Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - Бродящие силы

М.Е. Салтыков-Щедрин

Бродящие силы

Две повести В. П. Авенариуса. I. Современная идиллия. II. Поветрие.

СПб. 1867

Собрание сочинений в двадцати томах

М., "Художественная литература", 1970

Том девятый. Критика и публицистика (1868--1883)

Примечания Д. И. Золотницкого, Н. Ю. Зограф, В. Я. Лакшина, Р. Я. Левита, П. С. Рейфмана, С. А. Макашина, Л. М. Розенблюм, К. И. Тюнькина

OCR, Spellcheck -- Александр Македонский, май 2009 г.

Господин Авенариус писатель молодой, но положительно ничего не обещающий в будущем. Клубницизм новейшего времени взрастил два цветка на своей почве: гг. Стебницкого и Авенариуса; но если первый из них веселит глаза радужными колоритами и утешает обоняние пряными запахами, то последний, напротив того, поражает вялостью и линючестью колоритов; благоуханий же решительно никаких: ни приятных, ни неприятных, не испускает. Даже в тех литературных закоулках, где он привитает, г. Авенариус, по-видимому, не пользуется особенным авторитетом, и сам г. Стебницкий, который, по всей справедливости, считается его духовным родителем, отзывается об нем с снисходительностью более нежели ироническою.

В самом деле, писать так, как пишет г. Авенариус, доступно решительно всякому. Даже в знаках препинания нет надобности, потому что они только препятствуют текучести наблюдения. Чтобы написать повесть, роман, комедию, драму вроде "Поветрия", нужно только сесть у окошка и пристально глядеть на улицу. Прошел по улице франт в клетчатых штанах -- записать; за ним прошла девица с стрижеными волосами-- записать; а если она при этом приподняла платье и показала ногу -- записать дважды; потом проехал извозчик и крикнул на лошадь: "Эх ты, старая!" -- записать. Посидевши таким образом у окна суток с двое, можно набрать такое множество наблюдений самых разнообразных, что затем остается только бежать в типографию и просить метранпажа привести их в порядок. Метранпаж исполнит это с удовольствием и даже, для клейкости, подбавит разных Моничек, Наденек, Ластовых, Куницыных и проч. Ни складу, ни связи, конечно, от этого не прибудет, но печатной бумаги выйдет тюк преизрядный.

Разверните книжку г. Авенариуса, возьмите на себя нестерпимый труд прочитать ее -- и вы убедитесь в истине сказанного выше, как оно ни представляется маловероятным. Это какая-то неслыханная агломерация слов, тянущихся, как канитель, одно за другим, без всякой иной связи, кроме метранпажной, и если можно тут чему-нибудь удивляться, то именно искусству, с которым автор умел к этим бессодержательным словам приурочить своих Наденек и Моничек.

Вообще, новую нашу литературу упрекают в недостатке творчества, в неумении группировать и в дагерротипичности ее отношений к действительности -- в этом упреке, несомненно, есть значительная доля правды; но про г. Авенариуса и того нельзя сказать: если у него и был дагерротипный снаряд, то снаряд этот был наверное испорченный, способный изображать не облик человеческий, но носы, рты, брови, ресницы и т. д. вразброс и без всякой связи.

Решительно нельзя понять, каким образом при таких небольших творческих силах может выйти печатная книга в 452 страницы. Правда, что новейшая французская литература представляет немало образчиков такого рода подвигов; но у французов, по крайней мере, вы встречаетесь с обилием происшествий, одно другого чуднее, одно другого невероятнее. Убийца оказывается спасителем, прелюбодей -- евнухом, нищий -- миллионером, беременная женщина -- невинною, вот как, например, у г. Крестовского. На людей простосердечных это действует без промаха. У г. Авенариуса нет данных даже для этой чисто внешней занимательности. Происшествия, которые он рассказывает, или, лучше, размазывает в своем сочинении, суть происшествия самые несложные, даже почти глупые. Это просто обыденные физические отправления, которым подвержен всякий человек, независимо от его внутренних определений, и которые повторяются с однообразием, могущим составлять предмет наблюдения для физиолога, но никак не для романиста.

Г-н Погодин в своем "Путешествии за границей" представил некогда незабвенные образцы этого рода отношений к действительности. Он также ничего не призывал и не отыскивал, он также пел лишь то, что попадалось ему на глаза. Но он был добросовестен; он не мнил себя художником; он не придумывал ни Моничек, ни Наденек для придания своему рассказу клейкости; он просто снабжал себя по всем гостиницам прейскурантами, разъяснял их и разнообразил эти разъяснения воспоминаниями о разговорах с содержателями отелей. А так как отелей было много, прейскурантов много, разговоров о прейскурантах тоже много, то и вышла книга объемистая. Все это понятно и резонно. Но ухитриться, подобно г. Авенариусу, об одном и том же прейскуранте написать около 500 страниц -- это такой tour de force [ловкий трюк], которого ни понять, ни объяснить невозможно.

Если мы захотим быть краткими, если мы пожелаем в одном фокусе увидеть тот творческий бюджет, которым располагает г. Авенариус, то бюджет этот несомненно весь выразится в следующей примерной повести.

СКАЗАНИЕ О КЛУБНИКЕ

18** г. в жаркий июньский день, в одной из гостиниц, расположенных на берегу бирюзовой Аар, NN (герой романа) встал особенно рано, потому что его побуждала к тому естественная надобность. Возвращаясь оттуда по коридору, он увидал приветливое личико Мари и ущипнул ее за щечку. После этого он надел на себя сюртук, как вдруг заметил, что на нем еще нет штанов. "Ах, какой я рассеянный!" -- сказал он и, скинув сюртук, начал одеваться как следует. Потом пошел в общий зал, где уже сидели Наденька и Моничка, и спросил себе блюдо клубники. Поевши клубники, он вступил с Наденькой в разговор о различных физиологических отправлениях, причем хотя и не желал касаться актов, предшествующих деторождению, но Наденька его к тому вынудила, сказав, что она студентка и небезызвестна о сем. После того обедали и пили кофе, по исполнении же сего, целый вечер говорили о деторождении и легли спать каждый в своем особливом нумере, хотя каждый же при этом не мог не помыслить: "Ах! отчего не спим мы вместе!"

На другой день утром NN встал еще раньше вчерашнего и вновь ущипнул Мари. Потом пошел на террасу и увидел, что Наденька с Моничкой уже едят клубнику. "Я не могла целую ночь сомкнуть глаза, потому что вчерашний разговор о процессе деторождения..." -- сказала милая Наденька и вдруг задумалась.

-- Эх, вы! с вами и разговора-то порядочного нельзя иметь -- сейчас и раскисли! -- отвечал NN и, плюнув, удалился. Весь этот день он был мрачен, ибо боль в желудке не давала ему покоя.

III

На третий день утром NN встал еще раньше и понял, что разговоры о процессе деторождения и на него подействовали губительно. Он вышел в сад и встретил там Наденьку.

-- Я вас люблю, -- сказала Наденька, -- но должна вам сознаться, что у меня... -- Тут она произнесла такой медицинский термин, что как ни был NN беззастенчив относительно женских немощей, но и его ожгло. Стремглав бросился он от нее, и вдруг... Через несколько минут отчаянные крики послышались по направлению к Аар. В это время NN пил кофе и бранил учтивого кельнера за то, что ему подали мало сливок. Услышав крик, он бросился к реке, но уже было поздно. Тело Наденьки бездыханное лежало на берегу, окруженное родными и знакомыми, причем сорочка спустилась с ее девственной груди. Тут понял дурак NN, как много любила его Наденька, тут только заметил он, какая прекрасная была у нее грудь.

Конец

Смеем уверить читателя, что роман этот, хотя и поражающий своей простотой, не только не хуже романа г. Авенариуса, но даже значительно лучше, потому что доктор Хан за наш роман, по расчету, много-много заплатил бы двадцать копеек, а за произведения г. Авенариуса, вероятно, уплачивает целые уймы денег.

Но ежели г. Авенариус слаб как художник, то, быть может, он велик как философ и общественный физиолог? Увы! как мыслитель он принадлежит к партии так называемых клубницистов, нередко, впрочем, именующих себя столпами и консерваторами. Но даже и в этой нетрудной сфере он умудрился явиться клубницистом не первой, но лишь второй руки. Половые отношения, которые у него всегда на первом плане, выражаются до такой степени голо и незамысловато, что рассказ об них возбуждает в читателе не игривость в мыслях, а отвращение. В самом деле, можно ли назвать каким-нибудь именем, например, следующую сцену. Молодой негодяй лежит больной в постели, около него влюбленная в него девушка. Негодяй хвастается и рассказывает, как хорош и грандиозен Париж.

"-- Там, -- говорит он, -- все в колоссальных размерах: лежит, например, груда не груда -- целая гора брелоков для часов, микроскопических каких-нибудь биноклей, а посмотрите в такой бинокль, увидите прелюбопытную фотографию. Вот и у моих часов, как видите, привешена такая штучка.

-- Можно взглянуть?

-- Да вы, пожалуй, рассердитесь.

-- Там что-нибудь нехорошее?

-- Напротив, очень хорошее; а впрочем -- как знаете.

Моничка отцепила часы от жилетки молодого денди и поднесла привешенную к цепочке крошечную зрительную трубку к глазу.

-- Ах, какой вы! -- пролепетала она, вспыхнув и быстро опуская часы с замечательным брелоком.

-- Ха, ха, ха! -- смеялся правовед, -- что же в этом дурного? ведь и себя же вы видите иногда в подобном туалете. Никто не родится на свет в платьях.

Опустив личико, чтобы не рассмеяться, Моничка вложила часы обратно в жилетку их владельца и, закусив губы, принялась вновь с усердием прикладывать лед к руке его".

А вот и еще сцена. Молодые люди объяснились в любви и начинают сознаваться друг перед другом в своих недостатках.

"-- Ну, да это еще ничего (сказала Лиза), вот у меня недостаток... Ты ведь знаешь, что я пью здесь сыворотки?

-- Знаю.

-- Но знаешь ли, против чего?

Не хуже медика начала она рассказывать ему о своей болезни.

Его передернуло: он, казалось, не ожидал от нее такой наивной беззастенчивости.

-- Вот доктора и посоветовали мне поскорее выйти замуж...

Змеин не вытерпел и грубо оттолкнул от себя ее руку, упиравшуюся на него.

-- Какие речи!.. Вот плоды вашей прославленной эмансипации! Догадался я, чего тебе недостает: женственности, женственности нет в тебе! Дурак я, болваниссимус!

Лиза также взволновалась.

-- Позвольте узнать, Александр Александрович, за что вы назвали себя дураком? Не за то ли, что приняли мою руку?

-- За то, душа моя, за то!"

Неужели же это не геркулесовы столпы пошлости и аляповатейшего клубницизма?

ПРИМЕЧАНИЯ

ОЗ, 1868, N 4, отд. "Новые книги", стр. 208--213 (вып. в свет-- 10 апреля). Без подписи. Авторство указано В. Е. Евгеньевым-Максимовым на основании письма Салтыкова к Некрасову от 21 марта 1868 г. ("Печать и революция", 1927, N 4, стр. 53). Перепечатано впервые в книге В. Е. Евгеньев-Максимов и Д. Максимов. Из прошлого русской журналистики. Статьи и материалы, Л. 1930, стр. 42--47.

Рецензия на "Бродящие силы" Авенариуса -- первое литературно-критическое выступление Салтыкова в "Отечественных записках" Некрасова. Рецензия была написана еще во время службы писателя в Рязани и выслана в Петербург 21 марта 1868 г. (см. письмо Салтыкова к Некрасову от указанного числа -- т. 18 наст. изд.).

Девятого января 1868 г. Салтыков писал Некрасову из Рязани: "Я охотно взял бы на себя разбор книг, но не знаю, что разбирать. Подожду романов Стебницкого, Клюшникова и проч., объявленных "Литературною библиотекой" {В журнале "Литературная библиотека" в 1867 г. были напечатаны драма М. Стебницкого (Лескова) "Расточитель" (см. о ней на стр. 550 наст. тома), роман В. Клюшникова "Большие корабли" и др. На 1868 г. были объявлены: новый роман М. Стебницкого "Резонеры", новый роман Вс. Крестовского "Две силы", продолжение романа Я. Полонского "Признания Сергея Чалыгина", "Свежо предание...", роман-хроника из недавней истории петербургских нигилистов и заговорщиков, NN.}. Салтыкова -- литературного критика и рецензента -- в первую очередь интересовали, таким образом, произведения, которые следовало подвергнуть сатирическому осмеянию: плоды так называемого "антинигилистического" направления. (Образец сатирического разбора антинигилистического романа был им дан еще в мартовской хронике "Нашей общественной жизни" за 1864 г. -- тогда его объектом стал роман Клюшникова "Марево" -- см. т. 6 наст. изд., стр. 315--321.)

Уже первая рецензия Салтыкова в "Отечественных записках", в которой в качестве объекта осмеяния и пародирования были избраны повести Авенариуса, показывает, что именно таково было его намерение.

Однако собственно антинигилистической тенденции писаний Авенариуса -- попытки связать "поветрие" аморализма, половой распущенности с революционными идеями -- Салтыков в своей рецензии не касается. Он просто указывает, что, как мыслитель, Авенариус "принадлежит к партии так называемых клубницистов, нередко, впрочем, именующих себя столпами и консерваторами". Этой рецензией Салтыков начинает анализ "клубницизма" как общественного явления (подробнее см. в прим. к статье "Новаторы особого рода").

Принципиальный интерес в настоящей рецензии представляет характеристика художественной стороны авенариусовских повестей. "Бродящие силы" -- "неслыханная агломерация слов", -- утверждает Салтыков, связывая Авенариуса по самому способу творчества с "новейшей французской литературой", имея в виду, вероятнее всего, первые шаги направления, получившего название натурализма. "Творческий метод" натурализма описывается Салтыковым следующим образом: "...нужно только сесть у окошка и пристально глядеть на улицу. Прошел по улице франт в клетчатых штанах -- записать" и т. д. Интересно, что почти так же, разумеется без сатирической утрировки, описан метод натурализма в "Дневнике" бр. Гонкур, в записи, сделанной в 1865 г., когда появился программный для направления роман бр. Гонкур "Жермини Ласертэ" ("Дневник" был опубликован лишь в 70-х годах): "...лучшим литературным образованием для писателя было бы <...> пассивно записывать все, что он видит, что он чувствует, и по возможности забыть все прочитанное" [Э. и Ж. де Гонкур. Дневник, т. 1, М. 1964, стр. 486]. Салтыков очень внимательно следил за политической и литературной жизнью Франции. Поэтому ему, конечно, было известно творчество Флобера и бр. Гонкур (впоследствии он познакомился с ними и лично). О Флобере именно как о писателе-натуралисте (без употребления этого термина) Салтыков упоминает в иронической рецензии на роман А. К. Толстого "Князь Серебряный" (см. т. 5 наст. изд., стр. 362). Через несколько лет, в "Культурных людях", а затем и в "За рубежом", он резко писал о "психологическом лганье" французских беллетристов школы Золя и бр. Гонкур. Таким образом, настоящая рецензия интересна, помимо прочего, и тем, что она открывает ряд выступлений Салтыкова против натурализма в 70--80-х годах.

Стр. 237. Г-н Авенариус писатель молодой... -- Первое произведение В. П. Авенариуса -- антииигилистическая повесть "Современная идиллия" (составившая вместе с продолжением ее, повестью "Поветрие", рецензируемую Салтыковым книгу) была напечатана в 1865 г.

Клубницизм новейшего времени взрастил... Стебницкого... -- Рецензию Салтыкова на "Повести, очерки и рассказы" М. Стебницкого (Н. С. Лескова) см. далее, стр. 335.

...и сам г. Стебницкий... отзывается об нем с снисходительностью более нежели ироническою. -- Речь идет о статье-рецензии Н. С. Лескова "Литератор-красавец" ("Литературная библиотека", 1867, т. IX, сентябрь, кн. I; без подписи; см. указанную статью в изд.: Н. С. Лесков Собр. соч. в 11-ти томах, т. 10, М. 1958). Лесков рецензировал повесть Авенариуса "Ты знаешь край".

Стр. 238. ...разных Моничек, Наденек, Ластовых, Куницыных и проч. -- персонажи "Бродящих сил".

...новую нашу литературу обвиняют в недостатке творчества... -- См. статью "Напрасные опасения" и прим. к ней.

...вот как, например, у Крестовского... -- Речь идет о романе Всев. Крестовского "Петербургские трущобы" (1864--1867), в котором, изображая жизнь петербургского преступного мира и "дна", автор использовал сюжетные ходы и ситуации французского авантюрно-социального романа, в частности, романа Эжена Сю "Парижские тайны".

Г-н Погодин в своем "Путешествии за границей"... -- в путевом дневнике "Год в чужих краях" (1843). "Незабвенным" это сочинение М. П. Погодина сделала блестящая пародия Герцена ("Путевые записки Г. Ведрина").

Стр. 239. Сказание о клубнике -- пародия на ряд сюжетных положений и эпизодов "Бродящих сил".

Стр. 240. ...доктор Хан -- издатель журнала "Всемирный труд", в котором были напечатаны повести Авенариуса "Ты знаешь край" и "Поветрие".