НИКОЛАЙ АЛЕКСѢЕВИЧЪ НЕКРАСОВЪ.
Подъ редакціей Вс. С. Солоньева.
Изданіе учрежденной по Высочайшему повелѣнію Постоянной Коммисіи народныхъ чтеній.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. Акинфіева и И. Леонтьева, Бассейная, 14.
1900.
Николай Алексѣевичъ Некрасовъ.
Николай Алексѣевичъ Некрасовъ принадлежитъ къ числу самыхъ извѣстныхъ русскихъ писателей. Писалъ онъ очень много и если бы собрать все имъ написанное, то составилось бы не меньше десятка книгъ весьма большого размѣра, но самъ Некрасовъ считалъ, что многія его сочиненія ему не удались и потому не заботился собирать и сохранять ихъ. Такъ писать разсказы и статейки, какъ писалъ Некрасовъ, могутъ многіе, а такъ слагать звучныя пѣсни, какъ онъ слагалъ ихъ, доступно лишь рѣдкимъ избранникамъ, надѣленнымъ отъ Бога особымъ даромъ.
Николай Алексѣевичъ Некрасовъ родился въ 1821 году, 22 ноября. Онъ происходилъ изъ дворянскаго рода, который когда-то былъ богатъ, но въ послѣдствіи обѣднѣлъ. Отецъ Николая Алексѣевича, Алексѣй Сергѣевичъ, служилъ въ арміи. Исполняя обязанности адъютанта, онъ, по долгу службы, постоянно находился въ разъѣздахъ. Во время своихъ странствованій, Алексѣй Сергѣевичъ познакомился съ семьею польскаго помѣщика Закревскаго. Молодому офицеру полюбилась старшая дочь Закревскаго и, несмотря на противодѣйствіе ея родителей, не хотѣвшихъ, что-бы она выходила замужъ за русскаго, онъ женился на ней.
Вскорѣ послѣ женитьбы Алексѣй Сергѣевичъ покинулъ службу, вышелъ въ отставку и поселился въ своемъ родовомъ имѣніи, сельцѣ Греншевѣ, ярославской губерніи и уѣзда.
Николай Алексѣевичъ, будущій знаменитый поэтъ, родился еще во время походной жизни отца, гдѣ-то въ подольской губерніи, но дѣтскіе годы его протекали уже въ Грешневѣ.
Когда настала пора учить мальчика, къ нему пригласили изъ Ярославля семинариста, который и подготовилъ Николая Алексѣевича къ поступленію въ ярославскую гимназію.
Отецъ Некрасова былъ человѣкъ суроваго, даже крутого нрава. Его всѣ боялись, боялся и будущій поэтъ. Наоборотъ, мать отличалась крайнею добротою, была очень ласкова съ дѣтьми и Николай Алексѣевичъ ее любилъ всѣми силами души. Любовь къ матери не ослабѣвала въ немъ въ теченіи всей жизни. Онъ благоговѣйно чтилъ ея память и это глубокое, возвышенное чувство къ матери составляетъ самую привлекательную сторону характера Николая Алексѣевича.
Поступивъ въ ярославскую гимназію, одиннадцатилѣтній Некрасовъ почувствовалъ себя на свободѣ. Тутъ не было и помина о строгостяхъ, къ которымъ онъ привыкъ въ домѣ отца. Мало по малу Некрасовъ сталъ баловаться, ученье его шло довольно плохо и, пробывъ въ гимназіи шесть лѣтъ, онъ долженъ былъ ее покинуть.
Тогда отецъ рѣшилъ, что слѣдуетъ отправить юношу въ Петербургъ и отдать въ дворянскій полкъ (нынѣшній кадетскій корпусъ), откуда онъ выйдетъ офицеромъ и будетъ служить царю и отечеству, какъ служили его предки.
Однако, дѣло произошло иначе. Пріѣхавъ въ Петербургъ, Некрасовъ случайно встрѣтился съ однимъ своимъ гимназическимъ товарищемъ, который былъ уже въ университетѣ. Товарищъ сталъ убѣждать Николая Алексѣевича бросить мысль о военной службѣ и поступить въ университетъ. Въ концѣ концовъ Некрасовъ его послушался и началъ готовиться къ университетскому экзамену.
Отецъ, узнавъ о самовольномъ рѣшеніи сына, пришелъ въ большой гнѣвъ и объявилъ, что не будетъ давать ему ни копѣйки и не станетъ заботиться о немъ, если онъ не исполнитъ его воли, т. е. не опредѣлится въ военное учебное заведеніе.
Не смотря на угрозу, Некрасовъ не подчинился требованію отца и сдѣлалъ попытку поступить въ университетъ. Попытка вышла неудачной. Экзамена Николай Алексѣевичъ не выдержалъ и потому ему пришлось записаться вольнослушателемъ, т. е. въ число лицъ, которыя хотя и допускаются въ университетъ для изученія преподаваемыхъ тамъ наукъ, но не пользуются тѣми правами, которыми пользуются студенты, выдержавшіе экзаменъ.
Между тѣмъ, лишившись помощи со стороны отца, Некрасовѣ терпѣлъ большую нужду. Случалось такъ, что ему и ѣсть было нечего, и пріютиться негдѣ.
Въ такомъ тяжеломъ положеніи Николай Алексѣевичъ, не могъ пренебрегать никакой работой, лишь-бы она давала средства къ существованію. Его литературныя способности въ то время уже начали обнаруживаться и понятно, что онъ охотно бралъ работу по этой части, предлагаемую ему издателями книгъ и журналовъ.
Трудиться Николай Алексѣевичъ умѣлъ, умѣлъ и съ деньгами обращаться. Пробившись тяжелымъ трудомъ нѣсколько лѣтъ, покинувъ университетъ (гдѣ ужь тутъ было думать объ, экзаменахъ, объ усиленныхъ занятіяхъ!) онъ мало по малу сталъ высвобождаться изъ тисковъ нужды. Къ этому времени относится его знакомство съ тогдашними извѣстными писателями, съумѣвшими оцѣнить природное дарованіе молодого поэта и помогшими ему выйти на широкую дорогу.
Не легко достался Некрасову первый успѣхъ, за то начавъ преуспѣвать, онъ преуспѣвалъ до конца жизни. Его стихотворенія доставили ему громкую извѣстность, а изданіе журналовъ, которое онъ предпринималъ съ большимъ умѣньемъ, обогатило его.
Однако годы лишеній оставили неизгладимый слѣдъ на здоровьѣ поэта. Въ 1875 году обнаружились ясные признаки того недуга, который свелъ Некрасова въ могилу. Ни леченіе заграницей, ни усилія лучшихъ докторовъ -- ничто не помогло, и 27 декабря 1877 года, на пятьдесятъ седьмомъ году жизни, Николай Алексѣевичъ скончался послѣ многихъ мѣсяцевъ ужасныхъ страданій.
О людяхъ, щедро одаренныхъ природой и съумѣвшихъ воспользоваться этими дарами для завоеванія себѣ славы и виднаго положенія, обыкновенно судятъ вкривь и вкось, и трудно разобраться, сколько въ людскихъ толкахъ правды и сколько лжи. Зависть къ чужому успѣху дѣлаетъ людей злыми и мстительными. Они ни надъ чѣмъ не задумываются, лишь-бы унизить человѣка, поднявшагося выше ихъ, и забросать грязью имя, черезчуръ громкое.
У Некрасова, какъ у поэта въ высшей степени одареннаго и человѣка, достигшаго очень большихъ успѣховъ, было, разумѣется, много завистниковъ и враговъ. Они и при жизни его, и послѣ смерти распускали про него самые дурные слухи, и теперь мудрено распознать,-- что выдумано недоброжелателями Некрасова и въ чемъ есть доля правды.
Несомнѣнно одно, что Николай Алексѣевичъ любилъ славу и богатство и ради достиженія ихъ нерѣдко поступалъ вопреки своимъ настоящимъ понятіямъ и прирожденнымъ склонностямъ. Онъ сходился съ людьми, не внушавшими ему сочувствія и расположенія, единственно потому, что считалъ ихъ полезными для себя. Ему не претило соглашаться, опять таки ради той или иной выгоды, съ мнѣніями, въ душѣ имъ нераздѣляемыми.
Конечно, эта расчетливая уступчивость и покладливость, эта погоня за извѣстностью и богатствомъ, не взирая ни на что, должны быть поставлены въ. упрекъ знаменитому писателю. Но тутъ чрезвычайно важно знать, какъ онъ самъ относился къ своимъ слабостямъ, осуждалъ себя или оправдывалъ, мучила его совѣсть или внѣшній блескъ ослѣплялъ и усыплялъ его душу?
На эти вопросы самъ Некрасовъ отвѣчаетъ въ нѣкоторыхъ своихъ стихотвореніяхъ. Онъ говоритъ о "годахъ гнетущихъ впечатлѣній", т. е. о годахъ своей невеселой юности, оставившихъ въ немъ "неизгладимый слѣдъ". Въ мучительной борьбѣ прошла его молодость и "долгая буря" поселила въ душѣ его "привычки рабской тишины", иначе сказать, малодушной уступчивости и склонности ладить со всѣми.
Сознаніе своей грѣховности, своихъ ошибокъ и заблужденій поэтъ излилъ въ лучшихъ строфахъ замѣчательнаго стихотворенія Рыцарь на часъ. Въ этомъ стихотвореніи онъ мысленно переносится въ родное село, гдѣ прошло его дѣтство, гдѣ умерла и похоронена его обожаемая мать. И вотъ, онъ видитъ себя въ родномъ краю:
Въ сторонѣ отъ большихъ городовъ,
Посреди безконечныхъ луговъ,
За селомъ, на горѣ невысокой,
Вся бѣла, вся видна при лунѣ,
Церковь старая чудится мнѣ
И на бѣлой церковной стѣнѣ
Отражается крестъ одинокій.
Да! я вижу тебя, Божій домъ!
Вижу надписи вдоль по карнизу,
И апостола Павла съ мечемъ,
Облаченнаго въ свѣтлую ризу.
Поднимается сторожъ старикъ
На свою колокольню -- руину;
На тѣни онъ огромно -- великъ:
Пополамъ пересѣкъ всю равнину.
Поднимись!-- и медлительно бей,
Чтобы слышалось долго гуденье!
Въ тишинѣ деревенскихъ ночей
Этихъ звуковъ властительно пѣнье:
Если есть въ околодкѣ больной,
Онъ при нихъ встрепенется душой
И, считая внимательно звуки,
Позабудетъ на мигъ свои муки;
Одинокій ли путникъ ночной
Ихъ заслышитъ -- бодрѣе шагаетъ;
Ихъ заботливый пахарь считаетъ
И, крестомъ осѣнись въ полуснѣ,
Проситъ Бога о вёдренномъ днѣ.
Звукъ за звукомъ, гудя, прокатился,
Насчиталъ я двѣнадцать часовъ.
Съ колокольни старикъ возвратился,
Слышу шумъ его звонкихъ шаговъ,
Вижу тѣнь его; сѣлъ на ступени,
Дремлетъ, голову свѣсивъ въ колѣни.
Онъ въ мохнатую шапку одѣтъ,
Въ балахонѣ убогомъ и темномъ...
Все, чего не видалъ столько лѣтъ,
Отъ чего я пространствомъ огромнымъ
Отдѣленъ -- все живетъ предо мной,
Все такъ ярко рисуется взору,
Что не вѣрится мнѣ въ эту пору,
Что-бъ не могъ я увидѣть и той,
Чья душа здѣсь незримо витаетъ,
Кто подъ этимъ крестомъ почиваетъ...
Повидайся со мною, родимая,
Появись легкой тѣнью на мигъ!
Всю ты жизнь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для другихъ...
Неужели за годы страданія,
Тотъ, Кто столько тобою былъ чтимъ,
Не пошлетъ тебѣ радость свиданія
Съ погибающимъ сыномъ твоимъ?
Я кручину мою многолѣтнюю
На родимую грудь изолью,
Я тебѣ мою пѣсню послѣднюю,
Мою горькую пѣсню спою.
О, прости! То не пѣснь утѣшенія,
Я заставлю страдать тебя вновь,
Но я гибну и ради спасенія
Я твою призываю любовь!
Я пою тебѣ пѣснь покаянія,
Что-бы кроткія очи твои
Смыли жаркой слезою страданія
Всѣ позорныя пятна мои.
Чтобы силу свободную, гордую,
Что въ мою заложила ты грудь,
Укрѣпила ты волею твердою
И на правый наставила путь
Да, я вижу тебя, блѣднолицую,
И на судъ твой себя отдаю.....
Мнѣ не страшны друзей сожалѣнія,
Не обидно враговъ торжество,--
Изреки только слово прощенія,
Ты, чистѣйшей любви божество!
Что враги? Пусть клевещутъ язвительнѣй,
Я пощады у нихъ не прошу:
Не придумать имъ казни мучительнѣй
Той, которую въ сердцѣ ношу!
Что друзья? Наши силы неровныя:
Я ни въ чемъ середины не зналъ,
Что обходятъ они, хладнокровные,
Я на все безразсудно дерзалъ;
Я не думалъ, что молодость шумная.
Что кипучая сила пройдетъ
И влекла меня жажда безумная.
Жажда жизни -- впередъ, и впередъ!
Увлекаемъ безславною битвою,
Сколько разъ я надъ бездной стоялъ,
Поднимался твоею молитвою,
Снова падалъ -- и вовсе упалъ!
Выводи на дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я въ тину нечистую
Мелкихъ помысловъ, мелкихъ страстей...
Это настоящая исповѣдь измученной, страдающей души человѣка, который сознаетъ, что онъ самъ виновникъ своихъ мученій и. страданій. Его не страшатъ сожалѣнія друзей и не обижаетъ торжество враговъ. Онъ даже, какъ будто, находитъ себѣ оправданіе передъ ними, потому что былъ смѣлѣе ихъ, потому что молодая сила жизни кипѣла въ немъ могучимъ клюнемъ, но эти оправданія -- не извиненіе. Онъ знаетъ, что давно сбился съ праваго пути, давно утратилъ твердую волю, погрузился въ тину "мелкихъ помысловъ, мелкихъ страстей". Онъ палъ низко, можетъ быть безвозвратно? Нѣтъ, не безвозвратно, потому что въ его душѣ живетъ яркое сознаніе грѣха, потому что онъ не разучился каяться, потому что онъ ищетъ помощи не въ чемъ либо внѣшнемъ, суетномъ, а въ святой молитвѣ матери.
Это порывъ высокій, вдохновленный, свидѣтельствующій о томъ, что если поэтъ и зарывалъ порученный ему талантъ, то все же не зарылъ его окончательно.
Здѣсь нужно сказать, что вообще чувство къ матери внушало Некрасову глубокія и величавыя настроенія. Оно же поддерживало въ немъ внутреннюю религіозность, которую онъ малодушно скрывалъ отъ иныхъ своихъ друзей -- и которая все-таки прорывалась въ его стихахъ съ замѣчательною силою. Лучшимъ доказательствомъ этому является стихотвореніе Тишина, рисующее, вмѣстѣ съ религіозностью Некрасова, и его искреннюю любовь къ родинѣ.
Все рожь кругомъ, какъ степь живая,
Ни замковъ, ни морей, ни горъ...
Спасибо, сторона родная,
За твой врачующій просторъ!
За дальнимъ Средиземнымъ моремъ,
Подъ небомъ ярче твоего,
Искалъ я примиренья съ горемъ
И не нашелъ я ничего!....
И нынѣ жадно повѣряю
Мечту любимую мою,
И въ умиленьи посылаю
Всему привѣтъ... Я узнаю
Суровость рѣкъ, всегда готовыхъ
Съ грозою выдержать войну,
И ровный шумъ лѣсовъ сосновыхъ,
И деревенекъ тишину,
И нивъ широкіе размѣры...
Храмъ Божій на горѣ мелькнулъ
И дѣтски чистымъ чувствомъ вѣры
Внезапно на душу пахнулъ.
Нѣтъ отрицанья, нѣтъ сомнѣнья,
И шепчетъ голосъ неземной:
"Лови минуту умиленья,
Войди съ открытою душой!
Какъ ни тепло чужое море,
Какъ ни красна чужая даль,
Не ей поправить наше горе,
Размыкать русскую печаль!....
Войди! Христосъ наложитъ руки
И сниметъ волею святой
Съ души оковы, съ сердца муки
И язвы съ совѣсти больной"...
Я внялъ... я дѣтски умилился...
И долго я рыдалъ и бился
О плиты старыя челомъ,
Что-бы простилъ, что-бъ заступился,
Что-бъ осѣнилъ меня крестомъ
Богъ угнетенныхъ, Богъ скорбящихъ,
Богъ поколѣній, предстоящихъ
Предъ этимъ скуднымъ алтаремъ!
Какъ въ стихотвореніи Рыцарь на часъ, гдѣ поэтъ обращается къ матери, открываетъ передъ нею изболѣвшую душу и молитъ о помощи, такъ и въ приведенныхъ строфахъ вы слышите громкій и искренній голосъ человѣка, ищущаго отрады и успокоенія тамъ, гдѣ ихъ ищутъ всѣ простыя, безхитростныя сердца. Здѣсь въ Некрасовѣ необыкновенно ясно сказался русскій человѣкъ и мы должны это хорошенько запомнить, потому что тогда намъ будутъ вполнѣ понятны и близки его стихотворенія, въ которыхъ онъ изображаетъ дорогія каждому изъ насъ картины русской природы и жизни, озаряя ихъ свѣтомъ любви къ родной сторонѣ и теплымъ, истинно христіанскимъ чувствомъ.
Именно въ этихъ стихотвореніяхъ и заключается да сторона дарованія Некрасова, которая даетъ ему право на названіе русскаго народнаго поэта.
Некрасовъ горячо любилъ русскую природу, заключающую въ своемъ кажущемся однообразіи необыкновенную прелесть и красоту.
...Родной, любимый видъ!
Тамъ зелень ярче изумруда,
Нѣжнѣе шелковыхъ ковровъ
И какъ серебряныя блюда
На ровной скатерти луговъ
Стоятъ озера!.. ночью темной
Мы миновали лугъ поемный
И вотъ ужь ѣдемъ цѣлый день
Между зелеными стѣнами
Густыхъ березъ. Люблю ихъ тѣнь
И путь усыпанный листами!
Здѣсь бѣгъ коня неслышно тихъ,
Легко въ ихъ сырости пріятной,
И вѣетъ на душу отъ нихъ
Какой-то глушью благодатной.
Скорѣй туда -- въ родную глушь!..
Поэтъ одухотворяетъ изображаемыя имъ картины природы чувствомъ человѣка, отчего онѣ становятся еще краше и производятъ еще болѣе сильное впечатлѣніе.
Вотъ среди опустѣлыхъ полей, позднею осенью, тянется несжатая полоска. "Грустную думу наводитъ она" --
Кажется, шепчутъ колосья другъ другу:
"Скучно намъ слушать осеннюю вьюгу,
"Скучно склоняться до самой земли,
"Тучныя зерна купая въ пыли!
"Насъ, что ни ночь, раззоряютъ станицы
"Всякой пролетной прожорливой птицы,
"Заяцъ насъ топчетъ и буря насъ бьетъ...
"Гдѣ же нашъ пахарь? Чего еще ждетъ?
"Или мы хуже другихъ уродились?
"Или, не дружно цвѣли -- колосились?
"Нѣтъ, мы не хуже другихъ -- и давно
"Въ насъ налилось и созрѣло зерно.
"Не для того-же пахалъ онъ и сѣялъ,
"Что-бы насъ вѣтеръ холодный развѣялъ? "
Конечно, это не колосья шепчутъ, это проносятся въ головѣ человѣка думы при видѣ несжатой полосы, оставленной щ" добычу осенней бурѣ, прожорливой птицѣ, торопливому зайцу. И слышится въ уныломъ свистѣ вѣтра печальный отвѣтъ:
Вашему пахарю моченьки нѣтъ.
Зналъ для чего и пахалъ онъ, и сѣялъ,
Да, не по силамъ работу затѣялъ,
Плохо бѣднягѣ -- не ѣстъ и не пьетъ,
Червь ему сердце больное сосетъ,
Руки, что вывели, борозды эти,
Высохли въ щепку, повисли, какъ плети,
Очи потускли и голосъ пропалъ,
Что, о заунывную пѣсню пѣвалъ,
Какъ, на соху налегая рукою,
Пахарь задумчиво шелъ полосою.
Такимъ же грустнымъ настроеніемъ, хотя и переданнымъ иначе, проникнута картина рубки лѣса. Жалко лѣса,! Сколько тутъ было кудрявыхъ березъ...
Тамъ изъ-за старой, нахмуренной ели
Красные гроздья калины глядѣли,
Тамъ, поднимался дубокъ молодой.
Птицы царили въ вершинѣ лѣсной,
По низу всякіе звѣри таились...
Вдругъ, мужики съ топорами явились --
Лѣсъ зазвенѣлъ, застоналъ, затрещалъ.
Заяцъ послушалъ -- и вонъ побѣжалъ..
Въ темную нору забилась лисица,
Машетъ крыломъ осторожнѣе птица,
Въ недоумѣньи тащатъ муравьи
Что ни попало, въ жилища свои,
Съ пѣснями трудъ человѣка спорился:
Словно подкошенъ, осинникъ валился,
Съ трескомъ ломали сухой березнякъ,
Корчили съ корнемъ упорный дубнякъ,
Старую сосну сперва подрубали,
Послѣ арканомъ ее нагибали
И, поваливши, плясали на ней,
Что-бы къ землѣ прилегла поплотнѣй.
Такъ, побѣдивъ послѣ долгаго боя,
Врагъ уже мертваго топчетъ героя.
Много тутъ было печальныхъ картинъ:
Стономъ стонали верхушки осинъ,
Изъ перерубленной старой березы
Градомъ лилися прощальныя слезы
И пропадали одна за другой
Данью послѣдней на почвѣ родной.