Соловьев Владимир Сергеевич - Мнимые и действительные меры к подъему народного благосостояния

В. С. Соловьев

Мнимые и действительные меры к подъему народного благосостояния

Соловьев В. С. Смысл любви: Избранные произведения

М., "Современник", 1991.

В последнее время почти каждый день приходилось читать такие сообщения из различных мест России: "Уже около трех месяцев стоит у нас засуха; земля всюду пересохла, и хотя с горем пополам перепахана, но сеять озимый хлеб местные хозяева не решаются, ибо зерно, залегши в пересохшую землю, не обещает сколько-нибудь утешительных результатов" {"Русск<ие> вед<омости>", No 261.}. Это -- из юго-западного края, а вот из юго-восточного: "Значительная часть нашего юго-востока страдает теперь от засухи. Проехав Терскую и Кубанскую области, значительную часть Донской области и Воронежской губернии, я всюду видел сухую землю и массы пыли... Все томятся и всюду распространен страх за будущее. Везде видны или черные, или непаханые поля, а время посева уходит. Особенно страшит положение воронежских местностей, которые испытали уже два года тяжкого неурожая. Что было в прошлом году -- всем известно, но в нынешнем нужда, по всем рассказам, гораздо сильнее" {Там же, No 263.-- Судя по официальным данным, положение Донской области не менее печально. Управление этой области ходатайствовало недавно в Министерстве внутренних дел о выдаче на продовольственные нужды 4 1/2 миллиона сверх отпущенных уже из войскового казначейства 1 1/2 м<лн>. Это в сумме (6 м<лн>) приблизительно равно тому, что требуется и для Воронежской губернии.}. А вот известие из центральной России: "Оскудение влаги положительно идет crescendo с каждым годом, что заметно на глаз... Что касается степной и центральной России, которая по своему теперешнему безлесью может быть также названа степною, засуха з, свирепствовала не менее прошлого года... Почва уже прошлого осенью просохла более чем на 1 1/2 аршина в глубину, и вся выпадавшая влага моментально поглощалась нижними слоями почвы в ущерб верхнему слою и питанию растений. Немудрено, что земля при этих условиях утратила последнюю влагу и только несколько была смочена дождями, прошедшими в конце июля. Дожди казались довольно изобильными, но сухость почвы была такова, что уже через две недели в почве не оставалось и следа влаги. В настоящее время, в сентябре, когда земля обыкновенно бывает влажною и наступают осенние дожди, почва совершенно суха; суха не только на поверхности, но даже на три аршина в глубину нет никакой влаги (прошлый год в это же время земля была суха лишь на 1 1/2 аршина глубины). Корма высохли, ранняя зелень ржи, давшая хороший всход, пожелтела, поздняя рожь частию еще не всходила" {"Гражданин", No 264.}.

Множеством подобных известий, идущих отовсюду, решительно подтверждаются заключения ученых о естественном процессе превращения нашей черноземной полосы (и примыкающих к ней частей средней России) в безводную и бесплодную пустыню. Что наше земледелие находится" в опасном положении -- это признается теперь почти всеми, но о настоящем свойстве и истинных размерах этой опасности большинство не имеет ясного представления. Многие серьезно озабочены народного бедою, но она явилась для них с этой стороны так неожиданно, что они, по справедливому замечанию одной газеты, "плохо отличают важное от мелочей и, гоняясь за теми или иными подробностями, забывают о главной цели, или -- что однако не лучше -- обольщаются надеждой достигнуть ее неподходящими средствами" {"Русск<ие> вед<омости>", No 263.}.

Но если даже главная цель и не забывается и средства для ее достижения предлагаются сами по себе подходящие,-- все-таки предлагаемый способ борьбы с бедой может оказаться пустым разговором, вовсе к делу не относящимся. Самый непогрешимый рецепт искуснейшего врача есть лишь ненужный клочок бумаги, если больному не на что купить лекарства, но и самою щедрою помощью можно воспользоваться не для облегчения, а для усиления болезни. Предлагать обедневшему и невежественному населению рациональную систему сельского хозяйства -- значит прописывать нищему дорогие лекарства; но так же бесполезно, хотя и более человеколюбиво, заботиться об одном количественном увеличении материальных средств такого населения, которое по качеству своей культуры или своей бескультурности бессильно против стихийных процессов природы и, следовательно, не может действительно обеспечить своего благосостояния.

Без сомнения, при данных условиях наша земля может скорее превратиться в, пустыню, нежели наши крестьяне в рациональных агрономов. Поэтому правительство, опережая в этом случае общественное мнение, уже приняло или решило принять некоторые простые меры для защиты земледелия от стихийного врага. По общему признанию, одно из главных условий, способствующих губительному процессу обезводнения, есть истребление лесов, и привительство прежде всего озаботилось их охранением. К несчастию для той половины России, которой беда грозит ближайшим образом, эти охранительные меры не могут иметь сколько-нибудь существенного значения, так как там уже охранять почти нечего. Разведение же новых лесов в обширных размерах, помимо других затруднений, могло бы принести свою пользу лишь в отдаленном будущем, а между тем после 1890 г. нам уже медлить не приходится.

Единственною прямою и радикальною мерою было бы устроить во всей подверженной хроническим засухам полосе России искусственное орошение полей (т. е. систему резервуаров и каналов, сохраняющих и правильно распределяющих весеннюю влагу): но сделать это в короткий срок на пространстве нескольких десятков миллионов десятин -- потребовало бы таких огромных расходов, которые были бы не по силам государству и при наилучшем состоянии финансов, а теперь, когда (по опубликованным официальным сведениям) свободная наличность государственного казначейства после чрезвычайных расходов прошлого года равняется всего 38 миллионам, да еще предстоят новые расходы на продовольствие нескольких губерний,-- о таком грандиозном предприятии нечего и думать.

Роковой круг: государство должно помочь разоренному населению против стихийного бедствия, а средства до этой новой помощи ему приходится -- вследствие преимущественно земледельческого характера страны -- брать с того же населения, которое, однако, не только новых, и старых средств давать не в состоянии {Из только что опубликованной таблицы "исполнения общей государственной росписи доходов и расходов за сметный период 1891 г., видно, что в этом году налогов и платежей, идущих главным образом с крестьянского населения, поступило на 54 миллиона менее, нежели в 1890 г.}, поднять его платежную способность можно было бы только п огромных новых расходах на обеспечение земледелия.

Это противоречие, которое чем дальше, тем должно становиться резче, заставляет многих ревнителей народного блага устранять или замалчивать вопрос о пpямой борьбе против угрожающего земледелию стихийного процесса и сводить все дело на почву экономическую. Вопрос о судьбах земледелия в России ставится в исключительную зависимость от вопроса о крестьянском земле-владении. Наше сельское хозяйство (которое здесь отождествляется с хозяйством крестьянским) страдает от того, что крестьяне бедны, а бедны они оттого, что у них мало земли. Итак, вся задача в том, чтобы увеличить количество принадлежащей крестьянам земли; сделаться это должно, с одной стороны, чрез приобретение крестьянами (с помощью крестьянского земельного банка или как-нибудь иначе) новых участков земли на месте от помещиков или от казны, а с другой стороны -- посредством переселения из густо заселенных и малоземельных губерний в более просторные. Параллельно с мерами для расширения крестьянского землевладения предлагаются законодательные меры для его охранения и упрочения, чтобы крестьянские земли не могли переходить во владение лиц других сословий, а также сельских "кулаков".

Что вследствие различных случайностей, сопровождавших наделение крестьян землею при их освобождении, иных местах наделы с самого начала оказались слишком малы, чтобы обеспечивать крестьянское хозяйство даже помимо всяких стихийных бедствий, и что затем эта недостаточность естественно возрастала с приростом населения это признается, кажется, всеми, начиная с правительств учредившего ради этого крестьянский земельный банк, деятельность которого может, конечно, быть преобразована и расширена.

Признавая все заботы об этом справедливыми и полезными в известной мере, должно, однако, спросить: имеет ли эта сторона дела общее и решающее значение, первостепенную важность для нашей главной задачи; может ли даже наилучшее распределение земельной собственности спасти сельскохозяйственное производство от угрожающей ему гибели в силу естественных причин?

III

Чтобы заранее упростить вопрос и не вдаваться в специальные соображения, не могущие изменить общих выводов, предположим, что план расширения и упрочения крестьянского землевладения осуществлен вполне в наибольших пределах, именно в пределах физической возможности; предположим нечто совершенно невероятное,-- что все земли Европейской России, помещичьи и казенные, перешли в неотчуждаемую собственность крестьянских общин, равномерно распределены между их членами и никаким способом не могут переходить в чьи бы то ни было другие руки. Посмотрим прежде всего, насколько именно в таком исключительно благоприятном (с данной точки зрения) случае увеличилось бы количество крестьянской земли и, следовательно, средние размеры крестьянского надела.

Всей земли в Европейской России (без Польши и Финляндии) считается около 450 миллионов десятин {Здесь и далее я беру круглые цифры: приводить более точные нельзя уже потому, что в разных статистических источниках они не совпадают. Впрочем, эти разницы - не так велики, чтоб оказывать сколько-нибудь значительное влияние на общие результаты.}, из коих 50 миллионов -- неудобной земли. Из 400 миллионов десятин земли, имеющей сельскохозяйственное значение (сюда кроме пахотной земли входят также луга и леса), около 190 миллионов, т. е. почти половина, уже находится во владении или пользовании крестьян {Разумеются здесь крестьяне в широком смысле, т. е. включая сюда всех занимающихся лично хлебопашеством, каковы казаки, колонисты, однодворцы.}, прочие 210 мил. распределяются так: 110 миллионов -- казенной земли, из коих большая часть, именно около 100 миллионов -- под лесами; затем 60 миллионов -- помещичьей земли, 8 миллионов -- удельной и остальные 32 миллиона -- городской и других владельцев. Итак, если бы даже вся эта земля перешла сполна к крестьянам, то их земельная собственность увеличилась бы лишь несколько более чем вдвое сравнительно с теперешней: вместо нынешних 2 1/4 десятин на душу средним числом они получили бы самое большое -- по 5 десятин. Но и этот тощи результат -- только призрачный. Дело в том, что изо всех этих земель, которыми желали, бы обогатить крестьян почти целая половина (именно 100 миллионов десятин) состоит из казенных лесов, находящихся главным образом в северной и северо-восточной России. Но истребление последних русских лесов, кажется, не входит ни в чью программу. Превратить их в пашню значило бы подвергнуть и северную половину России той участи, которая уже постигла южную. Если же эти лесные пространства кто бы ни был их собственником, должны оставаться неприкосновенными, то, значит, для целей собственно земеледелия крестьяне могли бы получить не 210, а только 110 миллионов десятин лишней земли, т. е. не в два, а лишь немногим более чем в полтора раза увеличить свое теперешнее владение; на каждого пришлось бы в таком случае уже не по 5, а самое большое -- по 4 десятины. Но население России увеличивается в полтора раза в течение 25 лет; следовательно, через 25 лет все вернулось бы к прежнему положению. И такого неважного и скоро преходящего результата пришлось бы достигать такими невероятными героическими средствами, как полное упразднение частного землевладения {Вышеприведенный расчет, столь же простой и бесспорный, как и расчет барона Ротшильда в известном анекдоте, позволяет нам оценить высокую степень наивности одного журнального писателя "народнического" направления, который, настаивая на исключительной важности увеличения крестьянского надела для спасения нашего народного хозяйства, в виде аргумента указывает на то, что ведь помещичьи хозяйства не разоряются же от неурожая и прочих стихийных бедствий. Хотя в действительности и они разоряются, но дело не в этом. Положим, что на деле помещичье хозяйство средней руки уже по самому количеству земли застраховано от гибельных последствий засухи и прочих физических бед, удручающих малоземельного крестьянина. Из этого логически следовало бы только то, что будь при каждом крестьянском хозяйстве столько же земли, сколько бывает при среднем помещичьем, то и крестьяне также были бы обеспечены от разорения. Но помимо других нелепостей такого предположения, почтенный автор не сообразил, что для наделения каждого крестьянского двора несколькими стами или тысячами десятин удобной земли не только в Российской империи, но и на всем земном шаре места не хватит, а с Марсом и другими подходящими планетами переселенческий комитет, кажется, еще не вступал в сношения.}. Если же оставить в стороне героические средства и для расширения крестьянского землевладения удовольствоваться переходом в крестьянские руки лишь некоторой доли владельческих земель {Говорю о владельческих, так как казенные, за исключением лесов, не представляют значительной величины.}, то общий результат будет уже так ничтожен, что о нем не стоит говорить.

Что количественное увеличение крестьянской земли само по себе не обеспечивает крестьянского благосостояния -- это ясно видно из следующего факта. Прикупать землю к своим наделам крестьяне начали с самого 1861 г. По сведениям, собранным Министерством государственных имуществ, уже через 18 лет -- в 1879 г.-- эти прикупки в некоторых губерниях достигли очень больших размеров; так, в Самарской губернии к указанному году крестьяне к надельным землям прибавили покупкою количество земли в 2 1/2 раза более надельной, т. е. увеличили свою земельную собственность в 3 1/2 раза. Между тем ни плодородие земли, ни благосостояние крестьян от этого не увеличились нисколько, и Самарская губерния в настоящее время есть одна из самых безнадежных в этом отношении. А как мы видели, при равномерном распределении крестьянская земельная собственность во всей России может увеличиться не в 3 1/2, a всего только в 1 1/2 раза. Впрочем, помимо всяких статистических расчетов, казалось бы ясно, что там, где земля всюду пересохла так, что в нее нельзя сеять зерна {См. выше, стр. 183.}, для благосостояния хозяев совершенно все равно, принадлежит ли им пять или пятьдесят десятин такой земли, в которую нельзя сеять: и как бы широко и прочно крестьянин ни завладел бесплодною пустыней, от этого ни ему, ни другим никакой пользы не будет. А в северной части России, которой еще не угрожает эта опасность, крестьяне уже давно, вследствие условий почвы и климата, не могут кормиться одним земледелием и даже в самые лучшие годы принуждены покупать чужой хлеб; следовательно, и здесь некоторое увеличение их земельной собственности никакого общего значения иметь не может.

Итак, если не выходить из пределов Европейской России, то расширение крестьянской земельной собственности -- в смысле общего и прочного способа улучшить состояние земледелия и земледельцев -- есть мера совершенно мнимая. Остается отчаянное средство -- переселение крестьян массами в Туркестан и Сибирь. В Туркестане свободные и удобные для земледелия местности составляют пока только оазисы, требующие предваритеьно больших затрат на их орошение; что же касается до Сибири (разумеется, лишь в той, сравнительно меньшей ее части, которая имеет умеренный климат), то при редком населении она, конечно, еще долго может существовать экстенсивным или хищническим хозяйством; но при массовом переселении из-за Урала и ее непочатые леса и огромные реки неизбежно подвергнутся той же участи, которая постигла леса и реки Каспийского и Черноморского бассейна. Переселение в малых размерах не изменит общего положения, а в больших -- ухудшит его. Ибо в таком случае, помимо оскуднения самой Сибири, ее обезлесение и обезводнение страшно ускорит губительный процесс и для Европейской России. Итак, переселение наших крестьян в Азию, если иметь в виду не паллиатив, а настоящее средство спасения, есть мера также мнимая. При хозяйстве бескультурном не хватит и Азии, а для культурного -- незачем ходить за Урал.

Если я скажу, что мы страдаем от бескультурности и что наше спасение только в культурном прогрессе, то это будет лишь верное теоретическое указание, но практическое решение задачи. Понятие культуры слишком сложно и в целом неопределенно, а предаваться культурному прогрессу по частям, не зная взаимной связи и отношения этих частей,-- дело в лучшем случае бесплодное.

Стихийные беды, подрывающие наше земледелие, имеют общее значение. Они грозят благосостоянию не того или другого края, а всей России, и противодействовать им должна Россия как целое. Есть простые и общие условия, одинаково обязательные для исторической жизни народов, как и для личной жизни отдельных людей, и не менее непреложные, чем физические законы. Только при соблюдении этих условий или жизненных норм какая-нибудь мера или предприятие могут быть действительными и благотворными; без них же всякая мера, по-видимому, и сама: практичная и целесообразная, будет лишь мнимою мерою. Представим себе человека, от природы здорового сильного, умного, способного и незлого,-- а именно таким и считают все, и весьма справедливо, наш русский народ. Мы узнаём, что этот человек или народ находится в крайне печальном состоянии: он болен, разорен, деморализован. Если мы хотим ему помочь, то, конечно, прежде всего постараемся узнать, в чем дело, отчего он попал в такое жалкое положение. И вот мы узнаём, что он, в лице значительной части своей интеллигенции, хотя и не может считаться формально умалишенным, однако одержим ложными идеями, граничащими с манией величия и манией вражды к нему всех и каждого. Равнодушный к своей действительной пользе и действительному вреду, он воображает несуществующие опасности и основывает на них самые нелепые предположения. Ему кажется, что все соседи его обижают, недостаточно преклоняются перед его величием и всячески против него злоумышляют. Всякого и из своих домашних он обвиняет в стремлении ему повредить, отделиться от него и перейти к врагам -- а врагами своими он считает всех соседей. И вот, вместо того, чтобы жить своим честным трудом на пользу себе и ближним, он готов тратить все свое состояние и время на борьбу против мнимых козней. Воображая, что соседи хотят подкопать его дом и даже напасть на него вооруженною рукой, он предлагает тратить огромные деньги на покупку пистолетов и ружей, на железные заборы и затворы. Остающееся от этих забот время он считает своим долгом снова употреблять на борьбу -- с своими же домашними...

Узнав все это и желая спасти несчастного, мы не станем, конечно, ни снабжать его деньгами, ни лечить от лихорадки или чего-нибудь другого. Мы постараемся убедить его, что мысли его ложны и несправедливы. Если он не убедится и останется при своей мании, то ни деньги, ни лекарства -- не помогут. Если же убедится и образумится, откажется от нелепых идей и обидных действий, то будучи человеком умным, способным и крепким, легко найдет в самом себе средства восстановить свое здоровье и поправить свои дела.

Всем этим я хотел пока только сказать по адресу некоторой части нашей печати, что и целые народы, погибающие от ложных мыслей и неправильной жизни, одною агрономией и экономией, без внутренней правды, спасены быть не могут.

Сентябрь, 1892 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые напечатана в "Вестнике Европы". 1892. No 11. С. 353--361.

Статья примечательна стремлением автора связать вопросы историко-культурные и нравственно-этические с вопросом экономическим, который рассматривается с четких антинароднических позиций. Еще в молодости Соловьев выступил противником народнических теорий, которые до середины 1890-х гг. господствовали в умах передовой русской интеллигенции. В обличении "народопоклонников", будь то ортодоксальные народники или последователи Льва Толстого, он был беспощаден, неустанно преследовал "цветущий оазис народничества" в русской литературе. В заметке "Кто прозрел?" (1892), саркастически высмеивая "социологические формулы" видного народника В. В. (В. П. Воронцова), к которым тот пришел в годину народного бедствия, Соловьев писал: "Насущная необходимость общественной самодеятельности и умственного воздействия культурного класса на народ -- вот поистине Средиземное море, ныне только не без усилий открытое народниками, но давно известное другим смертным, между прочим, и мне. За такою живою водой ходить в народнический оазис нам нет основания, мы ею и так всегда пользовались, но только считали ее не живою водой, а просто здравым смыслом. Искренно радуемся, что этот скромный, но все-таки необходимый элемент человеческого существования приобрел новых адептов. Лучше поздно, чем никогда". Объективно Соловьев -- сторонник буржуазного развития, "культурного хозяйства", едва ли не предшественник "легальных марксистов". Но такое понимание его позиции было бы односторонним, ибо для Соловьева "прогресс по частям", без внутренней правды, невозможен.