Шелгунов Николай Васильевич - Очерки русской жизни

ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.

Въ одной охранительной нашей газетѣ императоръ Вильгельмъ, за его рѣчь о гимназіяхъ, былъ названъ "бывшимъ кассельскимъ гимназистомъ", у котораго "логика, на провѣрку, оказывается далеко не высокой пробы"... Если бы "бывшій кассельскій гимназистъ" пожелалъ познакомиться съ этими охранительными писателями, какъ бы онъ былъ удивленъ, увидѣвъ передъ собою группу маленькихъ, подобострастныхъ людей, съ "котомкой покорности" за плечами. Они напомнили бы ему тѣхъ "гимназистовъ-неудачниковъ" и "кандидатовъ на голодъ", которыми, по его словамъ, нѣмецкое классическое образованіе заполняетъ журналистику и отъ которыхъ независимая нѣмецкая печать отрекается рѣшительно и энергически, приписывая недоразумѣніе императора тому, что онъ имѣлъ возможность знать только оффиціозныхъ журналистовъ.

Изумительна историческая судьба Гогенцоллерновъ, нѣкогда ничтожнаго и безсильнаго маркграфства, терявшагося среди другихъ подавлявшихъ его германскихъ государствъ и только идеей прогрессивнаго патріотизма достигшаго теперешняго своего значенія, величія и первенствующаго положенія!

Вотъ коротенькая статистика этого изумительнаго превращенія:

1640 годъ.

Курфиршество Бранденбургское.

Пространство -- 36,700 квадр. верстъ.

Число жителей -- 2.400,000.

Царствующій государь: Фридрихъ-Вильгельмъ, курфирстъ бранденбургскій.

1891 годъ.

Пруссія, королевство.

Пространство -- 348,354 кв. верстъ.

Число жителей -- 28.358,000.

Царствующій государь: Вильгельмъ II, король прусскій, императоръ германскій.

Насъ, русскихъ, привыкшихъ считать все сотнями милліоновъ, эти цифры, можетъ быть, и не поразятъ. Но за то содержаніе этихъ цифръ такъ умно, что онѣ получаютъ выдающійся политическій смыслъ. Только умною государственною системой и прогрессивнымъ патріотизмомъ Пруссія достигла своего значенія.

"Бывшій кассельскій гимназистъ!" -- восклицаютъ наши классики-патріоты. Нѣтъ, не "кассельскій гимназистъ" выступаетъ здѣсь съ своимъ новымъ преобразовательнымъ словомъ, а германскій императоръ, стоящій во главѣ нѣмецкаго племени, которому предстоятъ новыя государственныя и общественныя задачи, которыя возможно будетъ разрѣшить съ народомъ, получившимъ иное образованіе, на теперешнее не похожее. "Измѣнившееся международное положеніе Пруссіи и Германіи расширяетъ нашъ кругозоръ и заставляетъ всѣхъ насъ спросить себя: можетъ ли наше образованіе оставаться такимъ же, какимъ оно было въ то время, когда Германія и, нѣмецкій народъ жили жизнью замкнутыхъ въ себѣ мыслителей? Теперь, съ измѣнившимися обстоятельствами, мы невольно приходимъ къ мысли, что намъ, быть можетъ, придется такъ или иначе прорвать ту ограду, которой стѣснена была до сихъ поръ наша школьная система", такъ разъяснилъ мысль императора Вильгельма министръ народнаго просвѣщенія.

Для чего же "такъ или иначе" (значитъ, безповоротно, рѣшительно, во что бы то ни стало) придется Пруссіи порвать съ своею школьною системой образованія? Только для того, чтобы создать людей, выросшихъ въ знаніи своего отечества, въ пониманіи его практическихъ нуждъ и потребностей, создать тѣхъ дѣятельныхъ гражданъ съ болѣе широкимъ кругозоромъ, которыхъ теперешняя школа, учившая совсѣмъ другому и старавшаяся отвлекать вниманіе отъ знакомства съ истинными нуждами своего отечества, совсѣмъ не создавала. Эту мысль, хотя и другими словами, императоръ Вильгельмъ высказалъ вполнѣ ясно.

Говорятъ, что Вильгельмъ ищетъ популярности, что онъ во что бы то ни стало желаетъ оставить по себѣ слѣдъ въ исторіи. Все это возможно. Но вопросъ не въ этомъ; вопросъ -- въ томъ, какими средствами Вильгельмъ думаетъ достигнуть этой цѣли, если вѣрно, что онъ только ради ея и работаетъ. И Вильгельмъ въ своихъ средствахъ является истымъ Гогенцоллерномъ. Выдающіеся Гогенцоллерны, имена которыхъ записаны исторіей, всегда отличались умѣньемъ понимать требованія своего времени и того, что нужно дѣлать для славы и возвеличенія Пруссіи. Такимъ же передовымъ представителемъ Пруссіи является и Вильгельмъ.

Выросшій среди побѣдныхъ кликовъ нѣмцевъ и всеобщаго воинственнаго возбужденія, Вильгельмъ еще ребенкомъ обнаруживалъ воинственныя наклонности, какъ бы уже формировался въ будущіе завоеватели и даже заставилъ говорить о себѣ, какъ о будущемъ Фридрихѣ Великомъ. И вотъ этотъ будущій Фридрихъ Великій, ставъ императоромъ и королемъ, умѣряетъ свой военный пылъ и провозглашаетъ самую мирную программу: "Мы живемъ,-- говоритъ онъ,-- въ переходное время и находимся наканунѣ вступленія въ новое столѣтіе, а преимуществомъ моего дома, -- и я думаю, мои предки давно это доказали, -- всегда было то, что они, чувствуя біеніе пульса времени, умѣли предъугадывать, что должно наступить. Тогда они становились во главѣ движенія, которымъ они рѣшились руководить и которое хотѣли направить къ новымъ цѣлямъ. Я полагаю, что узналъ, къ чему склоняется новый духъ и заканчивающееся столѣтіе, и я рѣшился, какъ при возбужденіи вопроса о соціальныхъ реформахъ, такъ и въ дѣлѣ воспитанія нашего молодаго поколѣнія, выступить на новую дорогу,-- идти по которой мы должны безусловно, потому что если мы не сдѣлаемъ этого, то мы будемъ къ тому черезъ двадцать лѣтъ принуждены".

Вотъ и весь секретъ Вильгельма,-- секретъ очень простой и даже не новый, и лишь только заявленный во всеуслышаніе, какъ программа, которой Вильгельмъ будетъ держаться. Фридрихъ-Вильгельмъ, а еще болѣе Фридрихъ Великій не спрашивали своихъ подданныхъ-"дѣтей", что имъ нужно. Теперь уже такъ нельзя. И жизнь, и народное сознаніе выросли и развились настолько, что, кромѣ силы "сверху", явилась уже и сила "снизу". Нижнее теченіе, не только во Франціи и Италіи, но даже въ нѣмецкихъ земляхъ, даже въ Австріи, составляетъ фактъ, который нужно уже признать какъ одно изъ неустранимыхъ основаній современной государственности.

И Вильгельмъ объявляетъ, что онъ этотъ фактъ признаетъ, что онъ останется вѣренъ гогенцоллернской традиціи прогрессивнаго консерватизма. Консерватизмъ этотъ заключается не въ настойчивомъ охраненіи всѣхъ старыхъ порядковъ, учрежденій, установленій и внутреннихъ отношеній,-- онъ заключается въ томъ традиціонномъ идеалѣ, который выработали для себя Гогенцоллерны. Власть, какъ носитель справедливости, общаго блага, мирнаго развитія и просвѣщенія, на встрѣчу которымъ она идетъ сама, предъугадывая требованія жизни, и, притомъ, пріуроченная собственно къ дому Гогенцоллерновъ, и есть именно тотъ традиціонный консервативный устой, на охраненіе и укрѣпленіе котораго Вильгельмъ намѣренъ положить всѣ свои силы. Въ сущности, это консерватизмъ правительственной системы дома Гогенцоллерновъ, прогрессивная роль котораго въ политической исторіи Германіи питаетъ въ Вильгельмѣ честолюбивую мечту не только поднять и укрѣпить, но и расширить значеніе Пруссіи, своей династіи и вообще монархической власти. Вильгельмъ немножко идеалистъ-мечтатель, настолько честолюбивый, энергичный и дѣятельный, что въ исторической борьбѣ разныхъ теченій, въ которой, можетъ быть, ему придется играть видную роль, онъ считаетъ возможнымъ выйти побѣдителемъ, а, пожалуй, стать и вождемъ монархизма, который онъ хочетъ обновить.

Честолюбіе Вильгельма заключается въ поднятіи національнаго чувства и умственнаго развитія. Нѣкогда приниженные нѣмцы, почти ставшіе предметомъ презрѣнія для своихъ болѣе сильныхъ сосѣдей, сдѣлались тѣмъ, что они теперь есть, только подъемомъ національнаго сознанія и національнаго чувства. Во главѣ этого возбужденія встала Пруссія, выставившая цѣлый рядъ великихъ и даровитыхъ патріотовъ, работавшихъ въ литературѣ и на государственномъ и политическомъ поприщѣ. Томазій, Лессингъ и слѣдовавшая за ними плеяда писателей, ученыхъ, философовъ и цѣлый рядъ патріотовъ-правителей, какъ Фридрихъ-Вильгельмъ I, Фридрихъ Великій, Вильгельмъ I, Штейнъ, Бисмаркъ, заканчивается на нашихъ глазахъ новымъ вождемъ прусско-нѣмецкаго государственнаго патріотизма -- Вильгельмомъ II.

По мнѣнію Вильгельма II, новый германскій государственный строй стоитъ того, чтобы его сохранить, и содѣйствіе сохраненію и спокойному дальнѣйшему развитію этого государственнаго строя -- задача достойная того, чтобы употреблять на нее всѣ силы человѣческія. И путемъ иного, осмысленнаго и патріотическаго образованія Вильгельмъ надѣется создать для Пруссіи новое поколѣніе гражданъ, спокойное, поступательное, сливающееся въ своихъ стремленіяхъ, желаніяхъ и цѣляхъ въ гармоническое и одпомыслящее цѣлое съ правительствомъ.

Вмѣсто "очеркарусской жизни", у меня выходитъ какъ будто бы "очеркъ прусской жизни". Но это именно "какъ будто-бы". Историческія иллюстраціи мнѣ казались (и думаю, что это такъ и есть) наиболѣе убѣдительнымъ противупоставленіемъ тому, что стараются доказать наши охранительныя газеты. Вильгельмъ II -- крайній и убѣжденный идеалистъ монархизма, желающій поставить монархическую власть въ Германіи на высоту, на какой она стояла при Карлѣ Великомъ, когда и благо и добро, и правда и справедливость, и порядокъ исходилъ только отъ лица императора. А Гражданинъ усматриваетъ въ его программѣ укрѣпленія монархизма "колебаніе основъ".

Разгадка этого недоразумѣнія -- въ томъ, что "основы", на которыхъ стоитъ Гражданинъ и его единомышленники, выдающіе ихъ за чыял-русскія, совсѣмъ не тѣ, на которыхъ стоитъ Вильгельмъ. Вильгельмъ -- образованный человѣкъ и въ качествѣ образованнаго человѣка онъ знаетъ цѣну образованія, знаетъ, что только ему Пруссія обязана своимъ вызвышеніемъ, и потому въ иномъ образованіи юношества, образованіи общественно-политическомъ, основанномъ на знаніи дѣйствительныхъ и практическихъ нуждъ страны,-- образованіи, на существовавшее до сихъ поръ образованіе не похожемъ,-- усматриваетъ единственную возможность угадать "біеніе пульса времени" и "предусмотрѣть то, что должно наступить". Съ нетерпѣливостью молодости, но твердо, энергично и сознательно, Вильгельмъ сталъ подготовлять путь, на который онъ хочетъ поставить Пруссію, замѣняя старыхъ генераловъ и совѣтниковъ своего дѣда болѣе свѣжими людьми, иного режима. Энтузіастъ-императоръ, можетъ быть, уже и рисуетъ себя центральною фигурой обновленнаго прусскаго монархизма, окруженною созданными имъ новыми поколѣніями, начинающими новую эру не только для Пруссіи, но и для всей Германіи. Конечно, въ подобномъ консерватизмѣ ни для Московскихъ Вѣдомостей, ни для Гражданина съ ихъ сторонниками нѣтъ мѣста. Оба эти консерватизма отстоятъ другъ отъ друга на цѣлое тысячелѣтіе. Консерватизмъ Вильгельма -- свѣтлый, доброжелательный консерватизмъ, полный жизни и просвѣщенныхъ стремленій; консерватизмъ же Московскихъ Вѣдомостей и Гражданина -- что-то мрачное, нелюдимое, озлобленное и недоброжелательное. Консерватизмъ Вильгельма основанъ весь на сознательной идеѣ развитія. Вильгельмъ говоритъ, что теперешній государственный строй Германіи стоитъ того, чтобы его сохранить и употребить на это всѣ силы человѣческія. Но чтобы этотъ строй могъ сохраниться, нужно, чтобы каждый гражданинъ убѣдился, что это именно такъ, чтобы каждый воспитался въ этомъ убѣжденіи, чтобы каждый зналъ всѣ условія развитія и роста той государственности, которая охраняетъ его гражданское и личное существованіе, чтобъ онъ зналъ всѣ опасности, которыя грозятъ цѣлости этой государственности, и когда каждый пруссакъ убѣдится сознательно и безъ колебаній, что только въ теперешней прусской государственности, съ ея вождемъ Гогенцоллерномъ, онъ имѣетъ лучшія формы общественности, ужь онъ, конечно, будетъ сознательно стремиться охранить эти формы отъ всякаго сторонняго покушенія на ихъ цѣльность и охранительное начало найдетъ свой непоколебимый источникъ само въ себѣ, въ сознаніи гражданъ. Московскія Вѣдомости и Гражданинъ выставляютъ совсѣмъ противуположныя требованія. Они выстрандютъ изъ своей программы консерватизма всякую критическую мысль, сознательность и свободное отношеніе къ дѣйствительности, а Гражданинъ даже и прямо возстаетъ противъ образованія, въ немъ-то именно и усматривая опасность для охранительныхъ началъ. Подобный консерватизмъ, думающій укрѣпиться на невѣжествѣ, лежитъ, разумѣется, за десятки тысячъ верстъ отъ консерватизма Вильгельма, находящаго самый прочный и надежный устой въ образованіи и просвѣщеніи.

Разное отношеніе къ умственному развитію и сознательности устанавливаетъ и совсѣмъ противуположныя практическія программы того и другаго консерватизма. Когда Штеккеръ, напримѣръ, вздумалъ возобновить при Вильгельмѣ II свой крестовый походъ противъ евреевъ, Вильгельмъ попросилъ его замолчать. Наши же охранительные органы думаютъ, что люди будутъ чувствовать себя лучше и счастливѣе, если не давать каждому свое, а давать его только нѣкоторымъ, а тѣхъ, для кого оно не полагается, турить вонъ...

Ставлю точки. И что я усиливаюсь доказать и для кого? Развѣ въ той же Пруссіи Вильгельма, о которой рѣчь, пришло бы какому-нибудь писателю въ голову доказывать, что государство и народъ сильны только образованіемъ, просвѣщеніемъ, сознаніемъ, что каждый гражданинъ долженъ знать учрежденія своей страны, ея исторію, что просвѣщенное правительство, опирающееся на просвѣщенныхъ гражданъ, образуетъ несокрушимую силу, дающую странѣ могущество внѣшнее и крѣпость внутреннюю, что управленіе должно быть основано на подъемѣ нравственности народа и на просвѣщенномъ патріотизмѣ, что соотвѣтственное воспитаніе подростающихъ поколѣній есть единственный залогъ стройнаго и развивающагося внутренняго быта?... А у насъ все это нужно еще доказывать, и доказывать безконечно, изо дня въ день, изъ года въ годъ, чѣмъ и занимаемся неустанно вотъ уже тридцать лѣтъ и, должно быть, прозанимаемся еще лѣтъ пятьдесятъ, растолковывая эти азбучныя истины не младенцамъ или дѣтямъ, а взрослымъ, и отстаивая просвѣщеніе, цивилизацію и истинный патріотизмъ отъ покушеній на нихъ разныхъ обскурантныхъ силъ то въ видѣ проповѣдниковъ морали, то въ видѣ органовъ печати.

Изъ всѣхъ европейскихъ обществъ только наше, едва вкусившее отъ плодовъ просвѣщенія, такъ колеблется между увѣренностью и неувѣренностью, нужно ли образованіе, или не нужно, спасетъ ли знаніе, или погубитъ. Только у насъ можно наблюдать такое любопытное явленіе, что вопросъ: нужно ли образованіе, или нѣтъ -- является предметомъ обсужденія, споровъ и полемики, и что невѣжество, какъ общественный принципъ, встрѣчаетъ массу "убѣжденныхъ" сторонниковъ. Атмосфера, которую создаютъ эти "убѣжденные", есть пережитокъ того до-петровскаго, московскаго періода, когда мы замыкались отъ всего европейскаго, боялись знаній, какъ чумы, и думали, что лучше всего мы проживемъ "своимъ умомъ". Выростая въ этой атмосферѣ, каждый у насъ носитъ уже въ себѣ ея заразу, а возможность прожить, и даже хорошо, не разставаясь съ невѣжествомъ, дѣлаетъ всѣхъ насъ болѣе или менѣе равнодушными къ знанію, образованію и просвѣщенію. Вотъ съ этимъ-то равнодушіемъ и слѣдуетъ бороться изъ всѣхъ силъ и долбить на каждомъ шагу и каждому: учись, учись, учись, знай, понимай, сознавай и протестуй, насколько, гдѣ и какъ можешь, противъ невѣжества и полуобразованія. Будить мысль, толкать ее на постоянную работу, не давать ей задремать и -- Боже упаси -- заснуть -- вотъ единственная задача печати и дѣятельноинтеллигентной части нашего общества, которой дороги интересы отечества и благо народа.

По поводу письма толстовца, которое я приводилъ въ августовскомъ Очеркѣ прошедшаго года, Недѣля въ одномъ изъ недавнихъ нумеровъ сказала, что я боюсь за цивилизацію. Ни за какую цивилизацію я не боюсь, да и не думаю, чтобы за нее кто-нибудь изъ противниковъ толстовскаго общественнаго ученія и боялся. Юліанъ-Отступникъ былъ человѣкъ необыкновенно умный, высокаго образованія и располагавшій всѣми средствами громадной власти, да и тотъ не былъ въ состояніи, даже хоть на время, задержать движеніе новой христіанской цивилизаціи. Чѣмъ же сравнительно съ Юліаномъ являются всѣ наши Достоевскіе и другіе проповѣдники морали, не признающіе знанія и образованія единственною силой и моральнаго прогресса? Вѣдь, это же, сравнительно, пигмеи мысли, отуманенные фанатики и прямолинейные энтузіасты, способные увлечь на свой путь только подобныхъ же себѣ людей, но общественное здравомысліе сбить съ толку,-- на долго, по крайней мѣрѣ,-- силъ не имѣющіе. Какая же можетъ быть отъ нихъ опасность цивилизаціи, которая будетъ идти своимъ путемъ и, не замѣтивъ даже, что они пытаются встать поперекъ, ея, замететъ всякій слѣдъ ихъ?

Не о цивилизаціи тутъ рѣчь и не ее приходится спасать. Нужно спасать общество отъ обскурантныхъ вліяній и отъ умственнаго усыпленія. Предположите, что обскурантное ученіе проповѣдниковъ морали становится настолько сильнымъ, что увлекаетъ за собой хоть 100,000 интеллигентныхъ людей и преимущественно молодежи, и всѣ эти люди "садятся на землю". Да, вѣдь, это же такое общественное бѣдствіе и такой общественный минусъ, передъ которымъ должно поблекнуть нашествіе десяти Тамерлановъ и Аттилъ. Сто тысячъ, вынутые изъ нашего скуднаго запаса образованныхъ и интеллигентныхъ людей и омужиченные ради того лишь, что "интеллигентъ долженъ отдать свой долгъ народу и своими руками добывать себѣ насущный хлѣбъ",-- это не только общественный абсурдъ, но и тягчайшее общественное преступленіе, которое должно бы вызвать проклятіе на главу проповѣдниковъ этого безбожнаго и бездушнаго избіенія людей, можетъ быть, даже нашихъ лучшихъ людей, ибо идутъ за нашими проповѣдниками только энтузіасты и люди, способные жертвовать собою ради нравственныхъ общественныхъ цѣлей. Обобщите извѣстіе, сообщаемое Орловскимъ Вѣстникомъ, предположите, что горькая судьба бѣдняковъ, о которыхъ онъ пишетъ, постигла всѣ эти 100,000 обращенныхъ. А Орловскій Вѣстникъ пишетъ, что "въ Орлѣ стали все чаще и чаще появляться возвращающіеся издалека на родину молодые интеллигентные люди въ оборванной одеждѣ, почти босые, и, несмотря на насмѣшки и оскорбленія, собирающіе милостыню по мѣстнымъ трактирамъ. Послѣдователи графа Толстаго по большей части люди съ извѣстными денежными средствами, которыя даютъ имъ возможность покупать землю и безъ особеннаго труда обзаводиться хозяйствомъ: они, такъ сказать, только играютъ "въ мужички", по тѣмъ несчастнымъ, которые послѣ тщетныхъ попытокъ найти какую-нибудь работу на чужой сторонѣ возвращаются домой почти босыми и нагими, приходится глубоко задуматься надъ своею участью". Что же это такое? Да больше ничего, какъ давно извѣстная, старая картина бродяжества нашего крестьянина-пахаря, дополненная бродяжествомъ интеллигентнаго пахаря.

Теперь предположите, что тѣ же 100,000 интеллигентовъ не омужичиваются и не садятся на землю, а даютъ образованныхъ и даровитыхъ писателей, ученыхъ, педагоговъ, администраторовъ, художниковъ, техниковъ, вообще работниковъ мысли, двигателей просвѣщенія и честныхъ практическихъ дѣятелей, преимущественно въ области администраціи высшей и низшей. Когда выиграетъ больше Россія: тогда ли, когда она пріобрѣтетъ подобныхъ интеллигентныхъ дѣятелей, устроителей порядка въ нашемъ внутреннемъ управленіи, нуждающемся въ обновленіи, и просвѣщенныхъ представителей руководящаго общественнаго мнѣнія, или же когда девяносто милліоновъ деревенскаго населенія пріобрѣтутъ еще сто тысячъ плохихъ пахарей изъ интеллигентовъ, для нашего земледѣлія вовсе ненужныхъ, которые исчезнутъ незамѣтно въ общей массѣ земледѣльцевъ, нисколько не измѣнивъ ихъ сѣраго цвѣта?

Нельзя не повторить извѣстнаго выраженія, что теперешніе представители консервативной печати и какой-то "русской" партіи и теперешніе проповѣдники моральныхъ вѣроученій, пытающіеся обновить русскую жизнь, подготовляютъ невольно правильное общественное сознаніе. Тѣ и другіе, прежде всего, сами отличаются недостаточнымъ общественнымъ и политическимъ развитіемъ, узостью общественнаго кругозора и апріорностью въ средствахъ, которыми они думаютъ излечить Россію отъ всѣхъ ея болѣстей. Всѣ эти средства предвзятыя, всѣ они личныя и всѣ они отличаются именно отсутствіемъ обобщенія и знанія дѣйствительныхъ нуждъ Россіи. Наприм., соціальная сущность общественной морали гр. Толстаго заключается въ томъ, что интеллигентъ долженъ отдать долгъ народу. Такое ученіе вполнѣ личное, вылившееся изъ той потребности нравственнаго обновленія, которую съ такою силой ощутилъ въ себѣ и созналъ гр. Толстой. И, удовлетворяя этому чувству, гр. Толстой отдаетъ своей долгъ лично. Онъ ходитъ въ армякѣ, пашетъ землю, живетъ чуть не въ подвалѣ своего барскаго дома и своими руками зарабатываетъ свой хлѣбъ. Покаяніе Толстаго есть его личное дѣйствіе, вызванное нравственною потребностью освободиться отъ продолжающейся еще несправедливости нашихъ отношеній къ народу, традиціоннымъ послѣдствіемъ которой чувствовалъ себя гр. Толстой.

Послѣдователи гр. Толстаго изъ того же дворянско-интеллигентнаго слоя являются подобными же "кающимися дворянами". Это тоже люди хорошихъ фамилій, со средствами, и "нравственный долгъ", который они отдаютъ народу, есть совершенно такое же нравственное дѣйствіе, такая же личная потребность уплатить народу цѣну созданнаго народомъ прогресса, дворянской интеллигенціи и ея наслѣдственныхъ состояній. Кающійся дворянинъ есть поэтому представитель или выразитель нравственнаго протеста противъ общественныхъ условій и отношеній, которыя его создали его формула,-- отдача долга народу,-- выражаетъ вѣрно сущность его покаятельнаго поведенія и какой общественной группѣ она должна служить программой.

Но освобожденіе крестьянъ выдвинуло еще и другую группу, ничего общаго съ этою группой не имѣющую, группу иного, новаго происхожденія, группу, вышедшую изъ того же народа и вмѣстѣ съ нимъ послужившую на созданіе нашей дворянской интеллигенціи, -- эту новую общественную группу составилъ разночинецъ. Разночинецъ есть поднимающаяся кверху часть народа, имѣющая въ немъ свои корни и не чуждая протестующихъ чувствъ противъ первой группы, о которой я говорилъ. По способу происхожденія, разночинцу, конечно, нѣтъ мѣста въ формулѣ кающагося дворянина, потому что ему и каяться-то не въ чемъ и отдавать не кому. Нѣтъ ему поэтому мѣста и въ хвостѣ гр. Толстаго. Кающійся дворянинъ и разночинецъ -- два противуположныхъ полюса нашей общественности, созданные двумя совсѣмъ несходными движеніями мысли. Кающійся дворянинъ выросъ изъ моральнаго, покаятельнаго чувства, а разночинецъ -- прямой продуктъ новыхъ общественно-гражданскихъ условій жизни, слѣдовательно, имѣетъ общественно-политическое происхожденіе. Кающійся дворянинъ есть явленіе личное и онъ возможенъ лишь тогда, когда есть люди, способные къ покаянію, поэтому и размѣръ вліянія ученія о покаяніи и отдачѣ долга народу зависитъ отъ числа людей, не только способныхъ проникнуться покаятельнымъ чувствомъ, но и сознать свое участіе въ предъидущей исторической несправедливости. Разночинецъ же, какъ продуктъ улучшившихся общественныхъ условій, есть явленіе общественное, выдвигаемое только жизнью. Покаятельная пропаганда, вся основанная на способности моральнаго проникновенія, выдвигаетъ впередъ личность и требуетъ личнаго поведенія. Успѣхъ ея поэтому зависитъ только отъ качествъ почвы, на которую падаетъ сѣмя, а когда такой почвы не особенно много, не взойдетъ на ней много сѣмянъ. Значитъ, это ученіе уже само въ себѣ заключаетъ свое собственное ограниченіе и не можетъ быть всеобщимъ ни въ смыслѣ широкаго общественнаго захвата, ни въ смыслѣ однородности проявленія, ибо каждый кающійся будетъ каяться на свой манеръ и получится лишь анархія единоличныхъ моральныхъ произволовъ. Единоличность же моральныхъ произволовъ приведетъ еще къ большей личной произвольности въ общественномъ мышленіи, если только до общественнаго мышленія дотянется. И вотъ откуда это отрицаніе личнаго развитія и воображаемая возможность прожить по-человѣчески безъ знаній. Все это, конечно, происходитъ только отъ того, что мы вовсе не воспитаны общественно-политически. Есть у меня письмо, въ которомъ приводится такое мнѣніе молодаго толстовца о Щедринѣ: "мнѣ, чтобы читать Щедрина, нужно знать хорошо исторію послѣднихъ 30--40 лѣтъ; на что мнѣ знать эту исторію, пусть они научатъ меня жить по-справедливому, "по-божески". Очевидно, что человѣкъ думаетъ, будто бы можно прожить "по-божески" безъ образованія и даже безъ знанія исторіи своего отечества!

Въ Недѣлѣ былъ напечатанъ весьма поучительный разсказъ объ арміи спасенія и о тѣхъ поразительныхъ результатахъ, которыхъ это общество достигло, когда оно изъ пустопорожней области моральной дѣятельности перешло къ соціально-экономической общественной практикѣ. Разсказъ, этотъ былъ напечатанъ по поводу смерти жены "генерала" Бутса, основателя арміи.

Въ арміи считается теперь 2,500 отрядовъ, 7,000 офицеровъ, около160,000 солдатъ, а ежегодный доходъ ея равняется 50,000 фунтовъ стерлинговъ. Вначалѣ армія спасенія задавалась только лично-моральными цѣлями и боролась противъ современнаго невѣрія, пьянства, разврата и нищеты, теперь же она вступила на соціальный путь и предводитель ея, "генералъ" Бутсъ, задумалъ громадное дѣло спасенія жителей лондонскихъ трущобъ отъ ихъ горькой участи посредствомъ эмиграціи. Въ книгѣ генерала Бутса, которая вышла надняхъ, изложенъ подробный его планъ, въ который входитъ устройство въ Англіи кооперативныхъ квартиръ, мастерскихъ, школъ, рабочаго бюро, банка, юридическаго кабинета и конторы для заключенія браковъ; въ провинціяхъ -- кооперативныхъ селеній и фермъ, за моремъ -- кооперативныхъ колоній. Одно изъ свѣтилъ англиканской церкви, извѣстный проповѣдникъ Лидонъ, посѣтивъ публичный митингъ арміи спасенія въ Вайтчапелѣ, сказалъ, что онъ не зналъ, куда скрыться отъ стыда при видѣ тѣхъ результатовъ человѣческой проповѣди среди подонковъ лондонскаго общества, которыхъ достигли эти заблуждающіеся мистики, тогда какъ истинная христіанская церковь ничего не дѣлаетъ для народныхъ массъ. Другой извѣстный англичанинъ выразился о дѣятельности Бутса такъ: "Мы посвятили всю свою жизнь на дѣло уничтоженія суевѣрныхъ понятій и созданія новой эры, основанной на разумѣ, образованіи и просвѣщенномъ эгоизмѣ, но одинъ Бутсъ произвелъ болѣе вліянія на цѣлое поколѣніе, чѣмъ мы всѣ вмѣстѣ. Конечно, онъ сдѣлалъ это не благодаря своимъ убѣжденіямъ, которыя просто суевѣрная чепуха, но онъ пробудилъ въ людяхъ чувство братства, и это обращеніе къ соціальному инстинкту человѣка дало ему силу совершать чудеса". Въ совершеніи этихъ чудесъ дѣятельно помогала ему жена, которая, кромѣ общихъ цѣлей, предпринятаго имъ общественнаго движенія, имѣла всегда въ виду стремленіе къ достиженію естественныхъ женскихъ правъ, и, главнымъ образомъ, благодаря ей, въ арміи спасенія женщины вполнѣ сравнены съ мужчинами. Она питала пламенное сочувствіе ко всѣмъ, кто страдаетъ и нуждается, а потому новое направленіе, приданное общественной дѣятельности арміи спасенія, обязано отчасти ей. Она не только своею религіозною дѣятельностью, проповѣдями и многочисленными сочиненіями заслужила прозвище "женщины-епископа", но была въ полномъ смыслѣ слова матерью какъ арміи спасенія, такъ и всего трущобнаго населенія Лондона...

Ну, вотъ примѣръ того, какія чудеса творятся изъ мелкихъ начинаній, когда за нихъ берутся люди истинно образованные, развитые, убѣжденные, которымъ извѣстна и исторія ихъ страны, исторія стремленій народа, его нужды, требованія, общій ходъ и направленіе современнаго соціальнаго движенія. Въ англійской арміи спасенія не только ни одинъ офицеръ, да ни одинъ рядовой не скажетъ: "зачѣмъ мнѣ знать исторію послѣднихъ 30-- 40 лѣтъ, пускай научатъ меня жить по-справедливому". Да, вѣдь, справедливость только изъ этого знанія и получается, а оно вовсе не существуетъ въ видѣ пилюли, которую какъ проглотишь, такъ и почувствуешь въ себѣ присутствіе справедливости и начнешь жить "по-божески". Готовыхъ "пилюль справедливости" на свѣтѣ нѣтъ и каждый такую пилюлю долженъ приготовить для себя самъ. Рецептъ же пилюли очень простъ: образованіе, знаніе, развитіе.

Наша армія спасенія думаетъ, однако, иначе. Она вѣритъ только въ чудеса и въ какое-то "непосредственное начало", которое нужно умѣть только зашевелить и изъ него сейчасъ же выростетъ древо познанія добра и зла. Безъ знаній ничего не выростаетъ, а, напротивъ, все заглохаетъ и умираетъ. Жаль будетъ, если и нашу армію спасенія постигнетъ то же, но ничего, должно быть, не подѣлаешь противъ этого, когда армія эта сама себѣ роетъ яму. Не спасти ей никого, если она сама себя спасти не умѣетъ. Изъ ничего Бутсъ создалъ 2,500 отрядовъ и завербовалъ 7,000 "офицеровъ" и 160,000 "солдатъ". По разсчету нашего населенія мы бы должны имѣть 7,500 отрядовъ, 21,000 офицеровъ и 500,000 солдатъ. Гдѣ они? И Бутсъ началъ проповѣдью противъ невѣрія, пьянства, разврата и бѣдности, но смыслъ, знаніе и наблюденіе ему подсказали, что моральный конекъ, если ѣздить на немъ одномъ, только измучитъ ѣздока и никуда не привезетъ, и онъ перешелъ къ практическимъ мѣрамъ гражданскаго, экономическаго и соціальнаго устроенія и повернулъ въ свою сторону все передовое общественное мнѣніе Англіи. Лидонъ говоритъ, что ему стало стыдно при видѣ результатовъ, которыхъ достигли эти "заблуждающіеся мистики", "тогда какъ христіанская церковь ничего не дѣлаетъ для народныхъ массъ". Другой англичанинъ увѣряетъ, что "убѣжденія Бутса -- суевѣрная чепуха", и онъ свершилъ свои чудеса, обратившись къ соціальному инстинкту человѣка и пробудивъ чувство братства. Но развѣ англиканская церковь, о которой говоритъ Лидонъ, что-нибудь и хочетъ дѣлать для массъ? Развѣ она въ своихъ проповѣдяхъ говоритъ имъ то, что говоритъ Бутсъ? "Убѣжденія Бутся -- суевѣрная чепуха!" Какія убѣжденія -- не знаю, но знаю, что за суевѣрною чепухой англійскія массы не пойдутъ и сила Бутса не въ чепухѣ, не въ пустыхъ словахъ, которыя бы давно разнесъ вѣтеръ, а въ глубокомъ знаніи природы человѣка и въ совершенно отчетливомъ и ясномъ представленіи какъ съ этою природой и съ чѣмъ къ ней нужно обращаться. Чувство справедливости, т.-е. братства, равнаго достоинства,-- вотъ тѣ великія струны сердца, которыя надо было твердо знать, чтобы умѣть на нихъ играть, и чтобы среди подонковъ лондонскаго населенія водворить равенство правъ мужчины и женщины. Нужно было имѣть свѣтлый, реальный взглядъ на жизнь и знать больше, чѣмъ только исторію за послѣднія 30--40 лѣтъ назадъ, чтобы вступить на путь тѣхъ соціальныхъ мѣропріятій, на который Бутсъ теперь всталъ. Большой умъ требовался для всего этого, большое знаніе явленій жизни и ея требованій, большое знаніе законовъ души и большое умѣнье ими пользоваться, чтобы свершить то, что свершилъ Бутсъ.

Вотъ единственный секретъ Бутса. А мы все няньчимся съ "непосредственностью" и думаемъ, что можно творить общественныя чудеса, не имѣя общественныхъ знаній и понятій.

-----

Общее заключеніе этого Очерка такое: у насъ очень слабо общественно-политическое развитіе, и мы этого не только не сознаемъ, но и проповѣдуемъ, что этого и сознавать не нужно. Наши "охранители" увѣряютъ, что только при невѣжествѣ можно прожить спокойно и счастливо; а наши моралисты поучаютъ, что для развитія правильной общественности достаточно одной "непосредственности", а думать въ общественно-политическомъ направленіи совершенно излишне.

Н. Ш.

"Русская Мысль", кн.I, 1891