Шелгунов Николай Васильевич - Тюрго

ТЮРГО.

(Alfred Neymarck: "Turgot et ses doctrines". 2 t. Paris, 1885).

Уже въ половинѣ XVIII вѣка,-- значитъ, далеко до революціи,-- люди болѣе проницательные видѣли, что существующій порядокъ, если онъ еще продолжится, погубитъ Францію. Страна, богатая всѣми дарами природы, едва прокармливала собственное населеніе и съ трудомъ пополняла королевскую казну. Придворные и дворянство безсовѣстно пользовались выгодами своего привилегированнаго положенія, и, думая только объ удовольствіяхъ, мотали народныя деньги. "Послѣ меня хоть потопъ",-- говорилъ Людовикъ XV; но тотъ же Людовикъ, когда ему было разъ доложено о несчастномъ положеніи обираемаго народа, сказалъ: "я бы на его мѣстѣ взбунтовался". Легкомысленному королю и въ голову не приходило, что онъ пророчествуетъ. Среднее сословіе, достаточно богатое, чтобы имѣть силу, было совсѣмъ отстранено отъ общественныхъ дѣлъ и всѣмъ заправляли придворные и дворянство. Дворянство и духовенство владѣли двумя третями всѣхъ земель и не платили никакихъ налоговъ, а народъ, кормившій все государство, покрывавшій безумные расходы короля и мотовство сеньеровъ, пользовался только третью земли. Когда Людовикъ XV вступилъ на престолъ, проценты по государственнымъ долгамъ составляли 80 милліоновъ, послѣ Лау они уменьшились до 37 милліоновъ; но аббатъ Террэ, министръ финансовъ Людовика XV, довелъ проценты по долгамъ до 235 милліоновъ, т.-е. увеличилъ на 155 милліоновъ. Налоги съ 167 милліоновъ аббатъ Террэ довелъ до 377 милліоновъ или увеличилъ на 210 милліоновъ. Расходы, въ началѣ царствованія составлявшіе 221 милліонъ, Террэ довелъ до 399 милліоновъ, т.-е. увеличилъ на 178 милліоновъ, а ежегодный дефицитъ -- до 22 милліоновъ. И еслибы страна имѣла хоть какую-нибудь возможность распоряжаться свободно своими силами, она, конечно, можетъ быть, и съ трудомъ но выдержала бы это государственное хищничество; но земледѣліе и промышленность были подавлены всевозможными стѣснительными установленіями, умѣстными въ феодальную эпоху, когда они были придуманы, но въ XVIII вѣкѣ не имѣвшими уже ни смысла, ни цѣли, а, между тѣмъ, у правительства не было ни одного человѣка, способнаго понять положеніе вещей. Народъ видѣлъ только Террэ, придумывавшаго все новые и новые налоги, но Террэ былъ самъ бѣлкой въ колесѣ и не могъ поступать иначе при тогдашней правительственной системѣ. Ее люди были дурны, а никуда негоденъ государственный механизмъ, и пока онъ оставался прежнимъ, народу должно было становиться все хуже и хуже.

Нѣкоторыя изъ распоряженій Террэ могли быть объясняемы только системой. Напримѣръ, внутренняя хлѣбная торговля во Франціи была свободной и даже для заграничной были открыты два порта въ Средиземномъ морѣ; но Террэ почему-то вздумалъ подчинить ее такой регламентаціи, которой почти уничтожалась всякая свобода. Желающій торговать хлѣбомъ долженъ былъ записаться въ полицейскіе списки, обозначить мѣсто жительства, гдѣ находятся его хлѣбные склады, и прописать документы, по которымъ онъ торгуетъ. Для торговли были назначены не только опредѣленные рынки, но даже дни и часы. Вольтеръ въ одномъ изъ памфлетовъ пишетъ по поводу этого нелѣпаго распоряженія: "Вотъ ужь нѣсколько лѣтъ, какъ мы стонемъ отъ печальной необходимости везти нашъ хлѣбъ на рынокъ жалкаго мѣстечка, называемаго городомъ. Сеньеры, духовенство, крестьяне и ремесленники принуждены посылать съ большими расходами свой хлѣбъ въ городъ. Если кто-нибудь вздумаетъ продать мѣрку ржи своему сосѣду, съ того возьмутъ 500 франковъ штрафу, а хлѣбъ, телѣгу и лошадей конфискуютъ въ пользу полицейскаго, арестовавшаго хлѣбъ. Сеньеръ, вздумавшій въ своей собственной деревнѣ дать своему вассалу пшеницы или овса, подвергался наказанію какъ уголовный преступникъ. Пшеницу или овесъ слѣдовало отправите на рынокъ, за четыре лье, и вассалъ долженъ былъ сдѣлать эти четыре лье и еще четыре лье, чтобы пріѣхать домой, тогда какъ онъ могъ бы купить тотъ же самый хлѣбъ безъ лишнихъ издержекъ и хлопотъ. Такое насиліе возмущаетъ естественное чувство, здравый смыслъ и справедливость".

Крестьянинъ, лишенный земли и не смѣвшій продавать свободно свой собственный хлѣбъ, былъ подавленъ еще массою налоговъ и повинностей, самой ненавистной изъ которыхъ была дорожная (corvée). Первоначально это была повинность крестьянъ обрабатывать землю сеньеровъ и исправлять дороги, но потомъ, когда было предположено соединить Парижъ съ главными департаментскими городами, губернаторы, чисто административнымъ произволомъ, сеньеральное право превратили въ королевское. Отъ общинъ были потребованы рабочіе, и народъ, и безъ того платившій по душную подать, теперь долженъ былъ уходить за десятки верстъ, бросать дома ни съ чѣмъ свои семейства и работать безъ всякой платы. Эта разрушительная повинность тяготѣла надъ народомъ болѣе семидесяти лѣтъ.

Тѣмъ же именемъ (corvée) называлась и подводная повинность, впослѣдствіи названная реквизиціями. Повинность эта заключалась въ перевозкѣ полковыхъ фургоновъ и въ поставкѣ лошадей подъ офицеровъ и солдатъ. Мало того, что крестьяне должны были давать лошадей въ рабочую пору, но имъ приходилось подвергаться всякимъ злоупотребленіямъ и насиліямъ какъ со стороны солдатъ, такъ и офицеровъ. Лошадей, назначаемыхъ подъ верхъ, впрягали въ тяжелые экипажи, воловъ, чтобы они шли скорѣе, кололи тесаками или били, и если крестьяне позволяла себѣ противодѣйствіе, то и имъ доставалось, какъ воламъ.

Къ военнымъ повинностямъ принадлежали квартирная повинность я служба въ милиціи, падавшія исключительно на крестьянъ и одинаково имъ ненавистныя.

Ремесленники, фабриканты и купцы были стѣснены не меньше земледѣльцевъ. Они должны были подчиняться самымъ варварскимъ и тираническимъ законамъ, мѣшавшимъ всякому развитію производствъ. Для всего были установлены правила, за соблюденіемъ которыхъ администрація строго наблюдала. Нелѣпости этихъ стѣснительныхъ постановленій просто невѣроятны. Напримѣръ, женщины не имѣли права плести кружева для собственнаго употребленія. Для тканья матерій были установлены пормы ширины, длины и числа нитокъ въ основѣ; каждая корпорація или цехъ составляли замкнутую касту, имѣли собственный статутъ и до того ревниво оберегали свои права, что въ нѣкоторыя корпораціи могли быть принимаемы только сыновья мастеровъ корпораціи или тѣ, кто женится на ихъ вдовахъ. Были корпораціи, въ которыя не допускались женатые, и мастеръ, вздумавшій жениться, изъ корпораціи исключался. Для каждой карпораціи были установлены предметы ея вѣдѣнія и предѣлы ея дѣятельности. Но такъ какъ для нѣкоторыхъ производствъ, какъ бы переходящихъ одни въ другія, границы установить было не совсѣмъ легко, то между цехами возникали споры и препирательства. Знаменитый споръ ветошниковъ съ портными объ отличіи стараго платья отъ новаго начался въ 1550 году и продолжался 226 лѣтъ; онъ прекратился только потому, что были уничтожены ремесленныя корпораціи. По примѣру портныхъ заспорили и сапожники; эти спорили, однако, меньше, только 198 лѣтъ (съ 1578--1776), и, все-таки, не рѣшили, какіе сапоги слѣдуетъ считать старыми. Шляпники, перчаточники и мелочные торговцы, повара и рестораторы спорили тоже по цѣлымъ столѣтіямъ, путаясь въ противурѣчивыхъ рѣшеніяхъ парламента и не зная, сколько перчатокъ или шляпъ можно выставлять въ окнахъ магазиновъ или насколько они имѣютъ право торговать вареной или жареной говядиной. Съ желаніями и вкусами потребителей не справлялись, и какъ бы эти вкусы ни мѣнялись, какія бы новыя усовершенствованія ни явились въ производствѣ, публика должна была пользоваться тѣмъ, что ей предлагали фабриканты и ремесленники на основаніи регламента, отъ котораго никто не смѣлъ отступать въ самой ничтожной мелочи подъ страхомъ наказанія. И рабочіе были не счастливѣе публики и хозяевъ. Въ случаѣ прогуловъ и остановокъ въ работѣ, они не смѣли переходить отъ одного ремесла къ другому и должны-были голодать. Цѣны на предметы устанавливались произвольно, потому что провинція отъ провинціи отдѣлялась внутренней таможней; что же касается заграничной торговли, то понятно, что при подобномъ режимѣ она была совсѣмъ подавлена запретительными пошлинами. Нѣкоторыя изъ этихъ запрещеній имѣли комическій характеръ. Такъ, фабриканты легкихъ матерій, желая отдѣлаться отъ конкурренціи, которую имъ дѣлали бумажныя набивныя ткани, привозимыя изъ Индіи, подъ предлогомъ, что изъ Индіи можетъ быть завезена во Францію чума, добились запрещенія ввоза индійскихъ тканой подъ страхомъ смертной казни. Это постановленіе, пока еще варварское, стало комическимъ, когда было запрещено англійскимъ лордамъ и богачамъ привозить съ собою халаты изъ индійскихъ тканей, новые или ношеные, все равно. Англичанинъ, отправлявшійся изъ Лондона въ Парижъ, долженъ былъ оставлять свой халатъ въ таможнѣ, въ Каде, и получалъ его обратно при возвращеніи.

Эта нелѣпая, вмѣшивавшаяся во все регламентація не давала Франціи дышать свободно и стягивала желѣзнымъ неподвижнымъ обручемъ всю ея политическую, умственную, промышленную и экономическую жизнь. Страна съ превосходнымъ климатомъ и почвою терпѣла отъ неурожаевъ и голодовокъ, и народъ трудолюбивый, энергическій и способный не имѣлъ никакой возможности обнаружить своихъ производительныхъ силъ, костенѣлъ въ искусственной рутинѣ и законами страны держался въ неподвижности и застоѣ. Тѣ же законы создавали и поддерживали постоянную вражду всѣхъ противъ всѣхъ, провинціи противъ провинцій, сословія противъ сословій, корпораціи противъ корпорацій, и Франція походила скорѣе на сборище враждебныхъ племенъ, чѣмъ на культурный европейскій народъ, соединившійся въ государство для общихъ мирныхъ гражданскихъ и промышленныхъ цѣлей.

II.

Во Франціи въ первой половинѣ прошедшаго столѣтія возникаютъ первыя попытки критической мысли проникнуть въ причины государственнаго неустройства и невыносимаго положенія народа. Если средніе вѣка создали научную мысль и положили начало гуманизму, то теперь наступила для Европы очередь неустранимыхъ политическихъ и экономическихъ вопросовъ, которыхъ нельзя было ни задержать, ни оставить безъ разрѣшенія.

Въ цѣляхъ нашего изложенія мы здѣсь остановимся только на двухъ писателяхъ, создавшихъ каждый свою экономическую и философскую систему. Эти писатели-мыслители Кенэ и Гурнэ.

Кенэ былъ сыномъ землевладѣльца и страстно любилъ земледѣліе; понятно, что онъ имѣлъ возможность коротко познакомиться съ бѣдственнымъ положеніемъ французскаго земледѣльца и съ печальнымъ положеніемъ земледѣлія. По системѣ Кенэ, только земля есть источникъ производства и только земледѣльческій трудъ вполнѣ производителенъ. Поэтому онъ отводитъ первое мѣсто земледѣлію, рыболовству, лѣсовидству, горному дѣлу и вообще промышленностямъ, извлекающимъ продукты прямо отъ земли, а остальныя промышленности ставитъ на второе и третье мѣсто. Если земля есть единственный источникъ производства, то понятно, что она же должна нести на себѣ и всѣ налоги. Но чтобы земледѣльческая и всякая другая промышленность могли вполнѣ развиться, онѣ должны пользоваться наивозможной свободой. Laissez faire, laisser passer,-- вотъ формула свободы, которую провозгласилъ Кенэ. Въ развитіи этой формулы Кенэ является истиннымъ творцомъ общественно-экономической морали. Кенэ требуетъ полной свободы промышленности и торговли и такой же полной абсолютной свободы въ отношеніяхъ продавца и покупателя. Онъ требуетъ уничтоженія монополій и запрещеніе, уваженія личной свободы и личности вообще, уваженія къ правосудію и собственности, признанія за каждымъ права дѣлать свободно все, что не наноситъ ущерба общему интересу. Въ наше время подобныя истины, конечно, не могутъ произвести революціи въ умахъ; но въ то время, когда Кенэ явился съ своей системой, онѣ были откровеніемъ, которое одинаково приняли какъ землевладѣльцы-аристократы, очень "хорошо понимавшіе, что польза крестьянъ есть, вмѣстѣ съ тѣмъ, и ихъ собственная польза, такъ и энциклопедисты, имѣвшіе уже совсѣмъ иныя стремленія и цѣди. Идеи Кенэ нашли сторонниковъ и внѣ Франціи, между лучшими министрами и государями того времени. Во Франціи же, конечно, имъ особенно благопріятствовали обстоятельства. Кенэ былъ любимымъ врачемъ Людовика IV и пользовался вниманіемъ Помпадуръ. Это помогло ему склонить короля въ пользу своей системы я добиться многихъ распоряженій, благопріятныхъ для свободы. Конечно, это было тѣмъ легче, что система Кенэ была глубоко монархической и не требовала никакихъ преобразованій, могшихъ нарушить чьи бы то ни было права. Иначе думали энциклопедисты, хотѣвшіе воспользоваться Кенэ для своихъ цѣлей. Они убѣдили его дать для Энциклопедіи двѣ статьи: "Grains" и "Fermiers", особенно обратившія на себя вниманіе не только новизной идей и воззрѣній, но и превосходнымъ, простымъ, яснымъ изложеніемъ. Друзьямъ и послѣдователямъ энциклопедистовъ не было особеннаго труда дѣлать изъ этихъ статей выводы, о которыхъ никогда не думалъ Кенэ, но которые, въ то же время, были неизбѣжны для всякаго послѣдовательнаго ума и въ особенности въ связи съ системою Гурнэ.

Гурнэ былъ купцомъ и стоялъ во главѣ одного богатаго торговаго дожа въ Кадиксѣ. Онъ отличался не только обширными практическими свѣдѣніями, но и основательными теоретическими знаніями. Какъ знающій человѣкъ, онъ былъ приглашенъ въ министерство и занималъ должность интенданта всѣхъ торговыхъ дѣдъ Франціи. Гурнэ шелъ гораздо дальше Кенэ. Онъ доказывалъ, что не одна земля и земледѣльческій трудъ составляютъ богатство государства, но что всякая дѣятельность, направленная на производство и пріобрѣтеніе, составляетъ источникъ государственнаго богатства народовъ. Гурнэ требовалъ полной свободы для всѣхъ родовъ производительной дѣятельности и доказывалъ, что каждый человѣкъ знаетъ лучше свой собственный интересъ, чѣмъ всякій посторонній и, слѣдовательно, равнодушный къ чужому интересу. Если изъ отдѣльныхъ частныхъ интересовъ создается общій интересъ, то лучшее, что можно сдѣлать,-- предоставить каждому Поступать, какъ онъ хочетъ. Полная свобода купли и продажи есть единственное средство обезпечить продавцу выгодную цѣну, способную поощрить производство, а покупщику -- лучшій товаръ за дешевѣйшую плату. Конечно, изъ этого не слѣдуетъ, чтобы между купцами не нашлись плуты и между покупателями простаки; но желать, чтобы государство взяло на себя обязанности не допускать обмана, это то же, что требовать отъ него, чтобы дѣтей, которыя могутъ упасть, оно снабдило волосяными подушечками. Единственная цѣль, которой можетъ задаться правительство,-- обезпечить полную свободу всѣмъ видамъ торговли, облегчить трудъ и дать ему возможность наибольшей конкурренціи въ коммерціи, изъ чего само собою возникнетъ улучшеніе производствъ и установятся цѣны, наиболѣе выгодныя для потребителей. Въ то же время, чтобы потребитель имѣлъ передъ собою наибольшую массу конкуррентовъ, необходимо продавцу открыть всѣ средства для продажи; этимъ будетъ обезпечено труду его полное вознагражденіе, ибо только въ подобномъ вознагражденіи и заключается цѣль всякаго производства. Провозглашая, какъ Кенэ, формулу "laissez faire, laissez passer", Гурнэ не ограничивался отмѣной натуральныхъ повинностей, внутреннихъ таможенъ и предоставленіемъ торговлѣ полной свободы; онъ хотѣлъ уничтоженія всякихъ привилегій, цеховъ, корпорацій, монополій, однимъ словомъ, всѣхъ преградъ, стѣснявшихъ торговлю и промышленность.

Система Гурнэ была настолько заманчива, что не могла не привлечь къ себѣ общественныхъ симпатій и, пока дѣло ограничивалось теоретическими идеями, она находила себѣ во всѣхъ, слояхъ сторонниковъ. Но скоро обнаружилось, что система эта ведетъ при практическомъ ея примѣненіи къ результатамъ, далеко не такимъ простымъ, какъ это могло казаться. Кенэ, требовавшій свободы, не хотѣлъ отмѣнять ничего, и потому система его была удобна для всякой монархіи; но Гурнэ видѣлъ истинную свободу промышленности и торговли не только вд" уничтоженіи стѣсненій, но и въ уничтоженіи многихъ правъ и привилегій. А. этого нельзя было достигнуть министерскими распоряженіями или королевскими эдиктами. Государство того времени все состояло изъ правъ, привилегій и монополій и, давая что-нибудь купцу, фабриканту, ремесленнику, мастеровому или крестьянину, нельзя было не задѣть или не отмѣнить право какого-нибудь другаго класса. А отмѣнять права значило ниспровергать существующій порядокъ, на что между правительственными лицами, конечно, не могло найтись охотниковъ.

Системы Кенэ и Гурнэ страдали односторонностью. Кенэ желалъ исключительно покровительства земледѣлію, а Гурнэ -- торговлѣ. Правительственное разрѣшеніе задачи для того времени требовало соединенія этихъ двухъ системъ, чего и удалось достигнуть во Франціи Тюрго, а въ Англіи Адаму Смиту. Но подобное соединеніе могло быть чисто-теоретическимъ; старый порядокъ былъ настолько крѣпокъ, что едва народившейся политической экономіи было не подъ силу его ниспровергнуть. Сама наука эта возбуждала еще горячіе споры. Что стараго было невозможно больше поддерживать, это понимало даже само французское правительство; но и новаго оказывалось тоже невозможнымъ ввести. Попытки перемѣнъ кончались обыкновенно тѣмъ, что едва уничтоженное опять возстановлялось. Чтобы новый порядокъ экономическихъ идей могъ осуществиться, требовались такія условія, какихъ во Франціи того времени не было. Правительство ея было слишкомъ слабо для того, чтобы съ энергіей Петра Великаго уничтожить всѣ нагроможденныя вѣками препятствія; съ другой стороны, тѣ, кто больше всего могъ желать уничтоженія исключительныхъ правъ, привилегій и монополій, тоже еще не имѣли достаточной силы, чтобы поддержать правительство, которое, правда, и не желало подобной поддержки. Слабое правительство кончило тѣмъ, что выдало человѣка, котораго оно само призвало для реформъ, и реакція снова подняла голову, торжествуя побѣду стараго надъ новымъ.

III.

Людовику XVI едва минуло двадцать лѣтъ, когда онъ вступилъ на престолъ. Это былъ добрый, простой, великодушный, благочестивый и честный человѣкъ, но, къ несчастію Франціи и самого себя, очень слабаго характера. Держась вдали отъ двора, онъ спасся отъ порчи и разврата, но за то онъ не пріобрѣлъ ни малѣйшаго знанія людей. Нисколько не подготовленный къ царствованію, онъ былъ сразу охваченъ новымъ умственнымъ движеніемъ, грозившимъ превратиться во всеобщую революцію умовъ, которой онъ при своемъ незнаніи людей и вещей не могъ ни предупредить, ни овладѣть, ни управлять. Человѣкъ слабый, не привыкшій къ умственнымъ усиліямъ, онъ нуждался въ руководительствѣ и совѣтахъ и уже понятно ближайшимъ и самымъ вліятельнымъ совѣтникомъ могла явиться девятнадцатилѣтняя королева, красивая, живая, обольстительная, вліяніе которой было тѣмъ болѣе несомнѣнно, что она давно уже къ нему стремилась и давно уже его достигла.

Рано освободившись отъ надзора Маріи-Терезіи и не воспользовавшись вполнѣ ея уроками и вліяніемъ, Марія-Антуанета очутилась внезапно среди двора наиболѣе развращеннаго, какой, только когда-либо бывалъ. Нужно было имѣть сердце такое же чистое, какъ у Людовика XVI, чтобы не заразиться въ этой атмосферѣ. И королева не осталась свободной отъ легкомыслія женщинъ того времени, ихъ склонности къ роскоши и удовольствіямъ, хотя и не упала до легкоски ихъ поведенія. Оставшись честной женой и хорошей матерью, она по своему легкомыслію была очень способна компрометировать достоинство королевы. Когда Людовикъ XVI вступилъ на престолъ, Марія-Антуанета была въ полномъ разцвѣтѣ молодости и красоты и ея неустановившіяся, бродящія силы просили дѣла. И молодая королева отдалась вся радостямъ жизни, ей хотѣлось быть любимой, возбуждать удивленіе и поклоненіе, а упоеніе новой для нея властью, конечно, возбуждало въ ней желаніе ею пользоваться. Но МаріяАнтуанета не думала играть политической роли; она была просто молодой женщиной, желавшей властвовать и первенствовать и очень ревниво оберегавшей то, что она понимала подъ именемъ власти. Для нея королевствомъ былъ небольшой придворный кружокъ съ его мелочами, интригами, мелкой борьбой ничтожныхъ интересовъ и личныхъ страстей, въ которыхъ она принимала участіе, хотя интересы эти не имѣли никакого отношенія ни къ ней лично, ни къ ней, какъ къ королевѣ. Придворные умѣли ловко пользоваться ея самолюбіемъ и вовлекать ее въ интриги и борьбу интересовъ, которыя ея не касались. Льстецы и интриганы играли мелочными чувствами королевы, увѣряя ее, что въ томъ или другомъ случаѣ страдаетъ ея королевское достоинство. Тогда она становилась не умодимой, продолжала борьбу до торжества полной побѣды, и побѣжденныхъ враговъ или миловала, или наказывала, хотя ни борьба, ни торжество не приносили ей ровно ничего/Вотъ случай, превосходно обрисовывающій Марію-Антуанету съ ея истинно-женской мелочностью. Ей нужна было, чтобы король, не любившій графа Шуазеля, снова приблизилъ его къ себѣ и чтобы видимымъ выраженіемъ королевскаго вниманія служило присутствованіе Шуазеля на коронаціи въ Реймсѣ. Но чтобы всѣмъ было ясно, что бывшій министръ обязанъ этимъ приближеніемъ только заступничеству королевы, нужно было, по ея соображеніямъ, устроить это дѣло такъ, чтобы еще до коронаціи Шуазель былъ принятъ ею оффиціально и почти публично. Какъ Маріи-Антуанетѣ удалось это устроить, она разсказываетъ сама въ письмѣ къ Розенбергу. "Вѣроятно, вы слышали,-- пишетъ она Розенбергу,-- объ аудіенціи, которую я дала въ Реймсѣ графу Шуазелю. Конечно, для васъ ясно, что это не могло сдѣлаться безъ согласія короля; -по едва ли вы угадаете, сколько мнѣ было нужно употребить ловкости, чтобы не имѣть вида, что я прошу позволенія. А сказала ему, что желаю видѣть Шуазеля и меня затрудняетъ только выборъ дня. Все это я сдѣлала такъ, что самъ назначилъ болѣе удобное для этого время. Мнѣ кажется, что въ этомъ дѣлѣ я воспользовалась достаточно правомъ женщины". Конечно, въ этихъ словахъ есть маленькое хвастовство и мелкое желаніе рисоваться вліяніемъ надъ королемъ, который, какъ бы ни называла его Марія-Антуанета, вѣроятно, былъ вовсе не такъ простъ, если потребовалось много ловкости. Но характерная черта тутъ въ выраженіи "право женщины" и въ тѣхъ ничтожныхъ чувствахъ, которыя заставляютъ ее добиваться непреодолимаго вліянія надъ королемъ, для удовлетворенія ея капризамъ и прихотямъ, симпатіямъ и антипатіямъ, часто личнымъ и всегда мелкимъ. Сегодня она покровительствуетъ Шуазелю, завтра другому, послѣ завтра вздумаетъ преслѣдовать третьяго и всегда во имя "правъ женщины" она будетъ непреклонно достигать своего потому, что среди развратнаго двора, которымъ она окружена, въ ней постоянно поощрялись только мелкія мысли, суетныя чувства и ничтожныя страсти. Теперь, пока, въ началѣ царствованія, ея вліяніе какъ бы перемежающееся. Къ серьезнымъ дѣламъ у нея нѣтъ расположенія, нѣтъ у нея ни ума, ни характера ея матери, и ее увлекаютъ только удовольствія. Она даетъ тонъ модамъ, вводитъ при дворѣ англійскіе свѣтскіе обычаи, вмѣстѣ съ графомъ Артуа развиваетъ вкусъ къ лошадямъ, къ скачкамъ и къ пари. Что же касается Франціи и ея народа, то о нихъ молодая и красивая королева вовсе не думаетъ, а придворные, разсчитывающіе управлять страною чрезъ королеву, меньше всего заботятся объ ея популярности. Можно скорѣе думать, что они стараются отвернуть отъ нея Францію.

Дворъ и не думалъ измѣняться послѣ Людовика XV: тѣ же лица, тѣже нравы, то же поведеніе. Разница явилась лишь въ томъ, что у короля не было любовницъ, и то, чего прежде достигали черезъ нихъ, теперь старались достигнуть черезъ королеву. А затѣмъ все шло по старому, да и не могло при царившемъ режимѣ идти иначе; измѣнить этотъ режимъ могъ бы еще какой-нибудь нравственный титанъ, а не такой слабый человѣкъ, какъ Людовикъ XVI..

Дворянство въ большей своей части было почти совершенно разорено. Давно оно лишилось всякаго значенія и, падая все ниже, очутилось, наконецъ, въ полнѣйшей и самой унизительной зависимости. Уже при Людовикѣ XIV дворянство пріучилось всего ожидать только отъ короля; при Людовикѣ же XV этого оказалось недостаточнымъ и самые знатные дворяне, льстя и заискивая, унижались до послѣдней степени передъ дюшессой Шатору, маркизой Помпадуръ и мадамъ дю-Бари. Всѣ эти низости продѣлывались, чтобы добиться денежной подачки, ради безумныхъ и нескончаемыхъ расходовъ. Знатное дворянство, гордое своимъ "благородствомъ", не стыдилось обращаться въ помощи и поддержкѣ генеральныхъ и мѣстныхъ откупщиковъ казенныхъ доходовъ, вмѣстѣ съ ними отдаваясь организованному хищничеству. Вспоминая счастливое время Лау, всѣ снова готовы были обратиться къ ажіотажу, но уже кредита не было и приходилось довольствоваться крохами: пенсіонами, подачками да небольшими долями въ доходахъ. Торговали всѣмъ, благодаря примѣру, поданному Людовикомъ XV, спекулировавшимъ хлѣбомъ и обиравшимъ свой народъ.

При дворѣ, однако, думали, что такой порядокъ можетъ продолжаться еще долго, что народъ, несмотря на свое недовольство, на повсюдный грабежъ и насиліе, владѣетъ неистощимыми силами. Конечно, знающіе люди изъ придворныхъ не отрицали, что для виду и чтобы успокоить общественное мнѣніе, нужно сдѣлать нѣкоторыя попытки реформъ, но не такимъ, однако, которыми бы нарушались старыя привычки двора или нарушались чьи-либо привилегіи.

Духовенство было развращено не менѣе дворянства и двора и чувствовало, что его власть и значеніе ослабѣваютъ. Въ низшихъ слояхъ духовенства, особенно сельскаго, уже возникало глухое недовольство, духовные ордена разстраивались, какъ бы растворяясь сами собою. Высшія духовныя лица, достаточно проницательныя, чтобы видѣть и понимать опасность, думали, что спасеніе заключается въ укрѣпленіи дисциплины и въ возвращеніи къ старымъ идеямъ нетерпимости и строгимъ мѣрамъ прошлаго вѣка. Придворное, какъ и все остальное высшее духовенство совершенно отвернулось отъ идей свободы и прогресса и это же направленіе они старались сдѣлать господствующимъ около короля и королевы.

Совершенно того же желали придворные и высшее дворянство. Никто изъ нихъ не хотѣлъ разстаться съ порядками "добраго стараго времени", его правами и привилегіями. Но мѣра терпѣнія всего непривилегированнаго и безправнаго приближалась къ концу, въ народѣ начинался глухой ропотъ, новыя идеи -- пока исключительно экономическаго порядка -- становились все популярнѣе, находя въ трудящихся классахъ благопріятную для себя почву. Время вообще было трудное. Къ тому же, и государственные финансы оказывались въ полномъ разстройствѣ, доходы не соотвѣтствовали расходамъ, а платежные источники изсякали. Людовикъ XVI въ первые же дни своего царствованія понялъ, что положеніе страны, прежде всего, требуетъ улучшенія финансовъ и возстановленія кредита. Поэтому онъ сейчасъ же занялся выборомъ новаго министра финансовъ. Людовикъ хорошо зналъ всю непопулярность аббата Террэ, "имѣвшаго,-- какъ выражается старикъ Шлоссеръ,-- каменное сердце и лицо, которое, подобно лбу лорда Норта, Талейрана и другихъ дипломатическихъ виртуозовъ, никогда не краснѣло". Народъ нетерпѣливо ждалъ этой перемѣны и жадно читалъ эпиграммы и памфлеты насчетъ Мопу и Террэ, распространенные повсюду. Смѣна канцлера и министра финансовъ была неизбѣжна. "Весь Парижъ,-- писалъ аббатъ Бобо въ "секретной хроникѣ",-- ждетъ ко дню Людовика святаго (именины короля) новинки. Публика вбила себѣ въ голову, что молодой король подаритъ ей къ этому дню генеральнаго контролера и канцлера". И король, дѣйствительно, сдѣлалъ этотъ подарокъ. Онъ посовѣтовался съ канцлеромъ, котораго задумалъ смѣнить, и съ Морена, съ которымъ обыкновенно совѣтовался во всемъ, хотя Морена не имѣлъ никакого министерства, и оба они высказались въ пользу бывшаго губернатора Лиможа -- Тюрго. Марія-Антуанета, къ которой король тоже обратился за мнѣніемъ, свыслушавь все, не позволила себѣ ни одного замѣчанія,-- молчаніе, обозначавшее одобреніе, потому что Тюрго былъ для нея лицомъ неизвѣстнымъ и безразличнымъ",-- и выборъ Тюрго былъ рѣшенъ.

Среди легкомысленныхъ придворныхъ, мотовъ, льстецовъ, хвастуновъ и расхитителей государственной и народной собственности, управлявшихъ тогда Франціей, чистый образъ Тюрго является отраднымъ исключеніемъ. Этотъ по истинѣ благородный человѣкъ, одушевленный искренней любовью къ народу и надеждой на возрожденіе Франціи, "принадлежитъ,-- какъ выражается Шлоссеръ,-- къ отраднѣйшимъ въ исторіи явленіямъ, которыя примиряютъ насъ съ человѣчествомъ и вознаграждаютъ за горькій опытъ, показывающій, что наука вообще также опасна для тихой добродѣтели, какъ и богатство". Тюрго былъ главою и основателемъ школы экономистовъ и десятью годами ранѣе появленія Опыта о богатствѣ народовъ Адама Смита проводилъ уже на практикѣ идеи, сходныя съ ученіемъ великаго англійскаго мыслителя. Какъ экономистъ, Тюрго имѣетъ, въ настоящее время, чисто историческій интересъ и вдаваться въ подробности его идей нѣтъ особенной нужды. Но совсѣмъ иной интересъ представляетъ его практическая государственная дѣятельность въ званіи интенданта (по теперешнему губернатора) Лиможа и потомъ генеральнаго контролера (министра) финансовъ. Въ этомъ отношеніи онъ представляетъ много общаго со Сперанскимъ, тоже мечтавшимъ обновить Россію административными мѣропріятіями. И тотъ, и другой жестоко обманулись въ своихъ надеждахъ. Ошибка того и другаго заключалась именно въ томъ, что они разсчитывали на людскую добродѣтель, судили о людяхъ по себѣ к думали, что родъ человѣческій можно измѣнить въ два-три года только измѣненіемъ нѣкоторыхъ законовъ. Это кабинетное незнаніе людей и пружинъ, ими управляющихъ, это излишняя вѣра въ моральный принципъ, когда остаются нетронутыми всѣ основныя старыя формы жизни. Назвать Тюрго государственнымъ неудачникомъ было бы Жестоко; но надъ нимъ точно тяготѣлъ какой-то рокъ и ни одного своего дѣда онъ не довелъ до конца. На десять лѣтъ опередившій Адама Смита въ поэтической экономіи, онъ не далъ этой наукѣ своего имени, а практика его государственныхъ преобразованій исчезла безслѣдно, какъ бы сметенная людьми, явившимися послѣ него и имѣвшими успѣхъ только потоку что торжество въ дѣлахъ общегосударственныхъ преобразованій достается въ удѣлъ лишь тѣмъ, кто умѣетъ быть послѣдовательнымъ.

IV.

Аннъ-Роберъ-Жакъ Тюрго, маркизъ де-Лонъ, извѣстный просто подъ именемъ Тюрго, родился въ 1727 г. и принадлежалъ къ древнему дворянскому роду: Людовикъ XV, считавшій принадлежностью своего королевскаго достоинства знаніе французской геральдики, отзывался о семействѣ Тюрго, какъ о "хорошей дворянской фамиліи".

Тюрго росъ робкимъ, застѣнчивымъ ребенкомъ, что очень не нравилось его матери, и она считала его "почти идіотомъ". Аббатъ Моредье разсказываетъ, что маленькій Тюрго обыкновенно убѣгалъ отъ гостей, пріѣзжавшихъ къ его матери, и иногда прятался или подъ диванъ, или за ширмы, откуда его и приходилось вытаскивать. Эта застѣнчивость и рѣшила судьбу ребенка,-- родители дали ему духовное образованіе.

Свое учебное время Тюрго дѣлилъ между Теологіей и чтеніемъ книгъ о финансахъ, торговыхъ и философскихъ. Соединеніе философіи съ религіей имѣло большое вліяніе на характеръ юноши и укрѣпило его въ убѣжденіяхъ, которымъ онъ не измѣнялъ никогда. Всю свою жизнь, несмотря ни на какія вліянія, Тюрго питалъ глубокое уваженіе къ христіанской религіи и, въ то же время, былъ убѣжденнымъ защитникомъ свободы совѣсти и свободы остальныхъ вѣроученій.

Онъ началъ писать еще въ семинаріи и однимъ изъ первыхъ его сочиненій было О бумажныхъ деньгахъ, въ которомъ онъ строго-научно и съ математической точностью устанавливаетъ законы кредита и монетнаго обращенія. Тюрго доказывалъ, что бумажныя деньги служатъ лишь подспорьемъ для монеты, но не могутъ ее замѣнить. Онъ говоритъ, что монета служитъ посредницей при обмѣнѣ продуктовъ только потому, что имѣетъ собственную цѣнность, съ которой могутъ быть сравниваемы другія цѣнности. Бумажныя же деньги только потому замѣщаютъ золото и серебро, что могутъ быть на него обмѣнены. Это писалъ двадцатилѣтній ученикъ семинаріи въ то время, когда Лау своей теоріей спуталъ всѣ понятія о кредитѣ и звонкой монетѣ, когда даже такой сильный мыслитель, какъ Монтескьё, говоритъ, что монета есть "знакъ, представляющій цѣнность всѣхъ товаровъ". Такимъ образомъ, за тридцать лѣтъ до Адама Смита Тюрго объяснилъ истинное значеніе звонкой монеты, какъ орудія, къ которому прибѣгаютъ для облегченія обмѣна.

Перейдя въ Сорбонну, Тюрго не прекращалъ своихъ ученыхъ и литературныхъ занятій и въ сочиненіи О непрерывномъ прогрессѣ человѣческаго ума, говоря о колоніяхъ, высказываетъ такую мысль: "Колоніи,-- это плоды, которые держатся на деревѣ до своей полной зрѣлости; начиная удовлетворяться сами собою, онѣ становятся тѣмъ, чѣмъ сталъ Карѳагенъ и что, наконецъ, сдѣлаетъ Америка". Тюрго писалъ это за 25 лѣтъ до американской войны за независимость. Мы приводимъ эти факты, чтобы показать, какой силой ума отличался Тюрго въ томъ возрастѣ, когда другіе только зубрятъ учебники.

Въ 1751 г. Тюрго кончилъ курсъ въ Сорбоннѣ, по не съ тѣмъ, чтобы поступить въ духовное званіе; онъ мечталъ объ административной карьерѣ, о возможности оказать своей родинѣ услуги болѣе существенныя, чѣмъ въ званіи прелата, котораго, при связяхъ его семьи, онъ, конечно, достигъ бы. И родители достали ему въ магистратурѣ мѣсто, открывавшее дорогу въ докладчики парламента и затѣмъ въ губернаторы.

Время, свободное отъ службы, Тюрго, какъ въ семинаріи и въ Сорбоннѣ, посвятилъ самообразованію. Онъ изучалъ химію, естественную исторію, занимался высшей математикой и астрономіей, изучалъ основательно новѣйшіе языки, переводилъ Макферсона, Юма, Попа, Шекспира, Іосіа Тикера, Клопштока, Гесснеро; хотѣлъ даже заняться анатоміей, но для его слишкомъ впечатлительной натуры были невыносимы хирургическія операціи.

Тюрго былъ принятъ у Жофренъ, въ салонѣ которой собиралось избранное парижское общество. У нея онъ встрѣтилъ своего стараго товарища Морелье, сблизился съ Даламберомъ и имѣлъ случай познакомиться съ Кондорсе, маркизомъ Шателю, Гельвеціусомъ, Гольбахомъ, Гальяни, Мераномъ, Мармоптелемъ, Томасомъ, Дидро, Рейналемъ, Гриммомъ. Многіе изъ этого избраннаго общества были не но душѣ мягкому и впечатлительному Тюрго.

Сношенія съ философами и въ особенности съ Даламберомъ и Дидро доставили Тюрго возможность работать въ Энциклопедіи. Тюрго написалъ пять статей разнаго содержанія; мы упомянемъ только объ одной, потому что она экономическая: Ярмарки и рынки (Foires et Marchés). Статья эта для того времени была блистательной. Тюрго возстаетъ противъ ярмарокъ, которымъ оказывается всякое вниманіе и даются привилегіи, тогда какъ обыкновенная торговля подавлена всяческими платежами и налогами.

Въ то время, когда Тюрго работалъ въ, онъ сблизился съ Кенэ и Гурнэ, имѣвшими на его экономическое развитіе сильное вліяніе. Особенно полезной была для Тюрго поѣздка съ Гурнэ. Въ 1755 и 56 годахъ Гурнэ инспектировалъ большую часть департаментовъ Франціи и наглядно, на практикѣ, показалъ Тюрго, какія громадныя услуги оказываютъ обществу торговля и промышленность и насколько эта услуга была бы еще больше, если бы принципъ свободы помогалъ ихъ развитію. Гурнэ, превосходно знавшій условія и положеніе французской торговли и промышленности, убѣдилъ Тюрго окончательно въ истинности тѣхъ принциповъ, которые онъ выработалъ продолжительнымъ опытомъ. Тюрго получилъ возможность познакомиться на дѣлѣ съ подробностями выгодъ, представляемыхъ свободой, и съ невыгодами ограниченій и запрещеній.

Года черезъ два послѣ этой поѣздки Тюрго объѣхалъ западную Францію и Швейцарію и въ Женевѣ посѣтилъ Вольтера. "Я еще совсѣмъ полонъ Тюрго,-- писалъ Вольтеръ Даламберу послѣ этого посѣщенія,-- я не зналъ, что статья Existence написана имъ; но онъ лучше своей статьи. Я не встрѣчалъ человѣка болѣе любезнаго и знающаго, и, что довольно рѣдко между нашими метафизиками, у него очень тонкій и вѣрный вкусъ. Если въ вашей сектѣ достаточно мудрецовъ этой породы, то я боюсь за l'inf...; оно погибнетъ въ хорошей компаніи". Вольтеръ не измѣнялъ своей дружбы къ Тюрго. Онъ поддерживалъ его въ его административной борьбѣ, ободрялъ въ реформахъ во время его управленія Лиможемъ и во время его министерства, когда на него обрушился парламентъ, а король и дворъ ему измѣнили.

Въ 1761 г. Тюрго, составившій себѣ извѣстность не только сочиненіями, но и какъ способный чиновникъ (мы не безъ намѣренія называемъ Тюрго чиновникомъ, потому что въ его служебной исполнительности была эта черта), былъ назначенъ губернаторомъ Лиможа.

Власть губернатора провинціи была довольно ограничена. Обязанности его, какъ представителя власти, заключались въ исполненіи повелѣній, передаваемыхъ министромъ; правда, губернатору предоставлялось право принимать временныя мѣры въ нѣкоторыхъ финансовыхъ и коммерческихъ дѣлахъ, но мѣры эти могли быть обжалуемы королевскому совѣту. Но если власть губернатора, какъ представителя власти, не отличалась широкими полномочіями, за то, какъ органъ исполнительной власти, она была почти неограничена. Дѣйствуя на основаніи личныхъ соображеній, онъ имѣлъ громадное вліяніе на всю судьбу управляемой провинціи, тѣмъ болѣе, что министерскія распоряженія основывались на его отчетахъ и на справкахъ и свѣдѣніяхъ, которыя онъ посылалъ. Еще больше была его власть секретная, и губернаторъ, повидимому, строго ограниченный закономъ, былъ въ дѣйствительности полновластнымъ распорядителемъ своей провинціи.

Лиможское интендантство заключало двѣ провинціи: Лимузенъ и Ангумуа. Это была страна бѣдная, безъ культуры и торговли, перерѣзанная горами. Произведенія земли едва прокармливали населеніе и не покрывали платежей, которыми была обременена земля. Недоимки, составлявшія болѣе милліона и постоянно увеличивавшіяся, не позволяли взыскивать годичные платежи менѣе какъ въ три года, дурное же состояніе дорогъ мѣшало всякимъ сношеніямъ и всякой торговлѣ. Натуральныя повинности -- военная и дорожная -- совсѣмъ подавляли населеніе, отнимая силы отъ земли; деревенское населеніе жило впроголодь, питаясь грубымъ ржанымъ хлѣбомъ и лепешками изъ гречиха. Спрсобы обработки земли были самые допотопные, а рутина мѣшала всякимъ улучшеніямъ. Глупѣйшіе предразсудки и дѣтское суевѣріе составляли всю мораль народа. Массы нищихъ и бродягъ наполняли города и деревни, и вся жизнь этихъ несчастныхъ обиженныхъ провинцій представляла картину крайняго невѣжества и варварства. Къ постоянному злу присоединялось еще и временное: страну посѣщали неурожаи и голодовки. При Тюрго особенный вредъ полгімъ приносила хлѣбная бабочка, истребившая почти всю рожь.

Тюрго вступилъ въ управленіе Лиможемъ тридцати четырехъ лѣтъ, значитъ, въ пору полнаго развитія энергіи и умственныхъ и физическихъ силъ, которыя отдалъ всѣ этой несчастной провинція. Тюрго не скрывалъ отъ себя всей трудности задачи, разрѣшить которую онъ задумалъ, и приступилъ къ дѣлу съ строго-обдуманнымъ планомъ реформъ. Онъ хотѣлъ уравнять подушную подать, уничтожить натуральную дорожную повинность, проложить новыя дороги и исправить старыя, организовать помощь бѣднымъ, руководствуясь принципомъ, что "облегченіе людскихъ страданій есть долгъ всѣхъ"; уничтожить реквизиціи и перевозку военныхъ экипажей, измѣнить организацію милиціи и содѣйствовать развитію торговыхъ сношеній съ сосѣдними провинціями. Мы не станемъ вдаваться въ мелкія подробности тѣхъ средствъ, къ которымъ прибѣгалъ Тюрго, и остановимся лишь на тѣхъ частностяхъ, которыя или могутъ служить общей характеристикой положенія народа, или являются небывалымъ еще приложеніемъ къ жизни новыхъ идей и указаній едва возникшей политической экономіи. Въ послѣднемъ случаѣ Тюрго является выдающимся новаторомъ и необыкновенно свѣтлой личностью среди бездушной клики остальныхъ губернаторовъ, думавшихъ, что они занимаютъ мѣсто интендантовъ, чтобы угождать министерству и двору, а не для того, чтобы служить интересамъ народа. Впрочемъ, въ то время преобладанія династическихъ интересовъ, когда Франціей считался дворъ, а народъ изображалъ крѣпостную рабочую силу, отъ обыкновенныхъ губернаторовъ, отъ которыхъ требовалось только умѣнье собирать налоги, подати и недоимки и изображать собою внушительное представительство власти, было бы, конечно, и несправедливо требовать чего-нибудь большаго, а тѣмъ болѣе познаній. Это было время слишкомъ беззаботное, чтобы людямъ знающимъ поручать административныя должности. Для управленія требовались не познанія, а ловкость, и если Тюрго усидѣлъ такъ долго на мѣстѣ губернатора, то, конечно, только потому, что мужцкіе интересы, которые онъ отстаивалъ, не задѣвали интересовъ двора и министерства, а скорѣе обѣщали въ будущемъ приращеніе доходовъ королевской кассы. Ни для чего другаго народъ и не былъ нуженъ веселому двору Людовика. XV.

Тюрго началъ съ приведенія въ порядокъ подушной подати (taille). До сихъ поръ не было никакихъ точныхъ основаній для ея раскладки. Въ одномъ мѣстѣ ограничивались собственнымъ показаніемъ плательщиковъ ихъ доходовъ, въ другомъ дѣлалась чиновниками оцѣнка, но спѣшная, кое-какъ, безъ провѣрки. Въ нѣкоторыхъ приходахъ подушная подать составляла одно су съ ливра дохода, въ другихъ пять су съ ливра (отъ 4 до 22%). Въ послѣдніе же двадцать три года не было сдѣлано никакой провѣрки цѣнности и доходности земель, хотя въ земельной собственности произошли большія перемѣны. Надо было покончить съ этимъ хаосомъ, а покончить можно было только новой переоцѣнкой земель. Кондорсе говоритъ, что оцѣночныя работы Тюрго "были первымъ примѣромъ кадастра, основаннаго на точнымъ принципахъ, произведеннаго по точному методу и отвѣчающаго справедливости". Въ словахъ Кондорсе есть преувеличеніе, но несомнѣнно, что Тюрго очень облегчилъ плательщиковъ болѣе равномѣрнымъ распредѣленіемъ налога и упрощеніемъ способовъ взиманія. Онъ хотѣлъ сдѣлать и еще больше: по возможности уменьшить эту ненавистную для народа подать и просилъ министерство сложить съ плательщиковъ 390,000 ливровъ; но министерство нашло возможнымъ уменьшить ее на 180,000. Черезъ два года Тюрго опять представилъ къ уменьшенію подати на 300,000, еще черезъ два года онъ просилъ сбавки 280,000 и, при этомъ, писалъ министерству: "Я постоянно повторяю мои просьбы, потому что меня не слушаютъ. Лиможъ обременили большими податями, чѣмъ сосѣднія провинціи. Король получаетъ съ земель больше, чѣмъ ихъ собственники,-- больше половины, а иногда и двѣ трети чистаго дохода". Вида, что ничто не помогаетъ и отъ правительства нельзя добиться не только справедливости, но вложить въ него хотя самое малѣйшее желаніе помочь народу, Тюрго составилъ мемуаръ, въ которомъ изложилъ вполнѣ научно причины бѣдственнаго положенія Лиможа и поражающаго неравенства Ллога, если не обращается вниманіе на способы хозяйства и на отдачу земли въ аренду. Конечно, и научное Изложеніе не помогло.

Экономисты много ранѣе Тюрго протестовали противъ натуральной дорожной повинности. Уничтоженія ея требовали Мирабо, Кондорсе, а одинъ изъ интендантовъ Кана предлагалъ населенію на выборъ -- производить постройку и поправку дорогъ или натурой, или платить деньгами. Тюрго не предлагалъ никакого выбора, а замѣнилъ вполнѣ натуральную повинность денежной. Правительство одобрило представленіе Тюрго и большинство крестьянъ согласилось принять реформу. До были и несогласные, побаивавшіеся, что губернаторъ, чего добраго, думаетъ "содрать съ вода двѣ шкуры" ("tirer plusieurs moutures d'un sac"). Кондорсе по этому случаю писалъ Тюрго: "Странно, что въ большинствѣ случаевъ совсѣмъ не нужно мужество, чтобы дѣлать зло, и люди совершенно спокойно позволяютъ его себѣ причинять; но когда имъ хотятъ дѣлать добро, они возмущаются и находятъ, что это ненужное нововведеніе". Кондорсе былъ не правъ. Французскій крестьянинъ настолько не привыкъ, чтобы правительство о немъ заботилось, а губернаторы что-нибудь для него бы дѣлали, что былъ совершенно правъ, не довѣряя Тюрго и подозрѣвая въ его реформѣ скрытую западню. Немалаго труда стоило Тюрго убѣдить несогласныхъ, которыхъ въ большинствѣ случаевъ подбивали деревенскіе адвокаты, но, въ концѣ-концовъ, онъ восторжествовалъ и натуральная повинность была переведена въ денежную.

Въ превращеніи натуральныхъ повинностей въ денежныя Тюрго видѣлъ возстановленіе драгоцѣннѣйшаго права человѣка -- свободы: "денежная повинность,-- писалъ Тюрго,-- ложится на каждаго подданнаго короля въ пропорціи его состоянія, но расходъ натурой поражаетъ только нѣкоторыхъ и оскорбляетъ свободу, эту самую драгоцѣнную собственность". И вотъ вмѣстѣ съ отмѣною натуральной дорожной повинности послѣдовала отмѣна повинности подводной и квартирной. Взамѣнъ квартирной, онъ выстроилъ казармы. Конечно, все это сдѣлалось на счетъ крестьянъ, но, вѣдь, и реформы Тюрго заключались не въ уничтоженіи платежей, а только въ ихъ урегулированіи и облегченіи.

Тотъ же принципъ свободы Тюрго примѣнилъ къ общественной благотворительности во время голода 1770 и 1771 годовъ. Тюрго издалъ запрещеніе: всѣмъ лицамъ безъ изъятія, какое бы положеніе они ни занимали, вносить смуту или дѣлать какія-либо помѣхи хлѣбной торговлѣ, противодѣйствовать какой бы то ни было продажѣ хлѣба". Тюрго былъ убѣжденъ, что свобода торговли есть единственное предупредительное средство противъ нужды въ хлѣбѣ, и представляетъ единственную возможность сохранить повсюду уравновѣшенную цѣну, на колебанія которой не имѣли бы вліянія время года и неравномѣрные урожаи. Вмѣстѣ съ постановленіемъ о свободной торговлѣ Тюрго организовалъ и общественную помощь, устроивъ мастерскія и бюро благотворительности. На мастерскія Тюрго смотрѣлъ, какъ на послѣднее средство. Онъ рекомендовалъ богатымъ землевладѣльцамъ приглашать нуждающихся крестьянъ для работъ по улучшенію имѣній или даже просто для работъ по украшенію, и только въ тѣхъ случаяхъ, когда подобныхъ работъ не находилось, рекомендовалъ давать общественныя работы, на которыя можно бы употребить много рукъ, напримѣръ, приведеніе въ порядокъ площадей или публичныхъ мѣстъ, поправку дорогъ, облегчающихъ торговыя сношенія. За работу слѣдовало платить натурой, а не деньгами.

Среди этихъ многостороннихъ занятій у Тюрго оставалось еще время для его любимыхъ работъ. По прибытіи въ Лиможъ, онъ въ особенности заинтересовался мѣстнымъ обществомъ сельскаго, хозяйства. Онъ предсѣдательствовалъ на его засѣданіяхъ и годичныя преміи за лучшія сочиненія увеличилъ личнымъ взносомъ. Тюрго не былъ только номинальнымъ предсѣдателемъ, а старался сдѣлать общество дѣйствительнымъ орудіемъ прогресса. Напримѣръ, на 1767 г. былъ объявленъ конкурсъ о наиболѣе выгодномъ способѣ гонки и очистки водки, какъ въ отношеніи ея количества и качества, такъ и расходовъ производства. Другую тему предложилъ самъ Тюрго: о вліяніи косвенныхъ налоговъ на доходъ собственниковъ земель. На 1768 г. общество предложило на разрѣшеніе слѣдующій вопросъ: исторія хлѣбной бабочки и средства для предохраненія отъ нея зерна; Тюрго же отъ себя -- о способѣ точнаго опредѣленія доходовъ съ земли при различныхъ родахъ культуры. Всѣ сочиненія, поступившія на конкурсъ, разсматривались Тюрго съ такой критической полнотой и обстоятельностью, которыя могли бы сдѣлать честь академику. Но, конечно, какъ физіократъ, Тюрго оставался вѣрнымъ системѣ Кенэ и по поводу мемуара о налогахъ, въ которомъ авторъ отдавалъ предпочтеніе косвеннымъ налогамъ передъ прямыми, Тюрго оспариваетъ всѣ положенія и доказываетъ, что налогъ долженъ падать исключительно на чистый доходъ съ земли, а что торговля и промышленность должны пользоваться полнѣйшею свободой, чтобы земледѣліе могло разлить повсюду свои благодѣянія. Тюрго говоритъ, что сумма богатствъ, создаваемыхъ страною въ теченіе года, сводится къ годичному; продукту отъ земли. Часть этого продукта идетъ на удовлетвореніе нуждъ земледѣльца, а другая часть остается свободной и не требуется для культуры слѣдующаго года. Вотъ эта-то часть и подлежитъ обложенію, и потому администраціи совсѣмъ не слѣдуетъ привлекать къ платежамъ многіе классы населенія, если только одинъ классъ и долженъ его нести.

Наиболѣе важный теоретическій трудъ, исполненный Тюрго во время его губернаторства, есть Разсужденіе объ образованіи и распредѣленіи богатствъ. Интересна исторія этого труда. Два молодыхъ китайца Во и Янгъ были присланы іезуитами во Францію для образованія. Передъ возвращеніемъ ихъ въ Витай французское правительство назначило имъ пенсію, съ тѣмъ, чтобъ они сообщали о своей странѣ свѣдѣнія. Тюрго снабдилъ ихъ разными инструментами и книгами и программой вопросовъ, на которые слѣдовало отвѣтить, а чтобъ облегчить отвѣты, написалъ Разсужденіе объ образованіи и распредѣленіи богатствъ. Опытъ Адама Смита явился девять лѣтъ спустя. Въ 1770 году было переведено на англійскій языкъ и, весьма вѣроятно, сдѣлалось извѣстнымъ Адаму Смиту. И въ Разсужденіи Тюрго остается вѣрнымъ доктринѣ Вена, хотя и обнаруживаетъ уже несомнѣнный расколъ, приводящій къ теоріи Адама Смита. Тюрго не смѣшиваетъ политическую экономію ни съ администраціей, ни съ политикой и не дѣлаетъ изъ политической экономіи универсальное знаніе. Также, какъ впослѣдствіи и и Адамъ Смитъ, онъ опредѣляетъ политическую экономію, какъ науку, устанавливающую законы производства богатствъ и ихъ распредѣленія.

Въ первой части Тюрго дѣлаетъ краткое изложеніе ученія физіократовъ, по которому земля считалась единственнымъ источникомъ богатства. Если земля есть единственный источникъ богатства, то само собою, что земледѣлецъ является единственнымъ его производителемъ, а всѣ остальные классы непроизводительными. А такъ какъ чистый доходъ отъ земли, т.-е. та часть его, которая остается за удовлетвореніемъ надобностей земледѣльца и не требуется для культуры слѣдующаго года, составляетъ свободный излишекъ, то налогъ и долженъ подать на нее, т.-е. на собственника земли. Во второй части Тюрго разсматриваетъ вліяніе капиталовъ и денежныхъ доходовъ въ системѣ распредѣленія богатствъ въ обществѣ. Эта часть написана съ математической послѣдовательностью и устанавливаетъ точные принципы, управляющіе обмѣномъ и обращеніемъ цѣнностей. Для денежнаго обращенія Тюрго требуетъ такой же свободы, какъ для торговли, и отрицаетъ всякое вмѣшательство закона или власти въ дѣло ссуды и размѣра процентовъ. Ссуда или заемъ,-- говоритъ Тюрго,-- есть такое же свободное дѣйствіе, какъ купля и продажа, и условія ея устанавливаются спросомъ и предложеніемъ. Заимодавецъ беретъ процентъ въ силу того права, что деньги принадлежатъ ему. И такъ какъ деньги его, то никто не можетъ заставить его давать ихъ въ долгъ, а если онъ это дѣлаетъ, то, значитъ, имѣетъ полное право предлагать такія условія, какія хочетъ. Законъ по тѣмъ же причинамъ не долженъ устанавливать размѣра процентовъ или дохода отъ денегъ, по какимъ онъ не можетъ устанавливать цѣнъ на всѣ остальные товары.

Когда нѣсколько лѣтъ спустя, въ Ангулемѣ, находившемся въ интендантствѣ Тюрго, нѣкоторые изъ должниковъ начали уголовный процессъ противъ заимодавцевъ, обвиняя ихъ въ ростовщичествѣ, то Тюрго, примѣняя теорію, изложенную имъ въ Разсужденіи, обратился съ представленіемъ въ государственный совѣтъ, какъ въ высшую судебную инстанцію, о прекращеніи дѣла и, вмѣстѣ съ тѣмъ, просилъ, чтобы обычай ссуды за проценты не былъ стѣсняемъ вмѣшательствомъ судебной власти. Государственный совѣтъ уважилъ представленіе Тюрго только въ отношеніи даннаго случая, но издать общій законъ не рѣшился.

Около того же времени Тюрго написалъ рядъ писемъ къ аббату Террэ. Въ этихъ письмахъ онъ доказываетъ, насколько свободная торговля хлѣбомъ можетъ вести къ увеличенію выгодъ отъ земледѣлія и къ улучшенію культуры хлѣбовъ. По словамъ Тюрго, свободная торговля есть единственное средство противъ мѣстныхъ неурожаевъ и голодовокъ; собственники, потребители, работники, земледѣльцы,-- всѣ заинтересованы въ этой свободѣ, которая должна быть тѣмъ болѣе расширена, чѣмъ нужнѣе средства продовольствія. Аббатъ Террэ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не оцѣнить по достоинству этихъ писемъ; онъ сдѣлалъ даже больше -- предложилъ читать ихъ другимъ губернаторамъ; но для него научныя истины и благо страны были настолько безразличны, что никакихъ новшествъ вводить онъ не хотѣлъ. Лично для Тюрго письма эти имѣли то значеніе, что ими онъ какъ бы сдалъ государственный экзаменъ для положенія болѣе высокаго, чѣмъ губернаторство. Съ этихъ поръ друзья Тюрго были убѣждены, что его ждетъ высшій государственный постъ, на которомъ онъ будетъ въ состояніи приложить къ практикѣ свои идеи и создать рядъ реформъ, необходимую неизбѣжность которыхъ онъ такъ глубоко сознавалъ. Покиданія друзей Тюрго и людей, желавшихъ перемѣнъ, исполнились со вступленіемъ на престолъ Людовика XVI.

Время губернаторства было лучшей порой въ жизни Тюрго, и нужно отдать ему справедливость, что онъ съумѣлъ воспользоваться властью, ежу ввѣренной. Всѣ благородныя, гуманныя стремленія Тюрго, всѣ истины новой экономической науки, все, что только можно было сдѣлать или примѣнить для блага населенія Лимузена и Ангумуа, Тюрго примѣнилъ и сдѣлалъ. Онъ облегчилъ и уравнялъ подати, онъ содѣйствовалъ развитію промышленности и торговли, онъ устроилъ дороги; и едва ли исторія Франціи представляетъ примѣръ губернатора болѣе образованнаго, болѣе честнаго и гуманнаго и болѣе дѣятельнаго. Но все, что дѣлалъ Тюрго, не выходило изъ предѣловъ экономическихъ идей и области государственнаго хозяйства. Такое было тогда время и такое было тогда направленіе общественной мысли. Впослѣдствіи экономическія стремленія смѣнились политическими и для Франціи наступила эпоха болѣе плодотворныхъ перемѣнъ. Тюрго не былъ политикомъ; его захватила и увлекла другая волна,-- волна, предшествовавшая политической бурѣ, охватившей потомъ Францію. Строгій послѣдователь идей Кенэ,-- идей, которыя могли быть примѣнены ко всякому монархическому государству, лишь бы у него явилась охота что-нибудь дѣлать, Тюрго направилъ свои силы на улучшеніе быта народа, насколько это улучшеніе не переступало предѣловъ экономическихъ и не затрогивало политическихъ. Человѣкъ порядка и строгій монархистъ, Тюрго считалъ несправедливостью насильственное вторженіе въ область чужаго права и всѣ перемѣны, конечно, законныя съ монархической точки зрѣнія, Тюрго ставилъ въ зависимость отъ доброй воли и желанія короля и отъ его монархической санкціи. Сдѣлавшись министромъ и оставаясь прежнимъ гуманнымъ экономистомъ, Тюрго очутился въ положеніи, далеко не похожемъ на его губернаторское положеніе въ Лиможѣ. Надо было идти дальше. Но какъ идти? Тюрго думалъ найти опору во власти короля и въ его доброжелательныхъ чувствахъ, но эта опора измѣнила какъ разъ въ самую трудную минуту, и Тюрго, проводившій въ теченіе 13 лѣтъ и еще при Людовикѣ XV свои губернаторскія реформы, при Людовикѣ XVI, когда реформы были настоятельнѣе и должны были захватывать шире и глубже, не удержался на посту, министра даже и двухъ лѣтъ. А, между тѣмъ, сколько надеждъ возбудило назначеніе Тюрго министромъ и всѣмъ извѣстная его честность, правдивость, справедливость и безкорыстіе! Впрочемъ, Тюрго не обманывалъ себя относительно трудности своего положенія; но опасность онъ видѣлъ не тамъ, гдѣ она была въ дѣйствительности. Онъ боялся окружающихъ короля, предвидѣлъ, что на него посыпется не только обвиненія, но и клеветы, но въ Людовика XVI онъ вѣрилъ: "какъ ободрительно служить королю истинно-честному и желающему добра",-- писалъ Тюрго одному изъ своихъ интимныхъ друзей. Но что могъ сдѣлать этотъ "истинно-честный и желающій добра король" при общемъ упадкѣ нравовъ правящихъ классовъ и при правительствѣ, обаяніе власти котораго давно уже кончилось? Монархизмъ, очевидно, изжилъ во Франціи свое время и не слабому Людовику XVI, "не привыкшему къ работѣ мысли" и находившемуся подъ вліяніемъ королевы, больше понимавшей толкъ въ нарядахъ, чѣмъ въ политикѣ, было укрѣпить его к сдѣлать орудіемъ государственныхъ реформъ.

Вступивъ въ управленіе министерствомъ финансовъ, Тюрго открыто объявилъ о необходимости нѣкоторыхъ улучшеній согласно требованіямъ времени. По плану, который Тюрго строго обдумалъ, реформы должны были заключаться:

въ искорененіи злоупотребленій и въ строгой экономіи въ государственныхъ расходахъ;

въ возможномъ развитіи общаго благосостоянія путемъ порядка, труда и свободы;

въ свободной торговлѣ хлѣбомъ, виномъ; въ уничтоженіи во всей Франціи дорожной повинности (corvée); въ свободѣ труда, уничтожени цеховъ и гильдій;

въ реформѣ налоговъ вообще;

въ установленіи новыхъ основаній для оцѣнки земли (кадастръ);

въ преобразованіи судовъ и въ составленіи общаго, одинаковаго для всей Франціи, гражданскаго кодекса;

въ преобразованіи внутренней политики посредствомъ созданія новой провинціальной администраціи, которая бы защищала муниципальные интересы;

въ объявленіи свободы совѣсти, въ приглашеніи къ возвращенію въ отечество французовъ, бѣжавшихъ за границу со времени отмѣны нантскаго эдикта; въ уничтоженіи большей части монастырей, увеличеніи жалованья приходскихъ священниковъ;

свобода мысли и печати и преобразованіе всей системы обученія і школъ;

уничтоженіе феодальныхъ правъ.

Но какъ только Тюрго хотѣлъ провести какую-нибудь изъ сбояхъ мѣръ, онъ сейчасъ встрѣчалъ противодѣйствіе парламента, духовенства и сословій. Прежде чѣмъ начинать реформы, надо было поэтому уничтожить эти препятствія, а ихъ нельзя было уничтожить и французскій монархизмъ не имѣлъ для этого достаточной силы. Какъ ни были благородны и доброжелательны намѣренія реформаторовъ, но при первомъ столкновеніи съ "дѣйствительностью проекты ихъ должны были потерпѣть неудачу, и Тюрго могъ бы это предвидѣть, если бы лучше зналъ практическую жизнь и среду, въ которой ему приходилось дѣйствовать.

Тюрго началъ съ мелкихъ реформъ, которыя должны были служить подготовкой къ реформамъ болѣе серьезнымъ. Онъ составилъ проекты шести эдиктовъ, одобренныхъ королемъ, отмѣнявшихъ шесть, впрочемъ, незначительныхъ злоупотребленій. Первымъ отмѣнялась натуральная дорожная повинность; вторымъ распространялась на Парижъ свобода торговли хлѣбомъ; третьимъ уничтожались должности тѣхъ чиновниковъ, которые съ свободой торговли становились излишними; четвертымъ отмѣнялись гильдіи и цехи; пятымъ уничтожалась касса парижскихъ скотниковъ въ Пуасси; шестымъ измѣнялась форма сбора пошлины за сало. Провидимому, реформы эти были не такого рода, чтобы возбудить противъ Тюрго взрывъ страстей, и, тѣмъ не менѣе, онѣ ихъ возбудили. Да и не могло быть иначе. Онъ слишкомъ много говорилъ о бережливости, онъ хотѣлъ сократить расходы двора и не былъ въ состояніи понять стремленій придворныхъ подражать богатымъ англичанамъ въ ихъ безумной расточительности на скаковыхъ лошадей, на пари и на скачки. Королева и принцъ Артуа были первыми англоманами и давали тонъ модѣ. Понятно, что они не могли быть довольны Тюрго, совсѣмъ не понимавшимъ, въ чемъ заключается величіе двора и обаяніе его обстановки. Вообще, Тюрго ставили въ преступленіе желаніе его облегчить крестьянъ и горожанъ, и всякое его покушеніе въ этомъ направленіи, задѣвавшее чьи-нибудь интересы, непремѣнно создавало ему враговъ. Духовные, задѣтые тоже за живое, постарались внушить благочестивому и вѣрующему Людовику XVI, что его министръ-философъ совсѣмъ не выполняетъ никакихъ религіозныхъ обрядовъ. И король сказалъ разъ Морена: е Вы мнѣ дали генеральнаго контролера, который не ходитъ къ обѣднѣ".-- "Государь,-- отвѣтилъ Морена,-- за то къ обѣдни ходилъ аббатъ Террэ". Нельзя было простить Тюрго, что, ради экономіи, онъ хотѣлъ устроить коронацію вмѣсто Реймса въ Парижѣ. Потомъ онъ вмѣшался уже и совсѣмъ не въ свое дѣло, далъ королю благоразумный совѣтъ не произносить, согласно древнему обычаю, клятву "покровительствовать католической церкви", поддерживать прерогативы ордена Святаго Духа и святаго Людовика. Тюрго казалось, что король обѣщаетъ уже слишкомъ много духовнымъ и слишкомъ мало народу, что, давая клятву истреблять еретиковъ, онъ этимъ обѣщаетъ насиловать совѣсть вѣрующихъ и дѣйствовать наперекоръ законамъ разума и гуманности. Ему думалось, что если и король, не имѣющій на землѣ надъ собою большей силы, даетъ передъ небомъ обязательства относительно людей, то онъ долженъ давать только такія, какія въ состояніи выполнить.

О парламентахъ уже и говорить нечего. Они состояли изъ людей, дорожившихъ привилегіями и феодальными правами, и на новшества Тюрго должны были смотрѣть враждебно. Поэтому, когда эдикты были сообщены паріжскому парламенту для внесенія ихъ въ протоколъ, то парламентъ, какъ бы въ насмѣшку правительству, регисТровалъ три самыхъ незначительныхъ, а остальные отвергнулъ. Пришлось прибѣгнуть къ мѣрѣ, которой Тюрго въ принципѣ хотя и не могъ одобрить, но которой и нельзя было избѣгнуть: король назначилъ въ Версалѣ королевское засѣданіе (lit de justice), гдѣ отвергнутые парламентомъ эдикты были занесены въ протоколъ. Королевское засѣданіе было во всякомъ случаѣ насиліемъ надъ парламентомъ и уже, конечно, не склонило враговъ Тюрго на его сторону.

Послѣ королевскаго засѣданія между парламентомъ и королемъ явились натянутыя отношенія. Попрежнему, оказывая королю знаки глубокаго уваженія, парламентъ, однако, чувствовалъ свое превосходство, тогда какъ король, послѣ сопротивленія, ему оказаннаго, чувствовалъ себя умаленнымъ и оскорбленнымъ. Дни министерства Тюрго уже были сочтены, а появленіе ордонансовъ послужило сигналомъ къ взрыву общаго неудовольствія. Всѣ, интересы которыхъ были задѣты, дворянство, духовные, чиновники, аристократія, корпораціи, соединились теперь, чтобы работать общими силами противъ Тюрго. Всѣ привилегированные встали на сторонѣ парламента, обнаружившаго сопротивленіе. Черезъ двѣ недѣли послѣ королевскаго засѣданія появился памфлетъ противъ Тюрго и авторомъ памфлета оказался братъ короля, будущій Людовикъ XVIII. Даже Морепа находилъ невозможнымъ дѣлать что-нибудь въ пользу человѣка, у котораго было такъ много враговъ. Людовикъ, видя вокругъ себя только недовольныхъ, не могъ ямъ не уступить и отставка Тюрго была рѣшена. Король пересталъ принимать его и Тюрго, желавшій лично объясниться съ королемъ и пріѣзжавшій нѣсколько разъ во дворецъ, принятъ не былъ. Тогда Тюрго написалъ королю письмо, въ которомъ высказываетъ много горькихъ истинъ, перечисляетъ главныя причины, которыя неизбѣжно должны привести къ революціи. Онъ указываетъ на волненіе умовъ, какого еще никогда не бывало во Франціи, на интриги двора, на слабость правительства и на слабость и неопытность короля. "Подумайте, государь,-- пишетъ Тюрго,-- что, по естественному ходу вещей, вамъ предстоитъ царствовать пятьдесятъ лѣтъ и подумайте объ успѣхѣ, какой могутъ сдѣлать внутренніе безпорядки, достигшіе въ двадцать лѣтъ царствованія вашего предшественника до той степени, въ какой мы ихъ теперь находимъ... Я не могу не повторять настойчиво вашему величеству того, что предвижу я и предвидятъ всѣ, если, по несчастію, предпринятыя реформы будутъ оставлены и если министерство, ихъ выдвинувшее, погибнетъ въ борьбѣ съ противодѣйствіями, соединившимися противъ него... Не забывайте никогда, государь, что голову Карла I доложила на плаху только его слабость, что слабость сдѣлала Карла XI жестокимъ, что она была причиной лиги при Генрихѣ III, что она сдѣлала изъ Людовика XIII коронованнаго раба, что она создала всѣ несчастія послѣдняго царствованія". Подучивъ это письмо, король положилъ его въ конвертъ, запечаталъ малой королевской печатью и написалъ своей рукой: "письмо отъ г. Тюрго", а чрезъ нѣсколько дней послалъ ему приказаніе подать въ отставку. Король съ неохотой и противъ своей воли пожертвовалъ Тюрго; онъ цѣнилъ его, убѣжденъ былъ въ, его правдивости и дѣльности, вполнѣ раздѣлялъ его взгляды на необходимость облегчить страждущій и подавленный народъ -- и, все-таки, его уволилъ.

Тюрго вышелъ въ отставку въ маѣ 1776 года и умеръ въ мартѣ 1781 года.

Н. Шелгуновъ.

"Русская Мысль", кн. VIII, 1885