А. А. Левицкий, Т. В. Мисникевич
"Злополучная мысль" или "мудрая простота"?
(К творческой истории книги Федора Сологуба "Свирель. Русские бержереты")
Русская литература, No 3, 2004
Тяготение к жанру пасторали наметилось в творчестве Федора Сологуба в начале 1920-х годов. В марте 1922 года в петербургском издательстве "Petropolis" вышла его книга "Свирель. Русские бержереты",1 включавшая двадцать семь стихотворений, -- они же составили раздел "Свирель. В стиле французских бержерет" в книге Сологуба "Небо голубое. Стихи" (Ревель: Библиофил, [1921]), и кроме того, пять из них -- раздел "Свирель (В стиле бержерет 18-го века)" в его книге "Одна любовь. Стихи" (Пг.: Myosotis, 1921).2 Девять стихотворений цикла образовали рукописный сборник "Лиза и Колен", завершенный Сологубом 29 мая 1921 года.3
Современники связывали появление пасторальных образов и мотивов в лирике Сологуба с общим изменением ее тональности. Ю. Н. Верховский назвал "песнопения Одной любви" "светлыми гимнами", в которых "прежние, иногда болезненно утонченные мотивы жуткой и жестокой любви-страсти разрешаются или пластическим созерцанием, в котором смолкает и растворяется "знойный голос крови", или нежностью любви", и увидел в этой книге "светлое приятие любви и жизни, прославляемое песнями свирели..."4 П. Н. Медведев восхищался "воздушной легкостью" и "изящной простотой" бержерет, созданных поэтом, которого "осенила ясная мудрость и мудрая простота".5
На этом фоне выделялась рецензия Валерия Брюсова на книгу "Свирель. Русские бержереты".6 Брюсов отметил, что стихи "просто скучны и больше ничего". Причину неудачи он видел в "самом замысле автора": "Ф. Сологуб напал на злополучную мысль -- написать "русские бержереты", т. е. "пастушеские" стихи в приторно-сентиментальном вкусе, как они писались во Франции, в эпоху Людовика XV. Как большой мастер Ф. Сологуб хорошо справился с задачей, но каково читать целую книжку таких подделок под старинные подделки <...> Филис -- Сильвандр. Лиза -- Колен, Нинета -- Амур, и опять Амур, и еще Амур, и снова барашки, и вновь фиалки... нет! две-три такие стилизованные песенки были бы милым подарком нашей литературе, но целая книга их -- это чересчур!"7
Однако Брюсов, не оценивший пасторальные опыты Сологуба, обозначил в своей рецензии ключевую проблему творческой истории его книги "пастушеских стихов": какой "замысел" был у поэта при создании "целой книги" "подделок под старинные подделки".
Решение издать ранее опубликованный цикл стихотворений отдельной книгой становится вполне понятным в контексте биографии Сологуба. Книга посвящена жене поэта -- Анастасии Николаевне Чеботаревской, покончившей с собой 23 сентября 1921 года. Для нее буквально на одном дыхании и были написаны "русские бержереты": первое стихотворение датировано 6 (19) апреля, последнее -- 28 мая (10 июня) 1921 года. В своих поминальных записях о Чеботаревской Сологуб отмечал: ""Свирель" вся написана, чтобы ее позабавить. Голодные были дни. Заминка с пайком. Ходил на Сенную, на последние гроши, на разменянные по секрету от нее германские марки купить что-нибудь вкусное. И по дороге сложил не одну бержерету. Первые же бержереты написаны по ее желанию для вечера в Институте, где она занималась языками и литературой".8 16 июня 1921 года экземпляр рукописного сборника "Лиза и Колен" был послан Альберту Георгиевичу Оргу -- представителю эстонской оптационной миссии в Петрограде, помогавшему Сологубу и его жене с отъездом за границу.9 Через пять дней после гибели Чеботаревской, 28 сентября 1921 года, Сологуб передал "бержереты" в "Petropolis".10 Таким образом, "бержереты", созданные поэтом, чтобы хоть чем-нибудь порадовать жену, оградить ее от реалий послереволюционной действительности, стали книгой ее памяти.
В творческом плане стихотворения, составившие "Свирель", несомненно значили для Сологуба гораздо больше, чем милые и изящные "пустяки" или стилизации. "Мечтания" "о былом", ставшие одной из ведущих тем лирики Сологуба 20-х годов ("К жизни забытой, / Мглою столетий обвитой, / Жадно стремлюся опять"),11 безусловно усилили его интерес к поэтической культуре прошлого. Не менее важна и очевидная связь "Свирели" с песенным жанром. Исключительная музыкальность является общепризнанным качеством поэзии Сологуба. Он и сам нередко определял свою поэзию как "песнопенье" ("Покорен я / Меня влекущей к песнопенью силе, / Великому восторгу бытия").12
Своей образно-стилевой структурой "бержереты" Сологуба в первую очередь ориентированы на пасторальные "песенки" XVIII века, но в круг источников "Свирели" вполне допустимо включить и французскую средневековую поэзию. Бержереттой (франц. bergerette -- маленькая пастушка) в средневековой Франции называли песню, родственную вирелэ (chanson-ballade). Форма вирелэ сложилась в северной Франции в XIII веке, получила распространение в XIV--XV веках, а затем полностью вышла из употребления. В отличие от вирелэ, которые могли состоять из разного числа строф с рефренами, бержереты имели, как правило, одну строфу.13
Французская культура всегда входила в круг интересов и Сологуба, и Чеботаревской; они хорошо знали французскую литературу, им принадлежит целый ряд переводов из французских писателей. В библиотеке Сологуба сохранились книги по истории французской литературы,14 в том числе исследования В. А. Шишмарева "Лирика и лирики позднего средневековья. Очерки по истории поэзии Франции и Прованса" (Париж, 1911)15 и Гастона Париса "La litterature francaise au moyen age (XI--XIV-е siecle)" (Paris, 1890),16 по-видимому, послужившие для Сологуба источником сведений о рефренных формах французской средневековой поэзии. Шишмарев связывал возникновение формы бержереты со школой французского поэта Карла Орлеанского (Charles d'Orleans; 1394--1465) и рассматривал ее как нечто среднее между ронделем и вирелэ. Сологуб обращался к формам французской средневековой лирики в своем творчестве: в 1920 году им были написаны три стихотворения в форме старофранцузской баллады ("Баллада о лодке", "Баллада о милой жизни" и "Баллада о высоком доме"); в архиве Сологуба хранится неопубликованный перевод ронделя Карла Орлеанского, датированный 15 (28) июля 1921 года (курсивом нами выделены рефрены, показывающие общность ронделя и бержереты. -- А. Л., Т. М.):
Небо сбросило покров
Бурь и холода с дождями
И оделось кружевами
Осиянных облачков.
Крик зверей среди лесов,
Щебетанье над полями.
Небо сбросило покров
Бурь и холода с дождями.
Риза светлых жемчугов
Серебрится над ручьями,
Над рекой и над ключами.
Новый всем наряд готов.
Небо сбросило покров
Бурь и холода с дождями.17
По-видимому, твердые строфические формы привлекали Сологуба своей песенно-музыкальной природой. Французские поэты XIV--XV веков, принадлежавшие к риторической школе (Гильом де Машо, Эсташ Дешан, Фруассар и другие), отдавали предпочтение данным формам именно потому, что стремились к сближению поэзии и музыки и воспринимали слово как "естественную музыку".
Сологуб указывает еще на один источник "Свирели" из области европейской средневековой поэзии -- лирику провансальских трубадуров, воспевающую радости земной жизни, любовь и весну ("Скоро крылья отрастут / У плененного Амура, / И фиалки зацветут / В сладких песнях трубадура"). Песня (канцона) была наиболее значительной и распространенной жанровой формой лирики трубадуров.
Сологуб использует еще одну такую форму -- пасторелу, или пастурель (pastorela), в которой в форме диалога описывается встреча поэта (или рыцаря) с пастушкой:
Поклонилась Лиза низко
И, потупившись, молчит,
А сеньор подходит близко
И пастушке говорит:
"Вижу я, стоит здесь лодка.
Ты умеешь ли гребсти?
Можешь в лодочке, красотка,
Ты меня перевезти?" --
"С позволенья вашей чести,
Я гребсти обучена".
И в ладью садятся вместе,
Он к рулю, к веслу она.
"Хороша, скажу без лести.
Как зовут тебя, мой свет?" --
"С позволенья вашей чести,
Имя мне -- Елизабет". --
<...>
"Погулять с тобой приятно,
Но уж вижу -- ты верна,
Так вези ж меня обратно
Ты, Коленова жена".
("За кустами шорох слышен...")
Встретил пастушку вчера я,
Здесь у ограды блуждая.
Бойкая, хоть и простая,
Мне повстречалась девица.
Шубка на ней меховая
И кацавейка цветная.
Чепчик -- от ветра прикрыться.
К ней обратился тогда я:
-- Милочка! Буря какая
Нынче взметается злая!
-- Дон! -- отвечала девица. --
Право, здорова всегда я,
Сроду простуды не зная, --
Буря пускай себе злится!
<...>
-- Дон! Говорите вы льстиво,
Как я мила и красива,
Что же, я буду правдива:
Право, -- сказала девица, --
Честь берегу я стыдливо,
Чтоб из-за радости лживой
Вечным стыдом не покрыться.
(Маркабрю. "Встретил пастушку вчера я...")18
Стоит отметить, что поэт широко пользовался родственной вирелэ формой триолета.19 Триолеты встречались в легкой салонной поэзии европейского барокко и рококо и у русских поэтов XVIII века. Сологуб создал цикл триолетов в 1913 году, во время поездки по России с Ан. Н. Чеботаревской и Игорем Северяниным (большинство из них (178 стихотворений) вошли в XVII том Собрания сочинений Сологуба -- "Очарования земли. Стихи 1913 года"). Как и в "бержеретах" Сологуба, в его триолетах преобладали мотивы приятия жизни и ее радостей, миф о далекой и прекрасной земле Ойле, доступной только после смерти, сменился мифом об "очарованной земле", доступной уже при жизни:20
Какая радость -- по дорогам
Стопами голыми идти
И сумку легкую нести!
Какая радость -- по дорогам,
В смиреньи благостном и строгом,
Стихи певучие плести!
Какая радость -- по дорогам
Стопами голыми идти!21
Новая земля, о которой говорит Сологуб: "дороги лесные", "утомленно-сонные травы", "нежный мох" и т. д., нередко окрашивалась в цвета, характерные для поэзии Г. Р. Державина:
Рудо-желтый и багряный
Под моим окошком клен
Знойным летом утомлен.
(с. 14)
Я дам по красному лучу
Всему, что прежде белым было.
Все яркоцветное мне мило,
Себе я веки золочу...
(с. 222)
В триолетах появляются характерные для пасторали образность и тематика -- свирели, овечки, рощи, цветы, травы, игривая, легкодоступная любовь:
Приветом роз наполнено купе,
Где мы вдвоем, где розам две купели.
Так радостно, что розы уцелели
И в тесноте дорожного купе.
Так иногда в стремительной толпе
Есть голоса пленительной свирели.
Шептаньем роз упоено купе,
И мы вдвоем, и розам две купели.
(с. 176)
По копейке четыре горшочка
Я купил и в отель их несу,
Чтобы хрупкую спрятать красу.
По копейке четыре горшочка,
Знак идиллий, в которых овечка
Вместе с травкою щиплет росу.
По копейке четыре горшочка
Я купил и в отель их несу.
(с. 34)
Прижаться к милому плечу
И замереть в истоме сладкой.
Поцеловать его украдкой,
Прижавшись к милому плечу.
Шепнуть лукавое: "Хочу!"
И что ж останется загадкой?
Прижаться к милому плечу
И замереть в истоме сладкой.
(с. 87)
Воздействие поэзии XVIII века, обозначенное в триолетах Сологуба, четко прослеживается в его "бержеретах". Брюсов, упрекавший Сологуба в подражании "старинным подделкам" эпохи Людовика XV, в свое время сам отдал дань увлечению теми же "пастушескими стихами в приторно-сентиментальном вкусе": в 1914 году под его редакцией вышел сборник "Французские лирики XVIII века". В предисловии к сборнику Брюсов объяснял тогда, в чем заключается очарование пасторальной поэзии: "Костюмы пастухов и пастушек, их веночки и посошечки, имена Лилы, Хлои, Аглаи, упоминание Эрота и Морфея, -- не мешают нам различить в этой лирике живое биение сердца поэтов. Если Батюшков, юноша Пушкин, Баратынский и столько других русских поэтов умели найти очарование в этой поэзии -- его нельзя считать ложным: то было очарование подлинного искусства. Лирики XVIII в. создали особый мир, где полновластно царил веселый Эрот, где все было принесено в жертву его божеству, мир любви беспечной, мир, где увлечения сменяются быстро и легко, мир, где печаль лишь как досадное облачко иногда отуманивает радость -- и этому миру они дали свою реальность: реальность искусства".22
Определяя в последней публикации "бержереты" как "русские", Сологуб под. черкивал свою преемственность по отношению к русской музыкально-поэтической культуре XVIII века. В XVIII веке в России встречается употребление слова "пастушка" в том же значении, что и во Франции "bergerette", -- для обозначения популярных песен пасторального характера. Например, один из рукописных сборников "песен и виршей" имеет название: "Российской Академии разными штудентами сочиненныя пастушки виршами, списанныя в Ярославле 1755 году".23 Про такие песни писали в конце XVIII века: "Наши простые русские песни часто имеют натуральные красоты, блестящие и удивительные... прочие же наши песни все французского покрою".24 Русские поэты XVIII века обращались к жанру песни, создавали сборники собственных песен, а также издавали "песенники" -- собрания "светских и простонародных песен", в которые входили оригинальные и переводные песни русских поэтов и народные песни. Сологуб проявлял глубокий интерес к русской литературе XVIII века: в его библиотеке имелось обширное и тщательно подобранное собрание русских книг XVIII века, в том числе и издания русских поэтов того времени. Оно включало практически все прижизненные издания Богдановича, Державина, Дмитриева, Капниста и т. д.25
Одним из источников "Свирели" несомненно было "Собрание разных песен" в четырех частях, составленное М. Д. Чулковым.26
Интересная параллель прослеживается между "Свирелью" и "Анакреонтическими песнями" Державина. Сборник Державина был также посвящен его жене, Дарье Алексеевне, о чем поэт сообщал в стихотворении "Приношение красавицам":
Вам, красавицы младые,
И супруге в дар моей,
Песни Леля золотые
Подношу я в книжке сей.27
Сологуб вновь оживил "особый мир" пастухов и пастушек поэзии XVIII века, используя и французские, и русские источники. Автограф стихотворения Сологуба "Скупа Филис, но пыл мятежный..." имеет заглавие "Philis plus avare que tendre. Dufresny". Шарль Ривьер Дюфрени (Charles Riviere Dufresny, 1648--1724) -- французский поэт, драматург, романист, художник, смотритель садов и парков Людовика XIV. Дюфрени сочинял песенки (chansons), к которым сам писал музыку. Стихотворение Сологуба является переводом одной из таких "песенок":
Philis, plus avare que tendre,
Скупа Филис, но пыл мятежный
Ne gagnant rien a refuser,
Сильвандру надо утолить.
Un jour exigea de Silvandre
Баранов тридцать деве нежной
Trente moutons pour un baiser.
Он дал, чтобы поцелуй купить.
Le lendemain seconde affaire,
Наутро согласилась рано,
Pour le berger le troc fut bon;
И к пастушку щедрей была, --
Il exigea de la bergere
Лобзаний тридцать за барана
Trente baisers pour un mouton.
Пастушка милому дала.
Le lendemain, Philis, plus tendre,
День ото дня Филис нежнее,
Craignant de moins plaire au berger,
Боится -- пастушок уйдет.
Fut trop heureuse de lui rendre
Баранов тридцать, не жалея,
Tous les moutons pour un baiser.
За поцелуй ему дает.
Le lendemain, Philis, peu sage,
Потом Филис умней не стала,
Voulut donner mouton & chien,
И всех баранов и собак
Pour un baiser que le volage,
На поцелуи променяла,
A Lisette donna pour rien.28
А он целует Лизу так.
Вероятно, Сологубу было известно еще два стихотворения похожего содержания -- "Les quatre ages des femmes" ("Четыре возраста женщины"), принадлежащее французскому поэту Жану-Батисту де Грекуру (1683--1743):
Филис, на ласки так скупа,
Берет с Лизандра (это взятка!)
За поцелуй один в уста
Барашков белых три десятка.
Не то назавтра, что вчера:
И пастуху попалась взятка, --
За поцелуй один в уста
Он взял барашков три десятка.
Боясь, что близится конец
Веселым дням любви мятежной,
Филис дает уж всех
За поцелуй один, но неясный.
Потом дает овец, собак
И все, что есть у ней на свете,
За поцелуй, что просто так
Дарит Лизандр своей Лизете.29
и "Расчетливая пастушка" В. А. Озерова:
Не знавшая любви ни власти, ни закона,
Не знавшая овец исправно перечесть,
Филида некогда от страстного Дамона
За поцелуй один взяла овечек шесть.
Назавтра, став милей Филидину сердечку,
Счастливее Дамон в своем промене был:
Пастушке дал одну сиротеньку овечку
И поцелуев шесть с Филиды получил.
Назавтра к пастуху пастушка понежнее,
Совсем другой расчет с Дамоном повела:
Чтоб привязать его к себе еще сильнее,
За каждый поцелуй ему овцу дала.
Назавтра же, увы, Филида бы охотно
Свой посох отдала, собаку и овец
За поцелуй один, которыми бессчетно
Лизету стал дарить неверный ей беглец!30
Перевод из Дюфрени удачно сочетается со стилизациями французской "легкой поэзии". В качестве примера можно сравнить стихотворение Шарля-Пьера Колардо "Напрасная защита" в переводе Брюсова и "бержерету" Сологуба "Не пойду я в лес гулять одна...":
Как я была неосторожна!
Я вышла погулять в лесок, --
Иду спокойно, бестревожно:
Со мной мой пес, мой посошок,--
Но пес, и посошок, и пени
Нас защищают лишь слегка
От пастушка,
От пастушка!
Где щит от милых искушений?
Близ пастушка,
Близ пастушка, --
Опасность тайная близка!
Я шла, ища уединенья...
Ликас смеяться был готов,
И посошок мой, без стесненья,
Обвил он тысячью цветов;
С улыбкой нежной и умильной
Его повесил он в ветвях.
В его руках,
В его руках
Не пойду я в лес гулять одна, --
Тень лесная мне теперь страшна.
Накануне повстречалась
Там я с милым пастушком,
Но лишь только обменялась
С ним приветливым словцом,
Уже он меня лобзает
В щеки, в губы и в плечо,
И о чем-то умоляет,
Что-то шепчет горячо.
Не пойду я больше в лес одна, --
Мне страшна лесная тишина.
Моя рука, и я -- бессильна!
В его руках,
В его руках
Я вся дрожу, как легкий прах.31
Пласт реминисценций русских поэтов XVIII века является едва ли не более значимым, чем французских, что подтверждается многочисленными примерами:
Прекрасна, как цветочек,
Легка, как мотылечек,
Иди ко мне в лесочек,
Иди ко мне смелей.
Чего тебе бояться?
Не долго улыбаться
Весне в тени ветвей.
("Цветков благоуханье...")
А песочный бережок?