Сиротинин Андрей Николаевич - Артистическая семья

АРТИСТИЧЕСКАЯ СЕМЬЯ.

Къ исторіи Русскаго театра.

Нѣтъ ни одной области, подлежащей историческому изученію, которая была бы такъ мало разработана, какъ исторія Русскаго театра. Только въ послѣднее время, благодаря изслѣдованіямъ г. Тихонравова и нѣкоторыхъ другихъ о театрѣ XVII вѣка и трудамъ Лонгинова о театрѣ послѣ 1757 г., былъ внесенъ въ царящій здѣсь хаосъ нѣкоторый свѣтъ. Но и то немногое, что сдѣлано, касается исключительно исторіи чисто внѣшней; исторіи же внутренней, исторіи развитія въ Россіи сценическаго искусства, нѣтъ и въ поминѣ. Ее приходится начинать и, конечно, начинать съ отдѣльныхъ біографическихъ очерковъ. Какъ нельзя знать исторіи войны, не имѣя понятія о дѣятельности полководцевъ, такъ нельзя, по справедливому замѣчанію Лонгинова, знать и исторію театра, не зная дѣятельности по крайней мѣрѣ выдающихся артистовъ. Между тѣмъ стыдно сказать, что не только для большинства, но и для людей такъ или иначе близкихъ театру имена такихъ первоклассныхъ знаменитостей Русской сцены, какъ Померанцевъ, Шушеринъ, Плавильщиковъ, Троепольская, Крутицкій, даже Дмитревскій и Яковлевъ, не больше какъ звукъ, съ которымъ не соединяется никакого опредѣленнаго представленія. Бioграфическія изысканія должны быть справедливой данью благодарности потомковъ свѣтиламъ Русской сцены. Если мы сами не можемъ непосредственно наслаждаться ихъ созданіями, то вспомнимъ, что никто другой, какъ они довели Русское сценическое искусство до того высокаго развитія, въ которомъ мы теперь его находимъ. Преемственность также важна въ исторіи искусства, какъ и всюду. Опредѣлить мѣсто и заслуги каждаго артиста въ дѣлѣ постепеннаго совершенствованія искусства -- вотъ задача для историка театра

Въ прошломъ году на страницахъ "Историческаго Вѣстника" мы пытались съ этой цѣлью дать характеристику дарованія знаменитой трагической актрисы, Е. С. Семеновой; теперь представляемъ вниманію читателей обзоръ дѣятельности славнѣйшаго Русскаго комика въ началѣ нынѣшняго столѣтія, Василья Ѳедотовича Рыкалова. Кстати прибавляемъ здѣсь свѣдѣнія и о его потомкахъ, которые въ теченіе почти столѣтія съ успѣхомъ подвизались и подвизаются на сценахъ императорскихъ театровъ.

Василій Ѳедотовичъ Рыкаловъ началъ свою дѣятельность въ провинціи, гдѣ прославился, играя роли благородныхъ отцовъ. Жизнь провинціальнаго актера и теперь полна вопіющей нужды, безъисходнаго горя: легко себѣ представить, что доставалось на долю несчастныхъ тружениковъ искусства сто лѣтъ назадъ, когда въ провинціи еще менѣе, чѣмъ теперь, былъ развитъ художественный интересъ. Неудивительно, что званіе столичнаго артиста казалось почти недосягаемымъ идеаломъ, разсчитывать на который могли весьма немногіе. Но Рыкаловъ пользовался такою громкою извѣстностью въ Тулѣ, чти рѣшился попытать счастья и въ Петербургѣ, и вотъ въ 1792 году онъ прибылъ въ столицу и тотчасъ же, конечно, поспѣшилъ явиться къ тому, кто былъ тогда душою всего театральнаго дѣла -- къ Ивану Аванасьевичу Дмитревскому {Лѣтопись кн. А. А. Шаховскаго. Репертуаръ 1840 г. No 11. стр. 16.}.

Случилось такъ, что какъ разъ къ этому времени театральное начальство было вынуждено, по недостатку средствъ, сократить число воспитанниковъ въ школѣ и для того выпустило остававшихся еще въ училищѣ въ балетъ и въ оркестръ. Изъ послѣднихъ учениковъ, по свидѣтельству князя Шаховскаго {Тамъ же, стр, 11.}, Дмитревскій задумалъ образовать молодую комическую труппу. Перлова, впослѣдствіи любимая актриса императора Павла, А. В. Каратыгинъ, Кротова, занимавшая иногда молодыхъ любовницъ, комикъ Вагнеръ, Вагнерова и Прокофьевъ на роли слугъ составили эту труппу; къ нимъ присоединилъ Дмитревскій Сторожева на роли первыхъ слугъ и нѣкоторыхъ другихъ артистовъ изъ своихъ постороннихъ учениковъ. Недоставало актера на роли благородныхъ отцовъ. Рыкаловъ явился кстати. Дмитревскій, прослушавъ его чтеніе, охотно принялъ его въ число актеровъ молодой труппы, причемъ самъ взялся за его обученіе. Молодая труппа просуществовала недолго и слилась со старой. По спискамъ актеровъ 1810--1811 года можно видѣть, что Рыкаловъ числился на службѣ дирекціи съ 1-го Іюля 1793 года {Лѣтопись Русск. театра Арапова, стр. 200.}.

Плѣняя въ провинціи добродушную и мало развитую въ художественномъ отношеніи публику неистовыми трагическими взываніями и неуклюжей игрой въ драмахъ, Рыкаловъ думалъ и въ Петербургѣ пользоваться тѣмъ же успѣхомъ, но ошибся. У него былъ великій комическій талантъ, но для драмы имъ не годился. и столичная публика лишь терпѣла ого. Одинъ Дмитревскій хвалилъ его. но Дмитревскій, какъ извѣстно, ни умѣлъ хулить: боясь оскорбить чужое самолюбіе, онъ на все и всѣмъ говорилъ: "хорошо, отлично, прекрасно" даже тогда, когда видѣлъ, что это совсѣмъ дурно. Публика же, откровенно выражающая свои сужденія, лучше всего охарактеризовала игру Рыкалова: его "рычаніе" въ трагедіи послужило для большинства поводомъ къ насмѣшкамъ надъ его фамиліей {Репертуаръ 1840 г. No 11, стр. 16--17.}.

Въ то время на Русской сценѣ во всей силѣ господствовали Нѣмецкая слезная комедія (comédie larmoyante) и мѣщанская трагедія. Въ нихъ впервые выразилось стремленіе освободить драматическое искусство отъ узкихъ рамокъ, поставленныхъ ему лже-классической теоріей: но тѣмъ не менѣе и онѣ заключали въ себѣ много ложнаго и, главное, приторно-сентинентальнаго. Весь обширный репертуаръ этихъ пьесъ и легъ на плечи Рыкалову. Не было ни одной пьесы Коцебу, въ которой бы не пришлось ему играть. Между прочимъ онъ участвовалъ и въ томъ знаменитомъ спектаклѣ 26-го Августа 1800 г. въ Гатчинѣ, когда давалась переведенная Н. С. Краснопольскимъ драма Коцебу: "Лейбъ-кучеръ императора Петра III", которая рѣшила участь ея несчастнаго автора. Какъ извѣстно, Коцебу безъ всякой вины былъ сосланъ въ Сибирь, и только благодаря представленію этой пьесы, очень понравившейся Государю по своимъ мыслямъ, онъ былъ возвращенъ къ Россію. Особенное впечатлѣніе произвелъ, кажется, на Государя разговоръ столяра Леберехта съ царскимъ кучеромъ Дитрихомъ.

-- Какъ? Государь снялъ передъ тобой шляпу?

-- Да, онъ кланяется всѣмъ честнымъ людямъ. Государь мнѣ кланялся.

Лейбъ-кучера игралъ Крутицкій, а столяра -- Рыкаловъ {Лѣтопись Арапова, стр. 141.}.

На репертуарѣ Коцебу мало-по-малу выработались внѣшнія стороны таланта Рыкалова. Здѣсь онъ пріобрѣлъ себѣ тотъ лоскъ, который такъ выгодно отличаетъ столичныхъ актеровъ отъ провинціальныхъ и очень пригодился Рыкалову, когда онъ послѣ смерти Крутицкаго во всемъ блескѣ дарованія выступилъ въ роляхъ его обширнаго комическаго репертуара. Публика просто не узнала прежняго посредственнаго актера въ новомъ замѣчательномъ комикѣ. Какъ Крутицкій былъ первымъ комическимъ актеромъ XVIII вѣка, такъ Рыкакаловъ сдѣлался тогда первымъ комикомъ нынѣшняго столѣтія.

Какимъ же образомъ совершился этотъ поворотъ въ артистической судьбѣ Рыкалова? Кто замѣтилъ въ немъ изъ-подъ напыщенныхъ трагическихъ возгласовъ живую комическую жилку? Князь Шаховской въ своихъ воспоминаніяхъ говоритъ, что онъ первый далъ ему мысль выступить въ амплуа покойнаго Крутицкаго, предложивъ сыграть роль Транжирина въ своей комедіи "Полубарскія Затѣи". Но "Полубарскія Затѣи" шли въ первый разъ 22-го Апрѣля 1808 года, а Рыкаловъ еще въ 1806 г. игралъ комическую роль Сумбурова въ "Модной Лавкѣ" Крылова {Тамъ же, стр. 174 и 183; ср. у Шаховскаго, стр. 17.}. Очевидно, князю Шаховскому измѣнила память, но только въ подробностяхъ. Во всякомъ случаѣ всѣ современники согласно свидѣтельствуютъ, что не будь князя Шаховскаго, Русская сцена не гордилась бы славнымъ комикомъ, возбуждавшимъ къ себѣ удивленіе даже въ иностранцахъ.

Все, что не подходило въ Рыкаловѣ для ролей драматическихъ, какъ нельзя болѣе подошло къ комическимъ характерамъ: и это плоское лицо, которому онъ такъ искусно умѣлъ придавать выраженіе то плутовства, то добродушія, то скупости, и неуклюжій станъ, и даже тотъ нечистый выговоръ, такъ мѣшавшій ему въ мѣстахъ патетическихъ, по поводу котораго его товарищъ Шушеринъ говорилъ, что у него ротъ набитъ кашей. Комизмъ Рыкалова не былъ искусственнымъ, напускнымъ, Ничего принужденнаго, натянутаго, вымученнаго не было въ его живой и увлекательной игрѣ: природная веселость лилась неудержимымъ потокомъ и иногда переходила черезъ край. Но эта "натура-фарсъ", какъ назвалъ ее С. Т. Аксаковъ, не имѣла ничего общаго съ пошлымъ буфонствомъ и не мѣшала вѣрному и естественному изображенію характеровъ какъ въ Русскихъ пьесахъ, такъ и въ комедіяхъ Мольера. Особенно послѣднія "были имъ представляемы (по словамъ князя Шаховскаго) вѣрно, отчетливо, весело и съ большой комической силой".

Амплуа Рыкалова было такое же, что у покойнаго Крутицкаго. Въ то время какъ другой знаменитый комикъ того времени. С. Н. Сандуновъ игралъ въ Мольеровомъ театрѣ роли плутовъ, слугъ, Рыкаловъ исполнялъ роли обманутыхъ опекуновъ или отцовъ, мужей-рогоносцевъ, однимъ словомъ первыя комическія роли. Гарпагонъ въ "Скупомъ", Сганарель въ к. "Мнимый Рогоносецъ", Жеронтъ въ "Скапиновыхъ Обманахъ", Журдень въ "Мѣщанинѣ во дворянствѣ" и наконецъ главная роль въ к. "Лекарь по неволѣ" составили его славу. Но особенно, кажется, отличался онъ въ роли Жеронта Я видѣлъ "Скапиновы Обманы", пишетъ въ своихъ театральныхъ воспоминаніяхъ Ѳ. В. Булгаринъ, нѣсколько разъ на Парижской сценѣ, играемую лучшими актерами; всегда вспоминалъ о Петербургѣ и нигдѣ не встрѣчалъ лучшихъ комическихъ актеровъ, какъ Рыкаловъ и Сандуномъ. Трудно вообразить, какой комизмъ умѣлъ сообщить Рыкаловъ каждому своему слову, каждому взгляду, каждому движенію! Когда онъ, бывало, завопитъ: "Да зачѣмъ его чортъ на галеру-то носилъ?" -- невольный хохотъ раздавался во всѣхъ углахъ театра... Рыкаловъ былъ безподобенъ въ роляхъ комическихъ стариковъ, но лучше всего въ Мольеровскихъ пьесахъ. Онъ былъ высокъ ростомъ и имѣлъ глаза на выкатѣ, которымъ умѣлъ сообщить неподражаемое выраженіе простоты и добродушія. Тонъ удивительно примѣнялся къ выраженію глазъ, и въ движеніяхъ его была такая естественность, что зритель невольно забывался" {Восп. Булгарина. Пантеонъ 1840 г. I, стр. 81--62.}.

Этотъ сочувственный отзывъ иными словами повторяютъ всѣ видѣвшіе Рыкалова на сценѣ. Одинъ Аксаковъ не соглашался съ общимъ мнѣніемъ; признавая, что у Рыкалова былъ комическій талантъ, "натура", онъ какъ бы въ укоръ ему говорилъ, что эта натура была "натура-фарсъ" {Сем. Хроника и Восп. С. Т. Аксакова, изд. 1879 г., стр. 463.} Но фарсъ можетъ быть также высоко-художественнымъ. Въ тоже время всѣ Русскія комедіи были болѣе или менѣе фарсами. Многія лучшія созданія Мольера также ничто иное, какъ фарсы, напримѣръ "Мѣщанинъ во дворянствѣ". Но кто же станетъ отрицать ихъ великое художественное значеніе; кто же станетъ говорить, что Журдень не общечеловѣческій, глубокоправдивый типъ? И если Рыкаловъ позволялъ себѣ прибѣгать здѣсь къ фарсу, то иначе и быть не могло напр. въ такой сценѣ, какъ посвященіе въ мамамуши. Лице Журденя, однако, какъ и лица другихъ Мольеровскихъ стариковъ, выходило въ его исполненіи живымъ, поразительнымъ по своей правдивости. Такъ по крайней мѣрѣ свидѣтельствуютъ современники, въ послѣдствіи писавшіе свои театральныя воспоминанія.

Но, быть можетъ, скажутъ, что сквозь призму прошлаго все представляется свѣтлымъ и хорошимъ, хотя и не было таковымъ въ то время, о которомъ пишутся воспоминанія. Въ этой мысли есть доля справедливости; но тѣмъ болѣе значенія пріобрѣтаютъ записки тѣхъ современниковъ, которые писали о театрѣ, не спустя нѣсколько десятковъ лѣтъ, но почти тотчасъ же по выходѣ изъ театральной залы, подъ свѣжимъ, непосредственнымъ впечатлѣніемъ игры того или другаго художника. Прослѣдимъ же эти замѣтки, и мы лучше всего поймемъ, какое сильное впечатлѣніе производила на зрителя, и притомъ образованнаго и развитаго, игра Рыкалова. А сила производимаго художникомъ впечатлѣнія есть лучшее мѣрило его дарованія.

"Рыкалова -- писалъ 23 Апрѣля 1807 г., послѣ представленія "Скапиновыхъ Обмановъ", въ своемъ дневникѣ Жихаревъ -- можно назвать актеромъ par excellence. Онъ игралъ роль Жеронта. Какая великолѣпная комическая фигура! Лицо, станъ, походка, движенія -- все это въ немъ такъ неуклюже, такъ натурально-глупо, что при одномъ появленіи его нельзя удержаться отъ смѣха: а органъ, а дикція -- это совершенная натура. Никакихъ натяжекъ, никакого преувеличенія, ничего площаднаго; словомъ, видишь передъ собой не актера, а настоящаго Жеронта. Но въ сценѣ, когда Скапинъ объявляетъ, что Турокъ захватилъ его сына и требуетъ за него выкупа, Рыкаловъ превзошелъ мои ожиданія: все, что я прежде ни слышалъ о превосходной игрѣ его въ этой сценѣ, ничего не значило въ сравненіи съ тѣмъ, что я увидѣлъ. Какъ уморительно смѣшно было это отчаяніе! Съ какой забавно-жалобной миной развязывалъ онъ кошель свой, повторяя безпрестанно эти извѣстныя восклицанія: "Да зачѣмъ чортъ его на галеру-то носилъ? О, проклятый Турка! О, проклятая галера!" Какъ мастерски сыграна имъ сцена, въ которой Скапинъ прячетъ его въ мѣшокъ и потчуетъ палочными ударами! Сначала его нетерпѣливыя движенія и корчи въ мѣшкѣ, потомъ удивленіе и ужасъ его при открытіи обмана, и наконецъ бѣшенство, съ какимъ онъ избитый вылѣзаетъ изъ мѣшка я преслѣдуетъ Скапина -- все это выражено Рыкаловымъ превосходно и съ необыкновенной вѣрностью. Я теперь понимаю, почему старые Французскіе актеры отзываются о немъ съ такимъ уваженіемъ: онъ имъ передаетъ Мольера "à la Preville" {Дневникъ чиновника. От. Записки, 1855 г., т. CII, кн. 9-й, стр. 139--140.}.

"На Маломъ Театрѣ -- записалъ 16 Мая 1807 г. тотъ же театралъ -- давали "Мѣщанина во дворянствѣ". Рыкаловъ въ роли Журдена былъ превосходенъ. Что за физіономія, что за ухватки! Какъ рельефно произносилъ онъ каждое слово, которой характеризуетъ персонажъ, и все это безъ малѣйшей натяжки, безъ пошлаго буффонства, такъ отчетливо и естественно! Какъ уморителенъ былъ онъ въ сценѣ съ учителемъ философіи: "эфъ, а; эфъ, а, -- о батюшка и матушка, сколько я вамъ зла желаю, что вы меня не научили!" Несмотря на то, что роль Журдена огромна, и Рыкаловъ впродолженіе всѣхъ пяти актовъ не сходитъ со сцены, въ немъ незамѣтно было никакого утомленія, и послѣднюю фразу своей роли онъ произнесъ съ такимъ же одушевленіемъ и веселостью, какъ и первую, при появленіи своемъ на сцену. Надобно много имѣть энергіи въ игрѣ, чтобы заставить зрителя заниматься однимъ собою въ продолженіе такой длинной пьесы и не надоѣсть ему" {Отеч. Записки 1855 г., No 10, стр. 356.}.

Такъ отзывались современники объ исполненіи Рыкаловымъ Мольеровскимъ ролей; но не хуже игралъ онъ и въ бытовой Русской комедіи. Онъ не только умѣлъ изображать характеръ даннаго лица, его внутреннія, душевныя свойства, но съ неменьшей наблюдательностью подмѣчалъ и внѣшнія, бытовыя особенности изображаемаго типа. Говоря иначе, заявляя себя въ театрѣ Мольера актеромъ Европейскимъ, въ Русскихъ пьесахъ онъ являлся прекраснымъ воспроизводителемъ лицъ, выросшихъ исключительно на почвѣ чисто-Русской жизни. Въ то время, правда, Русскій театръ не имѣлъ еще изящной, художественной комедіи Грибоѣдова, но обладалъ уже пьесами Фонъ-Визина. Комедія наша переживала тогда свою переходную эпоху, главнымъ представителемъ которой былъ князь Шаховской. Фонъ-Визинъ, можно сказать, первый показалъ, какой разнообразный матеріалъ можетъ дать Русская дѣйствительность для художественной комедіи; онъ первый нарисовалъ не олицетворенные страсти и пороки, но живыя, всегдашнія лица. Оставалось далѣе разработывать указанный имъ неисчерпаемый матеріалъ. Князь Шаховской это и дѣлалъ, расчищая своими пьесами путь Грибоѣдову. Обладая гораздо меньшимъ талантомъ, чѣмъ Грѣбоѣдовъ и Фонъ-Визинъ, онъ не могъ живописать такими сильными, яркими красками; его образы были сравнительно-блѣдны, но тѣмъ не м§нѣе всякій чувствовалъ близкую связь ихъ съ Русскою жизнью. Актеру давалось немалое поле, чтобы выказать свой комическій талантъ, свою наблюдательность, и Рыкаловъ не уронилъ и здѣсь своей репутаціи перваго комика, какую пріобрѣлъ онъ въ комедіяхъ Мольера.

Особенный успѣхъ выпалъ ему на долю въ двухъ комедіяхъ князя Шаховскаго: "Ссора или два сосѣда" и "Полубарскія Затѣи". Въ первой онъ игралъ собачьяго охотника Вспышкина, который ссорится со своимъ сосѣдомъ, ябедникомъ Сутягинымъ изъ за козла, разорваннаго собакой; во второй роль Транжирина, одну изъ капитальнѣйшихъ ролей своего репертуара. Въ лицѣ Транжирина князь Шаховской задался, какъ извѣстно, мыслью осмѣять театральныя причуды современнаго ему полубарства. Въ то время была манія на крѣпостные театры, и чуть-ли ни каждый богатый помѣщикъ имѣлъ свой театръ и обращалъ своихъ Дунекъ и Ванекъ въ герцогинь и герцоговъ, не переставая сѣчь ихъ розгами. У людей полуобразованныхъ, у "полубаръ", эта страсть къ театру принимала еще болѣе смѣшной видъ; особенно забавно было противорѣчіе между эстстическимъ невѣжествомъ собственниковъ театра и ихъ стремленіемъ выказать въ себѣ художественный вкусъ. Князь Шаховской ловко подмѣтилъ эту черту и зло надъ ней подсмѣялся. Его комедіа полна самыхъ забавныхъ сценъ, какъ напримѣръ разсказъ Транжирина о томъ, какъ онъ выбираетъ слугъ для приспособленія ихъ къ музыкальнымъ инструментамъ: который повыше, того къ контрбасу, кто покоронастѣе, тотъ играй на волторнѣ, Рыкаловъ превосходно передавалъ этотъ разсказъ и въ теченіе всей своей роли былъ необыкновенно типиченъ. Съ такою же типичностью изображалъ онъ и другія свои бытовыя роли, изъ которыхъ наиболѣе замѣчательны роль предсѣдателя въ к. Судовщикова "Неслыханное Диво" {Комедіи "Неслыханное Диво" была дана въ первый ранъ 24 Апрѣля 1809 г. По словамъ Жихарева, она была полна такихъ комическихъ сценъ и забавныхъ характеровъ, что, видя ее на сценѣ, нельзя было не хохотать особенно при уморительной игрѣ Рыкалова, представлявшаго предсѣдателя-взяточника, который учитъ своего дворника (Рожественскій), какъ принимать просителей:

Пр. Ну понялъ-ли? Дв. Смекнулъ: вѣдь я тебѣ не ворогъ.

Пр. Примолвить не забудь, что нынче сахаръ дорогъ.

(См. От. Зап. 1854 г., No 11, стр. 34).}, Якова Силина въ к. Клушина "Разсудительный Дуракъ", Деревенскаго въ к. Павла Сумарокова "Деревенскій въ столицѣ" и наконецъ роль Сумбурова въ к. Крылова "Модная Лавка" {Лѣтопись Русск. театра Арапова, стр. 174, 184, 192, 205.}. Въ этой послѣдней онъ вмѣстѣ съ Рахмановой, игравшей Сумбурову, заставлялъ весь театръ хохотать до упаду, особенно въ той сценѣ, когда Сумбуровъ вмѣсто отыскиваемой имъ контрабанды находитъ спрятанною въ шкафу свою жену. "Рыкаловъ и Рахманова -- писалъ объ этой пьесѣ Жихаровъ -- въ роляхъ Сумбурова и Сумбуровой превосходны. Мало того, что они смѣшатъ, но вмѣстѣ заставляютъ удивляться вѣрности, съ какою представляютъ своихъ персонажей, Это настоящіе провинціалы, но провинціалы совершенно-Русскіе; и кто живалъ въ отдаленныхъ губерніяхъ, тому, навѣрное, удавалось не разъ встрѣчать подобные оригиналы" {Отеч. Зап. 1855 г., No 9, стр. 377.}.

Несмотря однако на всѣ эти похвалы, несмотря на славу перваго комика, Рыкаловъ продолжалъ страдать тою же болѣзнью, какою страдаютъ чуть не всѣ комическіе актеры: ему непремѣнно хотѣлось быть трагикомъ. Много трудовъ надо было князю Шаховскому, чтобы заставить его сыграть первую комическую роль; но еще болѣе трудно было побудить отказаться совсѣмъ отъ прежняго амплуа и занять роли покойнаго Крутицкаго. Только настоятельныя увѣщанія дирекціи, обѣщаніе прибавить жалованье и назначить бенефисъ могли на него подѣйствовать. Но и послѣ того онъ не совсѣмъ еще успокоился и въ первый же свой бенефисъ, когда актеръ самъ имѣлъ право выбрать пьесу и роль, онъ взялъ трагедію Озерова "Эдипъ въ Аѳинахъ" и самъ задумалъ сыграть Эдипа. Какъ онъ его сыгралъ, это лучше всего видно уже изъ того, что отчаяніе Эдипа, когда его разлучаютъ съ дочерью, было похоже на отчаяніе Гарпагона, утратившаго свои деньги. Когда Рыкаловъ -- разсказываетъ Жихаревъ -- послѣ спектакля спросилъ своихъ товарищей, каковъ онъ былъ въ Эдипѣ, Ежова очень мѣтко отвѣчала за всѣхъ и за публику: "ну точно, батюшка, какъ изъ мѣшка вылѣзалъ", разумѣя комическую сцену Жеронта въ "Скапиновыхъ Обманахъ" {Лѣт. Шаховскаго. Репертуаръ 1840 г., No 11, стр. 17, Ср. Отеч. Заg. 1854 г., No 10, стр. 121.}.

Только послѣ этого бенифиса, Рыкадовъ наконецъ рѣшился бросить свои попытки въ драмѣ и всецѣло обратился къ комическому репертуару. Но, къ сожалѣнію, ему не долго пришлосm украшать своимъ дарованіемъ Русскую сцену. Немного лѣтъ спустя, въ концѣ 1812 или въ самомъ началѣ 1813 года, онъ скончался, оставивъ по себѣ на долго свѣтлую память и какъ актеръ, и какъ человѣкъ.

Какъ человѣкъ, онъ всегда былъ готовъ помочь всякому, кто имѣлъ въ немъ нужду, всегда откликался на все, въ чемъ видѣлъ благо для общества. Нерѣдко выручалъ онъ изъ нужды и, соединяя съ талантомъ и образованность, постоянно помогалъ начинающимъ авторамъ и актерамъ своими совѣтами и указаніями. Какъ актеръ, повторяемъ, онъ занималъ первое мѣсто въ комедіи. "Это былъ -- говоритъ Зотовъ -- замѣчательнѣйшій артистъ, котораго Русскій театръ долго имѣть не будетъ.... Это было одно изъ тѣхъ рѣдкихъ явленій въ художественномъ мірѣ, которыя случаются только для того, чтобы указать другимъ, до чего трудъ и дарованіе могутъ достигнуть. Напрасно сталъ бы я исчислять лучшія его роли. Надобно назвать всѣ пьесы тогдашняго репертуара, въ которыхъ онъ участвовалъ, потому что онъ вездѣ былъ хорошъ. При потерѣ своего маститаго любимца Русская Талія казалась неутѣшной {Воспом. Зотова. Реперт. 1840 г., No 4, стр. 5 и No 7, стр. 26--27.}. Французскій актеръ Ларошъ, бесѣдуя о Рыкаловѣ съ Жихаревымъ, назвалъ его однимъ изъ величайшихъ классическихъ комиковъ въ свѣтѣ на роли à manteaux et les financiers, а Дюкруасси? занимавшій на сценѣ одно амплуа съ Русскимъ актеромъ, говаривалъ: "Qu'il est enchante de lui dans les comédies de Molière" {Воспом. стараго театрала. От. Зап. 1854. No 10, стр. 109.}.

"Нашъ неподражаемый Щепкинъ одинъ можетъ быть сравненъ съ Рыкаловымъ" говоритъ Араповъ {Драматическій альбомъ 1850 г., стр. XXXIII--XXXIV.}, и въ этомъ короткомъ замѣчаніи заключается вся оцѣнка артиста, опредѣленіе той роли, которую онъ игралъ въ общемъ ходѣ развитія Русскаго сценическаго искусства. Въ ту пору, когда лжеклассическая трагедія съ ея условной декламаціей и напыщенными тирадами дарила на сценѣ, комедія одна давала матеріалъ для живой и естественной игры. И пусть, можетъ-быть, игра нашихъ старинныхъ комиковъ переходила иногда въ преувеличеніе, легко объясняемое дѣйствіемъ самого репертуара и незрѣлостью театральныхъ воззрѣній, -- все же имъ всѣмъ вообще, и Рыкалову въ частности, принадлежитъ важная заслуга: они первые на нашей сценѣ сѣяли сѣмена естественноcти, подготовляли дорогу Щепкину и его школѣ, тому времени, когда, вмѣсто условной декламаціи и напыщенно-ходульнаго паѳоса, лозунгомъ Русскаго искусства стала реальная правда и жизненность исполненія.

II.

Рыкаловъ былъ женатъ, но на комъ въ точности неизвѣстно. Араповъ, говоря о труппѣ 1803 г., упоминаетъ о какой-то актрисѣ, Пелагеѣ Рыкаловой, получавшей жалованья 350 р. Кромѣ того, о ней извѣстно еще только по списку актеровъ 1810--1811 гг., изъ котораго видно, что службу она начала 1 февраля 1798 г., т.-е. спустя пять лѣтъ послѣ поступленія въ труппу В. Ѳ. Рыкалова, въ сезонъ 1810--1811 гг. получала жалованья 500 p., да 150 квартирныхъ и занимала амплуа комическихъ старухъ {Лѣт. Русск. театра, стр. 203.}. Соображаясь съ этими цифрами, можно съ вѣроятностью предположить, что женою знаменитаго комика была именно эта актриса.

Какъ бы то ни было, послѣ Василія Ѳедотовича остались сироты дѣти, изъ которыхъ старшею была дочь Елисавета, впослѣдствіи Марсель. Въ первый ранъ ея имя упоминается въ хроникахъ Русскаго театра подъ 26 Января 1813 г., днемъ, въ который извѣстили о бенефисѣ въ пользу жены и дѣтей покойнаго Рыкалова. Въ старое время такія извѣстія обыкновенно дѣлались со сцены но окончаніи играемой пьесы. При этомъ, когда объявлялся бенефисъ въ пользу сиротъ какого-нибудь актера, то, по принятому обыкновенію, выводили передъ публику одного изъ дѣтей покойника, обыкновенно старшаго; потому въ данномъ случаѣ и вывели Елисавету Васильевну {Русск. Стар. 1880 г., No 10.}. Это было первое появленіе ее на сценическихъ подмосткахъ, пока совершенно пассивное. Но прошло около четырехъ лѣтъ, и она снова явилась передъ лицомъ публики, уже не безмолвной свидѣтельницей горькаго положенія осиротѣвшей семьи, не просительницей, но артисткой, правда все еще робкой, смущенной новизною положенія, но уже выказывающей явный талантъ, увлекающій веселостью и живостью исполненія.

Рыкалова была воспитанницей театральнаго училища. Сначала ее готовили къ балету, и лишь потомъ открылись у ней и голосъ, и драматическія способности. Замѣчательно то обстоятельство, что эти дарованія открылъ въ ней все тотъ же неутомимый въ дѣлѣ искусства человѣкъ, который указалъ и отцу ея настоящую дорогу. Подразумѣваемъ князя Шаховскаго. Первымъ спектаклемъ, объ участіи въ которомъ Рыкаловой дошло до насъ извѣстіе, былъ бенефисъ ея учителя пѣнія въ театральномъ училищѣ, Біанки, 27 Мая 1818 г. Шла ком. "Маскарадъ" {"Лѣт. Рус. театра", стр. 265.}. Съ первыхъ же своихъ шаговъ молодая артистка обратила на себя вниманіе и какъ дочь давняго любимца Петербургской публики, и какъ дѣвушка, обладавшая очень счастливою внѣшностью, миловиднымъ личикомъ, граціознымь сложеніемъ, а, главное, молодостью, и наконецъ, какъ артистка, въ талантѣ которой сразу бросалось въ глаза милое простодушіе и та рѣзвая, увлекательная веселость, которою такъ славился ея отецъ. Въ короткое время она и ея двѣ подруги, по училищу и по сценѣ -- Монруа и Строганова, составили собою тріумвиратъ, намять о которомъ не совсѣмъ осталась безслѣдною въ исторіи Русскаго театра и въ частности въ исторіи Русской оперы. Всѣ трое не были артистами первоклассными, но у всѣхъ былъ небольшой, пріятный голосокъ и небольшое драматическое дарованіе, выдвигавшее ихъ изъ общей безличной массы другихъ актеровъ того времени. Подруги Рыкаловой особенно славились какъ пѣвицы оперныя; Рыкалова же, выступивъ въ нѣсколькихъ водевиляхъ, такъ увлеклась своимъ выдающимся въ нихъ успѣхомъ, что, оставивъ въ сравнительномъ небреженіи оперныя партіи, прославилась по-преимуществу какъ актриса водевильная, "съ большимъ успѣхомъ занимая роли рѣзвыхъ и простодушныхъ дѣвицъ" {Тамъ же.}. Страннымъ можетъ показаться теперь, какъ возможно составить себѣ надолго неувядаемую славу однѣми водевильными ролями, да сравнительно незначительными партіями въ операхъ. Водевили у насъ не въ ходу. На современныхъ театрахъ ихъ даютъ лишь для съѣзда или разъѣзда публики. Оттого Русскій водевиль палъ и въ своемъ качествѣ. Но не то было въ двадцатыхъ или тридцатыхъ годахъ нынѣшняго столѣтія, когда не одинъ Грибоѣдовскій Репетиловъ твердилъ:

Водвиль есть вещь, а прочее все гиль.

То время можно назвать эпохою высшаго разцвѣта для водевиля. ІЗывало, на какой-нибудь одно-актный водевиль Писарева съѣзжалась вся Москва, Первое представленіе новаго водевиля было своего рода театральнымъ событіемъ, порождало толки, споры и даже распри. Водевильные куплеты заучивались наизусть. Да и кто тогда были авторами водевилей?-- Князь Шаховской, Хмѣльницкій! Ихъ легкія, веселыя и иной разъ чрезвычайно игривыя и граціозныя бездѣлки такъ хороши, что не потеряли своего интереса и теперь. Какъ Хмѣльницкій составилъ себѣ водевилями литературное имя, которое исторія словесности никогда не пройдетъ молчаніемъ, такъ и Рыкалова составила свою артистическую славу тѣми же водевилями. Она переиграла весь современный репертуаръ этого рода и немало помогла самой извѣстности Хмѣльницкаго, изображая то граціозное простодушіе Бабеты ("Новая Шалость"), то безсознательное зарожденіе любви у наивной Жоржеты ("Бабушкины Попугаи"), незнавшей, что на свѣтѣ есть мужчины, то Ленушку въ "Карантинѣ", то рѣзвую трусиху Розу въ ком. "Суженаго конемъ не объѣдешь" {"Лѣт. Рус. театра", стр. 279, 317, 329.}. Успѣхъ ея въ этихъ роляхъ былъ такъ значителенъ, такъ сильно игра молодой даровитой артистки нравилась публикѣ, что даже спустя 20 лѣтъ, старые театралы, вспоминая о своемъ театральномъ прошломъ, не пропускали случая поговорить о граціозной Рыкаловой.

Но этотъ успѣхъ, къ сожалѣнію, былъ непроченъ. Водевильныя роли молоденькихъ дѣвушекъ требуютъ прежде всего молодости самой первой, граціи почти дѣвственной. Безъ этихъ двухъ необходимыхъ качествъ не поможетъ никакой талантъ, какъ-бы великъ онъ ни былъ. Прошло около пяти лѣтъ, и Рыкалова совершенно неожиданно для себя увидѣла, что слава ея падаетъ. Болѣе молодыя артистки становились любимицами публики, она же явно затушевывалась. Тутъ впервыя, можетъ быть, пришлось ей раскаяться, что она, увлекшисъ легкими водевильными успѣхами, забросила оперу, гдѣ ея подруги пользовались прежнимъ расположеніемъ публики. Она поспѣшила вернуться снова къ опернымъ партіямъ. Но пятилѣтнее пренебреженіе отмстило за себя: артистка не могла уже занять того мѣста, которое-бы, конечно, получила, еслибы съ самаго начала старалась разработать свое небольшое, но симпатичное сопрано. Тѣмъ не менѣе она пѣла не безъ успѣха, занявъ послѣ выхода изъ труппы тогдашней оперной звѣзды Нимфодоры Семеновой нѣкоторыя изъ ея партій, какъ напр. "Красную Шапочку". Особеннымъ успѣхомъ пользовалась она въ оперѣ Вебера "Фрейшюцъ" въ роли Анеты.

Съ конца тридцатыхъ годовъ имя Рыкаловой болѣе уже не встрѣчается ни въ театральныхъ отчетахъ, ни въ воспоминаніяхъ тогдашнихъ театраловъ. Только тѣ, кто помнилъ первые годы ея дѣятельности, цѣнили ея талантъ и съ сожалѣніемъ смотрѣли на настоящую судьбу артистки. Зотовъ въ 1840 г. еще высказывалъ надежду, что, "перейдя современемъ на амплуа комическихъ старухъ, она будетъ въ немъ хороша, потому-что талантъ никогда не старѣется" {Восп. Зотова, "Репертуаръ", 1840 г., No 9, стр. 41--42.}. Но намъ неизвѣстно, сбылись-ли эти надежды. Вѣроятно, нѣтъ. Зотовъ былъ послѣднимъ человѣкомъ, печатно вспомнившимъ о Рыкалой. Такимъ образомъ, она промелькнула на Русской сценѣ мимолетной звѣздочкой и какъ неожиданно удивила всѣхъ своимъ живымъ, увлекательнымъ талантомъ, такъ же незамѣтно и скоро затерялась среди новыхъ талантовъ; озарившихъ своимъ блескомъ Русскій театръ.

Гораздо болѣе прочной славой воспользовался младшій братъ ея, Василій Васильевичъ. Подобно сестрѣ онъ воспитывался въ Петербургскомъ театральномъ училищѣ {Восп. П. А. Каратыгина, Русск. Ст., 1873 г. No 2, стр. 150.}, а въ Маѣ 1818 г., дебютировалъ на Русской драматической сценѣ на роли слугъ. Вскорѣ послѣ этого принятый на службу дирекціи, онъ перешолъ неизвѣстно почему на Московскій театръ, гдѣ и игралъ до самой смерти, пользуясь, по словамъ Арапова, заслуженной славой "знаменитаго комика". Къ сожалѣнію мы имѣемъ о его талантѣ очень мало извѣстій. Причиной этому, конечно, его служба въ Москвѣ, а не въ Петербургѣ. О Московскихъ актерахъ намъ вообще извѣстно гораздо менѣе, чѣмъ о Петербургскихъ. Ни Померанцевъ, ни Синявская, ни Ожогинъ не могутъ быть охарактеризованы съ такой полнотой и точностью, какъ напримѣръ Яковлевъ или Семенова. О талантахъ Московскихъ, Шушерина и Плавильщикова, мы знаемъ подробно только потому что они служили и въ Петербургѣ, о чемъ и остались воспоминанія Петербургскихъ театраловъ. Въ Москвѣ, конечно, также были свои театралы; но дѣло въ томъ, что они никогда не думали (за весьма немногими исключеніями) подѣлиться съ публикой своими воспоминаніями. О Московскомъ театрѣ нѣтъ и такой лѣтописи, какъ лѣтопись Арапова или даже Вольфа, нѣтъ и такихъ записокъ, какъ записки Жихарева. Неудивительно, что и о Рыкаловѣ мы узнаёмъ только изъ коротенькой замѣтки Арапова въ его "Драматическомъ альбомѣ".

Василій Васильевичъ занималъ тоже самое амплуа, что и знаменитый Французскій актеръ Потье. Онъ игралъ по преимуществу въ водевиляхъ, комедіяхъ, Фарсахъ -- rôles de charge: молодаго человѣка въ 60 лѣтъ, Вертера, гастронома голоднаго и др. и умѣлъ въ этихъ роляхъ смѣшить до упаду, какъ впослѣдствіи смѣшилъ только незабвенный для Москвичей В. И. Живокини. Комизмъ Рыкалова былъ рѣшительно невозмутимъ. Когда онъ изображалъ какое-нибудь лицо, какъ бы преувеличено и каррикатурно оно ни было, онъ не старался смѣшить, не склонялся къ фарсу, не давалъ и виду публикѣ, что считаетъ исполняемое лицо смѣшнымъ, но игралъ съ невозмутимою серьезностью. Сохраняя эту-то комическую серьезность безъ фарсовъ, Рыкаловъ такимъ образомъ, молча, по словамъ современниковъ, заставлялъ хохотать партеръ {Драмат. альбомъ 1850 г. стр. LXXXVIII.}. Какъ отецъ, онъ отличался также въ Мольеровскихъ комедіяхъ, но уже на другомъ амплуа -- слугъ. Къ сожалѣнію его театральное поприще было непродолжительно. Онъ пробылъ на сценѣ менѣе десяти лѣтъ и въ концѣ 1826 г. или въ первыхъ мѣсяцахъ 1827 г. уже скончался. Но крайней мѣрѣ 22 Апрѣля 1827 г. состоялся бенефисъ его сиротъ. Шла переведенная кн. Шаховскимъ к. Мольера "Сициліецъ" {Мольеръ въ Россіи, ст. Родиславскаго. Русск. Вѣст. 1872 г., No 3, стр. 68.}. Со смертью Рыкалова водевиль, по словамъ Арапова, понесъ чувствительную потерю. Его амплуа надолго осталось незамѣненнымъ, а нѣкоторыя роли и совсѣмъ исчезли съ репертуара.

Въ лицѣ Василія Васильевича семья Рыкаловыхъ породнилась съ другой артистической семьей -- Степановыхъ. Москвичи еще помнятъ, вѣроятно, замѣчательнаго комика Петра Гавриловича Степанова, въ 60-хъ годахъ украшавшаго своимъ талантомъ Малый Театръ. Онъ обладалъ удивительнымъ искусствомъ изъ второстепенныхъ, едва очерченныхъ лицъ создавать цѣлью типы и былъ единственнымъ въ своемъ родѣ судьею въ "Ревизорѣ" и княземъ Тугоуховскимъ въ "Горе отъ ума". На его-то родной сестрѣ, Аграѳенѣ Гавриловнѣ, и быль женатъ. Василій Васильевичъ. Аграѳена Гавриловна была также артисткою Московскихъ театровъ, и къ удивленію мы знаемъ о ней гораздо болѣе, чѣмъ о ея мужѣ, хотя по силѣ таланта ихъ нельзя было даже сравнивать. Это легко объясняется тѣмъ, что Рыкалова была, по современнымъ свидѣтельствамъ, почти красавицей. Она дебютировала въ началѣ Ноября или концѣ Октября 1821 г. въ роли Эдельмоны (Дездемони) въ "Отелло". Въ то время въ журналахъ не существовало особаго постояннаго отдѣла театральной критики, писали только о чрезвычайно выдающихся спектакляхъ; но о дебютѣ Степановой въ No 21 "Вѣстника Европы" за 1821 годъ появилась цѣлая, довольно обстоятельная статья. Критикъ, указывая на то, что у нея есть всѣ задатки хорошей артистки, кажется, болѣе всего былъ прельщенъ ея красивою внѣшностью, восхвалялъ "большіе черные глаза артистки, способные выражать всѣ оттѣнки чувства, черты правильныя, рѣзко означенныя, стройный, довольно высокій, тонкій станъ, очаровательную улыбку и свѣжесть ея лица". "Публика приняла дѣвицу Степанову -- такъ заканчивается этотъ отзывъ -- съ восхищеніемъ и отдала полную справедливость рѣдкимъ средствамъ ея; теперь зависитъ отъ молодой артистки оправдать лестныя ожиданія публики. Первый успѣхъ въ искусствѣ долженъ всегда быть поощреніемъ къ дальнѣйшимъ". По окончаніи статьи критикъ не могъ даже удержаться, чтобы не воспѣть таланта молодой артистки въ стихахъ, и въ томъ же номерѣ напечаталъ слѣдующее стихотвореніе:

Отелло долженъ быть ревнивымъ,

Его не смѣю обвинять:

Кого вы любите, тотъ долженъ быть счастливымъ;

Кто любитъ васъ, тотъ долженъ ревновать 1).

1) Вѣстн. Европы 1821 г. No 21 стр. 68--70.

Уже изъ этого стихотворенія видно, что не столько талантъ Степановой, сколько ея молодость и красота произвели на критика впечатлѣніе. Дѣйствительно, восхваленія его остались безъ продолженія. Дальнѣйшія извѣстія свидѣтельствуютъ, что, какъ актриса, А. Г. Рыкалова не выдавалась ничѣмъ, Араповъ нашелся сказать о ней только, что "она была стройна и интересна собою, и занимала въ драмахъ и комедіяхъ роли первыхъ любовницъ" {Драмат. Альбомъ 1850 г. стр. LXXXIX.}. Въ самомъ дѣлѣ, въ двадцатыхъ годахъ, когда въ Москвѣ не было выдающихся актрисъ, она играла часто и роли очень важныя, и очень разнообразныя -- комическія: Княгиню Вѣтрону (Доримена) въ "Мѣщанинѣ во дворянствѣ", Леонору въ "Школѣ Мужей" и трагическія: Амалію въ "Разбойникахъ" или Эдельмону въ ""Отелло". Но какъ она ихъ играла, объ этомъ мы имѣемъ свидѣтельство такого критика, какъ Вѣлинскій. Въ письмѣ къ родителямъ отъ 9-го Октября 1829 г., сообщая свои театральныя впечатлѣнія отъ "Гамлета" и "Разбойниковъ", онъ пишетъ: "Роль Эдельмоны и Амаліи играла Рыкалова по Пензенскому худо, а по Московскому скверно" {Русск. Стар. 1876 г. т. XV, стр. 57.}. Какъ кажется, самую справедливую оцѣнку Рыкаловой находимъ въ письмѣ ея товарища по сценѣ извѣстнаго водевилиста Д. Т. Ленскаго къ П. А. Каратыгину. Сообщая ему 10-го Іюля 1840 г. о смерти Лаврова и Рыкаловой, онъ писалъ: "Представь, вслѣдъ за Лавровымъ отправилась на тотъ свѣтъ Рыкалова, его ровесница; актриса она была незавидная, но женщина прелестная и по душѣ и по наружности; братъ ея, твой пріятель, П. Степановъ лишился въ ней лучшаго и, можно сказать, единственнаго друга на свѣтѣ" {"Русск. Стариніа 1880 г. No 10, стр. 331.}.

Отъ брака Аграѳены Гавриловны съ Василіемъ Васильевичемъ родилась та артистка, которая является теперь на Русскихъ сценахъ послѣдней представительницей рода Рыкаловыхъ. Мы говоримъ о Надеждѣ Васильевнѣ Рыкаловой -- старѣйшей изъ артистокъ Московскаго Малаго Театра. Она рано лишилась отца и совсѣмъ ни готовилась для сцены. Восьми лѣтъ ее отдали въ пансіонъ В. Н. Фонъ-деръ-Паленъ, гдѣ она и воспитывалась около 6-ти лѣтъ, послѣ чего продолжала свое образованіе подъ руководствомъ дяди, П. Г. Степанова. По смерти, въ 1840 году, матери, молодая дѣвушка, выдержавъ экзаменъ при университетѣ, поступила гувернанткою въ домъ Серг. Степ. Мельгунова, но пробыла здѣсь недолго. Скромная дѣятельность гувернантки не была ея призваніемъ. Внука знаменитаго комика, у которой отецъ и мать были также актерами, она съ рожденіемъ уже получила наслѣдственную склонность къ театру. Было что-то, что неотразимо влекло ее на сцену. Любимымъ ея удовольствіемъ было посѣщеніе театра, любимымъ занятіемъ -- чтеніе стиховъ и декламація. Призваніе сказывалось явно и, рано-ли, поздно-ли, должно было вывести на настоящую дорогу. Оно и вывело. Живя по лѣтамъ въ с. Кусковѣ, въ семействѣ дяди, который всю любовь къ своей покойной сестрѣ перенесъ съ ея смертью на племянницу, она проходила на тамошней сценѣ, подъ его руководствомъ, роль Елены Глинской и эту же самую роль выбрала для своего дебюта, когда, въ Августѣ 1846 года, побѣдивъ, по словамъ Арапова, всѣ другія предположенія, рѣшилась выступить на сценѣ императорскихъ театровъ, на той самой сценѣ, гдѣ еще такъ сравнительно недавно подвизались ея родителя. Сыгравъ затѣмъ еще нѣсколько ролей, она, по желанію директора театровъ, отправилась въ Петербургъ для ознакомленія съ талантами тамошней труппы, а по возвращеніи заняла амплуа драматическихъ любовницъ и свѣтскихъ дѣвушекъ въ комедіяхъ. Лучшими ея ролями считались Марія Мнишекъ въ траг. "Смерть Ляпунова", Гризельда, Мирандолина, роль дочери въ др. "Отцовское Проклятіе" и, наконецъ, хорошо извѣстная современнымъ любителямъ театра трудная роль несчастной невѣсты Іоанна Грознаго, Марѳы Собакиной, въ др. Мея "Царская 1Іевѣста". Но особенно хорошо, по словамъ Арапова, обозначился характеръ ея игры въ двухъ комедіяхъ "Поѣздка за границу" и "Комедія безъ свадьбы"; въ нихъ она манерою и приличіемъ тона вполнѣ соотвѣтствовала достоинству изображаемыхъ лицъ. О томъ же, что она уже тогда выдавалась среди прочихъ артистовъ, можно судить хотя-бы по тому, что Араповъ, издавая въ 1850 году свой "Драматическій Альбомъ", не нашелъ возможнымъ пройдти молчаніемъ со, тогда еще артистку начинающую, и помѣстилъ ея портретъ.

Сообщая при этомъ біографію Рыкаловой, Араповъ закончилъ ее такими словами: "Остается пожалѣть о томъ" что H. B. Рыкалова, соединяя прекрасное образованіе съ талантомъ, появилась въ ту эпоху, когда нa сценѣ нашей нѣтъ ни возвышенной благородной драмы, ни комедіи и что ея дарованіе не можетъ имѣть настоящаго развитія" {"Драматическій Альбомъ", стр. 126.}. Но это послѣднее сужденіе едва-ли вѣрно. Именно съ начала 50-хъ годовъ началъ зарождаться Русскій національный, бытовой репертуаръ съ пьесами Островскаго, съ 60-хъ годовъ появилось стремленіе къ классическимъ пьесамъ Шекспира, Мольера, Шиллира, и Рыкаловой было много полезной для ея артистическаго развитія работы. Она и развила свое дарованіе въ тѣхъ предѣлахъ, въ какихъ было возможно. Дарованіе это было сравнительно небольшое. Оно тускнѣло при сраи неніи съ увлекательнымъ талантомъ Никулиной-Косицкой, при сравненіи съ дарованіемъ Васильевой; но одно то уже говоритъ въ пользу Рыкаловой, что она умѣла, не смотря на невыгодное для себя сравненіе, сохранить уваженіе и любовь публики, какъ въ точеніе первой половины своей дѣятельности, когда играла роли молодыя, такъ и съ 60-хъ годовъ, когда, постепенно переходя на пожилыя характерныя роли съ комическимъ или драматическимъ оттѣнкомъ, дублировала Васильеву. Это время артистической карьеры Рыкаловой прошло уже отчасти на нашихъ глазахъ, и мы хорошо помнимъ, какъ умно и талантливо исполняла она вмѣсто Васильевой, хотя-бы въ ком. "Вокругъ огня не летай", комическую роль старой генеральши, пришедшей объясняться съ полицеймейстеромъ по интимному дѣлу. Но лучшая роль артистки за весь этотъ періодъ несомнѣнно Кабаниха въ "Грозѣ" Островскаго. Это -- то созданіе Надежды Васильевны, благодаря которому, имя ея, конечно, перейдетъ въ исторію театра. Ни Линская, гастролировавшая въ этой роли въ Москвѣ, ни Садовская, недавно пытавшаяся играть ее послѣ Рыкаловой, не могли съ ней равняться: такъ хорошо играетъ она эту роль, являясь настоящей ханжей-самодуркой. Въ каждомъ ея словѣ слышится, что она не знаетъ препятствій своей волѣ; низкій голосъ артистки необыкновенно подходить къ Кабанихѣ; ея рѣчь -- сплошное ворчанье, ворчанье несносное, вслушиваясь въ которое такъ и видно уже изъ самой интонаціи, что она поѣдомъ ѣстъ домашнихъ, точитъ ихъ, по выраженію Варвары, какъ ржа желѣзо, незамѣтно, но постоянно.

Роль Кабанихи г-жа Рыкалова играетъ и теперь, а въ прошломъ году она выступила въ ней и въ Варшавѣ, когда тамъ играла труппа Малаго Театра. Варшавская публика, увидѣвъ артистку почти въ одной только этой роли, успѣла по достоинству ее оцѣнить: ей поднесли при прощаніи громадный лавровый вѣнокъ. Но всего дороже для артистки были, конечно, тѣ выраженія признательности, которыхъ удостоилась она въ февралѣ нынѣшняго года, когда дирекція дала ей наградный бенефисъ. Бенефисъ этотъ немногимъ не совпалъ съ сорокалѣтіемъ ея артистической дѣятельности. Надежда Васильевма выступила въ "Царской Невѣстѣ", въ роли купеческой вдовы Домны Сабуровой. При первомъ же ея появленіи, ей поднесли цвѣты и цѣнные подарки, сопровождавшіеся единодушными рукоплесканіями публики. Эти рукоплесканія служатъ лучшимъ ручательствомъ того, что публика, несмотря на рѣдкое за послѣднее время появленіе артистки на сценѣ, помнитъ и цѣнитъ ея заслуги.

Бенефисный спектакль Рыкалова былъ интересенъ и въ другомъ отношеніи. Въ немъ роль Марѳы Собакиной, нѣкогда игравшуюся самой Н--ой В--ой, исполняла ея близкая родственница со стороны матери, г-жа Степанова. Эта молодая артистка, прежде участвовавшая въ любительскихъ спектакляхъ, съ конца прошлаго года вошла въ составъ труппы Малаго театра, гдѣ и исполнила помимо этой роли еще Марью Васильевну въ "Воеводѣ" и царицу Анну въ "Василисѣ Мелентьевой" Островскаго. Говорятъ, что ея дарованіемъ руководитъ сама Надежда Васильевна. Будемъ же надѣяться, что она передастъ своей родственницѣ тѣ традиціи, которыя завѣщаны ей ея предками.

Этимъ положеніемъ мы и заканчиваемъ нашу статью объ артистической семьѣ Рыкаловыхъ. Семья эта по истинѣ заслуживаетъ вниманія хотя бы по той преемственности, съ которой переходили въ ней отъ поколѣнія до поколѣнія наслѣдственный талантъ и готовность честно служить искусству. Пусть нѣкоторые изъ членовъ этой семьи, какъ напримѣръ Аграѳена, не отличались особеннымъ талантомъ, но почти всѣ они оставили на себѣ имя и не будутъ забыты, а Василій Ѳедотовичъ Рыкаловъ -- такое блестящее, яркое свѣтило Русской сцены, безъ разсмотрѣнія дѣятельности котораго не будетъ полна исторія Русскаго театра. Мы были бы счастливы, если бы наша статья, воспроизведя насколько возможно, его артистическую физіономію, вызвала бы со стороны его внучки какія нибудь новыя дополненія или разсказы объ ея отцѣ и особенно дѣдѣ. Вообще, прослуживъ 49 лѣтъ и съ дѣтства вращаясь въ мірѣ театра, Надежда Васильевна Рыкалова могла бы, думается, разсказать много интереснаго. Воспоминанія ея были бы истиннымъ подаркомъ для историковъ Московскаго театра {И для "Русскаго Архива". П. Б.}.

А. H. Сиротининъ.

"Русскій Архивъ", Кн. 2. - Вып. 7/8, 1887