Шиллер Фридрих - О "Садовом календаре" на 1795 г

Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902

Переводъ Всеволода Чешихина.

О "Садовомъ календарѣ" на 1795 г.

(Тюбингенъ, изданіе Котты).

Послѣ сочиненій Гиршфельда объ искусствѣ садоводства, страсть къ садоводству все болѣе и болѣе распространялось въ Германіи, но не къ вящшей пользѣ хорошаго вкуса, такъ какъ не установилось опредѣленныхъ принциповъ и все было предоставлено произволу. Относительно того, какъ направить вкусъ къ этому искусству на надлежащую дорогу, разбираемый календарь даетъ прекрасныя указанія, заслуживающія того, чтобы друзья искусства ближайшимъ образомъ изслѣдовали ихъ, а любители-садоводы примѣнили бы ихъ на практикѣ.

Нѣтъ ничего необычнаго въ изслѣдованіи, которое начинается изложеніемъ предмета, а кончается вопросомъ: да возможно ли все осуществить это въ дѣйствительности? Въ особенности возможно это въ изслѣдованіи, посвященномъ столь излюбленнымъ "эстетическимъ* садамъ. Эти порожденія сѣвернаго вкуса столь двусмысленнаго происхожденія и донынѣ носили столь неопредѣленный характеръ, что со стороны истиннаго друга искусства вполнѣ было простительно не удостаивать ихъ своего вниманія и всецѣло предоставлять ихъ на забаву дилеттантизму. Садовое искусство, не зная, къ какому разряду прекрасныхъ искусствъ должно оно причислить себя, на долгое время примкнуло къ архитектурѣ и стало подчинять живую растительность жесткому игу математическихъ формъ, посредствомъ которыхъ архитекторъ властвуетъ надъ безжизненными, тяжелыми массами. Дерево должно было затаить свою высшую органическую природу, чтобы искусство могло доказать свое могущество на низшей, чисто-внѣшней его природѣ. Оно должно было промѣнять свою прекрасную самостоятельную жизнь на бездушную равномѣрность, а свой легкій, воспаряющій ростъ -- на ту видимую компактность, какую требуетъ зрѣніе отъ каменныхъ стѣнъ. Хотя въ наше время садовое искусство и сошло съ этого ложнаго пути, но лишь для того, чтобы впасть въ другую крайность. Изъ-подъ строгой дисциплины архитектора оно ринулось на свободу къ поэту, бросило тягчайшее рабство для неправильнѣйшаго произвола и стало признавать одно законодательство -- собственной фантазіи. Сколь, однако, произвольна, причудлива и пестра всякая, сама себѣ предоставленная фантазія, съ ея мѣняющимися образами, столь же произвольно, причудливо и пестро стало садовое искусство, съ его неожиданными декораціями; въ садахъ большаго или меньшаго объема природа отнынѣ должна проявлять все разнообразіе своихъ явленій, точно на школьной картѣ. Во французскихъ садахъ природу лишали всякой свободы, зато недостатокъ этой свободы возмѣщали извѣстною архитектоническою соразмѣрностью и величиною; теперь въ нашихъ такъ называемыхъ англійскихъ садахъ природу низводятъ до ребяческой мелочности, хотятъ отнять у нея всякую прекрасную простоту и всякую правильность, преувеличенно стремясь къ непринужденности и разнообразію. Этому способствуетъ изнѣженный духъ времени, избѣгающій всякой опредѣленности въ формахъ и находящій несравненно болѣе удобнымъ измѣнять предметы по своимъ замысламъ, не принимая въ соображеніе ихъ сущности; въ такомъ-то положеніи находится по большей части и донынѣ садовая природа.

Такъ какъ не такъ-то легко указать эстетическому садовому искусству его мѣсто въ ряду прекрасныхъ искусствъ, то можно предположить, что классификація въ данномъ случаѣ совершенно невозможна. Но было бы несправедливымъ изъ-за неудачныхъ попытокъ такой классификаціи отрицать самую ея возможность. Тѣ двѣ противоположныхъ формы, въ которыя затѣмъ выливалось садовое искусство, заключаютъ въ себѣ нѣкоторую истину, и обѣ проистекаютъ изъ обоснованной потребности.

Что касается, прежде всего, архитектоническаго вкуса, то нельзя отрицать, что садовое искусство должно быть причислено къ одной категоріи съ архитектурою, хотя изъ этого еще не слѣдуетъ, что пропорціи архитектуры должны примѣняться также къ садоводству. Оба искусства, въ первоначальной своей основѣ, относятся къ физической потребности, опредѣлившей главнѣйшія формы ихъ; затѣмъ на свободу этихъ формъ повліяло развившееся эстетическое чувство, а засимъ уже сознавшій себѣ вкусъ заявилъ свои требованія. Разсматриваемыя съ этой точки зрѣнія, оба искусства не вполнѣ свободны; красота ихъ формъ всегда будетъ обусловлена и ограничена неумолимою физическою цѣлью. Оба искусства имѣютъ то общее между собою, что они подражаютъ природѣ посредствомъ природы же, не прибѣгая къ искусственной сферѣ, а иногда, безъ всякаго подражанія, создаютъ новые объекты. Вотъ почему въ садовомъ искусствѣ возможны случаи довольно свободнаго уклоненія отъ формъ, представленныхъ дѣйствительностью, и даже случаи пользованія природою, какъ средствомъ насилованія ея самостоятельности -- а именно, когда разумъ удовлетворяется порядкомъ и соразмѣрностью цѣлаго, а глазъ -- величіемъ или пріятностью частностей. Такой пріемъ могъ казаться тѣмъ болѣе допустимымъ, что въ садовомъ искусствѣ, какъ и въ архитектурѣ, физическая цѣль достигалась именно цѣною пожертвованія природной свободы. Итакъ, законодатели архитектоническаго вкуса въ садовомъ искусствѣ заслуживаютъ, до извѣстной степени, извиненія въ томъ, что, соблазненные родствомъ, существующимъ между этими двумя искусствами во многихъ ихъ частяхъ, они перепутали ихъ характеръ и, дѣлая выборъ между порядкомъ и свободою, благопріятствовали первому въ ущербъ второй.

Съ другой стороны, также и поэтическій садовый вкусъ основывается на совершенно вѣрномъ фактѣ чувства. Человѣкъ, занимавшійся самонаблюденіемъ, знаетъ, что удовольствіе, которымъ наполняетъ насъ созерцаніе сельской природы, неотдѣлимо отъ мысли: это все -- произведенія свободной природы, а не человѣка". Если садовый вкусъ имѣлъ въ виду этотъ родъ наслажденія, то онъ долженъ былъ заботливо удалить изъ своихъ насажденій всѣ слѣды искусственнаго ихъ происхожденія. Потому-то высшимъ своимъ закономъ этотъ вкусъ избралъ свободу, какъ архитектоническій его предшественникъ избралъ такимъ закономъ правильность; одинъ отдавалъ пальму первенства природѣ, другой -- рукамъ человѣческимъ. Но цѣль, къ которой стремился поэтическій садовый вкусъ, оказалась слишкомъ велика для средствъ его искусства; онъ потерпѣлъ крушеніе, такъ какъ вышелъ изъ своихъ границъ и превратилъ садовое искусство въ живопись. Онъ забылъ, что сравнительно мелкій масштабъ, умѣстный въ живописи, не можетъ быть примѣненъ къ искусству, которое изображаетъ природу посредствомъ природы же и лишь постольку можетъ трогать, поскольку отождествляется съ природою. Неудивительно, что такой вкусъ, стремясь къ разнообразію, впалъ въ манерность, а затѣмъ опустился до произвольности -- такъ какъ у него не было мѣста и силъ для тѣхъ постепенныхъ переходовъ, которыми природа подготовляетъ и оправдываетъ свои декоративныя перемѣны. Идеалъ, къ которому онъ стремился, не заключаетъ въ себѣ внутренняго противорѣчія, но самый выборъ этого идеала былъ нецѣлесообразенъ и причудливъ, такъ какъ счастливѣйшій успѣхъ не вознаградилъ бы за несчетныя жертвы.

Итакъ, если садовое искусство хочетъ, наконецъ, отречься отъ своихъ заблужденій и, подобно другимъ своимъ собратьямъ, войти въ опредѣленныя и постоянныя границы, то оно должно, прежде всего, выяснить себѣ -- чего оно, собственно, добивается? Кажется, оно еще недостаточно раздумывало надъ этимъ вопросомъ -- по крайней мѣрѣ, въ Германіи. Въ концѣ концовъ, это искусство должно найти золотую средину между чопорностью французскаго садоваго вкуса и беззаконною свободою такъ называемаго англійскаго. Окажется тогда, что это искусство не въ состояніи достигать столь высокихъ сферъ, о какихъ мечтаютъ люди, имѣющіе въ виду цѣль и забывающіе о средствахъ, и что утопія о сплошномъ кольцѣ изъ садовъ, окружающемъ всю землю, нелѣпа и безсмысленна, но что, однако, вполнѣ осуществимъ и разуменъ замыселъ сада, удовлетворяющаго всѣмъ требованіямъ сельскаго хозяйства и достаточно характернаго для глаза, сердца и разсудка.

На все это указываетъ остроумный авторъ статьи "Къ вопросу объ образованіи нѣмецкаго садоваго вкуса", въ вышеназванномъ календарѣ. Изъ всего, что когда либо было написано по данному предмету, мы считаемъ именно эту статью, наиболѣе удовлетворяющею здравый вкусъ. Правда, изложенныя идеи набросаны отрывисто, но небрежность формы не вліяетъ на содержаніе статьи, проникнутое такою разсудительностью и нѣжнымъ эстетическимъ чувствомъ. Указавъ на два главныхъ направленія, по которымъ шло донынѣ садовое искусство, опредѣливъ и оцѣнивъ различныя цѣли, которыя могутъ быть преслѣдуемы любителями садовыхъ насажденій, авторъ названной статьи старается установить для этого искусства истинныя границы и разумную цѣль; послѣднюю онъ по справедливости видитъ въ возвышеніи жизненнаго наслажденія, которое намъ можетъ доставить общеніе съ прекрасною пейзажною природою". Совершенно вѣрно различаетъ онъ садовый ландшафтъ (англійскій паркъ въ собственномъ смыслѣ), гдѣ природа проявляется во всемъ своемъ величіи и свободѣ и какъ бы поглощаетъ потраченное на нее искусство, отъ сада, гдѣ искусство, какъ таковое, можетъ и должно быть ощутимо. Не отвергая за первымъ эстетическаго преимущества, онъ ограничивается указаніемъ трудностей, связанныхъ съ его созданіемъ и могущихъ быть побѣжденными лишь при затратѣ чрезмѣрныхъ силъ. Садъ же въ спеціальномъ смыслѣ слова авторъ статьи раздѣляетъ на большой, малый и средній и намѣчаетъ вкратцѣ границы, за предѣлы которыхъ фантазія не должна переходить въ каждомъ изъ этихъ трехъ случаевъ. Авторъ статьи энергично вооружается противъ англоманіи столь многихъ нѣмецкихъ садоводовъ, противъ мостовъ безъ воды, храмовъ уединенія близъ большой дороги и т. п. и показываетъ, къ какимъ злополучіямъ ведутъ подражательность и плохо-переваренные принципы разнообразія и свободы. Но, съуживая границы садоваго искусства, онъ учитъ насъ быть тѣмъ дѣятельнѣе въ ихъ предѣлахъ и стремиться къ опредѣленному и интересному характеру насажденій путемъ пожертвованія всѣмъ безполезнымъ и нецѣлесообразнымъ. Поэтому онъ не считаетъ невозможнымъ разбивку "символическихъ" и даже "патетическихъ" садовъ, которые могли бы, подобно музыкальнымъ и поэтическимъ композиціямъ, выражать и возбуждать опредѣленное состояніе чувствованія.

Независимо отъ этихъ эстетическихъ замѣчаній, тотъ же авторъ даетъ въ томъ же "Календарѣ" описаніе большого садоваго заведенія въ Гогенгеймѣ, обѣщая намъ продолженіе въ слѣдующемъ году. Каждому, кто знаетъ по наслышкѣ или по личному посѣщенію это по праву знаменитое насажденіе, должно быть пріятно снова пройти сквозь него въ сообществѣ столь тонкаго знатока искусства. Вѣроятно, всякій читатель изумится, какъ изумился и пишущій эти строки, встрѣтивъ въ сочиненіи, повидимому, чисто-случай наго характера, идею, которая дѣлаетъ честь устроителю сада или описателю его. Многіе туристы, на долю которыхъ выпадало счастье обозрѣть насажденія въ Гогенгеймѣ, не безъ изумленія обратили вниманіе на размѣщеніе въ паркѣ римскихъ надгробныхъ памятниковъ, храмовъ, руинъ и т. п. вперемежку съ швейцарскими хижинами, а смѣющихся цвѣточныхъ грядокъ -- съ черными тюремными стѣнами. Трудно было постичь фантазію, которой угодно было соединить въ одно цѣлое столь разрозненные предметы. Объясненіе, что передъ нами просто сельская колонія, основавшаяся на развалинахъ римскаго города, сразу уничтожаетъ это противорѣчіе и вноситъ единство идеи въ странность этой компановки. Деревенская простота и павшее городское величіе, два крайнихъ состоянія общества, трогательнымъ образомъ граничатъ другъ съ другомъ, и серьезное чувство бренности всего земного чудесно теряется въ чувствѣ побѣждающей жизни. Это счастливое смѣшеніе придаетъ всему ландшафту глубокій элегическій тонъ, который удерживаетъ чувствительнаго слушателя въ колебаніи между покоемъ и движеніемъ, раздуміемъ и наслажденіемъ и долго еще звучитъ отголоскомъ въ душѣ, когда уже все исчезло изъ поля зрѣнія.

Авторъ статьи полагаетъ, что оцѣнить по достоинству насажденіе въ Гогенгеймѣ можетъ только тотъ, кто видѣлъ его въ лѣтній день; мы можемъ прибавить, что только тотъ можетъ вполнѣ прочувствовать красоту этого парка, кто приблизится къ нему съ одной, опредѣленной стороны. Чтобы вполнѣ наслаждаться садомъ въ Гогенгеймѣ, необходимо пройти въ него черезъ вновь отстроенный дворецъ. Путь отъ Штутгарта до Гогенгейма есть, въ извѣстной мѣрѣ, воплощенная исторія садоваго искусства, которая даетъ вдумчивому зрителю матеріалъ для интересныхъ размышленій. Поля, виноградники и огороды, которые тянутся вдоль большой дороги, -- представляютъ собою первое, физическое начало садоваго искусства. Затѣмъ начинается французское садовое искусство, съ его надменною солидностью, въ видѣ длинныхъ и отвѣсныхъ шпалеръ изъ тополей, установляющихъ связь между свободнымъ пейзажемъ и Гогенгеймомъ и возбуждающихъ своими искусственными формами нѣкоторое ожиданіе. Это торжественное впечатлѣніе доходитъ почти до напряженія, когда туристъ пройдетъ сквозь покои герцогскаго замка, не имѣющіе себѣ равныхъ по роскоши и элегантности, совмѣщающіе изысканнымъ образомъ вкусъ съ расточительностью. Благодаря блеску, со всѣхъ сторонъ утомляющему глаза, и художественной архитектурѣ комнатъ и меблировки, потребность въ простотѣ достигаетъ своего апогея, и готовится торжественнѣйшій тріумфъ сельской природы, которая предстаетъ туристу въ видѣ т. н. англійской деревни. Между тѣмъ, памятники павшаго величія, къ угрюмымъ стѣнамъ которыхъ селянинъ прислоняетъ свою мирную хижину, своеобразно дѣйствуютъ на сердце; съ тайнымъ злорадствомъ мы видимъ въ этихъ развалившихся руинахъ месть за искусство, которое злоупотребило въ отношеніи насъ своею силою въ роскошномъ, только что отстроенномъ, дворцѣ. Но природа, которую мы видимъ въ англійскомъ паркѣ, уже не та, изъ которой мы пришли. Это -- одушевленная умомъ и экзальтированная искусствомъ природа, которая удовлетворяетъ не только простого, но даже и избалованнаго культурою человѣка, побуждая перваго мыслить, второго -- чувствовать.

Можно, конечно, многое возражать противъ той или иной интерпретаціи Гогенгеймскихъ насажденій; во всякомъ случаѣ, устроитель этихъ насажденій заслуживаетъ благодарности за то, что не обманываетъ нашихъ ожиданій; и только всѣмъ недовольный человѣкъ не желаетъ судить объ эстетическомъ произведеніи по доброй волѣ художника -- подобно тому какъ въ сферѣ нравственныхъ явленій онъ не желаетъ судить о доброй волѣ человѣка по его дѣянію. Когда все описаніе Гогенгеймскихъ насажденій будетъ закончено, то проницательный читатель, конечно,съ интересомъ усмотритъ изъ названной статьи одновременно и характеристику сада, и символическую характеристику самого садовода -- замѣчательнаго хотя бы уже тѣмъ однимъ, что, вопреки рутинѣ, онъ не старался добывать фонтановъ изъ почвы, лишенной ручьевъ.

Подъ приговоромъ автора статьи относительно садовъ въ Швецингенѣ и Зейферсдорфской долинѣ близъ Дрездена съ охотою подпишется всякій человѣкъ со вкусомъ, видѣвшій лично эти насажденія. Нельзя не согласиться также съ авторомъ статьи въ томъ, что обычай вѣшать на деревья нравоучительныя изреченія на табличкахъ -- сентиментальная аффектація, и что садовыя мечети вперемежку съ греческими храмами -- признакъ варварскаго вкуса.

Всев. Чешихинъ.

Примѣчанія къ IV тому.

О "САДОВОМЪ КАЛЕНДАРЬ 1795 Г.".

Рецензія напечатана въ "Allgemeine Litteratur-Zeitung" за 1794 г.

Стр. 468. Гиршфельдъ Христіанъ Лоренцъ, нѣмецкій ученый садоводъ (1742--1792), авторъ извѣстной "Theorie der Gartenkunst".

Стр. 470. Гогенгеймъ -- замокъ герцоговъ вюртембергскихъ съ знаменитыми садами и паркомъ, воздвигнутый въ 1782 г. Карломъ Евгеніемъ.

Русскіе переводы.

1. Анонимъ, въ изд. Гербеля.

2. Всеволодъ Чешихинъ. Переведено для настоящаго изданія.