Шелгунов Николай Васильевич - Уголовное правосудие и психология

УГОЛОВНОЕ ПРАВОСУДІЕ И ПСИХОЛОГІЯ.

(Болѣзни души., соч. д-ра Шиллинга. Перев. съ нѣмецкаго д-ра Закса. Вып. первый. Харьковъ 1837 г).

Вѣроятно, читатель не забылъ судебный процессъ г-жи Умецкой, обратившій на себя общее вниманіе какъ журналистики, такъ и публики. Процессъ этотъ замѣчателенъ тѣмъ, что гласному суду привелось въ первый разъ приподнять кончикъ занавѣсы, за которой скрываются никому невѣдомыя, но повседневно совершающіяся сцены нашего семейнаго самодурства. Чуть-чуть сверкнулъ огонекъ надъ темнымъ міромъ, гдѣ глохнутъ тысячи молодыхъ и здоровыхъ силъ, какъ мы увидѣли лицомъ къ лицу дикій произволъ отца съ дикими наклонностями дочери. Съ одной стороны, любвеобильные родители преспокойно морятъ голодомъ своихъ дѣтей, уродуютъ и забиваютъ ихъ также хладнокровно, какъ снятъ и ѣдятъ, а съ другой -- намъ бросается въ глаза полубольное, полузабитое существо, протестующіе противъ насилія насиліемъ и отстаивающее потребность жизни и независимости всѣми средствами, доступными неразвитой, но энергической натурѣ. Молодой дѣвушкѣ хочется избавиться отъ того дона, въ которомъ она ничего другого не знала, кромѣ гнета и оскорбленіи, и она рѣшается на поджогъ этого дома; ей не предвидится въ будущемъ ничего отраднаго, и она готова покончить съ собою самоубійствомъ. Для человѣка привыкшаго смотрѣть равнодушно на страданія другихъ,-- въ этомъ фактѣ нѣтъ ничего необыкновеннаго, вызывающаго на размышленіе; для юриста, взвѣшивающаго и примѣривающаго человѣческіе поступки по извѣстнымъ пунктамъ Свода Законовъ -- въ г-жѣ Умецкой кромѣ преступленія и неизбѣжнаго наказанія ничего больше не представляется. Но для мыслящаго человѣка тутъ возникаетъ множество вопросовъ самаго серьезнаго характера. Въ самомъ дѣлѣ, какимъ рядомъ неестественныхъ и уродливыхъ случайностей можно довести себя отцу до такого извращенія самаго лучшаго изъ своихъ чувствъ -- до уничтоженія въ себѣ любви къ дочери? Какъ можно заглушить въ себѣ всякое состраданіе къ безпомощному ребенку и мучить его съ какимъ-то лошадинымъ упрямствомъ? Слова извергъ, деспотъ и т. п. въ этомъ случаѣ ничего но поясняютъ. Чтобы существовать такому явленію, необходимо предположить причины, лежащія не въ индивидуальномъ характерѣ отдѣльнаго лица, а въ общей совокупности условій той семейной обстановки при которой возможны подобныя аномаліи; нужна особенная сфера, гдѣ могъ бы человѣкъ отупѣть до совершенной окаменѣлости своихъ нервовъ, до потери нормальнаго отправленія мозга. Точно также, при нормальномъ отправленіи умственныхъ способностей, невозможно рѣшиться на такую безумную мѣру, какъ сожженіе дома, въ которомъ живется скверно... Пока психическія болѣзни будутъ загадкой для нашихъ наблюденій, намъ трудно провести границу, гдѣ оканчивается здоровый человѣкъ и начинается душевно разстроенный. Одно только можно утверждать, что мы каждый день видимъ различные образчики болѣе или менѣе замѣтнаго помѣшательства, и принимаемъ эти явленія за совершенно нормальныя. Мы привыкли къ нимъ: мы сами отчасти участвуемъ въ нихъ. И когда дѣло идетъ о томъ, чтобы вести чисто-внѣшнія отношенія съ этими индивидуумами, разговаривать съ ними въ гостиныхъ, веселиться на балахъ, вмѣстѣ обѣдать и отъ нечего дѣлать сплетничать, то взаимное наше положеніе дѣлается безвреднымъ и безобиднымъ. По когда судья произноситъ свой приговоръ, рѣшая участь подсудимаго, тогда вопросъ о нормальномъ психическомъ его состояніи принимаетъ самый торжественный характеръ. Наказать больного тоже, что убить беззащитнаго. Вотъ почему нашимъ юристамъ, адвокатамъ и присяжнымъ, для обезпеченія дѣйствительно праваго и проницательнаго суда, кромѣ судебныхъ уставовъ нужны еще знанія, и обширныя знанія человѣческаго организма и его психическихъ отправленій. Только этотъ высшій соціальный разумъ можетъ ручаться за правду и гуманность суда.

Совершенно ошибочно думать, будто бы достаточно только здраваго смысла, чтобы опредѣлить виновность или невинность человѣка. Голый здравый смыслъ есть чисто практическая способность, для разрѣшенія теоретическихъ вопросовъ непригодная. Здравый смыслъ хорошъ только рядомъ съ знаніемъ; а при невѣжествѣ онъ ведетъ къ глупой самоувѣренности и упорству, и нисколько не обезпечиваетъ противъ ошибокъ и несправедливости.

Для вѣрной оцѣнки человѣческихъ поступковъ и для опредѣленіи вмѣняемости или невмѣняемости извѣстнаго дѣйствія, нужно прежде всего знать, чѣмъ именно опредѣляется то или другое поведеніе человѣка и какую роль играютъ въ немъ внутренніе психологическіе процессы. Нужно знать, въ какомъ видѣ проявляются, во внѣшнемъ дѣйствіи, здоровые и болѣзненные процессы чувствующаго организма; иначе сказать, нужно знать психологію и психіатрію. Этихъ двухъ знаній даже очень ученые юристы не вводили въ кругъ своихъ знаній. неизбѣжно необходимыхъ для каждаго изъ нихъ; а обыкновенные присяжные и адвокаты едва ли даже подозрѣвали ихъ существованіе; а потому и нечего удивляться, что гласное судопроизводство представляетъ повсюду очень частые и, къ сожалѣнію, непоправимые промахи и ошибки, только роняющіе достоинство суда

Думаю, что послѣ этихъ объясненій читатель найдетъ правильнымъ сопоставленіе уголовнаго суда и психологіи, сдѣланное мною въ заглавіи настоящей статьи. Справедливый уголовный судъ немыслимъ безъ знанія психологіи и психіатріи, и мнѣ хотѣлось бы обратить вниманіе нашихъ юристовъ и тѣхъ, кому придется быть присяжными, на этотъ серьезный и для нихъ безусловно-необходимый вопросъ.

II.

Перейдемъ къ примѣрамъ. Въ одной изъ книжекъ "Архива Судебной медицины" (въ ст. о призрѣніи помѣшанныхъ въ Россіи.) разсказывается слѣдующій фактъ.

"Чиновникъ М. Б., 41 года отъ роду, родомъ изъ енисейской губерніи, присланъ 23 февраля 1862 года губернскимъ правленіемъ на шести-недѣльное испытаніе въ общественное заведеніе для помѣшанныхъ. При пріемѣ его оказалось въ старомъ дорожномъ мѣшкѣ, между ненужными записками и бумагами, 20,000 р. с. частью наличными деньгами, частью въ цѣнныхъ бумагахъ, 8 золотыхъ и 4 серебряныхъ карманныхъ часовъ, нѣсколько долговыхъ росписокъ и кошелекъ съ золотомъ, вѣсомъ въ 8 зол. 30 долей. Вольной кажется старше своихъ лѣтъ; волоса на головѣ и бородѣ посѣдѣлые, языкъ неповоротливъ; походка шаткая, живой бредъ о преслѣдованіяхъ. Несмотря на застарѣлый сифилисъ, больной не хочетъ принимать лекарствъ, боясь отравы; проситъ дать ему не много магнезіи, которую онъ, какъ позже сказалъ, употребляетъ затѣмъ, чтобы уничтожить ядъ, можетъ быть, ему данный. Въ теченіе болѣзни все явственнѣе наступали признаки общаго прогрессивнаго паралича. Такимъ образомъ можно было предсказать только неизлѣчимость болѣзни. Жену свою онъ особенно ненавидѣлъ, хотя жилъ съ нею счастливо почти 20 лѣтъ. Онъ не хотѣлъ принимать ее и объявилъ, что, когда будетъ свободенъ, убьетъ ее. Напротивъ того, онъ часто принималъ къ себѣ своего друга, коллежскаго секретаря Л--скаго. 27 апрѣля 1862 г. больной былъ потребованъ въ губернское правленіе, а 4 мая больница получила предписаніе выписать Б.; и такъ какъ онъ не страдаетъ ни сумасшествіемъ, ни безуміемъ, то передать его коллежскому секретарю Л--скому, но просьбѣ послѣдняго. Больница сообщила на это генералъ-губернатору, что вопреки резолюціи губернскаго правленія врачи больницы должны признать Б. душевно-больнымъ. Затѣмъ испрашивалось, должно ли, въ случаѣ выписки Б. вручить ему имущество его. Вслѣдствіе этого послѣдовало приказаніе генералъ-губернатора удержать паціента въ больницѣ до вторичнаго освидѣтельствованія въ губернскомъ правленіи. Освидѣтельствованіе это сдѣлано двѣ недѣли спустя; губернское правленіе признало Б. совершенно здоровымъ и но его приказанію онъ отправленъ съ своими 20,000 руб. сер. и прочимъ имуществомъ, въ сопровожденіи своего друга Л--скаго въ канцелярію оберъ-полиціймейстера. Что сдѣлалось потомъ съ несчастнымъ паціентомъ -- больницѣ осталось неизвѣстнымъ: скажемъ только, что 10 декабря полученъ запросъ изъ Управы благочинія, не находится ли въ этой больницѣ Б. и въ какомъ онъ состояніи?"

Еще случай. "Г. Курицкій, 16 лѣтъ отъ роду, съ дѣтства страдалъ припадками падучей болѣзни и, по просьбѣ отца (врача), помѣщенъ въ общественное заведеніе для помѣшанныхъ, такъ какъ въ послѣднее время у него оказались припадки маніи вмѣстѣ съ эпилепсіей, и онъ сталъ опасенъ для самого себя и для своего семейства. Паціентъ поступилъ въ больницу 26 января 1865 г. и чрезъ 10 дней потомъ, 5 февраля, потребованъ въ губернское правленіе. Дальнѣйшей революціи не послѣдовало, и надобно предполагать, что губернское правленіе признало Курицкаго больнымъ. Дѣйствительно, въ теченіе полугода у него нѣсколько разъ обнаружились припадки эпилепсіи и маніи, послѣдніе до такой степени, что нужно было принять укротительныя мѣры. 9-го августа 1865 г., слѣдовательно черезъ полгода по изслѣдованіи, губернское правленіе сообщило, что Курицкій, но рѣшенію сената отъ 13 іюля, не признанъ душевно-больнымъ и потому долженъ быть выписанъ изъ заведенія. Такимъ образомъ Курицкій переданъ отцу, вопреки желанію послѣдняго. Въ началѣ сентября, Курицкій, съ припадками бѣшенства, снова былъ доставленъ родителями въ больницу, но, съ одной стороны, во вниманіе къ вышеупомянутому рѣшенію, съ другой же, по недостатку мѣста и неимѣнію необходимыхъ документовъ, больной не былъ принятъ. Вскорѣ потомъ въ газетахъ, между полицейскими извѣстіями, напечатано было слѣдующее: 12 сентября, утромъ въ 5 часовъ, замѣченъ была, неизвѣстный молодой человѣкъ на верхней площадкѣ выходящей къ стѣнѣ придворно-служительскаго дома въ Сергіевской улицѣ. Онъ разговаривалъ съ собравшимися внизу людьми, которые совѣтовали ему сойдти внизъ и вдругъ онъ бросился, съ высоты 10 саженей, на тротуаръ. Онъ тотчасъ же былъ отправленъ въ больницу, но умеръ уже на дорогѣ туда Оказалось, что несчастный былъ помѣшанный, 16-ти лѣтній сынъ доктора Курицкаго, за три дня до происшествія ушедшій изъ родительскаго дома."

Авторъ статьи замѣчаетъ, что къ этимъ немногимъ случаямъ, приведеннымъ имъ въ видѣ примѣровъ, онъ могъ бы прибавить длинный рядъ другихъ въ доказательство ошибочныхъ діагнозовъ.

Отчего же происходятъ эти ошибки? А только оттого, что у насъ судебный приговоръ о душевной болѣзни дѣлается обыкновенно людьми некомпетентными. Постановленія этого рода составляются у насъ губернскимъ медицинскимъ начальствомъ, въ губернскомъ правленіи, въ присутствіи губернатора, вице-губернатора и депутата со стороны свидѣтельствуемаго. Результаты освидѣтельствованія представляются на окончательное рѣшеніе сената. Недостаточность подобнаго порядка вполнѣ уже допивалась практикой и тѣми противорѣчіями, какія обнаруживаются всегда при продолжительномъ наблюденіи больныхъ знающими психіатрами.

Если бы такія ошибки падали исключительно на тѣ случаи, когда идетъ дѣло о принятіи или непринятіи съумасшедшаго въ больницу, то даже и тогда трудно было бы найти имъ оправданіе. Но въ иномъ видѣ представляется вопросъ, если подобныя ошибки дѣлаетъ и будетъ дѣлать уголовный судъ. Въ этихъ случаяхъ больной идетъ за уголовнаго преступника; невинный, котораго бы нужно лечить,-- наказывается. Въ другой статьѣ, подъ тѣмъ же заглавіемъ и въ томъ же "Архивѣ" говорится, что "нѣтъ у насъ ни одного острога или тюрьмы, въ которыхъ бы ни находились помѣшанные. Такъ, наприм., въ с.-петербургской тюрьмѣ находится постоянно человѣкъ 10 помѣшанныхъ, которые попадаютъ туда въ качествѣ бродягъ." Наша уголовная статистика къ сожалѣнію ничего не говоритъ о томъ, сколько съумастедшихъ подвергаются ежегодно уголовнымъ наказаніямъ, Но кому случалось бывать въ мѣстахъ ссылки, тѣ очень хорошо знаютъ, что многіе ссыльные -- люди душевно разстроенные.

Обыкновенно думаютъ, что съумастедшій долженъ имѣть нелѣпый. всклокоченный видъ и дѣлать всякія глупости. Это вовсе невѣрно. Очень часто здоровые похожи на съумастедшихъ и съумастедшіе на здоровыхъ; такъ, что самый опытный психіатръ, послѣ продолжительнаго наблюденія, не рѣшается высказать положительнаго заключенія ни pro, ни contra. Въ какой степени легкомысленно полагали, что діагноза человѣка, подлежащаго изслѣдованію, можетъ быть сдѣлана въ какіе нибудь полчаса или часъ времени, а тѣмъ болѣе людьми несвѣдущими, читатель увидитъ изъ слѣдующихъ словъ Гризнигера, приводимыхъ мною въ сокращеніи. А Гризнигеру вѣрить можно, потому что онъ первый нѣмецкій психіатръ.

Гризингеръ говоритъ, что бываютъ случаи, когда даже и не психіатръ замѣчаетъ безъ труда, что душевная дѣятельность индивидуума разстроена, но въ большинствѣ случаевъ сужденіе объ этомъ очень трудно и требуетъ долгихъ наблюденій и самыхъ основательныхъ спеціальныхъ свѣденій. "Я самъ, говоритъ Гризингеръ, читалъ мнѣнія спеціалистовъ психіатровъ, которые послѣ полугодового наблюденія человѣка у себя въ заведеніи, не могли рѣшить: съумасшедшій ли онъ или нѣтъ, и есть нѣсколько и старыхъ, и болѣе новыхъ случаевъ, что послѣ долгаго спеціальнаго Наблюденія, знаменитости но психіатріи высказывали совершенно противоположныя мнѣнія; чтеніе подобныхъ мнѣній весьма полезно и поучительно. Это показываетъ, какъ неисполнимо во многихъ случаяхъ требованіе, часто дѣлаемое въ судахъ присяжныхъ, чтобы врачъ, видѣвщи два или три раза обвиненнаго, и то недолго,-- иногда времени едва только достаточно, чтобы внимательно просмотрѣть слѣдствіе и акты,-- подалъ свое мнѣніе о душевномъ состояніи его."

Опредѣленіе психическихъ болѣзней тѣмъ болѣе трудно, что онѣ не сопровождаются никакими непосредственно видимыми физическими признаками, какія замѣчаются, или какими опредѣляются обыкновенно органическія страданія. О родѣ послѣднихъ судятъ по пульсу, горячечному состоянію, ни пятнамъ на кожѣ и т. д. Но въ психическихъ болѣзняхъ главную роль играетъ истолкованіе психическихъ актовъ. Два человѣка могутъ говорить совершенно одно и тоже, напр. высказывать вѣру въ колдовство или боязнь попасть въ адъ, и наблюдатель, знающій какъ каждый изъ нихъ смотритъ на эти вещи, признаетъ одного здоровымъ, другого съумашедшимъ. То или другое истолкованіе возможно только въ томъ случаѣ, если приняты въ соображеніе всѣ сопрождавшія обстоятельства и на основаніи тѣхъ знаній, какія психіатръ пріобрѣлъ изъ своихъ личныхъ наблюденій различныхъ формъ съумасшествія. Напримѣръ, боязнь ада встрѣчается такъ часто у психически больныхъ, что тотчасъ же является подозрѣніе, нѣтъ ли въ данномъ случаѣ меланхоліи. И вотъ когда нить схвачена, опредѣлена форма съумасшествія, постановлена вмѣстѣ съ тѣмъ и діагноза съумашествія вообще. Но и здѣсь могутъ встрѣтиться трудности, которыя неопытныхъ людей приводятъ нерѣдко къ легкомысленнымъ заключеніямъ. Можетъ случиться, что данный случай не подходитъ ни подъ одну изъ извѣстныхъ и описанныхъ главныхъ четырехъ формъ съумасшествія -- бѣшенство, меланхолія, помѣшательство, слабоуміе -- и несмотря на то, еще невозможно заключать, чтобы душевнаго разстройства не было. Кромѣ установленныхъ четырехъ характеристическихъ, типическихъ формъ, есть еще множество среднихъ состояній, формъ смѣшанныхъ, не вполнѣ выразившихся разстройствъ, неподходящихъ къ главнымъ четыремъ типамъ. Эта трудность распознаванія является преимущественно при болѣзненной душевной тупости и равнодушіи, при страсти къ тяжбамъ и т. п.

Тамъ, гдѣ человѣку все кажется очень простымъ и легко разрѣшимымъ, и онъ, съ остроуміемъ Александра Македонскаго, представляющіеся ему соціальные вопросы рубитъ, какъ гордіевы узлы, человѣкъ мыслящій и знающій останавливается нерѣдко въ смущеніи и говоритъ прямо, что онъ не понимаетъ. Кто въ самомъ дѣлѣ знаетъ, всегда ли и всякій ли болѣзненный психическій процессъ выражается непремѣнно какими нибудь признаками? Кто можетъ знать, не бываетъ ли случаевъ, когда болѣзненное психическое состояніе, невыражающееся никакими признаками, имѣетъ вліяніе на совершеніе преступленія? На эти вопросы Гризнигеръ отвѣчаетъ такъ: "Я считаю это возможнымъ. Кто рѣшится разбирать психическій механизмъ подобно тому, какъ перелистываютъ книгу? Или отрицать, что болѣзненныя органическія состоянія, незамѣтныя наружно, могутъ, въ минуту рѣшенія, повліять въ дурную сторону, разстроить умъ, помѣшать сужденію? Въ этомъ смыслѣ принужденъ я былъ высказаться въ уголовномъ процессѣ одного убійцы, имѣвшаго, какъ было доказано, vertigo epileptica. Я долженъ былъ сказать: ни до, ни во время, ни послѣ поступка, нѣтъ опредѣленныхъ признаковъ умственнаго разстройства; но тѣмъ не менѣе весьма можетъ быть, что эта болѣзнь имѣла на психическій ходъ рѣшенія такое вліяніе, которое разстроило умъ и уменьшило свободу, хотя это и не проявилось никакимъ внѣшнимъ признакомъ. Присяжные признали преступника виновнымъ; судъ приговорилъ его къ смерти. Преступникъ былъ помилованъ. Все это я нашелъ совершенно естественнымъ".

"Дилемма -- человѣкъ либо съумастедшій, либо нѣтъ -- совершенно невѣрна. Вообще между здоровьемъ и болѣзнью нѣтъ опредѣленной границы: въ психіатріи, какъ и въ остальной патологіи, есть среднее состояніе, которое еще не составляетъ дѣйствительной болѣзни и въ которомъ субъектъ выказываетъ еще многіе признаки здоровья. Развѣ не тоже самое встрѣчается и въ самыхъ простыхъ болѣзняхъ организма? Гдѣ граница, когда можно назвать человѣка слѣпымъ? Развѣ только тогда, когда онъ не получаетъ ни малѣйшаго ощущенія свѣта? Или кого можно назвать глухимъ?-- Когда начинается водяная?-- тогда ли, когда появляются первые легкіе признаки опухоли? Если же нѣтъ, то гдѣ граница, откуда начинается водяная? Относительно крайностей -- спора нѣтъ: но можно не соглашаться, чтобы эти признаки примѣнялись уже и къ легкимъ степенямъ. Въ психіатріи къ этому среднему состоянію надо причислить множество судебно-медицинскихъ случаевъ, напр. поступки, совершенные, подъ вліяніемъ волненія, людьми съ необузданнымъ характеромъ и слабой головой, обыкновенное умѣренно о возбужденіе или извращеніе понятій съ временнымъ изступленіемъ, пьянство, истерики и т. д. Въ этихъ случаяхъ обыкновенно приходится сказать, что субъекты находятся далеко не въ совершенно нормальномъ состояніи, но нельзя указать на признаки опредѣленной психической болѣзни и можно высказать скорѣе какъ вѣроятіе, чѣмъ какъ увѣренность, что ихъ дѣйствія были вызваны болѣзненнымъ вліяніемъ организма или, по крайней мѣрѣ, въ значительной степени зависѣли отъ подобнаго вліянія. Даже въ ихъ проявленіяхъ нѣтъ рѣзкой границы между странностію, страстностью, извращеніемъ склонностей, душевной тупостью съ одной стороны, и душевною болѣзнію съ другой; нѣтъ никакихъ признаковъ, которые во всѣхъ этихъ случаяхъ указывали бы на значеніе подобныхъ состояній: -- происходятъ ли они исключительно отъ органическихъ (болѣзненныхъ) причинъ или, что эти причины только способствовали ихъ появленію, или, наконецъ, что организмъ не имѣлъ на нихъ никакого вліянія, и что они составляютъ первоначальныя свойства характера или пріобрѣтенные результаты внутренней исторіи психической индивидуальности."

III.

Послѣднее положеніе новѣйшей психіатріи, высказываемое Гризингеромъ и отчасти повторяемое Шиллингомъ, заслуживаетъ вниманія потому, что возбуждаетъ полезныя размышленія на счетъ вмѣняемости вообще.

Нынѣ дѣйствующія европейскія законодательства хотя и удѣляютъ мѣсто психологическому элементу, но однако не той психологіи, которая создана мыслителями и учеными новѣйшаго времени. Въ основаніи законодательствъ лежатъ отвлеченныя этическія понятія, выработанныя умозрительнымъ путемъ, и потому несогласныя съ опытными изслѣдованіями современной психіатріи.

Но европейскимъ законодательствамъ преступленіе невмѣняемо, когда оно сдѣлано при потерѣ или затмѣніи сознанія, при потерѣ, разсудка и при отсутствіи свободной воли.

Если эти основанія примѣнять послѣдовательно ко всѣмъ уголовнымъ преступленіямъ, совершаемымъ съумасшедшими, то ни одинъ изъ нихъ не можетъ быть оправданъ. Намъ положительно извѣстно, что вовсе не каждый помѣшанный теряетъ сознаніе, разсудокъ или лишается воли. Несомнѣнно помѣшанный, совершая преступленіе, можетъ очень хорошо знать, что онъ дѣлаетъ. Сюда принадлежатъ но преимуществу тѣ, кто страдаетъ галлюцинаціями слуха и зрѣнія. Напримѣръ, больной слышитъ голосъ, приказывающій ему убить извѣстное лицо Что больной несомнѣнно помѣшанъ,-- видно изъ того, что онъ приписываетъ этотъ голосъ Богу. Вообразивъ, что онъ получаетъ божеское повелѣніе, съумастедшій весьма логично рѣшаетъ, что божеское повелѣніе выше человѣческихъ постановленій и затѣмъ совершаетъ преступленіе. Въ этомъ случаѣ нельзя примѣнить ни одного изъ элементовъ невмѣняемости, ибо помѣшанный находился въ полномъ сознаніи; при соображеніи своего преступленія онъ владѣлъ разсудкомъ; наконецъ воля его была направлена именно на убійство, и слѣдовательно отсутствія ея несуществовало. Причина преступленія кроется не въ отсутствіи или присутствіи сознанія, разсудка и воли; а исключительно въ ложныхъ ощущеніяхъ слуха. При галлюцинаціяхъ слуха и зрѣнія, когда больной видитъ не то, что есть, и слышитъ иногда самыя обидныя ругательства, выведенный изъ себя онъ рѣшается иногда на весьма рѣшительныя и очень непозволенныя мѣры, чтобы отмстить своему воображаемому врагу. Выборъ средствъ и способовъ бываетъ обдуманъ иногда съ такой осторожностію и самое исполненіе задумано съ такимъ лукавствомъ и такъ тонко, что приходится удивляться не отсутствію разсудка или сообразительности, а скорѣе недоумѣвать ихъ рѣдкой силѣ. И въ этихъ случаяхъ элементы современной юридической невмѣняемости совершенно не имѣютъ мѣста, и преступникъ долженъ быть наказанъ. А между тѣмъ онъ несомнѣнно безумный, т. е. такой человѣкъ, въ которомъ патологическое измѣненіе органическихъ условій создало совершенно иное Я. Разница между преступленіемъ безумнаго и здороваго не въ томъ, чтобы дѣйствія, называемыя преступными, совершались въ нихъ по различнымъ законамъ; а только въ томъ, что въ здоровомъ человѣкѣ мотивы, достигающіе такой силы, чтобы произвести запрещенное дѣйствіе, являются при нормальныхъ органическихъ условіяхъ; а у безумнаго,-- вслѣдствіе ихъ измѣненія болѣзненнымъ образомъ. Поэтому у здороваго преступника преступленіе его находится въ послѣдовательной связи со всѣмъ его прошлымъ, а у съумасшедшаго оно является чѣмъ-то внезапнымъ, новымъ, неимѣющимъ никакихъ корней въ прошедшей жизни и міровоззрѣніи больного, и созданнымъ исключительно патологическими процессами. Слѣдовательно очевидно, что безумный дѣлаетъ преступленіе не потому, чтобы въ немъ исчезло сознаніе, разсудокъ, воля; а потому что мотивы, достигающіе такой силы, чтобы создать преступное дѣйствіе, вызваны ложными ощущеніями, которыхъ въ немъ не было до болѣзни. Здоровый дѣлаетъ преступленіе подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій окружающей его среды; съумасшедшій же подъ вліяніемъ внутреннихъ стимуловъ, порождаемыхъ его патологическимъ состояніемъ.

Если изъ сказаннаго читатель выведетъ то заключеніе, что вмѣняемость но отношенію къ безумному непримѣнима потому, что онъ больной; а но отношенію къ здоровому безусловно необходима и неизбѣжна, потому что онъ здоровъ, то такое заключеніе будетъ поспѣшно, ибо и здоровые поди не всѣ одинаково свободны въ своихъ дѣйствіяхъ.

Всѣ психическіе процессы имѣютъ стремленіе проявляться въ движеніи и дѣйствіи. Это происходитъ оттого, что возбужденія нервныхъ центровъ переходятъ въ двигательные импульсы. Такимъ образомъ въ человѣческомъ организмѣ существуетъ два большихъ апарата или механизма: одинъ, воспринимающій ощущенія и переработывающій ихъ въ наклонности и желанія; другой, производящій мышечныя сокращенія (движенія, дѣйствія) соотвѣтственныя вызвавшимъ ихъ влеченіямъ и желаніямъ.

Всѣ наши движенія распадаются на двѣ большія группы. Однѣ отраженныя или рефлективныя, лишенныя психическаго элемента, и потому безсознательныя и не цѣлесообразныя, напримѣръ вздрагиваніе всѣмъ тѣломъ, вслѣдствіе сильнаго чувственнаго впечатлѣнія, и движенія судорожныя; въ другихъ же, какъ влеченія и желанія, имѣется уже психическій элементъ, иногда въ видѣ темныхъ неясныхъ представленій, напримѣръ при чувственныхъ потребностяхъ -- голодъ, жажда, половое побужденіе, порывъ самосохраненія -- постепенно переходящій въ сознанныя, ясныя представленія, называемыя въ гакомъ случаѣ желаніемъ (воля).

Въ переходѣ представленій, возбуждаемыхъ ощущеніями и чувствами, въ стремленія и желай я есть внутреннее принужденіе, служащее основнымъ закономъ человѣческихъ дѣйствій. "Мы должны хотѣть, говоритъ Гризингеръ.-- Въ человѣкѣ здоровомъ душевно есть влеченіе, потребность выразить свои представленія, реализировать ихъ дѣйствіемъ, и такимъ образомъ какъ бы освободиться отъ нихъ. Если это выполнено, то душа чувствуетъ себя легче, свободнѣе; она дѣйствіемъ освободила себя отъ своихъ представленій, и равновѣсіе ея возстановляется снова; -- замѣчательный основной фактъ психической жизни, извѣстный каждому по собственному внутреннему опыту. Онъ выражается какъ въ художникѣ, занятомъ въ теченіи цѣлыхъ годовъ безустанно своею мыслію, давленіемъ "нерожденнаго міра", и которому (т. е. художнику) оконченное и удачно выполненное созданіе дѣлается чуждымъ и безразличнымъ, такъ и въ несчастномъ, въ которомъ мысль о необходимости совершенія тяжкаго преступленія, производитъ самую мучительную внутреннюю борьбу, и который успокаивается тотчасъ же послѣ совершенія его".

Влеченія и желанія бываютъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ сильнѣе ощущенія и чувства, ихъ вызвавшія. Болѣе сильныя изъ нихъ переходятъ всегда въ дѣйствіе. Здѣсь мы вступаемъ въ тотъ психическій моментъ, который, на основаніи прежнихъ этическихъ понятій, служилъ краеугольнымъ камнемъ теоріи вмѣненія.

Я сказалъ, что не всѣ влеченія и желанія переходятъ въ дѣйствіе, а только болѣе сильныя изъ нихъ. Это происходитъ оттого, что, но закону ассоціаціи идей, одни представленія вызываютъ другія, имъ противоположныя, эти ояять вызываютъ новыя представленія и такимъ образомъ въ человѣкѣ возникаетъ внутренняя борьба, исходъ которой зависитъ отъ силы и качества психическаго Я. Этотъ актъ и исходъ его, опредѣляемый всѣмъ міровоззрѣніемъ человѣка, есть то, что называютъ обыкновенно человѣческой свободой. Такимъ образомъ свобода воли зависитъ отъ того, будутъ ли вызваны надлежащія отвлеченныя представленія, и будутъ ли они на столько сильны, чтобы вызвать движущіе нервы въ направленіи противуположномъ злой воли юристовъ. Слѣдовательно, здѣсь все зависитъ отъ безпрепятственнаго, свободнаго и обильнаго возникновенія представленій, на столько сильныхъ, чтобы они могли противодѣйствовать злой волѣ и, вытѣснивъ порождающія ее представленія, дать перевѣсъ представленіямъ и движеніямъ противоположнымъ.

Чѣмъ человѣкъ богаче представленіями и чѣмъ психическіе процессы совершаются въ немъ быстрѣе, чѣмъ представленія эти сочетаются легче и чѣмъ прочнѣе извѣстныя ихъ сочетанія, тѣмъ человѣкъ свободнѣе. Напротивъ того люди бѣдные представленіями, въ которыхъ психическіе процессы совершаются туго и медленно. менѣе свободны. Это зависитъ частью отъ органической природы человѣка, частью отъ обстоятельствъ, которыми опредѣлилось его развитіе, которыя сформировали его психическое Я и которыя поставили его въ извѣстныя внѣшнія условія, опредѣляющія характеръ его дѣятельности.

У людей тупыхъ и неразвитыхъ, находящихся въ неблагопріятныхъ внѣшнихъ условіяхъ, многихъ представленій недостаетъ, потому что они не могутъ возбудиться; а вслѣдствіе этого и не возбуждается дѣятельность движущихъ нервныхъ центровъ, Отъ этого происходитъ то, что тупые люди бываютъ и становятся постепенно неспособны къ извѣстнымъ ощущеніямъ и чувствамъ и къ ихъ внѣшнимъ проявленіямъ.

Напротивъ того высшее образованіе и развитіе заключается въ богатствѣ отвлеченныхъ представленій, въ легкости, съ какой они приходятъ въ различныя комбинаціи, и въ прочности нѣкоторыхъ изъ этихъ сочетаній, проникающихъ до того психическое Я человѣка, что при каждомъ умственномъ движеніи, а тѣмъ болѣе сильномъ, они входятъ немедленно въ сознаніе, и въ борьбѣ возникающихъ представленій берутъ всегда верхъ и даютъ направленіе поступкамъ и дѣйствіямъ человѣка. Только этимъ обусловливается возможность нравственнаго поведенія, заключающагося въ перевѣсѣ нравственныхъ мотивовъ надъ всѣми остальными.

Чтобы нравственные мотивы имѣли такую власть надъ всѣми остальными, необходимо частое воспроизведеніе извѣстныхъ представленій и упражненіе, которыми бы при всякомъ болѣе сильномъ возбужденіи масса представленій, относящихся къ нравственному порядку, вытѣсняла бы всѣ остальныя. Но такое развитіе есть состояніе идеальное. Чтобы человѣкъ всегда и при всѣхъ рѣшительно условіяхъ могъ дѣйствовать такимъ образомъ, требуется особенная сила разума способнаго противостоять и ненравственнымъ влеченіямъ къ движенію. Состояніе это до того трудно достижимо, что сомнительно, чтобы могъ бы гдѣ нибудь существовать человѣкъ, застрахованный противъ безнравственныхъ дѣйствій и противъ преступленія. Вотъ въ чемъ корень гуманнаго воззрѣнія, по которому въ преступникѣ слѣдуетъ видѣть не злодѣя, а несчастнаго и больного.

О книгѣ, по поводу которой мы говорили здѣсь, намъ нечего сказать. Послѣ такого знаменитаго психіатра, какъ Гризингеръ, д-ру Шилиннгу трудно прибавить что нибудь новое; и мы не понимаемъ почему ретивые харьковскіе издатели рѣшились переводить на русскій языкъ сочиненіе Шиллинга послѣ того, какъ переведено лучшее въ этомъ родѣ сочиненіе Гризингера. Усердіе похвально, но только не въ томъ случаѣ, когда оно стучитъ лбомъ объ стѣну.

Н. Р.

"Дѣло", No 2, 1868