Сергеев-Ценский Сергей Николаевич - Верховод

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский.
Верховод

Однажды июньским утром шестеро ребят пошли в лес за грибами: Алеша и Таня -- брат и сестра, Миша и Рая, тоже брат и сестра, и Федька с Генькой -- двоюродные братья. Девочки были семилетки, их братья лет по десяти, Генька -- одиннадцати, Федька двенадцати лет.

Генька был разноглазый: один глаз серый, другой карий; голова -- дыней, грудь куриная, волосы светлые и торчали, как плавники; руки цепкие, и ноги ступали отчетисто, точно слышали где-то барабан; тонкие губы сцепились плотно и имели надменный вид; около губ белые следы лишаев; нос длинный, и подбородок вперед.

Федька же был расплывчатый, мясистый, тяжелая голова книзу, губы в обвис, на тупом носу капли пота. Он нес кошелку для грибов за спиною и, хоть кошелка была пустая -- только кусок хлеба да два огурца, -- все-таки по-рабочему гнулся.

Генька держал свою кошелку в руке.

-- Не отставать! Эй! -- прикрикнул Генька на девочек, и девочки, набиравшие дорогой тощие букетики полевых цветов, названия которых они не знали, тут же, заслышав окрик, бежали, схватившись руками.

Глядя на них с презрением, вот он спросил их вдруг:

-- А сколько будет два да два?

-- Четыре, -- ответила Таня баском, плеснув золотой косичкой.

-- Четыре, -- согласилась с ней Рая, отбросив со лба черные кудряшки.

-- А два мильена да два мильена? -- спросил Генька.

-- Ты с ума сошел, -- тихо удивилась Таня.

Этого уж не посмела повторить Рая, только уширила выпуклые черные глаза и повела узким плечиком.

А Генька даже не посмотрел на них. Он командовал брату:

-- На тропку сворачивай!

-- Зачем? -- и медленно вытирал с носа пот рукавом Федька.

-- Тебе сказано? -- прикрикивал Генька, и Федька поворачивал на тропинку с дороги, а за ним, перекидывая с руки на руку свои корзиночки, шли Алеша с Мишей.

-- Это мы опять на дорогу выйдем? -- спрашивал Алеша певческим голоском.

-- А то куда же? -- рубил четко Генька.

-- А в лес когда же свернем? -- любопытствовал Миша, скрежеща на звуке "р".

-- Когда будет, -- отзывался Генька, не желая говорить длинно, едва разжимая надменные губы, ногами слушая невидимый барабан.

Дорога шла в гору изгибами; по тропкам совсем было круто, но ребята с жаром взбирались по тропкам, потому что так скорее лес.

Необыкновенное солнце сияло. Каждый лист в кустах светился насквозь. Всех жучков, которые спрятались в листьях, было видно, и Миша, черненький, худенький мальчик, любитель жучков, бабочек, стрекоз, то и дело выхватывал их на ходу вместе с листьями, кричал радостно: "А вот еще один!" -- показывал всем над головою и швырял подальше в кусты.

Рот у него был галчиный на маленьком лице, шея, как стебелек... Он все ахал от умиления, и Генька говорил ему строго:

-- Прикрой едалку, а то ворона влетит!

Миша темнил глаза, свешивал голову, но шагов через десять восхищался снова и сиял. Рубашонка у него была линючая, синяя с красной вышивкой.

Алеша старался держаться ближе к Федьке. У него одного из всех на голове торчала беленькая шляпка-лопушок. Он был такой же сытенький, как сестра, только чернобровый, и от дороги и солнца раскраснелся. Рубашку он снял и положил в корзинку и аккуратно работал острыми локтями и крылышками лопаток.

-- Ты обожгешься!.. Я вот маме скажу! -- ворчала на него сзади Таня баском, а он оборачивался к ней, хмурил брови, поджимал губы и грозил кулаком.

Как девочки, так и Миша с Алешей только в первый раз вырвались далеко от дома. Лес они видели только издали, и вот идут туда теперь -- их отпустили. Это было для них сказочно, ошеломляюще, а Федька спокойно говорил Алеше:

-- Мы в прошлом году ходили, одних груздей по кошелке принесли, а сы-рое-жек там!.. Мы их прямо ногами топтали, несмотря что красивые!.. Там же их тьма-тьмущая...

-- Я знаю: грузди... Большие такие... Грузди, рыжики, опенки, шампиньоны, -- скороговоркой насчитывал Алеша. -- А сыроежки -- это какие?.. Их разве сырыми едят?

Он не говорил, а почти пел, притом книжно, отчетливо: мать его была учительница.

Дорога все взвивалась и дыбилась в гору. Кусты становились выше; под ногами все сырее.

Дня три назад прошел сильный дождь (вот почему и собрались за грибами), и здесь, повыше, становилось уже заметно, что это был за дождь в горах. Даже тропинки были размыты и изрыты дождевыми потоками, и висели над ними подмытые корни трав.

-- Вот когда груздей! -- нюхал воздух Федька. -- Я их за то люблю, эти грибы -- большие.

-- Такие будут? -- распяливал свою ладошку Алеша.

-- Гм... Вот так большие!.. А не хочешь -- вместо лопуха голову накроешь, чтоб не очень жарко!

-- Не отставать там! -- кричал тем временем Генька на девочек и с презрением выговаривал Мише: -- А тебе бы только чтобы мухи!.. Тоже за грибами идет... Мухобой!

Миша смотрел на него виновато и начинал сильнее работать голыми ногами, очень тонкими и с кривыми коленками.

Кошелка у Геньки была в левой руке, а в правой -- хлыст из орешника. Этим хлыстом он то и дело бил по сочным листам кустов, наклонившихся над дорогой, и Миша косился на этот хлыст опасливо: вдруг возьмет да ударит его по спине или по голым ногам.

Кустарник становился все раскидистей, все выше, и, наконец, поднялись над головами ребят молодые дубочки.

Дубки эти были разрежены нарочно, -- торчали под ногами свежие пеньки, а вдали, сквозь их спицы, как птицы в клетке, виднелись два дровосека: старик с бородкой серой и молодой -- в красной рубахе.

Ребята остановились было, но Генька крикнул:

-- Чего стали?.. Нечего стоять.

-- Это что они? -- спросил Миша.

-- Ничего они... Рубят и все.

-- Зачем? -- спросил Алеша.

-- Во-от -- "зачем"?.. Уголь палят.

-- У-голь?.. Какой уголь?

И девочкам куда больше, чем мальчикам, хотелось посмотреть на старика и парня, которые делают уголь, но уже нырял впереди Генька, и они побежали за ним, боясь отстать.

На корову с медным колокольчиком наткнулись в лесу -- пеструю, рыжую с белым, брюхатую, один рог обломан... Водила длинным хвостом, как веером.

-- Ко-ро-ва! -- сказали враз обе девочки, очень удивясь.

-- Смотри-и!.. И коло-кольчик! -- пропел Алеша.

-- Это лесникова, -- объяснил Федька, а Генька обернулся презрительно:

-- Что? Коровы никогда не видали?

Пахло сырой травой, сверкало солнце на толстых листьях, вякал колокольчик.

-- Грып! -- удовлетворенно сказал вдруг Генька, сорвал розовую сыроежку, разломил и бросил. -- Червивая!.. Вали дальше! Сейчас они пойдут!

Брошенный гриб поднял Миша, к нему подскочили девочки и смотрели на первую в их жизни сыроежку во все глаза: каждой хотелось разломить ее и разглядеть червяков.

-- Откуда они, червяки? -- спросила Таня Мишу.

-- А я знаю? -- отозвался сурово Миша.

И Генька кричал спереди:

-- Вы итить так иди, когда вас взяли!

Вот и лес... Тот лес -- настоящий, который видели только издали, который издали -- синий... Наконец, лес, и дубы нельзя обхватить руками, и вверху только кое-где кусочками, клочочками небо, и так высоко оно, что больно шее.

Здесь девочки уже боялись отставать, здесь они держались как можно ближе к Геньке, который то и дело говорил однообразно, но зато чрезвычайно деловито:

-- Грып!.. А вон еще грып!

Каждый гриб он разламывал тут же и червивые бросал и даже на Алешу, наиболее нехозяйственного из всех, действовал заразительно.

Толстые рыжие масленки выпячивали желто-зеленые рыхлые животы; хорошенькие сыроежки в розовых платочках выглядывали из-под палых листьев; аспидные свинухи со впадиной на спинке сами просились в руки, но Генька с Федькой искали только груздей, которые были хитрее и глубже закапывались в лесной сор.

Алеша, и Миша, и девочки пытались и сами разглядеть где-нибудь груздевый бугор, но мешало все что-то. То необыкновенно пестрая птица пролетит низко мимо, сядет на дуб и застучит носом.

-- Какая это? Вон, эта!

-- Дятел, -- отзовется Генька презрительно.

Или еще заворкует, как голубь, над головою какая-то с пушистым хохлом, сизая с голубизною, большая, совсем чрезвычайная.

-- А эта?

-- Горлинка, -- скажет Федька.

Но Генька вступит начальственно:

-- Ан вовсе не горлинка, а витютень!

-- Тю-тю-тя, -- пытаются повторить девочки, и им смешно.

Но разноцветные глаза Геньки строги и тонкие губы надменны.

-- Вы зачем сюда шли? За грыбами?.. Вот и занимайся грыбами, а то домой нечего будет несть.

Раздавил Федька груздёвую семью: как-то нечаянно наступил обеими ногами и раздавил, а Генька это заметил.

-- Эх, чертушко!.. Вот уж чертушко растет! -- и толкнул он Федьку.

-- Чего дерешься? -- уставился тот.

-- Еще хочешь? На! -- ударил его Генька в плечо.

Федька поплевал на руки и сжал кулаки, однако Генька напал на него так стремительно, что сразу сшиб его с ног.

Федька сидел на земле и глядел на него с недоумением больше, чем с обидой, а Генька, отходя, говорил:

-- Еще захочешь -- еще получишь!

И тощие вихры его торчали, как петуший гребень.

Уже часа три прошло, как вышли из дому ребятишки, и уж проголодались младшие и потихоньку отламывали и жевали хлеб, но мало все-таки болталось нечервивых грибов в их корзинках, а Генька набил уже почти полную кошелку груздями.

И уж устали девочки, и Алеша с Мишей уже поглядывали кругом, нет ли где ручья, чтобы сесть и вволю напиться горстью, а Генька все вел их куда-то дальше, туда, где уж не видно было ни витютней, ни дятлов.

В лесу стало темнее вдруг.

-- Что это? Затмение солнца? -- пропел Алеша.

-- Туча нашла, -- ответил Федька.

-- Ого! Туча! -- крикнул Миша.

И тут же на него Генька свирепо:

-- Чего кричишь? Тут тебе дом, что ли?.. Тут лес!

-- До-ождь! -- пропел Алеша.

Действительно, несколько капель дождя упало.

-- Этот пройдет сейчас, -- объяснил Генька и приказал: -- Расходись туда, ищи!.. Вози ногами!

Но стало еще темнее, потом дождь посыпался тяжелый и шумный, как град. Залопотали листья вверху и кругом, сверкнуло вдруг, и тут же гром ударил.

Ребятишки переглянулись испуганно и поглядели на Геньку.

Но тот прикрикнул:

-- Чего стали?.. Я сказал -- сейчас пройдет, значит, пройдет.

-- Намокнем! -- испугалась Таня.

-- От такого дождя намокнешь?.. Иди знай! Теперь не зима: высохнешь!

Гром еще догрохатывал, а Генька -- волосы ершом и в разных глазах презрение и к дождю и к грому -- двинулся, ногой разгребая сухолист; ребята за ним.

Только Таня шепнула Рае:

-- Я боюсь... а ты?

Но Рая ответила:

-- А дождь уж не капает.

И Федька впереди:

-- Дождь и вовсе на город подался.

А Алеша наткнулся на стройный подорешник и радостно вскрикнул: "Грып!" -- совсем как Генька.

Ребята вышли на полянку: направо и налево по большому дубу, посредине трава, но только вышли, зачастил вдруг снова дождь.

-- На-мо-чит! -- басом предположила Таня.

-- Ого! Вот он! Дождь! -- крикнул Миша и, вывернув голову, посмотрел на всех с большим любопытством. (Он любил дождь и вообще всякую воду.)

-- Бежим под дуб! -- крикнул Федька и вдруг ударился со всех ног к правому дубу.

За ним тут же Алеша, за Алешей обе девочки, а Миша смотрел, как прикованный, на Геньку преданными черными глазами.

-- Куда?.. Куда бежите?.. -- кричал Генька, сам бросаясь к левому дубу.

Миша бежал за ним самозабвенно, следя за его пятками.

Когда он добежал до дуба, синяя рубашка его почернела от дождя, а между лопаток текло холодное.

-- А они там! -- сказал он чрезвычайно удивленно и показал Геньке рукой на Федьку и остальных, уже сидевших под своим дубом.

Но Генька сам это видел. Генька крикнул туда командным своим голосом:

-- Беги сюда!

-- Дожжь! -- через поляну отозвался Федька и стал смотреть вверх, ища глазами, где ветки гуще.

-- Ну, подожди, черт! -- показал брату кулак Генька и снова крикнул: -- Тебе говорят, беги сюда!

-- Не побе-жим! -- отозвался Федька за себя и за всех своих.

Миша видел, что Генька серчал. Не дождь тревожил Геньку, не гром, который опять зарокотал, -- зло было на Федьку, да и на всех около него: как это побежали они, не дождавшись, куда побежит он... Миша это видел и смотрел на Геньку вывернутым лицом очень преданно, а о тех четырех -- и о сестре своей -- сказал возмущенно:

-- Их избить надо, чтобы знали!

Дождь как будто поредел, но блеснула розовая молния, так что заломило глаза, и ударил гром над головою, тут же за молнией.

Миша испугался такого сильного грома и посмотрел на Раю под тем дубом: Рая и Таня крестились.

-- Крестятся! -- прошептал про себя Миша и потом погромче Геньке: -- А там уж крестятся! Гы!..

-- Все сейчас же беги сюда! -- приказал Генька, привстав и сделав из ладоней рупор.

-- Не по-бе-гём! -- раздельно за всех своих отозвался Федька.

-- Ой, и бить буду! -- крикнул Генька свирепея.

Дождь между тем переставал, сочились тонкие струйки.

-- Как бить будешь?.. Хлыстом?.. -- пропел тонко Алеша.

Шагов пятнадцать была полянка. Зеленая трава на ней теперь обвисла, тяжелая от капель. Вдруг Миша увидел, что Генька закатывает штаны до колен; и бормотал при этом Генька:

-- А, так?!. Я тебе счас, постой!

И вот вскочил он со стиснутыми губами и кинулся по мокрой траве к правому дубу, сжав кулаки, оставив и кошелку свою и хлыст. Миша рванулся за ним, тоже с кулаками, воображая, как с налету накинется он на Алешу и собьет его с ног.

И они уже добегали, когда осияло их вдруг и ослепило, и тут же раскололось небо с таким грохотом, что оба они упали, едва добежав, упали ничком, и Миша не успел ничего понять, ослепленный и оглушенный.

Первое, что увидал Миша, очнувшись, были мокрые грязные пальцы Генькиной ноги около самых его глаз. Пальцы эти сжались и разжались -- значит, Генька был жив.

Потом очень несмело чуть повел глазами Миша подальше и увидел, что Рая лежит ничком, раскинув ноги, и рядом с нею Таня лицом кверху, а глаза закрыты, как мертвая.

На остальных он побоялся глядеть, но перевел глаза с грязных пальцев Генькиных ног выше и заметил, что так же несмело, как он, не совсем раскрытыми глазами на него глядит Генька.

-- Гень! -- шепнул он.

-- А? -- отозвался тот тихо.

Холодно было. В ушах шум. Пахло паленым.

Миша уперся руками в грязь и поднял голову. И тут же по привычке вывернул шею так, что стало видно дуб, под которым они недавно сидели с Генькой.

Дуб не стоял почему-то, а лежал -- валялся, весь был расшвырян, и не больше как в двух шагах пришелся один его толстый сук.

Миша сразу встал на ноги, удивленный, и Геньке шепнул:

-- Гляди!

Вся поляна была завалена сучьями с белой изнанкой неживых уже листьев, точно те два дровосека -- старый и молодой -- срубили только что дуб.

-- Как это? -- перебрал губами Миша.

Оглянулся, а на него, как спросонья, бессмысленно глядел Федька, лежавший на спине, а Алешина голова пришлась почему-то под его грибной кошелкой, которую обхватил он руками.

-- А-а-а! -- испуганно вскрикнул Миша и начал рыдать в голос.

От этого крика его и рыданий очнулся Алеша и вытянул голову из-под кошелки, а за ним девочки открыли глаза.

И потом несколько длинных мгновений усиленно, точно узнавая друг друга после долгих лет разлуки, смотрели ребятишки один на другого, и девочки горько разрыдались вслед за Мишей.

Из-под дуба они выбрались, когда перестал уж сыпаться дождик, а до того все глядели на другой дуб, вдруг расшвырявший по поляне все свои сучья.

-- Это что? Это молния его так? -- спросил Федьку Алеша вполголоса.

-- А то кто же еще? -- спросил Федька чуть слышно.

-- А не гром?.. А почему говорят: громоотводы?.. -- и совсем уже шепотом: -- А больше не будет уж грома?

Еще дергался Миша от подавляемых рыданий, когда изумил его Генька: кашлянув по-взрослому в руку, поднялся Генька и пошел прямо к разбитому толстейшему опенью дуба, где перешагивая, где обходя вздыбившиеся на поляне сучья.

Он подошел и стал. Потом обошел его кругом. Потом увидел Миша, как он подобрал внизу свою кошелку с груздями и хлыст.

Миша осмелел и увидел, что осмелел также Федька, приладил на спину свою кошелку и так же, как Генька, где перешагивая, где обходя, пошел через поляну.

Девочки ухватились за руки Алеши, и все пошли туда, к Геньке. Миша сзади всех.

Молния ударила в развилину толстых дубовых суков, в седло дуба, примерно на сажень от земли, и дуб обожжен был слабо -- его только раскололо и расшвыряло совершенно таинственно и непонятно.

-- А что, че-ерт! -- сказал зло Федька, глядя на брата в упор. -- Кабы мы к тебе тогда побежали, было бы и нам, как тому дубу!

-- Было бы и нам! -- повторил Алеша.

Девочки молчали, молчал и Миша, только таращил глаза и ждал, что он скажет.

Вот он разжал надменные губы.

-- Это почему же это "было бы"?

-- А потому, -- сказал Федька.

-- Почему это "потому", хотел бы я узнать?

-- Потому!.. Мы бы перебежали, а молния бы ударила... Вот всем бы нам и крышка.

-- И крышка! -- повторил Алеша уже не певуче. -- А что?

-- Э-их! -- вытянул Генька ехидно. -- А не могла, что ли, молния в тот дуб вдарить?

-- Как это?

-- Так, очень просто... Вы бы сюда, а она бы в тот дуб, и всё.

-- Что, она думает, что ли, молния?! -- спросил Алеша.

-- А ты чего лезешь! -- осерчал на него Генька. -- Тоже туда же: ду-ма-ет!.. Я думал, а не то что молния!.. Я думал: в тот дуб вдарит.

-- В какой дуб?

-- В ваш, вот в какой!.. А потом вижу, в этот полоснуть хочет, я и побежал.

-- Врешь! Бить меня бежал! -- крикнул Федька.

-- Бить? Что я тебя, когда угодно бить не могу?.. Я тебя когда угодно могу!.. Хочешь, тресну?

И Генька ухватил его за горло левой рукой и поднял хлыст.

Назад из лесу шли куда быстрее, чем подымались в лес. Тропинки скользили под ногами. Вода с них сбежала уже, но глина размокла, размякла, -- Таня упала и расшибла колено, но не плакала: ведь шли домой, и теперь все уже было ясно и на земле и в небе.

В небе только разорванные кучи облаков толпились и сваливали, и уж просвечивало синее, а на земле так все похорошело от дождя.

И все-таки ведь несут же они грибы, даже немного груздей дал им Генька.

Он идет впереди и держит хлыст, как отточенную саблю.

Вот какая-то большая птица, больше дрозда и с яркими синими крыльями, пролетела низко с куста на куст, прокричав по-вороньи.

-- Какая это? -- спросили девочки.

-- Сойка, -- ответил Федька.

-- Сойка? -- презрительно повторил Генька. -- Много ты знаешь!..

Выждал несколько моментов и сказал раздельно:

-- Называется сивограч, а совсем не сойка.

Вихры его высохли и стояли опять как петуший гребень, и губы были сложены надменно.

1927 г.

Комментарии

Верховод

Впервые напечатано в журнале "Красная нива" No 41 за 1927 год под названием "Вождь". Вошло в сборник "В грозу". В Избранном (Крымиздат, 1950) автор изменил заглавие рассказа "Вождь" на "Верховод". Печатается по собранию сочинений изд. "Художественная литература" (1955--1956 гг.), том второй.

H. M. Любимов

-------------------------------------------------------

Источник текста: Сергеев-Ценский С. Н. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том 3. Произведения 1927-1936. -- Москва: Правда, 1967.