Стороженко Николай Ильич - Вольнодумец эпохи Возрождения

Вольнодумецъ эпохи Возрожденія.

В память С. А. Юрьева. Сборник изданный друзьями покойного.

Москва, 1890.

Безумцемъ слыть тебѣ у всѣхъ!
Но для святыни убѣжденья
Полезнѣй камни и гоненья,
Чѣмъ славы суетный успѣхъ.
Ив. Аксаковъ.

Эпоха Возрожденія -- эпоха сильныхъ общественныхъ возбужденій и драматической борьбы средневѣковыхъ идеаловъ жизни съ новыми -- навѣянными изученіемъ античной литературы и искусства -- богата личностями, которые возвышенностью своихъ стремленій и энергіею своего нравственнаго характера, поддерживаютъ въ насъ угасающую вѣру въ человѣческое достоинство, возбуждаютъ въ насъ новыя силы для жизненной борьбы. Не лавры и тріумфы выпадали на долю этихъ людей, а гоненія и преслѣдованія, но это не смущало ихъ. Питая твердую вѣру въ конечное торжество своихъ идей и въ справедливый судъ потомства, они неуклонно стремились впередъ, пренебрегая опасностями и не спуская своего знамени. Въ особенности богата подобными личностями Франція, на почвѣ которой встрѣтились въ XVI в. два основныя теченія эпохи Возрожденія, изъ которыхъ одно шло изъ Италіи, другое изъ Германіи и Швейцаріи. Она выставила цѣлый рядъ борцовъ, которые смѣло вступили въ борьбу за права разума и вѣрующей совѣсти, положили основы свѣтской науки и основаннаго на ней міросозерцанія и запечатлѣли своей кровью вѣрность своимъ убѣжденіямъ. Къ числу такихъ борцовъ, выступающихъ свѣтлыми точками на темномъ фонѣ остальной современности, принадлежитъ Этьенъ Доле, гуманистъ, типографщикъ и издатель, сожженный въ Парижѣ 3 августа 1546 {Факты для біографіи и характеристики Доле мы заимствуемъ изъ слѣдующихъ сочиненій: Née de la Rochelle, Vie d'Etienne Dolet, Paris 1779; Boulmier, Etienne Dolet, sa vie, ses oeuvres, son martyr, Paris 1857; Copley Christie, Etienne Dolet, the martyr of the Rennaissance. London 1880; Haag. France Protestante, sub voce.}.

Доле родился въ 1509 г. въ Орлеанѣ, въ почтенной буржуазной семьѣ. Получивъ первоначальное образованіе въ родномъ городѣ, онъ двѣнадцати лѣтъ отъ роду былъ отправленъ въ Парижъ, гдѣ были положены основы его классическаго образованія. Здѣсь онъ выучился по латыни и научился благоговѣть передъ отцомъ латинскаго краснорѣчія Цицерономъ. Наставникомъ его въ латинскомъ языкѣ былъ Николай Беро, о которомъ Эразмъ выражался, какъ объ одномъ изъ свѣтилъ гуманизма во Франціи. Болѣе чѣмъ вѣроятно, что Беро внушилъ своему ученику восторженную любовь къ классической древности и желаніе отправиться для окончанія образованія въ обѣтованную страну гуманистовъ -- Италію. Въ 1526 г. мы видимъ 17лѣтняго Доле въ числѣ студентовъ Падуанскаго университета, стоявшаго тогда во главѣ итальянскихъ университетовъ и привлекавшаго массу иностранцевъ. Нигдѣ въ Италіи свобода изслѣдованія не достигала такихъ широкихъ размѣровъ, какъ въ Падуѣ. Незадолго до, пріѣзда Доле умеръ знаменитый профессоръ философіи Пьетро Помпонацци, который впродолженіе многихъ лѣтъ проповѣдывалъ съ каѳедры свои крайнія раціоналистическія воззрѣнія и издавалъ книги, въ которыхъ доказывалъ, что вѣра въ безсмертіе души есть предразсудокъ, для котораго нѣтъ никакого основанія въ философіи Аристотеля. Тѣхъ же воззрѣній держались и его ученики, и если Доле не вполнѣ усвоилъ себѣ ихъ, то несомнѣнно, что атмосфера свободы, которой ему посчастливилось дышать около трехъ лѣтъ въ Падуѣ, должна была оказать вліяніе на его міросозерцаніе. Главнымъ предметомъ занятія Доле въ Падуѣ была римская литература. Цицерона объяснялъ молодой и талантливый преподаватель Симонъ Вильневъ (Villanovanus), бельгіецъ родомъ, занявшій каѳедру своего знаменитаго соотечественника Лонгейля (Longolius). Любовь къ Цицерону сблизила учителя съ ученикомъ. Доле и Вильневъ сдѣлались закадычными друзьями. Доле впослѣдствіи сознавался, что подъ руководствомъ Вильнева онъ выработалъ свой латинскій стиль и что ему онъ былъ главнымъ образомъ обязавъ своими ораторскими успѣхами. Вильневъ, умершій въ молодыхъ лѣтахъ, не оставилъ послѣ себя ученыхъ трудовъ, но, судя по отзывамъ современниковъ, онъ былъ человѣкъ выдающихся способностей и высокихъ нравственныхъ качествъ. Къ сожалѣнію дружба ихъ продолжалась недолго. Вильневъ умеръ въ начал23; 1530 г. Доле посвятилъ его памяти прекрасную латинскую элегію. "О ты -- восклицаетъ онъ -- чьи высокія качества были причиной нашей дружбы, ты связанный со мной неразрывными узами и по волѣ милостивой судьбы замѣнявшій мнѣ брата, ты теперь похищенъ смертью, погруженъ въ вѣчный сонъ, въ юдоль мрака и безмолвія. Напрасно я взываю къ тебѣ -- ты не услышишь моей печальной пѣсни. Прощай, милый! Знай, что я любилъ тебя одного, паче свѣта очей моихъ! Да будетъ покоенъ твой сонъ и если тѣни умершихъ могутъ что-либо чувствовать, то не отвергай моей любви и люби хоть немного того, кто будетъ любить тебя всю жизнь". Потерявъ друга, Доле не хотѣлъ оставаться дольше въ Падуѣ и уже помышлялъ о возвращеніи во Францію, но встрѣча съ епископомъ Лиможскимъ Ланжакомъ заставила его измѣнить свои намѣренія. Епископъ, имѣвшій дипломатическое порученіе въ Венецію, пригласилъ съ собой Доле въ качествѣ секретаря. Доле согласился. Мысль увид23;ть очаровательную Венецію была весьма привлекательна для 21лѣтвяго гуманиста, расчитывавшаго кромѣ того послушать знаменитаго филолога Джіованни Эгнаціо, ученика Анжело Полиціано, занимавшаго въ Венеціи каѳедру латинской словесности. Цѣлый годъ посѣщалъ Доле лекціи Эгнаціо, объяснявшаго De Officiis Цицерона. Здѣсь онъ между прочимъ собралъ много матеріаловъ для давно задуманнаго труда Commentarii linguae latinae, гдѣ хотѣлъ доказать преимущество Цицерона, какъ стилиста, передъ Саллюстіемъ, Цезаремъ и Ливіемъ. Но не однимъ Цицерономъ была заполнена жизнь юнаго энтузіаста и они заплатилъ дань молодости и ему было отрадно -- какъ онъ самъ выражается -- быть побѣжденнымъ Амуромъ. Ко времени пребыванія въ Венеціи относится романическій эпизодъ въ жизни Доле -- любовь его къ одной прекрасной венеціанкѣ. Сомнительно впрочемъ, чтобъ это чувство пустило въ его душѣ глубокіе корни, ибо въ элегіи, написанной на ея смерть, больше риторики, нежели истиннаго чувства. Въ 1531 г. Доле вмѣстѣ съ Ланжакомъ возвратились во Францію. Зная, что научнымъ трудомъ обезпечить себя трудно, Ланжакъ, успѣвшій полюбить Доле, совѣтовалъ ему изучить юридическія науки въ Тулузѣ, обѣщая съ своей стороны матеріальную поддержку. Скрѣпя сердце, Доле отложилъ на время свои любимыя занятія и весной 1532 г. отправился въ Тулузу. Неуютна и мрачна показалась ему Тулуза въ сравненіи съ Падуей и Венеціей. Тамъ онъ дышалъ атмосферой свободы и терпимости; не было вопроса, о которомъ нельзя было высказываться съ полной свободой въ Падуѣ. Тулуза наоборотъ представляла собою любопытный обращикъ средневѣковаго университетскаго города. Могущество духовенства было здѣсь громадно, и оно пользовалось этимъ могуществомъ для распространенія въ народѣ суевѣрія и религіознаго фанатизма. Достаточно было не снять шапки передъ церковной процессіей или попробовать скоромной пищи въ постной день, чтобъ быть заподозрѣннымъ въ ереси и приговореннымъ къ церковному покаянію. Религіозные процессы слѣдовали одинъ за другимъ. На мосту Св. Михаила стояла желѣзная клѣтка, въ которой въ назиданіе публики погружали еретиковъ и богохульниковъ въ рѣку пока они не захлебывались.

Вскорѣ по прибытіи въ Тулузу Доле пришлось быть свидѣтелемъ казни профессора Jean de Caturce и унизительнаго обряда покаянія, которому былъ подвергнутъ другой профессоръ Жанъ де Буассонъ, оба обвиненные въ сочувствіи къ лютеранизму. Тулуза была единственнымъ университетскимъ городомъ во Франціи, гдѣ была принята съ восторгомъ вѣсть о Варѳоломеевской ночи, гдѣ студенты, добровольно превратившись въ палачей, рубили головы безоружнымъ гугенотамъ и даже не постыдились взять деньги за услугу, оказанную ими церкви и государству. Не смотря на все это, Тулузскій университетъ считался лучшей юридической школой во Франціи и привлекалъ къ себѣ массу молодежи не только изъ Франціи, но изъ Германіи, Англіи и Испаніи. Студенты въ виду ихъ многочисленности и разноплеменнаго состава дѣлились на корпораціи или землячества; каждая изъ этихъ корпорацій имѣла свой статутъ, своего предсѣдателя, носившаго классическій титулъ императора, своего казначея или квестора, свое мѣсто для сходокъ и своего спеціальнаго патрона изъ святыхъ католической церкви. День, посвященный чествованію памяти патрона, праздновался корпораціей съ особой торжественностью; ежегодно въ этотъ день избирался студентъ, получавшій почетное прозвище оратора, на обязанности котораго лежало произнесеніе годичной рѣчи. Въ этой рѣчи, произносимой, само собою разумѣется, на латинскомъ языкѣ, ораторъ прежде всего поминалъ добрымъ словомъ умершихъ членовъ корпораціи и кромѣ того касался и другихъ важныхъ событій университетской жизни за истекшій годъ. Доле, выдававшійся среди своихъ товарищей умомъ и краснорѣчіемъ, былъ единогласно избранъ ораторомъ французской народности (orateur de la nation de France). 9 октября 1533 г. Доле произнесъ сильную рѣчь, въ которой, воспользовавшись удобнымъ случаемъ, предалъ позору aанатическую Тулузу и горячо протестовалъ противъ распоряженія тулузскаго парламента, запретившаго студенческія сходки. "Въ чемъ же насъ обвиняютъ -- восклицаетъ онъ -- въ чемъ состоитъ наше преступленіе? Въ томъ, что мы хотимъ жить между собою по товарищески и помогать другъ другу какъ братья. Боги безсмертные! Гдѣ мы живемъ? въ какой странѣ обитаемъ? Неужели грубость Скифовъ и чудовищное варварство Гетовъ вторгнулись въ Тулузу? Не видите ли вы въ этомъ распоряженіи позорную злость этихъ людей? Они хотятъ угасить пламя любви, зажженное въ нашихъ сердцахъ самой природой; они хотятъ уничтожить чувство братской солидарности, внушенное намъ самимъ Богомъ, они хотятъ отнять у насъ право собираться во имя нашего товарищества. Если есть основаніе запрещать сходки иностранцевъ, то почему же они не запрещаются въ Римѣ и Венеціи? Почему тамъ дозволяютъ собираться не только Французамъ, Нѣмцамъ, Англичанамъ и Испанцамъ, но даже народамъ, исповѣдующимъ религію діаметрально противоположную нашей, каковы напримѣръ Турки, Евреи и Арабы. Но что же сказать въ такомъ случаѣ о здѣшнихъ властяхъ, которыя исповѣдуютъ одну религію съ нами, признаютъ то же правительство и говорятъ почти однимъ съ нами языкомъ?" Рѣчь Доле, произнесенная съ большимъ паѳосомъ и превосходнымъ латинскимъ языкомъ, произвела сильное впечатлѣніе. Тѣмъ не менѣе въ средѣ французскихъ студентовъ нашелся нѣкто Пьеръ Пинашъ, ораторъ аквитанской корпораціи, который выступилъ съ рѣчью въ защиту Тулузы и тулузскаго парламента и въ заключеніе упрекнулъ Доле въ идолопоклонствѣ передъ Цицерономъ. "Ты думаешь -- отвѣчалъ ему Доле,-- что нанесъ мнѣ смертельный ударъ, назвавши меня благоговѣйнымъ подражателемъ Цицерона. Да я внѣ себя отъ радости! Если это справедливо, то я достигъ цѣли моихъ трудовъ и желаній" и т. д.

Разбитый на всѣхъ пунктахъ, Пинашъ прибѣгнулъ къ средству, которое въ тѣ времена зачастую употреблялось по отношенію къ врагамъ: онъ обвинилъ Доле въ желаніи опозорить Тулузу и ея парламентъ и въ сочувствіи къ лютеровой ереси. По этому поводу Доле произнесъ свою вторую рѣчь, въ которой, желая оправдаться, онъ со свойственною ему пылкостью перешелъ изъ защиты въ наступленіе и тѣмъ еще болѣе вооружилъ противъ себя тулузскія власти и духовенство. Начавши съ заявленія, что онъ никогда не измѣнялъ религіи отцовъ и относится отрицательно къ нечестивой лютеровой ереси, Доле замѣтилъ, что обвиненіе въ ереси не разъ уже взводилось фанатиками на людей выдающихся своимъ умомъ, талантомъ или даже богатствомъ. "Какая была причина гоненій, обрушившихся на Жана де Буассона? Никакой, кромѣ его учености и богатства. Я это утверждаю не на основаніи пустыхъ слуховъ, а основываясь на словахъ людей величайшей честности и на основаніи моего личнаго знакомства съ Буассономъ". По мнѣнію Доле, это происходитъ оттого, что Тулуза всегда отличалась варварскими наклонностями. "Вы очень хорошо знаете продолжалъ онъ -- что въ стѣнахъ этого города недавно былъ сожженъ человѣкъ, имени котораго я не буду называть. Пламя костра пожрало его смертную оболочку, а пламя ненависти до сихъ поръ гложетъ его имя. Допустимъ, что онъ иногда говорилъ слишкомъ смѣло и неосторожно, что онъ совершилъ поступокъ, за который полагается наказаніе, слѣдуемое еретикамъ. Но разъ онъ задумалъ исправиться, развѣ можно преграждать ему путь къ спасенію? Всякій человѣкъ можетъ заблуждаться, но разъ облако, окутывающее его душу, начинаетъ разсѣеваться, кто можетъ сказать, что она не засіяетъ вновь яркимъ свѣтомъ? Но его желаніе обратиться на путь истинный не привело ни къ чему. Всегда глухая къ голосу человѣчества, Тулуза постаралась поскорѣй его уничтожить". Не такъ впрочемъ повредили Доле рѣзкія выходки противъ религіознаго фанатизма, жертвою котораго палъ профессоръ Caturce, сколько его насмѣшки надъ суевѣрными обрядами жителей Тулузы, погруженіемъ креста въ Гаронну въ день св. Георгія, ношеніемъ во время засухи статуй святыхъ по улицамъ города и т. п. "И этотъ городъ -- такъ заключилъ Доле свою Филиппику -- имѣющій такое смутное понятіе объ истинномъ христіанствѣ, хочетъ навязать это понятіе всѣмъ и осмѣливается обзывать еретикомъ всякого, кто обнаруживаетъ иное и болѣе глубокое пониманіе христіанства". Рѣчь эта произвела сильное волненіе въ средѣ молодежи, которое едва не окончилось схваткой между приверженцами Доле и сторонниками Пинаша. Все это было какъ нельзя болѣе на руку врагамъ Доле, которымъ удалось добиться его заключенія въ тюрьму (25 марта 1534 г.), откуда онъ впрочемъ былъ выпущенъ по распоряженію президента тулузскаго парламента Жака Миню. Сохранилось письмо къ Миню Жана Депена, епископа въ Piè, проживавшаго временно въ Тулузѣ, изъ котораго видно, какъ высоко стоялъ во мнѣніи гуманистовъ двадцатитрехлѣтній Доле. "Еслибы я не зналъ -- пишетъ почтенный епископъ -- что вы относитесь сочувственно къ гуманнымъ наукамъ и людямъ въ нихъ преуспѣвающимъ, я не ходатайствовалъ бы передъ вами за Этьена Доле, молодаго человѣка выдающихся способностей. Я увѣренъ, что вы сами не меньше меня пришли бы въ восторгъ отъ несравненной гибкости его ума. Онъ до того овладѣлъ латинскимъ языкомъ, что можетъ выражать на немъ все что ему вздумается. Онъ пишетъ такой изящной прозой, что можетъ показаться, что онъ въ этомъ упражнялся всю свою жизнь. Но удивительнѣе всего, что онъ одинаково превосходенъ, какъ въ прозѣ, такъ и въ поэзіи; оды его, написанныя разными размѣрами, не оставляютъ желать ничего лучшаго, его элегіи кажутся элегіями Овидія или Тибулла, а его ямбы и лирическія стихотворенія вы легко примете за стихотворенія Горація или Катулла". Выпущенный на свободу, Доле не былъ оставленъ въ покоѣ своими многочисленными врагами, которые упорно преслѣдовали его и даже покушались на его жизнь. Измучившись въ этой неровной борьбѣ, Доле лѣтомъ 1534 г. покинулъ Тулузу и удалился къ одному изъ своихъ пріятелей въ деревню, гдѣ заболѣлъ сильнымъ нервнымъ разстройствомъ, а враги воспользовались его отсутствіемъ, чтобы выхлопотать у парламента его вѣчное изгнаніе изъ города. Двухлѣтнее пребываніе въ Тулузѣ имѣло важное значеніе въ жизни Доле. Здѣсь онъ создалъ себѣ репутацію человѣка безпокойнаго и опаснаго, которая сильно повредила ему впослѣдствіи, но за то здѣсь онъ завязалъ дружескія связи, которыя продолжались всю его жизнь. Кромѣ Жана Депена Доле подружился съ профессоромъ Буассономъ и съ нѣкоторыми изъ своихъ товарищей Жаномъ Бордингомъ, Клодомъ Котро и Симономъ Фине, изъ которыхъ послѣдній былъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ его неразлучнымъ Пиладомъ. Отсюда же онъ вступилъ въ переписку съ главою французскихъ гуманистовъ Гильомомъ Бюде. Не имѣя возможности возвратиться въ Тулузу, Доле задумалъ было докончить свое юридическое образованіе въ Падуанскомъ университетѣ, но предварительно ему хотѣлось предать позору враговъ своихъ, издавъ свои тулузскія рѣчи. Для этой цѣли онъ въ сопровожденіи своего вѣрнаго Фине отправился пѣшкомъ въ Ліонъ, куда прибылъ 1 августа 1534 г. Ліонъ имѣлъ важное значеніе въ умственной жизни Франціи въ XVI в. Благодаря своему удаленію отъ Парижа и близости къ Женевѣ, онъ служилъ весьма удобной пристанью для тѣхъ, чье присутствіе въ Парижѣ не укрылось бы отъ зоркаго взгляда Сорбонны и парижскаго парламента. Здѣсь было нѣсколько десятковъ типографій, здѣсь можно было найти всѣ запрещенныя во Франціи книги, начиная съ женевскихъ переводовъ Св. Писанія до раціоналистическихъ трактатовъ Помпонацци и его школы. Здѣсь въ домѣ ученаго типографщика Грифіуса и въ другихъ домахъ собирались кружки гуманистовъ, которые ждали всего отъ развитія классическихъ знаній и относились отрицательно ко всякому проявленію религіознаго фанатизма, какимъ бы цвѣтомъ онъ ни былъ окрашенъ. Вотъ почему всѣ передовые люди того времени, Маро, Серве, Рабле, Деперье и др. избирали либо временнымъ, либо постояннымъ жительствомъ городъ, который воспѣвалъ Маро {*} и который Деперье называлъ новыми Аѳинами. Явившись къ Грифіусу съ рекомендаціей Буассона, Доле былъ принятъ очень ласково, догадавшись по костюму молодого человѣка, что онъ не изъ богатыхъ, почтенный типографщикъ предложилъ ему работу у себя и даже приглашалъ перейти къ нему жить, на что Доле изъ деликатности не согласился. Здоровье Доле было въ то время еще такъ плохо, что доктора запретили ему всякія занятія и услали въ деревню. Во время отсутствія Доле другъ его Фине -- надо полагать не безъ согласія послѣдняго -- напечаталъ у Грифіуса обѣ тулузскія рѣчи Доле съ приложеніемъ нѣсколькихъ писемъ и латинскихъ стихотвореній своего друга. Хотя Доле пробылъ въ Діонѣ недолго, не болѣе двухъ мѣсяцевъ, но онъ успѣлъ сойтись болѣе или менѣе коротко со многими проживавшими тамъ гуманистами, между прочимъ съ знаменитымъ Рабле, который въ это время занимался медицинской практикой въ Ліонѣ. Весьма вѣроятно, что по совѣту ліонскихъ друзей Доле отказался отъ поѣздки въ Италію и рѣшился остаться на жительствѣ въ Ліонѣ. Для того, чтобы выхлопотать у короля разрѣшеніе печатать первый томъ своихъ Комментаріевъ, Доле въ октябрѣ 1534 отправился въ Парижъ. Къ несчастью время для подобнаго ходатайства было самое неблагопріятное. Безхарактерный Францискъ I, еще недавно приглашавшій Эразма во Франціи и защищавшій французскихъ гуманнистовъ и протестантовъ отъ преслѣдованій фанатической Сорбонны, теперь подъ вліяніемъ слуховъ объ анабаптистахъ и появленія на улицахъ Парижа лютеранскихъ прокламацій (Placards) рѣзко поворотилъ въ противоположную сторону и освятилъ своимъ авторитетомъ религіозныя преслѣдованія. Мало того, онъ далъ себя убѣдить Сорбоннѣ, что главнымъ источникомъ всѣхъ золъ было книгопечатаніе и даже издалъ указъ, запрещавшій печатаніе всѣхъ книгъ во Франціи. Извѣстно, что только благодаря энергіи парижскаго парламента, который на этотъ разъ разошелся во взглядахъ съ Сорбонной, этотъ варварскій указъ не былъ приведенъ въ исполненіе, потому что парламентъ подъ разными предлогами откладывалъ внесеніе его въ свои регистры. При такомъ положеніи д123;лъ надѣяться получить разрѣшеніе на печатаніе Комментаріевъ было немыслимо, въ особенности для Доле, тулузскіе подвиги котораго были очень хорошо извѣстны въ Парижѣ. Плодомъ пребыванія Доле въ Парижѣ, кромѣ знакомства Бюде и занятій въ парижскихъ библіотекахъ, былъ его діалогъ De Imiitatione Ciceroniana, направленный противъ Эразма. Еще въ 1528 г. Эразмъ въ своемъ діалогѣ Сшсукщтшфтгы съ свойственнымъ ему тонкимъ остроуміемъ осмѣялъ педантизмъ гуманистовъ-цицероніанцевъ, которые въ своихъ сочиненіяхъ рабски копировали слогъ великаго римскаго стилиста, избѣгали латинскихъ словъ и оборотовъ не встрѣчавшихся у Цицерона и изъ боязни впасть въ литературную ересь, сидѣли по цѣлымъ днямъ надъ одной фразой. Здѣсь Эразмъ кольнулъ между прочимъ Бембо, Лонгейля (Longolius) и друга Доле Гильома Бюде. Ему возражалъ Скалигеръ, но инвектива Скалигера была такъ нелѣпа и площадно груба, что Эразмъ не удостоилъ его отвѣта. Вступая въ полемику съ Эразмомъ, Доле не только увлекся благороднымъ побужденіемъ постоять за своихъ друзей, онъ сражался также pro domo sua, ибо и самъ онъ отчасти былъ грѣшенъ въ томъ, въ чемъ Эразмъ упрекалъ цицероніанцевъ. Какъ бы то ни было, но тонъ полемики Доле съ величайшимъ изъ гуманистовъ не дѣлаетъ чести молодому цицероніанцу. Даже друзья Доле, Грифіусъ, Буассонъ и др. были недовольны на него за то, что онъ въ жару полемики дозволилъ себѣ недостойныя выходки по отношенію къ человѣку, стоявшему во главѣ европейской образованности и оказавшему столько услугъ дѣлу гуманизма. Возвратившись весной 1535 г. въ Ліонъ, Доле въ ожиданіи королевскаго разрѣшенія приступилъ къ печатанію перваго тома своихъ Комментаріевъ. Труды по редакціи и корректурѣ этого громаднаго In Folio раздѣлялъ съ Доле его новѣй другъ Бонавентура Деперье. Жизнь онъ велъ въ это время самую уединенную, даже аскетическую. "Никто не повѣритъ,-- говоритъ онъ,-- сколькихъ трудовъ и безсонныхъ ночей стоила мнѣ редакція моихъ Комментаріевъ, сколько разъ я не доѣдалъ и не досыпалъ. Мало того, я долженъ былъ запретить себѣ всякій досугъ, всякое развлеченіе, всякія сношенія съ друзьями, словомъ самую жизнь. Одно, что утѣшало меня и поддерживало мою энергію -- это мысль о потомствѣ: я мечталъ, что этотъ трудъ увѣковѣчитъ мое имя". Временно проживавшій въ Ліонѣ гуманнистъ Сюсанно оставилъ намъ относящуюся къ этому времени интересную характеристику Доле, показывающую, какое впечатлѣніе онъ производилъ на окружающихъ. "По дорогѣ въ Италію я прожилъ нѣкоторое время въ Ліонѣ, гдѣ Грифіусъ убѣдилъ меня прокорректировать печатавшіяся въ его типографіи произведенія Цицерона. Доле жилъ тогда въ домѣ Грифіуса. Относительно этого молодого человѣка я долженъ сказать, что природныя способности его даже превосходятъ его знанія. Хотя онъ еще молодъ, но я смѣло могу ему предсказать блестящую будущность. Онъ работаетъ теперь надъ Комментаріями латинскаго языка, которыя возбудили во мнѣ такое удивленіе, что я почти бросилъ собственную работу". Пользуясь проѣздомъ Франциска I черезъ Ліонъ (въ Февралѣ 1536 г.") Грифіусъ выхлопоталъ себѣ привиллегію издать трудъ Доле, который наконецъ увидѣлъ свѣтъ въ маѣ того же года. Комментаріи Доле -- плодъ громадной учености и чисто бенедиктинскаго трудолюбія -- сразу выдвинули его въ первые ряды гуманнистовъ. Помимо своего спеціальнаго назначенія служить складочнымъ мѣстомъ всѣхъ богатствъ латинскаго языка вообще и цицероновской фразеологіи въ особенности, Комментаріи Доле весьма интересны и въ культурномъ отношеніи, потому что заключаютъ въ себѣ не мало статей и экскурсовъ, въ которыхъ Доле касается жгучихъ вопросовъ, волновавшихъ современное ему интеллигентное общество. Возрожденіе классическихъ знаній нашло въ немъ восторженнаго панегириста и картина борьбы гуманизма съ невѣжествомъ въ Европѣ написана съ одушевленіемъ, напоминающимъ Ульриха Фонъ-Гуттена. Считаемъ не лишнимъ привести съ нѣкоторыми сокращеніями это замѣчательное мѣсто. "Въ настоящее время,-- говоритъ Доле, -- наука культивируется повсюду съ такой энергіей, что для того, чтобы сравниться съ древними нашимъ ученымъ не достаетъ только умственной свободы и поощренія со стороны меценатовъ. Къ сожалѣнію ученые вмѣсто поощренія нерѣдко встрѣчаютъ не только невниманіе, но даже презрѣніе въ своимъ трудамъ, служители науки подвергаются насмѣшкамъ толпы, жизнь ихъ проходитъ въ неизвѣстности и даже нерѣдко подвергается опасностямъ. И что же? Не смотря на такое отношеніе къ наукѣ, въ Европѣ есть немало сердецъ, горящихъ любовью къ ней. Можно сказать, что борьба съ варварствомъ и тьмой, длившаяся цѣлое столѣтіе, наконецъ окончилась въ пользу свѣта и прогресса. Первый пробившій брешь въ непріятельскихъ рядахъ былъ Лоренцо Валла, но его нападеніе было только авангарднымъ д23;ломъ. Въ то время какъ Валла и его товарищи были подавлены численностью арміи обскурантовъ, въ нимъ подоспѣли на помощь Анжело Полиціано, Марсиліо Фичино, Пико де-ля Мирандола и др. Вся эта дружина прогресса напала на непріятельскую армію и смяла ея лѣвое крыло; въ это время внезапно изъ Германіи, Англіи, Испаніи и Франціи подоспѣли новыя силы, разбитые на голову обскуранты были съ тріумфомъ отведены въ плѣнъ. Для этой рѣшительной битвы Италія, всегда бывшая столицей краснорѣчія, дала главныхъ вождей въ лицѣ Бембо, Садолето, Эгнаціо, къ которымъ присоединились поэты Понтано, Вида и Саннацаро. Соревнуя Италіи, ударила на враговъ Германія. Внимая голосу отчизны, Іоганнъ Рейхлинъ и Рудольфъ Агрикола берутся за оружіе и увлекаютъ за собой своего ученика Эразма, который въ своихъ многочисленныхъ сочиненіяхъ является неутомимымъ заступникомъ интересовъ науки. Вслѣдъ за нимъ вступаетъ въ бой первый гуманистъ Германіи Меланхтонъ, за которымъ идутъ Ульрихъ фонъ Гуттенъ, Беатусъ Ренанусъ, Эобанусъ Гессусъ, Ульрихъ Цазіусъ и др. Всѣ они горятъ желаніемъ сбросить иго варваровъ одни въ области краснорѣчія, другіе -- поэзіи, третьи -- права, четвертые -- медицины. Изъ Англіи къ нимъ поспѣшаютъ на помощь Томасъ Динакръ и Томасъ Моръ; изъ Испаніи Вивесъ и Антоніо Лебриха. Франція вступаетъ въ битву подъ предводительствомъ Гильома Бюде, за которымъ слѣдуютъ Лефевръ д'Этапль, Лонгейль, Вильневъ, Пьеръ д'Этоаль, Мишель де Лопиталь, Жанъ Конъ, Франсуа Рабле и др. Сошедшаяся со всѣхъ сторонъ, эта фаланга ученыхъ производитъ такую сильную атаку на позицію обскурантовъ, что послѣдніе принуждены отступать на всѣхъ пунктахъ. Въ настоящее время нѣтъ города въ Европѣ, который не былъ бы освобожденъ отъ чудовища варваризма, науки и искусства процвѣтаютъ болѣе чѣмъ когда-либо и, опираясь на литературу, человѣчество стремится достигнуть истины и справедливости". Насколько восторженно Доле привѣтствовалъ борцовъ науки и прогресса, настолько же онъ предавалъ жестокому поруганію обскурантизмъ монаховъ и ихъ покровительницу фанатическую Сорбонну. "Я не могу пройти трусливымъ молчаніемъ -- говоритъ онъ -- нечестивый поступокъ этихъ негодяевъ, которые, желая нанести смертельный ударъ литературѣ, задумали въ наше время уничтожить во Франціи типографское искусство. Да что я говорю задумали? Они употребили все свое вліяніе, чтобы выхлопотать у короля Франциска, защитника и покровителя литературы, указъ закрыть всѣ типографіи подъ тѣмъ предлогомъ, что книгопечатаніе есть орудіе распространенія Лютеровой ереси. Но, къ счастью, нечестивый заговоръ софистовъ и пьяницъ Сорбонны былъ уничтоженъ мудростью Гильома Бюде, свѣточа нашего времени,и Жана дю Беле, епископа парижскаго, мужа одинаково знаменитаго и своимъ саномъ и своими заслугами просвѣщенію".

*) C'est un grand cas voir le mont Pelion

Ou d'avoir vu les ruines de Troye,

Mais qui ne voit la ville de Lyon

Aucun plaisir à ses yeux il n'octroye.

Во время печатанія перваго тома Комментаріевъ неутомимый Доле успѣлъ подготовить къ печати второй. Изданіе этого послѣдняго замедлилось вслѣдствіе одного печальнаго случая, который едва не стоилъ жизни Доле. Въ числѣ его ліонскихъ враговъ былъ нѣкто Гильйомъ Компень, живописецъ по профессіи. Затѣявъ однажды съ Доле ссору на улицѣ (31 декабря 1536 г.), онъ напалъ на Доле съ оружіемъ въ рукахъ. Вынужденный защищаться, Доле, владѣвшій шпагой не хуже чѣмъ перомъ, имѣлъ несчастіе убить наповалъ своего противника. Боясь послѣдствій этого неумышленнаго убійства, Доле убѣжалъ въ Парижъ, чтобы лично объяснить все дѣло королю. Выслушавъ объясненія Доле, Францискъ I, по ходатайству сестры своей Маргариты Наварской, даровалъ ему прощеніе, а парижскіе друзья Доле устроили въ честь этого радостнаго событія банкетъ, на которомъ между прочимъ присутствовали учитель его Николай Беро, Гильомъ Бюде, Маро, Рабле и др. Но хотя король и даровалъ Доле полное прощеніе, но парижскій парламентъ не очень торопился сообщить объ этомъ ліонскимъ властямъ, такъ что когда Доле явился въ Ліонъ, онъ былъ немедленно арестованъ и посаженъ въ тюрьму и не малыхъ хлопотъ стоило друзьямъ добиться освобожденія его на поруки. Второй томъ Комментаріевъ вышелъ въ 1538 г. Доле лично поднесъ его королю во время проѣзда послѣдняго черезъ Ліонъ. Францискъ I ласково принялъ приношеніе и желая, чѣмъ-нибудь съ своей стороны поблагодарить Доле, далъ ему разрѣшеніе открыть свою собственную типографію. Королевская привилегія, данная въ мартѣ 1538 г. впредь на десять лѣтъ, гласила, что никто не имѣетъ права ни перепечатывать, ни продавать ни одной книги, напечатанной въ типографіи Доле. Ліонскіе типографщики посмотрѣли на новаго собрата недобрымъ глазомъ, подсмѣивались надъ его бѣдностью и предсказывали ему неудачу. Одинъ только Грифіусъ отнесся къ нему съ полнымъ радушіемъ и не только помогъ ему совѣтомъ, но и шрифтомъ и машинами. Основывая свою собственную типографію, Доле смотрѣлъ на это предпріятіе не съ коммерческой точки зрѣнія. Въ его глазахъ обладаніе печатнымъ станкомъ налагало на обладателя серьезныя обязанности по отношенію къ обществу, "Я буду стараться -- писалъ онъ кардиналу дю Беле -- увеличить сокровища литературы, буду печатать только дѣйствительно хорошія сочиненія и отбрасывать жалкія издѣлія жалкихъ писакъ, позорящихъ наше время". Первою книгой, вышедшей изъ типографіи Доле, былъ его небольшой трактатъ Cato Christianus, въ которомъ онъ изложилъ свои религіозныя убѣжденія. Учрежденіе типографіи и книжной лавки при ней, безъ сомнѣнія, стояло въ тѣсной связи съ послѣдовавшей въ томъ же году женитьбой Доле. Кто была избранница Доле, мы не знаемъ, но знаемъ, что это была женитьба по любви и что онъ былъ очень счастливъ въ семейной жизни. Въ началѣ 1539 г. у него родился сынъ. По случаю этой семейной радости Доле написалъ латинскую поэму Genethilacum Claudii Doleti, которую его тулузскій товарищъ Котро, крестный отецъ ребенка, перевелъ на французскій языкъ. Выраженіе радостныхъ чувствъ отца сопровождается у Доле совѣтами сыну, долженствовавшими служить ему руководствомъ въ жизни. Замѣчательно, что первый совѣтъ, который даетъ своему сыну человѣкъ, котораго современники считали атеистомъ, это -- вѣрить въ Бога и безсмертіе души. Закрытая въ концѣ 1538 г. типографія Доле напечатала въ продолженіе своего пятилѣтняго существованія около семидесяти сочиненій и переводовъ, изъ которыхъ пятнадцать принадлежатъ самому Доле. Но враги Доле, къ которымъ теперь присоединились ліонскіе типографщики, не дремали. Уже по поводу Cato Christianus и тома латинскихъ стихотвореній (Carmina) Доле долженъ былъ предстать предъ судомъ архіепископа, гдѣ его обязали подпиской изъять эти книги изъ продажи, такъ какъ онѣ заключали въ себѣ ересь {Ересь Доле состояла между прочимъ въ томъ, что онъ перевелъ Вѣрую, не словомъ Credo, но выраженіемъ Fidem Habeo, и что онъ употребляетъ слово Fatum въ языческомъ, а не въ христіанскомъ смыслѣ.} и на будущее время не печатать ничего безъ одобренія ліонскаго сенешаля. Затѣмъ въ продолженіе цѣлыхъ трехъ лѣтъ мы ничего не знаемъ о Доле кромѣ того, что типографія его процвѣтала и что въ возникшихъ пререканіяхъ между типографщиками и наборщиками, требовавшими лучшей пищи и увеличенія заработной платы, онъ стоялъ на сторонѣ послѣднихъ, чѣмъ еще больше обострились его отношенія къ содержателямъ типографій. Въ это время Доле повидимому достигъ всего, чего съ такимъ трудомъ добиваются люди: ученая репутація его стояла высоко, онъ былъ счастливъ въ семейной жизни, дѣла его типографіи шли хорошо и обѣщали вѣрное обезпеченіе подъ старость... Но Доле былъ не изъ тѣхъ людей, которые способны замкнуться въ эгоистическомъ довольствѣ настоящимъ. Онъ не былъ изъ числа тѣхъ, которые съ спокойною совѣстью держатъ свp3;тъ подъ спудомъ, когда ихъ ближніе блуждаютъ во тьмѣ. Онъ видѣлъ въ своей профессіи типографщика высокую культурную миссію, и пока эта миссія не была выполнена,онъ не могъ быть счастливъ. Выждавъ три года и думая, что о немъ уже успѣли позабыть, онъ въ началѣ 1542 г. выпустилъ одно за другимъ нѣсколько изданій, которыя подняли противъ него новую бурю. Въ числѣ этихъ изданій былъ переводъ Новаго Завѣта, Institution de la religion chretienne Кальвина, сатира Маро L'Enfer, два трактата Эразма Le Chevalier chretien и La Manière de se confessier съ своимъ предисловіемъ и др. Доле очень хорошо зналъ, что первыя три книги запрещены во Франціи и что трактаты Эразма, переведенные на Французскій языкъ Беркенемъ, были въ 1529 году сожжены вмѣстѣ съ переводчикомъ, что онъ страшно рискуетъ издавая ихъ, но тѣмъ не менѣе онъ счелъ своимъ долгомъ издать ихъ. Послѣдствія не заставили себя долго ждать. Въ іюлѣ 1542 г. Доле былъ арестованъ, а мѣсяцъ спустя начался процессъ его подъ предсѣдательствомъ великаго инквизитора Матье Орри, о которомъ Доле въ прошеніи на имя короля отзывается, какъ о человѣкѣ крайне невѣжественномъ, зломъ и кровожадномъ. Кромѣ изданія запрещенныхъ книгъ Доле обвинялся въ томъ, что онъ по постнымъ днямъ ѣлъ скоромное, выражаясь при этомъ, что имѣетъ такое же право разрѣшить себѣ скоромное, какъ папа запретить, что онъ предпочиталъ проповѣдь обѣдн123;, во время которой онъ часто гулялъ вокругъ церкви и что во многихъ своихъ сочиненіяхъ онъ выражалъ сомнѣніе въ безсмертіи души. Если мы вспомнимъ, что Орри былъ извѣстный взяточникъ и что въ качествѣ свидѣтелей противъ обвиняемаго были выставлены ліонскіе типографщики, то насъ не удивитъ приговоръ суда, объявившій Доле (2 октября 1542) негоднымъ схизматикомъ, зачинщикомъ и распространителемъ Лютеровой ереси и постановившимъ передать этого вреднаго для церкви Христовой человp3;ка въ руки свѣтской власти. Выслушавъ приговоръ, Доле, чтобъ выиграть время, подалъ заявленіе о неподсудности своего дѣла духовному суду и просилъ разсмотрѣть его въ Парижскомъ парламентѣ. Расчетъ Доле оказался вѣренъ, ибо пока совершались всѣ необходимыя въ тѣхъ случаяхъ юридическія формальности, пока его самого переводили изъ ліонской тюрьмы въ парижскую Conciergèrie, друзьямъ Доле удалось черезъ посредство любимца короля Дюшателя выпросить для него у Франциска I еще разъ полное прощеніе. Осенью 1543 г. Доле былъ выпущенъ на свободу, подъ условіемъ, чтобы онъ въ присутствіи епископа парижскаго отрекся отъ взводимыхъ на него обвиненій и чтобы книги, подавшія поводъ къ процессу, были сожжены. Такимъ образомъ, послѣ пятнадцатимѣсячнаго заключенія Доле былъ вырванъ изъ рукъ фанатиковъ и обскурантовъ и возвращенъ своей семьѣ, друзьямъ и занятіямъ. Но счастье его было непродолжительно, гибель уже висѣла надъ его головой. Въ первый день новаго 1544 г. таможенная стража захватила близь воротъ Парижа два ящика съ книгами, въ числѣ которыхъ были книги, вышедшія изъ типографіи Доле и уже осужденныя Сорбонной и парламентомъ и кромѣ того нѣсколько женевскихъ кальвинистскихъ сочиненій. Такъ какъ на ящикахъ стоялъ штемпель съ именемъ Доле, то немедленно былъ посланъ въ Ліонъ приказъ объ его арестованіи. 6 января Доле былъ арестованъ у себя на дому, когда онъ съ своими друзьями праздновалъ праздникъ Крещенія. Напрасно Доле доказывалъ, что онъ ничего не зналъ объ отправленныхъ въ Парижъ книгахъ, что съ его стороны было бы безуміемъ написать на ящикахъ свое имя, его не слушали и отвели до разбора дѣла въ тюрьму. Видя, что ему нечего ждать отъ справедливости людской, Доле рѣшился бѣжать. Обманувъ бдительность своихъ стражей, онъ убѣжалъ изъ Ліона и пробрался въ Пьемонтъ. Въ горахъ Пьемонта Доле прожилъ нѣсколько мѣсяцевъ въ такомъ строгомъ уединеніи, что никто, даже его семья, не знали объ его мѣстопребываніи. Тамъ онъ написалъ книжку стихотвореній, которымъ, въ подражаніе знаменитой сатирѣ Маро L'Enfer, онъ далъ названіе Second Enfer. Книга Доле состоитъ изъ стихотворныхъ посланій къ разнымъ лицамъ: королю, Маргаритѣ Наваррской, герцогу Орлеанскому, кардиналу Турнону, парижскому парламенту и наконецъ своимъ друзьямъ. Въ посланіи къ Франциску I -- самому обширному изъ всѣхъ -- Доле разоблачаетъ козни своихъ враговъ, жалуется на преслѣдованія и подробно описываетъ свое бѣгство изъ ліонской тюрьмы. Не подозрѣвая, что король уже находился тогда въ рукахъ Сорбонны и фанатическаго духовенства, Доле обращается къ нему съ смѣлымъ вопросомъ: "неужели -- спрашиваетъ онъ короля -- ты допустишь, чтобы эти негодные люди погубили своими презрѣнными кознями людей честныхъ и преданныхъ наукѣ? Проснись, несравненный монархъ! Теперь не время спать! Развѣ ты не видишь, какой позоръ готовятъ тебѣ эти враги добродѣтели, если имъ удастся изгнать ученыхъ людей изъ твоего царства?" Какъ бы предчувствуя ожидающую его судьбу, Доле проситъ короля даровать ему жизнь, которую онъ употребитъ на славу своей родины.

Vivre je veux pour l'honneur de ls France.

Горькой, хватающей за сердце, ироніей дышетъ посланіе къ парижскому парламенту, въ которомъ онъ тщетно пытался пробудить чувства гуманности. "Ну, положимъ, меня сожгутъ, повѣсятъ, колесуютъ или четвертуютъ. Что же будетъ результатомъ всего этого? Мертвый трупъ. Неужели же парламентъ не почувствуетъ угрызеній совѣсти, погубивъ такимъ жестокимъ образомъ человѣка не совершившаго никакого преступленія? Неужели въ вашихъ глазахъ человѣческая жизнь представляетъ такую же малую цѣну, какъ жизнь мухи или червяка?" Высокаго поэтическаго одушевленія достигаетъ Доле въ посланіи къ друзьямъ. Здѣсь ему нечего было ни оправдываться, ни жаловаться, ни взывать къ милосердію. Гордый сознаніемъ своей правоты и исполненнаго долга, онъ заявляетъ, что его не устрашатъ никакія невзгоды, что его добродѣтель выше ударовъ судьбы, что его духъ во всякомъ случаѣ будетъ чувствовать себя побѣдителемъ. "Поэтому, друзья,-- говоритъ онъ -- не сожалѣйте объ обрушившихся на меня несчастіяхъ: я переношу ихъ съ кротостью, я смѣюсь надъ ними!"

Отправивъ свои посланія по адресамъ, Доле имѣлъ намѣреніе подождать результатовъ своихъ ходатайствъ въ Пьемонтѣ, но, не будучи въ состояніи выносить дольше разлуки съ женой и сыномъ, онъ тайкомъ возвратился въ Ліонъ, чтобъ издать свои посланія отдѣльной книгой, присоединивъ къ нимъ переводъ двухъ діалоговъ Платона. Не смотря на то, что переѣздъ свой Доле держалъ въ глубочайшей тайнѣ, что онъ выходилъ въ свою типографію только по ночамъ, его присутствіе не могло долгое время остаться неизвѣстнымъ ліонскимъ властямъ, и въ сентябрѣ 1544 онъ былъ арестованъ и отправленъ въ Парижъ, гдѣ его заключили въ тюрьму Conciergèrie. Доле былъ преданъ суду парижскаго парламента, въ которомъ предсѣдательствовалъ извѣстный изувѣръ Пьеръ Лизе. Книги, захваченныя въ генварѣ и только что вышедшая въ свѣтъ Second Enfer были отданы на разсмотрѣніе Сорбонны, которая жестоко отомстила Доле за всѣ нападки на нее, усмотрѣвши въ переводѣ одного мѣста діалога Платона отрицаніе безсмертія души. {Въ діалогѣ Axiochus, который теперь признается подложнымъ, Сократъ доказываетъ неразумность боязни смерти тѣмъ, что смерть не должна быть страшна ни для живыхъ, пи для мертвыхъ: "для живыхъ потому, что пока ты живъ -- смерти нѣтъ, а когда умрешь смерти тоже нечего бояться, потому что ты самъ перестаешь существовать. Послѣднія слова греческаго текста (σὺ γαῤ οὐκ ἔσει) переведенныя по латыни Tu inim non eris, Доле перевелъ словами: attendu, que tu sers plus rien du tout.} Сорбонна обвиняла Доле въ томъ, что онъ прибавилъ слова rien du tout, которыхъ нѣтъ ни въ подлинникѣ, ни въ латинскомъ переводѣ, съ цѣлью заронить въ умы читателей сомнѣніе въ безсмертіи души. До насъ не дошли протоколы послѣдняго процесса Доле; мы не можемъ знать, почему онъ тянулся такъ долго, почти два года, знаемъ только, что главныхъ пунктовъ обвиненій было три: богохульство, доказываемое прибавкой несчастныхъ словъ rien du tout; продажа запрещенныхъ еретическихъ книгъ и наконецъ возмущеніе противъ существующаго порядка, подъ послѣднимъ разумѣлось бѣгство Доле изъ тюрьмы и участіе его въ столкновеніи наборщиковъ съ содержателями типографій. Около двухъ лѣтъ провелъ Доле въ тюрьмѣ, ежедневно ожидая смертнаго приговора. На этотъ разъ заступиться за него было некому. Старыхъ его друзей и покровителей добраго епископа Жана Депена и главы французскихъ гуманистовъ Гильома Бюде давно не былъ въ живыхъ; единственная заступница гуманистовъ Маргарита Наваррская, сама заподозрѣнная въ сочувствіи къ протестантизму, утратила всякое вліяніе на брата, которымъ окончательно завладѣла реакціонная партія. Что до друзей Доле гуманистовъ, то что значила горсть этихъ людей, невліятельныхъ, незнатныхъ, которые сами дрожали за свое существованіе? Даже любимецъ короля Дюшатель, разъ уже спасшій Доле, боялся теперь компрометировать свое положеніе, ходатайствуя за такого опаснаго человѣка. Тогда то оставленный всѣми, но почерпая свою силу въ вѣрѣ въ Бога и безсмертіе души, Доле написалъ свою знаменитую Cantique. Мы приводимъ нѣсколько строфъ изъ нея въ русскомъ переводѣ. {Переводъ этотъ сдѣланъ спеціально для настоящей статьи Л. А. Богдановой, которой приносимъ глубокую благодарность.}

Когда въ несчастьи міръ забудетъ обо мнѣ

И дни влачить свои я обреченъ въ тюрьмѣ,

И если мнѣ не суждено опять

Свободу увидать,

Ужели долженъ я въ безсиліи роптать

И тщетно слезы лить и въ скорби унывать?

Нѣтъ! Къ небу обращу я взглядъ нѣмой --

И тамъ найду покой.

Воспрянь, мой духъ! Покинь безплодныя страданья!

Господь -- твой вѣрный щитъ и въ скорби упованье,

Съ надеждой пламенной къ Нему ты обратись,

Не сѣтуй, а молись! Воспрянь!

Не допускай, чтобъ плоть торжествовала,

Чтобъ тебя она всечасно угнетала!

Забота, немощи и гнетъ вседневныхъ дѣлъ --

Таковъ ея удѣлъ!

Но ты, о духъ, кому въ блаженномъ откровеньи

Предвѣчный ниспослалъ любовь и утѣшенье,

Надежду крѣпкую на Бога возлагай,

Молись Ему и знай,

Что если этотъ міръ надъ плотью власть имѣетъ,

То надъ тобой, о духъ, ничто не тяготѣетъ;

Будь къ небу ты съ мольбой всечасно обращенъ,

И скорбью не смущенъ.

Теперь иль въ будущемъ плоть наша станетъ прахомъ,

Природѣ эту дань съ болѣзнью и страхомъ

Мы всѣ должны отдать на склонѣ нашихъ дней.--

Таковъ удѣлъ людей!

Но ты, безсмертный духъ, надеждой окрыленный,

Повѣдай предъ людьми, ихъ злобой отягченный,

Что сила, мужество отважнаго бойца

Не покидаютъ до конца.

Такъ утѣшалъ себя высокій страдалецъ въ то время какъ людская злоба и фанатизмъ подготовляли его гибель и придумывали всѣ средства, чтобы оправдать его казнь въ глазахъ современниковъ. 2 августа 1546 президентъ парламента объявилъ резолюцію суда, въ силу которой Этьена Доле, обвиненнаго по всѣмъ тремъ пунктамъ, рѣшено было сжечь на Place Maubert вмѣстѣ съ изданными имъ книгами, предварительно подвергнувъ его пыткѣ, чтобы онъ выдалъ своихъ сообщниковъ. Казнь Доле совершилась на слѣдующій день; это былъ день его патрона Св. Стефана и вмѣстѣ съ тѣмъ день рожденія Доле, которому съ этого дня пошелъ тридцать восьмой годъ. Есть извѣстіе, что когда измученный пыткой Доле появился на площади въ толпѣ раздались выраженія сожалѣнія. Это неожиданное проявленіе человѣческихъ чувствъ въ враждебно настроенной толпѣ усладило послѣднія минуты страдальца, который, обратившись къ окружающимъ сказалъ: "Видите, не Доле скорбитъ, скорбитъ о немъ сострадательная толпа" (Non dolet ipse Dolet, sed pia turba dolet). Въ письмѣ Флореста Юніуса, писавшаго со словъ лица, присутствовавшаго при казни Доле, сообщаются нѣкоторыя подробности объ этой казни. По словамъ очевидца, палачъ подъ угрозой вырѣзать у Доле языкъ принудилъ его произнести обычную формулу отреченія отъ своихъ заблужденій и призвать на себя милосердіе Божіей Матери и св. Стефана. Только благодаря этому, Доле претерпѣлъ менѣе жестокую казнь: онъ былъ предварительно повѣшенъ, а потомъ уже сожженъ. Извѣстіе о казни Доле было встрѣчено съ ликованіемъ и католиками и протестантами. Если не считать Теодора Безы, впослѣдствіи раскаивавшагося въ выраженіи своего сожалѣнія къ судьбѣ Доле, только одинъ поэтъ, не посмѣвшій впрочемъ объявить своего имени, оплакалъ смерть Доле въ прекрасномъ стихотвореніи, гдѣ онъ, не обинуясь, называлъ ліонскаго гуманиста святымъ человѣкомъ. Вотъ начало этого стихотворенія:

Mort est Dolet et par feu consumé...

Oh! quel malheur! Oh, que la perte est grande!

Mais quoi? En France on a accoutumé

Toujours donner à tel saint telle offrande!

Доле можно назвать типическимъ представителемъ весеннѣй поры европейскаго Возрожденія. Въ его личности мы находимъ характерныя черты, свойственныя гуманистамъ этой эпохи -- страстную любовь къ классической древности и вѣру въ ея обновляющую силу, не менѣе страстную любовь къ славѣ и индифферентное отношеніе къ догматической сторонѣ религіи. Считая науку, которая тогда отождествлялась съ классической литературой, могущественнымъ орудіемъ въ борьбѣ съ остатками средневѣковыхъ предразсудковъ, невѣжествомъ, суевѣріемъ и фанатизмомъ, Доле сдѣлалъ ее цѣлью своей жизни. Mon naturel -- говоритъ онъ въ одномъ стихотвореніи -- est d'apprendre toujours. Въ занятіяхъ наукой, преждевременно его состарившихъ, {По словамъ одного современника, Доле въ двадцать семь лѣтъ выглядывалъ человѣкомъ за сорокъ.} онъ забывалъ и свою болѣзнь и свои невзгоды. "Я всецѣло посвятилъ себя литературѣ,-- пишетъ онъ Буассону -- она поглощаетъ все мое время, изгоняетъ изъ моего ума всѣ тревоги и безпокойства и даже заставляетъ забывать болѣзни и страданія". Другой характерной чертой личности Доле, общей ему со многими учеными эпохи Возрожденія, была жажда славы, желаніе жить въ памяти потомства. Это чувство, неизвѣстное смиреннымъ ученымъ среднихъ вѣковъ, бывшее, по мѣткому выраженію Виллари, настоящимъ демономъ-искусителемъ эпохи Возрожденія, было однимъ изъ главныхъ стимуловъ дѣятельности Доле. "Я хочу показать -- писалъ онъ еще въ 1534 г.-- работая надъ своими Комментаріями, что значитъ быть преданнымъ наукѣ и претерпѣвать всякіе труды для безсмертія". Во второмъ томѣ Комментаріевъ по поводу слова Mors онъ размышляетъ о своей собственной смерти и выказываетъ твердую увѣренность, что имя его не умретъ въ потомствѣ. "Ничто -- говоритъ онъ -- не въ состояніи такъ побудить меня работать для науки, какъ мысль о смерти. Я не говорю о противномъ человѣческой природѣ желаніи умереть преждевременно; я говорю о желаніи побѣдить смерть, заслуживъ себѣ безсмертіе. Неужели вы думаете, что люди, жертвущіе собой на полѣ брани или приносящіе свою жизнь въ жертву наукѣ, могли бы поступать такимъ образомъ, если бы ихъ не вдохновляла мысль о безсмертіи? Въ самомъ дѣлѣ, что можетъ сдѣлать смерть съ такими людьми какъ Ѳемистоклъ, Эпаминондъ, Александръ В., Демосѳенъ, Цицеронъ или съ такими учеными какъ Бюде, Бембо, Садолето, Эразмъ Ротердамскій или Меланхтонъ? Творенія этихъ людей, созданныя для безсмертія, находятся внѣ власти смерти. Что до меня, я тоже вѣрю, что буду жить въ моихъ трудахъ и что острая коса смерти притупится объ ихъ достоинство". "Легко переносить -- говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ -- нападки и зависть глупцовъ, когда постоянно имѣешь передъ собой великую цѣль борьбы и когда знаешь, что презрѣнные палачи мысли погибнутъ какъ безсловесныя твари, что ихъ имена заранѣе обречены ничтожеству и забвенію".

Современные писатели -- какъ католики, такъ и протестанты -- одинаково враждебно относились къ Доле и соперничали другъ съ другомъ въ желаніи очернить его память, называя его атеистомъ и матеріалистомъ. Разгадка ихъ ненависти заключается въ томъ, что Доле, подобно своимъ друзьямъ Деперье и Рабле, стоялъ внѣ теологической сферы мысли. Смотря на религію съ нравственной точки зрѣнія, видя въ христіанствѣ не извѣстную систему догматовъ, но проповѣдь терпимости, братства и любви, Доле относился равнодушно къ догматическимъ различіямъ между церквями и считалъ это различіе не стоющимъ борьбы. Не въ торжествѣ одной секты надъ другой онъ видѣлъ спасеніе общества, а въ свободѣ разума и вѣрующей совѣсти и въ распространеніи здравыхъ понятій о жизни, разсѣянныхъ въ произведеніяхъ лучшихъ писателей классической литературы. Осужденный за атеизмъ и матеріализмъ, онъ въ сущности не былъ ни атеистомъ, ни матеріалистомъ. Изъ Cantique Доле видно, что онъ былъ человѣкъ религіозный, что онъ вѣрилъ въ Бога и безсмертіе души и что эта вѣра укрѣпляла его духъ въ послѣднія минуты. Перебравъ всѣ его сочиненія, Сорбонна ничего не могла найти въ нихъ кромѣ двухъ-трехъ подозрительныхъ фразъ, ничтожность которыхъ очевидна, и потому мы будемъ не далеки отъ истины, если скажемъ, что атеизмъ и матеріализмъ были только предлогомъ для осужденія Доле. -- Въ лицѣ его была осуждена свободная мысль, осужденъ былъ человѣкъ, стоявшій выше своего времени, для котораго споры о преимуществѣ одной религіозной секты надъ другой были безплодной контроверсіей. Въ эпоху напряженія религіозныхъ партій такіе нейтральные свободномыслящіе люди кажутся хуже всякихъ еретиковъ. Какъ человѣкъ либеральный, какъ гуманистъ, стоявшій внѣ теологической сферы мысли, Доле долженъ былъ погибнуть въ XVI в., долженъ былъ быть осыпанъ проклятіями фанатиковъ, но потомство, въ судъ котораго онъ вѣрилъ, воздало ему должное и причислило его къ свѣтлой фалангѣ вождей свободной мысли и страдальцевъ за святыя права человѣческой личности.

Н. Стороженко.