластомъ, вмѣсто того, чтобы стать на голову, и не сдѣлалъ ни одного удачнаго прыжка.
   -- Онъ не могъ исполнить ничего изъ того, что долженъ былъ исполнить по программѣ: не могъ одолѣть ни лентъ, ни обручей, словомъ -- скиксовалъ по всей линіи и окончательно провалился, пояснилъ мистеръ Чайльдерсъ.
   -- Ахъ, такъ вотъ что значитъ у васъ "скиксовалъ", -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Да, у насъ это обыкновенное названіе для такихъ вещей, отвѣчалъ М. Е. В. Б. Чайльдерсъ.
   -- Девять маслъ, "Рѣзвушка", скиксовалъ, провалился!.. Ха! Ха! разразился Баундерби своимъ оглушительнымъ смѣхомъ.-- Нечего сказать, чудесная компанія для человѣка, который самъ себѣ обязанъ своимъ высокимъ положеніемъ!
   -- Такъ слѣзьте съ вашей высоты, когда такъ!-- отрѣзалъ купидонъ.-- Если вы ужъ вскарабкались такъ высоко, что мы вамъ не компанія, то прошу васъ, сдѣлайте одолженіе, спуститесь немного до насъ.
   -- Какой назойливый малый!-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, оборачиваясь къ купидону и выразительно сдвигая свои суровыя брови.
   -- Если бъ вы предупредили насъ о своемъ визитѣ, мы бы достали самаго благовоспитаннаго молодого джентльмена, чтобы васъ занимать, -- отрѣзалъ мастеръ купидонъ, нимало не смутившись.-- Жаль, что вы не потрудились заранѣе заказать афишъ для вашего представленія, по желанію публики, разъ вы ужъ такъ щепетительны. Вы, вѣрно, пляшете на самомъ тугомъ?
   -- Что такое мелетъ этотъ маленькій негодяй?-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ, разглядывая купидона съ нѣкоторымъ отчаяніемъ.-- Что онъ хочетъ сказать своимъ "самымъ тугимъ"?
   -- Убирайся отсюда!-- сказалъ мистеръ Чайльдерсъ, выталкивая своего юнаго друга за дверь способомъ, нѣсколько напоминающимъ сѣверо-американскія преріи.-- Самый ли тугой или самый слабый -- все это вздоръ и пустяки. Это значитъ только туго или слабо натянутый канатъ... Вы хотѣли дать мнѣ порученіе къ Джюпу?
   -- Да.
   -- Въ такомъ случаѣ, -- живо подхватилъ мистеръ Чайльдерсъ, -- въ такомъ случаѣ я того мнѣнія, что ваше порученіе никогда до него не дойдетъ. Вы хорошо его знаете?
   -- Я? Да я никогда его не видалъ.
   -- Ну такъ вы никогда его и не увидите. Онъ бѣжалъ: это ясно, какъ день.
   -- Неужели вы хотите сказать, что онъ бросилъ свою дочь?
   -- Именно,-- отвѣчалъ мистеръ Чайльдерсъ, утвердительно кивнувъ головой.-- Онъ удралъ совсѣмъ; я въ этомъ не сомнѣваюсь. Вчера вечеромъ ему то и дѣло шикали, шикали и третьяго дня, и сегодня. Ему постоянно шикаютъ за послѣднее время, но онъ никакъ не можетъ къ этому привыкнуть.
   -- Но почему же ему такъ часто шикаютъ?-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ, торжественно процѣживая слова.
   -- Потому что его ноги начинаютъ деревенѣть, да и весь онъ становится никуда не годенъ, отвѣчалъ Чайльдерсъ.-- Онъ могъ бы еще нравиться въ качествѣ говорильни, но этимъ не прокормишься.
   -- Говорильни?-- повторилъ Баундерби.-- Часъ отъ часу не легче! Это еще что за словцо?
   -- Ну въ качествѣ остряка, если вамъ больше нравится, -- пояснилъ черезъ плечо М. Е. В. Б. Чайльдерсъ, небрежно встряхнувъ своей гривой.-- Но вотъ что замѣчательно, сэръ; этому человѣку не такъ больно было, что его ошикали, какъ то, что объ этомъ узнала его дочь.
   -- Превосходно!-- перебилъ его вдругъ Баундерби.-- Превосходно, не правда ли, Гредграйндъ? Человѣкъ такъ сильно любитъ свою дочь, что бросаетъ ее на произволъ судьбы! Чертовски хорошо! Ха! Ха! Послушайте, молодой человѣкъ, что я вамъ скажу: я не всегда занималъ въ жизни то высокое положеніе, которое занимаю теперь, я понимаю эти вещи. Васъ, можетъ быть, удивитъ, когда я вамъ скажу, что моя мать тоже меня бросила.
   М. Е. В. Б. Чайльдерсъ насмѣшливо объявилъ, что это его ничуть не удивляетъ.
   -- Прекрасно, -- продолжалъ Баундерби.-- Я родился въ канавѣ, и моя мать меня бросила. Прощаю ли я ей это? Нѣтъ. Прощалъ ли когда-нибудь? Никогда. Какъ, по вашему мнѣнію, я ее за это называю?.. Я называю ее самой скверной женщиной на свѣтѣ, за исключеніемъ развѣ моей пропойцы-бабушки. Во мнѣ нѣтъ фамильной гордости, я не знаю, что такое воображеніе и всѣ эти сентиментальныя глупости. Я называю вещи ихъ настоящими именами и совершенно безпристрастно назову мать Іосіи Баундерби изъ Коктауна такъ, какъ бы я ее назвалъ, будь она матерью какого-нибудь Петра, Якова или Павла. Такъ же точно поступаю я и съ человѣкомъ, о которомъ идетъ рѣчь. Я говорю: онъ негодяй и бродяга. Вотъ что онъ такое, говоря по просту.
   -- Пусть онъ будетъ все, что вамъ угодно, по просту или не по просту говоря -- мнѣ это совершенно все равно, отрѣзалъ М. Е. В. Б. Чайльдерсъ, оборачиваясь лицомъ къ непріятелю.-- Я говорю съ вашимъ другомъ; если вамъ не по вкусу мои слова, можете не слушать. Вы отлично умѣете куражиться, надо отдать вамъ справедливость, но вы лучше бы сдѣлали, если бы куражились у себя дома, проговорилъ М. Е. В. Б. Чайльдерсъ ироническимъ тономъ.-- Совѣтую вамъ не пробовать этого здѣсь, когда васъ не просятъ. У васъ, разумѣется, есть собственный домъ?
   -- Вещь возможная, -- отвѣчалъ со смѣхомъ мистеръ Баундерби, позвякивая деньгами въ карманѣ.
   -- Такъ, будьте любезны, куражьтесь въ вашемъ собственномъ домѣ, -- продолжалъ мистеръ Чайльдерсъ.-- Этотъ, видите ли, не изъ особенно прочнаго матеріала и чего добраго обрушится, не выдержитъ такого горлана.
   Смѣривъ еще разъ мистера Баундерби презрительнымъ взглядомъ, онъ, казалось, рѣшилъ, что теперь съ нимъ покончено, и снова повернулся къ мистеру Гредграйнду.
   -- Не больше часа тому назадъ Джюпъ услалъ свою дочь подъ какимъ-то предлогомъ. Нѣсколько минутъ спустя видѣли, какъ онъ вышелъ изъ дому въ нахлобученной шляпѣ съ узелкомъ подъ мышкой. Она, конечно, никогда не повѣритъ, но онъ бѣжалъ и бросилъ ее -- это вѣрно.
   -- Почему же не повѣритъ?-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Потому что они жили душа въ душу, потому что они никогда не разлучались, потому что до сего дня онъ обожалъ свою дочь,-- сказалъ мистеръ Чайльдерсъ, отходя въ сторону, чтобы заглянуть въ пустой чемоданъ.
   У мистера Чайльдерса, такъ же, какъ и у мистера Киддерминстера, была очень странная походка; оба ставили ноги совсѣмъ не такъ, какъ большинство людей, а гораздо шире и прямѣй, точно ихъ колѣна утратили способность сгибаться. Въ этой походкѣ было что-то дѣланное. Такой походкой отличались всѣ наѣздники труппы Слири, и это должно было означать, что они большую часть своей жизни проводятъ на лошади.
   -- Бѣдняжка Сесси! Лучше бъ онъ отдалъ ее въ ученье, замѣтилъ мистеръ Чайльдерсъ, и опять встряхнулъ своими кудрями, покончивъ съ осмотромъ пустого чемода.-- По крайней мѣрѣ, у нея бы было теперь хоть какое-нибудь положеніе.
   -- Эти слова дѣлаютъ вамъ честь, особенно если принять во вниманіе, что сами вы никогда не учились, -- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ одобрительнымъ тономъ.
   -- Кто? Я не учился? Да я началъ учиться съ семилѣтняго возраста.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, почти раскаиваясь въ вырвавшемся у него одобреніи.-- Я и не подозрѣвалъ, что въ числѣ прочихъ наукъ молодые люди обучаются...
   -- Лѣни, -- подсказалъ съ хохотомъ Баундерби.-- И я не подозрѣвалъ, чортъ возьми!
   -- Всегдашнею мечтою этого человѣка, -- продолжалъ Чайльдерсъ, совершенно игнорируя существованіе Баундерби, -- всегдашнею его мечтою было, чтобъ его Сесси получила хорошее образованіе. Какъ эта мысль вошла ему въ голову, ужъ не могу вамъ сказать; вѣрно одно, что онъ только объ этомъ и мечталъ. Въ послѣднія семь лѣтъ онъ постоянно старался, чтобъ дѣвочка училась; такъ она и научилась понемногу въ одномъ мѣстѣ -- читать, въ другомъ -- писать, въ третьемъ ариѳметикѣ.
   М. Е. В. Б. Чайльдерсъ вынулъ одну руку изъ кармана, потеръ себѣ лицо и подбородокъ и взглянулъ на мистера Гредграйнда съ сомнѣніемъ, смѣшаннымъ съ надеждой. Съ самаго начала этого свиданія онъ всячески старался снискать расположеніе этого джентльмена въ интересахъ покинутаго ребенка.
   -- Когда Сесси была принята въ школу,-- продолжалъ онъ, -- ея отецъ радовался, какъ сумасшедшій. Признаюсь, я не понималъ хорошенько этой радости, въ виду нашей бродячей жизни: вѣдь мы повсюду перелетныя птицы. Теперь мнѣ думается, что онъ уже тогда задумалъ бѣжать -- онъ былъ всегда немного не въ своемъ умѣ -- и радовался, потому что считалъ ее пристроенной. Если вы пришли сегодня, чтобъ объявить ему, что хотите что-нибудь для нея сдѣлать,-- продолжалъ мистеръ Чайльдерсъ, снова поглаживая свой подбородокъ и глядя на мистера Гредграйнда съ тѣмъ же нерѣшительнымъ видомъ, -- это было бы большое счастіе и пришлось бы очень кстати... очень кстати.
   -- Напротивъ,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ,-- я пришелъ ему сказать, что родство и знакомства дѣвочки дѣлаютъ ея пребываніе въ школѣ очень нежелательнымъ и чтобъ она больше не приходила. Однако, если отецъ дѣйствительно ее бросилъ, не устроивши, я... Баундерби, на одно слово.
   При этихъ словахъ мистеръ Чайльдерсъ вѣжливо удалился своей кавалерійской походкой на площадку лѣстницы, гдѣ и остановился, потирая лицо и тихонько посвистывая. Пока онъ старался убить, такимъ образомъ время, до него долетѣли слѣдующія фразы, сказанныя мистеромъ Баундерби: "Нѣтъ и нѣтъ, говорю вамъ. Не дѣлайте этого. Не дѣлайте ни въ какомъ случаѣ, я вамъ совѣтую". Отвѣтъ мистера Гредграйнда, произнесенный гораздо тише тѣмъ не менѣе также достигъ его слуха: "Но даже какъ примѣръ для Луизы, чтобъ показать ей, до чего доводитъ родъ занятій, вызвавшій въ ней такое вульгарное любопытство! Взгляните на вопросъ съ этой точки зрѣнія, Баундерби".
   Между тѣмъ члены труппы Слири спустились одинъ за другимъ изъ верхнихъ областей, гдѣ находилась ихъ общая квартира, и столпились на лѣстничной площадкѣ откуда, нагулявшись и наболтавшись вдоволь между собой и съ мистеромъ Чайльдерсомъ, проникли мало-по-малу въ комнату, а съ ними и самъ М. Е. В. Б. Чайльдерсъ. Между ними были двѣ, три хорошенькія женщины съ ихъ двумя, тремя мужьями, ихъ матерями и восемью, девятью штуками дѣтей, изображавшими, смотря по надобности, купидоновъ или эльфовъ. Отецъ одного изъ этихъ семействъ имѣлъ обыкновеніе балансировать на концѣ длиннаго шеста отца другого семейства; отецъ третьяго семейства устраивалъ изъ двухъ предыдущихъ отцовъ пирамиду, вершиной которой служилъ мистеръ Киддерминстеръ, а самъ онъ -- основаніемъ. Всѣ эти отцы умѣли плясать на катящейся бочкѣ, ходить по бутылкамъ, перекидывать ножи и шары, вертѣть тарелки, скакать верхомъ на чемъ вамъ угодно, прыгать черезъ что вамъ угодно и ни передъ чѣмъ не останавливаться. Всѣ матери умѣли прекрасно плясать (и плясали) на проволокѣ, на канатѣ, продѣлывали изумительныя штуки на неосѣдланныхъ лошадяхъ; всѣ онѣ ничуть не стѣснялись показывать при этомъ свои ноги; а одна, управляя шестеркой лошадей, въѣзжала на греческой колесницѣ во всѣ города, гдѣ удостаивала останавливаться труппа. Всѣ онѣ старались придать себѣ видъ откровенныхъ мошенниковъ и большихъ хитрецовъ; домашній ихъ туалетъ не отличался опрятностью, домашнее устройство -- особеннымъ порядкомъ, а литературныя познанія всей труппы въ совокупности не простирались дальше какого-нибудь слабаго образца корреспонденціи на какую угодно тему. И въ то же время въ этихъ людяхъ было что-то удивительно нѣжное, какое-то дѣтское простодушіе, особенная неспособность ко всему, что смахиваетъ на интригу и низкій разсчетъ, и неисчерпаемая готовность помочь товарищу, утѣшить его и пожалѣть -- качества, заслуживающія, быть можетъ, такого же уваженія и, во всякомъ случаѣ, происходящія изъ такого же благороднаго источника, какъ и обыденныя добродѣтели всякаго другого класса людей.
   Послѣднимъ появился мистеръ Слири. Это былъ, какъ уже сказано, высокій, плотный человѣкъ; добавьте къ этому одинъ неподвижный, а другой бѣгающій глазъ, голосъ (если только позволительно назвать это голосомъ), напоминающій сломанные раздувающіеся кузнечные мѣхи, одутловатое лицо и нѣсколько спутанныя мысли въ головѣ, которая никогда не бывала ни трезва, ни пьяна.
   -- Сквайръ, -- сказалъ пришепетывая мистеръ Слири, страдавшій одышкой и дыханіе котораго было поэтому слишкомъ ускорено и затруднено, что мѣшало ему произносить нѣкоторыя буквы.-- Вашъ слуга, сквайръ. А дѣло-то дрянь. Вы вѣдь уже знаете, что, кажется, мой клоунъ со своей собакой сбѣжали?
   Онъ обращался къ мистеру Гредграйнду, и тотъ отвѣтилъ:
   -- Да.
   -- Такъ какъ же, сквайръ, продолжалъ онъ, снимая шляпу и вытирая тулью носовымъ платкомъ, хранившимся внутри ея для этой цѣли.-- Не имѣете ли вы намѣренія сдѣлать что-нибудь для бѣдной дѣвочки, сэръ?
   -- Да, я думаю предложить ей кое-что, когда она вернется, -- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Радъ это слышать, сквайръ. Не потому, чтобы я хотѣлъ избавиться отъ ребенка, но мнѣ не хотѣлось бы становиться ей поперекъ дороги. Я бы охотно оставилъ ее у себя, хотя начинать въ ея годы уже немного поздно. Голосъ у меня хриплый, сквайръ, и съ непривычки меня трудно понять; но если бы вамъ въ ваши молодые годы пришлось, какъ мнѣ, потѣть и замерзать, замерзать и потѣть и опять замерзать въ циркѣ, вашъ голосъ пропалъ бы точно такъ же, какъ и мой, сквайръ.
   -- Очень возможно, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Не хотите ли чего-нибудь выпить, сквайръ, пока дѣвочка придетъ? Чего вамъ угодно? Хересу? Или чего-нибудь другого? Вы только скажите -- я мигомъ распоряжусь, упрашивалъ мистеръ Слири съ радушной непринужденностью.
   -- Благодарю васъ, я ничего не хочу, -- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Подождите благодарить, сэръ. Вашъ другъ, навѣрно, не откажется. Не угодно ли рюмочку водки, если вы еще не обѣдали?
   Тутъ его дочь Джозефина хорошенькая восемнадцатилѣтняя блондиночка, которая съ двухлѣтняго возраста уже скакала, привязанная къ лошади, а на тринадцатомъ году написала завѣщаніе, которое всегда носила при себѣ, гдѣ выражала свою послѣднюю волю, чтобъ пара пѣгихъ пони везла ее къ могилѣ -- тутъ Джозефина вдругъ закричала:
   -- Отецъ! Вотъ она! Вернулась!
   Сесси Джюпъ вбѣжала въ комнату такъ же стремительно, какъ и вышла. И когда она увидѣла, что всѣ они въ сборѣ, и прочла по ихъ лицамъ, что они не знаютъ, гдѣ ея отецъ, она отчаянно вскрикнула и бросилась въ объятія одной изъ женщинъ, замѣчательно талантливой канатной плясуньи въ интересномъ положеніи, которая опустилась на колѣни и стала ласкать дѣвочку, плача вмѣстѣ съ ней.
   -- Какой стыдъ! Какое безчеловѣчіе, клянусь Богомъ!-- воскликнулъ Слири.
   -- Отецъ! отецъ! гдѣ ты? Мой добрый, родной, я знаю, что ты ушелъ ради меня! Ты ушелъ для моего же блага, я увѣрена! Какъ ты будешь одинокъ, несчастенъ, мой бѣдный, бѣдный отецъ, пока рѣшишься, наконецъ, вернуться ко мнѣ!
   Эта картина: дѣвочка съ поднятымъ къ небу лицомъ и простертыми впередъ руками, точно старающимися обнять и остановить тѣнь бѣглеца, ея безсвязныя нѣжныя слова -- все это было такъ трогательно, что никто не рѣшался заговорить, пока, наконецъ, мистеръ Баундерби, выведенный изъ терпѣнія, не принялся за дѣло самолично.
   -- Послушайте, добрые люди, -- сказалъ онъ, -- мы безбожно злоупотребляемъ временемъ! Дѣвочка должна освоиться съ фактомъ. Пусть же она услышитъ его подтвержденіе отъ меня, который былъ тоже брошенъ своими родителями. Слушай, дѣвочка... какъ тамъ тебя зовутъ: твой отецъ бѣжалъ и бросилъ тебя, и для тебя нѣтъ никакой надежды свидѣться съ нимъ, пока ты жива.
   Но добрые люди мало заботились о фактахъ; они даже оказались до такой степени развращенными въ этомъ отношеніи, что, вмѣсто того, чтобъ прійти въ восторгъ отъ здраваго смысла оратора, они отнеслись къ его словамъ съ полнѣйшимъ презрѣніемъ. Между мужчинами послышались голоса: "Вонъ его!" кто-то изъ женщинъ проворчалъ: "скотина!" Тутъ мистеръ Слири счелъ своевременнымъ дать мистеру Баундерби слѣдующій совѣтъ à parte.
   -- Послушайте, сквайръ, что я вамъ скажу. Вы хорошо сдѣлаете, если помолчите, таково мое откровенное мнѣніе. Мои товарищи -- люди не злые, но они привыкли не стѣсняться въ выраженіи своихъ чувствъ, и если вы не послѣдуете моему совѣту, то -- чортъ меня побери, если я въ состояніи буду помѣшать, чтобъ они не выбросили васъ за окошко!
   Это дружеское внушеніе нѣсколько охладило пылъ мистера Баундерби, и мистеръ Гредграйндъ могъ, наконецъ, приступить къ своему въ высшей степени практическому изложенію разбираемаго вопроса.
   -- Дѣло вовсе не въ томъ, можно ли надѣяться, что этотъ человѣкъ когда-нибудь вернется. Онъ ушелъ, и въ настоящую минуту нѣтъ никакой надежды на его возвращеніе. Полагаю, въ этомъ всѣ со мной согласятся?
   -- Всѣ согласны, сквайръ, и довольно объ этомъ,-- сказалъ Слири.
   -- Продолжаю. Я пришелъ сюда, чтобы объявить отцу этой дѣвочки Джюпъ, что она не можетъ больше посѣщать школу, по причинѣ нѣкоторыхъ практическихъ соображеній (которыхъ мнѣ нѣтъ необходимости излагать здѣсь), препятствующихъ поступленію въ школу дѣтей, родители которыхъ занимаются извѣстными профессіями. Теперь, въ виду измѣнившихся обстоятельствъ, я готовъ сдѣлать этой дѣвочкѣ одно предложеніе. Я хочу взять тебя къ себѣ, Джюпъ; я дамъ тебѣ воспитаніе и позабочусь о твоей судьбѣ. При этомъ единственнымъ, условіемъ, которое я тебѣ ставлю (конечно, за исключеніемъ твоего хорошаго поведенія), единственнымъ условіемъ будетъ, чтобы ты тотчасъ же рѣшила, идешь ты со мною, или остаешься. И если ты согласна на мое предложеніе, то, само собою разумѣется, ты прекращаешь всякія сношенія съ твоими друзьями, присутствующими здѣсь. Вотъ все, что я имѣлъ тебѣ сказать.
   -- Съ своей стороны и я скажу ей нѣсколько словъ, -- прибавилъ Слири, -- чтобы она могла, такъ сказать, видѣть обѣ стороны вопроса. Сесилія, можетъ быть, ты захочешь быть моей ученицей -- въ такомъ случаѣ ты знаешь, въ чемъ состоитъ наша работа и знаешь твоихъ товарищей. Эмма Гордонъ, къ которой ты теперь такъ довѣрчиво прижимаешься, будетъ тебѣ матерью, а Джозефина -- сестрой. Самъ я не претендую быть ангеломъ, и если бъ тебѣ случилось упасть съ лошади, я не ручаюсь, что удержусь отъ грубостей и брани; но могу сказать одно, сквайръ: добрый я или злой, а за всю свою жизнь я не обидѣлъ даже лошади (брань не идетъ въ счетъ); полагаю, что въ мои годы поздно мѣняться, и я во всякомъ случаѣ не начну съ того, чтобъ обижать моихъ наѣздниковъ. Я никогда не отличался краснорѣчіемъ, сквайръ, но думаю, что сказалъ ей все, что мнѣ слѣдовало сказать.
   Послѣдняя часть рѣчи была обращена къ мистеру Гредграйнду, который отвѣтилъ на нее важнымъ наклоненіемъ головы и потомъ сказалъ:
   -- Я долженъ тебѣ замѣтить, Джюпъ, прежде чѣмъ ты примешь то или другое рѣшеніе, что здоровое практическое воспитаніе очень хорошая вещь, и что отецъ твой (такъ по крайней мѣрѣ я слышалъ) чувствовалъ и понималъ всю важность его для тебя.
   Эти слова произвели на дѣвочку видимое впечатлѣніе. Она перестала рыдать и взглянула прямо въ лицо мистера Гредграйнда. Всѣ товарищи были поражены происшедшей въ ней неожиданной перемѣной и всѣ разомъ вздохнули. Этотъ вздохъ говорилъ: " Она согласится! "
   -- Подумай хорошенько, прежде чѣмъ рѣшаться, Джюпъ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Подумай хорошенько.
   -- Но когда отецъ вернется, какъ онъ меня отыщетъ, если я уйду?-- сказала дѣвочка послѣ минутнаго молчанія, снова разражаясь слезами.
   -- На этотъ счетъ ты можешь быть покойна, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ (онъ высчиталъ все и подвелъ итогъ заранѣе, какъ будто имѣлъ дѣло съ задачей на простое сложеніе).-- Можешь быть совершенно покойна. Вѣдь если твой отецъ вернется, то прежде всего, я полагаю, онъ долженъ будетъ разыскать мистера...
   -- Слири. Мое имя Слири, сквайръ, могу сказать это, не краснѣя. Меня знаетъ вся Англія; я изъѣздилъ ее и вдоль, и поперекъ, и никогда нигдѣ не оставлялъ за собой копейки долга.
   -- ...онъ долженъ будетъ прежде всего разыскать мистера Слири, который и сообщитъ ему, что ты у меня. Конечно, я не стану тебя удерживать противъ воли твоего отца, а мистеру Джюпу будетъ нетрудно во всякій данный моментъ узнать адресъ мистера Томаса Гредграйнда изъ Коктауна. Я здѣсь довольно извѣстенъ.
   -- Довольно извѣстны,-- согласился мистеръ Слири съ одобрительнымъ жестомъ, закатывая свой блуждающій глазъ.-- Вы. одинъ изъ тѣхъ людей, сквайръ, благодаря которымъ моя касса лишилась порядочной суммы денегъ... Но теперь дѣло не въ этомъ.
   Настала новая пауза. Вдругъ дѣвочка опять зарыдала и наконецъ сказала, закрывая руками лицо:
   -- Дайте мнѣ поскорѣй мое бѣлье и платье, скорѣй, скорѣй, и отпустите меня, пока я не умерла.
   Женщины принялись печально и торопливо собирать ея пожитки, что было скоро окончено, такъ какъ ихъ было очень немного. Собранныя вещи были уложены въ корзину, которая давно уже странствовала вмѣстѣ съ труппой. Во время этихъ сборовъ Сесси, все еще сидя на полу, продолжала рыдать, закрывши лицо руками. Мистеръ Гредграйндъ со своимъ другомъ Баундерби стояли у дверей въ ожиданіи дѣвочки. Мистеръ Слири стоялъ посреди комнаты, окруженный своими наѣздниками совершенно такъ, какъ онъ стоялъ бы на аренѣ цирка во время упражненій своей дочери Джозефины. Ему не доставало только манежнаго арапника.
   Когда корзина была уложена, женщины пригладили растрепавшіеся волосы Сесси, принесли и надѣли на нее ея шляпку. Потомъ, сплотившись вокругъ нея, всѣ онѣ ласково наклонились надъ ней, кто цѣлуя ее въ лобъ, кто обнимая за шею, наконецъ привели дѣтей, чтобы съ ней проститься, -- словомъ, онѣ вели себя такъ, какъ ведутъ себя въ такихъ случаяхъ всѣ добрыя, простодушныя и немного сумасбродныя женщины.
   -- Ну, Джюпъ,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ,-- если ты рѣшилась, идемъ.
   Но Сесси еще не простилась съ мужской половиной труппы, и теперь каждый по очереди раскрывалъ свои объятія (ибо въ присутствіи мистера Слири всѣ они считали необходимымъ принимать свою профессіональную позу) и цѣловалъ дѣвочку на прощанье, -- всѣ и каждый, за исключеніемъ мастера Киддерминстера. Этотъ молодой человѣкъ не лишенъ былъ нѣкоторой дозы мизантропіи и къ тому же, какъ это было всѣмъ извѣстно, питалъ относительно Сесси матримоніальные виды. Поэтому онъ еще раньше удалился въ очень скверномъ расположеніи духа. Мистеръ Слири долженъ былъ дѣйствовать въ послѣдней картинѣ. По примѣру другихъ, онъ тоже широко раскрылъ свои объятія, потомъ взялъ дѣвочку за обѣ руки и вѣроятно заставилъ бы ее подпрыгнуть нѣсколько разъ, какъ это принято дѣлать у профессоровъ наѣздническаго искусства, когда они поздравляютъ своихъ ученицъ съ успѣшнымъ окончаніемъ какой-нибудь головоломной скачки. Но Сесси не выразила ни малѣйшаго желанія прыгать и стояла передъ нимъ, заливаясь слезами.
   -- Прощай, моя милочка!-- сказалъ Слири.-- Ты хорошо устроишься, я надѣюсь, и никто изъ твоихъ прежнихъ товарищей-горемыкъ не станетъ тебѣ докучать -- за это я ручаюсь! Жаль, что твой отецъ увелъ съ собой собаку; чертовски скверно, что ея не будетъ больше на афишахъ. Впрочемъ, что жъ это я! Вѣдь все равно она не стала бы дѣлать своихъ штукъ безъ хозяина, такъ что выходитъ все одно, какъ ни поверни.
   Заключивъ такимъ образомъ свою рѣчь, онъ внимательно поглядѣлъ на Сесси своимъ неподвижнымъ глазомъ, окинулъ остальную компанію своимъ блуждающимъ глазомъ, поцѣловалъ дѣвочку, покачалъ головой и передалъ ее съ рукъ на руки мистеру Гредграйнду съ такимъ видомъ, какъ будто подсадилъ ее на лошадь.
   -- Вотъ она, сквайръ!-- сказалъ онъ, окидывая дѣвочку послѣднимъ критическимъ взглядомъ, точно хотѣлъ удостовѣриться, твердо ли она сидитъ въ сѣдлѣ.-- Она принесетъ вамъ счастье! Прощай, Сесилія!
   -- Прощай, Сесилія! прощай, Сесси! Да благословитъ тебя Богъ, милочка!-- раздались голоса изо всѣхъ угловъ комнаты.
   Но тутъ зоркій глазъ профессора наѣздническаго искусства примѣтилъ бутылку съ девятью сортами масла, которую Сесси прижимала къ груди, и онъ заговорилъ опять:
   -- Оставь бутылку, моя милая, она тяжела и не нужна тебѣ теперь. Дай-ка ее мнѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- закричала дѣвочка съ новымъ приливомъ горя.-- Нѣтъ! я сохраню ее для отца. Она ему понадобится, когда онъ вернется. Навѣрно онъ и не думалъ еще уходить, когда послалъ меня за ней. Пожалуйста, оставьте ее мнѣ!
   -- Какъ хочешь, голубушка (Ничего съ ней не подѣлаешь, сквайръ).-- Прощай же, Сесилія! И вотъ тебѣ мой послѣдній совѣтъ: не забывай условій, на которыхъ тебя берутъ; слушайся сквайра и забудь насъ. Но если, когда ты выростешь, выйдешь замужъ и будешь богата, тебѣ случится повстрѣчать труппу наѣздниковъ, не будь съ ними груба, не важничай передъ ними; сдѣлай для нихъ все, что можешь, и помни, какова могла быть твоя судьба. Надо же, сквайръ, чтобы люди какъ нибудь развлеклись, продолжалъ Слири, задыхаясь больше чѣмъ когда-либо отъ такого непривычнаго для него обилія словъ; -- нельзя же вѣчно работать, вѣчно учиться. Не думайте же о насъ слишкомъ дурно; мы тоже люди, и въ насъ есть хорошее. Я всю жизнь зарабатывалъ себѣ хлѣбъ волтижерствомъ, но мнѣ сдается, что я философски объясняю вамъ этотъ вопросъ, когда говорю: сквайръ, мы тоже люди, и въ насъ есть хорошее.
   Философія мистера Слири провожала джентльменовъ до самаго конца лѣстницы, и вскорѣ оба глаза философа, и здоровый, и блуждающій, потеряли изъ виду трехъ спутниковъ и корзину, исчезнувшихъ въ ночномъ мракѣ.
   

Глава VII.
Мистрисъ Спарзитъ.

   Мистеръ Баундерби былъ холостякъ, вслѣдствіе чего бразды правленія въ его одинокомъ хозяйствѣ находились за извѣстное годовое вознагражденіе въ рукахъ нѣкоей пожилой леди. Эту леди звали мистрисъ Спарзитъ, и она занимала очень видное мѣсто среди домочадцевъ, запряженныхъ въ колесницу мистера Баундерби, когда она каталась съ тріумфомъ, нагруженная до краевъ напыщеннымъ смиреніемъ своего владѣльца. Мистрисъ Спарзитъ не только видѣла на своемъ вѣку лучшіе дни, но имѣла родственныя связи съ высокопоставленными фамиліями. У нея и теперь была еще въ живыхъ бабушка (тетка ея матери), которая называлась леди Скаджерсъ. Покойный мистеръ Спарзитъ, ея супругъ, былъ съ материнской стороны ни больше, ни меньше, какъ "Паулеръ", о чемъ мистрисъ Спарзитъ очень любила доводить до всеобщаго свѣдѣнія. Случалось, что люди съ ограниченнымъ умомъ и малообразованные не знали, что такое "Паулеръ". Нѣкоторые недоумѣвали даже, какъ имъ слѣдуетъ понимать это слово: какъ наименованіе профессіи, политической партіи или какой-нибудь религіозной секты. Однако болѣе возвышеннымъ умамъ было хорошо извѣстно, что Паулеры были представителями очень древней фамиліи, которая такъ далеко насчитывала своихъ предковъ, что иной разъ невольно сбивалась съ прямого пути, что, признаться, случалось довольно часто, благодаря конскимъ скачкамъ, рулеткѣ, закладчикамъ и Суду несостоятельныхъ должниковъ.
   Покойный мистеръ Спарзитъ, происходившій по матери отъ Паулеровъ, естественно женился на мистрисъ Спарзитъ, происходившей по отцу отъ Скаджерсовъ. Леди Скаджерсъ (очень толстая старуха съ необузданнымъ пристрастіемъ къ сырому мясу и чудодѣйственной ногой, не желавшей въ продолженіе четырнадцати лѣтъ покидать постели) устроила эту свадьбу еще въ то время, когда вышепоименованный мистеръ Спарзитъ только-что достигъ совершеннолѣтія и былъ замѣчателенъ главнымъ образомъ своимъ тощимъ тѣломъ на длинныхъ жердяхъ, вмѣсто ногъ, и такою слабой головой, что о ней не стоитъ и говорить. Онъ унаслѣдовалъ отъ своего дяди очень хорошее состояніе, которое успѣлъ заложить до послѣдняго фартинга прежде, чѣмъ вступилъ во владѣніе своимъ наслѣдствомъ, и которое, немедленно вслѣдъ за этимъ, умудрился спустить еще два раза подъ-рядъ. Когда онъ умеръ двадцати четырехъ лѣтъ отъ роду (мѣсто происшествія -- Калэ, причина -- спиртные напитки), то вдова его, съ которой онъ разстался вскорѣ послѣ медоваго мѣсяца, осталась въ очень стѣсненныхъ денежныхъ обстоятельствахъ.
   Неутѣшная вдовица, бывшая на пятнадцать лѣтъ, старше своего мужа, не замедлила стать на ножи съ леди Скаджерсъ, единственною оставшеюся у нея въ живыхъ родственницей. Тутъ-то, отчасти въ пику миледи, отчасти ради средствъ къ жизни, она и согласилась поступить въ услуженіе. И вотъ теперь, на старости лѣтъ, она сидитъ со своимъ великолѣпнымъ каріолановскимъ носомъ и густыми черными бровями, покорившими нѣкогда сердце мистера Спарзита, -- сидитъ за столомъ мистера Баундерби и готовитъ для него чай, пока онъ завтракаетъ.
   Если бы Баундерби былъ побѣдителемъ, а мистрисъ Спарзитъ плѣнной принцессой, которая слѣдовала бы за нимъ въ качествѣ главнаго трофея его тріумфальнаго шествія, онъ и тогда бы не могъ надѣлать больше шума по поводу этой леди, чѣмъ онъ это дѣлалъ теперь. Насколько онъ любилъ въ своемъ хвастовствѣ преувеличивать низменность своего собственнаго происхожденія, настолько же онъ любилъ хвастать высокимъ происхожденіемъ мистрисъ Спарзитъ. Насколько онъ не допускалъ ни одного счастливаго обстоятельства въ своей собственной юности, настолько же ему нравилось украшать всевозможными преимуществами молодые годы мистрисъ Спарзитъ и усыпать жизненный путь этой дамы цѣлыми возами розъ.
   -- И чѣмъ же все это кончилось? имѣлъ обыкновеніе заключать свою рѣчь мистеръ Баундерби.-- Теперь она за сто фунтовъ стерлинговъ въ годъ (я ей плачу сто фунтовъ, и она такъ добра, что считаетъ это великодушіемъ съ моей стороны) смотритъ за хозяйствомъ въ домѣ Іосіи Баундерби изъ Коктауна.
   Онъ такъ старательно разглашалъ объ этомъ примѣрѣ своего великодушія, что многіе господа стали въ свою очередь трубить о немъ при всякомъ случаѣ, хвастаясь за счетъ мистера Баундерби съ большою развязностью. Одною изъ отличительнѣйшихъ чертъ характера Баундерби было, что онъ не только любилъ трубить самъ о себѣ, но умѣлъ какъ-то заставить трубить и другихъ. Была какая-то нравственная заразительность въ его возмутительномъ бахвальствѣ. Люди, совершенно ему посторонніе и вообще отличавшіеся скромностью и умѣренностью, на общественныхъ обѣдахъ въ Коктаунѣ храбро поднимались со своихъ мѣстъ и начинали хвастаться мистеромъ Баундерби въ такихъ высокопарныхъ выраженіяхъ, что становилось просто неприлично.
   И чѣмъ только они его не называли! Онъ былъ у нихъ и оплотъ королевства, и знамя Англіи, и Великая Хартія, и Джонъ Буль, и habeas corpus, и Bill of Rights, и "домъ англичанина -- его крѣпость", и церковь и государство, и "Боже, храни королеву"; все это какимъ-то удивительнымъ образомъ совмѣщалось въ одномъ мистерѣ Баундерби. И всякій разъ (а это случалось очень часто), когда кто-нибудь изъ этихъ ораторовъ произносилъ въ заключеніе своей рѣчи:
   
   "Пускай князья и лорды цвѣтутъ иль увядаютъ --
   Отъ мановенія они и возникаютъ, и падаютъ", --
   
   всѣ слушатели были болѣе или менѣе увѣрены, что это былъ намекъ на мистрисъ Спарзитъ.
   -- Мистеръ Баундерби, сказала мистрисъ Спарзитъ, -- вы нынче что-то задумчивы, сэръ; завтракаете гораздо дольше обыкновеннаго.
   -- Я все думаю о странной причудѣ Тома Гредграйнда, сударыня (Томъ Гредграйндъ произносится развязнѣйшимъ и самымъ независимымъ тономъ, какъ будто кто-нибудь взялъ на себя невыполнимую, задачу предложить мистеру Баундерби сумасшедшія деньги, чтобы заставить его сказать Томасъ, вмѣсто Томъ). Я думаю о странной причудѣ Тома Гредграйнда взять на воспитаніе эту дѣвчонку скомороха.
   -- Я только-что хотѣла вамъ сказать, сэръ, что дѣвочка ожидаетъ, куда ей прикажутъ идти: прямо ли въ школу, или сперва въ Каменный Замокъ.
   -- Пусть подождетъ, сударыня, я еще и самъ не знаю, что ей сказать. Я думаю, Томъ Гредграйндъ скоро будетъ здѣсь самъ. Если онъ пожелаетъ, чтобы дѣвчонка осталась у насъ еще день или два, тогда, разумѣется, пусть остается.
   -- Само собою разумѣется, что она можетъ остаться, если вы этого пожелаете, мистеръ Баундерби.
   -- Вчера вечеромъ я предложилъ Тому Гредграйнду устроить дѣвчонку у себя на эту ночь, чтобы дать ему время хорошенько подумать, прежде чѣмъ онъ окончательно рѣшитъ свести ее съ Луизой.
   -- Неужели, мистеръ Баундерби? какъ вы предусмотрительны!
   Ноздри каріолановскаго носа мистрисъ Спарзитъ слегка расширились, а черныя брови сдвинулись, въ то время какъ она прихлебывала маленькими глоточками свой чай.
   -- Мнѣ совершенно ясно, сказалъ Баундерби, -- что для нашей маленькой кошечки не будетъ добра отъ подобнаго общества.
   -- Вы говорите о маленькой миссъ Гредграйндъ, мистеръ Баундерби?
   -- Да, сударыня, я говорю о Луизѣ.
   -- Вы упомянули о "маленькой кошечкѣ", сэръ, сказала мистрисъ Спарзитъ, -- а такъ какъ рѣчь у насъ шла о двухъ дѣвочкахъ, то я сразу хорошенько и не поняла, о которой изъ двухъ вы говорите.
   -- О Луизѣ, повторилъ мистеръ Баундерби, -- о Луизѣ, о Луизѣ.
   -- Вы для нея второй отецъ, сэръ.
   Мистрисъ Спарзитъ отхлебнула еще глотокъ и, когда она склонила опять свои сдвинутыя брови надъ дымящейся чашкой, ея классическое лицо имѣло такое выраженіе, какъ будто его обладательница вызывала въ эту минуту всѣхъ боговъ преисподней.
   -- Если бы вы сказали, что я второй отецъ для Тома, я подразумѣваю молодого Тома, а не своего друга Тома Гредграйнда, -- вы были бы ближе къ истинѣ: я собираюсь помѣстить Тома въ свою контору; хочу взять его подъ свое крыло, сударыня.
   -- Неужели? Не слишкомъ ли онъ для этого молодъ, сэръ?
   Слово "сэръ", обращенное къ мистеру Баундерби, въ устахъ мистрисъ Спарзитъ было просто признакомъ ея благовоспитанности и употреблялось ею скорѣе для приданія большаго вѣса своей собственной особѣ, чѣмъ изъ уваженія къ этому выскочкѣ.
   -- Я возьму его не сейчасъ; надо, чтобъ онъ сперва окончилъ свое образованіе, -- сказалъ Баундерби.-- Чортъ возьми, я думаю, онъ будетъ по горло напичканъ науками! Какъ бы мальчуганъ вытаращилъ глаза, еслибъ узналъ, какъ мало знаній было въ моей головѣ въ его годы. (Къ слову сказать, юный Томъ не могъ не знать этого обстоятельства: ему достаточно часто о немъ повторяли). А знаете, просто невѣроятно, до чего я люблю болтать за панибрата съ первымъ встрѣчнымъ о всякой всячинѣ. Взять хоть васъ, напримѣръ: сегодня я все утро проболталъ съ вами объ этихъ скоморохахъ. Ну развѣ женщина, подобная вамъ, можетъ имѣть понятіе объ этихъ людяхъ? Въ то давнопрошедшее время, когда ремесло скомороха было бы для меня сущей находкой, когда получить нѣсколько грошей за кривлянье посреди улицы равнялось для меня огромному выигрышу въ лотереѣ жизни, въ то время вы слушали итальянскихъ пѣвцовъ, вы выходили изъ оперы въ бѣломъ атласѣ, вся залитая драгоцѣнностями, сіяющая и обворожительная, -- у меня же не нашлось бы и двухъ пенсовъ въ карманѣ на покупку факела, чтобъ освѣтить вамъ дорогу до вашей кареты.
   -- Это правда, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ со спокойнымъ, но грустнымъ достоинствомъ; -- я съ самой ранней юности была одною изъ обычныхъ посѣтительницъ итальянской оперы.
   -- Чортъ возьми, я тоже, -- сказалъ Баундерби, -- только не съ той стороны. Мостовая подъ ея наружными арками очень твердое ложе -- могу васъ увѣрить. Люди, подобные вамъ, сударыня, привыкшіе съ дѣтства спать на пуху, не могутъ и представить себѣ, какъ жестко это ложе. Надо самому испытать, чтобъ знать, что это такое. Нѣтъ, нѣтъ, не стоитъ и говорить о скоморохахъ съ женщиной вашего круга. Будемъ лучше говорить объ иностранныхъ танцовщицахъ, о Вестъ-Эндѣ, о лордахъ, леди и о тому подобныхъ важныхъ господахъ.
   -- Я думаю, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ со скромною покорностью судьбѣ, -- я думаю, нѣтъ никакой надобности, чтобы вы занимали меня такими вещами. Надѣюсь, что я научилась покоряться превратностямъ нашей жизни. Я гораздо охотнѣе слушаю поучительные разсказы о вашихъ испытаніяхъ и никогда не устану ихъ слушать. Говорю это безъ тѣни хвастовства: въ томъ, что ваши разсказы внушаютъ мнѣ такой живой интересъ, нѣтъ для меня никакой заслуги; я имѣю основаніе думать, что они доставляютъ такое же удовольствіе и другимъ.
   -- Возможно, сударыня, -- сказалъ на это патронъ, -- возможно, что существуютъ такіе обязательные люди, которые скажутъ вамъ, что они любятъ иногда послушать, несмотря на грубую откровенность его языка, черезъ что прошелъ Іосія Баундерби изъ Коктауна; но вы, сударыня, вы не можете не сознаться, что родились, такъ сказать, на лонѣ роскоши. Да, вы родились на лонѣ роскоши, и вы прекрасно это знаете.
   -- Не могу этого отрицать, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, кивая головой.
   Мистеръ Баундерби почувствовалъ необходимость встать изъ за стола и помѣститься передъ каминомъ спиной къ огню, чтобъ лучше видѣть мистрисъ Спарзитъ, -- въ такомъ онъ былъ восторгѣ отъ того блеска, который она ему придавала.
   -- И вѣдь вы посѣщали самое избранное общество, чертовски образованное общество, -- добавилъ онъ, грѣя у огня свои икры.
   -- Это правда, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ съ притворнымъ смиреніемъ, совершенно впрочемъ противоположнымъ самоуничиженію мистера Баундерби, что исключало всякую возможность обиды съ его стороны.
   -- Вы вращались среди людей самаго высшаго полета, не такъ ли?-- сказалъ Баундерби.
   -- Да, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, подавленная, такъ сказать, своимъ соціальнымъ положеніемъ аристократической вдовы.-- Это совершенно вѣрно.
   Мистеръ Баундерби буквально перегнулся пополамъ въ знакъ своего полнѣйшаго удовлетворенія и захохоталъ во все горло. Въ эту минуту доложили о мистерѣ и миссъ Гредграйндъ, и Баундерби привѣтствовалъ перваго пожатіемъ руки, а послѣднюю поцѣлуемъ.
   -- Можно позвать сюда Джюпъ, Баундерби? спросилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Разумѣется.
   Явилась Джюпъ. Она сдѣлала книксенъ мистеру Баундерби, его другу Тому Гредграйнду и Луизѣ, но бѣдная дѣвочка была такъ смущена, что, къ своему несчастію, забыла мистрисъ Спарзитъ. Баундерби тотчасъ замѣтилъ это упущеніе и счелъ своимъ долгомъ разрѣшиться слѣдующей внушительной рѣчью:
   -- Послушай-ка, дѣвочка, что я тебѣ скажу. Эта леди возлѣ чайнаго столика -- мистрисъ Спарзитъ. Эта леди занимаетъ здѣсь мѣсто хозяйки дома и принадлежитъ къ очень знатной фамиліи. Изъ этого слѣдуетъ, что когда ты входишь въ одну изъ комнатъ этого дома, ты должна отнестись къ этой леди съ должнымъ почтеніемъ, иначе ты скоро отсюда улетишь. Мнѣ рѣшительно все равно, какъ бы ты ни вела себя въ отношеніи лично меня, такъ какъ я не претендую быть чѣмъ-нибудь. У меня не было высокопоставленныхъ родственниковъ, у меня совсѣмъ нѣтъ родственниковъ -- я вышелъ изъ подонковъ общества. Но, относительно этой леди, я требую, чтобъ ты вела себя какъ слѣдуетъ. Ты должна относиться къ ней съ полнымъ уваженіемъ и почтеніемъ, или ноги твоей не будетъ у меня въ домѣ.
   -- Это она просто по оплошности, Баундерби,-- замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ примирительнымъ тономъ.
   -- Мистрисъ Спарзитъ, -- сказалъ Баундерби.-- Мой другъ Томъ Гредграйндъ увѣряетъ, что вся вина этой дѣвочки простая оплошность. Очень возможно. Но вамъ извѣстно, сударыня, что я не позволю относиться къ вамъ неуважительно, хотя бы даже изъ оплошности.
   -- Вы очень добры, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, кивая головой съ свойственнымъ ей величественнымъ смиреніемъ.-- Не стоить объ этомъ говорить.
   Все это время Сесси, съ глазами полными слезъ, слабо пыталась оправдаться. Теперь хозяинъ дома жестомъ руки передалъ ее въ распоряженіе мистера Гредграйнда. Дѣвочка стояла неподвижно, устремивъ глаза на своего покровителя. Луиза тоже стояла возлѣ отца со своимъ обычнымъ холоднымъ видомъ, опустивъ глаза въ землю. Мистеръ Гредграйндъ заговорилъ:
   -- Джюпъ, я рѣшился взять тебя къ себѣ и въ часы, свободные отъ занятій въ школѣ, приставить тебя къ мистрисъ Гредграйндъ, которая очень слаба здоровьемъ. Я разсказалъ миссъ Луизѣ (вотъ она -- миссъ Луиза) печальный, но естественный конецъ твоей прежней жизни, и я особенно настаиваю на томъ, чтобъ ты забыла о своемъ прошломъ и даже никогда бы о немъ не заикалась. Твоя жизнь начинается съ сегодняшняго дня. Ты вѣдь, я знаю, круглая невѣжда.
   -- Да, сэръ, совершенная правда, -- отвѣчала дѣвочка, дѣлая книксенъ.
   -- Я дамъ тебѣ основательное практическое образованіе, и ты будешь служить живымъ примѣромъ преимуществъ такой системы воспитанія для всѣхъ, съ кѣмъ судьба столкнетъ тебя въ твоей жизни. Тебя перевоспитаютъ и разовьютъ твой умъ въ здоровомъ направленіи. Ты, вѣроятно, имѣла обыкновеніе читать вслухъ своему отцу и людямъ, среди которыхъ ты жила? спросилъ мистеръ Гредграйндъ, сдѣлавъ дѣвочкѣ знакъ подойти ближе и слегка понижая голосъ.
   -- Я читала только отцу да "Рѣзвушкѣ", сэръ. То есть я хотѣла сказать, отцу; только "Рѣзвушка" всегда бывала тутъ же.
   -- Оставимъ въ покоѣ "Рѣзвушку", Джюпъ, сказалъ мистеръ Гредграйндъ, нахмурившись на секунду.-- Вопросъ не въ "Рѣзвушкѣ". Такъ ты часто читала вслухъ отцу?
   -- О да, сэръ, очень, очень часто! Это были самые счастливые дни... самые счастливые изъ всѣхъ, которые мы прожили вмѣстѣ!
   Только теперь, когда горе Сесси прорвалось наружу, Луиза подняла на нее глаза.
   -- Что же именно читала ты отцу, Джюпъ? спросилъ мистеръ Гредграйндъ почти шопотомъ.
   -- Волшебныя сказки, сэръ; о карликѣ, о зломъ горбунѣ и о духахъ,-- прошептала дѣвочка, рыдая, -- и еще...
   -- Тсъ!-- остановилъ ее мистеръ Грейдграйндъ, -- довольно! Молчи. Ни слова больше объ этомъ вредномъ вздорѣ. Баундерби, какой прекрасный случай для опыта примѣненія правильнаго воспитанія! Я буду слѣдить за этимъ опытомъ съ живѣйшимъ интересомъ.
   -- Дѣлайте, какъ знаете,-- отвѣчалъ Баундерби.-- Я уже высказалъ свое мнѣніе: я поступилъ бы иначе. Ну, да ужъ ладно. Пусть будетъ по вашему, если вы непремѣнно хотите.
   Послѣ этого мистеръ Гредграйндъ и его дочь увели Сесилію Джюпъ съ собой въ Каменный Замокъ. Дорогой Луиза не проронила ни одного слова. Проводивъ гостей, мистеръ Баундерби принялся за свои ежедневныя занятія, а мистрисъ Спарзитъ удалилась подъ сѣнь своихъ выразительныхъ бровей и продумала всю ночь напролетъ въ таинственномъ мракѣ этого убѣжища.
   

Глава VIII.
Никогда ничему не удивляйтесь.

   Но мы должны повторить основной тонъ нашей пѣсенки, прежде чѣмъ станемъ ее продолжать.
   Однажды, лѣтъ шесть тому назадъ, Луиза была поймана на одномъ очень крупномъ проступкѣ. Она начала разговоръ съ братомъ словами: "Я удивляюсь, Томъ..." какъ вдругъ мистеръ Гредграйндъ, подслушавшій эти слова, выросъ передъ ней какъ изъ подъ земли и сказалъ: "Луиза, никогда ничему не удивляйся, -- запомни это разъ навсегда".
   Въ этой фразѣ заключалась тайная пружина искусства развивать умъ, не затрагивая въ ребенкѣ ни чувства, ни воображенія. Никогда ничему не удивляйтесь. Устраивайте всѣ свои дѣла съ помощью сложенія, вычитанія, умноженія и дѣленія, и никогда ничему не удивляйтесь. "Отдайте мнѣ", говоритъ Макъ-Коакумчайльдъ, "ребенка, который только что началъ ходить, и я вамъ ручаюсь, что онъ у меня никогда ничему не станетъ удивляться".
   А въ Коктаунѣ, кромѣ большого количества дѣтей, едва умѣющихъ ходить, было на лицо цѣлое громадное населеніе и такихъ ребятъ, которые странствовали по бѣлу свѣту лѣтъ двадцать, тридцать, пятьдесятъ и даже больше. Такъ какъ эти взросслыя дѣти были созданія неуклюжія и причиняли, обществу большое безпокойство своими косолапыми движеніями, то восемнадцать религіозныхъ общинъ не переставали царапаться между собой и выдирать другъ другу волосы въ видахъ скорѣйшаго соглашенія относительно наиболѣе цѣлесообразныхъ мѣръ для исправленія этихъ взрослыхъ дѣтей. Надо впрочемъ замѣтить, что къ соглашенію они никогда не приходили -- фактъ поразительный, если принять во вниманіе необыкновенно счастливое соотвѣтствіе средствъ съ намѣченной цѣлью. Какъ бы однако вышеупомянутыя общины ни расходились въ своихъ мнѣніяхъ по всѣмъ другимъ постижимымъ и непостижимымъ (особенно по непостижимымъ) пунктамъ, всѣ онѣ единодушно согласились въ одномъ: въ томъ, что несчастныя взрослыя дѣти никогда не должны удивляться. Община номеръ первый говорила имъ, что они обязаны вѣрить на слово; община номеръ второй -- что они должны вѣрить на основаніи принциповъ политической экономіи. Община номеръ третій писала для нихъ тяжеловѣсныя маленькія книжки, доказывающія какъ дважды два четыре, что взрослый ребенокъ, который ведетъ себя хорошо, неизбѣжно достигаетъ благополучія и становится членомъ сберегательной кассы, а взрослый ребенокъ, который ведетъ себя дурно, обязательно попадаетъ въ ссылку. Община номеръ четвертый, дѣлая плачевныя усилія быть забавной и оставаясь на дѣлѣ невыносимо скучной, пыталась прикрыть своимъ плоскимъ краснорѣчіемъ научныя западни, попадать въ которыя лежало на обязанности этихъ несчастныхъ взрослыхъ дѣтей. Одно было неоспоримо, и на этомъ пунктѣ сходились всѣ общины, что взрослыя дѣти никогда ничему не должны удивляться.
   Въ Коктаунѣ была библіотека, доступъ въ которую былъ возможенъ для всѣхъ. Мистера Гредграйнда очень заботилъ каталогъ книгъ этой библіотеки. Въ описываемое время каталогъ этотъ составлялъ важный предметъ обсужденія, по поводу котораго цѣлые ручейки докладовъ со статистическими данными низвергались въ тотъ бурный океанъ докладовъ, куда никто и никогда не могъ нырнуть на извѣстную, глубину, не поплатившись за такую смѣлость своимъ разсудкомъ. Итакъ, мистера Гредграйнда очень заботилъ каталогъ книгъ этой библіотеки, ибо -- фактъ очень печальный и внушающій серьезныя опасенія въ будущемъ -- всѣ ея читатели, несмотря на ни на что, упорно продолжали удивляться! Они удивлялись человѣческой природѣ, человѣческимъ заботамъ, радостямъ и печалямъ жизни и смерти самыхъ обыкновенныхъ людей. Случалось, что, послѣ пятнадцатичасовой работы, эти взрослыя дѣти садились и читали глупыя басни, гдѣ рѣчь шла о мужчинахъ и женщинахъ, похожихъ болѣе или менѣе на нихъ самихъ, о дѣтяхъ -- болѣе или менѣе похожихъ на ихъ дѣтей.
   Вмѣсто того, чтобы поучаться у Эвклида, они прижимали къ груди Даніэля Дефо и осмѣливались имѣть такой дурной вкусъ, что предпочитали Гольдсмита учебнику ариѳметики. Мистеръ Гредграйндъ постоянно бился (и на словахъ, и въ печати) надъ разрѣшеніемъ этой головоломной задачи и никогда не могъ себѣ уяснить, откуда и какимъ образомъ въ результатѣ его вычисленій получался такой нелѣпый итогъ.
   -- Я усталъ отъ нашей жизни, Лу. Я ее отъ души ненавижу, я ненавижу весь свѣтъ, кромѣ тебя,-- сказалъ однажды безчувственный юноша Томасъ Гредграйндъ. Дѣло было въ сумеркахъ, въ комнатѣ, походившей на залу для стрижки волосъ.
   -- Надѣюсь, ты не ненавидишь Сесси, Томъ?
   -- Я ненавижу ея имя Джюпъ. И она меня ненавидитъ, -- проговорилъ Томъ ворчливо.
   -- Вовсе нѣтъ, Томъ, увѣряю тебя.
   -- Конечно ненавидитъ, -- сказалъ Томъ, -- иначе и быть не можетъ. Она должна презирать и ненавидѣть насъ всѣхъ, сколько насъ ни на есть. Ей не даютъ ни минуты покоя; она навѣрное спятитъ съ ума, прежде чѣмъ проглотитъ всѣ ихъ умныя книжки. Она ужъ и теперь блѣдна, какъ воскъ, и стала глупа, какъ... почти какъ я.
   Юный Томъ высказывалъ эти чувства, сидя передъ каминомъ верхомъ на стулѣ, сложивъ руки на его спинкѣ и опершись на нихъ сердитымъ лицомъ. Сестра его сидѣла въ темномъ уголкѣ возлѣ камина, глядя поперемѣнно то на своего собесѣдника, то на блестящія искорки, падавшія съ рѣшетки камина и быстро потухавшія на золѣ.
   -- На свой счетъ я не заблуждаюсь, -- сказалъ Томъ, отчаянно теребя свои волосы обѣими руками,-- я оселъ -- вотъ что я такое. Я упрямъ, какъ оселъ, я глупъ, какъ оселъ. Я веселюсь не больше осла. Жаль только, что я не умѣю лягаться, какъ оселъ.
   -- Надѣюсь, ты не лягнулъ бы меня, Томъ?
   -- Нѣтъ, Лу, тебѣ бы я никогда не сдѣлалъ вреда. Я съ самаго начала сдѣлалъ исключеніе въ твою пользу. Я даже не знаю, что бы я дѣлалъ безъ себя въ этой... въ этой зачумленной старой тюрьмѣ.
   Томъ пріостановился на минуту, отыскивая достаточно лестный и выразительный эпитетъ для обозначенія родительскаго дома. Счастливое сравненіе пришедшее ему на умъ, казалось, успокоило его взволнованныя чувства.
   -- Неужели, Томъ? Такъ ты въ самомъ дѣлѣ такъ думаешь?
   -- Честное слово. Но что толку объ этомъ говорить! отвѣчалъ Томъ, съ ожесточеніемъ растирая себѣ лицо рукавомъ куртки, точно хотѣлъ умертвить и свою плоть, чтобъ она была подъ-стать его удрученной душѣ.
   -- Я тебя потому объ этомъ спросила, Томъ, -- сказала его сестра, продолжая внимательно слѣдить за падающими искрами, -- что, по мѣрѣ того, какъ я становлюсь старше, я все чаще сижу здѣсь у огня и думаю: какъ жаль, что я не могу примирить тебя съ нашей жизнью здѣсь. Меня не учили ничему, что знаютъ другія дѣвушки. Я не могу ни сыграть тебѣ, ни спѣть. Я не могу поговорить съ тобой о чемъ-нибудь веселомъ, не могу развлечь, потому что я никогда не видѣла ничего занимательнаго, никогда не читала ничего интереснаго, о чемъ бы тебѣ пріятно было поговорить, когда тебѣ скучно.
   -- Ну, въ этомъ отношеніи я ничуть тебя не опередилъ и, кромѣ того, я еще дуракъ, ты же далеко не дура. Такъ какъ отецъ твердо рѣшилъ, сдѣлать изъ меня или дурака, или негодяя, а я не негодяй, то ясно, что я долженъ быть дуракомъ... да такъ оно и есть, -- заключилъ съ отчаяньемъ Томъ.
   -- Это жаль, Томъ, -- проговорила задумчиво Луиза изъ своего темнаго уголка.-- Это очень жаль, Томъ; это большое несчастіе для насъ обоихъ.
   -- Ты дѣвочка, -- сказалъ Томъ, -- а дѣвочкѣ всегда легче устроиться. Да я собственно и не вижу, чего тебѣ недостаетъ? Ты -- моя единственная радость. Ты освѣщаешь своимъ присутствіемъ даже эту темную яму, гдѣ мы съ тобой живемъ, и можешь дѣлать изъ меня все, что захочешь.
   -- Ты добрый братъ, Томъ, и до тѣхъ поръ, пока а буду въ состояніи хоть немного скрашивать тебѣ жизнь, я не стану слишкомъ сожалѣть о своемъ невѣжествѣ. А между тѣмъ, Томъ, если меня не научили ничему, что бы могло пригодиться тебѣ, за то научили кучѣ вещей, которыхъ бы я охотно согласилась не знать.
   Она подошла къ брату, поцѣловала его и снова вернулась въ свой уголокъ.
   -- Съ какимъ бы наслажденіемъ собралъ я въ одну кучу всѣ эти факты, о которыхъ намъ столько твердятъ, -- проговорилъ Томъ, стиснувъ зубы отъ ярости, -- всѣ цифры и тѣхъ, кто ихъ выдумалъ, подложилъ бы подъ все это тысячу боченковъ пороху и послалъ бы къ чорту все разомъ. Ну да все равно, когда я буду жить у старика Баундерби, ужъ я возьму свое.
   -- Возьмешь свое, Томъ?
   -- Я хочу сказать, что тогда я повеселюсь вволю, увижу свѣтъ и все такое, словомъ -- наверстаю потерянное.
   -- Смотри, не ошибись въ разсчетѣ, Томъ; мистеръ Баундерби однихъ понятій съ отцомъ, только онъ гораздо грубѣй и далеко не такъ добръ, какъ отецъ.
   -- О, этого я не боюсь!-- воскликнулъ Томъ, смѣясь.-- Ужъ я найду средство провести и вывести этого стараго хрыча.
   На стѣнѣ рисовались тѣни обоихъ дѣтей, а тѣни загромождавшихъ комнату огромныхъ шкафовъ сливались надъ нимъ въ одну сплошную черную массу, такъ что братъ и сестра казались сидящими въ темной пещерѣ. Болѣе сильное воображеніе (если только подобная измѣна могла проникнуть въ это святилище факта) усмотрѣло бы, можетъ статься, въ этой мрачной, надвинувшейся на нихъ тѣни тѣнь предмета ихъ разговора и ожидающей ихъ будущности.
   -- Какое-же это средство, Томъ? Это не секретъ?
   -- Если и секретъ, -- сказалъ Томъ, -- такъ за разгадкой ходить не далеко. Это ты. Ты баловница Баундерби, его любимица, онъ все для тебя сдѣлаетъ. Если онъ скажетъ мнѣ что-нибудь такое что придется мнѣ не по вкусу, я ему отвѣчу: "моя сестра Лу очень огорчится и удивится, мистеръ Баундерби. Она была увѣрена и всегда мнѣ говорила, что вы будете ко мнѣ снисходительнѣй и добрѣй". И если это не заставитъ его сдаться, значитъ ничто не заставитъ.
   Подождавъ и не получивъ отвѣта, Томъ спустился въ область настоящаго и предался опять своей скукѣ. Нѣсколько минутъ онъ качался на стулѣ, потягивался, зѣвалъ и отчаянно трепалъ свои волосы; потомъ вдругъ поднялъ голову и спросилъ:
   -- Лу, ты уснула?
   -- Нѣтъ, Томъ, я смотрю на огонь.
   -- Кажется, ты видишь въ немъ много такого, что я никогда не видалъ. Должно быть, это тоже одно изъ преимуществъ дѣвочекъ надъ мальчиками.
   -- Томъ, -- заговорила Луиза какимъ-то страннымъ тихимъ голосомъ какъ будто стараясь прочесть отвѣтъ на свой вопросъ въ огнѣ, гдѣ онъ былъ написанъ недостаточно ясно; -- Томъ, тебѣ очень улыбается мысль переселиться къ мистеру Браундерби?
   -- Во всякомъ случаѣ въ этомъ будетъ для меня выгода, -- отвѣчалъ Томъ, поднимаясь со своего стула и отталкивая его въ сторону, -- переѣхавъ къ Баундерби, я уйду изъ дому -- а это много значитъ.
   -- Переѣхавъ къ Баундерби, ты уйдешь изъ, дому, -- повторила за нимъ Луиза своимъ прежнимъ страннымъ тономъ.-- Да, конечно, это что-нибудь да значитъ.
   -- Конечно, я буду очень скучать, Лу, разставшись съ тобой, да еще зная, что ты остаешься здѣсь. Но вѣдь рано или поздно намъ съ тобой придется разстаться, и лучше ужъ мнѣ идти въ такое мѣсто, гдѣ ты можешь быть мнѣ полезной своимъ вліяніемъ, чѣмъ во всякое другое. Понимаешь?
   -- Да. Томъ.
   Дѣвочка такъ долго не отвѣчала на послѣдній вопросъ, хотя въ ея отвѣтѣ не было и тѣни нерѣшительности, что Томъ подошелъ и облокотился на стулъ за ея спиной, чтобы посмотрѣть на пламя, поглощавшее ея мысли, съ того же пункта, какъ и она, убѣдиться, нѣтъ ли тамъ разгадки ея странной разсѣянности.
   -- Честное слово, ровно ничего нѣтъ въ этомъ огнѣ, -- сказалъ Томъ, -- по крайней мѣрѣ мнѣ онъ кажется такимъ же глупымъ и скучнымъ, какъ и все остальное. Что ты въ немъ видишь? Не циркъ ли?
   -- Я не вижу въ немъ ничего особеннаго, Томъ. Но чѣмъ больше я на него гляжу, тѣмъ больше удивляюсь на насъ съ тобой и все спрашиваю себя, что-то съ нами будетъ, когда мы вырастемъ?
   -- Ты опять удивляешься!-- сказалъ Томъ.
   -- Что же мнѣ дѣлать, когда у меня такія непокорныя мысли, -- отвѣчала Луиза.
   -- Луиза, прошу тебя не говорить ничего подобнаго, -- сказала мистрисъ Гредграйндъ, которая въ эту минуту неслышно отворила дверь.-- Ради Бога, не говори такихъ вещей, легкомысленная ты моя дѣвочка, не то отецъ подниметъ цѣлую исторію. Хорошъ и ты, Томасъ! Не стыдно ли тебѣ, когда ты знаешь, что моя бѣдная голова не даетъ мнѣ ни минуты покоя, не стыдно ли тебѣ -- мальчику съ твоимъ воспитаніемъ, которое стоило притомъ такую кучу денегъ -- подстрекать сестру удивляться, зная, что отецъ запретилъ ей это разъ и навсегда.
   Луиза стала было отрицать соучастіе Тома въ этомъ преступленіи, но мать прервала ее слѣдующей заключительной тирадой:
   -- Луиза, какъ ты можешь говорить мнѣ это при моемъ здоровьѣ! Физически невозможно, чтобы ты позволила себѣ что-либо подобное, если бъ онъ тебя къ этому не подстрекалъ!
   -- Онъ ни къ чему не подстрекалъ меня, мама, Это огонь навелъ меня на эти мысли. Красныя искры падали съ рѣшетки, блѣднѣли и гасли -- и мнѣ, глядя на нихъ, невольно пришло въ голову, какъ коротка моя жизнь и что я умру, ничего не сдѣлавъ.
   -- Глупости!-- сказала мистрисъ Гредграйндъ почти съ энергіей.-- Глупости! Не смѣй говорить мнѣ такихъ вещей, Луиза! Развѣ ты не знаешь, что если бъ тебя услышалъ отецъ, не было бы конца разговоровъ. И это послѣ всѣхъ трудовъ, положенныхъ на васъ! Послѣ всѣхъ лекцій, которыя вы переглядѣли! Послѣ того, какъ я своими ушами слышала (еще у меня была отнята тогда вся правая сторона), какъ вы отвѣчали учителю кучу вещей о нагрѣваніи, горѣніи, теплотѣ и о всякой всячинѣ, способной свести съ ума бѣдную больную. И послѣ всего этого ты осмѣливаешься мнѣ говорить такія глупости о какихъ-то падающихъ искрахъ! Я бы хотѣла,-- захныкала мистрисъ Гредграйндъ, опускаясь на стулъ и, прежде чѣмъ окончательно изнемочь подъ тяжестью факта, выпаливая своимъ послѣднимъ подавляющимъ аргументомъ, -- да, право, я бы хотѣла никогда не имѣть дѣтей. Посмотрѣла бы я тогда, какъ бы вы обошлись безъ меня!
   

Глава IX.
Успѣхи Сесси.

   Благодаря совмѣстнымъ усиліямъ мистера Макъ-Коакумчайльда и мистера Гредграйнда, Сесси Джюпъ вела очень печальную жизнь и въ продолженіе первыхъ мѣсяцевъ своего пребыванія въ Каменномъ Замкѣ не разъ испытывала сильное желаніе убѣжать. Цѣлые дни на нее сыпался такой градъ фактовъ, и вся ея жизнь въ этомъ домѣ была до такой степени похожа на аккуратно разграфленную ариѳметическую тетрадь, что она бы не преминула спастись бѣгствомъ если бы ее не останавливала одна мысль.
   Къ сожалѣнію, приходится сознаться, что нравственная узда, сдерживавшая дѣвочку въ этомъ случаѣ не была результатомъ никакой ариѳметической выкладки; напротивъ, эта мысль завладѣла ею наперекоръ всѣмъ вычисленіямъ и совершенно противорѣчила всякой таблицѣ вѣроятности, какую только можно было построить на существующихъ данныхъ. Дѣвочка твердо вѣрила, что отецъ бросилъ ее не навсегда; она жила надеждой, что онъ когда-нибудь вернется, и думала, что онъ будетъ счастливъ, когда узнаетъ, что она живетъ у мистера Гредграйнда.
   Жалкое невѣжество, съ которымъ Сесси Джюпъ цѣплялась за эту утѣшительную надежду, съ упорствомъ отталкивая высшее утѣшеніе -- убѣдиться на прочныхъ математическихъ основаніяхъ, что отецъ ея безсердечный негодяй и бродяга, возбуждало въ мистерѣ Гредграйндѣ чувство искренней жалости. А между тѣмъ, что ему было дѣлать. Макъ-Коакумчайльдъ говорилъ, что у дѣвочки необыкновенно тупая голова, что цифры ей рѣшительно не даются; что, напримѣръ, усвоивъ себѣ общую идею объ образованіи земного шара, она не обнаружила ни малѣйшаго интереса къ подробному ознакомленію съ его точными размѣрами; что она до жалости трудно заучиваетъ хронологическія числа, если они не связаны съ какимъ-нибудь трогательнымъ событіемъ; что она принимается горько рыдать, когда ее заставляютъ рѣшать въ умѣ, что будутъ стоить двѣсти сорокъ семь кисейныхъ чепчиковъ по четырнадцати съ половиной пенсовъ за штуку; что по ученью она въ школѣ послѣдняя; что, наконецъ, не дальше какъ вчера, послѣ того какъ въ продолженіе цѣлыхъ восьми недѣль она изучала основные законы политической экономіи, одна изъ ея товарокъ, маленькая ростомъ, поправила ее, когда на вопросъ: "Какой основной принципъ этой науки?" она дала безсмысленный отвѣтъ: "Дѣлать для другихъ то, что ты хочешь, чтобъ они дѣлали для тебя".
   Мистеръ Гредграйндъ замѣтилъ, качая головой, что все это грустно и доказываетъ неотложную необходимость радикально переработать умъ этого ребенка въ горнилѣ знанія, какъ то предписываютъ: система, синяя книга, доклады и статистическія таблицы отъ А до Z включительно, и что на дѣвочку надо "приналечь". На нее и приналегли, и послѣдствіемъ этого было то что она еще больше заскучала, нисколько впрочемъ не поумнѣвъ.
   -- Какъ бы я хотѣла быть вами, миссъ Луиза!-- сказала Сесси какъ-то разъ вечеромъ, когда Луиза старалась помочь ей въ приготовленіи уроковъ къ завтрашнему дню.-- Въ самомъ дѣлѣ! Я бы столько знала тогда! Все, что теперь для меня такъ трудно, давалось бы мнѣ такъ легко!
   -- Врядъ ли ты бы отъ этого что-нибудь выиграла.
   На это Сесси, послѣ минутной нерѣшительности, смиренно отвѣчала:
   -- Во всякомъ случаѣ я бы ничего не проиграла.
   Но миссъ Луиза замѣтила, что она даже и за это не поручится.
   Оттого ли, что жизнь обитателей Каменнаго Замка катилась съ такой однообразной, механической правильностью, что способна была убить всякій сердечный порывъ, или же благодаря условію, запрещавшему всякій намекъ на прошлое Сесси, но отношенія этихъ двухъ дѣ вочекъ были такъ далеки, что онѣ до сихъ поръ едва другъ друга знали. Сесси съ удивленіемъ подняла на Луизу свои большіе глаза и была въ нерѣшимости -- продолжать ли ей разговоръ, или лучше замолчать.
   -- Ты полезнѣй моей матери и умѣешь развлекать ее гораздо лучше, чѣмъ я, -- снова начала Луиза.-- У тебя и характеръ лучше моего.
   -- Но, миссъ Луиза, -- жалобно замѣтила Сесси, -- я такъ глупа!
   Луиза, противъ своего обыкновенія, весело разсмѣялась и сказала, что со временемъ она навѣрно поумнѣетъ.
   -- Нѣтъ, вы не знаете, -- проговорила Сесси, почти плача,:-- вы не знаете, до чего я глупа. За уроками, въ школѣ, я только и дѣлаю, что ошибаюсь. Видно такъ ужъ мнѣ на роду написано -- вѣчно ошибаться.
   -- Надо думать, что мистеръ и мистрисъ Коакумчайльдъ никогда не ошибаются, Сесси, не такъ ли?
   -- О, нѣтъ, -- отвѣчала дѣвочка съ живостью.-- Они знаютъ рѣшительно все.;,;
   -- Въ чемъ же ты ошибаешься, Сесси? Разскажика мнѣ.
   -- Мнѣ просто совѣстно, -- сказала Сесси съ отвращеніемъ.-- Ну вотъ сегодня, напримѣръ, мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ объяснялъ намъ природное благосостояніе...
   -- То есть народное; вѣроятно, онъ сказалъ народное, Сесси, -- замѣтила Луиза.
   -- Да народное... Но развѣ это не одно и то же?-- спросила дѣвочка робко.
   -- Такъ какъ онъ сказалъ "народное", то лучше и тебѣ употреблять это слово, -- отвѣчала Луиза со своей обычной сдержанностью.
   -- Народное благосостояніе. Представьте себѣ, сказалъ онъ, что этотъ классъ -- народъ. Народъ Этотъ имѣетъ пятьдесятъ милліоновъ денегъ. Какъ вы думаете, можно ли сказать про такой народъ, что онъ благоденствуетъ? Дѣвочка номеръ двадцатый, можно ли назвать этотъ народъ благоденствующимъ, и можешь ли ты считать себя довольной, принадлежа къ нему?
   -- Что же ты отвѣтила?-- спросила Луиза.
   -- Миссъ Луиза, я отвѣтила, что не знаю. Я думала, что не могу знать -- можетъ ли народъ назваться благоденствующимъ и могу ли я считать себя довольной, не узнавши напередъ, кому принадлежатъ эта деньги и есть ли тамъ и моя доля. Но дѣло не въ томъ. Все дѣло было въ цифрахъ, -- сказала Сесси, утирая глаза.
   -- Это была очень грубая ошибка съ твоей стороны, -- замѣтила Луиза.
   -- Да, миссъ Луиза, теперь я это знаю. Тогда мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ сказалъ, что постарается навести меня на отвѣтъ. "Представь себѣ", сказалъ онъ, "что эта комната -- большой городъ съ милліоннымъ населеніемъ, и среди этого милліона только двадцать пять человѣкъ въ годъ умираетъ на улицахъ съ голоду. Что ты можешь сказать по этому поводу?" Я только и могла сказать -- такъ какъ не могла придумать ничего лучшаго, -- что, каково бы ни было населеніе этого города, милліонъ или милліонъ милліоновъ людей, умирающимъ голодною смертью отъ этого не легче. И опять я ошибаюсь.
   -- Разумѣется.
   -- Тогда мистеръ Макъ-Коакумчайльдъ попытался еще разъ навести меня на отвѣтъ: "вотъ гимнастика", -- сказалъ онъ.
   -- Статистика, поправила Луиза.
   -- Да, миссъ. (Это слово всегда напоминаетъ мнѣ гимнастику; это тоже одна изъ моихъ постоянныхъ ошибокъ.) "Вотъ статистика несчастныхъ случаевъ на морѣ. Оказывается, что въ данное время ушло въ дальнее плаваніе сто тысячъ человѣкъ. Какой это по твоему составитъ процентъ?" Я отвѣчала, миссъ, -- и Сесси горько разрыдалась, подавленная раскаяніемъ въ этой грубѣйшей изъ своихъ ошибокъ, -- я отвѣчала, что это все равно...
   -- Какъ все равно, Сесси?
   -- Да, миссъ, все равно для родныхъ и друзей погибшихъ. Нѣтъ, видно, я никогда этому не выучусь, -- сказала съ отчаяньемъ Сесси.-- И что всего хуже, это что, несмотря на то, что отецъ желалъ, чтобъ я училась и что я и сама страшно хочу учиться, потому что ему этого хотѣлось, -- я боюсь, что я не люблю учиться.
   Луиза не спускала глазъ съ хорошенькой, скромной головки, низко склонившейся передъ ней въ своемъ смущеніи, пока Сесси не подняла ее опять, чтобы заглянуть въ лицо своей собесѣдницы. Тогда Луиза спросила:
   -- Вѣрно твой отецъ былъ очень ученый человѣкъ, если онъ такъ сильно желалъ дать тебѣ образованіе?
   Сесси молчала, не рѣшаясь вступить на запрещенную почву; смущеніе ея было такъ ясно, что Луиза прибавила:
   -- Никто насъ не услышитъ, да если бъ и услышали, то что же такого непозволительнаго могутъ найти въ моемъ вопросѣ?
   -- Нѣтъ, миссъ, -- отвѣчала Сесси, ободренная этимъ замѣчаніемъ; -- мой отецъ совсѣмъ не ученый. Онъ едва умѣетъ писать и врядъ ли кто разберетъ его писанье, кромѣ меня: я-то отлично разбираю.
   -- А твоя мать?
   -- Отецъ говорилъ, что моя мать была образованная. Она умерла, когда я родилась. Она была...
   Сесси страшно взволновалась, дѣлая это ужасное признаніе, -- она была танцовщица.
   -- Твой отецъ ее любилъ?
   Луиза задавала свои вопросы со свойственнымъ ей страстнымъ, порывистымъ любопытствомъ, тѣмъ любопытствомъ, которое, будучи задавлено въ человѣкѣ, мечется во всѣ стороны въ поискахъ за какимъ-нибудь выходомъ.
   -- О да, онъ любилъ ее такъ же горячо, какъ и меня. Да и меня-то онъ сначала любилъ только изъ любви къ ней. Онъ возилъ меня съ собой, когда я была еще совсѣмъ крошка; мы съ нимъ никогда не разставались.
   -- Однако, онъ тебя бросилъ, Сесси?
   -- Да, для моего блага, миссъ. Никто не понимаетъ отца, никто не знаетъ его такъ, какъ я. Если онъ и рѣшился покинуть меня для моего же блага (иначе онъ никогда бы со мной не разстался), то это было для него смертельнымъ горемъ, я увѣрена. Онъ будетъ очень несчастливъ, пока не вернется ко мнѣ.
   -- Разскажи мнѣ про него еще что-нибудь, -- сказала Луиза,-- и я больше никогда не буду тебя разспрашивать. Гдѣ вы съ нимъ жили?
   -- Мы бродили съ мѣста на мѣсто, у насъ нигдѣ не было постояннаго жилья. Мой отецъ -- клоунъ.
   Сесси шопотомъ произнесла это ужасное слово.
   -- Это который смѣшитъ публику?-- перебила Луиза, давая понять кивкомъ головы, что она поняла.
   -- Да. Но иногда публика не хотѣла смѣяться, тогда отецъ начиналъ плакать. Съ нѣкоторыхъ поръ публика почти совсѣмъ перестала смѣяться, и отецъ былъ въ большомъ горѣ. Отецъ совсѣмъ не такой, какъ другіе. Тѣ, кто не зналъ его такъ близко, какъ я, и не любилъ, какъ я люблю, думали иногда, что у него голова не въ порядкѣ. Надъ нимъ часто потѣшались въ циркѣ, но никто не зналъ, какъ это его огорчало и въ какомъ онъ бывалъ отчаяніи, когда мы оставались съ нимъ одни. Публика и не подозрѣвала, до чего онъ былъ застѣнчивъ, бѣдный отецъ!
   -- И ты была для него утѣшеніемъ въ его горѣ?
   Сесси кивнула головой и залилась слезами.
   -- Надѣюсь, что такъ: по крайней, мѣрѣ онъ постоянно мнѣ это твердилъ. Онъ сознавалъ, что онъ старится и слабѣетъ и что онъ круглый невѣжда (его собственныя слова), потому-то онъ и хотѣлъ, чтобы я много училась и много знала: онъ не хотѣлъ, чтобъ я была на него похожа. Я, бывало, часто читала ему вслухъ, и онъ очень это любилъ. Книги были нехорошія, мнѣ даже запретили о нихъ говорить, но тогда мы этого не знали.
   -- А ему онѣ нравились?-- спросила Луиза, глядя на Сесси испытующимъ взглядомъ.
   -- Очень. Онѣ удерживали его отъ многаго такого, что бы въ самомъ дѣлѣ могло ему повредить. Сколько разъ забывалъ онъ за ними и горе свое, и заботы и все только спрашивалъ -- дастъ ли султанъ своей султаншѣ кончить разсказъ, или велитъ отрубить ей голову до его окончанія.
   -- И твой отецъ всегда былъ добръ съ тобой? До самаго послѣдняго дня?-- снова спросила Луиза, окончательно нарушая отцовское запрещеніе и начиная все больше и больше удивляться.
   -- Всегда, всегда!-- отвѣчала Сесси, стискивая руки.-- Онъ былъ такъ добръ ко мнѣ, такъ добръ, что я не сумѣю и передать! Я помню его сердитымъ одинъ единственный разъ, вечеромъ, да и то онъ сердился не на меня, а на "Рѣзвушку". "Рѣзвушка" (она шепотомъ сообщила этотъ потрясающій фактъ) -- это его ученая собака.
   -- За что же онъ разсердился на собаку?-- спросила Луиза.
   -- Вернувшись изъ цирка, отецъ велѣлъ "Рѣзвушкѣ" вспрыгнуть на спинки двухъ стульевъ и стать такъ, чтобы двѣ лапы были на одной, а двѣ другія на другой спинкѣ. Это одинъ изъ ея фокусовъ. "Рѣзвушка" не сразу его послушалась. Отцу были все неудачи въ тотъ день, и публика осталась имъ недовольна. Когда "Рѣзвушка" его не послушалась, онъ вышелъ изъ себя и закричалъ: "Даже собака и та видитъ, что я никуда не гожусь, и не хочетъ меня пожалѣть!" Онъ сталъ ее бить, а я испугалась и закричала: "Отецъ, не бей ее, пожалуйста, не бей, она такъ тебя любитъ! Отецъ, перестань, что ты дѣлаешь!" Онъ пересталъ, но собака уже была вся въ крови. Тогда онъ легъ на полъ, обнялъ собаку и заплакалъ, а она лизала ему лицо.
   Услышавъ подавленныя рыданія, Луиза подошла, поцѣловала дѣвочку, взяла ее за руки и сѣла возлѣ нея.
   -- Разскажи мнѣ, какъ отецъ ушелъ отъ тебя, Сесси, и больше я ничего не спрошу. Разъ я уже задала тебѣ столько вопросовъ, ты можешь отвѣтить и на этотъ послѣдній вопросъ. Всю вину, если тутъ есть какая-нибудь вина, я беру на себя.
   -- Дорогая миссъ Луиза,-- сказала Сесси, закрываясь руками и не переставая рыдать, -- когда я въ тотъ день пришла изъ школы, бѣдный отецъ только что вернулся изъ цирка. Онъ сидѣлъ передъ огнемъ, раскачиваясь на своемъ стулѣ, точно отъ боли. Я спросила: "Не ушибся ли ты, отецъ?" (съ нимъ это случалось иногда, какъ и съ другими) и онъ отвѣчалъ: "Немножко, милочка". А когда я наклонилась и заглянула ему въ лицо, я увидѣла, что онъ плачетъ. Чѣмъ больше я старалась его утѣшить, тѣмъ крѣпче онъ закрывалъ свое лицо и сперва весь дрожалъ и все только повторялъ: "Дорогая моя дѣвочка! Голубка моя!"
   Въ эту минуту въ комнату лѣнивой походкой вошелъ Томъ и уставился на дѣвочекъ съ убійственнымъ равнодушіемъ, ясно говорившимъ, что если что и можетъ интересовать этого юношу, то развѣ его собственная особа, но что въ настоящее время даже и этотъ предметъ ему надоѣлъ.
   -- Мы здѣсь разговорились съ Сесси, Томъ, -- сказала Луиза, -- можешь остаться, только не мѣшай намъ, дай намъ еще немного поболтать, голубчикъ.
   -- Ладно,-- отвѣчалъ Томъ.-- Только внизу сидитъ старикашка Баундерби, и я шелъ, чтобы попросить тебя сойти въ гостиную, потому что если ты сойдешь, то я держу пари, что онъ пригласитъ меня обѣдать, а если нѣтъ, тогда я ничего не дождусь.
   -- Я сейчасъ приду.
   -- Я подожду тебя, -- сказалъ Томъ, -- для вѣрности, чтобъ ты не забыла.
   Сесси заговорила опять, но голосъ ея былъ теперь тише:
   -- Наконецъ, бѣдный отецъ сказалъ, что публика была имъ сегодня недовольна, что теперь онъ ей никогда не можетъ угодить, и что для меня стыдъ и срамъ называться его дочерью и что я бы гораздо лучше могла устроиться безъ него. Я стала ласкаться къ нему и говорила все, что тогда приходило мнѣ въ голову, и мало-по-малу онъ успокоился. Тогда я сѣла съ нимъ рядомъ и стала ему разсказывать про нашу школу: что мы тамъ говорили, что дѣлали. Когда я кончила, онъ обнялъ меня за шею и долго цѣловалъ; потомъ попросилъ сходить за лѣкарствомъ, которое онъ всегда употреблялъ отъ ушибовъ и велѣлъ мнѣ взять это лѣкарство непремѣнно въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ всегда его бралъ -- на другомъ концѣ города. Тутъ онъ поцѣловалъ меня еще разъ и отпустилъ. Сойдя внизъ, я снова вернулась, чтобъ еще разъ на него взглянуть, пріотворила дверь и спросила: "брать-ли мнѣ съ собой "Рѣзвушку", отецъ?" Онъ покачалъ головой. "Нѣтъ, Сесси, нѣтъ; не бери съ собой ничего, что мнѣ принадлежитъ, моя голубушка". Я ушла, оставивъ его сидящимъ у огня. Тутъ-то, навѣрно, онъ и надумался (бѣдный, бѣдный отецъ!) уйти, чтобы попробовать меня устроить. Когда я вернулась, его уже не было.
   -- Послушай, Лу, не забудь про Баундерби, -- проворчалъ Томъ.
   -- Вотъ и все, миссъ, больше мнѣ нечего разсказывать, развѣ только -- что я до сихъ поръ берегу для него бутылку съ лѣкарствомъ, потому что я убѣждена, что онъ вернется. Всякій разъ, какъ я вижу въ рукахъ мистера Гредграйнда письмо, я чуть не падаю отъ волненія: мнѣ такъ и представляется, что оно отъ отца или отъ мистера Слири объ отцѣ. Мистеръ Слири обѣщался написать, какъ только узнаетъ о немъ что-нибудь, а ужъ мистеръ Слири ни за что не обманетъ.
   -- Что же ты, Лу? Ты забыла о старомъ хрычѣ?-- сказалъ еще разъ Томъ, нетерпѣливо посвистывая.-- Онъ такъ и уйдетъ, если ты къ нему не выйдешь!
   Съ этого дня всякій разъ, какъ Сесси, въ присутствіи Луизы, спрашивала мистера Гредграйнда съ почтительнымъ книксеномъ и немного дрожащимъ голосомъ: "Извините, сэръ, за безпокойство... но... нѣтъ ли у васъ письма для меня?" Луиза отрывалась отъ своего занятія, каково бы оно ни было, и ждала отвѣта такъ же напряженно, какъ и сама Сесси. И когда мистеръ Гредграйндъ неизмѣнно отвѣчалъ на этотъ вопросъ: "Нѣтъ, Джюпъ, для тебя ничего нѣтъ", нервная дрожь, пробѣгавшая по губамъ Сесси, повторялась и на лицѣ Луизы, и взглядъ молодой дѣвушки съ участіемъ провожалъ сироту до дверей. Мистеръ Гредграйндъ каждый разъ пользовался этимъ случаемъ, чтобы преподать отеческое наставленіе своимъ дѣтямъ, и, какъ только за Джюпъ закрывалась дверь, замѣчалъ, что, получи она съ ранняго дѣтства разумное воспитаніе, она давно бы отказалась отъ своихъ фантастическихъ надеждъ. А между тѣмъ оказывалось повидимому (конечно не для мистера Гредграйнда: онъ ничего подобнаго не видѣлъ) -- оказывалось, что фантастическая надежда могла завладѣть человѣческимъ сердцемъ такъ же сильно и прочно, какъ и дѣйствительный фактъ.
   Но если мистеръ Гредграйндъ не могъ постигнуть этой нелѣпости, за то его дочь давно ее поняла. Что касается Тома, то онъ, подобно многимъ своимъ предшественникамъ на этомъ пути, достигъ того полнаго торжества счетнаго искусства, гдѣ всѣ вычисленія сводятся къ номеру первому.
   О мистрисъ Гредграйндъ не стоитъ и говорить. Если ей и приходила иногда фантазія сказать что-нибудь по этому поводу, то она высовывалась немного изъ-подъ своихъ одѣялъ и шалей, точно сурокъ изъ норы, и говорила:
   -- Боже милосердый, моя бѣдная голова готова разсыпаться на куски, когда я слышу, какъ эта дѣвочка такъ настойчиво долбитъ о своихъ несносныхъ письмахъ. Видно, мнѣ ужъ на роду написано и предопредѣлено самимъ Богомъ вѣчно жить среди вещей, о которыхъ нѣтъ конца разговорамъ. Не странно ли въ самомъ дѣлѣ, что я, кажется, никогда не дождусь послѣдняго слова о чемъ бы то ни было?
   Въ этомъ мѣстѣ своей рѣчи мистрисъ Гредграйндъ обыкновенно чувствовала на себѣ суровый взоръ своего супруга и, подъ вліяніемъ этого леденящаго факта, быстро впадала въ свое обычное оцѣпенѣніе..
   

Глава X.
Стефенъ Блэкпулъ.

   Я имѣю слабость думать, что англійскій народъ трудится не меньше всякаго другого народа въ подсолнечномъ мірѣ. Эта слабость, если хотите, очень смѣшна, но я не могу отъ нея отдѣлаться; благодаря ей, я даже принимаю особенно горячее участіе въ судьбѣ этого народа и желалъ бы для него немного побольше досуга.
   Въ одномъ изъ самыхъ трудовыхъ кварталовъ Коктауна, за центральными укрѣпленіями этой безобразной цитадели, откуда груды кирпича безслѣдно вытѣснили природу, замуровавъ наглухо самый воздухъ, пропитанный міазмами и удушливымъ запахомъ газа; въ самомъ центрѣ лабиринта тѣсныхъ дворовъ и узенькихъ улицъ, выроставшихъ, какъ попало, одна за другой, ради поспѣшнаго удовлетворенія личныхъ цѣлей какого-нибудь предпринимателя, и составлявшихъ въ цѣломъ какую-то чудовищную, противоестественную семью, члены которой толкались, давили и топтали другъ друга; въ самой глубинѣ этого огромнаго грязнаго вертепа, гдѣ трубы, за недостаткомъ воздуха для тяги, должны были принимать самыя искривленныя уродливыя формы, какъ будто каждый домъ хотѣлъ наглядно показать, что за люди въ немъ рождались, жили и умирали; среди главной массы населенія Коктауна, именуемаго въ общежитіи "рабочими руками" (особая порода людей, къ которымъ многіе изъ насъ отнеслись бы съ большой благосклонностью, если бы Провидѣніе заблагоразсудило сотворить ихъ въ видѣ однѣхъ рукъ, или, самое большее, въ видѣ рукъ съ прибавкой желудка, на подобіе моллюсковъ, населяющихъ моря), жилъ нѣкто Стефенъ Блэкпуль, сорока лѣтъ отъ роду.
   Стефенъ казался старше своихъ лѣтъ, но жизнь давалась ему не легко. Говорятъ, въ жизни каждаго человѣка есть свои розы и шипы; но въ жизни Стефена, по какой-то странной случайности или ошибкѣ природы, выходило такъ, какъ будто кто-то другой завладѣлъ всѣми его розами, подаривъ ему за это всѣ свои шипы въ придачу къ его собственнымъ. Вся его жизнь, выражаясь его собственными словами, была одно сплошное мытарство. И, должно быть, отдавая дань уваженія этому печальному факту, всѣ, его знавшіе, звали его не иначе, какъ "старикъ Стефенъ".
   Это былъ человѣкъ, немного сгорбленный, съ изрытымъ морщинами лбомъ, съ задумчивымъ лицомъ и большой головой, обрамленной длинными, сѣдыми, рѣдкими волосами. Казалось, старикъ Стефенъ по своему развитію долженъ бы выдаваться среди людей своего класса; однако онъ не игралъ между ними выдающейся роли. Онъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ замѣчательныхъ "рабочихъ рукъ", которыя, пользуясь изъ году въ годъ каждой рѣдкой свободной минутой, ухитряются изучить какую-нибудь трудную науку и вообще пріобрѣсти какія-нибудь неподходящія знанія. Онъ не былъ однимъ изъ тѣхъ рабочихъ, которые умѣютъ говорить рѣчи и вести пренія на митингахъ. Тысячи его товарищей сумѣли бы при случаѣ лучше его выразить свои мысли. Онъ былъ прекрасный ткачъ въ механической мастерской и человѣкъ высокой честности. Чѣмъ же еще былъ этотъ человѣкъ? И какія отличительныя свойства были у него еще, если только они у него были? Пусть онъ самъ отвѣчаетъ на этотъ вопросъ.
   Огни въ окнахъ громадныхъ фабрикъ, походившихъ по ночамъ на заколдованные замки (по крайней мѣрѣ по мнѣнію пассажировъ курьерскаго ночного поѣзда), только-что погасли; колокола прозвонили, возвѣщая окончаніе рабочаго дня, и умолкли; "рабочія руки" -- мужчины и женщины, мальчики и дѣвочки -- расходились по домамъ, и шаги ихъ звонко раздавались по мостовой. Старикъ Стефенъ стоялъ на улицѣ въ томъ странномъ состояніи духа, которое въ немъ всегда вызывалось остановкой машинъ: ему казалось, что мысли остановились у него въ головѣ, какъ остановились машины.
   -- А Рахили все еще нѣтъ, -- пробормоталъ онъ.
   Шелъ дождь, и мимо него проходили женщины, группа за группой, въ накинутыхъ на голову платкахъ, которые онѣ придерживали у подбородка, чтобы защитить себя отъ дождя. Должно быть, онъ хорошо зналъ Рахиль, потому-что ему достаточно было одного взгляда на каждую изъ этихъ группъ, чтобы убѣдиться, что ея тутъ не было. Наконецъ всѣ разошлись, и улица опустѣла; тогда онъ пустился въ путь, бормоча про себя съ замѣтнымъ огорченіемъ: "Должно быть, я ее пропустилъ".
   Но не прошелъ онъ и трехъ улицъ, какъ замѣтилъ впереди еще одну закутанную фигуру, въ которую онъ всматривался такъ пристально, что, казалось, чтобъ ее узнать, ему довольно было бы одной ея тѣни, неясно мелькавшей на мокрой мостовой, если бъ ея быстрая походка не мѣшала ему хорошенько разглядѣть эту тѣнь. Ускоривъ шаги, онъ нагналъ эту женщину и, поровнявшись съ ней, окликнулъ:
   -- Рахиль!
   Она обернулась (они въ это время проходили подъ фонаремъ), приподняла немного платокъ и открыла продолговатое, смуглое лицо съ тонкими чертами, большими нѣжными глазами и прекрасными, гладко причесанными черными волосами. Это было лицо тридцатипятилѣтней женщины, уже утратившей блескъ первой молодости.
   -- Ахъ, это ты!
   Она сказала это съ улыбкой, такъ ярко освѣтившей все ея лицо, что вы угадали бы, что она улыбается, если бъ даже не видѣли ничего, кромѣ ея глазъ; потомъ опустила на лобъ свой платокъ, и они пошли рядомъ.
   -- А я думалъ, ты еще не выходила, Рахиль.
   -- Нѣтъ, вышла, какъ видишь.
   -- Сегодня ты рано.
   -- Я выхожу, какъ случится, Стефенъ, то немножко раньше, то позже. Я никогда не могу заранѣе сказать, когда пойду домой.
   -- Ни когда выйдешь изъ дому, не такъ ли, Рахиль?"
   -- Да, Стефенъ.
   Онъ посмотрѣлъ на нее съ видомъ обманутаго ожиданія, но въ то же время съ выраженіемъ уваженія, покорности и убѣжденія въ ея правотѣ. Это выраженіе не ускользнуло отъ Рахили, и она легонько коснулась плеча своего товарища, точно хотѣла его поблагодарить.
   -- Мы съ тобой такіе старые и близкіе друзья, Стефенъ, да и сами становимся такими стариками...
   -- Это ты-то старуха, Рахиль! Да ты совсѣмъ еще молодая.
   -- Скверно было бы для обоихъ насъ, Стефенъ, если бы только одинъ изъ насъ старился, -- отвѣчала она, смѣясь, -- но, во всякомъ случаѣ, мы настолько старые друзья, что намъ было бы грѣшно лгать другъ другу. Лучше чтобъ мы не гуляли вдвоемъ слишкомъ часто. Не пугайся, Стефенъ, придетъ наше время, конечно. Было бы слишкомъ жестоко потерять эту надежду, -- сказала она съ кроткой улыбкой, стараясь развеселить своего друга.
   -- Да и теперь нелегко, Рахиль.
   -- Старайся не думать объ этомъ, и тебѣ будетъ легче.
   -- Много разъ старался, Рахиль, да толку-то мало. Но ты права: начнутъ еще, пожалуй, сплетничать на твой счетъ; люди такъ злы, что найдутъ что сказать, даже про тебя. Ты была для меня такимъ утѣшеніемъ всѣ эти годы, ты сдѣлала мнѣ столько добра, ты меня столько разъ ободряла и воскрешала, что твоя воля для меня законъ, гораздо болѣе человѣчный и справедливый, чѣмъ многое множество нашихъ писанныхъ законовъ.
   -- Оставь въ покоѣ законы, Стефенъ, -- отвѣчала она съ живостью, бросая безпокойный взглядъ на его лицо.-- Они насъ не касаются.
   -- Да, да, -- сказалъ онъ, слегка покачивая головой.-- Они насъ не касаются, оставимъ ихъ въ покоѣ. Оставимъ въ покоѣ это болото, пусть все идетъ, какъ шло до сихъ поръ.
   -- Попрежнему болото, Стефенъ, -- сказала Рахиль и снова нѣжно коснулась его плеча, какъ будто затѣмъ, чтобъ вывести его изъ задумчивости.
   Онъ шелъ углубленный въ свои мысли, покусывая концы длиннаго, небрежно повязаннаго шейнаго платка. Ея прикосновеніе не замедлило произвести свое дѣйствіе. Онъ оставилъ въ покоѣ платокъ и, повернувшись къ ней, сказалъ, добродушно улыбаясь:
   -- Да, мой другъ, попрежнему болото, изъ котораго мнѣ нѣтъ выхода. Сколько я ни карабкаюсь, мнѣ изъ него не выбраться -- я это знаю.
   Они уже шли довольно долго и теперь подходили къ своимъ домамъ. Квартира Рахили была ближе. Рахиль жила въ одной изъ тѣхъ многочисленныхъ узенькихъ улицъ, къ услугамъ которыхъ самый модный похоронныхъ дѣлъ мастеръ (онъ извлекалъ порядочный доходъ отъ похоронъ въ этой мѣстности) держалъ траурную лѣстницу, чтобы бѣдняки, покончившіе наконецъ свое земное странствіе, все пройденное ощупью по темнымъ, узкимъ лѣстницамъ, могли покидать этотъ міръ скорбей и печали болѣе короткимъ путемъ -- прямо черезъ окна. Рахиль остановилась на углу и простилась со своимъ спутникомъ, пожавъ ему руку.
   -- Прощай, дорогая, прощай.
   Она пошла впередъ по темной улицѣ своею легкой, граціозной походкой. Онъ слѣдилъ за ней глазами, пока она не скрылась поблизости въ одномъ изъ самымъ бѣдныхъ домишекъ. Не было, казалось, ни одной складки ея грубаго платка, которая бы не имѣла особеннаго интереса въ его глазахъ, ни одного звука ея голоса, который бы не отдавался радостью въ его сердцѣ.
   Когда она исчезла изъ его глазъ, онъ двинулся дальше своей дорогой, поглядывая по временамъ на быстро бѣгущія по небу облака. Погода стала понемногу проясняться, дождь пересталъ, и луна съ любопытствомъ заглядывала въ высокія Коктаунскія трубы, въ самую глубь громадныхъ доменныхъ печей, рисуя на внутреннихъ стѣнахъ фабрикъ тѣни гигантскихъ отдыхающихъ машинъ. Стефенъ шелъ все впередъ, и лицо его постепенно прояснялось вмѣстѣ съ погодой.
   Квартира Стефена, въ такой же узенькой улицѣ, если не уже той, гдѣ жила Рахиль, помѣщалась надъ небольшой лавчонкой. Откуда брались люди, находившіе выгоднымъ покупать и продавать плохенькія игрушки, выставленныя въ окнѣ этой лавчонки между дешевыми газетами и окорокомъ, который долженъ былъ на другой день разыгрываться въ лотерею -- не въ этомъ вопросъ. Стефенъ досталъ съ полки свой огарокъ, зажегъ его отъ свѣчи, горѣвшей на прилавкѣ, не потревоживъ хозяйку, которая крѣпко спала рядомъ въ коморкѣ, и поднялся по лѣстницѣ въ свою квартиру.
   Она состояла изъ одной комнатки, и нѣкоторые изъ ея прежнихъ обитателей свели уже знакомство съ траурной лѣстницей, о которой было говорено выше, но теперь комнатка была такъ чиста и уютна, какъ это только было возможно для такой крошечной коморки. Въ одномъ углу стоялъ небольшой старый письменный столъ, съ разложенными на немъ книгами и писанными листами бумаги; мебель была приличная и въ достаточномъ количествѣ, и вся комната имѣла опрятный видъ, только воздухъ былъ очень спертый.
   Стефенъ направился къ камину, чтобы поставить свѣчу на стоявшій подлѣ небольшой столикъ, и вдругъ на что-то наткнулся. Онъ попятился назадъ, опустивъ свѣчу, и свѣтъ отъ нея упалъ на женскую фигуру, сидѣвшую на полу.
   -- Боже милосердый, жена!-- вскрикнулъ онъ, отступая.-- Ты опять вернулась?
   Что это была за женщина? Отвратительное пьяное существо. Она съ трудомъ удерживала свое тѣло въ сидячемъ положеніи, упираясь въ полъ одной рукой, въ то время какъ другая, свободная старалась невѣрными движеніями откинуть съ лица спутанные волосы и только размазывала по нимъ покрывшую ее грязь. Омерзительное созданіе въ лохмотьяхъ, грязи, въ синякахъ; вдвойнѣ омерзительное своимъ нравственнымъ безобразіемъ.
   Послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ поправить волосы и двухъ-трехъ нетерпѣливыхъ ругательствъ, ей удалось наконецъ отодвинуть ихъ съ лица настолько, чтобы взглянуть на Стефена. Продолжая сидѣть на полу, она принялась раскачиваться взадъ и впередъ, выдѣлывая безсильной рукой какіе-то странные жесты, которымъ предназначалось, повидимому, служить аккомпаниментомъ веселому смѣху, хотя лицо ея оставалось попрежнему безсмысленнымъ и соннымъ.
   -- Такъ это ты, дружокъ?
   Эти слова вырвались изъ горла пьяной женщины какимъ-то хриплымъ, насмѣшливымъ звукомъ. Потомъ голова ея снова безсильно упала на грудь.
   -- Вернулась?-- завизжала она черезъ нѣсколько секундъ, какъ будто только теперь услышала, какъ
   Стефенъ произнесъ это слово.-- Да, вернулась и опять вернусь. Опять, и опять, и всегда. Да, вернулась. А почему бы мнѣ и не вернуться?
   Разбуженная своимъ собственнымъ безсмысленнымъ крикомъ, она кое-какъ поднялась съ полу, прислонилась къ стѣнѣ, размахивая за завязки жалкимъ обрывкомъ шляпки, и глядѣла на Стефена, стараясь придать своему лицу презрительное выраженіе.
   -- Я пришла, чтобъ еще разъ продать все твое добро, и опять приду, и опять, и опять, -- свирѣпо прокричала она съ угрожающими пьяными жестами.-- Пошелъ вонъ съ кровати! (Стефенъ, закрывъ лицо руками, опустился было на постель.) Убирайся! Это моя кровать, и я въ правѣ на нее лечь, когда хочу.
   Она пошла, шатаясь, къ постели: онъ, вздрогнувъ, попятился отъ нея и перешелъ на другой конецъ комнаты, продолжая закрываться руками. Она бросилась на постель, и вскорѣ раздался храпъ. Онъ опустился на стулъ, на которомъ просидѣлъ всю ночь, почти не шевелясь. Онъ поднялся одинъ только разъ, чтобы прикрыть ее одѣяломъ, какъ будто даже въ окружающей его темнотѣ ему казалось мало однѣхъ рукъ, которыми онъ закрывался, чтобы не видѣть этой женщины.
   

Глава XI.
Безъ выхода.

   Заколдованные замки загораются огнями еще раньше, чѣмъ можно различить при свѣтѣ блѣднаго утра змѣи дыма, ползущія надъ Коктауномъ. По тротуарамъ стучатъ деревянные башмаки; фабричные колокола неугомонно трезвонятъ, и огромныя машины -- эти одержимые меланхоліей слоны -- вычищенныя и смазанныя -- начинаютъ однообразную дневную работу.
   Стефенъ стоитъ согнувшись надъ своимъ станкомъ, спокойный и внимательный, какъ всегда. Какъ и всѣ люди, работающіе въ этомъ лѣсу ткацкихъ станковъ, Стефенъ представляетъ странный контрастъ съ шумной, грохочущей машиной, за которой онъ работаетъ. Не бойтесь, добрые люди, вы -- которые всего боитесь -- не бойтесь: никогда искусство не заставитъ забыть природу. Поставьте, гдѣ хотите, рядомъ дѣло рукъ Божіихъ и дѣло рукъ человѣческихъ, и первое, хотя бы то была небольшая кучка простыхъ, скромныхъ рабочихъ, всегда выиграетъ въ достоинствѣ при этомъ сравненіи.
   Въ такой-то мастерской работаетъ столько-то человѣкъ рабочихъ и паровая машина во столько-то лошадиныхъ силъ. Извѣстно съ точностью до одного фунта, что можетъ сработать каждая машина; но всѣ счетчики въ мірѣ, взятые вмѣстѣ, не скажутъ мнѣ -- на что способна въ отношеніи добра или зла, любви или ненависти, патріотизма или духа возмущенія, добродѣтели или порока душа одного изъ этихъ спокойныхъ рабочихъ съ терпѣливыми лицами и размѣренными движеніями, -- изъ этихъ покорныхъ слугь грубой механической силы. Въ машинѣ нѣтъ тайны, но въ каждомъ ничтожномъ изъ этихъ людей кроется вѣчная, непроницаемая тайна... Итакъ, не оставить ли намъ наши вычисленія для предметовъ неодушевленныхъ и не поискать ли какихъ-нибудь другихъ средствъ, чтобъ покорить эту неизвѣстную, страшную силу?
   День понемногу вступалъ въ свои права, и на дворѣ стало свѣтлѣть, несмотря на газъ, горѣвшій въ стѣнахъ фабрики. Но вотъ газъ погасили, и работа продолжается. Пошелъ дождь, и змѣи дыма, повинуясь проклятію, поразившему весь ихъ родъ при сотвореніи міра, поползли по землѣ. Во дворѣ для разгрузки, паръ изъ трубъ, груды боченковъ и стараго желѣза, кучи блестящаго угля, пепелъ, покрывавшій слоемъ всѣ предметы -- все было затянуто, какъ дымкой, дождемъ и туманомъ.
   Работа шла непрерывно, пока не зазвонилъ обѣденный колоколъ. Опять деревянные башмаки застучали по тротуарамъ. Насталъ часовой отдыхъ для рукъ, колесъ и станковъ.
   Стефенъ вышелъ изъ мастерской на холодный вѣтеръ, усталый и угрюмый. Онъ вышелъ изъ фабричнаго квартала и, закусывая по дорогѣ небольшимъ кускомъ хлѣба, направился къ холму, гдѣ жилъ его принципалъ. Этотъ джентльменъ жилъ въ красномъ кирпичномъ домѣ съ черными ставнями и зелеными шторами, съ бѣлымъ крыльцомъ и черной входной дверью, гдѣ на мѣдной дощечкѣ было четко выведено "Баундерби" (буквами, очень похожими на него самого), а пониже торчала шарообразная дверная ручка, имѣвшая видъ огромной, внушительной точки.
   Мистеръ Баундерби завтракалъ. Стефенъ на это и разсчитывалъ. Не передастъ ли слуга своему господину, что одинъ изъ его рабочихъ хочетъ съ нимъ говорить? Въ отвѣтъ на это порученіе пришло приказаніе узнать имя рабочаго. Стефенъ Блэкпуль. Противъ Стефена Блэкпуля не было никакихъ жалобъ: онъ можетъ войти.
   Стефенъ Блэкпуль въ столовой. Мистеръ Баундерби, котораго онъ едва зналъ въ лицо, кушаетъ котлетку, запивая ее хересомъ. Мистрисъ Спарзитъ, возлѣ камина, вяжетъ филе въ позѣ амазонки съ ногою въ стремени изъ мотка вязальной бумаги. Чувство собственнаго достоинства и служебныхъ обязанностей мистрисъ Спарзитъ не дозволяли ей завтракать, она только наблюдала за этой трапезой въ качествѣ офиціальнаго лица, но давала понять всѣмъ своимъ видомъ, что смотритъ на завтракъ, какъ на недостойную слабость.
   -- Ну, Стефенъ, -- сказалъ мистеръ Баундерби,-- что тамъ такое? Что вамъ отъ меня нужно?
   Стефенъ поклонился (это не былъ рабскій поклонъ; такіе поклоны не въ ходу у этихъ людей -- нѣгъ, сэръ, на этомъ вы ихъ никогда не поймаете, прослужи они у васъ хоть двадцать лѣтъ!) и, изъ уваженія къ присутствію дамы, заправилъ за жилетъ концы своего шейнаго платка.
   -- Я васъ немножко знаю, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, прихлебывая хересъ.-- Съ вами намъ, кажется, никогда не было хлопотъ; вы не изъ тѣхъ головорѣзовъ, что хотятъ разъѣзжать въ собственныхъ каретахъ шестерикомъ и кушать черепаховый супъ золотою ложкой. (Мистеръ Баунберди всегда предполагалъ, что такова была единственная цѣль, къ которой стремился всякій недовольный рабочій.) Поэтому вы пришли сюда не съ жалобой, я въ этомъ заранѣе убѣжденъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, я вовсе не за этимъ, могу васъ увѣрить.
   Мистеръ Баунберди былъ видимо пріятно пораженъ этимъ сообщеніемъ, несмотря на только что выраженную имъ твердую увѣренность.
   -- Прекрасно. Вы хорошій рабочій, я въ васъ не ошибся. Въ чемъ же дѣло? Вы ни на что не жалуетесь, въ чемъ же ваше дѣло? Что вамъ нужно? Говорите, мой другъ.
   Стефенъ случайно взглянулъ въ сторону мистрисъ Спарзитъ.
   -- Я могу удалиться, мистеръ Баундерби, если вы желаете, -- произнесла эта самоотверженная леди, дѣлая видъ, что вынимаетъ ногу изъ стремени.
   Мистеръ Баундерби, съ кускомъ котлеты во рту, протянулъ лѣвую руку, удерживая ее на мѣстѣ; потомъ проглотилъ свою котлету и сказалъ, обращаясь къ Стефену.
   -- Знайте, мой другъ, что эта леди знатной фамиліи, очень знатной фамиліи. Вы не должны думать только потому, что она смотритъ за моимъ домомъ, что она не высоко стоитъ на общественной лѣстницѣ -- скажу больше -- что она не достигла вершины! Итакъ, если вы имѣете сообщить мнѣ что-либо такое, что не можетъ выслушать женщина хорошей фамиліи, эта леди выйдетъ изъ комнаты. Если же то, что вы имѣете мнѣ сообщить, можетъ быть выслушано дамой хорошей фамиліи, мистрисъ Спарзитъ останется здѣсь.
   -- Надѣюсь, сэръ, что я никогда во всю свою жизнь не говорилъ ничего такого, чего бы не могла выслушать леди, -- былъ отвѣтъ, сопровождаемый легкой краской въ лицѣ говорившаго.
   -- Прекрасно, -- сказалъ мистеръ Баундерби, отодвигая свою тарелку и усаживаясь поглубже въ свое кресло.-- Выпаливайте, Блэкпуль!
   -- Я пришелъ, -- началъ Стефенъ, послѣ минутнаго размышленія подымая глаза (до сихъ поръ онъ, казалось, усердно разглядывалъ полъ), -- я къ вамъ пришелъ за совѣтомъ, въ которомъ очень нуждаюсь. Въ понедѣльникъ на Святой исполнится девятнадцать долгихъ, печальныхъ лѣтъ со дня моей свадьбы. Я женился на молоденькой, хорошенькой работницѣ. Всѣ отзывались о ней хорошо. Но скоро моя жена пошла по дурной дорогѣ. Не по моей винѣ; Богъ свидѣтель, что я не былъ для нея дурнымъ мужемъ.
   -- Я слышалъ эту исторію, -- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Она стала пьянствовать, перестала работать, пропила все ваше имущество, заложила ваше платье, словомъ взбѣсилась.
   -- Я былъ съ ней очень терпѣливъ.
   -- Это доказываетъ только вашу глупость, по моему мнѣнію, -- сказалъ мистеръ Баундерби, обращаясь къ своему стакану.
   -- Я былъ съ ней очень терпѣливъ; пробовалъ ее вразумить, убѣждалъ ее на тысячу ладовъ и такъ, и этакъ; я все съ ней перепробовалъ. Сколько разъ, вернувшись съ работы, я заставалъ, что все мое имущество исчезало! Сколько разъ я находилъ свою жену на полу мертвецки-пьяною! Это повторялось со мной не разъ и не два, а сотни разъ!
   По мѣрѣ того, какъ онъ говорилъ, его лицо становилось все мрачнѣй и печальнѣй, представляя трогательное доказательство перенесенныхъ имъ страданій.
   -- Такъ шло все хуже, да хуже. Наконецъ, она меня бросила. Она опустилась такъ низко, какъ это только возможно для женщины: стала пропащей во всѣхъ отношеніяхъ. И хоть бы ушла совсѣмъ; а то нѣтъ: гуляетъ, гуляетъ, а тамъ опять пришла. Какъ я могъ ей помѣшать? Случалось, я бродилъ по улицамъ цѣлыя ночи, лишь бы не возвращаться домой. Нѣсколько разъ ходилъ на мостъ съ мыслью броситься въ воду и покончить все разомъ. Я столько выстрадалъ, что состарился, когда по годамъ былъ еще совсѣмъ молодой человѣкъ.
   Мистрисъ Спарзитъ, продолжая подвигаться медленной иноходью на своихъ вязальныхъ спицахъ, подняла свои коріолановскія брови и покачала головой, какъ бы говоря: "У великихъ міра сего, какъ и у малыхъ, есть свои горести. Стоитъ вамъ только обратить взглядъ въ мою сторону".
   -- Я сталъ откупаться отъ нея деньгами. Вотъ уже пять лѣтъ, какъ я ей плачу. Я кое-какъ опять оперился. Все это время я жилъ скудно и бѣдно, но, по крайней мѣрѣ, я не краснѣлъ, не дрожалъ каждую минуту. Вчера вечеромъ прихожу домой и застаю ее опять у себя! Лежитъ пьяная на полу передъ каминомъ. Она и теперь у меня.
   Въ приливѣ горя и охватившаго его отчаянія, этотъ человѣкъ на минуту весь выпрямился, и въ его взглядѣ промелькнуло выраженіе гордости. Но, спустя минуту, онъ уже снова стоялъ, какъ стоялъ до сихъ поръ: сгорбившись, по своему обыкновенію, повернувшись къ мистеру Баундерби задумчивымъ лицомъ не то со смущеніемъ, не то съ проницательнымъ выраженіемъ, какъ будто онъ былъ занятъ рѣшеніемъ какой-то трудной задачи. Лѣвой рукой онъ упирался въ бокъ, придерживая ею смятую шапку, а правой дѣлалъ энергическіе, но смягченные чувствомъ приличія жесты, сопровождая ими свой разсказъ; по временамъ, когда онъ смолкалъ, эта рука оставалась неподвижной, но все-таки протянутой впередъ и краснорѣчивой даже безъ словъ.
   -- Мнѣ уже давно извѣстно все это, кромѣ послѣдняго происшествія, -- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Плохо ваше дѣло. Чѣмъ такъ жениться, лучше бы было оставаться холостымъ, хотя теперь поздно объ этомъ говорить.
   -- Не былъ ли этотъ бракъ неравнымъ въ смыслѣ возраста, сэръ?-- освѣдомилась мистрисъ Спарзитъ.
   -- Слышите, что спрашиваетъ эта леди? Не было ли это несчастное дѣло, въ которое вы впутались, неподходящимъ въ смыслѣ возраста?-- сказалъ Баундерби.
   -- Нѣтъ, даже и этого не было. Мнѣ шелъ двадцать второй годъ, ей было около двадцати.
   -- Неужели, сэръ?-- сказала мистрисъ Спарзитъ, устремляя равнодушный взоръ на своего патрона.-- Слушая разсказъ объ этомъ несчастномъ супружествѣ, я заключила, что, по всей вѣроятности, оно было неподходящимъ въ смыслѣ возраста.
   Мистеръ Баундерби кинулъ на благородную леди косвенный взглядъ, въ которомъ было какое-то странное смущеніе, и отхлебнулъ для храбрости хересу.
   -- Что же дальше?-- спросилъ онъ, сердито оборачиваясь къ Стефену.
   -- Я пришелъ спросить вашего совѣта, сэръ, какъ мнѣ избавиться отъ этой женщины.
   Стефенъ ждалъ отвѣта съ торжественнымъ выраженіемъ вниманія на своемъ серьезномъ лицѣ.
   У мистрисъ Спарзитъ вырвалось сдержанное восклицаніе ужаса.
   -- Что вы говорите!-- воскликнулъ Баундерби, поднимаясь со своего мѣста и облокачиваясь спиной о каминъ.-- О чемъ вы толкуете! Вы взяли ее въ жены, чтобъ дѣлить съ ней и радость, и горе.
   -- Я долженъ отъ нея освободиться. Я больше не могу этого выносить. Если я терпѣлъ это до сихъ поръ, то только благодаря поддержкѣ, которую я нашелъ въ состраданіи и добротѣ лучшей изъ дѣвушекъ во всемъ мірѣ. Для меня это было истиннымъ счастьемъ, потому что иначе я бы взбѣсился.
   -- Боюсь, сэръ, что онъ хотѣлъ стать свободнымъ, чтобы жениться на этой дѣвушкѣ, -- замѣтила вполголоса мистрисъ Спарзитъ, глубоко потрясенная безнравственностью простого народа.
   -- Да, именно этого я и хочу. Эта леди права: этого-то я и хочу. Я только что хотѣлъ это сказать. Я читалъ въ газетахъ, что знатные люди (пошли имъ Богъ всякаго счастья, я имъ нисколько не завидую) не связаны бракомъ навѣки, хотя и они тоже берутъ себѣ женъ на радость и горе, и что они могутъ расторгать свои несчастные браки и жениться опять. Или, если они несчастливы по несходству характеровъ, у нихъ въ домахъ довольно комнатъ, чтобы жить, не мѣшая другъ другу; мы же располагаемъ всего одной комнатой и не можемъ жить порознь. А если и этого имъ мало, такъ у нихъ есть деньги, и они могутъ сказать другъ другу: "Вотъ это тебѣ, а это мнѣ" и разойтись въ разныя стороны. Мы и этого не можемъ. Ко всему этому они могутъ еще формально разойтись за гораздо меньшую вину, чѣмъ та, отъ которой страдаю я. Я долженъ избавиться отъ этой женщины и хочу знать, можно ли это какъ-нибудь устроить?
   -- Нѣтъ, нельзя, -- отрѣзалъ мистеръ Баундерби.
   -- А если я сдѣлаю ей какое-нибудь зло, сэръ, есть такой законъ, чтобы меня наказать?
   -- Разумѣется.
   -- Если я ее брошу, меня тоже накажутъ?
   -- Разумѣется.
   -- Или если я, женатый, женюсь на другой -- на моей любушкѣ -- и на это есть законъ, чтобы меня наказать?
   -- Разумѣется.
   -- А если я стану съ нею жить, не вѣнчавшись -- предполагая, что это могло бы случиться, хотя этого никогда не можетъ быть: она для этого слишкомъ честна -- покараетъ ли меня законъ въ каждомъ изъ маленькихъ, невинныхъ созданій, которыя родятся отъ этого союза?
   -- Разумѣется.
   -- Въ такомъ случаѣ, ради самого Бога, укажите мнѣ такой законъ, который можетъ прійти мнѣ на помощь.
   -- Гмъ! Въ супружескихъ отношеніяхъ есть нѣчто священное, -- сказалъ мистеръ Баундерби, -- и... и... словомъ, святыню брака слѣдуетъ охранять.
   -- Нѣтъ, сэръ, нѣтъ. Ее нельзя охранить такимъ способомъ. Нѣтъ, только не этимъ способомъ, этакъ ее можно только разрушить. Я -- простой ткачъ и былъ не выше вотъ этого ростомъ, когда уже работалъ на фабрикѣ; но у меня есть глаза, чтобы видѣть, -- и уши, чтобъ слышать. Въ каждой газетѣ, въ отдѣлѣ уголовныхъ хроникъ, я читаю, да и вы также (я знаю, вы читаете съ ужасомъ), какъ предполагаемая невозможность развода ни за какія деньги и ни при какихъ условіяхъ обагряетъ кровью нашу страну и служитъ причиной убійствъ и самоубійствъ въ средѣ бѣдняковъ. Нѣтъ человѣка, который бы этого не зналъ. Мое положеніе очень печально, и я хотѣлъ бы знать такой законъ, который бы могъ прійти мнѣ на помощь.
   -- Ну, такъ слушайте же, -- сказалъ мистеръ Баундерби, засовывая руки въ карманы, -- такой законъ есть.
   Стефенъ мгновенно успокоился и, кивнувъ головой, сталъ внимательно ждать объясненія.
   -- Но только этотъ законъ не про васъ писанъ, совсѣмъ не про васъ. Это стоитъ денегъ, кучу денегъ.
   -- Сколько же именно?-- спросилъ спокойно Стефенъ.
   -- Сперва вамъ бы пришлось обратиться съ прошеніемъ въ Докторскую Общину, затѣмъ начать процессъ въ судебной палатѣ, потомъ другой -- въ палатѣ лордовъ, потомъ вы должны бы были еще добиваться парламентскаго акта, разрѣшающаго вамъ жениться вторично, и, предполагая даже, что дѣло пошло какъ по маслу, вамъ бы это обошлось отъ тысячи до полуторы тысячъ фунтовъ, а можетъ быть, и вдвое больше.
   -- А другого закона нѣтъ?
   -- Никакого.
   -- Въ такомъ случаѣ, -- сказалъ Стефенъ, поблѣднѣвъ и дѣлая правой рукой такой жестъ, какъ будто онъ хотѣлъ развѣять по вѣтру всѣ законы на свѣтѣ, -- въ такомъ случаѣ -- все, что у насъ дѣлается, просто болото, стоячее болото съ начала и до конца, и чѣмъ скорѣе я умру, тѣмъ будетъ лучше.
   Мистрисъ Спарзитъ еще разъ поразилась безбожіемъ простого народа.
   -- Полно, полно!-- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Не говорите глупостей о вещахъ, въ которыхъ вы ничего не смыслите, и не совѣтую вамъ называть болотомъ учрежденія вашей страны, иначе вы рискуете въ одинъ прекрасный день завязнуть въ настоящемъ болотѣ. Законы и учрежденія вашей страны нисколько васъ не касаются; ваша работа -- вотъ единственная вещь, которой вы должны крѣпко держаться. Вы брали себѣ жену на радость и горе, вы не можете ее оставить у себя или выгнать вонъ, по своему произволу. Вы ее взяли такою, какова она есть. Если она пошла по дурной дорогѣ, то, клянусь честью, все, что я могу на это сказать, это -- что она могла бы пойти по хорошей.
   -- Болото, -- повторилъ Стефенъ, направляясь къ двери.-- Болото и ничего больше.
   -- Послушайте, что я вамъ скажу, -- такъ началъ мистеръ Баундерби свой прощальный спичъ.-- Ваши беззаконныя убѣжденія -- иначе я не могу ихъ назвать -- совершенно шокировали эту леди, и -- чего я еще вамъ не говорилъ -- эта леди была также несчастлива въ своемъ бракѣ, гдѣ дѣло шло о десяткахъ тысячъ фунтовъ. (Онъ повторилъ цифру съ великимъ наслажденіемъ.) До сихъ поръ вы всегда были порядочнымъ рабочимъ, но мнѣ сдается, -- говорю вамъ откровенно -- сдается, что вы вступили на дурную дорогу. По всей вѣроятности, вы находитесь подъ вліяніемъ какого-нибудь негодяя (у насъ ихъ не мало), и лучшее, что вы можете сдѣлать, это бросить этотъ путь, не теряя времени. Я долженъ вамъ сказать (здѣсь черты мистера Баундерби приняли необыкновенно лукавое выраженіе) -- я долженъ вамъ сказать, что вижу немного дальше своего носа, можетъ быть дальше, чѣмъ многіе, такъ какъ мнѣ пришлось кое-что испытать въ своей жизни: я въ свое время былъ въ порядочной-таки передѣлкѣ. Во всей этой вашей болтовнѣ я вижу слѣды черепаховаго супа и золотой ложки. Положительно такъ!-- закричалъ мистеръ Баундерби, лукаво покачивая головой.-- Да, чортъ возьми, я не могу ошибаться!
   Совсѣмъ иначе покачалъ головой Стефенъ Блэкпуль, когда, въ отвѣтъ на рѣчь своего патрона, онъ произнесъ съ тяжелымъ вздохомъ:
   -- Благодарю васъ, сэръ. Добраго дня.
   И онъ оставилъ мистера Баундерби пыжиться и раздуваться передъ собственнымъ портретомъ, висѣвшимъ въ столовой. А мистрисъ Спарзитъ продолжала трусить рысцой на своихъ спицахъ, держа ногу въ стремени и являя всѣмъ своимъ видомъ глубокое сокрушеніе по поводу порочныхъ наклонностей простого народа.
   

Глава XII.
Старуха.

   Старикъ Стефенъ спустился по бѣлымъ ступенямъ крыльца, притворилъ за собой черную дверь съ мѣдной дощечкой съ помощью ея большой мѣдной ручки, которую на прощаніе потеръ рукавомъ своего пальто, замѣтивъ, что ея блескъ потускнѣлъ отъ прикосновенія его горячей руки. Онъ перешелъ на другую сторону улицы, не подымая глазъ отъ земли, и пошелъ было дальше въ печальномъ раздумьѣ, какъ вдругъ почувствовалъ чью-то руку на своемъ плечѣ.
   Это не была та рука, которая была ему такъ нужна въ ту минуту, -- рука, которая бы разомъ успокоила бурю, кипѣвшую въ его душѣ, какъ та простертая рука Бога высшей любви и терпѣнія, что усмирила нѣкогда бушующее море, -- но тѣмъ не менѣе это была рука женщины. Когда онъ остановился и обернулся, взглядъ его упалъ на фигуру старухи, высокой и очень сохранившейся для своихъ лѣтъ, но все-таки совсѣмъ старой старухи. Она была очень просто, но чисто одѣта, хотя башмаки были покрыты грязью и было видно, что она пришла издалека. Ея волненіе среди непривычнаго ей уличнаго шума, большой развернутый платокъ на ея рукѣ, тяжелый зонтикъ и маленькая корзина, большія перчатки съ черезчуръ длинными пальцами, къ которымъ, очевидно, были непривычны ея руки -- все обличало въ ней разодѣтую по праздничному провинціалку, явившуюся въ Коктаунъ по какому-нибудь экстренному дѣлу.
   Все это Стефенъ замѣтилъ съ перваго взгляда съ проницательностью, свойственной людямъ его класса. Съ тѣмъ напряженнымъ вниманіемъ въ лицѣ, которымъ отличаются глухіе и многіе рабочіе, принужденные усиленно работать руками и въ то же время напрягать свое зрѣніе среди оглушительнаго грохота и стука машинъ, онъ нагнулся къ старушкѣ, чтобы лучше разслышать, что она ему говоритъ.
   -- Извините, сэръ, не вы ли сейчасъ вышли вонъ изъ того дома?-- спросила старуха, указывая на домъ мистера Баундерби.-- Мнѣ кажется, что это вы, если только, на мое несчастіе, я не принимаю васъ за другого.
   -- Да, мистрисъ, это я.
   -- А видѣли ли вы... простите любопытство старухи... видѣли вы хозяина?
   -- Да, мистрисъ.
   -- Скажите, пожалуйста, каковъ онъ на видъ? Высокій такой, статный, съ открытымъ ласковымъ видомъ?
   Пока она говорила, вся выпрямляясь и гордо поднимая голову, чтобы наглядно пояснить свой вопросъ, Стефену показалось, что онъ уже гдѣ-то видѣлъ эту старуху, и это воспоминаніе было не изъ пріятныхъ.
   -- Да, -- отвѣчалъ онъ, -- внимательно къ ней присматриваясь.-- Да, мистриссъ, онъ именно такой.
   -- А здоровъ онъ?-- продолжала допрашивать старуха.-- Свѣжъ и румянъ, какъ красное яблочко?
   -- Да, -- отвѣчалъ Стефенъ.-- Какъ разъ, когда я тамъ былъ, онъ пилъ и ѣлъ за обѣ щеки. Брюхо у него какъ большой барабанъ и почти такая же громогласная глотка.
   -- Благодарю васъ, -- сказала старуха съ безконечнымъ удовольствіемъ.-- Благодарю.
   Теперь у Стефена не было больше никакого сомнѣнія, что онъ въ первой разъ видитъ эту старуху. И все-таки въ душѣ его мелькало какое-то смутное воспоминаніе, какъ-будто точно такая же старуха являлась ему когда-нибудь во снѣ.
   Она пошла съ нимъ рядомъ, и онъ спросилъ, желая быть любезнымъ:
   -- Не правда ли, какой суетливый городокъ Коктаунъ?
   На что она отвѣтила:
   -- Да, да, ужасно суетливый.
   Тогда онъ замѣтилъ, что, судя по ея виду, она навѣрно изъ деревни, и она отвѣчала:
   -- Да, изъ деревни. Я пріѣхала утромъ съ пассажирскимъ поѣздомъ. Я проѣхала сегодня сорокъ миль и сегодня же поѣду назадъ; до станціи пришлось пройти девять миль пѣшкомъ, и вечеромъ опять пройду тѣ же девять миль, если никого не встрѣчу по дорогѣ, и меня не подвезутъ до дому. Недурно для моихъ лѣтъ, не правда ли, сэръ? заключила сообщительная путешественница, и глаза ея заблистали гордостью.
   -- Очень недурно. Но вамъ не слѣдуетъ позволять себѣ такія вещи слишкомъ часто, мистриссъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не часто -- разъ въ годъ, -- отвѣчала старуха, качая головой.-- Разъ въ годъ я позволяю себѣ тратить на это мои сбереженія. Я пріѣзжаю сюда аккуратно каждый годъ, чтобъ погулять по улицамъ и посмотрѣть на господъ.
   -- Только посмотрѣть?
   -- Съ меня и этого довольно, -- отвѣчала старуха съ большимъ одушевленіемъ.-- Больше мнѣ ничего и не надо! Я давно тутъ брожу на этой сторонѣ улицы: все поджидала, когда выйдетъ тотъ господинъ, -- и она кивнула головой на домъ мистера Баундерби.-- Но внѣ что-то запоздалъ въ этомъ году; я такъ и не дождалась; вмѣсто него вышли вы. Дѣлать нечего, приходится вернуться, не видавши его; по крайней мѣрѣ хоть васъ-то удалось повидать, а вы видѣли его; придется удовольствоваться хоть этимъ.
   И она посмотрѣла на Стефена такъ, точно хотѣла запечатлѣть въ своей памяти его черты, и ея глаза потускнѣли.
   При всей терпимости Стефена къ различію человѣческихъ вкусовъ и при всемъ его миролюбивомъ отношеніи къ порицаніямъ города Коктауна, онъ нашелъ чрезвычайно страннымъ, чтобы мистеромъ Баундерби можно было интересоваться до такой степени. Но ему некогда было задумываться надъ этимъ вопросомъ: какъ разъ въ эту минуту они проходили мимо церкви и, взглянувъ на часы, Стефенъ прибавилъ шагу.
   -- Вы, вѣрно, идете на работу?-- спросила старуха и, въ свою очередь, ускорила шаги безъ всякаго затрудненія.
   -- Да, я только что поспѣю къ началу работы.
   И когда онъ сказалъ ей, гдѣ онъ работаетъ, ея обращеніе сдѣлалось еще вдвое страннѣй.
   -- Скажите, вы счастливы?-- спросила она.
   -- У всякаго есть свое горе, мистрисъ.
   Онъ отвѣчалъ уклончиво, потому что старуха казалась до такой степени убѣжденной въ его полномъ счастіи, что у него не хватило мужества ее разубѣждать. Онъ хорошо зналъ, сколько горя на свѣтѣ, и если эта женщина, проживши такъ долго, могла еще считать кого-нибудь вполнѣ счастливымъ, тѣмъ лучше было для нея: зачѣмъ выводить ее изъ этого заблужденія.
   -- Да, да! Конечно у васъ, какъ и у всякаго, есть свое домашнее горе, хотѣли вы сказать? -- спросила она.
   -- Не безъ того, -- отвѣчалъ онъ небрежно.
   -- Но зато вы совершенно счастливы на вашей фабрикѣ съ такимъ хозяиномъ, каковъ вашъ?
   -- Конечно, -- отвѣчалъ Стефенъ.-- На фабрикѣ все въ порядкѣ, тамъ ничто не хромаетъ.
   Но онъ не прибавилъ, -- не рѣшился прибавить, даже въ угоду своей спутницѣ, что тамъ такъ хорошо, какъ у Господа Бога на небѣ, хотя мнѣ за послѣдніе годы приходилось иногда слышать кое-что въ этомъ родѣ.
   Они вошли теперь въ темный переулокъ, который велъ на фабрику; здѣсь уже была цѣлая толпа рабочихъ. Колоколъ звонилъ, змѣи дыма развивали безконечныя кольца, и слонъ былъ готовъ приняться за свое дѣло. Странная старуха восторгалась всѣмъ, даже звономъ колокола. По ея словамъ, это былъ лучшій колоколъ, какой она когда-либо слышала: у него былъ такой внушительный звонъ.
   Когда Стефенъ остановился и со своимъ обычнымъ добродушіемъ протянулъ ей руку на прощанье, она его спросила, давно ли онъ здѣсь работаетъ.
   -- Двѣнадцать лѣтъ, -- отвѣчалъ онъ.
   -- Я должна поцѣловать руку, проработавшую двѣнадцать лѣтъ на такой фабрикѣ!-- воскликнула старуха и, какъ онъ ни отбивался, она таки поймала его руку и поднесла ее къ своимъ губамъ.
   Въ этой женщинѣ, независимо отъ ея возраста и простоты обращенія, было что-то притягательное, въ чемъ онъ никакъ не могъ себѣ отдать отчета. Странная вещь, но даже въ этомъ послѣднемъ ея романтическомъ поступкѣ не было ничего неумѣстнаго: никто бы, казалось, не могъ сдѣлать этого такъ просто, естественно и трогательно, какъ сдѣлала она.
   Прошло уже болѣе получаса, какъ Стефенъ ткалъ на своемъ станкѣ, раздумывая о странной встрѣчѣ, когда, обходя кругомъ станка, чтобы исправить въ немъ какую-то погрѣшность, онъ нечаянно взглянулъ въ окно и увидѣлъ, что старуха стоитъ на томъ же мѣстѣ и все съ тѣмъ же глубокимъ восторгомъ разглядываетъ зданіе фабрики. Не замѣчая ни дыма, ни грязи, ни обдававшей ее сырости, забывая длинный путь, который ей предстоялъ, она созерцала это зданіе съ такимъ счастливымъ лицомъ, какъ будто однообразный ревъ, гудѣвшій изъ всѣхъ его этажей, былъ для нея упоительной музыкой.
   Немного погодя, она исчезла, а вмѣстѣ съ нею исчезъ и дневной свѣтъ; на фабрикѣ зажглись огни, и курьерскій поѣздъ, какъ молнія, промчался мимо заколдованнаго замка по сосѣднему мосту; стукъ его былъ едва слишенъ среди грома и треска машинъ и станковъ. Мысли Стефена давно уже унеслись въ темную комнатку надъ лавочкой, къ постыдному образу пьяной женщины на его кровати, тяжелымъ бременемъ лежавшему у него на сердцѣ.
   Машина замедляетъ свой ходъ, слабо вздрагиваетъ, подобно пульсу больного, и останавливается. Опять звонитъ колоколъ, газовый свѣтъ потухаетъ, жара въ зданіи фабрики постепенно смѣняется прохладой, и въ сыромъ сумракѣ ночи неясно рисуются ея массивныя формы, а высокія трубы тянутся къ небу, словно соперничая съ Вавилонскою башней.
   Съ тѣхъ поръ, какъ Стефенъ говорилъ съ Рахилью и провожалъ ее домой, прошло не болѣе сутокъ; но съ тѣхъ поръ у него было новое горе, которое могла облегчить только одна она. Зная, какъ ему необходимо услышать единственный голосъ, который могъ усмирить его злобу, онъ рѣшился, несмотря на ея запрещеніе, подождать ее еще разъ. Онъ долго ее ожидалъ, но опять напрасно: она ушла. Никогда еще не казалось ему такъ тяжело, какъ теперь, не видѣть ея милаго, кроткаго лица.
   Не въ тысячу ли разъ лучше было бы вовсе не имѣть крова, чѣмъ имѣть жилище, въ которое не смѣешь вернуться? Стефенъ поѣлъ и выпилъ, потому что былъ совсѣмъ разбитъ, но даже не замѣтилъ, что онъ ѣлъ и что пилъ; потомъ пошелъ бродить подъ холоднымъ дождемъ, раздумывая о своемъ горѣ, и его голову стали осаждать черныя, очень черныя мысли. Между нимъ и Рахилью никогда не поднималось вопроса о женитьбѣ; но много лѣтъ тому назадъ Рахиль выказала ему горячее участіе. Съ тѣхъ поръ онъ только передъ ней одной открывалъ свою душу, только ей одной повѣрялъ свое тяжелое горе. Онъ зналъ, что, будь онъ свободенъ, она бы вышла за него. Онъ представлялъ себѣ семейный очагъ, куда бы онъ могъ теперь спѣшить, счастливый и гордый; онъ думалъ о своемъ бракѣ съ Рахилью, который бы могъ сдѣлать его совсѣмъ другимъ человѣкомъ, о томъ счастіи, которое бы наполняло его сердце, полное теперь такого безграничнаго отчаянія, о томъ чувствѣ собственнаго достоинства, о томъ мирѣ душевномъ и уваженіи къ себѣ самому, которые бы снова обрѣлъ -- и которые теперь обращались въ развалины. Онъ думалъ о безвозвратной утратѣ лучшихъ лѣтъ своей жизни; о той гибельной перемѣнѣ, которую онъ самъ въ себѣ сознавалъ; объ ужасномъ существованіи человѣка, прикованнаго навѣки къ женщинѣ, давно для него умершей, человѣка -- терзаемаго демономъ въ образѣ этой женщины. Онъ думалъ о Рахили, о томъ, какъ она была молода, когда они сблизились, благодаря его семейному несчастью, и о томъ, что теперь она уже близка къ тому возрасту, когда люди начинаютъ старѣться. Онъ вспомнилъ, сколько молодыхъ дѣвушекъ вышло замужъ на ея глазахъ, сколько семей выросло вокругъ нея за эти годы; вспомнилъ, какъ терпѣливо она шла ради него своей одинокой дорогой и какъ порой на этомъ дорогомъ лицѣ мелькало облачко печали, наполнявшее его душу угрызеніемъ и отчаяніемъ.
   Онъ старался вызвать передъ собой ея черты, чтобъ сопоставить ихъ съ тѣмъ позорнымъ образомъ, который преслѣдовалъ его со вчерашняго дня и спрашивалъ себя, возможно ли, чтобы вся жизнь такого кроткаго, добраго, такого самоотверженнаго существа была принесена въ жертву такой презрѣнной твари.
   Совершенно подавленный этими мыслями, съ сердцемъ, до того переполненнымъ отчаяніемъ, что оно готово было разорваться на куски, не замѣчая ничего окружающаго, съ кровавыми кругами въ глазахъ, онъ побрелъ наконецъ къ своему жилищу.
   

Глава XIII.
Рахиль.

   Слабый свѣтъ свѣчи мерцалъ въ окнѣ, къ которому не разъ приставлялась траурная лѣстница, чтобы спустить по ней самое дорогое на свѣтѣ существо для бѣдной жены, осужденной отнынѣ на вѣчную работу для прокормленія своихъ голодныхъ дѣтей, и къ печальнымъ мыслямъ Стефена прибавилась еще одна мрачная мысль о томъ, что изъ всѣхъ нашихъ земныхъ испытаній самое несправедливое -- смерть. Въ сравненіи съ нею -- ничто даже самое неравенство рожденія. Положимъ, что сегодня ночью въ одинъ и тотъ же часъ родились сынъ короля и сынъ простого ткача. Что значитъ подобный контрастъ въ сравненіи съ тою жестокостью судьбы, когда она уноситъ человѣческое существо, полезное и любимое, и оставляетъ жить эту никому не нужную пьяницу?
   Унылый и мрачный, задерживая дыханіе, онъ поднялся по лѣстницѣ, подошелъ къ двери, отворилъ ее и очутился въ своей комнатѣ.
   Тишина, миръ и спокойствіе вернулись къ нему, Рахиль была тутъ; она сидѣла возлѣ постели.
   Она повернулась къ нему лицомъ, и одинъ ея взглядъ разсѣялъ мракъ, царившій въ его душѣ. Она сидѣла у постели, она пришла ухаживать за его женой. То есть Стефанъ зналъ, что тамъ лежитъ его жена, но онъ не видѣлъ ея, такъ какъ заботливая рука задернула пологъ, чтобы скрыть ее отъ его глазъ. Безобразныя лохмотья также куда-то исчезли и были замѣнены вещами Рахили. Все было въ порядкѣ, все на своихъ обычныхъ, мѣстахъ; огонь разведенъ и очагъ начисто выметенъ. Онъ увидѣлъ все это, только взглянувъ въ ея лицо; ему незачѣмъ было смотрѣть по сторонамъ. И вотъ онъ почувствовалъ, что это лицо, въ которое онъ глядѣлъ, не въ силахъ отъ него оторваться, застилается точно туманомъ отъ слезъ нѣжности, наполнявшихъ его глаза. Но онъ успѣлъ замѣтить, что она смотрѣла на него съ безпокойствомъ, и что ея глаза были полны слезъ.
   Она повернулась на минуту къ постели и, убѣдившись, что тамъ все тихо, заговорила вполголоса спокойнымъ, почти веселымъ тономъ:
   -- Я ряда, что ты наконецъ вернулся, Стефенъ. Ты запоздалъ сегодня.
   -- Я немного прошелся по улицамъ.
   -- Такъ я и думала. Но сегодня такая скверная погода. Дождь льетъ, какъ изъ ведра, и подымается вѣтеръ.
   Вѣтеръ? Да, правда, на дворѣ завывала настоящая буря. Въ трубѣ такъ и гудѣло отъ вѣтра. Ходить по улицамъ въ такую бурю, и даже не замѣтить вѣтрено ли на дворѣ!
   -- Я здѣсь уже второй разъ сегодня, -- продолжала Рахиль.-- Хозяйка пришла мнѣ сказать, что здѣсь есть больная, за которой нуженъ уходъ. Она сказала правду, Стефенъ... Больная въ безпамятствѣ; кромѣ того, она вся изранена и избита.
   Стефенъ медленно подошелъ къ стулу и опустился на него, склонивъ голову передъ этой дѣвушкой.
   -- Я пришла, чтобы помочь, чѣмъ могу, Стефенъ. Пришла, во-первыхъ, потому, что мы когда-то, когда были молоды, работали съ ней вмѣстѣ, и еще потому, что ты любилъ ее и женился на ней, когда она была моей подругой...
   Онъ оперся на руку своей склоненной головой и изъ груди его вырвался подавленный стонъ.
   -- И потомъ я знаю твое сердце и увѣрена, что ты слишкомъ добръ и не захочешь, чтобъ она умерла или страдала безъ помощи. Ты знаешь, что сказано: "Кто изъ васъ безъ грѣха, пусть броситъ въ нее первый камень!" Не мало было людей, которые это дѣлали. Но ты не такой человѣкъ, Стефенъ, чтобъ бросить въ нее послѣднимъ камнемъ: ты видишь, въ какомъ она положеніи.
   -- Рахиль! Рахиль!
   -- Ты жестоко страдалъ. Господь да вознаградитъ тебя за это!-- сказала она нѣжно.-- Я навсегда твой другъ отъ всего моего сердца и отъ всей души.
   Раны добровольной отверженницы, о которыхъ говорила Рахиль, оказались на шеѣ несчастной. Рахиль принялась ихъ перевязывать, но не открывая полога. Она намочила тряпочку въ чашкѣ, куда налила нѣсколько капель какой-то жидкости изъ пузырька, и приложила тряпочку къ ранѣ. Возлѣ самой постели стоялъ небольшой столикъ и на немъ два пузырька. Въ одномъ изъ нихъ и было лекарство, которымъ Рахиль только что примачивала рану.
   Слѣдя глазами за ея рукой, когда она ставила пузырекъ на прежнее мѣсто, Стефенъ невольно прочелъ крупную надпись на его этикеткѣ. Онъ поблѣднѣлъ, какъ смерть, и весь задрожалъ.
   -- Я посижу здѣсь до трехъ часовъ, Стефенъ, -- сказала Рахиль, спокойно опускаясь на свое мѣсто.-- Въ три часа придется сдѣлать еще одну перевязку и тогда можно будетъ оставить ее до утра.
   -- Но тебѣ нужно отдохнуть, вѣдь ты должна работать завтра, голубушка.
   -- Я выспалась вчера и могу не спать нѣсколько ночей кряду въ случаѣ надобности. Вотъ тебѣ такъ сонъ необходимъ: ты смотришь страшно усталымъ. Постарайся заснуть, пока я здѣсь. Навѣрно ты не спалъ вчера, а твоя работа труднѣе моей.
   Въ эту минуту на дворѣ опять завыла буря, и ему почудилось, что это бѣсъ его недавней злобы носится надъ домомъ, ища лазейки, чтобы снова пробраться къ нему. Рахиль отогнала отъ него этого бѣса, и онъ вѣрилъ, что она можетъ его защитить отъ себя самого.
   -- Она меня не узнаетъ, Стефенъ, по временамъ открываетъ глаза, но, кажется, ничего не видитъ и только что-то безсвязно бормочетъ про себя. Я пробовала съ ней заговаривать, но она ничего не понимаетъ. Можетъ быть, и къ лучшему. Когда она очнется, мое дѣло будетъ уже сдѣлано, и она ничего не узнаетъ.
   -- А долго ли она будетъ въ безпамятствѣ, Рахиль?
   -- Докторъ говоритъ, что, вѣроятно, завтра она совсѣмъ очнется.
   Стефенъ опять невольно взглянулъ на пузырекъ и вдругъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Рахиль подумала, что онъ простудился.
   -- Нѣтъ, -- сказалъ онъ, -- это не то. Я испугался.
   -- Испугался?
   -- Да, да. Возвращаясь... Когда я ходилъ по улицамъ... Когда я думалъ... когда я...
   Онъ опять весь задрожалъ и поднялся на ноги, цѣпляясь за каминъ. Рука, которою онъ хотѣлъ поправить свои смоченные холоднымъ потомъ волосы, дрожала, точно разбитая параличемъ.
   -- Стефенъ!
   Она было бросилась къ нему, но онъ протянулъ руку, удерживая ее.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не надо! Прошу тебя, останься тамъ, гдѣ ты сидѣла, останься тамъ! Я хочу тебя видѣть возлѣ этой постели. Я хочу вѣчно видѣть тебя такою доброю и всепрощающею. Я хочу тебя видѣть тамъ, гдѣ увидѣлъ, когда входилъ сюда. Я всегда хочу тебя видѣть такою. Всегда! Всегда! Всегда!
   Онъ упалъ на стулъ совершенно обезсиленный. Спустя нѣкоторое время ему удалось немного успокоиться. Облокотившись локтемъ на колѣно и опершись головой на руку, онъ наконецъ снова взглянулъ на Рахиль. При тускломъ свѣтѣ свѣчи, сквозь слезы, застилавшія его глаза, ему казалось, что онъ видитъ сіяніе вокругъ ея головы. Онъ почти вѣрилъ, что въ самомъ дѣлѣ видитъ это сіяніе; да онъ и видѣлъ его, прислушиваясь, какъ вѣтеръ стучитъ въ оконную раму, потрясаетъ наружною дверь и бушуетъ вокругъ дома со стономъ и завываніемъ.
   -- Когда она поправится, Стефенъ, можетъ быть, она оставитъ тебя въ покоѣ и не станетъ тебѣ больше досаждать. Во всякомъ случаѣ будемъ надѣяться. А теперь я не буду больше говорить; попробуй уснуть.
   Онъ закрылъ глаза больше затѣмъ, чтобы доставить ей удовольствіе, чѣмъ изъ желанія отдохнуть, но мало по малу, продолжая прислушиваться къ шуму вѣтра, онъ пересталъ его слышать; минутами этотъ шумъ переходилъ въ стукъ станка, или тысячу людскихъ голосовъ, которые онъ слышалъ въ теченіе дня (въ томъ числѣ былъ и его собственный голосъ), и въ тысячи произнесенныхъ ими словъ. Но скоро въ немъ исчезло и это послѣднее слабое сознаніе дѣйствительности: онъ забылся долгимъ, тяжелымъ сномъ.
   Ему снилось, что онъ въ церкви, и его вѣнчаютъ съ какою-то женщиной, которую онъ давно любилъ. Но то не была Рахиль, и это его удивляло даже во снѣ, хотя онъ чувствовалъ себя совершенно счастливымъ. Во время обряда/ когда онъ разглядывалъ зрителей, различая между ними людей, которые, онъ зналъ, были еще въ живыхъ, и другихъ, которые, давно умерли, въ церкви вдругъ настала полная тьма и вслѣдъ затѣмъ разлился ослѣпительный свѣтъ. Свѣтъ исходилъ отъ одной строки скрижалей съ десятью заповѣдями надъ престоломъ, и слова той строки освѣщали все кругомъ. Вдругъ эти слова прозвучали на всю церковь, какъ будто ихъ огненныя буквы были одарены голосами. Тутъ все вокругъ разомъ измѣнилось; все исчезло, остались только онъ да священникъ. Былъ яркій день. Священникъ и онъ стояли передъ огромной толпой народа, такой огромной, что, если бъ собрать всѣхъ людей со всего свѣта, она и тогда не могла бы быть многочисленнѣй -- такъ ему по крайней мѣрѣ подумалось. И всѣ эти люди смотрѣли на него съ ужасомъ; среди этихъ милліоновъ глазъ, устремленныхъ на его лицо, не было ни одного дружескаго, даже п да мы оставались вдвоемъ. Никому и въ голову не приходило, до чего онъ былъ застѣнчивъ, мой отецъ.
   -- И ты утѣшала его во всякомъ горѣ?
   Сэсси кивнула головой; слезы катились у нея по лицу.
   -- Надѣюсь, что такъ; по крайней мѣрѣ, отецъ всегда увѣрялъ меня въ томъ. Становясь такимъ запуганнымъ и робкимъ, чувствуя себя такимъ несчастнымъ, слабымъ, невѣжественнымъ и безпомощнымъ (таковы были его собственныя слова), онъ непремѣнно хотѣлъ, чтобъ я научилась многому и не походила на него. Я обыкновенно читала ему вслухъ, чтобъ развеселить его, и онъ ужасно любилъ мое чтеніе. То были скверныя книги,-- здѣсь мнѣ запрещено и поминать про нихъ,-- но мы тогда не думали, что въ нихъ заключается какой нибудь вредъ.
   -- А ему-то онѣ нравились?-- спросила Луиза, все время неспускавшая съ Сэсси испытующаго взгляда.
   -- Ужасно нравились! Не разъ удерживали онѣ его отъ дѣйствительно вредныхъ привычекъ и зачастую по вечерамъ отецъ забывалъ за ними всѣ огорченія, интересуясь тѣмъ, дастъ ли султанъ своей супругѣ договорить сказку, или велитъ отрубить ей голову, не дослушавъ ее до конца.
   -- И твой отецъ былъ всегда добръ къ тебѣ, до самаго послѣдняго дня?-- допытывалась Луиза, охваченная невольнымъ удивленіемъ, вопреки внушенному ей великому принципу.
   -- Всегда, всегда!-- воскликнула Сэсси, всплеснувъ руками.-- Ужъ такъ онъ былъ добръ, что и сказать нелизя. Только однажды вечеромъ разсердился отецъ, да и то не на меня, а на Меррилега -- (она сообщила шепотомъ такой ужасающій фактъ); это была его ученая собака.
   -- Почему разсердился онъ на собаку?-- полюбопытствовала Луиза.
   -- Вскорѣ по возвращеніи изъ цирка, отецъ приказалъ Меррилегу вскочить на спинки двухъ стульевъ и встать на нихъ поперекъ. Это былъ одинъ изъ его фокусовъ. Собака посмотрѣла на отца и не сразу послушалась. Въ тотъ вечеръ отцу во всемъ была неудача, и онъ ничѣмъ не могъ угодить публикѣ. Тутъ онъ закричалъ, что даже собака видитъ, что онъ никуда не годенъ, и не имѣетъ къ нему жалости. Вотъ съ горя онъ и давай бить Меррилега. А я перепугалась и упрашиваю:-- "Отецъ, отецъ! Не обижай безсловесную тварь, которая тебя такъ любитъ! Перестань драться, ради Бога!" Онъ пересталъ, но собака была вся въ крови; бѣдняга отецъ кинулся въ слезахъ на полъ, обнялъ собаку, растянулся съ ней рядомъ, а Меррилегъ сталъ лизать ему лицо.
   Замѣтивъ, что Сэсси рыдаетъ втихомолку, Луиза подошла къ ней, поцѣловала ее, взяла за руку и сѣла возлѣ нея.
   -- Разскажи-ка мнѣ напослѣдокъ, какъ отецъ покинулъ тебя, Сэсси. Я разспрашивала тебя такъ много, что хочу слышать и конецъ. Всю вину, если тутъ есть какая нибудь вина, я беру на себя.
   -- Дорогая миссъ Луиза, -- сказала Сэсси, закрывъ руками лицо и не переставая рыдать,-- вернувшись въ тотъ день изъ школы, я застала дома своего бѣднаго отца, который также только что пришелъ изъ балагана. Онъ сидѣлъ, раскачиваясь передъ огнемъ, точно у него что-то болѣло. Я спросила:-- "не ушибся ли ты, отецъ?" (что бывало съ нимъ иногда, какъ и со всѣми служащими въ циркѣ).-- "Немножко есть грѣхъ, моя милая",-- отвѣчалъ онъ.-- А когда я подошла, наклонилась и посмотрѣла ему въ лицо, то увидала, что онъ плачетъ. Чѣмъ больше я говорила, тѣмъ больше онъ отворачивался отъ меня; его точно колотилъ ознобъ, и онъ то и дѣло повторялъ только одно: "моя милочка", или "сокровище мое!"
   Тутъ въ комнату лѣнивой походкой забрелъ Томъ и уставился на дѣвочекъ съ жестокимъ равнодушіемъ, ясно говорившимъ, что онъ неспособенъ интересоваться ничѣмъ, кромѣ собственной персоны, да и она ему порядкомъ надоѣла.
   -- Мы тутъ разговорились съ Сэсси, Томъ,-- замѣтила его сестра.-- Тебѣ нѣтъ надобности уходить прочь, но не мѣшай намъ одну минутку, милый Томъ.
   -- Ладно,-- отвѣчалъ Томъ. Только отецъ привелъ въ гости старика Баундерби, и мнѣ хочется, чтобъ ты вышла въ гостиную. Дѣло въ томъ, что если ты придешь, то старый хрѣнъ, пожалуй, пригласитъ меня на обѣдъ; въ противномъ же случаѣ онъ этого не сдѣлаетъ.
   -- Я приду сейчасъ.
   -- Я подожду тебя,-- сказалъ Томъ,-- для вѣрности, чтобъ ты не забыла.
   Сэсси продолжала, понизивъ голосъ:
   -- Наконецъ, бѣдный отецъ признался, что публика опять была имъ недовольна въ тотъ день, что теперь онъ ничѣмъ не можетъ ей угодить, что это стыдъ и позоръ, и что я могла бы гораздо лучше устроиться безъ него. Я осыпала его самыми ласковыми словами, какія только подсказывало мнѣ сердце, и отецъ успокоился. Тутъ я подсѣла къ нему и разсказала о нашей школѣ и обо всемъ, что тамъ дѣлалось и говорилось. Когда мнѣ было нечего больше разсказывать, онъ обнялъ меня за шею и поцѣловаль нѣсколько разъ, а потомъ послалъ за лекарствомъ, которымъ лечился отъ ушибовъ. Мнѣ было велѣно купить его въ самой лучшей москательной лавкѣ, гдѣ отецъ бралъ всегда это снадобье -- на другомъ концѣ города. Послѣ того онъ поцѣловала меня еще разъ и отпустилъ. Сбѣжавъ съ лѣстницы, я вернулась назадъ, чтобъ хоть еще немного побыть съ отцомъ, и, заглянувши въ дверь, спросила:-- "не взять ли мнѣ съ собою Меррилега, милый отецъ?" -- Но отецъ покачалъ головой и возразилъ: "нѣтъ, Сэсси, нѣтъ; не бери съ собой ничего изъ моего имущества, моя душечка". Такъ я и оставила его, сидящимъ у огня. Должно быть, тутъ ему и пришла мысль о бѣгствѣ. Бѣдный, бѣдный отецъ!
   Онъ вздумалъ скрыться, чтобъ попытать счастья для меня, потому что, когда я вернулась обратно, онъ уже исчезъ.
   -- Ну что же ты? Старикъ Баундерби, того и гляди, уйдетъ отъ насъ, Лу!-- торопилъ Томъ.
   -- Вотъ я все разсказала вамъ, миссъ Луиза., бутылка съ масломъ девяти сортовъ хранится у меня до сихъ поръ, и я все поджидаю отца къ себѣ. Стоитъ мнѣ увидать письмо въ рукахъ мистера Гредграйнда, какъ у меня захватитъ дыханіе и потемнѣетъ въ глазахъ при мысли, что его прислалъ отецъ, или мистеръ Слири написалъ что нибудь о немъ. Мистеръ Слири обѣщалъ написать тотчасъ, какъ онъ услышитъ объ отцѣ, и я вѣрю, что онъ сдержитъ слово.
   -- Не прозѣвай старика Баундерби, Лу,-- приставалъ онъ, нетерпѣливо насвистывая.-- Онъ сейчасъ удеретъ, если ты не выйдешь къ нему.
   Послѣ-того всякій разъ, когда Сэсси дѣлала реверансъ мистеру Гредграйнду въ присутствіи его домашнихъ и говорила, запинаясь: "прошу прощенія, сэръ, что осмѣливаюсь васъ безпокоить... но... не получалныи вы письма на мое имя?" -- Луиза отрывалась на минуту отъ своего занятія, каково бы оно ни было, и ждала отвѣта съ немсныней тревогой, чѣмъ сама Сэсси. Когда же мистеръ Гредграйндъ неизмѣнно отвѣчалъ на этотъ вопросъ:-- "Нѣтъ, Джюпъ, ничего подобнаго",-- трепетъ губъ Сэсси передавался Луизѣ, и взглядъ молодой дѣвушки съ участіемъ провожалъ до дверей одинокаго ребенка. При этомъ мистеръ Гредграйндъ обыкновенно пользовался случаемъ, чтобъ замѣтить послѣ ея ухода, что еслибъ Джюпъ была воспитана, какъ слѣдуетъ, съ ранняго дѣтства, то она давно доказала бы себѣ, на основаніи здравыхъ принциповъ, всю неосновательность такихъ фантастическихъ надеждъ. Между тѣмъ, казалось (конечно, не мистеру Гредграйнду; онъ этого не замѣчалъ), что фантастическая надежда можетъ также сильно завладѣть человѣкомъ, какъ и дѣйствительный фактъ.
   Это соображеніе, впрочемъ, приходило въ голову только его дочери. Что же касается Тома, то онъ постепенно превращался, подобно многимъ другимъ, въ торжество разсчета, вращающагося обыкновенно вокругъ цифры. О мистриссъ Гредграйндъ нечего и говорить. Когда она касалась порою этого предмета, то высовывала немного свою голову изъ-подъ груды одѣялъ и шалей, точно сонливый сурокъ, и начинала свои причитанья.
   -- Боже милосердый, моя бѣдная голова готова разлетѣться въ куски изъ-за этой дѣвчонки Джюпъ, которая такъ назойливо пристаетъ со своими несносными письмами! Честное слово, мнѣ видно ужъ на роду написано и предназначено судьбой вѣчно жить среди такихъ вещей, о которыхъ нѣтъ конца разговорамъ Прямо удивительно и ни на что не похоже, что я, кажется, никогда не дождусь послѣдняго слова о чемъ бы то ни было.
   На этомъ пунктѣ ея рѣчи мистеръ Гредграйндъ обыкновенно взглядывалъ на жену, и подъ вліяніемъ этого леденящаго факта она снова, впадала въ свое обычное оцѣпенѣніе.
   

X. Стефенъ Блэкпуль.

   Я имѣю слабость думать, что англійскій народъ не уступаетъ въ прилежаніи къ работѣ всякому другому народу, живущему подъ солнцемъ. Я указываю на эту смѣшную странность въ моемъ характерѣ какъ на причину, заставляющую меня желать для этой трудолюбивой націи хоть немножко побольше, досуга.
   Въ одномъ изъ наиболѣе трудовыхъ кварталовъ Коктоуна, за центральными укрѣпленіями этой безобразной цитадели, гдѣ природа была также старательно вытѣснена грудами кирпича, какъ старательно замкнута въ нихъ отравленная атмосфера и убійственные газы; въ самомъ сердцѣ лабиринта тѣсныхъ дворовъ и узкихъ улицъ, выроставшихъ по частямъ ради поспѣшнаго достиженія личныхъ цѣлей какого-нибудь промышленника и составлявшихъ въ своей совокупности какую-то противоестественную семью, члены которой давили и топтали другъ друга до смерти; въ послѣднемъ тупикѣ этого громаднаго опорожненнаго пріемника, гдѣ дымовыя трубы за недостаткомъ воздуха для тяги выводились самыми уродливыми извилинами, какъ будто каждый домъ хотѣлъ наглядно показать, какіе изломанные и искалѣченные люди могли родиться въ немъ; среди главный массы населенія Коктоуна, называемаго обыкновенно "рабочими руками",-- особая порода людей, которая встрѣтила бы болѣе благосклонности со стороны нѣкоторыхъ лицъ, еслибъ Провидѣніе соблаговолило сотворить ихъ въ видѣ однѣхъ рукъ или, самое большее, въ видѣ рукъ съ прибавкою желудковъ, на подобіе низшихъ животныхъ, населяющихъ моря -- жилъ нѣкто Стефенъ Блэкпуль, сорокалѣтній мужчина.
   Стефенъ казался старше своихъ лѣтъ, благодаря каторжной жизни. Увѣряютъ, будто бы въ существованіи каждаго человѣка разсѣяны свои розы и шипы; между тѣмъ, въ жизни Стефена, по какой-то несчастной случайности или по ошибкѣ, выходило такъ, точно кто-то посторонній завладѣлъ всѣми его розами, предоставивъ ему за это всѣ свои шипы въ придачу къ его собственнымъ. По словамъ этого человѣка, на него сыпались всѣ невзгоды. Блекпуля обыкновенно звали "старикомъ Стсфеномъ" въ видѣ грубой дани почтенія къ этому факту.
   Немного сгорбленный, съ нахмуреннымъ лбомъ, съ задумчивымъ выраженіемъ лица и суровой объемистой головой, съ длинными жидкими волосами темносѣраго цвѣта, старикъ Стефенъ имѣлъ видъ необычайно интеллигентнаго человѣка для своей среды. Между тѣмъ на самомъ дѣлѣ этого не было. Онъ не занималъ въ ней никакого выдающагося положенія. Онъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ рабочихъ, которые, пользуясь рѣдкими досугами, умудряются изучать урывками разныя мудрыя науки и знакомиться со множествомъ вещей, чуждыхъ быту бѣднаго фабричнаго. Онъ не стоялъ на ряду съ тѣми рабочими, которые умѣютъ произносить рѣчи и вести пренія на сходкахъ. Тысячи его сотоварищей владѣли разговорной рѣчью искуснѣе его въ любую минуту. Онъ былъ искуснымъ ткачемъ на механическомъ станкѣ и человѣкомъ высокой честности. Чѣмъ онъ былъ еще или какими отличался свойствами, пусть Стефенъ Блэкпуль покажетъ это самъ.
   Огни въ окнахъ громадныхъ фабрикъ, напоминавшихъ по ночамъ волшебные дворцы (по крайней мѣрѣ, по мнѣнію пассажировъ курьерскаго ночного поѣзда), были всѣ погашены, колокола прозвонили, возвѣщая прекращеніе работы на ночь, и умолкли; рабочія руки -- мужчины и женщины, мальчики и дѣвочки -- брели по домамъ, топая по гулкимъ плитамъ тротуара. Старикъ Стефенъ стоялъ на улицѣ съ тѣмъ страннымъ ощущеніемъ, которое всегда вызывала въ немъ остановка машинъ: ему казалось, будто бы вмѣстѣ съ ними остановилось и замерло что-то въ его собственной головѣ.
   -- А Рэчели все нѣтъ, какъ нѣтъ,-- пробормоталъ онъ.
   Шелъ дождь, и Блэкпуля обгоняли группы молодыхъ женщинъ въ накинутыхъ на голову платкахъ, которые онѣ поддерживали рукой у подбородка. Стефенъ хорошо зналъ Рэчель, и ему было достаточно одного взгляда на каждую изъ этихъ группъ, чтобъ убѣдиться, что ея тутъ не было. Наконецъ, всѣ разошлись, улица опустѣла. Тогда онъ пошелъ прочь, съ досадой бормоча себѣ подъ носъ:-- "Должно быть, я ее пропустилъ"
   Однако, не успѣлъ ткачъ миновать и трехъ улицъ, какъ увидалъ впереди еще одну закутанную фигуру, къ которой сталъ присматриваться такъ пристально, что, пожалуй, одной ея тѣни смутно рисовавшейся на мокромъ тротуарѣ,-- еслибъ онъ могъ видѣть ее безъ самой фигуры, скользившей отъ фонаря къ фонарю поперемѣнно то озаряясь свѣтомъ, то померкая,-- было бы достаточно, чтобъ онъ узналъ этотъ женскій силуэтъ. Ускоривъ шагъ и въ то же время ступая мягче, Стефенъ спѣшилъ впередъ, пока не догналъ закутаной женщины, послѣ чего пошелъ своей обыкновенной походкой и окликнулъ шедшую:
   -- Рэчель!
   Она обернулась, ярко освѣщенная фонаремъ, откинула слегка свой капюшонъ и показала спокойный овалъ лица, смуглаго и довольно нѣжнаго, освѣщеннаго парою замѣчательно кроткихъ глазъ, отѣняемаго безукоризненно приглаженными черными волосами. Лицо это не блистало цвѣтомъ первой юности; Рэчель была женщина тридцати пяти лѣтъ.
   -- Ахъ, это ты!
   Она сказала это съ улыбкой, которую можно было бы угадать даже по однимъ ея глазамъ, до такой степени она освѣтила лицо молодой работницы; послѣ того Рэчель снова надвинула на лобъ свой капюшонъ и пошла рядомъ со Стефеномъ.
   -- А я думалъ, ты еще замѣшкалась, Рэчель.
   -- Нѣтъ.
   -- Сегодня ты пораньше!
   -- Я выхожу, какъ случится, Стефенъ, иногда раньше, иногда позже. На меня никогда нельзя разсчитывать въ этомъ отношеніи по вечерамъ.
   -- Кажется, нельзя заранѣе знать, когда ты и выходишь изъ дома, Рэчель?
   -- Да, Стефенъ.
   Онъ посмотрѣлъ на нее съ нѣкоторой досадой на лицѣ, но въ то же время съ почтительнымъ и покорнымъ убѣжденіемъ, что она во всемъ поступаетъ правильно. Это выраженіе не ускользнуло отъ нея, и Рэчель тихонько дотронулась до руки своего товарища, точно въ знакъ благодарности.
   -- Мы съ тобою такіе вѣрные и старинные друзья, Стефенъ, да и сами становимся такими стариками!
   -- Нѣтъ, Рэчель, ты ни крошечки не постарѣла.
   -- Мудрено, чтобъ одинъ изъ насъ старился, а другой нѣтъ, пока мы оба остаемся въ живыхъ,-- со смѣхомъ подхватила она,-- но во всякомъ случаѣ такимъ стариннымъ друзьямъ было бы грѣшно и безполезно скрывать другъ отъ друга правду. Намъ лучше не гулять вдвоемъ слишкомъ часто. Изрѣдка, конечно, можно! Въ самомъ дѣлѣ было бы слишкомъ тяжело никогда не бывать вмѣстѣ,-- прибавила молодая женщина съ беззаботной веселостью, которую старалась передать и своему спутнику.
   -- Да, это тяжело во всѣхъ отношеніяхъ, Рэчель.
   -- А ты старайся не думать объ этомъ; тогда будетъ легче.
   -- Я стараюсь уже давно, да все мало толку. Но ты права, люди пожалуй начнутъ судачить даже про тебя. Ты была для меня такой отрадой всѣ эти годы, Рэчель; ты сдѣлала мнѣ столько добра, столько разъ ободряла меня въ горькія минуты, что твоя воля для меня законъ. И законъ справедливый, свѣтлый, какъ солнце! Лучше многихъ писаныхъ законовъ.
   -- Не брани ихъ, Стефенъ,-- поспѣшно возразила она, съ нѣкоторой тревогой, взглядывая на его лицо.-- Оставь ихъ въ покоѣ.
   -- Да,-- произнесъ онъ, медленно покачивая головой.-- Оставь ихъ въ покоѣ; не касайся ничего. Пускай все идетъ своимъ чередомъ. Это какой-то омутъ, болото; а между тѣмъ -- не тронь его!...
   -- Ты опять за то же?-- сказала Рэчель, снова ласково касаясь его руки, какъ будто съ тѣмъ, чтобъ вывести Стефена изъ задумчивости, въ которой онъ на ходу покусывалъ длинные концы своего развязаннаго шейнаго платка.
   Это прикосновеніе произвело немедленное дѣйствіе. Стефенъ оставилъ въ покоѣ свой плащъ, и, повернувъ къ молодой женщинѣ улыбающееся лицо, сказалъ съ добродушнымъ смѣхомъ:
   -- Да, милая Рэчель, невылазное болото, въ которомъ я застрялъ. Ужъ много разъ проваливался я въ него и никакъ не могу оттуда выбраться совсѣмъ.
   Они прошли порядочное разстояніе и теперь приближались къ своимъ домамъ. Жилище Рэчели было ближе. Оно помѣщалось въ одной изъ многочисленныхъ улочекъ, къ услугамъ которыхъ популярный гробовщикъ (извлекавшій порядочный доходъ изъ единственной, жалкой и зловѣщей роскоши, доступной бѣднякамъ) держалъ траурную лѣстницу съ тѣмъ, чтобы убогій людъ, ежедневно поднимавшійся и спускавшійся по крутымъ лѣстницамъ, могъ плавно спуститься изъ этого міра печали и воздыханій -- прямо черезъ окна. Рэчель остановилась на углу и, пожимая руку Стефена, пожелала ему спокойной ночи.
   -- Доброй ночи, дорогая, доброй ночи,-- отвѣчалъ онъ.
   Она пошла своей скромной женской поступью по темной улицѣ, а онъ стоялъ, провожая глазами ея легкую фигуру, пока она не скрылась въ одномъ изъ убогихъ домишекъ. Пожалуй, каждая складка ея грубой шали была полна интереса для этого человѣка, а каждый звукъ ея голоса находилъ откликъ въ его сердцѣ.
   Потерявъ ее изъ вида, онъ повернулъ къ себѣ домой, поглядывая отъ времени до времени на небо, по которому быстро неслись облава. Но погода стала проясняться, дождь прекратился, и мѣсяцъ выглянулъ изъ-за тучъ, освѣщая высокія трубы Коктоуна надъ громадными доменными печами и отбрасывая титаническія тѣни отъ паровыхъ машинъ на стѣны фабричныхъ помѣщеній. Настроеніе Стефена какъ будто прояснилось вмѣстѣ съ погодой, пока онъ шелъ домой.
   Его квартира въ еще болѣе узкой улицѣ, чѣмъ та, гдѣ жила Рэчель, была расположена надъ маленькой лавченкой. Какимъ образомъ находились люди, считавшіе выгоднымъ продавать или покупать убогія игрушки, выставленныя въ окнѣ этой лавченки между дешевыми газетами и окорокомъ (которому на другой день предстояло выдти въ тиражъ) это вопросъ посторонній. Жилецъ досталъ съ полки своей огарокъ, зажегъ его отъ другого огарка, горѣвшаго на прилавкѣ, и, не обезпокоивъ хозяйку, заснувшую въ своей коморкѣ рядомъ, поднялся по лѣстницѣ къ себѣ на квартиру.
   Она состояла изъ одной комнатки, уже давно познакомившейся съ траурной лѣстницей при другихъ постояльцахъ, но такой опрятной въ настоящее время, какъ только возможно требовать отъ крайнѣ тѣснаго помѣщенія. Въ одномъ углу стоялъ старый письменный столъ съ разложенными на немъ книгами и рукописями; мебель была приличная, въ достаточномъ количествѣ и хотя воздухъ здѣсь былъ спертый, но комната отличалась чистотой.
   Направляясь къ камину, чтобъ поставить свѣчу на придвинутый къ нему маленькій столикъ, Стефенъ внезапно споткнулся обо что-то. Отступивъ назадъ, онъ посмотрѣлъ на полъ и увидалъ сидѣвшую на немъ женскую фигуру.
   -- Боже мой, это ты!-- воскликнулъ онъ, отшатнувшись еще дальше.-- Какъ попала ты опять сюда?
   Что это была за женщина! Опустившееся, пьяное существо. Съ трудомъ удерживалась она въ сидячемъ положеніи, упираясь въ полъ ладонью одной руки, тогда какъ другая свободная рука напрасно старалась откинуть спутанные волосы съ ея лица и только больше пачкала его при этомъ грязью. Отталкивающее созданіе въ лохмотьяхъ, въ сальныхъ пятнахъ и брызгахъ грязи, и еще болѣе отталкивающее своимъ нравственнымъ паденьемъ, оскорблявшее чувство стыдливости своимъ непристойнымъ видомъ.
   Послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ сопровождаемыхъ нетерпѣливой бранью, пьяной женщинѣ все таки удалось откинуть волосы со лба, чтобъ взглянуть на Стефена. Она сидѣла на полу, покачиваясь взадъ и впередъ, выдѣлывая какіе-то жесты своей ослабѣвшей рукой, какъ будто въ дополненіе къ взрыву смѣха, хотя лицо ея оставалось попрежнему безсмысленнымъ и соннымъ.
   -- Что, пришелъ? Явился, любезный,-- хрипло вымолвила, наконецъ, она, еле ворочая языкомъ, и опустила голову на грудь.-- Вернулась?-- скрипучимъ голосомъ продолжала гостья нѣсколько минутъ спустя, точно отвѣчая на вопросъ хозяина.-- Ну да, вернулась! И опять вернусь и всегда буду возвращаться. Назадъ? Да, назадъ. Почему же нѣтъ?
   Очнувшись отъ своего собственнаго безсмысленнаго крика, она кое-какъ поднялась съ пола и стояла теперь, прислонившись спиною къ стѣнѣ, размахивая жалкимъ обрывкомъ шляпки, завязки которой были у нея въ рукѣ, и усиливаясь смутить Стефена своимъ презрительнымъ взглядомъ.
   -- Вотъ я опять продамъ всѣ твои пожитки и снова продамъ ихъ, и еще двадцать разъ буду продавать!-- кричала она съ яростной угрозой, порываясь въ то же время пуститься въ какую-то дикую вызывающую пляску.-- Пошелъ прочь съ кровати,-- прибавила она (Стефенъ сидѣлъ на краю постели, закрывъ руками лицо). -- Ступай прочь, говорятъ тебѣ. Это моя кровать, я имѣю на нее право!
   Когда названная гостья направилась невѣрными шагами къ постели, Стефенъ съ дрожью брезгливости уклонился отъ нея и перешелъ на другой конецъ комнаты, не отнимая руки отъ лица. Между тѣмъ, женщина грузно шлепнулась на кровать и вскорѣ захрапѣла. Стефенъ сѣлъ на стулъ, на которомъ и провелъ всю ночь. Только разъ поднялся онъ, чтобъ прикрыть жену одѣяломъ; ему казалось, что руки недостаточно заслоняли ее отъ его глазъ даже въ темнотѣ.
   

XI. Безъ исхода

   Волшебные замки загораются огнями еще задолго до того, какъ блѣдное утро освѣтитъ чудовищныхъ дымныхъ змѣй извивающихся надъ Коктоуномъ. Шлепанье калошъ по тротуару, торопливые звонки, и огромныя машины, вычищенныя и смазанныя масломъ для однообразнаго дневного труда, начинаютъ свои неуклюжія упражненія, напоминая собою одержимыхъ меланхоліей слоновъ.
   Стефенъ склонился надъ своимъ стаканомъ, спокойный, внимательный, усердный. Онъ и другіе рабочіе представляли поразительный контрастъ со скрипучей, грохочущей дергающей машиной въ этомъ лѣсу ткацкихъ станковъ. Не бойтесь, добрые люди, живущіе въ вѣчной тревогѣ, не бойтесь; никогда искусство не обречетъ природу на забвеніе. Сопоставьте, гдѣ угодно, твореніе Божіе и дѣло рукъ человѣческихъ, и первое, хотя бы то была кучка простыхъ, немудрящихъ рабочихъ, всегда выиграетъ въ достоинствѣ при этомъ сравненіи.
   Столько-то сотенъ мастеровыхъ на этой фабрикѣ и паровая машина въ столько-то лошадиныхъ силъ. Съ точностью до одного фунта извѣстно, сколько сработаетъ каждая машина; но всѣ счетчики въ государственномъ контролѣ не могутъ исчислить способности къ добру или злу, къ любви или ненависти, къ патріотизму или въ недовольству, къ перерожденію добродѣтели въ порокъ, или, наоборотъ, въ любой моментъ, въ душѣ каждаго изъ этихъ спокойныхъ слугъ съ сосредоточенными лицами и размѣренными движеніями. Въ машинѣ нѣтъ тайны, но въ каждомъ ничтожнѣйшемъ изъ этихъ людей вѣчно вроется непроницаемая тайна.-- Допустимъ, что намъ пришлось бы перевернуть вверхъ дномъ ариѳметику для вещественныхъ предметовъ и подчинить себѣ тѣ страшныя невѣдомыя величины, съ помощью иныхъ средствъ!
   Свѣтало все замѣтнѣе, и по мѣрѣ приближенія дня тускнѣли газовые огни. Наконецъ, они были погашены и работа въ мастерскихъ продолжалась. Шелъ дождь; въ сырой атмосферѣ змѣи дыма, подчиняясь проклятію, поразившему всю ихъ породу, извивались по землѣ. На заднемъ дворѣ подъ открытымъ небомъ паръ изъ отводной трубы, груды боченковъ и стараго желѣза, куча блестящаго каменнаго угля, насыпанная всюду зола были окутаны дымкой дождя и тумана.
   Работа шла безпрерывно, пока не ударили въ обѣденный колоколъ. Опять шлепаніе по тротуарамъ. Станки, колеса и рабочія руки успокоились на одинъ часъ.
   Стефенъ вышелъ изъ жаркой мастерской на сырость и вѣтеръ, гулявшій по мокрымъ улицамъ, измученный и угрюмый. Онъ повернулъ въ сторону отъ своей компаніи и своего рабочаго квартала и, утоляя голодъ на ходу небольшимъ хлѣбцомъ, направился къ холму, гдѣ жилъ владѣлецъ фабрики. Этотъ джентльменъ занималъ красный кирпичный домъ съ черными наружными ставнями и зелеными внутренними жалузи съ черной наружной дверью, къ которой вели двѣ бѣлыхъ ступени и гдѣ на мѣдной дощечкѣ было выведено "Баундерби" (литерами, весьма похожими на него самого), тогда какъ пониже сіяла круглая дверная ручка на подобіе мѣдной точки.
   Мистеръ Баундерби сидѣлъ за завтракомъ. Стефенъ того и ожидалъ. Не передастъ ли лакей хозяину, что одинъ изъ его мастеровыхъ хочетъ съ нимъ поговорить? Въ отвѣтъ на эту просьбу -- требованіе узнать имя рабочаго. Стефенъ Блэкпуль. На Стефена Блэкпуля не поступало никакихъ жалобъ. Онъ можетъ войти.
   Стефенъ Блэкпуль въ пріемной. Мистеръ Баундерби (котораго онъ зналъ только съ вида) утоляетъ голодъ котлетой, прихлебывая хересъ. Миссисъ Спарситъ у камина вяжетъ на спицахъ въ позѣ амазонки, продѣвъ ногу въ мотокъ шерсти на подобіе стремени. Чувство собственнаго достоинства и сознаніе служебнаго долга не позволяли экономкѣ завтракать вмѣстѣ съ хозяиномъ; она лишь оффиціально присутствовала за этой трапезой, но давала понять своимъ внушительнымъ видомъ, что смотритъ на завтракъ, какъ на предосудительную слабость.
   -- Ну, Стефенъ,-- сказалъ мистеръ Баундерби,-- что такое стряслось надъ вами?
   Стефенъ поклонился. (Не подобострастно, Боже упаси! Фабричный на это не способенъ! Нѣтъ, сэръ, вы никогда не уличите его въ томъ, прослужи онъ у васъ хоть двадцать лѣтъ!) Затѣмъ, въ знакъ почтенія къ присутствію дамы, посѣтитель заправилъ подъ жилетъ концы своего шейнаго платка.
   -- Долженъ сознаться, -- продолжалъ хозяинъ, прихлебывая хересъ,-- что съ вами никогда не бывало хлопотъ, и вы не принадлежите къ числу безразсудныхъ глупцовъ. Вы не мечтаете о томъ, чтобы кататься въ каретѣ шестеркой и кушать черепаховый супъ золотою ложкой, заѣдая его дичью, какъ очень многіе изъ вашей братіи фабричныхъ. (Мистеръ Баундерби всегда воображалъ, что такова была единственная, непосредственная и прямая цѣль, къ которой стремился каждый недовольный рабочій).-- Поэтому, я увѣренъ заранѣе, что вы пришли ко мнѣ не съ жалобой. Прямо говорю, я увѣренъ въ томъ заранѣе.
   -- Нѣтъ, сэръ, конечно, я пришелъ совсѣмъ не за этимъ.
   Мистеръ Баундерби видимо пріятно изумился, вопреки только что выраженной имъ твердой увѣренности.
   -- Отлично,-- продолжалъ онъ,-- вы порядочный рабочій, я въ васъ не ошибся. Ну, скажите же мнѣ, что привело васъ сюда? Въ чемъ дѣло? Что вы хотѣли мнѣ сказать? Говорите безъ стѣсненій!
   Стефенъ случайно взглянулъ на миссисъ Спарситъ.
   -- Я могу удалиться, мистеръ Баундерби, если вы желаете,-- сказала эта самоотверженная леди, дѣлая видъ, что она готова вынуть ногу изъ стремени.
   Хозяинъ остановилъ ее, протянувъ лѣвую руку, такъ какъ ротъ у него быль набитъ ѣдой. Наконецъ, проглотивъ кусокъ котлеты, онъ сказалъ, обращаясь къ Стефену:
   -- Знайте, любезный, что эта добрѣйшая леди знатнаго рода, весьма знатнаго рода. Изъ того, что она смотритъ за моимъ домомъ, вы не должны выводить заключенія, что она стоитъ невысоко на общественной лѣстницѣ,-- совсѣмъ наоборотъ, она достигла ея вершины. Итакъ, если вы имѣете сообщить что нибудь такое, чего нельзя касаться въ присутствіи женщины благороднаго происхожденія, то эта леди выйдетъ изъ комнаты. Если же ваша рѣчь не оскорбитъ ея слуха, то миссисъ Спарситъ останется здѣсь.
   -- Надѣюсь, сэръ, что я никогда въ жизни не говорилъ ничего такого, что не годилось бы слушать природной леди,-- послѣдовалъ отвѣтъ, сопровождаемый легкой вспышкой румянца на лицѣ говорившаго.
   -- Прекрасно,-- замѣтилъ мистеръ Баундерби, отодвигая тарелку и откидываясь на спинку стула.-- Такъ выпаливайте, Блэкпуль!
   -- Я пришелъ,-- началъ Стефенъ послѣ минутнаго размышленія, поднимая глаза, потупленные до сихъ поръ,-- я пришелъ просить у васъ совѣта, въ которомъ весьма нуждаюсь. Въ понедѣльникъ на святой исполнится девятнадцать лѣтъ, какъ я женился. Жена моя была молоденькая дѣвушка, довольно красивая и пользовалась доброю славой. Но вотъ -- изволите видѣть -- она свихнулась, очень скоро. Не черезъ меня. Богъ свидѣтель, я былъ для нея добрымъ мужемъ.
   -- Мнѣ давно это извѣстно,-- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Она пристрастилась къ вину, отстала отъ работы, продала вашу мебель, заложила платья, однимъ словомъ, совсѣмъ свихнулась.
   -- Я долго терпѣлъ...-- продолжалъ Стефенъ.
   (Тѣмъ глупѣе съ твоей стороны,-- сказалъ про себя мистеръ Баундерби, мысленно обращаясь къ своей рюмкѣ).
   -- Да, я былъ очень терпѣливъ; пробовалъ ее образумить и такъ, и сякъ. Сколько разъ, вернувшись домой съ работы, находилъ я однѣ пустыя стѣны, а ее мертвецки пьяной на голомъ полу. Это повторялось не разъ, не два, а двадцать разъ.
   Каждая морщина на его лицѣ углублялась по мѣрѣ того, какъ онъ говорилъ, краснорѣчиво указывая на пережитыя имъ страданія.
   -- Такъ шло все хуже, да хуже. Наконецъ, жена меня бросила. Она опустилась до такой степени, что сказать невозможно: стала совсѣмъ пропащей бабой. И все нѣтъ, нѣтъ, да и придетъ назадъ; нѣтъ, нѣтъ, да и придетъ. Какъ было мнѣ отъ нея отвязаться? Иногда я бродилъ по улицамъ цѣлыя ночи напролетъ, избѣгая вернуться домой. Я ходилъ на мостъ, чтобъ броситься въ воду и покончить разомъ съ такой каторжной жизнью. И такъ мнѣ приходилось тошно, что я состарѣлся раньше времени.
   Миссисъ Спарситъ, проворно перебирая своими вязальными спицами, подняла свои коріолановскія брови и покачала головой, какъ будто желая сказать:-- "Великимъ міра посылаются испытанія, какъ и малымъ. Стоитъ вамъ только обратить свой, смиренный взоръ въ мою сторону".
   -- Я откупался отъ нея деньгами, чтобъ она оставила меня въ покоѣ,-- продолжалъ Блэкпуль.-- Вотъ ужъ цѣлыхъ пять лѣтъ, какъ я ей плачу. Съ той поры мнѣ удалось кое-какъ опериться снова. Жилъ я, положимъ, въ скудности и печали, но, по крайней мѣрѣ, не терпѣлъ сраму и не дрожалъ ежечасно. И вотъ, прихожу вчера домой,-- жена опять у меня; валяется пьяная на полу передъ каминомъ. Она и теперь у меня на квартирѣ.
   Въ порывѣ горя и охватившаго его отчаянія этотъ человѣкъ воодушевился на минуту гордостью. Но это продолжалось недолго. Онъ снова впалъ въ апатію, сгорбился съ усталымъ видомъ и обратилъ къ мистеру Баундерби свое задумчивое лицо съ страннымъ выраженіемъ проницательности и тревоги, точно вся его душа была поглощена рѣшеніемъ какой-то крайне запутанной задачи; его лѣвая рука, лежавшая на колѣняхъ, мяла шапку, тогда какъ правой онъ жестикулировалъ энергично, но сдержанно, сопровождая этими движеніями свой разсказъ; иногда во время перерывовъ его рука замирала въ воздухѣ.
   -- Я давно уже слышалъ обо всемъ этомъ, кромѣ послѣдней ея выходки,-- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Плохо ваше лѣло, надо правду сказать. Лучше довольствовались бы вы холостою жизненъ вмѣсто того, чтобы жениться. Впрочемъ, теперь ужъ поздно толковать объ этомъ.
   -- А развѣ это былъ неравный бракъ въ смыслѣ возраста, сэръ?-- внезапно полюбопытствовала миссисъ Спарситъ.
   -- Слышите, что спрашиваетъ эта леди? Была ли ваша злосчастная женитьба неравнымъ союзомъ въ смыслѣ возраста?-- сказалъ Баундерби.
   -- Нѣтъ, даже и того не было. Мнѣ шелъ двадцать второй годъ; женѣ только что минуло двадцать.
   -- Неужели, сэръ!-- продолжала миссисъ Спарситъ, невозмутимо обращаясь къ своему хозяину. Слушая разсказъ объ этомъ несчастномъ супружествѣ, я подумала, что вся бѣда заключалась здѣсь въ большой разницѣ лѣтъ.
   Мистеръ Баундерби покосился очень пристально на добрѣйшую лэди съ какимъ-то страннымъ смущеніемъ, послѣ чего поспѣшилъ подкрѣпить себя новымъ глоткомъ хереса.
   -- Ну, что же дальше?-- спросилъ онъ, съ нѣкоторой досадой обращаясь въ Стефену Блэкпулю.
   -- Я пришелъ спросить васъ, сэръ, какъ мнѣ избавиться отъ этой женщины?-- отвѣчалъ Стсфснъ съ еще большей серьезностью на своемъ лицѣ и въ напряженномъ взорѣ.
   У миссисъ Спарситъ вырвалось легкое восклицаніе испуга.
   -- Что вы говорите?-- воскликнулъ Баундерби, вставая, чтобъ прислониться спиною къ камину.-- О чемъ вы толкуете! Вѣдь вы женились на ней, чтобъ дѣлить съ ней и радость и горе.
   -- Я хочу отъ нея освободиться, я не въ силахъ выносить этого дольше. Если я терпѣлъ до сихъ поръ, то благодаря тому, что лучшая дѣвушка въ мірѣ жалѣла и уговаривала меня. Еслибъ не она, пожалуй, давно бы впалъ въ буйное помѣшательство.
   -- Боюсь, сэръ, что онъ домогается свободы ради женитьбы на той дѣвушкѣ,-- вполголоса замѣтила миссисъ Спарситъ, глубоко оскорбленная безнравственностью простонародья.
   -- Вотъ именно. Эта лэди права. Именно этого я и хочу. Я только что собирался коснуться этого вопроса. Случалось мнѣ читать въ газетахъ, что знатные люди (пошли имъ Господи всякаго благополучія, я не желаю имъ зла) не связаны брачными узами такъ крѣпко, на радость и на горе, и что они могутъ расторгать свои несчастные браки, чтобъ жениться снова. Вѣдь, у нихъ, если мужъ не сходится характеромъ съ женою, принято жить на разныхъ половинахъ, чтобъ не мѣшать другъ другу; у бѣднаго же люда одна комната, гдѣ супруги не могутъ жить порознь. А если и этого имъ недостаточно, такъ, вѣдь, у нихъ есть большіе капиталы; они могутъ сказать другъ другу: "вотъ это твое, а это мое" и разъѣхаться въ разныя стороны. А намъ и то недоступно. Вдобавокъ, они могутъ формально развестись изъ-за меньшихъ обидъ, чѣмъ мои. Значитъ, я могу избавиться отъ этой женщины, и потому хочу знать, какъ за это взяться. Какъ можно это устроить?
   -- Да никакъ,-- возразилъ мистеръ Баундерби.
   -- Если я нанесу моей женѣ какой нибудь вредъ, то существуетъ ли такой законъ, сэръ, по которому я буду наказанъ?
   -- Разумѣется, существуетъ.
   -- Если я сбѣгу отъ нея, есть такой законъ, по которому меня покараютъ?
   -- Разумѣется, есть.
   -- А если я, женатый, женюсь на той хорошей дѣвушкѣ то опять таки буду наказанъ по закону?
   -- Несомнѣнно.
   -- А еслибъ я сталъ жить съ нею не въ бракѣ -- конечно, это только такъ говорится, хотя этому никогда не бывать,-- она для этого слишкомъ честна,-- покараетъ ли меня законъ въ каждомъ невинномъ ребенкѣ, родившимся отъ нашего союза?
   -- Нечего и спрашивать!
   -- Въ такомъ случаѣ, ради всего святого,-- сказалъ Стефенъ Блэкпуль,-- укажите мнѣ такой законъ, который пришелъ бы мнѣ на выручку!
   -- Гм! Въ супружескихъ отношеніяхъ есть нѣчто священное,-- отвѣчалъ мистеръ Баундерби,-- и... и... святыню брака слѣдуетъ блюсти.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не говорите этого, сэръ! Этимъ путемъ ее не соблюдешь. Нѣтъ, только не этимъ путемъ! Этимъ способомъ ее можно только нарушить. Я простой ткачъ. Еще ребенкомъ отдали меня на фабрику работать, но Богъ далъ мнѣ глаза, чтобы видѣть, и уши, чтобы слышать. Во всякой газетѣ, въ отдѣлѣ судебной хроники я съ ужасомъ читаю -- да и вы тоже, разумѣется,-- какъ предполагаемая невозможность разбить супружескія цѣпи, ни за какія деньги, ни при какихъ условіяхъ, обагряетъ кровью нашу страну и приводитъ женатыхъ людей въ простонародьѣ къ дракамъ, къ убійству и внезапной смерти. Вникнемъ въ это хорошенько. Мое положеніе ужасно тяжкое, и я хотѣлъ бы,-- если вы окажете мнѣ такую милость -- узнать законъ, въ которомъ я могу найти защиту.
   -- Ладно, я вамъ скажу!-- произнесъ мистеръ Баундерби, засовывая руки въ карманы. Такой законъ существуетъ.
   Стефенъ, вернувшись къ своей обычной разсудительности, кивнулъ головой и слушалъ дальше съ сосредоточеннымъ вниманіемъ.
   -- Да только законъ этотъ не про васъ писанъ, совсѣмъ не про васъ. Онъ стоитъ денегъ, уйму денегъ.
   -- Ну, а, примѣрно, сколько?-- спокойно спросилъ ткачъ.
   -- Да вотъ, сначала вы должны подать прошеніе, въ врачебный совѣтъ, а другое въ судебную палату; затѣмъ обратиться въ палату лордовъ и получить парламентскій актъ, которымъ разрѣшалось вы вамъ жениться вторично. Допуская даже, что ваше дѣло пошло бы, какъ по маслу, безъ сучка и задоринки, оно стоило бы вамъ, я полагаю, не меньше полуторы тысячи фунтовъ стерлинговъ,-- отвѣчалъ фабрикантъ.-- А не то и вдвое больше.
   -- Ну, а другого закона нѣтъ?
   -- Разумѣется, нѣтъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, сэръ,-- произнесъ Стефенъ, блѣднѣя и размахивая правой рукой, точно онъ хотѣлъ развѣять по вѣтру всѣ законы въ мірѣ,-- въ такомъ случаѣ это невылазное болото. Прямо невылазное болото, кругомъ и около, и чѣмъ скорѣе я умру, тѣмъ будетъ лучше!
   (Миссисъ Спарситъ снова поражена нечестіемъ простого люда).
   -- Полно! полно!-- остановилъ Стефена мистеръ Баундерби.-- Не болтайте вздора о вещахъ, въ которыхъ вы ничего не смыслите,-- не называйте болотомъ установленій вашего отечества, иначе вы рискуете въ одно прекрасное утро увязнуть въ настоящемъ болотѣ сами. Отечественные законы и уставы не вашего ума дѣло; знайте одну свою работу -- вотъ это по вашей части. Вы брали себѣ жену не съ тѣмъ, чтобы нарушать супружескіе обѣты, но на радость и горе цѣлой жизни. Если она пошла по дурной дорогѣ, то, вѣдь, она могла пойти и по хорошей,-- вотъ все, что можемъ мы о ней сказать.
   -- Болото!-- твердилъ Стефенъ, качая головой и направляясь къ дверямъ. Невылазное болото!
   -- Постойте, что я вамъ скажу!-- снова началъ мистеръ Баундерби въ видѣ напутствія.-- Ваши кощунственныя мнѣнія -- иначе я не могу ихъ назвать -- жестоко оскорбили чувства этой лэди, которая, какъ вы уже слышали отъ меня, происходитъ изъ знатной фамиліи, и которая,-- чего я не говорилъ вамъ раньше,-- была также несчастлива въ супружествѣ и понесла денежныя потери въ десятки тысячъ фунтовъ,-- въ десятки тысячъ фунтовъ,-- повторилъ онъ, съ наслажденіемъ смакуя эту цифру. До сихъ поръ вы были всегда примѣрнымъ работникомъ, однако же я подозрѣваю и говорю вамъ прямо, что теперь вы близки къ тому, чтобы вступить на ложный путь. Вѣроятно, васъ сбилъ съ толку какой нибудь пришлый негодяй -- они постоянно тутъ шляются -- и для васъ будетъ лучше всего образумиться поскорѣе. Я долженъ вамъ сказать (тутъ черты мистера Баундерби приняли необыкновенно лукавое выраженіе) -- я долженъ вамъ сказать, что меня трудно провести, и я, пожалуй, вижу подальше многихъ другихъ,-- можетъ быть, отъ того, что мнѣ жилось далеко не сладко въ молодости. Во всѣхъ вашихъ разглагольствованіяхъ я замѣчаю слѣды черепашьяго супа, дичи и золотой ложки. Положительно такъ!-- воскликнулъ мистеръ Баундерби, покачивая головою съ упрямымъ лукавствомъ.-- Да, чертъ возьми, я чую, откуда вѣтеръ дуетъ!
   Совсѣмъ иначе тряхнулъ головою Стефенъ Блэкпуль, когда сказалъ съ тяжелымъ вздохомъ:
   -- Покорнѣйше благодарю, сэръ. Мое вамъ почтеніе.
   И онъ оставилъ мистера Баундерби чваниться передъ собственнымъ портретомъ, висѣвшимъ на стѣнѣ, точно фабрикантъ собирался лопнуть отъ спѣси. Между тѣмъ, миссисъ Спарситъ продолжала трусить верхомъ, держа ногу въ стремени, совершенно подавленная кантиной пороковъ, укоренившихся въ простонародьѣ.
   

XII. Старуха.

   Старикъ Стефенъ спустился по бѣлымъ ступенямъ крыльца, затворивъ за собою черную дверь съ мѣдной дощечкой при помощи громадной мѣдной точки, которую онъ потеръ на прощаніе рукавомъ своего пальто, замѣтивъ, что прикосновеніе его горячей руки заставило потускнѣть ея блескъ. Послѣ того рабочій перешелъ на другую сторону улицы, не подымая своихъ потупленныхъ глазъ, и хотѣлъ двинуться дальше въ печальномъ раздумьѣ, какъ вдругъ кто-то дотронулся до его руки.
   То не было прикосновеніе, въ которомъ онъ болѣе всего нуждался въ ту минуту -- прикосновеніе, способное утишить бурю, бушевавшую у него въ душѣ, какъ та простертая десница высочайшей Любви и терпѣнія, что усмирила нѣкогда разъяренное море,-- хотя тѣмъ не менѣе до него дотронулась рука женщины. Когда Стефенъ остановился и обернулся, глазамъ его представилась старуха, высокая и все еще статная, несмотря на преклонные годы. Ея простое платье отличалось опрятностью, хотя къ башмакамъ прилипла грязь съ большой дороги, которая указывала на далекое путешествіе пѣшкомъ. Ея растерянность среди непривычнаго уличнаго шума, свернутый теплый платокъ на рукѣ, тяжелый зонтикъ и маленькая корзинка, свободныя перчатки съ черезчуръ длинными пальцами, къ которымъ были непривычны ея руки,-- все обнаруживало въ ней деревенскую старушку въ праздничной одеждѣ, пришедшую въ Коктоунъ по какому нибудь экстренному дѣлу. Стефенъ Блэкпуль схватилъ всѣ эти мелочи въ одну минуту съ быстрой наблюдательностью его сословія. Съ тѣмъ напряженнымъ вниманіемъ на лицѣ, которое характеризуетъ глухихъ людей и многихъ фабричныхъ, принужденныхъ работать руками и вмѣстѣ съ тѣмъ напрягать зрѣніе среди оглушительнаго грохота и стука машинъ, онъ нагнулся къ старушкѣ, чтобы хорошенько разслышать, о чемъ она его спрашиваетъ.
   -- Извините, сэръ, не вы-ли это вышли сейчасъ вонъ изъ того дома?-- спросила женщина, указывая на жилище мистера Баундерби.-- Мнѣ кажется, то были вы, если только, на мою неудачу, я не приняла васъ за другого.
   -- Да, миссисъ, то былъ я
   -- А довелось ли вамъ -- простите любопытство старухи!-- увидѣть хозяина?
   -- Да, миссисъ.
   -- Ну, какъ онъ поживаетъ, сэръ? Попрежнему осанистъ, смѣлъ, рѣчистъ и крѣпокъ?
   Когда крестьянка выпрямилась сама и подняла голову, чтобъ наглядно пояснить свой вопросъ, Стефену вдругъ показалось, что онъ уже видѣлъ ее гдѣ-то, и она произвела на него тогда непріятное впечатлѣніе.
   -- О, да,-- отвѣчалъ онъ, пристальнѣе всматриваясь въ нее,-- мистеръ Баундерби, именно, таковъ, какъ вы говорите.
   -- Значитъ, здоровъ и свѣжъ, какъ вольный вѣтеръ?-- продолжала старуха.
   -- Точно такъ,-- подтвердилъ рабочій. Какъ разъ, когда я тамъ былъ, онъ пилъ и ѣлъ до отвалу. Самъ толстый, а голосъ, что твоя труба.
   -- Покорнѣйше благодарю!-- воскликнула старуха, внѣ себя отъ восхищенія. Большое вамъ спасибо!
   Тутъ Стефенъ убѣдился, что первый разъ въ жизни видитъ се, хотя у него все еще мелькало въ головѣ смутное воспоминаніе, точно ему приснилась однажды старая женщина, похожая на эту старуху.
   Между тѣмъ, она не отставала отъ него, идя съ нимъ рядомъ, и онъ, желая оказать ей вниманіе, спросилъ наобумъ:
   -- Не правда ли, какой хлопотливый городъ нашъ Коктоунъ?
   -- Ужасно хлопотливый!-- подтвердила крестьянка.
   Тутъ Стефенъ замѣтилъ, что, судя по всему, она явилась сюда прямо изъ деревни, и получилъ отъ старухи утвердительный отвѣтъ:
   -- Какъ же, сегодня поутру съ парламентскимъ поѣздомъ. Проѣхала сорокъ миль по желѣзной дорогѣ и сегодня же укачу назадъ за сорокъ миль. До станціи мнѣ понадобилось пройти девять миль пѣшкомъ да и на обратномъ пути, если никто не подвезетъ меня до дому, пройду опять столько же. Вѣдь, недурно для моихъ лѣтъ, сэръ, какъ по вашему?-- прибавила болтливая старушка, весело блестя глазами.
   -- Что и говорить! Только не дѣлайте этого слишкомъ часто, миссисъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Всего разъ въ годъ,-- отвѣчала она, качая головой. Я трачу на это свои сбереженія однажды въ годъ. Я пріѣзжаю сюда въ положенное время, чтобъ погулять по улицамъ и посмотрѣть на господъ.
   -- Только посмотрѣть на нихъ?
   -- Съ меня и того довольно,-- отвѣчала женщина съ большою серьезностью и одушевленіемъ. Мнѣ ничего и не требуется больше! Я давно уже стояла на этой сторонѣ улицы, поджидая выхода того джентльмена, объяснила она, кивая головой на жилище мистера Баундерби. Да, нынѣшній годъ, онъ что-то замѣшкался, я такъ и не видала его. Вмѣсто хозяина дома оттуда вышли вы. Но если мнѣ суждено уѣхать обратно, не взглянувши на него хоть мелькомъ,-- вѣдь, съ меня и того достаточно!-- то я, по крайней мѣрѣ, повидала васъ, а вы только что видѣли его. Нечего дѣлать, надо удовольствоваться этимъ!
   Тутъ она посмотрѣла на Стефена такъ пристально, точно старалась запечатлѣть въ памяти его черты, и глаза ея уже не были такъ веселы, какъ за минуту передъ тѣмъ.
   При всей терпимости Стефена къ различію человѣческихъ вкусовъ и при всемъ его подчиненіи коктоунскимъ патриціямъ, онъ отказывался постичь, какъ можно было такъ сильно интересоваться личностью мистера Баундерби. Но въ ту минуту они проходили какъ разъ мимо церкви, и при взглядѣ на башенные часы, ткачъ ускорилъ свой шагъ.
   -- Вы спѣшите на работу?-- спросила его крестьянка, безъ труда поспѣвая за нимъ.
   -- Да, мнѣ пора.
   Когда она узнала, гдѣ онъ работаетъ, то стала держать себя еще страннѣе.
   -- Неужели вы не счастливы?-- спросила чудачка.
   -- Почти ни одинъ человѣкъ не проживетъ безъ печали, миссисъ,-- уклончиво отвѣчалъ Стефенъ, потому что старуха, казалось, была вполнѣ убѣждена въ его необычайномъ благополучіи, и ему стало жаль разочаровывать ее. Онъ зналъ по опыту, что на свѣтѣ много всякаго горя, но если эта женщина, проживъ такъ долго, могла еще вѣрить въ человѣческое счастье, то тѣмъ лучше для нея. Что ему за дѣло до ея заблужденій!
   -- Эдакая жалость! Должно быть, у васъ семейныя непріятности?-- продолжала она.
   -- Не безъ того,-- небрежно отвѣчалъ ткачъ.
   -- Но за то на фабрикѣ вы совершенно счастливы у такого хозяина, какъ вашъ?
   -- Да, тамъ у меня нѣтъ никакихъ непріятностей,-- подтвердилъ Стефенъ. Тамъ все въ порядкѣ. Все идетъ правильно.
   Онъ не дошелъ до того, чтобъ сказать, въ угоду ей, что тамъ господствовало подобіе божественнаго права, хотя мнѣ приходилось слышать не разъ кое что въ этомъ родѣ за послѣдніе годы.
   Они вступили теперь на покрытую угольной пылью окольную дорогу, которая вела на фабрику; она была уже запружена рабочими. Колоколъ звонилъ; дымный змѣй извивался кольцами, а слонъ готовился закивать головою. Придурковатая старуха восхищалась даже колоколомъ. По ея словамъ, нигдѣ не слыхивала она колокола лучше этого и съ такимъ внушительнымъ звономъ!
   Когда Стефенъ остановился и добродушно протянулъ ей руку на прощанье, она полюбопытствовала, давно ли онъ работаетъ здѣсь.
   -- Да ужъ лѣтъ двѣнадцать,-- отвѣчалъ ткачъ.
   -- Я должна поцѣловать руку, трудившуюся двѣнадцать лѣтъ на такой славной фабрикѣ!-- подхватила крестьянка.
   И какъ онъ не отбивался, она поймала таки его руку и поднесла къ губамъ. Независимо отъ ея преклоннаго возраста и деревенской простоты, въ этой женщинѣ таилось что то привлекательное, въ чемъ Стефенъ не могъ хорошенько дать себѣ отчета. Странное дѣло, даже въ этомъ фантастическомъ поступкѣ какъ будто не было ничего несвоевременнаго и неумѣстнаго, но заключалось, напротивъ, что то такое, что никто, кромѣ нея, не съумѣлъ бы такъ сдѣлать, съ такою серьезностью или такъ искренно и трогательно.
   Ткачъ просидѣлъ за своимъ станкомъ добрыхъ полчаса, раздумывая объ этой странной встрѣчѣ, какъ вдругъ ему понадобилось встать, чтобъ поправить что то. Пользуясь случаемъ, онъ выглянулъ изъ окна, примыкавшаго къ его углу, и увидалъ старуху, которая, попрежнему, стояла передъ фабрикой, восторженно любуясь грудою фабричныхъ зданій. Не замѣчая ни копоти, ни грязи, ни сырости, позабывъ длинные концы отъ деревни до города и обратно, она погрузилась въ ихъ созерцаніе, словно тяжелый грохотъ, вылетавшій изъ многоэтажнаго корпуса, ласкалъ ея слухъ, какъ упоительная музыка.
   Немного спустя она исчезла, а за нею исчезъ и дневной свѣтъ. Снова вспыхнули газовые огни, и курьерскій поѣздъ промчался на всѣхъ парахъ мимо волшебнаго замка по аркамъ сосѣдняго віадука, почти незамѣтный среди однообразнаго движенія машинъ, почти неслышный, благодаря ихъ стуку и гудѣнью. Но мысли Стефена давно уже блуявдали въ унылой комнатѣ надъ маленькой лавчонкой, вокругъ гнуснаго образа пьяной женщины, валявшейся на кровати, давившаго тяягслымъ бременемъ его сердце.
   Но вотъ машина замедляетъ свой ходъ, слабо вздрагиваетъ, подобно падающему пульсу, и останавливается. Спятъ ударяютъ въ колоколъ; яркій свѣтъ въ мастерской гаснетъ; жара смѣняется прохладой; затихшія фабрики тонутъ въ сырыхъ потемкахъ ночи, тогда какъ ихъ высокія трубы тянутся къ небу, словно соперничая съ вавилонскою башней.
   Съ тѣхъ поръ, какъ Стефенъ разговаривалъ съ Рэчель и провожалъ ее домой, прошло не болѣе сутокъ; но послѣ того надъ нимъ стряслась новая бѣда, въ которой никто не могъ его утѣшить, кромѣ этой дѣвушки. Зная, какъ ему необходимо услышать единственный голосъ, способный смягчить его гнѣвъ, онъ рѣшился пренебречь ея запрещеніемъ и подождать еще разъ свою подругу. Онъ такъ и сдѣлалъ, но молодая дѣвушка, очевидно, избѣгала встрѣчи съ нимъ; она уже ушла. Никогда еще не было ему такъ тяжело, какъ теперь, не видѣть ея кроткаго лица.
   О, лучше совсѣмъ не имѣть пристанища, гдѣ преклонить голову, чѣмъ имѣть его и бояться туда заглянуть, какъ было съ нимъ!
   Стефенъ поѣлъ и выпилъ, потому что дошелъ до крайняго изнеможенія, но онъ даже не замѣтилъ, что ему подавали, и, подкрѣпившись пищей, пошелъ бродить подъ холоднымъ дождемъ,-- одинъ со своими безотрадными думами.
   Между нимъ и Рэчелью никогда не заходила рѣчь о новомъ бракѣ, но Рэчель, много лѣтъ тому назадъ, выказала ему горячее участіе. Вотъ почему лишь ей одной открывалъ онъ свое замкнутое сердце все это время, повѣряя терпѣливой подругѣ, терзавшее его безъисходное горе. И ему было хорошо извѣстно, что будь онъ свободенъ, то Рэчель съ радостью вышла бы за него. Онъ рисовалъ себѣ семейный очагъ, къ которому теперь могъ бы спѣшить, счастливый и гордый; думалъ о благопріятной перемѣнѣ въ немъ самомъ при такомъ благополучіи, думалъ о той легкости, которая смѣнила бы невыносимый гнетъ, давившій ему грудь, думалъ о возстановленіи своей поруганной чести, о самоуваженіи и спокойствіи, развѣянныхъ прахомъ. Онъ думалъ о безвозвратной утратѣ лучшей поры жизни, о гибельной перемѣнѣ въ своемъ характерѣ, становившемся хуже съ каждымъ днемъ; думалъ о своемъ ужасномъ существованіи, которое онъ влачилъ, связанный по ногамъ и рукамъ, прикованный къ женщинѣ, давно умершей для него, терзаемый злымъ демономъ въ ея образѣ. Онъ думалъ о Рэчели, о томъ, какъ молода была она, когда ихъ сблизило его семейное несчастье, какъ созрѣла она теперь и какъ скоро предстоитъ ей постарѣть. Онъ вспоминалъ, сколько дѣвушекъ повышло замужъ на ея глазахъ, сколько семействъ выросло вокругъ нея за эти годы; вспомнилъ, какъ безропотно шла она своей одинокой стезей -- ради него -- и какъ порою облачко грусти омрачало ея милое лицо, повергая его въ отчаяніе, вызывая въ немъ жестокіе укоры совѣсти. Онъ мысленно сопоставлялъ ея черты съ гнуснымъ обликомъ женщины, забравшейся къ нему вчера вечеромъ, и задавалъ себѣ вопросъ: возможно ли, чтобъ вся жизнь такого кроткаго, добраго, самоотверженнаго существа была принесена въ жертву такой низкой твари!
   Обуреваемый этими думами, переполненный ими до того, что ему стало мерещиться, будто бы онѣ распираютъ все его тѣло, доведенный до болѣзненныхъ галлюцинацій, подъ вліяніемъ которыхъ окружающіе предметы начали принимать въ его глазахъ неестественныя формы и положенія, тогда какъ тусклое сіяніе уличныхъ фонарей окрашивалось багрянцемъ, Стефенъ побрелъ, наконецъ, домой.
   

XIII. Рэчель.

   Тусклый свѣтъ свѣчи мерцалъ въ окнѣ, къ которому нерѣдко приставлялась траурная лѣстница, чтобъ спустить по ней то, что было дороже всего на свѣтѣ для убитой горемъ вдовы съ кучей голодныхъ дѣтей. И подъ этимъ окномъ у Стефена стало еще мрачнѣе на душѣ при мысли, что изъ всѣхъ случайностей земного существованія ни одна не постигаетъ людей съ такимъ лицепріятіемъ, какъ смерть.
   Передъ нею ничто -- неравенство рожденія. Положимъ, что сегодня ночью въ одно и тоже мгновеніе родился ребенокъ у короля и у простого ткача. Что значило различіе ихъ жребія на ряду со смертью, которая постигаетъ полезное другимъ или безгранично любимое существо и въ тоже, время щадитъ никому не нужную постылую женщину?
   Угрюмо вступилъ рабочій въ свое жилище, притаивъ дыханіе, замедляя шаги. Онъ поднялся по лѣстницѣ, отворилъ дверь и вошелъ въ комнату.
   Тамъ господствовала тишина и спокойствіе. Рэчель сидѣла у кровати.
   Она повернула голову, и ея свѣтлый образъ разсѣялъ полночный мракъ въ душѣ Стефена. Дѣвушка сидѣла у кровати, бодрствуя у изголовья его жены и ухаживая за нею. Собственно, онъ только угадывалъ, что тамъ лежитъ его жена; но Рэчель повѣсила пологъ надъ кроватью, чтобъ скрыть ее отъ его глазъ. Отвратительная одежда жены была убрана, а нѣкоторыя вещи Рэчель лежали въ комнатѣ. Все было на своемъ мѣстѣ, все въ порядкѣ, который постоянно соблюдалъ самъ Стефенъ; небольшой огонь былъ недавно разведенъ въ каминѣ, а мѣсто передъ очагомъ тщательно подметено. Ткачу казалось, что онъ видитъ все это по лицу Рэчель, и онъ не спускалъ съ него глазъ. Впрочемъ, оно заволоклось передъ нимъ туманомъ умиленныхъ слезъ, наполнившихъ его глаза; тѣмъ не менѣе, онъ успѣлъ замѣтить раньше, какъ серьезно смотрѣла она на него также сквозь слезы.
   Дѣвушка снова повернулась къ постели и, убѣдившись, что тамъ все смирно, заговорила тихимъ, спокойнымъ, веселымъ голосомъ:
   -- Я такъ рада, что ты пришелъ, наконецъ, Стефенъ. Сегодня ты замѣшкался.
   -- Я бродилъ взадъ и впередъ по улицамъ.
   -- Я такъ и думала. Но погода совсѣмъ не годится для прогулки. Льетъ дождь и шумитъ вѣтеръ.
   Вѣтеръ? И то правда. Настоящая буря. Въ трубѣ такъ и гудитъ и воетъ! Бродить часами въ такое ненастье и даже не замѣчать, вѣтрено ли на дворѣ!
   -- Я заходила сюда еще днемъ, Стефенъ! Хозяйка прибѣгала за мною въ обѣденное время, такъ какъ здѣсь оказалась больная, которой нуженъ уходъ. И она хорошо сдѣлала, Стефенъ. Больная лежитъ въ бреду и безпамятствѣ. Вдобавокъ, она избита и изранена.
   Ткачъ подошелъ къ стулу, еле передвигая ноги, и сѣлъ противъ Рэчели, поникнувъ головой.
   -- Я пришла, чтобы помочь, насколько хватитъ моихъ силъ. Пришла, во-первыхъ, потому, что мы когда-то работали съ ней вмѣстѣ въ молодые годы и еще потому что ты полюбилъ ее и женился на ней, когда она была моей подругой...
   Онъ приникъ морщинистымъ лбомъ къ своей рукѣ, съ подавленнымъ стономъ.
   -- И, потомъ, я знаю твое сердце и вполнѣ увѣрена, что ты слишкомъ жалостливъ, чтобъ допустить ее умереть или хотя бы только страдать за недостаткомъ помощи. Ты знаешь, что сказано въ писаніи: "Кто изъ васъ безъ грѣха, пусть первый броситъ въ нее камень". Много нашлось людей, которые дѣлали это. Но ты не способенъ добить ее послѣднимъ камнемъ, Стефенъ, когда она дошла до такого жалкаго положенія.
   -- О, Рэчель, Рэчель!
   -- Ты жестоко страдалъ; пусть вознаградитъ тебя небо!-- сказала она съ глубокою жалостью. А я навсегда останусь твоимъ убогимъ другомъ всѣмъ моимъ сердцемъ и помышленіемъ.
   Раны, о которыхъ говорила дѣвушка, должно быть, покрывали шею добровольной изгнанницы. Рэчель принялась перевязывать ихъ, попрежнему не отдергивая занавѣски. Она намочила полотняную тряпку въ тазу, куда влила какой-то жидкости изъ пузырька, и осторожно приложила компресъ къ больному мѣсту. Трехногій столикъ былъ придвинутъ къ самой кровати, и на немъ стояли двѣ стклянки.
   Слѣдя за проворными руками Рэчели, Стефенъ свободно могъ разобрать со своего мѣста надпись крупными буквами на сигнатуркѣ. Онъ вдругъ смертельно поблѣднѣлъ, чувствуя, какъ имъ овладѣваетъ ужасъ.
   -- Я посижу здѣсь до трехъ часовъ, Стефенъ,-- сказала молодая женщина, спокойно опускаясь на прежнее мѣсто.-- Компресъ надо перемѣнить ровно въ три, и тогда будетъ можно оставить больную до утра.
   -- Но тебѣ необходимо отдохнуть; вѣдь, завтра ты должна работать, дорогая.
   -- Я отлично выспалась вчера и могу не спать нѣсколько ночей подрядъ, если понадобится. Вотъ тебѣ такъ нуженъ отдыхъ, ты блѣденъ и страшно утомленъ. Постарайся заснуть въ креслѣ, пока я здѣсь. Навѣрно, ты не спалъ вчера, а завтра тебя ждетъ работа потруднѣе моей.
   Въ эту минуту на дворѣ снова зашумѣла и завыла буря, и ему почудилось, что бѣсъ его недавней злобы носится надъ домомъ, отыскивая лазейку, чтобъ снова овладѣть имъ. Рэчель изгнала злого духа и не впуститъ его; Стефенъ былъ увѣрснъ, что она способна защитить его отъ него же самого.
   -- Больная не узнаетъ меня, Стефенъ,-- продолжала дѣвушка,-- она только бормочетъ невнятныя слова и смотритъ въ упоръ, не видя ничего. Нѣсколько разъ заговаривала я съ нею, но она ничего не понимаетъ! Пожалуй, это къ лучшему; когда она придетъ въ себя, мое дѣло будетъ уже сдѣлано, и она не догадается ни о чемъ!
   -- А долго ли, Рэчель, пробудетъ она безъ памяти?
   -- Докторъ надѣется, что завтрашній день она, пожалуй, придетъ въ себя.
   Взглядъ Стефена снова упалъ на пузырекъ, и по его тѣлу прошелъ трепетъ, отъ котораго онъ весь содрогнулся. Рэчель подумала, что онъ простудился на сырости.
   -- Нѣтъ,-- возразилъ ткачъ,-- это не оіъ того. Я испугался.
   -- Испугался?
   -- Да, да; мнѣ было страшно при возвращеніи... страшно, когда я бродилъ по улицамъ. Когда я раздумывалъ. Когда я...
   Его опять заколотилъ ознобъ, и Стефенъ поднялся, держась за каминную доску. Рука, которою онъ приглаживалъ свои намокшіе волосы, дрожала, точно парализованная.
   -- Стефенъ!
   Рэчель рванулась къ нему, но онъ протянулъ руку, удерживая ее.
   -- Нѣтъ! Не надо; прошу тебя, не надо. Оставайся тамъ, гдѣ ты сидѣла, у кровати. Я хочу смотрѣть на тебя, такую добрую, такую милосердную. Я хочу тебя видѣть тамъ, гдѣ увидѣлъ, когда вошелъ сюда. Ничто не можетъ быть лучше этого зрѣлища. Ничто! Ничто! Ничто!
   Съ нимъ сдѣлалась сильнѣйшая дрожь, и Стефенъ опустился въ кресло. Немного спустя, онъ овладѣлъ собою и, облокотившись на колѣно, а ладонью подпирая голову, могъ, наконецъ, взглянуть на Рэчель. При тускломъ свѣтѣ свѣчи сквозь слезы, застилавшія глаза, ему мерещилось сіяніе вокругъ ея головы. И онъ былъ готовъ повѣрить, что такъ оно и было. Ему невольно вѣрилось въ это подъ завыванье бури, которая потрясала окно, стучала дверью внизу и носилась надъ домомъ съ жалобнымъ воемъ и стономъ.
   -- Когда она поправится, Стефенъ, то, пожалуй, оставитъ тебя въ покоѣ и перестанетъ докучать тебѣ. Во всякомъ случаѣ будемъ надѣяться на это. А теперь я замолчу, потому что ты долженъ заснуть.
   Онъ закрылъ глаза больше въ угоду ей, чѣмъ ради отдыха своей усталой головѣ; но мало-по-малу, прислушиваясь къ шуму вѣтра, Стефенъ пересталъ его слышать; завыванія бури какъ будто заглушилъ мѣрный стукъ ткацкого станка или громкій людской говоръ, который гудѣлъ въ ушахъ рабочаго цѣлыми днями (въ этомъ гулѣ онъ различалъ и собственный голосъ). Наконецъ, даже это послѣднее слабое сознаніе дѣйствительности исчезло. Онъ забылся долгимъ безпокойнымъ сномъ.
   Ему снилось, что онъ въ церкви, гдѣ сочетается бракомъ съ какою-то женщиной, давно любимой имъ. Но то не была Рэчель; и это удивило его даже въ чаду воображаемаго счастья. Во время совершенія обряда, когда онъ узнавалъ среди поѣзжанъ знакомыхъ людей, еще остававшихся въ живыхъ, и другихъ, которые давно умерли, въ церкви вдругъ настала кромѣшная тьма, смѣнившаяся вслѣдъ затѣмъ ослѣпительнымъ свѣтомъ. Свѣтъ лился отъ одной строки скрижалей съ десятью заповѣдями на алтарѣ, и слова этой строки озаряли собою все зданіе. Вмѣстѣ съ тѣмъ они громко раздавались по церкви, точно огненныя литеры были одарены голосами. Тутъ все окружающее разомъ измѣнилось; все пропало; остался онъ да священникъ. Они стояли подъ открытымъ небомъ, лицомъ къ лицу съ такой огромной толпой народа, что еслибъ собрать всѣхъ людей на свѣтѣ въ одно мѣсто, она и тогда не могла быть многочисленнѣе; и весь этотъ народъ смотрѣлъ на него съ отвращеніемъ; и среди этого милліона глазъ, устремленныхъ на него, онъ не встрѣтилъ ни одного сострадательнаго или привѣтливаго взора. Онъ стоялъ на высокомъ помостѣ подъ своимъ собственнымъ ткацкимъ станкомъ. Однако, поднявъ глаза, чтобъ разглядѣть, какую принялъ форму этотъ станокъ, онъ услыхалъ внятное похоронное чтеніе и понялъ, что приговоренъ къ смерти. Еще минута, и роковой помостъ рухнулъ подъ нимъ, и онъ провалился.
   Послѣ того Стефенъ рѣшительно не могъ постичь, какимъ образомъ вернулся онъ опять къ своей обыденной жизни и снова попалъ въ знакомыя мѣста; такъ или иначе, по это случилось. Онъ опять жилъ, но надъ нимъ тяготѣлъ жестокій приговоръ: ему было не суждено больше видѣть лица Рэчели и слышать ея голоса ни въ этой жизни, ни въ будущей, ни во вѣки вѣковъ. Безпрестанно скитаясь съ мѣста на мѣсто безъ малѣйшей надежды впереди, онъ отыскивалъ чего то, самъ не зная, въ чемъ оно заключается (ему было извѣстно только одно, что онъ безвозвратно обреченъ на эти поиски). Невыразимый ужасъ, леденящая боязнь какого-то неумолимаго призрака терзали его. Все, на что ни обращались его взоры, принимало видъ этого страшнаго предмета. Единственной цѣлью такого жалкаго существованія было не допускать, чтобы кто нибудь изъ окружающихъ узналъ этотъ призракъ. Напрасный трудъ! Если онъ выпроваживалъ всѣхъ изъ комнатъ, гдѣ таилось привидѣніе, если запиралъ на ключъ ящики и шкапы, гдѣ оно пряталось, если удалялъ любопытныхъ отъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ, какъ ему было извѣстно, оно скрывалось, и выгонялъ ихъ на улицы, то даже фабричныя трубы принимали все тотъ же ужасный видъ, а ихъ опоясывало крупными литерами роковое слово.
   Но вотъ опять зашумѣлъ вѣтеръ, дождь забарабанилъ по крышамъ, и обширныя пространства, по которымъ скитался Стефенъ, тѣсно сдвинулись вокругъ него, оказавшись четырьмя стѣнами его собственной комнаты. Еслибъ не потухшій огонь въ комнатѣ, онъ подумалъ бы, что только сейчасъ закрылъ глаза. Рэчель, повидимому, дремала въ креслѣ у изголовья больной. По крайней мѣрѣ, она не шевелилась, закутавшись въ теплый платокъ. Столикъ былъ попрежнему придвинутъ къ самой кровати, а на немъ, въ своемъ естественномъ объемѣ и видѣ, стоялъ предметъ, который неотступно преслѣдовалъ Стефена во снѣ и мерещился ему въ каждомъ углу.
   Вдругъ пологъ у постели какъ будто колыхнулся. Ткачъ сталъ присматриваться. Дѣйствительно, складки занавѣси шевелились. Вотъ изъ-за нея высунулась рука и стала шарить по столику. Потомъ пологъ заколебался замѣтнѣе; женщина, лежавшая на кровати, отдернула его и сѣла на постели.
   Своими страшными глазами, такими блуждающими и дикими, такими пристальными и большими, она обводила комнату, минуя уголъ, гдѣ спалъ хозяинъ въ своемъ креслѣ. Потомъ ея глаза вернулись къ тому углу, и больная заслоняла ихъ рукою отъ свѣта, пока смотрѣла туда. Снова окинула она взоромъ окружающее, точно не замѣчая Рэчели, и опять уставилась въ уголъ. Когда женщина вторично заслонила рукою глаза, скорѣе отыскивая ни Стефена, чѣмъ всматриваясь въ него,-- потому что она инстинктивно угадывала близость мужа,-- онъ смотрѣлъ на нее и думалъ, что въ этихъ отталкивающихъ чертахъ, заклейменныхъ позоромъ, какъ и въ душѣ его жены, погрязшей въ распутствѣ, не осталось и слѣда той невинной дѣвушки, которая вступила съ никъ въ супружество по любви восемнадцать лѣтъ назадъ. Еслибъ онъ самъ не былъ свидѣтелемъ ея постепеннаго паденія, то никогда не повѣрилъ бы, что это одно и то-же человѣческое существо.
   Все это время Стефенъ не двигался и не имѣлъ силы пошевелиться, словно завороженный какими-то чарами; онъ могъ только наблюдать за нею.
   То погружаясь въ сонливое отупѣніе, то несвязно бормоча про себя какой-то вздоръ, она сидѣла нѣкоторое время, облокотившись на согнутыя колѣни и подпирая руками голову. По вотъ больная принялась снова озираться и тутъ впервые замѣтила столикъ съ пузырьками.
   Она тотчасъ кинула взглядъ въ сторону мужа съ тѣмъ же вызывающимъ видомъ, какъ и вчера, и съ жадностью, но тихо и осторожно протянула руку. Она взяла со столика кружку и сидѣла, съ минуту соображая, который изъ пузырьковъ ей выбрать. Наконецъ, она схватила тотъ изъ нихъ, въ которомъ заключалась быстрая и неизбѣжная смерть, и, на глазахъ мужа, вытащила пробку зубами.
   Былъ ли то сонъ или дѣйствительность, но у Стефена пропалъ голосъ, и онъ не могъ пошевелиться. Если это не кошмаръ, и урочный часъ для нея еще не пробилъ, то проснись, Рэчель, проснись!
   Должно быть, та-же мысль мелькнула и у больной. По крайней мѣрѣ, она посмотрѣла на Рэчель и крайне медленно, крайне осторожно опорожнила стклянку. Питье поднесено къ ея губамъ. Еще мгновеніе, и она погибла безвозвратно, хотя бы проснулся весь свѣтъ и поспѣшилъ къ ней на помощь. Но тутъ Рэчель вскочила съ подавленнымъ крикомъ. Пьяница отбивалась, ударила дѣвушку, схватила ее за волосы; однако Рэчель отняла у нея кружку.
   -- Все обошлось благополучно, Стефенъ. Я сама уснула. Теперь скоро три. Постой!.. Вотъ бьютъ часы...
   Вѣтеръ донесъ въ окно бой часовъ съ сосѣдней колокольни; пробило три. Стефенъ и Рэчель прислушивались къ монотоннымъ ударамъ. Стефенъ взглянулъ на дѣвушку, замѣтилъ ея блѣдность, растрепанные волосы, красныя царапины на лбу и убѣдился, что зрѣніе и слухъ его бодрствовали. Рэчель все еще не выпускала кружку изъ рукъ.
   -- Я такъ и думала, что теперь около трехъ,-- сказала она, спокойно выливая лекарства изъ кружки въ тазикъ и смачивая въ этой жидкости свѣжій компресъ -- Какъ я рада, что осталась! Приложу послѣдній разъ примочку, и готово! Больная опять успокоилась. Остатки лекарства надо вылить изъ тазика: это слишкомъ вредное снадобье, чтобъ оставлять даже такую малость.
   Говоря такимъ образомъ, она опорожнила тазикъ въ каминную золу, а пузырекъ разбила о камни очага. Послѣ того ей оставалось только хорошенько закутаться въ свой байковый платокъ передъ тѣмъ, какъ выйдти на улицу, на дождь и вѣтеръ.
   -- Ты позволишь мнѣ, Рэчель, проводить тебя въ эту позднюю пору?
   -- Нѣтъ, Стефенъ; вѣдь, тутъ близко.
   -- А ты не боишься оставить меня съ нею вдвоемъ?-- сказалъ онъ шепотомъ, провожая ее до дверей.
   Она только взглянула на росто сострадательнаго взгляда. Онъ стоялъ на высокомъ помостѣ подлѣ своего собственнаго ткацкаго станка. Поднявъ глаза, чтобъ разглядѣть странную перемѣну, совершившуюся вдругъ со станкомъ, онъ услышалъ похоронное чтеніе и понялъ, что онъ приговоренъ къ смерти. Еще минута, и помостъ, на которомъ онъ стоялъ, рухнулъ подъ нимъ, и онъ провалился.
   Онъ рѣшительно не могъ постичь, какимъ образомъ онъ вернулся къ своей обыкновенной жизни и снова очутился въ знакомыхъ ему мѣстахъ, но такъ или иначе, а это случилось. Онъ опять жилъ, но надъ нимъ тяготѣлъ приговоръ: онъ никогда не долженъ былъ видѣть лица Рахили, никогда не долженъ былъ больше слышать ея голоса ни въ этой жизни, ни въ будущей, ни во вѣки вѣковъ. Вѣчно скитаясь съ мѣста на мѣсто, безъ всякой надежды впереди, онъ безустанно что-то разыскивалъ, самъ не зная, чего онъ ищетъ (онъ зналъ только одно, что онъ долженъ искать). Невыразимый ужасъ, роковой страхъ какого-то ужаснаго призрака, являвшагося ему безпрерывно, леденилъ его сердце. Все, на что онъ ни взглядывалъ -- принимало видъ этого страшнаго предмета. Единственною цѣлью его жалкаго существованія было стараніе не допустить, чтобъ кто-нибудь изъ окружавшихъ его людей увидѣлъ этотъ призракъ. Напрасный трудъ! Онъ уводилъ всѣхъ изъ комнаты, гдѣ былъ призракъ, запиралъ ящики, шкапы, двери, за которыми тотъ прятался, оттаскивалъ людей далеко отъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ, какъ ему казалось, находился призракъ, выводилъ ихъ на улицу, но и здѣсь фабричныя трубы принимали все ту же ужасную форму, а надъ ними было написано крупными буквами то страшное слово.
   Но вотъ опять задулъ вѣтеръ, дождь забарабанилъ по крышамъ, и безконечныя пространства, по которымъ странствовалъ Стефенъ, сузились опять въ четыре стѣны его комнаты. Ничто въ ней не измѣнилось съ тѣхъ поръ, какъ онъ закрылъ глаза, только огонь въ каминѣ потухъ. Рахиль спала на стулѣ возлѣ кровати, закутавшись въ свой платокъ. Столикъ стоялъ на прежнемъ мѣстѣ, и на немъ, въ своемъ дѣйствительномъ видѣ, былъ тотъ самый страшный предметъ, который преслѣдовалъ его во снѣ.
   Пологъ надъ кроватью зашевелился. Онъ вглядѣлся попристальнѣй: пологъ продолжалъ шевелиться. Показалась рука, нащупывавшая что-то вокругъ, и лежавшая женщина, откинувъ пологъ, приподнялась и сѣла на кровати.
   Ея безумный, испуганный взглядъ обошелъ всю комнату, скользнулъ мимо стула, гдѣ сидѣлъ Стефенъ, и остановился на его лицѣ. Прикрывъ глаза рукой отъ свѣчи, она стала пристально въ него вглядываться; затѣмъ еще разъ обвела всю комнату своимъ блуждающимъ взглядомъ и, не обративъ вниманія на Рахиль, уставилась опять въ тотъ уголъ, гдѣ сидѣлъ Стефенъ, не видя его, но инстинктивно чувствуя возлѣ себя его присутствіе.
   Стефенъ смотрѣлъ на нее и думалъ о томъ, до какой степени ни въ этомъ поблекшемъ лицѣ, ни въ этой несчастной душѣ, омраченной порокомъ, не осталось и слѣда той женщины, на которой онъ женился восемнадцать лѣтъ тому назадъ. Если бы онъ самъ не былъ свидѣтелемъ ея постепеннаго паденія, онъ бы не повѣрилъ, что это та же самая женщина.
   Все это время Стефенъ былъ точно подъ вліяніемъ какихъ-то чаръ: онъ чувствовалъ себя совершенно безсильнымъ и не могъ пошевельнуться;, онъ могъ только смотрѣть на нее. Опершись головой на руки, она просидѣла еще нѣсколько времени не то въ полуснѣ, не то въ раздумьи. Но вскорѣ ея глаза стали опять оглядывать комнату, и тутъ она въ первый разъ замѣтила столикъ съ пузырьками. Она еще разъ недовѣрчиво, по вчерашнему, взглянула въ сторону Стефена и съ жадностью, но тихо и осторожно, протянула руку къ столику; взяла съ него чашку и съ минуту просидѣла неподвижно, соображая, который изъ пузырьковъ ей выбрать. Наконецъ схватилась за тотъ, который заключалъ въ себѣ вѣрную и быструю смерть, и вытащила пробку зубами.
   Былъ то сонъ или дѣйствительность, но Стефенъ не могъ ни заговорить, ни пошевельнуться. Если это не сонъ, и часъ этой несчастной еще не пробилъ, тогда проснись, Рахиль! Проснись!
   Должно быть больная тоже это подумала: она глядѣла на Рахиль, не спуская глазъ, и медленно, осторожно наливала свою чашку. Но вотъ она поднесла ее къ губамъ. Еще мгновеніе -- и она погибла, хотя бы весь міръ проснулся и бросился ее спасать. Но въ этотъ моментъ Рахиль вскочила съ подавленнымъ крикомъ. Несчастная отбивалась, ударила Рахиль, схватила ее за волосы, но Рахиль уже держала чашку въ рукахъ.
   Чары спали со Стефена; онъ, какъ безумный, сорвался со своего стула.
   -- Что это -- сонъ или дѣйствительность? Какая страшная ночь, Рахиль!
   -- Успокойся, Стефенъ. Слава Богу, ничего не случилось. Я тоже уснула... Постой, часы бьютъ.
   Вѣтеръ донесъ въ окно бой часовъ сосѣдней церкви: пробило три. Стефенъ, взглянувъ на Рахиль, увидѣлъ, какъ она блѣдна, замѣтилъ ея растрепанные волосы, слѣды ногтей, выступившіе красными полосами на ея лицѣ, и убѣдился, что его зрѣніе и слухъ бодрствовали. Рахиль все еще держала чашку въ рукѣ.
   -- Я такъ и думала, что теперь около трехъ,-- сказала Рахиль, спокойно переливая жидкость изъ одной чашки въ другую, гдѣ она уже раньше намачивала бинты.-- Какъ я рада, что осталась! Положу послѣднюю примочку, и тогда можно идти. Вотъ она и успокоилась. Я вылью отсюда остатки: это слишкомъ опасная вещь, чтобы ее оставлять, даже такую малость.
   Съ этими словами она выплеснула жидкость въ каминъ и разбила пузырекъ о рѣшетку. Теперь ей осталось только хорошенько укутаться въ свой платокъ и выйти на дождь и на вѣтеръ.
   -- Рахиль, ты мнѣ позволишь проводить тебя въ этотъ поздній часъ.
   -- Нѣтъ, Стефенъ, мнѣ вѣдь всего нѣсколько шаговъ до дому.
   -- Ты не боишься оставить меня вдвоемъ съ ней?-- сказалъ онъ шепотомъ, провожая, ее до дверей.
   Она только взглянула на него и сказала: "Стефенъ!" и онъ опустился передъ ней на колѣни на этой старой, грязной лѣстницѣ и поднесъ край ея платья къ своимъ губамъ.
   -- Ты ангелъ. Благослови тебя, Господь!
   -- Стефенъ, я твой другъ и ничего больше какой я ангелъ? Между ангелами и бѣдной, грѣшной работницей лежитъ цѣлая пропасть. Моя бѣдная сестренка теперь среди нихъ, но и она тамъ стала другою.
   При этихъ словахъ она подняла на минуту глаза, и затѣмъ ея взглядъ снова съ нѣжностью остановился на его лицѣ.
   -- Ты совершенно перерождаешь меня. Ты заставляешь меня стремиться хоть немного походить на тебя. Я боюсь одного -- потерять тебя въ будущей жизни. Благодаря тебѣ я выхожу чистымъ изъ грязи. Ты ангелъ, ты и не знаешь, отъ какогогрѣха ты меня спасла.
   Она взглянула на его колѣнопреклоненную фигуру, все еще державшую въ рукѣ конецъ ея шали, на его взволнованное лицо, -- и упрекъ замеръ на ея губахъ.
   -- Я пришелъ домой съ яростью въ душѣ. Я былъ готовъ съ ума сойти отъ мысли, что за одно только слово жалобы съ моей стороны меня сочли какимъ-то заговорщикомъ. Я тебѣ сказалъ тогда, что я испугался. Я испугался пузырька съ ядомъ, что стоялъ на столѣ. Я никогда не сдѣлалъ зла ни одной живой душѣ, но когда я увидѣлъ вдругъ этотъ пузырекъ, я подумалъ: "могу ли я поручиться, что не сдѣлаю чего-нибудь надъ собой, надъ ней или надъ нами обоими?"
   Блѣдная отъ ужаса, она закрыла ему ротъ руками, чтобъ заставить его замолчать. Своей свободной рукой онъ схватилъ эти руки и, все еще продолжая держать ее за конецъ платка, быстро продолжалъ:
   -- Но я увидѣлъ тебя у постели, Рахиль. Я видѣлъ тебя тамъ цѣлую ночь. Даже и во снѣ я зналъ, что ты тамъ сидишь. Такою теперь я тебя всегда буду видѣть. Впередъ я никогда не взгляну на нее, не подумаю о ней, не вспомнивъ тебя возлѣ нея. Я не взгляну ни на что, не подумаю ни о чемъ, что меня волнуетъ и сердитъ, не вспомнивъ тебя, не вспомнивъ, что ты всегда со мной, чтобъ меня усмирить. Я постараюсь терпѣливо ждать, постараюсь надѣяться, что настанетъ счастливый часъ, когда мы съ тобой уйдемъ вмѣстѣ далеко отсюда въ ту страну, куда ушла твоя маленькая сестра.
   Онъ еще разъ поцѣловалъ край ея шали и выпустилъ его изъ рукъ. Она простилась съ нимъ взволнованнымъ голосомъ и вышла на улицу.
   Вѣтеръ дулъ съ той стороны, откуда скоро долженъ былъ показаться свѣтъ дня, и дулъ очень сильно. Онъ разогналъ облака, дождь пересталъ или перешелъ въ другое мѣсто, и на небѣ засіяли звѣзды. Стефенъ стоялъ на улицѣ съ непокрытой головой и глядѣлъ вслѣдъ Рахили. Въ грубомъ воображеніи этого человѣка, среди будничныхъ событій его жизни, она была для него тѣмъ же, чѣмъ былъ яркій блескъ звѣздъ рядомъ съ тусклымъ свѣтомъ свѣчи въ его окнѣ.
   

Глава XIV.
Великій фабрикантъ.

   Время въ Коктаунѣ шло совершенно такъ, какъ его машины: переработано столько-то сырыхъ матеріаловъ, израсходовано столько-то топлива, истрачено столько-то силъ, заработано столько-то денегъ. Но, менѣе непреклонное, чѣмъ желѣзо, сталь и мѣдь, оно приносило съ собой перемѣны даже въ эту пустыню изъ кирпича и дыма, и только оно одно и стояло въ противорѣчіи съ убійственнымъ однообразіемъ жизни этого города.
   -- Луиза становится совсѣмъ взрослой молодой дѣвицей, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   Время продолжало работать, пуская въ ходъ все свое несчетное множество лошадиныхъ силъ и не удостаивая замѣчать, что говорили господа Гредграйнды, и въ настоящую минуту сдѣлало изъ юнаго Тома большого верзилу на цѣлый футъ выше, чѣмъ тогда, когда его родитель въ послѣдній разъ обратилъ на него свое милостивое вниманіе.
   -- Томасъ становится совсѣмъ взрослымъ молодымъ человѣкомъ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   Время еще разъ перемололо Томаса на своей мельницѣ, пока отецъ его размышлялъ на эту тему, и вотъ Томасъ ходитъ уже во фракѣ съ длинными фалдами и въ тугонакрахмаленныхъ воротничкахъ.
   -- Томасу положительно пора поступать къ мистеру Баундерби,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   Время продолжало обрабатывать Томаса: вотъ онъ уже въ банкѣ Баундерби, живетъ въ домѣ Баундерби; вотъ онъ принужденъ истратиться на покупку первой бритвы и все прилежнѣе упражняется въ разсчетахъ и вычисленіяхъ, имѣющихъ предметомъ его собственную особу.
   Время -- все тотъ же великій фабрикантъ, у котораго вѣчно на рукахъ безчисленное множество работы въ различныхъ степеняхъ готовности, -- переработало на своей фабрикѣ и Сесси Джюпъ и сдѣлало изъ нея дѣйствительно прелестную вещицу.
   -- Мнѣ кажется, Джюпъ, тебѣ теперь совершенно безполезно ходить въ школу, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Боюсь, что вы правы, сэръ, -- отвѣчала Джюпъ, дѣлая книксенъ.
   -- Не скрою отъ тебя, Джюпъ,-- добавилъ мистеръ Гредграйндъ, слегка сдвигая брови, -- что результаты моего опыта съ тобой обманули мои надежды, совершенно обманули мои надежды. Ты далеко не усвоила себѣ подъ наблюденіемъ мистера и мистрисъ Коакумчайльдъ той суммы положительныхъ знаній, на которую я разсчитывалъ. Ты очень мало подвинулась въ изученіи фактовъ. Твои ариѳметическія познанія очень ограниченны. Ты очень отстала, гораздо больше, чѣмъ я могъ предполагать.
   -- Мнѣ очень жаль, сэръ,-- отвѣчала Джюпъ,-- но это вѣрно, я знаю. А между тѣмъ я очень старалась, сэръ.
   -- Да, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, -- ты очень старалась; я наблюдалъ за тобой, и въ этомъ отношеніи не могу на тебя пожаловаться.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Мнѣ приходило иногда въ голову... (тутъ Сесси замѣтно робѣетъ) не слишкомъ ли я много учусь, что, можетъ быть, если бъ мнѣ позволили учиться не такъ много, я бы могла...
   -- Нѣтъ, Джюпъ, нѣтъ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, качая головой съ самымъ своимъ глубокомысленнымъ и практическимъ видомъ.-- Тебя учили по извѣстной системѣ, по системѣ -- этимъ все сказано. Остается предположить, что обстоятельства твоего первоначальнаго воспитанія были слишкомъ неблагопріятны для развитія твоего разума, и что мы принялись за тебя слишкомъ поздно. Какъ бы то ни было, ты обманула мои надежды.
   -- Я бы хотѣла, сэръ, лучше отблагодарить васъ за вашу доброту къ бѣдному, покинутому ребенку, котораго вы пріютили.
   -- Не плачь, Джюпъ, не плачь, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Я на тебя не жалуюсь. Ты хорошая, добрая, признательная дѣвочка и... и придется намъ этимъ удовольствоваться.
   -- Благодарю васъ, сэръ, благодарю, -- сказала Сесси искреннимъ тономъ и опять сдѣлала книксенъ.
   -- Ты очень полезна мистрисъ Гредграйндъ, да и вообще всей семьѣ, по словамъ миссъ Луизы; впрочемъ я и самъ это замѣчаю. Надѣюсь, что при такихъ условіяхъ ты сумѣешь быть счастливой.
   -- Я и не желала бы ничего большаго, сэръ, если бы...
   -- Понимаю, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ,-- это ты опять объ отцѣ. Я знаю отъ миссъ Луизы, что ты все еще хранишь свою знаменитую бутылку. Что жъ! Если бъ ты сумѣла извлечь большую пользу изъ занятій, дающихъ средство достигать точныхъ результатовъ, ты бы знала, чего тебѣ слѣдуетъ держаться. Больше на этотъ счетъ мнѣ нечего тебѣ сказать.
   Въ сущности онъ слишкомъ любилъ Сесси, чтобъ относиться къ ней съ презрѣніемъ; иначе онъ бы навѣрно сталъ ее презирать: такъ мало питалъ онъ уваженія къ ариѳметическимъ способностямъ своей протежэ.
   Такъ или нѣтъ, но въ головѣ мистера Гредграйнда сложилось убѣжденіе, что въ Сесси было что-то такое, что не поддавалось никакимъ цифрамъ, никакой классификаціи. Ея способность къ опредѣленіямъ могла быть выражена очень низкою цифрой, ея математическія познанія -- нулемъ; тѣмъ не менѣе мистеръ Гредграйндъ съ недоумѣніемъ задавалъ себѣ вопросъ, въ который изъ столбцовъ помѣстилъ бы онъ эту дѣвочку, если бъ ему понадобилось заставить ее фигурировать въ одномъ ихъ своихъ офиціальныхъ докладовъ.
   Великій фабрикантъ человѣчества -- время въ нѣкоторыхъ стадіяхъ своей фабричной работы работаетъ со страшною быстротой. Юный Томасъ и Сесси находились теперь именно въ этой стадіи фабрикаціи: всѣ описанныя перемѣны произошли съ ними въ одинъ, два года, тогда какъ мистеръ Гредграйндъ стоялъ, казалось, все на одной точкѣ и нисколько не измѣнился за это время.
   Спѣшу оговориться; не измѣнился за однимъ исключеніемъ, не имѣющимъ, впрочемъ, никакого отношенія къ работѣ времени. Время втянуло его въ дѣла другой, очень маленькой, но шумной и довольно неопрятной фабрики: онъ былъ выбранъ депутатомъ въ парламентъ отъ города Коктауна и сдѣлался однимъ изъ уважаемыхъ членовъ цѣлой коллекціи калѣкъ, почтительныхъ поклонниковъ аптекарскихъ вѣсовъ и мѣръ, однимъ изъ представителей таблицы умноженія, однимъ изъ числа тѣхъ уважаемыхъ джентльменовъ, которые нѣмы, слѣпы, хромы на обѣ ноги и мертвы во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло не касается вѣсовъ и мѣръ; мертвы, къ счастью для насъ, иначе стоило ли бы и родиться на свѣтъ божій восемнадцать столѣтій спустя послѣ нашего Божественнаго Учителя?
   Между тѣмъ Луиза тоже подвигалась впередъ. Все такая же спокойная и сдержанная, все такъ же вѣрная своей старой привычкѣ заглядываться въ сумеркахъ на красныя искры каминнаго огня, она не привлекала на себя особеннаго вниманія отца съ того времени, какъ онъ сказалъ ей, что она становится почти взрослой. Мистеру Гредграйнду казалось, что это было такъ недавно, не дальше вчерашняго дня, когда въ одно прекрасное утро онъ замѣтилъ, что она и въ самомъ дѣлѣ стала совсѣмъ взрослой.
   -- Да, она совсѣмъ взрослая женщина, -- сказалъ задумчиво мистеръ Гредграйндъ.-- Какъ время-то идетъ!
   Нѣсколько дней спустя послѣ этого открытія онъ казался задумчивѣе обыкновеннаго и былъ видимо поглощенъ какою-то мыслью. Однажды вечеромъ онъ собирался куда то идти, и дочь пришла съ нимъ проститься, такъ какъ онъ долженъ былъ вернуться довольно поздно, и Луиза не разсчитывала его увидѣть раньше завтрашняго утра. Онъ обнялъ ее, посмотрѣлъ на нее со всею нѣжностью, на какую только онъ былъ способенъ, и сказалъ;
   -- Луиза, голубка моя, ты уже теперь не дитя!
   -- Да, отецъ.
   Она бросила на него тотъ же быстрый, подозрительный взглядъ, какъ и тогда, когда онъ поймалъ ее у цирка, и опустила глаза.
   -- Дорогая моя, я бы хотѣлъ поговорить съ тобой серьезно и наединѣ, -- продолжалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Зайди завтра ко мнѣ въ кабинетъ послѣ завтрака.
   -- Хорошо, отецъ.
   -- Отчего у тебя такія холодныя руки, Луиза? Здорова ли ты?
   -- Совершенно здорова, отецъ.
   -- И счастлива?
   Она опять быстро взглянула на него и отвѣчала со своей своеобразной улыбкой:
   -- Какъ всегда, отецъ, не больше и не меньше, чѣмъ всегда.
   -- Въ добрый часъ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   Послѣ этого онъ поцѣловалъ ее и ушелъ, а Луиза вернулась въ мирную комнату, такъ походившую на залъ для стрижки волосъ, и, подперевъ голову рукой, принялась по обыкновенію разглядывать недолговѣчныя красныя искры, такъ быстро превращавшіяся въ пепелъ.
   -- Ты здѣсь, Лу?-- спросилъ ея братъ, появляясь въ дверяхъ.
   Мистеръ Томъ сдѣлался совсѣмъ свѣтскимъ молодыми человѣкомъ, не слишкомъ-то привлекательнымъ, правду сказать.
   -- Голубчикъ Томъ, -- сказала Луиза, приподнимаясь и цѣлуя его, -- какъ я тебя давно не видала!
   -- Видишь ли, Лу, это оттого, что у меня были разобраны всѣ вечера, а днемъ старикъ Баундерби держитъ меня на привязи. Хорошо еще, что я могу усмирять его тобой/ когда онъ заходитъ слишкомъ далеко, такъ что въ концѣ концовъ мы съ нимъ не ссоримся. Лу! говорилъ съ тобой отецъ о чемъ-нибудь особенномъ вчера или сегодил?
   -- Нѣтъ, Томъ. Но онъ мнѣ сказалъ, что поговоритъ со мною завтра;
   -- Ну да, объ этомъ-то я и говорю, -- сказалъ Томъ.-- Знаешь ли ты, куда онъ сейчасъ пошелъ?-- прибавилъ онъ съ особеннымъ выраженіемъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ я тебѣ скажу: теперь онъ въ банкѣ у старика Баундерби; они держатъ тамъ совѣтъ по всѣмъ правиламъ искусства. А какъ ты думаешь, отчего именно въ банкѣ? Чтобы быть какъ можно дальше отъ ушей мистрисъ Спарзитъ.
   Луиза держитъ руку на плечѣ брата и не отводитъ глазъ отъ огня. Томъ заглядываетъ ей въ лицо съ гораздо большимъ интересомъ, чѣмъ обыкновенно, и, обнявъ ее за талію, ласково притягиваетъ къ себѣ.
   -- Ты меня очень любишь, Лу?
   -- Очень люблю, Томъ, несмотря на то, что ты такъ рѣдко приходишь ко мнѣ.
   -- Слушай же, моя дорогая, милая сестренка, объ этомъ-то я и думалъ сейчасъ. Мы бы могли видѣться съ тобой гораздо чаще, не такъ ли? Мы бы могли всегда, или почти всегда, быть вмѣстѣ, не такъ ли? Какъ бы было хорошо для меня, если бъ ты рѣшилась, Лу, -- ты знаешь на что... Для меня бы это было восхитительно, великолѣпно!
   Ея задумчивое лицо совершенно сбило его съ толку: онъ ничего не могъ прочесть на этомъ непроницаемомъ лицѣ. Онъ крѣпче прижалъ ее къ себѣ и поцѣловалъ; она отвѣтила на его поцѣлуй, но не отвела глазъ отъ огня.
   -- Послушай, Лу, мнѣ казалось, что я сдѣлаю хорошо, шепнувъ тебѣ на ушко объ ихъ затѣяхъ, хотя, я думаю, ты и безъ того давно обо всемъ догадалась. Прощай, я тороплюсь: мнѣ нужно повидаться кое-съ-кѣмъ изъ моихъ друзей. Не забудь же, что ты меня любишь, Лу.
   -- Нѣтъ, голубчикъ Томъ, не забуду.
   -- Славная ты дѣвочка, -- сказалъ Томъ.-- Прощай, Лу!
   Она нѣжно съ нимъ простилась и проводила его на дорогу, откуда виднѣлись огни Коктауна, озарявшіа горизонтъ краснымъ свѣтомъ. Она долго стояла, устремивъ глаза на это отдаленное зарево и прислушиваясь къ удаляющимся шагамъ брата. Онъ шелъ быстро, почти бѣжалъ, какъ будто торопился разстаться съ Каменнымъ Замкомъ. Онъ былъ уже далеко, шумъ отъ его шаговъ давно смолкъ, а она все еще стояла. Казалось, что въ огненномъ заревѣ, подымавшемся надъ Коктауномъ, какъ передъ тѣмъ въ потухающемъ пламени камина, она искала отвѣта на какой-то вопросъ. Должно быть, она пыталась прочесть въ этомъ заревѣ, какую новую ткань соткетъ время, этотъ древнѣйшій и искуснѣйшій ткачъ, изъ тѣхъ нитей, изъ которыхъ онъ уже выткалъ взрослую женщину изъ ребенка. Но никто не знаетъ, гдѣ фабрика этого великаго ткача: машины его работаютъ безшумно, и его рабочіе нѣмы.
   

Глава XV.
Отецъ и дочь.

   Хотя мистеръ Гредграйндъ ничуть не походилъ на Синюю Бороду, тѣмъ не менѣе его кабинетъ былъ совсѣмъ синій отъ множества собранныхъ въ немъ синихъ книгъ {Blue-books -- доклады, печатающіеся по распоряженію парламента и называемые такимъ образомъ благодаря своимъ синимъ обложкамъ.}. Эта многочисленная синяя армія, постоянно пополняемая новыми рекрутами, доказывала все, что только можетъ быть доказано съ помощью докладовъ. Въ этой волшебной комнатѣ были самые запутанные соціальные вопросы, разрѣшенные разъ и навсегда. (Подозрѣваютъ ли объ этомъ тѣ, кто заинтересованъ въ этихъ вопросахъ?) Представьте себѣ обсерваторію безъ единаго окна и въ ней астронома, пытающагося привести въ порядокъ всю звѣздную систему на бумагѣ съ помощью чернилъ и пера. Такъ точно и мистеръ Гредграйндъ въ своей обсерваторіи (на свѣтѣ мирго такихъ астрономовъ) не имѣлъ нужды останавливать свои взоры на милліонахъ копошащихся вокругъ него человѣческихъ существъ, а разрѣшалъ ихъ судьбу на простой грифельной доскѣ и утиралъ ихъ слезы маленькимъ кусочкомъ грязной губки.
   Въ эту-то обсерваторію -- печальную комнату съ мрачными статистическими стѣнными часами, отмѣчавшими каждую секунду истекшаго времени похороннымъ ударомъ, напоминавшимъ стукъ молотка въ гробовую крышку, -- вошла Луиза въ то утро, о которомъ идетъ наша рѣчь. Одно изъ оконъ выходило въ сторону Коктауна, и когда Луиза сѣла возлѣ отцовскаго письменнаго стола, она увидѣла въ это окно высокія фабричныя трубы и длинныя змѣи дыма въ темной дали.
   -- Дорогая Луиза, -- началъ мистеръ Гредграйндъ, -- вчерашнія мои слова должны были подготовить тебя къ тому, что разговоръ нашъ будетъ серьезенъ. Ты такъ хорошо воспитана и дѣлаешь такую честь своему воспитанію (признаюсь въ этомъ съ живѣйшей радостью), что я вполнѣ полагаюсь на твой здравый смыслъ. Въ тебѣ нѣтъ никакихъ слабостей: ты не романтична, ты привыкла на все смотрѣть съ безпристрастной точки зрѣнія разума и разсчета. И я увѣренъ, что именно съ этой точки зрѣнія посмотришь ты и на то, что я имѣю тебѣ сообщить.
   Онъ пріостановился, какъ будто ожидая услышать отъ нея что-нибудь. Но она молчала.
   -- Луиза, голубка моя, тебѣ дѣлаютъ предложеніе.
   Онъ опять замолчалъ, ожидая, что она скажетъ, но Луиза и на этотъ разъ не проронила ни слова. Это молчаніе очень его удивило, и онъ повторилъ тихимъ голосомъ:
   -- Тебѣ дѣлаютъ предложеніе, голубушка.
   На что она отвѣтила совершенно хладнокровно:
   -- Слышу, отецъ. Слушаю съ большимъ вниманіемъ, увѣряю тебя.
   -- Однако, Луиза, ты отлично владѣешь собой, -- сказалъ съ улыбкой мистеръ Гредграйндъ послѣ минутнаго недоумѣнія, -- ты даже безстрастнѣе, чѣмъ я ожидалъ. Или, можетъ быть, ты подготовлена къ этому извѣстію?
   -- Не могу тебѣ отвѣтить на этотъ вопросъ, отецъ, пока не знаю, въ чемъ дѣло. Подготовлена я или нѣтъ, я хочу слышать отъ тебя, хочу, чтобы ты самъ мнѣ сказалъ.
   Странная вещь: мистеръ Гредграйндъ въ эту минуту волновался гораздо больше своей дочери. Онъ взялъ со стола большой ножъ для разрѣзыванія бумаги, повертѣлъ его въ рукахъ, положилъ на мѣсто, взялъ опять въ руки и принялся внимательно разглядывать его лезвіе, прежде чѣмъ приступить къ продолженію разговора.
   -- Твои слова въ высшей степени благоразумны, Луиза. И такъ, я взялся сообщить тебѣ... Словомъ, мистеръ Баундерби объявилъ мнѣ, что онъ уже давно слѣдилъ за твоимъ развитіемъ, надѣясь, что настанетъ день, когда онъ предложитъ тебѣ свою руку. Этотъ день, котораго онъ ждалъ такъ долго, и надо отдать ему справедливость, съ такимъ постоянствомъ, наконецъ насталъ. Онъ передалъ мнѣ свое предложеніе и просилъ меня передать его тебѣ вмѣстѣ съ его надеждой, что ты примешь его благосклонно.
   Отецъ и дочь молчатъ. Мрачно статистическіе часы отбиваютъ свои похоронные удары. Дымъ стелется вдали тяжелый и черный.
   -- Отецъ, -- начала наконецъ Луиза, -- ты думаешь, я люблю мистера Баундерби?
   Этотъ неожиданный вопросъ очень смущаетъ мистера Гредграйнда.
   -- Дитя мое, -- говоритъ онъ, -- я право... не могу взять на себя отвѣчать на этотъ вопросъ.
   -- Отецъ, -- продолжаетъ Луиза съ тѣмъ же выраженіемъ въ голосѣ, -- требуешь ли ты, чтобы я любила мистера Баундерби?
   -- Нѣтъ, нѣтъ голубушка, я ничего не требую.
   -- Отецъ, -- повторяетъ Луиза въ третій разъ, -- требуетъ ли мистеръ Баундерби, чтобъ я любила его?
   -- Дорогая моя, -- говоритъ мистеръ Гредграйндъ, -- на этотъ вопросъ очень трудно отвѣтить...
   -- Трудно отвѣтить простымъ да или нѣтъ, отецъ?
   -- Разумѣется, моя милая. Видишь ли... (здѣсь требовалась довольно сложная аргументація, и это обстоятельство нѣсколько ободряетъ мистера Гредграйнда). Видишь ли, отвѣтъ на твой вопросъ совершенно зависитъ отъ того, въ какомъ смыслѣ мы употребляемъ это слово. Мистеръ Баундерби относится къ этому вопросу совершенно правильно и не претендуетъ ни на какія романтическія фантастическія вещи, или (что одно и то же) ни на какія сентиментальности. Мистеръ Баундерби былъ бы совершенно слѣпъ, если бы, видя, какъ ты росла на его глазахъ, онъ не замѣтилъ твоего здраваго смысла и заговорилъ съ тобой въ такомъ тонѣ. Очень возможно -- я хочу только навести тебя на правильную точку зрѣнія -- очень возможно, что ты выразилась не совсѣмъ точно.
   -- Какое же другое выраженіе ты мнѣ посовѣтуешь, отецъ?
   -- Душа моя, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, который теперь совершенно овладѣлъ собой, -- я бы тебѣ посовѣтовалъ (разъ ты спрашиваешь моего совѣта) взглянуть на это дѣло такъ, какъ ты пріучена вообще смотрѣть на вещи, то есть, какъ на положительный фактъ. Невѣжды и сумасброды могли бы облечь подобнаго рода фактъ разными безсмысленными фантазіями, которыя въ сущности вовсе не существуютъ, совершенно не существуютъ. Но ты не сдѣлаешь этой ошибки -- могу сказать это тебѣ безъ лести. Посмотримъ теперь, каковы въ настоящемъ случаѣ факты. Тебѣ двадцать лѣтъ -- я беру круглымъ числомъ, мистеру Баундерби -- пятьдесятъ, тоже круглымъ числомъ. Въ этихъ цифрахъ есть нѣкоторое неравенство, но за то относительно состоянія и положенія въ свѣтѣ неравенства нѣтъ; напротивъ, въ этомъ отношеніи вы какъ нельзя болѣе подходите другъ къ другу. Затѣмъ слѣдуетъ вопросъ: можетъ ли это неравенство лѣтъ -- въ данномъ случаѣ единственное -- служить препятствіемъ къ предполагаемому браку? Разсматривая этотъ вопросъ, будетъ не лишнимъ обратиться къ статистикѣ браковъ (насколько она выработана до сего дня) въ Англіи и Валлисѣ. Справившись съ цифрами, я нахожу, что громадное число браковъ въ этихъ странахъ было заключено между людьми очень неравнаго возраста, и что въ огромномъ большинствѣ случаевъ (болѣе трехъ четвертей) мужъ оказывается старшею изъ сочетающихся сторонъ. И замѣчательно (фактъ, доказывающій, насколько вообще распространенъ этотъ законъ), что подобный же результатъ даютъ цифры, собранныя путешественниками среди туземцевъ нашихъ индійскихъ колоній, среди большинства населенія Китая и даже у калмыковъ. Такимъ образомъ неравенство лѣтъ, о которомъ я говорилъ, почти перестаетъ быть неравенствомъ, его почти не существуетъ.
   -- Какое же ты мнѣ посовѣтуешь слово, отецъ, -- еще разъ спросила Луиза, самообладаніе которой ничуть не колебалось этими утѣшительными свѣдѣніями.-- Какое слово ты мнѣ посовѣтуешь, вмѣсто того, которое я сейчасъ употребила, если оно недостаточно ясно.
   -- Луиза, -- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ, -- мнѣ кажется, ничего не можетъ быть проще. Довольствуясь простымъ разсмотрѣніемъ существующихъ фактовъ, ты задаешь себѣ слѣдующій вопросъ: выходить ли мнѣ за него? Мнѣ кажется, ничего не можетъ быть проще.
   -- Выходить ли мнѣ за него?-- повторила Луиза съ полнѣйшимъ хладнокровіемъ.
   -- Вотъ именно. И мнѣ, какъ отцу, очень пріятно думать, дорогая Луиза, что ты приступаешь къ обсужденію этого вопроса совсѣмъ не такъ, какъ это дѣлаетъ большинство молодыхъ дѣвушекъ.
   -- Ты правъ, отецъ, совсѣмъ не такъ.
   -- Теперь рѣшай сама, это твое дѣло, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Я представилъ тебѣ фактъ, какъ это обыкновенно дѣлается между практическими людьми; я представилъ его тебѣ, какъ въ свое время онъ былъ представленъ мнѣ и твоей матери. Остальное -- твое дѣло, Луиза, рѣшай сама.
   Все это время, съ самаго начала разговора, она смотрѣла на отца, не спуская глазъ. Откинувшись на спинку стула, и онъ теперь обратилъ на нее свои впалые глаза. Замѣтилъ ли онъ въ ней въ эту минуту колебаніе, одну секунду колебанія, когда ей такъ хотѣлось броситься къ нему на грудь и излить ему все горе бѣднаго сердца? Но для того, чтобы это замѣтить, онъ долженъ былъ бы разомъ перескочить черезъ искусственныя преграды, такъ давно и такъ старательно воздвигнутыя имъ между собой и тѣми тонкостями человѣческаго чувства, которыя не поддаются никакимъ алгебраическимъ вычисленіямъ и не поддаются никогда до той самой минуты, когда трубный гласъ съ неба обратитъ въ ничто и самую алгебру. Преграды были слишкомъ многочисленны и слишкомъ высоки, чтобъ ихъ преодолѣть однимъ прыжкомъ. Его безстрастное, прозаическое лицо охладило порывъ молодой дѣвушки: минута колебанія канула въ бездну прошедшаго и потонула въ ней вмѣстѣ съ другими погибшими мгновеніями.
   Луиза отвела глаза отъ лица мистера Гредграйнда и стала молча смотрѣть въ сторону города. Она смотрѣла такъ долго и пристально, что наконецъ онъ спросилъ:
   -- Не ищешь ли ты совѣта у фабричныхъ трубъ, Луиза?
   -- Теперь тамъ ничего не видно, кромѣ скучнаго чернаго дыма, отецъ, но ночью онѣ пылаютъ огнемъ!-- отвѣчала она, быстро оборачиваясь.
   -- Всѣ это знаютъ, Луиза; но я. рѣшительно не вижу, какое отношеніе имѣетъ твое замѣчаніе къ предмету нашего разговора.
   И надо отдать ему справедливость: онъ этого дѣйствительно не видѣлъ.
   Луиза сдѣлала легкій жестъ рукой, точно отъ чего то отмахиваясь, и снова внимательно посмотрѣла на отца.
   -- Отецъ, мнѣ часто приходило въ голову, что жизнь такъ коротка...
   Эти слова такъ живо затрагивали область мистера Гредграйнда, что онъ перебилъ ее на полусловѣ:
   -- Разумѣется, коротка, мой другъ, хотя средняя продолжительность человѣческой жизни за послѣдніе годы замѣтно возросла -- это вопросъ доказанный. Этотъ фактъ положительно подтверждается вычисленіями нѣкоторыхъ компаній страхованія жизни и доходовъ, такъ же какъ и многими другими непогрѣшимыми цифрами.
   -- Я говорю о своей жизни, отецъ.
   -- Да? Но мнѣ нѣтъ надобности напоминать тебѣ, Луиза, что и твоя жизнь подчинена общимъ законамъ человѣческой жизни.
   -- Мнѣ бы хотѣлось, пока я живу, сдѣлать хоть то немногое, что въ моей власти и на что я гожусь... Не все ли равно?..
   Мистеръ Гредграйндъ былъ въ недоумѣніи, какъ ему понимать это послѣднее восклицаніе.
   -- Все равно?-- переспросилъ онъ.-- Что все равно, мой другъ?
   -- Мистеръ Баундерби, -- продолжала Луиза спокойнымъ, рѣшительнымъ тономъ, не обращая вниманія на вопросъ отца, -- мистеръ Баундерби предлагаетъ мнѣ выйти за него замужъ. Единственный вопросъ, который я должна теперь себѣ задать, это -- выходить ли мнѣ за него? Вѣдь такъ, отецъ? Это ли ты хотѣлъ сказать?
   -- Разумѣется, мой другъ.
   -- Пусть будетъ такъ. Итакъ, мистеру Баундерби угодно жениться на мнѣ при такихъ условіяхъ; я готова принять его предложеніе. Передай же ему мой отвѣтъ, когда найдешь нужнымъ. Повтори его слово Въ слово, если можно: мнѣ бы хотѣлось, чтобы онъ зналъ его въ точности.
   -- Ты совершенно права, моя милая, хорошо быть точнымъ всегда и во всемъ, -- замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ одобрительнымъ тономъ.-- Твоя просьба будетъ исполнена. Нѣтъ ли у тебя какого-нибудь желанія относительно времени вашей свадьбы, мой другъ?
   -- Никакого, отецъ. Не все ли равно?
   Мистеръ Гредграйндъ придвинулъ свой стулъ поближе къ дочери и взялъ ее за руку; но повтореніе этихъ странныхъ словъ, казалось, было ему несовсѣмъ пріятно. Онъ поглядѣлъ на нее молча съ минуту и снова началъ, не выпуская ея руки:
   -- Луиза, у меня есть еще одинъ вопросъ, который я считалъ безполезнымъ, такъ какъ заключающаяся въ немъ возможность казалась мнѣ почти невѣроятной. Но, можетъ быть, мнѣ все-таки слѣдуетъ предложить тебѣ этотъ вопросъ... Тебѣ никто никогда не дѣлалъ предложенія безъ моего вѣдома?
   -- Отецъ, -- отвѣчала она почти презрительно, -- какое предложеніе могло быть сдѣлано мнѣ? Кого я вижу? Гдѣ бываю? Знаю ли я людей?
   -- Ты права, мой другъ, -- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ совершенно успокоенный, -- я былъ не вправѣ задавать тебѣ подобный вопросъ, но я хотѣлъ исполнить свою обязанность.
   -- Какъ могу знать я, что такое любовь, что такое мечты, страсти, увлеченія?-- продолжала она со своимъ обычнымъ спокойствіемъ.-- Развѣ во мнѣ не задавлена эта часть моей природы, гдѣ могли бы развиться такія легкомысленныя чувства? Могла ли я въ моей жизни хоть на минуту отрѣшиться отъ проблемъ, подлежащихъ демонстрированью, отъ осязаемыхъ фактовъ?
   Съ этими словами она машинально сжала руку, какъ будто ощущая въ ней какое-то твердое тѣло, и потомъ медленно разжала, какъ будто высыпая изъ нея пыль или пепелъ.
   -- Совершенно справедливо, мой другъ, -- одобрилъ замѣчательно практическій отецъ свою благоразумную дочь, -- совершенно справедливо.
   -- Да я послѣдняя изъ людей, къ кому бы можно было обратиться съ подобнымъ вопросомъ, отецъ, -- продолжала Луиза.-- Въ моемъ сердцѣ никогда не было мѣста дѣтской любви и дѣтскимъ воспоминаніямъ, хотя даже я знаю о нихъ кое-что по наслышкѣ. Ты такъ старательно оберегалъ меня, отецъ, что я никогда не знала, что такое дѣтскія мечты. Ты велъ меня такъ разумно, отецъ, что съ самой колыбели и по сей день я не знала даже, что такое дѣтская вѣра и дѣтскій страхъ.
   Мистеръ Гредграйндъ былъ тронутъ до глубины души такимъ блестящимъ доказательствомъ своего успѣха.
   -- Мой другъ, -- сказалъ онъ, -- ты меня съ излишкомъ вознаградила за всѣ мои заботы и хлопоты. Поцѣлуй меня, моя милая дѣвочка.
   Луиза поцѣловала отца. Онъ на минуту удержалъ ее въ своихъ объятіяхъ и сказалъ:
   -- Теперь я могу сказать тебѣ, мое дорогое дитя, что я совершенно счастливъ твоимъ разумнымъ рѣшеніемъ. Мистеръ Баундерби человѣкъ замѣчательный, и небольшое неравенство вашихъ лѣтъ -- если еще тутъ есть какое-нибудь неравенство -- вполнѣ уравновѣшивается той дисциплиной, которую пріобрѣлъ твой умъ, благодаря разумному воспитанію. Я всегда имѣлъ въ виду воспитать тебя такъ, чтобы ты съ самаго ранняго дѣтства была (если я могу такъ выразиться) внѣ всякаго возраста. Поцѣлуй меня еще разокъ, Луиза, и пойдемъ къ твоей матери.
   Отецъ и дочь спустились въ гостиную, гдѣ эта почтенная леди, чуждая всякихъ фантазій, покоилась, по своему обыкновенію, въ растяжку на одномъ изъ дивановъ. Сесси сидѣла возлѣ нея за работой. Когда они вошли, мистрисъ Гредграйндъ обнаружила нѣкоторые признаки возвращенія къ жизни, и въ слѣдующую минуту китайская тѣнь очутилась въ сидячемъ положеніи.
   -- Мистрисъ Гредграйндъ, -- сказалъ ея супругъ, ожидавшій съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ конца этого превращенія, -- позволь тебѣ представить мистрисъ Баундерби.
   -- А! значитъ дѣло покончено, -- сказала мистрисъ Гредграйндъ.-- Надѣюсь, что ты будешь пользоваться хорошимъ здоровьемъ, Луиза, потому что, если твоя голова начнетъ раскалываться на куски съ самаго начала твоего замужества, какъ было со мной, участь твоя будетъ далеко не завидна, хотя, можетъ быть, теперь ты думаешь какъ разъ наоборотъ, какъ это думаютъ всѣ молодыя дѣвушки. Ну, все равно. Я все таки поздравляю тебя, голубушка, и надѣюсь, что теперь ты сумѣешь какъ слѣдуетъ примѣнить ологическія познанія! Поцѣлуй меня, Луиза, только осторожнѣй, не запѣнь моего праваго плеча, его сегодня невыносимо стрѣляетъ. Теперь одна бѣда, -- продолжала мистрисъ Гредграйндъ, приводя въ порядокъ свою кучу шалей послѣ этой трогательной церемоніи: -- я буду съ утра до ночи мучиться вопросомъ, какъ мнѣ его называть?
   -- Мистрисъ Гредграйндъ, -- произнесъ торжественно супругъ, -- что вы хотите этимъ сказать?
   -- Какъ мнѣ его называть, мистеръ Гредграйндъ, когда онъ станетъ мужемъ Луизы? Надо же мнѣ будетъ какъ-нибудь его называть. Невозможно же, -- продолжала мистрисъ Гредграйндъ тономъ личной обиды, -- невозможно же постоянно съ нимъ говорить и никакъ его не называть. Я не могу звать его Іосіей, я не выношу этого имени. Объ уменьшительномъ Джо -- не можетъ быть и рѣчи, ты и самъ этого не допустишь. Неужели же я должна говорить "мистеръ" моему собственному зятю? Конечно нѣтъ, по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока мои родные и моя собственная семья не станутъ топтать меня ногами въ качествѣ несчастной калѣки. Какъ же прикажете мнѣ его называть?
   Такъ какъ никто изъ присутствующихъ не могъ прійти на помощь мистрисъ Гредграйндъ въ этомъ затруднительномъ обстоятельствѣ, то эта почтенная леди поспѣшила угаснуть, прибавивъ къ высказаннымъ ею замѣчаніямъ слѣдующій заключительный пунктъ:
   -- Что касается свадьбы, Луиза, то единственное, о чемъ я тебя прошу, прошу съ сердечнымъ трепетомъ, пронизывающимъ меня съ головы до самыхъ пятъ, это -- чтобъ она была возможно скорѣй, иначе я знаю, это будетъ одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, о которыхъ я никогда не слышу конца:
   Когда мистеръ Гредграйндъ представилъ своей женѣ мистрисъ Баундерби, Сесси быстро повернула голову и устремила на Луизу печальный, удивленный, недовѣрчивый взглядъ. Луиза, не глядя на Сесси, видѣла, угадала этотъ взглядъ. Съ этого дня она держала Сесси въ почтительномъ отдаленіи, была съ ней холодна, горда, высокомѣрна, словомъ -- совершенно перемѣнилась къ ней.
   

Глава XVI.
Мужъ и жена.

   Первою непріятностью мистера Баундерби въ его счастливомъ положеніи жениха была необходимость сообщить эту новость мистрисъ Спарзитъ. Онъ рѣшительно не зналъ, какъ взяться за это дѣло, и не могъ себѣ ясно представить всѣхъ могущихъ отсюда произойти послѣдствій. Покинетъ ли она его домъ съ оружіемъ въ рукахъ и переѣдетъ къ леди Скаджерсъ, или упрямо откажется очистить позицію? Заплачетъ ли она, или начнетъ браниться? Выплачетъ ли всѣ свои глаза, или заставитъ его самого разрыдаться? Разобьется ли ея сердце, или она перебьетъ зеркала? Мистеръ Баундегби не могъ ничего сказать въ точности. Какъ бы то ни было, дѣло должно быть сдѣлано; слѣдовательно надо было рѣшиться къ нему приступить съ этимъ, Баундерби началъ нѣсколько писемъ, онъ рвалъ ихъ всѣ и наконецъ рѣшился объясниться устно.
   Въ вечеръ, предназначенный имъ для выполненія этого важнаго проекта, по пути домой, мистеръ Баундерби предусмотрительно зашелъ въ аптеку и запасся флакономъ очень сильныхъ нюхательныхъ солей.
   -- Чортъ возьми, -- размышлялъ мистеръ Баундерби, -- если, ей вздумается упасть въ обморокъ, я по крайней мѣрѣ буду имѣть удовольствіе спустить ей кожу съ ея длиннаго носа.
   Но напрасно мистеръ Баундерби храбрился: несмотря на такое сильное вооруженіе, онъ далеко не имѣлъ геройскаго вида, переступая порогъ своего собственнаго дома, и, появившись передъ предметомъ своихъ заботъ, былъ очень похожъ на провинившуюся собаку, только что занимавшуюся воровствомъ въ хозяйской кладовой.
   -- Добрый вечеръ, мистеръ Баундерби.
   -- Добрый вечеръ, сударыня, добрый вечеръ.
   Онъ подвинулъ себѣ стулъ къ огню, а она отодвинулась со своимъ стуломъ, какъ будто говоря: "Это ваше мѣсто, мистеръ Баундерби, я это знаю. Занимайте же его цѣликомъ, если вамъ это нравится".
   -- Не уѣзжайте къ сѣверному полюсу, сударыня, -- сказалъ мистеръ Баундерби.
   -- Благодарю васъ, сэръ, -- отвѣтила мистрисъ Спарзитъ, придвигая свой стулъ къ огню, но не такъ близко, какъ прежде.
   Мистеръ Баундерби молча глядѣлъ, какъ она концами длинныхъ тонкихъ ножницъ усердно прорѣзывала для какой-то таинственной цѣли круглыя дыры въ кускахъ батиста. Эта операція, въ соединеніи <испорчено> и римскимъ носомъ мистрисъ Спарзитъ, <испорчено> наводила на мысль о ястребѣ, выклевывающей глаза у какой-нибудь бѣдной маленькой птички. Она была такъ занята своей работой, что прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ она подняла голову. Тутъ мистеръ Баундерби постарался привлечь на себя ея вниманіе, многозначительно качнувъ головой.
   -- Мистрисъ Спарзитъ, -- сказалъ мистеръ Баундерби, засовывая руки въ карманы и удостовѣрившись съ помощью своей правой руки, что флаконъ съ солями откупоривается достаточно легко, -- мнѣ нѣтъ нужды вамъ повторять, что вы не только леди образованная и хорошей фамиліи, но еще и чертовски умная женщина.
   -- Благодарю васъ, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, -- я уже не впервые слышу подобную похвалу изъ вашихъ устъ.
   -- Мистрисъ Спарзитъ, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, -- я васъ сейчасъ удивлю.
   -- Неужто, сэръ?-- произнесла мистрисъ Спарзитъ въ вопросительномъ тонѣ, но съ величайшимъ спокойствіемъ.
   Мистрисъ Спарзитъ носила обыкновенно митэнки; теперь она отложила въ сторону работу и принялась поглаживать свои митэнки.
   -- Мистрисъ Спарзитъ, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, -- я женюсь на дочери мистера Гредграйнда.
   -- Неужто, сэръ?-- повторила мистрисъ Спарзитъ.-- Будьте счастливы, мистеръ Баундерби! Я надѣюсь, сэръ, что вы будете счастливы.
   Она произнесла это тономъ такого снисхожденія и состраданія къ своему патрону, что мистеръ Баундерби, гораздо болѣе озадаченный этимъ тономъ, чѣмъ если бъ она запустила въ зеркало своимъ рабочимъ ящикомъ или растянулась бы въ обморокѣ на коврѣ, крѣпко закупорилъ флаконъ въ своемъ карманѣ и подумалъ:
   "Вотъ дьяволъ, а не женщина! Кто бы могъ думать, что она такъ это приметъ! "
   -- Желаю вамъ отъ всего сердца, сэръ, -- продолжала мистрисъ Спарзитъ тономъ неизмѣримаго превосходства, какъ будто она въ одну минуту отвоевала себѣ право сострадать о его горькой участи на вѣчныя времена, -- желаю вамъ отъ всего сердца быть счастливымъ во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Благодарствую, сударыня, -- отвѣчалъ мистеръ Баундерби съ нѣкоторой досадой въ голосѣ, который онъ впрочемъ замѣтно понизилъ, не сознавая того, -- премного вамъ благодаренъ. Надѣюсь, ваше желаніе исполнится.
   -- Неужели, сэръ?-- произнесла мистрисъ Спарзитъ съ величайшею любезностью.-- Впрочемъ, конечно, вы надѣетесь -- это совершенно понятно.
   Послѣдовала довольно неловкая пауза. Мистрисъ Спарзитъ снова принялась за свою работу, изрѣдка покашливая многозначительнымъ кашлемъ человѣка, сознающаго свою силу и великодушіе.
   -- Такъ вотъ какъ, сударыня, -- началъ опять мистеръ Баундерби.-- Не думаю, чтобы леди, подобная вамъ, пожелала при такихъ обстоятельствахъ оставаться въ этомъ домѣ, при всемъ удовольствіи, которое вы доставляете мнѣ своимъ пребываніемъ у меня.
   -- О Боже мой! Конечно, нѣтъ, сэръ; объ этомъ нечего и думать.
   Мистрисъ Спарзитъ покачала головой все съ тѣмъ же величественнымъ видомъ, немного впрочемъ измѣнивъ интонацію своего кашля; теперь это былъ кашель человѣка, одержимаго пророческимъ духомъ, который онъ старается въ себѣ подавить.
   -- Во всякомъ случаѣ, сударыня, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, -- въ банкѣ -- въ моемъ банкѣ -- имѣется квартира, гдѣ присутствіе въ качествѣ завѣдующей домомъ леди, образованной и хорошей фамиліи было бы сущимъ благодѣяніемъ. Если вы согласны, то же жалованье .
   -- Прошу извинить, сэръ, но вы были такъ добры, что обѣщали замѣнить это выраженіе словами "ежегодные подарки".
   -- Очень хорошо, сударыня; пусть будутъ ежегодные подарки. Если, при измѣнившихся условіяхъ, вы согласны принимать отъ меня ежегодные подарки въ ихъ прежнемъ размѣрѣ, то я не вижу причины намъ разставаться.
   -- Это предложеніе достойно васъ, сэръ, и если положеніе, которое я должна буду занять въ вашемъ банкѣ, таково, что я могу его принять, не опасаясь спуститься еще ниже по общественной лѣстницѣ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, этого не бойтесь; иначе, повѣрьте, сударыня, я никогда не рѣшился бы предложить его леди, вращавшейся въ высшемъ свѣтѣ. Не потому, чтобы самъ я цѣнилъ этотъ свѣтъ, понимаете, но вы -- это другая статья.
   -- Вы очень внимательны, мистеръ Баундерби.
   -- У васъ будетъ квартира, отопленіе, освѣщеніе, женщина для услугъ и разсыльный въ качествѣ сторожа. Словомъ, вамъ будетъ, извините за выраженіе, чертовски покойно.
   -- Ни слова больше, прошу васъ, сэръ. Сложивъ съ себя мою теперешнюю почетную обязанность, я не могу избѣжать печальной необходимости зарабатывать мой хлѣбъ (она бы могла сказать "мои телячьи котлеты", такъ какъ это деликатное блюдо съ приправой вкуснаго соуса было ея любимѣйшимъ ужиномъ), и я охотнѣй приму этотъ хлѣбъ отъ васъ, чѣмъ отъ всякаго другого. Сэръ, я принимаю ваше предложеніе съ сердечной признательностью и искренно благодарю васъ за всю вашу прежнюю доброту ко мнѣ. Желаю вамъ, сэръ, -- заключила мистрисъ Спарзитъ съ усиленнымъ оттѣнкомъ состраданія въ голосѣ, -- отъ души желаю, чтобы миссъ Гредграйндъ оказалась женой, какую вы сами желаете и заслуживаете.
   Съ этого дня ничто уже не могло сбить мистрисъ Спарзитъ съ этой позиціи. Тщетно мистеръ Баундерби возмущался, тщетно старался возстановить свои прежнія права усиленнымъ бахвальствомъ; мистрисъ Спарзитъ твердо рѣшилась смотрѣть на него, какъ на жертву, и жалѣла его отъ всей души. Она была вѣжлива, обязательна, весела, исполнена надеждъ;, но чѣмъ вѣжливѣй, обязательнѣй, веселѣй, чѣмъ примѣрнѣе вела себя она, тѣмъ достойнѣе сожалѣнія былъ онъ -- жертва. Она такъ нѣжно жалѣла его въ его горькой участи, что при одномъ ея взглядѣ холодный потъ выступалъ на его толстомъ, красномъ лицѣ.
   Между тѣмъ свадьба была назначена черезъ восемь недѣль, и мистеръ Баундерби каждый вечеръ посѣщалъ Каменный Замокъ въ качествѣ жениха. Любовь его при этихъ посѣщеніяхъ выражалась обыкновенно въ формѣ браслетовъ и по мѣрѣ приближенія свадьбы принимала все болѣе фабричный характеръ. Шились платья, заказывались брилліанты, покупались пироги, перчатки, фабриковался свадебный контрактъ съ подобающимъ аккомпаниментомъ идущихъ къ дѣлу фактовъ. Все это сватовство было однимъ сплошнымъ фактомъ съ начала до конца. Счастливые часы влюбленныхъ и не воображали выдѣлывать тѣхъ сентиментальныхъ нелѣпостей, которыя такъ любятъ имъ приписывать глупые поэты, и маятникъ качался ни тише, ни быстрѣй, чѣмъ обыкновенно. Мрачные статистическіе часы обсерваторіи мистера Гредграйнда попрежнему били по головѣ каждую новую нарождающуюся секунду и тутъ же хоронили ее со своей обычной аккуратностью.
   Насталъ наконецъ день свадьбы, ничѣмъ не отличающійся отъ другихъ дней для тѣхъ, кто умѣетъ слушаться только голоса разсудка, и когда онъ насталъ -- въ извѣстной читателю церкви съ деревяшками инвалида, вмѣсто колонокъ (весьма популярный родъ архитектуры въ настоящее время), были соединены узами брака Іосія Баундерби изъ Коктауна и Луиза, старшая дочь Томаса Гредграйнда изъ Каменнаго Замка, члена парламента отъ вышеназваннаго города. А когда священная церемонія была совершена подобающимъ образомъ, молодые поѣхали завтракать въ вышеупомянутый Каменный Замокъ.
   Въ Каменномъ Замкѣ, по случаю счастливаго событія, собралось избранное общество. Каждому члену этого общества было до тонкости извѣстно, изъ чего были приготовлены напитки и блюда, которые онъ пилъ и ѣлъ, были ли они продуктами ввоза или вывоза, въ какомъ количествѣ ввозились или вывозились и на какихъ судахъ, на англійскихъ или иностранныхъ. Подружки невѣсты, считая въ томъ числѣ и маленькую Дженъ Гредграйндъ, съ точки зрѣнія интеллектуальнаго развитія были достойными соперницами знаменитаго ребенка-математика, и не было ни одной души въ этомъ избранномъ обществѣ, которую бы можно было заподозрить въ какой-либо сентиментальной глупости.
   Послѣ завтрака молодой обратился къ гостямъ съ слѣдующей рѣчью:
   -- Леди и джентльмены! Такъ какъ вы сдѣлали намъ честь, мнѣ и моей женѣ, выпивъ за наше здоровье и счастье, то я, Іосія Баундерби изъ Коктауна, считаю себя обязаннымъ васъ поблагодарить. Всѣ здѣсь присутствующіе хорошо меня знаютъ; знаютъ, кто я и откуда вышелъ, и никто, надѣюсь, не станетъ ожидать рѣчи отъ человѣка, который, когда видитъ столбъ, говоритъ -- "вотъ это столбъ", а когда видитъ насосъ, говоритъ -- "это насосъ", и котораго никто на свѣтѣ на заставитъ назвать столбъ насосомъ, или насосъ столбомъ, или то и другое зубочисткой. Если вамъ непремѣнно нужна рѣчь -- вотъ вамъ мой другъ и тесть Томъ Гредграйндъ, членъ парламента -- обратитесь къ нему: я на это не мастеръ. Тѣмъ не менѣе смѣю надѣяться, что вы меня извините, если я, окинувъ взглядомъ присутствующее здѣсь общество, почувствую себя немного гордымъ моею независимостью и вспомню, какъ мало могъ я разсчитывать стать мужемъ дочери Тома Гредграйнда въ то время, когда я былъ оборванцемъ, уличнымъ мальчишкой, который никогда не умывался иначе, какъ подъ насосомъ, да и то въ двѣ недѣли разъ. И такъ надѣюсь, вы извините мое чувство. А нѣтъ -- какъ хотите. Это не помѣшаетъ мнѣ чувствовать себя независимымъ. Съ сегодняшняго дня, какъ я уже говорилъ, и какъ вы сами говорили, когда выражали намъ ваши пожеланія, съ сегодняшняго дня я -- мужъ дочери Тома Гредграйцда. Я этимъ очень счастливъ, я давно этого желалъ. Она росла, воспитывалась на моихъ глазахъ, и я думаю, что она достойна меня. Съ другой стороны, я думаю -- не стану съ вами лукавить -- что и я достоинъ ея. И такъ, благодарю васъ отъ своего имени и отъ имени моей жены за ваши добрыя пожеланія. Обращаюсь, съ своей стороны, ко всѣмъ присутствующимъ здѣсь неженатымъ лицамъ со слѣдующимъ лучшимъ, какое только я могъ придумать, пожеланіемъ: желаю отъ души всѣмъ холостякамъ такихъ же прекрасныхъ женъ, какъ моя, и всѣмъ дѣвицамъ такихъ мужей, какъ я.
   Вскорѣ послѣ этой рѣчи счастливая парочка укатила на желѣзную дорогу. Молодые должны были совершить небольшую свадебную поѣздку въ Ліонъ, такъ какъ мистеръ Баундерби хотѣлъ воспользоваться удобнымъ случаемъ и взглянуть, какъ вели себя въ чужихъ краяхъ "рабочія руки", и добивались ли онѣ и тамъ черепаховаго супа и золотой ложки. Спускаясь по лѣстницѣ въ своемъ дорожномъ нарядѣ, молодая столкнулась съ Томомъ, который поджидалъ ее тутъ, сильно взволнованный своими братскими чувствами, а можетъ быть, и выпитымъ за завтракомъ виномъ.
   -- Какой ты молодецъ, Лу! Ты лучшая изъ сестеръ, -- шепнулъ ей на ухо Томъ.
   Она прижалась къ нему такъ нѣжно, какъ должна бы была прижаться въ этотъ день къ другому, болѣе дорогому существу, и ея холодное спокойствіе въ первый разъ какъ будто поколебалось
   -- Старый Баундерби тебя ждетъ!-- сказалъ Томъ.-- Прощай! Я буду тебя ждать и встрѣчу, когда ты вернешься. Не правда ли, голубушка Лу, какъ все великолѣпно устроилось?
   

Книга вторая.-- Жатва.

Глава I.
Событіе въ банкѣ.

   Былъ чудесный лѣтній день: солнце ярко блистало на небѣ. Это случалось иногда даже въ Коктаунѣ.
   Если въ такой день взглянуть на Коктуанъ съ извѣстнаго разстоянія -- онъ кажется окруженнымъ кольцомъ тумана, непроницаемымъ для солнечныхъ лучей. Города не видно, можно только догадываться объ его присутствіи, такъ какъ только присутствіемъ города можно себѣ объяснить это печальное пятно на веселомъ пейзажѣ. Облако копоти и дыма тянется то въ ту, то въ другую сторону, то поднимается чуть не до свода небеснаго, то уныло стелется по землѣ, смотря по силѣ и направленію вѣтра. Большая темная масса, безформенная, густая, прорѣзанная кое-гдѣ яркими полосами свѣта, дѣлающими еще мрачнѣе окружающій мракъ, -- Коктаунъ, даже издали, прежде еще, чѣмъ можно было разсмотрѣть хоть одинъ изъ его кирпичей, казался именно тѣмъ, чѣмъ онъ былъ въ дѣйствительности.
   Но чудо было не въ этомъ, а въ томъ, что онъ и вообще стоялъ тамъ, гдѣ стоялъ. Его такъ часто разоряли, что было поистинѣ удивительно, какъ онъ могъ все-таки уцѣлѣть. Не было еще на свѣтѣ такого хрупкаго фарфора, какъ тотъ, изъ котораго были вылѣплены коктуанскіе фабриканты. Стоило вамъ прикоснуться къ нимъ однимъ пальцемъ, и они разлетались вдребезги съ такою легкостью, что у васъ невольно возникало подозрѣніе, не были ли они надтреснуты раньше. Они разорялись, когда ихъ заставляли посылать въ школу работающихъ на фабрикѣ дѣтей; они разорялись, когда присылали инспекторовъ ревизовать ихъ мастерскія; они разорялись, когда эти инспектора находили нѣсколько сомнительнымъ ихъ право крошить людей на куски своими машинами; они погибали безъ остатка, когда имъ осмѣливались намекнуть, что, можетъ быть, ихъ трубы могли бы иногда поменьше дымить. Кромѣ "золотой ложки" мистера Баундерби, получившей въ Коктаунѣ права гражданства, въ немъ держалась еще и другая, довольно распространенная фикція. Эта фикція принимала обыкновенно форму угрозы. Какъ только коктаунскій гражданинъ чувствовалъ, что его обижаютъ, то есть какъ только ему не позволяли творить свою волю и пытались сдѣлать его отвѣтственнымъ за его поступки, онъ непремѣнно выступалъ съ угрозой, что "лучше ужъ онъ выброситъ все свое имущество въ Атлантическій океанъ". Самъ министръ внутреннихъ дѣлъ не разъ пугался до полусмерти этой страшной угрозы.
   Впрочемъ коктаунцы были слишкомъ хорошими патріотами и не только не бросали своего имущества въ Атлантическій океанъ, но, напротивъ, пеклись о немъ съ самымъ похвальнымъ усердіемъ. Такимъ образомъ городъ продолжалъ стоять на своемъ мѣстѣ, плодясь и множась въ своемъ туманномъ кольцѣ.
   Въ описываемый лѣтній день на улицахъ Коктауна было жарко и пыльно, и солнце сіяло такъ ярко, что на него было больно смотрѣть даже сквозь тяжелый туманъ, висѣвшій надъ городомъ. Кочегары выползали изъ своихъ подземелій и сидѣли во дворахъ фабрикъ, кто на ступенькахъ, кто на перилахъ, утирая свои потныя бронзовыя лица и созерцая блестящія кучи угля. Весь городъ какъ будто жарился въ маслѣ. Отовсюду несся удушливый запахъ горячаго масла. Масломъ лоснились машины, масломъ было пропитано платье рабочихъ, масло сочилось и капало во всѣхъ многочисленныхъ этажахъ фабричныхъ зданій. Атмосфера этихъ заколдованныхъ замковъ напоминала дыханіе самума, и обитатели ихъ, изнемогая отъ жары, вяло двигались среди этой пустыни. Но никакая температура не могла ни усмирить, ни оживить меланхолическихъ слоновъ -- машины. Ихъ головы поднимались и опускались равномѣрнымъ, однообразнымъ движеніемъ, не справляясь съ тѣмъ, холодная или жаркая, сырая или сухая, хорошая или скверная погода на дворѣ. Движущая тѣнь, отбрасываемая машинами на стѣнахъ фабрикъ, была единственною тѣнью, которая замѣняла коктуанцу тѣнь шумящихъ лѣсовъ, а вмѣсто жужжанья насѣкомыхъ вы могли здѣсь наслаждаться круглый годъ съ утренней зари понедѣльника и до вечерней зари субботы трескомъ и гуломъ поршней и колесъ.
   Уныло стучали они въ этотъ солнечный день, и пѣшеходу, проходившему мимо гудящихъ стѣнъ фабрики, становилось еще жарче и еще больше клонило его ко сну отъ этого однообразнаго, скучнаго гула. Спущенныя шторы и поливка нѣсколько охлаждала большія улицы и магазины, но фабрики, дворы и переулки жарились, какъ въ огнѣ. Подальше, на рѣкѣ, совсѣмъ черной и густой отъ стекавшей въ нее краски, нѣсколько коктаунскихъ мальчишекъ, гулявшихъ безъ дѣла (очень рѣдкое зрѣлище въ этихъ мѣстахъ), катались на старой лодчонкѣ, оставлявшей за собой пѣнистый слѣдъ, и съ каждымъ ударомъ веселъ отъ воды поднимался отвратительный смрадъ. Даже само благодатное солнце было для Коктауна злѣе мороза, и когда его рѣдкіе лучи проникали въ сокровенные закоулки этого города, они приносили съ собой скорѣй смерть, чѣмъ жизнь. Такъ даже взглядъ небеснаго ока становится проклятіемъ, когда неумѣлые или низкіе люди становятся между нимъ и тѣми, на кого оно хочетъ излить свою благодать.
   Мистрисъ Спарзитъ сидѣла въ своей послѣобѣденной гостиной, въ зданіи банка, на тѣнистой сторонѣ залитой солнцемъ улицы. Банкъ былъ уже закрытъ, и въ этотъ часъ дня въ теплую погоду мистрисъ Спарзитъ имѣла обыкновеніе украшать своимъ присутствіемъ залу засѣданій, расположенную во второмъ этажѣ, надъ конторой банка. Собственная гостиная мистрисъ Спарзитъ помѣщалась въ верхнемъ этажѣ. Изъ окна этой гостиной, служившаго ей наблюдательнымъ пунктомъ, она каждое утро, когда мистеръ Баундерби переходилъ улицу, неизмѣнно встрѣчала его соболѣзнующимъ поклономъ, какой и подобаетъ несчастной загубленной жертвѣ. Прошелъ ужъ годъ съ того дня, какъ мистеръ Баундерби женился, и мистрисъ Спарзитъ, встрѣчаясь съ нимъ ежедневно, ни разу не забыла выразить ему такъ или иначе свое безпощадное состраданіе.
   Наружный видъ банка ничѣмъ не нарушалъ благотворнаго однообразія города. Это былъ только еще одинъ лишній домъ изъ краснаго кирпича, съ черными ставнями снаружи и зелеными шторами внутри, съ черной входной дверью надъ невысокимъ бѣлымъ крыльцомъ, съ мѣдной дощечкой и мѣдной ручкой въ видѣ большой точки на дверяхъ. Онъ былъ вдвое меньше дома мистера Баундерби, который, въ свою очередь, былъ впятеро или вшестеро больше всѣхъ остальныхъ домовъ города. Во всемъ остальномъ онъ былъ, какъ двѣ капли воды похожъ на другіе дома.
   Мистрисъ Спарзитъ была твердо убѣждена, что, спускаясь по вечерамъ въ общество конторокъ и другихъ принадлежностей счетоводства, она этимъ самымъ придавала конторѣ извѣстную долю женственнаго, чтобы не сказать аристократическаго, обаянія. Сидя у окна съ вышивкой или вязаніемъ въ рукахъ, она льстила себя надеждой, что служитъ украшеніемъ этого вульгарнаго мѣста, посвященнаго исключительно дѣловымъ операціямъ. Благодаря такому взгляду на свою интересную миссію, мистрисъ Спарзитъ считала себя въ нѣкоторомъ родѣ феей банка. Но горожане, проходившіе мимо, не совсѣмъ сходились съ мистрисъ Спарзитъ во взглядахъ на этотъ предметъ и называли ее обыкновенно дракономъ, приставленнымъ сторожить сокровища этого учрежденія.
   Что это были за сокровища, мистрисъ Спарзитъ знала такъ же мало, какъ и любой изъ прохожихъ. Золото и серебро въ монетахъ, цѣнныя бумаги, тайны, разоблаченіе которыхъ должно было навлечь невѣдомыя бѣды на невѣдомыхъ особъ (по большей части впрочемъ изъ тѣхъ, кого она не любила) -- таковы были главныя статьи въ ея мысленномъ каталогѣ этихъ сокровищъ. Съ достовѣрностью ей было извѣстно только одно; она твердо знала, что послѣ закрытія банка она царила полновластной хозяйкой надъ всѣмъ, что въ немъ было, включая сюда окованный желѣзомъ чуланъ съ тройнымъ замкомъ, къ дверямъ котораго каждый вечеръ прислонялся головой сторожъ-разсыльный, растянувшись на своей складной койкѣ, безслѣдно исчезавшей при первомъ крикѣ пѣтуха. Кромѣ того, она была верховной владычицей одного небольшого подвала, оберегаемаго тяжелыми засовами отъ вторженія алчныхъ представителей внѣшняго міра, и неограниченной распорядительницей надъ остатками отъ текущихъ занятій, въ видѣ чернильныхъ пятенъ, испорченныхъ перьевъ, обломковъ сургуча и обрывковъ бумаги, такихъ мелкихъ, что ей ни разу не удалось почерпнуть изъ нихъ ни одного интереснаго факта, сколько она ни старалась. Наконецъ, ей же была ввѣрена охрана цѣлаго арсенала кинжаловъ и винтовокъ, развѣшанныхъ въ грозномъ порядкѣ надъ каминомъ одной изъ конторъ, равно какъ и верховный надзоръ надъ однимъ изъ тѣхъ почтенныхъ традиціонныхъ приспособленій, о коихъ отнюдь не должны забывать учрежденія, претендующія на извѣстную долю благосостоянія, а именно надъ цѣлой шеренгой пожарныхъ ведеръ, заслуга которыхъ въ данномъ случаѣ совсѣмъ не соотвѣтствовала ихъ дѣйствительному назначенію, ибо единственной цѣлью этой интересной коллекціи было производить на публику ошеломляющее впечатлѣніе, вродѣ того, какое производитъ на большинство людей видъ золотыхъ слитковъ того же калибра.
   Глухая служанка и разсыльный дополняли царство мистрисъ Спарзитъ. Глухая служанка слыла богачкой, и среди рабочаго класса Коктауна уже давно толковали, что когда-нибудь ночью ее непремѣнно убьютъ и ограбятъ. Многіе даже думали, что это уже давно пора было сдѣлать и что исполненіе пророчества въ этомъ случаѣ нѣсколько запоздало. Тѣмъ не менѣе глухая служанка продолжала сохранять за собой мѣсто на этомъ свѣтѣ, равно какъ и въ банкѣ, и притомъ съ такимъ постоянствомъ, которое далеко не доказывало ея хорошаго характера и причиняло много огорченій ея недоброжелателямъ.
   Чай мистрисъ Спарзитъ былъ только что поданъ на маленькомъ вертлявомъ столикѣ о трехъ ножкахъ, который эта леди, когда банкъ закрывался, имѣла обыкновеніе приносить въ общество длиннаго, офиціальнаго вида стола, обитаго клеенкой, гордо занимавшаго середину залы засѣданій. На этомъ-то треножникѣ разсыльный и поставилъ подносъ съ чайнымъ приборомъ, послѣ чего поднесъ ко лбу кулакъ въ знакъ своего особеннаго уваженія къ мистрисъ Спарзитъ.
   -- Благодарствуйте, Битцеръ, -- сказала мистрисъ Спарзитъ.
   -- Это я долженъ васъ благодарить, сударыня, -- отвѣчалъ разсыльный.
   Битцеръ былъ разсыльный очень тщедушнаго вида и такой же бѣлобрысый, какъ и въ тѣ времена, когда онъ такъ усердно моргалъ глазами, давая опредѣленіе лошади въ назиданіе дѣвочки номеръ двадцатый.
   -- Все ли на запорѣ, Битцеръ?-- спросила мистрисъ Спарзитъ.
   -- Все, сударыня.
   -- Не слышно ли чего новенькаго, Битцеръ?-- продолжала мистрисъ Спарзитъ, наливая себѣ чай.
   -- Ничего особеннаго, сударыня; не стану хвастать, ничего не слышалъ. Людишки здѣсь дрянь, сударыня, но это не новость, къ несчастью.
   -- Что жъ они дѣлаютъ, эти негодяи? Опять мутятъ?-- спросила мисТрисъ Спарзитъ.
   -- Старая исторія, сударыня. Собираются на сходки, устраиваютъ союзы и клянутся стоять другъ за друга.
   -- Весьма печально, -- сказала мистрисъ Спарзитъ, и ея носъ принялъ еще болѣе римское выраженіе, а коріолановскія брови сдвинулись еще строже, если это возможно, -- весьма печально, что господа фабриканты терпятъ подобные союзы въ средѣ своихъ рабочихъ.
   -- Совершенно справедливо, сударыня, -- сказалъ Битцеръ.
   -- Принадлежа къ союзу фабрикантовъ-хозяевъ, они должны бы были рѣшиться разъ и навсегда ни въ какомъ случаѣ не принимать къ себѣ ни одного человѣка, который принадлежитъ къ другому союзу.
   -- Они и пытались это сдѣлать, сударыня, -- отвѣчалъ Битцеръ, -- но ихъ попытка ни къ чему не привела.
   -- Я не претендую на пониманіе этихъ вещей, -- сказала съ. достоинствомъ мистрисъ Спарзитъ, -- такъ какъ по волѣ судьбы я родилась и выросла въ совершенно иной сферѣ, да и мистеръ Спарзитъ, какъ Паулеръ, также не имѣлъ отношенія къ подобнаго рода дѣламъ. Я знаю только одно -- что слѣдуетъ обуздать этихъ людей, и что давно пора сдѣлать это разъ и навсегда.
   -- Вы правы, сударыня, -- отвѣтилъ Битцеръ, высказывая всѣмъ своимъ видомъ величайшее уваженіе къ пророческому авторитету мистрисъ Спарзитъ. Вы какъ разъ попали въ цѣль, сударыня.
   Такъ какъ это былъ обычный часъ конфиденціальной бесѣды между Битцеромъ и мистрисъ Спарзитъ, и такъ какъ Битцеръ прочелъ уже во взглядѣ этой леди, что она желаетъ его о чемъ-то спросить, то онъ продолжалъ торчать въ комнатѣ, дѣлая видъ, что приводитъ въ порядокъ линейки и чернильницы. Мистрисъ Спарзитъ прихлебывала свой чай, кидая отъ времени до времени разсѣянные взгляды на окно.
   -- Много было дѣла сегодня, Битцеръ?-- спросила мистрисъ Спарзитъ.
   -- Не особенно много, миледи, посредственно.
   У Битцера вырывалось иногда это слово "миледи", вмѣсто "сударыня", въ видѣ какъ бы невольнаго признанія личныхъ достоинствъ мистрисъ Спарзитъ и ея правъ на особое уваженіе.
   -- Наши клерки все такъ же надежны, исполнительны и усердны къ работѣ?-- продолжала мистрисъ Спарзитъ, снимая почти непримѣтную для глазъ крошку хлѣба со своей лѣвой митэнки.
   -- Да, ни на кого не могу пожаловаться, сударыня, за обычнымъ исключеніемъ, разумѣется.
   Битцеръ исполнялъ въ банкѣ почетную обязанность всеобщаго шпіона и доносчика, и въ вознагражденіе за эту добровольную послугу получалъ подарокъ къ Рождеству сверхъ своего постояннаго еженедѣльнаго жалованья. Изъ него вышелъ юноша весьма дальновидный, осторожный и предусмотрительный, имѣвшій всѣ шансы сдѣлать себѣ карьеру. Его умъ былъ такъ хорошо дисциплинированъ, что онъ не зналъ ни страстей, ни привязанностей. Всѣ его поступки были результатомъ точнаго хладнокровнаго разсчета, и мистрисъ Спарзитъ, не безъ основанія, говорила о немъ, что она не встрѣчала еще молодого человѣка съ такими твердыми принципами. Убѣдившись послѣ смерти своего отца, что мистрисъ Битцеръ имѣла нѣкоторыя права на Коктаунъ, этотъ превосходный молодой экономистъ, на основаніи своихъ твердыхъ принциповъ, съ такимъ рвеніемъ отстаивалъ эти права, что его мать была наконецъ пожизненно заключена въ домъ призрѣнія. Правда, Битцеръ отпускалъ своей матери по полу-фунту чая ежегодно, что было съ его стороны непростительной слабостью: во-первыхъ, потому, что всякое подаяніе неизбѣжно ведетъ къ размноженію нищихъ; во-вторыхъ, потому, что единственная разумная вещь, которую ему надлежало сдѣлать, это -- купить вышеназванный колоніальный товаръ по самой дешевой цѣнѣ и продать по самой дорогой. Недаромъ же доказали намъ философы съ такою поразительною ясностью, что таковъ основной принципъ, въ которомъ заключаются всѣ человѣческія обязанности -- не часть ихъ только, а именно всѣ.
   -- Ни на кого не могу пожаловаться, сударыня, за обычнымъ исключеніемъ, -- повторилъ Битцеръ.
   -- А-а!-- многозначите него и промолвила: "Стефенъ", а онъ опустился передъ ней на колѣни на этой убогой, старой лѣстницѣ и поднесъ край ея теплаго платка къ губамъ.
   -- Ты ангелъ Благослови тебя, Господь!
   -- Я твой другъ, Стефенъ, а больше ничего. Далеко мнѣ до ангеловъ. Между ними и грѣшной труженицей лежитъ цѣлая бездна. Моя маленькая сестренка теперь среди ангеловъ, но она перестала быть человѣкомъ.
   При этихъ словахъ Рэчель подняла на минуту глаза, а затѣмъ ея взглядъ снова остановился съ кротостью на его лицѣ.
   -- Ты преобразила меня, привела отъ зла къ добру. Ты заставляешь меня смиренно желать быть похожимъ на тебя и опасаться быть разлученнымъ съ тобой въ будущей жизни. Благодаря тебѣ, я выхожу чистымъ изъ грязи. Ты ангелъ; ты и не знаешь, что, можетъ быть, спасла отъ гибели мою душу.
   Она взглянула на него; онъ попрежнему стоялъ передъ нею на колѣняхъ съ измученнымъ лицомъ, не выпуская изъ рукъ ея платка,-- и упрекъ замеръ на губахъ дѣвушки.
   -- Я пришелъ домой въ отчаяніи, утративъ всякую надежду. Я сходилъ съ ума при мысли, что за одно только слово жалобы съ моей стороны меня сочли какимъ-то бунтовщикомъ. Я сказалъ тебѣ тогда, что испугался. Меня напугалъ пузырекъ съ ядомъ, стоявшій на столѣ. Никогда въ жизни не сдѣлалъ я зла ни одной живой душѣ, но, увидавъ эту стклянку, подумалъ: "могу ли я поручиться, что не сотворю чего нибудь надъ собой, или надъ ней, или надъ нами обоими?"
   Съ искаженнымъ отъ ужаса лицомъ, Рэчель прижала обѣ ладони къ его губамъ, чтобъ онъ умолкъ. Своей свободной рукой Стефенъ схватилъ эти руки и, придерживая ихъ, а въ тоже время не выпуская ея платка, поспѣшно продолжалъ:
   -- Но я увидѣлъ тебя, Рэчель, у кровати. Я видѣлъ тебя тамъ всю ночь. Въ своемъ тревожномъ снѣ я сознавалъ твое присутствіе. Съ этихъ поръ я буду видѣть тебя тамъ всегда. Теперь при каждомъ взглядѣ на жену, при каждой мысли о ней мнѣ будетъ казаться, что твой образъ витаетъ возлѣ нея. Я не стану смотрѣть ни на что, не стану думать ни о чемъ такомъ, что меня раздражаетъ, не вспомнивъ въ тоже время, что ты всегда при мнѣ. Я постараюсь терпѣливо ждать, постараюсь надѣяться, что настанетъ часъ, когда мы уйдемъ съ тобою вмѣстѣ въ дальнюю страну, за глубокую пропасть, въ тотъ лучшій міръ, куда пересилилась твоя маленькая сестра.
   Онъ снова поцѣловалъ край ея платка и отпустилъ Рэчель. Она простилась съ нимъ прерывающимся голосомъ и вышла на улицу.
   Вѣтеръ дулъ съ той стороны, гдѣ вскорѣ долженъ былъ забрезжить разсвѣтъ, и дулъ попрежнему яростно. Онъ разогналъ облака; дождь пересталъ, или передвинулся дальше, и на небѣ ярко сіяли звѣзды. Стефенъ стоялъ съ непокрытой головой на улицѣ, провожая глазами Рэчель. Въ грубомъ воображеніи этого человѣка между Рэчелью и будничными событіями его жизни было такое же громадное разстояніе, какъ между сіяніемъ небесныхъ свѣтилъ и тусклымъ свѣтомъ свѣчи въ окнѣ.
   

XIV. Великій фабрикантъ.

   Время двигалось въ Коктоунѣ подобно его машинамъ: переработано столько-то сырыхъ матеріаловъ, израсходовано столько-то топлива, истрачено столько-то силъ, пріобрѣтено столько-то денегъ. Но не столь неподатливое, какъ желѣзо, сталь и мѣдь, время вносило съ собою перемѣны даже въ эту пустыню кирпича и копоти и только оно одно шло въ разрѣзъ съ убійственнымъ однообразіемъ этого города.
   -- Луиза становится совсѣмъ взрослой дѣвицей,-- сказалъ однажды мистеръ Гредграйндъ.
   Время продолжало работать, пуская въ ходъ все свое несмѣтное множество лошадиныхъ силъ, не обращая вниманія ни на чьи рѣчи, и понемногу превратило юнаго Томаса въ порядочнаго верзилу, на цѣлый футъ выше, чѣмъ въ тотъ моментъ, когда отецъ послѣдній разъ обратилъ на него свое особое вниманіе.
   -- Томасъ становится совсѣмъ взрослымъ юношей,-- замѣтилъ Гредграйндъ.
   Время продолжало обработывать Томаса на своей фабрикѣ, пока его отецъ размышлялъ на эту тему, и вотъ Томасъ щеголяетъ уже во фракѣ съ длинными фалдами и въ тугонакрахмаленныхъ воротничкахъ.
   -- Право,-- изрекъ мистеръ Гредграйндъ,-- Томасу пора поступать къ мистеру Баундерби.
   Время, взявшись за него, не прекращало чудесныхъ превращеній. Вотъ Томасъ уже въ банкѣ Баундерби; вотъ онъ поступилъ въ домъ банкира, вотъ ему понадобилось купить свою первую бритву и прилежно упражняться въ разсчетахъ, отъ которыхъ зависѣло благополучіе его собственной персоны.
   Все тотъ же великій фабрикантъ, вѣчно заваленный множествомъ работы въ различныхъ степеняхъ готовности, взялъ къ себѣ на фабрику Сэсси и выработалъ изъ нея дѣйствительно прелестную вещицу.
   -- Боюсь, Джюпъ,-- сказалъ однажды мистеръ Гредграйндъ, что тебѣ совершенно безполезно продолжать ученіе въ школѣ.
   -- Боюсь, что вы правы, сэръ,-- отвѣчала Сэсси, присѣдая.
   -- Не могу скрыть отъ тебя, Джюпъ,-- продолжалъ хозяинъ дома, хмуря брови,-- что результаты моего опыта съ тобой обманули мои надежды, сильно обманули! Подъ руководствомъ мистера и миссисъ Чоакумчайльдъ ты далеко не усвоила себѣ той суммы положительныхъ знаній, на которую я разсчитывалъ. Ты крайне отстала въ изученіи фактовъ. Твои ариѳметическія познанія весьма ограничены. Однимъ словомъ, ты не оказала никакихъ успѣховъ и нисколько не подвинулась впередъ.
   -- Мнѣ очень жаль, сэръ,-- отвѣчала дѣвушка,-- но это сущая правда. Между тѣмъ, сэръ, я старалась, не щадя силъ.
   -- Да,-- согласился мистеръ Гредграйндъ;-- по-моему, ты очень старалась. Я не могу пожаловаться на твое нерадѣніе.
   -- Благодарствуйте, сэръ. Мнѣ приходило иногда въ голову... (тутъ Сэсси видимо робѣетъ) не слишкомъ ли я налегала на свои уроки; пожалуй, еслибы я попросила позволенія стараться поменьше, то проку изъ этого...
   -- Нѣтъ, Джюпъ, нѣтъ,-- перебилъ мистеръ Гредграйндъ, качая головой съ самымъ глубокомысленнымъ и необычайно практичнымъ видомъ.-- Курсъ, который ты проходила, былъ составленъ по системѣ,-- по системѣ,-- этимъ все сказано. Остается лишь предположить, что обстоятельства твоей прежней жизни слишкомъ не благопріятствовали развитію твоихъ умственныхъ способностей, и что мы взялись за тебя слишкомъ поздно. Но всякомъ случаѣ, повторяю, ты обманула мои надежды.
   -- Я бы хотѣла, сэръ, лучше отблагодарить васъ за вашу доброту къ бѣдному покинутому ребенку, не имѣвшему правъ на васъ и ваше покровительство.
   -- Не плачь, Джюпъ, не плачь,-- утѣшалъ ее мистеръ Гредграйндъ.-- Я на тебя не жалуюсь. Ты добрая, дѣльная, признательная дѣвушка и... и намъ придется этимъ удовольствоваться.
   -- Благодарю васъ, сэръ, отъ всей души,-- сказала Сэсси, снова присѣдая въ знакъ признательности.
   -- Ты полезна миссисъ Гредграйндъ... и, нѣкоторымъ образомъ, всей семьѣ, насколько я понялъ изъ словъ миссъ Луизы, да и замѣтилъ самъ. Поэтому я надѣюсь,-- заключилъ хозяинъ,-- что ты можешь чувствовать себя счастливой при данныхъ условіяхъ.
   -- Я не желала бы ничего больше, сэръ, еслибъ только...
   -- Понимаю,-- подхватилъ мистеръ Гредграйндъ, -- ты опять о своемъ отцѣ. Я знаю отъ миссъ Луизы, что ты все еще хранишь бутылку съ лекарствомъ. Ну чтожъ! Еслибъ ты успѣшнѣе училась и пріобрѣла умѣнье достигать точныхъ результатовъ, ты судила бы правильнѣе объ этомъ предметѣ. Я не скажу ничего больше на этотъ счетъ.
   Дѣйствительно, онъ слишкомъ любилъ Сэсси, чтобы питать къ ней презрѣніе; въ противномъ случаѣ онъ презиралъ бы ее, потому что ариѳметическія способности дѣвочки стояли слишкомъ низко въ его мнѣніи. Какъ бы то ни было, но въ немъ укоренилась мысль, что въ Сэсси таится что-то, чего нельзя подвести ни подъ какія таблицы. Ея способность къ опредѣленіямъ могла быть выражена весьма низкой цифрой, ея математическія познанія могли равняться нулю; тѣмъ не менѣе, мистеръ Гредграйндъ не былъ увѣренъ, что еслибъ ему понадобилось, напримѣръ, вписать ее въ одинъ изъ столбцовъ парламентскаго доклада, то онъ не сталъ бы втупикъ, къ какой категоріи слѣдуетъ ее отнести.
   Въ нѣкоторыхъ стадіяхъ своей фабричной работы великій фабрикантъ человѣчества, время, дѣйствуетъ весьма проворно. Юный Томасъ и Сэсси находились теперь, какъ разъ, въ этой стадіи ихъ отдѣлки. Всѣ отмѣченныя здѣсь перемѣны произошли съ ними въ годъ или два, тогда какъ мистеръ Гредграйндъ, казалось, стоялъ все на одной точкѣ и не подвергался никакимъ измѣненіямъ.
   Спѣшу оговориться: не измѣнился онъ за однимъ исключеніемъ, не имѣвшимъ, впрочемъ, ничего общаго съ неизбѣжной работой времени. Время втолкнуло его въ другой, маленькій, но шумный и довольно грязный механизмъ, въ отдѣльномъ углу, и превратило въ члена парламента, депутата отъ города Коктоуна. Такимъ образомъ, онъ сталъ однимъ изъ уважаемыхъ членовъ собранія калѣкъ, однимъ изъ почтительныхъ поклонниковъ аптекарскихъ мѣръ и вѣсовъ, однимъ изъ представителей таблицы умноженія, однимъ изъ числа тѣхъ уважаемыхъ джентльменовъ, которые нѣмы, слѣпы, хромы и мертвы во всѣхъ иныхъ вопросахъ. Иначе развѣ стоило бы родиться на свѣтъ, спустя слишкомъ восемнадцать столѣтій послѣ нашего Божественнаго Учителя?
   Между тѣмъ, Луиза также не отставала отъ другихъ. Попрежнему спокойная и сдержанная, не измѣнившая старой привычкѣ заглядываться въ сумерки на красныя искры, вылетавшія изъ пламени, чтобъ потухнуть въ золѣ, она почти не привлекала на себя вниманія отца съ того дня, какъ онъ сказалъ: "Луиза становится почти взрослой дѣвушкой". Мистеру Гредграйнду казалось, будто бы это произошло еще совсѣмъ недавно -- чуть ли не вчера -- когда онъ замѣтилъ вновь, что его дочь и въ самомъ дѣлѣ стала совсѣмъ большою.
   -- Да, она вполнѣ сложилась въ женщину,-- задумчиво произнесъ отецъ.-- Поразительно, какъ летитъ время!
   Скоро послѣ того онъ нѣсколько дней подрядъ ходилъ необычайно задумчивымъ, точно его поглощала какая-то мысль. Однажды вечеромъ, когда мистеръ Гредграйндъ собирался изъ дома, Луиза пришла проститься съ нимъ передъ уходомъ, такъ какъ ему предстояло вернуться довольно поздно, и дочь не разсчитывала увидѣть его до завтрашняго утра. Онъ обнялъ ее, посмотрѣлъ на дѣвушку со всей лаской, на какую былъ способенъ, и сказалъ:.
   -- Дорогая Луиза, ты превратилась уже въ женщину. Она бросила на него быстрый, испытующій взглядъ, какъ въ тотъ вечеръ, когда ее застали врасплохъ у цирка, и промолвила, потупивъ глаза:
   -- Да, папа.
   -- Я долженъ поговорить съ тобою серьезно и съ глазу на глазъ, мой дружокъ,-- продолжалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Приходи ко мнѣ въ кабинетъ по утру послѣ завтрака. Хорошо?
   -- Хорошо, папа.
   -- У тебя довольно холодныя руки, Луиза. Пожалуй, тебѣ нездоровится?
   -- Я совершенно здорова, папа.
   -- И весела?
   Она опять взглянула на него мелькомъ и отвѣчала со своей своеобразной улыбкой:
   -- Я весела, папа, какъ бываю обыкновенно, или какъ бывала раньше.
   -- Ну, это хорошо,-- замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ.
   Онъ поцѣловалъ ее и ушелъ; а Луиза вернулась въ тихую комнату, похожую на залу для стрижки волосъ, и, поддерживая локоть рукою, опять задумчиво смотрѣла на недолговѣчныя искры, которыя такъ быстро превращались въ пепелъ.
   -- Ты здѣсь, Лу?-- спросилъ ее братъ, заглядывая въ двери.
   Онъ сдѣлался совсѣмъ свѣтскимъ человѣкомъ, но не слишкомъто привлекательнымъ.
   -- Милый Томъ,-- сказала дѣвушка, вставая и обнимая брата,-- какъ давно не былъ ты у насъ!
   -- Меня приглашали во много мѣстъ по вечерамъ, а днемъ старикъ Баундерби держалъ на привязи. Но я всегда заговариваю о тебѣ, когда онъ заходитъ слишкомъ далеко, такъ что, въ сущности, мы ладимъ между собою. Скажи мнѣ, однако, Лу, вотъ о чемъ:-- не заводилъ ли отецъ какого нибудь особеннаго разговора съ тобою сегодня или вчера?
   -- Нѣтъ, Томъ. Но онъ сказалъ мнѣ, что потолкуетъ со много завтра утромъ.
   -- Ну вотъ, я такъ и зналъ,-- замѣтилъ Томъ; -- а извѣстно ли тебѣ, куда онъ сегодня пошелъ?-- прибавилъ братъ съ особеннымъ выраженіемъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Тогда я тебѣ скажу. Онъ отправился къ старику Баундерби. Они держатъ въ банкѣ настоящій совѣтъ. А почему, именно, въ банкѣ?-- спросишь ты. Я сейчасъ объясню. Чтобъ быть какъ можно подальше отъ ушей миссисъ Спарситъ, по моему мнѣнію.
   Держа руку на плечѣ брата, Луиза попрежнему смотрѣла въ огонь. Томъ заглянулъ ей въ лицо съ непривычнымъ любопытствомъ и, обнявъ сестру за талію, ласково привлекъ къ себѣ.
   -- Вѣдь, ты очень любишь меня, Лу?
   -- Очень люблю, Томъ, хотя ты сталъ заглядывать ко мнѣ ужасно рѣдко.
   -- Такъ слушай, сестра,-- подхватилъ Томъ; -- твои слова отвѣчаютъ моимъ мыслямъ. Мы могли бы видѣться между собою гораздо чаще, не такъ ли? Мы могли бы всегда или почти всегда находиться вмѣстѣ, не правда-ли? Какъ было бы славно для меня, еслибъ ты рѣшилась... я знаю, на что, Лу! Для меня это было бы великолѣпно! Прямо превосходно!
   Задумчивость сестры совершенно сбивала съ толку пытливое лукавство Тома. Онъ не могъ ничего прочесть у ней на лицѣ. Юноша крѣпче прижалъ ее къ себѣ и поцѣловалъ въ щеку. Она возвратила ему поцѣлуй, не отрывая, однако, глазъ отъ огня.
   -- Послушай, Лу! Я подумалъ, что съ моей стороны будетъ нелишнее прійти сюда и намекнуть тебѣ на то, что у насъ затѣвается, хотя, если не ошибаюсь, ты сама давно уже догадывалась объ этомъ. Остаться дольше мнѣ нельзя; меня ждутъ кое-кто изъ пріятелей сегодня вечеромъ. Такъ ты не забудешь о томъ, какъ дорогъ я твоему сердцу?
   -- Нѣтъ, мой дружокъ, не забуду.
   -- Славная ты дѣвушка,-- сказалъ братъ.-- Прощай, Лу!
   Она ласково простилась съ нимъ и проводила его до крыльца, откуда были видны огни Коктоуна, отъ которыхъ окружающая темнота казалась еще мрачнѣе. Молодая дѣвушка стояла тутъ, пристально всматриваясь въ это отдаленное зарево и прислушиваясь къ удалявшимся шагамъ брата. Томъ шелъ быстро, точно съ радостью спѣшилъ покинуть Стонъ-Лоджъ. Но когда шумъ его шаговъ совершенно замеръ въ отдаленіи и ничто не нарушало больше ночной тишины, Луиза все еще медлила на крыльцѣ. Какъ раньше въ бѣгломъ пламени своего камина, такъ теперь въ огненной дымкѣ на горизонтѣ она какъ будто искала отгадки мучительнаго вопроса. Можетъ быть, молодой дѣвушкѣ хотѣлось узнать, какого рода ткань примется ткать Сѣдое Время, этотъ искуснѣйшій и древнѣйшій ткачъ, изъ нитей, которыя уже вплетены имъ въ женскую душу. Но -- увы!-- его ткацкая фабрика -- потаенное мѣсто; оно работаетъ неслышно, а его рабочіе нѣмы.
   

XV. Отецъ и дочь.

   Хотя мистеръ Гредграйндъ и не шелъ по стопамъ Синей Бороды, тѣмъ не менѣе кабинетъ его былъ весь синій отъ множества собранныхъ въ немъ синихъ книгъ {Синія книги -- доклады, печатающіеся но распоряженію парламента и называемые такъ, благодаря своей синей обложкѣ.}. Все, что могли онѣ доказать (а эти книги обыкновенно берутся доказывать, что вамъ угодно), доказывалось ими здѣсь, гдѣ ихъ армія безпрерывно подкрѣплялась наплывомъ новыхъ рекрутъ. Въ этой заколдованной комнатѣ поднимались самые запутанные общественные вопросы, добросовѣстно исчерпывались, сводились къ точнымъ итогамъ и, наконецъ, разрѣшались. (Если тѣ, которыхъ они касаются, могли это знать!) Представьте себѣ обсерваторію безъ единаго окна и въ ней астронома, который вздумалъ бы принести въ систему весь звѣздный міръ единственно съ помощью пера, чернилъ и бумаги. Такъ точно и мистеръ Гредграиндъ въ своей обсерваторіи (какихъ очень много) не имѣлъ нужды останавливать своихъ взоровъ на милліонахъ копошащихся вокругъ него человѣческихъ существъ, но могъ преспокойно рѣшать ихъ судьбы на грифельной доскѣ и отиралъ всѣ ихъ слезы маленькимъ кусочкомъ грязной губки.
   Въ эту то обсерваторію -- угрюмую комнату съ убійственно статистическими часами, отмѣчавшими каждую истекшую секунду ударомъ, похожимъ на стукъ въ гробовую крышку,-- вошла Луиза на другое утро послѣ свиданія съ Томомъ. Одно изъ оконъ въ кабинетѣ было обращено къ Коктоуну, и, когда молодая дѣвушка заняла мѣсто у отцовскаго письменнаго стола, ей были видны оттуда высокія фабричныя трубы и длинныя полосы дыма, неясно выступавшія въ туманной дали.
   -- Дорогая Луиза,-- началъ мистеръ Гредграйндъ,-- вчера вечеромъ я далъ тебѣ понять, что ты должна отнестись съ серьезнымъ вниманіемъ къ нашему теперешнему разговору. Ты была такъ хорошо воспитана, и ты дѣлаешь такую честь твоему воспитанію (въ чемъ я признаюсь съ величайшей радостью), что я вполнѣ полагаюсь на твой здравый смыслъ. Ты не поддаешься увлеченіямъ, ты не романтична, ты привыкла смотрѣть на все съ безпристрастной точки зрѣнія, оставаясь на почвѣ разума и разсчета. И я увѣренъ, что именно съ этой точки зрѣніи посмотришь ты на то, что я собираюсь тебѣ сообщить.
   Онъ пріостановился, какъ будто желая услышать отъ нея что нибудь, но она молчала.
   -- Луиза, милая, тебѣ дѣлаютъ предложеніе черезъ меня.
   Отецъ опять подождалъ, но безуспѣшно: молодая дѣвушка не вымолвила ни слова. Это такъ удивило его, что онъ мягко повторилъ:
   -- Брачное предложеніе, мой дружокъ.
   На что дочь отвѣчала совершенно хладнокровно:
   -- Я слышу, папа. Я вникаю въ твои слова, будь увѣренъ.
   -- Отлично!-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, улыбнувшись, тогда какъ минуту назадъ онъ растерялся. Ты даже разсудительнѣе, чѣмъ я ожидалъ, Луиза. Или, пожалуй, ты подготовлена заранѣе къ извѣстію, которое я хочу тебѣ сообщить?
   -- Не могу этого сказать, пока не узнаю, въ чемъ дѣло. Подготовлена я или не подготовлена, но мнѣ хочется услышать все отъ тебя. Я хочу, чтобъ ты сначала все сказалъ мнѣ.
   Странное дѣло, мистеръ Греграйндъ не былъ такъ спокоенъ въ тотъ моментъ, какъ его дочь. Онъ взялъ со стола ножикъ для разрѣзыванья бумаги, повертѣлъ его въ рукахъ, положилъ обратно, взялъ опять и даже тутъ ему понадобилось посмотрѣть вдоль лезвія, соображая, какъ приступитъ къ щекотливому объясненію.
   -- Твои рѣчи вполнѣ разумны, дорогая Луиза. И, такъ, я взялся сообщить тебѣ, что... ну, однимъ словомъ, мистеръ Баундерби признался мнѣ, что давно слѣдилъ за твоимъ развитіемъ съ особеннымъ интересомъ и удовольствіемъ и давно надѣялся, что наступитъ пора, когда онъ предложитъ тебѣ свою руку. Эта пора, которой онъ ждалъ такъ долго и, безспорно, съ замѣчательнымъ постоянствомъ, наконецъ, наступила. Мистеръ Баундерби просилъ у меня твоей руки и поручилъ мнѣ передать тебѣ его предложеніе, а вмѣстѣ съ тѣмъ выразить надежду, что ты примешь его благосклонно.
   Настало молчаніе. Убійственно-статистическіе часы стучали очень громко. Дымъ поднимался вдали, черный и густой.
   -- Папа,-- вымолвила Луиза,-- ты думаешь, что я люблю мистера Баундерби?
   Мистеръ Гредграйндъ былъ крайне смущенъ такимъ неожиданнымъ вопросомъ.
   -- Видишь ли, дитя мое,-- отвѣчалъ онъ,-- я... право... не рѣшаюсь быть судьею въ этомъ дѣлѣ.
   -- Папа,-- продолжала дѣвушка совершенно тѣмъ же тономъ,-- а ты требуешь отъ меня, чтобъ я его любила?
   -- Нѣтъ, милая Луиза, нѣтъ! Я ровно ничего не требую.
   -- А требуетъ ли мистеръ Баундерби отъ меня любви?-- не унималась дочь.
   -- Право, моя душечка, очень мудрено отвѣтитъ на твой вопросъ.
   -- Мудрено отвѣтить на него: "да" или "нѣтъ", папа?
   -- Разумѣется, дорогая. Дѣло въ томъ... (тутъ требовалось кое-что доказать, и это снова воодушевило Гредграйнда) дѣло въ томъ, что отвѣтъ на твой вопросъ существенно зависитъ отъ смысла, въ какомъ мы употребляемъ это выраженіе. Видишь ли, мистеръ Баундерби не унижаетъ ни тебя, ни себя, разсчитывая на что нибудь сумасбродное, фантастическое или (что одно и то же) сантиментальное. Вѣдь, ты выросла на глазахъ мистера Баундерби; тѣмъ меньше у него причинъ забытъ уваженіе къ твоему здравому смыслу,-- не говоря уже о его собственномъ,-- чтобъ предъявлять тебѣ подобныя требованія. Поэтому, пожалуй, самое выраженіе -- я говорю такъ только отъ себя -- здѣсь немножко неумѣстно.
   -- Такъ чѣмъ же посовѣтовалъ бы ты мнѣ замѣнить его, отецъ?
   -- А вотъ, дорогая Луиза,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ, успѣвшій тѣмъ временемъ совершенно оправиться, я посовѣтовалъ бы тебѣ (разъ ты спрашиваешь моего совѣта) взглянуть на этотъ вопросъ, какъ ты привыкла смотрѣть на все остальное,-- просто какъ на осязаемый фактъ. Пускай невѣжда и сумасбродъ запутываетъ подобные предметы глупыми фантазіями и прочими нелѣпостями, вовсе не существующими,-- собственно говоря, совсѣмъ несуществующими,-- но ты неспособна на такое безразсудство,-- можно сказать тебѣ безъ лести. Разсмотримъ же факты, относящіеся къ данному случаю. Тебѣ,-- станемъ брать круглыя цифры -- тебѣ двадцать лѣтъ; мистеру Баундерби -- округлимъ опять число -- пятьдесятъ. Въ вашихъ годахъ есть нѣкоторое несоотвѣтствіе, но за то въ вашихъ денежныхъ средствахъ и общественномъ положеніи нѣтъ никакого; напротивъ, въ этомъ отношеніи, вы какъ нельзя болѣе подходите одинъ къ другому. Тутъ возникаетъ вопросъ: можетъ ли это единственное несоотвѣтствіе между вами служить препятствіемъ къ предполагаемому браку? При обсужденіи настоящаго пункта будетъ нелишнее обратиться къ статистикѣ браковъ, поскольку она относится къ даннымъ, собраннымъ въ Англіи и Валлисѣ. Справившись съ цифрами, я нахожу, что большая пропорція брачныхъ союзовъ въ этихъ странахъ заключается между лицами весьма неравнаго возраста, при чемъ въ огромномъ большинствѣ случаевъ (пожалуй, свыше трехъ четвертей) старшею по годамъ изъ сочетавшихся сторонъ оказывается мужъ. И замѣчательно,-- какъ доказательство широкаго распространенія этого закона -- что среди туземцевъ британскихъ колоній въ Индіи, какъ и въ значительной части Китая, и даже у кламыковъ, цифры, добытыя путешественниками, даютъ подобный же результатъ. Такимъ образомъ, несоотвѣтствіе лѣтъ, упомянутое мною, почти перестаетъ быть несоотвѣтствіемъ и, такъ сказать, какъ бы исчезаетъ.
   -- Чѣмъ же посовѣтуешь ты мнѣ, отецъ, замѣнить терминъ, который я употребила сейчасъ? То неумѣстное выраженіе?.. спросила Луиза, не выходи изъ своей спокойной сдержанности.
   -- Луиза,-- отвѣчалъ отецъ, по моему, ничего не можетъ быть проще. Строго придерживаясь фактической стороны дѣла, ты задаешь себѣ вопросъ: сватается ли ко мнѣ мистеръ Баундерби? Да, сватается. Единственный затѣмъ оставшійся вопросъ гласитъ: выходить ли мнѣ за него? Я полагаю, ничего не можетъ быть проще этого.
   -- Выходить ли мнѣ за него?-- повторила Луиза съ большою разсудительностью.
   -- Вотъ, именно. И мнѣ, какъ отцу, весьма пріятно знать, дорогая Луиза, что ты приступаешь къ разсмотрѣнію этого вопроса не съ предвзятыми взглядами и обыкновеніями большинства молодыхъ дѣвушекъ.
   -- Ну, конечно, нѣтъ, отецъ,-- подтвердила она.
   -- Теперь я предоставляю тебѣ рѣшать самой,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ. Я изложилъ все дѣло, какъ обыкновенно излагаются дѣла между людьми съ практическимъ умомъ; я всесторонне разобралъ вопросъ о бракѣ, какъ разбирался онъ въ свое время передъ моей женитьбой на твоей матери. Остальное, дорогая Луиза, рѣшай сама.
   Съ самаго начала ихъ бесѣды она смотрѣла на отца, не спуская глазъ. Откинувшись на спинку стула, теперь онъ въ свою очередь устремилъ на нее глаза, сидѣвшіе въ глубокихъ впадинахъ. Можетъ быть, отецъ уловилъ въ ней минутное колебаніе, когда она порывалась кинуться ему на грудь, чтобъ излить передъ нимъ свое сердце. Но для того, чтобъ замѣтить это, ему понадобилось бы перескочить однимъ прыжкомъ искусственныя преграды, такъ старательно воздвигнутыя имъ втеченіе многихъ лѣтъ между собою и всѣми тонкостями человѣческаго чувства, которыя будутъ ускользать отъ величайшихъ ухищреній алгебры до той самой минуты, когда трубный гласъ съ небесъ развѣетъ прахомъ и самую алгебру. Но воздвигнутыя преграды были слишкомъ многочисленны и высоки для такого прыжка. Своимъ непреклоннымъ, утилитарнымъ, черствымъ видомъ Гредграйндъ снова ожесточилъ молодую дѣвушку и моментъ сердечнаго порыва промелькнулъ мимо, канулъ въ неизмѣримыя глубины прошедшаго, чтобъ смѣшаться со всѣми потонувшими въ нихъ благопріятными мгновененіями.
   Отведя свои глаза отъ отца, Луиза такъ долго сидѣла молча, устремивъ взглядъ на городъ, виднѣвшійся вдали, что мистеръ Гредграйндъ сказалъ, наконецъ:
   -- Ужъ не ждешь лы ты совѣта отъ фабричныхъ трубъ Коктоуна, Луиза?
   -- Тамъ какъ будто ничего нѣтъ, кромѣ лѣниваго скучнаго дыма; между тѣмъ, при наступленіи ночи, изъ нихъ пышетъ пламя, папа!-- отвѣчала она, проворно обернувшись.
   -- Конечно, мнѣ это извѣстно, Луиза. Однако, я не вижу, куда клонится твое замѣчаніе.
   И надо отдать ему справедливость, онъ, дѣйствительно, не видѣлъ.
   Она пропустила эти слова мимо ушей, слегка махнувъ рукою, и сказала, снова сосредоточивъ все свое вниманіе на отцѣ:
   -- Я часто думала о томъ, отецъ, что наша жизнь очень коротка.
   Предметъ, затронутый Луизой былъ, такъ сказать, однимъ изъ коньковъ мистера Гредграйнда.
   -- Жизнь коротка, это безспорно, моя дорогая. Тѣмъ не менѣе, доказано, что средняя продолжительность человѣческой жизни за послѣдніе годы замѣтно возросла. Этотъ фактъ положительно подтверждается вычисленіями различныхъ обществъ страхованія жизни и конторъ для выдачи ренты такъ же, какъ и многими другимъ непогрѣшимыми цифрами.
   -- Но я говорю о моей собственной жизни, отецъ.
   -- Да?-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Мнѣ нѣтъ надобности тебѣ напоминать, Луиза, что и твоя жизнь подвержена общимъ законамъ, какъ всѣ прочія человѣческія жизни въ совокупности.
   -- Пока я живу мнѣ хотѣлось бы совершить хотя то немногое, что я могу и на что я гожусь. А, вѣдь, это что-же такое?
   Мистеръ Гредграйндъ казался озадаченнымъ ея послѣдними словами.
   -- Какъ, то-есть, что же такое? Что ты хочешь сказать?-- спросилъ онъ.
   -- Мистеръ Баундерби,-- продолжала дѣвушка твердо и прямо, не отвѣчая отцу,-- предлагаетъ мнѣ свою руку. Вопросъ, который я должна себѣ задать, это -- выходить ли мнѣ за него? Вѣдь, такъ, папа, не правда ли? Ты такъ сказалъ мнѣ давеча? Кажется, вѣрно?
   -- Разумѣется, милая.
   -- Пусть будетъ такъ. Если мистеръ Баундерби согласенъ жениться на мнѣ при данныхъ условіяхъ, я съ удовольствіемъ принимаю его предложеніе. Скажи ему, папа, если тебѣ будетъ угодно, что таковъ былъ мой отвѣтъ. Повтори его слово въ слово, если не забудешь; потому что я желала бы, чтобы онъ зналъ, что я сказала.
   -- Ты совершенно права, моя милая. Точность вездѣ и во всемъ -- дѣло хорошее,-- тономъ одобренія замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ.-- Я постараюсь исполнить твое разумное требованіе. Нѣтъ ли у тебя какого нибудь желанія относительно времени свадьбы, дитя мое?
   -- Никакого, отецъ. Да и зачѣмъ это, что это такое?
   Мистеръ Гредграйндъ придвинулъ свой стулъ поближе къ дочери и взялъ ее за руку. Но повтореніе Луизою этихъ странныхъ словъ непріятно отдалось у него въ ушахъ, какъ рѣжущій слухъ диссонансъ. Онъ молча посмотрѣлъ на нее съ минуту и, наконецъ, заговорилъ, не выпуская ея руки:
   -- Луиза, есть еще одинъ вопросъ, который я не находилъ нужнымъ предложить тебѣ, потому что заключающаяся въ немъ возможность казалась мнѣ слишкомъ невѣроятной. Но, пожалуй, я все таки долженъ его поставить. Къ тебѣ никто не сватался безъ моего вѣдома?
   -- Папа,-- почти презрительно возразила она,-- кто же другой могъ свататься за меня? Кого я видѣла? Гдѣ я бывала? Что пережила своимъ сердцемъ?
   -- Милая Луиза,-- сказалъ на это довольный и успокоенный мистеръ Гредграйндъ,-- твои возраженія справедливы. Я только хотѣлъ исполнить свой долгъ.
   -- Что знаю я, отецъ,-- продолжала Лузна съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ,-- по части увлеченій, склонностей, по части любви, завѣтныхъ желаній? Мнѣ совершенно невѣдома та область моей природы, которая могла бы дать пищу подобнымъ легкомысленнымъ чувствамъ. Могла ли я хоть на минуту отрѣшиться въ своемъ прошломъ отъ проблемъ, подлежащихъ демонстрированію, отъ осязаемыхъ фактовъ, которые требовалось усвоить?
   При этихъ словахъ она машинально сжала свою руку, какъ будто ощущая въ ней какое-то твердое тѣло, а потомъ медленно разжата, точно высыпая изъ нея прахъ или пепелъ.
   -- Совершенно вѣрно, моя милая, совершенно вѣрно,-- подтвердилъ ея необычайно практическій родитель.
   -- Развѣ можно обращаться ко мнѣ съ такимъ вопросомъ!-- продолжала дѣвушка.-- Даже дѣтская любовь, о которой я знаю по наслышкѣ, никогда не согрѣвала моей души своимъ невиннымъ огнемъ. Ты такъ заботливо воспитывалъ меня, что я не имѣла никогда дѣтскаго сердца. Ты велъ меня такъ разумно, что я не имѣла понятія о дѣтскихъ мечтахъ; ты развивалъ меня такъ правильно съ колыбели до настоящаго дня, что я никогда не видѣла ни дѣтской вѣры, ни дѣтскаго страха.
   Мистеръ Гредграйндъ былъ тронутъ до глубины души успѣхами своего воспитанія и свидѣтельствомъ дочери о нихъ.
   -- Дорогая Луиза,-- сказалъ онъ,-- ты съ избыткомъ вознаградила меня за мои заботы. Поцѣлуй своего отца, милая дѣвочка.
   И дочь поцѣловала его. Удержавъ ее въ своихъ объятіяхъ, онъ продолжалъ:
   -- Теперь я могу признаться тебѣ, мое любимое дитя, что ты осчастливила меня разумнымъ рѣшеніемъ, къ которому пришла. Мистеръ Баундерби весьма замѣчательный человѣкъ; а ничтожное несоотвѣтствіе лѣтъ между вами -- если только оно существуетъ -- болѣе, чѣмъ уравновѣшивается той дисциплиной, которую пріобрѣлъ твой умъ. Моей всегдашней цѣлью было воспитать тебя такимъ образомъ, чтобъ ты была съ самаго ранняго дѣтства, если можно такъ выразиться, внѣ всякаго возраста. Поцѣлуй меня еще разокъ, Луиза, и пойдемъ поищемъ твою мать.
   Отецъ и дочь спустились въ гостиную, гдѣ эта почтенная леди, чуждая всякихъ фанаберій, валялась, по обыкновенію, на кушеткѣ, тогда какъ Сэсси сидѣла возлѣ нея съ рукодѣліемъ. Когда они вошли, она обнаружила кой-какіе слабые признаки возвращнія къ жизни, и въ слѣдующую минуту эта блѣдная китайская тѣнь приняла сидячее положеніе.
   -- Миссисъ Гредграйндъ,-- сказалъ ея супругъ, ожидавшій съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ, когда она воспрянетъ,-- позвольте представятъ вамъ миссисъ Баундсрби.
   -- Такъ, значитъ, дѣло слажено?-- подхватила миссисъ Гредграйндъ.-- Надѣюсь, что ты будешь пользоваться хорошимъ здоровьемъ, Луиза; потому что если твоя голова начнетъ раскалываться на куски тотчасъ по выходѣ замужъ, какъ было со мною, то участь твоя будетъ незавидная, хотя, безъ сомнѣнія, ты думаешь наоборотъ, какъ и всѣ молодыя дѣвушки. Во всякомъ случаѣ желаю тебѣ счастья, моя дорогая, и надѣюсь, что теперь ты сумѣешь извлечь пользу изъ твоего всесторонняго образованія. Дай мнѣ поцѣловать тебя, Луиза. Только не задѣнь моего праваго плеча, потому что оно у меня ноетъ сегодня весь день. Ну вотъ, теперь,-- захныкала миссисъ Гредграйндъ, поправляя свои шали -- послѣ трогательной церемоніи,-- я буду съ утра до ночи ломать себѣ голову: какъ мнѣ его называть?
   -- Миссисъ Гредграйндъ,-- торжественно промолвилъ супругъ,-- что вы хотите этимъ сказать?
   -- Какъ же мнѣ называть его, мистеръ Гредграйндъ, когда онъ станетъ мужемъ Луизы? Придется же мнѣ дать ему какое нибудь имя. Вѣдь, это невозможно,-- продолжала миссисъ Гредграйндъ со смѣшаннымъ чувствомъ учтивости и обиды,-- постоянно обращаться къ нему и никакъ его не называть. Я не стану звать его Джозія, потому что терпѣть не могу этого имени. Уменьшительное имя Джо не понравится вамъ самимъ, вы отлично это понимаете. Неужели же мнѣ звать своего зятя "мистеръ?" Никогда этому не бывать, по крайней мѣрѣ, до той поры, когда родные и близкіе станутъ гнушаться мною, какъ несчастной калѣкой. Ну, такъ какъ же мнѣ его называть?
   Никто изъ присутствующихъ не могъ датъ миссисъ Гредграйндъ никакого совѣта въ этомъ необычайномъ затрудненіи, и почтенная леди осталась при немъ, прибавивъ къ своимъ рѣчамъ еще слѣдующее заявленіе:
   -- Что же касается твоей свадьбы, Луиза, то я прошу объ одномъ,-- и прошу съ сердечнымъ трепетомъ, отзывающимся у меня даже въ подошвахъ,-- чтобъ она состоялась, какъ можно скорѣе. Иначе, я знаю, это будетъ одинъ изъ предметовъ, которымъ не предвидится конца.
   Когда мистеръ Гредграйндъ представилъ своей женѣ миссисъ Баундерби, Сэсси поспѣшно повернула голову и устремила на Луизу удивленный, сострадательный, печальный и недовѣрчивый взглядъ. Луиза угадала и почувствовала его, не глядя на молодую дѣвушку. Съ того дня она держала себя холодно, гордо, безстрастно, чуждалась Сэсси,-- словомъ, совершенно перемѣнилась къ ней.
   

XVI. Мужъ и жена.

   Первою тревогой мистера Баундерби, когда онъ узналъ объ успѣхѣ своего сватовства, была необходимость сообщить эту новость миссисъ Спарситъ. Онъ рѣшительно не зналъ, какъ взяться за такое дѣло и какого рода послѣдствія повлечетъ за собою подобный шагъ. Покинетъ ли она его домъ, забравъ всѣ свои пожитки, чтобъ поселиться у леди Скаджерсъ, или откажется наотрѣзъ оставить насиженное мѣсто? Расплачется ли, или начнетъ браниться, будетъ ли ныть, или дойметъ его самого? Разобьетъ ли она себѣ сердце или расколотитъ хозяйскія зеркала? Мистеръ Баундерби прямо терялся въ догадкахъ на этотъ счетъ. Такъ или иначе, но объясненіе было неизбѣжно, иного исхода не предвидѣлось. Хозяинъ нѣсколько разъ начиналъ писать ей письмо, но дѣло не клеилось, и онъ рѣшилъ объясниться съ нею словесно.
   Вечеромъ, когда надлежало исполнить принятое рѣшеніе, по дорогѣ домой, мистеръ Баундерби зашелъ въ аптекарскій магазинъ и предусмотрительно запасся стклянкой самыхъ крѣпкихъ нюхательныхъ солей.
   -- Чортъ возьми,-- говорилъ онъ про себя,-- если ей вздумается хлопнуться въ обморокъ, я, по крайней мѣрѣ, сдеру всю кожу съ ея носа.
   Однако, даже принявъ эту предосторожность, мистеръ Баундерби вошелъ къ себѣ въ домъ далеко не съ геройскимъ видомъ и предсталъ передъ предметомъ своихъ опасеній съ трепетомъ провинившейся собаки, которая возвращается прямо изъ кладовой.
   -- Добрый вечеръ, мистеръ Баундерби.
   -- Добрый вечеръ, сударыня, добрый вечеръ.
   Онъ подвинулъ свое кресло къ огню, а миссисъ Спарситъ отодвинула свое прочь, какъ будто говоря: -- это вашъ каминъ, сэръ. Я не спорю. Займите хоть все мѣсто передъ нимъ, если находите нужнымъ.
   -- Не удаляйтесь къ сѣверному полюсу, сударыня!-- сказалъ мистеръ Баундерби.
   -- Благодарю васъ, сэръ,-- отвѣчала экономка, и снова подвинула свой стулъ къ огню, но не такъ близко, какъ прежде.
   Хозяинъ смотрѣлъ, какъ она прокалывала концами тугихъ, острыхъ ножницъ дырочки на лоскуткѣ батиста для какой-то невѣдомой цѣли. Эта операція въ связи съ ея нависшими бровями и римскимъ носомъ невольно наводила на мысль о ястребѣ, выклевывающемъ глаза у какой ни будь бѣдной маленькой птички.
   Экономка такъ углубилась въ свою работу, что прошло нѣсколько минутъ прежде, чѣмъ она подняла голову. Тутъ мистеръ Баундерби постарался привлечь ея вниманіе безмолвнымъ жестомъ.
   -- Миссисъ Спарситъ,-- началъ онъ, засовывая руки въ карманы и пробуя правой р)кой, достаточно ли свободно вынимается пробка изъ флакона съ солями,-- мнѣ нѣтъ надобности говорить вамъ, что вы не только настоящая леди по рожденію и воспитанію, но также и чертовски смышленая женщина.
   -- Сэръ,-- отвѣчала она,-- уже не въ первый разъ удостаиваете вы меня такой лестной похвалы.
   -- Миссисъ Спарситъ,-- продолжалъ хозяинъ,-- мнѣ предстоитъ удивить васъ.
   -- Неужели?-- подхватила экономка вопросительнымъ тономъ, безъ малѣйшаго слѣда волненія.
   Она всегда носила митенки и, отложивъ теперь въ сторону свое рукодѣлье, разглаживала ихъ.
   -- Я женюсь на дочери мистера Гредграйнда, сударыня.
   -- Вотъ какъ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ. -- Надѣюсь, вы будете счастливы, мистеръ Баундерби. О, надѣюсь что вы будете счастливы, сэръ!
   Она вымолвила эти слова тономъ такой снисходительности и состраданія къ своему патрону, что мистеръ Баундерби, гораздо болѣе озадаченный такимъ хладнокровіемъ, чѣмъ еслибы она запустила въ зеркало своимъ рабочимъ ящикомъ или хлопнулась въ обморокъ на коверъ, крѣпко закупорилъ флаконъ въ своемъ карманѣ, думая про себя: "Кто бы могъ угадать заранѣе, что эта бестія приметъ такъ спокойно мою новость?"
   -- Желаю всѣмъ сердцемъ, сэръ,-- продолжала миссисъ Спарситъ тономъ недосягаемаго превосходства, какъ будто въ тотъ моментъ она устанавливала право жалѣть его на вѣчныя времена,-- желаю вамъ быть счастливымъ во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Весьма благодаренъ. Надѣюсь, ваше пожеланіе исполнится,-- отвѣчалъ мистеръ Баундерби съ нѣкоторой досадой въ голосѣ, который онъ невольно понизилъ, самъ того не замѣчая.
   -- Надѣетесь, сэръ?-- съ величайшей любезностью, подхватила миссисъ Спарситъ.-- Ну, конечно, вы должны питать эту надежду.
   Со стороны мистера Баундерби послѣдовало очень неловкое молчаніе. Миссисъ Спарситъ прилежно продолжала свою работу, изрѣдка покашливая многозначительнымъ кашлемъ человѣка, сознающаго свою силу и снисходительность.
   -- Такъ вотъ, сударыня,-- началъ опять хозяинъ,-- не думаю, чтобъ леди съ вашимъ характеромъ пожелала при настоящихъ условіяхъ оставаться въ этомъ домѣ, хотя вы всегда будете здѣсь желанной гостьей.
   -- О, Боже мой, конечно, нѣтъ, сэръ; объ этомъ нечего и думать!
   Миссисъ Спарситъ покачала головой съ прежнимъ сознаніемъ недосягаемаго превосходства и нѣсколько измѣнила свое покашливанье, кашляя теперь такъ, какъ будто на нее снизошелъ духъ пророчества, который она старается, однако, въ себѣ подавить.
   -- Тѣмъ не менѣе, сударыня,-- продолжалъ мистеръ Баундерби,-- у меня въ банкѣ есть помѣщеніе, гдѣ настоящая леди по рожденію и воспитанію была бы сущимъ кладомъ въ качествѣ смотрительницы дома. И если теперешнее жалованье...
   -- Прошу извинить, сэръ, вы были такъ добры, что обѣщали говорить вмѣсто этого слова "ежегодное подношеніе".
   -- Извольте, сударыня,-- ежегодное подношеніе. Итакъ, если вы найдете достаточнымъ ваше ежегодное подношеніе въ томъ же размѣрѣ, то я не вижу съ своей стороны никакой надобности разставаться съ вами.
   -- Ваше предложеніе достойно васъ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ, и если мѣсто, которое я займу въ вашемъ банкѣ, не заставитъ меня спуститься ниже теперешняго по общественной лѣстницѣ...
   -- Ну, разумѣется, нѣтъ,-- подхватилъ мистеръ Баундерби,-- иначе, сударыня, я не предложилъ бы его лэди, вращавшейся въ высшемъ обществѣ! Не потому, чтобы я лично цѣнилъ его,-- вы понимаете,-- но ради васъ самихъ.
   -- Мистеръ Баундерби, вы весьма деликатны.
   -- Вы получите отдѣльную квартиру, отопленіе, освѣщеніе и все прочее; у васъ будетъ женщина для услугъ, а также разсыльный въ качествѣ сторожа. Такимъ образомъ, смѣю сказать, вы заживете припѣваючи,-- заключилъ патронъ.
   -- Ни слова болѣе, сэръ, прошу васъ. Сложивъ съ себя мои здѣшнія обязанности, я не избѣгну необходимости ѣсть трудовой хлѣбъ -- она могла бы сказать "сладкое мясо", потому что это нѣжное кушаніе подъ коричневымъ соусомъ составляло ея любимый ужинъ,-- и я охотнѣе приму его изъ вашихъ рукъ, чѣмъ отъ всякаго другого. Сэръ, я принимаю ваше предложеніе съ благодарностью и признательна вамъ за ваши прежнія милости. Надѣюсь, сэръ,-- заключила миссисъ Спарситъ съ особеннымъ состраданіемъ въ голосѣ,-- надѣюсь искренно, что миссъ Гредграйндъ окажется такой женой, какую вы желаете себѣ сами и заслуживаете.
   Съ того дня ничто не могло узко выбить миссисъ Спарситъ изъ занятой ею позиціи. Тщетно мистеръ Баундерби старался задавать тонъ усиленнымъ бахвальствомъ или внезапными вспышками гнѣва; миссисъ Спарситъ твердо рѣшилась относиться къ нему, какъ къ жертвѣ. Она была вѣжлива, любезна, весела, добра; но чѣмъ вѣжливѣе, любезнѣе, веселѣе и добрѣе держала себя экономка, тѣмъ достойнѣе сожалѣнія былъ онъ самъ -- жертва, обреченная на гибель. Она такъ нѣжно жалѣла мистера Баундерби въ его печальной участи, что отъ ея взгляда холодный потъ выступалъ на его красномъ лицѣ.
   Между тѣмъ, свадьба была назначена черезъ восемь недѣль, и мистеръ Баундерби каждый вечеръ посѣщалъ Стонъ-Лоджъ въ качествѣ объявленнаго жениха. Любовь его при этихъ посѣщеніяхъ принимала форму браслета и, вообще, отличалась какимъ-то фабричнымъ характеромъ. Шились платья, изготовлялись драгоцѣнности, стряпался свадебный пирогъ, заказывались перчатки, дѣлались распоряженія, составлялся свадебный контрактъ съ обширнымъ подборомъ фактовъ,-- все это сватовство было однимъ сплошнымъ фактомъ съ начала до конца. Счастливые часы влюбленныхъ не отмѣчали никакихъ моментовъ безоблачнаго блаженства, о которыхъ любятъ распространяться безразсудные поэты. Маятникъ качался ни быстрѣе, ни тише обыкновеннаго. Убіиственнные статистическіе часы въ обсерваторіи мистера Гредграйнда попрежнему стукали по головѣ каждую секунду при ея рожденіи и тутъ же хоронили ее со своей обычной аккуратностью.
   Наступилъ, наконецъ, день свадьбы, ничѣмъ не отличающійся отъ другихъ дней для тѣхъ, которые внемлютъ лишь голосу разсудка. И когда онъ наступилъ, то въ извѣстной читателю церкви съ торчавшими кверху деревянными ногами вмѣсто колонокъ (весьма популярный архитектурный стиль) сочетались узами брака Джозія Баундерби, коктоунскій эсквайръ, и Луиза, старшая дочь Томаса Гредграйнда, владѣльца Стонъ-Лоджа, члена парламента отъ вышепоименованнаго города. Когда же священный обрядъ былъ совершенъ подобающимъ образомъ, молодые поѣхали завтракать въ вышеупомянутый Стонъ-Лоджъ.
   Здѣсь, по случаю счастливаго событія, собралось прогрессивное общество. Оно знало до тонкости, изъ чего приготовлены напитки и блюда, которые подавались за столомъ; были ли то продукты ввоза или вывоза, въ какомъ количествѣ ввозились или вывозились они и на какихъ судахъ, на англійскихъ или на иностранныхъ. Подружки невѣсты, до маленькой Джэнъ Гредграйндъ включительно, съ точки зрѣнія умственнаго развитія были достойными товарками разсчетливыхъ кавалеровъ, и никто изъ этой компаніи не былъ подверженъ сумасбродству.
   Послѣ завтрака новобрачный обратился къ гостямъ въ слѣдующихъ выраженіяхъ.
   -- Леди и джентльмены, я Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Такъ какъ вы сдѣлали намъ честь,-- моей женѣ и мнѣ, выпивъ за наше здоровье и счастье, то я считаю долгомъ васъ поблагодарить. Всѣ присутствующіе здѣсь хорошо меня знаютъ; знаютъ, кто я и откуда вышелъ, и никто, надѣюсь, не етанеть ожидать рѣчи отъ человѣка, который при видѣ столба, говоритъ: "вотъ это столбъ", а при видѣ насоса говоритъ "это насосъ", и котораго никто на свѣтѣ не заставитъ назвать столбъ насосомъ или насосъ столбомъ или то и другое зубочисткой. Если вамъ нужна сегодня рѣчь, то вотъ вамъ мой другъ и тесть Томъ Гредграйндъ, членъ парламента,-- мастеръ по этой части. А я въ этомъ не силенъ. Тѣмъ не менѣе, надѣюсь, вы извините меня, если, окинувъ взглядомъ сидящее здѣсь общество, я почувствую приливъ нѣкоторой гордости при мысли, какъ мало могъ я разсчитывать взять за себя замужъ дочь Тома Гредграйнда въ то время, когда бѣгалъ оборванцемъ, уличнымъ мальчишкой, который никогда не умывался иначе, какъ подъ насосомъ, да и то два раза въ мѣсяцъ. Итакъ, надѣюсь, вы извините мнѣ мое чувство; а если вы не согласны, то ваша воля, благо самъ я чувствую себя независимымъ. Съ сегодняшняго дня, какъ я уже упомянулъ и какъ упоминали вы сами, принося намъ поздравленіе, съ сегодняшняго дня я сталъ мужемъ дочери Тома Гредграйнда. Я очень счастливъ этимъ. То было мое давнишнее, завѣтное желаніе. Я слѣдилъ за ея умственнымъ развитіемъ и увѣренъ, что она достойна меня. Въ тоже время -- не стану васъ обманывать -- я полагаю, что и самъ достоинъ ея. Итакъ, благодарю васъ отъ своего имени и отъ имени жены за ваше доброе расположеніе. Обращаюсь съ своей стороны во всѣмъ присутствующимъ здѣсь неженатымъ лицамъ съ самымъ лучшимъ пожеланіемъ, какое только могу придумать: желаю каждому холостяку найти такую же славную жену, какъ моя, и надѣюсь, что каждая дѣвица найдетъ себѣ такого же хорошаго мужа, какой достался моей женѣ.
   Вскорѣ послѣ этой рѣчи счастливая чета укатила на желѣзную дорогу. Ей предстояло совершить свадебную поѣздку въ Ліонъ; мистеръ Баундерби желалъ воспользоваться удобнымъ случаемъ, чтобъ посмотрѣть, какъ вели себя въ тѣхъ мѣстахъ фабричные рабочіе и добивались ли они, чтобъ ихъ кормили золотыми ложками. Спускаясь по лѣстницѣ, въ дорожномъ костюмѣ, новобрачная столкнулась съ Томомъ, которьтй поджидалъ ее, раскраснѣвшись,-- пожалуй отъ избытка чувствъ, а не то и отъ вина:
   -- Какое ты сокровище, Лу,-- сестра первый сортъ!-- шепнулъ ей на ухо Томъ.
   Она прильнула къ нему, какъ слѣдовало бы ей прильнуть въ тотъ день къ кому нибудь иному, болѣе близкому, и въ первый разъ отчасти измѣнила своей спокойной сдержанности.
   -- Старикъ Баундерби совсѣмъ готовъ,-- сказалъ Томъ.-- Тебѣ пора. Прощай! Я буду ждать твоего возвращенія. Не правда ли, дорогая Лу, какъ славно все устроилось теперь!
   

КНИГА ВТОРАЯ.
ЖАТВА.

I. Событія въ банкѣ.

   Солнечный день въ разгарѣ лѣта. Такіе дни выдавались иногда и въ Коктоунѣ.
   Въ ужасную погоду Коктоунъ казался издали окутаннымъ собственною мглою, какъ бы непроницаемою для солнечныхъ лучей. Вы угадывали только, что въ этой дымкѣ прячется городъ, потому что безъ города нельзя было бы объяснить себѣ присутствія такого вздутаго прыща на лицѣ земли. Пятно сажи и дыма, который вяло ползетъ то въ одну, то въ другую сторону, то гордо тянется къ небесному своду, то угрюмо стелется по землѣ въ зависимости отъ того, поднимется ли или утихнетъ вѣтеръ или только перемѣнитъ свое направленіе; густое безформенное мѣсиво, пронизанное полосами солнечнаго свѣта, не озаряющаго, однако, ничего, кромѣ темныхъ массъ,-- Коктоунъ намекалъ о самомъ себѣ издалека, хотя въ номъ нельзя было различить ни едонаго зданія.
   Но чудо заключалось въ темъ, что этотъ городъ уцѣлѣлъ вообще. Коктоунь такъ часто погибалъ, что слѣдовало дивиться, какъ могъ онъ выдержать столько потрясеній. Конечно, никогда не существовало такого хрупкаго китайскаго фарфора, какъ тотъ матеріалъ, изъ котораго были слѣплены коктоунскіе фабриканты. При всемъ бережномъ обращеніи съ ними, они разлетались въ дребезги съ такою легкостью, что у васъ невольно возникало подозрѣніе, не были ли они надтреснуты раньше. Они разорялись, когда ихъ заставляли посылать въ школы малолѣтнихъ фабричныхъ рабочихъ; они разорялись, когда были назначены инспектора для наблюденія за ихъ производствомъ; они разорялись, когда эти инспектора находили сомнительнымъ ихъ право крошить людей своими машинами. Они окончательно погибали, когда имъ былъ сдѣланъ помокъ, что ихъ фабричныя трубы, пожалуй, не имѣли надобности постоянно дымить безъ всякаго удержа. Кромѣ "золотой ложки" мистера Баундерби, получившій извѣстность во всемъ Коктоунѣ, въ немъ держался еще и другой не менѣе популярный вымыселъ. Послѣдній, обыкновенно, принималъ форму угрозы. Когда одинъ изъ коктоунскихъ гражданъ чувствовалъ себя обиженнымъ, т. е. когда его не оставляли въ покоѣ, и ему грозила отвѣтственность за послѣдствія его дѣяній, онъ былъ увѣренъ, что выйдетъ сухъ изъ воды, стоило ему только пригрозить, что онъ "скорѣе согласенъ выкинуть свою собственность въ Атлантическій Оманъ". Это не разъ пугало до полусмерти министра внутреннихъ дѣлъ
   Впрочемъ, коктоунцы были слишкомъ добрыми патріотами и не только не кидали своего имущества въ Атлантическій океанъ, но, напротивъ, всячески заботились о немъ. Такимъ образомъ, оно оставалось цѣлымъ и невредимымъ, окутанное туманной мглой на горизонтѣ, и благополучно росло и множилось.
   На улицахъ города было жарко и пыльно въ тотъ лѣтній день, а солнце сіяло такъ ярко, что пронизывало даже тяжелыя испаренія, нависшія надъ Коктоуномъ, и на него нельзя было пристально смотрѣть даже сквозь туманъ. Кочегары выползали изъ своихъ низкихъ подваловъ на фабричные дворы и усаживались кто на ступенькахъ, кто на бревнахъ или на изгороди, отирая свои закоптѣлыя лица и глядя на кучи угля. Весь городъ словно жарился въ горячемъ маслѣ, удушливый запахъ котораго стоялъ въ воздухѣ. Паровыя машины лоснились отъ масла; имъ была пропитана одежда рабочихъ, оно сочилось и капало во всѣхъ многочисленныхъ этажахъ фабричныхъ зданій. Атмосфера этихъ заколдованныхъ замковъ напоминала дыханіе самума, и обитатели ихъ, изнемогая отъ жары, вяло бродили среди этой пустыни. Но никакая температура не могла ни усилить, ни исцѣлить меланхоліи гигантскихъ слоновъ. Ихъ несносныя головы поднимались и опускались одинаково равномѣрнымъ движеніемъ въ жаркую и холодную, въ мокрую и сухую, въ пасмурную и ясную погоду. Мѣрное раскачиваніе ихъ тѣней на стѣнахъ замѣняло коктаунцу тѣнь шумящихъ лѣсовъ; вмѣсто лѣтняго жужжанія насѣкомыхъ могли наслаждаться здѣсь крулгый годъ съ утренней зари понедѣльника и до вечера субботы гуломъ поршней и колесъ.
   Сонно гудѣли они въ тотъ солнечный день; и пѣшехода, проходившаго мимо гулкихъ фабричныхъ стѣнъ, еще больше кидало въ жаръ и клонило ко сну. Спущенныя маркизы и поливка мостовой нѣсколько прохлаждали главныя улицы и магазины; но фабрики, дворы и переулки жарились, какъ въ огнѣ. Внизу на рѣкѣ, вода которой почернѣла и сгустилась отъ стекавшей въ нее краеки, нѣсколько коктоунскихъ мальчиковъ, слонявшихся безъ дѣла -- рѣдкое зрѣлище въ тѣхъ мѣстахъ -- катались въ ветхомъ челнокѣ, оставлявшемъ за собой тинистый слѣдъ, тогда какъ при каждомъ ударѣ веселъ отъ воды подымалось отвратительное зловоніе. Даже само солнце было для Коктоуна злѣе жестокаго мороза и когда, изрѣдка, заглядывало въ его узкіе закоулки, то приносило съ собою скорѣе смерть, чѣмъ жизнь. Такъ даже небесное око причиняетъ вредъ, когда неумѣлыя или нечистыя руки заслоняютъ его отъ тѣхъ, на кого оно хочетъ излить свою благодать.
   Миссисъ Спарситъ сидѣла въ своей комнатѣ въ зданіи банка на тѣневой сторонѣ раскаленной солнцемъ улицы. Банкъ былъ уже закрытъ, и въ эту пору дня въ хорошую погоду она, обыкновенно, украшала своимъ благороднымъ присутствіемъ залу засѣданія надъ конторой. Ея собственная гостиная помѣщалась этажемъ выше, и у окна этой комнаты она занимала наблюдательный постъ, чтобъ быть готовой каждое утро встрѣтить мистера Баундерби, когда онъ переходилъ черезъ улицу, соболѣзнующимъ поклономъ, подобающимъ жертвѣ. Онъ былъ женатъ уже цѣлый годъ, и миссисъ Спарситъ ни на минуту не избавляла его отъ своего непоколебимаго состраданія.
   Своею внѣшностью банкъ ничуть не нарушалъ благотворнаго однообразіи города. То былъ только еще одинъ лишній домъ изъ краснаго кирпича съ черными ставнями снаружи и зелеными жа, лузи внутри, съ черной входной дверью, къ которой вели двѣ бѣлыхъ ступени, съ мѣдной дощечкой на ней и мѣдной дверной ручкой въ видѣ большой точки. Онъ былъ вдвое больше собственнаго жилища мистера Баундерби, а прочіе дома въ городѣ были вшестеро меньше его; во всемъ же остальномъ это зданіе въ точности соотвѣтствовало общепринятому шаблону.
   Миссисъ Спарситъ была убѣждена, что, появляясь по вечерамъ среди пюпитровъ и письменныхъ принадлежностей, она вносила въ контору атмосферу женственной прелести, помимо своего аристократическаго обаянія. Сидя у окна съ вышивкой или вязаньемъ въ рукахъ, почтенная леди самодовольно воображала, что своимъ благороднымъ видомъ она смягчаетъ грубо-дѣловой характеръ этого мѣста. Увѣренная въ интересныхъ свойствахъ собственной особы, она видѣла въ себѣ нѣкоторымъ образомъ благодѣтельную фею банка. Между тѣмъ, горожане, проходившіе взадъ и впередъ мимо окна, были скорѣе склонны считать ее дракономъ, стерегущимъ сокровища этого золотого рудника.
   Каковы были эти сокровища, миссисъ Спарситъ знала такъ же мало, какъ и любой изъ прохожихъ. Золотыя и серебряныя монеты, цѣнныя бумаги, тайны, разоблаченіе которыхъ угрожало невѣдомой гибелью невѣдомымъ лицамъ (обыкновенно, впрочемъ, людямъ, которыхъ она не жаловала) таковы были въ ея мысленномъ каталогѣ главныя статьи, собранныхъ здѣсь богатствъ. Что же касается остального, то она знала, что послѣ закрытія банка ей предоставлялось полпое господство надъ всею обстановкой конторы, какъ и надъ желѣзной кладовой, запертой тремя замками, къ дверямъ которой каждую ночь прислонялъ изголовье своей складной кровати сторожъ-разсыльный, убиравшій свой одръ съ пѣніемъ первыхъ пѣтуховъ. Кромѣ того, почтенная леди владычествовала надъ нѣкіимъ подвальнымъ помѣщеніемъ, строго огражденнымъ отъ всякихъ посягательствъ внѣшняго міра, и надъ остатками ежедневныхъ текущихъ занятій въ видѣ чернильныхъ пятенъ, испорченныхъ перьевъ, облатокъ, обрывковъ бумаги, до такой степени мелкихъ, что на нихъ ничего нельзя было разобрать, несмотря на ея неоднократныя попытки. Наконецъ, ей же была ввѣрена охрана маленькаго арсенала, состоявшаго изъ тесаковъ и карабиновъ, размѣщенныхъ въ грозномъ порядкѣ надъ каминомъ въ одной изъ комнатъ банка, а равно и почтенной традиціи, нераздѣльной съ дѣловымъ учрежденіемъ, претендующимъ на богатство -- въ видѣ ряда, пожарныхъ ведеръ -- утвари негодной, собственно, ни къ чему, но разсчитанной на тонкое моральное воздѣйствіе на большинство публики, почти равносильное виду золотыхъ слитковъ.
   Глухая служанка и сторожъ-разсыльный служили дополненіемъ къ владычеству миссисъ Спарситъ. Глухая служанка слыла богатой; и среди низшаго класса коктоунскаго населенія уже давно шла молва, что ее убьютъ когда нибудь ночью и ограбятъ ея деньги. Находили даже, что это слѣдовало сдѣлать давнымъ-давно и исполненіе пророчества нѣсколько запоздало; тѣмъ не менѣе, глухая служанка оставалась въ живыхъ и продолжала благоденствовать на своемъ тепленькомъ мѣстечкѣ съ такимъ непохвальнымъ упорствомъ, что повергала въ досаду и разочарованіе своихъ недоброжелателей.
   Чай миссисъ Спарситъ былъ поставленъ для нея на маленькомъ трехногомъ столикѣ, который она имѣла обыкновеніе послѣ закрытія банка приносить съ собою въ нижній этажъ, гдѣ онъ попадалъ въ общество суроваго, покрытаго клеенкой, длиннаго стола для засѣданій. Разсыльный поставилъ на него чайный подносъ и стукнулъ себя по лбу въ знакъ почтенія къ своей повелительницѣ.
   -- Благодарствуйте, Битцеръ,-- сказала миссисъ Спарситъ.
   -- Позвольте поблагодарить васъ, сударыня,-- отвѣчалъ разсыльный.
   То былъ чрезвычайно бѣлобрысый малый; цвѣтъ его волосъ нисколько не потемнѣлъ съ того дня, когда онъ, моргая глазами, дѣлалъ опредѣленіе лошади въ назиданіе дѣвочкѣ нумеръ двадцатый.
   -- Все-ли заперто, Битцеръ?-- спросила миссисъ Спарситъ.-- Не слышно ли чего нибудь новенькаго?-- продолжала она, наливая себѣ чай.
   -- Ничего особеннаго, сударыня; ничего не довелось мнѣ услышать. Здѣшній народъ совсѣмъ дрянь, сударыня, но это не ново, къ несчастью.
   -- Должно быть, затѣваютъ опять что нибудь эти неугомонные негодяи?-- полюбопытствовала почтенная леди.
   -- Мутятъ все по старому, смѣю доложить; составляютъ союзы, общества, обязываются стоять другъ за дружку.
   -- Это весьма неутѣшительно,-- замѣтила миссисъ Спарситъ, придавая своему носу еще больше римскаго величія и еще строже хмуря коріолановскія брови;-- весьма неутѣшительно, что фабриканты-хозяева терпятъ подобныя затѣи въ средѣ своихъ рабочихъ.
   -- Что и говорить, сударыня,-- подтвердилъ Битцеръ.
   -- Сплотившись въ союзъ между собою, имъ слѣдовало бы разъ навсегда рѣшиться не принимать къ себѣ ни одного человѣка, принадлежащаго къ рабочему союзу.
   -- Они ужъ дѣлали это,-- возразилъ Битцеръ,-- да ихъ попытка не привела ни къ чему.
   -- Говоря по правдѣ, я не много смыслю въ этихъ дѣлахъ,-- съ достоинствомъ сказала миссисъ Спарситъ,-- такъ какъ по волѣ судьбы принадлежу къ совершенно иной сферѣ; да и покойный мистеръ Спарситъ, какъ Паулеръ, также не имѣлъ ничего общаго съ дѣлами подобнаго рода. А знаю только одно, что рабочій народъ слѣдуетъ обуздать и что давно пора сдѣлать это.
   -- Точно такъ, сударыня,-- поддакнулъ опять Битцеръ съ видомъ величайшаго почтенія къ авторитету миссисъ Спарситъ, какъ мудраго оракула.-- Вы попали, можно сказать, въ самую точку.
   Такъ какъ то былъ обычный часъ конфиденціальной бесѣды между нимъ и миссисъ Спарситъ, и такъ какъ Битцеръ прочелъ уже въ ея взглядѣ, что она собирается задать ему какой-то вопросъ, то онъ принялся приводить въ порядокъ линейки, чернильницы и прочіе предметы, чтобъ имѣть предлогъ оставаться въ комнатѣ, пока эта леди пила чай, поглядывая въ отворенное окно на улицу.
   -- Много было дѣла сегодня, Битцеръ?-- полюбопытствовала миссисъ Спарситъ.
   -- Не особенно много, миледи, посредственно.
   У Битцера какъ бы невольно срывалось съ языка слово "миледи" вмѣсто "сударыня", точно въ видѣ невольной дани личному достоинству миссисъ Спарситъ и признанія ея правъ на особое почтеніе.
   -- Конторщики все такъ же надежны, пунктуальны и старательны?-- продолжала она, заботливо смахивая незамѣтную крошку хлѣба съ митенки на ея лѣвой рукѣ.
   -- Да, ни на кого нельзя пожаловаться, сударыня, за обычнымъ исключеніемъ, конечно.
   Сторожъ исполнялъ въ банкѣ почтенную обязанность всеобщаго шпіона и доносчика и за эту добровольную услугу получалъ подарокъ къ Рождеству сверхъ положеннаго еженедѣльнаго жалованья. Изъ Битцера вышелъ весьма разсудительный малый, осторожный и предусмотрительный, обѣщавшій пойти далеко. Умъ его былъ такъ хорошо дисциплинированъ, что онъ не вѣдалъ ни страстей, ни привязанностей. Всѣ его дѣйствія основывались на точномъ и хладнокровномъ разсчетѣ, и не даромъ миссисъ Спарситъ постоянно отзывалась о немъ, какъ о юношѣ самыхъ стойкихъ правилъ. Убѣдивишись послѣ смерти своего отца, что его мать имѣетъ право на безплатный пріютъ въ Коктоунѣ, этотъ превосходный молодой экономистъ, на основаніи своихъ твердыхъ правилъ, такъ усердно настаивалъ на этомъ правѣ, что бѣдная женщина была, наконецъ, пожизненно заключена въ домъ призрѣнія. Правда, Битцеръ выдавалъ своей матери по полуфунту чаю ежегодно, что было съ его стороны слабостью; во-первыхъ, потому, что всякое подаяніе неизбѣжно влечетъ за собою умноженіе нищенства, во-вторыхъ, потому, что единственная вещь, которую онъ долженъ былъ сдѣлать, это купить названный товаръ по самой дешевой цѣнѣ и продать его какъ можно дороже. Не даромъ же философы такъ ясно подтверждаютъ намъ, что таковъ основной принципъ, заключающій въ себѣ всѣ обязанности человѣка -- не какую нибудь часть ихъ только, а, именно, всѣ въ совокупности.
   -- Да, ни на кого нельзя пожаловаться, сударыня, за обычнымъ исключеніемъ, конечно,-- повторилъ Битцеръ.
   -- А-а!-- произнесла миссисъ Спарситъ, покачивая головою надъ своей чашкой чая и дѣлая большой глотокъ.
   -- Я насчетъ мистера Томаса, сударыня. Боюсь, съ нимъ что-то неладно. Не нравятся мнѣ его повадки.
   -- Битцеръ,-- внушительно сказала миссисъ Спарситъ,-- должно быть, вы забыли, что говорила я вамъ относительно употребленія именъ.
   -- Простите, сударыня. Дѣйствительно, вы запрещали употреблять имена. Въ самомъ дѣлѣ гораздо лучше умалчивать о нихъ.
   -- Прошу васъ помнить, что я занимаю здѣсь довѣренный постъ,-- продолжала почтенная леди со своимъ важнымъ видомъ -- Мистеръ Баундерби поставилъ меня тутъ довѣреннымъ лицомъ. Хотя нѣсколько лѣтъ назадъ ни мнѣ, ни мистеру Баундерби не могло придти въ голову, что онъ когда нибудь сдѣлается моимъ патрономъ и станетъ подносить мнѣ ежегодный подарокъ, тѣмъ не менѣе, въ настоящее время я не могу смотрѣть на него иначе, какъ на своего хозяина. Мистеръ Баундерби всегда признавалъ мое общественное положеніе и знатность моего рода, я не могу на него пожаловаться съ этой стороны. Онъ сдѣлалъ для меня больше, гораздо больше, чѣмъ можно было ожидать. Въ свою очередь, я хочу быть вѣрна его интересамъ. А я не думаю, не могу думать и не должна думать,-- продолжала почтенная леди, пуская въ ходъ весь свои наличный запасъ чести и нравственности,-- что не нарушу своей вѣрности, если допущу, чтобъ подъ этимъ кровомъ назывались имена, которыя, къ несчастью -- къ величайшему несчастью,-- несомнѣнно, связаны съ его именемъ.
   Битцеръ снова коснулся своего лба и еще разъ просилъ извиненія.
   -- Такъ-то, Битцеръ,-- продолжала миссисъ Спарситъ,-- говорите "субъектъ", и я васъ выслушаю, но если вы скажете "мистеръ Томасъ", то увольте меня отъ вашихъ разговоровъ.
   -- За обычнымъ исключеніемъ одного субъекта, сударыня,-- поправился Битцеръ, возвращаясь къ своему донесенію
   -- А-а!-- повторила свое восклицаніе миссисъ Спарситъ, снова качая головой надъ чашкой чая и дѣлая большой глотокъ, какъ будто затѣмъ, чтобы вернуться къ тому мѣсту разговора, гдѣ онъ былъ прерванъ.
   -- Одинъ субъектъ, сударыня,-- сказалъ Битцеръ,-- никогда не былъ тѣмъ, чѣмъ ему слѣдовало быть, съ самаго поступленія въ банкъ. Онъ больше ничего, какъ мотъ и лодырь. Совсѣмъ нестоющій малый, сударыня. Если онъ сытъ и не пропадаетъ съ голоду, такъ потому, что ему бабушка ворожитъ, вотъ что, сударыня!
   -- А-а!-- протянула опять миссисъ Спарситъ съ новымъ меланхолическимъ покачиваніемъ головы.
   -- Желалъ бы я только одного, сударыня,-- продолжалъ Битцеръ,-- чтобъ богатая родня не снабжала его средствами для кутежей. Тогда мы, по крайней мѣрѣ, знали бы, изъ чьего кармана идутъ деньги, которыя онъ разбрасываетъ.
   -- А-а!-- вздохнула миссисъ Спарситъ, по прежнему, качая головой.
   -- Онъ достоинъ жалости, сударыня. То лицо, на которое я сейчасъ намекалъ, внушаетъ сожалѣніе,-- пояснилъ разсыльный.
   -- Вы правы, Битцеръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ; -- я всегда сожалѣла о его ослѣпленіи, всегда.
   -- Что же касается того субъекта, сударыня,-- продолжалъ Битцеръ, понизивъ голосъ и подвигаясь ближе къ своей собесѣдницѣ,-- то онъ не уступитъ въ своемъ безразсудствѣ всякому рабочему въ здѣшнемъ городѣ. А вы знаете, какой это безразсудный народъ. Кому же и знать это лучше васъ -- такой важной леди.
   -- Хорошо, еслибъ они слѣдовали вашему примѣру, Битцеръ.
   -- Благодарствуйте, сударыня. Разъ ужъ вы упомянули обо мнѣ, такъ вотъ, что я вамъ скажу. Я ужъ отложилъ кое-что на черный день. Вотъ хоть бы награда къ Рождеству: я никогда на трогаю ее, сударыня. Я не трачу даже всего своего жалованія, хотя оно не велико. Почему бы имъ не дѣлать по моему? Что возможно для одного, то возможно и для другихъ.
   Это была опять таки одна изъ коктоунскихъ фикцій. Каждый тамошній капиталистъ, нажившій шестьдесятъ тысячъ фунтовъ съ шести пенсовъ, искренно дивился, почему каждый изъ шестидесяти тысячъ коктоунскихъ рабочихъ не могъ нажить шестидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ съ шести пенсовъ, и болѣе или менѣе упрекалъ каждаго изъ нихъ за неумѣніе произвести этотъ маленькій фокусъ. То, что я сдѣлалъ, можете сдѣлать и вы. Отчего же вы этого не дѣлаете?
   -- А что имъ нуженъ отдыхъ отъ работы, сударыня,-- сказалъ Битцеръ,-- такъ это сущій вздоръ. Вѣдь, вотъ я не нуждаюсь въ отдыхѣ. Я никогда въ немъ не нуждался и никогда не буду въ немъ нуждаться. Я его не люблю. Что же касается ихъ союзовъ и стачекъ, то въ средѣ рабочихъ, навѣрно, много такихъ, которые, еслибъ только захотѣли, то могли бы слѣдить за товарищами и доносить на нихъ, получая за это малую толику отъ времени до времени деньгами или натурой на улучшеніе своего быта. Почему же они не улучшаютъ его, сударыня? Вѣдь, это главная потребность разумнаго существа, и они же сами увѣряютъ, что добиваются этого.
   -- Дѣйствительно, такъ, судя по ихъ словамъ!-- подхватила миссисъ Спарситъ.
   -- Они надоѣли намъ до тошноты, сударыня, со своими женами и дѣтьми,-- говорилъ дальше Битцеръ.-- А вотъ взять хоть бы меня: мнѣ не нужно ни жены, ни семейства; отчего же они не могутъ обойтись безъ этого?
   -- Отъ того, что непредусмотрительны,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ.
   -- Точно такъ, сударыня,-- подтвердилъ Битцеръ.-- Будь они предусмотрительнѣй да распутничай поменьше, какъ бы они поступили? Они сказали бы тогда: одна голова не бѣдна, одинъ ротъ всегда сытъ и его-то, именно, мнѣ пріятнѣе всего кормить.
   -- Совершенно вѣрно,-- согласилась миссисъ Спарситъ, закусывая чайнымъ печеніемъ.
   -- Покорнѣйше благодарю, сударыня,-- сказалъ Битцеръ, снова стукая себя въ лобъ въ знакъ того, что онъ признателенъ миссисъ Спарситъ за ея назидательную бесѣду.-- Не прикажете ли еще кипяточку, сударыня, или. можетъ быть, принести вамъ чего нибудь другого?
   -- Пока ничего, Битцеръ.
   -- Покорнѣйше благодарю, сударыня. Не хотѣлось бы мнѣ безпокоить васъ за ѣдой, особенно за чаемъ, который вы такъ любите,-- снова началъ разсыльный, вытягивая шею, чтобъ заглянуть на улицу со своего мѣста;-- но вотъ ужъ минута или двѣ какъ одинъ джентльменъ смотритъ на ваше окно; вотъ онъ перешелъ черезъ улицу, точно хочетъ постучаться. Такъ и есть: это его стукъ, несомнѣнно!
   Тутъ Битцеръ подошелъ къ окну и, высунувшись на минутку на улицу, поспѣшилъ подтвердить свою догадку.
   -- Онъ самый, сударыня. Прикажете принять?
   -- Право, не знаю, кто бы это могъ быть,-- промолвила мнееитъ Спарситъ, утирая губы и натягивая митенки.
   -- Сейчасъ видно, что не здѣшній, сударыня.
   -- Что можетъ понадобиться въ банкѣ чужому человѣку въ такую позднюю пору? Должно быть, онъ пришелъ но дѣлу, но опоздалъ,-- продолжала леди.-- Во всякомъ случаѣ, я здѣсь довѣренное лицо отъ мистера Баундерби и никогда не уклонюсь отъ своей обязанности. Итакъ, если моя обязанность требуетъ, чтобъ я не отказывала ему въ пріемѣ, я его приму. Дѣлайте, к льно протянула мистрисъ Спарзитъ, покачивая головой надъ своей чашкой и втягивая большой глотокъ чая.
   -- Я говорю о мистерѣ Томасѣ, сударыня. Я въ большомъ сомнѣніи относительно мистера Томаса, сударыня: мнѣ очень не нравится его поведеніе.
   -- Битцеръ, -- произнесла мистрисъ Спарзитъ внушительнымъ тономъ, -- Битцеръ, вы, вѣроятно, забыли замѣчаніе, которое я вамъ сдѣлала относительно употребленія именъ.
   -- Прошу извинить, сударыня. Вы были совершенно правы, запретивъ мнѣ употреблять имена: всего лучше этого избѣгать.
   -- Прошу васъ помнить, что я занимаю здѣсь довѣренный постъ, -- проговорила мистрисъ Спарзитъ своимъ самымъ величественнымъ тономъ.-- Я здѣсь довѣренное лицо отъ мистера Баундерби. Какъ ни невѣроятно могло бы показаться нѣсколько лѣтъ тому назадъ мистеру Баундерби, да и мнѣ самой, что онъ будетъ когда-нибудь моимъ патрономъ, и я буду получать отъ него годовое вознагражденіе, въ настоящее время я не могу смотрѣть на него иначе, какъ на своего патрона. Мистеръ Баундерби, зная обстоятельства моего рожденія и мое соціальное положеніе, былъ ко мнѣ всегда такъ внимателенъ, какъ только можно было желать, -- гораздо внимательнѣе, чѣмъ я могла разсчитывать. Точно такъ же и я хочу быть безусловно вѣрна своему патрону. И я не думаю, не могу думать, не должна думать, -- продолжала мистрисъ Спарзитъ, пуская въ дѣло весь свой наличный запасъ чести и нравственности, -- что останусь ему вѣрной, если допущу, чтобъ подъ этой кровлей назывались имена, которыя, къ несчастью -- къ величайшему несчастью, безъ сомнѣнія -- такъ близко связаны съ его именемъ.
   Битцеръ еще разъ поднесъ ко лбу кулакъ и еще разъ извинился въ своей неосторожности.
   -- Такъ-то, Битцеръ, -- продолжала мистрисъ Спарзитъ, -- скажите: субъектъ, и я васъ выслушаю, но разъ вы говорите: мистеръ Томасъ, то ужъ извините: я становлюсь глуха и нѣма.
   -- За обычнымъ исключеніемъ одного субъекта, сударыня, -- началъ опять Битцеръ свое донесеніе, вставивъ въ него требуемую поправку.
   -- А-а!-- повторила мистрисъ Спарзитъ, и опять покачала головой надъ своей чашкой и втянула въ себя новый большой глотокъ чая, какъ будто затѣмъ, чтобы начать разговоръ какъ разъ съ того мѣста, гда онъ прервался.
   -- Этотъ субъектъ, сударыня, -- продолжалъ Битцеръ, -- никогда не былъ тѣмъ, чѣмъ бы ему слѣдовало быть, никогда -- съ самаго дня своего появленія у насъ. Этотъ субъектъ -- мотъ и шелопай. Онъ не стоитъ своего хлѣба, сударыня. Да онъ бы его никогда не получилъ, не будь у него друга и близкой родни у насъ при дворѣ, которая тянетъ его руку.
   -- А-ахъ!-- вздохнула мистрисъ Спарзитъ съ новымъ меланхолическимъ покачиваніемъ головой.
   -- Желаю только одного, сударыня, -- продолжалъ Битцеръ, -- чтобы этотъ другъ и родня не снабжала его средствами къ мотовству. А не то мы будемъ знать, сударыня, изъ чьего кармана идутъ эти деньги.
   -- А-ахъ!-- вздохнула опять мистрисъ Спарзитъ, повторяя свои меланхолическіе кивки.
   -- Онъ достоинъ сожалѣнія, сударыня. Послѣднее лицо, на которое я намекнулъ, достойно сожалѣнія, сударыня, -- сказалъ Битцеръ.
   -- Да, Битцеръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ,-- я всегда о немъ сожалѣла, всегда оплакивала его ослѣпленіе.
   -- Что же до субъекта, сударыня, -- продолжалъ Битцеръ, понижая голосъ и приближаясь къ своей собесѣдницѣ, -- то онъ безразсуднѣй всякаго рабочаго, -- а вамъ хорошо извѣстно, сударыня, до какой степени безразсуденъ у насъ этотъ народъ. Никто не можетъ знать этого лучше васъ -- дамы такого высокаго положенія.
   -- Имъ бы слѣдовало брать примѣръ съ васъ, Битцеръ.
   -- Благодарствуйте, сударыня. И разъ ужъ вы заговорили обо мнѣ, то я вамъ вотъ что скажу. Я уже успѣлъ отложить кое-что. Я откладываю цѣликомъ все, что получаю. Я даже не трачу всего своего жалованья, хотя оно и не велико, сударыня. Почему бы имъ не дѣлать того же? Что возможно для одного, возможно и для другого.
   Это была тоже одна изъ коктаунскихъ фикцій. Каждый тамошній капиталистъ, нажившій шестьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ изъ шести пенсовъ, искренно удивлялся, отчего каждый изъ шестидесяти тысячъ коктаунскихъ рабочихъ не могъ нажить шестидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ, разъ у него имѣлось въ запасѣ шесть пенсовъ, и болѣе или менѣе упрекалъ каждаго рабочаго за неумѣнье продѣлать этотъ маленькій фокусъ. Что сдѣлалъ я, можете сдѣлать и вы. Отчего же вы этого не дѣлаете?
   -- А что имъ нуженъ досугъ, сударыня, -- продолжалъ Битцеръ, -- такъ это просто безсмыслица! Развѣ мнѣ нуженъ досугъ? Я никогда въ немъ не нуждался и никогда не буду нуждаться, я не люблю досуга. Или взять теперь хоть ихъ союзы и стачки: въ ихъ средѣ навѣрно много такихъ, которые, если бъ только захотѣли, могли бы отлично доносить на товарищей и заработать малую толику на улучшеніе своего положенія. Отчего же они этого не хотятъ? Улучшить свое положеніе -- вѣдь это первое, о чемъ должно думать разумное существо, и какъ разъ то самое, чего они добиваются, по ихъ словамъ!
   -- Ну да, по ихъ словамъ!-- повторила съ презрѣніемъ мистрисъ Спарзитъ.
   -- Меня просто тошнитъ, когда я слушаю ихъ вѣчное нытье по поводу женъ и дѣтей. Взять хоть меня, сударыня: мнѣ не нужно ни жены, ни дѣтей. Отчего же они не могутъ обойтись безъ семьи?
   -- Оттого что они безразсудны, -- сказала мистрисъ Спарзитъ.
   -- Вотъ именно, сударыня, -- подтвердилъ Битцеръ.-- Будь они предусмотрительнѣй и не будь они такъ развращены, что бы они сдѣлали? Они бы сказали себѣ: одна голова не бѣдна, одинъ ротъ всегда сытъ, и этотъ-то именно ротъ мнѣ пріятнѣй всего накормить.
   -- Совершенно вѣрно, -- согласилась мистрисъ Спарзитъ, закусывая гренкомъ.
   -- Благодарствуйте, сударыня, -- сказалъ Битцеръ, прикладывая кулакъ ко лбу, въ знакъ того, что онъ вполнѣ цѣнитъ назидательный разговоръ мистрисъ Спарзитъ.-- Не нужно ли вамъ еще кипятку, сударыня, или не угодно ли будетъ чего-нибудь приказать?
   -- Пока ничего, Битцеръ.
   -- Благодарствуйте, сударыня. Мнѣ бы не хотѣлось васъ безпокоить, сударыня, особенно за чаемъ, зная какъ вы его любите, -- сказалъ Битцеръ, вытягивая шею точно журавль, чтобы заглянуть со своего мѣста на улицу, -- но вотъ уже нѣсколько минуть, какъ какой-то джентльменъ смотритъ на ваше окно; вотъ онъ переходитъ улицу, не сюда ли?.. Такъ и есть, стучится: это навѣрное онъ.
   Съ этими словами Битцеръ подошелъ къ окну и, высунувшись на минутку на улицу, поспѣшилъ подтвердить свое предположеніе.
   -- Онъ самый, сударыня. Прикажете принять?
   -- Рѣшительно не знаю, кто бы это могъ быть, -- сказала мистрисъ Спарзитъ, утирая ротъ и оправляя митэнки.
   -- Видно, что не здѣшній, сударыня.
   -- Что можетъ быть нужно чужому человѣку въ этотъ часъ въ банкѣ? Вѣроятно по дѣлу, но онъ опоздалъ. Какъ бы то ни было, я здѣсь довѣренное лицо отъ мистера Баундерби и сумѣю исполнить свою обязанность. Итакъ, если въ кругъ моихъ обязанностей входитъ принять этого джентльмена, я его приму. Идите, Битцеръ, и поступайте, какъ найдете нужнымъ.
   Между тѣмъ неожиданный посѣтитель, въ своемъ полнѣйшемъ невѣдѣньи великодушныхъ словъ мистрисъ Спарзитъ, повторилъ свой стукъ съ такой энергіей, что разсыльный бросился со всѣхъ ногъ ему отворять, а мистрисъ Спарзитъ тѣмъ временемъ предусмотрительно запрятала въ большой шкапъ свой треножникъ вмѣстѣ съ остальными уликами своей трапезы и отретировалась наверхъ, чтобы появиться, въ случаѣ надобности, съ большимъ достоинствомъ.
   -- Сударыня, джентльменъ желаетъ васъ видѣть, возвѣстилъ Битцеръ, прикладывая свой безцвѣтный глазъ къ замочной скважинѣ дверей мистрисъ Спарзитъ.
   Тогда мистрисъ Спарзитъ, воспользовавшаяся этимъ временемъ, чтобы поправить чепецъ, снова перенесла свои классическія черты въ нижній этажъ и поплыла въ залу засѣданій на манеръ римской матроны, переступающей стѣны осажденнаго города для переговоровъ съ непріятельскимъ вождемъ.
   Но, къ сожалѣнію, этотъ эффектный выходъ пропалъ совершенно даромъ, такъ какъ посѣтитель стоялъ въ эту минуту у окна и беззаботно поглядывалъ на улицу. Онъ Стоялъ, не снимая шляпы, и преспокойно насвистывалъ какой-то мотивъ съ лѣнивымъ видомъ утомленнаго человѣка, что было отчасти послѣдствіемъ жары, отчасти признакомъ хорошаго воспитанія, ибо съ перваго же взгляда было видно, что это настоящій джентльменъ самоновѣйшаго современнаго образца, пресыщенный и извѣрившійся во все на свѣтѣ не хуже самого Люцифера.
   -- Вы хотѣли видѣть меня, сэръ?-- спросила мистрисъ Спарзитъ.
   -- Виноватъ, -- сказалъ незнакомецъ, оборачиваясь и снимая шляпу.-- Прошу извинить.
   "Гмъ!" подумала мистрисъ Спарзитъ, отвѣчая важнымъ кивкомъ на поклонъ незнакомца. "Тридцать пять лѣтъ, недуренъ собой, фигура стройная, прекрасные зубы, пріятный голосъ, хорошо воспитанъ, изящно одѣтъ, темные волосы, смѣлые глаза".
   Все это мистрисъ Спарзитъ подмѣтила чисто по женски въ одинъ моментъ, пока она дѣлала свой церемонный кивокъ -- вродѣ того султана, которому довольно было взглянуть въ ведро съ водой, чтобъ увидѣть вселенную.
   -- Не хотите ли присѣсть, сэръ, -- сказала мистрисъ Спарзитъ.
   -- Благодарю. Позвольте вамъ служить (съ этими словами незнакомецъ подвинулъ стулъ мистрисъ Спарзитъ, но самъ остался стоять, прислонившись спиной къ столу въ небрежной позѣ.) Я оставилъ своего слугу на дебаркадерѣ ожидать вещей, -- огромный поѣздъ и пропасть багажа, -- а самъ пошелъ побродить по городу. Престранный городъ. Позвольте васъ спросить, онъ всегда такой черный?
   -- Обыкновенно гораздо чернѣй, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ своимъ непреложнымъ тономъ.
   -- Быть не можетъ! Простите мое любопытство, вы, кажется, не здѣшняя уроженка?
   -- Нѣтъ, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ.-- До того, какъ я овдовѣла, я имѣла счастіе, или несчастіе -- зовите, какъ хотите -- вращаться въ совершенно иной сферѣ. Мой мужъ былъ Паулеръ.
   -- Извините, не понимаю, честное слово!-- сказалъ незнакомецъ.-- Вашъ мужъ былъ?...
   Мистрисъ Спарзитъ повторила:
   -- Паулеръ.
   -- Изъ фамиліи Паулеровъ?-- освѣдомился незнакомецъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ размышленія.
   Мистрисъ Спарзитъ кивнула головой. Незнакомецъ имѣлъ теперь, казалось, еще болѣе усталый видъ.
   -- Должно быть, вы здѣсь очень скучаете?-- былъ единственный выводъ, который онъ сдѣлалъ изъ полученнаго генеалогическаго свѣдѣнія.
   -- Я раба обстоятельствъ, сэръ, -- сказала мистрисъ Спарзитъ, -- и умѣю подчиняться роковой судьбѣ.
   -- Вполнѣ философское замѣчаніе, -- отвѣчалъ незнакомецъ, -- весьма глубокомысленное и похвальное, и...
   Онъ, вѣроятно, рѣшилъ, что не стоило труда кончать фразу, и принялся со скучающимъ видомъ играть своей цѣпочкой.
   -- Смѣю васъ спросить, сэръ, -- заговорила мистрисъ Спарзитъ, -- чему я обязана честью...
   -- Ахъ да, -- перебилъ незнакомецъ.-- Благодарю, что напомнили. У меня рекомендательное письмо къ мистеру Баундерби-банкиру. Прогуливаясь по необычайно чернымъ улицамъ этого города, пока мнѣ готовили обѣдъ въ моей гостиницѣ, я спросилъ у одного субъекта... вѣроятно, фабричнаго рабочаго... на немъ былъ такой взъерошенный костюмъ -- должно быть, изъ сырого матеріала .
   Міистрисъ Спарзитъ одобрительно кивнула головой.
   --... Изъ сырого матеріала. Такъ я спросилъ у него, гдѣ живетъ мистеръ Баундерби-банкиръ! И должно быть слово "банкиръ" сбило его съ толку, потому что онъ направилъ меня въ банкъ. Вѣдь мистеръ Баундерби-банкиръ не живетъ, я полагаю, въ этомъ зданіи, гдѣ я имѣю честь съ вами бесѣдовать?
   -- Нѣтъ, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, -- онъ здѣсь не живетъ.
   -- Благодарю васъ. У меня не было, да и нѣтъ никакого намѣренія передавать ему мое рекомендательное письмо теперь же. Но прохаживаясь мимо банка, чтобъ убить время, я имѣлъ счастіе увидѣть въ окнѣ (онъ указалъ на окно лѣнивымъ жестомъ и поклонился въ сторону мистрисъ Спарзитъ) -- увидѣть въ окнѣ особу очень пріятной и благородной наружности и невольно подумалъ, не взять ли мнѣ на себя смѣлость спросить у этой особы, гдѣ живетъ мистеръ Баундерби-банкиръ. Вотъ съ этой-то именно просьбой и со всевозможными извиненіями за мое вторженіе я и осмѣливаюсь къ вамъ обратиться.
   Небрежная, разсѣянная манера незнакомца вполнѣ выкупалась въ глазахъ мистрисъ Спарзитъ его непринужденной любезностью въ отношеніи къ ней. Въ эту минуту, напримѣръ, онъ, почти сидя на столѣ, безцеремонно наклонился къ ней, какъ будто притягиваемый какими-то тайными чарами.
   -- Банки всегда нѣсколько подозрительны къ людямъ, и это, разумѣется, ихъ обязанность,-- продолжалъ незнакомецъ (Его живая и гладкая рѣчь звучала тоже очень пріятно, заставляя предполагать въ его словахъ гораздо больше остроумія и смысла, чѣмъ они имѣли въ дѣйствительности), -- поэтому будетъ, можетъ быть, нелишнимъ замѣтитъ, что это письмо -- вотъ оно -- отъ депутата этого города мистера Гредграйнда, съ которымъ я имѣлъ удовольствіе познакомиться въ Лондонѣ.
   Мистрисъ Спарзитъ узнала почеркъ письма и объявила, что эта гарантія совершенно излишняя, и дала адресъ мистера Баундерби со всѣми необходимыми разъясненіями.
   -- Премного благодаренъ, -- сказалъ незнакомецъ.-- Вы, конечно, хорошо, знаете банкира?
   -- Да, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ.-- Я имѣю съ нимъ дѣло вотъ уже скоро десять лѣтъ.
   -- Цѣлая вѣчность! Кажется, онъ женатъ на дочери мистера Гредграйнда?
   -- Да, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, поджимая губы.-- Да, онъ имѣлъ эту... честь.
   -- Его супруга настоящій философъ, какъ говорятъ?
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сэръ?-- сказала мистрисъ Спарзитъ.-- Я что-то не слыхала.
   -- Извините мое нескромное любопытство,-- продолжалъ незнакомецъ заискивающимъ тономъ, скользнувъ глазами по ея сдвинутымъ бровямъ, -- но вы знаете семью и знаете свѣтъ. Мнѣ предстоитъ познакомиться съ этой семьей, и, очень возможно, что наши отношенія будутъ довольно продолжительны. Неужели эта госпожа такъ ужасна, какъ о ней говорятъ? Ея отецъ такъ много говоритъ объ ея учености, о здравомъ умѣ, что я горю желаніемъ знать, какъ мнѣ держаться. Правда ли, что она тверда и недоступна, какъ гранитная скала, и такъ убійственно умна, что страшно съ ней говорить? А-а, я вижу по вашей лукавой улыбкѣ, что все это вздоръ. Благодарю васъ, вы пролили цѣлительный бальзамъ въ мою смущенную душу. Сколько же ей можетъ быть лѣтъ? Лѣтъ сорокъ? Тридцать пять?
   Мистрисъ Спарзитъ расхохоталась.
   -- Дѣвчонка, сэръ, -- сказала она, -- ей не было и двадцати, когда она вышла замужъ.
   -- Ну, мистрисъ Паулеръ, -- сказалъ незнакомецъ, отдѣляясь отъ стола, -- даю вамъ честное слово, что никогда во всю мою жизнь я не былъ такъ удивленъ.
   И въ самомъ дѣлѣ онъ казался удивленнымъ, по крайней мѣрѣ настолько, насколько это было возможно для него. Онъ уставился на свою собесѣдницу и глядѣлъ на нее добрыхъ двѣ минуты, прежде чѣмъ опомнился отъ своего удивленія.
   -- Могу васъ увѣрить, мистрисъ Паулеръ, -- заговорилъ онъ наконецъ съ видомъ человѣка, совсѣмъ ослабѣвшаго отъ усталости, -- могу васъ увѣрить, что ея отецъ совершенно сбилъ меня съ толку: я думалъ встрѣтить въ лицѣ мистрисъ Баундерби суровую даму зрѣлаго возраста. Очень вамъ благодаренъ за то, что вы избавили меня отъ моего нелѣпаго заблужденія. Извините, если я вамъ помѣшалъ. Очень вамъ благодаренъ, прощайте.
   Онъ поклонился и вышелъ, и мистрисъ Спарзитъ, спрятавшись за занавѣску, видѣла изъ своего окна, какъ онъ шелъ по тѣнистой сторонѣ улицы своей лѣнивой, небрежной походкой, обращая на себя вниманіе всего города.
   -- Что вы думаете объ этомъ джентльменѣ, Битцеръ?-- спросила она разсыльнаго, когда тотъ пришелъ убрать со стола.
   -- Онъ долженъ много тратить на свои туалеты, сударыня.
   -- Онъ одѣтъ съ большимъ вкусомъ, -- сказала мистрисъ Спарзитъ.
   -- Ваша правда, сударыня, -- отвѣтилъ Битцеръ, -- но вопросъ въ томъ, стоитъ ли швырять на это деньги? Кромѣ того, сударыня, -- продолжалъ онъ, усердно вытирая столъ, -- мнѣ сдается, что онъ игрокъ.
   -- Игра вещь безнравственная, -- произнесла мистрисъ Спарзитъ.
   -- Глупая вещь, сударыня, -- отвѣчалъ Битцеръ, -- потому что всѣ шансы всегда на сторонѣ банкомета.
   Жара ли мѣшала мистрисъ Спарзитъ приняться за работу, или она была просто не расположена работать, только въ этотъ вечеръ она больше не дотронулась до своего вязанья. Она сидѣла у окна, когда солнце стало прятаться за облаками дыма; она все еще сидѣла тамъ, когда дымъ принялъ кроваво-красный оттѣнокъ, когда онъ мало-по-малу потемнѣлъ, когда ночная мгла медленно поднялась отъ земли и поползла все выше и выше, забралась на кровли домовъ, охватила церковную колокольню, верхушки фабричныхъ трубъ и наконецъ все небо. Мистрисъ Спарзитъ сидѣла у окна въ темной комнатѣ, сложивъ руки на колѣняхъ, не видя и не слыша ничего: ни криковъ уличныхъ мальчишекъ, ни лая собакъ, ни пронзительныхъ голосовъ разносчиковъ, ни стука колесъ, ни шаговъ пѣшеходовъ, ни звонкаго постукиванья деревянныхъ башмаковъ по тротуарамъ послѣ окончанія фабричныхъ работъ, ни хлопанья запиравшихся ставенъ. Мистрисъ Спарзитъ очнулась отъ своихъ грезъ только тоіда, когда Битцеръ пришелъ доложить, что готовъ ея ужинъ изъ вѣчныхъ телячьихъ котлетъ. Тутъ мистрисъ Спарзитъ встала и перенесла въ верхній этажъ свои густыя черныя брови, взъерошенныя долгимъ раздумьемъ до такой степени, что онѣ такъ и напрашивались, чтобъ ихъ разгладили утюгомъ.
   -- О, дуракъ!-- сказала мистрисъ Спарзитъ, оставшись одна со своею котлеткой.
   Она не сказала, къ кому относились эти слова, но едва ли они могли относиться къ невинной котлеткѣ.
   

Глава II.
Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ.

   Партія Гредграйнда нуждалась въ подкрѣпленіи: ей были необходимы новые адепты, чтобъ окончательно придушить Грацій. Партія вербовала рекрутовъ, гдѣ только могла, а гдѣ же было найти ей лучшихъ, какъ не въ средѣ тѣхъ изящныхъ джентльменовъ, которые, соскучившись всѣмъ на свѣтѣ, были готовы рѣшительно на все? Къ тому же эти здоровые умы, возвысившіеся до степени полнѣйшаго безразличія, имѣли свою привлекательность въ глазахъ большинства приверженцевъ школы Гредграйнда.
   Гредграйндовцы любили изящныхъ джентльменовъ; любили, дѣйствительно, хотя и въ тайнѣ. Они выбивались изъ силъ въ своемъ стараніи имъ подражать: они такъ же, какъ и тѣ, растягивали слова въ разговорѣ и съ такимъ же разслабленнымъ видомъ раздавали заплѣсневѣлыя крошки политической экономіи своимъ послѣдователямъ и ученикамъ. Свѣтъ никогда еще не видалъ такой удивительной породы людей, какъ та, которую создала эта странная помѣсь. Среди изящныхъ джентльменовъ, не принадлежавшихъ, строго говоря, къ школѣ Гредграйнда, былъ одинъ -- хорошей фамиліи, красивой наружности, человѣкъ со счастливой жилкой юмора. Однажды этотъ юморъ произвелъ даже настоящій фуроръ въ Нижней Палатѣ, когда его обладатель объяснялъ со своей точки зрѣнія (а также съ точки зрѣнія администраціи) одно происшествіе на желѣзной дорогѣ. Происшествіе было невѣроятное: желѣзнодорожные служащіе -- самые добросовѣстные люди на жалованьи у самыхъ щедрыхъ директоровъ, и съ помощью самыхъ лучшихъ когда-либо изобрѣтенныхъ механическихъ приспособленій (причемъ дѣло происходило на превосходнѣйшей въ свѣтѣ желѣзнодорожной линіи) -- убили до смерти цѣлыхъ пять пассажировъ и ранили тридцать два, по несчастной случайности, безъ которой превосходство принятой ими системы оставалось бы положительно неполно. Между пострадавшими была одна корова, а между найденными и никѣмъ непризнанными вещами -- вдовій чепецъ. И вышеупомянутый уважаемый членъ такъ насмѣшилъ всю Палату (отличающуюся, какъ извѣстно, тонкимъ пониманіемъ юмора), украсивъ чепцомъ голову коровы, что собраніе и слышать не захотѣло о возбужденіи слѣдствія и поспѣшило оправдать желѣзную дорогу при всеобщихъ крикахъ "браво" и сумасшедшемъ смѣхѣ.
   У этого-то джентльмена былъ младшій братъ еще болѣе красивой наружности. Онъ началъ свое знакомство съ жизнью драгунскимъ корнетомъ, и нашелъ ее скучной. Тогда, ради разнообразія, онъ уѣхалъ за границу въ свитѣ англійскаго посланника, но и это показалось ему скучнымъ. Онъ отправился путешествовать, проѣхалъ вплоть до Іерусалима и опять соскучился, и наконецъ, объѣздивъ чуть не весь свѣтъ на собственный счетъ, окончательно заскучалъ. Вотъ къ этому-то скучающему молодому человѣку обращается однажды его братъ -- юмористъ, уважаемый членъ Нижней Палаты, со слѣдующимъ братскимъ совѣтомъ.
   -- Джимъ, тебѣ представляется случай сдѣлать карьеру государственнаго человѣка въ качествѣ сторонника положительныхъ фактовъ: эти господа вербуютъ себѣ рекрутовъ. Отчего бы тебѣ не пуститься въ статистику.
   Джимъ, прельщенный новизной идеи, сулившей ему нѣкоторое разнообразіе, былъ готовъ пуститься въ "статистику", какъ и во все другое. И пустился; онъ начинился наскоро сентенціями изъ двухъ-трехъ синихъ книгъ, а братецъ шепнулъ господамъ сторонникамъ положительныхъ фактовъ:
   -- Если вамъ нуженъ для какого-нибудь мѣстечка молодецъ съ хорошо подвѣшеннымъ языкомъ, возьмите моего брата Джима. Это какъ разъ то, что вамъ нужно.
   Послѣ нѣсколькихъ опытовъ на публичныхъ митингахъ, Джимъ былъ одобренъ мистеромъ Гредграйндомъ и совѣтомъ политическихъ мудрецовъ. Рѣшили послать его въ Коктаунъ, чтобы онъ могъ популяризировать себя въ этомъ городѣ и окрестностяхъ. Такова исторія письма, которое Джимъ показывалъ наканунѣ вечеромъ мистрисъ Спарзитъ и которое въ настоящую минуту находилось въ рукахъ мистера Баундерби.
   Письмо было адресовано: Іосіи Баундерби, эсквайру, банкиру въ Коктаунѣ, и гласило: "Особенно рекомендую Джемса Гартхауза, эсквайра. Томасъ Гредграйндъ".
   Часъ спустя послѣ полученія этого краткаго посланія вмѣстѣ съ карточкой мистера Джемса Гартхауза, мистеръ Баундерби надѣлъ шляпу и отправился въ гостиницу, гдѣ нашелъ мистера Гартхауза смотрящимъ въ окно въ такомъ безутѣшномъ состояніи духа, что онъ уже почти подумывалъ, не пуститься ли ему на поиски чего-нибудь другого.
   -- Сэръ, -- сказалъ посѣтитель, -- мое имя Іосія Баундерби изъ Коктауна.
   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ былъ въ восторгѣ (чего никакъ нельзя было заключить по его виду) отъ этой встрѣчи, которой онъ такъ давно искалъ.
   -- Коктаунъ, сэръ, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, безцеремонно усаживаясь на стулъ, -- Коктаунъ мало походитъ на то, къ чему вы привыкли. Поэтому, если вы мнѣ позволите -- впрочемъ для меня безразлично, позволите вы или нѣтъ, ибо я человѣкъ прямой -- я разскажу вамъ о немъ нѣкоторыя подробности, прежде чѣмъ мы пойдемъ дальше.
   Мистеръ Гартхаузъ объявилъ, что онъ будетъ въ восторгѣ ихъ выслушать.
   -- Не очень спѣшите, -- сказалъ Баундерби.-- Я не могу вамъ этого обѣщать. Вы видите нашъ дымъ. Этотъ дымъ -- наша пища. Дымъ самая полезная вещь на свѣтѣ, особенно для легкихъ. Если вы изъ тѣхъ людей, которые хотятъ насъ заставить поменьше дымить, мы никогда не поймемъ другъ друга. Мы не намѣрены портить наши паровики больше, чѣмъ это необходимо, что бы тамъ ни вопили всѣ крикуны Соединеннаго Королевства.
   Чтобы уже разомъ "пуститься" въ новое предпріятіе на всѣхъ парусахъ, Гартхаузъ отвѣтилъ:
   -- Мистеръ Баундерби, я вполнѣ раздѣляю вашу точку зрѣнія, могу васъ увѣрить; раздѣляю по убѣжденію.
   -- Тѣмъ лучше, -- сказалъ Баундерби.-- Вы, конечно, наслышались много вздора о работѣ на нашихъ фабрикахъ? Не такъ ли? Прекрасно. Такъ слушайте же: это самая пріятная, самая легкая изъ существующихъ работъ, и нѣтъ на свѣтѣ труда, который оплачивался бы лучше, скажу болѣе: устроить фабрики удобнѣе и гигіеничнѣе нашего -- невозможно, остается развѣ устлать ихъ персидскими коврами. Но этого мы не сдѣлаемъ.
   -- Вы совершенно правы, мистеръ Баундерби.
   -- Наконецъ, о рабочихъ рукахъ. Всѣ рабочіе этого города, сэръ, мужчины, женщины и дѣти, всѣ безъ исключенія, имѣютъ одну цѣль въ жизни: питаться дичью и черепаховымъ супомъ съ золотой ложки. Но никогда никто изъ нихъ не ѣстъ дичи и черепаховаго супа съ золотой ложки. Вотъ каковъ нашъ Коктаунъ; теперь вы его знаете.
   Мистеръ Гартхаузъ объявилъ, что онъ почерпнулъ много интереснаго и поучительнаго въ этомъ сжатомъ изложеніи коктаунскаго вопроса.
   -- Видите ли,-- продолжалъ мистеръ Баундерби,-- знакомясь съ человѣкомъ, особенно съ общественнымъ дѣятелемъ, я прежде всего объясняюсь съ нимъ на чистоту. Мнѣ остается прибавить только одно, мистеръ Гартхаузъ, прежде чѣмъ увѣрить васъ въ томъ удовольствіи, съ какимъ я отвѣчу, по мѣрѣ моихъ слабыхъ силъ, на рекомендательное письмо моего друга Тома Гредграйнда. Вы человѣкъ хорошей фамиліи. Я просто оборвышъ, вышедшій изъ нѣдръ народныхъ.
   Если только что-нибудь могло возвысить мистера Баундерби въ глазахъ Джемса Гартхуаза, такъ это именно подобное обстоятельство, такъ онъ ему по крайней мѣрѣ сказалъ.
   -- Теперь мы можемъ пожать другъ другу руку на правахъ полнаго равенства. Я говорю равенства, ибо хотя никто не знаетъ лучше меня, кто я таковъ, и какъ глубока грязь, откуда я вышелъ, -- я такъ же гордъ, какъ и вы, такъ же гордъ, какъ и вы, сэръ. А теперь, когда моя независимость въ безопасности, могу я васъ спросить: какъ вы поживаете? Надѣюсь, прекрасно?
   Пожимая руку мистеру Баундерби, мистеръ Гартхаузъ объяснилъ, что онъ чувствуетъ себя превосходно, въ особенности благодаря здоровому воздуху Коктауна. Мистеръ Баундерби принялъ это извѣстіе весьма благосклонно.
   -- Вамъ, можетъ быть, извѣстно, а можетъ быть и нѣтъ, что я женатъ на дочери Тома Гредграйнда, -- сказалъ Баундерби.-- Если у васъ не предвидится ничего лучшаго, не пожелаете ли вы пройтись со мной по городу? Я буду очень радъ представить васъ дочери Тома Гредграйнда.
   -- Мистеръ Баундерби, -- отвѣчалъ Джимъ, -- вы угадали мое пламеннѣйшее желаніе.
   На этомъ разговоръ былъ поконченъ. Они вышли, и мистеръ Баундерби отконвоировалъ своего новаго знакомаго (составлявшаго съ нимъ такой разительный контрастъ) къ красному кирпичному дому, съ наружными черными ставнями, съ зелеными шторами и съ черной входною дверью и бѣлымъ крылечкомъ. Въ гостиной этого пышнаго дома къ нимъ скоро вышла странная женщина, самая странная, какую только приводилось видѣть мистеру Джемсу Гартхаузу. Она была такъ ненатуральна и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ равнодушна, такъ сдержана и осторожна, такъ холодна, такъ горда и въ то же время такъ чуствительна къ фанфаронству своего мужа, каждое слово котораго заставляло ее вздрагивать, точно отъ удара, что при видѣ этой женщины мистеръ Гартхаузъ испыталъ совершенно новое для себя ощущеніе. Ея лицо было не менѣе замѣчательно, чѣмъ обращеніе. Это лицо было очень красиво, но выраженіе его было такъ непроницаемо, что на немъ невозможно было что-нибудь уловить. Самоувѣренная, равнодушная ко всему окружающему, ни отъ чего не смущавшаяся и вмѣстѣ съ тѣмъ постоянно бывшая какъ будто насторожѣ, она была здѣсь, но мысли ея -- гдѣ-то далеко. Однимъ словомъ, пускаться въ догадки относительно этой женщины было совершенно безполезно; она сбивала съ толку самый проницательный взглядъ.
   Съ хозяйки дома наблюденія гостя перешли на его обстановку. Въ комнатѣ не было ничего, что бы доказывало постоянное присутствіе въ домѣ женщины: ни одной хорошенькой бездѣлушки, никакого украшенія. Холодная, неуютная, безвкуснороскошная, она била въ глаза своимъ богатствомъ; въ ней не было и слѣда женскаго вниманія и старанія хоть что-нибудь смягчить. Каковъ былъ мистеръ Баундерби среди своихъ домашнихъ пенатовъ, таковы же были и его грубые напыщенные домашніе боги; они гармонировали между собой какъ нельзя больше.
   -- Моя жена, сэръ, -- сказалъ Баундерби, -- мистрисъ Баундерби, старшая дочь Тома Гредграйнда. Лу, позволь тебѣ представить мистера Джемса Гартхауза. Мистеръ Гартхаузъ сталъ подъ знамя твоего отца. Если онъ не сдѣлается вскорѣ однимъ изъ сотоварищей Тома Гредграйнда, надѣюсь, мы услышимъ о немъ, когда начнутся выборы въ сосѣднихъ городахъ. Какъ видите, мистеръ Гартхаузъ, моя жена моложе меня. Не знаю, что она нашла во мнѣ такого, чтобъ пожелать меня въ мужья, но, вѣроятно, что-нибудь да нашла, разъ она за меня вышла. Она очень свѣдуща, сэръ, въ политикѣ и во многомъ другомъ. Если вамъ понадобится начинить свою голову для вашей будущей рѣчи какой угодно премудростью, я не могу рекомендовать вамъ лучшаго профессора, чѣмъ Луиза Баундерби.
   Мистеръ Гартхаузъ увѣренъ, что онъ, во всякомъ случаѣ, не могъ бы найти болѣе пріятнаго и интереснаго профессора.
   -- Эге!-- сказалъ хозяинъ.-- Если вы такъ ловки на комплименты, то говорю напередъ -- ваша карьера упрочена: здѣсь вы въ этомъ не встрѣтите соперниковъ. Я совсѣмъ не мастеръ на комплименты, да никогда и не учился этому искусству. Откровенно говоря, я ихъ презираю. Но вы -- другое дѣло, чортъ возьми! Вы человѣкъ воспитанный, не то, что я. Вы джентльменъ, я на это не претендую; я Іосія Баундерби изъ Коктауна, и этого съ меня довольно. Впрочемъ, если хорошія манеры и положеніе въ свѣтѣ ничего не значатъ въ моихъ глазахъ, Луиза Баундерби можетъ смотрѣть на эти вещи иначе. Она не имѣла счастья (можетъ быть, по вашему, несчастья -- я думаю иначе) быть воспитанной жизнью, какъ я, такъ что ваши таланты не пропадутъ даромъ, я въ этомъ не сомнѣваюсь.
   -- Мистера Баундерби, -- сказалъ Джимъ, съ улыбкой поворачиваясь къ Луизѣ, -- можно сравнить съ благороднымъ животнымъ, оставшимся почти въ своемъ естественномъ состояніи и свободнымъ отъ всей этой условной упряжи, которую осуждена влачить такая кляча, какъ я.
   -- Характеръ мистера Баундерби внушаетъ вамъ, какъ видно, большое уваженіе, -- отвѣчала хладнокровно Луиза, -- и это совершенно понятно.
   Гартхаузъ, при всемъ своемъ знаніи свѣта, былъ совершенно сраженъ этимъ отвѣтомъ и рѣшительно недоумѣвалъ, какъ слѣдуетъ его понимать.
   -- Вы, кажется, посвятили себя службѣ отечеству, какъ я поняла изъ словъ мистера Баундерби. Вы хотите, -- продолжала Луиза, оставаясь стоять на томъ же мѣстѣ, гдѣ она поздоровалась съ гостемъ, и все съ тою же независимой гордой манерой, представлявшей такой странный контрастъ съ ея очевидной неискренностью, -- вы хотите указать нашей странѣ способъ выйти изъ всѣхъ ея затрудненій?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, мистрисъ Баундерби, -- отвѣчалъ со смѣхомъ Гартхаузъ, -- честное слово, у меня нѣтъ и въ помышленіи ничего подобнаго; не смѣю васъ въ этомъ увѣрять. Я кое-что видѣлъ на своемъ вѣку и немного знаю свѣтъ, и знаю, что онъ немногаго стоитъ. Вѣдь въ этомъ всѣ убѣждены: только одни сознаются, а другіе нѣтъ. Я хочу служить убѣжденіямъ вашего уважаемаго отца единственно потому, что для меня всѣ мнѣнія безразличны, и мнѣ лично все равно, за какія ни стоять.
   -- Развѣ у васъ нѣтъ своихъ мнѣній?-- спросила Луиза.
   -- У меня нѣтъ и тѣни пристрастія къ какимъ бы то ни было мнѣніямъ. Я не придаю имъ никакой важности. Тысячи способовъ, которыми я пытался убить мою скуку, привели меня къ убѣжденію (если только это слово не слишкомъ серьезно для выраженія того чувства, которое я вынесъ изъ своего опыта), что каждая мысль можетъ принести столько же добра или зла, какъ и всякая другая. Я знаю одну аристократическую англійскую фамилію съ прекраснымъ итальянскимъ девизомъ: "Будь, что будетъ". Это единственная неоспоримая истина изъ всѣхъ существующихъ на землѣ.
   Это откровенное сознаніе въ своей безчестности (такой опасный и такой распространенный порокъ) произвело на нее, какъ ему показалось, нѣкоторое благопріятное для него впечатлѣніе. Онъ не преминулъ воспользоваться этой удачей, добавивъ самымъ беззаботнымъ тономъ (она могла придать его словамъ какой ей угодно смыслъ):
   -- Партія, которая можетъ доказать все на свѣтѣ рядомъ единицъ, десятковъ, сотенъ и тысячъ, сулитъ, во всякомъ случаѣ, много развлеченія и даетъ человѣку нѣкоторые шансы на успѣхъ въ свѣтѣ, и я готовъ попытать въ ней свои силы съ такимъ же рвеніемъ, какъ если бы я былъ ея вѣрнымъ сторонникомъ. Да если бъ я имъ и былъ, могъ ли бы я сдѣлать большее?
   -- Вы единственный въ своемъ родѣ политикъ, мистеръ Гартхаузъ.
   -- Извините, за мной нѣтъ даже и этой заслуги. Повѣрьте, что если бъ мы покинули ряды, къ которымъ пристали отъ скуки, и сформировались бы въ одну армію, мы бы оказались самой многочисленной партіей въ государствѣ.
   Тутъ мистеръ Баундерби, которому грозила опасность лопнуть -- такъ онъ раздулся отъ своего вынужденнаго молчанія -- вмѣшался въ разговоръ, предложивъ отложить обѣдъ до половины седьмого, чтобъ успѣть обойти съ мистеромъ Джемсомъ Гартхаузомъ наиболѣе интересныхъ и вліятельныхъ горожанъ Коктауна и его предмѣстій. Обходъ былъ совершенъ, и мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, благодаря своему скромному знакомству съ синими книгами, вышелъ побѣдителемъ изъ этого испытанія, хотя съ замѣтно усилившимся ощущеніемъ скуки.
   Столъ былъ накрытъ на четыре персоны, но одно изъ мѣстъ оставалось пустымъ. Мистеръ Баундерби не преминулъ воспользоваться удобнымъ случаемъ, чтобъ похвалить копченыхъ угрей по два пенса за порцію, которыми онъ восьми лѣтъ отъ роду лакомился на улицахъ, и вспомнить отвратительную воду (предназначенную собственно для поливки мостовыхъ), которой онъ запивалъ это лакомство. За супомъ и рыбой онъ занималъ своего гостя интереснымъ вычисленіемъ, въ результатѣ котораго оказалось, что онъ, Баундерби, во дни своей юности съѣлъ, по крайней мѣрѣ, трехъ лошадей въ формѣ сосисекъ. Джемсъ выслушивалъ эти занимательныя подробности съ видомъ непобѣдимой усталости, вставляя время отъ времени какое-нибудь словечко вродѣ "прелестно" или "удивительно", и вѣроятно, въ концѣ концовъ, онѣ бы привели его къ отчаянному рѣшенію "пуститься" опять въ Іерусалимъ не дальше какъ завтра утромъ, если бы онъ до такой степени не заинтересовался Луизой.
   "Неужели-же", думалъ онъ, глядя, какъ она сидѣла на своемъ почетномъ мѣстѣ, гдѣ ея фигурка -- юная, тоненькая, нѣжная и хрупкая -- казалось, такъ неумѣстна, "неужели нѣтъ ничего, что бы могло вызвать волненіе на этомъ лицѣ?"
   Клянусь Юпитеромъ, есть! Вотъ оно въ самой неожиданной формѣ: въ дверяхъ появился Томъ. Она разомъ преобразилась, счастливая улыбка освѣтила ея черты.
   Прелестная улыбка. Мистеру Джемсу Гартхаузу она казалась особенно привлекательной, онъ такъ долго дивился непроницаемости этого безстрастнаго лица. Она протянула руку -- хорошенькую, маленькую, нѣжную ручку -- и ея пальцы крѣпко обхватили руку брата, какъ будто ей хотѣлось прижать ее къ губамъ.
   "Такъ вотъ оно что", подумалъ гость. "Этотъ оболтусъ -- единственное существо, которымъ она интересуется. Примемъ къ свѣдѣнію!"
   Оболтусъ былъ представленъ гостю и усѣлся за столъ. Не особенно лестное прозвище, надо сознаться, но нельзя сказать, чтобы оно было незаслуженно.
   -- Когда я былъ въ твоихъ лѣтахъ, юный Томъ, я никогда не опаздывалъ; а если опаздывалъ, то оставался безъ обѣда.
   -- Когда вы были въ моихъ лѣтахъ, -- отрѣзалъ Томъ, -- вамъ не приходилось провѣрять ошибки въ балансѣ и послѣ этого совершать еще свой туалетъ.
   -- Ну хорошо, довольно объ этомъ, -- сказалъ Баундерби.
   -- Такъ и вы не кричите на меня, -- проворчалъ Томъ.
   -- Мистрисъ Баундерби, -- сказалъ Гартхаузъ, прекрасно разслышавшій весь этотъ интимный діалогъ, -- у лицо вашего брата мнѣ ужасно знакомо.
   Не встрѣчались ли мы съ нимъ гдѣ-нибудь за границей?
   -- Нѣтъ, -- отвѣчала она съ живостью, -- онъ никогда еще не путешествовалъ и воспитывался здѣсь, дома. Томъ, я говорю мистеру Гартхаузу, что онъ не могъ встрѣчать тебя за границей.
   -- Я никогда не имѣлъ удовольствія путешествовать, сэръ, -- сказалъ Томъ.
   Что было такого въ этомъ надутомъ молодомъ шелопаѣ, что заставляло такъ сіять ея личико?
   Его манеры были рѣзки и обращеніе грубо, даже съ сестрой. Должно быть, ужъ очень пусто и одиноко было ея сердце, если она отдавала его такъ безъ разбора.
   "Такъ вотъ почему она такъ дорожитъ этимъ оболтусомъ", размышлялъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, перебирая въ умѣ свои наблюденія. "Въ этомъ весь секретъ: теперь это ясно, какъ день".
   Между тѣмъ, "оболтусъ" и въ присутствіи сестры, и послѣ ея ухода изъ столовой ничуть не старался скрывать своего презрѣнія къ мистеру Баундерби, насколько онъ могъ выразить это презрѣніе гримасами и подмигиваньемъ, незамѣтно для этой независимой личности. Не отвѣчая на эти телеграфическіе знаки, мистеръ Гартхаузъ былъ тѣмъ не менѣе весь вечеръ очень предупредителенъ къ Тому и выказывалъ ему особенное расположеніе. И когда, наконецъ, онъ сталъ прощаться и выразилъ при этомъ опасеніе, что, пожалуй, не найдетъ ночью дороги въ гостиницу, "оболтусъ" тотчасъ предложилъ ему свои услуги, и они вмѣстѣ вышли на улицу.
   

Глава III.
Оболтусъ.

   Не странно ли, что молодой человѣкъ, воспитанный по самой разумной системѣ постояннаго обузданія, могъ сдѣлаться лицемѣромъ? А между тѣмъ, Томъ былъ лицемѣромъ. Не странно ли, что человѣкъ, за которымъ такъ неусыпно слѣдили, не оставляя ему ни минуты свободы, могъ совершенно утратить способность управлять собой? Однакожъ этото именно и случилось съ Томомъ. Не поразительно ли, что человѣкъ, въ которомъ съ колыбели было задавлено всякое воображеніе, былъ вѣчно осаждаемъ его призракомъ въ формѣ самой грубой чувственности? Тѣмъ не менѣе, такимъ именно чудовищемъ былъ Томъ.
   -- Вы курите?-- спросилъ Джемсъ Гартхаузъ, когда они подошли къ дверямъ гостиницы.
   -- Еще бы!-- отвѣчалъ Томъ.
   Гартхаузу ничего больше не оставалось, какъ пригласить Тома войти, и Тому, съ своей стороны, не оставалось ничего больше, какъ принять приглашеніе. Благодаря ли нѣкоторому прохладительному напитку, который оказался скорѣе прохладителенъ нежели слабъ, или табаку лучшаго качества, чѣмъ какой можно было достать въ тѣхъ мѣстахъ,-- только Томъ скоро почувствовалъ себя, какъ дома въ уголкѣ дивана и былъ болѣе чѣмъ когда-либо способенъ удивляться своему новому другу, пристроившемуся въ другомъ уголкѣ того же дивана.
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ обоюднаго молчанія, въ теченіе которыхъ Томъ наслаждался сигарой, онъ отмахнулъ немного облако дыма и принялся разсматривать своего хозяина.
   "Вѣдь кажется, какъ будто онъ совсѣмъ не заботится о своемъ туалетѣ, а какъ онъ одѣтъ! Какъ онъ умѣетъ одѣться!" думалъ Томъ.
   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ случайно взглянулъ на Тома и, замѣтивъ, что онъ не пьетъ, наполнилъ его стаканъ со своей обычной небрежной манерой.
   -- Благодарствуйте, -- сказалъ Томъ.-- Ну что, мистеръ Гартхаузъ, надѣюсь, вы нынче по горло сыты старикашкой Баундерби?
   Томъ произнесъ эти слова, прищуривъ одинъ глазъ и лукаво посматривая на собесѣдника изъ-за своего стакана.
   -- Онъ, кажется, предобродушный малый, -- отвѣчалъ мистеръ Гартхаузъ.
   -- Вы думаете?-- сказалъ Томъ, прищуривая другой глазъ.
   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ улыбнулся, поднялся съ дивана, сталъ прямо противъ Тома и, прислонившись спиной къ камину съ сигарой въ зубахъ, сказалъ:
   -- Какой вы однако уморительный шуринъ!
   -- Какой уморительный зять старикашка Баундерби, хотите вы сказать, -- поправилъ Томъ.
   -- Шутникъ же вы, Томъ, какъ я посмотрю, -- замѣтилъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ.
   Во всемъ этомъ было что-то необыкновенно пріятное: стоять на такой дружеской ногѣ съ такимъ жилетомъ, слышать какъ этотъ барскій голосъ зоветъ тебя запросто Томомъ, стать, въ такой короткій срокъ, за панибрата съ парой такихъ бакенбардъ... Томъ начиналъ не на шутку гордиться собой.
   -- Я всегда потѣшаюсь надъ этимъ старымъ хрычемъ, если вы это хотѣли сказать. Я всегда его такъ называлъ и всегда на него такъ смотрѣлъ. Не теперь же мнѣ начинать съ нимъ любезничать. Это было бы немножко поздно.
   -- Мнѣ-то все равно, -- отвѣчалъ Джемсъ, -- но при женѣ, знаете ли, надо остерегаться.
   -- При женѣ?-- повторилъ Томъ.-- Это при сестрѣ-то, при Лу? Еще что!
   Онъ весело засмѣялся и прихлебнулъ прохладительнаго.
   Джемсъ Гартхаузъ продолжалъ стоять у камина въ той же небрежной позѣ и, покуривая сигару, созерцалъ оболтуса съ любезнымъ видомъ демона искусителя, увѣренный напередъ, что стоитъ ему немного постараться, и этотъ дуракъ отдастъ ему всю свою душу. И въ самомъ дѣлѣ оболтусъ испытывалъ нѣчто подобное такому желанію. Сперва онъ только украдкой разглядывалъ своего собесѣдника, затѣмъ сталъ глядѣть на него съ восхищеніемъ, наконецъ храбро взглянулъ ему прямо въ лицо и развязно протянулъ одну ногу во всю длину дивана.
   -- Сестра Лу, -- сказалъ Томъ.-- Да она никогда не любила стараго Баундерби.
   -- Это время прошедшее, Томъ, -- отвѣчалъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, стряхивая мизинцемъ пепелъ со своей сигары, -- а мы живемъ въ настоящемъ.
   -- Не любить -- глаголъ дѣйствительный; наклоненіе изъявительное, настоящаго времени, первое лицо, единственнаго числа: я не люблю; второе лицо -- ты не любишь; третье лицо -- она не любитъ, -- сказалъ Томъ.
   -- Очень остроумно!-- замѣтилъ его другъ.-- Но вы, конечно, этого не думаете?
   -- Думаю! Честное благородное слово!-- воскликнулъ Томъ.-- Не станете же вы меня увѣрять, мистеръ Гартхаузъ, что вы и въ самомъ дѣлѣ допускаете, чтобъ сестра Лу любила стараго хрыча?
   -- Другъ мой, -- отвѣчалъ мистеръ Гартхаузъ, -- отчего же мнѣ этого и не допустить, когда я вижу мужа и жену, живущихъ согласно и счастливо?
   Обѣ ноги Тома были уже на диванѣ. Если бы его вторая нога не была уже удобно протянута, когда мистеръ Гартхаузъ назвалъ его своимъ другомъ, онъ бы не преминулъ ее вытянуть въ этомъ интересномъ мѣстѣ разговора. Чувствуя тѣмъ не менѣе потребность выразить чѣмъ-нибудь свои чувства, онъ вытянулся во всю свою длину, примостился головой на ручку дивана и, продолжая курить съ безконечной небрежностью свѣтскаго фата, обратилъ свое пошлое лицо и несовсѣмъ трезвые глаза къ другому лицу, глядѣвшему на него такъ беззаботно и вмѣстѣ такъ властно.
   -- Вы вѣдь знакомы съ родителемъ, мистеръ Гартхаузъ, -- сказалъ Томъ, -- и слѣдовательно, не должны удивляться замужеству Лу. Она ни въ кого не была влюблена; родитель предложилъ ей выйти за стараго Баундерби, и она согласилась.
   -- Весьма похвальное послушаніе со стороны вашей прелестной сестры, -- замѣтилъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ.
   -- Да, -- отвѣчалъ Томъ, -- но моя прелестная сестра не была бы такъ покорна и это не такъ-то легко бы уладилось, -- если бы не я.
   Демонъ искуситель поднялъ брови въ видѣ нѣмого вопроса, и этого было довольно, чтобы Томъ продолжалъ.
   -- Я заставилъ ее рѣшиться, -- сказалъ онъ съ хвастливымъ видомъ сознанія своего превосходства.-- Меня втиснули въ банкъ стараго хрыча (куда, признаюсь, меня совсѣмъ не тянуло), и я зналъ, что мнѣ придется круто, если Лу не исполнитъ его фантазіи. Я сказалъ ей объ этомъ, и она дала ему свое согласіе. Для меня она готова на что угодно. Не правда ли, какъ это мило съ ея стороны?
   -- Восхитительно, что и говорить.
   -- Хотя, разумѣется, для нея это было далеко не такъ важно, какъ для меня, -- спокойно продолжалъ Томъ.-- Вѣдь тутъ была поставлена на карту моя свобода, можетъ быть, вся моя будущность; она же все равно никого не любила, да и оставаться дома было для нея все равно, что сидѣть въ тюрьмѣ, особенно безъ меня. Въ сущности, она, конечно, ничѣмъ для меня не жертвовала, но все же это было очень мило съ ея стороны.
   -- Въ высшей степени мило и любезно. И теперь она спокойна и счастлива?
   -- О! она настоящая дѣвченка!-- сказалъ Томъ презрительно-снисходительнымъ тономъ.-- Дѣвченки всегда сумѣютъ устроиться. Она привыкла къ своей новой жизни, и ей все равно; она ко всему равнодушна. Надо вамъ впрочемъ сказать, что хотя Лу и дѣвченка, но не заурядная. Она способна замкнуться въ себѣ и думать безъ конца; я часто видѣлъ ее, какъ она сидѣла у огня и цѣлыми часами о чемъ-то мечтала.
   -- Вотъ какъ! Имѣетъ, значитъ, свои собственные рессурсы, -- сказалъ спокойно Гартхаузъ, затягиваясь сигарой.
   -- Ну, этого нельзя сказать,-- отвѣчалъ Томъ.-- Родитель, правда, напичкалъ ее всякою премудростью, но все это такая сушь, точно опилки. У него такая система.
   -- Воспиталъ дочку по своему образцу?-- вставилъ Гартхаузъ.
   -- Дочку? Кабы только ее, а то и другихъ тоже. Я самъ былъ такъ воспитанъ, -- повѣрите ли вы этому?
   -- Быть не можетъ.
   -- Ну да, -- подтвердилъ Томъ, качая головой.-- Увѣряю васъ, мистеръ Гартхаузъ, что когда я разстался съ родительскимъ домомъ и поступилъ къ старику Баундерби, я былъ глупѣй новорожденнаго щенка и зналъ жизнь не больше устрицы.
   -- Ну полноте, Томъ! Я вамъ не вѣрю, вы шутите.
   -- Даю вамъ честное слово!-- отвѣчалъ оболтусъ.-- Увѣряю васъ, я говорю совершенно серьезно.
   Онъ курилъ еще съ минуту съ большою важностью и достоинствомъ и затѣмъ прибавилъ съ самодовольнымъ видомъ:
   -- Конечно, съ тѣхъ поръ я понабрался опыта -- я этого и не отрицаю; но этимъ я обязанъ самому себѣ, родитель тутъ не при чемъ.
   -- А ваша ученая сестра?
   -- Моя ученая сестра застряла тамъ же, гдѣ и была. Она, бывало, постоянно жаловалась мнѣ, что ей нечѣмъ будетъ помянуть молодость, не такъ, какъ другимъ дѣвушкамъ. Не знаю, помирилась ли она съ этимъ теперь. Но ей все равно, -- добавилъ онъ съ проницательнымъ видомъ, попыхивая сигарой.-- Дѣвченки всегда сумѣютъ приспособиться.
   -- Вчера я заходилъ въ банкъ справиться объ адресѣ мистера Баундерби и видѣлъ тамъ одну довольно древнюю леди, которая, кажется, очень восхищается вашей сестрой, -- замѣтилъ мистеръ Гартхаузъ, бросая въ каминъ окурокъ своей сигары.
   -- Тетушка Спарзитъ?-- сказалъ Томъ.-- Такъ вы уже видѣли ее?
   Мистеръ Гартхаузъ кивнулъ головой. Томъ вынулъ изо рта сигару, чтобы съ большимъ удобствомъ прищурить свой выразительный глазъ (которымъ онъ уже плохо владѣлъ), и похлопалъ себя по носу кончиками пальцевъ.
   -- Чувство, которое питаетъ къ сестрѣ тетушка Спарзитъ, мало назвать восхищеніемъ, -- отвѣтилъ онъ.-- Это скорѣе любовь, беззавѣтная преданность. Тетушка Спарзитъ никогда не ловила старикашку Баундерби, когда онъ былъ холостымъ. О, нѣтъ, никогда!
   Это были послѣднія слова, произнесенныя оболтусомъ. На этомъ мѣстѣ разговора всѣми его чувствами овладѣла головокружительная дремота, за которой послѣдовало полное забытье. Его вывелъ изъ этого состоянія очень мучительный сонъ: ему приснилось, что кто-то толкаетъ его сапогомъ и чей-то голосъ кричитъ надъ нимъ:
   -- Эй вы! Уже поздно. Вставайте!
   -- Однако надо, кажется, уходить, -- сказалъ Томъ, поднимаясь съ дивана и пытаясь, не совсѣмъ удачно, устоять на ногахъ.-- Послушайте... у васъ славный табакъ... Жаль только -- слабъ.
   -- Да, очень слабъ, -- согласился хозяинъ.
   -- ...Удивительно... удивительно слабъ, просто до смѣшного. Гдѣ же тутъ была дверь? До свиданья.
   Тутъ ему опять приснилось, будто трактирный слуга ведетъ его куда-то въ полной темнотѣ, которая, причинивъ ему много безпокойства и непріятностей, внезапно разсѣялась на главной улицѣ, гдѣ онъ очутился совершенно одинъ. Тогда онъ пошелъ домой довольно бодрымъ шагомъ, но продолжая испытывать на себѣ вліяніе своего новаго друга, какъ будто тотъ все еще былъ тутъ, какъ будто онъ носился надъ нимъ гдѣ-то въ воздухѣ, въ той же небрежной позѣ, и смотрѣлъ на него все тѣмъ же равнодушно-властнымъ взглядомъ.
   Оболтусъ добрелъ до дому и повалился въ постель. Если бъ онъ только могъ понять, что онъ сдѣлалъ, если бъ онъ былъ немного меньше оболтусомъ и немного больше братомъ, онъ выбѣжалъ бы на улицу, бросился бы къ зловонной черной рѣкѣ и похоронилъ бы навѣки свой стыдъ въ ея мутныхъ волнахъ.
   

Глава IV.
Братья-рабочіе.

   -- О друзья мои, угнетенные рабочіе Коктауна! Друзья мои и соотечественники, жертвы желѣзной руки деспотизма! О друзья мои и собратья, товарищи по труду и страданіямъ! Говорю вамъ: часъ насталъ. Мы должны сплотиться воедино, какъ одна могучая сила, и смести съ лица земли притѣснителей. Они слишкомъ долго жирѣли отъ разоренія нашихъ семей, питались нашимъ потомъ и кровью, трудомъ рукъ нашихъ, мозгомъ нашихъ костей, попирая ногами божественныя права человѣчества, священныя и вѣчныя привилегіи братства!
   "Хорошо"! "Слушайте! Слушайте"! "Ура"! Эти и тому подобныя восклицанія неслись изо всѣхъ угловъ залы, гдѣ было удушливо-жарко. Сплошная толпа народу наполняла эту залу, внимательно слушая оратора, который взобрался на эстраду и выпускалъ оттуда накопившіеся въ немъ пѣну и паръ. Онъ былъ очень разгоряченъ собственной декламаціей, голосъ его хрипѣлъ, а лицо стало совсѣмъ пунцовое. Стоя подъ ослѣпительнымъ свѣтомъ газоваго рожка, онъ такъ безпощадно надсаживалъ свои легкія, такъ неистово сжималъ кулаки, морщилъ брови, стискивалъ зубы и махалъ руками, что совсѣмъ выбился изъ силѣ и принужденъ былъ пріостановиться и испросить себѣ стаканъ воды.
   Пока ораторъ стоитъ на эстрадѣ, заливая жажду водой и стараясь освѣжить свое пылающее лицо, онъ представляетъ странный контрастъ съ массой обращенныхъ къ нему внимательныхъ лицъ, и нельзя не сознаться, что сравненіе далеко не въ его пользу. Ростомъ онъ едва ли превышаетъ толпу своихъ слушателей, развѣ на высоту эстрады, на которой стоитъ; во многихъ другихъ отношеніяхъ онъ гораздо ниже ихъ. Онъ далеко не такъ честенъ, не такъ чистосердеченъ и добродушенъ, какъ они; ихъ простота и вѣрный здравый смыслъ замѣняются въ немъ лукавствомъ и напыщенностью. Дурно сложенный, сутуловатый, съ угрюмымъ взглядомъ и кислымъ выраженіемъ въ напряженно-стянутыхъ чертахъ, этотъ человѣкъ, несмотря на свой франтоватый костюмъ, представляетъ непріятный контрастъ съ большинствомъ изъ присутствующихъ въ простыхъ рабочихъ курткахъ. Всегда странно видѣть, какъ цѣлое собраніе людей безпрекословно преклоняется передъ диктатурой какой-нибудь одной высокомѣрной личности -- будь то аристократъ или простолюдинъ,-- высокомѣрный въ своей глупости и въ интеллектуальномъ отношеніи стоящій гораздо ниже трехъ четвертей этого собранія; но видѣть эту толпу съ серьезными, напряженными лицами, которую уже во всякомъ случаѣ ни одинъ безпристрастный наблюдатель не обвинилъ бы въ недостаткѣ честности, видѣть ее до такой степени взволнованную подобнымъ вождемъ, -- было и странно, и грустно.
   "Очень хорошо! Слушайте! Слушайте! Ура!"
   Напряженное вниманіе и сильная воля, написанныя на всѣхъ этихъ лицахъ, производили на зрителя сильное впечатлѣніе. Здѣсь не было ни равнодушія, ни скуки, ни празднаго любопытства; ни одного изъ признаковъ безразличнаго отношенія къ дѣлу, столь обыкновенныхъ во всѣхъ другихъ сборищахъ. Каждый изъ этихъ людей сознавалъ, что его положеніе въ томъ или другомъ отношеніи хуже, чѣмъ оно могло бы быть; каждый считалъ своимъ долгомъ стоять за товарищей и стараться общими силами улучшить общую участь; каждый чувствовалъ, что вся его надежда въ поддержкѣ товарищей, среди которыхъ онъ жилъ, и вся эта толпа сильно, глубоко вѣрила въ правоту своего рѣшенія, что бы оно ей ни приносило. Все это было видно съ перваго взгляда для всякаго, кто хотѣлъ видѣть, какъ были видны въ этой комнатѣ деревянныя голыя балки потолка и выбѣленныя кирпичныя стѣны. Каждый безпристрастный зритель не могъ бы точно такъ же не сознаться въ глубинѣ души, что всѣ эти люди, даже тогда, когда они ошибались, проявляли высокія качества, которыя могли бы быть направлены къ другимъ, благотворнымъ цѣлямъ; онъ не могъ бы не сознаться, что предполагать на основаніи ходячихъ аксіомъ -- какъ бы ни казались онѣ непреложны -- будто эти люди заблуждаются безъ всякой причины, только потому, что они безразсудны, упрямы и любятъ безпорядки, значило предполагать существованіе дыма безъ огня, смерти безъ жизни, жатвы безъ посѣва, или говорить, что все можетъ произойти изъ ничего.
   Освѣжившись водой, ораторъ вытеръ сморщенный лобъ слѣва направо скатаннымъ въ комочекъ носовымъ платкомъ и разразился горькимъ, презрительнымъ хохотомъ.
   -- Но, о друзья мои и братья! Братья мои и соотечественники, угнетенные рабочіе Коктауна! Что намъ сказать объ этомъ человѣкѣ, объ этомъ рабочемъ? Увы! зачѣмъ мнѣ приходится позорить это славное имя, давая его подобному субъекту! Что намъ сказать о томъ, кто, зная по собственному опыту все горе, всѣ несправедливости, отъ которыхъ страдаете всѣ вы, вы -- соль земли, сила нашей страны, -- и кто, узнавъ о вашемъ рѣшеніи (благородномъ, славномъ, единодушномъ рѣшеніи, которое заставитъ трепетать тирановъ), о вашемъ рѣшеніи стать членами Общества Соединеннаго Судилища и безпрекословно повиноваться каждому приказанію Общества, направленному къ вашему же благу; что скажете вы, о братья, объ этомъ рабочемъ (волей-неволей я долженъ признать его таковымъ), который въ такую минуту покидаетъ свой постъ, который въ такую минуту становится измѣнникомъ и подлымъ ренегатомъ; который въ такую минуту не стыдится объявлять о своемъ трусливомъ и низкомъ желаніи держаться въ сторонѣ и отказывается присоединиться къ благородному союзу на защиту правъ, равенства и братства.
   Нельзя сказать, чтобы въ этомъ мѣстѣ рѣчи возгласы одобренія отличались особеннымъ единодушіемъ. Послышались, правда, бранныя слова и свистки, но въ массѣ этихъ людей было слишкомъ сильно развито чувство справедливости, чтобы позволить обвинить человѣка, не выслушавъ его оправданій.
   -- Смотрите, не ошибитесь, Слэкбриджъ!
   -- Гдѣ этотъ человѣкъ?
   -- Пусть говоритъ!
   Такія восклицанія раздавались со всѣхъ сторонъ. Наконецъ чей-то громкій голосъ закричалъ:
   -- Гдѣ этотъ человѣкъ? Если онъ здѣсь, Слэкбриджъ, помолчите -- пусть онъ самъ говоритъ за себя.
   Это предложеніе было встрѣчено громомъ рукоплесканій. Слэкбриджъ -- ораторъ съ горькой улыбкой окинулъ взглядомъ толпу, и вытянулъ впередъ правую руку (какъ это дѣлаютъ всѣ Слэкбриджи), чтобъ усмирить бушующій океанъ, онъ ждалъ до тѣхъ поръ, пока въ залѣ не воцарилось глубокое молчаніе.
   -- О, мои братья по человѣчеству!-- сказалъ онъ тогда, потрясая головой съ видомъ глубокаго презрѣнія.-- Я не удивляюсь, что вы, простосердечныя дѣти земли, сомнѣваетесь въ существованіи подобнаго человѣка. Но, вспомните, существовалъ же тотъ, кто продалъ свое первородство за чечевичную похлебку; существовалъ Іуда Искаріотъ; существовалъ лордъ Кэстльри -- точно также существуетъ и этотъ человѣкъ.
   Тутъ у подмостковъ произошло нѣкоторое замѣшательство и давка. Человѣкъ, о которомъ шла рѣчь, появился на эстрадѣ и сталъ рядомъ съ ораторомъ. Онъ былъ блѣденъ и очень взволнованъ; его губы сильно дрожали, но онъ стоялъ неподвижно, поглаживая лѣвой рукой подбородокъ и спокойно ожидая, когда его выслушаютъ. Въ собраніи былъ, какъ водится, предсѣдатель, и теперь дѣло перешло въ руки этой почтенной особы.
   -- Друзья мои,-- сказалъ предсѣдатель,-- въ силу моихъ обязанностей, какъ вашего предсѣдателя, я прошу нашего друга Слэкбриджа, который, кажется, слишкомъ далеко зашелъ въ этомъ дѣлѣ, присѣсть, пока мы выслушаемъ Стефена Блэкпуля. Всѣ вы знаете Стефена Блэкпуля, знаете его горе и его безупречную репутацію.
   Съ этими словами предсѣдатель дружески пожалъ руку Стефена и опустился на свое мѣсто. Слэкбриджъ тоже сѣлъ, утирая платкомъ потный лобъ попрежнему слѣва направо.
   -- Друзья, -- началъ Стефенъ среди гробового молчанія.-- Я слышалъ, что обо мнѣ говорилось, и очень возможно, что я только хуже напорчу себѣ своими оправданіями. Но все равно: лучше, чтобъ вы услышали правду отъ меня, чѣмъ отъ другого, хотя я не привыкъ говорить въ такомъ большомъ собраніи и чувствую себя теперь очень неловко.
   Слэкбриджъ покачалъ головой съ такимъ свирѣпымъ отчаяніемъ, какъ будто хотѣлъ, чтобъ она отвалилась.
   -- Я единственный рабочій на фабрикѣ Баундерби, не пожелавшій принять предложенныхъ постановленій. Я не могу ихъ принять. Друзья, я сомнѣваюсь, чтобы они принесли вамъ какую-нибудь пользу; боюсь, что они только вамъ повредятъ.
   Слэкбриджъ засмѣялся, скрестилъ на груди руки и сдвинулъ брови съ саркастическимъ видомъ.
   -- Но я не объ этомъ хочу съ вами говорить. Если бъ только это одно, я бы присоединился къ вамъ. Но у меня есть другія причины, -- причины, касающіяся лично меня, -- которыя не позволяютъ мнѣ быть съ вами заодно въ этомъ дѣлѣ, и не только теперь, но никогда... никогда, пока я живъ.
   Слэкбриджъ вскочилъ съ мѣста и сталъ рядомъ со Стефеномъ, скрежеща зубами отъ бѣшенства.
   -- О мои друзья! Не говорилъ ли я вамъ? О мои соотечественники, не предупреждалъ ли Я васъ противъ измѣнника? Что вы думаете о гнусномъ поведеніи человѣка, который -- мы всѣ хорошо это знаемъ -- самъ такъ жестоко страдалъ отъ неравенства человѣческихъ правъ? О англичане! Спрашиваю васъ, что думаете вы о подобной измѣнѣ одного изъ вашихъ собратьевъ, который своимъ малодушіемъ губитъ себя, губитъ васъ, вашихъ дѣтей, дѣтей вашихъ дѣтей?
   Послышались отдѣльные аплодисменты; чей-то одинъ голосъ закричалъ: "Долой измѣнника!" но большинство оставалось спокойно. Всѣ взгляды были устремлены на истомленное, трогательно-печальное лицо Стефена; въ добротѣ своихъ простодушныхъ сердецъ всѣ эти люди были полны скорѣй сожалѣнія, чѣмъ негодованія къ своему товарищу.
   -- Говорить -- ремесло этого делегата, -- сказалъ Стефенъ.-- Ему за это платятъ, и онъ знаетъ свое дѣло. Пусть онъ говорить. Какое ему дѣло до моего горя? Это его не касается. Никого не касается, кромѣ меня.
   Въ этихъ словахъ было столько порядочности, столько достоинства, что слушатели разомъ затихли. Тотъ же громкій голосъ, что говорилъ и раньше, опять закричалъ:
   -- Слэкбриджъ, замолчите! Пусть онъ говоритъ!
   Въ комнатѣ воцарилась мертвая тишина.
   -- Братья, -- началъ Стефенъ, тихій голосъ котораго отчетливо раздался теперь по всей залѣ, -- братья и товарищи! Развѣ я не въ правѣ такъ васъ назвать? Развѣ я не былъ вашимъ товарищемъ въ трудѣ и въ горѣ? Думаю, что господинъ делегатъ не можетъ этого сказать о себѣ. Мнѣ остается прибавить одно только слово; большаго я не могу вамъ сказать, говори я хоть до Суднаго дня. Я хорошо знаю, что меня ожидаетъ. Я знаю, что вы твердо рѣшились не имѣть никакого дѣла съ тѣмъ изъ рабочихъ, кто откажется быть съ вами заодно. Я знаю, что, если бъ я умиралъ на дорогѣ, каждый изъ васъ счелъ бы своимъ долгомъ пройти мимо, все равно какъ если бъ я былъ вамъ совсѣмъ чужой. Что дѣлать! Я зналъ, на что иду и долженъ съ этимъ мириться.
   -- Стефенъ Блэкпуль, -- сказалъ предсѣдатель, вставая, -- подумайте хорошенько. Подумайте хорошенько, мой другъ, прежде чѣмъ рѣшитесь оттолкнуть отъ себя своихъ старыхъ друзей.
   Въ толпѣ пронесся взволнованный ропотъ, въ которомъ ясно выразилось то же желаніе, хотя никто не проронилъ ни слова. Всѣ глаза были устремлены на Стефена. Стоило ему только измѣнить свое рѣшеніе, и у всѣхъ бы свалился камень съ души. Онъ ясно это понялъ, оглянувши толпу. Въ его сердцѣ не было и капли злобы противъ этихъ людей: онъ ихъ зналъ слишкомъ хорошо, чтобъ ставить имъ въ упрекъ ихъ слабости и заблужденія, зналъ такъ, какъ можетъ знать только собратъ по труду.
   -- Я много объ этомъ думалъ, сэръ. Я не могу быть съ вами заодно, вотъ и все. Я долженъ идти своей дорогой: я долженъ съ вами со всѣми проститься.
   Онъ обернулся къ толпѣ и сдѣлалъ что-то въ родѣ поклона, протянувъ впередъ обѣ руки. Съ секунду онъ простоялъ въ этой позѣ, затѣмъ руки его медленно опустились и онъ снова заговорилъ:
   -- Сколько дружескихъ словъ слышалъ я въ былое время отъ многихъ изъ васъ, господа! Сколько знакомыхъ лицъ вижу я здѣсь, памятныхъ мнѣ еще съ того времени, когда я былъ моложе и счастливѣй. Съ тѣхъ поръ какъ себя помню, я ни разу не ссорился ни съ кѣмъ изъ товарищей. Видитъ Богъ, что и теперь не я ищу ссоры. Вы назвали меня измѣнникомъ -- я это вамъ говорю, -- и онъ обернулся къ Слэкбриджу, -- это легче сказать, чѣмъ доказать. Но дѣлать нечего, пусть такъ оно и будетъ.
   Онъ пошелъ было прочь, но, вспомнивъ что-то, снова вернулся.
   -- Возможно, -- сказалъ онъ, оборачиваясь къ толпѣ своимъ изможденнымъ лицомъ и медленно обводя ее взглядомъ, какъ будто хотѣлъ обратиться отдѣльно къ каждому изъ слушателей, -- возможно, что при обсужденіи этого вопроса вы станете угрожать хозяину стачкой, если меня оставятъ работать среди васъ. Надѣюсь, что я не доживу до этого, надѣюсь, что я раньше умру: но, если бъ это случилось, я все-таки останусь и буду работать: долженъ такъ поступить, друзья, не съ тѣмъ чтобъ сдѣлать вамъ на зло, но чтобы жить. Я зарабатываю хлѣбъ своими руками, у меня больше ничего нѣтъ, а гдѣ же мнѣ искать новой работы? Вѣдь я здѣсь работаю съ самаго дѣтства. Я знаю, что съ нынѣшняго дня вы всѣ отъ меня отвернетесь, но надѣюсь, что вы позволите мнѣ хоть работать. Это мое право, друзья, если только есть еще какія-нибудь права на землѣ.
   Въ залѣ царила попрежнему мертвая тишина: ни слова, ни звука, кромѣ слабаго шороха отъ движенія толпы, раздавшейся въ стороны, чтобъ пропустить человѣка, котораго они съ этихъ поръ не должны были больше считать своимъ товарищемъ. Глядя прямо передъ собой, прокладывая себѣ въ толпѣ дорогу съ видомъ рѣшимости, которая ничего не требуетъ, ни въ чемъ не раскаивается, старикъ Стефенъ вышелъ изъ залы, унося съ собой всю тяжесть своего новаго горя.
   Тогда Слэкбриджъ, который все это время стоялъ въ ораторской позѣ, вытянулъ впередъ пра вую руку, словно онъ рѣшительно, но съ громаднымъ трудомъ сдерживалъ бушующія страсти толпы, и снова принялся воодушевлять своихъ слушателей.
   -- О друзья мои, вспомните римлянина Брута, осудившаго на смерть своего родного сына: вспомните, друзья мои и сотоварищи о побѣдѣ въ близкомъ будущемъ, вспомните матерей спартанокъ, посылавшихъ своихъ сыновей, обращенныхъ въ бѣгство, снова навстрѣчу непріятельскимъ мечамъ. И теперь рѣшайте: прогнать измѣнника изъ своего лагеря, изъ лагеря, разбитаго съ такой божественной цѣлью, -- развѣ не въ этомъ священный долгъ гражданъ Коктауна, имѣющихъ позади себѣ предковъ, кругомъ -- изумленный міръ, и впереди -- потомство, которое должно оцѣнить ихъ? Само небо отвѣчаетъ: "да!", отвѣчаетъ съ сѣвера, юга, съ востока и запада. Итакъ: "Ура!" Трижды "ура!" за Общество Соединеннаго Судилища!
   Слэкбриджъ, какъ капельмейстеръ, подалъ оркестру знакъ начинать. Вся эта масса лицъ, полныхъ сомнѣнія и смутныхъ угрызеній, оживилась при этомъ возгласѣ и подхватила его. Личное чувство должно стушевываться въ общемъ дѣлѣ. "Ура!" Крыша дрожала еще отъ крика, когда собраніе начало расходиться по домамъ.
   Вотъ какъ легко и просто началъ вести Стефенъ Блэкпуль самую одинокую жизнь, жизнь отшельника среди толпы. Чужестранецъ, который ищетъ среди тысячно незнакомой толпы хоть одного взгляда участія и никогда его не находитъ -- живетъ въ веселомъ обществѣ сравнительно съ тѣмъ несчастнымъ, который ежедневно видитъ десятокъ когда-то дружескихъ, теперь отвернувшихся отъ него лицъ. Таково было новое испытаніе Стефена, испытаніе ежедневное, ежеминутное, преслѣдовавшее его повсюду: стоялъ ли онъ за работой, шелъ ли по улицѣ, сидѣлъ ли дома у окна, вездѣ, вездѣ одно и то же. Товарищи съ общаго согласія избѣгали даже той стороны улицы, по которой онъ обыкновенно ходилъ, предоставляя ее въ его полное и исключительное пользованіе.
   Стефенъ былъ человѣкъ покойнаго характера и давно уже привыкъ къ уединенію: онъ не искалъ людского общества и привыкъ довольствоваться своими мыслями. До сихъ поръ онъ и не подозрѣвалъ, какъ велика въ немъ потребность постояннаго общенія съ людьми, какъ онъ нуждался въ простомъ поклонѣ, въ дружескомъ взглядѣ, въ дружескомъ словѣ; онъ и не подозрѣвалъ, какое громадное облегченіе вливали въ его душу капля за каплей всѣ эти мелочи. Онъ никогда бы не повѣрилъ, какъ трудно отдѣлить въ душѣ это изгнаніе, на которое его осудили, отъ ложнаго чувства стыда и безчестія.
   Первые четыре дня испытанія показались ему такъ безконечно длинны, такъ тяжки, что онъ содрогнулся Передъ ожидающей его перспективой. Въ эти четыре дня онъ не только не видѣлъ Рахили, но всячески старался избѣгать съ ней встрѣчи, такъ какъ хотя ему и было извѣстно, что до сихъ поръ запрещеніе еще не распространялось на фабричныхъ работницъ, но онъ замѣтилъ, что обращеніе съ нимъ нѣкоторыхъ изъ нихъ совершенно измѣнилось и дрожалъ за Рахиль, боясь и для нея той жей участи, если бъ ихъ увидѣли вмѣстѣ. И такъ онъ прожилъ эти дни въ полномъ одиночествѣ, не перемолвившись ни словомъ ни съ единой душой, когда (это было на четвертый день: онъ возвращался домой съ работы) къ нему подошелъ на улицѣ какой-то бѣлобрысый молодой человѣкъ.
   -- Ваше имя Блекпуль, не такъ ли?-- спросилъ онъ.
   Стефенъ невольнымъ движеніемъ снялъ шляпу и весь вспыхнулъ, когда это замѣтилъ: было ли вызвано это чувствомъ благодарности къ тому, кто съ нимъ заговорилъ, или же онъ просто смутился отъ неожиданности, иди и то и другое вмѣстѣ, только онъ сдѣлалъ видъ, что поправляетъ въ шляпѣ подкладку, и сказалъ:
   -- Да.
   -- Вы тотъ человѣкъ, котораго рабочіе изгнали изъ своей среды?-- продолжалъ Битцеръ. (Онъ-то и былъ этотъ бѣлобрысый молодой человѣкъ.) Стефенъ опять сказалъ:
   -- Да.
   -- Я сразу догадался, видя, какъ отъ васъ всѣ сторонятся. Мистеръ Баундерби хочетъ съ вами поговорить. Вы вѣдь знаете, гдѣ онъ живетъ?
   Стефенъ въ третій акъ знаете, Битцеръ.
   Тутъ посѣтитель, въ полномъ невѣдѣніи великодушныхъ словъ миссъ Спарситъ, повторилъ свой стукъ такъ громко, что разсыльный бросился опрометью отворять ему. Тѣмъ временемъ миссисъ Спарситъ предусмотрительно спрятала въ буфетъ свой столикъ со всѣми чайными принадлежностями на немъ, а сама побѣжала наверхъ, чтобъ появиться, въ случаѣ надобности, съ большимъ достоинствомъ.
   -- Осмѣлюсь доложить, сударыня, тотъ джентльменъ желалъ бы васъ повидать,-- сказалъ Битцеръ, приставивъ свой бѣлесоватый лѣвый глазъ къ замочной скважинѣ въ дверяхъ миссисъ Спарситъ.
   Тогда почтенная леди, успѣвшая тѣмъ временемъ поправить свою наколку, снова перенесла свой классическій образъ въ нижній этажъ и вступила въ залу засѣданій съ внушительнымъ видомъ римской матроны, вышедшей за городскія стѣны для переговоровъ съ непріятельскимъ вождемъ.
   Къ сожалѣнію этотъ эффектный выходъ пропалъ совершенно даромъ, потому что посѣтитель въ ожиданіи миссисъ Спарситъ приблизился къ окну и беззаботно посматривалъ на улицу. Онъ стоялъ спиной къ дверямъ, насвистывая про себя и не снимая шляпы, съ полнѣйшимъ равнодушіемъ и съ видомъ какого то изнеможенія частью отъ жары, частью отъ избытка аристократизма. Съ перваго взгляда было замѣтно, что это джентльменъ съ головы до ногъ, джентльменъ современнаго образца, пресыщенный всѣмъ на свѣтѣ и во всемъ извѣрившійся не хуже Люцифера.
   -- Если не ошибаюсь, сэръ, вы желали меня видѣть?-- спросила вошедшая миссисъ Спарситъ.
   -- Виноватъ,-- отвѣтилъ незнакомецъ, оборачиваясь и снимая шляпу.-- Прошу меня извинить.
   -- Гм!-- подумала миссисъ Спарситъ, отвѣчая важнымъ кивкомъ на поклонъ незнакомца. Тридцать пять лѣтъ, пріятная наружность, статная фигура, отличные зубы, звучный голосъ, благовоспитанность, прекрасный костюмъ, темные волосы, смѣлые глаза.
   Все это миссисъ Спарситъ схватила на лету, чисто по-женски,-- на подобіе того султана, которому стоило окунуть голову въ ведро съ водою, чтобъ въ ту же минуту узнать, что творится на бѣломъ свѣтѣ.
   -- Прошу садиться, сэръ,-- сказала почтенная лэди.
   -- Благодарю. Позвольте... (Посѣтитель подвинулъ стулъ для миссисъ Спарситъ, но самъ остался стоять, небрежно прислонившись къ столу). Я оставилъ своего лакея получать багажъ на вокзалѣ,-- огромный поѣздъ и пропасть поклажи,-- а самъ побрелъ наудачу, чтобъ осмотрѣться немного. Престранный городъ! Позвольте спросить васъ, неужели здѣсь всегда такая копоть?
   -- Обыкновенно еще хуже,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ безъ всякихъ обиняковъ, по своей привычкѣ.
   -- Возможно ли это! Извините, пожалуйста: вѣдь, вы нездѣшняя уроженка, судя по всему?
   -- Нѣтъ, сэръ. Мнѣ было суждено -- къ счастью, или къ несчастью -- вращаться въ совершенно иной сферѣ до моего вдовства. Покойный мужъ мой былъ Паулеръ.
   -- Прошу прощенья: я васъ не понялъ, честное слово!-- воскликнулъ незнакомецъ. Онъ былъ...?
   -- Паулеръ,-- повторила миссисъ Спарситъ.
   -- Изъ фамиліи Паулеровъ,-- сказалъ молодой человѣкъ послѣ нѣкотораго размышленія.
   Миссисъ Спарситъ утвердительно кивнула головой.
   Посѣтитель сталъ обнаруживать признаки возростающей усталости.
   -- Вы, должно быть, пропадаете тутъ со скуки?-- было единственное заключеніе, выведенное имъ изъ полученныхъ генеалогическихъ свѣдѣній.
   -- Я раба обстоятельствъ, сэръ,-- отвѣчала почтенная лэди,-- и давно подчинилась своему жребію.
   -- Весьма философски,-- замѣтилъ незнакомецъ,-- и весьма достойно подражанія, и похвально, и...
   Ему какъ будто показалось нестоющимъ заканчивать свою фразу, и онъ принялся играть своей цѣпочкой съ видомъ скуки.
   -- Смѣю, спросить, сэръ,-- заговорила тогда миссисъ Спарситъ,-- чему обязана я честью...
   -- Разумѣется!-- подхватилъ незнакомецъ. Весьма благодаренъ, что вы напомнили. У меня рекомендательное письмо къ мистеру Баундерби, банкиру. Прогуливаясь по этому необычайному черному городу, пока мнѣ готовили въ гостинницѣ обѣдъ, я спросилъ у одного встрѣчнаго -- должно быть, фабричнаго рабочаго, который словно принялъ душъ изъ чего то пушистаго,-- что было, надо думать, сырымъ матеріаломъ...
   Миссисъ Спарситъ подтвердила его догадку кивкомъ головы.
   -- Вотъ, я спросилъ у него, гдѣ живетъ мистеръ Баундерби, банкиръ. Это слово, пожалуй, сбило его съ толку, потому что онъ направилъ меня сюда, къ банку. Между тѣмъ, какъ видно, мистеръ Баундерби не живетъ въ этомъ зданіи, гдѣ я имѣю честь объясняться съ вами?
   -- Нѣтъ, сэръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ, онъ тутъ не живетъ.
   -- Благодарю васъ. У меня не было намѣренія передавать ему свое письмо въ данный моментъ да и теперь я не собираюсь дѣлать этого. Но бредя къ банку, чтобъ убить время, я имѣлъ счастье увидѣть въ окно (тутъ онъ вяло указалъ рукою на окно, послѣ чего поклонился миссисъ Спарситъ) особу весьма благородной и пріятной наружности, и у меня тотчасъ мелькнула мысль, что будетъ лучше всего взять смѣлость освѣдомиться у ней, гдѣ живетъ банкиръ мистеръ Баундерби. Такъ я и поступилъ, въ чемъ приношу подобающія извиненія.
   Небрежную и разсѣянную манеру незнакомца вполнѣ искупала въ глазахъ миссисъ Спарситъ та непринужденная любезность, съ которою онъ воздавалъ ей дань почтенія. Такъ и теперь, напримѣръ, почти сидя на столѣ и лѣниво наклоняясь въ ея. сторону, онъ какъ будто хотѣлъ показать, что его влечетъ къ ней скрытое обаяніе ея личности.
   -- Банки, я знаю, всегда подозрительны и они должны быть такими но своему оффиціальному характеру,-- продолжалъ посѣтитель. (Его легкая и гладкая рѣчь также нравилась невольно, заставляя предполагать въ его словахъ гораздо больше глубокомыслія и остроумія, чѣмъ это было на самомъ дѣлѣ,-- въ чемъ, можетъ быть и заключался тонкій умыселъ основателя этой многочисленной секты, кто бы ни былъ тотъ великій человѣкъ).-- Поэтому, пожалуй, будетъ нелишнимъ замѣтить, что мое письмо -- вотъ оно -- написано депутатомъ вашего города -- Гредграйндомъ -- съ которымъ я имѣлъ удовольствіе познакомиться въ Лондонѣ.
   Миссисъ Спарситъ узнала почеркъ, заявила, что такое доказательство совершенно излишне, и дала адресъ мистера Баундерби со всѣми нужными поясненіями и указаніями.
   -- Премного благодаренъ,-- сказалъ посѣтитель.-- Вы, конечно, коротко знаете банкира?
   -- Да, сэръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ. Въ моемъ подчиненномъ положеніи я состою у него уже десять лѣтъ.
   -- Цѣлая вѣчность! Вѣдь, если не ошибаюсь, онъ женился на дочери Гредграйнда?
   -- Да, промолвила, бывшая экономка, внезапно поджимая губы,-- онъ имѣлъ эту... честь.
   -- Его супруга слыветъ настоящимъ философомъ?
   -- Вотъ какъ, сэръ!-- подхватила миссисъ Спарситъ. Неужели?
   -- Простите мое дерзкое любопытство,-- продолжалъ пріѣзжій заискивающимъ тономъ, скользнувъ глазами по нахмуреннымъ бровямъ почтенный леди,-- но вы знаете эту семью и знаете свѣтъ. Мнѣ предстоитъ познакомиться съ этими людьми и, пожалуй, сблизиться съ ними. Неужели миссисъ Баундерби такая страшная особа? Отецъ такъ много толкуетъ о твердости ея ума, что я горю нетерпѣніемъ убѣдиться въ этомъ лично. Правда ли, что она, безусловно неприступна? Правда ли, будто бы она потрясающе умна? По вашей выразительной усмѣшкѣ я заключаю, что все это выдумки. Вы пролили бальзамъ въ мою встревоженную душу. Ну, а теперь насчетъ возраста: ей будетъ лѣтъ сорокъ? Ну, тридцать пять?
   Миссисъ Спарситъ расхохоталась.
   -- Дѣвчонка!-- подхватила она. Ей не было и двадцати, когда она выходила замужъ.
   -- Клянусь честью, миссисъ Паулеръ,-- воскликнулъ незнакомецъ, отдѣляясь отъ стола, никогда еще въ жизни не былъ я такъ удивленъ!
   Въ самомъ дѣлѣ, слова экономки, повидимому, подѣйствовали даже на этого невпечатлительнаго человѣка. Добрыхъ четверть минуты смотрѣлъ онъ на нее во всѣ глаза и, казалось, не могъ надивиться.
   -- Увѣряю васъ, миссисъ Паулеръ,-- сказалъ, наконецъ, посѣтитель съ видомъ полнѣйшаго изнеможенія, отзывы о ней отца подготовили меня къ тому, что въ лицѣ миссисъ Баундерби я встрѣчу воплощеніе угрюмой и окаменѣлой зрѣлости. Премного обязанъ вамъ, что вы соблаговолили вывести меня изъ такого нелѣпаго заблужденія! Прошу васъ извинить мое безцеремонное вторженіе. Еще разъ благодарю. Мое почтеніе!
   Онъ откланялся и ушелъ, а миссисъ Спарситъ, притаившись за драпировкой окна, слѣдила за нимъ глазами, пока пріѣзжій щеголь лѣниво плелся по тротуару въ тѣни, возбуждая любопытство всего города.
   -- Что думаете вы объ этомъ джентльменѣ, Битцеръ?-- спросила она разсыльнаго, когда тотъ пришелъ убрать со стола.
   -- Должно быть, тратитъ большія деньги на свою одежду, сударыня.
   -- Надо сознаться, что костюмъ на немъ отличается большимъ вкусомъ,-- сказала миссисъ Спарситъ.
   -- Да, сударыня,-- подтвердилъ слуга; но стоитъ ли бросать на это деньги? Кромѣ того, сударыня,-- продолжалъ Битцеръ, полируя тряпкою столъ,-- мнѣ сдается, будто бы онъ игрокъ.
   -- Игра вещь безнравственная,-- замѣтила миссисъ Спарситъ.
   -- И глупая, сударыня,-- подхватилъ Битцеръ, потому что шансы всегда противъ играющихъ и на сторонѣ банкомета.
   Томительная ли жара мѣшала миссисъ Спарситъ работать, или у ней не было охоты къ занятію, только въ тотъ вечеръ она не принималась за рукодѣлье. Они сидѣла подъ окномъ, когда солнце стало опускаться за туманную мглу фабричнаго дыма; она сидѣла на томъ же мѣстѣ, когда дымъ запылалъ багрянцемъ, когда яркія краски на немъ потускнѣли, а темнота какъ будто поползла изъ земли, поднимаясь все выше, выше,-- до кровель домовъ, до церковной колокольни, до верху фабричныхъ трубъ, до самаго неба. Не зажигая свѣчи, сидѣла миссисъ Спарситъ подъ окномъ, сложивъ руки на колѣняхъ, какъ бы не замѣчая вечернихъ звуковъ: гиканья мальчишекъ, лая собакъ, громыханья колесъ, шаговъ и говора прохожихъ, рѣзкихъ уличныхъ криковъ, шлепанья деревянныхъ башмаковъ по тротуару, когда фабричный людъ расходился по домамъ, хлопанья запираемыхъ ставенъ въ лавкахъ. Миссисъ Спарситъ очнулась отъ своей глубокой задумчивости лишь съ приходомъ Битцера, когда онъ пришелъ доложить, что готовъ ея неизмѣнный ужинъ изъ телячьяго сладкаго мяса. Тутъ, наконецъ, она встала и перенесла въ верхній этажъ свои густыя черныя брови, которыя до того взъерошились во время долгаго раздумья, что, казалось, требовали утюга, чтобъ ихъ выгладить.
   -- Дуракъ ты эдакій!-- промолвила почтенная лэди, оставшись одна за своимъ ужиномъ. Она не сказала, къ кому относился столь нелестный эпитетъ, но едва ли подразумѣвала здѣсь теленка.
   

II. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ.

   Партія Гредграйнда нуждалась въ поддержкѣ для окончательнаго укрѣпленія владычества фактовъ. Она усердно вербовала себѣ сторонниковъ, а гдѣ же было можно успѣшнѣе находить ихъ, какъ не между изящными джентльменами, которые, убѣдившись въ ничтожествѣ всего на свѣтѣ, были одинаково готовы на все?
   Вдобавокъ, эти здравые умы, достигшіе такой блистательной высоты безразличія, влекли къ себѣ многихъ изъ гредграйндовскаго толка. Послѣдователи Томаса Гредграйнда питали слабость къ изящнымъ джентльменамъ; хотя они увѣряли въ противномъ, но втихомолку преклонялись передъ ними. Они лѣзли изъ кожи въ своемъ стараніи подражать имъ, также говорили нараспѣвъ, какъ аристократы, и съ такимъ же разслабленнымъ видомъ раздавали заплесневѣлыя крохи политической экономіи въ видѣ угощенія своимъ послѣдователямъ. Никогда не было видано на свѣтѣ такой диковинной помѣси человѣческой породы.
   Среди изящныхъ джентльменовъ, не принадлежавшихъ, строго говоря, къ гредграйндовскому толку, былъ одинъ -- хорошей фамиліи, красивой наружности, счастливо одаренный юмористической жилкой. Этотъ юморъ оказалъ ему большую услугу, когда онъ выступилъ однажды въ Палатѣ Общинъ, чтобъ изложитъ свое мнѣніе (а также мнѣніе администраціи) объ одной желѣзнодорожной катастрофѣ. При ней, не смотря на безупречный составъ самыхъ добросовѣстныхъ служащихъ на жалованьѣ у самыхъ щедрыхъ директоровъ, какіе только существуютъ, не смотря на самыя лучшія механическія приспособленія, когда либо изобрѣтенныя техниками, (несчастье произошло на превосходнѣйшей въ свѣтѣ желѣзнодорожной линіи), было убито пять человѣкъ, а тридцать два ранено по непредвиденной случайности, безъ которой превосходство принятой здѣсь системы положительно было бы неполно. Среди убитыхъ оказалась между прочимъ корова, а среди найденныхъ и никѣмъ не востребованныхъ вещей -- вдовій чепецъ. И почтенный депутатъ до того пасмѣшилъ всю палату (которая отличается тонкимъ пониманіемъ юмора), увѣнчавъ этимъ чепцомъ коровью голову, что она не захотѣла серьезно вникнуть въ протоколъ судебнаго слѣдствія и оправдала правленіе желѣзной дороги подъ громкіе клики одобренія и раскаты хохота.
   У этого то джентльмена былъ младшій братъ еще болѣе красивой наружности. Онъ началъ свою житейскую карьеру драгунскимъ корнетомъ; однако военная служба показалась скоро ему несносной. Оставивъ полкъ, молодой человѣкъ пристроился къ одному англійскому посланнику заграницей, но и должность при посольствѣ надоѣла этому баловню судьбы; тогда онъ поѣхалъ въ Іерусалимъ, гдѣ опять соскучился; сталъ путешествовать по бѣлу свѣту на собственной яхтѣ, но нестерпимая скука преслѣдовала его повсюду. И вотъ къ этому вѣчно скучающему субъекту обратился однажды тотъ почтенный членъ палаты общинъ, веселый шутникъ, съ такимъ братскимъ совѣтомъ:
   -- Джимъ, ты можешь начать карьеру государственнаго человѣка, примкнувъ къ людямъ положительнаго факта, а имъ нужны единомышленники. Отчего бы тебѣ не удариться въ статистику?
   Джимъ, увлеченный прежде всего новизною идеи и томимый жаждой перемѣны, былъ не прочь "удариться" въ статистику, какъ и во все другое. Онъ такъ и сдѣлалъ: погрузился наскоро содержаніемъ одной или двухъ синихъ книгъ, а затѣмъ предусмотрительный братъ похвастался его познаніями среди сторонниковъ положительнаго факта и сказалъ:
   -- Если вамъ нужно пристроить куда нибудь къ мѣстечку красиваго молодца, который сумѣлъ бы при случаѣ сказать чертовски славную рѣчь, то обратите вниманіе на моего брата Джима: онъ именно таковъ, какой вамъ требуется.
   Послѣ нѣсколькихъ опытовъ на публичныхъ собраніяхъ мистеръ Гредграйндъ заодно съ совѣтомъ политическихъ мудрецовъ одобрилъ Джима, и было рѣшено отправить его въ Коктоунъ, чтобъ онъ могъ пріобрѣсти популярность въ самомъ городѣ и въ окружающей его мѣстности. Такова исторія письма, которое Джимъ показывалъ наканунѣ вечеромъ миссисъ Спарситъ и которое попало теперь въ руки мистера Баундерби. Оно было адресовано: "Джозіи Баундерби, эсквайру, банкиру, Коктоунъ", и Гласило: "особенно рекомендую Джемса Гартхауза, эсквайра. Томасъ Гредграйндъ".
   Часъ спустя послѣ полученія этого посланія вмѣстѣ съ карточкой мистера Джемса Гартхауза, мистеръ Баундерби надѣлъ шляпу и отправился въ гостинницу. Здѣсь онъ нашелъ мистера Гартхауза смотрящимъ изъ окна въ такомъ безнадежномъ состояніи духа, что онъ былъ почти готовъ "удариться" во что нибудь другое.
   -- Мое имя, сэръ,-- сказалъ посѣтитель -- Джозія Баундерби изъ Коктоуна.
   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ былъ весьма радъ (о чемъ никакъ нельзя было заключить по его виду) имѣть удовольствіе познакомиться съ нимъ, чего онъ давно желалъ.
   -- Коктоунъ, сэръ,-- замѣтилъ Баундерби, безцеремонно подвигая себѣ стулъ,-- не такое мѣсто, къ какимъ вы привыкли. Поэтому, если вы позволите мнѣ,-- впрочемъ это все равно, позволите вы, или не позволите,-- такъ какъ я человѣкъ прямой, то я разскажу вамъ кое что о немъ, прежде чѣмъ мы перейдемъ съ вами къ дальнѣйшему.
   Мистеръ Гартхаузъ увѣрялъ, что будетъ въ восторгѣ.
   -- Ну, не ручайтесь заранѣе,-- предупредилъ Баундерби.-- Я не обѣщаю вамъ этого. Прежде всего вы видите нашъ дымъ. Для насъ это пища и питье. Ничего нѣтъ здоровѣе на свѣтѣ, въ особенности для легкихъ. Если вы принадлежите къ числу тѣхъ, которые требуютъ, чтобъ мы сжигали его, то мы съ вами не сойдемся. Мы не станемъ портить дно нашихъ паровыхъ котловъ быстрѣе, чѣмъ оно портится теперь, какъ бы ни надрывались сантиментальные лицемѣры въ Великобританіи и Ирландіи.
   Чтобы "удариться" въ новое дѣло разомъ со всей силой, пріѣзжій возразилъ на это:
   -- Повѣрьте, мистеръ Баундерби, что я вполнѣ и безусловно раздѣляю ваши взгляды. По личному убѣжденію.
   -- Весьма радъ слышать,-- отвѣчалъ тотъ. Затѣмъ вы, конечно, наслушались всякой всячины о работѣ на нашихъ фабрикахъ. Вѣдь, такъ? Ну отлично. Я изложу вамъ дѣло, какъ оно есть. Работа у насъ, что ни на есть самая пріятная, самая легкая и самая прибыльная. Болѣе того: устройство нашихъ фабрикъ такъ превосходно, что здѣсь нельзя идти далѣе по части улучшеній; развѣ только устлать полы турецкими коврами, чего мы, конечно, не затѣваемъ.
   -- Вы нравы вполнѣ, мастеръ Баундерби.
   -- Наконецъ, на счетъ рабочихъ рукъ,-- продолжалъ банкиръ.-- Нѣтъ ни единаго рабочаго въ этомъ городѣ, сэръ, будь онъ мужчина, женщина или подростокъ, который не поставилъ бы себѣ конечной цѣлью въ жизни питаться черепаховымъ супомъ съ золотой ложки и лакомой дичью. Но ни одному изъ нихъ не увидать этого, какъ своихъ ушей. Вотъ я и познакомилъ васъ съ нашими мѣстами.
   Мистеръ Гартхаузъ увѣрялъ, что почерпнулъ весьма много интереснаго и поучительнаго въ этомъ сжатомъ изложеніи всего коктоунскаго вопроса.
   -- Видите ли,-- замѣтилъ мистеръ Баундерби,-- я всегда люблю столковаться досконально съ человѣкомъ, въ особенности же съ общественнымъ дѣятелемъ, при первомъ знакомствѣ; мнѣ остается прибавить лишь одно, прежде чѣмъ увѣрить васъ, что я съ величайшимъ удовольствіемъ, по мѣрѣ своихъ слабыхъ силъ, исполню желаніе моего друга Тома Гредграйнда, выраженное въ его рекомендательномъ письмѣ. Вы человѣкъ хорошей фамиліи. Не обманывайтесь ни на одну минуту, воображая, будто бы я также происхожу изъ хорошаго рода. Вышелъ я изъ подонковъ общества, росъ грязнымъ оборванцемъ, и окружала меня съ дѣтскихъ лѣтъ непокрытая бѣднота,-- голь, шмоль и компанія.
   Если только что нибудь могло еще больше возвысить мистера Баундерби въ глазахъ Джемса, такъ именно послѣднее обстоятельство. По крайней мѣрѣ онъ высказалъ ему это самъ.
   -- Значитъ, теперь мы можемъ пожать другъ другу руки на нравахъ равенства. Я говорю: на нравахъ равенства, потому что, хотя мнѣ хорошо извѣстно лучше всякаго другого, что я такое, а также изъ какой глубокой грязи я вылѣзъ, однако я не уступлю вамъ въ гордости. Я гордъ ничуть не меньше вашего. А теперь, обезпечивъ, какъ слѣдуетъ, свою независимость, я могу перейти къ вопросамъ: какъ вы поживаете? Надѣюсь, хорошо?
   Когда они обмѣнивались рукопожатіемъ, мистеръ Гартхаузъ отвѣчалъ, что чувствуетъ себя хорошо и приписываетъ это цѣлебному дѣйствію коктоунскаго воздуха. Его отвѣтъ былъ принятъ мистеромъ Баундерби весьма благосклонно.-- Можетъ быть, вы знаете,-- сказалъ банкиръ, а пожалуй и не знаете, что я женатъ на дочери Тома Гредграйнда. Если у васъ нѣтъ ничего лучшаго въ виду, какъ пройгись со мною но городу, то я буду очень радъ представить васъ ей.
   -- Мистеръ Баундерби,-- отвѣчалъ Джимъ, вы угадали самое завѣтное мое желаніе.
   Они отправились безъ дальнихъ разсужденій, и мистеръ Баундерби повелъ новаго знакомаго, представлявшаго такой рѣзкій контрастъ съ нимъ, къ своему жилищу изъ краснаго кирпича, съ черными наружными ставнями и внутренними зелеными жалузи, съ черной входной дверью, къ которой вели двѣ бѣлыя ступени. Въ гостиной этого роскошнаго дома ихъ встрѣтила самая замѣчательная молодая женщина, какую только видѣлъ когда либо мистеръ Джемсъ Гартхаузъ. Она держала себя такъ принужденно и вмѣстѣ съ тѣмъ равнодушно; была такъ замкнута и въ то же время бдительна; такъ холодна и горда, а между тѣмъ такъ явно принимала къ сердцу хвастливое смиреніе мужа, такъ стыдилась его, точно каждая новая выходка мистера Баундерби была для нея ударомъ,-- рѣзала бѣдняжку безъ ножа. Наблюдать за нею становилось очень интереснымъ; Джемсъ испытывалъ при этомъ совершенно новое ощущенье. Ея наружность была замѣчательна не менѣе ея обращенія. Черты молодой женщины отличались красотой, во она тикъ тщательно сдерживала ихъ естественную игру, что настоящаго выраженія этого лица, казалось, было невозможно уловитъ. Крайне равнодушная, превосходно владѣвшая собою, никогда не терявшаяся, миссисъ Баундердби, тѣмъ не менѣе, постоянно испытывала какую-то неловкость; она присутствовала тутъ, тогда какъ мысли ея, очевидно витали гдѣ-то далеко. Пускаться въ догадки на ея счетъ было, повидимому, напрасно: еяа сбивала съ толку всякую. проницательность.
   Съ хозяйки дома вниманіе гостя перешло на окружающую обстановку. Въ этой гостиной не было ничего, въ чемъ сказывался бы женскій вкусъ. Никакого граціознаго украшенія, никакой прихотливой затѣи, хотя бы тривіальной, въ которой отразилось женское вліяніе. Унылая и неуютная со своей хвастливой и угрюмой роскошью, эта комната непривѣтливо смотрѣла на посѣтителей, и ни малѣйшій слѣдъ какого нибудь женскаго занятія не смягчалъ и не оживлялъ ея суроваго вида. Каковъ былъ мистеръ Баундерби посреди своихъ домашнихъ боговъ, таковы же были и эти грубыя, напыщенныя божества, окружавшія его. Они были вполнѣ достойны хозяина и подобраны ему подъ стать.
   -- Вотъ, сэръ,-- сказалъ Баундерби,-- жена моя, миссисъ Баундерби, старшая дочь Тома Гредграйнда. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, Лу. Мистеръ Гартхаузъ сталъ подъ знамя твоего отца. Если онъ не сдѣлается въ скоромъ времени сотоварищемъ Тома Гредграйнда, то, надѣюсь, мы услышимъ о немъ по крайней мѣрѣ, какъ о депутатѣ одного изъ нашихъ сосѣднихъ городовъ. Какъ видите, мистеръ Гартхаузъ, жена моя моложе меня годами. Ге знаю, что нашла она во мнѣ особеннаго, что согласилась выйти за меня замужъ. Но, вѣроятно, что нибудь да нашла; иначе она не сдѣлалась бы моею женою. Она обладаетъ множествомъ драгоцѣнныхъ знаній, сэръ, по части политики и другихъ предметовъ. Еслибъ вамъ понадобились какія нибудь свѣдѣнія, мнѣ было бы трудно рекомендовать вамъ для ихъ полученія болѣе компетентное лицо, чѣмъ Лу Баундерби.
   Гость выразилъ увѣренность, что онъ дѣйствительно не могъ бы майти болѣе пріятнаго или болѣе свѣдущаго совѣтчика.
   -- Эге,-- подхватилъ хозяинъ,-- если вы такой мастеръ по части комплиментовъ, то вы пойдете здѣсь далеко, потому что не встрѣтите конкуренціи. Умѣнье говоритъ комплименты никогда мнѣ не давалось, и я отказываюсь понимать это искусство. По правдѣ говоря, я презираю его. Но вы получили совсѣмъ иное воспитаніе; мое было ужъ слишкомъ реально, чертъ возьми! Вы джентльменъ, а я не заявляю никакихъ претензій на это званіе. Я просто Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Но если хорошія манеры и общественное положеніе ничего не значатъ въ моихъ глазахъ, то Лу Баундерби, пожалуй, цѣнитъ ихъ. Она не обладаетъ моими преимуществами -- которыя вы, можетъ быть, назовете недостатками, но я тѣмъ не менѣе зову ихъ преимуществами,-- поэтому вы не станете расточать передо мною своихъ талантовъ, смѣю сказать.
   -- Мистеръ Баундерби,-- замѣтилъ Джимъ, съ улыбкой обращаясь къ Луизѣ,-- это благородное животное въ естественномъ состояніи, вполнѣ свободное отъ сбруи, въ которой работаетъ такая кляча, жертва общественной условности, какъ я.
   -- Вы питаете большое уваженіе къ мистеру Баундерби,-- спокойно промолвила она,-- и это вполнѣ естественно съ вашей стороны.
   Гартхаузъ понесъ постыдное пораженіе для джентльмена, который такъ отлично зналъ свѣтъ, а теперь растерянно спрашивалъ себя, какъ слѣдуетъ ему принять ея замѣчаніе.
   -- Насколько я поняла изъ словъ мистера Баундерби, вы собираетесь посвятить себя на служеніе отечеству. Вы намѣрены,-- продолжала Луиза, оставаясь на томъ же мѣстѣ, гдѣ она поздоровалась съ гостемъ, все съ тою же странной смѣсью самообладанія и необъяснимой неловкости,-- указать народу выходъ изъ всѣхъ его затрудненій.
   -- Клянусь честью, миссисъ Баундерби,-- со смѣхомъ подхватилъ онъ,-- у меня нѣтъ и въ помышленіи ничего подобнаго, и я не думаю притворяться передъ вами. Я кое что видѣлъ на своемъ вѣку по разнымъ мѣстамъ и нашелъ исстоющей всю эту житейскую сутолоку, какъ находятъ се и прочіе съ тою лишь разницею, что одни сознаются въ томъ, а другіе нѣтъ. Я рѣшилъ отстаивать убѣжденія вашего почтеннаго батюшки единственно за неимѣніемъ выбора, потому что мнѣ все равно поддерживать ли тѣ, или иныя идеи.
   -- Да развѣ у васъ нѣтъ своихъ собственныхъ?-- спросила Луиза.
   -- У меня нѣтъ даже самаго слабаго предпочтенія къ чему либо. Увѣряю васъ, что я не придаю ни малѣйшей важности какимъ бы то ни было взглядамъ. Въ результатѣ различныхъ способовъ, какими я старался убить свою скуку, у меня явилось убѣжденіе, (если только это не слишкомъ серьезный терминъ для того лѣниваго чувства, которое я вынесъ изъ своего опыта), что одно сочетаніе идей можетъ принести столько же вреда или пользы, какъ и всякое другое. Существуетъ одинъ старинный англійскій родъ, принявшій прелестный итальянскій девизъ: "Будь, что будетъ". Вотъ единственная ходячая истина.
   Это извращенное признаніе честности въ безчестности (такой опасный, такой гибельный и распространенный порокъ) отчасти расположило, какъ ему показалось, молодую женщину въ его пользу. И онъ поспѣшилъ воспользоваться своей удачей, добавивъ самымъ беззаботнымъ тономъ (который она могла объяснить, какъ ей угодно):
   -- Партія, могущая доказать все на свѣтѣ рядомъ единицъ, десятковъ, сотенъ и тысячъ, миссъ Баундерби, во всякомъ случаѣ обѣщаетъ много развлеченія и даетъ человѣку самые лучшіе шансы на успѣхъ. Поэтому я готовъ примкнуть къ ней съ такимъ же усердіемъ, какъ еслибъ я былъ ея убѣжденнымъ сторонни онъ. Да еслибъ и такъ, могъ ли бы я сдѣлать большее?
   -- Вы единственный въ своемъ родѣ политикъ,-- сказала Луиза.
   -- Извините, за мной нѣтъ даже и той заслуги. Повѣрьте, что еслибъ мы покинули ряды, къ которымъ примкнули отъ скуки, и сплотились бы воедино, то составили бы самую многочисленную партію въ государствѣ.
   Тутъ мистеръ Баундерби, которому становилось не втерпежъ вынужденное молчаніе, такъ что онъ рисковалъ лопнуть съ натуги, вмѣшался въ разговоръ, предложивъ отсрочить семейный обѣдъ до половины седьмого, чтобъ успѣть обойти съ мистеромъ Джемсомъ Гартхаузомъ наиболѣе значительныхъ и вліятельныхъ горожанъ Коктоуна съ его предмѣстьями. Обходъ былъ совершенъ, и мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, благодаря своему скромному знакомству съ синими книгами, побѣдоносно выдержалъ это испытаніе, хотя съ замѣтною прибавкою скуки.
   Вечеромъ столъ былъ накрытъ на четыре прибора, но одно мѣсто оставалось незанятымъ. Это подало поводъ мистеру Баундерби распространиться о сочности тушеныхъ угрей по два пенса за порцію, которыми онъ лакомился на улицѣ восьми лѣтъ отъ роду, и упомянуть объ отвратительной водѣ (предназначенной собственно для поливки мостовой), которою онъ запивалъ это угощеніе. За супомъ и рыбой онъ нашелъ нужнымъ занять своего гостя интересными вычисленіями, въ результатѣ которыхъ оказалось, что онъ (Баундерби) съѣлъ въ дни цвѣтущей юности по крайней мѣрѣ трехъ лошадей подъ видомъ копченыхъ польскихъ колбасъ и сосисокъ послѣдняго сорта. Гость выслушивалъ эти занимательныя подробности съ усталой миной, вставляя отъ времени до времени какое нибудь восклицаніе, въ родѣ: "прелестно", "замѣчательно". Подобные разговоры, пожалуй, привели бы его въ отчаянной рѣшимости махнуть обратно въ Іерусалимъ не дальше, какъ завтра поутру, еслибъ Луиза не затронула такъ сильно его любопытства.
   -- Неужели,-- думалъ онъ, наблюдая, какъ она сидѣла на краю стола, гдѣ ея фигура, юношеская, миніатюрная и легкая, но чрезвычайно граціозная, казалась такъ не у мѣста,-- неужели нѣтъ ничего, что могло бы взволновать это лицо?
   Клянусь Юпитеромъ, есть! Вотъ оно, и въ самой неожиданной формѣ: на порогѣ появился Томъ. Молодая хозяйка разомъ преобразилась при его появленіи и просіяла улыбкой.
   Чудная улыбка. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, пожалуй, не нашелъ бы ее такой привлекательной, еслибъ не дивился такъ долго безстрастію этого лица. Она протянула руку, хорошенькую маленькую ручку, и ея пальцы охватили руку брата, какъ будто она была готова поднести ее къ губамъ.
   "Вотъ тебѣ разъ",-- подумалъ гость, "этотъ олухъ единственное существо, которымъ она интересуется. Примемъ къ свѣдѣнію!"
   Олухъ былъ представленъ посѣтителю и усѣлся за столъ. Не особенно лестная кличка, но, надо сознаться -- заслуженная.
   -- Въ твои годы, юный Томъ,-- сказалъ Баундерби,-- я не опаздывалъ, а если со мной случался такой грѣхъ, то меня лишали обѣда.
   -- Когда вы были въ моихъ лѣтахъ,-- возразилъ Томъ,-- то не имѣли надобности исправлять ошибокъ въ балансѣ, а послѣ того еще переодѣваться.
   -- Ну ладно, оставимъ этотъ разговоръ,-- сказалъ Баундерби.
   -- Такъ и вы не привязывайтесь ко мнѣ,-- проворчалъ Томъ.
   -- Миссисъ Баундерби,-- сказалъ Гартхаузъ, прекрасно слышавшій эту перебранку вполголоса,-- лицо вашего брата удивительно мнѣ знакомо. Не встрѣчался ли я съ нимъ за границей? Или, можетъ быть, въ какомъ нибудь общественномъ учебномъ заведеніи?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала молодая женщинѣ съ большою живостью,-- онъ никогда еще не ѣздилъ за границу и получилъ домашнее воспитаніе въ нашемъ городѣ. Томъ, дорогой мой, я объясняю мистеру Гартхаузу, что онъ не могъ встрѣчаться съ тобой за границей.
   -- Не имѣлъ этого счастія, сэръ,-- подтвердилъ Томъ,
   Что было такого особеннаго въ этомъ угрюмомъ юношѣ, неласковомъ даже съ сестрою, чтобъ вызвать такую радость на ея лицѣ? Должно бытъ, ужъ слишкомъ томилось одиночествомъ ея сердце и слишкомъ велика была въ ней потребность привязаться къ кому нибудь.
   "Вотъ почему она такъ любитъ этого олуха", подумалъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, перебирая въ умѣ свои наблюденія. "Вотъ въ чемъ разгадка этой нѣжности, вотъ въ чемъ".
   Между тѣмъ "олухъ" и въ присутствіи сестры, и послѣ ея ухода изъ столовой не находилъ нужнымъ скрывать своего презрѣнія къ мистеру Баундерби, поскольку онъ могъ выразить свои чувства гримасами и лукавымъ подмигиваніемъ незамѣтно для этой независимой личности. Не отвѣчая на подобные телеграфическіе знаки, мистеръ Гартхаузъ тѣмъ не менѣе весь вечеръ поощрялъ Тома къ проказамъ и былъ очень внимателенъ къ нему. Когда же, наконецъ, онъ всталъ, чтобы откланяться, и выразилъ при этомъ опасеніе не найти ночью дороги въ гостинницу, олухъ тотчасъ предложилъ ему свои услуги въ качествѣ провожатаго, и они вышли вмѣстѣ на улицу.
   

III. Олухъ.

   Удивительное дѣло, что молодой человѣкъ, воспитанный неуклонно по системѣ противуестественннаго принужденія, могъ сдѣлаться лицемѣромъ; между тѣмъ, такъ случилось съ Томомъ. Удивительное дѣло, что юноша, котораго не предоставляли собственному руководительству даже на пять минутъ подрядъ, могъ утратить всякую способность управлять собою, войдя въ года, но такъ вышло съ Томомъ. Становилось прямо невѣроятнымъ, какимъ образомъ юнаго джентльмена, воображеніе котораго было задавлено съ колыбели, могъ назойливо осаждать его призракъ, подъ видомъ самой низменной чувственности, но, именно, подобнымъ чудовищемъ, несомнѣнно, оказывался Томъ.
   -- Вы курите?-- спросилъ его мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, когда они подошли къ гостиницѣ.
   -- Еще бы!-- подхватилъ Томъ.
   Пріѣзжему не оставалось ничего болѣе, какъ пригласить Тома войти, а Тому въ свою очередь не оставалось ничего иного, какъ послѣдовать этому приглашенію. Благодаря ли прохладительному напитку, подходящему къ жаркой погодѣ, но не настолько слабому, насколько холодному, или же отличному табаку, не существовавшему въ продажѣ въ тѣхъ мѣстахъ, только Томъ вскорѣ почувствовалъ себя какъ дома въ уголку дивана и больше прежняго проникся восхищеніемъ къ своему новому другу, забившемуся въ другой уголъ.
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, когда гость предавался куренью, онъ слегка отмахнулъ облако табачнаго дыма и сталь разсматривать хозяина.
   "Вѣдь, вотъ", подумалъ Томъ, "онъ какъ будто не обращаетъ никакого вниманія на свой костюмъ, а, между тѣмъ, какъ изящно одѣтъ! Какъ ловко сидитъ на немъ платье!"
   Поймавъ случайно восторженный взглядъ Тома, мистеръ Джемсъ Гартхаузъ замѣтилъ, что онъ ничего не пьетъ, и наполнилъ его стаканъ своей собственной небрежной рукою.
   -- Благодарствуйте,-- сказалъ Томъ, благодарствуйте. Ну что, мистеръ Гартхаузъ, небось старикъ Баундерби порядкомъ надоѣлъ вамъ сегодня вечеромъ?
   Онъ произнесъ эти слова, снова прищуривъ одинъ глазъ и лукаво посматривая на своего собесѣдника изъ за стакана.
   -- Кажется, онъ славный малый!-- замѣтилъ тотъ.
   -- Вы находите? Не можетъ быть!-- вымолвилъ гость, снова прищурившись.
   Мистерѣ Джемсъ Гартхаузъ улыбнулся. Поднявшись съ дивана, онъ прислонился спиной къ пустому камину и. продолжая курить, сказалъ:
   -- Какой вы, однако, потѣшный шуринъ!
   -- Какой потѣшный зять старикашка Баундерби, должно быть, хотѣли вы сказать!-- поправилъ Томъ.
   -- Однако, вы насмѣшникъ, какъ я посмотрю!-- замѣтилъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ.
   Было что то необычайно пріятное въ короткости съ такимъ жилетомъ; въ звукѣ этого голоса, называвшаго васъ запросто Томомъ, въ этомъ быстромъ сближеніи на дружескую ногу съ парою такихъ бакенбардъ... И Томъ почувствовалъ крайнее самодовольство.
   -- О, мнѣ наплевать на старикашку Баундерби, если вы намекаете на это! Я всегда называлъ его старымъ хрѣномъ за глаза и всегда думалъ о немъ не иначе, какъ о старомъ хрѣнѣ. И теперь у меня нѣтъ никакой охоты оказывать ему учтивость. Это было бы немножко поздно.
   -- Мнѣ то все равно,-- возразилъ Джемсъ; но при женѣ, знаете, вамъ надо быть поосторожнѣе.
   -- При женѣ?-- подхватилъ Томъ. При сестрѣ то моей Лу? Еще бы!
   Онъ засмѣялся и прихлебнулъ прохладительнаго питья.
   Джемсъ Гартхаузъ продолжалъ стоять на томъ же мѣстѣ, прислонившись спиной къ камину, въ той же небрежной позѣ, покуривая сигару, и смотрѣлъ на олуха, внутренно потѣшаясь, точно онъ казался самому себѣ демономъ обольстителемъ, которому стоитъ только захотѣть, чтобъ глупый малый отдалъ ему свою душу. И въ самомъ дѣлѣ Томъ какъ будто подчинялся магическому вліянію. Сначала онъ смотрѣлъ на своего собесѣдника раболѣпно, потомъ съ восхищеніемъ, наконецъ, онъ взглянулъ на него смѣло, и развязно протянулъ одну ногу вдоль дивана.
   -- Сестра Лу?-- повторилъ Томъ. Да она никогда не любила старика Баундерби.
   -- Вѣдь, это время прошедшее, Томъ,-- возразилъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, стряхивая мизинцемъ пепелъ съ своей сигары.-- а мы живемъ въ настоящемъ.
   -- Не любить -- глаголъ дѣйствительнаго залога; наклоненіе изъявительное, настоящее время, первое лицо единственнаго числа: я не люблю; второе лицо единственнаго числа -- ты не любишь; третье лицо единственнаго числа -- она не любитъ,-- сказалъ Томъ.
   -- Весьма оригинально!-- замѣтилъ его другъ. Однако, вы не думаете этого, конечно.
   -- Напротивъ, я въ томъ увѣренъ!-- воскликнулъ Томъ. Честное, благородное слово! Сознайтесь откровенно, мистеръ Гартхаузъ, вѣдь, вы и сами не допускаете, чтобъ моя сестра въ самомъ дѣлѣ любила старикашку Баундерби?
   -- Отчего же и не допустить мнѣ этого, мой другъ, когда я вижу супружескую чету, живущую согласно и счастливо?
   Тѣмъ временемъ обѣ ноги Тома были уже, на диванѣ. Еслибъ его другая нога не присоединилась еще къ первой, когда мистеръ Гартхаузъ назвалъ его своимъ другомъ, то онъ, непремѣнно, протянулъ бы ее вдоль дивана въ этомъ знаменательномъ мѣстѣ разговора. Чувствуя, однако, потребность проявить еще чѣмъ нибудь свою полнѣйшую непринужденность, олухъ развалился въ лежачей позѣ, прислонившись затылкомъ къ боковому валику, и, продолжая курить съ безпредѣльной небрежностью свѣтскаго фата, обратилъ свое вульгарное лицо и не особенно трезвые глаза къ другому лицу, глядѣвшему на него такъ беззаботно и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ властно.
   -- Вѣдь, вы знакомы съ нашимъ дражайшимъ родителемъ, мистеръ Гартхаузъ,-- сказалъ Томъ,-- и потому не должны удивляться, что Лу вышла за старика Баундерби. У нея никогда не. было поклонника; отецъ предложилъ ей эту партію и она согласилась.
   -- Удивительная покорность отцовской волѣ со стороны вашей очаровательной сестры,-- замѣтилъ мистеръ Гартхаузъ.
   -- Да, но она не была бы такъ покорна, и свадьба не сладилась бы такъ легко, еслибы не я,-- возразилъ олухъ.
   Искуситель только поднялъ брови, но олухъ волей-неволей долженъ былъ продолжать, повинуясь этому мановенію.
   -- Это я убѣдилъ сестру,-- произнесъ онъ съ внушительнымъ видомъ превосходства.-- Меня сунули въ банкъ стараго хрыча, (куда меня, конечно, нисколько не тянуло) и я зналъ, что мнѣ придется солоно, если Лу спровадитъ постылаго жениха. Вотъ я и высказалъ ей свои желанія, она же исполнила ихъ. Для меня она готова на что угодно. Вѣдь, это было очень храбро съ ея стороны, не правда ли?
   -- Это было восхитительно, Томъ.
   -- Для нея-то собственно этотъ вопросъ былъ совсѣмъ не такъ важенъ, какъ для меня,-- хладнокровно продолжалъ Томъ.-- Вѣдь, отъ этого зависѣла моя свобода, мое спокойствіе и, пожалуй, карьера; она же все равно никого не любила. Да и оставаться дома было для нея все равно, что сидѣть въ тюрьмѣ; особенно послѣ моего ухода. Въ сущности сестра ничѣмъ не жертвовала для меня, такъ какъ не любила никого другого, но все же это былъ славный поступокъ съ ея стороны.
   -- Прямо превосходно. И она, повидимому, не раскаивается?
   -- О,-- подхватилъ Томъ съ покровительственно-презрительнымъ видомъ,-- она настоящая дѣвчонка! Дѣвчонки вездѣ умѣютъ примѣняться къ обстоятельствамъ. Она устроилась въ жизни, и ей все равно. Она ко всему равнодушна. Впрочемъ, хотя Лу и дѣвчонка, но не. заурядная. Она способна замкнуться въ себѣ и думать безъ конца; я часто видѣлъ, какъ она сидѣла у камина, глядя на огонь, иногда цѣлый часъ безъ перерыва.
   -- Да неужели? Значитъ, у нея свои собственные рессурсы,-- замѣтилъ Гартхаузъ, спокойно продолжая курить.
   -- Ну, не. особенно-то они значительны,-- возразилъ Томъ;-- родитель напичкалъ ее всякой трухой, въ родѣ сухихъ костей и опилокъ. Такова его система.
   -- Значитъ, воспиталъ дочку по своему образцу?-- высказалъ свое предположеніе. Гартхаузъ.
   -- Дочку? Не одну ее, а также и остальныхъ. Вѣдь, и я воспитанъ на этотъ ладъ.
   -- Не можетъ быть!
   -- Могу васъ увѣрить,-- подтвердилъ олухъ, покачивая головой.-- Я хочу сказать, мистеръ Гартхаузъ, что когда оставилъ родительскій домъ и поступилъ къ старику Баундерби, то былъ дуракъ-дуракомъ и зналъ жизнь не больше какой нибудь устрицы.
   -- Полноте, Томъ! Мнѣ, право, не вѣрится. Это вы только ради краснаго словца.
   -- Честное слово,-- увѣрялъ олухъ.-- Я говорю серьезно и не думаю шутить.
   Нѣкоторое время онъ курилъ съ большою важностью и достоинствомъ, а потомъ прибавилъ снисходительнымъ тономъ:
   -- Разумѣется, съ тѣхъ поръ я понабрался опыта, не стану отрицать. Но этимъ я обязанъ самому себѣ, а не родителю.
   -- А ваша интеллигентная сестрица?
   -- Моя интеллигентная сестрица застряла тамъ же, гдѣ была. Она, обыкновенно, жаловалась мнѣ, что ей будетъ нечѣмъ помянуть молодость, не такъ, какъ другимъ дѣвушкамъ. Не знаю, удалось ли ей примириться съ этимъ обстоятельствомъ. Но Лу все равно,-- прибавилъ Томъ съ проницательнымъ видомъ, попыхивая сигарой. Дѣвчонки всегда умѣютъ приноровиться къ своей жизни
   -- Зайдя вчера вечеромъ въ банкъ за адресомъ мистера Баундерби, я нашелъ тамъ одну древнюю леди, которая, повидимому, ужасно восхищается вашей сестрой,-- замѣтилъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, бросая окурокъ сигары
   -- Старуху Спарситъ!--подтвердилъ Томъ; -- развѣ вы ужъ успѣли съ ней повидаться?
   Его другъ утвердительно кивнулъ головой. Томъ вынулъ сигару изо-рта, чтобъ съ большей выразительностью прищурить глазъ (который что-то плохо повиновался ему), и дать себѣ нѣсколько щелчковъ въ носъ.
   -- Старуха Спарситъ питаетъ къ Лу болѣе, чѣмъ восхищеніе, это чувство можно скорѣе назвать любовью и преданностью,-- отвѣчалъ Томъ.-- Вѣдь она никогда не ловила старикашку Баундерби въ мужья, когда онъ былъ холостъ. О, нѣтъ, никогда!
   То были послѣднія слова, произнесенныя олухомъ передъ тѣмъ, какъ имъ овладѣла головокружительная дремота, перешедшая въ полное забытье.
   Изъ этого состоянія онъ былъ выведенъ непріятнымъ сномъ: ему приснилось, что кто-то далъ ему пинка ногою и чей-то голосъ закричалъ надъ нимъ:
   -- Эй вы! Ужъ поздно. Вставайте.
   -- Ладно,-- сказалъ онъ, поднимаясь съ дивана.-- Однако же надо сначала проститься съ вами. Славный у васъ табакъ. Только слишкомъ мягокъ.
   -- Именно слишкомъ мягокъ,-- подтвердилъ хозяинъ.
   -- Онъ... онъ слабъ до смѣшного,-- промолвилъ Томъ.-- Гдѣ же дверь? Доброй ночи.
   Тутъ ему опять приснилось, будто бы сторожъ ведетъ его сквозь туманъ, который, причинивъ ему нѣкоторую непріятность и безпокойство, разсѣялся на главной улицѣ, гдѣ Томъ очутился совершенно одинъ. Отсюда онъ безъ большого труда побрелъ домой, хотя все еще чувствовалъ присутствіе и вліяніе своего новаго друга, парившаго надъ нимъ гдѣ-то въ воздухѣ въ той же небрежной позѣ, съ тѣмъ же беззаботно-властнымъ взоромъ.
   Добравшись до дому, олухъ повалился въ постель. Еслибъ онъ сколько нибудь понималъ то, что надѣлалъ въ ту ночь, еслибъ онъ былъ поменьше олухомъ и побольше братомъ, то вышелъ бы сейчасъ же на дорогу, подбѣжалъ къ зловонной рѣкѣ съ черной водой и, не думая долго, похоронилъ бы себя въ ея мутныхъ волнахъ.
   

IV. Братья-рабочіе.

   -- О, друзья мои, попранные ногами рабочіе Коктоуна! О, друзья мои и земляки, рабы желѣзнаго и гнетущаго деспотизма! О, друзья мои и товарищи по несчастью, сотрудники и собратья! Говорю вамъ, что часъ насталъ, когда мы должны сплотиться вмѣстѣ, какъ единая могучая сила, и ниспровергнуть въ прахъ притѣснителей. Слишкомъ долго жирѣли они отъ разоренія нашихъ семей, питались нашимъ потомъ, трудомъ нашихъ рукъ, крѣпостью нашихъ мускуловъ, попирая божественныя права человѣка и священныя, нерушимыя привиллегіи братства.
   "Хорошо!" "Слушайте, слушайте, слушайте!" "Ура!"
   Эти и тому подобныя восклицанія многочисленныхъ голосовъ неслись со всѣхъ сторонъ набитой биткомъ залы, гдѣ въ удушливой атмосферѣ ораторъ, стоявшій на возвышеніи, выпускалъ изъ себя накопившіеся въ немъ пѣну и паръ. Онъ жестоко вспотѣлъ и охрипъ. Подъ ослѣпительнымъ свѣтомъ газоваго рожка этотъ малый такъ кричалъ, неистово сжимая кулаки, хмуря брови, стискивая зубы и размахивая руками, что совсѣмъ выбился изъ силъ, былъ принужденъ остановиться и потребовалъ стаканъ воды.
   Пока онъ стоялъ на подмосткахъ, стараясь охладить свое пылающее лицо, сравненіе между нимъ и массою обращенныхъ къ нему внимательныхъ лицъ оказывалась далеко не въ его пользу. Ростомъ онъ едва ли превышалъ толпу своихъ слушателей, развѣ на высоту эстрады, куда онъ забрался. Во многихъ же другихъ отношеніяхъ онъ былъ значительно ниже. ихъ. Онъ уступалъ имъ въ честности, мужествѣ и добродушіи; ихъ простосердечіе замѣнялось у него лукавствомъ, а здравый смыслъ запальчивостью. Нескладный, сутуловатый, съ нависшими бровями и непріятной гримасой на лицѣ, этотъ человѣкъ, несмотря на свой щегольской костюмъ, невыгодно отличался отъ большинства присутствующихъ въ ихъ простомъ рабочемъ платьѣ. Всегда странно видѣть цѣлое собраніе людей, подчиняющееся одной высокомѣрной личности, будь то лордъ или простолюдинъ, стоящей гораздо ниже трехъ четвертей его аудиторіи; но видѣть эту толпу съ серьезными, напряженными лицами, въ честности которой не могъ бы усомниться ни одинъ безпристрастный наблюдатель, видѣть ее взволнованной подобнымъ вожакомъ было особенно странно и особенно обидно.
   "Хорошо!" "Слушайте, слушайте!" "Ура!"
   Напряженность вниманія и воли, написанная на всѣхъ этихъ лицахъ, производила сильное впечатлѣніе. Здѣсь не было ни безпечности, ни скуки, ни празднаго любопытства; ни одного изъ многочисленныхъ оттѣнковъ равнодушія, столь обыкновеннаго на всѣхъ другихъ сборищахъ, нельзя было прочесть въ чертахъ собравшихся. Каждый сознавалъ, что его положеніе въ этомъ или иномъ смыслѣ хуже, чѣмъ оно могло быть; каждый считалъ себя обязаннымъ примкнуть къ остальнымъ, чтобъ улучшить ихъ общую участь; каждый чувствовалъ, что вся его надежда на союзъ съ товарищами, окружавшими его, и вся эта толпа серьезно, глубоко, непоколебимо вѣрила (въ данномъ случаѣ ошибочно) въ успѣхъ своего дѣла. Все, что тутъ говорилось, было въ ея глазахъ такъ же просто и видно съ перваго взгляда, какъ были видны въ этой комнатѣ голыя стропила крыши и оштукатуренныя кирпичныя стѣны. Каждый безпристрастный наблюдатель не могъ также не сознаться въ глубинѣ души, что всѣ эти люди даже въ своихъ заблужденіяхъ обнаруживали большія достоинства, которыя могли быть направлены къ самымъ высокимъ и благотворнымъ цѣлямъ; онъ не могъ бы не сознаться, что предполагать на основаніи ходячихъ аксіомъ, какъ бы онѣ ни казались неопровержимыми, будто бы эти труженики сбились съ истиннаго пути безъ всякой причины, по собственному безразсудству, значило бы утверждать, что дымъ бываетъ безъ огня, смерть безъ рожденія, жатва безъ посѣва, а всякая вещь можетъ произойти изъ ничего.
   Освѣжившись водою, ораторъ вытеръ свой морщинистый лобъ, проведя по немъ нѣсколько разъ слѣва направо носовымъ платкомъ, свернутымъ въ комочекъ, и сосредоточилъ всѣ свои воспрянувшія силы въ презрительномъ горькомъ смѣхѣ.
   -- Но, о, друзья мои и братья, о, люди и англичане, угнетенные рабочіе Коктоуна, что намъ сказать о томъ человѣкѣ, о томъ рабочемъ,-- увы, зачѣмъ я вынужденъ необходимостью позорить это славное имя, давая его отступнику?!-- что сказать намъ о томъ, кто, зная но собственному опыту всѣ ваши огорченія и несправедливости, которыя терпите вы, соль земли, сила нашей страны, и кто, узнавъ о вашемъ рѣшеніи, благородномъ, славномъ, единодушномъ, которое заставитъ трепетать тирановъ, о вашемъ рѣшеніи подписаться на фонды Общества Соединеннаго Судилища и подчиняться всѣмъ его распоряженіямъ къ вашему же собственному благу, каковы бы они ни были; что скажете вы, спрашиваю я, о томъ рабочемъ, (волей неволей я долженъ признать за нимъ это званіе), который въ такую минуту покидаетъ свой постъ, продаетъ свое знамя, который въ такую минуту становится измѣнникомъ и подлымъ перебѣжчикомъ, который въ такую минуту признается въ постыдномъ и трусливомъ желаніи держаться въ сторонѣ и не хочетъ примкнуть къ благородному союзу на защиту свободы и права?
   На этомъ пунктѣ рѣчи собраніе раздѣлилось, послышался ропотъ и свистки, но общее чувство чести было слишкомъ сильно для того, чтобъ обвинить человѣка, не выслушавъ его оправданія
   -- Не ошиблись ли вы, Слэкбриджъ?
   -- Приведите сюда этого человѣка!
   -- Надо выслушать его!
   Такія восклицанія раздавались со всѣхъ сторонъ. Наконецъ, кто-то громко закричалъ:
   -- Здѣсь ли этотъ человѣкъ? Если онъ тутъ, Слэкбриджъ, то уступите ему мѣсто, пусть онъ самъ говоритъ за себя.
   Эти слова были встрѣчены громкими рукоплесканіями. Слэкбриджъ, ораторъ, осмотрѣлся вокругъ съ усталой улыбкой и, вытянувъ правую руку (по примѣру всѣхъ Слэкбриджей), чтобъ усмирить бушующее море, выжидалъ, пока въ залѣ воцарится тишина.
   -- О, друзья мои и сотоварищи,-- заговорилъ онъ тогда, тряся головой съ видомъ сильнѣйшаго презрѣнія,-- я не дивлюсь, что вы, порабощенные сыны труда, не вѣрите въ существованіе подобнаго человѣка. Но вспомните, что, вѣдь, существовалъ же тотъ, въ продалъ свое первородство за чечевичную похлебку; существовалъ Іуда Искаріотскій; существовалъ лордъ Кэстльри, точно такъ же существуетъ и этотъ человѣкъ.
   Тутъ у подмостокъ произошло минутное замѣшательство и давка, которыя привели къ тому, что обвиняемый очутился передъ публикой рядомъ съ ораторомъ. Онъ былъ блѣденъ и нѣсколько разстроенъ, что было особенно замѣтно по дрожащимъ губамъ, но стоялъ спокойно, поглаживая лѣвой рукой подбородокъ, въ ожиданіи, когда ему дадутъ говорить. Въ собраніи былъ, какъ водится, предсѣдатель, который взялъ это дѣло въ свои руки.
   -- Друзья мои,-- сказалъ онъ,-- по обязанности предсѣдателя, я прошу вашего друга Слэкбриджа, зашедшаго, пожалуй, слишкомъ далеко въ своей рѣчи, присѣсть, пока мы выслушаемъ Стефена Блэкпуля. Всѣ вы знаете Стефена Блэкпуля. Вамъ извѣстны его несчастія и доброе имя.
   Послѣ того предсѣдатель открыто пожалъ руку Стефена и снова опустился на свое мѣсто. Слэкбриджъ также сѣлъ, утиртая платкомъ свой разгоряченный лобъ,-- неизмѣнно слѣва направо, а не наоборотъ.
   -- Друзья мои,-- началъ Стефенъ среди мертваго безмолвія,-- я слышалъ, что обо мнѣ говорилось, и весьма возможно, что и не исправлю сказаннаго. Однако, лучше, если вы услышите правду обо мнѣ изъ моихъ собственныхъ устъ, чѣмъ со стороны, хотя я не привыкъ говорить въ такомъ многолюдномъ собраніи, потому что не былъ къ этому пріученъ и подготовленъ.
   Слэкбриджъ тряхнулъ головою съ такою горечью, точно хотѣлъ, чтобъ она оторвалась у него прочь.
   -- Я единственный рабочій на фабрикѣ Баундерби изъ всѣхъ собравшихся здѣсь, который не пожелалъ принять предложенныхъ постановленій. Я не могу съ ними согласиться. Друзья мои, я сомнѣваюсь, чтобъ изъ нихъ вышелъ какой нибудь прокъ. Скорѣе вы наживете себѣ съ ними бѣду.
   Слэкбриджъ расхохотался, скрестивъ руки на груди и саркастически нахмурилъ брови.
   -- Но не изъ-за этого захотѣлъ я остаться въ сторонѣ, еслибы только въ этомъ было дѣло, я присоединился бы къ остальнымъ. Но у меня есть другія причины, касающіяся меня лично, которыя не позволяютъ мнѣ быть съ вами за одно и не только теперь, но всегда... всегда... пока я живъ.
   Слэкбриджъ вскочилъ съ мѣста и всталъ рядомъ съ нимъ, скрежеща зубами и дергаясь отъ бѣшенства.
   -- О, друзья мои, не говорилъ я вамъ? О, мои соотечественники, не предостерегалъ ли я васъ? Что думаете вы о гнусномъ поведеніи человѣка, который, какъ извѣстно, самъ жестоко страдалъ отъ неравенства человѣческихъ правъ? О, англичане, спрашиваю васъ, что думаете вы о подобной измѣнѣ одного изъ вашихъ собратьевъ, который своимъ малодушіемъ готовитъ гибель себѣ самому и вамъ, вашимъ дѣтямъ и внукамъ?
   Раздались одиночныя рукоплесканія, кое-гдѣ крикнули: "позоръ измѣннику!" Но большинство присутствующихъ молчало. Всѣ взоры были устремлены на изможденное лицо Стефена, еще болѣе жалкое въ его непритворномъ волненіи; и по добротѣ души эти люди скорѣе жалѣли бѣднаго товарища, чѣмъ негодовали на его откатъ.
   -- Говорить -- ремесло этого уполномоченнаго,-- сказалъ Стефенъ.-- Ему за это платятъ, и онъ мастеръ по своей части. Пусть его говоритъ. Не указывайте ему на мое горе. Это его не касается. До этого никому нѣтъ дѣла, кромѣ меня.
   Вх словахъ Стефена было столько порядочности, пожалуй, достоинства, что слушатели еще больше затихли и стали еще внимательнѣе. Тотъ же громкій голосъ, который былъ слышенъ и раньше, раздался опять.
   -- Дайте выслушать этого человѣка, Слэкбриджъ: придержите языкъ!
   Въ залѣ опятъ водворилась необычная тишина.
   -- Братья,-- заговорилъ Стефенъ, тихій голосъ котораго раздавшіе и отчетливо,-- братья и товарищи! Вѣдь я имѣю право назвать васъ этимъ именемъ, тогда какъ этотъ уполномоченный совсѣмъ намъ чужой, мнѣ остается прибавить одно только слово и большаго я не могу вамъ сказать, хотя бы говорилъ до Суднаго дня. А отлично знаю, что мнѣ предстоитъ. Я отлично знаю, что вы рѣшили не имѣть ничего общаго съ тѣмъ изъ рабочихъ, кто не захочетъ быть съ вами за одно въ этомъ дѣлѣ. Я отлично знаю, что еслибъ мнѣ пришлось умирать на краю дороги, то каждый изъ васъ счелъ-бы себя въ правѣ пройти мимо, не подавъ мнѣ помощи, какъ чужестранцу и пришельцу. Что же дѣлать! Я долженъ этому покориться.
   -- Стефенъ Блэкпуль,-- замѣтилъ предсѣдатель, вставая съ мѣста,-- подумайте раньше хорошенько. Подумайте объ этомъ еще, любезный, прежде чѣмъ вы рѣшитесь оттолкнуть отъ себя всѣхъ своихъ друзей.
   Въ толпѣ пронесся общій ропотъ волненія, однако, никто не вымолвилъ ни слова. Всѣ взоры были устремлены на лицо Стефена. Еслибъ онъ измѣнилъ своему рѣшенію, то у всѣхъ присутствующихъ скатился бы камень съ души. Онъ самъ понялъ это, оглянувшись кругомъ. Въ его сердцѣ не было ни капли гнѣва противъ этихъ людей. Онъ зналъ то хорошее, что крылось въ нихъ, вопреки слабостямъ и неразумію невѣжества, какъ могъ знать только собратъ по труду.
   -- Я уже думалъ о томъ, сэръ, и думалъ не мало. Я просто не могу быть съ вами за одно, вотъ и все. Я долженъ идти своей дорогой. Мнѣ надо съ вами проститься.
   Стефенъ сдѣлалъ нѣчто въ родѣ привѣтственнаго жеста толпѣ, протянувъ впередъ обѣ руки, и постоялъ секунду въ этой позѣ; потомъ его руки медленно опустились, и онъ заговорилъ снова:
   -- Сколько ласковыхъ словъ слышалъ я ранѣе отъ многихъ изъ васъ, господа! Сколько знакомыхъ лицъ вижу здѣсь, знакомыхъ мнѣ еще съ той поры, когда я былъ моложе и счастливѣе. Какъ я себя помню, у меня не было ни съ кѣмъ ни малѣйшей ссоры. Видитъ Богъ, что и теперь я не. хочу никого обидѣть. Вы назовете меня измѣнникомъ,-- прибавилъ онъ, обращаясь къ Слэкбриджу,-- но это легче сказать, чѣмъ доказать. Однако, дѣлать нечего: будь по вашему!
   Стефенъ сдѣлалъ шагъ или два къ лѣсенкѣ, которая вела внизъ съ подмостковъ, но вспомнилъ что-то и остановился.
   -- Возможно,-- произнесъ онъ, обернувшись къ толпѣ своимъ морщинистымъ лицомъ и медленно обводя ее глазами, точно хотѣлъ обратиться къ каждому слушателю въ отдѣльности, какъ къ близкому, такъ и далекому,-- возможно, что обсуждая этотъ вопросъ, вы грозите хозяину стачкой, если меня оставятъ работать среди васъ. Надѣюсь, что я не доживу до этого и умру раньше, чѣмъ настанетъ такое время; но еслибы это случилось, я все-таки останусь на фабрикѣ; я долженъ такъ поступить не на зло вамъ, но ради своего пропитанія. Мнѣ нечѣмъ больше кормиться, кромѣ труда своихъ рукъ, а куда же мнѣ пойти искать другой работы, если я поступилъ на фабрику здѣсь въ Коктоунѣ мальчикомъ по восьмому году? Я не жалуюсь на то, что вы не захотите со мною, знаться и отвернетесь отъ меня съ этихъ поръ, но надѣюсь, что вы позволите мнѣ хотя работать. Если у меня существуетъ еще какое-нибудь право, друзья мои, такъ именно одно это.
   Гробовое молчаніе было отвѣтомъ на его рѣчь: ни слова, ни звука, кромѣ тихаго шороха отъ движенія толпы, разступавшейся посрединѣ, во всю длину залы, чтобы пропустить человѣка, съ которымъ эти люди порвали съ сегодняшняго дня всѣ узы товарищества. Не глядя ни на кого и подвигаясь впередъ съ видомъ покорной стойкости, которая ни на чемъ не настаиваетъ и ничего не ищетъ, старикъ Стефенъ оставилъ собраніе, удрученный всѣми своими горестями.
   Тутъ Слэкбриджъ, все время стоявшій въ ораторской позѣ, вытянувъ впередъ правую руку,-- точно онъ съ величайшимъ стараніемъ сдерживалъ бурныя страсти толпы своей удивительной нравственной силой,-- принялся вновь воодушевлять своихъ слушателей.
   -- Развѣ римлянинъ Брутъ не осудилъ на смерть своего родного сына, о, мои соотечественники британцы? Развѣ матери спартанки не посылали своихъ сыновей, бѣжавшихъ съ поля брани, обратно на встрѣчу вражескимъ мечамъ, о, мои друзья, которымъ предстоитъ скорая побѣда? Рѣшайте: не было ли священнымъ долгомъ коктоунцевъ передъ лицомъ ихъ предковъ, на глазахъ изумленнаго міра, въ виду грядущаго потомства, изгнать измѣнниковъ изъ лагеря, разбитаго ради священнаго и божественнаго дѣла? Больные вѣтры небесъ отвѣчаютъ "да". Это "да" гремитъ съ востока, запада, сѣвера и юга. А вслѣдъ за нимъ и "ура", троекратное "ура" за Общество Соединеннаго Судилища.
   Слэкбриджъ, подобно капельмейстеру передъ оркестромъ, подалъ знакъ. И все это множество лицъ, омраченныхъ сомнѣніемъ, заглушая укоры совѣсти, прояснилось при этомъ кликѣ торжества, который былъ подхваченъ сотнями голосовъ. Личное чувство должно быть подавлено въ вопросѣ общественной пользы! Ура! Крыша дрожала еще отъ криковъ, когда собраніе начало расходиться по домамъ.
   Такъ легко и просто Стефенъ Блэкпуль былъ обреченъ на самую одинокую жизнь, на существованіе отщепенца среди знакомой толпы. Пришлецъ, который ищетъ въ многотысячной незнакомой толпѣ хотя единаго участливаго взора и не встрѣчаетъ его, находится въ менѣе плачевномъ положеніи, чѣмъ тотъ несчастный, который ежедневно видитъ, проходя мимо, какъ отъ него отворачивается десятокъ нѣкогда дружескихъ лицъ. Таково было новое испытаніе Стефена, испытаніе ежедневное, ежеминутное за работой, по дорогѣ на фабрику и домой, у своего порога, у своего окна, повсюду. Съ общаго согласія товарищи избѣгали даже той стороны улицы, по которой онъ ходилъ, предоставивъ ее въ его полное исключительное пользованіе.
   Блэкпуль былъ человѣкъ спокойнаго характера, рѣдко водившій компанію съ другими рабочими и привычный оставаться наединѣ со своими думами. Никогда не сознавалъ онъ раньше, какъ была сильна въ немъ потребность постояннаго общенія съ людьми, какъ онъ нуждался въ дружескомъ кивкѣ головы, въ привѣтливомъ взглядъ и словѣ; онъ и не подозрѣвалъ, какую отраду вливали въ его душу капля за каплей всѣ эти мелочи. Онъ не могъ себѣ представитъ, какъ трудно отдѣлить въ своемъ собственномъ сознаніи эту отчужденнось это всѣхъ, отъ унизительнаго чувства стыда и безчестія.
   Первые четыре дня испытанія показались ему такими безконечно долгими и тягостными, что онъ началъ ужасаться своего дальнѣйшаго будущаго. Все это время онъ не только не видѣлъ Рэчели, но даже всячески избѣгалъ съ ней встрѣчи; хотя ему и было извѣстно, что суровое запрещеніе еще не распространялось на фабричныхъ работницъ, однако, замѣтилъ, что нѣкоторыя изъ нихъ стали относиться къ нему иначе, и боялся за Рэчель, опасаясь, чтобъ ее не постигла та же участь, еслибъ ихъ увидѣли вмѣстѣ. Такимъ образомъ прожилъ онъ эти дни въ полномъ одиночествѣ, ни съ кѣмъ не разговаривая, какъ вдругъ, возвращаясь вечеромъ съ фабрики домой, былъ немало удивленъ при видѣ какого-то бѣлобрысаго юноши, подошедшаго къ нему на улицѣ.
   -- Ваше имя Блэкпуль, не такъ ли?-- спросилъ тотъ.
   Стефена бросило въ краску, когда онъ машинально обнажилъ голову въ знакъ благодарности, что съ нимъ заговорили, или просто въ замѣшательствѣ отъ такой неожиданности. Онъ прикинулся, будто поправляетъ подкладку въ шляпѣ, и отвѣчалъ:
   -- Да.
   -- Вы тотъ рабочій, отъ котораго отвернулись товарищи?-- продолжалъ бѣлобрысый. (Онъ былъ не кто иной, какъ Битцеръ).
   Стефенъ снова отвѣтилъ утвердительно.
   -- Ну, я сразу догадался, потому что всѣ какъ будто сторонятся отъ васъ. Мистеръ Баундерби желаетъ съ вами потолковать. Навѣрно, вы знаете, гдѣ онъ живетъ?
   Въ третій разъ Стефенъ односложно отвѣтилъ:
   -- Да.
   -- Тогда ступайте прямо къ нему, слышите?-- сказалъ Битецеръ. Васъ тамъ ожидаютъ; вамъ стоитъ только назвать лакею свое имя. Я служу въ банкѣ; значитъ, если вы отправитесь туда сейчасъ же одинъ (потому что мнѣ было велѣно васъ привести), то избавите меня отъ лишней ходьбы.
   Стефенъ, путъ котораго лежалъ въ противоположную сторону, повернулъ назадъ и пошелъ съ покорностью подчиненнаго къ красному кирпичному замку великана Баундерби.
   

V. Рабочіе и хозяева.

   -- Стефенъ,-- воскликнулъ Баундерби со свойственной ему высокопарностью, что я слышу? Что сдѣлали съ вами эти очумѣлые, эта зараза земли? Входите и разсказывайте.
   Стефена позвали въ гостиную. Туда былъ поданъ чай, за которымъ сидѣли молодая жена мистера Баундерби, и ея братъ, и важный господинъ изъ Лондона. Вошедшій поклонился имъ, затворивъ за собою дверь и остановившись у порога со шляпой въ рукѣ.
   -- Вотъ человѣкъ, о которомъ я говорилъ вамъ, Гартхаузъ,-- сказалъ мистеръ Баундерби.
   Гость, бесѣдовавшій на диванѣ съ хозяйкою дома, всталъ, небрежно промолвивъ: "Ахъ, въ самомъ дѣлѣ?" и лѣниво направился къ камину, гдѣ стоялъ фабрикантъ.
   -- Ну, Стефенъ, теперь говорите,-- повторилъ тотъ.
   Послѣ четырехдневнаго безмолвія, слова эти отдались грубымъ и рѣзкимъ диссонансомъ въ ушахъ рабочаго. Они не только разбередили его душевную рану, но какъ будто подтверждали, что онъ въ самомъ дѣлѣ корыстолюбивый перебѣжчикъ, какимъ считали его товарищи.
   -- Что угодно вамъ отъ меня, сэръ?-- спросилъ Стефенъ.
   -- Да, вѣдь, я ужъ сказалъ!-- воскликнулъ Баундерби.-- Говорите смѣло; не бойтесь,-- кажется, вы мужчина,-- сообщите намъ все насчетъ самого себя и того заговора.
   -- Извините, сэръ,-- возразилъ ткачъ,-- мнѣ, право, нечего разсказывать.
   Мистеръ Баундерби, всегда болѣе или менѣе уподоблявшійся бурѣ, когда встрѣчалъ какую нибудь помѣху на своемъ пути, тотчасъ принялся бушевать.
   -- Полюбуйтесь, Гартхаузъ, вотъ вамъ милый образецъ нашихъ рабочихъ! Когда этотъ малый какъ-то зашелъ ко мнѣ однажды, я предостерегалъ его противъ пришлыхъ негодяевъ, которые вѣчно рыщутъ по нашимъ мѣстамъ,-- вѣшать бы ихъ прямо на первой осинѣ!-- я говорилъ, что онъ свернулъ съ прямого пути на дурную дорогу. И вотъ, повѣрите ли, хотя товарищи заклеймили его, онъ все еще настолько раболѣпствуетъ передъ ними, что боится раскрыть ротъ для ихъ изобличенія.
   -- Я сказалъ только, что мнѣ нечего разсказывать, сэръ, но вовсе не боялся раскрыть рта.
   -- Вы сказали? Я самъ отлично знаю, что вы сказали, болѣе того, знаю даже, что вы подумали. А это не всегда одно и то-же, чортъ побери! Напротивъ, между тѣмъ и другимъ порою большущая разница. Повѣрьте, я вижу васъ насквозь. Ужъ скажите лучше прямо, что вашего Слэкбриджа совсѣмъ нѣтъ въ городѣ, что онъ не подстрекаетъ народъ къ безпорядкамъ, что онъ не отъявленный смутьянъ и вожакъ бунтовщиковъ, иными словами, вредный проходимецъ, плутъ и мошенникъ. Ужъ говорили бы лучше сразу; меня, все равно, не проведешь! Сознайтесь, вѣдь именно это хотѣли вы сказать? Что-жъ вы молчите?
   -- Мнѣ такъ же больно, какъ и вамъ, сэръ, видѣть, до какой степени плохи вожаки народа,-- отвѣчалъ Блэкпуль, скорбно покачивая головой. Народъ беретъ такихъ, какіе попадутся подъ руку. Пожалуй, въ томъ то и бѣда, что ему неоткуда взять лучшихъ вождей.
   Буря начала свирѣпствовать.
   -- Какъ вамъ это нравится, Гартхаузъ?-- спрашивалъ мистеръ Баундерби.-- Довольно сильно сказано, не правда ли? Славный образчикъ человѣческой породы, съ которой приходится имѣть дѣло моимъ друзьямъ, а? Но это сравнительно еще цвѣточки, сэръ. Послушайте дальше: сейчасъ я задамъ ему одинъ вопросъ. Позвольте, мистеръ Блэкпуль (буря готова разгуляться не на шутку), осмѣлюсь васъ спросить, какъ это случилось, что вы отказались участвовать въ заговорѣ?
   -- Какъ это случилось?
   -- Да,-- произнесъ мистеръ Баундерби, просунувъ большіе пальцы въ проймы жилета, закинувъ голову и конфиденціально подмигивая противоположной стѣнѣ,-- да, какъ это вышло?
   -- Не хотѣлось бы мнѣ про то говорить, сэръ. Но разъ вы спрашиваете, я не хочу быть неучтивымъ и отвѣчу откровенно. Я далъ обѣщаніе.
   -- Не мнѣ, конечно? (Порывы бури съ промежутками обманчиваго затишья, которое въ данный моментъ преобладаетъ).
   -- О, нѣтъ, сэръ, не вамъ!
   -- Ну, само собою разумѣется! Меня совсѣмъ не слѣдуетъ имѣть въ виду въ дѣлахъ подобнаго рода. Еслибъ вопросъ касался одного Джозіо Баундерби изъ Коктоуна, то вы, навѣрно, примкнули бы къ заговору, не заставляя уламывать себя?
   -- Это вѣрно, сэръ, примкнулъ бы.
   -- И, вѣдь, онъ прекрасно знаетъ, замѣтьте,-- продолжалъ мистеръ Баундерби, разражаясь штормомъ,-- что эти люди прямо шайка мерзавцевъ, для которыхъ ссылка слишкомъ слабое наказаніе! Вотъ, мистеръ Гартхаузъ, вы пошатались таки нѣкоторое время по бѣлу свѣту. Встрѣчали ли вы гдѣ либо что нибудь подобное этому субъекту съ нашей благословенной сторонки?
   И мистеръ Баундерби гнѣвно ткнулъ пальцемъ въ сторону ткача.
   -- Нѣтъ, сударыня,-- возразилъ Стефенъ Блэкпуль, стойко протестуя противъ сказанныхъ хозяиномъ словъ и обращаясь инстинктивно къ Луизѣ послѣ того, какъ онъ всмотрѣлся въ ея лицо,-- они не бунтовщики и не мерзавцы. Ничего подобнаго, сударыня, ничего подобнаго. Наши рабочіе не оказали мнѣ снисхожденія, я знаю и чувствую это. Но между ними не найдется и десятка, сударыня,-- да что я говорю, десятка!-- не сыщется и пятка такихъ, которые не были бы увѣрены, что они исполнили тѣмъ свой долгъ къ другимъ и къ самимъ себѣ. Я знаю ихъ коротко, я имѣлъ съ ними дѣло всю жизнь, водилъ съ ними хлѣбъ-соль и дружбу, мы вмѣстѣ работали бокъ-о-бокъ, и Боже меня упаси покривить душой и не заступиться за нихъ, сколько бы горя ни причинили они мнѣ!
   Онъ говорилъ съ грубоватой прямотой, свойственной его средѣ и характеру. Рѣзкость его тона, пожалуй, еще усиливалась гордымъ сознаніемъ, что онъ оставался вѣренъ своему классу, хотя и страдалъ подъ гнетомъ общаго недовѣрія. Но Стефенъ отлично помнилъ, гдѣ находится, и даже не возвысилъ голоса.
   -- Нѣтъ, сударыня, нѣтъ. Наши рабочіе не обманываютъ другъ друга; они хранятъ вѣрность своимъ, вѣрность и привязанность до гроба. Если между ними попадется бѣднякъ или больной, если кого нибудь постигнетъ то или иное разъ сказалъ:
   -- Да.
   -- Такъ ступайте сейчасъ же. Васъ ждутъ, скажите только слугѣ свое имя. Я разсыльный изъ банка, меня послали за вами, и если вы пойдете одинъ, вы избавите меня отъ лишняго конца.
   Стефенъ, направлявшійся было въ противоположную сторону, немедленно повернулъ и пошелъ къ красному кирпичному замку великаго Баундерби.
   

Глава V.
Рабочіе и хозяева.

   -- Послушайте, Стефенъ, -- сказалъ Баундерби своимъ оглушительнымъ голосомъ, -- что я слышу? Что съ вами сдѣлали эти негодяи? Входите же и разсказывайте.
   Стефена ввели въ столовую. На столѣ былъ приготовленъ чай, а за столомъ сидѣли: молодая жена мистера Баундерби, ея братъ и красивый господинъ изъ Лондона. Стефенъ имъ поклонился и притворилъ за собой дверь, возлѣ которой и остался стоять со шляпой въ рукѣ.
   -- Вотъ человѣкъ, о которомъ я вамъ говорилъ, Гартхаузъ, -- сказалъ мистеръ Баундерби.
   Господинъ, къ которому онъ обращался, сидѣлъ въ это время на диванѣ, болтая съ мистрисъ Баундерби. При этихъ словахъ онъ всталъ, сказалъ со скучающимъ видомъ: "А, въ самомъ дѣлѣ" и подошелъ лѣнивой походкой къ камину, гдѣ стоялъ мистеръ Баундерби.
   -- Ну, Стефенъ, теперь говорите, -- повторилъ мистеръ Баундерби.
   Послѣ четырехъ дней одиночества и непрерывнаго молчанія, эти слова прозвучали для Стефена очень дико и больно рѣзнули его по сердцу: они не только грубо задѣвали его свѣжую рану, но какъ будто подтверждали, что онъ дѣйствительно заслуживалъ названіе измѣнника, въ чемъ его обвиняли товарищи.
   -- Что вамъ отъ меня угодно, сэръ, -- спросилъ онъ.
   -- Я же вамъ сказалъ, -- отвѣчалъ Баундерби.-- Говорите, не бойтесь; говорите, какъ подобаетъ мужчинѣ, разъ вы ведете себя, какъ мужчина, и разскажите намъ, какъ все это произошло въ этомъ вашемъ рабочемъ союзѣ.
   -- Извините, сэръ, мнѣ нечего разсказывать, -- сказалъ Стефенъ.
   Мистеръ Баундерби, уподоблявшійся бурѣ, какъ только встрѣчалъ малѣйшее препятствіе на своемъ пути, медленно принялся бушевать.
   -- Смотрите, Гартхаузъ, вотъ вамъ хорошенькій образчикъ нашихъ рабочихъ. Этотъ человѣкъ былъ здѣсь недавно, и тогда уже я его предостерегалъ отъ негодяевъ, которые вѣчно рыскаютъ въ нашихъ мѣстахъ и которыхъ понастоящему слѣдовало бы вѣшать на первой осинѣ; я говорилъ этому человѣку, что онъ идетъ по дурной дорогѣ. Смотрите же: даже теперь, когда они его заклеймили, онъ все еще до такой степени ихъ рабъ, что боится открыть рогъ въ ихъ осужденіе.
   -- Я и не думалъ говорить вамъ, сэръ, что боюсь открыть ротъ; я только сказалъ, что мнѣ нечего разсказывать.
   -- Я сказалъ, я сказалъ! Я самъ отлично знаю, что вы сказали, знаю даже, что вы хотѣли сказать. А это не всегда одно и то же, чортъ побери! Напротивъ, это двѣ совершенно различныя вещи. Ужъ лучше скажите прямо, что этого мерзавца Слэкбриджа вовсе нѣтъ въ городѣ, что онъ не возмущаетъ народъ, что онъ не извѣстный вашъ вожакъ, другими словами -- негодяй и подлецъ. Что жъ вы молчите? Меня не надуете. Вѣдь вы это хотѣли сказать? Что жъ вы не говорите?
   -- Мнѣ такъ же грустно, сэръ, какъ и вамъ, когда у народа такіе дурные вожаки,-- сказалъ Стефенъ, качая головой.-- Мы беремъ тѣхъ, кто намъ себя предлагаетъ. Въ томъ-то и горе наше, что мы не знаемъ, гдѣ намъ взять хорошихъ вождей.
   Буря начинала свирѣпѣть.
   -- Недурное начало, Гартхаузъ, какъ вы находите?-- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Сильно сказано, не такъ ли? Не правда ли, чудесный образчикъ людей, съ которыми приходится имѣть дѣло нашимъ друзьямъ? Но это еще что! Послушайте теперь: я предложу ему одинъ вопросъ.-- Позвольте васъ спросить, мистеръ Блэпкуль (буря бушуетъ), какимъ образомъ случилось, что вы отказались отъ этой стачки?
   -- Какимъ образомъ?
   -- Да, -- произнесъ мистеръ Баундерби, закладывая большіе пальцы за проймы жилета, качая головой и конфиденціально подмигивая противоположной стѣнѣ.-- Да, какимъ образомъ.
   -- Мнѣ бы не хотѣлось объ этомъ разсказывать, но разъ вы спрашиваете, я не хочу быть неучтивымъ и, пожалуй, отвѣчу. Оттого, что я далъ обѣщаніе.
   -- Не мнѣ, я надѣюсь? (Порывы вѣтра съ промежутками обманчиваго затишья, въ настоящую минуту мертваго штиля.)
   -- Нѣтъ, сэръ, не вамъ.
   -- Не мнѣ, разумѣется: до меня вамъ нѣтъ никакого дѣла, какъ будто я и не существую, -- сказалъ Баундерби, продолжая обращаться къ стѣнѣ.-- Если бъ дѣло шло только объ одномъ Іосіи Баундерби изъ Коктауна, вы бы, конечно, вошли въ стачку, нисколько не стѣсняясь?
   -- Вошелъ бы, сэръ, это вѣрно.
   -- И вѣдь онъ прекрасно знаетъ, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, разражаясь ураганомъ, -- что эти люди ничего больше, какъ шайка негодяевъ и бунтовщиковъ, для которыхъ мало пожизненной ссылки. Послушайте, мистеръ Гартхаузъ, вы видѣли свѣтъ: встрѣчали вы гдѣ-нибудь что-либо подобное, кромѣ нашей благословенной страны?
   Съ этими словами мистеръ Баундерби свирѣпо ткнулъ пальцемъ въ сторону Стефена.
   -- Нѣтъ, сударыня, нѣтъ,-- сказалъ Стефенъ Блэкпуль, храбро протестуя противъ эпитетовъ, употребленныхъ его патрономъ, и инстинктивно обращаясь къ Луизѣ, какъ только замѣтилъ ея лицо.-- Они не бунтовщики и не негодяи. Совсѣмъ нѣтъ. Они поступили со мной невеликодушно, сударыня, я это знаю и чувствую. Но между ними нѣтъ и десяти человѣкъ... что я -- десяти? и одного не найдется, который бы не думалъ, что честно исполнилъ свой долгъ относительно себя и другихъ. Сохрани, Боже, чтобъ я покривилъ душой, говоря о нихъ. Никто не знаетъ ихъ, сударыня, лучше меня: я прожилъ съ ними всю свою жизнь, пилъ и ѣлъ съ ними, съ ними работалъ и всѣхъ ихъ любилъ. Сохрани меня Богъ не вступиться за нихъ, сколько бы зла они мнѣ ни сдѣлали!
   Онъ говорилъ съ грубой искренностью, свойственной этому классу людей. Рѣзкость его тона, можетъ быть, нѣсколько усиливалась гордымъ сознаніемъ, что онъ оставался вѣренъ своимъ, несмотря на ихъ недовѣріе къ нему; но онъ ни на минуту не забылся, онъ даже не возвысилъ голоса.
   -- Нѣтъ, сударыня, нѣтъ. Они честно относятся другъ къ другу, они вѣрны другъ другу, любятъ другъ друга, готовы умереть другъ за друга. Свой братъ бѣднякъ или больной, или несчастный -- а горе, сударыня, часто стучится въ двери бѣдняка -- всегда найдетъ въ нихъ ласку, сочувствіе, самое христіанское милосердіе. Вѣрьте мнѣ, сударыня. Они дадутъ разрѣзать себя на куски, а отъ этого не отступятся.
   -- Однимъ словомъ, -- сказалъ Баундерби, -- оттого-то они и выкинули васъ за бортъ, что такъ добродѣтельны. Ну, что же, продолжайте. Разсказывайте до конца, разъ уже начали.
   -- Какъ оно такъ выходитъ, сударыня, -- снова началъ Стефенъ, попрежнему ища какъ бы защиты въ лицѣ молодой женщины, -- какъ оно выходитъ, что все, что есть лучшаго въ насъ, бѣднякахъ, служитъ только причиной вѣчныхъ недоразумѣній и приноситъ намъ одно горе -- я не знаю. Но это такъ же вѣрно, какъ то, что надо мною есть небо, хотя я его и не вижу за дымомъ. А между тѣмъ насъ нельзя упрекнуть въ недостаткѣ терпѣнія, и мы стараемся поступать справедливо, и я никогда не повѣрю, чтобы причина всему была только въ насъ.
   -- Послушайте, мой другъ, -- сказалъ мистеръ Баундерби, выведенный изъ себя этимъ обращеніемъ къ третьему лицу, хотя Стефенъ объ этомъ и не подозрѣвалъ, -- если вы удостоите меня на минуту вашимъ вниманіемъ, я бы желалъ сказать вамъ пару словъ. Вы говорили сейчасъ, что не имѣете ничего намъ сообщить объ этомъ дѣлѣ. Вполнѣ ли вы въ этомъ увѣрены?
   -- Вполнѣ увѣренъ, сэръ.
   -- Вотъ джентльменъ изъ Лондона (мистеръ Баундерби черезъ плечо указалъ на мистера Джемса Гартхауза), членъ парламента. Я бы хотѣлъ, чтобъ этотъ джентльменъ самъ выслушалъ нашъ разговоръ, вмѣсто того, чтобы потомъ передавать ему его сущность -- не потому, чтобъ я не зналъ напередъ, что вы скажете -- все это я отлично знаю, знаю, можетъ быть, лучше, чѣмъ всякій другой, предупреждая все заранѣе, -- но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ онъ васъ слышалъ своими ушами и не имѣлъ надобности вѣрить мнѣ на слово.
   Стефенъ наклонилъ голову въ видѣ привѣтствія джентльмену изъ Лондона, наружность котораго далеко не способствовала проясненію его мыслей, и невольно перевелъ глаза на юное личико, въ которомъ и раньше искалъ подкрѣпленія; но быстрый, выразительный взглядъ Луизы заставилъ его снова повернуться къ мистеру Баундерби.
   -- Ну, говорите теперь, на что вы собственно жалуетесь?
   -- Я не затѣмъ пришелъ сюда, чтобы жаловаться, -- напомнилъ Стефенъ.-- Я пришелъ потому, что за мной прислали.
   -- Я спрашиваю, -- повторилъ мистеръ Баундерби, скрестивъ руки, -- на что собственно жалуются рабочіе вообще?
   Стефенъ смотрѣлъ на него съ видимымъ колебаніемъ, но затѣмъ очевидно на что-то рѣшился.
   -- Сэръ, я никогда не былъ мастеръ на объясненія, хотя страдалъ вмѣстѣ съ другими отъ общей бѣды. Всѣ мы завязли въ какомъ-то болотѣ, право такъ, сэръ. Оглянитесь кругомъ: взгляните на этотъ городъ -- вѣдь онъ богатъ, -- и на всѣхъ этихъ людей -- поденщиковъ, ткачей, волночесовъ: есть ли у нихъ хоть какая радость въ жизни, съ колыбели и до самой могилы? Посмотрите, какъ мы живемъ и гдѣ мы живемъ, какъ мы перебиваемся со дня на день. И это всегда, постоянно. Посмотрите на эти фабрики, которыя все богатѣютъ, все идутъ впередъ, а мы развѣ только и подвигаемся, что къ могилѣ. Вспомните, какъ вы на насъ смотрите, что вы о насъ пишете, что говорите; вспомните ваши депутаціи къ государственному секретарю и что вы всегда правы, а мы виноваты и всегда были въ вашихъ глазахъ круглыми дураками съ тѣхъ поръ, какъ существуемъ на свѣтѣ. Посмотрите, какъ зло все растетъ и растетъ, расходится все шире и шире, какъ оно ожесточается изъ года въ годъ, изъ поколѣнія въ поколѣніе. Кто, видя все это, не сознается въ глубинѣ души, что всѣ мы завязли въ болотѣ?
   -- Разумѣется, -- сказалъ мистеръ Баундерби.-- А теперь не будете ли вы такъ любезны и не объясните ли этому джентльмену, какимъ способомъ вы хотѣли бы выкарабкаться изъ этого болота, какъ вы его называете? И какъ бы вы за это взялись?
   -- Этого я не знаю, сэръ. Да и откуда мнѣ знать? Не мое дѣло рѣшать эти вещи; это дѣло тѣхъ, кто надо мною поставленъ, кто поставленъ надъ всѣми нами. Для чего же, какъ не для этого, сэръ, они и поставлены?
   -- Скажу вамъ во всякомъ случаѣ, что мы сдѣлаемъ для начала, -- отвѣчалъ мистеръ Баундерби.-- Мы покажемъ примѣръ на десяткѣ Слэкбриджей. Мы привлечемъ этихъ мерзавцевъ къ суду за измѣну и сошлемъ ихъ въ колоніи для преступниковъ.
   Стефенъ серьезно покачалъ головой,
   -- И сошлемъ, непремѣнно сошлемъ!-- закричалъ Баундерби, превращаясь опять въ бушующій ураганъ.-- Даю вамъ слово, что мы это сдѣлаемъ.
   -- Сэръ,-- гсказалъ Стефенъ со спокойствіемъ непоколебимаго убѣжденія, -- возьмите хоть сотню Слэкбриджей, хоть всѣхъ, сколько ихъ ни на есть, завяжите ихъ всѣхъ въ одинъ мѣшокъ и бросьте въ самое глубокое море, это ничего не измѣнитъ -- болото останется все-таки болотомъ. Подстрекатели!-- продолжалъ Стефенъ съ грустной улыбкой.-- Я слышу о нихъ съ тѣхъ поръ, какъ себя помню! Зло не въ нихъ, сэръ, не они его начали. Я не люблю ихъ -- мнѣ не за что ихъ любить, -- но мечтать, чтобъ они бросили свое ремесло -- безполезно: надо сдѣлать такъ, чтобъ они не видѣли выгоды въ такомъ ремеслѣ. Все, что есть въ этой комнатѣ, было въ ней и до моего прихода и тутъ и останется, когда я уйду. Поставьте эти часы на корабль и пошлите корабль хоть на островъ Норфолькъ, и все-таки время будетъ идти своимъ чередомъ. Вотъ такъ-то и Слэкбриджи.
   Повернувшись въ эту минуту къ своему прежнему прибѣжищу, Стефенъ замѣтилъ, что молодая женщина, желая его предостеречь, указываетъ ему глазами на дверь. Онъ подался назадъ и взялся за ручку двери. Но онъ еще не все сказалъ; чувствуя въ душѣ тайное удовлетвореніе, что остается вѣренъ до конца товарищамъ, которые его оттолкнули, онъ на минуту пріостановился, чтобъ излить до конца все, что у него лежало на сердцѣ.
   -- Сэръ, я такъ мало знаю, что не могу указать джентльмену, какимъ путемъ можно исправить зло, хотя не всѣ мы такіе невѣжды; между нами есть люди, которые могли бы все это ему объяснить. Но зато я твердо знаю -- и это я могу ему сказать, -- что не исправитъ зла, а только ухудшитъ. Насиліе -- никуда не годится; торжество и побѣда -- никуда не годятся. Рѣшить и подписать, что одна сторона всегда права, а другая всегда виновата, тоже нехорошо -- нехорошо потому, что неправда. Оставить всё идти, какъ оно шло до сихъ поръ -- тоже нельзя. Бросьте эти тысячи рабочихъ на произволъ судьбы, предоставьте имъ увязать все въ томъ же болотѣ -- и они обратятся наконецъ въ особую породу людей, и между ними и вами ляжетъ бездонная пропасть, а такое положеніе долго не продлится. Насиліемъ, грубостью ничего не подѣлаешь съ тѣми, кто съ такою нѣжностью, съ такимъ участіемъ спѣшитъ облегчить чужое горе, кто готовъ подѣлиться послѣднимъ съ товарищемъ въ нуждѣ. Не знаю, приводилось ли видѣть джентльмену что-либо подобное въ своихъ странствіяхъ. Нѣтъ, этимъ средствомъ ничего не возьмешь никогда, пока надъ нами свѣтитъ солнце. А хуже всего, когда на нихъ смотрятъ, какъ на грубую силу, какъ на какія-то цифры или машины: какъ-будто у нихъ нѣтъ ни страстей, ни привязанностей, ни воспоминаній, ни души, способной къ отчаянію и надеждѣ, какъ будто въ нихъ нѣтъ никакихъ человѣческихъ чувствъ. И когда они спокойны, на нихъ такъ смотрятъ, -- а когда волнуются, такъ ихъ же упрекаютъ въ недостаткѣ человѣческихъ чувствъ. Нѣтъ, сэръ, такія средства не исправятъ зла, пока не будетъ пересозданъ міръ Божій.
   Стефенъ стоялъ, держась за ручку двери и ожидая, когда ему разрѣшатъ идти.
   -- Подождите минутку, -- сказалъ мистеръ Баундерби, красный какъ ракъ.-- Въ послѣдній разъ, когда вы были у меня, я васъ предупреждалъ, что скоро вы начнете жаловаться, -- что лучше вамъ бросить этотъ опасный путь. Я васъ предупреждалъ также, если вы припомните, что я отлично понимаю ваши требованія относительно золотой ложки.
   -- Я тутъ и самъ-то ничего не понимаю, сэръ, могу васъ увѣрить.
   -- Теперь мнѣ ясно, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, -- что вы одинъ изъ тѣхъ молодцовъ, которые вѣчно жалуются. Вы всюду сѣете недовольство и смуту. Вы только этимъ и заняты, мой другъ.
   Стефенъ покачалъ головой, безмолвно протестуя противъ поклепа на человѣка, который живетъ трудами своихъ рукъ.
   -- Вы такой безпокойный, такой неуживчивый человѣкъ, что даже въ вашей средѣ, ваши собственные товарищи, которые такъ васъ близко знаютъ, принуждены были прервать съ вами всякія отношенія. Я никогда не думалъ до сихъ поръ, что эти негодяи могутъ быть въ чемъ-нибудь правы, но теперь я вамъ вотъ что скажу: на этотъ разъ я съ ними совершенно согласенъ -- одинъ разъ не въ счетъ -- и поступлю съ вами такъ же, какъ и они.
   Стефенъ быстро обернулся къ мистеру Баундерби и посмотрѣлъ ему въ лицо.
   -- Можете кончать начатую работу, -- сказалъ Баундерби, многозначительно кивая головой, -- и затѣмъ -- вы свободны.
   -- Сэръ, -- сказалъ Стефенъ, -- вы хорошо знаете, что если вы мнѣ откажете въ работѣ, я больше ея нигдѣ не найду.
   Отвѣтъ гласилъ:
   -- Я знаю, что знаю. А вы знайте свое. Больше мнѣ нечего сказать. Можете идти.
   Стефенъ еще разъ взглянулъ на Луизу; но его взглядъ не встрѣтилъ больше взгляда молодой женщины. Онъ вздохнулъ, пробормоталъ чуть слышно: "Господи, сжалься надъ нами!" и вышелъ.
   

Глава VI.
Пропалъ безъ вѣсти.

   На дворѣ была уже почти ночь, когда Стефенъ вышелъ отъ мистера Баундерби. Онъ пошелъ вдоль улицы, не глядя по сторонамъ, да ему и трудно было бы что-нибудь разглядѣть въ обступившемъ его мракѣ. Не было, кажется, предмета, который былъ бы такъ далекъ отъ его мыслей, какъ странная старуха, съ которой онъ встрѣтился въ свое первое посѣщеніе этого дома, когда за нимъ послышались шаги, которые онъ тотчасъ узналъ и, быстро обернувшись, очутился лицомъ къ лицу съ той самой старухой и Рахилью.
   -- Рахиль, голубушка! Какъ, и вы, мистрисъ? Вмѣстѣ?
   -- Вы удивлены, да и есть чему, -- отвѣчала старуха.-- Да, опять я, какъ видите.
   -- Но какъ вы очутились съ Рахилью?-- спросилъ Стефенъ, продолжая путь между двухъ женщинъ, приноравливаясь къ ихъ шагу и переводя вопросительный взглядъ съ одной на другую.
   -- Я познакомилась съ этой милой дѣвушкой почти такъ же, какъ и съ вами, -- отвѣчала весело старуха.-- Я нѣсколько запоздала въ этомъ году со своей обычной ежегодной поѣздкой: меня мучила моя одышка, и я все поджидала, когда станетъ теплѣй. По той же причинѣ я уже не рѣшаюсь теперь совершать моего путешествія въ одинъ день: я ночую сегодня въ "Трактирѣ для пріѣзжихъ" (прекрасный, очень опрятный трактиръ) возлѣ самой станціи и вернусь завтра утромъ съ шестичасовымъ пассажирскимъ поѣздомъ. Вы спросите, какое же все это имѣетъ отношеніе къ этой милой дѣвушкѣ? А вотъ какое. Недавно я узнала о женитьбѣ мистера Баундерби. Прочла въ газетахъ. И какъ это тамъ выходило торжественно... ахъ, какъ торжественно и важно! (Она произнесла эти слова съ какимъ-то особеннымъ энтузіазмомъ). Вотъ я и пріѣхала посмотрѣть на его жену. Я ея никогда не видала. И представьте, она сегодня не выходила изъ дому съ самаго полдня. Я все ее поджидала -- не хотѣлось мнѣ уходить, не повидавши ея, -- все прогуливалась передъ домомъ, нѣсколько разъ прошла мимо этой дѣвушки и замѣтила какое у нея доброе личико и заговорила съ ней, а она мнѣ отвѣтила. Остальное угадывайте сами, -- докончила старуха.-- Навѣрно вы угадаете скорѣе, чѣмъ я сумѣю вамъ разсказать, не такъ ли?
   И теперь, какъ и въ первую свою встрѣчу, Стефену пришлось побѣдить въ себѣ инстинктивное отвращеніе къ этой женщинѣ, а между тѣмъ ея обращеніе было такъ открыто и просто, что не оставляло желать ничего лучшаго. Со своей обычной добротой (которой онъ въ себѣ не сознавалъ и которую такъ высоко цѣнилъ въ своей подругѣ), Стефенъ заговорилъ о предметѣ наиболѣе интересовавшемъ старуху.
   -- Я видѣлъ его жену, мистрисъ; она очень молода и хороша собой, съ большими темными, серьезными глазами, и вся она, Рахиль, такая спокойная, тихая, что я никогда ничего подобнаго не видалъ.
   -- Молода, хороша. Еще бы!-- воскликнула восхищенная старуха.-- И свѣжа, какъ роза! Какая она должна быть счастливая жена!
   -- Да, мистрисъ, конечно, должно быть она счастлива, -- сказалъ Стефенъ, но въ его взглядѣ, обращенномъ къ Рахили, сквозило сомнѣніе.
   -- Должно быть? Да въ этомъ не можетъ быть и тѣни сомнѣнія! Развѣ она не жена вашего хозяина?-- возразила старуха.
   Стефенъ кивнулъ головой.
   -- Что же касается хозяина,-- сказалъ онъ, снова взглянувъ на Рахиль, -- такъ онъ уже мнѣ больше не хозяинъ. Между нами все кончено.
   -- Ты бросилъ его фабрику, Стефенъ?-- спросила съ тревогой Рахиль.
   -- Я ли бросилъ его фабрику, она ли меня, оно выходитъ одно на одно, Рахиль. Все дѣло въ томъ, что я разстаюсь съ его фабрикой -- можетъ быть, и къ лучшему. Объ этомъ-то именно я и думалъ, когда встрѣтился съ вами. Останься я здѣсь, я принесъ бы только лишнія непріятности и горе себѣ и другимъ. Многіе будутъ рады, что я ухожу; да можетъ и для меня самого это будетъ лучше. Во всякомъ случаѣ мнѣ нѣтъ выбора, голубушка: я долженъ уйти изъ Коктауна на время и снова попытать счастья гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.
   -- Куда же ты пойдешь, Стефенъ?
   -- Не знаю еще,-- отвѣчалъ онъ и, снявъ шляпу, пригладилъ ладонью свои рѣдкіе волосы. -- Во всякомъ случаѣ я ухожу не сегодня, Рахиль, и не завтра. Дѣло дѣлается не такъ-то легко. Но не бойся, я не падаю духомъ.
   И въ самомъ дѣлѣ онъ даже почерпалъ особое мужество въ той мысли, что приносилъ себя въ жертву для блага своихъ ближнихъ. Не успѣлъ онъ еще закрыть за собой двери дома Баундерби, какъ уже думалъ о томъ, что необходимость его ухода изъ Коктауна принесетъ Рахили только пользу; что теперь она не будетъ подвергаться преслѣдованіямъ за то, что не порвала съ нимъ сношеній. Ему была тяжела даже мысль о разлукѣ съ ней; онъ навѣрное зналъ, что постигшій его приговоръ послѣдуетъ за нимъ всюду, гдѣ бы онъ ни устроился; но все же это вынужденное бѣгство было для него облегченіемъ, сравнительно со страданіями, перенесенными имъ въ эти четыре дня.
   Итакъ онъ могъ сказать отъ души:
   -- Я, кажется, перенесу это легче, чѣмъ думалъ, Рахиль.
   Не ей было прибавлять ему горя. Она ласково ему улыбалась, и всѣ трое продолжали свой путь.
   Старость, особенно, когда она старается быть веселой и никого не утруждаетъ своими немощами, пользуется большимъ уваженіемъ у бѣдныхъ людей. Эта старуха казалась такой скромной и непритязательной, такъ мало, повидимому, заботилась о своихъ недугахъ, хотя она очень подалась со времени послѣдняго своего разговора со Стефеномъ, что оба ея спутника приняли въ ней самое живое участіе. Она не хотѣла причинять имъ хоть малѣйшее неудобство и старалась приладиться къ ихъ шагу, чтобы не задерживать ихъ, но она была очень довольна, что съ ней разговариваютъ, и болтала безъ умолку. Такимъ образомъ всѣ трое дошли наконецъ, до той улицы, гдѣ жилъ Стефенъ.
   -- Зайдите, мистрисъ, въ мою скромную квартирку и выпейте чашку чаю. Если вы согласитесь зайти, тогда и Рахиль не откажется; а потомъ я обѣщаю благополучно васъ доставить въ вашу гостиницу. Пройдетъ, можетъ быть, много времени, Рахиль, прежде чѣмъ намъ съ тобой удастся опять провести вечерокъ вмѣстѣ.
   Обѣ женщины отвѣчали согласіемъ, и всѣ трое направились къ квартирѣ Стефена. Они вошли въ узкую улицу, и Стефенъ съ невольнымъ страхомъ поднялъ глаза на окно своей комнаты: его одинокое жилище всегда внушало ему этотъ страхъ, но окно стояло открытымъ, какъ онъ его оставилъ, и въ немъ никого не было видно. Злой демонъ его жизни вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ какъ улетѣлъ, и съ тѣхъ поръ онъ о ней ничего не слыхалъ. Единственными слѣдами ея послѣдняго посѣщенія были еще болѣе посѣдѣвшіе волосы на его головѣ да нѣкоторый недочетъ въ его движимомъ имуществѣ.
   Онъ зажегъ свѣчу, накрылъ свой маленькій столъ, принесъ изъ кухни кипятку и купилъ въ ближайшей лавочкѣ пакетикъ чаю, немного сахару, хлѣба и свѣжаго масла. Хлѣбъ былъ хорошо выпеченъ, масло -- самое свѣжее и сахаръ лучшаго качества; словомъ, все подтверждало излюбленную фразу коктаунскихъ магнатовъ: сэръ, эти люди живутъ, какъ цари.
   Рахиль разливала чай (по случаю такого многочисленнаго общества пришлось занять у сосѣдей одну чайную чашку), и гостья нашла его превосходнымъ. Хозяинъ, въ первый разъ за многіе дни наслаждавшійся обществомъ себѣ подобныхъ, тоже сдѣлалъ честь угощенію, позабывъ предстоявшія ему новыя испытанія -- еще аргументъ въ пользу всегдашней темы магнатовъ: примите къ свѣдѣнію, сэръ, что у нихъ нѣтъ ни малѣйшей предусмотрительности.
   -- А я и не подумалъ до сихъ поръ спросить ваше имя, мистрисъ, -- сказалъ Стефенъ.
   Старая леди назвалась мистрисъ Пеглеръ.
   -- Вы, вѣроятно, вдова?-- спросилъ Стефенъ.
   -- Давнымъ давно!
   Мужъ мистрисъ Пеглеръ (лучшій изъ мужей) умеръ уже, по ея расчету, когда Стефенъ еще не родился.
   -- Большое горе, мистрисъ, лишиться такого славнаго мужа. Много у васъ дѣтей?
   Чашка, которую мистрисъ Пеглеръ держала въ рукахъ, задрожала и задребезжала на блюдечкѣ: почтенная леди казалась взволнованной.
   -- Нѣтъ, -- отвѣчала она.-- У меня ихъ нѣтъ больше, нѣтъ больше.
   -- Умерли, Стефенъ, -- шепнула Рахиль.
   -- Простите, что я объ этомъ заговорилъ, -- сказалъ Стефенъ; -- я бы долженъ былъ раньше догадаться, что могу васъ разстроить этимъ вопросомъ. Простите... простите... пожалуйста.
   Пока онъ извинялся, чашка въ рукѣ старой леди дрожала все сильнѣй и сильнѣй.
   -- У меня былъ сынъ, -- сказала она грустно, но это была какая-то особенная тихая грусть, въ которой не было и слѣда стараго горя.-- Онъ хорошо пошелъ, очень хорошо! Только не говорите больше о немъ, прошу васъ.-- Онъ...-- она оставила чашку и сдѣлала рукой такой жестъ, какъ будто хотѣла сказать: умеръ, но докончила вслухъ: -- я его потеряла.
   Стефенъ все еще не могъ забыть своей невольной неловкости, когда на лѣстницѣ раздались чьи-то шаги. Въ комнату заглянула хозяйка и вызвала Стефена въ сѣни, гдѣ шепнула ему на ухо нѣсколько словъ. Должно быть, мистрисъ Пеглеръ не была глуха, такъ какъ она разслышала кое-что изъ этого шепота.
   -- Баундерби!-- вскрикнула она сдавленнымъ шепотомъ и выскочила изъ-за стола.-- Спрячьте меня! Я не хочу, чтобъ онъ меня видѣлъ! Нѣтъ, ни за что на свѣтѣ. Не позволяйте ему входить, пока я не уйду. Пожалуйста! Ради Бога!
   Она вся дрожала и пряталась за Рахиль, которая всячески старалась ее успокоить, совершенно, повидимому, не понимая, что та ей говоритъ.
   -- Успокойтесь, мистрисъ, успокойтесь!-- говорилъ удивленный Стефенъ.-- Это не мистеръ Баундерби, это его жена. Вы вѣдь ея не боитесь? Вы только-что такъ усердно ее расхваливали.
   -- Вы навѣрное знаете, что это его жена, что это не онъ самъ?-- спросила старуха, все еще дрожа.
   -- Навѣрное.
   -- Въ такомъ случаѣ оставьте меня вотъ здѣсь, въ этомъ углу, и пожалуйста, прошу васъ, не говорите со мной, не смотрите на меня, не обращайте на меня никакого вниманія.
   Стефенъ кивнулъ головой въ знакъ согласія и вопросительно взглянулъ на Рахиль, но и она не могла ему дать объясненія. Тогда онъ взялъ свѣчу, сошелъ внизъ, и вскорѣ опять появился на порогѣ, освѣщая дорогу Луизѣ, которую сопровождалъ оболтусъ. Рахиль поднялась съ мѣста и отошла въ сторону, съ платкомъ и шляпой въ рукахъ. Стефенъ, пораженный этимъ неожиданнымъ посѣщеніемъ, поставилъ свѣчу и сталъ у стола, не отнимая руки отъ подсвѣчника и ожидая, когда съ нимъ заговорятъ.
   Въ первый разъ въ своей жизни Луиза входила въ жилище рабочаго; въ первый разъ въ своей жизни стояла она лицомъ къ лицу съ отдѣльнымъ человѣкомъ изъ всей этой массы. Ей было хорошо извѣстно, что сотни, тысячи рабочихъ составляютъ одно цѣлое. Ей въ точности было извѣстно, сколько работы въ данное время можетъ произвести данное количество рабочихъ. Она видѣла рабочихъ и раньше, какъ они, словно муравьи, входили и выходили изъ своихъ норъ. Но все таки она ихъ не знала. Изъ чтенія она почерпнула гораздо больше свѣдѣній о нравахъ и обычаяхъ рабочихъ людей. Она знала, что коктаунскіе рабочіе -- это люди, которые должны работать столько-то часовъ въ сутки и получать за это такую-то плату; она знала, что вся эта масса неизбѣжно сообразуется съ законами спроса и предложенія и, нарушая эти законы, попадаетъ впросакъ; она знала, что эта масса способна голодать, когда хлѣбъ дорогъ, и объѣдаться до болѣзней, когда онъ дешевъ; что эта масса -- живое существо, которое размножается въ такой-то пропорціи на сто, и даетъ такой-то процентъ преступленій, такой-то -- пауперизма; что это -- оптовый товаръ, которымъ наживаются несмѣтныя богатства; что это нѣчто цѣлое, что иногда волнуется, какъ море, производитъ опустошеніе, (по большей части себѣ же во вредъ) и затѣмъ входитъ опять въ свои берега. Все это она знала. Но ей никогда не приходило въ голову раздѣлить это цѣлое на отдѣльныя единицы, какъ не пришло бы въ голову разсмотрѣть въ отдѣльности каждую каплю моря.
   Съ минуту она стояла неподвижно, осматриваясь. Скользнувъ взглядомъ по стульямъ, по кровати, по немногимъ книгамъ и дешевымъ картинкамъ, она перевела глаза на обѣихъ женщинъ и на Стефена.
   -- Я пришла поговорить съ вами по поводу только-что случившагося. Мнѣ бы хотѣлось помочь вамъ, если вы позволите. Это ваша жена.
   Рахиль подняла глаза, въ которыхъ ясно читалось "нѣтъ", и снова потупилась.
   -- Я припоминаю теперь, -- сказала Луиза, краснѣя отъ своей ошибки, -- я слышала о вашемъ семейномъ несчастіи, но тогда не обратила вниманія на подробности. Я не хотѣла обидѣть своимъ вопросомъ никого изъ присутствующихъ. Если бы случилось, что я въ нашемъ разговорѣ сдѣлала бы еще какую-нибудь неловкость, -- знайте, что это безъ умысла, единственно по невѣдѣнію.
   Какъ раньше, у мистера Баундерби, Стефенъ инстинктивно обращался къ Луизѣ, такъ теперь и она, въ свою очередь, обращалась къ Рахили. Она говорила быстро и отрывисто, но было видно, что она конфузится и робѣетъ.
   -- Онъ вамъ разсказалъ, что произошло между нимъ и моимъ мужемъ? Мнѣ кажется, что онъ долженъ былъ разсказать это вамъ первой.
   -- Я знаю, чѣмъ все это кончилось, сударыня, -- сказала Рахиль.
   -- Не знаю, такъ ли я поняла, но мнѣ кажется, онъ сказалъ, что если мой мужъ ему откажетъ, то никто изъ хозяевъ его не возьметъ. Кажется, онъ это сказалъ?
   -- Сударыня, для рабочаго, дурно аттестованнаго хозяиномъ, очень мало шансовъ какъ-нибудь устроиться.
   -- Я хорошенько не понимаю, что вы хотите этимъ сказать; что значитъ: дурно аттестованный?
   -- Тотъ, кто заслужилъ славу безпокойнаго человѣка.
   -- Значитъ, благодаря предубѣжденію противъ него и товарищей, и хозяевъ, онъ очутился между двухъ огней? Неужели эти два класса до такой степени разъединены въ нашемъ городѣ, что между ними нѣтъ мѣста для честнаго рабочаго?
   Рахиль молча покачала головой.
   -- Онъ возбудилъ подозрѣніе товарищей, -- продолжала Луиза, -- потому что далъ слово не присоединяться къ нимъ. Вѣроятно, вамъ-то онъ и далъ слово. Могу ли я спросить, что его къ этому побудило?
   Рахиль залилась слезами.
   -- Я не требовала этого отъ него, отъ бѣдняги. Я только просила его быть осторожнѣе, для его же собственной пользы. Думала ли я, что это причинитъ ему столько зла? Но я знаю, что теперь ничто не измѣнитъ его рѣшенія. Онъ тысячу разъ готовъ умереть, но не нарушитъ даннаго слова. Я его хорошо знаю.
   Стефенъ стоялъ, внимательно слушая, въ своей обычной задумчивой формѣ, поглаживая подбородокъ рукой. Теперь онъ заговорилъ не совсѣмъ твердымъ голосомъ.
   -- Никто никогда не узнаетъ, какъ я люблю и уважаю Рахиль, какъ я ей признателенъ, -- ни того, какъ много у меня къ этому поводовъ. Давая ей это обѣщаніе, я ей сказалъ (и это правда), что она мой ангелъ хранитель. Это было торжественное обѣщаніе; ничто не заставитъ меня ему измѣнить.
   Луиза обернулась къ рабочему и опустила передъ нимъ голову съ совершенно новымъ для нея чувствомъ почтенія; потомъ взглянула на Рахиль, и выраженіе ея лица смягчилось.
   -- Что вы теперь будете дѣлать?-- спросила она Стефена. И голосъ ея также сдѣлался мягче.
   -- Когда я кончу работу, -- отвѣчалъ Стефенъ, стараясь улыбнуться, -- придется уходить отсюда и поискать работы гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. Счастливъ человѣкъ или несчастливъ, онъ долженъ работать, если не хочетъ умереть съ голода.
   -- Какъ вы намѣрены путешествовать?
   -- Пѣшкомъ, сударыня.
   Луиза покраснѣла, и въ ея рукахъ очутился кошелекъ. Послышался шелестъ банковаго билета, который она положила на столъ.
   -- Рахиль, скажите ему (вы знаете, какъ это сдѣлать, не обижая его), скажите, что это принадлежитъ ему, что это его собственность. Эти деньги облегчатъ ему его путешествіе. Упросите принять ихъ.
   -- Я не могу этого сдѣлать, сударыня, -- сказала Рахиль, отворачиваясь.-- Благослови васъ, Господи за вашу доброту къ бѣдному Стефену! Но это его дѣло: пусть самъ рѣшаетъ, какъ ему поступать.
   Испуганная, растроганная, смущенная Луиза почти не вѣрила своимъ глазамъ, когда этотъ сильный человѣкъ, такъ хорошо умѣвшій собою владѣть, казавшійся такимъ спокойнымъ и рѣшительнымъ въ разговорѣ съ мистеромъ Баундерби, разомъ потерядъ все свое самообладаніе и закрылъ лицо руками. Луиза протянула было руку, точно хотѣла до него дотронуться, но удержалась и опустила руку.
   Онъ открылъ наконецъ лицо и заговорилъ:
   -- Сама Рахиль не могла бы сдѣлать такого предложенія съ большею деликатностью и добротой. Чтобъ доказать вамъ, что я не безразсудный и не неблагодарный человѣкъ, я возьму у васъ два фунта. Я беру ихъ взаймы и отдамъ, когда буду въ состояніи. Я буду съ радостью работать, чтобы выплатить вамъ долгъ и доказать вамъ свою благодарность за ваше доброе дѣло.
   Луиза была принуждена взять обратно свой билетъ и замѣнить его гораздо меньшею, названной имъ, суммой. Стефенъ далеко не былъ красивъ, у него не было ни свѣтскихъ манеръ, ни элегантности, но онъ принялъ деньги съ такимъ достоинствомъ, его благодарность была полна такого благородства, какому самъ лордъ Честерфильдъ не могъ бы научить своего сына въ цѣлое столѣтіе.
   Все это время Томъ сидѣлъ на кровати, болтая ногой, обсасывая набалдашникъ своей тросточки и относясь, повидимому, съ полнѣйшимъ равнодушіемъ ко всему происходившему. Замѣтивъ, что сестра уходитъ, онъ съ живостью вскочилъ съ мѣста и сказалъ:
   -- Подожди немного, Лу! Я бы хотѣлъ съ нимъ поговорить, прежде чѣмъ мы уйдемъ. Мнѣ пришла въ голову одна мысль. Выйдемъ на минутку въ сѣни, Блэкпуль, я вамъ кое-что скажу. Не надо брать свѣчи, совсѣмъ не надо. (Томъ обнаружилъ какое-то странное нетерпѣніе, когда Стефенъ хотѣлъ было взять свѣчу.) Мы обойдемся и безъ свѣта.
   Стефенъ вышелъ вслѣдъ за нимъ съ сѣни. Томъ притворилъ за собою дверь и все время придерживалъ ее за ручку.
   -- Послушайте, -- прошепталъ онъ, -- кажется, я могу оказать вамъ небольшую услугу.. Не спрашивайте, въ чемъ дѣло, такъ какъ это можетъ еще не удасться. Но попытаться никогда не бѣда.
   Его дыханіе обожгло Стефену ухо, такъ оно было горячо.
   -- Замѣтили вы нашего разсыльнаго, который передалъ вамъ сегодня послѣ обѣда порученіе мистера Баундерби? Я говорю нашего, потому что и я тоже служу въ банкѣ.
   Стефенъ подумалъ: "Какъ онъ торопится!" Томъ говорилъ очень быстро и очень безсвязно.
   -- Послушайте, -- продолжалъ Томъ.-- Когда вы уходите?
   -- Позвольте, -- отвѣчалъ Стефенъ, соображая.-- Сегодня у насъ понедѣльникъ; вѣроятно, отправлюсь въ пятницу или въ субботу, сэръ.
   -- Въ пятницу, или въ субботу, -- повторилъ Томъ.-- Видите ли, я не знаю, удастся ли мнѣ сдѣлать для васъ то, что мнѣ хочется... Это моя сестра тамъ, у васъ, знаете?... Но это можетъ удасться, а если не удастся, -- бѣда не велика. Послушайте, вотъ что! Вы навѣрное узнаете нашего разсыльнаго?
   -- Конечно, -- отвѣчалъ Стефенъ.
   -- Ладно. Такъ вы сдѣлайте вотъ что: навѣдывайтесь въ банкъ эти нѣсколько дней, что вы тутъ пробудете, то есть не въ самый банкъ, а только ходите каждый вечеръ, этакъ около часа подъ рядъ, гдѣ-нибудь около банка. Если разсыльный васъ замѣтитъ, не обращайте на него вниманія: я скажу ему что-нибудь только въ томъ случаѣ, если будетъ успѣхъ. Тогда я ему передамъ или записку на ваше имя, или порученіе на словахъ; въ противномъ случаѣ ничего не передамъ. Вы меня поняли?
   Онъ просунулъ свой палецъ въ петличку стефеновой куртки и теребилъ ее съ какимъ-то непонятнымъ ожесточеніемъ.
   -- Прекрасно понялъ, сэръ, -- отвѣчалъ Стефенъ.
   -- Послушайте! -- повторилъ опять Томъ.-- Смотрите же, не забудьте, что я сказалъ. Я разскажу свой проектъ сестрѣ, и увѣренъ, что она его одобритъ. Такъ рѣшено, не правда ли? Вы меня поняли? Ладно. Лу, идемъ!
   Съ этими словами онъ распахнулъ дверь, но не вошелъ больше въ комнату и сбѣжалъ съ лѣстницы, не дожидаясь, чтобы ему посвѣтили. Онъ былъ уже внизу, когда Луиза начала спускаться, и только на улицѣ она могла взять его подъ руку.
   Мистрисъ Пеглеръ оставалась въ своемъ углу, пока братъ и сестра не ушли и пока не вернулся Стефенъ со свѣчей. Она не знала, какъ выразить свое восхищеніе молодой мистрисъ Баундерби, и, какъ настоящая чудачка, принялась проливать слезы надъ тѣмъ, что "эта хорошенькая леди такая милая голубушка". Тѣмъ не менѣе она такъ волновалась, чтобы предметъ ея восхищенія не вздумалъ вернуться, или не явился бы какой-нибудь другой посѣтитель, что все ея оживленіе и веселость совсѣмъ пропали. Да и часъ былъ поздній для людей, которые встаютъ рано и работаютъ цѣлый день. Итакъ, компанія разошлась: Стефенъ и Рахиль отвели свою таинственную знакомую до самыхъ дверей "Трактира для пріѣзжающихъ", гдѣ и пожелали ей доброй ночи.
   Они шли вдвоемъ до той улицы, гдѣ жила Рахиль, и по мѣрѣ того, какъ они подвигались впередъ, ихъ бесѣда смолкала. Когда они дошли до темнаго угла, гдѣ всегда оканчивались ихъ рѣдкія встрѣчи, они оставались въ глубокомъ молчаніи, точно оба боялись заговорить.
   -- Я постараюсь, Рахиль, увидѣться съ тобой еще разъ, но если мы не увидимся...
   -- Мы не увидимся, Стефенъ. Лучше ужъ прямо такъ и говорить.
   -- Ты права, такъ будешь лучше. Я и самъ думалъ, голубушка, что для тебя будетъ лучше, чтобы тебя не встрѣчали со мной въ эти два, три дня, которые остаются. Это могло бы только тебѣ повредить.
   -- Не это меня останавливаетъ, Стефенъ. Но ты помнишь нашъ прежній уговоръ.
   -- Хорошо, хорошо. Во всякомъ случаѣ такъ будетъ лучше.
   -- Ты будешь мнѣ писать обо всемъ, Стефенъ?
   -- Да. Теперь мнѣ остается только тебѣ сказать: да будетъ надъ тобой милость Божія, да хранитъ тебя Богъ, да воздастъ Онъ тебѣ за все, что ты для меня сдѣлала.
   -- Да хранитъ Онъ и тебя, Стефенъ, въ твоихъ странствіяхъ и да ниспошлетъ Онъ тебѣ миръ и покой.
   -- Я говорилъ тебѣ, дорогая, -- помнишь, въ ту ночь, -- что ты всегда будешь въ моихъ мысляхъ, всегда будешь со мной, когда я увижу или подумаю о чемъ-нибудь такомъ, что будетъ меня волновать и сердить. Ты и теперь со мной. Ты помогаешь мнѣ спокойнѣе переносить мое горе. Благослови тебя, Богъ! Прощай!
   Что могло быть проще этого торопливаго прощанья посреди безлюдной темной улицы? И однако это прощанье навсегда осталось священнымъ воспоминаніемъ для этихъ двухъ бѣдныхъ людей. Вы -- политико-экономы и утилитаристы, вы -- высохшіе остовы школьной науки, вы -- собиратели фактовъ, вы -- извѣрившіеся, разочарованные львы, вы -- всѣ, проповѣдующіе свои заплѣсневѣлыя доктрины для пользы народной -- бѣднякъ всегда съ вами. Воспитывайте же въ немъ, пока есть еще время, чувство и воображеніе, чтобы скрасить его жизнь, которая такъ сильно въ этомъ нуждается; иначе -- когда настанетъ день вашего торжества и побѣды, когда идеализмъ, благодаря вамъ, будетъ вырванъ съ корнемъ изъ его простодушнаго сердца, и жизнь явится ему во всей своей безобразной наготѣ -- дѣйствительность превратится въ голоднаго волка, который пожретъ васъ всѣхъ до единаго.
   Стефенъ работалъ на другой день, и на третій, и попрежнему никто съ нимъ не заговаривалъ, и всѣ его избѣгали. Къ концу второго дня онъ кончилъ работу; на третій день его станокъ опустѣлъ.
   Въ каждый изъ предыдущихъ вечеровъ онъ выстаивалъ по часу слишкомъ на улицѣ подлѣ банка, но безъ всякаго результата. Чтобъ его не могли обвинить въ томъ, что онъ не исполняетъ своихъ обѣщаній, онъ рѣшилъ прождать два часа въ этотъ послѣдній вечеръ.
   Пожилая леди, хозяйничавшая прежде въ домѣ мистера Баундерби, сидѣла въ первомъ этажѣ у окна, гдѣ онъ ее видѣлъ и раньше. Разсыльный былъ тамъ же: онъ или болталъ съ этой леди, или выглядывалъ изъ-за шторы, или выходилъ на подъѣздъ подышать воздухомъ. Въ первый разъ, когда онъ показался на порогѣ, Стефенъ, думая, что онъ его ищетъ, прошелъ мимо совсѣмъ близко, но разсыльный только мелькомъ взглянулъ на него своими моргающими глазами и ничего не сказалъ.
   Два часа -- большой срокъ, особенно послѣ цѣлаго дня непрерывной работы. Стефенъ садился на крылечко какого-то дома; стоялъ, прислонясь спиной къ воротамъ; прислушивался къ бою церковныхъ часовъ; останавливался поглядѣть на дѣтей, игравшихъ на улицѣ. Такая безцѣльная прогулка естественно обращала на него всеобщее вниманіе. Къ концу перваго часа самъ Стефенъ началъ испытывать непріятное чувство, представляя себѣ, что въ глазахъ прохожихъ онъ долженъ имѣть видъ подозрительной личности.
   Фонарщикъ сталъ зажигать фонари, оставляя за собой въ длинной перспективѣ улицы двойной рядъ огней, которые сливались въ одну линію и терялись въ отдаленіи. Мистрисъ Спарзитъ закрыла окно въ первомъ этажѣ, спустила на немъ штору и поплыла наверхъ въ свои апартаменты. Вскорѣ показался свѣтъ въ окошечкѣ надъ входной дверью, затѣмъ въ двухъ окнахъ надъ лѣстницей, и наконецъ въ верхнемъ этажѣ, по мѣрѣ того какъ она поднималась. Въ одномъ изъ оконъ наверху приподнялся уголокъ шторы, какъ будто оттуда смотрѣлъ глазъ мистрисъ Спарзитъ, потомъ и другой уголокъ: должно быть, здѣсь былъ глазъ разсыльнаго. Какъ бы тамъ ни было, Стефенъ снова не получилъ никакихъ извѣстій. Онъ почувствовалъ сильное облегченіе, когда наконецъ прошли два часа, и онъ быстрымъ шагомъ пошелъ домой, чтобъ наверстать потерянное время.
   Теперь ему оставалось только проститься съ хозяйкой и заснуть до утра на полу, такъ какъ всѣ его вещи были увязаны въ узелъ, и все было готово въ дорогу. Ему хотѣлось пораньше выбраться изъ города, прежде чѣмъ рабочіе выйдутъ на фабрику.
   Свѣтъ еле брезжилъ, когда, простившись взглядомъ со своей комнатой и съ грустью спрашивая себя, увидитъ ли онъ ее когда-нибудь, Стефенъ вышелъ на улицу. Городъ былъ точно пустыня: можно было подумать, что жители покинули его, чтобъ не имѣть никакихъ сношеній съ отверженцемъ. Все имѣло какой-то печальный, мрачный видъ въ этотъ ранній часъ дня. Даже близкій восходъ солнца превращалъ небо въ одну сплошную бѣлую пустыню, напоминавшую безлюдную гладь моря.
   Минуя домъ, гдѣ жила Рахиль, хотя это было ему совсѣмъ не по дорогѣ; минуя длинныя, красныя, кирпичныя улицы, большія фабрики, тихія и безмолвныя въ этотъ ранній часъ, станцію желѣзной дороги, гдѣ красные сигналы быстро блѣднѣли въ свѣтѣ наступающаго дня, безпорядочныя пристройки, принадлежащія той же дорогѣ, на половину разоренныя, на половину отстроенныя вновь; минуя разбросанныя тамъ и сямъ красныя кирпичныя виллы, окруженныя закопченными и запыленными кустиками, напоминавшими неряшливыхъ нюхателей табаку; минуя дороги, покрытыя густымъ слоемъ мелкаго угля, и массу другихъ непріятныхъ для глаза предметовъ, Стефенъ достигъ наконецъ вершины холма и обернулся взглянуть на городъ.
   День уже ярко сіялъ, и колокола звонили на работу. Въ домахъ еще нигдѣ не разводили огня, и высокія фабричныя трубы гордо вздымались къ небу, которое должно было вскорѣ исчезнуть въ громадныхъ клубахъ ихъ ядовитаго дыма. Но пока окна домовъ блестѣли, какъ золото, при свѣтѣ зари. Въ это время дня жители Коктауна всегда могли видѣть солнце, -- но черезъ закопченныя стекла ихъ оконъ оно казалось точно въ затменіи.
   Какая громадная перемѣна -- прямо отъ фабричныхъ трубъ перейти къ вольнымъ птицамъ! Какъ странно чувствовать подъ ногой дорожную пыль, вмѣсто скрипучаго угля! Какъ странно было Стефену въ это лѣтнее утро начинать жизнь сначала съ пятью десятками лѣтъ на плечахъ. Съ такими мыслями въ головѣ, съ узелкомъ подъ мышкой, шелъ Стефенъ вдоль по дорогѣ. И деревья, смыкаясь надъ нимъ своимъ зеленымъ сводомъ, шептали ему, что онъ оставлялъ за собой любящее, вѣрное сердце.
   

Глава VII.
Порохъ.

   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, все еще не потерявшій желанія попытать свои силы на пользу своей партіи, начиналъ насчитывать уже порядочно голосовъ. Благодаря поверхностному знакомству съ кое-какими поучительными книгами, прочитанными имъ по желанію его политическихъ друзей, благодаря свѣтскому равнодушію къ обществу вообще и извѣстной откровенности въ своихъ недостаткахъ, которою онъ умѣлъ такъ ловко пользоваться (одинъ изъ самыхъ распространенныхъ и самыхъ почитаемыхъ смертныхъ грѣховъ свѣтскаго общества), онъ вскорѣ прослылъ за человѣка, подающаго большія надежды. Его беззаботное отношеніе ко всему на свѣтѣ было для него очень выгоднымъ, такъ какъ позволяло ему съ такимъ легкимъ сердцемъ пристать къ партіи собирателей фактовъ, какъ будто онъ принадлежалъ къ ней съ самаго дѣтства, и смотрѣть на всѣ остальныя партіи, какъ на шайку сознательныхъ лицемѣровъ.
   -- Да, дорогая мистрисъ Баундерби, -- лицемѣры, которымъ никто не вѣритъ, въ томъ числѣ и сами они. Единственная разница между нами и этими проповѣдниками добродѣтели, или милосердія, или филантропіи -- дѣло не въ названіи -- единственная между нами разница въ томъ, что мы считаемъ все это вздоромъ и сознаемся въ этомъ; они же, зная это такъ же хорошо, какъ и мы, не хотятъ въ этомъ сознаться.
   Что могло возмутить или встревожить Луизу въ этой исповѣди? Развѣ принципы мистера Гартхауза шли такъ сильно въ разрѣзъ съ принципами ея отца или съ даннымъ ей воспитаніемъ, чтобъ они могли ее ужаснуть? Была ли какая-нибудь разница между этими двумя направленіями? Вѣдь и то, и другое приковывало ее къ матеріальной дѣйствительности и не давало ей вѣры ни во что иное. Насадилъ ли Томасъ Гредграйндъ въ ея чистой дѣтской душѣ что-нибудь такое, что бы Джемсу Гартхаузу пришлось искоренять?
   Она была тѣмъ болѣе достойна сожалѣнія, что въ ея душѣ (это чувство жило въ ней еще раньше, чѣмъ ея практическій отецъ принялся за ея воспитаніе) жила таинственная жажда вѣры въ болѣе благородное, болѣе возвышенное человѣчество, чѣмъ то, которое ей старались показать. Въ ея душѣ шла вѣчная борьба, ее постоянно осаждали сомнѣнія, ее терзалъ гнѣвъ: сомнѣнія, потому что въ ней съ дѣтства было задавлено все благородное, все великодушное; гнѣвъ -- при мысли о томъ злѣ, которое ей было сдѣлано, если только голосъ сердца, который ей слышался порой среди окружавшаго ее хаоса, былъ дѣйствительно голосомъ истины. На эту исковерканную, раздвоенную натуру, издавна привыкшую подавлять въ себѣ всякій порывъ, философія Гартхауза дѣйствовала, какъ утѣшеніе, какъ оправданіе. Если дѣйствительно все на свѣтѣ было такъ пусто и ничтожно, то, значитъ, и она ничего не потеряла, ничѣмъ не пожертвовала. Не все ли равно! сказала она отцу, когда онъ ей предложилъ избраннаго имъ мужа. Не все ли равно! говорила она и теперь. Съ презрительной самоувѣренностью спрашивала она себя: не все ли равно? и продолжала идти своей дорогой.
   Куда? Шагъ за шагомъ подвигалась она впередъ, все ближе къ неизбѣжному концу, но подвигалась такъ медленно, такъ незамѣтно, что ей казалось, будто она не трогается съ мѣста.
   Что касается мистера Гартхауза, то онъ и не задавалъ себѣ такого вопроса и мало заботился о томъ, куда онъ идетъ. У него не было въ виду никакого опредѣленнаго намѣренія, никакого разсчитаннаго плана: порокъ въ немъ не былъ настолько энергиченъ, чтобы смутить его безпечный покой. Пока его знакомство съ Луизой было для него лишь простымъ развлеченіемъ (какъ оно и полагается для изящнаго джентльмена), а можетъ быть, чѣмъ-нибудь и побольше, что уже нѣсколько противорѣчило его репутаціи свѣтскаго льва. Вскорѣ по пріѣздѣ онъ Писалъ своему брату-забавнику, достопочтенному члену парламента, писалъ въ самомъ скучающемъ Тонѣ и упоминалъ между прочимъ, что Баундерби "пресмѣшная чета", сама же мистрисъ Баундерби не только не похожа на Горгону, какъ онъ воображалъ, но очень молода и замѣчательно хороша собой. Послѣ того онъ уже ни словомъ не обмолвился въ своихъ письмахъ о нихъ, но проводилъ у нихъ всѣ свободные часы. Онъ часто къ нимъ заѣзжалъ во время своихъ разъѣздовъ по выборамъ въ Коктаунскомъ округѣ, и мистеръ Баундерби поощрялъ эти посѣщенія. Мистеръ Баундерби, всегда вѣрный себѣ, любилъ хвастать передъ знакомыми, что самъ онъ не придаетъ никакого значенія знакомству со знатными людьми, но что если его жена, дочь Тома Гредграйнда, любить это общество, онъ не желаетъ ее стѣснять.
   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ начиналъ находить, что для него было бы совершенно новымъ ощущеніемъ, если бы юное лицо, которое могло такъ прекрасно преображаться для оболтуса-брата, преобразилось бы для него.
   Онъ былъ хорошій наблюдатель, у него была отличная память, и онъ ни слова не забылъ изъ разоблаченій Тома. Онъ сопоставлялъ то, что слышалъ отъ брата, съ тѣмъ, что видѣлъ въ сестрѣ, и вскорѣ научился ее понимать. Само собою разумѣется, что лучшая и самая глубокая часть ея натуры была недоступна его пониманію, ибо душа человѣческая -- то же море: не всякимъ орудіемъ его можно измѣрить; но онъ научился по крайней мѣрѣ довольно вѣрно читать то, что всплывало на поверхность.
   Мистеръ Баундерби вступилъ во владѣніе загороднымъ домомъ съ садомъ и паркомъ въ пятнадцати миляхъ отъ города и въ одной или двухъ миляхъ отъ желѣзной дороги, пролегавшей черезъ многочисленные мосты по дикой, суровой мѣстности, изрытой по всѣмъ направленіямъ старыми, заброшенными шахтами и пестрѣвшей по ночамъ огнями и темными очертаніями огромныхъ машинъ. По мѣрѣ приближенія къ помѣстью мистера Баундерби, картина становилась менѣе суровой и наконецъ превращалась въ очаровательный сельскій ландшафтъ, весною позлащенный верескомъ и бѣлѣвшій боярышникомъ, осѣненный лѣтомъ густою листвой, трепетавшей отъ вѣтра. Банкъ Баундерби завладѣлъ этимъ имѣніемъ, бывшимъ у него въ залогѣ, подъ тяжестью котораго палъ одинъ изъ коктаунскихъ магнатовъ: онъ слишкомъ поторопился въ своемъ нетерпѣніи удесятерить свое состояніе и немного ошибся въ разсчетѣ, тысячъ на двѣсти фунтовъ -- не больше. Такія приключенія случались по временамъ съ самыми уважаемыми семьями Коктауна, но, какъ извѣстно, банкротство не имѣетъ никакого отношенія къ непредусмотрительности низшихъ классовъ общества.
   Мистеръ Баундерби съ величайшимъ наслажденіемъ устроился въ этомъ прекрасномъ имѣньицѣ и принялся со своимъ обычнымъ фанфаронствомъ сажать капусту въ его цвѣтникахъ. Ему нравилось вести свой казарменный образъ жизни среди всей этой роскоши: здѣсь онъ еще больше чванился своимъ плебействомъ, находя себѣ повсюду поводъ къ бахвальству.
   -- Знаете ли, сэръ, -- говорилъ онъ какому-нибудь гостю, -- меня увѣряли, будто Никкитсъ (прежній владѣлецъ) заплатилъ за этотъ вотъ морской видъ семьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Говоря откровенно, чортъ меня побери, если я во всю свою жизнь взгляну на эту картину хоть семь разъ; значитъ, каждый взглядъ обойдется итого -- въ сотню фунтовъ! Нѣтъ, чортъ возьми, я не забываю, что я Іосія Баундерби изъ Коктауна. Много, много лѣтъ кряду я только и видѣлъ картинъ (если не хотѣлъ воровать), что изображеніе человѣка, который брѣется, смотрясь въ вычищенный сапогъ вмѣсто зеркала. Это изображеніе было наклеено на банкахъ съ ваксой, которой я чистилъ на улицахъ сапоги господамъ. Пустыя банки я продавалъ по фартингу за штуку и какъ еще радовался такимъ капиталамъ!
   Въ томъ же тонѣ онъ обращался и къ мистеру Гартхаузу.
   -- Гартхаузъ, у васъ здѣсь пара лошадей. Приведите, если хотите, еще хоть полдюжины: мы всѣмъ найдемъ мѣсто. У насъ здѣсь конюшня на двѣнадцать лошадей, и если только о Никкитсѣ говорятъ правду, лошади были у него въ полномъ комплектѣ. Двѣнадцать лошадей, сэръ, -- шутка сказать! Когда Никкитсъ былъ мальчишкой, онъ воспитывался въ Вестминстерской школѣ, воспитывался по-царски; а я въ то время питался отбросами и спалъ въ корзинахъ базарныхъ торговокъ. Если бъ мнѣ даже взбрела фантазія завести дюжину лошадей (но этого не случится: съ меня довольно и одной), я, право, не могъ бы равнодушно ихъ видѣть въ этой конюшнѣ, вспоминая, гдѣ и какъ самому мнѣ приходилось когда-то проводить ночи. Я бы не могъ ихъ видѣть, сэръ; я приказалъ бы ихъ вывести. Вотъ какъ все на свѣтѣ мѣняется! Вы видѣли это имѣнье, вы его знаете. Врядъ ли найдется другое такое благоустроенное въ цѣлой Англіи, или гдѣ бы то ни было. Пари держу, что вы не найдете другого такого же. Кто же завладѣлъ имъ? Кто въ немъ устроился, какъ червякъ въ сердцевинѣ орѣха? Іосія Баундерби, сэръ. А Никкитсъ (мнѣ говорили вчера въ конторѣ) -- Никкитсъ, декламировавшій когда-то по-латыни цѣлые монологи изъ пьесъ, что разыгрываются въ Вестминстерской школѣ, причемъ ему аплодировалъ самъ главный судья и вся аристократія, этотъ Никкитсъ превратился въ полуидіота -- да, сэръ, въ полуидіота, и живетъ гдѣ-то въ пятомъ этажѣ въ одномъ изъ самыхъ грязныхъ переулковъ Антверпена.
   Въ этомъ-то убѣжищѣ, подъ густолиственной сѣнью его высокихъ деревъ, въ ясные, теплые лѣтніе дни мистеръ Гартхаузъ началъ производить свои опыты надъ юнымъ лицомъ, которое вначалѣ такъ его удивило: онъ хотѣлъ испытать, не преобразится ли это лицо для него.
   -- Мистрисъ Баундерби, какъ я радъ счастливой случайности, встрѣчая васъ здѣсь одну. Я уже давно хотѣлъ поговорить съ вами.
   Сказать правду, въ этомъ не было никакой особенно счастливой случайности: въ это время дня она всегда бывала одна, и мѣсто, гдѣ онъ ее нашелъ, было любимымъ мѣстомъ ея прогулокъ. Это была небольшая прогалина въ темномъ лѣсу, гдѣ лежало нѣсколько срубленныхъ деревьевъ, и гдѣ она сидѣла цѣлыми часами, заглядываясь на прошлогодніе опавшіе листья, какъ она заглядывалась когда-то на красныя искры въ каминѣ.
   Онъ опустился на пень рядомъ съ ней и заглянулъ ей въ лицо.
   -- Вашъ братъ... мой молодой другъ Томъ...
   Ея лицо просіяло, и она съ живостью повернулась къ нему.
   "Никогда въ жизни не видѣлъ ничего привлекательнѣй этого хорошенькаго личика, когда оно разомъ мѣняется, точно освѣщенное молніей", подумалъ мистеръ Гартхаузъ.
   Его лицо выдало его тайную мысль, не выдавая его тайныхъ разсчетовъ.
   -- Простите меня, выраженіе вашего сестринскаго участія такъ восхитительно... Томъ долженъ былъ бы гордиться... Я знаю, что такое восхищеніе съ моей стороны непростительно, но оно невольно.
   -- Конечно, вы такъ впечатлительны...-- спокойно сказала Луиза.
   -- Нѣтъ, мистрисъ Баундерби, передъ вами я не могу притворяться. Вы знаете, что я считаю себя дряннымъ человѣкомъ, готовымъ продать себя во всякое время за приличную сумму; вы знаете, что я не способенъ ни къ какимъ идиллическимъ чувствамъ аркадскихъ пастушковъ.
   -- Я жду, что вы мнѣ сообщите по поводу брата.
   -- Вы очень суровы со мной, и я этого заслуживаю. Я знаю, что я дрянной человѣкъ, но я не лицемѣръ -- съ этимъ вы не можете не согласиться. Однако, благодаря вамъ, я совсѣмъ отвлекся отъ цѣли, которую имѣлъ въ виду: вернемся къ вашему брату. Я принимаю въ немъ большое участіе.
   -- Такъ, значитъ, вы можете интересоваться хоть чѣмъ-нибудь, мистеръ Гартхаузъ?-- спросила она не то съ недовѣріемъ, не то съ благодарностью.
   -- Если бъ вы задали мнѣ этотъ вопросъ, когда я только что пріѣхалъ сюда, я бы отвѣтилъ -- нѣтъ. Теперь, даже съ рискомъ быть заподозрѣннымъ во лжи и возбудить въ васъ совершенно естественное недовѣріе, я говорю -- да.
   Она сдѣлала легкое движеніе, какъ будто хотѣла заговорить, но, казалось, у нея не хватало голоса. Наконецъ она сказала:
   -- Мистеръ Гартхаузъ, я вѣрю, что вы интересуетесь моимъ братомъ.
   -- Благодарю васъ и смѣю надѣяться, что въ этомъ отношеніи я заслужилъ ваше довѣріе. Вы такъ много сдѣлали для Тома... Вы такъ его любите... Вся ваша жизнь, мистрисъ Баундерби -- одно сплошное самоотверженіе для брата... Еще разъ простите: я опять удалился отъ предмета нашего разговора. Словомъ, одно вѣрно: я интересуюсь ради него самого.
   Она сдѣлала опять почти непримѣтное движеніе, точно хотѣла встать и уйти, не давъ ему договорить. Онъ это замѣтилъ и поспѣшилъ придать другой смыслъ своимъ словамъ. Она осталась.
   -- Мистрисъ Баундерби, -- началъ онъ уже другимъ, безпечнымъ тономъ, который, однако, стоилъ ему, повидимому, большихъ усилій и былъ поэтому еще выразительнѣй его прежней, серьезной манеры,-- не правда ли, вѣдь это не преступленіе для такого юноши, какъ вашъ братъ, если онъ немного вѣтренъ, легкомысленъ и склоненъ къ разсѣянной жизни; словомъ, какъ говорится, если онъ любитъ кутнуть? Такъ ли я говорю?
   -- Да.
   -- Позвольте мнѣ быть откровеннымъ. Не думаете ли вы, что онъ играетъ?
   -- Кажется, онъ играетъ на пари.
   Мистеръ Гартхаузъ ждалъ, казалось, дальнѣйшихъ объясненій, и она прибавила:
   -- Я это навѣрное знаю.
   -- И разумѣется, проигрываетъ?
   -- Да.
   -- Когда держишь пари, всегда можешь быть увѣреннымъ, что проиграешь. Смѣю ли я спросить, давали ли вы ему когда-нибудь денегъ на это.
   Она сидѣла потупившись; но при этомъ вопросѣ взглянула на него съ недоумѣніемъ и какъ будто съ досадой.
   -- Вѣрьте, дорогая мистрисъ Баундерби, что это не праздное любопытство. Я боюсь, что Томъ мало-по-малу запутывается и хочу подать ему руку помощи, какъ человѣкъ, имѣющій за собой большой запасъ печальной опытности. Надо ли повторять, что я это дѣлаю ради него самого? Необходимо ли это повторять?
   Она опять хотѣла отвѣчать, но опять промолчала.
   -- Простите за откровенность,-- снова заговорилъ Джемсъ Гартхаузъ, переходя все съ тѣмъ же дѣланнымъ усиліемъ въ свой беззаботный тонъ, -- я говорю это только вамъ одной: мнѣ кажется, что во всемъ виновато его воспитаніе. Я сомнѣваюсь, чтобы между нимъ и его уважаемымъ отцомъ существовало когда-нибудь особенное довѣріе.
   -- Этого никогда не было,-- сказала Луиза, краснѣя при воспоминаніи, которое невольно пробудили въ ней эти слова.
   -- Или между нимъ и... (я убѣжденъ, что вы поймете мою мысль) и его уважаемымъ шуриномъ?
   -- Она вспыхнула, какъ зарево, и отвѣчала слабымъ голосомъ:
   -- Не думаю, чтобъ это было возможнымъ.
   -- Мистрисъ Баундерби, -- сказалъ Гартхаузъ послѣ короткой паузы, -- позволите ли вы мнѣ разсчитывать на ваше довѣріе? Томъ занялъ у васъ значительную сумму?
   -- Вы поймите, мистеръ Гартхаузъ, -- отвѣчала Луиза послѣ нѣкотораго колебанія. Она была очень нерѣшительна, очень взволнована съ самаго начала ихъ разговора, но все-таки не теряла своего самообладанія.-- Вы поймете, что если я и отвѣчу на вашъ вопросъ, то не затѣмъ, чтобы жаловаться, или о чемъ-нибудь сожалѣть. Я никогда не жалуюсь и нисколько не раскаиваюсь въ томъ, что я сдѣлала.
   "Какъ горда!" подумалъ Джемсъ Гартхаузъ.
   -- Когда я вышла замужъ, я сдѣлала открытіе, что уже и тогда братъ много задолжалъ; я разумѣю, много для человѣка въ его положеніи. Онъ задолжалъ настолько, что мнѣ пришлось продать нѣкоторыя изъ моихъ золотыхъ вещей. Это не было жертвой съ моей стороны. Я продала ихъ очень охотно: онѣ не имѣли никакой цѣны въ моихъ глазахъ.
   Прочла ли она въ его взглядѣ догадку, что она говорила о подаркахъ своего мужа или ея собственная совѣсть подсказала ей, что онъ могъ объ этомъ догадаться; но только она умолкла и снова вся вспыхнула. Если онъ не догадывался раньше, этотъ яркій румянецъ открылъ бы ему глаза, будь онъ даже гораздо менѣе наблюдателенъ и опытенъ, чѣмъ онъ былъ.
   -- Потомъ я давала брату въ разное время все, чѣмъ я могла располагать. Довѣряясь вамъ, потому что, по вашимъ словамъ, вы принимаете въ немъ участіе, я не хочу довѣряться наполовину. Съ тѣхъ поръ какъ вы здѣсь, ему понадобилось разомъ около ста фунтовъ стерлинговъ. Я не могла ему дать такой большой суммы. Все это очень меня безпокоило, но я хранила свою тайну; теперь я довѣряю ее вашей чести. Я никому не говорила о своихъ тревогахъ, потому что -- вы сами знаете почему.
   И она замолчала.
   Какъ человѣкъ ловкій, Гартхаузъ умѣлъ соблюдать свои выгоды; и теперь онъ поспѣшилъ вос пользоваться случаемъ, чтобъ набросать Луизѣ ея собственный портретъ, подъ видомъ портрета ея брата.
   -- Мистрисъ Баундерби, хоть я и пустой человѣкъ, свѣтскій кутила и ничего больше, но то, что вы мнѣ говорите, трогаетъ меня до глубины души, могу васъ увѣрить. Я не могу строго судить Тома. Я вполнѣ понимаю и раздѣляю ваше благоразумное отношеніе къ его ошибкамъ и заблужденіямъ, но при всемъ моемъ уваженіи къ мистеру Гредграйнду и къ мистеру Баундерби, я не могу не сказать, что его воспитаніе не изъ удачныхъ. Лишенный всякихъ рессурсовъ, чтобы съ успѣхомъ бороться со свѣтомъ, въ которомъ онъ долженъ вращаться, онъ естественно бросается въ излишества, противоположныя тому крайнему принужденію, подъ которымъ его держали такъ долго -- конечно, съ самыми лучшими намѣреніями, въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія. При всей благородной прямотѣ мистера Баундерби, при всей его вполнѣ національной независимости и несмотря на всю восхитительную оригинальность такого характера, его манера не вызываетъ довѣрія -- въ этомъ мы съ вами согласны. Если я осмѣлюсь прибавить, что ему недостаетъ той деликатности, которая могла бы привлечь къ нему молодую неопытную душу, непонятый характеръ, дурно направленныя способности, -- недостаетъ снисходительности, къ которой бы легко было обратиться за совѣтомъ и утѣшеніемъ, вамъ будетъ вполнѣ понятна моя точка зрѣнія.
   Она смотрѣла прямо передъ собой поверхъ измѣнчивыхъ бликовъ солнца, скользившихъ на травѣ, въ самую глубь чернаго лѣса, -- и онъ читалъ на ея лицѣ, что она примѣняла къ себѣ его слова; да впрочемъ, онъ и не старался скрывать, что говоритъ по ея адресу.
   -- Нельзя судить его строго, -- продолжалъ онъ.-- Но въ Томѣ есть одинъ большой, непростительный недостатокъ, за который я не могу его не обвинять.
   Луиза взглянула ему въ лицо и спросила, что это за недостатокъ.
   -- Можетъ быть, мнѣ слѣдуетъ промолчать; можетъ быть, было бы лучше, если бъ я объ этомъ совсѣмъ не заговаривалъ.
   -- Вы меня пугаете, мистеръ Гартхаузъ. Скажите, въ чемъ дѣло.
   -- Чтобъ не заставлять васъ понапрасну тревожиться и такъ какъ, благодаря вашему брату, вы отнеслись ко мнѣ съ такимъ довѣріемъ, которымъ я дорожу больше всего на свѣтѣ -- я повинуюсь. Я не могу простить ему его равнодушія, прорывающагося въ каждомъ его словѣ, въ каждомъ взглядѣ, въ каждомъ поступкѣ, -- равнодушія къ нѣжной привязанности его лучшаго друга -- сестры, къ ея преданности, къ ея безкорыстной любви, ко всѣмъ жертвамъ, которыя она для него принесла. Не могу простить его легкаго отношенія къ вамъ. То, что вы для него сдѣлали, заслуживаетъ вѣчной любви, вѣчной благодарности, а не досады и капризовъ. При всей моей кажущейся беззаботности, я не настолько черствъ, мистрисъ Баундерби, чтобы спокойно отнестись къ этому недостатку вашего брата и смотрѣть на него, какъ на простительный грѣхъ.
   Лѣсъ поплылъ передъ ея глазами отъ залившихъ ихъ слезъ. Эти слезы полились изъ глубокаго затаеннаго источника, и сердце ея пронизала острая боль, которую онѣ не облегчили.
   -- Однимъ словомъ, мистрисъ Баундерби, отъ этого-то недостатка мнѣ бы и хотѣлось излѣчить вашего брата; на это будутъ направлены всѣ мои усилія. Мое знакомство съ его дѣлами и обстоятельствами, мои старанія выпутать его изъ затрудненій и совѣты, которые, надѣюсь, онъ будетъ цѣнить, ибо получитъ ихъ отъ такого же и даже худшаго повѣсы, доставятъ мнѣ надъ нимъ нѣкоторое вліяніе, которымъ я и воспользуюсь для своей цѣли. Я сказалъ довольно, быть можетъ, слишкомъ много. Это имѣетъ такой видъ, точно я хочу показаться вамъ добрымъ малымъ, но даю вамъ слово -- у меня не было и въ мысляхъ ничего подобнаго.
   -- А вотъ и вашъ братъ, -- добавилъ онъ, озираясь (до этой минуты онъ не спускалъ глазъ съ ея лица), -- вонъ тамъ между деревьями. Вѣроятно онъ только что пріѣхалъ. Кажется, онъ идетъ сюда; не пойдемъ ли мы ему навстрѣчу? Съ нѣкоторыхъ поръ онъ очень молчаливъ и угрюмъ. Можетъ быть, его братская совѣсть заговорила таки наконецъ -- если только въ людяхъ есть еще совѣсть; честное слоьо, слишкомъ часто о ней слышишь, чтобъ увѣровать въ нее.
   Онъ помогъ ей подняться; она взяла его подъ руку, и они пошли навстрѣчу оболтусу. Тотъ лѣниво брелъ по дорогѣ, безцѣльно похлопывая по вѣткамъ своей тросточкой, или останавливался и ковырялъ ею мохъ, одѣвавшій древесные стволы. Поглощенный этимъ послѣднимъ занятіемъ, онъ вздрогнулъ и поблѣднѣлъ, когда къ нему подошли.
   -- Откуда вы? Я и не зналъ, что вы здѣсь.
   -- Чье это имя вы такъ старательно выписывали на деревьяхъ, Томъ?-- спросилъ его мистеръ Гартхаузъ, положивъ ему руку на плечо и поворачивая его въ сторону дома, чтобъ имъ идти всѣмъ вмѣстѣ.
   -- Чье имя?-- отозвался Томъ.-- Вы подразумѣваете женское имя?
   -- Да. У васъ такой подозрительный видъ, что я подумалъ, не хотите ли вы вырѣзать имя какой-нибудь красотки на древесной корѣ.
   -- Мнѣ нѣтъ дѣла до красотокъ, мистеръ Гартхаузъ, развѣ только какой-нибудь изъ нихъ, обладательницѣ кругленькаго состоянья, взбредетъ фантазія втюриться въ меня. Она можетъ быть заранѣе увѣрена въ побѣдѣ, будь она безобразна, какъ смертный грѣхъ, лишь бы была богата. Тогда я готовъ вырѣзывать ея имя на всѣхъ здѣшнихъ дубахъ хоть по сту разъ на день, если она захочетъ.
   -- А вы таки корыстолюбивы, Томъ.
   -- Корыстолюбивы?-- повторилъ Томъ.-- Кто же не корыстолюбивъ въ нынѣшнее время? Спросите-ка сестру.
   -- Развѣ я чѣмъ-нибудь доказала присутствіе въ себѣ этого недостатка, Томъ?-- сказала Луиза. Это былъ единственный упрекъ брату съ ея стороны.
   -- Тебѣ лучше знать -- доказала ты, или нѣтъ, -- угрюмо отвѣтилъ Томъ.
   -- Томъ нынче въ мизантропическомъ настроеніи; это случается отъ времени до времени со всѣми скучающими людьми, -- сказалъ мистеръ Гартхаузъ.-- Не вѣрьте ему, мистрисъ Баундерби, онъ и самъ не вѣритъ тому, что говоритъ. Чтобы открыть вамъ его истинныя чувства, я вамъ выдамъ нѣкоторыя его мнѣнія на вашъ счетъ, если онъ сейчасъ же передъ вами не покается.
   -- Во всякомъ случаѣ, мистеръ Гартхаузъ, -- сказалъ Томъ, немного смягчаясь подъ вліяніемъ своего восхищенія мистеромъ Гартхаузомъ, но все еще капризно покачивая головой, -- во всякомъ случаѣ вы не можете ей сказать, чтобы я хвалилъ ее за корыстолюбіе. Если я ее и хвалилъ, то за качества совершенно противоположныя. Я бы охотно сдѣлалъ это и теперь, если бъ имѣлъ къ том горе, которое вѣчно сторожитъ у порога нашего брата, то они всегда помогутъ несчастному и обласкаютъ его, и утѣшатъ, подѣлятся съ нимъ послѣднимъ, по-христіански. Повѣрьте мнѣ, сударыня, это честный народъ. И хоть растерзайте ихъ на куски, они не отступятся отъ своихъ правилъ.
   -- Однимъ словомъ,-- вмѣшался Баундерби,-- отъ избытка добродѣтели они и выкинули васъ за бортъ. Ну что-жъ, продолжайте, если начали. Высказывайтесь.
   -- Отчего это такъ выходитъ, сударыня,-- продолжалъ Стефенъ, по прежнему какъ будто находя себѣ естественное прибѣжище въ лицѣ Луизы,-- что все, что есть лучшаго въ насъ, бѣднякахъ, приноситъ намъ только одно горе, да несчастье и неудачу? Ума не приложу, съ чего бы это. Но выходитъ такъ. Это также вѣрно, какъ и то, что надо мною за чернымъ дымомъ ясное небо. Между тѣмъ, мы народъ терпѣливый и хотимъ обыкновенно жить по правдѣ. Я не могу думать, чтобъ вина была въ насъ однихъ.
   -- Послушайте, мой другъ,-- снова вмѣшался мистеръ Баундерби, котораго Стефенъ не могъ ничѣмъ ожесточить такъ сильно, какъ этимъ обращеніемъ къ третьему лицу, хотя несчастный ткачъ обидѣлъ его совершенно безсознательно,-- если вы удостоите меня на полминуты вашимъ вниманіемъ, я желалъ бы сказать вамъ пару словъ. Вы сейчасъ говорили, что вамъ нечего сообщить намъ насчетъ того дѣла. Увѣрены ли вы въ томъ однако? Отвѣчайте, прежде чѣмъ мы будемъ продолжать.
   -- Вполнѣ увѣренъ, сэръ.
   -- Вотъ джентльменъ изъ Лондона (мистеръ Баундерби показалъ черезъ плечо большимъ пальцемъ на мистера Джемса Гартхауза), членъ парламента. Я желалъ бы, чтобъ онъ самъ слышалъ краткій разговоръ между вами о мною, вмѣсто того, чтобъ передавать ему потомъ его сущность. Вѣдь, я отлично знаю заранѣе, что вы мнѣ скажете,-- никто не знаетъ этого лучше меня, замѣтьте!-- но пусть онъ послушаетъ самъ, не имѣя надобности принимать на вѣру моихъ словъ.
   Стефенъ поклонился джентльмену изъ Лондона, сдѣлавшись грустнѣе прежняго. Онъ снова невольно обратилъ глаза къ своему первоначальному прибѣжищу, однако, взглядъ съ той стороны (выразительный, хотя и мимолетный) заставилъ его повернуться къ мистеру Баундерби.
   -- Ну, говорите, на что вы собственно жалуетесь?-- спросилъ тотъ.
   -- Я пришелъ сюда не съ жалобой, сэръ,-- напомнилъ ткачъ.-- Вѣдь, вы сами за мной посылали.
   -- Я спрашиваю,-- повторилъ, скрестивъ руки, фабрикантъ,-- на что жалуетесь вы всѣ, рабочіе вообще?
   Стефенъ смотрѣлъ на него съ нѣкоторымъ колебаніемъ, но потомъ какъ будто собрался съ духомъ.
   -- Сэръ, я никогда не былъ мастеръ говорить о нашихъ дѣлахъ, хотя и мнѣ самому приходилось туго. Право, мы увязли въ какое то болото, сэръ. Оглянитесь вокругъ на этотъ городъ, такой богатѣйшій, и на это великое, множество народа, выросшаго здѣсь, на этихъ ткачей, поденщиковъ, волночесовъ, которые всѣ тянутъ одну лямку отъ колыбели до могилы. Посмотрите, какъ мы живемъ, гдѣ мы ютимся, въ какой тѣснотѣ, какъ нуждаемся. Посмотрите на эти фабрики, которыя все богатѣютъ, улучшаются, идутъ впередъ, тогда какъ мы все топчемся на одномъ мѣстѣ и не достигаемъ никакого улучшенія нашей участи, а если и двигаемся впередъ, то лишь къ одной могилѣ. Вспомните, какъ вы смотрите на насъ, что о насъ пишете, что говорите; вспомните наши депутаціи къ государственному секретарю насчетъ насъ и то, что вы всегда выходите правы, а мы виноваты и никогда не находили себѣ оправданія съ тѣхъ поръ, какъ родились. Посмотрите, сэръ, какъ несправедливость все растетъ и растетъ, распространяется все дальше и дальше, ожесточается изъ года въ годъ, изъ поколѣнія въ поколѣніе. Кто, видя такой порядокъ, можетъ съ чистой совѣстью увѣрять, что это не болото?
   -- Разумѣется,-- согласился мистеръ Баундерби.-- А теперь не соблаговолите ли вы объяснить этому джентльмену, какимъ способомъ уничтожили бы вы это болото, какъ вы любите выражаться?
   -- Не умѣю вамъ сказать, сэръ. Можно ли требовать этого отъ меня? Такая задача не моего ума дѣло, сэръ. Пусть рѣшаютъ ее тѣ, которые поставлены надо мной и надъ всѣми нами. Для чего же они и поставлены, сэръ, какъ не для этого?
   -- Скажу вамъ нѣчто по этому поводу во всякомъ случаѣ. Мы покажемъ примѣръ на нѣсколькихъ Слекбриджахъ. Притянемъ этихъ мерзавцевъ къ суду за мошенничество и сошлемъ изъ за море въ колоніи преступниковъ.
   Стефенъ серьезно покачалъ головой.
   -- Не говорите, мнѣ, что этого не будетъ, любезный,-- закричалъ Баундерби, принимаясь бушевать съ яростью урагана,-- будетъ, говорю я вамъ!
   -- Сэръ,-- отвѣчалъ Стефенъ, съ спокойной разсудительностью твердаго убѣжденія,-- возьмите хоть сотню Слекбриджей, хоть всѣхъ, сколько ихъ есть на свѣтѣ, и еще вдесятеро больше того, зашейте ихъ каждаго въ отдѣльный мѣшокъ и погрузите въ самый глубокій океанъ, какой только существуетъ на лицѣ земли, и это нисколько не поможетъ. Болото останется на прежнемъ мѣстѣ.-- "Коварные пришельцы!" -- продолжалъ Стефенъ съ тревожной улыбкой; да мы слышимъ объ этихъ коварныхъ пришельцахъ съ той поры, какъ себя помнимъ. Не въ нихъ зло, сэръ. Не они его сѣютъ. Я ихъ не жалую. Мнѣ не за что любить ихъ. Но безнадежно и безполезно мечтать о томъ, чтобъ оторвать этихъ людей отъ ихъ ремесла вмѣсто того, чтобъ уничтожить само ремесло. Вѣдь, все, что есть вокругъ меня въ этой комнатѣ, было тутъ до моего прихода и останется тутъ, когда я уйду. Возьмите эти часы и отправьте ихъ на островъ Норфолькъ, вѣдь, время все-таки пойдетъ своимъ чередомъ. Тоже самое точь въ точь примѣнимо и къ Слекбриджу.
   Повернувшись на одинъ моментъ къ своему первоначальному прибѣжищу, ткачъ замѣтилъ осторожное движеніе глазъ Луизы къ дверямъ. Подавшись назадъ, онъ взялся за дверную ручку. Но, вѣдь, онъ говорилъ не по собственной волѣ и желанію! Стефенъ чувствовалъ, что поступилъ благородно, воздавъ добромъ за оскорбительное обращеніе съ нимъ товарищей, оставшись вѣрнымъ до конца тѣмъ, которые отвергли его. Онъ рѣшился излить то, что было у него на душѣ.
   -- При моей необразованности, сэръ, и при моей неотесанности я не могу сказать этому джентльмену, что можетъ улучшить наши порядки,-- хотя нѣкоторые рабочіе въ здѣшнемъ городѣ, люди болѣе способные, чѣмъ я, сумѣли бы объяснить ему это,-- но я берусь указать на то, что, какъ мнѣ хорошо извѣстно, никогда не исправитъ этого зла. Насиліе никогда не поможетъ нашей бѣдѣ. Побѣда и торжество -- не принесутъ здѣсь пользы. Предвзятое рѣшеніе, что одна сторона всегда противуестественно права, тогда какъ другая всегда противуестественно виновата, никогда не исправитъ зла, нѣтъ, никогда! Оставлять все въ прежнемъ видѣ такъ же никуда не годится. Бросьте на произволъ судьбы тысячи народа, которые влачатъ одинаково убогую жизнь и гніютъ въ одинаковомъ болотѣ, и они сплотятся между собою, а вы, хозяева, сплотитесь между собою, и между ними и вами ляжетъ черная зіяющая пропасть, а такому бѣдствію, долго ли, коротко ли, долженъ наступить конецъ, Чуждаться рабочаго класса, обходиться жестокосердно, нетерпѣливо, непривѣтливо съ тѣми, которые живутъ такъ дружно между собою, съ такимъ участіемъ спѣшатъ облегчить чужое горе, подѣлиться послѣднимъ съ товарищемъ въ нуждѣ,-- этого, по моему смиренному разумѣнію, заѣзжій джентльмэнъ не встрѣчалъ ни у одного народа во время своихъ путешествій по дальнимъ краямъ и этимъ путемъ не добьешься ничего добраго, пока солнце не превратится въ ледъ. Но хуже всего видѣть въ этихъ труженикахъ лишь рабочую силу, распоряжаться ими точно бездушными цифрами для подведенія итоговъ, или машинами, какъ будто имъ чужды любовь и привязанность, воспоминанія и наклонности, точно у нихъ нѣтъ души, способной страдать и надѣяться. Пока они сидятъ смирно, ими помыкаютъ точно безсловесными тварями, а когда они возмутятся, то ихъ же упрекаютъ въ недостаткѣ человѣческихъ чувствъ относительно васъ. Нѣтъ, сэръ, такими способами не искоренить зла до тѣхъ поръ, пока стоитъ свѣтъ, сотворенный Господомъ Богомъ.
   Стефенъ стоялъ, держась рукою за отпертую дверь въ ожиданіи, не потребуютъ ли отъ него еще чего нибудь.
   -- Подождите минутку,-- сказалъ мистеръ Баундерби, лицо котораго побагровѣло. Въ послѣдній разъ, когда вы приходили сюда съ жалобой на несправедливость, я говорилъ, что вамъ лучше бросить свои бредни и вернуться съ дурной дороги на правильный путь. Я предупреждалъ васъ также, если вы помните, что я внизу насквозь ваши притязанія на золотую ложку.
   -- Но я то самъ ничего не смыслю въ этомъ, сэръ, повѣрьте.
   -- Теперь мнѣ ясно,-- продолжалъ фабрикантъ, что вы одинъ изъ тѣхъ безпокойныхъ людей, которые вѣчно чѣмъ нибудь недовольны. Вы только и дѣлаете, что сѣйте вездѣ недовольство и смуту. Это ваше постоянное занятіе, мой другъ.
   Стефенъ покачалъ головой, молчаливо протестуя противъ такой клеветы на человѣка, живущаго трудами своихъ рукъ.
   -- Вы такой брюзга, такой неуживчивый, несносный человѣкъ,-- не унимался мистеръ Баундерби, что даже вашъ собственный рабочій союзъ, ваши собственные товарищи, знающіе васъ коротко, не. хотятъ имѣть съ вами никакого дѣла. Никогда я не думалъ, что эти негодяи могутъ быть въ чемъ нибудь правы, но теперь скажу вамъ, что на этотъ разъ вполнѣ согласенъ съ ними, и въ свою очередь не желаю васъ знать.
   Стефенъ быстро поднялъ глаза и взглянулъ ему въ лицо.
   -- Можете кончать начатую вами работу,-- произнесъ фабрикантъ, многозначительно кивая головой, а затѣмъ ступайте на всѣ четыре стороны.
   -- Вы хорошо знаете, сэръ,-- сказалъ съ удареніемъ ткачъ, что если я уйду съ вашей фабрики, то меня не возьмутъ никуда.
   -- Я знаю свое, а вы знайте свое,-- послѣдовалъ отвѣтъ. Вотъ вамъ и весь сказъ.
   Стефенъ снова посмотрѣлъ на Луизу, но она сидѣла потупившись. Онъ вздохнулъ, пробормоталъ чуть слышно: "Господи, помоги намъ всѣмъ въ здѣшнемъ мірѣ!" -- и удалился.
   

VI. Увяданіе.

   Становилось совсѣмъ темно, когда Стефенъ Блэкпуль вышелъ отъ мистера Баундерби. Ночныя тѣни сгустились такъ быстро, что онъ счелъ безполезнымъ взглянуть кругомъ, когда затворилъ за собою дверь, и побрелъ прямо по улицѣ. Не было, кажется, предмета, столь далекаго отъ его помысловъ, какъ чудная старуха, встрѣченная имъ при его прежнемъ посѣщеніи этого дома, когда ткачъ внезапно услыхалъ позади себя знакомые шаги и, обернувшись назадъ, увидалъ ее въ обществѣ Рэчели.
   -- Ахъ, Рэчель, дорогая! Миссусъ, и ты съ ней!
   -- Навѣрно, вы удивились? Да и есть чему, надо сознаться,-- отвѣчала старуха. Да, я опять тутъ, какъ видите.
   -- Но какъ вы очутились вмѣстѣ съ Ричелью?-- спрашивалъ Стефенъ, идя между ними, приноравливаясь къ ихъ шагу и переводя недоумѣвающій взглядъ съ одной женщины на другую.
   -- Да вотъ я познакомилась съ этой славной дѣвушкой почти такъ же, какъ и съ вами тогда, весело говорила старуха, взявъ на себя отвѣтить ткачу. Въ этомъ году моя поѣздка запоздала противъ обыкновенія. Изъ за. одышки, которая донимаетъ меня порядкомъ, я отложила ее до болѣе постоянной и теплой погоды. По этой же самой причинѣ я не рѣшаюсь больше совершать моего путешествія въ одинъ день, но посвящаю ему два дня. Сегодня мнѣ придется ночевать въ "Кофейнѣ для пріѣзжихъ", у самой станціи желѣзной дороги (славный, чистенькій домикъ), а завтра утромъ я уѣду къ себѣ домой съ шестичасовымъ парламентскимъ поѣздомъ. Но при чемъ же тутъ эта милая дѣвушка, спросите вы? Постойте, сейчасъ узнаете. До меня дошла вѣсть о женитьбѣ мистера Баундерби. Я прочла о ней въ газетѣ. Ахъ, тамъ было такое торжественное описаніе свадьбы, такое торжественное, и все выходило такъ важно!-- Старуха остановилась на этомъ съ какимъ то страннымъ восхищеніемъ.-- Вотъ мнѣ и захотѣлось посмотрѣть на его жену. Но я такъ и не увидала ее. Покорите ли, она не показывалась изъ дому съ полудня. Однако, мнѣ не хотѣлось отказаться такъ скоро отъ своего желанія, и я все мѣшкала уходить; бродя по улицѣ взадъ и впередъ, я прошла раза два или три мимо этой дѣвушки; ея привѣтливое лицо понравилось мнѣ, и я заговорила съ нею, а она со мною. Вотъ и все!-- заключила крестьянка, улыбаясь Стефену. Остальное можете добавить сами; вы сдѣлаете это короче моего, смѣю сказать!
   И теперь, какъ при первой встрѣчѣ, ткачу приходилось преодолѣвать въ себѣ какую то необъяснимую инстинктивную антипатію къ этой женщинѣ, хотя ея обращеніе обличало въ ней порядочность и простодушіе, какихъ только можно было пожелать. Съ мягкостью такъ же свойственной ему, какъ и Рэчели, онъ сталъ продолжать разговоръ о предметѣ, интересовавшемъ ее на старости лѣтъ.
   -- За то, миссусъ,-- сказалъ онъ, я повидалъ сегодня ту лэди; она молода и красива. У ней славные темные глаза, такіе серьезные, и тихій характеръ, Рэчедь. Удивительное дѣло! Никогда не приходилось мнѣ встрѣчать такой тихости.
   -- Молода и красива, еще бы!-- подхватила съ восхищеніемъ старуха.-- И свѣжа, какъ роза! И какая счастливая жена!
   -- Должно быть, такъ, я полагаю, миссусъ,-- сказалъ Стефенъ, кидая, однако, взглядъ сомнѣнія на Рэчель.
   -- Вы полагаете? Она должна быть счастлива. Не даромъ она вышла за вашего хозяина,-- возразила крестьянка.
   Ткачъ утвердительно кивнулъ головой.
   -- Что же касается хозяина,-- замѣтилъ онъ, снова посматривая на свою подругу, то его у меня больше нѣтъ. Между мной и имъ все кончено.
   -- Развѣ ты покинулъ его фабрику, Стефенъ?-- поспѣшно и съ тревогой спросила Рэчель.
   -- Я-ли покинулъ ее, она-ли меня, все это сводится къ одному, Рэчель. Мы съ ней разстались. Пожалуй, такъ оно и лучше. Я какъ разъ думалъ о томъ, когда столкнулся съ вами. Не обобраться было бы непріятностей, останься я здѣсь. Пожалуй, что счастье для многихъ, что я уйду отсюда, а, можетъ быть, это счастье и для меня самого. Во всякомъ случаѣ, это неизбѣжно. Я долженъ удалиться изъ Коктоуна на нѣкоторое время и поискать удачи въ другомъ мѣстѣ, дорогая, начавъ съизнова.
   -- Куда ты собираешься, Стефенъ?
   -- Не знаю хорошенько куда,-- отвѣчалъ онъ, снявъ шляпу и приглаживая ладонью свои рѣдкіе волосы. Но я не ухожу еще ни сегодня, ни даже завтра, Рэчель. Трудненько придумать, куда направить свои стопы; однако, я не стану падать духомъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, Стефенъ почерпалъ мужество уже въ одномъ сознаніи, что поступаетъ безкорыстно. Не успѣлъ онъ еще запереть за собою дверей мистера Баундерби, какъ принялся соображать про себя, что его принудительный уходъ принесетъ пользу Рэчели, которую не станутъ, по крайней мѣрѣ, обижать за то, что она продолжаетъ съ нимъ видѣться. Хотя ему было невыносимо больно съ ней разстаться и онъ не могъ представить себѣ такого мѣста, куда не послѣдовалъ бы за нимъ постигшій его неумолимый приговоръ, но все таки, пожалуй, было легче, хотя и противъ воли, уйти отъ мученья послѣднихъ четырехъ дней, даже навстрѣчу новымъ бѣдамъ и горестямъ.
   Такимъ образомъ, Стефенъ могъ сказать, не лукавя:
   -- Я вовсе не такъ огорченъ, Рэчель, тѣмъ, что случилось.
   Не ей было прибавлять ему горя. Она отвѣчала ему успокоительной улыбкой, и всѣ трое пошли дальше.
   Старость, особенно когда она старается быть веселой и никого не отягощать собою, неизмѣнно встрѣчаетъ почтеніе у бѣднаго люда. Пріѣзжая деревенская женщина была такъ пристойна и непритязательна, такъ мало думала о своихъ недугахъ, хотя они все больше одолѣвали ее со времени перваго знакомства съ Блэкпулемъ, что ткачъ и его подруга приняли въ ней искреннее участіе. Она была слишкомъ проворна для того, чтобъ имъ понадобилось замедлять свой шагъ, но старушка была благодарна, что ее занимали разговоромъ, и была готова болтать безъ умолку. Такимъ образомъ, когда они дошли до той части города, гдѣ стояли ихъ жилища, ея оживленіе и словоохотливость были въ самомъ разгарѣ.
   -- Зайди, миссусъ, ко мнѣ въ убогую хату напиться чайку,-- предложилъ Стефенъ. Рэчель такъ же зайдетъ, а потомъ я провожу тебя въ "Кофейню для пріѣзжихъ". Будь покойна. Пожалуй, много пройдетъ времени, Рэчель, до тѣхъ поръ, пока ты снова будешь у меня въ гостяхъ.
   Приглашеніе было принято, и всѣ втроемъ направились къ дому, гдѣ жилъ ткачъ. Когда они свернули въ узкую улицу, Стефенъ украдкой взглянулъ на свое окно съ невольнымъ страхомъ, который внушало ему всегда его одинокое жилище; но окно стояло отвореннымъ, какъ онъ его оставилъ, и въ немъ никого не было видно. Злой демонъ его жизни снова унесся прочь, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ; съ той поры о немъ не было ни слуху, ни духу. Единственными слѣдами недавняго посѣщенія жены были недочеты въ его движимомъ имуществѣ и замѣтная прибавка сѣдины въ волосахъ.
   Хозяинъ зажегъ свѣчу, вынулъ свой чайный приборъ, принесъ изъ кухни внизу кипятокъ и купилъ въ ближней лавочкѣ маленькій пакетикъ чаю, сахару, каравай хлѣба и немножко масла. Хлѣбъ былъ мягокъ и поджаристъ, масло свѣжее, сахаръ высшаго сорта,-- въ подтвержденіе излюбленной сентенціи коктоунскихъ магнатовъ: "эти люди живутъ, какъ принцы, сэръ". Рэчель заварила чай (по случаю такого многолюднаго собранія пришлось занять одну чайную чашку у сосѣдей), и гостья нашла угощенье превосходнымъ. То былъ первый проблескъ общественности для Стефена за много дней. Онъ также съ удовольствіемъ пилъ и ѣлъ, позабывъ открывавшуюся передъ нимъ перспективу безотрадной неизвѣстности,-- еще аргументъ въ пользу неизмѣнныхъ обличеній магнатовъ:-- "эти люди лишены всякой предусмотрительности, сэръ".
   -- А я и не подумалъ до сихъ поръ спросить, миссисъ, какъ твое имя,-- сказалъ Блекпуль.
   Старушка назвала себя миссисъ Пеглеръ.
   -- Должно быть, вы вдовушка?-- предположилъ хозяинъ.
   -- Какъ же, давнымъ давно.
   По разсчету миссисъ Пеглеръ ея мужъ (превосходный человѣкъ!) умеръ раньше, чѣмъ Стефенъ родился.
   -- Значитъ, вамъ было большое горе, когда онъ скончался,-- замѣтилъ ткачъ. А дѣти у васъ есть?
   Чашка гостьи звякнула о блюдечко при этомъ вопросѣ, обличая нѣкоторое волненіе старушки.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала она. У меня ихъ больше нѣтъ,-- нѣтъ больше.
   -- Они умерли, Стефенъ,-- мягко намекнула Рэчедь.
   -- Мнѣ очень жаль, что я заговорилъ о нихъ,-- извинился тотъ; мнѣ надо было раньше догадаться, что у васъ это больное мѣсто въ сердцѣ. Не хорошо... очень не хорошо съ моей стороны.
   Во время этихъ извиненій чашка миссисъ Пеглеръ стучала все слышнѣе у ней въ рукѣ.
   -- У меня былъ сынъ,-- проговорила она съ какого то странной скорбью, не похожей на обыкновенное материнское горе,-- и онъ пошелъ хорошо, удивительно хорошо. Только не станемъ говорить о немъ больше, прошу васъ. Онъ... Поставивъ чашку на столъ гостья сдѣлала жестъ руками, точно хотѣла досказать имъ: "умеръ!" Однако, докончила вслухъ: я его потеряла.
   Стефенъ все еще не могъ простить себѣ своей неловкости, которая огорчила старушку, какъ вдругъ его квартирная хозяйка вбѣжала опрометью наверхъ по узкой лѣстницѣ и, вызвавъ его къ порогу, принялась съ нимъ шептаться. Миссисъ Пеглеръ не была туга на ухо, потому что поймала одно произнесенное его слово.
   -- Баундерби!-- воскликнула она сдавленнымъ голосомъ, вскакивая изъ за стола. Спрячьте меня скорѣе! Не показывайте меня ни за что на свѣтѣ. Не впускайте его, пока я не уйду, ради самого Бога!
   Она дрожала въ сильнѣйшей тревогѣ, прячась за спиною Рэчель, когда та принялась успокаивать ее, и, повидимому, не знала, что дѣлать.
   -- Но послушай, миссисъ, послушай,-- сказалъ Стефенъ, озадаченный ея растерянностью, вѣдь, это не мистеръ Баундерби, а его жена. Тебѣ нечего бояться. Не ты ли сама расхваливала ее часъ назадъ?
   -- Но вы знаете навѣрно, что пришла та лэди, а не онъ самъ?-- допытывалась гостья, попрежнему, дрожа всѣмъ тѣломъ.
   -- Конечно, знаю!
   -- Тогда, прошу васъ, не разговаривайте со мною,-- взмолилась старушка,-- не обращайте даже на меня ни малѣйшаго вниманія. Я буду потихоньку сидѣть въ дальнемъ углу.
   Стефенъ кивнулъ головою въ знакъ согласія и вопросительно переглянулся съ Рэчелью, но та въ свою очередь была въ полнѣйшемъ недоумѣніи. Тогда онъ взялъ свѣчу, спустился внизъ и черезъ нѣсколько секундъ вернулся обратно, освѣщая дорогу Луизѣ, которую сопровождалъ олухъ.
   Ричель поднялась съ мѣста и отошла въ сторону, держа въ рукахъ свою шаль и шляпку. Стефенъ, крайне удивленный такимъ неожиданнымъ посѣщеніемъ, поставилъ свѣчу на столъ и остановился, ожидая, когда съ нимъ заговорятъ.
   Первый разъ въ своей жизни заглянула Луиза въ жилище коктоукскихъ рабочихъ; первый разъ въ жизни стала она лицомъ къ лицу съ чѣмъ-то въ родѣ индивидуальности въ этой средѣ. Она знала объ ихъ существованіи въ сотняхъ и тысячахъ; знала въ точности, сколько работы можетъ произвести извѣстное число рабочихъ въ извѣстный промежутокъ времени. Она видала ихъ цѣлыми толпами и раньше, когда они выползали изъ своихъ норъ и возвращались восвояси подобно муравьямъ или пчеламъ. Но изъ чтенія она почерпнула гораздо больше свѣдѣній о привычкахъ рабочихъ насѣкомыхъ, чѣмъ о нравахъ и обычаяхъ трудящихся мужчинъ и женщинъ.
   Она знала, что они представляли собою нѣчто, обязанное работать столько-то часовъ въ день за такую-то плату, а затѣмъ обреченное сходить со сцены; нѣчто, неизбѣжно подчиняющееся законамъ предложенія и спроса; нѣчто, погрѣшавшее противъ этихъ законовъ, попадая черезъ это въ бѣду; нѣчто, голодавшее при дороговизнѣ хлѣба и объѣдавшееся до отвала при урожаѣ нѣчто, размножавшееся въ такой то пропорціи и дававшее такой-то процентъ преступленій, такой-то пауперизма; нѣчто оптовое, на чемъ наживаются громадныя состоянія; нѣчто, поднимавшееся, подобно бурному морю, принося вредъ и производя опустошенія (только къ собственному ущербу) и снова входившее въ свои берега. Вотъ что, по ея мнѣнію представляли собою фабричные рабочіе Коктоуна. Но ей также мало приходило въ голову раздѣлять ихъ на самостоятельныя единицы, какъ разсматривать по одиночкѣ каждую каплю въ морѣ.
   Луиза стояла съ минуту неподвижно, озираясь въ комнатѣ. Обведя глазами стулья, кровать, полку съ книгами и дешевыя картины по стѣнамъ, она взглянула на обѣихъ женщинъ и Стефена.
   -- Я пришла поговорить съ вами по поводу только что случившагося. Мнѣ хочется быть вамъ полезной, если вы позволите. Это ваша жена?
   Рэчедь подняла глаза, въ которыхъ достаточно ясно читалось "нѣтъ", и снова потупила ихъ.
   -- Да, я припоминаю теперь,-- сказала Луиза краснѣя;-- мнѣ говорили о вашихъ семейныхъ несчастіяхъ; но я не обратила тогда вниманія на подробности. У меня не было на умѣ обидѣть кого нибудь здѣсь моимъ вопросомъ. Еслибъ я случайно спросила еще о чемъ нибудь щекотливомъ, то не обижайтесь, пожалуйста; повѣрьте, что это произошло бы только по невѣдѣнію.
   Какъ Стефенъ недавно обращался инстинктивно къ ней самой, такъ она инстинктивно обращалась теперь къ Рэчель. Ея рѣчь была тороплива и отрывиста, но вмѣстѣ съ тѣмъ молодая женщина запиналась и робѣла.
   -- Онъ вамъ разсказалъ, что произошло между нимъ и моимъ мужемъ? Я полагаю, онъ долженъ былъ обратиться къ вамъ прежде всѣхъ.
   -- Я знаю только, чѣмъ кончилось дѣло, сударыня,-- отвѣчала Рэчель.
   -- Пожалуй, я не совсѣмъ поняла; но онъ говорилъ, что если мой мужъ ему откажетъ, то никто изъ прочихъ фабрикантовъ его не возьметъ. Кажется, онъ сказалъ именно это!
   -- Очень трудно, почти невозможно, сударыня, пристроиться на другое мѣсто для человѣка, получившаго дурную славу среди хозяевъ.
   -- Какъ мнѣ понимать васъ? Что подразумѣваете вы подъ дурною славой?
   -- Когда человѣкъ прослыветъ безпокойнымъ.
   -- Значитъ, благодаря предубѣжденію противъ него, какъ своего собственнаго класса, такъ и фабрикантовъ, онъ очутился между двухъ огней? Неужели эти два сословія до такой степени разъединены въ нашемъ городѣ, что между ними не найдется мѣста честному рабочему?
   Рэчель молча покачала головой.
   -- Онъ попалъ въ подозрѣніе у своихъ товарищей-ткачей,-- продолжала миссисъ Баундерби,-- потому что далъ слово не вступать въ рабочій союзъ. Вѣроятно, это слово было дано вамъ. Могу ли я спросить, что побудило его къ тому?
   Рэчель горько заплакала.
   -- Я не требовала обѣщанія отъ него, бѣдняги. Я только просила не впутываться въ непріятныя дѣла для его же собственной пользы, не предчувствуя, что онъ попадетъ изъ-за меня въ бѣду. Но зато теперь я знаю, что онъ готовъ лучше умереть сто разъ, чѣмъ нарушить данное слово. Я отлично знаю его.
   Стефенъ попрежнему стоялъ неподвижно въ синей обычной задумчивой позѣ, поглаживая подбородокъ рукою. Наконецъ, онъ заговорилъ нѣсколько нетвердымъ голосомъ:
   -- Никто никогда не узнаетъ, какъ я почитаю Рэчель, какую любовь и уваженіе питаю я къ ней и по какой причинѣ. Когда я давалъ ей слово, то говорилъ правду, что она мой ангелъ-хранитель. То было торжественное обѣщаніе,-- ничто не заставитъ меня ему измѣнить.
   Луиза повернулась въ сторону ткача, наклонила голову съ невѣдомымъ ей чувствомъ почтенія, послѣ чего перевела глаза на Рэчель, и ея черты смягчились.
   -- Такъ что же хотите вы предпринятъ?-- спросила она Стефена также смягченнымъ голосомъ.
   -- Когда я кончу работу,-- отвѣчалъ тотъ, дѣлая попытку улыбнуться,-- то надо будетъ уходить отсюда, чтобъ искать дѣла въ другомъ мѣстѣ. Счастливъ человѣкъ, или несчастливъ, онъ долженъ трудиться; ничего нельзя достичь безъ труда, развѣ только лечь на земь да умереть съ голоду.
   -- Какимъ же образомъ намѣрены вы отправиться?
   -- Пѣшкомъ, моя добрая леди, пѣшкомъ.
   Луиза покраснѣла, и въ рукахъ у нея появился кошелекъ. Послышался шелестъ ассигнаціи; она развернула ее и положила на столъ.
   -- Рэчель, скажите ему -- вѣдь, вы лучше знаете, какъ сказать, чтобъ не обидѣть его -- что онъ имѣетъ полное право взять это на дорогу. Вѣдь вы попросите его, не такъ ли?
   -- Я не могу этого сдѣлать, сударыня,-- отвѣчала работница, отворачиваясь.-- Благослови васъ Богъ за вашу доброту къ бѣднягѣ. Но это его дѣло; пускай онъ рѣшаетъ самъ.
   Испуганная, смущенная, растроганная Луиза едва повѣрила своимъ глазамъ, когда этотъ стойкій человѣкъ, умѣвшій такъ хорошо владѣть собою, выказавшій столько спокойствія и твердости въ недавнемъ разговорѣ съ мистеромъ Баундерби, разомъ потерялъ свое самообладаніе и стоялъ теперь, закрывая рукою лицо. Въ приливѣ внезапнаго участія, она протянула къ нему руку, точно хотѣла до него дотронуться; но потомъ удержалась и примолкла.
   Наконецъ, Стефенъ открылъ лицо и сказалъ:
   -- Сама Рэчель не могла бы предложить мнѣ помощи съ большей добротою; чтобъ вы не сочли меня безразсуднымъ и неблагоразумнымъ, я возьму у васъ два фунта. Я беру ихъ взаймы, чтобъ отдать потомъ. Съ особенной радостью буду работать, чтобъ расквитаться съ вами и доказать вамъ свою вѣчную признательность за вашъ сегодняшній поступокъ.
   Миссъ Баундерби была принуждена взятъ обратно ассигнацію и замѣнить ее гораздо меньшей суммою, которую назвалъ Блекпуль. Этотъ человѣкъ не обладалъ ни свѣтскими манерами, ни красотою и вовсе не былъ интересенъ по наружности ни въ какомъ отношеніи; между тѣмъ онъ принялъ эти деньги съ такимъ достоинствомъ, а его немногословная благодарность была запечатлѣна такимъ внутреннимъ благородствомъ, какому самъ лордъ Честерфильдъ не могъ бы научить своего сына въ цѣлое столѣтіе.
   Все это время Томъ сидѣлъ на кровати, болтая ногой и мусоля набалдашникъ тросточки съ явнымъ равнодушіемъ къ происходившему. Видя, что сестра собирается уходить, онъ поспѣшно вскочилъ и сказалъ:
   -- Погоди минутку, Лу! Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ нимъ передъ уходомъ. Мнѣ кой-что пришло въ голову. Выйдемте въ сѣни, Блэкпуль, я вамъ скажу одну вещь. Не берите свѣчи, любезный, не надо! Мы обойдемся и безъ нея.
   Томъ обнаружилъ какое-то странное нетерпѣніе, когда Стефенъ двинулся къ посудному шкафу за свѣчей.
   Ткачъ послѣдовалъ за нимъ въ сѣни, а Томъ притворилъ комнатную дверь и все время держался за ея ручку.
   -- Вотъ что,-- прошепталъ онъ,-- кажется, я могу поправить ваши дѣла. Не спрашивайте меня, что я задумалъ, такъ какъ мой планъ можетъ еще не удаться. Но бѣды отъ моей попытки не выйдетъ никакой.
   Его дыханіе обжигало Стефену ухо, до того оно было горячо.
   -- Человѣкъ, приходившій за вами сегодня вечеромъ, нашъ разсыльный изъ банка. Я называю его нашимъ, потому что и самъ служу въ банкѣ.
   "Какъ онъ торопится!" -- подумалъ про себя Блэкпуль. Томъ говорилъ поспѣшно и очень несвязно.
   -- Послушайте,-- продолжалъ молодой Гредграйндъ,-- когда вы уходите?
   -- Позвольте,-- отвѣчалъ Стефенъ, соображая.-- Сегодня у насъ понедѣльникъ; вѣроятно, пущусь въ дорогу въ пятницу или субботу, сэръ.
   -- Въ пятницу или субботу,-- повторилъ Томъ. Видите ли, я не знаю заранѣе, удастся ли мнѣ поправить ваши обстоятельства, какъ бы я желалъ... Вѣдь, тамъ у васъ моя сестра, понимаете?.. Но, посчастливится ли мнѣ помочь вамъ, или не посчастливится, вы отъ этого ничего не потеряете. Ну, такъ слушайте. Вы узнаете нашего разсыльнаго въ лицо?
   -- Навѣрно,-- отвѣчалъ Стсфснъ.
   -- Ладно,-- продолжалъ Томъ.-- Когда вы кончите работу на фабрикѣ вечеромъ, то прежде, чѣмъ идти домой, бродите около часа возлѣ банка. Понимаете? Не подавайте вида, будто бы вамъ что нибудь нужно, если посыльный васъ замѣтитъ: я поручу ему обратиться къ вамъ лишь въ томъ случаѣ, когда будетъ успѣхъ. Тогда я или передамъ ему записку на ваше имя, или порученіе на словахъ, но не раньше. Скажите, вы меня поняли?
   Въ потемкахъ сѣней онъ просунулъ свой палецъ въ петлицу пальто Стефена и теребилъ его съ какой-то непонятной настойчивостью.
   -- Я понялъ, сэръ,-- отвѣчалъ Блэкпудь.
   -- Такъ смотрите, не напутайте чего нибудь и не забудьте,-- предостерегъ его Томъ.-- По дорогѣ я сообщу сестрѣ, что имѣю въ виду, и она, вѣроятно, одобритъ мой планъ. Такъ смотрите же! Вы все упомнили, не такъ ли? Вы поняли меня какъ слѣдуетъ, и готовы дѣйствовать? Отлично. Идемъ, Лу, домой!
   Онъ отворилъ дверь, чтобы позвать сестру; однако, не вернулся въ комнату и не сталъ дожидаться, пока ему посвѣтятъ по узкой лѣстницѣ. Юноша былъ уже внизу, когда Луиза только что начала спускаться; лишь по выходѣ на улицу, могла она взять его подъ руку.
   Миссисъ Пеглеръ оставалась въ своемъ углу, пока братъ и сестра не ушли и пока Стефенъ не вернулся назадъ со свѣчей. Старушка была въ необычайномъ восторгѣ отъ миссисъ Баундерби и, какъ настоящая чудачка, расплакалась, "изъ за того, что эта молодая леди такая славная милашка". Однако, миссисъ Пеглеръ такъ боялась, чтобы предметъ ея восхищенія не вернулся случайно назадъ или чтобъ не пришелъ еще кто нибудь другой, что ея недавняя веселость совершенно пропала. Вдобавокъ время было уже позднее для людей, которые встаютъ рано и проводятъ день за тяжелымъ трудомъ. Итакъ, гости собрались по домамъ. Стефенъ съ Рэчелью проводили свою таинственную знакомую до дверей кофейни для пріѣзжающихъ, гдѣ и распростились съ нею.
   Оттуда они пошли обратно вдвоемъ до угла улицы, гдѣ жила Рэчель, и по мѣрѣ приближенія къ ней становились все молчаливѣе. Подойдя къ неосвѣщенному углу, гдѣ обыкновенно кончались ихъ рѣдкія встрѣчи, двое друзей остановились попрежнему молча, точно боялись оба заговоритъ.
   -- Я постараюсь еще разъ повидаться съ тобою, Рэчель, передъ своимъ уходомъ, но еслибъ это не удалось...
   -- Ты не придешь ко мнѣ больше, Стефенъ, я знаю. Лучше не станемъ обманывать понапрасну другъ друга.
   -- Ты всегда права. Лучше потолковать между собою прямо и откровенно. Такъ какъ мнѣ остается пробыть здѣсь всего день или два, то, по моему, было бы безопаснѣе для тебя, дорогая, чтобъ меня не видѣли больше съ тобою. Это могло бы накликать на тебя лишнюю бѣду безъ всякаго толка.
   -- Не это останавливаетъ меня, Стефенъ. Но, вѣдь, ты помнишь нашъ прежній уговоръ...
   -- Хорошо, хорошо,-- подтвердилъ онъ. Такъ выходить лучше во всякомъ случаѣ.
   -- Ты станешь писать мнѣ, чтобъ я знала, какъ ты устроился?
   -- Какъ же. Теперь я могу сказать тебѣ только одно: да хранитъ тебя Небо, да благословитъ Оно тебя, да воздастъ тебѣ за все, что ты сдѣлала для меня!
   -- Да сохранитъ и тебя Господь въ твоихъ странствіяхъ, Стефенъ, да ниспошлетъ Онъ тебѣ, наконецъ, покой и душевный миръ!
   -- Я говорилъ тебѣ тогда, милая Рэчель,-- сказалъ Блекпуль,-- помнишь, въ ту ночь,-- что, когда мнѣ случится увидать что нибудь такое, что взволнуетъ и разсердитъ меня, или даже подумать о чемъ нибудь подобномъ, то ты всегда будешь возлѣ меня, потому что мнѣ не сравниться съ тобою. Ты и теперь помогаешь мнѣ переносить мое горе. Черезъ тебя я смотрю на него болѣе здраво и справедливо. Будь счастлива. Доброй ночи. Прощай.
   То было торопливое прощанье на самой прозаической улицѣ, однако, оно стало священнымъ воспоминаніемъ для этихъ двоихъ людей изъ простонародья. Утилитаристы, бредящіе политической экономіей, изсохшіе остовы школьной науки, комиссіонеры факта, разочарованные, изношенные свѣтскіе львы, болтуны, проповѣдующіе истрепанныя доктрины,-- бѣднякъ всегда будетъ при васъ Воспитывайте въ этихъ людяхъ, пока еще не поздно, чувство и воображеніе во всей ихъ прелести, чтобъ скрасить имъ жизнь, съ которой такъ мало отраднаго; иначе -- когда наступитъ день вашего торжества и побѣды, когда идеализмъ будетъ совершенно вытравленъ изъ ихъ душъ, и они станутъ лицомъ къ лицу съ жизнью во всей ея неприглядной наготѣ -- дѣйствительность приметъ вольчье обличье и пожретъ васъ.
   Стефенъ работалъ на фабрикѣ на другой и на третій день, и попрежнему никто съ нимъ не заговаривалъ, и всѣ старательно избѣгали его. Къ вечеру второго дня начатая работа стала подходить къ концу, а къ вечеру третьяго станокъ его опустѣлъ.
   Каждый вечеръ по уходѣ съ фабрики простаивалъ онъ, согласно уговору съ Томомъ, болѣе часа на улицѣ около банка; однако, изъ этого ничего не выходило, ни худого, ни добраго. Чтобъ его не упрекнули въ небрежности къ принятому на себя обязательству, ткачъ рѣшилъ подежурить вдвое больше на третій вечеръ,-- послѣдній, проведенный имъ въ Коктоунѣ.
   Подъ окномъ перваго этажа опята сидѣла почтенная леди, когда то занимавшаяся хозяйствомъ въ домѣ мистера Баундерби. Разсыльный былъ также налицо; онъ то разговаривалъ съ нею, то выглядывалъ изъ окна внизу поверхъ рѣшотки съ надписью: "Банкъ", то выходилъ на крыльцо освѣжиться воздухомъ. Когда Битцеръ показался первый разъ у порога, Блэкпуль вообразилъ, что онъ высматриваетъ его, и прошелся по тротуару мимо. Однако, бѣлобрысый малый только взглянулъ на него мелькомъ моргающими глазами, но не сказалъ ничего.
   Два часа ожиданія тянулись томительно-долго послѣ трудового дня. Чтобъ какъ нибудь скоротать время, Стефенъ усаживался на ступени крылечка сосѣдняго дома, прислонялся спиной къ стѣнѣ подъ воротами, снова бродилъ взадъ и впередъ, прислушивался къ бою башенныхъ часовъ, останавливался и смотрѣлъ на игры уличныхъ ребятишекъ. Такое продолжительное безцѣльное шатанье невольно кидалось въ глаза. По прошествіи часа Стефенъ даже началъ испытывать неловкость, сознавая что онъ можетъ показаться подозрительною личностью.
   Тутъ пришелъ фонарщикъ, и длинная перспектива улицы освѣтилась двойнымъ рядомъ огней, которые терялись въ отдаленіи, сдаваясь между собою. Миссисъ Спарситъ затворила окно въ первомъ этажѣ, опустила штору и ушла къ себѣ наверхъ. Огонекъ ея свѣчи мелькнулъ сначала въ слуховомъ окошечкѣ надъ дверью, потомъ въ обоихъ окнахъ лѣстницы, по мѣрѣ того, какъ она поднималась. Вотъ приподнялся уголокъ шторы въ окнѣ второго этажа, точно миссисъ Спарситъ подглядывала оттуда, а вотъ и другой, точно за нимъ притаился бѣлобрысый разсыльный. Между тѣмъ, обѣщаннаго увѣдомленія все еще не было. Стефенъ почувствовалъ большое облегченіе, когда два часа, наконецъ, прошли, и направился домой быстрымъ шагомъ, чтобъ вознаградить себя за вынужденное бездѣйствіе.
   Ему оставалось только распрощаться съ квартирной хозяйкой и лечь на временную постель на полу. Его вещи были упакованы, и все готово въ дорогу. Онъ хотѣлъ убраться изъ города ранымъ-ранехонько,-- раньше, чѣмъ рабочіе появятся на улицѣ.
   Только что забрезжило утро, какъ Стефенъ, бросивъ прощальный взглядъ на свою комнату и съ грустью спрашивая себя, вернется ли онъ сюда когда нибудь еще, вышелъ изъ дома. Городъ былъ совершенно безлюденъ, точно жители покинули его, чтобъ не встрѣчаться съ отверженцемъ. Все казалось блѣднымъ въ этотъ ранній часъ. Даже приближеніе солнечнаго восхода превратило небеса въ бѣлесоватое пространство, напоминающее унылое море.
   Минуя домъ, гдѣ жила Рэчель,-- хотя ему это было совсѣмъ не по дорогѣ,-- минуя красивыя кирпичныя зданія, минуя громадныя безмолвныя фабрики, теперь не дрожавшія; минуя желѣзную дорогу, гдѣ сигнальные огни тускнѣли при наступленіи утра; минуя ветхія постройки по сосѣдству съ нею, на половину упавшія, на половину исправленныя; минуя разбросанныя кирпичныя виллы, вокругъ которыхъ закопченый остролистникъ былъ осыпанъ грязнымъ угольнымъ порошкомъ, точно неряшливый любитель нюхательнаго табаку; минуя тропинки, покрытыя слоемъ мелкаго угля, и многіе другіе безобразные предметы, Стефенъ поднялся на вершину холма и поспѣшилъ оглянуться назадъ.
   День уже сіялъ надъ городомъ; утренніе колокола призывали на работу. Печи въ домахъ еще не топились, и высокія фабричныя трубы нераздѣльно царили въ воздухѣ. Изрыгая изъ себя ядовитый дымъ, онѣ обѣщали вскорѣ заслонить отъ человѣческихъ взоровъ небесную лазурь. Но пока еще нѣкоторыя окна горѣли, какъ жаръ, чистымъ золотомъ. Жители Коктоуна всегда видѣли солнце въ состояніи затменія сквозь закопченое стекло.
   Какъ странно перейти прямо отъ фабричныхъ трубъ къ вольнымъ птицамъ! Какъ странно видѣть у себя на ногахъ дорожную, а не угольную пыль! Какъ странно дожить до такихъ лѣтъ и начинать по-мальчишески это лѣтнее утро! Съ такими думами въ головѣ и съ узелкомъ подъ мышкой Стефенъ шелъ по большой дорогѣ, внимательно присматриваясь ко всему. А деревья, сплетаясь зеленымъ сводомъ у него надъ головой, нашептывали ему, что онъ оставилъ за собою вѣрное и любящее сердце.
   

VII. Порохъ.

   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, "ударившись" въ содѣйствіе своей партіи, вскорѣ началъ преуспѣвать. Съ помощью нѣсколько расширеннаго знакомства съ политическими мудрецами по ихъ книгамъ, чуточку большаго свѣтскаго равнодушія къ обществу вообще, съ помощью усвоенной имъ откровенности относительно собственныхъ недостатковъ (самый существенный и наиболѣе популярный изъ вѣжливыхъ смертныхъ грѣховъ), Гартхаузъ въ короткое время прослылъ человѣкомъ, подающимъ большія надежды. Его беззаботное отношеніе къ серьезной сторонѣ жизни давало ему большое преимущество; благодаря этому свойству, онъ примкнулъ къ партіи суроваго факта такъ охотно, точно съ самаго рожденія принадлежалъ къ ней, тогда какъ въ представителяхъ другихъ партій видѣлъ лишь сознательныхъ лицемѣровъ, "которымъ (говорилъ онъ Луизѣ) никто изъ насъ не вѣритъ, дорогая миссисъ Баундерби, и которые сами не вѣрятъ, себѣ. Единственная разница между нами и этими профессорами добродѣтели, или милосердія, или филантропіи -- дѣло не въ названіи -- заключается только въ томъ, что мы считали все это безсмыслицей и признаемся въ этомъ откровенно, тогда какъ они знаютъ это не хуже нашего, но стараются это скрыть".
   Почему же такое признаніе могло смутить Луизу? Развѣ оно шло въ разрѣзъ съ принципами ея отца или полученнымъ ею въ дѣтствѣ воспитаніемъ, что заставило ее содрогнуться? Неужели существовало громадно различіе между этими двумя направленіями? Вѣдь, то и другое приковывало ее къ матеріальной дѣйствительности и не внушало ей вѣры ни во что иное. Неужели Джемсъ Гартхаузъ могъ разбить въ ея душѣ что нибудь такое, что было вскормлено въ ней Томасомъ Гредграйндомъ въ годы невинности и чистоты?
   Луиза тѣмъ болѣе заслуживала сожалѣнія въ данномъ случаѣ, что въ ея умѣ (раньше, чѣмъ необычайно практическій отецъ принялся за его образованіе) зародилась инстинктивная жажда вѣрить въ болѣе широкое и благородное человѣчество, чѣмъ то, о которомъ она слышала. Но эта вѣра постоянно боролась въ ней съ сомнѣніями и приступами злобы. Съ сомнѣніями потому, что въ ней съ дѣтства была подавлена всякая самостоятельность; съ приступами злобы -- по причинѣ несправедливости къ ней самой ея ближнихъ, если внутренній голосъ не обманывалъ ее. На эту исковерканную, раздвоенную натуру, давно привыкшую подавлять въ себѣ всякій порывъ, философія Гартхауза дѣйствовала благотворно, какъ утѣшеніе и оправданіе. Если все на свѣтѣ въ самомъ дѣлѣ такъ пусто и ничтожно, значитъ, она ничего не потеряла и ничѣмъ не пожертвовала. "Не все ли равно!" -- сказала она отцу, когда тотъ предложилъ ей выйти замужъ. "Не все ли равно",-- твердила она и теперь. Съ презрительной самонадѣянностью спрашивала она себя: стоитъ ли на что нибудь обращать вниманіе?-- и шла своей дорогою дальше.
   Куда? Шагъ за шагомъ подвигалась она впередъ и подъ гору -- къ невѣдомому концу, но съ такою обманчивою постепенностью, что ей казалось, будто бы она стоитъ неподвижно.
   Что же касается мистера Гартхауза, то этотъ человѣкъ совсѣмъ не задавалъ себѣ вопроса, чего онъ добивается отъ нея и что ему нужно. У него не было никакого опредѣленнаго намѣренія или обдуманнаго плана; ни одна слабость не переходила у него въ страсть, способную вывести его изъ апатіи. Общество Луизы доставляло ему развлеченіе, и онъ былъ заинтересованъ ею въ данное время, на сколько это подобаетъ изящному джентльмену, пожалуй, даже нѣсколько болѣе, чѣмъ онъ могъ сознаться, не повредивъ своей репутаціи свѣтскаго льва. Послѣ своего пріѣзда въ Коктоунъ, онъ небрежно сообщилъ въ письмѣ своему брату, почтенному и остроумному члену парламента, что супруги Баундерби "пресмѣшная чета"; а далѣе, что сама миссисъ Баундерби не только не похожа на Горгону, какъ онъ ожидалъ, но, напротивъ, молода и замѣчательно красива. Послѣ того Гартхаузъ пересталъ о нихъ писать, но посвящалъ имъ всѣ свои досуги. Онъ часто заглядывалъ къ нимъ во время своихъ разъѣздовъ по выборамъ въ Коктоунскомъ округѣ, и мистеръ Баундерби всегда приглашалъ его къ себѣ. Совершенно въ духѣ мистера Баундерби было хвастаться передъ всѣми, что онъ не придаетъ важности знакомству съ знатными людьми; но если женѣ его, дочери Тома Гредграйнда, нравится ихъ общество, то онъ не мѣшаетъ ей принимать ихъ.
   Мистеру Джемсу Гартхаузу начинало казаться, что для него было бы совершенно новымъ ощущеніемъ, еслибъ юное личико, преобразившееся такъ восхитительно изъ-за олуха -- брата, преобразилось бы точно такъ же ради него.
   Онъ былъ тонкій наблюдатель, обладалъ отличной памятью и не забылъ ни слова изъ откровенныхъ признаній Тома. Онъ сопоставилъ слышанное со всѣмъ, что замѣчалъ въ его сестрѣ, и началъ понимать ее. Безспорно, лучшая и самая глубокая часть ея натуры была недоступна его наблюденію, потому что душа человѣческая то же, что море: въ ней глубина измѣряется глубиною; но онъ вскорѣ научился довольно искусно читать то, что всплывало на поверхность.
   Мистеръ Баундерби пріобрѣлъ въ собственность домъ и землю, миляхъ въ пятнадцати отъ города и въ одной или двухъ миляхъ отъ станціи желѣзной дороги, проведенной по множеству віадуковъ черезъ дикую мѣстность, изрытую заброшенными угольными коплю, усѣянную по ночамъ огнями и темными фигурами подъемныхъ машинъ у отверстій шахтъ. Эта мѣстность постепенно теряла свой суровый характеръ по мѣрѣ приближенія къ имѣнію мистера Баундерби и превращалась здѣсь въ сельскій пейзажъ, золотившійся верескомъ и бѣлѣвшій боярышникомъ по веснѣ, трепетавшій зеленой листвою съ ея подвижными тѣнями цѣлое лѣто. Эта усадьба съ живописнымъ мѣстоположеніемъ осталась за банкомъ Баундерби, гдѣ была заложена однимъ изъ коктоунскихъ магнатовъ, который, рѣшивъ достичь колоссальнаго состоянія кратчайшимъ путемъ, зарвался въ спекуляціяхъ и ошибся въ своемъ разсчетѣ тысячъ на двѣсти фунтовъ. Такіе казусы случались иногда въ самыхъ аккуратныхъ семействахъ Коктоуна, но, какъ извѣстно, банкротства не имѣютъ ничего общаго съ непредусмотрительностью нисшихъ классовъ.
   Мистеръ Баундерби съ величайшимъ удовольствіемъ расположился въ этомъ уютномъ уголкѣ и со свойственнымъ ему показнымъ смиреніемъ началъ сажать капусту въ цвѣточномъ саду. Ему нравилось жить по дачному среди изящной мебели, и онъ еще болѣе чванился здѣсь своимъ плебействомъ, находя во всемъ поводъ къ хвастовству.
   -- Знаете ли, сэръ,-- говорилъ онъ какому нибудь гостю,-- меня увѣряли, будто бы Никкитсъ,-- прежній владѣлецъ -- заплатилъ семьсотъ фунтовъ вотъ за эту картину Сибича. Скажу вамъ по правдѣ, что я едва ли взглянулъ на нее хоть семь разъ въ жизни; значитъ, каждый взглядъ обошелся мнѣ въ сотню фунтовъ. Нѣтъ, чертъ возьми! Я не забываю, что меня зовутъ Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Вѣдь, многіе годы единственными картинами въ моемъ владѣніи или пріобрѣтенными мною тѣмъ или инымъ способомъ, если только я ихъ не воровалъ, были гравюры, изображавшія человѣка, который брѣется передъ вычищеннымъ сапогомъ вмѣсто зеркала; онѣ наклеивались на банки съ ваксою, которою я съ наслажденіемъ чистилъ сапоги прохожимъ господамъ на улицѣ, а порожнія банки продавалъ по фартингу за штуку, да еще какъ радовался такому барышу.
   Въ томъ же духѣ Баундерби обращался и къ мистеру Гартхаузу:
   -- Гартхаузъ, у васъ здѣсь съ собой пара лошадей. Приведите еще хоть полдюжины, если будетъ охота, всѣмъ найдется мѣсто. Тутъ конюшня на двѣнадцать лошадей и, если только не врутъ про Никкитса, то у него все было занято. Цѣлая дюжина коней, сэръ. Въ юности Никкитсъ учился въ Вестминстерской школѣ. Онъ учился тамъ на королевскій счетъ, когда я питался преимущественно отбросами и спалъ въ рыночныхъ корзинахъ. Да еслибъ мнѣ даже пришла блажь обзавестись дюжиной лошадей -- чего мнѣ совсѣмъ не надо, потому что съ меня довольно и одной -- я, право, не могъ бы равнодушно видѣть ихъ въ здѣшнихъ стойлахъ, вспоминая, какимъ помѣщеніемъ въ былые годы довольствовался самъ! Я не могъ бы смотрѣть на нихъ, сэръ, не приказавъ убрать ихъ прочь. Вотъ какъ все перевертывается на свѣтѣ. Видите эту усадьбу? Вамъ извѣстно, что врядъ ли найдется другое болѣе благоустроенное имѣніе такихъ размѣровъ въ соединенномъ королевствѣ или гдѣ бы то ни было -- мнѣ все равно, гдѣ -- и тутъ, въ самой середкѣ, словно червякъ въ сердцевинѣ орѣха, сидитъ Джозія Баундрби. Между тѣмъ Никкитсъ (какъ говорилъ мнѣ одинъ человѣкъ, приходившій вчера въ банкъ), исполнявшій роли въ латинскихъ пьесахъ, которыя давались въ Вестминстерской школѣ въ присутствіи высшаго судебнаго персонала и тамошней знати, аплодировавшихъ ему до тѣхъ поръ, пока они чернѣли въ лицѣ, опустился теперь де степени идіота, сэръ -- опустился до степени идіота -- и живетъ гдѣ-то въ пятомъ этажѣ въ одномъ изъ узкихъ темныхъ переулковъ Антверпена!
   И вотъ въ этомъ уединеніи, подъ густолиственной сѣнью деревьевъ, долгими, ясными лѣтними днями принялся мистеръ Гартхаузъ производить свои опыты надъ юнымъ лицомъ, которое такъ удивило его вначалѣ: онъ хотѣлъ испытать, преобразится ли оно для него.
   -- Миссисъ Баундерби, какъ я радъ, что, по счастливой случайности, встрѣтилъ васъ здѣсь одну. Давно ужъ хотѣлось мнѣ потолковать съ вами съ глазу на глазъ.
   На самомъ дѣлѣ не было ничего удивительнаго въ томъ, что онъ нашелъ ее одну; въ эту пору она всегда оставалась въ одиночествѣ, а мѣсто ихъ встрѣчи было ея любимымъ убѣжищемъ. То была прогалина въ темномъ лѣсу, гдѣ лежало нѣсколько срубленныхъ деревьевъ и гдѣ молодая женщина просиживала цѣлыми часами, заглядываясь на паденіе прошлогоднихъ листьевъ, какъ она заглядывалась когда-то на падавшіе искры въ каминѣ у себя дома.
   Гартхаузъ сѣлъ съ нею рядомъ и заглянулъ ей въ лицо.
   -- Вашъ братъ... мой юный другъ Томъ...
   У ней заигралъ румянецъ, и Луиза обернулась къ гостю, видимо заинтересованная.
   "Никогда въ моей жизни",-- подумалъ онъ,-- "не видывалъ я ничего замѣчательнѣе и плѣнительнѣе внезапнаго просвѣтленія въ этихъ чертахъ!
   Лицо Джемса выдавало его помыслы -- пожалуй, не выдавая его тайны -- потому что, можетъ быть, это дѣлалось преднамѣренно.
   -- Простите меня. Выраженіе вашего сестринскаго участія такъ прекрасно... Тому слѣдовало бы гордиться... Я знаю, это непростительно, но не могу преодолѣть восторга.
   -- При вашей повышенной впечатлительности,-- сказала она сдержаннымъ тономъ.
   -- Нѣтъ, миссисъ Баундерби, нѣтъ; вы знаете, я не притворяюсь передъ вами. Вамъ извѣстно, что я низкая натуришка, готовая продаться во всякое время за приличную сумму, и совершенно неспособенъ ни къ какой аркадской идилліи.
   -- Я жду, что скажете вы мнѣ дальше о моемъ братѣ,-- промолвила она.
   -- Вы суровы ко мнѣ, чего я не заслуживаю. Пускай я нестоющій человѣкъ, но зато не лицемѣръ, нѣтъ, не лицемѣръ! Однако, вы сбили меня съ толку и отвлекли отъ предмета, который я имѣлъ въ виду. Вернемтесь къ вашему брату. Я принимаю въ немъ участіе.
   -- Неужели что нибудь можетъ внушить вамъ участіе, мистеръ Гартхаузъ?-- спросила Луиза, колебавшаяся между недовѣріемъ и благодарностью.
   -- Еслибъ вы задали мнѣ этотъ вопросъ въ первый день нашего знакомства, я отвѣтилъ бы отрицательно. А теперь -- даже рискуя показаться неискреннимъ и возбудить въ васъ справедливое недовѣріе, я говорю "да".
   Она сдѣлала легкое движеніе, какъ будто хотѣла заговорить, но голосъ измѣнилъ ей; наконецъ, она сказала:
   -- Мистеръ Гартхаузъ, я вѣрю, что вы принимаете участіе въ моемъ братѣ.
   -- Благодарю васъ и смѣю надѣяться, что въ данномъ случаѣ я заслужилъ ваше довѣріе. Вы сдѣлали такъ много для своего брата, вы такъ нѣжно любите его; вся ваша жизнь, миссисъ Баундерби, выражаетъ такое восхитительное самозабвеніе ради него... Извините, однако: я опять далеко уклонился отъ предмета нашего разговора; однимъ словомъ, я хочу сказать, что интересуюсь Томомъ ради его самого.
   Она сдѣлала еле замѣтное движеніе, точно хотѣла вскочить и уйти, не давъ ему договорить. Онъ это замѣтилъ и придалъ другой оборотъ своей рѣчи; тогда она осталась.
   -- Миссисъ Баундерби,-- продолжалъ онъ уже другимъ, болѣе безпечнымъ тономъ, который старался принять, будто бы насильно, что дѣйствовало еще сильнѣе его недавней серьезности; нельзя считать еще непоправимой испорченностью въ такомъ юношѣ, какъ вашъ братъ, если онъ безразсуденъ, неосмотрителенъ и неразсчетливъ, т. е. любитъ мотать деньги, говоря прямо. Правду-ли я говорю?
   -- Да -- Позвольте мнѣ быть откровеннымъ. Не думаете ли вы, что онъ играетъ?
   -- Кажется, онъ держитъ пари.
   Мистеръ Гартхаузъ, повидимому, ждалъ опредѣленнаго отвѣта, и Луиза прибавила:
   -- Мнѣ въ точности извѣстно, что это такъ.
   -- И, конечно, онъ проигрываетъ?
   -- Да.
   -- Всякій, кто держитъ пари, неизбѣжно проигрываетъ. Смѣю ли я спросить: давали вы ему когда нибудь денегъ на игру?
   Луиза сидѣла, потупившись; но при этомъ вопросѣ она подняла глаза съ недоумѣніемъ и какъ будто съ досадой.
   -- Повѣрьте, что мною руководитъ не дерзкое любопытство, миссисъ Баундерби. Я опасаюсь, что Томъ постепенно запутывается, и я хочу подать ему руку помощи, какъ человѣкъ, имѣющій за собой печальный опытъ собственныхъ погрѣшностей. Надо ли повторять, что я дѣлаю это ради его самого; не лишнее ли это?
   Она, казалось хотѣла отвѣтить, но слова не шли у ней съ языка.
   -- Простите за откровенность,-- продолжалъ Джемсъ Гартхаузъ, снова впадая въ притворно-беззаботный тонъ,-- говоря между нами, я думаю, во многомъ виновато его воспитаніе. Едва ли между нимъ и вашимъ почтеннымъ батюшкой существовало когда нибудь особенное довѣріе.
   -- Едва ли оно было,-- созналась Луиза, краснѣя при воспоминаніи о своемъ собственномъ прошломъ въ родительскомъ домѣ.
   -- Или между нимъ и... (вы, конечно, поймете мою мысль) и его почтеннѣйшимъ зятемъ.
   Румянецъ Луизы сгущался все больше и больше; наконецъ, она, пылая, какъ зарево, отвѣчала ослабѣвшимъ голосомъ:
   -- Не думаю, чтобы это было возможно.
   -- Миссисъ Баундерби,-- произнесъ Гартхаузъ послѣ нѣкотораго молчанія,-- не отнесемся ли мы съ вами съ большимъ довѣріемъ одинъ къ другому? Томъ занялъ у васъ значительную сумму?
   -- Вы поймете, мистеръ Гартхаузъ,-- отвѣчала Луиза послѣ нѣкотораго колебанія, (все время она болѣе или менѣе обнаруживала нерѣшительность и замѣшательство во время этого разговора, хотя не измѣняла своей обычной сдержанности); вы поймете, что если я скажу вамъ то, о чемъ вы допытываетесь, то не въ видѣ жалобы и не изъ раскаянія. Я никогда не жалуюсь и не имѣю привычки раскаиваться въ томъ, что дѣлаю.
   "Какая твердость, однако!" -- подумалъ Джемсъ Гартхаузъ.
   -- По выходѣ замужъ я убѣдилась, что уже и тогда мой братъ страшно запутался въ долгахъ, т. е. я хочу сказать, что эти долги были значительны только для него. Мнѣ поневолѣ пришлось продать кой-какія драгоцѣнныя вещицы. То не было жертвой съ моей стороны. Я разсталась съ ними охотно, не придавая имъ цѣны; онѣ совсѣмъ не были мнѣ нужны.
   Поняла ли она по его лицу, что онъ догадался, или только боялась, что онъ догадается, въ чемъ дѣло, но она запнулась и снова вспыхнула румянцемъ. Это внезапное замѣшательство окончательно выдало ее. Онъ понялъ, что она говорила о подаркахъ своего мужа -- это было ясно даже и для менѣе проницательнаго человѣка.
   -- Съ тѣхъ поръ я давала брату въ разное время всѣ деньги, какія могла скопить, однимъ словомъ, все, чѣмъ я располагала. Повѣривъ вашему участію къ Тому, я буду откровенна до конца. Послѣ того, какъ вы стали ѣздить къ намъ на дачу, ему понадобилась разомъ сумма въ сто фунтовъ стерлинговъ. Я не могла достать для Тома такихъ большихъ денегъ. Меня ужасно тревожили послѣдствія такого мотовства, и я не знала, что придумать; но хранила тайну до сегодняшняго дня, когда довѣряю ее вашей чести. Я ни съ кѣмъ не совѣтовалась, потому что... ну, вы сами поймете, почему.
   И она умолкла.
   Гартхаузъ былъ малый не промахъ и поспѣшилъ воспользоваться благопріятнымъ случаемъ, чтобъ набросать передъ Луизой ея собственный образъ, занимаясь для вида ея братомъ.
   -- Миссисъ Баундерби, хотя я и пустой свѣтскій кутила, безпутный человѣкъ, но,-- увѣряю васъ,-- то, что вы мнѣ сказали, растрогало меня до глубины души. Я не могу произнести надъ вашимъ братомъ суроваго приговора. Я понимаю и раздѣляю вашу разумную снисходительность къ его заблужденіямъ. При всемъ глубокомъ уваженіи къ мистеру Гредграйнду и мистеру Баундерби я долженъ сознаться, что воспитаніе Тома было неудачно. Неподготовленный къ той роли, которую предстояло играть ему въ обществѣ, онъ естественно бросается въ излишества, вырвавшись на волю послѣ строгости и принужденія, въ которыхъ его держали,-- конечно, съ самыми лучшими намѣреніями, въ чемъ никакъ нельзя сомнѣваться. Это называется попасть изъ одной крайности въ другую. Прямота и смѣлая независимость мистера Баундерби хотя и составляютъ прекрасную черту чисто англійскаго характера, но не располагаютъ, однако, къ довѣрію, въ чемъ мы съ вами были согласны между собою еще раньше. Если я осмѣлюсь прибавить, что вашему супругу недостаетъ той деликатности, которая могла бы привлечь неопытнаго юношу, непонятый характеръ, дурно направленныя способности,-- недостаетъ снисходительности, къ которой охотно обращаются за утѣшеніемъ и руководствомъ, то я выражу вполнѣ свой взглядъ на этотъ вопросъ.
   Луиза сидѣла глядя передъ собою черезъ полосы солнечнаго свѣта на травѣ въ темноту лѣса за прогалиной, и Гартхаузъ прочелъ по ея лицу, что она примѣняетъ къ себѣ сказанныя имъ слова.
   -- Томъ заслуживаетъ снисхожденія,-- продолжалъ гость.-- Я вижу въ немъ только одинъ страшный недостатокъ, который не могу ему простить; онъ налагаетъ на него большую вину.
   Луиза обратила къ нему глаза и спросила, въ чемъ заключается этотъ порокъ.
   -- Можетъ быть,-- отвѣчалъ онъ,-- я сказалъ лишнее; можетъ быть, было бы лучше, еслибъ я совсѣмъ не затрогивалъ этого предмета.
   -- Вы меня пугаете, мистеръ Гартхаузъ... Скажите, въ чемъ дѣло...
   -- Чтобъ избавить васъ отъ лишнихъ тревогъ и такъ какъ между нами установилась откровенность относительно вашего брата,-- что я ставлю выше всего на свѣтѣ,-- я повинуюсь. Я не могу простить того равнодушія, которое выказываетъ Томъ къ привязанности своего лучшаго друга, къ его преданности, къ его безкорыстію и самопожертвованію. Онъ совсѣмъ не умѣетъ цѣнить всего этого, что сквозитъ у него въ каждомъ словѣ, въ каждомъ взглядѣ, въ каждомъ поступкѣ. То, что сдѣлали вы для него, заслуживаетъ вѣчной любви, неизмѣнной благодарности; за подобное самоотреченіе грѣшно платить грубостью и капризами. При всей своей безшабашности я не настолько черствъ, миссисъ Баундерби, чтобъ не возмущаться такою испорченностью вашего брата или считать недостатокъ въ немъ чувства пустяками.
   Лѣсъ поплылъ передъ глазами Луизы отъ подступившихъ къ нимъ слезъ. Онѣ поднялись изъ глубокаго родника, таившагося долгіе годы, а ея сердце пронзила острая боль, которой онѣ не облегчили.
   -- Однимъ словомъ,-- продолжалъ Гартхаузъ,-- я долженъ постараться исправить юношу отъ этого недостатка, миссисъ Баундерби. Болѣе основательное знакомство съ его обстоятельствами, мое руководство и совѣты при распутываніи его затрудненій,-- вѣдь, опытность повѣсы, пожалуй, почище Тома, чего нибудь да стоитъ!-- доставятъ мнѣ надъ нимъ извѣстное вліяніе, которымъ я и воспользуюсь для своей цѣли.-- Мною сказано довольно, пожалуй, даже слишкомъ много. Выходитъ такъ, будто бы я прикидываюсь добрымъ малымъ, но -- клянусь честью,-- у меня нѣтъ ни малѣйшаго намѣренія рисоваться передъ вами, и я прямо говорю, что не украшенъ никакими добродѣтелями. А вотъ и вашъ братъ собственной персоной,-- заключилъ онъ, поднявъ глаза и осмотрѣвшись (до сихъ поръ Джемсъ Гартхаузъ пристально смотрѣлъ на Луизу). Онъ тамъ, между деревьями. Должно быть, онъ только что пріѣхалъ. Такъ какъ онъ, повидимому, бредетъ сюда, то не пойти ли намъ къ нему навстрѣчу? Послѣдніе дни бѣдняга былъ крайне молчаливъ и печаленъ. Пожалуй, его мучитъ совѣсть,-- если, вообще, есть такая штука на свѣтѣ. Ужъ слишкомъ часто слышишь о ней, клянусь честью, чтобъ не считать ее пустой выдумкой.
   Молодой человѣкъ помогъ Луизѣ встать; она взяла его подъ руку, и они пошли навстрѣчу Тому. Олухъ, отъ нечего дѣлать, хлесталъ тросточкой по вѣткамъ, проходя мимо, или наклонялся, чтобъ злобно сковырнуть ею мохъ съ древеснаго ствола. Онъ вздрогнулъ, когда они застали его за этой забавой, и перемѣнился въ лицѣ.
   -- Алло!-- пробормоталъ Томъ; я и не подозрѣвалъ, что вы тутъ.
   -- Чье это имя вы такъ старательно вырѣзали на деревьяхъ,
   Томъ?-- спросилъ мистеръ Гартхаузъ, положивъ ему руку на плечо и поворачивая его такъ, чтобъ всѣ они могли направиться вмѣстѣ къ дому.
   -- Чье имя?-- отозвался Томъ. О, вы, вѣроятно, подразумѣваете дѣвическое имя?
   -- Можно было заподозрить, что вы собираетесь увѣковѣчить на древесной корѣ память о какомъ нибудь прелестномъ созданіи.
   -- И не подумаю, мистеръ Гартхаузъ; развѣ только какое ни будь прелестное созданіе съ крупнымъ капитальцемъ въ своемъ собственномъ распоряженіи влюбится въ меня;-- ну тогда другое дѣло! Впрочемъ, если богатая невѣста была бы даже безобразна, какъ смертный грѣхъ, то и тогда я не сбѣжалъ бы отъ нея. И сталъ бы въ угоду ей повсюду вырѣзывать ея имя.
   -- А вы таки корыстолюбивы, Томъ!
   -- Корыстолюбивъ?-- подхватилъ Томъ. Да кто же не страдаетъ этой слабостью? Спросите вотъ мою сестру.
   -- А развѣ я доказала, что подвержена ей, Томъ?-- возразила Луиза, не обнаруживая болѣе ничѣмъ своего неудовольствія и гнѣва.
   -- Тебѣ лучше знать,-- угрюмо буркнулъ братъ.-- Видно, попало не въ бровь, а прямо въ глазъ!
   -- Сегодня Томъ настроенъ мрачно и ударился въ мизантропію; такъ бываетъ отъ времени до времени со всѣми скучающими людьми,-- замѣтилъ мистеръ Гартхаузъ.-- Не вѣрьте ему, миссисъ Баундерби. Онъ самъ не думаетъ того, что говоритъ. Я сейчасъ открою нѣкоторыя его мнѣнія о васъ, сообщенныя мнѣ конфиденціально, если онъ не раскается немножко.
   -- Во всякомъ случаѣ, мистеръ Гартхаузъ,-- возразилъ Томъ, нѣсколько смягчаясь отъ восхищенія передъ своимъ кумиромъ, но все-таки угрюмо качая головой,-- вы не можете сказать Луизѣ, чтобъ я хвалилъ ее за корыстолюбіе. Я могу превозносить въ ней лишь противуположныя качества и стану дѣлать это, если буду имѣть къ тому основательный поводъ. Впрочемъ, оставимъ теперь этотъ вопросъ; вамъ онъ не интересенъ, а мнѣ надоѣлъ до смерти.
   Они подошли къ дому. Выпустивъ руку гостя, Луиза пошла въ комнаты. Гартхаузъ провожалъ ее глазами, пока она поднималась на ступени крыльца и скрылась, наконецъ, за дверью. Тогда онъ снова положилъ руку на плечо ея брата и, таинственно кивнувъ ему головой, пригласилъ его пройтись съ нимъ по саду.
   -- Томъ, любезный другъ, мнѣ надо перекинуться съ вами словечкомъ!
   Они остановились среди заброшенныхъ розовыхъ кустовъ (въ своемъ показномъ смиреніи мистеръ Баундерби не хотѣлъ беречь розъ, разведенныхъ Никкитсомъ), и Томъ присѣлъ на каменныя перила терассы, машинально срывая бутоны и ощипывая ихъ по лепесточку. Демонъ-искуситель стоялъ надъ нимъ, поставивъ одну ногу на балюстраду и граціозно облокотившись на согнутое колѣно. Ихъ было видно изъ комнаты Луизы. Пожалуй, она смотрѣла на эту сцену.
   -- Что съ вами, Томъ?
   -- Ахъ, мистеръ Гартхаузъ,-- простоналъ молодой Гредграйндъ.-- Туго мнѣ приходится! Прямо, жизнь надоѣла.
   -- Вотъ и мнѣ тоже, любезнѣйшій.
   -- Вамъ!-- воскликнулъ Томъ. Да вы воплощенная независимость! Мистеръ Гартхаузъ, я въ ужасной петлѣ. Вы и представитъ себѣ не можете, въ какомъ болотѣ я увязъ; изъ какихъ тисковъ могла бы освободить меня сестра, еслибъ захотѣла!
   Онъ кусалъ теперь розовые бутоны и вытаскивалъ ихъ изъ стиснутыхъ зубовъ рукой, дрожавшей, какъ у дряхлаго старика. Внимательно всмотрѣвшись въ олуха, его собесѣдникъ заговорилъ самымъ беззаботнымъ тономъ:
   -- Вы безразсудны, Томъ; вы требуете слишкомъ много отъ сестры. Вѣдь, она ужъ давала вамъ денегъ, повѣса вы этакій, не запирайтесь!
   -- Давала, мистеръ Гартхаузъ, не спорю. Откуда же мнѣ было и взять ихъ, еслибъ не она? Вотъ мистеръ Баундерби хвастается, что въ мои годы онъ жилъ на два пенса въ мѣсяцъ или что то въ этомъ родѣ. Вотъ мой отецъ, который по его словамъ, заранѣе начерталъ для меня жизненный путь и скрутилъ мнѣ руки и ноги съ самой колыбели. Вотъ моя мать, у которой нѣтъ ничего своего кромѣ вѣчнаго хныканья. Съ нихъ со всѣхъ взятки гладки. А какъ прожить человѣку безъ денегъ и откуда мнѣ ихъ достать, если не отъ сестры?
   Онъ чуть не плакалъ и истреблялъ бутоны цѣлыми десятками. Ради вящей убѣдительности мистеръ Гартхаузъ взялъ его за лацканъ сюртука.
   -- Но, милый Томъ, если ваша сестра не достала ихъ...
   -- Не достала, мистеръ Гартхаузъ! Да я и не говорю, что она ихъ достала. Можетъ быть, мнѣ понадобилось больше денегъ, чѣмъ она имѣла у себя. Ну, тогда возьми и достань,-- очень просто! Вѣдь, она могла бы достать. Теперь нѣтъ смысла скрывать того, о чемъ я уже говорилъ вамъ раньше. Луиза вышла за старикашку Баундерби, какъ вы знаете, не ради себя и не ради его, а ради меня. Такъ почему же она не хочетъ добиться отъ него того, что мнѣ нужно? Она не обязана отдавать ему отчеты, куда дѣваетъ свои деньги. Луиза преловкая; она сумѣла бы вытянуть ихъ изъ него лаской, еслибъ захотѣла. Такъ почему же она не хочетъ, если я сказалъ ей, какими послѣдствіями грозитъ мнѣ неуплата долга? Куда тебѣ! Она и ухомъ не ведетъ. Сидитъ каменнымъ истуканомъ въ присутствіи мужа, вмѣсто того, чтобъ быть полюбезнѣе и подладиться къ нему. Не знаю, какъ назовете это вы, но, по-моему, ея поведеніе противуестественно.
   У самаго подножія терассы, по другую сторону, блестѣла вода въ искусственномъ бассейнѣ. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ почувствовалъ непреодолимое желаніе швырнуть туда мистера Тома Гредграйнда младшаго на подобіе того, какъ угрожали оскорбленные коктоунскіе фабриканты швырнуть въ Атлантическій океанъ свои капиталы. Однако, онъ остался стоять все въ той же непринужденной позѣ, и за каменныя перила полетѣла только пригоршня скомканныхъ бутоновъ, образовавшихъ плавучій островокъ на поверхности воды.
   -- Милѣйшій Томъ,-- промолвилъ Гартхаузъ,-- позвольте мнѣ быть вашимъ банкиромъ.
   -- Ради Бога,-- внезапно воскликнулъ тотъ,-- не напоминайте мнѣ про банкировъ!
   Лицо его страшно поблѣднѣло, представляя рѣзкій контрастъ съ алыми розами. Эта блѣдность кидалась въ глаза.
   Мистера Гартхауза, человѣка вполнѣ благовоспитаннаго, привыкшаго вращаться въ избранномъ обществѣ, ничѣмъ нельзя было удивить. Однако, онъ чуть-чуть приподнялъ брови, точно съ легкимъ оттѣнкомъ изумленія, хотя оно такъ же противорѣчило правиламъ его школы, какъ и доктринамъ гредграйндовской коллегіи.
   -- Сколько вамъ нужно, Томъ, въ настоящую минуту? Три цифры? Назовите ихъ скорѣй. Не робѣйте.
   -- Мистеръ Гартхаузъ,-- отвѣчалъ Томъ, дѣйствительно, расплакавшись, при чемъ его слезы были лучше недавней брани, хотя и придавали ему жалкій видъ,-- теперь слишкомъ поздно; деньги не помогутъ мнѣ больше. Немного пораньше онѣ спасли бы меня. Тѣмъ не менѣе, я весьма признателенъ вамъ; вы истинный другъ.
   Истинный другъ! "О у поводъ. Но довольно объ этомъ: васъ это не можетъ интересовать, а мнѣ надоѣло до портиковъ.
   Они подошли къ дому, и Луиза, выпустивъ руку своего гостя, стала подниматься на лѣстницу. Гартхаузъ слѣдилъ за ней глазами, пока она не скрылась въ дверяхъ; потомъ опустилъ руку на плечо ея брата и дружескимъ жестомъ пригласилъ его пройтись по саду.
   -- Томъ, мой другъ, мнѣ надо съ вами поговорить.
   Они остановились возлѣ запущенной куртины розовыхъ кустовъ. (Мистеръ Баундерби хвастался тѣмъ, что онъ не желаетъ заботиться о розахъ Никкится, прежняго владѣльца.) Томъ присѣлъ на перила террасы и принялся срывать розовые бутоны и ощипывать по листку, а его демонъ-искуситель стоялъ возлѣ него одной ногой на ступенькѣ террасы и, граціозно согнувшись всѣмъ тѣломъ впередъ, опирался на руку, лежавшую на его согнутомъ колѣнѣ. Ихъ было видно изъ оконъ мистрисъ Баундерби; очень возможно, что она на нихъ смотрѣла.
   -- Томъ, что съ вами?
   -- Ахъ, мистеръ Гартхаузъ, если бъ вы знали,-- сказалъ со вздохомъ Томъ.-- Я такъ измучился, что просто жизнь не мила.
   -- Честное слово, мой другъ, и я тоже.
   -- Вы!-- изумился Томъ.-- Да вы воплощенная беззаботность! Мистеръ Гартхаузъ, я въ ужасныхъ тискахъ. Вы и представить себѣ не можете, какъ я увязъ... и подумать только, что стоило бы сестрѣ захотѣть -- и я былъ бы спасенъ!
   Онъ кусалъ и разрывалъ бутоны зубами; его руки дрожали, какъ у стараго паралитика. Съ минуту его собесѣдникъ внимательно его наблюдалъ и затѣмъ снова заговорилъ самымъ беззаботнымъ тономъ.
   -- Томъ, вы неразсудительны: вы требуете отъ сестры слишкомъ многаго. Вы уже получили отъ нея кучу денегъ, повѣса вы этакій; развѣ не правда?
   -- Получилъ и сознаюсь въ этомъ, мистеръ Гартхаузъ. Да гдѣ же мнѣ было ихъ и достать? Не у старикашки ли Баундерби, который только и дѣлаетъ, что хвастается, какъ онъ въ мои годы жилъ на два пенса въ мѣсяцъ или что-то въ этомъ родѣ? Не у отца ли, который заранѣе намѣтилъ для меня путь, какъ онъ выражается, и связалъ меня по рукамъ и ногамъ чуть не съ колыбели? Не у матери ли, у которой нѣтъ ничего, кромѣ ея болѣзней? Гдѣ же мнѣ больше и достать денегъ, какъ не у сестры?
   Онъ чуть не плакалъ и уничтожалъ розы цѣлыми дюжинами. Мистеръ Гартхаузъ дотронулся до его плеча, въ видѣ ободренія.
   -- Томъ, голубчикъ, но если у вашей сестры ихъ нѣтъ?
   -- Если нѣтъ? Да я и не думаю, чтобы они у нея были. Можетъ быть, мнѣ надо больше, чѣмъ у нея есть; но въ такомъ случаѣ она должна достать. Она всегда можетъ достать. Безполезно что-нибудь отъ васъ скрывать послѣ того, что я вамъ уже говорилъ. Вы знаете, что она вышла за Баундерби не ради себя и не ради него, а ради меня. Такъ отчего же она не хочетъ добиться отъ него изъ любви ко мнѣ того, что мнѣ надо? Ничто ее не обязываетъ говорить, зачѣмъ ей нужны деньги: она не дура и могла бы вытянуть ихъ лаской. Но она не хочетъ, хоть и знаетъ, какъ это важно для меня. Она холодна съ нимъ, какъ камень, вмѣсто того чтобы полюбезничать съ нимъ ради меня. Не знаю, какъ вы это назовете; по-моему -- это просто безсовѣстно.
   По ту сторону террасы былъ бассейнъ съ водой, и у мистера Гартхауза явилось непреодолимое желаніе швырнуть въ этотъ бассейнъ мистера Томаса Гредграйнда-младшаго, швырнуть такимъ же способомъ, какъ угрожали это сдѣлать оскорбленные фабриканты Коктауна со своими капиталами. Но онъ остался стоять все въ той же граціозной позѣ, и по ту сторону баллюстрады падали только одни истребленные Томомъ бутоны, плававшіе теперь на поверхности воды цѣлымъ островомъ.
   -- Голубчикъ Томъ, позвольте мнѣ быть вашимъ банкиромъ, -- сказалъ мистеръ Гартхаузъ.
   -- Ради Бога не напоминайте мнѣ о банкирахъ, -- проговорилъ съ живостью Томъ и сталъ блѣднѣе бѣлыхъ розъ, которыя держалъ въ рукѣ.
   Какъ человѣкъ превосходно воспитанный и привыкшій къ лучшему обществу, мистеръ Гартхаузъ не могъ себѣ позволить словеснаго выраженія изумленія, какъ не могъ себѣ позволить словеснаго выраженія какихъ бы то ни было чувствъ. Но онъ невольно чуть-чуть приподнялъ брови съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ удивленія, хотя удивленіе не менѣе противорѣчило принципамъ его школы, чѣмъ принципамъ школы Гредграйнда.
   -- Сколько вамъ сейчасъ нужно, Томъ? Все дѣло въ трехъ цифрахъ? Что же вы молчите? Назовите ваши три цифры.
   -- Мистеръ Гартхаузъ, -- сказалъ Томъ, который теперь и въ самомъ дѣлѣ плакалъ (эти слезы были лучше его жалобъ, хотя и придавали ему очень плачевный видъ), -- теперь уже поздно; теперь деньги мнѣ не помогутъ. Они могли спасти меня раньше. Тѣмъ не менѣе я вамъ очень обязанъ; вы мой истинный другъ.
   Истинный другъ!
   "Оболтусъ, оболтусъ!" безпечно подумалъ мистеръ Гартхаузъ. "Какой же ты оселъ!"
   -- Я принимаю ваше предложеніе, какъ доказательство искренней дружбы, -- продолжалъ Томъ, пожимая ему руку.
   -- Ну ладно, можетъ быть, моя дружба приводится вамъ въ другой разъ, -- отвѣчалъ мистеръ Гартхаузъ.-- И имѣйте въ виду, мой милѣйшій, если вы захотите обратиться ко мнѣ, когда вамъ придется очень ужъ круто, я, можетъ быть, сумѣю выручить васъ и во всякомъ случаѣ помогу вамъ совѣтомъ.
   -- Благодарю, -- отвѣчалъ Томъ, мрачно качая головой и разжевывая цѣлую горсть бутоновъ.-- Ахъ, зачѣмъ я не зналъ васъ раньше, мистеръ Гартхаузъ!
   -- Видите ли, Томъ, -- сказалъ мистеръ Гартхаузъ, бросая въ свою очередь нѣсколько бутоновъ въ даръ розовому острову, который упорно бился о стѣну террасы, какъ будто желая во что бы то ни стало пристать къ твердой землѣ, -- видите ли: каждый человѣкъ всегда прежде всего эгоистъ, и я ничуть не составляю исключенія изъ общаго правила. Я горячо желаю... (вялость его горячаго желанія была по истинѣ тропическая) желаю, чтобы вы не были такъ холодны съ вашей сестрой -- это вашъ долгъ -- и чтобы вы были для нея болѣе нѣжнымъ и любящимъ братомъ -- это тоже вашъ долгъ.
   -- Я сдѣлаю все, что вы хотите, мистеръ Гартхаузъ.
   -- Знаете ли, Томъ, настоящее время самое важное: не говорите же въ будущемъ. Начните сейчасъ же.
   -- Конечно начну. Лу не замедлитъ вамъ это подтвердить.
   -- Итакъ, Томъ, нашъ союзъ заключенъ, -- сказалъ Гартхаузъ, похлопавъ его по плечу съ такимъ видомъ, который заставлялъ предполагать (какъ и поспѣшилъ сдѣлать оболтусъ), что это условіе было поставлено ему добрымъ малымъ, не желавшимъ выслушивать изліяній его благодарности.-- А пока до свиданья -- до обѣда.
   Когда Томъ явился къ обѣду, его грусть не помѣшала ему быть очень бодрымъ и подвижнымъ, и онъ пришелъ въ гостиную раньше мистера Баундерби.
   -- Я не хотѣлъ огорчить тебя, Лу, -- сказалъ онъ, протягивая руку сестрѣ и цѣлуя ее.-- Я знаю, что ты меня любишь, и я тебя тоже очень люблю.
   Въ этотъ день на лицѣ Луизы явилась улыбка, обращенная къ другому. Увы! къ другому!
   "Нѣтъ, нѣтъ, нельзя сказать, чтобъ она интересовалась однимъ только оболтусомъ", думалъ мистеръ Гартхаузъ, вспоминая свои прежнія мысли, когда онъ въ первый разъ увидѣлъ это красивое лицо. "Нѣтъ, нѣтъ, не только имъ однимъ".
   

Глава VIII.
Взрывъ.

   Слѣдующее утро было слишкомъ хорошо, чтобы валяться въ постели. Джемсъ Гартхаузъ всталъ очень рано и усѣлся у окна своего будуара, съ наслажденіемъ покуривая свой рѣдкій табакъ, который когда-то произвелъ такое благотворное дѣйствіе на его молодого друга. Нѣжась въ теплыхъ лучахъ лѣтняго солнца, окруженный благовоннымъ дымомъ своей восточной трубки, который лѣниво таялъ въ воздухѣ, напоенномъ весенними благоуханіями, Гартхаузъ взвѣшивалъ свое положеніе, какъ игрокъ въ ожиданіи очереди взвѣшиваетъ шансы на выигрышъ. Въ настоящую минуту онъ забылъ о существованіи скуки и весь отдался своимъ размышленіямъ.
   Между нимъ и Луизой существовала тайна, о которой мужъ не подозрѣвалъ. Эта тайна еще больше отталкивала ее отъ мужа и увеличивала разстояніе между ними, которое и всегда-то было велико. Онъ, Гартхаузъ, доказалъ ей очень ловко и ясно, что изучилъ ея сердце до глубочайшихъ его изгибовъ; онъ искусно воспользовался ея единственной нѣжной привязанностью, чтобы сблизиться съ ней. И какъ успѣшно шло это сближеніе. Онъ сдѣлалъ видъ, что глубоко сочувствуетъ этой ея привязанности, и раздѣлявшая ихъ преграда исчезла, какъ по волшебству. Все это было очень интересно, очень забавно.
   И все таки, даже теперь, у него не было въ душѣ какого-нибудь злого умысла. Въ интересахъ общества, какъ и въ интересахъ семьи, было бы гораздо выгоднѣй для чести того вѣка, въ которомъ жилъ мистеръ Гартхаузъ, если бъ весь безчисленный легіонъ молодыхъ повѣсъ, къ которымъ принадлежалъ и онъ, былъ бы откровенно пороченъ, вмѣсто того, чтобъ прикрываться равнодушіемъ и безпечностью. Пловучія льдины, носящіяся по волѣ теченія, пускаютъ ко дну большую часть изъ погибающихъ кораблей.
   Когда дьяволъ надѣваетъ личину рыкающаго льва, онъ привлекателенъ развѣ для однихъ дикарей да охотниковъ. Но когда онъ причесанъ, приглаженъ и одѣтъ по послѣдней модѣ, когда онъ одинаково пресыщенъ порокомъ и добродѣтелью, муками ада и райскимъ блаженствомъ, тогда онъ настоящій дьяволъ, котораго надо страшиться и трепетать.
   Итакъ, Джемсъ Гартхаузъ нѣжился у своего окна, безпечно покуривая и взвѣшивая свои шансы преуспѣть на томъ пути, на которомъ онъ очутился по волѣ счастливой случайности. Цѣль, къ которой велъ этотъ путь, была ему совершенно ясна, но онъ не давалъ себѣ труда задумываться надъ ней. Будь, что будетъ.
   Такъ какъ въ этотъ день ему предстояла длинная поѣздка верхомъ (въ нѣсколькихъ миляхъ отъ имѣнія мистера Баундерби предполагалось политическое сборище, гдѣ ему представлялся прекрасный случай попытать свои силы въ пользу партіи Гредграйнда), то онъ одѣлся пораньше и сошелъ къ завтраку. Его очень занималъ вопросъ, какъ на него взглянетъ Луиза: попрежнему ли онъ высоко стоитъ въ ея глазахъ, или за ночь его шансы опять упали. Нѣтъ, онъ былъ на томъ же мѣстѣ, что и вчера; онъ тотчасъ это замѣтилъ по ея взгляду.
   Не безъ нѣкотораго ощущенія скуки, мистеръ Гартхаузъ убилъ кое-какъ свое время до вечера въ этотъ утомительный день и около шести часовъ возвращался обратно.
   Между домомъ и оградой сада тянулась на полъмили гладкая, усыпанная пескомъ аллея, вырощенная еще предмѣстникомъ Баундерби, мистеромъ Никитсомъ. Гартхаузъ ѣхалъ шагомъ по этой аллеѣ, когда вдругъ изъ за кустовъ стремительно выскочилъ мистеръ Баундерби. Пугливая лошадь шарахнулась въ сторону.
   -- Гартхаузъ!-- кричалъ мистеръ Баундерби.-- Слышали новость?
   -- Какую новость?-- спросилъ Гартхаузъ, успокаивая свою лошадь и посылая мистера Баундерби въ глубинѣ души ко всѣмъ чертямъ.
   -- Такъ вы ничего не слышали?
   -- Я слышалъ васъ, и лошадь моя слышала и даже испугалась на смерть; а больше ничего не слыхалъ.
   Мистеръ Баундерби, весь красный и въ поту, сталъ посреди дороги, вплотную передъ лошадиной головой, чтобы выстрѣлить своею новостью съ большимъ эффектомъ.
   -- Банкъ обокраденъ!
   -- Ну что вы!
   -- Обокраденъ вчера вечеромъ, сэръ; обокраденъ необычайнымъ способомъ: съ помощью поддѣльнаго ключа.
   -- На большую сумму?
   Мистеръ Баундерби, которому хотѣлось придать происшествію какъ можно больше важности, былъ непріятно задѣтъ этимъ вопросомъ и долженъ былъ отвѣтить:
   -- Нѣтъ, сумма невелика, но могла бы быть изрядной.
   -- Сколько же именно украдено?
   -- Ну, ужъ если вамъ непремѣнно нужно точную цифру, то извольте: она не превышаетъ полутораста фунтовъ, -- сказалъ съ нетерпѣніемъ мистеръ Баундерби.-- Но дѣло не въ суммѣ, а въ фактѣ. Банкъ обокраденъ, вотъ что важно. Какъ вы этого не понимаете.
   -- Дорогой мистеръ Баундерби, -- сказалъ Джемсъ, слѣзая съ лошади и передавая поводья своему слугѣ, -- я отлично понимаю, мало того -- совершенно оглушенъ этимъ ужаснымъ происшествіемъ. Тѣмъ не менѣе вы мнѣ, надѣюсь, позволите отъ души васъ поздравить: вѣдь вы рисковали понести гораздо большую потерю.
   -- Благодарю, -- отвѣчалъ Баундерби сердитымъ, отрывистымъ тономъ.-- Разумѣется, я могъ бы потерять гораздо больше: могъ бы потерять двадцать тысячъ фунтовъ.
   -- Охотно вѣрю.
   -- Вѣрите! Чортъ возьми, еще бы не вѣрить! Клянусь честью, -- продолжалъ мистеръ Баундерби, грозно кивая головой, -- клянусь честью, я могъ бы потерять вдвое, втрое больше. Чортъ знаетъ, сколько бы я могъ потерять, если бъ ворамъ не помѣшали.
   Въ эту минуту къ нимъ подошли Луиза, мистрисъ Спарзитъ и Битцеръ.
   --: Да вотъ вамъ дочь Тома Гредграйнда: она прекрасно знаетъ, сколько бы я могъ потерять, если вамъ это неизвѣстно, -- бушевалъ Баундерби.-- Она такъ и грохнулась объ полъ, точно подстрѣленная, когда я ей сообщилъ эту новость. Насколько я ее знаю, это случилось съ ней въ первый разъ въ ея жизни и дѣлаетъ ей честь, по моему мнѣнію.
   Она и теперь еще была слаба и блѣдна. Джемсъ Гартхаузъ предложилъ ей руку и, подвигаясь впередъ медленнымъ шагомъ, спросилъ, при какихъ обстоятельствахъ была совершена кража.
   -- Я только что хотѣлъ вамъ разсказать, -- гаркнулъ съ раздраженіемъ Баундерби, подавая руку мистрисъ Спарзитъ. -- Если бъ вы не любопытствовали такъ насчетъ суммы, я бы вамъ давно разсказалъ. Вы знаете эту леди (потому что она настоящая леди) -- мистрисъ Спарзитъ?
   -- Я имѣлъ уже честь...
   -- Очень хорошо. Вы видѣли, кажется, тогда же и этого молодого человѣка -- Битцера?
   Мистеръ Гартхаузъ утвердительно кивнулъ головой, а Битцеръ приложилъ руку ко лбу въ видѣ поклона.
   -- Превосходно. Оба они живутъ въ банкѣ. Вы, можетъ быть, знаете, что они живутъ въ банкѣ? Прекрасно. Вчера вечеромъ, въ обычный часъ, когда занятія кончились, все было, по обыкновенію, заперто. Въ главной кассѣ, у дверей которой спитъ вотъ этотъ субъектъ, было... все равно сколько. Въ маленькомъ желѣзномъ шкапу въ комнатѣ Тома, гдѣ лежатъ деньги на мелкіе расходы, было полтораста слишкомъ фунтовъ...
   -- Сто пятьдесятъ четыре фунта, семь шиллинговъ и одинъ пенни, -- поправилъ Битцеръ.
   -- Слушайте, вы!-- отрѣзалъ мистеръ Баундерби, круто оборачиваясь.-- Не смѣйте меня перебивать! Довольно того, что меня обокрали, пока вы храпѣли, наѣвшись до отвала; не лѣзьте еще со своими четырьмя фунтами и семью шиллингами. Я не храпѣлъ въ ваши годы; я слишкомъ мало ѣлъ, для того чтобы храпѣть, и никого не прерывалъ на полусловѣ своими поправками. Никогда, даже если зналъ точную цифру.
   Битцеръ приложилъ кулакъ ко лбу съ раболѣпнымъ видомъ и, казалось, былъ глубоко пораженъ и тронутъ этимъ примѣромъ воздержанія изъ юности мистера Баундерби.
   -- Полтораста съ чѣмъ-то фунтовъ,-- началъ опять мистеръ Баундерби.-- Томъ заперъ эту сумму въ своей кассѣ; касса не изъ прочныхъ, надо сознаться, но объ этомъ надо было думать раньше. Все было въ полномъ порядкѣ. Ночью, пока этотъ субъектъ изволилъ храпѣть... Мистрисъ Спарзитъ, сударыня, вѣдь вы слышали его храпъ?
   -- Сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ,-- не могу сказать, чтобы я точно слышала его храпъ, "потому не смѣю утверждать самаго факта. Но зимой по вечерамъ, когда онъ засыпалъ, сидя за столомъ въ своей каморкѣ, я слышала, какъ онъ издавалъ какіе-то звуки, которые я лучше всего опредѣлю, назвавъ ихъ удушьемъ. Нѣсколько разъ въ подобныхъ же случаяхъ я слышала, какъ онъ хрипѣлъ на манеръ стѣнныхъ часовъ съ гирями. Я говорю это не съ тѣмъ, -- продолжала мистрисъ Спарзитъ съ величайшимъ достоинствомъ и съ полнымъ сознаніемъ своей обязанности дать вполнѣ точное и правдивое показаніе, -- я говорю это не съ тѣмъ, чтобъ очернить его нравственность. Напротивъ, я всегда считала Битцера молодымъ человѣкомъ съ самыми твердыми принципами, что и спѣшу засвидѣтельствовать.
   -- Ну хорошо,-- проговорилъ съ досадой Баундерби.-- Однимъ словомъ, пока онъ храпѣлъ, или задыхался, или подражалъ часамъ съ гирями, проще сказать -- пока онъ спалъ, какіе-то молодцы какимъ-то образомъ (спрятались ли они заранѣе въ домѣ, или явились потомъ -- это еще не выяснено) взломали кассу Тома и вытащили все, что тамъ было. Тутъ имъ, должно быть, что-нибудь помѣшало, и они убѣжали черезъ парадную дверь, заперевъ ее за собой на двойной замокъ (она и раньше была заперта, и ключъ лежалъ подъ подушкой у мистрисъ Спарзитъ) съ помощью поддѣльнаго ключа, который былъ поднятъ сегодня возлѣ самаго банка. Никто и не хватился до сегодняшняго утра, до самаго того момента, когда Битцеръ изволилъ подняться и принялся за уборку конторы. Тутъ онъ увидѣлъ, что дверца кассы Тома отворена, замокъ сломанъ и деньги исчезли.
   -- Кстати, гдѣ же Томъ?-- спросилъ Гартхаузъ, оглядываясь.
   -- Онъ помогаетъ полиціи въ ея розыскахъ, оттого и остался въ банкѣ. Посмотрѣлъ бы я, какъ эти мерзавцы обокрали бы меня, когда я былъ въ лѣтахъ Тома. Затрать они на это предпріятіе не больше восемнадцати пенсовъ, они и то были бы въ убыткѣ -- вотъ все, что я могу сказать.
   -- Подозрѣваютъ ли кого-нибудь въ этой кражѣ?
   -- Подозрѣваютъ ли? Я думаю! Нельзя же ограбить банкъ Іосіи Баундерби изъ Коктауна и выйти сухимъ изъ воды!-- отвѣчалъ Баундерби, бросая руку мистрисъ Спарзитъ, чтобъ обтереть свой потный лобъ.-- Нѣтъ, нѣтъ, такая вещь никому не сойдетъ даромъ -- ужъ не взыщите!
   Мистеръ Гартхаузъ осмѣлился спросить, на кого именно падаетъ подозрѣніе.
   -- Слушайте, -- сказалъ Баундерби, поворачиваясь лицомъ ко всему обществу,-- я вамъ скажу. Но это секретъ. Смотрите же не разболтайте, иначе эти разбойники (ихъ должна быть цѣлая шайка) станутъ остерегаться. И такъ, я говорю вамъ по секрету. Погодите минутку (онъ еще разъ вытеръ свой пылающій лобъ). Что вы скажете, когда узнаете (тутъ ораторъ заревѣлъ во всю силу своихъ легкихъ), что въ этомъ дѣлѣ замѣшанъ одинъ изъ рабочихъ?
   -- Надѣюсь, -- промямлилъ Гартхаузъ, -- что это не нашъ пріятель Блэкпотъ.
   -- Скажите пуль, вмѣсто потъ -- и вы попадете въ самую точку, -- отрѣзалъ Баундерби.
   У Луизы вырвалось легкое восклицаніе удивленія и сомнѣнія.
   -- Ну да, конечно, такъ я и зналъ, -- сказалъ Баундерби, схватывая на лету этотъ слабый протестъ,-- такъ я и зналъ! Я давнымъ давно къ этому привыкъ. Извѣстное дѣло: это честнѣйшіе люди въ свѣтѣ. Спору нѣтъ, они рѣчисты. Они хотятъ только одного, чтобъ имъ растолковали ихъ права. Только меня-то имъ не провести! Каждый недовольный рабочій способенъ на все... да, на все!
   Это также была одна изъ популярныхъ коктаунскихъ фикцій, которую старались распространить всякими правдами и неправдами, и дѣйствительно находились добрыя души, искренно ей вѣрившія.
   -- Но я-то хорошо знаю этихъ молодцовъ, -- продолжалъ Баундерби.-- Я читаю въ ихъ сердцахъ, какъ въ открытой книгѣ. Мистрисъ Спарзитъ, будьте свидѣтельницей, что я говорилъ этому Блэкпулю еще въ первый разъ, когда онъ былъ въ моемъ домѣ, когда онъ пришелъ ко мнѣ съ цѣлью узнать, какъ ему лучше ниспровергнуть религію и подставить ножку установленной у насъ церкви? Мистрисъ Спарзитъ, по своему рожденію вы съ полнымъ правомъ можете считать себя въ рядахъ нашей аристократіи. Не говорилъ ли я тогда этому субъекту: "Меня вы не надуете; вы -- человѣкъ не въ моемъ вкусѣ, вы дурно кончите"?
   -- Разумѣется, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, -- вы сдѣлали ему именно это замѣчаніе и, притомъ такимъ тономъ, который не могъ не произвести на него сильнаго впечатлѣнія.
   -- Помните, онъ еще оскорбилъ васъ тогда, -- сказалъ Баундерби, -- оскорбилъ ваши чувства?
   -- Да, сэръ, совершенно вѣрно, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, скромно покачивая головой.-- Возможно, впрочемъ, что въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ у меня слишкомъ деликатныя... слишкомъ наивныя чувства (если вамъ больше нравится это выраженіе), чѣмъ могли бы быть, если бъ я всегда занимала то положеніе въ свѣтѣ, какое занимаю теперь.
   Мистеръ Баундерби устремилъ на мистера Гартхауза хвастливо-гордый взглядъ, ясно говорившій: "Эта женщина -- моя собственность. Надѣюсь, она достойна вашего вниманія, сэръ".
   Затѣмъ онъ продолжалъ свой прерванный разсказъ.
   -- Вспомните сами, Гартхаузъ, что я говорилъ ему при васъ. Я ему рѣзалъ одну правду-матку, я съ ними не очень-то церемонюсь. Я слишкомъ хорошо ихъ знаю. И что же, сэръ? Черезъ три дня онъ исчезаетъ: уѣзжаетъ -- никто не знаетъ, куда. Совершенно, какъ сдѣлала когда-то моя мать, только моя мать была все-таки лучше него, если это возможно. Что же онъ дѣлаетъ передъ своимъ отъѣздомъ? Вы просто не повѣрите... (Мистеръ Баундерби держалъ шляпу въ рукѣ и хлопалъ по ней съ каждой новой фразой, какъ по тамбурину.) Нѣсколько вечеровъ подъ-рядъ его видѣли возлѣ банка, видѣли, какъ онъ бродилъ подъ окнами банка и по противоположному тротуару. У мистрисъ Спарзитъ тогда же явилось подозрѣніе. Она указываетъ на него Битцеру, и оба замѣчаютъ этого субъекта, а по наведеннымъ сегодня справкамъ оказывается, что и сосѣди замѣтили его.
   Дойдя до этого кульминаціоннаго пункта своей рѣчи, мистеръ Баундерби, по примѣру восточныхъ танцовщицъ, напялилъ на голову свой тамбуринъ.
   -- Все это, конечно, довольно подозрительно, -- замѣтилъ Джемсъ Гартхаузъ.
   -- Еще бы, сэръ!-- подхватилъ Баундерби вызывающимъ тономъ.-- Еще бы. Но Блэкпуль. замѣшанъ здѣсь не одинъ. Ходятъ слухи о какой-то старухѣ. Эти вещи всегда узнаются, когда зло уже непоправимо: если у васъ украдутъ лошадь, будьте увѣрены, что окажется виновата дверь конюшни, которая не запиралась. Теперь точно съ неба сваливается эта старуха; кажется, она прилетала въ городъ верхомъ на помелѣ. Старуха сторожитъ домъ цѣлый день, а потомъ ее смѣняетъ Блэкпуль. Въ тотъ вечеръ, когда мы видѣли его у меня, они уходятъ вмѣстѣ -- совѣщаются; вѣроятно, она отдаетъ ему отчетъ въ своихъ наблюденіяхъ... Чортъ бы ее побралъ!
   "Да, въ тотъ вечеръ въ комнатѣ была какая-то старуха, которая все время держалась въ сторонѣ", подумала Луиза.
   -- Но и это еще не все; про нихъ и еще кое-что извѣстно,-- продолжалъ Баундерби, таинственно кивая головой.-- Но сегодня я больше ничего не скажу. Надѣюсь, вы будете молчать и ни слова никому не скажете. Пройдетъ, можетъ быть, порядочно времени, но въ концѣ концовъ мы ихъ все-таки сцапаемъ. Надо имъ сперва опустить немного поводья -- это всегда хорошая мѣра въ такихъ случаяхъ.
   -- Разумѣется, они будутъ наказаны по всей строгости закона, какъ обыкновенно гласятъ полицейскія объявленія,-- замѣтилъ мистеръ Гартхаузъ.-- И подѣломъ. Тѣ, кто желаетъ обкрадывать банки, должны нести на себѣ послѣдствія своихъ дѣйствій, иначе мы всѣ принялись бы обкрадывать банки.
   Онъ нѣжно взялъ изъ рукъ Луизы ея зонтикъ и раскрылъ его надъ ея головой, хотя они шли въ тѣни.
   -- А теперь, Луиза Баундерби, -- сказалъ ея мужъ, -- займитесь-ка мистрисъ Спарзитъ. У нея сильно потрясены нервы всей этой исторіей, и она останется у насъ денька на два. Позаботьтесь объ ея удобствахъ.
   -- Очень вамъ благодарна, сэръ, -- отвѣчала эта скромная леди, -- пожалуйста не думайте обо мнѣ: мнѣ ничего не надо.
   Вскорѣ для всѣхъ стало совершенно очевиднымъ, что если мистрисъ Спарзитъ можно было въ чемъ-нибудь упрекнуть во время ея пребыванія въ домѣ мистера Баундерби, то развѣ только въ томъ, что она слишкомъ мало заботилась о себѣ и слишкомъ много о другихъ. Благодаря этой ея слабости, она становилась подчасъ просто невыносимой. Когда ей показали отведенную для нея комнату, она была до такой степени растрогана ея уютнымъ видомъ, что, казалось, предпочла бы устроиться на ночлегъ на кухонномъ столѣ.
   -- Правда, Паулеры и Скаджерсы были пріучены къ роскоши, но моя обязанность помнить, что я больше не то, чѣмъ была когда-то, -- говорила съ величавой простотой мистрисъ Спарзитъ. Она особенно любила дѣлать такія замѣчанія въ присутствіи кого-нибудь изъ слугъ.-- Право же, -- добавляла она обыкновенно, -- право, если бъ я могла изгладить изъ моей памяти, что мой мужъ былъ Паулеръ и что сама я принадлежу къ фамиліи Скаджерсовъ, или если бъ я могла измѣнить порядокъ вещей и сдѣлаться женщиной простого происхожденія, я бы охотно это сдѣлала. Я думаю, что была бы обязана такъ поступить въ виду существующихъ обстоятельствъ.
   За столомъ тотъ же духъ самоотреченія заставлялъ эту леди отказываться отъ самыхъ вкусныхъ блюдъ и отъ винъ, пока мистеръ Баундерби не приказывалъ ей рѣшительно пить или ѣсть. Тогда она обыкновенно отвѣчала: "Вы слишкомъ добры, сэръ", и съ покорностью отказывалась отъ своего объявленнаго во всеуслышаніе, твердаго рѣшенія подождать "ломтика жареной баранины". Она разсыпалась въ извиненіяхъ, обращаясь съ просьбой передать ей соль, и была слишкомъ внимательна къ мистеру Баундерби, чтобъ не постараться подтвердить на дѣлѣ его замѣчаніе о состояніи ея нервовъ; имѣя въ виду эту послѣднюю цѣль, она отъ времени до времени откидывалась на спинку стула и принималась проливать безмолвныя слезы; въ такихъ случаяхъ можно было видѣть (или, вѣрнѣе, нельзя было не видѣтьтакъ какъ она обращала на себя всеобщее вниманіе), какъ крупная слеза величиной съ хрустальную серьгу, скользила вдоль ея римскаго носа.
   Но главной отличительной чертой всего поведенія мистрисъ Спарзитъ, съ начала и до конца, была ея твердая рѣшимость оплакивать мистера Баундерби. Случалось, что, при взглядѣ на него, она не могла удержаться, чтобъ не вздохнуть и не покачать головой, какъ будто говоря: "Увы! бѣдный Іорикъ!" Обнаруживъ противъ воли этими внѣшними признаками свое душевное волненіе, она вызывала на свое лицо насильственную улыбку и любезно заявляла, съ нѣкоторымъ проблескомъ одушевленія: "Слава Богу, сэръ, вы все еще сохранили свое веселое расположеніе духа", давая понять, что смотритъ, какъ на истинную милость Божію, на то обстоятельство, что мистеръ Баундерби еще не палъ подъ бременемъ обрушившихся на него бѣдъ. Была еще одна замѣчательная особенность въ поведеніи мистрисъ Спарзитъ,-- маленькая слабость, за которую она безпрестанно извинялась, но которую никакъ не могла преодолѣть. Она постоянно ошибалась, называя мистрисъ Баундерби миссъ Гредграйндъ, и повторяла эту ошибку и свои извиненія разъ по шестидесяти въ теченіе вечера. При каждой новой ошибкѣ она неизмѣнно скромно конфузилась, но, право, она "такъ привыкла" къ прежнему имени миссъ Гредграйндъ, что ей казалось почти невозможнымъ, чтобы молодая особа, которую она знала съ дѣтства, была дѣйствительно мистрисъ Баундерби. Дальнѣйшая странность этой постоянной ошибки заключалась въ томъ, что чѣмъ больше мистрисъ Спарзитъ думала объ этомъ обстоятельствѣ, тѣмъ больше оно казалось ей невозможнымъ. "Слишкомъ ужъ велика разница", говорила она.
   Послѣ обѣда, въ гостиной, мистеръ Баундерби разсмотрѣлъ дѣло въ послѣдней инстанціи: допросилъ свидѣтелей, записалъ ихъ показанія, нашелъ обвиняемыхъ безусловно виновными и приговорилъ ихъ къ самому строгому наказанію. По окончаніи разбирательства, Битцеръ былъ командированъ въ Коктаунъ съ приказаніемъ передать Тому, чтобъ онъ пріѣзжалъ съ курьерскимъ поѣздомъ.
   Когда принесли свѣчи, мистрисъ Спарзитъ нѣжно прошептала:
   -- Не будьте такъ печальны, сэръ. Я бы хотѣла видѣть васъ такимъ же веселымъ, какъ въ былое время.
   Мистеръ Баундерби, котораго всѣ эти утѣшенія начинали приводить въ глупо-сентиментальное настроеніе духа, вздохнулъ, какъ тюлень.
   -- Я не могу васъ видѣть такимъ, -- продолжала мистрисъ Спарзитъ.-- Не попробуете ли, сыграть партію въ триктракъ, сэръ, какъ въ былое время, когда я имѣла счастіе жить подъ вашей кровлей?
   -- Съ тѣхъ поръ я ни разу не игралъ въ триктракъ, сударыня, -- сказалъ мистеръ Баундерби.,
   -- Знаю, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ успокоительнымъ тономъ.-- Кажется, эта игра нисколько не интересуетъ миссъ Гредграйндъ. Но я почту себя счастливой, если вамъ будетъ угодно...
   Они усѣлись играть у окна, выходившаго въ садъ. Вечеръ былъ прекрасный: темный, но теплый и благоуханный. Луиза и мистеръ Гартхаузъ бродили по саду, откуда въ ночной тишинѣ долетали ихъ голоса, хотя словъ не было слышно. Мистрисъ Спарзитъ, сидя за игорнымъ столикомъ, старалась со своего мѣста пронизать глазами ночную темноту.
   -- Что тамъ такое, сударыня? Ужъ не пожаръ чи?-- спросилъ мистеръ Баундерби.
   -- Нѣтъ, сэръ, нѣтъ. Меня безпокоитъ роса, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ.
   -- А какое вамъ дѣло до росы, сударыня?-- отрѣзалъ мистеръ Баундерби.
   -- Мнѣ лично -- никакого, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, -- но я боюсь, не простудилась бы миссъ Гредграйндъ.
   -- Она никогда не простуживается, -- заявилъ мистеръ Баундерби.
   -- Неужто, сэръ, -- произнесла мистрисъ Спарзитъ и сильно закашлялась.
   Передъ отходомъ ко сну мистеръ Баундерби спросилъ себѣ стаканъ воды.
   -- Какъ, сэръ!-- воскликнула мистрисъ Спарзитъ.-- А что же вашъ горячій хересъ съ лимономъ и мускатнымъ орѣхомъ?
   -- Я давно отсталъ отъ этой привычки, сударыня, -- отвѣчалъ мистеръ Баундерби.
   -- Тѣмъ хуже, сэръ, -- замѣтила мистрисъ Спарзитъ.-- Вѣдь этакъ мало по малу отстанете отъ всѣхъ своихъ добрыхъ старыхъ привычекъ. Послушайте, сэръ, если миссъ Гредграйндъ мнѣ позволитъ, я предлагаю вамъ свои услуги и приготовлю вашъ хересъ, какъ я, бывало, всегда это дѣлывала.
   Миссъ Гредграйндъ охотно разрѣшила мистрисъ Спарзитъ дѣлать все, что ей было угодно, и эта заботливая леди приготовила напитокъ и торжественно поднесла его мистеру Баундерби.
   -- Это вамъ очень полезно. Это васъ согрѣетъ: какъ разъ то, что вамъ нужно. Вамъ бы вовсе не слѣдовало бросать этой привычки.
   И когда мистеръ Баундерби сказалъ: "Ваше здоровье, сударыня", она отвѣчала съ большимъ чувствомъ:
   -- Благодарствуйте, сэръ. Желаю и вамъ здоровья и счастья.
   Въ концѣ концовъ она еще пожелала ему доброй ночи, и притомъ самымъ патетическимъ тономъ, и мистеръ Баундерби ушелъ спать, убѣжденный, что его разобидѣли въ самыхъ нѣжныхъ его чувствахъ, совершенно, впрочемъ, не понимая, въ чемъ состояла эта обида, и кто ее причинилъ.
   Долго послѣ того, какъ Луиза раздѣлась и легла въ постель, она все еще поджидала брата. Она знала, что онъ не могъ пріѣхать раньше часа ночи, но въ мертвой тишинѣ деревенской ночи, мало способствовавшей успокоенію ея мыслей, часы тянулись для нея безконечно. Наконецъ, когда тишина и мракъ, казалось ей, еще усилились, раздался звонокъ у подъѣзда. Теперь ей хотѣлось замедлить время, хотѣлось, чтобы этотъ звонокъ раздавался вплоть до утра: но звукъ колокольчика, постепенно замирая, замолкъ, и тишина ночи снова охватила ее.
   Она прождала еще около четверти часа, по ея соображеніямъ, потомъ встала, накинула пенюаръ, осторожно выскользнула впотьмахъ изъ своей комнаты и поднялась въ комнату брата. Дверь была заперта; она тихонько ее отворила и окликнула Тома, пробираясь на ципочкахъ къ его кровати.
   Она опустилась возлѣ него на колѣни, обняла его за шею и прижалась лицомъ къ его лицу. Она знала, что онъ не спитъ, что онъ притворяется, но продолжала молчать.
   Наконецъ онъ вздрогнулъ, точно спросонокъ.
   -- Кто здѣсь?-- спросилъ онъ.-- Что случилось?
   -- Томъ, развѣ тебѣ нечего мнѣ сказать? Если ты любилъ меня когда-нибудь въ жизни и если у тебя есть что-нибудь на душѣ, чего ты никому не можешь довѣрить -- скажи мнѣ.
   -- Я не понимаю тебя, Лу. Ты, вѣрно, спала и говоришь спросонокъ или бредишь.
   -- Голубчикъ мой! (Она положила голову къ нему на подушку, и ея волосы закрыли его лицо, какъ будто она хотѣла спрятать это лицо отъ всего міра). Развѣ тебѣ нечего мнѣ сказать? Подумай, развѣ нѣтъ ничего, что бы ты могъ мнѣ сказать, если бъ хотѣлъ? Ничто на свѣтѣ не измѣнитъ моей любви къ тебѣ, ты это знаешь; Бога ради, Томъ, скажи мнѣ всю правду.
   -- Что ты такое говоришь, Лу? Я ничего не понимаю.
   -- Вспомни, Томъ, настанетъ когда-нибудь день, когда ты будешь лежать вотъ такъ, какъ лежишь теперь, окруженный черной непроницаемой ночью, и даже я -- твоя сестра, если только буду жива до тѣхъ поръ, принуждена буду покинуть тебя; я не буду съ тобой. И я такъ же, какъ теперь, босая, неодѣтая, невидимая въ темнотѣ, буду покоиться вѣчнымъ сномъ, пока не обращусь въ прахъ. Заклинаю тебя этой вѣчной ночью, Томь, которая должна настать для насъ обоихъ, -- скажи мнѣ правду!
   -- Что же ты хочешь знать?
   -- Вѣрь мнѣ, -- я не стану тебя упрекать! (Съ сожалѣніемъ любви она крѣпко прижала его къ своей груди, какъ малаго ребенка.) Вѣрь, что я тебя пожалѣю и не отвернусь отъ тебя. Вѣрь, что я тебя спасу, чего бы это мнѣ ни стоило. Томъ, голубчикъ, развѣ тебѣ нечего мнѣ сказать? Шепни мнѣ на ухо одно только слово; скажи мнѣ "да", и я тебя пойму.
   Она приложилась ухомъ къ его губамъ, но онъ упорно молчалъ.
   -- Ты молчишь, Томъ?
   -- Какъ я могу тебѣ отвѣчать да или нѣтъ, когда не знаю, о чемъ ты спрашиваешь. Лу, ты добрая, славная дѣвочка, достойная лучшаго брата, чѣмъ я; теперь я это вижу. Но мнѣ нечего тебѣ сказать... Ступай, ложись спать; ступай и ложись.
   -- Ты усталъ, -- прошептала она черезъ нѣсколько минутъ почти своимъ обыкновеннымъ тономъ.
   -- Да, я смертельно усталъ.
   -- Ты былъ огорченъ и очень занятъ сегодня. Нѣтъ ли еще какихъ-нибудь новыхъ уликъ?
   -- Ничего, кромѣ того, что ты уже слышала отъ... отъ него.
   -- Томъ, говорилъ ты кому-нибудь, что мы были у этихъ людей и видѣли ихъ всѣхъ троихъ?
   -- Нѣтъ. Ты вѣдь сама просила меня, когда я тебя провожалъ, никому объ этомъ не разсказывать.
   -- Да, но тогда я не знала того, что случится.
   -- Да вѣдь и я не зналъ; какъ мнѣ было знать?
   Въ этомъ отвѣтѣ слышалось нѣкоторое раздраженіе.
   -- Говорить ли имъ всѣмъ, что я тамъ была?-- начала опять Луиза, стоя возлѣ кровати (она постепенно отодвинулась отъ брата и поднялась на ноги).-- Надо ли сказать, послѣ того, что случилось? Какъ мнѣ сдѣлать?
   -- Боже мой, Лу! Спрашивать моего мнѣнія вовсе не въ твоихъ привычкахъ, -- отвѣчалъ ея братъ.-- Дѣлай, какъ знаешь; говори, что хочешь. Если ты будешь молчать, то и я сдѣлаю то же; если ты скажешь, такъ и прекрасно.
   Было слишкомъ темно, чтобъ они могли видѣть другъ друга, но оба, казалось, внимательно слѣдили другъ за другомъ, оба обдумывали каждое свое слово.
   -- Томъ, неужели ты думаешь, что этотъ человѣкъ дѣйствительно замѣшанъ въ кражѣ?
   -- Право, не знаю. Но почему бы и нѣтъ?
   -- Онъ показался мнѣ такимъ честнымъ.
   -- Мало ли такихъ, которыхъ ты считаешь безчестными, а между тѣмъ они вовсе не то, за что ты ихъ принимаешь.
   Томъ замолчалъ; онъ былъ видимо чѣмъ-то смущенъ и колебался, но Ротомъ заговорилъ рѣшительнымъ тономъ.
   -- Словомъ, знаешь ли, что я тебѣ скажу: я былъ тогда настолько далекъ отъ хорошаго о немъ мнѣнія, что вызвалъ его въ сѣни, помнишь? только затѣмъ, чтобъ ему сказать, что онъ долженъ быть счастливъ твоимъ посѣщеніемъ и подаркомъ и постараться сдѣлать изъ него возможно лучшее употребленіе. Вѣдь ты помнишь, какъ я его вызывалъ? Впрочемъ, я ничего противъ него не имѣю, у меня нѣтъ никакого основанія считать его подлецомъ; надѣюсь, что онъ не при чемъ во всемъ этомъ дѣлѣ.
   -- А какъ онъ принялъ тогда твои слова? Не обидѣлся?
   -- Ничуть. Отвѣтилъ очень вѣжливо. Гдѣ ты, Лу?-- Онъ приподнялся въ постели и поцѣловалъ ее.-- Покойной ночи, голубушка, покойной ночи!
   -- Больше ты ничего мнѣ не скажешь?
   -- Нѣтъ. Что же мнѣ еще говорить? Не хочешь же ты, чтобъ я тебѣ лгалъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сегодня меньше, чѣмъ когда-нибудь. Если бы ты солгалъ, я бы слишкомъ боялась за твое спокойствіе въ будущемъ. Покойной ночи, Томъ.
   -- Покойной ночи, моя голубушка. Я такъ усталъ, что просто удивительно, какъ я не наболталъ тебѣ всякаго вздора, чтобы только отдѣлаться. Ступай, ложись спать!
   Поцѣловавъ сестру еще разъ, онъ повернулся къ ней спиной, натянулъ себѣ на голову одѣяло и затихъ такъ, какъ будто для него настала та ночь, которою она его только что заклинала. Она постояла еще нѣсколько минутъ возлѣ кровати, потомъ медленно пошла къ выходу. Въ дверяхъ она пріостановилась, обернулась назадъ и спросила, не звалъ ли онъ ее. Но онъ не шевелился. Она тихонько притворила дверь и вернулась въ свою комнату.
   Тогда несчастный юноша осторожно поднялъ голову и, убѣдившись, что Луиза ушла, выскользнулъ изъ кровати, заперъ дверь на ключъ и бросился опять на постель. Онъ горько плакалъ, рвалъ на себѣ волосы, съ любовью и вмѣстѣ съ гнъвомъ вспоминалъ о сестрѣ, проклиналъ себя въ безсильной злобѣ, но безъ раскаянія, и такъ же злобно и безплодно проклиналъ все, что есть добраго и честнаго на свѣтѣ.
   

Глава IX.
Мистрисъ Гредграйндъ въ первый и послѣдній разъ въ жизни "видитъ конецъ".

   Отдыхая на лонѣ природы въ имѣніи мистера Баундерби для возстановленія своихъ потрясенныхъ нервовъ, мистрисъ Спарзитъ учредила подъ сѣнью своихъ коріолановскихъ бровей такой бдительный надзоръ надъ всѣми и вся, что уже однихъ ея глазъ, свѣтившихся подобно двумъ маякамъ на неприступной скалѣ, было бы вполнѣ достаточно, чтобъ предупредить всякаго осторожнаго мореплавателя объ опасности столкновенія съ ея ужаснымъ римскимъ носомъ и мрачными окружающими его рифами -- бровями, если бъ не ея сладкая манера обращенія. Хотя очень трудно было повѣрить, чтобъ ея ежедневный отходъ ко сну былъ только одной простою формальностью, тѣмъ не менѣе всякому невольно напрашивалось это предположеніе при видѣ ея строгихъ бдительныхъ очей и гордаго носа, который врядъ ли могъ подчиниться вліянію благодѣтельнаго сна. И при всемъ томъ во всей ея особѣ: въ манерѣ садиться, поглаживать митэнки (не отличавшіяся особенной мягкостью, хотя онѣ и были связаны весьма воздушно, на манеръ рѣшетокъ для предохраненія провизіи въ кладовыхъ), въ ея манерѣ гарцовать на стулѣ къ неизвѣстной цѣли съ ногою въ стремени изъ мотка вязальной бумаги -- во всемъ этомъ сквозила невозмутимая ясность, такъ что самый подозрительный наблюдатель не могъ въ концѣ концовъ не согласиться, что это настоящая голубка, принявшая на себя по какой-то странной игрѣ природы личину хищной птицы.
   Удивительно, какъ эта женщина умѣла вездѣ поспѣвать. Какимъ образомъ она появлялась чуть не разомъ во всѣхъ этажахъ дома -- оставалось для всѣхъ неразрѣшимой загадкой. Нельзя же было заподозрить даму, у которой чувство приличія было чуть не врожденнымъ, и притомъ даму съ такимъ знатнымъ родствомъ, въ томъ, что она скачетъ черезъ десять ступенекъ заразъ, или съѣзжаетъ для скорости по периламъ, -- и однако необычайная скорость передвиженія этой леди съ мѣста на мѣсто невольно наводила на это дикое подозрѣніе. Другое замѣчательное свойство мистрисъ Спарзитъ заключалось въ томъ, что она, повидимому, никогда не торопилась. Она переносилась съ чердака вплоть до нижней прихожей со скоростью бомбы и при этомъ никогда не задыхалась и не теряла своего достоинства въ моментъ прибытія. Сомнѣваюсь, видѣлъ ли хоть одинъ смертный, чтобъ мистрисъ Спарзитъ ходила быстрѣй, чѣмъ это требовалось приличіями.
   Съ мистеромъ Гартхаузомъ она была очень мила и зачастую обмѣнивалась любезностями. Вскорѣ послѣ своего водворенія въ домѣ мистера Баундерби, однажды утромъ она встрѣтилась съ нимъ въ саду и раскланялась своимъ величественнымъ реверансомъ.
   -- Какъ быстро летитъ время!-- сказала мистрисъ Спарзитъ.-- Мнѣ кажется, не дальше какъ вчера я имѣла честь принимать васъ въ банкѣ, когда вы такъ любезно обратились ко мнѣ за адресомъ мистера Баундерби.
   -- Обстоятельство, которое я навѣрно никогда не забуду во всю мою жизнь, -- отвѣчалъ мистеръ Гартхаузъ, склоняя голову въ сторону мистрисъ Спарзитъ съ самымъ безконечно-простодушнымъ видомъ, какой только можно вообразить.
   -- Свѣтъ, въ которомъ мы живемъ, полонъ странностей, сэръ, -- сказала мистрисъ Спарзитъ.
   -- По странному совпаденію мыслей, которымъ я вѣчно буду гордиться, я какъ-то разъ имѣлъ уже честь сдѣлать подобное же замѣчаніе, хотя и не въ столь элегантной формѣ.
   -- Я говорю, сэръ, что свѣтъ полонъ странностей, -- продолжала мистрисъ Спарзитъ, отвѣтивъ на комплиментъ выразительнымъ движеніемъ бровей, которое придало ея лицу что-то Такое, что совершенно противорѣчило ея медовому голосу.-- Подумать только, что сегодня мы такъ близки съ людьми, которые не дальше, какъ вчера были намъ совершенно чужіе. Я невольно вспоминаю, сэръ, какъ вы тогда признались мнѣ, что миссъ Гредграйндъ васъ пугаетъ.
   -- Ваша память дѣлаетъ мнѣ больше чести, чѣмъ того заслуживаетъ моя ничтожная личность. Я поспѣшилъ воспользоваться вашими разъясненіями, чтобы избавиться отъ моей глупой робости; безполезно, я думаю, добавлять, что они оказались вполнѣ точными. Необычайный талантъ мистрисъ Спарзитъ къ... словамъ, ко всему, что требуетъ точности и... и высокихъ нравственныхъ качествъ въ соединеніи съ фамильной честью -- слишкомъ часто выказываетъ себя, чтобы въ немъ можно было усомниться.
   Можно было подумать, что мистеръ Гартхаузъ заснетъ, отпуская эту любезность, такимъ разсѣяннымъ тономъ она была высказана и столько ему понадобилось времени, чтобы довести ее до конца.
   -- Не правда ли, вы нашли миссъ Гредграйндъ (никакъ не могу привыкнуть называть ее мистрисъ Баундерби, хотя это очень глупо съ моей стороны), не правда ли вы нашли ее такой же юной, какъ я вамъ ее описала?-- спросила мистрисъ Спарзитъ сладкимъ голоскомъ.
   -- Вы превосходно нарисовали ея портретъ, -- отвѣтилъ мистеръ Гартхаузъ.-- Сходство поразительное.
   -- Какая прелестная особа, не правда ли, сэръ?-- сказала мистрисъ Спарзитъ, потирая митенки.
   -- Восхитительная.
   -- Многіе находили прежде, -- продолжала мистрисъ Спарзитъ, -- что миссъ Гредграйндъ не хватаетъ оживленія; но я нахожу, что она сдѣлала большіе успѣхи въ этомъ отношеніи: я просто была поражена. А! вотъ и самъ мистеръ Баундерби!-- воскликнула мистрисъ Спарзитъ съ многократными поклонами, какъ будто она только и думала, только и говорила, что о немъ одномъ.-- Какъ вы сегодня себя чувствуете, сэръ? Будьте же повеселѣе, сэръ.
   Твердая рѣшимость мистрисъ Спарзитъ утѣшить во что бы то ни стало своего дорогого хозяина и облегчить по возможности его тяжелое горе начинала производить на мистера Баундерби нѣкоторое дѣйствіе: онъ значительно смягчился по отношенію къ этой леди и сдѣлался значительно грубѣй со всѣми остальными, начиная съ жены. И теперь, когда мистрисъ Спарзитъ сказала ему съ принужденной веселостью: "Вамъ пора завтракать, сэръ; вѣроятно миссъ Гредграйндъ не замедлитъ занять свое мѣсто за столомъ", онъ отвѣчалъ:
   -- Если бъ я вздумалъ ждать, чтобъ моя жена позаботилась обо мнѣ, то, какъ вы знаете, сударыня, мнѣ пришлось бы ждать до второго пришествія. Прошу васъ, будьте такъ добры, разлейте намъ чай.
   Мистрисъ Спарзитъ немедленно согласилась и заняла свое прежнее мѣсто за столомъ.
   Случай былъ весьма удобный, и превосходная женщина не преминула имъ воспользоваться, чтобъ высказать свои нѣжныя, деликатныя чувства. Она была такъ изысканно-вѣжлива, что, при появленіи Луизы, немедленно встала съ заявленіемъ, что ни въ какомъ случаѣ не осмѣлилась бы занять это мѣсто при существующихъ обстоятельствахъ, хотя когда-то имѣла честь разливать чай для мистера Баундерби въ теченіе многихъ лѣтъ, но это было прежде, чѣмъ миссъ Гредграйндъ (простите, она хотѣла сказать мистрисъ Баундерби... она надѣется, что ее извинятъ; право она никакъ не можетъ привыкнуть, но разсчитываетъ скоро освоиться съ этимъ именемъ), прежде еще, чѣмъ мистрисъ Баундерби согласилась занять то положеніе, которое она занимаетъ теперь. Она рѣшилась на это только потому, что миссъ Гредграйндъ немного запоздала, а время мистера Баундерби драгоцѣнно... словомъ, такъ какъ ей давно извѣстно, какъ важно для мистера Баундерби завтракать во время, то она и взяла на себя смѣлость исполнить желаніе Баундерби, воля котораго всегда была для нея закономъ.
   -- Останьтесь на своемъ мѣстѣ, сударыня, -- сказалъ мистеръ Баундерби, -- останьтесь на своемъ мѣстѣ: мистрисъ Баундерби, я увѣренъ, будетъ въ восторгѣ, что вы избавите ее отъ хлопотъ.
   -- Не говорите этого, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ почти строго, -- такія слова могутъ быть оскорбительны для мистрисъ Баундерби; не въ вашемъ характерѣ оскорблять кого бы то ни было.
   -- На этотъ счетъ можете быть спокойны, сударыня... Не правда ли, Лу, тебѣ вѣдь все равно?-- обратился мистеръ Баундерби къ женѣ довольно ворчливымъ тономъ.
   -- Разумѣется. Что же тутъ такого?
   -- Разумѣется. Что же тутъ такого, мистрисъ Спарзитъ?-- повторилъ мистеръ Баундерби, весь раздуваясь отъ чувства оскорбленнаго достоинства.-- Видите ли, вы приписываете слишкомъ много важности такимъ пустякамъ. Клянусь Богомъ, сударыня, здѣсь васъ заставятъ отказаться отъ самыхъ вашихъ дорогихъ семейныхъ традицій. Вы слишкомъ отстали отъ вѣка, сударыня! Не то, что дѣти Тома Гредграйнда!
   -- Что съ вами сегодня?-- спросила Луиза съ холоднымъ удивленіемъ.-- Чѣмъ вы обижены?
   -- Обиженъ!-- повторилъ Баундерби.-- Какъ бы не такъ! Неужто вы думаете, что если бъ я былъ обиженъ, я бы этого не сказалъ? Или что я бы позволилъ обидѣть себя? Я всегда рѣжу напрямикъ и терпѣть не могу всякихъ подвоховъ.
   -- Я думаю, никто еще не имѣлъ случая найти васъ скрытнымъ или черезчуръ деликатнымъ въ выраженіи вашихъ чувствъ, -- отвѣчала спокойно Луиза.-- По крайней мѣрѣ я, съ своей стороны, какъ въ дѣтствѣ, такъ и теперь, не могла васъ въ этомъ упрекнуть и рѣшительно не понимаю, чего вамъ надо.
   -- Чего мнѣ надо? Ровно ничего, -- отрѣзалъ мистеръ Баундерби.-- Иначе неужели вы думаете, Лу Баундерби, что я -- Іосія Баундерби изъ Коктауна -- не добился бы того, что мнѣ нужно?
   И онъ ударилъ по столу кулакомъ съ такой силой, что всѣ чашки задребезжали. Она подняла на него глаза, и лицо ея вспыхнуло румянцемъ оскорбленной гордости. "Еще новая перемѣна", подумалъ мистеръ Гартхаузъ.
   -- Вы сегодня непостижимы, -- сказала она.-- Но довольно объ этомъ, прошу васъ. Я не любопытна и не требую отъ васъ никакихъ объясненій.
   Такъ какъ этотъ сюжетъ былъ исчерпанъ, то мистеръ Гартхаузъ принялся болтать о разныхъ разностяхъ со своей обычной безпечной веселостью. Но съ этого дня вліяніе мистрисъ Спарзитъ на мистера Баундерби еще усилилось, и разстояніе между молодой женщиной и ея мужемъ еще увеличилось. Въ то же время возросла и близость между Луизой и Джемсомъ Гартхаузомъ, усилилось ея опасное довѣріе къ этому чужому для нея человѣку, довѣріе, которое такъ незамѣтно закралось въ ея душу, что теперь она бы не могла отъ него отрѣшиться, если бъ даже захотѣла. Но хотѣла ли она? Объ этомъ знало только ея сердце.
   Мистрисъ Спарзитъ была такъ взволнована вышеописаннымъ происшествіемъ, что послѣ завтрака, когда она помогала мистеру Баундерби отыскивать его шляпу и осталась съ нимъ наединѣ въ прихожей, она запечатлѣла чистый поцѣлуй на его рукѣ, прошептавъ чуть слышно: "Мой благодѣтель"! и быстро скрылась, потрясенная горемъ. Тѣмъ не менѣе (фактъ неопровержимый, достовѣрно извѣстный автору этой правдивой исторіи), пять минутъ спустя послѣ того, какъ мистеръ Баундерби вышелъ изъ дому въ этой самой шляпѣ, та же самая мистрисъ Спарзитъ, внучка Скаджерсовъ и родня по мужу Паулерамъ, потрясала своей правой митэнкой передъ портретомъ своего благодѣтеля и продѣлала эту штуку съ самой презрительной гримасой и со словами:
   -- Подѣломъ тебѣ, дураку; такъ тебѣ и надо.
   Едва успѣлъ выйти мистеръ Баундерби, какъ явился Битцеръ. Битцеръ явился посломъ изъ Каменнаго Замка; онъ пріѣхалъ съ поѣздомъ, который въ настоящую минуту, громыхая и пыхтя, мчался по мостамъ, надъ безчисленными шахтами этой пустынной мѣстности. Онъ привезъ наскоро набросанную записку съ извѣстіемъ о болѣзни мистрисъ Гредграйндъ. Бѣдная женщина никогда не пользовалась хорошимъ здоровьемъ съ тѣхъ поръ, какъ могла запомнить ея дочь, но за послѣдніе нѣсколько дней ей стало хуже, и въ эту ночь ея положеніе сдѣлалось безнадежнымъ. Въ настоящую минуту она была настолько близка къ смерти, насколько это допускала ея ограниченная способность сдѣлать усиліе воли, чтобы испустить духъ изъ бреннаго тѣла.
   Сопровождаемая самымъ бѣлобрысымъ на свѣтѣ разсыльнымъ (настоящимъ блѣднымъ привратникомъ у дверей смерти, въ которыя стучалась мистрисъ Гредграйндъ), Луиза, минуя старыя и новыя шахты, покатила въ Коктаунъ, гдѣ вскорѣ была поглощена его продымленною пастью. Здѣсь она отпустила посла, сѣла въ экипажъ и приказала вести себя въ отчій домъ.
   Со дня своего замужества она тамъ почти не бывала. Ея отецъ постоянно былъ въ Лондонѣ, гдѣ просѣвалъ парламентскій мусоръ (хотя никто не видѣлъ, чтобъ онъ когда-нибудь нашелъ въ немъ хоть одну песчинку чистаго золота), и теперь онъ былъ совершенно поглощенъ очисткой національной мусорной ямы. Мать, вѣчно лежавшая на своей кушеткѣ, принимала всякій визитъ дочери, какъ лишнюю помѣху. Къ дѣтямъ Луиза не чувствовала особенной страсти и не умѣла ихъ занимать. Съ Сесси онѣ даже не заговаривали съ того самаго дня, когда дочь скомороха взглянула глазами, полными сожалѣнія, на нареченную мистрисъ Баундерби. Словомъ, ее не тянуло въ родительскій домъ, и она туда почти не ѣздила. И теперь приближеніе къ родительскому дому не возбудило въ ней ни одного изъ тѣхъ нѣжныхъ чувствъ, сладкихъ воспоминаній, которыя вообще бываютъ связаны съ дѣтствомъ. Дѣтскія мечты, дѣтская вѣра, воздушные волшебные замки, украшающіе въ юномъ воображеніи еще неизвѣданную жизнь, всѣ эти невозможныя, глубоко человѣчныя прекрасныя иллюзіи -- прекрасныя въ юности, прекрасныя и въ воспоминаніяхъ старости, когда человѣкъ уже утрачиваетъ въ нихъ вѣру, какое значеніе могли онѣ имѣть для нея?
   При видѣ родного дома въ ея душѣ не поднимался рой воспоминаній; ея младенческіе годы не знали того райскаго сада, которымъ чистыя дѣтскія руки насаждаютъ тернистый путь дѣйствительной жизни, -- райскаго сада, куда бы не мѣшало почаще заглядывать всѣмъ дѣтямъ Адама, чтобы въ чистыхъ, ясныхъ, теплыхъ воспоминаніяхъ дѣтства черпать силы для борьбы и разочарованій, вмѣсто того, чтобы кичиться своей мудростью, почерпнутой въ морѣ житейскомъ. Всѣ эти воспоминанія были чужды Луизѣ. Она не знала въ своемъ дѣтствѣ волшебныхъ дорогъ воображенія, которыя ведутъ къ разуму. Разумъ не пришелъ къ ней постепенно, смутно прозрѣваемый сквозь мягкій свѣтъ фантазіи; онъ не являлся ей благодатнымъ божествомъ, преклоняющимся передъ другими не менѣе могущественными богами. Нѣтъ, онъ явился ей разомъ въ видѣ мрачнаго, холоднаго, суроваго идола, въ видѣ жестокаго тирана, требующаго жертвъ, связанныхъ по рукамъ и ногамъ, жертвъ, душу которыхъ онъ убиваетъ своимъ ледянымъ незрячимъ взглядомъ. Вотъ каковы были воспоминанія дѣтства Луизы. Если она и вспоминала еще о тѣхъ источникахъ живой воды, которые были заложены природой въ ея юное сердце, то только для того, чтобы вспомнить, какъ безбожно были изсушены эти источники, просившіеся наружу. Куда исчезла въ ея душѣ ихъ благодатная влага, способная оплодотворить самую неблагодарную почву и возростить виноградъ на терновникѣ, смоквы -- на чертополохѣ?
   Озлобленная, съ новой тяжестью на душѣ она вошла въ домъ и въ комнату матери. Съ того дня, какъ она переселилась въ домъ мужа, Сесси жила въ семьѣ, какъ родная. Сесси сидѣла возлѣ больной, и здѣсь же была маленькая сестра Луизы, дѣвочка лѣтъ двѣнадцати -- Дженъ.
   Очень трудно было растолковать мистрисъ Гредграйндъ, что къ ней пріѣхала ея старшая дочь. Вся обложенная подушками, она, по старой привычкѣ, лежала на кушеткѣ въ полусидячемъ положеніи, насколько это позволяла ея слабость. Она рѣшительно отказалась лечь въ постель, боясь, что, разъ она ляжетъ, "этому не будетъ конца".
   Слабый звукъ ея голоса, доносившійся изъ-подъ груды шалей, долеталъ, казалось, откуда-то издалека, и слова, обращенныя къ ней, такъ медленно достигали ея слуха, словно она лежала гдѣ-то на днѣ глубокаго колодца. Бѣдная женщина была въ эту минуту ближе къ правдѣ, чѣмъ во всю свою прежнюю жизнь.
   Когда ей сказали, что пріѣхала мистрисъ Баундерби, она отвѣтила совершенно некстати, что никогда не называла такъ своего зятя съ той самой поры, какъ онъ женился на Луизѣ, а всегда звала его просто Б, и не намѣрена пока измѣнять этой привычки, такъ какъ не нашла еще подходящаго имени, чтобъ окончательно замѣнить имъ этотъ иниціалъ.
   Луиза долго сидѣла возлѣ больной и заговаривала съ ней нѣсколько разъ, прежде чѣмъ та наконецъ поняла, кто съ ней говоритъ. Тогда она разомъ точно пробудилась отъ сна.
   -- Ну что, голубушка, надѣюсь, у тебя все идетъ хорошо? Твое замужество было дѣломъ рукъ твоего отца. Это было его давнишнее желаніе. Вѣроятно онъ устроилъ все къ лучшему.
   -- Теперь рѣчь не обо мнѣ, мама; скажи лучше, какъ ты себя чувствуешь?
   -- Какъ я себя чувствую, моя милая? Меня это удивляетъ! Никто здѣсь, кажется, не заботится обо мнѣ. Мнѣ совсѣмъ скверно, Луиза: сильная слабость, и голова кружится.
   -- Не болитъ ли у тебя что-нибудь, дорогая мама?
   -- Мнѣ кажется, боль носится гдѣ-то въ этой комнатѣ, -- сказала мистрисъ Гредграйндъ, -- не знаю только навѣрное -- гдѣ.
   Послѣ этого страннаго отвѣта она замолчала на нѣсколько минутъ. Луиза держала въ своихъ рукахъ ея руку: пульса уже не было слышно. Цѣлуя эту руку, она еще замѣтила въ ней тонкую дрожащую нить жизни.
   -- Ты рѣдко видишь сестру, -- снова заговорила мистрисъ Гредграйндъ.-- Она съ годами становится все больше и больше похожей на тебя. Взгляни на нее. Сесси, подведи ее сюда.
   Дженъ подошла и подала сестрѣ руку; другой рукой она крѣпко обнимала Сесси за шею. Луизу невольно поразилъ контрастъ этой холодной встрѣчи старшей сестры съ нѣжностью, которую дѣвочка выказывала къ Сесси.
   -- Не правда ли, она вылитая ты, Луиза?
   -- Да, мама, только...
   -- Да, да, я всегда говорю то же, -- подхватила мистрисъ Гредграйндъ съ неожиданнымъ оживленіемъ.-- Кстати, я вспомнила... Я... мнѣ надо съ тобой поговорить. Сесси, милочка, уйди отсюда, оставь насъ однѣхъ.
   Луиза выпустила руку Дженъ.
   Она подумала, что лицо ея сестры казалось счастливѣе и веселѣе, чѣмъ было когда-нибудь ея собственное лицо. Она замѣтила на этомъ лицѣ (не безъ горькаго чувства, даже здѣсь -- въ комнатѣ умирающей матери) какъ бы отблескъ нѣжности другого лица, которое было тутъ же, -- кроткаго лица съ довѣрчивыми глазами, поблѣднѣвшаго отъ безсонныхъ ночей и казавшагося еще блѣднѣй отъ контраста съ роскошными черными волосами.
   Когда Луиза осталась одна съ матерью, на лицѣ умирающей стало мало по малу проступать торжественное выраженіе покоя, точно она уже покончила со всѣми земными заботами и печалями и спокойно отдалась теченію какой-то громадной, уносящей ее рѣки. Луиза поднесла къ губамъ ея блѣдную, исхудалую руку и заговорила съ ней, стараясь вывести ее изъ забытья.
   -- Мама, ты хотѣла мнѣ что то сказать?
   -- Что? Да, да, голубушка. Ты вѣдь знаешь, что отца теперь никогда нѣтъ дома. Мнѣ надо ему объ этомъ написать.
   -- О чемъ, мама? Не тревожься такъ. О чемъ написать?
   -- Ты вѣрно помнишь, моя дорогая, что стоило мнѣ о чемъ-нибудь заговорить -- и этому никогда не было конца; поэтому я разъ и навсегда рѣшила молчать.
   -- Я слушаю, мама.
   Но ей удавалось схватить смыслъ слабыхъ, отрывистыхъ звуковъ, только наклонившись къ умирающей совсѣмъ близко и внимательно слѣдя за движеніемъ ея губъ.
   -- Ты и Твой братъ -- вы много учились; зубрили всякія ологіи съ утра до ночи. Если есть еще какая-нибудь ологія, которая не была бы истрепана въ клочки въ этомъ домѣ, то я надѣюсь, что никогда о ней не услышу -- вотъ все, что я могу сказать.
   -- Я слушаю и понимаю тебя, мама. Что же еще ты хотѣла сказать?
   Луиза произнесла эти слова, чтобъ задержать немного потокъ, слишкомъ быстро уносившій ея мать.
   -- Но во всемъ этомъ есть что-то -- только совсѣмъ не ологія -- что твой отецъ упустилъ изъ вида или забылъ. Я не знаю, что это такое. Я часто объ этомъ думала, когда Сесси сидѣла возлѣ меня. Но твой отецъ навѣрное вспомнитъ. Это меня безпокоитъ. Я хочу ему написать, чтобъ онъ, ради Бога, вспомнилъ, что это такое. Дай мнѣ перо, дай мнѣ перо.
   Но она уже больше не шевелилась; только ея бѣдная голова продолжала еще двигаться изъ стороны въ сторону.
   Ей представилось, что она держитъ перо, о которомъ просила и котораго ея ослабѣвшіе пальцы все равно не могли бы держать, и она принялась выводить что-то рукой на своихъ одѣялахъ. Скоро и эта рука сдѣлалась неподвижной; свѣтъ, который и всегда-то лишь слабо мерцалъ за этой китайской тѣнью женщины -- угасъ, и мистрисъ Гредграйндъ, освободившись изъ мрака, гдѣ человѣкъ влачитъ свое существованіе и мечется напрасно и безцѣльно, облеклась торжественной величавостью мудрецовъ и патріарховъ.
   

Глава X.
Лѣстница мистрисъ Спарзитъ.

   Потрясенные нервы мистрисъ Спарзитъ никакъ не могли прійти въ порядокъ; поэтому эта достойная леди осталась на нѣсколько недѣль въ имѣньѣ мистера Баундерби, гдѣ, несмотря на свои отшельническія привычки -- результатъ никогда не покидавшаго ее похвальнаго сознанія ея измѣнившагося общественнаго положенія -- она согласилась наконецъ расположиться и питаться чисто по-царски. Во все продолженіе этого неожиданнаго отдыха отъ своихъ занятій при банкѣ, мистрисъ Спарзитъ оставалась вѣрной взятой ею на себя роли и продолжала оплакивать мистера Баундерби въ глаза съ такимъ настойчивымъ участіемъ, какое рѣдко достается на долю одного человѣка, а за глаза -- обзывать дуракомъ его портретъ съ величайшею горечью и презрѣніемъ.
   Мистеръ Баундерби, забравъ въ свою упрямую голову, что мистрисъ Спарзитъ очень умна, такъ какъ отъ нея не ускользнуло всеобщее незаслуженное неуваженіе къ его особѣ (которое онъ теперь и самъ постоянно замѣчалъ, хотя не могъ съ точностью опредѣлить, въ чемъ оно выражалось), и зная, кромѣ того, что Луиза едва ли бы согласилась на частыя посѣщенія этой леди, если бы его собственное величіе допускало какое-нибудь противорѣчіе, рѣшилъ, что онъ не такъ-то легко разстанется съ мистрисъ Спарзитъ.
   Поэтому, когда нервы этой леди пришли въ равновѣсіе настолько, что она могла опять пробавляться въ уединеніи своими телячьими котлетками, онъ ей сказалъ за обѣдомъ, наканунѣ ея отъѣзда:
   -- Знаете, сударыня, что я вамъ скажу: пока стоитъ такая хорошая погода, вы будете пріѣзжать сюда по субботамъ и оставаться до понедѣльника.
   На это мистрисъ Спарзитъ, хотя она и не исповѣдывала магометанской религіи, отвѣтила въ такомъ смыслѣ, что слышать -- значитъ повиноваться.
   Мистрисъ Спарзитъ нё была поэтической натурой; тѣмъ не менѣе въ головѣ ея сложилась одна очень любопытная идея или, вѣрнѣе, фантастичнаяи аллегорія. Надо полагать, что постоянныя наблюденія надъ Луизой и ея загадочнымъ поведеніемъ, возбуждавшимъ до послѣдней степени любопытство мистрисъ Спарзитъ, изощрили воображеніе этой леди и подняли ее на высоту творчества. Она воздвигла мысленно гигантскую лѣстницу съ черной пучиной стыда и безчестія у ея подножія и видѣла, какъ Луиза изо дня въ день, съ часа на часъ опускается по этой лѣстницѣ все ниже и ниже.
   Мистрисъ Спарзитъ теперь только и дѣлала цѣлые дни, что созерцала эту лѣстницу и слѣдила, какъ Луиза спускается по ней то тише, то быстрѣй, то перескакивая по нѣсколько ступенекъ заразъ, то останавливаясь, но все-таки безповоротно спускается все ниже и ниже. Если бъ она хоть разъ отступила назадъ, мистрисъ Спарзитъ была бы способна заболѣть сплиномъ или умереть отъ огорченія.
   Она спускалась безостановочно до самаго того дня и весь тотъ день, когда мистеръ Баундерби обратился къ мистрисъ Спарзитъ съ вышеупомянутымъ приглашеніемъ. Мистрисъ Спарзитъ была въ этотъ день въ прекрасномъ расположеніи духа и въ весьма сообщительномъ настроеніи.
   -- Кстати, сэръ, -- сказала она, -- могу я предложить вамъ маленькій вопросъ объ одномъ предметѣ, относительно котораго вы соблюдаете большую осторожность? Этотъ вопросъ -- большая смѣлость съ моей стороны: ваша осторожность имѣетъ, конечно, полное основаніе, такъ какъ, я знаю, вы никогда не дѣйствуете безъ достаточнаго основанія. Не открыли ли вы чего-нибудь насчетъ участниковъ кражи?
   -- Нѣтъ, сударыня, нѣтъ. Еще ничего не открыто, да я этого и не ожидалъ такъ скоро въ виду существующихъ обстоятельствъ. Римъ выстроился не въ одинъ день, сударыня.
   -- Справедливое замѣчаніе, сэръ, -- сказала мистрисъ Спарзитъ, качая головой.
   -- И не въ недѣлю, сударыня.
   -- Нѣтъ, конечно, нѣтъ, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ съ легкой меланхоліей въ голосѣ.
   -- Значитъ и я могу подождать, сударыня, разъ это необходимо. Ждали же Ромулъ и Ремъ, почему же не подождать и Іосіи Баундерби изъ Коктауна? А вѣдь ихъ дѣтство было счастливѣй моего: у нихъ вмѣсто кормилицы была хоть волчица. Меня, правда, тоже воспитала волчица -- моя бабушка, только она кормила меня не молокомъ, а пинками. Въ этомъ отношеніи она была настоящая Ольдернейская корова.
   -- О, Боже мой!-- мистрисъ Спарзитъ содрогнулась отъ ужаса и тяжко вздохнула.
   -- Нѣтъ, сударыня, -- продолжалъ Баундерби, -- мы еще ничего не открыли. Тѣмъ не менѣе дѣло въ надежныхъ рукахъ, и юный Томъ, который работаетъ теперь довольно усердно (это для него новость: онъ не былъ воспитанъ въ той школѣ, гдѣ воспитался Іосія Баундерби), Томъ много помогаетъ полиціи въ розыскахъ. Я имъ постоянно твержу: поменьше шума; дѣлайте видъ, какъ будто вы объ этомъ забыли. Дѣйствуйте подъ сурдинку, не подавайте признаковъ жизни, иначе они сплавятъ этого негодяя, такъ что не найти и концовъ. Притихните, умрите: мошенники мало-по-малу успокоятся, и тогда то мы ихъ сцапаемъ.
   -- Превосходная мысль, сэръ, -- сказала мистрисъ Спарзитъ.-- Все это такъ интересно. А та старуха, о которой вы тогда говорили, она...
   -- Старуха, о которой я говорилъ, -- рѣзко перебилъ Баундерби (ибо этотъ предметъ не представлялъ особенно богатаго матеріала для хвастовства), -- старуха еще не нашлась. Но ее найдутъ, непремѣнно найдутъ, негодяйку. А пока, сударыня, я такого мнѣнія -- если вы интересуетесь моимъ мнѣніемъ, -- что чѣмъ меньше говорить, тѣмъ лучше.
   Въ этотъ самый вечеръ мистрисъ Спарзитъ сидѣла въ своей комнатѣ у окна, отдыхая отъ укладки вещей, созерцала свою гигантскую лѣстницу и видѣла, что Луиза все продолжаетъ спускаться.
   Луиза сидѣла съ мистеромъ Гартхаузомъ въ саду, въ тѣнистой бесѣдкѣ, и они о чемъ-то тихо разговаривали; онъ наклонился къ ней очень близко, такъ, что почти касался лицомъ ея волосъ. "Не спустилась ли совсѣмъ?" подумала мистриссъ Спарзитъ, напрягая до послѣдней степени свои ястребиные глаза. Она сидѣла слишкомъ далеко и не только не могла слышать словъ, но даже не знала, говорятъ ли они громко или вполголоса; по ихъ позамъ она догадывалась, что разговоръ велся шепотомъ. Вотъ о чемъ они говорили:
   -- Вы хорошо помните этого человѣка, мистеръ Гартхаузъ?
   -- Очень хорошо.
   -- Его лицо, его манеры и что онъ говорилъ?
   -- Отлично помню. Онъ произвелъ на меня впечатлѣніе чего-то очень скучнаго, обыденнаго и пошлаго. Впрочемъ онъ тогда очень ловко воспользовался случаемъ и весьма краснорѣчиво распространился о своихъ добродѣтеляхъ, но увѣряю васъ, что я тогда же подумалъ: "Однако, братецъ, ты пересаливаешь".
   -- Признаюсь, мнѣ очень трудно повѣрить о немъ чему-нибудь дурному.
   -- Но, дорогая моя Луиза, -- какъ говоритъ Томъ (Томъ, кстати сказать, никогда этого не говорилъ), -- вѣдь вы не знаете о немъ и ничего хорошаго?
   -- Не знаю, это правда.
   -- Ни о немъ и ни о комъ изъ людей этого класса?
   -- Что же я могу о нихъ знать хорошее или дурное, когда и вообще-то я ихъ совсѣмъ не знаю?-- отвѣчала она почти прежнимъ своимъ тономъ, какимъ уже давно перестала съ нимъ говорить.
   -- Дорогая моя Луиза, выслушайте же въ такомъ случаѣ мнѣніе вашего преданнѣйшаго друга, который довольно хорошо изучилъ всевозможныя разновидности своихъ ближнихъ, въ томъ числѣ и этого превосходнаго сорта людей. Они прекрасные люди, готовъ съ этимъ согласиться -- прекрасные, несмотря на кой-какія маленькія слабости, напримѣръ, слабость прикарманивать все, что плохо лежитъ. Этотъ человѣкъ умѣетъ говорить громкія фразы. Это всякій умѣетъ. Онъ проповѣдуетъ нравственность. Начиная съ палаты общинъ и кончая исправительнымъ домомъ, всѣ сплошь проповѣдуютъ нравственность, всѣ, кромѣ нашей братіи -- прожигателей жизни, и, право, мнѣ сдается, что это дѣлаетъ насъ все-таки менѣе снотворными и скучными. Вы достаточно слышали объ этомъ дѣлѣ. Рабочій, которому мой многоуважаемый другъ мистеръ Баундерби указалъ его мѣсто (а мистеръ Баундерби, какъ мы съ вами хорошо знаемъ, не отличается деликатностью и, разумѣется, не позаботился позолотить свою пилюлю), этотъ рабочій выходитъ изъ вашего дома оскорбленный, обиженный, разсерженный; по дорогѣ встрѣчается съ кѣмъ-то, кто предлагаетъ ему соучастіе въ этомъ дѣлѣ; онъ соглашается и преспокойно кладетъ малую толику въ свой пустой карманъ, да вдобавокъ еще удовлетворяетъ своему чувству мести. Вотъ и все. И, откровенно говоря, этотъ Блэкпотъ былъ бы человѣкомъ слишкомъ выдающимся изъ общаго уровня смертныхъ, если бъ онъ не воспользовался такимъ удобнымъ случаемъ. А можетъ быть, онъ былъ даже зачинщикомъ кражи, если у него хватило на это ума.
   -- Мнѣ просто совѣстно,-- сказала Луиза послѣ минутнаго разд лухъ, олухъ!" безпечно подумалъ про себя гость. "Какъ же ты непроходимо глупъ!"
   -- Я смотрю на ваше предложеніе, какъ на большое великодушіе,-- вымолвилъ Томъ, хватая его руку,-- какъ на большое великодушіе, мистеръ Гартхаузъ!
   -- Хорошо,-- сказалъ тотъ,-- оно можетъ пригодиться вамъ на будущее время. Имѣйте въ виду, милѣйшій, что, если вы посвятите меня въ ваши затрудненія, когда вамъ придется круто, я сумѣю лучше васъ найти изъ нихъ выходъ.
   -- Благодарю,-- произнесъ Томъ, съ унылымъ видомъ пожимая ему руку и машинально разжевывая бутоны. Зачѣмъ не зналъ я васъ раньше, мистеръ Гартхаузъ!
   -- Видите-ли, Томъ,--сказалъ тотъ, бросая въ свою очередь за балюстраду одну или двѣ розы, словно въ видѣ дани розовому островку, который все норовилъ пристать къ каменной оградѣ, точно желая слиться съ твердою землей,-- каждый человѣкъ себялюбивъ во всѣхъ своихъ поступкахъ, и я не составляю исключенія изъ общаго правила. Я упорно хочу (вялость этого упорнаго хотѣтѣнія по истинѣ была тропической) упорно хочу, чтобъ вы стали относиться мягче къ вашей сестрѣ,-- это вашъ прямой долгъ, и чтобъ вы сдѣлались болѣе любящимъ и внимательнымъ братомъ; это также вашъ долгъ.
   -- Оно такъ и будетъ, мистеръ Гартхаузъ.
   -- Не откладывайте на будущее. Томъ. Начните сейчасъ.
   -- Разумѣется, начну. И сестра моя Лу подтвердитъ это вамъ.
   -- Итакъ,-- сказалъ Гартхаузъ, снова хлопнувъ Тома по плечу съ такимъ видомъ, который давалъ ему право предположить (какъ и поспѣшилъ сдѣлать про себя несчастный дуралей), что это условіе было поставлено ему добродушнымъ малымъ съ единственной цѣлью отклонить его благодарность,-- итакъ, заключивъ нашъ договоръ, разстанемся пока до обѣда.
   Когда Томъ вышелъ къ обѣду, то, несмотря на удрученный духъ, держался на сторожѣ. На этотъ разъ онъ не позволилъ себѣ опоздать и не заставилъ дожидаться мистера Баундерби, придя раньше его.
   -- Я не хотѣлъ огорчить тебя, Лу,-- сказалъ онъ, подавая руку сестрѣ и цѣлуясь съ нею. Я знаю, ты любишь меня, и люблю тебя самъ, что такъ же тебѣ извѣстно.
   На лицѣ Луизы появилась улыбка, обращенная сегодня къ кому то другому. Увы, къ кому то другому!
   "Теперь нельзя сказать, чтобъ она интересовалась однимъ только олухомъ",-- подумалъ Джемсъ Гартхаузъ, припоминая свои наблюденія въ первый день знакомства между ними. "Нѣтъ, нѣтъ, теперь совсѣмъ не то".
   

VIII. Взрывъ.

   Слѣдующее утро было слишкомъ прекрасно, чтобъ его проспать, и Джемсъ Гартхаузъ, поднявшись спозаранку, сидѣлъ у венеціанскаго окна своей уборной, наслаждаясь куреньемъ рѣдкаго табаку, оказавшаго нѣкогда такое благотворное дѣйствіе на его юнаго друга. Нѣжась въ теплыхъ солнечныхъ лучахъ, окруженный благовоніемъ восточнаго кальяна и лѣнивыми струйками дыма, таявшаго въ воздухѣ, такомъ чистомъ и мягкомъ, напоенномъ лѣтними ароматами, онъ перебиралъ въ умѣ пріобрѣтенныя имъ преимущества, какъ праздный игрокъ пересчитываетъ свои выигрыши. Ему вовсе не было скучно, и молодой человѣкъ съ удовольствіемъ отдавался этому занятію.
   Между нимъ и Луизой существовала теперь тайна, въ которую не былъ посвященъ ея мужъ. Эта тайна еще болѣе отдаляла ее отъ мистера Баундерби, съ которымъ у ней не было, ни раньше, ни теперь, никакого духовнаго сродства. Гартхаузъ коварно, но такъ очевидно увѣрилъ молодую женщину, что знаетъ ея сердце до самыхъ сокровенныхъ его тайниковъ; онъ сошелся съ ней очень близко, воспользовавшись самой нѣжною привязанностью Луизы; онъ принялъ участіе въ любимомъ ею существѣ, и преграда между ними пала сама собою. Все это очень странно, но очень удачно!
   Между тѣмъ, даже и теперь у него не было никакого безнравственнаго умысла. Въ интересахъ общества и частныхъ лицъ было бы гораздо лучше для того вѣка, когда онъ жилъ, еслибъ этотъ молодой повѣса и легіонъ ему подобныхъ были явно порочными людьми вмѣсто того, чтобъ томиться равнодушіемъ ко всему на свѣтѣ и безцѣльностью своего существованія. Плавучія ледяныя горы въ полярныхъ моряхъ, носящіяся по прихоти каждаго теченія, безразлично въ ту или другую сторону, какъ разъ и топятъ корабли.
   Когда дьяволъ рыщетъ, уподобляясь рыкающему льву, въ этомъ видѣ немногіе прельстятся имъ, кромѣ дикарей да охотниковъ. Но когда онъ щегольски одѣтъ, приглаженъ, вылощенъ по послѣдней модѣ, когда онъ одинаково пресыщенъ порокомъ и добродѣтелью, одинаково извѣдалъ муки ада и райское блаженство, вотъ когда онъ опасенъ, какъ настоящій духъ зла, и непреодолимъ.
   И такъ, Джемсъ Гартхаузъ сибаритствовалъ подъ окномъ, лѣниво затягиваясь трубкой и припоминая шаги, сдѣланные имъ но пути, куда онъ попалъ совершенно случайно. Цѣль, къ которой велъ этотъ путь, была достаточно ясна; однако, онъ не утруждалъ себя обдумываньемъ способовъ ея достиженія. Будь, что будетъ.
   Въ тотъ день ему предстояла отдаленная поѣздка верхомъ (въ нѣсколькихъ миляхъ отъ имѣнья мистера Баундерби предполагалось общественное собраніе, гдѣ представлялся удобный случай попытать свои силы въ интересахъ партіи Гредграйнда); поэтому гость одѣлся рано и сошелъ внизъ къ завтраку. Его сильно занималъ вопросъ, не произошло ли въ Луизѣ охлажденія къ нему послѣ вчерашняго вечера. Однако, нѣтъ. Не было никакой надобности возвращаться назадъ, наверстывать потерянное. Она снова встрѣтила его съ теплымъ участіемъ.
   Съ грѣхомъ пополамъ промаячилъ Гартхаузъ этотъ день болѣе или менѣе къ собственному удовлетворенію, насколько можно было ожидать при такихъ утомительныхъ условіяхъ, и возвращался обратно въ шесть часовъ вечера. Отъ воротъ парка вела къ дому просѣка около полумили протяженія; онъ ѣхалъ вдоль нея шагомъ по мягкому песчаному грунту бывшихъ владѣній Никитса, какъ вдругъ мистеръ Баундерби такъ стремительно выскочила изъ кустовъ, что лошадь шарахнулась въ сторону.
   -- Гартхаузъ!-- завопилъ хозяинъ.-- Слышали вы?
   -- О чемъ?-- отозвался гость, успокаивая испуганную лошадь и посылая въ душѣ мистера Баундерби ко всѣмъ чертямъ.
   -- Значитъ, вы не слыхали!
   -- Я слышалъ вашъ голосъ и эта животина также его услыхала. Вотъ и все.
   Мистеръ Баундерби, раскраснѣвшійся и разгоряченный, сталъ посреди дороги вплотную передъ лошадиной головой, чтобы съ большимъ трескомъ выпалить свою новость:
   -- Банкъ обокраденъ!
   -- Полноте! Не можетъ быть!
   -- Обокраденъ вчерашней ночью, сэръ. Обокраденъ необычайнымъ способомъ; съ помощью поддѣланнаго ключа.
   -- На большую сумму?
   Мистеръ Баундерби, которому хотѣлось какъ можно больше раздуть это происшествіе, казался жестоко обиженнымъ такимъ вопросомъ и былъ принужденъ отвѣтить:
   -- Ну, нѣтъ, не на большую. Но, вѣдь, могло случиться и наоборотъ.
   -- Сколько же украдено, однако?
   -- О, что касается цифры украденнаго -- если вы такъ допытываетесь о ней -- то она не превышаетъ ста пятидесяти фунтовъ,-- раздражительно отвѣчалъ банкиръ.-- Но дѣло не въ суммѣ, дѣло въ фактѣ. Фактъ ограбленія банка не маловажное обстоятельство. Удивляюсь, какъ вы не понимаете этого.
   -- Дорогой мистеръ Баундерби,-- возразилъ Джемсъ, слѣзая съ лошади и передавая поводья своему слугѣ,-- я отлично понимаю это и ошеломленъ, какъ только вы можете желать, ужаснымъ зрѣлищемъ, представляющимся моему духовному взору. Тѣмъ не менѣе, надѣюсь, вы позволите мнѣ поздравить васъ,-- а это я дѣлаю отъ всей души, повѣрьте,-- поздравить съ тѣмъ, что вы избѣжали большого убытка.
   -- Благодарю,-- буркнулъ Баундерби отрывисто и ворчливо.-- Но вотъ, что я вамъ скажу: меня могли ограбить на двадцать тысячъ фунтовъ.
   -- Я полагаю, что могли.
   -- Вы полагаете! Вы можете полагать вполнѣ!-- подхватилъ банкиръ съ угрожающимъ видомъ, порывисто кивая и тряся головой.-- Я могъ быть ограбленъ на сумму вдвое больше. Невозможно утверждать наобумъ, что было бы и чего не было бы, еслибъ ворамъ не помѣшали.
   Тутъ къ разговаривающимъ присоединились Луиза, миссисъ Спарситъ и Битцеръ.
   -- Да вотъ вамъ дочь Тома Гредграйнда: она отлично знаетъ, какихъ капиталовъ рисковалъ я лишиться,-- разбушевался Баундерби.-- Она такъ и хлопнулась на полъ, какъ подстрѣленная, когда я сообщилъ ей эту вѣсть! Насколько я ее знаю, никогда съ ней не бывало раньше ничего подобнаго, и это дѣлаетъ ей честь при настоящихъ обстоятельствахъ, по моему мнѣнію.
   Она и теперь казалась слабой и блѣдной. Джемсъ Гартхаузъ предложилъ ей руку и, подвигаясь съ нею медленнымъ шагомъ впередъ, полюбопытствовалъ, какимъ образомъ была совершена кража.
   -- Позвольте я самъ вамъ разскажу,-- вмѣшался хозяинъ, съ раздражительнымъ видомъ подавая руку миссисъ Спарситъ.-- Еслибъ вы не допытывались такъ настойчиво насчетъ размѣра суммы, я давно приступилъ бы къ разсказу. Вѣдь, вы знаете эту леди (потому что она дѣйствительно, леди), миссисъ Спарситъ?
   -- Я уже имѣлъ честь...
   -- Прекрасно. А этого молодого человѣка, Битцера, вы таки, видали въ тотъ разъ?
   Мистеръ Гартхаузъ въ видѣ подтвержденія наклонилъ голову а Битцеръ стукнулъ себя въ лобъ.
   -- Отлично. Оба они живутъ въ банкѣ. Вы, можетъ быть, знаете, что они тамъ живутъ? Очень хорошо. Вчера вечеромъ, при закрытіи конторы, всѣ цѣнности, по обыкновенію, были унесены оттуда. Въ желѣзной кладовой, за дверьми которой спитъ вотъ этотъ малый, были заперты невѣсть какія суммы. Въ маленькомъ несгораемомъ шкапу за загородкой, гдѣ работаетъ Томъ -- въ этомъ шкапчикѣ хранятся деньги на мелкіе расходы -- лежало какихъ нибудь полтораста жалкихъ фунтовъ.
   -- Сто пятьдесятъ четыре фунта, семь шиллинговъ и одинъ пенсъ,-- поправилъ Битцеръ.
   -- Эй вы!-- оборвалъ его Баундерби, круто поворачиваясь къ нему;-- не смѣть вмѣшиваться въ разговоры! Довольно того, что меня обокрали, пока вы храпѣли, отъѣвшись на хозяйскихъ хлѣбахъ; не суйтесь еще со своими четырьмя фунтами и семью шиллингами. Въ ваши годы я не храпѣлъ, надо вамъ сказать. Когда живешь впроголодь, такъ не захрапишь. И я не совался въ чужіе разговоры со своими поправками, когда и зналъ что нибудь досконально.
   Битцеръ снова ударилъ себя въ лобъ съ раболѣпнымъ видомъ и, казалось, былъ одновременно пораженъ и тронутъ этимъ примѣромъ нравственной стойкости мистера Баундерби въ юные годы.
   -- Сто пятьдесятъ жалкихъ фунтовъ,-- продолжалъ банкиръ.-- Эту сумму Томъ заперъ въ свой шкапчикъ, не особенно крѣпкій, но это теперь не относится къ дѣлу. Все было оставлено въ полномъ порядкѣ. И вотъ среди ночи, когда этотъ субъектъ изволилъ храпѣть... Миссисъ Спарситъ, сударыня, вѣдь, вы говорили, будто бы слышали, какъ онъ храпѣлъ?
   -- Сэръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ,-- не могу сказать, чтобъ то былъ настоящій храпъ, а потому отказываюсь подтвердить этотъ фактъ. Но зимними вечерами, когда сторожъ засыпалъ, прикурнувъ на столѣ, я слышала, какъ онъ хрипѣлъ, точно задыхался. Нѣсколько разъ въ подобныхъ случаяхъ онъ издавалъ звуки въ родѣ тѣхъ, какіе слышатся иногда въ голландскихъ часахъ. Я не хочу,-- продолжала миссисъ Спарситъ, какъ будто давая точныя показанія на судѣ,-- я не хочу набросить малѣйшую тѣнь на его нравственность. Напротивъ, я всегда считала Битцера молодымъ человѣкомъ съ самыми твердыми правилами, что и спѣшу засвидѣтельствовать.
   -- Ладно,-- воскликнулъ выведенный изъ себя Баундерби.-- Однимъ словомъ, пока этотъ малый храпѣлъ, или хрипѣлъ, или подражалъ голландскимъ часамъ, или дѣлалъ еще что нибудь въ крѣпкомъ снѣ, какіе-то ловкачи какимъ-то манеромъ,-- спрятавшись ли предварительно въ домѣ или вломившись въ него потомъ,-- добрались до несгораемаго шкапчика Тома, взломали его и обчистили. Тутъ имъ, должно быть, помѣшали, такъ какъ они ударились въ бѣгство и ушли черезъ парадную дверь, которую заперли за собою на два поворота ключа (она была накрѣпко заперта и раньше, а ключъ лежалъ подъ подушкой миссисъ Спарситъ). Грабители же воспользовались поддѣланнымъ ключомъ, который былъ поднятъ сегодня на улицѣ около банка часовъ въ двѣнадцать дня. Никто не поднималъ тревоги, пока этотъ ротозѣй Битцеръ не выползъ изъ своей комнаты сегодня поутру, чтобъ отворить контору и приготовить въ ней все для занятій. При этомъ, взглянувъ на несгораемый шкапчикъ Тома, онъ увидалъ, что дверца распахнута настежъ, замокъ взломанъ, а денегъ, какъ не бывало.
   -- Кстати, гдѣ же Томъ?-- спросилъ Гартхаузъ, осматриваясь кругомъ.
   -- Онъ помогалъ полиціи въ розыскахъ,-- отвѣчалъ Баундерби,-- и потому остался въ банкѣ. Пускай бы эти мошенники попробовали обокрасть меня, когда я былъ въ годахъ Тома! Они оказались бы въ убыткѣ, еслибъ затратили на это даже восемнадцать пенсовъ; могу сказать имъ это въ глаза.
   -- Подозрѣваютъ ли кого нибудь въ совершенной кражѣ?
   -- Подозрѣваютъ ли? Я думаю такъ. Хэ, хэ,-- произнесъ Баундерби, опуская руку миссисъ Спарситъ, чтобъ осушить платкомъ свой вспотѣвшій лобъ,--Джозіо Баундерби изъ Коктоуна нельзя ограбить безнаказанно. Нѣтъ, благодарю покорно!
   Мистеръ Гартхаузъ осмѣлился спроситъ, на кого именно пало подозрѣніе.
   -- Извольте, я вамъ скажу,-- отвѣчалъ Баундерби, остановившись и поворачиваясь лицомъ ко всѣмъ присутствующимъ.-- Только объ этомъ не надо благовѣстить; объ этомъ не слѣдуетъ нигдѣ заикаться, иначе эти мошенники (ихъ должна бытъ цѣлая шайка) станутъ держаться насторожѣ. Итакъ, я говорю вамъ по секрету...-- погодите немножко. Мистеръ Баундерби снова провелъ платкомъ по своему разгоряченному лбу.-- Посмотримъ, что вы на это скажете!-- И онъ выпалилъ, что есть мочи:-- въ дѣло замѣшанъ одинъ изъ рабочихъ.
   -- Надѣюсь,-- небрежно замѣтилъ Гартхаузъ,-- что это не нашъ пріятель Блекпотъ.
   -- Скажите пуль вмѣсто потъ,-- отвѣтилъ Баундерби,-- и вы попадете въ самую точку, сэръ.
   Луиза слабымъ голосомъ пробормотала что-то, выражавшее ея недовѣріе и удивленіе.
   -- О, да, конечно! Я такъ и зналъ!-- подхватилъ ея мужъ, задѣтый за живое.-- Мнѣ ли не знать! Я давно къ этому привыкъ. Извѣстное дѣло: это прекраснѣйшіе люди въ свѣтѣ! Правда, они рѣчисты,-- за словомъ въ карманъ не полѣзутъ. Они требуютъ только, чтобъ имъ разъяснили ихъ права. Но вотъ, что я вамъ скажу: покажите мнѣ недовольнаго рабочаго, и я покажу вамъ человѣка, способнаго на все скверное, чего не стоитъ даже перечислять.
   То была также одна изъ популярныхъ коктоунскихъ фикцій, которую всячески старались распространятъ; и въ самомъ дѣлѣ находились добрые люди, искренно вѣрившіе въ нее.
   -- Но я-то хорошо знакомъ съ этимъ народцемъ,-- продолжалъ фабрикантъ,-- и вижу ихъ насквозь,-- могу читать въ нихъ, какъ въ раскрытой книгѣ. Миссисъ Спарситъ, сударыня, обраг щаюсь къ вамъ. Какими словами предостерегалъ я Блэкпуля, еще въ первый разъ, какъ онъ перешагнулъ мой порогъ, съ цѣлью узнать, какимъ способомъ можетъ онъ ниспровергнуть религію и попрать государственную церковь? Миссисъ Спарситъ, въ виду вашего знатнаго родства, вы стоите на одномъ уровнѣ съ нашей аристократіей,-- засвидѣтельствуйте, говорилъ ли я, или не говорилъ тогда этому малому:-- "меня вы не проведете; у меня къ вамъ не лежитъ душа, вы дурно кончите".
   -- Совершенно вѣрно, сэръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ;-- "вы чрезвычайно убѣдительно увѣщевали его.
   -- Когда онъ шокировалъ васъ, сударыня,-- сказалъ Баундерби,-- когда онъ шокировалъ ваши чувства?
   -- Да, сэръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ, кротко качая головой.-- Онъ, дѣйствительно, шокировалъ меня.-- Возможно, впрочемъ,-- оговорилась она,-- что мои чувства болѣе впечатлительны къ подобнымъ вещамъ, болѣе сумасбродны (если вамъ лучше нравится это выраженіе), чѣмъ могли бы они быть, еслибъ я всегда занимала мое теперешнее положеніе.
   Баундерби уставился съ хвастливой гордостью на гостя, словно говоря: "я собственникъ этой женщины. Надѣюсь, она достойна вашего вниманія, сэръ". Затѣмъ онъ продолжалъ свою прерванную рѣчь:
   -- Вы можете вспомнить сами, Гартхаузъ, что я сказалъ Блэкпулю, когда вы видѣли его у меня. Я прямо рѣзалъ ему правду въ глаза, потому что никогда не бываю сладкорѣчивъ съ этимъ народомъ. Я знаю эту братію, отлично знаю, сэръ. И что же? Три дня спустя Блэкпуль исчезъ. Скрылся невѣдомо куда, какъ моя мать въ дни моего дѣтства, съ тою только разницей, что онъ еще гаже моей матери, если это возможно. Посмотримъ, что же онъ дѣлаетъ передъ уходомъ? Какъ вамъ понравится вотъ это... (мистеръ Баундерби, держа шляпу въ рукѣ, хлопалъ ее по тульѣ при каждомъ отдѣльномъ періодѣ въ своихъ объясненіяхъ, точно она была тамбуриномъ). Нѣсколько вечеровъ подрядъ онъ шлялся вокругъ банка и все что-то высматривалъ. Миссисъ Спарситъ тогда же почуяла что-то неладное. Она указала на него Битцеру, и оба они запримѣтили этого бродягу. По наведеннымъ сегодня справкамъ оказывается, что его безцѣльное шатанье бросалось въ глаза и сосѣдямъ. Такъ вотъ, какъ понравится вамъ все это?
   Дойдя до кульминаціоннаго пункта своей рѣчи, мистеръ Баундерби, подобно восточной танцовщицѣ, прикрылъ своимъ тамбуриномъ голову.
   -- Все это, конечно, довольно подозрительно,-- замѣтилъ Джемсъ Гартхаузъ.
   -- Еще-бы, сэръ,-- подхватилъ фабрикантъ, кивнувъ головой съ вызывающимъ видомъ;-- еще-бы! Но Блэкпуль замѣшанъ тутъ не одинъ. Ходитъ молва о какой-то старухѣ. Подобныя вещи обнаруживаются обыкновенно ужъ послѣ того, какъ стряслась бѣда; если будетъ украдена лошадь, то непремѣнно окажется, что дверь конюшни имѣла разные изъяны. Вотъ теперь откуда-то выскакиваетъ старуха. Должно быть, она прилетала отъ времени до времени въ городъ на помелѣ. Она дежуритъ у мѣста кражи цѣлый день, прежде чѣмъ ей на смѣну является Блэкпуль; а въ тотъ вечеръ, когда вы видѣли его у меня, она ускользнула вмѣстѣ съ нимъ и они совѣщались между собою; вѣроятно, она отдавала ему отчетъ въ своихъ наблюденіяхъ и сложила съ себя обязанность шпіонки.
   "Дѣйствительно, въ тотъ вечеръ была въ комнатѣ старуха, которая пряталась отъ наблюденій", подумала Луиза.
   -- Но это еще не все, намъ извѣстно кое что больше,-- прибавилъ Баундерби, таинственно кивая головой;-- но я сказалъ довольно на этотъ разъ. Надѣюсь, вы будете держать слышанное въ секретѣ и не скажете никому ни слова. Можетъ быть, потребуется много времени для открытія преступниковъ, но все-таки они не уйдутъ отъ насъ. Полиція должна сперва отпустить немного поводья, не надо ей въ этомъ мѣшать..
   -- Разумѣется, они будутъ наказаны по всей строгости закона, какъ обыкновенно говорится въ полицейскихъ объявленіяхъ,-- замѣтилъ мистеръ Гартхаузъ.-- И по дѣломъ! Кто желаетъ обкрадывать банки, долженъ нести на себѣ послѣдствія своихъ дѣяній. Не будь этихъ плачевныхъ послѣдствій, каждый изъ насъ принялся бы взламывать чужія кассы.
   Онъ ласково взялъ зонтикъ изъ рукъ Луизы и открылъ его для нея, такъ что она пошла, заслоняясь имъ, хотя солнечные лучи не проникали въ томъ мѣстѣ сквозь густую листву деревьевъ.
   -- Ну, теперь, Лу Баундерби,-- сказалъ ея мужъ, твоя обязанность -- позаботиться о миссисъ Спарситъ. Ея нервы сильно потрясены этой исторіей, и она погоститъ у насъ денекъ-другой. Такъ смотри же, устрой ее поудобнѣе.
   -- Премного благодарна вамъ, сэръ,-- подхватила эта скромная леди;-- только прошу васъ, не хлопочите обо мнѣ. Для меня все будетъ достаточно хорошо.
   Вскорѣ оказалось, что если миссисъ Спарситъ можно было упрекнуть въ чемъ нибудь во время ея пребыванія въ семейномъ кругу мистера Баундерби, такъ развѣ въ безпритязательности, хватавшей прямо черезъ край. Она такъ мало заботилась о самой себѣ и такъ много о другихъ, что это становилось несноснымъ. Когда ей показали отведенную для нея комнату, почтенная леди была такъ сильно растрогана ея удобствами, что выразила готовность удовольствоваться лучше каткомъ въ прачечной для своего ночлега.
   -- Безспорно, Паулеры и Скаджерсы были пріучены къ роскоши,-- говорила она съ величавой важностью, особенно охотно распространяясь объ этомъ въ присутствіи кого нибудь изъ слугъ. Но моя обязанность помнить, что теперь я уже не то, чѣмъ была раньше. Дѣйствительно, еслибъ мнѣ было можно изгладить изъ своей памяти, что мужъ мой мистеръ Спарситъ былъ Паулеръ, а я сама принадлежу къ роду Скаджерсовъ, или еслибъ я могла измѣнить порядокъ вещей, превратившись въ женщину простого происхожденія и заурядной среды, то я охотно сдѣлала бы это. При данныхъ обстоятельствахъ оно, пожалуй, было бы правильно.
   Тотъ же духъ самоотреченія и аскетизма заставлялъ миссисъ Спарситъ отказываться отъ изысканныхъ блюдъ и винъ за обѣдомъ до тѣхъ поръ, пока мистеръ Баундерби прямо заставлялъ ее угощаться ими. Тогда она обыкновенно говорила: "вы слишкомъ добры, сэръ", и отмѣняла свое объявленное во всеуслышаніе твердое намѣреніе "подождать ломтика простой баранины". Она разсыпалась въ извиненіяхъ, когда просила передать ей соль, и считала своей непремѣнной обязанностью относительно мистера Баундерби подтвердить на дѣлѣ его свидѣтельство о крайнемъ разстройствѣ своихъ нервовъ. Съ этою цѣлью почтенная леди, ни съ того, ни съ сего, откидывалась на спинку стула и проливала безмолвныя слезы. При этомъ можно было видѣть (или, точнѣе, нельзя было не видѣть, потому что подобное явленіе привлекло къ себѣ общее вниманіе), какъ слеза крупныхъ размѣровъ, съ хрустальную подвѣску серьги величиной, скатывалась по ея римскому носу.
   Но главнымъ пунктомъ тактики миссисъ Спарситъ съ начала до конца, была ея непоколебимая рѣшимость соболѣзновать мистеру Баундерби. Случалось, что при взглядѣ на него она не могла удержаться, чтобъ не-покачать скорбно головой съ подавленнымъ вздохомъ, точно говоря про себя: -- "Увы, бѣдный Іорикъ!" -- Обнаруживъ противъ воли эти признаки душевнаго волненія, почтенная леди ударялась въ притворную веселость, порывистую и Ненатуральную. Заставляя себя улыбнуться, она говорила:-- "Слава Богу, что вы еще не падаете духомъ, сэръ!" -- какъ будто надо было радоваться, какъ особому благополучію, что мистеръ Баундерби пока не изнемогъ подъ бременемъ своего непоправимаго горя. Была въ ней еще одна странность, за которую она постоянно извинялась, не будучи въ силахъ ее предолѣть. По какой то необъяснимой забывчивости миссисъ Спарситъ то и дѣло называла миссисъ Баундерби "миссъ Гредграйндъ", что случалось съ нею по шестидесяти, по восьмидесяти разъ въ вечеръ. Повтореніе этой ошибки повергало бѣдную гостью въ смиренное замѣшательство, но она оправдывалась тѣмъ, что имя "миссъ Гредграйндъ" какъ то само собой просилось ей на языкъ, тогда какъ ей было почти невозможно увѣрить себя въ томъ, что молодая особа, которую она имѣла счастье знать съ дѣтскихъ лѣтъ, въ самомъ дѣлѣ могла превратиться въ миссисъ Баундерби. Дальнѣйшая странность такого замѣчательнаго обстоятельства заключалась въ томъ, что чѣмъ больше почтенная леди думала о немъ, тѣмъ невѣроятнѣе представлялось оно ей.-- "Слишкомъ ужъ велика разница",-- прибавляла она въ видѣ поясненія.
   Послѣ обѣда, въ гостиной, хозяинъ разбиралъ дѣло о грабежѣ; пересматривалъ свидѣтельскія показанія, дѣлалъ замѣтки насчетъ уликъ, нашелъ подозрѣваемыхъ виновными и приговорилъ ихъ къ высшей мѣрѣ наказанія, положеннаго закономъ. По окончаніи разбирательства Битцеръ былъ отпущенъ домой въ Коктоунъ съ порученіемъ посовѣтовать Тому пріѣхать на дачу съ почтовымъ поѣздомъ.
   Когда подали свѣчи, миссисъ Спарситъ прошептала:
   -- Не унывайте, сэръ. Какъ пріятно было бы мнѣ видѣть васъ веселымъ, какъ въ былое время.
   Мистеръ Баундерби, начинавшій разнѣживаться отъ этихъ утѣшеній въ качествѣ недалекаго человѣка, вздохнулъ, какъ кашалотъ,
   -- Я не могу видѣть васъ такимъ огорченнымъ, сэръ,-- продолжала гостья.-- Попробуйте сыграть партію въ бекгеммонъ {Карточная игра, подобіе триктрака.}, сэръ, какъ водилось между нами, когда я имѣла честь жить подъ вашей кровлей.
   -- Я не игралъ въ бекгеммонъ съ той поры, сударыня,-- отвѣчалъ хозяинъ.
   -- Знаю, что не играли, сэръ,-- сказала миссисъ Спарситъ успокоительнымъ тономъ. Мнѣ помнится, что миссъ Гредграйндъ не жалуетъ карточной игры. Но я почту себя счастливой, сэръ, если вы соблаговолите снизойти.
   Они усѣлись играть у отвореннаго окна, выходившаго въ садъ. Ночь была чудесная; не лунная, но знойная и благовонная. Луиза съ мистеромъ Гартхуазомъ вышли въ садъ, откуда доносились ихъ голоса, раздававшіеся въ ночной тишинѣ, хотя словъ нельзя было разобрать. Со своего мѣста за игорнымъ столикомъ, миссисъ Спарситъ то и дѣло устремляла глаза въ чащу деревьевъ, стараясь пронизать сумракъ своимъ взоромъ.
   -- Что тамъ такое, сударыня?-- спросилъ, наконецъ, съ нѣкоторымъ безпокойствомъ мистеръ Баундерби. Ужъ не видите ли вы зарева пожара?
   -- О, нѣтъ, Боже сохрани, сэръ!-- возразила почтенная леди.-- Меня безпокоитъ роса.
   -- А вамъ что за дѣло до росы, сударыня?-- сказалъ хозяинъ.
   -- Мнѣ самой -- ровно никакого, сэръ. Но я боюсь, какъ бы не схватила простуды миссъ Гредграйндъ.
   -- Она совсѣмъ не подвержена ей,-- буркнулъ мистеръ Баундерби.
   -- Неужели, сэръ?-- удивилась миссисъ Спарситъ, и у нея вдругъ запершило въ горлѣ, такъ что пришлось откашливаться
   Передъ отходомъ ко сну хозяинъ выпилъ стаканъ воды.
   -- О, сэръ,-- ужаснулась бывшая экономка.-- Неужели вы бросили пить подогрѣтый хересъ съ лимонной цедрой и мускатнымъ орѣшкомъ?
   -- Я отсталъ отъ привычки къ этому напитку, сударыня,-- отвѣчалъ мистеръ Баундерби.
   -- Тѣмъ хуже, сэръ,-- возразила миссисъ Спарситъ. Вы бросаете всѣ ваши добрые старые обычаи. Встряхнитесь-ка лучше! Если миссъ Гредграйндъ позволитъ, я приготовлю для васъ ваше любимое питье, какъ часто приготовляла раньше.
   Миссъ Гредграйндъ съ удовольствіемъ разрѣшила миссисъ Спарситъ дѣлать, что ей угодно, и эта заботливая леди приготовила питье, которое и подала мистеру Баундерби.
   -- Оно принесетъ вамъ пользу, сэръ. Согрѣетъ вашу внутренность. Для васъ это очень важно, и вы должны подкрѣплять себя такими напитками, сэръ.
   Когда же мистеръ Баундерби сказалъ:
   -- За ваше здоровье, сударыня,-- миссисъ Спарситъ отвѣчала съ большимъ чувствомъ:
   -- Благодарю васъ, сэръ. И вамъ желаю того же, а вдобавокъ -- счастья.
   Наконецъ, она пожелала ему спокойной ночи съ большимъ пафосомъ, и мистеръ Баундерби легъ въ постель съ смутнымъ сознаніемъ, что онъ оскорбленъ въ какомъ то нѣжномъ чувствѣ, хотя ни за что на свѣтѣ не могъ бы объяснить, что это за чувство и въ чемъ заключалась нанесенная ему обида.
   Долго послѣ того, какъ Луиза раздѣлась и легла, она не могла уснуть и все поджидала брата. Какъ ей было извѣстно, онъ едва ли могъ пріѣхать раньше часа по полуночи; но въ непробудной деревенской тиши, которая нисколько не успокаивала, однако, ея тревожныхъ думъ, время тянулось томительно долго. Молодой женщинѣ казалось, будто бы ночной мракъ и жуткое безмолвіе все возрастали цѣлыми часами, когда раздался, наконецъ, звонокъ у калитки. Она почувствовала вдругъ, что была бы рада, еслибъ онъ но смолкалъ до разсвѣта, но звонъ колокольчика прекратился, и волны его послѣдняго звука постепенно слабѣя, разливались все дальше въ воздухѣ, пока окончательно замерли и весь домъ погрузился снова въ мертвую тишину.
   Луиза подождала еще съ четверть часа, по ея соображеніямъ. Потомъ она встала, накинула пеньюаръ, выскользнула изъ своей комнаты въ потьмахъ и поднялась по лѣстницѣ въ верхній этажъ, гдѣ была расположена комната ея брата. Дверь оказалась затворенной; молодая женщина осторожно отворила ее и окликнула Тома, приближаясь въ его кровати на цыпочкахъ.
   Она опустилась на колѣни у изголовья брата, обняла его за шею и прижала его лицо къ своему лицу. Ей было ясно, что онъ лишь прикидывается спящимъ, однако, Луиза не сказала ничего.
   Немного спустя онъ вздрогнулъ, какъ будто съ просонокъ, и спросилъ:
   -- Кто тутъ? Что случилось?
   -- Томъ, не надо ли тебѣ сообщить мнѣ что нибудь?-- промолвила Луиза.-- Если ты любилъ меня когда нибудь въ жизни, и теперь у тебя есть тайна это всѣхъ остальныхъ, то довѣрь ее мнѣ.
   -- Не могу понять, на что ты намекаешь, Лу! Ты просто бредишь. Тебѣ, должно быть, что нибудь приснилось.
   -- Дорогой братъ...-- Луиза припала головой къ его подушкѣ, и ея распущенные волосы разсыпались волнами надъ нимъ, точно она хотѣла спрятать Тома это всѣхъ, кромѣ самой себя,-- развѣ тебѣ нечего мнѣ сообщить? Неужели нѣтъ ничего такого, во что ты могъ бы посвятить меня, еслибъ хотѣлъ? Что бы ни услыхала я отъ тебя, мои чувства къ тебѣ не перемѣнятся. О, Томъ сознайся откровенно, скажи всю правду!
   -- Что такое говоришь ты, Лу? Рѣшительно не понимаю!
   -- Вотъ какъ ты лежишь тутъ одинъ одинешенекъ, мой милый, такъ точно предстоитъ тебѣ лежать гдѣ нибудь современенъ въ потемкахъ, гдѣ даже я, твоя сестра, если останусь тогда еще въ живыхъ, буду принуждена покинуть тебя, и вотъ какъ я стой теперь возлѣ тебя, босая, раздѣтая, неузнаваемая въ темнотѣ, такъ придется мнѣ самой покоиться нѣкогда въ нѣдрахъ земли, пока мое тѣло не разсыплется прахомъ. Заклинаю тебя этимъ неизбѣжнымъ концомъ, дорогой братъ, скажи мнѣ всю правду!
   -- Чего же ты допытываешься?
   -- Будь увѣренъ, я не стану упрекать тебя.-- Въ приливѣ любви она прижала Тома къ груди, какъ ребенка.-- Повѣрь, я пожалѣю тебя и не измѣню тебѣ. Повѣрь, я тебя спасу, во что бы то ни стало. Говори же, Томъ; неужели тебѣ нечего сказать? Шепни мнѣ на ухо чуть слышно. Промолви только "да", и я все пойму!
   Она приложила ухо къ его губамъ, но онъ безмолвствовалъ угрюмо.
   -- Неужели ни словечка, Томъ?
   -- Какъ могу я сказать "да" или "нѣтъ", когда не знаю, о чемъ идетъ рѣчь? Лу, ты у меня добрая, славная дѣвочка и достойна имѣть лучшаго брата, чѣмъ я, какъ мнѣ начинаетъ казаться. Но при всемъ томъ мнѣ нечего сказать тебѣ больше. Ступай, ложись спать, ложись спать!
   -- Ты утомленъ,-- прошептала Луиза, впадая въ болѣе обычный тонъ.
   -- Я совсѣмъ измученъ.
   -- Ты столько суетился и хлопоталъ сегодняшній день! Нѣтъ ли еще новыхъ открытій?
   -- Никакихъ, кромѣ тѣхъ, о которыхъ ты уже слышалъ отъ... него.
   -- Ты никому не разсказывалъ, Томъ, что мы были въ гостяхъ у этихъ людей и видѣли ихъ втроемъ?
   -- Нѣтъ. Не ты ли сама упрашивала меня не болтать, когда позвала меня съ собой?
   -- Правда; но, вѣдь, я тогда не. предвидѣла того, что случилось.
   -- Какъ и я. Развѣ можно было предвидѣть?
   Эти слова были сказаны очень поспѣшно.
   -- Послѣ того, что случилось,-- начала опять Луиза, мѣшкая у кровати -- она понемногу отодвинулась отъ брата и поднялась съ колѣнъ -- надо ли говорить, что я тамъ была? Какъ мнѣ сдѣлать? Должна ли я сознаться?
   -- Боже мой, Лу,-- возразилъ Томъ,-- спрашивать моего совѣта вовсе не въ твоихъ привычкахъ! Да дѣлай, какъ знаешь! Если ты будешь молчать, то и я промолчу; если откроешь, что было, тѣмъ дѣло и кончится.
   Братъ и сестра не могли видѣть другъ друга въ потемкахъ Однако, оба, казалось, были насторожѣ и взвѣшивали предварительно каждое слово.
   -- О, Томъ, неужели ты думаешь, что тотъ человѣкъ, которому я дала денегъ, дѣйствительно, замѣшанъ въ кражѣ?
   -- Право, не знаю. Но почему бы и нѣтъ?
   -- Онъ показался мнѣ честнымъ малымъ.
   -- А другой можетъ показаться тебѣ безчестнымъ,-- и совершенно ошибочно.
   Наступила пауза; Томъ молчалъ, явно колеблясь передъ чѣмъ-то.
   -- Однимъ словомъ,-- заговорилъ онъ опять, точно собравшись съ духомъ,-- если ужъ ты завела о томъ рѣчь, то вотъ что я тебѣ скажу: еще тогда я былъ настолько далекъ отъ хорошаго мнѣнія о немъ, что вызвалъ его въ сѣни,-- помнишь?-- только затѣмъ, чтобъ сказать ему, что онъ долженъ счесть за великое благополучіе такое вниманіе со стороны моей сестры и обязанъ постараться сдѣлать возможно лучшее употребленіе изъ твоего подарка. Вѣдь, ты помнишь, какъ я его вызывалъ? Впрочемъ, я ничего не имѣю противъ этого человѣка; пожалуй, онъ и порядочный малый, по крайней мѣрѣ, у меня нѣтъ повода считать его негодяемъ. Будемъ надѣяться, что онъ не при чемъ въ этой кражѣ изъ банка.
   -- Чтожъ, онъ обидѣлся на твои слова?
   -- Нѣтъ, онъ принялъ ихъ спокойно и былъ довольно вѣжливъ со мною. Гдѣ ты, Лу?-- Томъ сѣлъ на постели и поцѣловалъ ее.-- Покойной ночи, дорогая, покойной ночи.
   -- Тебѣ нечего сказать мнѣ больше?
   -- Нѣтъ. Что же мнѣ еще говорить? Вѣдь, не потребуешь же ты отъ меня, чтобъ я тебѣ солгалъ?
   -- Никогда, въ особенности сегодня, Томъ. Еслибъ ты солгалъ, это было бы слишкомъ ужасно.
   -- Спасибо тебѣ за твою заботливость, милая Лу. Я такъ адски усталъ, что, право, готовъ сказать, что угодно, только бы мнѣ дали заснуть. Ступай въ постель, ступай.
   Поцѣловавъ сестру еще разъ, онъ отвернулся къ стѣнѣ, натянулъ одѣяло на голову и затихъ, какъ будто для него уже наступила та вѣчная ночь, которою только что заклинала его сестра. Она помѣшкала нѣсколько времени у кровати, прежде чѣмъ удалиться потихоньку. У ворога Луиза пріостановилась, оглянулась назадъ, когда отворила дверь, и спросила Тома, не звалъ ли онъ ее. Но онъ не шелохнулся, и она не слышно заперла его комнату, послѣ чего ушла къ себѣ въ спальню.
   Тогда порочный юноша осторожно поднялъ голову и, убѣдившись, что сестра удалилась, вылѣзъ изъ-подъ одѣла, заперъ на задвижку дверь и кинулся опять ничкомъ на подушку. Онъ рвалъ на себѣ волосы, горько плакалъ, чувствуя, что любитъ сестру, проклиналъ себя въ безсильной злобѣ и также озлобленно и безплодно проклиналъ все доброе на свѣтѣ.
   

IX. Кончина миссисъ Гредграйндъ.

   Подкрѣпляя свои нервы на лонѣ природы, въ имѣніи мистера Баундерби, миссисъ Спарситъ учредила бдительный надзоръ надъ окружающими подъ сѣнью своихъ коріолановскихъ бровей. Уже одни ея глаза, свѣтившіеся подобно двумъ маякамъ на неприступномъ берегу, должны были предостерегать всякаго осторожнаго мореплавателя объ опасности наткнуться на такую грозную скалу, съ прилегающими къ ней рифами, какъ ея римскій носъ, еслибъ спокойная обходительность миссисъ Спарситъ не подкупала невольно въ ея пользу. Хотя трудно было повѣрить, чтобъ она отправлялась спать по вечерамъ не ради соблюденія одной формальности, до такой степени бдителенъ былъ строгій взоръ ея классическихъ очей и до того невѣроятнымъ казалось, чтобъ ея суровый носъ могъ подчиниться благодѣтельному вліянію сна, однако, въ ея манерѣ сидѣть, разглаживая свои непокорныя, чтобъ не сказать грубыя, митеньки (онѣ были сплетены на подобіе сѣтокъ въ холодильникахъ для мяса) или гарцевать на стулѣ къ невѣдомой цѣли, продѣвъ ногу въ стремя изъ мотка вязальной бумаги, сказывалась невозмутимая ясность, убѣждавшая большинство наблюдателей въ томъ, что миссисъ Спарситъ настоящая голубка, лишь по какой-то странной игрѣ природы принявшая тлѣнную оболочку хищной птицы.
   Эта женщина умѣла поспѣвать вездѣ съ невѣроятнымъ проворствомъ. Какимъ образомъ переносилась она незамѣтно изъ этажа въ этажъ, этого не могъ постичь рѣшительно никто. Леди такой внушительной наружности и съ такими аристократическими связями нельзя же было заподозрить въ томъ, что она прыгала черезъ перила или спускалась по нимъ внизъ; однако, поразительная быстрота ея передвиженія съ мѣста на мѣсто невольно наводила на эту дикую догадку. Другое замѣчательное свойство миссисъ Спарситъ заключалось въ томъ, что она никогда не спѣшила. При всей ошеломляющей скорости, съ какою переносилась она сверху внизъ, съ чердака въ сѣни и обратно, ей никогда не случалось запыхаться или измѣнить хотя на одинъ мигъ своему достоинству въ моментъ прибытія на мѣсто. Мало того, ни одинъ смертный даже не видалъ, чтобы миссисъ Спарситъ когда нибудь прибавила шагу, нарушивъ тѣмъ требованія приличія.
   Съ мистеромъ Гартхаузомъ она была чрезвычайно любезна и вскорѣ послѣ своего пріѣзда на дачу имѣла съ нимъ интересный разговоръ. Однажды, гуляя въ саду передъ завтракомъ, почтенная леди поздоровалась съ нимъ величественнымъ реверансомъ.
   -- Удивительно быстро летитъ время!-- замѣтила она;-- мнѣ кажется, не далѣе, какъ вчера, имѣла я честь принимать васъ въ банкѣ, когда вы такъ любезно обратились ко мнѣ за адресомъ мистера Баундерби.
   -- Этого случая, увѣряю васъ, не забыть мнѣ цѣлые вѣка,-- сказалъ мистеръ Гартхаузъ, наклоняя голову въ сторону миссисъ Спарситъ съ самымъ безпечнымъ видомъ.
   -- Свѣтъ, въ которомъ мы живемъ, полонъ странностей,-- проговорила миссисъ Спарситъ.
   -- По удивительному совпаденію, которымъ я горжусь, я уже имѣлъ честь сдѣлать замѣчаніе подобнаго рода, хотя и не въ столь эпиграмматической формѣ.
   -- Я говорю, сэръ, что свѣтъ полонъ странностей,-- распространялась дальше миссисъ Спарситъ, отвѣтивъ на комплиментъ мановеніемъ своихъ темныхъ бровей, которыя придавали ея лицу нѣчто несоотвѣтствовавшее медоточивому голосу почтенной леди. Какъ удивительно, напримѣръ, что сегодня мы стоимъ на короткой ногѣ съ людьми, которые не дальше, какъ вчера были намъ совершенно чужды. Мнѣ невольно пришло на память, сэръ, какъ вы признались при нашемъ первомъ знакомствѣ, что миссъ Гредграйндъ васъ пугаетъ.
   -- Ваша память дѣлаетъ мнѣ честь не по заслугамъ моей ничтожной личности. Я поспѣшилъ воспользоваться вашими любезными указаніями, чтобы сбросить съ себя нелѣпую робость; напрасно, я думаю, добавлять, что они оказались вѣрными. Необычайный талантъ миссисъ Спарситъ ко всему... ко всему, что требуетъ точности, въ соединеніи съ такою силою души...-- и съ фамильной честью... обнаруживается слишкомъ часто, чтобы можно было въ немъ сомнѣваться.
   Мистеръ Гартхаузъ едва не заснулъ, нехотя нанизывая эти любезности, и чуть не запутался въ нихъ, въ приливѣ разсѣянности.
   -- Сознайтесь, вѣдь, вы нашли миссъ Гредграйндъ (никакъ не могу привыкнуть называть ее миссисъ Баундерби, хотя это ужасно глупо съ моей стороны!) именно такой юной, какъ я вамъ ее описывала?-- спросила миссисъ Спарситъ сладенькимъ голоскомъ.
   -- Вы мастерски нарисовали ея портретъ,-- подтвердилъ Джемсъ Гартхаузъ,-- представили менѣе ее такою, какова она есть.
   -- Весьма привлекательная особа,-- замѣтила миссисъ Спарситъ, расправляя свои митеньки.
   -- Въ высшей степени.
   -- Прежде, находили,-- продолжала почтенная леди,-- что миссъ Гредграйндъ недостаетъ оживленія, но, по моему, она поразительно развернулась съ нѣкотораго времени. А вотъ и самъ мистеръ Баундерби!-- воскликнула гостья, принимаясь усердно кивать головой, точно она только и думала, только и говорила, что о немъ. Ну, какъ вы чувствовали себя сегодня поутру, сэръ? Будьте повеселѣе, сэръ, прошу васъ!
   Настойчивыя указанія миссисъ Спарситъ на его несчастный жребій и ея попытки облегчить его тяжкое бремя начали оказывать свое дѣйствіе на мистера Баундерби; онъ становился мягче прежняго къ своей бывшей экономкѣ и суровѣе къ большинству остальныхъ людей, начиная съ своей жены. Такимъ образомъ, когда миссисъ Спарситъ сказала съ явно притворной веселостью:-- "вамъ пора завтракать, сэръ; но, вѣроятно, миссъ Гредграйндъ скоро сойдетъ внизъ, чтобъ предсѣдательствовать за столомъ",-- хозяинъ возразилъ:
   -- Еслибъ я вздумалъ дожидаться, пока моя жена соблаговолитъ позаботиться обо мнѣ, то, какъ вамъ извѣстно, сударыня, я пожалуй прождалъ бы до второго пришествія. Поэтому позвольте побезпокоить васъ просьбою разлить намъ чай.
   Миссисъ Спарситъ поспѣшно согласилась и заняла свое прежнее мѣсто за столомъ.
   Тутъ ей снова представился удобный случай обнаружить деликатность своихъ чувствъ, и превосходная женщина поспѣшила имъ воспользоваться. Впрочемъ, она не измѣнила своей скромности и при появленіи Луизы немедленно встала, заявляя, что никогда не разсчитывала сидѣть на этомъ мѣстѣ при настоящихъ обстоятельствахъ, хотя часто имѣла честь разливать чай для мистера Баундерби, прежде чѣмъ миссисъ Гредграйндъ -- гостья извинилась, она хотѣла сказать: миссъ Баундерби -- вѣроятно, ее великодушно простятъ, но она никакъ не можетъ привыкнуть, хотя разсчитываетъ постепенно освоиться съ новымъ порядкомъ вещей -- прежде чѣмъ миссисъ Баундерби заняла свое теперешнее положеніе. Она позволила себѣ это, лишь потому, что миссъ Гредграйндъ случайно запоздала чуточку; между тѣмъ, время мистера Баундерби такъ драгоцѣнно, а ей было извѣстно съ давнихъ поръ, что ему очень важно позавтракать во время; вотъ почему осмѣлилась она уступить просьбѣ хозяина, воля котораго уже давно стала для нея закономъ.
   -- Оставайтесь на своемъ мѣстѣ, сударыня,-- воскликнулъ мистеръ Баундерби;-- нечего церемониться, оставайтесь, говорятъ вамъ! Миссисъ Баундерби будетъ рада радехонька избавиться отъ хлопотъ, я въ томъ увѣренъ.
   -- Не говорите такъ, сэръ,-- почти строго возразила миссисъ Спарситъ.-- Это обидно для миссисъ Баундерби; между тѣмъ, обижать кого нибудь не въ вашемъ характерѣ, сэръ.
   -- На этотъ счетъ можете быть покойны, сударыня... Не правда ли, вѣдь, ты не думаешь обижаться, Лу?-- запальчиво спросилъ мистеръ Баундерби свою жену.
   -- Разумѣется; что же тутъ особеннаго? Съ какой стати буду я придавать этому важность?
   -- Слышали, миссисъ Спарситъ, слышали, сударыня?-- подхватилъ мистеръ Баундерби съ язвительнымъ пренебреженіемъ.-- Вы придаете слишкомъ много важности подобнымъ вещамъ! Чортъ возьми, вы измѣните здѣсь нѣкоторыя изъ своихъ прежнихъ убѣжденій. Вы отстали отъ вѣка, сударыня. Берите примѣръ съ дѣтей Тома Гредграйнда.
   -- Что съ вами сегодня?-- съ холоднымъ удивленіемъ спросила Луиза.-- Чѣмъ вы обидѣлись?
   -- Обидѣлся!-- подхватилъ Баундерби.-- Неужели вы думаете, что еслибы мнѣ нанесли обиду, то я проглотилъ бы ее молча и не потребовалъ бы удовлетворенія? Кажется, я человѣкъ прямой. Разныя увертки не по моей части.
   -- Надо думать, что никто не имѣлъ повода считать васъ инымъ или приписывать вамъ избытокъ деликатности,-- сдержанно отвѣчала Луиза.-- По крайней мѣрѣ, я, ни ребенкомъ, ни женой никогда не возражала вамъ противъ этого. Рѣшительно не понимаю, чего вамъ надо?
   -- Чего мнѣ надо?-- произнесъ мистеръ Баундерби.-- Да ровно ничего! Вѣдь, вы отлично знаете, Лу Баундерби, что еслибъ я, Джозія Баундерби изъ Коктоуна, захотѣлъ чего-нибудь, то и добился бы этого.
   Луиза посмотрѣла на него, когда онъ стукнулъ кулакомъ по столу съ такою силой, что зазвенѣли чашки, и краска оскорбленной гордости ударила ей въ лицо. "Еще новая перемѣна", подумалъ мистеръ Гартхаузъ.
   -- Вы непостижимы сегодня,-- замѣтила она.-- Пожалуйста, не безпокойтесь объясняться далѣе. Мнѣ совсѣмъ не интересно ваше мнѣніе. Какое значеніе можетъ оно имѣть?
   Разговоръ на эту тему прекратился, и мистеръ Гартхаузъ принялся болтать о безразличныхъ предметахъ. Но съ того дня вліяніе бывшей экономки на мистера Баундерби сближало Луизу и Джемса Гартхауза еще тѣснѣе, еще болѣе усиливало опасное отчужденіе молодой женщины отъ мужа и ея довѣріе къ другому; она поддавалась этой дружеской короткости съ такой незамѣтной постепенностью, что не могла бы прослѣдить ее, еслибъ и хотѣла. Но пыталась ли она сдѣлать это или нѣтъ, о томъ, знаетъ только ея скрытное сердечко.
   На миссисъ Спарситъ такъ подѣйствовала сцена между супругами за чайнымъ столомъ, что, подавая послѣ завтрака шляпу Баундерби и оставшись съ нимъ наединѣ въ прихожей, она напечатлѣла цѣломудренный поцѣлуй на его рукѣ, прошептала: "благодѣтель мой!" и удалилась, подавленная горемъ. Тѣмъ не менѣе (фактъ неоспоримый, достовѣрно извѣстный разсказчику этой исторіи), пять минутъ спустя послѣ ухода хозяина въ той же самой шляпѣ, та-же самая внучка Скаджерсовъ и родственница по мужу Паулеровъ потрясла своей правой рукой въ митенькѣ передъ портретомъ почтеннаго Джозіи Баундерби изъ Коктоуна, скорчила презрительную гримасу этому произведенію искусства и сказала: "По дѣломъ тебѣ, болванъ! Такъ и надо".
   Вскорѣ послѣ отъѣзда мистера Баундерби явился Битцеръ. Онъ прибылъ съ поѣздомъ, проносившимся съ пыхтѣньемъ и громыханьемъ по длинному ряду віадуковъ, перекинутыхъ въ пустынной мѣстности надъ заброшенными и дѣйствующими угольными копями. Разсыльный былъ отправленъ нарочнымъ изъ Стонъ-Лоджа. Онъ привезъ Луизѣ наскоро набросанное письмо съ извѣстіемъ, что миссисъ Гредграйндъ очень плоха. Она никогда не была здорова, насколько могла упомнить ея дочь; но въ послѣдніе дни больная быстро таяла, а прошлой ночью положеніе ея стало безнадежнымъ. Въ данную минуту она была настолько близка въ смерти, насколько это допускала ея ограниченная способность сдѣлать усиліе, чтобъ испустить духъ изъ бреннаго тѣла.
   Въ сопровожденіи самого проворнаго разсыльнаго (наиболѣе подходящаго безцвѣтнаго привратника у дверей Смерти, куда стучалась теперь миссисъ Гредграйндъ), Луиза покатила мимо старыхъ и новыхъ шахтъ въ Коктоунъ, и вскорѣ попала въ его закоптѣлую часть. Здѣсь она отпустила нарочнаго во-свояси, взяла экипажъ и отправилась на свое старое пепелище.
   Она рѣдко бывала тамъ послѣ выхода замужъ. Отецъ ея постоянно заживался въ Лондонѣ, гдѣ только и зналъ, что просѣивалъ парламентскій мусоръ (хотя никто не видывалъ, чтобъ ему удалось извлечь изъ этихъ отбросовъ какіе нибудь цѣнные предметы), и теперь онъ былъ сильно поглощенъ этимъ занятіемъ на національной мусорной свалкѣ. Мать, вѣчно валявшаяся на диванѣ, считала скорѣе безпокойствомъ, когда пріѣзжали ее навѣщать. Къ младшимъ членамъ семьи Луиза уже не подходила и чувствовала, что между ними мало общаго. Къ Сэсси у ней не проходила затаенная непріязнь съ того самаго вечера, когда дочь бродячаго фигляра подняла глаза, чтобъ взглянуть на нареченную невѣсту мистера Баундерби съ обиднымъ состраданіемъ. Словомъ. ее не тянуло назадъ, домой, и она рѣдко заглядывала туда.
   Такъ и теперь приближеніе къ старому жилищу не затронуло въ ней ни одной чувствительной струны, не воскресило никакихъ завѣтныхъ воспоминаній. Грезы дѣтства, его неуловимые вымыслы, вся прелесть, какою стремится оно прихотливо разукрасить еще невѣдомый ему внѣшній міръ,-- всѣ эти неосуществимыя, глубоко-человѣчныя, прекрасныя иллюзіи, въ которыя такъ сладостно вѣрить въ дѣтскіе годы, къ которымъ такъ отрадно возвращаться въ зрѣломъ возрастѣ, =-- что общаго было съ ними у Луизы?
   При видѣ родного угла въ душѣ ея не вспархивалъ рой ласкающихъ воспоминаній; ея младенчество не вѣдало тѣхъ райскихъ садовъ, которые насаждаются непорочными дѣтскими руками по краямъ каменистаго пути земной жизни,-- тѣхъ райскихъ садовъ, куда не мѣшало бы почаще заглядывать всѣмъ потомкамъ Адама, чтобы въ чистыхъ, свѣтлыхъ, теплыхъ воспоминаніяхъ дѣтства черпать силы для борьбы, отраду среди разочарованій, вмѣсто того, чтобъ кичиться мудростью здѣшняго міра. Всѣ эти воспоминанія были чужды Луизѣ. Въ дѣтствѣ она не вѣдала волшебныхъ путей воображенія, ведущихъ къ разуму. Разумъ не пришелъ къ ней постепенно, смутно прогрѣваемый сквозь мягкій свѣтъ фантазіи; онъ не являлся къ ней благодатнымъ божествомъ, благоговѣвшимъ передъ другими, не менѣе великими богами. Нѣтъ, онъ открывался ей внезапно въ образѣ мрачнаго, холоднаго, суроваго идола, требующаго жертвъ, связанныхъ по рукамъ и ногамъ, души которыхъ онъ убиваетъ своимъ ледянымъ, незрячимъ взоромъ. Вотъ каковы были воспоминанія дѣтства Луизы. Въ эту счастливою золотую пору систематическое сухое воспитаніе только старалось изсушить каждый родникъ, каждый источникъ живой воды, пробивавшійся наружу изъ ея сердца. Куда исчезла въ ея душѣ ихъ благодатная влага, оплодотворяющая землю, гдѣ виноградъ сбираютъ съ терновника, а смоквы съ чертополоха?
   Съ чувствомъ гнетущаго горя и озлобленія вступила она въ домъ и въ комнату матери. Съ отъѣзда Луизы изъ Стонъ-Лоджа Сэсси жила въ семьѣ ея родителей, какъ равная. Она сидѣла около больной вмѣстѣ съ Дженъ, сестрою Луизы, теперь уже дѣвочкою лѣтъ десяти, двѣнадцати.
   Стоило немалаго труда растолковать миссисъ Гредграйндъ, что старшая дочь пріѣхала провѣдать ее. Обложенная подушками, она покоилась, чисто по привычкѣ, на кушеткѣ въ полусидячемъ положеніи, насколько позволяла ей крайняя слабость. Умирающая рѣшительно отказалась лечь въ постель изъ боязни, что разъ она ляжетъ, то разговорамъ объ этомъ "не будетъ конца".
   Ея слабый голосъ, доносившійся изъ подъ груды шалей, долеталъ, казалось, откуда-то издалека, и слова, обращенныя къ ней, такъ медленно достигали ея слуха, точно она лежала гдѣ-то на днѣ глубокаго колодца. Бѣдная женщина была въ ту минуту ближе къ правдѣ, чѣмъ во всю свою прежнюю жизнь.
   Когда ей сказали, что пріѣхала миссисъ Баундерби, она отвѣчала ни къ селу, ни къ городу, что никогда не называла такъ своего зятя съ самой его женитьбы на Луизѣ, что, не придумавъ для него пока подходящаго имени, она прозвала его просто "Джи," -- до поры до времени. Луиза просидѣла возлѣ матери нѣсколько минутъ и заговаривала съ нею не разъ, прежде чѣмъ та поняла, наконецъ, кто съ нею сидитъ. Тогда она разомъ какъ будто очнулась отъ сна и промолвила:
   -- Ну, что, моя дорогая, надѣюсь, ты довольна своимъ житьемъ бытьемъ? Это все состряпалъ твой отецъ. Онъ спалъ и видѣлъ устроить эту свадьбу. Ну, ему и книги въ руки.
   -- Оставимъ это въ сторонѣ,-- возразила дочь;-- я хочу знать, какъ ты себя чувствуешь, мама.
   -- Какъ я себя чувствую, моя милая? Странное дѣло! Я не привыкла къ тому, чтобъ кто нибудь заботился о моемъ здоровьѣ. Мнѣ совсѣмъ плохо, Луиза: страшная слабость, и голова идетъ кругомъ.
   -- У тебя что нибудь болитъ, дорогая мама?
   -- Гдѣ-то тутъ въ комнатѣ есть боль,-- отвѣчала миссисъ Гредграйндъ,-- но я не могу въ точности сказать, чувствую ли ее.
   Послѣ такого страннаго отвѣта больная лежала нѣкоторое время молча. Держа мать за руку, Луиза не могла нащупать ея пульса, по, цѣлуя ее, различила тонкую, еле трепетавшую нить жизни.
   -- Ты рѣдко видишь сестру,-- начала опять миссисъ Гредграйндъ.-- Выростая, она становится похожею на тебя. Взгляни на нее хорошенько. Сэсси, подведи Дженъ къ моей постели.
   Дженъ подошла и остановилась возлѣ Луизы, которая держала ее за руку. Замѣтивъ, что дѣвочка обняла за шею Сэсси, Луиза почувствовала, что Дженъ любитъ эту дѣвушку больше своей старшей сестры.
   -- Не правда ли, какое сходство съ тобою, Луиза?
   -- Да, мама, пожалуй, такъ, однако...
   -- Не правда ли? Вотъ и я также всегда говорю,-- воскликнула миссисъ Гредграйндъ съ неожиданной поспѣшностью. Кстати, я вспомнила... Я... мнѣ надо поговорить съ тобою... Сэсси, добрая дѣвочка, оставь насъ на минутку вдвоемъ.
   Луиза выпустила руку Дженъ. Ей пришло въ голову, что лицо младшей сестры лучше и веселѣе, чѣмъ было когда либо ея собственное. Она замѣтила въ ея чертахъ, не безъ горечи, даже здѣсь -- у смертнаго одра матери -- какъ бы отблескъ нѣжности другого лица бывшаго тутъ въ комнатѣ,-- кроткаго лица съ довѣрчивыми глазами, поблѣднѣвшаго отъ безсонныхъ ночей, отъ жалости къ больной и казавшагося еще блѣднѣе въ рамкѣ роскошныхъ черныхъ волосъ.
   Оставшись наединѣ съ матерью, Луиза увидала на ея лицѣ благоговѣйное выраженіе покоя, точно она покончила уже со всѣми земными заботами, земными тревогами и безропотно отдавалась теченію какой-то многоводной рѣки, уносившей ее вдаль. Дочь поднесла къ губамъ ея исхудалую, прозрачную руку и заговорила съ ней, стараясь вывести больную изъ забытья:
   -- Мама, вѣдь, ты хотѣла мнѣ что-то сказать.
   -- Какъ?.. Да, конечно, милочка! Ты, вѣдь, знаешь, что твой отецъ теперь почти не бываетъ дома; значитъ, мнѣ надо написать ему о томъ.
   -- О чемъ же, мама? Не волнуйся такъ. О чемъ написать?
   -- Ты, конечно, помнишь, дорогая, что стоило мнѣ только о чемъ нибудь заикнуться, какъ я сама была не рада, потому что не видѣла конца поднявшимся разговорамъ. Изъ-за этого я ужъ давно ни о чемъ не говорила
   -- Я слушаю, мама.
   Но ей удавалось схватить связь между слабыми, отрывистыми звуками, вылетавшими изъ устъ умирающей, только наклонившись къ ней совсѣмъ близко и внимательно слѣдя за движеніемъ ея губъ.
   -- Ты и твой братъ учились очень много; зубрили всякія "ологіи" съ утра до ночи. Если осталась еще какая нибудь "ологія", которая не была бы истрепана въ клочки въ этомъ домѣ, то я надѣюсь, что не услышу, по крайней мѣрѣ, ея названія,-- вотъ все, что я могу сказать.
   -- Я въ состояніи разслышать твои слова, мама, если только у тебя достанетъ силы продолжать.
   Луиза отчаянно старалась не дать матери уплыть совсѣмъ.
   -- Но есть нѣчто,-- зашептала опять миссисъ Гредграйндъ,-- только совсѣмъ не "ологія",-- что было упущено изъ вида или позабыто твоимъ отцомъ. Не знаю сама, въ чемъ оно заключается. Часто, когда Сэсси сидѣла возлѣ меня, я раздумывала о томъ. Но мнѣ ни за что не вспомнить названія этого предмета. А твой отецъ, пожалуй, припомнитъ. Это не даетъ мнѣ покоя. мнѣ необходимо написать ему, чтобъ онъ доискался ради всего святого, что это такое. Подай мнѣ перо, подай мнѣ перо!
   Тутъ послѣднія силы, возбужденныя тревогой, оставили умирающую; лишь ея бѣдная голова продолжала метаться по подушкѣ.
   Однако, несчастной представлялось, что ея требованіе исполнено, и она держитъ перо въ своей ослабѣвшей рукѣ. Напрасно было бы описывать фигуры и удивительные, безсмысленные знаки, которые она чертила на покрывавшихъ ее пледахъ. Но и это движеніе скоро прекратилось; и безъ того слабый, тусклый свѣтъ, теплившійся въ этомъ изнуренномъ тѣлѣ, внезапно погасъ; и даже миссисъ Гредгранндъ, освободившись изъ мрака, гдѣ человѣкъ влачитъ свое существованіе и мечется понапрасну, облеклась торжественной величавостью мудрецовъ и патріарховъ.
   

X. Лѣстница миссисъ Спарситъ.

   Потрясенные нервы миссисъ Спарситъ поправлялись такъ медленно, что эта достойная леди провела безвыѣздно нѣсколько недѣль на дачѣ у мистера Баундерби, гдѣ, вопреки своему аскетическому направленію, основанному на похвальномъ сознаніи ея измѣнившагося общественнаго положенія, она согласилась, наконецъ, расположиться, катаясь, какъ сыръ въ маслѣ, и вкушая, такъ сказать, "отъ тука земли". Во время этого неожиданнаго отдыха отъ своихъ обязанностей надзирательницы при банкѣ миссисъ Спарситъ оставалась образцомъ послѣдовательности, продолжая соболѣзновать мистеру Баундерби въ глаза съ истинно рѣдкимъ участіемъ и обзывая болваномъ его портретъ съ величайшей язвительностью и презрѣніемъ.
   Мистеръ Баундерби, со свойственной ему запальчивостью, находилъ теперь, что миссисъ Спарситъ необычайно проницательна, такъ какъ отъ нея не ускользнуло всеобщее нерасположеніе къ нему окружающихъ (хотя онъ до сихъ поръ не могъ понять, что оно означало). И онъ рѣшилъ, что не такъ-то легко разстанется съ преданнымъ ему существомъ. Луиза, пожалуй, могла бы воспротивиться частымъ посѣщеніямъ бывшей экономки, но мистеръ Баундерби былъ такъ проникнутъ сознаніемъ собственнаго величія, что не допускалъ никакого противодѣйствія своимъ планамъ у себя дома. Такимъ образомъ, когда нервы миссисъ Спарситъ настолько окрѣпли, что она могла попрежнему лакомиться въ уединеніи сладкимъ мясомъ, онъ сказалъ ей за обѣдомъ наканунѣ отъѣзда:
   -- Вотъ что я вамъ скажу, сударыня: пока будетъ продолжаться теплая погода, пріѣзжайте сюда по субботамъ и оставайтесь до понедѣльника.
   Миссисъ Спарситъ, хотя и не исповѣдывала магометанской вѣры, но отвѣтила въ такомъ смыслѣ, что слышать -- значитъ, повиноваться.
   Не будучи поэтической натурой, миссисъ Спарситъ создала, однако, въ своемъ воображеніи причудливую, фантастическую аллегорію. Постоянныя наблюденія надъ Луизой и ея загадочнымъ поведеніемъ, подстрекавшимъ до крайности любопытство миссисъ Спарситъ, окрылили фантазію почтенной леди и вознесли ее на высоту вдохновеннаго творчества. Она мысленно воздвигла гигантскую лѣстницу съ темной пучиною позора и гибели у ея подножія и зорко наблюдала исподтишка, какъ Луиза изо дня въ день, съ часу на часъ спускалась по этимъ ступенямъ.
   Любимѣйшимъ занятіемъ миссисъ Спарситъ стало теперь смотрѣть вверхъ по этой лѣстницѣ и слѣдить за Луизой, спускавшейся съ нея. Молодая женщина двигалась порою медленно, порою быстро, то перескакивая черезъ нѣсколько ступеней заразъ, то останавливаясь, но никогда не возвращаясь назадъ. Еслибъ она хоть однажды повернула обратно, это, пожалуй, было бы смертью миссисъ Спарситъ,-- отъ тоски и горя.
   Но Луиза спускалась безпрерывно до того дня и въ тотъ самый день, когда мистеръ Баундерби обратился къ миссисъ Спарситъ съ вышеупомянутымъ приглашеніемъ пріѣзжать къ нему на дачу еженедѣльно. Гостья была въ отличномъ расположеніи духа и обнаруживала большую словоохотливость.
   -- Кстати, сэръ,-- сказала она,-- могу я осмѣлиться задать вамъ вопросъ объ одномъ дѣлѣ, къ которому вы относитесь весьма сдержанно? Съ моей стороны это, конечно, большая смѣлость, потому что, какъ мнѣ отлично извѣстно, вы не дѣлаете ничего безъ уважительной причины. Но мнѣ ужасно хотѣлось бы знать, имѣете ли вы положительныя свѣдѣнія на счетъ той кражи?
   -- Нѣтъ, сударыня! Нѣтъ еще. При настоящихъ обстоятельствахъ я и не ожидалъ ихъ пока. Вѣдь, скоро сказка сказывается, да не скоро дѣлается. И не въ одинъ день выстроился древній Римъ, сударыня.
   -- Совершенно вѣрно, сэръ,-- поддакнула миссисъ Спарситъ, качая головой.
   -- И не въ одну недѣлю, сударыня.
   -- Разумѣется, сэръ,-- подтвердила почтенная леди съ легкимъ оттѣнкомъ меланхоліи.
   -- Значитъ, и я могу подождать, сударыня,-- замѣтилъ хозяинъ. Вѣдь, надо мной не каплетъ, какъ вамъ извѣстно. Ждали же Ромулъ и Ремъ; отчего не подождать Джозіи Баундерби? Впрочемъ, ихъ дѣтство было счастливѣе моего: ихъ вскормила хоть волчица. Мнѣ же судьба послала волчицу въ бабушки. Вмѣсто молока, сударыня, она угощала меня въ младенчествѣ затрещинами. Въ этомъ отношеніи она была настоящая альдернейская корова.
   -- Ахъ!-- съ глубокимъ вздохомъ и содроганіемъ произнесла миссисъ Спарситъ.
   -- Нѣтъ сударыня,-- продолжалъ ея патронъ,-- я ничего пока не слышалъ по тому дѣлу. Однако, слѣдствіе производится ловко, а юный Томъ, который занимается теперь довольно усердно -- нѣчто совершенно неслыханное о немъ раньше (но, вѣдь, и то сказать: онъ не проходилъ суровой школы, пройденной Джозіей Баундерби) -- юный Томъ помогаетъ полиціи. Я постоянно долблю имъ: поменьше шума; дѣлайте видъ, будто бы вы махнули рукой на эту исторію. Дѣйствуйте исподтишка, но не давайте замѣтить, что вы затѣваете; иначе полсотни негодяевъ сговорятся между собою и препроводятъ громилу въ такое мѣсто, гдѣ вамъ до него не добраться. Притихните, замрите; тогда воры перестанутъ опасаться, и мы ихъ сгребемъ живымъ манеромъ.
   -- Весьма разсудительно, сэръ,-- замѣтила миссисъ Спарситъ. Это, право, преинтересно. Ну, а та старуха, о которой вы упоминали?..
   -- Старуха, о которой я упоминалъ, сударыня,-- рѣзко перебилъ Баундерби, такъ какъ этотъ предметъ не давалъ повода къ хвастовству, еще не разыскана; но старая негодяйка можетъ быть увѣрена, что ей не миновать тюрьмы. А до тѣхъ поръ, сударыня, я держусь того мнѣнія, если вы желаете его знать, что чѣмъ меньше о ней говорить, тѣмъ лучше.
   Въ тотъ же вечеръ миссисъ Спарситъ сидѣла у окна своей комнаты, отдыхая послѣ укладки своихъ вещей, созерцала свою гигантскую лѣстницу и напряженно слѣдила, какъ Луиза спускалась по ней все ниже и ниже.
   Уединившись въ тѣнистую бесѣдку въ саду, она тихо разговаривала о чемъ то съ Гартхаузомъ. Онъ стоялъ, наклоняясь къ ней очень близко, когда они перешептывались между собою, такъ что его лицо почти касалось ея волосъ.-- "Ужъ не финалъ ли это?" -- спрашивала себя достойная леди, напрягая до послѣдней крайности свои ястребиные глаза. На такомъ далекомъ разстояніи она не только не могла разслышать ни одного ихъ слова, но даже разобрать, говорятъ ли они тихо или громко; лишь по ихъ позамъ можно было догадаться, что молодые люди объяснялись шепотомъ. Вотъ о чемъ шла между ними рѣчь:
   -- Вѣдь, вы помните того человѣка, мистеръ Гартхаузъ?
   Отлично помню!
   -- Его лицо, манеру и слова?
   -- Рѣшительно все. Онъ показался мнѣ ужасно угрюмымъ. И такъ много размазывалъ, что надоѣло слушать. Скучнѣйшій человѣкъ! Очевидно, онъ хотѣлъ блеснуть своимъ краснорѣчіемъ, превознося смиренную добродѣтель, но, увѣряю васъ, я думалъ все время, пока онъ распространялся передъ нами: "пересаливаешь, любезный, хватаешь черезъ край!"
   -- Мнѣ было очень трудно повѣрить чему либо дурному о немъ.
   -- Дорогая Луиза,-- какъ говорилъ Томъ... (кстати сказать, Томъ и не думалъ такъ говорить) вѣдь, вы не знаете также и ничего хорошаго объ этомъ маломъ?
   -- Дѣйствительно, не знаю.
   -- А вдобавокъ ни о комъ изъ людей его класса?
   -- Откуда же мнѣ знать?-- возразила миссисъ Баундерби почти прежнимъ своимъ тономъ, который она давно оставила съ Джемсомъ Гартхаузомъ. Вѣдь я и вообще не знаю ничего о людяхъ фабричнаго труда, какъ о мужчинахъ, такъ и о женщинахъ.
   -- Въ такомъ случаѣ соблаговолите, дорогая Луиза, выслушать мнѣніе вашего преданнаго друга, которому извѣстно кое-что о многихъ разновидностяхъ своихъ ближнихъ, въ томъ числѣ и объ этихъ превосходныхъ людяхъ. Они отличный народъ,-- что и говорить,-- отличный, вопреки маленькимъ слабостямъ, напримѣръ, вродѣ привычки прибирать къ рукамъ все, что плохо лежитъ.-- Этотъ человѣкъ ораторствуетъ. Всякій сумѣетъ сыпать словами. Онъ проповѣдуетъ нравственность. Но, вѣдь, и всѣ шарлатаны проповѣдуютъ ее. Начиная съ палаты общинъ и кончая исправительнымъ домомъ проповѣдь нравственности раздается повсюду, исключая нашей среды прожигателей жизни, отчего мы и походимъ больше на живыхъ существъ, выдѣляясь на общемъ фонѣ снотворной скуки. Вы видѣли кое-что своими глазами и достаточно слышали объ этомъ дѣлѣ. Фабричный рабочій, забывшись, былъ стремительно осаженъ и уволенъ съ фабрики моимъ уважаемымъ другомъ мистеромъ Баундерби, который, какъ хорошо извѣстно намъ съ вами, не отличается деликатностью, способной смягчить столь крутую расправу. Обиженный, ожесточенный до крайности, выходитъ онъ съ ропотомъ изъ вашего дома, сталкивается на улицѣ съ кѣмъ нибудь, кто предлагаетъ ему принять участіе въ затѣянномъ ограбленіи банка, соглашается, и кладетъ малую толику въ свой пустой карманъ, удовлетворивъ попутно свою жажду мести. Вотъ вамъ и вся исторія. Говоря по правдѣ, этотъ Блэкпотъ слишкомъ выдавался бы изъ общаго уровня для человѣка зауряднаго, еслибъ не воспользовался такимъ удобнымъ случаемъ. Мало того, онъ могъ, пожалуй, быть зачинщикомъ этой кражи, если у него хватило на то ума.
   -- Съ моей стороны почти низко, что я готова согласиться съ вами,-- сказала Луиза послѣ нѣкотораго раздумья. Но вы не можете себѣ представить, какую тяжесть снимаютъ съ моей души ваши рѣчи!
   -- Мнѣ подсказываетъ ихъ здравый смыслъ; я не имѣю намѣренія злословить понапрасну. Мы не разъ обсуждали этотъ случай съ моимъ другомъ Томомъ -- между нами существуетъ прежняя дружеская откровенность -- и онъ вполнѣ согласенъ со мною на счетъ случившагося, а я съ нимъ... Не пройтись ли намъ теперь немножко?
   Они пошли бродить между зелеными изгородями, начинавшими стушевываться въ сумеркахъ. Луиза опиралась на руку Гартхауза, едва ли сознавая, что она спускается все ниже и ниже по лѣстницѣ миссисъ Спарситъ.
   День и ночь стояла достойная леди на стражѣ, наблюдая за своимъ фантастическимъ сооруженіемъ. Когда Луиза очутится внизу, когда исчезнетъ въ зіяющей безднѣ, оно можетъ обрушиться на нее, если на то пошло, но до тѣхъ поръ лѣстница должна стоятъ непоколебимо передъ очами миссисъ Спарситъ. И Луиза не сходила съ этихъ роковыхъ ступеней, продолжая скользить по нимъ все ниже, ниже, ниже!
   Миссисъ Спарситъ видѣла, какъ Джемсъ Гартхаузъ пріѣзжалъ и уѣзжалъ; она слышала о немъ тамъ и сямъ; она видѣла въ свою очередъ перемѣны въ лицѣ, которое онъ изучалъ, она подмѣчала не хуже его до тонкости, какъ и когда оно затуманивалось, какъ и когда оно прояснялось. Пожираемая любопытствомъ, эта женщина зорко, безжалостно слѣдила своими черными глазами, какъ Луиза, не останавливаемая ничьей спасительной рукой, подвигалась все ближе и ближе къ подножію этой новой Лѣстницы Гигантовъ.
   При всемъ почтеніи къ мистеру Баундерби,-- въ противоположность съ его портретомъ,-- миссисъ Спарситъ не имѣла ни малѣйшаго намѣренія помѣшать этому гибельному спуску. Страстно, но терпѣливо ждала она неизбѣжнаго конца, рокового паденія въ пропасть,-- видя въ немъ желанную и богатую жатву своихъ завѣтныхъ надеждъ. Замирая въ жуткомъ ожиданіи, она не спускала своего бдительнаго ока съ воздвигнутой ею лѣстницы, да изрѣдка втихомолку грозила кулакомъ въ черной митенкѣ безсознательно спускавшейся жертвѣ.
   

XI. Все ниже и ниже.

   Луиза спускалась по роковымъ ступенямъ постоянно, безостановочно, какъ тяжелый грузъ въ глубокія воды, неизбѣжно приближаясь къ черной пропасти, зіявшей внизу.
   Получивъ извѣстіе о смерти жены, мистеръ Гредграйндъ наскоро пріѣхалъ изъ Лондона и похоронилъ ее съ хлопотливой поспѣшностью дѣлового человѣка. Послѣ того онъ безотлагательно вернулся къ отечественной мусорной кучѣ, гдѣ продолжалъ просѣиванье мусора ради нужнаго ему хлама и пусканье пыли въ глаза своимъ противникамъ, которые доискивались иного хлама,-- другими словами, отдался опять своей парламентской дѣятельности.
   Тѣмъ временемъ миссисъ Спарситъ не дремала, бдительно оставаясь на стражѣ. Отдаленная цѣлую недѣлю отъ своей лѣстницы на все п умья, -- что я почти готова вѣрить вашимъ словамъ. Если бъ вы знали, какую тяжесть снимаете вы съ моей души.
   -- Все это, конечно, только мои догадки; но онѣ весьма правдоподобны. Мы много разъ говорили объ этомъ съ Томомъ (Томъ очень откровененъ со мной), и мы вполнѣ сходимся во взглядахъ на этотъ счетъ... Не хотите ли немного пройтись?
   Они вошли въ аллею, начинавшую темнѣть. Они шли подъ руку, и Луиза едва ли думала о томъ, что она спускается все ниже и ниже по лѣстницѣ мистрисъ Спарзитъ.
   День и ночь мистрисъ Спарзитъ стояла на стражѣ, наблюдая за своимъ фантастическимъ сооруженіемъ. Разъ Луиза будетъ внизу и исчезнетъ въ зіяющей безднѣ, лѣстница можетъ обрушиться, но до тѣхъ поръ она должна стоять во всей своей красѣ и неприкосновенности, чтобъ услаждать взоры мистрисъ Спарзитъ. И Луиза все тамъ, на этой фантастической лѣстницѣ, и съ каждымъ днемъ спускается все ниже, ниже и ниже.
   Мистрисъ Спарзитъ видѣла, какъ мистеръ Гартхаузъ приходилъ и уходилъ, слышала о немъ со всѣхъ сторонъ; такъ же, какъ и онъ, она наблюдала перемѣну выраженій въ лицѣ Луизы, такъ же, какъ и онъ, изучила до тонкости, когда и почему затуманивалось это лицо, когда и почему оно прояснялось. Она была вся поглощена любопытствомъ и зорко, безжалостно слѣдила своими ястребиными глазами, какъ молодая женщина подвигалась все ближе и ближе къ подножію воображаемой лѣстницы, къ черной безднѣ, гдѣ уже ничто не могло ее спасти.
   При всемъ ея уваженіи къ мистеру Баундерби (котораго она никогда не смѣшивала съ его портретомъ), у мистрисъ Спарзитъ не было ни малѣйшаго намѣренія помѣшать Луизѣ спускаться. Она терпѣливо ожидала конца, какъ счастливаго завершенія самыхъ своихъ страстныхъ надеждъ, а въ ожиданіи не спускала глазъ со своей лѣстницы, да изрѣдка, ради развлеченія, потрясала своей правой митэнкой по адресу спускавшейся жертвы.
   

Глава XI.
Все ниже и ниже.

   Луиза спускалась по фантастической лѣстницѣ быстро и безостановочно, какъ камень, брошенный въ воду и идущій ко дну.
   Получивъ извѣстіе о смерти жены, мистеръ Гредграйндъ пріѣхалъ изъ Лондона и похоронилъ ее, какъ подобаетъ практичному человѣку, послѣ чего немедленно вернулся къ отечественной мусорной кучѣ и принялся опять просѣвать мусоръ и пускать пыль въ глаза своимъ противникамъ, однимъ словомъ -- вернулся опять къ своимъ парламентскимъ обязанностямъ.
   А тѣмъ временемъ мистрисъ Спарзитъ продолжала свои наблюденія. Отдаленная отъ своей лѣстницы на всю длину желѣзной дороги между Коктауномъ и дачей мистера Баундерби, она тѣмъ не менѣе подстерегала каждое движеніе Луизы, какъ кошка подстерегаетъ свою добычу. Мужъ, братъ Луизы, мистеръ Гартхаузъ, письма, посылки, всякій одушевленный или неодушевленный предметъ, имѣвшій хоть какое-нибудь отношеніе къ ея лѣстницѣ, снабжалъ ее полезными свѣдѣніями. "Вотъ мы и на послѣдней ступенькѣ, голубушка", говорила мистрисъ Спарзитъ, грозя своей митэнкой спускающейся юной фигурѣ. "И что бы ты тамъ ни дѣлала, твои уловки меня не проведутъ".
   Но было ли то искуснымъ отводомъ глазъ, или выходило безсознательно, являлось ли естественнымъ послѣдствіемъ природнаго характера Луизы или окружающихъ ее условій, только ея странная сдержанность сбивала съ толку проницательность мистрисъ Спарзитъ и тѣмъ сильнѣе подстрекала ея любопытство. Бывали минуты, когда самъ мистеръ Гартхаузъ не былъ вполнѣ увѣренъ, что понимаетъ Луизу. Бывали минуты, когда и онъ ничего не могъ прочесть на лицѣ, которое такъ долго изучалъ, -- когда эта одинокая женщина становилась для него такой непроницаемой загадкой, какъ никакая другая женщина въ мірѣ, будь она окружена хоть цѣлой толпой тѣлохранителей.
   Между тѣмъ мистеръ Баундерби долженъ былъ уѣхать куда-то по дѣлу на нѣсколько дней. Онъ сообщилъ мистрисъ Спарзитъ эту новость въ пятницу, въ одно изъ своихъ посѣщеній банка.
   -- Но вы все-таки поѣдете завтра на дачу, сударыня, -- прибавилъ онъ.-- Вы поѣдете, какъ всегда, какъ будто я и не уѣзжалъ. Тамъ я, или нѣтъ -- для васъ это не дѣлаетъ разницы.
   -- Прошу васъ, сэръ, не говорите мнѣ этого, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ тономъ упрека.-- Ваше присутствіе дѣлаетъ для меня огромную разницу; надѣюсь, что вы и сами это знаете.
   -- Ну такъ постарайтесь устроиться насколько можете пріятнѣй въ мое отсутствіе, сударыня, -- сказалъ Баундерби, польщенный въ глубинѣ души этимъ упрекомъ.
   -- Мистеръ Баундерби, ваша воля для меня законъ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ, -- иначе я, можетъ быть, отказалась бы исполнить ваше любезное требованіе, такъ какъ не вполнѣ увѣрена, что миссъ Гредграйндъ раздѣляетъ ваше ко мнѣ расположеніе. Но -- ни слова больше, сэръ: я ѣду -- разъ вы этого желаете.
   -- Надѣюсь, сударыня, -- сказалъ мистеръ Баундерби, до невозможности тараща глаза, -- надѣюсь, вы и не нуждаетесь больше ни въ чьемъ приглашеніи, коль скоро я приглашаю васъ къ себѣ въ домъ?
   -- Нѣтъ, разумѣется, нѣтъ, сэръ, -- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ.-- Не будемъ объ этомъ больше говорить. Я бы желала только видѣть васъ опять такимъ веселымъ, какъ бывало прежде.
   -- Что вы хотите этимъ сказать, сударыня?-- вспылилъ мистеръ Баундерби.
   -- Сэръ, въ вашемъ характерѣ была прежде нѣкоторая, такъ сказать, эластичность, которую теперь вы, къ сожалѣнію, утратили. Будьте живѣе, сэръ.
   Подъ вліяніемъ этого трудно выполнимаго совѣта, сопровождавшагося самымъ сострадательнымъ взглядомъ, мистеръ Баундерби только въ смущеніи почесалъ себѣ затылокъ. Зато потомъ онъ постарался сорвать свою досаду на своихъ подчиненныхъ и на всѣхъ маленькихъ людишкахъ съ которыми сталкивала его судьба въ этотъ день.
   -- Битцеръ,-- сказала мистрисъ Спарзитъ въ тотъ же день послѣ обѣда, вскорѣ послѣ того, какъ ея патронъ отправился въ путь, и банкъ былъ по обыкновенію запертъ.-- Битцеръ, сходите къ мистеру Томасу, кланяйтесь ему отъ меня и спросите, не зайдетъ ли онъ ко мнѣ скушать баранью котлету съ орѣховымъ соусомъ и выпить стаканъ элю.
   Мистеръ Томасъ, всегда готовый принять приглашеніе этого рода, прислалъ очень любезный отвѣтъ и вслѣдъ затѣмъ явился и самъ собственной персоной.
   -- Мистеръ Томасъ, не соблазнитесь ли вы моимъ скромнымъ ужиномъ?
   -- Благодарствуйте, мистрисъ Спарзитъ, -- отвѣчалъ оболтусъ и съ мрачнымъ видомъ принялся за ѣду.
   -- А что подѣлываетъ теперь мистеръ Гартхаузъ, мистеръ Томъ?-- спросила мистрисъ Спарзитъ.
   -- Ничего особеннаго; кажется, здравствуетъ,-- отвѣчалъ Томъ.
   -- Не знаете ли, гдѣ онъ въ настоящую минуту?-- спросила мистрисъ Спарзитъ легкимъ разговорнымъ тономъ, посылая мысленно оболтуса ко всѣмъ чертямъ за его несообщительность.
   -- Онъ охотится гдѣ-то въ Іоркширѣ, -- сказалъ Томъ.-- Вчера онъ прислалъ Лу корзину дичи величиной съ церковную колокольню.
   -- Съ перваго взгляда видно,-- замѣтила сладкимъ голосомъ мистрисъ Спарзитъ, -- что мистеръ Гартхаузъ прекрасный стрѣлокъ.
   -- Превосходный, -- пробурчалъ Томъ.
   Томъ съ дѣтства имѣлъ дурную привычку не смотрѣть въ глаза людямъ, но съ нѣкотораго времени эта привычка настолько усилилась, что онъ почти совсѣмъ не поднималъ своихъ глазъ. Такимъ образомъ мистрисъ Спарзитъ могла теперь вволю наблюдать за оболтусомъ, если это только доставляло ей удовольствіе.
   -- Мистеръ Гартхаузъ большой мой любимецъ,-- сказала мистрисъ Спарзитъ.-- Впрочемъ онъ, кажется, общій любимецъ. Скоро ли мы его увидимъ опять, мистеръ Томасъ?
   -- Очень скоро; я жду его завтра, -- отвѣчалъ оболтусъ.
   -- Вотъ такъ пріятная новость!-- воскликнула въ восторгѣ мистрисъ Спарзитъ.
   -- Мы условились, что я встрѣчу его на вокзалѣ, а потомъ мы, вѣроятно, пообѣдаемъ вмѣстѣ. Онъ не можетъ быть на дачѣ на этой недѣлѣ; онъ говоритъ, что долженъ куда-то ѣхать. Но я нисколько не удивлюсь, если онъ застрянетъ здѣсь на все воскресенье и проѣдетъ на дачу.
   -- Ахъ, кстати, -- сказала мистрисъ Спарзитъ, -- не забудете вы передать мое порученіе вашей сестрѣ, мистеръ Томасъ?
   -- Гмъ, порученіе?.. Постараюсь не забыть, если только оно не будетъ слишкомъ длинно, -- отвѣчалъ оболтусъ не особенно любезно.
   -- Нѣтъ, нѣтъ; передайте ей только мой почтительный поклонъ и скажите, что я не наскучу ей своимъ присутствіемъ на этой недѣлѣ; у меня все еще разстроены нервы, и мнѣ можетъ быть лучше провести недѣльку въ привычномъ для меня одиночествѣ.
   -- Ахъ, если только это, такъ особеннаго несчастія не случится, если я и забуду ваше порученіе: врядъ ли Лу вспомнитъ о васъ, если вы не пріѣдете.
   Заплативъ этой любезностью за баранью котлетку хозяйки, Томъ онѣмѣлъ до той минуты, пока не изсякла бутылка съ элемъ; тогда онъ сказалъ: "Теперь мнѣ надо идти, мистрисъ Спарзитъ", и ушелъ.
   На слѣдующій день, въ субботу, мистрисъ Спарзитъ просидѣла весь день у окна, наблюдая прохожихъ, кліентовъ банка, почтальоновъ, уличную суматоху, размышляя о разныхъ разностяхъ, но ни на минуту не теряя изъ вида своей лѣстницы. Когда стало смеркаться, она надѣла шляпку и шаль и вышла на улицу.
   Вѣроятно, у нея были свои причины кружить возлѣ станціи, куда долженъ былъ прибыть одинъ путешественникъ изъ Іоркшира, и избирать своими наблюдатель:, пунктами мѣста за колоннами, темные углы и;, сна дамской комнаты; но достовѣрно одно: мистрисъ Спарзитъ не высовывала своего носа ни на платформу, ни въ общую залу.
   Томъ былъ здѣсь; онъ слонялся по вокзалу въ ожиданіи поѣзда. Поѣздъ пришелъ, но не привезъ мистера Гартхауза. Томъ подождалъ, пока толпа разсѣялась и суета улеглась; тогда онъ просмотрѣлъ расписаніе поѣздовъ, навелъ справки у носильщиковъ, лѣниво побродилъ по залѣ, вышелъ на улицу, посмотрѣлъ направо, налѣво, снялъ шляпу, опять надѣлъ, зѣвнулъ, потянулся, однимъ словомъ -- обнаружилъ всѣ признаки смертельной скуки человѣка, обреченнаго ждать слѣдующаго поѣзда, то есть еще ровно часъ и сорокъ минутъ.
   "Это одна уловка, чтобъ отдѣлаться отъ Тома", подумала мистрисъ Спарзитъ, покидая темную оконную нишу -- свой послѣдній наблюдательный пункть. "Гартхаузъ теперь съ его сестрой".
   Эта мысль была вдохновеніемъ свыше, и мистрисъ Спарзитъ постаралась ею воспользоваться со всей быстротой, на какую только была способна Вокзалъ желѣзной дороги, которая вела на дачу, былъ на другомъ концѣ города. Времени оставалось мало, дорога была не изъ лучшихъ, но мистрисъ Спарзитъ съ такой стремительностью завладѣла пустымъ кэбомъ, такъ проворно вскочила въ него, расплатилась съ извозчикомъ, взяла билетъ и вскочила въ вагонъ, что пролетѣла по мостамъ надъ безчисленными шахтами, дѣйствующими и упраздненными, съ такой быстротой, какъ будто ее подхватило и унесло облако.
   Всю дорогу передъ ея умственнымъ окомъ такъ же осязаемо носился образъ ея лѣстницы и той, которая спускалась по ней, какъ передъ ея черными классическими глазами мелькали телеграфныя проволоки, выдѣляясь на сѣромъ фонѣ вечерняго неба, точно безконечныя линейки на колоссальномъ листѣ нотной бумаги. Она ни на минуту не теряла изъ вида ни лѣстницы, ни спускавшейся по ней жертвы, и когда поѣздъ пришелъ на станцію, Луиза была на послѣдней ступенькѣ, на самомъ краю бездны.
   Пасмурная осенняя ночь, полуоткрывъ свои тусклые глаза, могла видѣть, какъ мистрисъ Спарзитъ выскользнула изъ вагона, спустилась по деревянной лѣсенкѣ съ платформы на каменистую дорогу, пересѣкла эту дорогу и исчезла въ густой еще листвѣ кустовъ и деревьевъ зеленой аллеи. Двѣ-три запоздалыя птицы лѣниво щебетали въ своихъ гнѣздахъ, летучая мышь, шурша крыльями, тяжело шарахнулась въ сторону надъ ея головой, ея собственные шаги въ густой пыли, въ которой нога тонула, какъ въ бархатѣ, глухо отдавались въ ея ушахъ, и это было все, что видѣла и слышала мистрисъ Спарзитъ до самаго того момента, когда она безшумно открыла садовую калитку.
   Она осторожно подошла къ дому, прячась въ кустахъ, и обошла его кругомъ, заглядывая во всѣ окна. Большая часть изъ нихъ стояли настежь, какъ всегда въ такую теплую погоду, но въ комнатахъ еще не зажигали огня, и все было тихо. Мистрисъ Спарзитъ обѣжала весь садъ съ такимъ же успѣхомъ. Тогда она вспомнила про лѣсъ и направила туда свои осторожные шаги, не обращая вниманія на высокую траву и колючки, на червей, улитокъ, ящерицъ и прочую пресмыкающуюся тварь. Посылая впередъ въ видѣ развѣдчиковъ пронзительные взгляды своихъ черныхъ очей и свой орлиный носъ, мистрисъ Спарзитъ осторожно продиралась сквозь густой кустарникъ, до такой степени поглощенная своей цѣлью, что, будь этотъ лѣсъ лѣсомъ ехиднъ, она бы, кажется, и тогда подвигалась впередъ такъ же храбро.
   Чу! Маленькіе птенчики могли бы выпасть изъ гнѣздъ, очарованные блескомъ глазъ мистрисъ Спарзитъ -- до такой степени ярко загорѣлись въ темнотѣ эти глаза, когда ихъ владѣлица остановилась, прислушиваясь.
   Совсѣмъ близко раздавались голоса -- ихъ голоса. Такъ и есть! Свиданіе, назначенное Тому, было уловкой: они здѣсь, сидятъ рядомъ на срубленномъ деревѣ.
   Мистрисъ Спарзитъ нагнулась, осторожно пробираясь по мокрой травѣ, прошла въ такой позѣ нѣсколько шаговъ и стала за дерево, какъ Робинзонъ Крузо въ засадѣ противъ дикарей. Она была теперь такъ близко отъ нихъ, что еще одинъ шагъ -- и она бы достала до нихъ рукой. Нѣтъ никакого сомнѣнія: Гартхаузъ пробрался сюда тайкомъ, не показываясь въ домѣ; онъ пріѣхалъ верхомъ, въ объѣздъ по сосѣднимъ полямъ; его лошадь была привязана въ нѣсколькихъ шагахъ, на лугу, по ту сторону изгороди.
   -- Голубка моя, что же мнѣ было дѣлать! Я зналъ что вы одна, и не могъ оставаться вдали отъ васъ.
   "Прячь, прячь свое лицо, сколько тебѣ угодно, чтобъ казаться привлекательнѣй", подумала мистрисъ Спарзитъ, "рѣшительно не понимаю, что хорошаго находятъ они въ твоемъ лицѣ, но ты и не подозрѣваешь, моя голубка, чьи глаза слѣдятъ за тобой".
   Что она прятала свое лицо, это была совершенная правда. Она просила его, приказывала ему уйти, но не оборачивалась къ нему и даже не поднимала головы. Но замѣчательная вещь -- восхитительная леди, сидѣвшая въ засадѣ, была просто поражена: никогда Луиза не казалась до такой степени спокойной, какъ въ эту минуту; ея руки лежали на колѣняхъ неподвижно, какъ у статуи, и голосъ не выдавалъ ни малѣйшаго испуга.
   -- Дорогое мое дитя, -- говорилъ мистеръ Гартхаузъ (мистрисъ Спарзитъ съ восторгомъ увидѣла, что его рука обнимала ея станъ), -- позвольте побыть съ вами еще хоть минутку!
   -- Только не здѣсь.
   -- Гдѣ же, Луиза?
   -- Не здѣсь.
   -- Но у насъ такъ мало времени впереди, я пріѣхалъ издалека... вы нидите мою любовь, мое отчаяніе. Никогда ни съ однимъ рабомъ не поступали такъ жестоко, какъ вы поступаете со мной. Послѣ сладкой надежды, надежды, воскресившей меня къ жизни, этотъ холодный пріемъ... У меня сердце готово разорваться!
   -- Сколько разъ мнѣ вамъ повторять, что я хочу остаться одна?
   -- Но намъ необходимо видѣться, дорогая Луиза. Гдѣ мы встрѣтимся?
   Они разомъ вздрогнули. Мистрисъ Спарзитъ тоже вздрогнула, какъ виноватая: ей показалось, что въ кустахъ шпіонитъ еще кто-то другой. Но то былъ только шумъ дождя, начинавшаго падать крупными каплями.
   -- Хотите, я сяду на лошадь и немного погодя явлюсь въ домъ въ наивномъ убѣжденіи, что хозяинъ будетъ въ восторгѣ отъ моего визита?
   -- Нѣтъ!
   -- Всѣ ваши жестокія приказанія будутъ исполнены буквально. Но знайте: я несчастнѣйшій человѣкъ въ мірѣ. Оставаться равнодушнымъ ко всѣмъ женщинамъ только для того, чтобы пасть, наконецъ, къ ногамъ прелестнѣйшей, очаровательнѣйшей и самой жестокой изъ всѣхъ! Дорогая моя, я не въ силахъ ни уйти отъ васъ, ни пустить васъ одну, пока ваша власть надо мной такъ сильна!
   Мистрисъ Спарзитъ видѣла, какъ онъ удерживалъ ее, обнимая, и слышала (она не проронила ни одного звука его голоса), какъ онъ говорилъ, что любитъ ее, что она -- единственная цѣль его желаній, для которой онъ готовъ рисковать всѣмъ, даже жизнью. Самыя заманчивыя перспективы въ будущемъ, его успѣхи, его карьера -- ничто въ сравненіи съ ея любовью. Все это имѣетъ для него значеніе лишь настолько, насколько можетъ помочь ихъ сближенію. Онъ съ радостью откажется отъ всего; онъ увезетъ ее отсюда, если она захочетъ, окружитъ ихъ любовь тайной, если она прикажетъ, съ радостью приметъ всякую ея волю, всякое ея желаніе -- каковы бы они ни были. Ему все равно, какова будетъ его дальнѣйшая судьба, лишь бы она подарила свою любовь ему -- человѣку, который сразу понялъ все ея одиночество, ея самопожертвованіе, -- которому она съ перваго взгляда внушила такое восхищеніе, такое участіе, на какое онъ не считалъ себя даже способнымъ, -- человѣку, добившемуся ея довѣрія и заслужившему его своею преданностью, своею любовью.
   Все это говорилось торопливо, сбивчиво. Мистрисъ Спарзитъ слушала вся охваченная волненіемъ отъ своей удавшейся хитрости, въ страхѣ быть открытой, среди усилившагося шума дождя и приближающейся грозы. Она слышала все, но слова долетали до нея, какъ въ туманѣ, такъ что, когда Джемсъ Гартхаузъ, перепрыгнувъ, наконецъ, черезъ изгородь, сѣлъ на лошадь и поѣхалъ, достойная леди не была вполнѣ увѣрена ни насчетъ мѣста, ни насчетъ часа назначеннаго влюбленными свиданія: она знала только, что свиданіе назначено въ эту ночь.
   Но Луиза была еще здѣсь: стоило только ее прослѣдить, и тогда ошибки быть не могло.
   "О, моя голубка", думала мистрисъ Спарзитъ, "ты и не подозрѣваешь, какая у тебя вѣрная охрана!"
   Мистрисъ Спарзитъ видѣла, какъ Луиза вышла изъ лѣсу и вошла въ домъ. Что было дѣлать дальше? Дождь превратился въ настоящій потокъ. Бѣлые чулки мистрисъ Спарзитъ сдѣлались пестрыми съ преобладающей зеленой окраской: въ башмаки набились колючки; на платьѣ въ разныхъ мѣстахъ раскачивались гусеницы въ гамакахъ собственнаго издѣлія; со шляпы и съ римскаго носа ручьями бѣжала вода. Въ такомъ видѣ стояла мистрисъ Спарзитъ, прячась съ гущинѣ частаго кустарника, и соображала на досугѣ, что ей дѣлать дальше.
   А! Луиза выходитъ изъ дома. Она успѣла только накинуть пальто. Бѣжитъ -- къ любовнику. Она на послѣдней ступенькѣ лѣстницы... Она падаетъ въ бездну!
   Не замѣчая ливня, Луиза идетъ быстрымъ, рѣшительнымъ шагомъ, выходитъ изъ аллеи и сворачиваетъ на тропинку. Мистрисъ Спарзитъ, стараясь держаться въ тѣни деревьевъ, крадется вслѣдъ за ней чуть не по пятамъ: она слишкомъ боится потерять ее изъ вида въ этой темнотѣ.
   Луиза остановилась и осторожно притворила за собой калитку сада; мистрисъ Спарзитъ тоже остановилась. Луиза двинулась дальше, -- пошла и мистрисъ Спарзитъ. Луиза шла тою же дорогой, которой пришла мистрисъ Спарзитъ; оставивъ въ сторонѣ аллею, она пересѣкла каменистую дорогу и поднялась по деревянной лѣсенкѣ на платформу воккала. Мистрисъ Спарзитъ знала, что скоро долженъ былъ пройти поѣздъ на Коктаунъ; значитъ въ Коктаунѣ они съѣдутся.
   Костюмъ мистрисъ Спарзитъ, мокрый и измятый, представлялъ такой плачевный видъ, что эта леди была почти неузнаваема; но все-таки она, не доходя до станціи, остановилась подъ стѣнкой, сняла свою шаль и накинула ее поверхъ шляпки. Переодѣтая такимъ образомъ, она могла, безъ опасенія быть узнанной, взойти на платформу и взять себѣ билетъ въ маленькой кассѣ. Луиза сидѣла и ждала въ одномъ углу залы, мистрисъ Спарзитъ усѣлась въ другомъ. Обѣ прислушивались къ страшнымъ раскатамъ грома и къ шуму дождя, ручьями стекавшаго съ крыши и хлеставшаго въ окна вокзала. Два, три фонаря на платформѣ погасли отъ вѣтра и дождя, и молнія блистала во всемъ своемъ великолѣпіи, отражаясь дрожащими зигзагами на мокрыхъ рельсахъ.
   Но вотъ вся станція затряслась отъ грохота подходившаго поѣзда. Дождь искръ, клубы пара, красный фонарь паровоза, рѣзкій свистокъ, суматоха, звонъ колокола, крикъ кондуктора, Луиза сидитъ въ вагонѣ, мистрисъ Спарзитъ въ другомъ, и маленькая опустѣвшая станція теряется среди грозы и бури.
   У мистрисъ Спарзитъ стучали зубы отъ пронизывавшихъ ее насквозь сырости и холода, но сердце ея прыгало отъ радости. Луиза лежала на днѣ пропасти, и благородной леди казалось, что теперь ей приходится сторожить только одинъ ея трупъ. Какъ же ей было не радоваться, когда послѣ, столькихъ усилій она достигла наконецъ этого торжества!
   "Она будетъ въ Коктаунѣ гораздо раньше его, какъ бы быстро ни скакалъ его конь", думала мистрисъ Спарзитъ. "Гдѣ она будетъ его ждать? Куда они пойдутъ? Терпѣніе -- въ свое время узнаемъ".
   Дождь лилъ, какъ изъ ведра, и когда поѣздъ прибылъ къ мѣсту своего назначенія, въ городѣ былъ цѣлый потопъ. Водосточныя трубы и желоба полопались, канавы переполнились, и улицы затопило водой. Выйдя изъ вагона, мистрисъ Спарзитъ съ отчаяніемъ поглядѣла въ ту сторону, гдѣ стояли извозчики и куда пассажиры хлынули безпорядочной толпой. "Она сядетъ въ кэбъ и уѣдетъ прежде, чѣмъ я успѣю захватить себѣ другой", подумала мистрисъ Спарзитъ. "Но пусть лучше меня раздавятъ въ этой давкѣ, а ужъ я замѣчу номеръ кэба и подслушаю, какой адресъ она дастъ кучеру".
   Но мистрисъ Спарзитъ ошиблась въ разсчетѣ: Луиза не взяла кэба; она уже ушла пѣшкомъ. Классическія очи сторожили ея вагонъ недостаточно бдительно. Черезъ нѣсколько минутъ, видя, что дверца не открывается, мистрисъ Спарзитъ прошлась мимо вагона раза два и наконецъ заглянула въ окошко: вагонъ былъ пустъ. Промокшей до костей, въ стоптанныхъ башмакахъ, пропитанныхъ водой и шлепающихъ на ногахъ при каждомъ ея шагѣ, съ потоками дождя на классической физіономіи, въ шляпѣ измятой и сморщенной, какъ перезрѣлая фига, съ отпечаткомъ всѣхъ крючковъ, застежекъ и завязокъ своего костюма на аристократической спинѣ, съ зеленоватой липкой плѣсенью, покрывавшей всю ея величественную фигуру, точно какой-нибудь старый заборъ, мистрисъ Спарзитъ, послѣ всѣхъ вынесенныхъ ею страданій, не оставалось ничего больше, какъ разразиться горькими слезами и воскликнуть: "Я прозѣвала ее!"
   

Глава XII.
Паденіе.

   Отечественные мусорщики, позабавившись между собой нѣсколькими маленькими, но очень шумными стычками, разсѣялись въ разныя стороны, и мистеръ Гредграйндъ проводилъ дома свое вакаціонное время.
   Онъ сидѣлъ у себя въ кабинетѣ (въ той комнатѣ, гдѣ были похоронные статистическіе часы) и что-то доказывалъ на бумагѣ -- вѣроятно, ту истину, что милосердый самарянинъ въ сущности былъ плохой экономистъ. Шумъ дождя ему не мѣшалъ, но все-таки отвлекалъ его вниманіе настолько, что онъ поднималъ иногда голову, какъ бы излагая свои аргументы стихіямъ. Когда громъ раскатывался съ особеннымъ трескомъ, онъ поглядывалъ въ сторону Коктауна, вспоминая высокія фабричныя трубы, куда легко могла ударить молнія.
   Громъ гремѣлъ уже вдалекѣ, но дождь еще лилъ потоками. Вдругъ дверь его комнаты отворилась. Мистеръ Гредграйндъ выглянулъ изъ-за лампы и, къ своему удивленію, увидѣлъ въ дверяхъ свою старшую дочь.
   -- Луиза!
   -- Отецъ, мнѣ надо съ тобой поговорить.
   -- Что случилось? Какой у тебя странный видъ! Боже мой, неужели ты пришла пѣшкомъ въ эту бурю!-- говорилъ мистеръ Гредграйндъ, удивляясь все больше и больше.
   Она потрогала руками свое платье, какъ будто не знала до сихъ поръ, что оно мокро, откинула съ лица капюшонъ, сбросила пальто прямо на полъ и стояла передъ нимъ такая блѣдная, растрепанная, съ такимъ отчаяніемъ и вызовомъ въ глазахъ, что онъ испугался.
   -- Что случилось? Бога ради, Луиза, что случилось?
   Она опустилась на стулъ рядомъ съ нимъ и положила свою холодную руку ему на плечо.
   -- Отецъ, ты воспитывалъ меня съ самой колыбели.
   -- Да, Луиза.
   -- Будь проклятъ тотъ часъ, когда я родилась на такую участь!
   Онъ съ ужасомъ смотрѣлъ на нее, безсмысленно повторяя:
   -- Будь проклятъ тотъ часъ! Будь проклятъ тотъ часъ!
   -- Какъ ты могъ дать мнѣ жизнь и лишить меня тѣхъ безцѣнныхъ сокровищъ, которыя возвышаютъ ее надъ состояніемъ сознательной смерти? Гдѣ моя дѣтская вѣра? Гдѣ мое сердце? Отецъ, отецъ, что ты сдѣлалъ съ тѣмъ садомъ, который могъ бы такъ роскошно цвѣсти? зачѣмъ ты превратилъ его въ эту пустыню?
   Она ударила себя въ грудь обѣими руками.
   -- Если бъ онъ хоть когда-нибудь цвѣлъ здѣсь, въ моей душѣ, одного этого воспоминанія было бы довольно, чтобы спасти меня отъ пустоты, которая губитъ теперь всю мою жизнь. Я бы никогда тебѣ этого не сказала, отецъ; но помнишь ты нашъ послѣдній разговоръ въ этой комнатѣ?
   Онъ былъ такъ пораженъ всѣмъ, что слышалъ, что едва собрался съ силами отвѣтить:
   -- Да, Луиза.
   -- То, что ты слышишь отъ меня теперь, ты бы услышалъ тогда, если бы хоть на минутку пришелъ мнѣ на помощь. Я не хочу упрекать тебя, отецъ! Чего ты не развивалъ во мнѣ, ты не могъ развивать и въ себѣ; но, Боже мой, если бъ ты это сдѣлалъ, если бы даже ты предоставилъ меня самой себѣ, насколько бы теперь я была лучше и счастливѣй!
   Услышавъ эти слова -- печальную награду за всѣ его заботы, мистеръ Гредграйндъ грустно поникъ головой и застоналъ.
   -- Отецъ, если бы ты зналъ въ послѣдній разъ, когда мы съ тобой были здѣсь вмѣстѣ, если бы ты зналъ тогда, чего я страшилась, что я старалась въ себѣ побороть (вѣдь съ самаго дѣтства я только и дѣлала, что боролась со всѣми естественными порывами моего сердца)... если бы ты зналъ, что въ моей душѣ еще жили чувства, привязанности, влеченія, слабости, просившіяся наружу, -- чувства и слабости, такъ же не поддающіяся никакому человѣческому разсчету и такъ же мало доступныя его вычисленіямъ, какъ недоступно ему познаніе Творца, -- если бъ ты зналъ все это, далъ ли бы ты мнѣ въ мужья человѣка, котораго я теперь сознательно ненавижу?
   Онъ отвѣчалъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, бѣдное дитя мое.
   -- Обрекъ ли бы ты меня на это холодное, мертвящее воспитаніе, которое меня испортило и ожесточило? Лишилъ ли бы ты меня -- не съ тѣмъ, чтобы обогатить кого-нибудь другого, а только затѣмъ, чтобъ этотъ міръ сталъ для меня еще пустыннѣе и печальнѣе -- лишилъ ли бы ты меня духовной стороны моей жизни, моей дѣтской вѣры, единственнаго убѣжища отъ всей мелочности, отъ всего зла окружающей меня среды, той вѣры, которая научила бы меня быть снисходительнѣй, довѣрчивѣй къ людямъ, дала бы мнѣ силы дѣлать добро въ скромной сферѣ жизни, которая была отведена мнѣ судьбой?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! О, нѣтъ, Луиза!
   -- А между, тѣмъ, отецъ, если бъ я была слѣпой отъ рожденія, если бъ я только по осязанію знала внѣшній видъ всего окружающаго, дополняя эти скудныя свѣдѣнія своимъ воображеніемъ, я была бы въ милліонъ разъ умнѣе, счастливѣй, добрѣй и человѣчнѣй во всѣхъ отношеніяхъ, чѣмъ теперь съ моими зрячими глазами. Но выслушай, отецъ, что я еще пришла тебѣ сказать.
   Она встала, и онъ сдѣлалъ движеніе, чтобъ ее поддержать. Они стояли теперь совсѣмъ близко другъ къ другу: онъ обнималъ ее одной рукой, она положила руку ему на плечо и не отводила глазъ отъ его лица.
   -- Страдая вѣчной нравственной жаждой, ни на секунду не находившей себѣ удовлетворенія, съ горячими порываніями къ иному міру, гдѣ правила, цифры, опредѣленія не царствуютъ непогрѣшимыми богами, я росла въ страшной, постоянной, ежечасной борьбѣ.
   -- Я не подозрѣвалъ, что ты такъ несчастна, дитя мое.
   -- А я это всегда понимала, отецъ. Эта борьба превратила моего ангела-хранителя въ демона моей жизни. Все, чему я училась, только сильнѣе возбуждало во мнѣ сомнѣніе, презрѣніе, недовѣріе и заставляло меня жалѣть о томъ, чему меня никогда не учили. Единственнымъ печальнымъ моимъ утѣшеніемъ была мысль, что жизнь человѣческая коротка и что въ ней нѣтъ ничего такого, изъ за чего бы стоило бороться.
   -- Такая мысль въ твои годы, Луиза!-- простоналъ отецъ.
   -- Да, въ мои годы, -- повторила она.-- Вотъ какова я была, отецъ, -- теперь я безъ страха, безъ всякой надежды открываю тебѣ смертельныя раны моего сердца -- когда ты предложилъ мнѣ въ мужья мистера Баундерби. Я вышла за него. Ни ты, ни онъ не можете меня упрекнуть въ притворствѣ: ни я, ни ты, ни онъ самъ, ни на минуту не сомнѣвались въ томъ, что я его никогда не любила и не люблю. Я согласилась за него выйти ради Тома, думая быть ему полезной. Я ухватилась за эту надежду, какъ утопающій хватается за соломинку: я слишкомъ скоро поняла, какъ призрачна была эта надежда. Я всегда, съ дѣтства, нѣжно любила Тома, можетъ быть потому, что научилась его жалѣть. Теперь дѣло не въ этомъ, не въ моей любви къ Тому, развѣ только одно: можетъ быть, это заставитъ тебя снисходительнѣй отнестись къ его заблужденіямъ.
   Отецъ притянулъ ее еще ближе къ себѣ, она положила ему на плечо другую руку и все такъ же пристально смотрѣла на него.
   -- Когда я была уже замужемъ, и мнѣ не было возврата, во мнѣ поднялась прежняя борьба; все во мнѣ возмущалось противъ этихъ узъ; борьба эта еще болѣе ожесточилась, благодаря полному несходству нашихъ характеровъ -- несходству, которое не въ состояніи будутъ уничтожить никакія общія правила до тѣхъ поръ, пока анатомія не научится проникать своимъ скальпелемъ въ самыё сокровенные уголки человѣческаго сердца.
   -- Луиза!-- сказалъ отецъ умоляющимъ тономъ: онъ вспомнилъ все, что произошло между ними тогда въ этой комнатѣ.
   -- Я тебя ни въ чемъ не упрекаю, отецъ, я не жалуюсь. Я пришла сюда не для этого.
   -- Что я могу сдѣлать, дитя мое? Что я могу для тебя сдѣлать? Скажи, чего ты хочешь.
   -- Сейчасъ, отецъ... Тогда-то я случайно свела новое знакомство. Я познакомилась съ человѣкомъ, какого я еще никогда не видала, съ человѣкомъ свѣтскимъ, веселымъ, элегантнымъ, который выдавалъ себя за то, что онъ есть на самомъ дѣлѣ, который во всеуслышаніе признавался въ своемъ полномъ презрѣніи ко всему, о чемъ я едва смѣла подумать. Съ перваго же дня нашего знакомства этотъ человѣкъ далъ мнѣ почувствовать (я и теперь не знаю какъ, какими средствами онъ этого достигъ), что онъ видитъ меня насквозь, что онъ читаетъ всѣ мои мысли. Онъ не былъ хуже меня: мы очень близко подходили другъ къ другу. Меня только удивляло, какъ онъ, не интересующійся ничѣмъ на свѣтѣ, могъ заинтересоваться мной.
   -- Тобой, Луиза?
   Онъ выпустилъ бы ее изъ рукъ, если бъ не замѣтилъ во время, что силы ее оставляютъ и что въ ея неподвижныхъ, широко раскрытыхъ глазахъ сверкнулъ какой-то дикій огонь.
   -- Я не скажу, какимъ путемъ онъ добился моего довѣрія; да и не все ли равно? Довольно того, что онъ его добился. Все, что ты знаешь объ исторіи моего замужества, все скоро стало извѣстно и ему.
   Лицо отца покрылось смертельной блѣдностью, и онъ еще крѣпче прижалъ къ себѣ свою дочь.
   -- Вотъ и все, отецъ. Я не обезчестила твоего имени, но если ты меня спросишь, любила ли я этого человѣка, люблю ли я его еще и теперь, я тебѣ откровенно отвѣчу: не знаю; можетъ быть, и люблю.
   Она сняла руки съ плечъ отца и крѣпко прижала ихъ къ своему сердцу. Было ли это ея прежнее лицо, когда-то такое холодное и непроницаемое, а теперь полное огня и горя? Выпрямившись во весь свой ростъ, она стояла гордая и рѣшительная: она рѣшилась сдѣлать послѣднее усиліе, чтобъ окончить начатое и дать исходъ чувствамъ, такъ долго рвавшимся наружу.
   -- Сегодня вечеромъ -- мужа не было -- онъ пришелъ ко мнѣ и сказалъ, что любитъ меня. Онъ ждетъ меня въ эту минуту; у меня не было другого средства заставить его уйти. Не знаю, стыжусь ли я себя, огорчена ли я; не знаю, чувствую ли я себя униженной въ собственныхъ глазахъ. Знаю только, что теперь никакая ваша философія, никакія ваши лекціи меня не спасутъ Отецъ, ты самъ меня къ этому привелъ; спаси же меня, если можешь!
   Онъ крѣпко прижалъ ее къ груди, какъ разъ во время, чтобы не дать ей упасть; но она пронзительно вскрикнула:
   -- Пусти меня, иначе я умру! Пусти!
   Онъ осторожно выпустилъ ее изъ рукъ и увидѣлъ, какъ его гордость, торжество его воспитательной системы, его любимая дочь упала безчувственной массой къ его ногамъ.
   

Книга третья.-- Уборка.

Глава I.
Что намъ нужно еще?

   Луиза очнулась отъ своего оцѣпенѣнія въ постели, въ своей прежней комнатѣ, и медленно открыла глаза. Въ первую минуту ей показалось, что все, что случилось съ того времени, когда она, просыпаясь, каждый день видѣла эту комнату со всей ея привычной обстановкой, было лишь смутнымъ сномъ; но мало-по-малу, по мѣрѣ того, какъ окружающіе предметы яснѣе вырисовывались передъ ея глазами, прошлыя событія стали все болѣе и болѣе принимать въ ея мысляхъ форму дѣйствительности.
   Она едва могла шевелить отъ боли своей отяжелѣвшей головой; глаза тоже болѣли, и она чувствовала сильную слабость во всемъ тѣлѣ. Странная апатія до такой степени овладѣла ею, что она не сразу замѣтила присутствіе въ комнатѣ своей маленькой сестры. Даже когда глаза ихъ встрѣтились, и Дженъ подошла къ кровати, Луиза молча смотрѣла на нее нѣсколько минутъ и только, когда дѣвочка робко взяла ея холодную руку, спросила:
   -- Когда меня перенесли сюда?
   -- Вчера вечеромъ, Луиза.
   -- Кто меня перенесъ?
   -- Должно быть, Сесси.
   -- Отчего ты такъ думаешь?
   -- Оттого, что сегодня утромъ я застала ее здѣсь. Она не разбудила меня сегодня, какъ дѣлаетъ всегда, и я пошла ее отыскивать. Въ ея комнатѣ ея не было; я стала искать ее по всему дому и наконецъ нашла здѣсь: она ухаживала за тобой, примачивала тебѣ голову. Хочешь видѣть отца? Сесси велѣла сказать ему, когда ты проснешься.
   -- Какое у тебя милое веселое личико, Дженъ!-- сказала Луиза, когда ея сестренка робко потянулась ее поцѣловать.
   -- Правда? Я рада, что ты это находишь. Это благодаря Сесси.
   Рука Луизы, поднявшаяся было, чтобы обнять дѣвочку, опустилась.
   -- Можешь сказать отцу, что я проснулась, если хочешь, -- и когда дѣвочка повернулась идти, она удержала ее за руку.-- Это ты такъ славно убрала мою комнату?
   -- Нѣтъ, Луиза, она была уже убрана, когда я пришла. Это...
   Луиза отвернулась къ стѣнѣ, не дослушавъ.
   Когда Дженъ ушла, она снова легла въ прежнюю позу и лежала, глядя на дверь, пока въ ней не показался мистеръ Гредграйндъ.
   Онъ имѣлъ какой-то жалкій, усталый видъ, и рука его, обыкновенно такая твердая, дрожала въ рукѣ дочери. Онъ сѣлъ возлѣ ея постели, сталъ нѣжно разспрашивать, какъ она себя чувствуетъ, и совѣтовалъ ей соблюдать полный покой послѣ вчерашняго волненія и риска простуды, которому она такъ неосторожно подвергла себя въ прошлую ночь. Его голосъ былъ мягокъ и нѣженъ и нисколько не походилъ на его обыкновенный диктаторскій тонъ; онъ говорилъ неувѣренно, точно подыскивая слова для своихъ мыслей.
   -- Дорогая моя, бѣдная дѣвочка!...
   Онъ остановился въ смущеніи.
   -- Мое несчастное дитя!..
   Онъ опять умолкъ: казалось, онъ съ трудомъ выговаривалъ слова. Наконецъ онъ оправился и началъ опять.
   -- Безполезно говорить тебѣ, Луиза, какъ я былъ огорченъ вчера, какъ я огорченъ и сегодня вчерашнимъ открытіемъ. Почва ускользаетъ изъ подъ моихъ ногъ. Единственная моя опора, въ прочности которой я никогда не сомнѣвался, да и теперь еще не хочу сомнѣваться, разомъ рухнула подо мной. Я оглушенъ тѣмъ, что узналъ отъ тебя. Во мнѣ нѣтъ тѣни себялюбивой досады, но ударъ, поразившій меня, слишкомъ тяжелъ, слишкомъ тяжелъ!
   Она не могла его утѣшить: вся ея жизнь была разбита въ дребезги о тотъ же самый утесъ.
   -- Безполезно говорить, Луиза, что если бы ты раньше открыла мнѣ глаза, это было бы гораздо лучше и для твоего, и для моего спокойствія. Безполезно теперь объ этомъ и говорить: пріобрѣсти довѣріе дѣтей не входило въ мою систему, я и самъ это знаю. Я заранѣе разсчиталъ, провѣрилъ мою... мою систему и старался строго ее примѣнять; я теперь долженъ нести всѣ послѣдствія моихъ ошибокъ. Объ одномъ прошу тебя, мое дорогое дитя, вѣрь, что я дѣйствовалъ по своему крайнему разумѣнію и имѣлъ въ виду твое благо.
   Онъ говорилъ горячо и, надо отдать ему справедливость, говорилъ искренно. Мѣряя все на свѣтѣ на свой маленькій аршинъ, прикладывая ко всему существующему свой заржавѣвшій циркуль, онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что создаетъ нѣчто великое. Онъ топтался на одномъ мѣстѣ, попирая ногами цвѣты человѣческаго существованія, но дѣлалъ это съ болѣе честными и цѣльными побужденіями, чѣмъ большинство крикуновъ его партіи.
   -- Я вѣрю тебѣ. Я знаю, что всегда была твоей любимицей, и ни на минуту не сомнѣваюсь, что ты хотѣлъ сдѣлать меня счастливой. Я никогда тебя не упрекала и никогда не упрекну.
   Онъ взялъ ея протянутую руку и удержалъ въ своихъ.
   -- Родная моя, я просидѣлъ всю ночь за сто, ломъ, передумывая обо всемъ, чѣо ты мнѣ говорила. Когда я подумаю о тебѣ, о твоемъ характерѣ, о томъ, что ты такъ долго отъ меня скрывала и что я узналъ такъ недавно, когда я подумаю о томъ страшномъ отчаяніи, которое вырвало у тебя наконецъ это признаніе, я не могу не видѣть, что я ошибался и не смѣю больше себѣ довѣрять.
   Онъ могъ бы сказать еще больше, могъ бы признаться въ своемъ полномъ безсиліи, глядя въ это обращенное къ нему жалкое лицо. Онъ нѣжно дотронулся рукой до ея головы, какъ будто затѣмъ, чтобъ поправить падавшіе ей на лицо спутанные волосы. Эта простая ласка, простая для всякаго другого, была весьма многозначительна для мистера Гредграйнда, и дочь приняла ее, какъ слова раскаянія съ его стороны.
   -- Но если у меня есть основаніе не довѣрять себѣ въ прошломъ, Луиза, -- продолжалъ мистеръ
   Гредграйндъ, запинаясь (въ своей мучительной безпомощности онъ выговаривалъ слова съ видимымъ трудомъ), -- то значитъ я не могу довѣрять себѣ больше ни въ настоящемъ, ни въ будущемъ. И я не довѣряю себѣ -- не скрою отъ тебя. Не дальше какъ вчера еще я бы не сказалъ тебѣ этого, но сегодня говорю прямо: я далекъ отъ увѣренности, что способенъ оправдать твое довѣріе, что сумѣю отвѣтить какъ слѣдуетъ на горячую мольбу, съ которой ты обратилась ко мнѣ, что у меня есть вѣрный инстинктъ -- предполагая, что такой инстинктъ существуетъ -- который научилъ бы меня, чѣмъ тебѣ пособить, какъ помочь тебѣ справиться съ твоимъ горемъ и выйти изъ твоего ужаснаго положенія, дитя мое.
   Она лежала отвернувшись къ стѣнѣ и закрывъ лицо рукой, такъ что отецъ не могъ его видѣть. Отчаяніе и гнѣвъ улеглись въ ея душѣ, и хоть теперь она смягчилась, у нея еще не было слезъ; а между тѣмъ отецъ -- кто бы этому повѣрилъ -- почти желалъ видѣть ее въ слезахъ.
   -- Есть люди, -- продолжалъ онъ, все тѣмъ же нерѣшительнымъ тономъ, -- которые утверждаютъ, что человѣку въ жизни мало одной головы, что ему нужно и сердце. Я никогда этого не думалъ, но, какъ я ужъ говорилъ, теперь я не вѣрю себѣ. Я всегда полагалъ, что человѣкъ можетъ прожить одной головой, -- теперь я вижу, что тутъ могутъ быть исключенія. Имѣю ли я право утверждать противное послѣ того, что было вчера! Что если въ этой жизни-то сердца и заключается другая, высшая мудрость, которую я упустилъ изъ вида, но которая такъ же нужна человѣку, Луиза, какъ...
   Его слова все еще звучали нерѣшительно, какъ будто даже въ эту минуту онъ съ отвращеніемъ допускалъ такую догадку. Луиза не отвѣчала: она лежала отвернувшись, полуодѣтая, такая, какою онъ видѣлъ ее на полу вчера ночью.
   -- Луиза, съ нѣкотораго времени я рѣдко бываю дома (и его рука опять опустилась на ея голову) и хотя твоя сестра воспитывается по той же... системѣ (онъ выговорилъ это слово съ видимымъ отвращеніемъ), но у нея есть подруга, вліяніе которой началось съ ранняго ея дѣтства... Сознаюсь въ своемъ полномъ невѣдѣніи и смиренно спрашиваю тебя, дочь моя, не къ лучшему ли это для твоей сестры?
   -- Отецъ, -- отвѣчала Луиза, продолжая лежать все такъ же неподвижно, -- если въ ея дѣтской душѣ пробудилась гармонія, молчавшая въ моемъ сердцѣ до той минуты, когда она разрѣшилась диссонансомъ, пусть Дженъ возблагодаритъ за это Бога и идетъ своей дорогой, считая себя счастливой, что избѣгла моей участи.
   -- Дитя мое, дитя мое!-- простоналъ онъ въ отчаяніи.-- Видя тебя такою -- я несчастнѣйшій человѣкъ въ мірѣ! Что мнѣ въ томъ, что ты меня не упрекаешь, когда самъ я такъ горько упрекаю себя...-- Онъ нагнулся къ ней и заговорилъ шепотомъ: -- Луиза, мнѣ сдается, что въ этомъ домѣ, да и во мнѣ самомъ уже началась какая-то перемѣна, и что этой перемѣной я обязанъ единственно любви и благодарности одного такого существа. Луиза, скажи: могло ли сдѣлать сердце то, чего бы никогда не достигнуть одному разуму. Думаешь ли ты, что это возможно?
   Луиза молчала.
   -- Я не торжусь этой перемѣной, Луиза. Да и могу ли я чѣмъ-нибудь гордиться, видя тебя передъ собой, видя, въ какомъ ты положеніи, и зная, кому ты этимъ обязана? Но считаешь ли ты, что такая перемѣна возможна?
   Онъ еще разъ взглянулъ на нее, убитую горемъ -- и, не прибавивъ больше ни слова, вышелъ изъ комнаты. Какъ только онъ ушелъ, она услыхала легкіе шаги за дверью и догадалась -- чьи эти шаги.
   Она не подняла головы. При одной мысли о томъ, что Сесси увидитъ ее въ этомъ положеніи, при одномъ воспоминаніи о жалобномъ соболѣзнующемъ взглядѣ, когда-то ее такъ возмущавшемъ, глухой гнѣвъ загорался въ душѣ ея опаснымъ и нездоровымъ огнемъ. Всякая сила, когда она не имѣетъ исхода, производитъ разрушеніе. Воздухъ, благодѣтельный для земли, вода и тепло, оплодотворяющія ее, приносятъ ей гибель, когда рвутся на просторъ, лишенные выхода. Такъ было и съ Луизой: ея лучшія душевныя качества, такъ долго въ ней подавляемыя, перешли теперь въ мрачное ожесточеніе и заставили ее возмутиться противъ любящаго сердца друга.
   Нѣжная рука обвилась вокругъ ея шеи: Луиза поняла, что Сесси считаетъ ее спящей. Эта рука помимо ея воли успокоила гнѣвъ въ ея душѣ: пускай же она ее обнимаетъ.
   И любящая рука обнимала ее, пробуждая къ жизни дремавшія въ ней нѣжныя чувства и вызывая невольныя жгучія слезы на ея глаза. Любящее лицо коснулось ея лица, и она почувствовала на своей щекѣ слезы -- слезы, проливаемыя за нее.
   Луиза сдѣлала видъ, что она только что проснулась, и сѣла въ кровати. Сесси отняла руку и спокойно стояла возлѣ нея.
   -- Надѣюсь, я васъ не обезпокоила? Я пришла васъ спросить, не остаться ли мнѣ съ вами?
   -- Зачѣмъ тебѣ оставаться со мной? Ты нужна сестрѣ, ты -- все для нея.
   -- Не знаю,-- отвѣчала Сесси, качая головой,-- но я бы хотѣла быть чѣмъ-нибудь и для васъ, если могу.
   -- Чѣмъ же?-- спросила Луиза почти грубо.
   -- Чѣмъ хотите, въ чемъ вы больше всего нуждаетесь. Я бы хотѣла быть вамъ полезной, насколько это въ моихъ силахъ. Позвольте мнѣ попытаться, и вы увидите, что мнѣ никогда не наскучитъ. Позволите?
   -- Это отецъ послалъ тебя ко мнѣ?
   -- Нѣтъ, право, нѣтъ. Онъ мнѣ только сказалъ, что я могу войти, а поутру онъ даже самъ выслалъ меня отсюда, то есть...
   Она замолчала въ смущеніи.
   -- Я и сама думала, что мнѣ лучше уйти: я не знала, какъ вы примете мое присутствіе.
   -- Развѣ ты замѣчала когда-нибудь, что я ненавижу тебя?
   -- Нѣтъ, нѣтъ; я всегда васъ такъ любила и всегда желала вамъ доказать мою любовь. Но вы немножко измѣнились ко мнѣ -- незадолго передъ тѣмъ, какъ уѣхали отъ насъ. Меня это ничуть не удивило. Вы такая ученая, а я круглая невѣжда... это было такъ естественно: у васъ съ вашимъ замужествомъ явились новыя знакомства, новые друзья и... не подумайте, что я жалуюсь или считаю себя обиженной -- нисколько.
   Сесси говорила торопясь и робѣя и вся вспыхнула, когда кончила говорить. Луиза поняла всю деликатность этой маленькой хитрости и невольно была ею тронута.
   -- Такъ какъ же позволите?-- сказала Сесси, осмѣливаясь обнять склонившуюся къ ней гордую голову.
   Луиза взяла обнимавшую ее руку и сказала:
   -- Знаешь ли ты, Сесси, кому ты это говоришь, знаешь ли ты, что я такое? Я такъ горда, такъ озлоблена, такъ ожесточена и несправедлива къ себѣ и къ другимъ, что все во мнѣ -- одинъ мракъ, гнѣвъ и ненависть. Развѣ это тебя не пугаетъ?
   -- Нѣтъ!
   -- Я такъ несчастна: все, что было во мнѣ добраго и хорошаго, превратилось теперь въ такую пустыню, что если бъ я была круглой невѣждой, а не такой ученой, какъ ты воображаешь, я бы и тогда не нуждалась до такой степени въ изученіи простѣйшихъ истинъ, которыя ведутъ къ счастію, миру, душевному спокойствію, ко всему честному и хорошему, чего во мнѣ нѣтъ. И это тебя не отталкиваетъ?
   -- Нѣтъ!
   Въ невинности своей мужественной юной души, въ избыткѣ страстной любви къ человѣку, любви -- которой вся несправедливость Луизы не могла оттолкнуть, эта покинутая дѣвочка сіяла яркой путеводной звѣздой въ душевномъ мракѣ другого существа.
   Луиза выпустила изъ своихъ рукъ руку Сесси, которая сейчасъ же обвилась вокругъ ея шеи, стала на колѣни и, крѣпко прижавшись къ дочери скомороха, смотрѣла на нее почти съ благоговѣніемъ.
   -- Прости меня, пожалѣй меня, помоги мнѣ! Сжалься надъ моимъ страшнымъ несчастіемъ и позволь мнѣ склонить мою бѣдную голову къ твоему любящему сердцу!
   -- Прижмись ко мнѣ вотъ такъ. Успокойся, моя дорогая!-- отвѣтила Сесси.
   

Глава II.
Очень странная.

   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ провелъ всю ночь и весь слѣдующій день въ такомъ волненіи, что большой свѣтъ, даже вооружившись самыми лучшими очками, съ трудомъ призналъ бы въ этомъ сумасшедшемъ молодомъ человѣкѣ Джима, брата извѣстнаго юмориста, достопочтеннаго члена парламента. Положительно, мистеръ Джемсъ былъ сильно взволнованъ. Бывали даже моменты, когда онъ говорилъ съ такимъ жаромъ, что его рѣчь начинала очень походить на обыкновенную разговорную рѣчь всѣхъ смертныхъ. Онъ поминутно входилъ и выходилъ изъ своей комнаты, какъ человѣкъ, который не знаетъ, что ему дѣлать; скакалъ, очертя голову, по дорогамъ; словомъ, скучалъ и томился въ настоящую, такъ что у него даже вылетѣло изъ головы то соображеніе, что порядочные люди даже скучать должны по извѣстнымъ правиламъ, предписаннымъ компетентными авторитетами въ дѣлѣ моды.
   Примчавшись, сломя голову, въ Коктаунъ въ страшную грозу, онъ не спалъ всю Ночь. Чуть не черезъ каждые полчаса онъ съ бѣшенствомъ звонилъ и принимался ругать являвшагося на его звонокъ слугу, обвиняя его и всѣхъ ихъ въ нерадивости, доказывая, что они навѣрное забыли передать письмо или порученіе на словахъ, которое онъ, мистеръ Гартхаузъ, долженъ былъ непремѣнно получить, и приказывая немедленно справиться, нѣтъ ли чего на его имя.
   Занялась заря, наступило утро, день -- ни письма, ни извѣстій нѣтъ, какъ нѣтъ. Тогда мистеръ Гартхаузъ отправился на дачу и узналъ, что мистеръ Баундерби еще не возвращался, а мистрисъ Баундерби въ городѣ, куда неожиданно отправилась вчера вечеромъ. Никто въ домѣ даже не подозрѣвалъ объ ея отъѣздѣ, когда было получено приказаніе не ожидать ея скоро.
   Мистеру Гартхаузу не оставалось ничего больше, какъ послѣдовать за нею въ городъ. Онъ отправился на ея городскую квартиру. Мистрисъ Баундерби тамъ не было. Онъ зашелъ въ банкъ. Мистеръ Баундерби не возвращался, мистрисъ Спарзитъ тоже не было. Какъ! И мистрисъ Спарзитъ нѣтъ дома? Должно быть, какому-нибудь несчастному пришлось очень круто, если ему понадобилось общество этого дракона.
   -- Честное слово, ничего не знаю, -- сказалъ Томъ, у котораго были свои причины безпокоиться отсутствіемъ этой леди.-- Она отправилась куда-то сегодня съ разсвѣтомъ. Удивительно таинственная особа. Я ее ненавижу, да и этого бѣлобрысаго парня тоже; онъ вѣчно что-нибудь высматриваетъ своими мигающими глазками.
   -- Гдѣ вы были вчера вечеромъ, Томъ?
   -- Гдѣ я былъ? Это мнѣ нравится!-- воскликнулъ Томъ.-- Ждалъ васъ, мистеръ Гартхаузъ, пока дождь лилъ, какъ изъ ведра. Гдѣ я былъ? Вотъ это мило! Это я долженъ бы васъ спросить, гдѣ были вы, сэръ!
   -- Я не могъ пріѣхать... меня задержали.
   -- Задержали!-- проворчалъ Томъ.-- Выходитъ, что обоихъ насъ задержали; меня по крайней мѣрѣ до такой степени задержали, что я пропустилъ всѣ поѣзда, кромѣ товарнаго. Нечего сказать, веселая перспектива ѣхать съ товарнымъ поѣздомъ по такой бурѣ, да потомъ еще шлепать по грязи до самаго дома. Дѣлать нечего, пришлось переночевать въ городѣ.
   -- Гдѣ?
   -- Какъ гдѣ? Да на собственной кровати, у старика Баундерби.
   -- Видѣли вы сестру?
   -- Чортъ возьми, какъ я могъ ее видѣть, когда она была отъ меня въ пятнадцати миляхъ?-- отвѣчалъ Томъ, выпучивъ глаза.
   Проклиная въ душѣ ворчливые отвѣты молодого джентльмена, къ которому онъ питалъ такую нѣжную дружбу, мистеръ Гартхаузъ отдѣлался отъ него безъ дальнѣйшихъ церемоній, въ сотый разъ спрашивая себя, что все это могло значить? Одно было для него ясно: была ли Луиза въ городѣ, или за городомъ, было ли его признаніе преждевременнымъ, несмотря на всѣ его старанія понять эту женщину, или она просто струсила въ послѣднюю минуту, или все было открыто, или наконецъ случилось что-нибудь непредвидѣнное -- одно было ясно: онъ долженъ ждать и быть готовымъ храбро встрѣтить все, что бы тамъ ни случилось. Онъ не могъ двинуться изъ гостиницы: всѣ знали, что онъ остановился здѣсь на все время своего пребыванія въ этой трущобѣ. Онъ былъ привязанъ къ этой гостиницѣ, какъ осужденный къ столбу. А все остальное -- чортъ возьми! Будь, что будетъ.
   "Во всякомъ случаѣ, предстоитъ ли мнѣ вызовъ или свиданіе, упреки красавицы или импровизованная партія бокса съ моимъ другомъ Баундерби по ланкаширской модѣ -- что весьма возможно при настоящемъ положеніи дѣла, -- начнемъ съ того, что пообѣдаемъ", сказалъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ. "Баундерби имѣетъ надо мной преимущество въ вѣсѣ, и если между нами должно произойти объясненіе на англійскій ладъ, мнѣ не мѣшаетъ приготовиться къ нему солиднымъ обѣдомъ".
   Онъ позвонилъ и, небрежно развалившись на диванѣ, приказалъ:
   -- Обѣдъ къ шести часамъ, да не забудьте бифштекса.
   Въ ожиданіи обѣда онъ старался убить время, какъ могъ. Сдѣлать это въ его положеніи было не особенно легко, и по мѣрѣ того, какъ часы шли, не принося съ собой никакого объясненія, тревога его все росла.
   Впрочемъ онъ принималъ весь казусъ настолько хладнокровно, насколько это возможно для человѣческой натуры при такихъ обстоятельствахъ и даже много разъ возвращался къ забавной мысли, что для него въ настоящее время было бы не дурно поупражняться въ боксѣ. "Что если дать здѣшнему лакею пять шиллинговъ и попробовать на немъ свою силу?" размышлялъ онъ, зѣвая, а немного погодя спрашивалъ себя: "Не нанять ли для пробы по часамъ какого-нибудь молодца пудовъ этакъ въ пятнадцать вѣсомъ? Я думаю, мой другъ Баундерби вѣситъ не больше?" Но всѣ эти шутки мало сокращали томительное послѣ-обѣда и нисколько не обманывали его тревожнаго ожиданія. Словомъ, я выражусь очень слабо, если скажу, что время тянулось для него томительно долго.
   Еще передъ обѣдомъ мистеръ Гартхаузъ принялся прогуливаться по узорамъ ковра, безпрестанно выглядывая въ окошко; невольно прислушивался ко всякому шуму за дверьми, и его всего бросало въ жаръ, когда онъ слышалъ приближающіеся шаги. Но послѣ обѣда, когда день смѣнился сумерками, сумерки -- ночью, а извѣстій все не было, онъ началъ испытывать, какъ выразился про себя: "всѣ пытки инквизиціи". Тѣмъ не менѣе, оставаясь вѣрнымъ тому принципу (единственному, какой у него былъ), что настоящая порядочность выражается беззаботностью и равнодушіемъ ко всему, онъ выбралъ именно самую критическую минуту своего настроенія, чтобъ потребовать себѣ свѣчей и газету.
   Прошло около получаса, что мистеръ Гартхаузъ тщетно пытался углубиться въ чтеніе, когда въ дверяхъ показался слуга и доложилъ почтительнымъ и въ то же время таинственнымъ тономъ:
   -- Извините, сэръ, васъ спрашиваютъ.
   Смутное воспоминаніе объ общей формулѣ полицейскихъ агентовъ, когда они арестуютъ мошенниковъ, невольно промелькнуло въ головѣ мистера Гартхауза, и онъ накинулся на Лакея:
   -- Какого чорта вы хотите этимъ сказать? Кто меня спрашиваетъ?
   -- Извините, сэръ. Тамъ ждетъ какая-то молодая леди, сэръ.
   -- Гдѣ тамъ?
   -- Въ коридорѣ, сэръ.
   -- Чортъ бы тебя побралъ, дуракъ!-- закричалъ мистеръ Гартхаузъ и со всѣхъ ногъ бросился въ коридоръ.
   Тамъ стояла какая-то молодая особа, которой онъ никогда не видѣлъ раньше. Она была хорошенькая, одѣта очень скромно и держалась замѣчательно спокойно. Мистеръ Гартхаузъ пригласилъ ее въ свою комнату, подалъ ей стулъ и при свѣчахъ замѣтилъ, что она была еще лучше, чѣмъ показалась ему сначала. Она была очень молода, и ея дѣтское невинное личико было чрезвычайно симпатично. Она не казалась ни взволнованной, ни испуганной, ни смущенной; было видно, что она совершенно поглощена цѣлью своего посѣщенія и въ эту минуту совсѣмъ не думаетъ о себѣ.
   -- Я говорю съ мистеромъ Гартхаузомъ?-- спросила она, когда они остались одни.
   -- Да, я Гартхаузъ.
   И онъ добавилъ про себя: "Какіе однако у тебя милые, честные глазки и какой увѣренный голосокъ, несмотря на всю его нѣжность".
   -- Если мнѣ не совсѣмъ твердо извѣстно -- откровенно сознаюсь въ этомъ, сэръ, -- сказала Сесси,-- къ чему вообще обязываетъ джентльмена его честь (густая краска залила все лицо мистера Гартхауза при такомъ вступленіи), -- то надѣюсь, я во всякомъ случаѣ могу положиться на вашу честь настолько, что вы сохраните въ тайнѣ мое посѣщеніе и все, что я сейчасъ вамъ скажу. Я довѣрюсь вамъ, если вы мнѣ обѣщаете...
   -- На этотъ счетъ можете быть покойны, даю вамъ слово.
   -- Какъ видите, сэръ, я молода, одинока и пришла къ вамъ не подъ вліяніемъ чьего-либо совѣта, а по собственному побужденію, въ надеждѣ, что мое посѣщеніе не останется безплоднымъ.
   "Видно, однако, что эта надежда не изъ слабыхъ", подумалъ мистеръ Гартхаузъ, поймавъ ея мимолетный взглядъ. "Престранное начало. Интересно, куда оно насъ приведетъ".
   -- Вѣроятно вы уже догадались, отъ кого я пришла, -- сказала Сесси.
   -- Вотъ уже двадцать четыре часа, показавшіеся мнѣ цѣлою вѣчностью, что я нахожусь въ величайшей тревогѣ насчетъ одной леди. Надѣюсь, меня не обманываетъ надежда, что вы пришли именно отъ нея?
   -- Я видѣла ее съ часъ тому назадъ.
   -- Гдѣ?
   -- У ея отца.
   Лицо мистера Гартхауза вытянулось, несмотря на все его самообладаніе; недоумѣніе его возростало.
   "Теперь я уже окончательно ничего не понимаю", подумалъ онъ.
   -- Вчера вечеромъ она пришла къ отцу страшно взволнованная и всю ночь провела въ безпамятствѣ. Я живу у ея отца; я за ней ухаживала. Сэръ, можете быть вполнѣ увѣрены, что вы ее больше не увидите.
   Мистеръ Гартхаузъ глубоко перевелъ духъ. Если вамъ случалось когда-нибудь видѣть человѣка, который не знаетъ, что ему сказать, то мистеръ Гартхаузъ былъ теперь именно въ такомъ положеніи. Дѣтская искренность Сесси, ея наивность, прямота, полное самозабвеніе и спокойствіе, съ которыми она шла прямо къ цѣли, все это въ соединеніи съ его обѣщаніемъ -- обѣщаніемъ, даннымъ на вѣтеръ и котораго онъ теперь почти стыдился, давали всему разговору такой неожиданный оборотъ, что опытный свѣтскій джентльменъ чувствовалъ себя совсѣмъ обезоруженнымъ и не могъ найти ни одного слова въ свое оправданіе.
   Наконецъ, онъ сказалъ:
   -- Такая ошеломляющая новость, высказанная съ такою увѣренностью такими хорошенькими губками, повергаетъ меня въ полное Отчаяніе. Осмѣлюсь спросить, поручила ли вамъ леди, о которой мы говоримъ, передать мнѣ все это именно въ такихъ не оставляющихъ никакой надежды выраженіяхъ?
   -- Она ничего мнѣ не поручала.
   -- Утопающій хватается за соломинку. Нисколько не сомнѣваясь ни въ вашей искренности, ни въ вашемъ благоразуміи, я все-таки позволяю себѣ сказать, что я все еще не теряю надежды: смѣю думать, что не все еще потеряно для меня.
   -- Для васъ нѣтъ ни малѣйшей надежды, сэръ. Первая цѣль моего посѣщенія -- увѣрить васъ, что вы должны навсегда отказаться отъ надежды ее видѣть: для васъ она умерла со вчерашняго дня, съ тѣхъ поръ, какъ вернулась къ своему отцу.
   -- Отказаться отъ надежды?.. Но если я не могу или если я настолько упрямъ и настойчивъ, что не хочу отъ нея отказаться.
   -- Тѣмъ не менѣе надежды для васъ все-таки нѣтъ.
   Джемсъ Гартхаузъ посмотрѣлъ на нее съ недовѣрчивой улыбкой, но эта улыбка пропала даромъ: Сесси была слишкомъ углублена въ свои мысли. Онъ закусилъ губы и помолчалъ, что-то соображая.
   -- Хорошо, -- сказалъ онъ наконецъ, -- если, на мое несчастье и несмотря на всѣ мои старанія заслужить благосклонность этой леди, я приду къ убѣжденію, что мои надежды напрасны, я, конечно, не буду преслѣдовать ее. Но вы, кажется, сказали, что вамъ не давали никакихъ порученій?
   -- Я пришла сюда и говорю съ вами единственно на основаніи моей любви къ ней и ея -- ко мнѣ. У меня нѣтъ на это никакихъ другихъ правъ, кромѣ того, что я была съ ней все это время, съ тѣхъ поръ, какъ она вернулась; никакихъ другихъ правъ, кромѣ ея довѣрія, кромѣ того, что я близко знаю ея характеръ и ея замужнюю жизнь. Ахъ, мистеръ Гартхаузъ, вѣдь и вы, кажется, знали ихъ достаточно хорошо!
   Онъ былъ тронутъ искренностью этого упрека, какъ ни пусто было то мѣсто, гдѣ должно бы быть его сердце и гдѣ горѣлъ бы небесный огонь, если бъ онъ не погасилъ его самъ въ своемъ легкомысліи.
   -- Я никогда не былъ человѣкомъ строгой нравственности, -- сказалъ онъ, -- и никогда не старался выдавать себя за такового. Напротивъ, я человѣкъ вполнѣ безнравственный. Но если я причинилъ хоть малѣйшее огорченіе молодой леди, о которой идетъ рѣчь, если я имѣлъ несчастіе ее скомпрометировать, если я позволилъ себѣ высказать ей чувства не совсѣмъ совмѣстимыя съ... съ тѣмъ, что называется семейнымъ очагомъ, если я злоупотребилъ тѣмъ обстоятельствомъ, что ея отецъ -- машина, братъ -- оболтусъ, а мужъ -- грубое животное, то -- вѣрьте мнѣ -- все это я сдѣлалъ безъ всякаго злого умысла. Я летѣлъ внизъ безъ оглядки съ такою дьявольской быстротой, что и не подозрѣвалъ, какъ великъ каталогъ моихъ преступленій, пока вы не заставили меня на него оглянуться. Теперь я вижу, что онъ разросся въ огромный, многотомный романъ.
   Онъ говорилъ своимъ обыкновеннымъ безпечнымъ и легкомысленнымъ тономъ, но на этотъ разъ было ясно, что этотъ тонъ ничего больше, какъ сознательная уловка, которой онъ старается укрыть весьма неблаговидныя вещи. Онъ замолчалъ на минуту и затѣмъ продолжалъ уже спокойнѣе, хотя и въ тонѣ его, и въ манерѣ все еще сквозили разочарованіе и досада, которыхъ онъ не могъ скрыть.
   -- Послѣ того, что вы мнѣ сообщили, сообщили въ такой формѣ, которая не оставляетъ мнѣ ни малѣйшаго сомнѣнія (право, не знаю, согласился ли бы я выслушать все это изъ другихъ устъ), я считаю себя обязаннымъ сказать вамъ, такъ какъ вы пользуетесь довѣріемъ этой леди, что я поневолѣ принужденъ покориться невозможности когда-либо увидѣться съ ней, хотя для меня это совсѣмъ неожиданный и очень тяжелый ударъ. Я одинъ виноватъ въ томъ, что дѣло зашло такъ далеко, но не могу не сказать... (Онъ былъ слишкомъ смущенъ, чтобы закончить свою рѣчь съ подобающимъ эфектомъ) не могу не сказать, что я никогда не питалъ розовой надежды сдѣлаться нравственнымъ, да и не вѣрю въ существованіе такого баснословнаго феномена, какъ нравственный человѣкъ.
   По лицу Сесси было видно, что она еще не кончила.
   -- Вы сказали, -- заговорилъ онъ опять, когда она подняла на него глаза, -- вы сказали, что это первая цѣль вашего посѣщенія. Изъ того я долженъ заключить, что еще есть и вторая?
   -- Да.
   -- Не будете ли такъ добры изложить ея сущность?
   -- Мистеръ Гартхаузъ, -- отвѣчала Сесси, и несмотря на всю мягкость ея тона, въ немъ чувствовались настойчивость, окончательно сбившая его съ толку, и какая-то наивная увѣренность, что онъ, не колеблясь, исполнитъ ея требованіе -- увѣренность, ставившая его въ весьма затруднительное положеніе.-- Мистеръ Гартхаузъ, единственное, чѣмъ вы можете загладить сдѣланное вами зло, это -- немедленно и навсегда оставить этотъ городъ. Я вполнѣ убѣждена, что при настоящихъ обстоятельствахъ вы не можете сдѣлать ничего лучшаго. Это единственный выходъ, который вамъ теперь остается. Согласитесь, я требую немногаго, но хоть это немногое вы должны исполнить: иначе нельзя. Я не имѣю никакого права приказывать вамъ, кромѣ того, которое вы уже знаете; все это я говорю вамъ лично отъ себя и все-таки требую, чтобы вы уѣхали сегодня съ обѣщаніемъ никогда больше сюда не возвращаться.
   Если бъ она постаралась подѣйствовать на него страхомъ или задѣть его самолюбіе, чтобъ вѣрнѣй добиться успѣха, если бы ея слова не дышали такой простотой и чистосердечіемъ, если бъ въ ея тонѣ прорвалось хоть малѣйшее сомнѣніе или нерѣшительность, если бъ она, хотя бы съ самыми лучшими намѣреніями, прибѣгла къ скрытности или хитрости, если бъ она обнаружила хоть самый легкій страхъ передъ его насмѣшкой, отказомъ или возраженіями, онъ конечно не преминулъ бы воспользоваться всѣмъ этимъ въ своихъ интересахъ. Но теперь онъ совсѣмъ спасовалъ. Его изумленный, недоумѣвающій взглядъ ничуть не смутилъ довѣрчивой души Сесси, какъ не могъ бы онъ затмить лазури яснаго неба.
   -- Но понимаете ли вы, чего вы отъ меня требуете?-- проговорилъ онъ растеряннымъ тономъ.-- Вы, можетъ быть, не знаете, что я живу въ этомъ городѣ, такъ сказать, въ качествѣ общественнаго дѣятеля. Очень смѣшная дѣятельность сама по себѣ, но я взялся за дѣло и долженъ довести его до конца: я обѣщалъ дать себя четвертовать за него, если понадобится. Всѣ эти обстоятельства вамъ, вѣроятно, неизвѣстны, но тѣмъ не менѣе это фактъ.
   Фактъ или нѣтъ, но Сесси не обратила на него ни малѣйшаго вниманія.
   -- И потомъ это вышло бы страшно нелѣпо, -- продолжалъ мистеръ Гартхаузъ, расхаживая изъ угла въ уголъ: онъ видимо начиналъ колебаться.-- Я разыграю преглупую роль, если теперь окажется, что я самъ же навязался этимъ господамъ только затѣмъ, чтобъ самымъ непостижимымъ образомъ обратиться въ бѣгство.
   -- Но это единственное, что вамъ остается, сэръ, -- повторила Сесси.-- Я въ этомъ твердо убѣждена, иначе я не пришла бы къ вамъ.
   Онъ быстро взглянулъ на нее и снова зашагалъ по комнатѣ.
   -- Честное слово, я не знаю, какъ мнѣ быть. Все это до невозможности глупо!
   Теперь насталъ его чередъ довѣриться Сесси.
   -- Если я и соглашусь исполнить такое смѣшное требованіе, -- сказалъ онъ послѣ небольшого раздумья, останавливаясь и облокачиваясь на каминъ, -- то только подъ условіемъ полнаго молчанія съ вашей стороны.
   -- Я довѣрилась вамъ, сэръ, значитъ, вы можете довѣриться мнѣ, -- отвѣчала Сесси.
   Мистеръ Гартхаузъ, стоялъ у камина, и ему невольно пришелъ на память первый его разговоръ съ оболтусомъ здѣсь, въ этой самой комнатѣ; но сегодня оболтусомъ оказался онъ самъ. Положительно, дѣла его сложились весьма неудачно.
   -- Я увѣренъ, что никто еще не бывалъ въ такомъ глупомъ положеніи,-- сказалъ мистеръ Гартхаузъ. Онъ поглядѣлъ на коверъ, на потолокъ, улыбнулся, нахмурился и опять зашагалъ взадъ и впередъ.-- Но я не вижу другого выхода. Будь, что будетъ, а будетъ, кажется, именно то, чего вы желаете. Мнѣ придется сдаться... Словомъ, обѣщаю вамъ исполнить ваше требованіе.
   Сесси поднялась съ мѣста. Она нисколько не была удивлена результатомъ своего посѣщенія, но казалась счастливой, и ея личико сіяло отъ удовольствія.
   -- Вы мнѣ позволите прибавить, -- продолжалъ мистеръ Гартхаузъ, -- что я сильно сомнѣваюсь, чтобъ какой-нибудь другой посланный или посланная могли бы добиться отъ меня такого же успѣха. Откровенно сознаюсь, что вы не только поставили меня въ смѣшное положеніе, но и разбили на всѣхъ пунктахъ. Не окажете ли вы мнѣ по крайней мѣрѣ милость сообщить имя моего врага и побѣдителя?
   -- Вы хотите знать мое имя?-- спросила Сесси.
   -- Это единственное имя, которымъ я могу еще интересоваться сегодня.
   -- Сесси Джюпъ.
   -- Извините мое любопытство -- вѣдь мы больше не увидимся: вы не родная той молодой леди?
   -- Нѣтъ, я бѣдная дѣвушка, сирота, -- отвѣчала Сесси.-- Мой отецъ былъ клоунъ, онъ меня бросилъ, мистеръ Гредграйндъ взялъ меня къ себѣ, и съ тѣхъ поръ я живу у него въ домѣ.
   Съ этими словами Сесси исчезла.
   "Только этого и не доставало для моего полнаго пораженія", сказалъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, простоявъ нѣсколько секундъ въ полнѣйшемъ столбнякѣ и падая затѣмъ на диванъ съ видомъ покорности судьбѣ. "Стыдъ и срамъ. Бѣдная дѣвушка, дочь клоуна! По-дѣломъ тебѣ, Джемсъ Гартхаузъ, изволь-ка теперь изображать великую пирамиду рухнувшихъ надеждъ".
   Тутъ "великой пирамидѣ" пришло въ голову, что ей было бы, пожалуй, полезно совершить путешествіе на Нилъ. Не откладывая дѣла въ дальній ящикъ, мистеръ Гартхаузъ вооружился перомъ и написалъ подобающими гіероглифами слѣдующее посланіе своему брату:
   "Милый Джекъ, съ Коктауномъ покончено. Я смертельно соскучился и отправляюсь къ верблюдамъ.

Любящій тебя Джимъ".

   Онъ позвонилъ.
   -- Пошлите моего человѣка.
   -- Онъ легъ спать, сэръ.
   -- Такъ разбудите его и скажите, чтобъ онъ уложилъ чемоданы.
   Мистеръ Гартхаузъ написалъ еще двѣ записки: одну мистеру Баундерби (онъ извѣщалъ его о своемъ отъѣздѣ и прилагалъ адресъ, по которому его можно будетъ найти въ продолженіе двухъ слѣдующихъ недѣль), другую, такого же содержанія, мистеру Гредграйнду. И не успѣли еще чернила хорошенько просохнуть на конвертахъ этихъ послані ротяженіе желѣзнодорожной линіи между Коктоуномъ и дачей мистера Баундерби, она, однако, поддерживала свои наблюденія за Луизой, притаившись какъ кошка, подстерегающая добычу. Она разнюхивала о ней черезъ ея мужа, брата, черезъ Джемса Гартхауза; даже внѣшній видъ писемъ и посылокъ, приносимыхъ въ банкъ, доставлялъ ей матеріалъ для глубокомысленныхъ выводовъ, какъ и всѣ одушевленные и неодушевленные предметы, приходившіе хоть на короткое время въ соприкосновеніе съ лѣстницей. "Вотъ ты уже на послѣдней ступени, моя милая", говорила миссисъ Спарситъ, обращаясь къ спускавшейся юношеской фигурѣ и грозя ей своей десницей въ черной митенькѣ; -- "меня вѣдь не обманешь, какъ ни финти!"
   Однако, было ли то притворствомъ или искреннимъ чувствомъ. основывалось ли на врожденныхъ свойствахъ Луизы или зависѣло отъ стеченія обстоятельствъ, только ея необъяснимая сдержанность ставила втупикъ проницательность миссисъ Спарситъ, тѣмъ сильнѣе подстрекая ея любопытство. Бывали дни, когда самого Джемса Гартхауза озадачивало ея поведеніе. Бывали дни, когда онъ не могъ ясно читать въ лицѣ, которое такъ долго изучалъ; когда это одинокое юное существо облекалось передъ нимъ большей таинственностью, чѣмъ всякая свѣтская женщина, окруженная многочисленнымъ роемъ приближенныхъ.
   Такъ проходило время, пока мистеру Баундерби понадобилось отлучиться куда то по дѣламъ на три, на четыре дня. Онъ сообщилъ объ этомъ миссисъ Спарситъ въ пятницу у себя въ банкѣ и прибавилъ:
   -- Но вы, все таки, отправляйтесь завтра на дачу, сударыня. Доѣзжайте, какъ и при мнѣ. Мое отсутствіе не составитъ разницы.
   -- Прошу васъ, сэръ,-- тономъ упрека возразила почтенная леди,-- не говорите такимъ образомъ. Ваше отсутствіе составитъ для меня громадную разницу, какъ вы и сами знаете, я полагаю.
   -- Ну такъ постарайтесь, какъ сумѣете, обойтись безъ меня,-- сказалъ мистеръ Баундерби, втайнѣ польщенный ея словами.
   -- Мистеръ Баундерби,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ, ваша воля для меня законъ, сэръ. Въ противномъ случаѣ я, пожалуй, колебалась бы исполнить ваше любезное требованіе, не будучи вполнѣ увѣрена, что миссъ Гредграйндъ приметъ меня благосклонно, какъ я увѣрена въ вашемъ радушномъ гостепріимствѣ. Ни слова больше, сэръ, однако! Я ѣду, разъ вы меня пригласили.
   -- Надѣюсь,-- подтвердилъ мистеръ Баундерби,-- что, когда я приглашаю васъ къ себѣ въ домъ, вы не нуждаетесь въ другомъ приглашеніи, сударыня.
   -- Разумѣется, сударь; надѣюсь, что такъ. Довольно объ этомъ, однако, сэръ. Мнѣ хотѣлось бы только видѣть васъ опять веселымъ.
   -- Что вы хотите этимъ сказать, сударыня; -- вспылилъ Баундерби.
   -- Въ вашемъ характерѣ, сэръ, была прежде эластичность, которой я, къ моему прискорбію, не нахожу въ немъ теперь,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ.-- Будьте попрежнему кипучимъ!
   Подъ вліяніемъ этого трудно исполнимаго совѣта, сопровождаемаго сострадательнымъ взглядомъ, мистеръ Баундерби могъ только почесать себѣ затылокъ съ малодушной и смѣшной растерянностью, но зато -- бушевалъ потомъ цѣлое утро, разнося мелкихъ сошекъ, попадавшихся ему подъ руку.
   -- Битцеръ,-- сказала миссисъ Спарситъ въ тотъ вечеръ, когда ея патронъ отправился въ дорогу, а банкъ былъ запертъ,-- сходите къ мистеру Тому, кланяйтесь ему отъ меня и спросите, не желаетъ ли онъ подняться ко мнѣ наверхъ скушать баранью котлету съ орѣховымъ соусомъ и выпить стаканъ индійскаго эля.
   Мистеръ Томъ, всегда готовый принятъ приглашеніе подобнаго рода, прислалъ весьма любезный отвѣтъ и послѣдовалъ по пятамъ за посланнымъ.
   -- Мистеръ Томъ,-- сказала миссисъ Спарситъ,-- незатѣйливое угощеніе на столѣ; не соблазнитесь ли вы моимъ скромнымъ ужиномъ?
   -- Благодарствуйте, миссисъ Спарситъ,-- отвѣчалъ олухъ и съ угрюмымъ видомъ набросился на ѣду.
   -- Какъ поживаетъ мистеръ Гартхаузъ, мистеръ Томъ?-- спросила почтенная леди.
   -- Вполнѣ благополучно,-- отвѣчалъ Томъ.
   -- Гдѣ онъ можетъ теперь находиться?-- продолжала миссисъ Спарситъ легкимъ разговорнымъ тономъ, мысленно посылая олуха ко всѣмъ чертямъ за его несообщительность.
   -- Онъ охотится въ Іоркширѣ,-- сказалъ Томъ.-- Вчера онъ прислалъ сестрѣ моей Лу корзину дичи чуть не съ колокольню вышиной.
   -- Сейчасъ видно,-- вкрадчиво замѣтила миссисъ Спарситъ,-- что мистеръ Гартхаузъ отличный стрѣлокъ.
   -- Извѣстный своимъ искусствомъ,-- подтвердилъ Томъ.
   Милый юноша съ дѣтства имѣлъ дурную привычку не смотрѣть людямъ въ глаза, но эта черта съ нѣкотораго времени на столько усилилась въ немъ, что онъ старался совсѣмъ не смотрѣть на людей. Такимъ образомъ, миссисъ Спарситъ могла безъ помѣхи наблюдать теперь за олухомъ, если имѣла къ тому желаніе.
   -- Мистеръ Гартхаузъ большой мой любимецъ,-- замѣтила миссисъ Спарситъ; -- впрочемъ, онъ чуть ли не всеобщій любимецъ. Можно ли надѣяться, что мы скоро увидимъ его опять, мистеръ Томъ?
   -- Я разсчитываю на это завтра,-- отвѣчалъ олухъ.
   -- Пріятная новость!-- воскликнула миссисъ Спарситъ сладенькимъ голоскомъ.
   -- Мы сговорились, что я встрѣчу его вечеромъ на здѣшнемъ вокзалѣ,-- продолжалъ Томъ,-- послѣ чего мы, вѣроятно, пообѣдаемъ вдвоемъ. Съ недѣлю онъ не поѣдетъ на дачу, такъ какъ приглашенъ куда-то въ другое мѣсто. По крайней мѣрѣ, Гартхаузъ такъ говорилъ. Но я нисколько не удивлюсь, если онъ застрянетъ здѣсь на воскресенье и отправится со мною туда.
   -- Ахъ, кстати, я вспомнила!-- сказала миссисъ Спарситъ.-- Вы не забудете передать мое порученіе вашей сестрѣ, мистеръ Томъ, если я васъ попрошу?
   -- Какое? Я постараюсь,-- неохотно отвѣчалъ олухъ,-- если оно не будетъ длинно.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Я попрошу только передать ей мой почтительный поклонъ, потому что, кажется, я не обезпокою ее своимъ присутствіемъ на этой недѣлѣ; у меня все еще нервы не въ порядкѣ, и мнѣ, пожалуй, будетъ лучше провести праздникъ въ привычномъ для меня одиночествѣ.
   -- О, если только это,-- подхватилъ Томъ,-- то не велика бѣда, если я и позабуду, потому что Лу врядъ ли вспомнитъ о васъ, если вы не пріѣдете!
   Заплативъ такой милой любезностью за угощеніе, олухъ снова погрузился въ мрачное безмолвіе до той минуты, пока не изсякъ въ бутылкѣ индійскій эль; тутъ онъ сказалъ: -- "Теперь мнѣ пора идти, миссисъ Спарситъ",-- и ушелъ.
   На слѣдующій день, въ субботу, миссисъ Спарситъ все время сидѣла у окна, слѣдя за уходомъ и приходомъ кліентовъ банка, наблюдая за почталіонами, прохожими и всей уличной суетой, переворачивая въ умѣ разные вопросы, но ни на минуту не теряя изъ виду своей лѣстницы. Когда наступилъ вечеръ, она надѣла шляпу, шаль и незамѣтно вышла изъ дома.
   Вѣроятно, у нея были свои причины кружить по вокзалу, гдѣ долженъ былъ сойти одинъ пріѣзжій изъ Іоркшира, предпочитая выглядывать на платформу изъ за круглыхъ колоннъ, изъ угловъ или изъ оконъ дамской уборной, но не появляясь на виду у всѣхъ.
   Томъ былъ уже здѣсь; онъ слонялся по вокзалу въ ожиданіи поѣзда. Поѣздъ пришелъ, но не привезъ мистера Гартхауза. Томъ подождалъ, пока толпа разсѣялась и толкотня прекратилась; тогда онъ обратился къ вывѣшенному росписанію поѣздовъ и потолковалъ съ носильщиками. Послѣ того юноша принялся бродить безъ цѣли по улицѣ, останавливаясь и поглядывая то въ одну, то въ другую сторону, то снимая шляпу, то надѣвая ее опять, позѣвывая и потягиваясь; однимъ словомъ, онъ обнаруживалъ всѣ признаки смертельной скуки, совершенно естественной въ человѣкѣ, принужденномъ дожидаться слѣдующаго поѣзда, который долженъ придти спустя часъ сорокъ минутъ.
   "Это одна уловка, чтобъ отдѣлаться отъ Тома",-- подумала про себя миссисъ Спарситъ, отходя отъ тусклаго окна конторы, откуда она наблюдала напослѣдокъ за одураченнымъ олухомъ -- "Гартхаузъ теперь съ его сестрой!"
   Эта мысль была внезапнымъ откровеніемъ, и миссисъ Спарситъ поспѣшила ею воспользоваться со всѣмъ проворствомъ, на какое была способна. Вокзалъ желѣзной дороги, которая вела на дачу, стоялъ на противоположномъ краю города. Времени оставалось мало, мостовыя были плохи, но почтенная леди такъ быстро завладѣла пустымъ кэбомъ, такъ проворно выпрыгнула изъ него, расплатившись съ извощикомъ, взяла билетъ въ кассѣ и вскочила въ вагонъ, что помчалась по аркамъ надъ безчисленными угольними копями, дѣйствующими и упраздненными, до того стремительно, точно была подхвачена облакомъ и унесена вихремъ.
   Всю дорогу ея умственнымъ взоромъ рисовалась лѣстница съ спускавшейся по ней юношеской фигурой; черные глаза миссисъ Спарситъ видѣли ее такъ же ясно, какъ телеграфныя проволоки, выступавшія на вечернемъ небѣ, точно безконечныя линейки на колоссальной полосѣ нотной бумаги. Женская фигура приближалась теперь къ самому низу, къ краю пропасти.
   Пасмурный сентябрьскій вечеръ при наступленіи сумерекъ могъ видѣть изъ подъ своихъ отяжелѣвшихъ вѣкъ, какъ миссисъ Спарситъ выскользнула изъ вагона, какъ спустилась по деревяннымъ ступенямъ крыльца маленькой станціи на каменистую дорогу, пересѣкла ее, вышла на проселокъ и скрылась въ густой еще листвѣ кустовъ и деревьевъ. Двѣ, три запоздалыя пташки, сонно чирикавшія въ своихъ гнѣздахъ, летучая мышь, неуклюже рѣявшая надъ нею взадъ и впередъ, да шорохъ ея собственныхъ шаговъ въ густой пыли, мягкой, какъ бархатъ, вотъ все, что видѣла и слышала миссисъ Спарситъ, подвигаясь впередъ, до того момента, когда она тихо отворила и снова заперла за собою калитку парка.
   Почтенная леди направилась къ дому, пробираясь въ кустахъ, обошла его кругомъ, заглядывая сквозь просвѣты зелени въ окна нижняго этажа. Большая частъ ихъ стояла настежь, какъ всегда въ такую теплую погоду, но домъ былъ неосвѣщенъ внутри, и въ немъ царила тишина. Миссисъ Спарситъ обыскала садъ, такъ же неуспѣшно. Тогда она вспомнила про лѣсъ и стала подкрадываться къ нему, не обращая вниманія на высокую траву и терновникъ, на червей, улитокъ, ящерицъ и прочую пресмыкающуюся тварь. Вперивъ въ потемки острый взглядъ и выставивъ впередъ свой крючковатый носъ, миссисъ Спарситъ неслышно прокладывала себѣ путь сквозь густую поросль, до такой степени поглощенная своимъ планомъ, что еслибъ этотъ лѣсъ кишѣлъ ядовитыми змѣями, кажется, и тогда она подвигалась бы дальше съ неменьшей храбростью.
   Чу! Птенцы, пожалуй, выпали бы изъ гнѣздъ, околдованные сверканіемъ глазъ миссисъ Спарситъ во мракѣ, когда она остановилась и стала прислушиваться.
   Тихіе голоса какъ разъ по близости. Голосъ Гартхауза и голосъ Луизы. Такъ и есть! Свиданіе, назначенное Тому, было уловкой, чтобъ отъ него отдѣлаться! Они сидѣли тутъ рядышкомъ на срубленномъ деревѣ.
   Пригнувшись низко къ росистой травѣ, миссисъ Спарситъ подвинулась къ нимъ ближе. Она выпрямилась, спрятавшись за дерево, на подобіе Робинзона Крузо въ засадѣ противъ дикарей; она была теперь такъ близка къ влюбленнымъ, что, сдѣлавъ, скачекъ,-- даже небольшой,-- могла бы достать ихъ рукой. Очевидно, Гартхаузъ явился сюда втихомолку и не показывался въ домѣ. Онъ пріѣхалъ верхомъ и, вѣроятно, пробирался сосѣдними полями, потому что его лошадь была привязана у забора со стороны лужайки въ нѣсколькихъ шагахъ оттуда.
   -- Дорогая моя,-- говорилъ Гартхаузъ,-- что же мнѣ было дѣлать? Я зналъ, что вы одна, и не могъ оставаться вдали отъ васъ.
   "Потупляй, потупляй свою голову, чтобъ казаться привлекательнѣе", язвительно подумала про себя миссисъ Спарситъ;-- "рѣшительно не понимаю, что находятъ мужчины въ твоемъ лицѣ, когда ты держишь его прямо; но ты не подозрѣваешь, дорогая моя, чьи глаза слѣдятъ за тобой".
   Что Луиза потупила голову, это было несомнѣнно. Она уговаривала Гартхауза уйти, она приказывала ему удалиться, однако, не поворачивала къ нему лица, а сидѣла потупившись. Но -- замѣчательная вещь,-- молодая женщина сидѣла такъ спокойно, какъ во всякое другое время. Достойная леди, скрывавшаяся въ засадѣ, прямо не вѣрила своимъ глазамъ. Руки Луизы были сложены, какъ у статуи, и даже въ ея рѣчахъ не замѣчалось торопливости.
   -- Милое дитя,-- сказалъ Гартхаузъ, (миссисъ Спарситъ съ восторгомъ увидала, что его рука обвилась вокругъ стана Луизы) -- неужели вы не согласитесь побыть со мною немножко?
   -- Только не здѣсь.
   -- Гдѣ-же, Луиза?
   -- Не здѣсь.
   -- Но у насъ такъ мало времени въ нашемъ распоряженіи. Я пріѣхалъ сюда издалека... и я такъ преданъ вамъ... я совсѣмъ потерялъ голову! Ни съ однимъ беззавѣтно-преданнымъ рабомъ не обращались такъ жестоко, какъ вы со мною. Ожидать вашего теплаго привѣта, воскресившаго меня къ жизни, и встрѣтить вдругъ такой холодный пріемъ, вѣдь, это прямо убійственно! У меня сердце разрывается отъ горя!
   -- Сколько разъ мнѣ повторять вамъ, что я хочу остаться здѣсь одна?
   -- Но мы должны видѣться, моя дорогая Луиза. Гдѣ мы встрѣтимся?
   Оба они встрепенулись. Миссисъ Спарситъ тоже вздрогнула, какъ виноватая: ей представилось, что кто-то другой также подслушиваетъ, притаившись къ древесной чащѣ. Но то былъ только шумъ дождя, который, незамѣтно, подкрался и полилъ, частый и крупный.
   -- Хотите, я сяду на лошадь и нѣсколько минутъ спустя подъѣду къ дому въ наивномъ убѣжденіи, что хозяинъ у себя и будетъ радъ меня видѣть?
   -- Нѣтъ!
   -- Всѣ ваши жестокія приказанія будутъ безпрекословно исполнены. Но знайте: я несчастнѣйшій человѣкъ на свѣтѣ. Оставаться равнодушнымъ ко всѣмъ прочимъ женщинамъ въ мірѣ, чтобъ пасть, наконецъ, къ ногамъ прекраснѣйшей, самой увлекательной и самой суровой изъ всѣхъ! Дорогая Луиза, я не въ силахъ ни уйти прочь, ни отпустить васъ одну, когда вы такъ безжалостно злоупотребляете своей властью надо мною.
   Миссисъ Спарситъ видѣла, какъ онъ удерживалъ ее, обвивъ рукою, и слышала (она прислушивалась такъ жадно, что не проронила ни единаго слова), какъ онъ говорилъ, что любитъ ее и готовъ пожертвовать для нея всѣми благами жизни. Самыя заманчивыя перспективы въ будущемъ, его успѣхи, его карьера,-- все это ничто въ сравненіи съ ея любовью. Все это имѣетъ для него значеніе лишь настолько, насколько можетъ содѣйствовать ихъ счастію вдвоемъ. Онъ съ радостью откажется отъ всего; онъ готовъ увезти се отсюда, если она согласиться на это, готовъ окружить ихъ любовь тайною, если она прикажетъ; онъ съ радостью приметъ всякій жребій, назначенный ею, не разбирая, только бы она была вѣрна ему,-- человѣку, который сразу понялъ, какъ пренебрегаютъ ею, которому она съ перваго знакомства внушила такое восхищеніе, такое участіе,-- человѣку, котораго она удостоила своимъ довѣріемъ, который былъ преданъ ей, обожалъ ее.
   Все это и многое другое говорилось сбивчиво, торопливо съ той и съ другой стороны. Обрадованная своей удавшейся хитростью, жестоко страшась быть открытой, миссисъ Спарситъ напряженно слушала эти рѣчи подъ возраставшій шумъ дождя въ древесной листвѣ и раскаты приближавшейся грозы. При такихъ условіяхъ многое услользнуло отъ нея подъ конецъ, перемѣшалось, спуталось, такъ что, когда Гартхаузъ перелѣзъ черезъ заборъ и увелъ прочь свою лошадь, почтенная леди не была вполнѣ увѣрена ни насчетъ часа, ни насчетъ мѣста назначеннаго свиданія между молодыми людьми. Она знала только, что оно должно произойти въ ту же ночь.
   Но Луиза была еще здѣсь, въ потемкахъ, передъ нею; стоило только ее прослѣдить, и тогда все откроется.-- "О, моя дорогая", думала миссисъ Спарситъ,-- "ты и не подозрѣваешь, какая у тебя вѣрная охрана".
   Она видѣла, какъ Луиза вышла изъ лѣса и вошла въ домъ. Что слѣдовало дѣлать дальше? Дождь лилъ, какъ изъ ведра. Бѣлые чулки миссисъ Спарситъ превратились въ пестрые съ преобладающей зеленой окраской; въ башмаки ей набились колючки; на ея платьѣ въ различныхъ мѣстахъ раскачивались гусеницы въ гамакахъ собственнаго издѣлія; со шляпы и съ римскаго носа стекали струйки воды. Въ такомъ видѣ миссисъ Спарситъ притаилась въ кустарникѣ, раздумывая, что дѣлать дальше.
   А! Луиза выходитъ изъ дома! Наскоро набросивъ плащъ и закутавишсь, она крадется потихоньку. Она бѣжитъ. Она на послѣдней ступенькѣ лѣстницы... Вотъ она оборвалась и стремглавъ летитъ въ бездну!
   Не замѣчая дождя и подвигаясь поспѣшнымъ, рѣшительнымъ шагомъ, молодая женщина ступила на боковую тропинку, параллельную аллеѣ для верховой ѣзды. Миссисъ Спарситъ слѣдовала за ней въ тѣни деревьевъ на короткомъ разстояніи, чтобъ не потерять изъ вида фигуру, шедшую быстро въ потемкахъ.
   Когда Луиза остановилась, чтобъ неслышно запереть калитку парка, миссисъ Спарситъ остановилась въ свою очередь. Луиза двинулась дальше, и миссисъ Спарситъ пошла за нею. Луиза шла тою же дорогой, по которой добралась сюда миссисъ Спарситъ съ вокзала, и, миновавъ проселокъ, пересѣкла каменистое шоссе, а потомъ поднялась на деревянныя ступени крыльца желѣзнодорожной станціи. Мимо нея долженъ былъ вскорѣ пройти поѣздъ на Коктоунъ, какъ было извѣстно миссисъ Спарситъ; значитъ, они условились съѣхаться въ Коктоунѣ.
   Костюмъ миссисъ Спарситъ, мокрый и измятый, имѣлъ такой плачевный видъ, что ей не нужно было особенныхъ предосторожностей, чтобъ измѣнить свою внѣшность; она остановилась за вѣтромъ у станціонной стѣны, сложила иначе свою шаль и надвинула ее на шляпку. Переодѣтая такимъ образомъ, она поднялась на ступени станціоннаго крыльца, не боясь быть узнанной, и купила въ кассѣ билетъ. Луиза сидѣла и ждала въ углу пассажирской залы; миссисъ Спарситъ забилась въ другой. Обѣ онѣ прислушивались къ громкимъ раскатамъ грозы и шуму дождя, который хлесталъ по крышѣ, стекая съ нея ручьями, и барабанилъ по периламъ арокъ. Два, три фонаря на платформѣ были потушены вѣтромъ, и молнія блистала во всемъ великолѣпіи, извиваясь зигзагами по стальнымъ рельсамъ.
   Но вотъ вся станція затряслась отъ грохота подходившаго поѣзда. Градъ искръ, клубы пара, дыма, красный фонарь паровоза; оглушительный свистокъ, суматоха, звонъ колокола, крикъ кондуктора; Луиза попала въ одинъ вагонъ, миссисъ Спарситъ въ другой, и маленькая опустѣвшая станція потонула во мракѣ подъ раскаты грома и завыванія бури.
   Хотя зубы миссисъ Спарситъ стучали отъ сырости и холода, но сердце ея ликовало. Луиза юркнула въ пропасть, и достойной леди казалось, что теперь ей приходится сторожить одинъ ея бездыханный трупъ. Какъ же было ей не радоваться, если она такъ дѣятельно ускоряла этотъ погребальный тріумфъ?-- "Луиза пріѣдетъ въ Коктоунъ задолго до него",-- соображала миссисъ Спарситъ; лошади не угнаться за паровозомъ. Гдѣ же будетъ она поджидать его? И куда отправятся они вмѣстѣ? Терпѣніе. Увидимъ, что будетъ".
   Жестокій ливень натворилъ много бѣдъ. Когда поѣздъ остановился у станціи, то оказалось, что водосточныя трубы и жолобы полопались, канавы переполнились, а улицы были затоплены водою. Въ первую минуту по прибытіи миссисъ Спарситъ съ отчаяніемъ поглядѣла въ ту сторону, гдѣ стояли наемные экипажи, которые публика разбирала на расхватъ.-- "Она сядетъ въ кэбъ и уѣдетъ прежде, чѣмъ я найду другой, чтобъ поспѣть за нею",-- соображала почтенная леди.-- "Но пусть лучше меня переѣдутъ въ этой давкѣ, а ужъ я замѣчу нумеръ кэба и услышу, какой адресъ дастъ она кучеру".
   Однако, миссисъ Спарситъ ошиблась въ разсчетѣ. Луиза не взяла извозчика и уже успѣла удалиться пѣшкомъ. Черные глаза, наблюдавшіе за ея вагономъ, обратились къ нему немножко поздно. Дверца что-то долго не отворялась; миссисъ Спарситъ бродила мимо взадъ и впередъ, не видя ничего; наконецъ, заглянула въ самый вагонъ и нашла его пустымъ. Промокшая до костей, въ стоптанныхъ башмакахъ, хлюпавшихъ при каждомъ шагѣ, съ потоками дождя на классическомъ лицѣ, въ совершенно изгаженномъ платьѣ, въ шляпѣ, сморщенной, какъ перезрѣлая фига, съ отпечаткомъ всѣхъ крючковъ, застежекъ, пуговицъ и завязокъ своего костюма на аристократической спинѣ, съ зеленоватой, липкой плѣсенью на всей ея величавой фигурѣ, точно на какомъ нибудь старомъ заборѣ парка, выходящемъ на проселокъ, миссисъ Спарситъ могла только разразиться горькими слезами и воскликнуть:-- "Я прозѣвала ее!"
   

XII. Паденіе.

   Отечественные мусорщики, позабавившись нѣсколькими маленькими, но шумными перепалками между собою, разсѣялись въ разныя стороны, и мистеръ Гредграйндъ водворился у себя дома на вакаціонное время.
   Онъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ съ убійственно-статистическими часами и писалъ, несомнѣнно, доказывая что нибудь -- вѣроятно, главнымъ образомъ то, что милосердный самарянинъ, въ сущности, былъ плохимъ политико-экономистомъ. Шумъ дождя неособенно безпокоилъ его, но онъ все же отвлекалъ порою мистера Гредграйнда отъ работы, заставляя его поднимать голову, какъ будто почтенный депутатъ собирался увѣщевать разбушевавшіяся стихіи. При особенно сильномъ рокотѣ грома онъ посматривалъ по направленію къ Коктоуну, соображая, что молнія могла ударить въ одну изъ высокихъ фабричныхъ трубъ.
   Громъ гремѣлъ уже вдалекѣ, но дождь, попрежнему, лилъ потоками, когда дверь кабинета внезапно распахнулась. Мистеръ Гредграйндъ выглянулъ изъ за лампы, стоявшей на столѣ, и съ удивленіемъ увидалъ передъ собою свою старшую дочь.
   -- Луиза!
   -- Отецъ, мнѣ надо съ тобой поговорить.
   -- Что случилось? Какой у тебя странный видъ! И, Боже мой -- прибавилъ мистеръ Гредграйндъ, изумляясь все больше и больше,-- неужели ты пришла сюда пѣшкомъ въ такую бурю?
   Она ощупала руками платье, точно не отдавая себѣ яснаго отчета въ происходившемъ, и отвѣчала:-- "Да". Послѣ того молодая женщина раскутала голову и, бросивъ, куда попало, свой плащъ и капюшонъ, остановилась передъ отцомъ, такая блѣдная, такая растрепанная, съ такимъ вызывающимъ видомъ, полнымъ отчаянія, что тотъ испугался.
   -- Что съ тобою? Заклинаю тебя, Луиза, скажи мнѣ, что случилось?
   Она упала на стулъ, стоявшій напротивъ, и коснулась своей холодной рукой отцовской руки.
   -- Вѣдь, ты воспитывалъ меня съ колыбели, отецъ?
   -- Да, Луиза.
   -- Я проклинаю тотъ часъ, когда я родилась на такую участь!
   Онъ посмотрѣлъ на нее съ сомнѣніемъ и страхомъ, безсознательно твердя:
   -- Проклинаешь тотъ часъ? Проклинаешь тотъ часъ?
   -- Какъ могъ ты дать мнѣ жизнь и въ то же время отнять у меня тѣ неоцѣнимыя сокровища, которыя возвышаютъ ее надъ состояніемъ сознательной смерти? Гдѣ прелести моей души? Гдѣ чувства моего сердца? Что ты сдѣлалъ, о, отецъ, что ты сдѣлалъ съ садомъ, который долженъ былъ нѣкогда роскошно зацвѣсти вотъ здѣсь, въ этой необъятной пустынѣ?
   Она ударяла себя обѣими руками въ грудь.
   -- Еслибъ онъ хоть когда нибудь цвѣлъ тутъ, въ моей душѣ, то одного его праха было бы достаточно, чтобъ спасти меня отъ пустоты, куда погружается теперь вся моя жизнь. Я не хотѣла этого говоритъ; но помнишь ли ты, отецъ, послѣдній нашъ разговоръ въ этой комнатѣ?
   Мистеръ Гредграйндъ до такой степени не былъ подготовленъ къ тому, что слышалъ теперь, что едва собрался съ духомъ отвѣтить
   -- Да, Луиза.
   -- То, что сорвалось у меня съ языка сегодня, было бы сказано много тебѣ еще тогда, еслибъ ты хоть немного расположилъ меня къ искренности. Я не упрекаю тебя, отецъ. То, чего не воспиталъ ты во мнѣ, ты не воспитывалъ никогда и въ самомъ себѣ. Но, о, Боже мой, еслибъ ты вовсе пренебрегъ моимъ воспитаніемъ, насколько лучшимъ и болѣе счастливымъ существомъ была бы я теперь!
   Услышавъ такія слова въ награду за всѣ свои отеческія попеченія, мистеръ Гредграйндъ поникъ головою на руку и застоналъ вслухъ.
   -- Отецъ, еслибъ при нашемъ послѣднемъ разговорѣ съ тобою въ этой комнатѣ ты зналъ, что меня пугало, пока я боролась съ собою (вѣдь, съ самаго дѣтства я только и дѣлала, что подавляла каждый естественный порывъ своего сердца), еслибъ ты зналъ тогда, что въ моей душѣ еще жили чувства, привязанности, влеченія, склонности, способныя развиться, не поддающіяся никакому человѣческому разсчсту и такъ же мало доступныя ариѳметическимъ выкладкамъ, какъ недосягаемо сухимъ умамъ познаніе Творца,-- еслибъ ты зналъ все это, развѣ выдалъ бы ты меня за человѣка, котораго я сознательно ненавижу теперь?
   -- Нѣтъ... Нѣтъ, мое бѣдное дитя,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйпдъ.
   -- Обрекъ ли бы ты свою дочь на холодное, мертвящее воспитаніе, которое испортило и ожесточило ее? Отнялъ ли бы ты у меня духовную сторону моей жизни, дѣтскую вѣру,-- мое единственное убѣжище отъ всего низкаго и дурного въ окружающей меня дѣйствительности, ту вѣру, которая научила бы меня быть смиреннѣе, довѣрчивѣе къ людямъ и дала бы мнѣ силы приноситъ имъ пользу въ скромной сферѣ жизни, отведенной мнѣ судьбою?
   -- О, нѣтъ, нѣтъ, Луиза!
   -- А между тѣмъ, отецъ, еслибъ я была слѣпорожденной, бродила ощупью и только посредствомъ осязанія знакомилась съ внѣшнимъ видомъ всего окружающаго, дополняя остальное своимъ воображеніемъ, я была бы въ милліонъ разъ умнѣе, счастливѣе, добрѣе и человѣчнѣе, невиннѣе и довольнѣе, чѣмъ въ данную минуту, съ моими зрячими глазами. Ну, а послѣ всего этого выслушай, отецъ, что я пришла тебѣ сообщить.
   Онъ подался къ ней, чтобъ поддержать ее рукою. Луиза поднялась съ мѣста при этомъ движеніи отца, и теперь они стояли, прильнувъ одинъ къ другому; рука дочери лежала на плечѣ мистера Гредграйнда, а ея глаза пристально смотрѣли ему въ лицо.
   -- Томимая нравственнымъ голодомъ и жаждою, которые никогда не утолялись, ни на одну минуту,-- продолжала она,-- съ пылкимъ стремленіемъ въ невѣдомую область, гдѣ правила, цифры, опредѣленія не владычествовали безраздѣльно, я росла въ безпрерывной борьбѣ, отвоевывая каждую пядь на своемъ жизненномъ пути.
   -- А я и не подозрѣвалъ, что ты была несчастна, дитя мое!
   -- Я же всегда понимала это, отецъ. Въ своей ожесточенной борьбѣ я почти оттолкнула отъ себя и сокрушила своего ангела-хранителя, обратившись къ демону. Все, чему я училась, внушало мнѣ одно сомнѣніе, недовѣріе, презрѣніе и сожалѣніе о томъ, чему меня совсѣмъ не учили. Моимъ единственнымъ печальнымъ утѣшеніемъ служила мысль, что жизнь скоро пройдетъ и что въ ней нѣтъ ничего такого, изъ за чего стоило бы страдать и бороться.
   -- И это въ твои годы, Луиза!-- съ глубокой жалостью воскликнулъ отецъ.
   -- Да, въ мои годы,-- подтвердила она. При такихъ условіяхъ, отецъ -- безъ страха и безъ всякой пользы открываю я теперь омертвѣлость моего ума, которую сознаю вполнѣ,-- при такихъ условіяхъ ты предложилъ мнѣ въ мужья мистера Баундерби. Я вышла за него. Ни передъ нимъ, ни передъ тобою не притворялась я, что онъ мнѣ милъ; и я, и ты, и онъ самъ,-- всѣ мы отлично знали, что я никогда его не любила. Нельзя, однако, сказать, чтобъ при выходѣ въ замужество я не повиновалась голосу чувства: я рѣшила на этотъ шагъ ради пользы Тома и ему въ угоду. Я совершила безразсудство, увлекшись химерой, и лишь понемногу поняла всю нелѣпость и безуміе своего поступка. Но, вѣдь, Томъ былъ предметомъ моей единственной сердечной привязанности въ жизни, можетъ быть, именно, потому, что я понимала, какъ онъ жалокъ. Теперь дѣло не въ томъ, хотя мое признаніе, пожалуй, заставитъ тебя отнестись снисходительнѣе къ его заблужденіямъ, отецъ.
   Онъ привлекъ къ себѣ дочь. Она положила обѣ руки на его плечи и продолжала, не спуская съ него пристальнаго взора:
   -- Когда я вышла замужъ, и для меня не было больше возврата назадъ, во мнѣ поднялась прежняя борьба. Всѣ мои чувства возставали противъ ненавистныхъ узъ; эта борьба еще болѣе ожесточилась, по причинѣ рѣзкаго различія нашихъ характеровъ, несходства между нами во всемъ,-- несходства, котораго не смогутъ сгладитъ для меня никакія общія правила и законы, покуда они не будутъ въ состояніи указать анатому того мѣста, гдѣ онъ долженъ ударить своимъ скальпелемъ въ сокровенные тайники моей души.
   -- Луиза!-- воскликнулъ умоляющимъ тономъ мистеръ Гредграйндъ, отлично помнившій все, что произошло между ними, когда Баундерби сватался къ его дочери.
   -- Я не упрекаю тебя, отецъ, и не жалуюсь. Я пришла сюда не съ тѣмъ.
   -- Что могу я сдѣлать для тебя, дитя мое? Требуй все, чего ты хочешь.
   -- Сейчасъ, отецъ, я скажу... Послѣ того мнѣ случайно подвернулось новое знакомство. То былъ человѣкъ, какихъ я не. видывала еще до тѣхъ поръ: свѣтскій, развязный, легкомысленный, любезный. Онъ не лицемѣрилъ, но откровенно сознавался въ своемъ пренебреженіи ко всему на свѣтѣ, чего я отчасти боялась втайнѣ. Почти съ самаго начала нашего знакомства онъ далъ мнѣ понять (я и теперь не знаю, какъ, какими способами удалось ему, этого достичь! ), что разгадалъ меня, что онъ читаетъ мои мысли. Я не могла считать его хуже самой себя. Между нашими натурами существовало какъ будто близкое сродство. Я только не могла постичь, почему этотъ человѣкъ, не обращавшій ни на что вниманія, могъ такъ сильно заинтересоваться мною.
   -- Тобою, Луиза?
   Мистеръ Гредграйндъ былъ готовъ машинально выпустить дочь изъ объятій, но почувствовалъ, что силы покидаютъ ее, и замѣтилъ дикій огонь, разгоравшійся у ней въ глазахъ, попрежнему, пристально устремленныхъ на него.
   -- Не стану объяснять, подъ какимъ предлогомъ добился онъ моего довѣрія,-- продолжала она. Да и не все ли равно? Достаточно того, что онъ достигъ своей цѣли. Все, что тебѣ извѣстно объ исторіи моего замужества, онъ вскорѣ узналъ такъ же коротко, какъ и ты.
   Лицо мистера Гредграйнда покрылось смертельною блѣдностью, и онъ обвилъ дочь обѣими руками.
   -- Хуже этого я ничего не сдѣлала; я не обезчестила тебя. Но, если ты спросишь, полюбила ли я его, люблю ли теперь, я скажу тебѣ прямо, отецъ: пожалуй, что такъ. Я сама не знаю.
   Луиза внезапно сняла руки съ отцовскихъ плечъ и прижала ихъ къ своему сердцу, тогда какъ ея преобразившееся лицо и выпрямленный станъ говорили о рѣшимости сдѣлать послѣднее усиліе, чтобъ закончить свою исповѣдь и дать исходъ долго подавляемымъ чувствамъ, рвавшимся наружу.
   -- Сегодня вечеромъ -- мужа не было дома -- этотъ человѣкъ видѣлся со мною и сказалъ, что меня любитъ. Въ настоящую минуту онъ меня ждетъ; мнѣ пришлось обѣщать ему свиданіе за неимѣніемъ иного средства избавиться отъ его присутствія. Не знаю, огорчена ли я, стыжусь ли я себя; не знаю, унижена ли я въ собственныхъ глазахъ. Знаю, только, что теперь никакая ваша философія, никакая наука не спасутъ меня. Отецъ, ты самъ довелъ меня до этого; спаси же какъ нибудь свою дочь.
   Мистеръ Гредграйндъ во время подхватилъ Луизу, чтобъ не дать ей упасть. Но она вскрикнула не своимъ голосомъ:
   -- Я умру, если ты не выпустишь меня! Дай мнѣ упасть на полъ!
   И отецъ положилъ ее на земь, и видѣлъ, какъ гордость его сердца, торжество его воспитательной системы, его любимая дочь лежала безчувственной массой у его ногъ.
   

КНИГА ТРЕТЬЯ. УБОРКА.

I. Что необходимо человѣку еще.

   Луиза очнулась отъ своего забытья. Глаза молодой женщины томно открылись, чтобъ остановиться прежде всего на ея бывшей кровати въ родительскомъ домѣ. Сначала ей показалось, будто бы все происшедшее съ того времени, когда эти предметы окружали ее постоянно, было сномъ, но по мѣрѣ того, какъ къ ней возвращалось сознаніе, прошлыя событія стали принимать въ ея умѣ болѣе реальную форму.
   Она едва могла двинуть отяжелѣвшей головой отъ нестерпимой боли; глаза у ней также ломило, а всѣ члены ослабѣли, словно разбитые. Страшная апатія до такой степени овладѣла ею, что она нѣкоторое время не замѣчала присутствія въ комнатѣ своей младшей сестры. Даже когда ихъ взоры встрѣтились, и Дженъ приблизилась къ кровати, Луиза лежала нѣсколько минутъ молча, глядя на дѣвочку, которая боязливо взяла ея неподвижную руку.
   -- Когда перенесли меня въ эту комнату?-- спросила, наконецъ, она.
   -- Вчера вечеромъ, Луиза.
   -- Кто же это сдѣлалъ?
   -- Вѣроятно, Сэсси.
   -- Почему ты такъ думаешь?
   -- Потому что я застала ее здѣсь сегодня поутру. Она не пришла будить меня, какъ дѣлаетъ постоянно, и я отправилась искать ее сама. Комната Сэсси была пуста; я обѣгала весь домъ и, наконецъ, нашла ее тутъ. Сэсси ухаживала за тобою и примачивала тебѣ голову. Хочешь видѣть отца? Сэсси сказала, чтобъ я позвала его, когда ты проснешься?
   -- Какое веселое у тебя личико, Дженъ!-- промолвила Луиза все еще съ нѣкоторою робостью и наклонилась, чтобъ поцѣловать младшую сестру.
   -- Неужели? Мнѣ пріятно это слышатъ. Я увѣрена, что все это, благодаря Сэсси.
   Рука Луизы, поднявшаяся было, чтобъ обнять Дженъ, снова опустилась.
   -- Если хочешь, скажи отцу, что я проснулась,-- произнесла молодая женщина, и когда младшая сестра хотѣла выбѣжать изъ спальни, она удержана ее на минуту, чтобъ спроситъ: -- Не ты ли такъ мило убрала мою комнату и придала ей такой привѣтливый видъ?
   -- О, нѣтъ, Луиза, это было сдѣлано до моего прихода. Это сдѣлала...
   Луиза отвернулась и не стала слушать дальше. Когда Дженъ ушла, она снова повернула голову и лежала лицомъ къ двери, пока та не отворилась, чтобъ пропустить ея отца.
   Онъ былъ встревоженъ, растерянъ, и его обыкновенно твердая рука дрожала въ рукѣ дочери. Мистеръ Гредграйндъ подсѣлъ къ ея постели, нѣжно освѣдомляясь, какъ она себя чувствуетъ, и настаивая на томъ, что ей необходимо соблюдать полнѣйшій покой послѣ вчерашняго волненія и ходьбы пѣшкомъ въ такую непогоду. Онъ говорилъ глухимъ, взволнованнымъ голосомъ, совершенно непохожимъ на его обычный диктаторскій тонъ и часто запинался въ своей рѣчи.
   -- Моя дорогая Луиза, моя бѣдная дочь!
   Онъ до того растерялся, дойдя до этихъ словъ, что притихъ совсѣмъ.
   -- Мое несчастное дитя!...-- вымолвилъ опять мистеръ Гредграйндъ, дѣлая усиліе объясниться съ Луизой, что было ужасно трудно. Наконецъ, собравшись съ духомъ, онъ началъ снова:
   -- Напрасно старался бы я, Луиза, выразить тебѣ, насколько былъ удрученъ тѣмъ, что обрушилось на меня вчера вечеромъ; я и теперь жестоко подавленъ случившимся. Почва ускользаетъ у меня изъ подъ ногъ. Единственная опора, на которую я полагался, единственная крѣпость, казавшаяся мнѣ несокрушимой, рухнула въ одну минуту подо мною. Я ошеломленъ такими открытіями. Для меня это не вопросъ мелочнаго самолюбія, но я долженъ сознаться, что ударъ, постигшій меня вчера, слишкомъ тяжелъ, слишкомъ тяжелъ...
   Луиза не могла его утѣшить; вся ея жизнь была разбита вдребезги, какъ корабль, наскочившій на утесъ.
   -- Не стану говорить, Луиза, что еслибъ по счастливой случайности, ты пораньше открыла мнѣ глаза, это было бы гораздо лучше для насъ обоихъ; лучше для твоего спокойствія и для моего собственнаго. Но я сознаю, что вызывать дѣтей на откровенность не входило въ программу моего воспитанія. Я провѣрилъ мою... мою систему самъ про себя и примѣнялъ ее со всею строгостью, а теперь долженъ нести отвѣтственность за ея недостатки. Умоляю. тебя только вѣрить, мое любимое дитя, что я дѣйствовалъ такъ ради твоей пользы и твоего блага.
   Онъ говорилъ серьезно и -- надо отдать ему справедливость -- говорилъ искренно. Измѣряя бездонныя глубины казенной мѣрой, прикладывая ко всей вселенной свой заржавѣвшій циркуль, онъ воображалъ, что совершаетъ нѣчто великое. Въ предѣлахъ своей короткой привязи онъ топтался на мѣстѣ, попирая ногами цвѣты человѣческаго существованія, но дѣйствовалъ такъ съ большимъ простосердечіемъ, чѣмъ множество бездушныхъ горл(тновъ его партіи.
   -- Я вполнѣ вѣрю тебѣ, отецъ. Я знаю, что всегда была твоей любимицей, что ты имѣлъ въ виду устроить мое счастіе. Я никогда не порицала тебя и не стану порицать.
   Онъ взялъ ея протянутую руку и удержалъ въ своей.
   -- Милая, я просидѣлъ всю ночь напролетъ у своего письменнаго стола, размышляя о томъ, что произошло между нами. Вникнувъ въ твой характеръ, вникнувъ въ то, что стало извѣстно мнѣ такъ недавно и что ты таила отъ меня цѣлые годы, сообразивъ, подъ какимъ непосредственнымъ давленіемъ это вырвалось у тебя наружу, я пришелъ къ тому выводу, что ошибался и не могу больше довѣрять самому себѣ.
   Онъ могъ бы прибавить еще многое, глядя на жалкое лицо дочери, обращенное къ нему. Но вмѣсто всякаго добавленія мистеръ Гредграйндъ осторожно откинулъ со лба ея спутанные волосы своею рукой. Такія ничтожныя проявленія нѣжности, обыкновенныя у другого человѣка, имѣли здѣсь большое значеніе; и Луиза приняла ихъ, какъ знакъ глубокаго раскаянія.
   -- Но,-- медленно и нерѣшительно продолжалъ мистеръ Гредграйндъ, точно подавленный своею безпомощностью,-- если у меня есть поводъ не довѣрять себѣ въ прошломъ, то, значитъ, я не могу довѣрять себѣ больше ни въ настоящемъ, ни въ будущемъ. Говоря откровенно, такъ оно и есть. Не дальше, какъ сутки тому назадъ я былъ далекъ отъ этой мысли, но теперь чувствую, что едва ли способенъ оправдать твое довѣріе, едва ли сумѣю отвѣтить, какъ слѣдуетъ, на горячую мольбу, съ которой ты пришла ко мнѣ; едва ли я обладаю вѣрнымъ инстинктомъ -- если допуститъ, что существуетъ такое свойство въ природѣ -- который указалъ бы мнѣ, какъ тебѣ помочь, какъ вывести тебя на истинный путь, дитя мое.
   Луиза лежала, отвернувшись и прикрывая согнутымъ локтемъ лицо, такъ что отецъ не могъ его видѣть. Вся порывистость и горячность улеглись въ ней; однако, хотя она и смягчилась, но не плакала. Между тѣмъ съ ея отцомъ произошла настолько рѣзкая перемѣна, что теперь онъ былъ бы радъ увидѣть ее въ слезахъ.
   -- Есть люди,-- продолжалъ онъ съ прежней нерѣшительностью,-- по словамъ которыхъ, мудрость не одинакова; они увѣряютъ, что существуетъ мудрость головы и мудрость сердца. Я съ этимъ не соглашался, но, какъ много было сказано сейчасъ, теперь я больше не вѣрю себѣ. Я всегда полагалъ, что человѣкъ можетъ прожить одной головою; однако, теперь вижу, что это примѣнимо не ко всѣмъ. Какъ могу я осмѣлиться теперь утверждать противное! Что если мудрость сердца заключается именно въ томъ, чѣмъ я пренебрегъ при твоемъ воспитаніи, если оно и есть тотъ безошибочный инстинктъ, Луиза, который нуженъ...
   Онъ высказалъ это съ большимъ сомнѣніемъ, какъ будто и теперь ему было трудно допустить подобную возможность. Дочь не отвѣтила ни слова; она лежала молча на постели по прежнему полуодѣтая, почти въ томъ же видѣ, какъ вчера вечеромъ, когда она рухнула на полъ въ кабинетѣ отца.
   -- Луиза,-- началъ онъ опять, касаясь рукой ея волосъ,-- послѣднее время, моя дорогая, я часто отлучался изъ дому; и хотя твоя сестра воспитывалась по той же... системѣ (это слово какъ будто застряло у него въ горлѣ), но послѣдняя неизбѣжно измѣнилась, благодаря постороннему вліянію, въ данномъ случаѣ съ младенческихъ лѣтъ. Скажи мнѣ -- я спрашиваю тебя въ полномъ невѣдѣніи и отложивъ въ сторону всякую гордость -- скажи мнѣ, дочь моя, не къ лучшему ли это для нашей Дженъ?
   -- Отецъ,-- отвѣчала Луиза, не шевелясь,-- если въ ея юной душѣ пробудилась гармонія, молчавшая въ моей до тѣхъ поръ, пока она разрѣшилась диссонансомъ, пускай Дженъ благодаритъ Бога и идетъ своимъ болѣе счастливымъ путемъ, считая величайшимъ благомъ для себя, что она избѣгла моей участи.
   -- Дитя мое, дитя мое!-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ съ растерянностью отчаянія,-- я несчастнѣйшій человѣкъ, мнѣ невыносимо видѣть твое горе! Что въ томъ, что ты не упрекаешь меня, если я самъ такъ горько упрекаю себя!-- Онъ поникъ головою и заговорилъ съ нею тихимъ голосомъ: -- Луиза, я догадываюсь, что вокругъ меня въ этомъ домѣ медленно совершалась какая-то перемѣна, которой я былъ обязанъ единственно любви и благодарности одного существа. Какъ по твоему, могло ли втихомолку сердце сдѣлать то, чѣмъ пренебрегъ разумъ и чего онъ не могъ совершитъ? Можетъ ли это произойти?
   Молодая женщина молчала.
   -- Мнѣ нечѣмъ тутъ гордиться, Луиза. Да и могу ли я быть надменнымъ, когда ты сломлена на моихъ глазахъ въ цвѣтѣ лѣтъ! Но можетъ ли это быть такъ? Не ошибаюсь ли я, моя дорогая?
   Онъ еще разъ взглянулъ на Луизу въ ея безпомощномъ одиночествѣ и вышелъ изъ комнаты, не прибавивъ больше ни слова. Вскорѣ послѣ его ухода Луиза услыхала легкіе шаги за дверью и догадалась, что кто-то стоитъ возлѣ ея кровати. Она не подняла головы. При одной мысли о томъ, что Сэсси увидитъ ее въ такомъ жалкомъ поолженіи, при одномъ воспоминаніи о сострадательномъ взглядѣ, нѣкогда возмутившемъ ее такъ глубоко, глухой гнѣвъ вспыхивалъ въ ея душѣ, какъ недобрый огонь. Всякая сила, не находящая себѣ исхода, производить взрывъ и опустошеніе. Воздухъ, благодѣтельной для земли, вода и тепло, способствующія ея плодородію, взрываютъ ее, когда они сдавлены въ ея нѣдрахъ. Такъ было и съ Луизой: ея лучшія достоинства, такъ долго подавляемыя въ ней, породили мрачное ожесточеніе, направленное противъ лучшаго друга.
   Къ счастію, она почувствовала нѣжное прикосновеніе къ своей шеѣ и поняла, что Сэсси считаетъ ее спящей. Ласковая рука невольно успокоила гнѣвъ ея души. Пускай же она будетъ тутъ, пускай обниметъ ее!
   И любящая рука не отстранялась, пробуждая къ жизни рой болѣе кроткихъ думъ и успокоивая. Когда же спокойствіе и сознаніе, что ее берегутъ, смягчили Луизу, къ ея глазамъ, стали подступать слезы. Нѣжное лицо прильнуло къ ея лицу, и она почувствовала, что оно также орошено слезами, и поняла, что ея собственное горе было причиной этихъ слезъ.
   Когда Луиза сдѣлала видъ, что проснулась, и сѣла на постели, Сэсси отодвинулась и спокойно встала у кровати.
   -- Надѣюсь, я не потревожила васъ. Я пришла спросить, не посидѣть ли мнѣ съ вами?
   -- Зачѣмъ тебѣ сидѣть со мною? Ты нужна сестрѣ; ты для нея все.
   -- Неужели?-- спросила Сэсси, качая головою.-- Мнѣ хочется быть чѣмъ нибудь и для васъ, если это возможно.
   -- Чѣмъ же? -- спросила Луиза почти сурово.
   -- Тѣмъ, что для васъ всего нужнѣе, еслибъ это было можно. Во всякомъ случаѣ, мнѣ хотѣлось бы попробовать быть вамъ полезной. И хоть это трудно, но мое усердіе никогда не охладѣетъ. Позволите ли вы мнѣ?
   -- Это отецъ послалъ тебя сюда?
   -- Нѣтъ, увѣряю васъ,-- возразила Сэсси; -- онъ сказалъ мнѣ только, что я могу теперь войти къ вамъ. Но давеча утромъ онъ выслалъ меня изъ вашей комнаты... или по крайней мѣрѣ...
   Она замолчала въ смущеніи.
   -- По крайней мѣрѣ что?-- спросила Луиза со своимъ пытливымъ взоромъ.
   -- Я и сама думала, что мнѣ лучше уйти, потому что не знала, какъ вамъ понравится, что я буду здѣсь.
   -- Будто ужъ я всегда ненавидѣла тебя?
   -- Надѣюсь, что нѣтъ; вѣдь, я сама всегда васъ любила и всегда старалась выказать вамъ свою любовь. Но вы немножко перемѣнились ко мнѣ не задолго до вашей свадьбы. Меня это ничуть не удивило. Вы такая ученая, а я круглая невѣжда. Это было вполнѣ естественно во многихъ отношеніяхъ: послѣ выхода замужъ, у васъ явились новыя знакомства, новые друзья... Значитъ, я не имѣла повода жаловаться и не обидѣлась на васъ.
   Сэсси раскраснѣлась во время своей скромной и торопливой рѣчи. Луиза поняла эту деликатную скрытность любящаго существа и была невольно тронута.
   -- Могу ли я попытаться?-- промолвила Сэсси, осмѣлившись поднять свою руку, чтобъ обвить ею машинально склонявшуюся къ ней Луизу.
   Молодая женщина взяла эту руку, готовую обнять ее, и отвѣчала, удерживая ее въ своей рукѣ:
   -- Прежде всего, Сэсси, знаешь ли ты, что я такое? Я такъ горда и такъ озлоблена, такъ сбита съ толку, и разстроена, такъ ожесточена и несправедлива къ другимъ и себѣ, что все во мнѣ бурно, мрачно и порочно. Развѣ это не отталкиваетъ тебя?
   -- Нѣтъ.
   -- Я такъ несчастна, а все, что сдѣлало бы меня иною, такъ опустошено во мнѣ, что еслибъ я была лишена разсудка вмѣсто того, чтобъ быть такой ученой, какою ты меня считаешь, я бы и тогда не нуждалась до такой степени, какъ теперь въ знакомствѣ съ простѣйшими истинами, ведущими къ счастію, миру, довольству, чести, ко всѣмъ благамъ которыхъ во мнѣ нѣтъ. И это тебя не отталкиваетъ?
   -- Нисколько!
   Въ невинности своей мужественной души, въ полнотѣ своей неизмѣнной преданности эта покинутая дѣвочка сіяла дивнымъ свѣтомъ надъ мракомъ, окутавшимъ душу другого существа.
   Луиза сама привлекла руку Сэсси къ себѣ на плечо, чтобъ она могла обвиться вокругъ шеи, сплетясь съ другой рукою дѣвушки. Она упала на колѣни и, прильнувъ къ дочери бродячаго фигляра, смотрѣла на нее почти съ благоговѣніемъ.
   -- Прости меня, пожалѣй меня, помоги мнѣ! Сжалься надъ моей страшной бѣдой и позволь мнѣ склонить голову къ твоему любящему сердцу!
   -- Прижмись ко мнѣ вотъ такъ!-- воскликнула Сэсси. Прижмись скорѣй, дорогая, милая.
   

II. Глава, весьма нелѣпая.

   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ провелъ всю ночь и весь слѣдующій день въ такихъ попыхахъ, что большой свѣтъ, вооружившись даже самымъ сильнымъ моноклемъ, съ трудомъ призналъ бы въ немъ въ этотъ періодъ безумія изящнаго Джима, брата достопочтеннаго члена парламента и юмориста. Мистеръ Джемсъ положительно волновался. Много разъ начиналъ онъ горячиться къ разговорѣ, совсѣмъ на вульгарный ладъ. Онъ то приходилъ, то уходилъ съ безалаберностью человѣка, не знающаго, что ему дѣлать; скакалъ, очертя голову, точно разбойникъ, по дорогамъ и жестоко томился, совершенно упустивъ изъ вида, что порядочные люди должны даже скучать по извѣстнымъ правиламъ, предписаннымъ авторитетами по части приличій.
   Примчавшись верхомъ въ Коктоунъ подъ бушевавшей грозой, точно дѣло шло о звѣриной травлѣ, Гартхаузъ не ложился всю ночь. Отъ времени до времени онъ яростно звонилъ и обвинялъ дежурнаго привратника, являвшагося на звонокъ, въ утайкѣ письма или словеснаго порученія, которое непремѣнно должно было придти на его имя, и требовалъ, чтобъ тотъ немедленно исправилъ свою оплошность.
   Забрезжилъ разсвѣтъ, наступило утро, наступилъ день,-- а ни письма, ни посланнаго все нѣтъ, какъ нѣтъ. Тогда мистеръ Гартхаузъ покатилъ на дачу. Тамъ ему сказали, что мистеръ Баундерби въ отлучкѣ, а миссисъ Баундерби въ городѣ. Уѣхала туда внезапно наканунѣ. Домашніе даже не знали объ ея отъѣздѣ, когда было получено распоряженіе, чтобъ ее не ждали скоро.
   Мистеру Гартхаузу не оставалось ничего больше при данныхъ обстоятельствахъ, какъ послѣдовать за нею въ Коктоунъ. Здѣсь онъ побывалъ у ней на городской квартирѣ. Миссисъ Баундерби не оказалось и тутъ. Онъ заглянулъ въ банкъ. Мистеръ Баундерби еще не возвращался изъ своей поѣздки; миссисъ Спарситъ также уѣхала. Какъ, и миссисъ Спарситъ въ отсутствіи? Кто могъ дойти до такой крайности, что ему понадобилось общество такого дракона?
   -- Ну вотъ, почемъ я знаю!-- отвѣчалъ Томъ, имѣвшій свои причины тревожиться по поводу ея исчезновенія. Она отправилась куда то сегодня поутру съ разсвѣтомъ. У ней вѣчно разныя тайны,-- ненавижу я ее! Да и этого бѣлобрысаго парня то-же; онъ постоянно пялитъ на людей свои моргающіе глаза.
   -- Гдѣ вы были вчера вечеромъ, Томъ?
   -- Гдѣ я былъ вчера вечеромъ!-- подхватилъ Томъ. Ботъ это мнѣ нравится! Дожидался васъ, мистеръ Гартхаузъ, пока не хлынулъ дождь, да какой! Какого я никогда не видывалъ въ жизни. Гдѣ я былъ! Вотъ это мило! Гдѣ были вы, надо бы спросить.
   -- Мнѣ помѣшали пріѣхать,-- вышла задержка.
   -- Задержка!-- проворчалъ Томъ. Выходитъ, что насъ обоихъ задержали. Я ждалъ васъ, пока пропустилъ всѣ поѣзда, кромѣ почтоваго. Пріятная перспектива ѣхитъ на немъ, а потомъ мѣсить грязь, по колѣно въ водѣ, въ такую ненастную ночь, пока доберешься до дачи! Въ концѣ концовъ пришлось переночевать въ городѣ.
   -- Гдѣ именно?
   -- Какъ гдѣ? Да на моей собственной кровати, въ домѣ Баундерби.
   -- Видѣли вы сестру?
   -- Чертъ побери! Какъ могъ я видѣть ее, когда она находилась въ пятнадцати миляхъ отъ меня?-- возразилъ Томъ, выпучивъ глаза.
   Проклиная въ душѣ грубые отвѣты юнаго джентльмена, къ которому онъ питалъ такую вѣрную дружбу, мистеръ Гартхаузъ поспѣшилъ отдѣлаться отъ него безъ дальнихъ церемоній, въ сотый разъ спрашивая себя, что значитъ все это? Онъ выяснилъ себѣ только одно. Была ли Луиза въ городѣ или за городомъ, поторопился ли онъ черезчуръ съ этой женщиной, которую было такъ трудно постичь, или она просто струсила, или все вышло наружу, или, наконецъ, случилось что либо непредвидимое, одно было ясно: -- онъ долженъ сидѣть на мѣстѣ и быть готовымъ встрѣтить лицомъ къ лицу все, что предназначено ему судьбой. Гостинница, гдѣ, какъ было всѣмъ извѣстно, онъ расположился на время своей ссылка въ эту закопченую трущобу, играла теперь для него ролъ позорнаго столба, къ которому онъ былъ привязанъ. Что же касается прочаго -- будь, что будетъ!
   "Во всякомъ случаѣ",-- говорилъ про себя Джемсъ Гартхаузъ,-- "ожидаетъ ли меня вызовъ на дуэль или любовное свиданіе, сцена раскаянія и упрековъ или импровизированная партія бокса съ моимъ другомъ Баундерби, по ланкаширскому обычаю,-- что весьма возможно при настоящемъ положеніи дѣлъ -- надо начать съ того, что пообѣдать. Баундерби имѣетъ преимущество передо мною въ вѣсѣ, и если между нами должно произойти нѣчто въ британскомъ духѣ, то не лишнее будетъ протренироваться".
   Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ позволилъ и, небрежно развалившись на диванѣ, приказалъ лакею:
   -- Обѣдъ къ шести часамъ. Чтобъ непремѣнно была порція бифштекса!
   Затѣмъ онъ короталъ, какъ умѣлъ, оставшееся до вечера время. Это было не легко, потому что его мучила сильнѣйшая тревога. И по мѣрѣ того, какъ проходили часы, не принося съ собою желаннаго объясненія, она все возрастала.
   Впрочемъ, Гартхаузъ принималъ непріятный казусъ настолько хладнокровно, насколько это возможно для человѣческой натуры при данныхъ обстоятельствахъ, и даже не разъ возвращался къ забавной мысли о тренировкѣ.-- "Не дурно было бы",-- соображалъ онъ про себя, зѣвая,-- "дать здѣшнему лакею пять шиллинговъ и попробовать на немъ свою силу".-- А немного спустя ему приходила идея: -- "Ужъ не нанять ли на пробу по часамъ какого нибудь силача?" -- Однако всѣ эти шутки мало сокращали передобѣденное время и нисколько не обманывая его томительной неизвѣстности. Выражаясь мягко, то и другое тянулось невыносимо.
   Даже передъ самымъ обѣдомъ Гартхаузъ не могъ воздержаться, чтобъ не шагать по узорамъ ковра, не выглядывать изъ окошка, не прислушиваться къ малѣйшему шороху за дверью, при чемъ его кидало въ жаръ, если къ ней приближались шаги. Но послѣ обѣда, когда вечеръ смѣнился сумерками, сумерки -- темнотой, а никакихъ извѣстій все еще не приходило, Гартхаузъ, по его собственному выраженію, подвергся "медленной пыткѣ инквизиціи". Однако, все еще вѣрный убѣжденію -- единственному, какое у него было -- что настоящая благовоспитанность проявляется въ небрежномъ равнодушіи ко всему, онъ воспользовался этимъ, какъ предлогомъ, чтобъ потребовать себѣ свѣчей и газету.
   Съ полчаса напрасно старался мистеръ Гартхаузъ углубиться въ чтеніе, какъ вдругъ на порогѣ выросъ лакей и промолвилъ съ таинственнымъ видомъ, точно извиваясь въ то же время:
   -- Прошу прощенья, сэръ. Васъ спрашиваютъ, смѣю доложить, сэръ.
   Смутное представленіе, что въ такой формѣ полиція обращается къ шикарно одѣтымъ мошенникамъ при арестѣ, заставило Джемса Гартхауза въ пылу негодованія накинуться на лакея:
   -- Какого чорта хотите вы этимъ сказать? Кто меня "спрашиваетъ?"
   -- Прошу прощенья, сэръ. Тамъ дожидается какая то молодая леди, сэръ.
   -- Гдѣ "тамъ?"
   -- Въ корридорѣ, сэръ.
   Пославъ болвана-слугу ко всѣмъ чертямъ, какъ онъ того заслуживалъ, Джемсъ Гартхаузъ выскочилъ въ корридоръ. Тамъ стояла какая то молодая особа, совершенно незнакомая ему,-- просто одѣтая, очень спокойная и прехорошенькая. Мистеръ Гартхаусъ пригласилъ ее къ себѣ въ комнату, подалъ ей стулъ и тутъ, при свѣчахъ, замѣтилъ, что она еще красивѣе, чѣмъ показалась ему съ перваго взгляда. Лицо ея было простодушно, очень молодо и необычайно привлекательно. Она нисколько не робѣла передъ незнакомымъ ей мужчиной, не казалось ничѣмъ разстроенной, но была, повидимому, совершенно поглощена, цѣлью своего посѣщенія такъ что забыла о себѣ.
   -- Я говорю съ мистеромъ Гартхаузомъ?-- спросила пришедшая, когда они остались вдвоемъ.
   -- Да, съ нимъ.
   И онъ прибавилъ про себя:-- "Однако, у тебя самые довѣрчивые глазки, какіе только я видалъ, и самый серьезный, хотя и спокойный голосокъ, какой мнѣ только приходилось слышать!"
   -- Если я не совсѣмъ понимаю -- а это истинная правда, сэръ,-- къ чему обязываетъ васъ честь джентльмена въ иныхъ дѣлахъ (краска ударила въ лицо Джемса Гартхауза при такомъ вступленіи), за то увѣрена, что могу положиться на нее въ данномъ случаѣ и прошу васъ сохранить втайнѣ, какъ мой приходъ къ вамъ, такъ и все, что я вамъ сейчасъ скажу. Я довѣрюсь вашей чести, если вы дадите мнѣ слово...
   -- На этотъ счетъ вы можете быть спокойны, я даю его...
   -- Я молода, какъ видите; я одинока, какъ вы также можете видѣть, и пришла къ вамъ не по чьему либо совѣту или наущенію, но единственно руководствуясь собственной твердой надеждой.
   "Сильно сказано!" -- подумалъ про себя Гартхаузъ, слѣдя за тѣмъ, какъ посѣтительница вскинула на него глаза.--"Довольно странное начало",-- прибавиль онъ дальше,-- "посмотримъ, куда то приведетъ насъ оно!"
   -- Я думаю,-- сказала Сэсси,-- вы уже догадались, отъ кого я пришла.
   -- Цѣлые сутки (показавшіеся мнѣ вѣчностью) провелъ я въ страшной тревогѣ и неизвѣстности на счетъ одной леди,-- отвѣчалъ Гартхаузъ. Надѣюсь, меня не обманываетъ надежда, что вы пришли именно отъ нея.
   -- Я разсталась съ нею всего часъ назадъ.
   -- Гдѣ?..
   -- У ея отца.
   Лицо мистера Гартхауза вытянулось при всемъ его хладнокровіи, а тревога усилилась.
   "Дѣйствительно, теперь я совсѣмъ ужъ не понимаю, къ чему это клонится",-- подумалъ онъ.
   -- Она прибѣжала туда вчера вечеромъ въ страшномъ волненіи и провела въ безпамятствѣ всю ночь. Я живу у ея отца и потому ухаживала за нею. Можете быть увѣрены, сэръ, что вы не увидите той леди до конца своей жизни...
   Мистеръ Гартхаузъ глубоко перевелъ духъ. Если когда нибудь человѣкъ былъ нежданно поставленъ втупикъ и не зналъ, что ему сказать, то великолѣпный Джемсъ очутился, именно, въ такомъ незавидномъ положеніи. Ребяческая находчивость, которую обнаруживала посѣтительница, ея скромное безстрашіе, прямота, не допускавшая мысли о притворствѣ, полное забвеніе собственной личности и спокойная стойкость въ преслѣдованіи намѣченной цѣли,-- все это въ связи съ ея полнымъ довѣріемъ къ его слову, данному чисто наобумъ -- чего теперь Гартхаусъ стыдился невольно -- придавало ихъ странному разговору такой неожиданный оборотъ, что молодой человѣкъ чувствовалъ себя обезоруженнымъ и былъ, дѣйствительно, озадаченъ.
   Наконецъ, онъ сказалъ:
   -- Такое ошеломляющее извѣстіе, въ столь конфиденціальной формѣ и, вдобавокъ, изъ такихъ милыхъ устъ, въ самомъ дѣлѣ, способно сбить съ толку. Могу васъ спросить, уполномочены ли вы передать мнѣ его въ такихъ выраженіяхъ, не оставляющихъ ни малѣйшей надежды, именно, тою леди, о которой идетъ рѣчь?
   -- Она ничего мнѣ не поручала.
   -- Утопающій хватается за соломинку. Ни мало не сомнѣваясь ни въ вашемъ здравомысліи, ни въ вашей искренности, я все-таки позволю себѣ замѣтить, что склоненъ еще надѣяться, и не вѣрю тому, что я обреченъ на вѣчную разлуку съ той особой.
   -- Для васъ нѣтъ ни малѣйшей надежды. Первою цѣлью моего прихода сюда было увѣрить васъ, сэръ, что вы не должны разсчитывать видѣться съ нею: для васъ она, все равно, что умерла со вчерашняго вечера, когда явилась къ своему отцу.
   -- И я долженъ этому повѣрить?.. Но, если я не могу... или по слабости человѣческой не захочу съ этимъ примириться... если я...
   -- Тѣмъ не менѣе, это правда. Всякая надежда для васъ потеряна.
   Джемсъ Гартхаузъ посмотрѣлъ на дѣвушку съ недовѣрчивой улыбкой на губахъ; но Сэсси думала не о немъ; его улыбка, вмѣсто того, чтобы смутить ее, пропала даромъ.
   Онъ закусилъ губы и подумалъ съ минуту.
   -- Хорошо,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- если на мое несчастіе и вопреки всѣмъ моимъ стараніямъ окажется, что для меня, дѣйствительно, все потеряно и я никогда больше не увижу той леди, то, конечно, я не стану ее преслѣдовать. Но, вѣдь, вы сказали, что она ничего не поручала вамъ и вы совсѣмъ не уполномочены ею вести со мною переговоры.
   -- Я уполномочена на это только моей любовью къ ней и ея любовью ко мнѣ. У меня нѣтъ иного права обратиться къ вамъ, кромѣ того, которое даетъ мнѣ моя близость съ нею и ея довѣріе, мое нѣкоторое знакомство съ ея характеромъ и съ ея замужествомъ. О, мистеръ Гартхаузъ, кажется, и вамъ достаточно извѣстно то и другое!
   Онъ былъ тронутъ горячностью ея упрека въ то мѣсто, гдѣ слѣдовало бы находиться его сердцу,-- обиталищу возвышенныхъ чувствъ; но оно было пусто, а благородные порывы въ душѣ этого безпечнаго фата были вытравлены легкомысліемъ.
   -- Я не принадлежу къ числу нравственныхъ людей,-- сказалъ онъ,-- и никогда не выставлялъ себя такимъ. Напротивъ, я человѣкъ совсѣмъ безнравственный. Но въ то же время, если я причинилъ какое нибудь огорченіе той леди, о которой идетъ рѣчь, если я имѣлъ несчастіе ее скомпрометировать какимъ либо образомъ или позволилъ себѣ высказать ей чувства, несовмѣстимыя съ... ну съ тѣмъ, что подразумѣвается подъ словами "семейный очагъ", если злоупотребилъ тѣмъ обстоятельствомъ, что родитель ея бездушная машина, братъ -- олухъ, а мужъ -- медвѣдь, то смѣю увѣрить васъ, что это сдѣлано безъ малѣйшаго злого умысла. Я скользилъ со ступеньки на ступеньку съ такой чисто дьявольской легкостью, что мнѣ и не снилось, какъ великъ каталогъ моихъ преступленій, пока я не сталъ перелистывать его. Теперь же мнѣ пришлось убѣдиться,-- заключилъ Джемсъ Гартхаузъ,-- что онъ, дѣйствительно, разросся въ нѣсколько томовъ.
   Хотя молодой человѣкъ говорилъ все это своимъ обыкновеннымъ вѣтрянымъ тономъ, но сейчасъ было видно, что онъ сознательно старается только затушевать имъ весьма неблаговидныя вещи. Помолчавъ съ минуту, Гартхаузъ продолжалъ съ большимъ самообладаніемъ, хотя обида и неудовольствіе, невольно сквозили въ его рѣчахъ:
   -- Послѣ того, что вы представили мнѣ сейчасъ, и въ такой формѣ, что я не могу сомнѣваться въ истинѣ вашихъ словъ (хотя едва ли я согласился бы выслушать ихъ изъ другихъ устъ) -- я считаю себя обязаннымъ сказать вамъ,-- разъ вы пользуетесь довѣріемъ той леди,-- что я поневолѣ принужденъ покориться невозможности (хотя и неожиданной) увидать когда нибудь ту особу. Я одинъ виноватъ, что дѣло дошло до того... и... не стану утверждать,-- прибавилъ онъ, усиливаясь не измѣнить своему игривому тону,-- чтобы я разсчитывалъ когда нибудь исправиться отъ своей безнравственности да и вѣрилъ бы, вообще, въ такой баснословный феноменъ, какъ нравственный человѣкъ.
   По лицу Сэсси было замѣтно, что она хочетъ обратиться къ нему еще съ какою-то просьбой.
   -- Вы упомянули,-- продолжалъ онъ, когда она вскинула на него глаза,-- о первой цѣли вашего посѣщенія. Отсюда слѣдуетъ, что есть еще и другая?
   -- Да.
   -- Не будете ли вы такъ добры объяснить мнѣ ее?
   -- Мистеръ Гартхаузъ,-- отвѣчала Сэсси съ мягкостью и въ то же время съ настойчивостью, которая окончательно озадачили его, и съ какой-то наивной увѣренностью, что онъ обязанъ исполнить ея требованіе,-- единственное, чѣмъ вы можете загладить причиненное вами зло, это немедленно и навсегда оставить нашъ городъ. Я увѣрена, что для васъ нѣтъ иного средства исправить вашъ промахъ, иного исхода изъ теперешнихъ затрудненій. Я не скажу, чтобъ этого было много, или что этого достаточно; но хоть это немногое вы должны сдѣлать, потому что оно необходимо. Итакъ, не ссылаясь ни на кого, совершенно между нами, я прошу васъ уѣхать отсюда сегодня же вечеромъ, съ обязательствомъ никогда больше не возвращаться.
   Еслибъ она старалась подѣйствовать на Гартхауза чѣмъ нибудь инымъ, кромѣ своей простодушной вѣры въ правду и въ справедливость своихъ словъ, еслибъ она таила въ себѣ сомнѣніе въ свои силы или нерѣшительность, еслибъ она, хотя съ самыми лучшими намѣреніями, прибѣгая къ скрытности или схитрила, еслибъ обнаружила малѣйшее, опасеніе показаться ему смѣшной, нелѣпой, или вызвать съ его стороны рѣзкій отпоръ, Гартхаузъ воспользовался бы этимъ въ своихъ интересахъ. Но ея увѣренность въ правотѣ своего дѣла совершенно сбила его съ толку. Его изумленный взглядъ ничуть не смутилъ Сэсси, какъ не мсгъ бы онъ затуманить свѣтлаго неба.
   -- Да понимаете ли вы, чего отъ меня требуете?-- спрашивалъ онъ въ совершенной растерянности.-- Вѣроятно, вамъ неизвѣстно, что я здѣсь живу нѣкоторымъ образомъ по общественному дѣлу. Можетъ быть, изъ этого не выйдетъ никакого толку, но я взялся за него и долженъ довести начатое до конца, "не щадя живота", согласно данной мною клятвѣ. Надо полагать, вы не знали всѣхъ этихъ обстоятельствъ, но могу васъ увѣрить, это фактъ.
   Фактъ или не фактъ, но Сэсси не пожелала съ нимъ считаться.
   -- Вдобавокъ,-- продолжалъ мистеръ Гартхаузъ, въ нерѣшительности расхаживая изъ угла въ уголъ,-- это вышло бы страшно нелѣпо. Я оказался бы въ самомъ глупомъ положеніи, еслибъ, взявшись защищать интересы этихъ господъ, пустился отъ нихъ на утекъ ни съ того ни съ сего, по совершенно необъяснимой причинѣ.
   -- Я увѣрена,-- повторила Сэсси,-- что для васъ это единственное средство загладить сдѣланное вами зло. Я вполнѣ увѣрена въ томъ, иначе я не пришла бы сюда.
   Гартхаузъ посмотрѣлъ на ея лицо и снова зашагалъ по комнатѣ.
   -- Честное слово, не знаю, какъ быть; все это страшно глупо!
   Теперь настала его очередь просить о сохраненіи тайны.
   -- Еслибъ мнѣ пришлось совершить подобную нелѣпость,-- сказалъ онъ, остановившись и облокачиваясь на каминъ,-- то лишь подъ условіемъ полнаго молчанія съ вашей стороны.
   -- Окажемъ другъ другу взаимное довѣріе,-- сказала Сэсси.
   Когда Гартхаузъ облокотился на каминъ, то ему невольно припомнилось первое посѣщеніе олуха; въ комнатѣ ничто не измѣнилось съ того дня, но бѣднягѣ почему-то сдавалось, что сегодня олухомъ былъ онъ самъ. Положительно, обстоятельства складывались скверно.
   -- Кажется, никто еще никогда не попадалъ въ такое глупое положеніе,-- произнесъ Гартхаузъ послѣ кого, какъ обвелъ глазами полъ и потолокъ, разсмѣялся, нахмурился и снова зашагалъ по комнатѣ.-- Но я не вижу изъ него исхода. Будь, что будетъ, а будетъ, кажется, то, что вы желаете. Нечего дѣлать, надо убираться, и поскорѣе -- однимъ словомъ, я обѣщаю вамъ исполнить ваше требованіе.
   Сэсси встала; она не была удивлена удачей своего посѣщенія, но радовалась ей.
   -- Позвольте мнѣ сказать вамъ,-- прибавилъ мистеръ Гартхаузъ,-- что я сильно сомнѣваюсь, удалось ли бы другому посланному или посланной убѣдить меня такъ успѣшно. Откровенно говоря, я не только поставленъ вами въ крайне нелѣпое положеніе, но и разбитъ на всѣхъ пунктахъ. Не окажете ли вы мнѣ, по крайней мѣрѣ, любезности, назвавъ имя моего побѣдоноснаго врага, чтобъ я могъ хранить его въ своей памяти?
   -- Это вы обо мнѣ?-- спросила Сэсси.-- Вы хотите знать мое имя?
   -- Оно единственное, которымъ я способенъ еще интересоваться сегодня вечеромъ.
   -- Сэсси Джгопъ.
   -- Простите мое любопытство на прощанье. Вы родня тому семейству?
   -- Нѣтъ, я бѣдная сирота,-- отвѣчала Сэсси.-- Я была разлучена съ моимъ отцомъ -- онъ былъ просто клоунъ -- и мистеръ Гредграйндъ изъ жалости взялъ меня къ себѣ въ домъ, гдѣ я и живу съ той поры
   Сэсси ушла.
   -- Только этого не доставало, чтобъ доканать меня окончательно!-- произнесъ мистеръ Гартхаузъ, простоявъ съ минуту въ столбнякѣ и опускаясь затѣмъ на диванъ съ видомъ покорности судьбѣ. Пораженіе вышло полнымъ. Бѣдная сирота -- дочь клоуна -- ничтожный Джемсъ Гартхаузъ, которому цѣна грошъ. Ничтожный Джемсъ Гартхаузъ -- великая пирамида несбывшихся надеждъ!
   Великую пирамиду потянуло вдругъ на берега Нила. Не долго думая, онъ схватилъ перо и нацарапалъ подобающими іероглифами такое письмо своему брату:
   "Милый Джекъ, я махнулъ рукой на все въ Коктоунѣ. Мнѣ тамъ жестоко надоѣло; думаю отправиться къ верблюдамъ.
   Любящій тебя Джимъ".
   Гартхаузъ позвонилъ:
   -- Пошлите моего человѣка.
   -- Онъ улегся спать, сэръ.
   -- Такъ скажите, чтобъ онъ всталъ и укладывалъ чемоданы.
   Молодой человѣкъ настрочилъ еще двѣ записки. Одну -- мистеру Баундерби съ сообщеніемъ о своемъ выѣздѣ изъ тѣхъ мѣстъ и съ указаніемъ, гдѣ его найти впродолженіи двухъ недѣль. Другая записка такого же содержанія была адресована мистеру Гредграйнду. Едва успѣли чернила высохнуть на конвертахъ, какъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ оставилъ уже позади себя высокія фабричныя трубы Коктоуна и мчался въ вагонѣ подъ стукъ и грохотъ колесъ по темнымъ окрестностямъ.
   Нравственный человѣкъ можетъ подумать, что мистеръ Джемсъ Гартхаузъ извлекъ послѣ того какія нибудь утѣшительныя идеи изъ этого быстраго отступленія и вспомнилъ о немъ, какъ объ одномъ изъ немногихъ похвальныхъ поступкахъ своей жизни, который загладилъ отчасти его ошибку и помогъ ему удачно выпутаться изъ очень скверной исторіи. На самомъ же дѣлѣ не было ничего подобнаго. Мистеръ Гартхаузъ втайнѣ изнывалъ, сознавая, что потерпѣлъ неудачу, что поставилъ себя въ нелѣпое положеніе. И боязнь насмѣшекъ такихъ же повѣсъ, какъ и онъ самъ, въ случаѣ огласки глупѣйшаго происшествія, удручала его такъ сильно, что онъ никогда не сознался бы въ этомъ, быть можетъ, сам й, какъ онъ уже оставилъ за собой высокія трубы Коктауна, и поѣздъ громыхая и сверкая, мчалъ его по темнымъ полямъ.
   Поборники строгой нравственности могутъ, пожалуй, вообразить, что мистеръ Джемсъ Гартхаузъ извлекъ впослѣдствіи нѣсколько утѣшительныхъ размышленій изъ этого казуса, что онъ вспоминалъ о своемъ бѣгствѣ изъ Коктауна, какъ объ одномъ изъ рѣдкихъ поступковъ въ своей жизни, который могъ загладить многіе недочеты, и который помогъ ему въ свое время выпутаться изъ очень скверной исторіи. Но въ дѣйствительности ничего подобнаго не было. Мистеръ Гартхаузъ вынесъ изъ своего приключенія одно лишь горькое сожалѣніе о своихъ несбывшихся надеждахъ, непріятное сознаніе смѣшного положенія, въ которое онъ себя поставилъ, и страхъ насмѣшекъ такихъ же повѣсъ, какъ и онъ самъ, въ случаѣ, если бъ эта исторія дошла до ихъ свѣдѣнія -- вотъ и все. Онъ всегда стыдился этого -- быть можетъ, самаго благороднаго -- поступка въ своей жизни и ни за что бы не сознался въ немъ самому близкому другу.
   

Глава III.
Очень рѣшительная.

   Несмотря на сильную простуду, превратившую въ хриплый шопотъ ея внушительный голосъ и заставившую ее чихать съ такимъ ожесточеніемъ, что ея величественной особѣ грозила опасность разсыпаться, неутомимая мистрисъ Спарзитъ поскакала за своимъ патрономъ и гналась за нимъ по пятамъ, пока не настигла его въ столицѣ. Разыскавъ его здѣсь въ гостиницѣ на улицѣ Сентъ Джемсъ, она предстала предъ нимъ во всемъ своемъ величіи и выпалила, какъ изъ пушки, своей оглушительной новостью. Выполнивъ съ безконечнымъ наслажденіемъ эту высокую миссію, достойная леди упала въ обморокъ въ объятія мистера Баундерби.
   Первымъ движеніемъ мистера Баундерби было стряхнуть съ себя мистрисъ Спарзитъ и предоставить ей продѣлывать, какъ она найдетъ нужнымъ, всѣ перипетіи ея истерики на полу. Затѣмъ онъ прибѣгнулъ къ весьма дѣйствительнымъ средствамъ: дергалъ ее за пальцы, хлопалъ по ладонямъ, окатилъ ей голову водой и набилъ полный ротъ соли. Когда, благодаря этимъ нѣжнымъ заботамъ, она очнулась (на что не потребовалось особенно много времени), онъ безъ дальнѣйшихъ церемоній усадилъ ее на курьерскій поѣздъ и привезъ въ Коктаунъ скорѣе мертвую, чѣмъ живую.
   Когда они добрались до цѣли своего путешествія, мистрисъ Спарзитъ представляла довольно интересное зрѣлище въ качествѣ классической развалины; но, со всякой другой точки зрѣнія, она понесла весьма значительный ущербъ, сильно умалявшій ея права на всеобщее восхищеніе. Равнодушный къ плачевному состоянію костюма и здоровья бѣдной леди, глухой, какъ скала, къ ея патетическому чиханью, мистеръ Баундерби, не медля ни минуты, запихалъ ее въ кэбъ и доставилъ въ Каменный Замокъ.
   -- Ну-съ, Томъ Гредграйндъ,-- сказалъ Баундерби, влетая среди ночи въ комнату своего тестя, -- вотъ эта леди... вы вѣдь знакомы съ мистрисъ Спарзитъ... сообщитъ вамъ кое-что, что васъ совершенно огорошитъ.
   -- Вы не получили моего письма!-- восклицаетъ мистеръ Гредграйндъ, пораженный этимъ неожиданнымъ визитомъ.
   -- Какія тамъ письма, сэръ!-- закричалъ мистеръ Баундерби.-- Нашли время говорить о письмахъ съ Іосіей Баундерби изъ Коктауна въ теперешнемъ состояніи его духа.
   -- Баундерби, -- началъ мистеръ Гредграйндъ въ примирительномъ тонѣ, -- я говорю объ очень важномъ письмѣ по поводу Луизы.
   -- Томъ Гредграйндъ, -- огрызнулся Баундерби, стуча ладонью по столу изо всѣхъ силъ, -- а я говорю объ очень важномъ извѣстіи по поводу Луизы. Мистрисъ Спарзитъ, сударыня, пожалуйте сюда!
   Несчастная леди дѣлала тщетныя попытки говорить: у нея не было голоса. Неизвѣстно, какъ долго гримасничала бы она, указывая горестными жестами на свое воспаленное горло, если бъ мистеръ Баундерби, выведенный, наконецъ, изъ терпѣнія, не схватилъ ее за руку и не встряхнулъ, какъ какой нибудь куль.
   -- Если вы не можете говорить толкомъ, сударыня, такъ позвольте, я буду говорить за васъ. Вы выбрали, смѣю сказать, не совсѣмъ удачный моментъ для того, чтобы заставлять насъ выслушивать отъ леди, хотя бы и съ высокими связями, икоту, да перхоту, словно она подавилась! Томъ Гредграйндъ, мистрисъ Спарзитъ только что привелось случайно выслушать разговоръ между вашей дочерью и вашимъ драгоцѣннымъ другомъ, мистеромъ Джемсомъ Гартхаузомъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- отозвался мистеръ Гредграйндъ.
   -- Ну да! И въ этомъ разговорѣ...
   -- Безполезно его повторять, Баундерби; я его знаю.
   -- Знаете? Въ такомъ случаѣ,-- заоралъ Баундерби, выведенный изъ себя возмутительнымъ хладнокровіемъ своего тестя, -- разъ вамъ уже извѣстно такъ много, не можете ли вы мнѣ сообщить, гдѣ находится ваша дочь въ настоящую минуту?
   -- Конечно могу. Она здѣсь.
   -- Здѣсь?
   -- Мой дорогой Баундерби, позвольте мнѣ прежде всего попросить васъ въ нашихъ общихъ интересахъ быть не такимъ громогласнымъ. Луиза здѣсь. Послѣ своего разговора съ джентльменомъ, о которомъ мы говоримъ и котораго я познакомилъ съ вами, о чемъ теперь глубоко сожалѣю, Луиза сейчасъ же пріѣхала сюда подъ мое покровительство. Я самъ только что вернулся изъ Лондона, когда она явилась ко мнѣ, въ эту самую комнату. Она пріѣхала въ Коктаунъ съ первымъ же поѣздомъ и прибѣжала ко мнѣ въ страшную грозу въ состояніи, близкомъ къ помѣшательству. Незачѣмъ, я думаю, прибавлять, что съ тѣхъ поръ она не покидала этого дома. Поэтому прошу васъ, въ ея и въ вашемъ собственномъ интересѣ, постарайтесь отнестись къ дѣлу спокойнѣе.
   Мистеръ Баундерби молча осмотрѣлся кругомъ; онъ смотрѣлъ во всѣ стороны, кромѣ той, гдѣ была мистрисъ Спарзитъ, и вдругъ, круто обернувшись къ племянницѣ леди Скаджерсъ, прокричалъ этой несчастной женщинѣ:
   -- Ну-съ, сударыня! Что вы намъ скажете въ извиненіе вашей сумасшедшей скачки на скорыхъ поѣздахъ съ цѣлымъ коробомъ вздора и выдумокъ, вмѣсто багажа?
   -- Сэръ,-- прохрипѣла мистрисъ Спарзитъ, -- мои нервы такъ потрясены, и здоровье мое такъ надорвано на вашей службѣ, что въ настоящую минуту мнѣ не остается другого утѣшенія, кромѣ слезъ.
   И она поспѣшила прибѣгнуть къ этому утѣшенію.
   -- Прекрасно, сударыня, -- произнесъ мистеръ Баундерби, -- но вотъ что я могу вамъ сказать: отнюдь не желая оскорблять васъ замѣчаніями, которыя были бы, можетъ быть, несовмѣстимы съ приличіями по отношенію къ дамѣ изъ хорошей фамиліи, я все-таки нахожу, что кромѣ слезъ у васъ есть еще и другое прибѣжище, а именно карета. Нашъ кэбъ ждетъ у подъѣзда, и вы мнѣ позволите васъ проводить. Отправляйтесь-ка домой, поставьте ноги въ самую горячую воду, какую только въ состояніи терпѣть, ложитесь поскорѣе въ постель, да выпейте передъ сномъ стаканъ горячаго рома съ масломъ.
   Съ этими словами мистеръ Баундерби вѣжливо подставилъ правый локоть и проводилъ до вышеупомянутой колымаги огорченную леди, которая, кстати сказать, жалобно чихала всю дорогу вплоть до самаго дома; самъ же вернулся назадъ.
   -- Послушайте, Томъ Гредграйндъ, я пришелъ, такъ какъ замѣтилъ по вашему лицу, что вы желаете со мной говорить. Но предупреждаю васъ заранѣе, что я настроенъ не слишкомъ-то пріятно: вся эта исторія, говорю вамъ откровенно, мнѣ не по вкусу, даже въ томъ видѣ, въ какомъ вы мнѣ ее представили. Я вижу теперь, что ваша дочь не относилась ко мнѣ съ тѣмъ уваженіемъ и покорностью, какихъ Іосія Баундерби изъ Коктауна въ правѣ ожидать отъ своей жены. Вы имѣете, конечно, свое мнѣніе на этотъ счетъ, я -- свое. И если вы намѣрены сказать мнѣ что-нибудь такое, что противорѣчитъ моему взгляду на этотъ предметъ, то лучше намъ и не начинать.
   Мистеръ Гредграйндъ, какъ могъ видѣть читатель, старался вести бесѣду въ примирительномъ тонѣ, и на этомъ основаніи мистеръ Баундерби выходилъ изъ себя: такова была одна изъ отличительныхъ чертъ его пріятнаго характера.
   -- Любезный другъ, -- началъ было мистеръ Гредграйндъ...
   -- Постойте, -- перебилъ его Баундерби.-- Начнемъ съ того, что я совсѣмъ не желаю быть любезнымъ другомъ, для кого бы то ни было. Когда я становлюсь любезнымъ другомъ, я такъ и знаю, что меня хотятъ одурачить. Говорить это, конечно, не слишкомъ-то вѣжливо съ моей стороны; но вы меня знаете, и знаете, что я не отличаюсь вѣжливостью. Если вамъ нужна вѣжливость, вы знаете, куда за ней обратиться. У васъ есть друзья джентльмены, у которыхъ непочатый коробъ этого товара; а я имъ не торгую.
   -- Баундерби, -- продолжалъ мягко мистеръ Гредграйндъ, -- всѣ мы можемъ ошибаться...
   -- Только не вы, я полагаю?-- перебилъ Баундерби.
   -- Я самъ недавно такъ думалъ. Но теперь я говорю: всѣ мы можемъ ошибаться, и я вамъ буду очень признателенъ за вашу деликатность, если вы избавите меня отъ вашихъ намековъ на Гартхауза. Обѣщаю вамъ ни однимъ словомъ не обмолвиться въ нашемъ разговорѣ насчетъ вашей съ нимъ дружбы и нашихъ поощреній его визитовъ, но прошу и васъ, съ своей стороны, не попрекать меня больше этимъ джентльменомъ.
   -- Да я даже не называлъ его имени!-- сказалъ Баундерби.
   -- Ну, хорошо, хорошо!-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ съ удивительнымъ терпѣніемъ и покорностью. Онъ задумался на минуту.-- Баундерби, я начинаю сильно сомнѣваться, что мы когда-нибудь понимали Луизу.
   -- Что вы хотите сказать вашимъ мы?
   -- Ну, я, если хотите, -- проговорилъ спокойно мистеръ Гредграйндъ въ отвѣтъ на этотъ грубый вопросъ.-- Я сомнѣваюсь, что понималъ Луизу. Сомнѣваюсь, что я далъ ей подходящее воспитаніе.
   -- Въ добрый часъ! Наконецъ-то догадались, -- отвѣчалъ Баундерби.-- Въ этомъ я съ вами совершенно согласенъ. Такъ вы кончили-таки тѣмъ, что сдѣлали это интересное открытіе. Воспитаніе! Да знаете ли вы, что такое правильное воспитаніе? Воспитать ребенка, какъ слѣдуетъ, это значитъ -- выгнать его на улицу, держать впроголодь и щедро награждать колотушками. Вотъ что я называю воспитаніемъ.
   -- Полагаю, что вашъ здравый смыслъ долженъ вамъ подсказать, что каковы бы ни были преимущества такой системы воспитанія, она во всякомъ случаѣ непримѣнима къ дѣвочкамъ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ тономъ увѣщанія.
   -- Я этого вовсе не вижу, -- отрѣзалъ упрямый Баундерби.
   -- Хорошо, -- вздохнулъ мистеръ Гредграйндъ, -- не будемъ спорить: у меня нѣтъ къ этому ни малѣйшей охоты. Я такъ огорченъ и несчастенъ, что мнѣ хотѣлось бы только исправить сдѣланное мною зло, насколько это возможно. Надѣюсь, вы мнѣ въ этомъ охотно поможете, Баундерби.
   -- Я все еще васъ не понимаю, -- сказалъ Баундерби съ прежнимъ упорствомъ, -- и потому ничего не могу вамъ обѣщать.
   -- Мнѣ сдается, дорогой Баундерби, -- продолжалъ мистеръ Гредграйндъ все тѣмъ же покорнымъ, примирительнымъ тономъ, -- что въ эти нѣсколько часовъ времени я лучше понялъ характеръ Луизы, чѣмъ во всѣ предыдущіе годы. Не могу похвастаться, чтобъ я самъ сдѣлалъ это открытіе: я имъ обязанъ весьма прискорбнымъ обстоятельствамъ. Мнѣ кажется -- вы, конечно, удивитесь, что я это говорю -- мнѣ кажется, что въ характерѣ Луизы кроются нѣкоторыя качества, которыя... которыми я слишкомъ пренебрегалъ. Я... я хотѣлъ вамъ только сказать, что если вы будете такъ добры и согласитесь прійти мнѣ на помощь, мы бы могли попробовать общими силами сдѣлать еще что возможно; мы бы предоставили Луизу на нѣкоторое время самой себѣ и попытались бы заботой и лаской пробудить въ ней лучшія стороны ея натуры. Такъ было бы лучше для нашего общаго благополучія. Луиза, вы знаете, всегда была моей любимицей, -- прибавилъ мистеръ Гредграйндъ, прикрывъ глаза ладонью.
   При этихъ словахъ вспыльчивый Баундерби весь побагровѣлъ и такъ раздулся, что можно было опасаться удара; у него даже уши совсѣмъ посинѣли. Однако онъ сдержался.
   -- Вы хотите, чтобъ она осталась на время у васъ?-- сказалъ онъ.
   -- Да, я хотѣлъ просить васъ, дорогой Баундерби, чтобы вы разрѣшили Луизѣ погостить у меня. Она будетъ здѣсь на попеченіи Сесси -- вы ее знаете: Сесилія Джюпъ; онѣ очень дружны.
   -- Изъ всего этого я заключаю, Томъ Гредграйндъ, -- сказалъ Баундерби, вставая и засовывая руки въ карманы, -- что вы того мнѣнія, будто Лу Баундерби и я несовсѣмъ подходимъ другъ къ другу?
   -- Боюсь, что Луизѣ больше всего не подходитъ то положеніе, въ которое я ее поставилъ, -- было печальнымъ отвѣтомъ отца.
   -- Послушайте, Томъ Гредграйндъ, -- сказалъ Баундерби, красный какъ ракъ и дико уставившись на своего тестя. Онъ стоялъ теперь разставивъ ноги, еще глубже засунувъ руки въ карманы, и голова его больше, чѣмъ когда-нибудь, напоминала жиденькую полянку, взъерошенную ураганомъ.-- Вы сказали свое, теперь мой чередъ. Я коктаунскій гражданинъ Іосія Баундерби; я знаю каждый кирпичъ въ этомъ городѣ, его фабрики, его трубы, его дымъ, его рабочія руки; все это я знаю, какъ свои пять пальцевъ; все это видимо, осязаемо; все это существуетъ въ дѣйствительности. Но когда со мною начинаютъ говорить о какихъ-то воображаемыхъ качествахъ характера и тому подобныхъ нѣжностяхъ, я не могу не сказать моему собесѣднику, кто бы онъ ни былъ, что я вижу во всемъ этомъ ничего больше, какъ черепаховый супъ, дичь, золотую ложку и карету шестерней. Вотъ чего хочетъ ваша дочь. И если вы того мнѣнія, что всѣ ея желанія должны быть исполнены, то совѣтую вамъ позаботиться объ этомъ самому, такъ какъ -- заранѣе васъ предупреждаю, Томъ Гредграйндъ -- я не намѣренъ ихъ исполнять.
   -- Баундерби, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ,-- я надѣялся, что послѣ высказанной мною просьбы, вы заговорите въ другомъ тонѣ.
   -- Постойте, отрѣзалъ Баундерби, -- надѣюсь, вы вволю наговорились? Я все выслушалъ; потрудитесь теперь выслушать и меня. Довольно того, что вы сдѣлались непослѣдовательны; не будьте же по крайней мѣрѣ несправедливы, ибо какъ ни горько мнѣ видѣть Тома Гредграйнда въ его теперешнемъ положеніи, мнѣ будетъ вдвое горше узнать, что онъ палъ еще ниже. Итакъ, между мной и вашей дочерью существуетъ какое-то несходство или несогласіе, какъ вы дали мнѣ понять. На это я вамъ скажу, что несогласіе -- и не маленькое -- дѣйствительно существуетъ, и происходитъ оно оттого, насколько я понимаю, что ваша дочь не цѣнитъ какъ должно своего мужа, не цѣнитъ чести быть женой такого человѣка, какъ я. Надѣюсь, я выражаюсь достаточно ясно.
   -- Баундерби, но вѣдь въ томъ, что вы говорите, нѣтъ смысла, -- попробовалъ возразить мистеръ Гредграйндъ.
   -- Неужто?-- пробурчалъ Баундерби.-- Очень радъ отъ васъ это слышать: разъ Томъ Гредграйндъ, въ его теперешнемъ просвѣтленномъ настроеніи, утверждаетъ, что я говорю безсмыслицу, это можетъ служить мнѣ лучшимъ ручательствомъ, что мои слова въ высшей степени разумны. Вы мнѣ позволите продолжать? Вы знаете мое происхожденіе, знаете, что я много лѣтъ кряду не нуждался въ слугѣ, который бы снималъ мнѣ сапоги, по той простой причинѣ, что у меня и сапогъ-то не было. Ну-съ, и несмотря на все это (можете вѣрить или нѣтъ -- это какъ вамъ будетъ угодно), несмотря на все это есть дамы... природныя аристократки... дамы, принадлежащія къ прекраснымъ фамиліямъ, сэръ!.. которыя готовы цѣловать слѣды моихъ ногъ.
   Онъ, какъ ракетой, пустилъ этой фразой прямо въ голову тестю.
   -- А ваша дочь -- вы и сами это знаете -- никогда не была природной аристократкой, -- продолжалъ Баундерби.-- Я ни мало не забочусь обо всѣхъ этихъ глупостяхъ; но тѣмъ не менѣе это фактъ, который вы не въ силахъ измѣнить, Томъ Гредграйндъ. Какъ вы думаете, зачѣмъ я все это вамъ говорю?
   -- Во всякомъ случаѣ не затѣмъ, чтобы меня пощадить, -- проговорилъ вполголоса мистеръ Гредграйндъ.
   -- Выслушайте меня до конца,-- сказалъ Баундерби, -- и не прерывайте, пока не придетъ вашъ чередъ говорить. Я сказалъ вамъ все это потому, что дамы съ высокими связями изумлялись, видя, какъ обращается со мной ваша дочь, -- изумлялись ея безчувственности и тому, какъ я все это терплю. Да я и самъ теперь удивляюсь, какъ я могъ допускать это такъ долго, и больше не намѣренъ этого терпѣть.
   -- Баундерби, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, вставая, -- мнѣ кажется, что чѣмъ скорѣе мы кончимъ этотъ разговоръ, тѣмъ будетъ лучше.
   -- Напротивъ, Томъ Гредграйндъ, я нахожу, что чѣмъ подробнѣе мы обсудимъ этотъ вопросъ, тѣмъ будетъ лучше. По крайней мѣрѣ, -- оговорился онъ, немного подумавъ, -- по крайней мѣрѣ обсудимъ настолько, чтобъ я успѣлъ высказать все, что собираюсь сказать. А затѣмъ мы можемъ покончить, когда вы пожелаете. Я предложу вамъ одинъ вопросъ, который можетъ очень упростить все дѣло. Что хотѣли вы сказать давеча своимъ предложеніемъ?
   -- Какимъ предложеніемъ, Баундерби?
   -- Ну, да вашимъ предложеніемъ, чтобы Луиза оставалась у васъ, -- докончилъ Баундерби, покачивая своей всклокоченной головой.
   -- Я хотѣлъ только сказать, что надѣюсь на вашу доброту и на то, что вы охотно разрѣшите Луизѣ немного успокоиться и поразмыслить на свободѣ, такъ какъ это было-бы весьма желательно для всѣхъ насъ.
   -- То есть дать ей время одуматься и позабыть о несходствѣ нашихъ характеровъ?-- сказалъ Браундерби.
   -- Можете, если хотите, поставить вопросъ въ этой формѣ.
   -- Что внушило вамъ эту мысль?-- спросилъ Баундерби.
   -- Я уже вамъ говорилъ, что мы съ вами не поняли Луизу. Неужели же я требую отъ васъ слишкомъ много? Вы такъ много старше Луизы -- неужели вы не захотите ей помочь? Вы приняли на себя большую отвѣтственность, женившись на ней; вы взяли ее на горе и радость и...
   Мистеру Баундерби было не очень-то пріятно выслушать буквально тѣ же самыя слова, которыми онъ самъ когда-то увѣщевалъ Стефена Блэкпуля, и онъ съ досадой перебилъ мистера Гредграйнда.
   -- Я не намѣренъ выслушивать ваши наставленія. Я и самъ знаю, для чего я ее бралъ. Это не ваше дѣло и нисколько васъ не касается.
   -- Я хотѣлъ только замѣтить вамъ, Баундерби, что человѣку свойственно ошибаться, и вамъ такъ же, какъ и всякому другому, и что небольшая уступка съ вашей стороны, въ виду отвѣтственности, которую вы на себя приняли, была бы нетолько добрымъ дѣломъ, но и доказала бы, можетъ быть, что вы понимаете свой долгъ въ отношеніи своей жены.
   -- Я этого вовсе не думаю, -- проворчалъ Баундерби, -- и намѣренъ покончить все это дѣло, какъ самъ знаю. Я не хочу съ вами ссориться, Томъ Гредграйндъ. Говоря откровенно, я считалъ бы унизительнымъ для своей репутаціи ссориться изъ-за такихъ пустяковъ. Этотъ джентльменъ, вашъ другъ, чортъ бы его побралъ, можетъ проваливать куда ему заблагоразсудится. Если онъ еще разъ встрѣтится на моей дорогѣ, я ему выскажу все, что я о немъ думаю; въ противномъ случаѣ я ему ничего не скажу -- не стоитъ труда. Что же касается вашей дочери, мистрисъ Луизы Баундерби (лучше бы было ей оставаться Луизой Гредграйндъ), то можете ей передать, что, если она не вернется домой завтра къ двѣнадцати часамъ дня, я пойму это въ томъ смыслѣ, что она предпочитаетъ жить въ другомъ мѣстѣ, пришлю ей ея пожитки, -- и на будущее время вы можете уже сами заботиться о ней. А вотъ вамъ и мое объясненіе этому несходству характеровъ, которое заставило меня наконецъ поставить мой ультиматумъ. Я -- Іосія Баундерби изъ Коктауна былъ воспитанъ такъ-то и такъ-то, моя жена, дочь Тома Гредграйнда получила воспитаніе совершенно противоположное моему, и мы не могли идти въ одной упряжкѣ. Надѣюсь, всѣмъ здѣсь достаточно извѣстно, что я человѣкъ необыкновенный; итакъ каждому безъ словъ будетъ ясно, что мнѣ была нужна не совсѣмъ обыкновенная жена, для того чтобы удовлетворять всѣмъ моимъ требованіямъ.
   -- Баундерби, подумайте хорошенько, прежде чѣмъ выскажете свое окончательное рѣшеніе, -- настаивалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Я всегда скоръ на рѣшенія, -- отвѣтилъ Баундерби, напяливая свою шляпу, -- и всякое свое рѣшеніе немедленно привожу въ исполненіе. Развѣ вы еще мало знаете Іосію Баундерби изъ Коктауна. Меня просто удивляетъ такой совѣтъ отъ васъ, Томъ Гредграйндъ, если меня еще можетъ въ васъ что-нибудь удивить послѣ того, какъ вы ударились въ эти сентиментальныя бредни. Я вамъ сказалъ свое рѣшеніе; больше намъ не о чемъ говорить. Прощайте.
   Мистеръ Баундерби отправился домой на свою городскую квартиру и легъ спать. На слѣдующій день въ пять минутъ перваго онъ отдалъ приказаніе старательно уложить всѣ вещи мистрисъ Баундерби и отвезти ихъ къ Тому Гредграйнду; затѣмъ послалъ въ газеты объявленіе о продажѣ своего дачнаго дома "по сходной цѣнѣ" и зажилъ опять своей прежней холостой жизнью.
   

Глава IV.
Пропалъ.

   Дѣло о кражѣ въ банкѣ не было забыто; но, начиная съ вышеописаннаго дня, оно заняло собою все вниманіе главы этого учрежденія. Желая доказать, что онъ не напрасно хвалился своею рѣшительностью и неутомимою дѣятельностью, мистеръ Баундерби, въ качествѣ человѣка необыкновеннаго, пробившаго себѣ дорогу собственными силами, въ качествѣ восьмого чуда въ коммерческомъ мірѣ, болѣе замѣчательнаго, чѣмъ сама Венера, которая вышла толь ко изъ пѣны морской, тогда какъ онъ умудрился выйти изъ уличной грязи, -- мистеръ Баундерби изъ кожи лѣзъ, стараясь убѣдить весь свѣтъ, что домашнія непріятности не имѣютъ никакого вліянія на его рвеніе къ дѣламъ. На этомъ основаніи первыя нѣсколько недѣль своего возврата къ холостой жизни онъ суетился и кричалъ даже больше обыкновеннаго и поднималъ такую суматоху по поводу розысковъ о кражѣ, что полицейскіе агенты, которымъ было поручено это дѣло, начинали втайнѣ желать, чтобъ оно никогда не возникало.
   Къ тому же они съ самаго начала сдѣлали ошибку и теперь потеряли всякій слѣдъ. Правда, когда кража обнаружилась, они держали себя очень ловко и вели слѣдствіе втихомолку, такъ что всѣ начинали уже думать, что дѣло совсѣмъ оставлено за неимѣніемъ уликъ. Но, несмотря на эту хитрость, новаго ничего не узнали. Виновные, кто бы они ни были, не сдѣлали ни одного промаха, ничѣмъ не выдали себя. Но еще удивительнѣе было то, что о Стефенѣ Блэкпулѣ не было ни слуху, ни духу: онъ какъ въ воду канулъ. Кромѣ того, таинственная старуха оставалась попрежнему загадкой для всѣхъ.
   Въ такомъ безнадежномъ, повидимому, положеніи было дѣло, когда мистеръ Баундерби, выведенный изъ терпѣнія, рѣшился на слѣдующій смѣлый шагъ. Онъ велѣлъ отпечатать объявленіе, предлагавшее двадцать фунтовъ вознагражденія тому, кто задержитъ или поможетъ арестовать Стефена Блэкпуля, подозрѣваемаго въ соучастіи по дѣлу о кражѣ, совершенной въ Коктаунскомъ банкѣ въ ночь на такое-то число. Въ этомъ объявленіи онъ подробно описалъ всѣ примѣты поименованнаго Стефена Блэкпуля, его костюмъ, лицо, приблизительный ростъ и манеры; объяснялъ, при какихъ обстоятельствахъ рабочій покинулъ городъ, и указывалъ направленіе, куда онъ ушелъ. Все это было отпечатано большими черными буквами на огромныхъ листахъ и, по приказанію мистера Баундерби, расклеено ночью на всѣхъ углахъ, въ разсчетѣ поразить изумленіемъ коктаунскихъ гражданъ.
   Въ этотъ день фабричные колокола должны были звонить во всю мочь, чтобы напомнить о себѣ кучкамъ рабочихъ, которые съ разсвѣта толпились вокругъ объявленій, перечитывая ихъ съ жаднымъ любопытствомъ. Самыми любопытными при этомъ оказывались неграмотные; прислушиваясь къ услужливому голосу, читавшему объявленіе вслухъ (такіе обязательные люди всегда найдутся въ толпѣ), они созерцали таинственныя буквы со смѣшаннымъ чувствомъ благоговѣнія и страха, которые были бы смѣшны, если бы народное невѣжество не было всегда и во всемъ зрѣлищемъ грознымъ и зловѣщимъ.
   Сколько людей въ этотъ день подъ жужжаніе веретенъ, стукъ и грохотъ колесъ и станковъ безъ устали думало объ этомъ объявленіи, рисуя въ своемъ воображеніи чуть не каждую его букву; а когда вечеромъ рабочіе снова высыпали на улицы, толпы зѣвакъ передъ объявленіями были нисколько не рѣже, чѣмъ утромъ.
   Делегатъ Слэкбриджъ въ тотъ же вечеръ созвалъ свою аудиторію. Онъ добылъ въ типографіи и принесъ въ карманѣ одинъ совсѣмъ свѣжій экземпляръ. "О, мои друзья и соотечественники, угнетенные рабочіе Коктауна, братья мои по человѣчеству и по труду, мои дорогіе сограждане!" Какой поднялся невообразимый шумъ и гвалтъ, когда Слэкбриджъ развернулъ свой, какъ онъ выразился, "адскій документъ" и выставилъ на позоръ передъ глазами рабочей лиги!
   -- О мои братья по человѣчеству! Взгляните, на что способенъ измѣнникъ, дезертирующій изъ стана великихъ сердецъ, ставшихъ подъ святое знамя союза и справедливости! О мои друзья, дорогіе поруганные товарищи, несущіе на выѣ своей ярмо тираніи, попираемые желѣзной пятой деспотизма -- вы, которыхъ хотятъ принудить влачить свое существованіе, пресмыкаясь въ пыли, подобно змію въ земномъ раю -- братья мои, и не прибавить ли мнѣ, какъ мужчинѣ: и сестры мои! Что скажете вы теперь объ этомъ Стефенѣ Блэкпулѣ, объ этомъ человѣкѣ, слегка сутуловатомъ, приблизительно пяти футовъ и семи дюймовъ ростомъ, какимъ онъ описывается въ этой гнусной бумагѣ, въ этомъ позорномъ документѣ, въ этомъ ужасномъ объявленіи? Съ какимъ величественнымъ, единодушнымъ презрѣніемъ готовы вы раздавить теперь ехидну, пятнающую честь вашего славнаго, священнаго сословія, которое, по счастью, уже исторгло ее изъ своей среды и оттолкнуло отъ себя навсегда! Помните ли вы тотъ вечеръ, когда этотъ человѣкъ явился передъ вами здѣсь, на этой самой эстрадѣ? Помните, какъ я лицомъ къ лицу, шагъ за шагомъ преслѣдовалъ его во всѣхъ его уверткахъ? Помните, какъ онъ, наконецъ, былъ принужденъ со стыдомъ сложить свое оружіе? Какъ онъ ломался, изворачивался, стараясь выскользнуть изъ моихъ рукъ, обвиняя меня во лжи, пока я не приперъ его къ стѣнѣ. Тутъ почва рухнула подъ его ногами, и мы вышвырнули его, какъ негодную гадину, заклейменную вѣчнымъ презрѣніемъ всѣхъ свободомыслящихъ и честныхъ людей. А теперь, друзья мои, мои братья рабочіе (радуюсь и горжусь этимъ наименованіемъ), всѣ вы, добывающіе насущный, но независимый хлѣбъ въ потѣ лица своего, трудомъ, но не преступленіемъ -- спрашиваю васъ, какого названія заслуживаетъ этотъ подлый трусъ, который теперь, сбросивъ, наконецъ, маску, предсталъ передъ вами во всемъ безобразіи своей наготы? Кто онъ? Воръ! Разбойникъ! Измѣнникъ! Бѣглый каторжникъ, голова котораго оцѣнена! Гнилой нарывъ, язва на благородномъ тѣлѣ общины коктаунскихъ ткачей! Итакъ, о братья мои, сплотившіеся въ тѣсный союзъ за святое дѣло, за которое суждено постоять не только вашимъ дѣтямъ, но дѣтямъ дѣтей вашихъ, еще не родившимся на свѣтъ, предлагаю вамъ отъ имени Общества Союзнаго Судилища, которое всегда ревностно блюдетъ ваши интересы и выгоды, предлагаю вамъ объявить на этомъ митингѣ, что Стефенъ Блэкпуль, ткачъ, о которомъ идетъ рѣчь въ этомъ объявленіи, еще раньше навсегда и окончательно изгнанъ изъ рабочей общины Коктауна, и что, слѣдовательно, эта община не причастна позору его преступленія и неможетъ быть отвѣтственна, какъ сословіе, за его безчестные поступки.
   Такъ ораторствовалъ Слэкбриджъ, скрежеща зубами и обливаясь потомъ. Два-три суровыхъ голоса закричали: "Мы не согласны!" и съ полсотни другихъ голосовъ подтвердили эту оппозицію возгласомъ: "Слушайте! Слушайте!"
   Одинъ рабочій обратился даже къ оратору съ увѣщаніемъ: "Не слишкомъ ли вы хватили, Слэкбриджъ? Можно бы и потише!" Но это были голоса нѣсколькихъ пигмеевъ противъ цѣлой арміи великановъ; огромное большинство вполнѣ раздѣляло взгляды Слэкбриджа и поспѣшило поддержать его предложеніе.
   Дружное троекратное ура встрѣтило оратора, когда онъ сошелъ съ эстрады, едва переводя духъ послѣ своей громоносной рѣчи.
   Толпа его слушателей, мужчинъ и женщинъ, только что начала расходиться по домамъ, когда Сесси, которую зачѣмъ-то вызывали, вернулась къ Луизѣ.
   -- Кто тамъ пришелъ?-- спросила Луиза.
   -- Мистеръ Баундерби, -- отвѣчала Сесси, робко произнося это имя, -- вашъ братъ мистеръ Томъ, и съ ними какая-то молодая женщина: она называетъ себя Рахилью и говоритъ, что вы ее знаете.
   -- Что имъ надо, Сесси?
   -- Они хотятъ васъ видѣть. Рахиль, кажется, сильно чѣмъ-то разсержена и глаза у нея совсѣмъ красные отъ слезъ.
   -- Отецъ, -- сказала Луиза (мистеръ Гредграйндъ сидѣлъ тутъ же), -- я должна ихъ принять; ты сейчасъ узнаешь -- почему. Можно имъ войти?
   Мистеръ Гредграйндъ далъ свое согласіе; Сесси пошла за посѣтителями и тотчасъ же вернулась съ ними. Томъ вошелъ послѣднимъ и все время простоялъ въ самомъ темномъ уголкѣ, у дверей.
   -- Мистрисъ Баундерби, -- сказалъ мужъ Луизы съ холоднымъ поклономъ, -- надѣюсь, мы васъ не обезпокоили. Положимъ, часъ для визита несовсѣмъ подходящій, но эта женщина сообщила мнѣ такую вещь, что мое вторженіе къ вамъ оказалось безусловно необходимымъ. Томъ Гредграйндъ, такъ какъ вашъ сынъ Томъ почему-то заупрямился и не желаетъ давать никакихъ разъясненій, то я вынужденъ произвести эту очную ставку.
   -- Вы уже видѣли меня, сударыня, -- сказала Рахиль, обращаясь къ Луизѣ.
   Томъ кашлянулъ.
   -- Вы не въ первый разъ меня видите, сударыня, -- повторила Рахиль, не дождавшись отвѣта.
   Томъ снова закашлялся.
   -- Это правда.
   Рахиль гордо взглянула на мистера Баундерби и сказала Луизѣ:
   -- Не разскажете ли вы, сударыня, гдѣ вы меня видѣли, и кто былъ еще при этомъ свиданіи?
   -- Я была на квартирѣ Стефена Блэкпуля въ тотъ вечеръ, когда его разсчитали, и встрѣтила васъ тамъ. Я видѣла и Стефена, и еще какую-то старуху, которая все время молчала и которую я не могла разсмотрѣть, такъ какъ она сидѣла въ темномъ углу. Меня провожалъ братъ.
   -- Почему же вы мнѣ этого не сказали, Томъ?-- спросилъ Баундерби.
   -- Я обѣщалъ сестрѣ молчать. (Луиза поспѣшила подтвердить это показаніе.) Сестра сама вамъ все разскажетъ, -- прибавилъ съ горечью оболтусъ,-- ей этотъ разсказъ видимо доставляетъ такое удовольствіе, котораго было бы жаль ее лишать.
   -- Скажите мнѣ, сударыня, -- продолжала между тѣмъ Рахиль, -- что привело васъ въ этотъ несчастный день къ Стефену Блэкпулю?
   -- Мнѣ было его жалко, -- отвѣчала Луиза, вся вспыхнувъ, -- я хотѣла узнать, что онъ намѣренъ дѣлать дальше, и помочь ему, если возможно.
   -- Благодарствуйте, сударыня!-- сказалъ мистеръ Баундерби.-- Премного вамъ обязанъ.
   -- Предлагали вы ему банковый билетъ?-- спросила Рахиль.
   -- Да, но онъ отказался. Онъ принялъ отъ меня взаймы только два фунта золотомъ.
   Рахиль снова взглянула на мистера Баундерби.
   -- Разумѣется,-- сказалъ Баундерби,-- если вы меня спросите, подтвердился ли вашъ дикій разсказъ, какъ ни казался онъ мнѣ маловѣроятенъ, я долженъ буду сознаться, что онъ вполнѣ подтвердился.
   -- Сударыня, -- сказала Рахиль, -- Стефенъ Блэкпуль сегодня публично объявленъ воромъ, -- объявленъ воромъ въ печатныхъ объявленіяхъ, расклеенныхъ по всему городу, а можетъ быть, и еще гдѣ-нибудь! Сегодня вечеромъ былъ митингъ, на которомъ тоже безчестили его имя -- имя честнѣйшаго, лучшаго человѣка на землѣ!
   Ея гнѣвъ смѣнился отчаяніемъ, и она зарыдала.
   -- Мнѣ очень, очень жаль это слышать, -- сказала Луиза.
   -- Надѣюсь, сударыня, надѣюсь, что вамъ его жаль; но я не знаю, что мнѣ и думать; я боюсь вамъ вѣрить! Всѣ вы совсѣмъ насъ не знаете, не довѣряете намъ; какое вамъ до насъ дѣло! Я не знаю, зачѣмъ вы тогда приходили. Можетъ быть, у васъ была какая-нибудь своя цѣль. Какая вамъ забота, что изъ-за васъ бѣдный малый попалъ въ такую бѣду? Я вамъ тогда сказала: "Да благословитъ васъ Господь за то, что вы пришли!" и сказала отъ чистаго сердца: вы, казалось, такъ жалѣли, бѣднягу! Но сегодня -- я не знаю; я не знаю, что мнѣ и думать!
   Она была такъ трогательно-вѣрна этому человѣку и казалась такой огорченной, что у Луизы не хватило мужества упрекнуть ее за ея несправедливыя подозрѣнія.
   -- Когда я только подумаю, -- продолжала, рыдая, Рахиль, -- какъ онъ былъ вамъ благодаренъ, бѣдняжка, за вашу доброту -- когда я вспомню, какъ онъ закрылъ свое измученное лицо обѣими руками, чтобъ скрыть вызванныя вами слезы!.. Надѣюсь, надѣюсь, что вы огорчены, какъ вы говорите, и что у васъ нѣтъ на это другихъ тайныхъ причинъ, кромѣ жалости къ бѣднягѣ; но я не знаю, не знаю, что мнѣ и думать!
   -- Вы, однако, порядочная нахалка, почтеннѣйшая!-- проворчалъ оболтусъ, безпокойно ворочаясь въ своемъ темномъ углу. -- Врываетесь въ чужой домъ, да еще смѣете клеветать! Васъ слѣдовало бы выгнать въ шею; это былъ бы вамъ хорошій урокъ на будущее время, и вы его вполнѣ заслужили.
   Она ничего не отвѣтила, и въ комнатѣ раздавался только ея тихій плачъ, пока не заговорилъ мистеръ Баундерби.
   -- Послушайте, -- сказалъ онъ, -- помните вы ваше обѣщаніе? Лучше исполните-ка обѣщанное, чѣмъ ревѣть.
   -- Мнѣ и самой стыдно, что я расплакалась при всѣхъ, -- сказала Рахиль, утирая слезы; -- теперь я успокоилась, и это больше не повторится. Сударыня, когда я прочла это объявленіе -- сплошная ложь отъ начала и до конца, такая же ложь, какъ если бъ все это говорилось о васъ -- я пошла прямо въ банкъ объявить, что я знаю, гдѣ Стефенъ, и обѣщаю за него, что онъ будетъ здѣсь не позже двухъ дней. Мистера Баундерби не было въ банкѣ, а вашъ братъ меня не принялъ; тогда я хотѣла повидаться съ вами, но не могла васъ разыскать и пошла работать на фабрику. Какъ только кончилась работа, я пошла на митингъ послушать, что будутъ говорить о Стефенѣ (Я знаю и говорю это съ гордостью, что онъ вернется и пристыдитъ ихъ всѣхъ!). Потомъ я пошла опять къ мистеру Баундерби и на этотъ разъ застала его. Я ему все разсказала -"-- все, что знала -- но онъ не повѣрилъ ни одному моему слову и привелъ меня сюда.
   -- До сихъ поръ все вами сказанное совершенно подтверждается, -- согласился мистеръ Баундерби (Кстати сказать, онъ все время стоялъ въ шляпѣ и засунувъ руки въ карманы).-- Но замѣтьте себѣ, что я знаю васъ всѣхъ не со вчерашняго дня, и знаю, какіе у васъ длинные языки. Теперь не время болтать: надо дѣйствовать. Вы обѣщали мнѣ кое-что сдѣлать и дѣлайте -- вотъ и все.
   -- Я уже написала Стефену съ сегодняшней вечерней почтой, какъ уже писала ему однажды послѣ его ухода, -- сказала Рахиль.-- Онъ будетъ здѣсь не позже, какъ черезъ два дня.
   -- На это я вамъ вотъ что скажу, -- отрѣзалъ Баундерби.-- Вы, можетъ быть, знаете, что за вами также слѣдили, подозрѣвая ваше соучастіе въ этомъ дѣлѣ, по поговоркѣ: скажи мнѣ, съ кѣмъ ты знакомъ, я тебѣ скажу -- кто ты. Почта была тоже предупреждена. Позвольте же мнѣ вамъ сказать, что на почтѣ за все это время не было ни одного письма на имя Стефена Блэкпуля. Не будете ли вы такъ добры объяснить, какимъ образомъ вы отправляете ваши письма, если только не ошибаетесь и дѣйствительно ему писали.
   -- Черезъ недѣлю послѣ его отъѣзда, сударыня, -- сказала Рахиль, обращаясь къ Луизѣ, какъ будто взывая къ ея покровительству, -- я получила отъ него письмо, единственное за все время, гдѣ онъ мнѣ пишетъ, что принужденъ искать работы подъ чужимъ именемъ.
   Мистеръ Баундерби свистнулъ.
   -- Часъ отъ часу не легче!-- сказалъ онъ, качая головой.-- Такъ онъ ужъ и имя перемѣнилъ, вотъ оно куда пошло! Довольно подозрительное обстоятельство для человѣка такой безупречной честности. На судѣ, знаете ли, не очень-то довѣряютъ господчикамъ, мѣняющимъ свои имена.
   -- Сударыня, ради самого Бога, что же ему оставалось дѣлать?-- сказала Рахиль со слезами на глазахъ, -- и хозяева, и рабочіе -- всѣ были противъ него; а вѣдь онъ добивался только одного: мирно работать и честно зарабатывать свой хлѣбъ. Неужели же рабочій не можетъ имѣть ни своей воли, ни своихъ убѣжденій? Неужели онъ должелъ идти противъ своей совѣсти и во что бы то ни стало пристать къ той или другой сторонѣ, чтобы его не затравили, какъ зайца?
   -- Мнѣ жаль его отъ всего сердца, -- отвѣчала Луиза.-- Надѣюсь, что ему удастся оправдаться.
   -- На этотъ счетъ вы можете быть покойны, сударыня; онъ навѣрное оправдается.
   -- И тѣмъ вѣрнѣе, полагаю -- замѣтилъ мистеръ Баундерби, -- что вы упорно отказываетесь сообщить намъ, гдѣ онъ находится? Не такъ ли?
   -- Я не сдѣлаю ни одного шага для того, чтобы навлечь на него незаслуженный упрекъ, будто его заставили вернуться противъ воли. Онъ вернется самъ, добровольно, чтобъ оправдаться и пристыдить тѣхъ, кто пятналъ его честное имя, когда некому было вступиться за него. Я все ему разсказала въ своемъ письмѣ, и онъ будетъ здѣсь самое позднее черезъ два дня, -- закончила Рахиль съ такою твердостью, о которую разбивалось всякое подозрѣніе.
   -- Это не помѣшаетъ намъ, -- добавилъ мистеръ Баундерби, -- дать ему случай оправдаться раньше, если только намъ удастся его сцапать. Что касается васъ, то противъ васъ я ничего не имѣю: все, что вы мнѣ разсказали, оказывается правдой, и я только далъ вамъ возможность доказать ваши слова -- вотъ и все. Добрый вечеръ, господа! Мнѣ нужно еще сегодня позаняться этимъ дѣломъ.
   Томъ выползъ изъ своего угла, какъ только мистеръ Баундерби направился къ двери, пошелъ за нимъ, какъ тѣнь, и они вышли вмѣстѣ. Единственнымъ его прощальнымъ привѣтствіемъ было сердитое "добрый вечеръ, отецъ", и послѣ этого лаконическаго прощанья онъ скрылся, бросивъ презрительный взглядъ на сестру.
   Мистеръ Гредграйндъ вообще говорилъ очень мало съ той ночи, когда разговоръ со старшею дочерью отнялъ у него его спасительный якорь. Онъ все еще молчалъ, когда Луиза сказала тихимъ голосомъ:
   -- Когда вы меня узнаете ближе, Рахиль, вы отнесетесь ко мнѣ съ большимъ довѣріемъ.
   -- Недовѣрчивость вовсе не въ моемъ характерѣ, -- отвѣчала Рахиль болѣе дружескимъ тономъ -- но когда я вижу, что ко мнѣ... ко всѣмъ намъ... относятся съ недовѣріемъ, мнѣ невольно приходятъ въ голову эти мысли. Простите, если я васъ обидѣла. Я и сама не вѣрю теперь тому, что я говорила. Но не ручаюсь, что не скажу опять того же, видя, какъ всѣ несправедливы къ бѣдному Стефену.
   -- Написали ли вы ему, -- спросила Сесси, -- что подозрѣніе пало на него, кажется, оттого, что его видѣли возлѣ банка? Онъ зналъ бы тогда, о чемъ его спросятъ, когда онъ вернется, и могъ бы заранѣе приготовить свое объясненіе.
   -- Да, моя голубушка, я ему написала, хотя рѣшительно не могу понять, что ему могло понадобиться возлѣ банка. Онъ никогда туда не ходилъ; ему это вовсе не по дорогѣ. Онъ жилъ недалеко отъ меня, а это совсѣмъ въ другую сторону отъ банка.
   Между тѣмъ Сесси была уже подлѣ Рахили и спрашивала, гдѣ она живетъ, и нельзя ли ей, Сесси, зайти къ ней завтра вечеромъ узнать -- нѣтъ ли извѣстій о Стефенѣ.
   -- Едва ли онъ вернется раньше двухъ дней, -- сказала Рахиль.
   -- Такъ я зайду и послѣзавтра, если вы позволите, -- сказала Сесси.
   Рахиль согласилась. Когда она ушла, мистеръ Гредграйндъ поднялъ голову и сказалъ дочери:
   -- Луиза, я, кажется, никогда не видалъ этого человѣка. Скажи мнѣ, какъ ты думаешь: замѣшанъ онъ въ этомъ дѣлѣ?
   -- Кажется, одно время я начинала этому вѣрить, отецъ, хотя и съ трудомъ, но теперь не вѣрю.
   -- Ты хочешь сказать, что убѣдила себя въ этомъ, зная, что всѣ подозрѣваютъ его. Но каковъ онъ по твоему на видъ? Похожъ ли на мошенника?
   -- Нисколько. Онъ дѣлаетъ впечатлѣніе очень честнаго человѣка.
   -- Эта Рахиль такъ вѣритъ въ него. Я все себя спрашиваю, -- продолжалъ задумчиво мистеръ Гредграйндъ, -- неужели настоящій виновникъ ничего не знаетъ объ этомъ обвиненіи? Гдѣ онъ? Кто онъ.
   Мистеръ Гредграйндъ за послѣднее время началъ быстро сѣдѣть. И теперь, когда онъ опустилъ на руку свою полусѣдую голову, онъ казался такимъ старымъ и дряхлымъ, что Луиза, съ выраженіемъ страха и жалости на лицѣ, поспѣшно подошла къ нему и сѣла съ нимъ рядомъ. Какъ разъ въ эту минуту она встрѣтилась глазами съ Сесси. Сесси вздрогнула и покраснѣла, а Луиза поднесла палецъ къ губамъ.
   На слѣдующій вечеръ, когда Сесси, вернувшись отъ Рахили, сказала Луизѣ, что Стефенъ еще не пріѣзжалъ, она сказала это шепотомъ. И еще черезъ день, когда она пришла съ тѣмъ же извѣстіемъ, она говорила съ Луизой опять тѣмъ же таинственнымъ, испуганнымъ шепотомъ. Съ того момента, какъ онѣ тогда обмѣнялись взглядомъ, ни та, ни другая не произносили больше имени ткача, никогда о немъ не заговаривали и всячески старались свести разговоръ на что-нибудь другое, какъ только мистеръ Гредграйндъ заводилъ рѣчь о кражѣ.
   Назначенный срокъ прошелъ; прошло трое сутокъ, а Стефенъ не показывался: о немъ не было ни слуху/ ни духу. На четвертый день Рахиль (ея увѣренность въ Стефенѣ ничуть не поколебалась; она тулько думала, что ея письмо пропало) пошла въ банкъ и показала его письмо, въ которомъ онъ сообщалъ ей свой адресъ въ одной изъ многочисленныхъ рабочихъ колоній, миляхъ въ шестидесяти отъ большой дороги. Въ означенное мѣсто были немедленно отправлены гонцы, и весь городъ съ нетерпѣніемъ ждалъ, какъ на слѣдующее утро привезутъ Стефена.
   Все это время оболтусъ ходилъ, какъ тѣнь, за мистеромъ Баундерби, помогая ему въ его розыскахъ. Онъ имѣлъ возбужденный, лихорадочный видъ, до крови кусалъ себѣ ногти, говорилъ отрывисто, хрипло, губы его запеклись, какъ отъ жара. Въ тотъ часъ, когда всѣ ждали прибытія обвиняемаго, оболтусъ былъ на вокзалѣ, предлагая всѣмъ желающимъ какое угодно пари, что Стефенъ бѣжалъ, не дожидаясь, чтобъ его арестовали, и что въ Коктаунѣ его больше не увидятъ.
   Оболтусъ былъ правъ. Посланные вернулись одни. Письмо Рахили дошло, Стефенъ его получилъ и сейчасъ же отправился въ путь. Вотъ и все, что о немъ было извѣстно. Теперь коктаунцы сомнѣвались только въ одномъ: дѣйствительно ли Рахиль вѣрила, когда писала ему, что онъ вернется, или только хотѣла предупредить его объ угрожающей ему опасности и совѣтовала ему бѣжать. По этому пункту мнѣнія расходились.
   Прошло шесть дней, недѣля; началась вторая недѣля. Несчастный оболтусъ началъ понемногу храбриться и принялъ вызывающій видъ.
   -- И вы еще спрашиваете, дѣйствительно ли онъ виноватъ? Странный вопросъ, клянусь честью! Гдѣ же онъ, если онъ невиновенъ, отчего онъ не является?
   Гдѣ онъ? Отчего онъ не является? Эти слова, которыя Томъ повторялъ на всѣхъ перекресткахъ и которыя днемъ улетали Богъ вѣсть куда, ночью не давали ему покою и звучали въ его ушахъ вплоть до разсвѣта.
   

Глава V.
Нашлась.

   Еще день и ночь и еще. Стефенъ не являлся. Гдѣ же онъ былъ? Отчего онъ не возвращался?
   Каждый вечеръ Сесси ходила къ Рахили и часами просиживала съ ней въ ея крошечной чистенькой комнаткѣ. Каждый день Рахиль работала съ утра до ночи, какъ должны работать всѣ бѣдняки, несмотря ни на какія заботы, ни на какое горе. Фабричному дыму не было никакого дѣла, кто виноватъ и кто невиненъ, пропалъ ли кто, или нашелся; меланхоличные слоны, такъ же какъ и сторонники положительныхъ фактовъ, ни въ какомъ случаѣ не мѣняли своей обычной рутины. Прошли еще сутки и другія -- но и они не внесли ничего новаго въ однообразную жизнь Коктауна. Исчезновеніе Стефена Блэкпуля начинало мало-по-малу становиться такимъ же обыденнымъ происшествіемъ, какъ и все остальное въ Коктаунѣ, такимъ же прискучившимъ фактомъ, какъ и всякая машина на любой изъ его фабрикъ.
   -- Я увѣрена, -- сказала Рахиль, -- что теперь во всемъ городѣ врядъ ли найдется двадцать человѣкъ, которые бы еще вѣрили въ невинность бѣднаго парня.
   Собесѣдницы сидѣли у Рахили въ полутемной комнатѣ, освѣщаемой только уличнымъ фонаремъ. Сесси пришла, когда уже было темно, и ждала возвращенія Рахили съ работы. Рахиль застала ее сидящую у окна, и съ тѣхъ поръ обѣ онѣ такъ тутъ и сидѣли, даже не зажигая огня, и вели свою грустную бесѣду.
   -- Самъ Богъ послалъ мнѣ васъ, -- продолжала Рахиль, -- съ вами я отвожу душу. Если бъ вы не приходили ко мнѣ по вечерамъ, мнѣ кажется, я сошла бы съ ума. Вы меня ободряете и возвращаете мнѣ надежду. Не правда ли, вы все-таки вѣрите, что ему удастся оправдаться, хотя всѣ улики противъ него.
   -- Вѣрю, Рахиль, -- отвѣчала Сесси, -- вѣрю отъ всего сердца. Знаете, Рахиль, я до такой степени убѣждена, что ваша вѣра въ него не можетъ васъ обмануть, что вполнѣ раздѣляю ее съ вами. Я такъ увѣрена въ немъ, какъ будто знала его всѣ эти годы, такъ же давно, какъ и вы.
   -- А я его давно, давно знаю, голубушка, -- сказала Рахиль дрогнувшимъ голосомъ, -- и всегда-то и во всемъ онъ былъ одинаково честенъ, вѣренъ и добръ. Кажется, если бъ онъ исчезъ навсегда и безслѣдно, то, проживи я хоть сто лѣтъ, я бъ и тогда сказала при послѣднемъ вздохѣ: Господи, ты видишь мое сердце и знаешь, что я никогда ни на минуту не переставала вѣрить Стефену Блэкпулю!
   -- Всѣ мы дома убѣждены, Рахиль, что рано или поздно его невинность будетъ доказана.
   -- Теперь-то я знаю, что вы въ этомъ увѣрены, моя дорогая, -- сказала Рахиль.-- И чѣмъ сильнѣе я чувствую всю вашу доброту ко мнѣ, чѣмъ больше я цѣню то, что вы приходите утѣшать меня, посидѣть со мной, не стыдитесь показываться со мной на улицахъ, зная, что и я нахожусь подъ подозрѣніемъ, -- чѣмъ больше я цѣню все это, тѣмъ больше сержусь на себя, зачѣмъ я тогда такъ обидѣла своимъ недовѣріемъ молоденькую леди. Но все-таки...
   -- Вы вѣдь ей вѣрите теперь, Рахиль?
   -- Теперь, когда я, благодаря вамъ, знаю ее ближе, -- да, вѣрю. Но все-таки я не могу иногда отдѣлаться отъ мысли...
   Она сказала это совсѣмъ тихо, какъ человѣкъ, который разговариваетъ самъ съ собой, такъ что Сесси, сидѣвшая съ ней рядомъ, должна была внимательно прислушиваться, чтобъ что-нибудь разслышать.
   -- Все-таки я чего-то боюсь. Сама не знаю, чего или кого я боюсь: но мнѣ страшно за Стефена. Отчего онъ исчезъ? Мнѣ все кажется, что ему помѣшали вернуться; что его появленіе, его оправданіе должны кого-то скомпрометировать, и я боюсь, что кто-нибудь его задержалъ или вообще устроилъ такъ, чтобъ онъ не вернулся.
   -- Это ужасно, если это такъ, -- сказала Сесси, блѣднѣя.
   -- Да, ужасно. Его могли убить!
   Сесси вздрогнула и поблѣднѣла еще больше.
   -- Когда эта мысль заберется мнѣ въ голову, -- продолжала Рахиль, -- а это случается часто, и чего я только не дѣлаю, чтобъ ее отогнать: работаю, а сама считаю до тысячи и опять сначала, повторяю про себя стихи, которые учила, когда была маленькой, -- такъ когда эта мысль засядетъ мнѣ въ голову, у меня начинается точно лихорадка; я чувствую тогда какъ бы ни была я утомлена, что мнѣ нужно ходить и ходить часами, иначе я не засну. Вотъ и сейчасъ. Нѣтъ, надо отдѣлаться отъ этого прежде, чѣмъ ложиться въ постель. Знаете что, пойдемте, я провожу васъ домой.
   -- Онъ могъ заболѣть по дорогѣ, -- сказала Сесси, стараясь подать ей хоть искру надежды.-- Мало ли мѣстъ по дорогѣ, гдѣ онъ могъ остановиться въ такомъ случаѣ.
   -- Но его нигдѣ нѣтъ. Его искали по всѣмъ придорожнымъ гостиницамъ и не нашли.
   -- Правда, -- нехотя согласилась Сесси.
   -- Онъ могъ бы дойти въ два дня. Если бъ онъ усталъ такъ, что не могъ бы идти, это бы его не остановило, такъ какъ я послала ему деньги на проѣздъ на тотъ случай, если бъ у него не хватило своихъ.
   -- Будемъ надѣяться, что завтра что-нибудь узнаемъ. Пойдемъ, Рахиль, вамъ полезно пройтись.
   Она нѣжно повязала платкомъ блестящіе черные волосы Рахили, какъ та имѣла обыкновеніе ихъ повязывать, и онѣ вышли. Была чудесная, ясная ночь и по дорогѣ имъ попадались кучки рабочихъ; но для большинства это былъ часъ ужина, такъ что въ общемъ народу на улицахъ было немного.
   -- Теперь вы, кажется, успокоились, Рахиль; у васъ не такъ горятъ руки.
   -- Мнѣ всегда лучше, когда я хожу; но когда почему-нибудь мнѣ не удастся выйти на воздухъ, мысли путаются у меня въ головѣ, и я близка къ обмороку.
   -- Вы должны беречь свои силы, Рахиль; вы можете каждую минуту понадобиться Стефену. Постойте, завтра у насъ суббота? Чудесно. Если и завтра не будетъ никакихъ извѣстій, пойдемъ прогуляться за городъ въ воскресенье утромъ. Это васъ подкрѣпитъ на цѣлую недѣлю. Хотите?
   -- Да, милочка.
   Онѣ вошли теперь въ ту улицу, гдѣ жилъ мистеръ Баундерби. Чтобы попасть домой, Сесси нужно было пройти мимо его дома, и онѣ пересѣкли улицу, направляясь прямо къ этому дому. Въ это время въ Коктаунъ пришелъ поѣздъ; по улицамъ сновали извозчики и вообще было замѣтно нѣкоторое оживленіе. Когда Сесси со своей спутницей переходили улицу, онѣ очутились посреди экипажей, тѣснившихъ ихъ со всѣхъ сторонъ. Одинъ изъ нихъ быстро подкатилъ къ дому мистера Баундерби и такъ неожиданно остановился у подъѣзда, что обѣ онѣ невольно обернулись. Мерцающій свѣтъ газоваго рожка надъ крыльцомъ падалъ прямо на окно кэба, и взорамъ ихъ предстала мистрисъ Спарзитъ. Она была въ сильнѣйшемъ волненіи и, стоя въ каретѣ, нетерпѣливо возилась съ дверцой, которая не хотѣла отворяться. Увидѣвъ дѣвушекъ, она окликнула ихъ и попросила остановиться.
   -- Какое счастливое совпаденіе!-- воскликнула мистрисъ Спарзитъ, когда кучеръ пришелъ наконецъ ей на выручку.-- Сама судьба мнѣ васъ посылаетъ... Выходите, сударыня!-- добавила она, обращаясь къ кому-то, сидѣвшему въ кэбѣ.-- Выходите, или васъ вытащатъ силой.
   Вслѣдъ за тѣмъ изъ экипажа вылѣзла не кто иная, какъ таинственная старуха, на которую мистрисъ Спарзитъ поспѣшила наложить свою руку.
   -- Не трогайте эту женщину!-- воскликнула мистрисъ Спарзитъ съ величайшей энергіей -- Не трогайте! Я сама ее поведу. Входите, сударыня!-- добавила она тѣмъ же тономъ, какимъ только что приглашала ее "выходить".-- Входите, или васъ втащатъ насильно.
   Одного вида классической матроны, хватающей за шиворотъ какую-то старуху и силой увлекающей ее въ домъ, было бы вполнѣ достаточно во всякое время, чтобы возбудить любопытство всѣхъ британскихъ зѣвакъ, которымъ посчастливилось попасть на такую интересную сцену, и собрать ихъ цѣлую толпу, нетерпѣливо ожидающую, чѣмъ кончится дѣло; но когда привлекательность такого происшествія еще усугубляется шумомъ, который надѣлала въ городѣ таинственная кража въ банкѣ, то читателю станетъ совершенно понятно, что любопытные рѣшительно не могли противиться искушенію проникнуть въ самый домъ, хотя бы на нихъ обрушилась крыша. Такимъ образомъ изъ кучки случайныхъ зрителей человѣкъ двадцать пять, наиболѣе пылкихъ, протѣснились въ подъѣздъ вслѣдъ за Сесси и Рахилью, притиснутыми ими въ свою очередь къ мистрисъ Спарзитъ и ея плѣнницѣ, и вся эта безпорядочная толпа ввалилась въ столовую мистера Баундерби, гдѣ послѣдніе прибывшіе, не теряя драгоцѣннаго времени, вскарабкались на стулья, чтобъ ничего не прозѣвать изъ предстоящаго зрѣлища.
   -- Попросите сюда мистера Баундерби!-- кричала мистрисъ Спарзитъ.-- Рахиль, знаете вы эту женщину?
   -- Это мистрисъ Пеглеръ, -- сказала Рахиль.
   -- Она самая!-- воскликнула мистрисъ Спарзитъ торжествующимъ тономъ.-- Пошлите же за мистеромъ Баундерби. Эй вы! подайтесь назадъ! Очистите мѣсто!
   Тутъ мистрисъ Пеглеръ, кутаясь въ свой платокъ, чтобъ избѣжать любопытныхъ взглядовъ, прошептала ей что-то умоляющимъ тономъ.
   -- Отстаньте!-- отвѣчала громко мистрисъ Спарзитъ.-- Я уже двадцать разъ вамъ повторяла, что не выпущу васъ, пока не сдамъ ему съ рукъ на руки.
   На эти препирательства вошелъ мистеръ Баундерби, въ сопровожденіи мистера Гредграйнда и оболтуса, съ которыми онъ о чемъ-то совѣщался у себя на верху. Взглядъ мистера Баундерби выразилъ скорѣе удивленіе, чѣмъ удовольствіе, когда онъ увидѣлъ непрошенныхъ гостей, наполнявшихъ его столовую.
   -- Что это значитъ?-- спросилъ онъ.-- Мистрисъ Спарзитъ, что это значитъ? Объясните пожалуйста.
   -- Сэръ!-- такъ начала свою рѣчь эта достойная женщина.-- Я должна благодарить мою счастливую звѣзду, что имѣю возможность представить вамъ особу, которую вы давно уже ищете. Движимая горячимъ желаніемъ избавить васъ отъ заботы, которая васъ гложетъ, сэръ, и не имѣя въ рукахъ никакихъ другихъ нитей, кромѣ самыхъ сбивчивыхъ указаній относительно мѣстности, гдѣ можно было предполагать мѣстопребываніе этой женщины (эти указанія доставлены мнѣ вотъ этой молодой работницей, Рахилью; по счастію, она здѣсь и можетъ вамъ удостовѣрить тождество виновной), я отправилась на розыски, и мнѣ посчастливилось найти и привести къ вамъ эту женщину -- противъ ея воли, само собой разумѣется. Нельзя, конечно, сказать, чтобы мнѣ легко удалось выполнить эту трудную задачу; но когда дѣло идетъ о томъ, чтобы оказать вамъ услугу, то стоитъ ли говорить о затрудненіяхъ. Голодъ, жажда, холодъ -- становятся тогда истиннымъ наслажденіемъ.
   Мистрисъ Спарзитъ разомъ умолкла; на лицѣ мистера Баундерби изобразилась страшная смѣсь всѣхъ оттѣнковъ смущенія и замѣшательства, когда старая мистрисъ Пеглеръ предстала его взорамъ.
   -- Послушайте, сударыня, смѣетесь вы надо мной, что ли?-- послышался вдругъ его неожиданный, сердитый вопросъ.-- Спрашиваю васъ, мистрисъ Спарзитъ, смѣетесь вы надо мной?
   -- Сэръ!-- простонала слабымъ голосомъ мистрисъ Спарзитъ.
   -- Зачѣмъ, чортъ возьми, путаетесь вы не въ свое дѣло, сударыня?-- ревѣлъ Баундерби.-- Какъ вы смѣете совать свой длинный носъ въ мои семейныя дѣла?
   Этотъ насмѣшливый намекъ на любимую черту лица этой леди окончательно сразилъ ее. Она упала на стулъ и окаменѣла, устремивъ изумленный взоръ на мистера Баундерби и медленно потирая одна о другую свои скрипучія митэнки.
   -- Мой милый Іосія!-- воскликнула мистрисъ Пеглеръ; она дрожала съ головы до ногъ.-- Дорогое мое дитя! Не сердись на меня, я не виновата. Я все время твердила этой леди, что это будетъ тебѣ непріятно, но она не хотѣла меня слушать.
   -- Какъ ты позволила ей притянуть тебя сюда?-- кипятился Баундерби.-- Зачѣмъ ты не сорвала съ нея чепца, не выбила ей зубы, не расцарапала физіономіи?
   -- Сынокъ мой родной! Она грозилась, что приведетъ полицію, если я не пойду добровольно; лучше ужъ было ее послушать, чѣмъ поднимать шумъ и скандалъ въ такомъ... (мистрисъ Пеглеръ робко и вмѣстѣ съ тѣмъ гордо оглянулась кругомъ) въ такомъ великолѣпномъ домѣ. Увѣряю тебя, что я не виновата, мой голубчикъ, милое дитя мое! Я всегда молчала, Іосія, мой дорогой сынъ, жила себѣ смирненько и никогда не забывала своего обѣщанія: я никому не говорила, что я твоя мать. Я любовалась тобой издали, пріѣзжала иногда -- очень рѣдко -- въ городъ, чтобъ украдкой взглянуть на тебя, и сейчасъ же опять уѣзжала: никто никогда не зналъ объ этихъ поѣздкахъ.
   Мистеръ Баундерби, засунувъ руки въ карманы, съ нетерпѣніемъ и замѣшательствомъ расхаживалъ взадъ и впередъ по одну сторону обѣденнаго стола, а зрители по другую сторону жадно прислушивались къ нѣжнымъ воззваніямъ мистрисъ Пеглеръ и съ каждымъ ея словомъ все шире и шире открывали глаза. Мистеръ Баундерби все еще продолжалъ свою прогулку, когда мистрисъ Пеглеръ уже замолчала. Тогда мистеръ Гредграйндъ, много наслушавшійся объ этой коварной старухѣ, повернулся къ ней и сказалъ суровымъ тономъ.
   -- Я удивляюсь, сударыня, какъ у васъ, въ ваши почтенные годы, хватаетъ нахальства признавать мистера Баундерби за вашего сына, послѣ вашего безобразнаго, безчеловѣчнаго отношенія къ нему, когда онъ былъ ребенкомъ.
   -- Безобразнаго! Безчеловѣчнаго!-- воскликнула бѣдная мистрисъ Пеглеръ.-- Это я-то была безчеловѣчна къ моему дорогому мальчику?!
   -- Дорогому, -- повторилъ язвительно мистеръ Гредграйндъ.-- Да, онъ для васъ очень дорогъ теперь, когда онъ богатъ -- я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь; но, должно быть, онъ вамъ не былъ такъ дорогъ въ то время, когда вы его бросили на попеченіе его пьяницы-бабушки.
   -- Я бросила моего Іосію?!-- воскликнула мистрисъ Пеглеръ и всплеснула руками.-- Да проститъ васъ Господь за ваши жестокія слова, сэръ, за вашу клевету на память моей бѣдной матери, умершей на моихъ рукахъ раньше, чѣмъ Іосія явился на свѣтъ! Да продлитъ Господь вашу жизнь, сэръ, чтобы вы могли раскаяться въ вашихъ несправедливыхъ словахъ!
   Она говорила такъ искренно и такимъ оскорбленнымъ тономъ, что мистеръ Гредграйндъ, пораженный мелькнувшей въ его головѣ догадкой, спросилъ ее уже гораздо мягче:
   -- Станете ли вы отрицать, сударыня, что вашъ сынъ, только что родившійся и брошенный своей матерью, былъ подобранъ... въ канавѣ?
   -- Іосія -- въ канавѣ?-- едва выговорила мистрисъ Пеглеръ.-- Что вы говорите, сэръ! Никогда этого не было. Это наглая ложь! Стыдитесь, сэръ! Мой дорогой сынъ знаетъ и скажетъ вамъ, что его родители, хоть они и бѣдные люди, любили его такъ, какъ не всякій богачъ любитъ своихъ дѣтей, и не боялись никакихъ лишеній, лишь бы онъ научился какъ слѣдуетъ грамотѣ и счету. Если хотите, я даже могу вамъ показать его тетради; онѣ и теперь хранятся у меня. Всѣ цѣлы -- до единаго листочка!-- прибавила мистрисъ Пеглеръ, съ чувствомъ возмущенной гордости.-- Мой сынъ знаетъ, сэръ, и скажетъ вамъ самъ, что, когда его отецъ, а мой дорогой мужъ, умеръ (Іосіи было тогда восемь лѣтъ), его мать отказывала себѣ во всемъ, чтобы только поставить его на ноги и отдать въ ученье. Это вѣдь былъ ея долгъ, въ этомъ была вся ея гордость и радость. Онъ былъ прилежный мальчикъ и славный ученикъ, ну да и хозяинъ ему попался хорошій; онъ-то и помогъ ему на первыхъ порахъ. А тамъ онъ ужъ и пошелъ и сталъ богатый, важный баринъ. И знайте, сэръ, -- мой милый сынъ вамъ этого не скажетъ, -- знайте, что хотя его мать совсѣмъ простая женщина и держитъ только маленькую деревенскую лавочку, онъ никогда ее не забывалъ: онъ выдаетъ мнѣ пенсію по тридцати фунтовъ въ годъ -- больше, чѣмъ мнѣ нужно: я еще откладываю кое-что -- съ однимъ условіемъ, чтобъ я жила въ деревнѣ, никому не разсказывала, что я его мать, не надоѣдала бы ему. И я свято исполняю его желаніе; правда, я пріѣзжала сюда разъ въ годъ, чтобы взглянуть на него, но дѣлала это такъ, что онъ и не зналъ. И онъ совершенно правъ, мой голубчикъ, -- добавила бѣдная старуха, стараясь защитить любимаго сына, -- потому что, живи я съ нимъ здѣсь, я могла бы надѣлать много неловкостей. Я и такъ слишкомъ счастлива и горжусь такимъ сыномъ, какъ мой Іосія. Я краснѣю за васъ, сэръ, -- закончила свою рѣчь мистрисъ Пеглеръ, -- за вашу клевету и ваши подозрѣнія. Я здѣсь въ первый разъ, сэръ, да и то не по своей волѣ, потому что мой дорогой сынъ сказалъ мнѣ, что мнѣ не годится здѣсь быть. И, разумѣется, я бы не пришла, если бъ меня не привели сюда силой. Да, да, сэръ, -- вы должны бы были краснѣть за себя. Сказать про меня, что я была дурной матерью! Но мой сынъ здѣсь, онъ не позволитъ вамъ клеветать на меня.
   Зрители стали сочувственно перешептываться, кивая на старуху, а мистеръ Гредграйндъ почувствовалъ, что онъ попалъ впросакъ, впутавшись въ эту исторію. Тутъ мистеръ Баундерби, который ни на минуту не прерывалъ своей прогулки мимо стола, и съ каждой секундой все больше и больше краснѣлъ и раздувался, вдругъ остановился и сказалъ:
   -- Рѣшительно не понимаю, да и не желаю знать, чему я обязанъ честью видѣть у себя всю эту компанію. Надѣюсь, что мои незванные гости сдѣлаютъ мнѣ одолженіе и разойдутся, когда ихъ любопытство будетъ наконецъ удовлетворено; вѣрнѣе сказать -- будетъ ли оно удовлетворено, или нѣтъ -- я надѣюсь, что они во всякомъ случаѣ разойдутся. Кажется, я никому не обѣщалъ, да и не собираюсь читать сегодня публичную лекцію о своихъ семейныхъ дѣлахъ. Итакъ, всякій, кто разсчитываетъ услышать отъ меня какія-либо объясненія по этому предмету, ошибется въ разсчетѣ, особенно Томъ Гредграйндъ; и чѣмъ скорѣе онъ это узнаетъ, тѣмъ для него лучше. Что касается банковской исторіи, то мы ошибались, подозрѣвая мою мать. Этой ошибкой мы обязаны чрезмѣрному усердію нѣкоторыхъ лицъ; терпѣть не могу усердія черезъ край. Покойной ночи!
   Несмотря на обычный апломбъ, съ которымъ мистеръ Баундерби произнесъ эту рѣчь, широко распахнувъ дверь передъ своими посѣтителями, въ его гнѣвныхъ словахъ слышалось на этотъ разъ сильное смущеніе, придавшее ему очень жалкій и смѣшной видъ. Уличенный въ своемъ фанфаронствѣ, во лжи, на которой онъ построилъ свою репутацію, нисколько не менѣе смѣшной, какъ если бы онъ выразилъ глупую претензію на происхожденіе изъ какой-нибудь древней фамиліи, онъ игралъ теперь глупѣйшую роль, стоя возлѣ широко распахнутой двери и глядя, какъ зрители выбирались изъ комнаты одинъ за другимъ. Онъ зналъ, что вся эта исторія разнесется по всему городу не позже завтрашняго дня. Кажется, если бъ ему отрѣзали оба уха, онъ и тогда бы не могъ имѣть болѣе плачевнаго вида. Даже сама мистрисъ Спарзитъ, свалившаяся съ вершины своего торжества въ бездну отчаянія, и та не была въ такомъ унизительномъ положеніи, какъ этотъ необыкновенный человѣкъ, всѣмъ себѣ обязанный хвастунъ и бахвалъ Іосія Баундерби изъ Коктауна.
   Оставивъ мистрисъ Пеглеръ у сына, гдѣ она должна была переночевать эту ночь, Рахиль и Сесси направились къ Каменному Замку, гдѣ и разстались. Онѣ не успѣли далеко отойти отъ дома мистера Баундерби, когда мистеръ Гредграйндъ нагналъ ихъ, и они пошли вмѣстѣ. Онъ всю дорогу съ большимъ участіемъ говорилъ о Стефенѣ Блэкпулѣ; ему казалось, что очевидная несправедливость подозрѣній относительно мистрисъ Пеглеръ естественно подѣйствуетъ на общественное мнѣніе въ благопріятномъ для него смыслѣ.
   Что касается оболтуса, то въ продолженіе всей описанной сцены, какъ и вообще все послѣднее время, онъ ни на шагъ не отходилъ отъ мистера Баундерби. Онъ какъ будто думалъ, что ему нечего бояться до тѣхъ поръ, пока мистеру Баундерби не удастся открыть что-нибудь безъ его вѣдома. У сестры онъ совсѣмъ не бывалъ, и послѣ ея возвращенія къ отцу видѣлся съ ней всего одинъ разъ, а именно въ тотъ вечеръ, когда, какъ мы уже знаемъ, онъ слѣдовалъ, какъ тѣнь, за мистеромъ Баундерби.
   А между тѣмъ, въ сердце Луизы закрался смутный, неопредѣленный страхъ, о которомъ она никому не говорила: ей все казалось, что ея неблагодарнаго шелопая-брата окутываетъ какая-то мрачная тайна. То же подозрѣніе, и въ той же неопредѣленной формѣ, смущало и Сесси, особенно съ той минуты, какъ Рахиль высказала ей свою догадку, что Стефену мѣшаютъ вернуться какіе-то люди, которымъ его возвращеніе можетъ повредить. Луиза никогда никому не признавалась, что подозрѣваетъ участіе брата въ банковскомъ дѣлѣ. Ни она, ни Сесси не обмолвились на этотъ счетъ ни однимъ словомъ даже между собой; разъ только, одинъ разъ онѣ обмѣнялись взглядомъ въ тотъ день, когда мистеръ Гредграйндъ заговорилъ объ этой кражѣ, поникнувъ своей сѣдой головой. Но онѣ и безъ словъ понимали другъ друга. Этотъ новый страхъ -- страхъ за бѣднаго старика, носившійся надъ ними, подобно зловѣщему призраку -- былъ такъ ужасенъ, что Луиза не хотѣла допустить и мысли, что она видитъ его грозную тѣнь, -- еще меньше, что ее видитъ Сесси. То же самое было и съ Сесси.
   Между тѣмъ, напускная храбрость оболтуса не покидала его. Если Стефенъ Блэкпуль невиненъ, гдѣ онъ? Отчего онъ не является?
   Прошла еще ночь и еще цѣлыя сутки. Стефена Блэкпуля нѣтъ, какъ нѣтъ. Гдѣ же онъ? Отчего онъ не является?
   

Глава VI.
Проблескъ свѣта.

   Въ воскресенье рано поутру Сесси и Рахиль сошлись для своей загородной прогулки. Былъ чудный, ясный и прохладный осенній день.
   Такъ какъ Коктаунъ не довольствовался тѣмъ, что посыпалъ пепломъ свою собственную голову, но еще разсыпалъ его и по всѣмъ окрестностямъ -- по примѣру благочестивыхъ людей, кающихся въ своихъ грѣхахъ и потому надѣвающихъ на другихъ власяницу -- тѣ изъ его обитателей, кто хотѣлъ подышать свѣжимъ воздухомъ (а это желаніе, право, еще не самое грѣшное изъ суетныхъ человѣческихъ желаній), имѣли обыкновеніе садиться на поѣздъ и отъѣзжать на нѣсколько миль отъ городскихъ фабрикъ, гдѣ уже, собственно говоря, и предпринимались загородныя прогулки. Сесси и Рахиль тоже прибѣгли къ этому способу, чтобы вырваться изъ коктаунскаго дыма, и сошли на одной маленькой станціи, на полъ-дорогѣ между городомъ и дачей мистера Баундерби.
   Даже и здѣсь черныя кучи угля портили мѣстами пейзажъ, но все-таки онъ былъ зеленъ, кругомъ виднѣлись деревья, распѣвали жаворонки (хотя день былъ воскресный) воздухъ благоухалъ, а надъ головой было ясное, синее небо. По одну сторону въ далекой перспективѣ выступалъ Коктаунъ въ видѣ чернаго облака; по другую тянулись холмы, а еще дальше, на самомъ краю горизонта, небо свѣтлѣло надъ далекимъ моремъ. Свѣжая трава мягко ложилась подъ ногами; темныя тѣни вѣтвей рисовали на ней красивые узоры; живыя изгороди радовали глазъ своею роскошною зеленью, и повсюду царили тишина и покой. Даже машины у входовъ въ шахты и старыя тощія клячи -- и тѣ отдыхали, покончивъ со своей недѣльной подземной работой. Колеса на время пріостановились, и только одно гигантское колесо -- земной шаръ, продолжало безшумно вертѣться вокругъ своей оси.
   Сесси и Рахиль шли то полями, то тѣнистыми аллеями, перелѣзали черезъ изгороди, иногда до такой степени сгнившія, что онѣ разсыпались у нихъ подъ ногами, проходили мимо большихъ грудъ кирпича и бревенъ, полузаросшихъ травой и обозначавшихъ мѣста старыхъ, заброшенныхъ шахтъ. Онѣ старались выбирать дорожки и тропинки, избѣгая тѣхъ мѣстъ, гдѣ трава была высока и густа, гдѣ въ изобиліи росли терновникъ и конскій щавель, такъ какъ въ той мѣстности ходили страшные разсказы о старыхъ шахтахъ и каменоломняхъ, скрывавшихся подъ этой обманчивой зеленью.
   Было уже около полудня, когда онѣ присѣли отдохнуть. Онѣ уже давно никого не встрѣчали, не видѣли ни души даже издалека, и были теперь совершенно однѣ.
   -- Здѣсь такъ тихо, Рахиль, на дорожкѣ совершенно не видно слѣдовъ; должно быть, мы первыя пришли сюда этимъ лѣтомъ.
   Въ эту минуту Сесси замѣтила на землѣ кусокъ гнилого дерева, п омъ лучшемъ своемъ шагѣ ни единому человѣку и лишь одного его стыдился до конца своихъ дней даже передъ самимъ собою.
   

III. Глава, весьма рѣшительная.

   Неутомимая миссисъ Спарситъ, жестоко простуженная, охрипшая до полной потери голоса, чихавшая такъ порывисто, что ея монументальная фигура, казалось, рисковала разсыпаться, гонялась за своимъ патрономъ до тѣхъ поръ, пока не настигла его въ столицѣ. Тутъ она во всемъ своемъ величіи обрушилась на мистера Баундерби въ гостиницѣ на Сентъ-Джемсъ-стритѣ и выпалила своею ошеломляющей новостью, какъ изъ пушки. Выполнивъ съ величайшимъ наслажденіемъ свою высокую миссію, достойная леди лишилась чувствъ, уткнувшись носомъ въ воротникъ почтеннаго фабриканта.
   Тотъ первымъ долгомъ поспѣшилъ стряхнуть ее съ себя, предоставивъ ей проходить черезъ всѣ перипетіи нервнаго припадка на полу, какъ она знаетъ. Затѣмъ прибѣгъ къ энергичнымъ средствамъ оживленія: крутилъ большіе пальцы миссисъ Спарситъ, хлопалъ ее по рукамъ, окачивалъ ей лицо холодной водой и набилъ полный ротъ соли. Когда эти мѣры оказали свое дѣйствіе (наступившее весьма быстро) и она очнулась, мистеръ Баундерби, не предложивъ ей ничего иного для подкрѣпленія силъ, помчалъ ее на курьерскій поѣздъ и привезъ еле живую въ Коктоунъ.
   Съ точки зрѣнія классической руины миссисъ Спарситъ представляла интересное зрѣлище по прибытіи восвояси; но съ другой стороны, ущербъ, понесенный ей за послѣднее время, былъ такъ громаденъ, что умалялъ ея права на всеобщее восхищеніе. Безусловно равнодушный къ плачевному состоянію ея костюма и здоровья, безчувственный, какъ скала, къ ея жалкому чиханью, патронъ немедленно сунулъ несчастную въ кэбъ и потащилъ съ собою въ Стонъ-Лоджъ.
   -- Ну, Томъ Гредграйндъ,-- сказалъ Баундерби, врываясь поздно вечеромъ въ кабинетъ своего тестя,-- вотъ эта леди,-- миссисъ Спарситъ,-- вѣдь, вы знакомы съ нею?-- сообщитъ вамъ кое-что, отъ чего вы остолбенѣете.
   -- Значитъ вы не получили моего письма!-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ, удивленный такимъ нашествіемъ.
   -- Не получилъ вашего письма, сэръ!-- заоралъ Баундерби.-- Не до писемъ теперь! Нашли когда говорить о письмахъ съ Джозіей Баундерби изъ Коктоуна при его настоящемъ настроеніи духа!
   -- Баундерби,-- возразилъ мистеръ Гредграйндъ тономъ сдержаннаго увѣщанія, я говорю объ очень важномъ письмѣ по поводу Луизы.
   -- Томъ Гредграйндъ,-- подхватилъ Баундерби, колотя со всей силы ладонью по столу,-- я говорю также о весьма важномъ извѣстіи насчетъ Луизы, полученномъ мною. Миссисъ Спарситъ, сударыня, пожалуйте сюда.
   Несчастная леди тщетно пыталась дать свои свидѣтельскія показанія, голосъ у ней совершенно пропалъ, и она только знаками указывала на свое воспаленное горло. Ея безпомощная жестикуляція и судорожныя подергиванья лица вывели, наконецъ, патрона изъ терпѣнія. Схвативъ миссисъ Спарситъ за руку, онъ тряхнулъ ее безъ всякой церемоніи.
   -- Если вы ужъ не можете высказаться толкомъ, сударыня, то предоставьте лучше говорить мнѣ. Теперь не время даже для благородной леди съ знатнымъ родствомъ бормотать себѣ подъ носъ, хрипѣть и давиться. Томъ Гредграйндъ, миссисъ Спарситъ недавно привелось совершенно случайно услышать подъ открытымъ небомъ одинъ разговоръ между вашей дочерью и вашимъ дражайшимъ другомъ -- джентльменомъ, мистеромъ Джемсомъ Гартхаузомъ.
   -- Неужели!-- произнесъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Да, вотъ оно какъ!-- подхватилъ Баундерби. И въ этомъ разговорѣ...
   -- Безполезно передавать мнѣ его содержаніе, Баундерби. Я знаю, что произошло.
   -- Знаете?-- повторилъ Баундерби, наступая со всей своей запальчивостью на тестя, взбѣшенный его хладнокровіемъ и мягкостью. Пожалуй, вамъ извѣстно также и то, гдѣ находится въ данное время ваша дочка?
   -- Несомнѣнно. Она здѣсь.
   -- Здѣсь?
   -- Любезнѣйшій Баундерби, позвольте прежде всего попросить васъ воздержаться отъ крика и рѣзкихъ выходокъ въ нашихъ обоюдныхъ интересахъ. Луиза здѣсь. Какъ только она успѣла отдѣлаться отъ того джентльмена, о которомъ идетъ рѣчь и котораго я ввелъ въ вашъ домъ, въ чемъ горько раскаиваюсь, моя дочь немедленно пріѣхала сюда подъ мою защиту. Самъ я только что вернулся изъ Лондона, когда она явилась ко мнѣ и вошла вотъ въ эту комнату. Луиза примчалась съ поѣздомъ въ городъ, а оттуда прибѣжала въ Стонъ-Лоджъ по жестокому ливню, подъ бушевавшей грозой, въ состояніи близкомъ къ помѣшательству. Само собою разумѣется, съ той минуты она не покидала моего дома. Поэтому прошу васъ убѣдительно не поднимать скандала, какъ ради нея, такъ и ради вашей собственной пользы.
   Мистеръ Баундерби съ минуту озирался во всѣ стороны, избѣгая только смотрѣть на миссисъ Спарситъ, послѣ чего, круто повернувшись къ племянницѣ леди Скаджерсъ, сказалъ суровымъ тономъ:
   -- Ну, сударыня, мы были бы рады послушать, что сообщите вы намъ въ оправданіе своей сумасшедшей скачки по всей округѣ на курьерскихъ поѣздахъ съ цѣлымъ коробомъ небылицъ вмѣсто поклажи?
   -- Сэръ,-- прохрипѣла несчастная женщина,-- нервы мои теперь слишкомъ потрясены, а здоровье слишкомъ пострадало на вашей службѣ, чтобы я могла искать прибѣжища въ чемъ нибудь иномъ, кромѣ слезъ.
   И она немедленно перешла отъ словъ къ дѣлу.
   -- Позвольте, сударыня,-- воскликнулъ Баундерби,-- вотъ что могу я возразить вамъ на это. Не желая оскорблять васъ замѣчаніями, пожалуй, несовмѣстными съ достоинствомъ особы знатнаго рода, я, тѣмъ не менѣе, нахожу, что кромѣ слезъ вамъ осталось еще иное прибѣжище, а именно карета. Кэбъ, привезшій васъ сюда, стоитъ у крыльца. Разрѣшите мнѣ проводить васъ до него и отправить на вашу квартиру у меня въ банкѣ. А по пріѣздѣ туда совѣтую вамъ тотчасъ поставить ноги въ самую горячую воду, какую только вы въ состояніи вытерпѣть, и выпить, когда ляжете въ постель, рому, вскипяченнаго съ масломъ.
   Съ этими словами мистеръ Баундерби протянулъ правую руку злополучной леди, заливавшейся слезами, и довелъ ее до экипажа, при чемъ она жалобно чихала всю дорогу. Вскорѣ онъ вернулся къ тестю одинъ.
   -- По вашему лицу, Томъ Гредграйндъ,-- началъ зять,-- я замѣтилъ, что вы желаете объясниться со мною. Извольте. Предупреждаю, однако, заранѣе, что я настроенъ неособенно пріятно. Мнѣ далеко не понутру настоящая исторія даже въ томъ видѣ, какъ вы ее представили, признаюсь откровенно; и вообще, я нахожу, что ваша дочь не оказывала мнѣ той покорности и подчиненія, которыхъ Джозія Баундерби изъ Коктоуна вправѣ требовать отъ своей жены. У васъ, смѣю сказать, свой взглядъ на это, а у меня свой,-- я знаю. Если вы намѣрены высказать мнѣ сегодня вечеромъ что либо несогласное съ моимъ чистосердечнымъ замѣчаніемъ, то лучше и не начинайте.
   Примирительный тонъ мистера Гредграйнда вызывалъ еще большій задоръ и неуступчивость со стороны мистера Баундерби по всѣмъ пунктамъ. Таковы уже были свойства его милаго характера.
   -- Любезнѣйшій Баундерби...-- началъ въ отвѣтъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Прошу прощенья,-- перебилъ Баундерби,-- я вовсе не имѣю надобности быть слишкомъ любезнымъ. Это для начала. Когда я становлюсь любезенъ чьему нибудь сердцу, то такъ и знаю, что меня собираются околпачить. Моя рѣчь невѣжлива, но, вѣдь, вамъ извѣстно, что я не отличаюсь вѣжливостью. Если вы любите учтивость, то и знаете, гдѣ ее найти. У васъ есть друзья-джентльмены, которые могутъ поставить вамъ сколько угодно этого товара. А я не держу его у себя.
   -- Баундерби,-- продолжалъ мистеръ Гредграйндъ,-- всѣ мы подвержены ошибкамъ...
   -- Я считалъ васъ выше такой слабости,-- отозвался Баундерби.
   -- Можетъ быть, я и самъ думалъ такъ. Но теперь я повторяю: всѣ мы склонны къ ошибкамъ и я былъ бы вамъ весьма благодаренъ за вашу деликатность, еслибъ вы избавили меня отъ вашихъ намековъ на Гартхауза. Въ нашемъ разговорѣ я не стану прохаживаться насчетъ вашей съ нимъ дружбы и вашего поощренія его визитовъ, но прошу васъ въ свою очередь не упрекать меня знакомствомъ съ нимъ.
   -- Я ни разу не упоминалъ его имени,-- возразилъ Баундерби.
   -- Ну, хорошо, хорошо!-- замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ съ терпѣливымъ и даже покорнымъ видомъ.-- Баундерби,-- продолжалъ онъ, посидѣвъ минуту въ задумчивости,-- я имѣю поводъ сомнѣваться, чтобъ мы когда нибудь вполнѣ понимали Луизу.
   -- Кто это мы, позвольте васъ спросить?
   -- Ну, если хотите, я одинъ,-- отвѣчалъ тесть на запальчивый вопросъ;-- я сомнѣваюсь, что понималъ свою дочь. Я сомнѣваюсь, что она была воспитана много правильно.
   -- Попали въ самую точку,-- подхватилъ Баундерби.-- Въ этомъ я съ вами согласенъ; значитъ, вы догадались, наконецъ? Воспитаніе! Я объясню вамъ, въ чемъ оно заключается: это быть выгнаннымъ на улицу голымъ и босымъ и терпѣть скудость во всемъ, кромѣ затрещинъ. Вотъ что я называю воспитаніемъ.
   -- Я увѣренъ, здравый смыслъ подскажетъ вамъ, что каковы бы ни были преимущества такой педагогической системы, она все-таки трудно примѣнима къ дѣвочкамъ,-- возразилъ мистеръ Гредграйндъ съ полнымъ смиреніемъ.
   -- Совсѣмъ не вижу этого, сэръ,-- огрызнулся упрямый Баундерби.
   -- Хорошо,-- вздохнулъ тестъ,-- оставимъ этотъ вопросъ.-- У меня нѣтъ ни малѣйшей охоты къ спору. Я стараюсь исправить то, что было упущено мною, если это возможно, и надѣюсь, что вы будете способствовать мнѣ въ томъ съ полнымъ доброжелательствомъ, Баундерби, потому что я страшно огорченъ.
   -- Не понимаю васъ,-- сказалъ зять съ разсчитаннымъ упорствомъ,-- значитъ, и не могу давать никакихъ обѣщаній.
   -- По моему, дорогой Баундерби,-- продолжалъ мистеръ Гредграйндь въ прежнемъ подавленномъ и примирительномъ тонѣ,-- въ какихъ нибудь нѣсколько часовъ я узналъ характеръ Луизы лучше, чѣмъ во всѣ предшествующіе годы. Такое просвѣтлѣніе послѣдовало насильственнымъ путемъ, весьма мучительнымъ для меня и я не приписываю себѣ чести этого открытія. Какъ видно -- вы конечно удивитесь, услыхавъ это отъ меня -- какъ видно, бъ характерѣ Луизы кроются свойства, которыя... которыми я непростительно пренебрегъ и даже отчасти извратилъ ихъ. И вотъ я... мнѣ хотѣлось бы вамъ сказать, что еслибъ вы согласились придти мнѣ на помощь, мы могли бы общими силами сдѣлать еще кое что; Луизу слѣдовало бы предоставитъ на нѣкоторое время самой себѣ и ея лучшимъ побужденіямъ... слѣдовало бы пробудить въ ней лучшія стороны ея натуры лаской и вниманіемъ. Это было бы гораздо полезнѣе для нашего общаго благополучія. Луиза,-- прибавилъ мистеръ Гредграйндь, заслоняя рукой лицо,-- всегда была коей любимицей.
   Вспыльчивый Баундерби до того побагровѣлъ и раздулся, услыхавъ такія рѣчи, что былъ, дѣйствительно, близокъ къ апоплексическому удару; у него побагровѣли даже уши отъ негодованія. Однако, онъ только спросилъ:
   -- Вы хотѣли бы оставить ее на нѣкоторое время у себя?
   -- Да... я хотѣлъ посовѣтовать вамъ, дорогой Баундерби, чтобы вы разрѣшили Луизѣ погостить у меня. Она останется здѣсь на попеченіи Сэсси (вы, конечно, помните Сесилію Джюпъ?), которая понимаетъ ее и пользуется довѣріемъ моей дочери.
   -- Изъ всего этого я заключаю, Томъ Гредграйндь,-- сказалъ Баундерби, вставая и засовывая руки въ карманы, что вы держитесь того мнѣнія, будто бы между Лу Баундерби и мною существуетъ то, что называется у людей нѣкоторымъ несоотвѣтствіемъ характеровъ?
   -- Боюсь, что существуетъ общее несоотвѣтствіе между Луизой и... и... и почти всѣми условіями, въ которыя я ее поставилъ,-- послѣдовалъ скорбный отвѣтъ отца.
   -- Ну, такъ слушайте, Томъ Гредграйндъ,-- сказалъ Баундерби, багровый отъ ярости.-- Онъ стоялъ передъ тестемъ, разставивъ ноги, еще глубже засунувъ руки въ карманы, тогда какъ его волосы напоминали травянистый лугъ, гдѣ бушевалъ, какъ буйный вѣтеръ, его гнѣвъ.-- Вы кончили свой сказъ. Теперь насталъ мой чередъ. Я коктоунскій гражданинъ, я Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Я знаю каждый кирпичъ въ этомъ городѣ, знаю его фабрики, его трубы и его рабочія руки. Все это мнѣ коротко знакомо. Все это осязаемо. Но когда мнѣ толкуютъ о какихъ то воображаемыхъ свойствахъ характера, я всегда говорю тому, отъ кого это слышу, кто бы онъ ни былъ, что вижу его насквозь. Подо всѣмъ этимъ кроется черепашій супъ и лакомая дичь, золотая ложка и желаніе кататься въ каретѣ шестерней. Вотъ что понадобилось вашей дочкѣ. Если вы того мнѣнія, что она должна имѣть, чего захотѣла, то я совѣтую вамъ самимъ доставитъ ей эту роскошь. Такъ и знайте, Томъ Гредграйндъ, что она никогда не получитъ ея отъ меня.
   -- Баундерби,-- замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ,-- я надѣялся, что послѣ моей просьбы вы заговорите въ иномъ тонѣ.
   -- Погодите крошечку,-- продолжалъ Баундерби;-- вы кончили свой сказъ, надѣюсь; я выслушалъ его; выслушайте же и вы меня, сдѣлайте одолженіе. Не дѣлайтесь образцомъ несправедливости и непослѣдовательности, потому что если мнѣ теперь больно видѣть Тома Гредграйнда, дошедшаго до его теперешняго малодушія, то будетъ еще больнѣе, если онъ упадетъ такъ низко. Значитъ, вы дали мнѣ понять, что между вашей дочерью и мною существуетъ несоотвѣтствіе того или иного рода. Въ отвѣтъ на это я даю понять вамъ, что здѣсь безспорно существуетъ несоотвѣтствіе первой величины и, насколько я понимаю, происходитъ оно отъ того, что ваша дочь не цѣнитъ, какъ слѣдуетъ, достоинствъ своего мужа и не проникнута сознаніемъ, какую честь приноситъ ей такой брачный союзъ. Достаточно ясно сказано, надѣюсь?
   -- Баундерби,-- тономъ увѣщанія, замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ,-- это безразсудно.
   -- Неужели?-- подхватилъ Баундерби.-- Весьма радъ слышать это отъ васъ. Вѣдь, если Томъ Гредграйндъ при его нынѣшнихъ взглядахъ утверждаетъ, что мои слова безразсудны, это служитъ мнѣ лучшимъ доказательствомъ, что они чертовски разумны. Съ вашего позволенія, я продолжаю. Мое происхожденіе вамъ извѣстно. Вы знаете также, что много лѣтъ въ своей жизни я не нуждался въ обувальной машинкѣ по той простой причинѣ, что ходилъ безъ обуви, прямо босикомъ. Тѣмъ не менѣе можете вѣрить или не вѣрить, это какъ вамъ угодно, существуютъ леди -- природныя аристократки, принадлежащія къ извѣстнымъ фамиліямъ, да еще къ какимъ!-- которыя готовы лобызать слѣды моихъ ногъ.
   Онъ выпалилъ этимъ, какъ ракетой, прямо въ голову тестю.
   -- А, вѣдь, ваша дочка,-- продолжалъ Баундерби,-- какъ вамъ самимъ извѣстно, далеко не знатнаго рода. Конечно, для меня все это трынъ трава,-- и вы отлично знаете, что я не гонюсь за знатностью; тѣмъ не менѣе это фактъ, и вы не въ силахъ измѣнить его, Томъ Гредграйндъ. Какъ вы полагаете, для чего я говорю все это?
   -- Во всякомъ случаѣ, не для того, чтобъ пощадить меня,-- тихо вымолвилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Выслушайте меня,-- сказалъ Баундерби,-- и не прерывайте, пока придетъ вашъ чередъ. Я говорю это, потому что особы съ важнымъ родствомъ дивились, видя, какъ ведетъ себя Луиза, дивились ея безчувственности и моему снисхожденію. Я и самъ удивляюсь теперь, какъ могъ допускать все это, но больше я не намѣренъ терпѣть.
   -- Баундерби,-- произнесъ мистеръ Гредграйндъ, вставая,-- по моему, чѣмъ скорѣе мы кончимъ сегодня этотъ разговоръ, тѣмъ будетъ лучше.
   -- Напротивъ, Томъ Гредграйндъ, я нахожу, что чѣмъ подробнѣе обсудимъ мы это дѣло, тѣмъ лучше. По крайней мѣрѣ,-- оговорился онъ,-- дайте мнѣ высказаться до конца, а затѣмъ я, пожалуй, согласенъ и прекратить нашу бесѣду. Я хочу задать вамъ вопросъ, который приведетъ насъ кратчайшимъ путемъ къ желанному концу. Что вы хотѣли сказать вашимъ недавнимъ предложеніемъ?
   -- Какъ, что я хотѣлъ сказать, Баундерби?
   -- Ну да, вашимъ предложеніемъ, чтобъ Луиза погостила у васъ въ домѣ?-- пояснилъ Баундерби, тряся своей лохматой головой.
   -- Этимъ я выражалъ надежду, что все уладится между вами мирнымъ образомъ, что вы согласитесь предоставить Луизѣ время немного успокоиться и одуматься на свободѣ въ родительскомъ домѣ, такъ какъ это могло бы повести къ постепенной перемѣнѣ вашихъ обоюдныхъ отношеній къ лучшему.
   -- Вы разсчитывали, что я размякну и проникнусь вашими идеями о несоотвѣтствіи между нами?-- спросилъ Баундерби.
   -- Да, пожалуй, такъ, если вы непремѣнно хотите облечь мою мысль въ подобную форму.
   -- Что могло вамъ ее внушить?-- допытывался Баундерби.
   -- Я уже говорилъ, что, по-моему, никто не понималъ Луизы. Неужели я требую отъ васъ слишкомъ многаго? Вы настолько старше Луизы. Неужели вы откажетесь помочь мнѣ направить ее на истинный путь? Вы приняли на себя громадное обязательство, женившись на ней; вы взяли ее на радость и горе... на... на...
   Мистеру Баундерби, пожалуй, пришлось не понутру повтореніе собственныхъ словъ, сказанныхъ имъ нѣкогда Стефену Блэкпулю, по крайней мѣрѣ, онъ перебилъ тестя гнѣвной вспышкой.
   -- Позвольте,-- воскликнулъ онъ,-- мнѣ нѣтъ надобности напоминать о томъ. Я и самъ знаю, для чего на ней женился. Это не ваше дѣло и вамъ нечего въ него соваться, таково мое мнѣніе.
   -- Я хотѣлъ только замѣтить, Баундерби, что всѣмъ людямъ болѣе или менѣе свойственно ошибаться, не исключая даже и васъ, и что нѣкоторая уступчивость съ вашей стороны, въ виду принятыхъ вами на себя обязательствъ, была бы не только истинно добрымъ дѣломъ, но, пожалуй, вашимъ долгомъ относительно Луизы.
   -- Я думаю совсѣмъ иначе,-- вскипѣлъ Баундерби,-- и намѣренъ покончить эту исторію согласно моимъ собственнымъ убѣжденіямъ. У меня нѣтъ ни малѣйшей охоты ссориться изъ-за этого съ вами, Томъ Гредграйндъ. Говоря по правдѣ, я нашелъ бы унизительнымъ для своей репутаціи затѣвать ссору по такому поводу. Что касается вашего друга джентльмена, то онъ можетъ убираться, куда ему угодно. Если онъ попадется мнѣ еще разъ, я выскажу ему свое мнѣніе о немъ; если не попадется, не выскажу, потому что это было бы недостойно меня. Что же касается вашей дочери, которую я сдѣлалъ Лу Баундерби и которой, пожалуй, было бы лучше оставаться Лу Гредграйндъ, то если она не вернется домой завтра ровно въ полдень, я пойму это въ томъ смыслѣ, что они предпочитаетъ оставаться въ другомъ мѣстѣ, и отправлю сюда ея гардеробъ и все прочее. На будущее время вы потрудитесь уже сами заботиться о ней. А вотъ что я скажу добрымъ людямъ вообще насчетъ несоотвѣтствія, которое заставило меня сложить съ себя такимъ образомъ свой супружескій долгъ. Я -- Джозія Баундерби изъ Коктоуна былъ воспитанъ на одинъ ладъ, а жена моя, дочь Тома Гредграйндъ, была воспитана совсѣмъ на другую стать, и мы не могли идти въ одной упряжкѣ. Кажется, всѣ достаточно знаютъ меня здѣсь, какъ человѣка недюжиннаго, и большая часть общества довольно скоро пойметъ, что мнѣ требовалась и жена недюжиннаго разбора, которая мало по малу возвысилась бы до меня.
   -- Обдумайте это хорошенько, Баундерби, прошу васъ,-- убѣждалъ его тесть,-- прежде чѣмъ вы придете къ такому рѣшенію.
   -- Я всегда скоръ въ своихъ рѣшеніяхъ,-- возразилъ Баундерби, нахлобучивая шляпу,-- и никогда не мямля, если разъ задумалъ что нибудь сдѣлать. Меня удивило бы подобное замѣчаніе со стороны Тома Гредграйнда по адресу Джозіи Баундерби изъ Коктоуна, котораго онъ успѣлъ порядочно узнать, еслибъ я могъ удивляться какому нибудь поступку Тома Гредграйнда вообще послѣ того, какъ онъ сталъ защищать всякую сантиментальную дребедень. Итакъ, я высказалъ вамъ свое рѣшеніе, больше мнѣ нечего сказать. Спокойной ночи!
   Мистеръ Баундерби пріѣхалъ домой на свою городскую квартиру и улегся въ постель. На слѣдующій день, въ пять минутъ перваго, онъ распорядился чтобы всѣ вещи миссисъ Баундерби были тщательно уложены и отправлены къ Тому Гредграйнду. Послѣ того онъ напечаталъ въ газетѣ объявленіе о продажѣ своего имѣнія по вольной цѣнѣ и зажилъ опять своей прежней жизнью одинокаго холостяка.
   

IV. Пропалъ.

   Дѣло о кражъ въ банкѣ между тѣмъ не заглохло и не переставало поглощать вниманія принципала этого учрежденія. Желая похвастаться своей рѣшимостью и неутомимой дѣятельностью въ качествѣ человѣка выдающагося, самостоятельно пробившаго себѣ дорогу въ жизни, восьмого чуда въ финансовомъ мірѣ, болѣе замѣчательнаго, чѣмъ Венера, которая вышла только изъ морской пѣны, тогда какъ онъ ухитрился вылѣзти изъ уличной грязи, мистеръ Баундерби старался доказать, что домашнія передряги нисколько не охладили его рвенія въ труду. Такимъ образомъ въ первыя недѣли послѣ своего возврата къ холостецкой жизни онъ суетился и шумѣлъ даже болѣе обыкновеннаго и поднялъ такую кутерьму, возобновивъ свои розыски по дѣлу о воровствѣ, что полицейскіе агенты почти желали, чтобъ это преступленіе не совершалось совсѣмъ.
   Правда, сами они потеряли всякій слѣдъ и сбились съ толку. Хотя съ перваго же дня открытія кражи полиція разыскивала виновныхъ крайне осторожно, втихомолку, такъ что многіе считали уже это дѣло окончательно брошеннымъ и сданнымъ въ архивъ за неимѣніемъ уликъ, однако, несмотря на эту хитрую уловку, до сихъ поръ не обнаруживалось ничего новаго. Ни одинъ сообщникъ или сообщница не выдали себя преждевременной смѣлостью, не попались впросакъ. Но еще удивительнѣе было то, что Стефенъ Блэкпуль исчезъ, какъ въ воду канулъ, а таинственная старуха такъ и оставалась для всѣхъ загадкой.
   Когда дѣло приняло такой, повидимому, безнадежный оборотъ, и никакіе скрытые признаки не указывали на то, чтобъ оно могло двинуться дальше, терпѣніе мистера Баундерби лопнуло; и онъ отважился прибѣгнутъ къ крайнему средству. Фабрикантъ напечаталъ объявленіе, въ которомъ предлагалъ двадцать фунтовъ награды тому, кто арестуетъ Стефена Блэкпуля, подозрѣваемаго въ соучастіи въ кражѣ, произведенной въ Ноктоунскомъ банкѣ въ ночь на такое то число. Въ своемъ объявленіи мистеръ Баундерби по возможности подробно описывалъ внѣшность названнаго Стефена Блэкпуля, его одежду, цвѣтъ лица, приблизительный ростъ и манеры; онъ излагалъ, при какихъ обстоятельствахъ и когда рабочій покинулъ городъ и по какому направленію видѣли его удалявшимся оттуда. Все это было напечатано жирнымъ шрифтомъ, крупными черными литерами на широкихъ листахъ бумаги и расклеено глухою ночью на стѣнахъ городскихъ зданій, по распоряженію мистера Баундерби, чтобъ на утро броситься въ глаза всему населенію и огорошить его.
   Дѣйствительно, утреннему колоколу на фабрикахъ пришлось звонить во всю мочь, чтобъ разсѣять толпы рабочихъ, тѣснившихся на разсвѣтѣ пасмурнаго дня вокругъ этихъ плакатовъ, которые прочитывались ими съ жаднымъ любопытствомъ. Не менѣе любопытства обнаруживали и неграмотные среди фабричнаго люда. Когда они прислушивались къ знакомому голосу, читавшему имъ вслухъ,-- а такихъ охотниковъ выручить ихъ находилось всегда достаточно -- то пялили глаза на таинственныя печатныя литеры съ такимъ смутнымъ благоговѣніемъ и почтительностью, что могли бы вызвать смѣхъ, еслибъ народное невѣжество не было всегда и во всемъ явленіемъ грознымъ и зловѣщимъ. Тысячамъ рабочаго народа неотступно мерещились въ тотъ день эти плакаты среди вертѣвшихся веретенъ, грохочущихъ станковъ и жужжащихъ колесъ; когда же, въ полдень, фабричные высыпали изъ мастерскихъ на улицы, желающихъ читать объявленіе нашлось не меньше, чѣмъ поутру.
   Уполномоченный Слэкбриджъ долженъ былъ въ тотъ вечеръ говорить на собраніи; онъ досталъ у типографа чистый плакатъ и принесъ его туда въ карманѣ.
   -- О, друзья мои и соотечественники,-- раздался съ эстрады его зычный голосъ,-- угнетенные рабочіе Коктоуна, о, мои собратья и сотрудники, сограждане и товарищи!
   Какой шумъ и гамъ поднялся въ громадной залѣ, когда Слэкбриджъ развернулъ то, что назвалъ "документомъ осужденія", и выставилъ его на свѣтъ газовой лампы и на позоръ передъ глазами рабочей лиги!
   -- О, мои собратья, взгляните, на что способенъ измѣнникъ въ лагерѣ великихъ умовъ, внесенныхъ въ священный свитокъ Справедливости и Союза! О, мои порабощенные друзья, съ мучительнымъ ярмомъ тирановъ на своей выѣ, подъ желѣзной пятою деспотизма, попирающей ваши тѣла, распростертыя въ земномъ прахѣ, въ которомъ хотѣлось бы вашимъ притѣснителямъ заставить васъ пресмыкаться на вашемъ чревѣ во всѣ дни жизни вашей, подобно змію въ райскомъ саду,-- о, мои братья,-- и не слѣдуетъ ли мнѣ прибавить, какъ мужчинѣ: также и сестры,-- что скажете вы теперь насчетъ этого Стефена Блэкпуля, "немного сутуловатаго въ плечахъ, около пяти футъ семи дюймовъ ростомъ", какъ упоминается въ этомъ унизительнымъ и гнусномъ документѣ; въ этомъ пагубномъ актѣ, въ это вредоносномъ плакатѣ, въ этомъ отвратительномъ объявленіи? И съ какимъ величавымъ презрѣніемъ раздавите вы эту ехидну, запятнавшую вашу честь, навлекшую такой позоръ на богоподобное племя, которое, къ счастью, извергло его навсегда изъ своей среды! Да, мои соотечественники, къ счастью, вы отвернулись отъ него заранѣе и прогнали прочь измѣнника. Вѣдь, вы помните тотъ вечеръ, когда онъ стоялъ вотъ тутъ, передъ вами, на этой эстрадѣ; помните, какъ я лицомъ къ лицу, шагъ за шагомъ преслѣдовалъ его во всѣхъ его лукавыхъ уверткахъ? Вы помните, какъ онъ извивался и скользилъ, словно угорь, пробираясь бочкомъ, хитря и пуская пыль въ глаза, пока ему было не за что больше уцѣпиться, и, припертый къ стѣнѣ, онъ поневолѣ отступилъ съ позоромъ,-- предметъ вѣчнаго срама, общаго презрѣнія всѣхъ свободныхъ и мыслящихъ людей! А теперь, друзья мои,-- друзья-труженики (потому что я радуюсь и торжествую по поводу позорнаго клейма, наложеннаго на него) друзья мои, чье жестокое, но честное ложе стелется въ трудѣ, чья скудная, но независимая пища варится въ стѣсненіи, теперь, говорю я, друзья мои, какое названіе заслужилъ тотъ подлый трусъ, когда маска сорвана, наконецъ, съ его лица, и онъ стоитъ передъ нами во всемъ своемъ природномъ безобразіи? Что же онъ такое? Воръ! Грабитель! Ссыльный бѣглецъ, голова котораго оцѣнена! Гнилой нарывъ, язва на благородномъ сословіи коктоунскихъ ремесленниковъ! Поэтому, братья мои, сплотившіеся въ священный союзъ, къ которому приложили свои дѣтскія руки и печати ваши дѣти и дѣти вашихъ дѣтей, пока еще не родившіяся на свѣтъ, я предлагаю вамъ отъ имени Соединеннаго Союзнаго Судилища, которое бдительно печется о вашемъ благосостояніи день и ночь, которое постоянно радѣетъ о вашей пользѣ,-- предлагаю вамъ постановить на этомъ митингѣ резолюцію такого рода: "такъ какъ Стефснъ Блэкпуль, ткачъ, упоминаемый въ этомъ публичномъ объявленіи, былъ еще раньше оффиціально отвергнутъ общиной коктоунскихъ фабричныхъ рабочихъ, то общша не причастна позору его преступленій и, какъ отдѣльное сословіе, не заслуживаетъ упрека за его безчестные поступки!"
   Такъ распинался Слэкбриджъ, скрежеща зубами и обливаясь потомъ. Нѣсколько суровыхъ голосовъ крикнуло: "нѣтъ!" а съ полсотни другихъ засвистали съ единодушными криками: "слушайте, слушайте!" Раздалось единичное предостереженіе: "Слэкбриджъ, вы хватаете черезъ край; слишкомъ ужъ торопитесь!" Но то была борьба пигмеевъ противъ цѣлой арміи; общее собраніе повѣрило Слэкбриджу безусловно и приложило руку къ предложенной имъ резолюціи. Послѣ того оратора почтили троекратнымъ "ура", когда онъ опустился на мѣсто, демонстративно запыхавшись послѣ своей рѣчи.
   Толпа его слушателей, мужчинъ и женщинъ, высыпала на улицу и не успѣла еще мирно разойтись по домамъ, какъ Сэсси, которую отозвали зачѣмъ-то нѣсколько минутъ назадъ изъ комнаты Луизы, вернулась туда обратно.
   -- Кто тамъ пришелъ?-- спросила молодая женщина.
   -- Мистеръ Баундерби,-- сказала Сэсси, робѣя при этомъ имени,-- и братъ вашъ, мистеръ Томъ, и одна молодая женщина, которая называетъ себя Рэчель и говоритъ, будто бы вы ее знаете.
   -- Что имъ понадобилось, Сэсси, дорогая?
   -- Они хотятъ васъ видѣть. Рэчель плакала и казалась разсерженной.
   -- Отецъ,-- промолвила Луиза, обращаясь къ сидѣвшему тутъ же Гредграйнду,-- я не могу не принять ихъ по причинѣ, которая объяснится сама собою. Можно имъ войти?
   Послѣ его утвердительнаго отвѣта Сэсси вышла и ввела посѣтителей, которые не заставили себя долго ждать. Томъ вступилъ въ комнату послѣднимъ и все время держался въ самомъ темномъ углу у порога.
   -- Миссисъ Баундерби,-- сказалъ ея мужъ, входя съ холоднымъ поклономъ,-- надѣюсь, я не обезпокоилъ васъ? Время, по правдѣ сказать, не совсѣмъ подходящее, но вотъ эта молодая женщина заявляетъ о такихъ вещахъ, которыя сдѣлали мой визитъ необходимымъ. Томъ Гредграйндъ, такъ какъ вашъ сынъ, юный Томъ, неизвѣстно почему упрямится разъяснить что либо въ этой путаницѣ, то я вынужденъ произвести очную ставку между пришедшей со мною работницей и вашей дочерью.
   -- Вы уже видѣли меня однажды, сударыня,-- сказала Рэчель, становясь противъ Луизы.
   Томъ кашлянулъ.
   -- Вы уже видѣли меня однажды раньше, сударыня,-- повторила Рэчель, не получивъ отвѣта.
   Томъ кашлянулъ вторично.
   -- Видѣла.
   Рэчель гордо вскинула глазами на мистера Баундерби и спросила:
   -- Согласны ли вы сообщить, сударыня, гдѣ это происходило и кто присутствовалъ при этомъ?
   -- Я пришла въ домъ, гдѣ квартировалъ Стефанъ Блэкпуль, въ тотъ вечеръ, когда онъ получилъ разсчетъ на фабрикѣ, и видѣла васъ тамъ. Стефенъ также, былъ дома; кромѣ него я видѣла еще старуху, которая не говорила ни слова; я не могла разсмотрѣть ея, потому что она стояла въ темномъ углу. Братъ мой былъ со мною.
   -- Почему же вы мнѣ этого не сказали, Томъ?-- спросилъ Баундерби.
   -- Я обѣщалъ сестрѣ молчать,-- отвѣчалъ тотъ, причемъ Луиза поспѣшила подтвердить его слова.-- Кромѣ того,-- язвительно прибавилъ олухъ,-- она разсказываетъ вамъ эту исторію такъ превосходно и въ такихъ подробностяхъ, что мнѣ нѣтъ ни малѣйшей надобности соваться въ чужое дѣло.
   -- Скажите, сударыня, сдѣлайте милость,-- продолжала Рэчель,-- зачѣмъ въ недобрый часъ пришли вы къ Стефену въ тотъ вечеръ?
   -- Мнѣ стало жаль его,-- отвѣчала Луиза, вспыхивая, какъ зарево,-- и я хотѣла узнать, что онъ намѣренъ дѣлать, хотѣла предложить ему помощь.
   -- Благодарствуйте, сударыня,-- замѣтилъ Баундерби.-- Весьма польщенъ и тронутъ!
   -- А предлагали вы Стефену ассигнацію?-- спросила опять Луизу Рэчель.
   -- Да, по онъ отказался. Онъ принялъ отъ меня взаймы только два фунта золотомъ.
   Рэчель снова вскинула глаза на мистера Баундерби.
   -- О, конечно,-- подхватилъ тотъ;-- если вы ставите вопросъ, подтвердился ли вашъ нелѣпый и невѣроятный разсказъ, то я обязанъ сознаться, что вы были правы!
   -- Сударыня,-- начала Рэчель,-- сегодня Стефенъ Блэкпуль названъ воромъ въ публичномъ печатномъ объявленіи, расклеенномъ по всему городу, а, можетъ быть, еще и въ другихъ мѣстахъ! Вечеромъ на митингѣ рабочихъ его имя поносили также самымъ возмутительнымъ образомъ. Стефенъ! Честнѣйшій малый, съ самой неподкупной, чистой душой!
   Негодованіе молодой женщины разрѣшилось горькими рыданіями.
   -- Мнѣ очень, очень жаль,-- промолвила Луиза.
   -- О, сударыня, сударыня,-- возразила Рэчель,-- можетъ быть, оно и такъ, да мнѣ-то не вѣрится! Могу ли я знать, что было у васъ на умѣ! Подобныя вамъ не знаютъ нашего брата, не жалѣютъ насъ, не имѣютъ съ нами ничего общаго. Я не знаю хорошенько, съ какой цѣлью приходили вы въ тотъ вечеръ къ Стефену. Пожалуй, у васъ было какое нибудь скрытое намѣреніе и вы не догадывались, сколько зла принесетъ бѣднягѣ вашъ приходъ. Я призывала тогда на васъ благословеніе Божіе за вашу доброту; мнѣ казалось, что вы искренно пожалѣли Стефена; но теперь я не знаю, не знаю, что подумать!
   Луиза не могла обвинять Рэчель за ея несправедливыя подозрѣнія; несчастная такъ вѣрила въ того человѣка и была такъ огорчена.
   -- И когда я вспомню,-- продолжала работница, подавляя рыданія,-- какъ бѣдный малый былъ благодаренъ вамъ, какъ повѣрилъ, что вы желаете ему добра, когда я вспомню, какъ онъ прикрылъ рукой свое изможденное лицо, чтобъ скрыть вызванныя вами слезы, то мнѣ кажется, что вы, дѣйствительно, огорчены -- и не даромъ,-- но все-таки я не знаю, не знаю навѣрно!
   -- Однако, вы славная штучка,-- проговорилъ олухъ, съ безпокойствомъ пошевелившись въ своемъ темномъ углу,-- пришли въ чужой домъ да еще говорите дерзости! Васъ слѣдовало бы вытурить вонъ, если вы не умѣете вести себя прилично, и это было бы по дѣломъ.
   Она ничего не отвѣчала; только ея тихій плачъ нарушалъ тишину въ комнатѣ, пока мистеръ Баундерби заговорилъ, наконецъ:
   -- Довольно!-- сказалъ онъ.-- Вспомните ваше обѣщаніе. Лучше займитесь этимъ, чѣмъ ревѣть.
   -- И въ самомъ дѣлѣ, мнѣ стыдно, что я расплакалась при всѣхъ,-- отвѣчала Рэчель, осушая глаза;-- но этого больше не будетъ. Сударыня, когда я прочла то, что напечатано про Стефена -- сплошная ложь съ начала до конца, все равно, какъ еслибъ это говорилось про васъ!-- я пошла прямо въ банкъ сообщить, что знаю, гдѣ находится Стефенъ, и дать твердое и вѣрное обѣщаніе, что онъ будетъ здѣсь черезъ два дня. Однако, я не нашла тамъ мистера Баундерби, а вашъ братъ прогналъ меня прочь; я разыскивала васъ, но не нашла и вернулась обратно на фабрику. Послѣ окончанія работъ сегодня вечеромъ я поспѣшила на общее собраніе послушать о томъ, что будутъ говорить про Стефена -- вѣдь, я знаю, что онъ вернется, чтобъ пристыдить недобросовѣстныхъ людей!-- а съ митинга отправилась опять на поиски мистера Баундерби, нашла его, наконецъ, и сказала ему слово въ слово, что мнѣ было извѣстно; однако, онъ не повѣрилъ ничему и привелъ меня сюда.
   -- До сихъ поръ все сказанное вами подтверждается,-- заявилъ мистеръ Баундерби, стоявшій все время, заложивъ руки въ карманы и не снимая шляпы.-- Но я знаю, какой вы народецъ не со вчерашняго дня, замѣтьте это, и знаю также, что вы большіе мастера точить лясы. Поэтому совѣтую вамъ теперь перейти отъ ненужной болтовни къ дѣлу. Вѣдь, вы взялись сдѣлать кое-что, такъ не мѣшкайте, вотъ все, что я скажу вамъ послѣ слышаннаго мною сегодня.
   -- Я послала уже Стефену письмо съ сегодняшней вечерней почтой туда же, куда писала ему однажды послѣ его ухода,-- отвѣчала Рэчель; и онъ будетъ здѣсь, самое позднее, черезъ два дня.
   -- Ну, такъ вотъ что долженъ сказать я теперь,-- возразилъ мистеръ Баундерби. Вы, пожалуй, не подозрѣвали, что за вами также былъ учрежденъ негласный полицейскій надзоръ, какъ за личностью, замѣшанной отчасти въ то дѣло; вѣдь, о людяхъ обыкновенно принято судить по тому знакомству, какое они водятъ. Почта также не была забыта нами. И тамъ выяснилось, что на имя Стефена Блэкпуля не поступало ни единаго письма,-- да будетъ вамъ извѣстно. Значитъ, куда дѣвались ваши письма, о томъ предоставляю судить вамъ самимъ. Можетъ быть, вы ошиблись и не писали ихъ совсѣмъ.
   -- Не прошло и недѣли со времени его ухода, сударыня,-- отвѣчала Рэчель, снова обращаясь къ Луизѣ, точно она взывала къ ея защитѣ,-- какъ Стефенъ прислалъ мнѣ единственное полученное мною отъ него письмо, въ которомъ говорилось, что онъ былъ принужденъ искать себѣ работы подъ чужимъ именемъ.
   -- Чортъ возьми!-- подхватилъ Баундерби, качая головой и многозначительно свистнувъ.-- Онъ перемѣнилъ имя,-- вотъ ужъ до чего дошло! Довольно подозрительное обстоятельство для человѣка такой незапятнанной честности! На судѣ, надо думать, посмотрятъ косо на того невиннаго, у котораго окажется нѣсколько заимствованныхъ именъ!
   -- Но что же,-- воскликнула Рэчель опять со слезами на глазахъ,-- что же оставалось ему дѣлать, сударыня, скажите на милость? Съ одной стороны противъ него ополчились хозяева; съ другой -- рабочіе; между тѣмъ, онъ добивался одного: мирно трудиться въ потѣ лица и поступать такъ, какъ находилъ справедливымъ. Неужели человѣкъ можетъ отказаться отъ собственныхъ чувствъ и собственныхъ убѣжденій? Неужели уже онъ обязанъ кривить душой и дѣйствовать противъ совѣсти на каждомъ шагу въ угоду той или другой сторонѣ, если не хочетъ, чтобъ его затравили, какъ зайца?
   -- Повѣрьте, повѣрьте мнѣ, что я жалѣю его отъ всего сердца,-- отвѣчала Луиза,-- и надѣюсь, что онъ сниметъ съ себя всякое подозрѣніе.
   -- Не бойтесь, сударыня, Стефенъ оправдается; это дѣло вѣрное.
   -- Тѣмъ болѣе вѣрное,-- перебилъ мистеръ Баундерби, что вы упорно скрываете отъ меня его мѣстожительство. Что, небось, неправда?
   -- Я не допущу того, чтобъ по моей оплошности на него легло незаслуженное пятно ареста и принудительнаго возвращенія сюда. Стефенъ вернется по доброй волѣ, чтобъ оправдать себя и пристыдить тѣхъ, кто порочилъ здѣсь его доброе имя заглазно, не давая ему возможности защищаться. Я сообщила ему въ своемъ письмѣ обо всѣхъ клеветахъ и обвиненіяхъ, распускаемыхъ на его счетъ,-- заключила Рэчель съ твердостью, о коротую разбивалось всякое недовѣріе, какъ морская волна объ утесъ,-- и онъ будетъ здѣсь, самое позднее, черезъ два дня.
   -- А все таки,-- прибавилъ мистеръ Баундерби, чѣмъ скорѣе удастся намъ его сцапать, тѣмъ раньше воспользуется онъ случаемъ оправдаться. Что касается васъ, то я ничего не могу поставить вамъ въ вину,-- продолжалъ фабрикантъ, непосредственно обращаясь къ молодой женщинѣ; все то, что вы пришли мнѣ сообщить, оказалось правдой, и я доставилъ вамъ средство доказать справедливость вашихъ словъ; значитъ, съ этимъ покончено. Добраго вечера, господа! Я спѣшу; мнѣ нужно еще хорошенько вникнуть въ это дѣло.
   Томъ выползъ изъ своего угла, когда мистеръ Баундерби пошевелился; онъ двинулся вмѣстѣ съ нимъ къ двери, не отставая отъ него, какъ тѣнь, и они вышли вмѣстѣ. Единственнымъ его прощальнымъ привѣтствіемъ были угрюмыя слова: "добрый вечеръ, отецъ!" Съ этой отрывистой фразой и презрительнымъ взглядомъ въ сторону сестры онъ удалился.
   Съ тѣхъ поръ, какъ по возвращеніи дочери домой, для мистера Гредграйнда погибла послѣдняя надежда, онъ сдѣлался очень молчаливъ. Такъ и теперь этотъ несчастный человѣкъ сидѣлъ, не говоря ни слова, когда Луиза обратилась кроткимъ тономъ къ фабричной работницѣ.
   -- Рэчель,-- сказала она,-- вы отложите въ сторону всякое недовѣріе ко мнѣ, когда узнаете меня короче.
   -- Не довѣрять кому нибудь,-- отвѣчала Рэчель нѣсколько мягче прежняго,-- совсѣмъ не въ моемъ характерѣ; но когда ко мнѣ самой относятся съ такимъ обиднымъ недовѣріемъ, когда не довѣряютъ всѣмъ намъ, я не могу переносить этого хладнокровно. Простите, если я обидѣла васъ понапрасну. Теперь я сама не думаю того, что говорила тогда, но не ручаюсь, однако, что мнѣ не придутъ въ голову опять тѣ же мысли, если съ бѣднымъ Стефеномъ попрежнему будутъ поступать несправедливо.
   -- А вы сообщили ему въ своемъ письмѣ,-- освѣдомилась Сэсси,-- что подозрѣніе пало на него, повидимому, изъ-за того, что онъ бродилъ по вечерамъ вокругъ банка? Тогда онъ зналъ бы, по крайней мѣрѣ, о чемъ его станутъ спрашивать, когда онъ вернется, и могъ бы приготовиться заранѣе къ отвѣту.
   -- Да, моя милая, я написала,-- отвѣчала дѣвушка,-- хотя сама напрасно ломаю голову надъ тѣмъ, что могло ему тамъ понадобиться? Онъ никогда не ходилъ въ ту сторону, гдѣ помѣщается банкъ; это ему совсѣмъ не по дорогѣ. Стефенъ жилъ не подалеку отъ меня, а не въ томъ краю.
   Сэсси была уже возлѣ нея и разспрашивала Рэчель, гдѣ она живетъ и можно ли придти къ ней завтра вечеромъ спросить, нѣтъ ли извѣстій о Блэкпулѣ.
   -- Сомнѣваюсь,-- отвѣчала Рэчель,-- чтобъ онъ могъ явиться сюда раньше послѣзавтрашняго дня.
   -- Тогда я приду послѣ завтра вечеромъ,-- замѣтила Сэсси.
   Когда Рэчель ушла, изъявивъ на это свое согласіе, мистеръ Гредграйндъ поднялъ голову и сказалъ своей дочери:
   -- Луиза, дорогая моя, насколько помнится, я никогда не видалъ въ глаза того человѣка. Какъ, по твоему, замѣшанъ онъ въ томъ дѣлѣ?
   -- Сначала, мнѣ казалось, будто я повѣрила этому, отецъ, хотя съ большимъ трудомъ. Но теперь я не вѣрю.
   -- Точнѣе говоря, ты внушила себѣ это, зная, что другіе подозрѣваютъ его. Но каковъ онъ съ виду и какъ себя держитъ? Какъ честный человѣкъ?
   -- Онъ производитъ впечатлѣніе въ высшей степени честнаго малаго.
   -- Эта Рэчель непоколебимо стоитъ за него горой. Хотѣлось бы мнѣ знать,-- задумчиво продолжалъ мистеръ Гредграйндъ,-- извѣстно ли настоящему виновнику о всѣхъ этихъ напраслинахъ? Гдѣ онъ? Кто онъ?
   Послѣднее время въ его волосахъ стала замѣтно пробиваться сѣдина, и теперь, когда онъ поникъ сѣдѣющею головою на руку и казался такимъ постарѣвшимъ, Луиза, съ выраженіемъ страха и жалости на лицѣ, поспѣшно подошла и подсѣла близко къ нему. Въ эту минуту ея взглядъ случайно встрѣтился съ глазами Сэсси. Дѣвушка покраснѣла и вздрогнула, а Луиза приложила палецъ къ губамъ.
   На слѣдующій день, когда Сэсси, вернувшись отъ Рэчели, сообщила Луизѣ, что Стефенъ еще не возвращался, она сказала это шепотомъ. На другой день, когда воспитанница Гредграйнда пришла съ тѣмъ же извѣстіемъ и прибавила, что о несчастномъ нѣтъ ни слуху, ни духу, она говорила тѣмъ же тихимъ, испуганный ь голосомъ. Съ того момента, когда Луиза и Сэсси переглянулись между собою, онѣ никогда не произносили имени Стефена и не упоминали о немъ вслухъ, а также не поддерживали разговора о кражѣ въ банкѣ, когда мистеръ Гредграйндъ затрогивалъ этотъ вопросъ.
   Назначенный двухдневный срокъ миновалъ; прошло трое сутокъ, а Стефенъ все не показывался и не давалъ о себѣ знать. На четвертый день Рэчель, увѣренность которой ни чуть не поколебалась (она только думала, что письмо ея пропало) пришла въ банкъ и показала письмо отъ него съ адресомъ, въ которомъ Стефенъ сообщалъ, что поселился въ одной изъ рабочихъ колоній въ сторону отъ большой дороги въ пятидесяти миляхъ оттуда. Туда немедленно были отправлены гонцы, и весь городъ съ любопытствомъ ожидалъ ихъ возвращенія на другой день.
   Все это время олухъ слѣдовалъ, какъ тѣнь, за мистеромъ Баундерби, присутствуя при всѣхъ розыскахъ. Онъ былъ въ сильнѣйшемъ возбужденіи, горѣлъ въ страшной лихорадкѣ, кусалъ до крови ногти, говорилъ суровымъ, хриплымъ голосомъ; губы у него запеклись и потемнѣли. Въ тотъ часъ, когда ожидали прибытіе обвиняемаго, олухъ помчался на станцію желѣзной дороги; онъ предлагалъ держать съ нимъ пари, что Стефенъ улизнулъ раньше прибытія посланныхъ за нимъ людей и что онъ не подумаетъ показаться въ Коктоунѣ.
   Его догадка подтвердилась. Гонцы вернулись ни съ чѣмъ. Письмо Рэчели было отправлено, оно пришло къ мѣсту назначенія и было вручено адресату. Стефенъ Блэкпуль въ хотъ же часъ пустился въ дорогу, и ни единая душа не слышала о немъ больше ничего. Теперь коктоунцы ломали себѣ голову надъ вопросомъ, написала ли Рэчель Блэкпулю съ добрымъ намѣреніемъ, будучи увѣрена, что онъ вернется, или же только предостерегала его своимъ письмомъ, посовѣтовавъ ему скорѣе бѣжать? По этому пункту мнѣнія въ городѣ раздѣлялись. Прошло и шестъ дней, и цѣлая недѣля; началась вторая. Несчастный олухъ, собравъ жалкіе остатки своего мужества, началъ хорохориться.
   -- Былъ ли подозрѣваемый воромъ, желаете вы знать? Вотъ милый вопросъ! Если онъ невиненъ, то куда же онъ дѣвался и почему не возвращается?
   "Гдѣ онъ? Почему не возвращается?" Эти слова, которыя Томъ повторялъ днемъ на всѣ лады, не давали ему покоя въ глухую ночь и отдавались у него въ ушахъ до разсвѣта.
   

IV. Нашлась.

   Миновали сутки, миновали еще другія. Стефена Блэкпуля все нѣтъ, какъ нѣтъ. Гдѣ же онъ былъ и почему не возвращался?
   Каждый вечеръ Сэсси приходила на квартиру Рэчель посидѣть съ ней въ ея маленькой чистенькой комнаткѣ. Каждый день Рэчель работала, какъ должны работать такіе люди, несмотря ни на какія душевныя тревоги. Фабричному дыму, извивавшемуся на подобіе длинныхъ змѣй, было безразлично, кто пропалъ или кто нашелся, кто оказался правымъ или виноватымъ; слоны, страдавшіе меланхолическимъ умопомѣшательствомъ, по примѣру сторонниковъ положительныхъ фактовъ, ни въ какомъ, случаѣ не отступали отъ своей обычной рутины. Прошли еще сутки, миновала другія. Однообразная жизнь фабричнаго города ничѣмъ не нарушалась. Даже исчезновеніе Стефена Блэкпуля начинало казаться чѣмъ-то обыденнымъ, какъ и все остальное,-- такимъ же прискучившимъ чудомъ, какъ и любая машина на одной изъ коктоунскихъ фабрикъ.
   -- Едва ли,-- говорила Рэчель,-- найдется теперь въ городѣ и двадцать человѣкъ, которые вѣрили бы еще въ невинность бѣднаго малаго.
   Она сказала это Сэсси, когда онѣ сидѣли у ней на квартирѣ, освѣщенной только фонаремъ на уличномъ перекресткѣ. Сэсси пришла уже въ сумерки, чтобъ подождать возвращенія дѣвушки съ работы, и съ той минуты онѣ сидѣли у окна, гдѣ Рэчель нашла свою гостью, и не нуждались въ болѣе яркомъ освѣщеніи для своей печальной бесѣды.
   -- Какъ будто самъ Богъ послалъ мнѣ васъ,-- продолжала Рэчель,-- съ вами я отвожу душу. Бываютъ минуты, когда мнѣ кажется, что я схожу съ ума. Но вы какъ-то умѣете вдохнуть въ меня надежду и поддержать мои падающія силы. Такъ вы вѣрите,-- хотя обстоятельства складываются противъ Стефена,-- что его невинность, будетъ доказана?
   -- Вѣрю,-- отвѣчала Сэсси,-- вѣрю отъ всей души. Знаете, Рэчель, я до такой степени убѣждена, что ваше довѣріе къ нему не можетъ быть обмануто, что вполнѣ раздѣляю ваши чувства. Я такъ увѣрена въ Стефенѣ съ своей стороны, какъ будто знала его долгіе годы и дѣлила съ нимъ горе, по вашему примѣру.
   -- А я, дорогая моя,-- промолвила Рэчель дрожащимъ голосомъ,-- знаю его такъ коротко, знаю, какъ твердо держался онъ всего честнаго и добраго въ жизни, несмотря на самыя тяжкія испытанія, что, кажется, еслибъ онъ пропалъ теперь навсегда, то, проживи я хоть сто лѣтъ, я и тогда могла бы сказать при послѣднемъ своемъ издыханіи:;-- "Господь мнѣ свидѣтель, что я никогда не переставала вѣрить Стефену Блэкпулю".
   -- Всѣ мы въ Стонъ-Лоджѣ убѣждены, милая Рэчель, что рано или поздно съ него будетъ снято всякое подозрѣніе.
   -- Чѣмъ больше я въ томъ убѣждаюсь, чѣмъ сильнѣе я чувствую вашу доброту ко мнѣ, чѣмъ больше цѣню, что вы приходите нарочно развлечь меня и не стыдитесь показываться со мною на улицахъ, зная, что я сама нахожусь въ подозрѣніи, тѣмъ больнѣе мнѣ вспомнить, какъ обидѣла я своимъ недовѣріемъ ту молоденькую леди. И при всемъ томъ...
   -- Но, вѣдь, вы довѣряете ей теперь, Рэчель?
   -- Да, послѣ того, какъ вы сблизили насъ между собою. Но все-таки порою я не могу отдѣлаться отъ мысли...
   Она заговорила совсѣмъ тихо, словно про себя, такъ что Сэсси, сидѣвшей съ ней рядомъ, пришлось внимательно вслушиваться, чтобы разслышать что нибудь.
   -- Все-таки я невольно не довѣряю кому-то въ душѣ. Я не знаю, кто онъ такой, не могу себѣ представить, какъ и почему такъ выходитъ, но мнѣ сдается, что кто-то устранилъ Стефена съ дороги. Еслибъ Стефенъ вернулся по доброй волѣ сюда и доказалъ свою невинность передъ всѣми, то это какъ будто повредило бы кому-то, кто, желая помѣшать раскрытію истины, не допустилъ Стефена явиться въ Коктоунъ и устранилъ его съ дороги.
   -- Это ужасная мысль,-- промолвила Сэсси, блѣднѣя.
   -- Да, ужасно подумать, что Стефенъ можетъ быть убитъ.
   Сэсси вздрогнула, поблѣднѣвъ еще больше.
   -- Когда это приходитъ мнѣ въ голову, милочка,-- сказала Рэчель,-- а это случается иногда, хотя я всячески отгоняю такую мысль, принимаясь считать до большихъ цифръ за работой или повторяя стишки, которые учила въ дѣтскіе годы,-- такъ вотъ, когда я задумаюсь о томъ, то сама себя не помню; я готова метаться, какъ угорѣлая, во всѣ стороны и, несмотря на какую угодно усталость, меня такъ и тянетъ бѣжать куда-то со всѣхъ ногъ на цѣлыя мили разстоянія. Мнѣ надо отдѣлаться отъ этой мысли прежде, чѣмъ я лягу спать... Вотъ что: я провожу васъ домой.
   -- Стефенъ могъ заболѣть на обратномъ пути -- сказала Сэсси,-- дѣлая слабое усиліе раздуть въ ней хоть искру надежды. Мало ли мѣстъ по дорогѣ, гдѣ онъ могъ остановиться для отдыха.
   -- Но, вѣдь, Стефена нѣтъ нигдѣ. Его разыскивали по всѣмъ мѣстамъ, но не нашли.
   -- Вѣрно,-- нехотя согласилась Сэсси.
   -- Онъ могъ бы дойти пѣшкомъ въ два дня,-- продолжала Рэчель.-- Еслибъ даже силы измѣнили ему дорогой, Стефенъ имѣлъ возможность пріѣхать; вѣдь, я послала ему денегъ на проѣздъ на тотъ случай, еслибъ у него не хватило своихъ собственныхъ.
   -- Будемъ надѣяться, что завтрашній день принесетъ намъ что нибудь утѣшительное. Пойдемте пройтись по воздуху!
   Ласковой рукой повязала Сэсси платокъ на блестящихъ черныхъ волосахъ работницы, какъ та имѣла обыкновеніе его носить, и онѣ вышли вмѣстѣ. Ночь была ясная, теплая; кучки фабричныхъ мѣшкали тамъ и сямъ на уличныхъ перекресткахъ; но большая часть ихъ сидѣла за ужиномъ, и улицы были довольно пустынны.
   -- Теперь вы не такъ волнуетесь, Рэчель, и рука у васъ перестала горѣть.
   -- Мнѣ всегда легче на ходу, въ особенности на свѣжемъ воздухѣ. Но когда я принуждена сидѣть въ духотѣ, на меня налаг даетъ слабость и какое-то забытье.
   -- Вы должны беречь свои силы, Рэчель, потому что ваша помощь каждую минуту можетъ понадобиться Стефену. Завтра суббота. Если завтрашній день вы не получите никакихъ вѣстей, то пойдемте прогуляться за городъ на весь день. Это подкрѣпитъ васъ на цѣлую недѣлю. Согласны?
   -- Хорошо, милочка.
   Въ эти минуту онѣ проходили по улицѣ, гдѣ жилъ мистерѣ Баундерби. Дорога Сэсси лежала мимо его дома, и дѣвушки направились прямо къ нему. Въ Коктоунъ какъ разъ прибылъ какой-то поѣздъ, вслѣдствіе чего по городу поднялась ѣзда. Пока Сэсси съ своей провожатой пересѣкали улицу, впереди и позади ихъ громыхало много наемныхъ экипажей. Когда же онѣ приблизились къ дому банкира, то одинъ изъ кэбовъ подкатилъ съ такой стремительностью къ подъѣзду, что заставилъ невольно оглянуться на себя. При яркомъ свѣтѣ газа на крыльцѣ можно было разсмотрѣть въ окнѣ кареты миссисъ Спарситъ, старавшуюся изо всѣхъ силъ отворить дверцу; при видѣ дѣвушекъ, эта леди крикнула имъ, чтобъ онѣ остановились.
   -- Какое совпаденіе!-- воскликнула она, когда кучеръ подоспѣлъ, наконецъ, ей на выручку. -- Сама судьба посылаетъ мнѣ васъ. Вылѣзайте, сударыня, обратилась экономка къ кому-то сидѣвшему въ кэбѣ, вылѣзайте, или васъ вытащатъ силой.
   Вслѣдъ затѣмъ изъ экипажа вышла ни кто иная, какъ таинственная старуха, которую миссисъ Спарситъ поспѣшила схватить за воротникъ.
   -- Никто не смѣетъ ее трогать!-- воскликнула почтенная лэди съ величайшей энергіей.-- Чтобъ никто не смѣлъ ея касаться! Она принадлежитъ мнѣ. Входите, сударыня,-- прибавила миссисъ Спарситъ тѣмъ же тономъ, какимъ только что приказывала ей вылѣзать.-- Входите, сударыня, или васъ втащатъ силой.
   Одного вида матроны съ классической фигурой, хватающей старую женщину за горло и насильно влекущей ее въ жилой домъ было бы при всякихъ обстоятельствахъ вполнѣ достаточно, чтобъ возбудить любопытство всѣхъ британскихъ зѣвакъ, которымъ посчастливилось напасть на такое интересное зрѣлище. Немудрено, что ихъ собралась бы цѣлая толпа, нетерпѣливо ожидавшая, чѣмъ кончится дѣло. Но когда заманчивость такого происшествія еще усугублялась шумомъ, поднятымъ въ городѣ загадочною кражею въ банкѣ, то понятно, что любопытные рѣшительно не могли преодолѣть соблазна проникнуть въ самый домъ, хотя бы на нихъ грозила обрушиться крыша. Такимъ образомъ, изъ кучи случайныхъ зрителей человѣкъ двадцать пять наиболѣе отчаянныхъ и настойчивыхъ проникли въ сѣни вслѣдъ за Сэеси и Рэчелью, которыхъ они притиснули въ свою очередь къ миссисъ Спарситъ и ея жертвѣ, и вся эта безпорядочная толпа ввалилась въ столовую мистера Баундерби, гдѣ оставшіеся позади, не долго думая, вскочили на стулья, чтобъ не прозѣвать ничего изъ ожидаемаго зрѣлища.
   -- Приведите сюда мистера Баундерби!-- скомандовала миссисъ Спарситъ.-- Эй вы, молодая женщина, Рэчель, извѣстно вамъ, кто это?
   -- Это миссисъ Пеглеръ,-- отвѣчала Рэчель.
   -- Я такъ и думала!-- воскликнула миссисъ Спарситъ, сіяя восторгомъ.-- Приведите мистера Баундерби. Подайтесь назадъ, ей вы, очистите мѣсто!
   Миссисъ Пеглеръ, кутаясь въ свой платокъ и прячась отъ любопытныхъ взоровъ, взмолилась ей о чемъ то шепотомъ.
   -- Отвяжитесь отъ меня,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ вслухъ,-- вѣдь, я говорила вамъ двадцать разъ дорогой, что не выпущу васъ, пока не передамъ ему изъ рукъ въ руки.
   Тутъ появился мистеръ Баундерби въ сопровожденіи мистера Гредграйнда и олуха, съ которыми онъ совѣщался о чемъ-то у себя наверху. Взоръ мистера Баундерби выразилъ болѣе удивленія, чѣмъ радушія при видѣ оравы незваныхъ гостей въ его столовой.
   -- Это что,-- откуда?-- спросилъ онъ.-- Миссисъ Спарситъ, сударыня, что это значитъ?!
   -- Сэръ,-- отвѣчала эта достойная леди,-- считаю за счастье представить вамъ ту особу, которую вы такъ хотѣли найти. Движимая желаніемъ избавить васъ отъ тяжкой заботы, сэръ, и не имѣя въ рукахъ никакихъ иныхъ нитей, кромѣ самыхъ сбивчивыхъ указаніи относительно мѣстности, гдѣ по догадкамъ жила эта женщина,-- извѣстная вонъ той молодой работницѣ, Рэчель (по счастію, она здѣсь и можетъ удостовѣрить личность подозрѣваемой) я успѣла разыскать и привезти ее съ собою, разумѣется, послѣ самаго энергичнаго сопротивленія. Конечно, не безъ хлопотъ удалось мнѣ достичь своей цѣли; но когда дѣло идетъ о томъ, чтобъ оказать вамъ услугу, то меня не пугаютъ никакія препятствія. Всякій трудъдоставляетъ мнѣ тогда одно удовольствіе, а голодъ, холодъ и жажда служатъ истинной наградой.
   Тутъ миссисъ Спарситъ внезапно прикусила языкъ, потому что лицо мистера Баундерби выразило необычайное сочетаніе всевозможныхъ оттѣнковъ замѣшательства, едва миссисъ Пеглеръ предстала его взорамъ.
   -- Какъ, что вы хотите этимъ сказать?-- совершенно неожиданно спросилъ онъ съ большой запальчивостью.-- Я спрашиваю, что вы хотите этимъ сказать, миссисъ Спарситъ, сударыня?
   -- Сэръ,-- слабымъ голосомъ воскликнула почтенная леди.
   -- Зачѣмъ, чортъ побери, мѣшаетесь вы не въ свое дѣло?-- заоралъ Баундерби.-- Какъ смѣете вы совать свой длинный носъ въ мои семейныя дѣла?
   Этотъ намекъ на любимую черту лица миссисъ Спарситъ окончательно доконалъ ее. Она опустилась на стулъ и застыла, уставившись на мистера Баундерби испуганнымъ взглядомъ и потирая одну митенку о другую, точно онѣ также застыли.
   -- Мой дорогой Джозія,-- воскликнула между тѣмъ миссисъ Пеглеръ, вся дрожа;-- мой милый мальчикъ! Не сердись на меня, я ни въ чемъ не виновата, Джозія. Я сто разъ говорила этой леди, что тебѣ будетъ непріятна ея затѣя, но она настояла на своемъ.
   -- Для чего позволила ты ей привезти тебя сюда? Развѣ ты не могла сбить у нея съ головы чепецъ, или вышибить ей зубы, или вцѣпиться ей въ лицо?-- бѣсновался Баундерби.
   -- Сынокъ мой родной! Вѣдь, она грозила, если я не послушаюсь, послать за полиціей; лучше ужъ было поѣхать съ ней добровольно, чѣмъ поднимать шумъ и скандалъ въ такомъ -- мисссисъ Пеглеръ робко, но съ гордостью окинула глазами комнату -- въ такомъ великолѣпномъ домѣ. Но право же, я нисколько не виновата! Мой дорогой, благородный, славный сынокъ! Я всегда жила потихоньку и таилась отъ всѣхъ, Джозія, сокровище мое. Я ни разу не нарушила нашего условія: я никому не говорила, что я твоя мать. Я любовалась тобою издали и когда пріѣзжала порою въ городъ черезъ долгіе промежутки времени, чтобъ взглянуть на тебя украдкой, то дѣлала это втихомолку, мой милый, и сейчасъ же возвращалась назадъ.
   Закинувъ руки въ карманы, съ раздраженіемъ и чувствомъ жестокой обиды, шагалъ мистеръ Баундерби взадъ и впередъ мимо длиннаго обѣденнаго стола, тогда какъ зрители, тѣснившіеся поодаль, жадно ловили каждое слово изъ причитаній миссисъ Пеглеръ и съ каждымъ словомъ все болѣе и болѣе таращили удивленные глаза. Мистеръ Баундерби попрежнему раздраженно прохаживался изъ угла въ уголъ, когда миссисъ Пеглеръ даже умолкла. Тутъ мистеръ Гредграйндъ обратился съ своей стороны къ этой лукавой старухѣ.
   -- Удивляюсь, сударыня,-- строго замѣтилъ онъ,-- какъ это у васъ на старости лѣтъ хватаетъ нахальства предъявлять материнскія права на мистера Баундерби, какъ на своего сына, послѣ вашего противуестественнаго, безчеловѣчнаго обращенія съ нимъ въ дѣтствѣ!
   -- Это я то была противуестественна!-- подхватила несчастная старушка, это я то обращалась съ нимъ безчеловѣчно! Съ моимъ дорогимъ мальчикомъ?
   -- Дорогимъ!-- ѣдко повторилъ мистеръ Гредграйндъ. Еще бы! Конечно, достигнувъ самостоятельно благосостоянія, онъ сдѣлался теперь дорогъ вамъ, не стану этого отрицать. Но не былъ онъ для васъ дорогимъ, когда вы бросили его въ младенчествѣ на произволъ жестокой бабушки-пьянчуги.
   -- Я бросила моего Джозію!-- воскликнула миссисъ Пеглеръ, всплеснувъ руками. Да проститъ вамъ Господь ваши скверныя выдумки, какъ и то, что вы порочите память моей покойной матери, которая скончалась на моихъ рукахъ, когда Джозія еще не родился! Дай Богъ вамъ раскаяться въ этихъ несправедливостяхъ, сэръ, и прожить подольше, чтобъ увидѣть свою ошибку!
   Она говорила такъ серьезно и такимъ негодующимъ тономъ, что мистеръ Гредграйндъ, у котораго мелькнула вдругъ неожиданная догадка, спросилъ се уже мягче:
   -- Такъ неужели вы станете отрицать, сударыня, что бросили своего сына, чтобъ онъ... росъ въ канавѣ?
   -- Джозія -- въ канавѣ!-- подхватила миссисъ Пеглеръ. Никогда этого не бывало, сэръ, никогда въ жизни! Какъ вамъ не стыдно! Джозія знаетъ и подтвердитъ вамъ, что онъ произошелъ хотя и отъ скромныхъ родителей, но эти родители любили его не меньше того, какъ любятъ своихъ дѣтей знатные и богачи. Они ощипывали себя, только бы научить его хорошенько грамотѣ и счету, и ничего не жалѣли для своего сыночка. Я и теперь могу показать его учебныя тетрадки -- онѣ всѣ у меня цѣлешеньки!-- прибавила миссисъ Пеглеръ съ негодующей гордостью. И мой милый мальчикъ знаетъ и скажетъ вамъ, сэръ, что, когда его славный отецъ скончался, оставивъ его сиротой по девятому годочку, то его мать тоже не жалѣла ничего для сынка, чтобъ вывести его въ люди, такъ какъ это составляло ея долгъ, и удовольствіе, и гордость. Мальчикъ поступилъ въ ученье, вышелъ старательнымъ,-- и хозяинъ ему попался добрый. Онъ поддержалъ его спервоначалу, а тамъ Джозія ужъ и пошелъ самъ все въ гору да въ гору и сдѣлался богатымъ и важнымъ. И знаете, сэръ,-- вѣдь, этога мой дорогой мальчикъ не скажетъ вамъ -- что хотя его мать держитъ только маленькую деревенскую лавочку, однако, онъ никогда не забывалъ ее. Онъ положилъ мнѣ даже пенсію по тридцати фунтовъ въ годъ -- больше, чѣмъ мнѣ нужно, потому что я откладываю еще оттуда малую толику. Но мой сынъ заключилъ со мною одно условіе: чтобъ я жила отдѣльно отъ него, сама по себѣ, въ своей деревнѣ, и не хвасталась бы имъ передъ людьми, и не докучала бы ему. Я и не докучала: пріѣду разъ въ годъ сюда взглянуть украдкой на сыночка, такъ что онъ и самъ не догадается. Только всего и было! И это совершенно правильно!-- съ жаромъ прибавила бѣдная старушка въ оправданіе своего любимаго дѣтища.-- Вѣдь, живи я съ нимъ, сколько промаховъ надѣлала бы я некстати! А на своей сторонѣ я всѣмъ довольна и могу гордиться моимъ Джозіей сама про себя и любить его въ глубинѣ души, а не на показъ. Но вы заставляете меня краснѣть, сэръ,-- заключила миссисъ Пеглеръ, за ваши несправедливыя подозрѣнія и выдуманныя вами небылицы. Здѣсь я никогда не бывала и не домогалась сюда попасть, разъ мой сынъ запретилъ мнѣ это. Я и теперь не стояла бы передъ вами, еслибъ меня не привезли къ нему силой. А вамъ стыдно, стыдно, сэръ, клеветать на меня ни съ того, ни съ сего, будто бы я была дурною матерью моему сыну! Вѣдь, онъ тутъ, налицо, и не позволитъ порочить моего добраго имени!
   Посторонніе зрители, стоявшіе и не стоявшіе на стульяхъ въ столовой мистера Баундерби, единодушно взяли сторону миссисъ Пеглеръ. Между ними поднялся шепотъ сочувствія къ ней, и мистеръ Гредграйндъ явно для себя оказался предметомъ незаслуженныхъ нареканій, когда хозяинъ дома, не перестававшій мѣрять шагами комнату, раздуваясь и багровѣя все больше и больше съ каждой секундой, остановился, наконецъ, разомъ и сказалъ:
   -- Не знаю хорошенько, чему я обязанъ честью принимать у себя всю эту компанію, да и не спрашиваю о томъ. Если любопытство этихъ господъ удовлетворено, то, можетъ быть, они будутъ столь любезны, что разойдутся; но такъ ли это или не такъ, во всякомъ случаѣ, имъ не мѣшаетъ убраться во-свояси. Вѣдь, я не обязанъ прочитать имъ лекцію о моихъ семейныхъ дѣлахъ; я не брался за это и не собираюсь къ этому приступить. Слѣдовательно, кто ожидаетъ отъ меня объясненій по этому вопросу, тотъ ошибется въ своихъ разсчетахъ, въ особенности Томъ Гредграйндъ, да будетъ ему извѣстно. По дѣлу кражи въ банкѣ произошла ошибка относительно моей матери. Этого не случилось бы, еслибъ не чрезмѣрное усердіе нѣкоторыхъ лицъ; ненавижу услужливость некстати вездѣ и во всѣмъ. Добраго вечера!
   Хотя мистеръ Баундерби говорилъ, по обыкновенію, свысока, уснащая свою рѣчь этими хлесткими фразами и распахнувъ настежъ дверь передъ своими непрошенными гостями, однако, въ его манерѣ сквозило на этотъ разъ сильное замѣшательство, явная пришибленность, которую онъ напрасно старался скрыть, нелѣпо хорохорясь для вида. Уличенный въ хвастливомъ самоуничиженіи, въ наглой лжи, какъ человѣкъ, построившій свою дутую репутацію на обманѣ, и такъ же далеко уклонившійся отъ правды, какъ еслибъ онъ приписывалъ себѣ происхожденіе отъ какого нибудь знатнаго рода, коктоунскій банкиръ представлялъ собою крайне смѣшную и жалкую фигуру. Пока любопытные зѣваки валили гурьбой изъ распахнутой имъ двери, Баундерби выпускалъ ихъ, скрѣпя сердце, отлично зная, что скандальная исторія, разыгравшаяся у него въ домѣ, немедленнно разнесется по всему городу, чтобъ сдѣлаться достояніемъ стоустой молвы. Кажется, еслибъ ему окарнали оба уха, онъ и тогда не могъ бы имѣть болѣе плачевнаго и растеряннаго вида. Даже злополучная миссисъ Спарситъ, упавшая съ высоты торжества въ бездну отчаянія, не была такъ унижена, какъ этотъ замѣчательный человѣкъ и обязанный всѣмъ самому себѣ враль, Джозія Баундерби изъ Коктоуна.
   Рэчель и Сэсси, оставивъ миссисъ Пеглеръ ночевать у ея сына, дошли вмѣстѣ до воротъ Стонъ-Лоджа, гдѣ и разстались. Мистеръ Гредграйндъ вскорѣ присоединился къ нимъ дорогой и съ большимъ участіемъ разспрашивалъ о Блэкпулѣ; онъ полагалъ, что доказанная несостоятельность подозрѣній противъ миссисъ Пеглеръ должна была послужить ему въ пользу.
   Что же касается олуха, то впродолженіе всей описанной сцены, какъ и вообще при всѣхъ послѣднихъ событіяхъ онъ не отходилъ ни на шагъ отъ мистера Баундерби. Томъ какъ будто чувствовалъ, что пока зятю не удалось ничего открыть безъ его вѣдома, ему нечего опасаться. Онъ совсѣмъ не посѣщалъ сестры и видѣлъ Луизу только разъ послѣ ея возвращенія домой, именно, въ тотъ вечеръ, когда онъ, какъ мы уже знаемъ, слѣдовалъ тѣнью по пятамъ Баундерби.
   Между тѣмъ въ душу его сестры закралось неопредѣленная, смутная боязнь, которой она не высказывала никому: ей мерещилось, что какая-то странная тайна окружаетъ ея порочнаго, неблагороднаго брата. Таже мрачная возможность и въ той же неопредѣленной формѣ представлялась Сэсси съ того дня, когда Рэчель намекнула ей на кого-то, кому понадобилось устранитъ съ дороги Стефена, чтобъ подозрѣваемый не могъ вернуться въ Коктоунъ и повредить своими показаніями настоящему виновнику преступленія. Луиза ни разу не обмолвилась о томъ, что подозрѣваетъ участіе брата въ кражѣ; она и Сэсси не говорили между собою откровенно о щекотливомъ предметѣ; онѣ обмѣнялись только краснорѣчивымъ взглядомъ въ тотъ вечеръ, когда ни о чемъ не догадывавшійся отецъ поникъ сѣдѣющей головой на руку. Но онѣ поняли съ той поры одна другую, что и сознавали ясно. Эта новая боязнь была такъ мучительна, что неотвязно преслѣдовала ихъ обѣихъ, словно призракъ; какъ Луиза, такъ и Сэсси были до того напуганы имъ, что боялись не только за себя, но и другъ за друга.
   Между тѣмъ, напускная смѣлость не покидала олуха. Если Стефенъ Блэкпуль не былъ воромъ, то пусть онъ покажется. Почему же онъ отвиливалъ?
   Прошла еще ночь. Прошли цѣлыя сутки. Стефена Блэкпуля все нѣтъ, какъ нѣтъ. Гдѣ же онъ пропадалъ и почему не возвращался?
   

VI. Сіяніе звѣздъ.

   Наступило воскресенье. То былъ славный осенній денекъ, ясный и прохладный. Сэсси и Рэчель сошлись вмѣстѣ, чтобъ отправиться на прогулку за городъ.
   Такъ какъ Коктоунъ посыпалъ пепломъ не только собственную голову, но и всѣ окрестности,-- по примѣру тѣхъ благочестивыхъ людей, которые каются въ собственныхъ грѣхахъ, облекая во вретище другихъ -- то мѣстные жители, жаждущіе освѣжиться глоткомъ чистаго воздуха -- еще не самое преступное изъ всѣхъ суетныхъ человѣческихъ желаній -- обыкновенно, садились на поѣздъ и отъѣзжали на нѣсколько миль отъ городскихъ фабрикъ по желѣзной дорогѣ, гдѣ уже, собственно, и начиналась прогулка или отдыхъ среди полей, на лонѣ природы. Сэсси и Рэчель выбрались изъ сферы дыма этимъ же обычнымъ способомъ и сошли на станціи приблизительно на половинѣ дороги между городомъ и дачей мистера Баундерби.
   Хотя зеленѣющія окрестности пачкали мѣстами груды каменнаго угля, но все таки земля была одѣта травой, осѣнена кудрявыми деревьями, на широкомъ раздольѣ пѣли жаворонки (хотя было воскресенье), въ воздухѣ носились ароматы, а надъ всѣмъ этимъ простирался шатеръ яснаго голубого неба. Съ одной стороны вдали выступалъ Коктоунъ въ видѣ чернаго тумана, съ другой -- начинались холмы, съ третьей -- свѣтъ на горизонтѣ слегка измѣнялся та овидимому, отъ старыхъ перилъ, и встала, чтобъ разсмотрѣть его поближе.
   -- А знаете, Рахиль, -- сказала она, -- вѣдь эти перила сломаны недавно. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ они сломаны, дерево еще совсѣмъ бѣлое, а вотъ и слѣды чьихъ то ногъ... Ахъ! Рахиль!..
   Она бросилась къ Рахили и крѣпко обняла ее за шею. Рахиль вскочила однимъ прыжкомъ.
   -- Что такое?
   -- Не знаю. Тамъ, въ травѣ, чья-то шляпа.
   Онѣ подошли вмѣстѣ. Рахиль подняла шляпу, вся задрожала и разразилась страшными рыданіями; въ тульѣ шляпы стояли два слова: "Стефенъ Блэкпуль", написанныя его собственной рукой.
   -- Бѣдняжка! бѣдняжка! Его убили! Навѣрно онъ лежитъ здѣсь мертвый.
   -- Есть ли... Не видно ли крови на шляпѣ?-- пробормотала Сесси.
   Сначала ни та, ни другая не рѣшались взглянуть, но, наконецъ, осмотрѣли шляпу со всѣхъ сторонъ и нигдѣ, ни внутри, ни снаружи, не нашли слѣдовъ крови. Должно быть, она пролежала тутъ нѣсколько дней; она совсѣмъ отсырѣла отъ росы и дождя, и на травѣ отпечатался слѣдъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ она упала. Обѣ женщины испуганно осмотрѣлись кругомъ, но больше ничего не увидѣли.
   -- Рахиль,-- прошептала Сесси,-- я пройду немного впередъ.
   Она выпустила руку Рахили и сдѣлала было одинъ шагъ, какъ вдругъ Рахиль обхватила ее обѣими руками съ дикимъ крикомъ, прозвенѣвшимъ далеко въ воздухѣ. Въ двухъ шагахъ отъ нихъ, почти у ихъ ногъ, чернѣла глубокая яма, прикрытая по краямъ густой, высокой травой. Онѣ отскочили назадъ, упали на колѣни и прижались другъ къ другу.
   -- Боже милостивый! Онъ тамъ! Онъ тамъ!
   Долго Сесси не могла добиться отъ Рахили ничего, кромѣ этихъ безсвязныхъ возгласовъ да дикихъ отчаянныхъ криковъ. Ни слезы, ни просьбы, ни упреки не могли заставить ее замолчать. Надо было держать ее изо всѣхъ силъ, чтобъ она не бросилась въ шахту.
   -- Рахиль! Дорогая! Голубушка! ради Бога перестаньте, не кричите такъ ужасно! Подумайте о Стефенѣ! Подумайте о Стефенѣ! Подумайте о Стефенѣ!
   Настойчивымъ повтореніемъ этихъ словъ, выливавшихся со всѣмъ отчаяніемъ, которымъ была переполнена ея душа въ эту ужасную минуту, Сесси удалось, наконецъ, заставить Рахиль замолчать; но тогда лицо бѣдной дѣвушки приняло неподвижное, окаменѣлое выраженіе, какъ у статуи.
   -- Рахиль, можетъ быть, онъ живъ. Вѣдь правда, вы не хотите ни одной лишней минуты оставлять его тамъ безпомощнаго, искалѣченнаго, когда мы, можетъ быть, можемъ еще его спасти?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!
   -- Стойте здѣсь и не шевелитесь, если вы его любите. Я пойду, послушаю.
   Она задрожала, когда подошла ближе къ страшной черной ямѣ, но все-таки подползла на колѣняхъ къ самому краю и нѣсколько разъ громко назвала Стефена по имени; прислушалась -- ни звука въ отвѣтъ, крикнула еще разъ, опять прислушалась -- все было тихо. Она повторила это разъ двадцать подъ рядъ, но совершенно безуспѣшно. Тогда она взяла комокъ земли и бросила его въ яму, но не могла даже разслышать, какъ онъ упалъ на дно.
   Прелестный ландшафтъ, мирный видъ котораго такъ восхищалъ ее нѣсколько минутъ тому назадъ, поднялъ почти отчаяніе въ ея мужественной душѣ теперь, когда она, наконецъ, поднялась на ноги и оглядѣлась кругомъ, тщетно ища глазами помощи.
   -- Рахиль, нельзя терять ни минуты. Пойдемъ въ разныя стороны; можетъ быть, кого-нибудь встрѣтимъ. Вы идите по той дорогѣ, по которой мы пришли, а я пойду впередъ по этой тропинкѣ, и если встрѣтите кого, разскажите, что здѣсь случилось. Помните о Стефенѣ, Рахиль, помните о Стефенѣ!
   По лицу Рахили она поняла, что теперь на нее можно положиться. Она еще постояла съ минуту, глядя вслѣдъ Рахили, которая бросилась бѣжать, ломая себѣ руки, потомъ повернулась и пошла по тропинкѣ, остановившись только на секунду привязать платокъ къ изгороди, чтобы замѣтить мѣсто. Отойдя нѣсколько шаговъ, она сбросила шляпу и побѣжала такъ, какъ еще не бѣгала никогда.
   "Бѣги, Сесси, бѣги! Ради самого Бога! Бѣги, не останавливаясь. Каждый мигъ дорогъ!" Подбодряя себя мысленно этими словами, она бѣжала все шибче и шибче по полямъ, по аллеямъ, какъ не бѣгала никогда въ жизни. / Она остановилась только тогда, когда добѣжала до сарая у склада машинъ, гдѣ, растянувшись въ тѣни на соломѣ, спали два какихъ-то человѣка.
   Нелегко было выбившейся изъ силъ, взволнованной дѣвушкѣ добудиться этихъ людей и еще труднѣе втолковать, чего отъ нихъ хотятъ. Какъ только они выслушали и поняли ея прерывистую рѣчь, оба не меньше ея всполошились. Одинъ былъ пьянъ, но когда товарищъ прокричалъ ему въ ухо, что человѣкъ упалъ въ Чортовъ колодецъ, онъ вскочилъ, сбѣгалъ къ лужѣ, окунулъ въ нее голову и вернулся совершенно трезвый.
   Съ этими двумя людьми Сесси пробѣжала еще съ полмили дальше. Тутъ они подняли на ноги третьяго человѣка, съ которымъ Сесси отправилась за четвертымъ, а первые двое побѣжали оповѣстить жителей ближайшей деревни. Скоро Сесси удалось добыть лошадь, и она отправила верхового на станцію желѣзной дороги съ запиской къ Луизѣ. Между тѣмъ, вся деревня была уже на ногахъ: всѣ впопыхахъ разыскивали и собирали въ одно мѣсто, чтобы нести къ Чортову колодцу, веревки, ворога, шесты, свѣчи, фонари и всякія другія необходимыя вещи.
   Сесси казалось, что прошла цѣлая вѣчность съ тѣхъ поръ, какъ она оставила Стефена, погребеннаго заживо въ могилѣ. Она была не въ силахъ оставаться дольше вдали отъ него -- у нея было такое чувство, точно она его бросила -- и она быстро пустилась въ обратный путь, захвативъ съ собой человѣкъ шесть рабочихъ, въ томъ числѣ и того, который былъ пьянъ, а потомъ такъ скоро протрезвился, и который оказался самымъ расторопнымъ изъ всѣхъ. Когда они подошли къ Чортову колодцу, тамъ было такъ же безлюдно, какъ и тогда, когда Сесси его оставила. Рабочіе кричали въ яму и прислушивались, какъ это уже дѣлала Сесси, внимательно осмотрѣли края, поговорили о томъ, какимъ образомъ могло случиться несчастіе и, наконецъ, сѣли отдохнуть въ ожиданіи прибытія необходимыхъ вещей и орудій.
   Каждый малѣйшій звукъ -- жужжаніе насѣкомыхъ, шорохъ листьевъ, каждое слово, которымъ обмѣнивались вполголоса рабочіе -- заставлялъ Сесси вздрагивать: ей всякій разъ чудилось, что она слышитъ стонъ изъ колодца. Но въ черной ямѣ было тихо, какъ въ могилѣ, только вѣтерокъ шелестилъ надъ ней, а кругомъ на травѣ сидѣли люди и все ждали и ждали. Черезъ нѣсколько времени стали понемногу собираться зѣваки, до которыхъ дошла вѣсть о несчастій, а тамъ подоспѣла и настоящая помощь въ лицѣ нѣсколькихъ десятковъ рабочихъ съ необходимыми орудіями. Въ это время подошла и Рахиль еще съ нѣсколькими людьми, въ числѣ которыхъ былъ докторъ, а съ ними вино и лѣкарства. Но никто не надѣялся, что Стефена вытащатъ живымъ.
   Теперь, когда собралось много зѣвакъ, которые только мѣшали работать, протрезвившійся рабочій сталъ во главѣ своихъ товарищей (а можетъ быть, они и сами признали его первенство) и разставилъ цѣпь вокругъ отверстія шахты. Кромѣ нѣсколькихъ добровольцевъ, вызвавшихся помогать рабочимъ, да Сесси съ Рахилью -- за эту цѣпь не пропускали никого. Но позднѣй, когда мистеръ Гредграйндъ и Луиза, вызванные запиской Сесси, а съ ними мистеръ Баундерби и оболтусъ, пріѣхали съ курьерскимъ поѣздомъ на мѣсто происшествія, ихъ тоже пропустили въ середину круга.
   Прошло четыре часа съ той минуты, какъ Сесси и Рахиль въ первый разъ пришли на это мѣсто, когда, наконецъ, съ помощью шестовъ и веревокъ устроили снарядъ, на которомъ можно было безопасно спустить въ шахту двухъ человѣкъ. Устройство этого сооруженія, какъ оно ни было просто, представило много затрудненій: нѣкоторыя необходимыя вещи были позабыты, понадобилось порядочно времени, чтобъ сбѣгать за ними. Было уже около пяти часовъ яснаго осенняго воскреснаго дня, когда, наконецъ, въ колодецъ спустили свѣчу, чтобъ испытать качество воздуха. Три или четыре загорѣлыхъ лица склонились надъ пропастью, внимательно наблюдая за свѣчей, которую по ихъ указаніямъ, спускали или останавливали люди, работавшіе у ворота. Когда свѣчу подняли на верхъ, она горѣла, но очень слабо. Тогда въ колодецъ плеснули немного воды, прицѣпили къ веревкѣ бадью, и протрезвившійся рабочій съ однимъ изъ своихъ товарищей влѣзли въ бадью съ фонарями и крикнули: "Спускай! "
   Когда заскрипѣлъ воротъ и веревка, натянувшись, стала распускаться, вся эта толпа въ полтораста человѣкъ, мужчинъ и женщинъ, притаила дыханіе. Но вотъ изъ шахты подали сигналъ, и воротъ остановился. Веревка оказалась слишкомъ длинна; большій ея конецъ оставался намотаннымъ на воротѣ. Промежутокъ времени, пока люди у ворота стояли въ бездѣйствіи, показался зрителямъ такимъ долгимъ, что женщины начали кричать, боясь, не случилось ли новаго несчастія. Но докторъ, который все это время смотрѣлъ на часы, объявилъ, что прошло всего пять минутъ, какъ спустили людей, и попросилъ ихъ строгимъ тономъ успокоиться и замолчать. Не успѣлъ онъ договорить, какъ воротъ завертѣлся въ обратную сторону. Опытные люди сейчасъ же замѣтили, что онъ идетъ легче, чѣмъ шелъ бы, еслибъ поднималось двое людей, и догадались, что одинъ изъ нихъ остался въ шахтѣ.
   Веревка натянулась; кольцо за кольцомъ медленно называлось на цилиндръ. Всѣ взгляды были прикованы къ отверстію шахты. Скоро надъ нимъ показался протрезвившійся рабочій и легкимъ прыжкомъ соскочилъ на траву. Раздался общій крикъ: "Живъ или умеръ?" и затѣмъ воцарилась мертвая тишина.
   Когда онъ отвѣтилъ: "Живъ!" вся толпа радостно вскрикнула, и у многихъ показались на глазахъ слезы.
   -- Но онъ сильно разбился,-- добавилъ рабочій, какъ только зрители настолько успокоились, что могли его слышать.-- Гдѣ докторъ? Онъ такъ разбился, сэръ, что мы не знаемъ, какъ его поднять.
   Началось совѣщаніе. Всѣ съ безпокойствомъ смотрѣли на доктора, пока онъ предлагалъ вопросы рабочему и послѣ каждаго его отвѣта только качалъ головой. Солнце начало садиться, и красный свѣтъ вечерней зари ярко освѣщалъ всѣ лица, отчего еще рѣзче выступали написанные на нихъ тревога и страхъ.
   Результатомъ совѣщанія было то, что рабочіе вернулись опять къ вороту, спустили въ шахту того же человѣка съ виномъ и другими необходимыми вещами, а другого рабочаго вытащили наверхъ. Тѣмъ временемъ нѣсколько человѣкъ, по приказанію доктора, принесли кусокъ плетня и на немъ устроили мягкую постель изъ соломы и разнаго платья, а докторъ наготовилъ бинтовъ и перевязокъ изъ шарфовъ и платковъ и отдалъ1 Ихъ рабочему съ подробными объясненіями, какъ употреблять каждую вещь. Освѣщенный фонаремъ, который онъ держалъ въ рукѣ, опираясь на шестъ сильной свободной рукой то внимательно слушая доктора, то обводя глазами толпу, то заглядывая въ глубину шахты, этотъ рабочій представлялъ одну изъ самыхъ выдающихся фигуръ во всей этой трогательной сценѣ.
   Между тѣмъ наступила ночь и зажгли фонари. Изъ того немногаго, что успѣлъ разсказать рабочій (вокругъ него сейчасъ же образовался кружокъ внимательныхъ слушателей), оказывалось, что несчастный упалъ на кучу сгнившихъ обломковъ бревенъ, на половину заткнувшихъ отверстіе шахты; груда земли, осыпавшейся съ краевъ, тоже значительно смягчила его паденіе. Онъ лежалъ на спинѣ; одна его рука была подвернута подъ него, и по его словамъ, насколько онъ могъ припомнить, онъ не двигался съ тѣхъ поръ, какъ упалъ; только своей другой, свободной рукой доставалъ иногда изъ кармана кусочки хлѣба, бывшаго съ нимъ, да черпалъ горстью воду, скопившуюся въ углубленіяхъ шахты.
   Онъ бросилъ работу, какъ только получилъ письмо, и прошелъ пѣшкомъ весь путь; онъ подходилъ къ дачѣ мистера Баундерби ночью, тутъ и свалился. Онъ пошелъ этой опасной дорогой въ такой неудобный часъ только потому, что, чувствуя себя невиннымъ во взводимомъ на него преступленіи, спѣшилъ скорѣй оправдаться и выбралъ кратчайшій путь.
   -- Видно, Чортовъ колодецъ хочетъ до конца сохранить за собой свою славу, -- съ проклятіемъ закончилъ рабочій.-- Правда, бѣдняга еще дышетъ и даже можетъ говорить, но онъ такъ страшно разбился, что, кажется, долго не протянетъ.
   Когда все было готово, рабочій, наскоро выслушавъ послѣдніе спѣшные совѣты своихъ товарищей и приказанія доктора, исчезъ въ отверстіи шахты. Веревка стала опять разматываться, опять снизу подали сигналъ, и воротъ остановился. Теперь ужъ ни одинъ рабочій не отнялъ руки отъ колеса, а каждый былъ готовъ начать вертѣть его въ обратную сторону, чтобы вытащить бадью. Наконецъ сигналъ былъ поданъ, и кольцо зрителей разомъ сомкнулось и надвинулось впередъ.
   На этотъ разъ веревка была такъ туго натянута, что люди съ трудомъ ворочали колесо, а воротъ скрипѣлъ и стоналъ, точно жаловался. Никто не рѣшался взглянуть на веревку; было страшно, что она можетъ не выдержать. Но кольцо за кольцомъ благополучно навертывалось на цилиндръ, показалась цѣпь, а за ней и бадья; съ двухъ ея сторонъ висѣли, уцѣпившись за края, оба рабочіе -- зрѣлище, отъ котораго кружилась голова и сжималось сердце -- осторожно поддерживая свободными руками бѣдное изуродованное человѣческое тѣло, все забинтованное и привязанное къ бадьѣ.
   Въ толпѣ пронесся глухой ропотъ жалости и ужаса. Женщины заплакали навзрыдъ, когда эту почти безформенную массу вынули изъ желѣзной бадьи и положили на приготовленныя носилки. Первый подошелъ къ несчастному докторъ. Онъ сдѣлалъ все, что могъ, чтобъ уложить его покойнѣе; но все, что онъ могъ сдѣлать, это съ нѣжностью прикрыть его бѣдное искаженное тѣло. Докторъ отошелъ и подозвалъ къ больному Сесси и Рахиль. Тогда взорамъ зрителей предстало блѣдное, измученное, терпѣливое лицо, обращенное къ небу, и перебитая, раздавленная рука, покоившаяся поверхъ прикрывшей несчастнаго одежды. Эта рука, казалось, просила, чтобъ ея коснулась другая любящая рука.
   Сесси и Рахиль дали ему напиться, смочили ему лобъ и заставили его проглотить нѣсколько капель вина. Онъ не шевелился и продолжалъ смотрѣть на небо, но по его лицу скользнула улыбка и губы прошептали: "Рахиль! "
   Она опустилась возлѣ него на колѣни и нагнулась надъ нимъ такъ, что ея лицо пришлось между его взглядомъ и небомъ, на которое онъ смотрѣлъ; онъ былъ такъ слабъ, что не могъ повернуть головы.
   -- Рахиль! Милая!
   Она взяла его за руку; онъ опять улыбнулся и сказалъ:
   -- Держи ее, не выпускай.
   -- Ты сильно страдаешь, мой милый, дорогой Стефенъ?
   -- Я страдалъ, но теперь все прошло. Да, я страшно, жестоко мучился и какъ долго, голубушка!... Но теперь все кончено. Ахъ, Рахиль! какое болото! Все то же болото до самаго конца.
   По лицу его скользнула точно слабая тѣнь его прежняго выраженія, когда онъ сказалъ эти слова.
   -- Эта яма, въ которую я упалъ, еще на памяти стариковъ стоила жизни сотнямъ людей -- отцовъ, сыновей, братьевъ, дорогихъ и близкихъ для многихъ тысячъ человѣческихъ существъ, которыхъ они поддерживали и кормили. Въ этой ямѣ, благодаря рудничному газу, погибло въ свое время больше народу, чѣмъ въ самой кровопролитной битвѣ. Я читалъ когда-то петицію рудокоповъ, гдѣ они ради Христа умоляютъ нашихъ законодателей не допускать, чтобы работа ихъ убивала; умоляютъ пощадить ихъ ради ихъ женъ и дѣтей, которыхъ они любятъ такъ же горячо, какъ и джентльмены любятъ своихъ. Съ тѣхъ поръ, какъ эта шахта начала разрабатываться, она всегда безъ толку убивала людей; теперь ее бросили, но она все-таки продолжаетъ ихъ безъ толку убивать. Видишь, такъ или иначе мы всегда должны умирать безъ толку, безъ всякой нужды... въ этомъ болотѣ всегда!
   Все это онъ говорилъ безъ малѣйшаго гнѣва, говорилъ кроткимъ голосомъ, просто потому, что считалъ это правдой.
   -- Помнишь ты свою маленькую сестру, Рахиль? Конечно, ты ее не забыла, какъ не забудешь и меня, когда я буду съ ней. Помнишь ли ты, моя бѣдная несчастная, терпѣливая труженица, какъ ты работала для нея, а она цѣлыми днями сидѣла недвижимо въ своемъ маленькомъ креслицѣ у твоего окна? Помнишь, какъ она умерла -- такая крошка и уже калѣка -- умерла, убитая нездоровымъ воздухомъ, заражающимъ жалкія жилища рабочихъ. А какъ бы все это легко было устранить! Говорю тебѣ, все это одно сплошное болото! вездѣ, вездѣ!
   Луиза подошла къ нему, но онъ не могъ ее видѣть: онъ попрежнему не отрывалъ глазъ отъ высокаго звѣзднаго неба.
   -- Если бы все, что касается насъ, бѣдняковъ, не было однимъ сплошнымъ непроходимымъ болотомъ, голубушка, развѣ мнѣ бы теперь понадобилось дѣлать этотъ путь? Развѣ мои товарищи рабочіе оттолкнули бы меня такъ жестоко, если бы не это болото, въ которомъ мы сами завязли? Еслибы мистеръ Баундерби зналъ меня лучше... если бъ онъ хоть сколько-нибудь меня зналъ... онъ не оскорбилъ бы меня такимъ подозрѣніемъ... Ахъ, посмотри! Тамъ вверху!
   Рахиль посмотрѣла по направленію его взгляда и увидѣла, что онъ смотритъ на одну звѣздочку.
   -- Она мнѣ сіяла въ моихъ страданіяхъ, -- сказалъ онъ съ благоговѣніемъ, -- она сіяла мнѣ съ той минуты, какъ я упалъ въ эту яму, и свѣтъ ея проникъ мнѣ въ самую душу. Глядя на нее, я вспоминалъ тебя, Рахиль, и почти позабылъ о болотѣ. Если люди меня не понимали, то вѣдь и я не понималъ людей. Когда я получилъ твое письмо, я первымъ дѣломъ подумалъ, что молодая леди и ея братъ приходили тогда не спроста и что у нихъ былъ злой умыселъ. Когда я упалъ въ эту яму, я былъ на нее въ большомъ гнѣвѣ; я былъ къ ней такъ же несправедливъ, какъ люди были несправедливы ко мнѣ. Мы должны быть осторожны и въ мысляхъ, и въ поступкахъ, а то долго ли напрасно обидѣть человѣка. Надо умѣть терпѣть. Въ моемъ отчаяніи, полумертвый отъ боли, я поднялъ глаза, увидѣлъ надъ собой эту блестящую звѣздочку -- и въ головѣ у меня какъ будто просвѣтлѣло. Теперь мое послѣднее предсмертное желаніе -- чтобы люди научились любить и понимать другъ друга лучше, чѣмъ тогда, когда я, грѣшный, еще жилъ на этомъ свѣтѣ.
   Когда онъ это сказалъ, Луиза наклонилась надъ нимъ рядомъ съ Рахилью такъ, чтобъ онъ могъ ее видѣть.
   -- Вы слышали?-- спросилъ онъ, немного помолчавъ.-- Я не забылъ васъ, сударыня.
   -- Да, Стефенъ, я слышала. Ваше желаніе и мое тоже.
   -- У васъ есть отецъ. Не передадите ли вы ему кое-что отъ меня?
   -- Онъ здѣсь, -- сказала Луиза, и сердце ея замерло отъ ужаса.-- Хотите, я его приведу?
   -- Пожалуйста.
   Луиза вернулась съ отцемъ. Они стояли, держась за руки, и съ благоговѣніемъ смотрѣли въ это блѣдное лицо, на которомъ разлилось теперь торжественное выраженіе покоя.
   -- Сэръ, вы меня оправдаете передъ людьми и возстановите мое доброе имя. Это завѣщаю вамъ передъ смертью.
   -- Какъ же я это сдѣлаю?-- спросилъ въ смущеніи мистеръ Гредграйндъ.
   -- Сэръ, это вамъ скажетъ вашъ сынъ. Спросите его. Я никого не обвиняю; я не хочу передъ смертью чернить человѣка. Но я видѣлъ вашего сына, говорилъ съ нимъ въ тотъ вечеръ, и прошу, чтобъ вы меня оправдали передъ людьми; надѣюсь, что вы это сдѣлаете.
   Носильщики были готовы, и такъ какъ докторъ настаивалъ, чтобы раненаго перенесли какъ можно скорѣй, то люди съ факелами и фонарями вышли впередъ освѣщать путь. Когда кончили послѣднія приготовленія, и люди стали поднимать носилки, Стефенъ, ни на минуту не спускавшій глазъ съ блестящей звѣзды, сказалъ Рахили:
   -- Каждый разъ, какъ я открывалъ глаза тамъ, на днѣ ямы, и видѣлъ надъ собой ея сіяніе, я вспоминалъ таинственную звѣзду, которая привела волхвовъ къ яслямъ нашего Спасителя. Знаешь ли, Рахиль, я даже увѣренъ, что это она и есть!
   Носилки подняли, и Стефенъ былъ совершенно счастливъ, что его несутъ въ ту сторону, куда, какъ ему казалось, указывала его звѣзда.
   -- Рахиль, моя возлюбленная, не выпускай мою руку. Сегодня мы можемъ идти вмѣстѣ; никто ничего противъ этого не скажетъ.
   -- Я буду держать тебя за руку всю дорогу, голубчикъ.
   -- Благослови тебя, Богъ. Будьте добры, закройте кто-нибудь мнѣ лицо.
   И его осторожно понесли по полямъ и дорогамъ. Рахиль все еще держала его руку въ своей. Провожатые перекидывались изрѣдка двумя, тремя словами, и то шепотомъ; вотъ все, что нарушало торжественную тишину этого шествія. Скоро оно обратилось въ погребальное. Звѣзда указала Стефену Господа угнетенныхъ и страждущихъ. Его униженіе, его страданія кончились, и полный всепрощающей любви и смиренія, онъ отошелъ къ своему Искупителю -- туда, гдѣ нѣтъ болѣзни, печали и воздыханія, но жизнь безконечная.
   

Глава VII.
Травля.

   Прежде еще, чѣмъ распалось кольцо зрителей, обступившихъ Чортовъ колодецъ, одинъ изъ нихъ исчезъ неизвѣстно куда. Мистеръ Баундерби и его тѣнь стояли въ сторонѣ отъ Луизы, когда та взяла за руку отца и подвела его къ носилкамъ. Сесси, внимательно за всѣмъ наблюдавшая, проскользнула за спину этой злополучной тѣни (на лицѣ Тома былъ написанъ такой ужасъ, что оно непремѣнно обратило бы на себя всеобщее вниманіе, если бы окружающіе могли въ эту минуту видѣть что-нибудь, кромѣ умирающаго) и шепнула ему что-то на ухо. Онъ поговорилъ съ ней нѣсколько секундъ, не оборачиваясь и потомъ исчезъ. Вотъ какимъ образомъ оболтусъ ушелъ изъ круга раньше, чѣмъ шествіе двинулось въ путь.
   Какъ только мистеръ Гредграйндъ вернулся домой, онъ послалъ къ мистеру Баундерби съ порученіемъ передать его сыну, чтобъ онъ немедленно явился въ Каменный Замокъ. Мистеръ Баундерби отвѣтилъ, что онъ потерялъ Тома въ толпѣ и съ тѣхъ поръ его больше не видѣлъ и думалъ, что онъ въ Каменномъ Замкѣ.
   -- Отецъ, -- сказала Луиза, -- я думаю, онъ не вернется сегодня въ Коктаунъ.
   Мистеръ Гредграйндъ отвернулся и ничего не сказалъ.
   На другой день поутру онъ самъ отправился въ банкъ, но увидѣвъ, что мѣсто его сына пусто (онъ не сразу рѣшился войти въ эту комнату), пошелъ по улицѣ навстрѣчу мистеру Баундерби, который долженъ былъ прійти въ банкъ. Мистеръ Гредграйндъ сказалъ зятю, что по причинамъ, которыя онъ объяснитъ послѣ и о которыхъ проситъ пока не разспрашивать, онъ нашелъ необходимымъ дать сыну одно порученіе, которое задержитъ его внѣ города на нѣкоторое время. Онъ сказалъ также и о томъ, что Стефенъ Блэкпуль завѣщалъ ему возстановить его доброе имя и открыть настоящаго вора. Мистеръ Баундерби былъ такъ пораженъ этимъ послѣднимъ извѣстіемъ, что, когда тесть съ нимъ простился и пошелъ дальше, онъ долго еще стоялъ посреди улицы, неподвижный, какъ тротуарная тумба, и раздувшійся, какъ мыльный пузырь, только далеко не такой красивый.
   Мистеръ Гредграйндъ, вернувшись домой, заперся въ своей комнатѣ и весь дѣнь не выходилъ. Сесси и Луиза стучались къ нему, но онъ отвѣтилъ:
   -- Не теперь, дѣти, не теперь.
   Вечеромъ онѣ опять подошли къ его двери, и опять онъ сказалъ имъ:
   -- Погодите, мои милыя, еще не могу... завтра.
   Цѣлый день онъ ничего не ѣлъ, не спросилъ свѣчей, когда стемнѣло, и онѣ слышали, какъ онъ до поздней ночи ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ. Но на слѣдующее утро онъ въ обычный часъ сошелъ къ завтраку, занялъ за столомъ свое всегдашнее мѣсто. Онъ смотрѣлъ постарѣвшимъ, сильно осунувшимся и несмотря на это казался и лучше, и умнѣе, чѣмъ въ тѣ времена, когда онъ признавалъ въ жизни одни только факты. Уходя изъ столовой, онъ сказалъ Луизѣ и Сесси, когда имъ прійти къ нему, и вышелъ, поникнувъ своей сѣдой головой.
   -- Дорогой отецъ, -- сказала Луиза, когда обѣ онѣ явились къ нему въ назначенный часъ, -- у тебя еще остается трое дѣтей. Они вырастутъ не такими какъ старшіе; да и я, съ помощью Божіей, постараюсь сдѣлаться другою.
   Она протянула руку Сесси, какъ будто хотѣла прибавить: "и съ твоею помощью, моя дорогая".
   -- Твой несчастный братъ, -- началъ мистеръ Гредграйндъ, -- какъ по твоему?... онъ уже задумалъ эту кражу, когда пошелъ съ тобой къ этому бѣднягѣ?
   -- Боюсь, что -- да, отецъ. Я знаю, что ему необходимы были деньги; онъ много задолжалъ.
   -- Такъ какъ Блэкпуль долженъ былъ скоро уѣхать изъ города, ему и пришла въ голову низкая мысль свалить всю вину на этого несчастнаго.
   -- Мнѣ кажется, отецъ, эта мысль пришла ему въ голову, когда онъ былъ уже тамъ. Онъ и не думалъ о Блэкпулѣ; это я просила его меня проводить.
   -- Говорили ли они между собой? Слышала ты, о чемъ они говорили?
   -- Нѣтъ, они вышли изъ комнаты. Потомъ, когда я спросила Тома, зачѣмъ онъ вызывалъ Блэкпуля, онъ мнѣ привелъ какую-то правдоподобную причину; но со вчерашняго вечера, отецъ, припоминая въ подробности -- я продумала объ этомъ всю эту ночь -- я догадалась, къ своему горю, что между ними произошло.
   -- Посмотримъ,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, -- такъ ли мрачны твои опасенія, какъ и мои.
   -- Я боюсь, отецъ, -- начала запинаясь Луиза, -- что онъ сдѣлалъ Блэкпулю какое-нибудь предложеніе отъ своего, а можетъ быть, и отъ моего имени -- предложеніе, заставившее этого бѣднягу въ невинности души сдѣлать то, чего онъ прежде никогда не дѣлалъ, то есть ходить мимо банка эти два, три вечера наканунѣ его отъѣзда.
   -- Такъ, такъ; это совершенно очевидно, -- сказалъ отецъ, -- слишкомъ очевидно.
   Онъ прикрылъ лицо рукой и просидѣлъ молча нѣсколько минутъ. Наконецъ онъ поборолъ свое волненіе и заговорилъ:
   -- Теперь вопросъ въ томъ, какъ его найти? Какъ вырвать его изъ рукъ правосудія? Какимъ образомъ, въ эти нѣсколько часовъ, пока я могу еще скрывать истину, какимъ образомъ намъ отыскать твоего брата и сдѣлать это такъ, чтобъ не навести полицію на его слѣдъ? Десятью тысячами фунтовъ этого не сдѣлаешь.
   -- Сесси уже все сдѣлала, отецъ.
   Онъ поднялъ глаза на молодую дѣвушку, на эту добрую фею его дома, и сказалъ съ чувствомъ нѣжной благодарности:
   -- Всегда ты, дитя мое.
   -- Мы уже давно подозрѣвали его, -- сказала Сесси, взглянувъ на Луизу.-- И вчера, когда я увидѣла, что вы подходите къ носилкамъ, и услышала, что сказалъ вамъ Блэкпуль (я все время была возлѣ Рахили), я незамѣтно подошла къ мистеру Тому и, предупредивъ его, чтобъ онъ не оглядывался, сказала ему: Посмотрите, гдѣ стоитъ вашъ отецъ. Бѣгите, не медлите ни минуты. Бѣгите ради отца и ради васъ самихъ!" Онъ уже дрожалъ еще раньше чѣмъ я къ нему подошла, а тутъ онъ весь затрясся и прошепталъ: "Куда я пойду? У меня нѣтъ денегъ, и я не знаю никого, кто бы согласился меня укрыть". Тутъ я вспомнила про циркъ, гдѣ служилъ когда-то отецъ. Я вспомнила, гдѣ мистеръ Слири даетъ обыкновенно свои представленія въ эту пору года, и еще на дняхъ мнѣ попалось его объявленіе въ газетѣ. Я посовѣтовала мистеру Тому сейчасъ же ѣхать въ циркъ, сказать мистеру Слири свое имя и попросить у него убѣжища до моего пріѣзда. "Къ утру я буду на мѣстѣ", сказалъ онъ, и я видѣла, какъ онъ скрылся въ толпѣ.
   -- Слава Богу!-- воскликнулъ отецъ.-- Можетъ быть, намъ еще удастся переправить его за границу.
   Успѣхъ былъ тѣмъ болѣе возможенъ, что городокъ, въ который Сесси направила Тома, былъ въ трехъ часахъ ѣзды отъ Ливерпуля, откуда бѣглецъ могъ тотчасъ отплыть, куда ему заблагоразсудится. Но, чтобы повидаться съ Томомъ, надо было дѣйствовать съ большими предосторожностями, такъ какъ подозрѣнія на его счетъ могли возникнуть ежеминутно, и никто не могъ поручиться, что самъ мистеръ Баундерби, въ припадкѣ излишней ревности къ общественному благу, не разыграетъ со свойственнымъ ему фанфаронствомъ благороднаго римлянина. Поэтому было условлено, что Сесси и Луиза поѣдутъ къ Тому окольной дорогой, а несчастный отецъ отправится къ той же цѣли по противоположному направленію, сдѣлавъ еще большій крюкъ. Кромѣ того, было рѣшено, что мистеръ Гредграйндъ сначала не покажется у мистера Слири, чтобы сынъ не перетолковалъ какъ-нибудь его намѣреній и не вздумалъ бы бѣжать. Сесси и Луиза должны начать переговоры: объяснить виновнику этой постыдной исторіи, зачѣмъ онѣ пріѣхали, и сказать о пріѣздѣ отца. Когда проектъ обсудили со всѣхъ сторонъ, и каждый изъ трехъ участниковъ усвоилъ его во всѣхъ подробностяхъ, пора было приступать и къ его выполненію. Мистеръ Гредграйндъ вышелъ изъ дому еще засвѣтло и дошелъ пѣшкомъ до станціи желѣзной дороги, гдѣ и сѣлъ на ближайшій по времени поѣздъ, а вечеромъ въ тотъ же день Сесси и Луиза выѣхали по другой дорогѣ, радуясь, что не встрѣтили по пути къ станціи ни одной знакомой души.
   Путешественники ѣхали всю ночь напролетъ, если не считать пересадокъ на нѣсколькихъ станціяхъ, которыя оказывались то гдѣ-то на вышкѣ надъ нескончаемой лѣстницей, то чуть ли не на днѣ глубокаго колодца -- двѣ единственныя разновидности станцій по этой желѣзной дорогѣ, -- и на другой день на разсвѣтѣ высадились среди огромнаго болота, миляхъ въ двухъ отъ городка, составлявшаго цѣль ихъ поѣздки. Изъ этого несчастнаго положенія ихъ вывелъ какой-то старичекъ-почтальонъ, который, на ихъ счастье, поднялся въ этотъ день очень рано и проѣзжалъ мимо станціи въ своей одноколкѣ. Съ этимъ-то старичкомъ они добрались до городка и потащились въ гостиницу по грязнымъ переулкамъ -- главному мѣстопребыванію всѣхъ городскихъ свиней, и, разумѣется, нельзя сказать, чтобъ такой въѣздъ въ городскіе предѣлы былъ особенно пріятенъ для зрѣнія или обонянія, но тѣмъ не менѣе это была главная и единственная городская дорога, давно уже получившая здѣсь право гражданства.
   Первое, что онѣ увидѣли, когда подъѣхали къ центру города, былъ ободранный остовъ цирка Слири. Труппа перекочевала въ другой городъ, миль за двадцать дальше, гдѣ наканунѣ вечеромъ открыла свои представленія. Единственнымъ путемъ сообщенія между этими двумя городками служила холмистая дорога съ безчисленными заставами, и путешествовать по ней было не особенно легко. Какъ ни торопились путешественницы -- онѣ останавливались всего на полчаса, чтобы наскоро позавтракать, и ни минуты не отдыхали (впрочемъ обѣ онѣ такъ волновались, что все равно не могли бы заснуть) -- было уже за полдень, когда онѣ увидѣли на стѣнахъ и заборахъ городка афиши цирка Слири, и пробило часъ, когда онѣ наконецъ остановились на базарной площади, гдѣ стоялъ балаганъ.
   Въ ту минуту, когда онѣ сошли на мостовую, глашатай, съ колокольчикомъ въ рукахъ, возвѣстилъ, что сейчасъ начнется "Большое утреннее представленіе", и Сесси, чтобъ избѣжать разспросовъ и не привлекать на себя вниманія публики, посовѣтовала пройти въ кассу и взять мѣста на это представленіе. Если мистеръ Слири въ кассѣ, онъ, разумѣется, сейчасъ же узнаетъ ее и будетъ знать, какъ ему дѣйствовать; если же въ кассѣ онѣ его не найдутъ, онъ увидитъ ихъ въ циркѣ и не замедлитъ сообщить имъ со всѣми предосторожностями вѣсти о бѣглецѣ.
   И съ бьющимися сердцами онѣ подошли къ такъ хорошо знакомому Сесси балагану. Флагъ съ надписью "Циркъ Слири" попрежнему развѣвался на крышѣ, касса въ готическомъ стилѣ была на прежнемъ мѣстѣ, но мистера Слири тамъ не было. Мистеръ Киддерминстеръ, обросшій теперь слишкомъ густой растительностью, для того чтобы даже самое пылкое воображеніе могло еще принимать его за Купидона, долженъ былъ уступить неодолимой силѣ обстоятельствъ (и своей бородѣ) и сдѣлался для цирка тѣмъ, что называется "малымъ на всѣ руки", примѣняясь ко всевозможнымъ нуждамъ труппы. Въ настоящую минуту онъ продавалъ въ кассѣ билеты, имѣя въ то же время въ своемъ распоряженіи барабанъ для препровожденія свободнаго времени и для упражненія избытка своихъ физическихъ силъ. Мистеръ Киддерминстеръ, какъ его теперь величали, былъ слишкомъ поглощенъ своимъ дѣломъ и заботой, какъ бы не получить за билетъ фальшивой монетой, чтобы обращать вниманіе на что-либо другое. Онъ не узналъ Сесси, и обѣ молодыя женщины благополучно пробрались въ циркъ.
   Японскій императоръ, стоя на старой, смирной бѣлой клячѣ въ черныхъ намалеванныхъ яблокахъ, вертѣлъ на палочкахъ пять тарелокъ за-разъ -- любимое развлеченіе этого могущественнаго монарха, какъ это всѣмъ извѣстно. Сесси, хорошо знакомая съ дѣтства со всѣми повадками японскихъ императоровъ, не знала лично нынѣ-царствующаго монарха, и царствованіе его прошло для нея очень мирно. Послѣ японскаго императора должна была появиться миссъ Джозефина Слири въ своемъ знаменитомъ конномъ представленіи "Тирольская пантомима цвѣтовъ". Ея выходъ былъ возвѣщенъ новымъ клоуномъ, который съ большимъ юморомъ сказалъ: "Пантомима цвѣтной капусты", вмѣсто: "Тирольская пантомима цвѣтовъ", и вслѣдъ затѣмъ мистеръ Слири вывелъ на арену свою хорошенькую дочь.
   Едва успѣлъ мистеръ Слири дать клоуну щелчка своимъ бичемъ, и едва клоунъ успѣлъ ему прокричать: "Если ты еще разъ осмѣлишься на такую дерзость, я запущу тебѣ въ голову лошадью!", какъ и отецъ, и дочь уже узнали Сесси. Тѣмъ не менѣе конное упражненіе было доведено до конца съ полнымъ эффектомъ, и если не считать перваго момента, то подвижной глазъ мистера Слири выдавалъ его такъ же мало, какъ и стоячій. Правду сказать, Луизѣ и Сесси конное упражненіе показалось немножко длиннымъ, особенно, когда оно было прервано на время небольшимъ антрактомъ, имѣвшимъ своею спеціальною цѣлью доставить клоуну случай разсказать мистеру Слири (равнодушно взиравшему на публику своимъ здоровымъ глазомъ и хладнокровно отвѣчающему "Неужели, сэръ?" на всѣ задиранія своего остроумнаго товарища) загадку о томъ, какъ двухножка сидѣла на трехножкѣ и смотрѣла на одноножку, а двуножка схватила трехножку и запустала въ четвероножку, которая убѣжала съ одноножкой. Луиза и Сесси сидѣли, какъ на горячихъ угольяхъ, пока тянулась эта юмористическая исторія, ибо хотя нельзя не сознаться, что она не лишена остроумія, заключая въ себѣ замысловатую аллегорію о мясникѣ, трехногомъ табуретѣ, собакѣ и бараньей ногѣ, но тѣмъ не менѣе на этотъ разсказъ и на его объясненіе требовалось столько времени, что Сесси и Луизѣ, терзавшимся безпокойствомъ и нетерпѣніемъ, оно показалось безконечнымъ. Наконецъ бѣлокурая маленькая Джозефина сдѣлала прощальный реверансъ среди грома аплодисментовъ, и клоунъ, оставшись одинъ, только что успѣлъ перекувырнуться и прокричать; " Вотъ теперь и на моей улицѣ праздникъ!", какъ кто-то тронулъ Сесси за плечо и сдѣлалъ ей знакъ выйти.
   Онѣ съ Луизой встали, и ихъ провели въ частное помѣщеніе мистера Слири -- крошечную каморку съ холщевыми стѣнами, съ дерновымъ поломъ и досчатымъ косымъ потолкомъ, на которомъ ложи перваго яруса выбивали каблуками свое одобреніе, точно хотѣли проломить его насквозь. Входъ постороннимъ лицамъ въ эту каморку былъ строго воспрещенъ.
   -- Сесилія, -- сказалъ мистеръ Слири (онъ стоялъ со стаканомъ грога въ рукѣ), -- какъ я радъ тебя видѣть! Ты всегда была нашей любимицей и всегда приносила намъ счастье. Ты должна повидаться съ товарищами, моя милая, прежде чѣмъ мы начнемъ говорить о дѣлѣ, иначе всѣ они умрутъ отъ обиды, особенно женщины. Джозефина моя теперь замужемъ; она вышла за Чайльдерса. У нихъ уже есть мальчишка, и хоть ему всего только три года, онъ уже прекрасно держится на какомъ угодно рѣзвомъ пони. На афишахъ онъ фигурируетъ подъ названіемъ "маленькаго чуда конной схоластики", и если объ этомъ ребенкѣ не заговорятъ со временемъ въ циркѣ Астеля, значитъ, ему суждено прославиться въ Парижѣ. Киддерминстера ты тоже навѣрное помнишь. Помнишь, всѣ еще подозрѣвали, что онъ неравнодушенъ къ тебѣ? Онъ тоже женатъ на вдовѣ. Совсѣмъ старуха -- въ матери ему годится. Она плясала когда-то на канатѣ, но теперь такъ растолстѣла, что должна была бросить циркъ. Она живетъ при мужѣ, но уже не работаетъ. У нихъ тоже двое дѣтей, такъ что у насъ теперь полный комплектъ маленькихъ фей и купидоновъ. Если бы ты видѣла, какъ у насъ поставлены "Дѣти въ лѣсу"! Представь себѣ; отецъ и мать умираютъ -- разумѣется, верхомъ; дядя, тоже верхомъ, беретъ дѣтей на воспитаніе; потомъ они отправляются верхомъ по малину, умираютъ оба съ голоду и наконецъ прилетаетъ реполовъ -- и всѣ верхомъ, замѣть -- и засыпаетъ ихъ тѣла листьями. Положительно, если бъ ты хоть разъ увидѣла эту вещицу, ты бы сказала, что ничего лучшаго еще не создавалъ свѣтъ. А помнишь Эмму Гордонъ? Она любила тебя, какъ родную дочь. Впрочемъ, конечно, помнишь; смѣшно даже спрашивать. Да, такъ Эмма овдовѣла. Ея мужъ слетѣлъ со слона; онъ, видишь ли, изображалъ индѣйскаго шейха и сидѣлъ на слонѣ въ такой бесѣдочкѣ на манеръ пагоды, ну и свалился, да прямо спиной о барьеръ -- съ тѣхъ поръ онъ ужъ и не поправился. А Эмма опять замужемъ за купцомъ; онъ торгуетъ сырами. Увидѣлъ ее въ циркѣ и влюбился. Онъ служитъ еще гдѣ-то смотрителемъ и, кажется, сколачиваетъ деньгу.
   Мистеръ Слири, договорившійся до одышки, разсказывалъ всѣ эти домашнія новости съ дѣтскимъ увлеченіемъ, котораго трудно было ожидать отъ такого ветерана кавалеріи и любителя грога, какимъ онъ былъ. Высыпавъ весь свой запасъ новостей онъ позвалъ Джозефину, М. Е. В. Б. Чайльдерса (у котораго были теперь рѣзкія морщины вокругъ рта, особенно замѣтныя при дневномъ свѣтѣ), "маленькое чудо конной схоластики", словомъ -- всю свою труппу. Луиза не могла прійти въ себя отъ изумленія, глядя на этихъ странныхъ людей; такъ дико было видѣть всѣ эти набѣленныя и нарумяненныя лица, воздушные костюмы и толстыя икры; но ее ужасно радовало, что всѣ они съ такой любовью тѣснились вокругъ Сесси, и она совершенно понимала, что Сесси не могла удержаться отъ слезъ.
   -- Ну вотъ и довольно. Кажется, Сесилія перецѣловала всѣхъ дѣтишекъ, всѣхъ женщинъ и поздоровалась со всѣми мужчинами. А теперь убирайтесь всѣ, да звоните музыкантамъ къ второму дѣйствію!
   И когда всѣ ушли, онъ заговорилъ шепотомъ:
   -- Сесилія, я не желаю вмѣшиваться въ чужія тайны, но полагаю, что эта миссъ...
   -- Его сестра, вы не ошиблись.
   -- И дочь того сквайра. Именно это я и хотѣлъ сказать. Надѣюсь, миссъ, что старый джентльменъ въ добромъ здоровьи?
   -- Мой отецъ скоро будетъ здѣсь, -- сказала Луиза, которой хотѣлось скорѣе приступить къ дѣлу.-- Гдѣ мой братъ? Въ безопасности ли онъ?
   -- Здравъ и невредимъ, -- отвѣчалъ Слири.-- Не хотите ли взглянуть на арену, миссъ, вотъ здѣсь, въ ту дырочку? Сесилія, ты знаешь, какъ это дѣлается, и найдешь для себя подходящую щелку.
   И всѣ трое стали смотрѣть въ щели между плохо пригнанныхъ досокъ.
   -- Теперь идетъ "Джекъ -- истребитель великановъ", комическая пантомима для дѣтей, -- объяснялъ мистеръ Слири.-- Это вотъ домикъ, гдѣ прячется Джекъ; вонъ тамъ, подальше, мой клоунъ съ кастрюлей и вертеломъ -- онъ слуга Джека; а вотъ и самъ маленькій Джекъ въ блестящемъ вооруженіи. А возлѣ домика, видите?-- стоятъ два арапа, вдвое выше самаго домика. Все ихъ дѣло въ томъ, чтобы приносить и уносить со сцены это сооруженіе; а великанъ -- онъ стоитъ мнѣ большихъ денегъ -- великанъ еще не появлялся. Ну что, всѣхъ разсмотрѣли?
   -- Да, -- отвѣчали Сесси и Луиза.
   -- Взгляните-ка еще, -- сказалъ Слири, -- да хорошенько смотрите. Всѣхъ видѣли? Ладно. Теперь слушайте, миссъ...
   Онъ подвинулъ имъ скамейку, чтобъ онѣ могли сѣсть.
   -- У меня свои соображенія, у сквайра, вашего отца, свои. Я не хочу знать, въ чемъ провинился вашъ братъ, да лучше мнѣ и не знать. Я знаю только, что вашъ отецъ пріютилъ Сесилію, и за это я сдѣлаю для него все, что могу. Одинъ изъ этихъ араповъ -- вашъ братъ.
   У Луизы вырвался крикъ не то испуга, не то радости.
   -- Это фактъ, -- продолжалъ Слири, -- но тѣмъ не менѣе вамъ никогда бы его не узнать, даже теперь, когда я вамъ сказалъ. Пускай пріѣдетъ самъ сквайръ. Послѣ представленія я оставлю вашего брата здѣсь. Онъ останется въ томъ же костюмѣ и даже не смоетъ гримировки. Пусть сквайръ пріѣдетъ сюда самъ, или придете вы, онъ будетъ васъ ждать, и вы можете досыта съ нимъ наговориться: весь мой циркъ къ вашимъ услугамъ. Не обращайте вниманія на такіе пустяки, какъ гримировка; главное то, что его никто не узнаетъ въ этомъ видѣ.
   Луиза съ облегченнымъ сердцемъ горячо поблагодарила мистера Слири и сказала, что не хочетъ его больше задерживать. Она просила его передать Тому ея привѣтъ и любовь и вышла изъ цирка со слезами на глазахъ. Было рѣшено, что онѣ съ Сесси придутъ попозже, послѣ обѣда.
   Черезъ часъ пріѣхалъ и мистеръ Гредграйндъ. Онъ тоже не встрѣтилъ по пути никого изъ знакомыхъ и былъ теперь вполнѣ убѣжденъ, что его обезславленному сыну удастся съ помощью мистера Слири пробраться до Ливерпуля не позже той же ночи. Такъ какъ никому изъ нихъ нельзя было сопровождать бѣглеца, чтобы не выдать его своимъ присутствіемъ, то мистеръ Гредграйндъ написалъ одному изъ своихъ корреспондентовъ въ Ливерпулѣ, на котораго онъ могъ вполнѣ положиться, съ просьбой, чего бы это ни стоило, отправить подателя письма на одномъ изъ отплывающихъ судовъ въ Сѣверную или Южную Америку или въ какую-нибудь другую отдаленную страну, гдѣ онъ могъ бы разсчитывать на полную безопасность.
   Когда письмо было отправлено, всѣ трое пошли ходить по городу въ ожиданіи, пока циркъ опустѣетъ; надо было дождаться, чтобы разошлась не только публика, но и сами артисты. Послѣ довольно долгихъ наблюденій, они увидѣли, наконецъ, что мистеръ Слири вынесъ изъ балагана стулъ, сѣлъ у боковой двери и закурилъ трубку, какъ будто хотѣлъ этимъ показать, что теперь они могутъ войти.
   -- Вашъ слуга, сквайръ,-- сказалъ онъ вполголоса, когда они подошли къ цирку.-- Если я вамъ понадоблюсь, вы найдете меня здѣсь. Вашъ сынъ взялъ на себя комическое амплуа, но вы этимъ не огорчайтесь, сэръ...
   Они вошли, и мистеръ Гредграйндъ, подавленный горемъ, сѣлъ въ центрѣ круга на единственный стулъ, служившій клоуну для его фокусовъ во время представленій. Въ самой глубинѣ цирка, на одной изъ заднихъ скамеекъ, казавшейся еще дальше въ полумракѣ этого страннаго мѣста, сидѣлъ угрюмый и злой, какъ всегда, тотъ жалкій негодяй, котораго мистеръ Гредграйндъ имѣлъ несчастіе называть своимъ сыномъ.
   На немъ былъ какой-то необычайный камзолъ съ каррикатурно-огромными обшлагами и отворотами, длиннѣйшій жилетъ, коротенькіе панталоны, башмаки съ пряжками и невозможная трехуголка. Все это было ему не по росту, все сдѣлано изъ самаго грубаго матеріала и изъѣдено молью; по черному лицу проступали бѣлыя полосы въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ жирная краска, которой онъ былъ вымазанъ, была смыта потомъ отъ жары и духоты во время представленія. Если бы мистеръ Гредграйндъ не видѣлъ всего этого собственными глазами, онъ никогда бы не повѣрилъ, что это его сынъ. Онъ не могъ себѣ представить ничего отвратительнѣе, смѣшнѣе, постыднѣе этого оболтуса въ его шутовской ливреѣ. А между тѣмъ это былъ фактъ, непреложный, осязаемый фактъ. Вотъ къ чему пришелъ одинъ изъ его образцовыхъ сыновей!
   Сначала оболтусъ ни за что не хотѣлъ подойти ближе и упрямо сидѣлъ на своемъ мѣстѣ. Но, уступая наконецъ настоятельнымъ просьбамъ Сесси (Луизу онъ совершенно игнорировалъ), онъ постепенно сталъ перебираться со скамейки на скамейку, пока не очутился въ кругѣ за барьеромъ, такъ далеко, какъ только это было возможно, отъ того мѣста, гдѣ сидѣлъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Говори, какъ ты это сдѣлалъ?-- спросилъ его отецъ.
   -- Что сдѣлалъ?-- повторилъ угрюмо сынъ.
   -- Какъ ты совершилъ эту кражу?-- сказалъ отецъ, возвышая голосъ.
   -- Я взломалъ кассу съ вечера и, уходя изъ конторы, оставилъ ее отворенной. Ключъ, который нашли возлѣ банка, я заказалъ заранѣе. Поутру на другой день я бросилъ его на улицѣ, чтобы подумали, что дверь была отперта этимъ ключемъ. Деньги я бралъ понемногу, дѣлая видъ, что каждый вечеръ подвожу балансъ. Но это былъ только отводъ. Теперь ты все знаешь.
   -- Кажется, если бъ меня поразило громомъ, -- сказалъ несчастный отецъ, -- я и тогда бы не былъ такъ оглушенъ.
   -- Рѣшительно не понимаю -- почему,-- проворчалъ сынъ.-- На извѣстное количество людей, занимающихъ довѣренныя должности, всегда приходится извѣстный процентъ злоупотребляющихъ довѣріемъ. Вотъ тебѣ и рѣшеніе задачи; кстати, я двадцать разъ слышалъ это отъ тебя самого. Таковъ законъ статистики. Я тутъ не при чемъ. Ты всегда утѣшалъ другихъ такимъ способомъ, попробуй теперь утѣшиться самъ.
   Отецъ сидѣлъ, закрывъ лицо руками, а сынъ стоялъ передъ нимъ въ своемъ постыдномъ шутовскомъ нарядѣ, покусывая соломинку. Его руки, съ которыхъ на ладоняхъ краска почти сошла, смотрѣли совсѣмъ обезьяньими. Свѣтъ быстро угасалъ въ полутемномъ баракѣ. Оболтусъ нетерпѣливо ворочалъ бѣлками, поглядывая исподлобья въ сторону отца. На всемъ его лицѣ, покрытомъ густымъ слоемъ краски, только одни глаза и сохраняли еще какое-нибудь выраженіе.
   -- Теперь ты отправишься въ Ливерпуль, а оттуда за границу.
   -- Я знаю, что больше мнѣ ничего не остается. Впрочемъ мнѣ все равно, куда ни ѣхать; врядъ ли мнѣ будетъ гдѣ-нибудь хуже, чѣмъ было здѣсь съ тѣхъ поръ, какъ я себя помню, -- захныкалъ оболтусъ.-- Уѣхать отсюда -- ужъ это одно чего-нибудь да стоитъ.
   Мистеръ Гредграйндъ подошелъ къ двери и вернулся въ сопровожденіи мистера Слири.
   -- Какъ намъ отправить этого несчастнаго?-- спросилъ его мистеръ Гредграйндъ.
   -- Я уже все обдумалъ, сквайръ. Времени терять нельзя, такъ что вы должны сейчасъ же рѣшаться. Отсюда до желѣзной дороги около двадцати миль; черезъ полчаса на станцію идетъ дилижансъ къ товарному поѣзду. Съ этимъ поѣздомъ онъ доѣдетъ до самаго Ливерпуля.
   -- Но посмотрите, вы на него, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ; -- развѣ можно ему въ такомъ видѣ...
   -- Я вовсе не думалъ оставлять его въ этой комической ливреѣ, -- перебилъ Слири.-- По одному вашему слову въ пять минутъ я превращу его въ Джоскина: у меня вѣдь имѣется въ запасѣ цѣлый магазинъ костюмовъ.
   -- Въ какого Джоскина? Я васъ не понимаю, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Джоскинъ значитъ кучеръ. Рѣшайтесь, сквайръ. Вѣдь придется еще посылать за пивомъ: ничто такъ не смываетъ краски, какъ пиво.
   Мистеръ Гредграйндъ поспѣшилъ выразить свое согласіе, и мистеръ Слири сейчасъ же вытащилъ изъ сундука кафтанъ, войлочную шляпу и прочія принадлежности кучерского наряда. Оболтусъ моментально переодѣлся за занавѣской; мистеръ Слири сбѣгалъ за пивомъ и отмылъ своего арапа.
   -- Теперь вамъ остается только вспрыгнуть на козла. Пойдемте, я провожу васъ въ контору дилижансовъ. Прощайтесь съ родными и съ Богомъ въ дорогу.
   Съ этими словами мистеръ Слири деликатно отошелъ въ сторону.
   -- Вотъ тебѣ письмо, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Тебѣ будетъ доставлено все необходимое. Постарайся раскаяніемъ и хорошимъ поведеніемъ искупить твое преступленіе, имѣвшее такія ужасныя послѣдствія. Обними меня, мое несчастное дитя, и да проститъ тебя Богъ, какъ я тебя прощаю.
   Слова и взволнованный тонъ отца растрогали злополучнаго юношу; онъ даже прослезился. Но когда Луиза хотѣла его обнять, онъ ее оттолкнулъ.
   -- Убирайся! Я не хочу тебя знать!
   -- Ахъ, Томъ, Томъ! Такъ-то ты со мной разстаешься? Я такъ тебя любила!
   -- Любила!-- отвѣчалъ онъ грубо.-- Хороша любовь! Въ самую трудную, самую опасную для меня минуту ты бросаешь Баундерби, прогоняешь мистера Гартхауза, моего лучшаго друга, и сама уходишь къ отцу. Вотъ она, твоя любовь! Ты разсказывала всѣмъ, какъ мы ходили къ Блэкпулю, когда видѣла, что для меня это петля на шею. И ты еще смѣешь говорить о какой-то любви! Скажи лучше, что ты выдала меня головой. Нѣтъ, ты никогда меня не любила.
   -- Скорѣй господа!-- сказалъ Слири у дверей.
   Всѣ двинулись къ выходу. Луиза со слезами говорила брату, что она его прощаетъ и любитъ попрежнему, что когда-нибудь онъ пожалѣетъ о томъ, что разстался съ ней такимъ образомъ, и съ радостью вспомнить на чужбинѣ ея послѣднія слова. Мистеръ Гредграйндъ и Сесси шли впереди; Луиза бѣжала за Томомъ, цѣпляясь за него и стараясь его смягчить. Вдругъ всѣ они разомъ остановились и попятились назадъ.
   Передъ ними былъ Битцеръ. Онъ задыхался отъ быстраго бѣга, его тонкія губы были полуоткрыты, ноздри раздувались, бѣлыя рѣсницы поминутно мигали, лицо было бѣлѣе бумаги: быстрое движеніе, отъ котораго всѣ порядочные люди краснѣютъ, только окончательно обезцвѣчивало этого безкровнаго парня. Онъ такъ страшно пыхтѣлъ и сопѣлъ, какъ-будто бѣжалъ, ни разу не останавливаясь, съ того далекаго вечера, когда онъ преслѣдовалъ Сесси..
   -- Мнѣ очень жаль разстраивать ваши планы, -- сказалъ онъ, -- но я не дамъ себя провести скоморохамъ. Я арестую мистера Тома: скоморохамъ не удастся его сплавить. Вотъ онъ переодѣтъ кучеромъ. Я его арестую.
   И для большей вѣрности онъ схватилъ Тома за шиворотъ.
   

Глава VIII.
Философская.

   Когда они вернулись въ балаганъ, Слири началъ съ того, что заперъ дверь на ключъ во избѣжаніе вторженія постороннихъ лицъ. Битцеръ, все еще держа за шиворотъ перепуганнаго Тома, стоялъ посреди цирка, устремивъ свой мигающій взглядъ на своего бывшаго патрона.
   -- Битцеръ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ тономъ отчаянія и какой-то жалкой покорности, Битцеръ, есть ли у васъ сердце?
   -- Безъ сердца немыслима циркуляція крови, -- отвѣчалъ Битцеръ, улыбаясь нелѣпости этого вопроса.-- Ни одинъ человѣкъ, мало-мальски знакомый съ научными фактами, установленными Гарвеемъ, не усомнится въ томъ, что у меня есть сердце.
   -- Да, но доступно ли оно состраданію?-- почти простоналъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Оно подвластно разуму и ничему больше, -- отвѣчалъ этотъ послѣдовательный молодой человѣкъ.
   Они смотрѣли другъ на друга, и мистеръ Гредграйндъ былъ теперь такъ же блѣденъ, какъ и его мучитель.
   -- Какая причина... какая разумная причина побуждаетъ васъ препятствовать бѣгству этого несчастнаго?-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Какая можетъ быть у васъ причина приводить въ отчаяніе несчастнаго отца? Взгляните на его сестру: сжальтесь надъ нами!
   -- Сэръ, -- отвѣчалъ Битцеръ весьма разсудительнымъ тономъ, -- разъ вы спрашиваете меня, какая разумная причина руководитъ мной въ моемъ желаніи доставить мистера Тома въ Коктаунъ, то съ моей стороны будетъ только благоразумно отвѣтитъ на этотъ вопросъ. Я съ самаго начала въ этой кражѣ подозрѣвалъ мистера Тома. Я давно уже за нимъ слѣдилъ, такъ какъ мнѣ было очень подозрительно его поведеніе, но до поры, до времени, я хранилъ свои наблюденія про себя. Теперь всѣ улики противъ него въ моихъ рукахъ. Его бѣгство и собственное сознаніе, которое мнѣ удалось давеча подслушать, завершаютъ коллекцію этихъ уликъ. Я наблюдаю за вашимъ домомъ со вчерашняго утра: вотъ какимъ образомъ я очутился здѣсь. Я отвезу мистера Тома въ Коктаунъ и сдамъ съ рукъ на руки мистеру Баундерби, а мистеръ Баундерби, я въ этомъ твердо убѣжденъ, сэръ, повыситъ меня по службѣ, можетъ быть, даже передастъ мнѣ мѣсто мистера Тома. А я кстати давно точу зубы на его мѣстечко, потому что оно выдвинетъ меня въ свѣтъ, да и вообще доставитъ мнѣ кое-какія выгоды.
   -- Если для васъ это только вопросъ личной выгоды ..-- началъ было мистеръ Гредграйнъ.
   -- Простите, что перебью васъ, сэръ, -- сказалъ Битцеръ, -- но не станете же вы отрицать, что вся соціальная система построена на личной выгодѣ. Личная выгода -- рычагъ, приводящій въ дѣйствіе нашу энергію. Такова человѣческая натура, сэръ. Вы вѣдь и сами всегда это говорили. Мнѣ съ малолѣтства внушали эти правила, и они впитались въ мою плоть и кровь.
   -- Какую вы назначите сумму въ обмѣнъ за повышеніе, на которое вы разсчитываете?-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Благодарствуйте, сэръ, за ваше любезное предложеніе, -- отвѣчалъ Битцеръ, -- но я не возьму никакихъ денегъ. Зная васъ за человѣка практическаго, я предвидѣлъ, что вы сдѣлаете мнѣ это предложеніе, и заранѣе прикинулъ въ головѣ, насколько оно будетъ для меня выгодно. Я нашелъ, что хорошее мѣсто въ банкѣ и безопаснѣе, и выгоднѣй, чѣмъ какая угодно сумма денегъ за укрывательство вора.
   -- Битцеръ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ, протягивая къ нему руки умоляющимъ жестомъ, точно хотѣлъ сказать: "Посмотрите, какъ я несчастенъ!" -- Битцеръ, у меня остается только одна надежда васъ смягчить. Вспомните, сколько лѣтъ вы учились въ моей школѣ! Если, въ воспоминаніе всѣхъ моихъ попеченій о васъ, вы можете хоть на минуту забыть о вашемъ личномъ интересѣ, умоляю васъ, ради Бога, отпустите моего сына.
   -- Я, право, удивляюсь, сэръ, что вамъ за охота становиться на такую шаткую позицію, -- отвѣчалъ бывшій воспитанникъ мистера Гредграйнда тономъ холоднаго резонерства.-- Мое воспитаніе было оплачено; это была простая коммерческая сдѣлка. Разъ я вышелъ изъ школы -- всѣ мои обязательства передъ вами кончаются.
   Всякій трудъ долженъ оплачиваться -- таковъ былъ фундаментальный принципъ философіи Гредграйнда. Никто, никогда и ни подъ какимъ предлогомъ не долженъ ничего давать даромъ. Чувство благодарности и всѣ вытекающія изъ него добродѣтели должны быть навсегда вычеркнуты изъ человѣческой жизни. Каждый дюймъ человѣческаго существованія, отъ рожденія и до самой смерти, есть не что иное, какъ коммерческая сдѣлка, и если мы этимъ путемъ не попадемъ на небо, то только потому, что тамъ вовсе не мѣсто для политико-экономовъ, и слѣдовательно, намъ тамъ и дѣлать нечего.
   -- Отдаю вамъ справедливость, сэръ, -- продолжалъ Битцеръ; -- мое воспитаніе обошлось дешево. Но что же это доказываетъ? Если я стоилъ не дорого, то это еще не причина, чтобы мнѣ дешево за себя запрашивать...
   Тутъ онъ какъ будто немного сконфузился, замѣтивъ, что Луиза и Сесси Заплакали.
   -- Прошу васъ, не плачьте, -- сказалъ онъ оправившись.-- Плакать безполезно: меня это нисколько не тронетъ. Вы, кажется, воображаете, что я дѣлаю все это изъ зависти къ мистеру Тому. Ничуть не бывало. Моими дѣйствіями, какъ я уже говорилъ, руководитъ одинъ только разумъ, и я рѣшился во что бы то ни стало доставить мистера Тома въ Коктаунъ. Если онъ станетъ сопротивляться, я позову на помощь; но будьте -увѣрены -- онъ этого не сдѣлаетъ.
   Тутъ мистеръ Слири, слушавшій всѣ эти разсужденія, разинувши ротъ и выпучивъ свой подвижной глазъ нисколько не меньше стоячаго, выступилъ впередъ и заговорилъ въ свою очередь.
   -- Сквайръ, -- сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Гредграйнду, -- вамъ хорошо извѣстно, а вашей дочери извѣстно еще лучше, ибо я ей говорилъ, что я совершенно не зналъ, въ чемъ провинился вашъ сынъ, да не хотѣвъ и знать, такъ какъ воображалъ, что это просто какая-нибудь юношеская шалость. Теперь же, изъ словъ этого молодого человѣка, я понялъ, что дѣло идетъ о кражѣ въ банкѣ. Клянусь честью, это становится серьезнымъ -- слишкомъ серьезнымъ для того, чтобы мнѣ стоило путаться въ эту исторію, рискуя попасться самому за укрывательство вора, какъ очень мѣтко выразился бѣлокурый молодой человѣкъ. Поэтому, не сердитесь, если я приму сторону молодого человѣка. Я нахожу, что онъ правъ, и прошу васъ не разсчитывать больше на мою помощь. Единственно, что я еще могу для васъ сдѣлать, сэръ, это -- запречь мою таратайку и отвезти вашего сына и бѣлокураго молодого человѣка на станцію во избѣжаніе скандала. Больше я ничего не могу для васъ сдѣлать, но это сдѣлаю съ удовольствіемъ.
   Эта измѣна послѣдняго друга вызвала новыя слезы со стороны Луизы и глубоко огорчила мистера Гредграйнда. Но Сесси хорошо изучила лицо мистера Слири и ни на минуту не ошибалась въ его истинныхъ намѣреніяхъ. Когда всѣ направились къ выходу, онъ слегка подмигнулъ ей своимъ здоровымъ глазомъ, приглашая ее этимъ способомъ немного отстать отъ остальныхъ. Когда они остались одни, онъ притворилъ дверь и сказалъ ей съ большимъ одушевленіемъ:
   -- Сквайръ не бросилъ тебя въ нуждѣ, Сесилія, и я не брошу его. Этотъ бѣлобрысый молодой человѣкъ, кажется, величайшая каналья, одного поля ягода съ тѣмъ старымъ хвастуномъ, котораго мои ребята какъ то разъ чуть не вышвырнули за окошко. Ночь будетъ темная. У меня есть конь, который сдѣлаетъ все, что я ему прикажу, развѣ что не заговоритъ. У меня есть пони, который бѣжитъ по пятнадцати миль въ часъ, когда имъ правитъ Чайльдерсъ. У меня есть собака, которая по моему приказанію продержитъ человѣка пригвожденнымъ къ мѣсту хоть цѣлыя сутки. Шепни два слова молодому джентльмену: скажи ему, чтобъ онъ не боялся опрокинуться, когда лошадь будетъ бѣситься, а посматривалъ бы, назадъ, не ѣдетъ ли за нами гигъ, запряженный пони, и какъ только увидитъ, чтобы
   !!!!!!!!!!!!Пропуск 428-429
   съ позволенія вашей дочери, мнѣ надо бы сказать вамъ пару словъ на прощанье.
   Луиза и Сесси вышли въ сосѣднюю комнату, и мистеръ Слири, помѣшивая и прихлебывая свой грогъ, продолжалъ въ такомъ духѣ...
   -- Сквайръ, вы, конечно, и безъ меня знаете, какое удивительное животное собака.
   -- Да, у нихъ замѣчательный инстинктъ, -- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Зовите, какъ хотите, дѣло не въ названіи. Пусть меня повѣсятъ, если я знаю, какъ назвать эту изумительную способность! Взять хоть это напримѣръ: какимъ образомъ собака ухитряется находить человѣка? И вѣдь какія разстоянія при этомъ пробѣгаетъ!
   -- У собакъ очень тонкое чутье, -- замѣтилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Пусть меня повѣсятъ, -- повторилъ мистеръ Слири, покачивая головой, -- если я знаю, какъ это назвать, но со мной былъ удивительный случай: одна собака разыскала меня просто чудомъ. Право, можно было подумать, что она спросила какую-нибудь свою пріятельницу: "Не знаете ли вы человѣка по имени Слири? Слири, содержателя цирка, косого толстяка?" а другая собака отвѣтила: "Не могу сказать, чтобы я знала его лично, но я знаю собаку, которая, кажется, съ нимъ знакома", и обѣ отправились къ третьей собакѣ, которая подумала и сказала: "Слири... Слири... Мнѣ это имя знакомо. Постойте... Ну да, конечно. Я о немъ недавно слышала, мигомъ достану вамъ его адресъ". Мнѣ, видите ли, часто приходится показываться передъ публикой, сэръ, и я такъ много путешествую, что, понятно, многія собаки должны меня знать.
   Это философское умозаключеніе видимо поставило въ тупикъ мистера Гредграйнда.
   -- Такъ вотъ, сэръ, -- продолжалъ Слири, отхлебывая глотокъ изъ своего стакана,-- годъ и два мѣсяца тому назадъ, мы давали представленія въ Честерѣ. Какъ то разъ поутру, когда мы репетировали "Дѣтей въ лѣсу", на сцену черезъ заднюю дверь вбѣгаетъ собака. Должно быть, она прибѣжала издалека: она была въ самомъ плачевномъ видѣ -- хромала и была почти слѣпая. Сначала она обошла и обнюхала всѣхъ нашихъ дѣтей, какъ будто кого-то искала между ними, потомъ подошла ко мнѣ, встала на заднія лапы (хотя еле двигалась отъ слабости), повиляла хвостомъ и издохла... Сквайръ, эта собака была "Рѣзвушка"!
   -- Собака отца Сесси!
   -- Да, сэръ, старая собака отца Сесиліи. Сэръ, зная эту собаку, какъ я ее зналъ, я могу поклясться, что, если бъ ея хозяинъ не былъ мертвъ и похороненъ, она бы ни за что и никогда бы ко мнѣ не прибѣжала. Джозефина Чайльдерсъ и я -- мы долго совѣщались, писать ли Сесиліи, и порѣшили, что лучше не писать. Мы ей не могли сообщить ничего хорошаго, зачѣмъ же было тревожить ее понапрасну и растравлять ея старое горе? Такъ мы никогда и не узнаемъ, сэръ, почему Джюпъ покинулъ свою дочь: поступилъ ли онъ въ этомъ случаѣ, какъ подлецъ, или предпочелъ лучше умереть съ горя, чѣмъ заставлять ее бѣдовать -- по крайней мѣрѣ не узнаемъ до тѣхъ поръ, пока не узнаемъ, какъ собаки ухитряются отыскивать человѣка.
   -- У нея до сихъ поръ хранится бутылка, за которой онъ ее посылалъ, и она до самой смерти будетъ вѣрить въ его любовь,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Мнѣ кажется, отсюда мы могли бы научиться двумъ вещамъ, -- сказалъ Слири задумчивымъ тономъ, заглядывая въ глубину своего стакана.-- Во-первыхъ, что на свѣтѣ есть любовь, не имѣющая ничего общаго съ личнымъ интересомъ; во вторыхъ, что эту любовь такъ же трудно объяснить какими-нибудь логическими причинами, какъ и ту способность, посредствомъ которой находятъ насъ собаки.
   Мистеръ Гредграйндъ не отвѣчалъ: онъ пристально смотрѣлъ въ окошко. Мистеръ Слири молча опрокинулъ свой стаканъ и крикнулъ дамамъ, что онѣ могутъ войти.
   -- Сесилія, дорогая, прощай! Поцѣлуй меня. А вамъ, миссъ, позвольте сказать, что ваша дружба и довѣріе къ Сесиліи, какъ къ любимой сестрѣ, трогаютъ меня до глубины души. Надѣюсь, что вашъ братъ со временемъ сдѣлается достойнѣе такой сестры, какъ вы, и порадуетъ еще ваше сердце. Сквайръ, вашу руку -- въ первый и послѣдній разъ! Не будьте, сэръ, несправедливы къ намъ, бѣднымъ бродягамъ: нужны же людямъ и развлеченія. Нельзя вѣчно только учиться и работать; это противорѣчитъ человѣческой природѣ. Волей неволей вы должны съ нами мириться. Будьте же къ намъ снисходительнѣй и не осуждайте насъ за то, въ чемъ мы не виноваты.
   -- Вотъ уже никогда не думалъ, -- добавилъ мистеръ Слири, высовывая голову уже изъ-за двери,-- что я могу быть такимъ болтуномъ.
   

Глава IX.
Заключительная.

   Когда находишься въ близкихъ сношеніяхъ съ человѣкомъ грубымъ и тщеславнымъ, опасно открывать что-нибудь въ его жизни или дѣлахъ раньше, чѣмъ онъ откроетъ это самъ. Мистеръ Баундерби не могъ простить мистрисъ Спарзитъ ея послѣднюю дерзкую выходку, доказывавшую со всей очевидностью, что эта леди хочетъ быть умнѣе его. Оскорбленный до глубины души сдѣланнымъ открытіемъ, онъ такъ много размышлялъ объ этой невѣроятной дерзости со стороны женщины въ ея зависимомъ положеніи, что вина ея все разросталась въ его глазахъ, какъ комъ снѣга, который увеличивается по мѣрѣ того, какъ его катаютъ. Наконецъ, онъ додумался до остроумной мысли, что, если онъ прогонитъ эту высокородную леди, это дастъ ему право трубить на всѣхъ перекресткахъ, что вотъ, дескать, "она была аристократка и ни за что не хотѣла отъ меня уходить, но я не пожелалъ, чтобъ она оставалась, и выпроводилъ ее вонъ". Такимъ образомъ онъ убивалъ трехъ зайцевъ однимъ выстрѣломъ: во-первыхъ, съ честью выходилъ изъ затруднительнаго положенія, во-вторыхъ, избавлялся отъ мистрисъ Спарзитъ, и въ-третьихъ, наказывалъ ее по заслугамъ.
   Поглощенный больше, чѣмъ когда-нибудь своей геніальной идеей, мистеръ Баундерби явился къ завтраку въ свою столовую, гдѣ висѣлъ его портретъ, и усѣлся за столъ. Мистрисъ Спарзитъ сидѣла у камина, какъ въ былыя времена, заложивъ ногу въ стремя изъ вязальной бумаги, и гарцовала не подозрѣвая въ невинности души, куда приведетъ ее сегодняшняя скачка.
   Послѣ исторіи съ мистрисъ Пеглеръ, эта благородная леди прикрыла покровомъ меланхоліи и раскаянія свое прежнее сожалѣніе къ мистеру Баундерби. Въ силу такой перемѣны въ ея настроеніи, она теперь имѣла обыкновеніе принимать при появленіи мистера Баундерби покорный и опечаленный видъ; такъ поступила она и въ настоящую минуту.
   -- Ну, что тамъ еще? Что съ вами, сударыня?-- спросилъ мистеръ Баундерби сухимъ и грубымъ тономъ.
   -- Ахъ, Боже мой, сэръ! Пожалуйста не откусите мнѣ носъ!-- отвѣчала мистрисъ Спарзитъ.
   -- "Не откусите мнѣ носъ", повторилъ мистеръ Баундерби.-- Вотъ, фантазія! Вашъ носъ!
   Этими словами мистеръ Баундерби, по мнѣнію мистрисъ Спарзитъ, хотѣлъ намекнуть на слишкомъ крупные размѣры любимой черты ея лица. Сдѣлавъ этотъ оскорбительный намекъ, мистеръ Баундерби отрѣзалъ себѣ хлѣба и яростно швырнулъ ножъ.
   Мистрисъ Спарзитъ вынула ногу изъ стремени и произнесла:
   -- Мистеръ Баундерби, сэръ!
   -- Ну, сударыня, что вамъ еще?-- отрѣзалъ мистеръ Баундерби.-- Что вы на меня такъ выпучились?
   -- Смѣю ли я спросить, сэръ, не сердитесь ли вы сегодня?
   -- Да, сержусь.
   -- Смѣю ли я спросить, сэръ, -- продолжала оскорбленная леди, -- не я ли, по несчастію, была поводомъ вашего дурного расположенія духа?
   -- Послушайте, сударыня, -- сказалъ Баундерби, -- я пришелъ сюда не за тѣмъ, чтобы быть мишенью для вашихъ насмѣшекъ. Никакое происхожденіе, какъ бы оно ни было высоко, не даетъ еще вамъ права, сударыня, мучить и надоѣдать человѣку въ моемъ положеніи, и я этого не потерплю.
   Мистеръ Баундерби рѣшилъ идти прямо къ цѣли, предвидя, что если онъ поведетъ дѣло на тонкой деликатности, то будетъ разбитъ на голову.
   Мистрисъ Спарзитъ сперва подняла, потомъ нахмурила свои коріолановскія брови, потомъ уложила въ корзину свою работу и встала.
   -- Сэръ, -- сказала она съ достоинствомъ, -- я вижу, что мое общество вамъ непріятно въ настоящую минуту. Я ухожу въ свою комнату.
   -- Позвольте отворить вамъ дверь, сударыня.
   -- Благодарствуйте, сэръ, я могу это сдѣлать и сама.
   -- Нѣтъ, ужъ позвольте на этотъ разъ вамъ помочь, -- сказалъ Баундерби, подходя къ двери и взявшись за ручку; -- это доставитъ мнѣ случай сказать вамъ кое-что, прежде чѣмъ вы уйдете... Мистрисъ Спарзитъ, сударыня, боюсь, что вамъ у меня не особенно удобно, мнѣ сдается, что мой скромный домъ представляетъ слишкомъ ничтожное поприще дѣятельности для женщины съ вашей геніальной способностью соваться въ чужія дѣла.
   Мистрисъ Спарзитъ окинула его взглядомъ глубочайшаго презрѣнія и отвѣтила съ самой утонченченной вѣжливостью:
   -- Вы находите, сэръ?
   -- Видите ли, я много объ этомъ думалъ послѣ послѣднихъ событій, -- отвѣчалъ Баундерби, -- и по моему мнѣнію...
   -- Ахъ, сэръ, зачѣмъ это самоуниженіе?-- перебила его мистрисъ Спарзитъ съ неожиданною игривостью.-- Всякій знаетъ, какъ непогрѣшимы мнѣнія мистера Баундерби. Мало ли этому доказательствъ? Это сдѣлалось предметомъ всеобщихъ разговоровъ. Вы можете умалять какія угодно другія ваши достоинства, если желаете, сэръ, но не умаляйте значенія вашихъ сужденій, -- закончила со смѣхомъ мистрисъ Спарзитъ.
   Мистеръ Баундерби побагровѣлъ и отвѣчалъ, стараясь скрыть свое смущеніе:
   -- Я хотѣлъ только сказать вамъ, сударыня, что дама съ вашими достоинствами должна была бы блистать въ совершенно иной сферѣ, какъ, напримѣръ, въ замкѣ вашей родственницы леди Скаджерсъ. Какъ вы д мъ, гдѣ онъ сіялъ надъ отдаленнымъ моремъ. Свѣжая трава мягко разстилалась подъ ногами; красивыя тѣни древесныхъ сучьевъ мелькали по ней, рисуя причудливые узоры; живыя изгороди роскошно зеленѣли; повсюду царило мирное затишье. Подъемныя машины у спуска въ шахты и тощія старыя лошади, изнуренныя ежедневной работой подъ землею, одинаково наслаждались покоемъ; колеса на короткое время перестали вертѣться и только гигантское колесо земли какъ будто вращалось вокругъ своей оси тихо и плавно, безъ толчковъ и шума рабочей поры.
   Молодыя дѣвушки бродили по полямъ и проселкамъ въ тѣни деревьевъ, мѣстами перелѣзая черезъ заборъ, иногда до такой степени сгнившій, что онъ валился при малѣйшемъ толчкѣ ногою; онѣ проходили мимо высокихъ грудъ кирпича и бревенъ, полузаросшихъ травою и обозначавшихъ расположеніе заброшенныхъ копей. Бродя на удачу, Рэчель и Сэсси слѣдовали по доржкамъ и тропинкамъ, хотя бы даже еле замѣтнымъ, тщательно избѣгая насыпей, гдѣ трава была густа и высока, гдѣ прихотливо переплетались между собою терновникъ, конскій щавель и тому подобная растительность, такъ какъ въ округѣ ходили страшные разсказы о старыхъ колодцахъ, скрытыхъ подъ этими зеленѣющими буграми.
   Солнце стояло уже высоко, когда дѣвушки сѣли отдохну ть. Давно не попадалось имъ больше ни одной живой души; кругомъ было полное уединеніе.
   -- Здѣсь такъ тихо, Рэчель; на дорогѣ не видно никакихъ слѣдовъ; должно быть, мы первыя забрались сюда нынѣшнимъ лѣтомъ.
   Говоря такимъ образомъ, Сэсси внезапно замѣтила на землѣ новый обломокъ гнилого забора и встала, чтобъ разсмотрѣть его вблизи.
   -- Однако я, кажется, ошиблась,-- промолвила она; эти перила сломаны недавно. Дерево совершенно свѣжо на мѣстѣ перелома. А вотъ и слѣды чьихъ-то ногъ... О, Рэчель!
   Она побѣжала обратно и повисла на шеѣ товарки. Та успѣла уже вскочить на ноги.
   -- Что случилось?
   -- Не знаю. Въ травѣ валяется чья-то шляпа.
   Онѣ пошли вмѣстѣ въ ту сторону. Рэчель подняла находку, дрожа съ головы до ногъ. Вдругъ она разразилась страшными слезами и сѣтованіями. Внутри тульи стояли два слова "Стефенъ Блэкпуль", написанныя его собственной рукою.
   -- О, бѣдняга, бѣдняга! Его убили! Гдѣ нибудь тутъ лежитъ его тѣло!
   -- А есть... есть на шляпѣ кровь?-- съ усиліемъ пробормотала Сэсси.
   Сначала ни та, ни другая не рѣшалась взглянуть. Наконецъ, собравшись съ духомъ, онѣ осмотрѣли шляпу со всѣхъ сторонъ, но не нашли слѣдовъ насилія ни внутри ея, ни снаружи. Очевидно, она пролежала тутъ нѣсколько дней, потому что покрылась пятнами отъ дождя и росы и оставила отпечатокъ своей формы на травѣ, на которую упала. Рэчель и Сэсси со страхомъ осмотрѣлись кругомъ, не двигаясь съ мѣста, но не увидали больше ничего.
   -- Я пройду немножко впередъ одна,-- предложила, наконецъ, воспитанница мистера Гредграйнда.
   Она выпустила руку товарки и сдѣлала было одинъ шагъ, какъ вдругъ Рэчель охватила ее обѣими руками съ пронзительнымъ крикомъ, раздавшимся на далекое разстояніе. Передъ ними, у самыхъ ихъ ногъ, былъ край черной зіяющей пропасти, заслоненной густою травою. Дѣвушки отскочили назадъ и пали на колѣна, судорожно обнявшись и спрятавъ свое лицо на плечѣ другъ у друга.
   -- Боже милостивый! Онъ тамъ! Тамъ, внизу!
   Сначала отъ Рэчели нельзя было добиться ничего, кромѣ этихъ словъ и воплей ужаса. Ни слезы, ни мольбы, ни уговоры не могли заставить ее образумиться и умолкнуть. Мало того, понадобилось держать ее изо всѣхъ силъ, чтобъ она сама не кинулась въ шахту.
   -- Рэчель, дорогая Рэчель, добрая Рэчель, ради всего святого не кричите такъ ужасно! Подумайте о Стефенѣ! Подумайте о Стефенѣ! Подумайте о Стефенѣ!
   Повтореніемъ этой мольбы, выливавшейся со всѣмъ отчаяніемъ подобнаго момента, Сэсси удалось, наконецъ, унять несчастную; теперь она смотрѣла на свою спутницу съ неподвижнымъ окаменѣлымъ лицомъ; даже слезы у ней изсякли.
   -- Рэчель, Стефенъ, пожалуй, еще живъ. Вѣдъ, не захотите же вы оставить его искалѣченнымъ на днѣ этой ужасной пропасти ни одной лишней минуты, когда, можетъ быть, есть средство спасти несчастнаго?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!
   -- Такъ стойте тутъ, не шевелитесь, если вы его любите! Дайте я пойду и послушаю.
   Ей было страшно приблизиться къ колодцу, но она подползла къ нему на рукахъ и колѣняхъ и принялась кричать, насколько хватало ея голоса, окликая Стефена по имени. Послѣ того Сэсси умолкла и прислушалась, но не услыхала въ отвѣтъ ни звука. Она повторила свою попытку нѣсколько разъ, однако, совершенно безуспѣшно. Молодая дѣвушка начинала кричать двадцать, тридцать разъ. Она схватила комъ земли съ изрытой почвы въ томъ мѣстѣ, гдѣ Стефенъ оборвался въ шахту, и кинула его въ глубину. Однако, ея слухъ не могъ уловить даже стука паденія.
   Широкій просторъ, такой прекрасный въ своемъ безмолвіи едва нѣсколько минутъ назадъ, вселялъ теперь почти отчаяніе въ ея мужественное сердце, когда она встала на ноги, не видя ни откуда кругомъ никакой помощи.
   -- Рэчель,-- сказала Сэсси,-- нельзя терять ни минуты. Намъ нужно идти въ разныя стороны; можетъ быть, мы и встрѣтимъ кого нибудь. Вы сами отправляйтесь по той дорогѣ, по которой мы сюда пришли, а я пойду дальше по этой тропинкѣ. Кого бы вы ни встрѣтили, разсказывайте каждому, что здѣсь случилось. Помните о Стефенѣ, помните о Стефенѣ!
   По лицу Рэчели она увидѣла, что на нее теперь можно положиться. Постоявъ еще съ минуту, Сэсси проводила глазами работницу, которая кинулась бѣжать, ломая руки, послѣ чего повернулась и пошла на собственные поиски; она остановилась у изгороди и привязала къ ней свою шаль, чтобъ замѣтить мѣсто катастрофы, послѣ чего швырнула въ сторону свою шляпу и побѣжала со всѣхъ ногъ.
   "Бѣги, Сэсси, бѣги, ради всего святого! Не останавливайся," чтобъ перевести духъ. Бѣги, бѣги!" Подгоняя себя мысленно этими словами, она перебѣгала съ одного поля на другое, съ проселка на проселокъ, съ мѣста на мѣсто, какъ никогда не бѣгала до сихъ поръ. Наконецъ, Сэсси добѣжала до навѣса, у склада машинъ, гдѣ, растянувшись въ тѣни на соломѣ, крѣпко спало двое мужчинъ.
   Не легко было разстроенной, запыхавшейся дѣвушкѣ добудиться этихъ людей, а еще труднѣе растолковать имъ, что привело ее сюда; однако, не успѣли они смекнуть, въ чемъ дѣло, какъ переполошились не меньше самой Сэсси. Одинъ изъ нихъ сильно выпилъ передъ сномъ, но когда товарищъ прокричалъ ему, что человѣкъ свалился въ Старый Чертовъ Колодецъ, онъ вскочилъ, сбѣгалъ къ маленькому пруду съ грязной водою, окунулъ въ него голову и вернулся совсѣмъ трезвымъ.
   Съ этими двумя рабочими Сзсои пробѣжала съ полмили дальше. Тутъ они подняли на ноги еще третьяго, съ которымъ дѣвушка отправилась за четвертымъ, тогда какъ двое первыхъ побѣжали въ другую сторону. Потомъ нашлась лошадь; и Сэсси послала верхового на станцію желѣзной дороги, приказавъ ему скакать во весь духъ. Съ этимъ нарочнымъ дѣвушка отправила Луизѣ письмо, написанное ею тутъ же впопыхахъ. Тѣмъ временемъ поднялась на ноги вся сосѣдняя деревня: жители наскоро собирали веревки, вороты, шесты, фонари, свѣчи и другіе необходимые предметы, чтобъ снести ихъ въ одно мѣсто, а потомъ доставить къ Чортову Колодцу.
   Сэсси казалось, что прошли цѣлые часы съ тѣхъ поръ, какъ она оставила пропавшаго человѣка погребеннымъ заживо въ его страшной могилѣ. Ей не терпѣлось дольше оставаться вдали отъ несчастнаго, котораго какъ будто бросили безжалостно одного, и она проворно пустилась назадъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ крестьянъ, въ томъ числѣ и того, который былъ съ похмѣлья, а потомъ такъ скоро протрезвился при ужасномъ извѣстіи. Этотъ человѣкъ оказался какъ разъ самымъ расторопнымъ изъ всѣхъ. Когда они пришли къ Чертову Колодцу, роковое мѣсто было также пустынно, какъ и въ то время, когда Сэсси оставила его; крестьяне окликали упавшаго и прислушивались по примѣру Сэсси, внимательно осмотрѣли край обрыва и рѣшили, какъ произошла катастрофа, послѣ чего расположились на травѣ въ ожиданіи прибытія необходимыхъ вещей и приспособленій.
   Малѣйшій звукъ: жужжаніе насѣкомыхъ въ воздухѣ, шелестъ листьевъ, шепотъ среди собравшихся, все заставляло Сэсси вздрагивать; ей всякій разъ мерещилось, что она слышитъ вопль изъ глубины колодца. Но вольный вѣтеръ напрасно носился надъ нимъ; ни одного звука не поднималось на поверхность земли, и люди сидѣли у зіявшей пропасти въ томительномъ ожиданіи. Нѣсколько времени спустя сталъ понемножку собираться праздный народъ, услыхавшій о происшествіи. Наконецъ, подоспѣла и настоящая помощь. Вмѣстѣ съ толпой народа вернулась и Рэчель. Въ этой партіи находился въ числѣ прочихъ докторъ, захватившій съ собою вино и лекарства. Однако, было мало надежды, что Стефена вытащатъ живымъ.
   Теперь, когда набралось достаточно народа, чтобъ приступить къ дѣлу, протрезвившійся рабочій сталъ во главѣ остальныхъ или, пожалуй, занялъ это мѣсто съ общаго согласія. Прежде всего онъ разставилъ широкую цѣпь вокругъ колодца и назначилъ людей охранять ее. Кромѣ охотниковъ, допущенныхъ къ работѣ, да Сэсси съ Рэчелью, за эту цѣпь не пропускали никого. Но позднѣе, когда къ мѣсту катастрофы прибыли изъ Коктоуна съ курьерскимъ поѣздомъ по письму Сэсси мистеръ Гредграйндъ съ Луизой и мистеромъ Баундерби съ олухомъ, ихъ также пропустили въ средину круга.
   Прошло четыре часа съ той минуты, какъ Сэсси и Рэчель въ первый разъ усѣлись тутъ на травѣ, прежде чѣмъ съ помощью шестокъ и веревокъ соорудили снарядъ, на которомъ можно было безопасно спустить въ шахту двоихъ человѣкъ. Устройство этого приспособленія при всей его простотѣ встрѣтило извѣстныя трудности; не оказалось нѣкоторыхъ необходимыхъ вещей, за которыми пришлось посылать. Было пять часовъ пополудни въ тотъ ясный осенній воскресный день, когда, наконецъ, въ колодезь спустили свѣчу, чтобъ испытать свойства воздуха. Три или четыре суровыхъ лица склонилось рядомъ надъ краемъ обрыва, внимательно наблюдая за свѣчей, которую по требованію этихъ людей, рабочіе у ворота спускали ниже или останавливали на извѣстномъ уровнѣ. Тускло горѣвшая свѣча была снова поднята наверхъ; тогда въ шахту плеснули воды, затѣмъ прицѣпили къ канату бадью, куда влѣзъ протрезвившійся рабочій со своимъ товарищемъ, снабженные фонарями; еще минута, и они скомандовали: "спускай".
   Когда туго натянувшійся канатъ началъ разматываться, а воротъ заскрипѣлъ, вся толпа, состоявшая не менѣе, какъ изъ двухсотъ человѣкъ, мужчинъ и женщинъ, притаила дыханіе; всѣ они напряженно слѣдили за происходившимъ. Но вотъ изъ шахты подали сигналъ, и воротъ остановился съ неразмотаннымъ еще канатомъ. Промежутокъ времени, пока люди стояли въ бездѣйствіи у ворота, показался, должно быть, многимъ подозрительно долгимъ; по крайней мѣрѣ, нѣкоторыя женщины принялись кричать, что случилось новое несчастіе. Докторъ, державшій въ рукахъ свои карманные часы, заявилъ, что не прошло и пяти минутъ, какъ спустили людей, и сурово заставалъ замолчать кричавшихъ. Не успѣлъ онъ договорить, какъ воротъ завертѣлся въ противоположную сторону. Опытные глаза сейчасъ же замѣтили, что онъ идетъ легче, чѣмъ въ томъ случаѣ, еслибъ поднималось двое людей; ясно, что только одинъ изъ рабочихъ возвращался на поверхность земли.
   Канатъ былъ туго натянутъ; кольцо за кольцомъ называлось на цилиндръ ворота, и всѣ глаза были устремлены на колодезь. Протрезвившійся рабочій, вытащенный наверхъ, проворно спрыгнулъ на траву. Грянулъ общій крикъ: "Живъ или мертвъ?" И затѣмъ воцарилось глубокое жуткое молчаніе.
   Когда спрошенный отвѣтилъ "живъ!", громадная толпа радостно вскрикнула, и у многихъ навернулись слезы на глазахъ.
   -- Но онъ страшно изувѣченъ,-- прибавилъ смѣльчакъ, когда присутствующіе настолько успокоились, что могъ быть слышенъ его голосъ.-- Гдѣ докторъ?.. Онъ такъ страшно изувѣченъ, сэръ что мы не знаемъ, какъ поднять его.
   Началось совѣщаніе. Всѣ тревожно смотрѣли на доктора пока тотъ разспрашивалъ рабочихъ и качалъ головою при его отвѣтахъ. Солнце закатывалось, и алый отблескъ вечерней зари ярко освѣщалъ всѣ лица, на которыхъ тѣмъ рѣзче выступало томительное безпокойство.
   Въ результатѣ переговоровъ рабочіе вернулись снова къ вороту, спустили въ шахту того же рудокопа съ виномъ и прочими необходимыми вещами, а его товарища вытащили наверхъ. Тѣмъ временемъ нѣсколько человѣкъ подъ руководствомъ врача принесли плетенку изъ прутьевъ, на которой другіе устроили мягкую постель изъ снятаго ими платья, прикрытаго слоемъ соломы, пока докторъ наготовилъ бинтовъ и перевязокъ изъ шалей и носовыхъ платковъ. Когда они были готовы, ихъ повѣсили на руку рудокопа, который быль поднятъ изъ шахты послѣднимъ, съ указаніями, какъ употреблять ихъ. И когда онъ стоялъ, освѣщенный фонаремъ въ его рукѣ, опираясь могучей свободной рукой на одинъ изъ шестовъ и заглядывая порою въ шахту, а по временамъ обводя глазами собравшійся народъ, то этотъ человѣкъ представлялъ одну изъ выдающихся фигуръ въ необычайной сценѣ. Вслѣдствіе наступившей темноты пришлось зажечь факелы.
   Изъ немногихъ словъ, услышанныхъ отъ рабочаго стоявшими по близости и тотчасъ переданныхъ за черту круга, оказывалось, что пострадавшій свалился на груду древесныхъ обломковъ, которыми былъ на половину заваленъ колодезь, и что его дальнѣйшему паденію помѣшала глыба земли, застрявшая сбоку. Стефенъ лежалъ на спинѣ, съ подогнутой подъ себя рукой, и, по его собственнымъ словамъ, насколько онъ могъ припомнить, почти не двигался съ той минуты, какъ попалъ въ шахту; другая же свободная рука служила ему лишь для того, чтобъ вытаскивать изъ бокового кармана платья хлѣбъ и мясо, взятые имъ на дорогу. Несчастный бралъ пищу по крошкамъ и отхлебывалъ глотками воду, также бывшую при немъ. Получивъ письмо Рэчель, Стефенъ прямо съ фабрики пустился въ путь и шелъ пѣшкомъ цѣлый день; онъ приближался къ дачѣ мистера Баундерби, когда уже стемнѣло, и тутъ упалъ въ шахту. Бѣдняга рѣшился идти по этой опасной мѣстности въ такую позднюю пору, потому что спѣшилъ оправдаться отъ взведенныхъ на него обвиненій и съ этой цѣлію выбралъ кратчайшую дорогу.
   -- Видно, Чортовъ Колодезь хочетъ заслужить до конца свою дурную славу,-- съ проклятіемъ закончилъ рабочій.-- Правда, несчастный малый еще дышетъ и теперь даже заговорилъ, но, должно бытъ, протянетъ недолго.
   Когда все было готово, рабочій напутствуемый послѣдними торопливыми наставленіями со стороны своихъ товарищей и докторъ, послѣ того, какъ воротъ началъ уже опускать его съ бадьею, исчезъ въ отверстіи шахты. Канатъ опять сталъ разматываться попрежнему; попрежнему былъ поданъ сигналъ снизу, а Боротъ остановился. Но люди уже не отнимали рукъ отъ колеса. Каждый изъ нихъ былъ готовъ начать вертѣть ее въ обратную сторону и издалъ условленнаго знака. Наконецъ, послѣдовалъ сигналъ, и все кольцо зрителей, сдерживаемое цѣпью, подалось впередъ.
   На этотъ разъ канатъ натянулся туже прежняго; рабочіе съ трудомъ ворочали колесо, а воротъ жалобно скрипѣлъ. Было почти невыносимо слѣдить за этой работой и думать, что веревка можетъ лопнуть. Но кольцо за кольцомъ благополучно наматывалось на валъ ворота; вотъ показались цѣпи и, наконецъ, висѣвшая на нихъ бадья съ двумя людьми по ея краямъ,-- зрѣлище, отъ котораго кружилась голова и сжималось сердце. Они заботливо поддерживали бѣдное, изувѣченное человѣческое тѣло, все забинтованное и привязанное къ бадьѣ.
   Глухой ропотъ сожалѣнія пронесся въ толпѣ. Женщины заплакали навзрыдъ, когда эту почти безформенную массу бережно вынули изъ спасительной желѣзной бадьи и положили на соломенную подстилку. Сначала къ пострадавшему приблизился только докторъ. Онъ сдѣлалъ все, что могъ, чтобъ уложить его удобнѣе; но самое лучшее, что можно было здѣсь придумать, это прикрыть раздробленные члены Стефена. Осторожно закутавъ его, врачъ подозвалъ къ нему Рэчель и Сэсси. Тутъ взорамъ зрителей представилось блѣдное изможденное лицо, терпѣливо обращенное къ небу и сломаная правая рука, лежавшая поверхъ накинутой на него одежды. Эта рука какъ будто ожидала прикосновенія драгой, любящей руки.
   Дѣвушки напоили Стефена, освѣжили водой его лицо и заставили его проглотить подкрѣпляющее лекарство съ виномъ. Хотя онъ лежалъ совершенно неподвижно, продолжая смотрѣть на небо, однако, улыбнулся и произнесъ: "Рэчель!"
   Она опустилась возлѣ него на траву и нагнулась къ нему, такъ что ея лицо пришлось между взглядомъ Стефена и небомъ, потому что онъ не могъ повернуть глазъ въ сторону, чтобъ посмотрѣть на свою подругу.
   -- Рэчель, милая!
   Она взяла его за руку. Онъ опять улыбнулся и сказалъ:
   -- Держи ее, не выпускай.
   -- Ты сильно страдаешь, мой дорогой Стефенъ?
   -- Я страдалъ, но теперь все прошло. Да, я мучился страшно, жестоко и долго, моя милая, но теперь все миновало. Ахъ, Рэчель, какое болото! Сначала до конца одно сплошное болото.
   При этихъ словахъ, онъ на минуту сталъ похожъ на прежняго Стефена, но какъ бы въ призрачномъ видѣ.
   -- Этотъ колодезь, куда я упалъ, моя дорогая, еще на памяти стариковъ, оставшихся въ живыхъ, стоилъ жизни многимъ сотнямъ людей -- отцовъ, сыновей, братьевъ, дорогихъ и близкихъ тысячамъ и тысячамъ человѣческихъ существъ, которыхъ они защищали отъ нужды и голода. Въ этотъ колодцѣ отъ рудничнаго газа погибло народа больше чѣмъ въ самомъ кровопролитномъ сраженіи. Я читалъ когда-то петицію рудокоповъ, гдѣ они Христомъ Богомъ умоляютъ нашихъ законодателей не допускать, чтобы ихъ трудъ былъ убійственнымъ, умоляютъ пощадить ихъ ради женъ и дѣтей, которыхъ они любятъ такъ же горячо, какъ благородные люди своихъ. Когда эта копь находилась въ дѣйствіи, она убивала людей безъ надобности; когда ее забросили, она попрежнему продолжаетъ убивать народъ ни за что ни про что. Видишь, какъ мы погибаемъ задаромъ, если не черезъ одно, такъ черезъ другое... вязнемъ въ болотѣ... изо дня въ день!
   Стефенъ высказывалъ это слабымъ голосомъ безъ всякаго гнѣва противъ кого бы то ни было, просто потому что это была правда.
   -- Вотъ хоть бы твоя сестренка, Рэчель, вѣдь, ты не забыла ея? Я увѣренъ, что ты не забудешь ея никогда, да и меня вмѣстѣ съ нею. Вспомни, моя бѣдная, терпѣливая страдалица, какъ ты трудилась для нея, а она цѣлыми днями сидѣла въ своемъ маленькомъ креслицѣ подъ твоимъ окномъ. Помнишь, какъ она умерла -- такая маленькая и уже калѣка, умерла отъ нездороваго воздуха, который заражаетъ убогія жилища бѣдноты. Этому не слѣдовало быть! Но насъ засасываетъ болото! Намъ нѣтъ изъ него выхода!
   Луиза приблизилась къ Стефену; однако, онъ не могъ ее видѣть, потому что лежалъ, обративъ лицо къ небу.
   -- Еслибъ все, что касается насъ, моя дорогая, не было осквернено болотомъ, я не имѣлъ бы надобности спѣшить сюда. Если бъ мы сами не увязли въ болотѣ, мои товарищи ткачи и другіе рабочіе не поступили бы со мною такъ несправедливо. Еслибъ мистеръ Баундерби зналъ меня лучше... еслибъ онъ зналъ меня хоть сколько нибудь, онъ не обидѣлся бы на меня тогда. Онъ не сталъ бы подозрѣвать меня потомъ въ дурномъ дѣлѣ... Но взгляни-ка туда, Рэчель! Взгляни вверхъ.
   Слѣдуя за направленіемъ его взгляда, Рэчель увидала, что Стефенъ смотрѣлъ на одну звѣзду.
   -- Она сіяла надо мною,-- благоговѣйно промолвилъ онъ,-- сіяла въ моей скорби и отчаяніи, тамъ внизу. Ея свѣтъ проникъ мнѣ въ душу. Я смотрѣлъ на звѣзду и думалъ о тебѣ, Рэчель, смотрѣлъ и думалъ, пока болото въ моей душѣ начало какъ будто очищаться. Если люди плохо понимали меня, такъ, вѣдъ, и я не понималъ ихъ хорошенько. Получивъ твое письмо, я сейчасъ подумалъ, что молодая леди и ея братъ приходили тогда ко мнѣ не спроста, что у нихъ было недоброе на умѣ. Когда я свалился въ колодезь, то былъ въ большомъ гнѣвѣ на нее; я былъ такъ же несправедливъ къ ней, какъ другіе были несправедливы ко мнѣ. Но мы должны быть осмотрительны въ нашихъ сужденіяхъ и поступкахъ; мы должны терпѣливо переносить свои испытанія и быть снисходительными къ ближнимъ. Въ моемъ отчаяніи и скорби я поднялъ глаза, увидалъ надъ собою эту сіяющую звѣзду, и въ головѣ у меня какъ будто прояснѣло. Моя предсмертная молитва заключается въ томъ, чтобы всѣ люди на свѣтѣ сблизились между собою больше и научились лучше понимать другъ друга, чѣмъ тогда, когда я еще жилъ на землѣ слабымъ и грѣшнымъ человѣкомъ.
   При этихъ словахъ Луиза наклонилась надъ нимъ съ другой стороны, ставъ на колѣни противъ Рэчели, чтобъ онъ могъ ее видѣть.
   -- Вы слышали?-- спросилъ Стефенъ, немного помолчавъ.-- Я не забылъ васъ, леди.
   -- Да, Стефенъ, я слышала и присоединяюсь къ вашей молитвѣ.
   -- У васъ есть отецъ. Согласны ли вы передать ему кое-что отъ меня?
   -- Онъ здѣсь,-- со страхомъ отвѣчала Луиза.-- Не хотите ли, я приведу его къ вамъ?
   -- Пожалуйста.
   Луиза вернулась съ отцомъ. Стоя рядомъ, рука объ руку, оба они смотрѣли внизъ на измученное лицо съ торжественнымъ выраженіемъ покоя въ чертахъ.
   -- Сэръ, вы оправдаете меня передъ людьми и возстановите мое доброе имя. Это я завѣщаю вамъ.
   Взволнованный мистеръ Гредграйндъ спросилъ, какъ же ему взяться за это?
   -- Сэръ,-- послѣдовалъ отвѣтъ,-- вашъ сынъ научитъ васъ. Спросите у него. Я никого не обвиняю, не говорю никому ни слова упрека. Мы видѣлись и разговаривали съ вашимъ сыномъ однажды вечеромъ. Я ничего не требую отъ васъ кромѣ того, чтобъ вы оправдали меня...И я вѣрю, что вы это сдѣлаете.
   Носильщики были уже готовы поднять Стефена, а врачъ настаивалъ, чтобъ его перенесли, какъ можно скорѣе; поэтому люди съ факелами и фонарями встали впереди, чтобъ освѣщать дорогу. Прежде чѣмъ изувѣченнаго подняли и пока собирались въ путь, онъ сказалъ Рэчели, посматривая кверху на звѣзду:
   -- Часто, когда я приходилъ въ себя и видѣлъ, какъ она сіяетъ надо мною въ моемъ отчаяніи, я думалъ, что эта самая звѣзда указываетъ путь въ жилищу нашего Спасителя. Должно быть, такъ оно и есть.
   Носилки подняли, и Стефенъ былъ ужасно радъ, что его собирались нести, именно, по тому направленію, куда какъ будто указывала его путеводная звѣзда.
   -- Рэчель, моя любимая! Не выпускай моей руки. Сегодня вечеромъ мы можемъ идти вмѣстѣ, моя дорогая.
   -- Я стану держать тебя за руку и пойду съ тобою рядомъ, Стефенъ, всю дорогу.
   -- Господь да благословитъ тебя! Будьте добры, закройте кто нибудь мнѣ лицо.
   И его осторожно понесли по полямъ и проселкамъ на широкомъ раздольѣ; Рэчель не выпускала его руки изъ своихъ. Только тихій шепотъ нарушалъ грустное молчаніе. Вскорѣ скорбное шествіе превратилось въ погребальное. Звѣзда указала Стефену путь къ Богу угнетенныхъ и страждущихъ. И пройдя путемъ униженій, горя и прощенія, этотъ несчастный достигъ, наконецъ, покоя на лонѣ своего искупителя.
   

VII. Ловля олуха,

   Прежде чѣмъ распалось кольцо любопытныхъ, обступившихъ Чертовъ Колодезь, одинъ изъ присутствующихъ скрылся неизвѣстно куда. Мистеръ Баундерби и его тѣнь избѣгали Луизы, стоявшей подъ руку съ отцомъ, и тщательно сторонились отъ нихъ обоихъ. Когда мистера Гредграйнда позвали къ Стефену, Сэсси, внимательно наблюдавшая за всѣмъ происходившимъ, подкралась сзади къ этой злополучной тѣни съ искаженнымъ отъ ужаса лицомъ,-- какъ будто бы кто могъ обращать на него вниманіе въ такую минуту,-- и шепнула ему что-то на ухо. Не оборачиваясь назадъ, онъ поговорилъ съ нею нѣсколько минутъ и затѣмъ исчезъ. Такимъ образомъ олухъ вышелъ изъ круга раньше, чѣмъ народъ двинулся въ путь.
   По возвращеніи домой мистеръ Гредграйндъ написалъ мистеру Баундерби, что желаетъ немедленно видѣть своего сына и проситъ отправить его въ Стонъ-Лоджъ. Мистеръ Баундерби отвѣтилъ, что потерялъ Тома въ толпѣ и думалъ, что онъ отправился къ отцу, такъ какъ его до сихъ поръ нѣтъ дома.
   -- Я полагаю, отецъ,-- сказала Луиза, что Томъ не вернется сегодня вечеромъ въ Коктоунъ.
   Мистеръ Гредргайндъ вышелъ изъ комнаты, не сказавъ ни слова.
   Поутру онъ самъ отправился въ банкъ тотчасъ послѣ его открытія и, видя, что мѣсто его сына не занято (у отца не сразу хватило духа заглянуть въ то отдѣленіе) пошелъ обратно въ надеждѣ встрѣтить дорогой мистера Баундерби. Когда они сошлись, мистеръ Гредграйндъ сказалъ зятю, что по причинамъ, которыя объяснитъ послѣ и о которыхъ проситъ пока не разспрашивать, онъ нашелъ нужнымъ дать своему сыну одно порученіе, которое задержитъ его нѣкоторое время въ отлучкѣ. Онъ сообщилъ также и о томъ, что взялъ на себя обязанность очистить отъ всякаго нареканія память Стефена Блэкпуля и указать настоящаго вора. Совершенно сбитый съ толку, мистеръ Баундерби остался стоять на улицѣ послѣ того, какъ тесть простился съ нимъ и пошелъ своей дорогою. Банкиръ не могъ сразу двинуться съ мѣста, раздуваясь на подобіе гигантскаго мыльнаго пузыря, лишенный, однако, его красоты.
   Между тѣмъ мистеръ Гредграйндъ, вернувшись домой, заперся у себя въ кабинетѣ и просидѣлъ тамъ весь день. Когда Сэсси и Луиза постучались къ нему въ дверь, онъ сказалъ, не отворяя:
   -- Не теперь, мои дорогія; погодите до вечера.
   Когда онѣ вернулись вечеромъ, то получили отвѣтъ:
   -- Я еще не въ силахъ... До завтра.
   Онъ цѣлый день ничего не ѣлъ, не спрашивалъ огня когда стемнѣло, и было слышно, какъ онъ до поздней ночи шагалъ взадъ и впередъ по кабинету.
   Тѣмъ не менѣе, на другое утро мистеръ Гредграйндъ вышелъ къ завтраку въ обычный часъ и занялъ свое обычное мѣсто за столомъ. Замѣтно постарѣвшій, сгорбившійся и совсѣмъ пришибленный горемъ, онъ, несмотря на это, казался лучшимъ и болѣе мудрымъ человѣкомъ, чѣмъ въ тѣ дни, когда не признавалъ въ человѣческой жизни ничего, кромѣ фактовъ. Передъ выходомъ изъ столовой онъ назначилъ Луизѣ и Сэсси время, когда онѣ должны придти къ нему, послѣ чего удалился, поникнувъ сѣдою головою.
   -- Дорогой отецъ,-- сказала Луиза, когда обѣ онѣ явились къ нему въ назначенный часъ,-- у тебя остается еще трое младшихъ дѣтей. Они не пойдутъ по стопамъ старшихъ, да и я сама измѣнюсь съ Божьей помощью.
   Она протянула Сисси руку, точно давая понять, что разсчитываетъ также и на ея подержку.
   -- Твой несчастный братъ...-- заговорилъ мистеръ Гредграйндъ,-- какъ по твоему, онъ уже задумалъ тогда совершить кражу, когда пошелъ съ тобою на квартиру Стефена?
   -- Боюсь, что такъ отецъ. Мнѣ извѣстно, что ему требовалось очень много денегъ; онъ проматывалъ крупныя суммы.
   -- Тотъ бѣдняга долженъ былъ покинуть городъ, и нашему Тому пришла въ голову подлая мысль бросить на него подозрѣніе, не такъ ли?
   -- Я думаю, отецъ, она мелькнула у него, когда мы сидѣли тамъ. Вѣдь, это я просила его проводить меня къ Блэкпулю; не онъ вздумалъ провѣдать несчастнаго.
   -- Томъ, вѣроятно, разговаривалъ съ нимъ? Не отводилъ ли онъ его въ сторону?
   -- Онъ увелъ Стефена изъ комнаты. Я спрашивала его послѣ, зачѣмъ онъ это сдѣлалъ, и братъ привелъ какую-то правдоподобную отговорку; но со вчерашняго вечера, отецъ, и припомнивъ теперь всѣ обстоятельства, я, кажется, безошибочно догадываюсь о томъ, что произошло между ними тогда.
   -- Посмотримъ,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ,-- такъ же ли мрачны твои опасенія относительно преступнаго брата, какъ и мои.
   -- Я боюсь отецъ,-- нерѣшительно начала Луиза,-- что Томъ сдѣлалъ Стефену Блэкпулю какое нибудь предложеніе -- пожалуй, отъ моего имени, пожалуй, отъ своего собственнаго -- предложеніе, заставившее этого несчастнаго поступить въ простотѣ души опрометчиво, а именно дожидаться чего то, бродя около банка два-три вечера подъ-рядъ передъ своимъ удаленіемъ изъ города. Раньше Стефенъ никогда не дѣлалъ этого.
   -- Слишкомъ ясно!-- отвѣчалъ отецъ.-- Слишкомъ ясно!
   Заслонивъ лицо рукою, онъ посидѣлъ съ минуту молча, но потомъ оправился и спросилъ.
   -- Какъ же теперь его найти? Какъ укрыть отъ правосудія? Въ тѣ немногіе часы, на которые я могу отсрочить обнародованіе истины, какія мѣры можемъ мы принятъ, чтобъ Томъ попался намъ въ руки, помимо полицейскихъ властей? Этого не устроишь и за десять тысячъ фунтовъ.
   -- Сэсси уже устроила это, отецъ.
   Мистеръ Гредграйндъ поднялъ глаза и посмотрѣлъ въ ту сторону, гдѣ стояла его воспитанница, подобно доброй феѣ его дома, и сказалъ тономъ умиленной благодарности и мягкой доброты:
   -- Вездѣ и всегда ты, дитя мое.
   -- Мы не со вчерашняго дня боялись за него,-- заговорила Сэсси, переглянувшись съ Луизой; и когда я увидала, что васъ подвели къ носилкамъ умирающаго и услышала слова Стефена Блэкпуля (вѣдь, я не отходила все время ни на шагъ отъ Рэчель), то подошла къ мистеру Тому, не замѣченная никѣмъ, и сказала ему: -- "Не оглядывайтесь на меня. Видите, гдѣ стоитъ вашъ отецъ? Спасайтесь, не теряя ни минуты, ради него и ради васъ самихъ!" -- Его ужъ и раньше трясло отъ страха; когда же онъ услышалъ мой шепотъ, то вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ, испугался больше прежняго и произнесъ: -- "Куда я дѣнусь? Денегъ у меня очень мало, и я не знаю, кто согласится спрятать меня"'.-- Тутъ мнѣ пришелъ въ голову странствующій циркъ, въ которомъ служилъ когда то мой отецъ. Я не позабыла, въ какія мѣста направлялся мчстеръ Слири въ эту пору года, и его объявленіе только что наканунѣ попалось мнѣ въ газетѣ. Я посовѣтовала мистеру Тому спѣшить туда, назвать свое имя хозяину цирка и просить у него тайнаго убѣжища до моего пріѣзда.-- "Я буду тамъ раньше, чѣмъ наступитъ утро",-- сказалъ мистеръ Томъ.-- И я видѣла, какъ онъ пробирался въ толпѣ.
   -- Благодареніе Богу!-- воскликнулъ его отецъ.-- Пожалуй, намъ еще удастся отправить его заграницу.
   На это было тѣмъ легче разсчитывать, что городъ, въ который Сэеси направила Тома, лежалъ въ трехъ часахъ отъ Ливерпуля, откуда бѣглецъ могъ быстро отплыть въ любую часть свѣта. Однако, сообщеніе съ нимъ требовало большихъ предосторожностей, потому что теперь ему грозила серьезная опасность каждую минуту навлечь на себя подозрѣніе; и никто не могъ поручиться за то, что самъ мистеръ Баундерби въ избыткѣ гражданской доблести не разыграетъ, со свойственнымъ ему бахвальствомъ, роль неподкупнаго римлянина. Поэтому было условлено, что Сэсси и Луиза поѣдутъ въ означенный городъ окольной дорогой, а несчастный отецъ отправится въ противоположную сторону и прибудетъ къ тому же пункту инымъ, болѣе дальнимъ и кружнымъ путемъ. Кромѣ того, они рѣшили, что мистеру Гредграйнду не слѣдуетъ являться прямо къ мистеру Слири во избѣжаніе того, чтобъ его намѣренія не были истолкованы неправильно или чтобъ новость о пріѣздѣ отца не заставила Тома снова обратиться въ бѣгство. Сэсси и Луиза должны были первыя начать переговоры: объяснить виновнику этого бѣдствія и позора причину своего прибытія и подготовить его къ встрѣчѣ съ отцомъ. Когда этотъ планъ обсудили во всѣхъ подробностяхъ, и всѣ три участника достаточно вникли въ каждую мелочь, наступило время приняться за его выполненіе. Едва день склонился къ вечеру, какъ мистеръ Гредграйндъ прямо изъ дома пошелъ пѣшкомъ за городъ до той линіи желѣзной дороги, по которой ему предстояло ѣхать, а нѣсколько часовъ спустя Сэсси и Луиза укатила съ поѣзда въ противоположную сторону, ободренныя тѣмъ, что на вокзалѣ имъ не попалось ни одного знакомаго лица.
   Онѣ ѣхали всю ночь напролетъ, если не считать остановокъ для пересадки на узловыхъ станціяхъ, гдѣ приходилось то лѣзть кверху по безконечному числу ступеней, то спускаться въ колодцы, что составляло единственное различіе между желѣзнодорожными развѣтвленіями. Наконецъ, рано поутру путешественницъ высадили на болотѣ въ милѣ или двухъ отъ городка, составлявшаго цѣль ихъ поѣздки. Изъ такого критическаго положенія ихъ вывелъ какой-то старикъ почтальонъ дикаго вида, который поднялся въ тотъ день спозаранку и ѣхалъ мимо въ кабріолетѣ. Этимъ способомъ пріѣзжія были секретно доставлены въ городокъ по задворкамъ, гдѣ жили свиньи; такой въѣздъ въ городскія предѣлы, не ласкавшій ни зрѣнія, ни обонянія, былъ обычнымъ доступомъ въ эту трущобу.
   Первое, что бросилось имъ въ глаза по прибытіи, былъ ободранный остовъ цирка Слири. Труппа перекочевала уже въ другой городокъ, болѣе, чѣмъ за двадцать миль оттуда, гдѣ наканунѣ вечеромъ открыла свои представленія. Единственнымъ путемъ сообщенія между этими мѣстечками служила холмистая дорога съ заставами, ѣзда по которой совершалась крайне медленно. Хотя путешественницы только наскоро позавтракали и не успѣли отдохнуть (впрочемъ, при такихъ тревожныхъ обстоятельствахъ объ отдыхѣ не могло бить и рѣчи), однако, наступилъ уже полдень прежде, чѣмъ имъ стали попадаться афиши цирка Слири на овинахъ и заборахъ, и пробило часъ, когда онѣ остановились на базарной площади, гдѣ стоялъ балаганъ.
   Въ ту минуту, когда пріѣзжія сошли на мостовую, зазвонилъ колокольчикъ, возвѣщавшій о началѣ большого утренняго представленія. Во избѣжаніе разспросовъ и риска возбудить любопытство въ городѣ, Сэсси посовѣтовала взять входные билеты въ кассѣ. Если мистеръ Слири продавалъ ихъ самъ, то онъ, конечно, узнаетъ ее и будетъ дѣйствовать осторожно. Если же его не окажется у входа, то онъ увидитъ ихъ въ циркѣ и такъ же осторожно сообщитъ имъ вѣсти о бѣглецѣ.
   Сильно взволнованныя, товарки подошли къ знакомому имъ балагану. Флагъ съ надписью "Циркъ Слири" попрежнему развѣвался надъ крышей; касса въ видѣ ниши готическаго стиля также красовалась на обычномъ мѣстѣ, однако, мистера Слири тамъ не было. Мастеръ Киддерминстеръ, достигшій слишкомъ зрѣлаго возраста для того, чтобы самая первобытная довѣрчивость могла еще принимать его за купидона, былъ принужденъ уступить неодолимой силѣ обстоятельствъ (а также своей бородѣ) и, сдѣлавшись для цирка тѣмъ, что называется "малый на всѣ руки", возсѣдалъ въ данномъ случаѣ за выручкой, имѣя въ запасѣ барабанъ, съ цѣлью коротать свои досуги и находить исходъ для избытка своихъ физическихъ силъ. Зорко слѣдя за тѣмъ, чтобы не получить за билетъ фальшивой монеты, мастеръ Киддерминстеръ, какъ его теперь величали, не видѣлъ ничего, кромѣ денегъ, и Сэсси прошла мимо него неузнанной вмѣстѣ съ Луизой.
   Японскій императоръ, стоя на старой смирной бѣлой кобылѣ въ черныхъ намалеванныхъ яблокахъ, вертѣлъ на палочкѣ одновременно пять умывальныхъ тазовъ -- любимое развлеченіе этого монарха, какъ всѣмъ извѣстно. Сэсси, хотя хорошо знакомая съ его генеалогическимъ древомъ, не знала, однако, лично теперешняго императора, и его царствованіе прошло для нея очень мирно. Послѣ этого нумера должна была появиться миссъ Джозефина Слири въ конномъ представленіи "Тирольская пантомима цвѣтовъ". Ея выходъ былъ возвѣщенъ новымъ клоуномъ; онъ съ большимъ юморомъ брякнулъ: "Пантомима цвѣтной капусты". И вслѣдъ затѣмъ показался мистеръ Слири, который вывелъ артистку на арену.
   Едва успѣлъ хозяинъ дать клоуну щелчка своимъ длиннымъ бичомъ, а клоунъ едва успѣлъ крикнуть: -- "Если ты сдѣлаешь это опять, я швырну въ тебя лошадью",-- какъ Сэсси была узнана отцомъ и дочерью. Однако же, они провели свою пантомиму съ большимъ самообладаніемъ и, не считая перваго момента, подвижной глазъ мистера Слири выдавалъ такъ же мало его волненіе, какъ и стоячій. Правда, Луизѣ и Сэсси конное упражненіе показалось немножко растянутымъ, особенно когда оно было прервано на время небольшимъ антрактомъ съ спеціальной цѣлью доставить клоуну случай задать мистеру Слири (который говорилъ: -- "вотъ какъ, сэръ!" -- на всѣ его замѣчанія самымъ невозмутимымъ тономъ, окидывая взглядомъ публику) загадку о томъ, какъ двѣ ноги сидѣли на трехъ ногахъ и смотрѣли на одну ногу, когда пришли четыре ноги и схватили одну ногу, а двѣ ноги вскочили, схватили три ноги и швырнули ихъ въ четыре ноги, которыя убѣжали съ одной ногой. Эта остроумная аллегорія, относившаяся къ мяснику, трехногому табурету, къ собакѣ и бараньему окороку, хотя была не лишена занимательности, но, однако жъ, заняла порядочно много времени, и несчастныя путешественницы сидѣли, какъ на горячихъ угольяхъ. Наконецъ, маленькая бѣлокурая Джозефина, блестяще закончивъ свой нумеръ, сдѣлала публикѣ реверансъ подъ громъ аплодисментовъ, а клоунъ, оставшись одинъ на аренѣ, разошелся во всю и сказалъ: -- "Ну, пришла теперь моя очередь". Тутъ кто-то тронулъ Сэсси за плечо и поманилъ ее къ себѣ.
   Она взяла съ собою Луизу, и обѣ онѣ были приняты мистеромъ Слири въ очень тѣсномъ отдѣльномъ помѣщеніи съ парусинными стѣнами, голой землей вмѣсто пола и покатымъ деревяннымъ потолкомъ, по которому публика въ ложахъ стучала каблуками въ видѣ одобренія, точно хотѣла проломить его насквозь.
   -- Сесилія,-- сказалъ мистеръ Слири, стоявшій со стаканомъ пунша въ рукахъ,-- мнѣ пріятно тебя видѣть. Ты всегда была нашей любимицей и, конечно, оправдала впослѣдствіи наше довѣріе, сдѣлала намъ честь. Ты должна повидаться съ труппой, моя милая, прежде чѣмъ мы начнемъ толковать о дѣлѣ, иначе ты кровно обидишь всѣхъ нашихъ, особенно женщинъ. Джозефина моя теперь замужемъ, она вышла за Чайльдерса, и у нея уже есть сынокъ. Хотя ему всего три года, но онъ отлично держится на любомъ пони. На афишахъ мы величаемъ его "маленькимъ чудомъ схоластической верховой ѣзды", и если ты не услышишь со временемъ объ этомъ мальчикѣ въ циркѣ Астлея, то услышишь о немъ въ Парижѣ. А помнишь Киддерминстера? Еще всѣ подмѣчали, будто бы онъ неравнодушенъ къ тебѣ. Ну, такъ вотъ, онъ тоже вступилъ въ бракъ. Женился на вдовѣ. По годамъ она годится ему въ матери. Сначала она плясала на канатѣ, а теперь бросила совсѣмъ работать въ циркѣ, потому что сильно растолстѣла. У нихъ тоже двое дѣтей, такъ что у насъ теперь полный комплектъ маленькихъ артистовъ для феерій и дѣтскихъ спектаклей. Еслибъ ты видѣла, какъ у насъ поставлены "Дѣти въ лѣсу!" Представь себѣ: отецъ и мать умираютъ -- разумѣется, верхомъ; дядя тоже верхомъ беретъ дѣтей на воспитаніе; потомъ они ѣдутъ верхомъ собирать чернику, а домовой является также на лошади, чтобъ засыпать ихъ листьями. Право, еслибъ ты хоть разъ увидѣла это представленіе, то сказала бы, что ничего лучшаго не можетъ быть на свѣтѣ! Ну, а помнишь Эмму Гордонъ, которая была для тебя второй матерью? Конечно, помнишь, нечего и спрашивать! Такъ вотъ эта Эмма овдовѣла. Ея мужъ упалъ навзничъ со слона; онъ, видишь ли, изображалъ индѣйскаго раджу и сидѣлъ на слонѣ въ такой бесѣдочкѣ въ родѣ пагоды, ну и расшибся, хватившись спиной о барьеръ. Такъ ужъ и не могъ послѣ того поправиться. А его вдова вышла вторично замужъ за торговца сыромъ, который увидалъ ее въ циркѣ и влюбился. Онъ состоитъ попечителемъ бѣдныхъ и сколачиваетъ себѣ состояніе.
   Объ этихъ различныхъ перемѣнахъ въ труппѣ мистеръ Слири, страдавшій теперь сильною одышкой, сообщалъ съ большою сердечностью и удивительнымъ простодушіемъ для такого подслѣповатаго стараго ветерана съ его привычкой къ грогу. Подѣлившись съ Сэсси Джюпъ своими новостями, онъ привелъ къ ней Джозефину, и Чайльдерса (у котораго выступали уже довольно глубокія морщины вокругъ рта при дневномъ свѣтѣ) и "маленькое чудо схоластической верховой ѣзды," -- однимъ словомъ, всю свою труппу. То были презабавныя существа въ глазахъ Луизы: такія размалеванныя, въ такихъ куцыхъ одѣяніяхъ и такъ безцеремонно выставлявшія напоказъ свои икры. Но было очень пріятно видѣть, какъ они окружили Сэсси, и было естественно со стороны дочери клоуна, что она не могла удержаться отъ слезъ.
   -- Ну, вотъ и хорошо! Теперь Сесилія перецѣловала всѣхъ дѣтей, обняла всѣхъ женщинъ и пожала руки всѣмъ мужчинамъ. Ступайте же, господа, по мѣстамъ. Пора подавать звонокъ для сбора труппы ко второму отдѣленію!
   Такъ говорилъ Слири, и когда артисты удалились, онъ продолжалъ, понизивъ голосъ:
   -- Сесилія, я не допытываюсь ни о чемъ; мнѣ нѣтъ дѣла до чужихъ тайнъ, но, если не ошибаюсь, вѣдь, это миссъ сквайръ?
   -- Да, это его сестра.
   -- И дочь того, другого?... Ну, я такъ и думалъ. Надѣюсь, вы въ добромъ здоровьѣ, миссъ? Надѣюсь, что сквайру живется благополучно?
   -- Отецъ мой скоро будетъ здѣсь,-- отвѣчала Луиза, второй нетерпѣливо хотѣлось поскорѣе приступить къ дѣлу. А что мой братъ?
   -- Здравъ и невредимъ,-- отвѣчалъ хозяинъ цирка. Мнѣ нужно, чтобъ вы заглянули на арену, миссъ; вотъ отсюда, въ щелку. Сесилія, вѣдь, ты умѣешь подглядывать. Найди себѣ отверстіе въ переборкѣ.
   И они всѣ трое припали глазомъ къ щели между досками.
   -- Теперь у насъ идетъ "Джекъ -- истребитель великановъ", комическая пантомина для дѣтей, сообщилъ Слири. Тамъ -- какъ видите,-- стоитъ загородный домъ, гдѣ скрывается Джекъ. Тутъ передъ вами мой клоунъ съ крышкой отъ кастрюли и вертеломъ въ рукахъ; онъ изображаетъ слугу Джека. А вотъ и самъ малютка Джекъ въ великолѣпномъ вооруженіи. Кромѣ нихъ на аренѣ два арапа комическаго вида въ лакейской ливреѣ, ростомъ вдвое выше жилища героя. Они обязаны стоять возлѣ него во время представленія, приносить и уносить это зданіе прочь. А великанъ -- онъ стоитъ мнѣ большихъ денегъ -- еще не показывался. Ну, что, всѣхъ разглядѣли?
   -- Да,-- отвѣчали Сэсси и Луиза.
   -- Посмотрите-ка еще,-- промолвилъ хозяинъ цирка, да хорошенько. Ну, всѣхъ видѣли? Отлично. Теперь послушайте, миссъ...-- Онъ подвинулъ своимъ посѣтительницамъ скамейку и усадилъ ихъ.-- У меня свои мнѣнія,-- продолжалъ мистеръ Слири, а у почтеннаго сквайра, вашего батюшки, свои. мнѣ нѣтъ надобности знать, въ чемъ провинился вашъ братецъ; даже будетъ лучше, если я не узнаю этого. Скажу только одно: сквайръ пріютилъ Сесилію, онъ помогъ ей, а я помогу сквайру. Одинъ изъ тѣхъ араповъ въ ливреѣ -- вашъ братъ.
   У Луизы вырвался возгласъ не то отчаянія, не то удовольствія.
   -- Это фактъ,-- подтвердилъ Слири,-- но даже зная, что братъ вашъ находится передъ вами, вы не отличите его среди другихъ. Пускай пожалуетъ сквайръ. Я удержу молодого человѣка здѣсь послѣ представленія и не сниму съ него костюма, не смою даже гриммировки. Проведите сюда сквайра или приходите сами, когда циркъ опустѣетъ; тутъ вы найдете своего брата, и никто не помѣшаетъ вамъ наговориться съ нимъ досыта: весь балаганъ будетъ къ вашимъ услугамъ. Не обращайте вниманія на такіе пустяки, какъ гриммировка,-- благо никто не узнаетъ подъ нею бѣглеца.
   Луиза, съ облегченнымъ сердцемъ, осыпала мистера Слири изъявленіями благодарности и не стала задерживать его долѣе. Она послала Тому свой привѣтъ, полный любви, при чемъ у ней навернулись слезы, и ушла въ сопровожденіи Сэсси изъ цирка, чтобъ вернуться туда позднѣе.
   Часъ спустя прибылъ и мистеръ Гредграйндъ. Онъ такаю не встрѣтилъ дорогой никого знакомыхъ и, воспрянувъ духомъ, надѣялся теперь переправить при содѣйствіи Слири своего обезславленнаго сына въ Ливерпуль съ наступленіемъ ночи. Такъ какъ никто изъ нихъ троихъ не могъ сопутствовать бѣглецу безъ риска выдать его головою даже переодѣтымъ то отецъ заготовилъ письмо къ одному изъ своихъ корреспондентовъ, на котораго могъ положиться, умоляя его отправить подателя этого посланія, во чтобы то ни стало, на пароходъ въ Сѣверную или Южную Америку, или въ иную отдаленную часть свѣта, куда онъ могъ бы отплыть изъ Ливерпуля безъ всякихъ проволочекъ и безъ малѣйшей огласки.
   Покончивъ съ этимъ, пріѣзжіе пошли бродить по близости балагана въ ожиданіи, пока циркъ покинутъ не только зрители, но и труппа съ дрессированными лошадьми. Наконецъ, спустя довольно долгое время, они увидали мистера Слири, который вынесъ стулъ и усѣлся покурить у бокового входа, точно подавая тѣмъ опакъ, что мистеръ Гредграйндъ и его дамы могутъ приблизиться.
   -- Съ вашимъ услугамъ, сквайръ,-- послышалось его осторожное привѣствіе, когда они подошли. Если я понадоблюсь вамъ, то вы найдете меня тутъ. Не смущайтесь тѣмъ, что на вашемъ сынѣ комическій костюмъ.
   Они вошли, и мистеръ Гредграйндъ, съ растеряннымъ видомъ, сѣлъ посреди арены на стулъ, служившій клоуну для фокусовъ во время представленія. На одной изъ заднихъ скамеекъ, казавшейся еще дальше въ сумракѣ этого страннаго помѣщенія, сидѣлъ, мрачнѣе тучи, тотъ жалкій негодяй, котораго почтенный членъ парламента имѣлъ несчастіе называть своимъ сыномъ.
   Въ нелѣпомъ кафтанѣ, на подобіе педеля, съ невѣроятно-огромными обшлагами и лацканами, въ длиннѣйшемъ жилетѣ, брюкахъ до колѣнъ, въ башмакахъ съ пряжками и дурацкой трехуголкѣ Томъ имѣлъ самый плачевный видъ. Каждая принадлежность шутовского костюма была ему не впору; все это было сдѣлано изъ самаго грубаго матеріала, источено молью, продырявлено; его черное лицо бороздили бѣлыя полосы въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ жирный составъ былъ смытъ струйками пота, проступавшаго у Тома отъ страха и страшной жары во время представленія. Еслибъ мистеръ Гредграйндъ не видѣлъ этого собственными глазами, то никогда не повѣрилъ бы, что можетъ существовать что нибудь настолько отталкивающее, противное и постыдно-пошлое, какъ его олухъ въ шутовскомъ одѣяніи. Между тѣмъ фактъ, непреложный и осязаемый, былъ передъ нимъ на лицо. Вотъ до чего дошло одно изъ его образцовыхъ дѣтищъ!
   Сначала Томъ ни за что не соглашался придвинуться ближе и упорно сидѣлъ въ одиночествѣ. Однако, уступивъ, наконецъ, упрашиваніямъ Сэсси,-- потому что Луизу онъ совсѣмъ не хотѣлъ знать,-- юноша сталъ нехотя спускаться со скамейки на скамейку, пока не ступилъ ногами въ древесныя опилки на краю арены какъ можно дальше отъ того мѣсто, гдѣ сидѣлъ его отецъ.
   -- Какъ это произошло?-- спросилъ тотъ.
   -- Какъ произошло что?-- угрюмо повторилъ сынъ.
   -- Кража,-- сказалъ отецъ, повысивъ голосу на этомъ словѣ.
   -- Я собственноручно взломалъ кассу съ вечера, а, уходя изъ конторы, оставилъ ее полуотворенной; ключъ, найденный возлѣ банка, былъ заказанъ мною задолго до того. На другое утро я бросилъ его на улицѣ въ видѣ доказательства, что наружная дверь была отперта поддѣланнымъ ключомъ. Деньги я бралъ не сразу, а по частямъ, говоря что хожу въ контору каждый вечеръ подводить балансъ. Но это былъ только отводъ глазъ. Теперь тебѣ все извѣстно.
   -- Еслибъ меня поразило громомъ,-- сказалъ отецъ, я и тогда не былъ бы такъ ошеломленъ.
   -- Рѣшительно не вижу, почему,-- проворчалъ сынъ.-- На извѣстное количество людей, занимающихъ довѣренныя должности, всегда приходится извѣстный процентъ злоупотребляющихъ довѣріемъ. Я сто разъ слышалъ отъ тебя, что таковъ законъ статистики. Развѣ я могу идти противъ законовъ? Ты всегда утѣшалъ другихъ подобными выводами, отецъ! Теперь утѣшайся самъ.
   Отецъ сидѣлъ, закрывъ лицо руками, а сынъ стоялъ передъ нимъ въ своемъ шутовскомъ нарядѣ, покусывая соломинку: его руки, съ которыхъ частью слиняла черная краска на ладоняхъ, казались совсѣмъ обезьяньими. Вечеръ подходилъ уже къ концу; и отъ времени до времени Томъ вращалъ бѣлками, безпокойно и нетерпѣливо поглядывая на отца. Только одни глаза на его густо размалеванномъ лицѣ сохраняли еще кой-какую жизнь и выраженіе.
   -- Теперь ты отправишься въ Ливерпуль, а оттуда прямо заграницу.
   -- Да, кажется, мнѣ не остается ничего иного. Впрочемъ,-- захныкалъ олухъ,-- не все ли равно? Врядъ ли, гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ мнѣ будетъ хуже здѣшняго съ тѣхъ поръ, какъ я себя помню. Вотъ все, что я могу сказать.
   Мистеръ Гредграйндъ подошелъ къ дверямъ и вернулся въ сопровожденіи Слири, которому предоставилъ рѣшить вопросъ, какимъ образомъ сбыть съ рукъ плачевнаго субъекта.
   -- Да я уже все обдумалъ, сквайръ. Времени терять нельзя, такъ что вы должны сейчасъ рѣшить, согласны-ли послѣдовать моему совѣту. До желѣзной дороги отсюда свыше двадцати миль. Черезъ полчаса тронется дилижансъ, который ходитъ на станцію къ почтовому поѣзду. Съ этимъ поѣздомъ вашъ сынъ доѣдетъ прямехонько до Ливерпуля.
   -- Но взгляните на него,--простоналъ Гредграйндъ. Развѣ какой нибудь дилижансъ...
   -- У меня вовсе не было на умѣ отправлять его въ такомъ шутовскомъ видѣ,-- подхватилъ Слири.-- Скажите одно слово, и черезъ пять минутъ я превращу его въ Джоскина въ своей костюмерной.
   -- Я васъ не понимаю,-- возразилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Джоскинъ значитъ ломовой извозчикъ. Рѣшайтесь скорѣе, сквайръ. Вѣдь, надо еще сбѣгать за пивомъ. Ничто не смываетъ такъ быстро черной краски съ лица, какъ пиво.
   Мистеръ Гредграйндъ поспѣшно согласился; мистеръ Слири проворно вытащилъ изъ чемодана блузу, войлочную шляпу и другія принадлежности извозчичьей одежды; олухъ проворно переодѣлся за ширмами, обтянутыми байкой; мистеръ Слири сбѣгалъ за пивомъ и отмылъ до бѣла своего арапа.
   -- Теперь пойдемте къ дилижансу,-- сказалъ онъ ему,-- а тамъ прыгайте живѣе на заднее мѣсто; я отведу васъ туда, и содержатель почтовыхъ каретъ подумаетъ, что вы одинъ изъ моихъ служащихъ. Прощайтесь съ родными, и съ Богомъ въ путь.
   Съ этими словами мистеръ Слири деликатно удалился.
   -- Вотъ тебѣ письмо,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.-- Тебя снабдятъ всѣми необходимыми средствами. Постарайся раскаяніемъ и исправленіемъ искупить свой гнусный поступокъ съ его ужасными послѣдствіями. Дай мнѣ руку, мой бѣдный мальчикъ, и да проститъ тебѣ Богъ, какъ я прощаю тебя.
   Слова и взволнованный голосъ отца растрогали виновнаго, такъ что онъ даже прослезился. Но когда Луиза хотѣла обнять его, онъ оттолкнулъ ее прочь.
   -- Убирайся! Я не нуждаюсь въ твоемъ прощаньѣ!
   -- О, Томъ, Томъ! Неужели мы разстанемся съ тобою такимъ образомъ послѣ всей моей любви къ тебѣ?
   -- Послѣ всей твоей любви!-- съ ожесточеніемъ подхватилъ онъ.-- Хороша любовь! Ты предоставила старикашку Баундерби самому себѣ; прогнала прочь моего лучшаго друга мистера Гартхауза и ушла къ отцу какъ разъ въ то время, когда я очутился въ самыхъ страшныхъ тискахъ. Ай да любовь, нечего сказать! Ты разсказала слово въ слово про то, какъ мы ходили къ Блэкпулю, хотя ясно видѣла, что это затягиваетъ мнѣ петлю на шеѣ. Какая тутъ любовь, когда ты выдала меня головой? Нѣтъ, ты никогда не питала ко мнѣ привязанности.
   -- Скорѣе, скорѣе!-- торопилъ Слири съ порога.
   Всѣ двинулись къ выходу, сбившись въ кучу. Луиза кричала брату, что прощаетъ его и любитъ, несмотря на обиду, и что настанетъ день, когда онъ пожалѣетъ, что разстался съ ней такъ дурно и съ радостью будетъ вспоминать ея прощальныя слова на чужбинѣ. Въ эту минуту къ нимъ подскочилъ какой-то человѣкъ. Мистеръ Гредграйндъ и Сэсси, шедшіе впереди, тогда какъ Луиза все еще держалась за плечо Тома, вдругъ остановились и попятились.
   Передъ ними выросъ, какъ изъ подъ земли, Битцеръ, запыхавшійся, съ полураскрытыми тонкими губами, съ раздутыми прозрачными ноздрями, съ бѣлыми моргавшими рѣсницами: его лицо было еще безцвѣтнѣе обыкновеннаго, точно онъ довелъ себя своимъ отчаяннымъ бѣгомъ до бѣлаго каленія, тогда какъ другихъ людей отъ этого бросаетъ въ краску. Онъ такъ страшно пыхтѣлъ и отдувался, точно бѣжалъ опрометью, не останавливаясь, съ того самаго вечера, много лѣтъ назадъ, когда наскочилъ на мистера Гредграйнда, преслѣдуя Сэсси.
   -- Очень жаль, что мнѣ приходится разстроить ваши планы,-- сказалъ Битцеръ, качая головою,-- но я не позволю провести себя скоморохамъ. Я долженъ арестовать мистера Тома; скоморохи не помогутъ вамъ сплавить его подальше! Вотъ онъ въ рабочей блузѣ. Я его арестую!
   И Битцеръ овладѣлъ оторопѣвшимъ олухомъ, схвативъ его для пущей вѣрности за шиворотъ.
   

VIII. Глава философская.

   Они вернулись въ балаганъ, причемъ Слири заперъ изнутри дверь, чтобы избавиться отъ вторженія любопытныхъ. Битцеръ, не выпуская изъ рукъ парализованнаго испугомъ преступника, стоялъ на аренѣ, устремивъ въ полутьмѣ свой моргающій взглядъ на бывшаго покровителя.
   -- Битцеръ,-- заговорилъ мистеръ Гредграйндъ, пришибленный горемъ, съ видомъ жалкой покорности,-- Битцеръ, есть ли у тебя сердце?
   -- Безъ него немыслима циркуляція крови, сэръ,-- отвѣчалъ съ улыбкой Битцеръ, удивляясь нелѣпости этого вопроса.-- Ни единый человѣкъ, сэръ, знакомый съ научными фактами, установленными Гарвеемъ относительно кровообращенія, не усомнится въ томъ, что у меня есть сердце.
   -- Да, но доступно ли оно состраданію?-- воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Оно доступно разуму, сэръ, и ничему больше,-- отвѣчалъ превосходный молодой человѣкъ.
   Они стояли и смотрѣли другъ на друга; мистеръ Гредграйндъ не уступалъ въ блѣдности лица добровольному сыщику.
   -- По какой причинѣ -- даже съ точки зрѣнія разума,-- мѣшаешь ты бѣгству этого несчастнаго,-- спросилъ мистеръ Гредграйндъ,-- и убиваешь его злополучнаго отца?-- прибавилъ онъ.-- Взгляни, вотъ его сестра. Пожалѣй насъ!
   -- Сэръ,-- отвѣчалъ Битцеръ чрезвычайно дѣловымъ и разсудительнымъ тономъ,-- разъ вы спрашиваете, какая разумная причина заставляетъ меня вернуть мистера Тома въ Коктоунъ, то съ моей стороны будетъ лишь резонно отвѣтить вамъ въ точности на этотъ вопросъ. Я съ самаго начала подозрѣвалъ мистера Тома. Я еще раньше слѣдилъ за нимъ, потому что зналъ, какъ онъ себя ведетъ. Своими наблюденіями я не дѣлился ни съ кѣмъ, но производилъ ихъ втихомолку. И я собралъ массу уликъ противъ него. Бѣгство вашего сына и его собственное признаніе, которое я успѣлъ подслушать, окончательно подтверждаютъ его виновность. Я имѣлъ удовольствіе наблюдать за вашимъ домомъ вчера по-утру и послѣдовалъ за вами сюда, а теперь привезу мистера Тома обратно въ Коктоунъ, чтобъ сдать его съ рукъ на руки мистеру Баундерби. Послѣ того мистеръ Баундерби, навѣрно, поспѣшитъ повысить меня по службѣ и даже назначить на должность мистера Тома. Я, признаться, давно точу зубы на это мѣстечко, сэрь, потому что оно выведетъ меня въ люди, сэръ, и принесетъ мнѣ большіе барыши.
   -- Если тобою руководитъ только одна личная выгода...-- началъ опять мистеръ Гредграйндъ.
   -- Прошу прощенія, что перебью васъ, сэръ,-- возразилъ Битцеръ,-- но вы, несомнѣнно, знаете, что вся соціальная система построена на личной выгодѣ. Личная выгода -- рычагъ, приводящій въ дѣйствіе нашу энергію. Къ ней мы постоянно должны взывать. Это наша единственная опора. Такова уже человѣческая натура, сэръ. Мнѣ съ малолѣтства внушали эти правила, сэръ, какъ вамъ самимъ хорошо извѣстно.
   -- Какую сумму денегъ,-- продолжалъ мистеръ Гредграйндъ, назначишь ты взамѣнъ ожидаемаго тобою повышенія по службѣ?
   -- Покорнѣйше васъ благодарю, сэръ, за ваше лестное предложеніе,-- отвѣчалъ Битцеръ,-- но я не подумаю назначать никакой суммы. Предвидя заранѣе, что вы, какъ человѣкъ практическій и дальновидный, предложите мнѣ эту альтернативу, я заблаговременно прикинулъ въ умѣ, насколько мнѣ было бы выгодно принятъ ваши условія. И я нашелъ, что занять прибыльное и прочное положеніе въ банкѣ гораздо лучше и безопаснѣе, чѣмъ обогащаться укрывательствомъ вора.
   Мистеръ Гредграйндъ простеръ къ нему руки, точно хотѣлъ сказать:-- "взгляни, какой я несчастный!"
   -- Битцеръ,-- произнесъ онъ,-- у меня осталось одно средство тронуть тебя. Вспомни, сколько лѣтъ учился ты въ моей школѣ. Если въ память моихъ прежнихъ попеченій о тебѣ ты можешь хоть на минуту забыть о своемъ личномъ интересѣ и отпустить моего сына, то умоляю и прошу тебя, тронься моимъ горемъ.
   -- Я, право, удивляюсь, сэръ,-- отвѣчалъ бывшій воспитанникъ тономъ холоднаго резонерства,-- что вамъ за охота становиться на такую шаткую позицію? Мое школьное ученіе было оплачено; это была простая коммерческая сдѣлка; разъ я вышелъ изъ школы -- всѣ мои обязательства передъ вами прекратились сами собою.
   Всякій трудъ долженъ оплачиваться -- таковъ былъ основной принципъ философіи Гредграйнда. Никто никогда ни подъ какимъ предлогомъ не долженъ давать ничего даромъ и не оказывать никому безвозмездной помощи. Чувство благодарности и всѣ вытекающія отсюда добродѣтели должны быть вычеркнуты навсегда изъ человѣческой жизни. Каждый дюймъ существованія человѣчества отъ рожденія до самой смерти слѣдуетъ считать торгомъ изъ-за прилавка. И если мы не попали бы этимъ путемъ на небо, то, значитъ, оно не мѣсто для политической экономіи, и намъ нечего тамъ дѣлать.
   -- Не отрицаю,-- прибавилъ Битцеръ,-- что мое школьное воспитаніе обошлось дешево. Но такъ тому и слѣдовало быть, сэръ. Я былъ сфабрикованъ по самой дешевой цѣнѣ, а хочу пустить себя въ обращеніе по самой дорогой.
   Тутъ онъ былъ нѣсколько смущенъ плачемъ Луизы и Сэсси.
   -- Перестаньте, прошу васъ,-- сказалъ разсудительный юноша;-- въ этомъ нѣтъ никакого толку: это только надоѣдаетъ. Вы, кажется, думаете, что я питаю какую-то непріязнь къ мистеру Тому? Ничуть не бывало! Я только рѣшился доставить его обратно въ Коктоунъ на основаніи вышеупомянутыхъ разумныхъ причинъ. Еслибъ онъ вздумалъ сопротивляться, я крикнулъ бы:-- "держите вора!" Но онъ не сдѣлаетъ этого, можете быть увѣрены.
   Тутъ мистеръ Слири, выслушивавшій всѣ эти доктрины, разинувъ ротъ и выпучивъ свой подвижной глазъ нисколько не меньше стоячаго, выступилъ впередъ.
   -- Сквайрь,-- сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Гредграйнду,-- вы хорошо знаете, а ваша дочь знаетъ еще лучше васъ, такъ какъ я говорилъ ей это, что мнѣ рѣшительно неизвѣстно, въ чемъ провинился вашъ сынъ, да я и не хотѣлъ допытываться объ этомъ, потому что считалъ его вину простыми юношескими проказами. Между тѣмъ, по словамъ этого молодого человѣка, дѣло идетъ о кражѣ въ банкѣ, а это слишкомъ серьезная штука, чтобы мнѣ стоило впутываться въ подобную исторію. Слѣдовательно, сквайръ, не сердитесь на меня, если я возьму сторону этого незнакомаго юноши и скажу, что онъ правъ и что тутъ не поможешь горю. Но вотъ, что я сдѣлаю, сквайръ. Я отвезу вашего сына съ его провожатымъ на стаицію желѣзной дороги, чтобъ предотвратить непріятную огласку. Ни на что другое я не согласенъ, но это сдѣлаю для васъ.
   Новыя сѣтованія Луизы и еще большее огорченіе мистера Гредграйнда были вызваны этой измѣной ихъ послѣдняго друга. Но Сэсси внимательно присмотрѣлась къ нему; она ни на минуту не ошиблась въ его настоящихъ намѣреніяхъ. Когда всѣ опять направились къ выходу, онъ удостоилъ ее мимолетнымъ взглядомъ своего подвижного глаза, давая тѣмъ понять, чтобъ она отстала отъ прочихъ. Когда хозяинъ цирка заперъ за ушедшими дверь, то сказалъ молодой дѣвушкѣ съ большимъ жаромъ:
   -- Сквайръ помогъ тебѣ въ нуждѣ, Сесилія, а я помогу сквайру. Этотъ бѣлобрысый малый, должно быть, ужасная каналья, одного поля ягода съ тѣмъ старымъ хвастуномъ, котораго мои артисты въ тотъ разъ чуть не вышвырнули за окошко. Ночь сегодня будетъ темная. У меня есть лошадь, которая сдѣлаетъ все, что угодно, столько не заговоритъ. У меня есть пони, который пробѣжитъ пятнадцать миль въ часъ, когда имъ будетъ править Чайльдерсъ. У меня есть собака, которая по моему приказу продержитъ человѣка на одномъ мѣстѣ цѣлыя сутки. Шепни словечко молодому сквайру. Скажи ему, чтобъ онъ не пугался, когда увидитъ, что наша лошадь начинаетъ бѣситься, и не боялся быть опрокинутымъ, а посматривалъ бы назадъ, не катитъ ли за ними гигъ, запряженный пони. Скажи ему, что, когда гигъ поровняется съ нашимъ экипажемъ, онъ долженъ спрыгнуть на землю. Чайльдерсъ мигомъ подберетъ его и живо домчитъ до станціи. Если моя собака дастъ сдѣлать хоть шагъ тому бѣлобрысому или моя лошадь тронется раньше завтрашняго утра съ того мѣста, гдѣ она начнетъ плясать, значитъ, я непроходимый дуракъ и ничего не стою. А теперь маршъ, живѣе за дѣло!
   И дѣйствительно, за дѣло принялись такъ живо, что черезъ десять минутъ мистеръ Чайльдерсъ, слонявшійся по базарной площади въ туфляхъ, получилъ уже всѣ необходимыя инструкціи, а экипажъ мистера Слири былъ запряженъ. Интересное зрѣлище представляла ученая собака, съ лаемъ прыгавшая вокругъ него, тогда какъ мистеръ Слири въ это время движеніемъ своего здороваго глаза указывалъ ей на Битцера, какъ на предметъ ея особаго вниманія. Какъ только окончательно стемнѣло, они втроемъ усѣлись въ телѣжку и покатили. Ученый песъ (сердитое животное внушительныхъ размѣровъ) уже намѣтилъ Битцера и побѣжалъ за телѣжкой съ его стороны, чтобъ быть наготовѣ вцѣпиться въ свою жертву при малѣйшей ея попыткѣ выскочить.
   Трое остальныхъ: мистеръ Гредграйндъ съ дочерью и воспитанницей, просидѣли всю ночь въ гостиницѣ, жестоко волнуясь неизвѣстностью. Въ восемь часовъ утра мистеръ Слири и собака явилась къ нимъ, оба въ самомъ веселомъ настроеніи.
   -- Все благополучно!-- сказалъ содержатель цирка.-- Сынокъ вашъ теперь, пожалуй, ужъ плыветъ на кораблѣ. Чайльдерсъ увезъ его полтора часа спустя послѣ нашего отъѣзда отсюда вчера вечеромъ. Моя лошадь плясала польку до упаду (она пустилась бы даже вальсировать, еслибъ не въ упряжи), потомъ я скомандовалъ ей, она улеглась и заснула, какъ убитая. Когда же тотъ бѣлобрысый мерзавецъ вздумалъ продолжать путь пѣшкомъ, собака повисла на немъ, свалила его съ ногъ и принялась катать по землѣ. Волей-неволей онъ влѣзъ обратно въ телѣжку и просидѣлъ въ ней смирнехонько до половины седьмого утра, когда я повернулъ лошадь и погналъ ее обратно.
   Мистеръ Гредграйндъ, разумѣется, осыпалъ Слири изъявленіями горячей признательности и въ самой деликатной формѣ намекнулъ ему на приличную денежную награду.
   -- Самъ я не нуждаюсь въ деньгахъ, сквайръ,-- возразилъ тотъ,-- но Чайльдерсъ человѣкъ семейный, и еслибъ вы вздумали предложить ему ассигнацію въ пять фунтовъ, онъ, пожалуй, не отказался бы отъ вашего подарка. Точно также, если вы купите ошейникъ моей собакѣ или наборъ бубенчиковъ для моей лошади, я съ радостью приму ихъ на память отъ васъ. Что же касается грога, то я готовъ пить его всегда.-- Онъ уже спросилъ стаканъ этого напитка и теперь потребовалъ другой.-- Кромѣ того, сквайръ, если это не будетъ для васъ слишкомъ накладно, то не мѣшало бы вамъ поставить небольшое угощеніе моей труппѣ, этакъ по три шиллинга и шесть пенсовъ на брата, не считая собаки. Мои артисты были бы рады -- радехоньки.
   Мистеръ Гредграйндъ весьма охотно согласился исполнить всѣ эти скромныя желанія мистера Слири, хотя, по его словамъ, то были слишкомъ ничтожные знаки благодарности за подобную услугу.
   -- Превосходно, сквайръ, въ такомъ случаѣ закажите намъ экстренное представленіе, когда мы попадемъ въ ваши края, вотъ мы и будемъ болѣе, чѣмъ квиты. А теперь, сквайръ, если ваша дочь извинитъ меня, я хотѣлъ бы потолковать съ вами на прощанье съ глазу на глазъ.
   Луиза и Сэсси вышли въ смежную комнату, а мистеръ Слири. помѣшивая и прихлебывая стоя свой грогъ, продолжалъ:
   -- Сквайръ, вы, конечно, и безъ меня знаете, какое удивительное животное собака.
   -- Ея инстинктъ въ самомъ дѣлѣ нѣчто замѣчательное,-- подтвердилъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Называйте это, какъ хотите, дѣло не въ названіи -- самъ я ничего не смысли" въ подобныхъ тонкостяхъ -- но не могу не удивляться. Взять хоть бы это, напримѣръ:-- какимъ способомъ отыскиваетъ васъ собака? И какія разстоянія способна она пробѣжать!
   -- Ею руководитъ весьма тонкое чутье,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Опять таки въ этомъ я не смыслю ни бельмеса,-- повторилъ Слири, покачивая головой.-- Но со мной было невѣроятное происшествіе, когда одна собака отыскала меня просто какимъ-то чудомъ. Право, можно было подумать, что для этого она пошла къ другой собакѣ и спросила:-- "Не знаете ли вы человѣка по имени Слири? Слири содержателя цирка, косоглазаго толстяка?" -- А другая собака какъ будто отвѣтила ей:-- "Не могу сказать, чтобы видала его сама, но я знаю одну собаку, которая кажется, знакома съ нимъ".-- Тутъ третья собака, когда ее спросили, задумалась и промолвила:-- "Слири... Слири!.. О, да конечно, мнѣ знакомо это имя! Одна моя подружка говорила мнѣ о немъ однажды; я могу сейчасъ достать вамъ его адресъ". Благодаря тому, что мнѣ приходится часто выступать передъ публикой и ѣздить по разнымъ мѣстамъ, должно быть, множество чужихъ собакъ знаетъ меня, сквайръ.
   Это смѣлое умозаключеніе, видимо, поставило втупикъ мистера Гредграйнда.
   -- Какъ бы то ни было,-- продолжалъ Слири, прильнувъ губами къ своему стакану съ грогомъ,-- только,-- годъ и два мѣсяца тому назадъ,-- попали мы въ Честеръ. Какъ-то разъ поутру на репетиціи фееріи "Дѣти въ лѣсу", на арену черезъ заднюю дверь вбѣгаетъ вдругъ собака самаго жалкаго вида: хромая, почти ослѣпшая, совсѣмъ измученная. Судя по всему, прибѣжала она издалека. Прежде всего бѣдняга обошла и обнюхала всѣхъ нашихъ дѣтей, точно отыскивала кого-то между ними, потомъ подошла ко мнѣ, подняла кверху заднія лапы и стала на переднія, несмотря на свою слабость, повиляла хвостомъ въ знакъ привѣтствія и тутъ же издохла. Сквайръ, эта собака была Меррилегъ.
   -- Собака отца Сэсси!
   -- Вотъ именно, старая собака отца Сесиліи. Такъ вотъ, сквайръ, зная хорошо Меррилега, я могу поклясться, что ея хозяинъ былъ уже мертвъ и похороненъ, прежде чѣмъ она пустилась отыскивать меня. Джозефина, Чайльдерсъ и я долго совѣщались между собою послѣ того, писать ли объ этомъ Сесиліи или нѣтъ, и порѣшили, что лучше не писать. Если мы не можемъ сообщить ей ничего утѣшительнаго, то зачѣмъ понапрасну тревожить и огорчать бѣдную дѣвушку? Такъ навсегда и осталось неразгаданнымъ, сквайръ, почему клоунъ Джюнъ покинулъ свою дочь: -- поступилъ ли онъ подло, чтобъ избавиться отъ нея, или предпочелъ лучше умереть съ горя, чѣмъ заставлять ее бѣдствовать вмѣстѣ съ нимъ? Никогда не узнать намъ теперь этого, сквайръ,-- или, по крайней мѣрѣ, не узнать до тѣхъ поръ, пока не будетъ извѣстно, какъ собаки умудряются отыскивать насъ.
   -- У Сэсси до сихъ поръ цѣла бутылка съ лекарствомъ, за которымъ посылалъ ее отецъ передъ своимъ уходомъ, и она до гробовой доски будетъ вѣрить въ его любовь,-- сказалъ мистеръ Гредграйндъ.
   -- Мнѣ кажется, отсюда явствуютъ двѣ вещи,-- замѣтилъ умаете, сударыня, не найдете ли вы тамъ достаточно дѣла для вашей неутомимой энергіи?
   -- Эта счастливая мысль никогда не приходила мнѣ въ голову, сэръ, -- произнесла язвительно мистрисъ Спарзитъ, -- но теперь, когда вы мнѣ ее подали, я нахожу, что это весьма правдоподобно.
   -- Такъ попытайте счастья, сударыня, -- сказалъ Баундерби, сунувъ въ ея рабочую корзинку конвертъ съ банковымъ билетомъ.-- Вы можете ѣхать, когда вамъ заблагоразсудится -- дѣло не къ спѣху; а пока вы уѣдете, не будетъ ли удобнѣе для леди съ вашимъ сильнымъ умомъ и характеромъ кушать у себя въ комнатѣ, гдѣ ее ничто не безпокоитъ? Теперь мнѣ остается только испросить ваше прощеніе за то, что я -- такое ничтожество, какъ Іосія Баундерби изъ Коктауна -- осмѣлился такъ долго удерживать васъ въ этой убогой лачугѣ.
   -- Пожалуйста, не безпокойтесь, сэръ, не стоитъ труда, -- отвѣтила мистрисъ Спарзитъ.-- Если бъ этотъ портретъ могъ говорить -- но онъ счастливѣй оригинала: онъ не говоритъ и потому имѣетъ то преимущество, что никому не внушаетъ отвращенія и не служить всеобщимъ посмѣшищемъ -- онъ могъ бы вамъ засвидѣтельствовать, что давно уже я привыкла къ нему обращаться, какъ къ портрету дурака. А дуракъ, что бы онъ ни сдѣлалъ, не можетъ, какъ извѣстно, ни удивить, ни оскорбить, онъ можетъ только внушить къ себѣ презрѣніе.
   Заключивъ такимъ образомъ свою ядовитую рѣчь, мистрисъ Спарзитъ съ такимъ окаменѣлымъ профилемъ своего классическаго лица, какъ будто онъ былъ выбитъ на медали для увѣковѣченія ея презрѣнія къ мистеру Баундерби, окинула его съ головы до ногъ уничтожающимъ взглядомъ, величественно прошла мимо него и поднялась въ свою комнату. Мистеръ Баундерби заперъ за ней дверь, сталъ передъ каминомъ и устремилъ взоръ на свой портретъ... и въ будущее.
   Что же видѣлъ онъ въ этомъ будущемъ?
   Онъ видѣлъ мистрисъ Спарзитъ, выдерживавшую ежедневныя баталіи на всевозможнаго рода оружіи, изъ, котораго состоитъ женскій арсеналъ, съ жадной, злой, крикливой, придирчивой леди Скаджерсъ, которая (все еще прикованная къ постели своей чудодѣйственной ногой) проѣдала въ шесть недѣль свое скудное третное содержаніе и бѣдовала все остальное время въ своей душной кануркѣ, гдѣ и одной-то негдѣ повернуться, а не то что двоимъ. Но видѣлъ ли онъ еще что-нибудь? Видѣлъ ли онъ себя порабощеннаго Битцеромъ? Видѣлъ ли, какъ онъ всѣмъ и каждому представлялъ Битцера въ качествѣ молодого человѣка съ блестящею будущностью, занимающаго мѣсто мистера Тома и умѣющаго цѣнить великія заслуги своего патрона, -- молодого человѣка, который чуть-чуть не изловилъ самого мистера Тома, и изловилъ бы, если бъ какіе то негодяи не помогли ему убѣжать. Видѣлъ ли онъ себя въ тотъ моментъ, когда онъ пишетъ хвастливо-напыщенное завѣщаніе, по которому двадцать пять такихъ же бахваловъ, какъ онъ самъ, свыше пятидесяти пяти лѣтъ отъ роду, должны отнынѣ и впредь носить ливрею съ именемъ Іосіи Баундерби изъ Коктауна на пуговицахъ, обѣдать въ столовой имени Баундерби, жить въ домѣ имени Баундерби, ходить молиться въ церковь имени Баундерби, засыпать за проповѣдью священника, оплачиваемаго изъ доходовъ съ капитала имени Баундерби, получать все содержаніе на проценты съ другого капитала имени Баундерби и доводить людей до тошноты неизмѣримой глупостью и чванствомъ того же Баундерби? Видѣлъ ли онъ, какъ въ одинъ прекрасный день, пять лѣтъ спустя, Іосія Баундерби изъ Коктауна умираетъ на улицѣ отъ апоплексическаго удара, а интересное завѣщаніе начинаетъ свои долгія мытарства по пути крючкотворства, судебныхъ проволочекъ, грабежа и низости, безъ всякой пользы для кого бы то ни было, кромѣ адвокатовъ и стряпчихъ? Едва ли онъ видѣлъ все это... Но его портретъ увидитъ.
   Въ тотъ же день и въ тотъ же часъ и мистеръ Гредграйндъ сидитъ, задумавшись въ своемъ рабочемъ кабинетѣ. И онъ тоже весь погруженъ въ будущее; что же видитъ онъ въ этомъ будущемъ? Видитъ ли онъ себя дряхлымъ, сѣдымъ старикомъ, убѣдившимся наконецъ въ недочетахъ своихъ когда то непогрѣшимыхъ теорій и подчинившимъ свои факты и цифры Вѣрѣ, Надеждѣ и Любви, этой непобѣдимой троицѣ, которою онъ когда-то пренебрегалъ съ такой суетной гордостью? Видитъ ли онъ, какъ презираютъ его за эту перемѣну его прежніе единомышленники? Видитъ ли онъ этихъ людей въ ту эпоху, когда они открыто рѣшаютъ разъ и навсегда, что партія отечественныхъ мусорщиковъ существуетъ сама по себѣ и, слѣдовательно, не несетъ никакихъ обязанностей по отношенію къ абстрактной идеѣ, называемой народомъ? Видитъ ли онъ, какъ во время сессій, въ теченіе пяти дней въ недѣлю, они травятъ "достопочтеннаго джентльмена" въ безсмысленныхъ рѣчахъ, которыя длятся далеко за полночь? Очень можетъ быть, что и видитъ, ибо онъ хорошо знаетъ этихъ господъ.
   Въ ту же ночь и Луиза о чемъ-то думаетъ у камина и смотритъ на огонь, какъ въ былыя времена, но съ болѣе кроткимъ и терпѣливымъ лицомъ. Что видитъ она въ будущемъ? Видитъ ли она расклеенныя по всему городу объявленія за подписью ея отца, -- объявленія, въ которыхъ мистеръ Гредграйндъ возстановляетъ доброе имя покойнаго Стефена Блэкпуля, ткача, и публично признаетъ виновность своего сына, объясняя ее, насколько возможно, смягчающими обстоятельствами, молодостью, легкомысліемъ (онъ не могъ рѣшиться прибавить "и воспитаніемъ") виновнаго. Но эти объявленія принадлежатъ уже почти настоящему. Видитъ ли она поставленный ея отцомъ надгробный памятникъ Стефену Блэкпулю, съ описаніемъ его смерти вмѣсто эпитафіи? Но и этотъ памятникъ принадлежитъ скорѣе настоящему, такъ какъ Луиза навѣрное знаетъ, что онъ будетъ поставленъ. Все это она видитъ такъ ясно, точно въ дѣйствительности. Но что еще она видитъ въ будущемъ?
   Вотъ работница, по имени Рахиль, поднявшаяся наконецъ съ постели послѣ долгой болѣзни. Въ опредѣленные часы она идетъ на работу вмѣстѣ съ толпой коктаунскихъ ткачей, послушная призыву фабричнаго колокола. Это женщина все еще красивая, съ задумчивымъ лицомъ, вся въ черномъ, кроткая, милая въ обращеніи, иногда даже веселая. Во всемъ городѣ только одна она относится съ состраданіемъ и участіемъ къ отвратительному, вѣчно пьяному созданію -- созданію въ образѣ женщины, которое по временамъ появляется въ Коктаунѣ, собирая милостыню. Рахиль работаетъ съ утра до ночи, ничего не требуя отъ жизни; она смотритъ на эту работу, какъ на свой земной удѣлъ, и будетъ работать, пока силы ей не измѣнять. Видитъ ли Луиза все это въ будущемъ? Если видитъ, она не ошибается.
   Вотъ ея одинокій братъ, за нѣсколько тысячъ миль отъ нея, сидитъ за письмомъ, испещреннымъ слезами. Онъ пишетъ ей, что послѣднія ея слова оказались пророческими, и что онъ съ радостью отдалъ бы всѣ сокровища въ мірѣ, чтобы увидѣть хоть на одинъ мигъ ея милое лицо. Вотъ онъ, этотъ братъ, на пути къ родинѣ. Сердце его живетъ надеждой увидѣть сестру, но онъ заболѣлъ въ дорогѣ. Затѣмъ приходитъ письмо, написанное чужой рукой, съ извѣстіемъ, что онъ умеръ отъ тифа въ больницѣ такого-то мѣсяца и числа, умеръ съ искреннимъ раскаяніемъ и съ любовью къ вамъ: ваше имя было послѣднимъ словомъ, которое онъ произнесъ. Видитъ ли Луиза все это въ будущемъ? Если видитъ, она не ошибается.
   Видитъ ли она себя снова женой и матерью, которая съ любовью раститъ своихъ дѣтей, заботясь о томъ, чтобы они были молоды не только тѣломъ, но и душой -- этою лучшею молодостью, истиннымъ сокровищемъ человѣческой жизни, одно воспоминаніе о которомъ становится благословеніемъ Божіимъ и счастьемъ даже для мудрѣйшихъ изъ мудрецовъ? Видитъ ли все это Луиза въ будущемъ? Если видитъ -- она ошибается, ибо этому не суждено было быть.
   Видитъ ли она себя окруженной счастливыми дѣтьми Сесси? Видитъ ли она себя ихъ первой любимицей, какъ и всѣхъ другихъ дѣтей? Видитъ ли, какъ она разсказываетъ имъ волшебныя сказки, понимая все высокое значеніе этихъ невинныхъ вымысловъ? Какъ она старается короче узнавать своихъ ближнихъ, никѣмъ не гнушаясь, скрашивая ихъ будничную, суровую жизнь духовными наслажденіями, безъ которыхъ вянетъ дѣтское сердце, безъ которыхъ самое крѣпкое физическое здоровье -- хуже смерти, безъ которыхъ народное благосостояніе, самое очевидное, безошибочно доказанное цифрами, есть не что иное, какъ пророческія слова на стѣнѣ во время пиршества Валтасара? Видитъ ли Луиза себя, слѣдующую по этому пути, не вслѣдствіе какого-нибудь романтическаго обѣта, не подъ вліяніемъ правилъ какой-нибудь общины Сестеръ или Братьевъ, не изъ тщеславныхъ побужденій или случайнаго каприза, а просто для того, чтобы исполнить свой долгъ? Видитъ ли Луиза все это въ будущемъ? Если видитъ -- она не ошибается.
   Любезный читатель! Отъ насъ съ тобой зависитъ, чтобы и наша дѣятельность была такъ же плодотворна. Пускай же она такою и будетъ! Тогда наступитъ день, когда мы съ тобой съ легкимъ сердцемъ будемъ сидѣть у нашего догорающаго очага и смотрѣть, какъ искры въ немъ гаснутъ и покрываются пепломъ.
   
   
   
   
Слири, задумчиво заглядывая вглубь своего стакана съ грогомъ: во первыхъ, что есть на свѣтѣ любовь, не имѣющая ничего общаго съ корыстью; во-вторыхъ, что эту любовь такъ же трудно объяснить какими нибудь разумными причинами, какъ трудно опредѣлить ту способность, посредствомъ которой отыскиваютъ насъ собаки.
   Мистеръ Гредграйндъ разсѣянно смотрѣлъ въ окно и не отвѣтилъ ни слова. Мистеръ Слири молча опорожнилъ свой стаканъ, послѣ чего позвалъ обратно Луизу и Сэсси.
   -- Сесилія, дорогая моя, поцѣлуй меня и прощай! А вамъ, миссъ сквайръ, позвольте сказать, что мнѣ отрадно видѣть, какъ вы относитесь по-родственному къ Сесиліи. Сейчасъ замѣтно, что вы любите ее, какъ родную сестру, что она пользуется у васъ довѣріемъ и почетомъ. Дай Богъ вашему брату прожить подольше, чтобы сдѣлаться со временемъ достойнымъ такой сестры, какъ вы, и порадовать ваше сердце. Сквайръ, вашу руку -- въ первый и послѣдній разъ! Не гнѣвайтесь на насъ, убогихъ бродягъ: -- вѣдь, людямъ нужны развлеченія. Нельзя же вѣчно только учиться и работать; человѣкъ не созданъ для этого. Волей-неволей вы должны примириться съ нами, сквайръ. Относитесь же къ намъ снисходительно, смотрите на насъ не съ дурной стороны, но съ хорошей!
   -- Вотъ ужъ никогда не думалъ раньше,-- добавилъ мистеръ Слири, еще разъ заглядывая въ дверь,-- чтобъ я могъ быть такимъ пустомелей.
   

IX. Глава заключительная.

   Опасно замѣтитъ что нибудь въ сферѣ тщеславнаго хвастуна, прежде чѣмъ онъ самъ замѣтитъ это. Мистеръ Баундерби чувствовалъ, что миссисъ Спарситъ смѣло забѣгала впередъ въ его дѣлахъ и хотѣла быть умнѣе его. Онъ не могъ простить ей торжествующаго открытія миссисъ Пеглеръ; онъ такъ много размышлялъ объ этомъ самомнѣніи человѣка, вполнѣ зависимаго отъ него, что вина ея все разрооталась въ его глазахъ, какъ комъ снѣга, который увеличивается по мѣрѣ того, какъ его катаютъ. Наконецъ, онъ пришелъ къ заключенію, что разсчитать эту высокородную леди значило имѣть право трубить о томъ, что "она" дескать "была аристократка и старалась примазаться ко мнѣ, да я не захотѣлъ ея терпѣть и спровадилъ вонъ!" Этотъ рѣшительный шагъ давалъ ему возможность увѣнчать себя несравненной славой и во то же время подвергнуть миссисъ Спарситъ заслуженной карѣ.
   Занятый болѣе чѣмъ когда либо своей геніальной идеей, мистеръ Баундерби вышелъ къ завтраку и сѣлъ къ столу въ своей прежней столовой, гдѣ красовался его портретъ. Миссисъ Спарситъ сидѣла у камина, продѣвъ ногу въ стремя изъ вязальной бумаги, ни мало не догадываясь о томъ, куда приведетъ ее сегодняшняя скачка.
   Послѣ скандала съ миссисъ Пеглеръ эта благородная леди таила подъ покровомъ меланхоліи и сокрушенія свое соболѣзнованіе къ мистеру Баундерби. Поэтому у ней явилась новая привычка принимать скорбный видъ въ присутствіи хозяина, и съ этимъ видомъ глубокой печали устремила она взоръ на вошедшаго мистера Баундерби.
   -- Ну что тамъ еще, сударыня?-- грубо и рѣзко спросилъ онъ.
   -- Пожалуйста, сэръ,-- подхватила экономка, не вздумайте откусить мнѣ носъ!
   -- Откусить вамъ носъ, сударыня?-- переспросилъ мистеръ Баундерби. Вашъ носъ!-- произнесъ онъ такимъ тономъ, который ясно далъ понять миссисъ Спарситъ, что онъ считаетъ ея органъ обонянія слишкомъ объемистымъ для этой цѣли.
   Послѣ такого обиднаго намека онъ отрѣзалъ себѣ корку хлѣба и швырнулъ ножъ на столъ.
   Миссисъ Спарситъ вынула ногу изъ стремени и сказала:
   -- Мистеръ Баундерби, сэръ!
   -- Что вамъ опять понадобилось, сударыня?-- огрызнулся хозяинъ. Чего вы пучите на меня глаза?
   -- Смѣю спросить, сэръ,-- промолвила экономка, должно быть, васъ разстроили сегодня утромъ?
   -- Ну да, разстроили, сударыня.
   -- Можно полюбопытствовать, сэръ,-- продолжала оскорбленная леди,-- не я ли послужила несчастной причиной того, что вы выходите изъ себя?
   -- Вотъ, что я скажу вамъ, сударыня,-- отвѣчалъ мистеръ Баундерби.-- Я пришелъ сюда не для того, чтобъ подвергаться придиркамъ. Какое угодно знатное родство не даетъ еще женщинѣ нрава мучить и язвить мужчину, занимающаго такое общественное положеніе, какъ мое, и я не намѣренъ потакать этому.
   Мистеръ Баундерби почувствовалъ необходимость идти на проломъ, сознавая, что если онъ вздумаетъ останавливаться на частностяхъ, то потерпитъ пораженіе.
   Миссисъ Спарситъ сначала подняла, потомъ сдвинула свои коріолановскія брови; затѣмъ уложила въ корзиночку рукодѣлье и встала съ мѣста.
   -- Сэръ,-- произнесла она съ величественнымъ видомъ, мнѣ ясно, что я вамъ мѣшаю въ данную минуту. Лучше я уйду къ себѣ въ комнату.
   -- Позвольте отворить вамъ, сударыня, дверь.
   -- Благодарю васъ, сэръ. Я могу сдѣлать это и сама.
   -- Нѣтъ, ужъ позвольте, сударыня,-- настаивалъ Баундерби, опередивъ экономку и взявшись за дверную ручку; это доставитъ мнѣ случай сказать вамъ кое-что, прежде чѣмъ вы удалитесь. Миссисъ Спарситъ, сударыня, пожалуй, вамъ здѣсь тѣсновато, знаете... Мнѣ сдается, что подъ моей убогой кровлей нѣтъ достаточнаго простора для леди съ вашимъ геніальнымъ умѣньемъ соваться въ чіжія дѣла.
   Миссисъ Спарситъ кинула на него взоръ полный глубочайшаго презрѣнія, и произнесла съ утонченной вѣжливостью:
   -- Неужели, сэръ?
   -- Видите ли, я много думалъ о томъ послѣ недавнихъ событій, сударыня,-- отвѣчалъ мистеръ Баундерби,-- и по моему убогому разумѣнію...
   -- Полноте, сэръ,-- подхватила миссисъ Спарситъ съ игривой веселостью, къ чему такое самоуничиженіе? Всякому извѣстно, какъ непогрѣшимы сужденія мистера Баундерби. Доказательства тому у всѣхъ налицо. Это, вѣроятно, даже служитъ темой общихъ разговоровъ. Унижайте въ себѣ, что вамъ угодно, только не ваше здравомысліе, сэръ!-- со смѣхомъ заключила миссисъ Спарситъ.
   Багровый отъ бѣшенства и смущенный, мистеръ Баундерби продолжалъ:
   -- Я хотѣлъ только сказать вамъ, сударыня, что особѣ съ вашими способностями нужна иная арена дѣятельности. Вотъ хотя бы домъ вашей родственницы миссисъ Скаджерсъ. Не думаете ли вы, что тамъ найдутся дѣла, въ которыя можно было бы вамъ вмѣшиваться?
   -- Это никогда не приходило мнѣ въ голову раньше,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ,-- но разъ вы подали мнѣ подобную мысль, сэръ, я не нахожу въ томъ ничего невѣроятнаго.
   -- Тогда, можетъ быть, вы рискнете попытаться,-- сказалъ мистеръ Баундерби, опуская въ ея рабочую корзиночку конвертъ съ чекомъ. Вамъ нечего торопиться отъѣздомъ, сударыня,-- дѣло не къ спѣху; но до тѣхъ поръ для леди, одаренной такимъ рѣдкимъ умомъ, пожалуй, будетъ пріятнѣе кушать одной, безъ всякой помѣхи? Теперь же мнѣ, право, не мѣшаетъ извиниться передъ вами въ томъ, что, будучи только Джозіей Баундерби изъ Коктоуна, я такъ долго пользовался вашимъ просвѣщеннымъ обществомъ.
   -- Не безпокойтесь пожалуйста, сэръ,-- возразила почтенная леди. Еслибъ вотъ этотъ портретъ могъ заговорить, сэръ,-- но онъ имѣетъ то преимущество передъ оригиналомъ, что лишенъ дара слова, благодаря чему не можетъ компрометировать себя и внушать отвращеніе другимъ -- то онъ засвидѣтельствовалъ бы вамъ, какъ много времени тому назадъ обратилась я къ нему впервые, назвавъ его портретомъ болвана. А болванъ, какъ извѣстно, ничѣмъ не можетъ ни удивить, ни оскорбить, чтобы онъ ни сдѣлалъ; онъ можетъ только внушить къ себѣ презрѣніе.
   Послѣ такого язвительнаго финала своей рѣчи миссисъ Спарситъ съ ея классическими чертами, словно выбитыми на медали ради увѣковѣченія ея насмѣшливаго пренебреженія къ мистеру Баундерби, окинула его съ ногъ до головы надменнымъ взглядомъ, съ презрительной миной проплыла мимо и поднялась къ себѣ въ комнату. Хозяинъ дома затворилъ за нею дверь, подошелъ къ топившемуся камину и съ своимъ прежнимъ запальчивымъ видомъ устремилъ глаза на свой портретъ,-- а также въ будущее.
   Далеко ли заглянулъ онъ туда?
   Мистеръ Баундерби видѣлъ передъ собою миссисъ Спарситъ, выдерживавшую ежедневныя баталіи на всевозможномъ оружіи изъ женскаго арсенала съ завистливой, несносной, сварливой, неуживчивой леди Скаджерсъ, которая (попрежнему прикованная къ постели таинственной болью въ ногѣ) проматывала въ полтора мѣсяца свой скудный доходъ за четверть года, чтобъ остальное время перебиваться съ грѣхомъ пополамъ въ своей тѣсной, душной квартирѣ, гдѣ и одному человѣку негдѣ было повернуться, а не то, что двоимъ. Но видѣлъ ли коктоунскій банкиръ еще что нибудь кромѣ этого? Видѣлъ ли онъ себя, выставлявшимъ на показъ каждому свѣжему человѣку Битцера, въ качествѣ юноши, подающаго большія надежды, который такъ умѣлъ цѣнить достоинства своего патрона, который занялъ мѣсто мистера Тома и чуть не изловилъ его самого, не подвернись тутъ всякіе негодяи, способствовавшіе бѣгству виновнаго? Видѣлъ ли Баундерби слабое отраженіе собственнаго облика въ тотъ моментъ, когда онъ составлялъ тщеславно-хвастливое завѣщаніе, по которому двадцать пять шарлатановъ, перевалившихъ за пятьдесятъ пять лѣтъ, должны были, въ качествѣ стипендіатовъ имени Джозіи Баундерби изъ Коктоуна, обѣдать до конца своихъ дней въ столовой Баундерби, жить въ благотворительномъ учрежденіи Баундерби, молиться въ капеллѣ Баундерби, дремать за проповѣдью капеллана Баундерби, получать пенсію изъ доходовъ съ имущества Баундерби и доводить до тошноты всѣ здоровые человѣческіе желудки избыткомъ вздора и самохвальства все того же Баундерби? Мелькало ли у коктоунскаго богача какое нибудь предвидѣніе того рокового дня, пять, лѣтъ спустя, когда Джозіи Баундерби изъ Коктоуна было суждено внезапно скончаться отъ апоплексическаго удара на коктоунской улицѣ, а его великолѣпному завѣщанію предстояло начать безконечныя мытарства по пути судебной волокиты, грабительства, неправильныхъ исковъ, поборовъ и всяческой канители, отъ которой никому не было проку, а только нажива адвокатамъ и стряпчимъ? Нѣтъ, едвали Баундерби видѣлъ все это... За то его портрету предназначалось увидать всякіе виды.
   Въ тотъ же день и часъ мистеръ Гредграйндъ задумчиво сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ. Далеко ли заглядывалъ въ грядущее онъ? Видѣлъ ли себя дряхлымъ сѣдоволосымъ старцемъ, приспособлявшимъ свои до сихъ лоръ прямолинейныя теоріи къ извѣстнымъ обстоятельствамъ, подчинявшимъ свои факты и цифры Вѣрѣ, Надеждѣ, Любви и не пытавшимся болѣе перемалывать это небесное тріо на своихъ пыльныхъ маленькихъ мельницахъ? Видѣлъ ли онъ себя жестоко презираемымъ за такую перемѣну взглядовъ своими недавними единомышленниками? Видѣлъ ли онъ ихъ въ ту эпоху, когда ими было безповоротно рѣшено, что самодовлѣющая партія отечественныхъ мусорщиковъ существуетъ сама по себѣ и не имѣетъ никакого обязательства относительно отвлеченной идеи, именуемой народомъ? Видѣлъ ли онъ ихъ мысленно, какъ на парламентскихъ засѣданіяхъ они травили въ своихъ нелѣпыхъ рѣчахъ "достопочтеннаго джентльмена" то тѣмъ, то другимъ, то пятымъ, то десятымъ, по пяти вечеровъ въ недѣлю далеко за полночь? Весьма вѣроятно, что мистеръ Гредграйндъ и прозѣвалъ это въ грядущемъ, хорошо зная свою братію.
   Вечеромъ того же дня Луиза въ глубокомъ раздумьѣ смотрѣла на пылавшій въ каминѣ огонь, какъ въ былое время, но съ болѣе кроткимъ и терпѣливымъ лицомъ. Какое будущее могло вставать передъ ея умственнымъ взоромъ? Раскленныя по всему городу объявленія за подписью ея отца, въ которыхъ мистеръ Гредграйндъ возстановлялъ честь умершаго Стефена Блэкпуля, ткача, снимая съ него несправедливое подозрѣніе, и предавалъ огласкѣ виновность своего родного сына, ссылаясь на такія смягчающія обстоятельства, какъ молодость и легкомысліе (у него не хватало духу прибавить: неудачное воспитаніе), принадлежали уже настоящему. Точно также и надгробный памятникъ Стефену Блэкпулю съ описаніемъ его смерти, составленнымъ ея отцомъ, относился скорѣе къ области настоящаго, такъ какъ Луизѣ было извѣстно, что онъ непремѣнно будетъ поставленъ. Эти предметы она могла видѣть такъ-же ясно, какъ въ дѣйствительности. Но насколько открывалось передъ нею грядущее?
   Фабричная работница, по имени Рэчель, послѣ долгой болѣзни, появилась однажды опять на призывъ колокола между коктоунскими рабочими и стала приходить на фабрику ежедневно въ положенные часы. То была женщина задумчивой красоты, неизмѣнно одѣтая въ черномъ, но кроткая и спокойная, даже веселая. Во всемъ городѣ она одна питала состраданіе къ опустившемуся донельзя, вѣчно пьяному существу женскаго пола, которое показывалось порою въ Коктоунѣ и выпрашивало у нея деньги, и приставало къ ней. Рэчель работала безпрерывно, но не роптала, видя въ трудѣ назначенный ей удѣлъ и предпочитая трудиться, пока ей не измѣнятъ силы въ преклонномъ возрастѣ. Видѣла ли это Луиза въ будущемъ? Если видѣла, то эта картина не обманывала ее.
   Не представлялся ли ея воображенію одинокій образъ, заброшенный на чужбину за тысячи миль, который пишетъ ей на бумагѣ, закапанной слезами, что ея прощальныя слова оправдались слишкомъ скоро и что онъ готовъ отдать всѣ сокровища міра за то, чтобъ взглянуть на ея милое лицо? Много времени спустя этотъ изгнанникъ уже на обратномъ пути къ дому. Сердце его трепещетъ надеждой видѣть любимую сестру; но скитальца задерживаетъ дорогой болѣзнь. Потомъ приходитъ письмо, написанное незнакомымъ почеркомъ, съ роковою вѣстью: "онъ скончался въ больницѣ отъ лихорадки, такого то числа, и умеръ съ раскаяніемъ и съ любовью къ вамъ; ваше имя было на его устахъ до самой послѣдней минуты". Если это мерещилось Луизѣ, то скорбное предчувствіе не обманывало ее.
   Сама она вновь замужемъ,-- мать семейства, съ любовью наблюдающая за своими дѣтьми. Ея постоянная забота,-- чтобъ у нихъ было дѣтство души, не менѣе тѣлеснаго дѣтства, потому что первое еще прекраснѣе второго, какъ драгоцѣнное достояніе, одна уцѣлѣвшая крупинка котораго служитъ впослѣдствіи источникомъ благополучія и счастья для самого мудрѣйшаго изъ мудрецовъ. Представлялись ли Луизѣ подобныя картины? Если да, то мечты обманывали ее: этому никогда не бывать.
   Но видѣла ли она себя окруженной счастливыми дѣтьми счастливой Сэсси? Всеобщей любимицей среди дѣтей, научившейся понимать дѣтскую натуру, особый складъ дѣтской души? Грезилось ли Луизѣ, какъ она забавляетъ ихъ волшебными сказками, сознавая все высокое значеніе этихъ невинныхъ вымысловъ? Видитъ ли Луиза, какъ она усердно старается узнать короче своихъ смиренныхъ ближнихъ и скрасить ихъ жизнь механическаго труда и прозаической дѣйствительности духовными наслажденіями, безъ которыхъ вянетъ дѣтское сердце, безъ которыхъ самая бодрая тѣлесная мощь становится нравственной смертью, безъ которыхъ самое очевидное народное благосостояніе, безошибочно доказанное цифрами, будетъ ничѣмъ инымъ, какъ роковыми письменами на стѣнѣ во время нечестиваго пиршества Валтасара? Видитъ ли себя Луиза идущей по этому пути не въ силу какого нибудь романическаго обѣта, или принадлежности къ какому либо союзу, братству, общинѣ самоотверженныхъ сестеръ, не изъ тщеславныхъ разсчетовъ, не ради минутной прихоти, увлеченія показной внѣшностью, а просто ради того, чтобъ исполнить свой долгъ? Если она видитъ себя въ разгарѣ такой дѣятельности, то не ошибается: этому суждено бытъ.
   Дорогой читатель! Отъ насъ съ тобой зависитъ, чтобъ и наша собственная дѣятельность была направлена къ благой цѣли. Пускай же такъ оно и будетъ. Тогда мы съ болѣе легкимъ сердцемъ станемъ сидѣть у своего догорающаго очага и слѣдить за тѣмъ, какъ уголья въ немъ гаснутъ и подергиваются сѣдымъ пепломъ.

КОНЕЦѢ.

   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов