Шелгунов Николай Васильевич - Ошибки недодуманной мысли

ОШИБКИ НЕДОДУМАННОЙ МЫСЛИ.

(Ошибки молодости. Оригинальная комедія въ 5 дѣйствіяхъ Петра Штеллера. Спб. 1871 г.)

Одинъ нѣмецкій публицистъ, повторяя слова Гете, спрашиваетъ -- "что такое филистеръ?-- и отвѣчаетъ: пустая кишка, полная страха и надежды, что Богъ сжалится."

Этихъ пустыхъ кишокъ плодится у насъ годъ отъ году болѣе и болѣе. Они теперь вездѣ. Они запинаются всякими пауками, разрѣшаютъ всякіе вопросы. Они ораторствуютъ въ нашихъ промышленныхъ обществахъ; они говорятъ торжественные спичи на торжественныхъ обѣдахъ; они забираются и на Суэзскій каналъ, я въ Остъ-Индію, изображая собой представительство русскихъ промышленныхъ интересовъ; они и въ литературѣ составляютъ очень дружный хоръ, забрались даже на сцену и повсюду пропагандируютъ свою "правду" такъ энергично и успѣшно, что внимающая имъ Россія готова, повидимому, превратиться вся въ. одну исполинскую пустую кишку.

Гдѣ-же ты, русскій порывъ, русская мощь, русское слово, которымъ славянофилы хотѣли спасти и обновить гніющій Западъ? Куда дѣлась ты, самоувѣренная сила, русскій глазомѣръ, русская ширь? Какое печальное и неожиданное превращеніе! Ожидали-ли вы этого, отцы и проповѣдники славянофильства, -- Кирѣевскій, Аксаковъ, Погодинъ, и вся ты, матушка-Москва-бѣлокаменная тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ?

Съ пустыми кишками еще, пожалуй, можно-бы помириться, еслибы они держали себя скромно. Но нѣтъ, они рѣшительно увѣрены, что въ нихъ перешелъ центръ русской тяжести. Они гордо и самоувѣренно тянутся кверху и говорятъ внушительно и поучительно, точно въ нихъ и въ самомъ дѣлѣ есть какое-нибудь содержаніе.

Да, типъ пустой кишки -- преобладающій типъ и въ жизни, и въ литературѣ. Уровень общественной русской мысли рѣшительно падаетъ; повсюду выползаютъ мелочныя чувства и мелочные интересы, и самоувѣренное невѣжество заносчиво усиливается занять первое мѣсто.

Если этотъ порядокъ будетъ продолжаться еще далѣе., то русской литературѣ грозитъ обнищаніе, и умственный столбнякъ смѣнитъ наши гордыя надежды, которыми мы еще такъ недавно жили. Но что-же дѣлаетъ критика, что дѣлаетъ журналистика? спасутъ-ли они русскую мысль отъ растлѣнія?...-- Кому спасать? Да и что сказать обществу? Будто типъ пустыхъ филистеровъ былъ-бы возможенъ въ литераторѣ, еслибы само общество не поддерживало его, еслибы въ самомъ обществѣ жилъ общественный идеалъ. Рудина засмѣяли; онъ развѣнчанъ и изгнанъ изъ жизни, потому-что не удовлетворялъ новому порыву передовой русской мысли. Рудинъ изчезъ, но какой типъ смѣнилъ его? Рудинъ родилъ Базарова, а Базаровъ родилъ пустую кишку. Нѣтъ, ужь лучше дайте широко-вѣщательнаго, расплывающагося, но честнаго Рудина, умѣвшаго умереть героемъ, чѣмъ безсодержательную кишку пустого и дрянного филистерства.

И будто образчиковъ этого типа у насъ еще мало и въ жизни, и въ литературныхъ произведеніяхъ, что г. Штеллеръ заставляетъ его являться на подмосткахъ Александринскаго театра! Видно однако, поучающій типъ отвѣчаетъ вопросу дня, ибо публика ломится, театръ полонъ, пьеса имѣетъ успѣхъ. Кого винить^ -- непониманіе публики или непониманіе автора? Всѣ хороши!

Г. Штеллеръ задался честнымъ желаніемъ сказать хорошее, спасительное слово. Онъ, очевидно, былъ пораженъ безвыходнымъ страданіемъ женщины по легкомыслію мужчины, и вотъ онъ задумался надъ поразившимъ его фактомъ, задумался и -- доказалъ, что можно видѣть факты жизни и не понимать ихъ, можно скорбѣть со скорбящими, сочувствовать страдающимъ и все-таки не выдумать ни одной дѣльной мысли, ни одного дѣльнаго совѣта. "Ошибки молодости" не больше, какъ слеза сочувствія, которую г. Штеллеръ несетъ на алтарь отечества. Попытка нарядиться въ мыслители г. Штеллеру рѣшительно не удалась. Вы живете не такъ, говоритъ г. Штеллеръ:-- вотъ ваши ошибки молодости, смотрите! Живите иначе, живите вотъ по какому образцу. И г. Штеллеръ отправляется въ карманъ своихъ узенькихъ панталонъ и вытаскиваетъ оттуда пустую кишку, которую онъ показываетъ публикѣ съ самодовольствомъ геніальнаго изобрѣтателя. Русскій здравый смыслъ смѣется надъ кишкой; занавѣсъ опускается, и г. Штеллеръ остается недоволенъ.

II.

Если обращать вниманіе на громкія, эфектныя слова о честности, благородствѣ и такъ далѣе, то комедія г. Штеллера можетъ казаться дѣйствительно результатомъ его искренняго, благонамѣреннаго желанія протянуть обществу руку спасительной помощи. Но если, обращая вниманіе на жалкія слова, вмѣстѣ съ тѣмъ не пропускать и другихъ словъ героевъ г. Штеллера, то получится результатъ обратный, обнаруживающій филистерство міровоззрѣнія, непослѣдовательность, противорѣчія, скудость мысли, еще болѣе тощая скудость пустой морали и цѣлое ожерелье пустыхъ кишокъ.

Г. Штеллеръ задумалъ изобразить разныя человѣческія ошибки, сопоставивъ ихъ съ противуположными человѣческими добродѣтелями, -- ошибки съ безошибочностью. Дѣйствіе открывается тѣмъ, что герой пьесы, типъ новаго человѣка и будущая пустая кишка -- Сарматовъ, пока еще бѣдный студентъ, даетъ урокъ Колѣ Моргунову.

Чтобы оттѣнить благородство чувствъ, честность направленія, дѣльность и плодотворность того пути, на который Сарматовъ хочетъ вывести Колю, г. Штеллеръ противупоставляетъ брата Коли -- юнкера. Въ то время, какъ Коля за урокомъ объясняетъ: АС = ВС, AD = BD, юнкеръ командуетъ, оретъ, поетъ и вообще производитъ разныя безчинства. Впрочемъ и Коля, и юнкеръ лица несущественныя -- ими г. Штеллеръ только, сопоставляетъ дѣльность съ пустотой и показываетъ трудовое положеніе Саратова.

Главная же суть въ тонъ, что Сарматовъ влюбленъ въ сестру Коли, Надю, и уже совершенно готовъ сдѣлать ошибку молодости. Такъ-какъ г. Штеллеръ взялся спасти Россію отъ ошибокъ, то посылаетъ немедленно къ Сарматову его товарища, студента Качалова, изображающаго собою Здравомысла пьесы. Отъ Здравомысла, конечно, ничего не скрывается; онъ видитъ все и знаетъ, для чего онъ пришелъ. Поэтому онъ немедленно разсказываетъ Сарматову, что Красовъ (тоже студентъ) сдѣлалъ величайшую глупость -- женился. Сарматова эта новость приводить въ восторгъ. "Чему-же ты обрадовался?" спрашиваетъ Качаловъ. Какъ чему, отвѣчаетъ Сарматовъ.-- "Эхъ, Сарматовъ! то-то и бѣда, что она милая, хорошая женщина; такихъ женщинъ у насъ еще мало; пусть-бы ихъ-то пожалѣли и не губили. Человѣкъ еще не сошелъ со школьной скамейки, не сдѣлалъ еще ничего лично для себя, а боретъ на себя отвѣтственность за чужое счастье; да еще за счастье тѣхъ, кого любитъ!" Хитрый Качаловъ говорить это неспроста; онъ кое-что подозрѣваетъ, и когда г. Штеллеръ, для окончательнаго убѣжденія его, заставляетъ войдти въ комнату Надежду Васильевну, Качаловъ даетъ своему другу рѣзкій, но спасительный совѣтъ. "Ты, даже и не видишь, какую пошлую роль заставляешь играть любимую тобою дѣвушку, говоритъ Качаловъ Сарматову:-- бѣдная ночью тайкомъ пробирается крадучись въ твою комнату. "Вѣдь это ужь мерзость, Сарматовъ!" Сарматовъ, какъ пойманный школьникъ, начинаетъ оправдываться, что у него были самыя честныя намѣренія, что онъ хотѣлъ принести пользу уму и сердцу Нади и что онъ не хотѣлъ отказаться служить ея развитію. Но Качаловъ неумолимъ. "Пусть берется на эту роль тотъ, кто можетъ служить женщинѣ безкорыстно и кто, развивая ея умъ, не станетъ развращать его, говоритъ Качаловъ. А-то послушай-ка: со столбцовъ періодическихъ изданій, съ театральныхъ подмостокъ раздаются восклицанія: "оставьте женщину! не беритесь за ея развитіе; пусть она спотыкается, но ищетъ свѣта сама!" И вмѣсто того, чтобы спросить у этихъ горлановъ, какъ-это женщина съ завязанными глазами сама будетъ искать свѣта, публика имъ рукоплещетъ. Пойми, вѣдь это протестъ противъ нашихъ услугъ, а скажи, былъ-ли-бы подобный протестъ возможенъ, еслибы наши услуги не обходились женщинѣ дорого?" Вмѣсто того, чтобы доказать Качалову, что онъ морализируетъ нескладно и нелогично и что повторяетъ слова только горлановъ, что вопросъ, какъ онъ ставитъ его, совсѣмъ не въ томъ, помогать или не помогать женщинѣ, а въ томъ, чтобы не сводить его къ дурной помощи, пораженный Сарматовъ кричитъ съ отчаяніемъ: "Качаловъ! это ужъ слишкомъ... громи, клейми, если можешь..." Но Качаловъ, какъ истинный пуританинъ, возмущенъ любовью Сарматова и начинаетъ браниться. "Ну, подумай, что ты можешь дать ей въ самомъ дѣлѣ? Ты студентъ, школьникъ и пролетарій..." Качаловъ велитъ Сарматову покончить, пока еще не поздно.

Г. Штеллеръ, заставившій двухъ друзей роспинаться въ честности, конечно, и не воображаетъ, что его Сарматовъ уже съ первыхъ шаговъ въ жизни былъ несомнѣнной пустой кишкой. Его плѣнило личико; принялся онъ развивать это личико и, заставляя Надю пробираться къ себѣ въ комнату ночью, будто-бы не понималъ, что съ человѣческимъ чувствомъ нужно обращаться осторожно. О чемъ-же вы думали, г. Сарматовъ, вѣдь вы не мальчикъ посмотрите, какъ вы разсуждаете съ юнкеромъ -- вы и честны, и умны, и благородны, и развиты; а съ Надей поступаете глупѣе, чѣмъ съ ней-бы поступилъ вашъ ученикъ Коля. Бѣдъ вы съ нею на "ты"; вы съ нею уже цѣлуетесь! Если вы знали, къ чему все это можетъ привести (а вы это знали), вамъ слѣдовало-бы прогнать Качалова съ его запоздавшимъ совѣтомъ и не играть судьбою Нади. Г. Штеллеръ думаетъ, что онъ изобразилъ въ Сарматовѣ честнаго человѣка, тогда-какъ его герой выходить филистеромъ изъ филистеровъ, бездушнымъ лабазникомъ, только драпирующимся въ хорошія чувства: Какъ человѣкъ неспособный къ прочнымъ и глубокимъ чувствахъ, Сарматовъ, накутеривъ въ домѣ Нади, могъ бѣжать съ такою-же легкостью, какъ еслибы онъ выпилъ стаканъ воды. Какова прочность чувствъ Сарматова, онъ доказалъ это въ третьемъ дѣйствіи, а каковы были чувства Нади, обнаружилось тоже. Надя привязалась къ Сарматову всею силою своего перваго чувства; она пять лѣтъ лелѣяла мысль соединиться съ Сарматовымъ, тогда-какъ онъ полюбилъ другую. Сарматова вы, г. Штеллеръ, и спасли, и вывели въ люди и женили на княгинѣ. Но что вы сдѣлали съ Надей? развѣ вы спасли ее отъ ошибки чувства, развѣ вы ее вознаградили чѣмъ-нибудь за обманъ и разочарованіе? Пять лѣтъ жила она мечтой, энергично пробивала себѣ дорогу и для чего-же? Только для того, чтобы увидѣть наконецъ, что человѣкъ, котораго она любила, любитъ другую и хочетъ жениться на ней лишь потому, что далъ слово. Не назовете-ли вы это святостью договора? Вотъ ужь поистинѣ филистерское пониманіе! И вашъ честный герой Сарматовъ, несмотря на то, что любитъ другую, хочетъ жениться на Надѣ и не смѣетъ сказать ей прямо правду! Ну какъ-же онъ не пустая кишка? Неужели, по мнѣнію вашего героя, честнѣе жениться не любя и оскорблять этимъ всю жизнь и себя и свою жену, чѣмъ сказать женщинѣ открыло, что семейная жизнь для нихъ невозможна? И этотъ-то дрянной человѣкъ предлагается Россіи, какъ образчикъ неошибающагося и честнаго чувства, и ума. Понимаете-ли вы, г. Штеллеръ, чему поучаете? По вашей теоріи всякому студенту позволяется доводить свои любовныя шалости до поцѣлуевъ и прижиманій и, возбудивъ въ женщинѣ чувство, вѣжливо предъ ней раскланяться и сказать ей: мой другъ, прощайте: я женюсь на васъ, когда у меня будутъ деньги. Затѣмъ онъ можетъ жениться или не жениться, смотря по домашнимъ обстоятельствамъ. По вашему, это называется не сдѣлать ошибки молодости. Положимъ, что Сарматовъ не ошибся и выигралъ свою партію; а Надя? Или ошибка молодости только тогда, когда любовь кончается бракомъ? Нѣтъ, г. Штеллеръ, логическое мышленіе вамъ рѣшительно не дается.

Но если ни у г. Штеллера, ни у его героевъ недостаетъ логики, за-то они умѣютъ произносить очень красивыя слова. Послѣ нотаціи Качалова Сарматовъ наговоривъ Надѣ очень много благородныхъ фразъ, въ которыхъ однако не было благородій сущности. "Чѣмъ-бы это все кончилось, кто знаетъ? За себя поручиться трудно! Разстанемся-ка лучше вовремя, пока еще не поздно". Надя глубоко задѣта: она плачетъ; она говоритъ Сарматову о своей любви, а почтенный Евгеній Павловичъ, рисуясь благородствомъ, несетъ чушь и вырисовывается такимъ полнымъ филистеромъ, что по-истинѣ изумляешься непроницательности нашей публики. "Нѣтъ, Надя, я одинъ виноватъ", говоритъ онъ, точно кто-нибудь въ этомъ сомнѣвается. "Прощай, моя дорогая!.. Научись не требовать отъ жизни больше, чѣмъ она даетъ, и постарайся скорѣе забыть нашу несвоевременную любовь. " Надя по молодости, ну да и потому, что любящіе всегда слѣпы, вмѣсто того, чтобы презрительно осадить эту дрянь, Сарматова, начинаетъ изливаться въ чувствахъ и наконецъ бросается въ объятія Сарматова. На сценѣ это, конечно; очень эфектно, особенно когда мать и отецъ застаютъ любовниковъ на мѣстѣ преступленія и затѣмъ слѣдуетъ сцена драматическаго характера, и изгнаніе посрамленнаго Сарматова. Но предположите, что Надя умнѣе, чѣмъ она есть, и что она правильнѣе оцѣниваетъ человѣка ею любимаго. Въ русскихъ романахъ бывали подобныя положенія, и тургеневскія героини поступали въ этихъ положеніяхъ иначе. Я не думаю, чтобы г. Штеллеръ не зналъ ни объ этихъ положеніяхъ, ни о томъ, какъ порядочныя женщины относятся къ внезапно разоблачившимся дурнымъ мужчинамъ. Оттого-то и остается объяснять предвзятую мысль г. Штеллера не иначе, какъ желаніемъ преподать урокъ той филистерской морали, какую онъ олицетворяетъ въ Сарматовѣ.

Научивъ Надю не требовать отъ жизни больше, чѣмъ она даетъ, т. е. иначе сказать, не увлекаться, не мечтать, не отдаваться никакимъ порывамъ и стремленіямъ, а жить изо-дня въ день, какъ живется, Сарматовъ, чтобы показать еще рѣзче всю пагубу и все вредное вліяніе книгъ, собравшись оставить домъ Моргуновыхъ, говоритъ: "къ чорту всю эту мудрость" и отдаетъ эту книжную мудрость кухаркѣ за двадцать-пять коп. серебромъ. Яснѣе говоря, Сарматовъ хотѣлъ сказать вотъ что: "прощай, теорія и умозрѣніе: нужно стать на путь практической жизни; нужно выбиться изъ этой жалкой колеи копеечнаго существованія и изъ бѣднаго сдѣлаться богатымъ. Все это шалости первой молодости и пустяки; не въ любви жизнь, не въ общемъ трудѣ жизнь, а жизнь въ томъ, чтобы выкарабкаться въ богатство и обезпеченіе. Только въ этомъ практика благоразумія, а остальное мечты и ошибки молодости."

Публика съ своей обычной снисходительностью, рукоплещетъ Сарматову за его благоразуміе и радуется, что онъ въ такихъ молодыхъ лѣтахъ задумалъ уже сдѣлаться золотопромышленникомъ.

III.

О самоувѣренная молодость! Ты, невидящая ни въ чемъ препятствій и съ закрытыми глазами смѣло кидающаяся на бой съ жизнью, не рвись, не узнавъ своихъ силъ: тебя ждетъ только разочарованіе, пораженіе, гибель. Чтобы читатель не думалъ, что это пустыя слова, г. Штеллеръ показываетъ ему семейную жизнь Красова, того самаго Красова, который, по словамъ Качалова, сдѣлалъ величайшую глупость, какую только можетъ сдѣлать человѣкъ.

Вѣра Александровна Красова реалистка -- обожательница Писарева, за котораго, по словамъ ея мужа, она готова выцарапать глаза; бодрая, смѣлая и энергичная, она вѣрить въ свои силы и живетъ настоящимъ. Да и кто можетъ знать будущее? Идите отважно впередъ -- вотъ все, что нужно; толкайте смѣло женщину на путь честной, мыслящей, трудовой жизни,-- тогда вы только истинный мужчина. Женщина, опираясь на вашу руку, пойдетъ бодро по этому пути и не отступитъ передъ призраками нищеты. Противъ этого деспота есть у насъ здоровый мозгъ и крѣпкія здоровыя руки. Безчестно, подразнивъ женщину развитіемъ, трудомъ, наукою, бросить ее потомъ на произволъ судьбы, чтобы она только сильнѣе чувствовала всю пошлость и пустоту своей праздисй жизни. Такъ разсуждала Вѣра. Александровна дѣвушкой и такъ хотѣла она поступать. Знакомы-ли вамъ эти мысли, читатель? Не спроста г. Штеллеръ заставилъ Красова рекомендовать свою жену Сарматову идеалисткой-реалисткой и поклонницей Писарева. Писаревъ, по мнѣнію г. Штеллера, высказывая свою теорію отношеній мужчины къ женщинѣ, только создалъ Красовыхъ. Онъ натолкнулъ людей на тѣ бѣдствія и ошибки, противъ которыхъ приходится теперь говорить. Но, г. Штеллеръ, или вы, или Красовъ -- кто-нибудь да изъ васъ Писарева непонялъ и въ концѣ этой главы я покажу, почему именно вы не можете понять Писарева.

Проходитъ четыре года и г. Штеллеръ вводитъ васъ въ гнѣздо страшной нищеты. Вотъ маленькая сырая комната: немытый полъ; повсюду безпорядокъ; молодая женщина, укутанная въ старый шерстяной платокъ, торопливо пишетъ, сидя за столомъ, не поднимая головы. Изъ другой комнаты слышенъ крикъ ребенка. Кто-же обитатели этого мрачнаго жилища? Всмотритесь. Это та-же самая Вѣра Александровна, которая говорила нѣкогда, что были-бы только руки да энергія, и нищета становится призракомъ. Мечты разлетѣлись. То, что представлялось такъ просто и легко, оказалось препятствіемъ неодолимымъ. Мужъ будетъ давать уроки; она станетъ заниматься переводами, и такимъ образомъ каждый изъ супруговъ несетъ свою долю и жизнь пойдетъ ровная, счастливая, довольная. И мужъ, точно, даетъ уроки, а жена переводитъ, но онъ вырабатываетъ всего 18--20 р. въ мѣсяцъ, а переводовъ ея не берутъ. Красовъ -- не титанъ и не чугунъ, да мужчины и вообще гораздо раздражительнѣе, когда встрѣчаютъ помѣхи и препятствія. Онъ не выноситъ этой каторжной жизни, и начинаются упреки. "Передовая женщина! поборница женскаго труда и женской иниціативы, говоритъ въ моментъ отчаянія Красовъ своей женѣ.-- Не вы-ли съ пафосомъ проповѣдовали вездѣ, что мужъ долженъ вырабатывать для себя, а жена для себя? Не вы-ли кричали чуть-ли не на всѣхъ перекресткахъ, что стыдно женѣ взваливать въ мужа всю тяжесть семейныхъ заботъ и дѣлать изъ него" батрака. Вы, правда, ставите самоваръ, няньчите да пеленаете своего ребенка, но для этого вовсе не нужно быть передовой женщиной: это дѣлаютъ и жены всѣхъ бѣдняковъ". Вамъ противенъ Красовъ своими упреками, но взгляните на него спокойнѣе, посмотрите, въ какой живетъ онъ обстановкѣ, припомните, что онъ обыкновенный человѣкъ, какъ всѣ, какъ большинство. Нужна большая нравственная сила, чтобы устоять, когда вокругъ холодъ и голодъ, когда въ домѣ нѣтъ ни копейки, чтобы купить дровъ, когда отъ нищеты умираетъ послѣдній ребенокъ и когда въ то-же время приходитъ дворникъ съ отказомъ отъ квартиры. У Красова идетъ кругомъ голова; онъ чувствуетъ свое безсиліе; ему остается только одно -- плакать, и онъ плачетъ. "Плачь, плачь, Владиміръ: легче будетъ, говоритъ Вѣра Александровна, припадая на плечо къ своему мужу:-- о, я знаю, какъ тяжело тебѣ. Я знаю, что забота о насъ надрываетъ твои силы. О! нужда ломаетъ и не такіе характеры, какъ у насъ съ тобой! Вспомни, такіе-ли мы были прежде. Проста и ты меня, Владиміръ, если убитая и ошеломленная горемъ я не умѣю уважать твоихъ страданій и изъ губъ моихъ срывается невольно оскорбительное слово".-- О, я знаю, ты святая женщина, отвѣчаетъ Красовъ, обнимая свою жену.-- И дѣйствительно, святая женщина -- Вѣра Александровна. Это лучшая личность во всей пьесѣ и наиболѣе живой человѣкъ изъ всѣхъ людей, какихъ показываетъ г. Штеллеръ. Красовъ тоже вѣренъ жизни. Оба они, супругъ и супруга истинно хорошіе, честные и простые люди, но люди -- безъ выдающихся талантовъ, люди, энергія которыхъ выше ихъ способностей,-- люди, у которыхъ собственныхъ силъ недостаетъ, чтобы имѣть все, что имъ нужно по ихъ умственнымъ и нравственнымъ потребностямъ. Короче говоря, это образованные нищіе. "Людямъ, съ менѣе развитыми потребностями, говорить Красовъ Сарматову,-- теперь уже человѣку со средствами,-- пожалуй-бы и хватило нашихъ отъ 18 до 20 р. въ мѣсяцъ. Такъ вѣдь нѣтъ: читать тоже хочется. Заведутся деньги -- книгу купишь, въ библіотеку запишешься. Сидишь ночь напролетъ за книгой, да свѣчи изводишь. Общественные вопросы, видишь, тревожатъ. Жену взялъ, самъ знаешь, непривыкшую къ грязной работѣ. Не хотѣлось мнѣ Вѣрочку допустить мыть полы да стирать на меня и на ребенка бѣлье: нужна, стало-быть, прислуга; ну, а на 20 р. не разгуляешься. А заглуши я въ себѣ всѣ потребности кромѣ животныхъ, обрата я свою жену въ прачку, кухарку, поломойку! тогда-бы 20 р. хватало". На замѣчаніе Сарматова, отчего онъ не ищетъ болѣе выгодной работы, Красовъ отвѣчаетъ: "Работы! Эхъ, Сарматовъ! Ты знаешь,-- у меня способности.... я могу трудиться; муравьинаго терпѣнья у меня довольно! Я всегда думалъ,-- для того, чтобы работать, нужна только добрая воля. Но столкнувшись лицомъ къ лицу съ жизнію, я вынесъ горькое убѣжденіе, что если гибнуть тунеядцы,лѣнтяи, лежебоки, то гибнутъ и тѣ, которые не умѣютъ бѣгать и вымаливать работы, какъ подаянія"!-- Что-же дѣлать? Такъ и погибнуть, умереть, что-ли? Наши бѣдняки додумались до выхода. "Ну какіе мы съ тобой отецъ и мать? говоритъ Красова мужу.-- Довольно жертвъ на нашей совѣсти; если мы честные съ тобою люди, то дадимъ слово неиначе любить съ этихъ поръ другъ друга, какъ братъ и сестра. Я дала себѣ это слово и сдержу его. Вмѣстѣ намъ жить невозможно: мы молоды, и я слишкомъ люблю тебя, Владиміръ. Мы разойдемся съ тобой до другой, болѣе счастливой поры, когда научимся обходиться безъ чужой помощи".

На театральныхъ подмосткахъ подобныя сцены должны производить тяжелое впечатлѣніе, и зритель, который думаетъ только такъ, какъ хочетъ заставить его думать авторъ, никакъ и не подозрѣваетъ, что съ нимъ лукавятъ и его обманываютъ. Зрителю, какъ и читателю, тенденціозные писатели даютъ факты только для односторонняго вывода. Если-бы читателю давался полный матерьялъ, его также не затруднилъ-бы выводъ, какъ и при матерьялѣ одностороннемъ. Г. Штеллеръ задался извѣстной мыслью и хочетъ подавить ею читателя чрезъ подборъ одностороннихъ фактовъ. И нужно согласиться, что г. Штеллеръ достигаетъ своей цѣли. Всякій видитъ, что Красовъ и его жена несчастны, и всякому ясно, что ихъ несчастіе происходитъ. отъ того, что они такъ рано женились, женись они позже, и вся жизнь ихъ сложилась-бы иначе. Понимая такъ ошибки молодости, г. Штеллеръ свелъ весь вопросъ къ воздержанію.

Но разрѣшаетъ-ли г. Штеллеръ такимъ отвѣтомъ вопросъ жизни? И въ чемъ тутъ вина Писарева? Писаревъ никогда не говорилъ, въ какомъ возрастѣ слѣдуетъ жениться и при какомъ годовомъ доходѣ можно быть женатымъ. Для Писарева вопросъ о семьѣ былъ вопросомъ не экономическимъ, а нравственнымъ. Всѣ его статьи направлены противъ семейнаго ада, противъ неумѣнья устроиться по-человѣчески, противъ неумѣнья выбрать себѣ спутника и товарища жизни и сдѣлать жизнь источникомъ прочнаго и продолжительнаго наслажденія. Онъ говорилъ, что счастье можно найти только во взаимномъ трудѣ, во взаимной поддержкѣ и помощи, въ взаимномъ уваженіи, которое не возможно безъ умственнаго и нравственнаго равенства. Въ томъ видѣ, какъ г. Штеллеръ рисуетъ Красовыхъ, онъ именно даетъ людей, исполнившихъ эту нравственную программу. Это люди превосходные, вполнѣ честные и нравственные, владѣющіе именно всѣмъ тѣмъ, что нужно, чтобы жизнь ихъ была счастливой. Они гибнутъ не отъ семейнаго ада, а гибнутъ отъ того, что имъ ѣсть нечего. Какъ-же г. Штеллеръ поправляетъ Писарева и какимъ фокусомъ думаетъ онъ сдѣлать голодныхъ сытыми, бѣдныхъ богатыми?

Еще много раньше г. Штеллера извѣстный полководецъ Монтекукули говорилъ, что для войны нужны три вещи -- деньги, деньги и деньги. Перенося тотъ-же вопросъ на жирную почву семейнаго особняка г. Штеллеръ хочетъ доказать, что для супружескаго счастья нужны тѣ-же самыя три вещи. Но теорія Монтекукули, какъ знаютъ читатели изъ нынѣшней французской войны, оказалось невѣрной; также извѣстно, что не въ деньгахъ счастье. Г. Штеллеръ не смущается этой, давно извѣстной истиной и хочетъ въ пяти-актной комедіи разрѣшить всѣ соціально-экономическіе вопросы. Но во-первыхъ, это и неудобная форма для разрѣшенія, а во-вторыхъ, вопросы соціологіи не вяжутся съ Александринскимъ театромъ. Какъ-будто частный случай, положеніе Красова можетъ дать серьезный отвѣтъ на серьезно поставленный вопросъ и будто-бы у г. Штеллера есть хотя одно дѣйствительно умное разрѣшеніе!.. Посмотримъ отъ чего неудача Красова.

Красовъ заработываетъ 18--20 руб. въ мѣсяцъ и живетъ уроками. Жена его переводитъ, но не всегда имѣетъ работу. Зависитъ-ли этотъ заработокъ отъ лѣтъ Красова? Нѣтъ, не зависитъ. Онъ зависитъ исключительно отъ спеціальности и отъ способности. Красовъ и въ пятьдесятъ лѣтъ можетъ имѣть не больше уроковъ, а жена его не больше переводовъ. Слѣдовательно, бѣдственное положеніе Красовыхъ не отъ того, что они женились рано.

Красовъ ссылается на то, что онъ человѣкъ съ развитыми потребностями, что читать хочется: "книгу купишь, въ библіотеку запишешься, ночь сидишь за книгой, да только свѣчи изводишь; а заглуши въ себѣ всѣ эти потребности, и 25 руб. достанетъ. Но Красовъ вретъ, что деньги уходятъ у него главнѣйше на удовлетвореніе умственныхъ потребностей. Прежде всего дорога говядина, да квартира, да дрова. Подъ Петербургомъ новодеревенскіе мужики проживаютъ по тысячѣ руб. въ годъ и меньше нельзя. Какъ-же жить на триста рублей въ Петербургѣ двумъ, да еще съ прислугой! Красовъ думаетъ, что заглуши онъ въ себѣ всѣ потребности, кромѣ животныхъ, обрати жену въ кухарку, прачку, поломойку и двадцати-пяти рублей въ мѣсяцъ достанетъ. Онъ проклинаетъ развитіе, отрекается какъ-бы отъ самого себя и думая, что въ этомъ отреченіи, въ одномъ удовлетвореніи животныхъ потребностей онъ найдетъ обезпеченіе и полное экономическое довольство, -- жестоко ошибается. Тому-же самому Сарматову онъ говоритъ черезъ минуту, что у него есть и способности, и терпѣніе, и готовность трудиться, но недостаетъ только того, чтобы умѣть бѣгать и вымаливать работу, какъ подаяніе. Это уже вопросъ другой. Это вопросъ не лѣтъ и не супружества, а вопросъ объ отношеніи труда и капитала, вопросъ о рынкѣ рабочихъ. Сдѣлай или не сдѣлай Брасовъ ошибку молодости -- сущность вопроса отъ этого нисколько не мѣняется, ибо все дѣло въ томъ, что рынокъ переполненъ рабочими и что не хозяева гонятся за ними, а они за хозяевами. Излишніе люди на рынкѣ труда должны, конечно, прибѣгать къ конкуренціи, понижать взаимно задѣльную плату, или-же прибѣгать къ нищенскому выпрашиванію себѣ работы, оскорбительному для человѣческаго достоинства, на что не всякій способенъ. Красовъ, пока еще учился, смотрѣлъ на это дѣло иначе и думалъ, что для работы нужна только добрая воля. Но еслибы онъ думалъ не такъ? Еслибы еще студентомъ онъ зналъ, что одной доброй воли недостаточно и что ему неизбѣжно придется гибнуть отъ нищеты? Г. Штеллеръ, подумайте, что вы говорите... Вы точно хотите сказать, что и такой взглядъ самоувѣренности рвущейся силы -- ошибка молодости и что теорія труда, о которой говорилось такъ много въ нашей журналистикѣ, есть одно изъ ошибочныхъ увлеченій, подготовившая намъ нашу собственную гибель. Нѣтъ, г. Штеллеръ, вѣрна и эта теорія, вѣренъ и очищенный взглядъ на нравственныя отношенія и святость супружескаго союза. Если Красовъ гибнетъ, онъ, по вашимъ собственнымъ словамъ, гибнетъ не отъ праздности, и хотя вину его бѣдствія вы видите въ раннемъ супружествѣ, но вѣдь въ этомъ случаѣ никто не дѣлаетъ ошибки кромѣ васъ. А ошибка ваша отъ того, что вы совершенно не понимаете того соціально-экономическаго момента, въ которомъ находится теперь Россія. Приглядитесь къ этому моменту и поймите его,-- и вы увидите, что одной поздней женитьбой ни отъ чего не спасешься. Если есть люди, желающіе трудиться, но не имѣющіе работы, то очевидно, что трудъ находится въ условіяхъ неблагопріятныхъ для его существованія. Отъ этой бѣды терпятъ у насъ не одни образованные пролетаріи, не одни студенты, а страдаетъ вся страна. На трудъ у насъ еще слабъ запросъ, потому-что еще слабы наши нужды и потребности, да и до слабыя потребности мы должны еще ограничивать, цотожу-дто неблагопріятныя условія, въ которыхъ находится личный трудъ, мѣшаютъ давать ему возможно выгодные результата. У насъ до сихъ поръ геркулесы въ косую сажень въ плечахъ нанимаются для такого дѣла, съ которымъ справится двѣнадцатилѣтній ребенокъ, или-же сидятъ и вовсе безъ дѣла. А если пропадаетъ на половину мужская сила, то нечего и говорить о женской -- для нее уже и совсѣмъ не оказывается дѣла. Вотъ въ чемъ сущность вопроса, который вы и сами не только не отрицаете, но и высказываете устами Красова. Зачѣмъ-же вы написали всю вашу комедію и зачѣмъ дѣльную мысль опровергаете потомъ цѣлымъ рядомъ пустословія, фальши и лжи! У васъ дѣйствуютъ люди, на которыхъ отразилось роковое давленіе экономической судьбы, а вы, вмѣсто того, чтобы показать зрителю всю неисходность подобнаго трагическаго положенія, говорите о какомъ-то смѣшномъ самовоздержаніи. Эту теорію мы слышали много раньше васъ отъ Мальтуса, но есть-ли хотъ одинъ разсудительный человѣкъ, который въ нее вѣруетъ нынче!.. Мальтусъ, какъ мыслитель, былъ послѣдователенъ, суровъ и безжалостенъ. Ну если есть на свѣтѣ люди безъ дѣла, говоритъ онъ, -- люди лишніе -- пусть они умираютъ съ голода, пусть не плодятся, пустъ, наконецъ, убиваютъ своихъ дѣтей. И высказывая подобныя страшныя вещи, Мальтусъ остается вѣренъ себѣ; онъ не сантиментальничаетъ, не старается возбуждать ничьего сердоболія и не ломается передъ публикой своей гуманностію. Но г. Штеллеръ не то. Онъ создалъ въ лицѣ Красова лишняго человѣка, которому нѣтъ никакого дѣла на землѣ, и въ. то-же время возмущается, что у него умираютъ дѣти. Весь трагизмъ положенія основанъ не столько на судьбѣ самихъ несчастныхъ тружениковъ и ихъ безплодномъ трудѣ, сколько на глубоко-задѣтомъ родительскомъ чувствѣ. Мы не отрицаемъ этого чувства и хорошо понимаемъ все связующее и моральное значеніе дѣтей. Но въ томъ вопросѣ, который возбуждаетъ г. Штеллеръ, гибель дѣтей не больше, какъ результатъ гибели родителей. Жалко не дѣтей, которые гибнутъ, а родителей, у которыхъ гибнутъ дѣти. Драматизмъ бъ самомъ положеніи родителей; драматизмъ въ томъ, что мечты о счастливой трудовой жизни разбились о суровую дѣйствительность, что энергія оказывается силой не всегда спасающей,-- что на рынкѣ труда больше голодныхъ желудковъ, чѣмъ хлѣба, и потому, проталкиваясь за нимъ, приходится подставлять ножку такому-же голодному сосѣду. Подобная исторія повторяется съ поражающей наглядностью каждый день на лондонскихъ докахъ. Далеко ранѣе до начала работъ собираются рабочіе и ждутъ, пока отворятся ворота. Вотъ ворота отворяются и требуется только двѣ тысячи рабочихъ, а ихъ набралось четыре. Оставшіеся безъ работы молча расходятся. Найдутъ-ли они гдѣ-нибудь на сегодняшій день работу, т. е. хлѣба, никто еще не знаетъ. Дѣти, въ этой погонѣ за трудомъ, играютъ дѣйствительно важную роль. Роль ихъ въ томъ, что они усиливаютъ конкуренцію родителей. Родители согласятся лучше сбить плату, чтобы получить хоть что-нибудь, чѣмъ ничего; для нихъ лучше ѣсть впроголодь, чѣмъ совсѣмъ не ѣсть. Это не сантиментальности, читатель -- это факты: въ Лондонѣ, быть можетъ, больше умирающихъ буквально съ голоду, чѣмъ въ другихъ странахъ, но они есть вездѣ.

Заставляя Красовыхъ искать выхода въ воздержаніи, г. Штеллеръ хочетъ быть русскимъ Мальтусомъ. Но развѣ это не то-же, что сказать голодающимъ: "Милые мои друзья, вы отъ того и бѣдны, что ѣдите много; кушайте вполовину меньше и всѣмъ достанетъ." Но кто-же изъ бѣдныхъ людей не знаетъ этой теоріи воздержанія? кто-же не урѣзываетъ себя на менѣе необходимомъ, чтобы не лишить себя существенно необходимаго? Гдѣ эти счастливцы, да и много-ли ихъ, кто можетъ жить всласть,-- чья задѣльная плата удовлетворяетъ всѣмъ ихъ потребностямъ,-- ктобы не страдалъ болѣе или менѣе отъ лишеній? Никакой мыслитель не поставитъ такъ вопроса, какъ ставитъ его г. Штеллеръ. Потребности удовлетворяются не ограниченіемъ ихъ и аскетизмъ никогда не можетъ быть идеаломъ человѣческой жизни. Если частнымъ личностямъ нѣтъ выхода, ни у кого не поднимется рука, чтобы бросить въ нихъ камнемъ, ибо причина безвыходности не въ частномъ, а въ общемъ. Сведя соціально-экономическій вопросъ къ Красову и къ ранней женитьбѣ, г. Штеллеръ только обнаружилъ слабость своей мысли, не сказавъ при этомъ ровно ничего новаго. Оттого и всѣ разсужденія его героевъ отзываются школьнымъ педантизмомъ и черствымъ филистерскимъ благоразуміемъ. Напримѣръ, Красова обвиняетъ и себя, и мужа въ томъ, что они теоретики. Сарматовъ поучаетъ, что отъ жизни не слѣдуетъ требовать больше того, что она даетъ. Самъ Красовъ чуть не проклинаетъ небо и землю, что въ немъ есть нравственны! потребности, высшія стремленія, сочувствіе къ болѣе широкимъ человѣческимъ интересамъ. "Посмотри на другихъ мужей, говоритъ онъ женѣ:-- они не уважаютъ своихъ женъ; они видятъ въ нихъ роскошь, игрушку. Но они умѣютъ беречь эти игрушки. Они любятъ ихъ по-своему только физической любовью, но зато окружаютъ попеченіями и дѣти не мрутъ отъ сырости и холода. А посмотри, что сдѣлалъ съ тобою твой развитый мужъ.

Куда-же ведетъ эта теорія? Отказаться отъ умственныхъ интересовъ, отъ развитія; жить мускульнымъ трудомъ? Но на рынкѣ мускульнаго труда развѣ всѣ сыты? Развѣ съ лондонский доковъ не уходитъ половина безъ работы? Вся жизнь толкаетъ людей впередъ, мечтаетъ даже самый послѣдній нищій, даже человѣкъ, умирающій съ голоду, въ моментъ смерти думаетъ о вкусныхъ блюдахъ, а г. Штеллеръ говоритъ: "васъ губятъ мечты и теоріи." Какая старая штука! Да и о чемъ такомъ невыносимо-идеальномъ мечтали Красовы? Всѣ ихъ мечты ограничивала тѣмъ, чтобы жить счастливо трудовой жизнью. Никто изъ нихъ не думалъ ни о воздушныхъ замкахъ, ни о садахъ Армиды, и о праздныхъ прогулкахъ по улицамъ Парижа и Лондона. Дайте имъ пятьдесятъ рублей вмѣсто двадцати,-- и они были-бы вполнѣ счастливы. Люди находятся въ такомъ безвыходномъ положеніи, что порѣшаютъ, что имъ и любить-то нельзя, а г. Штеллеръ заставляетъ Сарматова читать имъ нотаціи, говорить имъ -- не требуйте отъ жизни больше того, что она можетъ датъ; зачѣмъ вы мечтали о пятидесяти рубляхъ, когда вамъ не заработать больше двадцати; вотъ вамъ и наука! И этого-же Сарматова г. Штеллеръ выставляетъ образцомъ, недѣлающимъ ошибокъ молодости,-- видите какой умный, даже въ молодости не ошибался! Посмотримъ-же, какъ поступаетъ этотъ образцовый человѣкъ.

IV.

Отчего Красовы производятъ такое отрадное, свѣтлое впечатлѣніе и отчего всѣ счастливые и довольные герои г. Штеллера кажутся, напротивъ, натянутыми, безжизненными, ходульными? Красовы во всю свою жизнь по дѣлали ничего, кромѣ. ошибокъ, и вы все-таки любите этихъ людей; съ ними вамъ и пріютно и тепло. Съ неошибающимися же, добродѣтельными людьми г. Штеллера вамъ не-то чтобы скучно, а просто и не хотѣлось-бы ихъ никогда видѣть? Отчего-же это? Только потому, читатель, что въ этихъ неошибающихся представителяхъ благоразумія буржуазный, филистерскій элементъ заслоняетъ элементъ человѣческій, что въ этихъ герояхъ нѣтъ настоящихъ чувствъ, а они только играютъ въ нихъ,-- что этихъ людей вы читаете, какъ новое изданіе старыхъ прописей, тогда-какъ отъ Красовыхъ вѣетъ новой, свѣжей жизнью.

Если обобщить тѣ мысли, выразителями которыхъ у г. Штеллера служатъ его дѣйствующія лица, то въ княгинѣ Рѣзцовой слѣдуетъ видѣть просвѣтленную идею аристократической филантропіи,-- тотъ якорь спасенія, безъ котораго Красовынъ нѣтъ на землѣ выхода.

Княгиня тоже мечтатель и теоретикъ, но ей г. Штеллеръ позволяетъ увлекаться мечтами, потому-что она богата. Увлекающаяся княгиня составила себѣ идеалъ человѣка на каждой ступени соціальной лѣстницы и -- даже бѣдности дала величественный образъ гордыхъ отрепьевъ, украшенныхъ съ театральнымъ эфектомъ, точно испанскій нищій на подмосткахъ. Поэтому Красовъ, неимѣвшій въ себѣ ничего испанскаго, совершенно оскорбилъ ея идеалъ гордаго и обидчиваго нищаго. "Пришелъ и расплакался -- фи! Будь я. бѣдна, неужели-бы я рѣшилась идти просить, кланяться, унижаться... и у бѣднаго человѣка должна быть своя гордость. Еслибы мнѣ нужна была чья помощь, я-бы просила о ней, съ полнымъ сознаніемъ своего достоинства, просто, смѣло, безъ слезъ этихъ, безъ мелодрамы... Ненавижу я эту театральность -- сколько разъ она меня обманывала. Придутъ, расплачутся, разжалобятъ, а потомъ Сами-же смѣются... Нѣтъ, довольно, Красовъ еще молодой человѣкъ: это послужить ему урокомъ. Будетъ впередъ разсчитывать только на свой трудъ и на свои силы."

Конечно, Красовъ поступилъ не только глупо, но и непохоже на себя, такъ-что г. Штеллера можно, пожалуй, спросить, зачѣмъ онъ заставилъ Красова плакать. Но не вретъ-ли княгиня, точно-ли Красовъ такъ унижался? "Я знаю тебя, ты просить не умѣешь, говорила Красова своему мужу, когда было порѣшено сходить къ хозяйкѣ:-- женщина скорѣй понимаетъ женщину!"Но Красовъ пошелъ самъ и, воротившись ни съ чѣмъ, сказалъ: "права была Вѣра: просить я не умѣю"і Допустимъ, что противорѣчія тутъ нѣтъ и что Красовъ плакалъ дѣйствительно; въ "рвомъ случаѣ несомнѣнно, что княгиня, при своемъ богатствѣ и свѣтской наметанности, знаетъ жизнь и людей еще меньше, чѣмъ теоретики Красовы. Открыть глаза княгинѣ берется Саржатовъ, этотъ представитель просвѣщённаго демократизма, полезнаго труда и неувлекающагося благоразумія. Не хотѣлъ-ли ужъ г. Штеллеръ сказать, что тотъ-же демократизмъ долженъ внести свѣтъ и въ область теоретическаго и незнакомаго съ жизнію аристократизма?

Да и гдѣ, въ самомъ дѣлѣ, было княгинѣ изучить бѣдность, научиться распознавать голодныхъ отъ пьяныхъ? Богатая, великосвѣтская барыня, она никогда и близко даже не знала, что такое нужда и безпрестанно бросала деньги на прихоти и на фантазіи. Поэтому г. Штеллеръ былъ-бы, можетъ быть, болѣе вѣренъ правдѣ жизни, еслибы оставилъ Рѣзцову неприкосновенной въ ея чистокровномъ аристократизмѣ и не превращалъ-бы ее въ какую-то переходную форму. Это качанье между баронами Зидьбергофами и Козичкиными, съ одной стороны, и Сарматовынъ -- съ другой, нарушая послѣдовательность мысли, мѣшаетъ цѣлостности впечатлѣнія и превращаетъ княгиню въ неполный, незаконченный, туманный образъ, лишенный силы и самобытнаго очертанія.

Конечно, еслибы княгиня была изображена суровымъ, послѣдовательнымъ и княжески-неприступнымъ типомъ, то и планъ бы г. Штеллера не удался, хотя Красовы, вѣроятно, не умерли-бы съ голоду. Зато вышло-бы больше правды, меньше ходульности и устранилось-бы примиряющее заигрываніе съ аристократизмомъ и демократизмомъ, которымъ занимается теперь г. Штеллеръ.

Итакъ, княгиня не чистокровный типъ, и потому изъ нее можно лѣпить какую угодно куколку. Г. Штеллеръ даетъ этой куколкѣ въ руку теорію Дарвина о борьбѣ за существованіе. Куколка читаетъ эту книгу такъ-же, какъ она читала-бы любой романъ. Жизненнаго значенія для нея теорія Дарвина не имѣетъ. Рѣзцова, напримѣръ, читаетъ, какъ рыжая крыса, въ борьбѣ за существованіе, истребила въ Европѣ крысу черную. Она узнаетъ и множество другихъ фактовъ подобнаго-же рода; но зная о борьбѣ за существованіе животныхъ, не знаетъ она только одного, что въ той-же самой Европѣ, гдѣ рыжая крыса съѣла черную, и люди грызутъ другъ друга не хуже крысъ. Чтобы научить княгиню понимать Дарвина соціальнымъ образомъ, г. Штеллеръ посылаетъ въ ней Сарматова.

"Сегодня я отдала приказаніе, говоритъ княгиня Сарматову,-- чтобы ко мнѣ не допускали никого изъ жильцовъ: измучили меня. Безпрестанно кто-нибудь является просить объ отсрочкѣ на квартиру. Вотъ, и сегодня приходитъ кто-то -- Красовъ, кажется. Кончите, пожалуйста, поскорѣе съ нимъ эту исторію. Если я задумаю когда-нибудь обратить свой домъ въ филантропическое заведеніе, то, конечно, приглашу не тѣхъ, кто еще молодъ и въ силахъ работать. Бываютъ случаи, когда филантропія производитъ развращающее вліяніе... Не правда-ли?" Какъ сбить съ позиціи человѣка, говорящаго такъ холодно, покнижному, да еще увѣреннаго, что онъ не ошибается? Сарматовъ поступилъ ловко, съ истинно сократовскимъ лукавствомъ. Вмѣсто того, чтобы доказывать княгинѣ, что она ошибается, онъ сталъ увѣрять ее, что ея мудрое рѣшеніе остается только выполнить въ точности. "Совершенная правда, ваше сіятельство. Будь я здѣсь, а не въ отъѣздѣ, я-бы имъ показалъ филантропію!.. Помилуйте, квартиру содержатъ въ неопрятности, по цѣлымъ недѣлямъ не топятъ..." -- "Какъ не топятъ?! Въ такой морозъ!!!" восклицаетъ княгиня.-- "Въ такой морозъ, ваше сіятельство. А вѣдь отъ этого въ квартирѣ сырость заводится. Напрасно вы до сихъ поръ оказывали имъ снисхожденіе. Развѣ такіе люди его заслуживаютъ! Помилуйте, родного своего ребенка убили".-- Что! убили своего ребенка!!!" снова восклицаетъ княгиня.-- "Да, ваше сіятельство: сегодня у нихъ умеръ ребенокъ отъ сырости и холода".-- "Заморозить своего ребенка -- это ужасно!" еще разъ восклицаетъ княгиня.-- "Ужасно, ваше сіятельство: я ихъ сейчасъ-же выгоню на улицу -- пусть идутъ куда хотятъ; да поданъ жалобу, чтобы заплатили за прожитое время".-- "И вы, Евгеній Павловичъ, рѣшитесь ихъ выгнать на улицу въ такую минуту... Это ужасно!.. Скажите: дѣлаетъ-же что-нибудь этотъ Красовъ, какая его профессія, чѣмъ онъ живетъ?" -- "Какъ-же-съ, домашній учитель, живетъ уроками, получаетъ 18--20 руб. въ мѣсяцъ... Негодяй, ваше сіятельство; помилуйте, не имѣетъ опредѣленнаго положенія и женится... Думали, что мужъ будетъ вырабатывать на себя, а жена на себя. А тутъ пошли, знаете, болѣзни, дѣти. Надо ихъ няньчить. пеленать. Вотъ проводить-то теорію женскаго труда на практикѣ стало и некогда... Хе, хе, хе!.. Кричатъ, бѣгаютъ, носятся съ своимъ женскимъ трудомъ, а потомъ дѣтей своихъ морозятъ... И говорить-то о нихъ не стоитъ, потому... пустые люди, ваше сіятельство".

За эту сцену,-- а ей посвящено цѣлое пятое явленіе третьяго дѣйствія -- г. III теллеру можно простить многое изъ его фальши и непослѣдовательности. Оттого и досаднѣе, что, понимая факты и драматизмъ положенія тѣхъ бѣдняковъ, которыхъ онъ рисуетъ въ видѣ Красовыхъ. онъ не ограничивается только ролью живописца и художника, а внѣдряется въ неподлежащую ему область мыслителя. Пока г. Штеллеръ рисуетъ безъ всякаго догматизма скверное, безвыходное положеніе, онъ дѣйствительно хорошъ и такимъ онъ является въ первомъ и во второмъ дѣйствіи. Онъ тутъ и гуманенъ, и чутокъ къ правдѣ жизни, и подавляетъ читателя безыскуственностью той нагой правды, которая раскрывается передъ авторомъ самою жизнію. Но когда г. Штеллеръ пускается въ отыскиваніе выходовъ, когда онъ хочетъ явиться руководящей силой, когда онъ измышляетъ руководящіе образцы и пытается лѣпить идеальные типы,-- онъ слабъ и безжизненъ. Съ однимъ неошибающимся догматизмомъ тутъ ничего не подѣлаешь, а если что-нибудь и создашь, то куколъ, а не живыхъ людей. Отъ того-то вторая половина комедіи г. Штеллера царапаетъ васъ непріятнымъ образомъ и не удовлетворяетъ. А не удовлетворяетъ она потому, что не даетъ отвѣта на первую половину. Читая эту вторую половину, вы чувствуете постоянно измышленія и натяжки, запутанность выдуманныхъ положеній, чувствуете, какъ автору было трудно справляться съ своею задачей и сколько ему приходилось приплетать новыхъ, ненужныхъ ниточекъ, чтобы, подергивая ими, заставлять своихъ бумажныхъ героевъ выдѣлывать такія-же движенія, какія дѣлаютъ настоящіе люди. Княгиня рѣшительно убила г. Штеллера; отъ нее идетъ вся искуственность и неестественность; по милости ея и Сарматовъ проваливается въ глазахъ всякаго порядочнаго человѣка. Вмѣсто примиренія, она внесла какой-то разъѣдающій элементъ и если справедливо, что спасла Красовыхъ отъ голода, зато заставила ихъ испытать очень горькое чувство сознанія, что имъ оказывается помощь, которую имъ приходится глотать, какъ лекарство, хотя и неизбѣжное, но очень горькое. Не будь княгини Рѣзцовой, а человѣкъ солидарный и по интересамъ, и по положенію съ Красовыми, и вся піеса г. Штеллера вышла-бы иною и по плодотворности мысли, и по большей глубинѣ впечатлѣнія.

Напутавъ Красовымъ. княгиня еще болѣе путаетъ Сарматову. Читателя прежде всего озадачиваетъ кажущуяся непостижимость поведенія Сарматова: онъ держитъ себя какимъ-то. обломомъ, деревенщиной, недоучившимся семинаристомъ, кланяется почти въ поясъ, садится на кончикъ стула. Санъ баронъ Зильбергофъ изумляется перемѣнѣ Сарматова, котораго онъ зналъ человѣкомъ прямымъ, честнымъ, простымъ. Недовольная Рѣзцова, наконецъ, рѣшается высказаться Сарматову на-чистоту. "Что вы за человѣкъ? спрашиваетъ она его.-- Я давно замѣтила, что вы не то, чѣмъ хотите казаться; вы дѣлаете все, чтобы заставить презирать себя и дѣлаете это такъ неискусно, что возбуждаете только смѣхъ и сожалѣніе. Если такой серьезный человѣкъ, какъ вы, рѣшается надѣвать на себя отвратительную маску, то, конечно, имѣетъ на то уважительныя причины. Извольте мнѣ объяснить ихъ. Я хочу знать, но имя чего вы позволили себѣ такую грубую мистификацію". Сарматовъ заминается, говоритъ, что онъ не можетъ дать удовлетворительнаго отвѣта, не можетъ отвѣчать, говоритъ, что если-бы онъ сказалъ всю правду, то княгиня потребовала-бы, чтобы онъ оставилъ ее. Княгиня догадывается, но настаиваетъ на своемъ и узнаетъ, что Сарматовъ ее любитъ. Онъ видѣлъ княгиню уже раньше, чѣмъ сталъ заниматься ея дѣлами, и уже тогда потянулся къ ней чувствомъ. Но поступая къ ней въ управляющіе, онъ далъ себѣ слово держаться какъ-можно дальше. Его тяготило внимательное и ласковое обращеніе княгини и, напротивъ того," становилось легче, когда княгиня обращалась съ нимъ презрительно и сурово. "Я притворялся, какъ могъ и какъ умѣлъ, сказалъ Сарматовъ Рѣзцовой,-- теперь вы столкнули меня съ моей позиціи и я бѣгу. Мое спокойствіе, княгиня, мнѣ дорого. Я очень хорошо понимаю, что ни мои обстоятельства, ни мое общественное положеніе, ничто не даетъ мнѣ права..." Какой-же Сарматовъ послѣ этого образчикъ безошибочности? Еще когда онъ былъ студентомъ и училъ въ домѣ Моргуновыхъ, ему пришлось выслушать урокъ отъ Качалова за такую-же необдуманность. Онъ влюбился въ Надю, увлекъ и ее, и долженъ былъ оставить свое мѣсто, потому-что боялся сдѣлать и глупость, и мерзость. Но развѣ теперь, искушенный опытомъ жизни, зрѣлый и благоразумный Сарматовъ не повторяетъ старую штуку? Иное положеніе, иныя лица, а сущность остается тою-же. Но тогда Сарматовъ былъ молодъ и неопытенъ, а теперь ему нѣтъ и этого оправданія. Сарматовъ, очевидно, глупить, противорѣчитъ себѣ и, не удержавшись на разсудительности, долженъ дѣлать вздоры и непослѣдовательности.

Но отчего-же непослѣдовательности, отчего-же ему и не влюбиться въ княгиню? можетъ спросить читатель. Очень просто. Въ первомъ дѣйствіи мы видимъ студента, живущаго уроками. Этотъ бѣдный студентъ влюбленъ въ дѣвушку, она въ него и они уже готовы совершить ошибку молодости, но благоразумный другъ ихъ останавливаетъ. Тогда они даютъ другъ другу слово учиться, пробивать дорогу, достигнуть независимости и тогда жениться. Понятно, что послѣдовательнымъ можетъ быть только это, а не какое-либо другое поведеніе. Но вѣдь жизнь строится не по заранѣе задуманной программѣ, можетъ возразить читатель. Справедливо, благосклонный читатель, только не въ настоящемъ случаѣ. Замѣтьте, что г. Штеллеръ рисуетъ не простую жизнь, не безразличные факты, а даетъ тенденціозную піесу объ ошибкахъ молодости. На одной картинѣ у него ошибающіеся люди, въ видѣ Красова, а на другой -- въ лицѣ Сарматова,-- образчикъ безошибочности, разъ было покачнувшійся, но потомъ твердо ставшій на путь настоящаго, практическаго и образцоваго благоразумія. Для чего-же и Качаловъ? Для чего онъ въ концѣ восьмого явленія, перваго дѣйствія, послѣ согласія Сарматова разстаться съ Надей, говоритъ: "Ну, отлегло отъ сердца! хотъ этотъ не пропадетъ. Будь твердъ, Сарматовъ. Я знаю, не легко отрываться отъ любимой женщины, но что-же дѣлать? Прелесть свиданій, поцѣлуи, ласки, -- все это не для насъ съ тобой, людей тяжелаго труда. Поэзія взаимной любви -- роскошь, невозможная для тѣхъ, которые, какъ мы съ тобой, лбомъ должны пробивать себѣ дорогу". Ясно, что Сарматовъ не только не долженъ пропасть, но и не пропасть именно въ своей сферѣ жизни, въ своемъ слою, въ своемъ океанѣ. А онъ уплываетъ въ другую часть свѣта. Здѣсь, очевидно, вмѣсто тенденціозной послѣдовательности, является слѣпой случай, вмѣсто выдержанной энергіи -- рогъ изобилія, внезапно опрокинувшійся на Сарматова изъ розоваго облака. Это не то, что обѣщано и чего ждетъ читатель.

Непослѣдовательность немедленно и проявилась. Вмѣсто того, чтобы въ противуположность Красову, создать семейный рай, уже въ видѣ вѣнца, украшающаго зданіе трудовой жизни, Сарматовъ наталкиваетъ насъ на драму, въ которой онъ не играетъ особенно почетной роли. Влюбившись въ княгиню и постоянно подливая огня въ мацр, Сарматовъ только ублажаетъ самого себя, будтобы онъ борется съ этой страстью, а въ сущности онъ работаетъ для своего будущаго съ Надей. Для чего требовалось ему непремѣнно розыгрывать роль дурака и неуклюжаго семинариста, чтобы заставить княгиню хоть этимъ отказать ему отъ мѣста? Ясно, что онъ только самоублажалъ себя и затягивался все дальше и глубже; а въ то-же время онъ писалъ Надѣ каждую недѣлю письма, маня ее своею любовью и близкимъ супружествомъ. Не подозрѣвая ничего, Надя всему вѣрила и наконецъ по приглашенію Сарматова пріѣхала въ Петербургъ, а Сарматовъ сталъ готовиться къ свадьбѣ" устраивать квартиру и закупать мебель. Ужъ дряннѣе и трусливѣе этого нельзя и поступить. Вѣдь только добродушная Надежда Васильевна можетъ ставить Сарматову въ заслугу то, что она понимаетъ подъ именемъ долга. "Развѣ онъ можетъ измѣнить своему слову, говоритъ она про Сарматова,-- развѣ рѣшится онъ сказать бѣдной дѣвушкѣ, которая пять лѣтъ надоѣдала ему своими нѣжными и залитыми слезами письмами: поди прочь! отстань! Я забылъ, разлюбилъ тебя; я встрѣтилъ женщину, которая красивѣе, эфектнѣе, умнѣе... Нѣтъ, Евгеній скорѣй разобьетъ свое счастье, принесетъ себя въ жертву, а не нанесетъ такого удара. Онъ будетъ стараться обмануть притворною нѣжностью, страстью, да и обмануть-то порядкомъ не съумѣетъ, гдѣ ему? Развѣ онъ можетъ обманывать?"

Такъ дѣтски разсуждать можетъ, конечно, только Надежда. Васильевна. Видите-ли, Сарматовъ честный человѣкъ и потому измѣнить своему слову не можетъ. Честный человѣкъ такого удара нанести не можетъ; но онъ нанесетъ вотъ какой ударъ. Онъ будетъ казаться нѣжнымъ, страстнымъ, любящимъ, будетъ предупреждать желанія, оказывать ласку, и все это изо-дня въ день будетъ постоянною ложью и обманомъ. И такъ-какъ во всѣхъ этихъ фальшивыхъ ласкахъ и нѣжностяхъ не будетъ доставать только одного -- искренности, то понятно, что обманутая жена увидитъ наконецъ продѣлки своего мужа и тогда... повторится старая исторія. Сарматовъ, конечно, не сдѣлаетъ ошибки молодости, подобной Красову. Красовъ женился бѣднякомъ, голышомъ и его съ женой заѣдаетъ нужда; но зато они истинно честные люди и бракъ ихъ образецъ согласія. Сарматовъ, ошибки молодости не дѣлаетъ; онъ женится богатымъ, но женится для того, чтобы весь свой вѣкъ лгать передъ женою и, ради какой-то фикціи, фантастическаго представленія честности и благородства, сдѣлаетъ двойную неразсчетливость -- загубитъ и себя, загубитъ и жену. У Красовыхъ счастливое супружество безъ денегъ, у Сарматова же несчастное супружество на золотѣ и бархатѣ. Что лучше и какая ошибка больше?-- Одна ошибка молодости, а какъ вы назовете другую!

Сарматовъ не завѣдомо безчестный человѣкъ; его несправедливо назвать не только негодяекъ, но даже и дурнымъ человѣкомъ. Онъ просто дрянцо, лишенное всякой нравственной силы.-- человѣкъ, котораго нельзя ни уважать, ни любить. Онъ всю жизнь свою отдавался волнѣ: попадетъ на хорошую -- выплыветъ; нѣтъ -- утонетъ. И теперь спасла Сарматова не его собственная сила, а спасла Надя. Но каково этой, спасающей его Надѣ -- Сарматовъ этого не понимаетъ, да и понять не въ состояніи. "Этого человѣка, говорить Надя,-- я пять лѣтъ ждала, выносила все: гнетъ семьи, жизнь въ чужихъ людяхъ... пискъ чужихъ дѣтей. Были минуты, до того приходилось плохо, что рада была выйдти за перваго встрѣчнаго старика, урода -- все равно, чтобы только отдохнуть, оправиться. Меня удерживала и спасала только одна надежда, что Евгеній мой ждетъ и работаетъ для меня. И вотъ Надя пріѣзжаетъ и ея Евгеній ведетъ себя хуже всякаго школьника, который ждетъ, что его высѣкутъ розгами. Съ одной стороны, его связываетъ долгъ и честное слово, а на другую сторону тянетъ любовь; и Сарматовъ начинаетъ изображать самую смѣшную, малодушную фигуру человѣка безъ убѣжденій, связаннаго предразсудкомъ и воображающаго себя героемъ честности, благородства и жертвою долга. Какая мизерность чувствъ и какая громкая игра словами! Надя сразу почувствовала ложь и фальшь Сарматова, но она не поняла только одного, что Сарматовъ вовсе не рыцарь безъ страха и упрека, какъ она его называетъ. Сарматовъ не можетъ обмануть не потому, что его свободная душа не выноситъ лжи, а потому, что и для обмана требуется извѣстная сила, а у Сарматова силы никакой нѣтъ; онъ просто ни на что не годится. И вотъ его дрянная, безхарактерная душонка начинаетъ разрываться на части. "Княгиня идеалъ женщины... умна, женственна, граціозна; а я тебя, Надя, люблю. Что у княгини за волосы, глаза, какой бюстъ! ростъ! голосъ! Надя, дай мнѣ поцѣловать твою маленькую ручку. Какъ счастливъ будетъ тотъ, кому княгиня подаритъ свое сердце, нѣжность, ласки. Ахъ, Надя, наконецъ-то ты будешь моя." Такъ передразнивала Надя Сарматова въ разговорѣ съ Красовой и въ то-же время считала его рыцаремъ! А между тѣмъ этотъ рыцарь, очевидно, опустилъ руки, потому-что самъ сдѣлать ничего не могъ. Сжалится Богъ -- хорошо, нѣтъ -- придется очертя голову кинуться въ омутъ. Ну какъ не пустая кишка, въ которой ничего нѣтъ кромѣ страха и надежды, что спасетъ кто-нибудь со стороны. Богъ дѣйствительно сжалился, только каково-то Надѣ! "За что я такая несчастная! говоритъ она. Ѣхала сюда полная самыхъ розовыхъ надеждъ; все точно улыбалось мнѣ и вдругъ... (Бѣдная заплакала, не имѣя силъ продолжать) я. не виню Евгенія... онъ не виноватъ... Дай Богъ ему счастья... Когда-то я онъ любилъ меня... Кончить только надо все это скорѣе." И чтобы покончить все это скорѣе, Надя составила такой планъ.

Для встрѣчи новаго года Рѣзцова пригласила къ себѣ Capматова, Качалова, Красову и Надежду Васильевну. Тутъ-то Надя рѣшилась объявить Сарматову при всѣхъ, что она его разлюбила. Хотите знать, каково было Надѣ, прочитайте у г. Штеллера. Надя дрожала; ее била лихорадка; она говорила, какъ полупомѣшанная; но она не только отреклась отъ своей любви, а еще сказала княгинѣ: "онъ васъ, васъ любитъ. Если я не ошиблась, если и вамъ онъ дорогъ... берите его... онъ вашъ... я свое дѣло сдѣлала." Мы лично не на сторонѣ подобныхъ кислосладкихъ чувствъ и подвиговъ самозакланія; намъ больше нравится, когда женщины съ такими господами, какъ Сарматовъ, обращаются съ презрительнымъ высокомѣріемъ, но, къ сожалѣнію, наши женщины питаютъ и воспитываютъ въ себѣ и до сихъ поръ еще идеализмъ и считаютъ героизмомъ пассивность и страдательное положеніе даже въ любви. Разовьется въ женщинѣ больше чувства достоинства,-- этотъ идеализмъ изчезнетъ.

А что-же Сарматовъ? Узнавъ, что надъ нимъ Богъ сжалился, герой г. Штеллера сказалъ съ дурно скрытой радостью: "Дѣлай, какъ знаешь, Надя. Я тебя не стѣсняю. Бери, бери назадъ свое слово и будь счастлива." Видите, какой дрянной хвастунишка. Онъ и тутъ еще рисуется и изображаетъ изъ себя героя долга, дѣлающаго все для счастія своего ближняго. Подумаешь, что не Надя идетъ на закланіе, а Сарматовъ жертвуетъ ей, съ кроткою покорностью судьбѣ, всѣмъ своимъ счастіемъ, всѣмъ своимъ настоящимъ и будущимъ!

Нѣтъ, мы не вѣримъ, чтобы г. Штеллеръ не зналъ, что онъ пишетъ. Сарматовъ и княгиня слишкомъ очевидно дрянны; а напротивъ, тѣ, кого г. Штеллеръ старается выставить въ жалостномъ видѣ,;-- Красовъ и особенно его жена, и Наденька,-- люди истинно честные, энергичные, благородные, и добрые до самопожертвованія. Кто-же тутъ ошибается, о чьихъ ошибкахъ рѣчь? Красовы ошиблись, женившись рано и за это бѣдовали года четыре; но потомъ они выкрутились, нашлись у нихъ деньги и они теперь, я думаю, живутъ довольные и счастливые, какъ ангела въ раю. Сарматовъ... но развѣ онъ ошибся; правда, онъ потерялъ свою душу, если только она была у него раньше,-- но зато нашелъ деньги и женился на княгинѣ. Одна только Надя не нашла ничего и потеряла все -- не про ея-ли ошибку и говоритъ г. Штеллеръ? Сдѣлай она ту-же ошибку, какъ Красовы, конечно, ничего-бы съ нею дурного не случилось, и никакого разочарованія, испытывать-бы ей не приходилось. Что-же въ такомъ случаѣ хотѣлъ сказать г. Штеллеръ? Онъ не разрѣшилъ экономическаго вопроса, ибо женилъ Сарматова на богатой княгинѣ и заставилъ ту-же княгиню спасти отъ голода Красовыхъ: средства хорошія, но по своей чрезвычайности не для всѣхъ доступныя. Онъ не разрѣшилъ соціальнаго вопроса, ибо не показалъ, какимъ образомъ согласовать развитыя требованія и стремленія съ экономической безвыходностью и позволяется-ли бѣднымъ людямъ быть образованными; онъ только заставилъ Красова завидовать тѣмъ, кто женится на прачкахъ и поломойкахъ. Наконецъ онъ не разрѣшилъ и психологическаго вопроса, потому-что измучилъ княгиню, Сарматова и Надю. Правда, княгиня и Сарматовъ соединили наконецъ въ одно свои любящія души; но одинокая душа несчастной и обманувшейся Нади, я думаю, и до сихъ поръ бродитъ по русской землѣ, не найдя себѣ пары. Что-же разрѣшилъ г. Штеллеръ своею пяти-актной, оригинальной комедіей?... Да ничего, читатель.

Н. Шелгуновъ.

"Дѣло", No 3, 1871